«Вокзал»

Глава 1 ВОКЗАЛ

Те, кому выпало несчастье ночевать на вокзале, знают, что часов после трех ночи вокзал как-то пугающе пустеет, затихает, почти умирает. Эта могильная тишина длится часов до пяти утра. Не ходят поезда, не суетятся носильщики, куда-то враз пропадают милиционеры и железнодорожники, частные извозчики не зазывают: «Машину, куда подвезти?» – темными витринами пугают ларьки и бесчисленные магазинчики. В такие минуты хочется побыстрее утра. Хочется суеты и бестолковости, которая так сильно раздражает днем. В такие минуты, как у моря, приходят мысли о собственном ничтожестве перед огромностью расстояний и бесконечностью времени. И о беззащитности. Самые тяжкие преступления совершаются в такие часы. Уставшее, раздраженное сознание толкает людей на то, чего бы они никогда не совершили при свете дня.

И зря жертва будет звать на помощь: вокзал умер. Последнее, что увидят ее глаза – холодные синие рельсы, уходящие в никуда.

В три часа двадцать две минуты к Южному вокзалу столицы подошла дрезина.

Она подкатила не к самому перрону, а остановилась вдалеке от света и редких сонных людей, которые неприкаянно ищут человеческого общества. На дрезине ехали двое. Один попрощался с другим, вспрыгнул на высокую платформу и поспешил к вокзалу, другой отжал ручку тормоза и покатил обратно, в темноту.

Если бы кто-нибудь увидел это, во-первых, удивился несказанно: дрезины уже почти исчезли из обращения, во-вторых, испугался бы: лица обоих прибывших были знакомы почти каждому жителю столицы, их разыскивала милиция за совершение террористических взрывов в Москве. Откуда, с какого глухого полустанка – только там еще стояли в относительной исправности допотопные дрезины – прибыл человек, так никто никогда и не узнает.

На этот вокзал он приехал только потому, что тот был далеко от явочной квартиры, куда человек направлялся. Он боялся слежки, поэтому путал следы. Но странным образом именно террорист и Южный вокзал в конце концов сойдутся в смертельной точке. Но сейчас, в половине четвертого ночи, никто об этом и не догадывался.

Вокзал спал, словно умер.

А через полтора часа в разных концах Москвы станут просыпаться люди, чтобы сесть в метро или в машины или просто дойти пешком до места своей работы – до вокзала, и даже больше, до места своей судьбы, которая для одних станет сегодня счастливой, а для других роковой.

Этой ночью на вокзале никого не убили, не изнасиловали, не ограбили. Но впереди был еще целый день…

Глава 2 СОБИНОВА

Нина Андреевна Собинова встала и произнесла:

– Курочка пестрохвосточка выпестрохвостила пестрохвостят, а уточка вострохвосточка вывострохвостила вострохвостят. У курочки пестрохвосточки пестрохвостята, а у уточки вострохвосточки вострохвостята.

Попробуйте повторить это быстро. Нина Андреевна сделала это со скоростью пулемета, собой осталась довольна.

Ей не нужно было сегодня использовать эту скороговорку, но дикция должна быть в порядке всегда: Нина Андреевна работа диктором на Южном вокзале. И сейчас отправлялась на работу.

Известная фамилия Нины Андреевны, как ни странно, имела некоторое отношение к ее жизни. Во-первых, знаменитый певец действительно был ее каким-то очень дальним родственником, а во-вторых, она тоже не чужда была артистической среды. Впрочем, Нина Андреевна не пела. Она была драматической актрисой.

Это только передовые режиссеры и критики твердят, что амплуа, как таковое, ушло в прошлое, что театр теперь шире и многообразнее, а всякие ярлыки, приклеенные к актеру, только мешают свободному творчеству. В самом деле амплуа остались, без них не может существовать ни один театр, да что там – ни одна съемочная группа кино или телевидения. И прогрессивные режиссеры не пренебрегают этим самым амплуа при распределении ролей, что тщательно скрывают от широкой публики.

Нина Андреевна не тянула на трагическую или хотя бы лирическую героиню, не была она благородной матерью или на худой конец роковой разлучницей. Нет-нет, не потому, что бесталанна. Дело в том, что рост Нины Андреевны застрял на отметке метр пятьдесят один, и ее амплуа было продиктовано исключительно этим обстоятельством. Нина Андреевна была травести.

Звучит вполне респектабельно и даже интригующе, а на самом деле все роли Нины Андреевны сводились к мальчишам-кибальчишам, тимуровцам, в лучшем случае ей доверяли сына полка. То есть Нина Андреевна играла на сцене исключительно мальчишек. С годами у нее выработался специфический голос, повадки и точно такое же отношение к жизни. Нина Андреевна была хорошей актрисой, она все время жила в образе юного, веселого, слегка безалаберного, познающего жизнь мальчика.

Она сама не замечала, как шмыгала носом, поддергивала воображаемые спадающие штаны, удивленно свистела, ходила независимой походкой руки в брюки и хохотала открыто, по-детски.

Это обстоятельство или другое сыграло свою отнюдь не травестийную роль в ее жизни – ни мужа, ни детей у Нины Андреевны не было. В сорок лет она ушла на пенсию – это была единственная привилегия актрис травести: пятидесятилетние мальчики выглядели бы странно, – попыталась организовать детский театр, поскольку всю жизнь провела на сцене ТЮЗа, но у нее ничего не получилось: детям она казалась сверстницей, но никак не солидным режиссером. Потом подрабатывала на радио, озвучивая «Пионерскую зорьку» и всякие «радионяни». Но через какое-то время и эта небольшая подработка кончилась, не принеся ни особых денежных сбережений, ни творческого удовлетворения. А потом Нина Андреевна поняла, что жизнь прошла мимо, что она не сделала в ней ничего стоящего. Да и денег не было. Она бросилась искать работу, но ничего денежнее распространения гербалайфа не нашла.

Как ни странно, помогла соседка – пожилая тетка с венозными ногами, звавшаяся среди соседей Матвеевна, которая с утра до вечера пропадала где-то, а если уж появлялась, то непременно начинала Нину Андреевну есть поедом, как это и полагалось между жителями одной коммунальной квартиры. Оказалось, что соседка работает уборщицей на Южном вокзале и даже пользуется там некоторым авторитетом. Она и предложила Нине Андреевне ее нынешнюю работу.

Это удивительно, но Нине Андреевне так глянулась эта должность, что она с утра просыпалась веселая и бодрая. Она бежала по спящему еще городу на работу, и душа у нее пела. Она чувствовала себя главным человеком в том огромном живом производстве, которое имела честь сейчас облагораживать своим незаурядным артистическим даром. Она чувствовала себя начальником вокзала.

Вот и сейчас Нина Андреевна пришла в свою башенку, осмотрела сонный еще перрон и включила микрофон.

«Доброе утро уважаемые пассажиры, встречающие и провожающие. Ничего особенного я вам. сообщить не собираюсь, просто желаю доброго утра. Скоро наступит весна, дорогие граждане!»

Вокзал ожил.

Глава 3 ЧЕРНОВ

А в это время на другом конце Москвы в припаркованной у старого, сталинской постройки, дома машине позевывал водитель. Он, учитывая продолжительность сидения, находился здесь, сменяясь через сутки, уже неделю.

Уже неделю группа из шестнадцати человек под руководством Чернова «пасла» объект. Они сменили фургон «Макдоналдс» на непрезентабельный УАЗ «Детские завтраки» – мало ли шоферов любят ночевать под теплым боком жены или любовницы и предпочитают не ставить машину в гараж. Так что, по замыслу полковника ФСБ Чернова, ничего не должно было бросаться в глаза даже вездесущим старушкам у подъезда. И не бросалось.

Днем приходилось действовать более изобретательно, и тогда на смену безобидным названиям спецавтомобилей приходили другие – «Мосгазконтроль», «Мосочиствод», и его, Чернова, сотрудники облачались в соответствующую униформу и ковырялись, ковырялись, ковырялись. Ворчать бесполезно. Во-первых, это их долг и прямая служебная обязанность – быть незаметными, раствориться в колготной, бестолковой, подчиняющейся собственным законам жизни улицы и двора.

Во-вторых, Чернов был для своей должности не очень молод и оттого крут. Слишком долго не замечали. Ну не показался когда-то начальству, а потом прилепилось. И пошло. И поехало. Другие двигались по служебной лестнице скачками. Он, словно Сизиф, катил и катил свой тяжеленный камень.

На сей раз выпал шанс. Москву накрыл запоздалый, вторичный, весенний грипп, и у них в управлении разом вышибло треть оперативного состава. На операцию же подобного масштаба надо было поставить руководителя соответствующего ранга и опыта. Руководство скрепя сердце и по здравом размышлении назначило его старшим. И теперь, отчетливо понимая и просчитывая свои возможности, Чернов готов был выпрыгнуть из зашнурованных ботинок, но сделать так, чтобы комар носа не подточил.

Над Москвой встало солнце. Потеплело. Вызолотило луковицы церквей. Прошли поливалки, наполнив воздух влагой. Водитель «Москвича» не сообразил вовремя прикрыть окно, и несколько капель попало на его успевшие засизоветь без бритвы щеки. Оно и к лучшему. Освежился. Полудремотное состояние улетучилось. Он с завистью посмотрел на лавочку в глубине двора, где, свернувшись калачиком, изображая бомжа, дремал коллега.

Чернов подъехал на ветхом служебном «жигуле», припарковался на ставшем обычным месте и неторопливой походкой направился к «Москвичу».

– Все абгемахт, – предупреждая вопрос шефа, доложил водитель. – Гамзат вернулся часа в четыре.

Еще бы не абгемахт. Случись что, его тут же сдернули бы с постели. А то, что вернулся Гамзат, отлично. Гамзата они как раз и ждали. Откуда вот он только приехал в такую поздноту?

Про дрезину и полустанок Чернов, естественно, не догадывался.

Он проводил взглядом своего коллегу, который шаркающей походкой направился к лавочке с бомжом. Его в оперативной машине привез сам Чернов. В руках вновь прибывший имел коричневый бумажный пакет с двумя бутылками пива и нехитрой снедью. Даже лжебомжам необходима пища. Что касается меню, то тут продукты отбирал сам Чернов. Никаких гамбургеров, никаких домашних салатов в стеклянных банках, ничего, что могло вызвать подозрение на оседлость или денежный достаток. Банка килек, полбатона хлеба. Максимум удовольствия – дешевое пиво.

– С дворничихой уладили?

– Уладили. Они теперь на пару с Вовчиком стеклотару сдают. Я уже весь свой балкон им перетаскал.

– Ну-ну…

Чернов усмехнулся. Всего предусмотреть никто не может. Вот и они не предусмотрели, что нынче дворники многим напуганы. Волна терроризма, захлестнувшая Россию и докатившаяся до столицы, заставила должностные лица выполнять свои обязанности. Появились замки на черных ходах и подвалах, но с этим ребята Чернова справились относительно спокойно – перепилили дужки, и все дела. С бдительностью сложнее. Как бомжу, даже такому симпатичному, как Вовчик, втереться в доверие? Вот и пришлось помахать метлой и собирать посуду. Но собирать – значит отлучаться, а этого наблюдатель никак не мог. И вынуждены были сотрудники управления таскать из дома пивные пузыри. Впрочем, пока недостатка особо не ощущалось.

Чернов еще раз прикинул все за и против. Вроде складывалось. Но «вроде» никак не годилось. Чернов лично побывал в подъезде, осмотрел черный ход, оценил расстояние от окна квартиры до подъездного козырька. Заблокировал дверь на чердак своим замком.

Вроде все идет по плану…

Глава 4 ЛАРИН

Виктор Андреевич Ларин открыл глаза… Он был в своей кровати, он ничего не знал ни о полковнике Чернове, ни о человеке с дрезины, да даже если бы и знал, не стал бы об этом думать. У него и своих забот – не самых приятных – уйма.

– Мама, – беззвучно проговорил он, глядя в потолок своей спальни.

Еще недоспав, не досмотрев сон, не договорив с кем-то. Поэтому снова закрыл глаза, чтобы договорить. И снова из темноты возник зеленый дворик детства, руки матери в белой пыли муки и огромное вишневое дерево…

В спальню заглянула жена.

– Витя, пора вставать. – С выражением сочувствия на лице жена села на край кровати.

Он продолжал еще несколько секунд лежать с закрытыми глазами. Уже не спал, но вспоминал этот страшный, этот сладкий сон.

– Когда привезут?.. – спросила жена и осеклась, не решаясь вымолвить слово «гроб».

– Мама приедет в шесть двадцать вечера Львовским поездом. – Виктор Андреевич подчеркнуто старался говорить о матери как о живой.

– Хочешь, мы вместе встретим его?.. – Она поймала удивленный взгляд мужа и бестактно уточнила:

– Ну гроб я имею в виду.

– Спасибо, я хотел бы встретить мать сам. – Виктор Андреевич резким движением отдернул одеяло и встал.

Тут же набрал номер телефона.

– Ларин, как дела? – без приветствия спросил он.

На вокзале этого его звонка уже ждали, уже успели проверить все службы, уже можно было доложить, что на вокзале за прошедшую ночь ничего экстраординарного не случилось. Вот только загорелись буксы у электрички, но это быстро исправили, турникеты сегодня будут сданы, требуется ремонт пятого пути, но и об этом давно известно, бригада уже приступила к работе, правда, с утра барахлило табло, но уже явился мастер и все отремонтировал.

Ларин положил трубку, никак не прокомментировав сообщение дежурного по вокзалу. Он знал, что ему все равно говорят полправды. А правду он узнает скоро.

Усилием воли он заставил себя и в этот – такой страшный для него день – следовать много лет назад установленному распорядку: часовая пробежка в любую погоду, получасовые упражнения с гантелями, холодный душ.

Когда уже в ванной, освобождаясь от потной спортивной одежды, Виктор Андреевич оглядел свое моложавое тело, сильные руки и ноги, он почувствовал себя бодрым и уверенным.

– Нет, еще не старость, – с решимостью подставил он спину струям холодной воды.

Конечно, он еще не старый. Окружающие давали Виктору Андреевичу не больше пятидесяти, хотя на самом деле через год ему должно было исполниться шестьдесят. А молодые женщины вообще никогда не обращали внимания на его возраст. Ларин принадлежал к тому типу мужчин, которые одинаково притягательны как для зрелых, уже давно сформировавшихся женщин, так и для совсем юных особ.

Для разнообразия и перемены ощущений он любил время от времени менять в своей жизни зрелых подруг на более юных и потом наоборот. С опытной женщиной ему нравилось играть на равных, иногда позволяя такой женщине вести его за собой – даже в постели, где он получал удовольствие от активности и некоторой агрессивности зрелой представительницы слабого пола. Однако в не меньшей степени его увлекали и романы с совсем молоденькими девушками, которые были застенчивы и несколько растерянны в постели. Таких нравилось вести за собой в любовной игре, учить, даже развращать, пробуждая их чувственность. Нравилось, когда они пытались играть в опытность и зрелость, когда с почти школьным, ученическим усердием ловили каждое его движение, вздох, стон, пытаясь доставить ему удовольствие. Какая гордость и польщенное самолюбие были в глазах этих молоденьких девушек, когда он «отыгрывал» перед ними уже давно отрепетированную с прежними любовницами сцену, которую можно было выразить в одной фразе:

«Никогда и ни с одной женщиной мне не было так хорошо, как с тобой!» А после этого уже любая из них готова была лезть из кожи вон, лишь бы еще и еще раз почувствовать себя той, с которой мужчине так хорошо, как «никогда и ни с одной». Самое интересное, что, даже повторяя эту отрепетированную фразу, он был абсолютно искренен. Он в самом деле каждый раз влюблялся. Все-таки он был немного романтиком.

Единственное, чего всячески избегал Виктор Андреевич в своей личной жизни, так это романов, когда он испытывал к женщине больше чувств, чем она к нему. Он еще с ранней молодости предпочитал, чтобы женщина любила его хотя бы чуть сильнее, чем он ее. Может быть, это осталось еще от первой юношеской неразделенной любви, когда он, восьмиклассник, настолько влюбился в десятиклассницу Галю, что готов был ради нее прыгать с крыши, бросить школу и даже уйти из дома. Девочка каждый раз выдумывала для него все новые и новые «подвиги», которые он в доказательство своей любви должен был совершать для нее. Но когда ее запас фантазии иссяк, она попросту стала над ним издеваться.

«Если любишь, встань передо мной на колени!» «Если на все готов ради меня, брось в мою бывшую подругу комок грязи – да прямо на новогоднем празднике, когда все вокруг это видят».

За каждое такое «доказательство любви» девочка одаривала его длительным поцелуем в губы с проникающим в рот остреньким языком, от которого кружилась голова и довольно просторные штаны в области паха тут же делались узкими. Но дальше этого поцелуя и неловких касаний груди их отношения не продвигались. Все изменилось в один страшный вечер, который он многие годы спустя так и не смог забыть.

Мама Виктора работала в их школе учителем русского языка и литературы. И как-то на уроке литературы поставила Гале двойку в четверти, да еще и при всем классе отругала ее. Вечером Виктор застал свою любимую в слезах. Галя между все удлиняющимися поцелуями, на которые в этот вечер была щедра более обычного (вероятно, от горя), уверяла Виктора, что его мать сделала все специально, потому что ненавидит его любимую Галю и не хочет, чтобы Галя любила ее сына.

«Мать-разлучница, мать-помеха», – болезненно пульсировало в голове разомлевшего от ласк подростка.

Он больше не понимал слов девушки, а только чувствовал унижение, которое его ненаглядная Галя испытала благодаря его матери. Он негодовал на свою всегда нежно любимую мать. Его негодование еще более усиливалось, когда Галя недвусмысленно дала понять, что защити он ее сейчас от своей матери, и они могут стать самыми счастливыми… Он не понимал, что стоит за словом «защити», однако чувствовал, что за словами «можем стать самыми счастливыми» скрывалось то, что происходит после длительных поцелуев и куда его Галя еще не пускала, но теперь готова была пустить…

Он бежал к матери как полоумный, думая только о том, запретном, что могло в ближайшие часы произойти между ним и Галей. Он плохо соображал, что говорил матери. Он только видел, что мать не хочет исправлять оценку его Гале. Мать мешает его счастью с любимой. И тогда он замахнулся на мать с криком «Сука!».

Она не пошевелилась и даже не попыталась защититься – только сильно побледнела.

– Хорошо, я исправлю Гале оценку. Надеюсь, «тройка» вашему счастью не помешает?

Он тут же выбежал из дома с застывшей полусумасшедшей улыбкой на губах.

Ничего больше не мешало тому, чтобы стать сейчас счастливым. Он даже не оглянулся на мать.

Он бежал навстречу своему счастью. Но, ворвавшись во двор Гали, вдруг в ужасе увидел ее в беседке – полураздетую – в объятиях чужих мужских рук.

Удивительно: первое, что он почувствовал в тот момент, – это была невыносимая жалость к своей матери. Никогда после этого в течение многих лет он не чувствовал себя таким подонком, как тогда. И хотя мать в тот же вечер простила его и больше об этом не вспоминала, Виктор часто в самые скверные моменты своей жизни возвращался именно в этот страшный вечер. И мысленно снова и снова просил прощение у своей матери. Вот и сегодня он вспомнил об этом…

Мамочка, прости…

Начальником вокзала была не Нина Андреевна Собинова, а Виктор Андреевич Ларин.

Глава 5 ХОМЕНКО

«Бригадир носильщиков, зайдите, пожалуйста, в диспетчерскую. И поторопись, Рамиль, тебя давно ждут».

Где-то на перроне произошло движение, черный здоровый мужик в форме носильщика матернулся, оставил свою тележку коллегам и двинулся в диспетчерскую. Коллеги что-то сказали ему по-татарски, он махнул рукой, дескать, ну вас, сам разберусь. И он действительно хотел разобраться. Но пока было не время, пока еще рано. Завтра…

… Роман Хоменко пожалел, что не надел камуфляж и армейские ботинки.

Сразу, как только спрыгнул в конце перрона и через десяток-другой метров асфальт кончился. Дураки и дороги, в который раз вспомнил он национальную беду России. К бедам Родины, правда, причислял еще и казнокрадов, но когда их было в недостатке и в каком государстве? Наши наглее – это да. Этого не отнимешь. От широты характера, что ли, а может, от всеобщей дремучести и привычки к погонялову.

Так или иначе, но под ногами чавкало. Собственно, он сегодня в отгуле. Но тоже пришел на вокзал. Потому что – Оксана. Вот незадача. Взял два билета.

Думал, она сменится – пригласить. Разговор, в который раз решил он для себя, должен в конце концов состояться. Без недомолвок. Ребром.

Хоменко, как трусливый мальчишка, и хотел и боялся «ребра». Странно, но так бывает, принципиальный, не раз с честью выходивший из безвыходных ситуаций человек вдруг становится податливым, как воск, сговорчивым и робким. О том, что Хоменко когда-то был несгибаем, принципиален и честен, говорит его нынешняя работа.

Год назад был переведен в линейное отделение милиции при вокзале и вроде бы с повышением, но на самом деле в ссылку. А дело простое и ясное, и поступать с ним надо было просто – накрыли подпольный цех. Этикетки, пробки, акцизные марки, готовая продукция, спирт-ректификат. Предельно ясно. Уничтожь спирт или передай его по описи на завод. Пусть стеклоочиститель делают. Остальное под пресс, в огонь. Так и сделали. Вот беда – прихватил опер Хоменко несколько акцизных марок и отнес в обход начальства на экспертизу. И выяснилось – марки настоящие. Не туфта, не ксерокопия. Откуда у воров настоящие акцизные знаки?

Сильно заинтересовал опера Хоменко этот вопрос. По ходу раздумий возникли и другие. Откуда пришла информация по заводику? Говорят, от информатора. Но Роман точно знал, что тот, кто принес информацию, никогда не имел своих информаторов.

Он вообще отвечал за контакты с прессой и клуб МВД. Это уже потом, покопавшись в аналогичных «операциях», Роман вывел закономерность: конкуренция, – накрыли заводик по наводке конкурентов. Не трогали, пока не заплатили, а дали на лапу и устранили с помощью людей в погонах. Правду американцы говорят: меньше знаешь – лучше спишь.

Хоменко решил сократить расстояние по путям. Не шлепать же и дальше по грязи, тем более дорогу преградила необъятная гоголевская лужа. Разве что хряка в ней не было. Консервные банки были, старая покрышка была, битых бутылок предостаточно, а хряка не было. Эта лужа и стала отчасти причиной почти всех последующих событий. В самом деле, не прегради она путь, не заставь пойти неизведанной дорогой, может, еще долго лейтенант Роман Хоменко находился бы в неведении.

Итак, милиционер в парадно-выходном пропустил электричку и зашагал наискосок. Вдали, в тупичке, торцом к нему стояла вереница вагонов. Хоменко заметил человека в дорогом бежевом пальто, который шел к вагонам с противоположной стороны. Ну идет себе и идет. Вот он, Хоменко, тоже при параде и по путям. Хрен с ним. Надо о деле подумать.

Дело было пустяковое. На выходе с территории вокзала стояла старая, красного кирпича будка, где рабочие, наблюдающие пути, держали инвентарь. Так вот, инвентарь стал периодически исчезать. Завезут новые лопаты – нет лопат.

Складируют ледорубы для скалывания льда с тротуаров – нет ледорубов. Последний раз испарились сто пятьдесят скребков металлического ворса. «На дачи прут, сволочи», – решил Хоменко.

Лейтенант нашел домик, открыл дверь. В ноздри ударил старый, застоявшийся дух пьянки и нежилого помещения. Видимо, хозяева частенько пользовали будку не по прямому назначению. На ящике в углу банка с заплесневевшим рассолом и одиноким огурцом. Замок цел. Он осмотрел оконную раму. Шпингалет на месте.

Стекло так заросло грязью, что разглядеть что-либо снаружи невозможно.

Хоменко подобрал обрывок газеты, макнул в рассол и начал протирать стекло.

От нажатия рама подалась и створка распахнулась. Шпингалет присутствовал только как декоративный элемент рамы. Теперь понятно. Роман выглянул в окно. Отсюда открывался вид на подъездные пути, и благодаря тому, что будка стояла на небольшом взгорке, обзор был великолепный. «Вот где поставить пост, – подумал он. – Нет, не ради этих казенных лопат».

После того как повсюду открылись пункты приема цветных металлов, для железных дорог наступили черные дни. Это вам не чеховский «Злоумышленник», отвертывающий гайки на грузила. Нынче с мясом вырывают медную подводку к светофорам и стрелкам. Явно не для того, чтобы «шелешпера» ловить. Правда, так близко к вокзалу пока подобных фактов не зарегистрировано, но докатится и сюда.

В этом Хоменко не сомневался.

Лейтенант стоял у окна, и его внимание привлекли три вагона в тупике. До них было метров триста. Вагоны и вагоны. Сам не видел, но говорили, что где-то здесь стоят вагоны начальника дистанции. Сейчас над одним из них курился дымок.

Хоменко увидел еще одного человека с портфелем. Тот шел от вокзала, повторяя путь лейтенанта. Так же, как милиционер, остановился в раздумье перед лужей, так же, как Роман, поддернув брюки, шагнул на рельсы в обход и так же, как человек в бежевом, направился прямиком к трем вагонам начальника дистанции.

Это уже становилось интересным. Хоменко знал, что такими вагонами пользуются два-три раза в год во время проверок дороги ответственными лицами.

Их цепляют к поездам, и проверяющие колесят по железной дороге день, неделю, месяц. Сколько потребуется. С комфортом. Но основное время вагоны стоят. При них постоянно живет человек, протапливает, следит за сохранностью и порядком.

Есть еще вагоны-гостиницы для командированных. Да, там живут. За жилье платят.

Цена соответствующая. Неужели эти вагоны отдали под гостиницу? Хоменко знал, что шестнадцать гостиничных вагонов стоят на Москве-Товарной. Но эти-то здесь!

И лейтенант решил сходить. Все равно ботинки полировать по новой, что уж теперь… А еще каким-то внутренним чутьем он определил – с вагонами что-то не чисто. Перефразируя Тютчева, нынешняя история России – сплошное уголовное дело, а на уголовщину у него нюх особый.

Хоменко прикрыл дверь, навесил замок, обошел будку с другой стороны и пошел параллельно путям. Не хотелось идти ни дорогой человека в бежевом, ни последнего гражданина. Из вагонов оба подхода великолепно просматривались. А вот вдоль забора да по буеракам и зарослям, по собачьему и человеческому дерьму, в изобилии усеявшему узенькую тропку, в самый раз.

Метров за пятьдесят услышал музыку. Не какой-нибудь вшиво-запотевший рэп или слюнявое диско – Изабеллу Юрьеву. И не поверил своим ушам. Неужели нынче сторожа слушают русскую классику? И еще запах. Запах настоящего жареного мяса.

Шашлыка.

Милиционер осторожно приблизился к хвостовому вагону. Теперь, даже выглянув в окно, увидеть его стало не так просто – вышел из сектора обзора.

Он выглянул. Между вагонами и стеной на вытоптанном пятачке разместился мангал с десятком шампуров. Еще столько же ожидали своей участи в ведре с разбавленным уксусом. У мангала суетился маленький человечек неопределенного возраста и на кривых ногах.

Поверх формы железнодорожника, по-домашнему заменяя фирменный фартук, повязана чистая тряпица, из обувки – тапочки.

«Крепко обосновались», – подумал Хоменко. Он бы еще что-нибудь подумал, но тут сбоку над головой открылась верхняя, секция окна, музыка разом стала слышней, и сквозь шум послышались возбужденные голоса. Слов лейтенант не разобрал. Ясно одно – ругались. Потом, сверкнув на солнце, в камни насыпи брызнула бутылка. Следом еще что-то. Как выяснилось потом – пепельница.

– Да вырубите вы эту чертову шарманку! – перекрывая все остальное, заорал внутри мужик.

Музыка стихла. Хоменко слушал и ждал.

Глава 6 ФАЛОМЕЕВ

«Вниманию отъезжающих на благословенный юг, до отправления поезда номер шестьдесят семь Москва – Симферополь осталось пять минут. Целуйте провожающих, занимайте места. Провожающие, целуйте отъезжающих и бегом из вагонов. Не забудьте отдать билеты отъезжающим. Всего доброго, счастливого пути, сильно не переусердствуйте с загаром».

Поезд отправился, оставив, впрочем, на вокзале одного из своих пассажиров.

И этот пассажир пока что тоже спал.

Первыми пришли работники «холодного цеха». Эти готовили закуски. Публика на вокзале хоть и не такая привередливая, как, скажем, в «Астории», но что подешевле любит. Опять же в салаты можно недоложить – экономия. Кто подсчитает, двадцать пять граммов горошка или десять, так в оливье, к примеру, можно вареной картошки поболе. И общий вес соблюден, и баночку горошка домой.

Ну да это знакомо всем и неинтересно. В ресторане, особенно привокзальном, интересны прежде всего люди. Как обслуживающие клиентов, так и сами клиенты.

Последние интересны особенно. Они отъезжающие и провожающие.

Проводы, проводы, проводы… Грустное зрелище. Грустно смотреть на влюбленную пару, которая вот уже два часа сидит, держа друг друга за руки, и вздыхает. Но про влюбленных уже все сказал Шекспир.

А вот лохматый человек, уткнувшийся лицом в сложенные руки и нервно вздрагивающий плечами. Кто он? Откуда приехал? Куда уезжает? Зачем вообще здесь в столь ранний час?..

Ах, вокзал. Это обрыв. В натуральном смысле – обрыв, с которого можно взлететь на дельтаплане, увидеть всю землю и даже поверить, что доберешься до горизонта. А можно сорваться с обрыва в пропасть и уже никогда не подняться. И вот ты стоишь на краю – полетишь или упадешь…

Тяжек похмельный сон.

Судя по изрядно помятому костюму, лохматый путешествует не первый день, по относительно чистым ботинкам (ночью шел дождь) – на улице не был, ну а пустой графин и подсохшая котлета на столе говорят сами за себя.

Татарочка Алика, как всегда взлохмаченная, как всегда невыспавшаяся, как всегда опаздывающая, влетела в бытовку официанток и сразу бросилась к своему шкафчику.

– Видала? – спросила ее подруга.

– Что? – лихорадочно переодеваясь, чтобы опоздания не заметил мэтр, спросила Алика.

– Крестник-то твой так и сидит. Третий день пошел. А все говорят – нефтяники мало заколачивают. Иди устраивай побудку.

Алика приоткрыла дверь и увидела влюбленных, а чуть левее спящего мужчину.

Хихикнула.

– Такого мужика да в хорошие руки… – мечтательно затянула ежедневную песню подруга.

Имела она избыточный вес и по этой причине нравилась мужчинам определенной категории, по преимуществу восточным, но страшно боялась их из-за прочно укоренившихся в мозгу представлений о бесправном положении азиатских женщин. И хотя предложения поступали, замуж не шла, а оттого страдала и завидовала татарке, считая, что той зацепить и привязать мужика – раз плюнуть. Невдомек было, что Алика страдала не меньше, так как зацепить для нее действительно раз плюнуть, а вот удержать – проблема. Сомы, судаки и окуни срывались с крючка, сожрав наживку, а на пескарей она не забрасывала.

Алика разгладила платье на плоском и твердом, как стиральная доска, животе, несколько раз глубоко вздохнула и, выйдя в зал, проигнорировала призывный жест Ромео, направилась прямиком к спящему.

– Ну, милый, подъем, труба зовет, – потрепала она спящего по голове.

Мужчина поднял глаза, и прошла еще целая минута, прежде чем в них появилось осмысленное выражение.

– Дядя Миша! – позвала Алика швейцара.

Дядя Миша нарисовался тут же.

– Проводи человека помыться.

– Простите, сегодня – еще вчера или уже завтра? – с трудом соображая, где находится, спросил мужчина.

– Сегодня пятница. Вы зашли сюда в среду. Третий день, любезный, – просветил дядя Миша.

Мужчина похлопал себя по карманам, взглянул под ноги.

– А где мой багаж? – с ужасом обратился он к работникам ресторана. – Там же кедровые орехи…

– Успокойся, любезный. Ты еще в среду сдал его в камеру. Вот квитанция.

Дядя Миша извлек из своего и сунул в нагрудный карман мужчине листок багажной квитанции.

– И билет я тебе перекомпостировал. Поезд в восемнадцать двадцать пять.

Мужчина посмотрел на руку, но часов не нашел.

– Уй-и-и… В восемнадцать?..

Его проводили в служебный коридорчик, где сразу за кассовыми аппаратами в стену был вделан умывальник. Он посмотрел на себя в зеркало и пришел к неутешительному выводу – дерьмо…

– Вот так вот, блин, как в Бресте: загонят в угол, а потом хотят, чтоб сдался. Накось, выкуси, еще повоюем.

Он вернулся в зал, где Алика уже перестилала ему скатерть.

– Слышь, сестренка, пивка холодненького, ну и соответственно…

– Что «соответственно»? «Ахтамар», «KB», «Камю»? Из закусок…

– Не-не-не… От закуски только голова болит, да и не возьмет тогда, – убежденно отказался мужчина.

– То-то в среду взяло.

– В среду взяло. Взяло, потому что водка не правильная была.

Давай-давай-давай, быстренько-быстренько-быстренько… И себе на шоколадку…

«Всех уборщиков просят собраться возле центрального входа. Матвеевна, ты меня слышишь? Бросай швабру, иди на летучку».

К приходу начальника вокзала все должно быть вылизано и вычищено, хотя Матвеевна и без летучек знала, как махать шваброй, она по советской привычке боялась и уважала собрания. Она действительно оставила швабру и потянулась к центральному входу.

Начальник должен был явиться вот-вот.

Глава 7 ЧЕРНОВ

Двор оживился. Это вывели на прогулку своих питомцев собачники. Собачников Чернов не любил. Так уж вышло, что ни в детстве, ни в юности в доме у них не было животных. Отец, профессиональный военный – приходилось много переезжать, – доходчиво объяснил, как трудно животному привыкать на новом месте. Чепуха, конечно. Просто взрослым не нужна была лишняя морока. И жили не особо дружно.

Мать говорила, что в доме и одного кобеля хватает. Маленький Чернов долго не мог уразуметь, кого она имеет в виду.

Мимо завтракающих «бомжей» прошли две дамы с пупсами. Перекинулись парой фраз. Чернов насторожился. Отсюда разговора слышно не было. А всего-то…

– Вот, Ань, кабы наши мужики с утра кефиром пробавлялись, цены бы им не было, – сказала одна собачница другой.

К тому времени пиво уже было выпито и на лавке стоял пакет кисломолочного продукта. Знали бы бабоньки, сколько мог взять на борт Вовчик, сколько заливал за воротник его напарник… Их мужьям и не снилось. Иногда это было вызвано служебной необходимостью, но чаще желанием оторваться, забыть и наплевать.

Потом пошли рабочие и служащие. Чернов не уставал удивляться сему факту.

Оказывается, в нашей многострадальной стране еще кто-то работает. Свою работу он имел как нечто само собой разумеющееся. Специалисты его профиля будут нужны всегда и любому правительству. И демократам, и либералам, диктаторам и самозванцам.

К одиннадцати поток рабочих и служащих иссяк. Теперь главное внимание сосредоточилось на арке. Входящие – вот кто сейчас больше всего интересовал Чернова. Конечно, соблазнительно было накрыть квартиру несколько часов назад, под утро. Так обычно и делается. Аресты, например, практикуются именно в это время, и лучше всего в понедельник. Но нынче с населением творится что-то несуразное. Пьянки устраиваются не только в выходные, но в любой понравившийся день. И Чернов не хотел ошибаться. Хотел, чтобы в квартире находилось не два-три человека, а вся или почти вся головка группы, иначе, пока вытрясешь другие адреса, остальные могут уйти.

В течение следующих двух часов он отметил в своем блокноте странное явление. Прошли через арку и скрылись в «его» подъезде не менее десятка молодых людей вполне славянской внешности. И не какой-нибудь разношерстный сброд сутулых очкариков и прыщавых недоносков. Нет. Гренадеры. Как на подбор. Хоть сейчас в гвардию.

Чернов обеспокоился, когда «лифтеры» доложили, что молодые прошли как раз в тот блок из четырех квартир, одну из которых они и «пасли». «Лифтеры» работали в подъезде уже неделю. Сами ломали, сами же чинили, благо лифты в доме имели полувековую историю и факт поломок никого не смущал.

Чернов еще раз справился в своем блокноте о жильцах блока. Для проститутки Ани и рановато и многовато. К тому же она предпочитала не водить клиентов на дом, благодаря чему слыла в доме за порядочную. Канашкины на даче. Остается профессор Гуманитарного университета. Зачет на дому? Но и он никак не подходил.

На студентов молодые бойцы никак не тянули. Неужели черные рискнули связаться со славянами? Этого не может быть, потому что быть не может никогда. Загадка…

Чернов вызвал по рации старшего группы захвата. Группа располагалась на той же улице в доме, поставленном на капремонт. Нет, это не Чернов и его ведомство так устроили. Было бы слишком жирно. Так устроила сама жизнь. Просто оперативно повезло.

Чернов в последний раз проинструктировал коллегу. Только что, с небольшим интервалом, в подъезд прошли трое из тех, кого они так долго ждали. Приметы совпали полностью, вплоть до кожанок с фирменными эмблемами. Фээсбэшник внутренне усмехнулся. Кавказцы сродни подросткам: если старший купил какую-то шмотку, остальные в лепешку расшибутся, но напялят то же.

Выходило так… Делились на три группы. Одна идет через черный ход – это Чернов со своими. Вторая во главе со старшим – через парадный подъезд. Третья – сверху через чердак. Для подстраховки на фасаде болталась люлька с «маляршами».

Вовчик во дворе и два «лифтера» – страховка. Почему так много? Да потому, что Чернов знал: кавказцы вооружены до зубов, и кто знает, что у них хранится в квартире. Вполне могло статься – парочка гранатометов «муха».

– Все. Разошлись. Начали, – скомандовал Чернов, и спустя десять секунд во двор въехал крытый фургон, откуда посыпались спецназовцы.

Сам Чернов и четверо его помощников кинулись к черному ходу. Тут их ждало первое потрясение: на дверях болтался новенький, еще в смазке, висячий замок.

Кто-то, скорее всего работник ДЭЗа, проявил бдительность и служебное рвение.

Хорошо еще в группе Чернова был Сева, бывший борец и вообще замечательный человек. Сева ухватил замок в две побелевшие от напряжения клешни и, глубоко вздохнув, принялся сворачивать ему шею. Противно запели в окованной железом двери «полторастики», заботливо загнутые с обратной стороны бдительным установщиком замка.

Так или иначе, а на этом они потеряли секунд тридцать. И эти секунды вспыхивали в мозгу фээсбэшника, как на электронном табло: синхронности не получалось. А надо бы синхронно. Чтобы оказаться у дверей вместе со спецназом.

И никаких – откройте: милиция! Сразу кувалдой по замку, а нет, так обоймы «стечкина» не жалко. Вот он тяжелит руку. Через две, через три ступени. Дыхалка пока в порядке. Еще этаж. Еще. Сверху раздаются бухающие удары. Один, второй, третий… Конечно, «стечкин» – то только у него. У них пукалки ближнего боя и калибр не тот… Четвертый удар. Наконец дверь. По обе стороны люди в камуфляже и масках. Двое попеременке молотят кувалдами. С четвертого подалась врасхрясь.

Один, всего один предупредительный в воздух и рев: "На пол! Всем на пол!

Лежать! На пол, говно!"

Квартира большая. Коридор – «Формулу-1» устраивай. А еще два сортира, две ванные комнаты, кухня, стенные шкафы. Умели строить для своей номенклатуры.

Вожжайся теперь. Любой угол – смерть. Выстрелы! Так и есть. Первый хрип. Первый стон. Рядом с Черновым опустился на колени спецназовец. Пуля попала в горло.

Перебила артерию. Кровь хлынула черная. Фээсбэшник поскользнулся. Еще автоматная очередь в соседней комнате. Никуда не годится. Хотели поменьше шума.

Какая теперь, к мудям, разница. Но хоть одного живым. Хоть одного. Раз пошла такая рубка – хоть одного. Изнутри ванной, непрерывно кроша дверь из АКМС, вываливается кавказец. Он уже мертв, но палец на спуске, и тело с развороченной грудью успевает сделать всего три шага, а свинец горячим веером над головами, и брызги хрустальной люстры по плечам, по лицу, по мертвому спецназовцу. Вот тебе и подъезд. Вот тебе и подпилили замок.

Куража нет.

Нет куража.

Большая комната. Гостиная. Благородная посуда хрустит под ногами. Тихо.

Если не считать хриплого дыхания и матерков. Тихо. Не слышно выстрелов.

– Леня! Леня, сюда…

Фээсбэшник метнулся в соседнюю комнату со слабой надеждой, что там окажется кто-то живой из кавказцев. Здесь, в гостиной, положили троих. Но были еще и хозяева. Вернее, те, кто снимал эту шикарную квартиру.

На полу, там, где указал стволом автомата старший спецназа, лежал кавказец. Пули развалили ему брюшину. Сквозь пальцы сочилась кровь и полупереваренное месиво.

– Что, Гамзат, больно? Могу «скорую» вызвать. Могу и не вызывать, сам понимаешь. Где Бакир? – спросил Чернов, наклонившись к умирающему. – Откуда ты приехал?

Гамзат улыбнулся.

– Бакир теперь с Аллахом разговаривает. Счастливый, – тихо, одними губами, сказал раненый.

Чернов оглянулся в поисках трупа и, заметив разбитое окно, подошел. Внизу на асфальте распластался человек. Около него стоял Вовчик и отгонял любопытных.

– Я же говорил, люльку под окно, – процедил сквозь зубы Чернов.

– Не успели. Блок заело, – объяснил кто-то сзади.

Чернов скрипнул зубами. Вернулся к раненому:

– Слушай, Гамзат, «скорая» сейчас будет. Но ты же опытный человек, знаешь – не довезут. В такую дыру паровоз можно пропустить – не заденет. Ты всерьез думаешь, что, убрав Руслана, что-нибудь измените? Зачем мальчишек втравил?

Сколько их у тебя еще? Пожалей, мы же такую окрошку из них наделаем, мало не покажется. Слыхал, что президент сказал? В сортире замочим. Скажешь – возьмем без шума. Не как сегодня. Отсидят, но жить будут. Понимаешь, жить?!

– Шакал ты, Чернов, шакалом был, шакалом и останешься… А еще – ишак, потому не поймешь, что я тебе скажу. Но я скажу…

Гамзат плюнул сухим плевком в Чернова и закашлялся. Кровь обильнее потекла из раны.

– Никогда вам не спать с нашими женщинами, никогда не засрать головы нашим детям, никогда спокойно не жить на Кавказе… Я честно умер, а предателя найдут другие… Найдут и голову выставят перед народом… Он не дольше меня проживет.

Сегодня сдохнет. Сегодня…

Гамзат закрыл глаза. Веки его затрепетали. Ноздри раз-другой раздулись, хватая последние капли воздуха, нога, поджатая в колене, распрямилась.

– Капец, – констатировал Сева.

– Кому нужны его бабы…

Уходя, Чернов сдернул со стола скатерть и кинул на труп Гамзата.

Все-таки Гамзат сказал главное – «сегодня».

Глава 8 ЛАРИСА ЛАРИНА

Мысли Виктора Андреевича прервал настойчивый стук в дверь.

– Папа, ты что там застрял? – Грубоватый голос дочери вернул его к действительности.

Он хотел было ответить что-то дочери, но его опередила жена:

– Можно хоть в такой день не дергать отца!

– А что, разве произошло что-то противоестественное? Умерла старая, достаточно пожившая на этом свете женщина. Нам бы столько! А больше и не надо!

– Это же мать твоего отца! И твоя родная бабушка! – Людмила Анатольевна с трудом сдерживалась, чтобы не перейти на крик. – Никогда не думала, что ты вырастешь такой жестокой.

– Это не жестокость, мама. Это здравый смысл. Мне что, теперь не умываться, если бабушка…

Людмила Анатольевна не дала ей договорить:

– Это здравомыслие когда-нибудь обернется против тебя, – закричала она. – Дай бог, чтобы твои будущие дети…

– Только не трогай, пожалуйста, моих будущих детей, которых к тому же я в ближайшее время заводить не собираюсь.

Ларин услышал удаляющиеся от двери ванной шлепающие шаги дочери.

– Не зарекайся! – крикнула ей вдогонку мать. – Дети иногда появляются неожиданно. И часто некстати.

– Мне всегда казалось, что у вас с папой как раз так и получилось, – не оборачиваясь, с болезненной издевкой произнесла Лариса.

– Что ты несешь? Как тебе не стыдно? Эгоистка! – Людмила Анатольевна придала своему голосу обиженную интонацию.

Дойдя до своей комнаты, дочь обернулась к матери:

– Может быть, в моей жизни уже не раз случалось что-то и пострашнее бабушкиной смерти. Но вы с папой хоть когда-нибудь этим поинтересовались?

«Что же может быть страшнее смерти?» – философски спросил сам себя Ларин.

– Вам важна только своя жизнь, как будто бы и дочери у вас нет, – продолжала Лариса. – Так и нечего было меня заводить.

– Наглая девчонка! Всю жизнь на всем готовом! – уже не очень заботясь о силе выражений, закричала Людмила Анатольевна.

Но дочь не слушала ее, а продолжала свое:

– А больше всего, мамочка, меня развлекает твоя забота о бабушке, которую ты всю жизнь, как и положено всякой невестке, терпеть не могла. Может быть, ее смерть, конечно, и прибавила тебе некоторой любви… Мертвых любить совсем нетрудно. Даже романтично.

– Замолчи, дрянь, пока я не съездила тебе по физиономии!

Виктор Андреевич резко открыл дверь ванной и увидел, как две женщины – одна замахнувшись на другую – при его появлении тут же разошлись в разные стороны. Дочь заперлась у себя в комнате, жена исчезла на кухне.

«На что же мы все-таки тратим жизнь? – подумал Ларин, глядя на удаляющихся жену и дочь. – Большую часть на то, чтобы отравить ее другим. Чаще всего самым близким людям».

Он позвонил в Министерство путей сообщения узнать, как продвигается его проект мега-вокзала. Эта идея бродила в умах практиков уже давно – соединить все вокзалы столицы в один, большой, удобный, мобильный. Чтобы приезжие, особенно транзитники, да и москвичи, не носились с одного вокзала на другой, перетаскивая свои тяжеленные баулы, чтобы единый центр управления позволил упразднить массу дублирующих друг друга должностей. Ларин разрабатывал свой проект пять лет. Сам нанял серьезную группу проектировщиков, экономистов, инженеров, даже дизайнеров, но уж проект получился на славу. Правда, стоил он тоже немало, но, по подсчетам экономистов, должен был окупить себя всего за восемь лет. Место для супервокзала было выбрано традиционное – Каланчевка, ныне Комсомольская площадь. Собственно, предполагалось провести мосты и тоннели к самой площади, которую полностью задумывали застроить одним огромным комплексом. Автодвижение спускалось под землю, а наверху на чертежах, которые уже два года бродили по кабинетам министерства, красовалось легкое, сверхсовременное здание из стекла и бетона, с сотнями эскалаторов, подвижных дорожек, багажных конвейеров, единой компьютерной системой и автоматической продажей билетов, регистрацией и отправкой поездов. Это был проект двадцать первого века. И Ларин в глубине души надеялся, что именно он станет возглавлять новый мега-вокзал.

Проект даже лег на стол президенту. И тот его одобрил, но…

Не было денег. Инвесторов, впрочем, можно было найти, однако время – деньги – это не про Россию. Проект еле-еле двигался. И Ларин уже подумывал, что не доживет до счастливого момента, когда такой вокзал будет открыт. Тем не менее каждое утро он звонил в министерство и спрашивал:

– Как там MB?

И каждое утро ему отвечали:

– Движется.

За завтраком все сидели молча. Каждый сосредоточенно смотрел в свою тарелку, лишь изредка бросая взгляд на экран телевизора, где диктор привычно сообщал о новых боевых действиях в Чечне. Раздался телефонный звонок. Ларин взял трубку радиотелефона здесь же на кухне:

– Алло!

Виктор Андреевич услышал на том конце провода голос Вадима Саперова и неприятно поморщился.

– Да, Лариса дома. – Стараясь говорить ровно, Ларин коротко взглянул на напряженно прислушивающуюся к его словам дочь. – Я, конечно, Вадим, передам ей трубку. Но было бы неплохо, если бы ты хоть через раз здоровался.

– Извините, Виктор Андреевич, – в трубке послышался смешок, – если у вас есть желание тратить время на формальные любезности, то пожалуйста.

Здравствуйте, Виктор Андреевич. Как ваши дела? Здорова ли супруга? Что нового у любовницы?

Ларин не стал дослушивать весь набор «любезностей» этого двадцатипятилетнего ухажера и молча передал трубку дочери. Лариса с телефоном ушла в свою комнату.

– Привет, старушка! Что это твой папик сегодня как с цепи сорвался? – Вадим шумно выпустил дым в трубку.

– Ты во сколько вчера вернулся домой? – не обращая внимания на его слова, спросила Лариса.

– Во-первых, золотце, не вчера, а уже сегодня. Если помнишь, мы расстались с тобой где-то около четырех утра.

– Так во сколько же ты был дома?

– Как отвез тебя, так сразу и покатил домой. – Вадим с раздражением потушил сигарету.

– Врешь! Я звонила тебе до шести утра. И на мобильник тоже. Дома отвечал автоответчик. А мобильник ты отключил.

– Ну и что? Разве я не могу хотя бы несколько часов поспать, не отвлекаясь на телефонные звонки? К тому же ты меня вчера просто измотала, ненасытная ты моя девчонка!

– Не делай из меня идиотку! Я прекрасно знаю, в каких случаях ты можешь отключить мобильник. – Голос Ларисы дрогнул.

Вадим зло выругался про себя. Он действительно, когда они стали встречаться с Ларисой, всегда говорил ей, что никогда не отключает мобильник, лишь только тогда, когда они с Ларисой занимаются любовью. Он подчеркивал это как знак особых чувств к Ларисе. Хотя в последние месяцы все чаще и чаще, ссылаясь на важность дел, клал невыключенный мобильник рядом с кроватью, на которой они занимались сексом. И отвечал на каждый звонок, без особого сожаления отрываясь от некогда сильно будоражащего тела Ларисы.

– Золотце мое, не надо меня ни на чем ловить. Ну отключил мобильник. И что? Из всех моих правил бывают исключения.

– Ну и что же это за исключение? Может быть, имя назовешь? Или расскажешь, как это исключение ноги раздвигает?

– Я вижу, тебе хочется меня сегодня разозлить. Ладно, перезвони мне, когда твое настроение улучшится.

– Да пошел ты… – Эти слова уже можно было не говорить, потому что на том конце провода послышались короткие гудки.

Лариса была недалека от истины. Вот уже неделю, как у Вадима в приемной его офиса появилась новая секретарша Майя, которая уже в первый день предложила свои женские услуги молодому шефу прямо в кабинете во время кофе. Этот рабочий секс во время кофе сразу же закрепился у Вадима с Майей как естественное продолжение ежедневного доклада о текущих делах, которые новая секретарша исправно делала каждое утро. Однако вчера утром этот распорядок был нарушен неожиданным приездом в офис к Вадиму его отца. Лишь только парочка устроилась в кабинете на диване, как тут же Михаил Михайлович Саперов, единственный, кто врывался в кабинет к сыну без стука, возник на пороге. Майя, ничуть не смутившись, слезла с Вадима и, поправив колготки, вышла из кабинета, одарив Саперова-старшего очаровательной улыбкой. Вадим смущенно посмотрел на отца.

– Ширинку застегни, – только и сказал Михаил Михайлович сыну после длинной паузы, после чего сразу перешел к неожиданно возникшим делам, требующим немедленного решения.

После ухода отца времени на Майю уже не осталось, и Вадим впервые договорился увидеться с секретаршей вне работы. Однако вечером у него была запланирована встреча с Ларисой, от которой ему удалось освободиться только после четырех ночи. Вернувшись домой, он выпил крепкого кофе и позвонил Майе.

Майя внимательно выслушала его приглашение к себе домой, точно он давал ей очередное служебное поручение, и тут же приехала его выполнять. Закончив более длительный, чем в рабочем кабинете, сексуальный марафон, Майя спокойно, с чувством выполненного долга оделась и уехала. Вадим действительно отключил на это время мобильный телефон, зная, что его могли потревожить друзья – даже в ночное время. А от Майи в этот раз не хотелось отрываться ни на минуту. О том, что ему сразу после их встречи под утро может позвонить Лариса, он даже не подумал. Он просто обезумел от Майи. Новая секретарша заводила его своей сумасшедшей исполнительностью, раскованностью и искушенностью в сексе. Но за каждое удовольствие в жизни следовало платить. На этот раз ссорой с Ларисой.

"А, ничего страшного. Свожу сегодня Лариску в кабак, чего-нибудь куплю ей.

Она отходчива!" – решил Вадим после телефонного разговора.

Лариса же после разговора с Вадимом злобно передернула плечами, как будто бы сбрасывая с себя болезненное состояние. Что? Она еще будет считаться с этим козлом? Да пусть катится на все четыре стороны, к своим шлюхам и наркоманам.

Она тут же набрала телефон одноклассника Миши, которого называла "вариантом «скорой помощи». Миша, влюбленный в Ларису с пятого класса, готов был бежать к ней в любое время дня и ночи при первом же ее зове. Она использовала его как человека, на котором можно было отыграться за все свои неудачи.

Вот и сейчас, только заслышав Ларисин расстроенный голос, Миша услужливо предложил девушке все виды помощи: и дискотеку, и театр, и бильярд, и вечер при свечах вдвоем. Однако Лариса почти не слышала его. Ее не покидала мысль о том, что в этот раз Миша окажется бессильным отвлечь ее от Вадима. Да что же это такое? Неужели Вадим так дорог ей?

– Миша, – прервала она одноклассника на полуслове и неожиданно спросила:

– Чего бы тебе сейчас хотелось больше всего на свете? Самое-самое сокровенное твое желание?

– Не знаю, – не сразу ответил Миша.

– Так не бывает. Всегда чего-то хочется. Хотя бы есть или спать.

– Я сегодня хорошо выспался. И уже позавтракал, – попробовал вернуть легкость разговору Миша, но не получилось.

– А по отношению ко мне у тебя есть какие-то желания?

Миша молчал.

– Ну пожалуйста, скажи. Мне очень нужно это знать!

Лариса ждала, что вот сейчас он скажет ей что-то в духе: «Я хочу, чтобы ты меня любила!» – или же: «Мне хочется заняться с тобой любовью!». И тогда Лариса, она уже твердо это решила, сделает ему этот подарок. Из чувства дружбы, благодарности, в конце концов, из желания отомстить Вадиму. Но Миша вдруг неожиданно ответил:

– Мне очень бы хотелось, чтобы ты больше никогда не звонила мне, как в бюро добрых услуг.

Лариса растерянно засмеялась. Нервный смех тут же перешел в плач. Усилием воли она попыталась сдержать рыдания.

– Прости меня, Мишенька. Я больше никогда не буду тебе звонить, – и бросила трубку.

Все! Теперь успокоения ждать неоткуда. И с Вадимом придется справляться одной.

В молодости отцы Вадима и Ларисы были довольно близкими друзьями. Они вместе учились в Московском институте инженеров транспорта. Оба поздно женились, потом развелись. Потом снова женились. Дружили семьями. Но когда Ларисе было четыре года, а Вадиму десять, их отцы начали отдаляться друг от друга. К тому времени Виктор Андреевич Ларин стал начальником Южного вокзала Москвы, а отец Вадима – Саперов Михаил Михайлович – двинул по служебной лестнице еще дальше и стал министром путей сообщения. Они виделись теперь только по рабочим делам, хотя один раз Саперов обратился к Ларину за помощью для сына. Вадим с подачи отца организовал частную железнодорожную фирму «Голдрейлвэй», которая пользовалась всеми техническими средствами Южного вокзала. Именно в момент переговоров между Саперовыми и Лариным Вадим и Лариса встретились в рабочем кабинете Виктора Андреевича. Уже через час Вадим предложил Ларисе подвезти ее домой, а вечером они были на дискотеке, после которой, не тратя времени на лишние разговоры, оказались в постели. Завязался довольно бурный роман, который, к обоюдному неудовольствию двух отцов, длился уже полтора года.

Глава 9 БОЦМАН

«Электропоезд на Черное отправится с десятого пути в пять часов с копейками. Остановится везде, кроме платформы, Каракозова. Предупреждаю зайцев: сегодня контролеры будут проверять электричку трижды».

Очередь у пригородных касс тут же увеличилась: диктору верили, контролеров боялись.

Но были люди, которые ездили на электричках бесплатно, и зайцами их никто не называл, их называли бомжами.

Нет смысла спрашивать, анализировать и отвечать, откуда взялись в России бомжи. Они были всегда. Просто мы старались этого не знать. Так спокойнее. Так же, как всегда были проститутки и скрытая безработица. Но вот явление перехлестнуло самозащитные барьеры сознания, как в сказке, все прозрели и увидели. Увидев, одни возмутились, другие ужаснулись, третьи предпочли, тихо поругивая власть, продолжать бег по своим делам. Еще пятнадцать лет назад вполне можно было повстречать бомжа по идейным соображениям. Сейчас это в основном люди – жертвы квартирной мафии, беспредела и равнодушия властей. Ни у одного из них не возникает мысли как-то защитить себя, несмотря на то что в их среде произошло своеобразное деление. Деление по территориальному признаку, по роду занятий (воровство, черная поденщина, нищенство) до некоторой степени объединило их в своеобразные гильдии, но даже подобные сообщества не в силах противостоять или серьезно защитить от произвола властей и вторжения конкурентов. Основными конкурентами бомжей еще совсем недавно были кланы немых, специализирующихся в мелком наркобизнесе, воровстве и порнографии, а также цыгане.

На вокзале сложился свой определенный круг. Их знали в лицо и по кличкам.

Эти были относительно безобидны, если, конечно, не считать, что своим видом портили интерьер. Они не воровали, так как боялись потерять «теплое местечко», были относительно чисты, и иногда им удавалось заработать мелким попрошайничеством, пообедать остатками со столов в многочисленных буфетах, подобрать пустые бутылки и выспаться в укромном уголке. Вокзал был старый и заслуженный, и потому уголков таких в нем была уйма.

Были еще бомжи уличные. Те промышляли на площади и в прилегающих скверах.

Среди них чаще случались драки, но до поножовщины не доходило. Здесь тоже промышляли пустой посудой, но основную статью доходов составляла «паленая водка», которую гнали за принесенные алкоголиками из дома вещи, книги, столовую посуду. Могли запросто украсть или купить краденое. Наконец, сутенерство.

Продавали по дешевке или в долг первой и третьей гильдии своих временных подруг. И третья гильдия бомжей – рыночные. Рядом с вокзалом возник огромный и знаменитый ценами на всю Москву рынок. Здешние бомжи были работягами и пьяницами в чистом виде, но в отличие от первых двух категорий не промышляли ни бутылками, ни скупкой и перепродажей вещей. Последнее каралось сурово, так как, работая на «фирме» в качестве грузчиков, мастеров на все руки, заниматься тем же бизнесом, что и официальные продавцы, – значит отбивать чужой хлеб. Многие из них имели свои тачки, переделанные из старых колясок под багаж. Обладатель такого орудия труда мог рассчитывать на небольшой, но постоянный бизнес. А еще они устраивали свары, когда покупатели замечали обвес или еще какую уловку, вступали на стороне продавцов в разбиралово, клеймили покупателя позорными словами, одним словом, дополняли общий гвалт, за что и имели потом на закусь от кого яблочко, от кого банан, а от кого и киви. И нулевая категория.

Беспредельщики-цыгане. Эти не признавали ни территории, ни рода занятий и, словно в отместку за свою принадлежность к некогда самой презираемой в Юго-Восточной Азии касте, устанавливали свои законы и на площади, и на рынке и даже просачивались в вокзал… Потому с ними конфликтовали все, и они конфликтовали со всеми. Но особенно с рыночными…

Сегодня у рыночных дежурил Боцман. Вообще клички давались запросто. Иногда по прошлым профессиям, по любимым темам разговора, внешним данным и пристрастиям. Иногда просто так. Про Боцмана ходили слухи, что он бомжует уже больше десяти лет. В данном конкретном случае говорили, что некогда водил теплоходы и баржи то ли на Волге, то ли на Лене, а может, на Амуре или Енисее.

Выйдя на пенсию, в бакенщики или паромщики не пошел. Что-то у него получилось там с женой и дочерью. Все оставил и ушел. Прямо отец Сергий.

Так вот. Боцман сегодня был дежурным по бараку. Бараком они называли старый пакгауз, крышу которого самолично залатали, повесили дверь и даже натащили внутрь какое-то подобие мебели и матрасов.

Боцман варил хлебово. Хлебово – это банка килек, мясные обрезки с рынка, немного кислой капусты и картошка. Он бросил бы туда и бананы, но Настя, единственная женщина в их компании из семи человек, очень любила фрукты сырыми.

Всего же в бараке в разные периоды жизни проживало до двадцати пяти особей обоего пола. Пакгауз был метров пятьдесят в одну сторону, и потому все уживались, поделившись на мелкие группы в пять – семь человек.

Боцман сходил в правый угол и занял соли. Пришлось отдать двушник.

Суеверие, а что поделаешь, коли у русских так принято.

Иначе кто-то кому-то в жизни насолит, а так – купил.

– Боцманюга, а чего ты сегодня дежуришь, неделя не кончилась? – спросил у него давший соль.

– Голова что-то болит и кости ломит. Я тачку Фоме отдал, у него колесо полетело.

– Ты не болей. У нас болеть сам знаешь как. Зализал как собака рану – и будь здоров.

– Да уж… На докторов не рассчитывай.

– У вас цыгане не балуют?

– А где они не балуют? Они по всему свету балуют.

– У нас на площади два дня как вымерли.

– Наши говорят, вчера на рынке тоже не видно было. Я ж два дня бюллетеню на кухне дежурным.

– Ох и не нравится мне все это, Боцман.

На том и разошлись. Но Боцман озаботился. Цыгане – народ горячий и без правил. Хотя он разных видал. Были и оседлые. Тихие. Но тихие-то они тихие, а иной раз сидишь рядом, в глаза посмотришь, а там бесовская искра тлеет.

Боцман досыпал соли, размешал, попробовал хлебово. Нормалек. Улегся на матрас и принялся вспоминать. Шестьдесят три все-таки набежало. Но он еще крепкий. В прошлом году повздорили с одним. Не более пятидесяти. Сломал. Тут главное – в точку попасть. Он с дворовых драк любил прямой по сопатке, чтобы хрящ расплющить. Не кровожадным был, но знал: если против тебя два и более, выбирай самого авторитетного и ломай сопатку. Как же иначе, тут не до сантиментов, сомнут и так отходят, мало не покажется. А драться приходилось. Он и знал-то в России одни портовые города, а у портовых свои привычки. Народ бедовый.

В Москве бомжи другие. Злее. Подлее. Хитрее. Тут главное, чтобы старший порядочным оказался. У них Фома – ничего. В обиду не дает. Но ведь вот прочитал недавно, как в Сокольниках, в парке, приставший к сообществу малек четверых человек молотком забил во сне. Алексей Иванович Вавин никак понять, уразуметь этого случая не мог. Поерзал на матрасе. Накинул полперденчик.

Однако, вот ведь вспомнил, как звали когда-то. Уважительно звали. И знали его и на Волге, и на Амуре. Помотало. Он как реку до тонкостей пройдет и выучит, так скучно становилось. Да. Уважали. Были лихие ребята в его время.

Мало кто и остался. Иные времена, другая лихость. Интересно, жив ли Костя во Владике. Алексей Иванович знал и лучшие, и худшие Костины времена. Лучшие – это когда Костя грузчиком служил в порту. Огроменной силы был человек и доброты не меньшей. На спор два мешка на загривок положит и по сходням вниз. А в мешках по семи пудов. Поспорил сдуру с одним, что три снесет, да шнурок, на беду, развязался. Сломал или сместил Костя себе что-то. Увольнять не стали. Сделали причальным матросом. У пароходов как? Не только с борта конец кидают, а и с берега. Борта высоко, вот и привязывают к бечеве гирьку на один конец, другой за канат крепится. Забросил бечеву на борт, и втянули конец. Пришел один раз «японец», с борта кричат: кидай, а он: отойди. Япошка стоит. Костя бросил – и прямо в клюз. Он частенько этот фокус показывал – в клюз. Пока гирька летела, японец-матрос передвинулся, и ноги оказались напротив отверстия. Перебил ему Костя ногу напрочь, в мелкую крошку. А не верили… Да, были люди. Легенда. Где теперь Костя со своим креслом, которое ему подарили, чтоб на причале сидел, спину не продуло.

Пока предавался воспоминаниям, чуть хлебово не упустил, а тут и голоса послышались. Мужики на перекур и пошамать пришли.

– Ну давай, дед, хвались, чего накошеварил? – спросил Фома. – Я твою таратайку своей цепью к фонарному столбу принайтовал.

Боцман встал, достал гроздь из трех бананов и Насте отдал.

– Ой, спасибо, вот услужил так услужил… – Женщина нагнулась к Боцману и хихикнула:

– Мне, Алексей Иванович, сейчас фрукты в самоеы оно.

Настя погладила живот, а Боцман недоверчиво улыбнулся.

– Что? Не веришь? Думал, старуха? Я сама так думала, между прочим, – сообщила Настя.

– Отец кто? – спросил Боцман.

– А черт его знает кто. Может, Фома, может, Петруччио, – весело ответила Настя, стреляя глазами.

– А может, и ты, старый козел, – сказал Петруччио.

– Ладно, жри и помалкивай. Сын полка будет, – оборвал Фома прозванного за большой нос и смоляные с проседью кудри Петруччио.

Ели сосредоточенно. Не тратили ни слова. Когда надо было хлеб, просто протягивали руку и, безмолвно просившему подавали. Это не киношная бригада комбайнеров-хлеборобов, которая, возвратившись на стан, без устали балагурит да еще за девками ударяет. Это трудяги другого сорта, и работа у них не киношная.

– А скажи, Боцман, ты угря копченого ел? – спросил Петруччио.

– Ну ел. Тебе-то зачем?

– Да так просто. А Фома не ел.

– Ну не ел. И что? Что в том угре такого, чего в другой рыбе нет? – буркнул Фома.

Одному Петруччио позволялось подшучивать над Фомой. Фома его уважал. Еще в первую встречу сказал, что он этот народ на два сорта делит: на жидов и на евреев. Евреи ему нравились. С ними даже лучше дело иметь, чем с нашей пьянью или прохиндеями. А вот про знакомого жида рассказывал, как он в бытность прорабом, только возникла вакансия повыше и спросили у Фомы, кого посоветует, рекомендовал своего подчиненного. Так тот цельный год как увидит где Фому, так за два квартала орет, мол, здрасьте вам, да чуть не всем прохожим объясняет, какой Фома прекрасный человек, как он сам не пошел наверх, а его, простого еврея, рекомендовал. А поднялся на две ступеньки и в упор перестал видеть. Вот это, говорил Фома, и есть те самые жиды.

– Все от повара зависит. Моя благоверная хоть и сука была порядочная, а блинчики зажарит – пальцы по вторую фалангу съешь и не заметишь, – подал голос Николенька.

Бывшая жена его была наиглавнейшим больным вопросом. Его и Николенькой звали потому, как однажды спросили, как кого жены звали. И этот угрюмый человек вдруг сказал – Николенькой жена звала. Звать-то звала, а с его шофером спала.

Он их притырил разок и надавал больше, чем следовало. Шофер инвалидность получил и остаток жизни мочился через трубочку. Жене пришлось пять пластик делать, и все равно не восстановили полностью.

Кто знает, как долго продолжался бы разговор гурманов, но в барак вбежал Леший с вытаращенными глазами и просипел нечто нечленораздельное. Одно слово поняли все – ЦЫГАНЕ!

«Уважаемые дамы и господа, нечего прыгать по путям, как козы, есть же специальные переходы. А то получится, как в том анекдоте, голова говорит ногам: а вы меня убеждали – перебежим, перебежим».

Глава 10 ФАЛОМЕЕВ

Фаломеев окончательно пришел в сознание. Главным образом от предвкушения.

Пьющие поймут, что такое предвкушать. Он еще не дошел до того состояния, когда от одного вида воротит. Значит, жив. Значит, рано еще смотреть кино на потолке, когда в одной его части «Чапаев», в другой «Александр Невский», а посередине «Ленин в Октябре».

В ожидании чуда он обвел повеселевшим взглядом зал и заметил влюбленных.

Они ему понравились.

– Дядя Миша… – позвал он швейцара. – Не в службу и не по принуждению, сходи возьми букетик. Сдачи не надо.

Или дядя Миша был волшебником, или цветы продавали прямо в зале у входа в ресторан.

– Вот тем, – кивнул мужчина на влюбленных.

Влюбленные зашевелились. Откровенно говоря, им самим уже надоело быть вдвоем. Умные люди так и делают, искусственно подогревая любовь, расстаются на время, а потом созваниваются, выдумывают сложности. Без преград скисают быстро.

В самом деле, как это – находиться все время вдвоем на протяжении сорока восьми часов. Волей-неволей заметишь и платок несвежий, и щетину на щеках, а уж некогда сладкий запах подмышек… Короче, пара отреагировала нормально.

Улыбнулись. А что надо мужику? Правильно. Общение. Раскидав за два дня кучу отпускных на случайных знакомых, ему вдруг захотелось не очередного разгула стихии, а осмысленного, душевного разговора. И еще – учить. О, как все мы любим учить. Перед ним сидел благодатный материал. С деньгами не густо, значит, слушать будут. И мужик решительно и твердо направился к столику влюбленных.

– Фаломеев Алексей, – представился он, протягивая руку. – Нягань.

– Шура, Лариса, – представились молодые.

– Вы меня извините, я мужик простой, в отпуск собрался, да вот застрял.

Нет, не подумайте, у нас свое пиво в Нягани есть, но здесь вкуснее, правда? В гостях всегда вкуснее. Я дома рассольник в рот не беру, а пригласили – жру… пардон, за обе щеки.

– На халяву и уксус сладок, – не правильно поддержал Ромео.

– При чем тут «на халяву»? – обиделся Фаломеев. – Это все они вчера за так жрали. А мне не жалко. Я вот тут нищего видел в переходе. Сидит, голова забинтована. Чем-то красным намазана, а в руках бумажка: «ЗАЩИТНИК БЕЛОГО ДОМА». Это сколько же он сидит? Страшно подумать. И дают. Смеются, но дают.

Полная коробка. Неужели вся Россия вот так сядет?.. Я на свои гуляю… Может, хотите чего? Водочки?

– Да нет, мы транзитные. Наш в шесть двадцать пять вечера. Идти некуда, да и незачем. Сидим. Тепло. Дождя нет, – за себя и свою спутницу сообщил Ромео.

– Так чего… Я тоже к зимнему морю. Решил поездом. Россию посмотреть.

Сибиряк потянулся до хруста в костях.

– А то самолетом – оно, конечно, быстрее, но альянс не тот. Слушай, летел я из Владика, меня за компрессорами послали перед отпуском, а рядом мареман один. Представляешь, впервые. Все время поездами передвигался, а тут самолет. И у турбины сидим. Ночь. Оттуда искры. Концы красные, раскаленные. Он и спрашивает: чего, мол, горим? Я ему: горим, но экипаж классный, попробуют посадить. Ты не паникуй, все ж волк морской, а не червь земляной, здесь женщины, дети. Паники не нужно. Нужно достойно. Посидел морячок, посидел, потом хвать портфель, а там набор коньячный из Японии. Давай на всякий поганый случай. Ну мы и усугубили. Когда сели, он землю целовал… Вот с этого и началось…

Алексей закручинился.

– Вы не расстраивайтесь. Все будет хорошо. Уедете шестичасовым, – отрабатывала сочувствием Джульетта. – Вам и выпить принесли. Только вы не очень.

Фаломеев оглянулся. Татарочка расставляла закуску. Все-таки принесла оливье. Пиво. Коньяк «Ахтамар».

– А чего, ребята, айда ко мне. Одному дуть невпротык, – пригласил он новых знакомых за свой столик.

Перебазировались. Тут же выплыла вторая официантка и нависла над столом Фаломеева девятым номером.

– Шесть кофе, пирожные песочные – три, салат-ассорти рыбное… – насчитала она влюбленным.

– Давай сюда, – сгреб счет в свой карман сибиряк. – Много кофе вредно для здоровья. Коньячок, он получше будет. Иди, красавица, иди…

«Везет же татарве, – подумала вторая официантка, – такой мужик плывет, бери – не хочу». Но в подсобке высказалась иначе. Куда смотришь, Алька, мужик сгорает, бери его под мышку и дуй домой, с мэтром в два счета договоримся. Этот не сорвется. Сама видела, как он на твои ноги глядел.

И Алика задумалась.

Между тем троица вальяжно расположилась за столиком. Точнее, вальяжно расположился сибиряк. Влюбленные, позабыв про влюбленность, поглощали его салаты. Пришло время учить их жизни, но Алексей Фаломеев не знал, с чего начать, за что зацепиться.

Повод дал Ромео.

– А часы у вас, того, свистнули?

– Молодой человек, даже если и свистнули, что из того? Мы в мир все голыми пришли, голыми и уходить надо бы. В могилу ты с собой часы не возьмешь. Они тебе там ни к чему.

– Рановато вы про могилы-то, – заметил Ромео.

– Да. Непонятно, – поддержала Джульетта.

– А в мире вообще много чего непонятного. Вот, к примеру, наблюдал я за вами. Любовь в лепешку. Разве нет?

– Сейчас так не говорят.

– Ну поженитесь, то да се… А дальше?

– Что – дальше?

– Заметили, все сказки кончаются свадьбой, а дальше ни гугу. Молчит автор.

А почему молчит? Нечего сказать? Есть. Просто дальше начинается война и мир, бесконечная трагикомедия сердца. И дело тут не в дырявых носках или погодных условиях, а в способности понять и простить.

– Вы сами-то любили когда-нибудь?

– И когда-нибудь, и как-нибудь, и нибудь, как…

Сибиряк хотел легкой беседы. Он – ментор, они – слушатели. Благодарные. Не вышло. Фаломеев почувствовал себя неуютно. И не то чтобы жаль коньяка и салатов, но задергался. Не любил он в себе это пьяное чувство, когда после первой рюмки поют, после второй целуются, из-за третьей дерутся, а под четвертую, размазывая сопли, мирятся.

Говорят, что неврастеники строят воздушные замки, психотоники в них живут, а психиатры взимают с тех и других арендную плату. Из этого прямо проистекает, что биологи вбивают сваи, пытаясь соединить ими, сваями, замки с землей.

Алексею не хватало именно биологического. Он все пытался нащупать неосязаемое в своей жизни, кочевал по земле, так толком нигде не зацепившись. Правда, вот уже больше трех лет, как осел в Нягани, в городке на молодом месторождении, и считал себя чуть ли не старожилом. Уезжал как бы в отпуск, но сильно боялся, что поведет. И похоже, повело. Отсюда, из зала вокзального ресторана, Нягань казалась такой нереально далекой, страшно подумать. Особенно этот туалет в восточном стиле посреди центральной площади. Ага. Настоящий тебе минарет.

Неужели и в самом деле есть такие городки?

А любовь… Что любовь?

– Наверное, любил… Была у меня в Иркутске женщина. Цыганка. Настоящая.

Не таборная. Оседлая. Год прожили. Потом узнал, что у нее сын Мишка есть. В таборе, под Тальцами. Отцы часто отбирают своих детей. И у нее отобрали, чтоб обратно вернулась. А она не вернулась. И мне не сказала. А я обиделся. Напился да по пьяному делу вербанулся. Уезжал, она мне в карман бумажку сунула. Просила в дороге не развертывать. Развернул. Ничего не понял.

Алексей достал паспорт и вытащил, как закладку, вчетверо сложенный листок.

Показал влюбленным.

– Не понятно? Вот и мне было непонятно целый год. Потом в Братске встретил одну на рынке. Говорю – переведи. А она мне: повезло тебе, парень, очень. Любит тебя цыганка.

– И что же здесь написано?

– Три слова. Мэ тут кэмам.

Помолчали. Влюбленные уже насытились, а главное, вследствие этого потеряли всякий интерес к рассказу. Так только, для приличия спросили, что же дальше…

– А дальше… Дальше я рванул в Иркутск. Прибежал по адресу. Съехала, соседи говорят, полгода как съехала. За ней из табора приезжали и увезли…

Любовь это? Не знаю… А может, шампанского?

– Да нет, мы пошли. Телеграмму дать надо и вообще…

– Телеграмму? Это же просто. Сейчас дядю Мишу попросим, он мигом.

– Не надо. Мы сами.

Влюбленные, натянуто улыбаясь, покинули ресторан.

– Эх, волчья сыть, травяной мешок, али Илью Муромца зачуял? Алика! – вдруг вспомнил он имя официантки, уже вторую смену обслуживающую его столик. – Шампанского!

– А я тебе говорю – бери, бери, пока тепленький, – настырно уговаривала товарку толстуха.

Может, и надо было брать? Алика все еще колебалась.

Глава 11 ЛАРИН

– Лариса, тебе еще нужен телефон? – Голос отца вернул девушку в сегодняшнее утро.

Она приоткрыла дверь своей комнаты и молча протянула трубку телефона.

Ларин вернулся снова на кухню, набрал номер своей секретарши в приемной начальника вокзала.

– Оленька, доброе утро!

– Ой, Виктор Андреевич, – растерянно забормотала секретарша. – Примите мои соболезнования. Извините, я не очень умею в таких ситуациях…

– Все нормально, Оленька, – перебил ее Ларин. – Здесь ничего уметь и не нужно. Потому что жизнь продолжается.

– Да, Виктор Андреевич. Это так ужасно, что человек умирает, а все вокруг идет своим ходом, как будто бы этого человека и не было. Я как подумаю, что вот когда-нибудь умру, а все вокруг останется. Меня не будет, а все будут продолжать жить дальше.

«А как ты хотела? Чтобы все из чувства солидарности прыгнули за тобой в могилу?» – усмехнулся про себя Ларин, а вслух сказал:

– Тебе еще жить и жить, Оленька. А эти мрачные мысли выбрось из головы. В молодости они противоестественны.

– Хорошо, Виктор Андреевич, – послушно согласилась исполнительная Оленька.

– Там есть какие-нибудь сведения о львовском поезде? Узнай, пожалуйста, прямо сейчас!

– Я только что перед вашим звонком узнавала, – радостно защебетала секретарша, довольная тем, что предугадала желание своего шефа. – Львовский идет по расписанию. И думаю, что будет в Москве вовремя. Все ведь в курсе, как это для вас важно.

– Спасибо, милая. Я сейчас еду на кладбище – хочу договориться о месте для матери. На работе буду часа через три. Собери селекторное.

– Обязательно. Виктор Андреевич, может быть, вам с кладбищем помочь? Наши ребята все быстро сделают, договорятся. Самое лучшее место.

– Спасибо, но я хотел бы это сделать сам.

– Я вас понимаю, Виктор Андреевич, – с многозначительной грустью произнесла Оленька.

«Исполнительная дурочка!» – подумал про нее Ларин.

При ее послушности и пышной внешности Ларин вполне мог бы завести с ней легкий и ни к чему не обязывающий роман. Это было бы в духе типичных отношений между начальником и секретаршей. Но Виктора Андреевича как мужчину не привлекали глупые и послушные женщины, какими бы красивыми они ни были. Его жена это знала, а потому к секретарше у нее не было никаких претензий. К тому же Оленька, подкупленная Людмилой Анатольевной не дешевыми подарками к праздникам, немного стучала на Ларина его жене. Впрочем, в пределах допустимого, что вполне устраивало Виктора Андреевича. Он даже пользовался этим безобидным стукачеством своей секретарши, чтобы время от времени подкидывать для жены необходимую дезинформацию о своих служебных поездках как в рабочее, так и в не рабочее время. Оленька исправно передавала «дезу» Людмиле Анатольевне, что давало Ларину возможность скрывать от жены свои многочисленные похождения. Хотя в последнее время это стало делать очень сложно.

Виктор Андреевич взглянул на часы и занервничал. В это время ему иногда звонила Оксана, которая знала, что он в такое время бывал дома один. Но в этот раз и жена, и дочь еще были здесь.

– Ты сегодня не опоздаешь на работу? – спросил он жену, медленно раскладывающую грязную посуду в посудомоечной машине.

Она пристально взглянула на него – еле заметные нотки раздражения в голосе мужа не укрылись от нее. Виктор Андреевич с досадной поспешностью отвел глаза в сторону. Это не укрылось от Людмилы Анатольевны.

– У меня на работе поймут, что в такой тяжелый для мужа момент именно жена должна быть рядом с мужем. – В ее голосе чувствовалась некоторая издевка. – Не знаю, понятно ли это тебе. Или ты никогда уже этого не поймешь. Хотя, конечно, если хочешь побыть сейчас один или еще с кем-нибудь…

– Я только спросил, не опоздаешь ли ты на работу. Неужели это так тебя задевает? – Виктор Андреевич хотел сказать еще что-то в таком же духе, но в этот момент раздался телефонный звонок.

Ларин метнулся к трубке, но жена перехватила ее.

– Алло! – произнесла она вежливым голосом. – Говорите же! Или минутку подождите, не вешайте трубку.

Она демонстративно передала трубку Ларину. Он не взял ее, а молча вышел из кухни.

– Алло! Перезвоните ему, пожалуйста, на работу часа через три. Там ему будет удобнее говорить с вами, – нарочито громко, чтобы слышал Ларин, произнесла Людмила Анатольевна, хотя на том конце провода давно положили трубку.

Виктор Андреевич чувствовал нарастающее раздражение. В прихожей он столкнулся с дочерью.

– Ты почему до сих пор не в институте? – мрачно спросил он ее, впрочем, не ожидая услышать ответ.

– А ты почему до сих пор не на кладбище? – дерзко ответила Лариса, не сразу осознав двусмысленность своей фразы.

– Не волнуйся, дождешься ты и этой минуты, – болезненно усмехнулся Ларин.

– Чего ты меня цепляешь? Ты ведь прекрасно знаешь, что я не это имела в виду. Что вы от меня все хотите?

– Только одного. Чтобы ты стала нормальным человеком. Чтобы училась, чтобы любила… нет, хотя бы уважала нас с матерью.

– Началось, – закатила глаза Лариса и усталой походкой двинулась в сторону кухни. – Я могу сегодня хотя бы спокойно попить кофе?

Виктор Андреевич устремился следом за дочерью, продолжая говорить:

– Чтобы ты помнила, что еще совсем молодая девушка, будущая мать…

– А вот это уже очень интересно. На этом месте, пожалуйста, поподробнее.

Как я должна помнить о том, что я молодая девушка? А? Что для этого нужно?

Может быть, каким-то особым образом тренировать свою память?

– Прежде всего не шляться по ночам, как последняя… – Виктор Андреевич осекся, поняв, что перегнул палку.

Ища поддержки, он растерянно взглянул на жену:

– Ты можешь сказать своей дочери, чтобы она по ночам спала дома?

– А при чем здесь ночь? И вообще, то, о чем ты думаешь, этим ведь можно заниматься и днем. И уж тебе-то наверняка об этом хорошо известно.

– Так, приехали, – Виктор Андреевич злобно посмотрел на жену.

Еще только два дня назад Людмила Анатольевна плакалась ему по поводу того, что ей не нравится связь Ларисы с Вадимом, и просила серьезно, по-отцовски поговорить с дочерью об этом. А сейчас решила свести свои супружеские счеты при ребенке.

– Хорошо. Только больше ко мне с этими вопросами не подходи. Пусть твоя дочь делает что хочет. Хочет гулять – пусть гуляет, хочет бросить институт – пусть бросает. Я больше слова не скажу. Пальцем не пошевелю. Ты поняла меня?

– Я уже давно все поняла. – Голос жены дрогнул. – Ты тоже можешь делать все, что хочешь. Тебя здесь никто и никогда не держал. Хочешь – приходи домой, хочешь – таскайся со своими…

– Что ты мелешь при дочери?

– А ты думаешь, она ничего не понимает? – Голос жены перешел на крик. – Уже давно все понимает! Только тебе всегда на это было наплевать.

– Так, с меня хватит. – Лариса выскочила из-за стола, так и не притронувшись сегодня к кофе. – Я в ваших разборках участвовать не хочу. У меня своего дерьма предостаточно.

Через несколько минут Лариса покинула родительский дом.

Виктор Андреевич молча одевался в спальне. Людмила Анатольевна то и дело заходила туда за какой-то пустячной вещью. Ей хотелось помириться с мужем в этот траурный день, но годами выработанная привычка ни при каких условиях не совершать первого шага после ссор не давала ей этого сделать. Лишь когда Людмила заметила, что Ларин не может найти галстук в тон рубашке, она не выдержала и собственноручно завязала мужу нужный. Впрочем, он не сопротивлялся.

– Ты можешь позвонить в кафе насчет поминок? – нарушил Ларин долгое молчание. – Я думаю, нужно заказать на завтра, часов на пять. Попроси их водку взять с завода «Кристалл».

– Хорошо, обязательно позвоню. – Несмотря на холодный тон, которым Людмила Анатольевна ответила мужу, в глубине души она обрадовалась тому, что Ларин так быстро отошел от довольно небезобидной стычки.

Возможно, в другой раз Ларин и выдержал бы ссору более длительное время, но сейчас у него просто не было сил. К тому же он благоразумно подумал, что все равно рано или поздно им придется мириться с женой, так почему бы не сделать это сейчас, сэкономив нервные клетки на предстоящие похороны и дни поминок.

– Если хочешь, я поеду с тобой на кладбище, – сделала благородный жест Людмила Анатольевна. – Мне на работу сегодня можно прийти после обеда.

– Хорошо, поехали, – равнодушно ответил он.

– Тогда дай мне еще десять минут на сборы.

Ларин внимательно смотрел, как жена одевалась. В свои сорок девять она была еще совсем не старой. Стройные ноги, подтянутый живот, тренированные шейпингом – двухразовыми занятиями в неделю – мышцы ног и рук. Людмила Анатольевна тщательно следила за своей внешностью. На нее до сих пор обращали внимание даже молодые мужчины. Но Ларин уже давно потерял интерес к жене. Ему казалось, что она прочитана им вдоль и поперек. И даже то, что раньше в жене вызывало восторг и восхищение, теперь все чаще и чаще раздражало. Когда-то Виктору Андреевичу нравилось в молодой Людмиле игривость девочки, теперь же такая непосредственность – с годами все более нарочитая – казалась ему пошлой и непристойной. Даже сейчас он чувствовал, что она играет перед ним, так долго надевая на себя колготки, кокетливо выставляя напоказ тонкие ноги. Вот уже около двух месяцев они не были близки. И сейчас Людмила Анатольевна, возможно, пыталась возбудить мужа.

«Тоже нашла время. А главное, удачный момент – перед похоронами матери, – усмехнулся он про себя. – Ну с чувством такта у нее всегда было туго».

Виктор Анатольевич нетерпеливо взглянул на часы.

– Коля наверняка уже ждет, – сказал он жене.

– А ты хочешь, чтобы шофер служебной машины не ждал своего начальника?

– Мы можем опоздать, – тихо сказал Ларин.

– На кладбище еще никто не опаздывал. – Она обиженно одернула юбку.

В это время зазвонил телефон. Людмила Анатольевна бросила на мужа изничтожающий взгляд:

– Ну бери. Наверняка снова тебя.

– Слушаю вас! – Ларин с напряжением взял трубку, но, когда услышал в ней мужской голос, тут же расслабился.

– Виктор Андреевич Ларин? – спросили на том конце провода.

– Совершенно верно. Это я.

– Вас беспокоят из Федеральной службы безопасности. Отдел по борьбе с организованной преступностью. Полковник Чернов Леонид Константинович.

– Слушаю вас, – холодно сказал Ларин, уже предчувствуя, что его сегодняшние планы будут нарушены.

– У нас возникла серьезная и срочная необходимость встретиться и переговорить с вами. Немедленно. – В тоне полковника Чернова были железные нотки, не допускающие возражений.

– Вы понимаете, у меня сегодня такие обстоятельства личного характера… – начал было Виктор Андреевич.

– Мы в курсе. И приносим вам свои соболезнования. И поверьте, если бы не важность и срочность вопроса, мы бы вас не потревожили.

– Хорошо, – не сразу ответил Ларин. – Где мы встречаемся?

– Давайте подъезжайте к себе на работу. Мы вас там будем ждать.

Ларин повесил трубку и почувствовал неприятный холодок в области груди.

Виктор Андреевич был воспитан и прожил большую часть жизни при советской системе, а потому органы, подобные КГБ или ФСБ, вызывали у него бессознательный, на уровне физиологии, ужас.

«Что же им от меня нужно?» – подумал он, механически набирая номер телефона секретарши.

– Оленька, я сейчас выезжаю на работу.

– Да, я в курсе, Виктор Андреевич, они уже сюда звонили.

– Ты тогда попроси наших ребят… – начал Виктор Андреевич.

– Насчет места на кладбище? – перебила догадливая Оленька.

– Да, милая.

– Не волнуйтесь, Виктор Андреевич. Выберем самое лучшее. Сухое, на пригорочке. С хорошим соседством. Вот увидите, вам очень понравится. И вашей маме тоже.

«Дура!» – во второй раз за это утро с раздражением подумал о секретарше Ларин.

Глава 12 СОБИНОВА

Начальник информационного отдела даже не решался заглядывать к Нине Андреевне. Все его отредактированные тексты объявлений по вокзалу она игнорировала с упорством, достойным лучшего применения. Вернее, она их не то чтобы игнорировала, никакой вражды к милому начальнику она не испытывала, только ей было скучно читать все эти забитые цифрами, нерусскими оборотами и канцеляризмами слова. Она легко выхватывала из объявлений суть. И подавала ее по-своему. Не особенно даже утруждаясь в редактировании отредактированного. Уже сколько раз опешившие пассажиры останавливались, выслушав ее объявления.

Останавливались, выслушивали до конца и обязательно – обязательно – улыбались.

Нина Андреевна видела это своими глазами. Из ее башенки весь вокзал был как на ладони.

Вот это был настоящий театр. Она говорила людям самое важное, самое жизненно необходимое ее слова тут же вызывали адекватное активное действие, что в театре на языке, изобретенном К. С. Станиславским, называлось сверхсверхзадача. Мало было в истории человечества спектаклей, которые бы могли похвастать, что достигли сверхсверхзадачи, то есть заставили своим искусством людей тут же, по выходе из зала, полюбить человечество и отдать первому нищему последнюю рубашку. Собинова творила действенное искусство. И очень этим гордилась.

Ее много раз вызывали к Ларину на ковер, но строгие беседы ни к чему не приводили. Собинова продолжала нести по вокзальной трансляции «отсебятину» и даже стала в этом смысле достопримечательностью как вокзала, так и всей столицы.

Сейчас она осматривала в бинокль – Нина Андреевна завела себя мощный армейский бинокль – свои владения. Видела, как отправили несколько поездов, публично посочувствовала опоздавшей на киевский поезд тетке с баулами и посоветовала бежать в кассу и обменять, разумеется не без материальных потерь, билет на отправляющийся через три часа харьковский.

Тетка с баулами поблагодарила динамик и отправилась в кассу.

Потом Собинова заметила, что носильщики снова сгрудились у прибывающего, считающегося богатым криворожского поезда и посоветовала им не быть рвачами и подкатить тележки к считающемуся нищим калужскому.

Как ни странно, носильщики ее послушали.

Нина Андреевна знала, что сегодня все будет, как всегда, это постоянство ее радовало, жизнь не стала ни хуже, ни лучше, жизнь течет. И мысль ее остановилась на том, что она давно не беседовала с пассажирами и провожающими по душам.

По ночам Нина Андреевна, прежде чем уснуть, обдумывала свою работу, свою страсть вдоль и поперек. Ей все хотелось найти философское объяснение самому понятию «вокзал».

Где-то она вычитала, что вокзал потому так и называется, что когда-то здесь проходили вокальные концерты. Люди ждали поезда и пели. Красиво. Даже если это и не правда.

Петь Нина Андреевна не решалась. Не потому, что боялась своего начальника информационного отдела, и даже не потому, что боялась Ларина: она считала, что у нее недостаточно красивый голос, когда она поет.

Но вот сегодня она решила, что для отъезжающих будет приятнее услышать не навязшее «Прощание славянки», а что-нибудь менее официальное и более душевное.

Свою песню она, впрочем, готовила на вечер, когда народу будет побольше, когда благодарных слушателей будет полон вокзал.

Теперь же ей хотелось поговорить о философии, и она сказала: «Дорогие мои отправляющиеся в дальний или короткий путь, дорогие мои встречающие и провожающие, а вы задумывались над тем, что такое вокзал? Да, конечно, это место отправления поездов. Но в более широком смысле, в философском, если хотите. А давайте подумаем вместе…»

Глава 13 ХОМЕНКО

«Чего ждешь, лейтенант?» – спросил сам себя Роман.

Накрыть бы их прямо сейчас. Решил не торопиться. Прямой угрозы никому пока нет. Поторопишься, потом отопрутся от всего. Ведь он один.

Да. Один. Черт дернул в выходной потащиться проверять сигнал. Хотя все равно ждать Оксаниной смены. Вот влип.

Тот, в тапочках, при первых же звуках разбиваемой бутылки бросился к дверям вагона и обезьяной взлетел по ступеням внутрь.

Лейтенант, прижимаясь к стенке вагона и поглядывая вверх, не свалится ли ему что на голову, встал под открытое окно. Теперь слышно стало, как по радио.

Мужской голос:

– … Это что же такое? Мне рекомендовали, сказали, все прилично, а у вас кредитки воруют…

Женский голос:

– Кому твои сраные кредитки нужны, говнюк. И кто тебя такого рекомендовал?

Мужской голос:

– Все равно ты, дура, ими не воспользуешься. Шифр надо знать. Код личный, идиотка.

Далее в качестве третейского судьи выступил железнодорожник. Роман догадался, по логике так и должно было быть.

– Господа, господа, погодите, разберемся.

Женский голос:

– Кого ты господами называешь, Карп? Совки, это самые что ни на есть совки. Кто адрес-то дал… Господа. Стыдись, Карп, разве настоящих господ не видел?

Мужской голос:

– Чего годить-то, вот бумажник, вот права. А где карточка?

Железнодорожник:

– Упала. Зачем шуметь? Найдем.

Женский голос:

– И не собираюсь на коленях ползать. Наползалась. Этот гад со своим друганом мне весь зад в клочки порвали. Мы так не договаривались. За отдельную плату. Пробей ему, Карп. Ну? Чего зенки вылупили? Или за сто баксов я все их управление принимать должна? Сколько там натикало?

Над головой и чуть в стороне от милиционера сработал водоспуск сортира, и на выглаженные брюки брызнула от насыпи жидкость.

– Успокойся, Степа. Вспомни, ты вчера в казино свою карточку разве не «убил»? – раздался второй, мужской голос. –Ну вот, дорогой, а ты скандал поднимаешь. Я же сказал тебе – солидное заведение. Солидное. Сколько там нам еще полагается? Полчаса? Пойдем, родная, не надо кричать. За отдельную, значит, за отдельную.

«Ну дела, – подумал лейтенант, – не иначе публичный дом на колесах, неизвестно, что в тех двух вагонах делается, мистика». На всякий случай лейтенант подвинулся ближе к двери, чтобы поймать повара-железнодорожника еще на лету. И через пять-шесть секунд тот буквально свалился ему на руки.

Оторопел, увидев погоны, но лейтенант красноречиво прижал палец к губам.

– Тсс… Вы окружены, сопротивление бесполезно, спецназ в десяти шагах, брать будем живьем.

Чем наглее и несуразнее ложь, чем больше понта и внезапности, тем ближе к результату. Но такого даже Хоменко не ожидал. От страха и неожиданности холуй железнодорожник потерял голос и только сипел.

– Так… Операцией руковожу я. Если поможешь, рассчитывай на снисхождение.

Дети есть?

– … – Вот. Детки малые есть, а он тут бизнесом занялся. Не стыдно?

– Нет… То есть да…

– Веди… И сразу предупреди – оцеплено.

Впереди железнодорожник на негнущихся ногах, за ним Роман. Поднялись в вагон. Таких вагонов Хоменко еще не видел. Люкс. Обшит красным деревом, по стенкам хрустальные бра, пол застлан ковром и кругом медь под золото и блестит.

Конца сороковых, определил Роман. Прямо после коридорчика столик, а на столике кассовый аппарат и часы, как у шахматистов.

«Дела… – подумал милиционер. – Учет…» Хоменко подтолкнул локтем холуя, чтобы тот открыл дверь в отдельное купе-спальню. Их было два на весь вагон.

Половину занимала гостиная с мягкими диванами, низким столиком и пуфами. Все плюшевое.

Железнодорожник, повинуясь привычке, поднял руку для стука, но Роман вовремя предупредил его действие, перехватил.

– Ключ, – коротко приказал он.

Холуй повиновался.

Один оборот – и Хоменко рванул дверь на себя.

То ли они были так заняты, то ли дверь смазана на совесть, но их поначалу не заметили. Первое, что бросалось в глаза, – волосатая задница мужчины.

Толстяк пыхтел что было сил. Хоменко брезгливо припечатал к ней грязную подошву.

– Спасибо… – неожиданно отозвался хозяин задницы.

Видно, у бедолаги не все получалось. Глаза женщины расширились сначала от изумления, потом от ужаса.

– Встать! – заорал Хоменко. – К стене! Руки .за голову!

Если бы Хоменко кроме принципиальности, честности и воли имел хотя бы каплю чувства юмора, вряд ли удержал мускулы лица в строгом выражении, до того ситуация напоминала опереточно-балаганный спектакль: мужик вскочил как есть, вытаращив на форму глаза, проститутка сложилась перочинным ножичком и забилась под простыню.

– К стене! – поддал жару Роман и ударом ботинка развел ноги клиента, когда тот занял позицию. – Документы, – приказал Хоменко железнодорожнику, который уже шарил по карманам брюк.

Хоменко перелистал паспорт.

– «Воркутауголь». Прекрасно. Командированный. Двое детей. И кто же, красавец, тебя сюда прислал? Кому ж ты уголек привез? Не за красивые глаза тебе, мил человек, сладкую жизнь устроили…

Клиент попробовал отклеиться от стенки и что-то объяснить.

– Молчать! Сначала, сучок корявый, ты у меня все полы в отделении перемоешь, потом будешь оправдываться… Стой! Куда? – рявкнул он, заметив краем глаза движение в гостиной, – это пытался смыться второй клиент.

Хоменко вышел в гостиную.

– Документы… Куда бежишь? Кругом все оцеплено. Стой, не рыпайся.

– Мы по уговору… Нам сказали… – начал, но все-таки протянул паспорт и какие-то бумаги второй.

– Вам сказали… Наказали… – изучал паспорт Хоменко.

Он хотел по горячему задать главные вопросы – кто? где? когда? Но заметил, как по путям мимо вагонов бежит человек в разорванной рубашке с окровавленной головой и руками. Человек бежал так, словно за ним по пятам гналась сама смерть.

– Этих запереть! – приказал Хоменко железнодорожнику и, не дожидаясь исполнения, бросился к выходу.

И будьте спокойны, холуй железнодорожник, смяв робкое сопротивление, затолкал клиентов по купе. У холуя были дети, а мент обещал снисхождение. Авось зачтется.

Глава 14 БОЦМАН

"Я вот тут подумала, что вокзал – это, с одной стороны., проклятое, а с другой стороны, благословенное место. Потому что это воплощенное ожидание.

Народ говорит – хуже нет, чем ждать и догонять. К вокзалу это имеет прямое отношение. Поэтому место проклятое. Но что может быть более волнующим, чем это самое ожидание. Вы не виделись много лет, вы встречаете любимого, вы вернулись из долгой командировки, сын едет с войны, жена с курорта… Ах, как вы волнуетесь, как сладко бьется ваше сердце…

Рамиль, твои батыры опять отказались везти инвалида, это позор, Рамилъ, они берут за сухонького старика, как за десять набитых кирпичами чемоданов…

Так на чем я остановилась? Ах да, ожидание…"

Давно назревал этот территориально-рыночный конфликт. Видимо, созрел.

Фома кинулся к дверям. Выглянул. Не видать.

– Точно, – наконец успокоился среди своих Леший. – Я за корзинами спал.

Чекушечку всего выпил, а сморило. А они по ту сторону договаривались. Каширские едут свою мазу устанавливать. Фома их Зорю обидел на неделе, вот они и взвелись.

– Не обидел, а на место поставил, – нахмурился Фома.

– Ты ее на место, а они нас сейчас раком поставят, – философски заметил Николенька.

Остальные молчали.

– Отобьемся. Боцман, ты сходи к уличным, у тебя там дружки есть. Пусть помогут. Поодиночке всем каюк, – сказал Фома.

Боцман молча поднялся и пошел в угол. Встретили его молча. Видно, слышали, о чем Леший доносил, или нутром почувствовали. Не зря, давая соль, интересовался дружок обстановкой на рынке. Боцман объяснил все. Их семеро.

Пятеро уличных. Всего двенадцать. На рынок бежать – гиблое дело. Или перехватят по дороге, или не успеет гонец.

Неохотно, но поднялись. Понимали: если сегодня рыночных измордуют, завтра их черед придет. Русские, они по жизни раздолбай, а придет общая беда, и просыпается где-то внутри чувство общности.

Распределились так: Николеньку поставили за открытой половинкой двери и вооружили ножкой тут же разобранной старой табуретки. В любом случае и при любом исходе переговоров (они еще надеялись на переговоры) полезно иметь в тылу противника хотя бы одну единицу. Петруччио и один из уличных залезли на стропила. Десант – всегда неожиданно. Остальные вооружились чем попало и сели вокруг хлебова. Словно и не знают ничего. Но вооружение положили рядом под руки.

В томительном ожидании прошло целых две минуты. В проеме возникли две фигуры. Остальные угадывались по головам сзади.

– Что, собаки, кушаете? – крикнул первый.

– Вот, Лева, не могут они без концерта. Опера. Пригласить, что ли? Вроде самим мало, – громко сказал Фома.

– А мы приглашали?

– Они разве голодные? Если так, пусть поедят.

Цыгане, которых стало внутри уже шестеро, прислушались к разговору.

– А подарки принесли? В гости, даже незваные, с подарками надо приходить, – сказал нравоучительно уличный. – Меня мама так учила.

Цыган стало уже двенадцать. Задние не понимали, почему их товарищи медлят.

– Вы по какому вопросу, граждане? – Фома так и сказал с ударением на втором слоге.

Цыган стало уже два десятка, и неизвестно, сколько ждало своей минуты снаружи. Бомжами овладела холодная решимость, как на палубе «Варяга».

– По вопросу? Я свой вопрос тебе на кишки намотаю, падаль…

Цыган выругался по-своему. Наверное, грязно.

– Ты сопли-то утри, не барон еще, чтоб со мной так разговаривать. Когда бороденка подрастет, тогда придешь, – ответил Фома и встал.

За ним поднялись остальные. Цыган стало больше, но до трех десятков не дотягивали. А потом началось…

Снова выругавшись, цыгане россыпью, чтоб охватить бомжей в кольцо, кинулись в атаку. Пока ножей видно не было. Видимо, они решили, что справятся голыми руками. Не тут-то было. Мужики встали спина к спине, локоть к локтю и секунд тридцать не рассыпались. Дрались молча, с какой-то отчаянной решимостью и даже лихостью. Недаром на Руси говорят – на миру и смерть красна. Кстати, о смерти никто не думал. Озвучить такую драку невозможно. Цыгане орали, бомжи молчали. Только ухали, вкладывая всю силу в удар. И вот появился первый нож.

Целили в Фому. Боцман подхватил хлебово и с размаха выплеснул в лицо цыгану…

Вы слышали, как визжат свиньи перед смертью? Как плачет раненый заяц? В конце концов, человек ведь тоже животное…

И тут вступил в битву Николенька. Он появился за спинами нападавших, и те, разгоряченные дракой, сначала понять не могли, что обрушивается сзади на их головы. Так он убрал троих. А потом сверху ссыпались «десантники». Цыгане растерялись. Поди, не у одного в голове пронеслось, что на стропилах этих «десантников» легион.

– На пути! – заорал Фома, и это было его стратегической ошибкой.

Воспользовавшись секундным ошеломлением нападавших, бомжи, как тараном, проложили себе дорогу к дверям и выскочили на щербатую платформу перед пакгаузом. Драка переместилась туда. Но не было уже среди обороняющихся стройности и единства. Битва распалась на очаги…

А по кем-то отданному приказу сюда, в тупик, неумолимо приближались три вагона из резерва. Стучали колеса на стыках. Глухо. Равнодушно.

Фома отбивался сразу от троих нападавших. Как он был красив! Рубаха порвана. Губа рассечена. Один глаз заплыл, второй глядел зорко и свирепо. Но трое есть трое. Его переполовинили обрезком трубы, и он свалился с платформы вниз. Никто не слышал приближавшихся вагонов. Первыми их заметил Боцман. Он увидел лежавшего и безуспешно пытавшегося подняться Фому, даже крикнул ему что-то нечленораздельное, но тут самому Боцману крепко досталось по хребтине.

Он ойкнул и осел, наблюдая, как безуспешно пытается их старшой перевалить через рельсы. Почти перевалил. Почти/ Ноги остались там. Под вагонами. Он даже не крикнул.

Вагоны равнодушно и медленно простучали по его ногам.

На Боцмана никто не обращал внимания, считая его недееспособным, и он перевалился с платформы на рельсы и на карачках пополз к тому, что осталось от Фомы. Осталось почти все, кроме двух ног по основание бедер. И Боцман завыл.

Завыл, как животное. А кто они были сейчас, разве не животные?

– Беги… Убьют… Тебе еще братана искать… – сумел сказать старшой, и Боцман поднялся и побрел по путям от драки, вернее, от шести ее очагов, которые еще продолжали копошиться.

Сначала он шел медленно, как во сне, потом вдруг опомнился и побежал все быстрее и быстрее.

Его-то и увидел в окно бордельных вагонов лейтенант Роман Хоменко.

Глава 15 СЕРГЕЙ

Душный и пыльный поезд Львов – Москва мерно выстукивал, разрезая степную тишину Украины своим металлическим звуком.

– Ой, духота, Васечка! Зараз кончусь! Васечка, я разденусь? Ну хоч юбку трохи подогну, а? – не в силах заснуть от изнуряющей жары в купе, тихонько канючила с верхней полки немолодая женщина, обращаясь к лежащему под ней на нижней полке мужу.

– Тебе бы только заголиться, бесстыжая. Одни мужики в купе, а она все туда же, – ворчал сильно потевший муж.

Несмотря на то что Васечка разделся до трусов, он также страдал от жары. А выпитый накануне стакан водки еще более ухудшал его теперешнее состояние.

– Тю, тоже сказал – одни мужики! – беззлобно ворчала жена. – Один мне в сыны годится, а другый – ты…

– А я что тебе – не мужик? – обиделся Вася. – За мной девки-то о-го-го еще как. Да помоложе тебе!

– Нашел, кобелина, чем гордиться. Когда вже ты угомонишься? Двадцать лет житья с тобой нет. – Женщина обиженно отвернулась к стенке.

Васечка, стараясь не привлекать ее внимания, достал из сумки под столом бутылку минеральной воды и жадно стал пить из горлышка.

– Шо, трубы горят? – съязвила жена. – Назюзюкался, алкаш поганый!

– Кто назюзюкался? Для аппетита маленько хряпнул. Тебе только языком своим молоть, язва хохлацкая. – Васенька, прикончив до конца бутылку минеральной, блаженно вытянулся на полке.

На другой верхней полке напротив женщины беспокойно спал молодой человек лет двадцати – блондин с голубыми глазами. Он часто ворочался, вздыхал, иногда даже бубнил что-то себе под нос. Несколько часов назад, почти сразу, как все сели в вагон, парень залез на верхнюю полку и больше оттуда не слезал. Нижняя полка под молодым человеком была свободна, хотя и предусмотрительно застелена.

– Слышь, Вась, – после некоторого молчания вновь позвала мужа жена, – чеченец-то до сих пор не возвращался. Где его носит?

– Да спи ты уже! Сдался тебе той черномазый, – пробурчал муж.

Четвертый попутчик из этого купе, двадцатипятилетний чеченец Аслан, сразу же после посадки на поезд попытался приобщить всю компанию из купе к бутылке дорогой водки. Однако дальше выпитого Васечкой под укоризненные взгляды и ворчание жены стакана сорокаградусной попойка не двинулась. Чеченец попытался разговорить попутчиков, но и здесь потерпел фиаско. А потому он удалился в вагон-ресторан, где нашел себе подходящую компанию из двух девиц-студенток.

Девушки оказались бойкими и разговорчивыми. Они с удовольствием откликались на все вопросы Аслана, много пили и ели – благо что все заказывал чеченец. И недвусмысленно намекали Аслану на более близкое знакомство, вовсю строили глазки и даже давали потрогать себя под столом. Разомлевший от выпитого, чеченец по очереди пытался «склеить» то одну девицу, то другую, а то и обеих сразу. В горном селе, откуда он в этом году впервые за свою жизнь выбрался на Украину, он был наслышан о свободных нравах здешних девиц, а потому вполне мог рассчитывать на самое неожиданное приключение. Однако девицы перед закрытием вагона-ресторана «прокрутили динамо» и, выйдя «на минутку в туалет», благополучно испарились из жизни Аслана. Подождав их полчаса, Аслан стал заводиться.

– Вот сучки же! – выругался он, когда понял, что ждать больше не имеет смысла.

Подошедшая официантка протянула внушительный счет.

– Я за девок платить не буду, – угрюмо проговорил Аслан, исподлобья взглянув на официантку. – Бабы не мои были.

– А мне плевать, чьи они, – спокойно убирая со стола, сказала официантка.

– Заказывал ты, ты и платить будешь.

Аслан, криво усмехнувшись, снова взял счет и, бегло пробежав его глазами, достал деньги. Он отсчитал половину той суммы, которая была указана в счете, и небрежно бросил деньги на стол перед официанткой. Та молча убрала их в карман передника.

– Еще столько же давай, – не глядя на чеченца, бросила официантка через плечо. – И за разбитый фужер заплати.

– Да пошла ты! – Аслан сделал типично кавказский жест руками, означающий полное пренебрежение.

Он резко встал из-за стола и двинулся на выход.

– Коля! – все так же спокойно позвала официантка из-за кухонной перегородки подмогу.

На зов вышел здоровенный мужик с лицом, не обезображенным интеллектом.

Следом за ним выглянул другой, такого же вида. Взглянув на официантку и двинувшегося на выход клиента, Коля тут же последовал за чеченцем.

– Его две телки продинамили, а он на нас хочет отыграться! – пояснила Коле официантка.

Аслан тут же оценил ситуацию и затравленно улыбнулся:

– Дарагой, да она ничего не поняла. Те девки отдельно были, просто ко мне за стол подсели. Я их совсем не знаю. Что ж мне теперь, за всех платить, кто ко мне за стол садится?

– Ишь ты, не знаю, – съязвила официантка. – Лапал их, как мог, за все места хватал, а теперь не хочет признавать…

Коля отвлекся на официантку, и в этот момент Аслан попытался ускользнуть от него. На Колю это произвело странное впечатление: реакция была мгновенной, словно автоматически сработал многолетний рефлекс на добычу охранника-вышибалы.

И руки Коли, будто бы отдельно от него самого, сгребли в охапку хлипкого чеченца и отбросили от двери вагона прямо на соседний стол. Посыпалась посуда.

Осколки шумно разлетелись в сторону.

– Ой, Коленька! Что ж ты делаешь? – запричитала испуганная официантка. – У нас же после твоей смены и посуды совсем не осталось.

Но Колю теперь остановить было трудно. Он снова схватил перепуганного насмерть Аслана и швырнул его на следующий стол. И вновь загремела разбившаяся посуда.

– Понял, все понял, – прорезалась речь у Аслана. – Все заплачу, друг! Не волнуйся.

Чеченец быстрым движением вытащил пачку денег и моментально отсчитал недоплаченную по чеку сумму.

– Извини, дарагой. Я был не прав, – растерянно протянул он деньги Коле.

– Посчитай за посуду, – обернулся Коля к официантке.

Официантка быстро прикинула в уме стоимость разбитого и назвала сумму, раза в три превышающую эту стоимость. Аслан, не пикнув, выложил деньги и за посуду.

Лишь когда чеченец был от ресторана через три вагона, только тогда он дал волю своим эмоциям. Ругательства на родном языке перемежались с русскими матерными словами. Дойдя до своего вагона, Аслан в тамбуре увидел девушку – худенькую, курносую, совсем еще юную. Она курила, выпуская дым в разбитое окно.

– Дай закурить, – грубо спросил он у девушки сигарету.

Курносая протянула ему пачку и зажигалку. Аслан взял сигарету, бесцеремонно оглядывая девушку. Она, почувствовав неловкость от этого взгляда, отвернулась к окну. Чеченец чиркнул зажигалкой, прикурил и, чуть помедлив, засунул зажигалку в задний карман тугих джинсов курильщицы. При этом не преминул размашисто провести рукой по ее заднице. Девушка от неожиданности резко повернулась к нему.

– В чем дело? – Она испуганно отступила к двери и от неожиданности шумно выдохнула дымом прямо в лицо чеченцу.

– Что ты дергаешься? – угрожающе сделал он к ней шаг.

Она увидела, как агрессивно сжались его губы, а в глазах появился нехороший огонек. Девушка растерянно стала тушить недокуренную сигарету о стенку тамбура. Но когда она попыталась открыть дверь в вагон, чеченец преградил ей путь.

– Куда спешить? Время еще детское! – улыбнулся он и выпустил ответный дым ей в лицо.

Он сам не понимал, зачем удерживал эту девчонку. Просто неожиданно возникшее желание выместить зло на ком-то за продинамивших его студенток, за унизивших вышибал, за кучу оставленных в ресторане денег взяло сейчас вверх.

– Выпустите меня. – Девушка схватилась за ручку двери.

– Убери руки! – ударил чеченец свою жертву по руке. – А то будет очень больно.

Неизвестно, чем закончилась бы эта сцена, если бы в эту минуту в купе Аслана не проснулся двадцатилетний блондин с голубыми глазами. Найдя в кармане висевших на вешалке брюк сигареты, он вышел покурить. Открыв дверь тамбура, где происходила уже не вполне невинная борьба между чеченцем и девушкой, он тут же оценил ситуацию. Удар настиг чеченца внезапно. И хотя блондин бил не очень сильно, скорее просто оттолкнул Аслана от девушки, чеченец, впечатленный недавними событиями в ресторане, поспешно оставил девушку. Оскалившись, он злобно глянул на блондина и, встретившись с его глазами, решил не связываться.

Он испугался.

Глава 16 ЛАРИН

"Так пусть ваше ожидание завершится радостью. Встречей с дорогим человеком, открытиями в пути, новыми впечатлениями. Ожидание – это не так уж плохо.

В комнате ожидания матери и ребенка, кстати, у нас есть очень хорошая игротека. Мамаши, ведите туда своих бутузов, им понравится…

А на пятый путь прибывает скорый поезд Ивано-Франковск – Москва. Номера вагонов идут с головы состава. Последний окажется где-то метрах в ста от конца платформы".

Ларин посмотрел на часы. Ивано-франковский опаздывал на четыре минуты. Да, те благословенные времена, когда по поездам можно было сверять часы, прошли.

Ларин, впрочем, надеялся, что не безвозвратно. На его вокзале четыре минуты – это было ЧП. Сегодня же Ларин проведет быстрое расследование, по чьей вине опоздал ивано-франковский. И если виноваты его люди – им несдобровать.

Он делал этот ежедневный утренний обход уже двадцать два года – с того дня, как стал начальником вокзала. В такие минуты он чувствовал себя полным хозяином этой огромной территории, своеобразного маленького государства в городе, имеющего сложную иерархию и живущего по своим законам. За годы правления Ларина – особенно после перестройки и распада Союза – вокзал здорово изменился, можно даже сказать, преобразился, и не последнюю роль в этом процессе сыграл его начальник. Вокзал не только поменял свой внешний вид и техническое оснащение, но в его залах иcчeз дурной запах и ощущение вокзальной нечистоты. И даже пассажиры, казалось, стали выглядеть более респектабельно.

Три придорожные столовые с огромными очередями, отвратительной едой, липкими столами и мухами были закрыты. Вместо них появились уютные экспресс-буфеты, маленькие аккуратные кафе, бары.

Виктор Андреевич прошел мимо частного ресторана, недавно открытого бывшим депутатом Госдумы. Еще вчера над дверями ресторана висели предвыборные лозунги, а сегодня появилась огромная афиша новой шоу-программы варьете с занятным названием «Семь раз налей, один раз заешь!».

«Нужно как-нибудь глянуть эту программу», – подумал Ларин, заинтригованный ее названием.

С витрины большого магазина с дорожными товарами тоже сняли предвыборный лозунг и вместо него на красном тряпичном транспаранте появилась белыми буквами надпись: «Осторожно, мы снижаем цены».

«Однако логика здесь прослеживается, – усмехнулся Виктор Андреевич. – Предвыборная лихорадка и взвинчивание всего на свете закончены. А потому расслабимся и даже снизим цены».

Ларин вошел в специальный небольшой зал для инвалидов с удобными специальными креслами, столами, местом для колясок и приспособлениями под костыли. Виктор Андреевич особенно гордился этим новшеством, так как появление на железнодорожном вокзале первого в России зала для инвалидов было его личной заслугой. Он специально ездил в Голландию, чтобы перенять у иностранцев опыт строительства подобных заведений. В этом зале были и кассы для инвалидов, и специальные туалеты, а недавно появились и специальные инвалидные места в самих поездах. И ни один инвалид не догадывался, что он имеет все эти удобства только благодаря одному очень сильному юношескому переживанию Виктора Андреевича.

Когда-то горячо любимый Лариным родной дядька – инвалид войны без обеих ног, – не выдержав монотонного и бесцельного сидения дома на шее у молодой и обожаемой жены, решил уйти из дома и навсегда уехать к своему боевому другу в деревню. Не хотел он больше терпеть свое унизительное положение никчемного мужа-обузы. А потому кое-как добрался до вокзала, но не смог взять билет, сесть в поезд, сходить нормально в туалет. И это унижение так сильно сказалось на нем, что он умер тут же, на вокзале. Родственники нашли его только спустя несколько дней. Подростка Ларина тогда настолько поразил этот случай, что до сих пор у него сжималось сердце при виде любого инвалида на вокзале.

"Женщина с пьяным мужем, или кем он вам там приходится, уведите его от края платформы – поезд же едет. И как можно так напаивать мужчину с утра.

Женщина должна привлекать кавалеров другими методами".

Ларин громко крякнул, услышав по динамику эту фривольную нотацию, но улыбнулся, как и остальные. Поймал себя на этой улыбке и слегка разозлился. Ох, он поговорит с этой Собиновой!

Выйдя из зала для инвалидов, Ларин наткнулся на молодую девушку с исцарапанным лицом. На груди ее висела картонная табличка с надписью: «Я – жертва вчерашнего группового изнасилования. Помогите кто сколько может». Сама девушка, как и положено жертве изнасилования, стояла с чуть склоненной набок головой и опущенными в пол глазами. На окружающих она производила сильное впечатление. Кто-то быстро бросал ей издали монетку, как будто бы стыдясь подходить ближе. При этом люди испытывали что-то среднее между стыдом, жалостью и брезгливостью. Мамаши, прочитав надпись, поспешно тащили своих детей подальше от этого места. Группа молодых парней долго рассматривала девушку, тыча пальцами в табличку, громко смеялась, перебрасываясь сальными шуточками. А одна из пожилых сердобольных женщин даже попыталась заговорить с жертвой изнасилования, расспросить ее, посоветовать.

Когда несчастная увидела Ларина, она подняла голову и беззащитно улыбнулась. Он смотрел на нее странно – с легкой усмешкой, оценивая, что с ней делать.

– Сигареты у вас не будет? – кротким голосом нарушила молчание девушка.

– Здесь не курят, – ответил Ларин.

– А я про запас! После покурю, на улице.

– У меня нет. – Ларин подошел вплотную к девушке и тихо спросил:

– Что, опять изнасиловали? И опять группой?

Девушка виновато потупила глаза.

– Ну да. Опять, – тихо произнесла она.

– Тебя что, уже месяц насилуют?

– Бывает, – кокетливо поджала она губки.

– Хоть платят потом?

Ларина увлекала эта беседа.

– Как договоришься.

Виктор Андреевич уже не первый раз встречал эту девушку на вокзале и в близлежащих местах с одной и той же табличкой. И всякий раз она была изрядно поцарапана, а то и с синяками на лице.

– Ты хоть картонку свою обнови, – кивнул он на потрепавшуюся за месяц табличку. – А то не все буквы уже разобрать.

– Ага, поменяю, – согласилась девушка.

– И давай немножечко подальше отсюда, а то перепугаешь мне всех инвалидов и детей, – Ларин кивнул на находящуюся поблизости комнату матери и ребенка.

– Хорошо, встану ближе к перрону.

Виктор Андреевич пошел дальше. Некогда Ларин с большим энтузиазмом гонял на вокзале всяких нищих и попрошаек. Но с какого-то времени он оставил их в покое, понимая, что у каждого свое место и свое дело. И бороться с этой привокзальной нищей мафией – все равно что постоянно сбривать нa теле волосы, которые после этого вырастают снова и становятся еще гуще. В последние годы, встречая на вокзале всяких «пострадавших» и «жертв», Ларин только удивлялся их новым методам «работы». Порой эти методы даже забавляли его.

– Куда лезешь по мокрому? – услышал Виктор Андреевич грубый окрик старой уборщицы Матвеевны, протирающей мокрой тряпкой зал ожидания.

– А что ж мне, по воздуху лететь, если ты тут надраиваешь с утра пораньше!

– в духе Матвеевны огрызнулся Ларин.

– Мог бы и обойти. Что ж, труд уборщицы и уважать не надо? – продолжала гудеть Матвеевна.

– Тебя попробуй не уважь. Себе дороже! – находя какое-то странное удовольствие в этих пререканиях, отвечал Ларин.

Он любил эту старую женщину, как свое прошлое. Она чуть ли не единственная из служащих Южного вокзала работала здесь с первого дня появления Ларина в должности начальника. И всякий раз, когда Матвеевна, жалуясь на здоровье, собиралась уходить на пенсию, Ларин прилагал все силы к тому, чтобы ее оставить.

– А ты чего сегодня такой бледный? – внимательно оглядела его Матвеевна. – Кутил, что ли ночью? Смотри, уже не мальчик ведь. За здоровьем теперь следить нужно.

– Мать у меня умерла, Матвеевна! – как-то по-детски, будто бы прося, чтоб его пожалели, сказал Ларин.

Матвеевна, бросив мытье полов, всплеснула руками:

– Ах ты боже мой, горе-то какое! Это Антонина-то Петровна? – запричитала уборщица.

– А ты разве помнишь ее, Матвеевна? – почему-то обрадовался Ларин.

– Да как же не помню? Уж сколько раз она приезжала на этот вокзал! Такая красивая женщина была. Царство ей небесное. И все у меня про тебя расспрашивала. Как там мой Витюшенька? Не много ли у него работы. Очень уж сердобольная мамка у тебя была. – Матвеевна всхлипнула.

Виктор Андреевич почувствовал, как увлажнились и его глаза.

– Сегодня гроб привезут поездом. Хоронить в Москве решил, – сказал он, чуть помолчав.

– Может, оно и правильно, – качнула головой Матвеевна. – Хоть чаще на могилку наведываться будешь.

– Ты завтра, Матвеевна, приходи на похороны. И на поминки в «Лазурное».

Знаешь это кафе? На Волжской, здесь недалеко. Обязательно приходи.

Ларину вдруг очень захотелось, чтобы завтра на похоронах среди тех многочисленных людей, которые никогда не видели его мать, была бы Матвеевна, помнившая Антонину Петровну даже по имени-отчеству и так искренне огорчившаяся по поводу ее смерти.

– Постараюсь, соколик мой! Работы много. Сменщицы сейчас болеют – все повально гриппом. Ух как по Москве свирепствует зараза эта. Одна старуха – держусь.

– Уж постарайся, пожалуйста, Матвеевна. Я тебя очень прошу.

– Постараюсь, миленький. Похороны – дело святое. – Женщина взяла Ларина за локоть. – Я тебе еще вот что скажу. Ты бы отпел мать в церкви, а? Нужное это дело.

– Не знаю, Матвеевна, – задумался Ларин.

– И времени много не займет. А для усопшей это сейчас важнее всего, – продолжала уговаривать Матвеевна.

– Может быть, ты и права, – заколебался Ларин.

Шум по соседству отвлек его внимание.

– Я тебе улизну, наглец такой! – закричала служащая средних лет.

Ларин обернулся на крик и увидел, как по лестнице, ведущей наверх из платного туалета, бежал парень. Его преследовала служащая этого заведения, которая на последних ступеньках лестницы все же ухватила парня за рукав.

– Плати, я тебе сказала. А то позову милицию!

– А за что я должен платить, если я не ходил? – возмутился пойманный парень.

– Что значит – не ходил?

– Ну не писал – вот что значит, – огрызнулся парень.

– А я почем знаю? Ты в кабинку вошел, предупредил, что оплатишь при выходе, – так плати! Я-то обычно на входе плату беру, а тебе, говнюку, поверила…

– Но я там ничего не делал – в этой кабинке. В общем, передумал, – смутился парень. – За что же я должен платить?

– Да ты что, хочешь, чтобы я еще выясняла, чем ты занимался на унитазе?

Что ты делал, а что не делал? И о чем ты там думал? – разозлилась служащая. – Да я для таких умников, как ты, на прошлой неделе специально вот это переписала.

Женщина тыкнула пальцем в табличку при входе в туалет, на которой было написано: «Платный туалет. Входная плата 3 рубля. График работы – круглосуточно».

– Ты читать умеешь? – силой повернула служащая парня к табличке. – Слова «входная плата» видишь? Это значит, вошел в туалет – все! Три рубля плати. А чем ты там будешь заниматься, хоть гусей разводить, это меня не волнует.

«Про гусей она совсем уж загнула», – усмехнулся Ларин.

Возможно, Виктор Андреевич, привыкший вмешиваться даже в самые мелкие дела вокзала, в другой раз и встрял бы в этот конфликт, но сейчас вопросы платного туалета волновали его меньше всего.

Он прошел на пятый путь, посмотрел, как выгружается ивано-франковский, увидел, что ремонтников на пятом пути, давно требующем ремонта, почему-то нет, и взял это себе на заметку.

Он старался .больше нигде не останавливаться, но все же отметил для себя, что в одном из баров не выполнили его приказа и не сняли довольно оригинальные, но сбивающие с толку пассажиров часы. Они были устроены таким образом, что стрелки двигались в обратном направлении. И соответственно четверть и без четверти менялись местами. Не один уже пассажир, основательно подпивший в этом баре, потом опаздывал на поезд благодаря именно этим часам.

Перед входом в кассовые залы было небольшое, но респектабельного вида помещение с помпезной вывеской частной железнодорожной компании «Голдрейлвэй»

Вадима Саперова.

«Расширяется», – подумал Ларин, оглядывая появившиеся недавно на стенде компании «Голдрейлвэй» новые объявления о комфортабельных вагонах бизнес-класса в стиле ретро, а также о всех видах услуг в новом поезде «Лолита». Этот поезд следовал из Москвы в Хельсинки и предназначался для приятного времяпрепровождения в пути состоятельных пассажиров. В нем даже имелся массажный салон с массажистками «без комплексов».

«И что в нем Лариска нашла?» – с горечью подумал Виктор Андреевич о дочери.

В кассовом зале была духота. Огромный поток пассажиров, стремящихся взять билеты, не могли остудить работающие здесь кондиционеры.

«Придется тратиться на более мощные кондишн», – вздохнул Ларин.

«Ну и очереди», – с неудовольствием оглядел он раздраженных от изнурительного ожидания людей.

Из первой же кассы, в которой работала жена заместителя Ларина Лидия Ивановна Брунева, он услышал ее неприятный голос:

– Не надо мне совать свой геройский билет. Я уже сказала, что с такими документами вас должна обслуживать воинская касса.

– По этому документу должны выдавать билет в любой кассе России, – отвечал разгоряченный человек в форме полковника.

Имея льготу на бесплатное и внеочередное приобретение билетов, мужчина с геройским удостоверением все же выстоял огромную очередь. А теперь ему указывали на другую кассу, у которой толпилось не меньшее количество людей.

Если бы кто-то узнал, за что получил этот человек Героя России и какое количество людей при этом спас, его бы, наверное, понесли на руках прямо в вагон поезда. Полковник никогда не пользовался правом брать билет без очереди, даже сейчас, когда в зале ожидания его ждала беременная жена.

– Мужчина, освободите кассу, – категорично. отрезала Брунева. – Послушайте, у вас же есть право взять билет без очереди. Какие проблемы. Идите в воинскую кассу…

– Но вы же знаете, какой крик поднимется, если я попытаюсь пройти без очереди. Кого сейчас интересуют льготные документы? – Полковник все еще надеялся.

– Если вы не можете пользоваться своим правом, то я здесь при чем? – Кассирша уткнулась в свои бумаги. – Отойдите и не мешайте работать!

Брунева была настолько раздражена, что Ларину сразу стало понятно, какое количество спиртного вчера было выпито его заместителем Бруневым. По утреннему настроению Лидии Ивановны всегда можно было узнать о климате в семье Бруневых.

И если накануне муж приходил домой пьяный, то это должна была чувствовать на следующий день вся вокзальная очередь, имеющая несчастье встать к окошку Лидии Ивановны.

Ларин, проследив, как полковник занял очередь в воинской кассе, направился к администратору.

– Валюша, здравствуй! – сказал он энергичной женщине средних лет.

– Доброе утро, Виктор Андреевич. – Администратор оторвалась от своих дел.

– Позвони-ка сейчас в воинскую кассу – пусть там Герою России дадут билет вне очереди.

– Хорошо. Как его фамилия? – сразу набирая номер телефона воинской кассы, спросила администратор.

– Не знаю.

– А вдруг у воинской кассы окажется два Героя? – приостановила она набор номера.

– Да какая разница? Если окажется два – пусть дадут двоим без очереди.

– Хорошо, Виктор Андреевич. Сейчас сделаем.

Ларин с удовлетворением услышал, как из воинской кассы кассир – тучная брюнетка с низким голосом – выкрикнула:

– Кто тут Герой России, подойдите ко мне…

А Ларин уже пытался заглянуть через головы пассажиров в окно № 16. Он мельком увидел юное лицо. Сердце сладко екнуло. Успел рассмотреть, что ОНА улыбалась. Однако уже через секунду очереди в этой и соседних кассах закрыли от него знакомые черты.

«Да что ж они такие очереди создают? – подумал он о кассиршах. – Надо им вставить по первое число».

Собинова видела, что произошло возле касс, и тут же отреагировала: «Если вы еще не разучились читать возле своих телевизоров, обратите внимание на таблички у касс: для некоторых особенно почетных граждан у нас есть льготы – билеты, можно взять без очереди. А молодым можно и подождать, вся жизнь впереди, тоже когда-нибудь станете почетными».

Глава 17 ХОМЕНКО

Хоменко все время держал в поле зрения бегущего по рельсам окровавленного человека в разорванной рубашке. И снова на пути Роману попалась та самая огромная лужа. Теперь было не до забот о чистоте ботинок, и Хоменко попробовал перепрыгнуть через нее, но только поскользнулся и плюхнулся со всего маху в черную жижу.

– О черт! – выругался Роман.

Бегущий человек продолжал удаляться от него по рельсам. Теперь уже не обращая внимания на лужи. Роман сделал последний рывок. Расстояние между ними стремительно сокращалось. Но в какой-то момент окровавленный человек вдруг шмыгнул в сторону, за вагоны. И как в воду канул! Хоменко только развел руками.

– Вот же блин! – Роман присел на корточки отдышаться.

«Ну и за кем это я гнался? – подумал он. – Просто бомж подрался!»

Хоменко несколько раз глубоко вдохнул, восстанавливая дыхание, вытер рукавом пот с лица.

– Тебе что, мужик, плохо? – услышал он мужской голос в стороне.

Старый путеец внимательно вглядывался в милиционера.

– Да хрен его знает, плохо мне сейчас или хорошо, – усмехнулся Хоменко.

– А то смотри, у меня есть чем подлечиться, – предложил «скорую помощь» служащий.

– Это с утра-то? – спросил Хоменко. – Нет, батя, спасибо, я – пас!

– Ну смотри, мое дело предложить. – Старый служащий тут же потерял интерес к Хоменко и развернулся, чтобы уйти.

– Слушай, дед. Ты вон те вагоны видишь? – неожиданно спросил Роман.

– Ну! – Тот посмотрел туда, куда показывал Хоменко.

– Ты не в курсе, что там за дела?

– А тебе они зачем? Ты ведь еще молодой, весь из себя. Да с тобой любая за бесплатно пойдет. Что деньги зря на ветер бросать!

– Ага, значит, известные вагончики.

– Слушай, парень. Ты лучше держись от тех вагонов подальше. И меня в это не впутывай. Спать будем крепче и спокойнее. Я уже тридцать пять лет здесь служу, знаю, что говорю.

И, не попрощавшись, старик развернулся и пошел от Хоменко вдоль путей.

"Электричка до Карголова отправится вот-вот с одиннадцатого пути. С одиннадцатого, повторяю, а не с десятого, как обычно. Со всеми остановками.

Поторопитесь, потому что следующая аж через два часа. Для потенциальных зайцев по секрету скажу: сегодня старший контролер – Иван Захарович Бурыкин, бывший пограничник. У него и мышь не проскользнет без билета".

И снова возле пригородных касс моментально выросла очередь. Бурыкина многие знали в лицо, с аттестацией, данной контролеру дикторшей, были абсолютно согласны – просто Карацупа какой-то.

Будни и рутина. Постоянным потоком в линейное отделение милиции вели мелких воришек, бездокументных граждан – составляли протоколы, рассаживали задержанных по клеткам «обезьянника», кого-то после отпускали. Работы было не много.

В одной из маленьких комнат, где почти впритык друг к другу стояли четыре стола, старший лейтенант Саушкин допрашивал мальчишку-беспризорника. Мальчишка был пойман с поличным полчаса назад, когда воровал в привокзальном магазине батон хлеба и банку дешевой кильки.

– А что ж ты такую дрянь украл? – кивнул старший лейтенант на лежащий на столе батон с килькой, превратившиеся теперь из дешевой еды в вещественное доказательство. – В том магазинчике, где тебя сцапали, и поинтереснее товар был. Уж крал бы тогда сервелат да икру черную.

– Ну конечно, тоже скажете, – серьезно, по-взрослому отвечал мальчик. – Мне себя к хорошей жизни приучать нельзя.

– А к какой же жизни ты себя приучаешь? – усмехнулся Саушкин.

– К обычной, нормальной, – пожал плечами беспризорник.

– Это какая такая нормальная жизнь – воровать, ночевать по грязным углам, не учиться? – Старший лейтенант вошел в роль воспитателя, впрочем, ему действительно был интересен этот замызганный парнишка.

– А чем такая жизнь хуже вашей? – напористо возразил беспризорник.

Саушкин хотел было тут же ответить парню – уверенно и строго, но, к своему удивлению, не нашел что сказать. Он посмотрел на своего коллегу лейтенанта Кокурина, сидящего за столом напротив и составляющего сейчас протокол о потере паспорта у гражданина с испуганным лицом. Кокурин тоже оторвался от своих бумаг и с интересом оглядел беспризорника.

– Вот что в вашей жизни есть интересного? – продолжал «наезжать» на старшего лейтенанта мальчишка.

– Во, слышал! – обратился к Кокурину Саушкин. – На философию жизни пацан тянет. У вас вот что интересного в жизни, лейтенант Кокурин? – голосом плохого репортера спросил Саушкин.

– Сейчас вспомню – так у вас уши повянут! – заулыбался коллега Саушкина.

– Ну а все-таки? – не отставал от Кокурина старший лейтенант.

– Рыбалка. Мы вот с ребятами в прошлые выходные ломанули на Десну. Взяли водочки, пивка, девочек прихватили…

– А, да ну тебя, – отмахнулся от Кокурина Саушкин. – Он шутит, – почему-то оправдался он перед пацаном. Тот хмыкнул. – Нет, но ты же понимаешь, – начал воспитательным тоном Саушкин. – У каждого нормального человека должен быть свой дом, должны быть всегда рядом близкие люди – родители…

– Да было у меня все это, – некрасиво дрогнули губы у пацана.

Саушкин понял – зацепил он мальчишку за больное.

– Ничего интересного.

– Ну а сейчас отправим тебя в колонию для малолетних – много ты там интересного найдешь? – стараясь продвигаться уже осторожнее в дальнейшем разговоре, спросил Саушкин.

– По крайней мере, получше, чем дома, – насупился мальчишка.

– Слушай, ты хоть свою фамилию и имя скажи, а то как-то неудобно разговаривать…

– Ага, нашли лоха! А вы меня потом к родителям отправите! – усмехнулся юный беспризорник.

– Ну что мне с тобой делать, а?

– Что делать? – повторил парнишка. – А дайте мне закурить.

– Еще чего? Сопляк!

– Да бросьте вы. Все равно ведь знаете, что я курю. Так чего жлобствовать.

– Ты у меня поговори, поговори, – пригрозил Саушкин. – И с чего это я должен знать, что ты куришь?

– А вы в мои годы не курили? – не унимался мальчишка.

– Да я в твои годы спортом занимался и в школе учился. Между прочим, без троек.

– А я вот в первый раз закурил в восемь лет, – снова с интересом встрял в разговор лейтенант Кокурин. – С пацанами бычок, значит, нашли…

– Слушай, Володя, занимайся лучше своим делом! – с раздражением перебил коллегу Саушкин и снова посмотрел на беспризорника. – Ладно, пацан, посидишь пока у нас. А я еще подумаю, что с тобой делать.

Саушкин позвал дежурного, и мальчика увели. Следом за ним закончил свою работу и Кокурин.

– Сейчас к дежурному, поставите здесь печать, – объяснил он человеку с испуганным лицом, отдавая заполненную бумагу.

Тот, вежливо поблагодарив, покинул комнату. Кокурин с удовольствием отодвинул от себя бумаги и посмотрел на угрюмого Саушкина:

– Сава, ну что ты с этим пацаном возишься? Сдал бы его в детприемник.

Обычная история. Родители – алкоголики, ребенком не занимались…

– Ладно, Володя, я сам решу! – снова перебил Кокурина старший лейтенант.

Хотя еще не знал, будет ли он сам заниматься мальчиком или передаст его Хоменко, известному в отделении «защитнику детских душ».

Дверь в этот момент распахнулась, и в кабинет втолкнули грязную, потрепанную алкоголичку неопределенного возраста. Следом за ней вошел улыбающийся лейтенант Кальмуцкий.

– Господа, к нам дама! Прошу любить и жаловать, – отрекомендовал он задержанную.

«Дама» находилась в изрядном подпитии и улыбалась беззубым ртом, туманно глядя то на Саушкина, то на Кокурина. Кокурин, паясничая, тут же вскочил и вытянулся по стойке «смирно».

– Разрешите представиться, – галантно обратился он к «даме», – лейтенант Кокурин Владимир Александрович.

– Вольно, – с удовлетворением икнула «дама» и, шатаясь и пуская пузыри, шагнула навстречу Кокурину.

От нее повеяло мерзким запахом – «букет» с застоявшимся перегаром, давно не мытым телом и мочой.

– Слушай, Боря, а ты не мог бы свою «даму» допросить где-нибудь в другом месте? – задохнулся от смрада Саушкин.

– И в более интимной обстановке, – поддержал Кокурин.

– Ладно, мужики, чего вы – впервой? И куда я ее? – Кальмуцкий придвинул «даме» стул, на который она тут же плюхнулась.

Саушкин поднялся и направился к выходу.

– Иди-иди, ты у нас женское общество на работе с трудом переносишь, – проводил его взглядом Кальмуцкий. – А я на женщин падок, – он игриво подмигнул с трудом удерживающей равновесие на стуле «даме».

Но Саушкину уйти из кабинета не удалось. У двери его встретил дежурный и передал бумаги, которые срочно нужно было разобрать. Пришлось вернуться.

– «Без женщин жить нельзя на свете, нет», – пропел усаживающемуся за свой стол недовольному Саушкину женолюб. – Ну что, милая, о чем ворковать будем?

«Дама» долго оглядывала Кальмуцкого, пытаясь сфокусировать расползающийся образ милиционера. Потом вдруг спросила заплетающимся языком:

– Слушай, а кто у вас здесь самый главный?

– Вот он, – кивнул, усмехаясь, Кальмуцкий на Саушкина.

– Слушай, – зашепелявила она, повернувшись к Саушкину. – За стакан красного тебе дам. Без балды, не пожалеешь. Я ведь еще сама ничего, – кокетливо сморщила она опухшее лицо и снова красноречиво икнула. – Глаз вырви, не вру.

Кальмуцкий с Кокуриным закатились от смеха:

– Ну, Саушкин, все бабы на тебя падают.

Саушкин тут же выпалил:

– Так, Боря, уведи ее отсюда. А то меня сейчас стошнит.

– Ладно, – сжалился Кальмуцкий. – Пойдем, дорогая. Отоспишься хоть, а то проспаться и некогда, наверное. Работа ведь ночная, да? – схватил он за плечо начинавшую уже засыпать алкоголичку и вытолкал ее в коридор.

После их ухода Саушкин грубо выругался:

– Блядь! Всякое говно сюда тащит. Слушай, Володь, ты хоть форточку открой.

Кокурин толкнул форточку, и с улицы пошел холодный воздух.

Глава 18 ЛАРИН

Когда Виктор Андреевич вошел к себе в приемную, он заметил завешенное черной шалью зеркало.

«Совсем она обалдела, что ли?» – с раздражением подумал он о секретарше, а вслух ей сказал:

– Оленька, я очень тронут, но снимите это, пожалуйста. Не надо этого делать на рабочем месте.

– Хорошо. – Оленька тут же сняла с зеркала шаль. – Виктор Андреевич. Мы все на кладбище заказали, уже и могилу роют. Анищенко с Кожиным ездили, проверили.

– Спасибо. – Ларин помолчал некоторое время. – Эти еще не появлялись? – спросил он о работниках ФСБ.

– Еще нет, – с полуслова поняла, о ком идет речь, Оленька.

– Очень хорошо. Соедините меня со всеми службами. Селекторку я сегодня проведу сам.

Виктору Андреевичу доложили, что все службы вокзала работают в привычном режиме. За истекшие сутки из чрезвычайных происшествий была только смерть бомжа – несчастный попал под поезд. Маневровые вагоны шли в отстойник, никто их не сопровождал. Виноватых нет. Расследование этого происшествия уже передали в местный отдел милиции. На всякий случай Виктор Андреевич просил его держать в курсе хода расследования.

Из смерти бомжа логически вытекало еще одно происшествие, которое можно было назвать обычной неприятностью. Эта неприятность касалась застрявших недалеко от вокзала тех самых трех вагонов, под колесами которых погиб бомж и из-за которых вот уже несколько часов не могли освободить один из главных железнодорожных путей.

И это, собственно, все. Словом, тишь да гладь. Обычный день, ноу проблем.

Ларин, выслушав начальников служб, минуту молчал, пока его не спросили:

– Виктор Андреевич, совещание закончено?

– Нет, только начинается.

И дальше устроил такой разнос всем и каждому, какого не делал давно. Он зло выговорил сантехникам за то, что в туалетах до сих пор текут бачки, электрикам – за плохую работу кондиционеров в кассовом зале, уборщикам – что полы моются не в шесть утра, как положено, а в девять, что моются по старинке шваброй и тряпкой, а не машинами, что очереди в кассах, как в курортный сезон, парковка возле вокзала по-прежнему платная, хотя это давно запрещено и им самим, и правительством Москвы, что ремонтников на пятом пути нет, что носильщики почти все ходят без формы, что начальника информационного отдела он будет увольнять, если тот не уймет Собинову. И главное – путейцы отправили маневровые вагоны без сцепщика, что и привело к гибели человека…

– Леонид Васильевич, теперь с вами, – обратился он к главному экономисту.

– Что там у нас с этой фирмой «Голдхренбей»?

– Все в порядке, – ответил селекторный голос.

– В каком же это порядке, Леонид Васильевич? Они сколько нам должны за аренду?

– У меня есть данные только за прошлое полугодие…

– Как? – опешил Ларин. – Они за прошлое полугодие еще не заплатили?

– Виктор Андреевич, тут такое дело, можно я к вам зайду, все объясню.

– Можно, только захватите с собой заявление об уходе.

– Виктор Андреевич, но ведь эта фирма…

– Знаю, сынка Саперова, министра путей сообщения. К сожалению, папашу уволить я не могу. А вот вас с превеликим удовольствием.

– Я сейчас же принесу вам все данные, – заторопился экономист. – Мы уже подготовили иск… – Юрист просмотрел наши договора. По закону, если они не платят нам аренду…

– Фирма переходит во владение вокзала, – закончил Ларин. – Так в чем же дело?!

– Сегодня все документы поступят…

Ларин отключил связь.

Откинулся в кресле.

"Совки, – подумал он о своих подчиненных. – Рабами были, рабами умрут. А с другой стороны… Сколько сотен лет из них выбивали всякую ответственность даже за собственные жизни – откуда же ей взяться за каких-то неполных десять лет?!

Холуи мы все и сволочи, – завершил он свою злую мысль. – Обреченная страна".

Словом, Ларин разогнал тишь и гладь, навешал оплеух и всех погнал работать.

Ларин злился не только потому, что день обещал стать тяжелым, не только из-за того, что скоро он встретит гроб матери, не только потому, что ФСБ лезет со своими делами, что с утра погыркался с семьей, что не смог съездить на кладбище…

Сегодняшний день для вокзала должен был стать в какой-то степени историческим. Ларин ждал доклада своего заместителя Брунева о полуденном запуске в строй новых турникетов, через которые можно будет проходить теперь в здание вокзала, только предъявив билет или оплатив за проход. Это должно было разом решить много проблем – вокзал перестанет быть проходным двором, на электричках не будет зайцев, попрошайки и воры исчезнут, грязь не нужно будет выгребать каждые два часа… Словом, вокзал станет цивилизованным местом.

– Оленька, что там Брунев не подает голос? – вызвал по селектору Ларин секретаршу. – Пошевели-ка его!

– Виктор Андреевич, на месте его нет, – последовал ответ секретарши.

– Разыщи его, пусть немедленно свяжется со мной!

Искать заместителя начальника вокзала не пришлось, потому что в следующую минуту он появился на пороге ларинского кабинета. Несмотря на помятый вид Брунева, его доклад о полной готовности турникетов к работе отличался точностью и лаконичностью. С удовлетворением выслушав его, Ларин вдруг спросил:

– Ты сколько вчера выпил?

Брунев не сразу понял, к чему клонит начальник.

– Да грамм сто, не больше, – настороженно ответил он.

– А почему твоя жена в кассе с утра разоряется так, как будто ты выпил вчера ведро водки, не закусывая.

– Нюх уже потеряла с годами. Ведро от ста грамм отличить не может.

– Так разбирайся с ней дома, а на вокзал свои семейные свары не тащи!

Брунев неслышно удалился. А Ларин вызвал по селектору старшего кассира.

– Так, Елена Леонидовна. Ну-ка давайте мне на ковер самых сонных и болтливых. Хотя бы парочку для начала.

– Выбирайте сами, – устало ответила Елена Леонидовна.

– И выберу – тоже мне солидарность, – язвительно ответил Ларин. – Локтеву и Бруневу.

– Хорошо.

– Хотя вот еще. Пришлите и Панчук. Ей тоже не мешало бы шевелиться на рабочем месте. А то самая молодая, а еле-еле…

Виктор Андреевич не закончил фразу. Он услышал, как многозначительно хмыкнула при фамилии «Панчук» старшая кассирша.

– Хорошо, пришлю и самую молодую, – слишком серьезно сказала Елена Леонидовна.

«Старая ведьма», – зло усмехнулся Ларин и отключил селекторную связь.

«Сегодня на вокзале, уважаемые дамы и господа состоится знаменательное событие – откроются турникеты, которые не пропустят ни одного безбилетника, даже легендарный пограничник-контролер Бурыкин может отдыхать».

Глава 19 БОЦМАН

Он шел куда глаза глядят. Вернее, он почти ничего перед собой не видел.

Боцман брел по рельсам в направлении вокзала. Он не помнил, как пролез в пролом в стене. Там за стеной была автобаза. Возможно, поливочных машин. Точно, поливочных. Забрался в кабину ЗИЛа и свернулся калачиком на сиденье. Боцман ни о чем не мог думать. Даже о Фоме. Сплошная пустая башка. И он уснул. Приснился ему странный сон… Будто идет он по улице, а навстречу ему похоронная процессия. Впереди несут подушки с наградами: на первой свежемороженый хек, на второй – собачий ошейник, на третьей – пачка презервативов. Следом гроб с виновником. Дальше, как и полагается, вдова и нанятые плакальщицы-старушки.

Вдова в мини-юбке, но все чинно. Все в черном. Алексей Иванович остановился посмотреть и тут же увидел себя со стороны. Задал во сне сам себе вопрос.

– Ну что ты остановился? Ты его не знаешь. Интересно?

И сам себе ответил, что интересно.

Вот ведь оказия какая. В одних случаях мы мертвяков боимся, в других интересуемся, но еще ни один покойник, даже совершенно чужой, не оставлял нас абсолютно равнодушным. И хотя не знали при жизни, лицо завораживает. Какое оно?

И Алексей Иванович привстал на цыпочки, пытаясь заглянуть в лицо смерти…

Надо же было такому случиться – мимо проскочила иномарка и брызнула тугой струей грязной воды из-под колес. Процессия ничуть не обиделась, а покойник сел в гробу и утерся. Потом оглянулся, все ли в порядке у сопровождающих лиц, и снова улегся на подушку.

Алексея Ивановича, как магнитом потянуло пристать к скорбящим. И он пристроился. Рядом оказался единственный человек, одетый не по форме. Он был весь в белом и, о чудо, на нем не было ни одной брызги из той злополучной лужи.

– Кто усопший? – осмелился спросить Алексей Иванович.

– Да так… – неопределенно отозвался в белом.

– То есть как это… так? – возмутился Алексей Иванович.

– Вам-то что с того?

– А вы не отвечайте вопросом на вопрос. Знаете, какие люди так делают? – И сам же ответил:

– Плохие. Милиционеры и гэбэшники.

– Я ангел, – признался в белом.

– Я в ангелов не верю, – сказал бывший судоводитель во сне, а Алексей Иванович вне сна подумал, что все это одна сплошная чушь.

– Любезный, еще в 787 году Второй Никейский собор разрешил изображать ангелов на иконах, а они-то больше вас понимали.

– И что же вы тут делаете? Он в рай попадет? Тогда почему ошейник и треска?

– Вряд ли. Мазохист. Любил сексом заниматься и собаку изображал. И не треска, а хек. Им его кормили после побоев. Презервативы на работе надувал.

Смущал молоденьких секретарш.

– Если не в рай, что ты здесь делаешь?

– Для равновесия. У каждого человека два ангела. Вон тот, в черном, что вдову утешает. Черный ангел, а я, как видите. Белый.

Неизвестно, что произошло бы во сне дальше, но Боцмана бесцеремонно разбудили.

– Э, мужик, ты чего разлегся? А ну, подъем!

Пришел хозяин ЗИЛа, и сон слетел с Боцмана, как скорлупа с яйца.

Некоторое время он ничего не соображал при виде шофера в черном комбинезоне, и ему показалось жутко знакомым лицо водилы. А похож тот был на Черного ангела, только что утешавшего вдову.

И еще он ощутил голод. Вспомнил, что так и не поел хлебова, а вместе с памятью мелькнула в голове картина драки. Воспринял он ее как некий кошмарный сон. Не может быть. Вот он сейчас пойдет на вокзал, и все счастливо рассеется.

Но внутренний червяк снова начал свою поганую работу.

Боцман шел на вокзал еще и потому, что там, в укромном уголке за батареей, у него была спрятана маленькая заначка, о которой никто не знал. Совсем маленькая. Всего сто рублей. Они ему сейчас были нужны больше, чем глоток свежего воздуха водолазу.

Интуитивно принял решение обойти здание не слева, где рынок и могли быть цыгане, а справа. Для этого пришлось сделать большой крюк. Но вот и главный подъезд. У подъезда, как ни странно, случилось людское завихрение, и он не сразу понял, что происходит. Конечно, людские завихрения бывали здесь и раньше, когда отходили сразу несколько поездов, и люди опаздывали, а двери частично были закрыты.

Но теперь случилась другая напасть – установили турникеты. С помпой, с разрезанием ленточки, даже с речами и музыкой. Вокзал пожелал брать с провожающих за проход в свое чрево.

«С праздником, дорогие друзья, безбилетников мы не поздравляем, не с чем, собственно, поздравлять», – издевался динамик мальчишеским голосом.

Вокзалу, естественно, стало несколько полегче. Администрация вообще находилась в эйфории. Особенно те службы, которые отвечали за порядок и чистоту. Теперь праздношатающийся уже не мог просто так зайти в его помещения, съесть чего-нибудь, бросить обертку мимо урны или, выпив в неположенном месте, обматерить кого следует.

Боцман протиснулся в толпе провожающих к самим автоматам. Их сохранность зависела от двух милиционеров вокзального отделения.

Одного из них он немного знал. Ничего паренек. Из Липецка. Наверное, слишком громко высказал свою просьбу проникнуть внутрь, так как возмущенные непусканием провожающие, не желающие расставаться ни с родственниками ни с деньгами, выразили протест.

– Да. У нас всегда так – свои вперед, а народ стой. А видок у него какой, посмотрите! Не пускать!

Только сейчас Боцман сообразил, что воротник его полперденчика оторван напрочь, пуговицы вырваны с мясом, а под глазом надулся внушительный фингал.

– И кому мы теперь за это должны в ножки кланяться? – спросил у липецкого Боцман. – Кто это такую гадость на нашу голову соорудил?

– Начальник вокзала приказал. Ларин.

От этой фамилии что-то неприятно отозвалось у Боцмана в душе. Ну да, этот Ларин особенно не любил бомжей, гонял их, как мог.

Боцман выбрался из толпы. Надо было идти в кассы, покупать специальный талон, как в метро. Пошарил по карманам, ничего, кроме табачных крошек, не обнаружил, но сдаваться было рано.

Пошел на рынок. Заодно решил проверить, как там его тачка.

Каково же было изумление, растерянность и гнев, когда на ее месте он обнаружил обрывок цепи, свернуть такой замок или порвать цепь мог только взрослый и сильный человек. Алексей Иванович беспомощно огляделся по сторонам.

Вокруг обычная рыночно-закоулочная суета. Он вдруг ощутил, что видит все как-то не так. Плохо. Теперь и слез не было. Здорово ему все-таки врезали. Сразу заболела спина – следствие удара обрезком трубы.

Кто посмел? Как это могло произойти? Боцман набрался решимости и протиснулся между палатками на основную территорию. Черт с ними, с цыганами. На людях они ничего не сделают.

Он шел между рядами и спиной чувствовал, как знакомые продавцы провожают его фигуру взглядами. Наверняка уже в курсе всех событий. Часов у Боцмана не было. В тяжелые времена именные часы от Енисейского пароходства пошли на пропитание. Потому он не знал, сколько прошло времени. Много или мало? Да и какое это теперь имело значение? У него украли тачку.

Глава 20 ХОМЕНКО

Роман Хоменко входил в линейное отделение милиции, когда ему навстречу попался Кальмуцкий, волокущий мимо алкоголичку.

– Привет, Рома, – подмигнул ему Борис. – Женщина не нужна?

– Своих девать некуда.

– Да свои-то не дают. – Кальмуцкий с задержанной прошел мимо.

Роман не отреагировал на подкол Кальмуцкого. Он уже начинал потихоньку привыкать к тому, что все тычут Роману Оксаной.

«Нет, сегодня же все с Оксаной выясню и поставлю на места», – подумал Хоменко с решительностью.

– Ну чего тут у вас сегодня? – обратился Роман к дежурному.

– Да мочилово крупное между цыганами и бомжами было. Одного поездом переехало – или столкнули, или сам упал. Там наши ребята сейчас разбираются.

– То-то я бомжару сейчас видел – весь в крови. Наверняка из той же драки, – сопоставил Хоменко.

– Ну ты прямо как свинья из лужи! Где вывалялся? – спросил дежурный.

– Да отвяжитесь, – беззлобно буркнул Хоменко. – Тимошевский у себя?

– Ты бы хоть морду умыл и штаны поменял.

– Да потом, – отмахнулся Роман, но все же вытер лицо рукавом.

Начальник отдела линейной милиции Николай Павлович Тимошевский был в это время в своем кабинете не один, майор важно сидел за своим столом, а перед ним, все время кланяясь и сверкая черными шальными глазами и золотыми коронками, стоял крепкий сорокалетний цыган Юрочка.

Николай Павлович проводил важную еженедельную процедуру изымания пошлины у цыганской привокзальной «группировки». Каждый раз эта процедура отнимала у Тимошевского большое количество нервных клеток. Вот и сейчас предводитель цыганской группы снова тянул резину уже почти полчаса. Тимошевский чувствовал себя раздраженным. Ведь все было совершенно ясно и уже давно говорено-переговорено. Фиксированная сумма в условных единицах, срок оплаты, время, место. Так нет же, каждую неделю Юрочка, входя в кабинет к Тимошевскому, начинал торговаться, пытаясь снизить установленную таксу. Старая цыганская привычка (или традиция) не позволяла Юрочке отдать деньги сразу, не поторговавшись. Не мог понять Тимошевский, что для цыгана дело не в деньгах, а в самом процессе торговли. Ведь какой же тогда Юрочка цыган, если не торгуется.

– Послушай, начальник. Чистую правду тебе скажу – дело у нас дрянь. Денег стало меньше, – канючил Юрочка. – Дефолт, инфляция, люди месяцами зарплату не получают…

– Ага, твои цыганочки гадать разучились, квалификацию потеряли? – Тимошевский, сложив руки на груди, смотрел на Юрочку насмешливым взглядом.

– Ой, гражданин начальник. Мои цыганочки так могут гадать, что закачаешься. Хочешь, завтра пришлю их к тебе. Они что захочешь тебе нагадают.

Ничего для тебя не пожалеют. Захочешь карьеру – нагадают. Захочешь страстную любовь – получишь ее. Все сбудется – уверяю. Головой тебе отвечаю!

Цыган говорил с такой страстной уверенностью, что Тимошевскому на какое-то мгновение захотелось на самом деле погадать. А вдруг действительно все это нагадают цыганские шельмы, да так, что сбудется. Но, поколебавшись, вслух он произнес строго:

– Да не верю я в эту ерунду, Юрочка! Я – православный христианин. А гадание – грех, мне один поп сказал.

– А хочешь, мои цыганочки тебе споют и станцуют, – не унимался предводитель цыган. – Ты знаешь, как поют цыганки? Не те в цыганском театре, которые не настоящие, у которых даже цыганской крови нет. А наши, кочевые. А как они умеют любить. Страстно, жарко. Как обнимет такая, как прижмет к себе – кровь по жилам стынет!

Николай Павлович решил, что надо на них как-то глянуть, на этих цыганок, какие помоложе да почище. Цыганской любви Тимошевский еще не пробовал. Но только не вместо части мзды от цыган может принять он эту любовь, а как дополнение. Давно уже пора поднимать еженедельную плату за цыганское спокойствие на привокзальной территорий. Прикрывать цыган становится все опаснее. Вот и сегодня драка была. Есть убитый бомж. А это уже не шутка.

– Ладно, Юрочка, давай ближе к делу, – улыбнулся Тимошевский цыгану.

– Как скажешь, начальник. Знаю, что дел у тебя по горло, а потому не могу занимать твое драгоценное время. – Юрочка захлопотал возле стола начальника, суетно полез в карман за целлофановым пакетом с деньгами.

Но в тот самый момент, когда цыган протягивал деньги улыбающемуся Тимошевскому, в кабинет, коротко постучав, вошел Хоменко.

Зашел и застыл с открытым ртом.

Ситуация была стремная. Дурацкая была ситуация. Страшная.

Начальник отделения милиции Николай Павлович Тимошевский получал взятку.

Секундная заминка…

И майор не придумал ничего лучшего, как со всего маху заехать цыгану по физиономии.

– Да как ты посмел мне, чумазая рожа, деньги совать?! – заорал он очень убедительно от испуга, играя бурю негодования. – Совсем обнаглели! Хочешь, чтобы я твои грязные делишки покрывал?!

Обалдевший от такого поворота событий цыган тоже открыл золотой рот.

– Так, Хоменко. Очень хорошо, что ты появился. Этого быстро в кутузку. Ты посмотри, как он хотел меня подставить, гнида.

Не менее растерявшийся Хоменко хлопал глазами.

– Ты что, лейтенант, не слышишь? Быстро увести цыгана.

– А ну давай пошли, – опомнился наконец Роман.

Юрочка так и вышел с открытым ртом. Когда лейтенант заталкивал Юрочку в переполненный «обезьянник»,онпочувствовал пристальный взгляд парнишки-беспризорника, сидящего на корточках у дальней стенки.

– А ты за что здесь? – спросил Хоменко у парнишки.

– Потому что я теперь вор, – с серьезной рассудительностью ответил мальчик.

– Это ты сам так решил или… – Хоменко не договорил.

– Сам, – перебил его мальчик.

– Ладно, после еще поговорим, – кивнул ой мальчику.

Когда Хоменко вернулся в кабинет начальника отделения, тот удивленно поднял на него глаза.

– Ты что? – спросил Николай Павлович, несколько растерявшись.

– Я хотел вам доложить, товарищ майор. Сегодня мною на запасных путях были найдены три вагона люкс, оборудованных под бордель, – начал доклад Хоменко.

– Так, интересно, – вышел из-за стола Тимошевский.

– Бордель был в действии. В одном из вагонов внутри была обнаружена проститутка с двумя клиентами, – продолжал Хоменко в том же протокольном духе.

– Ну и где же они?

– Закрыты в вагоне. Прошу вашего разрешения на дальнейшие действия.

Тимошевский приблизился вплотную к Хоменко и пристально взглянул ему в лицо:

– Молодец, лейтенант. Проявил бдительность. Обнаружил преступный объект.

– Так разрешите действовать? – обрадовался Роман.

– Не разрешаю. – Тимошевский сделал длинную паузу, изучая отобразившуюся на лице лейтенанта массу противоречивых чувств.

– Почему? – опешил Хоменко.

– Тебя, дурака, жалко. Ну-ка сядь. Сядь-сядь.

Хоменко опустился на стул.

– В армии служил?

– Да.

– Минеров видел?

– Ну…

– Вот и мы, лейтенант, ходим по минному полю. Думаешь, проблема назавтра покончить с преступностью в России? Нет, не проблема. Но тогда выгребать придется с самого верху, от головы, а ты сейчас только за пятку ухватился.

– В каком смысле?

– Дело в том, что ситуация эта уже давно под контролем. Нам прекрасно известно об этих трех вагонах. Но впрямую действовать сейчас нельзя, так как это вотчина САМОГО, – Николай Павлович многозначительно указал пальцем вверх. – Вот такая мина.

– Кого?

– Ну… Кто твой начальник?

– Вы.

– А мой?

– Министр внутренних дел. Это его бордель?

– Мой непосредственный начальник – Ларин. Знаешь такого?

– Да… И что теперь – на нашем участке…

– Мы скоро доберемся до этих вагонов, – строго перебил Тимошевский. – Непременно все это раскрутим. Но напрямки глупо, рванет так – яйца не соберешь.

Ты меня понял, Хоменко? Так никому пока ни слова. Соображаешь, лейтенант?

Слишком шишка большая. – Николай Павлович дружески сжал плечо Романа. – Но ты молоток, Хоменко. Наблюдательный.

– А что с проститутками делать и с клиентами? Я же их там закрыл сейчас, – растерянно проговорил Роман. – И сутенера оставил сторожить, – вспомнил он про перепуганного Карпа, жарившего шашлыки.

– А ничего. Я же тебе сказал, свое знание объекта ни перед кем пока не обнаруживать. И ждать моих дальнейших указаний. Ты понял? Выполнять.

Хоменко в недоумении вышел.

«А, ладно, – подумал он, заходя в кабинет с четырьмя столами впритык. – Борделем я все равно займусь. И без Тимошевского».

Кокурин, Саушкин и Кальмуцкий сидели за своими столами. Перед каждым из них были задержанные и пострадавшие. Народу набралось достаточно.

– Что за мальчонка в «обезьяннике»? – спросил Хоменко у коллег, доставая из шкафа чистую форму.

– Для тебя специально оставили, – ответил, уже решивший передать беспризорника Роману Саушкин.

Роман хотел было уже заняться мальчонкой, но решил отложить на потом. Ведь сегодня у него выходной. Сегодня он пришел, чтобы поговорить с Оксаной.

Роман столкнулся с ней при входе в кассовый зал. Девушка спешила.

– Ксюша, а я как раз хотел тебя увидеть, – густо покраснев, улыбнулся ей Хоменко.

– Ой, Рома. Сейчас не могу, – на ходу проговорила Оксана.

Он, как бычок, пошел следом за ней. Решительность его тут же куда-то испарилась.

– А ты куда? – Роман семенил чуть позади Оксаны, то и дело сталкиваясь с людьми. – Давай я тебя провожу.

– Да куда ты меня проводишь. Рома? Мне в административный корпус нужно.

– Это зачем тебе туда? – насторожился Хоменко.

– Начальник вокзала вызывает.

– Ясно. – Лицо Романа тут же стало пасмурным.

– Ну что тебе ясно? Что ты вообще понимаешь? – остановилась на секунду Оксана и, махнув рукой – мол, бесполезно объяснять, – пошла дальше.

– Он только свистнул, а ты и бежишь? – сгорая от ревности, проговорил Роман.

– Да ты кто мне такой? Ну кто? Муж, что ли? – Оксана шла теперь быстрее и, только слегка повернув голову назад, бросала Роману обидные слова.

– Мог бы и мужем быть. Ты только скажи, – угрюмо проговорил лейтенант.

Оксана снова остановилась и резко повернулась к Хоменко.

– Ой, Ромочка. Зачем же ты мучаешь и себя и меня? Ты же знаешь, что ничего у нас с тобой не получится. – Оксана мягко посмотрела в глаза Хоменко.

– Почему не получится?

– Ну потому, – сдерживая раздражение, ответила девушка.

– Если ты решишь, то все у нас будет, как ты захочешь, – не унимался Роман.

Роман смотрел на Оксану с надеждой. Она захотела что-то объяснить ему, но почувствовала, что это бесполезно. Не раз они уже пытались выяснять отношения.

И все одно и то же.

– Знаешь что, Рома, ты лучше иди! – стараясь говорить мягко, сказала Оксана.

Она отвернулась и скрылась в толпе. Хоменко некоторое время стоял на месте, а после снова побежал за Оксаной. Он догнал ее уже у входа в административный корпус, где девушка шла уже с двумя кассирами – Бруневой и Локтевой, тоже вызванными на ковер к начальнику вокзала.

– Ну зачем ты к нему сейчас идешь? – с отчаянием в голосе заговорил Роман.

– Господи, ну что мне сделать? Я же правда хочу, чтобы ты была счастлива…

– Что сделать? – зло проговорила Оксана. – Отцепись! И тогда я буду самым счастливым человеком.

В ту же секунду Оксана пожалела о сказанных Роману словах. Но только эти слова смогли сейчас остановить Хоменко.

«Поезд из Кисловодска чуть-чуть запаздывает, но беспокоиться нечего, все приедут живыми и, главное, здоровыми. Кавказские воды очень целебны».

Это было уже второе опоздание за сегодняшнее утро. Ларин отметил, что сегодня на вокзале разладилось.

Глава 21 ЛАРИН

– Интересно, драть сильно будет или так, для профилактики? – волновалась Локтева, рыжая дамочка неопределенного возраста.

– Слушай, если она с нами, – кивнула Брунева на Оксану Панчук, – значит, еще не все потеряно.

– Да, а терять, собственно, что? – Локтева небрежно поправила огромный бюст под тонкой обтягивающей кофтой.

Однако волноваться была причина. Все кассирши знали, что начальник вокзала Ларин временами был суров и подвержен вспышкам неуправляемого гнева. Бывали даже случаи, когда Виктор Андреевич увольнял в порыве бешенства нужного и ценного работника, о чем мог сильно пожалеть уже на следующий день. Но даже если и была возможность изменить скоропалительное решение, Виктор Андреевич никогда этого не делал. Так что лучше было не попадаться под горячую руку Ларина и уж тем более не доводить его до белого каления.

– Ну а ты, балерина, чего молчишь? – глянула через плечо Брунева на Оксану. – Или тебе в кабинете у Ларина море по колено?

– Эх, где моя молодость! – пропела язвительно Локтева. – На кого же она растрачена!

Кассирши дошли до приемной начальника вокзала и как по команде остановились перед входной дверью.

– Значит, так! Молчим, как партизаны, – дала установку Брунева.

Она глубоко вздохнула и первой вошла в приемную. За ней последовала сильно побледневшая Локтева. И замыкала этот строй остававшаяся, как казалось, ко всему равнодушная Оксана.

– Один? – спросила у секретарши Брунева.

– Уже давно ждет вас! – гробовым голосом ответила секретарша.

– Олечка, может, ты зайдешь туда и подготовишь почву? – сладко предложила Локтева.

– Да вы что! Идите лучше сразу, у него и так сегодня проблем – с матерью… И еще тут всякие дела…

Брунева, предварительно постучавшись, открыла дверь в кабинет Виктора Андреевича и подтолкнула туда Оксану.

Кассирши увидели в кабинете сидящего на подоконнике Ларина. Он смотрел в окно и, казалось, не слышал, как к нему вошли служащие.

– Виктор Андреевич, мы выражаем вам соболезнование – от всего коллектива… – начала Брунева и тут же под взглядом начальника вокзала осеклась.

В глазах Ларина промелькнуло недоумение. Он как будто бы забыл о том, что случилось с матерью. И вот теперь ему напомнили.

– А, ладно. Сейчас не об этом, – с досадой отмахнулся он.

Кассирши так и остались стоять у входной двери. Ларин во время служебных разносов никого не приглашал садиться, отчего многие его подчиненные чувствовали себя в подобных ситуациях нашкодившими подростками. И сейчас Виктор Андреевич только сам подошел к ним поближе, и лицо его сделалось стальным.

– Значит, так, мои милые, – начал он холодно. – До каких пор у нас будет оставаться эта совковая психология? До каких пор мы будем относиться к работе так, как будто бы мы делаем величайшее одолжение клиенту, продавая ему билет?

– Виктор Андреевич, ну что вы говорите? Разве кто-нибудь вам пожаловался?

– забубнила не выдержавшая данного самой себе обета молчания Брунева.

– Да кто ж будет жаловаться? Вы кому это рассказываете?! Вы в Америке, что ли? Это там, одна жалоба – вон. А у нас – привыкли. Сожрут ваше хамство за милую душу. Привыкли. Чем вы и пользуетесь!

– Виктор Андреевич, но почему вы именно нас троих вызвали? Все так работают. Если у вас ко мне, например, есть личные претензии, то выскажете их!

– Лидия Ивановна! – начал заводиться Ларин. – Вам трудно было через свою кассу сегодня дать билет Герою России?

Брунева вспыхнула, не ожидая такой осведомленности у начальника вокзала.

– А почему я должна это делать, если существуют воинские кассы? – не очень уверенно произнесла она.

– Возможно, существуют и воинские. Но ваша прямая обязанность – вот! – Ларин выдернул из-под стола привычную табличку о том, что ветераны войны, герои и т. д. обслуживаются вне очереди. – Читать умеете?! – уже срывался на крик Ларин.

Брунева пошла красными пятнами.

– Какая жаба вас душила, когда вы отправляли отстоявшего в очереди человека, имеющего все льготы на внеочередное обслуживание, в другую очередь?!

– При чем здесь жаба? – брезгливо поморщилась Брунева.

– При том, что все в болото хотите превратить. Любое дело!

– Вот вы сами говорите, что он имел право на внеочередное обслуживание, а все-таки стоял в очереди. Значит, хотелось человеку стоять. А я-то тут при чем.

Вы что, считаете, что я должна была выскочить к нему навстречу, вынести ему билетик на блюдечке…

Ларин с трудом сдерживал себя, чтобы не вышвырнуть из кабинета эту занозу Бруневу. Ведь понимает же она, о чем идет речь, но все же стоит на своем, как пробковое дерево. Если бы не заместитель Ларина, уволил бы он эту скандальную тетку уже давно. Но ведь сопьется же его Брунев совсем, если не присмотрит за ним на работе эта стерва. А заместитель у него толковый. Виктор Андреевич чувствовал, что Лидия Ивановна знала, как он дорожит ее мужем, а потому вела себя, как жена сановника. Работала плохо, а скандалила лихо.

– Так! – окончательно вскипел Ларин. – Слушать меня! И никаких больше пререканий! С этого дня работать всем без больших перерывов, заканчивать работу на час позже. Городские телефоны в кассах отключить. Если увижу, что кто-то разговаривает на рабочем месте, – уволю. Сегодня же получите соответствующие распоряжения через старшего кассира. И если у кого еще раз увижу такие огромные очереди… Это вас всех касается!

Ларин остановился перед Локтевой, коротко взглянул на ее бледное лицо, а потом перевел взгляд на Оксану. Он впервые посмотрел на нее с тех пор, как кассирши вошли в его кабинет. Она стояла спокойная и несколько отрешенная от всего. Ее уравновешенный и глубокий взгляд прямо устремленных на него серо-голубых глаз сбил его с толку. Но это была лишь секунда смятения, которая, впрочем, не укрылась от глаз Бруневой. Последняя многозначительно хмыкнула:

– Это действительно всех касается? Или кого-то не очень?

– Марш работать! – сорвался Ларин. Он с большим трудом заставил себя сдержаться, чтобы не наговорить большего.

Локтева первая пулей вылетела из кабинета. Следом за ней, но уже спокойно двинулась Оксана. А Брунева, казалось, хотела сказать еще что-то, потому не спешила уходить из кабинета.

– Панчук, останьтесь. У меня еще к вам есть вопрос! – нарочито сурово проговорил Виктор Андреевич. – А вы, Брунева, поспешите занять рабочее место.

Вас пассажиры ждут.

Брунева, фыркнув, медленно покинула кабинет. При этом она оглядела Оксану и Ларина таким многозначительным взглядом, что Ларин решил все-таки пожертвовать своим замом, лишь бы больше никогда не видеть и не слышать эту его благоверную заразу.

Но неприятные мысли сразу улетучились, как только он остался с Оксаной в кабинете наедине. Она стояла перед ним на ковре – точно так же, как во время его проработки кассирш несколько минут назад. Такие же отрешенные и спокойно смотрящие на него серо-голубые глаза. Глубокие глаза. Глаза зрелой женщины.

«Ну вот вам ваш кисловодский поезд. Встречайте своих отдохнувших родных и близких. Только не надо сразу пить водку, после целебных вод реакция может быть непредсказуемой».

Оксана улыбнулась.

А Ларин в который раз подумал, что уволит Собинову обязательно. Это уже ни в какие рамки не лезет.

Глава 22 БОЦМАН

И вдруг он увидел ее, родимую, свою надежду и опору, свой хлеб и гордость, свое, как говорили давно, средство производства.

Управляли тачкой два цыганенка лет восьми-девяти. Впрочем, возраст этих детей вычислить было сложно, да и отвык он определять не то что детей, но и людей по внешности. Давно определял по иному принципу. Например, опасен такой человек или нет?

– Ты знаешь, это чужая вещь. Это моя машина. Я никому не разрешаю брать свои вещи без спроса. Где ты ее взял?

Оба мальчишки мертвой хваткой вцепились в тачку и стреляли глазами по сторонам. Народу на рынке было много, и потому вокруг остановившейся в проходе тачки мгновенно образовался затор. Их толкали, протискиваясь к прилавкам, интеллигентно и не очень поругивали. Кое-кто даже заинтересовался, почувствовав в ситуации конфликт между взрослым бомжом и детьми вольного народа.

Боцман рванул тачку на себя, надеясь на силу. Цыганята держали крепко.

Один из них вдруг заревел, и сразу в толпе раздались возмущенные голоса москвичей – взрослый, пожилой человек, детей обижает. И хотя дети цыганские, но Боцман-то бомж. А Москва от сочувствия к бомжам уже устала.

Второй цыганенок вдруг заорал во все горло на своем языке.

Боцман попытался втолковать окружающим, что это его, Боцмана, тачка. Он сам ее сделал. Вот это колесо, оно нестандартное. Он его принес аж с Кутузовского проспекта. Бесполезно. Никто не верил, и симпатии были на стороне детей.

Не прошло и тридцати секунд, как в толпу, ввинчиваясь червяками, проникли чернявые дети обоего пола и всех возрастов. В считанные секунды они оказались в непосредственной близости от Боцмана. Кто-то первым прыгнул на его больную спину и вцепился в волосы. Кто-то тянул вниз за полы полперденчика. Кто-то больно щипал за руки и отгибал пальцы.

Толпа зевак, стоявшая вплотную, сразу подалась назад, образовав пятачок. А ведь совсем недавно казалось, что люди протискиваются в узком проходе с трудом.

Так муравьи облепляют свою жертву и впрыскивают кислоту. Примерно так, старой гусеницей в муравейнике, почувствовал себя Алексей Иванович. Трещал полперденчик, болела спина, жгло руки, но самое главное, тот, кто сидел сверху, норовил попасть пальцем в глаз. Появилась и другая напасть – взрослая цыганка.

Она сносно говорила на русском, вернее, орала во всю глотку, обвиняя бомжей Москвы во всех смертных грехах. При этом очень чувствительно била локтем под ребра Боцмана. А они у него болели.

– Алексей Иванович! Алексей Иваныч, брось ты свою тачку, они сейчас мужиков наведут! – Кто-то выдернул его из-под мышиной кучи, уже изрядно потрепавшей одежду и тело Боцмана. – Пойдем, дорогой, пойдем подальше от этих жлобов, от этих люмпенов…

Это был Профессор. Из вокзальных. Он пришел на рынок прикупить что-нибудь поесть. В буфетах и кафе-бистро не пожируешь. Боцман подчинился больше из удивления, откуда Профессор знает его имя и отчество. Он совершенно забыл, как сам, три месяца назад, когда справляли какой-то праздник и по этому поводу выпили, поведал Профессору свою историю. Но теперь не помнил этого факта, а потому удивлялся.

– Нет, ну каковы?! – вместо Боцмана удивлялся Профессор, хотя чему тут было удивляться, эти же не в театре «Ромен» зарабатывают на жизнь, и можно ли цивилизованному оседлому славянину вообще понять этот, подобно евреям, вечно гонимый и кочующий народ без родины.

Вообще Боцман вывел для себя в жизни одну странную особенность славян. Они никогда не держались вместе. Вот грузины, армяне, евреи… – те всегда, как кулак, хотя их всегда было мало, но все они своему сообществу непререкаемо ценны. И били славян поодиночке, хотя тех было подавляющее большинство. Почему?

Почему славянам наплевать на всех и каждого? Россия большая, бабы еще нарожают?

Этого Боцман не понимал. Да уже и не старался понять.

– Слушай, Профессор, а куда мы идем? Мне нужно попасть на вокзал. Там какие-то хреновины установили и деньги берут за проход.

– Не хреновины, а турникеты. Виктор Андреевич Ларин постарался.

И опять при этом имени у Боцмана неприятно сжалось сердце.

– Дурят народ. Жируют, – бодро шагал Профессор. – Но за мой счет не пожируешь. Мы с тобой по путям и через перрон для электричек.

Так они и сделали.

Оба бомжа, вокзальный и рыночный, вошли внутрь, миновали два зала и пришли к кафе. Там, в закутке, где буфетные складировали ящики с пустой посудой.

Боцман отодвинул ряд и достал из-за батареи отопления целлофановый пакет. В пакете лежала пухлая папка с какими-то документами и сто рублей одной бумажкой.

Боцман забрал стольник, а остальное засунул обратно.

– Не боишься, что кто-нибудь найдет? – спросил Профессор.

– Кто? Сюда уборщица даже не заглядывает, а Вера, буфетчица, знает.

Предлагала у нее хранить в железном ящике, а вдруг ревизия? Что за запросы? По какому поводу?

– Ну что ж, пойдем махнем, помянем раба божьего Фому. Кстати, Алексей Иванович, как его звали?

И Боцман, к стыду своему, не смог ответить ничего вразумительного. Может, от фамилии? Может, от имени? Все они теперь были ненужными для России, безымянными человеками с маленькой буквы.

Они вышли в центральный зал. Им предстояло пересечь довольно обширное пространство, выйти на площадь, где за мостом испокон находился небольшой, но приличный магазинчик. Решили взять на борт большую и маленькую. На маленькой настоял Профессор. Сказал, ночью пригодится. От закуски категорически отговорил. Он знал место, где кормят бесплатно.

– Это где-где? Второй Полупалашевский? – поинтересовался Боцман.

– Ну да. Американцы. Странные люди. Как будто виноватыми себя чувствуют, что живут лучше других, а у самих полно бомжей, – убежденно сказал Профессор.

– Я ж у них полгода назад убирал. Думал, закрылись давно. Лэрри там старший, – обрадовался Боцман.

– Точно. Вот и пошли. Нечего на колбасу тратиться.

И оба зашагали через зал несколько бодрее.

Глава 23 СЕРГЕЙ

В тамбуре остались только девушка и блондин.

– Спасибо, – поблагодарила девушка блондина, поправляя выбившуюся из штанов майку.

Она дрожащими руками достала из кармана пачку сигарет, но оставшаяся последняя сигарета была сломана. Блондин молча протянул девушке свою пачку и отошел к другой двери тамбура.

– Ой, это, наверное, очень крепкие, – взглянула девушка на марку сигарет.

– Но курить все равно хочется. – Кошмар какой-то! – продолжила она разговор через минуту. – Спокойно стояла себе, курила. Просто так ведь прицепился.

Вначале курить дай, потом… дальше пошло-поехало…

– Черножопая сволочь! Ненавижу их всех! Животные, обезьяны! – проговорил парень. – А ты бы поосторожнее курить ходила. Да еще одна.

– В крайнем случае я бы закричала на весь поезд!

– Закричала бы! – усмехнулся блондин. – И что бы было?

– Что? Полный ведь вагон людей! Кто-нибудь, да услышал бы!

– Конечно! Все внимательно послушали бы, как ты кричишь. И проверили бы защелки своих дверей. Вряд ли кто-нибудь вышел бы на тебя взглянуть.

– Но ты же вышел? Не побоялся? – с симпатией взглянула на блондина курносая.

– Я вышел просто покурить. Считай, что случайно здесь оказался.

– А мне всегда везет на счастливые случайности, – улыбнулась курносая.

– Смотри! А то достаточно одной несчастливой случайности, чтобы сразу перечеркнуть все счастливые. Так часто бывает.

Они помолчали.

– А в общем, ты прав. Сейчас все всего боятся. И каждый сам за себя. У меня подругу почти изнасиловали в метро. Прямо в час пик. Так хоть бы одна зараза заступилась. Ну хотя бы милицию позвали.

– Милицию, – с усмешкой повторил блондин, и голубые глаза его на миг стали жесткими.

Он вообще производил странное впечатление. Мягкие, утонченные черты лица выдавали в нем натуру романтическую, даже хлипкую. Но заостренный подбородок, ранние морщины на лбу и прорезавшаяся между бровей суровая складка указывали на сильную волю и жесткость. Казалось, что, несмотря на свой молодой возраст, этот парень уже достаточно повидал в жизни. Но больше всего поражали его глаза – шальные, с безуминкой.

– Душно как, топят сильно. – Девушка, выпятив нижнюю губу, попыталась обдуть свое лицо.

Это было так забавно, что блондин невольно рассмеялся. И проявившиеся на щеках ямочки сделали выражение его лица совершенно детским.

– Давай я тебе помогу, – шагнул он навстречу девушке.

Набрав в легкие воздуха, он подул на лицо девушки. Она от неожиданности растерянно заморгала.

– Я обычно в это время к бабке езжу. Она у меня в Бердянске. Классно – прямо на косе у моря живет. Никаких курортников, пусто, тихо, море шумит!

Блондин, глубоко вдохнув, снова подул на лицо курносой. Она с удовольствием подставляла ему то щеки, то лоб, то шею.

– А сейчас куда? – спросил парень, неловко поправляя сбившуюся на глаза курносой прядь волос.

– Да влюбилась, – с откровенной легкостью призналась курносая.

– Тоже нашла чем заняться, – усмехнулся парень. – Дурное дело – нехитрое.

– Я вообще такой влюбчивой уродилась. То полюблю, то разлюблю. И каждый раз кажется, что навсегда. А месяц-два пройдет – и все. У тебя так бывало?

Парень не ответил. И девушка продолжала:

– Вот к нам в Ивано-Франковск – я там живу – месяц назад один студент из Москвы приезжал – на практику. Все! Не могу теперь без него. Вот к нему еду. А Игорю своему – это мой прошлый друг из нашего же города – так и не решилась рассказать обо всем. Письмо из Москвы отошлю. Или позвоню.

– Может быть, ты никого из них не любишь, а так просто? – усмехнулся парень.

– Да нет, что ты! Честное слово, каждого и очень сильно! – серьезно заверила курносая. – А тебя как зовут? А то мы до таких интимных тем дошли, а до сих пор еще не познакомились.

– Сергей, – нехотя представился парень.

– А меня Ира. – Она протянула руку для рукопожатия.

Взгляд блондина неожиданно резко изменился, в лице появилось выражение ужаса и отвращения. Его как будто перемкнуло. Он вдруг с силой оттолкнул девушку от себя.

– Шлюха, – неслышно, сквозь зубы проговорил блондин и пошел из тамбура.

Сергей вошел в свое купе и одним махом забрался на верхнюю полку. Чеченец на нижней уже спал глубоким пьяным сном. Супружеская пара, ворочаясь от жары, тоже время от времени погружалась в дремоту. Сергей немигающим взглядом уставился в окно. Горящие фонари на столбах маленькой станции равномерно били парню в лицо.

– Все они сволочные и продажные! – тихо сказал Сергей, вновь вспомнив о девушке из тамбура.

«Ирина! Ира. Ирочка…» – невольно пронеслось в его мозгу.

«Ир-ка! Ир-ка. Ир-ка…» – стук колес словно отбивал такое мучительное для Сергея имя.

Нарастающий в голове неприятный гул заставил его закрыть глаза.

«Неужели начнется? Как это некстати теперь! Что же делать, если это случится прямо в поезде?» – борясь со знакомой ему болезненной пульсацией в висках, лихорадочно подумал Сергей.

Глава 24 ЛАРИН

«Неужели ей только девятнадцать?» – подумал Ларин, глядя на лицо Оксаны чуть сбоку.

Длинные волосы, забранные сегодня наверх, и там, на шее, сзади маленькая ямочка. Одна из многочисленных ямочек и ложбинок на ее теле, к которым все время хочется прикоснуться.

Ларин наклонился к ее шее, чуть коснулся расслабленными губами маленькой ямочки, провел языком к мочке уха. Оксана осталась неподвижной.

– Да что с тобой сегодня? – Он на секунду оторвался от нее.

А потом снова наклонился к лицу девушки, обхватив ее голову руками, поцеловал ее глаза, нос, подбородок, губы. Она оставалась безучастной к его поцелуям. И только когда, заводясь, он с силой прижал ее тело к себе, только тогда он почувствовал ее слабое сопротивление и замер.

– Это я звонила тебе утром! – неожиданно с напором сказала Оксана.

– Я понял. – Ларин отстранился от нее и отвернулся к столу, чтобы взять сигарету.

Он почти не курил, но всегда держал пачку на работе – на случай нервных ситуаций.

– Мне не нужно было бросать трубку, когда твоя жена подошла к телефону? – все так же спокойно глядя ему в глаза, спросила девушка.

– Не знаю, – не сразу ответил Ларин.

Они долго молчали. Оксана все так же стояла перед Лариным на ковре, а он, не глядя ей в глаза, беспокойно ходил по кабинету. Рано или поздно этот разговор должен был произойти между ними, но Виктору Андреевичу очень не хотелось, чтобы он случился именно сегодня.

– В выходные хотел сделать тебе сюрприз, – улыбнувшись, попытался Ларин изменить тему разговора. – Чудный домик на берегу озера. И мы с тобой на два дня совсем одни. Лыжи, баня, подледная рыбалка.

Виктор Андреевич достал из верхнего ящика стола ключи.

– Вот, уже взял у друга ключи от нашего воскресного прибежища! – Он потряс перед носом Оксаны ключами, словно колокольчиком.

Потом Ларин склонился к уху девушки и тихо сказал:

– И между прочим, в этом домике есть огромная кровать. Ой, что я с тобой на ней сделаю! Пощады не жди!

Виктор Андреевич закрыл глаза и почувствовал, как у него закружилась голова от пьянящего травяного запаха, исходящего от волос Оксаны. Не желая себя сдерживать, он снова стал целовать шею Оксаны, потом ее плечи. Руки скользнули к ее груди, сжали их сильными пальцами.

– Я так больше не хочу! – сильным голосом вдруг сказала Оксана.

– Что? – не сразу понял он, о чем идет речь.

– Я так больше не могу…

Если бы еще год назад Ларину сказали, что он может почувствовать такой ужас при подобных, совершенно банальных словах женщины, он бы просто рассмеялся. Мысли судорожно сменяли одна другую. Впервые сейчас за все время отношений с этой девочкой он вдруг понял, что она значит для него. Ему показалось – он способен сейчас лишиться рассудка при одной только мысли, что больше не увидит Оксану, не прикоснется к ее телу, не ощутит осторожное и вместе с тем сильное объятие ее рук и ног. И эти мягкие, податливые ее губы, никогда сразу не отзывающиеся на его прикосновение…

Много лет уже ни одна женщина не могла пробудить в нем такое сильное желание. Желание обладать другим телом, быть его хозяином. Желание наслаждаться и давать не меньшее наслаждение взамен.

Он представил ее голой, лежащей перед ним с закрытыми глазами, с чуть раскинутыми в сторону расслабленными руками и покорно ожидающую его. Таким обычно было начало перед их любовными играми. Он никогда не спешил в эти минуты, какое-то время получая удовольствие просто от покорности ее тела. Она чувствовала на себе его пристальный взгляд, и от нетерпеливого волнения ее губы начинали шевелиться. Но он всегда медлил, заставляя ее ждать и томиться – часто до тех пор, пока она первой не начинала его ласкать…

И теперь он мог всего этого лишиться! Да почему он должен это терять?

– Успокойся. У тебя сегодня явно не лучший день. Как, впрочем, и у меня.

Мысль о матери болезненно промелькнула в голове Ларина, но тут же ушла на второй план. Ведь мать, несмотря на его любовь к ней, была для него уже в прошлом. А сейчас могло разрушиться его будущее.

"Группа школьников, подождите свою учительницу, не разбредайтесь. Она сейчас вернется, только ответит мужчине, который, кажется, ищет метро.

Учительница, забывшая о группе школьников, этот мужчина ищет метро уже три часа подряд. Не верьте ему".

– Вот именно, – сказал Оксана. – И я тебе не верю, как тому ловеласу, что три часа ищет метро. Ты же все прекрасно понимаешь. – Глаза Оксаны взволнованно дрогнули. – Я не могу и больше не хочу быть только частью твоей жизни. Причем тайной, – Оксана жалко усмехнулась и добавила:

– И незаконной.

– Что за чушь? – Ларин тряхнул девушку за плечи. – Какая-то мелодрама. Ты же из Украины, а не из Мексики. Какая еще тайная связь! Дикость.

– Тайная и незаконная связь, – спокойно продолжала она, – от которой проблем становится больше, чем удовольствий.

– Какие еще проблемы? – механически огрызнулся он.

– Разные, – все больше злясь от его, как ей казалось, непонимания и невнимания, ответила Оксана. – Незаконнорожденные дети, например. Внебрачные то есть. Слышал о таких проблемах? Или для тебя это не проблема?

Ларин метнул быстрый и беспокойный вопросительный взгляд на Оксану. Она сполна насладилась его внезапным испугом, выдержав огромную паузу.

– Не бойся, – наконец смилостивилась девушка. – Нас это пока обошло стороной.

– Оксана, перестань, пожалуйста, – с облегчением, не укрывшимся от глаз девушки, заговорил Ларин. – Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Я уже и не помню, когда и к какой женщине так относился, как к тебе.

Он сказал последнюю фразу совершенно искренне. А Оксана вспомнила, что Ларин сам рассказывал ей, что этой коронной фразой сводил с ума женщин. Стало еще обиднее.

– Я больше не могу делить тебя с семьей, – наконец решилась сказать она то, что мучило ее в последнее время. – Мне, в конце концов, противно.

– Но раньше ведь могла? – тоже не сразу, тихо и беспомощно произнес он.

– Может быть, не знала, как это тяжело. Хотя нет, не потому. Просто не думала, не ожидала, кем ты со временем станешь для меня…

– Оксана… тяжело выдохнул Ларин.

Они вплотную подошли к той теме, которой никогда не касались. К его семье.

Ларин всегда достаточно четко разделял свою жизнь на то, что касалось его жены и других женщин, которые время от времени появлялись у него. И как правило, эти две стороны жизни не пересекались и почти никогда не оказывали ощутимого влияния друг на друга. Но обходить разговоры на эту тему со своими любовницами ему и раньше не удавалось. Каждая его женщина в определенный период их отношений – обычно всегда неожиданно – вдруг поднимала эту тему, желая знать, какое место занимает в его жизни она, а какое – его семья. И от того, как Ларин мог выстроить в каждом конкретном случае это соотношение (естественно, в пользу любовницы), во многом зависели их дальнейшие отношения. Здесь главное нужно было для себя решить, каких отношений он дальше хотел. Иногда ему нужен был разрыв (а Ларин не любил первым рвать с женщинами, была какая-то тягостная инерция), и тогда он доводил любовницу до такого состояния, когда она ставила ему ультиматум: или она, или жена. При этом любовница была уверена в своей победе – так виртуозно перед этим подготавливал ее Ларин. И здесь он, играя великую борьбу чувства и долга, выбирал семью. И всегда после этого любовница приходила в себя только тогда, когда уже ничего изменить было нельзя. Разрыв был утвержден, отлит в бронзе, высечен из мрамора.

Вот и с Оксаной нужно было сейчас все верно рассчитать. А главное решить – каких отношений дальше он хотел с этой девочкой.

– Пожалуйста, пойми меня, – уткнулась Оксана в плечо Ларина. – Я не хочу ничего разрушать в твоей жизни. Но и свою не могу превращать в постоянное ожидание каких-то обрывочных встреч, все в страхе, что кто-то увидит, узнает…

– Перестань, моя девочка, – гладил ее по голове Ларин. – Все наладится.

– Нет, ничего уже не наладится. Ты женат, у тебя дочь…

– Что ж тут поделаешь? Просто я не мог встретить тебя раньше. Ты ведь не так давно родилась, – попытался перевести он в шутку.

– Вечный вопрос, – не слушала Ларина Оксана. – Несчастный Хоменко любит меня. А мне нечем ему ответить. Почему хочешь быть с тем, кому ты не нужен?

Ларин ревновал Оксану к Роману как к более молодому самцу, но не более. Он знал, что, кроме своего молодого возраста, этот простоватый парень ему больше ни в чем не соперник. Да, нужно будет как-нибудь вернуться к этому Хоменко. Но не теперь. Главное сейчас – увести Оксану от столь опасной для них темы.

– Ты пойми, нас с женой уже давно ничего не связывает. Ничего, кроме многолетней привычки, – повторял он банальности и сам же понимал это. Но других слов не было почему-то.

– Так ты живешь с привычкой?

– Ну не все так просто. У нас же есть дочь. Она еще ребенок. О ее чувствах тоже надо подумать…

– Ничего себе ребенок! Ей столько же лет, сколько и мне.

– И ты еще ребенок. А потому и не знаешь, что все у нас с тобой будет хорошо. – Ларин улыбнулся и поцеловал девушку в лоб.

– Нет, не будет, – глядя в одну точку прямо перед собой, покачала головой Оксана. – Ни хорошо, ни плохо. Никак не будет. Все.

Ларин снова закурил.

– Ну хорошо. Я не хотел говорить тебе этого раньше времени…

Он выдержал длинную паузу.

– Дело в том, что у нас был разговор с женой о разводе. И этот вопрос практически уже решен, – Виктор Андреевич сказал это решительно и серьезно. Как говорят правду.

И теперь наблюдал за тем, как задрожали ресницы у Оксаны и лицо сразу смягчилось. Как она нравилась ему в эти минуты растерянности и слабости.

– Ну иди сюда! Иди, – тихо и осторожно позвал он ее.

Она сделала несколько нерешительных шагов к нему. Он притянул ее к себе, усадил на колени. И почти сразу почувствовал, как впервые за этот час ее руки обвили его шею. Он боялся спугнуть ее. Но говорить все равно было нужно.

– Но мы решили с женой, – осторожно продолжал он, – еще некоторое время сохранять видимость семейных отношений. До тех пор, пока дочка не выйдет замуж.

У них действительно был с женой один раз такой разговор – года три назад.

После бурной ссоры. Но они уже на следующий день помирились и обо всем забыли.

Оксана слегка напряглась.

– А замуж дочь выйдет уже скоро. – поспешил продолжить Ларин. – По крайней мере, все к этому идет. И мы сразу с женой разведемся. Все у нас с тобой, моя девочка, будет хорошо. Нужно только немножко подождать.

Оксана не сразу, но оттаяла.

– Ладно, – взъерошила она его волосы. – Я подожду.

Он внимательно посмотрел ей в глаза. Неужели буря так быстро улеглась?

Оксана улыбалась ему легко и умиротворенно.

«Как же быстро женщины могут нырять из одного состояния в другое!» – с облегчением подумал Ларин.

Не успел Виктор Андреевич еще до конца расслабиться, как услышал легкий Оксанин голос:

– Я, конечно, подожду тебя. Но только подожду замужем за Хоменко.

– Ну что за дурацкие шутки?

– Какие шутки? Хоменко хоть как-то заменит мне тебя на то время, пока ты не оставишь свою многолетнюю привычку.

– Оксана, перестань меня дергать! – Виктор Андреевич устало посмотрел на нее.

– Хорошо. Я сама уже от всего устала. Оставим этот разговор на другое время…

– Да, умница моя, оставим.

Ее поцелуй был мягкий и легкий. Губы лишь слегка касались его губ и чуть щекотали. И раздавшийся звонок по селектору долго не мог оторвать их друг от друга.

– Да, – наконец раздраженно отозвался Ларин.

– Виктор Андреевич, вам звонят… – доложила по селектору секретарша.

– Попросите перезвонить через десять минут, – перебил он секретаршу.

– Это ваша жена. Она сказала, что срочно.

– Хорошо. Соедините. – Ларин взглянул на Оксану и тут же пожалел о том, что решил переговорить с женой в ее присутствии.

– Виктор, я заказала кафе – на двести мест. Нормально?

– Спасибо.

– Я тебя ведь не отвлекаю? Ольга сказала, что ты сейчас свободен.

– Я на работе, – поморщился Ларин.

– Я знаю, тебе сейчас очень тяжело. Знаешь, Витя, это так важно, чтобы в тяжелые минуты… В общем, мы уже очень давно знаем друг друга, притерлись… – Людмила Анатольевна замолчала. – Нет, не то говорю…

– Послушай, может быть, мы поговорим дома? – заерзал в кресле Ларин.

Оксана все так же сидела у него на коленях, напряженно прислушиваясь к разговору.

– Просто я хотела сказать тебе, что люблю тебя, – сказала жена.

Ларин растерянно молчал. Он слышал эти слова от Людмилы всего два раза в жизни – в первый год после свадьбы, когда сказал ей, что хочет от нее ребенка, и вот сейчас – во второй раз…

– Ты слышишь?

– Да, – тихо сказал он и с усилием прибавил:

– Я тоже!

– Что ты «тоже»?

У Ларина круги пошли перед глазами, и он, собравшись с духом, тихо сказал в трубку:

– Я тоже люблю тебя.

Ему показалось, что это сказал не он.

Когда Виктор Андреевич повесил трубку, он сразу почувствовал, что в отношениях с Оксаной подписал себе смертный приговор.

Оксана встала и, поправив юбку, быстро пошла к двери.

Ларин понял, что дальше уговаривать и обещать бесполезно. Пришло время принимать решение. Или – или… Да что он в конце концов теряет, мелькнула шальная мысль. И вообще он сегодня уже жутко устал, несмотря на то что день только начинался. Что ему эта девчонка?! У него умерла мать, а какие еще решения и проблемы рядом с этим имеют смысл?

Он поднял трубку телефона и набрал номер жены.

– Люда! Я звоню сказать, что развожусь с тобой. У меня есть другая женщина. И я люблю ее.

Как в полусне отчеканив эти слова, он повесил трубку, потом по селектору вызвал секретаршу.

– С женой меня не соединять, – отдал он распоряжение Ольге.

Он не дал Оксане опомниться, а повел ее за собой – в маленькую комнату отдыха, смежную с кабинетом.

Он не интересовался теперь, хочет Оксана этого или нет, а просто сдирал с нее одежду. Он имел теперь на это полное право. Он сделал то, чего она от него хотела. Он принял такое сложное для него решение. И теперь эта девочка должна полностью принадлежать ему – всегда, когда он этого захочет…

По селектору настойчиво звонила секретарша. Ларин не сразу, злясь на нее, оторвался от Оксаны.

– Ну что там еще?! – нажал он селекторную кнопку.

– Виктор Андреевич, тут к вам пришли, – услышал он растерянный голос Ольги.

Она не назвала, кто пришел, но Ларин почему-то сразу понял, что это фээсбэшники. Все-таки он их все время ждал.

Он только успел поправить одежду, и в следующую секунду без стука в его кабинет вошли трое. Ларин с облегчением заметил, что Оксана прикрыла дверь в комнату отдыха.

– Виктор Андреевич? Очень приятно, Чернов. ФСБ. А это мои помощники.

"Дежурный по вокзалу, срочно зайдите в администрацию. Закрепленных носильщиков просят прийти к медицинскому пункту. Уборщикам явиться на закрепленные участки. Дежурного электрика просят пройти в воинский зал.

Дежурного санитарного врача просят зайти в женский. туалет на втором этаже.

Начальника информационного отдела прошу срочно идти…"

Чернов прислушался к столь странному объявлению, но сейчас ему было некогда удивляться. Сейчас надо было делать дело. А оно касалось жизни и смерти.

Глава 25 ФАЛОМЕЕВ

Между тем время приближалось к двенадцати, и зал постепенно заполнялся.

Алика со злостью кинула полотенце на рабочий столик и плюхнулась в кресло.

Напротив, дожевывая кремовое пирожное, располагалась толстуха.

– Все. Хватит жрать. Мне надоело сбивать каблуки на твоей территории, – нервно заявила Алика.

– Да ладно тебе, подруга. У меня обед. Закончу и отработаю. Отдохнешь. Ты на сколько меня моложе? То-то.

– У тебя обед двадцать четыре часа в сутки. И во сне жуешь, наверное.

Проверься на яйцеглист. Может, у тебя свиной цепень, метров пятнадцать, сидит.

– Это у тебя свиной сидит. Тоща, как спичка.

Поговорили, называется.

Помолчали.

– Плюнь ты на него, – сказала толстуха. – Смотри, как водку жрет. Зачем тебе такой мужик? Я сначала сама запала. Сибиряк. Надежный. Да ну его к черту.

Завезет куда-нибудь на БАМ, и будешь в балке куковать.

– А я б и в балок поехала. Здесь десять лет по общагам не слаще.

– Ладно. Пошла. К твоему-то подходить?

Алика вскинула на нее удивленные глаза. Подруга уже как бы официально признала за ней права на клиента. Она шла отрабатывать свой часовой обед, когда татарка обслуживала две территории – ее и свою. Алика отмахнулась. Господи, ну до чего же несправедливо устроен мир. Понравится мужик – обязательно или подлец, или дурак, или пьет. А может, и справедливо. Она вспомнила, как уезжала из дома. Долго копилось в ней это желание. Жизнь стала казаться пресной и никчемной не сразу. Было детство, когда она со своими сверстниками, не задумываясь о будущем, носилась, голоногая, по росистой траве, гоняла жеребят.

Ей, как мальчишке, отец подарил одного. Рос жеребенок, росла и она. Но жеребенок рос быстрее, и, когда ей исполнилось двенадцать, он уже превратился в прекрасного жеребца. Они дружили. А потом пьяный брат на спор с дружками оседлал его и погнал в соседний поселок за водкой, да погнал не по дороге, а напрямки. Ночью. И жеребец сломал обе передние, а брату ничего, синяки да шишки.

– Лучше бы ты себе шею сломал… Лучше бы вообще сдох, – сказала она брату при всех, и это было непозволительно.

Татары любят лошадей, но не до такой степени, чтобы желать ближнему родственнику смерти. С того дня Алика замкнулась и в собственной большой семья стала чем-то вроде отмеченной. Тем более что через месяц брат перевернулся на тракторе и действительно сломал шею. Ее стали сторониться. Она замкнулась еще больше. Как-то, через несколько лет, в соседний поселок приехал народный ансамбль из Казани. Она пошла в клуб. Сидела отдельно. Но когда увидела артистов и их выступление, когда увидела, как запросто они общаются между собой, как веселы и беспечны, сразу вспомнилось детство. Думала недолго.

Однажды утром, когда за детьми пришел школьный автобус, она молча собрала старенький чемодан брата, с которым тот вернулся из армии, и, не оглядываясь на младших сестер и братьев, села в него. Никто не сказал ей ни слова. Так она очутилась в Казани. Нашла филармонию. Спросила про ансамбль. Он оказался на гастролях в Москве. Дни культуры Татарской АССР. Ни у кого больше ничего не спрашивая, двинулась на вокзал.

И вот Москва… Теперь официантка с десятилетним стажем.

Алика выглянула в зал. Не для того, чтобы проверить толстуху.

Сибиряк уже отошел от похмелья. Ромео с возлюбленной давно исчезли. Их место занял какой-то командированный с портфелем.

Фаломеев не умел и не любил пить один. Он и теперь почти силком усадил за свой столик первого же понравившегося ему человека. Тот отказывался, пытался заказывать сам, но Алексей настоял на своем и потребовал шампанского. У командированного оказался свой коньяк. Тогда Фаломеев заказал еще и коньяку.

Говорил в основном Фаломеев. Он расписывал визави, как здорово жить у них в Нягани. Какое там лето, какая зима, охота и рыбалка, а в магазине все есть, и зарплату стали платить регулярно.

Командированный молчал. Запивал осетрину шампанским и даже не кивал.

Просто временами смотрел на Фаломеева и непонятно было – жалел? осуждал? изучал? Все что угодно, только не смеялся.

– А ты чего все молчишь?

Командированный пожал плечами. Фаломеев насупился было, но тут же его лицо просветлело.

– Когда есть что сказать, иные, вроде тебя, предпочитают молчать.

– Говори, говори, я сам не мастак, а вот слушать люблю, – сказал командированный.

– Специфика, что ль, такая?

Командированный вновь пожал плечами.

– А знаешь, где любят меньше говорить, а больше слушать?

Командированный вопросительно поднял брови.

– В ГБ… В ментуре. Ты не мент, случайно?

– Случайно не мент…

Ответа сибиряк не слышал. Просто на секунду из мира пропали все звуки. Все люди пропали, вообще все, кроме – НЕЕ.

Как удар молнии. Сухая гроза. Только мгновенный смерч в голове и гром среди ясного неба. И не говорите Фаломееву, что так не бывает. До сего дня, до этой минуты, до этой секунды он сам всем говорил, что так не бывает. Фаломеев мгновенно протрезвел, и по коже пробежали мурашки. Вспотели ладони и нервно затряслись пальцы. Фаломеев удивленно посмотрел на свои руки, смявшие салфетку до побеления костяшек, и удивился самому себе… Вот это да…

Вошедшая дама, а сибиряк не сомневался в ее статусе – именно дама, оглянулась по сторонам, выбрала столик у окна в углу и направилась туда. О, как она шла! Фаломеев не знал, как называется эта походка (от бедра), название его не интересовало. Он почему-то покраснел, испугавшись собственных мыслей.

Пощупал карман, хотя всю жизнь подозревал, что таких женщин не купишь ни за какие деньги. Бедняга. Безусловно такие женщины есть. Их просто не может не быть. Но наверняка для Фаломеева они показались бы не так ошеломляюще красивы.

"Я вот сейчас подумала – это я продолжаю свои рассуждения о вокзале, – а почему бы нам не обратиться к классикам. Цитирую Даля: «Воксалъ (вокзалъ), английское слово (Vauxhall), сборная палата, зала для гульбищ, на сходбище, где обычно бывает музыка. Железнодорожный путевой двор, дебаркадер – красивое слово, дебаркадер, вслушайтесь, – строение, где собираются пассажиры для отъезда. Ну разве не поэтично? Гульбище!»

– Точно, гульбище, – удивленно улыбнулся Фаломеев.

Это слово удивительно совпадало с его ощущениями.

Итак, он похлопал себя по карману. Деньги еще были. Не так много, как три дня назад, но солидно. Лотом он вспомнил еще о пачке, зашитой в обивку чемодана, и на него снизошло спокойствие.

Глава 26 ТИМОШЕВСКИЙ

– Вас понял. А с кем согласовывать? Чем больше людей мы поставим в известность, тем меньше у нас шансов на успех. Хотя, может, вы и правы, товарищ Саперов, я постараюсь. Подтяну лучшие силы. Только вы писульку перешлите.

Знаете, я сам давно хотел, но инициатива у нас частенько наказуема. А так бумажка все-таки. Добро? Ну и ладушки…

Тимошевский положил трубку и крепко задумался. Было о чем. Ага, вон какая каша, стало быть, заваривается. Саперов катит на Ларина. Это не иначе из-за сынка. Что-то они там не поделили. Ларинская дочка-то с сынком вась-вась. Или уже нет? Ладно, разберемся.

Эти тоже… Совсем распоясались.

Тимошевский не любил принимать решения посуху. Открыл сейф. Достал дорогой коньячок – это была слабость Николая Павловича – хороший коньяк. Там же, в подарочном ящичке, обшитом сафьяном, две рюмочки коньячные в специальных углублениях. Над ними крышечка, а на крышечке миниатюрный пастушок с собачкой.

Когда одну рюмочку вытаскиваешь, взводится пружинка. Вторая запускает механизм барабана внутри ящичка, и тоненьким ручейком льется мелодия под коньячок:

«Выпьем на пару мы, выпьем на пару мы, выпьем на пару мы, на посошок». Таким образом, когда Николай Павлович пил с кем-то, всякий раз в кабинете тренькало.

Тимошевский вдруг подумал, что давненько не тренькало. Один стал попивать. А это – симптом.

Но симптомы симптомами, а две рюмочки пропустил и взялся за телефон. Кое с кем обговорил ситуацию. Успокоил. Ничего. Этих возьмем, через неделю другие придут. Свято место пусто не бывает. Да и надо было уже как-то проявить себя, а то вагонных кидал брали аж полтора года назад.

Таким образом была решена судьба трех десятков человек, которые жили перепродажей билетов на поезда дальнего следования, – жучки.

Николаю Павловичу снова пришлось взяться за телефон. В течение двадцати минут он обзванивал самых верных и крепких сотрудников и, спутав их собственные планы, вызывал на работу. Потом он встал, поднял жалюзи и долго со второго этажа бессмысленно наблюдал за жизнью центрального зала. Жизнь как жизнь. Люди, обремененные своими заботами и не совсем своими, сумки, чемоданы, встречи и расставания – все это видано и перевидано неоднократно. Здесь не должно было бы быть ничего личного, но Тимошевский ненавидел всех, кто был там, внизу. А это уже сугубо личное. Он ненавидел свою работу. Прирожденный сыщик с задатками аналитика, он в свое время мечтал о громких делах. Наемные убийцы, фальшивомонетчики, международные аферисты, мафия – все должны были трепетать при одном упоминании его имени. И начинал вроде неплохо. Участие в деле «Океан» с хищением в торговле морепродуктов, в «узбекском деле», с хлопком, где были замешаны такие личности, одно упоминание которых приводило в трепет обывателя.

Казалось, настало время – нет неприкасаемых. Ан нет, неприкасаемыми вышли те, кто отдавал ему приказы. Он понял, что в этой борьбе нет плохих и хороших, нет волков и овец. Просто одна стая, улучив удобный политический момент, сожрала другую.

Чтобы буря не зацепила его самого, Тимошевский при первой же возможности решил уйти в тень. Благо на совещании раскритиковали Управление транспортной милиции, и он подал рапорт о переводе. Со стороны выглядело даже благородно.

Молодой коммунист вызвался помочь в работе коллегам. Когда же попал сюда и разобрался, что к чему, всеми силами постарался удержаться. И никакие посулы, никакие министерские и управленческие кресла, почести и награды не смогли уже его соблазнить. Где его бывшие сотоварищи? Где они? Кто больше, кто меньше продержался, кто ринулся в политику, кто в бизнес. И что? Нет, Тимошевский с волками бороться не собирается, пускай другие егерями побудут.

Тимошевский вернулся к столу. Еще раз взглянул на сейф и подавил в себе желание достать заветный сафьяновый ящичек. С небольшим интервалом в кабинет стали собираться вызванные сотрудники. Все они были в штатском, кроме одного.

– А ты чего в форме приперся? – недовольно спросил Николай Павлович.

– А он жене вчера сказал, что на дежурство идет ночное, – хмыкнул кто-то.

– Сколько раз за ночь отдежурил?

Собравшиеся заулыбались.

– Это дело житейское. Но ты где хочешь, а гражданский прикид достань.

Так… У кого сотовый есть?

Желая услужить начальнику, протянули сразу несколько. Никому и в голову не пришло, зачем в кабинете потребовался сотовый.

– Ну вот, а говорят – милиция мало получает, – сказал, усмехаясь, Тимошевский и, отобрав все аппараты, положил в сейф.

– Товарищ майор, – заныли пришедшие, – так нельзя.

– Можно, – жестко сказал Тимошевский, – не то разнесете по всем знакомым.

Переговорники возьмете у дежурного. Кому не хватит, обращайтесь лично ко мне.

– У меня жена рожает, мне связь нужна… – заныл один.

– Ты ей по телефону консультацию дашь? – спросил Тимошевский. – Бабы в этом лучше разбираются. А сейчас всем в общую комнату, буду инструктировать вместе с рядовым составом. Ишь гаврики. Сотовые через одного.

Все. Бодяга закрутилась. Теперь не остановить. Когда все вышли, начальник открыл сейф и достал чей-то сотовый. Набрал.

– Витя, ты сегодня на вокзал не приходи… Что слышал. Не приходи. Но это только тебе. Уразумел? Только тебе.

Он проворно спустился на первый в общую. Перешагнул порог и споткнулся.

Милиционеры бестактно заржали.

– Отставить! – побагровел Тимошевский. – Я вас, б…дь, научу старших уважать. В субботу все без дач останетесь, огородники х…вы. Значит, так.

Будем брать жучков билетных. Если узнаю, что кто-то откупился, это у взявшего на лапу последний день на вокзале. Отрабатывайте легенды. Кто работает на перроне, прошу соблюдать особую осторожность. С бригадирами поездов ничего не согласовывать. Попадут проводники, снимайте к черту с поезда. Ответственность беру на себя. Так… Почему не вижу женской половины состава? Мы же приглашали барышень от соседей…

– Очередь за «Тампаксами», задерживаются…

– Очень умно…

Через толпу рядового, сержантского и офицерского состава отделения протиснулись три девицы с чемоданами и сумками.

– Мы тут за спинами стояли. Я подумала, какие же мы пассажиры без вещей.

Пришлось домой еще раз мотаться, – объяснила старшая по званию, жгучая брюнетка.

– Эх вы, пинкертоны… Кто из вас догадался реквизит с собой взять?

– У меня портфель есть, – раздался робкий голос.

– Портфель, а не портфель, грамотей. Всем даю тридцать минут на реквизит.

Доставайте узлы, баулы, коробки из-под оргтехники. Набивайте чем хотите, хоть сами в них садитесь и… Если кто не удержит за тридцать минут язык за зубами, я лично эти зубы вырву без наркоза. Понятно?

Комната на удивление дружно гаркнула: «Так точно».

– Черти, – улыбнулся Тимошевский, но явно был польщен.

Подчиненных как ветром сдуло. Комната опустела. Остались только три предусмотрительные сотрудницы.

– А нам что делать? – спросила старшая.

– Шашки вон. домино… – растерялся Николай Павлович.

– А я думаю, рекогносцировочку провести. Походим, понюхаем…

– Чего там нюхать. Мы их как облупленных, и они нас… может, знают.

– А ты для чего парик надела и гримировалась? Заодно проверим.

– Я думаю, это правильное решение. Подруги у вас есть? – осенило Тимошевского.

Милиционерши кивнули.

– Вызывайте сюда.

Милиционерши переглянулись.

«Ну вот, это уже похоже на операцию. А то позвонил. Давай-давай. Так дела не делаются, господин Саперов», – подумал Тимошевский и про себя отметил курносенькую, что усомнилась в маскировке. Толковая девка.

Тимошевский поднялся к себе и теперь уже с легким сердцем прильнул к сейфу.

«А на второй путь прибывает поезд из Смоленска. Номера вагонов начинаются с хвоста. Поезд не длинный. Первый вагон, он же последний, остановится как раз в конце платформы. Рамилъ, твои носильщики опять не работают. Может, кто-нибудь везет из Смоленска молоко, творожок, маслице. В Москве коровы не пасутся».

Уже в который раз за сегодняшний день бригадир носильщиков злобно скрипнул белыми крепкими зубами. Со всей силой восточной ненависти он ненавидел одного человека, нет, не Ларина, а эту дикторшу. Впрочем, он распорядился, и трое его подчиненных нехотя покатили тележки к смоленскому поезду.

Глава 27 ПАНЧУК

Оксана чуть не прыснула в голос после объявления Собиновой. Но сдержалась.

Она вообще старалась не шевелиться, чтобы не выдать себя. Она лежала на хорошо знакомом ей диванчике в комнате отдыха начальника вокзала, напряженно прислушиваясь к разговору в кабинете между Лариным и посетителями. Интересовал не сам разговор, а хотелось узнать, надолго ли к начальнику вокзала пожаловали эти люди. Рано или поздно отсюда нужно выбираться – все-таки рабочий день в самом разгаре и у ее кассы наверняка уже гудит недовольная очередь. Но, судя по отдельным фразам, посетители были не своими – вокзальными, и потому понять, на сколько они пришли к Ларину, было трудно.

Рука в неудобном положении затекла; девушка немного привстала на диване и увидела себя в зеркале. Сорванная одежда, голая грудь, приспущенные под задранной юбкой трусики. Даже бретелька с кофты оборвана – что-то с ней нужно будет сделать. Нельзя же в таком виде появиться на своем рабочем месте. И так уже Оксану затравили взглядами желчными и двусмысленными, колкими фразами коллеги по кассовому залу. И одежда совсем смята. Ларин оставил ее в таком виде, когда настойчивые звонки по селектору в его кабинете оторвали Виктора Андреевича от вожделенного тела. И еще сразу же после этого в кабинет начальника вокзала вошли посетители. Оксана только успела дверь прикрыть…

В голове гудело. Девушка никак не могла прийти в себя от стремительного натиска Ларина, когда он, совершенно не собираясь считаться с ее желаниями, молча повалил ее на диван. Он никогда так не делал, а наоборот, был предупредителен и довольно медлителен с ней. Стоп! Но ведь перед этим он сказал жене, что с семейной жизнью все кончено и что он любит другую. То есть ее – Оксану. Приятное сладкое волнение где-то в области живота заставило ее закрыть глаза.

«Неужели это правда?» Она провела рукой по своему телу, словно это была его – Ларина – рука, и стала осторожно, чтобы не шуметь, поправлять на себе одежду.

Что же теперь с ними будет? Вот сегодня они закончат работу, и как будет дальше? Куда они пойдут? К ней в старое общежитие с двумя соседками? А, неважно, главное, что он не пойдет сегодня к себе домой, не ляжет в постель рядом с женой. Да они могут остаться на ночь хотя бы здесь – в этой маленькой комнате отдыха. А почему бы и нет?

Стоп! Виктор же встречает сегодня гроб с матерью. И у него сейчас совсем другие заботы. И может быть, чувства и мысли другие. Завтра похороны, потом поминки. Как она могла об этом забыть? Даже не выразила ему соболезнование, ни о чем не спросила. Бессердечная…

Но эти переживания совести пронеслись в Оксаниной голове, не затуманенной еще большим жизненным опытом, очень быстро. Она снова вспомнила, как еще несколько минут назад Ларин набросился на нее, как грубо повалил на диван и жадно впился губами в ее губы. Даже неосторожно поранил зубами верхнюю. И было больно от его рук и губ. Но удивительно, что вместе с этой болью она почувствовала сильнейшее возбуждение. Это странная женская особенность: самое сильное желание почти каждая женщина испытывает, когда ею именно ОВЛАДЕВАЕТ любимый мужчина – стремительно и грубо. Жестко и не церемонясь! И весь этот натиск должен быть совершенной неожиданностью для женщины. Такое в жизни Оксаны было дважды. Сегодня и три года назад – с Олегом, по-настоящему ее первым мужчиной.

«Да что же они не уходят?» – снова прислушалась она к голосам в кабинете.

А в кабинете в этот момент полковник Чернов, пристально глядя на растерянного Ларина, вводил его в курс дела. Он сидел за столом напротив Виктора Андреевича. Чуть в стороне от него расположились его помощники.

– Режим работы вокзала нужно ужесточить, – говорил полковник решительно и строго. – Необходимо очистить территорию вокзала от посторонних и всякого сброда. Лучше сейчас перебрать в некоторых, так сказать, методах зачистки, чем потом локти себе кусать.

– Мы как раз сегодня ввели в работу систему турникетов, – вставил начальник вокзала. – Так что желающих праздно шататься по вокзалу значительно поубавится.

– Очень хорошо. Но нас еще интересуют и те, кто захочет здесь поболтаться не просто так, а совершенно с конкретной целью. А потому всем службам необходимо отдать распоряжение проявлять особую бдительность к подозрительным личностям. При этом, как я вам уже говорил, не вводить никого в курс дела. – Леонид Константинович внушительно посмотрел на Ларина.

– Я вас понимаю, – заверил Чернова Виктор Андреевич.

– В нашем деле любая, даже малейшая, утечка информации дорогого стоит,продолжал полковник.

Ларин снова кивнул ему в знак согласия. Несмотря на напряжение, связанное с тем, что полураздетая Оксана находилась в соседней комнате и в любой момент могла себя обнаружить, Виктор Андреевич внимательно слушал все распоряжения фээсбээшников. С этими парнями лучше не шутить.

«Наверное, что-то случилось?» – подумала Оксана, ненадолго прислушавшись к разговору, и вновь ушла в свои мысли.

А, плевать. И на посетителей Ларина, и на их проблемы, и на работу, и на кассу, и на очередь. Потому что «он теперь полностью мой!». И когда они уйдут, эти незваные гости, Ларин снова придет к ней, и тогда она сделает для него все, что он захочет и как он захочет. Она будет совершенно послушной девочкой. Ну просто паинькой.

Оксана подумала о том, что Ларину почему-то нравится слушать ее рассказы о подростковом возрасте, о хореографическом училище. Виктор Андреевич всегда умилялся, когда представлял Оксану в балетной пачке и на пуантах. Иногда в перерывах между любовными играми он просил ее сделать какое-то балетное па. И она, надев прозрачные трусики (другой одежды Ларину в этот момент не хотелось видеть на ней), становилась у стенки, как у балетного станка, и делала всевозможные батманы, рон де жа, пор де бра.

Как давно это было! Ей всего девятнадцать, но кажется, что детство и юность так далеко от ее сегодняшней жизни. Оксана родилась в маленьком городке.

В первый же год после рождения дочери мама Оксаны разошлась с мужем. Она души не чаяла в ребенке, так похожем на отца, и всю свою любовь к мужу после развода перенесла на дочь. Девочка росла избалованной, ни в чем не знала отказа, все время была при матери. Оксана никогда не ходила в садик и полностью была домашним ребенком. Благо дедушка и бабушка хорошо зарабатывали в то время, и мать Оксаны могла себе позволить первые семь лет жизни ребенка вообще не работать. Но когда дочери исполнилось девять лет, у матери появился мужчина, и тогда начались проблемы. Оксана, ревнуя мать, ни за что не соглашалась отпускать ее от себя даже на несколько минут. Не хотела ложиться спать в отдельной комнате, не в материнской постели.

Мать хотела, чтобы ее дочь стала балериной. И давно планировалось, что к моменту поступления ребенка в хореографическое училище мать переедет в Киев, чтобы там жить с Оксаной. У девочки были все данные для балета. Но теперь ситуация изменилась. Появившийся мужчина нарушил все планы. Из-за него мать не хотела покидать свой городок. Дочь ей тоже теперь мешала. А потому решено было отдать ребенка в хореографическое училище, как и многих иногородних детей, с проживанием в интернате при училище. Так в десять лет Оксана оказалась вне дома, вне привычной атмосферы. И хотя воспитатели и педагоги в училище попались на редкость отзывчивые и доброжелательные, Оксана сильно тосковала по дому. А как-то через полгода обучения в холодную зимнюю ночь сбежала из училища домой.

Ее нашли на железнодорожной станции совершенно окоченевшей. Два месяца она пролежала в больнице с двухсторонним воспалением легких. Мать примчалась тогда сразу же и не отходила от ребенка все это время ни на шаг. Как же Оксана любила тогда ее в больнице! Как мечтала, что вот она выздоровеет и уедет с мамой домой и снова они будут все время вместе. Когда Оксана пошла на поправку, ее выписали. Мама забрала девочку домой, но потом снова отправила в хореографическое училище. И хотя через год Оксана уже свыклась со своей ранней самостоятельностью, она никогда не смогла простить матери этой второй отправки в училище.

И все же хореографическое училище оставило в Оксане неизгладимые впечатления. Балетный класс, станок, бесконечные репетиции с утра до вечера.

Хорошенькие девочки с забранными в пучок волосами. Худенькие длинные ножки с острыми коленками и тоненькими щиколотками, торчащие острые лопатки, вытянутые прозрачные шейки. А по ночам в комнате общежития бесконечные разговоры после отбоя – тайные и щекочущие нервы. В младших классах – о привидениях, ведьмах и «черной-черной руке в черном-черном ящике», а в старших – о мальчиках, первых поцелуях и первых менструациях, а потом и о любви, сначала романтической, но чем дальше, тем более плотской. И эти рассказы о взрослых отношениях, о любви мужчины и женщины – как они будоражили еще только начинающих превращаться в женщин девочек, не давали уснуть, заставляли искать выход переполняющим эмоциям. Девочки изучали друг у друга начинающую расти грудь и учились целоваться в губы – длительным поцелуем, с языком.

А потом сенсация. В четырнадцать лет их рано созревшая подруга Вероника – соседка Оксаны – вдруг стала женщиной. В какое-то воскресенье, когда ученикам старших классов уже разрешалось днем выходить самостоятельно из училища на несколько часов. Вероника познакомилась со взрослым мужчиной – аж двадцати трех лет, который так быстро смог запудрить ей мозги, что она уже после двух часов знакомства оказалась у него дома. Легкое вино, взрослые комплименты, галантное обхождение так вскружили неопытной девчонке голову, что еще час спустя она оказалась с ним в постели. Было больно, страшно, стыдно. Были слезы и отвращение. Но, придя в интернат, новоиспеченная женщина наговорила молоденьким подругам столько превосходных и будоражащих слов о сексуальной любви мужчины и женщины, что никто из них в ту ночь так и не смог заснуть до утра. Как ей тогда все завидовали, как после, когда она по выходным стала встречаться со своим мужчиной, все ждали ее прихода с любовных свиданий, чтобы услышать еще и еще.

Вероника стала для одноклассниц недосягаемой, особенной и совершенно взрослой.

ЖЕНЩИНОЙ! А они все так и оставались еще маленькими девочками. И их взаимоотношения с мальчиками-одноклассниками не продвигались дальше дурацких щипков за попы и дерганья за косички.

Однако как-то в конце пятого года обучения девочки их класса собрались с ребятами-старшеклассниками у них в комнате. Это было после годового отчетного концерта. Оксане исполнилось тогда пятнадцать. Откуда-то удалось притащить несколько бутылок дешевого вина. Воспитатели, сами отмечавшие окончание учебного года, прозевали этот момент. Ребята и девчонки пили, танцевали при выключенном свете, играли в «бутылочку» и в карты на раздевание.

Оксана в тот вечер все время оказывалась рядом с шестнадцатилетним Андреем, который ей нравился уже давно. Они в большой компании играли в карты и, проигрывая, раздевались до трусов. Сидя напротив друг друга, хмельные от вина и перевозбуждения, их взгляды постоянно встречались. И после они танцевали, тесно прижавшись друг к другу. Руки его неловко бродили по ее телу.

И она чувствовала сильное напряжение в области его паха.

А потом они оказались в темном и жарком душе, влекомые еще плохо осознаваемым, но сильным подростковым желанием. Долго целовались – до исступления, в кровь измочалив друг другу губы. Его руки скользили под ее кофтой, а потом и под юбкой. Но все же Андрей трусил идти дальше. И Оксана, желая наконец узнать эти необыкновенные впечатления взрослой любви, сама тогда разделась. И все произошло неумело, грубо, на скользком, холодном кафельном полу. Как это не соответствовало тем красивым рассказам Вероники, от которых веяло такой романтикой и красотой. И никакого удовольствия.

«Ничего, – думала час спустя Оксана, пряча слезы в подушку. – В первый раз такое бывает. Я читала об этом в каком-то журнале».

На следующий день они разъехались по домам на каникулы. Она обещала Андрею писать, а он ей. Но у себя дома Оксана встретилась со своим давним одноклассником по общеобразовательной школе. Они оказались у него дома, когда его родители были на работе. Огромная кровать была в их распоряжении, ванна, интимный свет в спальне. Все как у взрослых. И здесь уже она постаралась повести себя как опытная женщина. Долго целовала его в губы, гладила между ног.

Он тоже проявлял заботливую активность. Однако снова, когда они перешли от ласк к главному, Оксана ничего не испытала, кроме боли и нетерпеливого желания, чтобы все это поскорее закончилось.

И только когда в ее жизни появился Олег Павлович. Олег… О нем в последние месяцы она вспоминала редко…

«Матвеевна, сходи, пожалуйста, убери в кассовом зале. Там какой-то неряха растерял деньги. Граждане, я ведь просила Матвеевну. Чего вы все ломанулисъ? И вообще я пошутила».

Оксана улыбнулась. Мысль прервалась, Оксана пошевелилась на диване, он тихонько скрипнул, и она снова замерла, прислушиваясь к голосам в кабинете. А гости Ларина, похоже, уходить не собирались.

– Вы понимаете, что за фигура Кантемиров? – продолжал разговор в кабинете полковник Чернов. – И что может быть, если с ним что-то произойдет. Вообще, как повлияет это на ход военных действий. – Леонид Константинович любил иногда взглянуть на проблему, которой занимался, глобально…

– Конечно, мне все ясно, – серьезно ответил Ларин.

Сам же с неприязнью подумал, что его сейчас учат, как мальчика. А Виктор Андреевич этого не любил. Но что делать? Этим ребятам перечить – себе дороже.

– Возможно, от нашей сегодняшней бдительности будут зависеть жизни многих людей, – вошел в роль оратора полковник Чернов. – Это же всегда цепочка. Мы здесь провороним, а там обострится конфликт. И разбираться пошлют желторотых мальчиков. И снова десятки, сотни смертей. Да что я вас агитирую. Вы же умный человек и сами все прекрасно понимаете.

– Да, к сожалению, за эти политические игры расплачиваются наши молодые ребята, – стараясь подстроиться под высокую интонацию полковника, проговорил Виктор Андреевич.

«Какой еще Кантемиров? – подумала Оксана, особо не вслушиваясь в разговор в кабинете. – И почему от того, случится с ним что-то или нет, зависят жизни многих молодых ребят?»

Она вспоминала своего первого настоящего мужчину. Олега Павловича. Когда она увидела его, ему было около тридцати. Он появился в их училище на предпоследнем курсе сменил неожиданно заболевшего педагога по характерному танцу. И сразу же, как Оксане показалось, страшно невзлюбил ее. Несколько месяцев он просто издевался над ней в балетном зале, не давая ни на минуту расслабиться. И каждый раз после его занятий она уходила из зала в слезах. Это потом уже она поняла, что стояло за этой жесткостью и издевательствами.

– Колено в сторону! Выворотность в паху! Ты плохо меня слышишь? – Он грубо кричал на нее во время урока и больно бил по коленям, по спине, по рукам.

Тяжело дыша, не решаясь вытереть стекавший по лицу пот вместе со слезами, от которых перед глазами постоянно стояла пелена, она испуганно смотрела прямо перед собой, боясь сделать лишнее неверное движение. А он продолжал истязать ее возле балетного станка, как будто бы забыв, что в балетном зале еще двадцать учеников, с недоумением поглядывающих на очередную экзекуцию самой талантливой и яркой учащейся группы – Оксаны Панчук. Даже особенно злорадные из них, отдыхая после урока в раздевалке, были в недоумении:

– Да чего он к ней привязался? Девка пашет больше всех. Выворотность – дальше некуда! А ему все мало…

Казалось, Олега Павловича настолько все раздражало в Оксане, что он готов был ее убить. И потому каждый раз перед уроком характерного Оксана испытывала такой ужас, что с трудом могла переступить порог репетиционного зала.

А как-то они отрабатывали экзаменационный цыганский танец из «Дон Кихота».

Олег Павлович требовал от Оксаны, измочаленной беспрерывными повторениями партии, несовместимых вещей – женского мягкого толчка перед прыжком и затяжного мужского полета. А главное, он снова не давал отдыхать. Репетиция длилась уже почти два часа. Шестнадцатилетняя балерина была близка к обмороку. В какой-то момент она расслабленно приземлилась на ногу и, вскрикнув, больше не поднялась.

Стопа ее быстро распухла и посинела. Олег Павлович понял, что репетиция закончена, и, выругавшись, сильно хлопнул дверью. А Оксану увезли на «скорой» в травмпункт. К счастью, кости были целы. Но небольшое растяжение связок было. И потому двухнедельный покой Оксане был гарантирован.

Но через четырнадцать дней она вернулась снова в училище. И первое, что ей тогда необходимо было сделать, – это отнести акт о рабочей травме на подпись Олегу Павловичу. У Олега Павловича был в тот день выходной. И ей пришлось идти к нему в гостиницу. Для него – приглашенного по контракту на учебный год педагога из Москвы – училище снимало номер в ближайшей гостинице.

Когда Оксана постучала и вошла в номер, Олег Павлович сидел за письменным столом. Он раздраженно оглянулся на нее, и вдруг взгляд его резко изменился.

Что-то дрогнуло в его лице, и глаза сделались пронзительно-нежными. А дальше все произошло стремительно и неожиданно. Она много раз потом вспоминала эти моменты, но так и не могла уложить их у себя в голове в четкой и ясной последовательности. Только остро помнила первый его шаг к ней и резкий, грубый поцелуй в губы. Она попыталась несмело отстраниться, еще плохо понимая, что происходит. Но он жестко удержал ее лицо в своих ладонях и снова больно сжал ее губы своими. И почти сразу она почувствовала его язык, бесцеремонно вторгающийся между ее губ.

Не давая ей опомниться, его руки властно скользнули по ее спине вниз. Она, ошалело хватаясь за них, попыталась остановить его. Но он снова не дал это сделать, грубо ударив ее по рукам. И в следующую минуту она оказалось брошенной на кровать. Еще мгновение, и ее брюки были сорваны с бедер. А рубашка задрана вверх, оголяя грудь.

Он лишь на мгновение тогда смог прийти в себя и остановиться, чтобы задать один странный вопрос:

– Ты была уже с мужчиной? Ты же понимаешь, я просто не имею права быть у тебя первым.

– Была, была, – быстро зашептала она, боясь того, что он сейчас возьмет себя в руки и не решится на близость с несовершеннолетней ученицей.

Когда после она вспоминала эту их первую близость, длившуюся несколько минут, то всегда чувствовала удушливое волнение. Именно неожиданность, стремительность, властность и даже грубость придали их первому занятию любовью такое острое и ни с чем не сравнимое ощущение. Все неудобства, страхи, вопросы и размышления – что и зачем – ушли на второй план. И именно тогда она испытала первый в своей жизни оргазм. Потом были нежность, обучение искусству любви. И три месяца упоительного счастья и блаженства. А после все пошло прахом.

Беременность, отъезд Олега в Москву, где у него была семья, отчисление из училища, поиск работы в варьете ресторана, убийство партнера…

– Решение о том, с какого вокзала или аэропорта будет отправлен Кантемиров, будет принято в последний момент, – продолжал излагать в кабинете начальника вокзала Чернов. – Скорее всего, конечно, с военного аэродрома. Но мы ничего точно сказать не можем. Я надеюсь, вам понятно почему так.

Ларин кивнул.

– Но эта неопределенность не должна вас расслаблять. Наоборот, все должно быть готово к тому, что пунктом отправления станет ваш вокзал. И повторяю – все в строжайшей секретности.

Ларин подумал о том, что весь этот разговор наверняка слышит Оксана. А вдруг она кому-то об этом сболтнет? По глупости. Надо, когда фээсбэшники уйдут, предупредить ее, чтобы держала язык за зубами. Не успел Виктор Андреевич подумать об этом, как в комнате отдыха что-то скрипнуло. Ларин сразу заерзал на стуле, стараясь перекрыть подозрительный скрип. Но кажется, пронесло, и фээсбэшники ничего не заметили.

«Только этого еще не хватало». – Виктор Андреевич почувствовал, как взмокла спина.

Оксана же, устав лежать в одной позе на диване, уселась, подогнув под себя ноги.

«Да уйдут они там когда-нибудь или нет?» – с раздражением подумала она о сидевших в кабинете.

Глава 28 СЕРГЕЙ

Одна и та же жуткая картина, которая время от времени возникала в его голове почти уже полтора года, снова появилась из прошлого. Всякий раз она как будто бы прирастала к сетчатке глаза, и не было никаких сил от нее избавиться.

Его Ирка – маленькая, хрупенькая, с коротко стриженными соломенными волосами – и вдруг голая, с бесстыже разбросанными в сторону ногами, лежащая под громоздким мужским телом. Сергея невероятно поразила тогда эта огромная мужская задница, равномерно вдавливающая его маленькую девочку в скрипящую кровать.

«Как она могла оказаться под телом чужого голого мужика?» – этот странный вопрос тогда надолго парализовал его сознание. И одновременно с этим вопросом Сергей впал в такое бешенство, от которого, казалось, он не избавится никогда.

«Дрянь, сука, б…дь!» – пульсировало вместе с мучительной картинкой в его голове.

Несколько дней после того он метался по своему дому, как раненый зверь.

Казалось, любой, кто сейчас дотронется до него, просто умрет на месте от той ядовитой злобы, которая овладела всем его существом. Даже отец и мать Сергея обходили сына стороной. По ночам он то ревел, то стонал, то скулил. И лишь на пятые сутки вдруг резко затих. Это успокоило его близких.

– Ничего, сынок, – как-то утром вошла в его комнату мать. – Время лечит!

Он продолжал молчать, но вместе с тем стал потихоньку возвращаться к прежним занятиям. И никому не было понятно, что обида и злоба никуда не исчезли, а ушли глубоко внутрь. И точили изнутри еще сильнее и больнее, чем тогда, когда он давал им волю выходить наружу. Но самым страшным было то, что время от времени появлялась пульсирующая картинка – его маленькая Ирка с разбросанными в сторону ногами под огромным мужским телом, вдавливающим в кровать хрупкое девическое тело…

Как он любил свою девочку! Той бескомпромиссной любовью восемнадцатилетнего мальчика, когда весь мир, каждая минута жизни сосредоточивается в одном желании – видеть ее, слышать, быть рядом. Когда прикоснуться к ней кажется таким несбыточным и невозможным.

Сергей больше не мог спокойно видеть ни одну женщину. Он ненавидел все: мир, в котором обречен был жить, людей, которые были вокруг всегда и везде, себя со своими чувствами и болью, от которых не было никакого спасения. И тогда он принял решение!..

Поезд сбавил ход и плавно затормозил. Застучали двери вагонов. В коридорах появились люди. Во всех купе загорелся яркий свет.

Дверь купе, где ехал Сергей, без стука открыли ключом со стороны коридора.

– Пограничный контроль! – привычно сказал появившийся в дверях пограничник. – Документы, пожалуйста.

Муж с женой подали паспорта первыми.

– Едете вместе? – спросил у них пограничник.

– А куда ж от нее денешься? – попробовал пошутить Васенька. – Я б и рад от нее уехать. Так всегда прицепится, как зараза какая.

– Поговори мне, поговори, – огрызнулась жена.

Пограничник, не обращая внимания на шутки, бегло пролистал паспорта, остановившись взглядом только на странице прописки, и молча возвратил документы хозяевам.

– Ваш, пожалуйста, – обратился он к чеченцу, внимательно вглядываясь в его лицо.

Чеченец с заискивающей улыбочкой подал ему паспорт.

– Гражданином какой республики являетесь? – спросил пограничник, внимательно сравнивая фотографию на паспорте с сильно помятым лицом чеченца.

– Гражданином независимой Республики Ичкерия, – произнес с достоинством Аслан.

– Нет такой независимой республики, – холодно ответил пограничник, продолжая внимательно листать паспорт.

– Как нет? Почему нет? Обижаешь, начальник, – с наигранной обидой запричитал Аслан.

– Есть автономная Чечня в составе России, – перебил его пограничник.

– Как скажешь, гражданин начальник. Как скажешь, – тут же согласился чеченец. – Скажете, в составе России – будем в составе России. Какие вопросы!

– Куда и откуда следуете? – продолжал пограничник.

– От родственников к родственникам.

– Это из Львова-то в Москву?

– А чеченцев теперь по миру больше, чем в Чечне. Наши беженцы кругом.

– Это точно, их сейчас везде полно, – вздохнула женщина.

Пограничник молча вернул чеченцу паспорт и повернулся к Сергею.

– Житель Украины? – спросил он блондина.

– Угу, – пересиливая боль в висках, хмыкнул Сергей и протянул документ.

– Так, Степанов Сергей Владимирович. Следуете один? – возвращая паспорт, спросил пограничник.

Блондин кивнул в ответ.

– Всего доброго! – Закончив проверку документов, пограничник покинул купе.

После его ухода женщина слезла с верхней полки вниз к мужу.

– Ты глянь, чего устроили! Проверяют документы. Как за границу теперь едем, – тихонько зашептала она мужу.

– А шо ты думала? Теперь так и есть. Нам теперь Россия до одного места.

– Так а шо воно, поменялось разве шо?

– Еще как поменялось. Вот у нас в цеху мужики теперь «Москва» пишут с маленькой буквы, а «сало» с большой.

Дверь купе снова открылась, и появились два здоровенных с украинскими круглыми лицами парня.

– Так, граждане, что везем? Оружие, наркотики, драгоценности? – оглядывая полки купе, спросил улыбающийся таможенник.

– Та вы такое скажете! – всплеснула руками женщина. – Консервации баночки со своего огороду.

– Ну-ка эти баночки для осмотра, пожалуйста. – Второй таможенник сурово оглядел пакеты с едой, лежащие на столе.

– Та вы шо, банки глядеть будете? – удивилась женщина.

– И банки, и сумки, и склянки. Все доставай, тетенька, – засмеялся улыбающийся таможенник.

– Тю, – обиженно отодвинулась к окну женщина.

– Пусть посмотрят. Что от тебя, убудет? Работа у них такая. – Васенька достал из-под полки две сумки.

– Да нехай дивятся, – пожала плечами женщина. – Только сам будешь за ними после складать.

Таможенники внимательно оглядели банки. Остановились на трехлитровой с медом.

– Баночка совсем непрозрачная, – сказал суровый таможенник улыбающемуся.

– А ты шо, хочешь, чтоб мед был, как вода? – огрызнулась женщина.

Таможенники, не обращая внимания на женщину, обменялись многозначительными взглядами. Сутки назад они в такой же баночке с медом нашли завернутую в целлофановый пакет пачку долларов сотенными купюрами. Однако тогда перед ними сидел холеный молодой человек в модном прикиде, и эта медовая банка никак не вязалась с его внешним видом. А здесь было полное соответствие хозяев и консервации. А потому угрюмый таможенник только махнул на банку рукой:

– А, ладно!

– Ну а здесь что у нас? – переключился первый таможенник на блондина.

Сергей молча подал ему для досмотра небольшую спортивную сумку.

– Открывай! – кивнул на сумку второй таможенник.

– Куда движешься? – спросил первый.

– В Москву, – выдавил из себя Сергей.

Его самочувствие все более ухудшалось.

– С какой целью? – Второй таможенник ловко просмотрел белье в сумке, лежащее сверху, несколько раз нажал на дно, проверяя наличие твердых предметов.

– К друзьям.

Таможенник вернул развороченную сумку.

– А это что? – указал он на пакет, лежащий на сетчатой маленькой полке.

– Подарок друзьям! – сжал губы Сергей, вынимая содержимое пакета.

В нем оказались две скрепленные кольцом (наподобие обручального) куклы жениха и невесты.

– Ого! Класс какой! – оценил кукол первый таможенник. – На свадьбу, что ли, едешь?

– Угу! – сглотнул Сергей.

– Ой, а у моих корешей когда свадьба была, так им тоже кукол подарили – свадебных. Но только вместо обручального кольца на головах у кукол маленькие рога приделали.

– Смешно, – угрюмо сказал второй таможенник.

– Ничего смешного. Они через год действительно друг другу наставили, – захохотал первый таможенник.

– Ну а ты какие подарки везешь? – обратился угрюмый таможенник к чеченцу.

– Да какие, слушай, сейчас подарки. Кто бы мне подарил, я не возражал бы, да? – Аслан попробовал поддержать легкость разговора, но не получилось…

– Знаем мы ваши подарки, – перебил его угрюмый таможенник. – От которых дома в Москве падают.

– И не только в Москве, – поддержал его первый таможенник.

– Слушай, зачем обижаешь? Если русский убил другого, так что, теперь всех русских убийцами называть будем? – разгоряченно заговорил чеченец.

– Ладно. Декларацию заполнять будешь? – перебил его угрюмый служитель таможни.

– Если скажешь заполнять, буду заполнять.

Чеченцу дали таможенный бланк, и он стал его внимательно изучать. Сразу было видно, что занятие это для него непривычное и малоприятное. Угрюмый таможенник в этот момент занялся его багажом, состоящим из двух небольших сумок. Таможенник тщательно изучал каждую вещь.

– Валюту укажи здесь, – следил за заполнением декларации улыбающийся. – Доллары, рубли, гривны. Только предупреждаем, что, если после этого найдем больше, уже никаких объяснений слушать не будем.

– Да какая там валюта, дарагой? Откуда у меня, беженца, деньги? Хочешь, сразу смотри все карманы, – Аслан распахнул свой пиджак, обнажая внутренние карманы.

– И посмотрим потом, и не только карманы. Только напиши сначала в декларации все, что там нужно, – уже теряя интерес к чеченцу, проговорил улыбающийся таможенник.

– Ну что там у вас? – спросил проходящий по коридору начальник таможенной группы.

– Да сейчас, тряхнем еще одного, и все! – ответил первый таможенник.

– Давайте быстрее и переходите в следующий вагон, – отдал на ходу распоряжение старший.

– Ну написал, что ли? – нетерпеливо обратился к чеченцу улыбающийся.

– Написал, – Аслан подал таможенную декларацию.

Улыбающийся бегло пробежал ее:

– Ну иди тогда сюда в коридор – сверим с документом фактическое наличие.

Аслан покорно вышел из купе в коридор.

– Пойдешь в купе проводницы или здесь тебя обыскать? – вполне доброжелательно предложил улыбающийся, которому не терпелось поскорее закончить с этим вагоном.

– Обыскивай, начальник, здесь, я не стесняюсь, – Аслан завел руки за голову.

Угрюмый служитель таможни в это время внимательно осматривал постель чеченца, прощупывал матрас, одеяло, подушку. Что-то ему показалось подозрительным – странным образом сбитая подушка. Если бы в этот момент он взглянул на чеченца, которого, особенно не церемонясь, обыскивал тут же, у двери купе, первый таможенник, то сразу бы заподозрил неладное. Однако мгновенно появившийся страх в глазах Аслана заметил только Сергей, который внимательно наблюдал за происходящим. Чеченец, застыв от ужаса, смотрел на добравшегося до подушки угрюмого таможенника.

В это время в коридоре из тамбура снова появился начальник.

– А ну давай быстрее, – закричал он подчиненным. – Что вы там, до утра шмонать будете? Я сказал, мигом ко мне!

Оба таможенника тут же бросили свои занятия и вышли из вагона. Аслан перевел дух. На лице его появилась довольная улыбка. Он снова вошел в купе и встретился глазами с пронизывающим взглядом Сергея. Улыбка сползла с лица Аслана. Ему снова стало страшно.

Глава 29 БОЦМАН

«Внимание, господа, одетые несколько своеобразно, вам навстречу движется страж порядка».

Профессор с Боцманом шли по центральному залу, когда до них донесся этот текст из динамика. Профессор метнулся за колонну и успел-таки за нее встать.

Боцман не успел. Им навстречу шел сам Хоменко. Роман, окинув совершенно равнодушным взглядом застывшего столбом бомжа, скрылся за дверью линейного отделения милиции. Ему сейчас было не до бомжей.

– Спасибо тебе, наш ангел-хранитель, – сказал, обращаясь к невидимой дикторше. Профессор. – Потрясающе, цепной пес рыночной экономики тебя не заметил! Нос к носу, – сказал он Боцману. – Этого не может быть.

– Может, я выгляжу?..

– Ага, с таким фуфелом? Нет, я чего-то не пойму, что-то тут не то…

Посмотри-ка… Кругом одни переодетые… Нет, давай отсюда ноги делать.

И они зашагали быстрее. Боцман в драном полперденчике и Профессор, от интеллигентности которого осталась правильная русская речь, очки со сломанной дужкой и берет.

Они дошлепали до трамвайного депо сравнительно быстро. Все потому, что не глазели по сторонам, сразу отшили все возможные «хвосты» и в дороге не очень вдавались в рассуждения, справедливо считая, что для этого еще будет время.

Трамвайное депо имени революционера, который к трамваям ни до, ни после смерти никакого отношения не имел, разве что катался безбилетником в дремучее время, – несколько зданий красного кирпича дореволюционной постройки – сдало в аренду американской благотворительной организации помещение бывшей столовой.

Все равно профсоюзная талонная система питания испустила дух, а кормиться за свой счет работникам стало не по карману. Те устроили свою столовую и кормили бесплатно бомжей всех мастей, малообеспеченных и тех же рабочих трамвайного депо. Погода стояла чудесная, и часть столиков была вынесена на улицу. Прямо под окна. Устроены навесы, а пищу получали прямо через окно. Бомжи, из тех, кто посовестливее, прибирали, мыли посуду и сами следили за порядком. В эту столовую некогда хаживал и сам Алексей Иванович Вавин, но с тех пор, как поселился в пакгаузе, перестал. Далековато. Да и совестно.

Итак, они дошлепали. Получили по миске супа. Половыми трудились два не знакомых ни Боцману, ни Профессору бомжа. Угадав во вновь прибывших своих коллег и увидев, как те деловито убрали с одного из столов посуду, взревновали.

Должно, показалось, что новенькие претендуют на их места. Потому довольно бесцеремонно принялись их гнать. Мотивировка была проста – идите жрать домой, нечего на халяву разговляться, здесь настоящим обездоленным не хватает.

Возможно, возникла бы драка, не выйди на улицу Лэрри. Увидев Боцмана, американец расплылся в улыбке. Все объяснилось, но еще некоторое время местные нет-нет да косились в их сторону.

– Ну что, как дела? Нашел брата? – спросил Лэрри.

– А ты уже сносно болтаешь, – ушел от прямого ответа Боцман.

– Полгода, Алексей. И не болтаю, а "ботаю по фене ".

– Учителя, – покосился на местных Профессор.

– О да, у меня прекрасная практика. Я думал написать книгу по русскому фольклору.

– Лучше не надо. Тем более что все уже написано до нас.

– Расскажи, как дела, как бизнес? Ты хотел сделать тачку…

– Сделал, – мрачно сказал Боцман.

– Что-то случайность?

– У него сегодня друга убили.

– О, я выразить мое сочувствование, – тщательно подбирая слова, тем не менее искренне сказал Лэрри.

– Мы по этому поводу взяли…

Профессор подмигнул и похлопал себя по карману.

– Я вас очень понимаю, но у нас этот категорий столовка не расположен…

– Что же делать, Лэрри? – угрюмо спросил Боцман.

– Ничего. Дринкай. Здесь все дринкай. И я дринкай. После вчера получил приказ домой. Не надо было дринкай.

– Сволочи, – определил американское начальство Лэрри Профессор.

Лэрри проворно достал записную книжку и записал слово.

– Это я для книги, – пояснил он. – Я это знаю – нехорошие люди.

– Вообще-то, по одному из источников, так называли людишек, которые работали на волоке. Между реками тащили суда. Это еще до постройки петровских шлюзов. Местные никогда не воровали друг у друга, а тут стали пропадать вещи. И люди придумали замки. Но все равно воровали. И тех воров с волока назвали сволочи.

– Нет. Наши не воруют. Наши не знают вашу страну. Наши…

– Бюрократы?

Лэрри кивнул. Боцман разлил по пластмассовым стаканам водку.

Американец потянулся чокнуться, но его вовремя остановили.

– Если не знал человека, но желаешь почтить его память, лучше помолчи минуту-другую, – присоветовал Профессор-лингвист.

Молчали, естественно, меньше.

– Я много думал, – прервал молчание Лэрри, – может быть, ты не так просто ищешь брата из-за плохой путаницы. Может быть, в приюте тебя обозвали wrong? – предположил Лэрри.

– Не правильно, – перевел профессор.

– Я устал, – сказал Боцман. – Пока работал, посылал запросы, а теперь кто я, чтобы запрашивать? Кто? И куда отвечать? Тогда детские дома были переполнены. В суворовские брали сыновей погибших и отличившихся отцов, а я – неизвестно чей. Со слов ребенка документ не составишь. К тому же картавил страшно. Пол-алфавита не выговаривал. Да еще заикался после бомбежки. Тебя бы, Лэрри, я бы называл, если бы знаком был, как-то Вэви, например, да и еще не так, а В-вэв-ви. Особенно "л" и "р" мне не давались. Ну никак. Представляете?

Хорошо добрые люди помогли на баржу устроиться, потом в техникум. Началось распределение. А кто меня, картавого да заикающегося, возьмет? Подался на Дальний. Там люди нужнее.

Боцман вспомнил те времена. Мотористом был. Нa палубе с таким дефектом речи делать нечего. С утра помылись. Чистые тельники напялили. И в город вышли.

Хотя какой город? Может, теперь что изменилось. Пива взяли. Заводик консервный, а при нем какой-никакой клуб. Танцы. Как водится, драка по окончании. Из-за девчонки, из-за кого же. Досталось тогда Боцману. Девчонка хорошая. С бабкой жила. Бабка раны промыла, а потом давай расспросы, кто, откуда, родители есть?

Боцман молчал сколько можно. Ну не хочешь, не говори, только, если мы такие для тебя плохие, что ж ты внучку мою полез защищать? И тогда попытался сказать.

Бабка все поняла и попросила в следующий рейс зайти. Помочь обещала. Зашли только через три месяца. Алексей боялся, что дом не найдет, ведь привели его поздно ночью и побитого, но оказалось, вспомнил.

До колдуна добирались на перекладных. Километров сто двадцать. Рядом – по дальневосточным масштабам. Резкий, неприятный старик. По-русски не говорит, а может, придуряется, не хочет. Хотя что ему Боцман, много он хорошего от русских принял? Но бабка просила. И ритуал состоялся.

Готовились к ритуалу целый световой день. Ему велено было париться в бане с каким-то настоем. Старик сам кидал в печь травы. От дыма щипало в глазах и першило в горле. Потом старик принес охапку зелени и бросил в огонь. По бане пополз сладковатый, ни на что не похожий запах. Уже потом Алексей узнает по памяти, что это была уссурийская конопля, или «маньчжурка».

Поили лимонником вперемешку с чем-то еще. Кастанеда наверняка разобрался бы, но куда мотористу до Кастанеды… Алексей выключился. Сколько пролежал, не знает, но солнце покатилось за горизонт.

Его вынесли на шкуре на поляну к костру. Кружилась голова, и хотелось пить, но пить простой воды не дали, а опять какую-то горькую муть. Все ушли, оставив его одного у костра. Он смотрел на огонь, и его со всех сторон обступили воспоминания…

Глава 30 ПАНЧУК

А мысли ее продолжали мчаться по событиям последних двух лет. После того как убили партнера, она бежала из Киева в Москву. Наверное, у нее не было другого выбора. Хотелось найти работу, накопить денег и затеряться в большом городе. Деньги, как ей нужны были деньги! И еще – она хотела найти Олега.

Конечно же он ни разу ей не позвонил после того, как уехал, и ничем не напомнил о себе. И все же она надеялась, что все у них еще будет хорошо. Уже через полчаса, как Оксана сошла с поезда Киев – Москва, она через справочную узнала телефон Олега и, затаив дыхание, трясущимися руками набрала его номер. А вдруг поднимет жена? Или еще кто-то другой? И что ей тогда делать – звать его или повесить трубку? Но трубку поднял Олег.

– Алло! – узнала она такой знакомый до боли голос.

– Олег, это я! – захлебнувшись от волнения, выдохнула Оксана.

– Кто это? – В его голосе появилась настороженность.

– Я – Оксана! – произнесла она помертвевшими губами.

На том конце провода надолго замолчали.

– Девушка, вы, наверное, ошиблись номером, – наконец сказал Олег.

– Ты не можешь сейчас говорить? Рядом жена? – взволнованно спросила Оксана.

– Еще раз говорю. Вы ошиблись. – И в трубке послышались короткие гудки.

Оксана повесила трубку автомата. Не заплакала, не стала рвать на себе волосы. А просто вычеркнула ЕГО из своей жизни. Но не из памяти… Еще очень долго потом Олег оставался для нее самой болезненной и незаживающей раной.

Первая неделя в Москве – до того, как ее забрали в милицию, – вспоминалась теперь как кошмарный сон. Ей – с детства изнеженной девочке, хотя и повидавшей в последние месяцы много страшных вещей, – пришлось опуститься до уровня вокзальных приживалок. Даже манера говорить у нее в первые же дни в Москве сразу резко изменилась – стала грубой, в речь вошли матерные слова. Неизвестно, до какой степени могла опустить Оксану вокзальная Москва, если бы не Хоменко.

Неотесанный простодушный мальчик, так искренно влюбившийся в нее! Если бы он не вошел тогда в кабинет к своему начальнику – в тот момент, когда Тимошевский уже «раскладывал» ее на столе, – возможно, ее участь была бы решена по-другому. И те три вагона люкс, на которые сегодня набрел Роман, стали бы постоянным местом ее пребывания. Это еще в лучшем случае. Если бы Оксана не разочаровала Тимошевского.

А потом Ларин, который так долго к ней присматривался. И может быть, никогда бы не подумал уложить ее в постель – девчонку, которая была моложе его на сорок лет. Если бы не один случай. Как-то в первый месяц работы у Оксаны в кассе оказалась серьезная недостача. Главный кассир поставила вопрос ребром – или немедленно покрываешь недостачу, или увольняешься. Покрывать недостачу было нечем, увольняться, казалось невозможным. Она закрылась тогда в своей кассе на замок. Впервые к ней пришла мысль, что это уже все – конец! Если сегодня она лишится работы и общежития, то больше уже не сможет бороться за жизнь. У нее просто не хватит сил. Она долго сидела в кассе, застывшая, как мумия. И не сразу поняла, что в задернутое занавеской окошко уже давно стучится Роман:

– Ксюша, ну открывай! Я же знаю, что ты там.

Она отдернула занавеску и показала Роману, чтобы он уходил.

– Ну не валяй дурака! – обрадовался появившейся в окне Оксане парень. – Мы же опоздаем.

– Куда опоздаем? – не сразу поняла она.

– Ну ты даешь, Оксанка! Сама же просила на «Дон Кихота». Так я взял билеты в Станиславского и Немировича, – Роман с силой припечатал два билета к стеклу кассы. – Седьмой ряд, партер. Классные места.

"Как здорово, – подумала тогда Оксана. – Мой любимый «Дон Кихот».

Да почему бы не посмотреть сейчас «Дон Кихота»? А уж потом пусть все будет, как будет. По крайней мере, свести счеты с жизнью она всегда успеет.

Они сидели с Романом в мягких удобных креслах театра, а на сцене танцевала уже немолодая, хотя и куражливая Китри. И Оксана, глотая слезы в темноте, думала о том, что на ее месте могла бы танцевать сейчас она. Если бы не Олег, если бы не три месяца упоительного счастья и блаженства, за которые пришлось заплатить такой дорогой ценой! Хотя скажи Оксане, хотела бы она изменить свою жизнь, чтобы в ней не было Олега и тех трех месяцев их любви (а значит, и последствий от нее), не могла бы она ответить на этот вопрос.

Хоменко сидел в театре совершенно счастливый от близости к Оксане. И невидящими, растерянными глазами смотрел на сцену. Роман водил Оксану на балеты не менее одного раза в неделю и честно высиживал с ней рядом все три акта, а то и четыре. Правда, время от времени он выходил в фойе покурить – прямо во время действия, но тем не менее всегда исправно возвращался и снова пялился на сцену, старательно пытаясь вникнуть в происходящее. Сейчас, ерзая на стуле, он наклонился к Оксане:

– Ксюша, когда первый акт заканчивается?

Она разочарованно посмотрела на него.

– Нет-нет, мне очень интересно. Просто я хотел в буфете очередь занять. А то народу сегодня – потом не протолкнешься.

– Минут десять еще, – шепотом ответила Оксана, тяжело вздохнув.

– Тебе что взять? Пирожное, бутерброд, попить? – заботился Хоменко.

– Да бери что хочешь. Дай хоть немного посмотреть!

– Все-все. Мешать не буду. Смотри, Ксюшенька. – И Хоменко летел в буфет, чтобы «подкрепить» ее в антракте без очереди.

Когда во втором отделении артистка затанцевала цыганский танец, который некогда Оксана репетировала с Олегом, то несостоявшаяся балерина заплакала.

Хоменко растерянно взглянул на нее:

– Ксюша, ну ты чего? Тебе не нравится? Нормально же танцует женщина. А то смотри, если не нравится, можно и домой пойти. Чего же зря себя насиловать.

– Отстань, Роман, – беззлобно огрызнулась Оксана.

Роман раздражал суетливой заботливостью и готовностью выполнять любое ее желание. Еще до заключительных аплодисментов он первым помчался в гардероб, чтобы не стоять в очереди за одеждой.

– Тебе самому хоть понравилось? – спросила она его, когда они уже вышли на улицу.

– Ага. А когда этот мужик в колготках ее подхватил, ой, Ксюша, я думал, он ее уронит.

– Да, – задумчиво произнесла она. – Глисад – жэте, препарасьон – арабеск.

И партнер берет ее в арабеске. Действительно, неудачная поддержка.

Они вошли в метро. И там неожиданно Оксана села на лавочку, а когда подошел их поезд, не сдвинулась с места.

– Ты чего, Ксюша? – растерялся Роман.

– Я не поеду больше в общежитие.

– Почему? – сел рядом с ней Хоменко.

– Потому что… потому что. – И она, разревевшись, все рассказала Роману – и про недостачу, и про увольнение.

– Подожди, – сделался серьезным Хоменко. – Плакать сразу не надо. Давай-ка сейчас поехали к Ларину. Все ему расскажешь. Он мужик понятливый, чего-нибудь придумает.

– Да какой Ларин? Ты посмотри, который час! Работа уже давно закончилась.

– Что ты! Сейчас идут квартальные отчеты – начальство до одиннадцати-двенадцати ночи сидит по кабинетам. Так что давай руки в ноги – и пошли.

Ларин действительно оказался на работе. Он внимательно выслушал Оксану, которая рассказала о своих проблемах четко, спокойно, без слез. И, сам заварив чаю (секретарша была отпущена уже два часа назад), предложил его Оксане.

Нашлась и коробка конфет, и даже пирожные – правда, не очень свежие.

– Нет-нет, я сладкое не ем, – отказалась Оксана.

– Что так? Такая ведь стройненькая. Фигуру беречь еще рано, – улыбнулся Ларин. – Впрочем, я сам сладкое не ем, а так – держу для посетителей.

– А я сладкое всегда любила, но с детства приучила себе отказывать в этом, – сказала Оксана.

– Это из-за балетного училища? – спросил Ларин.

Виктор Андреевич заметил, как при упоминании училища девушка вздрогнула.

– Откуда вы знаете про училище? – тихо спросила она.

– Интересовался, – коротко ответил он.

– Зачем?

– Ну затем, что начальник должен знать о прошлом своих подчиненных. Может быть, чтобы лучше их понимать, а значит, и руководить. – Ларин обжигал губы горячим чаем, с интересом разглядывая сидящую перед ним девушку. – Вот мне, например, чрезвычайно любопытно узнать побольше о твоей прошлой жизни. Может быть, расскажешь?

Оксана тут же отодвинула свою чашку в сторону и быстро встала.

– Не надо копаться в моей прошлой жизни, – несколько грубовато сказала она.

– Хорошо, не надо, значит, не надо.

– Я пойду. Спасибо вам за все!

– Да не за что! – Он встал из-за стола подать девушке плащ.

Надев его, она развернулась попрощаться, и в этот момент Ларин увидел в ее глазах слезы.

– Извините, – с чувством неловкости произнесла Оксана, – что-то целый день глаза на мокром месте. Ничего не могу с собой поделать.

– Оно и понятно. Тяжелый день сегодня для тебя. Но теперь все будет хорошо.

– Спасибо, – она снова всхлипнула.

– Ну-ну, не надо плакать. – Он осторожно вытер своим платком ее слезы.

Ларин неожиданно для себя почувствовал к этой девочке жалость. Он вдруг понял, что в свои девятнадцать лет она – еще полуребенок – пережила уже достаточно. Об этом говорили ее глубокие, совершенно взрослые глаза.

«Глаза зрелой женщины» – так он подумал в тот момент.

Он наклонился и поцеловал ее на прощание в лоб, как ребенка. Но этот отеческий поцелуй вдруг вызвал в Оксане такую бурю чувств, что, не понимая, что она делает, девушка быстро обхватила Ларина за шею и стала целовать его в губы – сильно, страстно, горячо. Он вначале растерялся. У него и мысли не было о возможности каких-либо любовных отношений с девочкой, с которой у него была сумасшедшая разница в возрасте. Но потом, почувствовав силу ее желания, потянулся к ней уже сам.

Не думала об этом, входя в его кабинет, и Оксана. Просто в первый момент, когда поцеловала Ларина, она сделала это из чувства благодарности. Наверное, в тот момент ей хотелось, чтобы кто-то ее пожалел, сильно, по-мужски обнял. Она так устала нести ставший слишком тяжелый для ее возраста груз проблем. А когда Ларин ответил на ее поцелуй сильными губами – поцелуем опытного, зрелого мужчины, она почувствовала легкую сладкую судорогу вдоль спины к пояснице. У нее давно уже не было мужчин, и зов молодой, неудовлетворенной плоти дал о себе знать.

– Ты не будешь потом жалеть? – попробовал он остановить ее, еще когда они не перешли на диван.

– Нет, – медленно покачала головой Оксана.

Когда все было кончено и они, расслабленные, лежали на диване, он снова обнял ее, как ребенка, и спросил:

– Зачем? Зачем ты это сделала? – Ему хотелось сейчас услышать все что угодно, но только не слова – «из чувства благодарности».

– Не знаю, – удовлетворенно улыбалась она в темноте.

– Тебе было хорошо? – Ларин искоса посмотрел на нее.

Он мучился сомнениями в правильности того, что сделал, и при этом было предчувствие, что эта девочка входит в его жизнь надолго. Она обняла его легкими руками, и он все понял. Нет, она не легла сейчас с ним для того, чтобы остаться на работе. Это если и присутствовало в ее помыслах, то было не главным.

– Отвернись, – сказала она, и Ларин с радостью уловил, что она перешла с ним на «ты».

– Не хочу, – сказал он мягко. – Хочу смотреть на тебя. Ты такая красивая.

Оксана мылась в душе, который вместе с небольшим туалетом был сделан тут же, возле комнаты отдыха Ларина. Иногда, особенно в жаркие летние дни, Виктор Андреевич принимал холодный душ посреди рабочего дня, ощущая потом необходимый ему прилив бодрости. Пока он принимал душ после Оксаны, она оделась.

– Подожди, никуда не уходи, – появился он в полотенце перед девушкой, которая собиралась с ним распрощаться. – Уже поздно. Я отвезу тебя.

– Хорошо, но я на минутку. Выйду и сейчас приду.

Мысль о том, что там, у входа в административный корпус, ее ждет Хоменко, неприятно саднила у нее в мозгу. А может быть, уже и не ждет. Ведь прошло часа три с того момента, как она вошла в кабинет к Ларину.

Нет, она не ошиблась. Хоменко ждал ее.

– Ну как? Все нормально? – сразу спросил Роман.

– Все хорошо. – Оксана просто светилась.

– Я же тебе говорил, что Ларин – классный мужик.

– Да, классный, – думая о чем-то своем, с улыбкой проговорила Оксана.

– Ну что, идем домой? – спросил Роман.

– Нет, – сразу сникла Оксана. – В общем, ты иди. Рома, уже поздно. А меня отвезут.

– Что значит – отвезут. Кто отвезет? Да я сам тебя отвезу. Давай одевайся, и поехали.

Она отвела глаза и тихо сказала:

– Не надо, Роман. Оставь меня сейчас. И вообще… – Она, не договорив, замолчала.

Роман, приподняв ее за подбородок, внимательно посмотрел ей в глаза. И вдруг все понял, каким-то шестым чувством почуял – и про Ларина, и про то, чем они занимались сейчас в его кабинете.

– Лучше бы тебя уволили, – сказал он таким глухим голосом, от которого кровь застыла внутри.

Он развернулся и пошел от Оксаны прочь.

«Может быть, так оно и лучше? И никаких объяснений!» – подумала девушка, но на душе было нехорошо.

Оксана с трудом оторвалась от воспоминаний и снова прислушалась к разговору в кабинете. Все так же собранно и сурово излагал полковник Чернов:

– Есть данные, что на вокзалы и в аэропорты засланы террористические группы. Возможно, они состоят из одного или нескольких человек. В Москве им светиться вовсе нет смысла, поэтому они прибудут сюда именно сегодня. Скорее всего, перед самым отбытием Кантемирова.

– Ничего себе, – сказал Ларин. – Откуда у них-то такая осведомленность?

Чернов нервно похрустел пальцами.

– Есть у нас еще предатели, – начал он неопределенно, а потом вдруг приблизился к Ларину и почти зашептал:

– Есть у нас большое подозрение, что самому Кантемирову это покушение будет на руку.

– Как это? – не понял Ларин.

– Очень просто. Кантемиров знает, что охраны вокруг него – куда там президенту! И во время покушения с него и волос не упадет. Зато шуму будет – Кантемиров сразу герой.

– Ясно, – криво усмехнулся Ларин.

– Поэтому мы принимаем все меры к тому, чтобы была усилена проверка любого приходящего в Москву транспорта, включая поезда, – снова перешел на официальный тон Чернов. – Особенно поезда проверяются как таможенными службами, линейной милицией, так и нашими ребятами.

– Да уж, поезда сейчас шерстят вовсю, – впервые за все время разговора подал голос помощник Чернова.

Часть операции, касающаяся прибывающих в Москву поездов, лежала как раз на нем. В поездах ехали переодетые в штатское агенты, следили за всеми подозрительными личностями и сдавали их при первой же возможности линейной милиции или пограничникам.

Неожиданно что-то с грохотом упало в комнате для отдыха. Чернов осекся на полуслове. Замерли и помощники.

– Там кто-то есть? – спросил Чернов.

– Да так, – обреченно вздохнул Виктор Андреевич.

Но Чернов уже входил в соседнюю комнату. Следом за своим шефом туда двинулись и помощники.

– Здравствуйте, – виновато улыбнулась им Оксана.

"Хорошо, что еще одеться успела, – с некоторым облегчением подумал Ларин.

– И в порядок себя привести".

– Кто это? – бесцеремонно тыкнул пальцем в Оксану Чернов.

– Это кассир наш. Это своя, – сбивчиво заговорил начальник вокзала.

– Да вы в своем уме? – взорвался полковник. – Какая «своя»? Вы понимаете, о чем идет речь?

– Товарищ полковник, все будет нормально. Не волнуйтесь. Все хорошо! – побледнев, оправдывался Ларин. – Здесь ничего не было слышно. У нас отличная изоляция.

– Что она здесь делала? Почему тут находится? – продолжал разоряться Чернов.

Ларин вспыхнул и замолчал.

– Почему не отвечаете, когда я вас спрашиваю? – Леонид Константинович забыл, что он не на допросе.

Помощники уже давно дергали шефа за рукав и многозначительно улыбались, а тот все никак не мог понять щекотливость ситуации.

– А, елки! – наконец дошло до него. – Вот же блин! Ну вы, Ларин, даете! – с завистью оценил он завидную прыть своего ровесника.

Виктор Андреевич криво улыбнулся.

– Иди, Оксана, работай! – сказал он девушке.

– Вот именно, работай, – повторил ей Чернов и, повернувшись к Ларину, многозначительно подмигнул ему – мол, ты орел!

– Прекратите ваши подмигивания, – просипел Ларин. – Это моя невеста.

«Тем, кто дождется сегодняшнего вечера, я обещаю небольшой сюрприз. А тем, кто не дождется, – счастливого, пути».

– А это кто? – иронично спросил Чернов, кивнув в пустоту, но явно имея в виду голос дикторши. – Ваша жена?

– Артистка. Она у нас последний день работает, – стал оправдываться Ларин.

– Детский сад, – развел руками фээсбэшник.

Глава 31 ФАЛОМЕЕВ

Он видел, как толстуха подошла принять заказ.

– Двойной кофе и рюмку коньяку, – заказала фифа (для толстухи такие были фифами) и посмотрела в окно.

Заказывая, она не смотрела на официантку.

– Кофе и коньяк могут подать и в баре.

Официантку всегда раздражал этот тип женщин. Она старалась сдерживаться, чтоб не турнули, при ее комплекции не так-то просто найти хлебное место, но получалось не всегда.

– Милая, с утра я и так стоптала каблуки «по самое не балуйся», так что будь любезна, принеси, что заказали, а потом мы вместе подумаем, не съесть ли нам чего-нибудь сладенького. Не против?

Клиентка попала в самую точку. Толстуха фыркнула и пошла выполнять заказ.

Фаломеев, как водолаз, дважды глубоко вздохнул, зачем-то застегнул, а потом снова расстегнул пиджак и решительно направился к даме.

Та в ожидании заказа отчужденно смотрела в окно на привокзальную площадь.

Откровенно говоря, там не было ничего интересного. Ну машины… люди… гаишник выдавливает из транзитника стольник… Но не смотреть же на рожи командированных или пьяницу обалдуя, с утра жравшего шампанское в центре зала.

Она скорее почувствовала, чем увидела, как к столику кто-то подходит.

Кто-то, но точно не официантка. Наверное, тот смазливый хлыщ, что вязался еще в баре. Сейчас она его отбреет.

Надо же, садится…

Дама повернула к нему свое прекрасное, одухотворенное лицо с грустными темными глазами цвета несорванной сливы, с таким же голубым налетом, которого еще не касались пальцы. Вот в них мелькнула тень удивления. Вот приоткрылись чуть припухшие губы, и дама заговорила. Без гнева и иронии. С ним. С Фаломеевым.

Черт возьми, мелькнуло у дамы с некоторой долей обиды, не он. Не тот из бара… Придурок с шампанским. Мешки под глазами. Рубашка не первой свежести.

Щетина. Все ясно. Лицо простое. Крутят его наверняка местные девки, и не может, бедолага из Уренгоя, до югов добраться. Пожалеть некому. А пожалеют – еще хуже – привяжется, как собачка.

Какие у нее ровные и белые зубы. Не зубки – зубы. Терпеть не мог Фаломеев мелких, часто-часто посаженных зубов. Чисто у грызуна какого. А руки? Ну вспомни, Фаломеев, боже ж ты мой, кто сказал – пара лебедей?

Все-все, до самой мелкой черточки в ее лице разглядел сибиряк. Такие или примерно такие мысли рождались в головах этой пары, сидящей у окна. Между тем разговор проистекал совсем не так и не о том, о чем они могли в это время думать.

Он. Вы только не гоните меня сразу. Я уйду и не буду вам мешать. Сам я из Нягани. Это далеко. Это вам ни к чему даже знать. Я вот о чем, я… Хотите я вам вас опишу? Вам ведь много раз говорили, что вы красивы… Нет-нет, все это правда. Но, видите ли, есть правда от тонкого и изощренного ума, а есть – от сердца. Я в Нягани всем расскажу о вас…

Она. Не стоит. Мне нужно побыть одной. Понимаете? Спасибо за красивые слова и, надеюсь, чувства. Но вы меня поняли? Сегодня не тот день. Прощайте.

Он. Два слова.

Она кивнула.

Он. Я вам только про глаза скажу. Хотите?

Она. Красивый разрез, необычно темно-голубые?..

Он. Нет. То есть да. И это тоже, разумеется… Они у вас усталые.

Она. Естественно. С шести утра на ногах. Две экскурсии.

Он. Нет, вы меня не поняли, НЕ ТАК – усталые.

Фаломеев вдруг с ужасом понял, что слова у него находятся сами собой.

Этого с Фаломеевым еще не было. Он признавался в любви своей бывшей, словно ручным прессом из вялой морковки сок давил, а тут надо же. Это все от Филина.

Они всю зиму в разведке были и заторчали на полтора месяца без подвоза. Жили в сельской библиотеке со старым фондом, еще дореволюционным. Вот там и начитался.

Но сейчас, как бы по-книжному, но не из книжек. То есть слова из книжек, а мысли его самого. Вот что удивительно-то.

А в служебке разыгралось следующее…

– Чего ты, дура, стоишь! Бери заказ и неси. Я эту выдру из экскурсионного бюро узнала. У нее мужиков, как грязи. Уведет. Я чувствовала, мужик что надо.

Ну и что, что попивает. Хреновина.

Толстуха сунула Алике свой поднос и подтолкнула к выходу в зал.

У Алики подогнулись ноги, тем не менее она пересекла зал и довольно неаккуратно поставила заказ.

– А вам чего подать? – спросила она у Фаломеева, и в глазах ее горел костер инквизиции.

– Мне?

– Тебе.

– Боржоми… Только в стеклянной бутылке, – сказал Фаломеев и ощутил действительное желание испить минералки, а не водки или шампанского, сказал и забыл про Алику.

Он. Видите ли, есть фигуры доминантные, а есть все остальные. Доминантных фигур всего пять процентов. Я всегда себя к остальным причислял. Всегда. До сегодняшнего дня. До двенадцати тридцати.

Она. Почему? Мужчина вы – не Бельмондо, но по-своему хороши.

Он. А я теперь знаю. Но дело не в этом даже.

Она. В чем?

Он. В вас.

Чуть взлетели брови. Чуть.

Он. Вы не просто женщина, вы женщина, рядом с которой хочется стать львом, мужчиной, в конце концов. Не перебивайте, пожалуйста. И за это я вам очень благодарен. И всякий должен быть благодарен… Чему вы улыбаетесь? У вас неприятности? Хотите я вам скажу одну очень деликатную вещь?.. Не надо.

Она. Что – не надо?

Он. Не делайте этого. Потом, ПОТОМ все будет иначе, то есть совсем не так, как впервые.

Она. Не говорите загадками.

Он. Какая же тут загадка. Я как увидел вас, сразу понял. Не надо делать аборт. Не надо избавляться от ребенка. Потом будете страшно жалеть.

У нее распахнулись глаза и приоткрылись губы.

Она. Откуда вы это знаете? Я сама узнала только вчера. Вы – ясновидящий?

Он. Совсем нет. Я по глазам.

Она. Но это же и есть то самое… Ясновидение. И что, если аборт, потом детей не будет?

Он. Не будет.

Сказал, как отрезал, а главное, сам поверил в свой диагноз. И столько убежденности звучало в его голосе, что и она поверила безоговорочно.

– Вы вот что. Вы приведите себя в порядок. Я пошла, но через два часа вернусь. У меня экскурсия.

Фаломеев постарался сдержать мышцы лица, так как от счастья они норовили задергаться.

– Что с вами? Вам плохо?

– Хорошо…

– Только постарайтесь не выпить на радостях…

Фаломеев кивнул.

Она ушла все той же, неизвестной сибиряку походкой. Он машинально расплатился за себя и командированного, даже не заметив дрожащих губ Алики.

Далее путь его лежал через площадь в сторону гостиницы.

– У вас есть одноместные номера с душем? – спросил он у портье.

– Разумеется. Джакузи в каждом номере.

– Дайте мне номер на два часа… Нет, на полтора.

– Молодой человек, у нас прилично. Мы по часам не сдаем, – охладел к нему портье.

– Вы меня не поняли. Я без женщины. Я для женщины. Помыться, побриться, привести себя в порядок. Можете взять за полсуток. Выручай, старик.

На «старика» портье хотел обидеться, но, посмотрев на простецкую счастливую рожу, передумал.

– Давай. Но чтоб…

И Фаломеев понял – он в пяти процентах. Сегодня решительно все удавалось.

Глава 32 ТИМОШЕВСКИЙ

«Есть нечто в русских мужиках такое, что неподвластно ихним мудрецам», – подумал Николай Павлович и постарался заполнить вынужденную паузу приятными мечтами. Собственно, это уже были почти осуществившиеся мечты. Мешало только одно – срок до пенсии. А так, квартирка – конфетка, дочь в приличном колледже.

Не заграница, но все же. Дачка под Дмитровом, в Яхроме, только называется дачкой. На самом деле – двухэтажный дом на четыре спальни и три ванные комнаты, двадцать соток. Постой, а любовница? Правда, в последнее время она стала как-то странно себя вести. То щебетала без умолку, теперь все больше помалкивает, на него со стороны поглядывает. Тимошевский знал, к чему ведут подобные задумчивости. Надо готовить переправу на другой берег.

И первый образ, возникший в его слегка наконьяченном мозгу, – Оксана. А второй образ – Роман Хоменко. Вообще с этим Хоменко еще тогда надо было крепко подумать, а теперь вот уже залез, сука, накрыл вагонный бордель. Чуть с Юрочкой его не застукал (кстати, надо будет выпустить цыгана, чтоб не растрепался).

Нет, с Хоменко больше уживаться нельзя.

«Подстроить этому хохлу какую пакость – сам слетит, – подумал Тимошевский вяло. – А если не слетит?»

Мысль перестала веселить, и Тимошевский все больше мрачнел. Он понял, что боится Хоменко. Какую-то власть взял в отделении этот здоровенный хохол. Нет, не должностную, а другую, более сильную – характером. Вот ко всем своим подчиненным мог Тимошевский подкатиться на кривой козе – один брал, другой пил, третий проституток трахал, четвертый приворовывал, – а к Хоменко – нет.

От мыслей отвлек Саушкин.

– Товарищ майор, все готово, наши уже в залы пошли и на перрон. Третья группа на стоянке и у касс.

Тимошевский вздохнул, поднялся с кресла, тоскливо ему было покидать кабинет, где стоял сейф с наиболее важными документами.

Он спустился со своего второго этажа и вышел в центральный зал.

Сколько ни мой пол с шампунем, сколько ни распыляй дезодоранта, все равно человечиной пахнет. Тимошевский был брезглив с детства и потому выносить не мог запаха человеческого пота. Как только появилась первая возможность, купил подержанный «Москвич», чтобы не дышать в метро чужими миазмами. Это сейчас у него «вольво». Кстати, надо менять. Один из уважаемых знакомых назвал «вольво» чемоданом на колесах.

Тимошевский вышел через служебный на стоянку такси. Здесь работали его мужчины. Выгружающиеся пассажиры разговорчивы. Жучки же имеют хороший слух. Как только женщина скажет что-нибудь про опоздание и отсутствие билетов, они тут как тут.

Вот уже идет торговля. Мадам, в кассах билетов нет, но я готов уступить вам свои… Сколько?.. А тут оперативник в штатском.

Я дам больше, дорогой, в два раза против номинала. Настоящая мадам, дает два с половиной. Оперативник – три. Идет торг. Кто перекупит у жучка. Перекупил оперативник. Щелкнули наручники. Мадам, вы пойдете свидетелем. Но я опаздываю.

Для вас мы специально задержим поезд. Всего несколько строк для протокола.

У касс та же техника, но с небольшими дополнениями. Тимошевский заметил свою курносенькую. У нее в руках был малыш в пикейном одеяльце. Она чуть не на коленях ползала, просила за номинал. Таким образом собрала вокруг себя аж четырех жучков. Кто-то из их братии даже сжалился, продал. Конечно, был повязан со всеми вместе. Свидетелям были твердо обещаны билеты в случае заполнения протокола. Граждане свидетельствовали охотно.

Тимошевский отозвал в сторону курносенькую:

– Ты где ребенка достала? У цыган, что ли?

– Нет. Я в универмаг сбегала за куклой. Ну в одеяльце, – сказала курносенькая.

– Молодец, квитанции сохрани, оплатим. А тебе еще премию за сообразительность.

Девица-милиционер чуть было честь не отдала.

– Ты вот что… Видишь вон ту барышню в шестнадцатой кассе?

Курносенькая видела.

– Какое направление дефицит?

– Кишинев. Ни одного билета. Я справлялась.

– Что хочешь делай, в лепешку расшибись, но заставь ее достать тебе билет.

Заставь. Разжалоби. Лоб об асфальт разбей. Придумай что-нибудь. Обобрали.

Ребенку есть нечего. Третий день на вокзале. Мужа в Приднестровье убили…

Поняла? Действуй.

Майор подозвал двух оперативников и приказал установить персональную слежку за действиями курносенькой в отношении кассы номер шестнадцать.

Попадется. Куда денется. Если и свой резерв отдала, вывернется. У подруг попросит.

Курносенькая оказалась прирожденной актрисой. Были испробованы все возможные варианты. Не помог даже погибший муж. Все решил ребенок. С третьего захода Оксана не выдержала стенаний молодой русской матери и пошла по кабинкам других кассиров. На ее несчастье, все они уже свой личные, притыренные билеты кишиневского направления загнали. И тогда она посоветовала подойти к некоему Эдуарду. Сказать, что от нее.

Который в шляпе?

Нет, который в бейсболке «Кентукки». Так я ж у него уже просила.

Оксана повесила на свою кассу табличку и вышла. Скоро она появилась в зале в наброшенном на форму гражданском пальто и поманила «мамашу» за собой. Следом двинулись оперативники. Она подвела «мамашу» к Эдуарду.

– Эдик, у тебя сердце или камень? Я понимаю, что ты далеко не благотворительный фонд, но для меня-то можно было сделать? Я же просила…

– Впервые вижу, – возмутился Эдик. – Но для тебя, Оксаночка, всегда. Куда?

Кишинев небось?

Курносенькая кивнула и протянула сжатые в потном кулачке деньги.

Тут их и повязали. Всех.

Тимошевский Николай Павлович, полчаса любовавшийся филигранной работой сотрудницы милиции, остался доволен. Теперь можно поспешить к заветному сафьяновому ящичку.

Операция набирала обороты, но главное для него уже было сделано – Саперов будет доволен. Остальное – дело техники.

"Электричка до Твери отправится с двенадцатого пути через несколько минут.

Бабушка, если вы не поняли – это до бывшего Калинина. Да-да, теперь называется Тверь. Как во времена вашей Юности. Поторопитесь".

Глава 33 БОЦМАН

Станция. Мать. Братишка. Переполненный пульман. На соседних путях воинский эшелон. Младший ничего не понимает, а вот он, Алексей, машет нашим солдатам, рассматривает зачехленные, опущенные книзу хоботы орудий. Ему интересно все. И как у ополченцев завязаны обмотки, и где они берут гуталин, и как примкнуть штык. А потом мать послала его за кипятком к титану на станции. Он побежал, и начался ад. Небо раскололось на множество мелких цветных стеклышек, как в детском калейдоскопе. Но главное, звук, от которого все обрывалось в низу живота и нестерпимо хотелось стать маленькой мышью, забиться в уголок или щель и больше никогда-никогда не выходить оттуда. Даже к маме. Даже к братишке.

Рвануло так, что посыпались потолочные балки. Совсем рядом соседу такой балкой разнесло голову. Мальчик увидел, как она исчезла, а в лицо ему брызнуло чем-то горячим. Больше ничего не помнил. Откопали случайно. От станционного здания остались одни полутораметровые стены. Умели строить при царе. На пожарище копошились местные жители в надежде добыть из-под обломков годное для хозяйства.

Мальчик ничего не соображал. Его погрузили в вагон следующего в тыл поезда с эвакуировавшимся детским домом. Так он оказался в Перми.

Алексей сидел истуканом около костра, и на его холодное тело садилась роса. Глаза были бессмысленно открыты, и в них, отражаясь, плясали языки пламени. Колдун подкрался сзади и начал нашептывать на ухо одному ему известные слова. Затем внезапно поднял бубен и ударил в его тугую кожу.

Все. Боцман очнулся. Посмотрел вокруг ничего не видящими и непонимающими глазами. Его отвели спать. Поутру запрягли лошадь.

Собственно, дороги обратно не помнил вовсе. Очнулся только на причале. Был одет в аккуратно постиранную и зашитую форменку.

Маньчжурка подтолкнула его к трапу, где собралась уже вся команда.

Это потом лоцман скажет, как уговаривал капитана задержаться, не списывать моториста на берег, придумывал разные предлоги, а когда и это не помогло, он, самый старший, напился. А ведь его самого могли наказать в первую голову. И дождались. Алексей, молчавший всю обратную дорогу, доложился капитану судна, без единой запинки отбарабанив общепринятый текст. Без картавинки, без заикания.

И простили. Простили. Две недели на камбузе пролетели незаметно, а в Комсомольске он сразу же пошел к начальству Амурского речного пароходства.

Вот так вот, закончил свой рассказ Боцман.

– Давай еще, что ли, приложимся?

Никто не возражал, тем более была еще чекушка. О ней забыли, но ведь всему свое время.

– Да, Алексей, ваша великая страна… – начал американец.

– Только ни черта ею управлять не умеют, – перебил Профессор с горечью.

– Ты бы сумел… – сказал Боцман, и никто не понял, серьезно или нет высказался их товарищ, но Лэрри, похоже, был согласен.

– Нет, славяне, – отказался Профессор. – Для этого нужна доминантность.

– Харизма, – подсказал Боцман.

– Мне интересно, почему это уголовные психологи для своих клиентов применяют термин «доминантность», а для политиков изобрели какую-то харизму.

Так вот, кто-нибудь слышал про теорию «клевания»? Понятно. В курятнике, среди двадцати кур, одна начнет наводить порядок. Это те самые пять процентов доминантности. Среди людей то же самое явление и то же процентное содержание доминантов. Сделаем поправку на интеллект и НТР, получаем общество неравных возможностей. Те доминанты, для которых сложились обстоятельства, становятся полководцами и политиками, в других обстоятельствах доминант – преступник.

Таким образом, политика от преступления отличается только названием и… обстоятельствами.

Американец с трудом постигал изложенное.

– Во время корейской войны среди американских военнопленных, например, были очень редки бунты и побеги, а все почему. Потому что хитрые китайцы понаблюдали за заключенными, выделили неординарных и содержали отдельно.

Неординарных было всего пять процентов. Их содержать проще, чем всю ораву, представляющую собой гремучую смесь. Остальных охраняли чисто номинально. Нет лидера, нет бунта… Боцман! Алексей Иваныч, ты уже того?..

– Говори, говори, я слушаю, – буркнул Боцман.

На самом деле он был далеко отсюда. Какая-то еще неоформившаяся мысль занозой засела в его мозгу, и, пока не образовался нарыв и не прорвался, заноза эта еще будет сидеть, причиняя чувство беспокойства и неуверенности. Это было давно забытое предчувствие. Боцман иногда испытывал в прошлой жизни это тянущее беспокойство, которое потом оборачивалось приятным или неприятным событием. Но давно уже не было такого с ним, а пожалуй, что и всю жизнь. Такого сильного беспричинного волнения он не испытывал никогда. Что-то должно произойти в ближайшее время. В самое ближайшее.

Он пытался разгадать, откуда ждать беды или радости, – не получалось. От этой умственной работы его клонило ко сну. Может, там он что разгадает? На самом деле, сочиняют же симфонии во сне, открывают Периодическую систему элементов.

– Вы в Бога верите? – внезапно спросил Профессора Лэрри.

– Алексей Иваныч сегодня видел, как погиб его друг. Человеческая жизнь, в сущности, ничего не стоит. Природа дает нам ее с рождением и отнимает с одинаковым равнодушием. Вселенная возникла по воле случая, и мы несемся в пустоте со своими мелкими заботами и претензиями. Придумали себе великодушного Бога. А землетрясения, торнадо, цунами не что иное, как свидетельство его отсутствия. Или наличия.

Покончив с тирадой, Профессор вдруг заметил, что Боцман давно уже клюет носом, а американец сидит с глупой улыбкой. У нас такое выражение лица назвали бы блаженным. Бывший интеллигент засуетился, засобирался, как некогда – в другой жизни, – наверное, суетился и собирался в гостях, когда вдруг понимал, что никому его проповеди не нужны, молодым надо в койку, а любителям на посошок. Он подхватил Боцмана под руки, пожал американцу руку от всего русского народа и вздохнул. Путь до вокзала с таким грузом представлялся ему восхождением на Голгофу. Впрочем, что такое русская история, как не постоянное стремление вверх.

– Что ты сказал? – вдруг вскинулся Боцман.

Глава 34 СЕРГЕЙ

После украинской таможни в купе уже не ложились. Не пройдет и получаса, как снова начнут ходить, но уже русские пограничники и таможенники.

– Полож ты банки! Зараз москали перевернут усе вверх дном, – дала указание жена Васеньке, раскладывающему после украинской таможенной проверки банки снова по сумкам.

– Будут переворачивать, я опять достану. Шо це, трудно? – Васенька, однако, перестал заворачивать консервацию в тряпки и газеты, а заложил в сумки просто так.

Сергей лежал на верхней полке, глядя в потолок. Пульсация в голове почти оставила его, и мучительная картинка больше не тревожила.

«Может быть, и обойдется еще?» – подумал он.

Чеченец Аслан похрапывал на нижней полке. После таможенного шмона, когда его чуть не замели, он почувствовал большое облегчение и с удовольствием заснул.

Поезд все еще стоял на пограничной зоне Украины. В коридоре вагона ходили люди. За окном светало.

– А-а-а-а, – вдруг истошно закричала женщина из соседнего купе. – А, помогите! Люди добрые! Обокрали!

– Ой, мамочка ридна, что там случилось? – заговорила жена Васечки, прислушиваясь к крикам женщины.

– Обворовали бабу! Не слышишь, что ли? – Васечка беспокойно выглянул из купе.

Многие пассажиры вагона в этот момент бросились проверять свои кошельки и карманы. И через некоторое время закричал, ругаясь матом, кавказец:

– Вай, кошелек украли. Вай, все деньги…

– Прямо из сумки вытащили, – причитала первая обнаружившая пропажу женщина.

– Ты посмотри, гад какой. Из кармана пиджака весь бумажник увел, – бурно жестикулируя, воздевал руки к небу кавказец.

– Ой, я видела, как паренек такой здесь всю ночь околачивался, – говорила пожилая женщина из третьего купе. – У меня бессонница в поездах. И духота еще доканывает. Я щелочку-то приоткрыла в купе. А он туда-сюда ходит. Туда-сюда.

Вроде как курить в тамбур. А глаза-то по купе бегают.

– Точно-точно. Это такой очкарик щупленький. Я тоже видал, как он ночью шастал по вагону, – заговорил пенсионер.

Обокраденный кавказец, немного еще покричав, побежал к купе проводницы.

– Слушай, зови милицию, – проговорил он ей. – У меня такую сумму денег украли, какая тебе и не снилась.

– Да откуда ты знаешь, что мне снится? – усмехнулась курносая проводница.

– Может быть, мне снится такое, что ты никогда в жизни не увидишь.

– Ой, да что же мне делать! Ведь все забрали, – выла белугой первая пострадавшая.

– Глядите, вот он идет, – крикнул наблюдательный пенсионер.

Несколько человек выглянули из купе и увидели, как из тамбура появился ни о чем не подозревающий очкарик. Двое здоровых мужчин, тут же сориентировавшись, двинулись ему навстречу. Что-то в них насторожило очкарика. Он остановился на полдороге, внимательно оглядывая мужиков. Почуяв опасность, дернулся назад и побежал. Но мужики уже ждали этого и ринулись за ним. У тамбурной двери они схватили очкарика за шиворот и поволокли в вагон. Он попробовал пару раз дернуться в их руках, но, почувствовав, что это бесполезно, затих.

– Ну-ка тащите его сюда, – закричали пассажиры из разных купе.

– Выворачивай ему карманы! – скомандовал пенсионер.

Два здоровых мужика обыскали карманы парня. Они извлекли оттуда целлофановый пакет с пачкой денег.

– Вот они – мои деньги, – закричала пострадавшая женщина. – У, ворюга!

Сволочь! Сволочь! Попался!

– Хоть бы от пакета избавился, козел! – презрительно сказал один из обыскивавших мужиков.

– Почему сразу козел? – спокойно отпарировал очкарик. – Просто не успел еще.

– Он еще и огрызается, подонок, – выкрикнул кто-то из пассажиров.

– Не огрызаюсь, а просто объясняю, – поправил очки пойманный вор.

Мимо обыскивающей группы пронесла мусор женщина, испуганно оглядывая щупленького преступника.

– Бумажник мой есть? – прибежал из купе проводницы пострадавший кавказец.

– Бумажника нет. Вот только пачка баксов, – нашел в кармане щупленького доллары второй обыскивающий.

– Мои баксы, – закричал кавказец. – А портмоне куда дел?

– Чего кричишь? Докажи, что твои баксы! – снова спокойно сказал вор.

Он, казалось, не испытывал никакого беспокойства по поводу своей поимки.

Наоборот, старался вести себя вежливо, говорить убедительно. И весь его опрятный вид, маленькие математические очки, тонкие пальцы, интеллигентно поправляющие эти очки, сбивали всех с толку. Не о таких ворах обычным пассажирам рассказывали фильмы и книги!

– Да вот же портмоне. Он его в мусорный ящик кинул, – нашла улику женщина, выбрасывающая мусор.

– Не хватайте портмоне из мусора, – посоветовал кто-то. – Пусть милиция берет бумажник с отпечатками пальцев.

– Да я и не собиралась по помойкам лазить, – пожала плечами женщина с мусором.

– Скотина! Падаль! Мы честно своим горбом их заработали! А он, гадина! – снова забилась в истерике пострадавшая женщина и ударила парня по голове кулаком.

Очкарик успел закрыться от нее рукой.

– Бить меня не надо, – все так же сдержанно проговорил вор. – И кричать не стоит. Это никому ведь жизни не прибавит.

Спокойствие вора выводило из себя.

– Да тебя убить мало! – заревела жертва воровства.

– Ну за воровство казнят только в азиатских странах. Да и то – не везде, – заметил вор. – А вы давайте действуйте по нашим законам. Зовите милицию сюда. И никакого рукоприкладства.

Вокруг парня угрожающе сдвинулась толпа. Может быть, и накостыляли бы ему сейчас граждане пассажиры, если бы в это время не появились в сопровождении проводницы украинские стражи порядка.

– Что здесь происходит? – сразу оценил ситуацию уже не очень молодой лейтенант.

– Да вот ворюгу с поличным взяли, – сказал один из задержавших мужиков.

– Ну насчет «с поличным» – это пусть милиция разбирается. Дайте и ей проявить себя, – проговорил очкарик. – А то, что скрутили они меня и что я признаюсь в совершении кражи, – это точно.

– Двух краж, – уточнил возмущенный кавказец.

– Так, кто тут пострадавший? Давайте пройдем в отделение милиции, – предложил немолодой лейтенант.

– Как то есть пройдем? – растерялся пострадавший кавказец.

– А поезд в это время тю-тю? – усмехнулась уже получившая обратно свой сверток с деньгами женщина.

– Но протокол-то составить нужно? – сказал лейтенант.

– Зачем составлять, дарагой? И тебе, и нам время терять, да? Пусть он отдаст мои баксы, и разойдемся по-хорошему, да? А вы его забрать можете и без нас, да?

– На каком же я основании его заберу? – резонно заметил лейтенант.

– Да! На каком основании? – улыбнулся очкарик. – И пусть еще этот гражданин докажет, что это его баксы, – повернулся он к кавказцу.

– Вай, ты посмотри, какой подлый человек! – возмутился житель Кавказа.

– Ладно, граждане пострадавшие. Не хотите выходить – это мне понятно.

Тогда пройдемте в купе проводницы, составим протокол там. А его берите в отделение, – скомандовал лейтенант двум стоявшим позади милиционерам.

– Тут он портмоне выбросил, – напомнила так и оставшаяся стоять начеку у мусорника женщина.

– Микола, забери вещдок, – скомандовал коллеге лейтенант.

– Счастливого пути, граждане, – абсолютно не ерничая, серьезно сказал очкарик. – Извините за причиненное беспокойство.

Пассажиры проводили щупленького вора недоуменным взглядом.

Поезд через некоторое время двинулся дальше. Пассажиры разошлись по своим купе, однако, взбудораженные этим приключением, они еще долго не могли угомониться.

Глава 35 ЛАРИН

У Ларина голова шла кругом. После того как Оксана покинула его комнату отдыха под усмешки работников ФСБ, ему захотелось громко и грязно выругаться, да так, чтобы все эмоции сразу наружу. Но полковник Чернов со своими орлами находились все еще в его кабинете.

– Ладно, Виктор Андреевич, – покровительственно похлопал по плечу начальника вокзала полковник ФСБ. – Будем надеяться, что эта ваша невеста не испортит нам операцию. У меня глаз на людей наметан – за столько лет службы.

Такие, как она, не болтают. Но вы все-таки с ней еще раз переговорите.

– Обязательно, – ответил Ларин, а про себя подумал: «Шли бы вы все подальше!»

Селектор. Ларин нажал кнопку.

– Виктор Андреевич, вам жена звонит. – Голос Ольги был встревожен.

– Я же сказал, не соединять меня с ней, – приглушенно ответил Ларин.

– Но она звонит каждые пятнадцать минут, – не унималась секретарша. – Не могу же я все время говорить, что вас нет.

– Все равно не соединять, – Ларин с неприязнью посмотрел на фээсбэшников, с любопытством прислушивающихся к разговору.

– Она говорит, что знает о том, что вы в кабинете, – начала оправдываться секретарша. – И если вы не возьмете трубку, она грозится приехать.

– Вы что, хотите, чтоб я вас уволил? – сорвался Ларин, переходя с секретаршей на «вы», что означало высшую степень его раздражения. – Выполняйте, что вам говорят.

Ларин стукнул по кнопке селектора, отключив связь.

– Тяжелый у вас денек, Виктор Андреевич. Можно только посочувствовать, – фамильярно покачал головой полковник.

– Вам что-то еще от меня надо? – мрачно оборвал его Ларин.

– Пока ничего, кроме какого-то небольшого помещения с телефонами. Для нашего оперативного штаба, – перешел на серьезный тон Леонид Константинович.

Ларин на секунду задумался:

– Кабинет моего заместителя подойдет?

– Вполне. К тому же это рядом с вами – всегда можно вас быстро разыскать.

Виктор Андреевич проводил незваных гостей в соседний кабинет.

– Брунев, тут на день товарищи займут твое помещение, – сказал он засуетившемуся возле своего рабочего стола заму.

Его короткое замешательство было вызвано одной маленькой причиной: Брунев только что принял сто граммов водочки – для оздоровления, а закусить еще не успел.

– Пожалуйста, пожалуйста, – заулыбался быстро краснеющий зам.

Новая порция алкоголя, попавшая на старые «дрожжи», очень быстро дала о себе знать.

– Ты пока найди, где сам расположишься, – неприятно взглянул на окосевшего зама начальник вокзала.

– Не беспокойтесь, я в бухгалтерии устроюсь, – заверил Брунев.

«Ты там устроишься!» – усмехнулся Ларин, знавший, что в бухгалтерии работает зазноба его заместителя – пышная хохотушка Ниночка.

Брунев быстро собрал нужные бумаги и вышел из-за стола и при этом неосторожно задел спрятанную под стулом недопитую бутылку. Она шумно упала.

– Ой, извините, – растерянно улыбнулся заместитель и мигом спрятал бутылку в ящик письменного стола.

«Да сколько же терпеть его пьянство, да еще в придачу его жену?» – раздраженно подумал Ларин.

Расположив фээсбэшников в кабинете своего зама, Ларин вышел в приемную и с недовольством остановился перед секретаршей. Ольга испуганно подняла на шефа преданные глаза. Виктор Андреевич пытался собраться с мыслями. Что-то ведь он еще хотел выяснить из текущих вопросов, но забыл.

– Вот что, Оля! – наконец обратился Ларин к секретарше. – Выясни, что там с застрявшими тремя вагонами. Все главные пути должны быть немедленно расчищены.

– Обязательно, – сделала пометку в еженедельнике секретарша.

– Теперь так, бригадира носильщиков я когда уже звал?

– Три дня назад.

– И где он?

– Я каждые полчаса его приглашаю.

– Да не приглашать надо, а вызывать! – сорвался Ларин.

Носильщики были еще одной головной болью Ларина. Эти ребята были настоящей мафией. Собственно, они и заправляли всеми черными делишками на вокзале. У них была строгая военная дисциплина, даже своя агентурная сеть. Основной приработок они получали не когда катили тележки с багажом пассажиров, а снимая пенку со всяких вокзальных проходимцев – с тех же нищих, билетных жучков, кидал, торговцев вразнос, проституток. Они все держали под своим контролем.

Справиться с ними Ларин не мог. С Тимошевским у него были долгие беседы о мафии носильщиков, но начальник отделения милиции только разводил руками – нет фактов. Да, знаем, видим, следим, как только попадутся, так сразу…

Больше того, носильщики обнаглели уже до того, что могли сами перекрывать входы и выходы из вокзала. Они, собственно, были хозяевами того, чего хозяином считался как раз Ларин. Это был долгий и муторный конфликт. И разрешения его видно не было. Время от времени Ларин вызывал бригадира и делал ему какое-то несущественное замечание. Если тот принимал это покорно, Ларин его отпускал.

Если возражал – а именно это Ларину и было нужно, – Виктор Андреевич бушевал и вкатывал бригадиру очередной выговор с занесением. Три таких выговора – и он увольнял бригадира. Хоть так он давал понять веселым и бойким ребятам носильщикам, что хозяин здесь все-таки он. Последний бригадир, татарин Рамиль, пока что все его замечания выслушивал покорно. Но Ларин понимал, тот уже готов сорваться, и ждал. Теперь вот Рамиль вообще игнорировал его вызов. Только Собинова то и дело дергала Рамиля. За это он ей был благодарен, а вот за своенравности, за вольные ее обращения с информационным текстом благодарен не был. Сегодня же выкроит минутку и устроит бывшей актрисе разнос. Да что там – просто уволит ее.

– Сегодня разговаривать с бригадиром не буду. А завтра чтоб как штык. Так, что у нас еще? – спросил устало Виктор Андреевич.

– Вот, бумаги от экономиста. Это по задолженности компании «Голдрейлвэй».

«Умница, хоть и полная дура, – подумал о секретарше Виктор Андреевич. – Именно об этом я и хотел узнать. Нет, справедливости ради надо сказать, что Ольга все-таки не полная дура, а дура с интуицией. А последнее у женщин иногда вполне может заменить ум».

– Значит, так – Вадима Саперова вызови ко мне!

«Надо с этими фокусами кончать! И решительно!» – давно уже такие мысли были в голове у Виктора Андреевича.

– Я звонила – он еще на работе не появлялся, – доложила секретарша.

"Орел, – возмутился про себя Ларин. – Уже первый час, а ему хоть бы что.

Наворотил тут дел и шатается неизвестно где. Хотя, наверное, просто отсыпается – накувыркался ночью с Лариской", – грубо и вместе с тем мучительно подумал он о неприятной ему связи дочери и Вадима.

– Виктор Андреевич, – залепетала секретарша. – А как быть с вашей женой?

Ведь если она приедет сюда, я не смогу не пустить ее в кабинет. Вы же сами это знаете…

Ларин рассеянно посмотрел на Ольгу и, не удостоив ее ответом, скрылся в своем кабинете. Уже сидя за своим столом, он опять вызвал секретаршу по селектору:

– Оля, что там львовский поезд?

– Полчаса назад уточняла – движется по расписанию.

– Хорошо. – Он отключил связь.

И тут же снова раздался звонок селектора.

– Да что такое? – недовольно спросил он секретаршу.

– Виктор Андреевич, вам дочь звонит, – настороженно проговорила Ольга. – Соединять?

– А ты как думаешь? – неожиданно спросил начальник, подавив тяжелый вздох.

Все-таки достали его сегодня домашние.

– Ой, Виктор Андреевич. Делайте, как вам лучше, – ушла от прямого ответа секретарша.

– Кто же знает, как оно будет лучше? – невесело усмехнулся Ларин. – Соединяй давай.

– Папа, ты че, обалдел совсем? – сразу стала «наезжать» Лариса. – Ты что с матерью делаешь? Или какая-то шлюха может перечеркнуть маме всю жизнь? Ты кто – старый кобель?

– Да как ты со мной разговариваешь, соплячка? – возмутился Ларин.

А про себя подумал:

«Ну что за гадская манера у жены – пользоваться запрещенными приемами и подключать к вопросам, касающимся только их двоих, дочь».

– Разговариваю так, как ты себя ведешь, – отпарировала дочь.

– Не лезь не в свои дела, я тебе еще раз говорю. А матери передай, что если она будет втягивать тебя в наши дела, то я поведу себя уже по-другому. Ты меня слышишь?

– Я ваша дочь. И все, что происходит между вами, касается меня в первую очередь. – Голос Ларисы дрогнул. – К тому же, папа, я уже взрослая и все понимаю. Ты мог бы со мной хоть раз поговорить по душам. Все-таки я тебе не чужой человек.

– По душам, – огрызнулся Ларин. – А она у тебя есть, эта душа?! Ты лучше бы со своим хахалем по душам разобралась.

– А вот это тебя уже точно не касается.

– Ага, значит, то, что происходит у меня с матерью, тебя касается, а что происходит у тебя с дружком, меня не касается. Ты лучше бы отыскала своего бойфренда. Где его носит в середине рабочего дня?

– Папа, почему ты так не любишь Вадима? – сухо спросила Лариса.

– Да потому, что он подонок! И мне жуть как обидно, что именно такие нравятся моей дочери.

В это время дверь кабинета бесцеремонно открылась и без доклада секретарши вошел Вадим.

– О, легок на помине, – взглянул на вошедшего Виктор Андреевич, а в трубку сказал:

– Объявился твой ненаглядный.

– Дай мне с ним переговорить. – Лариса сама уже несколько часов разыскивала Вадима, но его мобильник был снова отключен, а по другим телефонам отвечала секретарша или автоответчик.

– После. Сейчас мне самому хочется сказать ему пару ласковых. – Ларин, не попрощавшись с дочерью, положил трубку. – Ну так что, молодой человек? Долго это будет продолжаться?

И Ларин пустил по столу расчеты по задолженности прямо в руки Вадиму. Тот бегло просмотрел цифры, положил бумаги на стол и сказал:

– Какие мелочи, – и полулег в кресло у журнального столика, вытянув перед собой длинные ноги. – У вас пиво не найдется?

– Не найдется. Чай могу предложить, – пытался сдерживаться Ларин.

– Что так? Почему так негостеприимно? – куражился, продолжая оставаться внешне неуязвимым и даже игривым, Вадим.

– Значит, так! Мне с тобой тут некогда словоблудием заниматься.

Вадим напрягся, уставившись злым, немигающим взглядом на начальника вокзала.

– С тобой, как с человеком, – продолжал Виктор Андреевич все еще сдержанно. – Дали тебе возможность дело свое начать, все услуги предоставили на льготных условиях…

– Вот это мне очень нравится, – хмыкнул Вадим. – Что значит – дали возможность? Кто это дал? Вот с этого места, пожалуйста, поподробнее. И поточнее, поконкретнее. А то неизвестно еще, кто словоблудие здесь разводит, – уже жестко закончил Вадим.

Ларин уже открыл рот, чтобы выругаться, но в этот момент раздался селекторный звонок.

– Что еще? – включил селекторную связь начальник вокзала.

– Виктор Андреевич, с вами говорит старший кассир, – взволнованно проговорила служащая.

– Слушаю, Елена Леонидовна, – буркнул раздраженно начальник вокзала.

– Виктор Андреевич. У нас здесь черт знает что происходит. Вы только сегодня сами ругались, что в кассах очереди, что работаем медленно. А теперь получается, у нас и кассиров забирать стали. И не просто так, а в милицию. Я не знаю, кому пришло в голову именно сегодня такое сотворить, когда вы сами говорили, что необходимо… – продолжала тараторить возмущенная старшая кассирша.

– Подождите, Елена Леонидовна, я ничего не понимаю. Давайте все по порядку.

– А что тут понимать? Беспредел сплошной…

Ларин устало закрыл глаза рукой, продолжая слушать старшего кассира. Вадим в это время снял трубку другого телефона и набрал номер:

– Алло! Экскурсионное бюро? Там Валя еще не появилась?.. Что значит – опять? Буду звонить, пока она не появится… Да! И вы мне будете вежливо отвечать. Договорились?

Ларин закончил разговор и с нетерпением ждал, когда Вадим закончит свой. А Саперова, казалось, совсем не волновало, что его ждут.

– Нет, вот ты мне, лапочка, скажи. Ну где она может шататься? – продолжал Вадим говорить в трубку, нагло поглядывая в глаза Виктору Андреевичу. – Да знаю я все ее расписания экскурсий, что ты мне паришь? – продолжал Саперов. – Нет у нее сейчас никакой работы. И внеплановой не может быть. В общем, ласточка моя, когда Валя появится, ты скажи, что искал ее любимый котик. Нет, именно скажи, что котик, – она поймет.

«Вот сучонок! – прислушался к телефонному разговору Ларин. – Скотина!»

Ларин стремительно подошел к Вадиму и нажал на рычаг телефонного аппарата.

– В чем дело? – как пружина, вскочил на ноги Вадим.

– Сейчас ты выслушаешь меня. Значит, если в ближайшие два дня не заплатишь все долги своей фирмы, пеняй на себя, – с трудом сдерживаясь, чтобы не съездить по наглой физиономии Саперова, выплеснул из себя Ларин.

– А теперь ты послушай меня, старик! – вдруг вырвалось у Вадима. – Если ты еще раз вякнешь на меня или сунешь свой нос в мои дела, можешь считать, что тебе конец. Я тебя предупредил. А отец тебе еще сегодня отдельный привет передаст. Только ты его разглядеть постарайся, если не ослеп еще.

У Ларина помутилось в голове. Секунда-две – и он пришел в себя только тогда, когда замахнулся на Вадима. Как же ему хотелось врезать сейчас по этой сытой, холеной физиономии!

«Нет, только не опускаться до рукоприкладства», – вовремя, большим усилием воли остановил себя Виктор Андреевич.

Сделав шаг назад, Ларин уступил дорогу тут же покинувшему кабинет Вадиму.

В глазах молодого человека на мгновение промелькнул страх. Впрочем, уже подойдя к двери, Саперов оправился. Чуть повернув голову назад, он презрительно цыкнул сквозь зубы:

– Пока, папашка! – И, выйдя из кабинета, пренебрежительно пнул за собой дверь ногой.

Ларин долго сидел за столом с застывшим лицом. В висках сильно пульсировало, глаза покраснели. Наверное, поднялось давление.

«Что же за день такой сегодня? – с горечью подумал Виктор Андреевич. – Ну все в одну кучу. Как будто бы все нити запутались в одном клубке!»

А ведь в детстве казалось, вспомнил Виктор Андреевич, что жить так легко.

И он, маленький Витя, постоянно приставал к матери с одним и тем же вопросом:

– Мама, а почему взрослые говорят, что жизнь очень тяжелая?

– Вот подрастешь, сыночка, – грустно улыбалась мать, – и поймешь, что не так уж легко жить человеку.

«Мама, мама, ты всегда была права». Представив лицо молодой матери, Ларин с болью поморщился.

Где ты сейчас, моя родная? В закрытом ящике гроба безвольно трясется твое безжизненное тело. Как страшно, наверное, будет увидеть тебя мертвой, с застывшими на груди желтыми сложенными руками…

Был жаркий летний день. И мальчик Витя сидел на большом вишневом дереве, зарывшись в гуще зеленых листьев. Он срывал спелые ягоды и, запихивая в рот сразу по несколько, с наслаждением давил их деснами. Даже во сне, спустя много лет, он чувствовал этот терпкий вкус темно-бордовой мякоти, оставшийся на всю жизнь одним из самых ярких воспоминаний детства.

Внизу под вишневым деревом стоял летний садовый столик, и мама Виктора, кареглазая и черноволосая женщина с чуть лукавой и грустной улыбкой, постоянно прятавшейся в уголках губ, лепила на столе вареники с вишнями.

Сын бросил с дерева несколько вишен маме прямо на стол и с азартным нетерпением ждал, что вот сейчас мама поднимет вверх на него свои немного испуганные и широко распахнутые глаза и с напускной серьезностью погрозит ему вымазанным в муке пальцем. Этого с замиранием сердца ожидал десятилетний мальчик Витя.

А пятидесятидевятилетний Виктор Андреевич уже знал, что мама никогда больше не сможет поднять на него свои немного испуганные и широко распахнутые глаза…

«Мамаша, ну что вы так, не горюйте, вернется ваш сын. Он только туда и обратно. Такой сын не может не вернуться. Скорый поезд Москва – Гудермес отправляется. Дай вам Бог, ребята»:

Ларин изо всей силы шарахнул кулаком по столу. Она что, специально, что ли?! Назло?!!

Глава 36 ХОМЕНКО

Как незаметно летит время. Хоменко подошел к автомату и налил себе кофе в пластиковый стаканчик. Еще два месяца назад этот автомат был всеобщим любимцем.

Сотрудники накачивались кофе «на халяву». Компания, желавшая получить подряд на установку таких автоматов во всех залах, презентовала для «испытаний» один и гарантировала его загрузку сырьем. Его доили с такой интенсивностью, что уже через неделю автомат выработал полугодовой ресурс. Его починили, заправили вновь, но былой популярностью металлический бармен уже не пользовался, да и кофе, надо сказать, у него неважнецкий. Однако горячо, и то ладно.

Жаль. Жаль, что упущена возможность прижать к ногтю тех, кто развлекался в спецвагонах. Роман проверил только один. Что творилось в двух других, неизвестно. Но когда заикнулся о необходимости доставки клиентов в отделение, Тимошевский вдруг испугался. Роман понять не мог метаморфозы, случившейся с начальником. И ведь не надо стягивать туда много сил. Хоменко и два оперативника взяли бы всех. Оказавшиеся в пикантной ситуации клиенты все равно что стадо баранов, куда укажут, туда и пойдут. Тем более если заранее изъять документы. Пусть кричат об адвокатах, о праве на личную жизнь. Фотограф щелкнул его неглиже, и пусть теперь доказывает свой супруге, что он не Билл Клинтон, а рядом не Моника Левински. Роман даже согласен был придержать кое-какие материалы. Оступился человек. С кем не бывает. Другое дело – общественное мнение, репутация. На лацкане одного мельком заметил депутатский значок. Вот обрадуются чукчи, делегировавшие своего представителя в Москву.

В армии еще Роман слышал поговорку – хохол без лычки что справка без печати. Кому-то она казалась обидной. А ему понравилась. Он любил служить.

Служить лучше всех. Наверное, это было наследственное. Прадед Романа двадцать пять лет отбарабанил в царской армии, дед служил в войсках НКВД, отец был участковым милиционером. Когда появился фильм про Анискина, Роман вдруг увидел – героя списали с его отца. Деревня обожала старшего Хоменко. Потому что он служил. Роман понял, что тоже не обойдется без службы. Но почему-то его никто не любил, никто не приходил к нему со своими домашними заботами. Хоменко чувствовал, что его ненавидят, во всяком случае, сильно сторонятся. Это было поначалу ужасно обидно, ведь он служил честно, он был хорошим товарищем, почему, почему? А потом взяла злость: а я, хлопцы и девчата, буду еще лучше служить – назло вам! Назло. И теперь он служил не по зову, так сказать, крови, не по движению души, а из злости, которая изъедала внутри, которая убивала, но которая единственная держала его в кулаке. Иначе бы он развалился. Распался на мелкие кусочки. И теперь вот еще было спасение – Оксана. Любил он ее? Да, наверное. Но главное – он видел в ней как бы кислородную подушку, что ли.

Глоток чистоты, добра, заботы, ласки, нежности, уюта. Оксана была его спасением. Но она спасать его не хотела.

Хоменко потягивал коричневую бурду под названием «кофе эспрессо», когда в панорамное стекло увидел Оксану в накинутом на плечи демисезонном пальто, двух оперативников по бокам, двигавшихся следом мужчин в наручниках, также в сопровождении работников милиции. Лейтенант растерялся. Кто, за что, по чьему приказу? Задержанных повели не в камеры, а в общую комнату.

Роман стремительно взбежал по лестнице на второй этаж и ворвался к начальнику линейного отдела:

– Николай Павлович, там кассира арестовали, Оксану. Это по вашему приказу?

– выдохнул он, не соблюдая субординации.

Тимошевский покосился на человека, стоящего у окна спиной к Хоменко, потом удивленно вздернул брови.

– Лично кассира шестнадцатого кассового аппарата, Панчук, арестовывать никто не собирался. По всей видимости, ее взяли в рамках проведения операции «Жучок». Очень жаль, если будут доказаны факты незаконного использования служебного положения в целях личного обогащения.

Тимошевский снова взглянул в сторону присутствующего незнакомца, как бы призывая его в свидетели. Незнакомец повернулся, молча посмотрел на Хоменко и сел в гостевое кресло.

Операция «Жучок» была для Романа полной неожиданностью. Так вот почему он видел столько своих коллег, шастающих по вокзалу, – они ловили билетных жучков.

И ведь не проболтались, он с ними разговаривал. Неужели Тимошевский специально охотился на Оксану? Неужели до сих пор не может забыть, как Хоменко увел ее из-под самого, мягко говоря, носа начальника.

– Я знаю, как вы относитесь к кассиру-оператору шестнадцатой кассы, товарищ майор, и уверяю, так просто это вам с рук не сойдет. Еще не знаю подробностей, но уверен, ее подставили. Очень жаль, что не успел оформить протокол о вагонах на запасных путях. Что ж, постараюсь исправить ошибку.

Хоменко говорил это не столько начальнику, сколько неизвестному гостю, предполагая в нем важную шишку.

– Слушайте вы, Хоменко, в отличие от вас я пришел сюда по своей воле, вы же – в силу склочности характера, как я теперь понимаю. В коллективе уже давно выражают недоверие своему сотруднику. И похоже, теперь я с коллективом соглашусь, хотя в последнее время…

Тимошевский решил разыграть доброго дядюшку.

– …Вы значительно подтянули личный состав. Что же касается вагонов, мне об этом ничего не известно. Не секрет, что некоторые недобросовестные проводники в отстое позволяют себе лишнее. Пригласить друзей, например. Может быть, это тот случай?

– Нет, товарищ майор, не тот. Предприятие поставлено на широкую ногу.

Используются вагоны серии люкс начальника дистанции. И я сильно сомневаюсь, что вы были настолько слепы, чтобы за восемь лет не разглядеть творящееся под самым носом.

– Я вам уже говорил, что у нас есть люди, которые отдали вокзалу не один десяток лет. И это тоже происходило перед их глазами.

– Например?

– Нетрудно догадаться. Вы же считаете себя прозорливым человеком?

Подумайте о том, что я вам сказал. Кстати, ходят слухи, что «хозяин» сам неровно дышит в отношении операторов.

Хоменко покраснел, как маков цвет, развернулся на каблуках и вышел. Дверью не хлопал, а хотелось.

В кабинете несколько секунд висела тишина.

– Ваши проблемы, майор, – это ваши проблемы. Постарайтесь подчистить «хвосты» и унять ретивых. Через два часа здесь будут мои люди. Их без малого сорок человек. И они так топорно не работают. В резерве еще спецотряд. Могут под горячую руку подмести и ваших. Два часа, – постучал по циферблату Леонид Константинович Чернов и выглянул в зал.

Там прохаживались Сева и Вовчик, то и дело поглядывая вверх на окна кабинета начальника отделения.

Хоменко быстро шел по коридору. Сюда постепенно стягивались оперативники в штатском. Увидев лейтенанта, прекращали разговор.

Роман прекрасно знал, о чем сейчас говорят его подчиненные. О нем. Об Оксане. Он постарался придать своему лицу сугубо деловое выражение. У двери общей комнаты прохаживался дежурный милиционер. Хоменко кивнул ему и вошел.

В общей комнате собрали нескольких спекулянтов билетами. Были здесь два оператора-кассира: Оксана и незнакомая лейтенанту девушка. Новенькая попалась, решил он сразу. В центре комнаты стоял стол с включенным магнитофоном и сидел Саушкин.

– Не густо, – подсчитав улов, констатировал Хоменко. – А это зачем?

– Тактический ход начальства. Кто хочет, пускай начинает давать показания.

Тимошевский думает, что они друг у друга микрофон будут рвать, чтобы срок скостили, – усмехнулся Саушкин.

– М-да, – крякнул Роман. – Это что-то новенькое в моей практике.

– В моей тоже… – Саушкин зевнул. – Субботы грозился лишить…

– Слушай, я заберу у тебя операторов, побеседовать надо. Без протокола.

– Бери. Только где? У нас все забито-перезабито.

– Найду.

– Ой, мамочки, что же будет-то… – сразу по выходе из общей комнаты заныла новенькая.

Оксана шла молча и гордо, словно все происходящее ее не касается.

– Новенькая? – спросил Хоменко.

– Всего неделю, – замотала головой девушка.

– Ну вот, всего неделю, а уже научилась…

– Господи, да у нас все… Ой… – сказала и осеклась новенькая.

Лейтенант привел их в свою комнату. Собственно, там было три стола, два компьютера и один принтер. И занимали ее трое. Просто Роман был старший. И на правах старшего он тут же отправил коллег в коридор. Коллеги понимающе усмехнулись, но вышли без комментариев. Выйти и подождать в коридоре он попросил и новенькую.

Оставшись один на один с Оксаной, Роман не торопясь закурил и сел, уставившись в окно.

– Зачем ты это сделала? – спросил Хоменко, стараясь не смотреть на Оксану.

Оксана молчала.

И Хоменко вспомнил…

Он отработал тогда всего месяца два. Работа как работа. Бомжи, цыгане, карманники, аферисты, бомбилы, кидалы и просто пьянь.

Когда он был дежурным по отделу, к нему привели молоденькую проститутку.

Сержант взял ее в предбаннике ресторана, где она околачивалась последнее время.

Проститутка забилась в угол «обезьянника», и казалось, подойди ближе, тронь – зашипит и выпустит когти.

Хоменко высыпал на стол содержимое сумочки. Ничего особенного. Правда, нет презервативов, что очень удивило. Обычная женская дребедень. Даже перечислять не стоит. Однако среди безделушек попался ключ от камеры хранения. Роман повертел его в руках и краем глаза заметил: проститутка ожила. Лейтенант подозвал задержавшего проститутку сержанта.

– Сходи-ка, воин, проверь ячейку.

– Это можно.

Через несколько минут он вернулся, неся в руках большой черный пакет. В такие хозяйки обычно собирают мусор. Лейтенант снова заметил, как дернулась девица. Высыпал содержимое на стол. Ишь ты, стеснительная. Сержант отвернулся.

Роман сразу понял, почему тому неинтересно содержимое. По дороге проверил.

На столе перед Хоменко лежала куча грязного нижнего белья, коробка с остатками «Тампаксов», свитер, дешевые колготы и очень красивые концертные туфли с металлическими набойками для степа – набор для проститутки несуразный.

В клеенчатом мешочке, вышитом бисером, документы на имя Панчук Оксаны Георгиевны, гражданки Украины.

– Панчук Оксана Георгиевна. А где регистрация? И фотографию-то новую надо.

Двадцать пять, поди, есть? Или в вашем царстве-государстве теперь иные законы?

– Да ей двадцать один – двадцать два от силы. Помыть. Отскоблить. Дать выспаться. Она уже с неделю на вокзале ночует. Я еще в прошлое дежурство заметил, – сказал сержант, и его симпатии явно были на стороне задержанной.

Может быть, и не брал бы он ее, да скандал вышел. Девчонка все пыталась пробиться за ресторанную сцену в артистическую.

– Ты зачем к артистам лезла? – спросил Роман. – Думаешь, если каждый вечер голыми задами вертят, у них денег мешки?

– Ничего я не думала, – впервые подала голос девица.

– О, гляньте, лейтенант, говорящая попалась. Я уж решил, немая, – наигранно удивился сержант.

– Идите, товарищ сержант, у вас маршрут еще не отработан, – приказал подчиненному Хоменко.

Он отомкнул решетку и вывел девчонку в дежурку, подал полотенце, мыло, зубную щетку, заставил сложить остальное в пакет и отвел в служебный туалет.

Сам встал у двери, чтобы невзначай не потревожили.

Обычная история. На родине заработки никакие. Москва тянет как магнитом.

Приедут, словно их ждут тут с хлебом-солью, а здесь таких навалом. Если специалистка хорошая, еще можно устроиться. Опять же через кровать. А без специальности прямой путь в бордель или на улицу. Не будет же она своими ручонками алебастр накладывать да штукатурку мешать.

Когда девица вышла, лейтенант удивился прозорливости сержантского опыта – лет пять скинула. «Действительно, ей бы выспаться, – подумал Роман, – совсем сопливка окажется. Пошли разбираться дальше».

– Зачем за кулисы лезла? – повторил свой вопрос лейтенант.

Девица задрала юбку, и Хоменко готов было уже заорать, но она вытащила из-под резинки чулок тонкие корочки. Ими оказался диплом об окончании хореографического училища.

– И ты всерьез думала с таким дипломом устроиться в Москве? – подивился он наивности приезжей. – Да из Большого с трудом…

Это он, положим, загнул. Не во всякий кабак пойдет балерина. И уж точно не в вокзальный ресторан. Хотя балетных классов по Москве хватает, выпускниц тоже.

И не будет пустовать место в кордебалете ни в одном, даже самом занюханном кабаке на окраине.

– Мне деньги нужны…

– Назови, кому не нужны?

– У нас в филармонии я последнее время «степовала», но партнера убили, и номер пропал. Я сольный номер подготовила. Мне бы костюм…

В кабинет тогда заглянул начальник. Заглянул мельком, но задержался, вошел. Бросил ничего не значащую фразу про отчетность, а сам искоса разглядывал девчонку. Уже тогда Хоменко не понравился интерес Тимошевского к смазливой мордашке. Коротко осведомившись у лейтенанта, кто и за что, пригласил ее в свой кабинет. Роману сказал, что, к сожалению, явление незаконной эмиграции повсеместное.

– Я подумал, может, работу найти какую, пропадет в Москве. У вас, Николай Павлович, возможностей больше.

– Вот-вот. Побеседуем. Выясним, на что она способна, – уверил подчиненного начальник.

На протяжении всего разговора Оксана находилась по ту сторону перегородки и ничего не слышала. Как только что вылупившийся цыпленок идет за каждым движущимся предметом, принимая его за родителя, так и она потянулась за начальником в его кабинет.

Это тогда Роман прохлопал ушами развитие дальнейших событий. Сейчас он поступил бы иначе. Одно сделал интуитивно правильно – позвонил старшему оператору кассового зала и спросил, нет ли в штате свободной единицы. Единица была, но, для того чтобы взять человека, нужна квалификация. Можно, конечно, и ученицу с двухмесячным сроком, но и тогда нужна рекомендация – работа с деньгами как-никак.

– Начальника вокзала подойдет?

– Ларина? Без разговоров, – ответила ему старший оператор.

И довольный Хоменко поднялся на второй этаж, открыл дверь кабинета начальника и застыл на пороге как вкопанный. Начальник прижимал к себе девицу.

Что у них было и чего не было. Роман не видел. Это потом, спустя день, начальник сам завел разговор, будто девица не промах, лейтенанта не стала соблазнять, а вот на начальника клюнула. Роман верил и не верил. Но это потом, а в ту самую минуту он просто сказал, что девушка ему нужна для заполнения протокола.

– Да брось ты, лейтенант, отпусти. Какой протокол? Она же не проститутка.

Ни к кому в карман не залезла. Общественный порядок не нарушила и нравственность не оскорбила.

– Он к тебе приставал? – спросил Хоменко, когда вывел Оксану из кабинета.

– Да иди ты… – ответила она.

– А я тебе работу нашел, – как бы между прочим сказал Хоменко.

– Правда, что ли? Здорово. В ресторане? Свой номер?

Она повисла на шее у лейтенанта и сочно поцеловала его в губы.

– С ума сошла? – Он еле расцепил ее руки. – Пошли.

И вот тогда впервые привел танцовщицу в кабинет Виктора Андреевича Ларина.

Ларин выслушал лейтенанта, оглядел девицу с ног до головы и вздохнул:

– В уборщицы по залу пойдешь?

Лицо девицы побледнело, губы по-детски затряслись. Казалось, вот-вот расплачется. Мент говорил, что на кассиршу устроит. Но не заплакала.

Сдержалась. Кивнула.

– Виктор Андреевич, я со старшим оператором говорил, у них единица есть, – вставил Хоменко, несмотря на то что Оксана кивнула. – Рекомендация нужна.

Ларин вскинул брови:

– Вот ты и давай. Говорил… А кто тебя уполномочил? Это с людьми работа, с деньгами… Ты ее знаешь? Вот то-то… Поди сюда… Садись.

Ларин встал и уступил место Оксане.

– Включай, входи в систему… Войдешь, дам рекомендацию, не войдешь – пойдешь зал подметать, – показал на компьютер.

Оксана вошла.

Ларин взял чистый лист бумаги и набросал несколько предложений. Протянул девушке.

– Жить где есть? Я так и знал… Здесь с утра комендант общежития крутился. Поищите в хозблоке. Скажите, от меня.

Оксана и Хоменко двинулись к выходу.

– А ты задержись, – остановил он милиционера.

Оксана вышла.

– Ты мне это брось. У меня не биржа труда. У меня очередь на пенсионеров стоит. Нашел, понимаешь, благотворительный фонд. Она же с улицы. Если мы всех беспризорных девиц будем обустраивать, мне тут публичный дом открывать придется… Ты ей чего обещал-то? Горы золотые? Ладно, ладно… Если б она на уборщицу сразу не согласилась, не дал бы я ей рекомендации. Смотрю, гордая.

Гордые не воруют. Иди. И чтоб в последний раз. Как отрезало.

Роман стряхнул воспоминания и посмотрел на Оксану. Вот она сидит сейчас перед ним. Гордая. А выходит, не помешала ей гордость.

Видимо, он что-то пробормотал, так как Оксана прервала свой монолог. Да он его и не слышал.

– Гордая, значит. Мент для тебя мелко плавает. Большой корабль подавай. И не помешала тебе гордость деньги брать?

Оксана пошла пятнами.

– Когда подрастешь, Роман, когда вырастешь из коротких штанишек, может, и поймешь, что бывают в жизни обстоятельства и чувства посильнее гордости. А испачкать меня трудно. Как сам-то не боишься испачкаться? Все ходишь за мной, все зудишь, как комар под потолком. Какой же ты, Рома, нудный. Все сказать тебе не могла. Жалко было. Ты ж меня от улицы спас. Дважды. От своего начальника тоже. И все никак не поймешь, что женщины не за это любят. За другое. Ладно. Ты честный, я заблудшая овца. Освобожусь, опять к тебе приду. Такие не отказывают.

Опять меня спасешь? А? Или не будешь? К тому времени женишься, поди. Некогда будет чужих спасать. Я тебе вот что скажу: женишься – не нуди… НЕ НУДИ…

Сделай хоть раз не правильно. Так, чтоб баба ошалела и за тобой, за тобой…

Может, всего раз и сделай. Она потом всю жизнь помнить будет. И за тобой… За тобой…

Оксане стало весело.

– Может, тебя подставили? – предположил Хоменко, сбитый с толку ее монологом.

– Нет, Рома, брала. Брала.

В коридоре послышался шум. Хоменко и Оксана узнали голос Тимошевского.

Начальник был разъярен. Он никому не разрешал допрашивать задержанных до окончания операции.

– Не выпендривайся. Скажи, действительно подставили? – настаивал Роман, протягивая ей спасительную версию хотя бы на первое время.

– Сейчас начнется… – констатировала Оксана приближение голоса Николая Павловича. – Ну я этому старому козлу выдам…

Роман знал «старого козла» и его возможности. Дело было почти безнадега.

Оставалась одна зацепка – бордель. Его и надо было раскручивать. Не верил он, что начальник линейного отдела милиции при вокзале не знал, что у него делается на запасных путях.

Глава 37 СОБИНОВА

Начальник информационной службы уже не кричал и не требовал, он умолял.

– Нина Андреевна, ну вы себя не жалеете, вам и на пенсии, видать, не плохо. Так пожалейте меня. У меня жена, двое детей, мать больная, мне работу терять никак нельзя.

– Я вас уволить не могу при всем моем желании, – ответила Собинова и по-мальчишески шмыгнула носом.

– Вы – нет, Ларин-да. Он сегодня на селекторном мне уже обещал.

– Ларин вас тоже не уволит, он добрый.

– Кто? Ларин добрый?

– Ларин.

– Вы знаете, скольких он уже уволил?

– Догадываюсь, считаю – мало. Он всегда увольняет безалаберных. А вокзал – это четкость и порядок.

– И это говорите вы?! Нина Андреевна, ну что вам стоит. Хорошо, я не прошу совсем прекратить вашу отсебятину. Я понимаю, что такая жертва вам не под силу.

Я прошу хотя бы сократить ее. Ну хотя бы называйте точно время прибытия и отправления.

– О, мой милый, кому в России нужна подобная мелочь. Мы – страна необъятных просторов и бесконечного времени. О чем вы меня просите? Человеку придется неделю трястись в душном вагоне до какого-нибудь Хабаровска, он всю жизнь за это время передумает, перескажет своим соседям, переоценит, а я ему о каких-то минутах.

– Нина Андреевна, мы с вами не понимаем друг друга…

– Вы кто?

– Я?

– Ну образование у вас какое?

– Воронежский университет.

– По специальности?

– Русская филология.

– Воронеж, да, знаю, бывала там на гастролях. Культурный город. Я не верю.

Вы не учились в университете.

– Да я вам могу диплом показать!

– Красный?

– Нет, – немного смутился начальник.

– Что вы провалили? Только честно.

Начальник уже понимал, что инициатива утеряна, но все еще надеялся, а что ему оставалось. Ларин сегодня был зол как никогда.

– Я получил четверку по истории КПСС и…

– По русскому языку?

– Нет, по английскому, – покраснел начальник.

– Историю я вам прощаю. Английский тоже.

– При чем здесь мои отметки? Этот текст утвержден в МПС. Это единый стандарт для всех вокзалов России.

– Вот вы и попались! Наверное, вас спутало слово «информация». Оно сухое и иностранное, но давайте обратимся к классикам…

– Опять?! – воздел руки горе начальник.

– Конечно, «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля.

Слова «информация» в нем вовсе нет. Есть другое, отличное слово – весть!

Она подала начальнику словарь, и тот стал листать на букву "В". Слова «весть» в словаре не было.

– Нету, – удивленно сказал он.

– У вас что было по языку, говорите вы?

– «Отлично», – сказал начальник и снова покраснел.

– Хоть краснеть не разучились, – похвалила Собинова. – Весть тогда писалась через «ять». А у вас по языку что было?

– Четыре.

– С натяжкой?

Начальник кивнул.

– Вот так и надо было сказать. Хотите, я вам буду давать уроки. А то стыдно, честное слово.

Она забрала у начальника словарь и нашла нужную страницу.

– Читайте.

– «Известие, сведение откуда-либо, уведомление или сообщение сведения, молва, слух. Из одного города идут, да не одни вести несут…»

– Вот! Как раз! – воскликнула Собинова. – Это вам не информация! Это же с людьми разговор. А я вам не дикторша, а вот, – она ткнула пальцем в словарь, – вестница! Так и передайте своему Ларину!

Глава 38 ФАЛОМЕЕВ

Алексей Фаломеев вышел из джакузи совершенно другим человеком. Критически осмотрел воротник рубашки, галстук с неистребимыми теперь свидетельствами трехдневного куража, носки не глядя сбросил в мусорку и нажал кнопку вызова.

Словно черт из табакерки, появился посыльный.

– Ты вот что, парень (парню было под сорок), сбегай-ка через площадь, получи багаж и тащи сюда. У тебя на все про все пятнадцать минут. Не обижу…

Стой, парикмахерская здесь есть?

– Ноль пять, – посыльный кивнул на телефон и исчез так же, как появился.

Фаломеев вытряхнул все из карманов. Пересчитал деньги. Вздохнул. Ну да ничего. В чемодане еще было. Потом под руки попались салфетки с телефонами, убей, не помнил кого, отрывные листочки, пустые пачки сигарет с адресами – все это последовало за носками. Некоторое время задумчиво сидел с перекомпостированными билетами. Думал.

Решил пока не рвать. От маникюра и педикюра отказался. Конечно, не мешало бы подстричь ногти, но в слове «педикюр» сибиряк усматривал определенные аналогии и тайный смысл, а потому категорически отказался. Его побрили, подровняли скобку, в кожу втерли лавандовый экстракт, намекнули на определенного рода услуги за отдельную плату и, ничуть не оскорбившись отказом, ушли. Такая у них работа.

Фаломеев хотел было прилечь, но тут явился посыльный с чемоданом. Пришлось расплатиться, вспороть подкладку и извлечь тугую пачку стольников. У себя в Нягани они играли в своеобразную «черную кассу». Сбрасывались ежемесячно по полштуки и по жребию на отпуск получали солидную прибавку к официальным.

В коридоре наткнулся на разносчика спиртного и сладостей.

– Шоколад, коньяк, шампанское? – скороговоркой выпалил разносчик, и Фаломеев отказался от спиртного без капли сожаления, зато купил коробку зефира в шоколаде.

Его бывшая, когда кто-то уезжал на Большую землю, всегда просила именно зефир. Он мог бы купить и трюфели, но неизбалованные предпочитают знакомое.

Примерно в это время Виолетта, так звали даму, закончила на пятнадцать минут раньше очередную экскурсию по Новодевичьему монастырю и в который раз считала «баранов» по головам. Не сходилось.

– Да ну и черт с ними. Чего, Виолка, нервничаешь, захотят – сами дорогу найдут. Садись. Покатили.

Виолетта прекрасно понимала, почему водитель ее торопит. В экскурсиях был четырехчасовой перерыв, и он использовал обед на полную катушку. Гонял в аэропорт с левым рейсом. Иногда успевал сделать два. На круг выходило около двух сотен.

Виолетта сразу по приезде, стоило экскурсантам выйти, выложила на переднюю панель две бумажки по сто. Водила удивленно вскинул брови.

– Не в службу, Саня, я тут экскурсию одну провести хочу за свой счет, так что ты не исчезай.

– Понял, – коротко ответил Саня. Какая разница, где и как зарабатывать, лишь бы капало.

А Фаломеев, выбритый и пахнущий лавандой, сидел за ее столиком у окна и мрачно пил боржоми из стеклянной бутылки. Шел третий час, как он расстался с прекрасной дамой.

– А я тебе говорю, иди, – толкала татарку вперед подруга.

– Он какой-то не такой, – неизвестно чего пугалась Алика.

– Господи-и-и… Все они одинаковы. Погоди…

Толстуха отстегнула от передника булавку, подогнув Алике и без того короткую юбку, подколола. Так что, когда Алика вышла в зал, даже у швейцара дяди Миши лицо вытянулось.

– Что будем пить? – спросила Алика и уткнулась в блокнот.

– Ничего… – рассеянно ответил сибиряк.

– Как это – ничего? Не положено. Ничего можно дома не пить.

– Ну… Давайте шампанского… – согласился Фаломеев. – И охлажденного.

Алика заметила на столе коробку зефира в шоколаде. В ассортименте ресторана такого не было. Значит, ее ждет, сообразила татарка, и внутри у нее начал вырабатываться адреналин.

– Между прочим, приносить свое у нас не разрешается, – строго заметила Алика. – Уберите.

– Но это же…

– Уберите.

– Извините, я задержалась. Это мне? – флейтой прозвучал для Фаломеева голос дамы.

– Вам, – сказал Фаломеев, сжимая в руках коробку зефира.

– Тогда не грех и шампанского по бокалу… Как? Принесите, милочка.

– Как сердцем чувствовала. Пришла-таки, выдра драная, – сказала толстуха Алике и показала на угол подсобки, где на всю катушку работал обогреватель с прислоненной к решетке бутылкой шампанского.

Подруга Алики пощупала емкость, взболтала, посмотрела на свет.

– Пару минут еще…

– А я думал, вы не придете, – сказал Фаломеев.

– Скажите, вы всегда правду говорите?

– По необходимости… Я с детства к выводу пришел, что правду говорить выгодней, иначе в мелочах заблудишься, самому стыдно будет. Жить значительно легче, поверьте. А так надо все помнить, кому что сказал, где что сделал.

Попробуйте. Давайте все время правду говорить?

– Это, наверное, утомительно? Все время помнить, что надо говорить правду.

– Привыкайте. Вот, например, я знаю, что нравлюсь здешней официантке, а она меня ничуточки не волнует. Как мужчину.

– А вот и врете. Ноги у нее красивые. Должны нравиться.

– Нет. Ноги мне у нее нравятся, – смешался Алексей. – Я не про то.

– Тогда не говорите загадками. Ведь это совершенно нормально – увидеть в окне первого этажа раздевающуюся девицу и остановиться посмотреть. Так же, как совершенно нормально, идя второй раз по той же улице, бросить взгляд на это окно.

– Действительно, – изумленно согласился Фаломеев. – Я как-то не подумал, то есть я подумал… и решил…

– Я за вас решу – давайте говорить еще чуть-чуть не правды. В каждом должно быть что-то, что непозволительно знать другим, даже очень близким… А мы с вами едва знакомы. Это не значит, что вы должны соврать мне, что у себя в…

– В Нягани…

– … В Нягани вы первый парень на деревне и главный инженер месторождения.

– Старший буровой мастер… – тут же соврал Фаломеев.

– Вот это уже ближе.

Алика принесла шампанское.

– Открыть? – предложила она презрительно. Какой же мужчина согласится на такое? Алексей забрал бутылку и энергично сорвал проволоку. Дальнейшее угадать нетрудно. Пробка полетела в потолок, шампанское, которое предварительно хорошо встряхнули в подсобке, на платье дамы и костюм Фаломеева.

Фаломеев застыл, словно жена Лота в пустыне. Дама захохотала.

– А вы действительно понравились официантке, – смеялась, показав изумительные зубы, дама. – Давно меня мужчины в шампанском не купали. Пойдемте отсюда.

Фаломеев бросил на стол сотенную и, влекомый за руку дамой, покинул ресторан.

– Сработало… – ликовала толстуха.

– Сработало… – не выражала радости Алика. – Только здесь на глазах были, а теперь она его домой завезет и трахнет.

Проницательности женщин можно только удивляться. Ошиблась Алика только в одном.

«Уважаемые автолюбители, ни в коем случае не платите за стоянку возле вокзала. Эти лбы дерут с вас деньги незаконно. Их квитанции не стоят бумаги, на которой напечатаны. Ставьте машины на здоровье. Только не обдирайте приезжих как липку. Стыдно, что подумают о москвичах – одни рвачи тут, что ли?»

Уже готовый отдать деньги мужику с разноцветной квитанцией автолюбитель ловко увел их в свой карман обратно.

– Слышал, чего сказали?

– Она не знает, она дура…

– Зато я не дурак.

Глава 39 СЕРГЕЙ

Сергей отвернулся к окну.

Хорошо шерстят, молодцы. Не одна мышь не проскочит. Хотя это еще можно проверить. Да и надо проверить, а иначе какой интерес в его работе.

– Деньги-то еще ладно, – увлеченно рассказывал Васечка. – Я вот как-то ехал сутки в командировку в Тюмень. Ну лег себе ночью, деньги и документы под подушку. Ага, значит. Заснул. Когда утром просыпаюсь, мы уже подъезжаем к Тюмени. Бах, а ботинок нет. Украли ночью. Попутчик спер, который на станции под утро вышел.

– Та ты шо! – всплеснула руками жена, – Что я такого, Вася, не припомню.

– Та то ж еще до тебя було, – отмахнулся Вася. Он рассказывал случай молодости соседям по купе. Однако Сергей слушал его вполуха. А разбуженный шумом из коридора Аслан – в то время, когда разоблачали вора, – еще до сих пор не пришел в себя и непонимающими глазами смотрел на Васю.

– Ну и шо ты, босый, робыв? – с интересом расспрашивала жена.

– Ну так слухай! Шо робыв, шо робыв! Так и пошкандыбал в тулупе и в носках на вокзал. Мороз лютый!

Сергей, не став дослушивать историю Васечки, слез с полки и вышел из купе.

Каким-то шестым чувством он ощутил, как взгляд Аслана буквально пронзил его спину. После ночного инцидента в тамбуре они не произнесли друг другу ни одного слова и вообще делали вид, что ничего не случилось.

В коридоре бегали дети. Мамаша одного из них сидела на откидном стульчике и устало моргала невыспавшимися глазами. Ее сын Игорек – мальчик лет пяти – постоянно крутился рядом, раздражая ее своей повышенной активностью.

– Игорь, прекрати сейчас же дергаться, у меня уже от тебя голова раскалывается! – не выдержала мамаша.

– Раскалывается? – с любопытством остановился Игорь.

Мальчик тут же навис над опустившей голову на колени мамой и стал перебирать ее волосы, что-то выискивая в них.

– Что ты там ищешь? – тихо спросила мамаша.

– Трещинки, – ответил малыш. – Сама же говоришь, что голова раскалывается.

Сергей, стоявший рядом, засмеялся первым. К нему секунду спустя присоединилась мамаша.

– Как они все смешно перекручивают! – произнесла в сторону блондина мамаша. – На днях объясняю ему геометрические фигуры. Рисую, значит, треугольник, прямоугольник. А он мне говорит: «Мама, а бывает кругоугольник?»

Представляешь, что отчебучил?

– Смешно, – согласился Сергей.

– А то как-то ему страшно понравились такие слова, как «полдничает», «столярничает», «огородничает» – отец мой столяр. Так я как-то звоню и спрашиваю: «А чем дедушка сейчас занимается?» А Игорек мне на это: «А дедушка туалетничает».

Мамаша снова засмеялась. Сергей тоже заулыбался. Из купе в коридоре появилась Ира – та девушка, которую он «отбил» поздней ночью у чеченца. Увидев Сергея, она вначале хотела было вернуться обратно, но передумала и, прошмыгнув мимо него, скрылась в тамбуре. Сергей, не осознавая еще, что делает, последовал за ней. Когда он дернул дверь тамбура, девушка с опаской отскочила к стене.

– Что тебе надо? – стараясь говорить с напором, даже с вызовом, произнесла она.

– Не знаю, – угрюмо сознался Сергей.

Что-то болезненное влекло его к этой девчонке. И не одно только имя Ира.

Девчонка в поезде чем-то – он не сразу сообразил чем – была похожа на его маленькую Ирку. Нет, не внешностью, а той бесшабашной непосредственностью, которая сквозила во всем: в ее манере говорить, в размашистых, постоянно жестикулирующих руках, в усмехающихся губах.

«Зачем я пошел за ней?» – почувствовал Сергей снова нарастающий гул в ушах и первый, еще легкий спазм в голове.

Он пристально, в упор разглядывал девушку, словно экспонат. И в этом было что-то ненормальное, патологическое и странное. Девушка начала ерзать. Не то чтобы ей было страшно, но как-то не по себе. Она не понимала хода мыслей блондина. Не знала, что он может предпринять в следующий момент. А любая непредсказуемость в поведении человека, по крайней мере, всегда неприятна. И еще это долгое вяжущее молчание. Ирина, нервно докуривая сигарету, снова предприняла попытку заговорить.

– За что ты меня обозвал? Я разве тебе что-нибудь сделала? – спросила она.

Блондин ничего не ответил. Но лицо его вдруг сделалось злобным, скулы резко очертились. И неожиданно подбородок дернулся. Потом мелко задрожал, передавая нервный импульс губам. И в следующую минуту парень самым детским образом расплакался, глядя на Ирину жалкими глазами. От такого ужаса она на миг застыла на месте. Потом дернулась к тамбурной двери, с силой оттолкнула совершенно размякшего блондина и побежала к себе в купе.

– Дурак! – успела она крикнуть парню на ходу, впрочем, беззлобно, скорее растерянно.

«Да что же это со мной делается?» – утер слезы Сергей.

– Так, давай быстренько в купе – к русской таможне подъезжаем, – заглянула в тамбур курносая проводница. – Это ты тут окурки набросал?

– Нет, не я, – автоматически ответил Сергей, хотя тут же нагнулся и стал собирать разбросанные на полу сигаретные бычки.

– Да ладно, чего ты! – удивленно сказала ему проводница. – Оставь! Я сейчас быстренько веником сгребу!

Сергей вернулся обратно в купе и уселся прямо на постель к чеченцу. Тот отодвинулся чуть в сторону, но недовольства не выразил.

"Это плохо, это очень плохо, – думал Сергей. – Это сильно мешает работе.

Последствия контузии, что ли. Врачи сказали – ничего страшного, а выходит – вон как. Нет, надо взять себя в руки. Сегодня я должен быть начеку".

– Ну а в Москве что делать будешь? – продолжая разговор, обратился к Аслану Васечка.

– Торговать пойду, что еще мне делать? Деньги надо заработать – у меня мать, отец, четыре младших брата, две сестры. В ауле там остались. Есть нечего.

Боимся бомбежек.

– А зачем воевать тогда начали? – Встряла в разговор женщина.

– За свою независимость, за правое дело! – ответил чеченец. – Мы хотим, чтоб все по-честному было. Вы с нами хорошо, тогда и мы с вами по-хорошему. С нами плохо, и мы тем же отвечаем. Все по справедливости.

– Фигня все это. С вами хоть по-хорошему, хоть по-плохому – все равно вы человеческий язык не понимаете, – тихо вступил в разговор Сергей.

– Зачем так говоришь? У нас шариат есть, мы в Аллаха верим, боимся его кары, – возмутился Аслан.

– Шариат, говоришь? – усмехнулся Сергей. – Да у вас для своих один шариат, а для чужих – совсем другой. Противоположный. Руби головы Неверных! Такой вам Аллах шариат завещал для неверных?

– Что ты говоришь? – вспылил чеченец. – Ты Коран читал? Ты народ наш видел?

– Мстительный и кровожадный народ у вас. Зверье, одним словом! – перебил его блондин. – И пока вас не сотрешь с лица земли, вы не успокоитесь.

Аслан злобно засопел, но ничего не ответил. Он сидел в углу у окна и свирепо смотрел на Сергея, казалось, еще немного – и чеченец вцепится блондину в глотку.

– У каждой нации есть что-то хорошее, а что-то Плохое! – попробовала выступить в качестве миротворца женщина. – Чего ты так на него взъелся?

– А вы знаете, как они пытают наших ребят? – повернулся к ней блондин. – Как режут им уши, носы, снимают скальпы? Как на части рубят – при своих же детях. А те, маленькие звереныши, уже с детства впитывают запах крови.

– Да где ты сказок таких наслушался, парень? – тяжко вздохнул Вася.

– Телевизор надо чаще смотреть, дядя! И газеты читать, – нехорошо улыбнулся Сергей.

Поглощенные разговором, они не заметили, как плавко остановился поезд.

– Документики, пожалуйста, – послышалось из коридора вагона.

Российские пограничники и таможенники были более доверчивы к пассажирам, чем украинские. У большинства документы проверяли бегло, а вещи осматривали выборочно. В основном у одиноких мужчин молодого и среднего возраста. Более пристально осматривали лиц кавказской национальности, да и то не всех. Может быть, надеялись на своих украинских коллег, которые час назад уже поработали в этих вагонах. У Аслана, например, они посмотрели только паспорт и верхнюю часть сумки.

– Декларацию заполнять надо? – спросил у них осведомленный уже в таможенных вопросах Аслан.

– Да если ты что захочешь спрятать, разве ты в декларации укажешь? – улыбнулся русский таможенник.

Сергей на этот раз сам открыл таможеннику свою сумку и достал из пакета свадебных кукол.

– Смотри, мама, – закричал заглянувший в купе Игорек. – Тут две куклы застряли в кольце.

– Это точно. Им теперь житья не будет, – засмеялся таможенник, разглядывая кукол.

– Надо их вытащить, им же больно, – продолжал мальчик.

– Больно не больно – теперь уже надо терпеть, – с усмешкой вздохнул Васечка. – Может быть, и всю жизнь мучиться в этом чертовом обруче, – продолжал он, хитро перемигиваясь со взрослыми пассажирами. – Такие кольца, пацан, когда наденешь, уже вряд ли хорошо себя будешь чувствовать.

– Шо ты городишь, дурак старый! – влезла жена Васечки. – Хиба мальцу оно надо знать?

– Иди сюда, сынок. Не мешай дядям работать, – дернула мамаша мальчика в свое купе.

Сергей поморщился. То ли ему было неприятно, что таможенник нахально вертел в руках его кукол, то ли сам разговор вокруг игрушек раздражал.

– Счастливого пути, – пожелал таможенник и вышел.

– Ну теперь можно и поспать, – вытянул на полке ноги Аслан, задев стопами сидящего на его постели Сергея.

До подушки чеченца на этот раз у таможенников дело не дошло. И можно было быть спокойным.

Сергей снова посмотрел в окно.

К поезду шли солдаты. Нет, не желторотые лопушки, а контрактники. В масках, с автоматами. Они по двое впрыгивали в вагоны. Вошли и в их.

Да, что-то они искали. Опять станут трясти.

Он встал и вышел из купе. А через несколько минут в купе ворвались эти самые в масках.

– Встать! – схватив ничего не понимающего чеченца, они мгновенно выволокли его из купе. – Руки за голову, ноги на ширине плеч. Не двигаться.

Обалдевший Аслан не мог вымолвить ни слова. Один из военных принялся его обыскивать.

– Обувь снимай! – грубо бросил он ему, когда нательный осмотр был закончен.

– Да что такое, брат? Меня украинцы час назад обыскивали, – послушно снял с себя ботинки чеченец.

– Заткни пасть! – Первый в маске принялся внимательно изучать обувь, отворачивая стельки.

Второй в это время перетормошил сумки жителя Кавказа. А потом сразу прошелся руками по постели чеченца и быстро добрался до подушки. Тут же разодрал наволочку и вытащил из нее расфасованные пакетики с белым порошком.

– Все точно, – повернулся он к своему напарнику. – Наркотики, гад, везет!

– А ну пошли, – грубо подтолкнул сильно побелевшего чеченца обыскивающий его военный.

– Ты крепче держи его, суку, а то еще дернуть может, – предупредил второй, забирая сумки чеченца с собой.

Последнее, что увидел насмерть перепуганный Аслан, – лицо Сергея.

Теперь он понял, почему так боялся блондина.

Глава 40 ЛАРИН

Ларин после ухода Вадима еще долго сидел за столом и думал о том, что вот она, жизнь, – в постоянной суете, конфликтах, столкновениях, ненависти и любви, лжи и доброте, в человеческих страстях и слабостях. В это во все она одета, как будто бы запеленута туго, да так, что не освободиться теперь от этих пут до самого конца. И все в этой жизни невыносимо укомплектовано обязанностями по отношению к другим, делами и долгами. Размерено привычками и закостенелыми принципами, правилами повседневного быта. И не осталось в ней уже ни капельки чего-то свежего, нового, живого. Разве об этом мечталось в детстве? Разве этого хотелось в молодости?

– Виктор Андреевич, – испуганно трясла за плечи Ларина секретарша. – Что с вами? Вам плохо?

Ларин пришел в себя, непонимающе посмотрел на Ольгу.

– Чего? – обратился он неизвестно к кому.

Почувствовал что-то горячее и влажное на щеке. Боже мой! Неужели слезы?

Они, родимые, да прямо ручьями. Докатился! Неужели все-таки старость подошла с ее плаксивостью и сопливостью, сентиментальностью и постоянными выпадениями памятью в прошлое?

Ларин с чувством неловкости достал носовой платок, утер постыдную влагу, высморкался.

– Что тебе, Оленька? – сказал, виновато улыбаясь.

– Я вас по селектору уже жму-жму, а вы не слышите. Напугалась, честное слово! Думала, что случилось, – не скрывая искреннего волнения, говорила секретарша. – Там вам Саперов звонит, – доложила секретарша.

Ларин не сразу понял, о ком идет речь. А когда сообразил, то помрачнел.

– Пошли его подальше, насколько знание крепких выражений позволяет, – распорядился Виктор Андреевич.

– Нет, это старший Саперов. Михал Михалыч – тут же проинформировала Ольга, поняв, что начальник вокзала дает указание посылать Вадима.

– Старший? – недоверчиво переспросил Ларин.

– Ну да, министр путей сообщения, – уже полностью сделала ясной картину секретарша.

Этот звонок был для Ларина неожиданным. Конечно, они иногда встречались по работе с Саперовым, в основном на расширенных совещаниях, но общение между ними было сухим, немногословным и официальным. И всегда в присутствии других. А все свои поручения и приказы для Ларина министр передавал через секретарш, реже – через своих замов. То есть в последний раз они неофициально беседовали друг с другом лет пять назад – по поводу создания фирмы Вадима, и то особо не утруждая себя игрой в доброжелательность. По принципу – более старший по должности излагает свою «просьбу», которую младший по должности не может не исполнить.

– Слушаю! – собранным голосом сказал в трубку Виктор Андреевич.

– Здравствуй, Витя, – как-то по-домашнему поздоровался министр путей сообщения.

Такая манера была несвойственна для тех отношений, какие у них установились в течение последних лет пятнадцати. И это насторожило Ларина.

– Добрый день, – нейтрально поздоровался Виктор Андреевич.

– Я слышал – у тебя горе. Прими, пожалуйста, мои соболезнования по поводу смерти Антонины Петровны. Пусть земля ей будет пухом.

– Спасибо, Миша, – вырвалось у расчувствовавшегося Ларина.

Ему было приятно, что Саперов, так же как и уборщица Матвеевна, помнил его мать по имени-отчеству. Хотя что ж здесь удивительного? Сколько раз они с Мишкой в молодые годы отдыхали во время студенческих каникул у его матери в деревне! Было бы странным, если бы Саперов это забыл.

– Что ж, Витя! Смерть есть смерть, она мимо человека не пройдет. Жизнь такая быстротечная. Мы вот уже сами деды. Самим впору задумываться о душе. Одни только дети и держат на этом свете. Только они еще и заставляют суетиться, что-то делать, их поправлять, поддерживать…

«Как-то он быстро от смерти к детям перешел, – подумал про себя Ларин. – Неужели по поводу сыночка звонит? А начал-то с соболезнования, с задушевных разговоров. Эх, Мишка, Мишка! Каким ты в молодости был, таким и остался».

– Кстати, сегодня проводил коллегию. Слышишь?

– Да. Ты для этого позвонил? У тебя коллегии каждую неделю.

– Эта была особенная. Рассматривали твой проект.

У Ларина сладко сжалось сердце – наконец.

– Одобрили, – продолжил Саперов. – И решили пробивать его. Это ты здорово придумал.

– Уже второй год…

– Знаю, знаю. Не все так быстро. Но есть и еще одна новость для тебя, думаю, приятная. Тебя решено назначить руководителем проекта. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Какими последствиями? – насторожился Ларин.

– Я думаю, самыми благоприятными. Построишь своего монстра и станешь начальником этого мега-вокзала. В общем, так мы решили. Не все были согласны, на возраст твой указывали, но я тебя отстоял.

– Спасибо, – совсем расплылся Ларин. Нет, зря он Саперова опасается.

– Да не за что, Витя. Мы все же не чужие друг другу. Правду можно и в глаза резать, да?

– Да.

– И я тебя долго за нос водить не буду. – В голосе Саперова вдруг появились стальные нотки. – Более того, решил тебе поначалу позвонить. Прежде чем принимать меры.

– Это вы о чем, Михал Михалыч? – перешел на официальный тон Ларин, нутром уже почувствовав, что разговор пойдет о Вадиме.

– А все о том же, Витя. Что нас держит в этой жизни? – повысил голос Саперов.

Ларин угрюмо молчал. После паузы Саперов продолжил:

– Ты же меня знаешь, Виктор. Я если кого-то люблю, так в доску могу расшибиться ради него. Жизнь отдать. А сына я люблю безумно. Он у меня единственный. Безумно люблю, ты слышишь?

– Я-то тут при чем? – тихо вставил Виктор Андреевич.

– А при том, что если кто ему жизнь ломать будет… Да что там жизнь, настроение хотя бы портить…

– Михал Михалыч, что-то я вас не очень понимаю. – Ларин чувствовал, как от волнения вспотели его ладони, но все же старался говорить спокойно.

– Все ты прекрасно понимаешь, Витенька. Ты у нас всегда особой понятливостью отличался. Еще в студенческие годы самым смышленым был.

– Так с тех пор сколько воды утекло. Сами говорили, что мы уже дедами стали.

– В общем, я тебя предупреждаю: ради Вадима я пойду на все. Слышишь меня?

Ни перед чем не остановлюсь. Все! Привет супруге!

Саперов положил трубку. А Ларин еще какое-то время слушал короткие гудки.

«Ты посмотри, сука. – Виктор Андреевич наконец положил трубку на рычаг. – Людмиле привет передал. Решил напомнить, подонок!»

Конечно, ничего удивительного в самой фразе «Привет супруге!» не было, обычная любезность между деловыми людьми. Так-то оно так, если бы не одно обстоятельство.

Ларин по большому счету никогда не ревновал своих женщин. И жену в том числе. Он считал это занятие глупым, пустым и недостойным мужчины. Виктор Андреевич всегда смеялся над мужиками, которые в истерике бьются, завидев свою ненаглядную рядом с другим. Над теми, кто следит за своими женами, контролируя каждый их шаг. Оба друга долго оставались холостяками, оба с легкостью меняли подруг, пока наконец Ларин не влюбился по-настоящему в свою будущую жену Людмилу. Саперов в то время уже вовсю работал по комсомольской линии, сразу же после института оценив всю выгодность этой деятельности. Встречаться с Лариным они стали реже, у Саперова теперь был другой размах: комсомольский – с обильно накрытыми столами за государственный счет, импортными коньяками, сауной, бассейном, девочками. Но время от времени Михаила тянуло и на встречи с другом.

Именно в одну из таких встреч Ларин и поделился с другом своей главной новостью в жизни.

– Слушай, Миша, по-моему, я вляпался, – с неловкостью начал он разговор.

– Не понял, – внимательно посмотрел на друга Михаил.

– Ну, в общем, Миша, все! Я собрался жениться.

А на свадьбе произошло то, что оставило у Ларина неизгладимое впечатление на всю жизнь. Не понял Саперов озлобленного взгляда друга, когда на свадьбе пригласил его молодую жену танцевать и танцевал, свободно опуская руки вдоль ее спины ниже, чем то позволяли приличия. Но что больше всего поразило Ларина, что Людмила при этом кокетливо хохотала и смотрела на Михаила такими глазами, какими обычно глядела на Виктора, когда занималась с ним любовью. Вот тогда Ларин впервые почувствовал боль собственника, к которой примешивалась еще и горечь оттого, что он ревновал свою жену не просто к постороннему, а к своему ДРУГУ.

Виктор здорово напился. И еще в ресторане, где отмечали свадьбу, потерял на какое-то время из виду свою невесту. Впрочем, ее потеряли и более трезвые гости. А когда она появилась – чуть смущенная и раскрасневшаяся, – радость, что невеста наконец нашлась, отодвинула все остальные вопросы в сторону. И крики «Горько!» возобновили свадебное пиршество. Но только целовал Виктор свою невесту теперь по обязанности жениха. Не хотелось сейчас целовать, а хотелось съездить по физиономии. Он поискал после поцелуя глазами Саперова, который появился в зале почти сразу после Людмилы. И тот как ни в чем не бывало, встретившись глазами с Виктором, тоже крикнул: «Горько!» Этот хитрый и лукавый взгляд, так оскорбивший в тот день, Виктор запомнил на всю жизнь.

Первая брачная ночь оказалось безнадежно испорченной. И жених, и невеста сразу заснули. А под утро Людмила разбудила Виктора нежными и осторожными ласками. С похмельного сна, еще не продрав глаза, Ларин почувствовал сильное желание. И по-животному, не церемонясь, овладел женой. Она недовольно отвернулась к стене.

– Хорошо семейную жизнь начинаем, – чуть отдышавшись, сказал Виктор.

– Да уж, замечательно, – думая о своем неудовлетворенном желании, огрызнулась Людмила.

– Кто это тебе засос на шее припечатал? – холодно спросил Ларин.

– Не болтай глупости, – напористо ответила жена.

Эту манеру нападать, когда виновата, Людмила использовала потом всю их семейную жизнь.

– А это что? – Ларин порывистым движением схватил жену за плечи и приподнял так, чтобы она могла увидеть в висевшем напротив кровати зеркале сине-красное пятно на шее.

– Откуда я знаю, что это, – не сдавала позиций Людмила. – Может, и ты поставил. Ты теперь ничего не вспомнишь? Нажрался-то вчера как!

Людмила встала с кровати и, накинув халат, отправилась в ванную. Ларин проводил ее жестким взглядом. А потом быстро собрался и ушел в город на целый день. Он бесцельно бродил по центральным московским улочкам, часами сидел на скамейках в незнакомых дворах. И все пытался решить вопрос: как теперь быть с женой? С семейной жизнью.

– А никак, – уже поздно вечером легко сказал он сам себе вслух. – Семейная жизнь отдельно, а я отдельно.

На том и порешил. И успокоился. По крайней мере, когда вечером вернулся домой, он улыбался совершенно искренне встретившей его жене. И сознательно не замечал ее испуганного и настороженного взгляда. Ночью они помирились и больше никогда не вспоминали о свадебной истории.

Глава 41 ФАЛОМЕЕВ

«Милиция, где милиция?! Дерутся на перроне! Нечего баклуши бить, разнимайте драку! Ой, простите, это не драка, это люди давно не виделись…»

Вокзал захохотал.

… И как раз в этот момент они вышли на площадь, и площадь показалась Фаломееву прекрасной, они сели в автобус, и автобус благоухал цветами. На самом деле там довольно ощутимо воняло потом, но сибиряк не чувствовал этого запаха.

Рядом с дамой, к чему бы та ни прикасалась, на что бы ни положила взор, все наполнялось значением и красками.

– На Басманную, Сашок, мне надо переодеться, – сказала дама, и только тут Фаломеев спохватился, что они до сих пор незнакомы.

– Фаломеев, Алексей, буровой мастер, – представился сибиряк.

– Виолетта, экскурсовод, – представилась дама.

– Все сходится, – убежденно подтвердил Алексей.

– Что сходится? Вы и это заранее угадали?

– Нет. Просто я с детства был убежден, что в Москве живут необыкновенные люди и имена у них самые необыкновенные. Виолетта…

Водитель фыркнул.

– Что вы смеетесь? Вот вас же зовут Александр.

– Ну и что с того? – насмешливо посмотрел на провинциала в зеркало водитель.

– Как – что? С греческого – ПОБЕДИТЕЛЬ. Вы вслушайтесь – ПОБЕДИТЕЛЬ.

Водитель вслушался, потом даже осанку изменил, плечи расправил.

Тем временем въехали на Басманную и начали петлять под спуск. У дома с нависающим ажурным балкончиком при глухой стене остановились.

– Мне здесь подождать? – спросил Алексей.

– Ну зачем же, я вас кофе угощу, – сказала Виолетта.

– Так, может, я… того… Поезжу? – попробовал хитро улизнуть Победитель.

– Это не то, что ты подумал, Александр. Мы скоро, – очень холодно сказала ему Виолетта.

Они поднялись по пахнущей кошками лестнице на второй этаж. Виолетта открыла дверь и пропустила сибиряка в длинный и пыльный коридор. Они прошли к ванной комнате. Виолетта пустила воду и приказала Фаломееву замыть пиджак.

– В нашем доме на Басманной сплошь лепные потолки И такие краны в ванной – дворник сдохнет от тоски, Проживали две старушки, проститутка, книгочей, алкоголик, санитарка и детдомовец ничей…

– Маршак? Чуковский? – попробовал угадать сибиряк.

– Валентина Канопкина… Да. К сожалению, а может быть, к счастью, не Виолетта, а Валентина.

– Ну и что? Тоже звучит.

Фаломеев старательно отводил глаза от старой китайской ширмы, за которой шуршала платьем его дама. Перед этим, читая строчки своих стихов, она провела его по коридору, указывая на двери слева и справа.

– Если хочешь кофе, сходи на кухню. Мой стол у окна, – сказали из-за ширмы.

– Я чай люблю. Кофе у нас не пьют. Баловство, – сказал Фаломеев, разглядывая обстановку.

Мебель была старой, еще довоенной, добротной сборки. Кожаный диван так и манил в свои объятия. Фаломеев присел и тут же вскочил – так неожиданно громко запели пружины. Валентина за ширмой весело засмеялась.

– Это мой блюститель нравственности. Мы с мужем спали на полу.

– Вы замужем?

– Формально да. И перестань называть меня на «вы». Ну как?

Фаломеев был сражен наповал. Она вышла из-за ширмы и стояла против солнечно открытого окна, отчего тонкий материал платья просвечивал, создавая иллюзию полной наготы. Она знала это. Не могла не знать, но нарочно задержалась, тем более что, ослепленный, он не видел выражения ее лица.

Они вышли во двор, но не сразу сели в автобус, тем более что Александр дремал в салоне на месте экскурсовода. Она повела его к качелям. Они сели.

– А что было дальше?

– Где? В стихах?.. Дальше неинтересно. К ним подселили склочного мужика. И с той поры дружба развалилась. В сортир и ванную стали ходить по списку.

Внезапно она встала и потянула его за собой в угол двора:

– Смотри…

Фаломеев смотрел в угол и ничего, кроме земли с бугристыми корнями старого тополя, не видел. Сам тополь угрожающе кренился к забору и, если бы не забор, наверняка завалился.

– Что?

– Ну вот здесь…

Фаломеев разглядел на стволе дерева старый затес. Кора по краям бугрилась.

Видимо, давным-давно тополь хотел защитить себя от боли. Валентина погладила старую рану рукой, и Фаломеев различил на затесе вырубленный крест.

– Могила, что ли? – изумился он.

Она кивнула.

– У нас жила дворовая собака. Дружок. В то лето было очень жарко. Во двор нас не пускали. Боялись астраханской холеры. И он скучал. И жара. Залез под машину в тенек, уснул. А дядя Костя не видел. Аккумуляторы жалел. Здесь под горку. Снял с ручника и покатил.

– Он здесь?

Она снова кивнула. Фаломеев чуть было не перекрестился от избытка чувств.

Откуда что взялось? Какая-то паршивая собачонка. Да и события пятнадцатилетней давности, а надо же… Держись, Фаломеев, иначе из тебя веревки будут вить через такие вот воспоминания. И Фаломеев сдержал движение руки.

Вернулись на качели.

– А много у вас в Нягани жителей? – спросила она.

– Вообще-то во всем мире вахтовый метод признан наиболее эффективным. Не надо инфраструктуру развивать, люди к месту не привязаны. Капвложений меньше – недра дешевле. Может, и правильно. Но кто тогда Сибирь осваивать будет?

Китайцы? Эти с большим удовольствием, здрасьте вам… Вот они мы… Строимся, короче… Знаешь, я тебе соврал.

Она посмотрела на него удивленно.

– Не мастер я. На квалификационную только документы послали…

Валентина расхохоталась.

– Дяденька, дай покачаться? Ты ее все равно не качаешь, – попросил семилетний кавалер, и только тут они заметили мальчика и девочку, которые стояли поодаль и ждали, когда взрослые выяснят отношения.

– Действительно, не качаю, – признался Алексей и тоже рассмеялся.

Глава 42 ПАНЧУК

– Ну, я включаю.

Саушкин включил магнитофон.

– Ты погоди, погоди. Шустрый… – остановил Тимошевский. – Должен предупредить – ты мне симпатична. Молода. Жить бы да жить. Потому предлагаю добровольное, чистосердечное признание. И чтобы это не выглядело так, словно из тебя его клещами тянут, сначала выслушай, а потом говори в микрофон. Вкратце обрисую ситуацию… Тебя взяли с поличным. Эдика дожмем. Есть показания нашей сотрудницы, оперативницы. Сама понимаешь, свидетеля тоже разыщем. Желающих на Кишинев пруд пруди. Теперь так… Сколько билетов бронировала под себя и изымала из информационного поля? Сколько коллег занимались тем же? Кто передавал деньги? Каков механизм передачи? Процент? Все. Поняла?

Они сидели в общей комнате втроем. Остальных вывели. Рассадили по разным помещениям, не давая общаться друг с другом, но, главное, ничего не спрашивали.

Сняли письменные показания свидетелей, за что выделили им дефицитные билеты и отпустили восвояси. Не спрашивать и томить в ожидании – самый распространенный прием милицейского дознания. Чем дольше человек находится в неведении, тем больше нервничает. О нем как бы забывают на время. Будущие «консервы» должны томиться в собственном соку.

Оксана покосилась на магнитофон. Катушки стояли неподвижно. Тимошевский перехватил ее взгляд и успокоил – пока без протокола. Он хочет, чтобы все, подчеркнул, ВСЕ выглядело как добровольное признание. О явке с повинной, конечно, речи не идет. Ее ведь взяли в ходе операции. Хотя и тут можно было бы пойти навстречу и датировать запись вчерашним числом. Тогда и проведение операции можно обосновать. Провели по оперативным данным и сведениям, полученным от Панчук после явки с повинной.

Но об этом стоит подумать. Все зависит от нее самой. Свидетельница или одна из обвиняемых? Выбирай.

– Итак… Кто, сколько, кому, где, когда и при каких обстоятельствах?

– Могу сказать только про себя. Да, брала. Два-три билета с рейса.

Остальные не знаю. Про Бруневу ничего сказать не могу. Брала себе.

– Смешная ты, ей-богу. Эдика знаешь лично. Полтора года на кассе. И еще утверждаешь, что никому не отдавала процент? Люди на это место чтобы устроиться, задницу начальникам вылизывают, развратничают, мужьям рога наставляют, а тебя с улицы взяли. Я ведь твой первый день запомнил. Почему это, интересно, товарищ Ларин тебя рекомендовал? Может, принуждение, шантаж?

– Брала. Сама. Про других ничего сказать не могу. У каждого свои обстоятельства.

– Вот-вот, поподробнее про обстоятельства…

– У меня хореографическое образование. Всю жизнь мечтала о сцене, но сейчас даже нет приличного костюма.

– Хватит тут соловьем заливаться. Не хочешь говорить, так у нас есть тридцать три способа заставить.

Саушкин горестно и сочувственно вздохнул, как бы подтверждая слова начальника.

– И никто, слышишь, никто, кроме тебя самой, не поможет. Пока я добрый.

Учти.

– Знаешь, добрый начальник, видишь вот этот стол? – показала Оксана на тяжелый двухтумбовый стол с зеленым сукном на крышке – хоть в бильярд играй.

– Ты видишь, Саушкин? – спросил Тимошевский подчиненного.

Тот кивнул.

– Я сейчас долбанусь глазом о него и закричу. У меня кожа нежная, девичья, синяки долго держатся. А тебе попадет за твои способы и методы ведения допроса.

Как?

– Умная ты. Только задним умом. Все поглядываешь, не работает ли магнитофон. ЭТОТ не работает. Вот ЭТОТ работает.

Тимошевский вынул из кармана диктофон «Сони», перемотал пленку и запустил на воспроизведение.

«…Я сейчас долбанусь глазом о него и закричу. У меня кожа нежная, девичья, синяки долго держатся. А тебе попадет за свои способы и методы ведения допроса. Как?» – прозвучало в комнате.

– Ты еще только раздумывала, давать или не давать прыщавому балеруну, а я уже «узбекское дело» раскручивал.

Леонид Константинович кивнул Саушкину, и тот включил основной магнитофон.

Тимошевский не врал. Таким способом добывали признания не только в Узбекистане. Это в кино и в Америке полицейские долго раздумывают над правомерностью его применения, зачитывают права, предоставляют два звонка и адвоката, стараются не допрашивать детей без присутствия взрослых. На самом деле так бывает только в самом начале службы. Мораль и право отступают на задний план, когда ты ежедневно разгребаешь грязь, служишь ассенизатором общества. Волей-неволей притупляется и чувство справедливости. Со мной так, а почему я в белых перчатках? И выпить не дураки. И взять для плана. Даже для куражу. Я на дежурстве как собака мерзну, а он идет покачиваясь, сыт, пьян и нос в табаке. Домой придет, не исключено, что от любовницы, а жене наврет, что вынужден был пить – начальство заставило, обстоятельства так сложились. Так нет же. Посиди пару часов. Я тебе моральный облик испорчу.

– Шантаж, милая, отдельная статья. Нежную твою кожу никто портить не собирается. Сама все расскажешь, Оксана Панчук. И что было, и что не было, что на сердце, что под сердцем, что будет. А иначе – казенный дом и дальняя дорога.

Вот такой пасьянс мы с тобой разложили.

Оксана вспомнила, как однажды ночью к ним в дом постучали. Сказали: радиатор потек, воды попросили из-под крана. У них был собственный домик на окраине вблизи шоссе.

Оксана накинула на ночнушку халат и открыла. В дом ввалились два парня. Ее отбросили к стене. Старший включил маленький свет и по-хозяйски расположился в единственном кресле.

– Где вещи? – спросил он буднично.

– Какие вещи? Кто вы такие? Я закричу…

– Кричать ты не будешь. У тебя мать с сердцем. Зачем волновать?

Договоримся полюбовно.

– Танцора твоего вещи. С гастролей привезли, – уточнил второй.

Мать в соседней комнате спросила через стенку, что происходит и почему у нее гости в такое время. Оксана не стала ни кричать, ни звать на помощь.

Визитеры все объяснили сразу, а она была понятливой девочкой. Оксана успокоила мать. Пришли коллеги из филармонии, срочные гастроли, надо решать, ехать или нет. Такое не раз бывало, если кто-то заболел. Слава богу, мать поверила.

– Он оставил баул, но там ничего, кроме наших костюмов и реквизита. Ничего такого.

Оксана не сказала, что был еще и полотняный мешок. Зачем им знать? Она и сама не знала, что в нем. Не продукты точно. Выступая в районных городках, сельских клубах, они обычно отоваривались у местных или на рынках. Так дешевле.

Порой в сельском магазине можно было наткнуться на очень приличные вещи.

– Ну что ж, будем будить членов дружной семьи. Николай, притащи сюда мамашу.

– Нет… Не надо. Есть еще мешок.

Она хлопнулась на колени и, не стесняясь задравшейся ночнушки, полезла под кровать. На свет был извлечен мешок.

Один из парней достал нож-бабочку и вспорол нитки на горловине. Внутри оказался еще один мешок. Его постигла та же участь. Третий слой – целлофан, в нем мелко порубленная зелень.

– Ну вот, а говорила… Чайник поставь.

– Брось, Коля, дома раскумаримся. Кстати, сама-то, сучка, чего не возишь?

Твой танцор солидный приварок имеет. Короче, теперь в курсе. Будешь тоже возить. Адреса тебе скажем. Там, считай, в любом огороде второй огород растет.

За мак побольше, за дрянь поменьше. Но смотри. Сработаешь налево, как твой хмырь, кончишь так же. Пошли, Колян.

Они ушли, оставив на полу ошметки осыпавшейся с ботинок уличной грязи.

Оксана машинально сгребала их ладошкой в одну кучку.

Наутро ее вызвали в городской морг на опознание. Голый человек под несвежей простыней еще совсем недавно был ее партнером, невесть каким, но партнером. Без него номер перестал существовать.

– Что вы от меня хотите? – спросила она, еще раз пережив ужас почти двухгодичной давности, но там были ублюдки, там было совершенно понятно, чего от нее хотят, а здесь…

Странно, но уже упомянули и Ларина, и Бруневу. Насколько она знала – такие не берут. Во-первых, муж замначальника, во-вторых, для кого и зачем?

Ларин? Маловероятно. Нет, невозможно. Жена работает на фирме. Дочь учится.

Сам получает прилично. Она скорее поверила бы во взятки при устройстве на работу, но ведь ее-то взяли с улицы. Хоменко никак не мог подмазать. И предоставлять вагоны для товарных перевозок не может. Не товарная станция.

Оставались зал игровых автоматов, видеотека, автоматы кофе-эспрессо и сигареты. Но на них, говорили, носильщики сидят. Им никто и не препятствовал, и не собирался отказывать. Пусть транзитники развлекаются. Бизнес не чахнет, значит, аренду платят исправно.

И главное, Ларин – ее будущий муж, она не может сказать про него ничего плохого, даже если бы знала…

– Ты меня слышишь или нет? – потряс ее за плечо Тимошевский. – Про твои шашни со старпером не один я знаю. Это бедолага Хомяк глаза на тебя вытаращил, как при базедовой болезни, и ничего кругом не замечает, но, думаю, его уже просветили.

Оксана улыбнулась:

– Ничего я вам не скажу.

Она говорила это уверенно. Она знала: теперь ее защитят.

И Тимошевский этот поворот уловил. Чем же так пригрел девчонку Ларин? Она явно была уверена в своей безопасности, уверена, что ее защитят. И вишь, даже тюрьмы не боится.

Нет, любовницу так не защищают…

Любовницу – нет, а вот жену…

Ах вон что за пироги. Старик обещал ей жениться. Старый трюк.

– Это он тебе когда пообещал? – спросил как о неважном Тимошевский.

– Что пообещал?

– Жениться на тебе? Вчера или сегодня?

Оксана опешила:

– Откуда вы… кто вам?..

Попал! В десятку, в самое яблочко. Теперь бы не сорвалось.

– Да сам Ларин и сказал.

Оксана презрительно хмыкнула. Но без особой уже уверенности.

– Вчера мы с ним чего-то о женах болтали, о любовницах. Он мне на тебя пожаловался – капризная, дескать, девица. Тяжело, мол, мне, старику, ее удерживать. Может, отдать ее Хоменко?

– Вы врете, – совсем уже неуверенно сказала Оксана.

– Я ж не телепат, – улыбнулся Тимошевский. Ах как удачно он угадал. – Я сам ему и посоветовал. Это старый трюк.

– Не правда, он позвонил жене, он при мне сказал, – заторопилась Оксана.

– Жене? Позвонил? Он? – Тимошевскому не стоило большого труда расхохотаться. Действительно, старый дурень, даже жене позвонил! Совсем крыша поехала. – А ты уверена, что он не с телефонными гудками разговаривал?

– Вы все врете.

– Хочешь проверить? А? Хочешь?

Оксана растерялась. Да, она хотела знать правду. Не мог этот боров угадать, что как раз сегодня…

– Хочу.

– Запросто. – Тимошевский достал записную книжку, нашел домашний номер Ларина, набрал и включил громкую связь. Сначала было занято несколько раз, а потом прорезался голос Людмилы Лариной.

После долгих любезностей и соболезнований Тимошевский спросил робко:

– У меня, знаете, один весьма щекотливый вопрос. Тут у меня сидит Оксана Панчук, знаете?

– Знаю, – язвительно ответила Ларина.

– Она утверждает, что Виктор Андреевич собирается с вами разводиться.

– Что за глупость?!

– Вы извините. Но это важно для дела. Он вам звонил, он говорил, что разводится с вами?

– Кто? Витя? Со мной?! – очень убедительно сыграла Ларина. – Ничего подобного. Так ей и передайте, мы с Витей любим друг друга. Как раз сегодня мы все с ним уладили. А по какому, собственно, поводу?..

Оксана молчала.

Она даже до ответов жены Ларина уже все поняла. Ее опять обманули.

Страшно, позорно, подло…

Она уже сказала об этом Хоменко – бывает, что обстоятельства сильнее тебя, сильнее привязанности и уважения, сильнее долга и порядочности, сильнее дружбы и любви. Она повторяла про себя эту фразу, и раз за разом становилось легче.

Нет, не легче. Просто внутри образовывалась некая пустота безразличия. Пропади они все пропадом. И Ларин со своей поздней любовью, последним соколиным полетом, лжец и подлец. И Хоменко – честный, занудный правдолюбец, от любви которого в будущем только грязная посуда, тетрадка с расчетами семейного бюджета и нервотрепка – пошлют в горячую точку или оставят на развод. Больше всего беспокоил дом. Как там они?

– Что надо сказать? – безразлично спросила Оксана.

Она почему-то потеряла ориентацию и нить разговора.

– Давно бы так, – по-доброму улыбнулся Тимошевский.

Глава 43 ЛАРИН

Саперов после свадьбы не оставлял семью Ларина без внимания. И довольно часто заходил к молодоженам в гости. Бывало даже, что Виктор, возвращаясь с работы, заставал Михаила у себя дома один на один с Людмилой. И чувствовал, что своим приходом разрушал что-то тайное, интимное в их отношениях. Были ли Саперов и его жена любовниками или нет, Виктор так никогда и не узнал. Но не простил Михаилу своих сомнений по этому поводу. Не простил и смеха, когда решил поговорить с Саперовым о Людмиле начистоту. Они были в тот вечер очень пьяны.

– Послушай, Мишка. Ты же мне все-таки друг! Поэтому я тебе при любом раскладе морду бить не буду, – чуть заплетающимся языком спросил Виктор. – Только скажи мне: у вас с Людкой что-то было?

– Что ты имеешь в виду? – «включил дурака» Саперов.

– Ну ты же меня прекрасно понимаешь, – проговорил Ларин, чувствуя жгучий стыд.

– Дурак ты, Витя! – махнул рукой Саперов. – Давай лучше выпьем за дружбу!

– Значит, ничего не было? – обрадовался Виктор быстрому концу неприятного разговора.

– Да при чем здесь «было», «не было»? – отмахнулся Михаил.

– Как это при чем? Ты чего, Миш? – растерялся Ларин.

– Ну какой смысл задавать такие вопросы?

– Что-то ты, Миша, пургу какую-то несешь, – разозлился Ларин. – Я тебя четко спрашиваю: было или нет?

Саперов выдержал долгую паузу, дурашливо глядя на Ларина.

– Послушай! Ну неужели, если у меня с ней что-то было, я ответил бы тебе правду? Ну сам подумай, – Михаил для убедительности вытаращил пьяные глаза. – Так какой же тогда смысл задавать такие вопросы? В общем, ничего я тебе, Витенька, говорить не буду. Просто из принципа.

Ларин так и застыл от неожиданности.

– Да и зачем тебе правда? – обнял его за плечи Михаил. – Что ты с ней будешь тогда делать – с этой правдой? А вдруг она окажется такой, что придется принимать какие-то решения. Разводиться, например. Вот ты мне скажи: ты готов вообще разводиться?

– Нет.

– Молодец.

На том и закончили они тогда и больше не поднимали эту тему разговора. Но с этого дня в их отношениях возникла уже серьезная трещина.

А вскоре Михаил без любви женился на дочке своего шефа. Но благодаря этому уже через пару месяцев получил заграничную командировку в Италию на три года. А после возвращения пути друзей сами собой стали расходиться. Уж слишком разным стал их образ жизни.

Саперов здорово изменился даже внешне. В его манере говорить появилось что-то ленивое и снисходительное. Он начал смотреть на Ларина, как на не равного себе. Михаил теперь подчеркивал свою близость к высшим кругам. Любил рассказывать о правительственных фуршетах, закрытых ресторанах – только для особого контингента. А когда в один из дней рождения Ларина Саперов поздравил его через свою секретаршу, Виктор отчетливо понял, что прежней дружбы больше нет.

– Девушка, – ответил он тогда саперовской секретарше, – я благодарю вас за теплые слова. Надеюсь, вам не трудно было их произносить незнакомому человеку?

– Да ну что вы! – растерялась секретарша.

– А своему шефу передайте, что меня это его поздравление проняло так, как ни одно событие в жизни. В общем, тронут до глубокой задницы…

Ларин швырнул трубку. В комнату заглянула обеспокоенная жена:

– С кем ты сейчас разговаривал?

– Принимал поздравления от Саперова, – усмехнулся Виктор.

– Ты пригласил его на день рождения? – ничего не поняв, спросила жена.

– Не было возможности пригласить его лично. Разве что его секретаршу. – И он на секунду задумался. – Слушай, Людка, а это мысль…

– Ты о чем? – раздражаясь от непонимания, спросила жена.

– Насчет секретарши, – думая о своем, вдохновился пришедшей ему в голову идеей Виктор.

– Да ну тебя, – отмахнулась Людмила и вышла из комнаты.

Но Виктор возникшую тогда идею с секретаршей претворил в жизнь по-своему.

Через месяц был день рождения у Саперова. Михаил позвонил и пригласил Виктора отпраздновать его в шикарном ресторане в кругу высоких гостей. Причем дал понять Ларину, что оказывает ему великую честь, приглашая на подобное мероприятие. Виктор предложение принял с большой благодарностью, ничем не выдав Саперову обиду за поздравление через секретаршу.

А в день рождения Саперова в ресторан вместо Ларина явилась теперь уже его секретарша и сказала, что она является полномочным представителем Виктора Андреевича Ларина на этом мероприятии. Передав скороговоркой поздравления (при этом секретарша дважды произнесла отчество Саперова не правильно), уполномоченная Ларина плюхнулась за праздничный стол рядом с табличкой «Ларин Виктор Андреевич». После этого Саперов и Ларин долго не встречались и не звонили друг другу.

Саперов при помощи все того же тестя стремительно пошел вверх по служебной лестнице. В разгар перестройки он снова вернулся в сферу железнодорожного транспорта, и в конце концов занял пост министра путей сообщения. У Ларина с Саперовым с этого момента вновь возобновились отношения, но уже рабочие.

И все же бывшим друзьям еще раз на короткое время пришлось сойтись в роли старых приятелей. Так получилось, что жены Ларина и Саперова оказались с детьми в одном детском центре на стационарном обследовании и с этого момента стали очень дружны. После больницы детям необходим был морской воздух, и их матери решили провести лето вместе. Отцы – а было летнее время отпусков – скрепя сердце вынуждены были присоединиться.

Путевки в престижный пансионат – для бывших комсомольских работников – организовал Саперов. Загорали, купались, по вечерам ходили в рестораны.

Возникло ощущение прежней беззаботной жизни – без статусов, без социальных различий.

Как-то вечером собрались «выйти на природу» с шашлыками. Разожгли костер, смотрели на огонь, пели песни юности.

– Эх, девчонки, как хорошо, – после очередной песни выдохнул с ностальгией Михаил. – А слабо сейчас голяком в море, а? Штиль-то какой сказочный!

– Нет уж, вы давайте вперед, а я с детьми посижу! – отказалась Людмила.

Она взглянула на заснувшую на одеяле у костра Ларочку, рядом с которой возился Вадим. Ларины долго не могли родить ребенка. Людмила каждый год проходила курс лечения от бесплодия. И когда уже надежды родить не осталось и Виктор предложил взять ребенка в детдоме, жена неожиданно забеременела. И после родов так трудно доставшийся им ребенок вызывал у Людмилы повышенную заботу и внимание.

– Да брось, Люда! Пошли! – сказала жена Саперова. – Вадик посмотрит за малышкой. Все-таки он взрослый мальчик. Да и мы тут же все – рядом.

– Пойдем, Людка, – позвал Виктор. – Вода теплющая. И луна полная.

Мистическая. Когда еще такой вечер будет!

Они бросились в воду, на ходу сдирая с себя одежду, визжа и крича от удовольствия, брызгаясь, как дети.

– Ой, Миша, не отплывай от меня далеко, – просила жена Саперова. – А то я еще с детства в темноте боюсь купаться.

– Ой, не хватай за ноги. Так и разрыв сердца получить можно, – испуганно била по поверхности руками Людмила, когда Виктор нырял под ней.

– Да не лупи ты так по воде, Людка, – выныривал Ларин, держась за уши. – Оглушить можешь.

Они не сразу заметили, как маленький мальчик вошел в воду. – чуть в стороне от них. Как попытался поплыть по-собачьи. Потом, устав, решил встать на песчаное дно, а дна под ногами не оказалось. Он растерянно задергался на воде, что есть силы забил руками.

– Мама! – позвал он в конце концов на помощь.

Позвал звонко, страшно, громко. Но за брызгами и криками купающихся его никто не услышал. Голова мальчонки скрылась под водой, потом снова появилась.

– Мам, – прохрипел он во второй раз, захлебываясь водой, и снова ушел вниз.

– Что это там плещется? – оглянулась на всплеск воды у берега Людмила.

– Рыба, наверное, – предположил Михаил и снова нырнул.

– Стоп-стоп-стоп! – настороженно взглянул в сторону плещущейся «рыбы»

Виктор и тут же рванул к берегу. – Это ребенок!

Людмила бросилась за ним следом. Мальчик уже ушел под воду. Только в последний раз, как прощание этому миру, над водой появилась его рука и тут же скрылась. Виктор доплыл до этого места, суетно стал нырять вокруг. Наконец подхватил мальчонку.

– Это Вадим, – заверещала оказавшаяся рядом Людмила и с безумными глазами побежала из воды.

– Доченька, Лариса, – неслась жена Ларина к костру.

Девочка все так же мирно спала у огня. Людмила подхватила ее на руки и с силой прижала к себе.

– Господи! Доченька моя! – целовала она дочку как безумная. – Ласточка ненаглядная.

Девочка проснулась и заплакала. Так же прижимая ее к себе, Людмила быстрыми шагами пошла назад к берегу. А там уже Виктор вытащил Вадика из воды и, уложив на берегу, пытался освободить его легкие от жидкости. Вокруг него металась жена Саперова и истошно орала. Сам Михаил сдерживал ее двумя руками, глядя полными ужаса глазами на Виктора, спасавшего их сына.

Мальчика вырвало. Он пришел в себя и заплакал. А потом вцепился в Ларина, да так сильно, что на коже у Виктора остались синяки. Решив, что самое страшное позади. Саперов попытался взять мальчика на руки. Но Вадим еще крепче обнял за шею Ларина и непонимающими глазами посмотрел вокруг себя.

– Не надо, Миша! – сказал Саперову Виктор. – Давай я сам его понесу. У него шок. Это потом пройдет.

Так они и пошли. Виктор с мальчиком на руках, рядом с ним Людмила с Ларочкой, которая опять задремала на руках матери. А сзади них Саперов, поддерживающий рыдающую жену. Они молча дошли до пансионата. Остановились у домика, где жили Саперовы.

– Спасибо, Виктор, – глухо поблагодарил Ларина Михаил.

Благодарность была скупой, обыденной, но Виктор заметил, как заблестели слезы в глазах бывшего друга.

– Да что ты, Миша. Все хорошо, – так же скупо ответил Ларин.

Но Вадим не захотел отпускать Ларина и еще крепче вцепился в его шею.

– Нет, нет, дядя Витя, я с тобой, – жалостливо заплакал мальчик.

– Пойдемте тогда к нам, – растерянно предложил Ларин.

Они расположились в гостиной в домике у Лариных. Мальчика положили на диван. Виктор сел с ним рядом.

– Не уходи от меня, дядя Витя, пожалуйста. – Мальчик продолжал держать Ларина за руку.

Он так и не отпустил руку Виктора в ту ночь. Пришлось Ларину прилечь рядом.

И до конца смены в пансионате Вадик просто не отходил от дяди Вити ни на шаг. И купаться в море шел, только держа его за руку. А когда в Москве семьи прощались в аэропорту, чтобы ехать по домам, Вадик вдруг схватил Виктора за руку и поцеловал ее.

– Ну что ты! – опешил Ларин. – Так нельзя делать. Ты же мужчина.

– Еще раз спасибо тебе, Виктор, за все! – проговорила жена Саперова, и глаза ее увлажнились.

– А можно мне вам, дядя Витя, звонить? – не унимался мальчишка. – И приезжать в гости?

– Да, пожалуйста, конечно, – вступила в разговор Людмила. – Приезжайте к нам в выходные. Уж не забывайте теперь нас.

Саперов с неудовольствием отвернулся и высморкался – ему почему-то была неприятна эта сцена.

– Спасибо, Людочка, приедем обязательно с Вадимом, – уверила саперовская жена. – Я тебе завтра позвоню. – Женщины на прощание расцеловались.

Уже сидя в такси, жена Саперова попробовала успокоить мужа.

– Ты что, Миша, ревнуешь Вадика к Виктору? – осторожно спросила она его.

– Да не болтай ерунду, – под нос пробурчал Михаил. – С чего ты взяла?

– По тебе это сразу видно, – улыбнулась она.

Саперов не удостоил ее ответа.

– Перестань, Миша, не надо. Все-таки Виктор его спас.

– Ну и что ж теперь? По гроб жизни ему быть обязанным? – отвернулся Саперов к окну. – Спаситель – тоже мне. Просто оказался в тот момент ближе к Вадику.

– А ты подумай, что было бы, если б не оказался? – спросила жена с горечью в голосе.

Виктор промолчал. А когда дома на следующий день услышал, как мило его жена щебечет с Людмилой, сказал:

– Таскаться к ним в гости с Вадимом я тебе запрещаю.

– Это почему же? – удивилась жена.

– Дважды повторять не буду, – отрезал муж без объяснений.

И все же жена Саперова несколько раз нарушила запрет. Они приезжали с Вадимом в гости к Людмиле в те дни, когда Саперов уезжал в командировку. Пару раз даже застали дома Виктора, чему мальчик был очень рад. Ларин и сам привязался к Вадиму – играл с ним, что-то объяснял, подарил игрушечную железную дорогу. И как-то ночью после такого посещения сказал жене:

– Сына хочется! Такого, как Вадька! Может, еще попробуем родить. А? – Он приподнялся над женой, пытаясь заглянуть ей в глаза.

– Да что ты, Витя! – растерялась она. – Еле дочку родили. Забыл уж, как намучились?

– Ничего я не забыл. Только я бы еще рискнул. – В его голосе была решительность и страстность, какой Людмила уже давно не видела в нем.

– Ты бы рискнул, – передразнила жена. – Тебе ведь что.

– Но я же не виноват, что все это положено делать женщинам? – не унимался Виктор.

– Даже говорить на эту тему больше не хочу, – отрезала жена.

Виктор обиженно замолчал. Они долго лежали в темноте. Каждый думал о своем.

– Ничего, – сказала чуть погодя Людмила. – Смотри, как Вадим с нашей Лариской играет. Может быть, вырастет и женится на ней. И будет нам сыном.

Ларин неопределенно пожал плечами.

– А почему бы и нет, – задумчиво проговорил он позже.

Сейчас же, спустя шестнадцать лет, при одной только мысли о браке Вадима и Ларисы Виктора Андреевича просто трясло.

«Дура моя Лариска. Ну и дура! – Ларин очнулся от воспоминаний в своем рабочем кабинете. – Спуталась с этим подонком Вадимом».

Он закурил и снова вспомнил Саперова-младшего мальчиком, которого вытащил в то далекое лето из воды. Перепуганного и жалкого.

«Вот гаденыш, – презрительно подумал он о Вадиме, – тогда цеплялся за мою шею, руки целовал. Интересно, он хоть сам помнит об этом? Ведь не такой уж маленький был тогда».

Вадим Саперов помнил о случае с дядей Витей, хотя и не любил вспоминать этого. Для мальчишки это было настоящее потрясение, после которого у него на всю жизнь осталась патологическая боязнь воды.

– Оля, что там нового? – вызвал Ларин по селектору секретаршу.

Он удивился, что за столько времени, пока он предавался воспоминаниям, его никто не потревожил. А ведь день сегодня был сумасшедшим. Хотя что же здесь странного. Просто служащие старались лишний раз не беспокоить своего начальника в столь скорбный для него день.

– Три застрявших вагона убрали, – доложила Ольга. – И вообще основательно подчистили все главные пути. Также навели порядок на стоянках электричек.

– А мама? – вырвалось у Ларина. – Я имею в виду… – хотел поправиться он, но секретарша все уже поняла.

– Львовский, Виктор Андреевич, все так же идет по расписанию.

– Очень хорошо. – Он отключил связь.

«Значит, мама приедет вовремя», – он не сразу понял, что думает сейчас о матери, как о живой.

Нет, не свыкся он еще с ее смертью. Вот, может быть, когда увидит ее в гробу, когда закопают ее в землю…

Мама… Самое близкое, родное существо в его жизни. Как ему теперь будет не хватать родной крови! Жена – это не родная кровь. Дочь – ну это все-таки не то. Другое поколение. Ее еще саму воспитывать нужно, направлять, поддерживать.

В этом Саперов-старший, конечно, прав – вспомнил Ларин слова Михаила о сыне.

Короче, не опора Ларину дочь. По крайней мере, в ближайшее время ею не станет.

Вот если была хотя бы сестра или брат? А ведь мама рассказывала ему о том, что у него в детстве был брат, который погиб во время войны. Иногда, когда она возвращалась к этой теме, он чувствовал, что смутно помнит что-то связанное с братом.

Мама впервые рассказала Виктору о брате, когда ему было восемь лет.

Мальчику ночью приснился кошмарный сон. Он закричал, силясь проснуться.

Антонина Петровна подскочила к сыну.

– Что, Витюшенька? Что, родимый мой? – подхватила она его на руки, хотя он был уже большой.

– Мама, сон мне страшный приснился. – И Витюша прижался к материнской груди.

– Ну успокойся, я теперь с тобой, – стала качать мать сына, как младенца.

– Хочешь посижу рядом, пока ты не уснешь?

– Мамочка, зажги лампу, – испуганно попросил мальчик. – Я темноты боюсь.

– Хорошо, родной. Сейчас светло будет. Ты только ничего не бойся. Я ведь с тобой.

– Мама, мне снилась железная дорога. Какая-то станция. И много людей – в пыли, – взволнованно начал рассказывать свой сон Витя. – Такие все грустные и молчат. И все чего-то боятся. А я у тебя на руках. А рядом за руку держит тебя другой мальчик, чуть побольше меня. И почему-то «мама» тебя зовет! Мне даже странно во сне было, что ты – МОЯ мама, а он тебя тоже мамой зовет.

– Ой, Витюшенька, неужели ты все это помнишь? – напряженно вслушивалась Антонина Петровна в каждое слово мальчика.

– Что, мама, помню? – переспросил Виктор.

– Потом, потом. Ты рассказывай сон, не останавливайся, – боясь, что сын забудет приснившееся, теребила его мать.

– Я во сне начинаю плакать, кричу, что пить хочу – вроде как температура у меня, заболел, что ли.

– Именно так оно и было, сынок, – всплеснула руками Антонина Петровна.

– Да что, мама, было? О чем ты говоришь? – снова прервал рассказ Витя.

– После, родной мой. Ты дальше рассказывай!

– И я, значит, кричу, воды требую, а ты говоришь этому мальчику, ну, тому, что держит тебя за руку: «Принеси, сынок, водички братику. Видишь, как он пить хочет – жар у него». И ты его сыном называешь.

Витя остановился, увидев, как мать беззвучно заплакала.

– Не плачь, мама. А то я больше тебе ничего не скажу.

– Хорошо, хорошо, не буду, – вытерла мать слезы. – Ты только все говори, как видел.

– Все говорю, не волнуйся, мама. – И мальчик снова продолжил свой рассказ.

Антонина Петровна молча слушала его, качала головой, а потом вдруг сказала:

– Это, мальчик мой, тебе не сон приснился. Это ты вспомнил, что с нами было во время войны. Надо же. Ведь совсем маленький был, полных четырех лет еще не было, а все запомнил.

– А кто был тот мальчик? – взволнованно спрашивал Витя.

– Да, сыночка, братик у тебя был. На два годика старше тебя.

– Где же он теперь? – допытывался взбудораженный Витя.

– А вот как за водичкой для тебя он тогда пошел, так и не вернулся. Разве во сне тебе больше ничего не привиделось?

– Да. Пошел он за водой к большому дому. Только все потом в огне. И этот дом большой упал прямо перед поездом.

– То не дом, то вокзал железнодорожный. Туда за водичкой твой братик-то и пошел. И не вернулся. – Мать заплакала навзрыд.

– А где он сейчас, мама? –Спросил Витя. – Почему он не с нами?

– Так не нашли мы его потом. Я целый день после взрывов его вокруг обломков искала. И среди раненых тоже искала – там рядом госпиталь располагался, а всех раненых с вокзала перенесли туда.

– Так, может, он где-то живет сейчас? Может быть, остался тогда жить, а мы его не нашли?

– Вряд ли, сыночка. Я после войны столько его искала, столько запросов делала. Лет пять еще. Все детдома проверила. И ничего. Никаких следов. Хотя в той послевоенной неразберихе разве можно было кого-то найти? Не мы одни потеряли ребенка, многие теряли тогда родственников.

Мама долго молчала, думая о своем.

– Я думаю, что он погиб, – сказала она чуть позже. – Вот не чувствует его мое сердце. Если б он жив остался, я бы чувствовала…

В течение всей жизни Ларину снился этот сон – мальчик, держащий маму за ручку, он сам – Витя, требующий у матери воды. Потом языки пламени, взрывы, рухнувший вокзал и столб пыли…

Почему он сегодня об этом вспомнил?

Он тяжело поднялся. Надо было идти в информационный отдел.

Глава 44 ЛАРИСА ЛАРИНА

– Что за гадство! – выругалась Лариса, с силой бросив трубку на рычаг телефонного аппарата, расположенного при входе в транспортный институт.

– Ты чего, Лар? – отвлеклась от учебной тетради подруга Ларисы Светлана, стоящая рядом.

– Все, как назло! Всем хочется до основания расшатать мне нервную систему.

Сговорились, что ли? Папашка решил на старости лет семейную жизнь задвинуть.

Полюбил, он, видите ли, перед смертью. Мать в истерике бьется, что этого не переживет. Поговори да поговори с отцом. Пусть образумится. Поздно уже – старческий маразм на него надвигается.

– Да плюнь ты на это! Мои вон пять лет назад развелись. Поначалу тоже орали, вешаться собирались. А теперь ничего – все утряслось. Даже в гости друг к другу ходим. А на праздники отец матери огромные букеты цветов дарить стал.

Он их никогда раньше не дарил, когда они были мужем и женой.

Светлана закрыла тетрадь, обняла подругу за плечи:

– Не куксись, Лариска! Сходи лучше вечером с Вадимом куда-нибудь, развейся.

– Я до вечера не доживу, – выдохнула Лариса.

– Ну плюнь на все, сходи сейчас!

– Да поругались мы с ним, Светка! – тяжело выдохнула девушка. – И кажется, серьезно.

– Брось ты. Сегодня поругались, завтра помиритесь. Первый раз, что ли? А не хочешь мириться, ну и фиг с ним. Пошли завтра на дискотеку. Оторвемся по полной программе.

– Завтра не могу. Завтра бабушку хоронить.

– У тебя бабушка умерла? Ой, Лар, извини, я ведь не знала.

– Перестань, все нормально.

Подруги некоторое время помолчали.

– Ты знаешь, так удивительно, – снова заговорила Лариса. – Вроде родной человек умер, а у меня голова совсем другими проблемами занята.

– Ты зачет пойдешь сдавать? – посмотрела на часы подруга.

– Ничего в голову не лезет, Светка. Дай закурить лучше.

– Смотри, к экзамену не допустят.

– Ну и фиг с ним. На бабушку свалю – допустят.

Девчонки закурили.

– А с Вадимом что? – спросила Светка.

– Баба у него появилась. Вот что! – глухо произнесла Лариса.

– Застукала, что ли?

– Чувствую.

– Ну, это тогда ерунда. Чувствовать – это не наверняка узнать. И вообще.

Появилась – исчезнет. Тебе, главное, умно себя сейчас вести. Все надо продумать, рассчитать…

– Не хочу я ничего рассчитывать. Не хочу, чтобы, кроме меня, еще кто-то у него был.

– Ну тогда нужно ставить вопрос ребром. Хотя обычно такие ребристые вопросы не в нашу пользу решаются.

– Да плевать! Лишь бы разрешить как-то. – Лариса сделала последнюю глубокую затяжку и отбросила окурок в сторону. – А вот прямо сейчас поеду к нему в офис и все разрешу.

– Ты куда окурки на землю бросаешь? – появилась откуда ни возьмись старая уборщица. – Рядом же урна стоит.

– Ой, мне б твои проблемы, бабушка, – подняла и бросила в урну окурок Лариса. – Я бы тогда самым счастливым человеком была.

– Ты вначале просто человеком стань, а потом уже и на «счастливого» замахивайся, – не унималась старуха.

– Ну понеслось, – недовольно закатила глаза Лариса. – Ладно, Светка, чао.

Я поехала.

– Смотри, Лар, чтобы потом не жалела, – дала последнее напутствие подруга.

В это время Вадим сидел в своем рабочем кабинете. Настроение после разговора с Лариным было мерзким. Нет, он ни за что не волновался: папа всегда его прикроет. Но все же неприятно, когда с тобой так разговаривают. Он набрал номер телефона экскурсионного бюро:

– Там Валя не появилась?.. Нет?.. Послушай, козочка, ты точно ничего не путаешь? Может, она забегала хотя бы на минутку, а ты забыла ей про меня сказать? Нет, не забыла?.. Ладно. – Вадим с раздражением повесил трубку.

В кабинет вошла секретарша Майя. Еле заметные синячки под глазами, умело замазанные тональным кремом, выдавали полубессонную ночь.

«Хорошо она сегодня отмахала на мне, – вспомнил Саперов сексуальные старания секретарши ранним утром у себя дома. – И между прочим, она в девять уже была на работе. Умница! Хороший работник! А я дрых, как сурок, до полудня».

– Вот ваш кофе, – поставила она перед ним чашку. – Я сделала двойной.

Думаю, что вам сейчас не помешает взбодриться.

«Ты посмотри, на „вы“ меня называет! Держит дистанцию, лапочка!»

Вадим сделал несколько глотков.

– Новости есть? – погладил он Майю по заднице, аппетитно выпирающей под обтягивающей юбкой.

Она вопросительно взглянула на шефа. Уловила его слащавый взгляд и, широко раздвинув ноги, села ему на колени.

– Таких новостей, чтобы вас ими обременять, нет! – ответила она, расстегивая ширинку его брюк. – Только проводница бизнес-вагона дожидается. Та, что вы просили вызвать переговорить.

– О черт! Совсем забыл, – с досадой остановил он руку Майи, двигающуюся в его штанах. – Ну-ка зови ее сюда.

Майя по-деловому привела в порядок штаны шефа и выпорхнула из кабинета.

Через несколько секунд к Вадиму вошла совсем молоденькая, перепуганная девчонка. Очень смазливая.

– Тебя как зовут? – не предлагая ей сесть, нахально спросил Вадим.

– Инна.

– Вот что, Инна. Ты мне все подробно расскажи по поводу вчерашнего. Только всю правду – от начала и до конца. И не бойся: здесь тебе не прокуратура.

– Да меня уже вызывали туда вчера, – затараторила девчонка. – Только что я могу рассказать? Я им в поезде напитки подавала, ну, этим двум бизнесменам.

Потом третий пришел, посмотрел на меня и говорит: «Дайте мне, ребята, эту девчонку на пару часов».

Вадима не удивил рассказ Инны. Дело в том, что обслуживать своих клиентов двух вагонов, бизнес-класса поезда «Лолита» должны были совсем молоденькие девочки. Выглядели такие девчонки обычно лет на четырнадцать – пятнадцать – специально их подбирали под название поезда. Хотя на самом деле им обязательно должно было быть не меньше восемнадцати. Чтобы в случае чего не было проблем по соответствующим статьям о несовершеннолетних. Подносили они еду и напитки, будучи одеты в один прозрачный передник на голое тело. И при желании клиентов более интимных услуг должны были выполнять их.

– И что дальше? – спросил Вадим.

– Ну, в общем, он говорит: «Давайте сюда вашу девку». Страшный такой, старый, лет за шестьдесят.

– А ты что?

– Я ничего. Отдали бы – пошла с ним. Так они тут как затеялись. Этот старый кричит мне: «Пошла за мной», а те двое ему: «Нет, девка наш вагон обслуживает. Мы за нее платили. В стоимость билета это входит. А ты, если очень ее хочешь, попроси у нас по-человечески!» Этот старый в штыки, тащит меня. Те – с другой стороны. Потом за нож. Я как закричу. Зажмурилась. А когда глаза открыла – кровь на мне. Даже вначале не поняла, что не моя. А потом как глянула – старый лежит на полу, хрипит. Тут я побежала… И больше ничего не видела…

– Вот же, блин, козлы старые, – проговорил вслух, больше для себя одного, Вадим. – Им как лучше делаешь, стараешься. Хочешь скрасить придуркам время в дороге, а они по-человечески даже отдохнуть не могут. Правильно везде про нас говорят, что русские цивилизованно досуг проводить не умеют. Только водку жрать, морду бить и за топоры хвататься.

– У этого не топор, а нож был, – поправила Инна.

– Я понял, – усмехнулся Вадим, «Да ладно, отец все устроит, – подумал он про себя. – Хотя сегодня мне он приличный разгон дал из-за этого случая».

– Ну что с тобой делать, Инна? – механически сказал он.

«А что с ней делать? – проговорил он про себя. – Пусть идет и работает дальше».

Но вслух говорить об этом медлил. Он увидел, как испуганно взглянула на него девчонка.

«Боится, что работы ее лишу», – с удовольствием подумал он.

Девчонка снова начала оправдываться – не очень уверенно, со слезами на глазах.

"Трахнуть ее, что ли? – прикинул Вадим и тут же подумал:

– Что это со мной стало? Раньше я не так легко мог трахнуться с бабой. И не с любой. А теперь завожусь на каждую юбку. Неужели я превратился в того, о ком обычно говорят:

«Трахает все, что шевелится»? Да пусть катится на все четыре. Совсем еще дурочка, хоть и восемнадцать уже есть".

– Ладно, иди, детка. И впредь веди себя хорошо. Не ссорь клиентов между собой.

– Я постараюсь, – вспыхнула Инна и, пятясь задом, покинула кабинет.

Глава 45 ПАНЧУК

"Прошу внимания. Только что мне сообщили, что на дальних подъездах к нашему вокзалу погиб на путях человек. Он попал под поезд. Прошу всех почтить его память минутой молчания. Давайте помянем этого неизвестного человека.

Наверное, он когда-то был пассажиром или кого-то провожал. А может быть, должен был куда-нибудь ехать или кого-то встречать именно сегодня. А отправился в самый дальний путь. Земля ему пухом".

Вокзал непривычно смолк.

Оксана даже повела головой, прислушиваясь. О чем говорила диктор, она не разобрала. Просто на минуту стало очень тихо и очень тоскливо.

– Может, тебе водички? – участливо спросил Тимошевский.

Она отказалась – до того все равно было. Тем не менее он кивнул Саушкину.

Тот вздохнул и поплелся выполнять приказ. Собственно, майору понадобилось уединение. Лишний свидетель, даже преданный, может когда-нибудь оказаться перед выбором. И кто знает его выбор? Своя рубаха ближе к телу.

– Значит, так… Ларин устроил тебя на работу прямо с улицы. Выходит, был расчет на благодарность в будущем. Склонял к интимным отношениям… Ну хорошо, хорошо, интим пока опустим. Эта старая мочалка Брунева была в курсе всех ваших дел. Жалела. Покрывала… Ты меня понимаешь? Ты ее не посадишь. Просто уволят.

Место освободится. Пора молодым браться за дело. Да и не уволят – муж заступится. Кто передавал деньги Ларину, не знаешь? Вы оставляли их в конверте.

Точно знаешь, что внешние поступали от Эдика. Его мы укатаем, так что тебе ничего не грозит. Давали, скажем, по двадцать пять процентов.

Николай Павлович отогнул жалюзи и увидел внизу Саушкина, который шел от автоматов с пластиковым стаканчиком кофе и бутылкой пепси. Пора было закруглять внушение. Тимошевский включил магнитофон. Когда же опер с напитками вошел в общую комнату, сделал ему предостерегающий знак – Оксана говорила в микрофон.

Голос у нее был ровный и спокойный, без актерского надрыва и игры. Без чувств.

Пораженный таким поворотом дела Саушкин чуть было не уронил принесенное. В глубине души он уважал эту девицу. Она ему даже нравилась. Опер еще раз подумал о том, что Тимошевский все-таки сыщик от Бога. И аналитик. Надо же, как раскрутил. Без шума и пыли.

Оксана говорила минут пять. Когда тема исчерпала себя, кассирша, как заводная кукла, начала все сначала, Тимошевский не перебивал. Думал, что всплывут новые детали или события. Тогда можно будет сравнить, выбрать наиболее удачные, ложащиеся в русло его версии факты. Но она повторила все слово в слово. Упомянула подсказанный процент, деньги в конверте, Эдика. Все-все.

Николай Павлович вынужден был ее остановить.

Он взял телефонную трубку. Звонить прямо сейчас? Нет. Момент еще не созрел.

– Уведи ее. Только не в камеру. Найди свободный кабинет. Поставь кого-нибудь присмотреть и давай сюда новенькую, – приказал он Саушкину.

Тот повеселел. Ему было неприятно, что начальник сделал из живой, жизнерадостной девчонки заводную куклу наследника Тутти.

Сейчас он приведет вторую кассиршу. С ней особых сложностей не предвидится.

Саушкин был прав. Как только сопливой девчонке дали прослушать показания Оксаны, признания полились сами собой. Частично она подтвердила показания Панчук. Все очень просто. Она слышала голос. Она узнала факты и автоматически приплюсовала к своим сведениям. Это все равно что перед опознанием преступника свидетелем, прежде чем показать его в ряду других лиц, свидетелю предъявляют фотографию подозреваемого, просят внимательно присмотреться. Естественно, что на самом опознании даже слепой свидетель без очков находит нужного следствию человека.

– Уведи. Посади их парой. Им есть о чем поговорить.

Когда Саушкин вывел кассиршу, Тимошевский потер руки в сладостном ощущении власти над человеком. Нет, не над Панчук или новенькой. Гвоздем в его печени сидел Ларин. Боже, какие бы дела завертел он перед уходом на заслуженный отдых, будь на месте этого чурбана другой начальник вокзала.

А как он здорово прокрутил Панчук! Нет, давние «дела узбекские» его явно чему-то научили. Ну как же дурочка могла поверить, что жена тут же и сознается, что муж ее бросил. Никогда не сознается – это Тимошевский рассчитал точно.

Итак… Звонить – не звонить? Звонить – не звонить? Рано или пора?

Николай Павлович сидел перед аппаратом и смотрел на его блестящую поверхность. Знал, наберет номер – и телега покатится. Горка крутая. Телега на самом верху. Может быть, стоит попробовать договориться?

Потом ему в голову пришла мысль: а что, если продемонстрировать пленку Хоменко. Невзначай. Так. Сидел, повторно слушал. Вошел подчиненный, а он не успел выключить шарманку. В этом что-то было. Мастер стравить подельщиков, заключенных и выиграть на их ссоре, на ненависти – это ли не высший пилотаж?

Саперов будет доволен. Но и о самом себе надо подумать. Саперов только прикрытие, а своя рубашка, как уже было сказано, ближе к телу.

Тимошевский вспомнил про заветный ящичек в сейфе, потом мысленно подсчитал – сколько раз уединялся с утра, сбился со счета и махнул рукой. Он мужик крепкий. И потом прошло уже больше полутора часов.

И с легким сердцем начальник линейного отдела милиции Южного вокзала поспешил в свой кабинет. По дороге ему попалась навстречу еще одна группа оперативников с задержанными жучками, но они теперь его не интересовали – пусть их крутят другие.

Глава 46 ФАЛОМЕЕВ

Они целый час бродили по прилегающим к Басманной улицам, говорила в основном она. Детские воспоминания перемешивались с будничными, сегодняшними, но удивительно, Фаломеев находил все одинаково интересным, отчего иногда пугался. Так пугаются взрослые мужчины, когда вдруг им делают признание совсем молоденькие девушки. И это понятно. При всем романтизме такой ситуации ломать устоявшуюся жизнь, изменять привычки, входить в новый круг приятелей – занятие, требующее постоянного напряжения. Не каждый на это способен.

– Ты меня не слушаешь? – прервала она свой монолог.

– Нет, что ты. Какая красивая церковь.

– Я ходила сюда с бабушкой. А потом мама узнала о нашем походе и отругала ее.

Они остановились у церковной ограды. Чистый уютный двор пуст, если не считать нескольких стариков и старух, которые кучковались на паперти в ожидании подаяния.

– Пятница. Сегодня у них будет приличный улов, – сказала Валентина и кивнула на несколько машин, расцвеченных лентами. – Свадьба. Пойдем посмотрим…

Не дожидаясь согласия, она шагнула в калитку и пересекла двор. Перед входом в церковь перекрестилась. Фаломеев, глядя на нее, проделал то же, но чувствовал себя не совсем уверенно: вдруг придется становиться на колени…

В церкви пахло воском и еще чем-то сладким. Впереди, спинами к ним, стояли приглашенные. Каким-то образом Валентина просочилась сквозь них чуть ли не в первый ряд. Сибиряк старался не отставать. Лиц жениха и невесты не видели, зато священник оказался смешным колобком. Розовощекий, кругленький и самый маленький.

Обряд венчания подходил к концу. Жених и невеста обменялись кольцами и стали уже «молодыми», которых через час, а может, и раньше будут чествовать за праздничным столом. Каково же было изумление Фаломеева, когда «молодые» в сопровождении гостей и родственников направились к выходу и он увидел их лица.

Жениху сразу дал не меньше пятидесяти. Да и невеста не первой свежести.

Заметив выражение лица Фаломеева, Валентина дернула его за рукав.

Они вместе с толпой вышли во внутренний двор. Слева и справа в две шеренги возникли нищие. Наиболее дерзкие пробились к новобрачным, и жених оделил их из своего кармана. Родственники сгруппировались, взяли «молодых» в кольцо и таким образом эскортировали до машин.

– Ну как тебе? – спросила она.

– Богато живут…

– Ты про кого? – не поняла она. – Да это же для души. Наверняка уже лет двадцать в браке. Дети есть и внуки.

– Я про побирушек.

– Вовсе нет. Видишь иномарку… Она показала на «ауди», скромно притулившуюся за кустами палисадника.

– Ну…

– Теперь наблюдай.

Сибиряк прислонился к столбу церковной ограды.

Как только свадебная процессия расселась по машинам и укатила, из иномарки показался молодой человек в плотно облегающем джинсовом костюме и направился во двор церкви. На полпути он окинул взглядом местность, заметил Валентину и сибиряка.

– Привет, Виолка. Все просвещаешь провинцию? Правильно, неси культуру в массы.

– Это что, твой знакомый? – ощутив неприятный укол в области груди, спросил Фаломеев.

– Учились вместе. Неплохим математиком был. Все городские олимпиады выигрывал. Теперь смотри, что он будет делать. Внимательно смотри. Я сказала, смотри, а не пялься.

Алексей сделал вид, что отвернулся, и до рези скосил глаза.

Виолетин одноклассник вошел во двор церкви. От кучки попрошаек отделился самый колоритный типаж с костылями под мышкой и подошел к молодому человеку.

Они перебросились парой фраз, и мнимый инвалид что-то передал джинсовому.

– Что он ему дал-то? – недоумевал вслух Фаломеев.

– Деньги. Процент за аренду рабочего места.

– Великий математик пересчитывает вонючие бумажки?

– Когда один римский император ввел налог на отхожие места, ему говорили примерно то же. Однако он ответил: деньги не пахнут.

– Ты бы так не смогла, – убежденно сказал Алексей. – Не смогла.

Она с интересом посмотрела на сибиряка:

– Это хорошо, что ты так думаешь. Очень хорошо. Но не забывай, жизнь иногда преподносит нам обстоятельства, и они порой бывают выше чувства собственного достоинства, справедливости и даже любви.

– Нет. Обстоятельства чаще всего делаем мы сами, а потом сваливаем на жизнь.

– Бескомпромиссность черта хорошая, но не в личных отношениях. Пойдем-ка домой. По чашке кофе… Ах да, я забыла, чаю. Все хорошее имеет свой конец.

Заканчивается и мой перерыв.

Фаломеева приятно щекотнуло слово «домой». Конечно, она оговорилась, но как приятно, как будто у них был свой дом. Фаломеев никогда не имел своего дома. Служебку – да.

– Знаешь, я приеду в свою Нягань. Между нами будут лежать тысячи километров, болота, тайга, тундра, реки и озера – невообразимые российские пространства. Но разделить они нас не смогут до тех пор, пока ты хоть иногда будешь вспоминать и думать обо мне.

– Как поэтично.

– Не смейся.

Они пересекли двор на Басманной, где оранжевым бегемотом застыл экскурсионный «Икарус», в чреве которого громко храпел Победитель. Поднялись на второй этаж. Алексей поплелся на кухню заваривать чай. Валентина скрылась в комнате.

Глава 47 БОЦМАН

– Что ты сказал? – спросил Боцман.

– Я? – удивился Профессор. – Я ничего не сказал, я подумал…

– Ты сказал – Вэви.

– Это ты сказал.

– Вавин, – пьяно пробормотал Боцман.

– Ну, себя помнит, и то хорошо, – умиротворенно согласился Профессор. – А что, Вавин, давай еще супцу хлебнем?

Но Боцман уже снова свесил голову. Через час, когда богадельческая столовка закрылась, надо было снова идти к привычным местам.

Профессор основательно подрастерял свою авантажность, пока допер Боцмана до вокзальной площади. Товарищ оказался куда более восприимчивым к спиртному, чем можно было ожидать. Предстояло пересечь уйму открытого пространства, по которому то и дело носились очумевшие автомобилисты. Боцман так боялся автомобилей, как не боялся собак. Нынешние владельцы транспортных средств, скороспелые хозяева жизни, приобретали права за пару сотен баксов и два часа вождения под руководством не совсем трезвого «более опытного приятеля», весь опыт которого исчислялся таким же предварительным наездом и двумя побитыми иномарками в течение полугода.

– Что делается… Что делается… Честному человеку невозможно площадь перейти…

Боцманюга, шевели ногами, иначе в морг попадем. Ты готов?

– Вавин, – ответил Боцман.

– Правильно, твоя фамилия.

– Это не моя фамилия, – загадочно произнес Боцман.

– Тронулись?

Боцман согласно помотал косматой головой.

Взвейтесь кострами, синие ночи,

Мы – пионеры, дети рабочих,

Близится эра светлых годов,

Клич пионера «Всегда будь готов!».

Слово «пионер» Профессор почему-то пел через "э".

Они сразу пошли в обход вокзала, чтобы попасть внутрь через платформу для электричек. Каково же было разочарование, когда у дыры их встретил молоденький мент и никакие уговоры на него не подействовали. Хорошо еще не сдал куда следует. Но Профессор знал еще одно потайное отверстие. Правда, до него пришлось шлепать метров пятьсот по помоечным задворкам. Они вышли на пути и побрели к платформам, по которым неслись пассажиры, подгоняемые словами диктора:

«Электропоезд на Карголово отправляется с десятой платформы. Девушка, вы уже не успеете, не стоит ломать каблуки. Через десять минут пойдет другая электричка. Всего-то десять минут! Если он любит, дождется».

– Вот гадство… – простонал Профессор.

– Что такое? В чем дело? – впервые очнулся Боцман.

– Вон гриб торчит, – показал он на платформу, в начале которой, как раз там, где и сейчас находилась импровизированная лестница из старых шпал, прохаживался милиционер.

То же самое наблюдалось и на других платформах.

– Торчит, как клизма, случайно забытая в жопе.

– Вот на ней бы я женился, – сказал он вдруг.

– На ком?

– На дикторше, – улыбнулся Боцман. – Веселая. Пошли к нашим, – вполне осмысленно предложил он.

Хмель с него слетел так же быстро, как взял. Есть такие люди. Их полно.

Сидят в компании за прекрасно сервированным столом и ничего не едят. Так, корочку хлебца мусолят. Когда у них спрашивают, нравится ли закуска и почему не притронулся, загадочно и авторитетно утверждают, что иначе их не возьмет или от закуски только голова болит наутро. Когда же люди собираются выйти из-за стола покурить, бравые выпивохи, как правило, уже лежат лицами в салатах. Но Боцман закусывал. Профессор точно знал, что суп из горохового концентрата с запахом бекона у американцев съел наверняка. Он все помнил. Он не мог только понять, чего с таким упорством лезет ему в голову собственная фамилия. Он чувствовал, что не зря, но за хвост ниточную мысль уловить не мог.

– Пошли…

И они побрели по путям в сторону пакгаузов. Ни того ни другого не смутила гоголевская лужа, преградившая дорогу. Они форсировали ее без потерь личного состава, ни разу не упав. Но острое обоняние обоих моментально среагировало на резкий запах горелого мяса, который шел из-за трех вагонов люкс. Боцман с трудом вспомнил место, где его догонял странный лейтенант милиции в парадной форме. Это случилось сразу после драки. Вернее, драка еще продолжалась, но уже близок был ее логический конец.

Оба поводили носами, определяя, откуда дует ветер, принесший запах.

Казалось, вот-вот примут стойку охотничьей собаки. Запах исходил от вагонов.

Нехорошие вагоны. Оба знали или догадывались о предназначении служебных помещений на колесах. Но странно, всегда задернутые шторы на некоторых из окон отсутствовали.

Боцман и Профессор, влекомые больше запахом, чем любопытством, обошли вагоны и осторожно выглянули.

В мангалах дотлевали последние угольки, а на шампурах скукожились черные комочки, когда-то бывшие бараниной или свининой – теперь не разобрать. Странная тишина висела в проходе между бардаком и стеной ограждения.

Они выжидали целую вечность, наученные горьким опытом последних прожитых лет – бери только наверняка, сделали первый шаг… Самое главное – сделать первый шаг. Все в жизни начинается с первого шага. И дорога к смерти тоже. В сущности, наше рождение есть не что иное, как подготовка к этому замечательному акту – уходу из жизни. Кто и как провел подготовку – это личное дело. Посты, награды здесь совершенно ни при чем. Боцману умирать было бы не страшно. Он уяснил одну вещь: умирающий никак не может простить ни себе, ни живущим, что его не будет, а жизнь продолжится. Кто-то насладится музыкой Моцарта, где-то родится новый Бетховен, будут влюбляться и ненавидеть, но без него, без умирающего. Зависть – вот тот основной мотив, который заставляет человека страдать на смертном одре. Но Боцман знал еще одно. Мучительна смерть бывает и для человека, не сделавшего какое-то главное дело. Боцман давно уже устал жить.

Но у него было дело, и он хотел довести его до конца во что бы то ни стало. Ему скоро шестьдесят четыре. При том образе жизни, который вел последние годы, осталось немного. Тогда, в сорок втором, когда откопали из-под руин вокзала, почти семь. И он остался один-одинешенек.

Сказали, что мать и младший брат погибли при авианалете, но не мог он своим детским мозгом ни воспринять, ни осознать этой правды. Внутреннее сопротивление несправедливостью – а ведь он так верил в справедливость, произошедшего с ним, его мамой и маленьким братом – привело к тому, что мальчик стал тих. Ушел в себя и чаще жил воспоминаниями, чем реальной жизнью.

Последствия контузии – заикание вкупе с картавинкой – поставило его особняком среди сверстников. И в этом смысле шаман-маньчжур всегда вспоминался ему с благодарностью.

Все его запросы приносили неутешительные известия – не значатся, не проживали.

Вавиных на свете много, но все они никак не могли претендовать на роль близких. И все-таки что-то говорило ему, что они живы.

Почему вдруг, пока стоял у этих вагонов люкс, вдыхая сладковатый запах жженой баранины, мысли о прошлом вновь закопошились в голове. Почему его сегодня так болезненно тянет к вокзалу? Здесь сегодня погиб его друг, держаться бы Боцману подальше, ан нет, тянет почему-то. Как-то плохо, нехорошо тянет…

За первым шагом последовал второй, третий. Ничего не произошло. Никто не выглянул. Никто грозно не прикрикнул на них. Кругом словно вымерло.

Профессор поднялся по ступенькам в тамбур первого вагона. Боцман подошел к мангалам, снял шампуры с угольками сгоревшего, счистил о подножку и начал нанизывать замоченное в ведре мясо. Делал не торопясь. Мясо, лук, помидор.

Снова мясо, лук, помидор… Сосредоточенно, не суетясь.

– Эй, Боцман, никого… Сбежали… Продуктов питания навалом, и коньяк есть. Живем.

Боцман отложил готовые шампуры в сторону и всыпал древесного угля в мангал, фанеркой раздул слабо тлеющие угли.

– Тут неделю можно прожить, как в раю.

– Последи, – кивнул Боцман на шашлык. – Я за нашими пойду…

Профессор согласно кивнул. Что поделаешь, таков Боцман. Лично ему, Профессору, не очень хотелось шумной компании. Посидеть бы вдвоем у камелька, вспомнить, затянуться дорогой сигаретой (он обнаружил два блока) и постирать носки, рубашку, а то, не ровен час, обовшивеешь. Тем не менее Профессор спустился на землю.

– Иди, конечно, иди…

И Боцман пошел. Он шел тем же путем, которым днем бежал с места драки. Вот и пакгаузы. Боцман посмотрел на то место, где нашла Фому карга с косой. На рыжих от потеков ржавчины камнях отсыпки кровь была еле заметна. Пройдет снег, и ничего не останется, ничто не будет напоминать о Фоме. Как же его звали?

Долгое время отсылавший запросы Алексей Иванович Вавин очень трепетно относился к именам. Фому похоронят где-нибудь на дальнем кладбище. Там есть специальные участки для таких, как Фома.

Мэр выделил дополнительные. Последнее время Москва впитывала в себя все обломки, гонимые бурей перестройки и тайфуном реформ. Слава богу, не разразилось еще цунами революции.

Боцман вскарабкался на платформу и, подойдя к сорванной с одной петли двери, осторожно заглянул внутрь. Сначала ничего не увидел. Внутри тихо. Темно.

И все-таки внутренним чутьем ощутил присутствие людей.

– Настя… Николенька…

Зашевелилось, забормотало что-то в углу.

– Боцман? – неуверенно позвали его.

– Я, – громче и увереннее подтвердил Вавин.

– Мужики, Боцман, – узнал он голос Лешего, а спустя несколько секунд бомжи уже обнимались. – А мне, видишь, все передние выбили, – радуясь, показал Леший.

Боцману была понятна его радость – не ушел страшной смертью, как старшой, Фома, и то хорошо, можно радоваться.

– А Николеньку убили, – услышал и узнал Вавин из дальнего угла голос Настены.

– Жива… – облегченно вздохнул Боцман.

– Жива, – подтвердил Леший. – Только у нее кровь низом идет. Много.

Отбили, суки.

– Давайте, мужики, собирайтесь. Все равно нам больше здесь не жить.

Непременно придут, раз нашли. Спокойной жизни не будет. Вставай, Настя, тебе в тепло нужно… Вода горячая и все такое. Пошли.

– Куда?

– Пока менты чухаются, мы праздник устроим и… поминки.

Он так и сказал, по-деревенски, с ударением на первом слоге.

Как концлагерные тени, в разных углах старого пакгауза закопошились живые существа. На свету он насчитал пятерых. Сам – шестой. С Профессором будет семь.

Они вышли, щурясь от яркого солнечного света. Петруччио поддерживал Настену. Спрыгнув с платформы, пошли по путям. Для кого-то комичное, для кого-то страшное зрелище. Грязь. Ошметки. Пугала для детей. Обломки некогда великой империи.

– А Карп, Карп где? – заволновались бомжи.

Карп хоть и тщедушный сморчок, но временами внушал ужас своей возможностью заложить убежище. Потому они все время пребывания старались сидеть тихо, как мыши в норе, в своем пакгаузе и не попадаться на глаза гостям Карпа.

– Нету Карпа. Был, да весь вышел, – сказал Боцман. – Принимай команду, Профессор. Знакомься, кого не знаешь. Да ты всех должен знать. Здесь ветераны.

Бомжи уже за десяток-другой метров учуяли запах шашлыка, потому и спросили про холуя железнодорожника. Теперь же их глазам предстало зрелище, достойное подробного описания. Во-первых, раскочегаренный мангал с двумя десятками шампуров, во-вторых, стол, который Профессор вытащил из вагона на пленэр и накрыл скатертью. На столе настоящие тарелки. Правда, с изображением мчащегося на всех парах паровоза. В трехлитровой банке ветки черемухи. Черемуху Профессор нарвал за забором у будки, где путейцы хранили инвентарь и откуда так удобно было Хоменко наблюдать за путями. Боцман предложил Насте подняться в вагон.

Они затопили титан. Нужна горячая вода. Леший оторопел от великолепия отделанного красным деревом вагона, но еще в больший ужас пришел, когда Боцман вышел из купе с белоснежной хрустящей простыней, развернул и невозмутимо порвал на разной величины лоскуты.

– Ну ты даешь… Ну ты вообще… – прошепелявил он.

– Настя, он тебе тут поможет, все ж фельдшером был. Ты не стесняйся… – сказал Боцман.

– А я и не стесняюсь. Леший, ты сам-то не стесняйся.

Боцман впервые увидел, как Леший краснеет. Заметно даже сквозь недельную седую щетину.

Настя выпрямилась и обняла Боцмана.

Градусник на титане показал ему точку кипения.

Уселись за стол. Разлили обнаруженный Профессором коньяк.

– Я вот что хочу сказать, друзья. Велика и многострадальна наша Родина.

Терпелив ее народ безмерно, и мы часть его. Пусть она поступила с нами, как мачеха, но ведь не всегда так было. Были времена, когда она в нас нуждалась больше, чем мы в ней. Не знаю, уместно ли здесь вспомнить целину и БАМ, Гражданскую и Отечественную. Сейчас тоже идет война. Золота с золотом. А на войне, как известно, жертвы неизбежны…

– Короче, Склифосовский!..

– Дайте закончить!

– Пусть говорит, а то хлещем, как за минуту до Вселенского суда!

– Жертвы неизбежны, – продолжил Профессор. – Когда они оправданы высокой целью, громадьем замыслов, тогда и воздается. В сегодняшнем случае гибели человеческого существа на первый взгляд нет ничего экстраординарного. Но это только на первый взгляд. Власти предержащие никогда не отличались милосердием.

Фома был милосерден. Разве не делил он все поровну? Разве не наказывал нерадивых? Разве не защищал слабых? Давайте же будем милосердны друг к другу.

Будем милосердны и к Родине. Ей сейчас не до нас. Милосердие всегда начинается с собственного дома. Если за ним надо ехать на чужбину – это не то милосердие.

Выпьем за милосердие и сострадание… Родина, мы тебя не покинем!

– Во чешет…

Бомжам очень понравилось, что их упомянули в связи с Родиной. Что их Фому связали с общей болью. Даже Петруччио, охальник и признанный скептик-нигилист, расчувствовался и поцеловал оратора в губы.

Шашлык еще не дошел, и его ели с кровью, скрипя зубами о железо шампуров.

Смолкли разговоры. Некогда. Вкусно. Клево. Зашибись. Давненько такого не случалось. Забыли даже про коньяк.

Глава 48 ЛАРИН

Но дойти до башенки Собиновой Ларину было не суждено. На пороге кабинета его остановили дела, которые просыпались вдруг, как из дырявого мешка.

Теперь жизнь в кабинете начальника вокзала забурлила так, что некогда было даже попить кофе. Постоянные телефонные звонки, перебивающие друг друга, ну к этому не привыкать, непрекращающийся поток посетителей – это тоже в порядке вещей, но когда все вместе, да еще удесятеренной плотности…

Ларин слушал по селектору очередной доклад главного диспетчера вокзала.

Особо не вникал в него. Судя по спокойному голосу диспетчера, которого Виктор Андреевич знал почти двадцать лет, все было в норме. Раздавшийся телефонный звонок перебил доклад.

«Да кто там еще?» – снял трубку Ларин и положил на стол.

– Спасибо, Юрий Михайлович, – начальник вокзала прервал на полуслове диспетчера. – Вижу, что у вас все нормально. Работайте дальше. – И он отключил селекторную связь.

– Алло! – схватил телефонную трубку.

– Виктор Андреевич? Приветствую вас, – раздался в трубке голос Тимошевского.

– Кто это? – с неприязнью спросил Ларин.

Он, конечно, узнал скрипучий голос начальника линейного отдела милиции. Но Ларина всегда раздражало то, что Тимошевский никогда не представлялся.

– Это Николай Павлович вас беспокоит. Неужели не узнали? А я считал, что вы меня узнаете по голосу лучше, чем жену, – засмеялся майор. – У меня для вас сюрприз имеется. Не хотите ко мне заглянуть? Одну интересную для вас встречу подготовил. Скажем по-нашему, очную ставочку.

– Перестаньте, Тимошевский, глупостями заниматься. Тут работы невпроворот.

Если у вас ко мне дело, говорите. И желательно – не загадками. У вас наверняка полковник Чернов был. Следовательно, должны быть в курсе того, что происходит.

– Не только в курсе, но и принимаю в этом самое непосредственное участие, – засмеялся Николай Павлович. – А дело у меня к вам не телефонное. Так что, Виктор Андреевич, может, все-таки зайдете на пару минут? Уверяю, не пожалеете.

– Некогда мне, Тимошевский.

– Ну хорошо. Раз гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе. Лично из уважения к вам сделаю такое исключение.

Ларин без лишних слов повесил трубку.

«Любит этот Тимошевский тянуть кота за хвост, – с раздражением подумал он о начальнике линейного отдела милиции. – Что он там мне за свинью подсунуть хочет? Сюрприз, говорит».

Однако в следующую минуту Ларина отвлек очередной звонок, и он тут же забыл про Тимошевского.

Николай Павлович после разговора с начальником вокзала тоже разозлился.

«Ты посмотри, сука, еще трубку бросать будет! – проговорил он про себя. – Я тебе сейчас устрою сладкую жизнь!»

Он посмотрел на сидящую в углу Оксану. Плечи жалко опущены, глаза на мокром месте, губы дрожат.

«Вляпалась девочка по первое число, – с азартом подумал Тимошевский. – Ну и правильно, не фиг было ложится под кого попало!»

– Хоменко, – крикнул в коридор Николай Павлович. – Иди сюда.

Роман заглянул в кабинет начальника. Увидев расквасившуюся Оксану, застыл в дверях.

– Значит, так, – перехватил его взгляд Тимошевский. – Будешь сопровождать задержанную Панчук. Ведем ее сейчас к начальнику вокзала на очную ставку.

Хоменко увидел, как вздрогнула Оксана, услышав последнюю фразу. Он перехватил ее умоляющие глаза.

«Роман, ты хоть не ходи гуда», – сказал ее взгляд лейтенанту. как будто бы – решительно – Товарищ майор, я не пойду, – произнес вдруг Хоменко.

– Да ты что, обалдел, что ли? – не понял отказа Тимошевский. – Что это значит?

– А ничего не значит. Просто не пойду, и все!

– Ой, Хоменко, не вынуждай меня идти на крайности. Ведь хуже тебе будет. И ей будет хуже.

Роман понял, что Тимошевский не шутит. Он еще не осознавал, чем может ему и Оксане грозить отказ конвоировать ее, но чувствовал, что нужно подчиниться.

– Хорошо, – выдохнул он и повернулся к Оксане, стараясь не смотреть ей в глаза. – Пойдем, Ксюша.

– Какие нежности, – съязвил Тимошевский.

Хоменко с Оксаной пошли чуть впереди, а Николай Павлович двинулся сзади.

Навстречу им попался лейтенант Кальмуцкий, не сразу увидевший за Хоменко с Оксаной Тимошевского.

– Что ты ее везде за собой таскаешь? – поддел Борис Хоменко. – Может, и за решетку за ней пойдешь?

– Разговорчики! – остановил Кальмуцкого Тимошевский.

– Виноват, товарищ майор!

Дальше шли молча, каждый думал о своем.

– А я на сегодня взял билет в Большой театр. На «Лебединое озеро», – тихо произнес Роман, косясь на девушку.

Оксана молча пожала плечами, глядя прямо перед собой.

– Оксанка, все еще образуется. Что-нибудь придумаем и на этот раз, – с жаром зашептал Хоменко. – Только не ври. Говори все как есть. Не бойся.

– Конечно, только правду, – согласилась Оксана.

– Вот и молодец. Ведь я и вправду тебя люблю. Ты и представить себе не можешь, на что я ради тебя могу пойти.

– А помолчать немного можешь?

Собинова, увидевшая Оксану, тут же прокомментировала: «Счастливцам повезло, если они оказались в кассовом зале, потому что в сопровождении двух галантных кавалеров-милиционеров идет краса и гордость нашего вокзала Оксана Панчук. Кстати, пока незамужняя».

В приемной начальника вокзала секретарша удивленно оглядела вошедших:

– Так, граждане, а вы по какому поводу?

– А мы, красавица, без повода, а по конкретной причине, – попытался соригинальничать Тимошевский. – Устроит тебя такой ответ?

– Да ну вас всех! Голова идет кругом с вашими шуточками, – огрызнулась, хотя и беззлобно, Ольга.

– А ты заходи ко мне в отделение – я там строгий очень. Глядишь, и понравлюсь тебе серьезным, – продолжал балагурить начальник милиции.

– Еще чего, – кокетливо улыбнулась секретарша и перевела взгляд на Оксану:

– Что-то вокруг тебя, Ксюша, мужчины все такие интересные крутятся.

Оксана промолчала.

– Ладно, красавица, – кивнул Николай Павлович. – Мы к твоему шефу ненадолго. А насчет моего предложения подумай. Я ведь действительно очень серьезным могу быть.

Они вошли в кабинет к начальнику вокзала совершенно неожиданно для Ларина.

Первым появился Тимошевский, за ним Оксана, и замыкал эту странную для Виктора Андреевича компанию Хоменко.

Николай Павлович испытал огромное удовольствие, увидев растерянность Ларина, и потому не спешил с объяснениями. Долго держал паузу.

– Что это значит? – первым не вытерпел Виктор Андреевич.

Он внимательно посмотрел на Оксану, но безжизненный ее взгляд был направлен мимо него.

– Сесть не предложите? – вытер платком пот со лба Тимошевский. – И стаканчик воды, пожалуйста.

Виктор Андреевич жестом показал на стулья вокруг стола. Николай Павлович сел напротив Ларина. Хоменко и Оксана так и остались стоять у двери.

– Забегался! – налил из бутылки стакан минеральной воды Николай Павлович.

– Что-то уже сердчишко не справляется…

– Так в чем дело? – начал раздражаться от длительной прелюдии Виктор Андреевич.

Майор с удовлетворением отметил беспокойные нотки в голосе начальника вокзала. Значит, зацепил его.

«Сейчас главное – не спешить, – подумал Тимошевский. – А все аккуратненько, осторожно разложить по полочкам».

– Ставлю вас в известность, товарищ Ларин, – перешел на официальный тон майор, – что сегодня при выполнении операции «Жучок», имеющей цель выявление и взятие с поличным лиц, занимающихся незаконной скупкой и перепродажей железнодорожных билетов – иными словами, спекуляцией, – нами задержана гражданка Панчук Оксана Георгиевна. Задержана с поличным – это особо хочу отметить – в момент незаконной перепродажи билетов.

– Подождите, – перебил Тимошевского Виктор Андреевич и повернулся к Оксане:

– Ты что молчишь?

Она подняла на него глаза – холодные, отчужденные. Губы плотно сжаты, скулы резко очерчены. Как ни пытался в них Ларин что-нибудь прочесть, все было бесполезно. Он снова повернулся к Тимошевскому.

– Хорошо, что дальше? – сглотнул болезненный комок в горле Виктор Андреевич.

– А дальше, – улыбаясь, продолжал Николай Павлович, – стали выяснять, как и что было. Всем понятно, что такие делишки не прокручивают в одиночку. Всегда есть руководитель, покровитель, организатор. Целая система, если хотите…

– И что? – нетерпеливо проговорил начальник вокзала.

– А вот здесь мы подходим к самому интересному, – все так же спокойно говорил Тимошевский, – потому что этим руководителем являетесь вы, Виктор Андреевич.

– Что за ерунда? – отмахнулся от Тимошевского Ларин и снова перевел взгляд на Оксану.

На этот раз глаза Оксаны казались более живыми. Ларин даже заметил, что губы девушки несколько размягчились и дрогнули.

– Ксюша, да скажи ты все как есть, – не выдержал напряжения Хоменко.

– Могу помочь вам, Оксана Георгиевна, – снова взял прежний, легкий тон Тимошевский. – Сейчас необходимо ответить на такой вопрос. Признаешь ли ты, что занималась незаконной перепродажей билетов?

Оксана, опустив глаза, кивнула.

– Не слышу! – уже без улыбки произнес Николай Павлович.

– Признаю, – затравленно посмотрела она на него.

– И второй вопрос. Как дальше распределялись вырученные тобой деньги?

– Я уже вам говорила!

– А ты повтори, – тыкнул он пальцем в сторону Ларина. – Мы вообще здесь собрались исключительно ради него. Нам троим ведь все уже известно, а ему еще нет.

– Хорошо, – собралась с духом Оксана. – Мы отдавали часть денег старшему кассиру – обычно половину. А она уже делилась дальше – с начальником вокзала.

– Что?.. – только и мог вымолвить Ларин.

– Помолчите, – грубо остановил его Тимошевский. – Продолжайте, Панчук!

Были ли случаи, когда вы отдавали часть денег начальнику вокзала лично. Минуя старшего кассира.

– Были.

– Очень хорошо, – снова повернулся к Виктору Андреевичу майор.

– Это… чушь какая-то, – встал из-за стола Ларин.

Он вплотную подошел к девушке.

– Оксана, что?.. Посмотри на меня. Тебя заставили? Да посмотри же ты мне в глаза! – Ларин за подбородок поднял голову Оксане и заглянул ей в глаза.

– Ты с ума сошла?! – продолжал он. – Тебя вынудили?! Это он, он тебя заставил?! – ткнул пальцем в Тимошевского Ларин.

Оксана молча покачала головой.

– Ну-ка выйдите все отсюда. Мне нужно переговорить с ней один на один, – повернулся Виктор Андреевич к начальнику милиции.

– Да что вы, Виктор Андреевич. Не положено. Я и так пошел вам навстречу.

– Ну хорошо, – взглянул Ларин снова на Оксану. – Меня ты хочешь утопить – не понимаю, правда, почему. А при чем здесь старший кассир? Она за что должна пострадать?

Девушка, стиснув зубы, продолжала молчать. Виктор Андреевич приоткрыл дверь в приемную и крикнул секретарше:

– Немедленно старшего кассира ко мне.

– У нее сейчас обед… – начала было Ольга.

– Я сказал – немедленно, – рявкнул Ларин.

Через несколько минут старший кассир быстрым шагом вошла в приемную.

– Что там, Ольга? – испуганно спросила она секретаршу.

– Не знаю. Там начальник милиции, Панчук и этот Хоменко. И шеф сам не свой. Белее полотна.

– Вот же, ежкин кот, денек сегодня какой! Не соскучишься! – Елена Леонидовна подошла к двери кабинета начальника, прислушалась, что там за дверью.

– Бесполезно, – шепнула ей Ольга. – Слышимость нулевая. После ремонта хорошую звукоизоляцию сделали. Ничего не попишешь.

– Ну ладно, пойду, – решительно выдохнула старший кассир.

– Ни пуха вам! – пожелала секретарша.

– Да иди ты! – отмахнулась от нее Елена Леонидовна.

Она вошла в кабинет с осторожностью. Эта ситуация с перепродажей билетов и ловлей маклеров выбила сегодня из нормального ритма и так напряженную работу кассиров. Огорошило и взятие нескольких кассиров в отделение милиции. Кассовый зал стал похож на улей, растревоженный неожиданными посетителями. И это прежде всего отразилось на пассажирах. Очереди сразу ощутимо выросли. Началась нервотрепка, взаимные жалобы кассиров и клиентов.

– Вызывали, Виктор Андреевич? – внимательно оглядывая всех присутствовавших в кабинете, обратилась к начальнику старший кассир, – Проходите, – глухо пригласил Ларин.

Старший кассир подошла к столу и села рядом с Тимошевским.

– Вот, Елена Леонидовна, это все по поводу сегодняшнего инцидента с перепродажей билетов, – ввел в курс дела Ларин и посмотрел на Тимошевского.

– Да, – по праву взял на себя инициативу начальник милиции. – Вот, гражданка Панчук Оксана Георгиевна была сегодня задержана с поличным при попытке незаконно сбыть по спекулятивной цене железнодорожный билет…

– Ой, да ну что вы! – заулыбалась старший кассир. – «Незаконно сбыть»…

Это Оксаночка-то? Не смешите. Я более тридцати лет в кассах работаю и знаю, кто на что способен. Кто-то, может быть, и ловчит налево – не буду отрицать. Не все у нас такие честные. Но чтоб она? Никогда в это не поверю. У нее, кроме одной недостачи еще в первые недели работы, никаких нарушений не было. Да и то она ее покрыла за два месяца. Помните, Виктор Андреевич?

«Еще бы не помнить, – подумал Ларин. – С этой недостачи у них все и началось!»

– Как же так, Елена Леонидовна? – снова заговорил Николай Павлович. – Интересно получается. Вот вы говорите, что она никогда не могла бы это сделать.

А она сама сейчас нам в этом призналась.

– Оксаночка, ты что? – с недоумением посмотрела на девушку старший кассир.

– Более того, гражданка Панчук призналась в том, что вы сами имели отношение к незаконной торговле билетами, – продолжал Тимошевский.

– Это какое еще отношение? – растерялась Елена Леонидовна.

– Самое непосредственное. Покрывали действия своей кассирши и участвовали в распределении прибыли.

– Что он говорит? – Старший кассир перевела взгляд на Ларина, а потом на Оксану. – А ты что молчишь, Оксаночка?

– Я сказала то, что было, – холодно ответила девушка.

– Что было? – Елена Леонидовна подалась вперед.

– Что занималась перепродажей, а половину денег отдавала вам и Ларину.

– Но это же ложь. Она же врет самым наглым образом.

– Это правда, – твердо отчеканила Оксана.

Елена Леонидовна какое-то время с недоумением смотрела по сторонам. Потом зацепилась взглядом за Ларина, но он только беспомощно развел руками.

– Вот, вот чем это все кончилось, – вдруг истерично подскочила старший кассир к начальнику вокзала. – Это все вы эту девку пристроить хотели, «Возьми ее, Лена!», «Научи ее, Лена!», «Помоги». И вот что из этого получилось…

– Ну, допустим, это я за нее просил Ларина. И в кассах для нее место искал тоже я, – подал голос Хоменко.

– Да ты вообще молчи. Тебя тут ни во что не ставят. И эта вертихвостка в первую очередь за нос водит. А ты уши развесил.

– Елена Леонидовна, давайте говорить только о том, что касается перепродажи билетов, – остановил старшего кассира Ларин.

– Здесь все касается этого вопроса, – с угрозой в голосе ответила старший кассир. – И если будет нужно, я тут тоже кое о чем могу рассказать.

Елена Леонидовна многозначительно перевела взгляд с Ларина на Оксану и снова на Ларина.

– Мы вас с удовольствием выслушаем. – Тимошевский был рад, что страсти накалились.

В его кармане работал тот самый диктофон. И любая подробность данного разговора могла потом ему очень пригодиться.

– Хоменко, вы свидетель, – попробовал вернуть разговору официальный тон Николай Павлович, – что на очной ставке Панчук Оксана Георгиевна подтвердила свои первоначальные показания в отношении начальника вокзала Ларина Виктора Андреевича и старшего кассира Ивановой Елены Леонидовны.

Старший кассир, услыхав слова начальника милиции, завыла белугой:

– Ой, мамочки, что ж теперь будет!

– Не вой, Лена. Ничего еще не доказано, – попытался успокоить ее Ларин.

– Откуда они только берутся – эти, с хореографическим образованием, – продолжала реветь женщина.

– Тебе не жаль ее? – снова подошел вплотную к Оксане Ларин.

– А меня кому-то жалко? – огрызнулась девушка, но голос ее дрогнул.

– Ой, дайте умыться, – заверещала с новой силой старший кассир. – Не могу, глаза щиплет.

С кассиршей случилась новая неприятность. Потекла вместе со слезами тушь для ресниц. Образовались черные разводы на лице. Попало и в глаза.

– Там умывальник имеется? – кивнул в сторону комнаты отдыха Тимошевский.

– Да откуда мне знать? Я в этой комнатке никогда не была. Это вот ей лучше известно, что там есть, а чего нет, – злорадно кивнула на Оксану Елена Леонидовна.

– Возьмите там чистое полотенце возле раковины, – сдерживаясь, сказал Виктор Андреевич.

Николай Павлович под руку повел рыдающую даму в комнату отдыха умываться.

Он теперь решил ее опекать, чувствуя, что она много может рассказать интересного про Ларина – даже того, чего не было, особенно если ей будут грозить неприятности.

– Теперь ты мне можешь объяснить, в чем дело? – силой усадил безвольно стоявшую Оксану в кресло Ларин. – Послушай, Роман, дай нам поговорить. Подожди хотя бы пять минут в приемной.

– Нет, пусть он останется, – возразила девушка.

– Отлично. И все-таки, Роман, я прошу тебя выйти.

– Не выйду. Только если она сама попросит.

– А слушать не тяжко будет? Мы ведь с девушкой можем и сугубо личные вопросы затронуть. А тебе, как я понимаю, они не безразличны.

– Ничего, потерплю, – скрипнул зубами Хоменко.

– Ну давай, парень, вникай в интимную жизнь любимой женщины. – Ларина, казалось, тоже понесло.

– Перестаньте! – не выдержала Оксана.

– Я тебе, девочка моя, хочу один вопрос задать, – начал, заводясь, Виктор Андреевич.

– Если снова о билетах, то ничего нового ты от меня больше не услышишь, – перебила Оксана.

– Нет. С билетами я кое-что, уже понял. По крайней мере, что ты по чьей-то указке будешь рыть под меня. Ну что ж, флаг тебе в руки! Я сейчас про другое.

Ты зачем мне сегодня утром этот спектакль устроила?

– Какой спектакль? – искренне растерялась Оксана.

– А перед выбором меня поставила – или ты, или жена? Это теперь такие веселые игры у молоденьких сучек?

– Перестаньте, – встрял Хоменко.

– А ты утри нос, сопляк! Она ведь не под тебя легла, а под меня. Возможно, цель у нее была конкретная. Вот я и хочу это выяснить.

– Спектакль? Это ты спектакль устроил! Конечно, у меня была цель, а что ж ты думал, Ларин, что я действительно могу влюбиться в такого старика?! – выкрикнула Оксана.

Лицо ее пошло красными пятнами. Губы побелели. Казалось, еще немного – и она лишится сознания. Она плохо понимала, что говорит сейчас. Просто крушила всю свою теперешнюю жизнь, все, что было дорогого в ней.

Глава 49 ЛАРИСА ЛАРИНА

В приемной Саперова Лариса увидела Майю и почувствовала неприятный холодок.

«Так, у него новенькая секретарша. И эта мне не соперница, – скрепя сердце пыталась утешить себя Лариса. – Хотя такая может увлечь его на время. Да и то обеденное».

Лариса подошла вплотную к Майе и уселась прямо к ней на стол, пристально рассматривая секретаршу. Та вытащила у нее из-под задницы какие-то бумаги.

– Осторожно, это документы, – спокойно объяснила секретарша.

Майя, казалось, даже не удивилась такому поведению Ларисы. А та продолжала изучать ее пронизывающим взглядом.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – Секретарша по-деловому, но приятно улыбнулась.

– Ну и как? Он тебя трахает уже? – неожиданно выпалила Лариса, глазами указав в сторону кабинета Вадима.

Улыбка исчезла с лица секретарши, хотя она сама по-прежнему оставалась невозмутимой.

– И где же он тебя раскладывает? – продолжала напирать Лариса. – У себя в кабинете? На столе? Что ты молчишь? Поделись со мной, как с подругой. Ты себе представить не можешь, как мне это интересно.

Лариса грубо провела по груди секретарши:

– А здесь у тебя маловато. А он любит грудастых. Так что долго ты на этой работе не продержишься. Ясно тебе?

Майя оттолкнула руку Ларисы и резко встала перед ней:

– Что вы хотите?

– Слушай, а может, он тебя уже к себе домой таскал? Например, сегодня утром, а? – Ларисе показалось, что она попала в самую точку.

Что-то в изменившемся лице секретарши подсказало Лариной, что она права.

– Ах ты ж сука такая! – обезумев, замахнулась на Майю Лариса.

– Вадим Михайлович, – завизжала секретарша и бросилась к двери шефа.

Лариса побежала за ней. Последние проблески сознания, казалось, покинули ее. Ярость, гнев, унижение, боль от измены Вадима – все это готово было вырваться наружу. И немедленно.

Майя только успела открыть дверь в кабинет шефа, как Лариса настигла ее и больно припечатала ладонью по спине.

– А-а, – завопила Майя.

Вадим выскочил навстречу, схватил ничего не соображающую Ларису.

– Да ты что, охренела совсем? – пытался удержать он ее в своих руках.

– Подонок, сволочь, скотина, гадина, – кричала на него Лариса, пытаясь .достать теперь до его лица хотя бы ногтями.

И надо сказать, что пару раз ей это удалось.

– Лариска, дура, что ты творишь? – попробовал встряхнуть ее Вадим. – Ты же мне всю морду исцарапаешь.

– Может, быть вызвать охрану? – предложила жавшаяся к стенке секретарша.

– Пошла вон отсюда, – крикнул на нее Вадим.

Майю как ветром сдуло.

– Лар, ну прекрати немедленно. Ну ты с ума сошла, что ли? – сильно сжал он девушку в своих руках – так, что хрустнули суставы и на миг сбилось дыхание. – Ну какая тебя муха сегодня укусила?

– Ты знаешь какая! – уже не так воинственно ответила Лариса. – Ты трахаешься с кем попало, а я после этого должна тебе мило улыбаться?

– Ну ты не права.

– В чем не права? В том, что улыбаться, или в том, что трахаешься?

– Лариска, ну будь умницей. Я люблю только тебя.

– А трахаешься не только со мной? – не унималась девушка. – Или это для тебя совершенно разные вещи.

– Конечно, совершенно разные. С другими – вообще до тебя – я только трахался. А с тобой я. занимаюсь любовью. Улавливаешь разницу?

– Что-то не очень, – начала затихать Лариска. – Дай закурить.

Он подал ей сигарету.

– Ларка, ну мы же с тобой современные люди. К тому же я деловой человек.

Ну могут у меня быть какие-то развлечения? Чисто в силу служебного имиджа?

– Я хочу, чтобы это «развлечение» было немедленно уволено, – Лариса показала концом дымящейся сигареты в сторону приемной.

– Да перестань. – Он попробовал взъерошить ее волосы, но она оттолкнула его руку.

– Уволь ее сейчас же. Или ты меня не увидишь никогда, – Лариса сказала это спокойно и категорично.

Но Вадим знал ее упрямый характер. Знал, чего стоили эти спокойствие и категоричность. Хоть и жалко ему было увольнять такую роскошную телку, как Майя, но придется все-таки уступить Лариске. К тому же на место Майи можно взять и не менее роскошную сучку. Так что Вадим в любом случае не пострадает.

Да и Майка тоже в накладе не останется – ее можно будет перекинуть в офис к своему другу. За такую бабу тот ему еще должен будет.

– Хорошо, только подобную глупость я для тебя делаю в первый и последний раз. – Вадим встал и вышел в приемную.

Он сознательно не закрыл дверь, чтобы Лариса услышала его короткое и строгое распоряжение:

– Майя, вы уволены с сегодняшнего дня. Я хочу, чтоб в течение пятнадцати минут вы собрали свои вещи и покинули приемную. Довольна? – вернулся он к Ларисе в кабинет.

Она удовлетворенно посмотрела на него. Вадим закурил, усевшись в свое кресло. Лариса села рядом на краешек стола.

– Думаю, что больше мы к этой теме возвращаться не будем? – Вадим почувствовал себя хозяином ситуации.

– Нет, – покачала головой девушка.

Он притянул ее за голову к себе и поцеловал.

– Слушай, а как ты это с ними делаешь? – спросила она, мечтательно закрыв глаза.

– В смысле? – не понял Саперов.

– Ну как ты их трахаешь – этих своих девок, этих секретарш?

– Ну мы же договорились.

– Конечно, договорились. Но мне все-таки интересно.

– Как-как? Обыкновенно. Беру и трахаю.

– Наверное, грубо, даже не лаская их. А они послушно смотрят тебе в глаза и делают все, что ты скажешь.

– Ну приблизительно так, – усмехнулся Вадим.

Он снова привлек ее к себе и осторожно поцеловал ее в шею. Нет, все-таки любил он Лариску. По-своему, но любил.

– Вадик, подожди, – отстранилась она от него. – Я хочу, чтобы ты со мной так же сделал. Грубо, как с ними.

– Да перестань, Лар. Не дури.

– Нет, хочу, хочу. Или ты на такое только с секретаршами способен? Ну представь, что я твоя секретарша.

Лариса попыталась сделать покорное лицо. Ей – волевой и взбалмошной девочке – это не очень удалось. Она развернула вращающееся кресло Вадима к себе, встала перед ним на коленки, расстегнула штаны.

– Ларка, – сделал он еще одну попытку остановить ее.

Но девушка не унималась. Он почувствовал, что начинает заводиться.

– Ладно, раз ты так хочешь. Только потом не обижайся.

Вадим грубо толкнул Ларису на стол, развернул на живот, задрал юбку, спустил трусы.

– Ой, больно, – запищала она, когда он вошел в нее.

– Терпи, ты же хотела это попробовать, – часто задышал он над ней.

– И все так терпят? – с придыханием спросила она, чувствуя, что, несмотря на боль, начинает заводиться.

– Замолчи, – грубо сжал он ее за бедра. Когда Вадим кончил, Лариса сползла по столу к нему на колени, ожидая, что теперь он займется ею и доведет ее до высшей точки.

– А все уже! – остановил он ее порыв обнять его. – Больше для секретарш ничего не бывает.

– Лихо, – недовольно выдохнула девушка.

– Ну что, теперь понятно? – улыбнулся он ей.

Она кивнула:

– Даже чересчур.

– Не захотелось стать моей секретаршей?

– Только в особых случаях.

– Надеюсь, зная, как это происходит, больше ревновать не будешь?

– Там посмотрим, – надула она губы.

Он поцеловал ее – нежно, как в начале их романа.

– Вадим, – сказала она тихо. – Давай сейчас поедем к тебе. Только прямо сейчас.

– Не могу, Лариса. У меня куча проблем. Их надо срочно решать.

– Опять двадцать пять. Это что, очередная отговорка? Ну какие конкретно проблемы?

– Например, твой папашка. Сегодня он такое отчебучил!

– Интересно, что он еще натворил. А то мы с матерью с утра уже взвыли от него. У него поздний климакс, видать, начался.

– Роет он под меня, моя девочка. Под мое дело. Все разрушить мне хочет.

Ничего конкретного не может найти, но нагадить хочет. Да в принципе я понимаю, что за этим стоит.

– Интересно, что? – уже еле сдерживаясь, спросила Лариса.

– А ты разве не догадываешься? Развести он нас с тобой хочет. Почти прямо мне об этом говорит.

Лариса только сильно сжала губы.

«Вот же гад! – подумала она об отце. – Матери жизнь поломал. И мне теперь хочет! Ну я ему сегодня устрою!»

Глава 50 БОЦМАН

Бывший фельдшер помог Настене справиться с кровотечением, но предупредил, что не гинеколог и определить, что у нее там внутри повреждено в драке, не может, надо к специалисту. Ему не терпелось присоединиться к сидящим на улице и смерть как хотелось коньяку с шашлыком. Настя видела его состояние и была не прочь, чтобы он ушел. Дело в том, что, предъявив больной простыню, Боцман оставил дверь в отдельное купе приоткрытой, и она в щель видела часть убранства заветной комнаты. Естественно, ни для кого из обитателей старого пакгауза не было секретом относительно профиля работы Карпа и подведомственных ему вагонов.

Посему, как только услышала приветственные возгласы с улицы – это приветствовали Лешего, – осторожно сползла с кресла и отправилась в купе.

Представшее перед глазами потрясло до глубины души. Она обнаружила разбросанными как попало предметы интимного туалета девиц. Здесь было все, о чем только могла мечтать женщина: прозрачные пеньюары с замысловатыми кружевами, пояса, бюстгальтеры-четвертинки со вставками из китового уса, грации, пачки крученых итальянских колгот всех оттенков, ажурные чулки со стрелкой и без. В тумбочке россыпью лежали презервативы. И тоже разных расцветок и конфигураций. Розовый член из упругой резины. Взяв его двумя пальцами за основание, Настя хихикнула.

Тут же присутствовали наручники и плетка с богато инкрустированной ручкой, а в стенном шкафчике кожаные шорты и жилет. Но больше всего ее заинтересовала косметика. Превозмогая боль в низу живота, она доплелась до туалета, который оказался вовсе не туалетом, а целой ванной комнатой с биде, и умылась. Вода была горячая и холодная.

Настя вернулась в купе и занялась боевой раскраской. Она подвела брови, как ей показалось, очень стильно, под Клеопатру, предварительно выщипнув несколько не понравившихся волосинок. Положила густые тени, сразу став похожей на женщину-вамп, добавила румян, выбрала яркую помаду и смело очертила рот, превратив свои тонкие, безжизненные губы в красивый цветок.

Потом секунда колебания – и стянула грязный, провонявший пакгаузом свитер.

За свитером последовали индийские джинсы, отечественный бюстгальтер с грязными чашечками и лоснящимися бретельками. Трусы она не носила уже года три. Подобрав с пола нужное, натянула, посмотрелась в дверное зеркало и нашла себя очень и очень. Она положительно охренела и вылила полфлакона французских духов на спутанные волосы. Запах немытого тела смешался с ароматом дорогой парфюмерии, заполнил весь вагон и полился на улицу. В облаке этого запаха она и появилась на верхней ступеньке.

Некоторые, кто увидел ее первыми, подавились. Профессор поправил очки и ударил по спине Петруччио, выбив кусок, застрявший в горле.

Над сидящими повисла крепкая, почти осязаемая пауза. Вообще казалось, что весь мир замер в трансе. Даже далекие гудки маневровика с Москвы-Товарной не могли поколебать волшебного столбняка, поразившего присутствующих.

– Вот те на… – пришел в себя первым Боцман.

– Картина… – согласился Петруччио.

Больше никто не мог вымолвить ни слова. И действительно, что говорить, когда говорить нечего. Перед ними стояла Диана-воительница, охотница и бог знает кто. На ней был черный бюстгальтер-четвертинка, не закрывающий сосков, черный же ажурный пояс с красными поводками резинок, черные трусики-полоска с зеленым лепестком на самом интересном месте, ажурные чулки со стрелкой.

Крепкое тело сорокалетней, никогда не рожавшей женщины будоражило и воображение, и физиологию сидящих. Давно забывшие свою сущность бомжи вдруг одномоментно ощутили, что у них в штанах начало оживать давно забытое ощущение.

Возможно, в этом свою роль сыграло и мясо с кровью.

Она улыбалась загадочной улыбкой Джоконды. Петруччио подскочил к вагону и подставил руки. Настена, как и подобает богине, сошла вниз на две ступеньки, бомж подхватил ее и понес к столу, но тут обнаружилось, что практически все съедено и выпито.

Забыли. Так бывает. Они давно уже исповедовали принцип: если на столе что-то есть, надо жрать все без промедления. И потом это не пакгауз, где припозднившимся Фома всегда оставлял пайку. Да и Фомы уже не было. От одного сознания, что они так опростоволосились, бомжей обуяла ярость. Они кинулись в вагон на поиски съестного и спиртного. Начался взлом всего запертого. Грабь награбленное, – так, кажется, называли свой революционный порыв большевики. А кем они, собственно, были?

Бомжами и были. Ни кола ни двора. Может быть, в прошлом – дети приличных родителей, подцепившие самый опасный вирус на свете – вирус разрушения.

И нашли-таки. Нашли две трехлитровые банки «левой» икры (кто ж будет клиентов борделя кормить покупной) и ящик коньяку, несколько бутылок «Смирнофф». Только единицы смогли противостоять «революционному порыву масс, громящих винные склады на Петроградской». Профессор, Боцман и Петруччио, удовольствовавшись тремя бутылками коньяку и отбитой банкой икры, спустились на землю и уселись за стол.

– За дам и не дам, но лучше вам дам! – провозгласил Петруччио двусмысленный тост.

Настена обняла Боцмана и Профессора и поочередно чмокала их в щеки.

– Поверите, нет, я никогда не была так счастлива, даже в той, гражданской жизни… Давайте выпьем и повеселимся.

– Похоже на веселье перед казнью, – мрачно заметил Профессор.

Его не поддержали. От выпитого и съеденного напало благодушие, и если у кого и рождалась крамольная мысль об ответе за содеянное, ее тут же отметали.

Старались жить в полную силу, да так, чтобы чертям тошно стало. Долго сдерживаемое чувство обиды на всех и вся, кроме себя самого, овладело массами.

Уже хрустнуло вагонное стекло. Уже вытащили из шкафчика и набили тряпьем форму железнодорожника Карпа. Леший пинками выкинул чучело из вагона. Скоро внизу сгрудились все. Откуда-то взялись гвозди. Чучело прибили к. забору, отделяющему автобазу от путей.

Боцман смутно вспомнил, что был на автобазе и даже спал в одной из машин, и ему приснился странный сон с ангелами. Когда чучело облили коньяком и подожгли, он подошел к забору и, встав на ящик, заглянул на территорию. На территории в ряду поливочных машин стоял белый ангел и укоризненно кивал.

Боцману очень захотелось с ним посоветоваться о мучившей до головной боли мысли, которую никак не мог ухватить.

Он подозвал Профессора.

Друг вскарабкался на ящик.

– Смотри, дружа, видишь, стоит? – спросил Боцман, проверяя свои ощущения.

– Где? Кто?

– Никого не видишь?

– Никого.

– И ангела?

– Ангела вижу.

– И я.

– Так что с того? Они живут тут. Разве ты не замечал, когда надо куда-то идти, а туда ходить не надо, ты и не идешь. Значит, ангел тебя сохранил. Тут ведь целая наука: хочешь видеть – видишь, не дано – не видишь. Скажи, как думаешь, сколько ангелов уместится на булавочной головке? Не знаешь? И никто не знает. А я знаю. Во сколько веруешь, столько и уместится. Как в жизни. Захочешь очень сильно жрать, думаешь, подадут? Нет. Сам найдешь.

– Вот я брата очень сильно найти хочу… Найду?' – Найдешь. Обязательно найдешь. Жизнь несправедлива, только когда не веришь, а веришь – найдешь. Если жив – найдешь. Давай слезай, а то Черный придет.

– А ты и Черного видел?

– Я, брат, всяких видел. У меня жена была. Не знала никогда, сколько батон хлеба стоит. Так и померла не зная. Все думала – тринадцать копеек.

Счастливая… А потом дочка. Та все знала. Даже больше знала. Понравился ей ученик, да так понравился, что стащила у меня работу по Достоевскому:

"Лингвистические особенности русского языка и их антропоморфальный смысл в цезурах романа Достоевского «Преступление и наказание». Защитился, стервец.

Теперь просиживает плюшевое кресло. Я ей: как же так, дочь? А она мне: папа, надо быть проще и добрее, ты все возможные премии получил, а Артему еще жить…

Как будто я умер.

Под чучелом набросали всякого мусора, обломков тары, пластиковых бутылок, остов цветного телевизора. Кто-то припер фанерный щит.

– Честное слово, как дети… – укоризненно попенял Профессор.

– Пусть, много они радости видели за последнее время? То-то… У тебя хоть вспомнить есть что. А у них и тогда ничего не было, кроме долга государству и пионерского детства – на первый-второй рассчитайсь! Первый шаг вперед – и в рай! А каждый второй тоже герой!

– Первый-второй, первый-второй, первый-второй!.. – заорал Петруччио, и его поддержали остальные.

Мусор подожгли. Огонь занялся споро. Кто-то перевернул щит, дабы дать огню простор. На обратной стороне идеальными квадратами под пластиковым покрытием обнаружились выцветшие фотографии. Венчала все надпись: «ЛУЧШИЕ ЛЮДИ НАШЕГО ВОКЗАЛА». Огонь лизал крайних.

Боцман смотрел на костер, на начинающие чернеть лица, и тут, в центре, его внимание привлекла фотография железнодорожника в форме с нашивками и блестящим галуном на рукаве.

«ЛАРИН ВИКТОР АНДРЕЕВИЧ, заместитель начальника вокзала, орден Трудового Красного Знамени».

Вавин Алексей Иванович, Боцман, вглядывался сквозь дым и языки пламени в удивительно знакомые черты лица. Внезапно всплыли все мысли, что будоражили его сегодня, встреча с Лэрри, его слова, да и слова Профессора, но главное – в мозгу стали короткими вспышками мелькать без всякого намека на порядок эпизоды его суматошной и безалаберной жизни: станция перед авианалетом, воинский эшелон, мать, посылающая его за водой в станционное здание. Он вспомнил даже, как их привезли в детский дом в городе Пермь и чужая женщина все пыталась выяснить имя, отчество, фамилию, как звали родителей и где они жили прежде.

Вспомнил, как, дико заикаясь (последствия контузии), пытался выговорить собственное имя и фамилию. В конце концов записали, как услышали и разобрали – Вавин Алексей. Отчество дали Иванович, недолго думая, в спешке из-за наплыва детей – пришел еще один эшелон.

Вот почему его весь день это мучило. Вавин! Он же тогда хотел сказать что-то другое! Ралин, может быть, но нет, нет – ЛАРИН! Он никакой не Вавин! Он Ларин, а этот человек на фотографии так похож на его мать, какой Боцман ее помнил!

Так вот почему весь день тянуло, он чувствовал, чувствовал – что-то случится! Но чтоб такое! Чтоб так вот взять и запросто найти брата? Да ни в жизнь не поверил бы. Он и сейчас не очень верил во всю свою логику, он просто чувствовал сердцем какой-то зов крови, что ли.

Но почему тянуло не по-доброму, почему предчувствие говорило – жди плохого?

Неужели с братом – господи, а он уже столько лет живет с ним бок о бок, – неужели именно в этот день, когда он брата нашел, с тем что-то должно случиться?

Боцман рванулся вперед и выхватил из огня остаток Доски почета с фотографией Ларина. С одного угла она уже занялась. Вавин вляпался пальцами в тронутый огнем плексиглас, приварил ноготь o расплавленную массу, но не чувствовал боли. Профессор помогал тушить кусок фанеры в руках Боцмана.

– Ах ты беда какая, ты ж пальцы пожег, Боцман… Воды, дайте холодной воды!

Ему протянули бутылку шампанского, обнаруженную во втором вагоне в холодильнике. Профессор, не жалея, лил пенящуюся струю на руки товарища.

Вскочила Настя. Растолкала всех и зачем-то начала целовать Боцмана. Заревела.

Боцман оторвал прилипшие пальцы от оргстекла, потом отогнул угол и, ломая ногти в кровь, вытащил подпорченную огнем и шампанским фотографию.

– Мама всегда говорила, что я пошел в отца, а Витек будет в нее. Она верила, она чувствовала, что Витек будет в нее, а я уже в отца…

– Ты же Вавин… – еще сомневался и не хотел верить в такое совпадение Профессор. Он сразу понял, о чем шепчет Боцман.

– Я помню… Я помню… Он копия матери… Посмотри, даже родинка на подбородке, как у мамы.

Профессор не знал и никогда не видел ни матери Боцмана, ни ее фотографии, но раз Боцман помнит, почему бы нет…

Фотография была начала восьмидесятых. Неизвестно, как сохранилась эта Доска почета, выброшенная за ненадобностью вместе с другими средствами наглядной агитации на задворки вокзала. И вот поди ж ты, сохранилась!!!

– Я чувствовал, я знал, что найду их… – повторял Боцман.

Пьяная Настя целовала его обожженные руки и плакала и улыбалась.

– Атас! Горим! – вывалился из вагона с выпученными глазами Леший.

У него горел рукав, а через окна внутри вагона все увидели языки пламени.

Занялась ажурная занавеска.

– Гори, гори ясно, чтобы не погасло, гори, гори ясно, чтобы не погасло! – вспомнил кто-то детскую приговорку.

Ее подхватили и, радуясь, как папуасы, и приплясывая в честь древнего бога огня, пустились вокруг вагонов. Кто-то бросил недопитую бутылку коньяка в разбитое окно. Полыхнуло.

«Пожарный расчет, возле пакгаузов что-то горит. Мне плохо видно, но, кажется, там пожар. Поторопитесь, пожалуйста. О господи, это же спецвагоны?»

От вокзала по путям бежали люди. Пока их было немного. Но скоро, и Боцман, и Профессор знали, здесь будет целая толпа, пожарные, милиция. Это не шутка – спалить три вагона люкс начальника дистанции.

– Боцман, мне больно, – пожаловалась и заскулила Настя.

Профессор посмотрел на ее ноги – по белым ляжкам бежал пока еще тоненький ручеек крови.

– Бежим, через пять минут здесь будет такое, мало не покажется! – крикнул Профессор и потянул Боцмана за собой, остальные были неуправляемы, остальным все равно.

– Настю возьми, ей к врачу надо, помрет еще…

– Я не помру, я не помру… Боцман, миленький, возьмите меня с собой… Ну пожалуйста, – вспомнила она волшебное слово, но ни тот ни другой в нем уже не нуждались, они подхватили Настю с двух сторон и ломанулись прочь от этого места.

Глава 51 ЛАРИН

Ларин сам чуть не лишился сознания – такая боль его пронзила от этих слов.

Он ждал чего угодно, но только не того, что Оксана его использовала. Что она лгала, когда ложилась с ним в постель. Значит, целовала через силу, обнимала скрепя сердце.

– Значит, не любила? – одними губами прошептал Виктор Андреевич.

– Ты с ума сошел! – рассмеялась она в лицо Ларину. – Да меня до сих пор в дрожь бросает при воспоминании о твоем изношенном теле. Неужели все еще не ясно, что в моем возрасте спать со стариками могут только по двум причинам – деньги или работа.

– Врешь! Я дал тебе работу, не рассчитывая, что ты расплатишься со мной в постели…

– Это сейчас легко говорить. А как бы оно было на самом деле, если б не расплатилась?.. Ненавижу тебя. Ненавижу вас всех…

– Вон отсюда! Пошла вон, падаль! – замахнулся на нее Виктор Андреевич.

И если бы Хоменко не удержал руку Ларина, возможно, он ударил бы ее по лицу.

В это время опять появился Тимошевский с Еленой Леонидовной. Они непонимающе смотрели на происходящее. А с Оксаной началась настоящая истерика.

– Да, я падаль, падаль! А вы все чистенькие и хорошенькие. И все у вас прекрасно. Только никто почему-то не интересуется, почему я такая? Почему я здесь на вокзале? Да вы знаете, что такое иметь больного ребенка, которого и накормить-то нечем. Который прикован к инвалидной коляске с детства. Который никогда не сможет нормально жить, работать, говорить. Вы знаете, сколько нужно на одни только лекарства? На памперсы эти долбаные, потому что он под себя ходит, понимаете, он как растение… Да тут не только билетами займешься, тут под любую сволочь ляжешь, тут убьешь!

– Как… Какой ребенок? – единственное важное вывел из истеричного монолога обезумевшей девушки Хоменко.

Она как будто на миг пришла в себя, обвела всех непонимающим взглядом.

– Мой ребенок. Сашенька. Три годика ему – моему мальчику.

– Где этот ребенок? Что ты говоришь?

– Дома. У бабушки.

– А что с ребенком, Ксюша? – Хоменко вдруг почувствовал, что объяснение многим вопросам кроется в этом ребенке.

– Полиомиелит, – по инерции ответила она.

И вновь обвела всех странным взглядом, как бы не понимая, зачем это им говорит.

– Ты скрывала это столько времени? – спросил приглушенно Ларин.

– А разве тебе это было интересно? с вызовом взглянула она на него.

Но тот сидел, бессильно глядя в пол, раздавленный и уничтоженный.

– Виктор Андреевич! – влетел в это время в кабинет раскрасневшийся от волнения заместитель начальника вокзала Брунев. – Там мою бабу в ментовку забрали во время этого билетного шмона.

«Хоть одна приятная новость за сегодняшний день», – подумал Ларин.

А вслух безучастно сказал:

– Ну и что, что забрали? Отдохнешь от нее хоть немного. А заодно и мы все.

– Да ну что вы, – заколебался в своем первоначальном порыве Брунев. – Она все-таки жена мне.

– Это точно. Жена всегда остается женой, – задумчиво произнес Виктор Андреевич. – Только ничем я тебе, Брунев, сейчас не могу помочь. Видишь, мы тут сами по уши в дерьме.

– Хоть один правильный вывод вы сделали! – сказала осмелевшая после разговора с Тимошевским Елена Леонидовна.

Ларин неприятно посмотрел на нее.

– Вот же блин, – выругался заместитель начальника. – Такое ощущение, что сегодня весь вокзал в дерьме.

Брунев с досадой махнул рукой и вышел из кабинета.

– Я могу сейчас остаться один? – беспомощно обвел глазами всех присутствующих Ларин.

– Конечно, – закивал Тимошевский. – Только вначале одна маленькая формальность. Подпишем небольшой протокол. И вы все, за исключением Панчук, пока свободны. Вначале подпишите, пожалуйста, вы, Елена Леонидовна.

Старший кассир, успокоенная Тимошевским, с легкостью поставила свою подпись.

– Я могу идти? – с очаровательной улыбкой обратилась она к майору.

– Всего доброго, Елена Леонидовна, – проводил ее до двери Николай Павлович. – Но я надеюсь, что мы сегодня еще увидимся.

– Как вам будет угодно, – заверила старший кассир.

А в это время в приемной начальника вокзала бодалась с секретаршей его дочь Лариса:

– Почему я не могу зайти к своему отцу?

– Ты ему очень помешаешь, – объясняла Ольга. – Я действительно не шучу. Он сейчас решает тяжелые вопросы. Тебе же не хочется навредить своему папе?

– А, перестаньте, – направилась к кабинету Лариса.

– Подожди, дай я хоть предупрежу его о тебе.

– Да что за идиотские формальности? – остановилась девушка. – Будто бы он в обморок упадет, если внезапно, без предупреждения увидит свою дочь.

– Кто его знает. Но так будет лучше, – повернулась секретарша к селектору.

Ларин в кабинете включил селекторную связь:

– Что, Ольга?

– Виктор Андреевич. Тут к вам дочь пришла. Может, ей подождать?

– Да нет, зачем же, – обреченно проговорил Ларин. – Пусть уж все валится в одну кучу.

– Ты о какой это куче, папа, говоришь? – входя, поинтересовалась Лариса.

– А вот видишь, мы уже тут протоколы составляем. Уголовные дела заводим.

– Может, мне тогда действительно подождать? – растерялась Лариса.

– Да зачем? Ты уже к финалу зашла. Тут дело за малым осталось – росписи поставить.

– Оксана Георгиевна, подойдите, пожалуйста, к столу и распишитесь вот здесь!

Оксана неуверенно подошла и дрожащей рукой поставила подпись.

– Это что, она и есть? Твоя кассирша? – Лариса сразу сопоставила обрывочные фразы по телефону своего отца с Оксаной, когда та звонила ему домой, а он неосторожно называл ее по имени, а иногда звонил ей сам через кассовый коммутатор.

Девушки внимательно посмотрели друг на друга.

– Папа, так ей же почти столько же, сколько и мне. Я имею в виду лет.

– Ошибаешься. Она на полгода тебя моложе. И если ты что-то хочешь по этому поводу сказать, то, пожалуйста, высказывайся, не стесняйся. Тут все уже обо всем знают.

– Но ведь ты же прекрасно понимаешь, что она тебе шарики не за просто так крутила? – В глазах Ларисы была жгучая ненависть.

– Сегодня я это окончательно понял! – попробовал улыбнуться Ларин.

Он черкнул ручкой в протоколе.

– Все. Пока не смею больше занимать ваше драгоценное рабочее время, – любезно улыбнулся Ларину Тимошевский. – Но это пока!

Виктор Андреевич поморщился, как от зубной боли.

– Пойдем, Хоменко. Отконвоируешь Панчук на место, – дал указание Роману майор.

Оксана в дверях на секунду обернулась к Ларину. Ему показалось, что она хотела что-то сказать. Он не был в этом уверен, но мог поклясться в том, что в глазах Оксаны стояли слезы. В ее глубоких, грустных глазах – глазах взрослой женщины.

"Неужели все кончено? – почувствовал мучительную боль Ларин. – Так кошмарно и страшно. От меня уводят мою любимую девочку, которая, оказывается, никогда меня не любила. Которая спала со мной, как шлюха. Которая, кроме отвращения, ничего ко мне не питала! Значит, я все же старый, противный старик!

Напрасно хорохорился! А на самом деле уже все – жизнь кончена. Так, осталось доживать, тихонько посапывая в две дырочки".

– Вот же дрянь! – сказала Лариса, в последний раз взглянув на любовницу отца. – А ты, папа, у меня еще ничего, раз таких молодых можешь в свою постель укладывать. Горжусь тобой!

– Ты по какому поводу заявилась? – У Ларина возникла сильнейшая необходимость переключиться на другую тему разговора'.

– А что, просто так дочь к отцу не может зайти?

– Не пудри мне мозги. Тебя мать послала?

– Не только.

– Если мать, то ты сама видела, что у меня здесь все кончено.

«Все кончено вообще!» – подумал про себя Ларин.

– Ну если у тебя все кончено, отец, то у меня все только начинается, – даже не понимая жестокости своих слов, выпалила Лариса.

– Начинается? Что ж, это прекрасно.

– Да, все было бы прекрасно, если б ты мне не мешал.

– Интересно, а чем это я могу помешать своей родной дочери? Давай-ка не говори загадками, я уже от них устал.

– Папа, ты зачем на Вадима «наезжаешь»? Зачем трясешь его фирму? Ты что, хочешь нас с ним поссорить? Так я сразу скажу, что ничего у тебя не выйдет.

– Подожди, что значит «наезжаешь»? У меня с ним рабочие отношения, у тебя с ним – личные. Какая связь?

– Какая связь? Может быть, ты просто не видишь, что все время придираешься к Вадиму – по любому поводу? А теперь еще и по работе душить стал.

– Да, такого задушишь, как же! Вот что я тебе скажу, дочка! Ты уже взрослая, и мы можем поговорить с тобой начистоту.

– Наконец-то!

– Я, конечно, не в восторге от того, что ты встречаешься с Вадимом, но лезть в твою личную жизнь не собираюсь. Считаю, что не имею права. Это ты сама уже решай, как ее строить. Но должен тебя предупредить, что никакие твои отношения с Вадимом не заставят меня закрыть глаза на его жульнические махинации. Это мои принципы!

– А я тебе скажу, папа, что никакие твои принципы не заставят меня относиться к тебе как к отцу, если ты будешь давить на Вадима. И это мое последнее слово.

– Ты хочешь сказать, что из-за этого подонка можешь отказаться от отца? – вспылил Виктор Андреевич.

– Я тебе все сказала!

Лариса с напором взглянула на отца и вышла из кабинета, хлопнув за собой дверью.

А в это время Хоменко завел Оксану в отделение. Провел к решетчатой камере. Остановились возле нее.

– Ксюша, тебе нехорошо? – обеспокоенно потряс за плечо отрешенную девушку Роман.

– Прости меня, Ромка, – перевела она страдающие глаза на лейтенанта.

– Да перестань, Оксаночка!

– Я вот что думала, пока мы шли. Нужна тебе девчонка – чистая, светлая.

Без всяких гадостей в прошлом.

– Ксюша, да мне ты нужна! Как ты этого понять не можешь? Только ты – с любыми «гадостями», если они у тебя есть.

– Подожди, не перебивай. Я представляю, каким ты будешь заботливым мужем.

Будешь баловать жену. И отцом хорошим будешь. Это совершенно точно. Ты же хочешь, чтобы у тебя был ребенок?

– Хочу, – сурово засопел Хоменко. – Вначале девочку, а потом мальчика.

– Ну это как получится, – мягко улыбнулась Оксана. – Да, отцом ты будешь замечательным. Вот только женщины любить тебя никогда не будут, Жалеть будут, уважать. Чувство благодарности испытывать. Огромное чувство благодарности, но не любовь. Ты потому ищи сразу ту, которая благодарной быть сможет. Всю жизнь.

– А ты не сможешь? – сглотнул комок в горле Хоменко.

– Наверное, нет, Роман! Я слишком гордая для этого. Благодарить не умею.

Как еще прощения у тебя попросила, сама не знаю!

– А хочешь, я твоего ребенка усыновлю? – выпалил вдруг Хоменко. – Вместе растить его будем. Я на вторую работу устроюсь, денег на лекарства побольше станет. Вылечим его.

– Эх, Рома, Рома! Ты все о своем. Не нужно мне от тебя ничего. Не приму я помощи твоей. Слишком ты честный. Да и не чужой ты мне теперь стал. Только ты серьезно эти мои слова не воспринимай. Ничего они для тебя не изменят… В общем, не могу я тебе жизнь калечить. Давай открывай свою клетку, что-то устала я от всего.

Роман послушно впустил Оксану в камеру. Благо что там сейчас народу было мало – всего две женщины. Ксюша села на нары, поджала ноги к груди и полностью погрузилась в себя.

«Что же это я наделала? – подумала она с болью. – Я ведь люблю его! Ларин мой! А ведь как замахнулся на меня. Хотел ударить. Я бы на его месте меня убила бы. Но теперь уже все! Кончено! Он сам все разрушил… Нет, я… Сама все разрушила… Собственными руками…»

Глаза ее сами собой закрывались от усталости и жуткого перенапряжения.

«Неужели мы могли бы быть с ним вместе? Могли быть счастливы?.. Нет, ничего бы не сложилось… Никогда бы не принял он моего ребенка. Вот Хоменко принял бы, а этот нет. Ромка мой бедненький, смешной какой. Хотел Саньку усыновить…»

Она вспомнила, как тяжело ей дался ребенок. Как трудно она его носила, потом рожала. Постоянные нервы, ожидание, что Олег найдет ее, узнает, что сын у них. А он ведь даже не захотел ее признать по телефону, когда она приехала в Москву… Нет, хватит! И так достаточно она уже дров наломала за свою короткую девятнадцатилетнюю жизнь. Теперь только выпутаться из этого дерьма с железнодорожными билетами. А Ларину ведь ничем серьезным это не грозит. Он из воды сухим выйдет… Любимый мой, Виктор. И с Еленой Леонидовной все будет в порядке. С Тимошевским они договорятся. Так что нечего ей переживать.

Глаза Оксаны слипались, она уже почти погрузилась в сон. И в полудреме увидела улыбающегося трехлетнего мальчика с белокурыми вьющимися волосиками. И с лучистыми, голубыми глазками. Он обнимал ее за шею – беззащитно и нежно. Она чувствовала аромат его молочного тельца, необыкновенную нежность детской кожи.

«Сашенька, ручки крошечные! Как я скучаю по тебе, мальчик мой! Только ты моя радость в жизни! Мое сокровище! И никто больше нам не нужен. Все сделаю для тебя, мой маленький. Вылечу тебя, найду для этого любые деньги, чего бы мне это ни стоило!»

Глава 52 ФАЛОМЕЕВ

На плите кипел чей-то чайник. Недолго думая, сибиряк воспользовался чужим кипятком для заварки и через две минуты уже входил в комнату Валентины. Та переодевалась за ширмой.

– Ты волшебник? Так быстро.

– Там вскипело, – простодушно сознался он.

– Что? – поднялась над верхним срезом ширмы голова Валентины. – Ты взял чужой кипяток?! – И уже тише:

– Чужой кипяток? – Совсем тихо:

– Чужой…

– А что случилось-то? – Фаломеев забыл и про ширму, и про то, что она переодевается, а может, помнил, но хитрил.

Одним словом, зашел.

За ширму.

В воздухе повисла пауза. Сначала она прижала к груди какое-то белье – Фаломеев не рассмотрел, что именно, – потом руки ее медленно опустились и она осталась так. Нагишом.

В эти секунды все решает жест, движение, блеск глаз, который никому еще не удавалось скрывать. Фаломеев понял ситуацию по-своему. Надо сказать, понял правильно. Он просто подошел и обнял ее. Начал целовать. Вдруг ощутил слабое сопротивление. Между тем был готов при первых же признаках неудовольствия свернуть атаку и извиниться.

– Ты долил? – спросила она.

– Что? – не понял он.

– В чайник долил?

На кухне громыхнули крышкой, и они в комнате услышали неразборчивый гундеж.

– Не долил, – констатировала она.

– А надо было?

– Безусловно. Теперь меня будут звать воровкой кипятка.

Последнюю фразу она произнесла в момент перемещения на диван. Фаломеев поднял ее на руки, и тело женщины показалось необыкновенно легким. Такого с ним еще не бывало. Когда нес свою бывшую от здания конторы, где совершался священный акт бракосочетания, до балка, пришлось изрядно попотеть. Сапоги застревали в густой грязи, и один, помнится, так в ней и оставил. Затем было много водки, привезенной с Большой земли, пива и консервов. Ничего свадьба была. Потом белоснежное тело, не ведающее загара – где в Нягани загоришь, – и стоны. Фаломеев мысленно сравнивал прошлое с настоящим, и оно, настоящее, явно выигрывало. Мужики всегда сравнивают. Не верьте, что в этот момент, охваченные любовным экстазом, они ни о чем не думают. Сексологи даже различают секс по типам. Многие, например, фантазируют и этим добиваются наивысшего наслаждения.

Другие представляют себе физиологию. Третьи видят совершенно другую женщину. Но никто и никогда не признается партнеру, что происходит с ним на самом деле.

Женщины не хуже и не лучше. Виолетта сравнивала. Сравнения шли не постоянным потоком, а как бы выплывали из памяти.

И плечи у него мощные какие. И пахнет особенно. И родинка трогательная на спине у основания шеи. Она погладила родинку, и он застонал. Ага, это, оказывается, самое чувствительное место. Сделав маленькое открытие, внутренне успокоилась и напрочь выкинула из головы своего прежнего. Нынешний занял все ее существо. Валентина отдалась своим внутренним ощущениям с легкостью и готовностью, как долго ожидавшая счастья женщина.

Боже мой, если бы она только знала, если бы знала, билось в мозгах у Алексея. Невероятно, но в этот момент напрочь вылетели из головы все книжные премудрости. Он не знал, что должна была знать про него и его чувства она.

Может быть, то, что сейчас, сомкнув глаза, он видел проносящиеся в своем воображении картины. Как ОНА вошла. Как ОНА шла. Как блестели ЕЕ глаза. Как шевелились губы. Всю ЕЕ. Видел и знал – это бесповоротно.

А она?..

Боже, благослови меня. Я падаю перед тобой на колени, сделай меня такой, какой я должна быть. Благослови меня на этот день, на этот час, на эту минуту и, может… на этот путь. Благослови меня на этот год, даже если он будет для меня последним.

Если больному после операции на глазах не сделали повязку, а сразу же вывели под ослепительный свет, последствия могут быть очень печальными и необратимыми. Примерно то же самое произошло с Алексеем и Валентиной – свет ярчайший. Но, в отличие от больных, они были здоровы. Правда, в душе каждый нес свой крест и свою обиду, жизнь обоих не блистала безоблачным небом, а ворох обязательств по отношению к близким еще требовал трудоемкого и неприятного разбирательства.

Прежде всего и он и она должны были честно ответить себе на главный вопрос: зачем мне все это нужно? Но где вы видели людей, между которыми проскочила божественная искра, задумывающихся о будущем или задающих себе подобный вопрос? Их нет в природе, если, конечно, искра – божественная.

В общем, они перестали думать вообще и ничто в мире больше для них не существовало. Ласкали друг друга, открывая для себя все новые и новые возможности для получения блаженства. Она находила на его теле другие, неведомые в прежней практике секса участки, лаская которые добивалась того, что он весь то вытягивался в струну, то выгибался дугой. Она играла на инструменте его тела, как Ван Клиберн на рояле, как Павел Коган на скрипке, четко зная лишь одно: не нужно стучать все время по одной и той же клавише, так же как и по всем сразу. Достаточно знать, что они существуют.

Фаломеев даже не подозревал, что такое может с ним твориться. Откуда что взялось? И главное, не испытывал ни смущения, ни животного ослепления.

Он задыхался от собственной нежности к ней.

Не чувствуя ни усталости, ни времени, они могли заниматься этим бесконечно. Давно уже скатились с дивана и, по причине малой площади комнаты, оказались под столом. Сложилась и с глухим стуком рухнула ширма с двумя китайцами и павлином…

За окном раздался противно продолжительный гудок «Икаруса». Оба замерли на мгновение. До чего же въелось во внутренности наши чувство рабской покорности судьбе и выдуманному долгу.

Виолетта оделась быстрее Фаломеева. Галстук никак не давался. Она проделала эту операцию быстро и уверенно. Фаломеева сей факт задел. Он надул губы.

– Нечего кукситься. А галстук я своему отцу всегда сама завязывала, – догадалась Виолетта.

Фаломеев не смог сдержать улыбки. Но чтобы как-то уколоть сибиряка, Виолетта добавила, что бывший муж терпеть не мог галстуки и надевал их только по крайней необходимости. Но Фаломеев все равно продолжал улыбаться.

– Чего ты улыбаешься?

– Я тебя люблю.

– А я-то все ждала, когда у тебя язык от неба отлипнет. Ну, думаю, немой, и все тут. Тебе ни разу не захотелось застонать?

– Хотелось. Еще как. Но я не привык.

– Тогда все в порядке. Вылечу. У некоторых бзик – не позволяют целовать в губы. Или – я никому этих слов до свадьбы не скажу… Смешно. В постель лечь можно, а сказать никак.

И опять Фаломеев приметил слово «вылечу». Значит, встреча не последняя.

Ему мужики много понарассказывали и про столичных женщин, и про южнокурортных.

Были в бригаде «знатоки». Вот, говорят, приезжает женщина на курорт, безразлично откуда. И с ней происходит метаморфоза прямо на перроне южного города. Или воздух такой заразный, или сквозь плавкий асфальт от земли через подошвы идет, но мандраж в коленках начинается. Готова прямо тут же на перроне… А московские, те вообще… Что – вообще, так и не объяснили, но вздохнули, закатив глаза.

Да ну их, советников, к бениной маме. В прошлом году отправляли Семена домой. Пожаловался парень, что Питера не видел, взяли билет через северную столицу, а деньги наказали зашить в телогрейку. Кругом в Питере одни мазурики.

Денег много. На дом. На обзаведение. Из кассы. Он напился и попал в милицию, а там телогрейка лопнула – и посыпалось, и посыпалось… Месяц сидел. Все выясняли происхождение суммы. Запрос – ответ. Жди-пожди. Из деревни, рассерженная долгим молчанием сына, мать вообще ответила, что нет у нее такого сына. Вот и слушай советы бывалых людей.

Садясь в автобус, оба заметили загадочную улыбку Александра.

– Ну его к черту, – шепнула Валентина. – Пошли в конец салона.

И они сели сзади, к большому неудовольствию Победителя. Фаломеев поймал себя на мысли, что держит руку Виолетты в своей с того момента, как они вышли из дома на Басманной. Совсем как Ромео и Джульетта на вокзале.

А вот и сам вокзал.

– Пойдем. Мы все-таки должны выпить кофе. Я себя чувствую так, словно по мне проехался паровой каток, – сказала Валентина.

Фаломеев тут же надулся от гордости.

– Что это с тобой? Это вовсе не комплимент. Как партийцы говорили – тебе еще надо учиться, учиться и еще раз учиться.

На Алексея стало жалко смотреть, зато Виолетта развеселилась.

Народу в ресторане прибавилось, но на столике, который три дня занимал сибиряк, красовалась лаконичная табличка «Не обслуживается». Фаломеев смело сунул ее в карман и усадил Виолетту. Толстуха, обслуживающая столики по соседству, сразу все поняла. Женщины в этом отношении и при условии, что не дуры, чувствуют такие вещи за версту. Муж еще только поднимается по лестнице, а уже все ясно. Может, подошвы ступают не так уверенно, может, наоборот, нагло попирая чувство ее достоинства, но факт – чуют за версту. Правда, кто он ей, сибиряк, и только. Клиент. И даже не ее, а подруги, тем не менее она быстренько свернула заказ и побежала сообщить информацию.

О, какое непередаваемое чувство в этот момент испытывает женщина, какую гамму чувств, какие мысли мечутся теннисными мячами внутри полупустой черепной коробки! Но самый кайф, что сообщает она факт своей подруге, оттого новость, возможно уже общеизвестная, становится как бы добрым делом.

Алика вышла в зал и, цокая каблуками как норовистая лошадка, направилась к своему столику.

Фаломеев улыбался ей словно старой доброй знакомой. Неискушенные мужики в отношении чужого, особенно женского, настроения полные профаны. Могут выдавленную улыбку принять за искреннюю, безразличие – за сочувствие, а интриганство – за участие.

– Давай закажем шампанского? Отметим.

Она согласно кивнула.

Алика еще не успела открыть рот, чтобы процитировать табличку «Не обслуживается», как заметила ее отсутствие.

– Милая, и не надо его искусственно подогревать и взбалтывать, – предупредила Виолетта. – Какой у вас чудесный передничек. Это вы сами вышили или так выдают?

Алика сама сделала вышивку. Национальный татарский орнамент. Просто она умела и любила вышивать, а еще от вышивки вещь становилась как бы неказенной.

Но дело-то было не в этом. Дело было в том, что экскурсоводша ясно дала понять, кто здесь клиент, а кто обслуга. И надень ты хоть распередничек, вышей на нем политическую карту России, все равно будешь обслугой, а не клиентом.

– Еще что-нибудь будете?

– Будем, будем, – заверила ее экскурсоводша, – кофе глясе, но это чуть позднее. А тебе, милый, я посоветовала бы цыпленка. Калории надо восстанавливать, правда?

– Цыплят сегодня нет, – выдавила татарка.

– Тогда бифштекс по-татарски. С кровью.

Фаломеев кивал, блаженно улыбаясь. Еще никогда и никто за него так не радел. Он сейчас съел бы что угодно. Главное, заказывали ему, а не он. И заказывала любимая женщина.

Алика с пылающими щеками убралась на кухню.

Виолетта хорошо запомнила официантку еще по теплому шампанскому.

Женщины нутром это чуют. Губа не дура, подумала она про татарочку. Значит, в этом необработанном материале, безусловно, что-то есть. И не одна она это почувствовала. Липнут. Виолетта еще раз подумала о правильности своего выбора.

– Послушай, а возьми меня с собой? – внезапно сорвалось у нее с языка.

Собственно, почему внезапно? Она думает уже несколько часов, только боится признаться себе, двадцатилетней красивой женщине, привыкшей добиваться всего самой, толкаться локтями, врать себе и другим, изменять свои привычки в угоду обстоятельствам, жить по ситуации. А тут Фаломеев. Сибиряк. Настырный. Честный.

Надежный. Чистый. Искренний. Любит… Давай, давай, Валька, подбирай эпитеты и сравнения. Женщина живет выдуманными образами. Никуда не денешься. Он там у себя на работе, наверное, и потный, и грязный, и матом кроет, и вонючие папиросы курит, и еще бог знает что… Ну и что? Разве у нее к концу экскурсионного дня блузка не пропитывается потом?

Фаломеев вытаращил глаза и превратился в статую с острова Пасхи.

В голове его пронеслись мысли наподобие магнитофонной записи при перемотке с включенным звуком. И никак не поймать за хвост ни одну.

– У меня денег не хватит… на двоих…

Давно Фаломеев не краснел.

– Но можно телеграмму дать… Обокрали…

– Обокрали? – засмеялась она. – Да. Безусловно, тебя здесь обокрали.

Ничего. У меня есть кое-какие сбережения.

– А работа?

Виолетта внимательно посмотрела на Фаломеева, и глаза ее сузились.

Фаломеев уже дважды спасовал.

– Я имел в виду, надо же успеть оформить увольнение, – уловив нечто нехорошее во взгляде любимой, поправился сибиряк.

– Знаешь что? – наклонилась она к нему.

– Что?

– А пошли они все знаешь куда?..

– Знаю, – расплылся Фаломеев. – В жопу.

– Вот именно. Мы сами откроем. Давайте сюда.

Виолетта решительно отобрала у официантки шампанское, убедившись, что на сей раз напиток из холодильника, и передала бутылку Фаломееву.

Тот встряхнул ее слегка, и пробка ударила в потолок. Не пролив ни капли, сибиряк налил два бокала.

– И вы, милочка, присоединяйтесь. У меня сегодня счастливый день, – предложила она официантке, сама налила третий бокал и всунула в руки. – Segui il tuo corso, e lascia dir Ie genti! Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно!

Ожидавшая чего угодно, но только не этого, Алика машинально выпила.

Напиток показался татарке необычайно горьким.

Глава 53 СЕРГЕЙ

После того как Сергей сдал Аслана и чеченца увели, Васенька с женой раскладывали по сумкам консервацию.

– А ты говоришь, что они зря перерывают! – с укоризной сказал муж супруге.

– Ты видала, что черножопый вез?

– И не в сумке ведь, а в подушку запихнул, негодник, – подхватила жена.

– Да кто ж так делает? Нашел куда спрятать, – проворчал муж.

– А парень наш молодец, – углядел, – кивнула на блондина женщина. – И вроде так тихонько лежал себе всю дорогу и молчал. Я даже думала, приболел он.

– Да, глазастый! – подтвердил мужчина.

Сергей стоял в коридоре у своего купе и смотрел, как чеченца вели по перрону под руки с двух сторон два здоровых таможенника. Аслан затравленно озирался по сторонам. Чувствовал, что здорово он вляпался. В какой-то момент он ощутил взгляд Сергея и повернулся в его сторону. Лицо чечена ожесточилось.

Встретившись взглядом с блондином, Аслан угрожающе цыкнул сквозь зубы. Блондин в ответ сделал неприличный жест.

– Всем по купе, пассажиры, – стала загонять людей, вышедших постоять в коридор, проводница. – Еще таможня не закончена.

– Сколько можно? – возмущались пассажиры. – Перерыли уже все что ни попадя.

Сергей так и остался стоять в коридоре у своего купе.

– Тебе что, особое приглашение? – задержалась возле него проводница.

– Когда таможня придет, тогда и отвалю в купе. Что тут – шаг до него, – резонно заметил Сергей.

– Порядок есть порядок, не я его придумывала, – проворчала проводница и пошла по вагону дальше.

– А ты не ворчи – тебе это не идет, – улыбнулся вслед Сергей.

После того как увели чеченца, настроение блондина резко улучшилось.

– Да мне ничего не идет, – оглянулась девушка. – Ни эта дурацкая форма проводницы, ни мой вздернутый нос, ни челка – она мне лоб закрывает. А чего его закрывать? До морщин мне еще далеко. Сама не знаю, зачем выстригла.

В вагон вошли два таможенника. Увидев блондина, подошли к нему, заглянули в открытое купе Сергея:

– Здесь, что ли, чеченец ехал?

– Вон, на нижней, – указал Сергей.

– Ты как его вычислил? – обратился первый таможенник к блондину.

– Что там вычислять? Дергался он слишком возле своей подушки, когда хохлы проверяли, – ответил Сергей.

– А че ж ты, парень, хохлам его не сдал? – спросил второй таможенник.

– До конца еще не был уверен, – пожал плечами блондин.

Второй таможенник поднял матрас чеченца.

– Да не суетись, Саня. Здесь уже ребята все перерыли, – остановил его первый.

– Ну что, может, прошерстим серьезно весь вагон? – предложил второй.

– А смысл? – усмехнулся первый.

– Ну как знаешь, – заколебался второй.

– Да ну, Саня! Там дальше шмон такой будет. Таможенники развернулись и пошли по коридору на выход.

– Ты же слышал сегодня приказ из Москвы, – убеждал Саню первый таможенник.

– Пусть другие поработают.

– А что случилось? Из-за чего весь кипиш?

– Фиг его знает. Мне шеф сказал, что собак даже менты готовят – на взрывчатку.

– Ну пусть тогда собачки здесь лаются, – успокоился таможенник. – Оставим работку для наших четвероногих друзей. Что ж они, зря свои косточки в ментовке грызут?

Сергей проводил таможенников взглядом.

«Что же там за хай в Москве подняли?» – подумал он.

Внимание его привлек электрокар, подъехавший к соседнему почтовому вагону.

Водитель электрокара крикнул кому-то, и из почтового вышли двое сопровождающих – старик Михалыч и молодой парнишка лет двадцати. Оба они были раздражены, оба дожевывали сало с луком.

– Давайте, мужики, грузить будем, – сказал водитель электрокара. – И по-быстренькому, а то поезд скоро тронется.

– А ты бы еще подольше таскался где-то, так мы бы тебе из окна тогда на ходу почту бросали, – недовольно проговорил Михалыч.

– Вы что, у меня одни? – взвился водитель. – Больше никаких дел, что ли, нет, кроме вашего поезда.

– Ты не лайся, – остановил его Михалыч. – Мы тебе тоже не пацаны – по первому зову все бросать и почту таскать.

– Я только что гомельский разгружал, потом киевский, – продолжал заведенный мужик. – Напарник мой болен. Все на меня сгрузили. Работы в два раза больше, а деньги те же платят.

– Ну хватит, базар какой поднял! А кому сейчас больше платят? Тебе хоть те же, а нам вообще зарплату урезали. Э, – махнул рукой старик, – что тут говорить? Давай, что ли, делом лучше займемся.

– Вот это уже другой разговор, – обрадовался водитель. – В общем, мужики, вы по ящику выносите, а я тут буду сгружать, – распорядился он.

– Ишь ты какой прыткий, – перебил его Михалыч. – Скомандовал уже. Да ты знаешь, что у нас там все завалено. Сам черт ногу сломит. Ничего не найдешь.

Как всегда, набросали все в кучу. Где? Чье? А нам на каждой станции разбираться.

– Пошли лучше глянем, что там тебе полагается, – позвал Семен в почтовый вагон водителя.

В почтовом вагоне царил полумрак. Все было забито ящиками с почтой, которые загораживали свет из окна. Водитель сразу наткнулся на что-то металлическое, сильно ударив ногу.

– Вот черт, зараза какая! – выругался он.

– Смотри под ноги, а то расшибешься, – предупредил его Семен.

Водитель наклонился, чтобы посмотреть, обо что ударился, и в ужасе отпрянул в сторону.

– Ой, что тут у вас? – вскрикнул он.

– Что-что? Не видишь, что ли? Гроб, – спокойно проговорил дед.

– Е-мое, приятный у вас попутчик, – проговорил водитель. – С покойником-то ехать веселее?

– Не покойник, а покойница, – поправил его Дед.

– Ну тем более, с бабой еще приятнее, а? – подмигнул водитель Михалычу.

– Ей теперь не до мужиков, – вздохнул дед.

– Это точно.

– Ну что, братва, грузить будем? А то мне… – начал было снова ныть водитель.

– Давай грузи, если такой умный, – кивнул на беспорядок в вагоне дед.

– Мы на прошлой станции из-за одного ящика все тут перерывали – никак найти не могли, – вставил молодой.

– Цыц! – скомандовал дед. – Делаем так! Тебя как зовут? – обратился он к водителю.

– Володя, – назвался тот.

– В общем, так, Вова. Тут, сам видишь, без ста граммов ничего не разобрать. И в прямом, и в переносном смысле. Потому будем последовательны.

Старый посмотрел на молодого напарника, и тот тут же нагнулся над каким-то ящиком, стоявшим возле гроба. Оттуда появилась початая бутылка водки, сало, лук, хлеб, два пластмассовых стакана и одна металлическая кружка. Все это молодой быстро разложил на крышке металлического гроба. Не забыл даже под закусь постелить газетку.

– Да вы чего, мужики? – возмутился Володя, впрочем, неуверенно, а так – больше для приличия. – На гробе пить?

– А где еще? Ты посмотри – все столы завалены. Не на полу же – мы ведь все-таки люди!

Сели вокруг гроба, как вокруг стола. Только разве что на корточках.

Разлили в два пластмассовых стакана. Порезали сало, лук, хлеб – все, как положено.

– Ну! – полез чокаться водитель.

– Подожди, – угрюмо остановил его Михалыч. – Не чокаться.

– Это почему же? – спросил Володя.

– Порядок такой, – вставил Семен.

– Помянем рабу Божью Антонину. Пусть земля ей будет пухом, – торжественно произнес дед. Помолчали немного и по команде деда выпили.

– Ой, ребята, вы даете, – захихикал Володя, закусывая. – Да откуда вы знаете, что она Антонина?

– А как же? Раз покойника везем, значит, должны про него знать, кто он и что он, – сказал Дед.

– Мы документы на нее в первую очередь изучили, – добавил Семен. – Антонина Петровна Ларина. Девятнадцатого года рождения.

– Хорошо пожила бабка, – водитель. – Нам бы столько! – захрустел луком – Каждому свое! – вставил философски дед.

– Так вы ей от Львова до Москвы поминки устроили? – снова захохотал быстро захмелевший Володя.

– А как же! – серьезно ответил Михалыч. – Третью бутылку уже поминаем.

Должна быть довольна бабка.

– Все-то оно хорошо, да вот как-то на гробе, не по себе это – есть, пить, – поежился водитель тележки.

– Да ну! Это по первому разу только не по себе. А потом привыкаешь, втягиваешься. – Михалыч закурил «Приму». – На моем веку их столько было. Я уж в почтовых вагонах не один десяток лет езжу. А вот всех своих покойников, которых перевозил, помню. И как зовут, и сколько лет…

– Ну ты, дед, даешь! – восхитился Володя.

– И никто на меня из них не может быть в обиде. Никого не обидел. Всех достойно проводил в последний путь.

– Да, это святое, – выдохнул Володя и покосился на бутылку.

Разлили еще по одной.

– Вот у Семена это второй покойник, – продолжал дед, кивнув на молодого напарника. – По первому – так он даже блевал. Так непривычно ему было. А теперь смотри, ничего. Ну давайте еще помянем Антонину.

Снова выпили и помолчали. За последующим задушевным разговором о вечном не заметили, как диспетчер объявил в громкоговоритель: «До отправления поезда Львов – Москва остается пять минут».

И только когда дежурный по вокзалу заметил брошенную у вагона почтовую тележку и закричал: «Володька, паразит, где тебя черти носят!» – тогда вскочили, забегали, стали вытаскивать ящики с почтой.

– Ты там, Володька, если чего мы тебе не то сгрузили, не обессудь. Обратно через день поедем, отдашь. А мы тебе, значит, твое отдадим, – кричал Михалыч через окно движущегося поезда водителю тележки.

– Все нормалек, ребята! – духарился опьяневший Володя. – Вы, главное, Антонину довезите в целости и сохранности.

– Да довезем, будь спокоен, паря, – махал ему дед.

Глава 54 ЛАРИН

– Виктор Андреевич, может, вам кофе – взбодриться? А то на вас лица нет, – заглянула в кабинет к Ларину секретарша.

– Я бы с удовольствием, Оленька, только думаю, что взбодриться мне сегодня уже не дадут! – Начальник вокзала был рад тому, что секретарша отвлекла его от мрачных мыслей.

– Да ну их всех в баню! Человеку даже попить не дают. Совести у них просто нет – насели на вас, хотя вы вообще могли сегодня не выходить на работу. С таким-то горем.

– Да, кстати, как там львовский? – вспомнил Ларин про гроб с телом матери.

– Все четко. Через час ожидаем в Москве – по расписанию. – Секретарша засуетилась вокруг кофейника. – Так, кладите сахар, а я сейчас.

Ольга выскочила к себе в приемную и через минуту вернулась с бутылкой бальзама.

– Да ты что, милая! – удивился Виктор Андреевич. – Ты же в курсе, что я на работе не пью.

– Это же не водка, а лечебный бальзам. Для тонуса. Для улучшения кровообращения. Для стимуляции сердечной деятельности. Между прочим, настоян на десяти лечебных травах.

– И на спирту, – повертел в руках бутылку Ларин. – Ого, тридцать восемь оборотов. Ничего себе лечебный бальзамчик.

– Перестаньте, вас сейчас и чистый спирт не возьмет. Давайте я вам плесну прямо в кофе.

– Что, я так мерзко выгляжу?

– Я знаю, что вы считаете меня полной дурой, но все же кое-что я чувствовать могу. И по-моему, за пять лет работы с вами я никогда не видела вас в таком состоянии.

– Это мы с тобой вместе пять лет уже работаем? – удивился Ларин. – Как же быстро время летит.

– Да не так-то уж быстро.

– Это в твоем возрасте. А в моем – годы проносятся, как столбы за окном скорого поезда. Да что там годы – десятилетия. Ничего не успеваешь почувствовать. Ладно, не буду на тебя мрачные мысли наводить. – Ларин отхлебнул кофе. – Слушай, а бальзамчик ничего, чувствуется. А ты, Ольга? Что ты себе кофе не наливаешь?

– Да не положено мне с вами, – по-служебному ответила секретарша.

– Ну-ну. Не выдумывай. Давай я лучше за тобой поухаживаю. Тебе сколько сахару? – Виктор Андреевич засуетился вокруг кофейника.

– Две. Ой, только лучше я сама налью. А то как-то неудобно. Вы все-таки мой начальник.

– Да брось! Давай, Оленька, хряпнем по пятьдесят граммов твоего бальзама?

В чистом виде. Без кофе, – разошелся начальник вокзала.

– Что вы, Виктор Андреевич, мы ведь на работе? – растерялась девушка.

– Один раз ничего. Можно.

Он достал из бара рюмки и налил в них бальзам.

– Ну, за тебя, Оленька. За твою счастливую жизнь, которая только начинается! – поднял рюмку Ларин.

– И за вашу, Виктор Андреевич! У вас ведь она тоже не заканчивается.

– Будет тебе, Оля, – залпом выпил Виктор Андреевич. – Я свою жизнь уже прожил. Наверное, в том смысле, что ничего в ней нового уже произойти не может.

– Не надо так. Ведь каждый день может случиться что-то новое!

– Новыми у меня могут быть только неприятности, да и то на старый лад, – махнул рукой Ларин. – Вот тебе сколько лет, Оленька?

– Двадцать три.

– Ты еще не замужем. Нет детей. Учишься на заочном. Закончишь институт – будет новая работа. Уже настоящая, по специальности. То есть с тобой еще столько совершенно новых, этапных событий должно произойти в жизни – и свадьба, и рождение ребенка, и новое дело. А у меня это все уже позади.

– Но внуков же еще не было?

– Разве что внуков, – усмехнулся Ларин.

Он налил себе еще бальзам. Вопросительно посмотрел на Ольгу, но девушка покачала головой. Виктор Андреевич выпил сам. Алкоголь не брал. Однако расслабление и облегчение действительно пришло.

– А любовников у тебя много было? – неожиданно для себя самого спросил Ларин.

– Да не очень, – с неохотой отозвалась Ольга.

– А сколько лет было самому старому из них?

– Сколько лет? – задумалась Оленька. – Да вот в прошлом году у меня был один старпер. Ему аж сорок два года было.

– Сорок два, – мечтательно проговорил Ларин. – Такой хороший для мужчины возраст.

– Ой, извините, Виктор Андреевич. Про старость это я что-то не то сказала, – заметила свою бестактность Ольга. – Вот вам уже почти шестьдесят, а вы еще совсем даже ничего.

– Да брось ты, Оленька, глупости говорить. А то будто я не знаю, что ты по этому поводу думаешь.

– Нет-нет. Я правду говорю. Вот есть мужчины, которые остаются мужчинами всегда, независимо от возраста. А есть, которые уже в тридцать плюгавые старики. Вот вы как раз настоящий мужчина. Ваш возраст совсем не бросается в глаза. Он попросту для женщины не важен.

«А не такая она дурочка, – подумал про себя Ларин. – По крайней мере, во взаимоотношениях женщины и мужчины разбирается».

– Бывает ведь, что и женщина до старости остается как девочка. Я не внешность имею в виду. А то, что глаз у нее горит, как у молодой, и энергия сексуальная чувствуется.

«Такие женщины в солидном возрасте редко бывают, но все-таки имеются», – рассудил Ларин.

Он снова налил себе.

– Виктор Андреевич, а вам плохо не будет? Он все-таки лечебный. Там определенная доза нужна.

– Ничего, – выпил третью рюмку Ларин.

После третьей уже зацепило. Хотелось говорить о наболевшем.

– Скажи, а ты вот с таким, как я, могла бы лечь в постель? – спросил он с нарочитой веселостью.

– Ой, что за вопросы у вас такие? – насторожилась Оленька.

– Не боись, – Ларин дружески потрепал девушку по руке. – Вопросы эти тебе, милая, ничем не грозят. И ответы твои – тем более. Только честно скажи, очень прошу тебя.

– Не знаю. Может, если бы очень сильно полюбила вас. Это же естественно.

– А за деньги, за то, чтобы не вылететь с работы?

– Может, и смогла, если б очень приспичило, – неуверенно пожала плечами Ольга.

– И не противно было бы обнимать старое, обрюзгшее тело? – ковырнул свое больное место Ларин.

– Это у вас-то обрюзгшее? – искренне удивилась Оленька. – Да любому тридцатилетнему такое тело за счастье иметь. Вы даже себе не представляете, что о вас бабы говорят. Просто вы неприступным кажетесь, а так каждая вторая вашей бы была.

«Или тонко успокаивает меня, или мне в самом деле еще не конец», – подумал Ларин, но на душе стало легче.

Хотелось говорить и говорить. Всю душу излить, все наболевшее. Виктор Андреевич даже и представить не мог, что эта глупышка сама окажется таким бальзамом для него. Не говоря о ее лекарственном, тридцативосьмиградусном.

Впервые, наверное, он испытывал к женщине, к тому же молодой и весьма симпатичной, чисто дружеские, теплые чувства. И никакой сексуальности, никакого желания кадрить.

"А может быть, завеяться с Ольгой на выходные на дачу? – размечтался Ларин. – Без всяких глупостей и сексуальных намеков. А просто как с другом.

Ловить рыбу, жечь костер, разговаривать".

Он почувствовал, что давно уже испытывает огромную необходимость просто с кем-то поговорить по душам. И чтобы ничто и никто этому не мешали.

– Ой, Виктор Андреевич, там кто-то зашел. – Девушка услышала, как группа людей шумно ввалилась в приемную. – Давайте я бутылку спрячу.

Только Ольга успела убрать бутылку и рюмки в бар, как в кабинет без стука ввалились три знакомых фээсбэшника. На этот раз с ними был четвертый. Красивый мужчина, черноволосый, кареглазый, веселый, лукавый, властный. Такими были кавказцы в советском кино. Руслан Кантемиров.

– Так, свободна, – холодно указал Чернов на дверь секретарше.

Вот все думал – пронесет, все надеялся, да нет, даже просто уверен был, обойдет стороной его вокзал такая «честь». С какой стати Кантемирову париться в поезде – куда безопаснее самолет. Нет. Поезд ему зачем-то нужен.

Неприятно сжалось сердце. Уже в который раз за этот день, но сейчас почему-то особенно больно.

Ольга, бегло взглянув на шефа, тут же скрылась в приемной.

Чернов плотно прикрыл за ней дверь, еще раз выглянув в приемную. Помощники по знаку полковника зашли в комнату отдыха начальника вокзала, внимательно осмотрели ее, даже в шкафы заглянули. Кивнули Чернову, что все чисто.

Кантемиров уселся без приглашения в кресло у журнального столика и по-хозяйски огляделся вокруг.

– Значит, так, Виктор Андреевич. Вашему вокзалу выпала огромная честь.

Именно с него отправится в Чечню товарищ Кантемиров. Мы приступаем к последней, самой сложной и опасной, стадии нашей операции. Я думаю, что представлять нашего гостя вам не стоит. Вижу, что вы его узнали, – сказал Чернов.

Ларин молча кивнул. Сердце вдруг еще более тягостно заныло, ушло куда-то в сторону, в беспроглядность, в темноту и пустоту. И Ларин почему-то вспомнил не о матери, не о жене или дочери, даже не о самом себе, он вспомнил об Оксане.

«Что-то сегодня какой-то странный день. Что-то много всего необычного. Вы. не волнуйтесь, поезда идут по расписанию. Сейчас будет отправляться донецкий. С третьего пути. Занимайте места, прощайтесь, только будьте осторожнее, пожалуйста. Береженого Бог бережет».

Голос у Собиновой был грустным. И это словно добавило тоски в сердце Ларина, он даже забыл, что злится на Собинову.

Глава 55 ФАЛОМЕЕВ

Бифштекс по-татарски, будь он неладен! Может, подсыпали что? Нет, не может быть. Алика, женщина восточная, но не до такой же степени. В животе у Фаломеева протяжно заурчало. Он покосился на стеклянную дверь, за которой недавно скрылась Виолетта – Валентина. Какой-то ты мнительный стал, Фаломеев, подумал он про себя. Последние десять минут, пока прохаживался вдоль панорамного стекла экскурсионного офиса, сибиряк гнал от себя прочь разные мысли. Неужели у него, у Фаломеева, как у хренового бойца перед боем, кишки свело? Хотя как взглянуть.

Например, такое ни с кем из его знакомых не происходило никогда, да и произойти не могло. После принятия такого решения и в свете последних событий не то чтобы несварение желудка может приключиться, но и недержание мочи можно простить. Он вспомнил Гошу, проходчика из геологоразведки, любимой шуткой которого было громко выпустить газы в общественном месте, а потом самым наглым образом обратиться к любому незнакомцу, стоящему рядом, с укоризной, мол, что же вы, товарищ, так несдержанны, здесь все-таки как-никак люди, надо держать себя в рамках. Только раз побили. В остальных случаях конфуз неминуемо падал на незнакомца.

Но так или иначе, решение принято, и не в правилах Фаломеева его отменять.

А холодок неуверенности сибиряк постарался растопить, фантазируя на темы дальнейшей жизни. То он представлял себе бесконечную череду курортных картинок, но быстро сообразил – такого быть не может. То представил их в Нягани, в собственном коттедже. Она сидит, свернувшись по-кошачьи, в кресле и листает каталог итальянской мебели. Он такой где-то видел в киоске. Потом вспомнил, что до отдельных коттеджей еще далеко. Не все буровые мастера имели. Потом он перенесся в маленький городок средней полосы России, где не был уже лет восемь и где у него была мать и сестренка. Постой, писали, сестренка выучилась на училку. Выходит, не сестренка, а сестра. И парень наверняка есть. Значит, надо или свой дом ставить, или сестре помогать обзавестись хозяйством. Господи, как все сложно-то стало. Первый раз женился, никаких проблем. Она местная, он при деле. Какое хозяйство? Какие свиньи? Жили в балке. Романтика. Детей по причине той же романтики не завели. А тут? Фаломеев вспомнил про беременность Валентины. Ну что ж, пускай рожает. Он ему как родной будет. Потом еще сделаем.

Дело немудреное. В том, что будет мальчик, Фаломеев не сомневался ни секунды.

Значит, братья. Своего он тоже ожидал мужеского пола.

От таких размышлений сибиряк враз повзрослел. Он вообще рос на глазах, в собственных в том числе, за последние несколько часов понял о женщинах, может быть, больше, чем за всю прошлую жизнь. Обычно ошибочно считаем, что мы их понимаем, а спроси, толком не объясним, за что та или иная нравится. Но если хорошенько покопаться в мозгах, образ распадется на множество чудесных мгновений… Как она ест, курит, спит, ручкой делает вот так…

Словом, мелочи… Беда, когда через несколько лет окажется, что ест она с причмоком, заодно прочищая во время трапезы дупла. Курит неловко – кто-то сдуру сказал, будто она красиво курит.

Спит вообще безобразно, все норовит свои чресла на тебя закинуть. А ручкой «вот так» делает, потому что дура, сказать больше нечего, вот и делает.

Но Фаломеев был несказанно далек от таких мыслей и потому терпеливо ждал.

С Виолеттой же происходило следующее…

Оставив своего мужчину по ту сторону офиса, она кивнула секретарше и одновременно диспетчеру босса и решительно толкнула дверь кабинета. В первый момент смутилась, хотя на лице не дрогнул ни один мускул. В кабинете сидел отец ее ребенка. Вальяжный, хорошо выбритый, розовощекий – кровь с молоком. Вернее, коньяк с кровью. И как это раньше она не замечала свинскую сущность его облика.

Честное слово, комсомолец центрального аппарата ВЛКСМ. Шея свиная, розовая. И мочки ушей на просвет. И полтора года она была рядом с ним… Чудовищно. Когда после одной из ссор подруга посоветовала каждый вечер украдкой нюхать его носки – любовь как рукой снимет, пропадет и зависимость, – она пренебрегла. Зато теперь знает: не надо никаких носков, стоит только посмотреть на его уши против света.

– Виолетта, что происходит? Раньше ты никогда не пренебрегала кофе в моем обществе. Вот Вадим о тебе справлялся. Куда наша козырная дама делась?.. – пожурил ее шеф.

Вадим повернулся лицом к ней. Взгляд у него был добродушно-вопросительный.

Знает, все знает про босса, подумала Виолетта, эта сволочь наверняка похвалялся. Слава богу, про беременность не успела сказать. А почему нет?

Врезать, что ли, по рогам? В штаны нагадит, он, говорят, с барышней начальника амуры крутит.

– Сидите, мальчики? Ну-ну, сидите. Радио бы хоть включили… – загадочно улыбаясь, сказала Виолетта.

– А что – радио? – насторожился шеф. Вадим непроизвольно поменял позу.

– Коммунистическое большинство в парламенте новый законопроект приняло – национализируют вас всех с вашими конторами. Владельцам по пять тысяч долларов оставляют, а директоров коллектив будет отныне избирать.

Говорила она без тени улыбки. В душе у нее поднималась сладкая волна удовлетворения содеянным. Инфаркт хватит – да и черт с ними.

Это было до сумасшествия похоже на правду. Главное, ни тот ни другой новостей из парламента не слушали, считая одних депутатов пустобрехами, других хапалами вроде себя, – кто ж под собой сук рубит… Однако…

– Да, чуть не забыла, Вадим, отца вашего сняли. Какого-то Егоркина назначили из аппарата президента. Не слышали про такого? Чем-то он им люб стал.

А ваш не люб.

– Егоркин… Егоркин… Не могу вспомнить… Это не тот, что ректором в МИИТе был?..

На Вадима было больно смотреть. Не лучше смотрелся и шеф.

Виолетта пожала плечами.

Шеф вызвал секретаря-диспетчера. Она, как вошла, сразу поняла, что дело швах.

– Ты утром радио или телик смотрела?

– Смотрела.

– Ну?

Секретарь беспомощно хлопала глазами.

– А-а-а… МузТВ все крутите. Тьфу… Новости надо знать… Что это? – спросил он про лист бумаги, протянутый Виолеттой.

– Увольняюсь.

– Бежите? Как крысы с корабля…

– Ты погоди, погоди…

Вадим пытался набрать на сотовом своего отца.

– Идиоты… – непонятно про кого, наверное про депутатов, выдохнул шеф Виолетты и в свою очередь начал набирать номер на своем сотовом.

Почему ни тот ни другой не воспользовались обычными телефонами на столе, совершенно непонятно.

– Я к себе сбегаю, звони, если что прояснится, – сказал Вадим, взяв себя в руки.

– Погоди… Борис? Борис, ты ничего не слышал, что там с утра эти мудаки в Думе утвердили?.. Нет? Источник верный. Национализацию удумали… Кто-кто? А как ты думаешь? Дядюшка Зю и команда… Вся надежа на президента теперь…

Виолетта и верила и не верила собственным глазам и ушам. Как все оказалось легко. Поверили. Значит, сидит еще в них червяк смрадный. Гложет. Спать не дает. Может, и любить по-человечески не могут из-за того. Деньги, деньги, деньги! Или порода их такая? Недочеловеческая. Не глаза, а два никеля номиналом в доллар.

– И куда же ты теперь? – спросил Вадим.

– Куда? – Виолетта подошла к стеклу, отогнула жалюзи и постучала, показав одновременно на дверь. – Вот. Вадик, познакомься, Фаломеев Алексей. Сибиряк.

Мужчина… Как твоего отца звали, Алексей?

– Панкрат… А что? – встревоженно спросил Фаломеев при виде начальников Виолетты.

– Панкрат… – она попробовала имя на вкус, – Панкрат. Звучит ничуть не хуже, чем Михаил. Михаил Вадимович Саперов. Будет Панкрат Алексеевич Фаломеев.

Не возражаешь?

– Не возражаю. Я его на себя запишу, – согласился Фаломеев, внутренне соображая, что тут что-то не то.

Мелькнула у него мыслишка о розовощеком, но он с легкостью отмахнулся: какая кому разница, куда брызги полетят…

Они вышли, оставив одного вспотевшего и одного растерянного начальника, причем второй попал в такую ситуацию впервые.

Виолетта протянула свое подписанное у начальника заявление в соседней комнате. Ей незамедлительно выдали под расчет и за двухнедельный отпуск. Она не была в отпуске два года.

Глава 56 ЛАРИН

Хотя операция была просчитана уже сотни раз и все шло по плану, Чернова не покидало смутное беспокойство, что чего-то он не учел, не взвесил, до конца не прочувствовал. Уж слишком гладко все проходило. Без сучка без задоринки. А это, Чернов знал по своему многолетнему опыту, было нехорошим предзнаменованием.

Нет, что-то не так происходит. Когда все слишком гладко проходит вначале, в конце обязательно случается какая-нибудь пакость. Да хотя бы в виде замка, который дворник поменял в прошлой их операции, когда они брали чеченцев. Ведь этот злосчастный, ничтожный замок чуть было полностью не испортил весь результат прошедшей операции.

«Ну не может быть все чисто, должна быть хоть какая-то заноза!» – нервничал полковник.

Чернов даже обрадовался, когда полчаса назад в оперативный штаб влетел разъяренный Сева.

– Ну эти козлы, товарищ полковник, представляете, что придумали? – начал он рисовать ситуацию в зале. – Вырядились, как на Северный полюс. Да их даже ребенок сразу вычислит.

Речь шла о переодевшихся в штатское работниках ФСБ, прогуливающихся под видом пассажиров по территории вокзала. Под штатской одеждой у них были надеты бронежилеты. И чтобы скрыть их от посторонних глаз, они не придумали ничего лучшего, как надеть поверх жилетов дубленки. И это в такую погоду – не зима, а самая разнузданная весна. Конечно же люди в такой одежде посреди толпы в плащах и куртках сразу бросались в глаза любому зеваке. Не говоря уже о профессионалах. А в этой операции, скорее всего, будут работать профессионалы.

– И как ты решил этот вопрос? – спросил Чернов у Севы.

– Да никак. Приказал им в целях конспирации снять бронежилеты. Ничего с ними не случится. Один раз можно и своей шкурой рискнуть ради такого дела.

– Ты смотри, какой прыткий, – усмехнулся Чернов. – А ты бы своей рискнул?

Сева побагровел:

– Я первый снял бронежилет, хотя мог бы этого и не делать. Мне мой служебный костюм позволял.

Сева поднял свой пиджак и продемонстрировал отсутствие жилета.

– Ну ладно, ладно. Не злись. Знаю, что не трус! – успокоил капитана полковник.

Казалось, вот она, неприятность для Чернова, – в проколе на бронежилетах.

Однако чувствовал полковник, что на серьезную «занозу» в таком деле случай с бронежилетами не тянет. А потому беспокойство не покидало его.

Он взглянул на Севу, который давал указание по рации своим:

– Еще раз проверьте склады и все мастерские. Поставьте везде охрану.

Виктор Андреевич, – повернулся к начальнику вокзала капитан. – Дайте распоряжение своим перекрыть платформу электричек. Через нее бомжи все равно проникают. Никакие ваши турникеты не спасают.

– Хорошо, – ответил Ларин и тут же вызвал по селектору охранную службу.

– Ну вот, все идет по плану, – ударил по коленкам Чернов, чувствуя, что напряжение к концу операции все усиливается.

Впрочем, так оно и должно было быть. Только все равно не по себе оттого, что все по плану.

– Давайте теперь о самом главном поговорим, – продолжал Чернов. – Об отправке товарища Кантемирова.

Снова заработал селекторный гудок.

– Да! – включил связь Ларин.

– Виктор Андреевич, – закричал в трубку диспетчер. – Там на запасных путях пожар. Горят три вагона люкс!

"Слава богу, – отлегло от сердца у Чернова. – Вот то, что мне не хватает.

Этой незапланированной пакости. Теперь все должно пойти хорошо".

Ларин вопросительно посмотрел на полковника.

– Давайте, может, я возьму наших ребят – и к этим вагонам? – предложил шефу помощник.

– Отставить, – спокойно ответил Чернов. – А вдруг это отвлекающий маневр.

А нам сейчас своими людьми разбрасываться нельзя. Пусть пожаром занимаются линейная милиция и пожарная охрана. Вам понятно, Ларин?

Виктор Андреевич кивнул и тут же отдал распоряжения соответствующим службам.

– Единственное, что можно сделать, – задумался на секунду Чернов, – так это послать к вагонам одного из наших. Для наблюдения. На всякий случай. И больше ничего.

– Понятно, – кивнул Вовчик и, отойдя в угол кабинета, связался по рации со своими подчиненными.

– Значит, самое главное, что нам нужно теперь сделать, – это обеспечить полную безопасность Руслана Шамильевича при посадке на поезд.

Кантемиров внимательно посмотрел на Чернова, потом перевел взгляд на Ларина.

– Какие у вас будут предложения в связи с поставленной задачей? – спросил у начальника вокзала полковник.

– А что я могу предложить? Только последить, чтобы вовремя подали состав…

– И это все? – вдруг подал голос Кантемиров.

И голос у него был не такой, как по телевизору. Это был сухой, острый, стальной голос.

– Все, – пожал плечами Ларин.

– И ты гарантируешь, что ничего не случится?

– Я надеюсь…

Кантемиров провел указательным пальцем по правой брови и перевел этот палец на Ларина:

– Ты поедешь со мной.

Виктор Андреевич почувствовал – вот оно, вот почему болело сердце.

– До ближайшей станции, а потом вернешься домой, – убрал палец Кантемиров.

– Мне так будет спокойнее.

– Хорошо, поеду, – прямо взглянул Ларин в лицо кавказцу. – Но только после того, как встречу гроб.

Кантемиров дернул головой:

– Что еще за гроб?

– Дело в том, что у Виктора Андреевича умерла мать на Украине, – пояснил Чернов. – А хоронить ее он собирается в Москве. Вот ждет поезд с ее телом.

– Это плохо, – задумался Руслан Шамильевич.

– Когда приходит львовский поезд? – спросил Чернов.

– В восемнадцать двадцать.

– Так, разница между его прибытием и отправлением поезда, в котором поедет товарищ Кантемиров, пять минут, – быстро высчитал Чернов.

– Нехорошо, – недовольно цокнул языком чеченец.

– Я могу задержать отправление поезда, на котором отправится господин Кантемиров…

– Нет, ничего мы задерживать не будем, – сразу отмел предложение полковник. – Это только вызовет лишние подозрения. А сейчас все должно идти по плану…

– Тогда я не знаю, – мрачно произнес Ларин.

– Ладно, успеешь, Виктор Андреевич, – решил Чернов. – Пойдешь встречать, распорядишься и сразу к нашему поезду. Идет?

– Идет.

– Это плохо, – нервничал Кантемиров.

– Все-таки мать, – виновато объяснил Чернов. – Вы не волнуйтесь, все будет хорошо. Наши люди на местах, охрана в полном порядке…

– Это плохо, – повторил Кантемиров упрямо.

– Я встречу гроб с матерью, – тихо произнес Ларин. – Я его обязательно встречу. Вам ясно? Кантемиров прищурил красивые глаза:

– Хорошо.

Где-то такие глаза Ларин уже видел. Нет, не в жизни, в кино, что ли, на картине какой-то… Ах да… Итальянский мастер. «Поцелуй Иуды».

"Львовский идет по расписанию. Прибудет точно в срок. Но это еще не скоро.

А знаете, я свой сюрприз приберегу как раз до его прихода. Мальчик, твоя мама покупает тебе мороженое. Не волнуйся. Не волнуйся, мальчик, не плачь. Тут и без тебя слез хватает".

«Ну все, – подумал Ларин, – сейчас ты у меня поволнуешься». И он, несмотря на протесты Чернова, отправился к Собиновой.

Глава 57 СЕРГЕЙ

Проводница лежала на полке в свободной позе и читала. Юбка слегка задралась, оголяя загорелые ноги.

– Стучать надо, – взглянула она на парня, одернув юбку на ноги.

– Закрываться надо, – парировал Сергей.

– Ну и чего хочешь? – спросила девушка, возвращая взгляд снова в книгу.

– Чайку не дашь? – выпалил первое, что пришло в голову, Сергей.

– Чай в вагоне предлагается только в определенные часы – утром, днем и вечером. Часы указаны на доске объявлений. Выйди, почитай возле двери. И вообще мы скоро в Москве будем. Там и напьешься.

– А по убедительной просьбе пассажира? – не сдавался Сергей. – Если он, например, умирает от жажды?

– Если умирает от жажды, то идет в вагон-ресторан или ждет официантку, которая разносит по вагонам. Слушай, ну что ты пристал? Напитки сейчас каждые полчаса носят.

– Значит, не дашь чайку-то? – Сергей хоть и говорил мягко, однако всем своим видом давал понять, что так просто не уйдет.

– Если так уж хочешь, на вон, бери мой, – указала она на стакан чая на столе. – Только он уже остыл.

Сергей сел рядом с проводницей на полке и стал пить чай.

Пил медленно и молча глядя на проводницу, которая снова углубилась в чтение. Ну что ж, попробуем проверить твою бдительность, подумал он холодно.

– Ой! Чем это у тебя так несет в купе? – спросил, принюхавшись, блондин.

– А что? Учуял? – отвлеклась девушка. В купе действительно стоял острый запах не то лука, не то редьки, не то еще чего.

– Да тут мертвый учует! – сказал Сергей.

– Чеснок от бабки везу в Москву. Вон, целый мешок, – девушка кивком указала на лежащий под столом мешок чеснока. – А бабка еще мне несколько баночек чеснока с редькой перекрутила – от простуды. Одна банка вчера вечером разбилась, когда грузили. Бабка ее прямо в мешок закопала и мне не сказала. Вот теперь по всему мешку растеклось. Сегодня еще ладно, а вчера просто не продохнуть было.

– Я б тут умер от такого запашка, – поморщился Сергей. – Еще и жара к тому же.

– А с другой стороны – надышусь здесь за сутки, а потом месяц болезни приставать не будут, – добавила проводница.

Сергей допил чай. Поставил стакан на стол. Поудобнее устроился на полке, всем своим видом показывая, что уходить никуда не собирается.

– Ну и что дальше? – подняла от книги голову девушка.

– Ничего. Посидеть разве с тобой нельзя?

– Нельзя. Я на работе, между прочим, нахожусь. – Девушка снова опустила голову в книжку.

– А если бы была не на работе, то можно? – не унимался Сергей.

– Слушай, отцепись. – Девушка отложила в сторону книгу и встала возле двери.

– Ты знаешь, что, когда ты злишься, у тебя кончик носа дергается, – улыбнулся блондин, бесцеремонно разглядывая ее лицо.

– Все, с меня хватит. – Проводница открыла дверь купе и сделала шаг из него.

Сергей в тот же миг стремительно соскочил с полки, дернул проводницу назад в купе и резко закрыл дверь. Она испуганно взглянула на него. Несколько секунд они так и стояли молча друг перед другом.

– Что тебе нужно? – Ей показалось, что глаза блондина вдруг сделались безумными.

Сергей понял, что напугал девчонку. «Дурак я, – подумал он с сожалением. – Надо было как-то по-другому к ней подъехать».

– Я же ничего плохого не делаю, – попробовал он успокоить девушку. – Мне помощь нужна.

Сразу вот так взял и выпалил – неожиданно для самого себя. А потом подумал, что с такой девчонкой долго разводить темноту не стоит. Разозлить это ее может, а после уже к ней не подъедешь.

– А чего ж ты тут чаи разводил? Сразу бы так и говорил, – насмешливо усмехнулась проводница.

Страх отпустил ее, хотя парень ей казался все-таки странным.

– Ну как сразу? А вдруг ты тоже сразу отказала бы? – объяснил он.

– Я и теперь отказать могу, – надула она губы, впрочем, несерьезно.

– Ну что ж, тогда ничего не поделаешь, – развел он руками.

– Да ладно, не боись. Говори уже, – подбодрила его девчонка. – Что, спрятать чего нужно?

– А ты догадливая, – обрадовался Сергей тому, что долго объяснять не пришлось.

– Тут большого ума не надо. Ко мне за рейс человек десять с такими просьбами обращаются. Только у меня жесткие принципы. Никаких наркотиков и оружия.

– Да что ты! Какие наркотики и оружие? Я просто слышал, что в поезде шмон основательный намечается. Кого-то ищут, но, как всегда, крупная рыба уйдет, а мелочь в сеть попадется.

– То есть ты себя мелочью считаешь? – поддела проводница.

– В общем, да. Я к друзьям на свадьбу еду. Жених – мой очень близкий друг.

Мы с ним с одного двора, на одном горшке в детском саду сидели. Так вот, он меня просил для невесты колечко с брюликом привезти. У нас их подешевле можно купить. В общем, если не возражаешь, я у тебя его спрячу.

– Хорошо, – кивнула проводница, – сотня. И бабки вперед.

– Согласен, – второй раз обрадовался Сергей тому, что так быстро решил и этот вопрос.

Он сбегал в свое купе и через минуту вернулся. В руках его был большой целлофановый пакет и что-то в нем, по объему значительно превышающее размер самого большого колечка на палец.

– Разверни! – скомандовала проводница.

Сергей извлек содержимое пакета.

– Ой, это что? – удивилась проводница, увидев в руках блондина двух свадебных кукол, опоясанных обручальным кольцом.

– Колечко с бриллиантом я внутрь куклы зашил. Специально для невесты сюрприз. Но при серьезном шмоне могут и его прощупать, просветить. Я там не знаю, с чем они искать будут.

– Да брось ты. Никто бы и не додумался. Хотя если хочешь, чтобы я спрятала, я спрячу, – быстро опомнилась проводница, понимая, что парень может передумать и она не получит свою сотню.

– Значит, договорились. – Парень снова уложил кукол в пакет.

– Да. Только куда их положить? – огляделась девушка. – Чтобы они тут мне не мешали.

– А давай прямо в мешок с чесноком зароем, – предложил Сергей.

– Да ты что, – засмеялась проводница. – Ты потом как развернешь свои куклы жениху и невесте, там вся свадьба одуреет от вони.

– Ничего. Для хохмы нормально будет.

– Ну как знаешь, – пожала плечами проводница.

Сергей ловко закопал пакет с куклами в мешок. Набросал еще сверху него несколько головок чеснока – для верности. И полил чесночной жижей, вытекающей из треснувшей банки.

– А это еще зачем? – не поняла девушка действий блондина с чесночной жижей.

– Да это чисто психологическая уловка. Если они к тебе в мешок полезут – так, для проформы – то в этой липкой и едкой гадости никому копаться не захочется.

– Ну делай как знаешь, – махнула рукой проводница.

Сергей отсчитал положенную сумму – даже еще пятьдесят рублей накинул сверху.

– Это ни к чему, – нахмурилась проводница. – У меня все по таксе. Я лишнее не беру. Тут и ехать-то осталось… – Она посмотрела на часы. – Будем точно по расписанию. Вряд ли уже проверять будут.

– Это на всякий случай.

– Сегодняшний вряд ли опоздает. Тут его всеми силами по расписанию гонят.

– Что так?

– Какой-то груз важный везем.

– Какой?

– Гроб с телом матери начальника Южного вокзала, – почему-то перешла на шепот проводница. – Теперь костьми ляжем, но к сроку покойницу должны довезти.

– Во как интересно, – задумался блондин. – Из-за одной мертвой столько живых людей вовремя в Москву попадут.

– Ну ладно, иди. – Проводница снова улеглась с книжкой на полку.

Сергей вышел в коридор и увидел, как за окном показалась железнодорожная станция. Поезд стал тормозить и остановился. А через некоторое время в вагон вошли люди с собаками.

Попросили всех открыть купе. Заводили собак в каждое, еще раз проверяли сумки – выборочно, у подозрительных лиц.

Заглянули и в купе проводницы.

– Ничего странного не заметила? – спросил лейтенант с собакой у девушки.

– Да вроде все нормально. Одного чеченца с наркотиками уже взяли.

– Это мы слышали, – поморщился от чесночного запаха лейтенант.

Собака, заглянувшая в купе, беспокойно завертелась, потом чихнула.

– Что это за гадость ты везешь? – вновь дернул носом лейтенант.

– Да чесночная настойка разбилась в банке. Не продохнуть теперь, – объяснила девушка.

Лейтенант заглянул в мешок с чесноком. Собака от новой волны чесночного запаха заскулила и снова чихнула.

– Вот блин, – выругался лейтенант, – так и собаку мне испортишь. Такой жуткий запашок – тут у любого нюх отобьет. А ну пошли отсюда, Мухтар, – дернул он за поводок собаку.

Проводница выглянула в коридор.

В дальнем конце его стоял Сергей.

Он был бледен, но улыбался.

– Все! – кивнула ему проводница, когда люди с собакой вышли из вагона. – Пронесло!

Глава 58 ФАЛОМЕЕВ

Дальше путь Фаломеева и Виолетты лежал в кассы. К Елене Леонидовне.

Старший кассир всегда благоволила Виолетте.

Каково же было изумление экскурсовода, когда она увидела Леонидовну, выходящую из помещения касс в сопровождении двух оперативников в штатском. То, что это оперативники, Виолетта знала почти наверняка. По крайней мере, рожу одного она заметила в линейном отделении, когда однажды возникла неприятность с пьяным экскурсантом.

– Ничего не пойму, – пробормотала она, – Елена Леонидовна, вы надолго?

Кассирша посмотрела на Виолетту, улыбнулась и не узнала.

Виолетта потянула Фаломеева за собой. В шестнадцатой кассе Оксаны тоже не было. Кассиршу заменяла незнакомая женщина.

– Ничего не пойму, – снова уже в отчаянии сказала Виолетта.

Она оглянулась по сторонам и стала всматриваться в людей в кассовом зале.

На первый взгляд ничего необычного. Потом она заметила человека с газетой в сером чесучовом пальто. Он стоял у автоматов с пепси и жадно пил. Переведя взгляд чуть дальше, она увидела еще одного в плаще. Тоже с газетой и тоже у автомата. Этот утолял жажду фантой. У выхода маялся третий.

– Пошли, – решительно потянула она Фаломеева к служебному входу.

Позвонила, нетерпеливо постучала. Дверь приоткрылась, и она протиснулась внутрь.

– Виолка, напугала до смерти. Чего барабанишь? – испуганно спросила знакомая кассирша.

– Срочно один билет на шестичасовой.

– У нас тут такое делается…

– Знаю. Не слепая. Там в зале три хмыря.

– Это не наши. Это оттуда…

– Мне нужен билет.

– Только для наших. Только для тебя исключительно.

– А я теперь не ваша…

– ?..

– Уезжаю к самому синему морю. Уволилась. Гори оно все прахом.

– ОН?

– Кто – ОН? А, ты про этого? Нет. Другой. Видишь – стоит, мнется.

– Давно знакомы?

Виолетта посмотрела на часы.

– Часов пять, однако.

– Ну ты даешь…

И видно было, что завидно. Завидно до слез. Как это так люди могут? Пять часов. Оказывается, могут. Как в романах.

Она выписала билет, не сводя восхищенных глаз с экскурсоводши. Какие мысли еще бродили в голове этой серенькой мышки с реденькими волосами и невыразительными глазками? Конечно, этим легче, они на виду. Хоть два часа, хоть три. А тут сидишь в стеклянной конуре, испотеешься вся или замерзнешь от кондишена, а в окошко к тебе задолбанные ожиданием, мерзкие рожи со своими просьбами лезут. И нет им никакого дела до того, что встала ты сегодня одна-одинешенька, впрочем, как и легла, наскоро попила чаю и бегом в конуру. Ни слова теплого, ни мужского шлепка по заднице. Ни вопроса: «Когда придешь? Не задерживайся…»

Валентина с зажатым в руке билетом вышла через ту же дверь, подхватила Алексея и очень, ну очень независимо прошла мимо потеющих милиционеров. Они зашли в камеру хранения. Взяли чемодан сибиряка.

– А твои вещи? – вспомнил Фаломеев про даму.

– Новую жизнь надо начинать с новыми вещами. И потом там моя одежда не пригодится.

– Напрасно. Мне твое платье понравилось, – вздохнул Фаломеев.

– Потому что прозрачное?

Фаломеев чуть не поперхнулся.

– Потому, потому… Дурачок. Что же я, не знала его особенностей? Ему семь лет в обед. Новое купим. Еще прозрачней.

Сибиряк крякнул.

Они пересекали зал ожидания, когда их догнала Алика. Виолетта внутренне напряглась. И напрасно. Алика протянула Алексею часы.

– Вот, возьмите, вы раздаривали всем, а. я подруге сказала, что нехорошо брать, если человек выпил. Ведь вы не от души. От вина.

– Почему не от души? Если я чего даю, то всегда от души, – обиделся Фаломеев и по-детски спрятал руки за спину.

– Берите, Алика, на память. Они мужские, но это даже модно сейчас. Берите, если бы не вы с шампанским, мне этого медведя ни в жизни не завалить. А у вас все будет тип-топ. Это счастливые часы. Поверьте. От души.

Они ушли, оставив Алику с часами. Алика сняла свои, поискала глазами урну и, не найдя, подала уборщице:

– На, Матвеевна, дарю…

– Господь с тобой, ты чего?

– Бери, бери, мне другие подарили, счастливые.

– У молодых все счастливые, – сказала Матвеевна, но часы внучке взяла – почему не взять. От души.

Фаломеев и Валентина вышли на перрон.

– Скажи, о чем ты мечтал, ну скажем, еще лет пять назад? Какую бы женщину хотел? Я такая? – спросила она.

– Нет.

– Да ну, я думала, я – женщина твоей мечты. Романтично. О какой же ты мечтал? – не отставала Валентина.

– О проститутке.

Если бы в тот момент они ехали на автомобиле и она была за рулем, непременно побились – так резко она остановилась.

– То есть?..

– Я думал, вот приеду когда-нибудь в Москву, подберу несчастную и женюсь.

Она мне детей нарожает, хозяйством займется и все такое…

Валентина согнулась пополам. Ее начал трясти смех. Нет, не смех – хохот, переходящий в истерику. Сибиряк перепугался.

– Ой, не могу…

На них оглядывались.

– Ой, не могу… Начитался… в библиотеке… Буран был… Запчасти не привезли…

Наконец она успокоилась, но временами нет-нет да проскакивала смешинка.

– Глупый. Это только в кино проститутки в заботливых матерей превращаются.

Не знаю, может, и мечтают, но уже никогда ими не станут. Ремесло свое берет.

Сказывается. Затягивает и не отпускает. Может, и были в истории экземпляры.

Один-два. Их описали и в качестве флага да еще слезу выжать используют. Почему бы клиенту не поплакаться, авось накинет.

Фаломеев недоверчиво покосился на Валентину.

– Какой же ты у меня…

– Какой?

– Добрый. Вот какой.

Виолетта краем глаза увидела лейтенанта милиции, который вел под руку Оксану. Сначала она подумала, что кассиршу тоже взяли. Но, присмотревшись, поняла, что ошибается. Ну и правильно, нечего со стариком тереться.

Сама счастливая, она и в других видела счастье.

Глава 59 СОБИНОВА

Она ждала, что Ларин придет, она только не думала, что он будет так зол.

На словах Нины Андреевны: «Электричка из Кустова прибывает к десятой платформе. Раньше там были красивые леса, а теперь…» – Ларин влетел, выхватил из рук Собиновой микрофон и закричал:

– Все! Хватит! Доболтались!

Собинова мягко, но настойчиво вернула себе микрофон и договорила:

– … а теперь соорудили какой-то завод, испортили природу. Но люди там хорошие.

После этого щелкнула тумблером и сказала спокойно:

– Слушаю вас, Виктор Андреевич.

Как ни странно, Ларин и сам немного успокоился. Он сел на свободное кресло, вперил взгляд в мальчикового вида женщину и спросил:

– Вы замужем?

– Нет.

– Понятно. Я так и думал.

– Вы могли справиться в отделе кадров.

– Нечуток, каюсь. Но сейчас не обо мне речь.

– Обо мне.

– Именно. Вы знаете, Нина Андреевна, сколько вы сегодня наговорили людям глупостей?

– Нет. Сколько?

– Много.

– Каких конкретно? Если не трудно, перечислите хотя бы три.

– Зачем вот сейчас вы говорили про Кустово? Про природу, про хороших людей?

– Это что, глупости, по-вашему?

– Да! Это глупости. Это отвлекает людей…

– От чего?

– Они пришли на вокзал, чтобы точно и в срок отправиться в пункт назначения. Они пришли, чтобы просто уехать.

Собинова шмыгнула носом.

– Разве это возможно?

– Что?

– Просто уехать. У вас получалось хоть раз в жизни просто уехать?

Отправиться в пункт назначения?

– Хватит философии. И так вы уже ею всех достали. Всему свое место и время.

– Что вы такое говорите, Виктор Андреевич?! – присвистнула по-мальчишески Собинова. – Впервые слышу, чтобы человеку отводили специальное время и место, чтобы мыслить.

– Так, ладно, хватит, с завтрашнего дня вы не работаете на вокзале.

Собинова и этого ждала. Но не сегодня, нет, не сегодня.

– Вы назвали только одну глупость, хотя и сами не верите, что это действительно глупость. А я просила три.

– Что вы несли про сюрприз?! Какой еще сюрприз?!

– Вот видите, вы не знаете, а считаете глупостью, – улыбнулась Собинова.

– Когда на путях перерезает человека – это сюрприз, когда горят спецвагоны – сюрприз, когда…

– Когда арестовывают Оксану, – подсказала Собинова.

У Ларина отнялась речь. Неужели весь вокзал в курсе.

– Вы говорите о неприятных сюрпризах, вы вообще неточны в выражениях. По Далю, сюрприз – нечаянная, внезапная радость, нежданный подарок, нещечко.

– Что?

– Нещечко. Нечто. Тайна, вещица, гостинец, дорогая вещь, лакомство, сокровище. Пойдем, я скажу тебе нещечко.

– Впервые слышу, – растерялся Ларин.

– О, вы многого не слышали. Так вот я готовлю лакомство. А вы меня увольняете.

Ларину нечего было сказать. Он смотрел в чистые глаза Собиновой и понимал, что сейчас не с ней выясняет отношения, а с собой. Он из себя хочет выгнать мысль, чувство и душу. А иначе – как? Как все это вынести?

Он поднялся.

– Виктор Андреевич, а вам правда не нравится?

– Что?

– То, что я говорю людям. Понимаете, я не могу по-другому. Я их вижу.

Вижу, как они торопятся, как волнуются, как смеются и плачут. А я им – в семнадцать сорок пять? Отойдите от края платформы? Просьба пассажирам? Да так вообще не говорят в русском языке! Просьба к пассажирам. И вообще…

Нина Андреевна шмыгнула носом. И Ларин понял, она сейчас расплачется.

– Да что там за сюрприз вы готовите? – еще с тенью раздражения спросил он.

– Я хочу спеть. И еще, знаете, я подумала: мы оба с вами Андреевичи. Может быть, у нас был один отец?

– Как это? – опешил Ларин.

– Ну в философском смысле…

Ларин махнул рукой. И расхохотался. Действительно, в каком-то смысле у них был один отец, одно воспитание, собственно говоря. Они оба хотели добра, но почему-то получалось иногда совсем, совсем наоборот…

Глава 60 ХОМЕНКО

Лейтенант Хоменко не довел Оксану до отделения милиции. Он еще там, в кабинете Ларина, решил ее отпустить. Во второй раз, теперь уж наверняка в последний.

Он провел Оксану Панчук по залу ожидания и вышел на перрон. Впереди увидел знакомую экскурсоводшу с каким-то мужиком, явно не московского разлива. Похоже, не поверил своим глазам, женщина была счастлива. Милиционер угадал ее состояние по выражению лица, по блеску глаз, по походке, еще по массе невидимых простому смертному или нелюбившему черт, жестов и мимики.

Раньше Виолетта ему не нравилась. Не то чтобы совсем, но было в ней что-то… Может быть, то, что смотрела на него, как на пустое место. Вообще-то ему нравились независимые женщины, но не в такой степени. Всему есть предел.

Правда, Оксана тоже была независима. Стало быть, и нелюбовь к независимым проистекала из личного опыта и уже год не заживающей любовной раны. Для него все женщины как бы балансировали на грани между нормой и эмансипе. Иногда это восхищало, но в большей степени раздражало. Одно дело – восхищаться полуобнаженными телами девочек из кордебалета, другое – жениться на одной из них. Вся его нравственно-просветительская занудная деятельность в отношении Оксаны проистекала от дремучей неграмотности и совершенно устаревших и ненужных установок. Полная путаница чувств приводила милиционера, привыкшего ясно мыслить, в замешательство. Если бы кто-нибудь сказал, что термин «прелюбодеяние», заимствованный из Ветхого Завета, совсем не то, что он себе представляет, Хоменко не поверил. Не беспорядочные половые связи или соблазнение замужней женщины, а посягательство на чужую собственность. Именно собственность, ибо звучит это примерно так: не возжелай ни дома ближнего своего, ни раба его, ни осла, ни жены его… Каково! Женщина на последнем месте в ряду инвентаря.

Из-за путаницы в мыслях и чувствах Хоменко решил инстинктивно придерживаться прежней тактики. В связи с «уличением» Оксаны в противозаконных действиях как бы обретал на такую точку зрения и тон полное право.

– Ты вот что, ты растворись на время. Устройся на работу и сиди тихо, как мышь. Сейчас самое главное – не светиться. У нас нет статьи «за давностью».

Номинально нет. Но если не попадаешь в поле зрения правоохранительных органов, если тебе не надо заполнять никаких анкет, которые будут проверять по долгу службы, можно считать, что чиста.

– Заживо похоронить себя?

– Почему похоронить? Миллионы людей живут, и ничего. В конце концов, ты же не Майя Плисецкая…

Вот этого говорить нельзя было категорически. Большинство несчастий как раз и происходит от ущемленного самолюбия. От не правильной оценки своей роли или чужой. Конечно, ни один опер не обидится, если сказать, что он не Мегрэ и не Шерлок. Но дело-то в том, что Оксана в действительности была не совсем заурядной личностью.

– Какой же ты дурак… Какой же ты дремучий дурак…

– Но почему, почему? – излишне громко воскликнул милиционер.

– Когда вы хватаете за руку преступника… или преступницу, разве не испытываете чувство удовлетворения? Я не знаю – самореализации, что ли. Почему же я не достойна такой участи? Почему мне суждено реализовываться либо в постели, либо за кухонным столом, либо в материнстве?

– Да я ничего…

– Вот именно – ничего. Может, я и не Айседора Дункан, но кое-что могу, и смею уверить, совсем не плохо. Вот ты меня отпускаешь, рискуешь карьерой.

Выходит, не все гладко в Датском королевстве? Значит, не совсем пропащий. Есть надежда.

– Какая надежда? Я Тимошевского за руку не поймал. Были там одни вагоны – по-моему, его дело, но вагоны сгорели. Люди разбежались, улики уничтожены.

Тимошевского не прижать никак, а сам он в отставку не уйдет. Это значит – или я, или он. Сегодня окончательно выяснилось – я. Думаю, карьера моя закончилась.

Лейтенант посмотрел на часы.

К платформе подали поезд, который в восемнадцать двадцать пять увезет ее, возможно, навсегда.

Хоменко попытался собрать мысли в кулак. Ему предстояло использовать для объяснения последний шанс. В отличие от Фаломеева, внутри у него никак ничего не загоралось. Наверное, слишком долго тлело. Возможно, она подавляла его.

Возможно, внимание расслаивалось оттого, что боковым зрением продолжал следить за действиями фээсбэшников. Он понял вдруг, что их в вокзальной толпе что-то слишком уж много. Его отделение, конечно, поставили в курс дела, но так, слегка, затуманили все, как водится. Но милиционеры быстро сообразили, что к чему: возможно, с их вокзала отправляют какую-то важную шишку. А может, и не отправляют, но могут отправить. А теперь вот выходило – точно, кто-то отсюда поедет.

Как только подали состав, на платформу сошел наряд спецподразделения МВД с собакой. Видимо, они шерстили вагоны еще на запасных путях и все время движения к вокзалу. Старший поискал глазами главного на перроне, и Вовчик сделал шаг вперед.

– Ничего, – доложил спецназовец. – Чисто. Если только не считать контрабандного сахара. Совсем одурели – Украину без сахара оставили.

– Сахар?

– Успокойся, собачка на смесь натаскана. Чистый. Хоть сейчас чай заваривай или бражку ставь.

Но Вовчик не успокоился.

– Лучше лишний раз переработать, чем потом мозги со стен соскребать, – заметил фээсбэшник и кивнул своим людям еще раз осмотреть вагоны.

– Дело хозяйское, – пожал плечами эмвэдэшник, но обиделся за недоверие к его профессионализму.

Хоменко высмотрел в тамбуре шестого вагона бригадира поезда. Он знал железнодорожника лично. Лейтенанту частенько приходилось работать с поездными бригадами. Последний раз это было полгода назад, в этом составе брали группу вымогателей. Действовали вымогатели по очень простой схеме: садились на вокзале в поезд и ехали один перегон от столицы. За полтора часа втягивали под разными предлогами в карточную игру пассажиров-одиночек, где прямыми угрозами холодным оружием, где кулачной расправой заставляли повышать ставки, а потом отбирали деньги. Вещи не брали. Не связывались. В случае поимки всегда могли отпереться, мол, гражданин сам напросился играть. Действовали несколькими группами.

Перекрывали вагон, так что проводники даже пискнуть не могли. Одну такую группу взял Хоменко, вторую Саушкин. Причем Хоменко подозревал, что Саушкин несколько превысил свои полномочия и пределы необходимой самообороны. Во всяком случае, при попытке оказать сопротивление один из преступников нечаянно вывалился из вагона на полном ходу и был размазан о встречный тепловоз. Тем не менее на какое-то время вымогательства прекратились и проводников не трогали.

Он подошел к бригадиру и завязал ни к чему не обязывающий разговор. Но старого жука было трудно провести. Тот сразу сообразил, что красивая женщина рядом – протеже мента. Это его как раз не беспокоило. Бригадир был жаден от природы, и потому перед ним сейчас стоял сакраментальный вопрос: брать деньги или не брать? Мент мог обидеться, и тогда добра не жди. С другой стороны, сегодня их так трясли всевозможные службы, что взять на себя такую ответственность побаивался.

– Ты не знаешь, по какому поводу шмон? – спросил он напрямик, давая понять, как трудно ему будет выполнить очевидную просьбу.

Заодно и цену набивал своей услуге.

– Знаю. К твоим делам не относится. Хоменко еще раз оценивающе посмотрел на хмыря-бригадира, как бы решая про себя, стоит ли доверять тому бесценный груз.

– Сделай доброе дело, возьми барышню.

– Нет проблем – закроется в служебке, поедем – выпущу. Пусть только по маленькому сходит заранее, – не удержался, чтобы не поставить в неловкое положение мента, глазастый бригадир.

Он тоже заметил, что лейтенант не ровно дышит к девице. Оно понятно – девка справная. Много нагляделся железнодорожник за двадцать лет поездной жизни и уж точно мог сказать, что перед ним не племянница лейтенанта.

– Вы бы попрощались пораньше. Сейчас пассажиры пойдут на посадку. Зачем нам лишний глаз?

– Резонно… – согласился лейтенант. – Ну что, давай прощаться…

– Куда ты теперь? – спросила она, потеплев.

– Не знаю. Дружок зовет в спасатели на пляж. Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья. Сезон начнется – пойду.

Хоменко с тоской оглядел застекленный козырек перрона, догадываясь, что бессмысленно теряет драгоценное время. Уходят куда-то нужные слова.

– Я тебя люблю, – наконец единственное что нашел сказать он.

– Я знаю.

– Так что ж ты…

– Что я?

– А ты?

– А я тебя – нет.

Наконец его прорвало. Может быть, от сознания, что все потеряно. Навсегда.

– Да ты знаешь, как я тебя люблю? Я, может, говорить не мастер… Хочешь на сцену – танцуй, если ты без этого жить не можешь. Стерплю. Я все люблю: голос, глаза, шею твою гордую, плечи, как смотришь, как билет выписываешь… Ты говоришь, что не любишь, но ведь я не противен тебе. Я знаю. Я знаю, что одной моей любви достаточно на двоих. Со временем поймешь и оценишь, не говори только сейчас. Ничего не говори. Дай мне шанс. Пусть здесь все успокоится…

Этот монолог был невыносим для него.

– Мне не надо, чтобы ты терпел. Не надо жертв. Жена – танцовщица… А я терплю…

Она презрительно усмехнулась:

– Ты во сне летал когда-нибудь?

– В детстве, – обескураженный таким поворотом, ответил Роман.

– Это когда ты высоко-высоко, а на земле каждую травинку видно, каждую козявку. Ты и один, и ты – целый мир. Вы вместе. И воздух упругий. И каждое движение – ласка. Каждая мышца и все тело – всему миру! Весь мир – тебе. А ты говоришь – терпеть. В детстве… А взрослым?

– Я, может, сказать так красиво не могу, – сглотнул сухой комок в горле Хоменко. – Я так же, может, чувствую. Только не видно.

– Значит, не все потеряно. Тогда подожди.

– Скажи, там у Ларина – это правда про сына?

– Что? Проснулся… А ты считал, я эти рубли в чулок копила? Подумай, лейтенант, нужна тебе баба с больным довеском? Крепко подумай. И хватит ли одной любви на всех. Вообще-то ты не безнадежен. Одно знаю точно – вернусь. Я еще сюда вернусь.

Она неожиданно обняла Хоменко и крепко поцеловала в губы.

– Спасибо, Хоменко. Большое спасибо. Без твоей глупой любви я бы, наверное, скурвилась. Только теперь поняла. И прости меня, Христа ради, водила я тебя за нос прищепкой, сама не знала зачем. Теперь знаю. Ты моим поплавком был, спасательным жилетом. Хороший, только зануда. Запомни, не будь с женщиной занудой. Пожестче надо, оперативник, порешительней. Без правил. В любви правила вредны.

Она скрылась в вагоне.

Хоменко подошел к стеклу служебного купе, но изнутри задернули шторы. Он вздохнул в полном раздрае чувств и пошел к голове состава. Его нагнал Львовский поезд, входивший на параллельный путь. Там у начала платформы милиционер узнал Ларина с двумя носильщиками и большой телегой. Вспомнил, что с утра говорили, будто тот ждет гроб с телом матери.

Чтобы как-то развеяться после трудного разговора, решил подойти, помочь.

Фээсбэшники на перроне активизировались. Здесь работали более ювелирно, чем в здании вокзала. И одеты были кто во что горазд, что сразу позволило затеряться в толпе приезжих и встречающих.

Хоменко увидел, как из второго вагона вывели троих черных в наручниках.

Следом и по бокам двигались задержавшие его сотрудники. Из почтово-багажного вынесли большой продолговатый ящик.

Гроб, понял лейтенант.

Начальник сдернул с головы фуражку.

Хоменко увидел жену Ларина в черном. Женщина кружевным платочком промокала сухие глаза. Уцепившись за мать, рядом стояла дочь. Жену Хоменко знал, она наведывалась на работу мужа, и часто без предупреждения. Дочь была ему незнакома. Довольно ординарное лицо, было бы совсем незапоминающимся, если бы не норовистость во взгляде на окружающих и жестах. Как же – дочь начальника вокзала. Хоменко не был женоненавистником, но инстинктивно сторонился подобных натур. Дураков пускай ищут в своем дурацком кругу.

Хоменко посмотрел на часы. До восемнадцати двадцати пяти оставалось еще три минуты.

Роман хотел вернуться к шестому вагону, но понял, что сказать ему сейчас будет нечего. Разве что еще раз заглянуть ей в глаза. Но и этого не получится.

Она не выйдет. Не сможет выйти на перрон.

Потом он увидел, как открылась дверь служебного выхода и из здания вышел медведеподобный фээсбэшник Сева и, осмотревшись по сторонам, подал знак стоящим внутри.

Следом за Севой повалили остальные.

Так вот он кто – надежда «голубей» и скепсис «ястребов». Высокий. Гордый.

Кантемиров.

Хоменко больно ударили чемоданом по лодыжке, он охнул и цаплей поджал ногу.

Кантемиров прошел мимо него в трех шагах.

«Львовский поезд прибывает на второй путь. Номера вагонов начинаются с головы поезда. Пожалуйста, не толпитесь, не суетитесь. Вот вы и дождались, чего уж теперь… А сюрприз – это все-таки подарок».

Глава 61 БОЦМАН

Понаехавшие пожарные машины и милицейские кордоны сослужили добрую службу Боцману. В общей неразберихе путь к вокзалу оказался свободен, и подвыпивший Боцман, прихватив с собой Профессора и Настену, двинулся туда, откуда каким-то таинственным образом исходила на него сила притяжения. Почти абсурдная, нелогичная, смехотворная, но непреодолимая надежда и страх – он встретит брата.

Это стало складываться, как мозаика, еще когда пили с Лэрри. Когда Боцман назвал его, передразнивая себя, картавящего и заикающегося, «Вэви». И подумалось вдруг: а может, так оно и есть? Может, тогда выпытывавшей у него имя и фамилию женщине он и назвался Вавиным, имея в виду как раз Ларина.

Глупость, фикция, реникса? Да. Но почему в эту чепуху так хотелось верить?

Почему, когда нашел старую Доску почета, сразу же узнал на ней Виктора Андреевича Ларина. Имя сходилось, но и только, а уже похожесть на того маленького испуганного мальчика из эвакуационного поезда он, скорее всего, придумал.

Но все разумные доводы отступали перед неизъяснимой силой надежды и веры.

Поэтому он шел сейчас к вокзалу, ведя своих друзей. Он решился, он пробьется к Ларину и просто посмотрит ему в глаза.

– Берегись! – крикнул Профессор.

Боцман соскочил с рельсов – мимо проехал пассажирский из Львова.

– Нас туда не пустят, – сказала Настена, увидев на платформах людей в штатском и военном. – Нас теперь вообще никуда не пустят.

Но Боцман упрямо шел вперед и знал – пустят, не могут не пустить. Сегодня что-то важное должно случиться в его жизни. Он потерял друга, но за это же будет какая-то компенсация, утешительная награда! Нет, он просто посмотрит в глаза.

И еще – он хотел увидеть ту женщину с мальчишеским голосом, которая говорила с ним, да, только с ним, все это время, пока он здесь жил. Она представлялась ему именно такой, какой и была на самом деле. Вечно юной, вечно доброй, вечно родной. Почти как брат из давних снов.

Троица взошла на платформу. Как раз на ту, на которую прибыл львовский поезд.

Мимо Боцмана проплыл почтово-багажный вагон, из которого выглядывали строгие, а от выпитого еще и трагические лица Михалыча и Семена. Они понимали всю ответственную скорбь наступающей минуты.

Из окна пассажирского вагона смотрел на шагающего в своем полперденчике Боцмана бледный Сергей, прижимая к груди пакет с пропитавшимся запахом чеснока свадебным подарком.

Но Боцман ничего этого не видел. Он видел, что в начале платформы какая-то заваруха. Милицейский кордон оттеснил встречающих к одному краю платформы, а по другому к поезду вышли несколько людей в черном. Впереди был статный мужчина в форменной фуражке. Возле него женщина в черном пальто и с заплаканными глазами, возможно, жена, по другую сторону девушка, немного растерянная и потерянная, но тоже жмущаяся к мужчине в форменной фуражке. Все это мелькнуло перед глазами Боцмана в несколько секунд, поезд, завизжав тормозами, стал останавливаться. А Боцман со всего размаху налетел вдруг на чью-то мощную руку.

Чуть эта рука не опрокинула Боцмана на асфальт перрона. Но он устоял и даже разглядел, что на руку он налетел не случайно. Рука эта перегородила Боцману путь.

– Назад, дед, – сказал обладатель мощной руки.

Боцман посмотрел на обладателя невидящими глазами, как смотрят на неизвестно откуда появившуюся стену, остановившую на полном бегу. Как на досадную помеху, которую можно просто обойти.

Что Боцман и попытался сделать.

Но оказалось, что у обладателя мощной руки имеется еще одна, куда более мощная. Эта рука ухватила Боцмана за шиворот и грубо толкнула в толпу.

– Дед, я тебе сказал, нельзя.

И тут Боцман понял, что человек в черном и форменной фуражке и есть тот самый – с фотографии на Доске почета. Нет, отсюда он был совсем не похож. Не похож на фотографию, но безумно, шокирующе, бешено похож на Витю, четырехлетнего брата из поезда, таким он был во всех его снах о том страшном дне, когда их разлучила война.

Профессор уставился на Боцмана и только спросил:

– Он?

Боцман упрямо мотнул головой и снова двинулся на мощные руки. Теперь уже и Настена с Профессором помогли – кордон был сломлен. Боцман шел вперед, высыпавшие из Львовского пассажиры смели остатки этого кордона, поток уже сам нес Боцмана к… кому?

К брату! Брату!!!

Теперь он уже не верил и не надеялся – он знал!

Отброшенный фээсбэшник вскочил на ноги и что-то быстро заговорил в поднесенную к губам руку.

Наперерез Боцману вылетели из толпы еще трое дюжих, схватили, хотели было скурить, но Настева двинула одного по лодыжке, другому плюнула в лицо, а третьего за волосы оттащила от Боцмана.

Это была какая-то удивительная драка. Фээсбэшники разлетались муравьями, а Боцман шел и шел вперед.

Но не дошел. Оставалось метров пять. Он уже видел, как из первого вагона выгружают ящик, как брат, БРАТ двинулся к тому ящику, когда аж пятеро здоровил скрутили ему руки и повалили на перрон.

– Лежать, сука! Руки! Руки, падла, давай! Обыщи его, Вовчик!

Ларин повернул голову на этот шум, но за спинами ничего не увидел.

А Боцмана подняли на руки и понесли совсем в другую сторону. Мимо испуганных пассажиров, мимо бледного Сергея с пакетом в руке, мимо парочки хохлов с тюками, мимо всей жизни…

"Я все думала, какую песню вам спеть. Сначала хотела бодрую и веселую, но теперь почему-то мне грустно. Есть одна, подходящая к случаю. Это старая песня.

Очень красивая…"

И тогда изо всех сил Боцман закричал:

– Витька! Ларин! Витька. Бра-ат!!!

Разве можно перекричать шум вокзала? Разве можно пробиться в этом рое звуков? Разве вопиющий в пустыне надеется быть услышанным. Боцман не надеялся.

Но он перекричал! Он пробился и был услышан. Ларин дернул головой, прошелся взглядом по толпе. Откуда? Откуда он знает этот голос – смысла он не уловил, только тембр. Он с испугом покосился на ящик, в котором покоился гроб с матерью. Неужели это она из-за смерти, из-за непреодолимого порога подает ему какой-то знак? Ларин был материалистом и прагматиком, в загробный мир не верил, но попробуй тут не поверь, когда нахлынуло вдруг – бомбежка, огонь, кровь, крики, безудержный страх и бег сквозь ад, крик матери, его собственный крик и откуда-то издалека:

– Витька! Ларин! Витька! Бра-ат!!!

Ларин рванулся на голос интуитивно, почти машинально, пробил собой толпу суетящихся фээсбэшников и увидел небритое, отекшее лицо, пахнуло одеждой бомжа, нищетой и голодом. Это все на секунду отстранило невозможное и ожидаемое подспудно всю жизнь – нет, просто нищий решил подурачиться. Ларин отступил на шаг назад.

Но тут же каким-то неимоверным образом соединилось с той страшной войной, где тоже была нищета, голод, небритые щеки стариков, вонь и грязь, и словно что-то взорвалось наконец изнутри Виктора Андреевича.

И он, как женщина, как родившая ребенка мать, закричал протяжно и невыразимо.

Фээсбэшники на секунду ослабили хватку. Боцман выпал из их рук и почти на четвереньках пробрался к Ларину.

Они так стояли секунды три – начальник столичного вокзала и бывший речной матрос, а ныне отребье общества. Стояли и смотрели друг на друга. Нет, не потому, что не узнавали, не потому, что сомневались, а потому, что в таких случаях… Господи, у многих ли такие случаи бывают в жизни? Нормой это никак не назовешь! А те немногие, кому так посчастливится, ведут себя ненормально.

– Витя, кто это? – дернула за рукав мужа жена.

– Пап, это?.. – не договорила уже начавшая все понимать Лариса.

И только тогда Ларин широким простецким жестом утер слезы и распахнул руки навстречу брату. Они обнялись. Они вжались друг в друга они вцепились, вросли, чувствуя, как родные их тела отзываются нерастраченной, неизрасходованной силой братской любви.

– Мама умерла, – сказал Ларин.

Боцман кивнул. Он предполагал, что матери уже нет в живых. Он складывал свой возраст и ее – получалось, что мать если ушла по старости, то уже лет десять назад. Он был к этому готов. Но только теперь понял, почему к надежде в его предчувствии примешивалась боль. Значит, вот кто их свел – мать. Она их свела. Матери не умирают…

– Вот она, – сказал Ларин и показал на ящик.

– Виктор Андреевич, нам пора, – подлетел сзади Чернов.

– Я никуда не поеду, – сказал Ларин. – Я брата встретил. Вы видите?

Чернов даже не приостановился.

– Ничего, брат подождет. Тут такие дела – подождет ваш брат.

Откуда было знать фээсбэшнику, что Ларин встретил брата через пятьдесят пять лет. Откуда было знать этому агенту безопасности, что сегодня свершилось чудо. Откуда было знать Ларину, что Чернову сегодняшняя операция стоила нескольких лет жизни, седых волос и инфаркта, который случится через четыре минуты.

Фээсбэшники окружили Ларина и увели его к поезду, в котором уже сидел Кантемиров.

Людмила Анатольевна заставила себя подойти к Боцману и протянуть руку.

– Людмила, – представилась она, – Витина жена.

Последнее слово далось ей непросто. Боцман руку пожал Растерянно оглянулся. Настена и Профессор стояли чуть поодаль. Настена ревела. Профессор нервно теребил свой нос.

– А это Лариса, племянница ваша, – сказала Людмила Анатольевна.

Лариса, эта надушенная и брезгливая московская барышня, повела себя странно. Она вдруг бросилась на грудь к Боцману и поцеловала его в небритую щеку.

– А это мои друзья, – подозвал Боцман Настену с Профессором.

– Да-да, очень приятно.

Людмила Анатольевна растерянно повертела головой. Грузчики ждали распоряжений. Гроб уже стоял на тележке.

– И что теперь? – спросила она пространство.

– Что теперь… Теперь маму похороним и будем жить, – ответил Боцман и взялся за ручку тележки. – Я сам. Тележку я возить умею…

Глава 62 ПАНЧУК

"Не уезжай ты, мой голубчик,

Печальна жизнь мне без тебя…"

– Ты, девонька, сиди тут и не рыпайся. – Проводник только сейчас понял, что за хомут он себе повесил. Когда в толпе фээсбэшных «шкафов» мимо его вагона в соседний прошел Кантемиров, проводнику все стало ясно. Ох, теперь будут трясти всю дорогу. Теперь ни левого не подсадишь, ни правого. А что с этой девкой делать? Хоменко хорошо – отдал и ушел. А ему-то как отчитываться?

Но авось… Этот «авось» вывозил нашу страну столько раз, неужели не вывезет теперь и проводника с девушкой.

Оксана села в уголок, уткнулась взглядом в линолеум. Даже в окно посмотреть нельзя. Шторки задернуты. Дверь проводник тоже запер, хорошо еще хоть не на ключ. Ключ он оставил на столе. Впопыхах, должно быть.

«Ну вот и все, – даже как-то задорно сказала себе Оксана. – Ты все пела, это дело, так поди же, попляши. А счастье было так возможно… Близок локоть, да не укусишь. Любишь кататься, люби и саночки возить… Что там еще? Без труда… А, это не годится…»

Она специально выдумывала всякие мысленные развлечения, чтобы не упасть сейчас с тонкой жердочки определенности в кишащее болото отчаяния. Что она наделала? Она убила. Именно так. Безо всякой поэзии, кухонным грязным, вымазанным в колбасе ножом тридцать пять раз пробила тело. Кровищи-то, кровищи… Она – мразь. Она – подонок жизни. Она меньше, чем ничто. От нее отвернулся Бог. Она сама от себя отвернулась навсегда.

Она убила любовь.

Пусть кричала она о больном ребенке, пусть внушала себе, что ради него, несчастного, готова на все, но ведь это вранье. Да, она на многое готова ради сына, но не на все. Она думать не могла, что ради сына сможет убить любовь. А смогла. Потому что не в сыне было дело. Вернее, так – не только в нем. Что-то еще было – куда важнее и непреклоннее. Она убила не потому, что боялась Тимошевского, безработицы, даже тюрьмы. Она убила потому, что боялась – любви.

Им всем только казалось, что они хотят этого. Всем и всегда. Но путали, путали слабодушно любовь и влечение, фрикцию полового акта и физиологию оргазма с разрывом аорты и бессмертием сумасшествия по имени любовь. И она тоже испугалась. Вот потому и вонзила нож.

Москва слезам не верит. Москва на истину проверит. Она приняла Оксану в себя, высветила изнутри, увидела пустоту и вот теперь вышвыривает навсегда. С вокзала все началось – вокзалом и кончается. Вот он, обрыв. Она отсюда не полетит, она свалится в черную пустоту.

«Вот и все, – снова повторила Оксана мысленно. – Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Прошла любовь, увяли помидоры, ботинки жмут, и нам не по пути. Любовь – морковь. Любовь не картошка, не выбросишь…»

Она стала представлять свой маленький городок, маленький дом, маленькую бабушку, маленького беспомощного сына, повеяло теплом. Но только каким-то затхлым. После Москвы там будет первое время трудно. Здесь живут – там подживают. Ничего, свыкнется снова. Она вытащит сына, она вылечит мать. Деньги у нее есть. Немного по московским меркам, но очень много по тамошним.

Оксана сняла пальто. Повесила на крючок. Через минуту поезд тронется.

Сняла туфли, села с ногами на диванчик, обняла колени. Скоро поедем.

Уже угомонились в коридоре люди с чемоданами и провожающие. Впрочем, провожающих, кажется, вовсе и не было. Да. Какая-то шишка едет в поезде.

Ну и хорошо – спокойнее так. Вот только проводнику морока.

Достала из сумки воду, выпила три глотка, поняла, что пить не хочет. Хочет плакать, но тоже не сильно. Все засохло внутри, но влага бессильна. Пока.

Нет, так сидеть неудобно. Спустила ноги, надела туфли. Да и холодно пока что в купе. Затопят, когда поезд тронется. Поэтому надела и пальто.

Над шторками видны были далекие дома, серое небо, шпиль гостиницы. Да, Москва ее потрепала, выжала и вышвырнула. Как же она ненавидит этот город.

Всегда его ненавидела. И улицы, и дома, и деревья, и людей.

Ну слава богу, все теперь позади. Теперь она едет домой. Она не видела сына уже почти год. И мамин голос по телефону такой уставший…

Нет, дверь проводник не закрыл. Он стоял еще на перроне, смотрел в сторону вокзала и как-то подобострастно улыбался.

Господи, хоть отвернулся бы на минуту. Она бы выскочила из вагона. Нет, теперь не получится.

Оксана уже хотела вернуться на свое место, как увидела того, кому улыбался проводник.

Виктор Андреевич Ларин, влекомый Черновым, бежал по перрону, и какая-то отчужденная улыбка блуждала на его лице.

Он даже не посмотрел на Оксану, он ее просто не увидел. Он вошел в соседний вагон. И в этот же момент поезд дернулся.

Теперь поздно, теперь все.

Оксана метнулась в купе, схватила со стола ключи и помчалась по проходу в другой конец вагона. Дверь не открывалась, а поезд уже набирал ход. Как она прыгнет? Она ведь расшибется. И никогда больше не сможет танцевать! Дверь распахнулась, холодный ветер налетел с шумом Москвы, ненавистной и чужой, Оксана прыгнула.

Даже не упала. Только пробежала еще по инерции несколько шагов.

«Вот теперь действительно все, – сказала она себе. – Вот теперь „на старт, внимание, марш!“. С левой ноги! Колени ровно, выворотка! Держись, столица!»

"Дай на прощанье обещанье,

Что не забудешь ты меня…"

И тут увидела Хоменко. Он бежал к ней. Но почему-то не видел ее. А смотрел на кого-то другого.

Человек с пакетом летел ей навстречу. Лицо бледное. Глаза белые. Он бежал за поездом, который увозил Ларина и Кантемирова. Он чуть не сшиб Оксану, на бегу выдернул из пакета странную игрушку – жених и невеста, сцепленные обручальным кольцом.

Он уцепился за поручень вагона и потянул кольцо вверх. Куклы зашипели, появился от них едкий дымок.

Сергей не верил в свою удачу. Их, тридцать два человека, отправили в Москву на все вокзалы и аэропорты, потому что знали – неизвестно откуда, но знали, – что сегодня Кантемиров будет уезжать в Чечню. И дали приказ – убить предателя народа.

Сергей почему-то знал, что это сделает именно он. Он в это верил и страшно этого хотел. Еще он знал, что наверняка умрет. Но все равно – до судорог, до сумасшествия хотел этого.

Он не был идейным сторонником свободной Ичкерии, он вообще ненавидел кавказцев, он и в свою украинскую националистическую организацию вступил только потому, что понял: если не будет убивать других, убьет себя. Он был в Чечне на прошлой войне. И действительно, жажда смерти приглушилась в нем. Но за эти мирные годы опять накопилась. И стало невыносимо.

В общем-то это был больной человек. Болезнь разъела его мозг и сердце.

Нет, это была не телесная болезнь – душевная. Название ей – гордыня.

– Стой! Стой, стрелять буду! – закричал Хоменко.

И схватился за кобуру.

Но сегодня у него не было табельного «Макарова». Он сегодня был выходной.

"Скажи ты мне, что любишь меня,

Скажи ты мне, что любишь меня…"

Перед глазами Оксаны все это промелькнуло с удручающими подробностями, она успела даже обдумать и вид бледного парня, и странную игрушку в его руках, и восхититься Хоменко, который был теперь так красив, так целеустремлен, который летел, чтобы… Чтобы что?

Она обдумала все, не поняла только смысла происходящего. Слишком резкой была перемена событий.

Хоменко пробежал мимо нее, даже чуть задел плечом, но не узнал, даже не заметил.

Он уже догонял бледного, уже схватился за него.

Сергей размахнулся, чтобы бросить игрушку в открытое окно вагона.

– Роман! – закричала Оксана. – Стой! Не надо!

Только теперь она поняла.

И первым было – Ларин, а вторым – Роман! Или наоборот? Нет, наоборот! Она уже не знала, что делает. Она и не думала над этим. Она догоняла поезд, скинув свои туфли на высоком каблуке. Она вцепилась в Романа Хоменко и потащила его назад. Но он ухитрился свалить с вагона Сергея, тот, зарычав идущим вразнос мотором, разжал руки, упал. И теперь все трое покатились по земле, разбивая в кровь руки, ноги, головы, но боли почувствовать не успели.

Беспощадное физическое действие пластиковой взрывчатки разнесло их тела на безобразные обрубки, обожгло испепеляющим огнем, умертвило…

"Скажи ты мне, скажи ты мне,

Что любишь ты меня…"

Силой взрыва вагоны качнуло на рельсах, поезд заскрежетал железом, останавливая свой начинающийся мощный ход.

В вагоне Кантемирова вылетели стекла и полыхнувшим огнем зажгло бок и крышу.

Пожар сразу же заглотил тамбур и половину купе.

В огне косились почерневшие люди. Кантемиров сидел на полу, щелкая пистолетом, дико озирался по сторонам. Еще не верил, что остался жив. Но как-то странно улыбался. В самом деле, он этого ждал. Он действительно этого хотел. Он всю жизнь играл со смертью и всегда выигрывал.

Ларин срывал со стен огнетушители и, встряхнув их, выпускал жидкую короткую пену в огонь.

Чернов лежал на полу, уставившись бессмысленными глазами в дым. У него был инфаркт.

Фаломеев влетел из соседнего вагона и парадным пиджаком накрыл горящего Вовчика.

Три фээсбэшника корчились в огне.

Пожарники примчались, когда Кантемирова можно было достать только через окно. Коридор пылал адской печью.

В пожаре сгорели заживо семь человек.

Фаломеев с ожогами был доставлен в клинику Склифосовского. Валентина приходила к нему поначалу каждый день. А потом через день, а потом не стала приходить. Может быть, одумалась. После больницы Фаломеев даже не стал ее искать. Поехал обратно в свою родную Нягань.

Чернова отвезли в реанимацию, через две недели он был уже на пенсии.

Ларина с обожженными руками отвезли домой. Он посидел возле гроба матери, послушал краем уха брата и жену. Попросил Ларису принести телефон.

Позвонил на вокзал. Позвал Бруневу.

– Лидия Ивановна, узнайте, пожалуйста, где жила Панчук… Ага… Спасибо.

На завтрашний поезд мне одно место забронируйте… Да.

И положил трубку.

– Витя, ты уезжаешь? – спросила жена.

– Я вернусь, – устало сказал Ларин. – Вот только заберу Сашеньку.

– Кого? Сына Оксаны. И нашего теперь…

Глава 63 ВОКЗАЛ

Те, кому выпало счастье встречать утро на вокзале, знает, как он оживает, как вдруг откуда-то из потайных дверей, из неведомого пространства, из ниоткуда выливаются на его пустые платформы, в его обширные залы шум и суета обостренной жизни. Как весело начинают стучать по синим рельсам колеса прибывающих электричек, а вот уже потянулись и первые поезда дальнего следования, вот уже забегали носильщики, вот уже плотные мужчины подбегают к приехавшим в столицу:

«Машина нужна? Куда подвезти?» Открылись ларьки и бесчисленные магазинчики, в которых тут же появляются покупатели, словно они всю ночь ждали, чтобы купить кусок колбасы или дешевые часы, губную помаду или газировку. Уже первые улыбки встретившихся мелькают то там, то здесь, уже первые слезы расстающихся прячут от постороннего глаза.

Уборщики завели свои машины и пошли бибикать и поливать мрамор пола, вычищая его стертыми щетками, уже застыл посреди общего перрона провинциальный зевака, он впервые в столице, есть еще на просторах России такие люди, ему все в диковинку, а вокзал встречает его первым. Вокзал может испугать его, может улыбнуться ему, может остаться к нему равнодушным, но потом в своем маленьком городке или деревушке он, рассказывая о Москве, в первую очередь вспомнит вокзал и скажет: силища, громада, красота – или наоборот: суета, злоба, равнодушие. Но этот паренек все же вспомнит впечатление от столицы с доброй улыбкой, потому что первыми словами, обращенными прямо к нему, были: «Доброе утро, уважаемые пассажиры, встречающие и провожающие. Ничего особенного я вам сообщить не собираюсь, просто желаю доброго утра. Весна наступила, дорогие граждане!»

Оглавление

Глава 1 . ВОКЗАЛ

Глава 2 . СОБИНОВА

Глава 3 . ЧЕРНОВ

Глава 4 . ЛАРИН

Глава 5 . ХОМЕНКО

Глава 6 . ФАЛОМЕЕВ

Глава 7 . ЧЕРНОВ

Глава 8 . ЛАРИСА ЛАРИНА

Глава 9 . БОЦМАН

Глава 10 . ФАЛОМЕЕВ

Глава 11 . ЛАРИН

Глава 12 . СОБИНОВА

Глава 13 . ХОМЕНКО

Глава 14 . БОЦМАН

Глава 15 . СЕРГЕЙ

Глава 16 . ЛАРИН

Глава 17 . ХОМЕНКО

Глава 18 . ЛАРИН

Глава 19 . БОЦМАН

Глава 20 . ХОМЕНКО

Глава 21 . ЛАРИН

Глава 22 . БОЦМАН

Глава 23 . СЕРГЕЙ

Глава 24 . ЛАРИН

Глава 25 . ФАЛОМЕЕВ

Глава 26 . ТИМОШЕВСКИЙ

Глава 27 . ПАНЧУК

Глава 28 . СЕРГЕЙ

Глава 29 . БОЦМАН

Глава 30 . ПАНЧУК

Глава 31 . ФАЛОМЕЕВ

Глава 32 . ТИМОШЕВСКИЙ

Глава 33 . БОЦМАН

Глава 34 . СЕРГЕЙ

Глава 35 . ЛАРИН

Глава 36 . ХОМЕНКО

Глава 37 . СОБИНОВА

Глава 38 . ФАЛОМЕЕВ

Глава 39 . СЕРГЕЙ

Глава 40 . ЛАРИН

Глава 41 . ФАЛОМЕЕВ

Глава 42 . ПАНЧУК

Глава 43 . ЛАРИН

Глава 44 . ЛАРИСА ЛАРИНА

Глава 45 . ПАНЧУК

Глава 46 . ФАЛОМЕЕВ

Глава 47 . БОЦМАН

Глава 48 . ЛАРИН

Глава 49 . ЛАРИСА ЛАРИНА

Глава 50 . БОЦМАН

Глава 51 . ЛАРИН

Глава 52 . ФАЛОМЕЕВ

Глава 53 . СЕРГЕЙ

Глава 54 . ЛАРИН

Глава 55 . ФАЛОМЕЕВ

Глава 56 . ЛАРИН

Глава 57 . СЕРГЕЙ

Глава 58 . ФАЛОМЕЕВ

Глава 59 . СОБИНОВА

Глава 60 . ХОМЕНКО

Глава 61 . БОЦМАН

Глава 62 . ПАНЧУК

Глава 63 . ВОКЗАЛ