«Чаща»

Харлан Кобен Чаща

Посвящается моим внукам Алеку Кобену, Томасу Брэдбиру, Энни Ван дер Хайде — трем радостям моей жизни

Пролог

Я вижу отца с лопатой. Жуткое, горловое рыдание поднимается из его груди и срывается с губ. Он поднимает лопату и втыкает в землю. Острие пронзает ее, как влажную плоть.

Мне восемнадцать лет, и это мое самое яркое воспоминание об отце — он, в лесу, с лопатой. Он не знает, что я наблюдаю за ним. Отец роет землю, а я прячусь за деревом. Роет яростно, будто земля разозлила его и он ищет отмщения.

Раньше мне не доводилось видеть отцовских слез. Он не плакал, когда умер его отец, когда моя мать бросила нас и сбежала и даже когда впервые услышал о моей сестре Камилле. Но теперь он плачет. Плачет и не стыдится этого. Слезы катятся по щекам. Рыдания эхом разносятся среди деревьев.

Впервые я шпионил за ним. Обычно по субботам он говорил, что едет на рыбалку, но я, если по-честному, ему не верил. Думаю, знал, что тайком он приезжал сюда, в это ужасное место.

Потому что иной раз сюда приезжал и я.

Я стою за деревом и наблюдаю за ним. Потом такое повторится еще восемь раз. Я не помешаю ему. Ничем не выдам своего присутствия. Думаю, он не знает, что я здесь. Более того: я уверен в этом. Но однажды, направляясь к своему автомобилю, отец взглянет на меня сухими глазами и скажет: «Не сегодня, Пол. Сегодня я поеду один».

Я наблюдаю, как он уезжает. Он едет в леса в последний раз.

На смертном ложе, двумя десятилетиями позже, отец берет мою руку. Он накачан лекарствами. Ладони у него шершавые, в мозолях. Он всю жизнь работал руками, даже в юные годы, в стране, которой больше нет. И кожа у него грубая, напоминающая черепаший панцирь. Боль не отпускает его ни на секунду, но слез нет.

Он просто закрывает глаза и терпит.

Рядом с отцом я всегда ощущал себя в полной безопасности, да и теперь ощущаю, пусть я уже взрослый человек, у которого подрастает дочь. Тремя месяцами раньше, когда болезнь еще не свалила его с ног, мы пошли в бар. Началась драка. Отец встал передо мной, готовый остановить любого, кто попытался бы добраться до меня. Такие вот дела.

Я смотрю на него, лежащего на кровати. Думаю о тех днях в лесах. Думаю о том, как он рыл землю, как наконец-то остановился, о том, как, по моему мнению, сдался после ухода матери.

— Пол? — Мой отец вдруг оживляется.

Мне хочется молить его: «Не умирай», — но, наверное, это неправильно. Я уже приходил сюда. Лучше ему не становится — только хуже.

— Все хорошо, папа, — говорю ему я. — Все будет хорошо.

Он не успокаивается. Пытается сесть. Я хочу ему помочь, но он отталкивает мои руки. Смотрит мне в глаза, и я вижу, какой чистый у него взгляд, а может, только представляю, что вижу. Чтобы не так горевать.

В уголке глаза набухает слеза. Я наблюдаю, как она медленно течет по щеке.

— Пол, — говорит мне отец, и в голосе явственно слышится русский акцент, — мы все равно должны ее найти.

— Мы найдем, папа.

Он вновь всматривается в меня. Я киваю, заверяя, что так и будет. Но я не думаю, что ему нужны мои обещания. Такое ощущение, что он впервые в чем-то меня обвиняет.

— Ты знал? — спрашивает он едва слышно.

Я чувствую, что дрожу всем телом, но не моргаю, не отвожу глаз. Задаюсь вопросом, что он видит, во что верит. Но это так и останется для меня тайной.

Потому что в этот самый момент отец закрывает глаза и умирает.

Глава 1

Три месяца спустя

Я сидел в спортивном зале начальной школы и наблюдал, как моя шестилетняя дочь Кара медленно идет по бревну, поднятому на четыре дюйма от пола, не зная, что менее чем через час мне предстоит взглянуть в лицо зверски убитого мужчины.

Это никого не должно шокировать.

За долгие годы мне на собственном опыте довелось узнать, сколь тонка грань между захватывающей дух красотой и леденящим сердце уродством, между совершенно невинным событием и пугающей кровавой баней. Чтобы перейти ее, требуется секунда. Сейчас вот жизнь представляется идеалистической. Ты в таком благопристойном месте, как спортивный зал начальной школы. Твоя маленькая девочка кружится. Глаза закрыты. И ты видишь лицо ее матери, каким оно было, с закрытыми глазами и улыбкой, и ты помнишь, как тонка в действительности эта грань.

— Коуп?

Голос сестры жены, Греты. Я повернулся к ней. Грета смотрела на меня с привычной озабоченностью на лице. Я улыбнулся ей.

— О чем думаешь? — прошептала она.

Она знала. Но я все равно солгал:

— О портативных видеокамерах.

— О чем?

Все складные стулья заняли другие родители. Я стоял позади, привалившись спиной к бетонной стене. Эту стену, да и другие, украшали афоризмы, вдохновляющие детей на новые достижения, вроде: «Не говори мне, что до неба не достать, когда человек оставил свой след на Луне». Я ощущал запах цемента и стали. Спортивные залы начальной школы с годами не менялись. Разве что сжимались.

Я указал на родителей:

— Видеокамер больше, чем детей.

Грета кивнула:

— Родители снимают буквально все. Интересно, что они потом делают с этими записями? Неужели кто-то действительно смотрит их от начала и до конца?

— Ты не смотришь?

— Я скорее рожу. — Она улыбнулась.

— Нет, у тебя не получится.

— Пожалуй, что нет, но мы все — поколение Эм-ти-ви. Быстрая смена кадров, съемка с разных точек. А тут такая тягомотина. Ничего не подозревающий друг семьи может…

В этот момент дверь открылась. Едва двое мужчин переступили порог, я сразу понял, что они копы. Понял бы это, даже если бы не имел с ними дела по долгу службы. Я прокурор округа Эссекс, в который входит и город Ньюарк, где уровень преступности куда выше, чем в среднем по округу. Кое-что телевидение берет прямо из жизни, ничего не искажая. Это касается манеры копов одеваться: отцы из богатого пригорода Риджвуд так не одеваются. Не приходим мы в спортивный зал посмотреть на наших детей в костюмах. Предпочитаем джинсы, вельветовые пиджаки, пуловеры поверх футболок. А эта парочка заявилась в плохо сшитых коричневых костюмах, цвет которых напомнил мне деревянные щепки после сильного дождя.

Копы не улыбались. Оглядывали зал. Я знал большинство местных полицейских, но этих видел впервые. Меня это встревожило. Я понимал: что-то случилось. Я, разумеется, знал, что не сделал ничего противозаконного, но внутри все сжалось. С людьми такое бывает: я-невиновен-но-все-таки-чувствую-себя-виноватым.

У Греты и ее мужа Боба трое детей. Младшая дочь, шестилетняя Мэдисон, училась в одном классе с моей Карой. Грета и Боб помогали мне во всем. После смерти моей жены Джейн они переехали в Риджвуд. Грета говорила, что они давно собирались это сделать. Я в этом сомневаюсь. Но их переезд стал для меня таким благом, что лишних вопросов я не задаю. Просто не знаю, что бы без них делал.

Обычно другие отцы стоят у стены рядом со мной, но на тот раз нас пригласили днем, так что компанию мне составляли лишь несколько мужчин. Матери (кроме тех, кто услышал мою реплику насчет видеокамер и одарил меня суровым взглядом) меня обожают. Не меня, само собой, а мою историю. Джейн уже пять лет как умерла, и я воспитываю дочь один. В городе есть и другие родители-одиночки, главным образом, разведенные матери, но ко мне отношение особое. Если я забываю написать записку, или забираю дочь поздно, или оставляю ее ленч дома, другие матери и школьный персонал тут же спешат на выручку. Им нравится мужская беспомощность. Если такое случается с матерью-одиночкой, она становится объектом презрения со стороны более заботливых мамаш.

Дети продолжали демонстрировать родителям свои достижения. Я наблюдал за Карой. Она, конечно, старалась, но, похоже, с координацией у нее не все ладилось, как и у меня. Девочек страховали члены гимнастической школьной команды, семнадцати-восемнадцати лет. Та, что ассистировала Каре, напомнила мне мою сестру Камиллу. Она умерла еще подростком, но журналисты не позволяют мне забыть о ней. Может, оно и к лучшему.

Моей сестре сейчас было бы далеко за тридцать — не меньше, чем большинству матерей, которые сидели в зале. Сама мысль об этом казалось странной. В моей памяти она осталась девушкой-подростком. Трудно представить ее на одном из таких вот стульев, с довольной улыбкой записывающей на пленку каждое движение своего ребенка. Я часто задаюсь вопросом, как бы она выглядела сейчас, но вновь и вновь вижу убитую девушку-подростка.

Может показаться, что я одержим мыслями о смерти, но есть огромная разница между убийством моей сестры и безвременной кончиной моей жены. Первая смерть, сестры, заставила меня выбрать свою профессию. Теперь я могу бороться с несправедливостью в зале суда. И борюсь. Стараюсь, чтобы мир стал безопаснее, стараюсь отправить за решетку тех, кто причиняет боль другим, завершить расследование и передать дело в суд, то есть дать семьям потерпевших то, чего так и не получила моя семья.

Что же касается второй смерти, моей жены, тут я бессилен. И что бы я ни сделал теперь, ничего изменить не удастся.

Директор школы с улыбкой, словно прилипшей к чрезмерно накрашенным губам, направилась к копам. Заговорила с ними, но оба удостоили ее разве что коротким взглядом. Я наблюдал за их поведением. Когда более высокий коп, наверняка старший по званию, заметил меня, то остановился. Мы оба на какое-то мгновение застыли. Потом он чуть мотнул головой в сторону выхода из этого оазиса безопасности, заполненного детским смехом, а я едва заметно кивнул.

— Куда идешь? — спросила Грета.

Не подумайте, что я злой, но Грета — сестра-дурнушка. Они похожи, Грета и моя умершая очаровательная жена. Не вызывало сомнений, что у них одни родители. Но все, что шло Джейн, срабатывало против Греты. Внушительный же нос моей жены прибавлял ей сексуальности. Внушительный нос Греты выглядел… просто большим. Широко расставленные глаза Джейн смотрелись экзотично, а почти такие же глаза Греты добавляли ей сходства с рептилией.

— Не знаю, — ответил я.

— По делу?

— Возможно.

Она взглянула на двух вроде-бы-копов, вновь на меня.

— На ленч я собиралась поехать с Мэдисон в «Френдлис». Хочешь, чтобы я взяла Кару?

— Конечно, буду тебе признателен.

— Могу забрать ее и после школы.

Я кивнул:

— Спасибо.

Грета чмокнула меня в щеку, что бывает крайне редко. Я направился к выходу. На меня волнами накатывал детский смех. Открыв дверь, я вышел в коридор. Полицейские последовали за мной. Школьные коридоры тоже не меняются. В них всегда слышится эхо шагов и стоит какой-то особенный запах, который одновременно успокаивает и будоражит.

— Вы Пол Коупленд? — спросил высокий.

— Да.

Он посмотрел на своего напарника, широкоплечего, практически без шеи, с головой, напоминающей шлакоблок. Грубая кожа только усиливала сходство. Из-за угла появились ученики — наверное, из четвертого класса. Лица у них раскраснелись. Должно быть, дети возвращались со спортивной площадки. Прошли мимо нас, сопровождаемые учительницей. Она нам сдержанно улыбнулась.

— Может, поговорим во дворе? — предложил высокий.

Я пожал плечами. Понятия не имел, о чем пойдет речь. По опыту я знал, что мое известное чувство вины к визиту копов никакого отношения не имело. Как и к громкому расследованию, которое я вел в настоящий момент. Иначе они пришли бы в прокуратуру. А уж оттуда мне дали бы знать по мобильнику или блэкберри.

Нет, они прибыли по другому поводу — скорее всего, дело касалось лично меня.

Я знал, что не сделал ничего плохого. Но мне доводилось видеть немало подозреваемых — их реакция на появление копов была самой разной. Возможно, вас это удивит, но, к примеру, когда арестовывают главного подозреваемого, его частенько запирают на долгие часы в комнате для допросов. Вы можете подумать, что виноватые от страха лезут на стенку, но по большей части все в точности наоборот. Очень нервничают именно невиновные. Они понятия не имеют, почему здесь оказались и что, по мнению полиции, натворили. А виновные обычно просто засыпают.

Мы вышли из школы. Ярко светило солнце. Высокий коп прищурился, поднял руку, чтобы прикрыть глаза ладонью. Шлакоблок на солнце не отреагировал.

— Я детектив Такер Йорк, — представился высокий. Достал жетон, указал на Шлакоблока. — Это детектив Дон Диллон.

Диллон тоже вытащил жетон. Оба показали жетоны мне. Как будто их трудно подделать.

— Чем могу вам помочь? — спросил я.

— Вы не скажете, где были прошлой ночью? — спросил Йорк.

При таком вопросе обычно включается внутренняя охранная сигнализация. Мне следовало напомнить им, кто я такой, и сказать, что я буду отвечать на их вопросы только в присутствии адвоката. Но я сам юрист и чертовски хороший адвокат. Пусть в данный момент мне и предстояло защищать свои интересы. Но как человек я очень хорошо знаю: если полиция чего-то от тебя хочет, ты стараешься идти ей навстречу. Так уж заведено.

— Я был дома.

— Кто может это подтвердить?

— Моя дочь.

Йорк и Диллон посмотрели в сторону школы.

— Та девочка, что выступала?

— Да.

— Кто-нибудь еще?

— Не думаю. А в чем дело?

Говорил только Йорк. Мой вопрос он проигнорировал.

— Вы знаете человека, которого зовут Маноло Сантьяго?

— Нет.

— Вы уверены?

— Практически уверен.

— Почему только практически?

— Вы знаете, кто я?

— Да, — кивнул Йорк, кашлянул в кулак. — Хотите, чтобы мы встали на колени и поцеловали ваш перстень?

— Я не об этом.

— Хорошо, тогда мы говорим на одном языке. — Мне не нравился его подход, но я не стал заострять на этом внимание. — Почему вы только «практически уверены», что не знаете Маноло Сантьяго?

— Имя и фамилия мне незнакомы. Не думаю, что я его знаю. Но, возможно, в каком-то процессе, который я вел, он проходил обвиняемым или свидетелем. Или лет десять назад приходил ко мне, собирая пожертвования в какой-нибудь благотворительный фонд.

Йорк кивнул, предлагая мне продолжить. Но я уже сказал все, что хотел.

— Вас не затруднит проехать с нами?

— Куда?

— Недалеко.

— Недалеко… — повторил я. — Не знаю я такого местечка.

Копы переглянулись. Теперь уже я ждал продолжения.

— Мужчину, которого звали Маноло Сантьяго, убили прошлым вечером.

— Где?

— Тело найдено на Манхэттене. В районе Вашингтон-Хайтс.

— А какое отношение это имеет ко мне?

— Мы думаем, вы сумеете нам помочь.

— Но чем? Я уже сказал, что не знаю его.

— Вы сказали… — Йорк сверился с блокнотом, но лишь для проформы: пока я говорил, он ничего не записывал, — …что «практически уверены».

— Теперь я уверен. Вас устраивает? Я уверен.

Театральным жестом он захлопнул блокнот.

— Мистер Сантьяго вас знал.

— С чего вы это взяли?

— Мы бы хотели показать вам.

— А я бы предпочел все услышать.

— Мистер Сантьяго… — замялся Йорк, подбирая слова, — …имел при себе кое-какие вещи.

— Вещи?

— Да.

— Нельзя ли конкретнее?

— Вещи, которые указывали на вас.

— В каком смысле на меня?

— На вас, ди-эй,[1] — наконец-то подал голос Диллон, он же Шлакоблок.

— Я прокурор округа.[2]

— Как ни назови, разницы нет. — Он насколько возможно вытянул шею. — Вы действительно начинаете меня доставать.

— Простите?

Диллон шагнул ко мне:

— По-вашему, мы приехали, чтобы уточнить вашу должность?

Я подумал, что вопрос риторический, но он ждал. Поэтому я ответил:

— Нет.

— Тогда послушайте. У нас труп. Этот парень крепко с вами повязан. Вы хотите поехать с нами и помочь или продолжите играть в слова, навлекая на себя все больше подозрений?

— Вы отдаете себе отчет в том, с кем разговариваете, детектив?

— С парнем, который собирается бороться за должность и наверняка не хочет, чтобы мы сообщили кое-что прессе.

— Вы мне угрожаете?

— Никто никому не угрожает, — вмешался Йорк.

Но Диллон ударил по больному месту. Я лишь временно исполнял обязанности прокурора округа. На эту должность до очередных выборов меня назначил друг, губернатор Штата садов.[3] Шли также серьезные разговоры о том, что я смогу поучаствовать в выборах в конгресс, а то и побороться за место в сенате. Я бы солгал, сказав, что лишен политического честолюбия. И скандал, даже намек на скандал, мог бы мне сильно навредить.

— Не понимаю, как я сумею вам помочь.

— Может, сумеете, а может — нет. — Диллон повертел головой-шлакоблоком. — Но вы захотите помочь, если будет такая возможность, не так ли?

— Разумеется. Я тоже не хочу, чтобы у вас появлялись лишние проблемы.

Тут он почти улыбнулся:

— Тогда прошу в машину.

— У меня во второй половине дня важное совещание.

— Мы вас привезем.

Я ожидал увидеть побитый жизнью «шевроле-каприз», но они приехали на сверкающем «форде». Я сел на заднее сиденье. Мои новые друзья устроились впереди. Долго ехали молча. На мосту Джорджа Вашингтона угодили в пробку, но включили сирену и проскользнули. Заговорил Йорк уже на Манхэттене.

— Мы думаем, что Маноло Сантьяго — вымышленные имя и фамилия.

— Понятно, — ответил я, не зная, что и сказать.

— Видите ли, мы нашли его прошлой ночью. В водительском удостоверении значилось «Маноло Сантьяго». Мы его проверили. Поддельное. Проверили по картотеке отпечатки пальцев. Безрезультатно. Так что мы не знаем, кто он.

— И вы думаете, что я его опознаю?

Они не потрудились ответить.

— Вы вдовец, мистер Коупленд, так? — ненавязчиво спросил Йорк.

— Да.

— Наверное, нелегко одному воспитывать ребенка.

Я промолчал.

— Как мы понимаем, ваша жена умерла от рака. Вы активно участвуете в деятельности одной организации, которая занимается поисками эффективного способа лечения.

— Вы правы.

— Восхитительно.

Если бы они знали!

— Должно быть, вам это кажется странным, — продолжил Йорк.

— Что именно?

— Оказаться на другой стороне. Обычно вы задаете вопросы, а не отвечаете на них. И это наверняка необычно для вас. — Он улыбнулся мне в зеркало заднего вида.

— Эй, Йорк! — обратился к нему я.

— Что?

— У вас есть программка?

— Что?

— Театральная программка. Чтобы я посмотрел, какие роли вы исполняли до того, как получили эту, доброго копа.

Йорк хохотнул:

— Я лишь сказал, что для вас это необычная ситуация. Раньше вас допрашивала полиция?

Это был вопрос на засыпку. Они не могли не знать. В восемнадцать лет я работал вожатым в летнем лагере. Несколько отдыхающих — Джил Перес и его подружка, Марго Грин, Дуг Биллингэм и его подружка, Камилла Коупленд (моя сестра) — как-то поздней ночью ускользнули в леса.

Живыми их больше не видели.

Нашли только два тела. Марго Грин, семнадцати лет, с перерезанным горлом лежала в сотне ярдов от лагеря. Дуг Биллингэм, тоже семнадцатилетний, в полумиле от нее. У него было несколько колотых ран, но причиной смерти тоже стало перерезанное горло. Тел Джила Переса и моей сестры Камиллы обнаружить не удалось.

Эта история попала на первые полосы газет. Уэйна Стюбенса, богатенького парня, который тоже работал вожатым, поймали два года спустя (после его третьего кошмарного лета), но к тому времени он убил еще как минимум четырех подростков. Его окрестили Летним Живодером. Двух следующих жертв Уэйна нашли около лагеря бойскаутов в Манси, штат Индиана. Еще одну — около одного из летних лагерей в Виенне, штат Виргиния. Последнюю — около спортивного лагеря в Поконосе. Чуть ли не всем им Уэйн перерезал горло. Жертв хоронил в лесу, некоторых еще до смерти. Именно так: закапывал живыми. Поиски тел заняли немало времени. В Поконосе убитого юношу нашли через четыре месяца после убийства. Большинство экспертов сходились на том, что в лесу захоронены и другие тела, пока не найденные.

Как и тело моей сестры.

Уэйн не признался в содеянном и, даже проведя последние восемнадцать лет в тюрьме самого строгого режима, настаивал, что к первым четырем убийствам никакого отношения не имел.

Я ему не верю. Тот факт, что два тела до сих пор не обнаружены, добавляет этой истории загадочности и вызывает пересуды. Привлекает к Уэйну внимание. Я думаю, ему это нравится. Но неизвестность вызывает чертовскую боль.

Я любил сестру. Мы все любили. Большинство людей уверены, что нет ничего более жестокого, чем смерть. Конечно, они ошибаются. Ничто не может сравниться по жестокости с надеждой. Если живешь с ней, сколько прожил я, создается полное ощущение, что голова твоя лежит на плахе, а топор вознесен над ней дни, месяцы, годы, и ты уже с нетерпением ожидаешь момента, когда он опустится на твою шею. Большинство верит, что моя мать сбежала, поскольку погибла моя сестра. На самом деле причина в другом. Мать ушла от нас из-за того, что мы не смогли доказать: Камилла была убита.

Мне бы очень хотелось, чтобы Уэйн Стюбенс сказал нам, что он с ней сделал. И дело даже не в том, чтобы должным образом предать тело земле. Это нужно, но есть нечто более важное. Смерть — это разрушение. Она бьет, как строительная баба, превращает твою жизнь в груду обломков, и на руинах ты начинаешь возводить новое здание. Неведение куда хуже. Сомнения подтачивают, как термиты, как микробы. Разрушают изнутри. Ты не можешь остановить процесс и не можешь начать все строить заново, потому что старое никак не разрушается.

И через восемнадцать лет сомнения не исчезли.

Эта часть моей жизни, которой я ни с кем не хочу делиться, представляла наибольший интерес для прессы. Самый поверхностный поиск в «Гугле» связывает мое имя с четырьмя молодыми людьми, исчезнувшими из летнего лагеря. Сюжет этой истории по-прежнему кочует по каналам кабельного телевидения, специализирующимся на реальных преступлениях. В ту ночь я был в лесу. Меня допрашивала полиция. Моя фамилия значилась в списке подозреваемых.

Так что копы не могли не знать.

Я решил не отвечать на этот вопрос. И Йорк не настаивал на ответе.

Мы зашли в морг, и меня повели по длинному коридору. Никто не произносил ни слова. Я не знал, как это расценивать. Йорк говорил правду: я оказался на другой стороне. Раньше я сам наблюдал, как по коридору шли свидетели. В морге мне приходилось сталкиваться с самыми разными реакциями. Опознание тела требует немалых усилий. Почему? Однозначного ответа у меня нет. Свидетели собирались с духом? Или продолжали надеяться (опять это слово) на лучшее? Не знаю. В любом случае надежда исчезает быстро. При опознании ошибок обычно не делают. Если мы думаем, что это близкий нам человек, так оно и есть. Морг не то место, где свершаются чудеса. Никогда их там не было.

Я знал, что копы наблюдают за мной, следят за моей реакцией. Старался держать под контролем что походку, что выражение лица.

Они подвели меня к окну. В комнату, где лежит труп, теперь не заходят. Смотри через стекло. Пол выложили керамической плиткой, чтобы при необходимости мыть из шланга, не привлекая уборщиков. Только на одной из пяти или шести тележек лежало тело, прикрытое простыней. Я видел бирку, закрепленную на большом пальце ноги, но смотрел на большой палец, торчащий из-под простыни, совершенно мне незнакомый. Такая мысль и мелькнула в голове. Этот мужской палец я не узнаю.

В критические моменты в голову иной раз приходят странные мысли.

Женщина в маске подкатила тележку к окну. Мне вдруг вспомнился день, когда родилась моя дочь. Я стоял у палаты. Окно точно так же украшали полоски фольги, выложенные ромбами. Медсестра, такой же комплекции, что и женщина в морге, подкатила к окну маленькую тележку, чтобы я смог получше рассмотреть свою дочь. Наверное, в другой день я усмотрел бы в этом какую-то символику: начало жизни, ее конец, — но не в этот.

Женщина откинула верх простыни. Я смотрел на лицо. Копы — на меня. Я это знал. Покойник был моего возраста, ближе к сорока, чем к тридцати пяти, с бородой, выбритым черепом, в шапочке для душа. Выглядела она забавно, эта шапочка, но я знал, для чего она нужна.

— Стреляли в голову? — спросил я.

— Да.

— Сколько раз?

— Дважды.

— Калибр?

Йорк откашлялся, как бы напоминая, что это не мое расследование:

— Вы его знаете?

Я еще раз взглянул на покойника.

— Нет.

— Уверены?

Я уже собрался кивнуть, но что-то остановило меня.

— Что такое? — спросил Йорк.

— Почему я здесь?

— Мы хотим понять, а вдруг вы его знаете…

— Да, но почему вы решили, что я могу его знать?

Йорк и Диллон переглянулись. Диллон пожал плечами, так что отвечать пришлось Йорку:

— У него в кармане лежала бумажка с вашим адресом. И газетные вырезки о вас.

— Такая уж у меня должность.

— Да, мы знаем. — На том он и замолчал.

Я повернулся к нему:

— Что еще?

— Вырезки были не о вас. Точнее, не совсем о вас.

— Тогда о ком же?

— О вашей сестре. О том, что тогда случилось в лесу.

Температура воздуха разом упала градусов на десять, но, в конце концов, мы ведь были в морге. Я постарался говорить без эмоций.

— Может, он интересовался реальными преступлениями. Таких оригиналов сейчас полно.

Йорк замялся, вновь переглянулся с напарником.

— Что еще? — спросил я.

— О чем вы?

— Что еще вы при нем нашли?

Йорк повернулся к мужчине, которого я раньше не заметил. Вероятно, одному из своих подчиненных.

— Мы можем показать мистеру Коупленду личные вещи покойника?

Я еще раз всмотрелся в лицо мертвеца. В оспинах, морщинах. Маноло Сантьяго определенно казался мне незнакомцем.

Подчиненный Йорка достал красный пластиковый мешок с вещественными доказательствами. Выложил его содержимое на стол. Я увидел джинсы, фланелевую рубашку, бумажник и мобильник.

— Мобильник проверили? — спросил я.

— Да. Одноразовый. Записная книжка пуста.

Я отвел взгляд от лица покойника и подошел к столу. Ноги стали будто ватными.

Протянул руку к стопке сложенных вырезок, взял верхнюю, развернул. Статья из журнала «Ньюсуик». Фотографии четырех убитых подростков, первых жертв Летнего Живодера. Статьи эти всегда начинались с рассказа о Марго Грин, потому что ее тело нашли сразу же. Дуга Биллингэма — на следующий день. Но наибольший интерес представляли собой двое других. Удалось найти следы крови и клочья одежды, принадлежащие Джилу Пересу и моей сестре, — но не тела.

Почему?

Все просто. Леса огромные. Уэйн Стюбенс, пряча жертвы, потрудился на совесть. Но кое-кто, кому везде мерещатся заговоры, думал иначе. Почему эту парочку не нашли? Каким образом Стюбенсу удалось так быстро перетащить и закопать тела? Может, он действовал не один? Как ему удалось их убить? И что эти четверо делали в лесу?

Даже сегодня, через восемнадцать лет после ареста Уэйна, многие говорят о «призраках», обитающих в этих лесах… А вдруг там обосновалась какая-то секта, или сбежавшие пациенты психиатрической больницы, или жертвы неудачных медицинских экспериментов. Говорили даже о людоеде, о его кострище, найденном на поляне, о разбросанных вокруг детских костях. Говорили, что ночами по лесам разносятся крики Джила Переса и моей сестры Камиллы — они требуют отмщения.

В этих лесах я провел не одну ночь, один, но никаких криков не слышал.

Мой взгляд сместился с Марго Грин на Дуга Биллингэма. Следующей шла фотография моей сестры. Тот самый снимок, который я видел миллион раз. Газетчикам он нравился, потому что Камилла выглядела удивительно обыкновенно. Ничем не примечательная девушка, которая жила по соседству и всегда соглашалась присмотреть за маленькими детьми. Но фотограф запечатлел совсем не Камиллу. Она была озорницей, со сверкающими глазами и бесшабашной улыбкой, которая сбивала парней с ног. В жизни она разительно отличалась от фотографии. Может, это ее и сгубило.

Я уже собирался присмотреться к последней фотографии, Джила Переса, но что-то меня отвлекло.

И сердце вдруг замерло.

Знаю, это звучит мелодраматично, но именно так и произошло. Я смотрел на груду монет из карманов Маноло Сантьяго, и среди них лежал тот самый предмет, один вид которого меня ужасал.

Я отступил на шаг.

— Мистер Коупленд?

Моя рука двигалась сама по себе, будто обрела разум. Я наблюдал, как пальцы ухватили заинтересовавший меня предмет и подняли на уровень глаз.

Колечко. Девичье колечко.

Я посмотрел на фотографию Джила Переса, юноши, которого убили в лесу вместе с моей сестрой. Перенесся на двадцать лет в прошлое. И вспомнил шрам.

— Мистер Коупленд?

— Покажите мне его руку.

— Простите?

— Его руку! — Я вернулся к окну и указал на труп. — Покажите мне его чертову руку.

Йорк подал сигнал Диллону — тот нажал кнопку аппарата внутренней связи.

— Он хочет посмотреть на руку этого парня.

— Какую? — спросила женщина.

Они уставились на меня.

— Не знаю, — ответил я. — Наверное, на обе.

На их лицах отразилось недоумение, но женщина подчинилась. Откинула простыню.

Грудь покрывали волосы. В сравнении с прошлым он прибавил как минимум тридцать фунтов, и это не удивляло. Он изменился. Как и мы все. Но я думал не об изменениях, искал шрам на руке, неровный шрам.

Нашел.

На левой руке. Не ахнул, ничем не выразил потрясения, которое испытал. У меня будто отняли несколько лет жизни, а я, оторопев, ничего не мог с этим поделать. Просто стоял столбом.

— Мистер Коупленд?

— Я его знаю, — выдавил я.

— Кто он?

Я указал на фотоснимок:

— Его зовут Джил Перес.

Глава 2

Иной раз профессору Люси Голд — она защитила докторские диссертации по английской литературе и психологии — нравилась кабинетная работа.

В такие моменты ей представлялась возможность побыть один на один со студентами и получше их узнать. Она отдавала предпочтение спокойным учащимся, которые сидели у стола, наклонив голову, что-то записывали, как на лекции, а волосы падали им на лицо, как защитный занавес. И она внимательно их выслушивала, если они поднимали на нее глаза и порой открывали душу.

Но по большей части, как и сейчас, к ней приходили студенты, не чуждые лести, полагающие, что их оценка зависит от активности в общении с преподавателем: больше отнял у него времени, больше и получил.

— Профессор Голд! — Сильвия Поттер уселась перед ее столом, преданно заглядывая в глаза.

Люси представила девушку в школе. Приходя в класс перед важной контрольной, она наверняка верещала, что никогда ее не напишет, но быстро все делала, получала пятерку с плюсом и в оставшееся на уроке время что-то усердно записывала в дневник.

— Да, Сильвия?

— Вы меня так тронули, когда читали в классе то стихотворение Китса. Не просто читали, а декламировали. Как профессиональная актриса…

Люси Голд так и подмывало сказать: «Ладно, пора остановиться», — но она лишь продолжала улыбаться. Задача не из легких. Потом взглянула на часы, и ей стало стыдно. Сильвия в принципе не делала ничего плохого. Приспосабливалась к жизни, старалась выжить, как все. И, возможно, Сильвия была мудрее многих.

— И я с удовольствием написала то сочинение.

— Я рада.

— О том… ну, как я в первый раз, если вы понимаете, о чем…

Люси кивнула:

— Все сочинения без подписи. Помнишь?

— Это хорошо. — Теперь Сильвия опустила глаза. Люси задалась вопросом: и что же это значит? Раньше такого с Сильвией не случалось.

— Может, после того как я прочитаю все сочинения, мы сможем поговорить о твоем, — предложила Люси. — Наедине.

Девушка не поднимала голову.

— Сильвия!

— Хорошо, — едва слышно ответила та.

Занятия закончились. Люси не терпелось пойти домой. Но из чувства долга она спросила:

— Хочешь поговорить сейчас?

— Нет.

Сильвия все не поднимала головы.

— Ладно. — Люси вновь посмотрела на часы. — Через десять минут у меня заседание кафедры.

— Спасибо, что поговорили со мной.

— Я рада, что ты заглянула ко мне, Сильвия.

Судя по выражению лица девушки, она хотела сказать что-то еще. Но не сказала. Пять минут спустя Люси стояла у окна и смотрела на небольшую площадь между корпусами кампуса. Сильвия вышла из двери, вытерла лицо, вскинула голову, приклеила к губам улыбку, двинулась через площадь. Помахала рукой другим студентам, смешалась с какой-то группой, растворилась в толпе.

Люси отвернулась. Поймала свое отражение в зеркале, и увиденное ей не понравилось. Девушка звала на помощь?

«Скорее всего, Люси, а ты не отреагировала. Отличная работа, ты крупный спец».

Она села за стол, выдвинула нижний ящик, где лежала бутылка водки. Водка — это хорошо. Водку не унюхают.

Дверь кабинета открылась. Вошел парень с длинными волосами, забранными в конский хвост, несколькими серьгами в ухе и трехдневной щетиной, как модно; симпатичный такой стареющий рокер с серебряным штырем в подбородке, рассеянным взглядом, в джинсах с низкой талией, перехваченных широким ремнем, и татуировкой на шее: «Спариваюсь часто».

— Ты выглядишь фантастически привлекательной. — И он ослепительно улыбнулся Люси.

— Спасибо, Лонни.

— Нет, я серьезно. Фантастически привлекательно.

Лонни Бергер был ее ассистентом, хотя родились они чуть ли не в один год. Он постоянно чему-то учился, защищая очередную диссертацию, болтаясь по кампусу, но морщинки вокруг глаз все явственнее выдавали возраст. Студентки Лонни уже поднадоели, он все чаще устраивал вылазки за пределы кампуса, пытаясь уложить в постель любую попавшуюся на пути женщину.

— Тебе надо бы носить что-нибудь с большим вырезом и бюстгальтеры, приподнимающие грудь, — добавил Лонни. — Тогда парни в аудитории обращали бы на твои слова больше внимания.

— Да, именно это мне и нужно.

— Серьезно, босс, когда ты в последний раз этим занималась?

— С того знаменательного момента минуло восемь месяцев шесть дней и примерно… — Люси сверилась с наручными часами, — четыре часа.

Он рассмеялся:

— Разыгрываешь меня, да?

Она молча смотрела на него.

— Я распечатал сочинения.

Анонимные, конфиденциальные сочинения.

В университете Люси читала курс «Творческое мышление». Среди прочего разбирались и психологические травмы в контексте писательского мастерства и философии. По правде говоря, курс этот Люси нравился. Вот и сейчас студенты получили задание написать сочинение о травмировавшем психику событии в их жизни, о том, чем они никогда бы ни с кем не поделились. Разумеется, без имен и фамилий. И если студент в конце сочинения делал особую приписку, Люси собиралась обсудить такие работы на семинаре. Опять же при полной анонимности автора.

— Начал читать? — спросила Люси.

Лонни кивнул и сел на стул, совсем недавно освобожденный Сильвией. Он положил ноги на край стола.

— Все как всегда.

— Примитивная эротика?

— Скорее, мягкое порно.

— В чем разница?

— Если б я знал. Я рассказывал тебе о моей новой цыпочке?

— Нет.

— Восхитительная.

— Само собой.

— Я серьезно. Официантка. Самая темпераментная женщина из всех, с кем я встречался.

— Мне надо это знать?

— Ревнуешь?

— Вот-вот. Должно быть. Лучше дай мне эти распечатки.

Лонни протянул ей несколько листков, и они углубились в чтение. Через пять минут Лонни покачал головой.

— В чем дело? — спросила Люси.

— Сколько лет большинству из этих деток? — спросил Лонни. — Двадцать, так?

— Так.

— И их сексуальные эскапады всегда длятся… сколько? Пару часов?

Люси улыбнулась:

— Богатое воображение.

— Парней на столько хватало, когда ты была молодой?

— Сейчас точно не хватает.

Лонни изогнул бровь.

— Все потому, что ты такая темпераментная. Они не могут себя контролировать. Так что вина — твоя.

— Гм-м… — Она постучала ластиком карандаша по нижней губе. — Ты не в первый раз это говоришь, да?

— Думаешь, мне уже нужно что-то новенькое? Как насчет: «Такого у меня никогда не было, честное слово!»

Люси фыркнула:

— Извини, незачет.

— Черт.

Они продолжили чтение. Лонни свистнул и покачал головой:

— Может, мы выросли не в ту эпоху.

— Определенно.

— Люси! — Он посмотрел на нее поверх распечатки, которую читал. — Тебе это просто необходимо.

— Да-да.

— Я готов помочь, знаешь ли. Без всяких условий.

— А как же Восхитительная Официантка?

— Мы не давали друг другу обет верности.

— Понимаю.

— Речь идет только о физическом процессе. Взаимное стравливание энергии, если ты уловила, к чему я клоню.

— Ш-ш-ш. Я читаю.

Намек он понял. Лишь через полчаса Лонни наклонился вперед и всмотрелся в лицо Люси.

— Что теперь?

— Прочти-ка вот это. — Он протянул ей листок.

— Зачем?

— Просто прочти, хорошо?

Люси пожала плечами, отложила сочинение, которое читала, — еще одна история девушки, выпивавшей с новым бойфрендом, а закончилось все в постели с двумя парнями. Люси частенько приходилось читать о сексе втроем. И всегда такое случалось под действием алкоголя.

Но через минуту она об этом забыла. Забыла вообще обо всем. О том, что живет одна, что у нее нет семьи, что она профессор колледжа, что окна ее кабинета выходят на площадь кампуса, что перед ней сидит Лонни. Люси Голд исчезла. Ее место заняла другая женщина, моложе, если на то пошло — девушка, с другими именем и фамилией, стоящая на пороге взрослой жизни, но все равно еще очень юная:

Это случилось со мной в семнадцать лет. В летнем лагере. Я работала там помощницей вожатого. Получить работу мне труда не составило, потому что лагерь принадлежал моему отцу…

Люси остановилась. Посмотрела на первую страницу, на последнюю. Разумеется, ни имени, ни фамилии. Студенты присылали сочинения по электронной почте. Лонни их распечатывал. Вроде бы вычислить автора не представлялось возможным. И это способствовало откровенности. Никаких отпечатков пальцев, всего лишь анонимное щелканье мышкой по кнопке «Отправить».

Это было лучшее лето в моей жизни. По крайней мере до последней ночи. Даже теперь я знаю, что уже никогда не смогу так хорошо проводить время. Странно, не правда ли? Но я знаю. Знаю, что никогда, никогда не буду так счастлива. Никогда. Улыбка у меня теперь другая. Более грустная, словно сломалась и починить ее нет никакой возможности.

Тем летом я любила юношу. Для этой истории я назову его П. Он был на год старше и числился младшим вожатым. Вся его семья работала в лагере. И сестра, и отец, врач лагеря. Но я едва обращала на них внимание, потому что в тот самый момент, когда увидела П., у меня учащенно забилось сердце.

Я знаю, что вы думаете: обычный летний роман. Как бы не так! Я боялась, что уже никогда никого не полюблю, как любила его. Звучит глупо. Вот что думают все. Может, они правы. Не знаю. Я все еще молода, но ничего такого больше не ощущаю. Словно мне выпал один-единственный шанс стать счастливой, и я его упустила.

В сердце Люси будто возникла дыра, которая начала увеличиваться.

Как-то ночью мы пошли в лес. Этого делать не разрешалось. В лагере существовали строгие правила. И никто не знал этих правил лучше меня. В этом лагере я проводила лето с тех пор, как мне исполнилось девять лет. Именно тогда мой отец купил этот лагерь. П. выпало ночное дежурство. И, поскольку лагерь принадлежал отцу, в дежурные попала и я. Ловко, правда? Поручить охрану спящего лагеря двум влюбленным! Вот уж насмешили!

Он не хотел со мной идти, поскольку полагал, что должен дежурить, но я знала, как его уговорить. Разумеется, теперь я об этом сожалею. И вот мы отправились в лес. Вдвоем. Только он и я. Лес был огромный. Заблудиться в нем не составляло труда. Я слышала о детях, которые уходили в чащу и больше не возвращались. Некоторые говорили, что они там живут как животные. Другие считали, что они умерли или их съели. Сами знаете, какие истории рассказывают у костра в летних лагерях.

Обычно я над подобными историями смеялась. Они никогда меня не пугали. Теперь я содрогаюсь от одной мысли о таких ночных прогулках.

Мы шли и шли. Дорогу я знала. П. держал меня за руку. В лесу царила тьма. В десяти футах мы уже ничего не видели. В какой-то момент услышали шуршание и поняли, что в лесу есть кто-то еще. Я застыла, но помню, П. улыбнулся и как-то странно покачал головой. Видите ли, обитатели лагеря встречались в лесу только по одной причине. Вы понимаете — чтобы пообжиматься, и не только. Корпуса юношей находились с одной стороны лесного выступа, корпуса девушек — с другой. Дальше объяснять не нужно. П. вздохнул.

«Надо бы проверить», — сказал он. Или что-то в этом роде. Точно я не помню.

Но я ничего не хотела проверять. Мне хотелось побыть с ним вдвоем.

Батарейки моего фонаря сели. Я помню, как быстро билось мое сердце, когда мы лавировали между деревьями. Окутанная темнотой, я держала за руку парня, которого любила. Если бы он прикоснулся ко мне другой рукой, я бы растаяла. Вам знакомо это чувство? Ты не можешь расстаться с ним даже на пять минут. На все пытаешься смотреть его глазами. Делаешь что-то и задаешься вопросом: «А что он об этом подумает?» Это ни с чем не сравнимое чувство. Удивительное и при этом доставляющее боль. Ты так уязвима, что становится страшно.

«Ш-ш-ш, — прошептал он, — остановись».

Мы так и сделали. Остановились.

П. увлек меня за дерево. Взял мое лицо в свои руки. Руки у него были большие, мне нравились их прикосновения. Он чуть приподнял мое лицо и поцеловал. Сладостная дрожь возникла в сердце и распространилась по всему телу. Он убрал руку с моего лица и положил мне на грудь. Я знала, что за этим последует. С губ сорвался громкий стон предвкушения.

Мы продолжали целоваться. Нас переполняла страсть. Мы не могли насладиться друг другом. Все мое тело горело. Он сунул руку мне под блузку. Больше я ничего об этом говорить не буду. Мы забыли про шорохи, которые слышались неподалеку. Но теперь-то я знаю. Нам следовало окликнуть тех, кто был рядом. Остановить, предупредить, что не надо бы углубляться в лес. Однако мы этого не сделали. Вместо этого ласкали друг друга.

Я полностью растворилась в своих ощущениях и поначалу не услышала крики. Думаю, и П. не услышал.

Но крики продолжались. Вы знаете, как люди описывают состояние между жизнью и смертью? Что-то похожее мы испытали в тот самый момент. Но только вроде бы мы продвигались к чему-то светлому и яркому, а крики оказались тем, что тянуло нас назад, хотя возвращаться мы совершенно не хотели.

Он перестал целовать меня. И это самое ужасное.

Он больше никогда меня не поцеловал.

Люси перевернула страницу, но текст закончился. Подняла голову.

— Где остальное?

— Это все. Ты же просила посылать частями, помнишь? Больше ничего не прислали.

Она вновь посмотрела на распечатку.

— Люси, тебе нехорошо?

— Ты разбираешься в компьютерах, не так ли, Лонни?

Он приподнял бровь.

— С женщинами у меня получается еще лучше.

— Ты полагаешь, я сейчас в настроении шутить?

— Все понял, в компьютерах я разбираюсь. В чем вопрос?

— Я хочу знать, кто это написал.

— Но…

— Мне необходимо выяснить, кто это написал.

Он встретился с Люси взглядом. Какие-то мгновения не отводил глаз от ее лица. И она знала, что он хочет сказать. Они читали ужасные истории, например однажды о порочной связи отца с дочерью, но никогда не пытались установить имя автора.

— Хочешь рассказать мне, что все это значит?

— Нет.

— Но ты готова рискнуть доверием студентов?

— Да.

— Так тебе это действительно нужно?

Она молча смотрела на него.

— Ну и ладно, — пожал плечами Лонни. — Посмотрю, что можно сделать.

Глава 3

— Говорю вам, это Джил Перес, — повторил я.

— Тот парень, которого убили вместе с вашей сестрой двадцать лет назад?

— Очевидно, его не убили.

Не думаю, что копы мне поверили.

— Может, его брат? — предположил Йорк.

— С кольцом моей сестры?

— Эти кольца не редкость, — вставил Диллон. — Двадцать лет назад по таким сходили с ума. Вроде бы моя сестра носила такое же. Если не ошибаюсь, получила в подарок в шестнадцать лет. Ваша сестра выгравировала на кольце свое имя?

— Нет.

— Тогда полной уверенности у нас нет.

Мы еще какое-то время поговорили, но уже как-то ни о чем. Да и не хотел я ничего знать. Они пообещали связаться со мной. Сказали, постараются найти семью Джила Переса, окончательно установят его личность. Я не знал, что мне делать. Чувствовал себя совершенно потерянным, внутри все словно онемело.

Мои блэкберри и мобильник звонили не переставая. Я опаздывал на встречу с адвокатами защиты в самом большом процессе моей карьеры. Двух богатых студентов-теннисистов, проживающих в Шот-Хиллсе, одном из самых богатых городков на территории округа Эссекс, обвиняли в изнасиловании шестнадцатилетней афроамериканки из Ирвингтона, которую звали Шамик Джонсон. Суд уже начался, потом его отложили, и теперь я надеялся, что адвокаты защиты пойдут на сделку с прокуратурой и согласятся на признание своих клиентов виновными в обмен на уменьшение тюремного срока, причем без возобновления процесса.

Копы подвезли меня к моему офису в Ньюарке. Я знал, что адвокаты сочтут мое опоздание попыткой надавить на них, но ничего поделать не мог. Когда вошел в кабинет, оба адвоката уже ждали меня.

Один из них, Морт Пьюбин, вскочил и заорал:

— Сукин ты сын! Ты знаешь, который час? Знаешь?

— Морт, ты похудел?

— Не пудри мне мозги.

— Подожди, нет, не похудел. Ты вырос. Это бывает с мальчиками.

— Совесть у тебя есть, Коуп? Мы ждем тебя битый час!

Второй адвокат, Флер Хиккори, просто сидел, положив ногу на ногу, уйдя в свои мысли. Серьезно я воспринимал именно Флера, а не крикливого, беспардонного, показушного Морта. Флера я боялся, как никакого другого адвоката защиты. От него постоянно приходилось ждать подвоха. Помимо прочего Флер (он клялся, что это его настоящее имя, но не развеял моих сомнений)[4] был геем. Ладно, нет в этом ничего удивительного, геи среди адвокатов не редкость, но Флер был воинствующим геем, как дитя любви Либерейса[5] и Лайзы Минелли, которое воспитывалось исключительно на песнях Барбры Стрейзанд и музыке из фильмов.

В зале суда Флер и не пытался скрывать свою нетрадиционную ориентацию — сознательно ее выпячивал.

Он позволил Морту побушевать еще пару минут. Сгибал и разгибал пальцы, любовался своими ухоженными ногтями. Потом поднял руку и небрежно ею взмахнул, оборвав очередную тираду Морта:

— Достаточно.

На совещание он пришел в фиолетовом костюме. Вернее, в сиренево-голубом или красновато-лиловом. Я не силен в точном определении оттенков. Рубашка была того же цвета. И галстук. И носовой платок. Даже — о Господи! — туфли такие же. Флер заметил, что я обратил внимание на его прикид.

— Нравится? — спросил он.

— Барни[6] присоединяется к «Виллидж Пипл».[7]

Флер нахмурился.

— Да? — Он поджал губы. — Наверное, ты можешь предложить и еще какие-то затертые попсовые сравнения?

— Хотел упомянуть фиолетового Телепузика, но не смог вспомнить его имени.

— Тинки-Винки. И все равно неактуально. — Он скрестил руки на груди, вздохнул. — Раз уж мы собрались в этом гетероориентированном кабинете, можем мы снять обвинения с наших клиентов и поставить точку?

Я встретился с ним взглядом.

— Но они это сделали, Флер.

Адвокат и не подумал возражать.

— Ты действительно собираешься вызвать эту чокнутую стриптизершу-шлюху в зал суда для дачи свидетельских показаний?

Я собирался представлять ее интересы, что не составляло для него тайны.

— Да.

Флер попытался сдержать улыбку.

— Я ее уничтожу.

Я промолчал.

И он уничтожил бы. Я это знал. Флер мог кромсать свидетеля, рвать на куски, но при этом не вызывал отвращения к себе. Мне доводилось видеть, как он это делает. Казалось бы, среди присяжных не могло не быть гомофобов, и уж им-то полагалось относиться к воинствующему гею с ненавистью или страхом. Но с Флером это правило не срабатывало. Женщинам-присяжным хотелось отправиться с Флером в поход по магазинам и рассказать ему о недостатках мужей. Мужчины не принимали его всерьез и думали, что уж он-то никоим образом не сможет их провести.

Вот почему обвинению приходилось туго.

— Что ты предлагаешь? — спросил я.

Флер улыбнулся:

— Значит, нервничаешь?

— Просто хочу уберечь жертву насилия от твоих издевательств.

— Moi?[8] — Он приложил руку к груди. — Я оскорблен.

Я просто смотрел на него. И пока смотрел, открылась дверь и в кабинет вошла Лорен Мьюз, мой главный следователь. Примерно моего возраста, от тридцати пяти до сорока, она при моем предшественнике, Эде Штейнберге, занималась только расследованием убийств.

Мьюз села, не произнеся ни слова, без приветственного взмаха руки.

Я вновь повернулся к Флеру:

— Так чего вы хотите?

— Для начала хочу, чтобы мисс Шамик Джонсон извинилась за то, что едва не уничтожила репутацию двух славных, честных парней.

Я молча смотрел на него.

— А потом мы согласимся на немедленное снятие всех обвинений.

— Мечтать не вредно.

— Коуп, Коуп, Коуп… — Он покачал головой, цокая языком.

— Я сказал, нет.

— Ты восхитителен в образе мачо, но тебе это уже известно, не так ли? — Флер повернулся к Лорен Мьюз. Лицо его перекосилось как от боли. — Господи, как ты одеваешься?

Мьюз вся подобралась:

— Что?

— Твой гардероб. Словно новое шокирующее реалити-шоу канала «Фокс»: «Когда женщина-полицейский одевается сама». Боже! И эти туфли…

— Они удобные.

— Дорогая, первое правило моды: слова «туфли» и «удобные» в одном предложении не употребляются. — И тут же, без малейшей паузы, Флер сменил тему: — Наши клиенты соглашаются на наименее опасное преступление, а ты просишь для них условный срок.

— Нет.

— Могу я процитировать тебе только два слова?

— И эти слова уж точно не «практичные туфли».

— Нет, они куда страшнее для тебя. Кэл и Джим.

Он выдержал паузу. Я посмотрел на Мьюз. Она заерзала на стуле.

— Всего два коротеньких имени, — напевно продолжил Флер. — Кэл и Джим. Просто музыка для моих ушей. Ты знаешь, о чем я говорю, Коуп.

Я на приманку не клюнул.

— В заявлении так называемой жертвы — ты читал ее заявление, не так ли? — в заявлении она однозначно указывает, что насильников звали Кэл и Джим.

— Это ничего не значит.

— Видишь ли, сладенький, и постарайся обратить внимание на мои слова, потому что они могут иметь немалое значение для всего процесса… Наших клиентов зовут Барри Маранц и Эдуард Дженретт. Не Кэл и Джим. Барри и Эдуард. Разве эти имена звучат как Кэл и Джим?

На этот вопрос ответил Морт Пьюбин, широко при этом улыбнувшись:

— Совсем не так, Флер.

Я молчал.

— И сам видишь, так сказано в заявлении потерпевшей, — продолжил Флер. — Это же прекрасно, ты не находишь? Подожди, дай-ка я его найду. Хочу зачитать. Морт, заявление у тебя? Ага, вот оно. — Адвокат нацепил очки для чтения, откашлялся и изменил голос: — «Двое парней, которые это сделали. Их имена — Кэл и Джим».

Он опустил бумагу и посмотрел на меня, словно ожидал аплодисментов.

— В ней нашли сперму Барри Маранца.

— Да-да, но юный Барри — симпатичный малый, между прочим, и мы знаем, это имеет значение. Он признает, что занимался сексом с похотливой юной Джонсон тем же вечером, только раньше. Мы все знаем, что Шамик побывала в их общежитии… Это ведь не обсуждается?

Мне не нравился наш разговор, но пришлось ответить:

— Да, не обсуждается.

— Фактически мы оба согласны с тем, что она побывала там и неделей раньше, показывала стриптиз.

— Исполняла экзотические танцы.

Флер какое-то время смотрел на меня. Потом продолжил:

— И вот она вернулась. Уже не для того, чтобы получать взамен деньги. Мы оба можем с этим согласиться, так? — Ответа он ждать не стал. — И мы сумеем найти пять-шесть парней, которые подтвердят, что мисс Джонсон очень благоволила к Барри. О чем мы тут говорим, Коуп? Ты же все понимаешь. Она стриптизерша. Она несовершеннолетняя. Она прокралась на вечеринку в общежитие колледжа. На нее обратил внимание симпатичный богатый юноша. А потом забыл про нее, не позвонил или что-то в этом роде. Она расстроилась.

— И заработала много синяков, — вставил я.

Морт хряпнул по столу здоровенным кулаком.

— Она просто хочет срубить бабки.

— Не сейчас, Морт, — остановил его Флер.

— Не хрена. Мы все знаем, в чем дело. Она написала заявление, потому что у этих парней полно денег. — Морт прострелил меня взглядом. — Ты же знаешь, что эта шлюха на учете в полиции? Ша-мик… — он специально растянул ее имя, чем разозлил меня, — тоже завела себе адвоката. Собирается как следует тряхнуть наших парней. Для этой коровы весь вопрос только в бабках. Вот и все. Она хочет сорвать жирный куш.

— Морт! — ввернул я.

— Что?

— Ш-ш-ш, сейчас говорят взрослые.

Морт фыркнул:

— И ты ничуть не лучше, Коуп.

Я ждал продолжения.

— Ты хочешь посадить их только по одной причине — потому что они богатые. И ты это знаешь. И в прессе разыгрываешь карту «богатые против бедных». Не притворяйся, будто это не так. И знаешь, почему меня от этого тошнит?

Одного я утром чуть не достал, второго затошнило не без моего участия. Славный выдался денек.

— Не представляю, Морт.

— Потому что это обычное дело в нашем обществе.

— Что именно?

— Ненавидеть богатых. — Морт вскинул руки, кипя от ярости. — Только и слышишь: «Я его ненавижу, он такой богатый». Чего стоит дело «Энрона» и другие корпоративные скандалы. Ненависть к богатым поощряется. Скажи я: «Ненавижу бедных», — меня распнут. Но за спиной припечатывать нехорошими словами богатых имеешь полное право. Всем разрешено ненавидеть богатых.

Я смотрел на него.

— Может, им организовать группу поддержки?

— Так приступай, Коуп.

— Нет, я серьезно. Трамп, эти парни из «Халлибартон».[9] Я хочу сказать, мир относится к ним несправедливо. Группа поддержки. Вот что им необходимо. Может, она устроит телемарафон или что-то в этом роде.

Флер Хиккори поднялся. Разумеется, он привлек всеобщее внимание. Я даже подумал, что сейчас мы увидим реверанс.

— Думаю, мы закончили. Увидимся завтра, красавчик. А ты… — Он посмотрел на Мьюз, открыл рот, закрыл, содрогнулся.

— Флер?

Он повернулся ко мне.

— Я насчет Кэла с Джимом. Это доказывает, что Шамик говорит правду.

Флер улыбнулся:

— В каком смысле?

— Парни умные. Называли себя Кэлом и Джимом, вот она так и сказала.

Он приподнял бровь.

— Ты думаешь, это проскочит?

— А иначе зачем она так написала, Флер?

— Не понял?

— Если бы Шамик хотела просто подставить клиентов, почему бы ей не использовать их настоящие имена? С какой стати выдумывать диалог Кэла и Джима? Ты же читал ее заявление. «Поверни ее сюда, Кэл». «Наклони ее, Джим». «Ух ты, Кэл, как же ей это нравится». Зачем ей все это выдумывать?

Морт ответил без запинки:

— Потому что она охочая до денег шлюха с куриными мозгами.

Но я видел, что зацепил Флера.

— Нелогично, знаешь ли.

Флер повернулся ко мне:

— Знаешь, Коуп, логика тут не главное. Ты это понимаешь. Возможно, ты прав. Возможно, тут что-то не так. Но, видишь ли, это только запутывает дело. А путаница — прекрасная основа для сомнений. — Он улыбнулся. — У тебя, возможно, и есть какие-то улики. Но если ты пригласишь эту девочку как свидетеля, я сдерживаться не буду. Это будет подача на гейм, сет, игру. Мы оба это знаем.

Они направились к двери.

— Пока, друг мой. Увидимся на корте.

Глава 4

Какое-то время мы с Мьюз сидели молча.

Кэл и Джим. Эти имена не сулили нам ничего хорошего.

Должность главного следователя практически всегда занимал мужчина, обычно ворчливый, многое повидавший, с большим животом, тяжело вздыхавший и имевший потертое длинное пальто. От человека, занимавшего эту должность, требовалось провести бесхитростного прокурора округа, политического назначенца вроде меня, через лабиринт юридической системы округа Эссекс.

Рост Лорен Мьюз не превышал пяти футов, весила она как среднестатистическая ученица четвертого класса. Мой выбор вызвал недовольство коллег-ветеранов, но я действовал, исходя из собственных принципов: всегда предпочитал нанимать на работу одиноких женщин определенного возраста. Практически без исключений они являли собой пример трудолюбия и верности. Вы находите одинокую женщину, скажем, тридцати трех лет, она живет ради карьеры, и вы получаете все то время и всю преданность, которые замужняя женщина отдаст семье.

Мьюз к тому же невероятно талантливый следователь. Мне нравилось обсуждать с ней стратегию и тактику каждого расследования. Но сейчас она смотрела в пол.

— О чем думаешь? — спросил я.

— Эти туфли действительно уродливые?

Я промолчал, и она продолжила:

— Попросту говоря, если не сумеем объяснить, откуда взялись Кэл и Джим, мы в заднице.

Я уставился в потолок.

— Ну и?.. — требовала моего участия в разговоре Мьюз.

— Эти два имени…

— И что насчет них?

— Почему именно Кэл и Джим?

— Не знаю.

— Ты еще раз допросила Шамик?

— Да. Показания те же. Очень четкие. Мужчины обращались друг к другу именно так. Я думаю, ты прав. Прикрывались этими именами, чтобы ее история выглядела совсем уж идиотской.

— Но почему именно Кэл и Джим?

— Возможно, случайный выбор.

Я нахмурился.

— Мы что-то упускаем, Мьюз.

Она кивнула:

— Знаю.

Мне всегда хорошо удавалось делить жизнь на части. Мы так делаем, но я справлялся с этим лучше многих. Мог создавать отдельные вселенные в собственном мире. И та или иная часть моей жизни никак не соприкасалась с другими. Некоторые люди смотрят гангстерские фильмы и удивляются, как это мафиози могут быть такими жестокими на улицах и такими добрыми и ласковыми дома. Мне это тоже под силу. Есть у меня такая способность.

Я этим не горжусь. Не вижу в этом особого достоинства. Но случается, такое очень даже полезно.

Последние полчаса, например, я выталкивал из головы очевидный вопрос: «Если Джил Перес не был убит, то где прожил все эти годы? И что случилось в ту ночь в лесу?» И, разумеется, отбивался от еще более серьезного вопроса: «Если Джил Перес выжил в ту ночь…»

Могла ли моя сестра выжить тоже?

— Коуп! — Голос Мьюз ворвался в мои размышления. — Что происходит?

Мне хотелось ей все рассказать. Но не сейчас. Сначала требовалось разобраться самому. Прикинуть, что к чему. Убедиться, что убитый действительно Джил Перес.

Я встал. Подошел к ней.

— Кэл и Джим. Мы должны выяснить, откуда взялись эти имена. И выяснить быстро.

Сестра моей жены Грета и ее муж Боб жили в Макмэншне на недавно застроенной тупиковой улице, которая ничем не отличалась от многих и многих новых тупиковых улиц в Северной Америке. Участки слишком маленькие для стоящих на них высоченных кирпичных монстров. Сами дома разнятся как общей формой, так и мелкими деталями, но почему-то выглядят совершенно одинаковыми. Все слишком уж вылизано, «под старину», но отовсюду торчат уши новизны.

С Гретой я познакомился раньше, чем с моей женой. Мать сбежала от нас до того, как мне исполнилось двадцать, но я помню, что она однажды сказала мне, за несколько месяцев до исчезновения Камиллы в лесу. В нашем городе с довольно-таки смешанным населением мы относились к числу самых бедных. Моя семья эмигрировала из бывшего Советского Союза, когда мне было четыре года. Началось все за здравие (нас встречали как героев), но очень скоро о нас забыли.

Жили мы в Ньюарке, на верхнем этаже дома, рассчитанного на три семьи, но ходили в школу Коламбия-Хай, расположенную в округе Уэст-Орандж. Владимир Копинский (он изменил фамилию, став Коуплендом), врач из Ленинграда, не смог получить лицензию на практику в Соединенных Штатах. Стал маляром. Моей матери, хрупкой красавице по имени Наташа, когда-то гордой, прекрасно образованной дочери аристократичного университетского профессора, пришлось убирать дома более богатых семей в Шот-Хиллсе и Ливингстоне, но нигде она не задерживалась надолго.

В день, о котором пойдет речь, моя сестра Камилла вернулась домой из школы и насмешливо объявила, что в меня втрескалась богатая девушка. Моя мать очень этому обрадовалась:

— Ты должен пригласить ее на свидание.

Я скорчил гримасу.

— Ты ее видела?

— Да.

— Тогда ты все поймешь, — заявил я небрежно, как и положено семнадцатилетнему. — Она уродина.

— Как говорили в России, — мать подняла руку с нацеленным в небо пальцем, чтобы подчеркнуть значимость последующих слов, — деньги женщину красят.

Эта фраза не выходила у меня из головы, когда я отправился на первое свидание с Гретой. Ее родители, мои бывшие тесть и теща и по-прежнему бабушка и дедушка Кары, богатые люди. И моя жена принесла в семью большие деньги. Сейчас все они вложены в банк на имя Кары. Этакий трастовый фонд, где я исполнительный директор. Мы с Джейн долго спорили о том, с какого возраста предоставить Каре возможность пользоваться основным капиталом. Нехорошо получать такие деньги чересчур уж молодой, но с другой стороны, все равно это ее деньги.

Моя Джейн стала очень уж практичной, когда врачи вынесли ей смертный приговор. Я не мог ее слушать. Многое можно узнать о любимом человеке, когда начался последний отсчет. Я вот узнал, что моя жена обладает невероятной силой и мужеством. До ее болезни мне казалось, что человек на такое просто не способен. Уж я-то точно нет.

Кара и Мэдисон, моя племянница, играли на подъездной дорожке. Дни уже начали удлиняться. Мэдисон сидела на асфальте и рисовала брусочками мела, которые напоминали сигары. Моя дочь каталась на электрическом мини-автомобиле, какие теперь в моде у шестилеток. Дети, у которых они есть, на них обычно не катаются. Только гости.

Я вылез из автомобиля.

— Привет, детки, — поздоровался я с ними.

Подождал в надежде, что две шестилетние девочки подбегут ко мне, крепко обнимут. Мечтать не вредно. Мэдисон посмотрела в мою сторону, но интереса в ее взгляде я не заметил. Моя дочь сделала вид, что не слышит. Кара вела джип «барби» по кругу, аккумулятор быстро садился, так что мини-автомобиль двигался медленнее, чем рука моего дяди Морриса, тянущаяся за чековой книжкой.

Грета распахнула затянутую москитной сеткой дверь.

— Привет!

— Привет, — откликнулся я. — Как закончилось гимнастическое шоу?

— Не волнуйся, я все засняла на видео, — заверила меня Грета.

— Круто.

— А зачем приезжали те два копа?

Я пожал плечами.

— Обычные дела.

Она не поверила, но допытываться не стала.

— Ранец Кары у меня в доме.

И ушла. Из-за угла появились рабочие. Они строили бассейн. Грета и Боб думали о нем несколько лет, но ждали, пока Мэдисон и Кара подрастут.

— Иди сюда, — обратился я к дочери. — Нам пора.

Кара вновь проигнорировала меня, делая вид, что не слышит моего голоса за жужжанием электромотора розового джипа «барби». Я нахмурился и направился к ней. Дочь демонстрировала какое-то нелепое упрямство. Я бы хотел сказать: «Как и ее мать», — но моя Джейн была на редкость выдержанной и понимающей женщиной. Обычно в своих детях видишь хорошее и плохое. В случае Кары все отрицательные качества она, похоже, унаследовала от отца.

Мэдисон положила мелок на асфальт.

— Иди, Кара.

Кара не обратила внимания и на нее. Мэдисон пожала плечами и одарила меня взглядом уставшего от жизни ребенка.

— Привет, дядя Коуп.

— Привет, солнышко. Хорошо поиграли?

— Нет. — Мэдисон уперла кулачки в бока. — Кара никогда не играет со мной. Она играет только с моими игрушками.

Я попытался изобразить понимание и сочувствие.

Появилась Грета с ранцем в руках.

— Домашнее задание мы уже сделали, — сообщила она.

— Спасибо.

Она отмахнулась.

— Кара, дорогая, приехал твой папа.

Никакой реакции. Я уже знал, что грядет буря. И это, увы, она тоже взяла от отца. В нашем сформированном Диснеем взгляде на мир отношения овдовевшего отца и дочери магические. Свидетельство тому — едва ли не каждый детский фильм. «Маленькая русалка», «Красавица и Чудовище», «Маленькая принцесса», «Аладдин»… Ну, вы улавливаете. В фильмах отсутствие матери выглядит довольно мило, но на самом деле, если подумать, есть в этом что-то извращенное. В реальной жизни расти без матери — самое тяжелое испытание для маленькой девочки.

Я придал голосу твердости:

— Кара, мы уезжаем.

Ее лицо напряглось, и внутренне я уже приготовился к лобовому столкновению, но вмешались боги. Аккумулятор джипа «барби» полностью разрядился. Розовый автомобильчик замер. Кара, как могла, убеждала его проехать еще фут, но безуспешно. Вздохнула, слезла с сиденья и направилась к моей машине.

— Попрощайся с тетей Гретой и кузиной.

Она попрощалась крайне занудным голосом, какой нечасто бывает даже у подростка.

Дома Кара без разрешения включила телевизор и уселась смотреть мультфильм про Губку Боба. Создавалось ощущение, что мультфильмы с Губкой Бобом не сходили с экрана. Я даже задавался вопросом, а может, есть канал, по которому их показывали круглосуточно. Мне казалось, что и сюжетов у этих мультфильмов не больше трех. Но детей это, похоже, нисколько не смущало.

Я уже собрался употребить власть, но в последний момент передумал. Дочь нашла себе занятие, что меня в тот момент очень даже устраивало. Мне все еще предстояло выработать стратегию предстоящего процесса об изнасиловании Шамик Джонсон и разобраться с невероятным появлением в моей жизни Джила Переса. Пусть и мертвого. И я уже опасался, что судебный процесс, самый громкий в моей карьере, может закончиться полным провалом.

Я начал готовить обед. Обычно вечером мы ели в каком-нибудь ресторане или нам привозили еду по заказу. У нас жила няня-домоправительница, но сегодня у нее был выходной.

— Хот-доги тебя устроят? — спросил я Кару.

— Мне без разницы.

Зазвонил телефон. Я взял трубку.

— Мистер Коупленд? Это детектив Такер Йорк.

— Да, детектив, чем могу помочь?

— Мы нашли родителей Джила Переса.

Я инстинктивно еще крепче сжал трубку.

— Они опознали тело?

— Пока нет.

— Вы им сказали?

— Вы уж не обижайтесь, мистер Коупленд, но об этом по телефону не говорят, понимаете? «Ваш мертвый ребенок, возможно, все эти годы был жив… но на днях его убили».

— Понимаю.

— Мы не вдавались в подробности. Завтра собираемся привезти их и посмотрим, удастся ли произвести опознание. Вопрос вот в чем: насколько вы уверены, что это Джил Перес?

— Почти уверен.

— Вы понимаете, что этого, возможно, недостаточно?

— Да.

— И потом, уже поздно. У нас с напарником смена закончилась. К Пересам мы пошлем нашего человека завтра утром.

— Так это звонок вежливости?

— В каком-то смысле. Ваш интерес мне понятен. Может, вам тоже стоит подъехать завтра? На случай, если у вас возникнут какие-то вопросы.

— Куда мне подъехать?

— Опять в морг. Прислать за вами машину?

— Нет. Дорогу я знаю.

Глава 5

Через несколько часов я уложил дочь в кровать. Когда подходит время отправляться спать, Кара не доставляет мне никаких хлопот. Я читаю ей перед сном. Не потому, что следую рекомендациям журналов для родителей, просто она это обожает — чтение ее не убаюкивает. Я читаю дочери каждый день, и никогда не видел, чтобы у нее начинали слипаться глазки. А вот со мной такое иногда случается. Некоторые книги просто ужасны. Я не раз засыпал прямо на ее кровати. Она мне это разрешает.

Я не всегда мог читать ей так долго, как ей хотелось, вот мы и начали покупать аудиокниги. Теперь я сначала читаю ей несколько страничек, а потом она слушает одну сторону аудиокассеты (это примерно сорок пять минут), прежде чем настает время закрывать глаза и спать. Кара это понимает, и такой порядок ей нравится.

Сейчас я читаю ей Роальда Даля. Ее глаза широко раскрыты. В прошлом году, когда мы ходили на детский спектакль «Король Лев», я купил ей по жутко завышенной цене Тимона. Сейчас она сжимает игрушку в правой руке. Тимон тоже любит слушать.

Я закончил чтение и поцеловал Кару в щеку. От нее пахло детским шампунем.

— Спокойной ночи, папуля.

— Спокойной ночи, Тыквочка.

Дети. Порой они ведут себя как Медея, пребывающая в отвратительном настроении, а порой как ангелы.

Я включил магнитофон и погасил свет. Направился в кабинет, сел к компьютеру. Вывел на экран папку с рабочими файлами, открыл дело Шамик Джонсон. В который уж раз начал читать документы.

Кэл и Джим.

Моя жертва не могла рассчитывать на сочувствие присяжных. Шестнадцати лет, с ребенком, рожденным вне брака. Дважды арестовывалась за приставание к мужчинам, один раз у нее нашли марихуану. Работала на вечеринках исполнительницей экзотических танцев, а попросту — стриптизершей. Люди не могли не задаться вопросом, а что она делала на той вечеринке. Меня подобное стечение обстоятельств обычно не смущает — наоборот, мобилизует, заставляет прилагать больше усилий. Не потому, что меня заботит политкорректность. Я лишь стремлюсь к торжеству справедливости. Будь Шамик светловолосой, белой, занимающей пост вице-президента студенческого совета в Ливингстоне, а парни — черными, для меня ничего бы не изменилось.

Прежде всего Шамик личность, человеческое существо. Она не заслуживала того, что сделали с ней Барри Маранц и Эдуард Дженретт.

Вот я и собирался пригвоздить их задницы к стене.

Я вернулся к первым страницам дела и вновь принялся за материалы следствия. Жили студенты в роскошном здании с мраморными колоннами, свежевыкрашенном, с новыми коврами. Я просмотрел список телефонных разговоров. У каждого студента была своя телефонная линия, не говоря уж про мобильники, Интернет, блэкберри. Один из людей Мьюз проследил каждый исходящий звонок, сделанный в тот вечер. Их число превысило сотню, но ничего выявить не удалось. Хватало в деле и всякого рода счетов за электричество, воду, вино, уборку, кабельное телевидение, пиццы, заказанные по Интернету…

Минуточку…

Я об этом задумался. На ум пришло заявление жертвы. Перечитывать его вновь мне не требовалось. Много в нем было отталкивающего и неприятного. Эти двое парней пользовали Шамик по полной программе, ставили в разные позы и постоянно переговаривались между собой. Но что-то в этом… как они ее использовали, что заставляли делать…

Зазвонил телефон. Лорен Мьюз.

— Есть хорошие новости? — спросил я.

— Только если выражение «Отсутствие новостей — хорошая новость» соответствует действительности.

— Выходит, хороших новостей нет.

— А ты что-нибудь выяснил? — поинтересовалась она.

Кэл и Джим. Что же я не мог уловить? Не сомневался, что ответ близко, до него нужно только дотянуться. Вам это чувство знакомо, не правда ли? Что-то такое, что вы знаете, но никак не можете вспомнить, вроде клички собаки в сериале «Женская станция» или фамилию боксера из фильма «Рокки-3». Вот и со мной происходило то же самое. Я только никак не мог понять, куда тянуться.

Кэл и Джим.

Правильный ответ прятался от меня, находясь совсем рядом, за воображаемым углом. И я не собирался идти дальше, не найдя его.

Следующим утром детектив Йорк сидел напротив мистера и миссис Перес.

— Спасибо, что смогли приехать, — начал он.

Двадцатью годами раньше миссис Перес работала в прачечной того летнего лагеря, но после трагедии я видел ее только один раз, на встрече ближайших родственников жертв, богатых Гринов, еще более богатых Биллингэмов, бедных Коуплендов, еще более бедных Пересов, которая проходила в большом кабинете известного адвоката, неподалеку от того места, где мы сейчас оказались. Адвокат подал иск от четырех семей к владельцу лагеря. Пересы в тот день практически не раскрыли рта. Сидели и слушали, уступив инициативу остальным. Я помню, как миссис Перес сжимала лежавшую на коленях сумочку. Теперь сумочку она положила на стол, а руки — на колени.

Они сидели в комнате для допросов. По предложению детектива Йорка я наблюдал за ними, стоя за зеркальной стеной. Он не хотел, чтобы они сразу меня увидели. Я понимал его.

— Зачем вы нас пригласили сюда? — спросила миссис Перес.

Ее муж за эти годы обзавелся обширным животом. Рубашку надел на размер меньше, чем следовало, и теперь она едва не лопалась на нем.

— Говорить об этом нелегко. — Детектив посмотрел на зеркало, и я понял — взгляд этот предназначен мне. — Поэтому начну с конкретных фактов.

Мистер Перес прищурился. Миссис Перес подняла руки и сжала сумочку. Я задался вопросом, не с этой ли сумочкой она приходила к адвокату в далеком прошлом. В такие моменты в голове возникают очень странные мысли.

— Вчера в Вашингтон-Хайтс на Манхэттене произошло убийство. Мы нашли тело в проулке около Сто пятьдесят седьмой улицы.

Я не сводил глаз с лиц Пересов. Они оставались бесстрастными.

— Убитый — мужчина в возрасте от тридцати пяти до сорока лет. Рост пять футов десять дюймов, вес — сто семьдесят фунтов. — Йорк заговорил официальным тоном. — Убитый имел при себе фальшивые документы, поэтому у нас возникли сложности с опознанием.

Он замолчал. Классический прием. А вдруг они что-нибудь скажут? Так и произошло. Заговорил мистер Перес:

— Я не понимаю, какое отношение все это имеет к нам.

Миссис Перес искоса взглянула на мужа.

— К этому я и подхожу.

Я прекрасно понимал, о чем сейчас думал Йорк: он искал наилучший способ перевести разговор на газетные вырезки, найденные в кармане убитого, колечко и все такое. Мог представить себе, как он мысленно прокручивает фразы, которые собирался произнести, и чувствовал, как глупо они прозвучат. Вырезки, колечко — они ничего не доказывали. Внезапно даже у меня возникли сомнения. Мы стояли на черте, переступив которую могли разом взорвать мир Пересов. И я порадовался, что нахожусь за стеклом.

— Мы привозили свидетеля, чтобы установить личность убитого, — продолжил Йорк. — Этот свидетель полагает, что жертвой мог стать ваш сын Джил.

Миссис Перес закрыла глаза. Мистер Перес застыл. Несколько секунд все молчали, никто не шевелился. Перес не посмотрел на свою жену. Она не повернулась к нему. Они просто сидели, переваривая услышанное.

— Наш сын двадцать лет как умер, — наконец подал голос мистер Перес.

Йорк кивнул, не зная, что на это сказать.

— И вы говорите, что наконец-то нашли его тело?

— Нет, я так не думаю. Ваш сын пропал без вести в восемнадцать лет, правильно?

— Почти в девятнадцать, — поправил его мистер Перес.

— Этому мужчине… убитому… как я и говорил, под сорок.

Папаша Перес откинулся на спинку стула. Миссис Перес по-прежнему сидела, подавшись к самому столу.

— Тело вашего сына так и не нашли, правильно? — спросил Йорк.

— Вы предполагаете, что?.. — Фразу мистер Перес не закончил.

И никто с готовностью не ответил им: «Да, именно это мы и предполагаем… Ваш сын Джил где-то прожил все эти двадцать лет, скрываясь от вас или от кого-то еще, а теперь вы наконец-то получили шанс увидеть вашего ребенка, но только убитого. Жизнь полна сюрпризов, не так ли?»

— Быть такого не может, — покачал головой мистер Перес.

— Я знаю, звучит это…

— Почему вы думаете, что это наш сын?

— Как я говорил, у нас есть свидетель.

— Кто?

В первый раз я услышал голос миссис Перес. Едва не отступил.

Йорк попытался уйти от прямого ответа:

— Я понимаю, вы потрясены…

— Потрясены? — опять вступил отец. — Да как вы можете понимать… представить себе… — Вновь он не договорил.

Жена коснулась его руки. Выпрямилась. На мгновение повернулась к зеркалу, за которым я стоял, и я не сомневался в том, что она разглядела меня. Потом встретилась взглядом с Йорком.

— Как я понимаю, у вас есть тело.

— Да, мэм.

— Поэтому вы и привезли нас сюда. Хотите, чтобы мы посмотрели на тело и сказали, наш ли это сын.

— Да.

Миссис Перес встала. Муж смотрел на нее снизу вверх, маленький и беспомощный.

— Хорошо, — сказала она. — Почему бы нам это не сделать?

Мистер и миссис Перес шагали по коридору.

Я следовал за ними на почтительном расстоянии. Диллон сопровождал меня. Йорк — супружескую чету. Миссис Перес шла, высоко подняв голову. Пальцы вновь крепко сжимали сумочку, словно женщина боялась, что воры могут вырвать ее из рук. Она держалась на шаг впереди мужа, хотя ей вроде бы полагалось отставать: по всем канонам амбразуру следовало закрывать отцу. Но мистер Перес являл собой только видимость силы. Когда же «бомба» взорвалась, стало ясно, кто в семье хозяин. Миссис Перес решительно взяла лидерство на себя, тогда как ее муж отступал все дальше в тень.

Порванный линолеум на полу и бетонные стены не поднимали настроения. Я слышал эхо шагов. И позвякивание тяжелых золотых браслетов миссис Перес.

Когда они повернули направо, к тому самому окну, у которого я стоял вчера, Диллон вытянул руку, останавливая меня. Выглядело это так, словно я собрался сойти с тротуара на мостовую в тот самый момент, когда загорелся зеленый свет, и он оберегал меня от опасности. С Пересами нас разделяли десять футов, и мы отошли к противоположной стене, чтобы не попасться им на глаза.

Их лиц я не видел. Мистер и миссис Перес стояли у окна рядом, но ни их плечи, ни их руки не соприкасались. Мистер Перес опустил голову. Он был в синем блейзере. Миссис Перес прибыла на опознание в блузе цвета засохшей крови. И в золоте. Я наблюдал, как другой человек, бородатый мужчина, подкатывает тележку к окну. Тело покрывала простыня.

Поставив тележку на положенное место, бородатый мужчина посмотрел на Йорка. Тот кивнул. Мужчина осторожно поднял простыню, словно под ней лежало что-то хрупкое. Я боялся пошевельнуться, чтобы каким-то звуком не спугнуть Пересов, но чуть отклонился влево. Хотелось увидеть лицо миссис Перес хотя бы в профиль.

Помнится, я читал, что люди, подвергаемые пыткам, изо всех сил пытаются не кричать и даже мимикой не показывать страданий, чтобы не доставлять радости своим мучителям. И поведение миссис Перес заставило меня об этом подумать. Она обладала железной волей. По ее телу пробежала легкая дрожь, более она ничем не выдала чувств.

Какое-то время она смотрела на тело. Никто не проронил ни слова. Я поймал себя на том, что затаил дыхание. Потом перевел взгляд на мистера Переса. Он смотрел в пол. Глаза повлажнели от слез. Губы дрожали.

— Это не наш сын, — не отворачиваясь, заявила миссис Перес.

Повисла пауза. Я такого ответа не ожидал.

— Вы уверены, миссис Перес? — спросил Йорк.

Она не ответила.

— В последний раз вы видели его почти подростком, — продолжил Йорк, — как я понимаю, с длинными волосами.

— Да.

— У этого мужчины голова выбрита. Плюс борода. И прошло много лет. Пожалуйста, не торопитесь с ответом, миссис Перес.

Она наконец-то отвела взгляд от тела. Повернулась к Йорку. Детектив замолчал.

— Это не Джил, — повторила она.

Йорк шумно сглотнул, посмотрел на ее супруга:

— Мистер Перес?

Тому удалось кивнуть, откашляться.

— Он совсем и не похож. — Его глаза закрылись, губы вновь дернулись. — Он всего лишь…

— Он всего лишь того же возраста, — закончила за него миссис Перес.

— Что-то я вас не понимаю. — В голосе Йорка слышалась неуверенность.

— Когда теряешь сына молодым, потом всегда задаешься вопросом, а каким бы он стал. Для нас он навсегда будет юным. Но если бы он остался в живых, то был бы такого же возраста, как и этот крепкий мужчина. Вот и думаешь, а каким бы стал твой сын? Женился бы? Имел детей? Как выглядел бы?

— И вы уверены, что этот мужчина не ваш сын?

Она улыбнулась, и более грустной улыбки видеть мне еще не доводилось.

— Да, детектив, уверена.

Йорк кивнул:

— Извините, что нам пришлось привезти вас сюда.

Я подал голос, когда они начали отворачиваться от окна.

— Покажите им руку.

Тут уж все посмотрели на меня. Миссис Перес просто впилась в меня взглядом. Что-то я в нем уловил: коварство, возможно, даже вызов. Но первым заговорил мистер Перес:

— Вы кто?

Я смотрел на его жену. Грустная улыбка вернулась.

— Вы сын Коуплендов, не так ли?

— Да, мэм.

— Брат Камиллы Коупленд.

— Да.

— Именно вы опознали тело?

Я хотел упомянуть про вырезки и колечко, но чувствовал, что времени у меня в обрез.

— Рука. У Джила на руке был жуткий шрам.

Она кивнула.

— Один наш сосед держал нескольких лам. Поставил забор из колючей проволоки. Джил постоянно лазил по заборам и деревьям. В восемь лет попытался проникнуть в загон к ламам. Нога соскользнула, и колючая проволока порвала ему всю руку. — Она повернулась к мужу. — Сколько ему наложили швов, Хорхе?

Теперь грустная улыбка появилась на лице Хорхе Переса:

— Двадцать два.

Джил рассказывал нам совсем другое. О драке с ножом. И звучало это как плохонькая интерпретация «Вестсайдской истории». Я еще тогда, подростком, ему не верил, так что эти несоответствия меня не удивили.

— Я помню его шрам. Посмотрите на руку.

Мистер Перес покачал головой:

— Но мы уже сказали…

Жена подняла руку, останавливая его. Да уж, двух мнений тут быть не могло — в семье всем заправляла эта женщина. Она кивнула мне, прежде чем повернуться к стеклу.

— Покажите мне.

На лице ее мужа отразилось замешательство, но он присоединился к ней. На этот раз она взяла его за руку и не отпускала. Бородатый мужчина уже откатил тележку. Йорк постучал по стеклу. Мужчина поднял голову, взглянул на детектива. Йорк знаками показал, что тележку нужно вернуть на прежнее место. Бородатый мужчина вернул.

Йорк нажал на кнопку аппарата внутренней связи.

— Пожалуйста, покажите им его руки.

Бородатый мужчина откинул простыню, как и в прошлый раз, очень осторожно, уважительно. Шрам извивался по руке. Улыбка вернулась на лицо миссис Перес, но какая — грустная, счастливая, фальшивая, спонтанная, — я определить не мог.

— Левая, — проронила она одно слово.

— Что?

Она повернулась ко мне:

— Этот шрам на левой руке. А Джил поранил правую. И у Джила шрам не был таким длинным и широким.

Миссис Перес положила руку мне на плечо.

— Это не он, мистер Коупленд. Я понимаю, почему вам так хочется, чтобы это был Джил. Но это не он. Он не возвращается к нам. Как и ваша сестра.

Глава 6

Когда я приехал домой, Лорен Мьюз кружила по лужайке, как львица около раненой газели. Кара сидела на заднем сиденье. Через час у нее начинался урок танцев. Везти ее туда я не собирался. Сегодня приступала к работе наша няня, Эстель. И Кару на все дополнительные занятия возила она. Я ей переплачивал, но меня это не волнует. Разве легко найти хорошую няню, которая еще и водит автомобиль? Приходится платить столько, сколько просят.

Я свернул на подъездную дорожку. Дом на три спальни выглядел таким же ободранным, как и коридор морга. Мы полагали, что это будет наш первый дом. Потом Джейн намеревалась перебраться в Макмэншн, а может, во Франклин-Лейкс. Вопрос, где нам жить, меня никогда не волновал. Все, связанное с домами и автомобилями, было прерогативой Джейн.

Мне недоставало моей жены.

К лицу Лорен Мьюз прилипла плотоядная улыбка. За стол для покера сегодня ей садиться не стоило, в этом у меня сомнений не было.

— Я привезла все счета. В том числе и компьютерные. Всю информацию, имеющуюся на данный момент. — Сообщив это, она повернулась к моей дочери: — Привет, Кара.

— Лорен! — воскликнула Кара и выпрыгнула из машины. Кара любила Мьюз. Та умела ладить с детьми. Замуж никогда не выходила, своих детей у нее не было. Несколькими неделями раньше я встретил ее последнего бойфренда. Парень особыми достоинствами похвастаться не мог, но ведь женщины определенного возраста не столь требовательны.

Мьюз и я разложили все бумаги на полу кабинета: показания свидетелей, донесения копов, распечатки телефонных звонков, счета общежития. Мы начали со счетов, и, Господи, сколько же их было! Звонки по мобильникам, заказы пива, покупки по Интернету.

— Так что мы ищем? — полюбопытствовала Мьюз.

— Если б я знал!

— Я думала, ты что-то нащупал.

— Только чувствую: здесь что-то есть.

— Я в шоке. Но не говори мне про важность интуиции.

— Не буду.

Мы продолжили просмотр счетов.

— Похоже, мы пролистываем эти бумаги в поисках указателя: «Ключ к разгадке — здесь»? — спросила Мьюз.

— Мы ищем катализатор.

— Хорошее слово. И каков он из себя?

— Не знаю, Мьюз. Но ответ здесь. Я почти вижу его.

— Л-ладно. — С огромным усилием она сдержала улыбку.

Поиски продолжились. Парни заказывали пиццу каждый вечер, по восемь штук, из «Пиццы навынос», деньги снимались с кредитной карточки. Они подписчики «Нетфликс»,[10] то есть могут арендовать DVD с фильмами, которые им привозят по три сразу, и иногда звонили в «ХотфлиXXX», если хотели посмотреть порнуху. Они заказали рубашки для гольфа с логотипом своего студенческого братства. Этот логотип и на мячах для гольфа, которых у них сотни, если не тысячи.

Мы пытались каким-то образом рассортировать счета. Не могу сказать почему.

Я взял счет от «ХотфлиXXX» и показал Мьюз:

— Дешево.

— Благодаря Интернету порнуха стала доступной и пошла в массы.

— Приятно слышать.

— Но это, возможно, зацепка.

— В каком смысле?

— Молодые парни, горячие женщины. Или — в нашем случае — женщина.

— Объясни.

— Я хочу нанять человека, не работающего в прокуратуре.

— Кого?

— Частного детектива. Ее зовут Сингл Шейкер. Слышал о ней?

Я кивнул. Слышал.

— А видел ее?

— Нет.

— Но слышал?

— Да, слышал.

— Так вот, все это не преувеличение. У Сингл Шейкер такое тело, что останавливаются не только автомобили, но вздыбливается сама дорога. И если кто-нибудь может разговорить этих облепленных адвокатами парней из общежития, так это Сингл.

— Хорошо.

По прошествии многих часов (я не могу сказать скольких) Мьюз поднялась.

— Здесь ничего нет, Коуп.

— Похоже на то.

— Утро начнется с прямого допроса Шамик?

— Да.

Она смотрела на меня:

— Тогда тебе лучше потратить время на подготовку.

— Да, босс, — отсалютовал я. Мы с Шамик уже обсуждали, что и как она должна говорить, давая свидетельские показания, но я не ставил ей жестких ограничений. Не хотел, чтобы все выглядело так, будто она говорит по бумажке. Наметил для себя другую стратегию.

— Я сообщу тебе все, что удастся добыть. — И Мьюз выскользнула за дверь.

Эстель приготовила нам обед — спагетти и мясные тефтели. Она кухарка не из лучших, но с этим блюдом более или менее справилась. Потом я повез Кару в кафе-мороженое — решил сделать ей приятное. Она стала разговорчивее. В зеркале заднего обзора я видел, как она сидит, пристегнутая к заднему сиденью. Когда я был маленьким, детям разрешалось сидеть и на переднем. Теперь такое возможно только после совершеннолетия.

Я пытался прислушиваться к тому, что она говорит. Речь шла о школе. Бриттани так наехала на Моргана, что Кайли бросила в нее ластик, а вообще Кайли, не Кайли Дж., а Кайли Н. (у них в классе две Кайли) на большой перемене не садится на качели, пока на другие не сядет Кара… Я смотрел на оживленное личико дочери — она говорила, а ужимками копировала взрослых. И на меня вдруг обрушилось всесокрушающее чувство любви. С родителями такое случается. Ты смотришь на своего ребенка, в самой обыденной ситуации, не в тот момент, когда он выступает на сцене или приносит победу своей команде на спортивной площадке, и понимаешь, что ребенок этот и есть твоя жизнь. И так тебе становится хорошо, что хочется остановить время.

Я потерял сестру. Потерял жену. А недавно и отца. Всякий раз меня, образно говоря, поверженного, уносили с ринга. Но, глядя на Кару, жестикулирующую, широко раскрывающую глаза, я точно знал, от какого удара мне никогда не удастся оправиться.

Я подумал об отце. Лес. Он с лопатой. Его сердце разбито, но он все еще ищет свою маленькую девочку. Я подумал о матери. Она убежала от нас, и я не знал, где она, что с ней сталось. Иногда у меня возникало желание разыскать ее. Но уже не так часто, как прежде. Долгие годы я ее ненавидел. Возможно, ненавижу до сих пор. А может, теперь, когда у меня есть ребенок, я чуть лучше понимаю боль, которую она испытывала.

Когда мы вошли в дом, зазвонил телефон. Эстель забрала у меня Кару. Я снял трубку:

— Алло.

— У нас проблема, Коуп.

Звонил Боб, муж Греты, мой шурин. Председатель благотворительного фонда «Под опекой Джейн». Грета, Боб и я основали его после смерти моей жены. Пресса вознесла меня до небес. Чудесный поступок в честь любимой, прекрасной, нежной жены.

На такое мог пойти только самый лучший на свете муж.

— Что случилось? — спросил я.

— Твое дело об изнасиловании дорого нам обходится. Отец Эдуарда Дженретта убедил нескольких своих друзей отказаться от их обязательств.

Я закрыл глаза.

— Классно.

— Хуже того — он распускает слухи, будто мы присваиваем чужие деньги. Связи у этого сукина сына большие. Мне уже звонят.

— Так мы откроем нашу бухгалтерию. Никто ничего не найдет.

— Не будь наивным, Коуп. Мы конкурируем с другими благотворительными фондами за каждый пожертвованный доллар. Если только запахнет скандалом, на нас можно будет поставить крест.

— Мы ничего не можем поделать, Боб.

— Знаю. Просто… мы делаем много хорошего, Коуп, а с деньгами всегда напряженно.

— Так что ты предлагаешь?

— Ничего. — Боб замялся, но я чувствовал, что он еще не высказался, поэтому ждал продолжения. — Послушай, Коуп, вы же постоянно заключаете сделки с защитой, так?

— Заключаем.

— Вы закрываете глаза на мелочи, чтобы прижать кого-то по-крупному.

— Иногда приходится.

— Эти двое парней… Я слышал, они хорошие ребята.

— Ты что-то напутал.

— Послушай, я не говорю, что они не заслуживают наказания, но порой приходится идти на компромисс. Ради того, чтобы приносить больше пользы. Фонд, наш фонд, уже многого добился. И может добиться большего. Вот о чем я толкую.

— Спокойной ночи, Боб.

— Не обижайся, Коуп. Я только старался помочь.

— Знаю. Спокойной ночи, Боб.

Я положил трубку. Руки дрожали. Дженретт, этот сукин сын, зацепил не меня. Он зацепил память моей жены. Я поднялся на второй этаж. Меня распирала ярость. Но ее следовало обуздать. Я сел за стол. Там стояли только две фотографии. Одна — моей дочери, Кары, школьная, сделанная недавно. Она занимала почетное место, прямо по центру.

Вторая — нечеткое изображение моих бабушки и деда, сделанная в другой стране, России, или в Советском Союзе, как тогда назывался этот ГУЛАГ, где они умерли. Случилось это, когда я был совсем маленьким, мы еще жили в Ленинграде, но я их помню, особенно гриву седых волос моего деда.

Я часто задавал себе вопрос: почему держу эту фотографию на столе?

Их дочь, моя мать, бросила меня, так? И если подумать, глупо было ставить этот снимок на самом виду. Но почему-то, пусть фотография и вызывала боль, я ею очень дорожил. Смотрел на нее, на моих бабушку и деда, и думал, как жилось моим предкам в те далекие времена. По другую сторону океана.

Снимков Джейн и Камиллы в доме нет. Я бы хотел, чтобы они постоянно попадались на глаза. Они меня успокаивают. Но если мне нравилось смотреть на ушедших в мир иной, то моей дочери — нет. С шестилетним ребенком трудно найти компромисс. Порой мне хочется поговорить с ней о матери, хочется, чтобы она побольше узнала про Джейн, про ее удивительную душу, про нежную любовь к своей маленькой девочке. Хочется утешить, сказать, что ее мать сейчас на небесах, откуда и смотрит на нее. Честно говоря, я в это не верю. Но хочу верить. Хочу верить в жизнь после жизни, в то, что моя жена, сестра и отец улыбаются, глядя вниз. Однако я не могу заставить себя в это поверить. А потому, пытаясь убедить в этом дочь, чувствую, что лгу ей, но все равно это делаю. Кажусь себе Санта-Клаусом или Пасхальным Кроликом, чья задача помогать, радовать и успокаивать, но знаю: в конце концов Кара, как и все дети, поймет, что это еще одна родительская ложь во благо, не имеющая под собой никаких оснований. А может, я не прав и они все наверху действительно смотрят на нас. Может, со временем Кара придет именно к такому выводу.

Только в полночь я позволил себе подумать о моей сестре Камилле, Джиле Пересе, о том ужасном и волшебном лете. Мысленно я перенесся в лагерь. Вспоминал о Камилле. О той ночи. И впервые за несколько лет представил себе Люси.

Грустная улыбка осветила мое лицо. Люси Силверстайн, моя первая настоящая девушка. Какие же сказочные, романтические отношения связывали нас до той ночи! Мы даже не получили шанса их разорвать. Кровавые убийства просто разнесли нас в стороны. Оторвали друг от друга, когда мы еще сливались в объятиях, в момент, когда наша (глупая, незрелая, иной и быть не могло) любовь еще только набирала силу.

Люси осталась в прошлом. Я выдвинул себе такое условие и вычеркнул ее из жизни. Но сердце условий не признает. Время от времени я пытался узнать, что сталось с Люси, прогонял ее имя и фамилию через «Гугл», хотя сомневался, что мне достало бы мужества связаться с ней. Ничего не нашел. Пришел к выводу, что после случившегося ей хватило ума сменить фамилию. Скорее всего она вышла замуж. Я же женился. Возможно, Люси обрела счастье. Я на это надеялся.

Но все эти мысли я быстренько выбросил из головы. Потому что думать мне следовало о Джиле Пересе. Я закрыл глаза и вернулся в прошлое. Вспоминал, каким он был в лагере, как мы валяли дурака, как я бил его кулаком в плечо, а он говорил: «Слушай, я даже не чувствую удара…»

Я буквально видел его, худощавого, в мешковатых шортах, с улыбкой, которая требовала немедленного вмешательства дантиста, с…

Что-то не складывалось.

Я спустился в подвал. Сразу нашел нужную мне картонную коробку. Джейн всегда все маркировала. Я увидел на боковой поверхности надпись, сделанную ее сверхчетким почерком. Провел по надписи пальцами. Перед мысленным взором тут же возникла Джейн с маркером в руке. На картоне одна за другой появлялись буквы, которые в итоге сложились в два слова: «ФОТОГРАФИИ — КОУПЛЕНДЫ».

В жизни я сделал много ошибок. Но Джейн… тут я попал в десятку. Ее доброта преобразила меня, сделала лучше и сильнее во всех отношениях. Я… я любил ее со всей страстью, а она помогала раскрываться всему лучшему, что было во мне. Нервный, неуверенный в себе, я учился в школе, где бедняков можно было пересчитать по пальцам, а она, чуть ли не само совершенство, что-то увидела во мне. Как? Как такого ужасного и никчемного человека полюбила столь великолепная женщина?

Джейн во всем была мне опорой. А потом заболела. Опора обратилась в прах. А с ней и я.

Я нашел фотографии, сделанные тем далеким летом. Ни на одной не было Люси. Все снимки с ней я уничтожил многими годами раньше. У нас с Люси были свои песни (Кэт Стивенс,[11] Джеймс Тейлор[12]), такие приторные, что от них могло слипнуться в горле. Мне тяжело их слушать. Даже теперь, в наши дни. Я слежу за тем, чтобы они никоим образом не попали в мой ай-под. Если они вдруг звучат по радио, я с быстротой молнии переключаюсь на другую станцию.

Итак, я принялся за просмотр стопки фотографий. Главным образом там были снимки моей сестры. Перебирая их, нашел один, сделанный за три дня до ее смерти. Компанию ей составлял Дуг Биллингэм, ее бойфренд. Богатый парень. Мама их отношения, само собой, одобряла. В лагере странным образом перемешивались богатые и бедные. Никаких социальных различий не чувствовалось. Именно этого и добивался хиппи, которому принадлежал лагерь, — Айра, отец Люси, а он любил повеселиться.

Марго Грин, девочка из богатой семьи, стояла по центру. Как и всегда. В лагере на нее у многих были виды, и она это знала. Светловолосая, с большим бюстом, она не стеснялась пускать в ход свои чары. Обычно, во всяком случае, до Джила, встречалась с парнями постарше, и простым смертным, которые окружали Марго, ее жизнь казалась телесериалом, мелодрамой, за перипетиями которой наблюдаешь затаив дыхание. Теперь же, глядя на ее снимок, я видел взрезанную шею. На мгновение даже закрыл глаза.

Был на фотографии и Джил Перес. Потому-то я и спустился в подвал.

Направил на снимок свет настольной лампы, присмотрелся.

Наверху я вспомнил кое-что важное. Я правша, но когда в шутку бил Джила кулаком, то делал это левой рукой. Потому что не хотел прикасаться к этому жуткому шраму. Да, рана зажила, но я все равно боялся шрама. Будто он мог раскрыться после моего удара и брызнула бы кровь. Так что я использовал левую руку и бил его по правой. Я прищурился…

Увидел нижнюю часть шрама, выглядывающую из-под рукава футболки.

Комната пошла кругом.

Миссис Перес сказала, что шрам у ее сына был на правой руке. Но если бы я бил правой рукой, то попадал бы Джилу в левое плечо. Однако я никогда так не делал. Всегда наносил удар левой, то есть в его правое плечо.

И теперь передо мной лежало вещественное доказательство.

Колючая проволока порвала Джилу левую руку.

Миссис Перес солгала.

Вот я и задался вопросом: почему?

Глава 7

Следующим утром на работу я приехал рано. Через полчаса Шамик Джонсон, жертве изнасилования, предстояло давать показания. Я просмотрел свои записи, а ровно в девять, решив, что с этим все ясно, позвонил детективу Йорку.

— Миссис Перес солгала, — сообщил я ему.

Он выслушал мои объяснения.

— Солгала, — повторил он. — Вы не думаете, что это перебор?

— О чем вы?

— Может, она просто ошиблась?

— Перепутала, на какой руке шрам?

— Почему нет? Она уже знала, что это не он. Обычное дело.

Меня такой ответ не устроил.

— Есть что-нибудь новенькое?

— Мы думаем, Сантьяго жил в Нью-Джерси.

— У вас есть адрес?

— Нет. Но мы нашли его подружку. Во всяком случае, мы думаем, что она его подружка. Так или иначе, она его знает.

— Как вы ее нашли?

— Благодаря мобильнику. Она ему позвонила.

— Так кто все-таки он? Маноло Сантьяго?

— Не знаю.

— Подружка вам не сказала?

— Он для нее — Сантьяго. Да, есть еще один важный момент.

— Какой?

— Тело перевозили. Мы догадывались об этом с самого начала, но теперь получили подтверждение. И наш медэксперт говорит, что Сантьяго умер за час до того, как тело сбросили в проулке. Обнаружены какие-то ковровые волокна и все такое. Предварительные исследования показывают, что это автомобильный коврик.

— То есть Сантьяго убили, сунули в багажник и привезли в Вашингтон-Хайтс.

— Это наша рабочая версия.

— С автомобилем определились?

— Пока нет. Но наш специалист говорит, он был старый. Это все, что он пока знает. Но мы над этим работаем.

— Насколько старый?

— Не знаю. Не новый. Это все, что нам известно, Коупленд, что вы так наседаете?

— У меня к этому делу личный интерес.

— К этому я и веду.

— То есть?

— Почему бы вам не помочь?

— В каком смысле?

— Ну дело сложное, а теперь потянулась ниточка в Нью-Джерси… Сантьяго, вероятно, там жил. Или там живет его подружка. Во всяком случае, виделась она с ним только там, в Нью-Джерси.

— В моем округе?

— Нет. Я думаю, это Гудзон. А может, Берген. Черт, я не знаю. Но достаточно близко. И еще кое-что…

— Я слушаю.

— Ваша сестра жила в Нью-Джерси, так?

— Да.

— Моя юрисдикция туда не распространяется. Вам проще, пусть это и не ваш округ. Вероятно, вы сможете вновь поднять это дело — благо больше оно никому не нужно.

Конечно, отчасти меня использовали. Он надеялся, что я выполню часть грязной работы, а вся слава достанется ему… но меня это устраивало.

— Его подружка. Вы знаете, как ее зовут?

— Райа Сингх.

— Как насчет адреса?

— Хотите с ней поговорить?

— Вы возражаете?

— Если вы не собираетесь вставлять палки в колеса моего расследования, делайте что хотите. Но могу я дать вам добрый совет?

— Конечно.

— Этот псих, Летний Живодер. Забыл его настоящее имя.

— Уэйн Стюбенс.

— Вы его знали, не так ли?

— Разве вы не читали дело?

— Читал. На вас тогда косо смотрели, да?

До сих пор помню шерифа Лоуэлла, его полный скептицизма взгляд. И понятно почему.

— К чему клоните?

— Стюбенс все еще пытается обжаловать приговор.

— За первые убийства его не судили, — напомнил я. — Обошлись без этого — хватало улик по остальным фактам.

— Я знаю. Но все же. У него может быть свой интерес. Если это действительно Джил Перес и Стюбенс об этом услышит, то он сможет извлечь из этого выгоду. Вы улавливаете, о чем я?

Он пытался сказать, чтобы я не высовывался, пока не найду что-нибудь существенное. Это я понимал. Меньше всего на свете мне хотелось помогать Уэйну Стюбенсу.

Едва мы закончили разговор, в кабинет заглянула Лорен Мьюз.

— У тебя есть что-нибудь для меня? — спросил я.

— Нет. Сожалею. — Она взглянула на часы. — Ты готов к прямому допросу?

— Да.

— Тогда пошли. Самое время показаться людям.

— Обвинение вызывает для дачи показаний Шамик Джонсон.

Шамик оделась строго, но не впадая в крайности. Была заметна и ее порочность, и соблазнительные формы. Я даже настоял на туфлях с высоким каблуком. В некоторых случаях присяжным нужно пускать пыль в глаза, но иногда возникает необходимость представить полную картину, с «бородавками» и прочим.

Шамик вошла, высоко подняв голову. Стреляла глазками направо и налево, словно не знала, откуда могут нанести удар. Накрасилась, на мой вкус, чуть сильнее, чем следовало. Но в принципе я не находил в этом ничего плохого. Смотрелась она как девушка, которая пытается выглядеть более взрослой.

В прокуратуре не все согласились с моей стратегией. Но я верил: если уж тебе суждено проиграть, то проигрывать лучше без лжи. Вот я и хотел донести до присяжных как можно больше правды.

— Вы работаете стриптизершей, не так ли?

Столь прямой первый вопрос, без всякой преамбулы, удивил зрителей. Некоторые даже ахнули. Шамик моргнула. Она имела некоторое представление о том, что я собирался делать, но в наших разговорах я сознательно избегал подробностей.

— В каком-то смысле да.

Ответ мне не понравился. Воспринимался как слишком уж осторожный.

— Но вы раздеваетесь за деньги, так?

— Да.

Вот это прозвучало лучше. Без малейшей запинки.

— Вы показываете стриптиз в клубах или на частных вечеринках?

— И там и там.

— В каком клубе вы показываете стриптиз?

— В «Розовом хвосте». В Ньюарке.

— Сколько вам лет? — уточнил я.

— Шестнадцать.

— По закону показывать стриптиз можно лишь тем, кому восемнадцать?

— Да.

— И как вам удалось это обойти?

Шамик пожала плечами:

— Я купила поддельное удостоверение личности. В нем написано, что мне двадцать один.

— То есть вы нарушили закон?

— Похоже на то.

— Вы нарушили закон или нет? — В моем голосе зазвучали стальные нотки. Шамик поняла. Я хотел, чтобы она (простите за каламбур, она же стриптизерша, и все такое) обнажилась полностью. Сталь в голосе напоминала ей об этом.

— Да. Я нарушила закон.

Я взглянул на столик защиты. Морт Пьюбин таращился на меня как на сумасшедшего. Флер Хиккори сложил ладони вместе, прижав указательный палец к губам. Их клиенты, Барри Маранц и Эдуард Дженретт, сидели в синих блейзерах, их лица были бледны. Парни не выглядели самодовольными, уверенными или злыми. Казалось, они даже раскаиваются и испуганы. Циник отметил бы, что так и задумывалось — адвокаты подсказали им, как сидеть и с каким выражением лица. Но я знал: это не так. И твердил себе, что для меня это никакого значения не имеет.

Я улыбнулся моей свидетельнице:

— Вы не одна такая, Шамик. Мы нашли стопку поддельных удостоверений личности в студенческом общежитии ваших насильников, чтобы они все могли ходить на вечеринки, где возраст им бывать не позволял. Но вы по крайней мере нарушили закон ради того, чтобы заработать на жизнь.

Морт вскочил:

— Протестую!

— Протест принимается.

Однако я своего добился. Как гласит поговорка: «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь».

— Мисс Джонсон, — продолжил я, — вы не девственница, правда?

— Да.

— Собственно, у вас есть сын, рожденный вне брака.

— Да.

— И сколько ему?

— Пятнадцать месяцев.

— Скажите мне, мисс Джонсон, то, что вы не девственница и у вас есть сын, рожденный вне брака, превращает вас в человека второго сорта?

— Протестую!

— Протест принимается. — Судья Арнольд Пирс, мужчина с густыми кустистыми бровями, нахмурился, не отрывая от меня глаз.

— Я лишь указываю на очевидное, ваша честь. Будь мисс Джонсон белокожей блондинкой из Шот-Хиллс или Ливингстона…

— Оставьте это для заключительной речи, мистер Коупленд.

Я и собирался так поступить. Но хотелось использовать это сравнение при прямом допросе тоже. Я вновь повернулся к жертве:

— Вам нравится раздеваться перед людьми, Шамик?

— Протестую! — Морт вновь вскочил. — Неуместный вопрос. Кому какое дело, нравится ей показывать стриптиз или нет?

Судья Пирс воззрился на меня:

— Н-ну?

— Вот что я вам скажу. — Я смотрел на Пьюбина. — Я не стану задавать этот вопрос, если его не зададите вы.

Пьюбин промолчал. А Флер Хиккори до сих пор не произнес ни слова. Заявлять протесты он не любил. Потому что по большому счету протесты не нравились присяжным. Они думали, что благодаря протестам от них что-то скрывают. А Флеру хотелось, чтобы присяжные не испытывали к нему неприязни, и поэтому нелицеприятную роль он передал Морту. Получалась адвокатская версия плохого и хорошего копа.

Я вновь повернулся к Шамик:

— Вы не показывали стриптиз в тот вечер, когда вас изнасиловали, так?

— Протестую!

— Когда вас, согласно вашему заявлению, изнасиловали? — поправился я.

— Нет, — ответила Шамик. — На вечеринку меня пригласили.

— Вас пригласили на вечеринку в студенческое общежитие, где жили мистер Маранц и мистер Дженретт?

— Совершенно верно.

— Вас пригласил мистер Маранц или мистер Дженретт?

— Нет, не они.

— А кто?

— Другой парень, который жил там.

— Как его зовут?

— Джерри Флинн.

— Понятно. Как вы познакомились с мистером Флинном?

— Я работала в общежитии неделей раньше.

— Когда вы говорите, что работали в общежитии…

— Я показывала им стриптиз, — закончила за меня Шамик. Мне это понравилось. Мы вырабатывали единый ритм.

— И мистер Флинн там был?

— Они все были.

— Когда вы говорите «они все»…

Она указала на обоих подсудимых:

— Они тоже там были. И другие парни.

— И сколько всего человек?

— Двадцать, может, двадцать пять.

— Ясно. Но именно мистер Флинн пригласил вас на вечеринку неделей позже?

— Да.

— И вы приняли приглашение?

Ее глаза уже увлажнились, но голову она не опускала.

— Да.

— Почему вы решили пойти?

Шамик задумалась, ответила не сразу.

— Такое приглашение… это все равно что миллиардер предложит побывать на его яхте.

— То есть на вас они произвели впечатление?

— Да. Конечно.

— И их деньги?

— И это тоже. — За такой ответ я бы с радостью ее расцеловал. — И Джерри был так мил со мной, когда я раздевалась перед ними.

— То есть мистер Флинн вел себя уважительно?

— Да.

Я кивнул. Впереди простирался тонкий лед, но я не боялся ступить на него.

— Между прочим, Шамик, возвращаясь к тому вечеру, когда вас наняли, чтобы показать им стриптиз… — Я чуть запнулся. — Вы оказывали другие услуги кому-либо из зрителей?

Я встретился с ней взглядом. Она шумно сглотнула, но не отвела глаз. Разве что голос стал тише.

— Да.

— Услуги сексуального характера?

— Да. — Она опустила голову.

— Не нужно стесняться. Вам требовались деньги. — Тут я повернулся к столику защиты. — А у них денег хватало.

— Протестую!

— Протест принимается.

Но Морту Пьюбину этого показалось мало.

— Ваша честь, это заявление оскорбительно.

— Несомненно, — согласился я. — Вам следует незамедлительно наказать своих клиентов.

Морт Пьюбин побагровел.

— Ваша честь! — сорвался на визг он.

— Мистер Коупленд.

Я вскинул руки, показывая Пирсу, что он прав и я не буду выходить за определенные рамки. Я абсолютно уверен, что все плохое необходимо донести до присяжных по ходу прямого допроса, чтобы лишить защиту главных козырей.

— Мистер Флинн заинтересовал вас как потенциальный бойфренд?

— Протестую! — вновь вмешался Пьюбин. — Вопрос не имеет отношения к делу!

— Мистер Коупленд? — обратился ко мне судья.

— Разумеется, имеет. Они собираются заявить, что миссис Джонсон выдвинула обвинения, чтобы вытрясти из их клиентов кругленькую сумму. Я же пытаюсь показать, в каком настроении и почему она пошла на ту вечеринку.

— Я разрешаю свидетельнице ответить на этот вопрос, — кивнул судья Пирс.

Вопрос я повторил.

Шамик чуть прищурилась, а потому сразу словно помолодела.

— Джерри мне не пара.

— Но?..

— Но… я хочу сказать… не знаю. Никогда не встречалась с таким, как он. Он открывал мне дверь. Красиво ухаживал. Я к такому не привыкла.

— И он богат в сравнении с вами.

— Да.

— Для вас это что-то значило?

— Конечно.

Я люблю честность.

Взгляд Шамик метнулся к присяжным. Лицо вновь стало дерзким.

— У меня тоже есть мечты.

Я выдержал паузу, чтобы эта ее фраза запала в память присяжных.

— А о чем вы мечтали в тот вечер, Шамик?

Морт вновь собрался запротестовать, но Флер Хиккори накрыл его руку своей.

Шамик пожала плечами:

— Это глупо.

— Тем не менее скажите мне.

— Я подумала, возможно… это так глупо… я подумала, что, возможно, смогу ему понравиться, понимаете?

— Да, — ободряюще кивнул я. — Как вы добирались на вечеринку?

— Из Ирвингтона ехала на автобусе, потом шла пешком.

— И когда вы прибыли в студенческое общежитие, мистер Флинн уже был там?

— Да.

— По-прежнему любезный?

— Да, поначалу. — По ее щеке скатилась слеза. — Очень любезный. Это была… — Она замолчала.

— Что, Шамик?

— Поначалу… — вторая слеза последовала за первой, — лучшая вечеринка в моей жизни.

Опять я выдержал паузу. Дал время скатиться третьей слезе.

— Вам нехорошо? — спросил я.

Шамик вытерла слезы.

— Все в порядке.

— Вы уверены?

Ее голос вновь набрал силу:

— Задавайте ваши вопросы, мистер Коупленд.

Она превосходно вела партию. Присяжные сидели, ловя каждое слово (и я надеялся, верили услышанному).

— А потом наступил момент, когда поведение мистера Флинна по отношению к вам переменилось?

— Да.

— Когда?

— Я видела, как он шептался с одним из тех, кто сидит там. — И она указала в сторону Эдуарда Дженретта.

— С мистером Дженреттом?

— Да, с ним.

Дженретт попытался отважно выдержать взгляд Шамик. В какой-то мере ему это удалось.

— Вы видели, как мистер Дженретт что-то шептал мистеру Флинну?

— Да.

— И что произошло потом?

— Джерри спросил, не хочу ли я прогуляться с ним.

— Под Джерри вы подразумеваете Джерри Флинна?

— Да.

— Хорошо, расскажите нам, что произошло потом.

— Мы погуляли у общежития. У них был бочонок пива. Джерри спрашивал, не хочу ли я пива. Я ответила — нет. Он вдруг стал нервным, дерганым.

Морт Пьюбин вскочил:

— Протестую.

Я вскинул руки, изобразив раздражение:

— Ваша честь!

— Я разрешаю свидетельнице отвечать.

— Продолжайте, — обратился я к Шамик.

— Джерри налил себе пива и продолжал смотреть на него.

— Смотрел на стакан с пивом?

— Да, то и дело. На меня больше совсем не смотрел. Что-то изменилось. Я спросила, может, ему нездоровится. Он ответил, что нет, все прекрасно. А потом… — голос дрогнул, но прервалась она разве что на доли секунды, — он сказал, что у меня роскошное тело и он хотел бы увидеть, как я раздеваюсь.

— Вас это удивило?

— Да, я хочу сказать, раньше он ничего такого мне не говорил. И голос у него стал грубым. — Она шумно сглотнула. — Как у остальных.

— Продолжайте.

— Он спросил: «Хочешь подняться со мной наверх и посмотреть мою комнату?»

— И что вы ответили?

— Я сказала — хорошо.

— Вы хотели посмотреть его комнату?

Шамик закрыла глаза. По щеке скатилась еще одна слеза. Она молча покачала головой.

— Отвечать вы должны вслух, громко и отчетливо, — напомнил я.

— Нет.

— Почему вы пошли?

— Я хотела ему понравиться.

— И вы думали, что понравитесь ему, если пойдете с ним наверх?

Голос Шамик стал совсем детским:

— Я знала, что не понравлюсь, если откажусь.

Я повернулся и направился к своему столику. Сделал вид, будто смотрю какие-то записи. Но мне просто хотелось, чтобы присяжные лишний раз прокрутили в голове картину, нарисованную Шамик. Она расправила плечи, вскинула подбородок. Старалась не выказывать своих эмоций, но чувствовалось, что ее переполняет обида.

— Что случилось после того, как вы поднялись наверх?

— Я прошла мимо открытой двери. — Ее взгляд вернулся к Дженретту. — И тут он меня схватил.

Вновь я заставил ее указать на Дженретта и назвать его по имени.

— В комнате был кто-то еще?

— Да. Он. — Она указала на Барри Маранца.

Я заметил, что позади подсудимых сидели их ближайшие родственники с бледными лицами вроде посмертных масок: кожа натянута, скулы выпирают, глаза впалые. Они напоминали часовых, охраняющих своих отпрысков. Чувствовалось, что они очень расстроены. Я их мог бы и пожалеть, но у Эдуарда Дженретта и Барри Маранца защитников хватало.

У Шамик Джонсон не было ни одного.

Конечно, я понимал, что там на самом деле произошло. Они начали пить, потеряли контроль над собой, перестали думать о последствиях. Возможно, больше они никогда такого не сделали бы. Может, на всю жизнь запомнили бы полученный урок. Но жалости к ним я не испытывал.

На свете есть действительно плохие люди, которые всегда и везде будут причинять боль другим. Есть и другие — возможно, они составляют большинство подсудимых, которые случайно оступились. Но это не моя задача — отделять первых от вторых. Решение принимает судья, который и выносит приговор.

— Понятно. Что произошло потом?

— Он закрыл дверь.

— Кто именно?

Она указала на Маранца.

— Шамик, вас не затруднит, во избежание путаницы, называть одного мистером Маранцем, а другого — мистером Дженреттом?

Она кивнула.

— Итак, мистер Маранц закрыл дверь. Что последовало за этим?

— Мистер Дженретт велел мне встать на колени.

— А где был в тот момент мистер Флинн?

— Я не знаю.

— Вы не знаете? — Я изобразил удивление. — Разве он не поднялся с вами наверх?

— Поднялся.

— Разве он не стоял рядом с вами, когда вас схватил мистер Дженретт?

— Стоял.

— А потом?

— Не знаю. В комнату он не вошел. Просто позволил закрыть дверь.

— Вы его еще увидели?

— Только позже.

Я глубоко вдохнул и бросился в омут. Спросил Шамик, что произошло потом. Короткими вопросами провел ее через изнасилование. Вопросов хватало, мне хотелось, чтобы присяжные получили как можно больше информации. Я понимал: им совершенно не хочется это слушать, но гнул свое. Стремился, чтобы Шамик не упустила ни единой подробности, рассказала, кто что делал и что говорил.

Конечно же, у присяжных глаза лезли на лоб.

Когда мы закончили непосредственно с изнасилованием, я выдержал короткую паузу и перешел к самому скользкому моменту.

— В вашем заявлении вы указали, что насильники использовали имена Кэл и Джим.

— Протестую, ваша честь.

Флер Хиккори вмешался в первый раз. Таким спокойным, ровным голосом, который нельзя не услышать.

— Она не указывала, что они использовали имена Кэл и Джим. И в заявлении, и в первоначальных свидетельских показаниях четко прописано, что их звали Кэл и Джим.

— Я перефразирую вопрос, — сказал я с раздражением, чтобы присяжные оценили мелочность придирок защиты. — Кто из них Кэл, а кто — Джим?

Шамик идентифицировала Барри Маранца как Кэла, а Эдуарда Дженретта — как Джима.

— Они представились вам? — спросил я.

— Нет.

— Как же вы узнали их имена?

— Они пользовались ими в разговоре друг с другом.

— Если исходить из ваших показаний, мистер Маранц в какой-то момент сказал: «Наклони ее, Джим». Именно так?

— Да.

— Вам известно, что ни одного из подсудимых не зовут ни Кэл, ни Джим?

— Я знаю это.

— Можете вы это объяснить?

— Нет. Я просто пересказала вам, что они говорили.

Никакой заминки, никаких уверток — хороший, прямой ответ. И я закрыл тему.

— Что произошло после того, как они вас изнасиловали?

— Они потащили меня мыться.

— Как?

— Затолкали меня в душ. Намылили. Еще там был шланг. Они заставили меня подмыться.

— Что потом?

— Забрали мою одежду. Сказали, что сожгут ее. Дали мне футболку и шорты.

— А потом?

— Джерри отвел меня на автобусную остановку.

— Мистер Флинн говорил что-нибудь, пока вы шли туда?

— Нет.

— Не произнес ни слова?

— Ни единого.

— А вы ему что-нибудь сказали?

— Нет.

Вновь я изобразил удивление:

— Не сказали, что вас изнасиловали?

Она впервые улыбнулась:

— Как будто он и без меня этого не знал!

Я выдержал паузу и снова сменил тему:

— Вы наняли адвоката, Шамик?

— В каком-то смысле.

— Что значит — в каком-то смысле?

— Я его не нанимала. Он сам меня нашел.

— Как его зовут?

— Хорас Фоули. Он одевается не так хорошо, как сидящий здесь мистер Хиккори.

Флер улыбнулся, словно услышал комплимент.

— Вы возбудили дело против подсудимых?

— Да.

— Почему вы это сделали?

— Чтобы заставить их заплатить.

— Разве не для этого мы здесь? — спросил я. — Разве не ищем возможность наказать их?

— Да. Но еще я подала иск насчет денег.

Я изобразил недоумение:

— Но защита собирается доказывать, что вы выдвинули обвинение в изнасиловании, чтобы получить деньги. Адвокаты собираются заявить, что ваш иск доказывает вашу заинтересованность в получении денег.

— Деньги меня интересуют, — ответила Шамик. — Разве я утверждала обратное?

Я ждал.

— А вы с безразличием относитесь к деньгам, мистер Коупленд?

— Нет.

— И что?

— А то, что защита собирается заявить, будто стремление получить деньги заставляет вас лгать.

— Тут уж ничего не поделаешь. Видите ли, я бы солгала, если б сказала, что деньги меня не интересуют. — Она посмотрела на присяжных. — Если бы я сидела здесь и говорила, что деньги для меня ничего не значат, вы бы мне поверили? Разумеется, нет. И вы бы мне не поверили, скажи я, что деньги меня не интересуют. Они интересовали меня до того, как эти двое меня изнасиловали. Интересуют и теперь. Я не лгу. Эти парни меня изнасиловали. Я хочу, чтобы за это они сели в тюрьму. А если я еще смогу получить от них какие-то деньги, почему нет? Я найду, на что их потратить.

Я вернулся за свой столик. Искренность, неподдельную искренность, ни с чем не спутать!

— У обвинения вопросов больше нет.

Глава 8

Судья объявил перерыв на ленч.

За ленчем я обычно обсуждаю дальнейшую стратегию с подчиненными, но в этот день желания что-либо обсуждать не возникало. Хотелось побыть одному, прокрутить в голове прямой допрос, уяснить для себя, что я упустил, предугадать, что собирается предпринять Флер.

Я заказал чизбургер и пиво у официантки, которая вполне могла бы сняться в рекламном ролике о смене профессии. Она называла меня цыпонькой. Мне нравится, когда официантки называют меня цыпонькой.

Суд — это, по сути, спектакль. Два актера пытаются завладеть вниманием слушателей-присяжных. Ты должен представить своего героя реальным человеком. Реальность более важна, чем незапятнанность. Адвокаты про это забывают. Они думают, что главное — представить своих клиентов белыми и пушистыми. Хотя они и не такие. Я же никогда не следую их примеру. Люди довольно хорошо разбираются в характере себе подобных. И они скорее поверят тебе, если ты выставляешь напоказ недостатки, а не достоинства. По крайней мере когда ты прокурор. А защитник пытается посильнее замутить воду. Как и указывал Флер Хиккори, главное для защиты — разумные основания для сомнения. Это сильный козырь. У меня задача другая — мне нужна чистая вода.

Вернулась официантка.

— Держи, цыпонька. — И поставила передо мной бургер. Я посмотрел на него. Такой жирный, что захотелось заказать и таблетку мезима. Но я все же взялся за него обеими руками и почувствовал, как пальцы утопают в булочке.

— Мистер Коупленд?

Я не узнал молодого человека, который появился передо мной.

— Может, позже? Я хочу поесть.

— Это вам.

Он положил на стол сложенный листок и исчез. Я развернул листок.

Пожалуйста, составьте мне компанию в крайней кабинке справа от вас.

Э-Джей Дженретт.

Отец Эдуарда. Я взглянул на мой столь желанный бургер. Терпеть не могу есть что-то холодное. Или разогретое. Вот я его и съел. Потому что умирал от голода. Старался не заглатывать большими кусками. И с удовольствием выпил пиво.

Потом поднялся и направился к крайней справа кабинке. Там и нашел Э-Джей Дженретта. Перед ним стоял стаканчик виски. Старший Дженретт держал его обеими руками, словно старался уберечь от потенциального вора, и пристально смотрел на янтарную жидкость.

Дженретт не поднял глаз, когда я сел напротив. Если моя бесцеремонность и вызвала у него неудовольствие, он ничем его не выдал.

— Вы хотели поговорить со мной?

Э-Джей кивнул. Крупный мужчина, бывший спортсмен, на шее которого едва сходился воротник дорогой рубашки. Я ждал.

— У вас есть ребенок.

Я промолчал.

— Что бы вы сделали, чтобы защитить его?

— Во-первых, никогда бы не отпустил на вечеринку в студенческое общежитие, где проживал ваш сын.

Он посмотрел на меня:

— Не смешно.

— Мы закончили?

Он глотнул виски.

— Я дам девушке сто тысяч долларов. И пожертвую в благотворительный фонд вашей жены еще столько же.

— Отлично. Хотите прямо сейчас выписать чеки?

— Вы снимете обвинения?

— Нет.

Он встретился со мной взглядом.

— Эдуард — мой сын. Вы действительно хотите, чтобы следующие десять лет он провел в тюрьме?

— Да. Но решение примет судья.

— Он всего лишь ребенок. Просто потерял контроль над собой.

— У вас есть дочь, не так ли, мистер Дженретт?

Э-Джей уставился в стакан. Я продолжил:

— Если бы парочка черных парней из Ирвингтона схватили ее, затащили в комнату и проделали все то, что проделали ваш сын и его дружок с Шамик, вы хотели бы спустить все на тормозах?

— Моя дочь не стриптизерша.

— Да, сэр, она не стриптизерша. У нее есть все, что только можно иметь. Перед ней открыты все двери. С чего ей идти в стриптизерши?

— Сделайте мне одолжение. Давайте обойдемся без этой мути. Вы говорите, что Шамик так обездолена, что у нее не было иного выбора, кроме как идти в шлюхи? Ладно. Но этим вы оскорбляете всех тех обездоленных, кто благодаря трудолюбию и упорству выбрался из гетто.

Я приподнял брови:

— Из гетто?

Он промолчал.

— Вы живете в Шот-Хиллсе, не так ли, мистер Дженретт? — задал я вопрос.

— И что?

— Скажите мне, многие ли ваши соседи пошли в стриптизерши или проститутки?

— Мне это неизвестно.

— Чем бы ни занималась Шамик Джонсон, это не имеет никакого отношения к ее изнасилованию. Вашему сыну не дано право решать, кого можно насиловать, а кого — нет. Да, Шамик Джонсон показывала стриптиз, потому что возможностей выжить у нее не так уж много. Вашей дочери этим заниматься не нужно. — Я покачал головой. — Вы действительно не понимаете.

— Не понимаю чего?

— Тот факт, что ей приходится показывать стриптиз и торговать своим телом, не уменьшает вину Эдуарда. Если на то пошло, даже усугубляет ее.

— Мой сын ее не насиловал.

— Вот почему у нас есть суды. Мы закончили?

Он наконец-то поднял голову:

— Я могу усложнить вам жизнь.

— Похоже, вы этим уже занимаетесь.

— Вы об отказе от пожертвований? — Он пожал плечами. — Это ерунда. Разминка. — Он встретился со мной взглядом и не отводил глаз.

Мне наша беседа уже порядком надоела.

— До свидания, мистер Дженретт.

Он протянул руку, сжал мою повыше запястья.

— Они выскользнут.

— Посмотрим.

— Сегодня вы набрали очки, но этой шлюхе еще предстоит перекрестный допрос. Вы не можете объяснить тот факт, что она называет их чужими именами. С этого начнется ваше падение. Вы это знаете. Так что послушайте, что я предлагаю.

Я ждал.

— Мой сын и молодой Маранц признают себя виновными во всем, что не тянет на тюремный срок. Пусть это будут общественные работы. Сколь угодно большой условный срок. Это справедливо. Но в дополнение я дам денег женщине, которая заварила всю эту кашу, и прослежу, чтобы у фонда «Под опекой Джейн» не возникало проблем с финансированием. Для вас в этом одни только плюсы.

— Нет.

— Вы действительно думаете, что эти парни могут вновь совершить что-то подобное?

— Скорее всего нет.

— Я думал, вы хотите посадить их в тюрьму для перевоспитания.

— Перевоспитание — не по моей части. Я занимаюсь установлением справедливости.

— Вы считаете, отправить моего сына в тюрьму — это справедливо?

— Да, — кивнул я. — Но опять же для этого у нас есть присяжные и судьи.

— Вы когда-нибудь совершали ошибки, мистер Коупленд?

Я промолчал.

— Видите ли, я собираюсь порыться в вашем прошлом. И буду рыться, пока не раскопаю каждую вашу ошибку. А потом я этим воспользуюсь. У всех есть скелеты в шкафу, мистер Коупленд. Мы оба это знаем. Если вы продолжите эту охоту на ведьм, я собираюсь вытащить их и показать всему миру. — Уверенности в его голосе прибавлялось, и мне это совершенно не нравилось. — Возможно, мой сын совершил серьезный промах. Мы пытаемся найти способ компенсировать причиненный им ущерб, не поставив крест на его жизни. Можете вы это понять?

— Мне больше нечего вам сказать.

Он не отпускал мою руку.

— Последнее предупреждение, мистер Коупленд. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить моего ребенка.

Я посмотрел на Э-Джей Дженретта, а потом удивил его. Улыбнулся:

— Это хорошо.

— Что хорошо?

— Что вокруг так много людей, которые готовы бороться за вашего сына. В том числе и в зале суда. За Эдуарда переживает целая толпа.

— Его любят.

— Это хорошо, — повторил я и отнял руку, которую он сжимал. — Но когда я смотрю на людей, которые сидят за спиной вашего сына, знаете, чего я не могу не заметить?

— Чего?

— Это сразу бросается в глаза. За Шамик Джонсон нет никого.

— Я хотела бы прочитать классу вот это сочинение, — начала Люси Голд очередной семинар.

Люси нравилось, когда студенты сдвигали столы, образовывая круг. Сама вставала по центру. Конечно, выглядело театрально ее хождение по кругу — как говорится, весь вечер на арене, — но она находила эту методику весьма эффективной. Когда студенты садятся в круг, каким бы большим он ни получался, все они в первом ряду. Так что отсидеться за чужой спиной никому не удается.

В классе находился и Лонни. Люси думала попросить его зачитать текст, чтобы получить возможность изучать лица слушателей, но рассказ велся от лица женщины, так что мужской голос смазал бы впечатление. А кроме того, автор сочинения знала, что Люси будет следить за ее реакцией. Не могла не знать. И, конечно же, постаралась бы ничем не выдать себя. Вот Люси и решила, что читать будет сама, а Лонни — всматриваться в лица студентов. И, разумеется, Люси намеревалась часто отрываться от текста, поднимать голову в надежде что-то да заметить.

Сильвия Поттер сидела прямо перед ней. Сложила руки на столе, широко раскрыла глаза. Люси встретилась с ней взглядом и чуть улыбнулась. Сильвия просияла. Соседний стол занимал Элвин Ренфро, известный лентяй. Сидел, как и большинство студентов: создавалось впечатление, что костей у него нет и он может без труда соскользнуть со стула и превратиться в лужицу на полу.

— «Это случилось со мной в семнадцать лет, — читала Люси. — В летнем лагере. Я работала там помощницей вожатого…»

Продолжая читать о рассказчице и ее бойфренде П., о поцелуе под деревом, о криках в темноте, она ходила по кругу. Ранее Люси прочла присланный отрывок не меньше десятка раз, но теперь, читая вслух другим, чувствовала, как то и дело сжимается горло и ноги становятся ватными. Она быстро взглянула на Лонни. Он что-то услышал в ее голосе, а потому смотрел на нее. Ее взгляд послал команду: «Ты должен наблюдать за ними, не за мной». Он быстро отвернулся.

Закончив, Люси попросила прокомментировать прочитанный текст и в принципе знала, что последует за такой просьбой. Студенты понимали: автор среди них, в этом самом классе, — но поскольку подняться выше они могли, лишь столкнув вниз других, начинали рвать сочинение на куски. Обычно начинали вводной фразой «Как мне представляется» или «Я, возможно, не прав/права», после чего следовало:

— Повествование вялое, невразумительное…

— Я не почувствовала никакой страсти к П. Такое впечатление…

— Руку под блузку? Пожалуйста…

— Честно говоря, я подумал, это полный бред…

— Рассказчица пишет: «Мы продолжали целоваться. Нас переполняла страсть». Не говорите мне о страсти. Покажите мне…

Люси смягчала пыл студентов, не позволяла дискуссии перерасти в перепалку. Она полагала, что такие семинары едва ли не самый важный элемент учебного процесса. Учить студентов — нелегкая задача. Люси часто размышляла о том времени, когда училась сама. О лекциях, которые отнимали столько времени, но практически ничего не давали. Что оставалось в памяти, а потом приносило пользу, так это короткие реплики преподавателей, ухваченные по ходу таких вот семинаров. В обучении важно скорее качество, чем количество. Если ты говоришь слишком много, то становишься раздражающим звуковым фоном. Говорить надо редко, но метко.

Учителя любят внимание. И здесь тоже таится опасность. Один из профессоров Люси как-то дал ей на этот счет простой и понятный совет: помни, что речь на лекции не о тебе. Люси всегда это помнила. Однако студенты не любили, когда преподаватель полностью устранялся от обсуждения. Вот и приходилось искать разумный компромисс.

Еще одна проблема — неискренность студентов. Обычно они старались произвести впечатление, а не говорить то, во что верили. Разумеется, с этим Люси приходилось сталкиваться и на заседаниях кафедры. Главное не правду сказать, а чтобы слова звучали красиво. Так полагало большинство.

Но на этом семинаре Люси более активно управляла дискуссией, потому что ее интересовали реакции. Она хотела, чтоб авторша выдала себя.

— Предполагалось, что это будут воспоминания, — напомнила она. — Кто-нибудь верит, что подобное действительно произошло?

Студенты затихли. На семинарах действовали неписаные правила. И теперь Люси их нарушила: поставила под сомнение достоверность сочинения — по существу, назвала авторшу лгуньей. Ей пришлось дать обратный ход.

— Я хочу сказать, читается все это как беллетристика. Обычно это хорошо, но не вызывает ли сомнений в данном конкретном случае? Не начинаешь ли спрашивать себя, а было ли так на самом деле?

Обсуждение вновь набрало ход. Студенты тянули вверх руки. Спорили друг с другом. Люси это радовало. По правде говоря, в ее жизни было мало радостей. Но она любила этих детей. В начале каждого семестра влюблялась в них снова и снова. Они становились ее семьей, от сентября до декабря, от января до мая. Потом покидали ее. Некоторые порой возвращались. Их было мало. И она всегда радовалась, увидев их вновь. Но членами семьи они уже не становились. Этого статуса заслуживали только новые студенты. Почему — Люси объяснить не могла.

В какой-то момент Лонни вышел из класса. Люси хотелось бы знать, куда и зачем, но дискуссия очень уж увлекла ее. Иногда отведенное на семинар время заканчивалось чересчур быстро. Так произошло и в этот день. Когда студенты начали собирать вещи, Люси ни на йоту не приблизилась к ответу на вопрос: кто написал это сочинение?

— Не забудьте про две очередные страницы, — напутствовала она студентов. — Хотелось бы получить их завтра. — И добавила: — Если будет желание, можете послать и больше двух. Я прочитаю все.

Через десять минут она вошла в свой кабинет. Лонни уже сидел там.

— Заметил что-нибудь по лицам? — спросила она.

— Нет.

Люси принялась складывать бумаги в сумку для ноутбука.

— Куда собралась? — поинтересовался Лонни.

— У меня деловая встреча.

Тон указывал на то, что дальнейшие вопросы не приветствуются. На такие «встречи» Люси ездила раз в неделю, но никому, даже Лонни, не говорила, с кем и куда.

— Ясно. — Лонни уставился в пол.

Люси повернулась к нему:

— Что такое, Лонни?

— Ты действительно хочешь узнать, кто автор? Я, конечно, не вправе судить, но, по-моему, это нечестно.

— Мне нужно это знать.

— Почему?

— Не могу тебе сказать.

Он кивнул.

— Ладно.

— Что «ладно»?

— Когда ты вернешься?

— Через час, может, два.

Лонни взглянул на часы:

— К тому времени я буду знать, кто прислал это сочинение.

Глава 9

Судебное слушание перенесли на следующий день.

Некоторые говорят, что благодаря подобным переносам порой решается судьба процессов. Мол, у присяжных крепко отложится в памяти прямой допрос. Все это ерунда. У любого процесса есть определенный «жизненный цикл». Если в таком развитии событий есть светлая сторона, то не следует забывать и про темную: Флер Хиккори получил дополнительное время для подготовки к перекрестному допросу. Так уж работает суд. Как ни крути, плюсы уравновешиваются минусами.

По мобильнику я позвонил Лорен Мьюз:

— Есть что-нибудь?

— Я над этим работаю.

Я отключил связь и увидел, что пришло голосовое сообщение от детектива Йорка. Я так и не решил, что делать с миссис Перес и как расценивать ее ложь о шраме Джила. Если бы я припер ее к стенке, она могла бы заявить, что все перепутала. Прошло столько лет, она не замышляла ничего дурного.

Но почему она солгала?

Искренне верила, что перед ней тело не ее сына? По этой причине? Мистер и миссис Перес допустили эту ошибку, поскольку не могли представить, что их Джил не погиб двадцать лет назад, а где-то жил все эти годы? Не могли поверить своим глазам?

Или лгали сознательно?

Но прежде чем вновь встретиться с ними, мне требовалось вооружиться фактами. Найти убедительные доказательства, что в морге лежал труп Джила Переса, который юношей пропал в лесу вместе с моей сестрой в ту самую ночь, когда погибли Марго Грин и Дуг Биллингэм.

Йорк оставил такое сообщение: «Извините, что у меня ушло так много времени на сбор информации. Вы спрашивали насчет Райи Сингх, подружки убитого. У нас есть только номер ее сотового, поверите вы или нет. Короче, мы ей позвонили. Она работает в индийском ресторане на автостраде номер три около тоннеля Линкольна. — Далее следовали адрес и название. — Она должна быть там весь день. Если узнаете что-нибудь о настоящей фамилии Сантьяго, свяжитесь со мной. Пока мы можем сказать, что под этой фамилией он жил некоторое время. Шесть лет назад отметился в Лос-Анджелесе. Ничего серьезного. Позже еще позвоню».

И что я мог из этого извлечь? Не очень много. Я направился к моему автомобилю и, собравшись сесть за руль, понял: что-то не так.

На водительском сиденье лежал конверт из плотной коричневой бумаги.

Я знал, что конверт не мой. Помнил, что не оставлял его в салоне. И я всегда запирал дверцы.

Кто-то незаконно вскрыл мой автомобиль.

Я взял конверт. Ни адреса, ни почтовой марки. Девственно-чистая лицевая сторона. На ощупь чувствовалось, что внутри листок-другой, не больше. Я сел, захлопнул дверцу. Конверт запечатали. Я поддел бумагу указательным пальцем, сунул в конверт руку, вытащил то, что лежало.

Кровь похолодела в жилах: в конверте была фотография отца.

Я нахмурился.

Какого черта?..

Внизу, на белой кромке аккуратно напечатали имя и фамилию: Владимир Коупленд. И все.

Я ничего не мог понять.

Какое-то время сидел и смотрел на фотографию моего любимого отца. Я думал о том, как в молодости он работал врачом в Ленинграде, о том, сколь многое у него отняли, о том, как его жизнь превратилась в сплошную череду трагедий и разочарований. Я помнил, как он спорил с матерью, как они больно ранили друг друга словами. Я помнил, как плакала мать. Помнил, как сидел в такие вечера с сестрой Камиллой. Мы никогда не ссорились (что, наверное, странно для брата и сестры), но, возможно, мы видели слишком многое. Иногда она брала меня за руку и говорила, что лучше нам пойти погулять. Но чаще всего мы уходили в ее комнату, Камилла включала одну из своих любимых песен, ей нравилась поп-музыка, и объясняла, почему она ее любит, словно песня эта несла в себе какой-то тайный смысл, а потом рассказывала мне о каком-нибудь мальчике из школы, который ей нравился. Я сидел, слушал и чувствовал, как успокаиваюсь.

А сейчас я не понимал, с чего бы это и кто прислал мне фотографию отца.

В конверте лежало что-то еще.

Я сунул в него руку. Нащупал бумажный прямоугольник размером с картотечную карточку. Вытащил. Действительно, картотечная карточка. На разлинованной, с красными линиями, стороне — пусто. На обратной, белой, кто-то напечатал два слова большими буквами:

ПЕРВЫЙ СКЕЛЕТ

— Ты знаешь, кто написал это сочинение? — спросила Люси.

— Еще нет, — ответил Лонни. — Но узна́ю.

— Как?

Он по-прежнему не поднимал головы. Присущая ему самоуверенность исчезла. Люси мучила совесть. Ему не хотелось делать то, что она от него требовала. И ей претило давить на него. Но другого выхода не было. Она положила столько сил, чтобы скрыть свое прошлое. Сменила фамилию. Сделала все, чтобы Пол не нашел ее. Избавилась от естественных светлых волос (многие ли женщины ее возраста были естественными блондинками?), стала шатенкой.

— Ладно. Ты будешь здесь, когда я вернусь?

Он кивнул. Люси вышла за дверь и направилась к своему автомобилю.

Если смотреть телевизор, получается, что стать другим человеком — пара пустяков. Может, кому-то это и удавалось, но вот у Люси не получилось. Времени и сил пришлось потратить много. Сначала она изменила фамилию, с Силверстайн на Голд. С серебра на золото. Умно, не правда ли? Она так не думала, но все-таки пошла этим путем, чтобы сохранить ниточку, тянущуюся к отцу, которого так любила.

Она кочевала по всей стране. Летний лагерь остался в далеком прошлом. Как и все активы отца. А потом, со временем, и большая часть отца, Айры Силверстайна.

Все, что сохранилось, проживало ныне в доме престарелых в десяти милях от кампуса Университета Рестона. Она ехала, наслаждаясь одиночеством, слушая Тома Уэйтса,[13] который пел о надежде больше никогда не влюбляться, но, разумеется, влюбился. Свернула на стоянку. Дом престарелых, реконструированный особняк, стоящий посреди парка, выглядел получше многих. И большая часть жалованья Люси перетекала сюда.

Она припарковалась рядом со старым автомобилем отца, проржавевшим желтым «жуком», сработанным давным-давно в Германии. «Жук» стоял на том самом месте, куда Айра поставил его более года назад. Ее отца не держали взаперти. В любое время он мог уехать совсем. Мог приезжать и уезжать. Но — грустный факт — он практически не покидал своей комнаты. Левацкие наклейки на заднем бампере совсем выцвели. У Люси в бардачке лежал запасной комплект ключей от «фольксвагена», и всякий раз она на какое-то время заводила двигатель, чтобы подзарядить аккумулятор. Сама в это время сидела, вспоминала, представляя Айру за рулем, при открытых окнах, с бородой, улыбающегося, приветствующего взмахом руки и нажатием на клаксон каждого, кто его обгонял. Но у нее не хватало духа самой проехаться на «жуке».

На регистрационной стойке Люси расписалась в книге посетителей. В этом доме жили главным образом люди с хроническими заболеваниями и умственными расстройствами. Поэтому если одни выглядели совершенно нормальными, то другие напоминали персонажей романа «Пролетая над гнездом кукушки».

В Айре хватало и от первых, и от вторых.

Люси остановилась в дверях. Отец сидел спиной к ней, в знакомом пончо. Седые волосы торчали во все стороны. Песня «Давайте жить сегодня» группы «Грасс Рутс»,[14] классика 1967 года, гремела из стереосистемы, которую Айра по-прежнему называл «хай-фай». Люси подождала, пока Роб Грилл, ведущий вокалист, отсчитал: «Один, два, три, четыре», — после чего вся группа взревела: «Ша-ла-ла-ла, давайте жить сегодня». Люси закрыла глаза, мысленно повторяя слова.

Отличная, отличная песня.

В комнате хватало и бус, и тай-даев,[15] стену украшал постер «Куда пропали все цветы».[16] Люси улыбнулась, но невесело. Ностальгия — это одно, распад личности — совсем другое.

Когда у отца стало отмечаться слабоумие — следствие возраста или употребления наркотиков, — точно никто сказать не мог. Айра всегда отличался рассеянностью и жил в прошлом, поэтому не представлялось возможным установить начало процесса. Так, во всяком случае, говорили врачи. Но Люси знала: первые признаки появились в то лето. Вину за трагедию в лесу прежде всего возложили на Айру. Ему следовало принять более серьезные меры по обеспечению безопасности отдыхающих.

От родственников погибших и пропавших без вести ему досталось даже больше, чем от прессы. Мягкий по натуре, Айра не смог этого выдержать. Случившееся подкосило его.

Наиболее уютно Айра чувствовал себя в 1960-х годах, хотя и сохранил отрывочные воспоминания о других десятилетиях. Чаще всего ему теперь казалось, что он по-прежнему в 1968 году. Но порой он вспоминал правду (об этом говорило выражение его лица), однако не хотел смотреть ей в глаза. Поэтому, исходя из установок новой «коррекционной терапии», врачи не возражали против того, чтобы все в комнате Айры выглядело как в 1968 году.

Лечащий врач объяснил Люси, что слабоумие с годами только усугубляется, поэтому необходимо стремиться к тому, чтобы пациент почаще радовался и не испытывал стрессов, даже если это означало, что он будет жить не в реальном, а в воображаемом времени. Айра предпочитал 1968 год. Тогда он был счастлив. Так почему не позволить ему вернуться туда?

— Привет, Айра.

Айра (он никогда не хотел, чтобы Люси называла его папой) медленно повернулся на голос. Поднял руку, тоже медленно, словно находился под водой, поприветствовал дочь:

— Здравствуй, Люси.

Она смахнула с глаз слезы. Он всегда узнавал ее, всегда знал, кто она. Казалось бы, возникало противоречие: он жил в 1968 году, когда его дочь еще не родилась, однако это никоим образом не разрушало иллюзию Айры.

Он улыбнулся Люси. Слишком добрый, слишком великодушный, слишком наивный для жестокого мира. Она воспринимала его, как экс-хиппи, а это означало, что в какой-то момент Айра перестал быть хиппи. Однако он оставался верен идее и через много лет после того, как остальные отказались от тай-даев, силы цветов и бус мира, подстриглись или побрились наголо.

У Люси было прекрасное детство. Отец никогда не повышал на нее голос, ничего не запрещал, старался, чтобы она увидела и испытала все — даже, возможно, и лишнее для ребенка. Это может показаться странным, но практически полное отсутствие запретов привело к тому, что единственный ребенок Айры, Люси Силверстайн, по нынешним стандартам в какой-то степени могла считаться ханжой.

— Я так рад, что ты здесь… — Подволакивая ноги, он направился к ней.

Она шагнула вперед, обняла его. От отца разило старостью и запахом немытого тела. И пончо следовало отдать в чистку.

— Как себя чувствуешь, Айра?

— Отлично. Как никогда, хорошо.

Он открыл пузырек, достал витаминную таблетку, бросил в рот. Витамины Айра любил. Несмотря на неприятие капитализма, ее отец в начале семидесятых заработал на витаминах неплохие деньги. Потом отошел от бизнеса, купил летний лагерь на границе Нью-Джерси и Пенсильвании. На какое-то время устроил там коммуну. Позже он преобразовал ее в летний лагерь.

— Так как ты? — спросила она.

— Как никогда, хорошо, Люси.

А потом он заплакал. Люси села рядом, взяла его за руку. Он плакал, смеялся, снова плакал. Повторял и повторял, что очень ее любит.

— Для меня ты мир, Люси. Я вижу тебя… я вижу, что все так и должно быть. Ты понимаешь, о чем я?

— Я тоже тебя люблю, Айра.

— Видишь? Об этом я и толкую. Я самый богатый человек в мире.

И он снова заплакал.

Она не могла задерживаться надолго. Спешила вернуться в кампус, выяснить, что удалось узнать Лонни. Голова Айры лежала у нее на плече. Его перхоть и запах старости начали раздражать. Когда вошла медсестра, Люси воспользовалась возможностью, чтобы ретироваться. За это она ненавидела себя.

— Я приеду на следующей неделе, идет?

Айра кивнул. Когда она уходила, он уже улыбался.

В коридоре ждала медсестра. Люси забыла ее имя.

— Как он? — спросила Люси.

Вопрос был риторический. Состояние пациентов здесь менялось только в худшую сторону, и родственники обычно не хотели об этом слышать. Вот медсестра и отвечала: «Все у него хорошо».

Но на этот раз Люси услышала другое:

— В последнее время ваш отец стал очень возбужденным.

— В каком смысле?

— Вообще-то Айра — милейший человек на свете. Но его перемены настроения…

— У него всегда часто менялось настроение.

— Не так, как теперь.

— Он становится злобным?

— Нет, дело не в этом…

— Тогда в чем?

Она пожала плечами:

— Он стал много говорить о прошлом.

— Отец всегда говорит о шестидесятых.

— Нет, о более близком прошлом.

— То есть?

— Он говорит о летнем лагере.

Люси почувствовала, как у нее защемило в груди.

— И что он говорит?

— Повторяет, что ему принадлежал летний лагерь. А потом что-то кричит о крови, лесах, темноте. И плачет. Просто мурашки бегут по коже. До прошлой недели он ни слова не произносил о лагере. Тем более о том, что лагерь этот принадлежал ему. Конечно, с головой у Айры плохо. Может, он все это просто выдумал?

На вопрос медсестры Люси не ответила. Из глубины коридора послышался голос:

— Ребекка?

— Я должна бежать, — сказала медсестра, которую, как Люси вспомнила, звали Ребекка.

Оставшись в коридоре одна, Люси снова заглянула в комнату Айры. Отец сидел спиной к ней, уставившись в стену. Она задалась вопросом: что происходит в его голове? Чего он ей не говорил?

Что знал о той ночи?

Наконец Люси направилась к выходу. На регистрационной стойке ее попросили расписаться в журналах. У каждого пациента была в нем своя страница. Регистратор открыл страницу Айры, и Люси уже собралась не глядя поставить закорючку, как сделала по приходе в дом престарелых. Но не поставила.

Она увидела в журнале чужую фамилию.

На прошлой неделе к Айре приходил посетитель. Первый и единственный посторонний человек за все время его пребывания в этом доме. Люси нахмурилась, прочитала имя, фамилию. Видела их впервые.

Маноло Сантьяго. И кто, черт побери, это мог быть?

Глава 10

ПЕРВЫЙ СКЕЛЕТ

Получалось, что я не мог сразу поехать к Райе Сингх. Возникло более неотложное дело. Я вновь посмотрел на картотечную карточку. «Первый скелет». Намек: будут и другие.

Но давайте начнем с этого — моего отца.

Только один человек мог помочь мне, когда дело касалось моего отца. Я достал мобильник и нажал на кнопку с цифрой «6». По этому номеру я звонил редко, но он оставался в режиме быстрого набора. И я полагал, что останется навсегда.

Мне ответили после первого гудка — прозвучал низкий рычащий голос.

— Пол? — Даже это одно слово звучало с акцентом.

— Привет, дядя Сош.

Конечно, он был мне не дядя, а просто близкий друг нашей семьи еще со времен жизни в Советском Союзе. Я не виделся с ним три последних месяца, со дня похорон отца, но, едва услышал его голос, перед мысленным взором тут же возник этот огромный, медведеподобный мужчина. Отец говорил, что в свое время дядя Сош был самым влиятельным человеком в Пулкове, пригороде Ленинграда, где они оба выросли.

— Давно ты не давал о себе знать.

— Знаю. И сожалею об этом.

— Аг-гр… — Вроде бы мои извинения вызвали у него неудовольствие. — Но я рассчитывал, что ты позвонишь сегодня.

Меня это удивило.

— Почему?

— Потому что, мой юный племянник, нам нужно поговорить.

— О чем?

— О том, почему я никогда не говорю о важных делах по телефону.

Бизнес Соша если и не был криминальным, то балансировал на грани.

— Я у себя, в городе. — Сош говорил о дорогущем пентхаусе на Тридцать шестой улице Манхэттена. — Когда ты сможешь приехать?

— Через полчаса, если не будет пробок.

— Прекрасно, тогда и увидимся.

— Дядя Сош?

Он ждал. Я смотрел на фотографию отца, которая лежала на переднем пассажирском сиденье.

— Можешь хотя бы намекнуть, о чем речь?

— О твоем прошлом, Павел. — Он назвал меня русским именем. — Насчет того, что должно остаться у тебя в прошлом.

— И что все это значит?

— Об этом мы и поговорим. — И он положил трубку.

С пробками мне повезло, так что я добрался до дяди Соша за двадцать пять минут. Дверь охранял швейцар в нелепой, с золотыми галунами ливрее. И нарядом своим он напомнил мне, с учетом того, что здесь жил Сош, Брежнева, стоящего на трибуне Мавзолея в день майского парада. Швейцар знал меня в лицо, и его предупредили о моем приезде. Иначе он не открыл бы дверь и в дом я бы не попал.

У лифта я увидел Алексея Кокорова, давнего друга Соша. Он всегда обеспечивал безопасность моего дяди. На несколько лет моложе Соша, которому недавно перевалило за семьдесят, и очень уродливый: красный нос картошкой, на щеках сеть синих прожилок — как я полагал, от пристрастия к спиртному. Пиджак и брюки сидели на нем не ахти, но и фигурой он не тянул на модель.

Алексей не выказал особой радости, увидев меня, но он вообще редко улыбался, не говоря уж о том, чтобы смеяться. Открыл мне кабину лифта. Я молча вошел. Он коротко кивнул и закрыл кабину. Так что наверх я поднимался в одиночестве.

Лифт доставил меня в пентхаус. Дядя Сош стоял в нескольких футах от двери. Комната, обставленная в стиле кубизма, поражала размерами. Из окна открывался фантастический вид. Цвет обоев, выделкой под гобелен, наверняка назывался как-то вроде «мерло», но мне более всего напоминал кровь.

Я вышел из лифта.

— И что? Я такой старый, что меня уже нельзя обнять? — спросил Сош.

Мы шагнули навстречу друг другу. Он облапил меня как медведь. Сила переполняла его. Руки бугрились мускулами. Если бы он сжал меня чуть сильнее, то, наверное, сломал бы мне позвоночник.

Несколько мгновений спустя Сош потрогал мои бицепсы. Чуть отстранил, чтобы получше рассмотреть.

— Твой отец… — пробасил он. — Ты выглядишь, как твой отец.

Сош приехал из Советского Союза вскоре после нас. Он работал в «Интуристе», советской туристической компании, в ее Манхэттенском отделении. Помогал оформлять документы американским туристам, которые хотели посетить Москву и Ленинград, как тогда назывался этот город.

С тех пор много воды утекло. После развала Советского государства дядя Сош занялся малопонятными делами, которые в целом могут считаться экспортом-импортом. Я не знал, насколько успешным был его бизнес, но денег на этот пентхаус хватало.

Сош еще пару секунд смотрел на меня. Под расстегнутой белой рубашкой виднелась майка. Грудь заросла поседевшими волосами. Я ждал. Понимал, что скоро все узнаю. Дядя Сош не любил пустой болтовни.

Словно читая мои мысли, он сообщил:

— Мне звонили.

— Кто?

— Давние друзья.

Я молча ждал объяснений.

— Из России.

— Не понимаю.

— Люди задавали вопросы.

— Сош, по телефону ты намекал, что боишься прослушки. А здесь не боишься?

— Нет. Тут безопасность гарантируется. Эту комнату проверяют дважды в неделю.

— Отлично. Как насчет того, чтобы перестать говорить загадками и рассказать мне, что к чему?

Он улыбнулся. Ему это нравилось.

— Люди, американцы, в Москве швыряются деньгами и задают вопросы.

— Какие вопросы?

— О твоем отце.

— И что их интересует?

— Ты помнишь давние слухи?

— Ты шутишь.

Но он не шутил. Действительно, все складывалось. Первый скелет. Мне следовало догадаться самому.

Мы с сестрой родились в государстве, которое тогда называлось Советский Союз, в эпоху «холодной войны». Моего отца, дипломированного врача, отстранили от работы по надуманному обвинению в некомпетентности, а на деле — потому что он был евреем. Такие там тогда царили порядки.

И в те же годы одна из американских реформистских синагог (если конкретно, в городе Скоки, штат Иллинойс) развернула кампанию по оказанию помощи советским евреям, всячески способствуя их выезду из Советского Союза.

Нам повезло. Мы оттуда уехали.

И надолго стали героями на нашей новой родине. Купались в лучах славы. Мой отец выступал на вечерних пятничных службах, произносил пламенные речи о тяжелой судьбе советского еврея. Дети носили значки-пуговицы со слоганами в поддержку советских евреев. Под это дело синагоге жертвовались большие деньги. Но примерно через год мой отец поссорился с главным раввином синагоги, и пошли слухи о том, что нам удалось выбраться из Советского Союза по одной лишь причине: мой отец — агент КГБ, а вовсе не гонимый еврей, это прикрытие. Обвинения жалкие, противоречивые, лживые, да и минуло с тех пор двадцать пять лет.

Я покачал головой:

— То есть кто-то пытается доказать, что мой отец работал на КГБ?

— Да.

Чертов Дженретт! Но наверное, по-другому и быть не могло. Я стал публичной фигурой. Обвинения, какими бы абсурдными они ни были, могли нанести урон моей репутации. И мне следовало об этом помнить. Двадцатью пятью годами раньше из-за этих обвинений моя семья потеряла практически все. Мы уехали из Скоки, перебрались на восток, в Ньюарк. И семья уже никогда не стала прежней.

Я посмотрел на Соша:

— По телефону ты сказал, что ожидал моего звонка.

— Если бы ты не позвонил, я бы сам сегодня связался с тобой.

— Чтобы предупредить меня?

— Да.

— Значит, они что-то нарыли.

Здоровяк не ответил. Я всматривался в его лицо. И все, во что я привык верить, весь мой мир начал медленно изменять очертания.

— Он был связан с КГБ, Сош?

— Прошло столько времени…

— То есть ответ — да?

Сош сухо улыбнулся:

— Ты не понимаешь, как все тогда было.

— И вновь я спрашиваю: «Твой ответ — да?»

— Нет, Павел. Но твой отец… возможно, предполагалось, что он с ними связан.

— Как это понимать — «возможно»?

— Ты знаешь, как я приехал в эту страну?

— Ты работал в туристической компании.

— В Советском Союзе, Павел, никаких компаний не было. «Интурист» управлялся государством. Все управлялось государством. Ты понимаешь?

— Наверное.

— И когда Советское государство получало шанс послать кого-то на работу в Нью-Йорк, ты думаешь, оно подбирало наиболее компетентного специалиста? Или ты считаешь, что посылали человека, который мог помочь стране, не только выполняя порученную ему работу?

Я подумал о его громадных руках. О его немереной силе.

— Ты служил в КГБ?

— Я был военным, полковником. Служил в армии. Мы не считали армию КГБ. Но да, наверное, ты мог бы назвать меня… — он чуть согнул по два пальца на обеих руках, словно изображая кавычки, — …шпионом. Я мог встречаться с американскими чиновниками. Мог пытаться подкупить их. Люди всегда думают, что шпионы узнают что-то важное… что-то значимое, позволяющее поддерживать баланс сил. Это такая ерунда! Мы выведывали сущую ерунду. А американские шпионы? И они ничего у нас не могли узнать. Вот и мы, и они передавали в свои страны информацию, не имеющую никакой ценности. Вели глупую игру.

— А мой отец?

— Советское государство разрешило ему уехать. Твои еврейские друзья думают, что это результат их давления. Но разве такое возможно? Чтобы кучка евреев смогла продавить государство, которое никому не шло на уступки? Если подумать, это просто смешно.

— То есть ты говоришь?..

— Я лишь рассказываю тебе, какой тогда была жизнь. Твой отец пообещал, что будет помогать тому режиму? Естественно. Но лишь для того, чтобы уехать. Все очень сложно, Павел. Ты и представить не можешь, в какой ситуации оказался твой отец. Хороший врач, прекрасный человек. Власть обвинила его во врачебных ошибках. Лишила его диплома. А потом, твои бабушка и дедушка… Господи! Прекрасные родители Наташи… ты был слишком маленьким, чтобы их помнить…

— Я помню.

— Правда?

Я задался вопросом: а помнил ли? Вроде бы да. Дедушка, мой деда, с гривой седых волос и мальчишеским смехом. Бабушка, моя баба, мягко отчитывающая его. Но мне было всего три года, когда их арестовали. Действительно ли я их помнил? Или перед моим мысленным взором просто оживала фотография, которую я держал на столе? Были это мои воспоминания или отблески историй, которые рассказывала мама?

— Твои дедушка и бабушка были интеллектуалами, университетской профессурой. Дедушка возглавлял кафедру истории. Бабушка по праву считалась одним из лучших математиков. Ты это знаешь, так?

Я кивнул:

— Мать говорила, что из разговоров за обеденным столом она узнавала больше, чем в школе.

Сош улыбнулся:

— Скорее всего это правда. К мнению твоих дедушки и бабушки прислушивались многие. Разумеется, они не могли не привлечь к себе внимания властей. Их назвали радикалами. Сочли, что они опасны. Ты помнишь, как их арестовали?

— Я помню последствия.

Он на несколько секунд закрыл глаза.

— Мать тяжело это переживала?

— Да.

— Наташа больше уже не стала прежней. Ты это понимаешь?

— Да.

— А теперь вернемся к отцу. Он потерял все: карьеру, репутацию, диплом, родителей жены. И внезапно, когда его сбросили на самое дно, государство предложило твоему отцу пряник — шанс начать жизнь с чистого листа.

— Жизнь в США.

— Да.

— Но ему пришлось стать агентом КГБ?

Сош протестующе замахал руками.

— Неужели ты не понимаешь? Шла большая игра. И что мог узнать такой человек, как твой отец? Даже если бы попытался — чего он никогда не делал, — что он мог им сказать?

— А моя мать?

— В Наташе видели лишь жену. Жены государство не интересовали. Какое-то время она ходила под подозрением. Как я и говорил, власть считала ее родителей радикалами. Ты действительно помнишь время, когда их арестовали?

— Думаю, да.

— Они создали группу, стараясь донести до общественности необходимость защиты гражданских прав. И добились многого, пока к ним не внедрили предателя. Агенты КГБ пришли ночью. — Он помолчал. — Нелегко говорить об этом. О том, что с ними сталось.

Я пожал плечами:

— Им хуже уже не будет.

Он ничего на это не ответил.

— Что с ними сталось, Сош?

— Их отправили в ГУЛАГ… трудовой лагерь. С ужасными условиями. Твои дедушка и бабушка были уже немолоды. Ты знаешь, чем все закончилось?

— Они умерли.

Сош отвернулся от меня, подошел к окну и уставился на Гудзон. Два огромных лайнера стояли в порту. Слева сквозь дымку проглядывала статуя Свободы. Манхэттен — такой маленький, всего восемь миль в длину, но, как и в случае Соша, ты всегда чувствуешь его мощь.

— Сош?

— Ты знаешь, как они умерли? — Голос его смягчился.

— Так ты же говорил: жить пришлось в ужасных условиях. Дедушка свалился с инфарктом.

Сош все не поворачивался ко мне.

— Никто не лечил его. Ему не давали лекарств. Не прошло и трех месяцев, как он умер.

— Но ты ведь что-то недоговариваешь мне? — спросил я после паузы.

— Ты знаешь, что случилось с твоей бабушкой?

— Мне известно только то, что говорила мать.

— Скажи мне.

— Баба тоже заболела. После смерти мужа сердце у нее не выдержало. Для семейных пар, которые прожили долгую жизнь, это обычное дело. Один умирает, второй тут же уходит следом.

Он молчал.

— Сош?

— В каком-то смысле это правда.

— В каком-то смысле?

Он все смотрел в окно.

— Твоя бабушка покончила с собой.

У меня внутри словно что-то оборвалось. Я медленно покачал головой. Сош продолжил:

— Повесилась на веревке, которую сплела из разорванной на полоски простыни.

Я не мог произнести ни слова. Думал о фотографии бабы. О ее улыбке. Об историях, которые рассказывала о ней мать. О ее остром уме и еще более остром языке. Самоубийство…

— Мама знала? — спросил я.

— Да.

— Она никогда мне не говорила.

— Может, и мне не следовало.

— Почему же сказал?

— Я хотел, чтобы ты видел полную картину. Твоя мать была очаровательной, утонченной женщиной. Твой отец ее обожал. Но после ареста родителей, после того как их фактически отправили на смерть, она изменилась. Ты это чувствовал, не так ли? Ее меланхолию? Даже до случившегося с сестрой.

Я ничего не сказал, но да, чувствовал.

— Просто я хотел, чтобы ты знал, как это было. Для твоей матери. Тогда, возможно, ты лучше все поймешь.

— Сош?

Он ждал, по-прежнему глядя в окно.

— Ты знаешь, где моя мать?

Здоровяк долго молчал.

— Сош?

— Раньше знал. Когда она убежала.

Я с трудом сглотнул.

— И куда она отправилась?

— Наташа вернулась домой.

— Я тебя не понимаю.

— Она вернулась в Россию.

— Почему?

— Ты не можешь ее винить, Павел.

— Я и не виню. Просто хочу знать.

— Невозможно убежать от родины, как пытались сделать они. Ты надеешься измениться. Ты ненавидишь государство, но не свой народ. Родина остается родиной. Навсегда.

Он повернулся ко мне. Наши взгляды встретились.

— Поэтому она убежала?

Он молчал.

— В этом причина? — Я почти кричал. Чувствовал, как в ушах шумит кровь. — Потому что родина — всегда родина?

— Ты не слушаешь.

— Нет, Сош, я слушаю. «Родина остается родиной». Это чушь собачья. Как насчет того, что семья — всегда семья? Муж — всегда муж? Сын — всегда сын?

Он не ответил.

— А как же мы, Сош? Отец и я?

— Ответа у меня нет, Павел.

— Ты знаешь, где она сейчас?

— Нет.

— Это правда?

— Да.

— Но ты мог бы ее найти?

Он не кивнул утвердительно, но и отрицательного ответа не дал.

— У тебя ребенок, — напомнил он мне. — Карьера.

— И что?

— Все это произошло давным-давно. Прошлое — для мертвых, Павел. Незачем их тревожить. Похоронил — и двинулся дальше.

— Моя мать умерла?

— Не знаю.

— Тогда почему ты говоришь о ней как о мертвой? И, Сош, раз уж мы заговорили о мертвых, есть еще один момент… — Я не смог удержаться. — Теперь я даже не уверен в том, что моя сестра умерла.

Ожидал увидеть на его лице шок. Не увидел. Разве что промелькнуло легкое удивление.

— Для тебя… — услышал я.

— Для меня что?

— Для тебя они должны умереть.

Глава 11

Возвращаясь в Нью-Джерси по тоннелю Линкольна, я постарался не думать о разговоре с Сошем. Мне требовалось сосредоточиться на двух и только двух проблемах. Во-первых, добиться вынесения обвинительного приговора подонкам, которые изнасиловали Шамик Джонсон. Во-вторых, разобраться, где и как Джил Перес провел последние двадцать лет.

Сверился с адресом, который дал мне детектив Йорк. Райа Сингх работала в индийском ресторане «Карри съел — и враз запел». Я ненавижу такие идиотские названия. Или все-таки я их люблю? Будем считать, люблю.

Туда я и ехал.

Фотография отца все еще лежала на переднем пассажирском сиденье. Меня не очень волновали обвинения в его предполагаемой связи с КГБ. После разговора с Сошем я практически не сомневался, что скоро их услышу. Но теперь я по-новому взглянул на надпись на картотечной карточке:

ПЕРВЫЙ СКЕЛЕТ

Первый. Недвусмысленный намек, что последуют и другие. Не вызывало сомнений, что мсье Дженретт — вероятно, при финансовой помощи Маранца — не жалел денег на расходы. Если они раскопали давние обвинения против отца (а прошло больше двадцати пяти лет), значит, они в отчаянии и хватаются за любую соломинку.

А что еще они могли найти?

Человек я неплохой. Но и не идеальный. Идеальных людей нет вообще. Они могли что-то найти. И раздуть из мухи слона. Серьезно повредить фонду Джейн, моей политической карьере… Но опять же скелетов хватало и в шкафу Шамик. Я убедил ее вытащить их все, показать миру.

Разве я мог требовать меньшего от себя?

Подъехав к индийскому ресторану, я перевел ручку коробки скоростей на нейтралку и выключил двигатель. Находясь в другом округе, не подпадающем под мою юрисдикцию, я полагал, однако, что значения это не имеет. Осмотрелся, не выходя из автомобиля, и позвонил Лорен Мьюз.

— У меня возникла маленькая проблема, — сообщил я, услышав ее голос.

— Какая?

— Отец Дженретта занялся мной.

— В каком смысле?

— Копается в моем прошлом.

— Он что-нибудь найдет?

— Если хорошенько порыться в чьем-то прошлом, обязательно что-то найдется.

— Только не в моем, — ответила она.

— Правда? А как насчет тех трупов в Рино?

— С меня сняли все обвинения.

— Отлично. Великолепно.

— Я лишь хочу подбодрить тебя, Коуп. Повеселить.

— Это правильно. Профессионально. В работе юмор только помогает.

— Ладно, давай к делу. Чего ты от меня хочешь?

— У тебя в друзьях есть местные частные детективы, так?

— Так.

— Свяжись с ними. Попроси выяснить, кто мной интересуется.

— Хорошо, поняла.

— Мьюз!

— Что?

— Это не главное. Если люди заняты другим, не отвлекай их.

— Не волнуйся, Коуп. Я все поняла.

— Как мы, по-твоему, выступили сегодня?

— Это был хороший день для хороших парней.

— Да.

— Но, возможно, недостаточно хороший.

— Кэл и Джим? — уточнил я.

— Мне хочется перестрелять всех мужчин с этими именами.

— Продолжай в том же духе. — И я отключил мобильник.

Если говорить об интерьере, то все индийские рестораны делятся на две категории: очень темные и очень светлые. Этот относился к светлым, ярко освещенный, стилизованный под индуистский храм, с мозаикой и статуями Ганеши[17] и других божеств, совершенно мне незнакомых. Одеяния официанток (животы у них оставались голыми), напомнили мне купальник, в котором щеголяла злая сестра в сериале «Я мечтаю о Джинни».[18]

Мы все склонны придерживаться устоявшихся стереотипов, вот и для меня ресторан выглядел как съемочная площадка в Болливуде,[19] где собирались снимать музыкальный эпизод. Я стараюсь приобщиться к иностранным культурам, но терпеть не могу музыку, которая звучит в индийских ресторанах. Вот и сейчас возникла мысль о том, что ситар мучает кошку.

Старшая официантка хмуро на меня посмотрела.

— Сколько вас? — спросила она.

— Есть я у вас не собираюсь.

Она ждала.

— Райа Сингх здесь?

— Кто?

Я повторил имя и фамилию.

— Я не… ой, подождите, вы про новую девушку? — Она замолчала и сложила руки на груди.

— Она здесь?

— Кто хочет знать?

Я собрался съязвить, пусть и знал, что получалось это у меня не очень.

— Президент Соединенных Штатов.

— Кто?

Я протянул ей визитку. Она прочитала ее, а потом удивила меня, прокричав:

— Райа! Райа Сингх!

Райа Сингх шагнула к нам. А я отступил на шаг. Фантастическая девушка, моложе, чем я ожидал, лет двадцати с небольшим, но фантастическая. Прежде всего бросались в глаза — это не могло не броситься в глаза в таком интерьере — ее округлости, которые, казалось бы, не могла создать природа. Райа стояла не шевелясь, но создавалось ощущение, что тело пребывает в постоянном движении. Волосы, пышные и черные, буквально требовали, чтобы к ним прикоснулись. Золотистая кожа, миндалевидные глаза, в которых мужчина мог утонуть навеки.

— Райа Сингх? — спросил я.

— Да.

— Меня зовут Пол Коупленд. Я прокурор округа Эссекс. В Нью-Джерси. Можем мы поговорить?

— Насчет убийства?

— Да.

— Тогда, разумеется.

Выговор вроде бы указывал, что образование она получила в одной из школ Новой Англии. Я пытался не рассматривать слишком откровенно. Она это поняла и чуть улыбнулась. Только не подумайте, что я извращенец, ничего такого нет и в помине. Женская красота зачаровывает меня. Не думаю, что я такой один. Она завораживает меня как произведение искусства. Как картина Рембрандта или статуя Микеланджело. Как ночной Париж, или восход солнца над Большим каньоном, или закат в лазурном небе Аризоны. Ничего пошлого в моих мыслях не было, только восхищение.

По предложению Райи мы пошли на улицу, где хотя бы не звучала музыка. Она обхватила себя руками, словно замерзла. Каждое ее движение приковывало взгляд. Все в ней заставляло думать о плывущей в чистом небе луне и большой кровати под пологом. Надо признать, произведения искусства таких ассоциаций обычно не вызывали. Мне хотелось предложить ей пиджак или что-нибудь в этом роде, но холода не чувствовалось. Да и я был без пиджака.

— Вы знаете мужчину, которого зовут Маноло Сантьяго? — спросил я.

— Его убили, — ответила она.

— Вы его знаете?

— Знала, да.

— Вы были любовниками?

— Еще нет.

— Еще нет?

— Наши отношения были платоническими.

Мой взгляд метался по мостовой, от нашего тротуара до противоположного. Это помогало сосредоточиться. Если на то пошло, меня не волновало ни убийство, ни личность убийцы. Хотелось лишь как можно больше выяснить о Маноло Сантьяго.

— Вы знаете, где жил мистер Сантьяго?

— Нет, к сожалению, тут помочь не могу.

— А как вы познакомились?

— Он подошел ко мне на улице.

— Так просто? Взял и подошел на улице?

— Да.

— А потом?

— Спросил, не хочу ли я выпить чашечку кофе.

— И вы захотели?

— Да.

Я рискнул еще раз взглянуть на нее. Ослепительная красавица. Эта ткань цвета морской волны на темной коже… Такое разит без промаха.

— Вы всегда так поступаете?

— Как?

— Принимаете предложение незнакомцев выпить с ними чашечку кофе?

Мой вопрос позабавил ее.

— Я должна оправдываться перед вами, мистер Коупленд?

— Нет. Нам нужно побольше узнать о мистере Сантьяго, — помолчав, заговорил я.

— Позволите спросить почему?

— Маноло Сантьяго — вымышленные имя и фамилия. Я пытаюсь выяснить, как его звали на самом деле.

— Я этого не знала.

— Рискуя выйти за рамки приличия, считаю необходимым сказать, что не понимаю.

— Чего вы не понимаете?

— Мужчины должны липнуть к вам как мухи.

Ее улыбка стала озорной, хитрой.

— Мне это льстит, мистер Коупленд, спасибо вам.

Я попытался не отвлекаться.

— Так почему вы с ним пошли?

— Это имеет значение?

— Возможно, ваш ответ позволит мне узнать что-то новое о Маноло.

— Сомневаюсь. Допустим, я скажу вам, что нашла его симпатичным. Это поможет?

— Так и было?

— В смысле, что нашла его симпатичным? — Прядь волос упала на ее правый глаз. — Уж не ревнуете ли вы?

— Мисс Сингх!

— Да?

— Я расследую убийство. Поэтому давайте обойдемся без этих игр.

— Вы думаете, мы сможем? — Она убрала прядь. Я смотрел на нее в упор. — Ладно. Это справедливо.

— Вы поможете выяснить, кто он?

Она задумалась.

— А если проверить его звонки по мобильнику?

— Мы проверили тот мобильник, что нашли при нем. На него звонили только вы.

— У него был другой номер. Раньше.

— Вы его помните?

Она кивнула и продиктовала номер. Я достал ручку и записал его на одной из своих визиток.

— Что-нибудь еще?

— В общем, нет.

Я достал другую карточку и написал на ней номер моего мобильника.

— Если что-нибудь вспомните, позвоните мне?

— Конечно.

Я протянул ей визитку. Она взяла карточку, посмотрела на меня и улыбнулась.

— Что вас развеселило?

— Вы не носите обручальное кольцо.

— Я не женат.

— Развелись или овдовели?

— А вдруг я закоренелый холостяк?

Райа Сингх не потрудилась ответить.

— Овдовел, — зачем-то сообщил я.

— Примите мои соболезнования.

— Спасибо.

— Давно?

Я уже собрался сказать, что не ее это дело, но не хотелось настраивать девушку против себя. Да и красавицей она была редкой.

— Почти шесть лет.

— Понятно.

Она взглянула на меня, и я чуть не утонул в ее бездонных глазах.

— Благодарю вас за сотрудничество.

— Почему бы вам не пригласить меня на свидание? — спросила она.

— Простите?

— Знаю, вы находите меня симпатичной. Я одинока, и вы одиноки. Почему бы вам не пригласить меня на свидание?

— Я не смешиваю работу с личной жизнью.

— Я приехала сюда из Калькутты. Вы там бывали?

Теперь я улавливал в ее голосе легкий акцент. Ответил, что никогда в Калькутте не бывал, но слышал об этом городе.

— Что бы вы ни слышали, там еще хуже.

Я промолчал, не зная, к чему она клонит.

— У меня есть план на жизнь. Первая часть — попасть сюда. В Соединенные Штаты.

— А вторая?

— Люди, которые здесь живут, пытаются продвинуться дальше и выше. Одни играют в лотерею. Другие мечтают стать… ну, не знаю… профессиональными спортсменами. Третьи идут по кривой дорожке. Стриптиз, проституция. Я знаю свои достоинства. Я красива, со мной приятно общаться, и я… — она замолчала, похоже, подбирая слова, — подарок для мужчины. Я сделаю его невероятно счастливым. Я буду его слушать. Я буду рядом с ним. Подниму ему настроение. Я превращу его ночи в праздник. Буду принадлежать ему, когда он захочет и как он захочет. И все это сделаю с радостью.

«Ну и ну», — подумал я.

Мы стояли посреди шумной улицы, но, готов поклясться, вокруг вдруг все стало так тихо, что я мог бы услышать стрекот цикады. Во рту пересохло.

— Маноло Сантьяго… — откуда-то издалека донесся до меня собственный голос. — Вы думали, он мог стать для вас таким мужчиной?

— Я думала, мог, — ответила Райа. — Но он не стал. А вы очень милый. Похоже, к женщинам относитесь уважительно. — Возможно, она придвинулась ко мне. Точно сказать не могу. Но как-то стала ближе. — Я вижу, вы в тревоге. Ночами плохо спите. Так откуда вы знаете, мистер Коупленд?

— Знаю что?

— Что я не та женщина? Что я не смогу осчастливить вас? Что рядом со мной вы не будете спать как младенец?

Ой-ой-ой!

— Я этого не знаю.

Она посмотрела на меня. Я почувствовал, как этот взгляд прожег меня насквозь. Понимал, что со мной играют как кошка с мышкой. И все-таки этот прямой подход… подкупал.

А может, просто ослепляла ее красота.

— Мне надо идти, — вырвался я из транса. — Номер моего мобильника у вас есть.

— Мистер Коупленд!

Я ждал.

— В чем настоящая причина вашего приезда сюда?

— Простите?

— Почему вас интересует убийство Маноло?

— Я думал, что уже все объяснил. Я прокурор округа…

— Вы здесь не поэтому.

Я молчал. Она смотрела на меня.

— С чего вы это взяли? — наконец спросил я.

Ее ответ тянул на хук левой.

— Это вы его убили?

— Что?

— Я спросила…

— Я слышал. Разумеется, нет. Но почему вы так решили?

На этот вопрос Райа Сингх предпочла не отвечать.

— До свидания, мистер Коупленд. — Она одарила меня еще одной улыбкой, от которой перехватило дыхание, а перед глазами все поплыло. — Надеюсь, вы найдете то, что ищете.

Глава 12

Люси хотела набрать в «Гугле» имя и фамилию Маноло Сантьяго — возможно, это репортер, работающий над очередной статьей об этом сукином сыне, Уэйне Стюбенсе, Летнем Живодере… но в кабинете ее ждал Лонни. Он сидел у стола, не поднял головы. Она подошла вплотную, угрожающе нависла над ним.

— Ты узнал, кто прислал сочинение?

— Полной уверенности нет.

— Но?..

Лонни глубоко вдохнул, готовясь, как она надеялась, к чистосердечному признанию.

— Ты что-нибудь знаешь о том, как проследить путь электронного письма?

— Нет. — Люси прошла к своему столу.

— Когда ты получаешь электронное письмо, тебя особенно не интересует, как работают все эти сетевые протоколы и идентификаторы.

— Пожалуй.

— Тем не менее они показывают, как идет к тебе электронное письмо, определяют его маршрут по Интернету, из пункта А в пункт Б. Как почтовые штемпели.

— Понятно.

— Разумеется, есть способы отправлять сообщения анонимно. Но всегда, даже если ты прибегаешь к одному из них, остаются какие-то следы.

— Отлично, Лонни, превосходно. — Люси видела, что он тянет время. — Так я могу предположить, что ты нашел эти следы и узнал, от кого поступило это сочинение.

— Да. — Он поднял голову и попытался улыбнуться. — Я больше не собираюсь спрашивать, зачем тебе понадобилось устанавливать личность автора.

— Хорошо.

— Потому что я знаю тебя, Люси. Как и у большинства страстных женщин, у тебя постоянно свербит в одном месте. Но ты также до неприличия порядочная. Если уж ты идешь на то, чтобы подорвать доверие класса… значит, у тебя есть веская причина. Готов спорить, это вопрос жизни и смерти.

Люси молчала.

— Вопрос жизни и смерти, так?

— Просто скажи мне, Лонни.

— Письмо отправлено с компьютеров, установленных в библиотеке Фроста.

— В библиотеке, — повторила она. — И сколько их там? Пятьдесят?

— Примерно.

— Значит, мы никогда не узнаем, кто его отправил.

Лонни покачал головой.

— Нам известно время отправления. Шесть часов сорок две минуты. И день — позавчера.

— Чем и как это нам поможет?

— Студенты расписываются за использование компьютера. Им не нужно указывать, на каком именно компьютере они работают, — это правило уже два года как отменили. Но чтобы получить доступ к компьютеру, его резервируют заранее, на час. Я пошел в библиотеку и посмотрел эти записи. Взял с собой список студентов, посещающих твой семинар. Поискал в нем тех, кто пользовался компьютерами библиотеки позавчера, с шести до семи часов. — Он замолчал.

— И?..

— Нашел только одну фамилию.

— Чью?

Лонни отошел к окну. Посмотрел на площадь в центре кампуса.

— Я тебе намекну.

— Лонни, мне сейчас не до…

— Она всегда смотрит тебе в рот.

Люси обмерла.

— Сильвия Поттер?

Лонни по-прежнему стоял к ней спиной.

— Лонни, ты говоришь мне, что эти сочинения написала Сильвия Поттер?

— Да. Именно это я тебе и говорю.

По пути в прокуратуру я позвонил Лорен Мьюз:

— Хочу попросить тебя еще об одном одолжении.

— Валяй.

— Выясни все, что только можно, об одном телефонном номере. На кого зарегистрирован, кто по нему или на него звонил — все.

— Какой номер?

Я продиктовал номер, полученный от Райи Сингх.

— Дай мне десять минут.

— Всего-то?

— Слушай, я стала главным следователем не потому, что у меня аппетитный зад.

— И кто это говорит?

Она рассмеялась:

— Мне нравится, когда ты дерзишь.

— Только не привыкай к этому.

Я дал отбой. Неужели я сказал что-то неподобающее? Или правильно отреагировал на ее шутку об «аппетитном заде»? Так легко критиковать политкорректность. Перехлесты превращают ее в удобную цель для насмешек. Но мне также приходилось видеть, что получается, когда сотрудники о ней забывают. Поверьте мне, хорошего мало.

Политкорректность — вроде слишком строгих правил безопасности для детей, которые ныне приняты. Твой ребенок должен всегда носить велосипедный шлем. На игровой площадке должен лежать рыхлый защитный слой, а в спортивном зале ребенок не может забираться слишком высоко. И да — ребенок не должен идти один, если ему нужно пройти больше трех кварталов. А еще не забудьте про защиту глаз. Легко над этим смеяться. Некоторые остряки даже рассылают друг другу сообщения: «Эй, мы это сделали и выжили». Но если уж по правде, многие дети не выживают.

Раньше у детей было гораздо больше свободы. Они не знали, что зло таится в темноте. Некоторые ездили на лето в лагерь, система безопасности которого оставляла желать лучшего, и детям позволяли быть детьми. Кто-то из них тайком уходил ночью в лес, а потом их больше не видели…

Люси Голд позвонила в комнату Сильвии Поттер. Трубку не сняли. Неудивительно. Она заглянула в телефонный справочник университета. Номера мобильников в нем не значились. Она вспомнила, что Сильвия пользовалась блэкберри, и отослала короткую эсэмэску с просьбой связаться с ней как можно быстрее.

Сильвия откликнулась менее чем через десять минут:

— Вы хотели, чтобы я позвонила, профессор Голд?

— Да, Сильвия, благодарю. Ты не могла бы заглянуть в мой кабинет?

— Когда?

— Сейчас, если можно.

Короткая пауза.

— Сильвия?

— У меня вот-вот начнется семинар по английской литературе. Сегодня я выступаю с докладом. Могу я зайти после семинара?

— Конечно.

— Через два часа?

— Отлично. Буду тебя ждать.

Вновь пауза.

— Можете сказать, в чем дело, профессор Голд?

— Никакой спешки нет, Сильвия, не волнуйся. Увидимся после твоего семинара.

— Привет, — поздоровалась со мной Лорен Мьюз.

Наступило следующее утро, я направлялся к зданию суда. Через несколько минут Флер Хиккори начинал перекрестный допрос.

— Привет, — ответил я.

— Ты ужасно выглядишь.

— Да, сразу видно опытного детектива.

— Волнуешься из-за перекрестного допроса?

— Конечно.

— Шамик его выдержит. Ты отлично поработал.

Я кивнул, но без должной уверенности. Мьюз шла бок о бок со мной.

— Насчет того номера, что ты мне дал… Плохие новости.

Я ждал.

— Телефон одноразовый.

То есть кто-то купил за наличные определенное количество минут и не оставил ни адреса, ни фамилии.

— Меня интересуют только звонки, как с этого номера, так и на него.

— Это сложно. По обычным каналам невозможно установить. Кем бы этот человек ни был, телефон он купил через Интернет анонимно. Мне потребуется время, чтобы получить информацию. А кое-где придется и надавить.

Я покачал головой. Мы уже подходили к залу заседаний.

— И вот что еще. Ты слышал об «Эс-вэ-эр»?

— «Самое важное расследование».

— Точно, крупнейшая частная детективная фирма штата. Сингл Шейкер, женщина, которая по моей просьбе занимается другими студентами, живущими в том общежитии, раньше там работала. По слухам, они получили карт-бланш. Не считаясь с расходами, копают под тебя.

Мы вошли в зал заседаний.

— Превосходно. — Я протянул Лорен старую фотографию Джила Переса.

Мьюз посмотрела на нее.

— И что?

— Фаррелл Линч по-прежнему «рисует» для нас компьютерные фотороботы?

— Да.

— Попроси его состарить этого человека на двадцать лет. И пусть на портрете он будет лысым.

Лорен Мьюз хотела задать вопрос, но что-то в моем лице остановило ее. Она пожала плечами и ушла. Я сел за свой столик. Появился судья Пирс, все встали. А потом Шамик Джонсон заняла свидетельское кресло.

Флер Хиккори поднялся, неторопливо застегнул пуговицы пиджака. Я нахмурился. Последний раз костюм такого оттенка синего я видел на выпускной фотографии 1978 года. Флер улыбнулся Шамик.

— Доброе утро, мисс Джонсон.

В глазах Шамик застыл ужас.

— Доброе утро, — выдавила она.

Флер представился, будто они случайно столкнулись на коктейль-пати. Он процитировал «послужной список» Шамик. Ее арестовывали за проституцию, так? Ее арестовывали за наркотики, так? Ее обвиняли в том, что она сворачивала косячок и украла восемьдесят четыре доллара, так?

Я не протестовал.

Моя стратегия строилась на том, чтобы не скрывать недостатки. На многие я указал сам, по ходу прямого допроса. Но и Флер знал свое дело. Он пока не просил Шамик объяснить что-либо из ее показаний, а просто разогревал присяжных, приводя факты и материалы их полицейских отчетов.

Настоящий допрос начался минут через двадцать.

— Вы курили марихуану, не так ли?

— Да, — ответила Шамик.

— Вы курили марихуану в тот вечер, когда вас, по вашим словам, изнасиловали?

— Нет.

— Нет? — Флер приложил руку к груди, словно этот ответ очень удивил его. — Гм… Вы употребляли алкоголь?

— Я упо?..

— Вы пили что-нибудь алкогольное? Пиво или, может, вино?

— Нет.

— Ничего?

— Ничего.

— Гм… А вообще что-нибудь пили? Может, минеральную воду?

Я хотел выразить протест, но все же решил следовать избранной стратегии: позволить ей, насколько возможно, выкручиваться самой.

— Я пила пунш, — ответила Шамик.

— Пунш, понимаю. И он был безалкогольный?

— Так мне говорили.

— Кто?

— Парни.

— Какие парни?

Она замялась:

— Джерри.

— Джерри Флинн?

— Да.

— А кто еще?

— Что?

— Вы сказали — парни. Во множественном числе. То есть говорил вам это не один человек. Не только Джерри Флинн. Так кто еще говорил вам, что пунш… между прочим, сколько вы выпили?

— Не помню.

— Больше одного стакана?

— Наверное.

— Давайте без «наверное», мисс Джонсон. Вы выпили больше одного стакана?

— Вероятно, да.

— Больше двух?

— Не помню.

— Но такое возможно?

— Да, вполне.

— Может, больше двух. Больше трех?

— Я так не думаю.

— Но уверенности у вас нет.

Шамик молча пожала плечами.

— Вы должны отвечать вслух.

— Не думаю, что я выпила три стакана. Вероятно, два. Может, даже меньше.

— И единственным, кто сказал вам, что пунш — безалкогольный, был Джерри Флинн. Это правильно?

— Думаю, да.

— Раньше вы сказали — парни, словно вам говорили об этом несколько человек. А теперь вы говорите, только один. Вы меняете показания?

Я встал:

— Протестую.

Флер отмахнулся.

— Он прав, сущий пустяк, пойдем дальше. — Адвокат откашлялся. — Вы принимали наркотики в тот вечер?

— Нет.

— Даже не затянулись сигаретой с марихуаной?

Шамик покачала головой, потом вспомнила, что должна отвечать вслух, наклонилась к микрофону:

— Нет.

— Гм… ладно. Когда вы в последний раз принимали наркотики, мисс Джонсон?

— Я не помню.

— Вы сказали, что в тот вечер не принимали.

— Совершенно верно.

— А как насчет предыдущего вечера?

— Нет.

— А еще днем раньше?

Шамик чуть дернулась, и когда ответила: «Нет», — я засомневался, можно ли ей верить.

— Давайте уйдем чуть глубже в прошлое. Вашему сыну пятнадцать месяцев. Это правильно?

— Да.

— Вы принимали наркотики после его рождения?

— Да, — ответила Шамик совсем тихо.

— Можете сказать нам, какие именно?

Я вновь поднялся:

— Протестую. Идея понятна. Мисс Джонсон принимала в прошлом наркотики. Никто этого не отрицает. Это не влияет на степень вины клиентов мистера Хиккори. К чему углубляться в этот вопрос?

Судья посмотрел на Флера:

— Мистер Хиккори?

— Мы уверены, что мисс Джонсон — наркоманка и постоянно принимает наркотики. Мы уверены, что на вечеринке она находилась под их действием, и присяжные, конечно же, должны это учитывать, оценивая ее показания.

— Мисс Джонсон уже заявила, что в тот вечер не принимала наркотиков и не употребляла… — я сделал ударение на этом слове, — …алкоголь.

— А я имею право сомневаться в точности ее воспоминаний, — парировал Хиккори. — В пунш добавляли спиртное. Я вызову в качестве свидетеля мистера Флинна, который даст показания, что мисс Джонсон знала об этом, когда пила пунш. Я также хочу подчеркнуть, что женщина, которая принимает наркотики, даже когда кормит своего младенца…

— Ваша честь! — прокричал я.

— Да, достаточно. — Судья стукнул молоточком. — Мы можем двигаться дальше, мистер Хиккори?

— Можем, ваша честь.

Я сел. Протестовал я напрасно. Допустил ошибку. Сделал только хуже. Дал Флеру шанс еще вылить на Шамик лишний ушат грязи. Я же собирался молчать. Потерял самоконтроль и только навредил.

— Мисс Джонсон, вы обвиняете этих мальчиков в том, что они вас изнасиловали, это правильно?

Я опять вскочил:

— Протестую. Она не адвокат и не знакома с юридической терминологией. Она рассказала вам, что они с ней делали. А подобрать правильные термины — задача суда.

На лице Флера вновь отразилось удивление:

— Я не спрашивал ее о юридических терминах. Я просто хотел знать, понимает ли она значение этого слова.

— Почему? Вы хотите проверить ее словарный запас?

— Ваша честь, могу я задать свидетельнице этот вопрос?

— Не желаете объяснить, к чему вы стремитесь, мистер Хиккори?

— Пожалуйста. Я перефразирую вопрос. Мисс Джонсон, когда вы разговариваете с вашими друзьями, вы говорите, что вас изнасиловали?

Она замялась:

— Да.

— Ясно. И скажите мне, мисс Джонсон, вы знаете кого-нибудь еще, кто говорил, что ее изнасиловали?

Я снова вмешался:

— Протестую. Вопрос неуместен.

— Я разрешаю его задать.

Флер стоял около Шамик.

— Вы можете отвечать. — Он словно помогал ей.

— Да.

— Кто это?

— Несколько девушек, с которыми я работаю.

— И много их?

Шамик подняла голову, словно вспоминая:

— Я могу точно назвать двух.

— Они стриптизерши или проститутки?

— И то и другое.

— Одна из них…

— Нет, они обе занимаются и первым, и вторым.

— Понимаю. Эти преступления происходили, когда они работали, или в иное время?

Я поднялся:

— Ваша честь, по-моему, достаточно. Вопрос не имеет отношения к делу.

— Мой досточтимый коллега прав. — Флер махнул рукой в мою сторону. — Когда он прав, с этим ничего не поделаешь. Я снимаю вопрос.

Он мне улыбнулся. Я медленно сел, ненавидя себя за импульсивность.

— Миссис Джонсон, вы знакомы с какими-нибудь насильниками?

Я вскочил:

— Вы хотите сказать, помимо ваших клиентов?

Флер лишь посмотрел на меня и повернулся к присяжным, как бы говоря: «Господи, как жалко это звучит!» И я не мог с ним не согласиться.

— Я не понимаю, о чем вы, — ответила Шамик.

— Не важно, дорогая моя, — сказал Флер. — Мы вернемся к этому позже.

Теперь я уже буквально ненавидел Флера.

— Во время предполагаемого изнасилования мои клиенты, мистер Дженретт и мистер Маранц, были в масках?

— Нет.

— Они не пытались скрыть лица?

— Нет.

Флер Хиккори покачал головой, словно услышал что-то на удивление загадочное.

— И согласно вашим показаниям, они схватили вас против вашей воли и затащили в комнату. Это правильно?

— Да.

— В комнату, в которой жили мистер Дженретт и мистер Марани?

— Да.

— Они не напали на вас на улице, в темноте, в каком-то месте, где вы, возможно, не смогли бы их опознать. Это правильно?

— Да.

— Странно, или вы так не думаете?

Я уже собрался протестовать, но сдержался.

— Итак, согласно вашим показаниям, двое мужчин, которые насиловали вас, были без масок, не пытались как-то изменить свою внешность. Они не скрывали от вас своих лиц, более того, проделали все это в комнате, где жили, да еще позволили как минимум одному свидетелю увидеть, как вас затаскивают в эту комнату. Это правильно?

Я молил Шамик не пустить слезу, даже в голосе. Она не пустила.

— Так оно и было, да.

— И при этом, по какой-то причине, — в который уж раз на лице Флера отразилось недоумение, — они пользовались вымышленными именами.

Шамик не ответила. Хорошо.

Флер Хиккори продолжал качать головой, будто кто-то просил его признать, что два плюс два равняется пяти.

— Ваши насильники использовали имена Кэл и Джим вместо собственных. Это ваши показания, не так ли, мисс Джонсон?

— Да.

— Вы видите в этом какой-то смысл?

— Протестую, — вмешался я. — Во всем этом жестоком преступлении для нее нет никакого смысла.

— Да, я это понимаю, — кивнул Хиккори. — Просто надеялся, что мисс Джонсон сможет объяснить, почему насильники не скрывали своих лиц, затащили ее в свою комнату… и при этом называли друг друга вымышленными именами. — Он обворожительно улыбнулся. — У вас есть этому объяснение, мисс Джонсон?

— Объяснение чему?

— Почему двое мальчиков, которых зовут Эдуард и Барри, называли себя Джим и Кэл?

— Не знаю.

Флер Хиккори вернулся к своему столику.

— Прежде я спрашивал вас, знакомы ли вы с какими-то насильниками. Вы это помните?

— Да.

— Хорошо. Знакомы?

— Я так не думаю.

Флер кивнул и взял со стола лист бумаги.

— А как насчет мужчины, который в настоящее время сидит за изнасилование в Рейуэе? Его зовут… обратите внимание, мисс Джонсон… Джим Брудвей.

Шамик широко раскрыла глаза.

— Вы говорите про Джеймса?

— Я говорю про Джима… или Джеймса, если вас больше устраивает имя, указанное в документах Брудвея, который ранее проживал в доме 1189 по Центральной авеню в городе Ньюарке штата Нью-Джерси. Вы его знаете?

— Да, — осторожно ответила она. — Я его знала.

— Вы знали, что сейчас он в тюрьме?

Она пожала плечами:

— Я знаю многих, кто сейчас в тюрьме.

— Уверен, что знаете. — Впервые в голосе Флера послышались жесткие нотки. — Но мой вопрос не об этом. Я спросил, знали ли вы, что Джим Брудвей в тюрьме?

— Он не Джим. Он Джеймс…

— Я спрошу еще раз, мисс Джонсон, а потом попрошу суд обязать вас ответить…

Я встал:

— Протестую. Он оказывает давление на свидетельницу.

— Протест отклоняется. Отвечайте на вопрос.

— Я об этом слышала. — Голос Шамик звучал очень уж жалобно.

Флер театрально вздохнул:

— Да или нет, мисс Джонсон? Вы знали, что Джим Брудвей в настоящее время находится в тюрьме штата?

— Да.

— Ну вот. Почему нам пришлось вытаскивать из вас этот ответ?

— Ваша честь… — подал голос я.

— Давайте не устраивать представление, мистер Хиккори. Продолжайте, — велел судья.

Флер Хиккори прошел к своему стулу.

— Вы когда-нибудь занимались сексом с Джимом Брудвеем?

— Его имя — Джеймс, — настаивала Шамик.

— Давайте, чтобы не вносить путаницы, называть его «мистер Брудвей», хорошо? Вы когда-нибудь занимались сексом с мистером Брудвеем?

Я не мог пропустить такое:

— Протестую. Ее сексуальная жизнь не имеет никакого отношения к данному делу. Закон в этом вопросе предельно ясен.

Судья Пирс посмотрел на Флера:

— Мистер Хиккори?

— Я не пытаюсь запятнать репутацию мисс Джонсон или намекнуть, что она женщина свободных нравов. Представитель обвинения уже объяснил, что мисс Джонсон работала проституткой, а потому вступала в половые сношения со многими мужчинами.

Ну зачем я открывал рот?

— Я задаю этот вопрос не для того, чтобы как-то опорочить свидетельницу. Она признала, что занималась сексом с мужчинами. И тот факт, что мистер Брудвей мог быть одним из них, едва ли заставит ее покраснеть.

— Это предвзятость.

Флер посмотрел на меня так, словно я только что свалился с лошади.

— Я же объяснил, что никакой предвзятости нет и в помине. Дело в том, что Шамик Джонсон обвинила двух юношей в очень серьезном преступлении. Она дала показания, что мужчина по имени Джим изнасиловал ее. И я задаю очень простой и понятный вопрос: занималась ли она сексом с мистером Джимом Брудвеем… или с Джеймсом, как она предпочитает… который в настоящее время находится в тюрьме штата за изнасилование.

Я видел, к чему он клонит, и не ждал ничего хорошего.

— Разрешаю вопрос, — постановил судья.

Я сел.

— Мисс Джонсон, вы когда-нибудь занимались сексом с мистером Брудвеем?

Слеза скатилась по щеке Шамик.

— Да.

— Больше чем один раз?

— Да.

Казалось, Флер двинется в этом направлении дальше, но он чуть изменил тактику:

— Вы выпивали или принимали наркотики, перед тем как заняться сексом с мистером Брудвеем?

— Возможно.

— Да или нет? — Голос стал предельно жестким. В нем чувствовалась ярость.

— Да. — Она уже плакала.

Я встал:

— Короткий перерыв, ваша честь.

Флер нанес нокаутирующий удар, прежде чем судья успел ответить.

— В ваших занятиях сексом с Джимом Брудвеем когда-нибудь принимал участие другой мужчина?

Зал взорвался.

— Ваша честь! — прокричал я.

— Тихо! — Судья застучал молоточком по столу. — Тихо!

Зал быстро угомонился. Судья посмотрел на меня.

— Я знаю, слушать это трудно, но собираюсь разрешить этот вопрос. — Он повернулся к Шамик: — Пожалуйста, ответьте.

Стенографистка суда зачитывала вопрос, а по лицу Шамик катились слезы. Когда она закончила, Шамик ответила без запинки:

— Нет.

— Мистер Брудвей даст показания…

— Он позволил какому-то своему приятелю при этом присутствовать! — воскликнула Шамик. — Это все. Я не разрешила ему даже прикасаться ко мне. Вы слышите? Не разрешила!

Зал замер.

— Итак, — продолжил Флер, — вы занимались сексом с мужчиной по имени Джим…

— Джеймс! Его имя Джеймс!

— …и при этом другой мужчина находился в комнате, но вы тем не менее не знаете, откуда взялись эти имена, Джим и Кэл?

— Я не знаю никакого Кэла. И его имя Джеймс.

Флер Хиккори придвинулся к Шамик. На его лице отражалась озабоченность, словно он тревожился за нее.

— Вы уверены, что не выдумали всего этого, мисс Джонсон? — Голос звучал как у докторов из телесериалов, которые стремятся помочь.

Шамик вытерла слезы.

— Да, мистер Хиккори. Я уверена. Чертовски уверена.

Но Флер и не думал возвращаться к своему столику.

— Я не собираюсь утверждать, что вы лжете, — продолжил он, и я сумел подавить желание протестовать, — но нет ли вероятности того, что вы выпили слишком много пунша? Не ваша вина, разумеется, вы думали, что он безалкогольный… Потом приняли участие в половом акте с двумя мужчинами и на эти события наложились воспоминания из другого временного периода? Не этим ли объясняются ваши утверждения, что вас изнасиловали двое мужчин, которых звали Джим и Кэл?

Я вскочил, желая сказать, что это два вопроса, но Флер опять знал, что делает.

— Вопрос снимается, — объявил он с таким видом, будто сожалел, что это дело вообще слушается в суде, поскольку для обвинения его клиентов нет никаких оснований. — У меня больше нет вопросов.

Глава 13

Дожидаясь Сильвию Поттер, Люси пропустила имя и фамилию Маноло Сантьяго, гостя Айры, через «Гугл», которых так звали. Людей хватало, но толку в этом не было. Репортеров среди них не нашлось. Так кто же он? И зачем приходил к отцу?

Разумеется, она могла спросить Айру. Вот если бы он вспомнил!..

Прошло два часа. Потом три, четыре. Она позвонила в комнату Сильвии. Трубку не сняли. Отправила электронное письмо на блэкберри. Ответа не получила.

Ей это определенно не нравилось.

Откуда Сильвия Поттер узнала о ее прошлом?

Люси сверилась со студенческим справочником. Сильвия Поттер жила в Каменном доме. Она решила пойти туда и разобраться на месте.

В университетском кампусе есть определенная магия. Кампус — нечто отгороженное от внешнего мира, защищенное, и, наверное, в мире должны быть такие островки. В относительной изоляции иной раз даже лучше, чем на воле. Когда ты молод, кампус представляется безопасным местом, а для тех, кто старше, вроде Люси и Лонни, становится убежищем.

В свое время Каменный дом был общежитием студенческого братства «Пси-У». Но десятью годами раньше в университете со студенческими братствами покончили, заклеймив их «антиинтеллектуальными». Люси соглашалась с тем, что у подобных братств хватало недостатков, но сама идея запрещения казалась очень уж авторитарной, прямо-таки фашистской. В суде как-то разбиралось дело об изнасиловании в общежитии студенческого братства другого университета. Но фигурантами дела с таким же успехом могли быть члены команды по лакроссу,[20] или группа строителей в стрип-клубе, или рокеры, разгулявшиеся в ночном клубе. Люси не знала правильного ответа, но не сомневалась: нельзя избавляться от объединений, которые лично тебе не нравятся.

«Наказывать, — думала она, — нужно преступление, а не свободу».

Снаружи Каменный дом, построенный из красного кирпича, по-прежнему производил впечатление, но от великолепия его интерьеров не осталось и следа: исчезли гобелены, деревянная обшивка стен, массивная мебель красного дерева. Теперь в доме царствовали белые и бежевые оттенки, стояла безликая мебель. О чем можно было только сожалеть.

По коридору первого этажа бродили студенты. Люси удостоилась нескольких удивленных взглядов. Гремели стереосистемы (а скорее — ай-поды). Через распахнутые двери она видела на стенах постеры Че. Может, в ней было больше от отца, чем она думала? Университетские кампусы тоже застряли в 1960-х годах. Мода и музыка менялись, но дух оставался прежним.

Люси поднялась по лестнице, тоже начисто лишенной оригинальности. Сильвия жила в комнате, рассчитанной на одного человека, на втором этаже. Люси нашла дверь. На ней висела доска для записей маркером, которые потом легко стирались, но ни маркер, ни ластик ни разу ее не касались. Доска висела ровненько, по самому центру. Поверху тянулась каллиграфически красивая надпись: «Сильвия». С именем соседствовала роза. И дверь, и доска, и надпись, казалось, перенеслись сюда из другого времени.

Люси постучала. Ей не ответили. Попробовала ручку — заперто. Подумала о том, чтобы оставить записку (для того доска и предназначалась), но не хотела марать ее. Она уже позвонила. Отправила электронное письмо. И этот визит — лишнее.

Она уже спустилась на первый этаж, когда входная дверь Каменного дома открылась. Сильвия Поттер переступила порог. Девушка увидела Люси и остолбенела. Люси остановилась перед ней. Ничего не сказала, пытаясь встретиться с ней взглядом. Сильвия смотрела куда угодно, но только не на нее.

— Ой, привет, профессор Голд.

Люси молчала.

— Семинар затянулся, я прошу прощения. И потом, завтра у меня еще один доклад. Я решила, что уже поздно, вы ушли и наш разговор может подождать до утра.

Она говорила и говорила, чтобы успокоиться. Люси ей не мешала.

— Вы хотите, чтобы я зашла к вам с самого утра? — наконец спросила Сильвия.

— А сейчас у тебя время есть?

Сильвия посмотрела на часы.

— Вообще-то мне нужно подготовиться к завтрашнему докладу. Может, отложим?

— И какой у тебя доклад?

— Что?

— По какому предмету доклад, Сильвия? Какой профессор ведет курс? Если я слишком задержу тебя, то напишу записку.

Молчание.

— Мы можем пойти в твою комнату и поговорить там.

Сильвия все-таки встретилась с ней взглядом.

— Профессор Голд?

Люси ждала.

— Я не думаю, что хочу говорить с вами.

— Речь пойдет о твоем сочинении.

— Моем?.. — Она замотала головой. — Но я отправила его анонимно. Как вы узнали, что оно мое?

— Сильвия…

— Вы говорили! Вы обещали! Это анонимно. Вы так сказали.

— Да, так и было.

— Как вы?.. — Она расправила плечи, вскинула голову. — Я не хочу говорить с вами.

— Ты должна, — жестко бросила Люси.

Но Сильвия не собиралась сдаваться:

— Нет. Не должна. Вы меня не заставите. И… Господи, как вы могли так поступить? Сказать нам, что сочинения анонимные, обещали конфиденциальность, а потом…

— Это действительно важно.

— Нет. Я не хочу с вами говорить. И если вы кому-нибудь что-то скажете, я сообщу декану о том, что вы сделали. Вас за это уволят.

На них таращились другие студенты. Люси теряла контроль над ситуацией.

— Пожалуйста, Сильвия, мне нужно знать…

— Ничего я вам не скажу!

— Сильвия…

— Я не должна вам ничего говорить! Отстаньте от меня!

Сильвия Поттер развернулась, открыла дверь и выбежала из общежития.

Глава 14

После перекрестного допроса, проведенного Флером Хиккори, мы с Мьюз встретились в моем кабинете.

— Ну и врезал же он нам, — вздохнула Лорен.

— Разберись с именем.

— С именем?

— Выясни, существует ли этот Джим Брудвей или, как настаивала Шамик, все зовут его Джеймс.

Она нахмурилась.

— Что? — полюбопытствовал я.

— Думаешь, поможет?

— Во всяком случае, не повредит.

— Ты все еще ей веришь?

— Перестань, Мьюз. Это дымовая завеса.

— Но хорошая дымовая завеса.

— Твоя подруга Сингл что-нибудь выяснила?

— Пока нет.

Слава Богу, судья перенес слушания на следующий день. Флер преподнес мне мою собственную голову на блюде. Я знаю, суд — это восстановление справедливости, а не состязание адвокатов, но нужно смотреть правде в глаза.

Кэл и Джим вернулись, и еще более сильными, чем прежде.

Зазвонил мобильник. Я посмотрел на дисплей. Незнакомый номер. Поднес мобильник к уху.

— Алло.

— Это Райа.

Райа Сингх. Сногсшибательная официантка из индийского ресторана. Я почувствовал, как внезапно пересохло в горле.

— Как вы?

— Все хорошо.

— Что-нибудь вспомнили?

Мьюз смотрела на меня. Я взглядом пытался дать ей понять, что дело личное. Для следователя Мьюз явно соображала туго. А может, просто хотела послушать.

— Вероятно, мне следовало сказать вам это раньше…

Я ждал.

— …но вы появились так неожиданно. Застали меня врасплох. Я все еще не уверена, надо ли говорить.

— Мисс Сингх?

— Пожалуйста, зовите меня Райа.

— Райа, — повторил я, — я понятия не имею, о чем вы говорите.

— Я спросила вас, почему вы приехали ко мне. Помните?

— Да.

— Вы знаете, почему я спросила… насчет того, что вас в действительности интересует?

Я подумал и ответил честно:

— Из-за того, что я таращился на вас?

— Нет.

— Ладно, сдаюсь. Почему вы спросили? И, если на то пошло, почему вы спросили, не убивал ли я Джила?

Мьюз вопросительно изогнула бровь. Я не отреагировал.

Райа Сингх не ответила.

— Мисс Сингх? — нарушил я паузу. — Райа?

— Потому что он упоминал ваше имя.

Я подумал, что ослышался, поэтому задал совсем уж глупый вопрос:

— Кто упомянул мое имя?

В ее голосе послышались нотки нетерпения:

— О ком мы говорим?

— Маноло Сантьяго упомянул мое имя?

— Да, разумеется.

— И вы не подумали, что вам следовало раньше сказать мне об этом?

— Я не знала, могу ли я вам доверять.

— А что заставило вас переменить мнение?

— Я заглянула в Интернет. Вы действительно прокурор округа.

— И что сказал обо мне Сантьяго?

— Он сказал, что вы насчет чего-то солгали.

— Насчет чего?

— Не знаю.

Я на этом не остановился:

— Кому он это сказал?

— Мужчине. Имени я не знаю. Он держал в квартире вырезанные из газет статьи о вас.

— В квартире? Вроде бы вы говорили мне, что не знаете, где он жил.

— Тогда я вам не доверяла.

— А теперь доверяете?

Прямо она на этот вопрос не ответила.

— Через час подъезжайте за мной к ресторану, и я покажу вам, где жил Маноло.

Глава 15

Когда Люси вернулась в кабинет, там ее поджидал Лонни. Он показал ей несколько листков.

— Что это? — спросила она.

— Продолжение того сочинения.

Она подавила желание вырвать листки из его руки и просто взяла их.

— Нашла Сильвию? — поинтересовался он.

— Да.

— И?..

— Она разозлилась на меня и говорить не стала.

Лонни сел, положил ноги на свой стол.

— Хочешь, я попробую?

— Не думаю, что это хорошая идея.

Лонни ослепительно улыбнулся:

— Я умею убеждать.

— Ты намерен подставиться, чтобы помочь мне?

— Если это необходимо.

— Я буду переживать за твою репутацию. — Она села, сжимая листки пальцами. — Ты уже прочитал?

— Да.

Люси кивнула и принялась за чтение:

П. разорвал объятие и бросился на крик.

Я позвала его, но он не остановился. А буквально через две секунды ночь полностью поглотила его. Я попыталась последовать за ним, но было слишком темно. Впрочем, я знала лес лучше, чем он. В этом году он впервые приехал в лагерь.

Кричала девушка. Больше я ничего сказать не могла. Пробиралась сквозь лес. Его не звала. По какой-то причине боялась подать голос. Хотела найти П., но не желала, чтобы кто-то еще узнал, где я. Я понимала, смысла в этом не было никакого, но ничего не могла с собой поделать.

Боялась.

Светила луна. В лесу от лунного света все меняет цвет. И привычное становится чуждым и незнакомым.

И когда я наконец нашла П., то увидела на его рубашке пятно странного цвета. Поначалу не могла понять, что это. Пятно совсем не выглядело алым. Отливало синим. Он посмотрел на меня круглыми глазами.

— Мы должны уйти, — сказал он. — И никому не говорить, что мы здесь были…

Вот так. Люси дважды прочитала текст. Потом положила листки на стол. Лонни наблюдал за ней.

— Итак, как я понимаю, рассказчица — это ты?

— Что?

— Я пытался сложить два и два, Люси, и сумел найти только одно объяснение. Девушка в этой истории — ты. Кто-то пишет о тебе.

— Это нелепо, — отмахнулась она.

— Перестань, Люси. В этой кипе сочинений у нас есть истории инцеста, мимо которых трудно пройти. Но этих девочек мы не разыскиваем. А вот рассказ о криках в лесу зацепил тебя.

— Не говори ерунды, Лонни.

Он покачал головой.

— Извини, милая, я так не могу. Даже если бы ты не была суперзвездой и мне не хотелось залезть тебе под юбку…

Одергивать его она не стала. Он продолжил:

— Я бы хотел помочь.

— Ты не сможешь.

— Но я знаю больше, чем ты думаешь.

Люси посмотрела на него.

— О чем ты говоришь?

— Ты… не будешь злиться на меня?

Она ждала продолжения.

— Я провел небольшое расследование.

Все внутри у Люси сжалось, но лицо осталось бесстрастным.

— Голд не твоя настоящая фамилия. Ты ее сменила.

— Как ты это узнал?

— Да ладно, Люси. Ты понимаешь, что в эпоху компьютеров это пара пустяков.

Она промолчала.

— Что-то в сочинении показалось мне неуловимо знакомым, — продолжил Лонни. — Насчет летнего лагеря. Я вспомнил историю с Летним Живодером. И вновь покопался в компьютере. — Он победоносно улыбнулся. — Тебе следовало остаться блондинкой.

— Это был тяжелый период в моей жизни.

— Могу себе представить.

— Вот почему я сменила фамилию.

— Да, понимаю. На твою семью столько свалилось. Ты хотела начать все с чистого листа.

— Именно так.

— А теперь по непонятной причине прошлое вернулось.

Она кивнула.

— Почему? — спросил Лонни.

— Не знаю.

— Я хочу помочь.

— Как я тебе и сказала, не знаю как.

— Могу я кое о чем тебя спросить?

Она молча пожала плечами.

— Ты знаешь, несколькими годами раньше на канале «Дискавери» прошла специальная передача, посвященная тем убийствам.

— Мне это известно, — кивнула Люси.

— Но там не упоминали о том, что ты была в лесу той ночью.

Люси промолчала.

— А на самом деле?

— Я не могу об этом говорить.

— А кто такой П.? Пол Коупленд, да? Ты знаешь, он сейчас прокурор округа или что-то в этом роде.

Она покачала головой.

— Ты не хочешь упростить мне работу.

Она не открывала рта.

— Ладно. — Он встал. — Я все равно помогу тебе.

— Как?

— Сильвия Поттер.

— При чем тут она?

— Я ее разговорю.

— И каким же образом?

Лонни направился к двери.

— Есть способы.

По пути к индийскому ресторану я заехал на кладбище, где похоронили Джейн.

Не знаю почему. На могиле я бывал не часто — может, раза три в году. Я никогда не чувствовал там присутствия моей жены. Место выбирали ее родители. «Для них это много значит», — пояснила мне Джейн на смертном одре. И действительно, значило. Отвлекало их, особенно мать, давало возможность ощутить, что они делают нечто полезное.

Меня же это особенно не заботило. Я не верил, что Джейн умрет, даже когда ей стало совсем плохо. Все равно надеялся, что она как-нибудь выкарабкается. И для меня смерть — это смерть. Финал, окончательный и бесповоротный, после которого уже ничего нет, предельная черта. Красивые гробы, ухоженные кладбища, даже очень ухоженные, как кладбище, где покоилась Джейн, ничего не меняли.

Я оставил автомобиль на стоянке и по дорожке направился к могиле. Увидел на ней свежие цветы. Мы, иудеи, такого не делаем. Кладем камешки. Мне это нравится, хотя и не знаю почему. Цветы, живые и яркие, лежали на темно-сером граните, а моя жена, моя прекрасная Джейн, гнила шестью футами ниже этих только что срезанных лилий. Мне такой контраст представлялся жестокой насмешкой.

Я сел на бетонную скамеечку. В конце все было ужасно. Джейн страдала. Я наблюдал. Во всяком случае, какое-то время. За моей женой ухаживали круглосуточно (она хотела умереть дома), но я видел, как она теряла вес, ощущал запахи, слышал ее стоны. Вот их я запомнил лучше всего и до сих пор иногда слышу во сне — хриплые, протяжные. Продолжалось все это не один месяц, я старался быть сильным, но не мог сравниться силой с Джейн, и она это знала.

В какой-то период, в самом начале наших отношений, она поняла, что у меня есть сомнения. Я потерял сестру. От меня убежала мать. И вот теперь, впервые за долгое время, я позволял женщине войти в мою жизнь. Помню, как однажды ночью лежал без сна и смотрел в потолок, тогда как Джейн спала рядом. Я слушал ее ровное дыхание, столь не похожее на то, каким оно стало в самом конце. Потом дыхание изменилось: Джейн проснулась. Обняла меня, прижалась ко мне.

— Я не она, — шепнула Джейн, словно читая мои мысли. — Я тебя никогда не брошу.

Но все-таки бросила.

После ее смерти я не сторонился женщин. Некоторыми даже увлекался. И надеюсь, что встречу кого-то и вновь женюсь. Но сидя на бетонной скамеечке, думая о той ночи, я осознал, что этого скорее всего не произойдет.

«Я — не она», — сказала моя жена.

И, разумеется, говорила она про мать.

Я посмотрел на надгробный камень. Прочитал имя Джейн, надпись: «Любимой матери, дочери, жене». Посмотрел на ангельские крылышки по сторонам. Я представил, как мои тесть и теща выбирали композицию надписи, шрифт, размер крылышек, все такое. Они купили еще и участок земли рядом с могилой, не сказав мне ни слова. Наверное, для меня, если я не женюсь второй раз. А если женюсь, даже не знаю, что они будут с ним делать.

Я хотел попросить Джейн о помощи. Хотел попросить ее побродить по тем краям, где она сейчас, поискать мою сестру и дать мне знать, жива Камилла или нет. Я улыбался как идиот. Потом перестал.

Уверен: пользоваться мобильниками на кладбище — дурной тон. Но я не думал, что Джейн будет возражать. Достал мобильник из кармана, вновь нажал на кнопку с цифрой «6».

Сош ответил после первого гудка.

— Я вновь прошу об услуге, — обратился к нему я.

— Как и говорил тебе — не по телефону.

— Найди мою мать, Сош.

Молчание.

— Ты можешь это сделать. Я очень прошу. Заклинаю памятью отца и сестры. Найди мою мать.

— А если я не смогу?

— Ты сможешь.

— Твоя мать уехала давно.

— Знаю.

— А тебе в голову приходила мысль о том, что она не хочет, чтобы ее нашли?

— Да.

— И?..

— И ничего. Мы не всегда получаем то, что хотим. Поэтому найди мою мать, Сош. Пожалуйста.

Я отключил мобильник. Опять посмотрел на могилу жены.

— Нам тебя недостает, — обратился я вслух к моей умершей жене. — Каре и мне. Нам очень, очень тебя не хватает.

Потом поднялся и зашагал к своему автомобилю.

Глава 16

Райа Сингх ждала меня на автомобильной стоянке у ресторана. Сменила униформу официантки на джинсы и темно-синюю блузку. Волосы забрала в конский хвост. И все равно выглядела сногсшибательно. Я покачал головой. О чем думаю? Ведь только что посетил могилу жены.

Райа скользнула на пассажирское сиденье. И пахло от нее великолепно.

— Куда едем? — спросил я.

— Знаете автостраду номер семнадцать?

— Да.

— Тогда по ней на север.

Я выехал со стоянки.

— Решили говорить правду?

— Я вам никогда не лгала, — ответила она. — Просто не стала кое о чем упоминать.

— И вы по-прежнему утверждаете, что случайно встретили Сантьяго на улице?

— Да.

Я ей не поверил.

— Он никогда не называл при вас фамилию Перес?

Она не ответила.

— И имя Джил, — настаивал я.

— Съезд на автостраду номер семнадцать справа.

— Я знаю, где это, Райа. Расскажите мне, как и когда услышали от него мою фамилию.

— Я уже говорила об этом.

— Повторите еще раз.

Она глубоко вдохнула. На мгновение закрыла глаза.

— Маноло утверждал, что вы солгали.

— Солгал насчет чего?

— Насчет чего-то, связанного с лесом… или лесами. С чем-то вроде этого.

Я почувствовал, что сердце готово выпрыгнуть из груди.

— Так и сказал? Насчет лесов или леса?

— Да.

— А поточнее?

— Не помню.

— Попытайтесь.

— «Пол Коупленд солгал насчет того, что произошло в тех лесах». — Она склонила голову. — Ой, подождите.

Я ждал.

А потом она произнесла слово, которое едва не заставило меня свернуть на обочину.

— Люси.

— Что?

— Он упомянул другое имя, сказал: «Пол Коупленд солгал насчет того, что случилось в тех лесах. Как и Люси».

Теперь пришла моя очередь выдержать паузу.

— Пол, кто такая Люси? — спросила Райа.

Остаток пути мы проехали молча.

Я с головой ушел в мысли о Люси. Пытался вспомнить ее льняные волосы, их удивительный запах. Но не мог. Что-то мешало. Воспоминания скрывались в густом тумане. Я не мог вспомнить, что реально, а что — плод моего воображения. Я помнил трепет. Помнил страсть. Мы оба были новичками в любви, неловкими, неопытными, но происходило с нами то самое, что мы слышим в песнях Боба Сигера[21] или, возможно, Мита Лоуфа.[22] Боже, сколько же там было страсти. Как все началось? И когда страсть начала переходить в нечто напоминающее любовь?

Летние романы обрываются. Это предопределено. Они вроде некоторых растений или насекомых — их жизненный цикл укладывается в один сезон. Я думал, у нас с Люси все будет по-другому. Считал, мы с ней не такие, как все. Верил, что мы никогда не расстанемся.

Молодые так глупы.

Сантьяго снимал апартаменты в дешевом жилом комплексе в Рэмси, штат Нью-Джерси. У Райи был ключ. Она и открыла дверь на третьем этаже. В гостиной, куда мы вошли, ничто не задерживало взгляд. Голые стены, старая мебель.

Райа вскрикнула, едва переступив порог.

— Что такое? — спросил я.

Она осмотрела комнату:

— На этом столе лежали его записи, газеты, журналы, карандаши, ручки.

— Теперь он пуст.

Райа выдвинула ящик комода.

— И одежды его нет.

Мы обыскали квартиру. Исчезло все: бумаги, газеты, зубная щетка, личные вещи.

Райа села на диван.

— Кто-то приходил сюда и все вывез.

— Когда вы побывали здесь в последний раз?

— Три дня назад.

Я повернулся к двери.

— Пошли.

— Куда?

— К дежурному.

Но там работал юноша, который ничего не знал. Арендатор квартиры расписался как Маноло Сантьяго. Заплатил наличными, внес депозит. Апартаменты оставались за ним до конца месяца. Юноша не помнил, как выглядел мистер Сантьяго. Вообще ничего не мог о нем сказать. Есть такая проблема с жилыми комплексами, в которых сдаются апартаменты. Съемщику нет необходимости проходить через вестибюль. Так проще остаться никем не замеченным.

Мы с Райей вернулись в гостиную Сантьяго.

— Вы говорите, тут были его записи?

— Да.

— И о чем в них шла речь?

— Я не заглядывала.

— Райа, скажу вам честно: не верю я в полное отсутствие любопытства.

Она просто смотрела на меня своими чертовыми глазами.

— Что? — спросил я.

— Вы хотите, чтобы я вам доверилась?

— Да.

— А с чего мне вам доверять?

Я задумался.

— Вы солгали мне при первой встрече, — напомнила она.

— Насчет чего?

— Сказали, что расследуете убийство. Как обычный детектив. Но это неправда, так?

Я промолчал.

— Маноло не доверял вам. Я читала эти статьи. Знаю, что-то случилось со всеми вами в тех лесах двадцатью годами раньше. Он думал, вы солгали, когда вас допрашивали.

Я по-прежнему молчал.

— А теперь вы ожидаете, что я вам все расскажу. Вы бы так поступили? Оказавшись на моем месте, рассказали бы все, что знаете?

Я видел логику в ее словах.

— Так вы читали эти статьи?

— Да.

— То есть знаете, что тем летом я отдыхал в лагере.

— Да.

— И вам известно, что в ту ночь исчезла моя сестра.

Она кивнула.

Я встретился с ней взглядом.

— Вот почему я здесь.

— Вы здесь, чтобы отомстить за сестру?

— Я здесь, чтобы найти ее.

— Но я думала, она мертва. Уэйн Стюбенс убил ее.

— Я тоже так думал.

Райа на мгновение отвернулась, а потом словно пробила меня взглядом:

— Так в чем вы солгали?

— Ни в чем.

Эти глаза, казалось, прожигали меня.

— Вы можете доверять мне.

— Я доверяю.

Она ждала. Я тоже.

— Кто такая Люси?

— Девушка из лагеря.

— И это все? Как она связана со всем этим?

— Лагерь принадлежал ее отцу. — Я помолчал, потом уточнил: — Тогда она была моей девушкой.

— И о чем вы с ней солгали?

— Мы не лгали.

— Тогда что имел в виду Маноло?

— Если бы я знал! Пытаюсь это выяснить.

— Не понимаю. С чего у вас такая уверенность, что ваша сестра жива?

— Я в этом не уверен. Но думаю, что шанс есть.

— Почему?

— Из-за Маноло.

— Как это?

Я смотрел на нее и прикидывал: а не играют ли со мной в кошки-мышки?

— Вы насторожились, когда я упомянул Джила Переса.

— Его имя было в тех статьях. В ту ночь он тоже стал жертвой убийцы.

— Нет.

— Я не понимаю.

— Вы знаете, почему Маноло интересовался случившимся в ту ночь?

— Он не говорил мне.

— А вы спрашивали?

Она пожала плечами:

— Он сказал, что это его дело.

— Райа, на самом деле его звали не Маноло Сантьяго. — Я выдержал паузу, в надежде, что она как-то прокомментирует мои слова.

Она молчала.

— В действительности он Джил Перес, — выложил карты на стол я.

Ей потребовалось мгновение, чтобы связать одно с другим.

— Тот юноша из лагеря?

— Да.

— Вы уверены?

Она задала хороший вопрос, но я без запинки ответил:

— Да.

— То есть вы говорите мне — если это правда, — что все эти годы он был жив?

Я кивнул.

— А если он был жив… — Райа замолчала, и я закончил фразу за нее:

— …возможно, моя сестра тоже жива.

— А может, Маноло… или Джил, как вы его называете… убил их всех, — предположила она.

Странно. Такая мысль не приходила мне в голову. Этот вариант требовал рассмотрения. Джил убивает их всех, а потом оставляет свидетельства того, что он тоже жертва. Но хватило бы ему ума, чтобы все это провернуть? И как тогда объяснить роль Уэйна Стюбенса?

Если, конечно, Уэйн говорил правду.

— Если убийца — Джил, я это выясню.

Райа нахмурилась:

— Маноло сказал, что вы и Люси лгали. Если он их убил, зачем ему такое говорить? Зачем собирать все эти газеты и журналы и копаться в давнишней истории? Если бы он их убил, то знал бы ответы, так? — Она пересекла комнату, встала передо мной. Такая юная и прекрасная. Меня так и подмывало ее поцеловать. — Почему бы вам не ответить мне?

Зазвонил мой мобильник. Я посмотрел на дисплей. Лорен Мьюз. Я нажал кнопку и спросил:

— Что стряслось?

— У нас проблема.

Я закрыл глаза, дожидаясь продолжения.

— Шамик. Она хочет забрать заявление.

Прокуратура расположена в центре Ньюарка. Я постоянно слышу разговоры о том, что город возрождается. Но не вижу. По-моему, он только разрушается. Зато я теперь хорошо его знаю. И люди в этом городе чудесные. В нашем обществе все принято заносить в какие-то категории: и большие города, и этнические группы, и меньшинства. Находясь на расстоянии, их легко ненавидеть. Помнится, консервативные родители Джейн с презрением относились к людям, исповедовавшим однополую любовь. Но так уж вышло, что Эллен, которая жила с Джейн в одной комнате студенческого общежития, была лесбиянкой. Познакомившись с Эллен, отец и мать Джейн просто влюбились в нее. Продолжали любить и когда узнали, что она лесбиянка. Потом полюбили ее партнершу.

Так происходит часто. Легко ненавидеть геев вообще, черных, евреев или арабов. Гораздо труднее — конкретных людей.

Таков и Ньюарк. Можно ненавидеть город в целом, но в нем полно милейших районов, магазинов, горожан, и у тебя невольно возникает желание сделать все возможное, чтобы город стал лучше.

Шамик сидела в моем кабинете. Юная женщина, на лице которой отражались выпавшие на ее долю страдания. Легкой жизни она не знала, и едва ли ее ждало радужное будущее. Ее адвокат Хорас Фоули вылил на себя слишком много одеколона, а глаза его бегали.

— Мы хотим, чтобы вы сняли обвинения, выдвинутые против мистера Дженретта и мистера Маранца, — начал он.

— Не могу этого сделать. — Я смотрел на Шамик. Она не опустила голову, но и не стремилась встретиться со мной взглядом. — Ты солгала вчера, когда давала показания?

— Моя клиентка никогда не лжет, — вскинулся Фоули.

Я его проигнорировал, встретился-таки взглядом с Шамик.

— Вам все равно не удалось бы их посадить, — ответила она.

— Ты этого знать не можешь.

— Вы серьезно?

— Да.

Улыбка Шамик показывала, что она видит во мне самое наивное человеческое существо, созданное Богом с начала времен.

— Вы не понимаете, да?

— Я понимаю. Они предлагают деньги, чтобы ты забрала заявление. И теперь назвали сумму, которую твой адвокат, мистер Зачем-Принимать-Душ-Если-Есть-Одеколон, посчитал достаточной.

— Как вы меня назвали?

Я посмотрел на Мьюз:

— Открой окно, а?

— Будет исполнено, Коуп.

— Эй! Как вы меня назвали?!

— Окно открыто. Есть желание — прыгайте, можете не стесняться. — Я вновь посмотрел на Шамик: — Если ты сейчас заберешь заявление, это будет означать, что вчера ты лгала под присягой. То есть совершила преступление. Мы потратили кучу денег налогоплательщиков на твою ложь… твои ложные показания. Ты отправишься в тюрьму.

Фоули откашлялся:

— Говорите со мной, мистер Коупленд, не с моим клиентом.

— Говорить с вами? Да рядом с вами я даже дышать не могу.

— Я не потерплю…

— Ш-р-р… — Я приложил руку к уху. — Слышите треск?

— Какой треск?

— Я думаю, от вашего одеколона отслаиваются обои на стенах. Вы услышите, если постараетесь. Ш-р-р, слышите?

Даже Шамик улыбнулась.

— Не забирай заявление, — попросил я.

— Я должна.

— Тогда я подам на тебя в суд.

Адвокат вновь собрался ринуться в бой, но Шамик коснулась его руки.

— Вы этого не сделаете, мистер Коупленд.

— Сделаю.

Но она знала, что я блефовал. Бедная, напуганная жертва изнасилования, она получила шанс заработать на этом, получить, наверное, самую крупную сумму в своей жизни. И кто я такой, чтобы проповедовать ей о моральных ценностях и справедливости?

Она и ее адвокат встали.

— Соглашение мы подпишем завтра утром, — сообщил напоследок Фоули.

Я промолчал. Отчасти испытывал облегчение и стыдился этого. Фонду Джейн теперь ничто не грозило. Памяти моего отца… ладно, перспективам моей политической карьеры… тоже. Я сорвался с крючка. И все благодаря Шамик.

Она протянула руку. Я ее пожал.

— Спасибо вам.

— Не делай этого. — Но моим словам недоставало убедительности.

Она это поняла. Улыбнулась.

Потом они вышли из моего кабинета. Шамик — первой, адвокат — следом. Остался только запах его одеколона.

Мьюз пожала плечами:

— И что мы можем сделать?

Я задавался тем же вопросом.

Вернувшись домой, я пообедал с Карой. В школе ей задали домашнее задание: найти и вырезать из журналов картинки с красным цветом. Вроде бы очень легкое задание, но, разумеется, ей не нравилось то, что мы с ней находили. Ни красный пикап, ни красное платье, ни даже красный пожарный автомобиль. Я быстро понял, в чем проблема: я слишком бурно радовался ее находкам. «Это платье красное, дорогая! Ты права! Я думаю, то, что нужно!»

Осознав просчет, я внес коррективы в свое поведение. И когда Кара открыла страничку с бутылкой кетчупа, скривил гримасу и пожал плечами:

— Кетчуп мне совершенно не нравится.

Кара мгновенно схватила ножницы с закругленными концами и принялась за работу.

Дети.

Вырезая картинку, дочь пела песню из мультипликационного телешоу «Дора-следопыт»,[23] которая состояла из бесконечных повторений одного и того же слова — «рюкзак». В конце концов голова родителя, слушающего эту песню, грозила разлететься на миллион частей. Двумя месяцами ранее я допустил ошибку, купив говорящий рюкзак Доры-следопыта, повторяющий: «Рюкзак, рюкзак, рюкзак…» — вместе с говорящей картой: «Я карта, я карта, я карта…» Когда ее кузина Мэдисон приходила к нам в гости, девочки часто играли в Дору-следопыта. Одна исполняла роль Доры, другая — обезьянки с любопытной кличкой Башмачок. Нечасто встречаешь обезьянку с такой кличкой.[24]

Я думал об этом, о Башмачке, о том, как Кара и ее кузина спорили, кто будет Дорой, а кто — Башмачком, когда меня словно громом поразило.

Я обмер. В буквальном смысле застыл как памятник. Даже Кара это заметила.

— Папуля?

— Одну секунду, котенок.

Я взбежал на второй этаж, от моих шагов содрогнулся весь дом. Где же, черт побери, эти счета из студенческого общежития? Я заметался по кабинету. В конце концов нашел. Собирался их выбросить после встречи с Шамик и ее адвокатом.

Но ведь не выбросил!

Пролистал, нашел те, что касались покупок через Интернет, схватил телефон, позвонил Мьюз. Она откликнулась после первого гудка:

— Что случилось?

— Когда ты училась в колледже, часто вы гудели всю ночь?

— Минимум дважды в неделю.

— И как тебе удавалось не заснуть?

— Эм-энд-эмс. В большом количестве. Оранжевые — с амфетамином,[25] клянусь.

— Купи сколько хочешь. Мы компенсируем расходы.

— Мне нравится твой тон, Коуп.

— У меня возникла идея, но я не знаю, есть ли у нас время.

— Об этом не волнуйся. В чем суть?

— Конечно же, это связано с нашими давними друзьями, Кэлом и Джимом.

Глава 17

Я добыл номер домашнего телефона адвоката Фоули и разбудил его.

— Не подписывайте никаких бумаг до второй половины дня, — попросил я.

— Почему?

— Потому что, если подпишете, я гарантирую — прокуратура возьмет в оборот и вас, и ваших клиентов. Я дам знать всем, что мы никогда не пойдем ни на какие сделки с Хорасом Фоули и всегда будем требовать для его клиентов максимальных сроков.

— Вы не можете этого сделать!

Я промолчал.

— У меня обязательства перед моим клиентом.

— Скажите ей, что я попросил о небольшой отсрочке. Подчеркните, что это в ее же интересах.

— А что я скажу другой стороне?

— Не знаю, Фоули. Найдите какую-нибудь неточность в бумагах, что угодно. Тяните время до второй половины дня.

— А как это послужит интересам моего клиента?

— Если мне удастся их зацепить, вы сможете увеличить сумму отступных. Заработаете больше.

Он задумался.

— Эй, Коуп?

— Что?

— Она странная девушка. Я про Шамик.

— В каком смысле?

— Такие обычно сразу берут деньги. Мне же пришлось ее уговаривать, потому что, откровенно говоря, для нее взять деньги на ранней стадии — наилучший вариант. Мы оба это знаем. Но она и слышать об этом не хотела, пока вчера они не измочалили ее этим Джимом или Джеймсом. Видите ли, раньше, несмотря на то, что́ она говорила в суде, ей хотелось отправить их в тюрьму, а не получить деньги. Она действительно жаждала восстановить справедливость.

— И вас это удивляет?

— Вы на этой работе новичок, а я отпахал двадцать семь лет. Становишься циником, знаете ли. Да, Шамик чертовски меня удивила.

— И почему вы это рассказываете мне?

— Видите ли, лично я просто заинтересован в том, чтобы получить свою часть от оговоренной суммы. Но с Шамик все по-другому. Эти деньги могут совершенно изменить ее жизнь. Я не знаю, что вы задумали, мистер Прокурор, но, пожалуйста, не навредите ей.

Люси пила в одиночестве.

Наступила ночь. Люси жила в факультетском общежитии. Место это не поднимало настроение. Скорее, наоборот — вгоняло в депрессию. Большинство профессоров много работали и копили деньги в надежде, что все-таки смогут уехать из общежития. До Люси в этой квартире тридцать лет прожила профессор английской литературы Аманда Саймон, старая дева. Она умерла от рака легких в пятьдесят восемь лет. Оставила после себя запах табака. Люси сменила ковер, выкрасила стены, но запах не исчез. Она словно жила в пепельнице.

Люси предпочитала водку. Посмотрела в окно. Издалека доносилась музыка. Университетский кампус. Здесь всегда звучала музыка. Люси взглянула на часы. Полночь.

Она включила свой маленький ай-под, выбрала список, который называла «Под мухой». Он был составлен из песен не просто медленных, но рвущих душу. Люси пила водку, сидела в депрессивной квартире, вдыхала запах табака, оставшийся после умершей женщины, слушала песни об утратах и отчаянии. Жалела себя.

Джозеф Артур[26] запел «Мед и луна», песню, обращенную к его единственной и неповторимой возлюбленной, которую надо было бы выдумать, не будь она реальной. Ну и ну, Люси покачала головой, попыталась представить, как какой-то мужчина поет ей такое. Бр-р-р…

Она закрыла глаза, складывая воедино события последних дней. Цельной картины не получалось. Прошлое возвращалось. Всю взрослую жизнь Люси убегала от чертовых лесов, на границе которых находился лагерь ее отца. Сначала она пересекла всю страну, обосновалась в Калифорнии, потом вернулась обратно, сменив фамилию и перекрасив волосы. Но прошлое вновь и вновь настигало ее. Иногда позволяло вырваться вперед… и она уже думала, что ту ночь разделяет с ней дистанция приличного размера, но потом расстояние это сходило на нет.

В конце концов ужасная ночь обязательно возвращалась.

Но на этот раз… как? Отрывки одного сочинения… откуда они взялись? Сильвия Поттер только-только родилась, когда Летний Живодер злодействовал в «Лагере ПЛЮС».[27] Откуда она узнала об этом? Разумеется, как и Лонни, Сильвия могла выйти в Интернет, воспользоваться поисковой машиной, узнать о прошлом Люси. Или кто-то еще, более опытный и зрелый, что-то ей рассказал.

И все же откуда она узнала? Более того, как вообще кто-то мог узнать? Только один человек был способен уличить Люси во всем.

Но Пол никогда и никому ничего бы не сказал.

Она смотрела на прозрачную жидкость в стакане. Пол Коупленд. Люси буквально видела его — неуклюжего, худощавого, длинноволосого, с ослепительной улыбкой. Что интересно, встретились они через отцов. Старший Коупленд, по профессии акушер-гинеколог, сумел покинуть Советский Союз, спасаясь от репрессий, чтобы столкнуться практически с таким же отношением в США. Айра, добросердечный отец Люси, не мог устоять перед столь трогательной историей. Вот Айра и взял Коупленда врачом в лагерь. Дал его семье шанс на все лето покинуть Ньюарк.

И эта «картинка» запечатлелась в памяти Люси: их автомобиль, старый, видавший виды «олдсмобиль-сьерра» покачивается на колдобинах проселочной дороги, останавливается, все четыре дверцы открываются практически одновременно, и семья выбирается из салона. И в тот самый момент, когда Люси впервые увидела Пола и их глаза встретились, для нее словно сверкнула молния, ударил гром. И она осознала: то же самое испытал он. Такие моменты в жизни крайне редки — ты чувствуешь, как тебя бьет током, действительно чувствуешь, и внезапно все цвета становятся ярче, все звуки — отчетливее, все запахи — острее, а потом ты никогда, даже на минуту, не перестаешь думать о нем и знаешь, просто знаешь, что с ним происходит то же самое.

— Как в них. — Люси глотнула водки с тоником. Говорила она о рвущих душу песнях, которые звучали из ай-пода. Настоящее чувство. Взрыв эмоций. Но для нее это осталось в прошлом. Что там пел Элтон Джон о водке с тоником? Нужно принять пару стаканчиков, чтобы вновь твердо встать на ноги?

У Люси так не получалось. Но сдаваться она не собиралась.

«Перестань пить», — прозвучал в голове тихий голос.

Но гораздо более громкий голос решительно приказал тихому заткнуться.

Люси сжала пальцы в кулак, потрясла им:

— Уходи, громкий голос!

Она засмеялась, и собственный смех, прозвучавший в пустой комнате, напугал ее. Запел Роб Томас,[28] спрашивая, может ли он обнимать ее, когда ей плохо. Люси кивнула. Да, она разрешала. Роб напомнил Люси, что ей холодно и одиноко, она испугана, и, черт побери, она хотела бы слушать эту песню вместе с Полом.

Пол.

Он наверняка был бы не прочь узнать об этих сочинениях.

Прошло двадцать лет с их последней встречи, но шестью годами раньше Люси разыскала его в Интернете. Не то чтобы хотела. Знала, что Пол — вроде той двери, которую следует оставить закрытой. Но тогда она напилась — большой сюрприз, — и если многие спьяну начинают звонить по телефону, то Люси обычно лезла в «Гугл».

Находки протрезвили ее, но не удивили. Пол женился. Работал адвокатом. У него родилась дочь. Люси даже удалось найти фотографию его роскошной жены из обеспеченной семьи. Ее запечатлели на каком-то благотворительном мероприятии. Высокую, стройную, в жемчугах. Джейн, так звали жену, выглядела отлично. И по фотографии чувствовалось, что все у нее хорошо.

Еще глоток.

За шесть лет что-то могло измениться, но тогда Пол жил в Риджвуде, штат Нью-Джерси, в каких-то двадцати милях от кампуса, где сейчас находилась Люси. Она посмотрела на компьютер.

Полу ведь нужно об этом сообщить?

Поиск в «Гугле» — пара пустяков. Надо найти его телефонный номер… домашний, а еще лучше — рабочий. Она могла связаться с ним. Предупредить. Только для этого. Без всякого тайного умысла, без задних мыслей.

Люси поставила на стол недопитый стакан. За окном лил дождь. Компьютер она так и не выключала. Заставок не признавала. Ни фотографии семьи, ни какого-нибудь захватывающего дух пейзажа, ни даже милого зверька, каким отдавали предпочтение старые девы. По черному экрану «плавал» логотип «Windows», словно компьютер показывал ей язык.

Грустно, так грустно.

Люси открыла страницу «Гугла» и уже собралась напечатать запрос, когда услышала стук в дверь. Повернулась к ней, замерла.

Стук повторился. Люси посмотрела в правый нижний угол экрана, где высвечивалось время.

Семнадцать минут первого.

Чертовски поздно для гостей!

— Кто там?

Ответа не последовало.

— Кто…

— Сильвия Поттер.

В голосе слышались слезы. Люси встала, пошатываясь, прошла на кухню. Вылила оставшуюся в стакане водку в раковину, бутылку убрала в буфет. Водка не пахла — во всяком случае, пахла не так чтобы сильно, — и на этот счет она могла не волноваться. Взглянула на себя в зеркало. Вид ужасный, но с этим ничего не поделаешь.

— Заходи.

Она открыла дверь, и Сильвия буквально ввалилась в комнату, словно стояла, прислонившись к двери. Девушка промокла насквозь. В квартире, спасибо кондиционеру, царила прохлада. Люси уже хотела заметить, что так можно простудиться и умереть, но примерно то же наверняка сказала бы дочери мать. Поэтому она просто закрыла дверь.

— Извините, что так поздно. — Сильвия дрожала.

— Не волнуйся. Я еще не ложилась.

Сильвия остановилась посреди комнаты.

— Извините, что накричала на вас.

— Да ладно.

— Нет, дело в том… — Она встревоженно оглянулась. Обхватила себя руками.

— Дать тебе полотенце?

— Нет.

— Может, горячего чая?

— Не надо.

Люси показала, где можно сесть, и Сильвия плюхнулась на диван из «ИКЕА». Люси ненавидела «ИКЕА» и их графические руководства по сборке мебели, вероятно, разработанные инженерами НАСА. Люси села рядом, ожидая объяснений.

— Как вы узнали, что именно я написала это сочинение? — спросила Сильвия.

— Это не важно.

— Я посылала его анонимно.

— Конечно.

— И вы сказали, что все сочинения конфиденциальны.

— Да. Сожалею, что так вышло.

Сильвия вытерла нос. С волос капала вода.

— Я вам солгала.

— В чем?

— Про сочинение. Когда на днях заходила к вам в кабинет. Помните?

— Да.

— Помните, когда я сказала, о чем мое сочинение?

Люси задумалось:

— О твоем первом разе.

Сильвия кисло улыбнулась:

— Наверное, у меня было не так, как у всех.

Люси эта фраза удивила.

— Что-то я тебя не понимаю, Сильвия.

Она долго молчала. Люси вспомнила, что Лонни предлагал свою помощь. Мол, ему удастся разговорить девушку. Но он вроде бы собирался подождать до утра.

— Лонни приходил к тебе вечером?

— Лонни Бергер? Ваш ассистент?

— Да.

— А зачем ему было приходить ко мне?

— Не важно. Так ты здесь по своей инициативе?

Сильвия с трудом сглотнула, в голосе послышалась неуверенность:

— Я поступила неправильно?

— Нет-нет, я рада, что ты пришла.

— Я действительно испугалась.

Люси кивнула, стараясь успокоить девушку, подбодрить. Понимала, что давить нельзя. И просто ждала долгие две минуты, потом все-таки заговорила:

— У тебя нет причин для страха.

— Вы думаете, я поступила правильно?

— Расскажи мне все.

— Я и рассказала. Во всяком случае, большую часть.

Вот тут у Люси возникли первые сомнения.

— Кто такой П.?

Сильвия нахмурилась.

— Кто?

— В твоем сочинении. Ты писала о юноше, которого звали П. Кто такой П.?

— О чем вы?

Люси предприняла еще одну попытку:

— Расскажи мне, почему ты пришла сюда, Сильвия.

Но теперь Сильвия насторожилась.

— А почему вы приходили сегодня в общежитие?

— Я хотела поговорить о твоем сочинении.

— Тогда почему вы спрашиваете меня о каком-то парне по имени П.? Так я никого не называла. Я прямо написала… — Слова застряли в горле. Она закрыла глаза и прошептала: — …что это был мой отец.

Дамба прорвалась. Хлынули слезы. Ливнем.

Люси закрыла глаза. История инцеста. Та, что повергла в ужас и Лонни, и ее. Черт. Лонни все перепутал. Сильвия не писала сочинение о той ночи в лесу.

— Твой отец растлил тебя, когда тебе было двенадцать, — уточнила Люси.

Сильвия вскинула руки к лицу. Рыдания вырывались из груди. Она содрогнулась всем телом, когда кивнула. Люси смотрела на бедную девушку, которая всегда так хотела ей понравиться, представила ее отца. Она накрыла руку Сильвии своей, потом придвинулась и обняла девушку. Сильвия приникла к ее груди, продолжая плакать. Люси шепотом успокаивала ее, покачивала, прижимая к себе.

Глава 18

Ночью мне уснуть не удалось. Так же как и Мьюз. Утром с трудом успел побриться. Пахло от меня так плохо, что я даже хотел позвонить Хорасу Фоули и одолжить флакон одеколона.

— Добудь мне эту бумагу, — попросил я Мьюз.

— Сделаю все, что смогу, — ответила она.

Как только судья объявил начало заседания, я пригласил, к удивлению защиты и всего зала, нового свидетеля.

— Обвинение вызывает Джеральда Флинна.

Того самого милого юношу, который завлек Шамик Джексон на вечеринку. Он действительно казался очень милым: чистенький, светловолосый, аккуратно причесанный, с большими синими глазами. В его взгляде светилась наивность. Поскольку существовала вероятность, что обвинение может в любой момент закончить представление свидетелей, защита позаботилась о присутствии Флинна. Именно для них он был главным свидетелем.

Флинн во всем поддерживал членов студенческого братства. Но одно дело — лгать полиции, пусть даже в показаниях, и другое — в суде под присягой. Я посмотрел на Мьюз. Она сидела в последнем ряду и прилагала все силы к тому, чтобы выглядеть невозмутимой. Получалось не очень. В партнеры для покера я бы ее точно не взял.

Я спросил, как зовут свидетеля, для протокола.

— Джеральд Флинн.

— Но вы представляетесь всем как Джерри, правильно?

— Да.

— Отлично, давайте начнем с самого начала, согласны? Когда вы впервые встретили мисс Шамик Джексон.

Шамик пришла в суд. Вместе с адвокатом Хорасом Фоули сидела по центру второго от конца ряда. Интересное выбрала место. Словно считала себя уже лицом незаинтересованным. Утром я слышал крики в коридорах. Родственники Дженретта и Маранца выражали неудовольствие переносом времени подписания отказа от обвинения. Пытались уговорить Шамик. Не получилось. Так что заседание началось позже обычного. Тем не менее началось. И сейчас все они сидели в зале, полагая, что документы будут подписаны, пусть и через несколько часов.

— Когда она впервые пришла в общежитие вашего братства?

— Двенадцатого октября, — ответил он.

— Вы точно помните дату?

— Да.

Я изобразил на лице: «Интересно, однако», — хотя ничего интересного в этом не находил.

— Почему мисс Джонсон пришла в общежитие?

— Ее наняли для исполнения экзотического танца.

— Ее наняли вы?

— Нет. Я хочу сказать, это сделало все братство. Но договаривался с ней не я.

— Понятно. То есть она пришла в ваше общежитие, чтобы исполнить экзотический танец?

— Да.

— И вы смотрели, как она танцевала?

— Да.

— И что вы об этом подумали?

— Протестую! — вскочил Морт Пьюбин.

Судья уже хмурился, глядя на меня.

— Мистер Коупленд?

— Согласно показаниям мисс Джонсон, мистер Флинн пригласил ее на вечеринку, где произошло изнасилование. Я пытаюсь понять, почему он это сделал.

— Так и спрашивайте прямо, — бросил Пьюбин.

— Ваша честь, я могу вести допрос как считаю нужным?

— Постарайтесь перефразировать вопрос, — предложил судья Пирс.

Я повернулся к Флинну:

— Вы думаете, что мисс Джонсон хорошо исполнила экзотический танец?

— Полагаю.

— Да или нет?

— Не супер. Впрочем, я подумал, что она хороша.

— Вы нашли ее привлекательной?

— Да, я хочу сказать, пожалуй.

— Да или нет?

— Протестую! — вновь поднялся Пьюбин. — Он не должен отвечать на этот вопрос «да» или «нет». Может, он подумал, что она в какой-то степени привлекательна. На такой вопрос «да» или «нет» не ответишь.

— Согласен, Морт, — удивил я его. — Позвольте перефразировать вопрос. Мистер Флинн, как бы вы оценили ее привлекательность?

— По шкале от одного до десяти, да?

— Дельное предложение, мистер Флинн. По шкале от одного до десяти.

Он задумался:

— Семь, может, даже восемь.

— Отлично, благодарю вас. И на той вечеринке, где танцевала мисс Джонсон, вы с ней разговаривали?

— Да.

— О чем вы разговаривали?

— Помню смутно.

— И тем не менее?

— Я спрашивал, где она живет. Она ответила — в Ирвингтоне. Я спрашивал, ходила ли она в школу, есть ли у нее бойфренд. Все такое. Она сказала, что у нее есть ребенок. Спросила, на кого я учусь. Я ответил, что хочу пойти в медицинскую школу.

— Речь шла о чем-нибудь еще?

— Вроде бы нет.

— Понимаю. И как долго вы с ней разговаривали?

— Точно сказать не могу.

— Что ж, я постараюсь вам помочь. Дольше пяти минут?

— Да.

— Может, дольше часа?

— Нет, я так не думаю.

— Дольше десяти минут?

— Скорее всего.

Вмешался судья Пирс. Сказал, что этот момент свидетель прояснил и пора двигаться дальше.

— Как в тот вечер уехала мисс Джонсон, вы знаете?

— За ней прислали машину.

— В тот вечер экзотический танец исполняла только она?

— Нет.

— Сколько всего было танцовщиц?

— Три.

— Благодарю вас. Остальные две уехали вместе с мисс Джонсон?

— Да.

— С другими танцовщицами вы разговаривали?

— Нет. Разве что поздоровался.

— Будет ли правильным утверждение, что в тот вечер из всех исполнительниц экзотических танцев вы разговаривали только с мисс Джонсон?

Пьюбин уже хотел заявить протест, но в последний момент передумал.

— Да, — кивнул Флинн. — Это правильно.

На том преамбула и закончилась.

— Шамик Джонсон показала, что заработала дополнительные деньги, занимаясь сексом с несколькими молодыми людьми на той вечеринке. Правда ли это?

— Не знаю.

— Неужели? То есть вы ее сексуальными услугами не пользовались?

— Нет.

— И вы не слышали, чтобы другие члены вашего студенческого братства говорили о сексуальных услугах, оказанных им мисс Джонсон?

Флинн попал в ловушку. Ему предлагалось или солгать, или признать, что в общежитии нарушался закон. Он принял самое глупое решение — остановился на промежуточном варианте.

— До меня, возможно, дошли какие-то слухи.

Теперь уж у присяжных не могло остаться сомнений: перед ними лгун.

И я вложил в следующий вопрос максимум недоумения:

— Значит, возможно, до вас дошли какие-то слухи?

— Да.

— То есть вы даже не уверены, слышали ли их? — Судя по выражению моего лица, присяжные должны были сделать вывод, что я просто не верил своим ушам. — Но может, и слышали. Вы просто не можете вспомнить, слышали такие разговоры или нет. Правильно я понимаю ваши показания?

На этот раз поднялся Флер:

— Ваша честь!

Судья посмотрел на него.

— Мы разбираем дело об изнасиловании, или мистер Коупленд борется с пороком? — Он вскинул руки. — Раз уж его позиции в деле об изнасиловании слабы, он, видимо, решил обвинить этих мальчиков в домогательствах к проститутке?

— У меня такой цели нет, — возразил я.

Флер улыбнулся мне:

— Тогда, пожалуйста, задавайте свидетелю вопросы, связанные с предполагаемым изнасилованием. Не просите его вспоминать правонарушения, совершенные друзьями.

— Двигаемся дальше, мистер Коупленд, — подвел итог судья.

Чертов Флер!

— Вы взяли у мисс Джонсон номер ее телефона?

— Да.

— Зачем?

— Я подумал, что могу ей позвонить.

— Вам она понравилась?

— Она показалась мне привлекательной, да.

— Потому что вы поставили ей семь, даже восемь баллов по десятибалльной шкале? — Я махнул рукой, прежде чем Пьюбин успел подняться. — Снимаю вопрос. Вы позвонили мисс Джонсон?

— Да.

— Можете сказать нам, когда и, насколько, разумеется, вспомните, о чем вы с ней говорили?

— Через десять дней я ей позвонил и спросил, не хочет ли она прийти на вечеринку в наше общежитие.

— Вы хотели, чтобы она исполнила экзотический танец?

— Нет. — Тут я увидел, что он сглотнул, а глаза его чуть повлажнели. — Я пригласил ее как гостью.

Я выдержал паузу. Посмотрел на Джерри Флинна. Дал возможность и присяжным посмотреть на него. Что-то было у него в лице. Ему нравилась Шамик Джонсон? Пауза затягивалась. Потому что я пребывал в некотором недоумении. Раньше думал, что Джерри Флинн во всем этом участвовал: пригласил Шамик, подставил ее, — теперь возникли сомнения.

— Мистер Коупленд! — прервал мои раздумья судья.

— Мисс Джонсон приняла приглашение?

— Да.

— Когда вы сказали, что приглашали ее как гостью… вы подразумевали как подружку?

— Да.

Отвечая на мои вопросы, он рассказал, как встретил ее, как они пришли в общежитие и выпили пунша.

— Вы говорили ей, что в пунше есть алкоголь?

— Да.

Он солгал. И ответ звучал как ложь, но я хотел это подчеркнуть.

— Как происходил этот разговор? — спросил я.

— Я не понимаю вопроса.

— Вы спросили мисс Джонсон, не хочет ли она чего-нибудь выпить?

— Да.

— И она ответила «да»?

— Да.

— И что потом вы сказали?

— Спросил, не хочет ли она выпить пунша.

— А она?

— Ответила, что хочет.

— А что было потом?

Он откашлялся:

— Я сказал, что пунш с алкоголем.

Я вопросительно приподнял бровь.

— Так и сказали?

— Протестую! — поднялся Пьюбин. — Что значит «так и сказали»? Он говорил, что пунш с алкоголем. Ему задали вопрос — он ответил.

Адвокат был прав в данной ситуации. Я оставил эту ложь на их совести. Махнул рукой судье, показывая, что согласен, и начал задавать вопросы о вечере. Флинн держался тех показаний, которые уже давал полиции: Шамик выпила, начала флиртовать с Эдуардом Дженреттом.

— И как вы отреагировали на это?

Он пожал плечами:

— Эдуард — старшекурсник, а я только поступил в колледж. Такое случается.

— Так вы думаете, что на Шамик произвел впечатление возраст мистера Дженретта?

Вновь Пьюбин решил не протестовать.

— Не знаю, — ответил Флинн, — возможно.

— Между прочим, вы бывали в комнате мистера Дженретта и мистера Маранца?

— Конечно.

— Сколь много раз?

— Не знаю. Часто.

— Правда? Но вы сказали, что только поступили в колледж.

— Они все равно мои друзья.

Я изобразил сомнение:

— То есть вы заходили туда больше одного раза?

— Да.

— Или больше десяти раз?

— Да.

Сомнения на моем лице прибавилось.

— Хорошо, тогда скажите мне, какая у них стереосистема?

Флинн ответил без запинки:

— Динамики «Боус», подключенные к ай-поду.

Я это уже знал. Мы провели в комнате обыск. Все сфотографировали.

— А какой у них телевизор? С каким экраном?

Он улыбнулся, словно увидел расставленную мной ловушку:

— У них нет телевизора.

— Совсем нет?

— Да.

— Хорошо, тогда, возвращаясь к тому вечеру…

Флинн продолжал плести свои байки. Он веселился с друзьями. Увидел, как Шамик поднимается по лестнице, держась за руки с Дженреттом. Разумеется, он не знал, что произошло потом. А когда вечеринка закончилась, вновь столкнулся с Шамик и проводил ее на автобусную остановку.

— Она выглядела расстроенной? — спросил я.

Флинн ответил, что нет, как раз наоборот. Шамик улыбалась — чувствовалось, что ей весело. Она не шла, а порхала. Тут он, конечно, перегнул палку.

— То есть, когда Шамик рассказывала о прогулке с вами, о том, как вы поднялись в коридор второго этажа, где ее и схватили, она лгала?

Флинну хватило ума не клюнуть на приманку.

— Я рассказываю о том, что видел.

— Вы знаете людей, которых зовут Кэл или Джим?

Он задумался.

— Я знаю нескольких парней, которых зовут Джим. Но думаю, ни одного Кэла среди моих знакомых нет.

— Вам известно, что, по словам мисс Джонсон, двух мужчин, которые изнасиловали ее, — я не хотел протеста Флера, но закатил глаза, произнося, «по словам мисс Джонсон», — звали Кэл и Джим?

Он подумал над ответом. Решил сказать правду:

— Я об этом слышал.

— На вечеринке присутствовали люди, которых звали Кэл или Джим?

— Насколько мне известно, нет.

— Понимаю. Вы знаете причину, по которой мистер Дженретт и мистер Маранц могли себя так называть?

— Нет.

— Никогда не слышали, чтобы два этих имени произносились вместе? Я хочу сказать, до предполагаемого изнасилования?

— Не могу вспомнить.

— Итак, вы не можете объяснить, почему мисс Джонсон, давая показания, заявила, что насильники называли себя Кэл и Джим?

Пьюбин запротестовал:

— Откуда он может знать, почему эта психически неуравновешенная, обкуренная женщина лгала?

Я смотрел на свидетеля.

— Ничего не приходит на ум, мистер Флинн?

— Ничего, — твердо ответил он.

Я посмотрел на Лорен Мьюз. Она, наклонив голову, возилась с блэкберри. Потом подняла голову, встретилась со мной взглядом, кивнула.

— Ваша честь, — обратился я к судье, — у меня еще есть вопросы к свидетелю, но, может, сейчас самое время прерваться на ленч?

Судья Пирс согласился.

Я направился к Лорен Мьюз, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег.

— Все путем, — улыбнулась она. — Факс уже в прокуратуре.

Глава 19

Люси повезло: утром занятий у нее не было. Так что после выпивки и долгого разговора с Сильвией она смогла проваляться в кровати до полудня. Когда встала, сразу позвонила Кэтрин Лукас, которую выделяла среди других университетских психологов. Объяснила ситуацию с Сильвией, полагая, что Кэтрин лучше знает, как помочь девушке.

Подумала о сочинении, с которого все и началось. Лес. Крики. Кровь. Сильвия Поттер его не посылала. Тогда кто?

Идей не было.

Прошлой ночью она решила позвонить Полу. Пришла к выводу, что он должен знать о происходящем. Но может, к этому ее подтолкнула выпитая водка? Теперь, протрезвев, она задалась вопросом, а хорошая ли это мысль.

Часом позже она в Интернете нашла телефон Пола. Он занимал должность прокурора округа Эссекс… и, увы, овдовел. Джейн умерла от рака. Пол учредил благотворительный фонд ее имени. Люси хотелось бы понять, как ей ко всему этому относиться, но не могла разбираться с этим прямо сейчас.

Дрожащей рукой набрала номер. Когда ответила телефонистка, Люси попросила соединить ее с Полом Коуплендом. Когда она произносила имя и фамилию, защемило сердце.

— Приемная прокурора округа, — ответила женщина.

— Не могли бы вы соединить меня с Полом Коуплендом?

— Простите, а кто говорит?

— Я его давняя знакомая.

На противоположном конце провода не отреагировали.

— Меня зовут Люси. Скажите ему, это Люси. Мы не виделись двадцать лет.

— У вас есть фамилия, Люси?

— Назовите ему только имя, хорошо?

— Прокурора Коупленда сейчас нет на месте. Вы оставите номер, по которому он может вам позвонить?

Люси продиктовала домашний телефон, рабочий и номер мобильника.

— Он может спросить, по какому поводу вы звоните. Что сказать?

— Просто скажите ему, что это Люси. И дело важное.

Мы с Мьюз сидели в моем кабинете за закрытой дверью. На ленч мы заказали сандвичи в кулинарии: я — с курицей, а Мьюз — с мясом, размером с доску для серфинга.

Факс я держал в руке.

— А где твой частный детектив? Сингл Как-Ее-Там?

— Шейкер. Сингл Шейкер. Она придет.

Я сел, просмотрел свои записи.

— Хочешь порепетировать?

— Нет.

Мьюз улыбалась во весь рот.

— В чем дело? — спросил я.

— Мне не пристало такое говорить, ты мой босс и все такое, но ты просто гений.

— Да, — скромно кивнул я. — Наверное, так и есть.

И вернулся к записям.

— Оставить тебя одного? — спросила Мьюз.

— Нет, вдруг мне что-то понадобится.

Она взяла сандвич. Я удивился, что ей удалось его поднять без строительного крана.

— Твой предшественник, работая с громким делом, бывало, сидел, уставившись в пустоту. Словно входил в транс. Ты не входишь?

— Нет.

— Так я не отвлеку тебя, если задам вопрос о чем-то другом?

— Ты хочешь сказать, не связанный с этим делом?

— Именно так.

Я поднял голову:

— Если на то пошло, с удовольствием переключусь. Так что у тебя?

Она секунду-другую смотрела куда-то вправо.

— У меня есть друзья в отделе по расследованию убийств на Манхэттене.

Я уже начал догадываться, к чему она клонит. Откусил маленький кусочек сандвича.

— Суховат.

— Что?

— Курица суховата. — Я положил сандвич, вытер палец о салфетку. — Позволь угадать. Один из твоих друзей-детективов рассказал тебе об убийстве Сантьяго?

— Да.

— Они пересказали тебе мою версию?

— О том, что это один из парней, которых Летний Живодер убил в том лагере, пусть родители и не опознали его?

— Да.

— Пересказали.

— И?..

— Они думают, что ты чокнутый.

Я улыбнулся:

— А ты?

— Я бы тоже подумала, что ты чокнутый. Но теперь, — она указала на факс, — знаю, на что ты способен. Поэтому говорю другое: я хочу в этом участвовать.

— В чем?

— Ты знаешь. Ты ведь начнешь расследование, так? Попытаешься установить, что в действительности произошло в том лесу.

— Попытаюсь.

— Я хочу в этом участвовать, — снова повторила Лорен.

— Не могу отвлекать тебя от работы на мои личные дела.

— Во-первых, хотя все уверены, что их убил Уэйн Стюбенс, дело официально не закрыто.

— Это произошло не в нашем округе.

— Мы точно не знаем. Нам лишь известно, где нашли тела. И одна жертва, твоя сестра, жила в этом самом городе.

— Вот это ты уже притягиваешь за уши.

— Во-вторых, меня наняли на сорок часов в неделю. Я же работаю чуть ли не восемьдесят. Ты это знаешь. Потому-то и повысил меня. Все, что я делаю сверх сорока часов, касается только меня. И, прежде чем ты возразишь, я не просто оказываю услугу боссу. Давай смотреть правде в глаза: я следователь. Успешно завершить такое расследование — достижение, которым можно гордиться. Так что скажешь?

— Почему нет?

— Я в деле?

— Само собой.

Чувствовалось, что она очень довольна.

— И каков первый шаг?

Я думал об этом. Понимал, что без этого не обойтись, но все оттягивал. Теперь меня приперли к стенке.

— Уэйн Стюбенс.

— Летний Живодер.

— Я должен с ним повидаться.

— Ты знал его, так?

Я кивнул:

— Мы оба работали в том лагере.

— Вроде бы я читала, что он никого не принимает.

— Придется его убедить.

— Он в тюрьме для особо опасных преступников в Виргинии, — заметила Мьюз. — Я могу кое-кому позвонить.

Мьюз уже узнала, где сидит Стюбенс. Невероятно!

— Позвони.

В дверь постучали, и в кабинет заглянула моя секретарша Джоселин Дюрелс.

— Сообщения. Просмотрите их потом?

Я махнул рукой: мол, неси их сюда.

— Что-нибудь важное?

— В общем, нет. Звонили из газет, с телевидения. Как будто не знают, что вы в суде.

Я взял сообщения, начал их сортировать. Посмотрел на Мьюз. Она оглядывала кабинет. Никаких личных вещей здесь не было. Когда я только занял кабинет, поставил на стол фотографию Кары. Но через два дня арестовали растлителя малолетних, который чего только не проделывал с девочкой того же возраста, что и Кара. Мы обсуждали его злодеяния в этом самом кабинете, я поглядывал на фотографию Кары, а потом повернул ее стороной к стене и в тот же вечер унес домой.

Этот кабинет не место для Кары. Не место даже для ее фотографии.

Одно сообщение привлекло мое внимание.

Моя секретарша писала их от руки, на розовых стикерах идеальным, каллиграфическим почерком.

И звонила мне, согласно надписи… Люси. Около имени Джоселин поставила два вопросительных знака.

Несколько мгновений я смотрел на имя. Люси. Быть такого не могло.

Ниже шли рабочий телефон, домашний. Номер мобильника. Территориальные коды каждого номера указывали, что Люси Два-Вопросительных-Знака жила, работала и пользовалась мобильником в штате Нью-Джерси.

Я потянулся к телефонному аппарату, нажал кнопку внутренней связи.

— Джоселин?

— Да?

— Я вижу сообщение от какой-то Люси.

— Да. Она позвонила час назад.

— Ты не записала фамилию.

— Она не сказала. Поэтому я и поставила вопросительные знаки.

— Не понял. Ты спросила, как ее фамилия, а она не ответила?

— Совершенно верно.

— Что еще она сказала?

— В самом низу.

— Что?

— Вы прочитали, что написано в самом низу?

— Нет.

Она ждала. Я взглянул в нижнюю часть листка, прочитал:

Она говорит, что вы не виделись двадцать лет.

Я перечитал предложение. Потом еще раз.

— Наземный комплекс управления вызывает майора Коупа. — Мьюз не произнесла эти слова — напела, воспользовавшись давней мелодией Дэвида Боуи.

Я вскинул голову.

— Ты поёшь так же хорошо, как выбираешь туфли.

— Очень забавно. — Она указала на розовый стикер, изогнула бровь. — Так кто эта Люси? Давняя возлюбленная?

Я промолчал.

— Черт. — Ее бровь выпрямилась. — Я из любопытства. Не хотела…

— Не переживай из-за этого, Мьюз.

— И ты тоже, Коуп. Пока все не закончится.

Ее взгляд сместился к часам за моей спиной. Я тоже посмотрел на них. Она все говорила правильно. Перерыв на ленч заканчивался. Записка могла подождать. Пока я не знал, чего хотела Люси. А может, знал. Прошлое возвращалось. Мертвые, похоже, вылезали из могил.

Но этим я мог заняться позже. Я взял со стола факс, поднялся.

Мьюз последовала моему примеру.

— Пора на сцену.

Я кивнул. Собирался не просто выступить, но и уничтожить этих тварей, изо всех сил стараясь не показывать, как мне это нравится.

После ленча Джерри Флинн выглядел вполне уверенно. В утренней части допроса я не сильно пощипал его. И у него не было оснований предполагать, что послеполуденная сложится иначе.

— Мистер Флинн, — начал я, — вам нравится порнография?

Я даже не стал ждать очевидного. Повернулся к Морту Пьюбину и рукой показал: вставайте, вставайте.

— Протестую!

Пьюбину не пришлось обосновывать претензию. Судья осуждающе посмотрел на меня. Я пожал плечами.

— Вещественное доказательство номер восемнадцать. — Я показал сначала залу, потом свидетелю лист бумаги. — Это счет, присланный в общежитие студенческого братства за покупки через Интернет. Вы его узнаете?

Флинн всмотрелся в лист.

— Я не оплачиваю счета. Это делает казначей.

— Да, мистер Рич Дивин, который подтвердил, что это счет вашего студенческого братства.

Судья посмотрел на Флера и Пьюбина:

— Есть возражения?

— Мы будем исходить из того, что это счет из общежития, — ответил Флер.

— Вы видите, какой компании пошли деньги? — Я указал на одну из верхних строк.

— Да.

— Можете прочитать ее название?

— «Нетфликс».

— «Нетфликс», — согласно кивнул я. — Вы знаете, что это за компания?

— Через нее арендуют DVD с фильмами. По почте. У клиента всегда могут находиться три DVD. Если отсылаешь один, тебе тут же присылают другой.

— Спасибо, благодарю вас. — Я кивнул и переместил палец на несколько строк ниже. — Можете вы прочитать мне название вот этой компании?

Он замялся.

— Мистер Флинн? — поторопил я его.

Он откашлялся.

— «ХотфлиXXX».

— С тремя «X» на конце, правильно?

— Да.

Выглядел он так, словно его вот-вот сейчас вырвет.

— Можете сказать мне, что это за компания, «ХотфлиXXX»?

— Такая же как «Нетфликс».

— То есть компания, через которую арендуют DVD?

— Да.

— И чем она отличается от «Нетфликс»? Если вы, конечно, знаете.

Он покраснел.

— Через нее арендуют совсем другие фильмы.

— Какие же?

— Ну… фильмы для взрослых.

— Понимаю. Раньше я спросил, нравится ли вам порнография… Вероятно, вопрос следовало построить иначе: вы когда-нибудь смотрели порнографические фильмы?

Он весь сжался.

— Случалось.

— Ничего плохого в этом нет, сынок. — Не оглядываясь, я знал, что Пьюбин уже на ногах, и указал на столик защиты: — Готов спорить, что мистер Пьюбин уже встал, чтобы сказать, что и ему они нравятся, особенно с сюжетом.

— Протестую! — воскликнул Пьюбин.

— Снимаю вопрос, — кивнул я. — Есть какой-нибудь порнографический фильм, который вам особенно нравится?

Кровь отхлынула от лица Джерри. Он повернулся к столику защиты. Я чуть сместился, чтобы встать между ними. Флинн кашлянул в кулак.

— Могу я воспользоваться Пятой поправкой?

— Для чего? — спросил я.

Флер Хиккори поднялся.

— Свидетель попросил о консультации с адвокатом.

— Ваша честь, — обратился я к судье, — когда я учился в юридической школе, нам говорили, что Пятая поправка предоставляет обвиняемому возможность не свидетельствовать против себя… Поправьте меня, если я ошибаюсь, но разве есть закон, запрещающий иметь любимый порнографический фильм?

— Можем мы прерваться на десять минут? — спросил Флер.

— Ни в коем случае, ваша честь.

— Свидетель попросил о консультации с адвокатом, — повторил Флер.

— Нет, не попросил. Он захотел воспользоваться Пятой поправкой. И вот что я вам скажу, мистер Флинн: я гарантирую вам неподсудность.

— Неподсудность? — спросил Флер.

— Да. Не хочу, чтобы свидетель прерывал показания.

Судья Пирс смотрел на Флера Хиккори. Размышлял. Если бы он согласился с Флером, у меня могли возникнуть проблемы. Вдруг они что-нибудь да придумали. Я оглянулся, посмотрел на Дженретта и Маранца. Они не шелохнулись, не подали сигналов адвокатам.

— Никакого перерыва, — принял решение судья.

Флер Хиккори сел.

Я повернулся к Джерри Флинну:

— У вас есть любимый порнографический фильм?

— Нет, — ответил он.

— Вы слышали о порнографическом фильме, который называется… — Тут я сделал вид, что сверяюсь с листом бумаги, хотя отлично знал наизусть. — …«Его восхитительный член»?

Флинн понимал, что́ за этим последует, но на его шею уже накинули лассо.

— Э… не могли бы вы повторить название?

Я повторил и снова задал вопрос:

— Вы слышали об этом фильме?

— Я так не думаю.

— Вы так не думаете, — покивал я. — То есть могли слышать?

— Не уверен. Плохо запоминаю названия фильмов.

— Что ж, давайте посмотрим, может, мне удастся освежить вашу память.

Я взял со стола факс, который пришел в прокуратуру перед перерывом на ленч. Копию передал адвокатам защиты, зарегистрировал его как вещественное доказательство.

— Согласно сведениям, полученным от компании «ХотфлиXXX», экземпляр этого DVD находился в общежитии студенческого братства последние шесть месяцев. И согласно сведениям, полученным от той же компании, фильм почтой отправили обратно на следующий день, после того как мисс Джонсон сообщила в полицию об изнасиловании.

Тишина.

Пьюбин выглядел так, будто проглотил язык. Флер, само собой, не выказывал никаких эмоций. Прочитал факс словно забавные картинки из «Семейного цирка».[29]

Я приблизился к Флинну:

— Мне удалось освежить вашу память?

— Не знаю.

— Вы не знаете? Давайте попробуем кое-что еще.

Я посмотрел в дальний конец зала. Лорен Мьюз стояла у двери и улыбалась. Я кивнул. Она открыла дверь, и в зал вошла женщина, которая выглядела как великолепная амазонка.

Сингл Шейкер прошествовала по залу с важным видом. Конечно же, все вытаращились на нее.

— Вы узнаете женщину, которая сейчас вошла в зал? — спросил я свидетеля.

Он не ответил.

— Мистер Флинн? — обратился к нему судья.

— Да. — Флинн откашлялся, чтобы выиграть время. — Я ее узнаю.

— Откуда вы ее знаете?

— Вчера вечером встретился с ней в баре.

— Понимаю. И вы двое говорили о фильме «Его восхитительный член»?

Сингл прикинулась отошедшей от дел порнозвездой. Ей пришлось быстренько расколоть нескольких членов студенческого братства. Разумеется, непростое дело, но вполне посильное для женщины с такой потрясающей фигурой.

— Мы могли что-то говорить и про это.

— Под «это» вы подразумеваете тот самый фильм?

— Да.

— Гм-м… — Я сделал вид, что озадачен таким поворотом событий. — То есть теперь, увидев мисс Шейкер, вы говорите, что помните фильм «Его восхитительный член»?

Он попытался не опускать голову, но плечи обвисли.

— Да, полагаю, помню.

— Рад, что смог вам в этом помочь.

Пьюбин поднялся, желая заявить протест, но судья жестом приказал ему сесть.

— Если на то пошло, — продолжил я, — вы сказали мисс Шейкер, что «Его восхитительный член» — самый любимый порнографический фильм вашего студенческого братства, не так ли?

Он мялся.

— Не тушуйтесь, Джерри. Трое членов вашего братства сказали мисс Шейкер то же самое.

— Протестую! — воскликнул Морт Пьюбин.

Я посмотрел на Сингл Шейкер. Как и все остальные. Сингл улыбнулась и помахала рукой, словно знаменитость, вышедшая к простым смертным. Я вкатил телевизор с подключенным к нему DVD. Мьюз уже установила нужный эпизод.

— Ваша честь, прошлой ночью один из моих следователей съездил во «Дворец царя Давида» в Нью-Йорке. — Я посмотрел на присяжных. — Видите ли, заведение это открыто двадцать четыре часа в сутки, хотя я представить не могу, у кого может возникнуть желание наведаться туда, скажем, в три часа ночи…

— Мистер Коупленд! — Судья остановил меня осуждающим взглядом, но присяжные улыбались. К этому я и стремился. Хотел, чтобы они расслабились. И тут же, на контрасте, оглушить показанным на экране.

— Короче, мой следователь купил все порнографические фильмы, заказанные из общежития этого студенческого братства через «ХотфлиXXX» за последние шесть месяцев, включая и «Его восхитительный член». А теперь я хочу показать вам эпизод из этого фильма, который считаю уместным.

Зал замер. Все взгляды сошлись на судье. Арнольд Пирс молчал и поглаживал подбородок. Я затаил дыхание. В зале повисла звенящая тишина. Все замерли. Судья не произносил ни звука. Мне хотелось вырвать у него ответ.

А потом он коротко кивнул:

— Показывайте. Я это разрешаю.

— Подождите! — запротестовал Морт Пьюбин. К нему присоединился Флер Хиккори. Но они только зря сотрясали воздух. Окна зашторили, чтобы не мешал дневной свет. А потом, никому не объясняя, что они сейчас увидят, я нажал на кнопку «Воспроизведение».

На экране появилась огромная кровать. В эпизоде снялись трое: двое мужчин и одна девушка.

Двое белых мужчин и одна черная девушка.

Белые мужчины обращались с ней как с игрушкой. Фыркали, смеялись, переговаривались по ходу сцены: «Поверни ее сюда, Кэл… Наклони ее, Джим… Ух ты, Кэл, как же ей это нравится».

Я смотрел не на экран, а на присяжных, чтобы увидеть их реакцию. Прямо как в детской игре, Дженретт и Маранц, пусть от этого и тошнило, повторили сцену из порнографического фильма. Из зала не доносилось ни звука. Я не сводил глаз с присутствующих. Даже те, кто сидел за Дженреттом и Маранцем, побледнели, когда на экране черная девушка кричала, а белые мужчины, смеясь, продолжали переговариваться, называя себя Кэлом и Джимом.

«Давай ее сюда, Джим… Вау, Кэл, хорошо идет… Засади ей глубже, Джим, глубже…»

Так и продолжалось. Кэл и Джим. Грубые, жестокие, безжалостные голоса. Я нашел взглядом Шамик Джонсон. Она сидела, расправив плечи и вскинув голову.

«Круто, Джим… Да, теперь моя очередь, Кэл…»

Шамик посмотрела на меня и кивнула. Я ответил тем же. На ее щеках блестели слезы.

Возможно, они блестели и на моих, точно не скажу.

Глава 20

Флер Хиккори и Морт Пьюбин добились получасового перерыва. Когда судья встал, чтобы покинуть зал, зал взорвался. Я направился к себе, бросая на ходу: «Без комментариев». Мьюз последовала за мной. Крохотная, миниатюрная, но знающая свое дело лучше многих.

Когда за нами закрылась дверь кабинета, она победно вскинула руку вверх:

— Наша взяла!

Я молча смотрел на нее. Она опустила руку.

— Все кончено, Коуп.

— Еще нет.

— Но через полчаса?

Я кивнул:

— Тогда все и закончится. А пока у нас есть работа.

Я обошел стол для совещаний. На нем лежал розовый стикер с координатами Люси. Я сознательно не думал о нем во время допроса Флинна. Не допускал никаких мыслей о Люси. Но теперь, пусть мне и хотелось хотя бы несколько минут понаслаждаться блестящим результатом, ее звонок требовал внимания.

Мьюз заметила, как я смотрю на листок.

— Вы, значит, не виделись двадцать лет. Тогда все и произошло в том лагере.

Я молча повернулся к ней.

— Одно с другим связано, так? — спросила она.

— Не знаю. Но вероятно.

— И какая у нее тогда была фамилия?

— Силверстайн. Люси Силверстайн.

— Точно. — Мьюз откинулась на спинку стула, сложила руки на груди. — Я так и предполагала.

— Как ты могла такое предположить?

— Перестань, Коуп. Ты же меня знаешь.

— Любопытство не доведет тебя до добра.

— Любопытство добавляет мне привлекательности.

— Любопытство и, вероятно, выбор обуви. И когда ты мной заинтересовалась?

— Как только услышала, что ты назначен прокурором округа.

Меня это не удивило.

— И, разумеется, я ознакомилась с делом до того, как сказала тебе, что хочу в нем поучаствовать.

Я вновь посмотрел на розовый листок.

— Так она была твоей подружкой?

— Летний роман. — Я пожал плечами. — Мы были детьми.

— Когда она давала о себе знать в последний раз?

— Давно.

Какое-то время мы сидели молча. Я слышал шум за дверью, Но не обращал на него внимания. Как и Мьюз. Мы некоторое время молчали. Листок все так же лежал на столе.

Наконец Мьюз встала:

— У меня есть дела.

— Иди, — ответил я.

— Без меня сможешь добраться до зала заседаний?

— Как-нибудь догребу.

У двери Мьюз обернулась:

— Собираешься ей позвонить?

— Позже.

— Хочешь, чтобы я провела поиск по ее фамилии? Может, что-то найду?

Я обдумал ее слова и отказался:

— Пока не нужно.

— Почему нет?

— Потому что когда-то она многое для меня значила, Мьюз. И мне не хотелось бы, чтобы ты копалась в ее жизни.

— Хорошо, хорошо. Я не говорила о том, чтобы тащить ее сюда в наручниках. Речь об обычной проверке.

— Не надо, а? Во всяком случае, пока.

— Тогда займусь подготовкой твоего визита к Уэйну Стюбенсу.

— Спасибо.

— Эти Кэл и Джим… Ты не позволишь им сорваться с крючка, так?

— Будь уверена.

Меня тревожило лишь одно: защита могла заявить, что Шамик Джонсон видела этот фильм и придумала свою историю, основываясь на одном из эпизодов. Но на меня работали два фактора. Во-первых, не составило бы труда доказать, что этот фильм не показывали на большом экране в комнате отдыха общежития. Свидетели это подтверждали. А во-вторых, Джерри Флинн и фотографии, сделанные полицией, доказывали: в комнате Маранца и Дженретта телевизора не было, значит, Шамик не могла увидеть фильм там.

Впрочем, одна лазейка у них оставалась. DVD можно смотреть и на компьютере. Неубедительно, конечно, в случае с Шамик, но следовало помнить и об этом. Таких свидетелей, как Флинн, я называю «бык на арене». По ходу корриды, когда бык выходит на арену, он сталкивается не с матадором, а с кучкой парней, которые машут плащами. Бык бегает за ними, пока силы его не оставят. Потом появляются конные пикадоры с длинными копьями и вонзают их в шею быка. Животное теряет кровь и не может повернуть голову. Затем появляются другие люди и бросают в быка бандерильи — короткие копья с крючками на конце.

И лишь после этого появляется матадор и заканчивает бой ударом шпаги.

Вот это мне сейчас и предстояло. Я загонял свидетеля до изнеможения, вонзил в него и копья, и бандерильи. Теперь пришла пора достать и пустить в дело шпагу.

Флер Хиккори сделал все, что в его силах, чтобы этого не допустить. Добился перерыва, заявил, что ранее мы не предоставляли этот фильм, что это несправедливо, что нам следовало дать им время для ознакомления, бла-бла-бла. Я отбивался. Фильм, мол, находился в распоряжении клиентов. Мы сами смогли раздобыть копию только прошлой ночью. Свидетель подтвердил, что фильм этот смотрели в общежитии студенческого братства. Если мистер Хиккори хочет заявить, что его клиенты никогда этого фильма не видели, пусть приглашает их для дачи свидетельских показаний.

Споря, Флер тянул время. Обращался с запросами к судье, получал на них ответы, пытался, и достаточно успешно, дать Флинну возможность перевести дух.

Но не сработало.

Я понял это в тот самый момент, когда Флинн сел в кресло для свидетелей. Копья и бандерильи нанесли ему слишком тяжелые травмы. А демонстрация фрагмента фильма стала последним ударом. Во время его показа Флинн сидел с закрытыми глазами, и, я думаю, он бы с радостью заткнул уши.

Я могу сказать, что Флинн скорее всего не такой уж плохой парень. И действительно, как он и говорил, Шамик ему понравилась. Он пригласил ее на свидание, как свою подружку. Но старшекурсники, узнав об этом, подняли его на смех и заставили поучаствовать в подготовке «живого кино». Флинн-первокурсник пошел им навстречу.

— Я ненавидел себя за это, — говорил он. — Но вы должны понять.

«Нет, я не понимаю», — хотелось сказать мне, но я промолчал. Просто смотрел на него, пока он не опустил глаза. Потом, с легким вызовом, перевел взгляд на присяжных. Секунды текли.

Наконец я повернулся к Флеру Хиккори:

— Ваш свидетель.

Прошло немало времени, прежде чем я смог остаться один.

После нелепого взрыва негодования по отношению к Мьюз я решил провести небольшое расследование. Прогнал через «Гугл» телефонные номера, оставленные Люси. Два ничего не дали, но третий, рабочий, вывел меня на профессора Университета Рестона Люси Голд.

Голд. Силверстайн. Класс.

Я уже знал, что это «моя» Люси. Находка стала лишь подтверждением. Вопрос в том, что мне делать. Ответ лежал на поверхности: позвонить и спросить, чего она хочет.

В совпадения я не верю. Эта женщина не давала о себе знать двадцать лет. Внезапно она звонит и не называет фамилии. Я понимал, что звонок этот каким-то образом связан со смертью Джила Переса и со случившимся в летнем лагере.

Слишком уж это очевидно.

Летний роман, каким бы ярким он ни был, оставался летним романом. Я мог любить Люси и, вероятно, любил, но юношеской любви не пережить крови и убийств. Мы идем по жизни, открывая двери. Эту я закрыл. Люси ушла. Мне потребовалось время, чтобы сжиться с этим. Но я это сделал, и чертова дверь оставалась закрытой.

Теперь мне предстояло ее открыть вновь.

Мьюз хотела заглянуть в прошлое Люси. Мне следовало согласиться. Но я позволил эмоциям взять верх. Наверное, не следовало спешить. Имя на листке бумаги ударило меня как обухом. Мне следовало потянуть время, прийти в себя после удара и только потом принять решение. Я поступил иначе.

Может, не стоило и звонить.

«Нет, — сказал я себе. — Нечего тянуть резину».

Я снял трубку, набрал домашний номер Люси. После четвертого звонка трубку сняли.

— Меня нет дома, — услышал я женский голос. — Пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала.

Звуковой сигнал раздался слишком уж быстро. Я не успел подготовиться. Положил трубку.

Поступил как юнец.

Голова шла кругом. Двадцать лет. Прошло двадцать лет. Люси теперь тридцать семь. Я задался вопросом, осталась ли она такой же красоткой. Подумал, что зрелость не могла ей повредить. Некоторые женщины, и Люси, пожалуй, относилась к их числу, с годами только расцветали.

«Давай, Коуп, действуй».

Я попытался. Но услышать голос, который звучал так же, как и прежде… все равно что оказаться рядом с соседом по студенческому общежитию. Через десять секунд годы уходят, и кажется, что ты в той самой комнате и ничего не изменилось. Такая вот со мной случилась история. Мне вновь стало восемнадцать.

Я несколько раз глубоко вдохнул. И тут в дверь постучали.

— Заходите.

На пороге появилась Мьюз:

— Еще не звонил ей?

— Позвонил по домашнему номеру. Автоответчик.

— Сейчас ты ее скорее всего не найдешь. Она на занятиях.

— И откуда ты это знаешь?

— Я главный следователь. И не обязана слушать все, что ты говоришь.

Она села, положила ноги в удобных туфлях на стол. Всматривалась в мое лицо и молчала. Я тоже не нарушал тишины. Наконец она не выдержала:

— Хочешь, чтобы я ушла?

— Сначала расскажи, что выяснила.

Мьюз приложила все силы, чтобы скрыть улыбку.

— Она уже семнадцать лет как поменяла фамилию. Стала Люси Голд.

Я кивнул:

— Наверное, сразу после внесудебного соглашения.

— Какого внесудебного соглашения? Ах да, подожди, вы подали иски к владельцу лагеря, так?

— Семьи жертв.

— А принадлежал лагерь отцу Люси.

— Правильно.

— Неприятное дело?

— Не знаю. Я в этом не участвовал.

— Но вы выиграли?

— Конечно. В этом летнем лагере охраны практически не было. — Я поморщился, произнося это. — Семьи получили самый крупный актив Силверстайна.

— Сам лагерь?

— Да. И продали его компании-застройщику.

— Весь участок?

— Там был пункт, касающийся лесов. На эту землю налагались ограничения — никакого строительства.

— И сколько вы получили?

— После выплаты вознаграждения адвокатам каждой семье досталось больше восьмисот тысяч.

— Ничего себе. — Глаза Мьюз округлились.

— Да. Потеря ребенка приносит большие деньги.

— Я не хотела…

Я отмахнулся:

— Знаю. Просто я говнюк.

Она спорить не стала.

— Должно быть, такие деньги многое изменили.

Я ответил не сразу. Деньги родители положили на общий счет. Мать сняла сто тысяч, с которыми и убежала. Нам оставила остальное. Поступила великодушно. Мы с отцом переехали из Ньюарка в Монклер. Я уже получил стипендию в Ратжерсе,[30] но после суда нацелился на юридическую школу Колумбийского университета в Нью-Йорке. Там и встретил Джейн.

— Да. Это многое изменило, — наконец подтвердил я.

— Ты хочешь узнать больше о давней возлюбленной?

Я кивнул. Лорен продолжила:

— Она училась в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса. Защитила диплом по психологии. Потом докторскую диссертацию в Южно-Калифорнийском университете. Там же стала доктором английского языка и литературы. У меня еще нет полного списка колледжей и университетов, где она преподавала, но сейчас она профессор Университета Рестона. С прошлого года. Ее дважды привлекали к ответственности за вождение в пьяном виде. В Калифорнии. В 2001 и в 2003 годах. Штрафовали. В остальном перед законом она чиста.

Я сидел, переваривая полученную информацию. Вождение в пьяном виде. На Люси не похоже. Ее отец Айра довольно часто закидывался и курил травку… так часто, что Люси не проявляла никакого интереса ни к спиртному, ни к наркотикам. А тут дважды вождение в пьяном виде. Такого я не мог и представить. Но ведь я знал ее еще девушкой, когда по закону ей и не разрешалось пить. Счастливой девушкой, немного наивной, не испытывавшей проблем в общении что с подростками, что со взрослыми. Денег в семье хватало, а ее отец не обидел бы и мухи.

Все это тоже умерло в ту ночь в лесу.

— И вот что еще. — Мьюз чуть изменила позу, слишком явно демонстрируя безразличие. — Люси Силверстайн, она же Голд, не замужем. Я еще не довела проверку до конца, но, судя по тому, что вижу, она вообще не выходила замуж.

Я не знал, какой из этого сделать вывод. Ее семейное положение определенно не имело отношения к происходящему. Но меня это неприятно удивило. Умная красивая энергичная девушка, которую все любили… Как она могла все эти годы оставаться одна? А потом, это вождение в пьяном виде.

— Когда заканчиваются занятия?

— Через двадцать минут.

— Ладно. Я ей сразу позвоню. Что еще?

— Уэйн Стюбенс ни с кем не видится, за исключением ближайших родственников и адвоката. Я над этим работаю. Есть еще некоторые мысли, но об этом говорить рано.

— Только не трать на это много времени.

— Хорошо.

Я посмотрел на часы: еще двадцать минут.

— Пожалуй, я пойду. — Мьюз встала.

— В чем дело?

— Еще один момент.

— Да?

— Хочешь взглянуть на ее фотографию?

Я поднял глаза на Мьюз.

— На сайте Университета Рестона есть фотографии всех профессоров. — Она протянула мне листок бумаги. — Вот адрес сайта. — Ответа ждать не стала. Положила адрес на стол и отбыла.

До звонка оставалось время. Почему нет?

В поисковой строке я напечатал адрес сайта, полученный от Мьюз, и вскоре смотрел на Люси.

Фотография не слишком ей льстила. Напряженная улыбка, суровый взгляд. Ей определенно не хотелось фотографироваться. Светлые волосы исчезли. Такое случается с годами, но у меня возникло ощущение, что она изменила цвет намеренно. И не на самый удачный. Люси выглядела старше, но, как я и предполагал, возраст не отнял у нее красоту. Лицо стало более худым. Скулы выпирали чуть заметнее.

Но, черт побери, все равно она оставалась красоткой!

Когда я смотрел на ее лицо, что-то вдруг пробудилось в моей душе. Я бы вполне мог без этого обойтись. Сложностей у меня в жизни и так хватало. Не хотелось, чтобы прежние чувства вновь ожили. Я прочитал короткую биографию Люси, но это ничего мне не дало. Теперь студенты ранжируют курсы и профессоров. Такую информацию часто можно встретить в Интернете. Я ее посмотрел. Люси очень любили студенты. Ее рейтинги зашкаливали. Я прочитал несколько студенческих комментариев. Судя по ним, ее лекции и семинары изменяли их жизнь к лучшему. Я улыбался и чувствовал, как меня охватывает гордость.

Двадцать минут истекли.

Я выждал еще пять, представил, как она прощается со студентами, перекидывается несколькими фразами с теми, кто задержался на минуту-другую, укладывает в потрепанный кожаный портфель тетради и всякую всячину.

Снял трубку со стоящего на столе телефонного аппарата, нажал кнопку внутренней связи.

— Да? — прозвучал голос Джоселин.

— Ни с кем меня не соединять, — распорядился я. — В кабинет никого не пускать.

— Хорошо.

Я переключился на линию выхода в город и набрал номер мобильника Люси. После третьего гудка услышал ее голос:

— Алло?

Сердце подпрыгнуло к самому горлу, но мне удалось выдавить:

— Это я, Люси.

А потом, буквально через пару секунд, я услышал, как она заплакала.

Глава 21

— Люси, — спросил, — что с тобой?

— Все хорошо. Просто…

— Да, знаю.

— Не могу поверить, что я это сделала.

— Ты всегда сразу начинала плакать. — Я тут же пожалел, что эти слова сорвались с языка. Но она ответила смешком:

— Теперь нет.

Пауза.

— Где ты сейчас? — спросил я.

— Работаю в Университете Рестона. Иду через парк.

— Понятно, — ответил я, не зная, что на это сказать.

— Ты уж извини, что оставила такое короткое сообщение. Я больше не Силверстайн.

Я не хотел признаваться, что уже знаю об этом. Но не хотелось и лгать. Поэтому я повторил ни к чему не обязывающее:

— Понятно.

Вновь пауза, которую на этот раз нарушила она:

— Мне так это трудно.

Я улыбнулся:

— Знаю.

— Чувствую себя круглой дурой. Как будто мне вновь шестнадцать и я волнуюсь из-за выскочившего прыща.

— Со мной то же самое.

— Мы совсем не изменились, так? Я хочу сказать, в душе остались испуганными детьми, гадающими, какими мы станем, когда вырастем.

Я продолжал улыбаться, но думал о том, что она так и не вышла замуж, зато ее дважды останавливали за вождение в пьяном виде. «Мы не меняемся, — думал я, — а вот наш жизненный путь точно меняется».

— Приятно слышать твой голос, Люси.

— А мне — твой.

Пауза.

— Я позвонила, потому что… — Люси запнулась, но тут же продолжила: — Даже не знаю, как об этом сказать, поэтому позволь задать вопрос. Ты в последнее время не замечаешь нечто странное?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ту ночь…

Мне следовало ожидать чего-то подобного (я даже знал, что так и будет), но улыбка все равно слетела с лица, словно меня ткнули в солнечное сплетение.

— Замечаю.

Пауза.

— И что все это значит, Пол?

— Не имею понятия.

— Думаю, нам нужно об этом поговорить.

— Согласен.

— Хочешь встретиться?

— Да.

— Встреча будет необычной.

— Знаю.

— Я не хотела звонить тебе. Связалась не поэтому. Не для того, чтобы увидеть тебя. Но я думаю, мы должны встретиться и обсудить ситуацию. Ты согласен?

— Да.

— Я слишком много говорю. Всегда слишком много говорю, когда волнуюсь.

— Помню. — Я пожалел и об этой фразе, потому быстро добавил: — Где нам встретиться?

— Ты знаешь, где находится Университет Рестона?

— Да.

— У меня еще один семинар, потом беседы со студентами до половины восьмого. Можем мы встретиться в моем кабинете? Он в Армстронг-билдинге. Скажем, в восемь часов?

— Я там буду, — пообещал я.

Приехав домой, я удивился — перед моим домом лагерем расположились репортеры. Слышишь об этом часто (насчет того, что репортеры так делают), но я столкнулся с таким впервые. Были тут и местные копы, явно довольные тем, что оказались в эпицентре событий. Они стояли по обе стороны подъездной дорожки, чтобы обеспечить мне свободный проезд к дому. Но репортеры и не пытались меня остановить. Более того, похоже, они не заметили моего приезда.

Грета устроила мне восторженный прием. Целовала, обнимала, поздравляла. Я люблю Грету. Есть хорошие люди, которые всегда на твоей стороне. Их не так много, но они есть. Грета встала бы на пути пущенной в меня пули. Вот почему мне всегда хочется уберечь ее от беды.

В этом смысле она напоминала мне мою сестру.

— Где Кара? — спросил я.

— Боб повез ее и Мэдисон на обед в «Баумгартс».

Эстель стирала на кухне.

— Вечером мне нужно уехать, — сказал я ей.

— Нет проблем.

— Кара может переночевать у нас, — предложила Грета.

— Благодарю, но, думаю, сегодня ей лучше ночевать дома.

Грета последовала за мной в кабинет. Открылась входная дверь — вошел Боб с девочками. В который уже раз я представил, как дочь бежит ко мне с криком: «Папуля! Ты дома!» Но она лишь улыбнулась и подошла ко мне. Я поднял ее на руки, крепко поцеловал. Улыбка осталась, но щеку она вытерла.

Боб хлопнул меня по спине:

— Поздравляю.

— Суд еще не закончен.

— Пресса так не думает. В любом случае, теперь Дженретт от нас отстанет.

— Или от отчаяния ударит сильнее.

Он немного побледнел. Если бы Боб играл в кино, его амплуа было бы богатый республиканец-плохиш. Красное лицо, тяжелый подбородок, пальцы-обрубки. Вот еще один пример того, насколько обманчива внешность. Боб из семьи рабочих. Учился и работал, не жалея сил. Ничего в жизни не давалось ему легко.

Кара вернулась с DVD. Протянула мне словно подарок. Я закрыл глаза, вспоминая, какой сегодня день недели. Мысленно выругал себя. Потом посмотрел на мою маленькую девочку — сегодня у нас должен быть вечер фильма.

Она по-прежнему протягивала мне диск и улыбалась. На обложке что-то обсуждали то ли говорящие автомобили, то ли домашние животные, то ли обитатели зоопарка. Фильм выпустила одна из ведущих киностудий, «Пиксар»[31] или «Дисней», и я видел его уже сотню раз.

Я опустился на колени, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Положил руки ей на плечи.

— Милая, папуле сегодня вечером нужно уехать.

Никакой реакции.

— Извини, милая.

Я ждал слез.

— Эстель сможет посмотреть со мной фильм?

— Конечно.

— А она сможет приготовить поп-корн?

— Разумеется.

— Клево.

Я-то надеялся хотя бы на намек на огорчение. Куда там!

Кара убежала. Я повернулся к Бобу. Он смотрел на меня, как бы говоря: «Дети… что тут поделаешь?»

— В душе, — указал я вслед дочери, — в душе она очень огорчена.

Боб рассмеялся, и тут зазвонил мой мобильник. Номер я узнал и чуть вздрогнул. Поднес мобильник к уху.

— Алло?

— Отличная работа, звезда ты наша.

— Мистер Губернатор.

— Это неправильно.

— Не понял?

— «Мистер Губернатор». К президенту Соединенных Штатов положено обращаться мистер Президент, а при обращении к губернаторам говорят: «Губернатор». Или добавляют фамилию, к примеру: «Губернатор Жеребец» или «Губернатор Дамский Угодник».

— Или «Губернатор Бабник».

— Вижу, смысл ты уловил.

Я улыбнулся. На первом году обучения в Ратжерсе я на какой-то вечеринке познакомился с Дейвом Марки, нынешним губернатором Нью-Джерси. Он меня пугал. Еще бы: я сын иммигранта, его отец — американский сенатор. Но в этом-то прелесть колледжа. С кем только не сводит тебя судьба! И в конце концов мы стали близкими друзьями.

Критики Дейва не могли не указать на наши дружеские отношения, когда он предложил мою кандидатуру на должность прокурора округа Эссекс. Губернатор лишь пожал плечами и добился своего. В прессе мою работу пока оценивали положительно, и со временем это могло бы помочь мне в борьбе за место в конгрессе.

— Но сегодня большой день, так? Ты главный герой. Вперед, Коуп, вперед. Считай, сегодня твой день рождения.

— Пытаешься приглянуться хип-хоповским избирателям?

— Пытаюсь понять мою дочь-подростка. И все равно поздравляю.

— Спасибо.

— Я по-прежнему не комментирую этот процесс.

— Никогда не слышал от тебя: «Без комментариев».

— Конечно же, слышал, просто я подхожу к этой фразе творчески: «Я верю в нашу юридическую систему, все граждане невиновны, пока не доказана их вина, справедливость обязательно восторжествует, я не судья и не присяжный, а потому мы должны дождаться представления всех фактов».

— Не проще ли сказать: «Без комментариев»?

— Может, тебе проще, а мне должность не позволяет. Ну и как жизнь, Коуп?

— Отлично.

— С женщинами встречаешься?

— Иногда.

— Но ты же свободен. Симпатичный парень. В банке есть какие-то деньги. Ты знаешь, как бы поступил на твоем месте я?

— Намек тонкий, Дейв, но, думаю, я тебя понял.

Дейв Марки женщинам нравился. И не только из-за внешности. Умел он их завораживать, и каждая женщина, с которой он разговаривал, чувствовала, что она для него — самая прекрасная и загадочная на этом свете. Для Дейва же это была игра. Он просто проверял на них силу своей харизмы и не отказывался воспользоваться результатом. Однако женщины липли к нему как мухи.

Теперь-то он остепенился — жена, двое детей, — но я не сомневался: он ходит налево. Некоторые мужчины ничего не могут с этим поделать. Это заложено на уровне инстинкта. Чтобы Дейв Марки не приударял за женщинами? Такого просто быть не могло.

— Есть хорошая новость, — продолжил Дейв. — Я еду в Ньюарк.

— Зачем?

— Ньюарк — самый большой город моего штата, вот зачем, и мне дороги все мои избиратели.

— Понятно.

— И я хочу повидаться с тобой. Давно не представлялся случай.

— Вообще-то я занят на процессе.

— Не сможешь найти времени для своего губернатора?

— Что случилось, Дейв?

— Насчет того, о чем мы с тобой уже говорили.

Ясно, дело касается возможного выдвижения моей кандидатуры в палату представителей.

— Хорошие новости?

— Нет. — Пауза. — Я думаю, у нас проблема.

— Какая?

Голос вновь стал веселым.

— Может, и ерунда, Коуп. Мы об этом поговорим. Встретимся в твоем кабинете. Скажем, во время ленча?

— Годится.

— Закажи те сандвичи. Из кулинарии в Брэндфорде.

— «Хаббис».

— Именно. Мне грудку индейки под майонезом на домашнем ржаном хлебе. И тебе рекомендую взять такой же. До встречи.

Административное здание, в котором находился кабинет Люси, разительно отличалось от студенческих общежитий. Построили его в семидесятых годах, хотели, чтобы оно выглядело суперсовременно, но уже через три года после завершения строительства не вызывало сомнений, что оно отстало от архитектурной моды. Другим же зданиям, построенным из красного кирпича гораздо раньше, определенно не хватало увивающего стены плюща. Я припарковался на стоянке у юго-западного угла, посмотрел в зеркало заднего обзора и, перефразируя одну из песен Спрингстина, захотел сменить одежду, волосы, лицо.

Пересекая парк, миновал десяток студенток. Девушки выглядели симпатичнее, чем в годы моей учебы, но, возможно, мне так казалось из-за моего возраста. Проходя мимо, я им кивал. Они мне — нет. На моем курсе был один тридцативосьмилетний парень. После школы он пошел в армию, вот и не получил диплом вовремя. Я помню, как он выделялся в кампусе: чертовски, чертовски старый. Теперь тридцать восемь исполнилось уже мне. Неудивительно, что молодые в упор меня не видели.

Я продолжал думать о пропасти между поколениями, чтобы отвлечься от цели моего приезда сюда. На мне была белая рубашка навыпуск, синие джинсы, синий блейзер, туфли из мягкой кожи от «Феррагамо» на босу ногу. Без претензий, но достаточно модно.

Подходя к двери Армстронг-билдинга, я чувствовал, что дрожу. Одернул себя. Я же, черт побери, серьезный мужчина. Был женат. Отец и вдовец. А женщину эту последний раз видел еще в первой половине своей жизни.

Можем мы когда-нибудь повзрослеть?

В вестибюле я сверился с доской-указателем, хотя Люси и говорила, что ее кабинет на третьем этаже, с буквой «В» на двери. Так и было. Профессор Люсиль Голд, кабинет «3В». В кабине лифта мне удалось нажать нужную кнопку. А вот выйдя на третьем этаже, я повернул налево, хотя стрелочка на табличке показывала, что кабинеты от «А» до «Е» справа от лифта.

Наконец я нашел дверь. Из прикрепленного к ней листка узнал, в какие часы Люси читала лекции и вела семинары, а когда принимала студентов у себя в кабинете.

Дважды постучал. Как показалось, уверенно. По-мужски.

Господи, каким же жалким я казался со стороны!

— Войдите.

От ее голоса у меня подогнулись колени. Я открыл дверь и на ватных ногах переступил порог. Люси стояла у окна. Солнце еще не зашло, и на нее, чертовски красивую, падала тень. Я застыл у двери. Какое-то время мы стояли, разделенные пятнадцатью футами, ни один не решался сделать первый шаг.

— Как освещение? — спросила она.

— Не понял?

— Я никак не могла решить, что мне делать, после того как ты постучишь. Открыть дверь? Нет, слишком рано для крупного плана. Оставаться за столом с карандашом в руке? Посмотреть на тебя поверх очков для чтения? Короче, с одним моим приятелем мы все перепробовали. Он сказал, что вот так, у окна, я выгляжу лучше всего.

Я улыбнулся:

— Ты выглядишь потрясающе.

— Ты тоже. Сколько костюмов перемерил?

— Только этот. Мне уже говорили, что в нем я выгляжу лучше всего. А ты?

— Три блузки.

— Эта мне нравится. Зеленое всегда было тебе к лицу.

— Со светлыми волосами.

— Да, но глаза так и остались зелеными. Можно войти?

Она кивнула:

— Закрой дверь.

— Нам… ну, не знаю… обняться? — спросил я.

— Пока нет. — Она села за стол, я — на стул перед ней. — Все так запуталось.

— Знаю.

— У меня миллион вопросов.

— У меня тоже.

— Я прочитала в Интернете о твоей жене. Прими мои соболезнования.

Я кивнул и спросил:

— А как твой отец?

— Не так чтобы очень.

— Жаль.

— Вся эта свободная любовь и наркотики… вероятно, они сказались. И потом Айра… не смог пережить того, что произошло. Ты понимаешь?

Наверное, я понимал.

— А как твои родители? — спросила Люси.

— Отец несколько месяцев назад умер.

— Жаль. Я очень хорошо помню его по тому лету.

— Тогда он в последний раз был счастлив.

— Потом переживал из-за твоей сестры?

— Не только. Твой отец дал ему шанс вновь стать врачом. Он это любил — лечить людей. Больше такой возможности не представилось.

— Грустно.

— Мой отец не хотел поддерживать тот иск… Айру он обожал… но на кого-то требовалось возложить вину, а моя мать наседала на него. Ведь семьи других жертв присоединились к иску.

— Нам не нужны объяснения.

Я замолчал. Конечно, она права.

— А твоя мать?

— Семейный корабль дал течь.

Ответ, похоже, ее не удивил.

— Хочешь услышать профессиональное объяснение?

— Естественно.

— Потеря ребенка не так сильно влияет на семейные отношения. Но большинство людей думают, что только самые крепкие семьи могут пережить такой удар. Это неправда. Я изучала это. Сталкивалась с семьями, которые находились на грани распада, а после трагедии становились крепче. А другие, казалось бы, прежде очень крепкие, разваливались. У вас хорошие отношения?

— У меня и матери?

— Да.

— Я не видел ее восемнадцать лет.

Мы помолчали.

— Ты потерял многих, Пол.

— Ты же не собираешься устроить сеанс психоанализа?

— Нет, ничего такого у меня и в мыслях нет.

Она смотрела куда-то вверх и вдаль. Я невольно вернулся в прошлое. Мы, бывало, сидели в лагере на старом бейсбольном поле, заросшем травой, я обнимал Люси, а ее взгляд иной раз устремлялся куда-то вверх и вдаль, как и сейчас.

— В колледже я сдружилась с одной девушкой, — заговорила она. — У нее была сестра-близняшка. Разнояйцевая — не однояйцевая. Наверное, особого значения это не имеет, но считается, что между однояйцевыми близнецами связь очень сильная. Короче, когда мы учились на втором курсе, ее сестра погибла в автомобильной аварии. Моя подруга выдала странную реакцию. Она, разумеется, горевала, но в какой-то мере испытывала облегчение. Она полагала, что Бог отмерил ей положенную долю страданий. Ты теряешь сестру-близняшку — значит, теперь до конца жизни с тобой все будет в порядке. На каждого человека приходится только одна разрывающая сердце трагедия. Ты понимаешь, о чем я?

— Да.

— Но жизнь не так проста. Одни вообще не переживают трагедий. Другим, как тебе, достается сверх нормы. И, что самое худшее, — это не означает, что больше трагедий не будет.

— Жизнь несправедлива, — кивнул я.

— Аминь. — Вот тут она мне улыбнулась. — Все это очень странно, не так ли?

— Да.

— Я знаю, мы провели вместе… шесть недель?

— Вроде того.

— И это, если подумать, был лишь летний роман. С тех пор ты, вероятно, встречался с десятками девушек.

— Десятками? — переспросил я.

— Что, скорее, с сотнями?

— Скорее.

В кабинете воцарилась тишина. Я почувствовал, как защемило в груди.

— Но ты была особенной, Люси. Ты была… — Я замолчал.

— Знаю. Как и ты. Вот почему мы смущены теперь. Я хочу узнать о тебе все, но не уверена, что сейчас удачное для этого время.

Словно хирург, спец по пластическим операциям, «срезал» с меня прожитые годы, превращая из тридцативосьмилетнего в восемнадцатилетнего.

— Так что заставило тебя позвонить? — спросил я.

— Ты про странности?

— Да.

— Ты сказал, с тобой тоже произошло что-то странное.

Я кивнул.

— Может, поделишься первым? — предложила она. — Ты знаешь, как и раньше.

— Гм-м…

— Извини. — Она обхватила себя руками, словно замерзла. — Я опять слишком много говорю. Ничего не могу с этим поделать.

— Ты не изменилась, Люси.

— Нет, Коуп, изменилась. Ты даже не поверишь, насколько сильно я изменилась.

Наши взгляды встретились, впервые с того момента, как я вошел в комнату. Читать мысли по глазам у меня не получается. Я видел слишком много хороших лжецов, чтобы верить тому, что вижу в глазах. Но Люси пыталась мне что-то рассказать, какую-то историю, полную боли.

И я не хотел никакой лжи между нами.

— Ты знаешь, чем я сейчас занимаюсь?

— Ты прокурор округа. Я прочла это в Интернете.

— Точно. Поэтому у меня есть доступ к самой разной информации. Один из моих следователей проверил тебя.

— Понятно. Значит, тебе известно, что я садилась за руль в пьяном виде.

Я промолчал.

— Я много пила, Коуп. И сейчас пью. Но больше не сажусь за руль.

— Не мое дело.

— Разумеется, не твое. Но я рада, что ты мне сказал. — Она откинулась на спинку стула, положила руки на колени. — Так расскажи мне, что случилось, Коуп.

— Несколькими днями раньше два детектива с Манхэттена показали мне неопознанный труп мужчины. Я думаю, это тело Джила Переса. Ему было под сорок.

У Люси от удивления вытянулось лицо.

— Наш Джил?

— Да.

— Он был жив все эти годы?

— Вероятно.

Люси покачала головой.

— Ты сказал его родителям?

— Полиция привезла их на опознание.

— Что они сказали?

— Они сказали, это не Джил. Джил умер двадцать лет назад.

Люси откинулась на спинку стула.

— Ну и ну. — Она забарабанила пальцами по нижней губе. Эту ее привычку я помнил по летнему лагерю. — И что Джил делал все это время?

— Подожди, ты не собираешься спросить меня, откуда такая уверенность, что это он?

— Разумеется, ты уверен. Иначе не опознал бы его. А родители Джила или солгали, или, что более вероятно, не узнали его.

— Да.

— А что думаешь ты?

— Точно сказать не могу, но склоняюсь к тому, что они солгали.

— Мы должны встретиться с ними.

— Мы?

— Да. Что еще ты узнал о Джиле?

— Не много. — Я уселся поудобнее. — А что случилось с тобой?

— Мои студенты писали анонимные сочинения. И в одном достаточно точно излагались события той ночи.

Я подумал, что ослышался:

— В студенческом сочинении?!

— Да. Многое соответствовало действительности. Как мы пошли в лес. Как стали обниматься. Как услышали крики.

— И это написал в сочинении один из твоих студентов? — Я все еще не понимал.

— Да.

— И ты понятия не имеешь, кто именно?

— Да.

Я задумался.

— Кому известна твоя настоящая фамилия?

— Точно сказать не могу. Но я сменила ее официально. Выяснить не так уж и трудно.

— И когда ты получила это сочинение?

— В понедельник.

— То есть на следующий день после убийства Джила.

Мы вновь помолчали, обдумывая новую информацию.

— Сочинение у тебя здесь?

— Я сделала тебе копию.

Через стол она протянула мне несколько листков. Я прочитал текст. Прошлое вернулось. Я стал тем самым загадочным П. Положив листки на стол, посмотрел на Люси:

— Все было не так.

— Знаю.

— Но близко к тому.

Она молча кивнула.

— Я встретился с одной молодой женщиной, которая знала Джила. Она сказала, что подслушала, как он говорил о нас. Он утверждал, что мы солгали.

Люси задумалась. Потом повернулась на стуле. Теперь я видел ее профиль.

— Мы и солгали.

— Но только по мелочам.

— Мы занимались любовью, когда их убивали.

Я ничего не ответил. Вновь мысленно отделил одно от другого. Именно так мне удалось это пережить. Если бы не отделял, помнил бы на суде, что в ту ночь был дежурным вожатым, что мне не следовало уходить в лес с моей подружкой, что мне поручили охранять лагерь. И если бы проявил должную ответственность, если бы вел себя как положено, мне бы не пришлось говорить, что я пересчитал всех отдыхающих в лагере по головам, хотя этого не сделал. И утром мне не пришлось бы лгать. Мы бы узнали, что кто-то ушел из лагеря еще ночью, а не утром. Действуй я согласно инструкции, которой пренебрег, мою сестру, возможно, и не убили бы.

— Мы были детьми, Коуп, — донесся до меня голос Люси.

Мне ее слова облегчения не принесли.

— Они бы ушли в лес, даже если бы нас там не было.

«Может, и нет», — подумал я. Оставаясь в лагере, я мог бы заметить их исчезновение, обходя домики. Но я сам ушел в лес и хорошо провел время со своей подружкой. А утром подумал, после того как обнаружилось, что их нет, — они просто решили поразвлечься. Джил встречался с Марго, хотя вроде бы отношения у них разладились. Моя сестра встречалась с Дугом Биллингэмом, хотя ничего серьезного не намечалось.

Вот я и солгал. Сказал, что проверял домики и видел, что все спят. Потому что я не осознавал опасности. Сказал, что всю ночь был один, и упорно держался за эту ложь, поскольку хотел выгородить Люси. Разве это странно? Я же не знал, что произошло на самом деле. Вот и солгал. И лишь после того как нашли тело Марго, признался во многом, но не во всем. Сказал, что пренебрег обязанностями дежурного, но про Люси все равно не упомянул. А потом уже боялся сказать всю правду. Меня и так подозревали. Я до сих пор помню скептический взгляд шерифа Лоуэлла.

Но разве имело значение, один я был в лесу или с кем-то? В любом случае лагерь я не охранял.

Во время судебного разбирательства защита Айры Силверстайна попыталась переложить часть вины на меня. Мужскую часть лагеря составляли двенадцать домиков. Даже если бы я дежурил как положено, проскользнуть мимо меня не составило бы труда. Системы охраны как таковой не существовало. Что правда, то правда. И юридически никакой вины на мне быть не могло.

Юридически.

— Мой отец потом возвращался в те леса, — признался я.

Она молча повернулась ко мне. Я пояснил:

— Копал землю.

— Зачем?

— Искал тело сестры. Нам говорил, что едет на рыбалку. Но я знал. Он делал это два года.

— Что заставило его остановиться?

— Моя мать бросила нас. Думаю, он решил, что навязчивая идея обходится ему слишком дорого, поэтому нанимал частных детективов. Звонил давним друзьям. Но землю больше не копал.

Я посмотрел на стол Люси. Там царил беспорядок. Наваленные бумаги. Раскрытые учебники.

— Иногда такая проблема возникает, если не найдено тело. — Я пожал плечами. — Как понимаю, ты изучала что-то подобное — этапы горя.

— Да, — кивнула она. — Первый этап — отрицание.

— Именно. Собственно, мы его так и не прошли.

— Нет тела, следовательно, отрицание. Требуются доказательства, чтобы двинуться дальше.

— Моему отцу они действительно требовались. Я же не сомневался, что Уэйн ее убил. Но потом я увидел, что мой отец не отступает.

— И это заставило тебя усомниться.

— Скажем так, я уже не верил в ее смерть на все сто процентов.

— А твоя мать?

— Она все более отстранялась, уходила в себя. Родители и раньше не жили душа в душу. Трещинки я замечал. А после смерти моей сестры… или того, что произошло в летнем лагере… она окончательно отдалилась от отца.

Мы замолчали. Солнечный свет угас. Пурпур отступал к горизонту. Я смотрел в окно. Она тоже. За последние двадцать лет мы никогда не сидели так близко.

Годы, разделившие нас, вернулись. Вместе с печалью. Я видел, что печалилась и она. На моей семье, несомненно, сказались события той ночи. Я надеялся, что Люси удалось этого избежать. Ошибся. Я не знал, как она прожила все эти годы. Не мог утверждать, что стоящая в глазах печаль вызвана исключительно тем давним происшествием. И я отлично помнил, что именно после той ночи наши пути разошлись.

В студенческом сочинении говорилось о том, что она так и не смогла переступить через чувства ко мне. Это могло бы мне польстить. Но через ту ночь она точно не сумела переступить. Через последствия той ночи для ее отца. Для ее юных лет.

— Пол? — Она все смотрела в окно.

— Что?

— Что нам теперь делать?

— Мы выясним, что на самом деле произошло в том лесу.

Глава 22

Я помню, как в Италии нам показывали гобелены, которые казались другими, если смотреть на них под различным углом, с разных мест. Встанешь справа — и стол будет повернут вправо. Перейдешь влево — и стол сдвинется вслед за тобой.

Губернатор Дейв Марки являл собой живое воплощение такого вот эффекта. Когда он входил в комнату, у каждого из находящихся в ней возникало ощущение, что он смотрит именно на него. В молодости я видел, как Дейв покорял этим десятки женщин, не благодаря внешности, а потому, что у любой возникало ощущение, будто интересует его она и только она. Я помню слова одной знакомой лесбиянки из Ратжерса: «Когда Дейв Марки так смотрит на меня, я готова на ночь сменить ориентацию».

В моем кабинете его харизма действовала на женщин точно так же, как и везде. Джоселин Дюрелс, моя секретарша, хихикала, Мьюз краснела, даже Джоан Тарстон, федеральный прокурор, улыбалась, и, по моему разумению, той самой улыбкой, которая блуждала по ее лицу в седьмом классе после самого первого поцелуя.

Многие могли бы сказать, что тут имела значение его должность. Но я-то знал Дейва с молодости. Должность усиливала харизму, но не создавала ее.

Мы обнялись. Я обратил внимание, что у мужчин входит в моду при встрече обниматься, а не пожимать руки. Мне это нравилось — живой, человеческий контакт. Настоящих друзей у меня мало, поэтому те, с кем я обнимаюсь, очень мне дороги и я их всех люблю.

— Посторонние нам здесь не нужны, — прошептал мне Дейв.

Мы подались назад, он по-прежнему улыбался, но я все понял. Быстренько отправил всех за дверь кабинета. Задержалась только Джоан Тарстон. Ее я знал достаточно хорошо. Офис Тарстон находился через дорогу. Мы пытались помогать друг другу. Работы хватало обоим — округ Эссекс отличался высоким уровнем преступности, но Джоан интересовали только крупные дела. На текущий момент — терроризм и политическая коррупция. Если в поле ее зрения попадали другие преступления, она передавала такие дела мне.

Как только дверь закрылась и мы остались втроем, улыбка сползла с лица Дейва. Мы сели за стол для совещаний. Я — с одной стороны, он и Тарстон — с другой.

— Плохо? — спросил я.

— Очень.

Дейв посмотрел на Джоан Тарстон. Та откашлялась:

— Пока мы говорим, мои детективы проводят обыск в благотворительном фонде «Под опекой Джейн». У них есть ордер. Мы забираем всю документацию. Я надеялась, что все пройдет тихо, но кто-то предупредил прессу.

Я почувствовал, как пульс ускорился вдвое.

— Бред какой-то.

Оба промолчали.

— Это работа Дженретта. Он давит на меня, чтобы я дал поблажку его сыну.

— Мы знаем, — откликнулся Дейв.

— И что?

Он посмотрел на Тарстон.

— От этого обвинения не становятся ложными, — заметила она.

— О чем вы говорите, черт побери?

— Нанятые Дженреттом сыщики времени зря не теряли. Они нашли определенные нарушения. Обратили на эти нарушения внимание одного из моих лучших следователей. Он тоже провел расследование. По-тихому. Мы знаем, какой урон подобные обвинения, даже ничем не подтвержденные, могут нанести благотворительному фонду.

Мне все это не нравилось.

— Вы что-то нашли?

— Твой шурин снимал сливки.

— Боб? Быть такого не может!

— Он вывел из фонда как минимум сто тысяч долларов.

— Куда?

Она протянула мне два листа бумаги. Я их просмотрел.

— Твой шурин строит бассейн, не так ли?

Я промолчал.

— Пятьдесят тысяч пошло компании «Матин пулс» за различные работы, а проведены они как сооружение пристройки. Фонд «Под опекой Джейн» ведет какое-то строительство?

Я промолчал.

— Еще тридцать тысяч переведены «Баррис лэндскейпинг». За облагораживание окружающей территории.

Наш офис занимал половину двухэтажного отреставрированного особняка в деловой части Ньюарка. Мы ничего там не облагораживали. Нам не требовались новые площади. Мы собирали деньги на научные исследования, направленные на поиск новых методов лечения и разработку более эффективных препаратов. Занимались этим и только этим. Я хорошо знал: в подобных фондах бывают злоупотребления, а пожертвования не всегда идут на благие цели. Мы с Бобом постоянно говорили об этом. И разногласий у нас не наблюдалось.

Мне стало дурно.

— Мы не можем делать кому-то поблажки, — заметил Дейв. — Ты знаешь.

— Знаю.

— И даже если бы хотели не привлекать к этому внимание общественности, учитывая нашу дружбу, теперь ничего не получится. Средства массовой информации уведомили заранее. Джоан сегодня собирает пресс-конференцию.

— Ты намерена его арестовать? — спросил я Джоан.

— Да.

— Когда?

Она посмотрела на Дейва.

— Он уже взят под стражу. Час назад.

Я подумал о Грете. Подумал о Мэдисон. Бассейн. Боб украл деньги из благотворительного фонда моей жены, чтобы построить этот чертов бассейн.

— Ему уже предъявили обвинение? — спросил я Джоан.

— Нет. Предъявят минут через десять. Я здесь как друг, но мы договорились, что не будем оставлять такие дела без внимания. Я не могу одним разрешать все, а другим — ничего.

Я кивнул. Мы договорились. Но я не знал, что и думать.

Дейв поднялся. Тарстон последовала его примеру.

— Найди ему хорошего адвоката, Коуп, — сказала она на прощание. — Выглядеть все это будет отвратительно.

Я включил телевизор и наблюдал, как Бобу предъявляют обвинение. Нет, не по Си-эн-эн или «Фокс», а по «Ньюс-12», информационному каналу штата Нью-Джерси, вещавшему двадцать четыре часа в сутки. И я знал, что большие фотографии Боба появятся в «Стар леджер» и «Берген рекорд», крупнейших газетах штата. Что-то наверняка прозвучит и на других кабельных каналах.

Предъявление обвинения заняло секунды. На запястьях Боба защелкнули наручники. Он не опускал голову, не прятал лицо от камер. Выглядел, как и многие до него, по-детски удивленным. Меня чуть не стошнило. Я позвонил Грете — домой и по мобильнику. Мне не ответили. Я оставил ей сообщения.

Мьюз смотрела все вместе со мной. Подала голос, когда перешли к другому сюжету:

— Какая мерзость!

— Не то слово.

— Тебе бы попросить Флера защищать его.

— Конфликт интересов.

— Почему? Из-за этого процесса?

— Да.

— Не понимаю. Они же никак не связаны.

— Отец его клиента, Э-Джей Дженретт, заварил эту кашу.

— Ясно, — кивнула она. — Черт.

Я промолчал.

— Как насчет того, чтобы поговорить о Джиле Пересе и твоей сестре?

— Не возражаю.

— Как ты знаешь, двадцать лет назад в лесу нашли клочья их одежды и кровь.

Я кивнул.

— Кровь первой группы. Как и у обоих пропавших без вести. Первая группа у четырех из каждых десяти человек, так что неудивительно. Тогда проверку ДНК не проводили, поэтому узнать, чья это была кровь, возможности не было. Я проверяла. Даже если ни на что не терять времени, проверка на ДНК занимает не меньше трех недель. Скорее, больше.

Я слушал вполуха. Перед моим мысленным взором стояло изумленное лицо Боба, которому только что предъявили обвинение. Я думал о Грете, милой доброй Грете, о том, как все это раздавит ее. Я думал о моей жене, моей Джейн, о том, что ждет теперь благотворительный фонд, носящий ее имя. Я создавал его как мемориал жене, которую подвел при жизни, не уберег. И теперь снова ее подвел.

— Плюс при проверке ДНК нам нужен материал для сравнения. Мы можем взять твою кровь и сравнить ее с кровью твоей сестры, но чтобы разобраться с кровью Джила, нам нужно содействие кого-то из его родственников.

— Что еще?

— Анализ ДНК крови Переса мы можем не проводить.

— Почему?

— Фаррелл Линч состарил фотографию.

И она протянула мне два снимка. Первый — из морга, Маноло Сантьяго. Второй — фоторобот, полученный на основе снимка Джила Переса, который я ей передал.

Абсолютное сходство.

— Однако… — вырвалось у меня.

— Я нашла адрес родителей Переса. — Она протянула мне полоску бумаги.

Я на нее взглянул. Жили они в Парк-Ридже. Менее чем в часе езды.

— Ты собираешься встретиться с ними? — спросила Мьюз.

— Да.

— Хочешь, чтобы и я поехала?

Я отрицательно покачал головой. Люси уже настояла на том, что составит мне компанию. Я полагал, что больше нам никто не нужен.

— У меня возникла еще одна мысль.

— Поделись, — предложил я.

— Методы поиска похороненных тел теперь более совершенные, чем двадцать лет назад. Ты помнишь Эндрю Барретта?

— Из лаборатории в колледже Джона Джея? Болтливый и странный.

— Он еще и гений. Да-да. Он лучший специалист по работе с этой новой, просвечивающей землю машиной. Он сам ее изобрел и говорит, что может быстро обследовать большую территорию.

— Там территория слишком большая.

— Но мы ведь можем попытаться? Барретту не терпится испытать новую малютку в деле. Он говорит, что ему необходимо провести полевые испытания.

— Ты уже связалась с ним?

— Конечно. А ты против?

Я пожал плечами:

— Следователь — ты.

Посмотрел на экран. Уже повторяли предъявление обвинения Бобу. Он выглядел еще более жалким. Мои руки сжались в кулаки.

— Коуп!

Я повернулся к Мьюз.

— Мы должны идти в суд.

Я кивнул, молча поднялся. Она открыла дверь. Несколькими минутами позже я заметил в вестибюле Э-Джей Дженретта. Он специально встал у меня на пути. И улыбался.

Мьюз остановилась, попыталась заставить меня обойти его.

— Сворачивай налево. Мы сможем пройти через…

— Нет.

Я продолжал идти на него. Меня переполняла ярость. Мьюз торопливо догнала меня. Дженретт стоял столбом, ожидая, пока я приближусь.

Мьюз дотянулась до моего плеча:

— Коуп…

Я не сбавил шаг.

— Все хорошо.

Э-Джей по-прежнему улыбался. Я встретился с ним взглядом. Он стоял у меня на пути. Я остановился, когда наши лица разделяли лишь несколько дюймов. Этот идиот продолжал улыбаться:

— Я предупреждал тебя.

Я тоже улыбнулся и наклонился еще ближе к нему.

— Информация уже передана.

— Что?

— Любой заключенный, который заставит маленького Эдуарда обслужить его, получит право на условно-досрочное освобождение. Вашего мальчугана опустят ниже некуда.

И я пошел дальше, не дожидаясь его реакции. Мьюз поспешила за мной.

— Классно! — прокомментировала она.

Я продолжал шагать. Угроза, конечно, была ложной (грехи отца не должны отражаться на сыне), но если Э-Джей не сможет заснуть, представляя себе такое, почему не устроить ему это?

Мьюз преградила мне путь.

— Тебе надо успокоиться, Коуп.

— Я забыл, Мьюз, ты мой следователь или психоаналитик?

Она вскинула руки, признавая поражение, и пропустила меня. Я сел за свой столик, дожидаясь судью.

О чем, черт побери, думал Боб?

Бывают дни, когда одна из сторон пытается лишь затянуть процесс. Таким выдался и этот. Флер и Морт понимали: дела у них хуже некуда. Они пытались исключить порнографический DVD из вещественных доказательств на том основании, что мы ранее не ознакомили их с ним. Они пытались найти нарушения процессуальных норм. Они подавали ходатайства. Их помощники, должно быть, не спали всю ночь.

Судья Пирс слушал, сдвинув кустистые брови. Одной рукой подпирал подбородок и выглядел очень, очень… ну по-судейски. Ничего не комментировал. Использовал термины вроде «рассмотрим». Я не волновался. У них не было ни единой зацепки. Но у меня внезапно возникла, а потом уже не желала уходить из головы тревожная мысль. Меня пытались прижать к стенке. Негодяи приложили максимум усилий, чтобы прижать меня.

А если они давят и на судью?

Я всматривался в его лицо. Оно оставалось совершенно бесстрастным, но ведь это ни о чем не говорило.

Закончили мы в три часа. Я вернулся в кабинет, проверил сообщения. От Греты — ничего. Я вновь позвонил ей. И опять мне не ответили. Тогда позвонил на мобильник Бобу. Тот же результат. Оставил сообщение и ему.

Посмотрел на две фотографии — состаренного Джила Переса и Маноло Сантьяго. Потом позвонил Люси. Она ответила после первого гудка.

— Привет. — В отличие от прошлого вечера ее голос радостно звенел.

— Привет. — И пауза, которой мы оба, похоже, наслаждались. — Я достал адрес старших Пересов. Хочу еще раз повидаться с ними.

— Когда?

— Сейчас. Они живут недалеко от тебя. Могу сначала заехать к тебе.

— Я буду готова.

Глава 23

Выглядела Люси потрясающе.

В зеленом обтягивающем пуловере, который облегал тело где положено. Темные волосы она стянула в конский хвост. Выпавшую прядку запрятала за ухо. В этот день она надела очки, и они очень ей шли.

Сев в машину, она первым делом проверила мои диски.

— «Каунтинг Кроус».[32]«Август, и все потом».

— Тебе нравится?

— Лучший дебютный альбом последних двадцати лет.

Я кивнул.

Она вставила диск в плейер. Зазвучала песня «Все вокруг». Мы ехали и слушали. Когда Адам Дуриц запел о женщине, говорящей тебе, что ты должен застрелиться, что стены рушатся ей на голову, я искоса взглянул на Люси. Ее глаза повлажнели.

— Ты как?

— Другие диски у тебя есть?

— А что ты хочешь?

— Что-нибудь страстное и сексуальное.

— Мит Лоуф. — Я протянул ей пластмассовую коробку с дисками. — «Крыса из ада».

— Ты помнишь?

— Никогда не отправлюсь в путь без этого диска.

— Господи, ты всегда был неисправимым романтиком!

— Как насчет «Рая при свете приборного щитка»?

— Хорошо, но пропусти ту часть, где она, перед тем как отдать самое дорогое, заставляет его пообещать, что он будет любить ее вечно.

— «Отдать самое дорогое», — повторил я. — Эта фраза мне нравится.

Она повернулась ко мне:

— А какой фразой ты воспользовался со мной?

— Наверное, той, что дает наилучший результат при соблазнении.

— Какой же?

Я добавил в голос жалостливости:

— Пожалуйста, дай мне, милашка, пожалуйста.

Она рассмеялась.

— Слушай, с тобой это сработало!

— Так меня вообще легко уговорить.

— Действительно, я забыл.

Люси игриво шлепнула меня по руке. Я улыбнулся. Она отвернулась. Какое-то время мы молча слушали Мита Лоуфа.

— Коуп?

— Что?

— Ты был у меня первым.

Я чуть не нажал на тормоза.

— Да, я притворялась, что все наоборот. Мой отец, я и этот культ свободной любви. Но я никогда… Ты был у меня первым. И единственным, кого я любила.

В салоне повисло тяжелое молчание.

— Разумеется, после тебя я спала со всеми подряд, — сообщила она.

Покачав головой, я посмотрел направо. Она вновь улыбалась.

Я повернул направо, подчиняясь самоуверенному голосу моего навигатора.

Пересы жили в кондоминиуме.

— Нас ждут? — спросила Люси.

— Нет.

— Откуда ты знаешь, что они дома?

— Я позвонил, перед тем как заехать за тобой. Мой номер на дисплее не высвечивается. Услышав «алло» миссис Перес, я изменил голос и попросил Гарольда. Она ответила, что я ошибся номером. Я извинился и положил трубку.

— Здорово у тебя это получается.

— Стараюсь не привлекать к себе внимания.

Мы вышли из автомобиля. Я оглядел ухоженную территорию. Воздух наполнял запах цветов. Возможно, лилий. Очень сильный, будто кто-то разлил дешевый шампунь.

Прежде чем я постучал, дверь открылась. На пороге возникла миссис Перес. Не поздоровалась, даже не кивнула. Смотрела на меня из-под тяжелых век и ждала.

— Нам нужно поговорить, — нарушил я затянувшееся молчание.

Ее взгляд сместился на Люси.

— Кто вы?

— Люси Силверстайн, — ответила она.

— Дочь Айры. — Миссис Перес закрыла глаза.

— Да.

Плечи миссис Перес поникли.

— Можем мы войти? — спросил я.

— А если я скажу «нет»?

Я встретился с ней взглядом:

— Я этого так не оставлю.

— Что не оставите? Тот мужчина не мой сын.

— Пожалуйста, — попросил я, — только пять минут.

Миссис Перес вздохнула и отступила. Мы вошли. В гостиной шампунем пахло еще сильнее. Слишком сильно. Она закрыла дверь и повела нас к дивану.

— Мистер Перес дома?

— Нет.

Из одной спальни доносились какие-то звуки. В углу стояли картонные коробки. Надписи на боковой поверхности указывали, что в них что-то связанное с медициной. Я осмотрел гостиную. В ней, если не считать коробок, царил идеальный порядок.

Я подошел к камину. Семейные фотографии на каминной полке. Ни одной родительской. Ни одной — Джила. Только два его брата и сестра.

Один брат сидел в инвалидном кресле.

— Это Томас. — Миссис Перес указала на улыбающегося мальчика в инвалидном кресле, сфотографированного на вечере выпускников Университета Кина.[33] — У него ЦП. Вы знаете, что это такое?

— Церебральный паралич.

— Да.

— Сколько ему лет?

— Исполнилось тридцать три.

— А это кто?

— Эдуардо, — ответила она, и по тону чувствовалось, что других вопросов лучше не задавать.

Эдуардо выглядел как бандит. Джил говорил, что его брат состоит в какой-то уличной банде, но я ему тогда не поверил.

Я указал на снимок девушки:

— Джил о ней рассказывал. Она была на пару лет старше? Он говорил, что она пытается поступить в колледж.

— Гленда — адвокат, — пояснила миссис Перес. — Закончила юридическую школу Колумбийского университета.

— Правда? Как и я.

Миссис Перес улыбнулась. Вновь отошла к дивану.

— Томас живет в соседней квартире. Разделяющую стену мы снесли.

— Он может обслуживать себя сам?

— Я за ним ухаживаю. Есть и сиделки.

— Он сейчас дома?

— Да.

Я кивнул. Сел на диван. Не знаю, почему я задавал эти вопросы. Может, Томас знал о том, что произошло с его братом, знал, где он был последние двадцать лет?

Люси к каминной доске подходить не стала. Сидела тихо, как мышка, но впитывала в себя все, внимательно оглядывала гостиную, вероятно, оценивая ее как психолог.

Миссис Перес посмотрела на меня:

— Зачем вы приехали?

— Тело, которое мы нашли… это Джил.

— Я уже объясняла.

Я показал ей конверт из плотной бумаги.

— Что это?

Я сунул руку в конверт и вытащил верхнюю фотографию. Старую, из летнего лагеря. Положил на кофейный столик. Миссис Перес смотрела вниз, на своего сына. Я наблюдал за ее лицом, чтобы увидеть реакцию. Но лицо то ли оставалось бесстрастным, то ли я не уловил никаких изменений. А потом внезапно маска упала и на лице отразилось неподдельное горе.

Миссис Перес закрыла глаза.

— Зачем вы мне ее показываете?

— Шрам.

Глаза она не открыла.

— Вы сказали, что шрам у Джила на правой руке. Но посмотрите на фотографию. Он — на левой.

Она молчала.

— Миссис Перес?

— Этот человек не мой сын. Моего сына двадцать лет назад убил Уэйн Стюбенс.

— Нет.

Я вновь сунул руку в конверт. Люси наклонилась к кофейному столику. Фотографии, которую я достал из конверта, она еще не видела.

— Это Маноло Сантьяго, мужчина из морга.

Люси резко повернулась ко мне:

— Как его звали?

— Маноло Сантьяго.

Имя и фамилия, похоже, потрясли ее до глубины души.

— В чем дело? — спросил я.

Она молча покачала головой, и я продолжил:

— А вот это, — я достал из конверта последнюю фотографию, — компьютерный фоторобот, выполненный с помощью специальной программы, имитирующей старение. Другими словами, мои специалисты взяли фотографию Джила, сделанную двадцатью годами раньше, и состарили его на двадцать лет. Потом «побрили» череп и добавили усы, как у Маноло Сантьяго. — Я положил эту фотографию рядом со второй. — Взгляните, миссис Перес.

Она взглянула. Потом долго смотрела.

— Он выглядит как мой сын, возможно. Вот и все. А может, вы думаете, что все латиносы на одно лицо?

— Миссис Перес! — Люси впервые после прихода в квартиру напрямую обратилась к хозяйке. — Почему у вас нет ни одной фотографии Джила? — Она указала на каминную полку.

Миссис Перес не повернула голову.

— У вас есть дети, мисс Силверстайн?

— Нет.

— Тогда вы не поймете.

— При всем уважении к вам, миссис Перес, вы несете чушь.

Миссис Перес дернулась, словно ей отвесили оплеуху.

— Там стоят фотографии из того времени, когда ваши дети были маленькими, когда Джил был жив. Но только не фотография Джила. Я консультировала родителей, которые горевали. Все они держали фотографии утраченного ребенка на виду. Все. И вы солгали насчет шрама на руке. Вы не забыли. Мать такой ошибки не допустит. Вы видите лежащие перед вами фотографии. Они не лгут. И, наконец, Пол не привел главного аргумента.

Я понятия не имел, о чем речь. Поэтому молчал.

— Проверка на ДНК, миссис Перес. Мы получили результаты. Они предварительные, но выводы по ним сделать можно. Это ваш сын.

«Господи, — подумал я, — а она хороша».

— ДНК?! — прокричала миссис Перес. — Я не давала разрешения проводить проверку ДНК!

— Полиции ваше разрешение не требуется, — отрезала Люси. — Ведь вы сами заявили, что Маноло Сантьяго не ваш сын.

— Но… откуда они взяли мою ДНК?

На этот вопрос ответил я:

— Этого мы говорить не имеем права.

— Но вы… вы можете это сделать?

— Да, можем.

Миссис Перес откинулась на спинку. Долгое время молчала. Мы ждали.

— Вы лжете.

— Что?

— Или анализ ДНК дал ошибочные результаты, или вы лжете. Моего сына убили двадцать лет назад. Как и вашу сестру. Они умерли в летнем лагере вашего отца, потому что никто не приглядывал за ними. Вы оба гоняетесь за призраками, вот и все.

Я посмотрел на Люси, в надежде, что она найдется с ответом.

Миссис Перес поднялась:

— Я хочу, чтобы вы ушли.

— Пожалуйста, — обратился я к ней, — той ночью пропала и моя сестра.

— Я не могу вам помочь.

Я собирался сказать что-то еще, но Люси поднялась и потянула меня за собой. Я решил, что она права и ничего нам сегодня от миссис Перес не добиться.

Мы вышли за дверь.

— Больше не приходите сюда, — донеслось нам вслед. — Не мешайте мне скорбеть. Не нарушайте мой покой.

— Я думала, ваш сын уже двадцать лет как умер.

— Смириться с этим невозможно.

— Невозможно, — согласилась Люси. — Но покоя вам теперь не будет.

Люси повернулась и устремилась прочь. Я последовал за ней. Дверь закрылась.

— Что скажешь? — спросил я, когда мы вновь сели в машину.

— Миссис Перес, безусловно, врет.

— Отличный блеф, — заметил я.

— С проверкой на ДНК?

— Да.

Но Люси развивать эту тему не стала.

— Слушай, ты упомянул Маноло Сантьяго…

— Джил жил под этим именем. — Она молчала, переваривая мои слова, поэтому я спросил: — Что такое?

— Вчера я заезжала к моему отцу. В его… э… дом. Проверила книгу регистрации. Кроме меня в прошлом месяце у него был только один посетитель. Мужчина, которого звали Маноло Сантьяго.

— Ух ты! — вырвалось у меня. Я попытался сопоставить одно с другим. Не получалось. — Зачем Джилу Пересу приезжать к твоему отцу?

— Хороший вопрос.

Я подумал о словах Райи насчет того, что мы с Люси солгали.

— Сможешь спросить у Айры?

— Попытаюсь. Он не такой, как раньше. Мысли разбегаются.

— Все равно попробовать стоит.

Она кивнула. Я повернул налево и решил сменить тему:

— Почему ты считаешь, что миссис Перес лжет?

— Во-первых, она в трауре. Запах, помнишь? Это свечи. И она носит черное. Плюс глаза красные, плечи поникшие — все такое. Во-вторых, фотографии.

— А они при чем?

— Я не обманывала. Это очень необычно — выставлять фотографии всех детей за исключением умершего. Само по себе это, возможно, ничего не значит, но ты заметил, что расставлены фотографии очень уж широко? Будто раньше там их стояло больше. Мое предположение — она убрала фотографии Джила. На всякий случай.

— На случай, что кто-то придет?

— Точно сказать не могу. Но думаю, миссис Перес избавлялась от улик. Решила, что только у нее есть фотографии, пригодные для опознания. Она не подумала, что после того лета они могли остаться и у тебя.

Я обдумывал ее слова.

— Все ее реакции какие-то неестественные, Коуп. Она словно играет роль. Она лжет, — продолжила Люси.

— Отсюда вопрос: о чем она лжет?

— Если сомневаешься, останавливайся на самом очевидном.

— То есть?

Люси пожала плечами:

— Джил помог Уэйну совершить убийства. Это все объясняет. Полиция предполагала, что у Уэйна был сообщник… иначе он бы не сумел так быстро похоронить два тела. Но, возможно, хоронить пришлось только одно.

— Моей сестры.

— Точно. А потом Уэйн и Джил обставили все так, будто Джила тоже убили. Может, Джил всегда помогал Уэйну. Кто знает?

— Если это так, моя сестра мертва, — выдавил я.

— Увы.

Я промолчал.

— Коуп!

— Что?

— Ты ни в чем не виноват.

Я промолчал.

— Если кого и можно винить, так это меня.

Я остановил автомобиль.

— Почему ты так решила?

— Ты хотел остаться на дежурстве. Охранять лагерь. А я заманила тебя в лес.

— Заманила?

Она не ответила.

— Ты шутишь?

— Нет.

— У меня была своя голова на плечах, Люси. Ты меня не заставляла.

Она помолчала, потом повернулась ко мне:

— Ты все равно винишь себя?

Я почувствовал, как руки крепко сжали руль.

— Нет, не виню.

— Да, Коуп, винишь. И не надо никого обманывать. Несмотря на эту историю с Джилом, ты знаешь: твоя сестра должна быть мертва. Но ты все-таки надеялся. Надеялся на воскрешение из мертвых.

— Этот твой диплом по психологии… Он приносит дивиденды, так?

— Я не хотела…

— А как насчет тебя, Люси? — Вопрос прозвучал грубее, чем мне хотелось. — Ты винишь себя? Поэтому ты много пьешь?

Она не ответила.

— Не следовало мне так говорить.

— Ты ничего не знаешь о моей жизни, — едва слышно прошептала Люси.

— Знаю. Извини. Это не мое дело.

— Я давно не сажусь за руль в пьяном виде.

Я ничего не сказал. Она отвернулась от меня, уставилась в окно. Какое-то время мы ехали молча.

— Ты, наверное, права.

Она все смотрела в окно.

— Я еще никому об этом не говорил. — Я почувствовал, как покраснело лицо, а слезы начали жечь глаза. — После той ночи в лесу отец никогда не казался мне таким, как прежде.

Она наконец повернулась ко мне.

— Ты права: в какой-то степени я винил себя. Если бы мы не ушли… Если бы я оставался где положено… А может, на его лице отпечаталось горе, вызванное потерей ребенка? Но я всегда думал, что он винил меня. Это и видел в его лице.

Она накрыла мою руку своей:

— Ох, Коуп.

Я не сбавил скорости.

— Возможно, ты права. Возможно, мне нужно искупить грехи прошлого. Но тебе это зачем?

— Мне?

— Почему ты копаешься в прошлом? Что надеешься найти после стольких лет?

— Ты шутишь?

— Нет. Чего добиваешься ты?

— Жизнь, которую я знала, в ту ночь закончилась. Ты этого не понимаешь?

Я не ответил.

— Семьи погибших, включая твою, потащили отца в суд. Вы забрали все, что у нас было. Айра не мог держать такой удар. Стрессы не для него.

Я ждал продолжения. Но она вроде бы выговорилась.

— Это я понимаю. Но чего ты добиваешься теперь? Я, как ты и сказала, пытаюсь найти сестру. В худшем случае пытаюсь выяснить, что с ней произошло на самом деле. А что нужно тебе?

Она не ответила. Мы ехали дальше. Небо начало темнеть.

— Ты не знаешь, какой беззащитной я себя ощущаю.

Я не имел понятия, что на это сказать.

— Я никогда не причиню тебе вреда.

Она заговорила после долгой паузы:

— Отчасти причина в том, что у меня как бы две жизни. Одна — до той ночи, где все более или менее хорошо, а вторая — после, где все не так. Да, я знаю, как жалко это звучит. Но иногда возникает ощущение, что в ту ночь меня столкнули с вершины холма и с той поры я только и качусь вниз. Иногда мне удается остановиться, но склон такой крутой, что я не могу сохранить равновесие и качусь дальше. Поэтому… ну, не знаю, но, возможно, если я узнаю, что в действительности произошло той ночью, то извлеку из всего этого ужаса хоть какую-то пользу, перестану катиться вниз.

Она была ослепительно красивой двадцать лет назад. Я хотел напомнить ей об этом. Хотел сказать, что очень уж она все драматизирует, что она по-прежнему прекрасна, многого добилась в жизни и добьется еще большего. Но я знал, что прозвучит это как утешение. Поэтому сказал совсем другое:

— Я чертовски рад, что вновь повидался с тобой, Люси.

Она крепко закрыла глаза, словно я ударил ее. Я подумал о только что сказанных ею словах, о том, что она не хочет быть беззащитной. Подумал о студенческом сочинении, о том, что она так и не нашла новую любовь. Хотел взять ее за руку, но знал: наши новые отношения еще слишком хрупкие и даже такое прикосновение может их разрушить.

Глава 24

Я привез Люси к Армстронг-билдингу.

— Утром съезжу к Айре, — пообещала она, — и посмотрим, что он скажет насчет Маноло Сантьяго.

— Хорошо.

Она потянулась к ручке.

— Мне еще нужно прочитать сочинения.

— Я тебя провожу.

— Не надо.

Люси выскользнула из кабины. Я смотрел, как она идет к двери. Все внутри сжалось. Я попытался разобраться, что испытывал в этот момент, но меня просто захлестнула волна эмоций. И разделить их не представлялось возможным.

Зазвонил мобильник. Я посмотрел на дисплей — Мьюз.

— Как прошла встреча с мамой Перес? — спросила она.

— Думаю, она солгала.

— Я нашла для тебя кое-что интересное.

— Слушаю.

— Мистер Перес — завсегдатай местного бара, который называется «Братья Смит». Любит посидеть там с друзьями, поиграть в дартс, все такое. Обычно, как я слышала, пьет мало, но последние два вечера налегал на спиртное. Плакал, задирался.

— Скорбел, — уточнил я.

В морге сильной половиной показала себя миссис Перес. Он опирался на нее. Я это хорошо помнил.

— В любом случае спиртное развязывает язык, — напомнила Мьюз.

— Это справедливо.

— Перес, между прочим, сейчас там, в баре. Возможно, подходящее место, чтобы пообщаться с ним.

— Уже еду.

— И вот что еще…

— Слушаю.

— Уэйн Стюбенс примет тебя.

У меня перехватило дыхание.

— Когда?

— Завтра. Он сидит в тюрьме «Красный лук» в Виргинии. Я также договорилась о том, чтобы потом ты встретился в местном отделении ФБР с Джеффом Бедфордом. Он специальный агент, который вел дело Стюбенса.

— Не могу. У нас суд.

— Можешь. Один из помощников на день заменит тебя. Билет на утренний рейс я тебе забронировала.

Не знаю, какой бар я ожидал увидеть — наверное, более мрачный и темный. Этот же вполне мог входить в ресторанную сеть вроде «Фрайдис» или «Беннигэнс». Барная стойка, правда, занимала бо́льшую площадь, чем в ресторанах этих сетей, обеденная зона — меньшую. Стены обшили деревянными панелями, несколько автоматов предлагали бесплатный поп-корн, звучала громкая музыка из восьмидесятых годов. Когда я вошел, «Теас фо Феас»[34] пели «Вверх ногами».

В годы моей молодости это заведение назвали бы яппи-баром. И сейчас здесь хватало молодых мужчин с ослабленным узлом галстука и женщин, старающихся выглядеть по-деловому. Мужчины пили пиво из бутылок, делая вид, будто хорошо проводят вечер с друзьями, тогда как поглядывали на дам. Женщины пили вино или мартини и смотрели на мужчин более откровенно. Я покачал головой. Каналу «Дискавери» следовало бы сделать специальный выпуск о здешнем спаривании.

Не выглядел этот бар местом постоянных встреч для таких, как Хорхе Перес, тем не менее я нашел его в глубине. Он сидел у стойки с четырьмя или пятью приятелями, которые знали, как надо пить, и бережно прикрывали свои стаканы руками, словно они нуждались в защите. За яппи двадцать первого века, мельтешащими вокруг, они наблюдали из-под прикрытых век.

Я встал позади мистера Переса, положил руку ему на плечо. Он медленно повернулся. Как и его друзья. Покрасневшие глаза влажно блестели. Я выбрал прямой подход:

— Мои соболезнования.

На его лице отразилось недоумение. А другие мужчины, все в возрасте за пятьдесят пять, смотрели на меня так, будто я с вожделением таращился на их дочерей. Они были в рабочей одежде. Мистер Перес — в рубашке-поло и брюках цвета хаки. Я понимал, что-то это значит, но не мог представить, что именно.

— Чего ты хочешь? — спросил он.

— Поговорить.

— Как ты меня нашел?

Вопрос я проигнорировал.

— Я видел вас в морге. Почему вы солгали насчет Джила?

Он прищурился:

— Кто ты такой, чтобы называть меня лжецом?

Взгляды остальных мужчин посуровели еще больше.

— Может, поговорим наедине?

Он мотнул головой:

— Нет.

— Вы знаете, что моя сестра тоже исчезла в ту ночь, так?

Он отвернулся от меня, схватился за стакан с пивом. Ответил, сидя спиной ко мне:

— Да, знаю.

— В морге вам показали вашего сына.

Он не повернулся.

— Мистер Перес!

— Убирайся отсюда.

— Я никуда не уйду.

Другие мужчины, крепкие мужчины, которые всю жизнь работали на свежем воздухе, грозно смотрели на меня. Один соскользнул со стула.

— Сядьте, — велел я ему.

Он не шевельнулся. Я встретился с ним взглядом. Второй мужчина последовал его примеру, сжал пальцы в кулаки.

— Вы знаете, кто я? — Я сунул руку в карман и достал прокурорский жетон. Да, он у меня есть. Я же один из высших чинов правоохранительных органов округа Эссекс и не люблю, когда мне угрожают. Задиры меня раздражают. Вы же знаете поговорку насчет задир?[35] Она правильная, если на твоей стороне сила. На моей стороне сила была.

— Вам всем лучше держаться в рамках закона, — продолжил я. — Вашим семьям лучше держаться в рамках закона. И с людьми, с которыми вы случайно сталкиваетесь, с ними тоже лучше держаться в рамках закона.

Прищуренные глаза чуть раскрылись.

— Позвольте мне взглянуть на ваши удостоверения личности. Вы все.

Мужчина, который первым соскользнул со стула, поднял руки:

— Эй, нам не нужны неприятности!

— Тогда сваливайте.

Они бросили на стойку какие-то купюры. Не разбежались, ушли нормальным шагом, но и задерживаться им определенно не хотелось. Обычно я не люблю угрожать, кичиться данной мне властью, но эти парни сами напросились.

Перес повернулся ко мне, на лице читалась тоска.

— А какой смысл носить жетон, если не пускать его в ход? — задал я риторический вопрос.

— Что тебе еще нужно? — спросил он.

Я сел на освободившийся стул. Дал знак бармену, попросил принести то же, что пил Хорхе Перес.

— В морге вам показали вашего сына, — повторил я. — Могу представить доказательства, но мы оба это знаем.

Он допил пиво, попросил принести ему новый стакан. Бармен принес два — ему и мне. Я поднял свой, будто предлагая тост. Он лишь смотрел на меня, не притрагиваясь к пиву. Я сделал большой глоток. Холодное пиво в жаркий день ничуть не уступало божественному нектару.

— Конечно, вы можете притворяться, что это не он. Но я уже распорядился провести анализ ДНК. Вы знаете, что это такое, не правда ли, мистер Перес?

Он посмотрел поверх толпы у стойки.

— Кто не знает?

— Само собой, все эти полицейские телесериалы… То есть, вы понимаете, это не проблема, доказать, что Маноло Сантьяго — ваш Джил.

Перес отпил пива. Его рука дрожала. Уголки рта опустились. Я надавил чуть сильнее:

— Вопрос в другом: что произойдет после того, как мы докажем, что это ваш сын? Как я понимаю, вы и ваша жена начнете лепетать, что мы, мол, представить себе такого не могли. Но это не пройдет. Вас будут воспринимать как лжецов. И тогда мои люди начнут настоящее расследование. Мы проверим все телефонные звонки, все банковские счета, опросим ваших друзей и соседей… и насчет вас, и насчет ваших детей…

— Оставь моих детей в покое.

— Не выйдет.

— Это неправильно.

— Неправильно лгать насчет сына.

Он покачал головой:

— Ты не понимаешь.

— Как бы не так. Моя сестра в ту ночь тоже была в лесу.

Его глаза наполнились слезами.

— Я буду заниматься и вами, и вашей женой, и вашими детьми. Буду копать и копать. Можете мне поверить — что-нибудь я найду.

Он смотрел на пиво. По щекам покатились слезы. Он их не вытирал.

— Черт! — вырвалось у него.

— Что там произошло, мистер Перес?

— Ничего.

Он опустил голову. Я наклонился к нему.

— Это ваш сын убил мою сестру?

Голову он поднял. Всмотрелся в меня, пытаясь найти хоть толику утешения. Мое лицо оставалось непроницаемым.

— Я больше не буду с вами говорить.

— Убил? Именно это вы пытаетесь скрыть?

— Мы ничего не скрываем.

— Пустые угрозы не по моей части, мистер Перес. Я действительно займусь вами. И вашими детьми.

Его руки двинулись так быстро, что я не успел среагировать. Он схватил меня за лацканы пиджака, притянул к себе. Перес был на двадцать лет старше, однако я почувствовал его силу. Но я быстро пришел в себя и вспомнил один прием рукопашного боя, который освоил еще в юности. Ребрами ладоней ударил его по предплечьям.

Он меня отпустил. Не знаю, то ли сказались мои удары, то ли он сам принял такое решение. Но отпустил. Встал. Я последовал его примеру. Бармен уже внимательно наблюдал за нами.

— Вам нужна помощь, мистер Перес? — спросил он.

Я вновь достал жетон.

— Вы сообщаете налоговикам обо всех чаевых?

Он отошел к другому концу стойки. Все лгут. Все что-то скрывают. Все нарушают законы и хранят секреты.

Перес и я смотрели друг на друга.

— Я не собираюсь облегчать тебе жизнь, — первым заговорил он.

Я ждал.

— Если ты займешься моими детьми, я займусь твоими.

Я почувствовал, как в висках запульсировала кровь.

— И что это значит?

— Это значит, что мне плевать, какой у тебя жетон. Нет у тебя права грозить чьим-либо детям.

Он ушел. Я обдумал его слова. Мне они не понравились. Я достал мобильник и позвонил Мьюз.

— Разузнай все, что только можно, о Пересах, — приказал я.

Глава 25

Грета наконец-то позвонила, откликнувшись на оставленное мной сообщение.

Я вел машину и начал лихорадочно искать это чертово устройство «без рук», чтобы прокурора округа Эссекс не уличили в нарушении закона.

— Где ты? — спросила Грета.

Я слышал слезы в ее голосе.

— Еду домой.

— Не будешь против, если я тоже подъеду?

— Разумеется, нет. Я звонил раньше…

— Я была в суде.

— За него внесли залог?

— Да. Он наверху, укладывает Мэдисон спать.

— Он сказал тебе…

— Когда ты будешь дома?

— Через пятнадцать, максимум через двадцать минут.

— Я буду через час, идет? — И Грета положила трубку, прежде чем я успел ответить.

Когда я приехал домой, Кара еще не спала. Меня это обрадовало. Я уложил ее в постель, и мы поиграли в ее новую любимую игру, которая называлась «Призрак», — некую комбинацию пряток и салочек. Один из играющих прячется. Когда его находят, он пытается осалить нашедшего, прежде чем тот успеет вернуться в «дом». Для того чтобы игра стала совсем уж глупой, мы играли в нее на кровати Кары, тем самым резко уменьшая количество потайных мест и шансы добежать до «дома». Кара залезала под одеяло, а я делал вид, что не могу ее найти. Потом она закрывала глаза, а я прятал голову под ее подушку. В притворстве она мне не уступала. Иногда я прятался по-другому: садился так, чтобы мое лицо оказалось перед ее носом и она могла увидеть меня, как только открывала глаза. Мы оба веселились как… дети. Я понимал, что Кара скоро перерастет эту игру, но не собирался ее торопить.

К тому времени, когда прибыла Грета — она открыла дверь своим ключом, который я дал ей давным-давно, — я так увлекся игрой с дочерью, что позабыл все: юношей-насильников, девушек, пропадающих в лесу, серийных убийц, режущих глотки, шуринов, предающих доверие близких, скорбящих отцов, угрожающих маленьким девочкам. Но мелодичный звон, свидетельствовавший о том, что открылась входная дверь, разом заставил все это вспомнить.

— Я должен идти, — вздохнул я.

— Еще разочек! — взмолилась Кара.

— Приехала твоя тетя Грета. Мне нужно с ней поговорить, понимаешь?

— Еще разочек! Пожалуйста!

Дети всегда просят еще об одном разочке. А если ты соглашаешься, просьба повторяется снова и снова. Если ты соглашаешься, они уже не могут остановиться. Будут просить и просить.

— Ладно, — кивнул я. — Один разочек.

Кара улыбнулась и спряталась. Я ее нашел, она меня обняла, а когда я сказал, что должен идти, потребовала еще одного разочка. Но я проявил твердость — поцеловал в щечку и оставил чуть ли не в слезах, потому что она все молила еще об очередном разочке.

Грета стояла у лестницы на второй этаж. Совсем не бледная. С сухими глазами. Губы напоминали тонкую прямую черту — ее тяжелый подбородок стал еще более заметным.

— Боб не приедет? — спросил я.

— Он остался с Мэдисон. И должен подъехать его адвокат.

— Кого он нанял?

— Эстер Кримстайн.

Я ее знал — мастер своего дела.

Я спустился вниз. Обычно целовал Грету в щеку, но на этот раз не стал. Не знал, как себя вести. Не знал, что сказать. Грета направилась к кабинету. Я — за ней. Мы сели на диван. Я взял ее руки в свои, посмотрел в ее лицо, это простое лицо, и, как всегда, увидел ангела. Я обожал Грету. Действительно обожал. И у меня щемило сердце из-за обрушившейся на нее беды.

— Что происходит? — спросил я.

— Ты должен помочь Бобу, — произнесла она. — Помочь нам.

— Я сделаю все, что смогу. Ты это знаешь.

Ее руки напоминали ледышки. Она опустила голову, потом посмотрела мне в глаза.

— Ты должен сказать, что одолжил нам эти деньги, — монотонно, словно автомат, заговорила Грета. — Что ты об этом знал. Что мы договорились вернуть тебе все с процентами.

Я молчал.

— Пол!

— Ты хочешь, чтобы я солгал?

— Ты же пообещал сделать все, что сможешь.

— Ты говоришь… — У меня перехватило дыхание. — Ты говоришь, что Боб просто взял эти деньги? Но он украл их у благотворительного фонда!

— Он занял деньги, Пол. — Лицо Греты стало жестким.

— Ты шутишь, да?

Грета убрала руки.

— Ты не понимаешь.

— Тогда объясни.

— Он сядет в тюрьму. Мой муж. Отец Мэдисон. Боб сядет в тюрьму. До тебя доходит? Наша жизнь рухнет!

— Бобу следовало подумать об этом, прежде чем красть у благотворительного фонда.

— Он не крал. Он брал взаймы. На работе у него возникли проблемы. Ты ведь знаешь, он потерял двух самых богатых клиентов.

— Нет. Почему он мне не сказал?

— А что он мог сказать?

— И он решил, что лучший способ — украсть?

— Он не… — Грета недоговорила, покачала головой. — Все не так просто. Мы уже подписали все бумаги на строительство бассейна. Мы допустили ошибку. Переоценили наши возможности.

— А как насчет денег семьи?

— После смерти Джейн родители решили, что лучше всего держать их в трастовом фонде. Я не могла их взять.

— Вот он и украл?

— Ты когда-нибудь перестанешь так говорить? Смотри! — Она протянула мне ксерокопии каких-то листков. — Боб вел учет каждого взятого им цента. Исходил из шести процентов годовых. Он собирался вернуть деньги, как только выровняется ситуация на работе. Он воспользовался этими деньгами, чтобы преодолеть временные трудности.

Я просмотрел ксерокопии, надеясь найти в них хоть какую-то зацепку, чтобы иметь возможность им помочь. Не нашел. Эти бумажки Боб мог написать в любой момент, даже после освобождения под залог. Сердце у меня упало.

— Ты об этом знала?

— Это значения не имеет.

— Черта с два. Знала?

— Нет, — ответила Грета. — Он не говорил мне, откуда берутся деньги. Но послушай: тебе известно, как много времени отдавал Боб фонду Джейн. Был директором. На такой должности положено получать жалованье. И годовая сумма выражалась бы шестизначной цифрой.

— Пожалуйста, скажи мне, что этим ты его не оправдываешь.

— Я оправдываю его как только могу. Я люблю своего мужа. Ты его знаешь. Боб — хороший человек. Он занял деньги и вернул бы их до того, как кто-нибудь заметил. Такое происходит постоянно. Тебе это известно. Полиция наткнулась на это только из-за твоей должности и этого процесса об изнасиловании. Боба сделали козлом отпущения, потому что ты прокурор округа. Они уничтожат человека, которого я люблю. А если они уничтожат его, то уничтожат меня и мою семью. Ты это понимаешь, Пол?

Я понимал. Мне уже доводилось видеть, как это делается. Вся семья шла под нож. Я попытался подавить злость. Попытался посмотреть на происходящее глазами Греты, попытался принять приведенные ею доводы.

— Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.

— Речь идет о моей жизни.

От этих слов меня передернуло.

— Спаси нас. Пожалуйста…

— Солгав?

— Это была ссуда. Он просто не успел тебе сказать.

Я закрыл глаза и покачал головой:

— Он украл у благотворительного фонда. Он украл у благотворительного фонда твоей сестры.

— Не моей сестры, — ответила она. — Твоей жены.

Я пропустил это мимо ушей.

— Очень хотел бы помочь, Грета.

— Отворачиваешься от нас?

— Я не отворачиваюсь от вас. Но и врать не буду.

Она просто смотрела на меня. Ангела рядом со мной больше не было.

— Я бы для тебя это сделала. Ты знаешь.

Я предпочел промолчать.

— Ты подвел всех, кого только мог, — продолжила Грета. — Не уберег в том лагере свою сестру. И в конце, когда моя сестра страдала больше всего… — Она замолчала.

Температура воздуха в комнате словно опустилась на десять градусов. Спящая змея в моем животе проснулась и зашевелилась.

Я встретился с ней взглядом:

— Говори. Чего уж там, говори.

— Фонд Джейн создан не ради Джейн. Ради тебя. Так ты заглаживаешь свою вину. Моя сестра умирала. Мучилась от боли. Я сидела рядом, у ее смертного одра. А тебя не было.

Бесконечные страдания. Дни превращались в недели, недели — в месяцы. Я при этом присутствовал. Я это наблюдал. Во всяком случае, по большей части. Я видел, как женщина, моя опора, увядала. Я видел, как свет уходил из ее глаз. Я чувствовал шедший от нее запах смерти, хотя раньше от нее пахло лилиями, когда мы в какой-то дождливый день занимались любовью вне дома. И к концу я не выдержал. Не мог смотреть, как свет окончательно уйдет из ее глаз. Я сломался. То был худший момент в моей жизни. Я сломался, позорно бежал, и моя Джейн умерла без меня. Грета говорила правду. Я не смог остаться и наблюдать. И я никогда не смогу с этим сжиться — именно чувство вины заставило меня создать благотворительный фонд «Под опекой Джейн».

Грета знала, что я сделал. Как она только что заметила, у постели умирающей она осталась одна. Но мы никогда об этом не говорили. Никогда она не напоминала мне о моем самом постыдном поступке. Мне всегда хотелось знать, спрашивала ли Джейн обо мне перед самой смертью. Но я не задавал об этом вопросов Грете. Подумал, а не спросить ли сейчас, но что это могло изменить? Какой ответ успокоил бы меня? Какого ответа я заслуживал?

Грета поднялась.

— Так ты нам не поможешь?

— Я помогу. Лгать не буду.

— Если бы это могло спасти Джейн, ты бы солгал?

Я не ответил.

— Если бы ложь могла спасти жизнь Джейн… могла вернуть твою сестру… ты бы это сделал?

— Вопрос очень уж отвлеченный.

— Нет, отнюдь. Потому что мы говорим о моей жизни. Ты не станешь лгать, чтобы спасти ее. И это вполне в твоем духе, Коуп. Ты готов сделать что угодно для мертвых. На живых тебя уже не хватает.

Глава 26

Мьюз прислала мне факс: трехстраничную справку по Уэйну Стюбенсу.

На Мьюз я всегда мог положиться. Она не прислала все дело. Прочитала его сама и отправила главную информацию. По большей части я и так все знал. Помню, когда Уэйна арестовали, многие задавались вопросом: почему он решил убивать подростков, отдыхающих в летнем лагере? У него уже был такой опыт? Один психиатр, пока Стюбенс молчал, утверждал, будто причина в следующем: в детстве, находясь в летнем лагере, Стюбенс подвергся сексуальному насилию. Другой считал, что причина — в той легкости, с которой удавалось уйти от ответственности: в том лагере Стюбенс убил четверых и вышел сухим из воды. А потом он продолжал действовать по однажды избранной схеме.

Однако Уэйн в других летних лагерях не работал. Иначе все было бы слишком очевидно. Его вычислили по косвенным уликам. Сделал это специальный агент ФБР Джефф Бедфорд. Уэйн числился в списке подозреваемых в совершении первых четырех убийств. И когда в Индиане убили мальчика, Бедфорд начал смотреть, кто из подозреваемых мог оказаться в тех местах. Начал он, конечно же, с вожатых «Лагеря ПЛЮС».

Я знал, что он проверял и меня.

Поначалу в Индиане, где произошло второе убийство, Бедфорд ничего не нашел, но потом выяснилось, что Уэйн Стюбенс снимал деньги в банкомате городка, расположенного неподалеку от места убийства мальчика в Виргинии. Бедфорд принялся копать глубже. В Индиане Стюбенс деньги в банкоматах не снимал, но сделал это в Эверетте, штат Пенсильвания, и Колумбусе, штат Огайо. То есть удалось определить, как он ехал из Нью-Йорка. Алиби у Стюбенса не было, и в конце концов нашли владельца маленького мотеля в Мансии, который опознал его. Бедфорд продолжил расследование и получил ордер на обыск.

Вскоре нашли взятые на память вещи, закопанные во дворе дома Стюбенса.

Но никаких вещей, связанных с первыми четырьмя убийствами, обнаружить не удалось. Согласно основной версии, тогда он убивал впервые и то ли у него не было времени для сбора сувениров, то ли он еще не додумался до такого.

Давать показания Уэйн отказался. Заявлял о своей невиновности. Говорил, что его подставили.

Присяжные признали его виновным в убийствах в Виргинии и Индиане. Большинство вещественных улик относилось к этим преступлениям. И с доказательной базой убийств в «Лагере ПЛЮС» возникли проблемы. Стюбенс пользовался только ножом. Как ему удалось убить четверых? Как он привел их в лес? Как избавился от двух других тел? Высказывались мнения, что он сумел спрятать только два тела где-то в чаще, но доказательств тому не нашлось. А вот с убийствами в Индиане и Виргинии обвинение все четко разложило по полочкам.

Люси позвонила около полуночи.

— Как прошла встреча с Хорхе Пересом?

— Ты права: они лгут. Но он мне ничего не сказал.

— И что теперь?

— Встречаюсь с Уэйном Стюбенсом.

— Когда?

— Завтра утром.

Молчание.

— Люси?

— Да?

— Когда его впервые арестовали, что ты подумала?

— О чем ты?

— Уэйну в то лето было двадцать?

— Да.

— Я был вожатым в красном домике, — пояснил я. — Он — в желтом, расположенном в двух домиках от красного. Я видел его каждый день. Мы неделю приводили в порядок баскетбольную площадку вдвоем — только он и я. Да, я думал, что у него не все в порядке с головой. Но убийцы я в нем не видел.

— Это же не татуировка на лбу. Ты ведь работаешь с преступниками и знаешь.

— Да, пожалуй. Ты его тоже знала, так?

— Да.

— И что о нем думала?

— Что он чокнутый.

Я не мог не улыбнуться:

— Ты думала, что он на такое способен?

— Резать глотки и закапывать людей живыми? Нет, Коуп, таких мыслей у меня не возникало.

— Понимаю.

— И ты понимаешь, что именно он убил Марго и Дуга. Я хочу сказать, была и другая версия. Мол, он работал вожатым в лагере, где произошли убийства, а потом начал убивать сам.

— Вполне возможно.

— Что?

— Может, те убийства только подтолкнули Уэйна. Может, потенциал убийцы был в нем заложен. Тем летом он стал вожатым в лагере, где резали глотки, это и послужило катализатором.

— Ты готов подписаться под этой версией?

— Нет, но кто знает?

— И вот что еще я о нем помню…

— Что?

— Уэйн был патологическим вруном. Теперь, став дипломированным психологом, я знаю этот профессиональный термин. Но и тогда… Ты же помнишь? Он врал обо всем. Просто чтобы врать. Это было его естественное состояние. Он врал, даже когда его спрашивали, что он съел на завтрак.

Я задумался.

— Да, помню. Отчасти это было обычное бахвальство. Юноша из богатой семьи, он пытался стать своим среди обычных ребят. Он и торговал наркотиками, и состоял в банде, и девушка его позировала для «Плейбоя». А врал он напропалую.

— Помни об этом, когда будешь говорить с ним.

— Обязательно.

Молчание. Давно спавшие чувства шевельнулись во мне. Чувства, связанные с Люси. Я не знал, может, это своеобразная ностальгия или последствие стресса.

— Ты слушаешь? — спросила Люси.

— Да.

— Все это немного странно, не так ли? Я имею в виду наши отношения.

— Согласен.

— Хочу, чтобы ты знал: ты не один. Я с тобой, понимаешь?

— Понимаю.

— Это помогает?

— Да. А тебе?

— Конечно. Было бы ужасно, если бы это чувствовала только я.

Я молча улыбнулся.

— Спокойной ночи, Коуп.

— Спокойной ночи, Люси.

Серийные убийства (или отягощенная ими совесть), должно быть, эффективное средство борьбы со стрессом, потому что Уэйн Стюбенс за прошедшие двадцать лет практически не постарел. Когда-то он был симпатичным парнем, таким и остался. Разве что исчезли пышные вьющиеся волосы, уступив место короткому ежику, но ему эта прическа шла. Я знал, что Стюбенса выпускают из камеры только на час в сутки, но этот час он наверняка проводит на солнце, потому что никакой тюремной бледности я не заметил.

Уэйн Стюбенс встретил меня ослепительной, близкой к идеалу улыбкой.

— Ты приехал, чтобы пригласить меня на встречу друзей по летнему лагерю?

— Да, мы собираемся в «Рейнбоу рум» на Манхэттене. Жаль, ты не сможешь присоединиться.

Стюбенс закатился смехом, словно никогда не слышал ничего более остроумного. Я, разумеется, понимал: допрос будет непростым. Ему задавали вопросы лучшие федеральные агенты. С ним занимались лучшие психиатры и психологи. Обычные методы не сработали. Но у нас было общее прошлое. Мы в какой-то степени даже дружили. Только на это я и мог рассчитывать.

Смех затих, сползла с лица и улыбка.

— Тебя по-прежнему называют Коупом?

— Да.

— Как поживаешь, Коуп?

— Классно.

— Классно, — повторил Уэйн. — Выражаешься, как дядя Айра.

В лагере взрослых называли дядями и тетями.

— Айра по-прежнему такой же шизанутый чувак, Коуп?

— Он всегда был не от мира сего.

— Это точно, — кивнул Уэйн.

Я попытался встретиться взглядом с его дымчато-синими глазами, но они метались из стороны в сторону. Что-то в нем было маниакальное. Я задался вопросом: не лечат ли его психотропными препаратами? Тут же возникла другая мысль — а почему я не спросил об этом раньше?

— Итак, ты собираешься рассказать мне, по какой причине приехал сюда, — констатировал Стюбенс и, прежде чем я успел ответить, поднял руку. — Подожди. Пока не рассказывай.

Я ожидал чего-то другого. Не могу сказать, чего именно. Ожидал, что его безумие будет проявляться более очевидно. Под безумием я подразумевал признаки, свойственные серийным убийцам: острый сверлящий взгляд, чмоканье губ, сжимание и разжимание пальцев, ярость, готовая в любой момент вырваться наружу. Но ничего этого в Уэйне Стюбенсе я не замечал. Не казался он мне и социопатом, с какими мы иной раз сталкиваемся в повседневной жизни. Вроде бы ничем не примечательные люди, которые, однако, постоянно лгут и способны на все.

Ситуация с Уэйном в этом смысле напугала меня гораздо больше. Я сидел и разговаривал с человеком, который скорее всего убил мою сестру и еще как минимум семерых, и мне казалось, что в этом нет ничего необычного.

— Прошло двадцать лет, Уэйн. Мне нужно знать, что произошло в ту ночь в лесу.

— Почему?

— Потому что там была моя сестра.

— Нет, Коуп, я о другом. — Он чуть наклонился вперед. — Почему именно сейчас? Как ты правильно заметил, прошло двадцать лет. Так почему, мой давний друг, тебе захотелось узнать об этом сейчас, а не раньше?

— Точно сказать не могу.

Вот тут его глаза перестали бегать, он встретился со мной взглядом. Я пытался не отвести глаз. Роли поменялись. Он явно пытался поймать меня на лжи.

— Время выбрано не случайно.

— С чего ты так решил?

— Потому что ты не первый гость, которого я не ждал.

Я медленно кивнул, стараясь не выдать озабоченности.

— И кто еще к тебе приезжал?

— А почему я должен тебе отвечать?

— Почему нет?

Уэйн Стюбенс откинулся на спинку стула.

— Ты все еще симпатичный парень, Коуп.

— Как и ты. Но я думаю, что наши свидания исключаются.

— Мне следовало бы злиться на тебя.

— Неужели?

— Ты испортил мне то лето.

Я знал, что лицо мое остается бесстрастным, но внутри бушевал пожар. Я сидел и болтал о пустяках с серийным убийцей. Посмотрел на его такие обыкновенные руки. Представил на них кровь. Представил лезвие ножа, поднесенное к шее этими самыми руками, которые лежали сейчас на металлической поверхности разделявшего нас стола.

Я старался дышать ровно.

— И как я это сделал?

— Я положил на нее глаз.

— На кого?

— На Люси. В то лето она должна была найти себе пару. Если б не появился ты, я бы точно стал ее парнем.

Я не знал, что на это ответить. Но понимал, что нельзя и промолчать.

— А я думал, тебя больше интересовала Марго Грин.

Он улыбнулся:

— Фигура у нее была потрясающая, да?

— Это точно.

— Такая динамистка. Помнишь тот день, когда мы были на баскетбольной площадке?

Я помнил. Странно устроена человеческая память. Марго была секс-символом лагеря и прекрасно знала об этом. Подбирала топики, чтобы выглядеть в них еще более эротично, чем голой. В тот день какая-то девушка повредила ногу на волейбольной площадке. Ее имени я не помню. Вроде бы сломала палец, но кто будет помнить такую ерунду? А вот что мы все запомнили («картинку», которую я делил сейчас с серийным убийцей), так это бегущую мимо баскетбольной площадки перепуганную Марго, в одном из ее чертовых топиков, под которым все так сексуально тряслось. Она кричала, звала на помощь, но мы, тридцать или сорок парней, собравшихся на площадке, стояли и, разинув рты, таращились на груди Марго.

Мужчины — свиньи, да. Но при этом и дети. Мы живем в странном мире. Природа требует, чтобы особи мужского пола, скажем, от четырнадцати до семнадцати лет, являли собой ходячую эрекцию. Ты ничего не можешь с этим поделать. Однако, по мнению общества, ты слишком молод, чтобы что-то делать, кроме как страдать. А рядом с Марго Грин страдания эти возрастали десятикратно.

У Бога есть чувство юмора, не так ли?

— Помню, — ответил я.

— Такая динамистка, — повторил Уэйн. — Ты знаешь, что она бортанула Джила?

— Марго?

— Да. Аккурат перед убийством. — Он изогнул бровь. — Это вызывает вопросы, ты как думаешь?

Я молчал, не мешал ему говорить, надеялся, он скажет что-то еще. Так и вышло.

— Она мне дала, знаешь ли. Марго. Но она была не так хороша, как Люси. — Он поднес руку ко рту, словно сболтнул лишнее. Сыграл хорошо. Я застыл.

— Ты знаешь, у нас что-то завязалось тем летом. До твоего приезда. Между Люси и мной.

— Ну-ну…

— Что-то ты позеленел, Коуп. Уж не ревнуешь ли?

— Прошло двадцать лет.

— Это точно. Но если быть честным, я добрался только до второй базы.[36] Готов спорить, тебе удалось продвинуться дальше, Коуп. Готов спорить, ты сорвал вишенку, так?

Он старался меня завести. Я не собирался ему подыгрывать.

— Джентльмен, если целуется, никогда об этом не рассказывает.

— Да, конечно. И пойми меня правильно. У вас двоих возникло истинное чувство. Это увидел бы и слепой. Вы с Люси смотрелись как настоящая пара. Такое случается редко, знаешь ли. — Он улыбнулся мне, часто-часто заморгал.

— Все это было давным-давно, — напомнил я ему.

— Ты ведь в это не веришь, так? Мы стали старше, точно, но во многом сохранили те же чувства, что и тогда. Ты так не считаешь?

— Скорее нет, чем да, Уэйн.

— Что ж, жизнь продолжается, тут ты, конечно, прав. Здесь нам разрешают выходить в Интернет. Никаких порносайтов и чего-то такого, и они проверяют, что мы смотрим и кому пишем. Я прокрутил тебя по «Гуглу». Знаю, что ты вдовец и у тебя шестилетняя дочь. Но ее имени найти не смог. Почему это?

Меня передернуло — ничего не мог с собой поделать. Упоминание этим психом моей дочери ударило как пощечина. По этой же причине я убрал ее фотографию из своего кабинета. Разные миры, которые не должны соприкасаться. Я вернулся к интересующей меня теме:

— Что случилось в лесу в ту ночь, Уэйн?

— Люди умерли.

— Не играй со мной в эти игры.

— В игры играет только один из нас, Коуп. Если хочешь правду, давай начнем с тебя. Почему ты здесь? Почему сегодня? Приезд твой не случаен. Мы оба это знаем.

Я оглянулся. За нами наблюдали, но я только попросил, чтобы не прослушивали. Дал знак, чтобы кто-нибудь вошел. Охранник открыл дверь:

— Сэр?

— К мистеру Стюбенсу кто-нибудь приезжал в последние две недели?

— Да, сэр. Один человек.

— Кто?

— Если хотите, фамилию я узнаю.

— Пожалуйста.

Охранник ушел. Я посмотрел на Уэйна. Тот, похоже, ничуть не расстроился.

— Туше. Но в этом нет необходимости. Я тебе скажу. Его звали Карл Смит.

— Я такого не знаю.

— Зато он знает тебя. Работает на компанию, которая называется «Эс-вэ-эр».

— Частный детектив?

— Да.

— И он приехал, потому что хотел, — теперь-то я все понимал, — нарыть на меня компромат.

Уэйн Стюбенс коснулся своего носа, потом указал на меня.

— И что он тебе пообещал?

— Его босс раньше был шишкой в ФБР. Он пообещал, что мне улучшат условия.

— Ты ему что-нибудь сказал?

— Нет. По двум причинам. Во-первых, его предложение — полнейшая чушь. Этот бывший феод ничего не сможет для меня сделать.

— А во-вторых?

Уэйн Стюбенс наклонился вперед. Убедился, что я смотрю ему в глаза.

— Я хочу, чтобы ты выслушал меня, Коуп. Хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно.

Я выдержал его взгляд.

— В жизни я сделал много плохого. Не буду вдаваться в подробности. Нет необходимости. Я допускал ошибки. Из-за них последние восемнадцать лет провел в этой чертовой дыре. Мое место не здесь. Действительно не здесь. Я не собираюсь говорить об Индиане или Виргинии. Люди, которые там умерли… я их не знал. Они были для меня незнакомцами.

Он замолчал, закрыл глаза. Широкое лицо блестело как навощенное. Он открыл глаза, убедился, что я по-прежнему смотрю на него. Я смотрел. Не отвел бы глаза, даже если бы хотел.

— Но — и это причина номер два, Коуп, — я понятия не имею, что произошло в том лесу двадцать лет назад. Потому что меня там не было. Я не знаю, что случилось с моими друзьями… не незнакомцами, Коуп, а с друзьями… Марго Грин, Дугом Биллингэмом, Джилом Пересом или твоей сестрой.

Мы помолчали.

— Ты не убивал тех мальчиков в Индиане и Виргинии? — спросил я.

— Ты бы поверил, скажи я «нет»?

— Улик хватало.

— Да, хватало.

— Но ты настаиваешь на своей невиновности?

— Да.

— Ты невиновен, Уэйн?

— Давай не перескакивать с одного на другое. Я говорю с тобой о том лете. Я говорю с тобой о том лагере. Там я никого не убивал. Я не знаю, что произошло той ночью в лесу.

Я молчал.

— Ты нынче прокурор, да?

Я кивнул.

— Люди роются в твоем прошлом. Я это понимаю. И не обратил бы на это внимания. Да только теперь приезжаешь ты. А это означает — что-то произошло. Что-то, связанное с той ночью.

— Куда ты клонишь, Уэйн?

— Ты всегда думал, что их убил я. Но теперь ты в этом не уверен, правильно?

Я промолчал.

— Что-то изменилось. Я читаю это по твоему лицу. Впервые ты серьезно задался вопросом: а имею ли я отношение к событиям той ночи? Если ты узнал что-то новое, то просто обязан поделиться со мной.

— Никаких обязательств у меня нет, Уэйн. За те убийства тебя не судили. Тебя приговорили за убийства, совершенные в Индиане и Виргинии.

Он развел руками.

— Тогда почему не рассказать, что тебе удалось выяснить? Кому это навредит?

Я подумал об этом. Логика в его словах присутствовала. Если б я сказал, что Джил Перес остался жив после той ночи, ему бы это не помогло, потому что осудили его не за убийство Джила Переса. Но могло случиться другое. Дело серийного убийцы во многом напоминает карточный домик. Если вдруг выясняется, что одна из жертв не была убита или ее убил не серийный маньяк, весь домик может рухнуть.

И я решил промолчать. Да и потом, что я мог сказать до официального опознания Джила Переса? Поделиться предположениями? Я посмотрел на Уэйна. Он — псих? Я думал, что да. Но мог ли знать наверняка? В любом случае я выяснил все, что хотел. Поэтому встал:

— Прощай, Уэйн.

— Прощай, Коуп.

Я двинулся к двери.

— Коуп?

Я обернулся.

— Ты знаешь, что я их не убивал, так?

Я не ответил.

— А если я их не убивал, — продолжил Стюбенс, — ты должен задать себе вопрос, а что вообще произошло в ту ночь… не только с Марго, Дугом, Джилом и Камиллой. Что произошло со мной? И с тобой.

Глава 27

— Айра, взгляни на меня.

Люси выжидала момент, когда у ее отца более или менее прояснится в голове. Сидела, не спуская с него глаз. Сегодня он выложил старые виниловые пластинки. С обложки одной улыбался длинноволосый Джеймс Тейлор. На другой «битлы» пересекали Эбби-роуд (в том числе босоногий, а потому «мертвый» Пол). Марвин Гэй[37] замотался в шарф на третьей, с песней «Что происходит?», и Джим Моррисон смотрелся очень сексуально на альбоме «Дорс».

— Айра!

Он улыбался старой фотографии, сделанной в том самом летнем лагере. Желтого «жука» украсили цветами и знаками мира. Айра стоял на переднем плане, сложив руки на груди. Девушки окружили автомобиль. Все в шортах, футболках, с улыбками во весь рот. Люси помнила этот день. Один из тех, которые ты кладешь в коробку памяти и прячешь в дальний ящик, чтобы достать и заглянуть в него, когда тебе совсем уж худо.

— Айра!

Он медленно повернулся к ней:

— Я слушаю.

Барри Макгуайр[38] запел «Канун разрушения», классическую антивоенную песню, впервые прозвучавшую в 1965 году. Яростная, будоражащая, она, как ни странно, всегда успокаивала Люси. В песне рисовалась ужасающе мрачная картина мира. Взрывались бомбы, тела плыли по реке Иордан, кто-то тянул руку к атомной кнопке, ненависть давала о себе знать и в Красном Китае, и в маленьком городке Селма, что в штате Алабама, везде правили лицемерие и злоба, а певец насмешливо спрашивал слушателя, отчего тот так наивен и не понимает, что живет в канун разрушения.

Тогда почему эта песня успокаивала ее?

Потому что все, о чем в ней говорилось, было чистой правдой. И каким же ужасным был тогда мир! Планета действительно балансировала на грани уничтожения. Но выжила… и, пожалуй, даже расцвела. И теперь порой создается ощущение, что мир ужасен. Многие не верят, что нам удастся через это пройти. Но мир Макгуайра был не менее пугающим. Скорее, даже более. А если перенестись в прошлое еще на двадцать лет? Вторая мировая война, нацизм. В сравнении с этим шестидесятые годы казались «Диснейлендом». Через это мы тоже сумели пройти.

Мы словно всегда живем в канун разрушения. И, похоже, всегда идем дальше.

Может, нам удастся пережить то разрушение, которое мы несем с собой.

Люси покачала головой. Как наивно. Поллианна[39] в чистом виде. Уж она-то должна это знать.

Бородку Айре аккуратно подстригли, но волосы, седые, отливающие в синеву, по-прежнему торчали в разные стороны. Руки дрожали, и Люси задалась вопросом, а не начинается ли у отца болезнь Паркинсона. Последние годы выдались у него не очень хорошими. Но если уж говорить честно, радость лишь изредка освещала его жизнь последние двадцать лет.

— Что такое, милая?

Озабоченность в голосе звучала искренняя. Такой уж у Айры был характер: он действительно заботился о людях. Слушать не умел. Видел боль и сразу пытался найти способ ее облегчить. Эту черту в Айре замечали все: дети в лагере, их родители, друзья. А если ты единственный ребенок, человек, которого он любил больше всех, забота эта становилась теплейшим одеялом в самый холодный день.

Боже, каким замечательным он был отцом! Как Люси его недоставало!

— В регистрационной книге записано, что к тебе приезжал какой-то Маноло Сантьяго. — Она склонила голову. — Ты это помнишь, Айра?

Улыбка ушла.

— Айра!

— Да, — ответил он. — Помню.

— Чего он хотел?

— Поговорить.

— Поговорить о чем?

Он молча прикусил нижнюю губу.

— Айра!

Он покачал головой.

— Пожалуйста, скажи мне, — настаивала Люси.

Рот Айры приоткрылся, но он не произнес ни звука. Наконец выдохнул:

— Ты знаешь, о чем он хотел поговорить.

Люси смотрела поверх его плеча. В комнате они были одни. Песня «Канун разрушения» закончилась. «Мамас энд Папас» принялись рассказывать о том, что все листья коричневые.

— О лагере? — спросила Люси.

Айра кивнул.

— И что он хотел узнать?

Отец заплакал.

— Айра!

— Я не хочу туда возвращаться, — ответил он.

— Я знаю, что не хочешь.

— Он задавал вопросы.

— О чем, Айра? Что его интересовало?

— Пожалуйста… — Он закрыл лицо руками.

— «Пожалуйста» что?

— Я не могу туда вернуться. Ты понимаешь? Я не могу туда вернуться.

— Тебе это уже не причинит боли.

Он прижимал руки к лицу. Плечи тряслись.

— Эти бедные дети…

— Айра! — Люси видела, что его охватил ужас. — Папочка!

— Я всех подвел.

— Нет, не подвел.

Его сотрясали рыдания. Люси встала перед отцом на колени. Она почувствовала, что и ее глаза полны слез.

— Пожалуйста, папочка, посмотри на меня.

Он не смотрел. Ребекка, медсестра, заглянула в дверь:

— Я что-нибудь принесу.

Люси вскинула руку:

— Не надо.

С губ Айры сорвался очередной возглас.

— Я думаю, ему нужно принять что-нибудь успокоительное.

— Пока нет, — возразила Люси. — Мы просто… пожалуйста, оставьте нас.

— Я за него отвечаю.

— Все хорошо. Этот разговор не для посторонних ушей. Он расчувствовался, ничего больше.

— Я позову доктора, — не уступала Ребекка.

Люси собралась сказать, что в этом нет необходимости, но медсестра уже исчезла за дверью.

— Айра, пожалуйста, скажи мне.

— Нет… Я не мог защитить всех. Ты понимаешь?

Она не понимала. Попыталась приподнять его подбородок и отпрянула от его громкого крика. Убрала руки. Он попятился, сшиб стул, забился в угол.

— Нет!..

— Все в порядке, папа. Это…

— Нет!

Медсестра вернулась, а с ней еще две женщины. В одной Люси узнала врача. Вторая, как догадалась Люси, тоже медсестра, держала в руке шприц.

— Все хорошо, Айра, — проворковала Ребекка.

Они направились к нему. Люси преградила им путь.

— Вон отсюда!

Врач (на полоске пластика над нагрудным карманом Люси прочитала: «Джулия Контруччи») откашлялась.

— Он перевозбужден.

— Как и я.

— Простите?

— Вы сказали, он перевозбужден. Надо же! Кто из нас не перевозбуждается? Иногда я чувствую, что перевозбудилась. А вы? Почему же он не может возбуждаться?

— Потому что он нездоров.

— Все у него хорошо. Мне нужно закончить разговор, пока он еще в ясном уме.

Доктор Контруччи сложила руки на груди.

— Это решать не вам.

— Я его дочь.

— Ваш отец находится здесь добровольно. Он может уезжать и приезжать, когда ему вздумается. Ни один суд не признавал его недееспособным. Решать ему. — Контруччи посмотрела на Айру. — Сделать вам успокоительный укол, мистер Силверстайн?

Взгляд Айры метался из стороны в сторону, как у загнанного в угол зверька, в которого он, собственно, и превратился.

— Мистер Силверстайн?

Он глянул на дочь. Вновь заплакал.

— Я ничего не сказал, Люси. Что я мог ему сказать? — Айра зарыдал.

Доктор повернулась к Люси. Та смотрела на отца.

— Все хорошо, Айра.

— Я люблю тебя, Люси.

— И я тоже тебя люблю.

Медсестры подошли к Айре. Он вытянул руку и мечтательно улыбнулся, когда игла вошла в вену. Улыбка эта напомнила Люси ее детство. Отец курил в ее присутствии травку, нисколько не стесняясь. Глубоко затягивался, так же улыбаясь. И теперь она задумалась, а зачем ему требовалась травка? Она помнила, что после лагеря травкой он баловался все чаще и чаще. Наркотики были частью жизни Айры… частью «движения». Может, его увлечение травкой сродни ее пристрастию к спиртному? Может, у них обоих есть склонность привыкания к наркотикам? Или Айра использовал травку точно так же, как Люси выпивку: чтобы уйти от реальности, отключиться и не смотреть правде в глаза?

Глава 28

— Пожалуйста, скажите мне, что вы шутите!

Специальный агент ФБР Джефф Бедфорд сидел напротив меня за столиком ресторана, стены которого украшали фотографии местных телезнаменитостей. Подтянутый, худощавый, с пышными, заостренными на концах усами. Я точно знал, что уже видел такие усы в реальной жизни, но не мог вспомнить, где именно. Почему-то ждал, что к нему вот-вот присоединятся еще трое усачей, и они составят бравый квартет.

— Не шучу, — ответил я.

Подошла официантка. Не назвала нас цыпоньками. Я такого терпеть не могу. Бедфорд пробежался взглядом по разделу блюд и заказал кофе. Я намек понял и последовал его примеру. Мы вернули официантке меню. Бедфорд подождал, пока она отойдет.

— Это сделал Стюбенс, без всяких вопросов. Все эти жертвы на его совести. В этом раньше не было никаких сомнений. Нет и теперь. Тут вообще не в чем сомневаться.

— Первые убийства. Четыре человека в лесу у летнего лагеря.

— А что насчет их?

— Нет никаких улик, связывающих Стюбенса с этими убийствами.

— Вещественных доказательств нет.

— Четыре жертвы… — гнул свое я. — Две молодые женщины. Марго Грин и моя сестра.

— Совершенно верно.

— Но больше среди жертв Стюбенса женщин не было.

— Это точно.

— Все — мужчины, от шестнадцати до восемнадцати лет. Вы не находите это странным?

Бедфорд посмотрел так, словно у меня внезапно выросла вторая голова.

— Послушайте, мистер Коупленд, я согласился встретиться с вами, потому что, во-первых, вы прокурор округа, а во-вторых, ваша сестра — жертва этого монстра. Но ваши вопросы…

— Я только что виделся с Уэйном Стюбенсом.

— Мне это известно. И, доложу я вам, он психопат и патологический врун.

Я помнил, что Люси сказала мне то же самое, помнил и слова Уэйна о его «подкате» к Люси до моего приезда в лагерь.

— Знаю.

— Не уверен. Позвольте кое-что объяснить. Я знаю Уэйна Стюбенса чуть ли не двадцать лет. Подумайте об этом. И мне известно, насколько убедительно он может лгать.

Я еще не решил, какой выбрать подход, поэтому начал прощупывать почву:

— Могут появиться новые обстоятельства.

Бедфорд нахмурился. Кончики усов опустились.

— О чем вы говорите?

— Вы знаете, кто такой Джил Перес?

— Разумеется. Я знаю все и обо всех, вовлеченных в это дело.

— Его тело вам найти не удалось.

— Совершенно верно. Как и тело вашей сестры.

— И как вы это объясняете?

— Вы были в том лагере. Знаете его окрестности.

— Да.

— И вам известно, сколько квадратных миль занимают леса?

— Да.

Он поднял правую руку, посмотрел на нее.

— Привет, миссис Иголка. — Он поднял левую. — Познакомьтесь с моим другом, мистером Стогом.

— Уэйн Стюбенс — парень мелкий.

— И что?

— Дуг был выше шести футов. Джил мог дать сдачи любому. Каким образом Уэйн застал их всех врасплох и одолел?

— У него был нож, вот и все. Марго Грин связали. Он просто перерезал ей горло. А как он справился с остальными? Может, их тоже связали… в разных местах. Мы просто этого не знаем. За Дугом Биллингэмом он гнался. Его тело нашли в неглубокой могиле в полумиле от тела Марго Грин. С несколькими колотыми ранами на теле, с порезами на руках — Дуг явно пытался защититься от ударов ножа. Мы нашли кровь и клочья одежды, принадлежавшие вашей сестре и Джилу Пересу. Вам это известно.

— Известно.

Бедфорд откинулся на спинку стула.

— Так скажите мне, мистер Коупленд. Какие новые обстоятельства вдруг открылись?

— Джил Перес.

— И что нового вы узнали?

— Он не погиб в ту ночь. Он умер на этой неделе.

Бедфорд подался вперед:

— Простите?

Я рассказал ему о Маноло Сантьяго. На лице специального агента Бедфорда отражался не скепсис, нет — он смотрел на меня так, будто я пытался убедить его, что пасхальный кролик существует в реальной жизни.

— Давайте убедимся, правильно ли я вас понял, — сказал он, едва я замолчал. Официантка принесла кофе. Бедфорд не добавил в чашку ни сахара, ни молока. Аккуратно, чтобы в нее не попали кончики усов, поднес ко рту. — Родители Переса отрицают, что это их сын. Отдел по расследованию убийств не верит, что это он. И вы говорите мне…

— Это он.

Бедфорд рассмеялся:

— Думаю, вы отняли у меня достаточно много времени, мистер Коупленд. — Он поставил чашку, начал подниматься со стула.

— Я знаю, что это он. Сбор доказательств — вопрос времени.

Бедфорд снова сел.

— Вот что я вам скажу. Давайте сыграем в вашу игру. Допустим, это действительно Джил Перес. Допустим, он выжил в ту ночь.

— Хорошо.

— Это не снимает обвинений с Уэйна Стюбенса. Отнюдь. Многие, — теперь он сурово смотрел на меня, — верили, что Стюбенс был лишь соучастником в первых убийствах. Вы сами спросили, как он смог убить столько человек. Что ж, возможно, они действовали вдвоем и жертв было три. Такое гораздо легче представить, не так ли?

— То есть теперь вы думаете, Стюбенс и Перес действовали в паре?

— Нет. Черт, я даже не верю, что Перес выжил в ту ночь. Я просто рассматриваю разные версии. Исхожу из того, что в морге на Манхэттене действительно лежит тело Джила Переса.

Я высыпал в кофе пакетик сахара, плеснул молока.

— Вы знакомы с творчеством сэра Артура Конан Дойла?

— Он писал про Шерлока Холмса.

— Именно. Одна из аксиом Холмса звучит так: «Большая ошибка — выдвигать версии, не располагая фактами… потому что факты начинают подгонять к версиям, вместо того чтобы выдвигать версии на основе фактов».

— Вы испытываете мое терпение, мистер Коупленд.

— Я дал вам новый факт. И вместо того, чтобы вновь подумать о том, что в действительности произошло, вы сразу нашли способ встроить этот факт в вашу версию.

Он строго смотрел на меня. Я его не винил. Надавил очень уж сильно, но другого пути не видел.

— Вам что-нибудь известно о прошлом Стюбенса? — наконец спросил он.

— Самая малость.

— Он идеально соответствует характерологическому профилю.

— Профили не вещественные доказательства.

— Но они помогают. К примеру, вы знаете, что в округе пропадали животные, когда Стюбенс был подростком?

— Правда? Что ж, этой улики мне определенно недоставало.

— Могу я привести пример?

— Будьте любезны.

— У нас есть свидетель. Чарли Кейдисон. Раньше он ничего не говорил, поскольку очень боялся. В шестнадцать лет Уэйн Стюбенс зарыл в землю маленькую белую собачку… не помню породу… что-то французское.

— Бишон-фризе?

— Совершенно верно. Он зарыл собачку по шею. Над землей торчала только голова. Собачка не могла шевельнуться.

— Кошмар.

— Еще нет, дальше — хуже.

Бедфорд еще раз аккуратно отпил кофе. Я ждал. Он поставил чашку, промокнул губы салфеткой.

— Закопав собачку, ваш давний друг по лагерю пошел к Кейдисонам. У них была самоходная газонокосилка с сиденьем, на которой ездят по лужайке. Он попросил разрешения взять ее… — Бедфорд замолчал и пристально посмотрел на меня.

— Вас понял, — кивнул я.

— У меня есть и другие подобные примеры. С десяток.

— Однако Уэйн Стюбенс устроился в этот лагерь вожатым.

— Большой сюрприз. Я хочу сказать, что Айра Силверстайн считал ниже своего достоинства проверять прошлое кандидатов на ту или иную должность.

— И никто не подумал о Стюбенсе после этих убийств?

— Этого мы не знаем. Сначала «Лагерем ПЛЮС» занимались местные правоохранительные органы, не мы. Дело не вышло на федеральный уровень. И все слишком боялись, чтобы рассказать о юношеских годах Стюбенса. Как Чарли Кейдисон. Вы должны помнить: Стюбенс из богатой семьи. Его отец умер, но мать защищала мальчика, откупалась от всех, кто на него жаловался. Между прочим, очень его опекала. И придерживалась строгих правил, не давала парню никаких поблажек.

— Еще один штрих характерологического профиля серийного убийцы?

— Речь не просто о профиле, мистер Коупленд. Факты вам известны. Он жил в Нью-Йорке, однако каким образом оказался в тех самых местах, в Виргинии, Индиане, Пенсильвании, где произошли убийства? Какова вероятность его случайного появления там? И разумеется, улики: после получения ордера мы нашли вещи жертв на принадлежащей ему земле.

— Не всех жертв.

— Хватило и этого.

— И все-таки ни одна из вещей не принадлежала первым четырем жертвам.

— Правильно.

— Почему?

— Могу предложить только догадку. Стюбенс, вероятно, торопился. На то, чтобы избавиться от тел, требовалось время, которого ему катастрофически не хватало.

— Опять создается ощущение, что вы подгоняете факты.

Он откинулся на спинку стула и всмотрелся в меня:

— А какова ваша версия, мистер Коупленд? Мне не терпится ее услышать.

Я промолчал.

Он раскинул руки.

— Этот серийный убийца, который перерезал глотки отдыхающим в летних лагерях в Индиане и Виргинии, мог быть вожатым летнего лагеря, где по крайней мере двум жертвам перерезали горло?

Он все говорил правильно. Я с самого начала думал об этом и не мог уйти от утвердительного ответа.

— Вам известны факты. Вы прокурор. Скажите мне, что, по-вашему, там произошло?

Я думал. Он ждал. Я подумал еще.

— Пока не знаю. Может, пока рано выдвигать версии. Может, нам нужно собрать побольше фактов.

— И пока вы будете это делать, тип вроде Уэйна Стюбенса убьет еще нескольких отдыхающих.

И тут он был прав. Я подумал об уликах против Дженретта и Маранца. Если уж смотреть на ситуацию объективно, против Уэйна Стюбенса улик набиралось куда больше.

Во всяком случае, раньше все выглядело именно так.

— Он не убивал Джила Переса.

— Я вас слышал. Так давайте уберем его из уравнения, хотя бы в рамках нашей дискуссии. Он не убивал этого Переса. — Бедфорд вскинул руки. — И с чем вы тогда остаетесь?

Что я мог на это сказать? Что все-таки произошло с моей сестрой? Этот вопрос по-прежнему требовал ответа.

Глава 29

Часом позже я сидел в самолете. Двери еще не закрыли, когда позвонила Мьюз.

— Как прошла встреча со Стюбенсом? — спросила она.

— Расскажу позже. Как суд?

— Насколько я слышала, новые ходатайства и никакого движения вперед. Постоянно твердили «на рассмотрении». Это же чертовски скучно, быть адвокатом. Как у тебя в такие дни не лопаются мозги?

— Привыкаешь, знаешь ли. Что еще?

— Ничего, но завтра заседания не будет. В четверг судья хочет видеть заинтересованные стороны у себя с самого утра.

— Зачем?

— Из-за всех этих ходатайств, которые «на рассмотрении». Твой помощник полагает, что это очередная задержка и она не повлияет на исход процесса. Слушай, я нашла для тебя кое-что еще.

— Что?

— Наш лучший компьютерщик поработал с сочинениями, посланными твоей подруге Люси.

— И?..

— Поначалу он не нашел ничего нового.

— Что значит «поначалу»?

— Я получила его отчет, сделала несколько звонков, кое в чем покопалась. И нарыла нечто очень интересное.

— Что именно?

— Думаю, я знаю, кто отправил ей эти сочинения.

— Кто?

— Блэкберри при тебе?

— Да.

— Материалов много. Думаю, лучше направить их электронным письмом.

— Хорошо.

— Больше не хочу ничего говорить. Любопытно посмотреть, придешь ли ты к тому же выводу, что и я.

Я подумал об этом, вспомнил наш разговор с Бедфордом.

— Не хочешь, чтобы я подгонял факты к имеющимся версиям, да?

— О чем ты?

— Не важно, Мьюз. Отправляй свое письмо.

Через четыре часа после расставания с Джеффом Бедфордом я сидел в кабинете, примыкавшем к кабинету Люси. Обычно его занимал другой профессор английского языка и литературы, но он уехал в отпуск. У Люси был ключ.

Она смотрела в окно, когда ее ассистент Лонни Бергер вошел, не постучавшись. Странное дело, но Лонни напомнил мне отца Люси, Айру. Такой же Питер Пэн, не желающий взрослеть, с клеймом маргинала. Я не против хиппи, или леваков, или как там их еще можно назвать. Они нам нужны. Я даже уверен, что нам необходимы и крайне левые, и крайне правые, и даже те (может, еще больше), с кем мы не соглашаемся и кого хотим ненавидеть. Без них жизнь стала бы скучной. Да и на ком оттачивать свои аргументы? Вдумайтесь: без правого нет левого. А центра нет без них обоих.

— Что случилось, Люси? У меня свидание с моей Страстной Официанткой… — Тут Лонни заметил меня и замолчал, не закончив фразу. — Это кто?

Люси все смотрела в окно.

— И почему мы в кабинете профессора Митника?

Я поднялся, протянул руку:

— Пол Коупленд.

Он пожал мою руку.

— Это ж надо! Вы тот парень из сочинения, так? Мистер П. Я читал об этом расследовании и…

— Да, Люси рассказывала мне о ваших любительских изысканиях. А у меня, как вам, вероятно, известно, работают первоклассные следователи-профессионалы. — Тут он отпустил мою руку. — Ничем не хотите с нами поделиться?

— Что вы имеете в виду?

— Между прочим, правда ваша: это электронное письмо отослали с одного из компьютеров в библиотеке Фроста в шесть сорок вечера. Но только не Сильвия Портер сидела за компьютером в это время.

Он попятился.

— Это были вы, Лонни.

Его губы искривились в улыбке, он покачал головой. Тянул время.

— Это чушь. Эй, подождите… — Улыбка исчезла, сменившись притворной обидой. — Люси, я не могу поверить, что…

Люси наконец-то повернулась к нему, не произнося ни слова.

Лонни указал на меня:

— Ты не веришь этому парню, правда? Он…

— Я что?

Ответа не последовало. А Люси только смотрела на Лонни. Молча. Смотрела, пока он не начал отступать под ее взглядом. Плюхнулся на стул.

— Черт! — вырвалось у него.

Мы ждали. Он сидел с поникшей головой.

— Вы не понимаете…

— Так объясните, — предложил я.

Он посмотрел на Люси:

— Ты действительно веришь этому парню?

— Гораздо больше, чем тебе.

— Я бы не верил. Ничего хорошего ждать от него не приходится, Люси.

— Спасибо за рекомендацию, — вмешался я. — А теперь скажите, почему вы послали Люси эти сочинения?

Он принялся теребить пальцами серьгу.

— Я не обязан вам ничего говорить.

— Напротив — обязаны. Я прокурор округа.

— И что?

— А то, Лонни. Я могу арестовать вас за причинение беспокойства Люси.

— Нет, не сможете. Прежде всего вы не докажете, что сочинения послал я.

— Докажу. Вы думаете, что хорошо разбираетесь в компьютерах и, возможно, ваших знаний достаточно для того, чтобы произвести впечатление на дилетанта. Но мои эксперты — настоящие профессионалы. Мы уже знаем: письма отправили вы. У нас есть доказательства.

Он обдумывал мои слова, гадая, стоит ли ему по-прежнему упираться или надо избрать новую тактику. Остановился на втором варианте.

— И что с того? Даже если я послал эти письма, какое я причинил беспокойство? С каких это пор отправление сочинения университетскому профессору стало преступлением?

Действительно, сильный аргумент.

— Я прослежу за тем, чтобы тебя уволили, — подала голос Люси.

— Может, меня уволят, а может, и нет. Если на то пошло, оправдываться придется тебе, а не мне. Это ты солгала насчет своего прошлого. Это ты изменила фамилию.

Лонни нравился наш спор. Он выпрямился, положил ногу на ногу и выглядел таким самодовольным. Мне очень хотелось врезать ему по физиономии. Люси лишь продолжала смотреть на него. Она стояла чуть сбоку, и я отошел, чтобы она могла посмотреть ему прямо в глаза.

— Я думала, мы друзья, — произнесла она.

— Так и есть.

— Тогда почему?..

Он покачал головой:

— Ты не понимаешь?

— Объясни.

Лонни вновь взялся за серьгу.

— Не при нем.

— И все-таки придется рассказать при мне, Лонни. — Я хлопнул его по плечу. — Я теперь твой лучший друг. И знаешь почему? Потому что я влиятельный и разозленный сотрудник правоохранительных органов. И я уверен: если мои следователи как следует тряхнут твое дерево, с него что-нибудь да свалится.

— Напрасный труд.

— Совсем не напрасный. Хочешь пример?

Лонни не ответил.

Я показал ему блэкберри:

— Вот здесь у меня материалы о твоих арестах. Зачитать?

От его самодовольства не осталось и следа.

— Обо всех арестах, друг мой. Даже та информация, что засекречена. Вот почему я говорю, что я влиятельный и злой коп. Одно мое слово — и тебя вышибут отсюда до воскресенья. Поэтому не темни и рассказывай, почему ты прислал эти сочинения.

Я встретился с Люси взглядом. Она едва заметно кивнула. Мы обговорили нашу тактику до появления Лонни. Если бы она осталась с ним наедине, тот попытался бы выкрутиться, заговорил бы ее, спекулируя на их достаточно близких отношениях. С такими мне уже доводилось сталкиваться. Они изображают крутых, пыжатся, пускают в ход обаяние, но стоит надавить — ломаются. Лонни не был исключением. Более того, с такими, как он, угрозы зачастую приносят результат очень быстро.

Он посмотрел на Люси:

— Меня загнали в угол.

Уже оправдывается. Хорошо.

— По правде говоря, я это сделал ради тебя, Люси, чтобы защитить. Ну ладно, и себя тоже. Видишь ли, я не написал про эти аресты, когда подавал документы о приеме на работу. Если бы администрация об этом узнала, меня бы не взяли. Так мне сказали.

— Кто тебе сказал? — спросил я.

— Я не знаю их имен и фамилий.

— Лонни…

— Я серьезно. Они мне не сказали.

— А что они сказали?

— Пообещали, что Люси это не причинит никакого вреда. Она их не интересовала. Они сказали, что ей это даже пойдет на пользу, что, — Лонни театрально повернулся ко мне, — они лишь пытаются поймать убийцу.

Он смотрел на меня как мог сурово, но все-таки суровости не хватало. Я ждал, что сейчас он крикнет: «J'accuse!»[40] Он не крикнул, поэтому заговорил я:

— Хочу, чтобы ты знал: я весь дрожу.

— Они думают, что вы, возможно, имеете какое-то отношение к этим убийствам.

— Спасибо за важную информацию. И что произошло потом, Лонни? Они велели тебе подсунуть эти сочинения Люси?

— Да.

— Кто их написал?

— Не знаю. Наверное, они.

— Ты все говоришь «они». Сколько их было?

— Двое.

— Как насчет имен, Лонни?

— Я не знаю. Послушайте, они частные детективы. Понимаете? Сказали, что их наняла семья одной из жертв.

«Семья одной из жертв». Откровенная ложь. Опять «Эс-вэ-эр», частная детективная фирма из Ньюарка. Все вдруг встало на свои места.

— Они упоминали фамилию клиента?

— Нет. Сослались на конфиденциальность.

— Еще бы. Что еще они сказали?

— Что их фирма разбирается с этими убийствами. Что у них нет доверия к официальной версии, согласно которой все убийства совершил Летний Живодер.

Я посмотрел на Люси. Ранее я рассказал ей о моих встречах с Уэйном Стюбенсом и Джеффом Бедфордом. Мы поговорили о той ночи, о нашем участии в тех событиях, о сделанных нами ошибках и нашей былой уверенности в том, что все четверо мертвы и убил их Уэйн Стюбенс.

Теперь мы так думать не могли.

— Что-нибудь еще?

— Это все.

— Да перестань, Лонни.

— Это все, что я знаю, клянусь.

— Я так не думаю. Эти парни хотели увидеть, как отреагирует Люси на полученные сочинения. Так?

Он молчал.

— И тебе поручили наблюдать за ней. Поручили сообщать им, что она говорит и делает. Вот почему ты пришел к ней на днях и сказал, что многое выяснил о ее прошлом. Ты надеялся, что она тебе доверится. Именно такое ты получил задание? Воспользоваться ее доверием и выудить что-нибудь важное?

Ему это не понравилось.

— Ничего подобного не было.

— Конечно же, было. Тебе предложили вознаграждение, если ты что-то раскопаешь?

— Вознаграждение?

— Да, Лонни, деньги.

— Я это сделал не из-за денег.

Я покачал головой:

— А вот это уже ложь.

— Что?!

— Не будем притворяться, будто ты боялся, что тебя выведут на чистую воду, или всего лишь помогал в поисках убийцы. Тебе заплатили, так?

Он открыл рот, чтобы все отрицать, но я его опередил:

— У следователей, которые узнали о твоих арестах, есть доступ и к банковским счетам. Они с легкостью находят пятитысячные переводы. Вроде того, что пять дней назад поступил на твой счет в отделение банка «Чейз-Манхэттен» в Уэст-Орандже.

Конечно же, мы узнали это благодаря таланту Мьюз. Мне оставалось только восторгаться ею.

— Я не сделал ничего противозаконного, — пробурчал Лонни.

— Это момент спорный. Но сейчас мне не до этого. Кто написал сочинения?

— Не знаю. Мне принесли текст и велели переслать Люси по частям.

— И они не сказали, откуда у них эта информация?

— Нет.

— Даже не намекнули?

— Они сказали, что у них свои источники. Послушайте, обо мне они знали все. Они знали все и о Люси. Но нацелились они на вас. Их интересовали только вы. От меня требовали передавать все, что я услышу о Поле Коупленде. Они думают, что, возможно, убийца — вы.

— Нет, они так не думают, Лонни. Они думают, что ты, возможно, тот идиот, который сможет опорочить мое имя.

На лице Лонни отразилось недоумение. Он посмотрел на Люси:

— Я очень сожалею. Никогда не сделал бы ничего такого, что могло причинить тебе вред. Ты это знаешь.

— Окажи мне услугу, Лонни, — произнесла она, — исчезни с моих глаз.

Глава 30

Александр (Сош) Сикерски стоял в центре гостиной своего пентхауса.

Человек привыкает к окружающей среде. Так уж он устроен. Сош привык к комфорту. В далеком прошлом он и мечтать не мог о таком комфорте. А теперь другого образа жизни он и не представлял. Сош задался вопросом: остался ли он тем крепким орешком, каким был когда-то, смог бы, не зная страха, войти в те кабинеты, в те логова? Он, разумеется, знал ответ: нет. И силу отнял у него не возраст, а комфорт.

Когда Сош был совсем маленьким, его семья оказалась в блокадном Ленинграде. Нацисты окружили город, что привело к невероятным страданиям жителей. Сошу исполнилось пять лет 21 октября 1941 года, примерно через полтора месяца после того, как немцы блокировали город. Потом исполнилось шесть лет, семь, а блокада все продолжалась. В январе 1942 года рацион уменьшился до четверти фунта хлеба в день. Брат Соша, двенадцатилетний Гавриил, и сестра, восьмилетняя Алина, умерли от голода. Сош выжил. Потому что ел дворовых животных. Главным образом кошек. Люди слушают истории, но не могут представить того ужаса, той агонии. Ты совершенно беспомощен. А потом ты привыкаешь даже к такому ужасу.

Как и комфорт, страдания могут стать нормой.

Сош помнил свой приезд в США. Еду можно купить везде. Никаких очередей. Всего полно. Он помнил, как купил курицу. И держал ее в морозильной камере. Не мог в это поверить. Курица. Просыпался ночью в холодном поту. Бежал к холодильнику и открывал дверцу морозильной камеры, чтобы посмотреть на курицу и почувствовать, что он в безопасности.

Такое случалось с ним и теперь.

Большинство его советских коллег грустили о прошлом. Им недоставало власти. Лишь некоторые вернулись в Россию, большинство остались там, где работали. Чуть ли не все озлобились. Сош взял к себе на работу некоторых, потому что доверял им и нуждался в помощи. Они не забывали о прошлом. И Сош знал: в тяжелые моменты, когда бывшие чекисты особенно жалели себя, они тоже открывали холодильники и поражались тому, как далеко им удалось продвинуться по жизни.

Человека не волнует счастье или самореализация, если он голодает.

И Сош всегда помнил об этом.

Живя среди подобного нелепого богатства, теряешь ориентиры. Тревожишься о такой ерунде, как духовность, внутреннее спокойствие, взаимоотношения. Для этого нужно не иметь ни малейшего представления о том, каково это — умирать от голода, наблюдать, как постепенно от тебя остается только кожа да кости, беспомощно сидеть, когда рядом медленно умирают близкие люди, молодые, ничем не болеющие, и чувствовать, как в глубине души шевелится ужасная инстинктивная радость, потому что в какой-то день тебе достанется не одна, а полторы крошки хлеба.

Те, кто верит, что мы чем-то отличаемся от зверей, слепы. Все человеческие существа — дикари. Просто тот, кто хорошо накормлен, более ленив. Ему не нужно убивать, чтобы добыть пропитание. Поэтому такие люди облачаются в одежду и находят себе более благородные занятия, позволяющие думать, что они уже не звери. Какая ерунда. Дикари более голодные. Вот и вся разница.

Ради выживания человек готов на все. И те, кто считает себя выше этого, заблуждаются.

Сообщение поступило в компьютер.

Так это теперь происходит. Не по телефону, не от человека к человеку. Компьютеры. Электронная почта. Легкость общения в сочетании с невозможностью отслеживания. Сош порой спрашивал себя: а как бы прежнее Советское государство управлялось с Интернетом? В той стране контроль информации имел первостепенное значение. Но как можно контролировать Интернет? А может, не такая уж это и проблема. В конце концов на врагов всегда выходили, пользуясь утечками. Люди сбалтывали лишнее. Продавали друг друга. Предавали соседей и близких. Иногда за краюху хлеба. Иногда за билет к свободе. Все зависело от того, насколько человек голоден.

Сош вновь прочитал электронное письмо. Короткое и простое. Он даже не сразу понял, о чем речь. Телефонный номер. Адрес. Но его взгляд постоянно возвращался к первой строке. К одному-единственному предложению. Из трех слов:

Мы ее нашли.

И теперь Сош гадал, что же ему с этим делать.

Я позвонил Мьюз.

— Можешь найти мне Сингл Шейкер?

— Конечно. А в чем дело?

— Хочу задать ей несколько вопросов о методах работы «Эс-вэ-эр».

Я отключил мобильник и посмотрел на Люси. Она стояла лицом к окну.

— Ты как?

— Я ему доверяла.

Я уже собрался сказать «очень сожалею» или что-то похожее, но в последний момент сдержался.

— Ты был прав, — продолжила она.

— В чем?

— Я считала Лонни Бергера самым близким другом. Доверяла больше, чем кому бы то ни было. За исключением разве что Айры, который уже почти в смирительной рубашке.

Я попытался улыбнуться. Она помолчала, потом вдруг спросила:

— Мы попытаемся еще раз, Коуп? После того, как все закончится и мы выясним, что произошло с твоей сестрой? Мы вернемся к нашей прежней жизни… или попробуем найти другие точки соприкосновения?

— Мне нравится, как ты изъясняешься намеками.

Люси не улыбнулась.

— Да, я хочу попытаться, — добавил я.

— Хороший ответ. Очень хороший.

— Спасибо.

— Я далеко не всегда готова рисковать своим сердцем.

— Мы разделим риск на двоих.

— Так кто все-таки убил Марго и Дуга? — спросила она.

— Слушай, очень уж быстро ты сменила тему.

— Да, конечно. Чем быстрее мы выясним, что произошло… — Она пожала плечами.

— Знаешь что? — спросил я.

— Что?

— Чертовски легко вспомнить, почему я в тебя влюбился.

Люси отвернулась.

— Я не собираюсь плакать, я не собираюсь плакать, я не собираюсь плакать…

— Сейчас я не знаю, кто их убил, — признался я.

— Ладно. Как насчет Уэйна Стюбенса? Ты по-прежнему думаешь, что это его работа?

— Не знаю. Но теперь нам известно, что он не убивал Джила Переса.

— Ты думаешь, он сказал тебе правду?

— Он сказал, у вас тогда что-то начало складываться.

— Наглая ложь!

— Но признал, что добрался только до второй базы.

— Если он о том, что намеренно сталкивался со мной, чтобы полапать, когда мы играли в софтбол,[41] тогда да, он говорил правду. Он действительно такое сказал?

— Да. И еще сказал, что переспал с Марго.

— Вот это, вероятно, правда. Многие переспали с Марго.

— Но не я.

— Только потому, что я подцепила тебя сразу после приезда.

— Это точно. Он сказал, что Джил и Марго разбежались.

— И что?

— Думаешь, правда?

— Не знаю. Но ты же помнишь, как все это было в лагере. Жизненный цикл укладывался в семь недель. Кто-то с кем-то постоянно сходился, разбегался, находил кого-то нового.

— Все так.

— Но?..

— Но, согласно общепринятой версии, обе пары отправились в лес, чтобы… ты понимаешь.

— Как мы с тобой.

— Да. И у моей сестры с Дугом был роман. Я не говорю, что они влюбились друг в друга, но время проводили вместе. Но если Джил и Марго разбежались, зачем они ночью шли в лес?

— Понятно. Если они с Джилом разбежались… и мы знаем, что Джил в ту ночь не умер…

Я подумал о предположении Райи Сингх, женщины, которая знала и, возможно, достаточно близко, Джила Переса, или Маноло Сантьяго.

— Может, Джил убил Марго. Может, Камилла и Дуг случайно на них наткнулись…

— …и Джил убрал их как ненужных свидетелей.

— Да. Он понимал, в какую влип историю. Он из бедной семьи. Брат — бандит. Подозрение все равно пало бы на него.

— И он подстроил все так, будто убили и его.

Какое-то время мы молчали.

— Что-то мы упускаем, — первой заговорила Люси.

— Знаю.

— Возможно, мы приближаемся к разгадке.

— Или удаляемся.

— Одно из двух, — согласилась она.

И как же мне нравилась ее компания!

— Есть кое-что еще, — добавил я.

— Что?

— Сочинение. Помнишь, ты увидела меня в рубашке, залитой кровью, а я сказал, что мы никому ничего не должны говорить?

— Ну… не знаю.

— Давай вернемся к первой части сочинения… там все правильно. Насчет того, как мы ускользнули в лес.

— Да.

— Как кто-то об этом узнал?

— Понятия не имею, — ответила Люси.

— Как кому-то стало известно, что ты увела меня в лес?

— Или… — Она замолчала, шумно сглотнула. — Или насчет моих чувств к тебе?

Мы помолчали. Люси пожала плечами:

— Может, это было очевидно любому, кто видел, как я на тебя смотрела.

— Я изо всех сил стараюсь сдержать улыбку.

— Не слишком старайся. С первой частью сочинения ясно. Давай перейдем ко второй.

— Насчет меня и рубашки, залитой кровью. Как это всплыло?

— Представить не могу. Но знаешь, что меня поразило больше всего?

— Что?

— Кому-то известно, что мы разделились. Потеряли друг друга из виду.

Меня это смущало.

— Кто мог это знать? — спросил я.

— Я никому не говорила.

— Я тоже.

— Кто-то мог догадаться. — Люси помолчала, вскинула глаза к потолку. — Или…

— Или что?

— Ты точно никому не говорил, что мы разделились?

— Точно.

— И я никому не говорила.

— И что?

— Тогда есть только одно объяснение.

— Какое?

Она посмотрела на меня.

— Кто-то видел нас той ночью.

— Джил, возможно, — после паузы предположил я. — Или Уэйн.

— Они у нас подозреваемые в убийствах?

— Да.

— Тогда кто убил Джила?

Я молчал.

— Джил не мог покончить с собой и перевезти свое тело, — продолжила Люси. — И Уэйн Стюбенс сидит в тюрьме в Виргинии.

Я подумал об этом.

— Выходит, убийца не Уэйн и не Джил. Тогда кто? — спросила она.

— Я ее нашла, — объявила Мьюз, входя в мой кабинет.

Следом на пороге появилась Сингл Шейкер. Она знала, как себя подать. И у меня складывалось впечатление, что ей не приходится прилагать для этого каких-то усилий. Все получалось само собой. Такой вот дар она получила от природы. Мьюз ничем не напоминала комнатное растение, но казалась им рядом с Сингл Шейкер.

Обе сели. Сингл положила одну длинную ногу на другую.

— Итак, «Эс-вэ-эр» играет с вами по-крупному, — начала она.

— Похоже на то.

— Не похоже, а так и есть. Я проверяла. Тактика выжженной земли. Расходы не ограничены. Под прицельный огонь попадают все. Они уже уничтожили вашего шурина. Они отправили человека в Россию. Они роются в вашем прошлом. Пытались подкупить вашего давнего дружка, Уэйна Стюбенса. Короче, делают все, чтобы не оставить от вас и мокрого места.

— Они нарыли что-нибудь новое?

— Пока нет. Только то, о чем вы уже знаете.

Я рассказал ей о сочинениях, полученных Люси. Слушая, Сингл несколько раз кивнула.

— Они проделывали такое и раньше. Насколько точна информации в сочинениях?

— Многое выдумано. Я не пачкал рубашку кровью и не говорил, что мы никому ничего не должны рассказывать. Но они знают о наших чувствах друг к другу. Они знают, что в ту ночь мы тоже уходили в лес.

— Интересно.

— Откуда они могли добыть эти сведения?

— Трудно сказать.

— Есть какие-нибудь мысли?

Сингл на несколько секунд задумалась.

— Как я и говорила, такой уж у них метод. Поднять волну. И не важно, правда это или нет. Иногда требуется подогнать реальность под желаемый результат. Вы понимаете, о чем я?

— Нет. Пожалуй, нет.

— Как объяснить… — Сингл вновь задумалась. — Когда я поступила в «Эс-вэ-эр», знаете, что мне поручили?

Я молча покачал головой.

— Ловить мужей, которые ходят налево. Это серьезный бизнес — супружеские измены. Для моей нынешней фирмы тоже. Сорок процентов оборота, может, больше. «Эс-вэ-эр» в этом равных нет, хотя их методы несколько необычны.

— В каком смысле?

— Все зависит от дела, но первый шаг всегда один и тот же: раскусить клиента. Понять, чего он действительно хочет. Его интересует правда? Ложь? Или улики, которые сыграют важную роль при разводе?

— Не понял. Разве не всем нужна правда?

— И да и нет. Я ненавидела эту сторону бизнеса. Не возражала против наблюдения или проверки прошлого… Вы понимаете — походить за мужем или женой, разобраться со снятием денег по кредиткам, телефонными разговорами и все такое. Тоже дурно пахнет, но ты лишь выясняешь, согрешил ли супруг. Но у этого бизнеса есть и другая сторона.

— Какая другая сторона?

— Когда одному из супругов хочется создать проблему. Некоторые жены, к примеру, стремятся подловить мужа на измене.

Я повернулся к Мьюз:

— Не улавливаю сути.

— Да все ты улавливаешь, — отмахнулась она. — Мужчина должен вечно хранить верность, так? Я знаю одного такого парня. Говорила с ним по телефону до того, как мы встретились лицом к лицу. Так он заливался соловьем, что никогда, никогда не изменял жене, безумно ее любит, жить без нее не может, бла-бла-бла. Этот уродливый коротышка работает помощником менеджера в какой-то аптеке, и я подумала: да кому захочется такого увести? Так?

— Все равно не понимаю.

— Просто быть хорошим и честным парнем, если тебя не искушают, — пояснила Сингл. — Но в таких случаях «Эс-вэ-эр» и подгоняет реальные события под желаемый результат. Используя меня как наживку.

— Для чего?

— Как это — для чего? Если жене хотелось поймать мужа на измене, моя работа состояла в том, чтобы его соблазнить. Таковы уж методы «Эс-вэ-эр». Муж, скажем, сидит в баре или где-то еще. А меня отправляют, чтобы провести, как они это называют, тест на верность.

— И?..

— Не хочу показаться нескромной, но взгляните на меня. — Сингл развела руки. И пусть она была в широком свитере, зрелище впечатляло. — Если это не западня, то не знаю, как и назвать.

— Потому что вы красавица?

— Да.

Я пожал плечами:

— Если мужчина любит жену, не имеет значения, сколь привлекательна другая женщина.

Сингл Шейкер состроила гримаску:

— Пожалуйста!

— Что «пожалуйста»?

— Вы прикидываетесь? Так ли много усилий придется мне приложить, чтобы заставить коротышку из аптеки взглянуть на меня?

— Взглянуть — это одно. Все остальное — другое.

Сингл посмотрела на Мьюз:

— Он всегда такой?

Мьюз молча пожала плечами.

— Вот что я вам скажу, — продолжила Сингл. — Я провела тридцать или сорок тестов на верность. Догадайтесь, сколько женатых мужчин отвергли меня?

— Понятия не имею.

— Двое.

— Признаю, удручающая статис…

— Подождите, я не закончила! Эти двое, что отвергли меня. Знаете почему?

— Нет.

— Они догадались. Поняли, что все подстроено. Вовремя задались вопросом: «Почему, почему такая роскошная женщина заинтересовалась мной?» Они увидели расставленный капкан и только поэтому не попали в него. Вы считаете, они лучше остальных?

— Да.

— Почему?

— Они не попали в капкан.

— Но главное — почему не попали? Один парень сказал — нет, поскольку боялся, что его поймают. Неужели он более честен, чем тот, кто не испугался? Может, парень, который не испугался, любит жену сильнее. Может, он лучший муж. Может, тот, кто мне отказал, тоже очень хочет сходить на сторону, но ему просто не хватает духа на это решиться.

— И что?

— Его останавливает не обручальное кольцо, не брачные обеты, а страх. Так кто из них лучше? Что является определяющим, действия или сердце?

— Сложные вопросы, Сингл.

— А кому отдаете предпочтение вы, мистер Прокурор?

— Вы правы. Я прокурор. Так что для меня важны действия.

— Нас характеризуют действия?

— В юридических терминах — да.

— Поэтому парень, который испугался… он чист?

— Да. Потому что он ничего не сделал. А почему — значения не имеет. Никто не говорит, что он должен соблюдать обеты из-за любви. Страх — причина не хуже любой другой.

— Ну и ну… — Сингл покачала головой. — Я не согласна.

— Это ваше право. Но к чему вы клоните?

— К тому, что «Эс-вэ-эр» нужна грязь. И они добывают ее любым путем, подгоняя реальность к желаемому результату. То есть если муж верен жене, нужно подослать к мужу кого-нибудь вроде меня. Теперь понимаете?

— Думаю, да. Я должен соблюдать осторожность не только в том, что делал, но в том, что делаю теперь, и в том, во что меня могут вовлечь.

— Бинго.

— И вы понятия не имеете, кто снабдил их информацией для этих сочинений?

— Пока нет. Но вы же не нанимали меня для работы против них. Кто знает, что я смогла бы накопать. — Она встала. — Могу я помочь вам чем-нибудь еще?

— Нет, Сингл, думаю, я узнал все, что хотел.

— Отлично. Между прочим, я принесла счет по делу Дженретта — Маранца. Кому передать?

— Я его возьму, — ответила Мьюз.

Сингл отдала счет ей и улыбнулась мне:

— В суде вы мне понравились, Коуп. Здорово приложили этих сукиных сынов.

— Без вашей помощи ничего бы не вышло.

— Да ладно. Я видела многих прокуроров. Вы — настоящий.

— Спасибо. Но есть вопрос: пользуясь вашей терминологией, мы… э… подгоняем реальность?

— Нет. Добываем честную информацию. Никаких капканов. Да, я воспользовалась внешностью, чтобы узнать истину. Но в этом нет ничего плохого.

— Согласен.

— Вот и отлично. На этой ноте давайте и расстанемся.

Я переплел пальцы, закинул руки за голову.

— «Эс-вэ-эр» наверняка недостает вас.

— Я слышала, мне подыскали замену. Говорят, она хороша.

— Уверен, вам не чета.

— Не рассчитывайте на это. В любом случае я постараюсь увести ее от них. В моей фирме всегда найдется место красотке, тем более мы с ней такие разные.

— В каком смысле?

— Я белая, блондинка. Новая девушка «Эс-вэ-эр» — темнокожая.

— Афроамериканка?

— Нет. — Я почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног, когда Сингл Шейкер добавила: — Думаю, она из Индии.

Глава 31

Сингл Шейкер ушла, но Мьюз осталась. Я позвонил на мобильник Райе Сингх.

Она откликнулась после третьего гудка:

— Алло?

— Возможно, вы правы.

— Это вы, мистер Коупленд?

Акцент был такой искусственный. И как я мог на него клюнуть? Или в глубине души все знал с самого начала?

— Зовите меня Коуп.

— Хорошо… э… Коуп. — Голос потеплел. В нем зазвучала игривость. — Так насчет чего я, возможно, права?

— Откуда мне знать, что вы не та самая женщина? Откуда мне знать, что вы не сможете осчастливить меня?

Мьюз закатила глаза. А потом изобразила, сунув в рот указательный палец, что блюет.

Я попытался договориться о встрече этим вечером, но Райа мне отказала. Я не настаивал. Иначе у нее могли возникнуть подозрения. И мы договорились на следующее утро.

Я положил трубку и посмотрел на Мьюз.

Она покачала головой.

— Даже не начинай, — предупредил я ее.

— Она действительно сказала, что осчастливит тебя?

— Я же просил: не начинай.

Она вновь покачала головой.

Я взглянул на часы. Половина девятого.

— Пожалуй, поеду домой.

— Хорошо.

— Уже поздно. Иди и ты.

Она словно меня не услышала.

— Дженретт и Маранц… Крепко они за тебя взялись.

— Вывернусь.

— Знаю, что вывернешься. Но удивительно, на что готовы пойти родители, чтобы защитить своих детей.

Я уж собрался ответить, что понимаю все это — у меня самого дочь и я бы сделал все, чтобы уберечь ее от беды. Но прозвучало бы это слишком назидательно.

— Меня ничто не удивляет, Мьюз. Ты работаешь здесь изо дня в день и знаешь, на что способны люди.

— Об этом я и толкую.

— В каком смысле?

— Дженретт и Маранц в курсе, что ты стремишься занять более высокую должность. Они исходят из того, что это твое слабое место. Вот и пытаются узнать о тебе все, чтобы напугать. Это сильный ход. Многие в таких ситуациях ломаются. Процесс-то продолжается. Они подумали, ты пойдешь на сделку, осознав, какой они располагают информацией.

— Они ошиблись. И что?

— Так ты думаешь, они сдадутся? Ты думаешь, они интересовались только твоим прошлым? Или считаешь, что есть другая причина, по которой судья Пирс хочет видеть тебя завтра в своем кабинете во второй половине дня?

По приезде домой меня ждало электронное письмо от Люси.

Помнишь, как мы давали друг другу прослушать песни, которые нам нравились? Не знаю, слышал ли ты эту, но посылаю ее тебе. Не могу набраться храбрости и попросить думать обо мне, когда будешь ее слушать. Но надеюсь, что подумаешь.

С любовью,

Люси.

Я загрузил присланную в приложении довольно редко исполняемую песню Брюса Спрингстина «Вновь в твоих объятиях». Сидел за компьютером и слушал. Брюс пел о безразличии и сожалении, о том, что потерял, о желании все вернуть, о стремлении вновь оказаться в ее объятиях.

Я заплакал.

Сидел, слушал песню, думал о Люси, о той ночи, и плакал, в первый раз после смерти жены.

Потом загрузил песню в ай-под и унес с собой в спальню. Прослушал второй раз, третий, и через какое-то время меня сморил сон.

Следующим утром Райа ждала меня у бистро «Джейнис» в Хо-Хо-Касе, маленьком городке в северо-восточной части Нью-Джерси. Никто не знал, откуда взялось это название. Некоторые, впрочем, утверждают, что слово «хохокас» произнес вождь индейского племени, которому принадлежала эта территория в 1698 году, узнав, что голландцы начали строить там свое поселение. Но убедительных доказательств тому нет.

Райа прибыла на встречу в темных джинсах и белой блузке с отложным воротничком. Разила наповал. Просто наповал. Красота — страшная сила, пусть я и знал, для чего она используется. Я злился из-за того, что едва не угодил в капкан, однако все еще чувствовал влечение к ней, за что себя ненавидел.

С другой стороны, при всей красоте и юности, Райа не могла сравниться с любовью моей юности. И мне это нравилось. Перед моим мысленным взором возникло лицо Люси, и я заулыбался. Дыхание участилось. Раньше так случалось всегда, если я оказывался рядом с Люси. Теперь все вернулось.

Вернулась и любовь?

— Я рада, что ты позвонил, — сказала Райа.

— Я тоже.

Она погладила меня по щеке. На меня пахнуло лавандой. Мы направились к кабинке в глубине бистро. Всю стену занимала фреска, нарисованная дочерью хозяев: обедающие в заведении, в натуральную величину. Наша кабинка, последняя, находилась под гигантскими часами. И пока мы шли, нарисованные глаза, казалось, следили за нами. В последние четыре года я регулярно бывал в бистро «Джейнис». И ни разу часы не показывали точное время. Вероятно, владельцам это нравилось.

Мы сели. Райа обворожительно улыбнулась мне. Я опять подумал о Люси, и эта улыбка не произвела должного эффекта.

— Итак, ты частный детектив, — сказал я. Не хотелось терять времени, да и терпение было на исходе. Я продолжил, прежде чем она начала все отрицать: — Сотрудничаешь с ньюаркской «Эс-вэ-эр». И, конечно же, никогда не работала в индийском ресторане. Мне следовало сразу это понять. Старшая официантка не знала, кто ты такая.

Ее улыбка на мгновение поблекла, но тут же вернулась. Райа пожала плечами.

— Как ты меня раскрыл?

— Об этом позже. И многое из того, что ты мне рассказала, ложь?

— Если на то пошло, самая малость.

— И ты по-прежнему будешь говорить, что действительно не знала, кто на самом деле Маноло Сантьяго?

— Это правда. Я не знала, что он Джил Перес, пока вы мне не сказали.

Меня это удивило.

— Как вы познакомились? — спросил я.

Райа откинулась на спинку, сложила руки на груди.

— Я не должна тебе это рассказывать, знаешь ли. Это связано с адвокатом, который меня нанял.

— Если бы Дженретт нанял тебя через Морта или Флера, ты могла бы привести этот довод. Но у нас ситуация другая. Ты занималась мной. И никогда не сможешь доказать, что на Джила Переса вышла в связи с делом Дженретта и Маранца.

Она молчала.

— А поскольку совесть тебя не мучила, когда ты занималась мной, она не будет мучить и меня, когда я займусь тобой. Я предполагаю, в «Эс-вэ-эр» исходят из того, что я тебя не раскушу. И им незачем знать о том, что ты провалилась. Ты помогаешь мне — я помогаю тебе. Ситуация беспроигрышная.

На это она улыбнулась:

— Я встретила его на улице, как и говорила.

— Но не случайно.

— Нет, не случайно. Мне поручили с ним сблизиться.

— Почему именно с ним?

Джон, хозяин бистро (Джейнис, его жена, была шеф-поваром), подошел к нашей кабинке. Пожал мне руку, спросил, кто эта очаровательная дама. Я его представил. Он поцеловал Райе руку и удалился.

— Он заявлял, что у него есть важная информация.

— Не понимаю. Джил Перес приходит в «Эс-вэ-эр»…

— Тогда он был для нас Маноло Сантьяго.

— Ладно, Маноло Сантьяго приходит и говорит, что поможет нарыть на меня грязи.

— Грязи — сильно сказано, Пол.

— Зови меня прокурор Коупленд. — Тем самым я отсекал фамильярность. — Твое задание состояло в том, чтобы найти на меня компромат? Попытаться заставить меня умерить свой пыл в суде?

Она не ответила. Да и зачем?

— И у тебя нет права прикрыться привилегиями, которые обеспечивают отношения адвокат—клиент. Вот почему ты отвечаешь на мои вопросы. Флер никогда бы не позволил своему клиенту пойти на такое. И даже Морт, пусть он и крикливый мешок с говном, не решился бы на столь неэтичный поступок. Эй-Джей Дженретт лично обратился в «Эс-вэ-эр».

— Я не вправе говорить об этом. И, откровенно говоря, мне знать об этом не положено. Я работаю на передовой. С клиентом общаются в штабе.

— Итак, Маноло Сантьяго приходит к вам, — продолжил я, — говорит, что у него есть информация. Что потом?

— Он не сказал, чем располагает. Уходил от прямых ответов. Хотел денег, много денег.

— И вы сообщили об этом Дженретту.

Она молча пожала плечами. Я не отступал:

— Дженретт согласился заплатить. Так что продолжай с этого места.

— Мы настаивали на доказательствах. Маноло заговорил о том, что ему еще нужно утрясти некоторые детали. Но мы уже плотно им занимались. Выяснили, что он не Маноло Сантьяго. Но мы также знали: что-то у него есть. Что-то большое и важное.

— Например?

Нам принесли по стакану воды. Райа отпила из своего.

— По его словам, он точно знал, что произошло в ту ночь, когда четверо подростков погибли в лесу. И он мог доказать, что вы насчет этого солгали.

Я комментировать не стал, лишь спросил:

— Как он вас нашел?

— В каком смысле?

Но я уже догадывался, как Джил вышел на «Эс-вэ-эр».

— Твоя компания отправила детектива в Россию, чтобы собрать сведения о моих родителях. И вы знали об этих давних убийствах, о том, что меня допрашивал шериф. Поэтому… — Я все понял. — …поэтому вы опрашивали всех, связанных с тем делом. Я знаю, что один из ваших детективов побывал у Уэйна Стюбенса. Это означает, что ваши люди заглянули и к Пересам.

— Предположение логичное.

— Вот так Джил об этом и услышал. Вы побывали у Пересов. Отец, мать или кто-то еще позвонил ему. Он увидел в этом возможность неплохо заработать. Пришел к вам. Не стал говорить, кто он на самом деле. Но того, что он рассказал, хватило, чтобы вас заинтересовать. И они послали тебя, чтобы соблазнить его.

— Сблизиться с ним. Не соблазнить.

— Слова разные, суть — одна. Он клюнул на приманку?

— Мужчины обычно клюют.

Я подумал о том, что говорила мне Сингл. Не хотелось идти той же дорогой второй раз.

— Что он тебе сказал?

— Практически ничего. Видите ли, он уже сказал нам, что в ту ночь вы были с девушкой. Ее звали Люси. Это все, что я знала… и сказала вам. Через день после нашей первой встречи я позвонила Маноло на мобильник. Ответил детектив Йорк. Остальное вам известно.

— Значит, Джил пытался добыть вам доказательства? Чтобы получить кругленькую сумму?

— Да.

Я задумался об этом. Он приезжал к Айре Силверстайну. Зачем? Что мог сказать ему Айра?

— Джил ничего не говорил о моей сестре?

— Нет.

— Он упоминал о Джиле Пересе? О других жертвах?

— Ничего. Уходил от ответов, как я и говорила. Но было ясно, что ему многое известно.

— А потом его убили.

Она улыбнулась:

— Представляете, что мы подумали?

Подошел официант. Принял заказ. Я остановился на салате, Райа — на чизбургере.

— Я слушаю.

— Человек говорит, что у него есть на вас компромат. А потом, прежде чем он успевает рассказать нам, что ему известно, его убивают… — Райа окунула корочку хлеба в оливковое масло. — Что бы вы подумали?

Я перескочил через очевидный ответ.

— После того как Джила нашли мертвым, ты получила другое задание.

— Да.

— Тебе поручили сблизиться со мной.

— Это так. Я подумала, что калькуттская история растопит вам сердце. Вы вроде бы из таких.

— Из каких?

Она пожала плечами:

— Из таких. Не знаю, как объяснить. Но вы не перезвонили. Поэтому я сама связалась с вами.

— Эта квартирка в Рэмси. Где вроде бы жил Джил…

— Мы ее сняли. Я старалась что-нибудь из вас вытянуть.

— И кое-что я тебе сказал.

— Да. Но мы не знали, точно ли вы все помните, говорите ли правду. Никто не верил, что Маноло Сантьяго — это Джил Перес. Мы полагали, что он его дальний родственник.

— А ты?

— Я, если на то пошло, вам поверила.

— Я также сказал тебе, что Люси была моей подружкой.

— Мы это уже знали — нашли ее раньше.

— Как?

— Мы детективы, и этим все сказано. Как утверждал Сантьяго, она тоже солгала насчет того, что произошло в лесу. Вот мы и решили: прямой допрос не поможет.

— И вы отправили ей эти сочинения…

— Да.

— Откуда вы получили эту информацию?

— Вот этого я не знаю.

— А потом подрядили Лонни Бергера шпионить за ней.

Райа не потрудилась ответить.

— Что-нибудь еще? — спросил я.

— Нет. Честно говоря, хорошо, что вы меня раскусили. Я не испытывала угрызений совести; думала, что вы убийца. А теперь как-то мерзко.

Я поднялся.

— Возможно, тебе придется дать показания.

— Я не стану.

— Конечно, — кивнул я. — Все так говорят.

Глава 32

Лорен Мьюз начала проверку Пересов и сразу выявила кое-что интересное. Им принадлежал бар, тот самый, где Хорхе Перес встречался с Коупом. Мьюз не могла не удивиться. Семья бедных эмигрантов — а тут заведение, которое стоило добрых четыре миллиона долларов. Разумеется, если двадцать лет назад они получили почти миллион и достаточно грамотно им распорядились, то, пожалуй, денег бы хватило.

Мьюз как раз размышляла над этим, когда зазвонил телефон. Она схватила трубку и зажала ее между плечом и ухом.

— Мьюз слушает.

— Привет, милая, это Эндрю.

Эндрю Барретт, тот самый гений из колледжа Джона Джея. Сегодня утром он намеревался отправиться в лес, где находился «Лагерь ПЛЮС», со своей новой чудесной машиной и начать поиски тела.

— Есть проблемы?

— Вроде бы нет. — Голос его как-то странно звенел.

— Еще не добрался до места?

— Ты шутишь? Давно работаем. Как только получили от тебя добро. Мне тут нравится. Приехали ночью. Остановились в «Мотеле-6», начали с рассветом.

— И?..

— Мы в лесу, понятно? Начали поиски. «Икс-эр-джей»… это название машины… «Икс-эр-джей» повела себя несколько странно, но мы ее отрегулировали. Да, я взял с собой двух студентов. Ничего?

— Мне без разницы.

— Я и подумал, что возражать ты не будешь. Все равно ты их не знаешь. Да и откуда тебе знать? Хорошие ребята, между прочим, так рады, что участвуют в полевых испытаниях. Ты же помнишь, каково это, настоящее расследование. Они всю ночь просидели в «Гугле», знакомились с материалами по делу.

— Эндрю!

— Извини. Видишь ли, с машинами я чувствую себя в своей тарелке, с людьми — нет. Разумеется, учу я не машины. Я хочу сказать, студенты — люди из плоти и крови, но все-таки… — Он откашлялся. — Так или иначе, я тебе говорил, что новая машина… эта «Икс-эр-джей»… способна творить чудеса?

— Да.

— Так вот, я не ошибся.

Мьюз взялась за трубку рукой.

— Ты говоришь?..

— Я говорю, что тебе нужно немедленно приехать сюда. Коронер уже в пути, но, думаю, ты захочешь увидеть все своими глазами.

Зазвонил телефон детектива Йорка. Он снял трубку:

— Йорк.

— Привет, это Макс из лаборатории.

Макс Рейнолдс координировал лабораторные исследования, связанные с расследованием убийства Маноло Сантьяго. Такой в лаборатории завели порядок — назначали координатора на каждое расследование. Йорку Макс нравился. Мало того что умный, так еще и знал, что от него требуется только конкретная информация. В лаборатории хватало и таких, кто насмотрелся полицейских сериалов и думал, что всякий раз необходимо объяснять до мелочей сами методы исследования.

— Что нового, Макс?

— Я получил результаты по ворсинкам. По тем, что нашли на теле Маноло Сантьяго.

— Слушаю тебя. — Обычно из лаборатории просто поступал отчет. — Что-нибудь необычное?

— Да.

— Что?

— Ворсинки старые.

— Я тебя не совсем понимаю.

— Результат такой проверки зачастую известен заранее. Автомобилестроительные заводы обычно используют продукцию одних и тех же поставщиков. И ты получаешь «Дженерал моторс» и пятилетний интервал, в течение которого в салон или багажник укладывали те или иные коврики. Иногда, конечно, везет. Скажем, коврики определенного цвета делали только для одной модели лишь в течение года. Поэтому обычно в отчете, как вам известно, написано: автомобиль компании «Форд», серая отделка салона, изготовлен в 1999–2004 годы. Что-то вроде того.

— Точно.

— А здесь ворсинки старые.

— Может, это не автомобильный коврик? Может, труп завернули в старый ковер?

— Так и мы сначала подумали, но продолжили проверку. Коврик автомобильный. Однако самому автомобилю больше тридцати лет.

— Ничего себе!

— Такие коврики использовались в период между 1968 и 1974 годами.

— Что-нибудь еще?

— Компания-изготовитель немецкая.

— «Мерседес-бенц»?

— Нет, классом ниже. Я думаю, «Фольксваген».

Люси решила предпринять еще одну попытку разговорить отца.

Когда она приехала, Айра рисовал. При нем находилась медсестра Ребекка. Она посмотрела на Люси, когда та вошла в комнату. Отец сидел спиной к двери.

— Айра?

Когда он повернулся, Люси едва не отступила на шаг. Выглядел отец ужасно. Лицо белое как мел. Побрился он плохо, островки седой щетины остались на щеках и на шее. Волосы у него всегда торчали, но обычно ему это шло. Не сегодня. На сей раз волосы выглядели так, будто последние годы Айра жил среди бездомных.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Люси.

Медсестра Ребекка осуждающе посмотрела на нее.

— Не очень, — ответил Айра.

— Что рисуешь?

Люси подошла, посмотрела на холст и отпрянула.

Лес.

Тот самый лес. Подступающий к лагерю. Она даже вспомнила, что это за место. Он все нарисовал правильно, каждую мелочь. И она знала, что никаких фотографий у него нет. Эта «картинка» навсегда отпечаталась в его мозгу.

Он нарисовал ночь. Луну, свет которой подсвечивал вершины деревьев.

Люси посмотрела на отца. Отец смотрел на нее.

— Мы бы хотели остаться вдвоем. — Люси повернулась к медсестре.

— Не думаю, что это хорошая мысль.

Ребекка полагала, что от разговора Айре станет хуже. Люси придерживалась противоположной точки зрения. Что-то накрепко застряло в голове Айры. И следовало выдернуть эту занозу.

— Ребекка! — подал голос Айра.

— Да, Айра?

— Выйди.

И все. Он произнес это не ледяным тоном, но и не дружелюбным. Медсестра расправила юбку, вздохнула и встала.

— Если я вам понадоблюсь, позовите. Хорошо, Айра?

Он промолчал. Ребекка вышла, но дверь не закрыла.

Музыка в этот день не играла. Это удивило Люси.

— Хочешь, чтобы я включила музыку? Может, послушаем Хендрикса?

Айра покачал головой:

— Нет, сейчас не хочу.

Он закрыл глаза. Люси села рядом, взяла его руки в свои.

— Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя. Больше, чем кого-либо. Всегда любил. И буду.

Люси ждала. Отец не открывал глаз.

— Ты думаешь о том лете.

Глаза Айры оставались закрытыми.

— Зачем Маноло Сантьяго приходил к тебе?

Он еще плотнее сжал веки.

— Айра?

— Как ты узнала?

— Узнала что?

— Что он приходил ко мне.

— По записи в регистрационной книге.

— Но… — Он открыл глаза. — Это не все, так?

— Ты о чем?

— Он приходил и к тебе?

— Нет.

На его лице отразилось недоумение. Люси попыталась зайти с другой стороны:

— Ты помнишь Пола Коупленда?

Он снова закрыл глаза, словно от боли.

— Конечно.

— Я с ним виделась.

Глаза отца широко раскрылись.

— Что?

— Он приезжал ко мне.

Челюсть Айры отвисла.

— Что-то происходит, Айра. Кто-то вновь копается в этой истории. Мне нужно выяснить кто.

— Нет, не нужно.

— Нужно. Помоги мне, хорошо?

— Зачем?.. — Голос дрогнул. — Зачем Пол Коупленд приезжал к тебе?

— Он хочет знать, что действительно произошло той ночью. — Она склонила голову. — Что ты сказал Маноло Сантьяго?

— Ничего! — прокричал Айра. — Абсолютно ничего!

— Это хорошо, Айра. Но послушай, мне нужно знать…

— Нет, не нужно.

— Что ты ему сказал, Айра?

— Пол Коупленд.

— Что?

— Пол Коупленд.

— Я слышала тебя, Айра. Почему ты его упомянул?

Глаза отца стали ясными.

— Я хочу его видеть.

— Хорошо.

— Сейчас. Я хочу его видеть сейчас.

С каждой секундой его возбуждение нарастало. Поэтому Люси сказала как можно мягче:

— Я ему позвоню. Могу привезти его…

— Нет!

Он повернулся и посмотрел на свою картину. На глаза набежали слезы. Он протянул руку к лесу, словно хотел укрыться среди деревьев.

— Айра, что не так?

— Одного. Я хочу видеть Пола Коупленда одного.

— Ты не хочешь, чтобы я пришла вместе с ним?

Он замотал головой, глядя на картину.

— Я не могу сказать тебе всего этого, Люси. Хочу. Но не могу. Пол Коупленд. Скажи ему, пусть придет сюда. Один. Я расскажу ему все, что ему нужно знать. А потом, надеюсь, призраки вновь уснут.

Когда я вернулся в прокуратуру, меня ждало новое потрясение.

— Пришла Гленда Перес, — доложила Джоселин Дюрелс.

Я не сразу понял, о ком речь. Потом посмотрел туда, где обычно сидели ожидающие приема люди, и сразу ее узнал. Гленда Перес выглядела точно так же, как и на одной из фотографий на каминной доске.

— Мисс Перес?

Она поднялась, пожала мне руку.

— Надеюсь, вы сможете уделить мне несколько минут.

— Конечно.

Гленда не стала ждать, пока я укажу ей, куда идти, — первой прошла в мой кабинет. Я последовал за ней и закрыл дверь. Нажал на кнопку внутренней связи:

— Нас не прерывать.

Но, думаю, Джоселин и без моего указания все сразу поняла.

Взмахом руки я предложил Гленде сесть. Она не соизволила. Я обошел стол, опустился на стул сам. Гленда Перес, уперев руки в бока, устремила на меня гневный взор:

— Скажите мне, мистер Коупленд, вам нравится угрожать старикам?

— Поначалу не нравилось, но как только входишь во вкус — да, это забавно.

Ее руки упали.

— Вы находите это забавным?

— Почему бы вам не присесть, мисс Перес?

— Вы угрожали моим родителям?

— Нет. Хотя подождите… да, вашему отцу. Я предупредил, если он не скажет мне правду, то я взорву его мир и займусь и им, и его детьми. Если вы называете это угрозой, то считайте, она прозвучала.

Я ей улыбнулся. Она ожидала, что я буду все отрицать, извиняться и объяснять. Я ничего этого не сделал — не стал лить воду на ее мельницу. Гленда Перес приоткрыла было рот, но потом молча села.

— Так что давайте сразу перейдем к делу, — продолжил я. — Ваш брат выбрался из того леса двадцать лет назад. Мне нужно знать, что там произошло.

Гленда Перес пришла ко мне в сером деловом костюме. В поблескивающих белых чулках. Положила ногу на ногу, стараясь выглядеть спокойной и уверенной в себе. Получалось не очень. Я ждал.

— Это неправда. Моего брата убили вместе с вашей сестрой.

— Я думал, мы договорились, что сразу перейдем к делу.

Она прикусила нижнюю губу.

— Вы действительно собираетесь взяться за мою семью?

— Мы говорим об убийстве моей сестры. Уж вы-то, мисс Перес, должны меня понимать.

— Как я понимаю, ответ положительный.

— Более чем.

Она вновь помолчала. Я еще подождал.

— Что скажете, если я предложу вам некую гипотетическую версию?

Я вскинул руки:

— Мне не терпится ее услышать.

— Предположим, этот убитый мужчина, этот Маноло Сантьяго, действительно мой брат.

— Хорошо, предположим. Что с того?

— Вы знаете, что это будет означать для моей семьи?

— Что ваши родители мне солгали.

— Между прочим, не только вам.

Я откинулся на спинку стула.

— А кому еще?

— Всем. — Какое-то время она сидела молча. — Как вы знаете, наши семьи подали общий иск. Получили много денег. Получается, мы смошенничали, так? В рамках гипотетической версии, конечно.

Я промолчал.

— Мы использовали деньги на покупку недвижимости, на инвестиции, мое образование, лечение брата. Томас умер бы или отправился в интернат, не получи мы столько денег. Вы понимаете?

— Понимаю.

— И в рамках все той же гипотетической версии, если Джил не умер и мы знали об этом, тогда все дело основывалось на лжи. На нас могут наложить штрафы, даже привлечь к суду. Более того, полиция расследовала убийство четырех человек. Исходила из того, что все четыре подростка погибли. Но если Джил выжил, нас могут обвинить и в том, что мы направили следствие по ложному пути. Вы понимаете?

Наши взгляды встретились. Теперь ждала она.

— С вашей гипотетической версией есть еще одна проблема, — ответил я.

— Какая?

— В лес входят четверо. Один выбирается оттуда живым, но скрывает это. И если исходить из вашей гипотетической версии, получается, что он убил остальных.

— Мне понятно, что могло натолкнуть вас на такую мысль.

— Но?..

— Он не убивал.

— Вы в этом уверены?

— Разве это имеет значение?

— Разумеется, имеет.

— Если бы их убил мой брат, все бы закончилось. Он мертв. Вы не сможете оживить его и предать суду.

— В ваших доводах есть логика.

— Благодарю.

— Ваш брат убил мою сестру?

— Нет.

— Кто же ее убил?

Гленда Перес встала.

— Долгое время я ничего не знала. В рамках нашей гипотетической версии я долго не знала, что мой брат жив.

— А ваши родители знали?

— Я пришла сюда не для того, чтобы говорить о них.

— Мне нужно знать…

— …кто убил вашу сестру, я понимаю.

— И?..

— И я собираюсь сказать вам кое-что еще. Но скажу только при определенных условиях.

— Каких?

— Все это останется гипотетической версией. Вы перестанете убеждать полицию Манхэттена, что Маноло Сантьяго — мой брат. И пообещаете оставить моих родителей в покое.

— Этого я вам пообещать не могу.

— Тогда я не смогу рассказать вам то, что мне известно о вашей сестре.

После долгой паузы Гленда Перес повернулась, чтобы уйти.

— Вы адвокат, — подал голос я. — Если займусь вами, вас исключат из коллегии…

— Довольно угроз, мистер Коупленд. — Я молчал. — Мне известно, что случилось с вашей сестрой той ночью. Если хотите, чтобы я поделилась с вами, вам придется пойти на сделку.

— Вам будет достаточно моего слова?

— Нет. Я подготовила документ.

— Вы шутите!

Гленда Перес сунула руку в карман жакета и достала сложенный лист бумаги. Развернула, положила передо мной. В соглашении указывалось, что я больше никого не стану убеждать, что Маноло Сантьяго — Джил Перес, а ее родители освобождаются от любого уголовного преследования.

— Вы знаете, что это соглашение не будет иметь юридической силы.

Гленда Перес пожала плечами:

— Ничего лучше я не придумала.

— Если я что-нибудь и скажу, то лишь в случае крайней необходимости. У меня нет ни малейшего желания причинять вред вашей семье. Я также перестану говорить Йорку или кому-то еще, что, по моему разумению, Маноло Сантьяго — ваш брат. Это я могу пообещать. Но вы прекрасно понимаете: большего потребовать от меня невозможно.

Гленда Перес замялась. Потом забрала бумагу, положила ее в карман и направилась к двери. Взявшись за ручку, повернулась ко мне.

— Версия по-прежнему гипотетическая?

— Само собой.

— Если мой брат вышел из леса живым, то он вышел не один.

Я похолодел. Не мог шевельнуться. Не мог произнести ни слова. Попытался что-то сказать, но с губ не сорвалось ни звука. Я встретился с Глендой Перес взглядом. Какое-то время она не отводила глаз. Потом кивнула, и я заметил, что глаза у нее влажные. Когда она начала поворачивать ручку, ко мне вернулся дар речи:

— Не дурите мне голову, Гленда.

— Я не дурю, Пол. Это все, что мне известно. Мой брат выжил в ту ночь. Как и твоя сестра.

Глава 33

День уже готовился к тому, чтобы сдаться сумеркам, когда Лорен Мьюз добралась до того места, где двадцать лет назад находился летний лагерь.

На щите у въезда она прочитала «Кондоминиум „Озеро Шармейн“». Мьюз знала, что территория огромная, простирается за реку Делавэр, которая разделяла в этом месте штаты Пенсильвания и Нью-Джерси. Озеро и жилые корпуса находились в Пенсильвании. Большая часть лесов — в Нью-Джерси.

Мьюз ненавидела лес. Спорт обожала, но только не под открытым небом. Терпеть не могла насекомых, а следовательно, рыбалку, охоту, туризм, ярмарки с призовыми хряками, — короче, все происходящее в сельской местности или там расположенное.

Она остановила автомобиль у сторожки, где сидел охранник, показала ему удостоверение, ожидая, что ворота тут же раскроются. Не раскрылись. Охранник, здоровенный бугай, унес удостоверение в сторожку и взялся за телефон.

— Эй, я спешу!

— Не помни́ трусики.

— Трусики?.. — Мьюз охватила злость.

Впереди мигали красно-синие огни патрульных машин. Наверное, сюда съехались все копы, оказавшиеся в радиусе пятидесяти миль, подумала Мьюз.

Охранник положил трубку. Остался в сторожке. Не вышел к ее автомобилю.

— Эй! — позвала Мьюз.

Он не отреагировал.

— Эй, приятель, я с тобой говорю!

Он медленно повернулся к ней. Черт, подумала Мьюз, молодой мужчина. Всегда проблема. Пожилые охранники обычно пенсионеры, которым скучно сидеть дома, вежливые и услужливые. Женщина-охранник — мать или бабушка, у которой возникла необходимость заработать лишний доллар. Но мужчина в расцвете сил? В семи из десяти случаев копов они недолюбливали. По очень простой причине: их не взяли в полицию. Вот они и вымещали злобу на тех, кому это удалось. Как могли, вставляли палки в колеса.

Разве можно найти большее удовольствие в своей никчемной жизни, чем заставить ждать главного следователя, более того, главного следователя — женщину?

— Эй, приятель! — вновь позвала она, смягчив тон.

— Проехать нельзя.

— Почему?

— Придется подождать.

— Кого?

— Шерифа Лоуэлла.

— Шерифа? Лобо?

— Лоуэлла. Он велел никого не пускать без его разрешения. — И охранник подтянул штаны.

— Я главный следователь округа Эссекс.

Он пренебрежительно фыркнул:

— Где это здесь округ Эссекс?

— Здесь работают мои люди. Я должна проехать.

— Эй, не помни́ трусики!

— Хороша.

— Что?

— Присказка про трусики. Ты уже дважды ею воспользовался. Очень, очень забавная. Могу я ее повторить, если мне захочется осадить кого-нибудь? Сошлюсь на тебя.

Охранник взял газету, не обращая внимания на Мьюз. Она даже подумала: а не проломить ли автомобилем ворота?

— У тебя есть пистолет? — спросила Мьюз.

Охранник опустил газету.

— Что?

— Пистолет! У тебя есть пистолет? Ты понимаешь, как замена того, чего у тебя не хватает.

— Заткнись.

— А у меня есть, знаешь ли. И вот что я тебе скажу: ты открываешь ворота, я разрешаю тебе его потрогать.

Он промолчал. Потрогать! Мьюз уже хотелось его пристрелить.

Охранник злобно таращился на нее. Она почесала щеку правой рукой, покачав мизинчиком. Судя по физиономии охранника, он был задет за живое.

— Издеваешься надо мной, да?

— Эй! — Мьюз положила вторую руку на руль. — Не помни́ трусики!

Мьюз понимала, что ведет себя глупо и ничего этим не добьется. Но адреналин выплескивался в кровь. Ей не терпелось узнать, что нашел Эндрю Барретт. Раз патрульных машин понаехало так много — что-то важное.

Например, тело.

Проползли две минуты. Мьюз уже собралась достать пистолет и заставить охранника открыть ворота, когда увидела неспешно шагающего к ее автомобилю мужчину в форме, в широкополой шляпе и со звездой шерифа. Когда он подошел ближе, она прочитала на звезде фамилию: Лоуэлл.

— Чем могу вам помочь, мисс?

— Мисс? Он сказал вам, кто я?

— Ох, извините, он лишь сказал…

— Я Лорен Мьюз, главный следователь округа Эссекс. — Мьюз указала на сторожку: — Маленькие Яйца взял мое удостоверение.

— Эй, как ты меня назвала?

Шериф Лоуэлл вздохнул и вытер нос платком. Большущий нос-картошку. Да и все его лицо было под стать носу — большое и некрасивое. Шериф махнул рукой:

— Уймись, Сэнди.

— Сэнди… — повторила Мьюз и взглянула на охранника. — Разве это не женское имя?

Шериф посмотрел на нее поверх гигантского носа. Скорее всего разочарованно. Она его в этом не винила.

— Сэнди, дай мне удостоверение леди.

«Трусики», потом «мисс», теперь «леди»… Мьюз изо всех сил старалась сдержать ярость. Черт, менее чем два часа пути от Ньюарка и Нью-Йорка, а уже гребаная глубинка!

Сэнди протянул Лоуэллу удостоверение. Шериф снова вытер нос (так сильно, что Мьюз подумала, он сдерет кожу), внимательно изучил удостоверение, вздохнул.

— Тебе следовало сказать мне, кто она, Сэнди.

— Но вы же велели никого не пропускать без вашего разрешения.

— Если бы ты сказал по телефону, кто она, я бы разрешил.

— Но…

— Послушайте, парни, — вмешалась Мьюз, — окажите мне услугу. Обсудите ваши проблемы на очередной встрече в охотничьем домике, а? Мне надо проехать.

— Припаркуйтесь справа, — невозмутимо ответил Лоуэлл. — На место пойдем пешком. Я вас отведу.

Лоуэлл кивнул Сэнди. Тот нажал кнопку — ворота открылись. Мьюз вновь продемонстрировала охраннику мизинец, когда тронулась с места. Сэнди побагровел от бессильной ярости, как и рассчитывала Мьюз.

Она припарковалась. Лоуэлл подошел к ней с двумя фонариками в руках. Терпение Мьюз иссякало. Она выхватила фонарик.

— Ладно, куда идти?

— Да, умеете вы располагать к себе людей.

— Благодарю, шериф.

— Направо.

Мьюз жила в типовом, из красного кирпича, многоквартирном доме (правда, в квартире с отдельным входом, поэтому ей не приходилось общаться с соседями), но у нее сложилось ощущение, что и этот кондоминиум не отличался оригинальностью. Более того, архитектор намеревался создать что-то квазисельское, но потерпел полную неудачу. Алюминиевая обшивка, имитирующая бревна, выглядела совершенно нелепо на трехэтажном здании. Лоуэлл свернул с вымощенной дорожки на земляную тропу.

— Сэнди советовал вам не помять трусики? — спросил Лоуэлл.

— Да.

— Не обижайтесь. Он это всем говорит, даже мужчинам.

— Должно быть, он главный шутник в вашей охотничьей компании.

Мьюз насчитала семь патрульных машин и еще три автомобиля других служб. Мигалки работали на всех. Почему — она понятия не имела. Обитатели кондоминиума — главным образом пожилые люди и молодые семьи — таращились на мигающие огни.

— Далеко идти? — спросила Мьюз.

— Мили полторы. Хотите, устрою вам экскурсию?

— Какую экскурсию?

— По местам преступлений. Мы как раз проходим то место, где двадцать лет назад нашли одно из тел.

— Вы участвовали в том расследовании?

— На вторых ролях.

— В каком смысле?

— По мелочам. Можно сказать, был на подхвате.

Мьюз посмотрела на него.

Лоуэлл, возможно, улыбался, но многочисленные морщины и складки не позволяли понять, так ли это.

— Не так уж плохо для копа из глухой глубинки.

— Я потрясена.

— Вы могли бы быть со мной повежливее.

— Это еще почему?

— Во-первых, вы, не предупредив меня, послали людей на поиски трупа в моем округе. Во-вторых, это место преступления. Вы здесь — гостья.

— Вы не собираетесь объяснять мне, где чья юрисдикция?

— Нет. Но мне нравится изображать крутого копа. У меня получается?

— Гм-м… Так мы можем продолжить экскурсию?

— Конечно.

Тропа становилась все менее заметной. Она поднималась на скалы и огибала деревья. Мьюз не испытывала никаких неудобств. Нравился ей активный образ жизнь. И ее туфли (будь проклят этот Флер Хиккори!) выдерживали все.

— Остановитесь, — подал голос Лоуэлл. Солнце опускалось, сейчас оно подсвечивало профиль шерифа. Он снял шляпу, высморкался в носовой платок. — Вот здесь нашли тело юного Биллингэма.

Дуг Биллингэм.

Лес при этих его словах, казалось, затих, но потом ветер вновь зашептался с листвой. Мьюз посмотрела на землю. Юный Биллингэм. Ему было семнадцать. Нашли его с восемью ножевыми ранениями. Он защищался. Боролся с убийцей. Она посмотрела на Лоуэлла. Тот стоял, опустив голову и закрыв глаза.

Мьюз вспомнила кое-что еще… кое-что из материалов дела. Лоуэлл. Ну конечно же.

— На вторых ролях, значит? Вы же возглавляли расследование!

Шериф не ответил.

— Не понимаю. Почему вы сразу не сказали?

Он пожал плечами и тоже задал вопрос:

— А почему вы не сказали, что заново открываете мое дело?

— Мы его пока не открыли. Я не думала, что у нас достаточно оснований.

— Так ваши парни действовали наобум? Им просто чертовски повезло?

Мьюз не нравился такой поворот разговора.

— А как далеко от этого места нашли тело Марго Грин? — спросила она.

— В полумиле к югу.

— Марго Грин нашли первой, так?

— Да. Видите, откуда мы пришли? Кондоминиум. Там находилась женская часть лагеря. Вы знаете, их домики. Мальчики жили южнее. Тело Грин нашли поблизости.

— И сколько прошло времени, прежде чем обнаружили Биллингэма?

— Тридцать шесть часов.

— Долго.

— Территория большая.

— И все-таки. Он лежал на земле?

— Нет, в неглубокой могиле. Вероятно, поэтому его сначала и не заметили. Вы знаете, как бывает. Все слышат об исчезновении детей, хотят помочь, участвуют в прочесывании территории. Люди прошли прямо по его могиле…

Мьюз посмотрела вокруг. Ничего примечательного. Только крест, какие ставят в тех местах, где при автомобильной аварии гибнут люди. Но крест старый, покосившийся. Ни фотографии Биллингэма, ни цветов, ни плюшевых медвежат. Только покосившийся крест. Один-одинешенек посреди леса. Мьюз передернуло.

— Убийца… Вы, вероятно, это знаете, его звали Уэйн Стюбенс. Как выяснилось, он работал в лагере вожатым. Существует множество версий насчет того, что произошло той ночью в лесу, но, согласно общепринятой, Стюбенс сначала разобрался с исчезнувшими подростками — Пересом и Коупленд. Похоронил их. Начал копать могилу для Дугласа Биллингэма, когда нашли Марго Грин. Он наскоро забросал тело землей и убежал. Судя по тому, что нам известно, ему нравилось закапывать тела. Он от этого тащился. Вы ведь знаете, Стюбенс похоронил всех своих жертв. В других штатах?

— Да, знаю.

— И вы знаете, что некоторых он закопал еще живыми.

Мьюз знала и это.

— Вы допрашивали Уэйна Стюбенса?

— Мы говорили со всеми, кто находился в лагере. — Фразу эту шериф произнес медленно, осторожно. В голове Мьюз звякнул колокольчик тревоги. А Лоуэлл продолжил: — Да, от этого Стюбенса меня в дрожь бросило… по крайней мере, так я сейчас думаю. Но, возможно, все мы задним умом крепки. Никакие ниточки к Стюбенсу не тянулись. Ни к кому не тянулись. Плюс Стюбенс был из богатых. Его родные наняли адвоката. Как вы можете представить, лагерь тут же закрыли. Дети разъехались по домам. На следующий семестр Стюбенса отправили учиться за океан. Если не ошибаюсь, в Швейцарию.

Мьюз все смотрела на крест.

— Можем идти дальше?

Она кивнула. И они вновь двинулись вперед по едва угадываемой тропе.

— Давно вы главный следователь? — спросил Лоуэлл.

— Несколько месяцев.

— А до того?

— Три года занималась расследованием убийств.

Шериф вновь вытер огромный нос.

— Легче не становится, да? — Вопрос показался ей риторическим, поэтому она продолжала идти молча. — Дело не в злодействе. Дело не в мертвых. Они ушли. Тут уже ничего не изменишь. Я о том, что остается, — об эхе. Возьмите лес, по которому мы идем. Некоторые старожилы уверены, что эхо звучит здесь вечно. Логично, если подумать. Вот этот парнишка, Биллингэм. Я уверен, он кричал. Он кричит, ему отвечает эхо, звук гуляет туда-сюда, затихает, затихает, но так и не исчезает полностью. Он до сих пор не смолк. Эхо убийств такое же.

Мьюз шла, не поднимая головы, смотрела под ноги, чтобы не споткнуться.

— Вы встречались с семьями жертв? — спросил шериф.

Она задумалась.

— Мой босс — близкий родственник одной из них.

— Пол Коупленд.

— Вы его помните?

— Как и говорил, я допрашивал всех, кто находился в лагере.

В голове Мьюз вновь звякнул колокольчик.

— Именно он предложил вам заглянуть в это дело? — поинтересовался Лоуэлл.

Она не ответила.

— Убийство — это всегда несправедливость, — продолжил он. — Бог дает человеку жизнь и отпускает ему определенный срок, а потом кто-то вмешивается и обрывает эту жизнь. Если вы раскроете это преступление, я буду только рад. Но преступление — как смятая алюминиевая фольга. Найдя убийцу, вы расправите эту фольгу, но для семьи жертвы она уже никогда не будет прежней.

— Алюминиевая фольга?

Лоуэлл пожал плечами.

— Да вы философ, шериф.

— Загляните как-нибудь в глаза своего босса. Что бы ни случилось в этом лесу, оно еще там. Эхо, понимаете?

— Ну не знаю…

— И я не знаю, следует ли вас туда пускать.

— Почему?

— Потому что я допрашивал вашего босса в связи с событиями той ночи.

Мьюз остановилась.

— Вы говорите о конфликте интересов?

— Да, именно об этом я и говорю.

— Пол Коупленд был подозреваемым?

— Дело по-прежнему открыто. И это, несмотря на ваше вмешательство, мое дело. Вот почему на ваш последний вопрос я не отвечу. Скажу одно: он солгал насчет того, что произошло.

— Он нес ночное дежурство. И не мог знать, насколько все серьезно.

— Это не оправдание.

— Но улик против него не было, так?

Лоуэлл промолчал.

— Я прочитала материалы дела, — продолжила Мьюз. — Пол Коупленд не выполнил свои обязанности должным образом. Вы говорите о чувстве вины, которое он должен испытывать. Он скорбит о сестре, само собой. Но я думаю, еще больше его донимает чувство вины.

— Интересно.

— Что?

— Вы говорите, его донимает чувство вины. Вины за что?

Она продолжала идти.

— И это любопытно, не так ли?

— Что именно? — уточнила Мьюз.

— Тот факт, что он оставил свой пост. Подумайте об этом. Он ответственный паренек. Все так говорили. И внезапно, в ту самую ночь, когда отдыхающие тайком выскальзывают из лагеря, в ту самую ночь, когда Уэйн Стюбенс планирует совершить убийства, Пол Коупленд решает пренебречь своими обязанностями.

Мьюз на это ничего не ответила.

— Именно это, моя молодая коллега, всегда казалось мне очень уж странным совпадением. — Лоуэлл улыбнулся. — Прибавим шагу. Уже темнеет, а вы наверняка хотите взглянуть на находки Барретта.

После ухода Гленды Перес я не заплакал, но слезы уже наворачивались на глаза.

Я сидел в кабинете как громом пораженный, не зная, что и думать. Меня колотило. Я посмотрел на руки. Конечно же, они тряслись. И я ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что не сплю. Убедился.

Камилла жива.

Моя сестра вышла из леса. Как и Джил Перес.

Я позвонил Люси на мобильник.

— Привет, — поздоровалась она.

— Ты не поверишь тому, что мне сейчас сообщила сестра Джила Переса.

— Что?

Я вкратце пересказал ей наш разговор, а когда добрался до Камиллы, вышедшей из леса живой, она ахнула.

— Ты ей веришь? — спросила Люси.

— Зачем ей такое говорить, если это неправда?

Люси молчала.

— Что? Ты думаешь, она солгала? Какой у нее мотив?

— Не знаю, Пол. Но мы что-то упускаем.

— Я тебя понимаю. Но подумай, Гленде Перес незачем лгать мне об этом.

— Странно это, вот и все. Если твоя сестра жива, где, черт побери, она провела все эти годы?

— Не знаю.

— И что ты теперь собираешься делать?

Я подумал об этом, попытался навести в мыслях хоть какой-то порядок. Люси задала хороший вопрос. Что теперь делать? В какую сторону двигаться?

— Я разговаривала с отцом, — добавила Люси. — Он что-то помнит о той ночи.

— Что именно?

— Мне он не сказал. Заявил, что скажет только тебе.

— Мне?

— Да. Айра сказал, что желает видеть тебя.

— Сейчас?

— Если ты хочешь.

— Хочу. Заехать за тобой?

Она не ответила.

— Что такое?

— Он сказал, ты должен быть один. В моем присутствии Айра говорить не будет.

— Ладно.

Вновь пауза.

— Пол!

— Что?

— Все равно заезжай за мной. Я подожду в машине.

Детективы отдела по расследованию убийств сидели в технической комнате и ели пиццу. Обычно там проводили совещания, а «технической» она называлась потому, что в ней стояли мониторы, телевизоры, видеомагнитофоны и прочая техника.

Вошел Макс Рейнолдс:

— Как жизнь?

— Пицца ужасная, — ответил Диллон.

— Печально.

— Мы в Нью-Йорке. В Большом Яблоке. Родном доме пиццы, а эту в рот брать противно.

Рейнолдс включил телевизор.

— Сожалею, что здешняя кухня не соответствует твоим стандартам.

— Я преувеличиваю? — Диллон повернулся к Йорку. — Нет, серьезно, она пахнет, как блевотина алкоголика, или я чего-то не понимаю?

— Это твой третий кусок, — заметил Йорк.

— И, наверное, последний. Чтобы показать, что я не шучу.

Йорк повернулся к Максу Рейнолдсу:

— У тебя есть что-нибудь для нас?

— Я думаю, что нашел этого парня. Или по крайней мере его автомобиль.

— Ближе к делу. — И еще одна немалая часть третьего куска пиццы отправилась в рот Диллона.

— На углу, в двух кварталах от того места, где мы нашли тело, есть небольшой продовольственный магазинчик, — начал Рейнолдс. — У хозяина возникли проблемы с воришками, которые таскали продукты с выставленных на тротуар лотков. Вот он и поставил камеру наружного наблюдения.

— Кореец? — спросил Диллон.

— Не понял?

— Владелец магазинчика — кореец, да?

— Я не уверен. А какое это имеет значение?

— Ставлю доллар против пончика, он кореец. Он направляет камеру на тротуар, потому что какой-то говнюк украл у него апельсин. Потом начинает кричать, что он платит налоги, хотя у него наверняка работают с десяток нелегалов, и кто-то должен что-то сделать. К примеру, копы должны просмотреть все его сраные видеозаписи и найти мистера Фруктового Воришку. — Он замолчал. Посмотрел на Макса Рейнолдса: — Продолжай.

— В общем, да, камера захватывает тротуар и часть мостовой. Поэтому мы начали проверять старые машины, такие, которым больше тридцати лет, и посмотрите, что мы нашли.

Рейнолдс уже вставил кассету в видеомагнитофон. Старый «фольксваген-жук» появился на экране. Рейнолдс остановил картинку.

— Наш автомобиль? — спросил Йорк.

— «Фольксваген-жук» выпуска 1971 года. Один из наших специалистов в этом уверен. Более того, эта модель комплектовалась ковриками, ворсинки которых полностью соответствуют найденным на одежде мистера Сантьяго.

— Чтоб я сдох! — вырвалось у Диллона.

— Ты можешь определить номерной знак? — спросил Йорк.

— Нет. Автомобиль мы видим только сбоку. Не знаем даже, в каком штате он зарегистрирован.

— А много еще таких старых желтых «фольксвагенов-жуков» на ходу? — спросил Йорк. — Мы начнем с департамента транспортных средств Нью-Йорка, а потом заглянем в Нью-Джерси и Коннектикут.

Диллон кивнул.

— Мы наверняка его найдем. — Говоря с набитым ртом, он напоминал жующую корову.

Йорк повернулся к Рейнолдсу:

— Что-нибудь еще?

— Диллон прав. Таких машин осталось мало. Но если я увеличу изображение, — он нажал соответствующую кнопку на пульте дистанционного управления, — мы сможем рассмотреть этого парня.

Диллон прищурился:

— Он выглядит как Джерри Гарсия.[42]

— Длинная седая борода, длинные седые волосы, — согласился Рейнолдс.

— Это все?

— Все.

Йорк повернулся к Диллону:

— Пошли проверять автомобили. Много времени это у нас не займет.

Глава 34

Обвинения шерифа Лоуэлла эхом отзывались в застывшем лесу.

Лоуэлл, далеко не дурак, полагал, что Пол Коупленд лгал, рассказывая о событиях той ночи.

Мьюз задумалась. Коуп ей нравился, двух мнений тут быть не могло. Отличный начальник и чертовски хороший прокурор. Но теперь слова Лоуэлла вернули ее на землю — напомнили о том, что она и так знала: это расследование убийства. Как и любое другое. И ниточка — это ниточка, даже если она ведет к ее боссу.

Никаких привилегий.

Чуть позже из кустов донесся шум. Мьюз увидела, как сквозь них продирается Эндрю Барретт, долговязый и неуклюжий. За собой он тащил какой-то агрегат, очень похожий на детскую коляску. Должно быть, та самая «Икс-эр-джей», подумала Мьюз. Позвала Барретта. Он поднял голову, явно недовольный тем, что его отвлекают. Но просиял, едва понял, кто его зовет.

— Привет, Мьюз!

— Эндрю!

— Рад тебя видеть.

— Взаимно. Что делаешь?

— В каком смысле? — Он отпустил ручку «коляски». Следом шли трое молодых парней в свитерах с логотипом колледжа Джона Джея. Студенты, предположила Мьюз. — Ищу могилы.

— Я думала, ты уже что-то нашел.

— Нашел. В сотне ярдов отсюда. Но я считал, что пропали два тела, вот и подумал, зачем мне почивать на лаврах? Ты понимаешь, о чем я?

Мьюз сглотнула.

— Ты нашел тело?

— Мьюз, эта машина… Ты даже представить себе можешь — она просто чудо! Конечно, нам еще и повезло. В последнее время стояла сухая погода. Как давно не было дождя, шериф?

— Две, может, три недели, — ответил Лоуэлл.

— Видишь, для нас это плюс. Большой плюс. Сухая земля. Ты знаешь принцип действия машины, которая просвечивает землю? Для этой крошки я выбрал частоту восемьсот мегагерц. Так я могу заглянуть на глубину четыре фута… всего на четыре фута! Очень часто люди стараются заглянуть как можно глубже. Но редкие убийцы хоронят своих жертв глубже чем на три-четыре фута. Другая проблема для ныне существующих радарных машин — опознать найденный объект. Отличить трубы и корни от костей, которые нас интересуют. Моя «Икс-эр-джей» не только выдает четкие проекции, но с помощью трехмерного усилителя…

— Барретт! — прервала его Мьюз.

Он поправил очки.

— Что?

— По-твоему, принцип действия твоей игрушки интересует меня больше, чем волка — капуста?

Он вновь поправил очки.

— Ну…

— Меня волнуют результаты, которые можно получить с помощью этой штуковины. Поэтому, пожалуйста, скажи мне, что ты нашел, прежде чем я кого-нибудь пристрелю.

— Кости, Мьюз, — улыбнулся Барретт. — Мы нашли кости.

— Человеческие, так?

— Несомненно. Собственно, сначала мы нашли череп. И сразу перестали копать. Сейчас там работают профессионалы.

— Сколько им лет?

— Чему, костям?

— Нет, Барретт. Вот этому дубу. Конечно, костям!

— Откуда мне знать? Коронер, возможно, тебе ответит. Она сейчас на раскопе.

Мьюз поспешила дальше. Лоуэлл последовал за ней. Впереди сияли прожектора, как на съемочной площадке. Мьюз знала, что на раскопах прожектора включают даже при ярком солнечном свете. Как ей объяснил один из экспертов, они помогают отделять пустую породу от «золота». «Без прожекторов это так же трудно, как спьяну определить в темном баре, насколько хороша телка, которая к тебе клеится. Там кажется, что ты нашел нечто особенное, а утром хочется отгрызть собственную руку».

Лоуэлл указал на симпатичную женщину в резиновых перчатках. Мьюз предположила, что это еще одна студентка — ей не могло быть больше тридцати. Длинные черные волосы она собрала в пучок на затылке.

— Это доктор О'Нилл, — пояснил Лоуэлл.

— Ваш коронер?

— Да. Вы знаете, что у нас эта должность выборная?

— Хотите сказать, что проводится избирательная кампания? Типа: «Привет, я доктор О'Нилл, я очень хорошо справляюсь с трупами!»

— Я мог бы отшутиться, но вы, горожане, слишком уж умны, чтобы воспринимать деревенские шутки.

Подойдя ближе, Мьюз поняла, что определение «симпатичная» к здешнему коронеру не подходит. Тара О'Нилл была ослепительной красавицей. И Мьюз видела, что внешность женщины в резиновых перчатках никого не оставляет равнодушной. На месте преступления коронер не главный, тут заправляет полиция, но О'Нилл притягивала все взгляды. Мьюз сразу направилась к ней.

— Я Лорен Мьюз, главный следователь округа Эссекс.

Женщина протянула руку в перчатке.

— Тара О'Нилл, коронер.

— Что вы можете сказать о теле?

На лице женщины отразилась настороженность, но Лоуэлл кивнул, давая «добро».

— Это вы направили сюда мистера Барретта? — спросила О'Нилл.

— Да.

— Любопытная личность.

— Это мне известно.

— Но его машина работает. Не знаю, как он нашел эти кости, но дело свое он знает. Думаю, хорошо, что они сразу наткнулись на череп. — О'Нилл заморгала, отвернулась.

— Что-то случилось? — спросила Мьюз.

Коронер замотала головой.

— Я выросла в этих местах. Мы тут играли, на этом самом месте. Думаете, я что-то чувствовала, какой-то холодок бежал по коже? Ничего.

Мьюз ждала.

— Мне было десять лет, когда пропали эти подростки, а потом мы с друзьями приходили сюда, знаете ли. Жгли костер. Выдумывали разные истории о том, как юноша и девушка, которых так и не нашли, скрываются в лесу, наблюдают за нами. Они не умерли, а превратились в зомби и готовы наброситься на того из нас, кто зазевается. Глупые, конечно, истории. Их рассказывали, чтобы бойфренд отдал подружке куртку и покрепче обнял. — Тара О'Нилл улыбнулась и покачала головой.

— Доктор О'Нилл?

— Да?

— Пожалуйста, расскажите мне, что вы нашли.

— Мы все еще работаем, но я уже вижу, что у нас практически полный скелет. Найден на глубине трех футов. Мне нужно отвезти кости в лабораторию, чтобы подготовить заключение.

— Что вы можете сказать прямо сейчас?

— Пойдемте со мной.

Вместе с Мьюз она прошла на другую сторону раскопа. Кости, все с бирками, лежали на синем полотнище.

— Одежды нет? — спросила Мьюз.

— Нет.

— Она разложилась или тело похоронили голым?

— Точно сказать не могу. Но поскольку нет ни монет, ни украшений, ни пуговиц, ни молний… нет и обуви — ведь все это может долго пролежать в земле, — я полагаю, тело положили в могилу обнаженным.

Мьюз смотрела на коричневый череп.

— Причина смерти?

— Говорить об этом пока рано. Мы слишком мало знаем.

— А что знаете?

— Кости в плохом состоянии. Их не похоронили на положенной глубине, и они пролежали здесь достаточно долго.

— Как долго?

— Трудно сказать. В прошлом году я ездила на семинар, где нас учили определять время захоронения по структуре почвы. Но это очень приблизительная оценка.

— И все-таки? Ваше мнение?

— Кости пролежали в земле как минимум пятнадцать лет. И это совпадает, очень даже совпадает со временем убийств, которые были совершены здесь двадцать лет назад.

Мьюз сглотнула и задала главный вопрос, который ей хотелось задать с самого начала:

— Вы можете определить пол? Можете сказать, принадлежат кости мужчине или женщине?

— Э… док? — вмешался в разговор какой-то мужчина.

К ним подошел один из техников, коренастый, в ветровке, с густой бородой и саперной лопаткой в руке.

— Что случилось, Терри? — спросила коронер.

— Думаю, мы собрали все.

— Хочешь заканчивать?

— На сегодня — да. Завтра мы можем вернуться, чтобы взглянуть еще раз. Но мы хотели бы отвезти останки сейчас, если не возражаешь.

— Дай мне две минуты, — ответила О'Нилл.

Терри кивнул и отошел.

Тара О'Нилл смотрела на кости.

— Вы что-нибудь знаете о человеческом скелете, следователь Мьюз?

— Кое-что.

— Без тщательного обследования зачастую достаточно трудно определить разницу между мужским и женским скелетами. Один из критериев — размер и плотность костей. У мужчин они, разумеется, больше и крепче. Конечно, имеет значение и рост жертвы: мужчины обычно выше. Но лучше не делать поспешных выводов.

— Вы хотите сказать, что не знаете.

О'Нилл улыбнулась:

— Ничего такого я не говорю. Взгляните сами.

Тара О'Нилл присела. Так же поступила и Мьюз. Коронер включила фонарик, который держала в руке. Вспыхнул узкий яркий луч.

— Я сказала «достаточно трудно». Но возможно. — Она направила луч на череп. — Знаете, куда нужно смотреть?

— Нет.

— Во-первых, кости вроде бы тонкие. Во-вторых, обращаем внимание на те места, где раньше были брови.

— Хорошо.

— Это надбровные дуги. У мужчин они более выпуклые. У женщин не выступают надо лбом. Конечно, состояние черепа оставляет желать лучшего, но видно, что надбровные дуги сглажены. Основной же ключ к разгадке… то, что я хочу вам показать… в тазовой полости. — Она сместила луч. — Вы видите?

— Да, вижу. И что?

— Она довольно широкая.

— Что это значит?

Тара О'Нилл выключила фонарик.

— Это значит, что наша жертва относится к белой расе, рост ее пять футов и семь дюймов… кстати, такой же, как у Камиллы Коупленд, и это женщина. — Она поднялась.

— Ты не поверишь! — В голосе Диллона слышалось изумление.

Йорк повернулся к нему:

— Чему я не поверю?

— Я пробил по компьютеру нужный нам «фольксваген» по трем штатам. Таких машин всего четырнадцать. Но нам и гадать не нужно. Одна зарегистрирована на некоего Айру Силверстайна. Тебе эта фамилия что-то говорит?

— Уж не владелец ли он того самого летнего лагеря?

— Вот именно.

— Ты хочешь сказать, что Коупленд прав?

— Я нашел и адрес этого Айры Силверстайна. Какой-то дом престарелых.

— Так чего мы ждем? — Йорк поднялся. — Поехали!

Глава 35

Люси села в машину, я включил проигрыватель. Зазвучала песня Брюса Спрингстина «Вновь в твоих объятиях». Она улыбнулась.

— Уже записал?

— Да.

— Нравится?

— Очень. Я добавил несколько других. В том числе запись с одного из концертов Спрингстина. «Ночная поездка».

— От этой песни я всегда плачу.

— Ты плачешь от всех песен.

— Только не от «Суперпсиха» Рика Джеймса.[43]

— Делаю поправку.

— И «Распутная девушка». От этой песни я не плачу.

— Даже когда Нелли[44] поет: «Тебе подавай таких, как Стив Нэш[45]»?

— Боже, ты так хорошо меня знаешь?

Я молча улыбнулся.

— Ты выглядишь очень уж спокойным для человека, только-только узнавшего, что его сестра жива.

— Строю переборки.

— Не поняла.

— Просто я возвожу стены между теми или иными событиями в моей жизни. Только так и смог пройти через это безумие. О сестре сейчас совсем не думаю.

— Строишь переборки.

— Именно так.

— В психологии мы пользуемся другим термином. Мы называем это полным избеганием.

— Называй как хочешь. Мы на верном пути, Люси. Мы найдем Камиллу. Она жива и здорова.

Какое-то время мы ехали молча.

— Что может помнить твой отец? — спросил я.

— Не знаю. Но нам известно, что Джил к нему приезжал. Я предполагаю, что после его визита в голове у Айры что-то сдвинулось. Может, он что-то и вспомнил. Может — нет. С памятью у него совсем плохо. Возможно, он вообразил то, чего не было и в помине.

Мы припарковались рядом с «фольксвагеном» Айры. Один только вид автомобиля вызвал воспоминания. Айра постоянно разъезжал по лагерю на своем «жуке». Высовывал из окошка голову, улыбался, что-то развозил. Он разрешал подросткам украшать «фольксваген». Но сейчас старый «жук» никаких воспоминаний не вызвал.

И все-таки перегородки ломались.

Потому что я надеялся.

Надеялся, что найду сестру. Надеялся, что впервые после смерти Джейн встретил женщину, которая мне действительно нужна, надеялся, что теперь рядом с моим будет вновь биться другое сердце.

Я попытался призвать себя к сдержанности. Попытался не забывать, что надежда — жестокая особа, что она может смять душу, как стаканчик из вощеной бумаги. Но в тот момент мне претили такие мысли. Я хотел держаться за надежду и обрести будущее.

Я посмотрел на Люси. Она улыбнулась, и я почувствовал, что сердцу уже не хватает места в груди. Такого я не испытывал уже давно. А потом, к собственному удивлению, протянул обе руки и сжал щеки Люси. Ее улыбка исчезла. Глаза встретились с моими. Я чуть приподнял ее голову и легонько поцеловал в губы. Меня словно ударило током. Я услышал, как она ахнула. Потом ответила на поцелуй.

И окружающий мир тут же окрасился в яркие цвета.

Люси положила голову мне на грудь. Я услышал, как она плачет. Гладил ее по волосам и сам боролся со слезами. Не знаю, сколько мы так просидели. Может, пять минут, может, пятнадцать. Просто не знаю.

— Тебе пора идти, — наконец прошептала она.

— Ты останешься здесь?

— Айра поставил условие: ты приходишь один. Я, может, заведу его автомобиль, чтобы подзарядить аккумулятор.

Второй раз я ее не поцеловал. Выбрался из машины и не пошел — полетел. Здание из красного кирпича стояло посреди зеленого парка. Фасад украшали белые колонны. Чем-то оно напомнило мне общежитие богатого студенческого братства.

За регистрационной стойкой сидела женщина. Я представился. Она попросила меня расписаться в книге посетителей. Потом сняла трубку и что-то шепотом в нее сказала. Я ждал, слушая успокаивающую музыку, которая играла в вестибюле.

Появилась рыжеволосая женщина в юбке, блузке и очках. Выглядела она как медсестра, только без белого халата.

— Я Ребекка, — представилась она.

— Пол Коупленд.

— Я отведу вас к мистеру Силверстайну.

— Благодарю.

Я ожидал, что она поведет меня по коридору, но мы вышли в парк. Ухоженный, уже подсвеченный, хотя еще не стемнело, декоративными фонарями. Густая зеленая изгородь окружала территорию.

Айру Силверстайна я заметил сразу.

Он изменился и при этом остался прежним. Вы наверняка встречали таких людей. Они становятся старше, седеют, толстеют, сутулятся, но совершенно не меняются. К ним относился и Айра.

— Айра!

Просто по именам в лагере взрослых не называли. Добавляли «дядя» или «тетя», но у меня язык не поворачивался обратиться к нему: «Дядя Айра».

Он был в пончо — такое я в последний раз видел в документальном фильме о Вудстоке, — в сандалиях. Айра медленно поднялся, протянул ко мне руки. Так было и в лагере. Там все обнимались. Все любили друг друга. Я шагнул в его объятия. Он прижал меня к себе, со всей силой. Я почувствовал его бороду на своей щеке.

Айра отпустил меня и повернулся к Ребекке:

— Оставьте нас одних.

Медсестра ушла, а он повел меня к зеленой парковой скамье. Мы сели.

— Ты не изменился, Коуп.

Он помнил мое прозвище.

— Вы тоже.

— Ты думал, тяжелые годы в большей степени отразятся на наших лицах, да?

— Пожалуй.

— Чем ты теперь занимаешься?

— Я прокурор округа.

— Правда?

— Да.

Он нахмурился:

— Вписался в общество.

Все тот же Айра.

— Я не сажаю в тюрьму борцов за мир, — заверил я его. — Только убийц и насильников.

Он прищурился:

— Поэтому ты здесь?

— Что?

— Пытаешься найти здесь убийц и насильников?

Я не знал, как это понимать, поэтому решил гнуть свое:

— В каком-то смысле. Я пытаюсь выяснить, что произошло той ночью в лесу.

Глаза Айры закрылись.

— Люси сказала, что вы хотели меня видеть.

— Да.

— Почему?

— Я хотел знать, почему ты вернулся.

— Я никуда не возвращался.

— Ты разбил сердце Люси.

— Я ей писал. Пытался дозвониться. Она не отвечала.

— Все равно. Она страдала.

— Я этого не хотел.

— Так почему ты вернулся?

— Я хочу выяснить, что случилось с моей сестрой.

— Ее убили. Как и остальных.

— Нет, не убили.

Он промолчал. Я решил немного надавить:

— Вы кое-что знаете, Айра. Джил Перес приходил сюда, не так ли?

Айра облизал губы.

— Сухо.

— Что?

— Во рту пересохло. У меня был один друг из Кэрна. Это в Австралии. Клевый чувак. Так он обычно говорил: «Человек не верблюд, дружище». Это означало, что ему хотелось выпить. — Айра улыбнулся.

— Не думаю, что здесь найдется выпивка, Айра.

— Знаю. Я никогда особенно не налегал на спиртное. Предпочитал, как теперь говорят, «восстанавливающие наркотики». Но я про воду. В холодильнике есть «Польская родниковая». Ты знаешь, что «Польскую родниковую» привозят сюда из Мэна?

Он рассмеялся, встал, пошел по тропинке направо. Я последовал за ним. Тропинка привела к большой сумке-холодильнику на колесиках с логотипом «Нью-Йорк рейнджерс» на крышке-дверце. Он поднял крышку, достал бутылку, протянул мне. Взял вторую, открутил пробку, поднял ко рту. Вода потекла по бороде, окрашивая ее в темно-серый цвет.

— А-а-х, — удовлетворенно выдохнул он, допив бутылку.

Я попытался вернуть разговор в нужное русло:

— Вы сказали Люси, что хотите меня видеть.

— Да.

— Почему?

— Потому что ты здесь.

— Я здесь, потому что вы попросили меня прийти.

— Не здесь, а вновь в нашей жизни.

— Я же сказал вам: я пытаюсь выяснить…

— Почему теперь?

Опять вопрос.

— Потому что Джил Перес не умер той ночью. Он вернулся. Он приходил к вам, так?

Айра уставился в никуда. Потом устремился вперед по дорожке. Я поспешил за ним.

— Он приходил, Айра?

— Он не назвался этим именем.

Айра продолжал идти. Я заметил, что он прихрамывает. И лицо перекосило от боли.

— Вам нехорошо? — спросил я.

— Мне нужно прогуляться.

— Куда?

— В лес. Тут есть тропки. Пойдем.

— Айра, я здесь не для…

— Он сказал, что его зовут Маноло как-то там. Но я знал, кто он. Маленький Джил Перес. Ты его помнишь? Я хочу сказать, из тех дней?

— Да.

Айра покачал головой:

— Хороший мальчик. Но так легко поддавался чужому влиянию…

— Чего он хотел?

— Он не сказал мне, кто он. Поначалу. Да и не выглядел таким, как прежде. Но что-то в нем… ты понимаешь? Можно изменить внешность. Можно набрать вес. Но легкая шепелявость осталась. Да и двигался он как и прежде. Будто постоянно чего-то опасался. Ты понимаешь, о чем я?

— Да.

Я думал, территория дома престарелых надежно огорожена, но ошибся. Айра проскользнул в брешь в зеленой изгороди. Я последовал за ним. Увидел заросший лесом холм. Айра начал подниматься по тропе.

— Вам разрешено уходить?

— Разумеется. Я здесь добровольно. Могу приходить и уходить когда захочется.

Он продолжал идти.

— И что сказал вам Джил?

— Он хотел узнать, что произошло той ночью.

— А он не знал?

— Знал что-то. Но хотел узнать больше.

— Не понимаю.

— Тебе и не надо.

— Нет, Айра, надо.

— Все кончено. Уэйн в тюрьме.

— Уэйн не убивал Джила Переса.

— Я думал, что убил.

Я не понимал, что происходит. Айра прибавил шагу, хотя и прихрамывал от боли.

— Джил вспоминал мою сестру?

Он замер. Улыбка стала грустной.

— Камилла…

— Да.

— Бедняжка.

— Он ее упоминал?

— Я любил твоего отца, знаешь ли. Такой милый человек, а жизнь его так потрепала.

— Джил говорил, что случилось с моей сестрой?

— Бедная Камилла…

— Да, Камилла. О ней он что-нибудь говорил?

Айра продолжил подъем.

— Так много крови в ту ночь…

— Пожалуйста, Айра! Джил что-нибудь говорил о Камилле?

— Нет.

— Так чего он хотел?

— Того же, что и ты.

— Чего именно?

Он повернулся:

— Ответов.

— На какие вопросы?

— На те же, что и у тебя. Что произошло той ночью? Он не понимал, Коуп. Все кончено. Они мертвы. Убийца в тюрьме. Нельзя тревожить мертвых.

— Джил не умер.

— До того дня, как пришел ко мне, он был среди мертвых. Ты это понимаешь?

— Нет.

— Все кончено. Мертвые ушли. Живые в безопасности.

Я схватил его за руку:

— Айра, что тебе сказал Джил Перес?

— Ты не понимаешь.

Мы остановились. Айра посмотрел вниз. Я тоже. Далеко внизу виднелась только крыша дома престарелых. Мы стояли среди леса. Оба тяжело дышали. Айра побледнел еще больше.

— Нельзя их тревожить.

— А кто тревожит?

— Так я и сказал Джилу. Все кончено. Надо двигаться дальше. Все это произошло давным-давно. Он умер. А теперь выясняется, что нет. Но ему следовало умереть.

— Айра, послушайте меня. Что сказал вам Джил?

— Ты не отступишься, так?

— Не отступлюсь.

Айра кивнул. Лицо его стало очень грустным. Он сунул руку под пончо, достал пистолет, наставил на меня и, более не произнеся ни слова, выстрелил.

Глава 36

— Как вы сами видите, что у нас есть, так это проблема.

Шериф в который уж раз вытер нос платком. Управление оказалось более современным, чем ожидала Мьюз, но на многое она и не рассчитывала. Однако управление шерифа занимало достаточно новое здание, везде поддерживалась чистота, в кабинетах стояли компьютеры. В интерьере преобладали серый и белый цвета.

— Что у нас есть, так это мертвое тело, — ответила Мьюз. — Точнее, то, что от него осталось.

— Я не про это. — Шериф указал на чашку в ее руке: — Как кофе?

— Если на то пошло, отменный.

— А раньше был как помои. Кто-то хотел крепче, кто-то послабее, поэтому кофейник вечно стоял на плите. Но в прошлом году один из жителей округа пожертвовал нам деньги на многорежимную кофеварку. У вас в прокуратуре такие есть?

— Шериф!

— Да?

— Вы пытаетесь сразить меня провинциальным обаянием?

Он улыбнулся:

— Есть такое.

— Считайте, что сразили. Так в чем наша проблема?

— Мы только что нашли тело, которое пролежало в лесу, по предварительной оценке, достаточно долго. Нам известно, что это белая женщина ростом пять футов семь дюймов. Это все, что мы знаем на текущий момент. Я уже заглянул в архивы. В радиусе пятидесяти миль ни одна из пропавших девушек под эти параметры не подпадает.

— И вы, и я знаем, чье тело мы нашли.

— Пока нет.

— Вы думаете, какую-то другую белую девушку убили в том лагере двадцать лет назад и похоронили неподалеку от двух других тел?

— Я такого не говорил.

— Так что вы хотите мне сказать?

— Опознание еще не проведено. Доктор О'Нилл над этим работает. Мы уже запросили стоматологическую карту Камиллы Коупленд. Через день-другой мы все будем знать наверняка. Спешки никакой нет. Мы ведем и другие расследования.

— Спешки нет?

— Я так и сказал.

— Тогда я вас не понимаю.

— Видите ли, следователь Мьюз, я все ищу ответ на один вопрос: что для вас главное — интересы дела или амбиции?

— И что это должно означать?

— Вы главный следователь округа. Мне хочется верить, что человек, особенно женщина вашего возраста, получает такую должность благодаря таланту и опыту. Но я живу в реальном мире. Понимаю, что такое протекция и подхалимство. Вот и спрашиваю…

— Эту должность я заслужила.

— Я в этом не сомневаюсь, но…

Мьюз покачала головой:

— Не могу поверить, что мне приходится что-то вам доказывать.

— Но, увы, дорогая моя, приходится. Потому что если бы расследование вели вы, а я бы вмешался, и вы знали, что я помчусь домой и кое-что сообщу своему боссу… который, между прочим, лицо заинтересованное… как бы вы себя повели?

— Вы думаете, я пренебрегу его заинтересованностью?

Лоуэлл пожал плечами.

— Будь я помощником шерифа, получившим эту должность от шерифа, который как-то связан с убийством, которые вы расследуете, что бы вы подумали?

Мьюз откинулась на спинку стула.

— Логично. Чем я могу вас утешить?

— Дать мне время на идентификацию тела.

— Вы не хотите, чтобы Коупленд узнал о наших находках?

— Он ждал двадцать лет. Что решает день-другой?

Мьюз уже поняла, куда он клонит.

— Я не хочу мешать расследованию, но у меня нет ни малейшего желания лгать человеку, которому я полностью доверяю.

— Жизнь никому не дает поблажек, следователь Мьюз.

Лорен нахмурилась.

— И вот что еще я хочу, — продолжил Лоуэлл. — Скажите мне, почему Барретт прибыл сюда с этой игрушкой для поиска давно похороненных тел?

— Я вам уже говорила: он хотел проверить свою новую машину в полевых условиях.

— Вы работаете в Ньюарке, штат Нью-Джерси. И вы говорите мне, что во всем штате не нашлось места, где бы он мог ее испытать?

Мьюз понимала, что шериф прав. Пришла пора раскрыть карты.

— В Нью-Йорке нашли убитого мужчину. Мой босс думает, что это Джил Перес.

Лицо Лоуэлла мгновенно утратило бесстрастность.

— Повторите еще раз.

Мьюз уже собралась все объяснить, когда в дверь ворвалась Тара О'Нилл. Лоуэллу явно не понравилось, что им помешали, но его голос остался нейтральным:

— Что случилось, Тара?

— Я кое-что нашла, — ответила коронер. — Думаю, важное.

После ухода Коупа Люси просидела в машине добрых пять минут. С губ не сходила улыбка. Она все не могла отойти от его поцелуя. Большие сильные руки, которые касались ее лица, его взгляд… как же это волнующе!

Прекрасно. И пугающе.

Она просмотрела коллекцию дисков. Нашла Бена Фолдса,[46] поставила песню «Бетонный блок». Люси так и не поняла, о чем песня — о передозировке наркотиков, аборте, духовном крахе, но в самом конце речь шла о том, что женщина — тот же бетонный блок, она тащит на дно.

Грустная музыка лучше выпивки, думала Люси. Но не намного.

Выключив двигатель, она увидела, как зеленый автомобиль, «форд» с номерными знаками Нью-Йорка, подъехал к самому входу в дом престарелых. Остановился под знаком «Стоянка запрещена». Из автомобиля вышли двое мужчин, один — высокий, второй — плотный и коренастый, и проследовали в дверь. Люси понятия не имела, что бы это значило. Скорее всего ничего.

Ключи от «жука» Айры лежали у нее в сумочке. Порывшись, она их нашла. Сунула в рот пластинку жевательной резинки.

Она задалась вопросом: а что Айра собирался сказать Коупу? Что вообще мог помнить отец? О той ночи они никогда не говорили. Ни разу. А следовало бы. Такой разговор мог все изменить. А мог не изменить ничего. Мертвые остались бы мертвыми, живые — живыми. Не слишком оригинальная мысль, но верная.

Люси вылезла из машины и направилась к старому «фольксвагену». Подняла руку с ключом и направила на «жука». К хорошему привыкаешь. Теперь машины ключом не открывают — надо лишь нажать кнопку на брелке. Но с «жуком» этот фокус не сработал. Она вставила ключ в замочную скважину, повернула. Замок заржавел, так что пришлось приложить усилие.

Люси думала о том, как прожила все эти годы, о допущенных ошибках. Она говорила с Коупом о том, что в ту ночь ее словно столкнули с вершины холма и она катится по склону, не зная, как остановиться. То была чистая правда. Коуп пытался найти ее, но она продолжала прятаться. Может, ей следовало связаться с ним раньше? Может, следовало обстоятельно обсудить все, что случилось в ту ночь? Но она старалась похоронить те события, спрятать в памяти как можно глубже. Боялась столкнуться с ними. А если боишься чего-то — ищешь способ от этого спрятаться. И Люси выбрала наиболее распространенный — на дне бутылки.

Именно там прячутся от реальности очень и очень многие.

Она села на водительское сиденье и сразу поняла: что-то здесь не так.

Прежде всего ей в глаза бросилась алюминиевая банка из-под газировки.

Она лежала на полу у переднего пассажирского сиденья. Банка из-под диет-колы.

Люси подняла банку. В ней еще оставалась жидкость. Люси задумалась. Когда она в последний раз садилась за руль «жука»? Прошло как минимум три или четыре недели. Тогда на полу ничего не было. Или она не заметила? Могло быть и такое.

И вот тут Люси обратила внимание на запах.

Вспомнила о том, что случилось в лесу около лагеря, когда ей было двенадцать лет. Айра взял ее на прогулку. Они услышали выстрелы, и Айра страшно разозлился. Охотники вторглись на его территорию. Он их нашел и начал кричать, что это частная собственность. Один из охотников принялся кричать в ответ. Подошел к ним, толкнул Айру в грудь. Люси помнила, как ужасно от него пахло.

Теперь такой же запах стоял в кабине «жука».

Люси повернулась, посмотрела на заднее сиденье.

Увидела на полу кровь.

И тут же издалека донеслись выстрелы.

Кости лежали на столе из нержавеющей стали. Сверкающую поверхность усеивали маленькие отверстия. Их просверлили для того, чтобы упростить уборку: стол просто поливали из шланга. Пол выложили плиткой с небольшим наклоном к расположенному по центру комнаты сливному отверстию. Такое Мьюз уже видела в душевых спортивных центров. Цель преследовалась та же: облегчить уборку. Лорен не хотелось думать о том, что попадало в это сливное отверстие и кто и как его прочищал, если оно забивалось.

Лоуэлл встал по одну сторону стола, Мьюз с Тарой О'Нилл — по другую.

— Так что такое? — спросил шериф.

— Прежде всего мы нашли не все кости. Придется поехать туда еще раз. Не хватает некоторых маленьких костей. В подобных случаях это нормально. Я собираюсь провести рентгеновское исследование, проверить узлы окостенения, особенно ключицы.

— А что это нам даст?

— Позволит определиться с возрастом. Кости перестают расти, когда люди становятся старше. Последними костенеют соединения ключиц с грудиной. Процесс обычно прекращается, когда человеку исполняется двадцать один год. Но сейчас это не самое важное.

Лоуэлл посмотрел на Мьюз. Та молча пожала плечами.

— А что самое важное? — спросил он.

— Вот это. — О'Нилл указала на таз.

— Вы мне это уже показывали, — заметила Мьюз. — Как доказательство того, что скелет принадлежит женщине.

— Да. У женщины таз шире, как я и говорила. Еще мы имеем сглаженные надбровные дуги и меньшую плотность костей. Все это признаки того, что скелет женский. Тут у меня сомнений нет. В этой могиле похоронили женщину.

— Тогда что вы сейчас нам показываете?

— Лобковую кость.

— А что с ней?

— Видите? Мы называем это углублением… или, точнее, выемкой лобковой кости.

— Понятно.

— Хрящ удерживает кости вместе. Это основы анатомии. Возможно, вы это знаете. Мы больше знаем те хрящи, что входят в локтевой или коленный суставы. Они эластичные. Они тянутся. Но видите вот это? Выемка на лобковой кости. Это хрящевая поверхность в том месте, где лонные кости, из которых состоит лобковая кость, сначала сошлись, а потом раздвинулись. — О'Нилл торжествующе посмотрела на шерифа и Мьюз: — Вы понимаете, о чем я?

— Нет, — призналась Мьюз.

— Выемка образуется, когда хрящевая поверхность подвергается растяжению, когда лонные кости расходятся.

Мьюз посмотрела на Лоуэлла. Тот пожал плечами.

— И что это означает? — спросила Мьюз.

— Это означает, что в какой-то момент жизни этой женщины лонные кости расходились. Из этого следует, следователь Мьюз, что наша жертва — рожавшая женщина.

Глава 37

Когда на тебя наставлен пистолет, время не замедляется.

Наоборот, оно набирает ход. Когда Айра нацелил на меня пистолет, я полагал, что успею среагировать. Начал поднимать руки, чтобы показать, что я безоружен и не причиню ему вреда. Я попытался открыть рот, чтобы отговорить его, убедить, что во всем пойду ему навстречу. Мое сердце ускорило бег, горло перехватило, я видел только пистолет, дыру в стволе, огромную черную дыру, которая теперь смотрела на меня.

Но мое время истекло. Я не успел спросить Айру почему. Не успел спросить, что случилось с моей сестрой, жива она или нет. Не успел спросить, как Джилу удалось выбраться из леса в ту ночь, участвовал ли в тех убийствах Уэйн Стюбенс или нет. Я не успел сказать Айре, что он прав, что я солгал, что больше не буду ворошить прошлое и мы все заживем прежней жизнью.

На все это времени у меня не было. Потому что Айра уже нажимал на спусковой крючок.

Годом раньше я прочитал книгу Малколма Глэдуэлла,[47] которая называлась «Миг». Не буду приводить все его доводы, но он указал, что мы должны больше полагаться на наши инстинкты. Животная часть нашего мозга заставит нас мгновенно отпрыгнуть в сторону, если навстречу несется грузовик. Он также отмечает, что мы принимаем быстрые решения, которые вроде бы основаны на минимуме фактических данных, руководствуясь так называемой интуицией, и зачастую они правильные. Может, в тот момент у меня и сработала интуиция. Может, что-то во взгляде Айры или в том, как он вытаскивал пистолет, заставило меня осознать, что договориться не удастся, что он выстрелит, а я умру.

А потом инстинкты взяли контроль над разумом, и я отпрыгнул.

Но с пулей разминуться не удалось.

Он целился в середину груди. Пуля попала в бок, пронзила его на уровне талии, как раскаленное копье. Я упал на землю и попытался укатиться за дерево. Айра выстрелил снова. На этот раз промахнулся. Я продолжал катиться.

Моя рука нащупала камень. Я даже не думал, что делаю. Просто поднял и, продолжая катиться, бросил в сторону Айры. Жалкое действо, рожденное полным отчаянием, достойное лежащего на животе ребенка.

Камень полетел. Даже попал в старого хиппи, но броску очень уж не хватало силы. Теперь-то я понимал: Айра заранее все спланировал. Потому-то и потребовал, чтобы я пришел к нему один. Потому-то и увел в лес. Он хотел меня застрелить.

Айра, вроде бы такой безобидный божий одуванчик, на поверку оказался убийцей.

Я оглянулся. Увидел, что он чересчур близко. Мне вспомнился эпизод из первой версии комедии «Свадебная вечеринка», в котором Алану Аркину порекомендовали мчаться зигзагом, чтобы избежать пуль. В сложившейся ситуации такое сработать не могло. От Айры меня отделяли шесть, максимум восемь футов. В руке он держал пистолет. И уже ранил меня — я чувствовал, как течет кровь.

Меня ждала скорая смерть.

Мы спускались по склону. Я все катился, Айра старался не упасть. Пытался занять устойчивую позицию, чтобы выстрелить в меня еще раз. Я знал, что ему это удастся. Знал, что в моем распоряжении лишь несколько секунд.

И шанс у меня только один — изменить направление движения.

Я цапанул руками землю и остановился. Айру мой маневр застал врасплох. Он попытался сбавить ход. Я ухватился обеими руками за дерево и выбросил вперед ноги. Скорее, от отчаяния. Но Айра находился в пределах досягаемости и не очень крепко стоял на ногах. Удар пришелся в его правую голень. Не очень сильный, но все-таки удар.

Айра вскрикнул и рухнул.

«Пистолет, — думал я, — главное, добраться до пистолета».

Шатаясь, я двинулся на него. Более крепкий. Более молодой. Айра же был стариком, почти выжившим из ума. Он мог выстрелить, это точно. В руках и ногах еще хватало силы, но годы и пристрастие к наркотикам замедлили рефлексы.

Я упал на него, пытаясь нащупать пистолет. Он был в правой руке. И я попробовал добраться до нее. «Думай о руке. Только о руке». Наконец мне удалось, и я перекатился на его правую руку, прижал к земле своим телом.

Рука была пуста.

Я настолько на ней сосредоточился, что даже не увидел его левой руки. Она двигалась, описывая широкую дугу. Пистолет, должно быть, при падении выпал из правой руки. Теперь левая сжимала его, как булыжник. Айра ударил меня рукояткой по лбу.

Голову словно пробило молнией. По телу пошли судороги. Я его отпустил. Посмотрел вверх. Он уже целился в меня.

— Ни с места, полиция!

Я узнал голос — Йорк.

Мир застыл. Мой взгляд сместился с дула пистолета на глаза Айры. Мы находились совсем рядом, пистолет едва не касался моего лица. По глазам Айры я видел — он сейчас выстрелит и убьет меня. Копы бежали к нам. Для него все было кончено. Он это знал, но все равно собирался меня застрелить.

— Папа! Нет!

Люси! Он услышал ее голос, и что-то в его глазах изменилось.

— Брось пистолет! Брось! Немедленно!

Опять Йорк. Я по-прежнему смотрел Айре в глаза.

Айра смотрел в глаза мне.

— Твоя сестра мертва, — отчеканил он, а потом сунул ствол себе в рот и нажал на спусковой крючок.

Глава 38

Я отключился.

Так мне сказали. Но какие-то смутные воспоминания у меня остались. Помню, как Айра свалился на меня с разнесенным пулей затылком. Помню крик Люси. Я помню, как смотрел вверх, на синее небо, по которому плыли белые облака. Вероятно, в тот момент я лежал на спине на носилках и меня несли к «скорой помощи». Потом воспоминания оборвались. На синем небе. На белых облаках.

А теперь, когда меня охватывали умиротворение и спокойствие, мне вспомнились слова Айры: «Твоя сестра мертва…»

Я покачал головой. Нет. Гленда Перес сказала мне, что Камилла вышла из леса. Айра не знал. Не мог знать.

— Мистер Коупленд?

Мои глаза открылись. Я лежал на кровати. В больнице.

— Я доктор Макфадден.

Мой взгляд сместился ему за спину. Я увидел Йорка.

— Вас ранили в бок. Рану мы зашили. Все будет хорошо, но какое-то время…

— Док?

Макфадден говорил нараспев, успокаивающим тоном, и явно не ожидал, что его так рано прервут.

— Что?

— Жить я буду, так?

— Да.

— Тогда мы можем обсудить это позже? Мне очень нужно поговорить с этим детективом.

Йорк скрыл улыбку. Я ожидал, что придется настаивать. Гонору у врачей еще больше, чем у адвокатов. Но Макфадден возражать не стал, лишь пожал плечами:

— Конечно. Пусть медсестра даст мне знать, когда вы закончите.

— Спасибо, док.

Он ушел, более не произнеся ни слова. Йорк шагнул к кровати.

— Как вы узнали про Айру? — спросил я.

— В лаборатории определились с ворсинками ковра, которые нашли на теле этого… — Йорк замялся. — Мы еще не закончили с опознанием, но, если хотите, будем называть его Джилом Пересом.

— Буду вам признателен.

— Мы выяснили, что эти ворсинки с коврика очень старого автомобиля. Мы также нашли запись камеры наружного наблюдения около того места, где оставили тело. Она зафиксировала желтый «фольксваген». Мы узнали, что один из таких автомобилей зарегистрирован на Айру Силверстайна, и поспешили сюда.

— Где Люси?

— Диллон задает ей вопросы.

— Не понимаю. Айра убил Джила Переса?

— Да.

— Сомнений нет?

— Никаких. Во-первых, мы нашли кровь на заднем сиденье «фольксвагена». Готов спорить, это кровь Переса. Во-вторых, сотрудники дома престарелых подтвердили, что Перес, он записался в регистрационной книге как Маноло Сантьяго, приходил к Силверстайну за день до смерти. Сотрудники также подтвердили, что на следующее утро Силверстайн уехал на «фольксвагене». Первый раз за шесть месяцев.

Я поморщился:

— Они не подумали, что надо сказать об этом дочери?

— Сотрудники, которые видели, как он уезжал, не работали в тот день, когда Люси Голд приехала к отцу в следующий раз. И потом — они неоднократно говорили мне об этом — ни один суд не признавал Силверстайна недееспособным. Он имел полное право уезжать и приезжать в любое удобное ему время.

— Не понимаю. Почему Айра его убил?

— Полагаю, по той же причине он пытался убить и вас. Вы оба спустя двадцать лет пытались восстановить события той ночи в лагере. Мистер Силверстайн этого не хотел.

Я попытался сложить два и два.

— То есть он убил Марго Грин и Дуга Биллингэма?

— Возможно.

— А как же Уэйн Стюбенс?

— Можно предположить, что они действовали в паре. Не знаю. Мне известно одно — Айра Силверстайн убил моего парня. И еще: пистолет, из которого Айра ранил вас. Он того же калибра, как и тот, из которого стреляли в Джила Переса. Мы проводим баллистическую экспертизу, но результат я и так знаю. Плюс кровь на заднем сиденье «жука», пленки камеры наружного наблюдения… Этого более чем достаточно. Но, как вы знаете, Айра Силверстайн мертв, а покойника очень трудно судить. Что же касается того, что сделал или не сделал Айра Силверстайн двадцатью годами раньше… — Йорк пожал плечами. — Да, мне это тоже интересно. Но вести это расследование будет кто-то другой.

— Вы поможете, если возникнет необходимость?

— Конечно. С удовольствием. А когда вы со всем разберетесь, почему бы вам не приехать в город? Я угощу вас обедом со стейком.

— Договорились.

Мы пожали друг другу руки.

— Я должен поблагодарить вас. Вы спасли мне жизнь.

— Да, поблагодарить вы можете. Но не думаю, что ваш спаситель — я.

Я вспомнил глаза Айры, его решимость убить меня. Йорк это тоже видел. И спас меня скорее голос Люси, чем пистолет Йорка.

Детектив отбыл. В больничной палате я остался один. Если на свете и есть более тоскливые места, то я таких не знаю. Я подумал о Джейн, моей храброй, мужественной Джейн, которую приводило в ужас только одно — одиночество в больничной палате. Я оставался с ней на ночь. Спал на кресле, которое раскладывалось, превращаясь в самую неудобную кровать на земле. Только тогда Джейн дала слабину — в первые две недели, проведенные в больнице. Она схватила меня за руку и, прилагая все силы, чтобы изгнать из голоса отчаяние, прошептала: «Пожалуйста, не оставляй меня здесь одну».

Я не оставил. Тогда. Это произошло гораздо позже, когда она вернулась домой, где и хотела умереть, потому что сама мысль о возвращении в такую вот больничную палату убивала…

Теперь пришла моя очередь. Я лежал в палате один. Меня это особенно не пугало. Моей жизни ничто не угрожало. А если бы? Кто оказался бы рядом в критический момент? Кого бы я, открыв глаза, хотел увидеть у больничной койки? Прежде всего в голове сверкнули два имени: Грета и Боб. Когда в прошлом году я полоснул себе ножом по руке, Боб отвез меня в больницу, а Грета взяла на себя заботы о Каре. Они были моей семьей, единственными оставшимися у меня близкими родственниками. Но теперь наши пути разошлись.

Я вспомнил, что в последний раз лежал в больнице в двенадцать лет. После ревматической атаки. Такое и в те времена случалось редко, сейчас — еще реже. Я провел в больнице десять дней. Ко мне приходила Камилла. Иногда она приводила с собой подружек, поскольку знала, что меня это отвлечет. Мы много играли в боггл.[48] Мальчикам Камилла нравилась. Она приносила с собой кассеты, которые они записывали для нее, и в палате звучала музыка таких групп, как «Стили Дэн», «Супертрэмп» и «Добби Бразерс». Камилла говорила мне, какие группы — классные, а какие — отстой, и я равнялся на ее вкус, как на Святое Писание.

Страдала ли Камилла в ту ночь?

Этот вопрос не давал мне покоя. Что с ней сделал Уэйн Стюбенс? Связал ее и мучил, как Марго Грин? Она сопротивлялась, и он изрезал ее ножом, как Дуга Биллингэма? Похоронил ли он ее живой, как тех своих жертв в Индиане и Виргинии? Какую боль пришлось вытерпеть Камилле? Насколько мучительной была ее смерть?

А теперь… возник новый вопрос: неужели Камилле удалось выбраться из леса живой?

Я подумал о Люси. Подумал, что она испытывала, наблюдая, как любимый отец пускает себе пулю в рот, гадая, почему так вышло. Мне хотелось быть с ней, что-то сказать, как-то утешить.

В дверь постучали.

— Войдите.

Я ожидал увидеть медсестру. Но вошла Мьюз. Я ей улыбнулся. Рассчитывал на ответную улыбку, но ее лицо более всего напоминало каменную маску.

— Почему ты такая мрачная? — спросил я. — У меня все хорошо.

Она подошла к кровати. Выражение лица не изменилось.

— Я же говорю…

— Я виделась с врачом. Он сказал, ты можешь даже не оставаться на ночь.

— А отчего такое лицо?

Мьюз пододвинула стул к кровати, села.

— Нам нужно поговорить.

Видеть такое лицо у Лорен Мьюз мне уже приходилось.

Оно выглядело так, когда охота близилась к завершению. Его выражение означало: «Сейчас я прижму говнюка». Оно словно говорило: «И не вздумай врать, я тебя раскушу». Я видел, как Мьюз смотрела на убийц, насильников, угонщиков автомобилей и бандитов. А теперь точно так же — и на меня.

— В чем дело?

Ее лицо не смягчилось.

— Как прошла встреча с Райей Сингх?

— Мы не ошиблись в предположениях. — Я пересказал ей наш разговор с Райей, хотя последующие события отодвинули красотку на второй план. — Но есть новость поважнее: ко мне приходила Гленда Перес. Она сказала, что моя сестра жива.

Я увидел, как что-то изменилось в ее лице. Она, конечно, старалась ничем себя не выдать, но я по праву считал себя хорошим физиономистом. Говорят, правда отражается на лице с десятую долю секунды. Но я уловил этот момент. Мои слова не удивили Мьюз, но определенно потрясли.

— Что происходит, Мьюз?

— Сегодня я разговаривала с шерифом Лоуэллом.

Я нахмурился:

— Он еще не на пенсии?

— Нет.

Я собирался спросить, для чего она вышла на шерифа, но, как человек дотошный, она просто не могла не связаться с тем, кто вел расследование тех убийств. Возможно, этим отчасти объяснялась и ее подозрительность по отношению ко мне.

— Позволь высказать догадку. Он думает, я солгал относительно событий той ночи.

От Мьюз я не услышал ни «да», ни «нет».

— Это странно, не так ли? То, что ты ушел с дежурства именно в ночь убийства.

— Ты знаешь почему. Ты прочитала эти сочинения.

— Да, прочитала. Ты ушел в лес со своей подружкой. А потом ты не хотел втягивать ее в неприятности.

— Совершенно верно.

— Но в этих сочинениях сказано о крови на твоей одежде. Это тоже правда?

Я всмотрелся в нее:

— Что, черт побери, происходит?

— Я пытаюсь представить, что ты не мой босс.

Я попробовал сесть. Заштопанный бок ужасно болел.

— Лоуэлл сказал тебе, что я был подозреваемым?

— Он мог и не говорить. И я задаю тебе эти вопросы не потому, что подозреваю тебя. Ты солгал насчет той ночи…

— Я оберегал Люси. Тебе это известно.

— Мне известно то, что ты мне говорил. Но встань на мое место. В этом расследовании главное для меня — объективная позиция. Никаких пристрастий или предвзятости. На моем месте ты бы не задал этих вопросов?

Я задумался.

— Все понял, выкладывай. Спрашивай, о чем хочешь.

— Твоя сестра беременела?

Я только молча таращился на нее. Вопрос просто лишил меня дара речи от изумления. Возможно, она этого и добивалась.

— Ты серьезно?

— Да.

— Почему ты спрашиваешь?

— Пожалуйста, просто отвечай.

— Нет, моя сестра не беременела.

— Ты уверен?

— Думаю, я бы знал.

— Неужели?

— Не понимаю. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Иногда девушки скрывают беременность от близких. Ты это знаешь. Помнится, девушка, фигурант одного нашего дела, не знала, что беременна, пока не родила. Помнишь?

Я помнил.

— Послушай, Мьюз. Я задаю вопрос как начальник. Почему ты спрашиваешь о беременности моей сестры?

Она всмотрелась в мое лицо, ее взгляд полз по коже, как склизкий червь.

— Заканчивай с этим, — бросил я.

— Это не твое дело, Коуп. Ты это знаешь.

— Ничего я не знаю.

— Знаешь-знаешь. Парадом по-прежнему командует Лоуэлл. Это его расследование.

— Лоуэлл! Да он не ударил пальцем о палец с того момента, как восемнадцать лет назад арестовали Уэйна Стюбенса.

— И однако это его расследование. Он им руководит.

Я не знал, как мне все это понимать.

— Лоуэллу известно, что Джил Перес был жив все эти годы?

— Я изложила ему твою версию.

— А почему ты вдруг засыпаешь меня вопросами о беременности Камиллы?

Она промолчала.

— Ладно, поступай как считаешь нужным. Но учти, я пообещал Гленде Перес, что постараюсь, насколько возможно, обойти ее семью стороной. Скажи об этом Лоуэллу. Может, он позволит тебе и дальше участвовать в этом деле. Тебе я доверяю гораздо больше, чем сельскому шерифу. И самое главное — Гленда Перес утверждает, что моя сестра вышла из леса живой!

— А Айра Силверстайн сказал, что она умерла, — напомнила Мьюз.

Ее лицо более не напоминало каменную маску. Я пристально посмотрел на нее. Она пыталась выдержать мой взгляд, но все-таки отвела глаза.

— Что, черт побери, происходит, Мьюз?

Лорен встала. За ее спиной открылась дверь. Вошла медсестра. Поздоровавшись, надела мне на руку манжету аппарата для измерения давления, начала накачивать воздух. Мне в рот она сунула термометр.

— Я сейчас вернусь, — сказала Лорен и вышла.

Термометр торчал у меня изо рта. Медсестра считала мой пульс. Должно быть, сердце билось чаще положенного. Я попытался позвать даже с термометром во рту.

— Мьюз!

Беременна? Могла ли Камилла быть беременной?

Что я упустил? Начал вспоминать. Она носила просторную одежду? Как долго длилась беременность… на каком она была месяце? Отец наверняка бы это заметил… он же много лет проработал акушером-гинекологом. Сестре не удалось бы утаить от него беременность.

Но, возможно, никакой беременности и не было.

Я бы мог сказать, что все это ерунда, моя сестра никак не могла быть беременной, если бы не одно «но». Я не знал, что произошло, а Мьюз определенно знала больше, чем говорила. Ее вопросы возникли не на пустом месте. Иногда хороший прокурор использует такую тактику: задает вопрос, взятый как бы с потолка, отталкиваясь от совершенно невероятной версии. Просто ради того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Прозондировать ситуацию.

Медсестра закончила манипуляции. Я взял с тумбочки телефон и позвонил домой, чтобы узнать, как там Кара. К моему удивлению, трубку сняла Грета и ее «алло» звучало радушно.

— Привет, — поздоровался я.

Радушие исчезло.

— Я слышала, ты поправишься.

— Так мне сказали.

— Я сейчас с Карой. — Голос стал деловым. — Если хочешь, могу на ночь взять ее к себе.

— Буду тебе очень признателен.

Короткая заминка.

— Пол?

Обычно она называла меня Коуп. Такая перемена мне не понравилась.

— Что?

— Мне очень важно благополучие Кары. Она по-прежнему моя племянница. По-прежнему дочь моей сестры.

— Я это понимаю.

— А ты, как понимаешь, для меня пустое место.

И она положила трубку.

Я откинулся на подушку, дожидаясь возвращения Мьюз, пытаясь как-то упорядочить сведения, которыми теперь располагал. Голова раскалывалась. Я решил продвигаться шаг за шагом.

Гленда Перес сказала, что моя сестра вышла из леса живой.

Айра Силверстайн утверждал, что моя сестра умерла.

Кому верить?

Гленда Перес выглядела нормальной, а Айра Силверстайн — свихнувшимся.

Очко в пользу Гленды Перес.

Я также понимал, что Айра хотел, чтобы все оставалось как прежде. Он убил Джила Переса (и намеревался убить меня), поскольку желал, чтобы мы перестали раскапывать прошлое. Он мог предположить, что я не успокоюсь, пока буду считать сестру живой. Не остановлюсь, несмотря на последствия, пока останется шанс вернуть Камиллу домой. Айра определенно этого не хотел.

Вот и мотив для лжи — поэтому он заявил, что Камилла умерла.

Гленда Перес, со своей стороны, тоже хотела, чтобы я прекратил копаться в прошлом. Ее семье грозила серьезная опасность, пока продолжалось расследование. Обман суда и другие правонарушения могли выплыть наружу. То есть не в ее интересах было, чтобы я ворошил дела давно минувших дней. И по логике вещей ей следовало убеждать меня в том, что официальная версия деталей произошедшего соответствует действительности. Тем не менее она прямо заявила, что моя сестра жива.

И тем самым заработала еще очко.

Я чувствовал, как в сердце растет надежда (опять это слово!).

Лорен Мьюз вернулась в палату и плотно закрыла за собой дверь.

— Я только что говорила с шерифом Лоуэллом.

— И что?

— Как я и сказала, это его расследование. Я не могла кое-что с тобой обсуждать, не получив его разрешения.

— Почему ты стала спрашивать о беременности?

Мьюз осторожно опустилась на стул, словно боялась, что он под ней развалится. Сложила руки на груди. Я не верил своим глазам. Обычно Мьюз жестикулировала, как закинувшийся амфетамином сицилиец, которого едва не сбил промчавшийся на огромной скорости автомобиль. Я никогда не видел ее такой подавленной. Она не поднимала глаз. Я ее даже пожалел. Она старалась действовать правильно. Как и всегда.

— Мьюз?

Она посмотрела на меня. И мне не понравилось выражение ее лица.

— Что происходит?

— Ты помнишь, что я послала Эндрю Барретта в старый лагерь?

— Конечно. Барретт хотел опробовать какую-то новую машину, просвечивающую землю. И что?

Мьюз молчала. Я увидел, что глаза у нее влажно заблестели. Потом она кивнула. Никогда мне не доводилось видеть более печального кивка.

Я почувствовал, как рушится мой мир.

Надежда. Надежда мягко поглаживала мое сердце. А теперь отрастила когти и впилась в него.

— Неподалеку от того места, где лежали два других тела, нашли останки.

Я покачал головой. Не сейчас! Только этого мне сейчас и не хватало.

— Женщина, рост пять футов семь дюймов. Пролежала в земле от пятнадцати до тридцати лет.

Я все качал головой. Мьюз молчала, дожидаясь, когда я возьму себя в руки. Я старался, но получалось не очень. Мысли путались. Но потом я кое-что вспомнил:

— Подожди, ты спрашивала о беременности Камиллы. Ты говоришь мне, что тело… Можно определить, что она была беременна?

— Не только беременна, — ответила Мьюз. — Она рожала.

Я застыл. Сказанное Мьюз не укладывалось в голове. Одно дело — услышать о том, что моя сестра забеременела. Такое могло случиться. Она даже могла сделать аборт втайне от меня. Но чтобы она отходила весь срок и родила… а главное, узнать, что она мертва…

— Выясни, что случилось, Мьюз.

— Выясню.

— И если где-то есть ребенок…

— Мы разберемся и с этим.

Глава 39

— У меня новости.

Алексей Кокоров, по-прежнему крепкий мужчина, хотя ему давно перевалило за восемьдесят, до падения стены, которое полностью изменило их жизнь, работал у Соша в «Интуристе». В СССР оба служили в КГБ. С 1974 года — в составе группы «Альфа». Это подразделение создавали для борьбы с терроризмом и преступностью, но холодным рождественским утром 1979 года «Альфа» взяла штурмом президентский дворец в Кабуле. Вскоре после этого Соша перевели в «Интурист» и отправили в Нью-Йорк. Кокоров, с которым Сош не очень-то ладил, тоже оказался там. Семьи остались в Советском Союзе. Так тогда было принято. Нью-Йорк мог соблазнить любого. Туда отправляли самых проверенных. Но даже их не оставляли без присмотра. Этим занимались не менее проверенные, которые с радостью подсидели бы коллегу по работе. И даже самым проверенным приходилось помнить, что их близким придется несладко, если они сделают неверный шаг.

— Говори.

Кокоров пил. Всегда. Но в молодости спиртное даже шло в какой-то мере ему на пользу. Сильный, умный, от выпитого он становился еще и злобным. Выполнял полученный приказ как собака. Теперь годы брали свое. Дети выросли и забыли про него. Жена давно ушла. Он являл собой жалкое зрелище, но значения это не имело. Они с Сошем не любили друг друга, но их накрепко связывало общее прошлое. Сош мог положиться на верность Кокорова, а потому платил ему жалованье.

— В тех лесах нашли тело.

Сош закрыл глаза. Он этого не ожидал, но не очень-то удивился. Павел Коупленд хотел раскопать прошлое. Сош надеялся его остановить. Иногда человеку лучше всего не знать. Гавриила и Алину, брата и сестру Соша, похоронили в общей могиле. Не поставили даже надгробного камня. Соша это никогда не волновало — умерли и умерли. Но иногда он задавался вопросом: а вдруг придет день и Гавриил восстанет из мертвых, чтобы указать перстом на своего младшего брата, который шестьюдесятью годами раньше украл у него кусочек хлеба? Очень маленький кусочек. Сош знал, что кусочек этот ничего бы не изменил. И однако Сош вспоминал о содеянном, об этом украденном кусочке хлеба, каждое утро своей жизни, едва открывал глаза.

Та же история? Мертвые требуют отмщения?

— Как ты это узнал? — спросил Сош.

— После последнего визита Павла смотрю местные новости, — ответил Кокоров. — Еще и Интернет. Об этом уже сообщили.

Сош улыбнулся. Два старика, ветераны КГБ, используют американский Интернет для сбора информации. Ирония судьбы!

— Что нам делать? — спросил Кокоров.

— Делать?

— Да. Что нам делать?

— Ничего, Алексей. Прошло столько лет.

— Подобные преступления в этой стране не имеют срока давности. Начнется расследование.

— И что выяснится?

Кокоров промолчал.

— Все в прошлом. Нет необходимости защищать комитет или страну.

Молчание. Алексей поглаживал подбородок, смотрел в сторону.

— Что такое?

— Тебе недостает тех дней, Сош? — спросил Алексей.

— Мне недостает молодости. Ничего больше.

— Люди нас боялись. Все дрожали, когда мы проходили мимо.

— И что, это было хорошо, Алексей?

Улыбка Кокорова скорее пугала. Зубами, очень мелкими для такого рта, он напоминал грызуна.

— Не притворяйся. Мы обладали властью. Мы были богами.

— Нет, мы были громилами, выполняли грязную работу богов. И властью обладали они. Мы боялись, а потому заставляли остальных бояться еще больше. Вот откуда это ощущение крутизны — мы запугивали слабых.

Алексей отмахнулся:

— Просто ты постарел.

— Мы оба старики.

— Не нравится мне, что все это возвращается.

— Тебе не понравилось и возвращение Павла. Потому что он напоминает тебе своего деда, так?

— Нет.

— Человека, которого ты арестовал. Старика и его престарелую жену.

— Думаешь, ты был лучше, Сош?

— Нет. Знаю, что не был.

— Решение принимал не я. Ты знаешь. На них донесли, мы отреагировали.

— Именно так. Боги отдали тебе приказ. Ты его выполнил. И по-прежнему чувствуешь себя крутым?

— Дело не в том.

— Как раз в этом.

— Ты сделал бы то же самое.

— Да, сделал бы.

— Мы шли на все это ради высокой цели.

— Ты когда-нибудь в это верил, Алексей?

— Да, и сейчас верю. До сих пор удивляюсь, как мы могли допустить такие ошибки. Неужели не способны были просчитать, какую опасность несла с собой свобода?

— Я не удивляюсь. Мы были головорезами.

— И что произойдет теперь? — спросил Кокоров после долгой паузы. — После того как нашли тело?

— Может, ничего. Может, умрет кто-то еще. А может, Павел наконец-то получит шанс узнать свое прошлое.

— Разве ты не говорил ему забыть об этом? Не говорил, что не следует тревожить покой мертвых?

— Говорил, — ответил Сош, — но он не послушал. И еще непонятно, кто из нас окажется прав.

В палату заглянул доктор Макфадден, сказал, что мне крупно повезло: пуля прошла навылет, не задев ни одного жизненно важного органа. Мне всегда хотелось смеяться, когда в фильме героя ранили, а он продолжал идти по жизни, словно ничего не случилось. Но, по правде говоря, многие пулевые ранения заживали быстро. Лежать или сидеть на кровати я мог и дома.

— Меня больше беспокоит удар по голове, — признал доктор.

— Но я могу ехать домой?

— Поспите немного, хорошо? Посмотрим, как вы будете себя чувствовать, когда проснетесь. Думаю, ночь вам лучше провести здесь.

Я уже собрался возразить, но что я выгадывал, требуя отправки домой? Чувствовал себя скверно, да и выглядел, наверное, соответственно. Только напугал бы Кару.

В лесу нашли еще одно тело. Я все еще не мог сжиться с этой мыслью.

Мьюз факсом отправила в больницу предварительное заключение коронера. Многого они еще не знали, но мне уже с трудом верилось, что это не моя сестра. Лоуэлл и Мьюз еще раз проверили список женщин, пропавших в этом районе, и ни одна не соответствовала найденному скелету. За исключением моей сестры.

Пока коронер не определилась с причиной смерти. Удивляться не приходилось, учитывая состояние скелета. Если жертве перерезали горло ножом или похоронили заживо, установить причину смерти не представлялось возможным. На костях-то никаких следов не было. Хрящи и внутренние органы давно исчезли, став легкой добычей обитающей в земле живности — например червей.

Я сосредоточился на ключевом моменте — углублении на лобковой кости.

Жертва рожала.

Вновь задумался. Могло ли такое быть? При обычных обстоятельствах я бы лелеял надежду, что это не моя сестра. Но если из земли вырыли не ее скелет, то чей? Неужели в тех же местах и в то же время убили и зарыли в землю девушку, никоим образом не связанную с лагерем?

Такого просто не могло быть.

Что-то я упускал. Что-то важное.

Я достал мобильник. Нашел телефон Йорка и набрал его на аппарате, который стоял в палате.

— Есть что-нибудь новое? — спросил я.

— Вы знаете, который час?

Я не знал. Посмотрел на часы:

— Начало одиннадцатого. Есть что-нибудь новое?

Он вздохнул:

— Баллистики подтвердили то, что мы и так знали. Силверстайн пользовался одним и тем же пистолетом, когда стрелял в вас и убил Джила Переса. И хотя анализ ДНК займет несколько недель, известно: кровь на заднем сиденье «фольксвагена» и кровь Переса — одной группы. Поэтому, пользуясь спортивной терминологией, можно сказать, что игра закончена.

— Что сказала Люси?

— По словам Диллона, она нам ничем не помогла. Пребывала в шоке. Сказала, что ее отец был не в себе, вот, вероятно, и вообразил что-то.

— Диллона это устроило?

— Конечно, почему нет? В любом случае наше дело закрыто. Как вы себя чувствуете?

— Погано.

— Диллона тоже однажды подстрелили.

— Только однажды?

— Зато ранили тяжело. Но теперь он показывает шрам каждой женщине, с которой встречается. Говорит, их это возбуждает. Запомните.

— Уроки соблазнения от Диллона. Спасибо.

— Знаете, что он говорит им, показав шрам?

— «Эй, крошка, хочешь взглянуть на мой пистолет?»

— Черт, откуда вам это известно?

— Куда поехала Люси после разговора с вами?

— Мы отвезли ее в кампус.

— Ладно, спасибо.

Я положил трубку, тут же снял и снова набрал номер Люси. Включился автоответчик. Я оставил сообщение. Затем позвонил Мьюз.

— Где ты? — спросил я.

— Еду домой, а что?

— Я подумал, ты едешь в Университет Рестона, чтобы допросить Люси.

— Уже съездила.

— И?..

— Она не открыла дверь. Но я видела, что в квартире горит свет. Она дома.

— Как она?

— Откуда мне знать?

Мне это не нравилось. Ее отец умер, а она одна в своей квартире.

— Далеко ты от больницы?

— В пятнадцати минутах.

— Как насчет того, чтобы заскочить за мной?

— А тебе разрешат уехать?

— Кто меня остановит? И потом, я же скоро вернусь.

— И ты, мой босс, просишь, чтобы я отвезла тебя к дому твоей подружки?

— Нет, я, прокурор округа, прошу отвезти меня к дому человека, сыгравшего важную роль в спасении твоего босса от верной смерти.

— В любом случае я за тобой подъеду.

Никто не остановил меня, когда я выходил из больницы.

Чувствовал я себя неважно, но бывало и хуже. Я тревожился из-за Люси, и осознавал, что это не просто тревога.

Мне ее недоставало.

Недоставало, как недостает человека, которого любишь. Я мог бы сказать, что это преувеличение, мог бы как-то смягчить фразу, объяснить ощущение чересчур бурными событиями этого дня, ностальгией по тем счастливым временам, когда родители были вместе, сестра — жива. Черт, даже когда Джейн еще не болела, а радовала тех, кто рядом, и радовалась сама! Но это были бы отговорки.

Мне нравилось находиться рядом с Люси. Нравились те чувства, которые она во мне пробуждала. Нравилось, что с ней я ощущал себя влюбленным. Дальше можно не объяснять.

Мьюз вела машину, маленькую и тесную. Я не очень-то разбирался в автомобилях и не знал, что это за модель, но салон провонял табачным дымом. Мьюз, наверное, заметила выражение моего лица.

— Моя мать курит без перерыва.

— Понятно.

— Она живет у меня. Временно. Пока не найдет мужа номер пять. Я запрещаю ей курить в моей машине.

— А она тебя игнорирует.

— Нет-нет, думаю, мои запреты побуждают ее курить еще больше. То же самое и с моей квартирой. Я прихожу домой, открываю дверь, и у меня возникает ощущение, будто я глотаю золу.

Мне хотелось, чтобы она ехала быстрее.

— К завтрашнему дню оклемаешься? Тебе же идти в суд.

— Думаю, да.

— Судья Пирс ждет представителей обвинения и защиты в своем кабинете.

— По какому поводу?

— Понятия не имею.

— В котором часу?

— Ровно в девять.

— Я там буду.

— Заехать за тобой?

— Да.

— Взять служебный автомобиль компании?

— Мы работаем не на компанию. Мы работаем на округ.

— Взять служебный автомобиль округа?

— Скорее да, чем нет.

— Круто. — Она какое-то время молчала. — Очень жаль, что так обернулось с твоей сестрой.

Я промолчал. Никак не мог отреагировать. Может, мне требовалось официальное подтверждение. А может, подобающих эмоций не осталось: я и так скорбел двадцать лет. Или, что наиболее вероятно, я сдерживал эмоции — ведь умерли еще два человека.

Что бы ни произошло в этих лесах… может, местная ребятня говорила правду: пропавших подростков съел монстр или утащило привидение. Тот, кто убил Марго Грин, Дуга Биллингэма и, по всей видимости, Камиллу Коупленд, все еще жил, дышал и забирал чужие жизни. Может, этот кто-то спал двадцать лет. Или отправился в другие леса, в другие штаты. Но теперь монстр вернулся… и я дал себе слово, что не позволю ему скрыться.

Здание, где жили преподаватели, нагоняло тоску. Из темного кирпича, плохо освещенное, с подслеповатыми окнами.

— Посидишь в машине? — спросил я у Мьюз.

— У меня есть одно дельце, — ответила она. — Скоро вернусь.

Я пошел по дорожке. Свет в окнах не горел, но я слышал музыку. Песню узнал: «Кто-то» в исполнении Бонни Макки.[49] Жутко депрессивная, об идеальной любви — она есть, но ее не найти. Но Люси обожала такие рвущие душу песни. Я постучал в дверь. Мне не ответили. Нажал на кнопку звонка, постучал еще. Никакой реакции.

— Люси!

Ничего.

— Люси!

Я постучал вновь. Действие болеутоляющего, которое дал мне доктор, сходило на нет. Швы в боку давали о себе знать. Каждое движение, казалось, рвало кожу.

— Люси!

Я попробовал ручку. Дверь заперта. Подошел к каждому из двух окон. Ничего не разглядел. Ни одно не открывалось.

— Отзовись. Я знаю, что ты дома.

За спиной послышался шум подъезжающего автомобиля. Мьюз. Она остановила автомобиль, вышла.

— Вот.

— Что это?

— Мастер-ключ. Взяла в службе безопасности кампуса.

Она протянула мне ключ и направилась к автомобилю.

Я вставил его в замок, постучал еще раз, повернул. Дверь открылась. Я переступил порог, закрыл за собой дверь.

— Не зажигай свет.

Люси.

— Оставь меня одну, Коуп, хорошо?

Заиграла следующая песня. Алехандро Эсковедо[50] спрашивал, какая любовь убивает.

— Знаешь, тебе пора выпустить альбом «Самые депрессивные песни всех времен».

Я услышал короткий смешок. Мои глаза привыкли к густому сумраку. Наконец я увидел, что Люси сидит на диване. Шагнул к ней.

— Не надо.

Но я ее не послушал. Сел рядом. В руке она держала бутылку водки. Наполовину пустую. Я осмотрел квартиру. Ничего личного, ничего нового, ничего яркого и счастливого.

— Айра… — выдохнула она.

— Мне жаль, что так вышло.

— Копы сказали, он убил Джила.

— А что думаешь ты?

— Я видела кровь на заднем сиденье. Он стрелял в тебя. Да, конечно, я думаю, он убил Джила.

— Почему?

Она не ответила. Глотнула водки прямо из горлышка.

— Почему бы тебе не отдать мне бутылку? — спросил я.

— Потому что я такая, Коуп.

— Нет, не такая.

— Я тебе не подхожу. Ты не сможешь меня спасти.

Я перебрал несколько ответов, но от всех за милю несло штампом. Поэтому промолчал.

— Я тебя люблю, — продолжила Люси. — Я хочу сказать, не прекращала любить. У меня были мужчины, отношения. Но ты присутствовал всегда. В комнате с нами. Даже в постели. Глупо, конечно, тогда мы были еще детьми, но так уж вышло.

— Я понял.

— Они думают, что Айра, возможно, убил Марго и Дуга.

— А ты думаешь, нет?

— Он просто хотел, чтобы прошлое не возвращалось. Понимаешь? Слишком много оно причинило боли. А потом, увидев Джила, он, должно быть, решил, что это призрак, который вернулся, чтобы напоминать ему о прошлом.

— Мне очень жаль, — повторил я.

— Иди домой, Коуп.

— Я бы предпочел остаться.

— Решение принимаешь не ты. Это мой дом. Моя жизнь. Иди домой. — Она вновь глотнула водки.

— Я не хочу оставлять тебя в таком состоянии.

В ее смехе послышались истерические нотки:

— Ты думаешь, такое со мной впервые? — Она вызывающе посмотрела на меня, и я подумал, что лучше с ней не спорить. — Это мое привычное занятие. Я пью в темноте и слушаю эти чертовы песни. Скоро я засну или отключусь, называй как хочешь. А завтра у меня даже не будет похмелья.

— Я хочу остаться.

— А я не хочу.

— Не ради тебя. Просто я хочу быть рядом с тобой. Особенно этой ночью.

— Я не хочу, чтобы ты оставался. Будет только хуже.

— Но…

— Пожалуйста, уходи. — В голосе Люси слышалась мольба. — Пожалуйста, оставь меня одну. Завтра. Завтра мы сможем начать все сначала.

Глава 40

Доктор Тара О'Нилл редко спала больше четырех-пяти часов в сутки. Ей просто не требовалось спать больше. На место раскопа в лесу она приехала в шесть утра, на рассвете. Она любила эти леса… собственно, любила любые леса. Колледж и медицинскую школу она заканчивала в городе, в университете Пенсильвании, в Филадельфии. Все думали, что ей там понравится. Ты такая красивая девушка, говорили ей. А в городе кипит жизнь, так много людей, столько всего происходит.

Но, учась в Филадельфии, она каждый уик-энд возвращалась домой. Со временем стала коронером и еще подрабатывала патологоанатомом в Уилкс-Бэрри.[51] Она пыталась определиться с собственной жизненной философией и сформулировала ее словами рок-звезды, кажется, Эрика Клэптона, из одного интервью: «Я не очень-то люблю людей». Тара их тоже не любила. Предпочитала одиночество. Ей нравилось читать и смотреть фильмы, не выслушивая чужих комментариев. Тара не выносила мужчин с их вечной похвальбой и неуверенностью в себе. Не испытывала ни малейшего желания обрести спутника жизни.

И именно в лесу она чувствовала себя счастливой.

Тара взяла с собой ящик с инструментами, но из всех новомодных устройств, оплаченных налогоплательщиками, наиболее полезным считала одно из самых простых — решето. Практически таким же она пользовалась и на кухне. Тара достала решето и начала просеивать землю.

Так она надеялась отыскать зубы и мелкие кости.

Эта работа требовала времени и не слишком отличалась от археологических раскопок, в которых Тара О'Нилл принимала участие после окончания второго класса средней школы. Проводились они в Южной Дакоте, где обнаружили останки археотериев,[52] дальних родственников свиньи. Ей понравилось извлекать из земли окаменевшие кости.

На могиле она работала неспешно и терпеливо. Многие находили такое занятие занудным. Тара — блаженствовала.

И через час нашла первую кость.

О'Нилл почувствовала, как участился пульс. Она ожидала чего-то такого, рассчитывала на это после проведенного рентгеновского исследования. Но все же. Найти недостающую часть…

— Боже… — Слово это она произнесла вслух, так что эхо разлетелось по лесу. Она не могла поверить своим глазам, но доказательство лежало перед ней, на ладони, затянутой в резиновую перчатку руки.

Подъязычная кость.

Во всяком случае, половина. Кальцифицированная, хрупкая. Тара вновь принялась за работу. На поиски второй половины ушло гораздо меньше времени, каких-то пять минут. И теперь на ладонь легли обе половинки.

Даже после стольких лет они подходили друг к другу, как соседние элементы пазла.

Тара О'Нилл ослепительно улыбнулась. Несколько секунд смотрела на плоды своего труда.

Достала мобильник. Нет связи. Ей пришлось отшагать полмили, прежде чем она оказалась в зоне покрытия. Набрала номер шерифа Лоуэлла. Он ответил после второго гудка:

— Это вы, док?

— Да.

— Где находитесь?

— Около могилы.

— Судя по голосу, вы взволнованы.

— Да.

— Почему?

— Я кое-что нашла.

— И?..

— Находка изменяет все наши представления об этом деле.

Меня разбудило пиканье какого-то медицинского прибора. Я медленно шевельнулся, открыл глаза и увидел миссис Перес.

Она сидела на стуле, придвинутом к самой кровати. Сумочка лежала на плотно сдвинутых коленях. Сидела она с прямой спиной. Я заглянул ей в глаза — она плакала.

— Я слышала о мистере Силверстайне.

Я молча ждал.

— И о том, что в лесу нашли чьи-то останки.

Во рту у меня пересохло. Я посмотрел направо. На тумбочке стоял пластиковый желто-коричневый графин, какие встречаются только в больницах и предназначены для того, чтобы придавать воде отвратительный вкус. Уже собирался потянуться к нему, но миссис Перес вскочила, едва я поднял руку. Налила воды в чашку. Протянула мне.

— Хотите попить? — спросила она.

— Хорошая мысль.

Она нажала кнопку на пульте дистанционного управления кровати, и я приподнялся на изголовье.

— Так хорошо?

— Да.

Миссис Перес вновь села.

— Вы не отступитесь от этого дела.

Я не потрудился ответить.

— Говорят, мистер Силверстайн убил моего Джила. Вы думаете, это правда?

«Моего Джила». Значит, с ложью покончено. Никаких гипотетических версий.

— Да.

Она кивнула.

— Иногда я думаю, что Джил действительно умер той ночью. Так, наверное, и задумывалось. А потом он словно взял эти годы взаймы. Когда на днях позвонил тот полицейский, я уже знала. Я этого ожидала, понимаете? В каком-то смысле Джил не покинул тех лесов.

— Расскажите мне, что произошло.

— Я думала, что знаю. Все эти годы. Но может, правда так и осталась сокрыта от меня? Может, Джил мне лгал?

— Расскажите мне, что знаете.

— Вы были в лагере в то лето. Вы знали моего Джила.

— Да.

— И вы знали ту девушку, Марго Грин.

Я ответил, что знал.

— Джил влюбился в нее. Он был из бедной семьи. Мы жили в самой нищей части Ирвингтона. Мистер Силверстайн решил, что дети сотрудников лагеря могут отдыхать в нем бесплатно. Я работала в прачечной. Вы знаете.

Я знал.

— Мне очень нравилась ваша мать. Такая умная. Мы много говорили. Обо всем: о книгах, о жизни, о наших разочарованиях. Наташа так много знала. И такая была красивая, что дух захватывало. Вы понимаете?

— Думаю, да.

— Короче, Джил по уши влюбился в Марго Грин. Удивляться нечего. Ему восемнадцать. А она в его глазах — модель с обложки журнала. С мужчинами так всегда. Ими движет похоть. Мой Джил не отличался от других. Но Марго разбила ему сердце. Это тоже обычное дело. Он бы пострадал несколько недель, а потом обо всем забыл. Скорее всего забыл бы. — Она замолчала.

— Так что произошло?

— Вмешался Уэйн Стюбенс.

— И что он сделал?

— Нашептал Джилу, что Марго это не должно сойти с рук. Воззвал к его мужскому самолюбию. Марго, сказал он, открыто смеялась над Джилом. И ей за это нужно отплатить. Уэйн Стюбенс подзуживал и подзуживал Джила… не знаю, как долго… но в итоге Джил согласился.

Я скептически усмехнулся:

— Так они перерезали ей горло?

— Нет. Но Марго вела себя вызывающе. Да еще флиртовала со всеми подряд. Помните?

Уэйн прямо назвал ее динамисткой.

— Поэтому многие хотели проучить ее. Мой сын, разумеется. Дуг Биллингэм тоже. Может, и ваша сестра. Она в этом участвовала, но, возможно, потому что ее уговорил Дуг. Это не важно.

Медсестра открыла дверь.

— Не сейчас.

Я ожидал протестов с ее стороны, но что-то в моем голосе произвело на нее должное впечатление. Медсестра попятилась и закрыла дверь. Миссис Перес опустила глаза и уставилась на сумочку, словно боялась, что кто-то ее украдет.

— Уэйн все тщательно спланировал. Так говорил Джил. Они собирались заманить Марго в лес. Все обставлялось как детская шалость. Ваша сестра подбросила приманку. Сказала, что их будут ждать классные парни. Джил надел на лицо маску. Он схватил Марго. Связал. На том все вроде бы и заканчивалось. Они собирались оставить ее на несколько минут. А потом или она сама развязала бы веревку, или они бы подошли, чтобы освободить ее. Глупая шутка, но для летнего лагеря обычное дело.

Я не спорил. Какие только шутки не выделывали тогда в летних лагерях. Помнится, одного парня прямо на кровати вынесли в лес. Он проснулся утром — один, под открытым небом, в ужасе. Или на спящего наставляли луч фонаря. Потом трясли за плечо и кричали: «Уйди с рельсов», — а затем смотрели, как бедняга падал с кровати. Двое задир называли других парней гомиками. Однажды ночью, когда они крепко спали, мы перенесли одного в кровать к другому и раздели обоих догола. Утром они проснулись в одной кровати. И как-то сразу перестали обзываться.

Поэтому завести динамистку в лес, связать и оставить там на какое-то время… меня это не удивило.

— А потом все пошло не так, — продолжила миссис Перес.

Я ждал. Слеза скатилась по ее щеке. Она порылась в сумочке, достала бумажную салфетку. Вытерла глаза, борясь со слезами.

— Уэйн Стюбенс достал нож.

Думаю, при этих словах мои глаза широко раскрылись. Я буквально увидел эту сцену. Увидел их всех в лесу, увидел изумление на их лицах.

— Видите ли, Марго сразу поняла, что происходит. Она подыгрывала им. Позволила Джилу связать ее. Потом начала насмехаться над моим сыном. Заявила, что он не знает, как вести себя с настоящей женщиной. Это оскорбление женщины бросают мужчинам испокон веков. Но Джил ничего ей не сделал. Да и что он мог? Но неожиданно Уэйн выхватил нож. Поначалу Джил думал, это тоже шутка. Чтобы еще сильнее напугать Марго. Уэйн, однако, не собирался ее пугать. Он подошел к Марго и перерезал ей горло от уха до уха.

Я закрыл глаза. И все так явственно увидел: острое лезвие взрезает нежную кожу, хлещет кровь, жизненная сила покидает тело. Подумал об этом. Когда Марго Грин убивали, я находился в нескольких сотнях ярдов от нее, занимался любовью с моей девушкой. И это было, наверное, самым ужасным.

— На мгновение все застыли. Просто стояли вокруг. Потом Уэйн улыбнулся и сказал: «Спасибо за помощь».

Я нахмурился, но, наверное, начал кое-что понимать. Камилла заманила Марго в лес, Джил ее связал…

— По словам Джила, они видели — Уэйну понравилось то, что он сделал, по тому, как он смотрел на тело Марго. Он вошел во вкус. Двинулся на них. И они побежали. Кинулись в разные стороны. Уэйн бросился за ними. Джил бежал и бежал куда глаза глядят. Я не знаю, что произошло потом. Но можно догадаться. Уэйн догнал Дуга Биллингэма. Убил его. Но Джил сумел убежать. Как и ваша сестра.

Вернулась медсестра:

— Извините, мистер Коупленд, но я должна измерить вам давление и сосчитать пульс.

Я кивнул, разрешая ей войти. Мне требовалось время, чтобы перевести дух. Я чувствовал, как сердце бухает в груди. Опять. И мне следовало успокоиться, если я не хотел, чтобы меня оставили на больничной койке до скончания веков.

Медсестра делала все быстро и при этом молчала. Миссис Перес оглядывала палату, словно только что сюда вошла и еще не поняла, где находится. Я испугался, что она вновь замкнется в себе.

— Все хорошо, — заверил я ее.

Она кивнула.

Медсестра закончила.

— Этим утром вас выпишут, — сообщила она.

— Отлично.

Она сухо мне улыбнулась и оставила нас одних. Я ждал продолжения. Миссис Перес не заставила себя долго ждать.

— Джил, конечно же, перепугался до смерти. Как и ваша сестра. Вы можете себе это представить. Вы должны взглянуть на ситуацию их глазами. Они были такие юные. Их едва не убили. На их глазах зарезали Марго. Но больше всего их тревожили слова Уэйна «спасибо за помощь». Вы понимаете?

— Он превратил их в соучастников.

— Да.

— И как они поступили?

— Спрятались. Не давали о себе знать больше двадцати четырех часов. Ваша мать и я ужасно волновались. Мой муж был дома, в Ирвингтоне. Ваш отец работал в лагере. Но он вместе с остальными прочесывал лес. Ваша мать находилась со мной, когда раздался звонок. Джил знал номер телефона-автомата,[53] который стоял на кухне лагеря. Он звонил трижды, но трубку снимала не я. И только через сутки после их исчезновения я подошла к телефону.

— Джил рассказал вам, что случилось?

— Да.

— Вы сообщили моей матери?

Она кивнула. Картина прояснилась.

— Вы попытались прижать к стенке Уэйна Стюбенса?

— В этом не было необходимости. Он уже говорил с вашей матерью.

— И что он сказал?

— Ничего конкретного. Но объяснил, что на эту ночь у него стопроцентное алиби. Представьте, мы и так все знали. Матери — они такие.

— Что вы знали?

— Брат Джила, Эдуардо, отбывал срок. У Джила тоже были нелады с полицией — он с приятелями угнал автомобиль. Ваша семья была бедной, моя — тоже. На веревке остались отпечатки пальцев. Полиция задалась бы вопросом, зачем ваша сестра увела Марго Грин в лес. Уэйн уже избавился от компрометирующих его улик. Он был богат и мог позволить себе нанять лучших адвокатов. Вы — прокурор, мистер Коупленд. Вот и ответьте мне: если бы Джил и Камилла сдались властям, кто бы им поверил?

Я закрыл глаза.

— И вы велели им прятаться и дальше?

— Да.

— Кто подложил их одежду, запачканную кровью?

— Я. Встретилась с Джилом. Он по-прежнему оставался в лесах.

— Вы видели мою сестру?

— Нет. Это он дал мне одежду. Порезал руку. Приложил к ране рубашку. Я велела ему скрываться, пока мы не придумаем план, как действовать дальше. Мы с вашей матерью пытались найти способ вывести полицию на след убийцы, но ничего в голову не приходило. Шли дни. Я знала, чего ждать от полиции. Даже если бы они нам поверили, Джил все равно считался бы соучастником. Как и Камилла.

Я подумал еще об одном обстоятельстве.

— У вас был сын-инвалид…

— Да.

— И вам требовались деньги, чтобы обеспечить ему должный уход. И чтобы отправить Гленду в хороший университет. — Я встретился с ней взглядом. — Когда вы поняли, что судебный иск может принести вам кругленькую сумму?

— Поначалу мы об этом не думали. Мысль подать иск пришла позже, когда отец Биллингэма начал кричать о том, что мистер Силверстайн не обеспечил безопасность его сына.

— И вы ухватились за эту возможность.

Миссис Перес заерзала на стуле.

— Мистеру Силверстайну следовало получше следить за ними. Тогда они не ушли бы в лес. В этом он виноват. Да, я решила воспользоваться этим, как и ваша мать.

Голова у меня пошла кругом. Мне потребовалось время, чтобы свыкнуться с этим откровением.

— То есть мои родители знали, что моя сестра жива?

— Не родители.

Я почувствовал, как холодная рука сжала сердце.

— Нет?..

Миссис Перес молчала.

— Она ничего не сказала моему отцу, так?

— Да.

— Почему?

— Потому что ненавидела его.

Я застыл. Подумал о ссорах, горечи, разладе.

— Так сильно?

— Что вы имеете в виду?

— Неужели она ненавидела его так сильно, что позволила поверить в смерть дочери?

Моя гостья молчала.

— Я задал вам вопрос, миссис Перес.

— Я не знаю ответа, извините.

— Вы сказали мистеру Пересу, так?

— Да.

— А она ничего не сказала моему отцу?

Ответа я не получил.

— Он ездил в лес и искал мою сестру, — продолжил я. — Три месяца назад, на смертном одре, он сказал, что я должен продолжать поиски. Она так сильно ненавидела его, миссис Перес?

— Не знаю, — повторила она.

Теперь я лучше понимал прошлое.

— Она выжидала удобного момента, так?

Миссис Перес предпочла промолчать.

— Это она прятала мою сестру. Никому ничего не говорила… даже… даже мне. Она ждала, пока полученные по суду деньги придут на счет. Таким был ее план. И как только они пришли… она сбежала. Она сняла со счета приличную сумму, сбежала и встретилась с моей сестрой.

— Да… таким был ее план, да.

И с моих губ тут же сорвался следующий вопрос:

— Почему она не взяла с собой меня?

Миссис Перес словно не слышала вопроса. И тут до меня дошло.

— Если бы она взяла с собой меня, мой отец не перестал бы ее искать. Он подключил бы дядю Соша и его дружков из КГБ. Отец мог позволить уйти моей матери… вероятно, больше не любил ее. Он думал, что моя сестра мертва. Но моя мать знала: меня он никогда не отпустит.

Я помнил, что дядя Сош говорил о ее возвращении в Россию. Значит, они поехали вдвоем. И они обе сейчас там? Возможно ли такое?

— Джил изменил имя, — продолжила миссис Перес. — Ездил по стране. Старался не высовываться. А когда эти частные детективы пришли к нам в дом и начали задавать вопросы, он об этом узнал и решил, что сможет заработать денег. И знаете, что странно? Он винил и вас.

— Меня?

— Вы в ту ночь ушли с дежурства.

Я промолчал.

— Вот он и возлагал часть вины на вас. И подумал, что, возможно, пришло время заставить вас заплатить.

Что ж, ее слова полностью совпадали с тем, что я услышал от Райи Сингх.

Миссис Перес встала.

— Это все, что я знаю.

— Миссис Перес!

Она посмотрела на меня.

— Моя сестра была беременна?

— Я не знаю.

— Вы когда-нибудь видели ее?

— Простите?

— Вы видели Камиллу? Джил говорил вам, что она жива. Моя мать говорила вам, что она жива. Но вы сами ее видели?

— Нет, — ответила она. — Я никогда не видела вашу сестру.

Глава 41

Я не знал, что и думать.

Да и времени на раздумья не осталось. Через пять минут после ухода миссис Перес в палату вошла Мьюз:

— У тебя суд.

Из больницы меня выписали без проблем. Смену одежды я всегда держал в кабинете. Переоделся и направился к судье Пирсу. Флер Хиккори и Морт Пьюбин пришли раньше. Они слышали о случившемся со мной прошлым вечером, но если и огорчились, то ничем себя не выдали.

— Господа, — начал судья, — я надеюсь, мы найдем способ завершить этот процесс по взаимной договоренности.

У меня такое желание отсутствовало напрочь.

— За этим мы и собрались?

— Да.

Я посмотрел на судью. Он — на меня. Я отрицательно покачал головой. Последние сомнения отпали. Если эти негодяи пытались нарыть компромат на меня, что могло помешать им проделать то же самое с судьей?

— Обвинение не заинтересовано в сделке. — Я встал.

— Сядьте, мистер Коупленд, — обратился ко мне судья. — У нас могут возникнуть проблемы с включением в список вещественных доказательств того DVD. Я, возможно, исключу его.

Я направился к двери.

— Мистер Коупленд!

— Я не останусь. Валите все на меня, судья. Вы прошли свою часть пути. Вся вина — моя.

Флер Хиккори нахмурился.

— Что ты такое говоришь?

Я не ответил. Взялся за ручку.

— Сядьте, мистер Коупленд, или я обвиню вас в неуважении к суду.

— Потому что я не хочу заключать сделку? — Я повернулся, посмотрел на судью Пирса. Его нижняя губа дрожала.

— Может мне кто-нибудь объяснить, что тут происходит, черт побери? — воскликнул Морт Пьюбин.

Мы с судьей его проигнорировали. Я кивнул Пирсу, показывая, что все понимаю. Но сдаваться я не собирался. Повернул ручку, открыл дверь, вышел в коридор и двинулся прочь от кабинета. Зашитый бок болел. Голова гудела. Мне хотелось сесть и заплакать. А еще — сесть и подумать о том, что я узнал о матери и сестре.

— Я не думал, что это сработает.

Я повернулся. Увидел Э-Джея Дженретта.

— Я всего лишь пытался спасти сына.

— Ваш сын изнасиловал девушку.

— Знаю.

В руке он держал конверт из плотной бумаги.

— Присядем на минутку, — предложил Дженретт.

— Нет.

— Представьте себе свою дочь. Вашу Кару. Представьте, что она выросла. Возможно, она слишком много выпьет на вечеринке. Возможно, собьет кого-то, сидя за рулем. Может, кто-то погибнет. Представьте что-то такое. Допустим, она сделает ошибку.

— Изнасилование не ошибка.

— Ошибка, будьте уверены. Вы знаете, он больше никогда не пойдет на такое. Он зарвался. Посчитал себя неприкасаемым. Теперь он понимает: это не так.

— Мы уже все обговорили.

— Знаю. Но у всех есть секреты. Все допускают ошибки, совершают преступления, делают что-то нехорошее. Просто некоторым удается очень глубоко запрятать свои грехи.

Я промолчал.

— Я не трогал вашего ребенка, — продолжил Дженретт. — Но пытался достать вас. Я перетряхнул ваше прошлое, добрался до вашего шурина. Но я не трогал вашего ребенка. Это для меня святое.

— А вы человек принципа. Что вы нарыли на судью Пирса?

— Это не важно.

Конечно же, он был прав. Меньше знаешь — лучше спишь.

— Что я могу сделать, чтобы помочь моему сыну, мистер Коупленд?

— Поезд уже ушел.

— Вы действительно так считаете? Думаете, его жизнь кончена?

— Ваш сын отсидит пять, может, шесть лет. От того, что он сделает, находясь в тюрьме, и того, что он сделает, выйдя на свободу, и будет зависеть его жизнь.

Э-Джей показал мне конверт из плотной бумаги.

— Не знаю, что мне с этим делать. — Я молчал. — Человек прилагает все силы, чтобы защитить своих детей. Может, этим я могу оправдаться. Может, этим оправдывался и ваш отец.

— Мой отец?

— Ваш отец служил в КГБ. Вы это знали?

— У меня нет времени на пустые разговоры.

— Это материалы его личного дела. Мои люди перевели их на английский.

— Мне незачем их читать.

— А я думаю, в этом есть необходимость, мистер Коупленд. — Он протянул конверт. Я его не взял. — Если хотите узнать, как далеко может зайти отец, чтобы обеспечить детям лучшую жизнь, вы должны это прочитать. Может, тогда вы немного поймете и меня.

— Я не хочу вас понимать.

Э-Джей Дженретт по-прежнему протягивал конверт. В конце концов, я его взял. Он ушел, более не произнеся ни слова.

Я направился в кабинет, закрыл за собой дверь. Сел за стол, достал материалы. Прочитал первую страницу. Ничего интересного. Прочитал вторую, и, когда уже подумал, что ничто и никогда не причинит мне более сильных страданий, слова вспороли мне грудь и вырвали сердце.

Мьюз вошла не постучавшись.

— Скелет, который нашли около лагеря… Это не твоя сестра.

Я не мог говорить.

— Видишь ли, доктор О'Нилл нашла какую-то подъязычную кость. Формой похожа на подкову. В любом случае она сломана пополам. Это означает, что жертву, возможно, задушили руками. Но дело в том, что у молодых подъязычная кость не такая твердая, она больше похожа на хрящ. Поэтому О'Нилл провела рентгеновское исследование. Короче, скелет принадлежит женщине старше сорока лет, а может, и пятидесяти, но не девушке возраста Камиллы.

Я молчал. Смотрел на лежавшую передо мной страницу.

— Ты понимаешь? Это не твоя сестра.

Я закрыл глаза. И какая же тяжесть лежала на сердце!

— Коуп!

— Знаю.

— Что?

— В лесу не моя сестра. Это моя мать.

Глава 42

Сош не удивился, увидев меня.

— Ты все знал, не так ли? — спросил я.

Он говорил по телефону. Прикрыл рукой микрофон.

— Присядь, Павел.

— Я задал тебе вопрос.

Он закончил разговор, положил трубку на рычаг. Потом увидел в моей руке конверт из плотной бумаги.

— Это что?

— Материалы из личного дела отца. Достали в архиве КГБ.

Его плечи поникли.

— Нельзя верить всему, что там пишут. — Однако слова Соша прозвучали очень уж неубедительно.

— На второй странице написано, что сделал мой отец. — Я пытался изгнать дрожь из голоса.

Сош молча смотрел на меня.

— Он сдал властям моих бабушку и деда, так? Он тот самый человек, который предал их. Мой родной отец.

Сош молчал.

— Отвечай, черт побери!

— Ты не понимаешь…

— Мой родной отец сдал властям моих бабушку и дедушку? Да или нет?

— Да.

У меня перехватило дыхание.

— Твоего отца обвинили в том, что он допустил ошибку при родах. Я не знаю, правда ли это. Государство хотело добраться до него. Я рассказывал тебе, как тогда могли надавить на человека. Они бы уничтожили всю вашу семью…

— Он предал родителей моей матери, чтобы спасти собственную шкуру?

— Государство все равно расправилось бы с ними. Да, Владимир решил спасти своих детей, пожертвовав стариками. Он не думал, что все закончится так ужасно. Рассчитывал, что режим чуть прижмет их, ограничится легким внушением. Они побудут за решеткой несколько недель — не больше. Зато ваша семья могла начать новую жизнь. Твой отец предпочел дать шанс своим детям и внукам. Разве ты не понимаешь?

— Извини, не понимаю.

— Потому что ты богат и все у тебя хорошо.

— Не дури мне голову, Сош. Люди не продают членов своей семьи. Уж ты-то должен это знать. Ты пережил блокаду. Жители Ленинграда не сдавались. Что бы ни делали нацисты, вы все выдерживали с гордо поднятой головой.

— И ты думаешь, это мудро?! — рявкнул Сош. Его пальцы сжались в огромные кулаки. — Господи, какой же ты наивный! Мои брат и сестра умерли от голода. Ты это понимаешь? Если бы мы сдались, если бы отдали мерзавцам этот чертов город, Гавриил и Алина могли остаться в живых. Нацисты все равно проиграли бы эту войну, а брат и сестра выросли бы, завели детей, у них появились бы внуки, они дожили бы до старости. А вместо этого… — Он отвернулся.

— Когда моя мать узнала о том, что он сделал?

— Чувство вины не отпускало его, твоего отца. Думаю, твоя мать подозревала его с самого начала. Отсюда и ее презрение к нему. Но после той ночи, когда исчезла Камилла, он подумал, что она мертва. И сломался. Во всем признался жене.

Что ж, это укладывалось в общую картину. Жуткую картину. Мать узнала, что натворил отец, и не могла простить ему предательства своих родителей. Она заставила его страдать, не сказав ему, что их дочь жива.

— Значит, мать прятала мою сестру. Ждала, пока придут деньги Айры Силверстайна. А потом собиралась сбежать вместе с Камиллой.

— Да.

— Но без ответа остается главный вопрос, так?

— Какой вопрос?

Я воздел руки вверх:

— Как насчет меня, ее единственного сына? Как мать могла бросить меня?

Сош молчал.

— Всю жизнь я думал, что матери наплевать на меня. Что она убежала, даже не оглянувшись. Почему ты позволил мне в это верить, Сош?

— Ты думаешь, правда лучше?

Я подумал о том, как шпионил за отцом в лесах. Он рыл и рыл землю в поисках дочери. Я думал, он перестал рыть, потому что сбежала мать. Я помнил последний день, когда он поехал в лес, как он велел мне не шпионить за ним.

«Не сегодня, Пол. Сегодня я поеду один».

В тот день он вырыл последнюю могилу. Не для того чтобы найти мою сестру. Чтобы похоронить мать.

Как это сентиментально — мать там, где вроде бы покоилась моя сестра. Или дело в другом? Кто будет искать тело там, где уже обследован каждый кустик?

— Отец узнал, что она собирается сбежать.

— Да.

— Как?

— Ему сказал я.

Сош встретился со мной взглядом. Я промолчал.

— Я узнал, что твоя мать сняла сто тысяч долларов с их общего счета. В КГБ все следили друг за другом. Я сообщил об этом твоему отцу.

— И он спросил ее, что это значит.

— Да.

— И моя мать… — У меня перехватило дыхание. Я откашлялся, моргнул, попытался снова: — Мать не собиралась оставлять меня. Она хотела взять меня с собой.

Сош выдержал мой взгляд, потом кивнул.

Правда могла хоть в малой мере утешить меня. Не утешила.

— Ты знал, что отец ее убил, Сош?

— Да.

— И это все? — Он не ответил. — И ты ничего не сделал?

— Мы еще работали на государство. Если бы власти узнали, что он убийца, опасность нависла бы над всеми нами.

— Стало бы известно, какая у тебя настоящая работа.

— Не только у меня. Твой отец знал многих из нас.

— И ему все сошло с рук.

— Так мы тогда работали. Шли на многое ради высокой цели. По словам твоего отца, мать пригрозила выдать нас всех.

— Ты в это поверил?

— Разве важно, поверил я или нет? Твой отец не собирался убивать ее. Он впал в состояние аффекта. Представь себе, Наташа собирается уйти от него и спрятаться. Собирается забрать детей и исчезнуть навсегда.

Я вспомнил последние слова отца, на смертном одре…

«Мы все равно должны ее найти».

Он говорил про тело Камиллы? Или про саму Камиллу?

— Отец узнал, что моя сестра жива.

— Все не так просто.

— Что значит «не так просто»? Выяснил он это или нет? Мать сказала ему?

— Наташа? — Сош фыркнул. — Никогда. Ты говоришь о храбрости, о способности противостоять трудностям. Она ничего бы ему не сказала, что бы он с ней ни делал.

— Даже если бы задушил?

Сош промолчал.

— Так как он узнал?

— Убив твою мать, отец просмотрел ее бумаги, телефонные счета. Сложил два и два… так что подозрения у него возникли.

— Он знал?

— Я же сказал, все не так просто.

— Не понимаю тебя, Сош. Он искал Камиллу?

Сош закрыл глаза. Посидел так немного, потом поднялся из-за стола.

— Ты спрашивал меня насчет блокады Ленинграда. Знаешь, чему она меня научила? Мертвые — ничто. Они ушли. Ты хоронишь их и двигаешься дальше.

— Буду об этом помнить, Сош.

— Ты вот все роешь. Не оставляешь мертвых в покое. И чего добился? Убили еще двоих. Ты узнал, что любимый отец убил твою мать. Стоило ради этого стараться, Павел? Стоило тревожить призраки?

— Все зависит…

— От чего?

— От того, что случилось с моей сестрой.

Я ждал. Мне вспомнились самые последние слова отца: «Ты знал?»

Тогда я думал, что он обвинял меня, что прочел вину на моем лице. Но он спрашивал о другом: знал ли я о том, что в действительности случилось с моей Камиллой; знал ли, что он собственными руками убил мою мать и похоронил в лесу.

— Что случилось с моей сестрой, Сош?

— Вот это я и имел в виду, говоря, что не все так просто.

Я молчал.

— Ты должен понимать. Уверенности у твоего отца не было. Он нашел какие-то улики, это так, но точно он знал одно: твоя мать собиралась убежать с деньгами и взять с собой тебя.

— И что?

— Он обратился ко мне за помощью. Попросил разобраться с собранными уликами. Попросил найти твою сестру.

Я смотрел на него.

— Ты это сделал?

Он обошел стол, шагнул ко мне.

— Я все проанализировал, а потом сообщил твоему отцу, что он принял желаемое за действительное.

— В каком смысле?

— Я сказал, что твоя сестра умерла в ту ночь в лесу.

Я уже ничего не понимал.

— А она умерла?

— Нет, Павел. Она не умерла в ту ночь.

Мое сердце чуть не разорвало грудь.

— Ты ему солгал. Ты не хотел, чтобы он ее нашел.

Он молчал.

— А теперь? Где она теперь?

— Твоя сестра знала, что сделал отец. Разумеется, она никому ничего не могла сказать. Не было у нее никаких доказательств его вины. Да и власти заинтересовались бы причиной ее исчезновения. Разумеется, она боялась отца. Как она могла вернуться к человеку, который убил ее мать?

Я подумал о семье Перес, об обвинениях в обмане и прочем. В том же могли обвинить и нашу семью. У Камиллы хватало причин не возвращаться.

Но надежда затеплилась.

— Так ты ее нашел?

— Да.

— И?..

— Дал ей денег.

— А еще помог ей спрятаться от него.

Он не прокомментировал мое замечание. Да и зачем?

— Где она теперь?

— Все контакты оборвались давным-давно. Ты должен понять: Камилла не хотела причинять тебе боль. Она думала о том, чтобы забрать тебя с собой. Но поначалу такой возможности просто не было. И она знала, как ты любил отца. Позднее ты стал публичной личностью и ее появление могло сильно тебе навредить. Видишь ли, если бы она вернулась, все детали вашей семейной трагедии стали бы достоянием общественности. И твоя карьера закончилась бы.

— Ты прав.

— Да. Мы это знаем.

«Мы», — сказал он. «Мы».

— Так где Камилла?

— Она здесь, Павел.

Из комнаты словно выкачали весь воздух. Я не мог вздохнуть. Покачал головой.

— Мне потребовалось время, чтобы найти ее после стольких лет, — продолжил Сош. — Но я нашел. Мы поговорили. Она не знала, что ваш отец умер. Я ей сказал. И вот это, само собой, все изменило.

— Подожди. Ты… — Я замолчал. — Ты говорил с Камиллой? — Я не узнавал собственный голос.

— Да, Павел.

— Не понимаю…

— Когда ты вошел, я говорил с ней по телефону.

Внутри у меня похолодело.

— Она остановилась в отеле в двух кварталах отсюда. Я попросил ее прийти. — Сош посмотрел на двери лифта. — А вот и она. Уже поднимается.

Я медленно повернулся, наблюдал, как на индикаторной строке загораются числа. Услышал звонок, возвещающий о прибытии кабины. Шагнул к дверям. Я не верил Сошу. Думал, что он разыгрывает меня, пусть это и жестоко. Но надежда толкала меня вперед.

Двери открылись. Они двигались медленно, со скрежетом, словно не хотели выпускать пассажира. Я застыл. Сердце готово было выскочить из груди. Я не отводил глаз от расходящихся дверей.

И вот, через двадцать лет после исчезновения в ночном лесу, моя сестра Камилла вернулась в мою жизнь.

Эпилог

Месяц спустя

Люси не хочет, чтобы я ехал туда.

— Все кончено, — говорит она мне перед самым отъездом в аэропорт.

— Я это уже слышал.

— Тебе нет необходимости вновь встречаться с ним, Коуп.

— Есть. Некоторые вопросы пока остаются без ответа.

Люси закрывает глаза.

— Все так хрупко, знаешь ли.

Я знаю.

— Боюсь, земля опять уйдет из-под ног.

Я ее понимаю. Но это нужно сделать.

Часом позже я уже смотрю на мир через иллюминатор самолета. За прошедший месяц жизнь более или менее вернулась в нормальное русло. Процесс над Дженреттом и Маранцем завершился моей победой. Семьи обвиняемых не сдались. Их давление на судью привело к тому, что Арнольд Пирс сломался. Исключил диск с порнофильмом из списка вещественных улик на том основании, что мы не представили его вовремя. Вроде бы у нас возникли проблемы. Но присяжные разобрались во всех этих интригах (они часто разбираются, несмотря на ухищрения защиты) и признали обоих подсудимых виновными. Флер и Морт, само собой, подают апелляцию.

Я хочу предъявить обвинение судье Пирсу, но едва ли мне удастся добраться до него. Еще я хочу предъявить обвинение в шантаже Э-Джею Дженретту и «Эс-вэ-эр», но сомневаюсь, что меня ждет удача. А вот у Шамик пока все хорошо. Ходят слухи, что Дженретты и Маранцы все-таки намерены вывести ее из игры, и побыстрее. Согласно этим самым слухам, теперь речь идет о семизначной сумме. Я надеюсь, она возьмет эти деньги. Но когда я смотрю в хрустальный шар, будущее Шамик не представляется мне радужным. Жизнь очень уж потрепала ее. И почему-то я чувствую, что деньги ничего не изменят к лучшему.

Мой шурин Боб на свободе с того момента, как его выпустили под залог. Я давал показания федеральным следователям. Признал, что помню это смутно, но вроде бы Боб говорил, будто ему требуется ссуда и я разрешил взять ее из средств фонда. Не знаю, хватит ли этого, чтобы избежать судебного разбирательства. Не знаю, правильно я поступил или нет (скорее, неправильно), но не желаю разрушать семью Греты. Можете называть меня лицемером (я и есть лицемер), но иногда грань между правильным и неправильным сильно размывается. Особенно под ярким солнцем реального мира.

И, разумеется, размывается она в тени тех лесов.

Нельзя, конечно, не упомянуть Лорен Мьюз. Но что тут скажешь: Мьюз остается Мьюз. И я ей за это благодарен. Губернатор Дейв Марки еще не попросил меня написать прошение об отставке, и сам я с таким предложением к нему не выходил. Наверное, еще напишу, но пока остаюсь прокурором округа.

Райа Сингх ушла из «самого важного расследования» и теперь работает в паре с Сингл Шейкер. Сингл говорит, что ищет третью красотку, и тогда они назовут свое агентство «Ангелы Чарли».

Самолет приземляется. Я спускаюсь по трапу. Проверяю блэкберри. Моя сестра Камилла прислала короткое письмо:

Привет, братец… мы с Карой едем в город, на ленч и по магазинам.

Скучаю и люблю, Камилла.

Моя сестра Камилла. Так здорово, что она вернулась! И трудно поверить, насколько быстро она стала неотъемлемой частью нашей жизни. По правде говоря, между нами еще существует некое напряжение. Но оно сходит на нет. Мы ускоряем процесс, обращаясь друг к другу со словами «братец» и «сестричка», вновь и вновь повторяя, как мы любим друг друга и скучаем, оказавшись в разлуке.

Полной истории жизни Камиллы я еще не знаю. Некоторыми подробностями она со мной пока не поделилась. Мне известно, что она улетела в Москву под другими именем и фамилией, но надолго там не задержалась. Провела два года в Праге, перебралась в Бегур.[54] Потом вернулась в Соединенные Штаты, ездила по стране, вышла замуж и обосновалась около Атланты. Через три года развелась.

Детей у нее нет, зато она лучшая в мире тетя. Камилла любит Кару, и чувство это взаимное. Сестра живет с нами. Это прекрасно (лучше, чем я ожидал) и тоже способствует взаимопониманию.

Порой я думаю о том, почему Камилле потребовалось столько времени, чтобы вернуться домой. Вероятно, от этого и ощущаю напряженность. Я понимаю, что сестра хотела защитить меня, мою репутацию, мои воспоминания об отце. Понятен мне и ее страх перед отцом, пока тот был жив.

Но я думаю, есть и что-то еще.

Камилла предпочла не говорить о том, что тогда произошло в лесу. Никому не рассказывала о содеянном Уэйном Стюбенсом. Благодаря ее выбору, правильному или неправильному, Уэйн остался на свободе и убил других людей. Я не знаю, как следовало ей поступить в той ситуации, принесло бы ее обращение в полицию больше пользы или вреда. Возможно, следствию не удалось бы доказать, что Уэйн убил Марго Грин — он стал бы более тщательно готовить очередные убийства, а потому еще долго бы не попался. Кто знает? Но ложь — это гнойник, который рано или поздно прорывается. Камилла полагала, что сможет оставить события той ночи в прошлом. Наверное, мы все так думали.

Но из леса мы все вышли со шрамами.

Что касается моей личной жизни, то я влюблен. По-другому и не скажешь. Люблю Люси всем сердцем. Мы не стали медленно сближаться, притираться — бросились в омут, словно хотели наверстать упущенное. Теперь мы просто не можем насладиться друг другом. Стараемся проводить вместе как можно больше времени, а когда расстаемся, я чувствую себя потерянным и меня тянет к ней. Мы без конца говорим по телефону, обмениваемся электронными письмами и сообщениями.

Это и есть влюбленность, так?

Люси милая, веселая, дурашливая, нежная, умная, красивая. Я от нее без ума, и у нас полное взаимопонимание во всем.

За исключением, разумеется, этой поездки.

Я понимаю ее страх. Я очень хорошо знаю, как хрупки наши отношения. Но мы и не можем постоянно жить, словно идем по тонкому льду. Поэтому я вновь здесь, в тюрьме «Красный лук», расположенной в Паунде, штат Виргиния. Жду, чтобы получить ответы на последние вопросы.

Входит Уэйн Стюбенс. Мы остаемся вдвоем в той же комнате, что и в прошлый раз. Он садится на прежнее место.

— Опять ты! — говорит он мне. — Трудишься как пчелка, Коуп.

— Ты их убил, — отвечаю я. — Теперь уже окончательно ясно, что это сделал ты, серийный убийца.

Уэйн молча улыбается.

— Ты все спланировал, да?

— Нас кто-нибудь слушает?

— Нет.

— Даешь слово?

— Да, — киваю я.

— Тогда конечно. Я это сделал, да. Спланировал убийства.

Вот оно что. Он, должно быть, решил, что пора расставить все точки над i.

— Ты реализовал свой план, как и говорила миссис Перес. Убил Марго. Потом Джил, Камилла и Дуг побежали. Ты погнался за ними. Настиг Дуга. Покончил с ним.

Он поднимает указательный палец:

— Вот тут я допустил просчет. Видишь ли, с Марго я поторопился. Хотел, чтобы она умерла последней, потому что ее уже связали. Но шея Марго, такая открытая, такая доступная, притянула меня… я не устоял.

— Кое-что я никак не мог понять. Но теперь, похоже, понял.

— Я тебя слушаю.

— Эти сочинения, которые частные детективы послали Люси.

— И что?

— Я гадал, кто нас видел в лесу, но Люси нашла правильный ответ. Только один человек мог это знать — убийца. Ты, Уэйн.

Он развел руками.

— Скромность не позволяет мне сказать больше.

— Именно ты снабдил «Эс-вэ-эр» сведениями, которые были использованы в сочинениях. Источник информации — ты.

— Скромность, Коуп. Опять должен прикрыться скромностью.

Он явно наслаждается нашей беседой.

— Как тебе удалось добиться помощи Айры?

— Дорогой дядя Айра… Обкуренный хиппи.

— Он самый, Уэйн.

— Он мне особенно и не помогал. Мне лишь требовалось, чтобы он не путался под ногами. Видишь ли… возможно, тебя это шокирует, но Айра сидел на наркотиках. У меня были фотографии и доказательства. Если бы это выплыло наружу, его драгоценный лагерь тут же закрыли бы. И он уже никогда не смог бы организовать новый. — Его улыбка становится шире.

— Поэтому, когда мы с Джилом пригрозили, что разворошим старое, Айра испугался, — говорю я. — От наркотиков он не отказался, так что за последние двадцать лет с головой у него становилось все хуже и хуже. Ты уже сидел в тюрьме, мы с Джилом могли бросить на него тень. Вот Айра и запаниковал. Убил Джила и попытался убить меня.

Уэйн все улыбается.

Но улыбка какая-то другая.

— Уэйн!

Он не отвечает. Продолжает улыбаться. Мне это не нравится. Я вспоминаю только что сказанные мной слова. И все равно мне не нравится его улыбка.

А Уэйн улыбается и улыбается.

— Уэйн! — повторяю я.

— Ты кое-что упускаешь, Коуп.

Я жду.

— Мне помогал не только Айра.

— Знаю, — киваю я. — Джил внес свою лепту. Он связал Марго. И моя сестра тоже. Помогла выманить Марго в лес.

Уэйн щурится. Сдвигает большой и указательный пальцы правой руки, оставляя между ними полдюйма.

— Ты упускаешь еще один нюанс. Маленький-премаленький секрет, который я хранил все эти годы.

Я задерживаю дыхание. Он улыбается. Наконец я не выдерживаю:

— Что?

Он наклоняется вперед и шепчет:

— Я про тебя, Коуп.

Я лишаюсь дара речи.

— Ты забываешь про свою лепту.

— Я помню про свою лепту — я ушел с поста.

— Да, правильно. А если бы не ушел?

— Возможно, остановил бы тебя.

— Да, — кивает Уэйн. — Совершенно верно.

Я жду продолжения. Он молчит.

— Именно это ты хотел услышать, Уэйн? Что я отчасти чувствую себя ответственным за случившееся?

— Нет. Не все так просто.

— Это ты о чем?

Он качает головой.

— Ты кое-что упускаешь.

— И что же я упускаю?

— Подумай, Коуп. Действительно, ты покинул пост. Но, как ты правильно заметил, я все спланировал. — Он рупором прикладывает руки ко рту и вновь переходит на шепот: — Ответь мне: почему я точно знал, что в эту ночь на посту тебя не будет?

Мы с Люси едем в лес.

Я уже получил разрешение шерифа Лоуэлла, поэтому охранник, тот самый, о котором предупреждала Мьюз, пропускает нас без лишних слов. Мы оставляем автомобиль на стоянке у кондоминиума. Это странно — ни Люси, ни я не заглядывали сюда в последние двадцать лет. Жилого комплекса здесь не было и в помине, тем не менее мы знаем, где находимся и куда идти.

Эта земля принадлежала отцу Люси, ее дорогому Айре. Он приходил сюда в те далекие времена, ощущая себя Магелланом, открывающим новые земли. Айра, возможно, смотрел на эти леса и видел перед собой реальное воплощение мечты всей своей жизни: лагерь, коммуна, естественная среда обитания, лишенная всех грехов человечества, уголок умиротворенности и гармонии, где всегда будут главенствовать исповедуемые им ценности.

Бедный Айра.

Большинство преступлений, с которыми я сталкиваюсь, начинаются с малого. Жена раздражает мужа по мелочам — не туда положила пульт дистанционного управления, не разогрела вовремя обед, а потом пошло-поехало. Но в данном случае все было с точностью до наоборот. Что-то действительно серьезное и страшное раскрутило маховик дальнейших событий. Жажда крови Уэйна Стюбенса предопределила последующие убийства.

Наверное, мы все в той или иной степени посодействовали ему. Но главным помощником Уэйна стал страх. Э-Джей Дженретт показал мне силу страха: достаточно запугать человека, и он превращается в твоего сообщника. Только для его сына-насильника этот принцип не сработал. Папаша не сумел запугать Шамик Джонсон. Не сумел запугать и меня.

Может, потому, что я уже натерпелся страха.

Люси несет цветы, но ей-то следовало бы знать, что это неправильно. Мы не кладем цветы на могилы. Мы кладем камни. Я также не знаю, кому эти цветы — моей матери или отцу Люси. Наверное, обоим.

Мы идем по старой тропе (да, она никуда не делась, только сильно заросла), туда, где Барретт нашел кости моей матери. Могила, в которой ее похоронили, пуста. Ветер треплет полоски желтой ленты, которой огораживали место преступления.

Люси опускается на колени. Я слушаю ветер и задаюсь вопросом: а услышу ли я крики? Не слышу. Не слышу ничего, кроме ударов собственного сердца.

— Почему мы пошли в лес той ночью, Люси?

Она не смотрит на меня.

— Я никогда над этим не задумывался. В отличие от остальных. Все удивлялись, как я мог проявить такую безответственность. Но для меня все было очевидно: я влюбился и покинул пост с моей возлюбленной. Что могло быть более естественным?

Люси осторожно кладет цветы на землю и по-прежнему не смотрит на меня.

— Айра не помогал Уэйну Стюбенсу в ту ночь, — говорю я женщине, которую люблю. — Ему помогала ты.

Я говорю это как обвинитель, как прокурор. И это сильнее меня.

— Так сказал Уэйн. Он тщательно спланировал убийства… но почему он был уверен, что я покину свой пост? Потому что за это отвечала ты. Такое ты получила задание — увести меня.

Я вижу, как она на глазах становится меньше, будто усыхает.

— Вот почему ты не могла смотреть мне в глаза. Вот почему тебе казалось, что ты катишься по склону холма и не можешь остановиться. Причина не в том, что твоя семья потеряла лагерь, репутацию, деньги. Причина в том, что ты помогала Уэйну Стюбенсу.

Я жду. Люси не поднимает голову. Я стою у нее за спиной. Она закрывает лицо руками. Рыдает. Ее плечи сотрясаются. Я слышу ее всхлипывания, и мое сердце рвется в клочья. Я делаю шаг к ней. К черту все это, думаю я. На этот раз дядя Сош прав. Мне не обязательно знать все. Мне не обязательно тащить прошлое в настоящее.

Я без нее не могу. Потому и делаю этот шаг.

Люси поднимает руку, чтобы остановить меня. Собирается с духом.

— Я не знала, что он задумал, — говорит она. — Он сказал, что Айру арестуют, если я ему не помогу. Я думала… думала, что он хочет лишь попугать Марго. Ты знаешь, как пугали в летних лагерях…

У меня запершило в горле.

— Уэйну было известно, что мы разделились.

Она кивает.

— Как он узнал?

— Он видел меня.

— Тебя, — уточняю я. — Не нас.

Она снова кивает.

— Это ты нашла тело, да? Тело Марго. Отсюда кровь, о которой упоминается в сочинении. Уэйн говорил не обо мне. Он говорил о тебе.

— Да.

Я думаю о том, как она перепугалась, как, вероятно, побежала к отцу, как запаниковал Айра.

— Айра увидел тебя в крови. Он подумал…

Она молчит. Но теперь все встает на свои места.

— Айра не стал бы убивать Джила и меня, чтобы избежать обвинения. Но он был отцом. При всех своих убеждениях он прежде всего оставался отцом. И он убил, чтобы защитить свою маленькую девочку.

Люси снова рыдает.

Все молчали. И все боялись: моя сестра, моя мать, Джил, его семья и Люси. Все несли часть вины, и всем пришлось заплатить немалую цену.

А как же я? Я бы хотел оправдаться, ссылаясь на молодость. Но разве это уважительная причина? В ту ночь мне поручили охранять отдыхавших в лагере подростков, а я пренебрег своими обязанностями.

Деревья словно надвигаются на нас. Я смотрю на них, потом — на Люси. Я вижу красоту. И вижу боль. Я хочу подойти к ней. Но не могу. Не знаю почему. Я хочу… знаю, это правильно. Но не могу.

И я поворачиваюсь и ухожу от женщины, которую люблю. Жду, что она окликнет меня, остановит. Но она молчит. Я слышу ее рыдания, однако иду дальше. Я иду, пока лес не остается за спиной, возвращаюсь к автомобилю. Там сажусь на бордюрный камень и жду ее. Думаю о том, куда мы поедем, после того как она придет. Думаю о том, уедем ли мы вместе или лес после стольких лет заполучит еще одну, последнюю жертву.

От автора

Во многих областях я далеко не специалист, поэтому рад, что знаком с людьми, которые так много знают. Огромную помощь мне оказали мои друзья и/или коллеги доктор Майкл Бейден, Линда Фэрстайн, доктор Дейвид Голд, доктор Энн Армстронг-Кобен, Кристофер Дж. Кристи и существующий в реальности Джефф Бедфорд.

Благодарю Митча Хоффмана, Лайзу Джонсон, Брайана Тарта, Эрику Имрани и всех сотрудников издательства «Даттон». Благодарю Джона Вуда из «Ориона» и Франсуа Триффо из «Белфонда». Благодарю Аарона Прайста и всех сотрудников «Аарон прист литерари эйдженси».

И наконец, особая благодарность блистательной Лайзе Эрбах Вэнс, которая последние десять лет постоянно поддерживала меня и помогала избавиться от неуверенности в себе. Ты надежная опора, Лайза.

Примечания

1

Ди-эй — от аббревиатуры DA (District Attorney), окружной прокурор. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Прокурор округа — County Prosecutor, та же должность, что и окружной прокурор; особенности юридической терминологии разных штатов.

(обратно)

3

Штат садов — прозвище штата Нью-Джерси.

(обратно)

4

У английского слова fleir много значений — в т. ч. способность, склонность, вкус, своеобразие, талант, дар.

(обратно)

5

Либерейс, Уолтер (Владзиу) у Валентино (1917–1987) — самый высокооплачиваемый американский пианист и музыкант; свою принадлежность к геям категорически отрицал.

(обратно)

6

Динозаврик Барни (то ли лиловый, то ли фиолетовый) — герой детских телешоу с 1987 г.

(обратно)

7

«Виллидж Пипл» — американская группа, успешно выступающая с конца 1970-х гг.

(обратно)

8

Моих? (фр.).

(обратно)

9

«Халлибартон» — крупнейшая американская нефтесервисная компания; негативную реакцию многих политиков вызвало ее решение перевести штаб-квартиру в Дубай.

(обратно)

10

«Нетфликс» — крупнейшая в мире компания по аренде DVD с фильмами и сериалами; имеет восемь миллионов подписчиков.

(обратно)

11

Стивенс, Кэт (р. 1947) — настоящее имя Стивен Деметр Георгиу, английский певец, автор песен. В 1978 г. покинул сцену, приняв ислам. В 2006 г. записал первый альбом после 26 лет молчания.

(обратно)

12

Тейлор, Джеймс (р. 1948) — американский певец, автор песен.

(обратно)

13

Уэйтс, Том (р. 1949) — американский певец, автор песен.

(обратно)

14

«Грасс Рутс» — американская рок-группа, созданная в 1965 г. и работающая (в другом составе) в настоящее время. Пик популярности пришелся на 1967–1972 гг.

(обратно)

15

Тай-дай — рубашки, футболки, салфетки, покрывала, выкрашенные особым способом: какие-то части перевязываются, а потому не прокрашиваются.

(обратно)

16

«Где цветы, дай мне ответ» — песня Пита Сигера, популярная в 1960-е гг.

(обратно)

17

Ганеша, сын Шивы и Парвати, бог мудрости; изображается с человеческим туловищем красного или желтого цвета, большим шарообразным животом, четырьмя руками и слоновьей головой, из пасти которой торчит только один бивень.

(обратно)

18

«Я мечтаю о Джинни» — телесериал по сценарию Сидни Шелдона.

(обратно)

19

Болливуд (англ. Bollywood) — это синоним киноиндустрии индийского города Мумбай (бывш. Бомбей), названной так по аналогии с Голливудом (Hollywood) в Калифорнии, США. Название Болливуд включает две составляющие: Бомбей и Голливуд. Прим. ред. FB2

(обратно)

20

Лакросс (фр. la crosse — клюшка) — командная игра, в которой две команды стремятся поразить ворота соперника резиновым мячом, пользуясь ногами и спортивным снарядом, представляющим собой нечто среднее между клюшкой и ракеткой.

(обратно)

21

Боб Сигер (Роберт Кларк, р. 1945) — известный американский музыкант, автор песен.

(обратно)

22

Мит Лоуф (Майкл Ли Эдей, р. 1947) — американский рок-певец.

(обратно)

23

«Дора-следопыт» — английский многосерийный обучающий мультфильм для детей от двух лет. (Российское название — «Даша-следопыт».)

(обратно)

24

Кличка обезьянки Башмачок позаимствована авторами мультфильма у Киплинга — так зовут песика, главного героя его произведения «Ваш покорный слуга Бутс (Башмачок)».

(обратно)

25

Амфетамин — стимулятор нервной деятельности, синтетический наркотик; может рассматриваться как синтетический аналог эфедрина. Получен в 1932 г. как средство, подавляющее аппетит.

(обратно)

26

Артур, Джозеф (р. 1971) — американский певец, автор песен.

(обратно)

27

«Лагерь ПЛЮС» — PLUS — аббревиатура от Peace/Love/Understanding/Summer — Мир/любовь/понимание/лето (англ.).

(обратно)

28

Томас, Роберт (Роб) Келли (р. 1972) — американский певец.

(обратно)

29

«Семейный цирк» — комиксы, популярные в 1960-х гг.

(обратно)

30

Имеется в виду Университет Ратжерса в штате Нью-Джерси. Основан в 1766 г. как Колониальный королевский колледж. С 1825 г. носит имя филантропа Ратжерса.

(обратно)

31

«Пиксар» — созданная в 1985 г. киностудия, одна из наиболее успешных в современной мультипликации. Одним из ее учредителей является Стив Джобс, сооснователь корпорации «Эппл». Помимо мультфильмов («В поисках Немо», «Тачки», «Рататуй» и др.) известна программным обеспечением для создания высококачественных фотореалистичных изображений.

(обратно)

32

«Каунтинг Кроус» — американская рок-группа, созданная в 1991 г. и добившаяся популярности в 1994 г.

(обратно)

33

Университет Кина расположен в штате Нью-Джерси. Основан в 1855 г.

(обратно)

34

«Теас фо Феас» — британская поп-группа, созданная в начале 1980-х гг.

(обратно)

35

Имеется в виду поговорка: A bully is always a coward — Молодец против овец, а против молодца — сам овца (англ.).

(обратно)

36

Чтобы получить в бейсбольной игре очко, раннеру нужно пройти четыре базы. Получается, Стюбенс остановился на полпути.

(обратно)

37

Гэй, Марвин (р. 1939) — американский певец, песни которого в 1960-х гг. регулярно попадали в чарты.

(обратно)

38

Макгуайр, Барри (р. 1935) — американский певец. На сцену пришел поздно, в 25 лет, прославился песней «Канун разрушения».

(обратно)

39

Поллианна — имя, ставшее нарицательным. Так называют людей, склонных к безрассудному, или слепому, оптимизму. Героиня одноименной повести американской писательницы Элинор Портер (1868–1920).

(обратно)

40

Я обвиняю! (фр.).

(обратно)

41

Софтбол — командная игра с мячом, разновидность бейсбола.

(обратно)

42

Гарсия, Джерри (1942–1995) — американский музыкант.

(обратно)

43

Джеймс, Рик (1948–2004) — американский музыкант, один из наиболее популярных певцов конца 1970-х — начала 1980-х гг.

(обратно)

44

Песня «Распутная девушка» в исполнении Нелли Фуртадо в 2006 г. поднималась на первую строчку чартов.

(обратно)

45

Нэш, Стив (р. 1974) — баскетболист, один из ведущих игроков НБА.

(обратно)

46

Фолдс, Бенджамин Скотт (р. 1966) — известный американский музыкант и автор песен.

(обратно)

47

Глэдуэлл, Малколм (р. 1963) — канадский журналист и писатель. Книга «Миг» опубликована в 2005 г.; занимала первую строчку в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс букс ревью».

(обратно)

48

Боггл — настольная игра, в которую играют обычно два человека, составляя слова из имеющихся у них букв и записывая их на бумаге. Игровой лоток насчитывает 16 костей, на каждой грани которых написана та или иная буква.

(обратно)

49

Макки, Бонни Ли (р. 1984) — американская актриса и певица, автор песен.

(обратно)

50

Эсковедо, Алехандро (р. 1951) — американский музыкант.

(обратно)

51

Уилкс-Бэрри — административный центр округа Лузерн, штат Пенсильвания.

(обратно)

52

Археотерии — представители семейства энтелодонтовых, найдены в отложениях позднего эоцена (35 млн. лет назад) и раннего миоцена (20 млн. лет назад) в Северной Америке и Европе.

(обратно)

53

В США телефоны-автоматы и в 1980-е гг. обеспечивали двухстороннюю связь.

(обратно)

54

Бегур — небольшой типично испанский рыбачий поселок на побережье Коста-Брава.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Эпилог

От автора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте