«Черные земли»

Черные земли (fb2) - Черные земли 486K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Григорий Григорьевич Володин

Григорий Григорьевич Володин Черные земли

Глава первая

От понизовья Волги до плавней Терека, по отлогому западному берегу Каспия непрерывной полосой тянутся прибрежные заросли камыша и осоки. В дельте Волги они не широкие, много по ним торных троп, а в декабре, когда выезжают волгари на заготовку топлива, они совсем редеют, а кое-где и исчезают. Но чем дальше к югу, тем реже рыбачьи поселения и шире заросли. За поселком Бугровым начинаются непролазные дикие крепи. В них есть места, где никогда не ступала нога человека - там безраздельна власть дикого вепря и огромных волчьих стай. Меляки и причудливо вытянувшиеся в море косы преграждают доступ к ним. Даже маленькая плоскодонная лодчонка застревает на мели километрах в пяти, а то и десяти от берегов, и тогда видно ее со всех сторон, как на ладони. От зарослей уходят неоглядные степи: на юг - до виноградников Кизляра, на запад - до сальских пшеничных морей, на север - к Донщине и Цимле. В степях - буйные травы.

Летом здесь на сотни километров вокруг - ни одного человека. Приедет кто в эти края, и сразу знают о нем все.

Но осенью становится здесь многолюдно. С далекой Кубани, из Приазовья, с Донщины, Ставрополья, из-под Сталинграда приходят в степь колхозные чабаны с тысячными отарами каракульских овец.

В Бугровом появляются охотники. Москвичи нанимают у местных жителей бударки, дербентцы приплывают на каюках, грозненцы привозят лодки на автомашинах.

Оживленнее становится на взморье. Плоскодонные суденышки снуют по мелякам, пробираются по редким протокам, становятся на якоря около зарослей. Охотники встречают зори, подстерегая пернатых на воздушных тропах.

…Не впервые шел в прикаспийские степи Федор Терновский со своей отарой. Путь от ростовских земель долог и труден. Надо пройти не одну сотню километров по дорогам Кавказа, Ставрополья, охраняя овец от всяких случайностей: заболеваний, падежа, бескормицы; не потравить зеленеющие озимые, не тронуть дозревающую на полях кукурузу; сохранить отару в сухих степях, где вода на вес золота. Нелегок путь на земли, где раскинулись обильные зимние пастбища и заготовлены впрок огромные скирды сена.

Федор два раза в году проходил от Азовского моря до Каспия и видел, как с каждым годом хорошеют земли. Там, где раньше стоял хуторок, дымит завод, где коловертью взвивалась горячая пыль, начинают плодоносить сады под защитой лесных полос… Война по этим краям промчалась вихрем и огнем - все разметала, разрушила, выжгла. И вновь человек поднял все из развалин. Исчезли землянки, встали дома колхозников там же, где веками жили их деды. Молодые сады весной провожали чабанов кипенью цветов, а осенью кланялись обилием плодов.

Когда позади осталось Ставрополье, Федор с нетерпением начал вглядываться в даль. Слышал он, что этим летом густ травостой, но хотелось увидеть самому - таков ли он? Терновскому достаточно хоть одним глазом взглянуть на степь, и он скажет, что ожидает его на зимовке.

«Каково этот год будет с водой?» - думал он.

Пока не выпали снега, надо поить овец, и многомиллионные стада толпятся вокруг двух артезианских колодцев. В сухие осени и поздние зимы отары овец около водопоев вытаптывают пастбища, превращают их в пустыню, хотя вокруг есть еще много нетронутых земель. Но туда не уйдешь, там нет воды. До снегопадов можно бы располагаться у побережья - многоводные Волга и Урал оттесняют соленые воды Каспия до самой Махачкалы. Вода здесь пресная, пригодная для любых нужд, но около взморья нет обильных пастбищ. Пуще глаза берегут чабаны источники воды.

Степи встретили Федора неласково. В ночь с Каспия приплыли тяжелые, черные тучи. Дикий ветер налетел на равнины и, не встречая никаких препятствий, с воем и гиком понесся вдаль. Вырывая с корнем кусты перекати-поля, подбрасывая их вверх, домчался до Федора, стал швырять кусты на сбившуюся в кучу отару. Овцы шарахнулись в сторону, и, мелко дрожа, полезли друг на друга.

Чуя поживу, около отары появилась волчья стая. Злые степные овчарки кинулись ей навстречу. Федор спешился и, еле удерживаясь на ногах, поднял ружье. Расслышав рычание собак, выстрелил в том направлении. Отражая пламя выстрела, мелькнули огоньками звериные глаза, и снова все исчезло в темноте. Остервенело лая, овчарки иногда появлялись рядом, мелькали белыми пятнами в кромешной тьме и тотчас исчезали, будто проглоченные завывающей степью.

- Держи-и-! - то и дело кричал Федор, хотя прекрасно понимал, что, кроме коня, его никто не может услышать.

Спасаясь от собак, один из волков кинулся под ноги Федору. Испуганный конь вздыбился. Федор вцепился в узду и повис в воздухе. Вгрызаясь в волка, заревели собаки, сплелись в рычащий клубок. Конь бросился в сторону, волоча по земле чабана. Лишь когда все осталось далеко позади, Федору удалось остановить коня.

Ветер еще свирепее налетел на степь, тонко засвистел в стеблях высокого, гибкого аржанца, загудел в жесткой полыни, заревел в высоких кустах чернобыла. Кусты сухого бурьяна летели из темени и казались нападающими волками.

«Что с отарой?» - с тревогой подумал Федор, вглядываясь в темноту. Постояв, медленно двинулся навстречу ветру. Напрягая зрение, старался увидеть овец. Внезапно где-то совсем недалеко на короткое мгновение вспыхнул огонек. Федор вскочил на коня и помчался к нему. То потухая, то ярко вспыхивая, огонек быстро приближался.

Около распряженной подводы его помощник, прикрывшись буркой, держал фонарь. Увидя чабана, он радостно закричал:

- Федор Яковлевич! - Отара здесь! Я тебе маячу!

Федор медленно обошел отару. К нему подходили овчарки, ткнувшись головой в ноги чабана, снова отходили и ложились недалеко от вздрагивающих овец.

- Не так просто отстали волки, - устало сказал Федор. - Отбили себе на поживу овец. - Он поднес к фонарю руку. С ободранной при падении ладони сочилась кровь. - Сергей, помоги перевязать, - попросил он помощника.

Шторм бушевал над степью. Вдруг горизонт прорезала ослепительно яркая молния. Переломившись, она вонзилась в землю, и вскоре там будто зарделась заря. Чабаны тревожно обернулись. На юге медленно светлело. Потом вверх огненным полотнищем вымахнуло пламя. Около самых звезд оно зазубрилось острыми языками, опалило рваные тучи, разорвалось на горящие облака, припало к земле и исчезло, словно притаившись. А через секунду пламя огромным клубом снова кинулось к тучам. Ураган налетел на него, разметал красными островами, и по степи стремительно помчалась огненная река. Вскоре она скрылась далеко на юге. Недолго повисев, потухло зарево степного пожара. В темноте еще сильнее завыл ветер.

…Шторм затих к рассвету. Прояснилось, и степи заиграли осенними красками. Чабаны снова тронулись в путь.

К вечеру показались строения фермы около артезианского колодца.

- Вот, Сережа, мы и дома, - сказал Федор идущему рядом помощнику.

- Это наша кошара? - спросил Сергей, указывая на ферму.

- Она, - ответил Федор и, услыхав сигнал автомашины, обернулся. Глядя на машину, медленно объезжавшую отару, сказал: - Похоже, капитана Дубова «Победа».

Машина обогнала отару и остановилась. Из нее вылезли двое - невысокий, полный Дубов и рослый, тяжелый в плечах старший лейтенант Захаров.

- С прибытием, Федор Яковлевич, - протянул руку капитан. - А я думал, вам место зимовки переменили. Ведь вам теперь и у второго колодца пастбища отвели?

- Да, Афанасий Ильич, - ответил Федор. - В этом году наш колхоз на зимовку пригнал на одну отару больше.

- А может, на две? - улыбнулся Захаров.

- Нет, - заспорил Федор. - Точно, пять отар. Голова к голове, десять тысяч! - он виновато вздохнул. - Если не считать наших потерь. Тридцать штук волки ночью зарезали…

- Да, натворил дел ураган, - Дубов помолчал. - А вы знаете, Федор Яковлевич, еще одна ваша отара вышла сюда…

- Перед моим уходом был такой разговор. Потом решили ее оставить дома. Значит, будет здесь? Ну что же, места и ей хватит. - Федор взглядом обвел степь, задержался на ферме, спросил: - Вы, случайно, не знаете, наш представитель отремонтировал мою кошару?

- Нет, - ответил Дубов. - Да для ее ремонта легко плотников найти. К колодцу, к свежей водице, люди едут охотнее. Правильно сделал, что сперва в степи отремонтировал. В воскресенье, пожалуй, в Бугровом наймет людей.

- Наймет, - охотно согласился Федор и спросил: - Много сгорело пастбищ?

- Не меньше тысячи гектаров, - недовольно ответил Дубов.

Федор переменил разговор.

- Что нового в Бугровом? - спросил он.

- Заложили кинотеатр. Рыбаки на капроновые сети перешли…

- Слыхал я от кубанских рыбаков, что капроновые - уловистее и крепче… Кто приехал, переселился?

- Нет, все по-старому. Сейчас, как всегда, наплыв мастеровых да охотников.

- Охотникам - самый сезон. Дичь, поди, валом валит? А что, Афанасий Ильич, не присмотреть ли стаю дудаков? Приедете? - спросил капитана Федор.

- Присмотри, приеду, - согласился Дубов.

Захаров удивленно посмотрел на него, усмехнулся про себя: «После такого пожара?» А капитан продолжал:

- Обязательно - выберусь с ружьишком дроф погонять. Они сейчас спокойные, непуганные… Мы с дедом Михеем приедем.

- С тем мы добудем дроф, - улыбнулся Федор. - Знатный охотник!.. Как он поживает?

- От Прохора ушел на ферму, чабаном. Говорит, не могу вместе жить. Он его за молчанку раскольником стал звать. Ленька подрос, с дедом дружит - водой не разольешь.

- Скажи пожалуйста, так и не меняется Зуйков. Знавал я его и до войны. Парень как парень был, - сказал Федор. - Нельзя сказать, чтобы из боевых, но ничего…

- Да он и сейчас ничего, - тихо сказал Захаров. - Работает, не пьет, не скандалит. Одна беда: живет нелюдимо, как бирюк…

- Ну, счастливо располагаться, Федор Яковлевич, - закончил разговор Дубов. - Ты здесь старый житель, порядки знаешь. За сеном присматривайте, осень очень сухая.

- Завтра все скирды объеду, - пообещал Федор. - Где плохо опахали стога, заново с плугом пройдемся.

- Вот и добро, - Дубов посмотрел на стоящего недалеко молодого помощника чабана, подумал: «Впервые пришел на зимовку, ишь, любуется нашими степями». Садясь в машину, попрощался:

- Бывай здоров, Яковлевич!

- Всего доброго, - ответил Федор.

Старший лейтенант Захаров сел за руль. Машина побежала мимо колодца. Дубов оглянулся, посмотрел на чабана около отары, сказал:

- Пришел в степь еще один настоящий хозяин…

Глядя на степь, Дубов не прятал восхищенной улыбки - он любил эти равнины. Сколько бывал он здесь, и каждый раз просторы раскидывались перед ним новыми красками. Часто он с удивлением наблюдал, как иногда после двухнедельного снегопада пастбища остаются черными от высоких трав. Только в самые пуржистые зимы, когда целый месяц изо дня в день сыпятся сверху белые хлопья снега и воет ветер, покрываются сугробами степные просторы, и тогда становятся они белыми и безлюдными. Многочисленные отары чабаны загодя угнали к фермам.

Но недолго лежит заснеженной степь. Угомонится северный ветер, повеет с Каспия теплом, проглянет солнце, и незаметно истают снега. Опять под ветром шумит высокий аржанец, вздрагивает жесткий чернобыл, тянет горьковатым запахом от седой полыни, а на буграх и взгорках от влаги перестает быть хрупкой сурепка. Снова из края в край лежат черные от трав степи. Редко видят эти необозримые просторы белыми - вот и назвал их народ Черными Землями.

Весной, кажется, солнце еще как следует не пригревало, еще редкий степной житель на солнцепеке видел подснежник, а сочные зеленя уже пошли в рост.

В начале мая вся степь вдруг станет желтой-желтой от зацветшей сурепки, а в конце - поседеет от «суслиного хвоста», как называют здесь невысокую густую траву, выкидывающую колос, похожий на хвост суслика. В пору буйного цветения перекати-поля степь вблизи - ярко-голубая, вдали - бледно-голубая. Побелеет от жаркого солнца сурепка, отцветет перекати-поле, уже поднимется в полный рост полынь, и снова седеют неоглядные просторы. Незаметно созреют колосья чернобашечника, и необъятные дали словно прикроются тенью.

С весны до поздней осени на Черных Землях стрекочут косилки. Трактористы, возчики, шофера - безвыездно на покосе. Стога сена вырастают сперва у ферм, потом все дальше и дальше в степи.

Все черноземельские дороги сходятся у артезианских колодцев. Здесь же строятся фермы - капитальные, с домами для чабанов, хранилищами для зимних запасов; в конце лета появляются представители колхозов, чтобы подготовить зимовье для чабанов и отар; приходят колонны машин с лесом, кирпичом, красками, гвоздями. Стекаются на Черные Земли на сезонные работы плотники, столяры, печники, каменщики - строить, ремонтировать, готовить помещения к зиме.

Дубов увидел ферму Максима Вавилова, повернулся к Захарову.

- Застанем Максима?

- На ферме? - уточнил Захаров. - Нет. Он где-нибудь на участке с отарой.

Машина взбежала на небольшой взгорок и остановилась. Навстречу никто не вышел.

- Будем его искать? - спросил Захаров.

- Да. Надо уточнить с пожаром. Пастбищ гектаров с тысячу сгорело… - Дубов помолчал. - Не верится мне, чтобы загорелось от молнии. Не от скирды началось. Чья-то халатность - костер не затушили…

Глава вторая

После свирепого шторма на Каспии дул свежий ветер. Море еле перекатывало волны. Солнце пригревало.

Парусная лодка плыла мимо прибрежных камней белого городка Избербаша, что вольно расположился у самых морских бурунов. Из-за борта в носовом отсеке торчали концы стволов ружей. Около мачты, привалившись к ней, полулежал, закинув ногу за ногу, круглолицый средних лет мужчина с трубкой в зубах.

- Зарос, борода чешется, - потрогав щетину на круглом подбородке, сказал он, обращаясь к рулевому.

- Это хорошо, Семен Иванович. А то дернула вас нелегкая побриться, когда не надо, - ответил высокий, худой рулевой, поглядывая на камни, на которых с удочками сидели рыболовы.

- Да кто бы мог подумать, Кондаков, что в такую ночку выйдем. Штормяка вон какой разыгрался.

- Самая наша погодка, - усмехнулся Кондаков. - Месяц ее ждали…

- Дождались… Нам еще далеко?

- Вообще… далеко! - щуря узкие карие глаза, протянул Кондаков. Он убрал с высокого лба прядь черных волос. - Не нравится мне въезд в Бугровой.

- Узнают? - усмехнулся собеседник.

- Узнать меня трудно. В Бугровой ездил мальчишкой, потом в шестнадцатом, - ответил Кондаков. - А последний раз довелось побывать во время войны. Только ночью, глубокой ночью… Немцы не дотянули до поселка, выслали конную разведку прикрыть меня.

- Говоришь, Прохор там?

- Был. Виделся…

- Забыл?

- Напомнил лагерь. Понял, - ответил Кондаков.

- И сейчас там. Долго держится.

- Он не работает, - насмешливо улыбнулся Кондаков. - Так, Семен Иванович, не мудрено уцелеть.

- Значит, в Бугровом все в порядке, - весело улыбнулся Семен Иванович. - Так что же тебе не нравится?

- В поселке народа много, - Кондаков вздохнул. - С лодкой такие путешествия вредны, многим на глаза попадаешься.

- Не трусь! - резко сказал Семен Иванович. Прищурив серые, чуть желтоватые глаза, насмешливо продолжал: - Степняки - народ спокойный, гостеприимный, в наших делах не искушенный, это не приграничный житель… Начали мы неплохо. - Выколотив трубку о борт, вытащил кожаный кисет, достал щепоть табаку, запихал его в трубку. - Нам дела на шесть дней, а после пусть хоть весь свет на меня смотрит. Что, у меня на лбу написано, чем я занимался? - он жадно втянул воздух тонкогубым ртом, подрожал ноздрями прямого носа. - А там с нашим вознаграждением… эх, поживем!

- Тогда, конечно, можно будет, - согласился Кондаков.

Они помолчали. Раскурив трубку, Семен Иванович посмотрел на оставшийся позади городок, спросил:

- А все-таки, точнее, почему ты не хочешь въезжать в Бугровой?

- Нам надо в степь, а лодку куда? - спросил Кондаков, потирая резко выдавшуюся скулу. - Может, она еще и нужна будет? Связаться по воздуху кое с кем придется - в поселке сразу засекут место. Давайте-ка, пока не поздно, изменим маршрут.

- Да-а. Пожалуй, ты дельное говоришь, - Семен Иванович достал карту. Разложив ее на коленях, долго молчал.

Кондаков завозился на корме. Семен Иванович поднял взгляд, спросил:

- Что еще?

- Не хотелось бы мне встречаться с Матвеем… в поселке, - пряча глаза, ответил Кондаков. - В степи… еще куда ни шло.

- Братец назад переметнется? - быстро спросил Семен Иванович.

Кондаков с глухой тоской в глазах коротко взглянул на Семена Ивановича и, явно не желая вступать в спор, с раздражением ответил:

- Опомнится… Захочет жить по-человечески.

- Та-ак, ясно-о, - протянул с презрением Семен Иванович. - Ну, если уж ты так говоришь, то твоему братцу сам бог велел: встретить нас и спокойно предать, - Семен Иванович сердито запыхтел трубкой, со злостью сплюнул за борт. - Ни черта я не понимаю вас, бывших! То вам хочется вернуть все былое: и поместья, и славу, и власть; а то вдруг - ничего этого вам не надо - лишь бы жить в России!

- Побыл бы в нашей шкуре…

- Э, чепуха! Родина там, где деньги и власть! Вот вернешься отсюда, захочешь - и Монако родиной станет, хотя государство с ладонь! А деньги на стол - и почетным гражданином Ватикана будешь!

- А России? - вдруг со злостью спросил Кондаков. И, не дожидаясь ответа, с тоской сказал: - Нет!.. - потом, горько усмехаясь, заговорил: - Да и Матвей при царе-батюшке богатств, кроме игрушек, не знавал, возвращать ему нечего… а потерять он может… многое!

- А ты отсоветуй, - тихо, с еле заметной угрозой, проговорил Семен Иванович.

- Отсоветуй? - с горечью протянул Кондаков. - Уже поздно… Если Матвей согласился на встречу с нами, то, видно, вы его крепко взяли до рук.

Семен Иванович подозрительно взглянул на Кондакова. Тот выдержал его взгляд и резко сказал:

- С ним я могу встретиться только один на один.

- И если?.. - многозначительно спросил Семен Иванович.

Кондаков презрительно улыбнулся, ответил:

- Не понимаете вы бывших… Успокойтесь, своей шкурой я еще дорожу.

…Ночь лодка шла под парусом. После лопатинских промыслов, что расположены в устье Терека, стали реже попадаться на ее пути рыбачьи подчалки и куласы охотников. Отсюда к северу начались безлюдные меляки. Сидевший за рулем Кондаков временами клевал носом, испуганно вздрагивал и снова следил за компасом.

Утром, когда при ярком свете солнца еле угадывались вдали прибрежные камыши, руль зацепился за дно. Кондаков разодрал веки, слипающиеся от бессонной ночи, осмотрелся, громко сказал:

- Скоро Даргинский проток.

Его спутник, спавший всю ночь, открыл глаза. Медленно приподнялся, молча вскинул бинокль и стал осматривать далекие берега.

- Ни одной лодки, - он повернулся к Кондакову, резко опустил бинокль. - Хорошо, я согласен.

Они долго добирались до берега. У густых, десятками лет некошеных камышей, за которыми вдали маячили острова, заросшие ивами, лодка остановилась. Закинув за спину ружье, Кондаков в высоких болотных сапогах слез в воду и скрылся в зарослях.

Над морем, над зарослями, вдоль Даргинского протока носились огромные табуны уток, - гоготали стаи гусей, звонко кричали казарки. Где-то гулко звонили лебеди. Не обращая внимания на обилие перелетных птиц, Семен Иванович склонился над картой. Отыскав место, где они только что остановились, он прикинул расстояние до поселка Бугрового. Потом тщательно стал рассматривать самый короткий путь к артезианским колодцам на Черных Землях.

…Поздно вечером из зарослей вернулся Кондаков.

- Нашел, - устало сказал он. - Не остров - тайга, глухомань. Выгружаемся.

Переноска всего груза на остров заняла много времени. В тот момент, когда они собирались затопить лодку, недалеко от них под ногами идущего человека зачавкала грязь. Бесшумно отступив в заросли, они затаились. Кто-то шел по только что пробитой ими тропе. Кондаков вытащил из кармана пистолет, отвел предохранитель. Шаги приближались. За несколько метров от протока, где стояла лодка, шаги стихли. Потом огонек спички смутно осветил лицо закурившего охотника.

Лодка, колеблемая течением и ветром из далекой степи, сползла с берега и сперва медленно, потом все быстрее и быстрее поплыла по протоку в море.

Охотник, прикурив, громко и недовольно воскликнул:

- Э, разиня, куда забрел! - повернулся и пошел от протока.

Когда его шаги стихли, Семен Иванович усмехнулся:

- Вот тебе и глухомань! И тут следы прячь в воду, - он повернулся к протоку и зашептал: - Лодки, лодки нет!..

- Уплыла! - Кондаков тихо выругался. Сунув пистолет в карман, спросил: - В ней ничего не осталось?

- Ничего. Я проверял. Будем догонять?

- Куда там! Здесь течение сильное, - Кондаков быстро достал компас, посмотрел на светящуюся стрелку. Прикинув направление ветра, облегченно вздохнул: - К утру она будет в море…

- Да? Ну, тогда не определить, откуда ее унесло. Море - не пруд…

Они подняли ящики на плечи, вышли на свою тропу.

Глава третья

Четыре дня назад, добравшись до зарослей, охотник из поселка Бугрового Антон Черненко целый день неторопливо оборудовал стан. Потом три дня бродил по взморью, отдыхал. Больше чем «на котел» он не добывал дичи. Под воскресенье он собирался идти в поселок и вернуться ни с чем, как и всякий настоящий охотник, не мог. Ему во что бы то ни стало надо было сегодня попасть на воздушную тропу гусиных станиц и принести в Бугровой добытых гусей.

Октябрьскими ночами около Даргинского протока плохо спится охотнику. На болотах, на глухих заводях, на широченных морских меляках стон стоит от великого множества перелетной дичи. В воздухе непрерывен шелест и шум крыльев, тревожен гогот серых гусей, резок крик цапель, пронзителен свист куликов. И если бы не затихал гомон птиц чуть за полночь, то ни один знающий себе цену охотник не выспался здесь, не вытерпел, среди ночи ушел бы отыскивать место для утрянки. Но задолго до рассвета наступает такая тишина, что кажется, - все птицы надорвались от крика и потеряли голоса. А иной раз спросонок подумаешь - перелетная узнала, что ты появился здесь, и покинула эти места. Всегда тревожно на душе в такое время. Чего только не думаешь перед утром, бредя через болото. То кажется, что ты как следует не почистил ружье и оно плохо будет стрелять, то - будто бы плохо приметил, где вечером низко летала дичь. Особенно волнует выбор места. Другой раз сменишь тропу и попадешь в такие крепи, что и сам не рад. Пока из них выберешься - уже солнце высоко, и лет прекратился.

Так случилось и с Антоном. Вечером он наметил себе место на далекой косе, точно рассчитал время, а потом свернул на какую-то кабанью тропу и вышел к Даргинскому протоку - совсем не туда, куда хотел. Правда, и здесь охота могла быть хорошей, если ветер засвежеет, только не из степи, как сейчас, а со стороны моря, пойдут и сюда на кормежку гуси, успевай только заряжать. Но примет на то, чтобы подула моряна, никаких не было, и Антон остановился, закурил. Потом посмотрел на часы. Поздно, не успеет он теперь к рассвету на косу. Он громко сказал самому себе:

- Э, разиня, куда забрел! - повернулся и быстро пошел от протока.

У большого болота Черненко посмотрел на остров, заросший ивами, подумал: «Если перебраться туда, можно уток порядочно настрелять… Но пока доберешься, ноги повыдергиваешь - грязи по колено», - и он, свернув с тропы, направился к далекой косе.

Антон еще шел, когда рассвет зажег ярким пламенем края туч, отодвинул горизонт, посветлил небо. Вокруг все ожило. Закричали, загомонили птицы. Они стаями поднимались с болот, покидали заводи, взлетали с меляков и мчались в море. Там начали быстро расти черные, подвижные острова - это перелетная садилась на дневной отдых.

Выйдя на косу, охотник устроил скрадок, осмотрелся. Прямо на него летели колпики - белые, редкие в пролете птицы. Он осторожно выставил из скрадка ружье, поймал на мушку длинный, расширяющийся к концу, лопатообразный клюв колпика и нажал на спуск. Птица, подкошенная дробью, свалилась вниз.

- Есть! - весело воскликнул Антон. От удачного выстрела, от красоты сверкающих утренними красками просторов ему стало радостно: хотелось кричать, громко смеяться. Он кинул ружье за плечи, сложил рупором ладони и во весь голос закричал:

- Эге-ге-гей!

Море подхватило его крик, понесло вдаль, потом громким эхом вернуло назад. Вокруг испуганно взмыли вверх тысячи птиц и грянули разом, всяк по-своему, и все слилось в один мощный крик и застонало над взморьем:

- А-а-а-а!

Антон громко рассмеялся.

- Хорошо, что я один здесь, - вслух сказал он. - За такое веселье влетело бы от соседей по загривку. - Он полюбовался засиневшим горизонтом, понаблюдал, как над темным морем, будто белые глыбы льда, один за другим плыли лебеди. Увидя летящих на него гусей, присел. Подпустил птиц так близко, что увидел испуг в их глазах, когда они заметили его. Гуси кинулись врассыпную. Антон выбрал самую быструю птицу и догнал ее снайперским выстрелом.

Когда солнце добралось до зенита, Антон, связав добычу, отправился на стан. Около болота, за которым виднелся остров с ивами, он наткнулся на следы. Кто-то сегодня прошел здесь.

Ни один уважающий себя охотник не откажет себе в удовольствии разобраться по следам, что здесь произошло. Антон огляделся, надеясь увидеть людей. Никого не было видно. Глухие камыши окружали болото, а остров так зарос, так был забит сушняком, что на нем, верно, редко бывали даже звери. Но следы тянулись к острову. «Охотники?» - подумал он. Но утром он не слышал выстрелов. Антон прошел немного вперед, разглядывая сквозь воду отпечатки резиновых сапог. Кое-где было ясно видно два следа: один - большой, другой - меньше. Люди несли что-то тяжелое, глубоко увязали в грязи. Антон ступил рядом. Следы проходивших здесь были глубже.

«Что ж это они тащили? - подумал он. - Обожди-ка, - сказал он сам себе. - Прошли на остров и не стреляли?.. Неужели?.. - и он пошел по следам. - Да… это браконьеры убили кабана. Сложили мясо в сумки и прут на себе. Запрещена охота, а они стреляют. Думают, что здесь глухомань, все можно… - Он, настороженно поглядывая по сторонам, тихо пошагал к острову. - Сейчас они должны спать. Попробую взять их сонными!»

На желтом песке острова Антон ясно увидел, что браконьеры прошли тут за ночь не один раз.

«Может, уже ушли» - подумал он. Но, пересчитав следы, определил: они еще здесь, самые свежие отпечатки вели в кусты. Незаметно сбросив в кулигу осоки добытую дичь, взвел курки и, крадучись и прячась в зарослях, стал обходить остров, внимательно всматриваясь в чащу ив. «Только бы увидеть их первому…»

Вдруг ему показалось, что он слышит голоса людей. Он прилег. Разговаривали где-то за густым сушняком. Антон неслышно пополз. Вскоре он ясно расслышал разговор.

- Попробуй еще. Черт знает, ведь были предупреждены, а молчат, дармоеды!

- Может, своих? - глухо возразил другой.

- Своих рано… Наше время через пятнадцать минут.

В кустах тихо застучали. Глухой голос потребовал:

- «Арал»! «Арал»! Я «Рыбтрест»! Я «Рыбтрест!» «Арал»! «Арал»!

«Что такое? - вздрогнул Антон. - Перепились, что ли?»

- «Арал»! - позвал тот же голос. Потом зло выругался и сказал: - Молчат. Я на языке мозоли набил, а их, как черти с квасом съели…

- Давай своих! - приказал другой.

- «Астрахань!» «Астрахань»! Я «Сейнер Громкий»! Я «Сейнер Громкий». Слышу, слышу! Отвечаю: план выполнили! Куда следовать? Хорошо! Есть ли там рыба?.. Хорошо!

- Черт возьми, за тридевять земель вызвать легче, чем этих…

Антону вдруг стало жарко. Пот выступил у него на лбу, на щеках, на шее, покатился по спине. Он бесшумно пополз вперед, мельком подумав, что надо бы бежать в Бугровой и немедленно поднять всех на ноги… Вдруг прямо из-под вытянутой вперед руки, из зарослей, испуганно крякая, взлетела утка. Черненко приник к сырому песку.

…Через час на острове грянул гулкий ружейный выстрел, потом глухо застонал человек, и снова все стихло.

Глава четвертая

Рыбачий поселок Бугровой раскинулся на длинной и высокой горе. С самой вершины ее, оттуда, где стоит большой кирпичный дом, принадлежавший когда-то рыбнику Кондрашову, а после революции оборудованный под клуб, вдали видно море, на нем парусные ловецкие суда, а на канале, что прорыт от Астраханского рейда, пароходы и баркасы с баржами и плашкоутами, груженными рыбой, солью, пустыми бочками. В другую сторону открываются взгляду степи.

Весь поселок на горе. Только несколько домиков несмело расположились на склоне, обращенном к морю. И всегда кажется, домики бегут на взгорье, будто боясь, что вернется море к тем берегам, где оно было двадцать с лишним лет назад. Со стороны степей, на ровном берегу глубокого канала, раскинулся колхозный рынок.

Вечером под воскресенье становится шумно у прилавков и ларьков. На канале роняют паруса лодки с арбузами, яблоками, помидорами, виноградом. Седоусые деды, перешедшие на старости лет из рыбаков в огородники и бахчеводы на подсобных хозяйствах рыбацких колхозов, оставляют свои посудины на берегу под охраной подростков и уходят коротать ночь к одногодкам-одноватажникам в поселок. Есть о чем поговорить старым друзьям, да не грех и выпить на радостях виноградного вина, благо, кизлярские колхозники не опоздали явиться с пузатыми бочками в лодках. Из ставропольских и сальских степей примчались машины. Не стоит заглядывать в кузова, чтобы узнать, что привезли, - посмотрите на белые лица степняков, на одежду их, запыленную мукой. С Черных Земель всю ночь будут бежать машины с живым грузом - овцами, ягнятами, козами.

Осенью воскресные базары здесь многолюдны. Кого тут только ни встретишь! Спокойных, медлительных в разговоре чабанов, не разлучающихся со своими длинными, крючковатыми палками-гарлыгами; говорливых, юрких снабженцев, что-то доказывающих знающим себе цену кооператорам; и вечно спешащих приезжих охотников. Каких одежд ни увидишь, зайдя на рынок. Над лихим чубом красуется кубанская шапка, вишневой зарей горят лампасы донского казака, просторная, видавшая виды бурка накинута на плечи горца. Говор неумолчный, смесь языков удивительная.

- Каму карась, паймал вчерась! - как всегда раньше всех закричит на рынке один из мальцов-рыболовов.

- Сазан! Сазан! Он сам вчера сказал, что завтра я его продам! - закричит юный рыболов и охотник Ленька Зуйков, важно вышагивая между машинами. - Штука - полтинник, все разом - три рубля!

- Покупай окуня! Его не чистят - так варят, потом чулком шкуру снимают! - отзовется в другом конце еще один.

И разбуженный парнишками рынок загудит.

- Белужатины кому? - забасит старик-рыбак. - Красной рыбы попробуешь, век будешь помнить!

- Не бери белуги, она с желчью солилась! - подзадоривает кто-нибудь покупателя. - Съешь - момент полысеешь! Бери князя-осетра!

Приглашают к прилавкам и охотники. Около них обилие диких уток, казарок, гусей.

Кто-то, подгуляв спозаранку, запоет песню про рыбацкую удаль и сметку, а то развеселую, понизовскую.

Ты позволь, позволь, Дуняша, Вдоль по горенке пройти, Тебя, Дунечку, найти…

- Ой, лишенько, да разве це дорого? Да што вы, тетечка… - убеждает красавица-украинка высокую смуглолицую рыбачку, раскинув на руках пуховый платок.

Любуясь распластанными на земле полутораметровыми сазанами, высоченный казак-гвардеец трогает рукой запорожские усы. Потом, выпрямившись, обращается к кому-то через головы всех:

- Пантелеич! Шумни-ка там Степана… На совет нужен.

Все, кто думает выехать на работу на фермы, ходят по рынку с какой-то принадлежностью своего рукомесла: кистью, гаечным ключом, а косари камыша - с коротко обрубленной косой, называемой здесь «ураком».

К тучному представителю ростовского колхоза, у которого еще не отремонтирована ферма, подошел Кондаков с топором на плече. Одет он в ватные залатанные брюки и в такую же фуфайку. Постоял, послушал рассказ представителя, переспросил:

- Говоришь, около колодца ферму ремонтировать? А вода не соленая?

- Ферма - бок о бок с колодцем. Вода - благодать, со всей округи отары поить гоняют…

Прислушиваясь к ответу ростовчанина, рядом остановился Семен Иванович. У него на плечи небрежно наброшена брезентовая куртка, в руках дымится трубка.

- От нас воду машинами возят, - продолжал представитель колхоза. - Можно сказать, основной источник воды на Черных Землях!

- Соленую мне пить нельзя… Язва, - пожаловался Кондаков, хмуря брови.

- Не сомневайся, правду говорю, - улыбнулся ростовчанин.

- Мне один тоже вот так нахваливал, - насмешливо вмешался Семен Иванович, проводя чубуком трубки по губам. - А приехали - напиться вдоволь воды нет. Еле дотянули ремонт. Я, когда сюда добрался, за раз ведра три выпил, как верблюд… А там всё кляли на чем свет стоит…

Кондаков неприязненно покосился на Семена Ивановича, улыбнулся ростовчанину. Тот заторопился.

- Да что разговаривать! Собирайте пожитки и поедем. Все будет в порядке!

- Говоришь, дела много? - спросил Кондаков.

- Порядочно, - осторожно ответил ростовчанин и, увидя подходящего к ним грузина, подумал, что тот тоже ищет плотников и может перемануть у него мастерового, сказал: - Ну, так что, по рукам?

- Э, подожди, пожалуста! - громко воскликнул грузин, выкидывая вперед руку. - Зачем так спешишь? - он подошел к Кондакову и, заглядывая ему в глаза, предложил: - Поедем ко мне! Новую кошару строить! Лес есть, камыш есть, помогать людей дам. Садись, вон моя машина стоит…

- Слушай, товарищ Шалошвили, мы уже договорились, - остановил грузина ростовчанин. - И потом, он ремонтник, а не строитель.

- Ремонтник? Чудесно! Мне около второго колодца кошару ремонтировать надо.

- Это что, рядом ваши фермы? - заинтересовался Кондаков.

- Нет, зачем рядом? - заторопился грузин. - Он у первого колодца, мы у второго. Поедем, пожалуста!

- А как к вам добраться?

- Зачем добираться? Садись и поедем. Прямо в колхоз «Красная степь» привезу.

- Далеко, наверное, отсюда? - небрежно спросил все время молчавший Семен Иванович.

- Его колодец проедешь и еще сто километров, - ответил грузин.

Кондаков повернулся к ростовчанину, сказал:

- Поеду к вам, это поближе.

- Что тебе, пешком идти? - обиделся грузин. - Машиной везде близко.

- Вот и хорошо, - обрадовался ростовчанин ответу Кондакова. - Только вы один не осилите ремонт. Вот если бы с кем-нибудь вдвоем? Вы не поедете? - повернулся он к Семену Ивановичу.

- А как платить нам будешь? Поровну или по разрядам? У меня, может, шестой разряд, а у него четвертый? - Семен Иванович достал из кармана трудовую книжку и небрежно протянул ее ростовчанину.

Тот принялся читать вслух.

- Васин Семен Иванович. Столяр, - он полистал книжку. - Последнее место работы? Ага, поселок Камызяк. Райпромкомбинат. По шестому разряду… Все ясно.

- Вот справка из колхоза, где я только что работал, - Васин подал бумажку. - Ферму ремонтировали две недели…

- Да что ты бумажки суешь? - оборвал его Кондаков. - Дело покажет. Видал я таких! По печатям - мастер, а в работе - топором махнуть не умеет.

Васин высокомерно смерил его взглядом, протянул:

- Подумаешь, мастер… Ты кажи документ!

- На, смотри! Разряд у меня седьмой, понял?

Грузин удивленно посмотрел на спорящих.

- Зачем ругаться? - вступился он. - Можно по душам говорить…

- А чего он… - Кондаков протянул руку, чтобы забрать у ростовчанина свою трудовую книжку.

Тот, еще раз заглянув на первую страницу, сказал:

- Виктор Кудиярович, я согласен платить по разрядам. А впрочем, мне все равно. Как сами между собой договоритесь, так тому быть!

- Поровну! - отрезал Васин и сердито стукнул трубкой о каблук. Зола и горячие искры запорошили его поношенный кирзовый сапог.

- Ищи себе другого напарника, - Кондаков круто повернулся, собираясь уйти.

- Э, подожди, не горячись, - опять вмешался грузин. - Поезжай к нему, потом ко мне. Через три дня машину пришлю, как хочешь платить буду! Хорошо платить буду. Лес привезу, работы много будет, если захочешь! Соглашайся, пожалуста! - грузин взял за руку Кондакова.

Тот поморщился. Потом медленно повернулся к Васину, спросил:

- По разрядам?

- Поровну!

- Была не была, ладно! - махнув рукой, сказал Кондаков. - Подвернулись бы другие, не поехал…

- Ну, ты не здорово нос дери. К кому поедем?

- К нему, - Кондаков показал на ростовчанина и добавил: - А то заедешь к черту на кулички и не выберешься.

- Не надо так говорить, - обиделся грузин. - От нас воду везут куда душе угодно… Я пришлю через три дня машину за вами, а?

- Хорошо, - сказал примирительным тоном Васин, снова набивая табаком трубку. - Только все готовь честь-честью: видишь, разряды какие у нас?

- Все сделаю, все приготовлю, - обрадовался грузин.

Васин и Кондаков замешались в толпе.

* * *

В магазин хозяйственных товаров вошел Прохор Зуйков.

- Дайте мне топор, - возбужденно попросил он. - И пилу… поперечную. Страх как нужна, думаю кое-что подремонтировать.

Продавец удивленно посмотрел на Прохора. У Зуйкова лихорадочно блестели глаза. Обычно молчаливый, сейчас он принялся рассказывать о покосившемся заборе, о прогнивших стропилах в сарае. «Видно, выпил сегодня», - подумал продавец и не удержался, спросил:

- Иль жил все время без топора? А может, задумал на заработки в степь податься?

- В степь? - быстро повторил Прохор. - Да… нет… Зачем в степь? Старик просил прислать на ферму. Ты понимаешь, у меня есть, а старик просил, очень нужен ему… Без хорошего топора какая это ферма?

- Михей Васильевич недавно сам заходил ко мне и купил топор, - возразил продавец.

- Как купил? - растерялся Прохор. - Он… сам вчера просил. Не может быть… он просил! - Прохор подал деньги, повернулся и торопливо пошел к двери, повторяя: - Просил, а как же?

- Прохор Михеевич, возьми сдачу, - остановил его продавец, а когда тот, забрав мелочь, вышел, весело рассмеялся: - Видно, с перепою. Завтра принесет топор обратно. Как пить дать, принесет. Бывает же такое; трезвый человек - копейку сбережет, нужную вещь не купит, а под хмельком - чего не возьмет. Жена говорит, он и пьяный молчит. Подход к человеку нужен, вишь, у меня разговорился.

* * *

В полдень притихает рынок. Колхозники расходятся по магазинам, поднимают на лодках паруса, усаживаются в машины. Отсюда можно уехать куда угодно. На лодках - на любой рыбозавод в море, даже на Астраханский рейд, хотя он очень далек, в рыбачье село в низовьях Волги; на машинах - в любой уголок степи и даже на Кавказ.

Представитель ростовского колхоза выехал раньше всех. Довольный своими делами, он спокойно спал в кабине. В кузове машины тихо разговаривали плотники.

* * *

После отъезда «плотников» Прохор Зуйков сидел за столом, тяжело задумавшись. Он вновь припомнил лагерь, свое освобождение после встречи с Кондаковым и его обещание приехать… Что делать? Помогать Кондакову или сознаться во всем Дубову?..

Поздно вернувшийся с рынка Ленька шумно влетел в комнату. Огляделся - матери еще не было, не пришла с фермы. Заглянул за переборку и удивленно спросил:

- Папа, а где же охотники?

- А? - отец поднял голову и невидящим взглядом долго смотрел на сына. Потом пожал плечами и ничего не ответил.

- Тоже мне - обещали взять на охоту, а сами уехали! - недовольно сказал Ленька. - Охотники, - насмешливо протянул он. - Настоящие так не делают. Дядя Антон, если скажет, то возьмет, а эти…

Прохор злыми глазами уставился на Леньку, приподнялся и вспылил:

- Перестань дурака валять! Черт знает что втемяшится в башку! Зачем ты им? - ссутулившись, он шагнул к окну. Увидя жену, открывающую дверь, повысил голос: - И не на охоту они поехали. Решили, пока хорошей охоты на море нет, съездить на заработки… в степь. Вот и все… понял? А что здесь такого? - вдруг повеселел Прохор. - Поехали на заработки, вот и все. Приедут через недельку, заберут ружья и на море будут охотиться! Возьмут и тебя. Если… домой сразу не поедут!

Глава пятая

Осенняя степь, как ты хороша! Чудные краски дарит тебе осень. Если весной все равнины твои сперва радуют глаз переливами зелени и нежной голубизны, то чем дальше едешь по твоим просторам, тем утомительнее твое одноцветье. В октябре же ты, словно забрав все цвета у радуги, щедра на оттенки и полутона. Голубая полынь, кое-где тронутая белизной, плывет маленькими островками среди соломенно-желтого аржанца; черные массивы чернобашечника острыми клиньями вымахивают на возвышенности, рассекая поля белесой от старости сурепки; кумачево-красная солянка вспыхивает пламенем на фоне седого ковыля; как уголь - чернобыл среди изумрудно-ярких осенних зеленей. Степь, степь - неоглядная, прекрасная!

…Когда вдали показались строения артезианского колодца, ростовчанин открыл дверцу кабины, высунулся наполовину наружу, восхищенно закричал:

- Что я вам говорил, а? Смотрите, сколько вокруг отар! А людей? То-то же!

Кондаков свесился за борт, прокричал в ответ:

- Видим, что не обманул! Спасибо!

Машина остановилась около жилого дома. Васин, недовольно морщась, махнул рукой.

- Вези к ферме, - сказал он. - Кто из плотников в такую погоду ночует в домах? Разоспишься - работать некогда.

Ростовчанин, довольный тем, что нанятые им плотники торопятся приступить к ремонту фермы, засмеялся, сказал шоферу:

- Правь к кошаре!

Около большого, просторного помещения, огороженного саманным забором, шофер остановил машину. Кондаков и Васин выгрузили плотницкий инструмент. Заметя, что у мастеровых нет одежин для постелей, ростовчанин удивленно сказал:

- Да вы налегке. Ночью - прохладно. Не замерзнете?

- Ничего, мы - народ привычный, - засмеялся Васин. - Соломки под бок подстелим…

- Так не разлежишься, - подхватил Кондаков. - Пораньше встанешь, побольше сделаешь…

Втроем они вошли в помещение. Когда осмотр был окончен, плотники запросили за ремонт пять тысяч рублей. Представитель колхоза от испуга округлил глаза, долго молчал, потом возмутился:

- Где у вас совесть? Если бы я знал, что вы такие дорогие, зачем бы я вас сюда вез? - он покрутил головой, пожал плечами. - Где вы видели такие расценки? Даже и думать о такой сумме нечего! Что я, совсем без головы? Шестьсот и ни копейки больше!

- Ишь ты какой, - протянул Васин. - А у нас что, голова только для шапки?

- Знал бы такое, лучше к грузину поехал, - сердито сказал Кондаков. - Всегда так: нанимают - златые горы сулят, а завезут черт-те куда - ломаный грош норовят всучить!

- Ну какой же это грош? - сдерживая себя, сказал ростовчанин. - И ничего я вам не сулил… Как все, так и я плачу…

- За так мы не согласны, - сказал Васин.

- Вези в Бугровой! - собираясь уходить, бросил Кондаков.

- Не повезу! - отказался ростовчанин. - Как хотите, так и добирайтесь!

Плотники переглянулись. Отошли в сторону, тихо начали переговариваться между собой.

- Мало дает, лучше уехать назад, - настаивал Кондаков.

- День пропадет не за понюх табака, - возразил Васин. - Сколько тряслись, пока сюда ехали. Надо поговорить с ним, может, прибавит?

- А если нет?

- Тогда уедем!

Они подошли к ростовчанину. Тот слышал разговор плотников.

- Без ножа режете меня! - сказал он. - Прибавляю две сотни, но чтобы через три дня все было готово.

- Так бы давно и сказал, - согласился Кондаков. - Договор ключить будем или по наряду работать?

- По наряду заплачу.

- Лучше бы договор, - пожалел Васин.

Плотники, сбросив фуфайки, приступили к работе. Представитель колхоза достал вечное перо, сел на бревно и принялся выписывать наряд. Закончив, он подозвал Кондакова. Тот долго читал наряд, потом вздохнул, сказал:

- Маловато, да деваться некуда.

- Только я вас одно попрошу. Здесь есть чабан с этой фермы, Терновский, так вы не говорите ему, сколько я вам заплатил… Он толк в плотницкой работе понимает, будет ругаться.

- Хорошо, - пообещал Кондаков.

Остаток дня плотники торопливо работали, расположившись так, чтобы видеть артезианский колодец. Вечером Васин долго стоял у дверей фермы, следя за движением у водопоя. Ночью он несколько раз выходил на баз и слушал, что делается у колодца. За полночь он разбудил Кондакова, сказал:

- Пойду-ка я за водой…

- А может, завтра лучше? Привыкнут к нам, - возразил Кондаков.

- Нет. Тянуть нельзя.

Гремя котелком, он пошел на шум артезиана. Около колод, наполненных водой, никого не было. Он обошел их вокруг. Нарочито громко позвякивая пустой посудиной, направился к скважине. Набрав полный котелок воды, напился. Постоял с десяток минут, постучал ладонью по главному водостоку. Около домика залаяла собака. Кто-то вышел оттуда и быстро направился к колодцу. Васин поднес котелок ко рту, сделал вид, что пьет.

К нему подошел Федор Терновский. Внимательно всматриваясь в лицо человека, пьющего воду, Федор поздоровался.

- Хороша водица! - опуская котелок, восхищенно сказал Васин, потом ответил: - Здравствуй!

Федор наблюдал за Васиным. Обычно в полночь к колодцу забредают охотники, но у этого не было ружья. И он спросил:

- Далеко путь держите?

- Здешний я, - весело ответил Васин. - Ферму ремонтируем с приятелем. А он у меня растяпа, забыл воды на ночь приготовить. Пришлось сейчас идти.

- Ферму? Какую?

- Да вот тут недалеко, - Васин показал рукою в темноту. И вдруг с тревогой сказал: - Как же я ее теперь найду? Сюда-то я шел на шум воды, а отсюда куда идти?

- Разрешите ваши документы, - попросил Федор.

- Документы? Да зачем это? - весело протянул Васин.

- Хочу поинтересоваться, кто мою ферму ремонтирует.

- Так это ваша ферма? - обрадовался Васин. - А нам говорил ваш представитель, что хозяин, мол, строгий, сам будет принимать. Так вот вы какой, а? - он поставил на водослив котелок, достал из кармана трудовую книжку. - Возьмите. Только что вы в темноте увидите? Обождите, я вам присвечу, - быстро достав коробку, он зажег спичку.

Держа в правой руке книжку, Федор левой забинтованной рукой отвернул обложку. Васин беспрерывно жег спички, пока Федор читал. Получив обратно документ, сунул его в карман, попросил:

- Покажите мне, как добраться до фермы.

Федор до половины пути проводил плотника и вернулся в дом.

На рассвете он пришел на ферму.

- А, мой ночной знакомый, - засмеялся Васин, увидя Федора. - Здравствуй, здравствуй! Кондаков, я ночью тебе рассказывал, как заблудился, вот и скажи теперь ему спасибо, что не врезал я в степь искать ферму. Он мне показал…

- Пришлось бы мне одному топором махать, - вытирая пот со лба, улыбнулся Кондаков. И обратился к Федору: - Ваш представитель меня бы со света сжил, он нам три дня срока дал. А разве один управишься?

- В такую рань подниматься - управитесь, - пошутил Федор. - Еще и солнце не встало, а вы уже на ногах.

- Что потопаешь, то и полопаешь, - подхватил шутку Васин.

Федор вошел в помещение. Кондаков подмигнул Васину: иди, мол, с ним. Тот нагнал чабана, стал объяснять, что они должны сделать. Закончив осмотр, Федор сказал:

- Надо бы вытяжных труб добавить.

- Да их и так вроде много, - возразил Васин.

- Шесть штук еще надо поставить. Когда отару загонишь - в кошаре душно. Для овечек это плохо, шерсть подопревает.

- Не знаю, как быть? - Васин покачал головой. - В наряде-то этого нет. Заплатит ли потом ваш представитель? Мы бы могли сделать…

- Я скажу ему об этом, - заверил Федор.

- Ну и договорились, - Васин взял рубанок и стал строгать доску.

Федор понаблюдал за Кондаковым, умело обтесывающим бревно, попрощался. Когда он был далеко в степи, Васин весело сказал Кондакову:

- А ты говорил! Видишь, друзья уже. То-то!

- Друзья-то друзья, а сегодня не надо бы идти к колодцу, - ответил Кондаков. - С виду он прост, а видать - пожил на свете. Осанка, чувство достоинства - откуда у них это взялось? Бывало, по земле ходили и оглядывались, а теперь глянешь - идет хозяин! - зло закончил он.

- Стареть ты стал, Кондаков! - насмешливо сказал Васин. - Все тебе кажется не так, как есть. Ведь этот чабан, - он показал в степь, - теперь рад без памяти, что на ферме будет пяток лишних труб, и готов нас благодарить. Как они говорят, премировать за доблестный труд! А ты - осанка, достоинство!

- Может быть, старею. А может быть, потому что часто у них бываю? - резко сказал Кондаков. - Не так все просто здесь, как ты думаешь… Не советовал бы я сегодня начинать дело.

- Нет, нам время дорого! - нахмурился Васин. - Сегодня плеснем в воду из флакончика. Пока он полный - у меня… бессонница!

Ночью он ушел к колодцу.

Глава шестая

Грозненский охотник Алексеев, отыскивая место для стана, наткнулся на вещи, прикрытые плащ-палаткой. Не долго думая, он подкатил к ним свой мотоцикл с коляской и, надеясь вечером познакомиться с хозяином вещей, отправился на вечерянку. Охотой Алексеев остался очень доволен: место оказалось добычливым и совсем недалеко от его стоянки. Возвращаясь поздно вечером и не видя огонька костра на полянке, удивился.

«Видно, заядлый охотник мой сосед, - улыбнулся Алексеев. - Забрел далеко, ишь до каких пор нет».

Сбросив связку дичи, он покурил, прислушиваясь. Кроме гомона птиц, ничего не было слышно.

- Ничего, теперь я его дождусь, - вслух сказал он, принимаясь разбивать палатку.

Разведя небольшой костер, сварил ужин. Пытаясь догадаться, где же его сосед, припомнил, что вечером никто не стрелял - ни около Даргинского протока, ни на далекой косе. Наверное, он охотился где-нибудь в глухом ильмене и поэтому не было слышно.

- Придется одному ужинать, - пожалел Алексеев.

Забравшись в палатку, усмехнулся:

- Неужели на кабана остался охотиться? И запрет нипочем! Теперь только на заре явится.

Вскоре Алексеев, утомленный большой дорогой и нелегкой охотой, крепко спал.

…Поздним утром, вернувшись с охоты на стан, грозненский охотник вновь никого не застал. Он подошел к плащ-палатке и тихонько приподнял ее.

Есть у настоящих охотников святое правило, неписанный, но еще никем без крайней необходимости не нарушенный закон - не трогать имущества на охотничьем стане, на лодке, в зарослях. Только когда иного выхода нет, притронется охотник к чужому имуществу и боевым припасам.

Под плащ-палаткой лежала сумка с гильзами, небольшой алюминиевый, армейского образца котелок, до половины наполненный супом. Раскрытый складной нож был воткнут в буханку хлеба.

«Похоже, торопился на утрянку, - подумал Алексеев. - Даже нож с собой не взял».

Он внимательно осмотрел вещи. Казалось, нигде не было следов, кому они принадлежали. Только на сумке с заряженными патронами чернильным карандашом были выведены две буквы: не то - П. К., не то - А. Ч. Алексеев еще тщательнее принялся рассматривать вещи, и наконец-то поиски привели его к разгадке. На стенке котелка, видимо, очень давно, лезвием ножа было выведено: Антон Черненко. Недолго думая, Алексеев написал записку: «Уехал в Бугровой, сообщить о твоем исчезновении. Если придешь, сиди и жди». Расписался внизу, поставил число, время, положил записку поверх плащ-палатки, привалил ее складным ножом. Захватив с собой именной котелок, помчался в поселок.

Алексеева принял капитан Дубов. Когда он поднимал взгляд, то на лбу у него ложились три глубоких борозды, а у седых висков сбегались мелкие, как паутинки, морщины. Не перебивая, он спокойно выслушал Алексеева. Потом попросил повторить все сначала.

Алексееву казалось, что капитан не слушает его. Но стоило лишь приостановиться, как он тотчас поднимал взгляд спокойных и умных глаз и тихо просил:

- Продолжайте, продолжайте, я слушаю.

Когда Алексеев закончил рассказывать во второй раз, Дубов придвинул к себе лист бумаги, взял ручку, потянулся к чернилам и, кивнув головой на коробку папирос, лежащих на столе, сказал:

- Закуривайте.

- Спасибо, товарищ капитан, не хочу, - отказался Алексеев.

- Так вы говорите, что на стане Черненко нет добытой дичи? - спросил Дубов, продолжая писать.

- Ни одной птицы.

- А не похоже на то, что дичь висела… на вешалах, а потом Черненко, уходя куда-то, снял ее?

- Я не обратил внимания, товарищ капитан, есть ли на стане вешала, - подумав, ответил Алексеев. - Около стана есть перья.

- Какие? - заинтересовался Дубов. - Утиные, гусиные? Много?

- Вроде немного. А какие?.. Не присматривался.

- А сколько он расстрелял патронов?

- Не считал, товарищ капитан.

Дубов протянул охотнику исписанный крупным почерком лист бумаги.

Алексеев прочитал, расписался внизу.

- Хотелось бы, чтобы вы показали нам стан Черненко, - проговорил Дубов. - Вам придется пока побыть у нас. Посидите, пожалуйста, в дежурной комнате. Котелок?.. Оставьте здесь. Да, да.

Алексеев вышел. Через некоторое время в поселке уже поднялись нужные капитану люди. Дубов перечитал протокол, вздохнул:

- Деньки выдались. Не разобрались еще с одним, а тут эта история, - и, глядя на зашторенное окно, задумался.

Неужели все это связано между собой? Пожар в степи, пустая лодка в море, в ней клочок бакинской газеты, странный разговор в эфире, и теперь… Черненко? Какое отношение ко всему этому может иметь Антон? Гвардеец, орденоносец, честнейшей души человек! Нет, он-то здесь ни при чем… Что же могло с ним случиться? Убийство при ограблении? На охоте такого никто не помнит. Несчастье? Разорвалось ружье? Порвал клыками раненый кабан? Антон не будет охотиться на кабана… Ружье? У снайпера разорваться не может!.. Кто-то случайно ранил Антона? Такое бывало, могут нечаянно подстрелить человека. Но тогда об этом немедленно сообщают сами виновные. Заплутался в крепи? Возможно. Обессилел, ждет помощи… Да. Надо искать Антона, что-то с ним случилось. Но мне нужны люди здесь, в поселке… Что, если Антон опять укатил в Кизляр? Ведь он охотился четыре дня, места около Даргинского протока обильны дичью, он прекрасный стрелок, значит, у него на стану должно быть не менее полусотни уток и гусей. А их нет…

Дубов вызвал сержанта Волина, приказал запросить Кизляр о Черненко.

Может, Антон ушел в море? С ним бывало и такое. Заберет всю добычу и подастся с кем-нибудь из охотников-рыбаков на ставной невод. Живет там неделю, а то две… Это вернее всего. Как говорила его жена только что? «Не беспокойтесь, товарищ капитан. Через неделю или записку с кем-нибудь передаст, или письмо пришлет, или сам явится. Я-то его знаю».

Дубов встал, взволнованно походил по кабинету.

- Видно, еще одна ночь без сна, - пожалел он, потирая виски большой загрубевшей рукой. - Захарова пошлю искать Черненко… А вот кто бы мне сказал, откуда приплыла лодка к рыбакам? Да еще бакинская?..

Дверь резко распахнулась. В кабинет вошел старший лейтенант Захаров.

- Ознакомьтесь, - Дубов протянул протокол. - Алексеев в дежурке. Я уже послал за нашими охотниками. Соберутся - выезжайте к Даргинскому протоку. Утром попрошу из Астрахани поисковый самолет, пошлю тоже в тот район, пусть с воздуха осмотрит крепи. К вечеру, по-моему, Антон, найдется, чтоб ему легко жилось, - пошутил Дубов. - Надо же такому случиться! Не вовремя он пропал, - капитан сел за стол, облокотился, подпер кулаками подбородок. Глухо сказал: - Все это не сложно. Вот лодка!

- Есть что-нибудь новое? - настороженно спросил Захаров.

- Ничего, - протянул Дубов. Не поднимаясь, он повернулся к стене, отдернул штору с простенка. Долго смотрел на карту Черных Земель. Перед его глазами раскинулись обильные разнотравьем степи, замелькали отары. Одна, вторая. Тысячи, сотни тысяч, миллионы овец, ценных каракульских овец… «Может быть, кто-то высадился у нас и метит в степь? - подумал он. И тотчас отверг это. - Они не оставили бы после себя следов, не пустили бы лодку в море. А если все-таки высадились у нас? Зачем?» - и вдруг словно услышал рев огня, увидел пастбища и стога сена, охваченные пламенем.

- Пастбища, сено, - тихо сказал Дубов.

- Вы все-таки думаете, что пожар не от молнии? - быстро спросил Захаров.

- Прикажите дать радиограмму. «Усильте надзор за зимними запасами сена и…» - Дубов задернул штору, повернулся, сказал: - Садитесь, Владимир Савельевич.

Он рассказал Захарову все то, о чем только что думал. Говорил о своих предположениях и сомневался, видя, что старший лейтенант тоже сомневается. Уж очень их район далеко в глубине страны. Как можно попасть к ним? Если бы у границы… Но привычка многих лет гнала эти сомнения, настораживала…

За окнами застрекотал мотоцикл, заурчала машина, донеслись приглушенные голоса людей. Захаров вышел. Когда затих шум машины, Дубов открыл окно. Ночная прохлада освежила его. Он закрыл окно, достал большую карту морского побережья. Внимательно перечитал сводку за последнюю неделю, запомнил, в какой день и откуда дул ветер, его силу и стал решать мучающую его загадку.

«Откуда приплыла бакинская лодка? Связана ли она с разговором в эфире?»

В тот день, когда рыбаки около острова Темрюка поймали пустую лодку, Дубову доложили о коротком и не совсем понятном разговоре в эфире. Передатчик находился где-то на суше, далеко от поселка, а интересовались рыбодобычей. На запрос Дубова, зачем трест настойчиво вызывал сейнер «Арал», ответили, что сейнер «Арал» два дня назад ушел вверх по Волге с подарками от рыбаков строителям Волго-Дона, и трест его в тот день не вызывал по радио… В перехваченном разговоре сейнер «Громкий» докладывал «Астрахани» о выполнении плана и спрашивал, куда ему следовать и где есть рыба. Вчера был получен ответ: «Сейнер «Громкий» неделю назад выполнил план рыбодобычи. С «Астраханью» он не разговаривал, так как шесть дней назад передан в Дагестанский рыбтрест, управление которого находится в Махачкале».

Да, все-таки это шифр. Вызов - «Арал». Отзыв - «Рыбтрест». А во втором случае, вызов - «Астрахань» и ответ - «Сейнер «Громкий»». Точное месторасположение передатчика засечь не удалось, разговор не повторился. Нет, эта передача должна быть связана с бакинской лодкой! Откуда же она приплыла?

Дубов нагнулся над картой.

Если лодку несло строго по ветру вчерашний день, то приплыла она с Астраханского рейда, и в ее появлении под Темрюком нет ничего загадочного, там есть такие лодки. А позавчера?.. Учитывая течение, она могла попасть из Лопатина, что на Тереке. Но там людное место, ее бы заметили раньше и, конечно, поймали бы вот здесь…

Дубов положил руку на море далеко от острова Темрюк.

«Возможно, из Бугрового? Тогда за ночь она приплыла бы… приплыла бы… Дубов рассчитал расстояние и усмехнулся. - К бакенщику на морском канале, - и он снова и снова проверял свои вычисления. - Если бы не обрывок бакинской газеты, мало ли уносит Каспий лодок? Ведь это море… Если отсюда…»

Когда в зашторенное окно пробился свет зари, капитан Дубов дремал, положив голову на карту.

* * *

Старший лейтенант Захаров с охотниками не обнаружил Антона Черненко.

- Занесла его нелегкая, - устало говорил он Дубову. - Глухомань страшенная, там и охотники редко бывают. Даже наши из Бугрового ни разу не бывали. По-моему, Афанасий Ильич, уехал куда-то Антон. Смотрите. Дичь он забрал с собой. Ведь не мог же такой стрелок, как Черненко, за четыре дня добыть четыре штуки? А на стане побывали только четыре птицы: кряковой селезень, шилохвость, свиязь и чирок. Это видно по перьям. Вешала стоят, и если на них вешать ранее выпотрошенную птицу, то натеков крови под ними не будет. Тропы определенной у него не было, ходил он как вздумается. Да разве вы не знаете Антона? Помните, лодку его ледоставом в море прихватило, а он оказался с рыбаками на лопатинских промыслах?

- Некстати он уехал, - ответил Дубов и спросил: - Самолет видели?

- Весь день летал над самыми камышами. Бросил записку - с Кумы кабанов много идет.

- На зиму перебираются, у нас им легче зимовать - корма лучше, - Дубов потянулся рукою к вискам, пригладил негустые волосы. - Место отметили на марте? Снимки проявили?

- Алексеев остался там, - ответил Захаров. Он сдвинул измеритель. На карте отметил место, где были обнаружены вещи Антона. - Можно еще попробовать поискать. Давайте вызовем Зуйкова?

- Зуйкова?

- Да. Деда Михея. Он ходит в зарослях как по своей хате.

- Не кажется ли вам, Владимир Савельевич, что Антона запорол раненый кабан? - спросил Дубов.

- Обнаружили бы его. С самолета на бреющем в самых густых зарослях даже кусок доски заметишь, не то что человека. Енот клубком свернется - как на ладони видно.

- Да… Но Черненко в Кизляре нет. В море у рыбаков тоже нет, никто не сообщил о нем! - сказал Дубов. - Что бы это значило?

В кабинет вошел сержант Волин и молча положил на стол бумажку. Капитан взял ее. Читая, стал хмуриться.

- Час от часу не легче, - тихо проговорил он, кивком головы отсылая сержанта. Когда тот вышел, подал бумажку Захарову: - Читайте. Из Москвы.

- «Через ваш район в глубь страны могут проследовать, - тихо читал Захаров, - два диверсанта. Приметы неизвестны. Примите меры». - Захаров поднял взгляд на Дубова.

Вошел сержант и протянул бланк еще одной телефонограммы.

- Из области… Через два часа лейтенант Кондрашов будет здесь, - сказал Дубов. - Это хорошо… Вы, Владимир Савельевич, немедленно выезжайте в степь. Поговорите с нужными людьми. - Он посмотрел на своего помощника и медленно закончил: - Теперь мне кажется, что пожар… дело рук диверсантов. Они уже орудуют у нас.

- Афанасий Ильич, вы не правы, - возразил Захаров. - У нас есть точные сведения, что виновата гроза.

- Надо перепроверить.

- Максим Вавилов - очевидец, ему можно верить. Мне кажется… Товарищ капитан, разрешите мне с дедом Михеем продолжить поиски Черненко?

- Почему? - Дубов встал и, глядя на помятое усталостью лицо Захарова, подумал, что тот утомился за эти дни, и медленно повторил: - Почему?

- Мне кажется, что диверсантов надо искать в крепи. Где лучше всего скрыться, как не в наших зарослях? Если сообщают о их проникновении через границу, видимо, проникли не все, видимо, кого-то уже захватили? Значит, и эти, ускользнувшие, знают, что их ищут… Им надо в глубь страны, и они будут у нас скрываться до тех пор, пока не подзабудется все. А Черненко мог… случайно мог встать на их пути.

Дубов задумался. Он почему-то твердо верил теперь, что диверсанты действуют в степи. И если отпустить Захарова, кого же послать на Черные Земли? Самому выезжать нельзя - необходимо дать задание лейтенанту, который прибудет на помощь. Могут быть еще новые указания. Кого же?.. Вновь прибывшего офицера? Он не знает людей в степи. Нельзя отпускать в заросли Захарова, никак нельзя. Но Дубов за совместную службу привык прислушиваться к мнению своего помощника. Кого же послать?..

* * *

На поиски диверсантов прибыл Матвей Кондрашов…

Кондрашов плохо помнил свое детство. Когда-то маленькому оборвышу чаще всего вспоминался ярко-белый пароход, огромная палуба и много столов, тесно заставленных большими вазами с печеньем и конфетами. Он, Матвей, еле дотягиваясь до столов, спокойно выбирает конфеты в самых ярких обертках и ест. Ест досыта!.. Беспризорному жителю астраханских базаров - Больших и Малых Исад - казалось, что такое могло с ним случиться только во сне…

В двадцать втором году девятилетний Матвей оказался в детдоме. На вопрос, кто у него родители, он, не задумываясь, ответил: «Матросы. И отец - матрос, и мать… На «Араксе» красными плавали. В войну погибли».

Тяжелыми были у Матвея детство и отрочество. А потом как-то легко помчалась его жизнь. Не понравилось на буксирном пароходе, и он, не размышляя, кинул судно, сошел на берег, поступил на ремонтный завод. И тут долго не пробыл - показалось тяжело, - завербовался на Сахалин. До срока уехал и оттуда, оформив выезд по болезни, хотя был здоров. Так, без привязанностей, без большой дружбы с кем бы то ни было, легко сходясь и без труда расставаясь, бродил и ездил по стране Матвей Кондрашов до самой войны.

Отечественную войну Матвей пробыл на фронте. Был ранен и легко и тяжело, приходилось ходить в разведку и быть ординарцем командира батальона, воевать «на броне танка» и нести службу в комендантском взводе. Получал взыскания и награды. Демобилизовавшись, без большой охоты, - просто последний случайный попутчик в эшелоне похвалил эту работу, - поступил в отдел госбезопасности в крупном уральском городе.

Здесь в 1949 году и произошла встреча Матвея со старшим братом Андреем.

Андрей торопился по срочной командировке в Железногорск и пробыл у брата всего несколько часов, дожидаясь своего поезда. Он захватил с собой записку Матвея к начальнику оборонного завода с просьбой о помощи и оставил свой московский адрес.

Матвей был безмерно обрадован встречей с так негаданно отыскавшимся братом. Потом забеспокоился. Оказалось, что его родители не погибли в гражданскую войну, как он все время думал и писал в личном деле, а, по рассказам Андрея, дожили до глубокой старости: отец - работая на заводе, а мать - ведя домашнее хозяйство. И умерли прошлый год, почти в одночасье, - сперва отец, а через месяц - мать. Андрей обещал прислать их фотографии. Необходимо было срочно изменить в личном деле данные о своих родителях, но Матвей ничего о них не знал. На радостях он даже толком не расспросил брата, где и сколько времени жили их старики… И он решил обождать возвращения брата, тем более, что тот обещал обязательно заехать на обратном пути.

Андрей из Железногорска не заехал. Одно из писем на московскую квартиру вернулось с пометкой: «Адресат выбыл».

Потом в Железногорске на оборонном заводе произошла крупная авария. Матвея послали туда.

Только вернувшись оттуда, Матвей подал рапорт о своей встрече с братом и просил изменить в личном деле данные о родителях. Долго не было ответа.

Быстро увлекающемуся и так же быстро впадающему в уныние Матвею Кондрашову вдруг показалось, что ему перестали доверять, что к нему относятся настороженно. Он дал волю своей мнительности, допустил несколько ошибок и его понизили в должности. Это его оскорбило, обидело, и он подал рапорт с просьбой об увольнении из органов госбезопасности. Ему отказали. Он добился отпуска, хотя как раз в это время в отделе было много работы.

В Крыму как-то ночью, когда Матвей сидел один на пустынном берегу моря, к нему подошел крепко сложенный незнакомый мужчина и без обиняков предложил ему работать на иностранную разведку. Матвей кинулся на незнакомца, но был сбит с ног ударом в висок.

Очнувшись, он обнаружил в кармане записку: «Ты сын крупного волжского рыбопромышленника. Брат твой - белый офицер. Ясно?»

- Так вот почему я помню пароход… вазы… конфеты… - с тревогой прошептал он.

Обеспокоенный Матвей Кондрашов немедленно выехал домой. Таясь, исподволь он начал наводить справки, и все подтвердилось!.. Его отец был крупным рыбозаводчиком и расстрелян за участие в восстании белоказаков в Астрахани. Брат Андрей, белый офицер, бежал за границу. Мать умерла в восемнадцатом году. Выходило, что он, Матвей Кондрашов, утаил от всех свою родословную, скрыл, чтобы пролезть в органы госбезопасности. Окончательно испугавшись, Кондрашов замкнулся. Мнительность его стала беспредельной: любое неосторожное слово сослуживца надолго выводило его из равновесия. Не желая открыть свое прошлое, он затаился, ожидая удобного случая, чтобы уйти по собственному желанию с работы, которой он стал бояться. Ошибки участились. Начальник несколько раз пытался узнать, что заставило Кондрашова так резко измениться. Это еще больше пугало Кондрашова.

Вскоре в отделение, где работал Кондрашов, пришло письмо о его отце и брате. Начальник, внимательно выслушав Матвея, спросил:

- А почему вы ничего не сказали о встрече в Крыму с человеком, который опознал вас и рассказал вам все о родственниках? Вы не поверили ему?

Кондрашов заволновался, с испугом и радостью подумал, что начальнику ничего не известно о предложении незнакомца, и, утаивая это, ответил:

- Да, он говорил… Но я… я не верю.

- Не верите?.. А после Крыма вы не справлялись в архивах об отце и брате?

- Справлялся…

- Почему же вы об этом молчите? Ведь вы быстро доложили о встрече с братом в сорок девятом году. Почему же сейчас?..

Кондрашов вместо прямого ответа с надеждой и страхом сбивчиво заговорил о беспризорном детстве, о скитаниях и невзгодах. Потом - о войне. В его рассказе все было нерадостно и тяжело.

Внимательно выслушав его, начальник повторил свой вопрос:

- Почему скрываете?

Кондрашов долго молчал. Потом, осиливая себя, с трудом выговорил страшное слово:

- Испугался…

- Чего? - вздохнул начальник, явно понимая, что ответит Кондрашов.

И Кондрашов, видя, что обман невозможен, со злобой на самого себя, сказал:

- Увольнения из органов. Кто я тогда? Я подам рапорт об уходе!..

- Да-а, - вздохнул начальник. - Вообще говоря, Кондрашов, вы достойны увольнения и по самой простой причине: вы не верите в честность работников органов безопасности, а точнее: вы не верите самому себе! - начальник замолчал, ожидая, что предпримет Кондрашов. И если бы тот, хотя бы единым движением дал понять, что просит о снисхождении - его участь была бы решена, и как раз так, как он хотел. Но Кондрашов сидел с каменным лицом, у него не дрогнул ни один мускул на лице, и от этой железной выдержки что-то заныло в душе начальника и он поверил, что испуг Кондрашова был минутной слабостью человека, еще неопытного в таких делах. Начальник спокойно сказал:

- Обо всем я доложу в центр. Попрошу оставить на работе… Для вас это сейчас очень важно. Я верю вам…

Кондрашов с глубоко спрятанной тревогой смотрел на начальника. Хотелось спросить: «Почему ему, Кондрашову, верят? Почему он должен остаться в органах?» И не спросил, сердце сковало страшной догадкой: «Будут выяснять связь с братом? Я писал ему письма! Что я писал?.. Не помню!.. Нет, уйти. Немедленно уйти!.. Но просить сейчас об этом опасно - будет подозрительно!»

…Через два месяца лейтенант Кондрашов один в двухместном купе ехал в приволжский город на новое место службы. На вид он был так же бодр и спокоен, как прежде, но внутренне это был уже разбитый человек. Назначение в родной город доконало его. Мысль, что его посылают служить в родные места только затем, чтобы легче было проверить его честность, не давала ему покоя.

За окном лежали ровные без горизонта степи: желтые, раскаленные и безлюдные. Казалось, поезд никогда не преодолеет этих безмерных пространств.

Матвея Кондрашова угнетало одиночество, давила догадка: «Это ссылка… Меня ссылают…»

Наконец-то в купе сел попутчик. Веселый, возбужденный, он рассказал как вчера отстал от поезда, застрял в этой пустыне, а сегодня по телефону через Саратов еле сумел заказать себе место в мягком вагоне. Он шумно выложил на столик у окна продукты и хлебосольно пригласил Кондрашова совместно перекусить, как он сказал, чем бог послал. Потом с беззаботной улыбкой толковал о жаре и верблюдах, о вкусных дынях и соленой воде в колодцах, удивлялся, как живут в таких краях люди, и говорил, что он не согласился бы здесь добровольно прожить даже неделю.

- Прямо ссылочные места, - вздохнул он и впервые серьезно посмотрел на Кондрашова.

Тот вздрогнул. Попутчик подошел к двери, щелкнул запором и, сунув руку в карман, спокойно сказал:

- Вы Матвей Кондрашов. Ваш брат Андрей, с которым вы встречались перед Железногорском, - агент иностранной разведки.

Матвей Кондрашов растерялся, а попутчик с холодной жестокостью говорил о том, что он, Матвей Кондрашов, помог Андрею проникнуть в Железногорске на оборонный завод и совершить диверсию. Он выложил записку, в которой Матвей просил начальника завода помочь Андрею Кондрашову… быстрее справиться с заданием!..

Да, Матвей писал эту записку… Писал, думая только о задании по командировке из Москвы. Да, теперь он вспомнил, что в Железногорске была совершена диверсия, да, именно в то время, когда там был Андрей… Матвей Кондрашов не видел выхода - все было против него. Он понимал, чем закончится этот разговор, и все же не мог найти в себе сил, чтобы не сдаться.

Попутчик достал письма Матвея, отправленные на московский адрес брата.

Да, он писал их, да, он приглашал Андрея к себе… Да! Обещал ему любую помощь…

Раздавленный хитросплетениями врагов, испугавшись ареста и обвинения в соучастии в диверсии и связях с агентом иностранной разведки, Матвей Кондрашов сдался. Он принял задание… Ему обещали после выполнения задания переправить его за границу и оставить навсегда в покое.

…С тех пор Матвей Кондрашов жил трудно. Пугая самого себя арестом и тюрьмой на родине, он мечтал о свободе за границей. Он с нетерпением ждал осени. Тогда он будет свободен!..

В кабине «ПО-2» Матвей Кондрашов яро подогревал в себе ненависть ко всему, что он видел сейчас, мысленно представлял, как через две недели ночной самолет перебросит его через границу. Навсегда!.. И никто не будет интересоваться его запиской к брату, его жизнью!.. Он хотел быть один…

По пути с аэродрома Кондрашова вдруг обожгла яростная мысль: «Еще не поздно! Скажи о диверсии!» Он резко остановился. Холодный пот разом покрыл все тело, но зато вдруг стало легко и где-то глубоко в душе затеплилась радость. Потом из какой-то мрачной тьмы пополз мертвящий, сминающий мысли, волчьей хваткой вгрызающийся в сердце крик: «Не поверят!» - и тяжелый, обморочный страх задавил сознание, спутал мысли.

Кондрашов побледнел, до крови прикусил губу. Постояв, уверил себя, что задание пустяковое и ему ничего не грозит, что через две недели он будет недосягаем.

Сперва медленно, а потом все быстрее зашагал Кондрашов в Бугровой.

* * *

…Когда Дубов, познакомив Кондрашова с обстановкой, сказал ему, что он должен выехать в степь, на Черные Земли, тот еле заметно прикрыл глаза. Потом все время спокойно следил за рукой Дубова, который указывал на карте пункты, где лейтенант должен был побывать.

- Степь стоит сухая. Проверить, как опаханы скирды, подсказать чабанам, что дело это очень важное. Надо сделать так, чтобы случайный степной пожар не пробился через пахоту к стогам. Поговорите с зимовщиками, - Дубов назвал несколько фамилий. - Этим скажите, чтобы присматривались к новым людям. Кто первый раз пришел на зимовку, познакомьтесь поближе. Присмотритесь к мастеровым. Выезжайте на мотоцикле.

- По-моему, - спокойно возразил Кондрашов, - надо бы организовать вторую поисковую группу во главе со мной и начать искать диверсантов и… Черненко в зарослях.

«Вот и этот сюда рвется. А они не будут там ждать, пока их начнут искать. Они уже орудуют в степи», - подумал Дубов и тихо сказал:

- Выезжайте в степь.

У Кондрашова чуть вздрогнули худые, с длинными пальцами руки, вытянутые по швам.

- Слушаюсь! - ответил он и быстро спросил: - Разрешите с дороги умыться?

- Да.

Кондрашов четко повернулся и вышел. Дубов встал, задержал взгляд на стекле. Ясно видя свое измученное лицо, подумал: «Сказываются года. Бывало, стоило час уснуть и снова на сутки в своей колее. Года», - он вздохнул и пошел домой обедать.

За столом восьмилетний Павлик еле сдерживал себя. У него сияли глаза, а лицо, казалось, так и говорило: а ты, папа, не знаешь того, что я знаю! Но отец сегодня не обращал на него внимания, и он не вытерпел, громко сказал:

- А Ленька Зуек с дедушкой Михеем едут дядю Антона искать!

Отец ласково усмехнулся. Посмотрел на сынишку.

- Ленька говорит… все равно они найдут дядю Антона. Мы, говорит, с дедушкой все по камышинке переберем, а отыщем. По следам. Папа, можно найти по следам? Можно?

- Если они есть… можно. Охотники любого зверя так находят.

- Папка, и я буду охотником. Буду?

- Подрасти немного, - рассмеялся отец.

- Я зимой уже ходил с Ленькой за зайцами. В степь. Их мало было. Мороз, холодно, вот они в камыши все и ушли.

- Обожди, Павлик, - остановила мать сына и, обращаясь к мужу, сказала: - Афанасий, ляг отдохни немного.

Дубов снял сапоги, расстегнул воротник, распустил поясной ремень и прилег на диван.

«Откуда унесло лодку?» - мелькнула последняя мысль.

* * *

Кондрашов вышел во двор, остановился, подумал: «Почему же лодка оказалась в море?» - потом махнул рукой и облегченно рассмеялся. Все шло хорошо, даже лучше, чем он ожидал. «Раньше двух недель вряд ли разберутся с лодкой, а меня уже не будет! Я буду «там»… Свободен!.. Все хорошо!.. Очень!.. Теперь можно смело идти и спросить Прохора Зуйкова, куда они выбыли». Тревожные мысли о возможности провала еще здесь, в Бугровом, разом отошли в прошлое. Прохор Зуйков не выдаст!

Высокий, худой, Кондрашов пошагал за околицу.

* * *

В пять часов вечера Дубов вошел в кабинет и вызвал дежурного.

- Когда выехал Захаров?

- В пятнадцать ноль-ноль. Как только вы ушли, прибыл с фермы дед Михей, погрузились на машину и уехали… А вы знаете, товарищ капитан, старик Леньку с собою взял.

Дубов наклонил голову.

- Михей Васильевич сказал, чтобы без Антона не ждали.

- Когда выехал лейтенант Кондрашов?

- В шестнадцать ноль-ноль. Лихо помчал на мотоцикле: видно, мастак ездить.

Глава седьмая

Дед Михей, Захаров, сержант Волин и Ленька искали Антона Черненко.

Много же знал старик-охотник. В воздухе еле покажется вдали птица, а он уже определил: гусь ли, утка, и если утка, - то какой породы, где кормится, где отдыхает, а то и - где гнездуется. В темноте он точно угадывал летящих птиц по шорохам над головой и те, подтверждая это, отзывались на его крик. Он подражал любой птице, заставлял ее снижаться, а потом, чуть изменив крик, пугал, и она кидалась прочь или взмывала круто вверх, - как говорят охотники, «лезла свечой». В зарослях он подзывал камышовок, на заводях к нему плыли утки, с отмелей шли осторожные гуси, даже лебеди отзывались на его призыв. Ночью он вызывал волков - они тоскливо начинали выть в ответ. Ему откликались еноты, сердито оттявкивались лисы. Сторожкие в зарослях кабаны, прислушиваясь к его охам и фухам, спокойно паслись рядом. По следам на тропе он объяснял, когда и кто по ней прошел.

Остаток первого дня был истрачен на осмотр окрестностей лагеря Антона. Быстрыми, ловкими движениями старик завязывал узлы из осоки, заламывал пучок камыша с какой-нибудь особо пушистой махалкой, поднимал обломки досок, шестов и ими обозначал свой путь. Где он прошел, дед Михей поручился бы головой, что там нет Антона.

Небольшого роста, сухощавый старик обладал завидной выносливостью. К вечеру не только Ленька, но и привычный к пешим переходам Захаров обезножили и еле добрались до стана. А дед Михей, как ни в чем не бывало, развел костер. Готовя ужин, посмеивался в усы, успокаивал:

- Ничего, это без привычки. Лет шестьдесят по земле походите, как я, обвыкнете.

Утром он поднял всех затемно и к рассвету уже вывел всех к берегу Даргинского протока, чтобы оттуда начать поиски. Захаров остановил его.

- Михей Васильевич, давайте-ка посмотрим, не приставала ли к берегу лодка? - сказал он.

- Думаете, Антон в море с кем-нибудь уехал? - спросил дед Михей.

- Думай, что хочешь, но и такое возможно, - ответил Захаров.

Дед Михей осмотрелся, заметил:

- Длинен он, этот проток. День на нем убьем, а за это время много можно осмотреть.

- Давайте-ка все-таки пойдем к протоку, - попросил Захаров.

- Ну что ж! - согласился старик.

Часа через три трудного пути он остановился. Захаров, Ленька и сержант, тяжело отдуваясь, стали рядом.

- Эге, вот он где, наш Антон, - засмеялся дед Михей, глядя себе под ноги. - Опять укатил в Кизляр! Ну, человек! Смотри, Ленька, и ты, старший лейтенант, примечай, - обернулся он к Захарову, которого он иначе не хотел называть, хотя знал его давно и не раз бывал с ним на охоте. - Видишь, здесь стояла лодка, вот отпечаток на песке. - Он нагнулся и вдруг сердито замахал рукой на Леньку, беспокойно топтавшегося рядом. - А ну постой смирно, не мути воду! Так, так… Значит, я ошибся, выходит? Лодка пришла сюда… здесь ее разгрузили. Да, разгрузили. Вот смотрите. Два раза ее вытягивали на берег. А почему? Груз снимут - лодка поднимается, на плаву ее неудобно разгружать. Снова подтянут на берег.

Захаров посмотрел на дно, куда указывал дед Михей. Ленька все-таки шагнул вперед и нагнулся над водой.

- А может, это они грузились? - спросил он. - Положат вещи и спихнут подальше, а потом опять кладут, а?

- Нет, - протянул дед Михей. - Гляди сюда. Каблуки-то сильнее вдавливались, чем носки, значит, вытаскивали.

- А потом? - заторопил Ленька.

Захаров внимательно осматривал место. Глухие, нехоженные заросли, а за ними острова, заросшие ивами. Прямо вдали - голубоватое рассветное море, там ни паруска, ни лодки, только огромные черные острова отдыхающих птиц, да редкие белые всплески чаек над меляками. Над головой громко закричал селезень, и, не видя людей, с шумом сел на проток. Дед Михей потащил с плеча ружье.

- На котел надо добыть, - прошептал он. Потом, когда крякаш показался поверх мушки, дед вспомнив, что его придется весь день таскать с собой, опустил ружье и закричал: - Тю! Лети!

Ленька и сержант рассмеялись. Старший лейтенант тронул за локоть старика.

- Михей Васильевич, а если вот так… - он сделал движение, будто сталкивает с берега лодку. - Где она будет?

- Лодка-то? - переспросил дед Михей. - Это, старший лейтенант, зависит от ветра. Если, предположим, дует моряна, - он показал рукой на море, - то приплывет в Белое озеро. Течение по протоку в степь.

- А если ветер из степи?

- Норд-вест? Течение будет в море, понесет ее туда.

- И далеко? Если всю ночь проплывет, где она будет?

- У рыбаков, - ответил, не задумываясь, дед Михей. - Течение под норд-вест, ей самый ход, к утру прямо на ловецкие сети напорется, - принялся он объяснять, привыкнув к тому, что старший лейтенант задает, казалось, совсем не относящиеся к делу вопросы.

- Значит, в море? - Захаров достал из планшетки карту, развернул ее. - А ну, интересно, давайте-ка проверим.

Дед Михей нагнулся, отыскал поселок Бугровой, перевел палец на голубую ленту Даргинского протока.

- Вот где мы стоим, - начал он.

- Нет, чуть дальше, - осторожно продвинул палец старика Захаров. - Вот около этого заливчика.

- Ага, - согласился дед Михей. - Этот поперечный ерик мы проходили, - он ткнул в точку, обозначенную карандашом старшего лейтенанта, потом посмотрел на синее море на карте, отыскал остров. - Это Темрюк. Течение к нему прибивается и… выходит, что вот в этом месте должна проплыть лодка. Потом здесь, - он крепким, как стекло, ногтем чертил линию, где должен лежать путь лодки. - За островом течение сваливается к югу, и она поплывет в полветра.

Захаров увидел, как палец деда Михея придавил место, где была поймана бакинская лодка. Сдерживая радость, он провел другой путь и спросил:

- А почему не так?

- Не может так, - покачал головой дед Михей. - Меляки не пустят. Если после сильной моряны, когда здесь глубоко, может. А в норд-вест - нет.

- Может быть, сюда приезжали рыбаки и… Антон уехал с ними в море? - старший лейтенант взял карту, по следу, оставленному ногтем деда Михея, провел красным карандашом.

- У него одна дорога, а у нас сотни догадок. Может, он, беспокойная его душа, у рыбаков зернистую икру ест, а мы его ищем.

Старший лейтенант написал что-то на листке блокнота, свернул карту, отозвал сержанта в сторону.

- В поселок. Выжми из мотоцикла все. Передашь капитану и срочно назад, - тихо приказал он. Сержант быстро пошел к стану. Дед Михей удивленно посмотрел ему вслед, хотел спросить, куда он, но к нему обратился Захаров: - Так говоришь, Михей Васильевич, икру ест? Выходит, он уехал на этой лодке?

- Навряд. Это, похоже, местные охотники выгружались, - улыбнулся дед Михей. Увидя, что старший лейтенант готовится фотографировать место, где стояла когда-то лодка, посторонился и сказал: - Да вот пока вы щелкаете аппаратом, Ленька нам все расскажет. Ну, что было дальше, Ленька?

Ленька долго всматривался в след и наконец тихо сказал:

- Выгружали лодку двое.

- Так, - подтвердил дед Михей. - Видать хорошо: один след - маленький, другой - большой.

- Здесь вещи не складывали, а куда-то уносили.

- Тоже правильно! - дед Михей, явно гордясь внуком, весело сдвинул на затылок коричневый малахай. - Если бы здесь клали, заросли помяты были бы. Теперь, Леонид, скажи, когда это было?

Ленька удивленно осмотрелся, покраснел. Дедушка ему объяснял, как можно определить, когда прошел зверь по тропе, но он тогда не придал этому значения и теперь не знал, что ответить.

Дед Михей от неудовольствия крякнул, потеребил усы, сердито взглянул на внука. Тот еще больше смутился.

- Смотри сюда! - дед Михей потрогал надломленный конец листа осоки. - Видишь, это люди сломали лист. Кончик его просох, но еще мягкий, гнется. Выходит, дело недавно было. А вот лучше примета - камышина сломлена. Лист высох - три дня прошло, а стебель такой за неделю только солнце высушит. Стебель еще зеленый, значит, неделя не прошла, а лист пересох - значит, больше трех дней, как обломан. Выходит, пять дней тому назад здесь выгружались…

- А эта тоже за неделю высохнет? - Ленька указал на толстую камышинку, дремотно склонившую метелку.

- Подольше зеленой повисит… Примечать будешь - узнаешь. Все зависит, Ленька, одно от другого. Надо помнить, какая погода была, сколько солнца на камышинку падало, был ли ветер? Тут, брат, посложнее алгебры с геометрией. Там что? Формулы. Какую понял, какую зазубрил, и дело с концом, а? - дед Михей засмеялся. Веселые морщинки побежали к глазам, легли на щеках, сморщили нос, и от этого круглое лицо старика ожило, засветилось. - Одним словом, там можно зазубрить, а тут глаз востри, чтобы он приметлив был, цепок. Здесь каждый раз все новое и все учесть надо. Только не думай, что перед тобой одни неизвестные. Пошли ради учебы посмотрим, что за люди выгрузились здесь?

- А дядю Антона искать? - обиженно спросил Ленька.

- Вот ты и расскажешь - видели они дядю Антона или нет? - сказал дед Михей, но Леньку вперед не пустил, сам пошел первым по тропе.

Сначала дед Михей спешил и далеко оставил позади старшего лейтенанта. Тот шел медленно и тщательно осматривал тропу. Потом старик остановился, подождал Захарова.

- Ну, высок здесь дяденька шел, - сказал он, еле дотягиваясь до заломленных камышинок. - Смотри, груз с плеча на плечо перекладывал - заломил.

- Интересно, - отозвался Захаров и будто ради любопытства стал замерять. - Около двух метров, а?

- Чуть убавь, - заметил дед Михей. - Учти, камышинки могли не сразу сломиться, а сперва спружинить.

Тропа, покрутившись по глухим зарослям, вывела их к болоту. За ним высился остров, заросший ивами. Следы потянулись вдоль болота. Теперь и Ленька несколько раз видел высоко вверху заломленные камышинки, думал: «Вот опять отдыхали». Дед Михей все время посматривал на остров, словно надеясь увидеть там людей, по следам которых они шли. Вдруг тропу перегородила поваленная осока. Часть ее была вывернута, и корни белели на воде. Здесь только что паслось стадо диких свиней. Помутневшая от взбаламученной грязи вода, истоптанное десятками копыт дно скрыли следы людей. Дед Михей поднял голову и прислушался. Было бы тихо, если бы не приглушенный расстоянием крик птиц на далекой косе.

- Постойте здесь, - приказал старик и пошел напрямую через заросли, полувытоптанные животными.

Он несколько раз останавливался, малахай его исчезал из виду, видимо, дед Михей нагибался, что-то рассматривая. Потом он вышел на болото, прошел несколько шагов, остановился. Долго стоял на одном месте.

Старший лейтенант тщательно осмотрел поляну, вытоптанную дикими свиньями.

«Наверное, люди свернули где-то раньше, - подумал он и выругал себя за ненужную поспешность. - Может, они этой же тропой вернулись назад и… потом в сторону? - Он посмотрел на остров за болотом, прикинул на глаз расстояние. До него было километра два, не меньше. Попробовал, сколь вязко илистое дно: нога глубоко утонула. - С грузом еще больше будешь проваливаться. Пожалуй, от протока до острова за ночь два раза не обернешься. А дед Михей говорит, что дважды прошли по тропе… Разве до того острова?» - Захаров обернулся назад, посмотрел на маленький, густо заросший островок. «До того можно успеть! Надо вернуться», - решил он и позвал деда Михея. Когда тот подошел, спросил его.

- Михей Васильевич, может, они где-то раньше свернули с тропы?

- Да, - подтвердил дед Михей. - Просмотрел я следы. Это были местные охотники. Они где-нибудь прямо в зарослях облюбовали сухой бугорок, станом расположились. Дня три охотились и уехали домой. По этой тропе один раз ходили на охоту на болото. Наверное, они уехали… Ну да, норд-вест дул, они и снялись, ветер им попутный до самого поселка. Хочешь, старший лейтенант, я два круга дам по зарослям и отыщу их стан?

- А не там они? - Захаров показал на островок. - Может, посмотрим?

- Я не против, - согласился дед Михей.

Старший лейтенант задумался на минуту. Брать старика и Леньку с собой, не объяснив им, что они могут наткнуться на диверсантов, - а Захаров теперь не сомневался, что они базируются здесь, - он не мог. Но и рассказать обо всем он пока не имел права. Наконец он нашел выход.

- Михей Васильевич, все равно день у нас пропал сегодня, искать Антона некогда уже, - сказал Захаров. Дед Михей согласно кивнул головой. - Думаю я ночью поехать в поселок, надо бы «на котел» гуся добыть.

- Это можно. Пойдемте, сейчас подкричим его и добудем, - отозвался дед Михей.

- Нет, я не пойду. Сержант меня здесь должен найти, - отговорился Захаров. - Тогда и подойдем к вам. - Дед Михей из-под бровей посмотрел на Захарова. Тот про себя подумал: «Видит, что я хитрю. А как ему сказать? Чем меньше людей пока знает, тем лучше. Но все-таки его надо предупредить». Старший лейтенант улыбнулся, сказал: - Только уговор, Михей Васильевич, увидите кого, незаметно задержите около себя до моего прихода. А чтобы я скорее пришел - дайте сигнал: дуплетом по птице выстрелите. Хорошо? - старший лейтенант взглянул на Леньку и по его глазам и лицу понял, что тот хочет идти с ним. «Нельзя брать его с собой, будет отвлекать, шуметь и… опасно!» - он положил руку на плечо мальчишки, сказал: - Ты, Леня, иди с дедушкой. Может, он забудет, да по гусям дуплетом врежет, а я буду спешить. Так ты поправишь, поостережешь его.

Ленька молча кивнул головой. Старший лейтенант медленно пошел обратно по тропе. Дед Михей задумчиво посмотрел ему вслед, повернулся и полез через заросли к взморью. Через полчаса они наткнулись на след человека. Дед Михей, ориентируясь на следы, промял тропу. Глядя вдоль нее, сказал:

- Путь держит туда, где мы шли. Но давно уже, дней пять прошло, - он нагнулся, поднял плававшее на воде белое перо, рассмотрел его, передал Леньке. - Перо с колпика. Кому-то редкая в пролете птица попалась.

- Пойдем, деда, к нему на стан, - вдруг попросил Ленька.

- Чего нам по чужим станам таскаться? - сердито шевельнул густыми бровями дед Михей. - Что у нас, нужда или беда какая? Ославить хочешь?

- Может, он видел дядю Антона, - так же, как дед, сердито ответил Ленька. - Чужой стан мне не нужен.

«Ишь, какой карась растет, с характером», - ласково подумал дед Михей, наблюдая за внуком. Потом, притянул его к себе, сказал:

- Эх, Ленька, Ленька! Прикинь-ка, зачем нам туда идти? Выстрелов мы не слышим, значит, нет здесь поблизости ни одного охотника. След давнишний, а мы пойдем искать? Пропадет у нас время, не за медный алтын, а вечером будем ружье варить, а? Пойдем-ка мы с тобою к морю по этому следу. Посмотрим, может, он на хорошем месте был, да и себе «на котел» добудем. - Дед Михей двинулся вперед. - О, настоящий охотник здесь шел. Смотри, Лень, он гусям крылья ломал, - дед снял защемленное сломленной камышинкой гусиное перо. - Порядочно дичи нес, тихо шел.

Так, разговаривая с внуком, дед Михей дошел до далекой косы. Она выдавалась узкой полоской далеко в море.

- Умеет место выбрать. Засидка замаскирована - рядом не видать, - улыбнулся дед Михей, остановившись около скрадка. - Добычливый охотник. Сколько следов в разные стороны - это он за сбитой птицей ходил. И не бегал за подранками, насмерть валил. Что я тебе, Ленька, говорил, ведь совсем не жаден охотник: с добычей медленно в скрадок возвращался. Что, пострел, теперь ты, поди, и сам все это видишь, о чем дед рассказывает? Молчишь? - дед Михей осмотрелся, вытер лицо рукавом ватной, залатанной разноцветными лоскутками фуфайки. - Место здесь пролетное. Гусям лень облетать косу, они прямо через заросли мчатся. Поздновато, а то и мы гуська бы добыли. - Старик широко раскинул руки, загреб к себе осоку, подмял ее под колени, навалился всем телом, и осока плотной постелью закрыла сырой песок. Отдохнуть хоть на сухом, - сказал дед Михей, усаживаясь на подмятую осоку.

Леньке не сиделось на месте. Он отошел в сторонку, стал наблюдать за взморьем. Дед Михей задумался. Часто он, уходя на охоту, шутя говорил родным: «Если сам не приду домой, то поминайте добром. В наших крепях человека искать, что иголку в сене». Возможно, так обернулось с Антоном? Хороший мужик был. Воину отломал на передовой. Как начнет рассказывать, страсть господня, что вытерпел, в каких перепалках был. Ты смотри, и с воздуха его не нашли? А самолет день летал. Уехал он в море или в Кизляр.

Ленька решил осмотреть скрадок охотника. В нем было просторно и обзор замечательный! Во все стороны видно. Ленька взял туго связанный снопик и вылез из скрадка. Старик протянул руку, хотел положить снопик и пригласить внука посидеть, потом, передумав, провел рукой по усам, сказал:

- А ну-ка, следопыт, расскажи по нему, - дед Михей похлопал по искусно скрученному перевяслу, - что за охотник вязал его?

Ленька внимательно принялся рассматривать. Дед Михей, лукаво улыбаясь, терпеливо ожидал ответа.

- Охотник связал его, чтобы подкладывать под колени. Тогда здесь побольше воды было, - уверенно сказал Ленька и осекся, не зная, что сказать дальше.

- Хитер, следопыт. Доложил, что вода мокрая, а сазан - рыба! Это я и без тебя знаю.

- Дело было не сегодня, осока пожелтела.

- Это уже лучше! - одобрил дед Михей. - Ты вот сюда взгляни. Видишь, охотник без ножа был. Заторопился, подумал, что проспал зарю, часов у него нет, проверить не по чему, - ну и ударился бегом на охоту. Смотри, смотри лучше. Осока не срезана, а сорвана.

- На стану нож забыл, да? - восхищенно улыбнулся Ленька, удивляясь, как же он сам не догадался об этом: все было так просто.

- На стану? - дед Михей так глянул на Леньку, что тот испугался - не сказал ли он чего-нибудь нехорошего. - Ленька! Антон тоже забыл ножик на стану! - дед быстро вскочил и побежал к видневшемуся недалеко песчаному перекату. Там он опустился на колени. - Он! Его след! Вот она латка на подметке около каблука. Это он проколол, когда мы с ним недавно ездили на дудаков. Он у меня на ферме ее клеил! Пошли!

Дед Михей так бежал по следу, что Ленька еле успевал. По следам Антона они перебрели через болото и вышли на песчаный берег острова.

- Смотри, Лень, он идет по чужим следам. Чего бы это, а? Неужели решил на чей-то стан заглянуть? Не таков он, чтобы без дела быть непрошеным гостем… Перебегает?.. Крадется? - дед Михей настороженно оглянулся по сторонам: - Пополз! Почему он ползет?

На влажной полуболотистой земле было хорошо видно, как полз Антон. Впереди в выемке заблестела вода, просвечиваясь сквозь густую осоку. На ней тихо покрякивали утки. И вдруг следы исчезли. Кулига осоки и рядом кусты невысокого камышка были смяты дикими свиньями. Они, словно разъярившись, перепахали огромную площадь, вывернув большие комья земли, перетолочили в грязь просянку-траву.

Оставив Леньку на месте, дед Михей быстро пошел от него, описывая спираль. Вот он резко остановился, вытер лоб малахаем и, не надевая его, пошел прямо от Леньки. Через несколько шагов он быстро присел, словно прячась. Потом, глядя на чащобы острова, выпрямился, поманил рукой Леньку. Тот бегом кинулся к нему.

- Что, деда? - тревожно спросил Ленька.

Вместо ответа дед Михей схватил Леньку за плечи и придавливая его к земле, лег сам.

- Видно, плохи дела Антона, - прошептал он. - Кто-то сперва босиком крался к нему, потом по своим следам в сапогах прошел. Шел и все сапог вдавливал, чтобы следа босой ноги не было видно! Надо сюда немедленно старшего лейтенанта!

- Я… пойду, - глаза у Леньки вспыхнули, в зрачках забился испуг, что дед не отпустит его, не поверит, что он может сделать все так, как необходимо. - Деда, я пойду!..

Старик задумался. Что, если лихие люди еще на острове? Такие не посчитаются с мальчуганом… Они могли следить за ними из чащоб, могли видеть, что дед с Ленькой напали на след.

- Деда, я пошел, - твердо сказал Ленька, кладя ружье.

- Без ружья не смей!

- С ним тяжело, - Ленька шмыгнул по зарослям, выметнулся на песчаный берег и зигзагами помчался к болоту.

- Молодец! - прошептал дед Михей, следя за внуком.

Ленька благополучно перебрался через болото, скрылся на противоположной стороне в зарослях. Дед Михей переполз на другое место и стал наблюдать за ивовыми чащами, стараясь понять - есть ли кто там?

На опушке появилась сорока. Она уселась на самую верхнюю ветку и закачалась на ней, поблескивая на солнце белыми боками. Потом прыгнула ниже, закрутила головой, что-то заинтересованно рассматривая, и задрав длинный хвост, недовольно застрекотала. Из чащи вышла огненно-рыжая лиса. Приподняла черноносую мордочку, вздрогнула, посмотрела на трескунью-сороку и без опаски двинулась краем ивовых зарослей. Сорока полетела за ней, потом, круто повернув, убралась в глубь острова. Зверь спокойно брел по опушке, изредка останавливаясь, быстро копал лапками землю, фыркал носом, тряс головой и опять спокойно продолжал путь. Где-то звонко затурчали юрки, задзинькали синицы. Желтые чижи прилетели на опушку и, перепархивая с ветки на ветку, безбоязненно слетели на землю, затихли. Дед Михей спокойно поднялся и пошел к ивовым чащам - зверь и птицы подсказали ему, что людей там не было.

Осмотрев кусты и ничего не обнаружив в них, старый охотник пошел вокруг острова. Еще издали он увидел строчку следов, уходящих в болото. Подойдя к ним, остановился. Опять два следа, один больше другого. Они вытянулись к болоту, к Камышевым крепям, за которыми раскинулись неоглядные Черные Земли. Дед Михец, вернулся туда, где все было взрыто свиньями, посмотрел в сторону, куда ушел Ленька. Повернулся и пошел к забитым сушняком чащам. Синица беспокойно пискнула, потом громко и тревожно закричала. На ее крик прилетела сорока и часто застрекотала. Продравшись сквозь кусты, старик вышел на поляну. Посреди нее серел неширокий круг золы. Дед Михей оглянулся и ясно увидел небольшое болотце, рядом с ним - развороченную свиньями глыбастую площадь, куда дополз Антон, слева - заметную на песке тропу, оставленную им и Ленькой. Он насмешливо покачал седой головой, осуждающе усмехнулся. Из зарослей их было видно как на ладони.

- А я, старый дурень, пригнулся, когда напал на след босиком, - вслух проговорил он и устало опустился на землю. - Погиб Антон. Напал на браконьеров, хотел задержать и не сумел… Сунули его, бедолагу, в болото. - Грустный взгляд старика упал на неширокий круг золы, потом на задымленное дерево, на какой-то клочок бумажки. Он протянул руку, достал маленький обрывок газеты. Обгорелые черные края захрустели. На сохранившейся середине обрывка серой накипью засохла мыльная пена с черными волосами. «Выходит, брились», - невесело подумал дед Михей, видя перед глазами только одного Антона. Держа в руке обгорелый кусочек газеты, он приподнялся, посмотрел за болото.

Там из зарослей высунулась тревожная фигурка Леньки. Показалась и скрылась. Вновь показалась. Дед Михей вышел из кустов. К нему напрямик через болото направились трое.

- Сержант вернулся из поселка, - прошептал дед Михей.

Когда все подошли к нему, он протянул клочок газеты старшему лейтенанту, тихо сказал:

- Браконьерам поперек дороги встал наш Антон, убрали его. Вот все, что оставили после себя.

Захаров осторожно взял, расчистил сохранившуюся часть газеты, пробежал глазами текст.

- Бакинская! То же самое число! - он пристально посмотрел на опечаленного старика, на Леньку, как-то на глазах возмужавшего за эти тревожные часы, подозвал сержанта: - Останетесь здесь. Ведите себя очень осторожно. Наблюдайте. А мы, - он повернулся к деду Михею и Леньке, - пойдем по их следам!

Гуськом они перешли болото и углубились в крепь. Высокий почерневший от старости камыш стоял непролазной стеной. Каким-то особым чутьем вел дед Михей по следам.

- Бывалые зверюки, такой крепи не боятся, - негодующе шептал он. - И вроде собираются вернуться на остров, дорогу метят. - Он указывал на будто нечаянно заломленные камышинки, на пучки перьев. - Идут налегке… Дичь Антонову тянут, вот перо с колпика. Ишь, сволота!

На выходе из зарослей дед Михей несколько раз терял следы. Старший лейтенант торопил.

- Путают, сволочи! - ругался дед Михей. - Ну, не на такого напали!

Они пришли к дороге.

- Ждали машину. Садятся в кузов, - словно по книге читал дед Михей. - Все. Поехали в Бугровой. Эх, Владимир, - обратился он к старшему лейтенанту, - отсюда бы надо начинать поиски. Теперь вы здесь четыре раза на мотоцикле проехали, потом на машине, попробуй разберись, на какой они машине уехали? Это не в камышах.

- Попробуем, Михей Васильевич, - сказал Захаров и присел около дороги. Потом прошел несколько шагов вперед и вновь присел. - Правый внутренний скат без протектора и посередине лопнул… Так? Да. - Он повозился с ФЭДом, изучающе посмотрел на своих спутников. Отозвал деда Михея.

- Вам придется возвратиться на остров. Можно с Ленькой… Это, Михей Васильевич, не браконьеры, как вы думаете… Это - диверсанты! Передайте сержанту: если они появятся - взять живыми. Если нельзя, то… И берегите себя. Лене скажите об этом на острове.

Глава восьмая

Лейтенанта Кондрашова хорошо приняли на первом артезианском колодце. Он не отказался от вкусного ужина. Поговорив кое с кем у водопоя, мимоходом спросил у гостеприимного помощника чабана, отдыхавшего в домике у колодца, о плотниках: одном - высоком, другом - небольшого роста. Покурив на воздухе, лег спать.

Кондрашов вышел из домика поздним утром. Из колодца выплескивалась мощная струя воды. Заполняя длинные ряды корыт, она стекала через края в котловину, образуя небольшое водохранилище. Около колодца стояли машины с цистернами, подводы с бочками. Кто-то подъехал на рессорке и принялся поить серого в темных яблоках рысака. Всадник спешился и, запыленный в долгой дороге, разминал ноги, ожидая, когда остынет конь.

- Бойкое место, - процедил Кондрашов и вдруг, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, медленно обернулся.

Чуть в стороне, с топором на плече, стоял высокий, худой, широкоскулый плотник. И хотя Кондрашов знал, что именно таким встретит он здесь брата Андрея, и заранее готовился к этому, он все же вздрогнул от неожиданности.

В лейтенанте Кондаков узнал своего младшего брата, хотел подойти к нему, но, увидев, как у того заходили желваки около скул, усилием воли заставил себя повернуться и направиться к ферме. «Что я ему скажу? - думал он, чувствуя, как непослушны ему ноги. - Почему я здесь? Он знает, что я в Иране. Я знаю: его с моей помощью завербовали. А если он опомнился?..» Позади шумно вздохнул лейтенант. «Выдаст!» - решил Кондаков и, справившись с волнением, прибавил шаг. «Ну нет, живым я не дамся, - подумал он, опуская руку в карман. Пощупав пистолет, быстро вытащил из кармана портсигар. - Спокойно! - приказал он мысленно себе. - Не трусить! Скорее в ферму, там вдвоем мы его скрутим, пикнуть не дадим. - Сзади послышались торопливые шаги. - Нет, не успею! А, черт возьми, как глупо!» - Кондаков сцепил зубы, чтобы не закричать от охватившей его злости.

- Андрей! - приглушенно послышалось сзади. - Андрей!..

Кондаков не остановился. Вот наконец-то рядом ворота фермы. Еще несколько шагов.

- Я… «Арал»! - вдруг строго сказал сзади лейтенант.

«Ну, братец, все равно не дамся».

- «Астрахань» приказывает! Я - «Арал»! - жарко прошептал в щеку, поравнявшись с Кондаковым, лейтенант. - Отвечай, - «Сейнер «Громкий»!»

- Да! - Кондаков резко обернулся. - Что вы хотите? - и тихо позвал: - Васин!

- Есть новые указания, - тихо сказал Кондрашов.

- Фух, черт возьми, - облегченно вздохнув, Кондаков радостно провел ладонью по запотевшим скулам. - Счастливый ты, Матвей. Еще один шаг, и простился бы ты с жизнью.

- Ты что?! - испуганно отшатнулся Кондрашов, сдерживая движение руки к кобуре пистолета.

- За него не успел бы ухватиться, - усмехнулся Кондаков. - Я ведь не верил, что ты не возражаешь против встречи со мной, хотя мне об этом говорили. Думал, навеки разошлись наши пути, а ты вот он. Да и опять в той же форме, на которую мне смотреть, что быку на красную тряпку. За мной, брат, в такой фуражке не мало охотились и при встрече мне хочется стукнуть ее обладателя по башке, и давай бог ноги! Ну, гора с плеч! За это бы, Матвей, выпить надо, да тебе нельзя. Знакомься, - пригласил он Васина, показавшегося из ворот. - Похож на меня? Как две капли воды. Мы в папашу пошли. Поставили «товарищи» папашу к стенке в революцию, а он в России большими делами ворочал.

- Васин, - нервно сказал Семен Иванович. Он только что бросил в сторону одеяло, которым собирался накрыть Кондрашова при входе, и еще не совсем успокоился. - Так числюсь по паспорту, прошу так звать… А вообще, лейтенант Кондрашов, - он достал из кармана трубку, - вам небезопасно долго разговаривать с нами на виду. Народец здесь, чтоб его черти забрали, не всем доверяет, и нам тоже. Зайдем, - Васин шагнул внутрь фермы.

- Он, - Кондрашов кивнул головой вверх, - предлагает ограничиться только запасами сена.

- Что?! - приглушенно спросил Васин. - Чем он думает? Через две недели самая дальняя отара вся передохнет, она уже напилась. А потом каждый день воронью будет пища!

- Ограничиться сеном! - оборвал Кондрашов. - Так незаметнее: присыпать и уйти. Зимой одна падаль будет в степи.

- А если продержатся на подножном корму, выдержит эта сволочная присыпка до следующего года? - зло спросил Кондаков. - Да с ней и возни уйма!

- Ну нет! Не за этим я болтался в этот проклятый шторм вместе с вонючими персами, чтобы только прогуляться здесь, - Васин чиркнул спичкой о коробку. Она переломилась пополам. - Через два дня мы с ним, - он указал чубуком трубки на Кондакова, - выезжаем к грузину Шалошвили… «ферму ремонтировать»! Ясно? Сматываемся отсюда. Здесь начнется падеж, все будет похоже на эпидемию, понимаете? Но могут быть поиски, вот тогда себя и покажите, отличитесь, лейтенант Кондрашов! Не пытайтесь возражать, - остановил он. - Будете держать нас в курсе всех событий. Учтите, это - последнее распоряжение центра.

Кондрашов склонил голову.

- Сегодня придется избавиться от одного чабана, черт его побери! Следит за мной. Вчера первый раз стал я капать из флакона, а он тут как тут. Пришлось хлюпнуть весь флакон, а кто знает, насколько дольше выдержит овечья печонка? Дозу выдерживает двенадцать дней, это я знаю, а сколько я плеснул? Ну, да ладно, увидим. Лучше бы он не попадался под руку, след будет… Но, на всякий случай, лейтенант, скажете на ферме, что выезжаете вы в двенадцать ночи. К этому времени, если он сунется за мной, нужен будет транспорт! Дальше распоряжения будете получать по ходу дела, а поговорите потом на свободе, за границей, времени у вас, Кондрашовых, - еще целая вечность! Пошли, Виктор Кудиярович, плотничать!

- Ну, иди, Матвей, потом поговорим, а?

* * *

Федор Терновский проводил взглядом согнутую фигуру мотоциклиста, мчавшегося, не разбирая дороги. Когда тот остановился около стога сена, Федор пошел тоже туда. Кондрашов, бросив короткий взгляд на чабана, продолжал осматривать пахоту.

- Из Бугрового? - подойдя вплотную, спросил Федор и указал на восток забинтованной рукою.

- Да. Осень, сушь страшная, решили проверить.

- Ну, ну… А что, вы недавно приехали?

Кондрашов рассмеялся. Отстегнув клапан грудного кармана, протянул удостоверение чабану и покровительственно похлопал его по плечу.

- Правильно, отец! Проверять надо, а как же? Здесь золотое дно… Скажите, у вас все старые зимовщики?

- Один впервые пришел, - Федор заложил за пояс руку.

- Кто? - заинтересованно спросил Кондрашов.

- Вон, около отары стоит, - кивнул Федор головой в степь.

- Как он… колхозник хороший? Дисциплинированный?

Последние дни Федор с нетерпением ожидал кого-нибудь из помощников Дубова. Неспокойно было у него на душе: ему чем-то не нравилось поведение плотников. Особенно Васина. Уж очень часто посещал он колодец. Первой ночью Федор столкнулся с ним случайно, но на другой день видел, как Васин добрый десяток раз ходил к артезиану… Какая-то неосознанная тревога привела Федора прошлой полночью к водостоку, и опять плотник оказался около воды… Если бы приехал старший лейтенант Захаров или сержант Волин, то Федор поделился бы с ними своей тревогой, но перед ним стоял незнакомый ему лейтенант. Скажешь, а вдруг он вместо тщательной, вдумчивой проверки каким-то грубым действием оскорбит людей, возможно, ни в чем не повинных, может быть, просто очень любопытных и только.

Кондрашов, поняв, что чабан настороженно относится к нему, как к новому в степи человеку, все-таки недовольно поморщился и, чуть повысив голос, повторил свой вопрос:

- Ваш помощник - дисциплинированный колхозник?

Резкость тона лейтенанта окончательно убедила Федора, что идти на откровенный разговор нет смысла, и он коротко ответил:

- Да.

- Давно вы его знаете?

- Да.

- В одном селе живете, или он… со стороны?

- В одном.

- Из хорошей семьи?

- Да.

- Ну и неразговорчивы же вы, папаша, - сдерживая недовольство, сказал Кондрашов. - Я вас о серьезном деле спрашиваю, а вы заладили одно: «Да, да!» Нехорошо! - он круто повернулся и отошел к мотоциклу. Потом, сам не зная зачем, сказал:

- Зайдите ко мне часиков в десять вечера. Я буду в домике у колодца… Поговорим. Хорошо? - и, не ожидая ответа, включил мотор.

Когда лейтенант отъехал, Федор медленно пошел к отаре. Весь день он ходил пасмурный, задумчивый. Иногда подолгу смотрел на колодец. Сергей несколько раз даже рассмеялся, глядя, как старший чабан, опершись на гарлыгу, забывал об отаре и оставался один. К вечеру Федор решил, что делать. Он привык верить людям, одетым в форму работников государственной безопасности. И привычка победила в нем сомнения. Да, он пойдет к лейтенанту. Около десяти часов ночи, предупредив своего помощника, что идет к колодцу, Федор направился к лейтенанту Кондрашову.

Над степью шла южная, бархатно-черная ночь. Невысокое осеннее небо заполнили звезды. В ярких и острых лучах крупные звезды будто прикрылись зазубренными серебряными коронами, мелкие - холодно мерцали в вышине, а от горизонта до горизонта тянулся Млечный Путь, словно осыпая землю звездной порошей. Федор торопился.

В это время к главному водостоку тихо подошли Кондаков и Васин. В левой руке Васина была небольшая дощечка, в правой - отвертка. Осторожно опустив дощечку на дно желоба, он стал привертывать ее шурупами. Вода, налетая на запруду, забулькала, заплескалась около рук. У домика сердито заворчал пес. Васин не надолго затаился. Последний шуруп уже скрылся под водой, когда мимо домика кто-то прошел, не обращая внимания на залаявшую собаку. Шаги быстро приближались. Кондаков предупреждающе тихо пискнул, лег за водосток. Васин нагнулся и будто припал губами к быстро бегущей воде.

Федор, увидя Васина, шагнул к нему, быстро спросил:

- Ты что здесь делаешь?

- Не видишь? - протянул тот. - Воду пью.

- Нет, ты почему каждую ночь около колодца вьешься? - Федор потянулся здоровой рукой к плотнику.

- Ну, ты! - угрожающе сказал Васин, выпрямляясь. - Я тебя первый раз вижу!

- Пойдем со мной, - Федор схватил плотника за руку, крепко сжал ее выше локтя.

- Пусти, - рванулся тот.

В это время и ударил его по голове Кондаков. Качнувшись, Федор стал падать.

Васин, подхватывая его на руки, громко заговорил:

- Кудиярович! Ну нализался ты сегодня! Чтоб тебя дождь намочил, ты пьян в стельку! А ты… плотник, ты… должен быть пьян в доску! В щепки! - Васин повысил голос, увидя около домика вышедшего на злобный лай собаки человека в белье. - Кудиярович, перестань куражиться! Ты, пьяная душа, думаешь идти домой спать, или тут ляжешь?!

- Давай песню… сыграем! Давай! - пьяным голосом громко отозвался Кондаков.

Человек ушел в дом. Васин тихо скомандовал:

- Поднимай! Завтра можно уезжать, этой дощечки хватит на все отары.

…В полночь с первой фермы выехал лейтенант Кондрашов. Фара его мотоцикла долго мигала, злым зрачком мечась по степи.

Утром Кондаков и Васин получили расчет. До полудня приставали с водкой ко всем подъезжавшим к колодцу, орали песни. Потом погрузились в машину, присланную грузином Шалошвили, и уехали.

Вечером капитан приказал радиограммой лейтенанту Кондрашову вернуться на ферму у первого колодца: пропал чабан Терновский. Кондрашов арестовал молодого помощника чабана Сергея и повез его в Бугровой для допроса.

Из колодца мощной струей лилась и лилась вода, обмывая дощечку, привинченную Васиным.

Глава девятая

Дубов слушал Захарова, только что вернувшегося в поселок.

- Лодка, разговор в эфире, исчезновение Черненко - это одна цепь событий. Из крепи они вышли налегке, надеются вернуться.

Дубов возразил:

- Вернутся они в крепь или нет, это еще вопрос. Может, все эти грузы - дело дальнего прицела… или кому-нибудь предназначены, - Дубов потер висок. - Сейчас главное - сохранить от лишних ушей весть, что мы напали на их след. Они должны быть уверены, что мы верим в случайность гибели Черненко.

- Да, это необходимо, - согласился Захаров. - Мы знаем, что они прибыли в поселок под видом охотников. Надо немедленно собрать сведения, у кого ночевали, уточнить их приметы. Для розыска мало того, что один высокий, другой - поменьше, и кто-то из них - чернобородый. Надо кое-кого из квартиросдатчиков вызвать сюда, оформить опросы. - Захаров помедлил и закончил: - Вдвоем заниматься - это два дня. Долго!

- Будем работать все, - сказал Дубов и, посмотрев на вошедшего Кондрашова, продолжал: - Стало ясно, что диверсанты попали в Бугровой под видом охотников. Куда они направились? Исчезновение Терновского, по-моему, - дело их рук. Видимо, чем-то он им мешал. В степи они могут быть только под видом мастеровых… Выбраться им с Черных Земель незаметно не удастся. Все машины, прибывающие к нам и уходящие от нас, тщательно осматриваются. Но жить в степи они могут… Будем искать их следы здесь. Я возьму себе вот эту часть поселка. Вы, товарищ старший лейтенант, эту, - Дубов показал участок Захарову. - Вам, товарищ лейтенант, придется заняться околицей. Кстати, вы там квартируете. Вызывайте самого крайнего. Кто там?

- Прохор Зуйков, - ответил Захаров, глядя на план поселка.

- Начните с него. По моим сведениям, и у него ночевали охотники. Выполняйте!

- Слушаюсь! - Кондрашов вышел.

Через час Дубов вызвал к себе Захарова.

- Немедленно выезжайте в степь. Начался массовый падеж овец. Значит, враги не следуют в глубь страны, а проводят диверсию у нас. Пало сразу три отары каракульских маток. Вскрытие показало, что поражена печень. Точно так бывает, если овец подержать на выпасах, ранее залитых половодьем. Это подделка под эпидемию. Я запретил водопой на этом колодце, - Дубов встал и, крепко пожимая руку Захарову, сказал. - Желаю удачи! - и на стук в дверь бросил: - Войдите!

Вошел Кондрашов. Дубов подождал, пока лейтенант плотно прикроет дверь и снова обратился к Захарову:

- Постарайтесь незаметно покинуть поселок, - Дубов побарабанил пальцами по стеклу на столе. - Сделайте вид, что выезжаете на взморье, а не в степь. У меня все! - и повернулся к Кондрашову: - Что говорит Прохор Зуйков?

- Вот, - протянул тот лист, не обращая внимания на выходящего Захарова.

- Пришли, переночевали, ушли… Все! Кто? Откуда? Зачем были?.. Ничего неизвестно!

- Говорили, что грозненские. Приезжали продать на рынке уток, купить хлеба.

- Где он?

- Еще у меня.

- Попросите, чтобы зашел.

Кондрашов через несколько минут вернулся.

- Простите, товарищ капитан, Зуйков, видно, не понял меня. Я сказал, чтобы он подождал, а он ушел. Разрешите вызвать?

- Да, - Дубов посмотрел в спину высокому, худому лейтенанту. - Охотниками они не поедут в степь - слишком заметно, а вот… мастеровыми, пожалуй, могут…

Но Дубов ясно представлял невозможность собрать сейчас всех мастеровых с ферм. Их очень много: плотники, печники, каменщики, маляры, даже просто возчики сена. Нет постоянной рабочей силы, и, как только наступает осень, на Черных Землях появляется кто угодно… Сейчас среди них были и эти двое. Капитану докладывали одно, Зуйков показал другое. Непонятный человек. Живет скромно, ничего дурного не скажешь, но как-то замкнуто. Родной отец его, дед Михей, при самом Прохоре как-то заметил: «Все время молчит, будто свою алгебру с геометрией выдумывает!» Ходили слухи, что через эту молчанку собиралась уходить от него жена. Потом рассказывала: «Ругаюсь - ни слова, кричу - ни звука. Хоть в петлю от такого молчальника». До войны, говорят, был парень как парень. Старухи про него шепчут: это, мол, на войне у него от душевных мук стряслось… А что он, один был на войне?

Дубов походил по кабинету, остановился около окна. По улице торопливо бежали люди, что-то на ходу сообщая друг другу.

«Может, мои люди напутали? Неправильно сообщили об охотниках, что ночевали у Прохора? - подумал Дубов. - Может, охотники действительно ушли, а не уехали?.. - он чуть улыбнулся. - Эх, хорошо бы сейчас, на зорьке, с ружьишком постоять на перелете… Зори-то сейчас, словно радуга…» - Дубов, заслыша шаги, вернулся к столу и, еще видя, как переливаются зоревые краски, ожидал, кто войдет.

Вошел растерянный Кондрашов.

- Зуйков умер, - глухо сказал он.

- Что?! - Дубов резко шагнул к Кондрашову.

Тот пожал худыми плечами, спокойно закончил:

- Соседи уверяют: разрыв сердца.

- Немедленно произведите обыск! Нет, отставить! - Дубов, сжав кулак, стукнул им по столу. - Скажите дежурному, пусть мне немедленно доложат результат вскрытия трупа. Пока все! Занимайтесь опросом остальных.

Дубов вышел и медленно пошел по улице. Прохладный ветер ласково коснулся его открытого лба, пробежал по лицу, будто хотел разгладить суровые складки у переносицы, в уголках рта.

- Афанасий Ильич! Здравствуйте, здравствуйте! Что это у нас творится? Черненко еще не объявился, богу душу отдал Прохор-молчальник. Я недавно обрадовался, про себя подумал, что заговорил наш молчун. В воскресенье покупал он у меня топор, - и продавец магазина рассказал о разговоре с Зуйковым. - Думал, принесет назад топор, опять поговорим, а он… вот.

Круто повернувшись, Дубов зашагал к себе в управление.

- Смотри, как оно получается, - удивленно посмотрел ему вслед продавец и сочувственно кивнул: - Оно, конечно, неприятность за неприятностью, - он оглянулся по сторонам, будто боясь, чтобы его кто не услышал, прошептал: - В степи что делается, подумать только, мор овец! Эпидемия!

Через час Дубову почти все было ясно. Жена Прохора рассказала ему об охотниках, но их имущества нигде не оказалось, хотя она видела ружья и одежду после отъезда ночевавших.

«Узел, кажется, двойной, - насторожился Дубов. - Один там, в степи: овцы гибнут тысячами; второй здесь - Зуйкова убрали у нас из-под рук, боялись, что он заговорит». - Он быстро написал на листке точные приметы диверсантов. Зашифровал, радиограммой передал эти данные Захарову. Потом на другом листке написал: «Плотники!» Запечатывая конверт, приклеил контрольную бумажную полоску внутри пакета. При вскрытии конверта бумажка разорвется, и получателю станет ясно, что содержимым письма интересовались. Адресат вскрывает его, отрывая край пакета. Сообщив Захарову, что он посылает к нему человека с проверочным пакетом, вызвал Кондрашова, приказал:

- На первой ферме вас ждет Захаров. Передадите ему пакет и тотчас возвращайтесь назад.

* * *

Захаров нетерпеливо поглядывал на дорогу из Бугрового. Он уже собирался выехать на второй колодец, когда пришла радиограмма о посылке к нему человека с проверочным пакетом. Он остался и еще раз попросил Сергея рассказать, как было дело в ту ночь, когда исчез Федор Терновский.

Последние дни Федор Яковлевич был какой-то ненастный. На ферме какие-то люди работали, так они ему не нравились. Потом он ночью стал ходить, вроде к ним. А в тот день, как ему пропасть, ваш лейтенант на мотоцикле скирды объезжал, так Федор Яковлевич с ним разговор вел. Вечером он опять на ферму пошел. И не вернулся. Потом меня лейтенант возил на допрос в Бугровой.

- Вы точно то же говорили на допросе?

- Как было, так и говорил.

- И подписали это?

- Что лейтенант прочитал, то я и подписал.

- Вы сами читали протокол? - уточнил Захаров.

- Я никогда не был под арестом, испугался. Точно не помню. Вот теперь мне кажется - читал лейтенант…

Захаров, заметя в степи движущуюся точку, отпустил Сергея. Вокруг была пустынная степь. По ней не катились серые волны отар, не стояли, словно изваяния, чабаны, к колодцу не мчались машины с цистернами, не рысили всадники. Только там, где люди не заметили в густой траве павших животных, черными тучами взлетали стаи ворон, да иногда, пересекая дорогу, показывались обожравшиеся падалью волки.

Резко затормозив, около Захарова остановился Кондрашов. Он быстро достал пакет и передал его старшему лейтенанту. Тот, обрывая край конверта, вскрыл его и, прежде чем достать листок, незаметно заглянул внутрь пакета. Контрольная полоска была цела. Зачем же понадобилась эта проверка Дубову? Что он… подозревает Кондрашова?.. Да ведь и он только что думал, почему протокол допроса читал сам лейтенант, а не дал его прочесть Сергею, и было ли там сказано о людях, которые не нравились Федору Терновскому? Захаров посмотрел на измученное тревогой и бессонницей лицо Кондрашова. Тот дремал, клонясь к рулю, и терпеливо ожидал ответа. Глядя на него, Захарову самому захотелось спать.

«Психует старина, - подумал он. - Мог бы ограничиться радиограммой. А может, кого на радиостанции проверяет, на всякий случай повторил?.. Но здесь коротко все?..»

- Я получил сообщение. Зачем вы ехали? - спросил Захаров.

- Видимо, капитан не доверяет радио, - устало ответил Кондрашов. - Ну, я поеду назад. Мне приказано вернуться.

- Одну минуту, передам ответ, - Захаров пошел к домику, в уме зашифровывая ответ Дубову: «Они плотники. Контроль цел. Выезжаю на второй колодец».

Зная показания жены Прохора Зуйкова, Кондрашов понимал, что Дубову известно, под какой маской работают в степи Васин и Кондаков. Он почувствовал, что посылка его с пакетом была связана не только с недоверием к радио, но была проверкой какого-то подсознательного подозрения, зародившегося у Дубова к нему, Кондрашову. Перед выездом из поселка он известил своего поездного попутчика о необходимости отзыва и всю дорогу к ферме обдумывал, как спасти соучастников.

Кондрашов кинул взгляд на домик, в котором скрылся Захаров, медленно склонился к мотоциклу старшего лейтенанта, повозился около мотора и снова, будто заснув, прилег на руль. Когда Захаров подошел к нему, он выпрямился, включил мотор. Проехав по кругу, остановился на дороге в Бугровой, спросил:

- Что передать?

- Я на втором колодце буду завтра. Завтра, - повторил Захаров, хотя сам собирался выезжать немедленно.

Кондрашов дал газ и вихрем понесся по степи. Когда первая ферма скрылась позади, он круто развернулся и прямо целиной помчался к Васину и Кондакову. Их он не застал на опустелой ферме и облегченно отер рукавом гимнастерки потный лоб. Но вдруг он увидел на развилке дорог ожидающих попутную машину двух человек. Они!

- Куда? - подлетев к ним, зашипел Кондрашов.

- Ну, кто спрашивает так путников, тем более незнакомых? - пошутил Васин. - Матвей Осипович, ты забываешь русские обычаи! - он весело улыбнулся, закинул ногу за ногу и достал трубку.

- На ваш след напали… Знают, что вы за «плотники», - испуганно заговорил Кондрашов. - Прохора пришлось убрать. Меня начинают контролировать, подозревают. Сегодня получу телеграмму о смерти жены и уеду! Дальше нельзя… Вы с Черных Земель не выедете, надо как-то прожить здесь. Месяц, два, пока утихнет! Черненко ищут, туда суйтесь осторожнее. В Бугровой не появляться, вас там знают. Лучше скрыться в крепи. Захватить охотничью лодку, выбраться на Кавказ… или перебыть в зарослях! - Кондрашов торопливо вышвырнул из коляски мотоцикла два свертка. - Вот ваше барахло охотников, захватил сейчас из тайника. Затаитесь! Переждите! - он оглянулся по сторонам и скомандовал: - Садись!

На развилке степных дорог никого не осталось.

…Поздно ночью добрался Захаров до второго колодца, бросив мотоцикл с испорченным мотором. Разыскав на покинутой ферме дежурного радиста, расспросил его о положении вокруг колодца. Передал Дубову: «Плотники выбыли в Кизляр. - Подумал и решительно добавил: - Выезжаю по фермам. Организую поиски на Черных Землях».

Глава десятая

Утром по осенней степи замаячили дозорные. То там, то здесь на редких буграх вдруг вырастал конник. Иной приставлял ладонь козырьком к глазам, другой вскидывал бинокль и внимательно рассматривал равнину, тщательно прощупывал взглядом каждую складку или неровность. Около стогов сена всадники спешивались. Остерегаясь, обходили их вокруг, потом влезали наверх. У ферм, на скирдах, сторожкими птицами дежурили подростки, а на крышах чабанских домиков то и дело появлялись женщины. Теплый ветерок трепал цветные платки, сбивал их на плечи. Время от времени, пересекая неоглядные просторы, почти над самой землею медленно пролетал самолет. Вдоль приморских зарослей, отгораживая их от степи, расположились станами охотники, даже в тех местах, где испокон веков не было ни зверя, ни птицы. Изредка глухими дорогами в разных направлениях пробегали автомашины. Над равнинами стояла чуткая тишина, казалось, весь необозримый край насторожился, отыскивая врагов.

Максим Вавилов - кряжистый, рослый, с открытым мужественным лицом - стоял на бугре и просматривал зоркими глазами степняка чащобы тамариска.

Здесь, в низине, зимой лежат сугробы, весной озерами стоят талые воды, сюда летом стекают воды нечастых дождей и поэтому здесь высятся заросли степного кустарника. От обилия влаги вымахивает он вверх до трех-четырех метров, толщиной в руку у основания. Травы заплетают его, не пролезть… Дороги обегают заросли. Ни одна из птиц не гнездуется здесь, в поисках добычи не забредают сюда лисы, стороной обходят эти места зайцы из боязни попасть в лапы хищника. Это - убежище волков! Взять их тут почти невозможно. Ступнешь ногой, и в густой траве затрещит сушняк: не то что чуткого зверя, мертвого разбудит. Да и ружьем не развернешься так быстро, как надо, охотясь на волков. Но степняки умеют брать зверье и в таких, казалось, совершенно неприступных местах. Собираются вместе с двух, трех ферм и зажигают заросли. Ветер гонит ревущее пламя. Выскакивают волки в открытую степь. Вдогонку с гиком пластаются всадники. Зверь наддает, и сперва расстояние между ним и чабаном увеличивается, а потом медленно начинает сокращаться. И вот взлетает в воздух тяжелая плеть. От первого удара волк падает. Град ударов обрушивается на зверя. Ощерив пасть, он издыхает… Но иногда - на полном ходу провалится скакун ногой в сурчиный отнорок и, падая с переломленной ногой, разбивает седока. Залитыми болью глазами смотрит конь на стонущего хозяина, а зверь уходит…

Максиму Вавилову вчера глубокой ночью повстречались в степи два охотника. Они громко спорили, где бывает больше дроф. Обычно не разговорчив степной народ, но при встрече заведено перекинуться парой слов: кто, откуда, далек ли путь? Вот и весь разговор. Охотники же прошли мимо, будто не заметив Максима, а он при встрече с ними остановился. Тревожная радиограмма, полученная вечером, требовала усилить охрану сена, и Максим вернулся к скирдам.

Утром Максим выругал себя за то, что не спросил повстречавшихся, что они за люди? Эта тревога привела его к зарослям и сейчас не позволяла уйти. Вдруг Максим почувствовал взгляд зверя. Он схватился за ружье, взвел курки и оглянулся на заросли. Ничего не увидел, но присущее бывалым охотникам чувство близости хищника вновь удержало Максима.

Долго стоял он, прощупывая взглядом низину, потом, решив, что, видимо, привлеченные падалью в зарослях опять обосновались волки, пошел к ферме.

Максим дошел до места, где ночью повстречал охотников. Кое-где на пыльной дороге виднелись следы: большой и поменьше. Местами они были закиданы пылью от копыт коня проскакавшего на рассвете всадника, иные затоптал он сам, когда ходил к стогам. Он пошел по следам. Охотники, обойдя ферму, в километре от нее свернули с дороги.

Максим по обломанной ногами сухой сурепке свободно видел их путь. Но вот они пошли по чернобашечнику, траве с гибким стеблем, и следы исчезли. Максим оглянулся. По массиву сурепки позади него лежала хорошо заметная тропа. Так бывает всегда, если осенью пройдут гуськом несколько человек по полю, где растет ломкая, цветущая в мае мелкими желтенькими цветками трава.

«Тропа ровная, как отбитая по линейке. По компасу шли», - определил Максим.

Он вернулся немного назад и, глядя вдоль тропы, наметил направление, по которому прошли охотники. Когда посреди чернобашечника появилась большая поляна седой полыни, Максим вновь различил тропу. Там, где шли люди, кусты полыни поголубели, с них была сбита пыль. Вскоре он уже не искал следов: ему стало ясно, что они вели в заросли. «Ночью, в заросли? - удивился Максим. - Это закоренелые охотники! Их даже зимой не затащишь ночевать в дом. - Он знавал и таких. - Сутками не спят, до места добираются. Зато первый день - чай варят и отсыпаются. От стана ни шагу первый день».

Максим вышел на бугор, окинул взглядом низину, подумал: «Спят, а?» Набрав полную грудь воздуха, сложил ладони рупором и весело закричал:

- Эге-ге-гей!

Прямо из-под ног Максима вскочил насмерть перепуганный заяц и, забыв о том, что ему нельзя быстро бегать под гору, кинулся во всю прыть вниз. Через секунду он уже летел со взгорка кувырком, переворачиваясь через голову.

- Охотники! Держи косого, а то расшибется! Держи! - Максим затряс в воздухе рукой и вдруг осекся, замолчал. Ему опять, как и час назад, показалось, что на него из зарослей устремлены хищные глаза зверя. - Фу, чертовщина какая-то, - сердито бросил он.

Никто не отозвался. Значит, стана здесь никакого не было. Тогда зачем же было идти сюда ночевать? Пройти ночью мимо фермы к зарослям и не чаевничать в них на другой день - это не похоже на охотников.

Максим углубился в заросли.

Когда он пересекал чащу по известной только ему тропинке, к его ферме проскакал всадник. Максим выбежал на бугор. Но конник, пригнувшись к седлу, уже несся дальше, в сторону Даргинского протока. Максим замахал шапкой, закричал: да разве за топотом копыт услышишь далекий крик!.. Всадник не обернулся. Максим торопливо пошел домой, гадая, что за весть привез нарочный.

В комнате на столе лежал лист бумаги. Максим нагнулся, вслух прочитал: «Максиму Вавилову. Плотников, одетых в синие фуфайки и такие же ватные брюки, одного - высокого, широкоскулого, чернобородого, другого - невысокого, узколицего, моложавого, - при встрече задержать и доставить в Бугровой». Так… Подпись старшего лейтенанта Захарова. А что на обороте? - Максим перевернул листок. - «Могут оказать сопротивление». - Максим повел могучими плечами, нахмурил широкие, круто изогнутые брови, прищурил голубые глаза и вновь, все перечитав, задержался на приметах, сообщаемых Кравцовым: один - высокий, другой - невысокий? А ведь ночью он встретил таких.

Он вышел наружу, посмотрел вокруг.

- Жаль, не знал я об этом раньше, - сказал Максим. - Это плотники! И они в зарослях. Уйти дальше они не могли: до взморья далеко…

Максим вернулся и замаскировался в ложбине, откуда хорошо просматривалась вся низина. Когда солнце скрылось за горизонтом, а в кустах начали густеть сумеречные тени, из самых глухих зарослей испуганно вспорхнула стайка чижей, умостившихся было на ночлег, Максим насторожился. Потом, чуть дальше, тревожно затурчав, поднялась кампания юрков и полетела за чижами. «Они!» - догадался Максим. Вскоре из кустов испуганно выскочила лиса и, оглядываясь назад, трусцой побежала на бугор. Останавливаясь, она слушала шорохи и, наконец, прижав уши, торопливо скрылась в траве, а через секунду уже неслась по степи, мелькая рыжим язычком пламени. Чуть дальше трусливой рысью покинул низину разжиревший волк.

«Они! Только от людей может убегать волк… Идут по направлению к Даргинскому протоку!» - решил Максим.

Он отполз в степь, и там, где его уже не было видно из зарослей, бегом кинулся наперерез, туда, где круто обрывались чащи тамариска. Добежав, он замаскировался в густой траве. Не скоро Максим услышал приглушенные шаги. Люди шли настороженно и, когда у них под ногами хрустела сухая ветка, надолго замирали на месте. Максим определил, что они должны были появиться на опушке метрах в десяти от того места, где он затаился. До сих пор Максим надеялся, что они выйдут прямо на него и до малейших движений рассчитал свои действия. Он должен был вскочить, оглушить ударом одного и другого, обезоружить. Теперь все резко менялось: они выходили слишком далеко от него! Если ползти наперерез - услышат.

Вдруг шаги стихли. Потом шорох стал удаляться от зарослей. Люди покидали чащи ползком. Максим на секунду опешил. Что делать? Он не видел их. Бежать к ним - подстрелят. А через несколько минут они свободно могут встать, их уже не будет видно в темноте! И только сейчас Максим осудил себя за то, что понадеялся на свои силы, не созвал людей, не устроил облавы.

- Встать! Руки вверх! - закричал Максим и еще плотнее припал к земле.

Никто не встал. Шорохи прекратились. Наступила тишина. Максим ясно услышал, как недалеко от него зашептались затаившиеся люди. Поднимая ружье, Максим зашевелился, и в ту же секунду щелкнул спуск пистолета. Пуля рванула шапку. Максим выстрелил. Пламя осветило его. Раз за разом заблестели бесшумные выстрелы. Максим протяжно застонал. Двое вскочили и кинулись в разные стороны. Максим на секунду увидел их, выстрелил еще раз и еле сдержал крик от страшной боли в плече, но рядом упал с руганью один из убегавших.

«Один здесь, - обрадовался Максим. - Надо отрезать ему путь в заросли. Оттуда мне его не взять», - и он, сдерживая стон, пополз.

Снова засверкали выстрелы. Максим припал к земле и по шороху догадался, что диверсант ползет к нему. Максим затаил дыхание. Когда разглядел тянущуюся к нему руку с зажатым в ней пистолетом, рванулся вперед и всем телом навалился на диверсанта. Снова блеснуло пламя.

…Этой ночью во многих концах тихой степи услышали ружейные выстрелы. На звуки их поскакали вооруженные всадники.

Глава одиннадцатая

После похорон Ленькиного отца дед Михей и Ленька вновь вернулись на остров. На похоронах дед вел себя странно. Он не жаловался, не распоряжался дома, хотя невестка сбилась с ног от горя и от хлопот. Еще сидели все за столом, еще вспоминали о хороших делах Прохора Михеевича, и старушки желали ему небесных благ, когда, шумно отодвинув стул, встал дед Михей. Он долго смотрел на Леньку, у которого от слез покраснели глаза. Потом подошел к вдове-невестке, ласково поцеловал ее в лоб. А когда та залилась горькими слезами, сказал:

- Не плачь, не поможет… Ленька вырастет человеком! - повернулся, взял Леньку за руку и вместе с ним вышел.

Ленька не мог понять, что происходило вокруг него. Все смешалось. Сперва исчез дядя Антон, потом умер отец.

Болела голова, он не находил себе места в этой суматохе. Дед забрал его из дома и по дороге к Даргинскому протоку объяснил все так, как понимал сам.

- Они убили дядю Антона и приехали к нам? - переспрашивал Ленька.

- Да, Ленька. Они, наверное, знали про отца твоего, что он нелюдим, все время молчит. Вот, мол, об них мало кто знать будет в поселке.

- А потом… как они его убили? Они же уехали?

- Имущества их нет, значит, приезжали. Видно, поняли, что Прохор догадался, почему овцы гибнут в степи, и отравили его.

На острове Ленька быстро пришел в себя. На самой высокой иве, в центре зарослей, они с сержантом оборудовали наблюдательный пункт. Когда сержант уходил в поселок докладывать капитану - Ленька по целым дням сторожил остров. С дерева ему было все видно вокруг. Остров был не очень большим и окружен огромным болотом. Заросли, вытягиваясь косами, образовывали то узкие, то широкие заливы и бухточки. Камышовые крепи были густо заселены дикими свиньями и волчьими стаями. В бухты часто выходили стадами свиньи пить воду. Иногда они перебирались на остров. Обычно впереди шел огромный, клыкастый кабан. На глуби он поднимал рыло над водой и ухал. Небольшие подсвинки посреди болота не доставали ногами дна и пускались вплавь. Выйдя на берег, свиньи встряхивались, как собаки, вылезшие из воды, потом разбредались по острову, пробирались к толстым ивам и, с удовольствием похрюкивая, подолгу терли спины о деревья. Однажды двенадцатипудовый кабан подошел к иве, где сидел Ленька, и так раскачал дерево, потираясь то одним, то другим боком, что Ленька чуть не свалился сверху, прямо на сверкающие белизной клыки.

Кабаны не боялись ни одного зверя. Они не уступали дороги волчьей стае, когда та, переплыв болото, шлялась по ивовым зарослям. Сердито ухнув, кабан вздымал дыбом щетину на загривке, клацал челюстями, обнажая острые клыки, и стремительно бросался на волка. Тот отскакивал в сторону. Вепрь, продолжая устрашающе ухать и реветь, начинал швырять рылом землю. Волк скрывался в кустах. На лису свиньи даже не обращали внимания. Сорока, завидя их, садилась рядом, а потом, вспрыгнув на спину, что-то выклевывала из щетины кабана.

Дед Михей скрытно ходил по острову, его никогда не увидишь. Но Ленька отыскивал взглядом стадо и по его поведению угадывал, где находится дедушка. Вот кабаны перестали пастись, настороженно начали слушать. Потом самые пугливые бесшумно поворачиваются и тихо уходят. За ними - остальные. Это - если дедушка Михей стоит и не шелохнется. А если он пошевелится, то все стадо ударится в бега, не разбирая пути. В самой непролазной крепи кабан кинется на любого зверя, а от человека уйдет.

Певчие птицы помогали Леньке по-другому. Желтенькие маленькие чижи и серые чижовки, мелодично пересвистываясь, спокойно рассматривали мальчишку, затаившегося среди ветвей. Красноголовые щеглы не опасались его. Но зато какой поднимали переполох при появлении зверя! С писком, с шумом срывались они с кустов. Не только от лисы или камышового кота, привлеченного сюда пением птиц, но даже и от кабана, который не мог принести им никакого вреда, чижи и щеглы кидались врассыпную. А синицы… досаждали Леньке! Стоило только попасться им на глаза, и тревога поселялась вокруг, так беспокойно оповещали о человеке остров эти маленькие черноголовые птицы. Но зато синицы же оказывали Леньке неоценимые услуги. Появился зверь или шел по зарослям дедушка Михей - они подавали голос, словно просили Леньку: «Смотри! Чи-ты! Смотри!»

У Леньки стали зоркими и приметливыми глаза. Он теперь многое видел там, где раньше ничего не замечал. Как-то из своего наблюдательного пункта он увидел, что стадо свиней, набредя на место, где когда-то полз Антон, вдруг остановилось, и, взревев, начало озлобленно рыть и швырять землю. Комья полетели вверх. Потом кабан, поддев рылом подсвинка, свалил его. Свинья кинулась на выручку. Началась драка. В тот же день другое стадо набрело туда же, и все повторилось. Ленька спустился вниз и подробно - рассказал об этом деду Михею. Старик подумал и, взяв лопату, пошел к месту, где ярились животные.

Через час дед Михей, повесив шарф на лопату, маячил Леньке, требуя его к себе.

Когда Ленька прибежал к нему, старик, без шапки, склонил седую голову перед выкопанным из земли трупом Антона.

- Нашелся, бедолага, - тихо сказал он. - А мы его где только ни искали. Бывалые бандиты, зарыли, где кабаны бывают, разроют, мол, разворошат все вокруг, заметут следы.

Вдвоем они перетащили труп поближе к стану. Чтобы звери не тронули его - из нескольких патронов высыпали рядом порох, а вокруг на ветки развесили стрелянные гильзы. После этого дед Михей, неторопливо растолковав, как вести себя Леньке в его отсутствие, сказал:

- Держись, Леня. К ночи вернется из поселка сержант, - и ушел через болото, направляясь к ближайшему стану охотников в степи.

Еще из зарослей он заметил столбы пламени. Они светлой цепочкой отгораживали приморские крепи от Черных Земель, уходя на юг к Даргинскому протоку, а на север - к Бугровому. Сторожевые огни преграждали диверсантам путь к зарослям. Выбравшись из камышей, дед Михей остановился, свистнул, как кулик-кроншнеп. От ближнего костра отозвались таким же сигналом.

Вместе с дедом Михеем к огоньку подошел Алексеев, возвратившийся из очередного осмотра своего участка.

- Что-нибудь новое, дедушка Михей? - тихо спросил он.

- Новое, - невесело ответил дед Михей. - Антон нашелся… На острове. Выстрел в голову. Надо передать весть по цепи.

- Одни руки, - отозвался молодой охотник, сидящий у костра. - Сегодня утром в степи, - он протянул руку в сторону Черных Земель, - нашли Максима Вавилова. Чуть живой, крови потерял - еле душа теплится, а диверсант, связанный, около него, зубами скрипит. Максим рассказывает - еще один был… Не верил я до сих пор, - простодушно признался он. - Торчу здесь - ни охоты, ни сна, аж зло начало брать. Думаю, кто-то с перепугу придумал о диверсантах. Решил - плюну на все, смотаю сегодня манатки и на взморье - уток добывать. Выходит, правдашние диверсанты. Чабана Терновского нашли, от фермы километров за двести… в соленый колодец бросили.

- Теперь и второй не уйдет, - сказал Алексеев. - В степи старший лейтенант с чабанами. Здесь с нами капитан Дубов, Был он у нас сегодня, говорил, что если пропустим диверсанта в крепи, трудно найти будет.

- Трудно? - насмешливо перебил молодой охотник. Он встал, отошел недалеко и подтащил сноп камыша. - Да я перестану на гармошке играть, если мы его завтра не поймаем! Самолет поисковый вышлем, с него все видать, как в глазу бельмо! Был мор какой-то на диких свиней позапрошлый год, так мы, бывало, летим, летчик и говорит мне: «Тимофей, считай свиней, вон они на лежках лежат». Гляну вниз - они, как чурбаки, черные. - Камыш - гущина! Все равно их свободно видать! Вот тебе и трудно!

- А на островах? - возразил Алексеев.

- Островов у нас по пальцам пересчитать можно, - Тимофей шумно уселся на сноп.

- Потише ты, - попросил Алексеев.

- Островов у нас пустяк, - продолжал Тимофей. - Вот если к Волге подастся или к Тереку - там леса! А наших пяток островов мы по былинке переберем, и его, сукина сына, выволочим наружу.

- Есть такие чащобы, что не проберешься, - опять возразил Алексеев.

- Да и это правда, - добродушно согласился Тимофей. Он завозился на камыше. - Выловим и… сразу на зорьку! Год ждал, а тут эта сволота все перепутала! Здесь что за сон? Отодвинешься от костра - зуб на зуб от холода не попадает, придвинешься близко - одежина начинает тлеть. Попался бы он скорее, отпуск кончается!

Дед Михей молча слушал разговор, потом сказал:

- Хорош ты парень, Тимофей, да в таком деле, как у нас сейчас, про сон надо забыть. Особенно ночью… Проворонить можно… Ну, я пойду. Ленька, небось, заждался. Передайте об Антоне, - и он бесшумно скрылся в темноте.

- Надо идти, - Алексеев сбросил с плеча на руки двустволку, посоветовал: - Ты бы, Тимофей, отошел немного от костра. Видать тебя кто знает откуда, а тебе из-за огня ничего не видно.

- У меня слух заячий, - засмеялся Тимофей и тряхнул кудрями. - Думается мне, что он затаился, как мышь, зари ждет. К рассвету поснут, мол, все, вот он и проскользнет.

- Скоро подойдут еще люди, - тихо напомнил Алексеев.

- Вот и дал бы я сейчас команду - всем спать! А на заре - через метр друг от друга людей поставил бы, - сказал Тимофей, оставшись один у костра.

Алексеев, стараясь идти бесшумно, направился к костру охотников, расположенных ближе к Бугровому.

Еще был слышен шорох шагов Алексеева, как вдруг позади Тимофея блеснул нож, и тот упал навзничь. Ударивший схватил сумки с продуктами, котелок и ружье Тимофея, скользнул в темноту и налетел на снопы камыша, заготовленного впрок. Камыш громко захрустел у него под ногами.

Алексеев, понесший невеселую весть о том, что нашелся Антон, резко обернулся. Около костра никого не было.

- Ну и Тимоша, - сказал Алексеев. - Вечно, как медведь, возится, опять на снопы залез, - и все же довольный тем, что Тимофей наконец-то послушался его совета и отошел от костра, бесшумно зашатал дальше. - Молодо - зелено, по-своему хочется сделать.

* * *

Вернувшись на остров, дед Михей подробно рассказал Леньке обо всем, что делается в степи.

- Поймал, значит, дядя Максим диверсанта. Раненый и связал?

- Связал. Сам без памяти рядом. Крови много потерял.

- Вот это он… сильный! - восхитился Ленька. - Дедушка, второй прорвется в заросли? - Ленька вдруг тронул деда за руку. - Деда, пойдем и мы туда, нас больше будет!

- А может он змеей проползет и явится сюда? Тогда как?

- Да ты же сам, деда, говоришь, что не должен.

- Не должен… Да ведь жизнь, она, Ленька, разная. Раз на раз не приходится. Бандит матерый!.. Ну, Лень, ты поспи, я посижу, послушаю. Покараулю. Что-то сержант задержался.

Ленька пододвинулся поближе к деду и улегся.

- Страшно? - тихо спросил дед Михей.

- Его, - прошептал Ленька и показал в сторону мертвого Антона.

* * *

Когда огни костров скрылись позади и вокруг встал непролазный камыш, Кондаков вдруг опустился на землю и тотчас заснул. Короткий сон освежил его. Он поел из котелка каши, переложил хлеб в одну сумку и стал раздумывать, что делать дальше.

Он ясно понимал, что сегодня ему случайно удалось вывернуться. Если бы Тимофей вел себя осторожнее, вряд ли бы случилось так. Теперь надо переждать неделю, может, две - пока прекратятся поиски. Завтра они вышлют поисковый самолет, надо пробираться на какой-нибудь остров. Если бы на свой!.. Но там дед и еще… Ленька. Двое? Даже одного такого деда не проведешь. Ведь этот старик привел по их следу Захарова к дороге, а разве он, Кондаков, не путал следы?.. Можно пробраться на другой остров. Но, вспомнив подслушанный им разговор у костра, он отказался и от этого. Подумав, нашел то, что могло спасти его сейчас.

Кондаков быстро встал и зашагал в темноте, как зверь, чуя тропы. Он продвигался бесшумно - долгие годы диверсий выработали у него эту привычку. Забирался в самые густые камышовые крепи, но когда поднимал голову, видел на небе яркие звезды и пробирался дальше - залечь здесь было негде, его обнаружат с самолета. Он спешил. Перед самым рассветом услышал идущих к лежкам диких свиней. Пропустил мимо себя поохивающих животных и тихо пошел за ними по тропе.

«Только бы не спугнуть, только бы дойти до их лежек», - думал он, еле переставляя ноги.

Наконец свиньи все разом заохали, захрюкали, задрались.

Обрадованный Кондаков, не разбирая дороги и уже не боясь громкого хруста камыша под ногами, в открытую двинулся вперед. Тотчас в стаде предостерегающе охнул кабан. Возня и драка в стаде разом прекратились. Кабан, грозно взревев, кинулся к Кондакову. Тот продолжал спокойно идти. Кабан не добежал до него несколько метров, остановился и шумно втянул воздух. Почуяв запах человека, испуганно, как малый подсвинок, охнул, развернулся и кинулся прочь. За ним бросились остальные.

Через несколько минут Кондаков, улыбаясь, стоял на большой поляне. Посреди нее высились кучи камыша - это были лежбища диких свиней. Высотою метра до полутора, с мягким, теплым и глубоким ложем из перемятого камыша, а иногда и застланные травой. Кондаков снял сумку и ружье. Потом нарезал ножом длинных, в палец толщиной камышинок, настлал их толстым слоем поперек самого большого лежбища и попробовал крепость получившегося перекрытия. Затем он отыскал небольшую лежку. Осторожно, чтобы не разрушить, перенес ее на только что сделанную им кровлю. Получилось, если смотреть сверху, обычное свиное лежбище. Сбоку оно было непомерно высоким, но это ничуть не смутило Кондакова.

Покружив по поляне, он отыскал входную тропу и прямо против нее проделал отверстие в своей лежке. Теперь он имел удобный обзор входа на поляну. С противоположной стороны сделал лаз под кровлю. Попробовал уместиться - в лежбище было просторно, можно даже лежать, свободно вытянув ноги. Он утеплил свое будущее жилище и влез в него. Посмотрев в отверстие против входной тропы, пощупал в кармане пистолет. Удобно улегшись, заснул.

Глава двенадцатая

Еще не светало, когда около костра, где лежал раненый Тимофей, остановилась грузовая машина. С нее выгрузили поисковую собаку. Осторожно уложили постанывающего Тимофея. Дубов приказал шоферу ехать в Бугровой. После опроса Алексеева Дубов разрешил подвести собаку к снопу, где лежал Тимофей.

Настороженно подняв клинья ушей, красивая, веселая собака, обнюхав сноп, быстро и уверенно двинулась к зарослям. Поводырь что-то сказал ей, она замедлила шаги.

- Взяла, - восхищенно проговорил Алексеев, оставленный Дубовым с группой, которая должна была выйти на прочес островов.

- Теперь пойдет, - весело подтвердил кто-то. - Она его в один момент сыщет!

- Вчера одна вот так же пошла от Максима, а потом стала, и ни с места, - сказал чабан, только подъехавший к охотникам. - Сам видел. Говорят, теперь пропала собака, чутье насовсем потеряла.

- Я слышал, сыпят что-то на след. Наступит, потом ногу поднимет и еще сыпанет и наступит, - Алексеев посмотрел на всех, закончил: - Может, он, гад, пока от Максима следы заметал, все высыпал?

Дубов и цепочка настороженно идущих людей скрылись в камышах. Прошло с десяток томительных минут… Вдруг в зарослях раздался частый и злобный лай.

- Нашла! - обрадованно закричал Алексеев.

- Опять след присыпан, - сердито оборвал его чабан. - Точно так и вчера было.

Вскоре из камышей вышел Дубов. Рядом с поводырем, понуро опустив голову, плелась собака. Позади тесной группой шли вооруженные люди.

Над зарослями появился самолет. Рокот его будоражил тишину в степи и на взморье. Дубов посмотрел на него, подумал: «Низко летит, опасно».

* * *

Кондакова разбудил рокот самолета. Он шел низко над крепью, направляясь к Даргинскому протоку. Возвращаясь к Бугровому, самолет спокойно пролетел прямо над поляной, где отсиживался Кондаков. Значит, летчик принял его убежище за обыкновенную свиную лежку. Кондаков снова заснул.

Ночью он медленно разделил хлеб маленькими кусочками на двенадцать дней и съел один. Потом на руке прикинул вес оказавшегося в сумке пшена. Пересчитал ружейные патроны: их было предостаточно. Ходить по поляне он побоялся, чтобы шумом не выдать себя. Перед рассветом где-то совсем недалеко от него захрюкали, завизжали свиньи, укладываясь на дневной отдых. Он засек направление к ним по компасу.

Ранним утром над камышами снова появился поисковый самолет. Рокот его мотора Кондаков слышал весь день, иногда далеко в стороне, иногда прямо над головой.

Ночью, прокравшись по тропе, он разыскал воду. Набрав полный котелок, так же тихо вернулся в свое лежбище.

На четвертые сутки его уже мутило от голода. Он мог бы сварить кашу, но боялся разводить огонь: дым и даже зола могли выдать его. Можно было добыть дичи «на котел», для этого стоило только выйти по тропе, по которой он ходил за водой, и на взморье одним выстрелом свалить гуся. Но осада зарослей не была снята - на побережье не раздавалось ни выстрела, и одним своим можно обнаружить себя.

Весь пятый день над зарослями не летал самолет. Кондаков с нетерпением ожидал рассвета. Теперь он мог покидать свое логово, когда ему надо. Ориентируясь по компасу, он затемно добрался до лежек, где каждое утро укладывались на дневку дикие свиньи. Отыскав самую небольшую, затаился в ней. В предрассветном сумраке на поляну вышли свиньи. Кондаков приготовился.

Прежде чем улечься, животные подняли драку из-за лежек. Они отпихивали друг друга, визжали, громко хрюкали. Маленькая свинка увернулась от удара свирепого кабана, разбежалась и одним махом влетела в лежбище, где притаился Кондаков. В тот же миг она упала, заколотая точным ударом кинжала. Звери бросились врассыпную.

Кондаков торопливо припал грязными губами к ране и, захлебываясь, глотал горячую кровь.

- Вот так год проживу, без соли… без всего, - бормотал он. - Проживу, если надо… - глаза у него начали слипаться, как у только что насытившегося хищника.

Поборов сон, он засунул тушу подсвинка под лежбище и, пошатываясь, пошел к себе. Вполз в укрытие и тотчас мертвецки заснул.

Ночью Кондаков почувствовал, что к нему вернулись силы. Он встал и, сжимая в руках пистолет, вышел на край зарослей. В степи было темно. Кондаков усмехнулся: осада снята.

Утром он громко рассмеялся. На побережье гремели выстрелы! Значит - осада взморья тоже отменена! Теперь он, если захочет, продержится в зарослях до самых сильных морозов, пока не улетит последняя утка. А если потребуется, то и дольше: свинью уложить выстрелом легче, чем добыть бесшумно. И все же в тот день он не воспользовался ружьем, не добывал «на котел» - вокруг него никто не стрелял. Он понял, что за его районом еще вели наблюдение.

Кондаков походил по поляне, погрелся на солнце и снова прилег. Он заставлял себя обдумывать, что необходимо предпринять, чтобы вырваться отсюда, но вместо этого память подсовывала картины далекого прошлого. Он смотрел на лежбище, на камыши, почерневшие от старости, и прошлое на минуту отступало. Потом наплывало с новой силой. Кондаков закрыл глаза и не стал отгонять воспоминания…

…Лето шестнадцатого года. Восемнадцатилетним, он досрочно получил офицерские звездочки на погоны и отпуск. Отец не поскупился на угощение. В большом приволжском городе много дней буйствовала купеческая компания рыбника Кондрашова. Потом на собственном пароходе отец объезжал свои промысла, закатывал гулянки в огромных домах в рыбачьих селах, которые обычно пустовали. В Бугровом пьяные песни баламутили тишину несколько ночей подряд.

- Нас теперь не трожь! Собственный офицер у нас! - кричал отец, показывая на его погоны. Обнимая младшего, Матвея, уверял всех: - Мал этот, а, вижу, - пойдет по моей дорожке! У него хватка хозяина, моя хватка!

…Потом все пошло не так, как думалось. За участие в восстании белоказаков в Астрахани был расстрелян отец. В чине штабс-капитана Андрей Кондаков бежал из Крыма в Турцию… Кем только не был белый офицер! Служил японцам на Халхин-Голе, финнам на Карельском перешейке. Где платили - там был он. С немцами дошел до Волги, побывал по особому заданию в Бугровом. Казалось, теперь его скитания окончились: вот он, отцовский дом, на высокой горе!.. Но немцы потерпели поражение, пришлось опять менять хозяев. Новые платили лучше, от этого думалось: знают они больше.

…Кондаков злобно прикусил губу, долго и упорно гасил всякую мысль, желая заснуть. Во сне все было ясно, просто.

На следующий день он услышал выстрелы на Даргинском протоке и Джильгитинских болотах, вышел на взморье. Нигде никого… Одним выстрелом сбил гуся. Вернувшись, наелся сырого мяса, все еще опасаясь разводить костер. Потом внимательно осматривал свой костюм. От лазания по зарослям и камышам фуфайка на локтях изодралась до дыр, из них торчала грязная вата, а на груди черными пятнами впиталась кровь. Брюки на коленях разорвались. Он ощупал подбородок, резко выдавшиеся скулы. Они заросли жесткой щетиной.

- В таком виде появиться на Черных Землях, - считай, к самому Дубову прийти, - пробурчал он. - Можно переодеться за счет какого-нибудь охотника, но куда ты денешь эту чертову щетину? Не смалить же ее на костре?.. Надо добираться до своих запасов. Там все есть.

Кондаков поднялся и скрылся в зарослях. Крепью прокрался он к болоту, за которым виднелся остров, заросший ивами. Затаившись, просидел до вечерних сумерек. В чащобах острова он не заметил никаких признаков людей: по берегу спокойно ходили осторожные волки, бродила лиса, вдоль опушки летали сороки. И все же Кондаков удержал себя от соблазна немедленно пойти на остров: не таков старик Зуйков, чтобы демаскировать себя.

На двенадцатый день Кондаков съел последний кусок хлеба и сварил себе мяса. Без соли мясо было невкусным, противным. Он жевал его, а ему казалось, что во рту у него сухая и жесткая мочалка. Весь день он пробыл около болота. Затаясь в зарослях, смотрел на остров. Там было все! Он, Андрей Кондаков, вырвется из этих - будь они трижды прокляты! - «безлюдных» степей, где теперь ему нельзя ступить шагу. Вырваться, во что бы то ни стало вырваться… Глядя на остров, он представлял себе, как выбритый, вычищенный, переодетый в человеческую одежду он покидает заросли.

Иногда ему начинало казаться, что он открывает овощные консервы, достает лук, чеснок, соль. Там все есть. Но он знал, что старик ждет его. Если бы не было этого открытого болота! Он подкрался бы по зарослям, нашел бы способ удавить этого деда.

- Не подох, старый черт, раньше! - вырывалось у него, и он от ярости скрипел зубами.

Злоба начала сжигать Кондакова. Он выходил ночью в степь и затаивался у дороги в Бугровой, надеясь свести счеты с ненавистным стариком. Искал следы на дороге - не покинул ли Зуйков остров? Кондаков отыскал его следы на взморье и теперь знал их не хуже своих собственных. Он сторожил каждый шаг старика, выжидал: скоро тот пойдет за провизией в Бугровой. Хотя бы на один день!

На пятнадцатый день он вновь направился к дороге. Шел мелкий, как сеянный через сито, дождь. Кондакову не хотелось покидать сухое, теплое логово, но он знал, что только в такую погоду старик может решиться пойти в поселок запастись продуктами.

Кондаков подкрался к дороге и еле сдержал радостный крик. Старик прошел по дороге. Вот его следы! Кондаков мог бы их узнать из тысячи! Он отполз в заросли. Осмотрел пистолет и торопливо пошел к острову.

Глава тринадцатая

После того как диверсант, ранив Тимофея, исчез в крепи и за пять дней даже поисками с воздуха его не удалось обнаружить, массовая облава была снята. Люди приступили к своим делам. Чабаны пасли отары, охотники встречали дичь на пролете.

Падеж овец прекратился - ученые, выехав в степь, на месте нашли противоядие.

Захаров пробыл семь дней на острове и был отозван Дубовым в Бугровой. Максим Вавилов быстро поправлялся. Когда ему показали карточку лейтенанта Кондрашова, который, получив телеграмму о смерти жены, давно покинул поселок, он долго всматривался.

- Схож лицом на рыбника Кондрашова. Вон там он бывал, - Максим указал в окно на большой дом на горе. - Тому рыбнику было бы сейчас лет за семьдесят, а этот вдвое моложе. Сыновей его я не знаю.

Дубов навел справки о сыновьях и все включил в особое донесение, с которым немедленно вылетел в Москву Захаров.

* * *

Дед Михей, сержант и Ленька жили на острове.

- Не могли же они сглотнуть груз? - удивлялся сердито дед Михей, метр за метром осматривая чащобы острова и заросли вокруг болота. Длинным железным стержнем он прощупывал все подозрительные места.

Ленька горячо помогал деду. Иногда измученные бесполезными поисками, они начинали сомневаться. А был ли груз? Кроме этого, на Леньке лежала обязанность наблюдать с высокой ивы за окрестностями острова. Он через каждый час поднимался на самую макушку дерева, спрашивал у сержанта, что нового случилось за прошедший час, и торжественно приступал к дежурству. Сержант слезал вниз. Ленька хмурил белесые нитки бровей, зорко всматривался в заросли за болотом, переводил взгляд на маленький островок у Даргинского протока, смотрел, не появится ли где дымок.

Вернувшись утром на стан после осмотра острова, дед Михей готовил обед. В стороне от троп он устроил печку. Топливо старик-искусник подбирал так, что из трубы тянулся лишь теплый бесцветный воздух, и дым не демаскировал их. Дед Михей создал видимость, что остров безлюден. Он не выходил на песчаный берег, не разрешал стрельбу, не трогал даже попадавшихся ему волков, хотя, как и всякий житель степи, ненавидел их всей душой. Того же требовал он и от Леньки, объясняя, зачем это надо.

- Придет бандит! Небось, высматривать будет нас. Он очень хитрый, а мы должны быть хитрее. Он сильный, и мы должны быть в силе. Как же иначе, Ленька? Вот, допустим, ты прошел тридцать километров и чуть жив. Нет, ты тренируйся, чтобы шестьдесят пройти! Волю надо иметь. Волей можно голову спасти, да не только свою. Вот как Максим Вавилов: раненый, а связал бандита…

- Или как Мересьев, да? - загорался Ленька.

- Есть, Лень, у кого поучиться, - говорил дед и рассказывал о Кирове, когда тот руководил обороной Астрахани, о Дзержинском, которого Михею Васильевичу доводилось видеть.

Ленька любил эти беседы. Ловил каждое слово, запоминал. Особенно ему нравилось, когда дедушка говорил о народе, называя его миром.

- Мир дунет - лес поклонится. Мир ладонями море выплещет. Сила это великая, Леня. Почему, думаешь, старые да бывалые много знают? Народу много видели, у него учились. Одному жить, дальше своего носа знать ничего не будешь.

…На десятый день старик, придя после ночного дежурства на стан, сердито сказал:

- Ящики надо искать в воде. Этот, - он махнул в сторону за болото, - подох, бандит! Пора мне возвращаться на ферму.

Сержант наотрез отказался, он не имел приказа покинуть остров.

- Соли у него нет, стрелять он не стреляет, значит, и сырого мяса у него нет, - заспорил дед Михей. - Хлеба у него мало. Сегодня десятый день, обессилел он и подох!

- Может быть, и так, Михей Васильевич, но я не могу, - сказал сержант. - Идите…

- Одного тебя я здесь не оставлю! - рассердился старик.

На двенадцатый день сержант получил приказание вернуться в поселок. Михея Васильевича капитан Дубов просил пока побыть на острове.

- Ну, Ленька, видимо, недаром нас оставил здесь капитан, - сказал дед Михей, когда ушел сержант. - Нам одним доверил. Ты полезай на дерево, а я еще разок обойду кругом.

Утром другого дня дед Михей вернулся взволнованный.

- Замри, Ленька, бандит живой! Ждет, когда мы с тобой уберемся. Следит.

- Вы видели его? - удивился Ленька.

- Нет. Но завтра мы точно будем знать. Сегодня я видел, - и дед Михей рассказал, как за болотом из зарослей выбежали свиньи. - Ни от кого другого они так не побегут, только от человека!

Дед Михей не спал целую ночь, бесшумно обходя остров. Перед зарей вернулся на стан, разбудил Леньку.

- Ну, слушай, - сказал он. - Сейчас точно установим. Шестой день слышу выстрел, вот в той стороне, - дед Михей указал на болото. - В одно и то же время. Раз выстрелит и молчок. Звук одинаковый. Я до вчерашнего дня во внимание его не брал. А зря! Это он дичь себе на пропитание добывает. Хитер - и патроны экономит и себя не выказывает. Слушай, сейчас.

Как только посерело на взморье и гуси начали перелет, оттуда, куда указывал дед Михей, донесся глухой звук ружейного выстрела.

- Он! - прошептал дед Михей и задумался. - Надо идти в поселок, в известность поставить капитана, облаву устроить… с воздуха самолетом посмотреть.

- Я пойду, - горячо попросил Ленька.

- Без тебя мне не сподручно. На иву прыгать мне тяжеленько. Когда, Леня, под семьдесят подвалит, на дерево забраться, что верблюду в ушко иголки пролезть, - спокойно ответил дед Михей, решая, как ему поступить. Послать Леньку в поселок?.. Если он попадется под руку диверсанту, тот не пощадит мальчонку. Нет, надо идти самому.

- Я бегом! Всю дорогу буду бежать, - быстро сказал Ленька.

- Оставить тебя на острове?.. - дед Михей посмотрел на внука. - Проведет он тебя, матерый бандит. Ишь, сколько дней скрывался.

- Вас он не обманет, а я к капитану, - настаивал Ленька.

Дед Михей задумался и ничего не ответил внуку. Потом встал и позвал за собой Леньку.

- Знаешь, Лень, зачем он хочет попасть сюда? - спросил он, выходя на полянку, где когда-то останавливались диверсанты. И сам же ответил: - Груз его здесь!

- Дедушка, да мы все обыскали.

- Видимо, не все, коль не нашли!

Дед Михей осторожно подошел к неширокому кругу серой золы, оставшейся от костра диверсантов. Посредине его сунул железный щуп. В земле оказалось что-то твердое. Старик повозился и обнаружил под золой железный ящик. Заделав все снова так, как было до сих пор, дед Михей решил идти в Бугровой сам.

Ленька остался один. Дотемна он сидел на дереве. Наблюдая за островом, повторял наказ деда:

- Появится - бей дробью по ногам… Появится - по ногам…

…Дед Михей уже шагал по дороге в поселок, когда пошел мелкий, осенний дождь; шурша в траве, он поил сухую степь.

* * *

Кондаков, задыхаясь от усталости, без отдыха спешил к острову. Он уже видел себя там, представлял, как отроет все закопанное ими и опять вывернется! Он так ярко видел дальнейшее, что забывал о настоящем, и несколько раз сбился с пути. Распутывая тропы, начинал злиться и от этого еще дольше не мог сориентироваться. Прошло больше половины ночи, прежде чем он отыскал самый короткий путь к острову и, как ему показалось, быстро пошел вперед. Но шел он медленно: голодовка сказывалась. Отощавший, обросший, он походил на дикого зверя. Не скоро он вышел к болоту, за которым высился остров, заросший ивами. Вышел и вдруг увидел, что на востоке уже начало сереть. Его покинули силы.

«Не успею до света перейти болото! - чуть не закричал Кондаков. - Надо вернуться!» - и все же шагнул в воду, видя перед собой свои ящики. Ящики, которые спасут ему жизнь.

Он до колен увяз в грязь. С трудом вытащил ногу, еле переставил ее. Сердце бешено колотилось. Дышал он тяжело, со злым хрипом. Сцепив зубы, выпрямился и упрямо устремился к острову.

- Надо успеть! Успеть! Пока не рассвело! Надо! - повторял он при каждом шаге. - Надо!

Кондаков шел к острову. Он уже был около берега, когда далеко в море показалось солнце и вокруг стало светло.

Глава четырнадцатая

Ленька заметил человека, когда тот был еще посредине болота. Он шел толчками, будто с каждым шагом собирался побежать.

- Он! - прошептал Ленька. Ему даже показалось, что он видит широкоскулое лицо, злые глаза, ощупывающие Леньку так же, как и тогда в доме. Ему вдруг стало страшно от этого взгляда.

Ленька кубарем скатился с ивы.

- Идет! - прошептал он.

Дед Михей, ночью вернувшийся из поселка с Захаровым, посмотрел на старшего лейтенанта.

- Ну вот, дождались, - сказал он. - Мы его с тобой, Леонид, как гостя, ждали, провалиться бы ему в тартарары!

Захаров быстро поднялся на дерево.

Из болота выходил диверсант. Таким и представлял его себе старший лейтенант. Как хищник, спешил в затаенное логово Кондаков. Он шагнул на остров, пригнулся и побежал к зарослям. Старший лейтенант слез с ивы, посмотрел на деда Михея. Тот улыбнулся. Потом повернулся к встревоженному медлительностью старших внуку, сказал:

- Сам идет.

- Товарищ старший лейтенант, дедушка, капитан всем говорил… чтобы обязательно живым, - прошептал Ленька.

В конце острова тревожно застрекотала сорока. Всем стало ясно, что диверсант вышел на тропу, которая приведет его к поляне, где зарыты ящики.

- Пошли, - скомандовал дед Михей и повел всех по тропе, давно тщательно расчищенной от сушняка.

Шли бесшумно. Сорока, растревожив синиц, изредка верещала на опушке. Значит, диверсант вошел в чащи, куда эта белобокая вещунья не особенно любит залетать. Но тут подняли писк синицы.

Дед Михей вышел к поляне, что-то тихо спросил у Захарова. Тот согласно кивнул головой.

- Лень, затаись здесь, - прошептал дед Михей. - А как мы начнем его крутить, давай на помощь. Только осторожно.

- Быстренько, Леня, - подтвердил Захаров.

Ленька, не производя даже шороха, скрылся в зарослях. Дед Михей замер перед самым выходом тропы на поляну. Захаров прошел несколько шагов вперед по тропе и исчез.

Писк синиц приближался. Вот одна из них вылетела на полянку, присела на ветку, под которой лежал Ленька, повела головой, посмотрела вниз. Ленька не шелохнулся. Птица перестала интересоваться им, вновь затренькала, запищала, видя человека на тропе.

На повороте показался высокий, худой, в залитой кровью фуфайке, диверсант. Он шел, озираясь по сторонам. Широкоскулое лицо, заросшее черной дремучей щетиной, было страшно. В правой руке он сжимал пистолет, чуть поводя им из стороны в сторону, готовый нажать спуск при малейшем шорохе. Увидев полянку и на ней нетронутый круг золы от своего костра, Кондаков улыбнулся. Облегченно вздохнув, выпрямился и, не озираясь, быстро зашагал по тропе: он видел полянку, видел, что грузы целы! Вывернулся!.. От этой мысли Кондаков засмеялся, хрипло, с подвывом.

У Леньки сжалось от страха сердце, он тихо вздрогнул. Сидевшая над ним синица с писком прыгнула вниз. Диверсант хотел оглянуться, но от удара старшего лейтенанта полетел вниз лицом. Падая, он нажал на спуск. Блеснуло пламя выстрела. В следующую секунду дед Михей уже сидел верхом на Кондакове и, заломив ему руки за спину, вязал их веревкой. Ленька бросился помогать.

Связанного диверсанта дед Михей и Захаров оттащили к дереву, привалили спиной к стволу. Кондаков открыл глаза, с дикой злобой посмотрел вокруг.

- Леонид Прохорович, - попросил дед Михей Леньку, - подай лопату.

Ленька быстро исполнил приказание. Дед Михей вошел в круг золы и вогнал лопату в землю.

- Посмотрел бы ты, старший лейтенант, как он обрадовался, когда увидел, что его грузы целы. Так и загорелись глаза… Сейчас посмотрим, что у него здесь.

- Мы уже знаем, что там, - сказал Захаров, присев рядом с Ленькой.

- Вот она, приманка ваша, - выволакивая из земли герметически закрытые ящики, сказал дед Михей. - Мы ее оставили для вас, как падаль для волков.

Диверсант открыл глаза, покусал губы, прохрипел:

- Вызывайте из Бугрового… машину. Пешком я не дойду.

Вдали послышался гул самолета. Он медленно нарастал. Старший лейтенант подал Леньке широкое, белое полотно.

- Дай сигнал, - сказал он. - Поиски прекратить. Теперь собрали всех до кучи. Два братца Кондрашовых, Васин и еще один в придачу.

- Сынки рыбника? - повернулся к нему дед Михей.

- Они, Михей Васильевич.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg