«Очень опасная игра»

Очень опасная игра (fb2) - Очень опасная игра [The Most Dangerous Game - ru] (пер. В. О. Чикаревская) 1413K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Гэвин Лайл

Гэвин Лайалл Очень опасная игра

Глава 1

Аэропорт Рованиеми представлял собой хаотическое нагромождение камней и песка. Впрочем, этим летом в любом аэропорту Финляндии творилось то же самое. Реконструкция была в самом разгаре и должна была закончиться к тому моменту, когда поток туристов возрастет настолько, что сделает целесообразным использование на внутренних линиях реактивных самолетов. А тем временем вполне приличный аэродром был превращен в руины.

В порыве лихорадочного энтузиазма они умудрились перепахать все пространство между стоянкой самолетов и зданием аэропорта — деревянной постройкой с контрольной башней в одном углу и кофейным баром в центральной части. Чтобы добраться до бара, нужно было преодолеть около пятидесяти миль по деревянному настилу с навесом, проложенному поверх грязного песка.

Он ждал меня почти в самом конце этого тротуара. Я вполне смог бы принять его за архангела Гавриила, будь он чуть повыше ростом. В светлом плаще и шляпе он выглядел таким щеголем; свои роскошные чемоданы он сложил под навесом вдоль тротуара таким образом, чтобы они оставались сухими, а мне предоставил мокнуть снаружи.

Покрой и цвет одежды свидетельствовали об их нефинском происхождении, и я обратился к нему по-английски:

— Вы наверняка не слишком-то огорчитесь, если я, перебираясь через ваш багаж, сломаю себе шею.

— Мистер Кэри? — спросил он.

— Да, это я, — ответил я и прищурился, чтобы рассмотреть его внимательней. Поначалу я никак не мог сфокусировать на нем взгляд, он виделся мне как бы сквозь пелену тумана, но в тот день это, пожалуй, касалось всего увиденного мною.

Он был невысоким и несколько грузноватым, но не низкорослым. Его однобортный плащ без пояса цвета слоновой кости смотрелся гораздо дороже своих кипенно-белых собратьев массового пошива. Плащ выглядел безупречно чистым, но при этом не производил впечатления только что купленной вещи. Его шляпа — американская версия островерхой шапочки для гольфа — была из того же материала. Легкие, начищенные до блеска коричневые туфли с тиснением довершали картину. Одежда говорила об изысканном вкусе и состоятельности ее владельца и, похоже, он чувствовал себя в ней комфортно.

Весь облик этого человека и особенно его лицо казались чем-то совершенно инородным на этом перепаханном летном поле на широте Полярного круга. Оно было круглым и мягким, с каким-то ангельски-детским выражением больших серых глаз. Но сам он вряд ли разделял подобное мнение о себе, и среди его багажа можно было заметить четыре ружья, в изрядно потертых ружейных футлярах.

— Извините, сэр. Я — Фредерик Уэллз Хоумер, — сказал он, протягивая руку. У него был слегка приглушенный американский акцент. Свое имя он произнес так, как, видимо, привык его произносить, не делая ни малейшей попытки произвести на меня впечатление. Я пожал ему руку. Она была изящной, холеной, но крепкой. — Мистер Кэри, не могли бы вы доставить меня на самолете в одно место?

Эта мысль глухо и больно отозвалась в моей черепной коробке. Я замахал руками.

— Потом, потом. Поговорим, скажем, после завтрака.

— После завтрака, сэр? Сегодня? Боюсь, что для завтрака уже слегка поздновато, — вежливо возразил он. Мягкая, сдержанная мимика выдала его возраст — около тридцати пяти. На несколько лет моложе меня по возрасту и на целый век по нынешнему самочувствию.

Надо сказать, его замечание было не лишено смысла: наша встреча состоялась около четырех часов дня.

— Я только что прилетел из Стокгольма и пребываю в состоянии сильнейшего похмелья. Перед вылетом мне не хотелось ни есть, ни пить, и сейчас, по правде говоря, не хочется. Но если я собираюсь остаться в живых, то надо все-таки выпить хотя бы чашечку кофе.

При мысли о кофе его лицо стало вновь расплываться у меня перед глазами. А в моем сознании возник вопрос:

— Как вы узнали, что это я?

Он мягко улыбнулся:

— Мне сказали искать высокого, худощавого англичанина, который летает на амфибии «Бивер» и одетого так же, как вы.

Этому человеку определенно нельзя было отказать в воспитании. «Одетого как вы» означало бейсбольную кепку, промасленные тиковые брюки цвета хаки, кожаную куртку, выглядевшую так, словно я в ней удалял нагар с поршневых колец (а скорее всего, так оно и было), и американские десантные ботинки, к правому из которых крепился нож «фарберин», какими были оснащены коммандос.

Я понимающе ухмыльнулся в более или менее правильном направлении и заявил:

— Вы меня не обманете. Вы же настоящий Ли Роберт Э.[1], знаменитый джентльмен с Юга.

— Мне не хотелось бы вас разочаровывать, но по крайней мере мы — выходцы из одного штата.

— Вирджиния, — сообразил я. Мы удовлетворенно кивнули друг другу, и я стал пробираться через его багаж к кофейному бару.

Я заполучил большую чашку черного кофе и в одиночестве отправился в тихий уголок расправляться с ней. Но не успел я обрести способность выносить громкие звуки, как кто-то с грохотом отодвинул стул напротив, плюхнулся на него и с не меньшим грохотом придвинулся к столу. Роберт Э. Ли никогда не позволил бы себе поступить так с больным человеком. И это было истинной правдой: за столом сидел Вейкко.

— Когда ты сможешь закончить работу для компании «Каайя»?

Он обратился ко мне по-английски, и я даже в своем тогдашнем состоянии понял, что ему что-то от меня нужно. Обычно мы разговаривали с ним по-шведски. Финский язык — один из самых трудных в мире, и мне никак не удавалось освоить его должным образом. Но я хорошо говорил по-шведски, а у большинства финнов он был вторым языком.

Но по большей части мы с Вейкко вообще ни о чем не разговаривали, поскольку он был самый большой жулик в Лапландии. Я не избегаю общения с подобными типами, за исключением совсем уж отпетых проходимцев, известных всей Лапландии. К тому же мне не было известно, какую именно аферу он затеял в этом году.

— Отвали, — буркнул я. — Дай мне умереть спокойно.

Он перегнулся ко мне через стол.

— Если сможешь быстро закончить дела с «Каайей», у меня найдется для тебя работа. Не здесь, в Швеции.

Я попытался сфокусировать на нем свое внимание. Он совсем не был похож на Деда Мороза и по-прежнему выглядел как самый большой жулик в Лапландии: невысокий крепыш, а его двубортный костюм выглядел в этом суровом краю так нелепо, как, скажем, выглядела бы нежная лилия.

Он развел руками и улыбнулся счастливой, открытой улыбкой продавца подержанных автомобилей.

— Всего несколько процентов.

— Когда надо начинать?

— А как скоро ты сможешь закончить с «Каайей»?

Я снова вернулся к своему кофе.

— Не выйдет. Контракт заключен до первого снега.

— Брось, — улыбнулся он еще шире. — «Каайя» таких контрактов не заключает. Когда ты сможешь освободиться?

Я глотнул еще кофе. Он сделал свое дело, и теперь мне стало понятно, что все это было лишь предлогом для выяснения района, который я обследовал для «Каайи». Такое случается, когда в районе, где одна фирма предполагает обнаружить запасы минерального сырья, вдруг становится заметен интерес другой поисковой фирмы. И Вейкко был тем идеальным человеком, которого следовало бы нанять, чтобы выяснить, чем я занимаюсь.

Вот только все, кроме северных оленей, уже знали, что Вейкко — жулик, и могли заподозрить что-нибудь неладное.

— Что это за работа? — спросил я. — Разведка? Транспортировка?

— Узнаешь в фирме. Когда ты сможешь начать?

— Никогда. У меня контракт с «Каайей». Почему бы тебе не предложить эту работу Оскару Адлеру?

Адлер был единственным, кроме меня, пилотом гидроплана, работавшим тем летом в Лапландии.

— Черт побери. — Он снова развел руками. — Эта работа предполагает необходимость взлетать как с суши, так и с воды. У него же не амфибия; здесь только у тебя самолет оснащен поплавками и колесами.

По крайней мере хоть это было правдой.

— Извини. У меня контракт с «Каайей», — сказал я и отправился за очередной чашкой кофе.

Когда я оглянулся, мой собеседник как раз вставал из-за стола. По его виду нельзя было сказать, что он расстроен из-за потери своих нескольких процентов или отсутствия информации о районе, который я обследовал для «Каайи».

Возможно, я был круглым идиотом. Мой контракт с «Каайей» отнюдь не дотянет до первого снега. Мне оставалось обследовать всего один район, и я закончу эту работу, скорее всего, недели через две.

Но Вейкко все же совсем не был похож на Деда Мороза.

Я покончил со второй порцией кофе, но руки все еще трепетали, как боевое знамя. И все же я в конце концов достаточно проснулся, чтобы понять: мне следует в первую очередь достать пива.

Единственная проблема с покупкой пива в любом аэропорту Финляндии состоит в том, что этого сделать невозможно. Финны, грубо говоря, делятся на тех, кто потребляет пиво и собирается это занятие продолжать, и тех, кто бросил это дело и считает, что будет лучше, если и остальные сделают то же самое. Именно эта компания и протащила законы о спиртных напитках. Первый из них гласит, что в Лапландии нигде севернее Рованиеми нельзя не то что купить бутылку, а, за исключением полудюжины туристических отелей, даже стакана спиртного. Это способствовало появлению множества нелегальных домашних производств и широкой торговли самогоном в импортной таре из-под настоящего спиртного, которую я и сам привозил пару раз, когда случался порожний рейс с юга.

Второй закон категорически запрещает пить спиртное в аэропортах, дабы пилоты не садились за штурвал пьяными. Идея сама по себе неплохая, но каждый пилот знает по собственному опыту, что единственный способ обуздать похмелье и привести себя в норму — это бутылка пива. Или две.

К счастью, в ремонтном ангаре был человек, который имел солидный приработок, врачуя похмелье у пилотов. Я уже встал и собрался отправиться «за текущим ремонтом», когда в кафе появился Фредерик Уэллз Хоумер.

Он улыбнулся мне, подошел и сел за столик.

— Надеюсь, здоровье пошло на поправку, сэр?

— В любом случае мне лучше.

Я снова сел и закурил. По крайней мере, мне нужно было извиниться перед этим типом.

— Я сожалею о своем поведении там, на дорожке… — пробормотал я.

— Забудем об этом. Всему виной плохое самочувствие. — Он печально улыбнулся. — Полет из Стокгольма в таком состоянии вполне может считаться рекордным. Полагаю, это около пятисот миль? В такие руки можно спокойно вверить даже свою жизнь.

Я украдкой покосился на него. Это могло показаться издевательством, но было сказано совершенно серьезным тоном, каким он произнес свое имя.

— Мне не совсем понятна эта убежденность. Встреть сам я пилота в состоянии такого похмелья, наверняка предпочел бы отправиться на субмарине.

На его лице снова заиграла улыбка.

— Но все-таки можно будет отвезти меня на место?

— Это зависит от того, куда и когда.

Я не испытывал особого желания везти его куда бы то ни было. У меня был контракт с компанией «Каайя», и я уже задолжал ей один вылет. Но не так часто приходится видеть в Лапландии джентльмена с манерами Роберта Э. Ли. Направляясь в Стокгольм, я встретился в Хельсинки с парой директоров из «Каайи», но манеры Билли Кида[2] им и не снились. Я уже больше пяти недель занимался по их заданию воздушной разведкой, и в результате не нашел запасов никелевой руды даже на одну финскую марку, что они вполне могли объяснить моим бездельем. Полет в Стокгольм на уик-энд это как раз доказывал.

— Досконально зная эти места, вы, вероятно, сможете посоветовать мне, где можно поохотиться на медведей.

— На медведей? — Тут я вспомнил зачехленные ружья в его багаже. И покачал головой: — Вам трудно будет получить лицензию на отстрел медведей. Их выдают весной. Мне известно, что всего за сезон разрешается отстрел сорока с небольшим особей.

Он только кивнул и продолжал ждать ответа.

Я тоже не спешил продолжить нашу беседу. Мне было известно, где в этих краях можно встретить медведей. Ведение воздушной разведки полезных ископаемых предполагает чаще всего полеты на высоте не выше ста ярдов, а на одномоторном самолете — еще и постоянное наблюдение за местностью, в поиске посадочной площадки на случай, если одиночный мотор нагонит на тебя непреодолимую сонливость. В Финляндии, стране по преимуществу лесной, это мало чем может помочь, но зато позволяет узнать, что происходит на земле. И за последние две недели я видел пять медведей, или одного и того же раз пять.

Тут были две загвоздки. Первая состояла в том, что, высаживая его в этом уголке медвежьей страны, я мог ручаться, что высадка произойдет в самом центре района моей авиаразведки. И, окажись он шпионом конкурирующей компании, дело может кончиться весьма плохо. Но до сих пор мне, право, это в голову не приходило. Одну загвоздку я объяснил. Оставалась еще одна.

— Вот посмотрите, — сказал я. — Я смогу высадить вас возле того района, где недавно видел нескольких медведей. Загвоздка же состоит в том, что таким образом я нарушаю закон.

Он вежливо приподнял брови и стал ждать моих объяснений.

— Этот район объявлен запретной зоной. Во всяком случае для самолетов. Она тянется вдоль границы с Россией и имеет ширину миль в сорок пять. Вся зона — территория Финляндии, но финны объявили ее запретной в знак мирной инициативы, чтобы у русских не возникало никакого повода для жалоб на шпионскую деятельность с противоположной стороны, так что финны отнесутся к вам весьма серьезно, если поймают в этой зоне.

Меня они не поймали. Пока. Потому что в сети их радаров есть бреши и еще потому, что при воздушной разведке самолет летает значительно ниже зоны действия радаров. А в общем-то вся обследуемая фирмой «Каайя» площадь находилась целиком в запретной зоне.

На всякий случай «Каайя» заключила со мной липовый контракт для разведки территории к западу от этого района и кое-что сделала для оправдания такого риска (поскольку в случае чего именно мне предстояло отправиться в тюрьму), выплачивая почти вдвое больше нормальной ставки. И потому я имел более чем достаточно оснований для сохранения района моих поисков в тайне.

Впрочем, я не думал, что Хоумер был агентом правительства Финляндии.

— У меня нет возражений против вашей доставки в этот район, — сказал я. — И находиться в этом районе никому не запрещено. Только я не желаю, чтобы кто-то знал о том, как вы туда попали. Я предпочел бы, чтобы никто не знал о вашем пребывании там ни сейчас, ни когда-либо в будущем. Если нет возражений, то этот полет будет вполне безопасным.

Он подумал и затем кивнул:

— Да, все это меня вполне устраивает, сэр. При условии, что вы не подвергнетесь из-за меня излишнему риску. Можно считать, что условия вполне приемлемы, не так ли, сэр?

Я отмахнулся.

— Вполне. Когда отправимся?

— Как только вы будете готовы к полету.

Я глянул на часы. Было около пяти часов вечера, что оставляло нам два часа светлого времени, потом наступят долгие сумерки. Близилась осень, когда на смену, казалось, бесконечным дням приходят очень длинные темные ночи лапландской зимы.

— Ладно, — сказал я. — В том районе есть одна старая развалюха. Не знаю, в каком она состоянии, поскольку пролетал над ней только однажды, но все равно это лучше чем палатка. Полагаю, с провизией проблем не будет?

— Думаю, у меня есть все, включая двухнедельный запас провианта. Может быть, потом меня можно будет переправить куда-нибудь еще?

— Никаких проблем. — И тут я задался вопросом: сколько же, по его мнению, потребуется времени, чтобы убить одного медведя? — Как долго вы намерены здесь пробыть?

— Я рассчитывал недель на пять-шесть. Для начала, во всяком случае. Вы сможете оставаться здесь все это время?

Он задавал вопросы так деликатно и с таким искренним беспокойством, словно опасался причинить мне неудобство вынужденным пребыванием из-за него в этих суровых краях.

— Я буду здесь, пока будет работа. Зима для пилота — чертовски трудная пора.

Пожалуй, мои слова прозвучали довольно искренне, поскольку он окинул меня быстрым тревожным взглядом, а затем вежливо отвернулся.

— Встретимся на улице через четверть часа. Мне надо повидаться с одним человеком в ангаре. Идет?

— Отлично, сэр. Я начну грузить свой багаж, если только самолет не заперт.

Меня эта мысль даже позабавила.

— Он не заперт. И достаточно давно.

Я кивнул и понял, что подвергать мою голову такому испытанию было ошибкой, и зашагал дальше, размышляя о таком образе жизни, при котором можно изыскать пять-шесть свободных недель, чтобы поохотиться на медведей.

Техник из ангара завидел меня еще издалека и при моем появлении уже держал в одной руке бутылку пива, а в другой — открывалку. Половину бутылки я опорожнил одним мигом, а затем неторопливо стал расправляться со второй.

Некоторое время спустя он спросил:

— Как там Стокгольм? — К моему удовольствию, он говорил по-шведски.

— Насколько я могу вспомнить, прекрасно.

— Что сказал человек из «Хэвиленда»?

Я туда летал главным образом для того, чтобы выяснить мнение представителя фирмы-изготовителя о том, какой ремонт требуется моему «Биверу», чтобы он продержался еще один сезон.

— Он был очень вежлив и любезен. Во всяком случае, он не поднял меня на смех.

— Он посоветовал сменить двигатель?

— Он сказал, что мне нужен новый самолет.

Техник мрачно кивнул:

— Это и я мог тебе сказать. Но мне не хотелось тебя расстраивать.

«Бивер» был одним из самых прочных самолетов, построенных в наше время. Он предназначался для работы в условиях Канады, но даже «Бивер» может состариться. Моя машина постарела за несколько секунд, когда некий пилот финских ВВС попытался плавно посадить ее на небольшом озере. Потом ее вытащили из леса и сбыли мне по бросовой цене. Я сделал все, на что был способен, даже достал пропеллер, но один из поплавков так и остался смотреть не по линии, а фюзеляж был деформирован настолько, что ни одна дверь плотно не закрывалась, к тому же подшипники мотора ходили ходуном, как задница кинозвезды.

— Он назвал тебе стоимость переборки двигателя?

— Он сказал, что если двигатель сможет развить полную мощность, то весь самолет развалится в воздухе.

Техник снова кивнул.

— Может быть, тебе удастся получить работу на эту зиму?

Это всегда было проблемой. Большинство чартерных рейсов и вся воздушная разведка прекращались с первым снегом. Всего несколько лет назад мне удавалось зимой находить работу в Норвегии, Германии или Австрии; но теперь там оказалось слишком много авиационной техники собственного производства. Прошлой зимой пришлось поставить «Бивер» на стоянку в Хельсинки; похоже, и в этом году ничего нового не предвиделось.

Но даже работа всю зиму напролет не позволит мне купить новый «Бивер»: для этого мне нужно было найти никель. По договору с «Каайей» размер премии был таков, что покупку можно было бы сделать немедленно.

— Ты не видел Микко?

Техник кивнул в конец ангара. Я прошел туда. Прислонившись к стене, Микко наблюдал за человеком, возившимся на верстаке с блоком электронной аппаратуры.

Согласно зарплате, которую я ему платил, Микко был моим ассистентом. Он сидел позади меня и следил за записями магнитометра и сцинтиллометра, а когда они выходили из строя, то ремонтировал их. Вскоре после того, как я его нанял, выяснилось, что он с новенькими правами пилота искал настоящую работу, а не собирался протирать штаны, наблюдая за электронной чепухой.

Я похлопал Микко по плечу и отвлек его от мыслей о пилотировании авиалайнера компании «Финнэйр».

— Удалось починить самописец?

Он показал на блоки, разложенные на верстаке, и без особого энтузиазма ответил:

— Нужно сделать пару новых деталей. Как провел время в Стокгольме?

— Когда прибор будет в порядке?

Микко пожал плечами:

— Ближе к вечеру.

— Я должен подбросить одного охотника, тут недалеко, на несколько миль. Вернусь через пару часов. Если к тому времени самописец не будет готов, сними нам где-нибудь пару комнат, но только не в «Поларе».

Оставь его без четких инструкций, и он закажет лучшие номера в городе. По его мнению, пилоты должны поддерживать марку и не опускаться ниже определенного уровня.

Микко пожал плечами и вновь принялся подпирать стену.

— Ладно, — буркнул я. — Мне нужно идти зарабатывать на хлеб. Не стоит утомлять глаза, наблюдая, как работают другие.

К тому времени, когда я появился у «Бивера», Хоумер успел загрузить большую часть своего багажа и даже умудрился относительно разумно расположить его с учетом центра тяжести. Было очевидно, что ему уже приходилось летать на небольших самолетах. Я набросил на его чемоданы грузовую сеть, закрепил ее по углам, и мы были готовы к отлету.

Глава 2

Пока Рованиеми оставался в зоне нашей видимости, я держал курс точно на север. Справа от меня сидел Хоумер, который к этому времени уже успел снять плащ и шляпу. У него были тонкие, вьющиеся, почти совсем светлые волосы, которые удивительно подходили к его детской физиономии. Серые, венецианского сукна, широкие спортивные брюки и черно-коричневая кашемировая спортивная куртка красноречиво свидетельствовали о размере его счета в банке. Он перехватил мой взгляд и отстегнул привязные ремни. Сиденья «Бивера» — отнюдь не клубные кресла, но он довольно хорошо к ним приспособился.

Я закурил, а он отказался и через некоторое время спросил:

— Где именно вы собираетесь меня высадить, сэр? — Ему пришлось кричать довольно громко, чтобы перекрыть шум воздуха, врывавшегося внутрь через щели дверей пилотской кабины.

Я протянул ему карту и ткнул в то место, куда мы направлялись.

— Вот здесь. Маленькое озеро неподалеку от реки Вариойоки. Вам нужно будет отыскать старую хижину примерно в миле к северу, а пятью милями дальше за рекой должны быть медведи.

Некоторое время он изучал карту, но для него масштаб ее был слишком мелким, чтобы можно было составить хоть какое-то представление о местонахождении медведей, но было сразу видно, что это один из пустыннейших уголков Финляндии.

Тогда Хоумер спросил:

— А местность там такая же, как и здесь, сэр?

Я выглянул из окна.

— Очень похожа. Возможно, природа там еще более дикая, а в принципе все места вокруг примерно одинаковы.

Мы летели вдоль невысокой гряды, протянувшейся с востока на запад. Деревья, большей частью ели, были редкими и чахлыми и изо всех сил боролись за выживание. Канадская ель способна прижиться на клочке мха, если нет ничего лучшего, однако вершины некоторых гор так и остались голыми. Кое-где виднелись серые стволы деревьев, рухнувших во время зимних бурь. Мы находились внутри Полярного круга.

— Вы считаете, я буду там совершенно один? — поинтересовался Хоумер.

— Да, скорее всего, на двадцать пять миль вокруг там нет ни души.

Эти Кемийоки-Вариойоки расположены в той части Финляндии, которая на карте выглядит широким клином, вдающимся в территорию России. Фактически изменение границы произошло иначе: уже после войны Россия вклинилась севернее и южнее этого выступа. Среди причин, послуживших поводом для этого, явились никелевые рудники Петсамо; вот почему поиски новых месторождений никеля считались столь приоритетной работой.

Русские не заявили притязаний на этот «клин», потому что не видели в этом пользы. Лесоматериал здесь слишком тонок для распиловки, а земля слишком каменистая, чтобы ее возделывать. И никто не обнаружил в ней хоть каких-нибудь полезных минералов. Пока. И единственное, чем может привлечь человека такая земля, это скалы и медведи.

Мы летели, разделенные грохотом стремительно стареющего «Бивера». Потом я спросил:

— Вы прибыли сюда, только чтобы поохотиться на медведей? Мне казалось, что медведей полно и в Штатах, и в Канаде.

— Они есть там, сэр, и я собственноручно подстрелил несколько штук. Но теперь хочу попытаться добыть европейского бурого медведя.

Тщательно подбирая слова, я как можно более заурядным тоном спросил:

— Что вы делаете в свободное время? У вас свой бизнес?

Он мягко улыбнулся:

— Нет, я только охочусь. Я растрачиваю свою жизнь на охоту, ну и одновременно путешествую. Это мое любимое занятие.

Я ухитрился просто кивнуть, удержав глаза на измерителе давления масла. Всякие бывают виды безработицы. Потом повернул голову направо, посмотрел на него и спросил:

— Вы в самом деле охотитесь? Вы не идете по следу Волкова?

Он выглядел искренне озадаченным.

— Не думаю, что я вас понял, сэр.

Я кивнул.

— Извините, не знал. Волков — это наша легенда о кладе, спрятанном здесь, в Лапландии. Обычно один-два доброхота разыскивают его здесь каждое лето.

— В самом деле, сэр? — Он выглядел заинтересованным, но только так, из вежливости. — Не знал, что тут спрятан клад.

— Ну, по-моему, его тут нет. А даже если он когда-то и был, то, думаю, давно исчез; более того, лично я считаю, что никаким кладом тут никогда и не пахло. Однако есть сорт помешанных людей, которым нравится верить в легенду.

— Вы когда-нибудь расскажете мне эту историю?

— Кошмар! Историй столько, сколько и людей, его ищущих; у всех своя точка зрения. Поначалу считалось, что Волков был выходцем из приполярной России, богатым инженером или кем-то в этом роде, из Мурманска, на северном побережье. Во время революции, зимой 1917–1918 года, он задумал сбежать и взял курс на Финляндию, которая тогда только что получила независимость. Он тоже захотел независимости для себя с женой и своего состояния. Жена сюда добралась, а он и драгоценности — нет. Так что где-то здесь, — я очертил рукой угол около 270 градусов, — лежит его выбеленный временем скелет, скрывающий в груде костей мешочек золотых дублонов[3] и царские запонки.

— Так это и есть весь клад, сэр?

— Только Бог знает, что он представляет собой; те, кто приезжает на поиски, ничего толком не знают. Рассчитывают узнать, когда найдут.

— А миссис Волков, что случилось с ней?

— Волкова, — машинально поправил я. — В русском языке фамилии имеют и женские окончания. Да, это хороший вопрос. Никто никогда не встречал ее. Считается, что она покинула Финляндию; и вместе с тем каждый новый слух возникал тогда, когда она где-нибудь обнаруживалась. Не забудьте, все это происходило сорок лет назад. Она давно могла умереть.

Я бросил окурок на пол и раздавил его носком ботинка. Я давно собирался установить на своем «Бивере» пепельницу: в один прекрасный день пол провалится, и тогда уже без нее не обойтись.

— Что до меня, то я не понимаю, почему, если клад находился здесь, она не вернулась и не забрала его в двадцатых годах. Или почему, когда старина Волков погибал, она просто не сунула хотя бы часть золота себе в карман.

Он сочувственно покачал головой:

— Вас нанимали, чтобы попытаться найти его, сэр?

— Время от времени. Я не люблю такую работу: в конце концов, когда не находят клада, у людей отпадает желание платить.

Хоумер улыбнулся. Вскоре я повернул на восток и начал снижаться, чтобы оказаться ниже зоны действия радаров, прежде чем войти в запретную зону.

Озеро, на которое я держал курс, находилось в запретной зоне, и теперь до него оставалось около двадцати миль. Оно простиралось ярдов на четыреста с запада на восток и достигало в ширину пятидесяти ярдов. Проблемы для посадки создавал островок на расстоянии двух третей длины озера от восточного берега. Островок образовывал пролив в форме бутылочного горла шириной всего в двадцать ярдов, в результате чего посадка на озеро представлялась сомнительной затеей.

Для начинающих пилотов, возможно, так все и было, но я успел стать матерым волком и уже вдоволь накрутился в этих краях, сажая гидроплан в самых сомнительных местах. А то, что место выглядело непривлекательным, было одним из его преимуществ: на этом острове под грудой хвороста у меня хранилась куча канистр с бензином, так что я мог заправляться горючим, не возвращаясь для этого в Ивало или Рованиеми. Зная длительность моих полетов, Вейкко и Оскар Адлер могли заподозрить, что у меня где-то был промежуточный склад, но я надеялся, что по виду озера они не догадаются, где он.

Я сделал круг над хижиной в лесу, чтобы показать Хоумеру, в какой стороне от озера она находится, затем пошел на посадку. На восточном краю озера был небольшой песчаный пляж, я выпустил под водой колеса и загнал «Бивер» на него, чтобы можно было выгрузиться, не замочив ног.

Первое, что сделал Хоумер, — открыл один из своих ружейных футляров и вытащил тонкую одноствольную складную винтовку с предохранительными кольцами вокруг мушки. Достав коробочку патронов, пять из них он вставил в магазин, потом забросил винтовку на плечо. И только тут заметил, как пристально я слежу за ним.

Он улыбнулся:

— Вы говорили, что в здешних местах есть медведи, сэр. Я не могу вам не доверять.

Вполне справедливо. Почему медведям нужно было ждать до завтра, чтобы свести с ним счеты, если он уже был под рукой?

Я принялся сбрасывать его багаж.

— Какими ружьями вы пользуетесь? — спросил я.

— Все от фирмы «Парди» из Лондона. Не помню, чтобы стрелял из каких-то других. Для медведя у меня «Магнум-300». — Он тронул винтовку на своем плече. — Затем винтовка 7,62 на случай, если найду лосей. И еще пара ружей.

— Каких?

— Вы, вероятно, назвали бы их дробовиками, сэр.

— Мне кажется, что «Магнум-300» немного легковесен для стрельбы по медведю, — сказал я просто так, чтобы поддержать беседу.

Я знал охотников, любящих поспорить о весе и калибре пуль. Моим же единственным способом спасения от медведя был немедленный при его появлении взлет.

Он мрачно покачал головой:

— Бытует точка зрения, вполне совпадающая с вашей, сэр. И если бы вы вознамеривались застрелить из такого ружья зверюгу с твердой шкурой, то я согласился бы с вами. Но у медведя шкура мягкая, и вы конечно же знаете, что существуют специальные патроны «магнум». Разумеется, если к тому же вы будете стрелять с достаточно близкого расстояния.

— С близкого расстояния?

Он посмотрел на окружающие тонкоствольные серо-зеленые деревья и огромные валуны, сливавшиеся с подлеском и опавшими ветками, которые не расчищались с незапамятных времен.

— В такого рода местности, — сказал он, — и с двадцати ярдов было бы достаточно.

— Боже, — вздохнул я.

Я не мог себе даже представить Фредерика Уэллза Хоумера, с его ангельски-детским личиком, даже вооруженного «Магнумом-300» от Парди, стоящим в двадцати ярдах от медведя. Но поразмыслив, пришел к выводу, что, может быть, его невозмутимость — именно то, что нужно в поединке с медведем.

Он сказал почти примирительно:

— Возможно, вы догадываетесь, сэр, что смысл охоты, как рискованной игры, заключается в том, чтобы оказаться как можно ближе к зверю.

— Конечно, — тут же ответил я, словно и впрямь догадывался, и продолжал сбрасывать багаж.

Но тут я вспомнил о решении, к которому пришел пару лет назад.

— Не сможете ли вы помочь мне советом? — спросил я. — Я подумываю приобрести какое-нибудь ружьишко, исключительно на случай вынужденной посадки. Знаете, чтобы подстрелить, к примеру, какую-нибудь дичь на ужин и тем более если ненароком доведется повстречать медведя, которому захочется съесть на ужин меня. Могу ли я обезопасить себя с помощью одного ружья?

Он сразу же ответил:

— Для этого необходим двенадцатый калибр.

— Дробовик? А он способен одолеть медведя?

Хоумер улыбнулся:

— Несомненно, сэр. Если правильно выбрать позицию и подобраться как можно ближе к цели, двенадцатый калибр сразит медведя наповал.

— В таком случае я не хотел бы подбираться близко.

Он снова улыбнулся:

— Но вы же можете взять для двенадцатого калибра литую пулю. Та поразит медведя на расстоянии шестидесяти ярдов, а то и больше. С пулей в одном стволе и дробью на дичь в другом вы получаете максимум того, что можно получить от одного ружья. Вы позволите мне написать фирме «Парди» от вашего имени, сэр? И когда в следующий раз вы будете в Лондоне…

— Минуточку, — сказал я. — Для этого требуются деньги, верно?

Он казался слегка огорченным.

— Стоимость ружья зависит от выбранного вами дизайна, но я полагаю, она составит около тысячи долларов за штуку.

Я ухмыльнулся:

— Я всего лишь пилот сельскохозяйственной авиации, и оружие мне необходимо для самозащиты в каких-нибудь чрезвычайных ситуациях. Возможно, я смогу подобрать двенадцатый калибр в Рованиеми или Ивало, но здесь я никогда не слышал о литых пулях. Так что если вы объясните мне, где их заказать, я буду вам признателен.

Он опять просиял.

— Если вы мне позволите, я буду счастлив заказать их для вас. Полагаю, вам потребовалась бы лицензия на импорт, а раз у меня она уже есть…

— Спасибо.

Мы выгрузили остатки его багажа, теперь уже сложенного стопкой на берегу. Будь я сам джентльменом из штата Вирджиния, я, возможно, выразил бы готовность помочь перенести его прямо в хижину. Но до нее было больше полумили, а время шло к закату; я не хотел расплачиваться там, в Рованиеми, издержками ночной посадки.

Он, без сомнения, на помощь и не рассчитывал, потому что вытащил нечто похожее на чековую книжку в темном переплете из змеиной кожи и сказал:

— Я обязан вам за рейс, сэр. Сто долларов покроют все расходы?

Я быстро сделал в уме небольшой пересчет — в Лапландии не часто встретишь доллары — и сказал:

— Это примерно вдвое больше, чем требуется.

Он кивнул, заполнил чек и вручил его мне. Это был дорожный чек «Бэнк оф Америка» на сотню долларов.

— Но все же это вдвое больше, чем требуется.

— Вы не просто доставили меня сюда, сэр, но сделали это, не привлекая чьего-либо внимания и, полагаю, в свободное от работы время. Вы были очень добры. — Он сунул чековую книжку в карман. — Не смогли бы вы, сэр, навестить меня в ближайшие две недели, если сумеете найти кое-что из этих вещей? — с этими словами Хоумер протянул мне клочок бумаги. Это был листок почтовой бумаги с грифом «Фредерик Уэллз Хоумер», выведенным мелким каллиграфическим почерком в одном углу, и адресом какого-то вашингтонского банка под ним. Он содержал перечень всяческого консервированного хлама и прочего провианта, который в Рованиеми или Ивало можно приобрести, не переходя на другую сторону улицы.

Я спрятал листок в карман. Хоумер тем временем быстро писал что-то в блокноте поменьше с тем же самым грифом. Когда он вручил листок мне, я увидел, что это письмо адресовано фирме «Парди» в Лондоне.

— Если вы вложите это в конверт с таким же адресом, то литые пули будут доставлены в течение нескольких дней.

— Спасибо. Я наведаюсь к вам в ближайшие две недели. Вы будете здесь совершенно один; до ближайшей дороги больше двадцати миль, и вас от нее отделяет совершенно непроходимая местность. Так что если прострелите себе ногу или вас изувечит медведь, никто не узнает об этом даже тогда, когда будет уже слишком поздно. Это вы понимаете?

Он улыбнулся:

— Мне приходилось бывать одному в безлюдных местах, сэр.

— Ладно. Но эти места куда более дики, чем кажется. И нельзя позволить снегу захватить себя. Снег ожидается только через месяц, но если он пойдет, вам не следует оставаться в этих лесах. Озеро замерзнет, и я не смогу сесть. Так что, если пойдет снег, то на следующее же утро возвращайтесь на берег, и я вас заберу.

— Так я и сделаю, сэр.

Я чувствовал себя неловко в роли наставника, но было еще нечто, о чем мне следовало сказать ему напоследок.

— Русская граница приблизительно в двадцати пяти милях к востоку отсюда. Старайтесь держаться от нее подальше.

Он только кивнул в ответ и сказал:

— Спасибо, что напомнили, сэр.

Я не протянул ему на прощанье руки, поскольку это не принято у американцев, хотя он наверняка отнесся бы к этому вполне нормально. Он культивировал в себе образ некоего англичанина в начищенных до блеска коричневых ботинках, с ружьями от «Парди» и с тягой к жизни среди дикой природы. Согласно моим представлениям о социальной истории, и в этом тоже проявляется специфика «английской души».

Глава 3

На этот раз Микко снял для нас комнаты в дешевом пансионе. На ужин можно было выбрать вареное мясо или пустой желудок, впрочем, так кормили в большинстве пансионов Финляндии. Ужин мы пережили, но позже меня начала мучить жажда.

У Микко была девушка, с которой ему хотелось повидаться, так что я прошелся до «Полары» и выпил в одиночестве пару стаканов ликера из морошки. Улицы были пусты: в Рованиеми почти нет ночной жизни, за исключением субботы, когда сюда прибывают ребята с местного военного аэродрома.

Я уже собирался свернуть за угол последнего перед пансионом дома, когда на меня напали. Их было трое. Один, подбежав ко мне сзади, обвил рукой мою шею и крикнул еще двоих своих сообщников. Когда они приблизились ко мне, я заметил сверкавшие у них в руках «пууко» — разновидность миниатюрных финских ножей с изогнутым лезвием.

Будь они мастерами своего дела, все закончилось бы прежде, чем я сообразил, что случилось. Но стараясь не привлекать постороннего внимания, они держались чуть поодаль и, несмотря на отсутствие опыта, страстно желали попрактиковаться.

Тот, кто держал меня за шею, был немного ниже меня ростом. Я рывком как можно сильнее наклонился вперед, так, что тот оказался у меня на спине, а затем резко рванулся в обратную сторону. Он рухнул на тротуар, я — на него. Незадачливый бандит взвыл от боли, а обвивавшая мою шею рука повисла как плеть. Я скатился с него, когда первый тип с ножом, споткнувшись о его ноги, пытался дотянуться до меня. У меня тоже имелся нож «ферберин», укрепленный на правом ботинке, но до этого момента не было возможности его достать. Лежа на земле, я пытался ударить ногой ему по лодыжке, но промахнулся. В какой-то момент он изловчился и полоснул ножом сверху вниз, целясь в мою ногу, но тоже промахнулся.

Третий бегал вокруг, пытаясь достать меня сзади.

У меня еще оставалась моя бейсболка. Я сдернул ее с головы, обернул ею левую руку в надежде ухватиться за нацеленный на меня нож и, держась за него, попробовать подняться на колени. Нож попортил мою бейсболку, но жесткий козырек защитил мне руку. Тут я уже не растерялся и правой рукой ударил противника в солнечное сплетение. Затем поднырнул у него под рукой и, оказавшись сзади, заставил его захрипеть и сложиться пополам. Теперь у меня было время. Я отстегнул от ботинка свой нож и принялся помахивать им перед собой, для устрашения третьего бандита. Тот остановился. Я двинулся на него, походя пнув первого с ножом по щиколотке. Пнул очень сильно, так что он рухнул с грохотом на землю, вздымая тучу пыли.

Третий, как оказалось, был юнцом с длинными светлыми волосами, в темной кожаной куртке, не слишком умелым в поножовщине. Но в его расчеты и не входило участие в серьезной схватке, разве что в легкой забаве… Нож он держал слишком высоко, я же приближался к нему, пригнувшись и выбросив левую руку вперед, провоцируя на удар. Он клюнул на мою уловку, и я сделал выпад, нацелив низкий колющий удар ему в промежность. Нож не достиг цели на каких-нибудь полфута, но мысленно он представил возможный результат, непроизвольно взвизгнул и отскочил на целый ярд.

Я злобно захохотал, и отнюдь не из желания оказать на врага психологическое воздействие, я и впрямь был злобен и мстителен. Шок от внезапного нападения сменился холодной яростью и жаждой крови. Я двигался на него боком, нацелив нож все в то же самое место. И он дрогнул. Широко размахнувшись, он нацелился мне в руку и, не успей я вовремя ее убрать, наверняка отсек бы ее, затем обратился в бегство.

Когда я обернулся назад, желая заняться двумя другими, оказалось, что на «поле брани» остался всего один — тот, которого я ударил ногой по щиколотке.

Неплохо было бы перекинуться с ним словечком без свидетелей, чтобы выяснить, с чего это вдруг они на меня напали, но улица Рованиеми не лучшее для этого место.

Я снял свой головной убор с лезвия его «пууко», пожелал ему доброй ночи и направился в пансион. Уже почти дойдя до места, я вдруг сообразил, что на голове у меня шапочка с семидюймовой прорехой вместо кокарды и что я продолжаю держать нож перед собой.

Бейсболку пришлось сунуть в карман, нож закрепить в ботинке и шагать прямехонько в свою комнату, где меня ждет шотландское виски, привезенное из Швеции.

Даже после двух внушительных глотков я остался при том же мнении: на меня напали три не слишком умелых бандита.

Скорее всего, это была какая-нибудь бродячая банда, впрочем, было очевидно, что они именно меня поджидали в засаде. Но почему? Имя Билла Кэри достаточно известно по многочисленным передрягам, в которых мне довелось побывать, но я определенно не тот тип, который носит при себе большие деньги.

Похоже, кто-то их нанял. Но снова — почему? В число подозреваемых прежде всего попадал Вейкко, однако после очередной консультации со скотчем я не нашел какого-либо мотива для этого. Кто-то еще мог выяснить мой адрес, поскольку я оставил его в диспетчерской с просьбой сообщать всем, кто спросит. Чтобы клиентам легче было меня отыскать.

Я отправился спать с тем мерзким ощущением, которое возникает каждый раз, когда тебе известно, что в самолете что-то не в порядке, а ты не можешь с этим ничего поделать, и в то же время не находишь поводов для отмены полета. Если против меня действительно что-то затевается, то стычкой на улице дело не кончится.

Глава 4

Целых одиннадцать дней погода оставалась хорошей, и нам удалось провести обследование зоны в шестьсот квадратных миль, прежде чем самописец магнитометра опять задурил и стал рисовать одни грязные каракули.

Я отвез прибор в Рованиеми и поручил Микко приводить его в чувство, а сам целый вечер возился с графиками магнитометра и сцинтиллометра, стараясь выяснить, не попался ли нам никель.

Я не специалист по горному делу, но умею достаточно хорошо разбираться в графиках и в состоянии определить, пролетал ли я над горой, состоящей на девяносто процентов из никеля, или же в этом районе абсолютно ничего не было. Подтвердилось последнее.

Графики и крупномасштабную карту я упаковал, предполагая отправить их рейсом в 6.45 на «Дакоте», чтобы теперь могла огорчаться и компания «Каайя».

Утро я провел, делая покупки. Разыскал дробовик 12-го калибра, прошедший через руки как минимум пятнадцати владельцев, за 27 500 финских марок — чуть больше тридцати фунтов. Изготовлен он был в Лондоне, и продавец пытался втолковать мне, что некогда то ружье принадлежало английскому лорду-спортсмену. Он понапрасну терял время, демонстрируя свое красноречие: просто это была самая дешевая двустволка в лавке. Что еще можно было сказать о дробовике? Стволы казались прямыми и ударники щелкали, когда я нажимал курки. В том, что оно не рванет мне в лицо, убеждали следы недавнего пользования им. Финны не держат ружей, как, впрочем, и всех других вещей, если не намерены ими пользоваться. Затем закупил для Хоумера все в соответствии с его списком и ближе к полудню вылетел его навестить.

За прошедшие двенадцать дней я пять раз садился на озеро, но ни разу не обнаружил каких-либо признаков его присутствия там. Правда, искать я не ходил. Теперь большая часть обследуемого района находилась южнее Вариойоки — и в разговорах с Микко даже не упоминал об озере.

Не по какой-то особой причине, а просто из-за смутного ощущения, что, поделившись с Хоумером своей тайной, я должен хранить и его тайну.

Особых резонов считать, что у него имеются секреты, у меня не было, по-видимому, просто в силу каких-то обстоятельств он вынужден был удалиться в пустынный уголок Финляндии — скорее из желания оказаться подальше от людей, нежели поближе к медведям. Перед отлетом я зашел на почту в Рованиеми. Для Фредерика Уэллза Хоумера там ничего не было.

Стоило мне сделать круг над его хижиной, как через десять минут после моей посадки он уже был у озера.

Хоумер вышел из сосняка в охотничьей куртке со вставками толстой кожи на плечах, защищавшими ткань от трения ружейного ремня, в саржевых бриджах, охотничьих ботинках и, разумеется, с «Парди-300». Я помахал ему рукой и крикнул:

— Как дела? Не возражаете, если я перекушу с вами?

Он улыбнулся так, словно действительно рад был меня видеть, и сказал:

— Буду очень рад, сэр. Пойдемте в мою резиденцию.

— Ну как вам хижина?

— Вполне нормально, сэр. Кое-где пришлось проконопатить мхом от сквозняков и дождя, но срублена она на совесть. Тут добротно строят.

— Отлично.

Я уже выгрузил на берег коробки с продуктами. Он распаковал их, рассортировал и отложил две.

— Захватим эти, если вы не против мне помочь.

— Сочту за честь.

И тут я, вспомнив о своем приобретении, полез обратно в «Бивер».

— Что вы думаете об этой штуке, имея в виду, что пользоваться ею будут только в исключительных обстоятельствах?

— Вы из него стреляли?

Я отрицательно покачал головой. Он взял ружье, легко переломил его, заглянул в стволы, щелкнул замком, немного повертел его в руках, попробовал навскидку. Еще раз проделал все снова, затем кивнул:

— Весьма надежное оружие, сэр. Для меня немного длинновато ложе, ружье явно делалось для человека с более широкими плечами, но должен сказать, вам оно как по заказу. Конечно, вы не сможете как следует его почувствовать, пока не обстреляете, но, думаю, в экстремальной ситуации оно вас не подведет.

В экстремальной ситуации мне однажды уже довелось оказаться, и в весьма серьезной, вспомнилось мне. Забрав ружье, я сунул его обратно в кабину, после чего мы подхватили по коробке и зашагали к хижине.

— Совсем забыл спросить, — спохватился я, — как дела с антимедвежьей кампанией? Я переброшу вас еще куда-нибудь, если ошибся насчет этого места.

— Вы доставили меня точно куда надо, сэр. Я встретился с тремя и добыл одного.

— Что же произошло с двумя другими?

— Первой была медведица, сэр, а ко второму я не смог подобраться достаточно близко, чтобы стрелять наверняка.

После этого мне оставалось только умолкнуть и сосредоточиться на своем ящике.

До хижины мы добрались минут через двадцать. Ее, должно быть, построили лет пятьдесят назад. Простой квадратный сруб из полуошкуренных сосновых бревен, рубленных внахлест. Скат крыши образовывали те же самые нетесаные бревна, плотно проложенные мхом, который теперь разрастался по собственной прихоти. Дверь находилась на лицевой стене хижины, окно — на противоположной. Прочее благоустройство зависело исключительно от самих обитателей.

Хоумер проследовал в дальний угол и принялся хлопотать возле ящиков, вернувшись затем ко мне с тарелками, столовыми приборами и примусом. Вдоль стены справа на подстилке лежал свернутый стеганый нейлоновый спальный мешок защитного цвета; сложенные под окном один на другой четыре чемодана служили столом. Единственным нововведением в хижине за двенадцать дней его пребывания здесь были вбитые в стенку над спальным мешком крючки для ружей.

— А где же добытый вами медведь? — полюбопытствовал я. — Может, хотите, чтобы я отвез шкуру для выделки? Пару раз я делал это для других охотников.

— Я не храню трофеи, сэр. Это моя особенность. Я считаю, что животное, особенно такое благородное, как медведь, заслуживает быть должным образом похороненным.

— Так вы его похоронили?

— Да, сэр. Вы знаете, что лапландцы, убив медведя, совершают особый обряд, обращаясь к отлетающей душе животного с просьбой простить их. Они охотятся ради добычи, пищи и одежды. Естественно, у меня цель иная. И я не испытывал необходимости в каких-то искупительных церемониях. Простите, вы, должно быть, знаете о лапландских обычаях гораздо больше меня, сэр.

Я ничего подобного о лапландцах прежде не слышал. У местных жителей не было необходимости прибегать к моим услугам. Хоумер же, по всей видимости, всего лишь начитался книжек о Лапландии. Но каким образом, черт возьми, можно убедить приятелей в своем клубе, что добыли медведя, если его шкура не лежит у вас в кабинете перед камином? Может, он не придавал этому значения или просто не нуждался в доказательствах? В конце концов я все-таки поверил, что одного-то медведя он точно подстрелил.

Я еще раз огляделся в хижине. На одном из штабелей коробок были аккуратно сложены стопкой футляры из темно-зеленой конской кожи, явно изготовленные на заказ. Здесь они служили их хозяину подставкой для бритвенного прибора. Наверху красовался несессер из темной свиной кожи и футляр с парой так называемых «армейских» расчесок для волос, прозванных так, вероятно, за то, что обладали едва ли не двойным количеством ненужных причиндалов и требовали гораздо больше усилий, чем нормальные. Вопреки укоренившемуся во мне за долгие годы отвращению к любому вынюхиванию и подсматриванию, я приоткрыл крышку несессера. Обычная безопасная бритва стоимостью в три шиллинга, крем для бритья, зубная щетка, помазок с ручкой из слоновой кости, украшенной двумя толстыми серебряными пластинами. Может ли серебро окисляться в воде? Скорее всего нет, раз этот тип пользуется украшенной им кисточкой для бритья.

Я занялся изучением натуры Хоумера по принадлежащим ему вещам. Таким путем можно многое проведать о человеке, если только знать точно, на какие предметы следует обратить внимание. Пока что единственными ориентирами служили Сент-Джеймс-стрит и лесная глушь. Но при более внимательном рассмотрении личность Хоумера оказывалась куда сложнее. У него все было самое превосходное, самое изысканное. И это все, что можно было сказать о его вещах. Они не несли на себе печати личности владельца. Да он и не пытался придать своим вещам некую индивидуальность или личностный характер. Но в то же время он отнюдь не казался эдаким закоренелым холостяком, который лепит свои инициалы на все и вся.

Я вышел наружу. Хоумер разжег печку, и теперь открывал консервы.

— Надеюсь, вы не против трапезы на свежем воздухе, сэр? — спросил он. — Я пользуюсь противомоскитной пастой.

— Я тоже. Здешние комары не являются переносчиками малярии, но кровопийцы отъявленные. Одну вещь вы не упомянули в своем списке, но я ее все-таки привез.

Из кармана брюк я извлек бутылку шотландского виски в форме фляжки. Хоумер улыбнулся и отрицательно покачал головой:

— Боюсь вас огорчить, сэр, но я не пью. Вы же не смущайтесь, если не возражаете, могу предложить вместо стакана консервную банку.

Я пожал плечами и налил себе обычную для ленча дозу.

Хоумер приготовил тушеную солонину, печеные бобы, красный перец, после чего последовали консервированные персики и кофе из кофейника, видимо, уцелевшего во время гибели Помпеи.

Мы ели молча. Я управился первым и, закуривая, судорожно придумывал, о чем бы мне таком заговорить нейтральном, наподобие: «Хорошая погода, верно?», или «Черт побери, как это вам удалось так разбогатеть?» — когда он сказал:

— Вы, кажется, обмолвились, что еще не стреляли из вашего ружья?

— Так точно.

— Полдень — самое время. Не желаете спуститься к озеру попробовать?

— С огромным удовольствием.

Я допил виски. Он сложил чашки и тарелки в парусиновое ведро с водой, снял со стены ружье и патронташ для дробовика. Я взял коробку с пустыми банками, и мы двинулись в путь.

Пока я доставал ружье из «Бивера», Хоумер выбрал плоскую скалу, которая вдавалась в воду.

У меня было несколько собственных патронов, и я их зарядил, прежде чем он успел предложить свои. Хоумер захватил с собой все, что было у него для дробовика. Потом поднял обрубок высохшего дерева.

— Не возражаете, если будем стрелять по этой мишени? Может, предпочитаете, чтобы вначале попробовал я?

— Но я сам выбрал это ружье. Давайте уж ему позволим рвануть мне в лицо, — возразил я.

Он кивнул и забросил деревяшку в воду ярдов на тридцать. Я напомнил:

— Я говорил вам, что должен быть в городе до захода солнца, не так ли? — Вскинул ружье и спустил курок.

Прошло немало времени с тех пор, как я стрелял в последний раз, и теперь поймал себя на том, что, вместо того чтобы целиться, впился глазами в мушку и ждал ее рывка. В результате продолговатое пятно взбаламученной воды оказалось гораздо дальше мишени. Я покосился на Хоумера. Он сосредоточенно вглядывался в круговорот от дроби, словно пытаясь что-то вычислить. Я вскинул ружье и выстрелил еще раз.

Теперь заряд накрыл деревяшку, рассыпав по воде вдоль линии выстрела рябь с расходящимися кольцами.

Хоумер кивнул и сказал:

— Кучность неважная, но я уверен, это то, что надо. Оно… оно, как я полагаю, будет очень эффективно на расстоянии, которое вас интересует. Конечно, вы стреляли прежде, сэр, мне это очевидно.

— Очень давно, далеко отсюда и в несколько иную цель.

— Можно я? — спросил он, и я передал ему ружье, не забыв переломить стволы.

Он перезарядил его, я бросил банку в воздух, и он сшиб ее на лету. Запросто, как бы играючи. Не было ничего сногсшибательного в том, как он это сделал, ничего такого, что можно было бы назвать стилем стрельбы. Стиль — это для сцены. Настоящий охотник просто прицеливается и стреляет.

Я бросил вторую банку, он сбил и ее тоже. Я спросил:

— Где это вы так набили руку? У вас в Вирджинии?

— Так точно, сэр. — Он вернул мне ружье и в свою очередь подбросил банку. Я выстрелил, когда она оказалась на подходящем расстоянии. — Так получилось, что я из семьи, владевшей некоторым количеством земли.

— Теперь ее нет?

Я передал ему ружье.

— Мои родители умерли, сэр. Теперь земля принадлежит мне.

— Вы рассказывали, что проводите время, охотясь и путешествуя. А книги вы не пишете — об этом или о чем-нибудь еще?

— Нет, сэр, я не пишу книг. Я люблю только охоту.

Он сделал пару выстрелов.

— Достаточно категорично заявлено, — заметил я, — сам я не нахожу в ней особой привлекательности, но кто знает…

— Вы принципиально против охоты, сэр?

Я быстро взглянул на него, так как эти слова прозвучали непривычно резко в его устах.

— Я? Нет. Я просто никогда не думал об этом.

Он поспешно кивнул:

— Естественно. У всех находятся для размышлений вещи поважней. Жизнь, которая тратится на охоту, особой ценности не представляет.

— Сожалею… — пробормотал я. — Я не имел в виду…

Он не был раздражен или рассержен. Он просто стоял и внимательно вглядывался в даль поверх озера.

В перерывах между нашими выстрелами вокруг царила мертвая тишина. Ветра не было, и вода лишь плескалась у подножия нашей скалы, не забрызгивая ее. Вдоль берега росли ели — тощие доходяги, чудом извлекавшие скудное пропитание из каменистой почвы; изредка встречались уже погибшие деревья серовато-зеленого цвета, покрытые чем-то вроде грибовидной плесени и ожидавшие зимы, чтобы окончательно свести счеты с жизнью.

— Я вам даже завидую, сэр, — мягко заметил Хоумер. — Трудно поверить, что стать пилотом вам было написано на роду. Скорее всего, это ваш собственный выбор. У меня же никогда не было возможности выбирать. Как оказалось, мое появление на свет было обусловлено необходимостью в будущем управлять большим куском Вирджинии и некоторым количеством недвижимости.

Может, я и вправду стал пилотом по собственной воле, но никто и не предлагал мне альтернативу в виде половины Вирджинии. Однако я предпочел умолчать об этом.

Между тем Хоумер продолжил:

— Я обнаружил, что такая жизнь для меня не представляет интереса или я просто не приспособлен к такой жизни. Так что, когда родители умерли, у меня уже не было необходимости делать вид, что меня это хоть в малейшей степени интересует.

— Вы все продали?

— Нет, сэр. Мне повезло — моя сестра вышла замуж за человека, который по призванию стал специалистом в этом деле. И я предоставил им всем заниматься.

— А сами отправились охотиться.

— Вот именно, сэр. — Он неожиданно улыбнулся. — Полагаю, что для домашних я являюсь источником дополнительных хлопот.

— Где вы еще успели побывать?

— В самых обычных местах, где доступна игра по-крупному. В Африке, где есть львы, носороги, водяные буйволы, слоны и некоторые виды крокодилов. Затем в Индии и в Непале — там тигры; на Аляске меня интересовал кадьяк — североамериканский бурый медведь. Ну и еще в Южной Америке. В Англии, естественно, я был совсем недолго.

— Можете назвать какого-нибудь зверя, на которого вы еще не охотились?

Он слабо улыбнулся:

— Из животных, входящих в категорию так называемых «опасных», — нет, ну, исключая, конечно, змей и все подобное.

— Отстрел медведей, видимо, завершает этот список? Что дальше?

Хоумер уже не улыбался.

— Трудно сказать, сэр, — тихо проговорил он. — Мне кажется, я завершаю дело своей жизни. — И передал мне дробовик.

— Берите свое ружье, — сказал я, — и начинаем очередной раунд.

Он не проявлял былого энтузиазма, вероятно опасаясь, что его отличная стрельба может быть расценена мною как бахвальство. Но если он и впрямь так искусен в стрельбе, я с удовольствием буду смотреть.

— Идите вперед, — сказал я и снова закурил, пока он заряжал ружье и доставал из коробки банки.

— Я буду бросать, — предложил я, — а вы стреляйте.

Попасть в летящую банку из тяжелого ружья не так-то легко, как это происходит в ковбойских фильмах. Поразить ее при резком изменении траектории — таком, как произойдет, если я попаду в нее из дробовика, — в тысячу раз сложней. На это способен один стрелок из миллиона.

Я взглянул на Хоумера, желая убедиться, что он меня понял. Он одарил меня равнодушным невинным взглядом и передернул затвор.

Я бросил банку, и он неожиданно сказал:

— Ваш выстрел.

Я чертыхнулся, выстрелил и попал. Банка сбилась со своей дугообразной траектории. Он вскинул ружье, повел его за целью какую-нибудь долю секунды и выстрелил — банка снова рванулась в сторону.

Один из миллиона.

Дробовик у меня был опущен, поэтому я выстрелил от бедра. Банка замерла на мгновение в воздухе и рухнула в воду. Эхо выстрелов прокатилось по озеру подобно хлопкам двери в другом конце барачного коридора. Клочки дыма от выстрелов висели между нами. Мы скалились через них друг на друга.

В стрельбе было нечто прекрасное, очень простое и задористое. Вы попадаете или промахиваетесь. Неудача, старина, или чертовски хороший выстрел — и вы можете пить чай с герцогиней.

Жизнь должна быть такой.

Я сказал:

— Чертовски хорошая стрельба.

Он ответил:

— Уверен, никогда не видел такого выстрела с бедра.

— Это мой трюк для пикника. — И мы оба опять осклабились.

Эхо затихло, дым рассеялся и растаял, рябь от банок на озере разгладилась. Я сказал:

— Отлично, мы оба молодцы. Не слишком многие люди, посвящая всю свою жизнь чему-нибудь одному, достигают вот такого совершенства!

Он ответил абсолютно серьезно:

— Я часто задаюсь вопросом, сэр, как бы я сам ощущал себя под огнем. Если бы какой-нибудь лев или медведь вдруг принялся стрелять в меня. Я понимаю, главная трудность при стрельбе таится в прицеливании, и человек, как правило, стреляет излишне поспешно.

Я уставился на него:

— Разве не происходит то же самое, когда вы подпускаете медведя на два десятка ярдов?

— Я так не думаю, сэр. Ведь у вас всегда есть эти два десятка ярдов форы, которой нет, когда вступает в дело пуля.

Он освободил затвор и отвел его назад. Гильза выпрыгнула и зазвенела, катясь по скале.

— Может быть, но я не стал бы пытаться выяснить это, — посоветовал я.

— А вам приходилось бывать под огнем, сэр? — быстро спросил он.

— Что? — возмутился я. — С какой стати?

— Мне казалось, что вы служили в королевских военно-воздушных силах, сэр. А судя по вашей стрельбе от бедра, я решил, что вы обучались там ведению огня из армейского стрелкового оружия.

— В королевских воздушных силах подобных тренировок нет. Это всего лишь трюк для пикника, — парировал я.

— А… — протянул он и снова кивнул, словно это все объясняло и он вдруг вспомнил про такой пикник, где можно было научиться подобной штуке.

Глава 5

Атмосфера школьных каникул развеялась без следа. Наша пальба и болтовня стихли, и озеро опять стало торжественноспокойным. Ощущение одиночества, свойственного Северу, обволакивало нас подобно легкому дуновению холодного ветерка. Деревья, казалось, были поглощены собственными думами, а мы представляли собой всего лишь тихий шепот на дне колодца, которого никто не слышит.

Подойдя к краю скалы, я сбросил пустые гильзы в озеро и долго следил, как они, подобно золотым рыбкам, медленно погружаются в воду, когда вдруг увидел нечто.

Это был крест. Квадратный крест, обрамленный белой полосой. Затем набежала рябь, и я принялся крутить головой, стараясь его разглядеть. Рябь постепенно исчезла, и крест обрел четкую форму — старый крест Люфтваффе.

Я слез со скалы, направился к «Биверу» и извлек из него резиновую лодку… Хоумер удивился, притащил свое ружье и дробовик.

— Могу я чем-нибудь помочь, сэр?

— Думаю, там, под водой, самолет. Если хотите, можете помочь грести.

Я спустил лодку на воду и греб, стараясь удерживать ее в пяти ярдах от скалы, затем позволил ей дрейфовать и лег лицом вниз, стараясь не двигаться. Хоумер орудовал веслом. На дне озера я разглядел контур какого-то продолговатого предмета, слегка заросшего водорослями.

Затем я увидел скалящийся череп. Абсолютно белый и чистый среди ила и грязи, которые скапливались на дне. И зубы были белыми и ровными, за исключением одной стороны, где неожиданная пустота создавала впечатление кривой ухмылки. Видно, он пребывал здесь достаточно долго, если научился находить в этом мире что-то забавное.

Лодка медленно дрейфовала. Я видел узкое пространство между стенками кабины, заиленные круги приборов на панели, бесформенный куль тела, или, вернее, то, что от него осталось, поблескивающую белую кость у нижнего края куртки и голову, возлежащую на его коленях. И это совершенно естественно, если сидеть несколько недель, месяцев или лет — не важно, сколько минуло, — пока рыбы достаточно не осмелеют, чтобы начать растаскивать вас по кусочкам.

И коль скоро рыбам некуда спешить, а они очень дотошны, то со временем вряд ли найдется убедительный повод голове оставаться там, где ей полагалось бы быть. Пройдут еще годы, и умиротворяющее мягкое илистое покрывало озерного ложа накроет все и все вберет в себя.

Я поднял голову. Скала, с которой мы стреляли, находилась немного впереди и чуть в стороне. Крест, который я увидел сначала, скорее всего, был нарисован на конце крыла. Я прикинул, как самолет был расположен относительно берега, затем опять взглянул вниз.

Мы сдрейфовали на несколько футов к одной стороне самолета. Теперь я мог различить длинную прямую линию фюзеляжа, большой горб кабины с крышей, напоминающей теплицу, и сразу за ней другой крест между буквами «J» и «О».

Я помахал Хоумеру — мол, греби обратно, — и он переместил лодку к кабине. Задний люк был открыт, и обрывки лестницы свисали как водоросли. Пока нас снова сносило течение, опять мелькнула белозубая кривая ухмылка, но обращенная уже не ко мне, а только к небу, где не было рыб.

Я снова выпрямился и вытер лицо рукой.

Было мокро и холодно.

— Я должен был узнать, — пробормотал я, — я должен был узнать…

Затем я вспомнил о Хоумере, который терпеливо и внимательно следил за мной. Я взял у него весло, указывая, куда следует смотреть.

Я греб взад-вперед, пока он вглядывался в останки самолета, потом направил лодку к берегу.

Хоумер задумчиво, словно смиряясь с увиденным, заметил:

— Я полагаю, сэр, это немецкий самолет и, вероятно, он лежит здесь больше семнадцати лет.

— Вынужденная посадка на лед, — кивнул я. — Озеро было замерзшим, он проскользнул по льду и врезался в скалу. А потом, когда лед растаял, пошел ко дну.

Хоумер вопросительно приподнял бровь.

— Вы пришли к такому заключению на основании увиденного?

— Это «Мессершмитт-410». Человек в нем — сержант-пилот Клебер. Он поднялся с взлетной полосы Люфтваффе в Ивало 26 марта 1944 года и, по-видимому, с тех пор считался без вести пропавшим. А мы с вами впервые обнаружили сегодня его останки.

Хоумер внимательно смотрел на меня. Его вежливая мина была непроницаема. Если он и полагал, что в голове у меня завелся короед, то не в его обычаях было заявлять об этом.

Я направил резиновое суденышко к берегу.

— Я встречался с человеком из аэропорта Ивало, у которого сохранился тогдашний журнал прилета и вылета самолетов Люфтваффе. Кто-то же должен был его прибрать, когда вышибли немцев. Помню, что видел запись об этом полете: тип самолета, опознавательные индексы, имя пилота. В графе прибытия отмечено: «Пропал без вести».

Мы вылезли на берег. Хоумер спросил:

— Как получилось, что вы запомнили именно этот рейс?

— Я разыскивал того пилота. Дело в том, что человек, которым я интересуюсь, мог оказаться на борту этого самолета. Он единственный в те дни отправился в полет с пассажиром инкогнито.

— Я не заметил никаких признаков присутствия второго человека.

— Он был там. Задний люк открыт, и лестница спущена. Ни один пилот не полетит на самолете с открытым люком и болтающейся лестницей. И сам пилот… Он мог погибнуть при такой посадке, только если бы разбил вдребезги самолет о скалу. Вы заметили, у него отсутствует часть челюсти?

Хоумер кивнул.

— Такое может произойти, если пассажир с заднего сиденья приставит пистолет к затылку пилота и спустит курок. И это очень похоже на пассажира, который меня интересует.

Хоумер задумчиво проговорил:

— Очень неспортивный выстрел.

Пришел мой черед уставиться на него. И вероятно, я сделал это не столь деликатно, как он. Но он на меня не смотрел. Он смотрел вдаль, вероятно, стараясь себе представить, что произошло восемнадцать лет назад.

— Да, — кивнул я, — и впрямь неспортивный выстрел.

Хоумер вернулся к действительности из своей дали, улыбнулся и сказал:

— Вы думали, что ваш знакомый… пассажир… мертв?

— Да, думал так шестнадцать лет. А надо было продолжить поиски.

— Он может быть все еще жив?

— Надеюсь.

— Он был вашим боевым товарищем, сэр?

— Нет. Если быть абсолютно точным, мне всегда хотелось его убить собственноручно.

Хоумер только чуть заметно кивнул, как бы в ответ на собственные мысли, и больше к этой теме не возвращался.

Я открутил клапан резиновой лодки, выпустил воздух и свернул ее.

— Ну, ладно, я закругляюсь. Вернусь дней через десять — двенадцать с таким же грузом. Правильно?

— Это будет очень любезно с вашей стороны, сэр. Я выпишу чек.

Он полез за чековой книжкой.

— Не беспокойтесь, сделаете это в следующий раз.

Но он все-таки вручил мне второй стодолларовый дорожный чек. Я поблагодарил его и спрятал чек в карман.

— Кому-нибудь что-нибудь передать?

— Да нет, сэр. Спасибо, что вы наведались ко мне. Я получил огромное удовольствие от общения с вами.

— И я тоже.

Я собрался было идти, но вдруг остановился и спросил:

— Кто-нибудь знает, где вы находитесь?

— Обычно меня отыскивают. — Он чуть застенчиво улыбнулся.

— Хорошо, предположим, кто-то будет вас разыскивать и выйдет на меня. Что в этом случае я должен говорить?

— Почему вы спрашиваете меня об этом, сэр?

Я и сам этого не знал. Вероятно, потому, что я не представлял себе, как человек, обладающий немалым куском мира, может надолго исчезнуть из него неизвестно куда. И потому еще, что его решение как можно дольше оставаться в никому не ведомом месте предполагало, что кто-то непременно будет его разыскивать. Я неопределенно покачал головой.

— Если честно — не знаю, но все-таки, что мне говорить в этом случае?

— Я предпочитаю держать всех в неведении на этот счет. Разве что в случае каких-то чрезвычайных обстоятельств… Тут я полагаюсь целиком на ваше благоразумие.

— Да-а, — неуверенно протянул я.

Такая ситуация была для меня подобна бомбе в кармане и какого-либо выбора мне не оставляла.

Я кивнул, махнул на прощанье рукой и пошел к «Биверу». Когда я захлопнул дверь кабины, возникло странное чувство возвращения в привычный мир. Но я еще не сознавал, что уже с ним расстался.

Оглянувшись назад, я увидел мелькающую среди деревьев приземистую фигуру Хоумера с винтовкой на плече, несущего последнюю из привезенных мною коробок с продуктами.

Я знал, что дюжины других пилотов и, может быть, пара дюжин белых охотников и проводников в разных уголках мира умели с ним общаться и беседовать. Это мог быть единственный возможный вариант общения с Хоумером. Стоять, стрелять по очереди по пустым банкам над гладью озера, а потом уходить прочь со странным чувством возвращения к реальности, наблюдая, как всего в нескольких ярдах от тебя он шагает среди деревьев в какой-то другой мир.

Среди прочего Хоумер отличался тем, что был богат. Но главное отличие было гораздо глубже и состояло в том, что Хоумер был совершенно одинок. Впрочем, в Арктике все чувствуют себя одинокими и именно поэтому в частности нас так туда влечет.

Глава 6

В Рованиеми я приземлился около половины пятого, поставил машину поближе к ремонтному ангару и отправился на поиски Микко с самописцем магнитометра. Но вместо него нашел Оскара Адлера.

Хотя в том году он был единственным, кроме меня, пилотом, работавшим в Лапландии на чартерных рейсах, в аэропорту я с ним встречался редко. Адлер был хозяином гидросамолета «Цессна-195» и предпочитал стоянку на воде, то есть почти в самом Рованиеми в трех милях южнее аэропорта.

Завидев меня, он подскочил ко мне и схватил за руку. Я подумал было, что естественным продолжением подобного приветствия станет драка, но потом понял, что он намеревался лишь побеседовать со мной, не вызывая подозрений у окружающих.

— У тебя могут возникнуть неприятности, Билл, — сообщил он хриплым шепотом, слышным на весь аэропорт. — Ты залетал в запретную зону?

— Возможно, срезал где-то уголок.

Мы говорили по-шведски. Оскар принадлежал к малочисленной горстке финнов с преобладанием шведской крови, считавших себя избранной частью нации. Немного ниже меня ростом, с острыми чертами лица и прямыми волосами мышиного цвета — характерного для шведов, хотя в кино их представляют исключительно блондинами.

— Послушай, я просто хотел тебя предупредить, понимаешь?

— Да успокойся, все в порядке.

— Не занялся ли ты контрабандой спиртного? Ящик виски? Туши лосиного мяса или дичи, отстрелянной не в сезон?

Я отцепил его руку от своего плеча.

— Да нет, все лето я провел за вязкой носков в богадельне Ивало. В чем, собственно, дело?

— СУОПО здесь. — Он изобразил победоносную улыбку и чуть отстранился, чтобы лучше оценить результат своего сообщения.

Я попытался сделать вид, что обеспокоен гораздо меньше, чем это было на самом деле.

СУОПО — это контрразведка сил внутренней безопасности. Полет в запретной зоне, способный вызвать международный скандал, был делом СУОПО, и, видимо, не самым пустяковым.

Кивнув как можно более небрежно, я спросил:

— А я-то тут при чем?

Его худое угловатое лицо выглядело разочарованным.

— Они расспрашивали всех пилотов, и я подумал, что тебе надо знать… теперь мы можем по крайней мере согласовать наши версии. Со мной инспектор уже беседовал.

Я облокотился на верстак и закурил.

— Да нечего нам согласовывать, Оскар. В чем проблема?

— Послушай, — теперь его лицо стало серьезным, — я сказал ему, что не знаю, кого ты в этом году перевозил. Ты тоже говори, что не знаешь, кого возил и зачем. Ладно?

Замечательный ответ! Способный ввести опытного охотника за шпионами в заблуждение и заставить спокойно вернуться домой. У меня складывалось впечатление, что Оскар специально постарался, чтобы моя работа на «Каайю» выглядела подозрительной.

Я пожал плечами:

— Ну ладно. Я действительно не знаю человека, которого ты возил. Кто он?

— Это не имеет значения, — сказал он, но тут же понял, что такой ответ выглядит не слишком убедительно, и продолжил: — Я возил только охотников и местных. И вообще, работы было мало. Неважный год.

Так оно и должно быть, если с ним не заключили контракт на поисковые геологические работы, а я действительно не слышал, чтобы такой контракт с ним существовал.

— Ну хорошо, — кивнул я. — Где я могу найти этого типа из СУОПО?

На этот раз он действительно выдавил шепотом:

— Прямо у тебя за спиной.

Я повернулся, постаравшись не выглядеть при этом слишком суетливым. Он стоял в воротах ангара, против света был виден только силуэт человека в шляпе и с портфелем.

— Пилот Кэри? — спросил он по-фински. Работники этого департамента всегда вежливо обозначают вашу профессию.

— Слушаю вас.

Он подошел, протягивая руку, и я пожал ее. Когда свет из дверей перестал мешать, я смог разглядеть, что он высок, лишь чуть пониже меня, и на несколько лет старше. У него было худощавое лицо с умеренным количеством бородавок, присущих большинству финнов, крупный клювообразный нос и серые глаза.

Его однотонный темно-серый костюм и светло-серая шляпа-борсалино выглядели бы более уместно на улицах Рованиеми. Однако на лице у него отсутствовал загар, которым все обязательно обзаводились длинным лапландским летом. Значит, прислан он из Хельсинки, и это исключало всякую надежду на то, что предстоит всего лишь рутинное, формальное выяснение каких-то обстоятельств.

— Вы хорошо говорите по-фински? — вежливо поинтересовался он.

— Не достаточно хорошо для разговора с полицейским, — ответил я по-английски.

Как вскоре выяснилось, с английским у него было все в порядке. Он дружелюбно покивал и заговорил на безупречном английском:

— Очень хорошо. Будем говорить по-английски. Я Аарни Никканен из СУОПО. Можем мы побеседовать где-нибудь в другом месте?

Он улыбнулся через мое плечо Оскару, затем зашагал из ангара, а я потащился за ним следом.

— Сегодня вы летали? — спросил он.

— Доставил кое-какие продукты американскому охотнику.

— Мистеру Хоумеру?

— Да.

— A-а… Удивляюсь, как ему удалось вас зафрахтовать?

Никканен остановился у передвижного трапа и плюхнул портфель на верхнюю ступеньку. С одной стороны портфеля была выпуклость, судя по всему, сверток с сандвичами. Или пистолет. Сняв шляпу, он прикрыл ею ту самую выпуклость. Полицейский был почти лыс, но не пытался спрятать лысину под седыми прядями, сохранившимися на висках.

— А где вы его высадили?

— Около восьмидесяти миль к северо-западу отсюда. На краю запретной зоны.

— Но не в ней?

— Нет.

Другого ответа он и не мог от меня ожидать. Но в конце концов, у него теперь был факт, который без особого труда можно проверить. Если только именно это ему нужно было выяснить.

Новый вопрос:

— И район, который вы обследуете для «Каайи», тоже находится не в запретной зоне?

— Нет, не в запретной.

Он смотрел на меня с печальной дружеской улыбкой.

Я сказал:

— Могу показать место на карте. Она у меня в самолете.

У меня было два экземпляра карты, один с подробными пометками на фиктивных площадях геологоразведки, как раз для такого случая. Настоящую работу я выполнял, используя целлулоидную накладку с отметками, сделанными восковым карандашом, которые стирал после каждого полета.

— Простите, — его улыбка сделалась еще печальнее, — но я уже видел карты в вашем самолете. Боюсь, трудно выяснить правду, полагаясь лишь на устные свидетельства. Так что я заглянул в ваш самолет.

Я молча кивнул. Парень был не промах. Да и с чего ему им быть. Но я все еще не мог понять, почему из Хельсинки послали человека, который суетится тут, интересуясь возможными случаями вторжения в запретную зону.

Никканен достал пачку сигарет особого сорта, с картонным мундштуком. Закурив, он вынул сигарету изо рта, внимательно осмотрел ее и с легкой грустью сказал:

— Существует теория, что именно те частички табака, которые превращаются в дым при очень высокой температуре и ее сохраняют, вызывают рак легких. Вы об этом слышали? Считается, что надлежит охлаждать дым, прежде чем он попадет в горло. — Пожав плечами, он снова сунул сигарету в рот и спросил: — Вы когда-нибудь летали через границу?

— Через русскую границу? Клянусь Богом, нет.

Полицейский кивнул, потом порылся в левом кармане брюк.

— Все, о чем мы сейчас говорим, не совсем то, что мне нужно. Теперь перейдем к делу.

Он наклонился и жестом игрока в покер, повышающего ставку, высыпал на ступеньку трапа возле моего локтя небольшую кучку золотых монет.

Соверены. Восемь штук. Любопытно, что, когда вы некоторое время их не видите, потом они всегда кажутся меньше размером, чем сохранились в вашей памяти. Возможно, это как-то связано с тем, что они золотые.

Я взглянул на него:

— И что?

— Их нашли в Рованиеми у одного человека.

— Да? Законом запрещено их иметь, что ли?

— Нет. Но этот человек сам сильно не в ладах с законом. Мелкий жулик, участник всяческих афер. — Он слегка мне улыбнулся. — Естественно, сам он не смог вспомнить, кто их дал ему и для чего. Но нас это очень интересует.

— И тогда вы обращаетесь к ближайшему британцу? Но как раз у британца вы едва ли сможете найти соверены.

— Да нет, — он покачал головой, — интересуемся мы не потому, что монеты британские, а потому, что они служат валютой контрабандистов.

Слабый сухой ветер взбивал пыль у наших ног. Где-то на юге жужжал самолет тренера-инструктора ВВС Финляндии Пемброка, приближавшегося к аэродрому. Кроме него слышалось только мое гулкое дыхание, когда я выпускал изо рта густую струю сигаретного дыма.

Он внимательно наблюдал за мной все с той же скупой и печальной улыбкой, которая так же была атрибутом его профессии, как и сверток в портфеле.

Я переспросил:

— Валюта контрабандистов? Как это?

Он легонько постучал сигаретой по горке монет:

— Они золотые и потому имеют собственную денежную стоимость. Насколько помню, где-то около 3100 финских марок. Кроме того, их принимают всюду. Это единственная реальная международная валюта. Таким образом, они становятся идеальным платежным средством для контрабандистов.

— Так эти монеты не ваши?

— Нет. — Он покачал головой. — Да, пожалуйста, покажите, что у вас в карманах.

Я все еще не научился понимать по интонации собеседника, шутит он или говорит серьезно. Это было большим моим минусом. И неумение или тупость тут ни при чем. Вы можете потратить уйму времени, пытаясь прочитать сокровенные мысли в глазах человека, и совершенно забыть о пистолете у него в кармане.

Я принялся выгребать из карманов всякую всячину и складывать ее на ступеньки. Это не слишком помогло решению проблемы: сигареты, спички, портмоне, паспорт, кольцо для ключей, немного финской мелочи, носовой платок, пара документов, касающихся двигателя «Бивера», и зажигалка, которая давно вышла из строя.

Он ни к чему не прикоснулся, только сказал:

— Мне кажется, вы одинокий человек, мистер Кэри.

Сначала я не понял смысла его слов. И понял, только оглядев собственное барахло: никаких писем, только два ключа и открывалка для бутылок на кольце. Многое можно сказать о человеке по содержимому его карманов. Пожав плечами, я ответил:

— Да. Но соверенов нет. Хотите обыскать самолет?

Потом я вспомнил, что он это уже сделал. Я начал злиться. Может, именно этого он и добивался, но как бы то ни было, я разозлился. После того как он перевернул все вверх дном в самолете и заставил меня вывернуть карманы, практически не осталось ни одной вещи, ускользнувшей от пристального внимания полицейского. Я принялся рассовывать вещи по карманам, даже не подумав спросить у него разрешения.

— Теперь вы удовлетворены? — спросил я. — В любое время готов отвезти вас на самолете в Ивало, порыщете в моей квартире. Конечно, если вы не предпочтете заняться этим в мое отсутствие.

Полицейский внимательно слушал, ни разу не подняв на меня глаза. Затем спросил:

— Но что же это такое может быть, что стоит ввозить контрабандой в Рованиеми… или вывозить? Откуда здесь могла появиться золотая валюта?

— Станьте лицом к востоку, — сказал я. — Вон откуда приходят в Финляндию все неприятности, если я правильно понимаю их историческую подоплеку.

— Россия? Да, совершенно верно. Именно поэтому я опрашиваю тех, у кого есть возможность и способ легко переправляться через границу.

Я уставился на него:

— На самолете? Вы с ума сошли.

— Да нет. — Он улыбнулся чуть шире и еще печальней, как будто я забыл что-то совершенно простое и очевидное. — Пожалуйста, не надо, мистер Кэри. И вы, и я уже давно не мальчики.

Я взглянул на него очень внимательно. Русские без труда могут пересечь границу, было бы только желание. У финнов отсутствовала сплошная радарная сеть вдоль границы. Большинство русских пилотов знали точно, где расположены финские станции, и диапазон их действия. Я, между прочим, тоже знал. Еще я знал, что большинство дел по обвинению в полетах в запрещенные районы было возбуждено именно по жалобам русских, по результатам их радарного контроля.

Если им заблагорассудится перелететь через границу, то единственное, что от них потребуется, это не предъявлять никаких претензий к пограничникам. А с мотором, работающим на малых оборотах, да еще в ветреную ночь, шум маленького самолета может просто не прослушиваться.

— Это возможно, — задумчиво проговорил я, — но такое спортивное мероприятие можно проводить исключительно весной или осенью. Летом помехой служит незаходящее до полуночи солнце и чистое небо. А весной и осенью это проделать гораздо легче.

— Есть более простые пути.

— Несомненно есть, но на их осуществление требуется больше времени.

Машина Пемброка, сипя и кашляя, плюхнулась на посадочную полосу.

Я неопределенно хмыкнул, изобразив согласие с полицейским, и взял из кучки верхний соверен. Он был датирован 1918 годом, но даже при тщательном осмотре невозможно было заметить никаких признаков износа. Не особо утруждаясь раздумьями по этому поводу, я поднял монету так, чтобы свет упал на барельеф монеты и ее нижнюю часть, где на передних копытах лошади Святого Георгия можно было рассмотреть крохотную буковку «I».

— Отчеканено в Бомбее, — сказал я. — Русская граница почти рядом с Индией.

Он внимательно посмотрел на меня:

— Мне следовало выяснить, что означает эта маленькая буква. Кажется, вы кое-что знаете о соверенах, мистер Кэри?

— Не забывайте, все мы выходцы из одной империи.

Я поднял к свету вторую монету.

— Чуть больше половины отчеканены в Индии, — заметил полицейский, — но есть и другие. Думаю, из Лондона. Где их чеканят, не имеет значения. Они ходят по всему миру.

Он уронил окурок и раздавил полый мундштук ногой.

— Но в Финляндии они большая редкость. И опять-таки, что можно переправлять сюда контрабандой?

Я пожал плечами и подвинул стопку соверенов к нему. Он их собрал, взвесил на ладони и опустил в карман… И тут же снова закурил.

— Неужели это помогает? — спросил я.

В самом ли деле курение подобных сигарет гарантирует от рака?

Он взглянул на меня, удивился, вынул сигарету изо рта и воззрился на нее так, словно не мог вспомнить, как она туда попала.

— По крайней мере, они помогают мне удерживать жену от постоянных сетований по поводу моего курения, — сказал он. — Так что можно сказать, они выполняют свою функцию.

Сняв портфель со ступеньки, он держал его выпуклой стороной обращенным к бедру.

— Если услышите что-нибудь стоящее о контрабанде или о чем-то с ней связанном, дайте мне знать.

— Позавчера в Рованиеми на меня напали три молодых головореза с финскими ножами.

Он выдержал паузу, держа свою мягкую шляпу в руке, и странно на меня взглянул.

— Но почему сейчас вы вдруг об этом вспомнили? Есть какая-то связь с соверенами?

Я не знал, почему упомянул об этом, если, конечно, не считать, что это позволяло мне предстать в его глазах пострадавшим… и в надежде, что он может объяснить причину случившегося.

— Вы сообщили в полицию?

— Нет.

— Почему?

— Ну… мне не захотелось.

— И вы еще подумали, что потерпи вы поражение, то были бы уже не в состоянии что-либо сообщать, верно?

Я ничего не ответил. Он одарил меня еще одной скупой печальной улыбкой и сказал:

— Рад был убедиться, что ваше мастерство пилота воздушной геологической разведки включает умение управляться с тремя молодыми головорезами.

Он надел шляпу и отправился в кофейный бар, даже не попрощавшись. Полицейские обычно говорят «до свидания». Этакий вежливый эквивалент прощальных слов, означающий «он еще не прощается».

Глава 7

Ивало — это просто мост на арктической трассе и небольшой поселок в его окрестностях, населенных людьми особого сорта. Там имеются муниципальные учреждения, новый отель для туристов, заправочная станция, несколько магазинчиков, а в летнее время здесь иногда обретаются еще и северные олени. Олени бродят по поселку, предоставляя туристам возможность угощать их печеньем и пирогами, а лапландским пастухам — экономить деньги на их кормежке и пребывать среди людей, а не на пастбище.

Но даже северные олени не способны превратить Ивало в Монте-Карло, так что самой главной достопримечательностью здесь был все-таки мост.

В это время года туристы в основном разъехались, и северным оленям пришлось щипать скудную траву. Гребные лодки были вытащены на берег, как раз за отелем, и единственным признаком жизни на улицах оставалась парочка такси, до сих пор не отправившихся зимовать на юг, да двое полицейских, сидевших в старом американском автомобиле на пыльной площади у южной оконечности моста.

В этом году я снимал комнату в бунгало, расположенном неподалеку от отеля, к востоку от него, и каждое утро шагал по улице, чтобы съесть яичницу в баре «Майнио», потом отправлялся на площадь, чтобы встретиться с Микко и в надежде увидеть кого-нибудь из служащих аэропорта, кто подбросит нас туда на своем автомобиле. От Ивало до аэропорта была добрая четверть часа быстрой езды.

И вот я торчу на площади в томительном ожидании, ощущая осеннюю прохладу, ползущую с озера вдоль реки, и подбиваю таксиста на пари, что он сегодня мне не понадобится, когда вдруг появляется трейлер. Передняя часть его уже вписывалась в кривизну южной части площади, а прицеп все еще следовал по прямой. Фургон был добрых шестидесяти футов в длину и десяти — в ширину, и, судя по всему, тот, кто приволок эту штуку на арктическую автостраду, был слишком привержен к домашнему комфорту.

«Арктическая автострада» звучит внушительно, на самом же деле она представляла собой обычное гравийное шоссе. Шесть месяцев суровых морозов превратили бы асфальтовое покрытие в пыль.

Автофургон остановился посреди площади. Это было громадное прямоугольное сооружение из гофрированного алюминия. Нижняя часть его была выкрашена светло-голубой краской — цвета утиных яиц, верхняя — белой. Если бы он остановился здесь навсегда, то считался бы самым большим зданием в Ивало, и даже грузовик-тягач по сравнению с этим сооружением выглядел как-то невзрачно. Редкий случай для такого тягача, как «Фасел-Вега II». Тягач со шведскими регистрационными номерами окрашен был в алый цвет.

Таксист проворно вылез из машины, восклицая:

— На это стоит посмотреть!

Водитель «фасел-веги» неторопливо вышел из кабины и закурил, хотя у него и в кабине хватало для этого места, — на переднем сиденье «Фасел-Веги II» можно устраивать вечеринки. Затем он прошествовал взглянуть на мост.

Шофер одет был так, как и полагается экипироваться человеку, управляющему таким тягачом с автоприцепом. Кожаная куртка, скроенная на манер спортивного пиджака, ослепительно белая рубашка с желтым шелковым шейным платком, изящные темные брюки и белые автомобильные туфли из тонкой оленьей кожи.

Он оценил ширину моста, затем, поскольку мост имел слегка дугообразную форму, прошел до середины, чтобы взглянуть на другую, пологую его часть. Потом сделал вторую затяжку и выбросил оставшуюся часть сигареты в реку, вытащил из набедренного кармана ярко-желтые перчатки из свиной кожи и, натянув их, прошествовал обратно к машине.

В мгновение ока громадное сооружение превратилось в стремительно мчащуюся ракету. Таксист подпрыгнул, словно от укола булавкой. Один из полицейских выскочил из машины и побежал на мост взглянуть, все ли там в порядке. В дальнем конце моста клубилось облако пыли. Потом оно рассеялось, и автофургон исчез из виду. Проходя мимо, полицейский удивленно воскликнул:

— Никогда в жизни не видел, чтобы по мосту мчали груз с такой скоростью.

— Пусть он попробует тащить на буксире жену и четверых детишек, тогда узнает, почем фунт лиха, — пробормотал таксист, юркнул в машину и сердито хлопнул дверцей.

Полицейский ухмыльнулся и, уже обращаясь ко мне, заметил:

— В этом тягаче должна быть специальная коробка передач, чтобы так быстро набрать огромную скорость.

Я согласно кивнул.

— Так или иначе, — продолжал он, — я видел его раньше именно здесь. Пару лет назад. Вас не было в то лето?

— Тогда я базировался в Рованиеми.

— Дела слегка пошатнулись, а?

Я неопределенно пожал плечами, потом спросил:

— Вы знаете человека, который управлял автоприцепом?

— Его? Нет, не помню. Но машина мне нравится: американский мотор и французское шасси. Именно такими должны быть автомобили.

— Может быть, и женщины тоже, — буркнул я.

Я вернулся назад и облокотился на перила моста в ожидании Микко. Весь эпизод казался каким-то нереальным. Человек, которому по карману такой автомобиль с трейлером и такая одежда, должен бы заранее проверить мосты, по которым ему предстоит проезжать. Впрочем, он уже проезжал по этому мосту два года назад. Так что проверка моста была не чем иным, как демонстрацией, устроенной специально для нас, хотя он делал вид, что вообще никого не замечает.

То, как держался владелец — или водитель — автофургона и его одежда, не говоря уже о самом автофургоне, поглотили все мое внимание, и я как-то упустил из виду, что человек был высоким, крепко сбитым темноволосым субъектом с неподвижным непроницаемым лицом и взглядом словно через прорезь боевой бронированной машины.

Полицейский тоже всего этого не заметил. А может, должен был именно так поступить.

Вскоре после этого появился Микко, и мы занялись своими делами.

Глава 8

Когда мы вернулись вечером, в диспетчерской меня ждало сообщение. Мне нужно было позвонить в компанию «Каайя» по ее хельсинскому телефону до шести часов вечера или по местному телефону еще через полчаса. Вернулись в город мы уже после семи, так что сразу направились в отель выпить и заодно позвонить.

К телефону подошел один из директоров компании, не посчитавший нужным представиться: он являлся олицетворением «Каайи», покровительствуемой самим Господом Богом.

Разумеется, он пожелал узнать, как далек я от завершения разведки.

Я пояснил, что работы осталось на полдня, если, конечно, компания не захочет расширить площадь разведуемого района и продолжить поиски, пока стоит благоприятная для этого погода.

Моя идея ему не понравилась. Уверен ли я, что ничего не пропустил?

Пришлось парировать:

— Вы ознакомились с записями приборов и образцами породы, не так ли?

Он их не видел. К такому выводу я пришел, судя по паузе и покашливанию на другом конце линии. Его выводы явно основывались на лабораторном анализе данных авиаразведки.

Я спросил:

— Прежде всего, что вас заставило предположить наличие никеля на исследуемом участке? Судя по записям, там даже намека нет на породы, в которых может содержаться никель. Обычно он встречается вместе с железом и медью, как в Петсамо и в канадском Судбери. В записях нет ничего похожего.

Он еще долго покашливал, затем сказал:

— Мы не хотели бы разглашения этих сведений. Вы понимаете? Но много лет назад некий горный инженер провел обстоятельное обследование Юго-Восточной Лапландии. Большая часть документации утеряна, но одним из документов мы располагаем, а в нем сказано, что никель встречается вблизи долины Кемийоки.

Это площадь в сто миль в длину и пятьдесят в ширину, то есть примерно пять тысяч квадратных миль, даже если «вблизи» означает «в непосредственной близости». Что-то вроде этого я сказал и добавил:

— Для обследования вы дали только треть этой площади. Кто выбирал именно эту часть?

— Наши эксперты решили, что это самая перспективная часть района.

— И ошиблись, не так ли?

Он опять обошел вопрос покашливанием.

Я спросил:

— Ну ладно. Почему не попробовать обследовать часть оставшегося района до снега?

Компания решила этого не делать. К сожалению, все было именно так. Условия контракта будут считаться выполненными, как только я доставлю записи магнитометра по последней квадратной миле обозначенной в контракте площади. В заключение он сказал, что будет рад встретиться, если мне доведется оказаться в Лапландии следующим летом, но, конечно, он ничего не обещает. А сейчас благодарит за хорошую работу. Естественно, мол, я сделал все, что в моих силах.

Мною и правда было сделано все возможное, но, отходя от телефона, я уже ясно осознавал две вещи: во-первых, «Каайя» наймет какого-нибудь более авторитетного, по ее мнению, и более высокооплачиваемого специалиста для перепроверки полученных мною результатов. А во-вторых, если мне вздумается совершить самоубийство, они меня отговаривать не станут.

Я вернулся в обеденный зал к Микко и выпивке.

— Ну вот, — сказал я, — к завтрашнему ленчу работа для «Каайи» будет закончена.

— Продолжения не последует?

— Не последует.

Микко уставился в свой стакан.

— Мы могли бы сказать, что есть места, которые стоит перепроверить.

— Зачем? Думаешь, мы что-нибудь упустили?

— Не-ет. Но все же работа…

— В этом году. Но сейчас самое время думать о работе на следующий год. Вряд ли на них произведет благоприятное впечатление сфабрикованная приманка, которая в конце концов не принесет результата…

Вероятно, я вводил Микко в заблуждение, убеждая, что наша порядочность в отношениях с «Каайей» оставляет нам шанс на работу следующим летом. Как бы тщательно я ни старался делать свою работу, в следующем году они меня не наймут.

Микко осушил стакан и строптиво уставился на меня:

— Значит, вы хотите рассчитать меня, да?

— Мы же условились рассчитываться понедельно. Сожалею, Микко, но ты только что получил все, что причитается.

— И что вы теперь будете делать?

— Останусь здесь на неделю-другую с единственной целью — разыскивать и обслуживать охотников, если удастся. Другого ничего не предвидится.

— Я уже больше не нужен?

— Послушай, Микко, лето кончилось. Через две-три недели, как только выпадет снег, прекратятся все полеты. Чем скорее ты вернешься на юг, тем больше у тебя будет шансов найти хорошую работу на зиму. Я заплачу тебе за неделю, но ты можешь считать себя свободным, как только будет завершено обследование последнего метра. Это все, что я могу для тебя сделать.

Он только хмуро смотрел на меня.

Я продолжил:

— Давай-ка закатим шикарный обед здесь, в отеле. За мой счет. Лосось и бифштекс, а также лучший рейнвейн, который только можно найти. Хоть как-то отпраздновать бы конец еще одного лета, в течение которого я так и не стал миллионером.

Микко вскочил и пожал плечами более темпераментно, чем можно было ожидать.

— Нет, я перехвачу что-нибудь у «Майнио» и пойду спать. Увидимся завтра утром.

— Микко, — сказал я, — давай пообедаем. Пусть это станет традицией. В конце каждого лета. Только надо помнить, что работа пилота — это высший класс. Мы владеем весьма высокооплачиваемым ремеслом, используем дорогостоящую технику. Не многие могут нас нанять. Наша работа не нужна, если есть хоть какая-то возможность обойтись без самолета и, черт возьми, с этим ничего не поделаешь до тех пор, пока кому-нибудь зачем-то не понадобится куда-то лететь. Давай пообедаем и все забудем.

Он решительно покачал головой и ушел.

Я подозвал официантку и заказал обед, который планировал, плюс шнапс, чтобы мобилизовать и сохранить хоть остатки оптимизма. Это, конечно, не слишком поможет: к завтрашнему вечеру я окажусь без работы. Но за все эти годы я научился не впадать раньше времени в уныние от грядущих неприятностей.

Мой торжественный обед успешно продвигался, и я взялся уже за второй бокал ликера из морошки, когда появился Оскар Адлер. Я приветливо помахал ему, поскольку уже достиг стадии, когда ощущаешь, что в полночь наступит конец света, и совершенно забываешь, что мир снова начнет функционировать в семь часов утра. Сейчас я в каждом видел друга…

Оскар появился не один, а с приятелем, с темноволосым, крепко сбитым молодчиком из прибывшего утром трейлера. Оскар не теряет времени зря в поисках мест, где водятся большие деньги.

Они направлялись прямо ко мне. Оскар сказал, медленно и тщательно подбирая английские слова:

— Мсье Клод, это мистер Билл Кэри. Кэри, это мсье Клод. Что вы пьете?

Я буркнул:

— Ликер из морошки.

Клод торопливо пожал мою руку и пристроился по соседству.

Его рука была теплой и жесткой. Выражение лица оставалось холодным и отчужденным. Холеное французское лицо, одно из тех, по выражению которых нельзя составить впечатление о его владельце. Словно остановившиеся часы.

Сейчас он был одет более сдержанно, чем утром: легкий синий макинтош поверх темно-серого костюма, белая рубашка, черный вышитый галстук.

Оскар заказал выпивку для всех: два шотландских виски и ликер из морошки. Затем осведомился:

— Ты уже закончил дела с «Каайей»?

— К тому идет, — ответил я, и это было правдой. Вот уж точно.

— Скоро освободишься?

— Скоро. А в чем дело?

— Наклевывается работенка. Интересуешься?

Официантка принесла напитки. Пока она их расставляла, я изучал Оскара. Сейчас он выглядел посолиднее: вместо привычных джинсов, рубашки из шотландки и летной куртки, сейчас на нем были довольно щеголеватые коричневые брюки и кремовое спортивное полупальто, застегнутое на все пуговицы. Но сидел он за столом как-то неуклюже, облокотившись левой рукой о стол, на лице — озабоченный вид. Подняв бокал, он произнес: «Kippis!»[4], демонстрируя тем самым знакомство с финскими обычаями.

Я ответил:

— Kippis! Да, я не против получить работу, при условии, что кто-нибудь объяснит мне что, где, когда и сколько.

Оскар сразу расслабился и посмотрел на Клода. Теперь заговорил тот:

— Прежде всего вам следует знать, что наше предприятие держится в строгом секрете, мистер Кэри. Мистер Адлер выполняет для меня определенную работу, и я, возможно, захочу, чтобы вы ему помогали.

В свои слова он не вкладывал никаких эмоций, просто открывал рот. Но говорил на хорошем английском, с едва заметным французским или, скорее, женевским акцентом.

— Я намерен разыскать сокровище Волкова, — добавил Клод.

Несколько раньше я принял бы во внимание чувства Оскара и ограничился бы неопределенным мычанием, изображая вежливое понимание. Но последние два бокала сделали свое дело.

— Нет, — твердо заявил я. — Определенно нет. Только не это. Сокровища не существует. Его здесь нет. И быть не может. Нет, нет и нет.

— Так вы в него не верите? — спросил Клод.

— Можете истолковать мои слова и так.

— Даже если у меня есть доказательства обратного?

— Я все равно не верю.

Проглотив остатки ликера, я принялся обосновывать свое мнение, как заправский эксперт.

— Во-первых, если история о бегстве Волкова из России — не выдумка, почему за прошедшие сорок лет никто сокровище не обнаружил? Конечно, пока оно не обнаружено, легенда не умрет. Но в то же время, если кто-то все-таки нашел его, то вряд ли будет хвастать этим: тогда пришлось бы поделиться им с государством, с наследниками Волкова и еще Бог знает с кем. Во-вторых, я не верю, что у человека типа Волкова вообще могли быть крупные сокровища. Предполагается, что он был инженером, правда? Подобного рода русские никогда не интересовались драгоценными камнями, золотом и тому подобным. И вообще, мало кто из русских, кроме церкви и царского двора, владел такими драгоценностями. Будь у него большие деньги, он, скорее всего, купил бы поместье, дачу или что-то в этом роде. Вряд ли в его семье драгоценностей было больше, чем у чеховских героев. Одни вишневые сады.

Я заглянул в свой бокал — пусто. Помахал официантке. Потом взглянул на Оскара. Тот не казался расстроенным, как я ожидал, сидел все в той же неуклюжей позе, и только слабая улыбка блуждала по грубому лицу.

Клод возразил:

— В ваших рассуждениях есть логика, мистер Кэри. Но разыскивать подобные вещи — мое хобби. И если за потраченное впустую время вам заплатят, надеюсь, вы не откажетесь помочь мне?

Я пожал плечами:

— Отлично. Теперь вы знаете, что я об этом думаю. Чем мне предстоит заняться?

— Когда вы будете готовы, мистер Кэри?

— В любое время. Мне потребуется всего лишь несколько часов для завершения дел с нанимателем.

— Очень хорошо. Как вас найти?

— Оскар знает. В крайнем случае это можно всегда узнать в диспетчерской вышке Ивало.

Официантка принесла новую порцию спиртного.

Я буркнул: «Kippis!» — и принялся за дело. Немного погодя спросил:

— Ну ладно, в чем будет состоять моя работа?

Клод медленно потягивал виски.

— Я все объясню при нашей следующей встрече.

Я повернулся к Оскару и заговорил с ним исключительно сдержанно, почти по-дружески:

— Как тебе это нравится? Нам настойчиво предлагают секретную работу, неизвестно когда начинающуюся и неизвестно за какие деньги. Такое впечатление, что нас просто дурачат.

Лицо Оскара снова стало напряженным и очень серьезным. Он хотел было что-то сказать по-английски, но сорвался на шведскую скороговорку:

— Заткнись, тупица! Я хотел оказать тебе услугу, ты даже не подозреваешь, насколько это выгодное дело. Только замолчи.

Клод остановил на нем свой холодный, отчужденный взгляд. Он не любил, когда его не понимали.

— Пошел к дьяволу, Оскар, — сказал я тоже по-шведски. — Если ты скрываешь, что затевается, то не рассчитывай, что я буду играть по твоим правилам.

Странная поза Оскара беспокоила меня. Конечно, он мог застудить плечо, но как он будет летать с больным плечом? В другой ситуации я позволил бы своему беспокойству тлеть и дальше. Но нынче вечером во мне уже плескалось вполне достаточное количество шнапса, рейнвейна и ликера, чтобы разозлиться по столь таинственному обстоятельству.

Я опустошил свой бокал, резко его поставил, перегнулся через стол, дотянулся до Оскара, рванул полу его спортивного полупальто и распахнул его. Под мышкой левой руки у него была кобура для револьвера.

Он хотел схватить меня за руку, но промахнулся и лишь наградил взглядом, полным ненависти, однако было в нем и что-то еще, похоже, страх.

Клод наблюдал за нами с безмятежным интересом, как будто я показывал ему фотографию своей любимой собаки.

Я обратился к Оскару:

— И ты достаточно ловок в обращении с этой штукой?

— Пошел к черту!

— Если нет, я посоветовал бы оставлять ее дома.

— Пошел к черту.

— Ношение оружия увеличивает шанс самому нарваться на пулю. Во-первых, ты всегда можешь подстрелить сам себя, а во-вторых, это заставит других быть чуточку расторопнее, чтобы опередить тебя в перестрелке. Они же будут думать, что ты наверняка знаешь, как пользоваться этой штукой.

Оскар кое-как застегнул свое полупальто, встал и повернулся к Клоду:

— Прошу прощения за случившееся.

Потом опять послал меня по-шведски и гордо удалился, чопорный и оскорбленный, ухитряясь при этом сохранять некую видимость достоинства.

Клод поднялся одним плавным движением.

— Не желаете заглянуть под мое пальто, мистер Кэри?

Будь у него там что-то подобное, такой тип позаботился бы проделать все это поаккуратнее и уж во всяком случае не позволил бы никому ничего проверять.

Я отрицательно покачал головой. Клод повернулся и отправился вслед за Оскаром. Через некоторое время я перестал размышлять о том, какого только что свалял дурака, и снова махнул рукой официантке.

Глава 9

Утренний туман расползался между деревьями вокруг аэропорта. Я просто сидел в самолете и наблюдал за манипуляциями собственных рук… Они что-то проверяли, включали, выключали, а я надеялся, что они делают то, что нужно. В то утро мои вены были наполнены песком, а мозги битым стеклом, и вообще я чувствовал себя обитателем болота. Но мои руки знали свое дело, и лучше было не вмешиваться. Триммеры на взлет, заслонка карбюратора зафиксирована, обогащенная смесь, воздушный фильтр включен… Они могут делать все, днем и ночью, с похмелья или на трезвую голову.

Но сколько это может продолжаться, Кэри? До тех пор, пока руки однажды не промахнутся. Только малюсенький малозначительный промах — для начала. А пока ты знаешь, что живешь в кредит у времени. Давно? В будущем году мне будет уже сорок. И позади летных часов больше, чем можно ожидать впереди. Я уже одолел перевал, как одолел его этот год. Теперь остался только длинный пологий спуск к зиме.

Долго еще?

Только следующее лето — вот все, что тебе нужно. Потому что именно тем летом ты пролетишь над горой из никеля. И заработаешь большие деньги, и станешь знаменит; и тогда можно выбросить все это старое дерьмо, нанять пару замечательных, безопасных двухмоторных самолетов-разведчиков, и молодые, умные пилоты с ясными глазами будут летать на них. И Билл Кэри сможет сидеть за столом мореного дуба в Хельсинки, или Лондоне, или, на худой конец, в Торонто, потягивая спиртное и сразу после завтрака, и позже, а при желании — до полной невменяемости.

Сегодня же все явно пошло наперекосяк. С утра возникли проблемы с моей головой, потом не появился в условленное время Микко, и в довершение всего последний прогноз обещал сильный северный ветер.

Я кое-как заставил «Бивер» оторваться от земли и направил его на юг. Когда ведешь разведку без помощника, тут уж не до смеха. На «Бивере» нет автопилота, так что приходится настраивать триммеры на режим полета с утяжеленным носом и потом ползать по кабине, надеясь, что твои перемещения не нарушат балансировку всего самолета.

Затем все, что от тебя требуется, это включить самописцы сцинтиллометра и магнитометра, раскрутить лебедку, которая опускает магнитометр через грузовой люк, чтобы он оказался на достаточном расстоянии от самолета, исключающем воздействие его металлической обшивки, удостовериться, что самописцы прогрелись и работают как следует, — и тут же быстро ползти вперед, чтобы предотвратить переход самолета в пике или штопор.

И все это с похмелья, когда небо с овчинку кажется.

Затем попасть в обследуемый район, сделать контрольный проход над точкой с известным магнитным уровнем, вернуться обратно и забраться чуть-чуть повыше, сбегать в хвост — убедиться, что с аппаратурой все в порядке и графики показывают то, что нужно.

Шторм где-то на востоке пересекает русскую границу, отчего возникают электрические помехи. Сильный северный ветер все время напоминает о себе, чтоб ты не задремал. Я только что выбрался из обследуемого района и собирался повернуть на север, когда диспетчерская Рованиеми вышла в эфир, вызывая меня. С радиовызовами я всегда очень осторожен, где-то на уровне инстинкта, мне требовалась секунда или две, чтобы сообразить, могу ли я ответить и не засветиться, если нахожусь в запретной зоне.

Из Рованиеми сообщали, что меня ждет работа.

Я спросил, кто меня фрахтует и в чем состоит предстоящая работа. Диспетчерская ответила, что у них находится молодая леди, которая желает, чтобы я отвез ее куда-то. Я поинтересовался, знает ли она, во что ей это обойдется. После паузы последовал ответ:

— Ей безразлично, сколько это будет стоить.

Такие молодые леди мне нравятся. Я развернулся и направил машину на юго-запад.

Поле аэропорта, как всегда, было мешаниной песка и глины, все с тем же деревянным настилом, проложенным через грязное месиво к постройкам.

Она ждала меня в конце настила. Щегольской багаж из белой кожи был сложен тут же. Во всем этом было что-то знакомое, состояние моего организма даже усиливало это впечатление, и я должен был догадаться, но не догадался.

Женщина была миниатюрной и пропорционально сложенной, насколько я мог судить, учитывая прямое пальто в три четверти из светло-голубой кожи. Лет тридцати плюс еще год-два. Лицо из тех, что никогда не располнеют, острые скулы и большие серые глаза, рот чуточку шире, чем нужно бы. Прямые шелковистые волосы зачесаны назад и собраны в пучок.

Она вздернула свой маленький упругий подбородок, как только я приблизился к концу настила, и спросила:

— Мистер Билл Кэри?

— Да.

Акцент мне показался тоже знакомым.

— Я полагаю, вы знаете, где мой брат. Думаю, именно вы отвезли его куда-то. И я хочу, чтобы вы доставили меня туда же.

Я держался на некотором расстоянии, изучая ее.

Серебристо-белый шелковый шарф, заполнявший вырез пальто, был скреплен чем-то вроде викторианской шляпной булавки, увенчанной жемчужиной. По такой же жемчужине торчало в ушах. Она выглядела весьма состоятельной, как и ее брат. И для нее тоже все было само собой разумеющимся. Но для меня она становилась еще одной проблемой. Мне вспомнилась оброненная Хоумером фраза: «Обычно меня отыскивают». Мог бы хоть предупредить, кто его обычно ищет и каким образом они разыскивают пилота, к услугам которого он прибег.

— Вы — мисс Хоумер, не так ли? — спросил я, предъявляя свой младший козырь.

— Я была мисс Хоумер. Теперь я миссис Элис Бикман.

— Простите, ваш муж — тот, кто в настоящее время управляет имением?

Вопрос проскользнул мимо нее и затерялся где-то в грязи, за настилом.

— Итак, можете вы отвезти меня туда сегодня же? — спросила она.

У меня были проблемы с двигателем и с корпусом, барахлил магнитометр. Кроме того, фирма «Билл Кэри» потерпела фиаско в поисках никеля и не имела достаточно денег для покупки нового самолета. Так теперь, ко всему прочему, меня втягивают в семейные дрязги, причем даже не в мои собственные.

— Миссис Бикман, — сказал я, — у меня такое ощущение, что вы разыгрываете эту сцену не в первый раз. Что я должен делать дальше?

В глубине ее серых глаз засверкала каленая сталь.

— Обычно отвечают: «Это не мое дело», и, черт бы всех их побрал, они правы.

— Правильно, миссис Бикман. Вот и мы будем придерживаться этой линии поведения. И еще, я ручаюсь, обычно говорят: «Я слетаю, найду его и спрошу, хочет ли он вас видеть». Верно?

— Что-то вроде этого.

В интонации коротенького ответа угадывалась твердость и острота, которой можно было разрезать алмаз.

— Вот это я и собираюсь сделать, миссис Бикман. А пока я вас доставлю в Ивало, если не возражаете. Я обычно базируюсь там.

— И во что мне это обойдется?

— Полет к нему, если он того захочет, будет стоить вам пятнадцать тысяч финских марок, то есть, скажем, пятьдесят долларов. А в Ивало — по пути домой — бесплатно.

— Вы пренебрегаете своими личными интересами, — сказала она. — Я обычно летаю в здешних местах как минимум за сто долларов.

— Ваш брат уже оплатил полет, миссис Бикман. Частично тем, что не принял сдачу, но в основном другим способом.

В первый раз она отвела от меня взгляд.

— Да… он это умеет.

Резкости в ее голосе как ни бывало.

— Мы вылетим сразу после того, как я схожу узнать, нет ли для него почты.

— Можете не беспокоиться. Я это уже сделала. Единственное, что там было, — письмо, извещавшее его о моем приезде.

Ее багаж загромоздил весь грузовой отсек и солидное пространство за вторым рядом пассажирских кресел. Она заняла кресло справа от меня и застегнула страховочные ремни аккуратно и без суеты; судя по всему, ее знакомство с воздушным транспортом было не хуже, чем у брата. Потом оглядела кабину.

— Довольно дряхлая машина, не правда ли?

— Не так стара, как выглядит. Но побывала в авиакатастрофе.

Она взглянула на меня:

— Это что, часть вашей технологии погружения пассажиров в состояние спокойствия и умиротворения?

— Не я устроил эту аварию, миссис Бикман. Я купил все, что после нее осталось, собрал машину заново по кусочкам.

Она опять огляделась.

— Все-таки в самолете, подержанном и наспех собранном после аварии, у меня не возникает должного чувства уверенности и комфорта. Между искусно перелицованным пальто и самолетом, слепленным доморощенным способом из кусочков, как-никак есть разница, согласитесь.

— По крайней мере всегда пытаюсь в это верить.

Мы с «Бивером» кое-как договорились и, помогая друг другу, оторвались от земли. Я забрался на три тысячи футов и направил машину в Ивало.

После некоторой паузы она спросила:

— Когда вы собираетесь к брату?

— Могу заскочить сегодня днем.

Я закурил, она от сигареты отказалась, но затем достала пачку «Честерфилда» и резким движением запястья выбила одну, прикурив от хромированной зажигалки.

Мы немножко пролетели, и я спросил:

— Миссис Бикман, что, по-вашему, я должен сказать, когда его увижу?

— Только то, что я здесь и хочу его видеть. — Она повернулась и окинула меня холодным взглядом. — Я предпочла бы сказать это сама. И если говорить прямо, не вижу, какое вы имеете к этому отношение.

Я кивнул.

— Я просто подумал — на случай, если вы попытаетесь забрать его домой, — что он, как все американцы, имеет право на жизнь, свободу и охоту на медведей.

— Браво, благодарю, а теперь, может, вы выйдете на бис наружу и полетите на собственных крыльях?

— Мне ваш брат понравился, миссис Бикман. Вероятно, я не могу судить беспристрастно, потому что мы здесь не избалованы обществом джентльменов из Вирджинии, но он поразил меня искренностью, обаянием и манерами — сочетанием весьма редкостным. Эти свойства обычно не уживаются вместе. И еще он меня поразил своим стремлением к невмешательству других в его жизнь и категорическим отказом от своего вмешательства в их. Мне кажется, это честное равновесие.

— Кажется, ему удалось достаточно успешно вовлечь вас в свою жизнь. Он этого хотел, как вы считаете?

— Нет, я уверен, ему ненавистна мысль, что он как-то повлиял на мои действия в его пользу. Это и делает мою аргументацию безупречной, хотя ваш отшельник возложил ответственность принимать решение о визитерах на меня.

Она глядела на меня с некоторым удивлением, которое угадывалось по легкому изгибу уголков рта.

Я буркнул:

— Давайте скажем так: я ему симпатизирую.

Действительно, я испытывал к нему какие-то чувства, но пока не знал, как их охарактеризовать.

— Мистер Кэри, вы действительно верите, что сама я не люблю его? Наверно, я ведь тоже кое-что о нем знаю. Вы что, предполагаете, что я проделала весь этот путь только ради того, чтобы доставить себе удовольствие отчитать его и наставить на путь истинный?

Я принялся неотрывно наблюдать за давлением масла.

— Если мне доведется его увидеть, — продолжала она, — все, чего я хочу, — это попытаться убедить его вернуться домой и принять некоторые неотложные решения по поводу имущества, ведь он до настоящего времени остается единственным официальным его владельцем.

— Я думал, решения принимает ваш муж.

Она задумчиво глядела прямо перед собой через лобовое стекло, заляпанное масляными пятнами и следами от комаров.

— Не вижу необходимости сообщать вам об этом, но мы с мужем разводимся.

— Жаль…

Она взглянула на меня.

— А мне — нет.

«Пробил твой час, Билл Кэри, пока ты ждал, твои семейные проблемы разрешились. Пора закрывать контору на обеденный перерыв». Я снова вернулся к проблемам давления масла и температуры.

Глава 10

Мы как раз только что миновали Соданкайлю, когда диспетчерская Рованиеми вышла в эфир с моими позывными. Их интересовало мое местонахождение. Я использовал обычный свой прием и ответил только на повторный вызов, после чего сообщил координаты.

Рованиеми передало на четком медленном английском:

— Есть сообщение об аварии в нескольких километрах северо-восточнее вас. Можете уточнить, что там такое?

— Вас понял. Сообщите подробности.

После некоторой паузы послышалось:

— Это английский самолет — гидроплан «Остер». Пилот сообщил, что у него горит мотор.

— Вы не узнали поточнее, где это?

— Он сказал, что пытается приземлиться на берегу большой реки. Мы предполагаем, что имеется в виду Луиройоки.

Я тоже так подумал. К востоку от нас была лишь одна большая река. И ее длинный берег, вытянувшийся в западном направлении, сейчас как раз появился в моем поле зрения милях в пятнадцати. Я повернул туда и пояснил миссис Бикман:

— Тут недалеко произошла авария.

Потом спросил Рованиеми, есть ли еще с ними связь.

— Последние пять минут мы их не слышим. Вероятно, самолет опустился слишком низко.

С горящим двигателем он явно старался спускаться вниз как можно круче. Даже если удалось сбить пламя и выровнять машину, на аппарате типа одномоторного «Остера» возможно только пологое планирование.

Но если радио работает, он может находиться в зоне моего приема.

Я включил радиостанцию на прием, перешел на частоту для аварийных сообщений и стал вызывать:

— «Остер» с горящим двигателем, вы меня слышите?

В лингафонах только трещали помехи. Я попытался снова, но связь не удавалась. Тогда я повернулся к миссис Бикман:

— Наблюдайте за землей со своей стороны. Пытайтесь обнаружить черный дым.

Я надавил педаль акселератора. «Бивер» слегка качнулся, в общем грохоте появилась какая-то новая тональность, и можно было уловить едва заметный намек на нарастание скорости.

Когда мы приблизились на расстояние, с которого можно было добраться до реки с выключенным мотором, я сбавил газ и стал снижаться, покачиваясь с крыла на крыло, чтобы обеспечить себе обзор по курсу. Не было никаких признаков столба дыма, который должен непременно появиться, если охваченный пламенем «Остер» рухнул на землю пять минут назад. Я полетел зигзагами, чтобы можно было взглянуть назад, если самолет окажется скрытым растущими на берегу деревьями.

Миссис Бикман сказала:

— Я ничего не вижу на реке.

Наконец я его обнаружил: яркий блик среди сосен и в полумиле западнее реки. Вот теперь я прибавил газу и вошел в глубокий вираж со снижением.

«Остер» не горел и не развалился на куски, но то, что случилось, тоже заслуживает упоминания. Пилот, должно быть, понял, что до реки при встречном северном ветре ему не дотянуть, и развернулся, чтобы попытаться долететь до пустынной лесной дороги. Но сотни ярдов все же не дотянул, и он сделал самый разумный шаг в подобной ситуации: посадил самолет на поросль и кусты, прямо перед могучими соснами.

Но даже после этого маневра самолет почти перевернулся на спину. Поплавки гидроплана зарылись в землю, а хвост задрался вверх, уткнувшись в макушку крупного дерева. Пожара, однако, не возникло.

Я сделал широкий вираж на трех сотнях футов и увидел, что кто-то машет мне из кустов. Тогда, покачав крыльями, я стал снова набирать высоту.

Миссис Бикман спросила:

— Вы не можете приземлиться?

— Об этом я и думаю. Вы хотели бы, чтобы я сел?

— Да, конечно.

Она, казалось, была даже возмущена моим вопросом.

— Хорошо, я только сообщу в Рованиеми, что намерен предпринять. На этой высоте они меня не слышат.

Мне удалось пробиться к ним на высоте две тысячи пятьсот футов и описать все как можно точнее. Мне ответили, что самолет военно-воздушных сил Финляндии будет над нами в течение получаса. Не предпочту ли я покружить на месте аварии, чтобы помочь ему сориентироваться.

Я взглянул на миссис Бикман. Она резко кивнула в сторону места аварии. И я ответил Рованиеми, что спускаюсь. А прибывающий самолет может транслировать сообщения от меня к ним.

Я стал спускаться по спирали, выпуская колеса ниже поплавков для приземления. На полностью опущенных закрылках, резко форсируя мотор, чтобы выравнивать машину. Мы плюхнулись на дорогу, между рядами высоких деревьев, и утонули в облаке пыли и мелких камней в двух сотнях ярдов от «Остера».

Как раз когда мы выбирались из самолета, из кустов вышел человек. У него была вспорота одежда на правом боку, одна штанина ниже колена изорвана в клочья, он выглядел отнюдь не радужно, но передвигался достаточно легко.

— Я думаю, мой пилот сломал ногу. Рад, что вы прибыли так быстро.

— Так получилось, что мы пролетали рядом, ну и подумали, что следует помочь. Вы англичанин?

— Да. А вы?

— У нас объединенная англо-американская команда. Вы его вытащили из самолета?

— Я провожу вас.

Он шел впереди, указывая путь. Мужчина был дородный, но двигался сквозь заросли довольно легко. И на нем не было ничего сверх того, в чем он был перед аварией, — замечательная мохеровая куртка.

Пилот — долговязый парень лет двадцати пяти, лежал там, где должен был бы оказаться хвост «Остера», если бы не зацепился за макушку дерева. Парень был бледен, а слабое затрудненное дыхание внушало опасение за его жизнь.

Левая нога ниже колена представляла собой кровавое месиво. Толстяк, слава Богу, остановил кровотечение из глубокой раны с помощью пары носовых платков. Но перелом был весьма серьезный.

Больше ничем помочь мы не могли, если не считать того, что я на всякий случай наложил на сломанную ногу лубок в виде толстой ветки и вытащил парня из-под обломков самолета, пока он окончательно не ослабел от шока. Потом отстегнул нож «фарберин» от креплений на ботинке и, вручая его толстяку, сказал:

— Попытайтесь найти пару прямых жердей фута по три длиной и достаточно крепких.

— Ладно.

Тот взял нож и заковылял в сторону сосен.

Миссис Бикман взглянула на беднягу через мое плечо и спросила:

— Могу я хоть чем-нибудь помочь?

— Можете одолжить ему пальто. От шока он начнет замерзать.

Она сняла пальто, и я укрыл им парня. Он качнул головой и открыл глаза.

— С тобой все в порядке, сынок, — сказал я ему. — Просто перелом ноги. Через несколько минут я отвезу тебя на самолете.

Он прошептал:

— С ним все в порядке?

— По-моему, ни царапины. Ты выбрал для посадки лучшее место.

— Не смог дотянуть ни до реки, ни до дороги.

— Ты все сделал правильно. Как это у тебя приключился пожар?

Он закрыл глаза, передвинув голову только на миллиметр-другой.

— Даже представить себе не могу, как это получилось.

— Давление масла было в порядке?

— Чуть ниже и неустойчиво. Но в пределах. Пока не появилось пламя.

— Температура головок цилиндров?

— Чуть ниже, чем обычно. Я перед этим немного переохладил машину.

— Не беспокойся…

Но сам я был несколько обеспокоен услышанным. Пожары в двигателе в наши просвещенные времена ни с того ни с сего не возникают.

В это время вернулся толстяк, волоча жерди, и мы приступили к работе. Привязали жерди к ногам еще парой носовых платков, потом я связал обе ноги вместе привязными ремнями, которые срезал в «Остере». Затем мы просунули под него пальто миссис Бикман, оттащили парня на сотню ярдов и остановились перевести дух.

Толстяк пропыхтел:

— Между прочим, меня зовут Алекс Джад.

— А меня Билл Кэри.

Мы пожали друг другу руки, потому что мне показалось, что он этого хочет.

Толстая физиономия Джада формой напоминала персик. Все существенные ее детали сконцентрировались точно посередине. В более благоприятных обстоятельствах она выглядела бы добродушной и веселой. Светлые волосы явно начали редеть, трудно было определить его возраст, пожалуй, где-то между 23 и 29. Галстук в широкую полосу был слишком грязен, чтобы определить его изначальный цвет.

— Мы его доставим в Рованиеми, — сказал я. — Вы тоже полетите?

— Мы летели в Ивало, но я лучше побуду с ним.

— Багаж?

— Около сотни фунтов.

Он и сам, похоже, весил добрую сотню.

Я подсчитывал взлетный вес и расстояние, пока мы тащили пилота последнюю сотню ярдов до «Бивера». А когда дотащили, я все подсчитал: без багажа миссис Бикман и желательно без нее самой взлетный вес будет не столь рискованным. И я сказал откровенно все, как есть.

— Вы окажетесь в Ивало достаточно быстро, но для этого миссис Бикман придется провести полтора часа здесь, в глуши, в полном одиночестве. Поэтому все зависит от ее согласия.

— Меня это не слишком беспокоит, — заявила она, и, судя по тому, как это было сказано, она и впрямь не возражала.

Я принялся выгружать ее багаж. Для большей гарантии удачного взлета я заодно размонтировал и выгрузил магнитометр.

Потом мы погрузили на борт пилота, Джада, его багаж, развернули «Бивер» в ту сторону, откуда я заходил на посадку, — при взлете следовало учитывать боковой ветер, и я желал только одного, чтобы дорога была поровнее. Мотор набрал обороты, и мы взлетели.

Когда «Бивер» лег на курс, я связался с Рованиеми и попросил для экономии времени подогнать «скорую» прямо к реке. Они обещали: «Будет сделано».

Покосившись на Джада, сидящего рядом, я спросил:

— Деловая поездка?

С кислой миной он согласно кивнул:

— И еще я надеялся порыбачить.

Действительно, среди багажа были два удилища.

— Смотрел, где можно добыть дешевой древесины… Здесь, для производства мебели.

— Вам действительно для этого нужен самолет?

— А что, этот можно нанять?

— Это моя работа.

Он помолчал немного, видимо прикидывая что-то в уме, потом сказал:

— Я подумаю об этом.

Глава 11

Я приземлился на дороге около Луиройоки как раз через полтора часа, как и обещал миссис Бикман. Я случайно увез с собой пальто миссис Бикман, и она сидела на поставленном торчком чемодане в своем безупречном темно-сером костюме, — ни дать ни взять — рекламная картинка шикарной одежды на фоне дикой природы.

Пожалуй, это не все, что можно было сказать по этому поводу. Она как-то естественно вписывалась в этот кусочек Лапландии, и в то же время возникало ощущение, что она здесь законная владычица. Во всяком случае, подобным свойством наделена не всякая женщина.

Я подрулил и резко остановил самолет в шести футах от нее — еще чуть-чуть, и ей могло снести голову пропеллером.

Она даже не повела бровью при этом.

Я спустился вниз.

— Простите, запоздал.

— С ним все в порядке?

— С пилотом? Все обойдется.

Теперь я принялся водружать ее багаж на борт. Затем установил магнитометр, прибор, напоминающий по форме бомбу, закрепив его зажимами на приводе лебедки в хвосте фюзеляжа.

— К полету почти готов, — бодро отрапортовал я. — Не хотите спрятаться внутрь от москитов?

— Что вы собираетесь делать?

— Хочу осмотреть разбившийся самолет.

Она нахмурилась, но потом сказала:

— Я иду с вами, а то совсем закоченела в этом нейлоне.

Я прокладывал путь через заросли.

Самолет модели «автокар» был зарегистрирован в Англии, о чем свидетельствовали зеленые буквы на хвосте, на бледно-голубом фоне цвета утиных яиц. В последние годы в Британии гидропланами никто не пользуется, потому что во время войны понастроили множество аэродромов. Джаду пришлось для себя заказать специальное дополнительное оборудование. Выглядела машина весьма печально. Придется основательно потрудиться, чтобы заставить ее снова летать и плавать. Стойки поплавков заклинило в направляющих пазах, сами они сильно помялись, когда машина переворачивалась, оборвались передние растяжки креплений, так что поплавки раскинулись в стороны как огромные ступни. Нос уткнулся в землю. Одна лопасть деревянного пропеллера отлетела, но не расщепилась, значит, пилот выключил мотор в воздухе, перед тем как врезаться в землю. Дверь кабины висела открытой на уровне моих плеч. На приборной панели запекся сгусток крови пилота. Привязные ремни, которые я не срезал, свисали вниз, как лозы дикого винограда. Я захлопнул дверь, чтобы непогода не завершила процесс разрушения.

Миссис Бикман нетерпеливо спросила:

— Что вы там так долго изучаете?

— Ничего никому не говорите, но я думаю, то, что я изучаю, называется аэроплан.

Признаки пожара как такового не особенно просматривались, не считая черного нагара в нескольких дюймах позади капота и густого, устоявшегося запаха сгоревшего масла, резины и просто гари. Машина была теперь холодна как лед. Я повернул монеткой винты крепления, и капот, щелкнув, открылся. Внутри двигатель выглядел как кусок говядины, лежавшей на солнце не меньше месяца. Он был покрыт грязной затвердевшей пеной углекислотного огнетушителя, пронизанной обожженными проводами, похожими на съежившиеся вены и сухожилия.

Среди хаоса в почти скапотировавшем самолете мне понадобилось некоторое время, чтобы сориентироваться. Я установил местоположение карбюратора, обследовал идущую назад, через переборку, топливную магистраль, но нигде не обнаружил повреждений. Потом проследил масляные трассы. Сам бак был перевернут. Основная масса содержимого образовала липкую дорожку на земле под самолетом. Я сбил ссохшуюся корку углекислой пены и извлек масляный футляр наружу. В нем скопилось много шлака, большая часть на стенках сетки фильтра. При открытой системе распространялся сильный запах бензина. Я установил масляный фильтр обратно на место, счистил корку пены с остальных частей двигателя, чтобы скрыть следы моего вторжения. Затем открыл крышку масляного бака, намереваясь слить из системы остатки масла, и тут обнаружил, что крышка бака была закрыта неподобающим образом.

Миссис Бикман, наблюдавшая за происходящим через мое плечо, произнесла:

— Боже, как же воняет!

— Готов поклясться, что запах появился еще в воздухе. Но у них возникли другие, более серьезные трудности.

Захлопнув капот, я завернул винты.

Она снова заговорила:

— Прощу прощения. Я не имела в виду чего-то определенного… Просто искала повод завязать какой-никакой разговор.

— Да… Простите, я был несколько резковат.

— Что, такого рода аварии часто случаются?

— Нет, я знаю несколько случаев вынужденных посадок, и никогда по причине пожара мотора в полете. Пилот — новичок в этой стране.

Она только кивнула. Она выглядела исключительно привлекательной в туалете с Пятой авеню и с солнечными лучами, запутавшимися в ее волосах. И в моем мозгу мелькнула мысль, что на много миль вокруг ни одной живой души. И уж во всяком случае в пределах слышимости человеческого крика.

Мысль мелькнула и исчезла. Но я ощутил сожаление, расставаясь с нею.

Однако я еще не закончил с «Остером». Что-то еще должно быть не так, не знаю что, но теперь я в это окончательно уверовал.

Вскоре все выяснилось. Под панелью приборов со стороны пассажирского места я обнаружил свисающую электрическую розетку и пару зажимов с резиновым покрытием, которые явно предназначались для чего-то, чего в кабине не было. Я начал шарить в траве возле самолета.

Миссис Бикман спросила:

— Ну, что теперь?

Я продолжал поиск. Не прошло и десяти минут, как я наткнулся на искомый предмет. Если бы его действительно хотели спрятать, то в здешних зарослях его можно было бы искать неделями. Это была коробка, начиненная электроникой размером с большой словарь, соединенная длинным проводом с устройством, включающим в себя трубку из легированной стали с ручкой, круглую шкалу с градусным делением с одной стороны и небольшой квадратный металлический раструб — с другой. Я вытащил прибор на открытое место и тщательно осмотрел. Он не выглядел поврежденным, хотя никогда нельзя быть уверенным в исправности электроники, пока ее не включишь.

Миссис Бикман спросила:

— Что это вы нашли?

Я приподнял прибор, чтобы она взглянула.

— Часть оборудования, которое вывалилось из самолета.

— Вывалилось? Просто выскочило наружу и само спряталось за дерево?

Я ласково улыбнулся:

— Должно быть, так все и было. Зачем бы понадобилось им прятать такую безделицу? Разве что из опасения, что другой пилот ее сцапает?

И я повел ее обратно к «Биверу», предоставив возможность поразмыслить о том, что я просто дешевый воришка, мародерствующий на развалинах. Она была права только наполовину. Я планировал положиться на этот аппарат, и весьма серьезно; черта с два здесь добудешь лицензию на ввоз радарного приемника — вещи, единственное назначение которой — определять местоположение радарных станций. Между прочим, особенно трудно ее добыть, если летаешь близко к русской границе.

Кроме того, оставался неясным вопрос, почему это Джад считал нужным таскать с собой такое оборудование. И как это связано с аварией «Остера».

Мы приземлились в Ивало вскоре после трех. Я отправился заказать по телефону такси для миссис Бикман и ее багажа, затем дал команду дозаправить «Бивер».

— Проблем с номером в гостинице у вас не будет, — сказал я ей. — Снова встретимся за ужином, после того, как я навещу вашего брата. Это займет не слишком много времени, только если он не отправился куда-нибудь далеко палить по медведям и мне удастся сразу его найти. Но в любом случае я вернусь засветло.

— Благодарю, мистер Кэри.

Она снова теперь была в пальто, всего с несколькими кровавыми пятнами на подкладке, но в застегнутом виде их видно не было.

— Сожалею, что вела себя сегодня несдержанно.

— Не просите прощения… пока. Вероятно, сегодня вечером у вас еще будет такая возможность.

Она только кивнула.

— Может, вы передадите это ему при встрече?

Она вручила мне письмо, посланное авиапочтой, и надежно упакованную бандероль величиной со среднюю коробку с шоколадками.

— Между прочим, бандероль, видимо, для вас. Я чуть не уронила ее: она тяжелая, как свинцовая болванка.

Я взглянул на почтовую этикетку. Бандероль была адресована Ф.У. Хоумеру, под его попечительство, в качестве услуги фирмы, и для передачи мне.

Наверняка это были патроны с литыми пулями 12-го калибра, которые он мне обещал.

— Это письмо, которое я ему посылала, — продолжала она. — Оно может помочь при объяснениях.

Я сунул конверт в карман рубашки.

— Сделаю все, что смогу, миссис Бикман. Я действительно попытаюсь убедить его встретиться с вами. Но существует что-то такое, о чем вы осведомлены гораздо лучше, и оно может оказаться сильнее моих доводов.

— Да, — сказала она, — да, гораздо сильнее.

Она повернулась и направилась к зданию аэропорта.

Глава 12

Микко так и не появился, однако в диспетчерской мне передали от него послание: заболел, мол, надеется прийти завтра, но обещать не может.

Ожидая, когда закончат заправку, я вскрыл бандероль с патронами и зарядил дробовик.

Патроны были с латунными гильзами, около двух с половиной дюймов в длину. Из гильзы торчало только острие свинцовой пули. Я пообещал себе, что как-нибудь разряжу один патрон, чтобы только увидеть величину и определить вес самой пули. Чувствовалось, что она действительно должна быть громадной и ужасной по своей разрушительной силе.

Ружье я вернул на прежнее место, решив про себя непременно купить какие-нибудь ремни или парусиновый ружейный чехол и укрепить ружье на потолке, чтобы оно не мешало передвигаться по кабине и в то же время всегда находилось под рукой. А пока я сделал надрез в звукоизоляционной обшивке над дверью для пассажира и запихнул ружье за нее.

Маленький желтый грузовичок, отчаянно гудя, носился по взлетной полосе, пытаясь прогнать оленя. Я вырулил и взлетел где-то около половины четвертого.

Облет хижины Хоумера и прилегающей к ней местности я совершил дважды, намеренно покачивая крыльями, чтобы привлечь его внимание. Потом пошел на посадку.

Я выкурил две сигареты и уже начал жалеть, что не задержался в Ивало, чтобы перекусить, когда он появился из леса и зашагал мне навстречу, как и прежде, в охотничьем костюме и с ружьем.

— Как охота? — поинтересовался я.

— Встретился еще с двумя и завалил одного, сэр.

— Прекрасно. У вас нет ощущения, что этого уже достаточно?

— Почему бы это?

Вопрос в его устах прозвучал довольно резко.

— Вы не желаете покинуть Лапландию?

— Так или иначе, вскоре мне придется это сделать.

— Дело в том, что к вам пожаловала гостья. Она в Ивало. — Я передал ему письмо от миссис Бикман со словами: — Думаю, это все объяснит.

Пока он читал, я прошелся вокруг «Бивера» и попинал ногой покрышки передних колес, решив, что их тоже следует заменить к следующему лету. Осматривая самолет, я с тоской отмечал и прочие детали, находящиеся в плачевном состоянии.

Когда я возвратился к Хоумеру, он уже закончил чтение письма и выглядел слегка обеспокоенным.

— Вы видели Элис? — спросил он. — С ней все в порядке?

— Я отвез ее в Ивало. И она выглядит великолепно, если не принимать во внимание развод.

— Развод? — Он казался озадаченным.

— Да. Разве она не написала об этом? Она разводится с мужем, или он разводится с ней.

Я стал шевелить извилинами, пытаясь вспомнить, как она выразилась и как меня угораздило доставить плохие новости из Ричмонда на Вариойоки.

— Разве не по этой причине она хочет, чтобы вы вернулись и сделали что-то с имуществом?

— А… Да, конечно, — пробормотал он и еще раз быстро пробежал глазами тонкий листок письма.

Я снова закурил и стал прикидывать, не мешают ли мне все еще оставшиеся последствия похмелья достаточно остро оценивать замечательные события в жизни Хоумеров.

Помолчав немного, я добавил:

— Я ей сказал, что слетаю к вам и спрошу, хотите ли… хотите ли вы с ней встретиться.

— Она хочет, чтобы я вернулся в Америку? — резко вопросил он.

— Создается впечатление, что все обстоит именно так.

— Она рассказала вам зачем? — И опять его слова прозвучали довольно резко.

— Наверное, проблемы с имуществом. Допускаю, что ее муж не принял нужных решений до того, как перестал быть супругом.

Он кивнул, потом сказал:

— И все же, сэр, я думаю, что это занятие не для меня.

Я бросил сигарету и наступил на нее, затем взглянул на озеро.

Северный ветер рябил водную гладь и раскачивал верхушки деревьев. Заходящее солнце превратилось в оранжевый шар как раз над дальним концом озера. Ветер очистил воздух и принес с собой прохладу. Я снова закурил и неохотно вернулся к семейным проблемам Хоумеров.

— Я полагаю, она ведь не желает, чтобы вы вернулись навсегда. Но вы могли бы передать ей права попечителя или что-то в этом роде и поручить стряпчим управлять имуществом?

Казалось, он меня не слушал.

— И тем не менее я не хочу возвращаться в Америку. Я еще не закончил здесь свои дела.

— Ну хорошо, может, вы повидаетесь с сестрой, если я доставлю ее сюда?

Он рассеянно улыбнулся:

— Скорее мне этого не хотелось бы, сэр. Я планирую отправиться в небольшое путешествие — поохотиться. И двое-трое суток буду ночевать в пути.

— Она проделала дальний путь из Штатов, чтобы встретиться с вами. Я мог бы привезти ее сюда завтра прямо с утра.

— И все-таки я не хотел бы этого, сэр.

Я разозлился вдруг без всякой на то причины, если не считать раздражения из-за его упрямства.

— Вы явились сюда ради большой игры, лишь для того, чтобы померяться с силами природы и подстрелить европейского медведя. Жаль, если это делает вашу жизнь бесцельной, но это ваш выбор. Я, правда, это не очень понимаю, может быть, потому, что никогда не стрелял, кроме как в людей. Теперь-то почему бы вам не поехать домой и в кои-то веки не сделать работу, требующую всего лишь одного дня, не больше?

Двинь он меня прикладом, я бы понял. Но он только озадаченно нахмурился:

— Вы в кого-то стреляли, сэр?

— Да, но не об этом сейчас речь. Вы встретитесь с сестрой?

Он кивнул, и на мгновение я подумал, что пробился сквозь его скорлупу. Но потом он сказал:

— Я понял, что вы бывший военный, по тому, как вы в тот полдень управлялись с ружьем.

Я вспылил:

— Черт бы вас побрал! — И чтобы не заткнуть его глотку его же собственным ружьем, предпочел немного пройтись.

Вскоре я успокоился и вернулся к нему:

— Ладно, все в порядке. Вы не хотите ее видеть. Мы живем в демократическом обществе — значит, всякое насилие исключается. Вы напишете ей записку?

Он задумался.

— Вероятно, я увижусь с ней через несколько дней, сэр. И передайте, что она может взять на себя обязанности попечителя, если ей так этого хочется.

— Хорошо. Я возвращаюсь. — Тут я повернулся, чтобы идти, но остановился. — Все-таки, думаю, вы чего-то избегаете, Хоумер.

Он выпрямился — плотный, невысокий, но спокойный и полный достоинства.

— Могу вас заверить, сэр, что я ничего не избегаю. Я охотник. Вероятно, вы этого не понимаете, сэр.

— Будь я проклят, если понимаю.

Я зашагал обратно к «Биверу», столкнул машину в воду и прыгнул на борт.

Я все еще был зол, но в основном на себя. Я проделал невообразимую работу, пытаясь остаться невтянутым в семейные проблемы Хоумеров.

Вернувшись обратно в Ивало после заката солнца, я снова ел яйца, в баре «Майнио». В тот момент я не испытывал особой тяги к еде, а скорее был настроен на пару стаканов шнапса, но я твердо знал, что лучший вариант — начинать с яичницы. Я чувствовал себя неуютно, был взвинчен. Частично в результате затихающих всплесков похмелья, частично от сознания необходимости передать послание миссис Бикман, но главным образом потому, что последнее время я слишком много летал в запретной зоне. В начале лета это казалось оправданным риском. У меня была работа на весь сезон и впереди — открытие большого никеля. Сегодня же мне предстоял лишь один вылет на полдня, эквивалентный стоимости мятой банки сардин. Риск казался неоправданным.

И все же я знал, что должен это сделать. Контракт предусматривал завершение работы в полном объеме. Точно так же обстояли дела и с посланием для миссис Бикман.

Я покончил с яичницей и парой сигарет, и теперь мне оставалось только пойти в отель и разыскать миссис Бикман.

Она все еще сидела в обеденном зале, одна, зло затягиваясь сигаретным дымом и прихлебывая кофе из большой чашки. Официантка не слишком жаждала подпускать меня в летной куртке к своим клиентам-миллионерам, но тем не менее я прорвался.

Миссис Бикман прежде всего осведомилась:

— Вы его видели?

Я уселся напротив нее и заказал кофе и шнапс.

— Да, я его видел.

Потом глубоко вздохнул:

— Он не хочет возвращаться в Штаты, он не хочет встречаться с вами… пока. Может быть, спустя некоторое время. Он сказал, что, возможно, куда-то отправится на несколько дней поохотиться.

Она обдала меня холодным взглядом и решительно вздернула подбородок.

— Это его ответ?

— Да, почти дословный.

— Вы передали ему мое письмо?

— Да.

— И рассказали, что я прилетела сюда из Штатов, чтобы с ним встретиться?

— Я все ему сказал. Поверьте, миссис Бикман, я действительно старался убедить его. Закончилось все небольшой, но резкой перепалкой. Я думаю, что он не прав, но, в конце концов, это его дело.

Официантка принесла кофе и шнапс и осведомилась, не нужно ли миссис Бикман еще чего-нибудь.

Та бросила:

— Не сейчас. — Затем мне: — Думаю, вам лучше просто отвезти меня к нему.

Я ухватился за шнапс, ответив:

— Сожалею…

Сейчас ее взгляд был подобен дулам пушек, направленных на вас в упор с крейсирующего вокруг боевого корабля.

Я опять ухватился за спасительный шнапс.

Однако у нее было куда больше опыта принудить таких людей, как я, сдаться и сказать «да», чем у меня — отшивать публику вроде нее и посылать… ну, скажем так, подальше.

— Итак, сколько мне это будет стоить?

— И я могу назначить собственную цену?

— Да. — В ответе снова прозвучала холодная твердая сталь.

Я некоторое время поразмышлял, затем решительно покачал головой:

— Это прекрасная идея, миссис Бикман. Но когда он меня нанимал, одним из условий было обеспечение ему абсолютного одиночества. Условие все еще остается в силе. Он сказал, что встретится с вами через несколько дней. Кроме того, он сказал, что может предоставить вам права попечителя. Это поможет делу?

Она нацелила на меня свой подбородок и выстрелила залпом из всех орудий.

— Нет, это вовсе не поможет, черт вас возьми! Мне нужно его видеть. Вы способны это понять?

Я опустил пустой стакан на стол.

— Тогда заплатите медведям. Может, они знают, где он находится!

И встал.

Она сказала уже более спокойным, примирительным тоном:

— Да поймите, наконец, вы же совсем не в курсе дела, мистер Кэри.

— На все сто процентов в точку, когда имеешь дело с семьей Хоумер, миссис Бикман… Он тоже толковал мне, что я многого не знаю и недопонимаю. Вы оба правы. Все, что касается вашей семьи, несколько превышает возможности моего ума. Но главная вещь, которую я действительно не могу постигнуть, — так это как я умудрился оказаться между двух огней. Все, я сдаюсь. Если вы ближайшие два-три дня еще пробудете здесь, я отвезу вас. А до тех пор можете забыть обо мне.

Я вышел на улицу.

И в тот же момент пожалел об этом, и совсем не потому, что этот ресторан был единственным местом в городе, где продавали ликер. Почему я не догадался предложить ей провести вечер, осматривая достопримечательности Ивало, одной из которых могла оказаться хижина Билла Кэри? Если бы мы только могли удержаться от разговоров о ее брате.

Но именно ее брат, а не Билл Кэри, был единственной причиной ее пребывания в Ивало. И я отправился домой на свидание с остатками виски, привезенного из Стокгольма.

Глава 13

На следующее утро, вскоре после семи, я был уже в баре «Майнио» и ждал, не объявится ли Микко, когда кто-то позвал меня к телефону. Звонок был из аэропорта Ивало.

— Пилот Адлер только что связывался с нами по радио и спрашивал, не сможете ли вы его встретить на месте приземления, — сообщил диспетчер. — Он предполагает сесть на реке через три четверти часа. Вы все поняли?

— Нет, но все равно спасибо.

— Он сказал, что это очень важно. Ему нужна ваша помощь.

— Что ему нужно? Ладно, забудем об этом. Где он сейчас?

В голосе диспетчера чувствовалось недоумение, как будто, передавая это сообщение, он пожимал плечами.

— Он находится к югу отсюда. Думаю, около Рованиеми.

Я поблагодарил и поспешил к заказанной мною яичнице. Моим первым побуждением было послать Адлера ко всем чертям вместе с его проблемами. Но потом я решил, что так нельзя. Слишком одиноко и неприятно станет в Лапландии, если все станут посылать друг друга к черту с их трудностями, ведь когда-нибудь и у любого из них могут возникнуть неприятности. Так и рождается между пилотами круговая порука.

Однако лучше бы я не был убежден, что Оскар хочет, чтобы я вытащил его из передряги, которая возникла по его же собственной вине.

Микко все еще не объявился, и я подумал, не зайти ли в его пристанище узнать, в чем дело. Это следовало сделать, если бы не уверенность, что болезнь — просто камуфляж поиска другой работы, так что если я вдруг явлюсь и посоветую ему ставить компрессы на воспаленный лоб, ничего, кроме общего смущения, не получится. В конце концов я выпил еще две чашки и без четверти восемь отправился на мост.

Солнце только-только вставало, лениво выплывая из дымки на горизонте. То ли это был первый осенний туман, то ли дым от лесного пожара на русской стороне. Оскар обычно заходит на посадку с востока, против течения, перед мостом. Это ему обеспечивает широкую и длинную посадочную площадку, течение, помогающее тормозить, чтобы не ткнуться носом в мост, и эффективное приводнение, прекрасно видное из обеденного зала отеля. Неплохая реклама.

Я закурил, облокотился на парапет и стал внимательно разглядывать воду внизу. Под водой все еще были видны остатки старого моста, уцелевшие с тех времен, когда немцы взорвали его в 1944 году, во время отступления.

Должно быть, Адлер здорово сбросил газ, так что я не услышал и не увидел «Цессну», пока она не появилась всего на высоте в две сотни футов в полумиле вниз по течению. В этом парне многое может не нравиться, а мне, например, очень многое в нем просто претит, но следует признать, что летать он умеет.

Вираж был точен и экономен, так что ему не пришлось использовать хоть какую-то дополнительную мощность. Закрылки выпущены наполовину. Все, что оставалось, — это полностью выпустить закрылки и посадить самолет на поплавки.

Вдруг неожиданно самолет перевернулся на спину. Он дико метался над речкой вверх шасси всего в десяти футах от воды. Пилоту удалось справиться с машиной и удержать ее в таком положении, и теперь она неслась прямо на меня, следовательно, на мост, — как в некоем фантастическом фильме — с проклятыми огромными поплавками, торчащими прямо в небо.

В какой-то миг я оцепенел, и этот миг растянулся, как это бывает в замедленном кадре кино. Такое случается раз или два за всю вашу летную жизнь. Вы видите терпящий бедствие самолет и понимаете, что он и сидящий в нем летчик стремительно несутся к гибели. И в данной ситуации знаете, что летчик тоже это знает.

Но Адлер не сдавался. Он был молодец. Он не мог попробовать вернуть самолет в нормальное положение, не обломав крыло, поэтому сделал единственное, что еще было возможно в данной ситуации: дал полный газ и попытался перелететь через мост в положении вверх шасси. И это ему почти удалось. Двигатель взвыл, и нос приподнялся. Затем медленно и уверенно его потащило вниз, пропеллер коснулся воды, и ее гладь взорвалась высоким фонтаном. Хвост резко взлетел вверх, самолет подпрыгнул над водой, и пропеллер, должно быть, сломался, потому что двигатель взвыл и сорвался на визг. Визг становился все более пронзительным, когда самолет крутанулся и рухнул набок. В следующий момент его накрыла масса падающей воды.

Я поймал себя на том, что спокойно изрекаю:

— Он должен был держать нос высоко, но не успел сообразить, когда прибавил газу и находился «вверх ногами»…

Затем я помчался к месту аварии.

Пятно взбаламученной воды тянулось четверть мили вниз по течению.

Пока я, с трудом переводя дыхание, бежал по берегу, мимо меня промчалась полицейская машина, подпрыгивая на ходу, как плоскодонка, спущенная в реку с переката. Впереди меня бежали к берегу какие-то люди. Некий человек тащил маленькую лодку. Когда я добрался до места, одна лодка была уже почти на середине реки, вторую спускали с противоположного берега. Если даже не учитывать мое состояние после забега на четверть мили, не слишком-то я мог помочь, разве что поплыть туда и предоставить им возможность спасать еще одного тонущего. Так что я просто стоял, глотая воздух и переводя дух.

Один из поплавков «Цессны» отломился и лениво дрейфовал по течению. Конец другого торчал над поверхностью, и это указывало, что самолет так и висит «вверх ногами» чуть в стороне от берега.

Один из полицейских был в лодке. Другой увидел меня, узнал и подошел.

— Вы знаете, кто это был? — спросил он.

— Оскар Адлер. Но я не знаю, был ли он один.

— Знаете, что случилось?

— Я видел, как это произошло.

— Но вы не знаете, в чем причина?

— Могу только догадываться. Может быть, Адлер вам объяснит.

Толпа вокруг загомонила, и мы уставились на лодки. Два человека втаскивали чье-то тело в одну из лодок. Кто-то склонился над ним. Полицейский, находящийся там, встал и отрицательно покачал головой, сообщая результаты на берег.

Его партнер на берегу снова повернулся ко мне и хотел что-то сказать.

Я его опередил:

— По-шведски я говорю лучше…

Он мрачно глянул на меня, затем медленным уверенным движением извлек блокнот.

Этот человек все делал подобным образом: медленно, но уверенно, не тратя лишних усилий. Крупный мужчина плотного телосложения, с неизбывно усталыми голубыми глазами на бугристом лице. Через несколько лет он обзаведется огромным, как бочка, животом, а сейчас он мог сгрести меня одной рукой и спокойно перебросить через реку, но ему понадобилось бы слишком много времени, чтобы принять такое решение. Его маленькая, лихо заломленная белая фуражка была сильно сдвинута на затылок, и огромные пятна пота растекались под мышками на выцветшей форменной рубашке.

Он сказал по-шведски:

— Если они вытащили Адлера, он нам уже ничего не расскажет. Вы — пилот, и вы, наверное, единственный, кто видел, как это случилось. Можете вообще ничего не рассказывать мне сейчас, через некоторое время вам придется объясняться с шефом или чиновниками из управления гражданской авиации. Но я не хотел бы, чтобы вы что-нибудь забыли или начали выдумывать. Ясно?

Толпа зашумела опять: в лодку втащили второе тело.

Полицейский на борту проделал тот же ритуал и снова отрицательно покачал головой.

Толпа отозвалась гомоном, как мне показалось, с явным оттенком ужаса. Ныряльщики забрались во вторую лодку.

Полицейский с усталыми голубыми глазами спрятал блокнот и сказал:

— Вы бы лучше помогли их опознать.

И зашагал сквозь толпу. У него это здорово получилось — шагать сквозь толпу.

Лодка причалила к берегу, и пожилой тип в деревянных башмаках, загорелый до черноты, шустро спрыгнул на песок, придерживая ее за нос.

Мой полицейский одним движением отмел жаждущих помочь, взялся за корму лодки и просто вытряхнул все ее содержимое на берег в трех футах от воды.

Его напарник едва успел выпрыгнуть. Он был меньше, худее, с острым птичьим лицом, наполовину скрытым солнечными очками.

— Кто это? — деловито осведомился он.

Здоровяк ответил:

— Он может их опознать.

Коротышка снял очки и окинул меня с ног до головы быстрым, подозрительным взглядом.

— Один из них — Адлер, — заявил он. — Другого я видел, но кто он — не знаю. А вы?

Я протиснулся вперед и взглянул на трупы.

У Оскара была сломана шея: никому не советую смотреть на человека со сломанной шеей, не призвав для этого на помощь все свое мужество. Другой был весь изранен, лицо тоже сильно пострадало, но все же было узнаваемо.

— Я его знаю, — заявил я. — Микко Эскола. Он работал у меня.

— У вас?

Солнцезащитные очки снова были водворены на место, что сделало его похожим на холодного, въедливого следователя.

— Вы знали, что он находился в этом самолете?

Коп-здоровяк сказал:

— Нет нужды сейчас в этом копаться. — И повернулся ко мне: — Где вас можно найти?

— У меня сегодня полет.

Коротышка фыркнул. Здоровяк сказал:

— Если вы вернетесь к ленчу, можете лететь.

Я кивнул и стал пробираться сквозь толпу, которая возбужденно обсуждала случившееся по крайней мере на четырех языках, так как большинство зевак были постояльцами отеля.

Кто-то осторожно взял меня за руку. Я мгновенно стряхнул руку и только потом взглянул, кто это был.

Алекс Джад, толстяк.

— Еще раз приветствую, — улыбнулся он. — У вас все в порядке, и вообще как дела?

Он определенно не выглядел человеком, за день до этого побывавшим в авиационной катастрофе. На нем был новый отглаженный светло-серый костюм, кремовая рубашка и полосатый галстук, но уже другой. Теперь он выглядел солидным, представительным господином, готовым купить Лапландию по сходной цене. Но здесь он был не для этого.

— Откуда вы взялись?

— О, моего парня поместили в госпиталь, и надолго. И поскольку там мне больше нечего делать, то вчера вечером последним рейсом я прибыл сюда. Что тут случилось?

— Финский пилот и еще один парень погибли в катастрофе.

— Кто они?

Было ли в его голосе беспокойство?

Я ответил:

— Молодой финн. Делал кое-что для меня… прежде.

— А… — Он кивнул. — Я уж было подумал, не случилось ли чего с вами.

— Держу пари, это так и было, — угрюмо буркнул я.

Он взглянул на меня в явном замешательстве, отчетливо запечатлевшемся на толстом лице.

— Я не совсем…

— Давайте-ка отойдем в сторонку.

Мы прошли немного по берегу.

— Я хочу, чтобы это была наша последняя встреча, Джад. Именно так, я не хочу видеть вас снова.

Озадаченное его лицо выглядело презабавно, однако он не обиделся.

— Я не понимаю, что вы…

— Отлично. Объясняю вам без околичностей. Вы — из департамента иностранных дел, который в народе называют секретной службой. Я не знаю, какие у вас тут дела, и не хочу знать, но зато я прекрасно знаю, что вы под колпаком у кого-то, кто также замешан в этом деле. Если у вас еще остаются на этот счет сомнения, будьте уверены, что вчерашний пожар в моторе — отнюдь не случайность. Вернувшись за своей клиенткой, я взглянул в «Остер», и у меня не осталось сомнений в справедливости моих суждений.

Лицо Джада расползлось в симпатичную открытую улыбку.

— Я ужасно сожалею, мистер Кэри, мне действительно очень бы хотелось быть секретным агентом, но я всего лишь бизнесмен, специалист по древесине. Если желаете, можете удостовериться.

И он захихикал, издавая сочные бодрые звуки.

— Бьюсь об заклад, вы способны это доказать. Департамент иностранных дел можно было бы считать сонными бездельниками, если бы вы не могли ничего доказать. Но вот что доказать невозможно, так это что в реальной жизни существует деревообделочная фирма, способная пойти на безумные расходы, чтобы переделать «Остер» в гидроплан, а я-то знаю приблизительно, сколько это стоит. Дороговато для единственного полета в Финляндию. Так что его переделывали для вполне определенной цели. В Британии теперь гидропланы вообще не используют.

Он достал из нагрудного кармана металлический контейнер с парой сигар и предложил одну мне.

Я отрицательно покачал головой:

— Благодарю, сигареты непоправимо испортили мой вкус.

Я наблюдал за тем, как он вытащил сигару из контейнера,

тщательно осмотрел ее и сунул в рот. Подождал, пока он щелкнул зажигалкой, и лишь потом сказал:

— Кроме того, я обнаружил ваш радарный детектор там, где вы его спрятали. У него десятисантиметровая антенна-приемник, а это длина волны, которую русские используют в своей пограничной радарной сети, так что, как я полагаю, вы планируете в одну из ночей пересечь границу.

Пламя зажигалки даже не дрогнуло, он просто поднял на меня глаза, в которых были и печаль, и скрытое удивление, потом вынул сигару и сказал:

— Сожалею, мистер Кэри, но это выше моего понимания.

— Послушайте, Джад, я не пытаюсь вас раскрыть как агента. Так или иначе, вы это сами уже сделали. Когда вы вчера взлетали, ваш масляный бак был полон бензина. Все, что рассказал пилот о том, как вел себя мотор, с этим точно согласуется: в среднем давление низкое, но с прыжками: блокируемое шламом и саморазблокирующееся бензином, как растворителем. Между прочим, когда я открыл бак на вашем самолете, все вокруг провоняло бензином. Трюк старый, но не без недостатков. Он может вызвать заклинивание или пожар мотора, но не гарантирует, что вы погибнете. Так что в следующий раз ваши противники попытаются использовать что-то поэффективнее. Именно это подводит черту нашим коммерческим переговорам: я не хочу из-за вас погибнуть. Все предложения по использованию моего самолета отклоняются, и я больше не желаю иметь с вами никакого дела. Никаких личных отношений — у меня и своих собственных трудностей предостаточно.

— Уверен, их у вас хватает, мистер Кэри.

Сигара отлично тлела, и казалось, это единственное, что его заботило.

— И все-таки, я думаю, экспертиза установит, что у нас просто перегрелся мотор.

— О да, конечно. — Я кивнул и тоже закурил. — Даже отбросив на минутку соображения по поводу радарной аппаратуры, Джад, вспомните, что я пилот. У самолетов типа «Остер» двигатель воздушного охлаждения, и практически невозможно перегреть такой мотор в Лапландии осенью. Но и это можно не принимать во внимание, если вам угодно. Просто я хотел объяснить вам, что кто-то пытается вас убить. Мне приходилось прежде встречаться с людом, торгующим лесом. Если бы я вот так же доказал одному из них, что кто-то намеревается его убить, он бы немедленно оказался на верхушке ближайшего дерева и стал бы орать благим матом «Мама!». Так вот, в следующий раз вас наверняка попытаются убить, и нечего, черт возьми, так нахально улыбаться.

Я повернулся и, оставив его «облагораживать» осенний воздух сигарным дымом, зашагал в город.

Глава 14

Следующие двадцать минут я провел за приобретением нескольких ярдов провода и звонка на двадцать четыре вольта, а затем поймал попутную машину до аэропорта. Там одолжил на время инструменты и приспособил провод и звонок так, что, когда перодержатель самописца магнитометра отклонится на определенную величину, звонок зазвенит у меня над ухом.

Я просто хотел не пропустить момент, когда разбогатею.

Затем я занялся тщательным осмотром самолета. Потратил куда больше времени, чем на обычную утреннюю проверку, зато в итоге был уверен, что в масляном баке именно масло, а не подстроено ничего такого, что перевернет меня вверх дном в десяти футах от земли.

Какие резоны кому-то расправляться со мной, представить я не мог, но не мог и не принять во внимание, что за последние двадцать четыре часа Лапландия потеряла два гидроплана. Теперь мой «Бивер» остался единственным. И чувству одиночества нечего было противопоставить.

Утро плавно переходило в полдень, а звонок пока что не сработал. Все, чего я достиг, — рубашка, насквозь пропитанная потом, прилипла к телу спереди и сзади, а коллекция окурков вокруг на полу походила на первый снег, который символизировал конец контракта с «Каайей». Я теперь был то ли свободным человеком, то ли безработным, как посмотреть.

Приземлился я в Ивало в час дня и уехал в город со служащим, направлявшимся на ленч. Он все сокрушался, что Оскар погиб, и хотел бы видеть это сам.

Я молча выскочил возле бара «Майнио» и уже наполовину справился с вареным мясом и картофелем, когда появился Вейкко.

Он осмотрелся вокруг, потом сосредоточился на мне. Видимо, ходили слухи, что Кэри всегда готов к интервью во время еды.

— Оскар мертв… — начал он.

— Говори по-английски, — изрек я с некоторым затруднением из-за наличия во рту вареного мяса.

Он сел и сцепил пальцы, чтобы как-то собраться с духом, а ему это было необходимо.

— Оскар разбился и погиб, — повторил он по-английски.

— Я знаю. Видел сам.

— Ты видел? Как это случилось?

На нем были темно-синий костюм, белая рубашка, серебристый галстук. Лицо явно испуганное. Я пожал плечами:

— Он перевернулся перед самой посадкой.

Пожилая официантка появилась из-за стойки, оглядела Вейкко с ног до головы как нечто достойное только презрительного фырканья, и процедила:

— Слушаю вас.

Вейкко заказал кофе. Она прошествовала обратно, явно надеясь, что кофе у них кончился.

— Откуда он прилетел? — спросил Вейкко.

— Не знаю. Он работал на тебя?

Вейкко резко выпрямился, словно я опрокинул свой завтрак ему на колени.

— Нет. Кто сказал, что он работал на меня?

Я отодвинул от себя остатки вареного мяса и закурил.

Я жаждал зрелища. Не часто можно видеть Вейкко таким испуганным. В жизни не все так прямолинейно. Только чтобы поддержать его крайнее возбуждение, я заметил:

— Да точно не знаю. Так, ходят какие-то слухи.

— Нет, на меня он не работал. Он собирался — это да. — И вдруг в его глазах промелькнула хитринка. — А ты на кого работаешь?

Он внимательно изучал меня. Старая дева принесла ему кофе и осведомилась, не желаю ли я тоже.

— Спасибо, нет.

Когда она ушла, я начал снова:

— Ну, поехали дальше, Вейкко. Ты ведь пришел сюда не для того, чтобы пожелать мне счастья в день рождения? Тем паче что сегодня к тому же не тот день. Или речь идет все еще о той работе в Швеции, на которую ты хотел меня подрядить?

— В Швеции?.. — удивился он, потом вспомнил: — Нет-нет, не то. Я слышал, наняли другого. Но я хочу, чтобы ты отвез меня кое-куда, сегодня днем, но чуть попозже.

Меня вовсе не захлестнула радость до краев от перспективы работать на Вейкко, но дело есть дело, тем более сейчас, когда работа для «Каайи» действительно была закончена.

Я кивнул:

— Куда?

— Потом скажу.

С точки зрения Вейкко это звучало убедительно и нормально.

Мне пришлось уточнить:

— Все в порядке… Только имей в виду, что я могу задробить всю идею, если мне не понравится, куда ты собираешься и что именно намерен туда везти.

Он опять резко выпрямился.

— Что это я должен везти? Почему это я должен что-то везти?

Я затушил сигарету.

— Не знаю. Я просто сказал «если», и это обсуждению не подлежит. Когда?

— В пять часов встретимся здесь. Я подброшу тебя на Машине.

— Ладно.

Я некоторое время наблюдал за ним. Он мешал свой кофе. Мешал уже дважды.

Как бы между прочим я спокойно заметил:

— Строго между нами, те два подозрительных типа, от имени которых ты предлагал работу в Швеции, — твоя выдумка, верно?

Он кивнул медленно и вовсе не весело:

— Да, это правда.

— Так что ты просто хотел выяснить, как у меня дела с работой и не могу ли я на некоторое время покинуть страну?

Он опять кивнул.

Я продолжал:

— И когда ты установил, что это не проходит, то нанял тех бандитов в Рованиеми? Им что, было приказано меня убить?

— Нет-нет! — отреагировал он быстро, слишком быстро.

— Ты на какой вопрос отвечаешь, Вейкко?

Он энергично замотал головой.

— Не крути со мной, Вейкко, ты послал троих юнцов с ножами, но они оказались недостаточно умелы, чтоб справиться со мной. Почему ты их послал?

— Я думал, — он безнадежно развел руками, — я думал, ты кое на кого работал, но ошибся. А они не должны были убить тебя, а только сделать так, чтобы ты не смог работать неделю или две. Я совершил ошибку.

— Да, точно, ты совершил ошибку, — прорычал я, — а теперь попробуй воспользоваться моими промахами. В баре тебе одолжат нож, а у меня есть свой. — Я выхватил «фарберин» из крепления на ботинке.

Он затряс головой, его толстые щеки и лоб покрылись испариной.

— Пожалуйста, мистер Кэри, пожалуйста, только скажите, вы полетите со мной?

Я опять откинулся на спинку стула. Он был сильно напуган, но не моим ножом. В глазах его была мольба.

— Деньги! — требовательно заявил я.

Он кивнул.

— Вперед!

— Будут.

У меня оставалось еще много вопросов, таких, например, на кого, по его мнению, я работал, когда он нанял тех бандитов, и кого так боится теперь. Но меня уже могли разыскивать полицейские, и не очень-то хотелось быть обнаруженным за разговором с Вейкко. Поэтому, кивнув, я встал.

— Ладно, если мне твоя затея все еще будет по душе, то в пять часов.

Я зашагал через площадь к отелю, собираясь заправиться шнапсом перед тем, как придется снова встретиться с друзьями из полиции.

Миссис Бикман заканчивала ленч. Она меня увидела и слегка повела головой, что означало: я должен приблизиться к ней для беседы.

Поначалу я решил проигнорировать это приглашение, но потом подумал, что вполне в ее возможностях послать кого-то нанять пару грузчиков, чтобы те притащили меня куда надо, причем вероятность такого поворота событий вовсе не исключалась. Пришлось плыть к ней через зал под собственными парусами.

Выглядела она замечательно. На ней были брюки цвета слоновой кости, такие гладкие, без единой морщинки, что это могли быть только лыжные слаксы, коричневая шелковая блузка и кожаный жилет.

— Садитесь, — пригласила она. — Как сегодня успехи?

— Так себе.

Подошла официантка, принесла мне шнапс и очередной раз скорчила презрительную гримасу по поводу моей летной куртки.

— Кто-то разбился сегодня утром, я не ошибаюсь? — спросила она. — Был момент, я испугалась, подумав, что это вы.

— Не я. Я обычно не разбиваюсь.

— Я так понимаю, кто-то погиб?

— Двое.

Она закурила и слегка нахмурилась:

— Когда тот самолет потерпел аварию, вы сказали, что здесь это случается чрезвычайно редко. Новая авария — вторая… за два дня.

— Может быть, вокруг что-то происходит.

— Мне не до смеха, мистер Кэри, — холодно отрезала она.

— Странно, но и мне тоже.

Она долго смотрела на меня. Затем тихо спросила:

— Они были вашими друзьями?

— Можете понимать и так.

— В общем, это не мое дело?

— Можете понимать и так тоже.

Она просто кивнула:

— Сожалею… Вы, пилоты, — чертовски трудный народ. И все же я чем-нибудь могу помочь?

— Если вы здесь встретите некоего типа франко-шведского происхождения, представительного мужчину по имени Клод, мне хотелось бы узнать о нем хоть что-нибудь, и о чем он будет говорить — тоже. Я думаю, Оскар — летчик, который разбился, — работал на него.

— Он здесь живет?

— У него трейлер, стоящий где-то к северу отсюда. Я хочу попытаться выйти на него уже сегодня вечером.

Она кивнула, а затем последовала длительная пауза, в течение которой она забавлялась, балансируя башенкой пепла на своей сигарете. Затем сказала:

— Вчера я вела себя с вами неправильно. Сегодня собираюсь снова совершить ту же ошибку, только еще крупнее. Но это единственный способ доказать вам, как мне важно увидеться с братом. — Подняв на меня глаза, она спокойно добавила: — Думаю, вам нужен новый самолет. Я вам его куплю.

И я его увидел. Я ничего не мог с собой поделать, он живо предстал перед моим мысленным взором; серебристый «Бивер» самой последней модели с отчетливыми буквами на хвосте: «Служба Кэри». Двести миль в час при трехстах лошадиных силах и всего двадцати трех галлонах горючего в час… Точно как в рекламных брошюрах. А может, и новый самописец магнитометра. Она не будет мелочиться при оплате из-за этой великолепной безделицы.

Но сказал я другое:

— Сожалею, миссис Бикман. Мне кажется, что я стою больше, чем новый самолет. Раньше я об этом как-то не догадывался. Да и не было повода выяснять.

Около дверей кто-то забубнил. Двое моих приятелей-полицейских стояли у входа в обеденный зал и озирались по сторонам. Тот, что покрупнее, здоровяк, увидел меня, ткнул рукой в мою сторону и согнул ее, то ли приказывая, то ли приглашая к ним подойти.

Я покончил со шнапсом и встал.

Она взорвалась:

— Чертов проклятый дурак! Ничего ты не понимаешь!

Я кивнул:

— Прошлым вечером мы это уже обсуждали…

Ее лицо вспыхнуло, и она закрыла его руками.

Я помедлил несколько секунд, но, поскольку она все же не сказала, чего именно я не понимаю, двинулся через зал к поджидавшим меня полицейским.

Глава 15

Здоровяк кивнул через мое плечо:

— Близкая знакомая?

— Просто новый клиент, миллионерша. Она хочет купить мне новый самолет.

Тот, что поменьше, окрещенный мною коротышкой, смерил меня своим быстрым птичьим взглядом и наморщил нос.

— Ты один из этих, да?

Я повернулся к нему, чтобы получить удовольствие, демонстрируя свою почти безграничную неприязнь.

Здоровяк примирительно вмешался:

— Мы не собираемся устраивать здесь скандал. — И положил свою клешню мне на плечо, чуть не раздавив его. — Если хочешь честно, то я просто тебе не верю.

Я обдумал его слова и кивнул:

— Пожалуйста, я и сам не верю.

Мы двинулись из зала.

— Куда направляемся?

— Куда-нибудь, где потише. Кое-кто хочет тебя видеть.

Мы подошли к конторке в вестибюле. Он облокотился на стойку и спросил дежурную:

— Не могли бы мы получить комнату на пару часов? Просто побеседовать спокойно.

Она не изъявила особого желания позволять полицейскому и типам вроде меня обретаться в отеле, но в конце концов, сверившись с регистрационным списком, вручила ему ключ на пару часов.

Я воскликнул:

— На пару часов? Я должен пойти прихватить еще выпивки.

Здоровяк кивнул:

— Хочешь выпить — годится. — Он повернулся к дежурной: — И пришлите нам бутылку шнапса.

Она возмутилась:

— Мы не можем доставлять алкогольные напитки в номера. Закон…

Его мягкая улыбка очень напоминала огромный разлом в скале.

— Это только для нашего приятеля. Он перенес сильный шок. Вы же нас знаете, — он распростер руки, как корни огромного дерева, — мы-то не можем пить на работе, верно?

Он кивнул мне и повел по коридору, затем опять обернулся к девушке:

— И три стакана.

Мы прошли в комнату на первом этаже, маленькую, опрятную, чисто выбеленную, с простенькой новой мебелью и тяжелыми шторами, чтобы можно было отгородиться от полуденного солнца.

В комнате были два кресла и маленький стол. Я уселся в одно, здоровяк втиснулся во второе, при этом его зад вылез за подлокотники. Коротышка же прислонился к двери, приняв чопорный и официальный вид.

— Ну хорошо, — спросил я, — так кто же хочет меня видеть?

Ответил здоровяк:

— Скоро узнаете.

Он снял фуражку и пригладил рукой свои редкие рыжие волосы.

— Паршивое дело. Много суеты.

— Чего это вдруг? Разве произошла не обычная катастрофа?

Кто-то постучал в дверь.

Коротышка отпрыгнул в сторону и рванул дверь, распахивая ее, — и все это одним молниеносным движением.

Официантка прошествовала по комнате и с грохотом опустила на стол бутылку шнапса и три стакана. Потом обвела нас взглядом:

— Кто платить будет?

Воцарилась тишина, затем я пробурчал:

— Нужно было догадаться.

Я заплатил, она ушла.

Здоровяк улыбнулся и разлил на троих.

— Kippis!

Все трое залпом опорожнили стаканы. Он заметил:

— Положим, выкорчуем мы напрочь все нарушения «сухого закона» в округе. Что за этим последует?

— Не знаю. Может быть, полиции придется покупать выпивку самой?

— Ну уж такого никогда не будет. А будет вот что: каждый будет пить втихомолку зелье домашнего приготовления. И наконец правительство установит на это налог. Kippis!

Мы залпом выпили.

— Ты говоришь, что это обычная авиационная катастрофа. Может быть. Но почему-то тебя желает видеть сотрудник СУОПО.

Напарник здоровяка резко повернулся и опалил его взглядом.

Я спросил:

— Никканен?

Коротышка требовательно осведомился:

— Знаешь Никканена?

— Немного. И уж конечно хуже, чем он меня.

Я встал и подошел к окну. Река текла величественно и плавно. И в полуденном солнечном свете, казалось, поверхность ее была смазана жиром. Маленькие беленькие дома с красными крышами на противоположном берегу выглядели детскими игрушками.

Но справа на берегу вниз по течению видна была небольшая толпа и против нее на середине реки — лодка.

Я прокомментировал:

— К нам! К нам! Великолепный новый аттракцион для туристов! Всего двадцать финских марок за возможность лицезреть могилу в пучине реки!

Коп-коротышка взорвался, выплеснул плотный сгусток ругани, правда по-фински, и выскользнул из комнаты.

Здоровяк мрачно улыбнулся и обернулся к столу, чтобы долить себе шнапса.

— Нервный парень, — сказал он. — Но имея дело с тобой, кроме меня необходим кто-то вроде него. Вот я бы даже никогда не заподозрил, что ты, например, русский шпион.

Я вернулся в свое кресло и произнес:

— Kippis, товарищ!

Никканен появился раньше, чем вернулся второй полицейский. Он остановился в дверях и уставился на меня.

— Хэлло, мистер Кэри, — приветствовал он по-английски. — Как-то так получается, что вы всегда тут как тут, когда что-то происходит. В конце концов, мы просто обязаны предположить, что здесь существует некая взаимосвязь.

Он одарил меня такой улыбкой дантиста, которая позволяет предположить, что больно не будет, но уж если будет, то очень.

— Это ваш шнапс?

— Да, точно.

— Так как не моя обязанность обеспечивать соблюдение «сухого закона»… я, пожалуй, выпью стаканчик.

Полицейский не без усилий выкарабкался из кресла, подхватил стакан своего коллеги и ополоснул его под краном.

Никканен уселся в кресло, поставив рядом свой портфель, все с той же выпуклостью на боку.

На нем был легкий кремовый плащ поверх темно-синего костюма.

Он выпил без традиционного «Kippis», закурил одну из своих сигарет, напоминающих паяльную горелку, затем выложил на стол блокнот и шариковую ручку.

— Ну, мистер Кэри, теперь расскажите, пожалуйста, что случилось. У нас есть некоторые показания людей, которые видели катастрофу, а также еще больше весьма волнующих свидетельств от людей, которые ее не видели. Но ни один из них не является авиатором. Почему вы ждали мистера Адлера?

— Мне сообщили из диспетчерской по телефону, что Оскар передал по радио просьбу, чтобы я его встретил.

Никканен уже должен был знать об этом, он должен был проверить последний сеанс связи Оскара с аэропортом. Сейчас он просто пытался заставить меня говорить правду.

Я рассказал ему, как ждал Оскара на мосту, как, приближаясь к мосту, его самолет внезапно перевернулся вверх шасси, и о бесконечно долгих секундах, в течение которых он пытался в таком положении перелететь через мост, и о тех дополнительных экстра-секундах жизни, которые может себе предоставить только пилот высочайшего класса. Затем я рассказал о том, что с Оскаром был Микко.

— В конце недели я собирался рассчитать Микко, — сообщил я. — Должно быть, он вел переговоры с Оскаром насчет работы. Мне он ничего не говорил — прикинулся больным. Пожалуй, это все, что мне известно.

Но это отнюдь не все, что мне хотелось узнать. Я все еще не понимал, почему Оскару понадобилось брать с собой Микко. Насколько я знаю, авиаразведкой он не занимался и, кроме того, если нуждался в помощнике, то нанял бы его в начале лета, а не в конце сезона. Если подобные же вопросы возникли у Никканена, он не стал меня ими обременять.

Зато вдруг спросил:

— Есть у вас какие-нибудь соображения по поводу технических причин катастрофы?

— Вам это разъяснят эксперты гражданской авиации.

— Мистер Кэри, специалисты осмотрят все кусочки, после того как их достанут из реки. Все тщательно измерят, изучат документацию, нарисуют множество схем и месяцев, возможно, через шесть почешут в затылках, поскребут подбородки и скажут: «Имейте в виду, абсолютной уверенности нет, но мы считаем…» И вероятно, они будут правы. Но я хочу, чтобы вы почесали в затылке сейчас.

Здоровяк сидел на краешке кровати и явно не вникал в то, что слышал, но бессознательно оценивал, как все происходит, то есть вел себя как прекрасно вышколенный полицейский.

Я начал пояснять:

— Я бы сказал, что один из закрылков не вышел до конца, в то время как другой вышел. Со стороны… правого борта… привод не сработал. Наполовину закрылки были уже выпущены, я это видел, и как раз пришло время выпускать их до отказа. Вот тут он и перевернулся. Заклинивание одного из закрылков могло привести к такому результату. Слышал я, что-то подобное случилось в Вискаунте возле Манчестера несколько лет назад. Самолет при посадке перевернулся, и все погибли.

Никканен кивнул.

— Закрылки — простите меня за безграмотность — используются для торможения при посадке?

— Нет, это не главная задача. Они действительно снижают скорость, но их основное назначение — обеспечение устойчивости на малых скоростях. С ними можно удержать машину на самой малой скорости до точки касания.

— С какой скоростью мистер Адлер приземлялся?

— Что-то около пятидесяти узлов — примерно девяносто миль в час. Но когда он разбился, скорость была больше, узлов под семьдесят.

— Хорошо. — Он сделал пометку в блокноте. — Мог ли пилот предположить, что закрылки не сработают? — Он улыбнулся. — Или это глупый вопрос?

— Черт подери, конечно, он не знал, что один закрылок не выйдет до отказа. Скорее всего, взлетел он с наполовину выдвинутыми закрылками и перед взлетом, вероятно, проверил их движение до отказа — по крайней мере должен был по инструкции. Правда, насколько я знаю, летная практика Оскара не всегда соответствовала инструкциям.

Никканен скомкал свою сигарету и очень спокойно заметил:

— Судя по всему, это основной вопрос, мистер Кэри. Скорее всего, это так и было. Если Оскар проверял закрылки перед взлетом, то у него случилась механическая неисправность, приведшая к катастрофе. Если нет, тогда, возможно, кто-то это подстроил. И подстроил весьма умело.

— Ваше расследование внесет в этот вопрос ясность, — сказал я.

Он кивнул, сделал еще одну пометку в блокноте и закурил новую сигарету. Затем без всякого перехода спросил:

— А предыдущий английский самолет, тот почему потерпел аварию?

— У него в полете загорелся мотор.

— В Лапландии осенний воздух исключительно зноен, я согласен. Вы видите какую-то связь между этими авариями?

— Я бы сказал — нет.

Он задумчиво на меня посмотрел. Затем сказал:

— Первое, что меня удивило и озадачило, — это как вам, англичанину, разрешили здесь работать пилотом. У нас много собственных прекрасных летчиков, и работы на всех не хватает. Так что я ознакомился с вашей лицензией. Ей уже немало лет, но все документы до сих пор действительны.

— Какое это имеет отношение к происходящему? — осведомился я.

— Я только рассказываю вам кое-что из того, что вы, возможно, забыли. Так, я обнаружил, что вам разрешили работать здесь вследствие дружеских отношений с некоей в то время весьма влиятельной персоной. Знаменитым гражданином Финляндии. Не знаю, как вам это удалось, мистер Кэри. И первой мыслью было, что вы, должно быть, в свое время оказали Финляндии какие-то ценные услуги. Но никаких документов на этот счет, разумеется, не обнаружилось.

— Да, — сказал я, — начинаю понимать, к чему вы клоните. Этот человек умер. Теперь нет никого, кто помешал бы определенным лицам изъять мою лицензию. И все, что для этого нужно, — оповестить их о недоброжелательном отношении ко мне вашего ведомства.

Он опять кивнул:

— Я думаю, и одного слова было бы достаточно. Но это дело длинное и нудное, а мне нужен быстрый результат. Пожалуй, будет больше пользы, если я засажу вас в тюрьму.

— На каком основании?

— На каком вам больше нравится, мистер Кэри. Ну, скажем, «в интересах национальной безопасности», пока не будет опровергнут этот мотив. Тогда все превратится в досадную ошибку. — Его глаза стали холодными и жесткими. — И вы даже представить не можете, как много ошибок я готов совершить.

Мы долго и внимательно смотрели друг на друга.

Кто-то постучал в дверь. Здоровяк взглянул на Никканена, затем привел себя в состояние готовности и осведомился, кто там.

Никканен сказал более мягко:

— В ваших неприятностях нет ничего необычного, мистер Кэри. Вы просто ненавидите полицейских.

— Да нет, только тех, которых встречал до настоящего времени.

Миссис Бикман спросила из-за двери:

— Билл Кэри здесь?

Полицейский повернулся и взглянул на Никканена, держа дверь чуть приоткрытой.

Дверь резко распахнулась и треснула его по затылку.

В проеме стояла миссис Бикман, тряся ушибленной ступней.

— Надеюсь, я вам не помешала? — ледяным тоном вопросила она. — Я пришла исключительно с целью выяснить, сможете ли вы сегодня со мной поужинать.

Я встал.

— Весьма бы рад, миссис Бикман, но должен предупредить, что сегодня вечером я могу оказаться за решеткой.

И глянул вниз на сидящего Никканена.

Тот медленно поднял голову, печально на меня посмотрел, затем повернулся к ней:

— Мистер Кэри преувеличивает, миссис Бикман. Я не вижу причин, почему бы ему не поужинать с вами.

Она отвесила ему легкий иронический поклон:

— Благодарю вас, сэр. — Затем повернулась ко мне: — Тогда около восьми?

— Я приду.

Могу и не успеть, если не управлюсь с делом Вейкко за три часа, но я не собирался распинаться перед Никканеном по поводу своей работы на Вейкко. Если он искал повода посадить меня под колпак, пусть найдет его самостоятельно.

Миссис Бикман сказала:

— Прекрасно. Могу я вам чем-то помочь еще до встречи?

Это было сказано как бы мимоходом, но имело определенную подоплеку. Никканен тоже об этом догадался.

В первый момент это казалось заманчивым. Мне предлагалась помощь Уолл-стрит, если Никканен действительно собирался осуществить ту самую ошибку. Но надо мной довлел избранный мною принцип невмешательства в фамильные дела Хоумеров. И ее помощь никак не совмещалась с этим принципом. К тому же за услугу пришлось бы платить.

Я отрицательно покачал головой:

— Спасибо, но действительно нет никаких проблем. Если я не появлюсь на ужине, то только потому, что вспомню о другом свидании.

Она улыбнулась, слегка покраснела, но смысл моих слов поняла. Потом удалилась, и здоровяк закрыл за ней дверь.

Никканен спросил:

— Вы имели в виду нашу встречу, мистер Кэри?

— Да, вот именно. До моих неприятностей ей не должно быть никакого дела. Я человек легко ранимый…

Он слегка поморщился, потер кончик длинного носа и сказал:

— Думаю, вы меня неправильно поняли.

Это было не так, но если он хотел начать все сначала, пожалуйста. Никканен печально улыбнулся:

— Только давайте чуть более открыто и правдиво, чем до этого.

— Прекрасно. Это меня устраивает.

Я снова сел.

Он закурил другую сигарету и сказал:

— В Лапландии что-то происходит, мистер Кэри. Мне кажется, вы с этим согласитесь. Давайте вернемся к двум авиакатастрофам. Я спросил, есть ли между ними связь. Вы ответили, что так не думаете. Теперь я спрашиваю: почему?

Я глубоко вздохнул, затем после глотка шнапса резко выдохнул. И тут моя правдивость резко пошла на убыль. Но вот в одном я мог быть абсолютно точен. И я ответил:

— В одной два человека погибли, в другой не погиб никто. И это существенно ослабляет версию о связи между ними. Будь выбор за мной, я в любом случае предпочел бы пожар. Особенно если бы кто-то забыл предварительно вывести из строя систему пожаротушения. Неисправность с закрылками выявляется перед самой землей: ни высота, ни скорость на этом этапе полета не позволяют исправить ситуацию.

— Так что пожар — работа дилетанта, а закрылки — профессионала?

Я пожал плечами:

— Не вижу, почему я должен выполнять работу за СУОПО? И вообще, кому понадобилось убивать англичанина Джада?

— А почему понадобилось убить мистера Адлера?

— Хороший вопрос. Откуда он летел?

— Ах да. — Он перелистнул обратно несколько страниц в блокноте. — Пока мы знаем только то, что вчера в полдень он взлетел с реки в Рованиеми. И не вернулся. Ночью мы запрашивали Кемийярви, Килписярви, Соданкайлю, а также Инари, Киркинес и прочие города, но нигде его не было… — Он пожал плечами.

— Гидроплану незачем возвращаться в город. Годится любое озеро или река.

Никканен перелистал блокнот до чистой страницы.

— На кого мистер Адлер работал?

— Я видел его с несколькими охотниками и туристами, не более того. Думаю, этим летом у него не было контракта на проведение геологоразведочных работ.

Я не счел нужным сообщать, что Оскар собирался чем-то заняться по поручению Вейкко, или излагать собственные домыслы, основанные на разговоре с последним.

Если кто и подстроил Адлеру аварию, то уж никак не Вейкко.

— Вероятно, он не был кристально честным парнем?

Я пожал плечами:

— Вопрос лишен практического смысла. Он был независимым пилотом и придерживался своих собственных правил. Пилот никогда не опускается сквозь облака, не зная, что там за местность. Он должен приземлиться как можно скорее, если сообщили, что после захода солнца ожидается туман. Ему нужно дозаправиться сразу после посадки, чтобы избежать конденсации паров в баках. Вот этих правил он придерживался. А провоз корзины шнапса или полет через запретную зону — это все правила бумажные.

Никканен мягко спросил:

— Вы мне рассказываете про Адлера или про себя?

Я опять пожал плечами.

Никканен задумчиво потер нос, затем продолжал:

— Еще одно, мистер Кэри. Два гидроплана разбились по каким-то причинам. Теперь в Лапландии остался лишь один, который принадлежит вам. И мне хотелось бы, чтобы вы были очень осторожны и сообщали мне о просьбах выполнить какую-либо необычную работу. Вы поняли?

Я понял очень даже хорошо. Я был наживкой, а на наживку ничего не поймаешь, если держать ее в банке.

Кивнув, я вышел.

Глава 16

Время близилось к половине шестого, я выпил в «Майнио» уже три чашки кофе, а Вейкко все не появлялся.

Я думал было позвонить ему, но потом решил этого не делать. В Ивало редко говорили по телефону, и на станции знали мой голос.

Конечно, репутация моя была не блестящей, но все же пока лучше, чем у Вейкко. По этой же причине я не стал брать такси.

Вейкко жил в миле отсюда, по восточной дороге в Акуйярви. Место было глухое, как всюду тут. Стоит лишь отъехать от Ивало, и вы попадаете в унылую глухомань. И в каких-нибудь двадцати ярдах от дороги — девственный лес, куда не ступала нога человека.

Хвоста за мной вроде бы не было, и я надеялся, что никто не заметил, куда я направился.

Я был уже на полпути, когда увидел мчащийся мне навстречу огромный грузовик. Он мчался слишком быстро для такой узкой песчаной дороги, вздымая за собой облако пыли, подобное завесе из густого тумана. Я укрылся среди деревьев, пока он не проехал мимо.

Это был алый «фасел-вега» с Клодом за рулем. Я не заметил, был ли кто-нибудь еще в машине, но ручаться не стал бы. Если в кабине был Вейкко, мне предстояло оказаться простофилей, которого не хотят видеть и водят за нос.

Но тут уж я действительно решил его найти. Теперь мне было не так важно, полетим мы с ним куда или нет, хотя дело все равно есть дело. Но очень уж хотелось мне узнать, почему это он жаждал куда-то улететь. Так что я продолжал шагать по дороге.

Его огромный дом, огромный по крайней мере по меркам Лапландии, в стиле швейцарского шале. Скаты широкой, массивной крыши опускались почти до окон первого этажа. Так что на втором этаже окна были только на фасаде и тыльной стороне дома.

Дом был срублен «в лапу» из огромных бревен, на манер лесной хижины, но с удлиненными концами. Бревна не были покрашены, а только пропитаны олифой и покрыты лаком, чтобы придать им янтарный цвет виски.

Огромные рамы из металла были разделены на мелкие сектора, так что окно казалось защищенным крупной решеткой.

Входная дверь являла собой воплощение старины, возможно даже, была вывезена из Центральной Европы. Массивное сооружение из дубового бруса со множеством литых металлических деталей и больших кованых гвоздей. Проще проделать брешь в стене, нежели одолеть такую дверь.

Все это выглядело достаточно причудливо, если не знать Вейкко и доводов, заставивших его выбрать именно такую резиденцию. Если кто-нибудь станет бушевать около двери и кричать: «Откройте, или вышибем ее к чертовой матери!» — он может разбить о нее обувку и кулаки, пока Вейкко будет совать в печь очередную порцию документов. Чтобы проникнуть внутрь через окно, пришлось бы выставлять металлические рамы целиком.

Сгущались сумерки, только крыша еще освещалась солнцем, но в доме было темно. Я напрямик прошел к дому по небольшому пустырю, который, по всей видимости, считался бы лужайкой, если бы кто-нибудь удосужился выкосить ее этим летом. Подойдя к двери, я нажал кнопку. Затем отступил назад, чтобы меня было видно из окон, и Вейкко убедился в желательности посетителя. Немного погодя я позвонил снова.

Спустя еще некоторое время я стал кричать под окнами:

— Эй, кто вызывал первоклассного вольного пилота?

Деревья всей округи подхватили мой крик, изменили его на свой манер, разнося во все концы, и он, удаляясь, постепенно затихал в лесу, а тот отзывался глухим эхом. Мой одинокий голос среди лесной глуши рождал щемящее чувство одиночества. Я обошел дом. Окна были закрыты и плотно завешены шторами. Задняя дверь была почти столь же несокрушимой конструкцией, что и передняя, и тоже накрепко заперта. Голубой «сааб» Вейкко стоял на подъездной дорожке. Я вернулся к парадному входу и позвонил в последний раз перед тем, как пуститься в обратный путь в надежде столкнуться с ним нос к носу через какие-нибудь полчаса в «Майнио». И просто чтобы еще раз убедиться в неприступности сей крепости, толкнул дверь.

К моему удивлению, она со стуком открылась.

Я вошел внутрь крадучись и затаив дыхание, на цыпочках двинулся по коридору, стараясь уловить какие-либо признаки присутствия хозяина. Это было абсолютно бессмысленно после многократных звонков в дверь и орания до хрипоты под окнами.

В коридоре, между обшитыми панелями стенами, царил глубокий мрак. Я добрался до двери кабинета и распахнул ее.

Здесь было чуточку светлей. Достаточно, чтобы увидеть, что по комнате пронесся смерч.

Все книги были сметены с полок, содержимое ящиков двух огромных комодов, в которых Вейкко хранил свою огромную картотеку, валялось на полу, все картины сорваны со стен, бумаги, подобно снегу, застилали весь пол.

Неправдоподобно огромный датский письменный стол темным мрачным островом громоздился в центре комнаты. Высоченное черное кожаное кресло с внушительным подголовником позади стола было повернуто ко мне спинкой. Я передвинулся от двери в сторону и облокотился на высокую керамическую печь в углу. Печь была теплая. Я сунул сигарету в рот, но не закурил, и стал обозревать царящий вокруг беспорядок.

По прошествии некоторого времени кое-что стало складываться в определенную картину. Некто обработал комнату до основания, быстро и профессионально. Меня сильно беспокоило кресло за столом. Я сунул сигарету обратно в карман рубашки, осмотрительно переставляя ноги, приблизился к креслу и резко развернул его вокруг оси. Вейкко мягко сполз на пол, и его лицо уткнулось в мою ступню. Я не мог прыгнуть на два фута вверх и на двенадцать футов назад, так как состояние комнаты не давало такой возможности. И все же я отпрыгнул.

Вновь я обнаружил себя возле печки с сигаретой, возвращенной в рот и притом засунутой очень глубоко. Я опять ее не закурил, снова положив в карман, медленно вернулся к телу и перевернул его. Лицо Вейкко было умиротворенным, чуть ли не блаженным.

Одного этого было достаточно, чтобы понять: он, безусловно, мертв.

На нем были тот же темный костюм, белая рубашка и серебристый галстук, но с тремя пулевыми отверстиями поперек него. Кровотечение оказалось небольшим и уже практически прекратилось. Коричневые пятна остались на бумагах, которые он смахнул со стола, сползая с кресла. Я прощупал его карманы и, не найдя ничего интересного, отступил назад.

Затем увидел револьвер, соскользнувший с кресла вместе с ним. В первый момент я подумал, что обнаружил орудие убийства, затем понял, что из этой штуки никто не стрелял многие годы. Он был почти такой же громадный и старый, как пушка времен Ватерлоо: металл стал темно-коричневым и пятнистым от ржавчины.

Я полагал, что кое-что знаю о стрелковом оружии, но мне понадобилось долго напряженно вглядываться в оружие, чтобы определить, что это пистолет образца 1874 года, когда-то бывший на вооружении французской армии. Если выстрелить из него сейчас, скорее всего, вам оторвет руку. Но похоже, Вейкко пытался это сделать.

Должно быть, выхватил его из ящика — но нельзя же мгновенно достать и навести на цель полевую пушку вроде этой, так что, пока он ее вытаскивал и потихоньку поднимал в позицию прицеливания, некто быстренько выхватил что-то более современное и проделал три кругленькие дырки в его серебристом галстуке.

Теперь в моем распоряжении было два варианта действия: исчезнуть и раствориться в пространстве или вызвать полицию. Внутренний голос настаивал на первом варианте. Но какой бы вариант я ни принял, следовало просмотреть все бумаги на его столе и убедиться, не значится ли мое имя в календаре или на какой-нибудь бумажке, дабы полиция не обнаружила этого позже.

Десять минут поиска не дали результата, лишь усилили чувство фатального невезения. В его настольном календаре вообще ничего не было, за исключением нескольких пометок о покупке зелени и бакалеи. Скорее всего, записи были кодированными и позволяли надеяться, что код достаточно надежен.

Теперь все, что оставалось сделать, — это затащить его обратно в кресло. Судя по расположению пулевых отверстий и малому количеству крови, смерть наступила мгновенно.

Если оставить его распростертым на устилающих пол бумагах, полиция может решить, что он убит после того, как в комнате что-то искали, или что приходил кто-то еще и вытащил его из кресла. Любой полицейский предпочтет второй вариант.

Работа оказалась обременительной и долгой. Он был тяжел, как чугунная тумба, и в то же время текуч и желеобразен, как пьяный осьминог.

Трупные пятна еще не появились, так что скорее всего его убили не больше двух часов назад.

Я собрал бумаги со следами крови и понес их к печке. Корзина для поленьев была перевернута. Я подобрал полено, ударил им по задвижке печной дверки, открыл ее и кинул бумаги в пламя. Полено в моей руке было очень сухим, сероватым и все в трещинах. Видимо, пролежало в комнате очень долго, как и другие, разбросанные вокруг. Я присел на корточки, уставился на пламя и на полено в руке, затем на саму печку. Та представляла собой еще одну антикварную вещь размером с платяной шкаф, из белой с голубым керамики, такую вы увидите всюду в старых финских домах.

Прелестная вещь в вашем интерьере, но требует для поддержания огня не меньше полной корзины поленьев в день. Я был совершенно не в силах сообразить, как поленья, выпавшие из корзины и предназначенные для употребления, смогли так долго избежать своей участи, что совершенно высохли.

Я внимательно вглядывался в пламя, красные, раскаленные угли и черные очертания полусгоревших поленьев под ними. Затем меня поразило еще кое-что. Отсутствовал запах древесного дыма. Не было вообще никакого запаха.

Вскоре все прояснилось. В стенном шкафу под лестницей, как раз позади печки, я обнаружил длинный ряд газовых баллонов типа «Калор». Для дома в лесной глуши наличие газовых баллонов вполне объяснимо и логично. Однако, сбросив с цилиндров тряпье, я обнаружил от последнего цилиндра отвод в виде латунной трубки, проходящей через стену. Закрутив вентиль редуктора, я вернулся в кабинет.

Моя ухмылка предназначалась мертвецу в кресле.

— Недурно придумано, — сказал я ему. — Только ты допустил небрежность в деталях. Следовало обновлять поленья.

Но в сущности, Вейкко не в чем было себя упрекнуть, будь он в настроении анализировать сделанное. Его секрет пережил его.

За металлическими муляжами поленьев в печи имелась зачерненная дверца, еще слишком горячая, чтобы ее открыть.

Вероятно, там таилась какая-то тайна, но я не стал ее искать. Просто достал свою старую зажигалку, осветил внутренность печи и, подцепив длинной кочергой верхний край потайной дверцы, рванул.

Дверца упала на поленья, и я увидел тайник. Среди массы барахла, разбросанного на полу, я обнаружил декоративную зеленую свечу, упавшую с какой-то полки, зажег и укрепил ее в топке. Моему взгляду предстало нечто напоминающее старый пресс для получения оттисков. Он выглядел очень похоже, если не принимать во внимание длинный горизонтальный ворот, венчающий широченный винт, и свисающие по обе стороны ворота два тяжелых груза. Примерившись кочергой, я толкнул один. Понадобился довольно сильный толчок, чтобы заставить его сдвинуться с места, после чего весь механизм пришел в равномерное круговое движение.

Тяжелая верхняя плита пресса стала медленно подниматься. В центре матрицы виднелось маленькое круглое отверстие. Точно над ним в верхней плите тоже имелось углубление, которое показалось мне шероховатым на ощупь.

Тогда я протиснулся поглубже в топку и осмотрел все как следует.

С одной стороны пресса находился большой таз с чем-то наподобие глины и несколько металлических инструментов, назначение которых я определить не мог. С другой стороны — деревянный ящик размером с обувную коробку. Я попытался вытащить его наружу, но не смог сдвинуть ни на дюйм. Тогда я просунул руку внутрь ящика и достал оттуда пару маленьких дисков, гладких и золотистых.

Теперь я понял, что к чему. Все, что мне оставалось, — проверить свою догадку. Я поместил один из дисков в углубление матрицы пресса и сильно толкнул ворот, чтобы придать ему обратное движение. Верхняя плита двинулась вниз и соединилась с нижней. Теперь я раскрутил рычаг на подъем, и диск на несколько дюймов поднялся с верхней плитой, а потом упал. Приблизив его к свече, я обнаружил, что держу свежеотчеканенный соверен 1918 года с маленькой буквой «I», что означало его бомбейское происхождение.

Я как-то потерял счет времени, просто размышляя о дисках в ящике; видимо, их количество было достаточным, чтобы сделать его неподъемным.

Но приятная пауза в калейдоскопе событий слишком затянулась.

Огни фар скользнули по окну, завизжали тормоза, заскрипели покрышки на гравии перед входом.

На миг я оцепенел.

Затем забросил диски обратно в коробку, спрятал свечу за пресс, закрыл потайную дверцу и задвинул печную заслонку.

Хлопнула дверь автомобиля, затем другая. По гравию заскрипели шаги.

Я неслышно, словно кошка, скользнул к столу и подобрал старинный французский пугач. Ведь за дверью мог оказаться тот, кто только что убил Вейкко и вспомнил, что забыл заглянуть в печь.

Пронзительный звонок прозвучал для меня как выстрел сигнальной пушки, возвещающий в сумерках время спуска флага. Я тут же вычислил, кто этот убийца, который знал, что входная дверь оставлена открытой.

Я схватил телефонный шнур и оборвал его.

Кто-то прокричал:

— Откройте, или мы взломаем дверь!

И я узнал если не голос, то манеру речи. Только никак не мог догадаться, что их сюда привело. И тут я вспомнил «фасел-вегу» на дороге. Единственное, что Клоду было нужно, — это телефон, зато вот я теперь нуждался в хорошем адвокате.

Дверь я пнул ногой, и она с лязгом распахнулась. Сразу два фонарика уперлись мне в лицо.

Голос, принадлежащий моему знакомому полицейскому-здоровяку, спокойно произнес по-шведски:

— Кажется, без вас нигде не обходится.

Другой внезапно завопил, что у меня пистолет, и фонарик отлетел назад на два шага.

Я взял пистолет левой рукой и протянул рукояткой вперед. Огромная волосатая рука возникла в круге света и схватила его.

Я сказал:

— Это принадлежит Вейкко. Он в кабинете.

Полицейский-коротышка рванулся в дом мимо меня. Я обратился к здоровяку:

— Скажите ему, чтобы он не оставлял отпечатков пальцев на чем попало. Это дело полиции.

Голос здоровяка звучал миролюбиво:

— А мы, по-твоему, кто? Карточные валеты?

— Я имею в виду полицейских экспертов.

Из недр дома донесся вопль коротышки:

— Сюда! Идите сюда!

Голос слегка дрожал.

Здоровяк спросил:

— Мертв?

— Да.

— Ты?

— Вы бы меня здесь не застали, если бы я его убил. Я собирался сообщить, но телефон не в порядке.

— Все сделал в лучшем виде, верно?

— Естественно. Кроме того, что у меня нет пистолета.

— Нет пистолета?

Огромный французский револьвер закачался в луче фонарика, показавшись в его лапище игрушкой.

— Его убили не из этого. Такая пушка могла бы разнести весь дом, а вам нужно найти тот пистолет, из которого действительно стреляли, и только после этого выдвигать обвинение.

Фонарь медленно прошелся по мне вверх-вниз, как большой всевидящий глаз.

— Мы всегда были уверены, что кто-нибудь отправит Вейкко на тот свет. Но теперь, видно, всем нам предстоит долгая и беспокойная ночь.

Глава 17

Все кончилось тем же, мы оказались в том же номере, в том же отеле, и, как тогда, ждали Никканена.

Сначала это меня просто озадачило: я ожидал, что меня засадят за решетку. Затем пришла в голову мысль, что, вероятно, на «Дакоте» из Рованиеми нагрянуло немало газетчиков, которые стали осаждать полицейских в надежде добыть хоть какую-то информацию по поводу двух авиакатастроф за два дня.

Будучи инспектором СУОПО, Никканен не хотел, чтобы его застукали где-нибудь поблизости от полицейского участка. Он отправился в Рованиеми чартерным рейсом в 4.10 и не мог вернуться раньше 11.20. Так что мы ждали.

Никто мне не сообщил, арестован я или нет. А я был не в том расположении духа, чтобы выяснять это самому. Мы все просто ждали.

На этот раз — никакого шнапса. Все, чем я располагал, — это старый еженедельник, подобранный в полицейском автомобиле. И я делал вид, что внимательнейшим образом его читаю.

Прямо напротив меня за столом сидел полицейский-здоровяк.

Револьвер Вейкко лежал перед ним, дулом глядя прямо мне в грудь и своей назидательностью напоминая указующий перст.

Напарник-коротышка сидел на кровати.

— Три выстрела! — сказал он. — Всего три выстрела — бах-бах-бах, кучно, как три пальца на руке. Он, должно быть, просто снайпер.

Говорил он по-шведски, так что его слова, очевидно, предназначались мне.

Я продолжал изображать внимательное чтение газеты.

Здоровяк в свою очередь заметил:

— Твой дружок Оскар был не такой уж невинной овечкой, между прочим. У него имелся револьвер. Ты об этом знал?

— Что-то я такого не помню.

Коротышка проворчал:

— Он не помнит. Ха!

Я заметил:

— Может быть, как раз из него застрелился Вейкко.

Коротышка привстал с кровати со словами:

— Мы и не думали…

Вскоре, однако, до него дошло, что Оскар был мертв и его револьвер лежал в полиции, когда Вейкко убили. Он озлобленно и угрожающе посмотрел на меня. Будь достаточно светло, он наверняка надел бы свои солнцезащитные очки и одарил меня непроницаемым взглядом.

Здоровяк откинулся на спинку стула, но только слегка, чтобы суметь мгновенно схватить револьвер, если я вдруг начну проявлять признаки гражданского неповиновения.

— Лично я не думаю, что ты убил Вейкко, — сказал он, — но, думаю, никто и не станет в это вникать.

Коротышка фыркнул:

— Чего мы понапрасну тратим силы? Мы его поймали в доме с еще теплым трупом, он пытался угрожать нам револьвером жертвы. Вынести приговор не составит труда.

Как мне казалось, здоровяк уже прокручивал в уме этот вариант.

— Мы, конечно, можем так и сделать. Но я предпочитаю докопаться, как все было на самом деле.

— А чего суетиться? Он нам помогать не собирается. Зачем же нам с ним возиться?

Они посмотрели на меня. Им ничего не оставалось, как разыгрывать весь этот спектакль по-шведски, дабы быть уверенным, что я все понимаю, и в то же время делать вид, что идет всего лишь обмен мнениями.

Я продолжал внимательно изучать газету.

Коротышка заговорил снова:

— Он рассчитывает, что сможет выпутаться, когда прибудет Никканен. Ха! Чего ради Никканен станет его выгораживать!

Он пожал плечами так сильно, что головы совсем не стало видно.

— Продолжайте в том же духе, — заметил я, — и вы замучаете себя до смерти.

— Ты думаешь, мы не можем связать тебя с делом Адлера, верно? Преотлично можем. И в ближайшем будущем так и сделаем. Ты ничего не знаешь о револьвере, который был у Оскара?

Опять оба наблюдали за мной с чуть заметной выжидательной улыбкой. Они подготовили для меня нечто невообразимое, и, как видно, считали, такое смачное, что я должен был немедленно впасть просто-таки в физиологический шок.

Я сказал:

— Держу пари, что, кроме всего прочего, он был заряжен.

— Да, он был заряжен, — подтвердил здоровяк.

— И клянусь, с этим пистолетом связано еще что-то.

— Да, еще кое-что. — Он выдержал драматическую паузу. — Номер у него спилен.

Воцарилась мертвая тишина.

Настал тот момент, когда я, по их мнению, должен был сильно побледнеть и завопить: «Значит, он был таким чудовищем?! О, если бы я только знал!»

Все, Кэри раскалывается и исповедуется до дна. Местная полиция решает проблему. СУОПО отправляется восвояси и присылает им медаль.

Вместо этого я тихонько спросил:

— И что это значит?

Коротышка завопил:

— Что это значит?! Только то, что он был профессионалом… настоящим профессионалом. Ну, а теперь выкладывай, что за игру он вел?

Я заявил:

— Номер можно восстановить. Просто отполируйте место, где он был, протравите соляной кислотой, а затем обработайте этиловым спиртом.

Здоровяк хмуро посмотрел на меня.

— И откуда ты это знаешь?

— Вы когда-либо слышали об угнанных автомобилях или ворованных авиационных моторах? Вот таким способом устанавливаются их заводские номера.

Он тяжеловесно развернулся к своему напарнику:

— Слишком он ученый, этот тип. Придется применить к нему силу.

Коротышка вдохновился:

— Мы просто обязаны затащить его в какое-то тихое местечко, где никто не услышит его визга. Я бы расколол его.

Впервые за все время коротышка высказался искренне и от души.

— Вы, ребята, перенапрягаетесь понапрасну, — сказал я. — Ни один профессионал не будет таскать при себе оружие со спиленным номером именно потому, что это выглядело бы профессионально. Пойманные с обычным оружием, вы почти всегда сумеете отговориться, но не ждите, что вас отпустят, если обнаружат револьвер со спиленным номером. Все это лишь доказывает, что Оскар настолько нуждался в оружии, что не стал обращать внимания, какого оно сорта, — или просто не знал, чем это чревато. Но очень интересно, зачем вообще ему нужно было оружие.

Они опять на меня уставились.

— Да, и кроме того, — добавил я, — что вам действительно предстоит сделать, так это отловить шведский «фасел-вегу».

Я видел, как, затаив дыхание, полицейский что-то обдумывает. Они-то знали этот автомобиль как нельзя лучше. Затем здоровяк очень спокойно спросил:

— Какой это?

Я пожал плечами, поднял упавшую на пол газету и нервно ее свернул.

— Если вы позволите ему смыться, я ничего не скажу.

Коротышка энергично наклонился вперед.

— Он все еще находится к северу от реки. Кто в нем?

Здоровяк хмуро покосился на него, как бы о чем-то предупреждая.

Я развернул газету, затем снова ее свернул.

— Мне неизвестно, на кого Оскар работал этим летом. Авиаразведкой он не занимался. — Я пожал плечами.

Здоровяк задумчиво осмотрел меня с ног до головы. Он не доверял мне ни на йоту. Однако другого источника информации, более надежного с его точки зрения, у них тоже не было.

Видимо, Никканена не поставили в известность относительно «фасел-веги». Что он скажет, когда выяснится, что я предупреждал насчет автомобиля, а ему дали спокойно уйти?

Он быстро что-то бросил по-фински, так, чтобы, как он полагал, я не понял, но по-моему, речь шла о том, чтобы кому-то из них пойти и присмотреть за мостом. Телефона в доме не было. Коротышка не желал сдвинуться с места. Он предпочитал остаться сторожить меня.

Я продолжал раскатывать и скатывать газету.

Наконец здоровяк поднялся со словами:

— Я отойду только в конец коридора, так что смогу услышать, если что-то тут будет не так.

Казалось, что предупреждение предназначалось не только мне, но и напарнику.

Коротышка скорчил кислую мину и сгреб огромный револьвер со стола.

— Ты не услышишь отсюда и шороха.

Здоровяк поколебался, затем вышел и закрыл за собой дверь.

Когда мы остались одни, коротышка дернул головой в сторону двери и сказал:

— Стареет. Не понимает, что твой случай весьма важен, как и все дела, которые ведет СУОПО. Ты же не думаешь, что Никканен возвращается сюда пить с тобой шнапс?

Я внимательно смотрел ему под ноги.

— Ты не знаешь, чего Никканен хочет, так что не пытайся решать за него задачи. Он тебя не отблагодарит, даже если ты кое-что за него и сделаешь. Пусть он сам отрабатывает свой хлеб.

— Ты нас считаешь просто деревенскими простаками, да? — взвился коротышка.

Я поднял на него глаза.

— Да.

Револьвер обрушился на мою левую щеку. Я потрогал ее кончиками пальцев. Револьвер был направлен мне прямо в лицо.

— Сопротивление при аресте, — произнес он задумчиво. — Если не найдут еще кого-нибудь, Никканену понадобятся какие-то зацепки, чтобы свести концы с концами. Нам достаточно лишь видимости этого. Так, несколько царапин. Впрочем, ты, конечно, можешь сделать заявление.

Я по-прежнему рассматривал его ботинки.

Он продолжал:

— Ты должен рассказать нам все — просто факты, которые мы все равно выясним так или иначе. Я имею в виду информацию, позволяющую вести дальнейшие расследования. Мы не очень-то любим, когда большие чины СУОПО приезжают из Хельсинки и указывают нам, что и как делать. А мы можем даже замолвить за тебя словечко.

Одно саркастическое замечание, и он ударит меня еще раз. Я это знал.

Ситуация, в которую он сам себя загнал, была неблагоприятной для него, потому что я просчитал его действия еще до того, как он на них решится.

Я сказал:

— Тронут до глубины души.

Револьвер взлетел вверх, чтобы обрушиться на меня. Я, словно рапирой, ткнул коротышку в солнечное сплетение скрученной газетой. Туго свернутая, она была тверда, как дерево.

Он сложился пополам, револьвер шлепнулся на пол. Я вскочил, отпрыгнул в сторону и рубанул его ниже уха ребром ладони. Он свалился с кровати на пол с грохотом, который сотряс комнату. Но мы находились на первом этаже, так что ничей потолок не обрушился.

Подобрав револьвер, я подошел к двери, слегка приоткрыл ее и стал ждать. Ждать мне не хотелось, но другого выхода не было.

Казалось, прошла целая вечность. Отель жил своей жизнью в атмосфере присущих только отелям шумов и гомона, а на полу довольно громко дышал мой противник. Я напрягся, подобно пружине будильника, когда услышал телефонный звонок в холле и шаги возвращающегося здоровяка в коридоре.

Захлопнув за ним дверь, я успел нанести ему удар револьвером по челюсти снизу, прежде чем он понял, что ситуация полностью изменилась.

Если говорить откровенно, глупо демонстративно направлять пистолет на человека. Ни один профессионал такого не сделает. Но профессионалы никогда не убивают полицейских. А я хотел, чтобы этот подумал, что я на такое способен.

Он ничего не сказал и ничего не предпринял.

Я отступил в сторону.

— Садись.

Здоровяк двинулся к стулу, затем оглядел меня и увидел ссадины на моем лице.

— Он подошел слишком близко к тебе и облегчил задачу.

— У меня была масса возможностей. Садись.

Он сел спиной ко мне.

— Я не должен был оставлять тебя с ним наедине. Думаю, у тебя немалый опыт обращения с оружием, да и по другой части тоже.

— Есть немного. Побольше, чем у вас обоих, между прочим.

— Что, «фасел-вега» был просто блефом?

— Вы поехали к Вейкко потому, что кто-то позвонил, верно?

— Может быть.

— С «фасел-вегой» я не блефовал.

— Так или иначе, неплохо было бы иметь кого-нибудь за решеткой, когда Никканен заявится, как ты считаешь?

Я рубанул его ниже уха, по месту, которое считал оптимальным для этого. И в результате на моих руках оказались два оглушенных полицейских в ситуации, когда наставления по этикету вряд ли сильно мне помогли бы. И когда они придут в себя — один Бог знает. Этого никогда заранее не скажешь. Стремясь только отключить кого-то, всегда надеешься соблюсти четкую грань между безопасным обмороком и убийством.

Теперь нужно было связать им руки и ноги и заткнуть кляпы, и для всего этого я располагал только двумя простынями с кровати. Но я не собирался уподобиться сестре братьев-лебедей[5], так что пришлось оставить все как получилось.

Выждав, когда в коридоре никого не будет, я запер за собой дверь и отправился в противоположную сторону, надеясь найти запасный выход. И нашел. Никто не видел, как я выходил.

Ночь дышала свежестью и благолепием и навевала странное умиротворение, словно я уже имел все, чего пытался достичь.

Боль в щеке нарушила это благостное настроение: щека распухла, кровь начала пульсировать, и это отдавалось в каждом зубе, будь они прокляты.

Я обошел отель сзади, поднялся по темному берегу реки к площади у моста. В наличии было только одно такси — потрепанный «Мерседес-220» с забитыми тряпьем боковыми воздухозаборниками, которое хоть как-то удерживало быстро уходящее тепло мотора.

Пряча левую щеку от света фар, я спросил шофера:

— Буксировочного троса не найдется?

Трос у него был.

— У меня не заводится машина, здесь недалеко. — Я махнул рукой в южном направлении. — Сможете подбросить меня к ней и отбуксировать сюда?

Он согласился.

Когда я влез внутрь, полицейская машина подкатила к мосту и расположилась так, чтобы заблокировать дорогу с севера, лучи фар были направлены в северную сторону вдоль моста. Мы отъехали на полмили от города в сторону аэропорта, когда я приказал остановиться. Затем показал шоферу револьвер и предложил прогуляться до дома пешком.

Тот попытался возразить, но я убедил его, что мы с револьвером обладаем большинством голосов, и он поплелся в город.

Проехав еще пару сотен ярдов, я остановился, набросил буксировочный трос на телефонные провода и дернул. Потребовались значительно большие усилия, чем я предполагал, но в конце концов мне удалось их оборвать. Теперь, если сообщение еще не прошло, в аэропорту ничего не будут знать. И я погнал машину дальше.

Можно было затратить уйму времени на запутывание следов моего бегства, но в этом не было необходимости. Всем и так было ясно, что я направлюсь к «Биверу», иначе Лапландия оказалась бы листом липкой бумаги, а я — прилипшей к ней мухой. Запихав комок финских марок в перчаточный ящик, я оставил «мерседес» прямо у аэропорта.

По пути к «Биверу» никто не пытался меня остановить.

Глава 18

Я летел в юго-западном направлении, по основной трассе в Швецию, с полными огнями, так, чтобы с диспетчерской вышки видели это ложное направление ясно и четко.

Спустя четверть часа я спустился на триста футов, выключил огни и на самых малых оборотах повернул на север.

Была тихая, почти безветренная ночь с редкими рваными перистыми облаками и молодой луной, блистающей на западе. Клочья тумана вставали над озерами и реками, но пока ничего серьезного не намечалось.

Я пересек арктическую трассу как раз южнее Инари и дальше следовал над озером, на этот раз набрав высоту, чтобы никто не услышал звука мотора. Затем повернул обратно, еще сбавил обороты и начал скользящее планирование к югу, в направлении огней Ивало, мерцающих в дымке милях в пятнадцати впереди. Я искал семидесяти футовый трейлер.

Это было не таким трудным делом, как может показаться. Такое громоздкое сооружение далеко от основной дороги не отгонишь. А между Ивало и Инари не было других дорог достаточной ширины. Такой фургон не спрятать под деревьями, как невозможно спрятать большой дом.

При слабом лунном свете он должен был выглядеть как собор Парижской Богоматери. И я его нашел. Примерно в сотне ярдов от дороги, на просеке, быть может, старой лесовозной трассе, за полосой деревьев, которая его скрывала от шоссе. Я пытался запомнить его местонахождение, затем направился к озеру.

Ближайшее пригодное для посадки место я отыскал в миле с лишним от трейлера, но даже там посадка оказалась нелегким делом. Это был узкий залив с натыканными там и сям островами. Зато острова помогали мне определить высоту, о которой трудно было судить по гладкой воде и при слабом освещении. Я выбрал два острова и ориентировал машину так, чтобы острова оказались на одной линии и в стороне от линии пробега, затем отдал штурвал вперед и плюхнулся, вздымая брызги.

Инерция движения кончилась раньше, чем самолет достиг берега, и так как мне не хотелось перезапускать мотор, пришлось вытаскивать резиновую лодку и последние тридцать ярдов буксировать самолет к берегу.

Куртка и брюки вымокли в озерной воде и были подобны холодному компрессу, в то время как белье и рубашка насквозь пропитались потом, и мне было жарко. И тут нахлынули сожаление и удивление, почему я и впрямь не отправился в Швецию. Но я был трезв, и дальнобойное орудие Вейкко торчало у меня за поясом.

Я был готов к беседе с человеком в крепости на колесах, построенной по специальному заказу.

Привязав, как сумел, «Бивер» под деревьями, я зашагал сквозь чащу и валуны к дороге. После одиннадцати вечера она была совершенно пустынна, ни единой машины в обе стороны.

Достигнув просеки, я шел по лесу в стороне от нее, с пистолетом в руке, в полном неведении, с чем мне предстоит встретиться, и буду ли я готов стрелять, если возникнет такая необходимость. Но в любом случае, оружие представляло мне какой-то шанс.

В темноте стоявший поперек небольшой прогалины прицеп очень походил на длинное низкое бунгало. Все окна были темны. «Фасел-вега» расположился вплотную к выезду на просеку. Я стоял, привалившись к дереву, некоторое время изучая все сооружение. Но оно по-прежнему являло собой всего лишь чертовски огромный автоприцеп, стоящий в финском лесу.

Очень осторожно я двинулся вокруг прогалины среди деревьев, собираясь подойти к нему сзади. Я сумел приблизиться вплотную к углу трейлера, и тут у меня возникло гадкое ощущение, что я намереваюсь вломиться к некоему благородному господину посреди его абсолютно легального ночного отдыха. Царящая здесь атмосфера представлялась этаким солидным, респектабельным выездом на природу…

Теперь мне нужно было идти нажимать на кнопку звонка и говорить: «Послушайте, я в высшей степени, просто ужасно сожалею, но…»

Но я медлил, томимый неопределенностью: если тот, с кем я желаю побеседовать, здесь, без револьвера мне не обойтись, но если его нет, то придется тихонечко улизнуть в Швецию, не нажимая никакого звонка.

Что-то легонько коснулось моей ноги. Я подскочил на месте и приземлился с уже взведенным пистолетом, готовый отчаянно защищать свою жизнь.

Однако после столь волнующих мгновений я обнаружил в ближайших пределах всего лишь серого кота, напряженно взирающего на меня.

Медведь или росомаха удивили бы меня куда меньше: лапландские леса не слишком подходили для домашнего кота. Затем мне пришла мысль, что если можно себе позволить ради комфорта таскать за Полярный круг целый прицеп всякого барахла, то почему бы не прихватить и кота.

Я изобразил приветливую улыбку и дружелюбно протянул левую руку. Кот продолжал подозрительно коситься на меня. Вдруг хлопнула дверца автомобиля. Мы с котом вздрогнули и замерли на месте. От дальнего конца прицепа послышались шаги. Я бросился на землю и залег среди могучих корней вековых деревьев в благостной надежде, что теперь выгляжу столь же невинно, как серый кот. Человек обошел трейлер и зашагал сквозь деревья в мою сторону. Что-то тускло блеснуло у него в правой руке, — и теперь я был уверен, что попал куда надо.

Человек остановился примерно в трех ярдах от меня, и я уже собрался то ли начать переговоры, то ли приступить к стрельбе, когда нервы у кота не выдержали и он стремительно рванулся в густые заросли. Человек обернулся.

Я тихо произнес:

— Мой револьвер направлен на тебя, Клод.

Он замер.

Пришлось продолжить мирные переговоры.

— Брось пистолет, Клод.

На принятие решения ему понадобилось довольно много времени, что, впрочем, и понятно, ведь нужно было победить свою гордость. Но само решение было уже принято в момент, когда он не выстрелил при первом звуке моих слов.

— Шагай-ка внутрь.

Он двинулся, разумеется, после секундной задержки.

Я подошел сзади и подобрал его пистолет — «Браунинг-НР» калибра 9 миллиметров. Это я смог определить по толщине рукоятки-магазина, в котором помещалось тринадцать патронов. Какое везение — стать обладателем пистолета, который заведомо не взорвется в руке при попытке выстрелить! Дуло я приставил вплотную к спине Клода.

Он бросил через плечо:

— Вас ждут большие неприятности, мистер Кэри.

— Друг мой, сегодня я уже имел неприятностей выше головы. И дополнительные проблемы ничего не изменят.

— Я вам не друг, мистер Кэри.

— Наши отношения можно считать просто приятельскими по сравнению с тем, что мне довелось пережить за сегодняшний вечер. Ну, а теперь, где тут у вас парадный вход — открывайте. И без шуточек.

Он понял, что я имел в виду, поднялся по небольшой лесенке к ближайшей двери, открыл ее — та открывалась внутрь, — и, наклонившись, включил свет.

Никаких сюрпризов. Ничего, что могло бы спровоцировать выстрел в спину.

Я прокомментировал:

— Замечательно. Теперь проведи меня внутрь.

Я последовал за ним. Когда я захлопывал пяткой за собой дверь, серый кот прошмыгнул в помещение.

Мы миновали тесный холл с плотными шторами на «молнии», и Клод зажег свет в жилой комнате. Для трейлера помещение было довольно обширным и специально меблировано так, чтобы казаться еще больше. Пол от стены до стены был покрыт ковром из шкур молодых оленей, мебель же этой гостиной на колесах состояла из комплекта изящных кресел светлой березы с сиденьями, обитыми цветной кожей, и нескольких маленьких кофейных столиков. Довершала это убранство пара искусственных вьющихся растений в черных стеклянных горшках.

Светильники были скрыты в стенах и излучали рассеянный свет. Такой способ освещения превращает стены в источник теплого и нежного свечения, оставляя центр комнаты в полутьме. На противоположной от входа стене висел ковер, затканный бледно-голубыми и зелеными квадратами.

— Ну-ну. Роскошная вещица! — снова прокомментировал я. — Это, конечно, хороший способ его сохранности. Не топтать же такой дорогой ковер ногами, верно?

Легкая усмешка мелькнула на лице Клода.

— Вы стоите на таком же, мистер Кэри.

И будь я проклят, в самом деле я стоял на таком же уникальном образце, только в красных и коричневых тонах.

— Конечно, — заметил я, — подлинный Рембрандт смотрелся бы здесь лучше, но, полагаю, вы посчитали это слишком вызывающим. Только не кажется ли вам, что искусственные растения в этом году не в моде? Почему не просто орхидеи? — И я сел. — Прощу прощения, у меня был напряженный вечер с весьма закрученным сюжетом. Впервые в жизни мне пришлось вырубить на время полицейских. Лучше пойди и разбуди босса. Мне нужно поплакаться ему в жилетку.

— Мистер Кэри, я здесь один. И босс здесь я.

На нем была приталенная, оливкового цвета кожаная куртка, желтый шелковый шарф, изрядно мятые черные брюки и коричневые мокасины.

Я покачал головой:

— Вся та фантасмагория возле моста имела целью нам внушить, что ты и есть та загадочная личность, которая в состоянии притащить сюда это передвижное чудо просто ради собственного удовольствия. Но тогда ты переиграл. Теперь буди его.

— Мистер Кэри, уверяю, я здесь один.

— Боссы не спят в кабинах и тем более одетыми. Давай его сюда, шо-о-о-фер!

Его лицо совсем окаменело, потом он повернулся и пошел к двери справа от циновки.

Я крикнул ему вслед:

— И оставайся все время в поле моего зрения! Стенки здесь, должно быть, не слишком толстые.

Клод понял меня: пуля девятого калибра способна пробить десять дюймов прочнейшей сосны, так что в случае чего выстрел прошьет прицеп из конца в конец.

Он осторожно постучал в дверь и приоткрыл ее. Похоже, разговор шел по-немецки.

Я встал с кресла и переместился таким образом, чтобы держать его под прицелом.

В комнате зажегся свет, и через некоторое время оттуда вышел худой, сутулый человек с взъерошенными седыми волосами, одетый в полосатый, красно-желтый с черным, халат. В руках у него ничего не было и в карманах халата тоже. Похвальная нейтральность.

Мимо него я смотрел на Клода. Тот задержал взгляд на чем-то внутри комнаты несколько дольше, чем того требовало пустое помещение, затем медленно закрыл дверь.

Я приказал:

— Открой. Пусть она тоже выйдет.

Несколько бесконечно долгих секунд молчаливого противостояния подсказывали мне, что эти двое готовы наброситься на меня. Я сделал шаг назад, чтобы за спиной была только стена, и большим пальцем снял револьвер с предохранителя.

— Вы, ребята, решили сыграть со мной злую шутку, я прав? У меня в магазине тринадцать зарядов, так что, если дойдет до стрельбы, экономить не стану.

Человек в халате повернул голову и резко крикнул:

— Komm her, Ilse[6].

Казалось, сама комната облегченно вздохнула.

Он вытащил из кармана деревянный резной портсигар, достал сигарету и закурил.

Мы напряженно смотрели друг на друга сквозь табачный дым. В широких рукавах халата виднелись длинные тонкие руки китайского мандарина. Его худое — кожа да кости — лицо сходилось клином к острому, маленькому подбородку. Большие голубые беспокойные глаза и губы с зажатой в них сигаретой все время были в движении, и казалось, что этим процессом их владелец не управляет. Лицо выглядело аскетичным и сладострастным одновременно, подвижное лицо, способное на любое выражение, кроме счастья.

Это было лицо человека, понимающего неотвратимость смерти, характерное для людей прошлых веков, рисовавших черепа на дне своих кубков. Лицо, наводящее на мысль, что его хозяин желает взять от жизни все: власть, наркотики, спиртное, женщин, — иначе он просто рехнется.

Я сказал:

— Ты бы лучше представил нас друг другу, Клод.

Клод обратился к хозяину:

— Das ist der Pilot[7].

— Что, у него нет имени? — спросил я.

Человек передернул тощими плечами, показывая, что имя не имеет значения.

— Кениг, если вам угодно.

У него был легкий немецкий или швейцарско-немецкий акцент.

Затем появилась Ильзе, в длинном стеганом халате в цветочек. Середина ночи явно была для нее не лучшим временем. Женщина была высока и хорошо сложена в соответствии с традиционными критериями оценки женских достоинств. Лицо со следами наметившейся полноты, пышные светлые волосы и серые глаза, которые, вероятно, оказались бы большими, если бы она окончательно проснулась. Но сейчас настроение у нее было не лучше, чем у мокрого кота.

Она повернулась к Кенигу:

— Сигарету.

Тот достал портсигар и, открыв, протянул ей.

Затем она обратилась ко мне:

— И что же вы от нас хотите?

Я, двигаясь боком, как краб, пробрался к своему стулу и сел.

— Могу я просто искать работу, как вы считаете?

Кениг обнажил зубы в мимолетной ухмылке, сильно напомнив мне улыбающийся скелет.

— Какого рода работу?

— Клод что-то говорил мне несколько дней назад.

Ильзе кое-как добралась до стула и плюхнулась на него так, что задрожал весь прицеп.

Кениг снова осклабился, и трудно было уловить смысл этой гримасы.

— Боюсь, эта работа уже выполнена, мистер Кэри.

— Оскаром Адлером?

Он нахмурился и тоже сел.

Клод остался стоять, я сохранял позицию, в которой револьвер был направлен примерно в его сторону. С такими типами следовало быть начеку.

Кениг сказал:

— Да, Адлер выполнял кое-какие мои поручения. Вы полагаете, что, коль скоро он мертв, вы можете занять его место? Но чтобы это выяснить, револьвер вроде бы не требуется, мистер Кэри?

— Он погиб, выполняя ваше задание?

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Черт возьми, отвечайте на вопрос.

Он только оскалился.

— Оружие у меня. По правилам игры отвечать вам.

Он продолжал скалиться.

— Виски, — требовательно спросил я, — есть тут какое-нибудь виски?

— Думаю, виски разыскать можно. Клод…

— Нет, — перебил я, — пусть она этим займется. Я ей доверяю.

— Ильзе, — сказал Кениг, обращаясь к женщине, — вы ничего не имеете против, чтобы принести мистеру Кэри стакан виски?

Она одарила меня взглядом, который мог рассечь человека пополам. Потом заставила себя подняться на ноги и двинулась через комнату к небольшому бару, встроенному в стену рядом с циновкой, откинула дверцу на петлях, образовавшую столик, и из-за ее спины я увидел полдюжины поблескивающих в полумраке бутылок.

— Итак, гибель Оскара, — продолжал я. — Я спрашиваю вас о нем.

— И если я не отвечу, вы всех нас перестреляете?

— Да нет, я просто оставлю вас торчать здесь, чтобы полиция вас подобрала. А так, я думаю, мы могли бы кое-что сделать.

В комнате стало тихо. Ильзе застыла, прервав движение в мою сторону с большим высоким стаканом, наполовину наполненным чем-то, напоминающим виски. Затем она ткнула стакан мне в руки, не пересекая линию прицела.

— Чистый, — прокомментировала она. — Если нужно еще что-нибудь, возьми сам.

И направилась обратно к буфету.

Я понюхал содержимое стакана и попробовал на вкус. Напиток был грубоват, хотя все-таки шотландского происхождения. Но в Лапландии привыкаешь к самым причудливым сортам виски.

Кениг неожиданно спросил:

— У вас неприятности с полицией?

— Верно.

— Тогда что же вы бросились ко мне за помощью?

— Мы оба оказались в сложном положении, — ответил я уклончиво. — Полагаю, можно было бы заключить пакт о взаимопомощи.

— Итак, мы оказались замешанными в какой-то неприятной истории? — вмешалась Ильзе. — Никто мне ничего не говорил.

Кениг взглянул на нее. Она несла бутылку коньяка в одной руке и стакан в другой. Кениг спросил:

— И почему же у нас должно возникнуть желание иметь с вами что-то общее, мистер Кэри?

— Потому что полиция стережет мост в Ивало, и я уверен, что норвежская граница на севере тоже под контролем. Вы не проедете и пяти миль на этом засвеченном автомобиле, даже если бросите трейлер. Добраться отсюда домой можно только на самолете, а у меня таковой имеется.

Клод спокойно пояснил:

— Летом он здесь летает и занимается геологоразведкой. Зимой работы найти не может, так что обычно на зиму консервирует самолет.

Кениг проигнорировал комментарий Клода и произнес тоном, столь же твердым и размеренным, как логарифмическая линейка:

— И почему это полиция интересуется нами, мистер Кэри?

— Потому что кто-то подстроил Оскару неисправность закрылков, так что он перевернулся и разбился при приземлении.

В результате новой порции информации в комнате воцарилась тишина. Но это была не та тишина, которая воцаряется среди людей, внезапно почувствовавших смущение: я оказался не в той компании. Нет, они быстро просчитывали новую ситуацию.

Клод еще сильнее прижался к стене, к которой до этого слегка прислонялся. Ильзе замерла со стаканом коньяка, не донеся его до рта.

— На основании чего вы это заявляете, мистер Кэри? — осведомился наконец Кениг.

— Я видел саму аварию. Сейчас извлекают из воды обломки. Когда все, что осталось от «Цессны», поднимут, эксперты в Хельсинки получат соответствующие доказательства. И захотят узнать, на кого работал Оскар. — Я энергично наклонился вперед. — Теперь давайте обсудим наши дела, пока не рассвело. За десять тысяч швейцарских франков я переброшу вас в Южную Финляндию. За двадцать тысяч это будет Швеция или Норвегия. Так что выбирайте.

Кениг слегка улыбнулся:

— Мне кажется, я смогу убедить полицию, что последний полет мистер Адлер совершал не по моим делам.

Я кивнул и продолжил:

— Затем, конечно, убийство Вейкко. Ваша машина находилась там, как раз когда это обнаружили.

Эти мои слова повергли экипаж самодвижущегося дворца в настоящий шок. Даже Кенига. На его лице ничего не выражающие гримасы то и дело сменялись улыбками, но глаза, подобные стволам дробовика, неизменно упирались в меня.

— Кто вам это сказал?

— Я видел сам. И рассказал полиции, но теперь у них есть и другие свидетели, которые видели, как грузовик мчался через город. Сожалею, конечно, и все прочее, но о таком факте умолчать было нельзя. Это ваш парень, Клод, позвонил им и пытался взвалить всю вину на меня.

Покончив с виски, я откинулся в кресле.

— А вы фантазер, мистер Кэри.

Но пауза после моего ответа была слишком продолжительной и понадобилась, вероятно, для оценки новой ситуации.

— Давайте спросим его, — продолжал я. — Ведь только он мог это сделать. Никто другой не видел меня на дороге, никто не видел, как я входил в дом. Только он мог вовремя добраться до телефона и вызвать туда полицию. В округе телефона нет, только в городе. Видимо, слишком я не полюбился Клоду. Так что спросите его.

Кениг медленно повернулся к Клоду. Тот пожал плечами в медлительной французской манере, означающей «ничего-с-этим-не-поделаешь». По выразительности плечи в сравнении с его лицом можно было уподобить солистам на фоне стажера, исполняющего роль паралитика.

Кениг быстро изрек что-то явно нелицеприятное по-немецки.

Клод пытался возразить, но Кениг просто зашипел на него, и Клод умолк.

Я бросил свой пустой стакан Ильзе:

— Еще, пожалуйста.

Она удивилась, поймав его, а меня удивила тем, что не швырнула его мне в голову. Но, видимо, теперь она учитывала, что у меня есть и другие преимущества, кроме револьвера.

Кениг медленно процедил:

— Итак, вы из-за Клода считаете нас замешанными в двух преступлениях. И желаете, чтобы мы заплатили за исчезновение отсюда. Я прав, мистер Кэри?

— Совершенно верно.

Он улыбнулся:

— Клод недооценил вас, и, стало быть, я получил от него недостоверную информацию. Вы не просто пилот, занятый авиаразведкой полезных ископаемых, ведь так?

Я покосился на него.

— Во мне есть неизведанные глубины.

Ильзе принесла полстакана виски и посмотрела на меня сверху вниз с ленивой, томной улыбкой сытой кошки.

Только для того, чтобы попрактиковаться, я тоже ответил подобающим взглядом.

Кениг сказал:

— Конечно, мы в состоянии убедительно объяснить небольшую дневную поездку Клода. Учитывая все это, — он обвел длинной рукой окружающую обстановку, — мне представляется, полиция не станет поступать с нами так же сурово, как, кажется, она поступила с вами.

Я провел рукой по щеке. Она так распухла, что почти не видно было глаза, хотя кровь пульсировать почти прекратила. Часы показывали половину первого ночи.

— Ну хорошо, давайте, — предложил я, — давайте немного поговорим про убийство Вейкко. У меня есть время и виски.

Я поудобнее расположился в кресле и пошевелил рукой, в которой держал пистолет, чтобы ее не свело. Полностью заряженный «Браунинг-HP» весил… сколько? — ах да, сорок одну унцию.

Потом отпил виски и начал все снова:

— Предположим, вы один из своего рода валютных дилеров в Швейцарии. Вся Швейцария занимается либо подобной деятельностью, либо производством часов. Так что остановимся на валютном бизнесе. Допустим далее, что вы промышляете соверенами. Сбываете британские золотые соверены русским. Существует много каналов: через Германию, через Австрию. И… через Финляндию, а точнее, через Вейкко. Неплохая идея. Граница здесь не так строго охраняется. Конечно, если исключить русские радарные станции. Перебрасывать желаемое — достаточно солидный груз — можно весной или осенью. Четыреста— пятьсот фунтов веса за один раз — это составит… около тридцати тысяч соверенов. Заманчивый фрахт для самолета: маленький объем, высокая цена. Условия фрахта авиасредств не меняются только потому, что сам бизнес связан с каким-то мошенничеством.

Если рот Кенига с дымящейся сигаретой считать неподвижным центром, то вокруг него царила фантасмагория оскалов, полуулыбок и гримас.

— И кто же выполняет полеты?

— Конечно, Адлер. Это должен был быть или он, или я, но, что касается меня, я-то здесь точно ни при чем. И работал он, разумеется, на Вейкко, не на вас. Вы, полагаю, знали Вейкко не хуже меня. Вы знали, что первая мысль, которая способна прийти ему в голову, — это как бы прикарманить какую-то часть соверенов. Сколько бы вы ему ни платили, ему всегда было мало. Вот почему он всегда оставался мелким лапландским жуликом, а не стал большим хельсинским воротилой. И, черт возьми, потому его в конце концов убили. Так, чтобы пресечь его излишнюю заботливость и ретивость в «сохранности» груза. Вы его предупредили, что русских заранее ставят в известность о количестве соверенов в каждой посылке. Чтобы обойти это затруднение, ему нужно было организовать переплавку всех проходящих через него монет, добавить меди и отчеканить все монеты заново, на бывшем у него оборудовании.

Я взглянул на Клода и продолжал:

— Ты не сумел его найти. Пресс помещается в задней части печи, стоявшей в кабинете. Вместе с довольно приличным количеством золотых заготовок.

Клод продолжал смотреть на меня так, словно я был пятном на спинке стула.

Я почувствовал приступ зевоты. Это меня удивило; если не считать присутствия при авиакатастрофе, обнаружения трупа, временного выключения из игры пары полицейских, удержания группы людей под дулом пистолета и совсем небольшого перелета, я не совершил в тот день никакой титанической работы. Глотнув еще виски, я заговорил снова:

— Исходный золотой сплав соверенов содержит восемь или девять процентов меди. Ну, скажем, он подмешивал еще пятнадцать процентов, и, вероятно, немного серебра, чтобы предотвратить излишнюю красноту. В результате он получил пятнадцать лишних соверенов с сотни. А с полного груза он имел более трех тысяч. Три фунта на каждые десять, неплохо. Однако это еще не все.

Я встряхнул головой, ощутив какую-то вдруг появившуюся тяжесть.

— Но и этим он уже не довольствовался. И снова переплавлял полученные три тысячи, превращая их в три тысячи четыреста пятьдесят, и продавал на запад, возможно, даже в Швейцарии. Вот тут он и накололся. Или русские заявили претензию, проверив одну-две партии. Я склоняюсь именно к этой версии.

Уголки рта Кенига подрагивали.

— Я очень рад тому, что вы считаете все это только версией, мистер Кэри. Позвольте вас уверить, что, если бы на рынке появились фальшивые соверены, это стало бы широко известно.

— Чертовски точно.

Я покончил с виски и резко поставил стакан на кофейный столик рядом. Сорок одна унция пистолета давала себя знать все сильнее. Я положил его вдоль бедра.

— Чертовски точно. И самое существенное в том, что соверены стоят больше своего золотого содержания где-то процентов на пятнадцать, не так ли? Только по этой причине они приобрели репутацию монет, которые не подделываются. Так что обычно экспертиза считается пустой тратой времени. Если на рынке обнаружится некоторое количество подделок, вы ни слова ни пророните по этому поводу и кинетесь искать источник подделки. Вот почему вы и приехали разделаться с Вейкко, я прав?

Снова пауза. Глядя на Кенига, я излучал сплошное миролюбие. Рассказав свою сказку перед сном, теперь я мог мирно отдыхать.

Заговорил Кениг:

— Но мы не убивали Вейкко, мистер Кэри.

Голос его донесся до меня словно откуда-то издалека.

Взглянув на него, я убедился, что это впрямь его лицо. Похожее на череп на дне кубка для вина.

— Но именно за этим вы приехали.

Мой голос прозвучал как-то расплывчато, похоже на старый граммофон, когда у него кончается завод. Может, все-таки день выдался слишком трудным…

Кениг мягко прожурчал:

— Но почему вас заботит, кто убил Вейкко?

Я сонно ему улыбнулся:

— Может быть, мне все равно. Вейкко достаточно опытен и нечистоплотен в делах, так что сам должен был остерегаться. А вот что остерегаться следовало Оскару Адлеру, — это меня беспокоит. У пилотов достаточно проблем и без публики, которая стремится их убить. Для кого же он выполнял полеты?

«Хитришь, хитришь, Кэри, уводя разговор в сторону», — подумал я про себя.

Кениг заявил:

— Но ведь вы же не выполняете за деньги полеты из Финляндии.

Я ответил:

— А вы не слишком-то и старались заключить сделку.

Мой голос прозвучал как-то отстраненно, был слабым и едва слышным.

Кениг умиротворяюще произнес:

— Никто сегодня ночью никуда и не собирается.

Я мог бы это сделать. Мог бы перестрелять большинство из них, подняв «браунинг» с колена. Но мне зачем-то вместо этого понадобилось встать. И это исчерпало последние мои силы.

— Вы наглые вруны, — с трудом и медленно промямлил я. — Просто вруны.

Я поднял пистолет, и тихий голос из далекого, далекого прошлого напомнил мне, что никогда нельзя падать назад, стреляя из пистолета. Падать всегда следует по направлению к врагу, чтобы суметь продолжить стрельбу. Так что я добросовестно старался падать вперед, и было совсем нетрудно. Единственный выстрел, который я сделал, пробил циновку на полу за миг до того, как я окончательно отключился.

Глава 19

Моей первой мыслью было, что меня одурманили наркотиком. Вторая мысль оказалась чисто рефлекторной: у меня приступ вселенского похмелья. Должно быть, я отправился в постель, перегруженный под завязку. Третья мысль формировалась во мне медленно, вместе с появлением ощущения, что кто-то жжет старую покрышку на моем языке.

Да, я был одурманен наркотиком.

Я лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к собственному дыханию; оно было медленным и глубоким. Руки и ноги замерзли почти до оцепенения. Не оставили же они меня в диком лесу на съедение медведям. Все, что от тебя требуется, Кэри, это открыть глаза и взглянуть. Это человеку-то в моем состоянии? Это несерьезно. Лучше просто спокойно лежать и не двигаться.

Тяжелое дыхание и холодные руки и ноги — что-то очень знакомое. Старинное зелье, сшибающее с ног одной каплей. Вы в состоянии учуять его и ощутить вкус во рту за милю, если только оно не подмешано во что-нибудь крепкое, наподобие виски, и еще качественней это получается здесь, в Лапландии, где привычен вкус виски, слегка отдающего самодельным. Древнейший трюк в игре. А я ведь сам просил виски. Единственное, что остается, — это выкопать могилу, и тогда Билл Кэри сам пойдет и рухнет в нее, если только сумеет до нее дойти.

И все же настало время открыть глаза, и черт с ними, с последствиями.

На поверку это стоило огромных усилий, тут уж без дураков, и в результате в поле моего зрения оказался светильник из нержавеющей стали на голубовато-сером фоне потолка.

Итак, по крайней мере, меня не бросили в лесу. Напротив, если я еще в прицепе, то нахожусь в плену. Эта мысль мгновенно меня отрезвила. Я перекатился на бок и приподнялся на локте.

Как оказалось, я лежал поперек огромной двуспальной кровати, слегка укрытый красно-белым полосатым, как государственный флаг, шелковым стеганым одеялом.

Голос сзади предупредил меня:

— Не надо спешить, Libchen[8].

Я ответил:

— Ради Христа, кто тут спешит?

Затем взглянул, кто говорил.

И увидел Ильзе, стоящую в дверном проеме, с маленьким автоматическим пистолетом в одной руке и сигаретой в другой.

— И кого это, черт возьми, ты зовешь Libchen, скажи на милость? — спросил я и резко сбросил ноги на пол.

Это было ошибкой. Приступ кашля едва не выдавил мой желудок через уши…

— Сигарету, — прохрипел я.

— Если ты принес с собой, то все еще имеешь право ими пользоваться.

Я нашел пачку сигарет, вытащил одну и закурил, удерживая спичку обеими руками.

Дневной свет проникал сквозь венецианские жалюзи на окнах.

Когда я взглянул на часы, то оказалось, что уже около десяти утра.

Но я в принципе был готов к этому: если мне скормили дозу, которая вывела меня из строя, насколько я понимаю, исключительно быстро, то требовалось время, чтобы она выветрилась.

Ильзе сказала, поддерживая светскую беседу:

— Пожалуйста, не пытайся быть умнее всех. Я буду стрелять, а герр Кениг в соседней комнате.

— О да, я тоже тебя люблю. Как насчет того, чтобы что-нибудь выпить, и на этот раз с чуть меньшей добавкой хлоралгидрата?

Она долго меня изучала. На ней был свободный оранжевый жакет из джерси, почти доходящий до колен, с цветными полосами вокруг левого рукава, вроде знаков различия у моряков. И черные слаксы. Волосы забраны назад, что делало ее лицо тоньше и одновременно моложе, и тем не менее выглядела она усталой.

Она покачала головой:

— Не думаю, что они дадут тебе работу.

Она сказала это так, будто идея подлежала обсуждению.

Я согласно кивнул:

— Никто в здравом уме, как они считают, не предоставит мне работы. Как насчет выпивки?

— Не думаю, что это пойдет тебе на пользу.

— Гм?.. — это все, что я смог на это ответить.

— Почему ты сюда заявился? Конечно, они могут быть очень обходительны…

Я медленно провел рукой по лицу. Быть может, та часть мозга, которая позволила бы мне понять, о чем толкует женщина, была все еще в наркотическом трансе.

— Послушай, — выдавил я из себя, — я обсуждал вопрос насчет виски. А теперь поясни мне, о чем толкуешь ты?

— Никакого виски. И если ты не понял, о чем я говорила, то это не имеет значения. Потому что тогда я права.

Я последовал за ее мыслью и проделал уже полпути, как вдруг она запрыгнула в автобус и была такова.

Пришлось еще раз потереть лицо и попытаться думать о чем-нибудь другом.

К этому времени полиция, должно быть, проверила шоссе, по крайней мере до Инари. Теперь они прочесывают боковые дороги. И могут натолкнуться на «Бивер».

Я спросил:

— Вы проработали вопрос о том, как будете перебираться через реку?

Она слегка улыбнулась.

Я продолжал:

— Знаете, наслаждения от похода вы не получите. Я не уверен, что вы когда-нибудь выглядывали в окно. Эта земля слишком груба и корява для высоких каблуков. Тем более когда вас ищет полиция. Кроме того, медведи… — добавил я, возможно, слишком переигрывая.

Она возразила:

— Не будь дураком, Libchen. Здесь никогда не слышали о герре Кениге и обо мне. Они даже не знают, что мы в Финляндии. Клод пригнал сюда трейлер исключительно для своих собственных потребностей.

Я должен бы это знать. Вы можете прибыть в одну из скандинавских стран: Швецию, Норвегию, Данию или Финляндию, — и когда будете переезжать из одной в другую, никто даже не спросит у вас паспорта. Форма туризма, основанная на доверии, дьявольски удобна для жуликов. Пришлось сохранять угрюмую мину.

— В Ивало будут сильно раздражены тем, что упустили меня. И каждого иностранца станут подвергать тщательной проверке. Вам следует придумать объяснение, как вы тут оказались. Версия о прибытии из Норвегии или Швеции не пройдет…

— Они ищут тебя, Libchen, не нас.

Она улыбнулась, протянула руку куда-то за дверь, достала стакан с коктейлем и пригубила его.

Я стал внимательно рассматривать свои ботинки. Они были старыми, грязными, в пыли и трещинах. Я почти физически ощутил, как должны себя чувствовать мои оппоненты. Вытащил сигарету и снова оказался под прицелом.

— Им нужно еще разобраться с двумя убийствами, причем про одно известно точно, что я его не совершал. Они продолжают разыскивать «фасел-вегу» с трейлером, и чем дольше не находят, тем больше убеждаются, что они им совершенно необходимы.

Я медленно встал с кровати и осторожно потянулся. Оружие в ее руке последовало за мной.

— Ты расколешься, — упорно продолжал я, — именно ты. Работать они будут только с тобой, и ты расскажешь все. Теперь этим делом занялось СУОПО, и лучшие контрразведчики из Хельсинки станут тебя потрошить. А когда выпотрошат, упрячут лет на десять — пятнадцать в одну из дальних каталажек на свежем воздухе. Когда же ты выйдешь оттуда, то поймешь, что ни одна душа на свете не нуждается в химической блондинке. Спасибо за внимание.

Если она и была хоть как-то задета моими словами, я этого не заметил. Она сделала последнюю затяжку, поискала глазами, куда бы выбросить сигарету, потом просто уронила ее на ковер и растерла ногой. Это меня шокировало.

Она взглянула на меня и улыбнулась:

— Не переживай за ковер, Libchen. Мы собираемся спалить весь трейлер перед отъездом… вместе с тобой.

Говоря это, она воистину испытывала наслаждение.

Снаружи послышался сигнал автомобиля.

Я скатился с кровати, подошел к окну и раздвинул двумя пальцами планки жалюзи.

Никаких признаков «фасел-веги» я не обнаружил, зато синий «фольксваген» как раз выруливал на площадку перед трейлером.

— Вы ожидаете какой-нибудь синий «фольксваген»? — поинтересовался я.

— Отойди от окна!

Судя по достаточно резкой ее реакции, появление «фольксвагена» было для нее полной неожиданностью. Я обернулся и насмешливо взглянул на нее, а затем опять на машину.

— Я сказала, прочь от окна!

Из «фольксвагена» вылезала миссис Элис Бикман.

Жалюзи дернулось, и окно взорвалось. Грохот автоматического пистолета был слишком громок для помещения, я отскочил от окна.

Ильзе смотрела на меня сквозь кольца дыма, исходящего из ствола.

— Вы должны понять, Libchen, что мы серьезные люди.

Голос миссис Бикман проник через разбитое окно:

— Эй, кто здесь валяет дурака с оружием?

Я насмешливо ухмыльнулся Ильзе, но был в легком шоке, видимо потому, что, когда пуля летит в вас или очень близко от вас, трудно прикидываться, что это вам безразлично.

Но ухмылка была искренней.

— Продолжай в том же духе. Будь серьезна и с ней тоже. И все это приведет к тому, что до твоей шеи будут добираться все — от ФБР до Стратегического командования воздушными силами.

Зазвенел звонок на двери.

Ильзе свирепо воззрилась на меня.

Я уже решил было, что она собирается пристрелить меня, просто чтобы избавиться от одной проблемы, прежде чем заняться следующей. Думаю, такая мысль у нее мелькнула.

В этот момент Кениг позвал:

— Ilse, komm schnell![9]

— Вон отсюда и прикинься, что ты просто гость, — прошипела она и отступила назад за дверь.

Я медленно двинулся из комнаты и дальше по коридору. Ильзе с ее маленьким пистолетом оказалась достаточно далеко, вне пределов досягаемости.

Тем временем миссис Бикман как раз появилась из-за штор, с другого конца жилой комнаты.

Кениг стоял прямо перед ней.

— А, вы здесь… — Она улыбнулась мне.

Она была в белом костюме с длинным жакетом, который, казалось, сшит из старой мешковины, но на самом деле скорее всего из шерсти овец, вскормленных первосортными хлебами и вспоенных шампанским.

Вокруг шеи изящно повязан шелковый коричневый шарф.

— Доброе утро, миссис Бикман, — кивнул я. — Сожалею, что прошлым вечером…

— Все в порядке. Я все узнала у полицейских. Кто же все-таки стрелял?

Кениг смиренно ответил:

— Я демонстрировал мистеру Кэри одно из моих охотничьих ружей. К несчастью, в нем оказался забытый патрон. Надеюсь, это не слишком перепугало вас.

Миссис Бикман ухитрилась посмотреть на меня одним глазом. Я кивнул:

— Они мне действительно показывали оружие, можете не сомневаться.

Ильзе, стоявшая за мной, теперь шевельнулась. Внезапно чувство полной беззащитности моей спины весьма обострилось.

Миссис Бикман кивнула:

— Я принимаю во внимание, что очень рано, но все же кто-нибудь собирается предложить мне выпить?

Кениг махнул рукой в сторону буфета. Левой рукой. Его правая покоилась, конечно же случайно, в кармане темно-синей куртки с капюшоном.

— Пожалуйста, угощайтесь самостоятельно, — предложил он.

Я ждал взрыва, но его не последовало, более того, можно было предположить, что ей понравилось предложение самой приготовить себе выпивку. Так что она просто продефилировала через всю комнату к буфету, достала стакан и бутылку виски и стала наливать себе.

Кениг наблюдал за ней с обычными своими гримасами и ухмылками. Наконец он спросил:

— И чем же мы можем быть вам полезны, мисс?..

— Миссис Бикман. Элис Бикман.

Кениг кивнул. Он прекрасно знал это имя. И осознавал масштаб возникших перед ним проблем.

Миссис Бикман пояснила:

— Я пришла повидаться с Кэри. Мне нужна лишь кое-какая информация от него.

Она пригубила виски, затем наполнила стакан до краев. Я был озадачен. Когда хватаются за бутылку в десять утра, чаще всего дело кончается лечением от алкоголизма. Но я-то видел прежде, как она относится к спиртному. Спокойно может его игнорировать.

Кениг спросил:

— Что навело вас на мысль, что он здесь?

— А он вчера о вас рассказывал. Поэтому я предположила, что он здесь. И приехала.

Ее объяснение было таким простым и логичным, что вспороло толстую кожу самоуверенности Кенига, словно ножом для свежевания туш. Он-то думал, что надежно и уютно укрылся в этой глуши, а на поверку оказалось, что он сидит на открытом месте, где его может видеть каждый, кому не лень.

— И кто сказал вам, где находится наш трейлер?

— У меня был короткий разговор с этим Ник… что-то в этом роде.

Она взглянула на меня.

— Никканен, человек из СУОПО.

— Вот именно. Он сказал, что трейлер где-то между Ивало и Инари, так что мы просто поехали искать. И вот я здесь.

Кенигу понадобилось некоторое время, чтобы уразуметь смысл сказанного миссис Бикман на чужом для него языке. К тому же он еще не оправился от шока, вызванного самим ее появлением. Но а когда, наконец, уразумел, эффект был потрясающим.

— Мы? — Он дернул головой. — Вы не одна?!

Она держала бутылку, собираясь снова наполнить стакан. Взгляд ее полыхнул огнем.

— Одна? Естественно, я не одна, ты… деревенщина! Неужели ты думаешь, я буду сама вести машину?

Это было великолепно! Кениг заглотнул наживку, крючок и половину лески от крючка до удилища. Он подскочил к окну, судорожно пытаясь попасть рукой в карман.

Она взмахнула бутылкой, как хлыстом, и обрушила ее ему на затылок. Он уткнулся лицом в оконное стекло, затем стал медленно сползать на пол, разбрызгивая кровь и виски.

Мне пришлось надолго отвлечь свое внимание от этого великолепного зрелища, чтобы перехватить руку Ильзе с пистолетом, движущимся к спине миссис Бикман. Одной рукой я вцепился ей в запястье, затем второй рукой крутанул запястье наружу. Оружие упало на ковер. Ильзе ударила меня ногой. Я толкнул ее на стену и вновь взглянул на миссис Бикман, как раз в тот момент, когда ее высокий тонкий каблук вонзился в тыльную сторону ладони Кенига, в которой тот до этого держал пистолет. Я многое пропустил и не знал, что тем временем происходило с Кенигом.

Миссис Бикман ногой подтолкнула ко мне пистолет. Я подобрал и его, и оружие Ильзе.

— Думаю, — заметила она, — что это делает вас новым главным церемониймейстером. — Потом оперлась бедрами на спинку кресла и пригубила виски.

Я обратился к Ильзе:

— Садись и веди себя тихо.

Она усмехнулась:

— А если я не подчинюсь? Ты меня застрелишь?

— Да нет, но она может и тебя хватить по голове бутылкой.

Ильзе села. Миссис Бикман ухмыльнулась мне поверх стакана.

Я сказал:

— Если нужны слова, то я вам благодарен. Но, между прочим, не могли бы вы в качестве ударного инструмента использовать что-нибудь другое вместо виски?

— У них, должно быть, виски здесь достаточно.

Она направилась к буфету и принялась обследовать его содержимое.

Я перевернул Кенига, чтобы ему лучше дышалось. Он отключился не полностью, но не проявлял большого интереса к происходящему вокруг.

— Сейчас его состояние совсем не соответствует статусу крутого парня, — обратился я к Ильзе. — И между тем в нем дьявольская уйма всяких снадобий.

И действительно, от него пахло как в кабачке лесорубов в субботний вечер.

— Забинтуй ему затылок, чтобы остановить кровотечение.

Она встала и вышла из комнаты. Я передвинулся таким образом, чтобы видеть, как она идет по коридору.

Миссис Бикман отыскала в буфете непочатую зеленую бутылку с этикеткой «Коллекционное».

Кениг разбирался в виски, ничего не скажешь, даже если предположить, что напитки довольно часто употреблялись не по назначению.

— Налей себе, — предложил я, — но может оказаться, что большинство питья напичкано наркотиками.

— На самом-то деле у меня нет ни малейшего желания глотать что-то в такую рань.

Она отставила свой стакан, открыла бутылку и налила немного в другой, который принесла для меня.

— Благодарю. Что там произошло в Ивало этим утром? Как удалось найти трейлер раньше полиции?

— «Фасел-вегу» обнаружили на северном берегу пару часов назад. Это навело на мысль, что владельцы бросили машину и переправились на противоположный берег, так что поиск ведется по ту сторону реки.

Я кивнул:

— Так вот почему обошли это место вниманием. Полиция установила наблюдение за озером?

— Не знаю. Мне показалось, что у них трудно с людьми, и потому они не прочесали дорогу здесь. Я сказала Никканену, что сообщу ему, если что-нибудь обнаружу.

Ильзе вновь появилась в коридоре. Она несла аптечку первой помощи и бинты.

— Бьюсь об заклад, что Клода послали утопить автомобиль и раздобыть лодку. — Говоря это, я наблюдал за Ильзе, но она никак не отреагировала на мои слова. — После переправы им пришлось бы идти пешком или угнать чью-нибудь машину, — продолжал я. — Но будь у них хоть капелька здравого смысла, они не стали бы этого планировать, ведь тогда пришлось бы ехать по прямой до первого перекрестка — то есть до первого шанса скрыться, — около восьмидесяти миль. Сцапали бы их задолго до этого.

И опять никакой реакции со стороны Ильзе не последовало.

Я пожал плечами и допил виски. Это не помогло мне обрести форму, необходимую для участия в Олимпийских играх, и если учесть, что я не ужинал накануне и не завтракал сегодня, а вместо этого принял дозу хлоралгидрата, то мне, несомненно, требовалось нечто большее, чем глоток виски.

Зато теперь я чувствовал готовность глотнуть свежего воздуха.

Я оглядел комнату. Мне надлежало бы пробудить в себе желание обыскать прицеп, и будь я один, вероятно, так бы и поступил, несмотря на риск встретиться с Клодом, если тот в это время вернется.

Но будь я один, все так бы еще и сидел на кровати с Ильзе и ее пистолетом, нацеленным в меня. И без виски.

— Я готов.

Прихватив бутылку виски, я кивнул Ильзе, которая бинтовала голову Кенига.

— Передайте Клоду заверения в моем искреннем почтении.

Она подняла на меня глаза, пылавшие ненавистью.

— После всего случившегося, я уверена, что ты все-таки один из них.

Так или иначе, на этот раз меня ее слова не задели.

Когда мы вышли, Элис спросила:

— Хочешь вести машину?

— Нет. Залезай и заводи. У них наверняка еще осталось оружие, и в любой момент кто-нибудь может здесь появиться.

Я оставался около машины, с оружием в руках, до тех пор, пока она не завела мотор и не развернулась к выезду с просеки. Затем вскочил внутрь.

Она включила скорость и спросила:

— Куда теперь?

— Мне хотелось бы выбраться на дорогу.

— Чертовски правильная мысль, дружище, но, надеюсь, ты понимаешь, зачем я разыскивала тебя? Прежде чем тобой займется полиция, я хочу знать, где мой брат.

Я медленно кивнул. Похоже, за последние двадцать часов проблемы семьи Хоумер отошли на второй план. Глупо с моей стороны, конечно, было забыть об этом.

— Как полагает Никканен, куда я подевался? — поинтересовался я.

— Он считает, что ты полетел в Швейцарию или еще куда-то. По крайней мере, так он говорит. Твой самолет где-то поблизости?

Я взглянул на два пистолета, которые все еще держал в руках. Один — принадлежавший Ильзе, маленький «зауер-и-шон», женское оружие, оружие, над эффективностью которого посмеиваются до тех пор, пока кому-то не случится направить его на вас. Другой был «браунинг», но я не мог сказать, тот ли это, что я забрал у Клода, или другой.

Определенно пистолеты этой осенью в Лапландии вошли в моду.

— Поверни налево, к низине, — велел я. В той стороне я оставил свой «Бивер», но что более важно, эта дорога исключала возможность наткнуться на Клода, если тот сейчас возвращается из Ивало.

«Фольксваген» тащился дальше в клубах пыли и гальки, скрежеща коробкой передач.

— Твой самолет здесь?

— Да.

— Далеко?

— Ты держишь путь в том направлении.

Мне необходимо было обдумать некоторые моральные проблемы, но как раз по этой части я не силен. Мне предстояло оценить значение всего содеянного ею ради избавления меня от верной смерти, не забывая, однако, при этом, что действовала она подобным образом не только ради моих прекрасных карих глаз, но также из желания во что бы то ни стало видеть брата. Еще неизвестно, что в данном случае перевешивает. Если по-честному, то перевешивает второе. Но Хоумер переложил окончательное решение на мое усмотрение и обещал увидеться с сестрой через несколько дней.

Итак, по моему разумению, самое важное в этой истории состояло в том, что я не намеревался надолго задерживаться в здешних местах, и если теперь же не объясню ей, где ее брат, то рискую не сделать этого никогда.

Вероятно, она думала так же, если сумела обсудить с Никканеном мое будущее.

Кроме того, я собирался слетать на озеро отчасти потому, что держать целый день «Бивер» там было гораздо безопаснее, чем на Инари, а улетать из Финляндии до наступления темноты я не решился бы уже по той простой причине, что нуждался в дозаправке, и мой остров был единственным местом, где я мог это сделать… теперь.

Она спросила:

— Где мне остановиться?

— Надо проехать около четверти мили. Послушайте, миссис Бикман, я могу переправить вас к нему, но будет лучше, если я дам вам карту с точными координатами, а вы наймете пилота в Рованиеми или в Хельсинки.

— А что не так с тобой?

— Я в розыске. Если вы полетите со мной, может сложиться впечатление, что вы мне помогаете бежать из страны.

— И это все? А как насчет ударов бутылками по голове?

— Они не в счет. Те люди, как и я, тоже в розыске. Они не будут жаловаться.

— Ну ладно. Где твой самолет?

Я глубоко вздохнул:

— Это серьезное дело, миссис Бикман. Три человека за последние два дня убиты. Два самолета потерпели аварию. Финны думают, что дело в шпионаже, и я готов согласиться с ними. Но не могу понять, как все эти события между собой связаны. Зато я точно знаю, что пока никого не убил, хотя всего лишь в силу удачного стечения обстоятельств, поскольку мне не раз пришлось всерьез размахивать пистолетом, а от этого до стрельбы — один шаг.

— Все действительно так серьезно?

— Да.

— Прекрасно. Раз теперь ты пришел к выводу, что твои дела серьезны, почему бы не переломить себя и не признать, что мои дела не менее серьезны?

— Вся эта чертовщина началась, когда женщинам предоставили право голоса, — буркнул я.

— Если я уязвила твою сатанинскую гордость, вытаскивая тебя из проклятого трейлера, то всегда можешь вернуться туда, сдаться и начать все сначала. Перезрелая блондинка в адмиральском свитере, кажется, очень жалела, когда ты уходил.

— Они собирались спалить трейлер… вместе со мной.

Миссис Бикман задумалась, затем сказала:

— Это было бы верхом тупости. В такое время года они могли бы сжечь весь лес.

Я устало бросил:

— Остановите здесь.

Машина задергалась, дерганье сопровождалось оглушительным грохотом в коробке передач. Миссис Бикман яростно крутила рычагом переключения скоростей, словно замешивая пудинг. И наконец не выдержала:

— Проклятые европейские машины!

Мы вышли. Она тут же заявила:

— Не вижу никакого самолета.

— Вы можете минуточку помолчать? — завопил я. — Конечно, его не видно. Иначе полицейские давно бы его отсюда утащили. — С трудом мне удалось взять себя в руки. — Надолго вы наняли эту машину?

— Я не нанимала, я ее купила.

Мне следовало бы догадаться. Я уперся лбом в дерево и попытался кое-что обдумать. Затем сказал:

— Теперь послушайте. Если полиция обнаружит брошенную вами машину, то решит, что с вами что-то случилось. И может даже заподозрить, что вы со мной, если придет к выводу, что я пока не покинул страну. Но скорее всего, никто о вас не вспомнит до полуночи, когда в случае вашего отсутствия может всполошиться отель. А до этого времени вы должны вернуться.

Она нетерпеливо прервала меня:

— Клянусь, ты можешь толочь воду в ступе часами. Где самолет?

Я вернулся к машине, нашел бутылку виски и сделал большой глоток.

Это не слишком помогло, но зато здесь я сам принимал решение. Отогнал машину с дороги подальше от озера, запер ее и зашагал к воде.

С востока веял легкий ветерок, небо покрывали перистые облака с прогалинами, и горизонт, если смотреть вдоль островов, был подернут дымкой от припозднившегося тумана или, что более вероятно, дымом лесного пожара.

Мотор никак не хотел заводиться, а когда завелся, один цилиндр не развивал даже мощности, необходимой для преодоления веса своего собственного поршня. Пока прогревались остальные цилиндры, я наметил курс — поперек озера, затем разворот на юг, в запретную зону, — передал карту миссис Бикман и погнал «Бивер» на редане. Он вяло разбегался, изрыгая резкие выхлопы.

Когда машина оторвалась от воды, я удержал ее близко к поверхности, и мы понеслись на бреющем, лавируя между островами.

Глава 20

До моего озера было почти девяносто миль, так что сели мы там незадолго до полудня. Я покружился над хижиной Хоумера, давая понять, что мы здесь, если, конечно, сам он был на месте. Затем высадил миссис Бикман на берег — дожидаться прихода брата, а самолет погнал к острову для дозаправки.

Я помнил, что там было около ста двадцати галлонов, и мне не хотелось ничего оставлять. Поэтому я решил сначала залить баки до отказа, а остальное загрузить в задний отсек.

Но ста двадцати галлонов я не насчитал: в моем распоряжении оказалось лишь восемьдесят пять. Тридцать пять кто-то умыкнул.

Сначала я подумал о Хоумере, но тот никак не мог истратить тридцать пять галлонов, даже если катастрофически нуждался в топливе для освещения и обогрева. Затем я обнаружил на берегу кучу пустых канистр. Единственным для этих мест средством переправить куда-то тридцать пять галлонов высокооктанового бензина, причем без канистр, была «Цессна» Оскара, вернее, была до вчерашнего дня.

И рассказать Оскару о моем тайнике мог только Микко.

Я залил баки под завязку, они смогли вместить около двадцати галлонов. Остальное в канистрах разместил за переборкой в хвосте. Потом проделал дыры в днищах пустых канистр и утопил их в озере, дабы не оставлять лишних следов.

Затем направил самолет обратно к берегу, с запасом в баках горючего на четыреста морских миль, и все же с неприятным, зудящим чувством, что кто-то украл мой бензин.

Миссис Бикман пребывала на берегу в одиночестве.

— Никаких признаков его присутствия, — доложила она.

— Пошли к хижине.

— Будь он там, пришел бы сюда.

— Правильно. Но на худой конец, мы можем у него разжиться какой-нибудь едой. Я и не завтракал и не обедал сегодня.

Она стояла на песке, слегка расставив ноги, руки уперев в бока.

— Ты уверен, что привез меня куда следует?

— Какого черта иначе мне нужно было тащить вас сюда?

— Начинаю догадываться, и причем с отвращением.

До меня стал доходить смысл ее слов.

— Вы, видимо, предполагаете, что, утолив голод, я планирую небольшое изнасилование. Должен сознаться — это единственный вид преступлений, в котором за последние несколько дней меня не заподозрили, так что с успехом можно наверстать упущенное.

По тропинке я зашагал к хижине. Когда я оглянулся, она продолжала стоять все там же.

— Если все это из-за того, что вы не умеете стряпать, то не волнуйтесь — я умею.

— Это звучит весьма обнадеживающе. А то я на сегодня уже досыта навоевалась.

В ее голосе звучала горечь. Я поморщился и зашагал дальше. На полпути я вдруг вспомнил, что это в общем-то медвежий край, а я забыл в «Бивере» дробовик. Правда, у меня был пистолет Кенига… и его виски.

Если тринадцать пуль из «Браунинга-HP» не остановят медведя, я всегда смогу предложить ему выпить.

Хижина была пуста, а точнее — Хоумера в ней не было.

Но его чемоданы по-прежнему были сложены под окном, и на трех крючках вдоль стены висели три ружья.

— Узнаете багаж? — спросил я и пошел взглянуть на ружья. Одно было для охоты на оленей, калибр 7. Два других представляли собой прославленные дробовики «Парди»: изделия ручной работы со строгими, благородными линиями, без какой-либо вычурной гравировки. Четвертый крючок был пуст.

Миссис Бикман спокойно констатировала:

— Это его вещи, я сожалею о своих подозрениях.

— Хоумер взял с собой ружье для охоты на медведей, помнится, он действительно говорил, что намерен отправиться на охоту.

Спальный мешок был скатан и лежал под ружьями, но брезентовый чехол с него исчез.

— Как долго он может отсутствовать?

— Он сказал: дня два-три. Это было два дня назад. Если он ушел вчера, то его возвращения нужно ждать через пару дней.

Она обследовала картонные коробки с продуктами, которые я ему доставил.

— Куда он направился?

— Невозможно даже предположить! Он мог отойти всего лишь на десяток миль отсюда, но затратить половину запланированного на трехдневное путешествие времени: здесь исключительно дикие, непроходимые леса.

Она выпрямилась, держа в руках три банки консервов.

— Хорошо, что здесь хоть достаточно продуктов, так что я могу ждать.

Я отреагировал очень резко:

— Черта с два вы можете. Вы — здесь, среди диких лесов! Между прочим, до ближайшей дороги вам за день не дойти, учитывая вашу обувь и все прочее. К тому же это медвежьи места. Нет, нет и нет, если он не вернется к вечеру, то по дороге за границу я высажу вас около Инари. Потом в Хельсинки вы сможете найти какого-нибудь пилота, который за соответствующую плату доставит вас сюда через пару дней. Сожалею, но сам я остаться не могу.

— Ты думаешь, так я буду в большей безопасности?

Она взглянула на меня, сопроводив слова едва уловимой кривой усмешкой.

— Ну, по крайней мере по части медведей.

Она кивнула и взглянула на банки, которые продолжала держать в руках:

— Сельдь, тушеное мясо и горох для вашей светлости.

Я махнул рукой:

— Пусть будет так.

Она нашла консервный нож и принялась за дело, добавив:

— И я остаюсь.

— Черт бы тебя побрал!

— Ты насильно затащишь меня в самолет и доставишь в Ивало? — спокойно спросила она. — Только пальцем притронься ко мне, и я через суд заставлю тебя платить миллион долларов.

Я проворчал:

— Повторяю еще раз: не нужно было вам давать право голоса, — и отправился искать банку, которая заменила бы мне стакан. С помощью виски я надеялся как-то привести мысли и чувства в относительный порядок.

Мы принялись за еду, и я поставил на печку старый, закопченный кофейник с водой.

Я никогда не понимал, как финнам удается варить лучший кофе в мире даже из того сорта, какой был сейчас в моем распоряжении. До их умения мне было далеко, но все же удалось сотворить нечто вполне пригодное для питья. Общеизвестно, что англичане готовить кофе не умеют.

Потом мы расстелили спальный мешок на дверном пороге, сели на него и стали пить сваренный мною кофе.

Ветер утих, среди суровых елей, окружавших хижину, воцарились тишина и покой, подобные затаенному дыханию, рождающие чувство одиночества.

— Ты любишь эти края? — спросила она.

— Это очень своеобразная любовь. Сродни спокойному и прочному браку без взаимных претензий и громких восторгов.

— Мне кажется, эти леса таят в себе таинственную колдовскую силу.

Она задумчиво смотрела куда-то в глубь чащи, и я знал, что в ее дебрях она видит невысокую, плотную фигуру своего брата, который всегда в полной гармонии с самим собой; видит, как он шагает с ружьем на изготовку, ведя какую-то собственную игру, пытается преодолеть дремучее, враждебное противодействие леса.

Я плеснул виски себе в кофе.

— Весьма таинственную. У лапландцев бытует множество поверий о шаманах, ведьмах и знахарях, не меньше, чем в Конго.

Глядя на лес, я сделал маленький глоточек из банки. У меня было двойственное чувство к Лапландии. Меня восхищало это спокойное величие лесов, но я отнюдь не испытывал той трепетно-восторженной любви к ним, которая присуща всем аборигенам от рождения. А летая над лесом, воспринимал его как огромное пространство, на котором невозможна аварийная посадка, и даже те просветы, которые вроде бы могли сгодиться для этой цели, оборачивались или огромными оврагами, или грудами валунов.

— Значит, теперь ты собираешься бежать, — прервала мои размышления миссис Бикман. — За что тебя преследуют?

— Нокаутировал двух полицейских, захватил и угнал такси… Вы видели Никканена — он не сказал, зачем я ему нужен?

Она слегка пожала плечами.

— О, тебя застукали с неким трупом, и ты исчез до окончания допроса.

— Да, так и было.

Я погладил кончиками пальцев ту сторону лица, которая тоже могла вызвать кое-какие вопросы.

— Они подозревают тебя в убийстве?

— Не думаю. У меня не было оружия, из которого его убили, и я подкинул недурную версию, что пытался сообщить о случившемся, но телефон был неисправен.

— А он был неисправен?

— Конечно. Я сам его вывел из строя, когда понял, что туда вот-вот явится полиция. — Я отхлебнул кофе с виски. — Нет, меня преследуют совсем не потому. Но задержание меня на месте преступления дает прекрасный повод загнать иголки мне под ногти. Они предполагают, что я кое-что знаю о происходящих здесь делах.

Она удивленно взглянула на меня:

— Ну хорошо, а что здесь происходит?

Я закурил, глубоко затянувшись.

— Основным занятием тех типов из трейлера была контрабанда золотых соверенов в Россию. Убитый был одним из тех, кто помогал им по эту сторону границы.

— Почему русских интересуют соверены?

— Одна из причин, объясняющих, почему Британия продолжает их чеканить, заключается в том, что они служат удобным платежным средством в разных шпионских операциях на Среднем и Дальнем Востоке. Эта международная валюта, являясь золотой, не только представляет собой как таковая собственную ценность, но к тому же не имеет каких-либо номеров, по которым, как в случае с банкнотами, можно проследить их движение. Контрабандисты ими пользуются по тем же причинам.

Как оказалось, кофе кончился. Пришлось вместо него налить чистого виски.

— Большинство международных преступных и шпионских организаций пользуются золотом, и в основном соверенами, если их удается достать.

— А каким образом убитый оказался причастным к этому?

— Вейкко? Он начал подделывать соверены, переплавляя их с добавлением меди и чеканя заново. Однако при этом не догадывался, что таким образом сделался для международного сообщества врагом номер один: русским он стал поперек горла, в Швейцарии его тоже не любили. Ни у преступников, ни у шпионов симпатии он не вызывал, коль скоро подрывал весь рынок соверенов. — Я покачал головой. — Но он не утруждал себя подобными заботами. Вейкко был убежден, что если ты жулик, то должен дурачить всех и во всем. Он был слишком непорядочен для порядочного жулика.

— Прошу прощения, не поняла.

— Преступники — честнейшие люди. Им приходится быть таковыми во взаимоотношениях друг с другом, поскольку они не могут заключать какие-либо письменные соглашения. В преступном мире вы не продержитесь на обмане и пяти минут, в то время как в большом бизнесе это вполне возможно: разрыв контрактов, некачественные товары, подставка под судебное преследование.

Она задумчиво кивнула.

— Что-то в этом роде я и предполагала. А что же случилось с пилотом, который погиб?

— Не знаю, как он в это влип, но полицейские раздувают чертовскую шумиху вокруг расследования аварии. Он, разумеется, переправлял соверены для Вейкко, но вот аварию ему скорей всего подстроил последний пассажир, которого он где-то подобрал. Никто не знает, кто это был и куда направлялся.

Она опять согласно кивнула.

— У тебя найдется сигарета?

Я дал ей сигарету и поднес огня. Потом она спросила:

— А ты каким образом замешан в этом деле?

— Я? — Я воздел руки к небесам. — Судья высший и праведный, я обретаюсь здесь только как случайный свидетель событий.

— Темная лошадка! — резюмировала она в манере старинных, почитаемых семейств Вирджинии. — Только о золоте, соверенах и преступниках ты знаешь многовато для того, чтобы выглядеть невинной овечкой. И увернулся от ареста. Теперь мне понятна точка зрения полиции. Я брала бы тебя под подозрение каждый раз, когда в округе пропадает молоко для кошки.

— Но что поделать, если я сообразительнее лапландских полицейских?

— И к тому же скромнее…

Я тщательно затушил сигарету.

— Давайте просто согласимся с тем, что Лапландия — это маленький район. Так что события, связанные с полетами, рано или поздно коснутся меня так или иначе. А я хотел бы только знать, кто подстроил аварию Оскару Адлеру. И обеспокоен, что полиция отвлекается, упираясь в меня. Так что я отбываю.

Она долго и тщательно меня разглядывала.

— Не сомневаюсь, что твои мотивы не хуже, чем у короля Артура. Но где ты приобрел сноровку так легко ускользать от полиции?

Я встал.

— Полагаю, мне лучше заняться кое-каким ремонтом самолета. Увидимся позже. И не вступайте в разговоры с незнакомыми медведями.

Она смотрела мне вслед с устойчивым недоверием во взгляде.

На озере я вскрыл капот «Бивера», затем запустил мотор. Тот все еще нуждался в помощи одного из цилиндров. Через несколько минут я остановил двигатель, забрался на поплавок и приложил руку к каждому из девяти цилиндров по очереди. Только один не обжег меня: пятый, левый снизу. Пока машина остывала, я выкурил сигарету. А вывернув свечи пятого цилиндра, убедился, что они грязны, как Брайтон воскресным вечером. Я почистил их зубной щеткой и промыл в отлитом для этой цели бензине, потом ввернул обратно. Затем в том же бензине промыл масляный фильтр. Этим я исчерпал свои возможности еще чем-то помочь мотору.

Однажды, в недалеком будущем, я отошлю мотор обратно в компанию «Пратт и Уитни», и они смогут возить его по аэропортам с рекламной медной табличкой, гласящей: «Этот мотор действительно работал в том состоянии, в котором вы можете сейчас его видеть, обеспечивая работой мистера Кэри. Если вы такой же безрассудный идиот, то моторы «П и У» могут спасти и вас от самих себя».

Что правда, то правда, спасибо им.

Время близилось к пяти. Случайный проблеск солнца угасал над деревьями в дальнем конце озера.

Со стороны хижины донесся слабый отголосок двух выстрелов.

Поначалу я нахмурился, затем решил, что это может быть сигнал сбора или что-то в этом роде, и принялся пристраивать капот на место.

Когда я подошел к хижине, Элис стояла возле двери с двумя черными тетерками, лежащими у ее ног, а один из дробовиков Хоумера подпирал стену.

— Острый нож есть? — спросила она.

Я отцепил «фарберин» от ботинка и передал ей.

— Вы подстрелили эту пару? — спросил я, и, конечно, вопрос не отличался глубиной и содержательностью.

— Да нет, они сами пришли ко мне и одолжили ружье, чтобы совершить акт самоубийства. Все Хоумеры обучены стрелять и… готовить.

Она с сомнением посмотрела на «фарберин». Тот был так же схож с кухонным ножом, как самурайский меч с ножом для разрезания бумаги.

— Меня охватывает ужас, когда я думаю, чему тебя учили, Кэри. Ну, ладно, ты не чувствуешь, что настал час коктейлей?

Я вытащил бутылку, банки-стаканы и налил ей виски.

Она была без жакета, рукава блузки из чистого шелка закатаны, и руки делали свое дело, управляясь с ножом изящно и рационально. Ощипывая и потроша дичь, она стояла на коленях на спальном мешке.

Время от времени Элис распрямлялась, разминая спину, и ее грудь отчетливо проступала сквозь блузку.

Я прислонился к дверному косяку, потягивая виски и наблюдая за ней. Спустя некоторое время она взглянула на меня:

— Балдеешь?

Я кивнул:

— Фантастика.

— Тебе нравятся хозяйственные женщины?

— Ну, не за этим я следил…

Она повела бровями и вернулась к работе, ни чуточки не смутившись.

Ничто и никогда не сможет выбить эту женщину из колеи, если она занята работой, которая, по ее мнению, должна быть сделана. Например, ощипывание тетерок или прочесывание закоулков Финляндии в поисках брата. И ничто не заставит ее свернуть с пути. Она была из той породы женщин, которые преодолевают трудности с высоко поднятой головой. А затем нанимают самых классных мужчин, которые обеспечивают классные условия для высоко поднятой головы и преодоления еще более крутых трудностей.

Я курил и следил за тем, как она покончила с разделкой дичи, уложила ее в жаровню с консервированным луковым супом в качестве соуса и поставила жаровню на печку. Поискав вокруг, я нашел керосиновую лампу, зажег ее и подвесил на шнур, конец которого Хоумер закрепил на потолке.

За окнами закат достиг стадии, когда яркая цветовая гамма стала быстро тускнеть. Деревья становились черными, небо — серым, земля — темно-серой.

Я почистил дробовик Хоумера и повесил его обратно на крючок. Потом долил виски в оба импровизированных бокала.

К этому времени я уже знал, что Хоумер сегодня не вернется, но мне недоставало храбрости сказать ей об этом. Может быть, я заблуждался. Может, он принадлежал к той категории людей, которые обожают ночью продираться через лапландские леса, одолевая не больше трети мили в час и постоянно испытывая мучительную боль в лодыжках.

Мы ели тетерок, и это была лучшая еда из всего, чем мне приходилось довольствоваться после достопамятного прощального банкета, который я закатил себе по поводу фиаско с никелем. Я что-то пробормотал по этому поводу.

Она только кивнула и спросила:

— Когда планируешь отбыть?

Я взглянул на часы:

— Около девяти, наверное.

— Куда полетишь?

— В Швецию или Норвегию.

Я еще не решил куда. Всем известно, что у меня есть кое-какие связи в Швеции, так что Норвегия предпочтительнее.

С другой стороны, ближайший норвежский город — Киркинес, на северном берегу, и местные власти наверняка предупреждены и готовы меня выследить. Еще одним немаловажным обстоятельством было мое желание оставаться неподалеку от Лапландии, чтобы знать, когда станет безопасно вернуться.

Никканену придется выдвинуть весьма серьезные обвинения, если он захочет добиться моей выдачи.

Я не думаю, что он много выжмет из «уклонения от ареста» до тех пор, пока для ареста не будут предъявлены серьезные основания.

И норвежские власти не слишком волнует традиционное «подозрение в шпионаже» — слишком это пахнет политикой.

Так или иначе, я всегда могу прикинуться, что работаю на НАТО, и им, вероятно, понадобятся многие годы, чтобы найти кого-то, кто поклянется, что это неправда.

— Находясь там, ты сможешь установить, кто убил того пилота? — спросила она.

Я пожал плечами:

— Там все же больше шансов, чем здесь, сидя в тюрьме. К тому же я смогу вернуться в любой момент.

— Да ну? — Она скептически ухмыльнулась.

— Если почувствую в этом необходимость.

— Но ты же просто…

— Да, я убегаю. Но только примите во внимание — вы путешествуете налегке. И не таскаете с собой свои вирджинские владения. Все, что у меня есть, — это самолет. Ладно, он чертовски хорош, чтобы на нем драпануть куда-нибудь, но в то же время его очень трудно спрятать. Если Никканен задумает его конфисковать, я окажусь перед необходимостью вести изнурительную войну с чиновниками от правосудия, чтобы его вернуть. И его придется продать, чтобы отстаивать свои права. А кроме того, от продажи «Бивера» я не выручу суммы, достаточной, к примеру, для того, чтобы защитить себя и в таком пустяковом проступке, как плевок в неположенном месте.

— Сочувствую. — Она протянула свою банку. — Нельзя еще немного виски?

Я налил, потом вдруг заявил:

— Сегодня вечером он не вернется, как вы догадываетесь.

Я сделал выпад: теперь настало ее время принимать удары. Укол короля Артура.

Она просто кивнула и сказала:

— Догадываюсь. Я слегка прогулялась по лесу сама. И представляю, что здесь происходит, когда становится темно.

Я покачал головой и снова долил себе виски.

Она встала, отошла, села на спальный мешок и вытянула перед собой ноги, положив одну на другую.

Лампа слегка шипела, разбрасывая лучи желтого цвета.

— Вы хотите забрать его в Америку? — спокойно спросил я.

Она прислонилась к стене и прикрыла глаза.

— Имущество…

Я открыл было рот, собираясь сказать, что наверняка ее заботит что-то поважнее, но промолчал.

Если она не желает о чем-то рассказывать, лучше воздержаться от расспросов. К этому времени я уже кое-что знал о ней.

— Вы и сами находитесь в бегах?

— Да, несколько последних месяцев.

— Из-за чего развод?

Она открыла глаза и выпрямилась.

— С какой стати я должна тебе об этом рассказывать?

— Ни с какой, миссис Бикман. Но тогда о чем еще мы можем беседовать до девяти?

Она опять прислонилась к стене.

— Мне не нравилось его хобби — другие женщины.

— Претензия звучит вполне убедительно.

— Было заявлено, что он не мог выдержать тягот супружеской жизни с богатой женщиной. Что должен был как-то обозначить свою независимость или что-то в этом роде. — Неожиданно голос ее надломился.

— Человек, видимо, свихнулся, — прокомментировал я, — от всего этого, от вас и от денег тоже.

Она опять открыла глаза и заставила себя улыбнуться.

— И как это ты вычислил?

— Я всегда верил, что могу продраться к большим деньгам без нанесения ущерба своим фундаментальным концепциям по части отношения к женщине.

— Ты не знаешь самой первой заповеди насчет денег.

— Просветите меня.

— Хватай, когда дают. Позавчера я предлагала тебе самолет, ты дал мне от ворот поворот. Сегодня я получила то, чего хотела… За сколько? Пятьдесят долларов?

— Зато вы готовили. Впрочем, может, вы и правы. — Я пожал плечами. — Тогда я должен был отбиваться, сжав зубы. Но вы, конечно, все еще можете подарить мне новый самолет.

— Я уже получила, что хотела: я — здесь. Самолет был приманкой.

— О, я догадывался. Может быть, проблемы мистера Бикмана заключались в том, что он приманку заглотил.

Она глубоко вздохнула и спокойно сказала:

— Дай мне сигарету.

Я подошел. Мой взгляд привлекло движение ее обнаженной руки, и он слишком долго на этом зрелище задержался, чтобы остаться не замеченным ею. Голова аж заскрипела на своих петлях.

— Довольно, — сказала она, взяв сигарету. — Закроем эту тему.

— Вы все еще должны мне пятьдесят долларов, — сказал я, поглаживая щеку.

Должно быть, для нее тема эта и впрямь была болезненной.

— Все, игра закончена.

Я протянул спичку.

— Я лишь усвоил правила игры насчет денег.

Она сделала затяжку и расслабилась, потом улыбнулась:

— Ты не очень-то понятливый человек, Кэри. Чего ты действительно хочешь от жизни?

Я сел рядом. Она вполне непринужденно повернулась так, что голова ее оказалась у меня на плече.

Я нежно провел рукой по ее волосам.

Хижина превратилась в тихое уютное прибежище.

— Я хочу найти никель, — ответил я.

Она подняла глаза и посмотрела на меня с кислой улыбкой:

— Не золото или алмазы?

— Просто никель. Я слышал, что какие-то люди разбогатели, разыскав обычную нефть.

— И что ты будешь делать, найдя его?

— Куплю себе новый самолет или два. Может, действительно сумею основать компанию.

Она придвинулась еще ближе, и грудь ее плотно прижалась к моей, вызывая жгучее желание, волосы волшебно светились прямо перед глазами. Я хотел ее. Это была не бешеная страсть изголодавшегося по женскому телу мужика, но очень сильное влечение к существу, вдруг ставшему близким и желанным. Может быть, от одиночества, но не от того, которое ощущаешь в диком девственном лесу или в самой дремучей Лапландии. И может быть, потому, что она несла бремя своего собственного одиночества.

— Когда все кончится, возможно, я и куплю тебе самолет, — полусонно пробормотала она. — И смогу заработать на этом. Мне кажется, на тебя можно поставить, риск будет в пределах допустимого.

Я приподнял ее голову и поцеловал, ее тело слилось с моим, властное и податливое одновременно. И казалось, в целом мире были только мы одни.

Вдруг она решительно отпрянула, присев на корточки, внимательно взглянула на меня своими широко раскрытыми глазами, и в этот миг в них не было и намека на томную поволоку или чувственную страсть.

— То, что я развожусь, — мрачно заявила она, — совсем не означает, что мной можно овладеть вот так запросто.

— Я знаю. Мне, например, будет предъявлен иск на миллион долларов.

— И не груби мне, Кэри. Я могу стребовать значительно больше.

— Согласен, можешь.

Я потянулся к ней и ласково провел кончиками пальцев по резкому изгибу ее рта. Она вдруг вся затрепетала, но снова взяла себя в руки. Я сказал:

— У тебя хватает мужества, а по рассудительности ты, может быть, первая в Соединенных Штатах. Будь это не так, деньги завладели бы всеми твоими помыслами сильнее, чем любой мужчина.

— Ты льстишь мне. — Настороженность в ее глазах исчезла. — Типичный представитель отчаянных и самонадеянных хвастунов, вот почему, я думаю, в твою фирму стоит вкладывать деньги. Впрочем, ты ведь здесь только до девяти часов.

Она чуть заметно улыбнулась.

— Я думаю, — парировал я, — большой бизнес часов не наблюдает.

— Ты кое-чему учишься, Кэри, учишься.

Она медленно потянулась ко мне, а я к ней. И снова это не было вспышкой изголодавшейся плоти, просто некая нежная сила одолевала одиночество и даровала блаженное успокоение. Позже, уже засыпая, она пролепетала:

— У нас неплохо получается, Кэри.

Я стал искать в темноте свои сигареты. В пламени спички я поглядел на нее. Глаза Элис были закрыты, она улыбалась в ореоле пышной россыпи серебряных волос, ниспадающих на обнаженные плечи.

— Это нам не поможет, — сказал я и затушил спичку. — В такой войне мне не победить. Даже не в этом будет проблема. Мы не сможем встречаться достаточно часто. Я буду постоянно в Рованиеми, или Киркинесе, или канадском Доусоне, а ты еще где-нибудь.

— Но ты не будешь там все время?

— Работа может того потребовать. Я пилот геологоразведки.

— У тебя может быть собственный парк самолетов. Ты будешь только руководить.

Я мягко заметил:

— Ты все еще пытаешься меня купить.

Она неожиданно всхлипнула и зло крикнула:

— Будь ты проклят, Кэри. — А потом уже спокойно спросила: — Неужели так обязательно должно быть?

Я снова закурил. Красная вспышка высветила округлость обнаженного плеча и роскошную массу волос. Я ответил, тщательно подбирая слова:

— Что-то не слышал я, что ты готова отказаться от Вирджинии.

Она тихонько всхлипывала, и эти звуки во тьме были подобны отчаянному зову, доносящемуся откуда-то из лесной глуши, но ни мне, ни кому-либо другому не дано было утешить чужую боль.

Спустя некоторое время она заговорила снова:

— Да, я поняла, что все время пыталась победить. — Ее рука нашла мою и взяла сигарету. — По крайней мере, ты позволишь купить тебе самолет?

Я притянул ее к себе и погладил волосы.

— Ну-ну. Успокойся. Солнышко мое, мне вовсе ничего не нужно, чтобы каждую секунду помнить о тебе.

Она опять всхлипнула:

— Мне нечего подарить тебе, кроме денег.

— Пятидесяти долларов достаточно.

Спустя мгновение она смеялась, но уже умиротворенно.

— И все-таки ты страшный хвастун, Кэри. Но ты мог бы управляться с несколькими самолетами.

— Это не так просто. Люди не пойдут к человеку только потому, что он владелец самолетов, они захотят узнать, как я стал их владельцем. И придут наверняка, если узнают, что я заработал на самолеты, обнаружив залежи никеля.

— Ты уже обдумываешь, как заработать следующий миллион.

— Что-то вроде этого.

— Так, кое-чему я все-таки тебя научила. — Она перегнулась через меня, затушила сигарету на полу и снова меня обняла.

Глава 21

Элис варила кофе, когда у самого входа хижины кто-то упал, стукнувшись о дверь. Она резко повернула голову в мою сторону, в глазах у нее мелькнула надежда и, может быть, слабая тревога. Я отрицательно покачал головой: Хоумер не тот человек, чтобы падать перед собственной дверью, — а сам шагнул туда, где висела моя куртка с пистолетами в карманах. Дверь распахнулась, и Джад, приветливо улыбаясь, заявил:

— Ну вот, я как раз надеялся вас здесь застать. — Он сказал это так, словно заскочил всего лишь в бар клуба. — Пришлось очень долго добираться, — добавил он, переступив порог хижины и закрывая за собой дверь.

По части длительности путешествия он был прав. По-видимому, проделанный им путь составлял больше двадцати миль по прямой, причем последние четыре часа — в темноте. На нем была рыжая куртка из плащевой ткани поверх темно-серого костюма, на ногах вымазанные в грязи замшевые ботинки на толстой подошве. Джад поклонился миссис Бикман:

— Здравствуйте. Надеюсь, я не помешал?

Она взглянула на него, потом на меня:

— Ты ждал гостей?

— Я — нет, — твердо заявил я и повернулся к Джаду: — Как это ты узнал, что я здесь?

— Да я и не знал. Полицейские считают, что ты улетел в Швецию. Я не надеялся отыскать тебя там и решил, что скорее всего ты явишься к своему тайнику с топливом. А больше, собственно, и искать-то негде.

— Как ты узнал о тайнике?

— Кто-то упомянул о нем при мне. Не помню кто. — Он хмыкнул. — Секретная служба не делится источниками информации с посторонними.

Миссис Бикман спросила меня:

— Он тоже часть этого бизнеса?

— Полагаю, скорее всего так оно и есть.

Я задумчиво оглядел Джада.

— Он представляет британскую секретную службу. Я не могу уразуметь, какая у них-то корысть в этом деле.

Джад одарил меня печальной, укоряющей улыбкой:

— Упоминание профессии и все такое — признак дурного тона.

— Ну, ладно, — сказала миссис Бикман, — если хочешь звездануть бутылкой этого типа, действуй сам. Я не собираюсь встревать в дела двух англичан. Не желаете кофе? — обратилась она к Джаду.

Тот расстегнул «молнию» своей куртки.

— Очень мило с вашей стороны. Не откажусь от чашечки.

Джад достал пристегнутую к поясу фляжку в кожаном футляре с преогромной крышкой-чашкой, открутил ее и протянул миссис Бикман. Поблагодарив за кофе, он бесцеремонно уселся на нераспакованный чемодан Хоумера.

— Хорошо, — угрюмо буркнул я, — чего ты хочешь?

— Только задать пару вопросов.

Он потягивал кофе и ухмылялся, поглядывая в мою сторону. Обнаружение Кэри достойно завершило его трудовой день. Я все еще не знал, как это может сказаться на моей судьбе.

— Может, мне прогуляться? — осведомилась миссис Бикман.

— Нет, — мгновенно отреагировал я. — У меня с этим типом нет ничего общего.

Джад пожал плечами, улыбаясь с покорной безнадежностью:

— Как тебе угодно… Ну ладно, сам факт твоего ареста заставляет предположить, что ты, должно быть, знаешь кое-что о делах, которые здесь творятся. — Знак вопроса он обозначил поднятием бровей.

— Я знаю о функционирующем канале перевозки соверенов и что этим занимались Кениг, Вейкко и Адлер.

— Да, что-то в этом роде. Ладно, ты, очевидно, знаешь столько же, сколько и мы, — оптимистично заявил он. — Могу я спросить: ты в какой-то мере содействовал этому бизнесу?

— Ни в коей мере.

Джад задумчиво кивнул:

— Ты должен дать мне честное слово, что все именно так.

Эти его слова задели меня за живое.

— Ты можешь принять мои слова на веру или считать их пустым блефом, мне это абсолютно безразлично.

— Ну, ладно. — Он уставился в чашку с кофе. — Вот второй мой вопрос: ты можешь нам помочь?

Внезапно я почувствовал легкий озноб, казалось, что-то знакомое всплыло из давних-давних лет.

— В чем дело? — спросил я.

Он покосился на миссис Бикман. Ему ненавистна была мысль объясняться со мной в ее присутствии, но я не предоставил ему выбора. Кроме того, теперь понадобился бы бульдозер, чтобы сдвинуть ее с места.

Она с неподдельным любопытством наблюдала за происходящим и, судя по всему, ничего не понимала.

— Так в чем дело? — повторил я, и Джад наконец объяснил:

— Есть некий человек по ту сторону границы, его мы предполагали забрать сегодня ночью. Я намеревался воспользоваться «Остером». Теперь меня интересует, не возьмешься ли ты перебросить нас туда?

В хижине воцарилась мертвая тишина, какая обычно возникает при обнаружении неразорвавшейся бомбы.

В разговор снова вступила миссис Бикман:

— Вы предлагаете ему лететь через русскую границу?

— Э… да. Вы все поняли правильно. — Он улыбнулся ей и продолжал: — Это не составит особого труда.

Я решительно вскинул голову.

— Не вижу в этом смысла. Зачем для выполнения этой задачи нужно забрасывать человека через границу? Вы не в силах перекрыть русскую часть канала, как бы ни старались.

— Это очень длинная история. — Он махнул рукой, давая понять, что искренне желал бы поведать ее нам, да времени на это сейчас нет. — Так… тебе понятна суть проблемы?

— Да, понятна, — ответил я. — И предвижу еще одну: лететь я не собираюсь.

Он кивнул:

— Ты же знаешь, как это важно.

— Но не для меня.

— Ты решительно против?

— Да, я против. И кое-что еще: ты, видимо, просил Лондон навести обо мне справки, прежде чем обратиться с этим предложением.

— Да, это так. И выяснилось, что прежде ты служил в нашей системе. Недурное совпадение, верно?

Некоторое время никто не произносил ни слова. Джад внимательно рассматривал свой кофе. Миссис Бикман с любопытством изучала меня, словно я был образчиком новой весенней моды, а она не уверена, что уловила ее основную идею.

— А я думала, что ты просто раскаявшийся контрабандист или что-то в этом роде, — заявила она. — Ты же, оказывается, скрытная бестия с двойным дном, Кэри.

Джад захихикал.

— Приятно слышать! — Он встал и налил себе еще кофе.

— Напомни-ка мне о золотых денечках молодости, — угрюмо бросил я. — Так же ли весело сверкает солнце, отражаясь от массивных моноклей чиновников, устремляющих свой взор через Сент-Джеймс-парк? Они все еще именуют заведение «фирмой», тебя — купцом, а прочих — запасными игроками?

Джад улыбнулся:

— Там бережно хранят старые традиции.

— Ты был шпионом? — вопросила миссис Бикман.

Джад замигал, и я вспомнил извечную ненависть к этому слову.

— Не совсем так, — ответил я. — Во время войны я был одним из их пилотов, доставлявших агентов в любую точку Европы и забиравших их обратно.

— И что случилось? — не унималась миссис Бикман.

— Я сгорел.

— Почему?

— Спросите его, — буркнул я. — Он только что получил сообщение из Лондона.

Джад улыбнулся мне скупой печальной улыбкой, затем стал объяснять — скороговоркой, абсолютно равнодушным тоном:

— Когда-то давно он доставил агента в Финляндию, а потом отказался за ним лететь, заявив, что агент был «двойником», перебежавшим к немцам. Так что пришлось послать кого-то другого, и тот так обратно и не вернулся. Тогда начальство решило, что Кэри был схвачен немцами и вернул себе свободу, выдав им агента, которого только что доставил. Кстати, подобные вещи не были редкостью, — добавил он.

Я кивнул.

Миссис Бикман взглянула на меня:

— И что? Что случилось в действительности?

— Теперь это не имеет значения. Все это происходило очень, очень давно.

— Это имеет значение для меня! — заявила она, решительно вздернув подбородок, в то время как ее глаза метали молнии.

Я повернулся к Джаду. Тот пожал плечами:

— Продолжай, если хочешь. Я бы и сам с удовольствием послушал. — Он взглянул на часы. — У нас есть время.

— У нас есть время, причем ничем на белом свете не ограниченное.

Он улыбнулся.

Меня прорвало:

— Это случилось во время так называемой операции «Противовес», до того, как ты поступил на службу, Джад, хотя, возможно, ты о ней слышал.

Он вежливо кивнул, а я продолжал:

— По мнению министерства иностранных дел, Британия должна была противодействовать расширению сферы влияния России после войны. Деятели внешнеполитического ведомства исходили в своих прогнозах из непреложного факта: все страны, освобожденные от немцев Россией, рано или поздно окажутся в коммунистическом блоке. В связи с этим во второй половине 1943 года и была предпринята операция «Противовес».

В страны, куда, по всей видимости, вскоре должны были вторгнуться русские, забрасывали агентов, которым вменялось в обязанность установление контактов с наиболее консервативными кругами и формирование правительства из этой среды, способного успеть первым заявить о своих притязаниях на власть в стране. Британия гарантировала немедленное признание этого правительства и так далее.

— Не очень-то эта затея оказалась эффективной, правда? — заметила миссис Бикман.

Я пожал плечами:

— Ну почему же? Австрия тоже вполне могла бы примкнуть к коммунистическому блоку. Возможно, и Финляндия тоже. Именно здесь я и оказался.

Я прибыл со Шпицбергена на стареньком «Нурдине» с лыжным шасси, норвежского производства, заимствованном у Канады, — такие самолеты там использовались для сельскохозяйственных нужд. Ни радиосвязи, ни радарных установок, с одним магнитным компасом на борту, который в этих широтах оказывался совершенно бесполезным, да десятисантиметровым радарным приемником.

Посадку мне было предписано осуществить в заливчике замерзшего озера Инари, а человека, которого я должен был доставить, мне представили как Хартмана.

Поскольку нас планировали направлять в суровую, дикую страну, СИС[10] сподобилась послать нас на курсы, где готовили отряды специального назначения. Там в суровых условиях быта нас обучали науке выживания, умению быстро стрелять, приемам саботажа и искусству общения с местным населением.

Традиционно спецназовцы, которые во Франции и прочих странах, в сущности, помогали силам сопротивления, в СИС считались неотесанными и грубоватыми. Специалисты СИС не взрывают мостов, они только наблюдают за ними и оценивают, когда, каких и сколько через них прошло войск, и из этого делают вывод о том… почти обо всем, что могло вас интересовать. И все же эти умники не удосужились как следует присмотреться к Хартману и понять, что он совсем не тот, которым старается казаться. Ребята из спецназа не слишком доверяли ему, но их мнение никого не интересовало. Я тоже не доверял ему, но и меня никто не спрашивал. А как выяснилось позже, я был прав. Но и этого было недостаточно…

Полет в Финляндию в феврале 1944 года был бесконечно длинным мероприятием, осуществлявшимся в жутком холоде и темноте. О том, чтобы лететь днем, не могло быть и речи, значит, оставался короткий промежуток времени — пара часов сумерек около полудня. В это время, как правило, никто не отваживался там летать, но, к моему удивлению, откуда-то появился ночной истребитель Люфтваффе и сел нам на хвост. Естественно, я был уверен, что он с минуты на минуту атакует нас, но вражеский пилот почему-то не спешил открывать огонь.

В страшном волнении я достиг Инари, но вплотную к берегу подходить не стал и посадил самолет в сотне ярдов от него. Хартман как раз начал выбираться из машины, когда появились немцы.

По логике вещей они должны были бы стрелять. С расстояния в сотню ярдов огонь из пулемета накрыл бы моего «норвежца», как рождественскую индейку, а Хартман должен бы нырнуть обратно в самолет. Вопреки этому, он устремился к немцам, которые и не думали в него стрелять.

Стрелял я. Я выпустил очередь из «стэна», которая разнесла окно кабины, расщепила расчалки левого бота и уложила полдюжины немцев. Но в Хартмана я не попал. После этого я стал выбираться из этого ада.

На сей раз ночной истребитель попытался меня достать, но его положение не было столь отчаянным, как мое, и он не рискнул ради того, чтобы разделаться со мной, опуститься впотьмах до двадцати футов над морем.

Я закурил и продолжал:

— Когда же я вернулся и доложил о случившемся, мне просто не поверили. А когда месяцем позже я отказался отправиться за Хартманом, это усилило их недоверие. И привело к гибели парня, посланного вместо меня.

Я встал и хотел налить еще виски, но не стал. Виски не помогло бы мне заглушить память о мальчишке-норвежце, которую я хранил уже восемнадцать лет.

Джад согласно кивал в ритм моим словам.

— Наверное, они повели себя подобным образом потому, что иначе вынуждены были бы признать, что Хартман стал в 1944 году агентом нацистов, — задумчиво произнес он. — И конечно, в конце войны они просто не могли поступить иначе. Мне абсолютно ясна логика их поведения.

Я покачал головой.

— Я так и не понял, почему Хартман так поступил. Мне это казалось сущим безумием. Вернувшись в Финляндию после войны, я пытался отыскать его след. Почти не сохранились немецкие архивы, но мне все-таки удалось установить, что он находился в Ивало около месяца. Затем немцы попытались переправить его по воздуху на юг, по крайней мере я обнаружил запись о пассажире инкогнито, опекаемом Абвером — немецкой разведкой. А Абверу особо нечего было делать в таком маленьком местечке, как Ивало. — Сделав глубокую затяжку, я продолжал: — Самолет пропал без вести, и я считал, что Хартман мертв. Лишь несколько дней назад история получила дальнейшее развитие. Видимо, он вынудил пилота приземлиться на замерзшем озере. Вон там. — Я кивнул в сторону двери. — Потом убил пилота, тело которого все еще покоится в самолете на дне озера. Значит, он предал и немцев тоже. Но почему? Какой магнит притягивал его сюда, да еще в середине зимы?

Джад кивнул.

Последовала долгая пауза. Затем миссис Бикман обратилась к Джаду:

— Ну хорошо. Вы верите ему?

Тот ответил:

— Должно быть, он рассказал правду. Впрочем, теперь это уже не имеет значения.

— Как это не имеет значения? — Она испепелила его взглядом. — Как вы можете так говорить?

— Он прав, вы должны понять, — поддержал я Джада. — Это действительно не имеет значения.

Она удивленно переводила взгляд с одного из нас на другого. Потом, пожав плечами, заявила:

— Все-таки до меня не доходит. В этом и заключается старая замечательная британская идея честной игры?

Я возразил:

— Откуда вы взяли, что действия секретной службы должны быть честными?

Джад опять согласно кивнул.

— Просто секретными, — констатировал он, — и, конечно, эффективными.

После долгой паузы, в течение которой она продолжала таращиться на нас, Элис встряхнула головой.

— Нет, это до меня не доходит.

— Я никогда и не ждал от этой организации честной игры, — пояснил я. — Какой бы камуфляж секретная служба ни использовала, на поверку она оказывается государственным гангстеризмом. Ее действия всегда и везде сопряжены с нарушением законов: о каких честности и справедливости можно говорить! На все случаи жизни существует один ответ, одно объяснение: это секрет, и все тут. Служба держит свои успехи и ошибки в секрете. СИС, несомненно, совершает множество ошибок; так случилось, что я — одна из них. Я никак не ожидал, что они явятся в Финляндию после войны и начнут расспрашивать: как это было? Так? Или, может быть, так? Они никогда не признавались, если случалось что-то невыгодное для них. И я всегда знал, что они поступают только так, и никогда не рассчитывал на честную их игру.

Джад добавил:

— Чтобы продолжать служить в СИС, необходимо принимать это во внимание.

— Вы, должно быть, здорово преданы делу, — заметила миссис Бикман.

— Служащий СИС — просто наемник, — вставил я. — Он не должен задаваться вопросом по поводу того, что ему приказывают делать. Его нанимали не для этого.

— А для войны, только лишь для войны, — кивнул Джад. — При условии, конечно, что вы ее выигрываете и собираетесь писать мемуары.

Он вытащил из нагрудного кармана металлический контейнер, извлек из него сигару, сорвал обертку и начал внимательно ее оглядывать, как бы ища материал для еще более потрясающих откровений.

— Несомненно, — продолжил он, — приходится достаточно трудно, когда тебя вышибают оттуда.

— Не то слово, — подхватил я. — Ты оказываешься человеком без прошлого. В 1945 году у меня не было ни послужного списка, ни летного формуляра. У меня не было даже летной лицензии. Мне нужно было начинать все сначала. И отчасти по этой причине я оказался здесь. Все это мне пришлось проделать здесь, в Финляндии, с нуля. Хотя, между прочим, осмелюсь предположить, СИС было бы приятно узнать, что я летаю в горах при отвратной погоде.

Джад кивнул.

— Несомненно. Волею случая ты оказался последним звеном некой незавершенной истории. А теперь, обрати внимание, — продолжал он, уже повернувшись к миссис Бикман, — после того как он был попросту вышвырнут, сегодня начальство просит его вернуться, и не потому, что признало свою ошибку, еще раз подчеркиваю, а только потому, что в нем нуждается. Так что мы предлагаем альтернативу: ты продолжаешь рисковать, и тебя могут подстрелить или засадить за решетку. Кроме того, если эта история просочится наружу, тогда, в лучшем случае, твоя карьера в Финляндии полностью рухнет; другой вариант коренным образом меняет ситуацию — от тебя требуется единовременная помощь.

Он сунул сигару в рот и стал жонглировать перед ней зажигалкой, а потом резюмировал:

— Так что теперь вы вряд ли назовете это честной игрой, правда?

Она медленно покачала головой:

— Конечно, я не могу считать это честной игрой. Мне приходилось слышать о весьма странных делах, творящихся на Уолл-стрит, однако… Между прочим, Кэри изложил чертовски серьезные причины, по которым он не может принять ваше предложение.

— Он орешек покрепче, чем вы думаете, — вмешался в разговор я, обращаясь к Элис. — Ведь он только что склонял меня к мысли, что не в моей компетенции определять, кто желал попасть в руки врага, а кто был столь малодушен, что испугался этого. — Я ухмыльнулся и, в упор глядя на Джада, продолжал: — Все правильно — считай, что не моего ума дело определять, кто прав, кто виноват. И все-таки это не главная причина, по которой я отказываюсь лететь.

Он вынул изо рта сигару.

— Тогда в чем же дело?

— В Финляндии.

Он снова сунул сигару в рот.

— Вот как?

— Я кое-чем ей обязан. И думаю, что мое чувство долга не согласуется с твоим мероприятием.

Он снова повторил:

— Вот как? — И на сей раз его голос звучал мягко и вежливо, вовсе не так, как службам предписано обращаться с человеком, сбежавшим от них к туземцам и нацепившим к тому же на шею ожерелье из акульих зубов.

Я между тем продолжал:

— Когда после войны я вернулся сюда, мне встретился человек, с которым Хартману предписывалось вступить в контакт. Политик, можно сказать, выдающийся человек. Сегодня его уже нет в живых. Он знал об операции «Противовес» и ее бесславном конце. Когда он выяснил, кто я, вернее, кем я был, он помог мне получить лицензию на работу здесь. Я все еще держусь, в основном благодаря ему.

Джад пристально разглядывал кончик сигары.

— Ты рассказывал ему про операцию?

Я усмехнулся:

— Ты все еще считаешь, что я должен был придерживаться установленных СИС правил? Ну ладно, на самом деле я и по сей день их соблюдаю. Я не хожу и не рассказываю всем подряд, что был сотрудником британской разведки. Вероятно, меня просто упрятали бы в сумасшедший дом, но было б еще хуже, если бы мне поверили. Иностранцы — забавные люди, Джад. Им не нравится, когда вокруг кишат британские агенты. И особенно они не любят, когда те летают на их собственных самолетах, в непосредственной близости к русской границе.

Джад кивнул:

— Я понял. Продолжай…

— Я многим обязан тому человеку… и его приверженности идее независимой Финляндии, Джад. Ты думал, чем обернется ваша затея для Финляндии?

— Это конкретное дело никак не связано с внешней политикой Финляндии.

— Может, и нет. Но предположим, нас там поймают? Если схватят тебя, это уже достаточно скверно. При этом они вычислят, что ты мог попасть к ним только через Финляндию. Что касается меня, я стану настоящим «сюрпризом в день рождения». Я обретался здесь долгие годы. Британский шпион в финском убежище. Сколько раз он уже пересекал нашу границу по воздуху? Русские могут это проделывать, если захотят. И это не сулит Финляндии ничего хорошего.

Миссис Бикман прошествовала мимо нас, взяла бутылку виски и плеснула немного в мой стакан. Затем коснулась указательным пальцем моего рта и провела им по линии губ. Глаза ее сосредоточенно вглядывались в мои глаза.

— Дружище! — нежно произнесла она. — Нет ли у тебя намерения кое-что получить?

Затем она прошествовала к Джаду и подлила виски ему.

— Предложите ему денег, — обратилась она к Джаду. — Это воздействует на него наилучшим образом.

Он слегка ей улыбнулся и продолжал изучать меня. Затем сказал:

— Предположим, я буду апеллировать к британским интересам и скажу, что предстоящая нам операция — очень важная для Британии миссия?

— Ты, конечно, можешь так сказать, но это ни к чему не приведет, так как сам ты тоже ничего не знаешь. Ты полагаешь, что это важно, потому что в СИС тебе приказали это сделать. Вот что кроется за твоей фразой о важности чего-то для Британии. Я не насмехаюсь над тобой: ты сам признался, что это единственная возможность выживания в секретной службе. Но я больше не ваш сотрудник. Ты просто объясняешь мне суть операции и какую цель она преследует, а я решаю — важно это или нет.

Джад вынул сигару изо рта.

— Ладно-ладно… — сдержанно бросил он. Затем стряхнул длинный столбик пепла с сигары на край печки. — Ты хоть отдаешь себе отчет в том, как далеко зашел в своих рассуждениях? Ты считаешь свое мнение истиной в последней инстанции. Правильно только то, что считаешь правильным ты?

Я улыбнулся:

— Я вынужден так считать, Джад. У меня нет никого, кто приказывал бы мне поступать так, а не иначе; я не женат и не состою в какой-либо организации. Что-то вроде этого может случиться и с тобой, когда тебя вышвырнут из СИС.

Он покачал головой и по-отечески добродушно заметил:

— О, да вы чертовски опасный тип, мистер Кэри. Человек, вообразивший себя апостолом справедливости. Брр… — И на его лице появилось выражение то ли ужаса, то ли испуга.

Я негромко сказал:

— Когда-то это может случиться даже с тобой.

— Надеюсь, такого со мной не случится. Честная игра — надежная тому гарантия. — Он продолжал задумчиво сосать свою сигару. — Единственное, что мне остается, — это полюбопытствовать: если ты не с нами, значит — против нас?

— Ты мне не объяснил, что это за операция, в чем ее суть, зачем вы держите кого-то по ту сторону. Учитывая кашу, заварившуюся вокруг соверенов, я не предвижу какой-то благовидной причины для его пребывания там. Да, можешь считать, что я против вас.

— На той стороне ждет человек, которого мы обязаны вызволить. Мы должны выполнять свои обещания.

— Правильно, но тогда тебе следовало лучше делать свое дело. Ты засветился, и твой самолет выбили прямо из-под тебя.

Он слегка поморщился, но согласился:

— Наверно, это так. Но в такой ситуации… — Он развел руками и устало улыбнулся. — Ну а если я представлю дело так, что речь идет о сугубо коммерческой операции?

Миссис Бикман опять вмешалась:

— Ага — деньги. Я знала, что этим кончится. Попытайтесь предложить ему новый самолет, и посмотрим, что из этого выйдет.

Джад повернулся к ней:

— Мадам, я думаю, что вы не помогаете…

— Но я стараюсь вам помочь. Я кое-что сообщу вам об этом парне. Перед вами ангел добропорядочности. Он помешался на лояльности.

Я усмехнулся. Но предложение денег существенно меняло дело. Это означало, что он перестает считать меня одним из них. В СИС тоже все помешаны на лояльности. Они придерживались убеждения, что человек, которого можно купить, может быть куплен кем-нибудь другим за чуточку большую сумму.

— Ну как?

— Никак.

Он глубоко затянулся сигарным дымом, и лицо его сразу приняло усталый вид. Теперь Джад казался намного старше и каким-то обрюзгшим.

Он был неплохим человеком. Бывали там и такие, бывали типы не от мира сего, с мозгами, пропитанными симпатическими чернилами, немало отставников, столь же засекреченных, как Эйфелева башня, а некоторые представляли собой особый тип, присущий только Иностранному отделу, — фанатичные новички. Но попадались действительно приличные люди.

Под внешней усталостью Джада скрывался энергичный, упорный парень, только что прошедший пешком двадцать миль по самой дикой местности в Европе и планировавший этой же ночью отправиться в Россию.

И теперь он бился над проблемой, как усадить меня в пилотское кресло «Бивера». У него оставалась, на мой взгляд, единственная возможность — наставить мне в лицо пистолет и приказать повиноваться. Но, насколько я помню, СИС к таким методам не прибегает. Мне постоянно, бывало, внушали, что они мыслители, а не исполнители. Пистолеты шли под рубрикой «Исполнение».

А Джад сейчас и впрямь был занят решением другой проблемы: его сигара догорела. Он исследовал окурок, вздохнул и наклонился в сторону, чтобы сунуть руку в карман. И тут я убедился, что за прошедшие восемнадцать лет СИС существенно изменилась. Джад направил на меня короткоствольный револьвер и сказал:

— Поздравляю с возвращением в секретную службу.

Глава 22

Несколько долгих секунд в хижине царила мертвая тишина.

Затем Джад хихикнул, как бы прося прощения, заставил себя встать и направился к моей висящей на двери куртке. Та загремела, словно куча металлолома. Он опять хихикнул и извлек из ее карманов два пистолета. Теперь он напоминал стенд для демонстрации пистолетов на распродаже.

— Я поверю на слово, что больше двух пистолетов одновременно ты с собой не таскаешь, — дружелюбно бросил он, заранее отмахиваясь дулом от, как ему казалось, восхищения его чувством юмора.

Я медленно встал и пошел налить себе еще виски. Дуло следовало за мной. Миссис Бикман справилась с шоком и спросила голосом, по твердости напоминающим алмазный резак:

— В меня вы тоже целитесь этой штукой?

Джад ответил:

— Боюсь, что да.

Я с беспокойством наблюдал за ней. Симптомы мне были знакомы. В этот момент она собиралась подойти и треснуть его по голове сумочкой, просто в подтверждение своей личной свободы и независимости.

Пришлось немедленно вмешаться:

— Он имеет в виду именно это. Обычно они не используют оружие, но если дело доходит до этого, то стреляют не раздумывая. — Затем я обратился к Джаду: — Давай проясним одну вещь: ты действительно собираешься лететь через границу, держа меня под прицелом?

Он печально вздохнул:

— Что еще мне остается делать? В подобной ситуации, когда принципы справедливости и законности, которыми ты руководствуешься, противоречат моей необходимости выполнить приказ, в действие неизбежно вступает оружие. Если, конечно, ты не готов прийти к какому-то соглашению.

Я отрицательно покачал головой:

— Никакого соглашения быть не может, Джад. Если я полечу, то только под дулом пистолета.

— Ну если ты упорствуешь… Но я очень хочу, чтобы ты ясно осознал, что я буду стрелять… в случае, если возникнет ситуация…

Все это выглядело так, словно он честно считал, что я могу вызвать огонь на себя без всякой на то нужды, а его слова прозвучали так буднично, как если бы он предлагал мне одеться потеплей.

Но, так или иначе, я ему поверил: по сравнению с таким многотрудным мероприятием, как полет через русскую границу, идея подстрелить Билла Кэри выглядела сущим пустяком.

Я снова сел.

— Ну хорошо, выкладывай свой план.

Он спросил:

— Ты прихватил тогда мой радарный приемник?

— Да, но я не знаю, работает ли он.

— Думаю, работает. И это значительно облегчит задачу.

Он покопался во внутренних карманах куртки, вытащил сложенную карту и новенький сборник новелл и бросил их к моим ногам. Карта представляла собой план местности в масштабе одна миллионная, для летчиков королевских воздушных сил, выполненный в розово-лиловом цвете для чтения при красном свете в кабине. Этот экземпляр имел порядковый номер 91 и предназначался для полетов в Хибинах, но захватывал Южную Лапландию и около ста двадцати миль русской территории — до побережья Белого моря.

Ничего подозрительного или особенного в карте не было: такую можно купить в любом приличном картографическом магазине. У меня точно такая же имелась в «Бивере».

Сборник новелл оказался в желтой суперобложке, перегруженной сверхэмоциональными отзывами критиков.

Когда вы читаете их второй раз, то осознаете, что то же самое вам уже доводилось читать о книгах других авторов.

На титульном листе размашистым, небрежным почерком было нацарапано: «Алексу Джаду с лучшими пожеланиями» и подпись автора.

Книга эта появилась явно неспроста. Я вопросительно взглянул на Джада.

— Приложи правую сторону страницы на долготе тридцать два градуса и нижний край на широте шестьдесят шесть градусов тридцать минут, — сказал он.

Я нагнулся за книгой, широко развернул ее и попытался это сделать. Он продолжал:

— Хвостик буквы «s» в конце слова «пожеланиями»[11] совпадает с точкой встречи. Это, должно быть, северный берег озера. Точки над буквами «i», как мы думаем, совпадают с расположением радарных станций.

Удивительная простота способа свидетельствовала о присущей СИС изощренности в отработке деталей операций. Если они и совершали ошибки, то только крупные. Я приподнял лист книги, чтобы уточнить, где предполагалось размещение радарных станций. Страница охватывала около сотни миль от верха до низа и содержала три «i», включая имя автора. Это означало наличие трех станций на расстоянии тридцати миль друг от друга, причем каждая находилась в пятнадцати милях от границы. Убрав книгу, я стал внимательно изучать карту. Все станции были установлены на самом высоком и удобном месте в округе, откуда осуществлялся контроль за всеми имеющимися здесь шоссе, железными дорогами и отмеченными на картах «зимниками». Карта была изготовлена несколько лет назад, и некоторые новые дороги на ней не значились, но тем не менее расположение станций отвечало требованиям раннего обнаружения целей в десятисантиметровом диапазоне волн.

Только для того, чтобы оценить степень достоверности и, стало быть, ожидаемой опасности, я спросил:

— Каков ранг точности информации?

— О, сведения вполне надежны, — ответил Джад.

— Ради Христа, я ведь не это спросил! — прорычал я. — Ты разговариваешь не с шестеркой из королевских воздушных сил. Какой ранг?

— Два.

Ранг «Два» означал, что в достоверности информации уверены, но никто не проверял ее на практике. А это означало, что несколько самолетов шныряли взад-вперед над Баренцевым морем, не проникая в территориальные воды, и при помощи радарного приемника определяли расположение следящих за ними станций. Это может быть выполнено довольно квалифицированно, но никогда не перевалит за ранг «Два», причем всего лишь в радиусе двухсот миль.

Я отыскал на карте конечную цель нашего полета. Она находилась там, где длинное узкое озеро соединялось с прямоугольным, а точнее — в северной части прямоугольного.

Цель находилась на расстоянии миль сорока пяти от российской границы. Мне не нужно было пролетать над поселками, шоссе и железнодорожными путями, по крайней мере таковых на карте не значилось. Но всего в двадцати милях от озера была Кандалакша, единственный более или менее заметный город в этом районе на берегу Белого моря.

Я оторвался от карты.

— Надеюсь, ты располагаешь информацией о второй линии радаров, которые могут работать в трехсантиметровом диапазоне?

Джад вынул окурок сигары изо рта и сказал:

— Она там есть, но не настолько близко, чтобы беспокоиться. Довольно сложно установить более точно, но в той округе все станции работают в десятисантиметровом.

— Это я знаю. Но что ты скажешь по поводу Кандалакши? Ведь там может быть аэродром и, соответственно, трехсантиметровые станции.

— Возможно, — кивнул он. — Но я считаю, рельеф местности им не позволит нас обнаружить.

Я снова посмотрел на карту и понял, что он, похоже, прав. Почти все время можно было находиться вне досягаемости локаторов, работающих в десятисантиметровом диапазоне, укрываясь в распадках и используя рельеф местности. Но оставалась все-таки пара возвышенных участков, которые предстояло пересечь и где вполне можно угодить в их зону действия.

Правда, приемник может предупредить нас, когда это произойдет. Но если нас засечет трехсантиметровый локатор, то мы об этом не узнаем.

— Кстати, — заметил я, — почему не установить приемник с расширенным диапазоном? Тогда мы располагали бы куда более полной информацией.

— Не могу не согласиться, но оборудование старого образца слишком громоздко, чтобы его можно было провезти в «Остере» без ведома финской таможни, а новейшие малогабаритные приборы строго засекречены. Никто не станет рисковать ими, слишком велика возможность провала, — подытожил он, вежливо улыбнувшись.

Я грустно кивнул. Эти ублюдки все предусмотрели, даже как выйти сухими из воды в случае возможного провала. Меня же волновало только одно — моя собственная жизнь.

— Ну ладно, — сказал я, — а как в этом районе обстоят дела с местами базирования истребителей?

— Как я понимаю, по поводу ракет тебе не стоит беспокоиться, на этих высотах от них толку мало.

— А я о ракетах и не беспокоюсь, меня волнуют истребители.

— Так. — Он извлек огрызок сигары изо рта, хмуро посмотрел на него и затушил о ботинок. — Мы склонны полагать, что несколько машин могут размещаться в Кандалакше.

Всего в двадцати милях от места моего приземления.

Я тяжело вздохнул и ничего не сказал. Оставалось только вновь углубиться в изучение карты.

— Ты и в самом деле собираешься этим заняться, Билл? — тихо спросила миссис Бикман.

Я встал и обошел вокруг чемодана.

— У меня нет выбора.

— Ты благополучно вернешься назад?

Я замер на месте. Наступило время взглянуть правде в глаза.

— Такую же работу я выполнял семнадцать лет назад, — ответил я, немного подумав. — Тот же тип самолета, тот же приемник. Беспокоит меня только то, что с тех пор обстановка в мире несколько усложнилась, а я стал старше. Нет, думаю, мы можем погореть.

Лицо Джада немного побледнело, но он наверняка не изменил своего мнения.

— Когда вылетаем? — спросил я.

Он посмотрел на свои часы:

— Операция намечена на час ночи. Сколько тут лету?

— Около часа. Я не собираюсь лететь по прямой и воспользуюсь кружным маршрутом.

Он кивнул:

— Тогда отправимся к самолету… ну, скажем, через полчаса.

— Хорошо.

Он обратился к миссис Бикман:

— Не будете ли вы столь любезны хоть чем-то покормить меня? После того как по дороге я слопал пару сандвичей с копченой олениной, во рту у меня не было ни крошки.

Миссис Бикман покосилась на меня.

— Накорми эту скотину. А то он даже на спусковой крючок нажать не сможет, — бросил я.

Она медленно встала, пронзив Джада убийственным взглядом, и направилась к коробкам у плиты.

Я закурил и вновь уткнулся в карту. Комната была маленькой, тесной и душной, в густом табачном дыму раскачивалась лампа. Скоро комнату заполнил аромат разогреваемой еды. Все было так знакомо, как старая болячка, о которой ты уже успел забыть, а она вновь о себе напомнила.

Крошечная комната для экипажей на краю взлетной полосы не то на Шетлендских островах, не то на Шпицбергене, где было так же накурено, как и сейчас, тускло светила красная лампа, и кто-то готовил в углу на плите мой последний ужин. Все старались меня не тревожить и только тихо перешептывались. Знакомая картина, все как обычно. Я сгорбился в углу над картой, стараясь проложить маршрут между горными хребтами. Информация второго ранга — расположение радаров, информация третьего ранга — позиции зенитных орудий и места базирования истребителей Люфтваффе, а пятнадцатый ранг предполагал, что я так или иначе должен был добраться до цели.

Затем я долго натягивал комбинезон, вешал на шею пистолет-пулемет «стэн», чтобы в кабине он лежал у меня на коленях как средство первой необходимости. Приклеивал пластырем клевому запястью резиновую капсулу с цианистым калием. К этому средству следовало прибегать уже после того, как воспользуешься первым…

А снаружи меня ожидало небо в виде купола гигантского собора с погашенными свечами, и моей задачей было прокрасться между церковными скамьями и ущипнуть напрестольный покров на алтаре. Основная трудность такой задачи состояла в том, что в глубине сознания всегда гнездилось предчувствие, что тебя при этом непременно схватят.

Я отодвинул карту в сторону. Джад уже опустошил свою тарелку и ободряюще поглядывал в мою сторону. Миссис Бикман вернулась в свой угол и, пуская носом табачный дым, спокойно смотрела на меня.

— Ну как ты? — поинтересовался Джад.

— Плохо. Я снова ощущаю себя шпионом. И мне это не нравится.

Он хмыкнул и достал еще одну сигару. Я подтолкнул ему карту.

— Вот маршрут. Это лучшее, что можно было придумать.

Маршрут был разбит на четыре участка. Первые три пролегали приблизительно на юго-восток, потом на восток и северо-восток, образуя плавную кривую, прорезающую долины и пересекавшую границу посередине и южнее трех радарных станций. Каждый участок был протяженностью около двадцати пяти узлов. Четвертый резко поворачивал на юго-восток и пятнадцать миль тянулся вдоль речной долины к месту нашего назначения.

Джад взглянул на маршрут с сомнением:

— Выглядит слишком сложно, а сложные планы никогда не срабатывают.

— То же можно сказать и о простых планах — таких элементарных, как сама идея перескочить границу России, чтобы подобрать какого-то типа. Если желаешь, чтобы нас поймали, можешь сам заняться разработкой маршрута.

Он по-прежнему смотрел недоверчиво.

— При более простом и коротком маршруте у них будет меньше времени для каких-либо действий в случае, если нас засекут.

— Джад, в подобном деле нужно забыть о быстрых прорывах и не полагаться на удачу, даже если раньше она тебе не изменяла.

— Ну… — тут он пожал плечами. — Ты здесь хозяин.

Эта его фраза вполне могла быть удостоена Нобелевской премии, если бы была учреждена таковая за лицемерие.

Он встал и застегнул «молнию» на куртке.

— Пора собираться.

Ко мне подошла миссис Бикман.

— Ты считаешь задачу выполнимой?

Я поскреб давно не бритую щетину на подбородке.

— Если это возможно в принципе, то у меня получится. Правда, пилоты — народ самоуверенный, всегда так считают.

— Если ты вылетишь в девять, то разминешься с ним.

— Кроме всего прочего.

Она печально улыбнулась.

— Хочется думать, что вы вернетесь, — повернулась она к Джаду. — Если я не дождусь вашего возвращения, то подниму такой шум, что все газеты только об этом и будут писать.

Джад кивнул:

— Если мы не вернемся, важные лица сразу об этом узнают.

Он вынул магазины из моих пистолетов, потом посмотрел на охотничьи ружья и винтовку на стене. Я догадался: Джад думает о том, что может случиться, когда Элис останется с ними одна.

— Она не попытается ими воспользоваться, — заверил я.

Джад вопросительно взглянул на нее:

— Обещаете?

— Я не хочу, чтобы вы открывали пальбу, — сказал я Элис. — Мне известно о них гораздо больше, чем вам. Если бы этим можно было чего-нибудь добиться, я бы давно занялся этим сам.

Она задумчиво кивнула:

— И ты тоже без полной уверенности ничего не предпринимай…

Затем я прижал к себе миссис Бикман, маленькую, но сильную и трепетную, поднял ее голову и поцеловал.

Она отступила на шаг и, стараясь сохранять спокойствие, сказала:

— Что бы ни случилось, мне не в чем себя винить.

Мне оставалось только кивнуть и отвернуться, но тут же я повернулся обратно.

— Дай мне напрокат свою губную помаду, ведь это незаменимый навигационный карандаш.

Она порылась в сумочке и, протягивая мне помаду, добавила с улыбкой:

— Не забудь вернуть ее мне.

Я улыбнулся в ответ и направился к выходу.

Глава 23

Ночь была не то что темной, а как бы непроницаемой. Никаких звезд. Слоистые облака сделались плотнее, и небо теперь напоминало грязный, опутанный густой паутиной потолок, нависший над самыми верхушками деревьев, отчего деревья выглядели какими-то размытыми и отбрасывали на землю тусклые, неясные тени.

Окажись я здесь лунной ночью, мне захотелось бы укрыться в тени деревьев или молить тучи заполонить небо. Не исключено, что я просто опасался получить пулю в спину.

У Джада, как мне удалось разглядеть при свете лампы, был «смит-и-вессон» 38-го калибра со срезанным курком. Прекрасное оружие — его удобно носить при себе. Однако излишне короткий ствол обеспечивает точное попадание в цель разве что при самоубийстве. Это меня отнюдь не вдохновляло. Джад вряд ли собирался застрелиться, а неточный выстрел и сомнительная меткость оружия компенсировали друг друга.

Минут двадцать одиннадцатого мы добрались до озера. Я залез в «Бивер», а Джад встал позади меня на поплавок, следя за моими действиями. Я отпустил тормоза, вылез из кабины и столкнул «Бивер» в воду.

Потом вернулся в кабину, нащупал выключатель и, включив освещение, стал рыться в кармане дверцы в поисках старого, поцарапанного угломера. Когда Джад за моей спиной протиснулся в кабину через пассажирскую дверь, «Бивер» качнуло.

— Мне лучше находиться здесь, — заявил он. — А где радарный приемник?

— Я никогда им не пользовался. Он в багажном отделении, в последнем отсеке.

Джад отправился в хвостовую часть фюзеляжа, и самолет снова закачался. Кабина «Бивера» в ширину и высоту не превышает четырех футов, так что добраться до хвостового отсека, пролезая через сиденья, было задачей не из легких. По той же самой причине мне будет нелегко завязать с ним борьбу, тем более что он сидит сзади меня. А после того как мы поднимемся в воздух и будем лететь в нескольких футах над землей, эта задача станет вовсе невыполнимой.

— А где мне закрепить антенну? — спросил Джад спустя некоторое время.

— Скорее всего, ты сейчас стоишь на решетчатом люке, просунь ее через крышку и выведи наружу, — сказал я и занялся измерением углов.

Выстрел прозвучал довольно глухо. Сообразив, что Джад меня не застрелил, я повернулся, чтобы взглянуть, что случилось.

— Извини, — сказал Джад. — Просто мне нужно было проделать отверстие в крышке. Мне следовало тебя предупредить.

И он спокойно стал разматывать антенну. Я выключил огни и посмотрел на озеро. Вода была гладкая как зеркало, вдали едва виднелись расплывчатые тени деревьев. При скорости ветра больше пяти узлов тумана не будет. И это не осложнит моей задачи при той высоте, на которой я полечу. Но лучше б я подумал о ветре, чем о тумане.

Джад протиснулся ко мне и перебросил через мое правое плечо провод.

— Ты сможешь это подключить?

Мой радиопередатчик был британского производства, и штекер приемника подходил к его разъему питания. А я во время этого полета не собирался ни принимать, ни отправлять радиограммы.

— Спасибо, — поблагодарил Джад и потащился назад.

— Включишь эту штуку только после того, как я запущу мотор, — предупредил я.

— Хорошо, — проворчал он, держа в руке ручку антенны. — Если нас зацепят, я постараюсь определить приблизительное направление и расстояние от нас. Хорошо?

— Ладно.

Джад уселся на свое место. Позади двух передних кресел стояла еще одна пара, затем небольшое пространство, где в полу имелся откидной люк, а дальше начинался хвостовой отсек. Он уселся на сиденье по диагонали от меня. Ручка антенны оказалась за его спиной, так что он мог дотянуться и повернуть ее.

— У меня все готово, — радостно улыбнулся Джад.

Часы показывали пять минут двенадцатого. Я протянул ему листок бумаги:

— С этой минуты ты — штурман. Будешь читать вслух, когда мне понадобится.

Он достал из кармана карандаш и пробежал им по строчкам.

— Выглядит несколько сложнее обычного.

— Пусть это тебя не волнует. Ведь все равно неизвестно, какой будет ветер.

Его улыбка заметно померкла.

— Как тебе будет угодно.

— Я предлагаю, давай пошлем все к чертовой матери и сразу полетим в Хельсинки попить пивка.

— Можно бы, если бы не тот тип.

Я кивнул и запустил мотор. Джад так ни разу и не оказался в пределах моей досягаемости, и теперь мне ничего не оставалось, кроме как отправиться в Россию.

Мы стартовали в семь минут двенадцатого. В моей власти было прибегнуть к какой-нибудь из множества уловок: пересосать горючее, или опустить вниз ручку аварийного отключения подачи топлива, или попытаться запустить мотор всухую. Скорее всего, он не сумел бы разобраться, в чем дело, но ему достаточно было бы всего лишь одного подозрения, что я что-то сделал не так. Джад был верным служакой и мог застрелить меня, только чтобы лишний раз доказать это.

Я покружил над озером и на высоте двухсот футов взял курс 156, потом ударил по таймеру на приборной доске и спросил:

— Какое время проставлено на первом участке?

Позади загорелся миниатюрный фонарик.

— М-м… Двадцать две морских мили, четырнадцать минут двадцать секунд.

Я нацарапал губной помадой на панели рядом с часами 14.20 и довел скорость до двухсот пяти узлов. Где-то вдалеке по левую сторону показался среди деревьев мерцающий свет, но это меня уже не касалось. Впереди была только ночь.

Ночные полеты сильно отличаются от дневных. Дело в том, что ты сидишь в тускло освещенной кабине и следишь за приборами, делаешь пометки на карте, вносишь в их показания небольшие коррективы. Постепенно все превращается в одну большую расползающуюся головоломку из скорости, направления ветра, высоты и температуры. Решишь эту задачу, хотя бы приблизительно, — и ты в безопасности. Тебе никогда не узнать, какие опасности подстерегали тебя на маршруте: вершины гор, которые ты успешно миновал, и столкновение с другим самолетом, которого удалось избежать. Такое теплое, уютное чувство. Так летают на регулярных авиалиниях.

Здесь совсем другое дело.

Я в кабине не проводил никаких вычислений и старался поскорее проскользнуть над верхушками деревьев, встревоженно поглядывая по сторонам, а точнее говоря, прямо перед собой.

Надо было перевалить через горные кряжи, надвигавшиеся из темноты, и по стальному блеску воды в реке определить свое местонахождение. Свет в моей кабине был выключен, словно я спрятался от кого-то, но рокот мотора можно было услышать за пять миль, а радар мог выследить и за пятьдесят.

В наставлении говорится «выше и медленнее», но все мои помыслы были сосредоточены на том, чтобы лететь как можно быстрее и ниже. Я был крошечным насекомым в стране великанов.

Таймер показывал пять минут сорок секунд. Самолет под прямым углом пересек четвертую из целой серии небольших речушек; она мелькнула под крылом и осталась далеко позади. Рельеф местности стал повышаться, обычный кряж, подобный тем, что избороздили всю Лапландию. Правда, каждая следующая гора была выше предыдущей, и они словно волны вздымались навстречу самолету. Я подал немного вперед сектор газа, нос задрался, и мы стали карабкаться вверх.

— Сколько времени до последней вершины этого кряжа? — поинтересовался я.

Сидевший у меня за спиной Джад был целиком поглощен своим приемником. Желтые блики, отбрасываемые шкалой, падали на пухлые складки его лица. Он посмотрел на меня, затем сверился с листком бумаги:

— М-м… семь минут тридцать секунд.

— Спасибо. Как идут дела?

— Никаких следов.

Таймер показывал семь двадцать. Очередной волны не последовало, и после секундного колебания я вернул сектор газа на место. Самолет опустил нос, и я постарался перевалить через хребет, чуть ли не впритирку к нему. Такие места были наиболее опасными. В самой высокой точке, когда складки местности помочь уже не могли, мы представали как на ладони перед локаторами, словно пришпиленная на булавке бабочка.

Самолет проскользнул над вершинами елей всего в тридцати футах.

— Ага, — пробормотал Джад и умолк, словно чем-то обескураженный. — Я думал, там что-то есть, — пояснил он.

— Просто помни, что ты ищешь их, а они — тебя. Если ты ничего не найдешь, то я не буду на тебя в обиде.

Мы скользнули по склону, оказались в долине, пересекли озеро слева и снова стали набирать высоту. На этот раз я подал сектор газа немного вперед. Таймер показывал одиннадцать минут десять секунд. Казалось, стрелки застыли на месте. Я не слишком точно придерживался маршрута: озеро нужно было пересечь точно посередине. Но при этом требовалась максимальная осторожность. Это куда важнее, чем точное следование курсу. Мне вспомнились слова моего давнишнего наставника:

«Я могу назвать тебе массу пилотов, которым крылья самолетов не стали бы надгробием, если бы они чуть больше проявляли бдительности, почаще смотрели вокруг и поменьше полагались на дюйм защитной брони».

Я усмехнулся. Он был абсолютно прав, но давно уже лежал в могиле. Не многим удалось дождаться окончания войны. Я уцелел лишь благодаря тому, что меня выставили из армии прежде, чем удача повернулась ко мне спиной.

За высшей точкой подъема и последним рядом деревьев местность выравнивалась, и я замедлил набор высоты, но все-таки взял сектор газа на себя.

Джад ахнул и затараторил:

— Локатор почти прямо перед нами… градусов на пять левее… А сейчас исчез.

Мы снова скользнули вниз над склоном. Я сбросил газ до отказа и уменьшил обороты двигателя. Теперь машина шла со скоростью сто двадцать пять узлов.

В кабине царила тишина, которую нарушал только рев ветра из-за плохо пригнанных дверей.

— Что ты сейчас делаешь? — спросил Джад.

— Стараюсь пересечь границу как можно тише. Есть возражения?

Когда Джад придвинулся к окну и стал смотреть вперед, «Бивер» качнуло. Долина внизу была затянута туманом. Потом я увидел реку, затем — еще реку. Где-то перед моим правым поплавком они сливались вместе, и наконец моему взору предстала необычно широкая просека среди редкого леса. Это была граница.

— Новый курс! — потребовал я.

Джад заерзал и щелкнул фонариком. Я слегка накренил машину влево, стараясь не терять скорость быстрее, чем следовало, чтобы не выводить двигатель на полные обороты. По крайней мере пока не уберемся подальше от границы.

Здесь граница предстала уже в виде нескольких рядов колючей проволоки, охраняемых человеком с собакой и телефоном. Но ни человек, ни собака меня сейчас не волновали.

— Один-ноль-шесть, четырнадцать минут, — раздался голос Джада.

Я остановил таймер, сбросил показания и запустил снова. Цифры 14.20, нацарапанные губной помадой на приборном щитке, стирать не стал — они еще могли пригодиться.

— С этой минуты мы находимся на нелегальном положении. Ты уверен, что не хочешь послать все это к чертовой матери и смотаться в Хельсинки за пивом? — спросил я.

— Пива я куплю потом, — отозвался Джад.

— За счет секретной службы?

— Мы включим его в расходы на медицинские нужды. А тебе не приходит в голову прибавить газу, пока мы не врезались в гору?

— Спасибо за напоминание, — отозвался я, но оставил все как есть. Скорость уменьшилась до девяноста узлов и продолжала падать.

Первый кряж, ощетинившийся лесом, выплыл передо мной из тумана, словно изображение на фотографии в бачке с проявителем, пытаясь преградить нам путь. Скорость упала до восьмидесяти. Таймер уже отсчитал сорок секунд. Значит, мы на милю удалились от границы. Я начал медленно набирать высоту, стараясь при этом удержать скорость на уровне семидесяти узлов. Двигатель завыл. Стрелка указателя скорости дрожала на отметке семьдесят. Первая линия деревьев прошла в тридцати футах под нами.

— Ты немного опаздываешь, — заметил Джад.

— Если у тебя есть возражения, изложи их в письменной форме, и тебе объяснят, что это мое дело.

— Мне уже об этом говорили.

— Вот и хорошо. Сосредоточься и дай мне расчеты по этому отрезку маршрута.

Снова загорелся фонарь.

— После гребня в десяти морских милях будет река. Пять с половиной минут полета. Потом кряж в тысячу футов, а за ним излучина реки в пятнадцати с половиной милях…

— Это поможет нам выжить.

На семидесяти пяти узлах мы перевалили через кряж. Мне хотелось бы немного увеличить высоту, но для этого пришлось бы прибавить оборотов. А полный газ моего мотора разбудит любой сибирский гарнизон.

Мы снова карабкались вверх по склону, чтобы проскочить выступ, вздымавшийся перед нами.

— Радар, — неожиданно выпалил Джад. — Отчетливый сигнал справа, курс приблизительно сорок градусов. Очень сильный. Он… он в двадцати милях от нас. Все.

— Это ваша южная станция. Их радар должен находиться в двадцати милях от нас.

— Они нас засекли. И с каждым оборотом антенны мы появляемся на его экране. Стрелку так зашкаливает, что она вот-вот сломается.

— Так замени ее.

— Ты ничего не можешь сделать? — В его голосе звучала скорее злоба, нежели тревога.

— Конечно могу. Нужно сбегать в магазин и купить субмарину, а ты подождешь меня здесь. — Я умолк и снизился до тридцати футов. Четко очерченные силуэты деревьев на гребнях скал всплывали из сероватой дымки и исчезали под нами. — Он нас не видит, — успокоил я Джада.

— Почему?

— Позади нас рельеф местности повышается. Нас просто невозможно заметить. Разверни свою антенну на сто восемьдесят градусов, и ты получишь отраженный сигнал почти такой же силы. Заметить нас просто невозможно.

Не доверяя моим словам, он начал манипулировать антенной. А возможно, Джад просто учился тому, как порой надо затаиться и ждать. Никаких уверток и метаний из стороны в сторону, потому что это лишь выдаст твое беспокойство со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Сигнал появляется с теми же интервалами, — заметил он через некоторое время. — Если бы нас засекли, то наверняка сузили бы сектор обзора… Извини, я забыл, что ты уже прошел через все это.

— Я пытался забыть об этом.

«Бивер» перевалил через очередной гребень и, опускаясь в долину, стал набирать скорость.

— Сигнал слабеет, — заметил Джад. — Теперь совсем исчез.

Над долиной машина выровнялась. Приближалась самая неприятная минута. Сигнал локатора мог появиться снова, и мне было точно известно, где это может произойти: в точке поворота на третий отрезок пути. Здесь мы окажемся в поле зрения сразу двух станций, и нужно будет ускользнуть как можно быстрее. Но до этого момента оставалось еще десять минут.

Дно долины было довольно плоским. Местами встречались островки веретенообразных елей, невысокие гребни чередовались с лоскутками крошечных озер и просто участками голого камня, где даже елям не за что было зацепиться. Я старался лететь как можно ниже, но мне не нравилось, что над озерами стал подниматься туман.

Возможно, мне это только казалось. Просто некая расплывчатость очертаний, как бывает на фотографиях при плохо наведенной резкости. Но уже перевалило за полночь. Температура воздуха продолжала падать, а разность температур воздуха и воды увеличивалась. Если не будет ветра, туман может продержаться до восхода солнца.

Я занервничал, поднялся до шестидесяти футов и бросил взгляд на таймер. Прошло пять минут. Еще через минуту появится река, а там снова начнется подъем.

— Ничего не видно, — сказал Джад.

— Мы спрятались в яме. Здесь им нас не достать. — Я порылся в кармане, нашел сигарету и протянул ее Джаду. — Прикури, пожалуйста. Мои глаза привыкли к темноте. Не хочу смотреть на пламя.

Он понимал, о чем идет речь. Нужно не меньше получаса, чтобы глаза привыкли к темноте, и несколько минут реадаптации после того, как чиркнешь спичкой перед носом.

Позади меня вспыхнул тусклый огонек, и Джад вернул мне сигарету.

— Благодарю. Кстати, что ты собираешься там подобрать?

— Одного парня.

— И все? Сколько он весит?

Внизу промелькнула река. Отблески света очерчивали ее русло. Джад пробормотал нечто невразумительное.

— Джад, ведь там может быть груз, — сказал я. — Сам человек благополучно мог пройти эти сорок пять миль, и, черт побери, это было бы гораздо безопаснее, чем забирать его таким образом. Особенно учитывая подготовку, которую он получил в вашей конторе. Ну, я надеюсь, тебе известно, какой груз может взять «Бивер».

— Я знаю. Консультировался с Лондоном.

Наверняка так и было.

— И все-таки я не понимаю, что ему там делать.

Он оставил мое замечание без ответа.

Поверхность земли снова начала подниматься, и я соответственно начал набирать высоту. Это был просто холм, отделявший реку, которую мы миновали, от одного из ее притоков. Затем мы миновали долину, по которой тот протекал, и стали приближаться к горному кряжу: самой открытой точке нашего маршрута.

Когда самолет перевалил через холм, нас слегка зацепил локатор, но оператор вряд ли смог что-нибудь заметить, и мы благополучно проскользнули в долину.

Джад снова включил свой фонарик.

— Через десять минут двадцать секунд с начала полета на этом участке нам должна встретиться река.

— Хорошо.

Таймер отмерил семь минут сорок секунд, а часы показывали двадцать восемь минут после полуночи.

— Следующий кряж будет довольно опасным местом, верно?

— Да.

— Что будет, если нас засекут?

— А разве ты не знаешь? Или тебя не инструктировали…

— Они могут поднять в воздух самолет. Я даже не знаю какой.

— Для такой погоды реактивный истребитель не годится. Эта штука не сможет летать в туманную ночь у самой земли. Нет, они пошлют что-нибудь из легкой авиации, типа нашей машины, и начнут поиски. Надеюсь, на нас не наткнутся во время посадки. И придется им только гадать, с чего начать поиски.

— Понятно, — после некоторого раздумья сказал он. — Я начинаю разделять твою точку зрения по поводу нашего маршрута.

Справа от меня среди деревьев появилась прогалина. Стрелка таймера приближалась к десяти минутам. Я повернул в ту сторону и увидел реку. После второго поворота мы полетели вдоль русла, и теперь не нужно было постоянно сверяться с компасом. Когда летишь вдоль реки, следует лишь помнить, что в любую минуту перед тобой может вырасти холм и дать тебе по зубам.

Совершенно непроизвольно я задрал нос самолета и немного прибавил газу.

Рельеф местности стал снова повышаться, и минуты через четыре мы должны были оказаться в высшей точке нашего маршрута.

— Как ты считаешь, — поинтересовался Джад, — с какой стороны я засеку радар?

— С обеих.

— Хорошо. Я дам тебе знать, когда у меня что-нибудь появится.

— Обязательно.

Проку от этого будет мало. Разве что только подтвердит, что мы находимся в нужном месте.

— Сознайся мне в одном, — сказал я. — Как ты умудрился завалить все дело и позволил себя провести? Где произошла утечка?

— Мы были вынуждены объявить, что собираемся обследовать границу.

— Вынуждены? Зачем?

— Это был единственный выход, следовало сделать швейцарскую часть операции достоянием гласности. В самой Швейцарии толку не добьешься. Все было сделано за пятнадцать ходов и через разные банковские счета. Расчет был точный: если поставить под угрозу финскую часть операции, то кто-нибудь наверняка прикроет все дело. Тогда мы потребовали информацию о конкретных личностях. Это тоже сработало. Мы знаем, с кем имеем дело. Минуточку, мой приемник улавливает сигнал где-то в девяноста градусах слева. Слабый.

— Они прочесывают подножие холма, нам ничего не грозит. Но им тоже известно, кто ты на самом деле. Держу пари, это Кениг засек твой «Остер».

— Мне тоже так кажется. Я узнал, что в тот день Кениг был в Рованиеми. Мы-то думали, что он испарился вместе с прицепом. В конце концов, риск всегда остается, и с этим надо смириться.

Подъем становился круче, и я прибавил газу. Мне не нравилась видимость прямо по курсу. Мы находились на высоте около ста футов, и пока никакой опасности не предвиделось, но мне не хотелось бы переваливать через какой-нибудь очередной высокий хребет. Оставалось только надеяться, что я успею заранее его разглядеть.

— Этим объясняются неприятности, которые были у меня этим летом, — сказал я. — Должно быть, слухи об интересе, проявляемом ко мне секретной службой, распространились довольно широко: половина Лапландии предлагала мне липовую работу, чтобы узнать, не работаю ли я уже на тебя. Сначала Вейкко, а потом этот парень Кенига — Клод. Бессмысленная тогда фраза Ильзе теперь обретала смысл: «В конце концов, я думаю, что ты один из них». Правда, они не убили меня, после того как накачали наркотиками. Им важно было узнать, что от меня стало известно секретной службе.

— Да, порой нам приходится идти на такой риск, — сказал Джад. — Мы думали, это отвлечет внимание от нас.

— И вам пришлось идти на риск?

— Ну, мы считали, что ты сам сможешь о себе позаботиться. Не думаю, что ты забыл наши уроки. — Он помолчал, потом добавил: — Официально ведь ты к нам отношения не имеешь.

— Так что если бы меня убили, ты не особенно горевал бы.

— Это было бы очень некстати, но ведь все обошлось, верно? — дружелюбно заметил Джад.

До поворота осталось не больше минуты.

— Ага… — выдохнул Джад. — Я снова что-то нащупал.

— С какой стороны?

— Появился сигнал. Не очень сильный, но постоянный. Градусов сто двадцать справа. — Он замолчал и после некоторой паузы добавил: — Слева пока ничего нет.

Я посмотрел налево. Поросшая лесом гора терялась в тумане. Скорее всего, она и служила препятствием для радара.

Таймер между тем свидетельствовал о том, что до перевала осталось ровно тридцать секунд. Хотя это было трудно установить с точностью до секунды, потому что я не слишком точно поддерживал заданную скорость.

Мы продолжали карабкаться вверх над склоном, и я таращился во все глаза, стараясь разглядеть в темноте вершину гребня.

И не мог. При такой видимости, даже когда я поднимался вверх параллельно склону, горизонт оказывался подо мной.

— Мощный сигнал радара справа, — закричал Джад. — Очень сильный. — Он молча покрутил ручкой антенны. — С левой стороны тоже появился сигнал, и он усиливается, около ста градусов. Они достали нас с обеих сторон.

Тогда я понял, что перевалил через хребет. Иначе локатор не мог бы засечь нас. И я начал снижаться.

Где-то снаружи длинный «электронный хлыст», посылаемый радаром, щелкал по машине при каждом обороте антенны, каждые десять секунд, и так с обеих сторон. Каждый раз мы оставляли на двух экранах маленький зеленый светящийся след, который постепенно смещался в определенном направлении.

Когда-то давно я пытался придумать, что можно сделать за эти десять секунд, пока я находился вне предела их обзора. Что-нибудь такое, что могло бы убедить их в ошибочности их выводов, в том, что меня там вовсе нет и направляюсь я совсем в другую сторону… Из этого ничего не получилось. А на этот раз было целых две станции. Одна могла совершить ошибку, приняв нас за стаю гусей, или вообще упустить из виду, пока оператор повернулся за чашкой кофе. Но обе станции сразу проворонить нас не могли.

Все мои надежды были связаны с поворотом на третий отрезок. Если им известно мое местонахождение, поворот может сбить их с толку и лишить возможности понять, куда я направляюсь. Вот почему я выбрал этот маршрут. Самолет круто накренился.

— Левый радар сузил сектор обзора, — сказал Джад. — Он следит за нами.

Теперь антенна радара не делала полных оборотов вокруг своей оси, а просто обследовала небольшой сектор неба. «Удары кнута» стали чаще, и наше местонахождение перестало быть тайной. Мы появлялись на экране каждые две или три секунды.

Горный хребет, тянувшийся позади, повышался влево. Впереди справа местность шла под уклон, по крайней мере должна идти под уклон, если эта карта хоть в какой-то степени соответствовала действительности. Я перекрыл дроссель, и мы скатились по склону, словно бочонок с Ниагарского водопада.

Глава 24

— Радар сзади исчез… — сказал Джад, — и слева тоже. — Он выждал некоторое время, чтобы удостовериться. — Они нас потеряли.

— На каком курсе я должен был сейчас находиться?

Он засуетился и снова включил фонарик.

— Пятьдесят шесть градусов пятнадцать минут двадцать секунд. — И затем добавил: — Нас уже засекли?

— Если они специалисты в своем деле, то наверняка.

— Что они могут подумать?

— Только то, что мы спустились в эту долину.

На карте долина тянулась на несколько миль, все время расширяясь, пока не переходила в то, что с большей или меньшей уверенностью можно было назвать равниной, простиравшейся до самого побережья Белого моря.

Наше озеро находилось в сорока градусах справа по курсу. Я держался правой стороны долины вплотную к горному кряжу и собирался повернуть, как только он закончится. Мы уже миновали цепь радарных станций, оставив их слева и сзади. Я надеялся, что гористая местность не позволит нас обнаружить.

Река резко изгибалась в том месте, где мы ее пересекли, а затем снова продолжала катить свои воды по ровному руслу. Местность справа стала понижаться и вскоре растворилась в сумерках.

— Ты наверняка сможешь засечь радар на этом отрезке, но не думаю, чтобы они могли засечь нас, — сказал я. — Ну а если им это удастся, как насчет смертоносной пилюли для меня? Или их больше не выпускают?

— О, тебе не стоит беспокоиться. Я позабочусь, чтобы ты не достался им живым.

— Это не было предусмотрено в контракте.

— Я полагаю, что так будет лучше.

Мне оставалось только вымученно улыбнуться масляному манометру.

Впрочем, я прекрасно знал, что Джад собой представляет. Я прикурил от окурка новую сигарету.

По мере того как долина понижалась, туман становился все гуще, но сквозь белую пелену можно было различить небольшие озера и силуэты отдельных деревьев по их берегам. Я продолжал тревожно поглядывать направо, чтобы неожиданно не налететь на какую-нибудь скалу. Но местность, похоже, была пологой, если не считать привычных холмов и небольших кряжей.

Джад регулярно принимал сигналы радаров, но нас, видимо, все-таки не засекли, по крайней мере они не сужали сектор обзора. Джад в свою очередь засек слабый сигнал третьей станции, расположенной к северу от самолета.

Когда таймер отмерил очередные тринадцать минут, Джад наклонился ко мне и спокойно сказал:

— Точка поворота находится над озером длиной мили в полторы, протянувшимся с северо-запада на юго-восток. Правый поворот на один-четыре-восемь.

— Спасибо.

— Время следования на конечном участке маршрута восемь минут тридцать секунд.

Я написал на панели губной помадой 8.30 и старался как можно точнее придерживаться курса: единственный отрезок пути, где это имело большое значение. На других участках можно было не только сверяться с компасом, но и ориентироваться по местности. Но теперь мы летели над равниной, и единственным ориентиром было озеро. Если я пролечу мимо, то в нескольких милях по курсу окажется железная дорога. Скорее всего, мой самолет заметят и сообщат куда следует.

Белая пелена, окутывавшая деревья, продолжала сгущаться, а потом деревья исчезли и мы полетели в пустоте. Тогда я понял, что подо мной скрытое туманом озеро.

— Черт возьми! — выкрикнул я и положил «Бивер» на правое крыло, дважды стукнул по таймеру и взял новый курс. У меня за спиной послышалось бормотание Джада, больше походившее на тяжкий вздох.

Местность снова начала повышаться. Я смотрел направо, стараясь найти реку, которая выведет нас к нужному озеру.

— Мне это не нравится, — заметил я. — Все озеро окутано туманом. Я его не замечу, пока мы на него не сядем.

— Другие озера будут покрупнее.

— Я не боюсь их пропустить. Мне нужно только придерживаться русла реки, значит, найти ее… — Тут я ее заметил и оглянулся. — Меня волнует приземление. Если над водой будет футов десять тумана, то мягкой посадки ожидать не приходится. Мы можем воткнуться поплавками в воду и перевернуться.

— Что бы ни случилось, попытаться все равно следует.

— Если дела пойдут худо, у тебя может появиться желание пристрелить меня. Что вашему парню говорили по поводу посадочных огней?

— Зеленая ракета на северном берегу озера, когда услышит звук мотора. Потом два белых огня на воде в тридцати ярдах друг от друга, один за другим вдоль озера.

Неплохо. В хорошую ночь вообще без проблем. Огни на воде в тридцати ярдах друг от друга дадут мне необходимую информацию, под каким углом я буду заходить на посадку. Правда, в такую ночь в последний момент легко потерять их в тумане, ведь нас будет разделять не десять ярдов тумана, а, учитывая угол приземления, все восемьдесят. Второй огонь будет еще дальше. Но мне нужны оба ориентира, чтобы рассчитать свои действия.

Теперь мы скользили вдоль реки. После поворота прошло уже три минуты, а часы показывали без семи минут час.

— Ну, по крайней мере, туман скроет самолет после посадки, — проворчал Джад. — Это может оказаться полезным.

— Появляются реальные шансы, что он скроется в воде. И мы вместе с ним.

— Сначала будет длинное озеро, а потом уже мы выйдем к месту посадки. И сможем заранее оценить все условия.

— А если обстановка будет отвратительной, что тогда? Мы, наконец, отправимся в Хельсинки за пивом?

Он не ответил. Я немного снизился — мы летели над долиной, и опасности наскочить на скалу не было, но, вероятно, начинали приближаться к обжитым местам.

Сама река была быстрая и мелководная, но широкая. Туман над ней фактически отсутствовал. Так, отдельные клочья на тихих плесах в излучине да легкие облачка у подножия деревьев по берегам.

Я машинально стал готовиться к посадке.

Тормоза при посадке на воду никакой роли не играют, шасси — убраны, топливо — осталось двадцать пять галлонов, подача нормальная.

— Пристегнись покрепче, — бросил я Джаду. — Попробуй все-таки пристегнуть страховочные ремни. Если твой друг не забыл выставить для нас в окно свечку, я собираюсь при первой же возможности плюхнуться в озеро.

После поворота прошло уже пять минут. Белесая дымка снова появилась впереди среди деревьев. Вот мы их миновали и оказались над длинным, узким озером или над чем-то, что должно было быть озером. Воды не видно. Просто сплошная пелена тумана, а впереди торчали две купы деревьев. Острова, на которых они росли, были скрыты туманом. Я обогнул их, касаясь поплавками его верхней границы.

Во время одного из разворотов я сказал:

— Посмотри вниз. Вот на что похожи условия нашей посадки.

Я почувствовал, что Джад придвинулся к окну и взглянул на озеро, но ничего не сказал.

Озеро вытянулось на семь миль. А это означает семь минут полета, значит, над местом слияния двух озер я буду пролетать в час ночи. До сих пор все шло благополучно, но все пойдет прахом, если я не смогу сесть. А нужно было, чтобы все завершилось наилучшим образом.

Я взглянул на берег, чтобы решить, не смогу ли повторить свой любимый маневр с посадкой параллельно береговой линии, которая служила бы мне горизонтом. На тихой воде, по которой очень трудно понять, на какой высоте ты находишься, такой маневр прекрасно срабатывал. Но при наличии тумана это не годилось. Я постепенно стал опускать поплавки в пелену тумана, повисшую над водой, потом начал рвать ее пропеллером и, наконец, топить в ней нос и лобовое стекло кабины. Берег исчез, я погрузился в неизвестность.

Когда самолет вылетел оттуда, моя спина взмокла от холодного пота.

Озеро слегка сворачивало влево, и я отклонился в ту же сторону. Оставалось три минуты полета.

Настало место для расчетов.

Мои глаза находились на одиннадцать футов выше самой нижней точки «Бивера», где наполовину убранное центральное колесо выпячивалось за поплавки. Так что, если погрузиться в туман до уровня глаз, поплавки окажутся на одиннадцать футов ниже.

Плюс-минус пара футов из-за того, что пропеллер вздымает волны.

Но это ничего не значило, ведь я представления не имел о толщине слоя тумана. С одинаковой степенью вероятности она могла составлять и одиннадцать, и пятнадцать, и даже двадцать футов.

— Ну и как тебе все это? — спросил Джад.

— Похоже, сесть невозможно.

— Я считал, ты виртуоз в ситуациях подобного рода.

— Нужно быть отличным пилотом, чтобы определить возможность посадки. А как, ты думаешь, бьются неопытные летчики?

Комментариев не последовало.

— Все будет зависеть от огней, — сказал я через некоторое время. — Если от них будет хоть какой-то прок, может, и получится.

Даже для меня это прозвучало неубедительно, а ведь я действовал в собственных интересах. Возможно, он подумал, что мне все удалось бы, носи я до сих пор галстук из Форин Офис.

Мы миновали проливчик, соединяющий оба озера. Просто прогалина среди деревьев тридцать ярдов в ширину и чуть больше в длину. Перед нами предстало второе озеро. Горизонта не видно, всюду, куда ни кинешь взгляд, туман. Длинные чахлые сосны росли на разбросанных по озеру островках, пробиваясь сквозь туман, словно гнилые мачты затонувших парусников. Тихо, как в ледяной пещере. Только рокот мотора моего «Бивера» нарушал тишину и делал его слишком приметным.

Я повернул налево, стараясь держаться поближе к северному берегу, затем задрал нос и сбавил обороты мотора, чтобы уменьшить шум. Джад за моей спиной прилип к окну.

Стрелки часов начали отсчитывать секунды следующего часа. Я остановил таймер и сбросил показания на ноль. Северный берег ощетинился верхушками сосен, и я повел машину параллельно ему. Скорость упала до семидесяти пяти узлов, но мотор теперь работал гораздо тише.

— Ладно, мы здесь, но где же твой приятель? Уверен, что мы оказались в нужном месте и не перепутали время.

Среди деревьев мелькнула зеленая вспышка. Джад заерзал.

— Ладно, вижу, — заметил я, мигнул огнями и пошел на S-образный разворот над озером, готовясь к посадке.

Ближайшие островки отстояли не меньше чем на четверть мили от берега, который слегка вдавался в озеро. Если кто-нибудь запустил оттуда плавающие огни, чтобы отметить посадочную полосу, то она пройдет рядом с мысом. Ничего страшного.

В воздухе сверкнула вспышка, и вслед за ней с западной стороны мыса сквозь туман стало пробиваться белое свечение.

— Что это за штука? — спросил я.

Джад размышлял, не выдаст ли он важнейшую государственную тайну.

— Новый тип плавающего фонаря. Свет всегда остается наверху.

Еще одна вспышка, и сквозь туман пробился свет второго фонаря.

Я повернул машину назад, наполовину выпустил закрылки и зашел на посадку. Свет ближнего ко мне фонаря не стал ярче, зато дальний стал бледнеть, еще когда самолет был только в пятидесяти футах от пелены тумана. На тридцати он окончательно исчез. Я прекратил снижение, задел поплавком за верхнюю границу тумана и стал набирать высоту. Исчезнувший свет неожиданно вспыхнул прямо подо мной.

— Ты видел? — спросил я.

— Да.

— Тебе не надо объяснять, зачем мне для посадки нужны два ориентира? Это дает возможность почувствовать высоту над посадочной полосой. Одного фонаря для этого недостаточно.

— Я знаю, — упавшим голосом сказал он, — и понимаю, что ты имеешь в виду.

Командные интонации в его голосе исчезли…

Я развернулся на высоте шестидесяти футов, убрал свет в кабине и снова нацелился на ближайший огонь, стараясь опуститься рядом с ним. Поплавки уже погрузились в туман, но тут я стал резко набирать высоту.

Огонь промелькнул прямо под носом, и я впервые заметил воду. Она была словно плоский поблескивающий отражатель диаметром в несколько футов вокруг фонаря. Самолет снова поднялся над пеленой тумана.

— Что может произойти, если… — тут Джад замялся, — если ты неправильно рассчитаешь заход на посадку?

— Мы можем скапотировать или зарыться поплавком в воду и сломать его, к тому же один из поплавков слегка поврежден, при любом из этих вариантов вместо одного тут останутся трое. У меня возникла идея, — продолжал я. — Идея, которая, возможно, никому прежде не приходила в голову и, в сущности, чреватая опасностью. Словом, мне кажется, я смогу посадить самолет и при одном огне, если буду лучше видеть воду.

— И как это сделать?

— Именно это я и имею в виду. Нужно что-нибудь бросить в воду между огнями. Пойдут небольшие волны, и вода станет заметнее. Слишком тихая погода, черт побери.

— Что нужно бросить?

— Отстегнись и сходи в багажное отделение в хвосте, найди там жестянки с консервами — это наш неприкосновенный запас, — открой люк и жди моего сигнала. Бросишь три-четыре банки, связанные веревкой.

Я услышал, как он стал протискиваться назад, и сделал медленный круг над озером, чтобы снова зайти на посадку. Этот туман и черные, лохматые силуэты сосен казались безжизненными, как обратная сторона луны. С того момента, как мы впервые заметили огни, прошло всего четыре минуты.

Люк открылся, послышался свист ветра.

— Я готов! — крикнул Джад.

— Ладно. Секунд через пятнадцать. — Я убрал газ и стал спускаться вдоль огней. Дальний опять исчез, самолет стал утюжить поплавками верхнюю границу тумана.

— Приготовиться! — крикнул я.

Первый огонь вспыхнул и исчез под носом. Я мысленно произнес «двадцать два» и заорал:

— Пора!

Впереди неожиданно замаячил второй огонь, стал увеличиваться и прошел подо мной.

Надо было спешить, пока рябь на воде не утихла. Самолет пошел на разворот.

Мог ли мне оказаться полезным второй огонь? Ну, скажем, если пройти над первым на высоте три-четыре фута, постараться удержаться на этой высоте и посадить машину, когда увижу рябь у второго огня? Возможно ли это?

Нет. Нельзя метаться между двух огней. Цель должна быть только одна. Забудь о втором огне.

Джад тяжело плюхнулся на сиденье.

— Я не закрыл люк…

— Черт с ним!

Машина вышла из поворота на высоте пятидесяти футов над кромкой тумана и в двухстах ярдах позади первого огня. Взяв на себя сектор газа, я полностью опустил закрылки. «Бивер» замедлил свой бег, качнулся и клюнул носом вниз.

Я, как мог, пока видел оба огня, старался поточнее удерживать курс. Стрелка указателя скорости стала возвращаться в исходное положение. При пятидесяти узлах я еще круче опустил нос машины. Дальний огонь стал бледнеть и наконец совсем исчез.

Я весь сосредоточился на первом огне и нацелился гораздо ближе, чем в предыдущий раз.

Мы уже опустились до тридцати футов над туманом и были в ста ярдах от огня. Он начинал чуть заметно бледнеть. Скорость упала до сорока семи узлов. На этой скорости машина стала неповоротлива и с опозданием реагировала на мои манипуляции.

На двадцати футах огонь совсем потускнел, но я продолжал снижаться, и это стоило мне больших усилий. С одной стороны, мне хотелось держаться повыше, чтобы лучше видеть ориентир, но я должен был целиться ближе, чем в прошлый раз, и сесть точно на огонь. За ним уже ничего не было видно. Ничего.

Когда самолет опустился до десяти футов от верхней кромки тумана, огонь стал едва заметен. До него оставалось ярдов пять — десять. Пока все шло как по маслу. Я снова убрал газ и стал понемногу задирать нос.

Неожиданно кабина показалась мне такой же тихой и безжизненной, как туман с торчащими из него черными стволами деревьев.

Огонь оставался единственным живым существом в этом мире и стал похож на угасающие угольки. Стрелка указателя скорости упала почти до нуля. Поплавки погружались в туман, а он клубился, пенился, обтекал их и уносился прочь. Туман поднимался, и вот уже винт самолета стал крошить его на кусочки. Огонь исчез.

Я остался один и падал в никуда. И я стал частью этого «никуда», находился внутри него. Мне захотелось вернуть машину назад, взреветь мотором, чтобы почувствовать биение жизни моей машины. Мне не хотелось умирать в тишине.

Сквозь туман начал пробиваться свет посадочного огня. Он был чересчур расплывчатым, чтобы служить ориентиром, но быстро становился все более и более ярким. Высоко, слишком высоко. Я потянул штурвал, и он задрожал в моих руках. Скорость была на пределе. Огонь вспыхнул ярче и оказался совсем близко, и я увидел за ним рябь на воде. Внезапно все встало на свои места. Подо мной появилась плоскость, и теперь я знал, где нахожусь.

Высота четыре фута — слишком высоко. Я толкнул штурвал вперед и взял немного на себя, и мой «Бивер» опустился на два фута ниже. Штурвал снова начал вибрировать, я опять потянул его на себя. Полет закончился, послышался легкий всплеск воды, и поплавки коснулись поверхности озера.

Все кругом заволокло туманом. Меня окружала мутная пустота, но теперь все было иначе, я снова был на земле. Второй огонь вспыхнул, стал ярче и уплыл назад, и я стал ждать, когда «Бивер» закончит свой пробег.

Мы слегка покачивались на волнах, возникших при посадке. Мотор принялся чихать и не мог сократить пробег машины, но в эту минуту я наслаждался тишиной.

— Да, — тяжело вздохнул Джад за моей спиной, — да.

— Добро пожаловать в Россию, — сказал я.

— Да, — повторил он и вдруг весело добавил: — Мне пришлось пережить довольно неприятные минуты.

— Это лишь слабое подобие моих переживаний, приятель. Я сейчас как выжатый лимон.

— Ты знал, что потеряешь огонь из виду?

— Да. Это было необходимо, если я снова собирался найти его в нужном месте.

— Не зря тебя хвалили в Лондоне.

— Неужели меня еще ценят?

— Там сказали, ты — лучший из всех, кого они знают.

— Только недостаточно морально устойчив, не так ли?

Он промолчал.

— Когда совершишь множество подобных вылазок, — заметил я, — возникает желание ощутить уверенность, что люди, посылающие тебя на такие задания, представляют, что они делают. Поэтому невольно становишься нетерпеливым к чужим ошибкам. А сидя в Лондоне за письменным столом, это можно назвать моральной неустойчивостью.

Джад снова ничего не ответил. Я прибавил газу и повернул на курс триста десять градусов, чтобы, как мне казалось, направить «Бивер» параллельно берегу. Вдруг с правого борта из тумана выплыл крошечный мысок. Я подал машину в сторону и вернулся на прежний курс. Теперь из тумана показался плоский серый берег, я сбросил газ, левый поплавок чиркнул по камню, но не настолько сильно, чтобы получить пробоину.

— Теперь нужно удостовериться, что нет засады, — заметил я.

Джад сгорбился у открытой двери с пистолетом в руке.

— Если человек появится не один, немедленно уноси ноги, — приказал он.

— А ты сразу стреляй.

От удара о камень «Бивер» развернуло бортом к берегу, казавшемуся пустынным. Я стал различать темные расплывчатые силуэты деревьев: туман, словно вода, струился между ними. Это был мертвый, бесцветный мир, подобный дну озера.

Мотор работал с перебоями, напоминавшими кашель курильщика. Мне было холодно и очень хотелось иметь в руках оружие.

На берегу появилась одинокая фигура.

Джад подался вперед, напряженно всматриваясь в туман.

Человек на берегу крикнул:

— Все в порядке, Джад!

— Слава Богу, — сказал он и выпрямился. — Можешь причалить к берегу?

— Не хочу оставлять следов. Найди веревку и закрепи ее где-нибудь.

Я выключил двигатель, и мир наполнился тишиной.

Джад с веревкой в руке вылез на поплавок, обмотал его вокруг стойки и шагнул в воду. Она доходила ему до колен. На полпути к берегу он повернулся и позвал меня.

— Иду, — буркнул я, отстегивая ремни, и пошел в хвостовую часть самолета.

Глава 25

Когда я побрел к берегу, они уже привязывали конец веревки к дереву, а затем направились по берегу ко мне. Я дал им выйти на открытое место ярдах в пятнадцати от меня и достал из-за спины руки.

— Оставайтесь на месте, ублюдки. Я держу в руках дробовик двенадцатого калибра, и вы у меня на мушке.

Они остановились.

— Руки вверх, бросай оружие.

— Ну, мистер Кэри, это совершенно излишне, — сказал Джад.

— Неужели? А мне казалось, что я просто развлекаюсь. А ну бросай оружие, Джад.

— Он у меня в кармане.

— Тогда достань его. Меня это не волнует. Ты им размахивал весь вечер, собираясь воспользоваться при необходимости. Считай, такая надобность возникла. Ну, поживее. До сих пор ночь была слишком тоскливой.

Джад медленно повел рукой, очень осторожно вытащил пистолет из кармана и бросил у своих ног.

— Просто замечательно, — заметил я и вышел на берег, держа на прицеле эту парочку, смахивавшую на плакат, посвященный набору в армию.

Они продолжали стоять в нескольких футах друг от друга. Я сделал знак отойти и не стал представляться новому участнику событий, потом нагнулся и поднял оружие Джада.

— Что с нами будет? — поинтересовался Джад.

— Вам предстоит небольшая прогулка. Всего сорок пять миль до границы.

Его револьвер оказался «смит-и-вессон», неплохо, к тому же кто-то догадался спилить предохранительную скобу спускового крючка, чтобы при крайней необходимости облегчить к нему доступ. Подобные штуки с оружием проделывают профессионалы. На спиливание номеров они времени не тратят. Я откинул барабан — все пять патронов были на своих местах. Оставалось только вернуть его на место.

— Я уверен, ты этого не сделаешь, — осторожно заговорил Джад.

— Неужели? — Я поднял револьвер и дробовик, целясь ему в живот. — Ты установил свои правила и собирался пристрелить меня за отказ лететь с тобой. А я тебе предлагаю всего лишь небольшую прогулку. Мне кажется, что с вами все будет в порядке.

Оружие я держал у бедра, и все, что нужно было сделать, это нажать на оба спуска, и он получил бы заряд дроби, пулю двенадцатого калибра и пулю тридцать восьмого специального. От всего этого в теле могла появиться приличная дыра.

Я едва удержался от этого и тихо сказал:

— Не следует так поступать, Джад, — лезть в чужую жизнь и тыкать оружием. От этого люди нервничают и, сами того не желая, могут случайно застрелить кого-нибудь. Знаешь, сколько убийств происходит от неосторожного обращения с оружием?

Джад не двигался с места. Я внимательно следил за обоими, и моя злость постепенно начала улетучиваться.

— Ладно, — наконец буркнул я, — отвезу вас назад. Но больше никогда не пытайся угрожать мне оружием, Джад.

Слишком долго смотрел я на него. Второй неожиданно бросился вперед. Не прыгнул на меня, а просто отскочил в сторону. Теперь для выстрела пришлось бы повернуться спиной к Джаду.

Я резко крутнулся, разрядил оба ствола дробовика и отпрянул назад, поднимая руку с револьвером. Тот, второй, был весь засыпан песком.

Джад рванулся с места.

— Не стреляй, не стреляй! — заорал мужчина и встал на четвереньки. Песок струился по его одежде.

Я ткнул пистолетом в сторону Джада, и тот остановился. Тогда я взял на мушку второго. Он опустил голову, отчаянно тряся ею. Прямо перед ним мои выстрелы проделали в песке две длинных узких борозды. Тут я сообразил, что его глаза засыпаны песком.

Расслабившись, я подошел к нему и ногой перевернул на спину. Он так и остался лежать, отчаянно моргая, чтобы прочистить глаза, — невысокий седой мужчина в темной куртке лесоруба, грубых брюках и таких же ботинках.

— Мне следовало хорошенько подумать, прежде чем попытаться втянуть тебя в эту затею, Билл.

Этого человека я знал под фамилией Хартман.

Если подумать, подумать как следует, все события становятся ясными в своей последовательности и логичными. Если я оказался предателем специального отряда при проведении операции «Противовес», тогда выходило, что он невиновен. Так что когда этот тип появился снова и, скорее всего, с потрясающей историей про то, как ему удалось ускользнуть от Абвера и вернуться домой пешком, питаясь одними кореньями, его радушно взяли назад. Разумеется, мне ничего не сказали, но тогда они не сказали бы даже, который час.

Его возвращение могло показаться подозрительным. Но скорее всего, до него дошли слухи о моем изгнании, или же он специально мной интересовался.

Если ему действительно удалось вернуть доверие начальства, то вполне логично предположить, что все последующие восемнадцать лет он будет работать на тех же людей и в той же самой точке земного шара.

— Ты не станешь возражать, если я протру глаза? — спокойно поинтересовался он.

— Валяй. Похоже, ты выронил оружие. — У его ног лежал автоматический пистолет. — Если появится желание за ним потянуться, — не скрываю, счастлив буду заметить такую попытку, — это займет у тебя весь остаток жизни.

Он оставался лежать на месте и продолжал тереть глаза ладонями, буркнув:

— Спасибо, не надо. Я уже проверил твою реакцию. Возьми его себе.

— Весьма тебе обязан. — Я отпихнул пистолет в сторону, поднял и швырнул в озеро. Затем вернулся за дробовиком, поднял его, переломил стволы и выбросил гильзы.

— Всем, кого это может касаться, — объявил я, наблюдая за Джадом, — ружье не заряжено. Так что не стоит рисковать получить пулю, пытаясь его стащить.

Стволы со щелчком встали на место.

— Ты знал, кого нам предстоит подобрать?

— Да, — отозвался Джад, — но считал, что тебе знать не стоит. Иначе ты мог попытаться убить его.

— У меня до сих пор руки чешутся, дружище. Но сначала хотелось бы услышать, чем он последнее время тут занимался.

— Кэри, успокойся. Ты же знаешь, что он работает на «фирму». Если ты будешь продолжать расспросы, мы проторчим здесь всю ночь.

Хартман уже поднялся на колени и все еще тер глаза, но время от времени уже пытаясь взглянуть на нас. У него было суровое квадратное лицо. Он не очень изменился за прошедшие восемнадцать лет, вот только морщин прибавилось, но выговор остался прежний: он по-прежнему затягивал гласные и слишком сильно выпячивал губы. За выпускника Брайтона сойти ему было бы трудно, но за представителя любой из дюжины существующих и бывших государств к востоку от Эльбы — вполне. У меня не было даже малейшего представления о его национальности.

— Хорошо, — мрачно буркнул я, — придется мне рассказать, что он делал. Если рассказ окажется ему по вкусу, он может проглотить капсулу с цианистым калием.

Хартман улыбнулся и встал.

— Как он сюда попал? — спросил я Джада.

— Пешком, конечно. — Джад пожал плечами. — Самый безопасный способ.

— Ты действительно так считаешь? Не знаешь ты этого типа. Он предпочитает летать. Но у него есть идеальный способ устранить утечку информации со стороны пилота — он его просто убивает. Насколько мне известно, до сих пор он убрал по крайней мере двоих: пилота Люфтваффе и Оскара Адлера.

— Чушь, Кэри, — возразил Джад. — Кто бы ни убил Адлера, это явно были те же самые люди, что вывели из строя мой «Остер». Мистер Хартман этого сделать не мог — он знал, что забрать его отсюда должен я.

— Джад, тебе мало что известно о диверсиях на самолетах, а я знаю, и он тоже. Мы с ним одновременно проходили подготовку в одной диверсионной школе. Знание того, как вывести из строя закрылки, — дело сугубо профессиональное. Тот, кто это умеет, не станет прибегать к идиотскому трюку с заполнением масляного бака бензином. Задумайся для разнообразия об этом и помни, что мы с Хартманом знаем, как проделывать подобные штуки. Кроме того, я знал Адлера: он готов был взяться за любую работу. Этим летом он не заработал ни гроша. С самой весны у Вейкко для него не было работы. Я знаю, что его что-то мучило, и он, сам не зная зачем, стал повсюду таскаться с оружием. Он наверняка услышал о твоей «фирме», о Кениге и о том, что вы здесь скоро появитесь. Пытался завязать знакомство с окружением Кенига и с твоими ребятами тоже.

От утреннего тумана мой голос охрип, но звучал еще довольно громко, словно на проповеди в пустом зале. Мне нужно было выговориться.

— Он чувствовал себя не в своей тарелке, — продолжал я, — так что когда Микко заговорил с ним о работе, взял его с собой для защиты, а может быть, как свидетеля, если дела пойдут из рук вон плохо. Микко рассказал ему о том, где я храню свои запасы бензина. Адлер воспользовался этим складом по дороге сюда. А Хартман должен был рассказать про озеро тебе, наверняка оставил записку и карту в Рованиеми. Больше некому было рассказать тебе об этом, Джад. А ему мог через Адлера сообщить только Микко.

— Помолчи минутку, — сказал Джад.

Я направил на него револьвер, но тут тоже кое-что услышал. Слабое, раскатистое тарахтение раздавалось над озером за моей спиной. Поначалу это было похоже на тихий рокот подвесного лодочного мотора. Потом я догадался, что это было, но должен был догадаться раньше. Вертолет.

Идеальный поисковый летательный аппарат для таких погодных условий. По скорости он не намного уступал «Биверу», зато не имел проблем с посадкой. Если им ничего не удастся заметить, они могут зависнуть в любом месте, выбросить веревочную лестницу и высадить поисковую группу.

Казалось, он быстро двигался в нашем направлении. Я не стал оборачиваться, чтобы не оставлять лихих ребят без присмотра.

— Вы его видите? — спросил я.

— Пожалуй, да. — Джад посмотрел куда-то над моей головой. — Похоже, что это «Гончая».

— Что?

— «МИ-4», кодовое название НАТО «Гончая».

— Сколько человек он может взять на борт? — Я давно уже перестал следить за марками русских машин.

— Человек шестнадцать — двадцать, что-то около того.

— Он проходит мимо, — заметил Хартман. — Направляется в сторону северо-восточных озер, по нашему последнему курсу, как раз по прямой к Кандалакше. Но если там они ничего не найдут…

— То вернутся, — закончил я.

— Тогда пора сматываться, — заметил Джад.

— Только мы с тобой, — отрезал я, — он остается.

— Давай обсудим это как-нибудь потом, — нетерпеливо бросил Джад. — Пора возвращаться в Финляндию.

— Извини, но союз пилотов объявил ему бойкот. Слишком много трупов на его совести.

— Кэри, ты опять собираешься устроить самосуд, — вздохнул Джад.

— Просто подумай о времени, Джад. Ты сам немного побродил по этим местам и знаешь, сколько на это требуется времени. Здесь не меньше двух дней хода до границы, да еще день уйдет на переход от ближайшей финской дороги до границы. Так что если здесь он пробыл только сутки, а я думаю, не меньше двух, то должен был отправиться в путь четыре дня назад. Неужели так оно и было?

Красный огонек неожиданно вспыхнул в лесу и полетел в мою сторону, отскочил от прибрежного булыжника и улетел в небо. Прогремел звук выстрела. К тому времени я уже лежал на берегу, стараясь вжаться в песок, и искал в карманах патроны для дробовика.

Джад среагировал медленнее, но наконец и он бесформенной грудой плюхнулся на берег. Слышно было его тяжелое дыхание. Хартман пригнулся к земле и замер на месте.

— Ложись, парень, — сказал Джад.

— Мне кажется, все в порядке… — отозвался Хартман.

— Ложись, черт побери! — прикрикнул на него Джад.

Хартман начал медленно подниматься, глядя в сторону леса.

Я встал на колени, отпустил курок и двинул прикладом ему по голове. Он тут же упал и замер. Я снова нацелил ружье в сторону леса и приказал Джаду:

— Возвращайся в самолет, я прикрою.

— А что будет с ним?

— Пошел он к дьяволу.

— Мы прилетели забрать его и не можем…

— Я могу. Полезай в самолет.

Вместо этого он пополз к Хартману, пересекая мою линию огня. На таком открытом месте, да еще с туманом на озере за спиной, ползти было бессмысленно. Просто ты превращался из быстрой мишени в медленную.

Я выругался и стал забирать влево, чтобы видеть лес. Снова вспыхнул огонек выстрела, но на этот раз это была обычная пуля, а не трассирующая.

Я заметил, откуда стреляли, но не стал стрелять в ответ. У меня появилась странная мысль, что этот стрелок в нас не целился. Пока.

Джад обхватил Хартмана за плечи и потащил его к воде. Вдвоем эта парочка представляла собой такую мишень, что и слепой не промахнется. Вновь прозвучал выстрел.

Когда я поднял голову, все волосы у меня были в песке.

— Послушай, Джад, — сказал я, — стрелок не целится в нас. Мне кажется, он просто прижимает нас к земле, пока не прибудет подмога.

— Что дает тебе основания так думать? — буркнул Джад.

Три не попавшие в цель пули. Человек, сподобившийся уложить две пули в нескольких дюймах от моего левого локтя, мог бы сразить меня наповал первым же выстрелом. А вместо этого он стреляет трассирующей пулей, которую я никак не мог не заметить. Но Джад мог затеять дискуссию и по этому поводу.

— Успокойся. Я намерен попытаться покончить с ним прежде, чем здесь появится кто-нибудь еще.

— Думаешь, этим стоит заниматься?

Мне очень захотелось пристрелить его. Но вместо этого я достал из кармана револьвер и пару раз выстрелил в сторону леса, где, по моим расчетам, мог находиться стрелок, и побежал.

Сначала я бежал по диагонали влево и вверх, к открытому участку, оставляя деревья вне сектора обстрела и полосу тумана за моей спиной. Я пробежал по песку между двумя деревьями, потом по траве и мху с низким кустарником и оказался у большого, в мой рост, булыжника в десяти ярдах от берега. Здесь мне пришлось сделать остановку, чтобы отдышаться и прислушаться.

Передо мной простирался лес.

Глава 26

Это был не тот высокий лес, похожий на кафедральный собор. Ни один северный лес не вызывает подобных ассоциаций. Невысокие чахлые деревья почти не препятствовали тусклому свету, проникавшему сюда сквозь низко нависшие облака. На опушке полоса тумана заканчивалась. Здесь царил полумрак и тот странный свет морского дна, который не дает тени и, растворяясь в окружающей темноте, вселяет в душу страх перед неизвестностью.

Но были вещи, которые беспокоили меня гораздо больше, чем этот свет. Земля в девственном лесу была нехоженой, тысячи лет ее устилали гниющие ветки, листья папоротника, кустарник и кочки мха. Да еще камни.

Камни порой достигали размера небольшого автомобиля и даже превышали его. Они наполовину утопали в земле и обросли мхом и лишайником. При таком свете можно бы заметить человека ярдах в тридцати, но он ведь мог не стоять, а сидеть, укрывшись за валуном, к которому ты прислонился. Или затаиться в небольшом овражке, образовавшемся в результате тысячелетнего таяния ледников, куда ты только что собрался направиться.

Я тихо соскользнул с камня и оказался на земле. Сам лес, казалось, дышал мне в затылок.

Худших условий схватки придумать невозможно. Спросите любого финна, русского или немца, которым приходилось воевать в этих местах. А теперь пришел мой черед.

Я совсем не возражал бы против настоящего тумана: у моего противника винтовка, и ему тогда целиться будет сложнее. Дробовик здесь оставлял большую свободу действий.

Это мне кое о чем напомнило. Я переломил ствол и добавил в патронник несколько патронов с дробью, потом вышел из-за камня и стал углубляться в лес. Если кому-нибудь и предстояло появиться на фоне тумана над озером, я хотел, чтобы это был он.

Минут за десять я продвинулся на пять ярдов, и при каждом моем шаге слышался хруст битого стекла. По крайней мере, мне так казалось. В таком лесу можно услышать гораздо больше, чем увидеть. Стрельбы теперь не было. Как мне казалось, мой неведомый противник находился в двадцати пяти ярдах справа, и теперь уже в пределах досягаемости моего ружья.

Если только ему не пришло в голову сменить позицию. Конечно, он не будет сидеть на одном месте и ждать, пока его обойдут с фланга. А ему наверняка лучше известно, как ходить по такому лесу. Он будет передвигаться раза в два быстрее и к тому же бесшумно…

Я снова лег на землю, потея и пытаясь обозреть все пространство перед собой. Мне противостоял мифический тролль с семью пальцами на руке, звук его шагов был неслышен, как падение снежинки, к тому же у него было три глаза, которые могли видеть в темноте. Все, что мне оставалось делать, это вскочить и бежать, бежать и бежать…

Я почти запаниковал, но взял себя в руки и попытался выровнять дыхание. Ко мне вернулась способность трезво размышлять, зато пропала уверенность, что я знаю направление, в котором находится стрелок. После того как я вошел в лес, он, несомненно, сменил позицию. У него была возможность углубиться в лес и встретиться со мной лицом к лицу или уйти в сторону, чтобы подкрасться сзади. В любом случае мне нужно было изменить направление. Он мог ожидать, что я буду идти прямо или поверну направо, так что мне следовало свернуть влево или вернуться назад.

Я повернул налево, ведь вернуться назад означало вновь оказаться на берегу озера. Первые два ярда по мягкой, заросшей мохом земле дались мне легко, и тут передо мной оказался камень, доходивший мне до пояса. Обойти его значило либо продираться сквозь кусты, либо перебираться через ствол гнилого дерева, а бесшумно проделать такое не удастся. Оставалось одно — перелезть через него.

Я повертел головой, внимательно осматривая лес. На этой высоте мало что было заметно, но ничего движущегося в поле зрения не попало. Тогда я подался вперед, положил ружье на камень и стал взбираться на него сам.

Пуля чиркнула по булыжнику рядом с моим коленом. Я схватил дробовик, в мгновенье ока кувыркнулся через камень и плюхнулся на землю. На этот раз мой противник уже целился.

За камнем оказался склон, и я покатился вниз, даже не пытаясь остановиться, пока не застрял в подлеске. Грохот стоял как при обвале, но вряд ли стрелявший в меня человек сможет что-то разобрать после того, как разрядил винтовку в нескольких дюймах от своего уха.

Вспышка мелькнула почти прямо впереди и всего в двадцати пяти ярдах.

Я рухнул еще на одно гнилое дерево, поспешно обогнул его ползком и повернул направо, углубляясь в лес просто потому, что в той стороне легче было найти какое-нибудь убежище или укрыться за валуном.

Мне удалось преодолеть добрых пятнадцать ярдов, и вряд ли он мог это заметить. Во всяком случае, ему ничего не было слышно. Но перед этим он прошел не меньше сорока ярдов где-то рядом со мной, приглядываясь и прислушиваясь, подобно мне. Я выглянул из-за камня и принялся изучать место, откуда, как мне казалось, был сделан последний выстрел. Я тщательно, насколько позволяла видимость, разглядывал фут за футом, так, как мне приходилось когда-то разглядывать небо, выискивая самолеты противника.

Где-то в глубине леса пронзительно вскрикнула птица. Крик был похож на скрип несмазанных петель и едва не стоил ей жизни. Я успокоился и вновь вернулся к своему занятию.

Лес стал медленно надвигаться на меня, и я снова ощутил на своем затылке его дыхание. Я узрел добрую дюжину противников, сидящих, стоящих на коленях или прислонившихся к дереву. Однако кто именно в меня стрелял, я установить не мог.

Я начал понимать, почему скандинавы верили в троллей и прочую нечисть. Нужно было только оказаться в тихом лесу и оглядеться. И тебе сразу начнут мерещиться разные непонятные вещи. Кто-то придал валунам странную форму и причудливо изогнул стволы деревьев. Ощущение одиночества никогда не появится, за тобой будет следить невидимый взгляд.

Должно быть, он уже покинул прежнее место. Прополз еще ярдов сорок и зашел мне в тыл. Я даже чувствовал, как дуло его винтовки целится мне в затылок…

Наконец он зашевелился в нескольких ярдах от разглядываемого мной места. Земля поднималась в гору, и я видел только расплывчатые очертания его коренастой фигуры, скользившей от дерева к дереву.

Неожиданно из дичи я сам превратился в охотника. Теперь уже мой взгляд неотступно следовал за ним.

Я залег под деревом и стал ждать. Стрелять вверх по склону было неудобно, и его позиция оставалась более выгодной по сравнению с моей, но с таким стрелком, как он, следовало использовать каждый шанс, который он мне давал. Больше я мог его и не увидеть.

Противник тянул время. Должно быть, он потерял меня из виду и теперь за один раз проходил не больше нескольких футов, а потом останавливался снова и снова, чтобы постараться засечь меня с новой позиции. Когда он в очередной раз начал двигаться, я выстрелил из обоих стволов и спрятался за камень, чтобы перезарядить ружье, пока он был так оглушен и ослеплен выстрелом, что не мог ничего разглядеть. Когда я высунулся из-за укрытия, он уже спрятался за валуном.

Я совершил глупейшую ошибку. Нужно было сменить позицию, пока он не пришел в себя. Теперь же ему стало известно, где я и где меня искать.

Я опять превратился в дичь.

— Надеюсь, у вас еще остались патроны с пулями, сэр? — крикнул он.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я ответил:

— Какого черта вы тут делаете, Хоумер?

Потом я подумал, что лучше было бы спросить, знал ли он, в кого стреляет: ведь как-никак этот ублюдок бил на поражение.

— Извините, сэр! — крикнул он после некоторой паузы. — Вы сами поставили меня в весьма неудобное положение. Разумеется, я не ожидал вас здесь встретить. Но я дал слово мистеру Хартману охранять его во время операции, а там на берегу вы, похоже, угрожали ему.

— Угрожал ему! — завопил я. — Я собираюсь вышибить ему мозги!

В такой ситуации это был не лучший ответ.

Теперь мне все стало ясно. Если Хартман смог нанять Хоумера и притащить его сюда в качестве телохранителя, то он, несомненно, поступил очень мудро. Должно быть, встретились они на озере, когда Оскар воровал мой бензин.

Но оставалось непонятным, почему Хоумер нанялся к нему.

— Ну, ладно! — крикнул я. — Ладно. Но учтите, Хартман ведет нечистую игру. Он убил двоих парней. Тех, что доставили вас сюда, вывел из строя их самолет. И это он убил на озере немецкого летчика. Так что давайте забудем об этом и смотаемся отсюда, пока русские нас не застукали.

— Убей его, Хоумер! — раздался с берега крик Хартмана. — Он прикончит меня при первом же удобном случае.

Я перевернулся на спину и направил дробовик в сторону берега. Мне следовало бы помнить, что там, на берегу, слышно каждое мое слово, ведь нас разделяло не более пятидесяти ярдов.

— Хоумер, — позвал я, — вы готовы собраться и отправиться домой?

— Простите, но я дал слово, — ответил он.

— Вы с ума сошли! — заорал я.

Пуля ушла в землю в нескольких дюймах от моего укрытия.

Теперь мне стало ясно — он просто сумасшедший. Возможно, любой профессиональный охотник на крупного зверя немного не в своем уме, и ему просто необходимо постоянно подкрадываться к опасным хищникам, чтобы доказать, что можешь их прикончить раньше, чем они тебя. Ведь говорил же он, что главное в этой игре — подкрасться как можно ближе…

Теперь стало понятно и остальное. Ему всю жизнь приходилось встречаться с опасностью лицом к лицу. Он не старался устанавливать рекордов, а просто каждый раз доказывал, что ему это по плечу. Победа, одержанная над бурым медведем, подводила черту под длинным списком выигранных единоборств.

Осталась лишь одна опасная игра — схватка с вооруженным противником.

Вот потому-то он и принял предложение Хартмана. Тот пригласил его, потому что узрел в нем азартного охотника. Пальба на берегу была лишь приглашением войти в лес и сойтись один на один. И я принял его вызов.

Его сестре наверняка известно о нем все. Такое положение могло тянуться неделями и месяцами, но ей нужно было вернуть его домой именно сейчас. Наверное, у нее был такой же список, что и у него. Она зачеркивала тех, кого он застрелил, и раньше его поняла, что последним в этом списке окажется он сам.

Теперь это место занял я.

Нет, ему было жаль, что это оказался я. Конечно, он, джентльмен из Вирджинии, дал слово, а теперь мы сошлись в честном, спортивном состязании. Он — со своим умением выслеживать дичь и владеть винтовкой, а я — с военной подготовкой и умением сражаться под огнем противника. Идеальная пара, и пусть победит сильнейший.

Мной стала овладевать ярость. Лес перестал следить за мной — к черту все эти сказки. Это было просто место сражения: укрытия и огневые позиции.

Ну, ладно, Хоумер. Человек с оружием — это самый опасный противник из тех, что тебе встречались. Ия именно этот человек. В двадцати ярдах от тебя не клыки и когти, ты не успеешь и глазом моргнуть, как пуля размозжит тебе голову. Подумай об этом, приятель, пусть это станет тебе уроком. Забудь о всяких там следах, подветренной стороне и законах морали. Ведь тигры и медведи их не придерживаются, они просто делают все, что могут. Ты подумал об этом? Теперь тебе предстоит изведать, на что способен человек, а тебе противостоит настоящий убийца. Представь себе, что тебя могут убить, Хоумер. Посмотрим, смогу ли я заставить тебя задуматься об этом.

Я взял заряженное пулями ружье, подполз к краю валуна, выстрелил в его сторону, перезарядил и выстрелил снова. Ему хотелось узнать, как он будет себя ощущать под огнем противника. Теперь у него есть такая возможность. Это гораздо хуже, чем он думает.

Потом перезарядил ружье и снова выстрелил. Если его удастся вынудить на необдуманный поступок, то мне хотелось оставить за собой еще один выстрел.

Но не сработало. Если он и оставался на прежнем месте, то не двигался и не стрелял.

Наконец я перезарядил ружье еще раз и выстрелил из обоих стволов, дабы ему стало понятно, что патроны к дробовику у меня кончились. Тогда я схватил револьвер. Вот этого он не ожидает.

Но и эта уловка не сработала, так что нужно было придумать что-нибудь еще.

Прежде чем двигаться, я хотел дождаться его выстрела. Тогда мне станет точно известна его позиция, а он будет оглушен собственным выстрелом. Правда, к тому моменту я вряд ли мог услышать, если бы он вдруг принялся распевать старинные лапландские песни охотников на медведей.

Я зарядил оба ствола патронами с дробью. Если ему хотелось думать, что пули намного опаснее, не следовало его в этом разуверять. В такую туманную ночь для настоящего дела дробь была лучше. Я не стремился убить, достаточно было просто попасть в него.

Теперь мне захотелось сместиться влево.

В какую сторону может пойти он? Последний раз Хоумер взял вправо. Теперь он понимал, что мне это известно.

Захочет он изменить направление или же у него с той стороны такое отличное прикрытие, что ему трудно будет устоять и не воспользоваться им? А что думает Хоумер по поводу моих возможных действий?

Так можно было до отупения строить догадки и не прийти ни к какому решению. В конце концов, единственное, что оставалось делать, — это двигаться в произвольно выбранном направлении. Мне хотелось взять влево, а затем пойти вперед и выйти на один уровень с ним или даже чуть выше. Преимущество в высоте давало ему слишком много дополнительных шансов.

Но сначала мне хотелось дождаться его выстрела. В нескольких футах от моего камня была прогалина среди кустов и папоротника около ярда шириной. Я посчитал, что ему потребуется четыре секунды, чтобы передернуть затвор и снова прицелиться. А за это время мне удастся проскочить эту прогалину.

Я выпрямился, нарочно наступил на гнилую ветку и бросился вправо. Он не стрелял, но на этот раз я такого и не ожидал. Хоумер будет ждать следующего удобного случая. Прыжком я вернулся под прикрытие валуна. Где-то слева впереди меня мелькнула вспышка и раздался выстрел. Пока я прижимался к земле, он снова сменил позицию. Тогда я на карачках пересек прогалину и исчез в папоротниках.

Он снова выстрелил, а я опять проскочил дальше.

Ему не было слышно, как я перемещаюсь, но, к сожалению, меня зацепило пулей. И я еще не знал, насколько это серьезно. Последняя пуля угодила в меня чуть выше правого бедра, и это место сразу онемело. Боль появится позже. Тогда мне, может быть, придется звать на помощь или просто истекать кровью. Но пока что нужно было пошевеливаться. К счастью, его «Магнум-300» был слишком мощным, будь его пуля тяжелее и медленнее, меня опрокинуло бы на спину.

Я продрался сквозь заросли кустарника, вскарабкался на пару ярдов вверх по склону и укрылся за очередным валуном. Затем свернул налево и свалился в овражек, который вел как раз к тому месту, куда мне хотелось попасть.

Овражек был в два фута глубиной и достаточно широк и шел с уклоном по диагонали в сторону берега. Он надежно защищал меня от огня и глаз противника и служил лучшим по сравнению с валуном укрытием.

Перевернувшись на правый бок, я осмотрел рану. К счастью, кожаная куртка оказалась пробитой в двух местах немного выше бедра, а это значило, что пуля прошла навылет. Хотя я, честно говоря, и не ожидал, что пуля «магнума» может застрять в теле. Пришлось расстегнуть на куртке «молнию», чтобы осмотреть рану. Рубашка оказалась липкой и мокрой. Я осторожно ощупал бок и ощутил жуткую боль. Я впился зубами в левый рукав, чтобы удержаться от невольного стона, и продолжил осмотр.

Неожиданно мне плеснуло водой в лицо. Я с трудом удержался от кашля и продолжал доставать из раны обрывки ткани, ведь из-за этой штуки умирать не стоило. Попытавшись шевельнуть правым плечом, я ощутил мучительную боль, как если бы кто-то провел по ребрам раскаленным железом. Тогда я запихнул в рану чистый носовой платок и, чтобы закрепить его на месте, застегнул «молнию».

В этот момент, занятый собой, я уже смутно представлял себе местонахождение Хоумера. Знал только, что он по-прежнему оставался где-то надо мной.

Новый поток воды сбежал по дну овражка и небольшой лужицей растекся прямо надо мной. Я приподнялся на левом локте, и вода прошла подо мной, по счастью, не намочив брюки и ботинки.

Меня заинтересовало, как странно вода стекает по дну овражка, судя по всему, кто-то преграждает ей путь, а потом устраняет преграду…

Вот так я вычислил местопребывание Хоумера. Он притаился в том же самом овражке, но выше по склону, и действовал точно как я: когда перед ним накапливалась вода, уступал ей дорогу.

Я осторожно перевернулся на левый бок и, упираясь в дно локтем левой руки и ногами, начал медленно ползти вверх по овражку. Еще мне удавалось той же рукой тащить ружье, держась за его ствол. Я всячески оберегал правую руку, но одно неловкое движение — и боль пронзала ребра словно током. Мне не удалось проползти и пяти ярдов, а всего уже прошиб холодный пот. Вот только правое бедро горело, началось кровотечение из раны.

Но теперь я уже точно знал, где затаился Хоумер, и беззвучно подбирался к нему. Мокрый песок на дне канавы приглушал все звуки.

Еще не раз мое лицо окатило водой, но я упорно продолжал ползти, работая левым локтем и помогая ногами. Чем выше, тем чаще попадались камни, и я, как юркая ящерица, ловко обходил их, чувствуя себя раненым и уставшим старым динозавром. Пригнув голову, я видел, как нос мой оставляет дорожку в мокром песке. Мне просто не хотелось делать лишних усилий и смотреть на что-то еще. В ушах у меня стучало, но этот стук не был эхом последнего выстрела. Просто мое сердце выкачивало из меня кровь через рану.

Но почему это должно волновать Билла Кэри?

Да он на одних зубах сможет вскарабкаться на утес, даже если пули изрешетят его, как дуршлаг. В секретной службе он слыл железным человеком. Дайте ему пистолет-пулемет «стэн», он выполнит задание и обязательно к утру вернется. Добрый старина Билл Кэри. Ему не в диковинку одной рукой вести самолет, а другой зажимать рану, пока ее не залатает хирург.

Тут меня что-то остановило. В ушах стоял такой шум, словно рядом маршировал гвардейский батальон. Рана в боку немного успокоилась, зато тело стало неметь.

Я даже не поднимал головы, а просто полз, выискивая глазами, куда в очередной раз упереться локтем. И после всего этого мне еще предстояло на своем «Бивере» удирать из России! Пришлось прилечь на дно овражка и прижаться лицом к холодному, мокрому песку. Я не знал, сколько удалось проползти. Пятнадцать ярдов, двадцать, а может быть, двадцать пять. Я только знал, что прополз довольно далеко, может быть, слишком далеко. И теперь хотел спать.

Меня разбудила вода, которая плескалась перед лицом. Я открыл рот, подождал, пока он наполнится водой, и проглотил ее. Гул в ушах стих. Я снова отдавал себе отчет, где нахожусь, и снова был готов к схватке. Но долго это продолжаться не могло. Нужно было что-то предпринимать, причем безотлагательно. Пошевелив правой рукой, я даже рад был снова ощутить боль. К телу вернулась чувствительность. Я медленно поднял голову, прислушался и осмотрелся.

И тут я понял, что за шум был у меня в ушах. Откуда-то слева, издалека, доносился рокот вертолета. Вероятно, он прочесывал длинное озеро. Скоро он вернется, и с этим ничего поделать нельзя.

Теперь я оказался в нескольких футах от небольшого каменистого уступа на дне овражка, где он сначала сворачивал влево, но затем снова изгибался вправо. В восьми или девяти ярдах чуть дальше громоздилась куча больших камней.

Я ее внимательно изучил. Она вздымалась футов на восемьдесят и образовывала нечто вроде старинного бастиона, обращенного немного вправо от меня. Под воздействием времени и непогоды былая дуга или цепь превратилась в отдельные кучи. Позади нее виднелась еще пара куч поменьше.

Канава пролегала, очевидно, через ее середину и потом снова уходила влево от меня. Именно там и должен был находиться Хоумер.

Он был достаточно опытен, чтобы не спрятаться среди этих каменных нагромождений, где его легко было бы заметить на фоне неба и где в него могла срикошетить пуля. Хоумер наверняка засел где-то с краю, где с одной стороны его защищала каменная стена, а с другой — овражек. Единственное уязвимое место было у него с тыла, но он знал, что меня там пока нет, полагался на зоркость своих глаз и надежность своего оружия.

Довольно небезосновательная вера.

Теперь мне либо нужно было обойти его ползком и зайти сзади, а это значило сделать крюк на пятьдесят ярдов по кустам и гнилью, что трудно проделать бесшумно. Или же ползти вперед и оказаться у него на мушке. Вот так обстояло дело, только я не собирался никуда ползти. Все должно было решиться именно в этом месте.

Мне удалось добраться до каменистого уступа, правда, я разбередил свою рану, и снова началось кровотечение.

Поперек него я положил ружье, стараясь повыше задрать дуло, чтобы в него не попала вода, а потом взял в левую руку револьвер. Насколько я помнил, у него был очень легкий и чувствительный спуск. Так и положено: тот, кто не пожалел времени, чтобы спилить предохранительную скобу, наверняка поработал и над спусковым крючком. У только что вышедших с завода «смит-и-вессонов» спусковой крючок был довольно тугим.

Мне оставалось только надеяться, что спуск действительно достаточно чувствителен. Я сунул револьвер под куртку и взвел курок до отказа. Он подался назад с легким щелчком, прогремевшим для меня как колокола Страшного Суда, хотя наверняка даже в трех футах от меня ничего 'не было слышно. Перевернувшись на правый бок, я подождал, пока утихнет боль, и бросил револьвер, как ручную гранату, в самую середину груды камней. А сам схватился за ружье.

Револьвер выстрелил, за спиной Хоумера раздался грохот, и вспышка выхватила из темноты огромную груду камней. Хоумер вскочил и повернулся назад.

Он оказался немного дальше, чем я предполагал, как раз за уступом первого валуна, и повернулся спиной ко мне, прицелившись из винтовки в то место, откуда раздался выстрел.

И тогда я дважды разрядил ружье в его спину.

Казалось, прошла целая вечность, пока эхо выстрелов перестало греметь в моих ушах, а блики вспышки — слепить глаза. Я оторвал щеку от холодного ложа своего дробовика и посмотрел в сторону камней.

Ничего не было видно, лишь монотонное урчание вертолета нарушало тишину. Он возвращался. По правилам, мне полагалось перезарядить ружье и осторожно подкрасться к пораженной цели. Но мне было не до этого, тем более что все так или иначе должно было закончиться. Опершись на ружье, я выпрямился. Лес у меня перед глазами покачнулся, но тотчас же встал на место. Я заковылял по оврагу к камням.

Хоумер лежал ничком на земле, а ноги остались в овражке. На охотничьей куртке между лопаток проступило множество пятен, которые быстро увеличивались в размере. Я присел рядом и перевернул его на спину. Он упал в канаву, и тоненькая струйка воды шевелила его волосы.

Через некоторое время он открыл глаза и хрипло спросил:

— Вы просто бросили револьвер, верно, сэр?

Я кивнул, но потом сообразил, что Хоумер может ничего не видеть, и сказал:

— Да.

— Я этого от вас не ожидал, сэр.

— Эта игра без правил.

Он снова закрыл глаза и затих.

— А я… вообще… попал хоть раз? — спросил он.

— Да, последний выстрел, когда я перебегал прогалину, зацепил меня как раз повыше бедра.

— Я так и думал. — Его голос стал слабеть, и в нем появилась усталость. — Надеюсь, ничего серьезного, сэр.

— Обойдется. — Я постепенно становился частицей его бредовых видений.

— Я все-таки смог… даже под огнем…

— Вы отлично все сделали.

Он перевел дух.

— Без этого трюка… с револьвером… мог бы я… выиграть схватку? — заговорил он. По выражению его детского лица было видно, что каждое слово дается ему с невероятным трудом.

— Да, — сказал я, абсолютно уверенный в том, что он не ошибался.

Он попытался улыбнуться и испустил дух. Возможно, согласно его правилам, он победил.

Где-то за деревьями снова послышался рокот вертолета.

Глава 27

Мне понадобилось десять минут, чтобы преодолеть шестьдесят ярдов, отделявших меня от берега. Я опирался на ружье, как на посох, и держал револьвер в левой руке. В нем еще оставалось два патрона, и, похоже, удар о камень ему не повредил.

Туман понемногу редел. Должно быть, его разгоняло ветром. Конечно, он мог бы немного повременить. Хотя если туман не рассеется настолько, что с вертолета станет возможно обнаружить мой самолет, это облегчит мне посадку на нашем озере. Сейчас вертолет способен его обнаружить, лишь оказавшись прямо над ним.

Силуэт «Бивера» отчетливо вырисовывался у самого берега. Рядом с ним застыли две фигуры, и я махнул им револьвером.

— Ты убил его. Не ожидал, что тебе это удастся, — нарушил молчание Хартман.

— Ты всегда заблуждался на мой счет, — заметил я.

— Пора отсюда убираться, — засуетился Джад. — Вертолет в любой момент может вернуться.

Я облокотился на ружье и прислушался к рокоту вертолета. Похоже, тот затихал вдали.

— Он обследует то длинное озеро, над которым мы пролетали, — сказал я. — Вертолет уже облетел его с одной стороны и теперь облетает с другой.

— Но скоро он вернется. Нужно сматываться.

Они притащили откуда-то два старых проржавевших металлических ящика.

Меня била дрожь, и только сейчас я понял, что промок до нитки. Я тяжело опустился на один из ящиков.

— Он тебя ранил, — сказал Джад.

— Да. — Я махнул револьвером в сторону леса. — Иди туда. Когда набредешь на канаву, поднимись по ней вверх. Он лежит у большого камня. Принеси его сюда, я заберу его домой.

— Слушай, тебе не следует… — Тут Джад осекся, заметил направленный ему в грудь «смит-и-вессон» и зашагал к лесу.

Я положил револьвер на колено. Силы меня оставили. Напряжение боя миновало, и рана давала о себе знать. Туман казался уютным и тихим убежищем. Звук вертолета стих, и тишину нарушал лишь мягкий плеск воды у берега.

— Могу я чем-нибудь помочь? — вкрадчиво спросил Хартман. — На борту есть аптечка первой помощи?

Конечно, он мог бы помочь, и я не в силах был его остановить. Хартман неуверенно шагнул ко мне, его лицо выражало неподдельное сочувствие. Потом шагнул еще. Черт с ним, я слишком устал. Пусть кто-нибудь другой принимает решения.

Он сделал еще шаг в мою сторону. Я поднял револьвер и направил на него.

— Как ты мне собираешься помочь, приятель? Завладеть оружием и прекратить мои мучения?

Хартман замер, все еще оставаясь вне пределов досягаемости.

— Ты все равно не переживешь эту ночь, — холодно бросил он.

— Не торопи судьбу. Можешь и сам не дотянуть до рассвета.

— Билл, я никогда не пытался тебя убить, — спокойно сказал Хартман. — Ты не сможешь так вот хладнокровно всадить в меня пулю.

— А что, по-твоему, я делал там в лесу?

— Но он стрелял в тебя. Это большая разница.

— Я дам тебе ружье. Ты сможешь отойти, повернуться в любое время и выстрелить. До твоего поворота револьвер останется лежать на том же месте. Принимаешь такие условия?

Он задумался, внимательно поглядывая то на меня, то на ружье у моих ног.

— Оно не заряжено, — неожиданно выпалил Хартман.

— Вот именно, — кивнул я.

Он немного успокоился.

— Ты этого не сделаешь.

— Может быть, и нет, но ты сделаешь.

Хартман оттащил в сторону железный ящик и сел на него.

— Ты хочешь заставить меня идти пешком?

— Что-то вроде этого.

Он подался вперед:

— Послушай, Билл, я знаю, что доставил тебе в прошлом массу неприятностей. Но на то были свои причины. Теперь я мог бы тебе помочь. Скажем, купить место на этом самолете. Я мог бы хорошо заплатить, очень хорошо.

Кажется, это мне уже было знакомо.

— Что значит «очень хорошо»?

— Десять тысяч фунтов.

— У тебя их нет.

— Теперь есть.

Я встал.

— А ну, открой этот ящик.

— Не глупи, Билл. Пора запускать мотор.

— Открывай.

Хартман вскочил на ноги.

— Ты сошел с ума, Билл.

— Открой!

Он безнадежно развел руками и ударил по замку. Ящик открылся со второго удара. Я подошел и откинул крышку. Она заскрипела и повисла на одной петле.

Внутри оказались обломки камней, к которым были привязаны проволокой какие-то грязные бирки, а кроме того, стопки полуистлевших бумаг, какие-то жестянки и несколько финских украшений. Следя за Хартманом краем глаза, я наклонился и взял одно из них.

Это был металлический диск неправильной формы примерно трех дюймов в диаметре с несколькими отверстиями и резьбой, образующей незамысловатый узор. Скорее всего, это было украшение магического бубна шамана из Лапландии.

У меня за спиной послышалось шуршание шагов. Это Джад тащил тело Хоумера, взвалив его на плечи: огромная, бесформенная фигура с трудом двигалась в тумане. Он осторожно опустил тело на землю в нескольких ярдах от меня и подошел ближе. Джад тяжело дышал, но не более того. Его лицо оставалось спокойным.

— Брось мне свою зажигалку, — сказал я.

Он удивился, но выполнил мою просьбу. Я поднял ее, зажег и поднес к диску. На грубой сероватой его поверхности были следы ржавчины. Я повернул его обратной стороной и увидел какие-то каракули. Тут мне стало понятно, что это кириллица.

«С горы Улда, — было написано по-русски. — Железо, медь, никель. 1910».

Я потушил зажигалку.

— Ну-ну, — протянул я. — Давно секретная служба стала заниматься поисками сокровищ?

— Что ты имеешь в виду? — резко бросил Джад.

Я пнул ящик ногой:

— Загляни-ка сюда и скажи, разве это он должен был тебе принести?

Джад нагнулся, порылся в ящике и выпрямился.

— Нет. Думаю, это совсем не то, чего мы ожидали.

И перевел взгляд на Хартмана.

— Так что это такое?

— Мне кажется, что это клад Волкова, — ответил я за него.

— А я думал, это просто легенда, — протянул Джад.

— И я тоже. Мне казалось, что это невозможно, потому что Волков был инженером, и у него просто не могло быть никаких сокровищ в виде золота или бриллиантов. Но никто не потрудился узнать, каким инженером он был. Отвечаю: Волков был горным инженером, а это и есть его сокровище — образцы пород.

Джад снова заглянул в коробку.

— Неужели это может чего-то стоить?

— У Хартмана нет сомнений на этот счет. Потому-то он и искал его все эти годы. Теперь мне предельно ясно, почему он заключил сделку с немцами в сорок четвертом, а потом перебил их всех и сам начал поиски. Но тогда ему ничего найти не удалось. Теперь он располагает исчерпывающей информацией и хочет, чтобы вы его забрали отсюда, он очень благодарен секретной службе за помощь, которую ему оказывали все это время.

— Но как он мог узнать, что образцы находились не в Финляндии?

— Все очень просто, — отмахнулся Джад. — Его настоящая фамилия — Волков.

— Да, будь я проклят, — медленно пробормотал я.

— Я полагаю, легенда умалчивает, что, когда жена уезжала, с ней был ребенок. Это он и есть, — сказал Джад.

— Да, черт возьми, — снова вырвалось у меня.

— Это совсем не то, чего мы ожидали, — сказал Джад Хартману и повернулся ко мне: — Все-таки пора убираться отсюда. Я отнесу Хоумера в самолет?

— Да, давай.

Он снова взвалил тело на плечи.

— Ты понимаешь, о чем я говорю, Билл? — не унимался Хартман-Волков. — В этих ящиках — бесценные сокровища. Мой отец жил в Лапландии, в Куолоярви и Ивало двадцать пять лет. Тогда это была российская провинция. Он исследовал всю восточную Лапландию и нашел множество прежде неизвестных месторождений.

Я кивнул. Мне вспомнились разговоры в компании «Каайя». Они утверждали, что много лет назад один горный инженер исследовал Юго-Восточную Лапландию, но большинство его отчетов утеряно. Сохранился только один — о месторождении никеля поблизости от долины Кемийоки.

— От горнодобывающих компаний за эти образцы мы можем потребовать все, что пожелаем, — сказал Хартман-Волков. — Ну как, идет?

Я медленно покачал головой:

— А что ты скажешь по поводу Оскара Адлера и Микко Эскола или того парня, которого ты убил, когда он прилетел забрать тебя в сорок четвертом? Как мы расплатимся с ними?

— Не глупи, Билл. — Он отмахнулся. — Так мы договорились?

— Нет, — ответил я.

Позади раздался выстрел. Я развернулся, упал на колени и выставил вперед револьвер.

— Я стрелял не в тебя, — сказал Джад, опустил винтовку и подошел к распростертому на земле трупу Хартмана. Джад нагнулся, внимательно посмотрел на него, потом повернулся ко мне. — Ты забыл вот об этом, нужно бы его куда-нибудь выбросить. — И он протянул мне «магнум» Хоумера.

Я взял его правой рукой и тяжело вздохнул:

— У тебя что, внезапный приступ справедливости?

— Нет, — удивленным тоном ответил Джад. — Просто он обманул контору. Не следовало этого прощать. Я думаю, Лондон меня поддержит.

— Вероятно, ты прав.

Сквозь туман до нас снова донесся стрекот вертолета, теперь он быстро приближался со стороны длинного озера.

— Пора убираться отсюда. От вертолета ты сможешь уйти?

— Какая у него максимальная скорость?

— Около ста тридцати миль в час.

— Смогу.

Скорость «Бивера» была не намного больше, всего на двенадцать узлов, так что тот еще долго будет, не упуская из виду, тащиться за нами, сообщая координаты по радио. В противном случае меня могли бы засечь только в нескольких минутах от границы.

— Грузи эти сокровища, и мы улетаем. — Я запихнул револьвер в карман и поднял дробовик.

— Мы только потеряем время.

— Давай быстрее, Джад. — Я доковылял до «Бивера», бросил оружие в кабину и вскарабкался сам. На полу возле люка лежало скорчившееся тело Хоумера.

Я сел, но тут же изменил свое решение и перебрался на правое сиденье, чтобы дать свободу действий своей левой руке. Джад протиснул через пассажирскую дверь первый ящик и начал что-то говорить. Тут рев мотора вертолета стал звучать совсем по-другому, угол наклона лопастей его винта изменился, и он стал медленно обследовать озеро. Джад спрыгнул в воду и побежал к берегу. Я освободил контрольную штурвальную колонку, перекинул ее к правому сиденью и зафиксировал. Врубил главный переключатель и вывел сектор газа.

Джад шлепнул на пол второй ящик и влез в кабину. «Бивер» покачнулся.

— Все, — выдохнул он. — Пора трогать.

— Я думаю, Джад, сейчас он все равно нас увидит…

— И что? Или ты собираешься купить свою свободу, выдав им меня?

Он стал шарить по кабине в поисках винтовки.

— Сядь на место, Джад.

Темный силуэт вертолета завис над нами, и поток воздуха стал разгонять туман.

— Теперь он нас заметил, — крикнул Джад.

— Знаю. Я не хочу, чтобы он тащился за мной на хвосте и сообщал курс.

Тонкое дуло «магнума» уперлось мне в плечо.

— Заводи мотор! — прокричал Джад мне в ухо.

— Сейчас он выбросит веревочную лестницу и начнет высаживать людей. Пока те будут спускаться по лестнице, мы мгновенно взлетим и окажемся вне его досягаемости, — объяснил я.

Некоторое время ничего не происходило, только раздавался рокот мотора вертолета, да уносились прочь клубы тумана.

— А если они откроют стрельбу? — мрачно спросил Джад.

— Это будет означать, что я ошибался. Но они думают, что в самолете никого нет. Наш пропеллер не вращается.

— Я заметил… Слушай, тебе часто в голову приходят такие идеи?

Вертолет сместился на несколько ярдов и завис над берегом. Я протянул левую руку и включил подсос и зажигание.

— А вот и лестница, — сказал Джад. — Кто-то начал по ней спускаться.

Я нажал тумблер стартера. Пропеллер дернулся, двигатель запыхтел, выстрелил, замолчал, снова чихнул и заработал. Выхлопные газы голубым пламенем растекались по воде.

Очень медленно я подал сектор газа вверх до упора, толкнул влево руль направления, и самолет стал поворачивать на юг. Мой «Бивер» терпеть не мог разгоняться с места, и мотор не сразу удалось вывести на полную мощность. Но секунд пятнадцать спустя мы уже выбрались из тумана, поднялись над ним, обогнули скопище высоких сосен и, набирая скорость, взяли курс на северо-запад.

— Я больше его не вижу, — сказал Джад через пару минут и устроился поудобнее на своем сиденье. — Извини, что я вмешивался. Полагаю, на войне ты вполне привык к таким ситуациям.

— К ним нельзя привыкнуть. А как насчет Хартмана? Они же его найдут.

— Это ничего не даст. При нем нет ничего, что могло бы навести их на какой-то след. Он был человеком предусмотрительным, как ты знаешь.

— Да, знаю.

Очевидно, они могли поднять в воздух истребители, но я отправился по другому маршруту. На протяжении двадцати миль я шел на северо-запад до той самой железной дороги, которую мне хотелось избежать по пути сюда. Затем мы повернули на запад и держались вдоль горного кряжа, который находился в зоне видимости третьей радарной станции, не сумевшей засечь нас ранее. Наконец нам пришлось перевалить через горный хребет, и тут нас заметили. Но к тому времени мы уже находились у самой границы и всего в тридцати милях к северу от места первого ее нарушения.

В половине третьего мы уже садились на моем озере.

Глава 28

Перед посадкой я сделал лихой поворот, а потом подогнал «Бивер» к берегу и наблюдал, как Джад заливает остатки горючего в баки. После этого я оседлал один из поплавков и стал ждать. Наконец Джад спросил меня:

— Куда ты теперь собираешься? В Норвегию или Швецию? — Он помолчал немного, потом продолжал: — Когда мы планировали эту операцию и должны были воспользоваться «Остером», то собирались добраться до Норвегии. НАТО, и все такое. Мы считали, что так будет лучше. Это решение никто не отменял. После полуночи нас будут ждать наши друзья в Киркинесе. Ты готов воспользоваться нашим гостеприимством?

Я припомнил, как сам собирался воспользоваться базой НАТО в Киркинесе, и улыбнулся. А теперь, совершив еще несколько преступлений, почти обезопасил себя от выдачи.

— Согласен, — сказал я. — Вылетаем еще до рассвета.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я справлюсь.

Мой правый бок на каждое движение отзывался страшной болью, но кровотечение прекратилось.

— Даю слово, — заверил Джад, — я понятия не имел, что там может оказаться Хоумер.

Я кивнул. По берегу торопливой походкой к нам направлялась миссис Бикман.

Ее невысокая белая фигурка приближалась ко мне. Вскоре я уже мог рассмотреть ее улыбающееся лицо, и я готов был броситься к ней. Но теперь она была так далека от меня… и еще ничего не знала.

Я встал и спокойно сказал Джаду:

— Не вмешивайся. Это мои проблемы.

Она остановилась в ожидании, когда я подойду к ней, но я не тронулся с места.

Улыбка стала исчезать с ее лица.

— Я так и знала, что тебе это удастся. С тобой все в порядке?

— Он ранен, — вмешался Джад.

Лицо миссис Бикман сразу стало серьезным, и она шагнула ко мне.

— Заткнись, Джад, — сердито выпалил я. — Твой брат меня легко ранил. Я его убил.

Она окаменела и просто стояла и смотрела на меня. По ее лицу трудно было догадаться, о чем она думает. Именно так миссис Бикман должна была воспринять эту страшную весть. И не иначе. И я тоже не мог в данном случае повести себя по-другому.

Тут она, по обыкновению, выпятила свой подбородок и спокойно спросила:

— Ты знал, что его там встретишь?

— Нет. Человек, которого мы должны были подобрать, нанял его телохранителем. Парень оказался дерьмом, и у меня с твоим братом завязалась перестрелка. Я привез его тело.

— Мне кажется, он сам этого искал. Ты же знаешь, как я хотела, чтобы брат никуда не уходил. Нужно было рассказать тебе об этом…

— Это ничего бы не изменило.

— И ты ничего не смог?.. — Когда она попыталась строить логичные фразы, в ее голосе послышалось отчаяние. Тут миссис Бикман покачала головой. — Нет. Думаю, что это было неизбежно.

— В некотором роде. Потому что он жаждал подобной схватки, а я как раз оказался под рукой. Потому что я хорошо владею оружием. Это было неизбежно, но так не должно было случиться.

— Мне жаль, что там оказался ты, Билл.

— Окажись там не я, а кто-то другой, он мог бы остаться в живых.

— Он был очень одаренным любителем, — мягко заметила она. — А ты — опытный профессионал. Так это было?

Джад опять попытался вмешаться в нашу беседу.

— Да, так оно и вышло, — опередил я его.

— Зачем ты привез его сюда? — спросила миссис Бикман после некоторых раздумий.

— Потому… я не хотел оставлять его там.

— Ты сможешь похоронить его здесь?

— Конечно.

Она больше ничего не сказала, и я вернулся в самолет за лопатой.

Мы похоронили его на клочке поросшей мохом земли у дальнего конца озера. Когда настало время засыпать могилу и я обернулся, чтобы попросить ее не смотреть, она протянула мне его «магнум».

— Положи рядом с ним. Он… хотел бы этого.

Я принял винтовку из ее рук, открыл и проверил магазин. В нем оставалось только три патрона. Я нагнулся, нашел в его карманах еще два, зарядил и положил «магнум» в могилу.

Он до самого конца и даже после заставил нас жить в его мечтах, в его Счастливом Охотничьем Заповеднике. Но все же я продолжал любить Хоумера больше, чем многие люди, которых он не пытался убить.

— Спасибо, — тихо пробормотала миссис Бикман.

Когда я обернулся, она стояла, высоко подняв голову, и крупные слезы медленно катились у нее по щекам. В тот момент я больше ничем не мог ей помочь. Оставалось только смотреть, как она плачет в этом тихом безлюдном лесу.

Мы взлетели около половины пятого. На востоке уже появилась желтая дымка, когда я приземлился у берега озера Инари. Миссис Бикман вылезла из самолета без моей помощи.

— Слева от шоссе по эту сторону реки есть туристский отель, — сказал я. — Там ты сможешь перекусить и заказать такси до Ивало.

Она посмотрела на меня. Я сидел в кресле второго пилота.

— Что мне сказать Никканену?

— Все, что хочешь. Не думаю, что нам еще придется с ним встретиться.

— Официально ты был последним, кто видел моего брата живым, — спокойно заметила миссис Бикман. — Когда станет известно, что он исчез, ты попадешь под подозрение.

Я кивнул. Мне это не пришло в голову.

— Ты привез меня туда, и мы встретились. Он сказал нам, что собирается на охоту. Через несколько дней, когда я вернулась, его там не было. Никто больше ничего о нем не слышал, и в последний раз мы его видели вместе.

— Тебе не стоит туда возвращаться, — сказал я с раздражением. — Мы можем придумать что-нибудь получше.

— Это единственный выход, — покачала головой миссис Бикман. — Они решат, что его растерзал медведь.

А им ничего другого и не остается: ей обязательно поверят. Иначе Никканену придется начать дело по подозрению в убийстве, и оно долгие годы будет лежать на полке и ждать, пока я не окажусь в пределах досягаемости.

Она мягко улыбнулась:

— Я понимаю, как это произошло, Билл. Если не ты, то это был бы кто-нибудь другой, и он неизбежно погиб бы. А потом еще кто-нибудь, и так до тех пор, пока ему не встретился бы такой, как ты. Это было неизбежно.

— Такой, как я, — задумчиво повторил я. — Конечно. Это должно было произойти.

— Ты же говорил, что это должно было произойти… я никого не виню. — Она высоко задрала свой подбородок. — Прощай, Билл.

Я кивнул, это действительно были мои слова, и если я тогда был прав, то с тех пор ничего не изменилось. Я завел мотор и вывел «Бивер» на открытую воду. Когда я обернулся, ее одинокая фигура по-прежнему оставалась на берегу. Нас разделяли несколько ярдов, миллион долларов и одно убийство.

Глава 29

До норвежской границы оставалось около шестидесяти миль. Я старался держаться ближе к поверхности озера, потому что мы все еще находились в запретной зоне. Скорее всего, это было сделано по привычке — ведь еще одно нарушение теперь роли не играло.

— Что сейчас делают русские? — спросил я Джада.

— Не думаю, чтобы у них было много работы, да и жаловаться они постесняются, ведь поймать нас им не удалось. А в случае, если твоему приятелю Никканену пока ничего не известно о контрабанде соверенов, то мы можем помочь ему докопаться до истины. Тогда ему будет о чем торговаться с русскими. Не думаю, что какие-нибудь шаги будут предприняты официально. — Тут он посмотрел на меня. — А что будет с тобой?

— То же самое. Если официально ничего предпринято не будет, то вряд ли они начнут ко мне придираться, они не заинтересованы в том, чтобы эта история получила огласку. Меня лишат лицензии на работу, но это и так рано или поздно должно было случиться.

— Я сожалею об этом. — Он вертел в руках коробку с сигарами, размышляя, можно ли закурить или стоит с этим повременить немного. А может быть, мой изможденный вид наводил его на мысль, что я могу упасть в обморок от сигарного дыма. — А как насчет наших друзей из трейлера — Кенига и компании? — спросил он. — Тебе не кажется, что ты их привел в ярость?

Я пожал плечами:

— Какая разница. Не настолько они сильны, чтобы это меня беспокоило.

— Да, они скорее любители, — согласился Джад.

— А что ты будешь докладывать? — спросил я через некоторое время.

Он вздохнул и стал вертеть в руках сигару.

— Боюсь, что мы потерпели неудачу. Мы раскрыли Кенига, и я рад, что узнали все про Хартмана, но… — Он пожал плечами.

— Тебя сюда привела контрабанда золотых соверенов или фальшивки?

— Фальшивки. Строго между нами, на самом деле мы отнюдь не собираемся мешать русским получать настоящие соверены. Пока мы их чеканим, это приносит нам только прибыль. Кениг продает их русским, но это мы снабжаем швейцарских дилеров типа Кенига и за хорошие проценты. Кроме того, эти контрабандные каналы — прекрасный ключик к тем людям на Западе, кто имеет дело с русскими. И более того, если мы прикроем эту контрабанду, русские могут сами наладить изготовление фальшивок, да к тому же из приличного золота. Нет, — он покачал головой, — мы охотимся за подделками из низкопробного золота. Они могут разрушить всю систему. У нас самих подделки курсируют в немалых количествах. Могу сказать, что и русские тоже обеспокоены этой проблемой. Фактически, если бы Хартман доказал, что подделки чеканят по ту сторону границы, мы дали бы утечку информации для Москвы, и пусть сами разбираются.

Я уставился на него:

— Ты хочешь сказать, что именно таким образом Хартман вынудил тебя послать его через границу? Притворился, что подделки чеканились человеком, который принимал на той стороне груз у Адлера?

— Да, я уверен в его правоте. Он просто не пытался найти человека, которому Адлер их привозил, вот и все.

— Ты все еще не знаешь, что этим занимался Вейкко?

Джад понимающе улыбнулся:

— Ну, одно время я тоже так думал, но это было ошибкой.

— Ты просто ничего не нашел, — медленно сказал я. — Мне тоже пришлось обыскать весь его дом. Все оборудование помещалось в задней стенке печи: пресс, чистые кругляши, плавильные тигли — все, что нужно.

В холодных лучах рассвета его лицо казалось застывшим.

— А ты думал, что убил его зря.

Джад пожал плечами и попытался изобразить на своем лице неподдельное удивление.

— Это не моих рук дело, мистер Кэри, — выдавил он наконец.

Я вынул из кармана «смит-и-вессон» и взвесил его на ладони.

— Что, если я подброшу это Никканену, чтобы его сравнили с пулями, застрявшими в Вейкко, что ты на это скажешь? — ухмыльнулся я ему в лицо. — Это мог быть только ты. Вейкко был дураком, но по крайней мере знал, что здесь делают Кениг и Клод. Он бы не пустил их в дом. А в этот дом просто так вломиться нельзя. Но тебя он не знал и мог впустить. После того как Вейкко выяснил, что ты собой представляешь, он вытащил старую французскую пушку. Даже это говорит о том, что Вейкко считал свой дом неприступной крепостью: она скорее всего и стрелять-то не могла.

— Я не разделяю твоей уверенности, — заметил Джад после некоторых размышлений.

— У тебя было с собой оружие, Джад.

Он кивнул.

— Спасибо за информацию. Это значительно улучшит мое сообщение. Мне и в самом деле казалось, не слишком ли я поторопился с Вейкко.

Я долго смотрел ему в лицо.

— Ну, теперь тебе легче жить: ведь теперь тебе известно, кто чеканил фальшивки.

— Я уже говорил — это и в самом деле представляло опасность для всей системы.

— Только для твоей «фирмы» да еще для русских. И нескольких типов вроде Кенига. Вот и все. Не такое уж это преступление вне рамок вашего шпионского бизнеса. Это представляло угрозу только для твоего мира и никак не затрагивало реальный.

Он вздохнул:

— Боюсь, мистер Кэри, эта торговля необходима. И ты знаешь, что она не может всегда быть честной.

— Да, я знаю. Извини, но я все же предпочитаю людей, которые убивают из чувства справедливости, а не по необходимости.

— Ты знаешь, что в данном случае мы были уверены в своей правоте.

— Несомненно. Но ты поступил бы точно так же, даже если бы и не был уверен в собственной правоте. — Я взглянул на револьвер в моей руке, опустил стекло и выкинул его наружу. — Может быть, — сказал я, — я просто не люблю наемных убийц.

Джад побледнел, потом взял себя в руки и попытался изобразить на своем лице улыбку, но это ему не удалось.

— Ну, это твое личное мнение… — Тут он покачал головой. — Пожалуй, это уже не смешно.

Мы теперь пролетели над озером и под нами была пустынная, серая тундра, где проходила тонкая прямая линия — пограничная полоса.

— Я постараюсь в своем отчете дать тебе отличную характеристику, не говоря уже о твоей значительной роли в раскрытии истинной сущности Хартмана. — Он говорил быстро и без эмоций, словно зачитывал уже написанный им отчет. — Я почти уверен, что тебя снова пригласят работать в контору, если ты захочешь, конечно.

— Передай, что я просил не беспокоиться.

Он повернул ко мне свое усталое, осунувшееся лицо.

— Мы уже дважды вторгались в твою жизнь. За нами долг. Я имею в виду: что ты получил взамен?

Я потрогал в своем кармане украшение шаманского бубна с горы Улда. Fe, Cu, Ni. Железо, медь, никель. Гора Улда, доброго духа, зимнего покровителя медведей. Она расположена как раз к югу от обследуемой мной области. Железо вообще не стоит потраченных на него сил, насчет меди можно подумать, но меня заинтересовал никель.

— Я богат, — сказал я. — Просто богат.

Внизу промелькнула граница, и Финляндия осталась позади.

ББК 84.4 Вл

Л18

Серия «Мастера остросюжетного детектива» выпускается с 1991 года

Выпуск 100

Иллюстрация на переплете печатается с разрешения художника и агентства Fort Ross Inc.

Художник A.A. Хромов

© Состав, перевод, послесловие, торгово-издательское объединение «Центрполиграф», 1997 г.

© Художественное оформление серии, торгово-издательское объединение «Центрполиграф», 1997 г.

ISBN 5-218-00430-8

Лайалл Гэвин

Л18 Очень опасная игра: Детективные романы. — Пер. с англ./Послесловие. — «Мастера остросюжетного детектива». Вып. 100. — М.: Центрполиграф, 1997. — 493 с.

ISBN 5-218-00430-8

Публикацией новых романов «Темная сторона неба» и «Очень опасная игра» продолжается знакомство читателей с творчеством английского писателя Г. Лайалла. Герои романов — в прошлом профессиональные летчики, а в мирное время вынужденные заняться чартерными перевозками по заказу частных лиц, волею судеб оказываются в эпицентре детективных хитросплетений, где в полной мере проявляются их порядочность, смекалка, жизнестойкость и мужество.

ББК 84.4 Вл

Литературно-художественное издание

Лайалл Гэвин

ОЧЕНЬ ОПАСНАЯ ИГРА

Детективные романы

Редактор Т.П. Редько

Художественный редактор И.А. Озеров

Технический редактор Л.И. Витушкина

Корректор С.Л. Луконина

Изд. лиц. № 064206 от 10.08.95 г. Подписано к печати с готовых диапозитивов 18.06.97 Формат 60×841/16. Бумага газетная. Гарнитура «Таймс». Печать офсетная. Уcл. печ. л. 28,83. Уч. — изд. л. 31,01. Тираж 10 000 экз. Заказ № 2261

Торгово-издательское объединение «Центрполиграф» 111024, Москва, 1-я ул. Энтузиастов, 15

ГИПП «Нижполиграф» 603006, Нижний Новгород, Варварская ул., 32

Примечания

1

Ли, Роберт Эдуард (1807–1870) — американский генерал, главнокомандующий армией южан во время Гражданской войны в США; одержал ряд побед, но в конце концов капитулировал (1865). До конца жизни был президентом колледжа в Вирджинии. В 1900 г. избран в Национальную галерею славы.

(обратно)

2

Билли Кид (1859–1881) — прозвище знаменитого главаря банды в Калифорнии. Убит в перестрелке. На основе его автобиографии в 30-х годах создано около десятка вестернов.

(обратно)

3

Дублон — старинная золотая монета Испании (чеканилась до 1868 г.), Швейцарии и Италии (XV–XVI вв.).

(обратно)

4

Ваше здоровье! (фин.)

(обратно)

5

Г.-Х. Андерсен. Сказка «Дикие лебеди».

(обратно)

6

Иди сюда, Ильзе (нем.).

(обратно)

7

Это пилот (нем.).

(обратно)

8

Дорогуша (нем.).

(обратно)

9

Ильзе, скорее сюда! (нем.)

(обратно)

10

Секретная разведывательная служба Великобритании (СИС — англ. SIS).

(обратно)

11

Wishes — пожелания (англ.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg