«У убийц блестят глаза»

Глава 1

Утром я проснулся без пятнадцати шесть, разжег походную печку и спустился к ручью за водой. Для того чтобы зачерпнуть ее, пришлось взломать образовавшуюся за ночь корку льда. Наверху, в кемпинге, молодежь уже соорудила большой костер. Я позавидовал – газолиновая печка вещь удобная, с этим не поспоришь, но не согревает, пока ты готовишь на ней завтрак. Впрочем, мне никто не запрещал тоже развести костер. Бекон своей твердостью напоминал дерево, содержимое промороженных яиц плюхалось на сковородку желеобразными шариками.

Мужчина средних лет из припаркованного чуть ниже меня трейлера, проходя мимо, остановился поговорить. С чуть наигранным старанием он поежился от холода.

– Если бы нас загнали сюда в армии, мы бы изо всех сил выражали недовольство. Люди способны черт знает на что ради приключений и оленины. Вы один? Спускайтесь к нам, жена готовит завтрак.

– Спасибо, но я уже начал готовить свой, – поблагодарил я.

– Ну, желаю удачи.

– И вам того же.

Я сидел на бревне и ел яичницу со сковородки. Не знаю, по какой причине человек, путешествующий в одиночку, всегда обходится самым малым. В прошлом году, 1954-м, помню, у нас с собой была большая палатка Джека Бейтса и складной стол со стульями Ларри Деври, а самый ранний завтрак не обходился без фруктовых соков, горячих булочек и прочих вкусных вещей.

Но в это утро Джек и Ларри путешествуют далеко отсюда, с ними находятся еще двое парней из Проекта, а я здесь, сплю на земле и ем с колена.

Они сейчас, наверно, уже пьют вторую чашку кофе и беседуют, как обычно, обо всем сразу – ружьях, игре, сексе, физике, политике, безопасности – с обязательными историческими отступлениями: воспоминаниями о прошлых днях. И разумеется, последуют сочувственные замечания о “бедном Греге”, который так тяжело переживает случившееся, после чего наступит короткое молчание в знак уважения к чувствам друга, потерпевшего неудачу в браке.

Поморщившись, я встал, налил воды в сковородку, чтобы отмокала, потом свернул спальный мешок и набросил на него плащ-палатку на случай, если пойдет дождь, хотя и маловероятный в это время года.

Двое парнишек, те, что остановились выше, проехали мимо в основательно потрепанном джипе и помахали мне.

– Удачи, приятель! – крикнул один из них, сидевший с моей стороны.

– Оставьте мне самого большого! – крикнул я в ответ. Где-то вдалеке прозвучал выстрел. Взглянув на часы, я отметил его незаконность – оставалось еще двадцать минут до официального рассвета. Я налил себе еще кофе. Олень подождет. У меня не было ни малейшего желания в эти минуты забираться за изгородь даже в машине. Подожду, пока не станет достаточно светло, чтобы люди видели, в кого они стреляют. В это время года в лесу полно безумных охотников.

Я наблюдал, как ширится светлая полоска над горным гребнем за ручьем. Неясные пока очертания сосен на склоне горы напоминали зубья расчески. Где-то в той стороне был Лос-Аламос, откуда я приехал. В этом районе в наши дни невозможно и двух шагов пройти, чтобы не натолкнуться на атомного гения. Впрочем, грех жаловаться, – и эту работу надо где-то и кому-то делать. Хотя после случая с японскими рыбаками неподалеку от острова Бикини и истории о последних испытаниях в Неваде, получивших шумную огласку благодаря газетчикам, озабоченным последствиями радиоактивности, наша профессия, вероятно, больше не кажется такой притягательной и романтичной местному населению, как было в те времена, когда никто не догадывался о том, что за чертовщиной мы занимаемся на самом деле.

Кажется, день будет чудесным: на небе – ни облачка. Можно много критиковать природу этой части Соединенных Штатов, и я наслышался о ней достаточно нелестных слов критики за те три года, что был женат и жил здесь, но никто не может пенять на здешний климат, разве что пыли многовато в некоторых местах.

Наконец я сел в машину, выехал из кемпинга, свернул направо, проехал по гравийной дороге с милю вверх, снова повернул направо к старой лесной дороге, которую нашел еще вчера. Она была малопроходима, и моему шикарному “понтиаку” с откидным верхом явно приходилось несладко, но я его не слишком жалел, мне никогда не нравилось это кремово-голубое совершенство. Как во всех новеньких автомобилях – в нем слишком много блеска, он вызывал желание держать его под стеклом в дамской спальне. И зачем столько излишеств? С каких это пор я стал таким беспомощным, что не смогу сам переключать скорости?

Отъехав по лесной дороге от гравийной на милю и три четверти от гравийной (всегда как можно точнее отмечаю расстояние на незнакомой территории на тот случай, если придется выбираться пешком), я увидел деревянный мост. Выглядел он довольно сомнительно в смысле надежности, явно не стоило испытывать судьбу. Я подал назад и в сторону, в заросли, и начал разворачиваться. Если завязну при маневрировании, то лучше сейчас, когда я сыт и полон свежих сил. Но я развернулся без хлопот, хотя для меня всегда оставалось загадкой, зачем производят машины в двадцать футов длиной. Лес уже окрасился бледным рассветом, и солнце осветило вершины гор, но пока еще его лучи не дошли до меня. Я стащил с себя свитер, сменил вязаный шлем на красную охотничью шапочку и достал из чехла винчестер.

Безусловно, существует особый ритуал, когда заряжаешь ружье в первую охоту сезона, хотя, разумеется, я уже опустошил пару коробок патронов за последние две недели, чтобы пристрелять оружие и почувствовать его снова. Но сегодня случай особый, и не следовало торопиться. Я протер линзы прицела, отодвинул затвор, заглянул на просвет в дуло, задвинул затвор, вложил в магазин пять патронов, один загнал в патронник и поставил ружье на предохранитель.

– Ну, олень, – произнес я, – вот я и готов.

Прихватив с собой два яблока, плитку шоколада “Херши” и положив с полдюжины запасных патронов в карман, я прошел через полусгнивший мостик и начал неторопливо подниматься вверх по лесной дороге. Существует теория, что человек, который идет естественно, не прячась, и наполовину не напугает дичь так, как крадущийся по лесу на манер Гайаваты. Олень при виде первого решит, что тот просто идет по своим делам, а второго станет опасаться, как несущего опасность. Идти тихо, так или иначе, не удавалось – под ногами было слишком много сухих листьев, и я шел не таясь, ища глазами место для засады. По своему опыту знал, что можно увидеть дичи в два раза больше, если сидеть тихо в укромном месте, а не носиться по лесу, особенно когда он набит переполненными охотничьим азартом охотниками, которые воображают, что своей беготней выгонят на себя дичь.

Пройдя примерно с милю, я обнаружил подходящее место. Оттуда открывался вид на большое, удлиненное, очищенное от деревьев пространство на склоне, а также на несколько сот ярдов дороги, спускающейся с гребня. И что очень важно – там был сухой пень, ведь ничто так не расстроит радость охоты, как подмокший зад. Я забрался на пень, осмотрелся, устроился поудобнее и откусил яблоко. Вид, как всегда в этих горах, был великолепный: я мог хорошо рассмотреть поверх верхушек ближайших деревьев расщелину каньона, уходившую к западу и постепенно сливавшуюся там с пустыней, чуть затронутую солнцем. До горизонта в том направлении – миль двадцать. Или сорок. В этой дикой пустынной стране, сойдя с хайвея, можно идти весь день и не найти никаких следов цивилизации, за исключением, может быть, колеи от колес джипа искателей урановой руды.

Меня всегда удивляло, как люди могут смотреть на такую красоту безразлично, как могут не нравиться эти пейзажи, и знал многих, впадающих в депрессию из-за того, что вокруг мало растительности. Я увидел здешние места впервые, когда по делу приезжал в Лос-Аламос во время войны, и тогда же пообещал себе, что непременно вернусь сюда. А теперь, после нескольких лет, прожитых в этом краю, меня даже раздражают сплошь зеленые ландшафты на востоке страны. Мне полюбилась местная дикая природа, в которой есть свободное пространство всем и каждому, включая даже росток зелени.

Я отбросил огрызок яблока и теперь сидел без движения. Слабый ветерок дул в нужном направлении – прямо на меня. Все застыло вокруг, только в листве резвилась пара горных соек. Лишь один раз я медленно поднял ружье и в оптический прицел рассмотрел сухой сук, похожий на рог оленя, но это был всего лишь сук. И снова положил оружие на колени. Времени было впереди сколько хочешь. Я никуда не спешил. Если добуду оленя сегодня, то придется возвращаться сразу в Альбукерке на холодильный завод, пока мясо не испортилось. Лучше провести здесь несколько дней. Я хотел заполучить своего оленя, для этого и обновляю каждый сезон лицензию. Но не хотелось спешить. Тем более, что мне теперь незачем торопиться домой.

Трудно объяснить не охотнику, почему нормальный и, надеюсь, в своем уме человек едет за полторы сотни миль по плохим дорогам, спит на земле при минусовой температуре, портит машину и надрывает легкие на высоте восьми тысяч футов над уровнем моря только затем, чтобы сидеть в засаде, подкарауливая животное, которое никогда и никому не причинило вреда. Разумеется, это не из-за мяса. Вернее, не только из-за него, хотя я предпочитаю есть оленину вместо говядины хоть каждый день. И не только потому, что я рано стал охотиться – в возрасте, когда едва мог держать и носить ружье: почему теперь я должен вдруг менять свои привычки?

Думаю, основная причина кроется в другом – вы доказываете себе, что еще способны на что-то. Мы настолько отдалились от матери-природы – носимся по бетонным суперхайвеям на своих кремово-голубых автомобилях с откидным верхом на гидравлическом приводе, – что иногда возникает желание напомнить себе самому: у тебя есть руки, ноги и глаза, что ты годишься на что-то еще, кроме решения сложных уравнений на электронно-вычислительных машинах, и еще способен, слава богу, взобраться на гору и перехитрить оленя раз в году...

Пуля ударила меня в спину слева от позвоночника и, видимо, застряла где-то в области живота. Я понял сразу, с кристальной четкостью, что в меня стреляли, еще до того, как услышал позади себя эхо выстрела. И в следующий момент упал на землю, прямо на свое ружье. Боли не почувствовал, хотя, кажется, стало труднее дышать. Я был зол и напуган, очень напуган. Крикнул что-то нечленораздельное, одному богу известно что. И тут же еще одна пуля тяжело ударила в пень, на котором я только что сидел. Некоторые не представляют, какой мощью обладает современное стрелковое оружие – пуля прошила восемнадцатидюймовый пень, отколов гнилые щепки на выходе.

– Ради бога, послушай, ты, сумасшедший идиот! – крикнул я громко, как только мог, снял свою красную шапочку и, подняв руку, помахал ею.

Раздалась серия выстрелов, огнем опалило руку, я сразу опустил ее и увидел разорванный рукав и кровь, капавшую из обгорелой дыры на материи. Еще одна пуля угодила рядом в ветки, пройдя через них, попала в камень и, отскочив, с визгом умчалась прочь.

Я попытался двинуться, осторожно, потому что ожидал боли. Но ее не последовало, однако с ногами было неладно, я их просто не чувствовал. Мелькнула мысль, что, наверно, умираю, и, испугавшись как никогда в жизни, я приподнялся на локтях и сумел вытащить из-под собственного тела ружье. Развернул и поставил его перед собой, раздвинув концом дула тонкие веточки дуба, в которые я свалился.

Я не помню, как принял решение. Все произошло само собой, но этому решению способствовал фонтан грязи в лицо от еще одной пули. И тут я его увидел в прицеле. Он стоял в густых зарослях на краю леса, была видна лишь голова в ярко-красной шапочке охотника и ружье, из которого велся непрерывный огонь. Его туловище не просматривалось в зарослях, но, как уже упоминал, я не задумывался, принимая решение. Я стрелял в голову. Отдача от моего крупнокалиберного ружья, которой я раньше не замечал, была так сильна, что, казалось, взорвала меня изнутри, и я впал в небытие.

Глава 2

Я полностью пришел себя в госпитале Санта-Фе, присоединенный бесчисленными трубками и проводами к оборудованию, которого хватило бы оживить самого Франкенштейна. Меня прикрепили к системе жизнеобеспечения, пока моя собственная ремонтировалась. У меня отросла борода, в голове мелькали отрывки мучительных воспоминаний, и во мне зрело беспокойство, ожидание неприятной беседы о случившемся с теми, кто непременно захочет поговорить со мной об этом, как только я буду в состоянии отвечать. И я оказался прав в отношении дурных предчувствий.

Первым явился коренастый темноволосый человек в синей форме, типичный представитель полиции Запада. Несмотря на форму, значок и пистолет, вы ни на минуту не спутаете его с чикагским или нью-йоркским копом. Сестра, которая привела его в палату, представила человека в форме как сержанта Рамона Саградо, из полиции штата, который заехал взглянуть на меня и узнать о моем самочувствии. Однажды в процессе столкновения с полицией штата во всей ее красе по поводу превышения скорости, правда, за рулем тогда был не я, мне довелось узнать, что в полиции Нью-Мексико ранг сержанта ниже ранга капитана, но на две ступени выше патрульного.

Сержант Саградо задал мне несколько безобидных вопросов, потом сестра напомнила ему о времени, и он удалился. Из оброненных им нескольких фраз стало ясно, что я убил человека, о чем и раньше догадывался. Я – не лучший в мире стрелок, но с семидесяти ярдов, из ружья с оптическим прицелом, да из положения лежа, трудно промахнуться. К тому же я достаточно часто стрелял из оружия этого калибра, чтобы иметь представление – четкое, хотя и неприятное – о том, что мог сделать выстрел из него с головой человека. Я еще пока окончательно не осознал, что чувствую по этому поводу, но не собирался торопить события. Лучше всего сейчас просто поспать.

На следующий день меня навестил Ван Хорн.

– Ну, доктор Грегори, – сказал он, – вы действительно охотились, что бы вам потом ни говорили другие.

– Да, – шепотом ответил я.

– Вот если бы вы попали в автомобильную аварию или у вас вырезали аппендикс, – продолжал он, – я бы вам обязательно выразил сочувствие. Но человек, который был достаточно глуп, чтобы отправиться в лес, полный идиотов с ружьями – особенно человек вашего положения, – заслуживает то, что вы получили. Я к тому же просто не в состоянии понять, какое удовольствие можно получить, истребляя из столь мощного оружия невинного оленя.

– Это загадка, – согласился я слабым шепотом, – как и тот случай, когда человек наваливает двадцать фунтов железяк на маленькую тележку на колесиках и тащит ее три-четыре мили через коровье пастбище под палящим солнцем только для того, чтобы ударить по беззащитному белому мячику.

– Ну, по крайней мере, я никогда не попадал после этого в госпиталь. – Он достал трубку и стал чистить ее маленьким перочинным ножом.

Это был совершенно средний человек – не низкий и не высокий, лет около сорока или чуть больше сорока, в коричневом костюме, легком плаще, летней стетсоновской шляпе с полями средней ширины, которую он купил, как только переехал сюда, вероятно из соображений маскировки – сказывалась его предыдущая служба в ФБР, где его не посылали на задания западнее Миссисипи. Никто не знал, работает ли Хорн все еще на Бюро и нам его одолжили на время или он окончательно ушел оттуда и занят только на нашем Проекте. Хорн имел должность шефа по безопасности. Ходили слухи, что на работе в ФБР он убил четырех человек по долгу службы. Но по нему ничего такого не скажешь. Я убил одного и надеялся, что на мне это тоже не написано.

– Ну, – произнес он, смирившись с моей глупостью, – расскажите, что произошло.

– Какой-то парень стрелял в меня, – зашептал я, – он стрелял и стрелял. Мне показалось, что если он будет продолжать в том же духе, то попадет в меня опять, поэтому я выстрелил в ответ.

– Угу, – хмыкнул Ван Хорн, набивая трубку табаком, – и попали ему в левый глаз, отчего череп разлетелся как арбуз. Неплохо для любителя.

– Я рад, что вы оценили, и благодарю за красочное описание.

Он невозмутимо продолжал:

– Если вы собираетесь отнестись к этому трепетно и попереживать, надо было начинать раньше – прежде, чем вы нажали на курок. Но не могу не признать, что у вас есть основания поздравить себя с меткой стрельбой. Поскольку этот парень больше не нажимал на курок после вашего выстрела, то нет никакого сомнения, что все пять пуль он послал в вашу сторону до того, как вы ему ответили, и, принимая во внимание тяжесть полученного вами ранения, ясно следующее: произошло убийство с целью самозащиты. В таких случаях судебные правила предписывают проводить открытые слушания, но при данных обстоятельствах и после обсуждения с Вашингтоном местные власти решили закрыть дело. Теперь можете дышать ровно.

Я прошептал:

– Мне это не нравится. Похоже на сокрытие. Если должно проходить слушание по делу, я хочу этого.

Он усмехнулся:

– Но ваше желание, доктор Грегори, идет вразрез с желаниями администрации Вашингтона. Та, по очевидным причинам, не хочет огласки. Дело закрыто. А теперь скажите: как вы считаете, в кого он все-таки стрелял – в оленя или человека?

Я взглянул на Ван Хорна, но он был занят разжиганием трубки.

– Мне кажется – в оленя.

– Почему вы так думаете?

– Нет причин думать по-другому.

– За исключением удивительного совпадения – в главного разработчика Проекта стреляли почти сразу после того, как он закончил отчет по начальной фазе очень секретной программы, от которой ждут многого.

– Если бы в меня стреляли до составления отчета, это выглядело бы еще удивительнее.

– На вас была красная шапочка охотника и красная рубашка из шотландки, сидели вы на открытом месте. Как можно принять такой объект за оленя да еще выпустить по нему пять пуль?

– Может показаться невероятным, но такое случается каждый год. Наступило первое утро охотничьего сезона. Парень был взвинчен и выстрелил в то, за что зацепился глазом. Когда мишень упала и начала шевелиться в листве, ему показалось, что там самый крупный самец оленя во всем лесу, разве он мог его упустить?

– Если вы были уверены в этом, зачем вы стреляли, чтобы убить наверняка?

– О чем вы?

– Если бы вы стреляли ниже головы, в туловище, он остался бы жив.

Я снова зашептал:

– Он стоял скрытый ветками по шею. Мое ружье не прострелит сквозь такие густые заросли, во всяком случае не с моими слишком легкими пулями. Скорость у таких пуль высока, даже маленький листок на пути может отклонить ее, и она улетит в сторону. Не вам рассказывать о пулях! Я стрелял в единственную мишень, которую видел перед собой, Ван. Не стройте по этому поводу всяких хитрых теорий. В тот момент я ни о чем другом не думал – передо мной был идиот-охотник, стреляющий во все без разбора.

– А теперь вы думаете по-другому?

– Нет, так же. Если бы какие-то нехорошие парни захотели меня убить, они послали бы стрелка получше. Во всяком случае человека, не теряющего хладнокровие и не подставляющего голову под выстрел, после того как промахнулся. Я ведь был беззащитен – лежал на земле, крича, чтобы он прекратил стрелять, явно ни о чем не подозревая. Ему оставалось только, разумеется, если это был профессиональный убийца, – подбежать с выражением испуга и сочувствия на лице, посуетиться, тем временем отодвинуть от меня подальше ружье, а потом просто перерезать мне горло от уха до уха. Он же продолжал стоять и палить в белый свет как в копеечку, надеясь на слепой случай, решив, что если выпустить много пуль в мою сторону, то хоть одна да попадет в цель. Так кто это был – хладнокровный профессионал или охотник-псих?

Ван Хорн ухмыльнулся:

– Вы очень убедительны. Вижу, много над этим поразмышляли, что уже само по себе имеет значение. Что ж, мы проводим проверку. Пока ничего существенного. Пока... Но есть интересное совпадение – ваш молодой человек и его друг остановились в том же кемпинге, что и вы. Мне не нравятся такие совпадения.

– Подождите-ка минутку! – прошептал я. – Двое ребят в джипе... Один из них?

– Вы не знали? Его имя Хаген. Пол Хаген. Напарника зовут Антонио Расмуссен. Славная комбинация имен для Нью-Мексико. Друга мы проверяем тоже. Оба студенты университета, что может иметь значение, а может и ничего не значить. – Он взглянул на часы. – Ладно, я лучше пойду, пока меня сестричка не погнала отсюда пинками. Оставлю парочку ребят в соседней комнате на случай, если кто-то сделает новую попытку. Три раза нажмите кнопку звонка – и они здесь.

Я смотрел ему вслед, пока он не вышел. Потом глаза сами собой закрылись, и я внезапно ощутил сильную усталость. Но тут же нахлынули непрошеные воспоминания о том дне: передо мной возникла и не хотела исчезать картина – мимо едут двое молодых парней в побитом джипе. Вот один из них пожелал мне удачи, и оба помахали рукой, припоминал я. Глядя, как лес с началом сезона наполняют горе-стрелки, настоящий охотник думает: если какой-нибудь любитель палить куда попало и во что попало, если этот идиот вдруг прицелится в меня, ему лучше не промахиваться, потому что уж я-то не промахнусь наверняка. Но думать так и так же действовать – разные вещи...

Когда я снова открыл глаза, она стояла передо мной в открытых дверях, как будто собираясь тут же уйти, если окажется нежеланной гостьей. В норковом пальто, которое приобрела в тот год, когда мы поженились; на голове маленькая шляпка, купленная в последней поездке на восток.

– Привет, принцесса, – прошептал я, – как поживает Рино?

Глава 3

Отпустив наконец дверь, которая тихо закрылась сама, она ступила вперед. Я запоздало заметил в ее руках целую охапку цветов, завернутых в тонкую шелковистую бумагу, – удивительно, что сразу не увидел этот упакованный букет почти в три фута длиной. Наверно, мои мысли были далеки от цветов.

– Ты не вызовешь сестру, дорогой? Хочу поскорее избавиться от этой ноши. Боже мой, да они тебя всего опутали, с ног до головы!

Я нащупал кнопку звонка и нажал.

– Они планируют оставить меня в таком виде, чтобы по возвращении домой я мог отодвинуть в сторону стиральный автомат, а потом соединить себя с водопроводом и канализацией Альбукерке. Что сделает меня желанным мужем для любой женщины. Она сможет включать меня в розетку, когда захочет побыть в моем обществе, а потом выключить и задвинуть в угол, когда надоем. Улучшенный вариант старомодного мужа, который все время стремится убежать на работу или еще... – Молоденькая сестра просунула в дверь голову. Я прошептал: – Принесите сюда ванну или что-то в этом роде, пожалуйста. У нас здесь цветы.

Потом обе начали суетиться, как делают все женщины, когда ставят букеты в вазу. Перепробовали три различных сосуда, пока девушка не принесла стеклянный графин, достаточно огромный, чтобы вместить пожертвование Натали. Они начали ставить в него красно-оранжевые гладиолусы. Их цветовая гамма прекрасно сочеталась со светло-зелеными стенами гостиной в нашем доме, и хотя я говорил себе, что это случайность, не имеющая тайного смысла, но именно такой цвет я всегда выбирал сам, когда считал, что наша очередная ссора затянулась слишком надолго, и хотел помириться.

Наконец Натали поблагодарила девушку, проводила ее до двери и повернулась ко мне:

– Тебе не обязательно вести себя со мной подобным образом. Ты должен принять во внимание и оценить, что я проехала восемьсот миль со вчерашнего утра, чтобы попасть к тебе.

Я содрогнулся, представив, как она ехала. У нее было оригинальное представление о скорости – ей казалось, что машина еле тащится, если стрелка спидометра не приближалась к восьмидесяти.

– А разве я веду себя плохо? – прошептал я.

– Мне не нравится этот бред о мужьях, стиральных автоматах и прочей ерунде.

– Извини. Я просто хотел быть остроумным. Считай, что этого не было. Спасибо за цветы.

Она постояла немного у двери. Хрупкая девушка, небольшого роста, хотя кажется выше, потому что держится очень прямо. Темные волосы падают на плечи; несмотря на быстро меняющуюся моду, она всегда носила такую прическу. Огромные глаза, большой красный рот и темные волосы до плеч делали Натали похожей на первую ученицу. Когда я женился, ей было двадцать, сейчас двадцать три. Брак, разумеется, являлся ошибкой, но я все еще могу придумать аргументы в его пользу.

Она обвела рукой кровать, со всей механикой и лабораторией.

– Значит, все так плохо?

– Ничего страшного. Я могу шевелить кончиками пальцев, и все остальное тоже в порядке.

– Писали, что ты находишься в критическом состоянии: в последнем воскресном номере “Альбукерке джорнэл”, которую кто-то оставил на столике в холле. Я просматривала эту газету за завтраком, просто так, от нечего делать. И вдруг... Торопилась, чтобы успеть услышать твои последние слова.

Я прошептал:

– Я всегда тебя расстраивал, Натали, правда?

– Иди к черту, – сказала она, усмехаясь, – ты действительно выглядишь абсолютно беспомощным на этой кровати.

Усмешка вдруг исчезла, Натали отвернулась. Сняв шляпу, повесила ее на крючок, подняла сумочку, которую отложила в сторону, занимаясь цветами. Я видел ее спереди и сзади одновременно, пока она раскуривала сигарету перед зеркалом. Лицо ее казалось усталым, но синее платье выглядело свежим. У нее явно было время и место, чтобы принять душ и переодеться перед тем, как поспешить к моему смертному одру. Впрочем, так действовала бы, наверно, любая женщина.

– Думаю, что здесь можно курить?

– Разумеется. Вероятно, происшествие со мной скомкало твои планы. Я думал, ты пробудешь в Неваде не меньше шести недель.

– Вот вся твоя благодарность. Я чуть не убила себя, пока мчалась к тебе. – Она повернулась, глядя мне в глаза. – Ты хоть немного рад видеть меня, дорогой?

– Я всегда рад тебя видеть, дорогая, – прошептал я. – Смотреть на тебя – единственное удовольствие, которое мне никогда не надоедает. Или почти единственное. Но, когда люди уходят, я предпочитаю, чтобы они оставались там, куда ушли, если тебе понятно, о чем я. Что ты хочешь доказать, принцесса?

Она затянулась сигаретой и, отвернувшись, выпустила дым.

– Что, если я хочу вернуться?

– Я ценю твою идею, но обо мне здесь прекрасно заботятся. Тот факт, что какой-то идиот всадил в меня пулю, ничего не меняет. Если ты не смогла выносить меня раньше, то что изменилось теперь?

– А если я скажу, что очень скучала по тебе?

– Очень мило с твоей стороны – так говорить. И я скучал по тебе тоже. Но что из того? Если в доме три года проживет собака, а потом вдруг исчезнет, то по ней тоже будешь скучать.

– Боже мой, – произнесла она, – ты просто мерзавец, верно?

– Ты уже говорила это раньше.

– Я проехала по проклятой пустыне, делая сотню миль в час, обливаясь непрерывно слезами... – Натали неожиданно усмехнулась, эта дерзкая усмешка не пристала ее деликатным чертам, она больше подошла бы уличному мальчишке. – Добрый старина Грег, ты даже не представляешь, какое облегчение испытываю. слушая твои речи. Если бы вдруг ты стал нежным и преисполнился благодарностью, я бы сразу поняла, что ты умираешь. В этой клинике позволяют целовать пациентов?

– Попробуй, и сама узнаешь, – прошептал я. Она наклонилась над постелью и целомудренно коснулась губами моих губ. Духи были мне знакомы – по-моему, я и подарил их: продукт местного производства под названием “Ночная Церера”, сделанный из цветов пустыни. Она посмотрела на меня сверху вниз:

– Надо что-то предпринять по поводу твоих бакенбард. Послушай, ты ведь собираешься поправиться, а? Грег, что нам теперь делать?

– Я не знаю, сложная ситуация.

– Это очень простая ситуация. Если бы ты не был таким паршивцем и пошел на полукомпромисс – подыскал бы себе хотя бы наполовину цивилизованную работу в наполовину цивилизованном месте...

Я прошептал:

– Нью-Мексико заселили уже тогда, когда Массачусетс был еще унылой дикой местностью, не говоря уже о твоем родном штате Нью-Йорк. И если существует более цивилизованная работа, чем моя, – мне о такой неизвестно.

– Тогда остается сказать: Боже, помоги цивилизации. – Она снова легонько поцеловала меня и выпрямилась. – Наверняка у вас здесь не найдется ничего выпить.

– Скорее всего, нет.

– Да все равно ты не сможешь со мной выпить.

– Можешь сбегать в “Ла Фонда” и принести мартини, – прошептал я. – Выпей сама и налей порцию для меня в это устройство. По-моему, рот находится вон там.

Она рассмеялась, постояла, молча глядя на меня, потом неожиданно сказала:

– С тобой ведь будет все в порядке, правда, Грег?

– Доктор утверждает, что мой собственный механизм заработает и все части на месте. Чтобы заставить их функционировать снова в полную силу, потребуется время, месяц или два. Почему ты спросила? Я так плохо выгляжу?

Натали покачала головой:

– Не в этом дело... Просто я... – Она поколебалась. – Возможно, я чувствую вину за происшедшее. Стоило мне тебя оставить, как ты вдруг оказался на пороге смерти.

– Если тебе пришло в голову, не пошел ли я в лес специально, чтобы подстрелить себя, впав в депрессию по поводу твоего ухода, то ты сошла с ума.

Она засмеялась:

– Теперь мне стало окончательно ясно, почему я ушла от тебя. Потому что знала – ты постараешься изо всех сил, чтобы мне было хорошо, когда я вернусь. – Она отошла от меня, надела пальто, нашла перчатки и стала их натягивать. По-моему, это занятие – самое утонченное из всех женских представлений по воздействию на зрителя, и Натали явно заслуживала аплодисментов. – Ладно, увидимся завтра, – сказала она, когда шоу с перчатками было закончено. – Все равно я уже далеко зашла и теперь могу снова заскочить и узнать, как твои дела.

Она подошла к двери, но отпрянула, потому что дверь вдруг приоткрылась навстречу. Настолько, чтобы смогла протиснуться незнакомая девушка, которая, войдя в палату, сразу закрыла за собой дверь. Натали бросила на меня удивленный взгляд. Я никогда раньше не видел этой девушки.

Я молча смотрел, как посетительница прислонилась спиной к свободной части стены, как будто боялась, что кто-то нападет на нее сзади. Ростом примерно пять футов и шесть дюймов, загорелая, со светлыми волосами. Короткая мальчишеская стрижка оставляла открытыми шею и уши. Наряд девушки состоял из мужской рубашки и одной из тех широченных длинных юбок желтого цвета, которые женщины с юго-запада позаимствовали у индианок. Почему каждая дама в этом районе старается изо всех сил походить на скво, не могу сказать. Девушка была в туфлях-мокасинах на голую ногу. Тоже одна из особенностей региона – каблуки здесь прерогатива мужчины.

Незнакомка стояла касаясь плечами стены и смотрела на нас враждебно, хотя должен уточнить, что смотрела она только на меня, ничем пока не показав, что вообще замечает присутствие Натали.

– Доктор Грегори? – спросила девушка. – Доктор Джеймс Грегори? Я кивнул. Она облизала губы, нуждавшиеся в помаде.

– Я – Нина Расмуссен, – представилась посетительница, речь ее была сбивчивой, – вы меня не знаете. Но у меня есть брат, которого зовут Тони, и был жених, которого звали Пол Хаген и которого больше нет. Благодаря вам, доктор Грегори.

Я открыл было рот, чтобы заговорить, но передумал. В конце концов, сказать мне особенно нечего. Девушка судорожно сжимала и крутила в руках сумку.

– Не утруждайте себя, доктор Грегори, не говорите ничего, – тихо продолжила мисс Расмуссен, – ведь это была не ваша вина, не так ли? Вы просто защищали себя, верно? Пол стрелял первым. Вы не можете отвечать за то, что какой-то безответственный дурак не в состоянии отличить оленя от охотника. И вы вогнали пулю балбесу в голову, просто чтобы преподать ему урок. Вы должны гордиться своей меткостью, доктор Грегори! Но если вы такой отличный стрелок, зачем вы убили его? Вот что я хочу узнать, доктор Грегори. Почему, почему, почему?

Обстановка явно была неподходящей, чтобы пускаться в объяснения по поводу баллистических качеств крупнокалиберного винчестера. Мне не нравился взгляд девушки. Я слегка пошевелил рукой, стараясь не привлекать ее внимания, и сделал ошибку. Кнопка звонка была прикреплена к моей подушке на самом виду. Когда моя рука потянулась к звонку, Нина Расмуссен полезла в сумку и вытащила автоматический пистолет двадцать второго калибра.

Мы все уставились на пистолет, просто не могли оторвать взгляд. Он теперь доминировал в палате. Даже девушка смотрела на оружие, как будто испугавшись, что держит его в руке. Это была дешевая стандартная модель со стволом 4,5 дюйма и фиксированным прицелом. Судя по потрепанному виду, из пистолета уже достаточно постреляли, но твердость руки, державшей его сейчас, говорила о том, что Нина Расмуссен могла сама на нем упражняться в свободное время. Всегда легко определить с первого взгляда, умеет человек обращаться с оружием или новичок в этом деле. Я мысленно представил себе невинную сцену – девушка, ее брат и Пол Хаген расположились в лесу в кемпинге и, подбрасывая вверх жестяные банки, тренируются в стрельбе около ручья.

– Мисс Расмуссен...

Я сам не знал, что хочу ей сказать, но она все равно не дала мне закончить.

– Я знаю, почему вы это сделали, – выдохнула девушка, – почему вы стреляли с целью убить. Потому что такие, как вы, считают, что законы устанавливаете вы сами. Собственные законы. Верно? Вы явились сюда и испортили нашу страну, отравили воздух вашими ужасными экспериментами, и никто не посмеет протестовать, потому что вы представляете прогресс науки или что-то в этом роде. И когда человек выстрелил в вас по ошибке, вы просто взяли и лишили его жизни. Вы над законом, над справедливостью, выше жалости и человечности. Но вы не властны над смертью, доктор Грегори.

Пистолет затвердел в руке невесты Пола Хагена, я видел, как ее большой палец опустил вниз предохранитель. Второй раз за неделю я смотрел прямо в направленное на меня дуло и, как и в первый раз, просто не мог поверить, что все это происходит со мной. Даже когда я откатился в сторону и услышал противный лающий звук двадцать второго калибра, очень громкий в маленьком помещении. У меня не было сил двинуться. Я просто лежал безоружный и беспомощный, когда в руку девушки, держащую пистолет, врезалась голубая сумка Натали, брошенная ею, чтобы сбить прицел. Нина Расмуссен оглянулась как раз вовремя для того, чтобы увидеть большой стеклянный графин с цветами над своей головой, и рухнула на пол в лужу воды, кучу осколков и разбросанных оранжево-красных гладиолусов.

Глава 4

Когда все было кончено, сцена приобрела некоторые черты комедии. Все залито водой, включая саму Натали, пол усыпан цветами. На звук выстрела примчались люди Ван Хорна с пистолетами в руках, один тут же поскользнулся на мокром кафеле и шлепнулся на пол. Впрочем, все стало не так забавно, когда выяснилось, что девушка по имени Нина Расмуссен лежит без сознания и у нее разбита голова, а из раны натекло много крови. И ситуация стала совсем неприятной, когда в процессе общей суматохи я вдруг почувствовал, что выключаюсь без предупреждения.

Ко мне поспешили на помощь, но я уже куда-то канул, где было темно, страшно и больно. Прошло, как оказалось, несколько суток, прежде чем я очнулся. Когда открыл глаза, был день, Натали сидела у окна уткнувшись в книгу, в круглых очках для чтения. Можно много разного сказать об этой девушке, но одного у нее не отнять – она всегда любила и умела читать. Может быть, было бы лучше, если бы она проводила свободное время перед телевизором. Хотя будучи “яйцеголовым” сам, если пользоваться современной терминологией, я, конечно, никогда не мечтал о жене, которая встречает меня за завтраком репликами из телешоу, почерпнутыми прошлым вечером. Натали всегда пребывала в состоянии возмущения и негодования, говоря о последних мировых событиях. Никто не смог бы руководить на планете и тридцати секунд, чтобы не подвергнуться ее критике.

Я лежал и наблюдал за ней. Сколько всего люди раздувают вокруг любви. У нас никогда не возникало сомнений, что мы любим друг друга, с того момента, как встретились на официальном приеме, устроенном в Чикагском университете. Тогда Проект был только в подготовительной стадии, еще до конца не обрисовался, и у него пока не имелось определенного дома. Я приехал в город, чтобы уговорить Ларри Деври работать с нами, – мне позволили набрать собственную команду, а Натали оказалась в Чикаго со своим отцом, которого руководство университета хотело расколоть на большую сумму, необходимую для научных разработок. Мой будущий тесть прилетел из Нью-Йорка, чтобы взглянуть на то, что ему предлагали купить.

Я думаю, большинство мужчин и женщин иногда размышляют над теми обстоятельствами, которые свели их вместе, и считаю, что наша ситуация была такой же случайной, как и у многих других. Ларри и его жена Рут отправились на торжество, потому как в них принимал участие математический факультет, а поскольку я, приезжая в город, всегда останавливался у них, они потащили меня с собой. Если вы видели Чикагский университет, то знаете, как выглядит это здание – сплошная современная готика. Банкет был устроен в одном из больших залов для приемов на первом этаже. Я разговаривал с каким-то ученым деятелем из Колумбии, но сразу забыл его имя и предмет нашей беседы, когда увидел, как она входит.

Если вам приходилось встречать обычных факультетских жен, то станет ясно, почему Натали выделялась на общем фоне. Я не был единственным мужчиной, заметившим ее, но соперники оказались несерьезные. Большинство присутствующих мужчин пришли с женами, а остальные – больны наукой. Тогда как раз появилась плеяда молодых людей, до безумия увлеченных собственными научными разработками, которые просто не могли поверить, что весь мир, включая хорошеньких девушек, не будет восхищаться их детищем вместе с ними. Я всегда стараюсь оставить свои идеи на службе, когда не работаю над специальными проблемами, а если приходится иметь дело с ними, то не буду рассуждать о сути вопроса с людьми, которые не понимают, о чем идет речь. Поэтому мне наверняка не суждено стать хорошим преподавателем.

А в это время парочка именно таких молодых безумцев зажала Натали в угол, и, когда я подошел, они пытались объяснить ей абстрактные теории и исследования, над которыми работали и о которых, вероятно, говорить вообще не следовало.

Она попросила одного молодого человека принести ей выпить, а второго послала разыскивать свою сумочку, оставленную где-то на стуле. Потом взглянула на меня и сказала невозмутимо:

– Вы кажетесь почти человеком. С меня хватит теорий об увеличении скорости деления изотопов при разгоне реактора, я больше не выдержу. Давайте смоемся отсюда.

– Конечно, – сказал я, – а как же ваша сумочка?

Она показала мне сумку, которую прятала под накинутой меховой накидкой. И на лице ее появилась удивительно озорная мальчишеская усмешка.

– Не будьте клином.

– А что это такое?

– Самый простой из известных человеку инструментов. Этот зал переполнен такими, и мне они глубоко безразличны. – Натали пристально взглянула на меня, и я заметил, что глаза у нее зеленовато-коричневые, так называемые газельи. – Пошли, – она взяла меня под руку, – я куплю вам выпить в ближайшем баре, если вы пообещаете не расщеплять атомов, даже самых крохотных.

Через три недели мы поженились, и три года спустя я все еще любил ее и, думаю, она меня тоже, но что толку, если мы не могли жить вместе из-за условий моей работы? Я наблюдал, как Натали переворачивает страницу – глаза большие и внимательные, – и хотел, чтобы она вернулась ко мне, так сильно, как не желал сам себе признаться. Но какого черта! Я должен был делать свою работу, и, по-видимому, нельзя иметь все сразу.

Натали подняла голову от книги.

– Время просыпаться. – Сняла очки, бросила их в сумочку, встала, вышла из комнаты и вскоре вернулась с сестрой, которая задала обычные глупые вопросы и сняла необходимые показания.

– Вы можете пообщаться со своей женой, но ей придется покинуть палату через пять минут, – предупредила сестра. – Она вернется завтра. Не правда ли, миссис Грегори? Мы ведь не хотим еще одного рецидива, верно?

Мы подождали, пока она выйдет.

– Привет, – сказала Натали.

– Привет, – прошептал я, – давно ты здесь сидишь?

– С пару дней, прихожу и ухожу. Я остановилась в отеле. Боже мой, что за сборище мужчин в этом городе! Или ловкие проходимцы, от которых просто дурно, или носят сапоги на каблуках, и от них несет коровником, или возятся с урановой рудой так, что светятся в темноте. С полдюжины подобных типов пытались подцепить меня в баре, и каждый начинал с того, что доставал кусок камня, крутил в руках, потом совал мне под нос со словами: “Леди, вы знаете, что это такое? Руда, в которой полно окиси урана”.

Я рассмеялся. Между нами вдруг возникла некоторая неловкость. Трудно разговаривать как ни в чем не бывало двум людям, которые не знают, останутся они вместе или разбегутся.

– Твоя девушка-убийца лежит внизу под наблюдением врачей, – сказала Натали, – у двери дежурит полицейский. С ней, кажется, будет все в порядке. Череп не поврежден, я спрашивала.

– Не слышала, что они собираются с ней сделать?

– Ну, они ждут, когда ты придешь в себя и сможешь свидетельствовать, чтобы предъявить ей обвинение.

– Обвинение? – выдохнул я. – Обвинение в чем? Она просто пыталась продать мне старый пистолет, поскольку знала, что я интересуюсь оружием. Какой-то идиот забыл пулю в патроннике, и пистолет вдруг выстрелил. Выстрел так ее испугал, что она пошатнулась, задела графин с водой, и тот разбился. Да ты же видела все сама!

Натали закурила и выпустила дым в мою сторону.

– Если ты так хочешь, дорогой.

– Это должно было случиться, – прошептал я. – Я застрелил ее жениха, и, хотя при сложившихся обстоятельствах мои действия могут быть оправданы, в известной степени девушка права – я принял решение, на которое никто не имеет права. И мне придется смириться с тем, что не всем людям понравятся мои действия. Она просто не выдержала и сорвалась, но наряд ли повторит попытку. Скажи, чтобы ее отпустили, принцесса. От меня не последует никаких показаний.

Натали внимательно смотрела на меня некоторое время, неизвестно о чем думая в этот момент. На ней был бледно-зеленый кашемировый свитер и клетчатая плиссированная юбка из шотландки с преобладанием зеленого цвета, и она очень походила на студентку колледжа. Юбка при движении красиво струилась, я питаю слабость к плиссе. Свитер был свободного покроя, он не облегал фигуру, не подчеркивал форм, однако никогда не разделял увлечения пышными бюстами. Если мне захочется молока, я всегда могу купить корову.

– Для хладнокровного научного мерзавца ты бываешь на удивление хорошим парнем. Иногда. – Она подошла и наклонилась, чтобы поцеловать меня, отставив руку с сигаретой. – Терпеть не могу мужчин с бакенбардами. – Натали улыбнулась. – Ты похож на Эрнеста Хемингуэя, смотри-ка, кое-где даже появилась седина.

– Ну, тебе хорошо известно, из-за кого она появилась.

– Наверно, я должна ревновать. А меня ты отпустил бы, если бы я стреляла в тебя?

– Нет, черт возьми. Ты слишком опасна.

– Ты недооцениваешь девицу только потому, что она блондинка и не умеет одеваться.

– Недооцениваю? Ты говоришь таким тоном, как будто я собираюсь дружить долго и счастливо с этим ребенком.

– Ребенок, еще чего! Она на пару лет старше меня! Эти грубиянки до сорока лет не становятся взрослыми. – Она лукаво усмехнулась. – Откуда мне знать, какие у тебя планы? Ладно, не пора. Увидимся завтра утром.

К концу недели было решено, что я достаточно окреп, чтобы выдержать очередной ремонт моих внутренностей. Я провел утро в операционной, и ко мне в тот день никого не пускали. На следующий день пошел снег. Натали позвонила из Альбукерке, куда поехала взять кое-что из одежды, и через сестру передала, что дороги слишком опасны и она не сможет вернуться. Я этому поверил, глядя в окно, за которым валил снег. Наши друзья на востоке считают, что мы здесь живем в тропическом климате, забывая при этом, что Альбукерке расположен на высоте пяти тысяч футов, а Санта-Фе – семи тысяч над уровнем моря. Зимой можно увидеть причудливую картину – пустыню, покрытую снегом вместе с колючей растительностью. Нет ничего более странного, чем припорошенный снегом кактус.

Я лежал в одиночестве, стараясь не чувствовать себя покинутым, потом уснул. Меня разбудил стук в дверь.

– Войдите, – сказал я.

Это был один из парней Ван Хорна.

– Вы хотите видеть молодого человека по фамилии Расмуссен, доктор Грегори?

– Молодой человек по фамилии Расмуссен? Не девушка?

Он покачал головой:

– Ее брат. После той истории дежурные решили, прежде чем впускать к вам кого-то, ставить сначала нас в известность. Сказать, чтобы катился отсюда?

– Нет, пришлите его ко мне. Но без пистолета.

– Не беспокойтесь. Он будет безопасен, как маленькая белая мышка.

Охранник вышел, а через несколько минут снова раздался стук в дверь, и на пороге появился юноша. Я бы не узнал его, встретив на улице, хотя видел этого парня в горах. Они оказались совсем разные с сестрой, сходство почти не просматривалось, может, чуть-чуть похожи были глаза и рот. Передо мной стоял худощавый темноволосый юноша со смуглой кожей, в темных расклешенных брюках, курточке на “молнии”, расстегнутой на груди. Он замешкался на пороге, не решаясь войти.

– Не думал, что всех так переполошу, доктор Грегори. Я просто... Я хочу сказать, что Нина просила меня поблагодарить вас. Она сейчас уже в порядке. Просто сорвалась тогда. Я имею в виду, что больше не доставит вам неприятностей.

– Как она себя чувствует?

Он улыбнулся, сверкнули белые зубы на смуглом лице.

– Паршиво. Ей обрили полголовы. Будет переживать до тех пор, пока не отрастут волосы. – Улыбка исчезла, он посерьезнел. – В том, что произошло, есть и моя вина, доктор Грегори. Я был в ярости. Понимаете, когда такое происходит с вашим другом, хочется излить свой гнев на виноватого. Наверно, я слишком много об этом говорил в доме, был несдержан... Но до сих пор не могу понять одного, доктор Грегори, ведь Пол учил меня обращаться с ружьем и всегда повторял, что надо быть осторожным. Вероятно, нелепый случай, такое иногда происходит. Нина просила, чтобы я зашел и поблагодарил вас. А теперь мне, пожалуй, пора.

Когда он выходил, я увидел у двери в коридоре фигуру охранника. Наверно, я должен был чувствовать признательность за такую бдительность, но мысль, что я нахожусь под непрерывным наблюдением, даже пусть для моей собственной безопасности, раздражала меня. Да и кто кого дурачит? Ведь ясно, что, если бы в моей голове не хранились ценные для страны сведения, я мог бы работать уткой-мишенью в тире и никому не было бы до Джеймса Грегори дела. И вся эта канитель с признанием моих мозгов и их содержимого общественным достоянием, а меня самого объектом в какой-то степени потенциально ненадежным, за которым надо присматривать, вызывала во мне невольное чувство протеста.

Но, видимо, не настолько сильное, потому что я уснул, проспал весь день и вечер, сон прерывался лишь для необходимых медицинских процедур. Ночью я внезапно проснулся от шума в коридоре. В палате было темно, лишь слабо светилось матовое стекло двери. Вдруг она распахнулась, и столб света проник в помещение из холла в конце коридора. Я увидел на пороге два темных силуэта – один отталкивал другой – и услышал голос сестры:

– Прошу вас, миссис Грегори! Часы посещений давно закончились. Я вас уверяю, он прекрасно себя чувствует...

– Вы скажете так, даже если он умер и его похоронили! – Произношение Натали было не таким четким, как обычно. – В госпиталях всегда все говорят, что у больных все хорошо. Даже если кто-то умирает... Грег?

– Я здесь, – отозвался я.

Она освободилась из рук сестры и нетвердыми шагами устремилась ко мне. Свет в палате внезапно вспыхнул, и я увидел Натали в брюках и норковом пальто, с непокрытой головой, длинные волосы немного растрепаны. Лицо ее было румянее, чем обычно, по-видимому, от холодного воздуха и от приличного количества спиртного, и она выглядела очень хорошенькой.

– Грег, с тобой все в порядке? – воскликнула она. – Дорогой! Я испытала такое ужасное чувство...

– Это ерунда по сравнению с тем, что тебе предстоит испытать завтра утром, принцесса.

Она хихикнула. Потом опустилась на колени рядом с моей постелью, спрятала лицо в одеяле и заплакала. Сестра все еще стояла около выключателя с суровым и неодобрительным видом. Один из парней Ван Хорна показался в дверях, возможно, тот, которого я видел раньше, а может быть, другой. Я никогда не стараюсь запоминать их лица и имена.

– Убирайтесь отсюда к дьяволу, – сказал я сестре и охраннику.

Они ушли. Натали произнесла глухо в одеяло:

– Так и надо разговаривать с этой старой ведьмой. Она еще поплакала. Я осторожно гладил ее по волосам. Немного погодя Натали вновь заговорила:

– Этот дурацкий дом просто действует мне на нервы, дорогой. Я там совершенно одна. Я взяла себе в компанию бутылку мартини. Потом вдруг меня охватило беспокойство. Я позвонила в госпиталь по межгороду, и мне ответили, что ты чувствуешь себя просто великолепно, но тем лживым голосом, которым стараются приободрить родственников и друзей. Я еще выпила, потом вдруг меня охватила паника, я была уверена, что ты умираешь. Наконец я не смогла больше этого выдержать, схватила пальто и бросилась из дома. Села в машину, и вот я здесь. Парень на заправочной станции сказал, что без цепей мне не проехать. Тут все думают по стандартам детройтских железок. Они не знают, на что способна моя беби. И вот я здесь. У тебя действительно все хорошо?

– Ну да. Прекрасно. Все мной гордятся.

– Прости, что я была такой дурой.

– Ничего не имею против. Я давно к этому привык.

Она скорчила мне гримасу. Потом мы долго смотрели друг другу в глаза.

– Ты – сумасбродка, Натали. Ты могла убить себя.

– Хватит ходить вокруг да около, милый. Ты хочешь, чтобы я вернулась?

– Развод не был моей идеей.

– Это все, что ты можешь мне сказать?

– Черт тебя побери, принцесса. Я прошлым летом долго ползал перед тобой на коленях. Если хочешь возвратиться – возвращайся. Но не жди, что я буду умолять тебя об этом вновь.

– Ты совсем не щадишь девичью гордость. Ну да ладно, я возвращаюсь. Кто-то должен за тобой присматривать. И на этот раз все должно правильно сработать. Вот увидишь. Я полюблю эту дикую страну с ее прекрасными пыльными бурями, ее восхитительными стариками в грязных половиках, ее восхитительные руины из застывшей грязи... Думаю, я стану просто экспертом по руинам. Или кем-нибудь еще в этом роде. Какого дьявола ты смеешься?

– Ты пьяна, принцесса. Поезжай в отель и выспись как следует.

– Вот весь ты в этом. После того как часами умолял меня вернуться, теперь готов от меня избавиться.

Глава 5

Мне разрешили вернуться домой на Рождество. В первый раз в жизни я был рад покинуть старинный живописный Санта-Фе и поменять его на Альбукерке – большой безликий современный город, которым навряд ли кто-то мог гордиться. Видимых причин для его существования, на мой взгляд, не имелось, если не считать туристических маршрутов. Однако просто непонятно, какого дьявола туристы здесь забыли. Рядом с торговой площадью, известной под названием Старый город, в Альбукерке находятся несколько так называемых достопримечательностей, но они ничего особенного собой не представляют, а разрекламированная Рио-Гранде, ранее называвшаяся Рио-дель-Норте, – не что иное, как пересохшее большую часть года русло, поскольку вода из реки испаряется ранней весной и не возвращается в нее до поздней осени.

Но, несмотря на эти недостатки, все же надо признать, что Альбукерке – один из самых больших городов на юго-западе страны, пусть и расположенный в богом забытой пустыне на продолговатом пространстве вдоль берегов небольшой реки, которая так пересыхала, что само существование ее сомнительно. Город разделен на две части – Долину и Холм. Долина – район в русле древней реки, и за пределами делового центра там довольно много зелени, если поливать регулярно. Холм – голая плоская возвышенность в тени круто вздымавшихся на востоке гор Сандия, и там не растет ничего, если не пропитывать водой почву с утра до вечера, но к утру влага все равно выветривается. Граница между двумя районами географически не слишком заметна, но климатическая разница существенна, поэтому в Альбукерке дается два прогноза погоды, отдельный для каждого района. Так как первые поселенцы появились в Долине, то промышленные предприятия образовались именно в районе Холма, в том числе и наш институт.

Мы с женой жили в типичном для этой местности одноэтажном строении из цементных блоков, с большими окнами, оштукатуренные стены претендовали на сходство с мазанками аборигенов. Сходство получилось сомнительным, поскольку местные мазанки имели мягкие линии и скругленные углы, а штукатурка не смогла закамуфлировать грубые прямоугольники строительных блоков. Дом окружал довольно большой участок земли, что давало мне массу возможностей для физических упражнений с газонокосилкой; система полива была встроена в лужайку, головки разбрызгивателей торчали из травы достаточно далеко друг от друга, что упрощало задачу обработки газона. Наш дом имел пастельно-голубой цвет, у соседей к северу от нас – бледно-желтый, а к югу – нежно-розовый. Кто-то утверждал, что такие краски воспроизводят старину, но я почитал старых писателей, и они с полной определенностью и все сразу отмечают унылость и серость облика тогдашнего Нью-Мексико, потому что дома в городе были одинакового цвета – а именно цвета местной глины. Так что можно считать – у нас произошли изменения к лучшему.

Я никогда не считал этот дом своим и никогда не ощущал к нему привязанности. Во-первых, потому, что не имел никакого отношения к выбору и покупке данного жилища. Во-вторых, это здание было слишком механизировано, в нем просто не оставалось места для домашнего уюта и того, что называют “домом”. Я вырос в старинном сельском доме на ферме в Висконсине, для меня понятие “дом” – трехэтажная громадина с чердаком, заваленным всяким ненужным хламом, и подвалом, забитым тоже хламом, но нужным. Это дом – с огромной печью, которую топят углем, где мы жили годами без центрального отопления и где, чтобы получить тепло, надо как следует потрудиться, швыряя уголь лопатой. А здесь никаких трудов, даже спичкой не надо чиркать, а для того чтобы вымыть посуду, стоит просто нажать кнопку. Согласен – удобно, но походит на жульничество. И все эти штуки были подарены нам вместе с домом отцом Натали. “Я знаю, ты хочешь дом на холме из стекла, принцесса, – говорил он, – а твой муж предпочитает хижину в лесу. Пока вы спорите на эту тему, можете пожить здесь. Не утруждайте себя, не надо говорить мне, что дом вам не нравится. Я приобрел его в виде удачного капиталовложения, и вы можете продать эту недвижимость в любой момент, когда решите наконец, что вам надо. Вот чек на мебель, даю вам самим возможность выбрать”.

Сие было три года назад, и я успел, оказывается, привыкнуть к дому за это время, потому что, несмотря на былую неприязнь, неожиданно обрадовался, увидев его вновь. У входа стоял красный спортивный автомобиль Натали – она поехала вперед, чтобы приготовить все к встрече. Санитары хотели вкатить меня в жилище в инвалидной коляске, но я воспротивился – если мне уже в течение двух недель удавалось самостоятельно доходить до туалета, почему бы не войти домой на собственных ногах.

На двери висел большой рождественский венок с красным бантом. Не успел я приблизиться, дверь внезапно распахнулась, и появилась Натали в ярко-зеленом коротком платье с маленьким лифом и широченной юбкой, шелестящей при каждом движении. Старинные кринолины и обручи снова вошли в моду, эти необъятные юбки занимали слишком много пространства, мешая девушкам перемещаться в супермаркетах, зато прекрасно смотрелись в торжественных случаях. Красная лента украшала волосы Натали, делая ее облик тоже абсолютно рождественским. Она взяла меня за руку.

– Приготовься, дорогой, – сказала Натали тихонько, уголком рта, – тебя ждет вечер с сюрпризом.

Когда мы вошли в комнату, откуда-то выскочило множество людей, которые зазвонили, потрясая колокольчиками, и громко запели – разумеется, не что иное, как “Джингл беллз”. Мне показалось, что народу было много, очевидно, я отвык от общества в госпитальном заточении. Потому что, когда шум улегся и меня усадили в кресло, а на колени набросили плед, число присутствующих сократилось до трех – Рут, Ларри Деври и Джека Бейтса.

Кто-то сунул мне в руку коктейль из овощей и фруктов, чтобы дать мне занятие, и Рут сказала:

– Надеюсь, ты не против, Грег. Я думаю, что вечеринки с сюрпризами довольно глупы, да и ты устал после долгой поездки, но мальчики просто настаивали на том, чтобы встретить тебя дома, и Натали не возражала – с условием, что мы не будем засиживаться.

– Разумеется, – произнес я, – вы хорошо сделали, Рут.

– Как только почувствуешь усталость, сразу скажешь нам.

– Конечно.

– Как хорошо, что ты снова с нами. Мы хотели навестить тебя в госпитале, но сначала нас не пустили, а потом... Ну, сам знаешь, как всегда бывает перед Рождеством...

Она начала рассказывать про рождественские походы по магазинам. Натали, держа бокал в руке, разговаривала с Джеком Бейтсом, стоя около камина. Этот камин был совершенно не похож на камины, к которым я привык в юности. Современный модный дизайн так преображал каждую вещь в нашем доме, что от нее не оставалось ничего от оригинала. Вот и камин обошелся без каминной полки, его дымоход был спрятан за стенной панелью, все что от него осталось – отверстие самого очага на голой стене.

Рут все говорила. Худенькая, довольно высокая девушка, с прямыми каштановыми волосами, лоб прикрыт челкой, в очках, оправу которых она любила украшать. Сегодня оправа была в золотую и черную полоску. Рут выглядела неплохо, очень даже неплохо, но тогда, в Чикаго, выглядела гораздо лучше. Я – не знаток женской красоты, но давно сделал вывод, что, если женщины долго не рожают, они начинают приобретать напряженный и разочарованный вид, становятся суше. Разумеется, я не хочу никого критиковать. Ведь наш дом тоже до сих пор не огласился топотом детских ножек. Рут была в длинной юбке из тяжелой индейской ткани с красно-черным рисунком и короткой кофточке из черного джерси. Громоздкое индейское ожерелье закрывало все декольте, такие же браслеты красовались на обеих руках. Я не рискнул похвалить ее украшения, потому что не хотел услышать историю о том, как старая добрая скво в живописном пуэбло продала ей все эти сокровища лишь за тридцать процентов стоимости от цены, которую пришлось бы заплатить в Чикаго.

Когда-то мы были хорошими Друзьями с Рут и Ларри. В Чикаго я практически все время жил в их маленькой квартире поблизости от университета. Казалось, что это было давным-давно. В свое время Натали непременно хотелось узнать, целовались ли мы с Рут, выбрав удобный момент, когда Ларри не находилось поблизости.

“Оставь, принцесса, мы были друзьями, и ничего больше”, – отвечал я.

“Но такие мысли приходили тебе в голову?”

Я признавал, что могли быть минуты, когда серьезная, тоненькая Рут Деври казалась очень привлекательной одинокому холостому парню, но, как джентльмен и друг Ларри, я никогда не обнаруживал своих чувств.

“Это тебе так кажется, – заметила Натали. – Почему, как ты думаешь, она меня настолько ненавидит?”

Ну, то была теория Натали, и я не особенно обращал внимания на ее слова. Зато сейчас, без сомнения, Рут просто-напросто действовала мне на нервы, и я обрадовался, когда к нам подошли Натали и Джек Бейтс.

– Привет, босс, – сказал Джек, – да, ты выглядишь ужасно.

– Ты и сам выглядишь не лучшим образом, – ответил я. – Что случилось? Неужели тебя так женщины потрепали?

Огромный блондин лет двадцати восьми, Джек обожал бывать на природе, но ходили слухи, что и в закрытом помещении у него находились развлечения. Меня просветил Ван Хорн несколько месяцев назад. Кажется, в наши дни у человека просто не остается никаких личных тайн, если он выполняет для государства какую-либо секретную работу и его интимная жизнь просвечивается спецслужбами. В свое время мы с Джеком вместе охотились на уток на Потомаке – я тогда работал в Вашингтоне, – и, когда мне понадобился в Альбукерке человек его квалификации, я вспомнил о нем. В конце концов, физиков сейчас пруд пруди, а человека, попадающего с пятидесяти пяти ярдов в летящего селезня, надо холить и лелеять.

Если кто-то считает безответственным приглашать на таком сновании человека на серьезную работу, то могу сказать, что Джек Бейтс оказался для лаборатории просто находкой и никогда не унывал, в то время как Ларри Деври, несмотря на нашу долгую дружбу и его блестящие способности математика, на службе превратился просто в какую-то треклятую примадонну. Допускаю, что для него было нелегкой задачей работать под моим началом после того, как он знал меня студентом, защищающим диплом, когда он уже преподавал в Чикаго. Но все равно бывали моменты, когда я просто не мог понять его дурацких выходок. Да и сегодня вместо того, чтобы присоединиться к общему веселью, он с отсутствующим видом рылся в моей коллекции пластинок классической музыки, хотя знал эти пластинки не хуже меня.

Маленького роста, с темными волосами, в очках, Деври жил в тумане абстрактных чисел. И разница между Джеком и Ларри проявилась весьма типично для них обоих, когда первый передал мне в госпиталь с Натали пачку красочных журналов, а второй прислал коробку шоколада. Только Ларри мог додуматься послать шоколад человеку, которому продырявили живот.

Наша троица всегда считалась у заезжих светил “командой”. Такое слово подходяще для армии, но, поскольку мы все-таки, строго говоря, к армии не относились и никогда не скучали по военной форме, меня это слово коробило. Даже виды спорта, где требуются командные усилия, не по мне. Я еще могу переварить гольф или теннис, где пара здоровяков избивает маленький мячик, но, когда пять-шесть мужчин, или даже девять-одиннадцать, собираются вместе и превращают игру в какую-то религию, мне становится по-настоящему смешно.

Из разговоров посещающих нас особо важных персон можно было понять, что, работая над Проектом, мы играем сразу в нескольких лигах. Во внутренней лиге конкуренцию составляют Лос-Аламос и еще несколько исследовательских центров меньшего размера, разбросанных вокруг. Победитель удостаивается чести представлять страну в матчах между университетами. И наконец – финал: большой матч, примерно раз в год, против СССР. Однако, хотя я не воспринимаю звание Человека Науки так серьезно, как некоторые мои коллеги, тем не менее, будь я проклят, если собираюсь преуменьшать значение этой атомной гонки настолько, что и впредь стану сравнивать ее со спортивными соревнованиями. Поэтому больше вы от меня не услышите таких слов, как “моя команда”.

Увидев, что остальные собрались вокруг меня – главной фигуры на вечере, гвоздя программы, Ларри перестал хмуриться и подошел к нам.

– Как хорошо, что ты к нам вернулся, Грег, – сказал он, – может быть, теперь удастся немного расшевелить Вашингтон. Они уже сидят достаточно давно на последнем отчете.

– Хватит, мальчики, – оборвала Рут, – ни слова о делах.

– Слушай, Грег, а ты слышал о том, что произошло с Луисом Джастином? – спросил Джек.

– Джек, мне кажется... Не думаю, что Грегу будет это полезно... – начала Рут.

– Что случилось с Луисом Джастином? – спросил я.

Все молчали. Отозвалась Натали, сидевшая на ручке моего кресла:

– Кто такой Луис Джастин? А, помню. Он приглашал нас к себе ужинать в Лос-Аламосе, сам приготовил изумительные энчиладас, своими собственными маленькими ручками. – Она пробежала пальцами по моим волосам. – Я рада, что ты не любишь готовить, дорогой. Есть что-то противоестественное в том, как мужчина толчется на кухне.

– Так что случилось с Луисом Джастином? – опять спросил я.

– Он исчез. – Теперь ответил Джек. – Просто взял и исчез. Испарился. Очень загадочная история. Сейчас шесть тысяч мужиков из секьюрити рвут на себе волосы, по одному волоску, чтобы заняло побольше времени. И пока никаких следов Джастина.

– Но как это произошло?

– Ты, наверно, помнишь, что он был помешан на лыжах. Вероятно, сказывались его шведские корни. Как только где-то на горе появлялся снег, Луис уже мчался по нему, стараясь изо всех сил поломать себе ноги. У него было неплохое достижение: за зиму всего один простой перелом, ну и сложный – где-то раз в два года. Разумеется, растяжения и порванные сухожилия не в счет. Но примерно неделю назад наконец выпало достаточно снега в горах Сангре-де-Кристос, и Джастин направился туда, чтобы обкатать новую трассу. Он пристегнул лыжи, стартовал, и больше его никто нигде не видел. Ван Хорн рыл носом землю, но ничего не выкопал.

– Трудно поверить в это. – Ларри покачал головой. – Хотя Луис действительно всегда был странным парнем...

– Чушь! – грубо оборвал его Джек. – Джастин просто сломался, как старина Фишер, который нырнул прошлым летом в Чисапик-Бэй, и его лодку потом прибило к берегу пустую. Но Джастин сломался не настолько, чтобы себя угробить. Видит бог, мне тоже надоел весь этот бизнес. Было бы замечательно отправиться на остров, прихватив с собой побольше пороха, где аборигены хотя и едят друг друга, но это самое плохое из всех их занятий. Джастин – еще одна жертва вины за Хиросиму. Он, начерно, уже за тысячи миль отсюда и теперь вполне счастлив, осваивая профессию коммивояжера.

– Твоя теория не выдерживает критики. Не могу вообразить нормального человека, обладающего опытом ученого, который может бросить работу и карьеру в порыве неких абстрактных чувств, – возразил Ларри.

– А тебе больше хочется верить, что он коммунист? Моя теория подтверждается практикой. Что делать с этим твоим научным багажом? Ученые тоже пугаются, как и все смертные. Я знаю некоторых, как с научным опытом, так и без оного, проектирующих атомное убежище на своем заднем дворе. Последние несколько лет эти парни на всякий случай запасаются консервами. И единственная причина, по которой они не делают большего, – интуиция подсказывает, что ничего такого не понадобится. Это напоминает мне песенку, которую мы распевали в колледже: “Я подошел к камню, чтобы спрятать в нем лицо, а камень крикнул: здесь нет места, здесь нет места...”

Все помолчали несколько секунд. Потом я спросил:

– И кто теперь замещает Джастина в Лос-Аламосе?

Джек ответил не сразу, посмотрев на меня как-то смущенно:

– Пока никто.

– Разговор пошел слишком серьезный. – Рут вдруг обратилась к мужу: – Ларри, мне кажется, Грегу на сегодня достаточно нашего присутствия. Пусть побудут вдвоем в канун Рождества. Надо дать им отдых. Джек, ты не забыл, что сегодня ужинаешь с нами?

Они оделись и пошли к двери. Рут посередине, мужчины по сторонам. Мною овладело странное чувство, что я смотрю старый фильм – Джек проводил с ними теперь все дни, как когда-то я в Чикаго. Ну что ж, это не мое дело. Натали помахала им вслед, закрыла дверь, и с ее лица исчезла праздничная маска.

– Боже мой, – произнесла она, – ты действительно окружен скучными людьми, милый.

– Мы не можем все до одного излучать радость бытия.

Она усмехнулась:

– Прости, я ведь должна вести себя хорошо. Твои друзья – просто замечательные, дорогой. Я их обожаю. Куда подевался мой стакан, черт возьми? – Она нашла стакан, подошла к моему креслу, села на ручку и прислонилась ко мне. Когда я обнял ее, Натали положила голову мне на плечо и медленно сказала:

– Тебе давно пора быть в кровати.

– Это предписание или предложение?

– Это еще что за разговор? Ты не настолько поправился. Я вздохнул:

– К несчастью, ты права. Меня сегодня не возбудил бы даже вид секс-бомбы, не говоря уже о таком тощеньком маленьком создании, каким являешься ты.

– Поберегись. Я могу обидеться. Кто такой Фишер, дорогой?

– Я тебе о нем рассказывал. Мы вместе работали в Вашингтоне какой-то период времени, когда задумывали Проект. Это было до того, как я тебя встретил.

– Что с ним случилось?

– Ты слышала рассказ Джека. Фишер совершил или инсценировал самоубийство в море семь-восемь месяцев тому назад.

– А потом в тебя стреляли. А теперь исчез Луис Джастин. И все вы связаны с Проектом.

– Старого Фишера давно мучила совесть. Он и раньше не уставал философствовать и всем надоел своим нытьем. Невозможно было с ним поговорить без того, чтобы прежде не выслушать его высказывания о моральной стороне нашего дела. Не узурпируем ли мы власть, которая принадлежит только одному Создателю? И это было всегда. Я лично думаю, что Господь велик настолько, чтобы сохранять свои секреты, если он захочет. У Фишера была типичная для нашей профессии болезнь. Даже Джек болен ею, но в средней степени тяжести. Слышала, как он говорил о своем желании очутиться на островах, где никто не слышал об атоме? У Фишера болезнь была в тяжелой степени. Я не слишком удивился, когда услышал о том, что с ним произошло.

Натали как-то странно посмотрела на меня:

– А ты не очень-то сочувствуешь бедняге, хотя и работал с ним вместе.

– Дело в том, принцесса, что когда кучка людей собрана вместе, чтобы решить проблему, то остальным не очень понравится, если один из них вдруг начинает сходить с ума и бросает все, не считаясь с коллегами, которым потом приходится туго.

Я устал от этих философов, предрекающих всякие беды. Никогда еще и никто не создавал что-либо стоящее для человечества без того, чтобы не вызвать проблем в другой области. Университеты переполнены социологами, Вашингтон – политиками. Это их проблемы, пусть они их и решают.

– А что, если они не смогут? – спросила она спокойно.

– Тогда все будет очень и очень плохо. Человечество потерпит крах, размеры которого трудно предсказать. И все из-за того, что так называемые эксперты по человеческим отношениям заняты возней со своими детскими теориями и возней политической вместо того, чтобы учитывать конкретные факты, предлагаемые нами, физиками. И я не собираюсь бросаться в море с лодки из-за того, что делаю свою работу лучше, чем другие – свою.

Натали засмеялась:

– Вот за что я и люблю тебя, дорогой. За твою скромность и простоту.

Она допила вино, поставила на столик стакан, встала и сдернула с моих колен плед.

– Время ложиться спать. Я обещала доктору Барнетту присмотреть за тобой.

Я тоже встал:

– Это новое платье?

– Угу. Банально? Но в этом городишке можно купить лишь платья, которые годятся разве что для подростков. – Она усмехнулась. – О! Опять я... Правда миленькое? В этом великолепном городе полно великолепных нарядов. – Голос ее прервался, она посмотрела мне в глаза. – Как приятно видеть тебя снова на ногах, большой грубиян. Тебе, если хочешь знать, совсем не обязательно брать женщину силой, чтобы доказать свою любовь. Можно просто поцеловать ее – пока сойдет. На некоторое время.

Глава 6

Я провел почти всю зиму, привыкая переваривать обычную пищу и гуляя вокруг дома. Раньше никогда не получавший ранений, не перенесший ни одной серьезной операции, я был поражен, что потребовалось такое длительное время для восстановления сил. Наконец меня перевели на менее жесткую диету и разрешили погулять в окрестностях по соседству и прокатиться на машине с Натали по местным магазинам, а недавно и в центр города. Но и эти поездки вскоре надоели, и мне захотелось на службу, я просто изнывал от желания начать работать – весьма необычное для меня состояние. В отличие от многих моих коллег, которые жили и дышали только своими исследованиями, я никогда не горел на работе. Но в моей затянувшейся праздности ничего более интересного не предвиделось.

В это время я попал в затяжной конфликт между доктором Барнеттом, который и слышать не хотел о моем выходе на работу до первого апреля, и Ван Хорном, который не мог поступиться инструкциями и позволить мне заниматься Проектом дома. По его словам, подслушивающие устройства достигли такого совершенства, что он не может гарантировать сохранности секретных данных, если я начну работать в собственном жилище. Если только не сровнять его с землей и не построить заново. Поэтому я проводил досуг в основном за чисткой своих ружей. К тому времени полиция вернула мне заляпанный отпечатками пальцев винчестер, с которым я был в последний раз на охоте. К счастью, ржавчина бессильна в этом сухом климате, и я не обнаружил нигде ее следов. Я просматривал и проверял свое походное снаряжение, читал книги и слушал пластинки, иногда позволял Натали вывозить меня на свежий воздух, когда сидение дома начинало сводить с ума.

Однажды день был так прекрасен, что она уговорила меня прокатиться на ее иностранной спортивной машине. Она купила ее в знак протеста – жест самостоятельности, перед тем как покинуть меня и уехать в Рино. До того момента я слабо разбирался в импортных автомобилях. Просто считал, что существуют маленькие – “МО” и большие – “ягуары”. Теперь я узнал о существовании еще одной марки – это изделие Британии под названием “Триумф”. С опущенным верхом он доходил высотой мне до колена, был пожарно-красного цвета, имел девяносто лошадиных сил, распределенных между четырьмя цилиндрами. Я знал все его характеристики, потому что Натали оставила техническое описание на столе гостиной в тот день, когда уехала от меня. Машина могла быстро развить скорость в сто двадцать четыре мили на хорошем шоссе. Правда, в инструкции не говорилось, зачем кому-то может понадобиться гонять с такой скоростью.

Натали предложила не поднимать верха, потому что погода была прекрасная. Когда я уже втиснулся наполовину внутрь, она остановила меня:

– Не залезай так... Надо не входить в него, а сначала сесть, потом уже заносить ноги.

Я последовал ее указаниям, а она тем временем достала из кармана яркий шелковый шарф и повязала им голову. Потом села рядом со мной. Получилась та еще гонка. В теории я не одобряю механизмы, которые предназначены развивать бешеную скорость на хайвеях, но этой штукой управлять было интересно, и Натали выглядела к тому же очень мило за рулем. Мы вернулись, когда уже стемнело. Войдя, услышали, как звонит телефон. Пока я закрывал дверь, Натали прошла через комнату, снимая с головы шарф, и взяла трубку.

– Это Ларри. – Она тряхнула волосами, освобожденными от шарфа. – Говорит, что не может дозвониться до тебя целый час. Он хочет, чтобы ты немедленно приехал на работу. Я сослалась на возражения доктора Барнетта, но Ларри говорит, что это срочно.

– Ладно. Дай мне ключи от “понтиака” и попроси его, чтобы мою машину пропустили через ворота, иначе мне придется ползти пешком от стоянки.

По установленным правилам только правительственным автомобилям разрешали въезжать на территорию Проекта.

– Давай я отвезу тебя. Я покачал головой:

– Так будет проще. Ван Хорн родную мать не пропустит на Проект без допуска, а оформление допуска займет шесть месяцев. Подъеду прямо к дверям. – Я ухмыльнулся: – Этот голубой жук едет сам собой, и управлять не надо. Я уже взрослый, принцесса, и со мной все будет в порядке. Скажи Ларри, что я выезжаю.

Чтобы попасть на Проект, надо отъехать от Альбукерке на некоторое расстояние в определенном направлении, пока не доберешься до огромного куска пустыни, огороженного пятью рядами колючей проволоки. Кстати, изгородь типичная для этих мест. Такие заграждения на юго-западе рассеивают все иллюзии по поводу западного гостеприимства. Особенно щиты с грозным предупреждением: “ПРОЕЗДА НЕТ”. “ЗАПРЕЩЕНА ОХОТА”. “ЗАПРЕЩЕНО ВХОДИТЬ В ЛЕС”. Наверно, если бы Эверест находился в этом краю пустыни Соединенных Штатов, первых покорителей пика Хиллари и Тенцинга встретил бы огромный знак: “НАЗАД – ЭТО КАСАЕТСЯ ВАС”.

Проехав вдоль проволоки несколько миль, видишь разрыв – проход, скорее проезд, по участку дороги, называемой “сторож от скота”: западное изобретение, которое состоит из канавы, перекрытой поперечными рельсами. Машина может проехать, но скот не пойдет, потому что побоится застрять копытами в рельсах. Такой “сторож” необходим – не ставить же специальный пост только затем, чтобы открывать и закрывать ворота для каждого проезжающего авто. Когда переберешься через этот своеобразный мост, подпрыгивая колесами на рельсах, увидишь другой знак: “ЧАСТНАЯ ДОРОГА – ПРОЕЗД ЗАПРЕЩЕН. Скотоводческое хозяйство Джонсона и К°”. Разумеется, никакого Джонсона здесь нет и не было, но это не важно. Неудобная дорога, покрытая гравием, ведет к плоским высохшим холмам, подальше от посторонних глаз, то есть от главного шоссе, и наконец приводит к большой асфальтированной стоянке. Перед стоянкой – другой забор, уже железобетонный, высотой двенадцать футов, увенчанный сверху тремя рядами колючей проволоки на наклонных кронштейнах. Здесь сторожевой пост, и из маленького домика сразу выйдет вооруженный морской пехотинец и спросит, за каким дьяволом вы сюда притащились.

За постом видишь ряд приземистых типично казенных строений, не оставляющих сомнений в их предназначении. Ничего другого там нет. Точнее, это все, что мне известно. Если хотите узнать еще что-то и поподробнее, спросите у любой официантки в Альбукерке – они владеют секретной информацией куда в большей степени, чем я. Мне же, чтобы узнать обо всем, пришлось бы воспользоваться специальными каналами.

Совещание заняло два часа и было малопродуктивно, как все совещания, собранные по тревоге и в спешке дежурным офицером. Информации явно не хватало, чтобы предпринять какие-либо действия. Мы пришли к заключению, что надо подождать, пока не прибудет Джек Бейтс, который летал в Неваду на армейский полигон и должен привезти самые точные сведения.

Я поехал домой, поставил “понтиак” у входа и вошел. Свет горел в гостиной, там в кресле полулежала с книгой Натали в немыслимой пижамке, состоявшей из коротенькой рубашки и маленьких панталон, отчего и выглядела десятилетней.

– Ну и ну! Ничего себе костюмчик для замужней дамы, – заметил я.

Она испуганно выпрямилась – зачитавшись, не заметила, как я вошел.

– Что ты читаешь?

Натали взглянула на обложку и пожала плечами:

– О том, как спасти мир. Оказывается, для этого немного надо – всего лишь слегка изменить человеческую натуру.

Она сняла очки, отложила их в сторону и потянулась за коротким махровым белым халатиком, который сбросила, когда читала.

– Я не заметила, как стало холодно. Как прошло собрание? Я пожал плечами:

– Как всегда, мы ничего не решили.

– Неприятности, дорогой?

– Угу.

– Кто там был, или мне не надо спрашивать?

– Там был Директор, и это все, что могу тебе сказать. Он пребывал в приподнятом настроении, почти счастлив, потому что любит неприятности, когда они случаются не с ним.

– С тобой?

– О нет – такое бы ему не понравилось. Ведь это отразилось бы и на нем. Нет, я тут ни при чем. По правде говоря, наоборот, я, кажется, оказался умнее всех. – Я немного поколебался, но бывают минуты, когда необходимо поговорить с кем-нибудь. – Видишь ли, принцесса, некоторым людям в Вашингтоне не понравились те рекомендации и выводы, которые я представил им в последнем отчете. Это и являлось причиной приостановки работ в последние шесть месяцев. Но, когда в Вашингтоне слышат то, что не хотят услышать, они идут по проторенной дорожке. Сначала приходят к мысли, что нежелательный для них вывод сделал чуть ли не государственный изменник. Во всяком случае, этот человек не должен был говорить им такие неприятные вещи. И они ищут другого человека, способного сделать противоположный вывод, который их устроит. Такого всегда легко найти, есть много желающих сказать сенатору все, что тот хочет услышать. Только на этот раз я оказался прав в конце концов.

Она вздохнула с облегчением:

– Тогда у тебя есть повод для радости, дорогой. Я кивнул:

– А как же. По этой причине я великолепно себя чувствую. Только мне не нравится, что в доказательство моей правоты погибли шестьдесят три человека, принцесса. Они умерли, чтобы доказать, что я был прав. Спокойной ночи, принцесса.

– Грег!

Я обернулся.

– Они провели испытания, принцесса, – тихо сказал я, – я им говорил, что проблема недостаточно изучена, но они сделали это. С лица земли стерт и Нортроп и вся его команда. Это очень секретная информация, так что никому не рассказывай. Но как, скажи, скрыть правду от шестидесяти трех семей, как сказать детям, что они больше не увидят своего отца... – Я глубоко вздохнул. – Спокойной ночи, принцесса. А я пошел на встречу с кошмарами.

Я прошел по коридору к своей комнате. Давно, сразу после брака, мы решили, что, будучи оба людьми темпераментными, к тому же ценившими уединение, станем спать в разных комнатах, разумеется, за исключением особых случаев. Натали заняла огромную хозяйскую спальню с примыкающей ванной комнатой, а я меньшую – из двух комнат, напротив через холл. В маленькой комнате я спал, а комната побольше, служившая одновременно кабинетом, музеем оружия и охотничьих трофеев, имела огромный диван, где могли иногда переночевать гости. В моей спальне обстановка была спартанской, я отвоевал это у Натали, не желая стать во время сна частью дизайна, разработанного чужими людьми. Отстоял право просто спать, как и где мне нравится. Я переоделся в пижаму, прошел в ванную и принял полторы таблетки нембутала. Вся эта пропаганда против седативных лекарств – ерунда. Чем еще можно воспользоваться? Разве существует другое средство против бессонницы, когда вам необходимо заснуть? Я лег, и где-то через час подействовало снотворное.

...Передо мной лихорадочно мигал на приборной панели красный огонь, каждая вспышка сопровождалась хриплым пронзительным сигналом тревоги. Люди бежали прочь из здания, а я не мог двинуть ни одним мускулом... Проснувшись в поту, увидел склонившуюся надо мной Натали.

– Снова звонит Ларри.

– Если линия оборвется, он просто умрет от огорчения. Что ему теперь надо? И, кстати, который час?

– Половина первого. Он хочет, чтобы ты приехал.

– Приехал куда?

– К нему домой. Там Джек. Ларри говорит, что Джек в ужасном состоянии. Пьян или того хуже. Ларри хочет, чтобы ты с ним поговорил.

– Ты не подвезешь меня? Я полон нембутала.

– Разумеется, о чем речь. Одевайся, я буду готова.

Глава 7

Это была одна из тех кристально прозрачных ночей, которые иногда случаются здесь, особенно зимой. Люди, проживающие в восточной части Штатов, никогда не увидят такого количества звезд над головой, даже мечтать о подобном не могут. Было очень холодно. Хорошо, что Натали вместо более приличной одежды дала мне куртку с меховым воротником и теплой подстежкой, которую я обычно надеваю на охоту. Сама закуталась, как всегда, в свою норку. Обогрев в “понтиаке” даже не успел заработать на полную мощь, как мы уже приехали к месту назначения.

– Мне подождать тебя здесь? – спросила Натали. Я посмотрел на яркий свет во всех окнах:

– Мне кажется, в доме сейчас никто не спит. Ты можешь войти и пока поболтать с Рут. Она сделала гримаску:

– Это будет незабываемо! – С этим восклицанием Натали вышла из машины. Когда мы двинулись к дому, она взяла меня под руку. – Прости, дорогой. Я постараюсь вести себя хорошо. У меня ведь уже получается, правда?

– А, так вот что это было! То-то я смотрю – отчего твое поведение столь неестественно?

Засмеявшись, она сжала мою руку:

– Дорогой, как я люблю тебя за это! Только ты всегда найдешь способ вознаградить по заслугам!

Дом был похож на наш, только другого цвета, персикового, и немного поменьше. Из него доносилась органная музыка, что казалось странно и несовместимо с обстоятельствами. Но Ларри – фанат стереоаппаратуры и включал систему, когда ему нравилось, не особенно считаясь с присутствующими. Я увидел у входа громоздкий силуэт джипа-универсала Джека Бейтса, это был красный “виллис”. В последнее время Джек увлекался старательством и приглашал меня в один из выходных сделать состояние, но мне и на работе хватало урана и его производных, чтобы я тратил на копание руды свое свободное время.

Рут встретила нас на пороге. На ней была старая рубашка, кажется принадлежавшая Ларри, и пара выцветших джинсов – западная замена брючек, шорт, халатов и всего, что носят женщины дома. Даже брюк для верховой езды и всего остального. Они бы использовали джинсы вместо купального костюма, если бы нашли здесь воду в достаточном для купания количестве. Джинсы на Рут были закатаны до колен и заляпаны краской, так же как и рубашка.

– Простите меня за такой вид. Но сегодня беспокойная ночь, и я не могла спать. Пошла в студию и работала, как ненормальная.

Пока мы снимали верхнюю одежду, я спросил:

– Где они?

Она показала в том направлении, откуда неслась музыка.

– Они ждут тебя в гостиной, Грег. Я отведу Натали в свое святилище, если она не боится ужасного беспорядка. Я никогда, наверно, не смогу правильно организовать домашнюю работу... О, дорогая, не надо бросать свое великолепное пальто, позволь я повешу его на плечики.

Я оставил женщин, мило воркующих друг с другом. Открыв дверь в гостиную, я чуть не рухнул под шквалом органных аккордов. Под ногами заметно вибрировал пол.

Комната Деври имела вид необычный. Никакая обстановка не могла прикрыть основного, доминирующего над всем источника звука – так и притягивал внимание угол, где разместилась чудовищная установка с динамиками. Напротив этого громкоголосого монстра, в другом углу, молча сидели Ларри и Джек, рядышком, на низкой софе из клена. Перед ними на таком же кленовом столике стояли пустые стаканы, аккуратно расположенные на бумажных подставках – костерах. В своей жизни я встречал два вида гостеприимства – некоторые хозяева предоставляют вам полную свободу и выбор ставить свои стаканы куда угодно, другие же бегают за вами с костерами. Странно, но раньше, в Чикаго, я не думал об этом, а теперь аккуратность Деври подействовала на нервы, как и многое другое, связанное с ним, в последнее время.

У меня неожиданно возникла иллюзия, что Ларри и Джек съежились до размеров гномов под давлением чудовищной силы звука, извергавшегося на них из другого угла комнаты. Но воспроизведение действительно было идеальным, и, если закрыть глаза, можно вообразить источник громовой музыки у себя на коленях. Интуиция подсказала Ларри, что дверь открылась, он поднял голову, увидел меня, вскочил и поспешил навстречу.

– Грег! – громко произнес он, с жаром потрясая мою руку, как будто мы не виделись несколько месяцев. – Как я рад, что ты пришел! Пойдем, поговори с этим парнем, может быть, тебе удастся привести его в чувство.

Вероятно, он сказал именно такие слова, в чем я не был уверен из-за немыслимого шума. Я слабым жестом указал на орущие динамики. Ларри подбежал к своему чудищу и выключил его. Тишина наступила просто пугающая.

– Демонстрировал Джеку возможности нового устройства, – объяснил Ларри. – Присаживайся, Грег. Я принесу тебе пива.

– Нет, только не пиво. Кофе подойдет. Если не трудно. Он кивнул и вышел. Я пересек комнату, ступая по ковру в неземной блаженной тишине, и присел на стул поближе к Джеку, который в это время закуривал сигарету. Я подождал, разглядывая пока комнату. На стенах висели картины, написанные Рут. Когда-то на востоке она писала неплохие ландшафты, но здесь у нее сместилось понятие соразмерности мест. Ее дюны напоминали детские песочницы. С красками обстояло не лучше. На одной картине изображен желтый кактус, но цветы были почему-то красного цвета, хотя эта разновидность кактуса имела желтые цветы, он даже назывался “желтым”. Про себя я отметил, что надо не забыть потом сказать комплимент Рут – из дипломатических соображений.

– Я ухожу, Грег, – вдруг сказал Джек.

Я посмотрел на него внимательно. Еще в рождественский вечер он выглядел очень задумчивым и расстроенным. Теперь вид у него и того хуже. Джек был в сапогах, джинсах, красной шерстяной рубашке – испытания проводились в местности с суровым климатом. Делать вид, что удивлен, и громко возражать казалось мне бесполезным, поэтому я произнес:

– Мы еще поговорим, ночь длинная.

– Я написал рапорт еще в самолете, когда возвращался сюда. Заехал на работу, там был Ван Хорн, и я отдал ему рапорт. Прочтешь утром. Все кончено, Грег.

– О’кей, – сказал я, – прощай, мой мальчик.

– Я не шучу, я окончательно решил.

– Я и не спорю с тобой.

– Ты ничего не испытываешь?

– Разве мои чувства могут сыграть какую-то роль в твоем решении?

– Пожалуй. Немного. Ты пригласил меня сюда. И я ценю это. Работа открывала мне большие возможности, и я старался, как мог... К тому же ты... Черт меня побери! Ты – прекрасный парень, и мы вместе превосходно проводили время. Мне ненавистна мысль, что я сбегаю, бросая тебя именно в гот момент, когда все требуют результатов. Но я просто обязан так поступить, Грег. – Джек встал, подошел к окну, отодвинул штору и бесцельно посмотрел в темноту. – Я только что оттуда, – произнес он спокойно. – Ты не знаешь, на что это похоже... Это.... это сотня квадратных миль... из ничего... Ничего, кроме стекла.

– Стекла?

– Вулканическое стекло. Похоже на обсидиан. Получается, если расплавленный камень слишком быстро остывает, не успев кристаллизоваться. – Джек читал много трудов по геологии, пока его не захватила урановая лихорадка.

– Сотня миль стекла, – повторил я.

– Вот именно.

– Какой толщины?

– По крайней мере несколько футов.

– Но не более?

Он посмотрел на меня:

– Нет, как и было по твоим расчетам.

– Горячее?

– Ты имеешь в виду температуру или радиоактивность?

– И то и другое.

– Мы не смогли сделать замеры. Все еще дымилось. Послали вертолет посмотреть, как и что, и поискать следы Нортропа и его команды. Не нашли ничего. Ни барака, ни наблюдательного пункта, ничего. Одно стекло. – Он тяжело вздохнул. – Похоже, что ты был прав в своих расчетах. Оружие будет сверхмощным, но надо сначала научиться им управлять.

– Но ты не хочешь помочь нам в работе над этим? Он потряс головой:

– С меня хватит, Грег. Буду с тобой откровенным – я испугался до чертиков.

Я перевел взгляд с его лица на кактус Рут. Мало того что перепутаны цвета, она и красный цвет не могла передать – в красном должны быть проблески пурпура.

– Джек, кто остановил это? Он снова покачал головой:

– Я не знаю. Наверно, сам Господь. Кто может остановить начавшуюся цепную реакцию в неограниченном количестве материала?

– Это не ответ. Мы не можем привлечь Его. Да и Вашингтон, вероятно, не поддержит эту теорию из соображений безопасности. Разве Он не состоит в родстве со своим радикальным Сыном?

– Я вижу, тебе все это безразлично, Грег. Сотня квадратных миль земной поверхности испарилась, превратилась в ничто. А если бы это не остановилось, Грег? Ты думал о таком варианте?

– Он приходил мне в голову.

– Один из воздушных наблюдателей рассказал, что видел. Знаешь, на что это было похоже? Как будто уронили горящий уголь на кусок оберточной бумаги. Бумага сначала тлеет, обугливается, в центре образуется дыра, она растет и растет, и вдруг подует ветер, появится огонь и...

– Джек, послушай, не надо игры слов. Ты сравниваешь простую реакцию горения, где взаимодействуют только кислород и целлюлоза, со сложнейшей реакцией, включающей...

– Саму Землю... – Он повернулся, глядя мне в лицо. – Ты ведь не знаешь, что остановило реакцию на этот раз? И не знаешь, что произойдет в следующий раз?

– Я знаю одно – нам надо узнать побольше о процессе.

– А я знаю, что мы узнали слишком много. И поэтому я ухожу. Миссис Бейтс не для того родила сына на свет божий, чтобы он устроил вселенский пожар. Грег, лети туда. Посмотри сам. Там сплошная твердая блестящая масса, за исключением мест, вздувшихся пузырями, как мексиканское стекло.

Ничего вокруг – ни дерева, ни травы, ни даже камня. Только гладкая блестящая дымящаяся поверхность, она простирается до горизонта. А ты стоишь и думаешь, что могло бы произойти, если бы реакция не прекратилась. Светящийся стеклянный шарик несется сквозь космос, как рождественский елочный шар.

– Джек, обо всем, что касается жизни на Земле, человечество узнает рано или поздно, хочет кто-то этого или нет.

– Я слышал такой аргумент. И другой – мол, что нельзя, чтобы обо всем первыми узнали русские. Я хочу, чтобы об этом никто не узнал вообще. Один человек на свете точно знает, что не хочет продолжения опыта. И этот человек – я. Я не могу остановить тебя, или остановить русских, или кого-то другого, из тех, кто любит подобные рискованные развлечения. Но не хочу быть одним из них. Не хочу иметь это на моей совести.

– Что ж, прощай, мой мальчик, желаю тебе и твоей совести всяческих благ.

Я встал и вышел из комнаты в холл, не оглядываясь назад. Я забрал свою куртку, свою жену и ушел оттуда. На улице меня так и пронзило ночным холодом. Я остановился поднять “молнию” на куртке и с завистью посмотрел на припаркованный у дверей огромный джип. Вот что, по моему мнению, является настоящей машиной, а не сверкающее хромированное чудо на колесах. Даже на переднем бампере прикреплена лебедка – если Джек застрянет, то вытащит себя сам, привязав джип к дереву. Проблема была только в том, что редко отыщешь дерево в тех местах, где водится урановая руда.

– Ты можешь сказать, в чем дело? – спросила Натали.

– Джек уходит.

– Почему?

– То ли испугался, то ли у него приступ совести, как у старины Фишера. Он хочет, чтобы мы прекратили опыты, завязали с этой проблемой. Хочет оставить ее решение Богу.

Она помолчала, потом спросила:

– Дорогой, а не окажется, что он прав? Я ухмыльнулся и взял ее за руку:

– Ты меня не очень-то утешаешь. Но захочет ли Господь беспокоиться об этом? Во Вселенной много других планет, и наша – далеко не самая для Него важная.

Глава 8

Я проснулся с легкой головной болью и поначалу не мог понять, где нахожусь – потолок над головой был белый с лепниной, вместо голубого, к которому я привык по утрам. Не сказать, что я большой любитель лепных украшений на потолках и стенах, но, поскольку они все равно уже имеются здесь, какой смысл раздумывать, нравится мне это или нет. Пока я ориентировался в пространстве, вспоминая события прошедшей ночи, вошла Натали с подносом.

– Ты проснулся, дорогой?

– Угу. – Я сел на огромной квадратной двуспальной кровати, которая не имела изголовья. – Который час?

– Почти одиннадцать. Сегодня четверг.

Она поставила поднос на туалетный столик и подошла ко мне. Уже полностью одетая в свой любимый костюм для прогулки около дома, состоявший из бермудов, шерстяных носков до колен и отлично вычищенных туфель-мокасин. Спрашивается, где логика – сначала оголить ноги, надевая шорты, и тут же прикрывать их снова гольфами? Это всегда для меня оставалось загадкой. Темные волосы, гладкие и блестящие, обрамляли сияющее свежестью и улыбкой лицо. Если бы я и сомневался в подлинности своих воспоминаний о событиях прошедшей ночи, после того как мы вернулись домой, то сейчас мои сомнения сразу исчезли при взгляде на Натали – секс всегда шел ей на пользу.

Она наклонилась, слегка меня поцеловала и усмехнулась:

– Ну, этой ночью нам пришлось постараться на совесть, чтобы уложить тебя спать, зато сегодня ты выспался как следует. Как ты себя чувствуешь?

– Кто потрудился и над чем?

Она выглядела очень хорошенькой, но все же слишком уж нарядной и далекой. Я протянул руку, схватил ее за шорты, подтянул к себе так, что она, потеряв равновесие, упала ко мне на кровать. Я схватил ее в объятия и поцеловал с такой силой, что испортил аккуратно наложенный свежий слой губной помады.

– Я великолепно себя чувствую.

– Хватит, бесстыдник. – Она попыталась оттолкнуть меня. – Твой завтрак остынет. – Но голос звучал несколько странно, а ее старания освободиться были неубедительны. Она еще посопротивлялась, потом я поцеловал ее снова, и после мы перешли к другим занятиям для взрослых.

– Надо было подумать раньше, прежде чем выходить за гения, – наконец выдохнула Натали. – Шесть месяцев в году он не замечает моего существования, а в остальное время к нему просто опасно приближаться. – Она потерла щеку. – Дорогой, если позволишь, одно замечание: в следующий раз сначала побрейся, прежде чем страсть захватит тебя.

Я ухмыльнулся. Она села на кровати, подтянула гольфы, опять надела мокасины, встала и начала исправлять ущерб, нанесенный ее туалету. Достала из шкафа свежую рубашку вместо прежней, изрядно помятой, и исчезла в ванной. Я принес поднос со столика на кровать и начал завтракать. Вскоре она вернулась и снова выглядела свежо и соблазнительно. Натали налила себе кофе и, присев на кровать, стала пить, оглядывая свою спальню.

– Кажется, я переделаю эту комнату.

Я тоже оглядел критическим взором большую спальню. В бело-черных тонах, очень современную и холодную. У меня раньше было другое представление о дамских будуарах. Но какое это имеет значение? Когда я нахожусь здесь, меня меньше всего интересует интерьер, а в остальное время я сплю в своей комнате.

– Продолжай, – разрешил я.

– Я считаю... Дорогой, как твой живот?

– Прекрасно. Почему ты спросила?

– Не надо было разрешать тебе вчера ночью пить. Ты уверен, что у тебя ничего не болит?

– Я в полном порядке, принцесса. Ты меня не перестаешь спрашивать о том, как я себя чувствую, все последние пять месяцев.

– Я знаю. Мне вдруг стало за тебя страшно, Грег.

– Да?

– Прошу тебя, будь осторожен.

– Куда ты клонишь?

– Я люблю тебя и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, – вот куда я клоню.

Мы не привыкли бросаться словом “люблю”, наверно потому, что окружающие нас люди слишком злоупотребляли им.

Я прочистил горло:

– Я здоров, как бык, Натали. Перестань волноваться. Я выздоровел окончательно. Она покачала головой:

– Я не это имела в виду.

И тут ее прервал звонок в дверь. У нас был современный звонок, с музыкой, играл четыре мелодии, но, к сожалению, он не мог сказать звонившему, что мы никого не хотим видеть. Натали допила кофе и поставила чашку на поднос.

– Я посмотрю, кто там. Ты заканчивай завтрак. Звонок снова мелодично отыграл, я слышал, как Натали прошла через гостиную, открыла дверь и с кем-то разговаривает.

Потом кого-то впустила в гостиную и сказала:

– Садитесь здесь. Я скажу ему. – Она вошла в спальню со словами: – Это Ван Хорн, дорогой. Хочет тебя видеть.

– Зачем?

– Он не сказал. Лучше тебе умыться. Ты все еще в помаде. Она бросила мне халат и нашла шлепанцы. Когда я вошел в гостиную, Ван Хорн сидел на одном из наших самых неудобных кресел и был немного похож на продавца пылесосов, явившегося с целью уговорить хозяйку купить новую модель. На его коленях лежал продолговатый большой сверток.

– Привет, Ван. Чем обязан? Что у вас там? Он ответил с напряжением в голосе:

– Я хочу, чтобы вы опознали эту вещь для меня, если возможно.

– Конечно.

Я снял пару пепельниц и вазу с цветами со столика для коктейлей.

– Можете проводить вашу демонстрацию здесь, профессор.

– Это очень важное и серьезное дело, доктор Грегори. – Тон его выражал неодобрение. За все время нашего знакомства он ни разу не назвал меня или моих коллег по имени, хотя мы всегда называли его Ван. Наверно, так легче быть копом, если не завязываешь слишком близких отношений с подозреваемыми. И я не шучу, потому что для агента национальной службы безопасности каждый является подозреваемым всегда и всюду.

– Это вы напускаете таинственность, а не я. Хотите кофе?

– Нет, спасибо. – Он положил сверток на длинный узкий столик, достал маленький перочинный ножик и разрезал веревочку. – Я хочу, чтобы вы внимательно посмотрели и как следует подумали, прежде чем ответить на мой вопрос.

Я кивнул. Натали, стоявшая рядом, положила руку мне на плечо. Она выглядела слегка испуганной. Я и сам испугался, по правде говоря. Ван Хорн развернул бумагу. Там оказался двенадцатизарядный “ремингтон”, автоматическое ружье с компенсатором на дуле. Короткая трубка распределителя была на месте. Я – не большой поклонник автоматических ружей и спокойно проживу без компенсаторов, чокборов, насадок и прочего, но некоторые обожают прибамбасы и все отдадут за эти излишества. Но не ружье заставило Натали охнуть, а то, что было на ружье. Ну, я-то видел кровь и раньше, даже кровь, смешанную с грязью и прилипшими сосновыми иглами.

– Переверните.

Ван Хорн положил палец под предохранитель и повернул ружье обратной стороной.

– Это ружье Джека Бейтса, – сказал я. – Мои слова можно проверить, все его ружья застрахованы в полисе, и в компании записан серийный номер, поэтому я не выдаю ничьих секретов.

– Вполне достаточно. А есть еще что-то, о чем вы хотите мне рассказать?

Я наклонился и принюхался к прорези компенсатора, где обычно скапливаются всевозможные загрязнения. Судя по резкому запаху жженого пороха, из ружья стреляли совсем недавно. Я покачал головой:

– Нет, исходя из незнания ситуации. За исключением...

– За исключением, доктор Грегори? Я подошел к телефону, стоявшему на столике в холле, нашел в ящике моток скотча, вернулся и бросил ему.

– За исключением того, что мне не нравится ваш тон. Заверните это и перестаньте играть в игры. Джек Бейтс – мой друг. Не надо приходить и совать мне под нос его проклятое ружье, не говоря ни слова о том, что с ним случилось.

Он спокойно спросил:

– А почему вы думаете, что с доктором Бейтсом что-то случилось, доктор Грегори?

– А что мне остается думать? Что он отстрелил голову курице, побрызгал ее кровью свое ружье и преподнес его вам как сувенир?

– А другой причины для волнений у вас нет?

– Например?

– Его поведение этой ночью. Он был сильно взволнован и подавлен. – Ван Хорн помолчал, поморщился. – Наверно, я хожу вокруг да около. Итак: покинув ночью дом Деври, доктор Бейтс несомненно направился домой, потом, загрузив свой джип снаряжением для кемпинга и охоты, поехал в горы по дороге, ведущей к лыжному спуску. Утром несколько ребят и девушек отправились туда же покататься и остановились, чтобы надеть на колеса цепи, потому что начиналась дорога наверх – очень скользкая. Это было в восемь тридцать. Они увидели автомобиль доктора Бейтса, и, пока ребята занимались установкой цепей, девушки решили прогуляться. Они нашли доктора лежавшим около своей машины. Он был мертв. Рядом находилось это ружье:

– Вот как.

Я смотрел на положенное на стол ружье со странным чувством: я столько раз бывал на охоте с Джеком, сидел рядом с этим ружьем и его хозяином на привалах и в засадах. Бывало, ругал ружье за то, что звук выстрела оглушителен и пустые гильзы имеют обыкновение отлетать вправо. Но и восхищался неоднократно: Джек как-то срезал сразу трех уток на болоте, потом достал канадского гуся, летевшего очень высоко. Я тоже неплохо обращаюсь с охотничьим оружием и мог даже переплюнуть Джека в точности стрельбы на дальность, но не являлся ему соперником, когда дело касалось дробовика. Здесь он был просто артист. Что ж, пожалуй, у меня получилась достойная эпитафия для охотника.

– Странно, что никто не слышал выстрела. Там, наверху, есть хижина, лесники обычно чутко реагируют на выстрелы.

– Они подъехали к месту происшествия, но потеряли много времени, потому что ошиблись с определением направления – их спутало эхо выстрела в каньоне. А когда наконец прибыли, молодые люди уже успели остановить несколько машин, и все вокруг оказалось затоптано.

Я хмуро взглянул на ружье:

– Там была картечь?

Ван Хорн помедлил с ответом. Все полицейские одинаковы – даже если их одеть в габардиновые костюмы и поставить на правительственную работу: они никогда сразу не ответят на вопрос, побоявшись нечаянно выдать кому-то секреты.

– Да, – наконец ответил он. – Почему вы спросили?

– Джек имел привычку для охоты ночью применять картечь. Обычно номер первый. Всегда держал заряженное ружье под рукой, когда был на охоте. На привале я постоянно с ним ругался. Не люблю, когда рядом лежит заряженное ружье.

– Понятно. Эта привычка была широко известна? Я пожал плечами:

– Мои разговоры с Джеком по этому поводу кто-то мог услышать. Впрочем, о данной привычке известно всем, кто ходил с ним на охоту.

– Вы с ним говорили прошлой ночью, я знаю. Он решил уйти из Проекта, верно? Деври говорит, что Джек был очень расстроен, – Ван Хорн посмотрел на Натали, очевидно, ей не полагалось слушать такую конфиденциальную информацию, – по поводу того, что он увидел в Неваде. Я и сам заметил состояние Джека, но видел его лишь несколько минут, когда он заехал на работу, чтобы оставить свой рапорт. А теперь я хочу услышать ваше мнение – был он настолько расстроен, чтобы убить себя?

– Это чертовски глупый вопрос, Ван. Если бы прошлой ночью такая мысль пришла мне в голову, я бы предпринял какие-то меры.

– Нет, если были сильно расстроены его желанием прервать работу с вами.

– Спасибо, что напомнили. Мне казалось, что хотя он и взволнован, но контролирует себя. Ван Хорн дотронулся до ружья.

– Предохранитель спущен, – сказал он, – что указывает: выстрел был преднамеренный, а не случайный. Все указывает на самоубийство, доктор Грегори, за исключением одного факта. Проникновение дробинок и отсутствие порохового ожога, по свидетельству полицейского патологоанатома, говорит о том, что доктор Бейтс был застрелен с расстояния не менее восьми футов.

Натали издала легкий возглас. Я чуть не сделал то же самое. А Ван Хорн продолжал в своей медленной педантичной манере:

– Если даже он придумал метод покончить с собой с помощью дистанционного устройства, а самоубийцы весьма изобретательны и одному Богу известно, о чем их мысли в последний момент, то непонятно, как ружье оказалось рядом с убитым. И более того, на ружье нет отпечатков пальцев – никаких, даже самого доктора Бейтса. Кто-то тщательно стер их. – Он прокашлялся. – При таких обстоятельствах у полиции все основания для тщательного расследования. Я настоял, чтобы мне поручили вести его, – потому что убитый был работником Проекта и я знаю всех, кто работал с ним. Методы расследования потребуются осторожные, надо соблюсти государственную тайну. – Он взглянул на меня. – Власти идут нам навстречу. Если я не справлюсь, они пришлют своих людей.

Я взглянул на Натали, все еще стоявшую рядом, и потрепал ее по руке.

– Ну мы-то никого не убивали, верно, принцесса? – Я снова перевел взгляд на Ван Хорна: – Задавайте ваши вопросы.

– Ваш разговор с Джеком вчера нельзя было назвать дружеским?

– Мы не ссорились, но боюсь, я не выразил сочувствия, как, вероятно, требовалось в данном случае. Не до того было. Я сыт по горло этими плакальщиками.

– Что вы имеете в виду?

– Теми, кто на первое место ставит свою нежную совесть. О, проклятие! Давайте сейчас не будем философствовать. Может быть, действительно единственный способ решать такие проблемы – спрятать голову в песок и сделать вид, что их не существует. Или умыть руки и отойти в сторону, предоставив другим мучиться с ними. Вы предполагаете, что я поехал сегодня утром в горы и застрелил Джека, потому что он не захотел продолжить со мной работу? Не очень логично, не так ли? Живой он мог и передумать, а от мертвого никакой помощи ждать не приходится.

– Вы отзываетесь довольно бессердечно о человеке, который считался вашим другом, доктор Грегори.

– Не беспокойтесь за меня. Я предпочитаю оплакать его в одиночестве. Что вы еще хотите узнать? Мы покинули дом Деври в час тридцать, поехали прямо домой и больше из дома не выходили. Это называют алиби, если не ошибаюсь.

– Верно. Можете доказать?

– Если вам будет достаточно подтверждения Натали. Хотя уверен, что она солжет ради меня, если попрошу ее об этом.

– Дело не в искренности миссис Грегори, а в ее осведомленности. Насколько известно, вы пользуетесь разными спальнями.

Я внимательно взглянул на него:

– А вам многое известно о нашей личной жизни.

– Это моя работа, доктор Грегори.

– Да, вероятно. Но ваша информация немного неверна. Не совсем, Ван. Мы пользуемся одной спальней при некоторых особых обстоятельствах.

– Это так, миссис Грегори? – спросил он у Натали.

– Да, Грег был дома, я могу поклясться. Он принял снотворное за полтора часа до звонка Ларри. Ему пришлось проснуться, одеться и ехать к Деври, а там его расстроил Джек. Все вместе взятое ввергло его в нервное возбуждение. Поэтому мы с ним выпили по паре стаканчиков – было уже где-то часа три – и отправились в мою спальню с непристойными намерениями. Вам наверняка будет приятно узнать, что эти намерения мы осуществили успешно к полному удовлетворению сторон. Я проснулась рано, но Грег спал крепким сном еще полтора часа назад. Я могу поклясться, что он никого не мог застрелить в горах на рассвете.

Ван Хорн кивнул:

– Но из ваших слов следует вывод – поскольку ваш муж крепко спал утром, он не может сказать то же самое о вас, миссис Грегори.

Натали удивилась:

– О! Разве мне тоже нужно алиби?

– Кажется, полиция думает так, – подтвердил Ван Хорн, – потому что они нашли вот это невдалеке от тела Бейтса. – Он полез в карман и вытащил яркий шелковый шарф, которым Натали повязывала волосы, когда ехала в машине накануне. – Эта вещица висела на дереве.

Никто не промолвил ни слова, когда он подошел и положил шарф на столик рядом с ружьем, отодвинув бумагу, громко зашелестевшую в напряженной тишине. Шарф, хотя и был из более дорогого материала, как две капли воды походил на те косынки и шарфы, которые нынешние тинэйджеры повязывают на шее или голове. Разноцветные, яркие большие лоскуты, и не было причин, считать, что это шарф именно Натали, но почему-то я сразу его узнал с полной уверенностью. Я помнил, как она стащила шарф с головы, когда мы вернулись, и пошла к телефону ответить на звонок Ларри, который просил меня приехать немедленно. Но с тех пор, как я его видел в последний раз, на конце шарфа появилась безобразная дырка.

Натали подошла к столику и кончиком пальца прикоснулась к шарфу.

– Свисал с дерева? – тихо спросила она. – Могу я узнать, как?

– Висел на суку, примерно на высоте шести футов над землей. Вы видите дыру? Он был прицеплен за нее.

Натали подняла на бывшего фэбээровца глаза. Ее взор был невинен и искренен.

– Но я не понимаю, какое отношение этот шарф имеет ко мне, мистер Ван Хорн?

– У меня такое впечатление, что он ваш, миссис Грегори.

– Не понимаю, почему оно должно было у вас сложиться, – спокойно ответила она. – Я этот шарф не видела никогда в жизни.

Глава 9

Я проводил Ван Хорна вместе с его свертком, тихо закрыл за ним дверь. Мне пришлось постараться, чтобы не выдать своего состояния выражением лица и голосом. Вернулся в гостиную. Натали стояла на прежнем месте и ждала меня.

– У него, вероятно, найдется шесть секретных агентов, которые поклянутся на суде, что видели на мне эту вещь. Зато я сразу заткнула ему рот. Без того, чтобы не назвать меня лгуньей, он не мог продолжать задавать вопросы, которые придумал. А я совсем не расположена отвечать на его проклятые вопросы, дорогой. – Тут она с вызовом посмотрела на меня. – И на твои тоже.

– Я ничего и не спрашиваю.

– Дело в том, что я понятия не имею, как этот проклятый шарф там оказался. И не хочу даже гадать. И не собираюсь ему помогать в его догадках. Или тебе. Или полиции. Кому угодно. Что они хотят доказать? Мой рост пять футов и четыре дюйма. Что, я вставала в лесу на стремянку, чтобы зацепить шарф за сук в шести футах над землей? Они думают – я рано утром взяла машину, поехала в горы, совершила убийство и повесила свой шарф на дерево, чтобы все точно знали, что это сделала я? А потом вернулась и подала тебе завтрак в постель? Неужели и ты так думаешь, дорогой?

– Это не моя проблема.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что я не полицейский. Мне не было бы никакого дела даже в том случае, если бы ты убила Линкольна. Как твой муж я не смогу быть свидетелем, даже если бы и видел, как ты явилась домой утром вся запачканная кровью. Не обязан и не собираюсь играть детектива-любителя в собственном доме. Поэтому успокойся, принцесса, и перестань бросаться на меня, как пекинес. Разумеется, я не стану возражать, если ты поделишься со мной своими секретами, допуская, что у тебя есть чем поделиться и ты не разыгрываешь таинственность просто ради смеха. Но что действительно хотелось бы знать – ты сама-то понимаешь, что делаешь? Ведь тебя минуту назад обвинили в убийстве! Все, что хотел Ван Хорн, – получить разумное объяснение непонятному факту. Солгав, ты сразу сделала из себя едва ли не главного подозреваемого. Ты этого хотела?

– Мне все равно, что подумал Ван Хорн, дорогой. И я знаю, что абсолютно права. Полностью отдаю отчет своим действиям.

– Прекрасно. Тогда закончим дискуссию и пойдем пить наш кофе.

– Кофе успел остыть. Если хочешь, я отнесу на кухню и подогрею. Грег?

– Да?

– Как ты поступишь, если узнаешь, что я убила его?

– Я буду держать рот на замке.

Я посмотрел на нее долгим взглядом. Ее мысли были где-то далеко. Она могла убить. По моему мнению, каждый человек способен на убийство. Ведь и сам я однажды убил человека.

– Если ты собираешься что-то рассказать, говори. Я выслушаю тебя, но играть дальше в твои игры не собираюсь.

– Ты не уверен во мне, не так ли, дорогой?

– Я уверен в одном – если ты посмотришь мне прямо в глаза и скажешь, что не делала этого, я тебе поверю. Я поверю твоему слову.

– Какой у меня мотив убивать Бейтса?

– Иди ты к дьяволу, милочка. Я могу назвать список причин длиной с твою руку, основанный как на намерениях чистых, так и намерениях грязных, который годится для любой женщины в этом городе, чтобы убить любого из мужчин. Хочешь, чтобы я солгал и сказал, что тебе они не подойдут?

Она рассмеялась:

– Ладно, милый. Ты бреешься и заканчиваешь завтрак. Я подогрею кофе. А может быть, предпочтешь ленч? Уже полдень.

– Я только что позавтракал. Хотя теперь кажется, что это было давно.

– Грег!

– Да?

Натали взглянула на меня снизу вверх:

– Мне очень жаль. Правда, я не хотела, чтобы так получилось. – Она коротко тряхнула головой. – Но я знаю, что делаю, пусть это и выглядит подозрительно.

– Извинения принимаются. Объяснение отклоняется, как сбивчивое и неадекватное. Не надо загадок, принцесса. Или говори, что хотела, или заткнись.

– Я и говорю – прощай.

У каждого своя манера воспринимать подобные неожиданности. Моя манера, выработанная к тридцати четырем годам, – сделать каменное лицо. В конце концов мужчина выглядит смешно, если начинает кричать и кипятиться. Возможно, в некоторых случаях не мешало бы вести себя дипломатичнее и выказать, некоторое волнение, потому что, если ты не вскакиваешь, как ошпаренный, от потрясающей новости, люди думают, что ты слишком холоден и равнодушен. Но я давно, еще мальчиком, когда взрослые брали меня на охоту, научился зря не кричать, не ойкать, если случайно порезался или упал и ушибся. Один из рано усвоенных мною уроков.

Я выждал некоторое время и, будучи уверенным, что теперь мой голос не дрогнет, сказал:

– Возвращайся, когда захочешь побыть здесь подольше.

– Иногда я думаю – ты на самом деле настолько хладнокровен и суров, дорогой? У тебя прекрасная защитная оболочка. Я даже скажу тебе комплимент: мне нравится, когда мужчина держит удар.

– Угу. Я рад, что тебе понравилось. Куда ты уезжаешь?

– В Рино. Не стоило мне сюда вообще приезжать.

– Я понял это только теперь. – Некоторое время я изучал ее лицо. – Твой внезапный отъезд не покажется шуткой многим людям с полицейскими значками, они не поймут такое импульсивное решение.

– Дорогой, перестань мне рассказывать, как будет выглядеть мое поведение в глазах других. И зачем столько горечи? Тебе не доставило бы удовольствия разыгрывать инвалида, не будь рядом меня. – Она продолжительно вздохнула. – Нам, вероятно, не следовало вступать в брак с самого начала. Ты – слишком мрачный и требовательный человек, с тобой просто невыносимо жить, за редкими исключениями. И эта богом забытая страна, эти ужасные люди... К тому же я втайне не одобряю тебя, а это неправильно. Жена должна восхищаться работой своего мужа, гордиться им, не так ли?

– А ты, значит, нет... Натали покачала головой:

– Ты – великолепный ученый, в этом я не сомневаюсь, – она немного замялась, – но у тебя нет чувства моральной ответственности. То, что ты делаешь на своей работе, неправильно, дорогой, плохо, плохо и плохо! Ты же делаешь ужасные вещи, неужели ты сам не понимаешь?

– Ты имеешь в виду Проект?..

– Ты знаешь, о чем я.

– Принцесса, я никогда не исключал возможности, что поступаю плохо, – медленно начал я. – “Сначала удостоверься в своей правоте, потом продолжай” – есть такая заповедь. Но лишь человек с ограниченным воображением может сказать с уверенностью, что он всегда прав. Я же никогда не был в этом уверен. Никогда не был, и, вероятно, никогда не буду. До тех пор, пока не проверю идею в математических расчетах, не проведу в своей лаборатории опыты. Но кажется, что все остальные люди на планете, включая мою жену, получили свыше редкий дар – разбираться во всех предметах, включая мою работу. Жаль, что Господь не включил меня в число этих посвященных. – Я перевел дыхание, наступил один из тех моментов, когда каждый вдох требует усилий. – Ты хочешь, чтобы я бросил работу, Натали? Этого ты хочешь?

Она не раздумывая отрицательно покачала головой:

– Нет. Я не могу просить тебя об этом. И даже если бы попросила, а ты бы согласился, наш брак долго бы не продлился, верно? Я бы не уважала тебя за то, что ты поддался на шантаж.

– Но твой идеал – мужчина, который прячет голову в песок, как страус, или даже предпочитает самоубийство. Неужели ты не можешь понять логический вывод – то, чем занимаюсь я, людям все равно придется решать, они столкнутся с проблемой лицом к лицу рано или поздно.

– Это не доказывает, что Джек убил себя. Я посмотрел на нее с удивлением:

– Я и не думал о Джеке. Я думал о старике Фишере. Почему ты назвала его, разве ты обсуждала проблему с Джеком? Ты говоришь почти теми же словами, что и он прошлой ночью.

Натали помедлила с ответом, и глаза ее были искренними, когда она сказала:

– Мы, возможно, беседовали с ним об этом иногда. Сам знаешь, какая здесь самая главная тема разговоров.

– Вот как. А я и не подозревал о ваших философских беседах. Но за три года нашего брака я впервые слышу, что ты не одобряешь мой жизненный выбор. Когда же отвращение посетило тебя?

– Я... Я не знаю... Наверно, это росло постепенно. Зная, чем ты занимаешься каждый день... Я не говорила об этом потому, что боялась тебя больно задеть.

– Что ж, придется тебе взять себя в руки и причинить мне боль сейчас. Давай послушаем эту мягкотелую дребедень о том, что двигать прогресс науки – преступление против человечества.

– Бесполезно, дорогой. Ты знаешь заранее, что я скажу, потому что слышал это много раз от других людей. И я знаю, что ты скажешь мне в ответ, я слышала это раньше. Ты скажешь, что работаешь над своим Проектом потому, что кто-то должен им заниматься. Скажешь, что тебя не интересует, во что выльются твои исследования, тебя не интересуют последствия. Ты скажешь, что ты просто физик, а не политик и не социолог, не твоя ошибка, что другие не преуспевают на своем поле деятельности. И вы идете вперед не задумываясь и как дети, которые беспечно играют с фейерверком, продолжите свои ужасные открытия, пока не уничтожите весь мир со всем живым на нем.

Я открыл рот, чтобы заговорить, но передумал. Это бесполезно. Все равно что находиться на чужой земле, где никто не понимает твоего языка.

Наконец я сказал:

– Что ж, я просто не в силах понять, как мы дошли до такого. Начали с шарфа, висевшего на дереве в горах Сандии. Но, кажется, мы наконец все выяснили, правда, принцесса? – Она молчала, и тогда я продолжил: – Принесу твои чемоданы из гаража. Не забудь залить бензин в свою игрушку, прежде чем покинешь город. Следующая заправка будет очень не скоро.

Глава 10

Следующий день оказался совершенно провальным. Меня вызвали на работу около трех часов с целью составить дальнейший план исследований, но, поскольку все только и говорили исключительно о смерти Джека Бейтса, сделать толком ничего не удалось. Директор приказал провести полную инвентаризацию всех документов, чтобы определить, не пропало ли что-нибудь. Может быть, он и обязан был поступить подобным образом, но секретным такое действие не назовешь, и вскоре все предприятие гудело, как потревоженный улей, переполненное версиями. Человеческая раса содержит удивительно большой процент вампиров, особенно это заметно на хайвее – если происходит авария, любопытные блокируют движение на целый час даже после того, как “скорая” уже уехала. Остаются, просто чтобы смотреть на лужу крови на асфальте. Весь день прошел в обсуждении подробностей смерти Джека. Я уехал, как только стало возможно. Немного прокатился, пообедал гамбургером и приехал домой к вечеру с намерением сразу лечь спать.

Не знаю, в котором часу меня разбудил телефон. У меня нет привычки смотреть на часы. Я побрел в темноте к телефону в холле, нашел трубку и поднес к уху.

– Мистер Грегори? – услышал я женский голос. – Это мистер Джеймс Грегори? Минутку, соединяю, сэр... – Я слышал, как поют провода, тянувшиеся в неизвестном направлении. – Мистер Грегори? – раздался в трубке мужской голос. – Мистер Грегори, говорит шериф Маккей, округ Эсмеральда, Невада. Я звоню из Голдфилда. Тут произошел несчастный случай. Один маленький заграничный автомобильчик свалился с дороги в кювет за несколько миль к югу от нас и сгорел. Из него вывалилась во время падения пара чемоданов, на них было указано имя владельца. Вы слышите меня, мистер Грегори?..

– Да, – глухо произнес я, – слушаю.

– На имя миссис Натали Уолш Грегори. Вас назвали как ближайшего родственника.

– Что с моей женой?.. – начал я.

– Мы не знаем, насколько она пострадала. – Голос помолчал, потом продолжил: – По правде говоря, мы не нашли ее... пока.

Потом последовал разговор, который я плохо запомнил. Я позвонил в аэропорт сразу, как только повесил трубку, и мне предложили на выбор – лететь в Лас-Вегас, который в ста восьмидесяти милях юго-восточнее того места, или в Рино, северо-восточнее на сто шестьдесят миль. Два чартерных пилота оказались в отпуске, наверно, охотились за урановой рудой, а третий сломал позвонок, упав со стремянки, когда красил дом. Я послал телеграмму своему тестю, оделся и пошел в гараж. Загрузил “понтиак”. Я никуда не езжу в этих местах, особенно зимой, без спального мешка, небольшого запаса еды, большого запаса воды и газолиновой печки. Следы цивилизации сильно ослабевают на этих длинных пустынных дорогах, даже на асфальтированных, когда налетает штормовой ветер или вдруг заглохнет мотор. Тогда, имея воду, пищу и огонь, вы можете спокойно сидеть и ждать помощи.

Я уже включил двигатель, зажег фары и стал выезжать в ворота, как вдруг быстро подъехала машина и загородила мне путь. Из нее появилась подтянутая деловая фигура Ван Хорна. Он двинулся по дорожке света от моих фар, обогнул “понтиак” и подошел к дверце с моей стороны. Я нажал кнопку – стекло поползло вниз. Иногда мне кажется, что русские правы по поводу нас, изнеженных демократов. Поставить в машину специальный мотор для того, чтобы опускать стекла, – разве это не моральное разложение?

– Зачем вы приехали? – спросил я.

– Военные разогревают для нас самолет в Кертланд-Филд. Захватите с собой теплое пальто. В любом случае вы не в том состоянии, чтобы одному проехать восемь сотен миль.

– Оставим в покое мое состояние.

Было бы по меньшей мере наивно спрашивать его, откуда он знает, куда я еду. Хорн просто ответит, что это его работа. Я заглушил двигатель, выключил свет, подошел к багажнику, открыл и, пока моя голова была внутри, пробормотал:

– Спасибо.

– Не надо меня благодарить. Когда люди в нашем районе начинают внезапно умирать или исчезать, необходимо, чтобы вы всегда были в поле моего зрения.

Обычно самолеты вызывали у меня неприятную дрожь, но на этот раз мне было не до подобных переживаний. Кроме того, мне следовало кое о чем подумать во время полета. Очнулся я, когда Ван Хорн дотронулся до моей руки и показал вниз. Мы пролетали над Большим каньоном. Признаю, днем от открывшейся внизу панорамы просто дух захватывало, но сейчас меня не впечатляли никакие красоты природы.

Голдфилд расположен в круглой низине, наподобие неглубокой чаши. Со всех сторон низкие голые холмы Невады. Поверхность земли была в черных ямах от бывших рудников, виднелись разрушенные временем хижины, полусгнившие буровые вышки. Все это портило ландшафт. Я слышал, что когда-то город был очень большим, здесь бушевала одна из великих золотых лихорадок девятнадцатого века. Теперь остался лишь центр бывшего мегаполиса. Несколько маленьких заправочных и кафе – к западу от Миссисипи все рестораны называются “кафе”, небольшие улицы с современными жилыми постройками, пара школ и несколько массивных государственных зданий из серого камня:

Голдфилд все-таки является центром округа. В одном из таких зданий мы отыскали шерифа, который отвез нас к месту происшествия на новеньком с иголочки “шевроле”-пикапе. В этом округе пикап – семейная машина, впрочем, местные жители обычно держат и джип для различных путешествий.

Выйдя из машины, я огляделся вокруг. Тут собралось много людей, стояли джипы, и наверху кружил маленький самолет. Я не стал никого ни о чем спрашивать, просто стоял и смотрел. Пустынное место. “Триумф” съехал с дороги в двух сотнях ярдов к югу от той точки, где я стоял. Он пропахал две глубокие колеи по склону широкого, но неглубокого кювета, и я бы скорее назвал его канавой. Этот кювет тянулся вдоль шоссе на всем его протяжении через округ. “Триумф” на огромной скорости врезался в заградительный барьер, взлетел в воздух, ударился о землю, перевернулся несколько раз, теряя при этом части машины и ее содержимого, подмяв несколько растений юкки, прежде чем остановился.

Остов автомобиля лежал тремя оставшимися колесами вверх. Ни багажника, ни кузова, красная краска ободрана и почернела от огня. Я подошел ближе. Люди возились около обгоревшей машины, с ними был и Ван Хорн. Местность заросла юккой, та заполонила все пространство – и склоны холмов, и их круглые вершины, но вокруг каждого растения обязательно была свободная территория – юкке тоже требуется влага, и она вынуждена бороться за выживание. Юкка вырастает от восьми до двенадцати футов высотой, переплетенные скрученные ветки покрыты острыми колючими листьями, похожими на те, что растут у основания ананаса. Много было коричневых, засохших в это время года. Ужасное место.

Я поднялся на плоскую вершину ближайшего холма. На расстоянии по крайней мере десяти миль к востоку земля наклонно спускалась к белесому продолговатому пятну, вероятнее всего водоему, куда стекалась вода во время дождей, но она там не задерживалась, быстро испаряясь в жаркие засушливые периоды и оставляя на поверхности белую солевую пленку. К западу тянулась гряда невысоких, поросших неизбежной юккой холмов. К северу и югу вилась лента шоссе – единственный признак цивилизации, хотя трудно назвать цивилизованными тех, кто, проезжая мимо, останавливался, жадно вглядываясь в искореженную машину, по-видимому, в надежде увидеть искалеченные тела. Такие еще и выражали недовольство, когда шериф оттеснял их от места происшествия.

Я вернулся туда, где лежал “триумф”.

– А, вот вы где! – произнес Ван Хорн. – Нам нужно полное описание: в чем была ваша жена, когда уезжала из дома.

– Белая в голубую полоску рубашка, серые шорты из фланели, длинные белые гольфы, коричневые мокасины. Голубой кожаный жакет. Белые перчатки для водителей с кожаными пальцами. Но, разумеется, она могла и переодеться...

Он покачал головой:

– Судя по времени, за которое она домчалась сюда, у нее не было остановок. Это подтверждает и мой человек, которого я послал за ней следом.

– И что он говорит?

– Заправив полный бак, после Вегаса она резко прибавила скорость. При ста пяти милях в час мой человек вспомнил о своих жене и детях и отстал, она же умчалась вперед. Когда он добрался до этого места, ее автомобиль уже горел. Но вокруг не оказалось никаких следов присутствия миссис Грегори. Несмотря на темноту, он продолжал поиски, насколько было возможно, и, не обнаружив ни ее, ни кого-либо еще, поехал в Голдфилд, чтобы позвать на помощь и позвонить мне.

Шериф дополнил:

– Кто-нибудь мог остановиться и отвезти ее в госпиталь, но мы проверили эту версию в радиусе трехсот миль.

– Шнейдер, это мой человек, который ехал следом, сказал, что навстречу ему не попадалось ни одной машины. Впрочем, миссис Грегори мог подобрать автомобиль, который следовал на юг и двигался впереди Шнейдера, вплотную за “триумфом”. Но если это так, пострадавшую в аварии женщину должны были доставить в Голдфилд. Она не могла уйти в пустыню, самолет ее давно бы обнаружил. Я подожду, пока закончат осмотр места происшествия, потом вернемся домой.

– Скажите, когда будете готовы, мистер Ван Хорн, я отвезу вас, – предложил шериф.

Через полчаса мы летели на запад, навстречу ветру и вслед заходящему солнцу. Сделав круг над захолустным аэродромом, наш самолет лег на обратный курс. События дня странным образом меня раздвоили. Одна часть все еще сидела в доме в Альбукерке, сжимая в руке телефонную трубку. Кажется, я успел простудиться во время этих перемещений, потому что испытывал тяжесть во всем теле и головокружение.

– Хотите узнать подробности? – спросил Ван Хорн.

– Что именно? – Нам приходилось кричать из-за шума мотора.

– Авария ненастоящая. Очень много доводов в пользу этого. Вам когда-нибудь приходилось видеть картину настоящей автомобильной аварии, доктор Грегори? Вы упомянули, что ваша жена была в мокасинах, они, как известно, не имеют шнурков, и у нее имелась сумка, вы, правда, не упоминали о сумке, но ее видел Шнейдер, о чем пишет в докладной. Разве правдоподобно с такой скоростью вылететь за обочину, кувыркаться вместе с машиной и при этом оставить при себе туфли и сумку, ведь их так и не нашли на месте происшествия. И как в уже наступившей к тому времени темноте раненая и оглушенная женщина могла сама отыскать свои вещи? Разумеется, это мог сделать наш гипотетический самаритянин, но и то маловероятно. Есть и более веские причины, указывающие, что авария была сымитирована. К примеру, автомобиль имеет четыре скорости, но ручка переключения стояла на третьей. Когда получу полный доклад, могу, если хотите, дать вам его прочитать. Не хочу, чтобы у вас были малейшие сомнения.

– Почему?

– Потому что мы ценим вас, доктор Грегори. И мы не хотим, чтобы вы думали, что ваша жена была специально подставлена или к ней отнеслись несправедливо. Факты таковы: во-первых, ее шарф найден около мертвого Бейтса; во-вторых, как бы бросая этому вызов, она спешно собирает вещи и уезжает из дому; в-третьих, на дороге через пустыню, где нет телефонов, по которым Шнейдер мог сообщить о ее передвижении и устроить перехват, она резко прибавляет скорость и оставляет его далеко позади. И в-четвертых – все указывает на то, что ее ждала другая машина, в которую она пересела и уехала, предварительно спустив с откоса свой автомобиль, чтобы создать картину аварии.

– Не впечатляет. Машина после аварии без водителя вызывает массу вопросов.

– Со временем. Если бы Шнейдер нашел “триумф” просто оставленным у обочины, он бы сразу сообразил, что ваша жена уехала на другом авто. Он мог позвонить в Голдфилд и попросить перекрыть все дороги. В пустыне дорог почти нет, к тому же все они малопроходимы, особенно зимой. Скорее всего, вашей жене и ее сообщникам надо было скрыться как можно скорее, вот они и инсценировали аварию.

Это походило на обсуждение кинофильма или телевизионного шоу, самое ненавидимое мною времяпровождение. Мы не говорили о маленькой, двадцати с небольшим лет, черноволосой девушке с большими темными глазами и длинными волосами – речь шла о преступнице и ее сообщниках.

– А что за преступление могла совершить Натали? Разумеется, не считая убийства?

– Этого недостаточно?

– Не для вас. Вы – офицер безопасности, Ван. Вас ничуть не тронет, если половину населения Соединенных Штатов прирежут в постели, только бы они не выдали государственных секретов.

– Фишер, вы, Джастин, Бейтс и теперь миссис Грегори. Все так или иначе связаны с Проектом. Такое количество случайностей невольно заинтересует офицера безопасности.

– Ясно. Почуяли заговор?

– Скажем, очертания некоторого плана.

– И цвет преобладает красный, не так ли?

– Кто еще, кроме коммунистов, зайдет так далеко, чтобы узнать о нашей работе? И скажу вам кое-что еще, доктор Грегори. Я наблюдал за вашей женой давно и ждал, когда она выдаст себя. В течение трех лет, если быть точным.

Я посмотрел на него с интересом:

– Продолжайте.

– Как я уже говорил, случайные совпадения всегда подозрительны. Полицейская служба – а безопасность одна из ее ветвей – основана на проверке такого рода случайностей. К успеху в работе полицию нередко приводит проверка настораживающих совпадений. Например, человек, которого есть все основания подозревать, имеет железное алиби на то время, когда произошло убийство. Или женщина вдруг начинает поправлять чулок, подняв подол и тем самым привлекая к себе внимание, а в этот момент рядом действует вор и чистит чей-то карман. Или блестящий молодой ученый делает открытие, дающее нам возможность применения мощного оружия, обладающего разрушительной силой атомной бомбы, но лишь с незначительным эффектом никому не нужного радиоактивного излучения. И именно в этот момент он неожиданно встречает обольстительную энергичную молодую леди из другой части общества, которая, несмотря на различие в образе жизни, интересов, вдруг безумно в него влюбляется...

– Вы сейчас запутаетесь, следите за нитью своего повествования. Кажется, у вас уже получилась развесистая клюква.

– Я начинаю сбиваться, когда меня смущает предмет разговора. Не очень приятно говорить человеку такое о его жене.

– Тогда не надрывайтесь. Вы высказали точку зрения. Я буду иметь ее в виду. А теперь заткнитесь и дайте мне немного поспать.

Глава 11

На следующий день меня вызвали на работу, и Директор Проекта уведомил, что хотя и сожалеет, но вынужден отстранить меня от исследований до дальнейших распоряжений сверху. Поскольку до сих пор я думал о совершенно других проблемах и не ожидал ничего подобного, то испытал шок. Хотя такие действия начальства были вполне логичными. Вернувшись домой, решил взглянуть на мой вынужденный отпуск со светлой стороны – теперь я не был привязан к дому. Машина все еще оставалась загруженной с прошлой ночи. Дополнительно я взял ружье, патроны, подобрал на кухне малопортящиеся продукты и все это отнес в авто. Потом запер дверь и поехал на север.

Двигаясь в сторону к Санта-Фе, я сразу понял, что пришла весна, потому что верхний слой земли в этой части страны поднялся вверх и, подгоняемый ветром, устремился на восток со скоростью сорок пять миль в час. Впрочем, это лишь зефир для здешних мест. Вы можете поместить весной в Нью-Мексико пару ураганов из восточных районов, и никто не заметит перемены погоды. В пыльной буре я проехал все шестьдесят миль до трассы ЮС-85, движение по шоссе сильно замедлилось в связи с разгулом стихии, видны были лишь расплывчатые желтые пятна зажженных фар. Потом вдруг снова просветлело, над головой появилось чистое голубое небо, и засияло солнце. По радио сообщили, что ЮС-66 к востоку от Грантса закрыта из-за пыльной бури. Я спокойно воспринял известие, поскольку эти проклятые передние стекла стоят дорого и пескоструйная обработка превратит их в матовые за пару минут, если поехать слишком быстро через эту бурю.

Когда я приблизился к Санта-Фе, белизна покрытых снегом вершин гор Сангре-де-Кристос показалась просто болезненной по контрасту с той грязной пеленой, из которой я выехал. Правда, ветер не прекратился, когда я въехал в город, но, по крайней мере, вокруг не летали сорванные с места предметы. Я остановился в “Ла Фонда”, смыл с себя песок, вычистил его из зубов и спустился в бар перекусить. Место знакомое: мы с Натали всегда здесь питались, когда заезжали в Санта-Фе. Поскольку я был один, то быстро поел и поднялся в номер. Немного полистал телефонный справочник, лег в постель и проспал до рассвета.

Утром оделся в консервативном стиле – в светлый габардиновый костюм, он практически является униформой для здешних мест. По брюкам я заметил, что похудел. Раньше, когда был еще совершенно здоров, это могло стать поводом для радости – не люблю, когда вес заходит за двести фунтов. Я позавтракал и часа два колесил по городу, чтобы определить, есть ли у меня сопровождение. Сопровождение было. Вану надо самому как-нибудь испытать на собственной шкуре, что такое преследование. Понял бы, как хочется нажать на газ и оторваться от “хвоста”.

Впрочем, в настоящий момент мне была довольно безразлична слежка, поскольку не имелось никаких шансов сохранить мои действия в секрете. Я поехал вверх вдоль реки Эскья-Мадре к церкви Кристо-Рей. Когда-то Эскья-Мадре называлась Мадре-Дитч и снабжала водой весь город. Теперь, оправленная по-современному в бетонные берега, которые по идее должны были служить преградой, в случае если бы она вздумала выйти из берегов во время дождей, река выглядела, скорее, как горный ручей, который заблудился и теперь протекает через большой город. В центре Санта-Фе она исчезает под землей в нескольких местах, но потом вновь выходит на поверхность и открыто течет в жилом районе, который, как и многие другие, заселен наполовину испано-американцами и наполовину “англо”: если кто не знает – так на местном наречии называют всех иностранцев, то есть людей, которые не говорят по-испански.

Так или иначе этот водный поток называется Эскья-Мадре, и дорога вдоль него носит то же название. Как раз на этой дороге и находился дом по интересовавшему меня адресу. Неизвестно, по каким соображениям, в этих местах считается, что дверь красного цвета говорит о художественной натуре живущей за ней женщины – например, красный фонарь говорит о принадлежности женщины совсем к другому типу. Но тем не менее все мои знакомые женщины, как только узнавали разницу между палитрой и подушечкой для булавок, немедленно красили свою дверь в красный цвет. Парадная дверь дома Рут Деври, например, была глубокого темно-красного цвета.

Заметив красную дверь, я некоторое время поездил по соседству, надеясь, что мои действия не вызывают подозрений и выглядят естественными. Санта-Фе – старинный город, где ценят покой и уединение, подтверждением служит то, что каждый житель огородил свой дом высокими глинобитными стенами. Они выходят прямо на улицу, что, естественно, ограничивает передвижение. Мой автомобиль, широкий и приземистый, плохо справлялся с углами, и наконец я прекратил свое безумное катание и уехал из этого кроличьего садка в отель.

После ленча я вернулся в номер, освежил память, заглянув в телефонный справочник, и снял трубку. Оператор соединила меня мгновенно. Ответил девичий голос.

– Мисс Расмуссен? Мисс Расмуссен, это Джим Грегори... Грегори. Да, верно, – доктор Грегори, тот самый, которого вы пытались как-то раз застрелить. Я понимаю, что вы не испытываете особого желания меня видеть... Тем не менее все-таки рискну и вношу предложение встретиться. Могу ли я подъехать к вам?.. Да, после обеда будет удобно. Благодарю вас, мисс Расмуссен.

Повесив трубку, я поглядел в зеркало. В нем отразилось выражение лица человека, недоумевающего по поводу того, что он себе позволяет...

После обеда я опять поехал по дороге вдоль реки, испытывая некую шаловливую легкость и чувство вины, как ребенок, который задумал прогулять уроки. У меня теперь нет ни жены, ни работы, и я ехал навестить хорошенькую девушку. Это было странное состояние, к которому примешивалось волнение. Мне кажется, у каждого мужчины в жизни бывают моменты, когда хочется все начать сначала, и не потому, что его не удовлетворяет то, что он уже имеет и чего добился в жизни, просто становится любопытно – а что еще можно сделать. Я нашел местечко, где сумел втиснуть свои слишком широкий автомобиль так, чтобы не нарушить движения, и подошел к двери. Нина Расмуссен, должно быть, ждала меня, потому что открыла дверь уже на второй стук.

Мы стояли у порога, глядя друг на друга, и оба явно припоминали обстоятельства нашей последней и единственной встречи. Тогда, в госпитале, куда она явилась убить меня, на ней была широченная, необъятная желтая индейская юбка. Сегодня точно такая же, только красная с белым; ее хорошо дополняла крестьянская блуза из белого хлопка с маленькими круглыми рукавами и воротом на шнурке. Широкий серебряный пояс, стоивший кому-то не меньше сотни долларов, был, к моему удовольствию, единственным украшением. Почти все жен-шины здесь с ума сходят по индейскому серебру. Нина выглядела сейчас лучше, чем тогда, – здоровая, миловидная девушка лет двадцати, стрижка – почти мальчишеская, но волосы все-таки немного успели отрасти, и под ними не было заметно места, куда ударила Натали графином с гладиолусами.

– Входите, доктор Грегори.

Ее голос сегодня отличался от того, который я запомнил, – он был более низкий и приятный, лишенный ноток ненависти и истерии.

– Кажется, вы встречались с моим братом Тони. Смуглый юноша, приходивший ко мне в госпиталь, стоял около камина, вернее, очага – одного из тех круглых сооружений в углу, что напоминают улей. В нем пылала пара сосновых поленьев без обычной железной подставки. Полутемная комната стилистически соответствовала этому очагу – низкий потолок подпирали круглые деревянные балки, которые называются “вигас”, они обычно добавляют пару тысяч долларов в стоимость любого здания в Нью-Мексико. Как на востоке престижен стиль старинного фермерского дома Коннектикута, так здесь каждый сноб обязательно должен иметь жилище с глинобитной стеной, очаг и “вигас”. Тони, обернувшись на мгновение, коротко наклонил голову в знак приветствия, не вынимая рук из карманов.

– Я сейчас вернусь, только возьму куртку, – сказала девушка.

Ранее ничего не говорилось о том, что мы выйдем на улицу, но я не видел причин для возражений. Юноша вновь вернулся к созерцанию огня. Его спина исключала компромисс, а исходя из его поведения, было совершенно очевидно, что мое появление прервало спор между ними, предметом которого я, скорее всего, и являлся. Вокруг расставлены и разбросаны местные реликвии, среди них пара треснутых старинных кукол, безусловно более близких к подлиннику, чем те, что можно найти в сувенирных лавках города; старинная деревянная фигура святого в специальной стенной нише, серебряные и медные предметы, великолепный кувшин черной керамики. Над очагом висел винчестер. На стенах – две большие картины маслом, подлинники, автор подписался как Ф. Уайльд.

Я подошел к ним ближе, поскольку, кроме старых журналов, которые я уже читал, смотреть больше было нечего. Вообще самый верный ход при виде предметов доморощенного искусства, в том числе картин, сделать вид, что их не замечаешь. Если хозяева увидят, что вы разглядываете эти шедевры, они неизбежно спросят ваше мнение.

– Это моя мачеха, – девушка незаметно подошла сзади, – Фрэнсис Уайльд. Четыре года назад она и отец погибли в автокатастрофе. Она считалась неплохим художником. Это пуэбло в Таосе.

Я с уважением посмотрел на стилизованное изображение белых кубов, нагроможденных друг на друга. Нина Расмуссен показала на другую картину:

– Долина Памятников.

Вторая представляла рисунок из оранжевых зигзагов.

– Идемте. Мы скоро вернемся, Тони. Снаружи было темно, тихо и довольно холодно.

– Поедем или пройдемся? – спросил я. – Моя машина рядом.

– Пойдем, – ответила она, – если только вы можете...

– Могу.

– Просто я не знаю, поправились вы совсем или еще нет.

– Вполне достаточно для прогулки пешком. Скажите, а кто раскрасил красным дверь?

– Дверь... О, – она рассмеялась, – сама Фрэнсис. Почему вы спросили?

– Из простого любопытства.

– Я... я никогда ее особенно не любила. И именно поэтому не смогла перекрасить дверь... Могло показаться, что я пытаюсь стереть все следы Фрэнсис... – Она остановилась. – А вы коварный, доктор Грегори. Незаметно заставили меня рассказывать о себе.

– Я за этим пришел. Вы с вашим братом такие разные, совсем непохожи, за исключением, может быть, небольшого сходства рта и глаз.

– Он весь в мать. Она была чистокровная испанка, Трухильо в девичестве.

Если вам когда-нибудь пришлось выслушивать занудные истории старинных семей Виргинии, то знайте, что в Нью-Мексико они в два раза зануднее.

– Она умерла, когда родился Тони, – продолжала девушка, – мне было тогда шесть.

– Вам не везет, – заметил я. – Рок преследует вас – люди рядом с вами имеют привычку умирать.

– Это бестактное замечание, доктор Грегори, не ожидала услышать его от вас.

– Я пришел сюда не затем, чтобы быть вежливым. От меня вы не могли ожидать любезностей. Чем занимается Тони?

– Учится в университете. Он приехал на уик-энд.

– Он всегда приезжает домой на выходные?

– Часто.

– Была особенная причина для приезда на этот выходной?

– Нет. Почему вы спросили?

– Он предупредил, что приедет?

– Нет. Доктор Грегори...

– Он приехал сказать вам, чтобы вы не имели со мной никаких дел, так? Я ожидал нечто подобное. Я даже специально покрутился недавно около вашего дома, чтобы дать ему время приехать к вам.

Она напряженно ответила:

– Я не знаю, куда вы клоните, доктор Грегори. Но скажу, что я не собираюсь больше отвечать на ваши вопросы. Проводите меня домой.

– Вы не выглядите дурочкой, Испанка, и не стоит из себя ее строить.

Нина остановилась и посмотрела на меня:

– Не думаю, что мне нравится...

– Разве имеет значение, что вам нравится, а что нет, Испанка? Зачем вы согласились встретиться со мной? Вам не могла понравиться такая идея – ведь я убил вашего дружка. Но вы были милы и любезны со мной по телефону. Почему, Испанка?

Она окончательно рассердилась:

– Не смейте звать меня...

– Я буду звать вас так, как мне понравится. А вы примете это с улыбкой. И оба мы знаем, почему. Мы оба знаем, что парень, которого я застрелил прошлой осенью, был грязный убийца, у которого даже не хватило духу сделать работу как следует. Вы этого не знали, когда ворвались ко мне в госпиталь, чтобы отомстить за него, – не знал и я. Но теперь мы знаем оба. Ведь мы знаем это, Испанка? И еще кое-что знаем, не так ли?

Девушка прошептала:

– Что еще мы знаем?

– Знаем, что ваш братец тоже не просто приехал побродить по лесу. У него было наготове заряженное ружье на случай, если я пойду другой дорогой, – тогда, тем утром, меня встретила бы пуля Тони, а не Пола Хагена. Как вы думаете. Испанка, Тони стрелял бы точнее? Или его тоже охватила бы трусливая лихорадка?

Она низко наклонила голову, я не мог видеть ее лица. Наконец девушка снова прошептала:

– Что вы собираетесь делать?

Я сразу не ответил. Потом громко расхохотался. В темноте, вероятно, мой смех прозвучал грубо и пугающе. Нина вскинула голову:

– Так вы не знали! Вы просто взяли меня на пушку! Она ударила меня. Я перехватил ее запястья, не давая сделать это снова. Мне не нравится, когда меня бьют, всегда отвечаю тем же, даже если ударит женщина. Если женщины ведут себя подобным образом, то должны понимать, на что идут.

– Так больше не делайте. Испанка. Если я имею докторскую степень, это не значит, что моя реакция отличается от реакции любого другого человека.

Она медленно приходила в себя. Я чувствовал, как напряжение покидает девушку, и отпустил ее руки. Глядя вниз, Нина потерла запястья и сказала мрачно:

– Я ничего вам не говорила.

– Вы сказали вполне достаточно.

– Знает ли полиция?..

– Они в этом не участвуют. Сие – частное мероприятие.

– Но как вы?..

– Сразу после той осенней охоты я решил, что это был несчастный случай. Но потом произошло много всего другого, и я сделал соответствующие выводы.

– Полиция провела тщательное расследование. Они ничего не нашли. Вы ничего не докажете, доктор Грегори. Вы вынудили меня обманом выдать себя, это еще не улика.

– Я не ищу улик, мисс Расмуссен. И приношу вам извинения за свою грубость. Просто знал, что если буду вежлив, то ничего не добьюсь от вас. Мне нужна информация. Моя жена Натали пропала. Я пытаюсь ее найти.

– Ваша жена! Но почему вы думаете, что Тони...

– Все началось с Тони и Хагена. Мы с Хагеном никогда раньше не встречались, но почему-то он стрелял в меня. Мы теперь знаем, что это не случайность. Поскольку лично против меня он ничего не мог иметь, раз мы не были даже знакомы, значит, Хаген повиновался чьим-то приказам. Я считаю, что те люди, у которых сейчас находится моя жена – кстати, сомневаюсь, что она пошла с ними по собственной воле, – тоже подчинялись приказу, и из того же источника. Если найду того, кто приказал меня убить, я найду человека, похитившего Натали. Это ясно?

– Вы так говорите, как будто речь идет о чьем-то безумном заговоре.

– Безумный – как раз правильное слово, детка.

– Не знаю – верить вам или нет. Если миссис Грегори действительно пропала, почему ее поисками не займутся полиция и ФБР?

– Они занимаются. Но у них в основу положена другая идея. Они считают, что Натали прячется. А я считаю, что ее похитили. А как вы узнали правду насчет брата и Хагена? Тони решил признаться и все рассказал?

Она поколебалась. Потом кивнула:

– Он не мог держать все в душе. Особенно после того случая в госпитале, когда я вела себя как полная идиотка. Сначала я ему не поверила. Преднамеренное хладнокровное убийство! Зачем они поступили так, доктор Грегори, почему?

– Именно это я и надеялся узнать от вас.

Нина потрясла головой:

– Он мне не говорил. Все, что он сказал, это... вы должны умереть. Я не могла заставить его объяснить причину.

– Позволите мне поговорить с ним?

– Я не могу вам запретить. Может быть, вы подождете и дадите мне сначала объяснить ему, что вы хотите... Это не очередной трюк, доктор Грегори? Вы ведь не хотите просто получить свидетельство его вины, а потом воспользоваться информацией брата против самого него в полиции?

– Если бы я получал удовольствие, сдавая людей в полицию, вы были бы уже давно за решеткой, мисс Расмуссен.

– Да, – согласилась она. – Я помню об этом.

– Я позвоню вам завтра утром.

Она посмотрела на меня долгим взглядом, как будто хотела что-то сказать. Потом спохватилась, повернулась и пошла прочь. Я смотрел, как она уходит. Нина шла легко, совершенно не вкладывая "в мальчишескую походку женского кокетства. Осмотревшись кругом и определив, где нахожусь, я пошел к машине.

Должно быть, он притаился за запасным колесом, которое было прикреплено сзади, как на старых моделях, теперь это считалось модным дизайном. Не знаю, услышал я некий звук или поймал движение тени углом глаза, когда открывал автомобиль. Вероятнее всего, сработал инстинкт самосохранения, настоятельно рекомендуя мне броситься немедленно на землю, невзирая на габардиновый костюм, что я и сделал. Падая, услышал, как нож рвет ткань, и после ощутил прикосновение тонкого лезвия к коже, но боли не было.

Упав на землю, я сразу откатился, зная, что он навис надо мной, выискивая брешь для нового удара. Неожиданно для него я вдруг изменил направление, подкатился к нему, дернул вниз на себя и сразу отбросил прочь ударом ноги. Я успел подняться раньше, чем он. Пока нападавший вставал, снова ударил его, теперь ногой в лицо, приближаться на расстояние руки я не решался – иметь с ним дело было похуже, чем со змеей. Он упал и покатился по земле, теперь настала моя очередь ловить шанс, но орудие убийства все еще находилось у него, и я не знал, как подступиться поближе. Он взмахнул ножом, пытаясь достать мои ноги. Я отпрыгнул назад. Он сел, тихо бранясь по-испански, – удивительно, до чего этот язык подходит для ругательств.

Я подумал о своем ружье и трех коробках патронов, запертых с моим походным снаряжением в багажнике. Но к дьяволу патроны, я бы с удовольствием опустил приклад ему на голову. Убегать не стоило – он был моложе меня и не провел несколько месяцев в госпитале, как я. К тому же бежать мне не позволяла гордость. Если вы всю сознательную жизнь охотились с ружьем в руках, то считаете себя человеком, который может за себя постоять. Наверно, это была ложная идея, но нельзя предать разом свои убеждения – взять и побежать от юнца с ножом.

Я медленно засунул руку в карман и вытащил небольшой складной ножик. Типа бойскаутского, со штопором, шилом, открывалкой для консервов. Лезвие было примерно два с половиной дюйма длиной. Я открыл его, не сводя глаз с противника.

– Антонио, – тихо позвал я, – убийца Антонио. Я начал продвигаться вперед. Он, помедлив, попятился от меня, размахивая ножом и делая прочие телодвижения, на которые я не обращал внимания. Мы пританцовывали напротив друг друга в странном ритме. Черные волосы свисали ему на глаза, из носа текла кровь и капала со щеки. Вот, пятясь, он прикоснулся спиной к “понтиаку”, потом начал скользить вдоль машины к стене. Я втиснул свой автомобиль в угол между двумя стенами, чтобы он не мешал проезду. На спине у меня было сыро и тепло от крови.

– Что случилось, убийца? – прошептал я. – Хочешь, чтобы я снова повернулся к тебе спиной?

Он издал горловое ворчание и сделал резкое движение в мою сторону. Когда-то в колледже мне приходилось видеть бои фехтовальщиков. Еще тогда я заметил, что мишенью для укола шпагой может служить любая часть тела, но, как правило, бойцы не обращают внимания на торс. Они колют в руку со шпагой, эта цель ближе всего. Я ждал. Он бросился, пытаясь достать меня, но в этот момент я сделал выпад и своим ножиком пырнул его в руку, державшую оружие, повыше кисти, одновременно ступая вперед и в сторону, чтобы встретить его плечом и бедром.

Столкновение было жестким, но я устоял на ногах. Его голова оказалась на моем плече, по ней я и нанес удар, используя, как кастет, рукоятку своего ножа, я не мог применить лезвие из-за неудобства положения. Зажатый между мной и крылом автомобиля, он заверещал от боли. Левой рукой я перехватил его правую руку, не зная – есть в ней нож или нет. Повернулся и коленом врезал ему в живот, потом ударил головой в подбородок и вспомнил, что у меня есть нож. Отступил, чтобы видеть, куда бить. Лишившись моей поддержки, он сразу сполз на землю. В шести футах валялся его нож с выбрасывающимся лезвием. Я пошел, чтобы подобрать выкидуху, на негнущихся ногах, по пути прикидывая, не перерезать ли ему горло. В тот момент идея казалась очень подходящей.

Красная входная дверь была заперта, когда мы достигли ее. Я попробовал постучать висевшим дверным молотком в форме подковы. Наверно, повешена для удачи. Постучал – никакого ответа: подкова не работала ни как молоток, ни как талисман. Подождав секунд тридцать, толкнул дверь, она открылась. Подхватив парня покрепче, втащил в дом. В гостиной горел свет, свет виднелся и в коридоре слева.

– Тони? – откуда-то позвал девичий голос. – Кто там? Тони?

Я потащил свою ношу на звук голоса. Мы встретились на пороге спальни. Нина Расмуссен была почти совершенно раздета. Охнув, она схватила со спинки стула платье. Наивная и банальная реакция. Я был женат достаточно долго, чтобы не впасть в столбняк при виде обнаженной женской фигуры. Она попятилась назад, а я подтащил своего молчаливого спутника и бросил его на кровать.

– Я уже отнял у вас одного сопляка. А теперь возвращаю другого, так что мы квиты. Вот его нож на случай, если он ему снова понадобится.

Я швырнул орудие убийства к ее ногам и вышел.

Глава 12

Во сне я убивал его три раза. Я рвал его горло, вырезал его сердце, вспарывал от паха до шеи. Наверно, во мне говорили упущенные возможности. Эту ночь нельзя было назвать спокойной. Утром я встал и первым делом привел в порядок ванную, где прошлой ночью неуклюже оказывал сам себе первую помощь, пользуясь маленькой аптечкой из машины, после того как проскользнул незамеченным в отель через заднюю дверь. Свернул запачканную одежду и убрал в чемодан, чтобы не напугать горничную, когда та явится заправлять постель. Побрился, надел легкие брюки, свободную шерстяную рубашку и пошел в столовую завтракать. Столовая – просторный зал, с низким потолком, множеством столиков – была довольно уютна и красива, но в отличие от бара не имела собственного стиля. Я заказал яйца, апельсиновый сок, тосты, кофе у подошедшей девушки в мексиканском костюме. Когда она отошла, я откинулся было на спинку стула, но тут же резко выпрямился – лучше бы я пошел завтракать в аптеку и сидел на стуле без спинки.

На столик упала тень, и знакомый голос произнес:

– Доброе утро, доктор Грегори. Рано встали.

– Значит, нас двое. Садитесь, Ван.

Он постоял немного, глядя на меня сверху вниз.

– Неплохо выглядите. Поздравляю с окончательным выздоровлением. – Он хотел хлопнуть меня по спине. Я поспешно сказал:

– Лучше не надо, если не хотите, чтобы я откусил вашу конечность по локоть.

Он отдернул уже занесенную руку, рассмеялся, пододвинул стул и сел.

– Для ученого-теоретика у вас удивительная способность выживать в экстремальных ситуациях, доктор Грегори.

– Угу. И можно спросить, где вас черти носили в это время?

– Я был не здесь. Мне доложили только в полночь.

– А ваши люди? Их всех парализовало?

– Всего один только человек. Вы думаете, я могу набрать большой штат на те крохи, что мне выдают для этой цели? И сколько молодых, хорошо обученных людей может привлечь мизерная зарплата, которую мы платим? Те, кто приходит, не натренированы, как полицейские. Возможно, вам еще повезло, что мой человек не вмешался. Принимая во внимание то смутное представление, которое он имеет об оружии. Да ему и не положено стрелять, просто требуется оказать помощь, когда нам надо кого-то арестовать. – Ван Хорн ухмыльнулся. – Впрочем, прежде чем он мог бы помочь, вы сами прекрасно справились с ситуацией.

Я осторожно прислонился к спинке стула, чтобы девушка могла поставить на стол заказ.

– Завтракали? – спросил я. – Может быть, кофе?

– Пожалуй, выпью кофе, – согласился он и, когда девушка отошла, продолжил: – Не расскажете мне, что вы здесь делаете? Разумеется, кроме того, что хотите быть убитым.

– А разве это ваше дело, Ван? Какого черта! Меня отстранили от работы, что вычеркивает меня из списка ваших подопечных.

– Нет, не вычеркивает. Вы обладаете секретной информацией, которую держите в голове. Некоторые люди готовы на многое, чтобы заполучить ее. Поехали обратно в Альбукерке, доктор, там я могу за вами приглядывать.

– Идите к дьяволу, – ухмыльнулся я. Мы всегда понимали друг друга, во всяком случае достаточно, чтобы можно было не соблюдать вежливость. – Вы не можете иметь все. Когда правительство Соединенных Штатов решит, что я достоин его доверия в той степени, чтобы вновь выплачивать мне зарплату, я подумаю насчет того, стоит ли подчиняться приказам нанятых правительством людей, которые не являются моими непосредственными начальниками. А пока я ненадежный сукин сын и посему не ограничен в действиях. Поэтому подите прочь и не давите на свободных граждан.

– Вы прекрасно понимаете, что отстранение не связано с вашим поведением...

– Может быть, но это делает брешь в моих доходах. И что вы хотите от меня за такую плату?

– Я не хочу, чтобы вы ускользали, не хочу найти вас с простреленной головой или ножом в спине.

– Пока что я прекрасно сам себя охранял. Без посторонней помощи. А что вы сделаете, если я вернусь в Альбукерке? Будете спать в кровати у меня в ногах, как полицейская собака? Если кому-то надо меня убить, он всегда найдет человека, от. которого требуется немного мозгов и немного характера, чтобы сделать работу. Меня могут убить не только здесь, но и в Альбукерке. Хотя до сих пор убийцы проявили так мало талантов, что, кажется, я в относительной безопасности везде. Кстати, ничто не указывает на то, что некто хочет получить содержимое моих мозгов. С помощью пули или ножа это вряд ли возможно. А если говорить откровенно, какая разница для вас или для Проекта – жив я или мертв? Все равно вы меня не используете по назначению.

Он на мгновение поднял глаза на меня, потом опустил голову, глядя вниз на свои руки, занятые набиванием трубки.

– Мне жаль, что вы себя так чувствуете.

– Да нет, все в порядке. Ведь вам, должно быть, известно, что я работаю на правительство всего лишь треть своей жизни и не могу ожидать от него полного доверия за такой короткий период. Подумаешь, двенадцать лет!

– Доктор Грегори...

– Только не надо мне преподносить этот бред, будто вы меня охраняете, чтобы не дать мне возможности совершить ужасную ошибку. Я знаю, как должен поступить, если мне позвонят и предложат обменять жизнь Натали на какие-нибудь цифры или документы. Это со всяким может случиться, и от этого никто не застрахован. Не в ваших силах предотвратить неожиданное предложение – один телефонный звонок или конверт с фотографиями, с намеком, что камеру может заменить пистолет. Я не могу дать гарантии, что поступлю именно так, как вы от меня ждете. Но разве можно от кого бы то ни было ждать логики в подобных случаях – тут человек не может знать заранее, что он сотворит. Но ведь не это вас волнует, не так ли? Почему? Да потому, что вы не считаете, что ее похитили. Вас волнует другое – мол, сама жена позвонит мне и сладким голоском попросит присоединиться к ней в Мексике, или Никарагуа, или Гонконге, или Владивостоке. Разумеется, с содержимым лабораторного сейфа. Поезжайте домой, Ван, – заключил я сдержанно, – перестаньте меня преследовать. Было время, когда я считал вас слишком толковым человеком для такой работы, как ваша. Ведь почти все агенты безопасности – тупицы. Но вы вроде бы поняли – ваша работа заключается в охране секретной информации, и не обязательно лезть людям в душу, и это казалось свежей струёй воздуха после некоторых экземпляров, встреченных мною раньше. Но, кажется, я вас переоценил. В конце концов, ваша работа – оценка людей, и если вы меня оценили подобным образом, значит, обманули мое представление о вас. Убирайтесь отсюда, и дайте мне спокойно доесть завтрак.

Он повел себя странно – взглянув на него, я увидел, что лицо шефа по безопасности стало бледным, а уши – красными. Ван Хорн смотрел на набитую трубку в своей руке, потом, не зажигая, положил ее в карман пиджака. Убрал мешочек с табаком. Взял свою шляпу с соседнего стула, встал, хотел было что-то сказать, но передумал и ушел. У меня мелькнуло желание окликнуть его и извиниться за свою грубость. Впрочем, это желание не было особенно сильным. Я закончил завтрак, заплатил по счету, оставил четверть доллара на чай и пошел в аптеку на Плазе.

Утренний воздух был прохладен, небо в облаках. По улицам, как всегда, шли индейцы с длинными черными волосами, перевитыми яркими лентами, но это отнюдь не придавало им женственности. Как обычно, сидели старики на скамейках похожего на парк центра Плаза. Они так будут сидеть целый день. Может быть, они сидят и ночью, просто я не проверял. Я вернулся к себе в номер с покупками, сделанными в аптеке. И остановился на пороге, увидев сидевшую на моей кровати лицом к двери Нину Расмуссен.

Я вошел и с любопытством оглядел ее. Потому что наконец на ней было простое женское платье, скромного покроя, голубое, с “молнией” спереди, без всяких местных украшений. Чулки и черные туфли на высоких каблуках. Сегодня она могла своим видом сразить наповал. Эта мысль меня встревожила. Я заметил на ее коленях сумочку, которую она крепко сжимала в руках.

– О’кей. Я сдаюсь. – Я медленно повернулся, закрыл за собой дверь, стоя к ней спиной, поднял руки вверх и положил на косяки, при этом мне немного мешал пакет из аптеки. – Делайте свое дело. Твердая рука, меткий глаз, немного силы духа, немного характера – и все в порядке. Прямо между лопаток. Я постараюсь стоять прямо.

– Доктор Грегори, прошу вас! Я медленно обернулся:

– О чем?

– Прошу вас, перестаньте! Разве можно шутить о таких вещах!

– Да кто шутит? Откуда мне знать, что вы прячете в своей сумке?

Она удивленно посмотрела на сумочку, открыла ее и вытряхнула содержимое на кровать. Там не было предмета размером больше, чем тонкий бумажник и серебряная пудреница.

– Вы удовлетворены? Или захотите меня обыскать?

– Что же случилось? Неужели полиция не вернула вам обратно пистолет двадцать второго калибра? Впрочем, вы могли использовать ножик своего младшего братца, или боитесь запачкать кровью пальчики?

Я прошел мимо нее к туалетному столику, разорвал обертку аптечного пакета и достал рулон пластыря, коробку со стерильными марлевыми салфетками и бутылку антисептика.

– Извините, Испанка. Я сегодня с утра в плохом настроении.

– У вас для этого веские причины, – спокойно отозвалась она. – Что вы собираетесь делать, доктор Грегори?

– Вы все время меня об этом спрашиваете.

– Я по поводу Тони.

– Не волнуйтесь. Он ведь не в тюрьме, верно? Держите его от меня подальше, и с ним будет все в порядке.

– В порядке? – Она задохнулась от волнения. – После того как вы... Я принимаю во внимание, что вы защищали себя, доктор Грегори, но... Разве обязательно быть таким жестоким... Ведь в конце концов вы – взрослый мужчина, а он – всего лишь мальчик.

Я резко повернулся к ней на каблуках.

– Испанка, – начал я медленно, – вы просто неподражаемы. Второй раз являетесь ко мне без приглашения, чтобы жаловаться на мое поведение, когда ваш близкий человек или родственник пытается убить меня. Мисс Расмуссен, вас когда-нибудь пытались убить? Вы когда-нибудь лежали вжавшись в землю, с пулей в животе, с мыслью, что вы или умрете, или останетесь инвалидом на всю жизнь, а вас в это время поливает сверху свинцом безумный подонок? Вы когда-нибудь подходили спокойно к своей машине, не зная, что в следующую секунду только чудом избежите смерти от удара в спину ножом? – Я набрал воздуха в легкие и продолжал: – Я – вовсе не бесчувственный, Испанка, но мне не пришлось побывать на войне, и я не привык к тому, что меня все время хотят убить. Я провел большую часть жизни на спокойной научной работе, просиживая штаны за столом одиннадцать месяцев в году, лишь иногда расхаживая по лаборатории. Я очень умный, у меня ценные мозги, “яйцеголовый”, если вам угодно. Почти каждую осень я ходил охотиться, правда не ожидая встретить свирепых индейцев, как и того, что олень выстрелит в ответ. Я не был в рискованных ситуациях и очень расстраиваюсь, просто злюсь и бешусь, когда меня хотят убить. Я не хочу валяться в горах с пулей в спине или с ножом вашего брата в ребрах. Я не хочу нигде валяться мертвым. Понимаю, что это рассуждение с моей стороны нелогично, но я такой человек. Я настолько нелогичен, что, раз уж вы здесь, хочу просить вас помочь мне с перевязкой, потому что ваш братец ранил меня в такое место, куда не дотянется даже цирковой акробат.

Я бросил ей на колени содержимое пакета и начал расстегивать рубашку. Немного подумав, она встала и пошла в ванную. Когда я вошел следом, она тщательно мыла руки, потом стряхнула с них воду, предпочитая сушку на воздухе полотенцу, где могли быть микробы.

– Извините. Было глупо с моей стороны просить вас. Повернитесь.

Встав к ней спиной, я услышал, как она ахнула:

– Вы не должны были прикладывать носовой платок.

– У меня не нашлось пластыря восьми дюймов длиной. А вы разбираетесь в медицине?

– Два года назад я закончила курсы медсестер. Ну, теперь бесполезно поддерживать стерильность. Просто помажу вокруг, наложу повязку. У вас есть ножницы?

– В моем наборе для бритья.

Некоторое время она молча работала. Я спросил:

– Как Тони себя чувствует сегодня утром?

– Он будет в порядке. У него рваный разрез на руке, но ни сухожилия, ни главные сосуды не задеты. Я... я сама ему помогла, не прибегая к помощи доктора.

– Наверно, вы его вырастили... Что-то в этом роде...

– Вырастила. – Она наклеивала мне на спину одну полоску пластыря за другой. – Вам надо обязательно зашить рану, может остаться шрам.

– У него будет компания. Когда-нибудь с вашего позволения покажу вам тот кошмар, который оставили хирурги, латая мой живот.

– Почему вы не идете к врачу?

– По той же причине, что и вы. Доктор обязан сообщить в полицию.

– Значит, вы не собираетесь им сообщать? Я посмотрел на нее через плечо:

– Вы за этим явились – выяснить?

– Да.

– Ваша идея или его? Помолчав, она призналась:

– Его. Вчера пришлось дать ему снотворное, он метался в панике, ожидая каждую минуту, что явится полиция и его арестуют. Он хотел бежать... Я... пообещала пойти к вам и попросить вас не заявлять на него.

– Не в первый раз, верно? Нина нахмурилась:

– Что именно?

– В трудную минуту прикрывать его?

Она доклеила последнюю полоску пластыря и пригладила.

– Ну вот, все, что я могла сделать... Как это ужасно, доктор Грегори. Хотя такое случилось впервые. Понимаю, что вы не поверите мне. Не знаю, где он взял этот нож...

– Такую железку достать не трудно. Наверно, она у него всегда при себе.

Нина взяла меня за руку, развернула и посмотрела в глаза.

– Мой брат не бандит, доктор Грегори! Это я и пытаюсь вам сказать. Он никогда не являлся малолетним преступником, никогда не попадал в неприятные истории, у него были прекрасные оценки в школе, так же успешно он учится в университете. Не говорю, что он ангел. Он курит, выпивает, гуляет с девушками, иногда гоняет на машине, превышая скорость, но никогда с ним не случалось ничего подобного до...

– До последней осени. Она кивнула:

– Да.

– Если он такой пай-мальчик, как вы говорите, то преодолеет чувство страха и жалости к себе и поймет, что могло быть хуже. Он мог стать убийцей. Возможно, ваш рассказ поможет мне убедить его. Согласен поговорить с ним. Ему будет легче, когда он услышит от меня, что я не собираюсь сдавать его в полицию. Как вам идея?

Помедлив, она ответила:

– Согласна. Я вам доверяюсь сверх меры, не так ли? Если это поможет узнать, кто стоит за всем случившимся, и спасти брата.

Вести машину было трудно, я впервые оценил все устройства, которыми оснащен современный автомобиль. Они позволяли мне с легкостью контролировать вождение без того, чтобы больной спиной время от времени с силой вжиматься в сиденье. Оставив машину у входа, мы подошли к двери, девушка открыла ее своим ключом. Вошла первая, я последовал за ней и увидел, как она сначала замерла на месте, потом бросилась бегом через гостиную, оставив меня в одиночестве взирать на рассыпанные по полу черепки черного глиняного горшка, который я приметил вчера вечером.

Глава 13

В течение десяти минут мы осмотрели весь дом, включая патио и гараж. Мертвых тел нигде выявлено не было, и, хотя в ванной обнаружили несколько засохших пятен крови, вероятно, они остались еще с прошлой ночи. Нина их просто просмотрела, когда здесь вчера убиралась. Исчезла кое-какая одежда парня и побитая старая машина. Шестьдесят три доллара – деньги на хозяйство, хранившиеся в черном кувшине, тоже пропали. Скорее всего, кувшин выскользнул из ослабевших рук Антонио, когда он пытался достать деньги. Других следов разрушений не было заметно. Сделав из всего увиденного вывод, что поддаваться панике нет повода, мы прошли на кухню, приготовили кофе и перенесли его в гостиную на подносе, чтобы устроиться с удобствами.

– Сливки, сахар, доктор Грегори?

– Благодарю.

Я уселся на диван и взял с низкого, тяжелого, грубо сработанного столика чашку, подвинутую мне девушкой. Столик явно был очень старинный, дерево казалось закопченным, он начал свое существование задолго до появления современных конструкции для коктейлей. Нина налила себе кофе и медлила, пребывая в состоянии глубокой задумчивости, как будто решая – стоит ли его пить. Хорошо сшитое прямое голубое платье, открытое у шеи, заставило меня пересмотреть ранее сложившееся представление о ее фигуре и отмести некоторые сомнения. Чулки и высокие каблуки улучшили мою и без того достаточно высокую оценку ее ногам. В цивилизованной одежде она выглядела весьма привлекательной молодой девушкой.

– О’кей, Испанка. Так куда он уехал?

От неожиданности рука ее дрогнула, кофе выплеснулось из чашки, она стала вытирать платье салфеткой, стараясь не смотреть в мою сторону.

– О чем вы? Наверно, он поехал в Альбукерке... в университет. Куда еще он мог уехать?

– Ну да. Неожиданно вспомнил, что опаздывает на занятия, и бросился туда сломя голову, прихватив в спешке деньги, разбив при этом кувшин и даже не убрав осколки. – Я покачал головой. – Номер не проходит.

– Может быть. Что ж, тогда я не знаю, куда он поехал.

– А вы – маленькая лгунья, Испанка, но только напрасно пытаетесь меня обмануть, хотя у вас и неплохо получается. Она метнула в мою сторону сердитый взгляд:

– Не смейте меня так называть!

– В чем дело, вас это оскорбляет?

– Нет, но...

Я встал, обошел столик и заглянул ей в лицо.

– Куда он уехал?

– Я не знаю.

– Когда вы вошли и увидели, что его нет, то чуть не потеряли сознание от страха. Ведь он обещал, что никуда не уедет, если вы пойдете ко мне и замолвите за него слово, верно? Вы сами мне об этом сказали. Потом мы немного побегали по дому, поискали, и вдруг вы успокоились, стали улыбаться – прямо сама любезность, и отнеслись ко мне как к долгожданному и желанному гостю. Теперь не спеша пьете кофе... Он оставил записку, так? Вы ее нашли. И значит, надо держать меня здесь как можно дольше, чтобы дать ему возможность отъехать подальше. Ну, так вы скажете, куда он поехал, или будете рассказывать в полиции?

– В полиции!

– Вот именно – в полиции! – Я был неумолим.

– Но вы говорили...

– Говорил, что не собираюсь заявлять. Но это было до его исчезновения. Теперь другое дело. Где телефон? Она заплакала:

– Но вы не можете... Что вы им хотите сказать?

– Что ваш брат сбежал в состоянии невменяемости, что у него нож, и надо Антонио как можно скорее поместить туда, откуда он не сможет никому угрожать и пока он никого не ранил и не убил.

Нина возмутилась:

– Но это же абсолютная ерунда! Вы говорите так только потому, что он... – Спохватившись, она замолчала.

– Только потому, что он хотел убить меня прошлой ночью? – сухо спросил я. – Нет, Испанка, я собираюсь забыть этот прискорбный факт. Несмотря на то что он хотел убить меня, я собираюсь спасти его жизнь.

– Его жизнь! – Она сначала испугалась, потом с достоинством выпрямилась. – Разве это не лицемерие, доктор Грегори? Думаю, вы имеете право настаивать на аресте брата, но вы не смеете представлять дело так, будто действуете ему во благо и спасаете его жизнь. Единственная опасность для него исходит от вас. Совершенно очевидно, что он оставил дом по собственной доброй воле...

– Разумеется. А вы знаете, сколько людей за последнее время ушли из дома по собственной воле и никогда туда не вернулись?

– Что вы имеете в виду?

– Восемь месяцев назад, в начале прошлого лета, пожилой человек по имени Фишер – он работал в Вашингтоне, вы его не можете знать, зато этот господин был очень известен в определенных научных кругах – поплыл на лодке по собственному желанию по Чисапик-Бэй. Больше его никто не видел. Нашли лодку – она болталась в море пустая. Прошлой осенью беспечный тип по имени Грегори – тоже научный работник, вы с ним знакомы – пошел поохотиться по собственной воле. И почти не вернулся. Дальше. Через месяц некто Джастин из Аламоса, поехал покататься на лыжах в Сангре-де-Кристос и исчез навсегда. Даже лыж не нашли. А неделю назад мой коллега и знакомый Бейтс из Альбукерке вдруг заявил, что он сыт по горло такой жизнью, и уехал, чтобы побыть наедине с природой. На следующее утро Бейтса нашли застреленным из его же собственного ружья. А через день моя жена тоже решила, что с нее хватит, и она уехала по своей воле в Рино. Нашли искореженную машину, но жены там не было. До сих пор ее не обнаружили. – Передохнув, я продолжал: – Это те люди, каких я знаю. Наверняка есть много других, об исчезновении которых служба безопасности меня в известность не ставила. Юноша, замешанный в какие-то неблаговидные дела, вдруг сбегает в неизвестном направлении. Я не могу взять на себя ответственность и хранить молчание по этому поводу. Я должен постараться поместить парня туда, где за ним будут приглядывать, – для его же собственной безопасности и ни для чего больше.

Она несколько секунд изучала мое лицо после того, как я закончил свою речь, потом, будто удивившись, что продолжает держать в руках чашку с кофе, поставила ее на поднос.

– Вы пытаетесь запугать меня, – спокойно сказала Нина.

– Само собой.

– Как вы думаете, во что замешан Тони? Тони и Пол?

– Не знаю. Но наверняка дело очень серьезное. Настолько серьезное, что, когда кто-то приказал им пойти и убить меня, повиновались. Могли эти парни убить за деньги, Испанка?

Она вспыхнула и хотела что-то возразить, но передумала и только покачала головой.

– Нет, они не стали бы убивать за деньги, доктор Грегори.

– Говорят, что идеи коммунизма для некоторых являются делом жизни, и такие люди способны ради них на все.

– Мой брат – не коммунист, и Пол Хаген им тоже не был.

– Я могу сказать то же и о своей жене. Она, конечно, во многих отношениях сумасбродка, но точно не коммунистка. И не предатель своего государства. Но каким-то образом тоже оказалась втянутой в это дело. Я должен найти ее, и ваш Тони – моя единственная ниточка. Даже если он не знает о моей жене, то может рассказать, почему они с Полом Хагеном хотели убить меня. И есть шанс, что он знает намного больше. Поэтому навряд ли ваш брат явился сюда на уик-энд без причин. Конечно, он мог случайно узнать, что я приехал в Санта-Фе. Но более вероятно, что некто, тот, отслеживающий все мои передвижения, увидев, куда я направляюсь, велел Тони приехать домой и убить меня и дал нож для такой благой цели. Знаете, почему ваш брат пытался отговорить вас от встречи со мной, ведь именно по этому поводу вы ссорились, когда я пришел? Вероятно, он никого не хотел убивать, и если бы я не появился у вас дома, то убийство могло быть отложено или вообще не состояться. Но я пришел сам, и он просто вынужден был сделать попытку. Промахнулся, а может, хотел промахнуться. У меня на спине лишь неглубокая борозда, но тот, кто посылал их, теперь имеет два неудачных покушения и напуганного юнца, который сбежал и который, вероятно, слишком много знает. И вот что. Испанка, если бы я контролировал это шоу, то убрал бы неудачника. А если бы я был на вашем месте, то разрешил бы мне позвать на помощь полицию. У них больше возможностей защитить его, чем у нас.

Я ждал ответа. Она молчала, глядя вниз на стиснутые руки.

– Я... Я не могу так поступить. После прошлогоднего расследования, бесконечных допросов, если его сейчас арестуют, он просто не переживет. Это погубит Тони.

– Одного моего друга, который тоже не мог пережить, на прошлой неделе убили. Видели бы вы, что сделал выстрел из дробовика с его лицом.

Нина вздрогнула:

– Я отведу вас к Тони. Если вы обещаете... Нет, какой смысл просить, вы ведь можете и нарушить обещание. Подождите, я переоденусь.

– Если мы поедем из города, прихватите спальный мешок и пару одеял. Мне что-то не нравится погода. И если есть патроны для тридцатки, что висит на стене, найдем местечко и для нее.

Глава 14

К северу от Санта-Фе вы встретите места с чудными названиями: Тисуке или Пожоке, например, а повернув на северо-запад по Таос-роуд, – Абикью. Дорога приведет к Чаме и Брамосу. Дикая, изрезанная каньонами, гористая местность. К западу лежит резервация апачи и джикарилья, раньше здесь белому человеку делать было нечего, как и в большинстве индейских резерваций. Но это до того, как нашли уран и нефть. Впрочем, джикарилья, в отличие от чероки и навахо, все еще не разбогатели от щедрот дикой природы на выделенном им добреньким правительством куске земли. К востоку видна плотная гряда гор, перерезаемая к северу и югу многочисленными реками, включая Рио-Гранде, но практически недоступная в восточном и западном направлениях. К северу среди других достопримечательностей природы ущелье Камбрес протяженностью десять тысяч футов, ведущее к Колорадо.

Это великая страна, но она пугала меня до чертиков. Ведь я в конце концов был домоседом, лишь время от времени становился путешественником и первооткрывателем. К северу от Абикью нас застал дождь, он еще больше ослабил мой дух. Плохая погода всегда сопутствует мне западнее Миссисипи, особенно в период между ноябрем и маем и на высоте более шести тысяч футов. Сейчас только конец марта, и тяжелые темные тучи нависли над гористым ландшафтом. Насколько можно охватить взглядом, вершины тонули в плотных облаках.

Дорога впереди была мокрой и черной. Снег лежал большими мазками на холмах. За десять миль мы встретили единственный грузовичок-пикап, нагруженный дровами. “Дворники” поскрипывали по стеклу, шумел обогреватель, свистели шины, и за окном пролетали мили. Нина Расмуссен сидела рядом со мной в излюбленной женской позе – аккуратно скрестив ноги и сложив руки на коленях. Она была в джинсах и черно-красной непромокаемой куртке, в красной вязаной шапочке и таких же перчатках, которые девушка сняла, когда в машине стало тепло. Я тоже переоделся в отеле, куда мы заехали за моими вещами, в охотничий костюм, поверх плотного шерстяного белья. Шерсть немного “кусалась”, что надо было перетерпеть, – ведь такое белье могло спасти вам в горах жизнь. Зимой я лучше отправлюсь охотиться без ружья, чем без шерстяных кальсон.

Вскоре нам встретилась еще одна машина, ехавшая с севера, на крыше и на переднем стекле лежал снег.

– Сколько еще ехать? – спросил я; Голос мой показался слишком громким после такого продолжительного молчания.

– Еще довольно далеко.

– У Тони на колесах есть цепи? Он не мог бы уехать так далеко без них.

– У него есть цепи. Надеюсь, у вас они есть тоже.

– Об этом не беспокойтесь. Я – очень предусмотрительный. Как только я переехал жить в этот край, немедленно стал приобретать все необходимое для чрезвычайных ситуаций. У меня есть цепи на покрышки, есть буксирный трос, запасы воды и горючего, веревка, топор, лопата, пила, а также пара колодок под колеса. С одной не получится выбраться, если завязнешь всерьез. Я как-то попробовал, когда охотился на уток на реке, пару сезонов назад, и после этого сразу приобрел вторую. У нас может не хватить мозгов, Испанка, но уж инструмента и приспособлений достаточно.

Мы следовали вдоль постепенно суживающейся долины Чама-Ривер, хотя без карты я не мог гарантировать идентичность географического объекта. Вот дорога отодвинулась от реки и пошла сначала по склону большого холма, затем круто вверх вдоль извилистого каньона. Набирая высоту, мы увидели первые снежинки. Они таяли на лобовом стекле, их становилось все больше. Я увеличил мощность обогревателя и включил фары, чтобы нас замечали встречные машины. Видимость стала почти нулевой, стемнело, хотя был еще только полдень. Наверху каньона мы снова поехали по ровной дороге, но уже на тысячу футов выше. Теперь и земля, и шоссе были белыми от снега. Я съехал на обочину и остановился.

– Сколько еще осталось? – спросил я в ответ на ее вопросительный взгляд.

– Кажется, миль двадцать – тридцать по этой дороге.

– Побольше уверенности не помешало бы. Испанка. Что за место, куда мы направляемся, можно узнать?

– Мы несколько раз разбивали там лагерь прошлым летом. Я узнаю поворот, когда мы подъедем.

– Сколько еще потом останется такого веселья?

– Еще примерно двадцать – двадцать пять миль.

– Дорога плохая?

– В это время года, скорее всего, неважная.

Я поморщился:

– Значит, могут понадобиться цепи. Лучше надеть их сейчас, пока снег не доходит до колен. Выходим.

Снаружи после уютного теплого салона автомобиля нас встретил другой мир, холодный и суровый, с серого неба большими хлопьями безостановочно валил снег. Я открыл багажник и посмотрел на девушку. Она натягивала красную шапочку на уши.

– Интересно, о чем думают эти умники в Детройте, когда продают вам две сотни лошадиных сил, с кондиционером, за три тысячи баксов. Стекла опускаются и поднимаются нажатием кнопки. Прикосновением пальца можно поднять наружную антенну и подвинуть сиденье назад или вперед, не прикладывая усилий. Все задумано правильно – сделать для меня жизнь красивой, но... до тех пор, пока я еду по ровному и сухому шоссе. Но если вдруг дорога станет немного грязной или пойдет слабый снег, я должен, согнувшись в три погибели, подлезать под проклятый автомобиль, как это делали наши отцы. И это прогресс?

Она рассмеялась, взяла цепи, отобрала одну и обернула переднее колесо, пока я работал с задними. Через пятнадцать минут мы были снова в пути. С визжащими по снегу цепями проделали первые две мили, потом снег забил все отверстия, и визг прекратился. Теперь мы ехали, придавленные вибрирующей тишиной. На дороге виднелись следы колес, что радовало – мы не одни в этом мире. Изредка навстречу попадался грузовик или легковая машина, здесь можно было не бояться пробок. Все ехали в основном по центру, по наезженной колее, и, только чтобы разминуться, подавали в сторону.

– Теперь потише, – сказала Нина, – кажется, мы подъезжаем. Да... Поверните налево на развилке.

Я остановился на перекрестке, вышел и осмотрелся. Узкая дорога вела на запад. Похоже, под снегом было все-таки гравийное покрытие, на что я особенно не рассчитывал – все равно это счастье продлится недолго. Такие дороги обычно имеют обыкновение резко ухудшаться, удаляясь от главного шоссе. За последние час или пару часов по ней явно проезжали – снег еще не успел запорошить следы от колес.

– О чем вы думаете? – спросила Нина, останавливаясь рядом.

– Кто-то тут проехал, в том же направлении или обратном. Я – не очень хороший следопыт. Две-три машины по крайней мере. Одна из них – джип. На чем уехал Тони?

– Кажется, сначала его машина называлась “форд”, но, думаю родной завод не узнал бы ее сейчас. Недавно он поменял пару колес, но я не разбираюсь в отпечатках шин.

Я посмотрел на небо, потом оглянулся вокруг – белесая пелена перемежалась с черными полосами голого камня, без малейших красок и без переходного серого цвета. Никакого знака о разрешении проезда.

– Мы можем поехать вверх к Чаме или вернуться в Санта-Фе. В это время суток по такой дороге ехать опасно.

– Ведь это вы настаивали, говоря, что он в опасности, доктор Грегори, – напомнила она.

– Верно. Но это вы, кажется, собираетесь провести ночь со мной, если это сверкающее чудо техники застрянет здесь.

– По-моему, вы немного старомодны и даже смешны. Я рискну, если вы рискнете.

– Для меня нет риска, Испанка. Я – не девственник. При этих словах она издала приглушенное восклицание, а я оглядел ее в упор оценивающим суровым взглядом, чтобы подкрепить последнее признание. Нина была без шапки, и снег падал и оседал на волосах. Тяжелая одежда придавала ей вид медвежонка, она выглядела очень мило, практично и надежно.

Я всегда могу многое сказать о девушке, глядя на ее джинсы и манеру их носить. Во-первых, впечатление от размера и состояния. Если они велики, хрустят новизной, она неженка. Если мягкие, линялые и обтягивают как перчатка, она или соблазнительница, или сопливая девчушка, которая старается изо всех сил выглядеть таковой. Во-вторых, надо смотреть, какой длины джинсы и подворачивает ли она их. Подворачивает до икр или еще выше – лучше оставить ее дома и не брать в поход. Она будет просто угрозой для всех в лагере. Если длина доходит до лодыжек, но все равно джинсы подвернуты, можете рискнуть и проявить милосердие. По крайней мере, она знает, что штаны должны защищать голени от колючек кактусов и кустов. Но если джинсы сидят ловко, не в обтяжку и не как трико для танцев, если они просто доходят до лодыжек без всяких подворотов – вот тогда все в порядке. Она – явно не новичок в лесу и усвоила, что подвернутые брюки собирают мусор и всякую дрянь, могут за что-то зацепиться в трудном месте в трудный час, что чревато переломом ноги. Нина Расмуссен носила джинсы удобные, без всяких подворотов и вызывающего кокетства.

– Вы не должны так говорить, – спокойно отреагировала она.

– Нет, должен. Или что-то в этом роде, но убедительно грубое. Иначе вы можете подумать, что я представляю собой тип преданного супруга, разыскивающего свою жену, как Галахад Святой Грааль. Итак, мы едем искать вашего брата или возвращаемся в Санта-Фе?

Она засмеялась:

– Мы едем дальше, доктор Грегори. И я попытаюсь не переходить границ, чтобы не будить в вас зверя. Если нам придется переночевать вместе.

Я ухмыльнулся, и мы вернулись в машину. Проехав примерно еще час, сократили расстояние на десять миль. Мне еще никогда не приходилось так туго за рулем. Рана на спине делала мою задачу очень болезненной. Снег валил не переставая, и дорога становилась хуже и хуже, теперь все вокруг было ровного белого цвета. Снег припорошил все ямы, и длинное приземистое туловище “понтиака” то и дело стучало задом по колдобинам. Не знаю, что за идиот сконструировал заднюю часть, выпирающую на шесть футов от колес. Во второй час пути мы проехали еще семь миль. По дороге увидели лесопилку, но вокруг не было ни души, на некотором расстоянии виднелся дом-ранчо. Теперь дорога не имела ограждения, исчезли столбы телефонной связи и электропередачи. Вокруг простиралось ровное белое пространство, на котором выступали плоские горы, виднелись тут и там пятна вечнозеленой растительности и валуны, на которых снег не удерживался.

– Вы узнаете место в этом хаосе, когда мы до него доберемся?

– Надеюсь, что узнаю.

– Есть там хоть какое-то укрытие?

Она кивнула:

– Есть старая хижина. Теперь поезжайте помедленнее, кажется, сейчас надо свернуть. Сколько миль по спидометру мы уже проехали?

– Осталось примерно шесть миль, исходя из ваших подсчетов. – Я по своей привычке заметил показания прибора, когда мы съехали с главной дороги.

– Мы должны свернуть где-то здесь. Поезжайте направо к тому каньону.

– Сначала давайте выйдем, надо осмотреться. Я остановил машину посреди дороги, таким образом было больше уверенности, что я смогу тронуться с места. Боковая дорога шла через пересохший водоем. Мы подошли по снегу к кульверту, водопропускной трубе.

– Какая-то машина проехала туда с цепями на колесах и все еще не выехала. А может быть, находилась там и уехала, когда пошел снег. Джип с цепями тоже проехал туда, но выехал обратно. Мы с ним чуть-чуть разминулись – следы совсем свежие.

Мы обменялись взглядами и быстро пошли обратно к машине. Я проехал через кульверт, при этом так сильно ударившись о него задом автомобиля, что встревожился и решил при следующей остановке осмотреть выхлопную трубу. Теперь дорога резко пошла вверх, автомат переключил скорости, и вскоре стены каньона нависли над нами. Мы прогремели колесами через бревенчатый мостик над широким ручьем, вода внизу была прозрачно-коричневой, струясь между камней, покрытых снегом и льдом. На той стороне виднелась лесная дорога.

– Это старая просека, а в ручье водится много форели.

– Я когда-то рыбачил, в детстве. Потом на охоту и рыбалку не стало хватать времени, и я выбрал охоту. Пришлось забросить удочки.

– Сколько еще нам осталось?

– Четыре с половиной по вашим расчетам.

– Если джип оттуда выехал, почему мы его не встретили на дороге?

– Он уехал на запад.

– Но если ехать в западном направлении, до главной дороги пятьдесят миль.

– На джипе это вполне под силу. На джипе можно все. За исключением разве занятий любовью. А может быть, и это возможно. Наверняка кто-то пробовал.

Она улыбнулась:

– Что-то у вас сегодня на уме один секс, доктор Грегори.

– А что плохого в сексе? Уж лучше думать о нем, чем о том, о чем думаете вы.

Она промолчала. Я не вписался слегка в крутой поворот, съехал с проложенной кем-то колеи и очутился передними колесами в глубоком снегу, при этом задние бесполезно прокручивались. После нескольких попыток мне удалось выбраться на колею. Мы проехали снова через мост, потом еще один и еще. В душе я радовался, что мы не первые сегодня едем по этим бревенчатым сооружениям, хотя моя машина, вероятно, была самой тяжелой.

Теперь начался сильный ветер. В каньоне это не страшно, но на открытом пространстве будет гораздо хуже, ведь предстоит провести здесь ночь. Время перевалило только за три часа, но уже начинало смеркаться. Нина молчала, хотя мы должны были уже приехать на место. Выехав из-за поворота, неожиданно для себя сразу увидели побитую старую машину, оставленную среди деревьев. Я нашел место, где можно развернуть “понтиак”, чтобы его нос смотрел вниз с горы. Вокруг не видно было ни души. Мы вышли из машины.

– Где хижина? – спросил я. Она показала наверх:

– Там, надо пройти через ольховник. Он, наверно... Нина вдруг нахмурилась и остановилась. Я одновременно с ней уловил звук работавшего двигателя. Увязая в снегу, мы побежали к чужой машине.

– Смотрите! – крикнула Нина.

Резиновый шланг от одной из сдвоенных выхлопных труб тянулся к заднему стеклу, приоткрытому ровно настолько, чтобы шланг пропустить внутрь. Все другие окна были закрыты. Я подбежал и рванул дверцу с правой стороны, волна удушливого газа ударила мне в лицо. В машине никого не оказалось. Левая дверца была не захлопнута, как будто кто-то вышел и оставил ее нараспашку, после чего она прикрылась под собственной тяжестью. На снегу виднелась широкая полоса, она вела в рощу. Там мы и нашли его лежащим под деревом.

Глава 15

Хижина – бревенчатая лачуга с покатой крышей – была поставлена на самом верху с таким расчетом, чтобы ее обошли весенние воды, которые обычно с ревом устремляются вниз в каньонах. Впрочем, такое случается и не только весной. В хижине имелись дверь, окошко, чугунная плита и встроенная койка. Дверь не запиралась, петли уцелели лишь частично, некоторые стекла в окне выбиты, но дыры были закрыты кровельным материалом. На койке валялись остатки соломенного матраса и, вероятно, бывшей постели. Плита покрылась ржавчиной, но выглядела вполне работоспособной, и это было главным и единственным, что имело сейчас значение, раз стены стояли и крыша не рухнула. Мы втащили юношу внутрь и положили на пол. Нина сняла с себя куртку, встала на колени, накрыла брата.

– Вы потом за ним присмотрите. Он дышит, и это все, что на данный момент нам надо знать. Бегите в машину, возьмите его вещи, все одеяла и спальники – сколько можете принести. Потом разденьте его догола, надо снять всю промокшую одежду, и заверните его в одеяла, а я пока попытаюсь разжечь огонь.

Она убежала. Я постоял немного, глядя на беднягу. Но не из-за сочувствия к нему, просто надо было отдышаться после того, как я тащил его три сотни футов, с помощью Нины, конечно. Принимая во внимание мое физическое состояние, я выбрал чертовски неудобное время для приключений. Лицо у него было странного розового цвета, что могло сойти за цветущий вид, но на самом деле являлось результатом отравления угарным газом.

Когда я учился в аспирантуре, произошел такой случай. Один из моих коллег-студентов вдруг впал в депрессию накануне экзамена и испугался, что не сдаст и его отчислят. В одной из маленьких лабораторий он включил все горелки Бунзена, не зажигая их. Я видел, когда его уносили на следующее утро, потому что помогал срочно проветрить помещение, пока не произошел взрыв. Помню, как тогда мне пришла в голову бессердечная мысль, что если бы я вздумал убить себя из-за экзамена, то сначала попытался бы его сдать и подождал, когда меня официально известят об отчислении.

Тони дышал довольно ровно. Я очистил печку от мусора, потом, проверив дымоход внутри, вышел, залез на крышу и проверил его сверху – нельзя было рисковать и угостить парня еще одной порцией угарного газа.

Потом я пошел к своей машине за топором и пилой. По дороге встретился с Ниной, нагруженной одеялами и спальными мешками. Мы не проронили ни слова – говорить было не о чем.

Через полтора часа в хижине стало довольно тепло, и Нина посмотрела на меня с укором, когда, открывая дверь, я впустил с улицы струю холодного воздуха. Я бросил дрова на пол.

– Если хотите, чтобы ему было все время тепло, наденьте куртку и принесите вещи из багажника моей машины. Кстати, прихватите бутылку виски из отделения для перчаток.

– Доктор Грегори, подойдите сюда на минутку, – в ответ произнесла она. – Смотрите. – Нина приподняла голову юноши и с осторожностью провела рукой по его затылку. Пальцы ее окрасились кровью. – Они его оглушили, а потом... положили в машину умирать! Это должно было выглядеть как самоубийство. Если бы он не пришел в себя и не смог открыть дверь машины...

– Верно. Но мы потом его перевяжем. Потом. Сейчас прекратите его оплакивать и немного поработайте, пока не стемнело. Перенесите все из багажника, за исключением инструмента и запаски, прихватите и ваши вещи с заднего сиденья.

– Почему бы вам не принести все самому, если они вам так необходимы? – спросила она дерзко.

– Испанка, я бы с удовольствием делал всю работу, позволив вам сидеть и держать его голову на коленях. Но я совсем недавно провел пару месяцев в госпитале, если вы помните, и, хотя я бы без колебаний ради вас работал до тех пор, пока не умер, меня останавливает тот факт, что вам потом будет здесь немного одиноко.

Девушка молча взяла свою куртку и пошла к двери. Остановилась, надевая куртку у порога, и, застегивая ее, обернулась ко мне:

– Простите меня, доктор Грегори. Я вам совсем не помогаю. Я... просто боюсь оставить его. Он выглядит таким беспомощным.

– И вы меня простите. Я всегда груб. А когда устаю, становлюсь еще хуже, если такое возможно.

Она улыбнулась и хотела открыть дверь.

– Нина, – позвал я.

– Что?

– Не забудьте ружье и патроны.

Она быстро на меня взглянула, кивнула и вышла. Я качнул пару раз насос газолинового фонаря, и сразу хижина осветилась веселым ярким светом – по крайней мере, так казалось по сравнению с густыми мрачными сумерками за окном. Я осмотрелся, ища, куда повесить фонарь, найти безопасное место, потому что любые газовые горелки заставляют меня нервничать, и отыскал подходящий гвоздь на одной из балок. От тепла крыша стала кое-где протекать – начал таять снег. Между бревнами было много щелей, но плита превосходно работала. Плита даст сто очков любому камину, не годится только для интима. А так она стоит пятнадцати каминов, вместе взятых.

Я постоял, глядя на парня. Нина его хорошо укутала и прикрыла одеялами. Он все еще был без сознания, но дышал. Если перестанет дышать, надо делать искусственное дыхание, в которое я мало верил. При сложившихся обстоятельствах ему придется рассчитывать только на свои силы – или выживет, или нет. В больнице ему бы сделали переливание крови, но на этой высоте даже простого кислорода и то недостаточно.

– Держись, парень, – сказал я, но он меня не услышал. Я взял топор и снова вышел из хижины. Ветер сдувал снег с деревьев на землю вдобавок к тому, что сыпалось с неба. Предстояла одна из тех ночей, когда человек чувствует себя беззащитной букашкой в огромном жестоком мире. Я вспомнил Ван Хорна – интересно, пустил ли он сегодня по моему следу своего человека? Принес еще несколько охапок дров – к счастью, вокруг было полно поваленных сухих стволов. Подтащил пару стволов к порогу дома, чтобы завтра утром сразу распилить. Стало уже слишком темно, чтобы расхаживать по лесу, – в последний заход я чуть не заблудился и еле нашел хижину. Я вошел в теплое помещение, и обстановку можно было назвать даже приятной, если бы не лежавший на полу юноша. Нина хозяйничала около моей походной двухрожковой газолиновой печки, которую она водрузила на подставку.

– Кофе почти готов, я принесла ружья, они на лавке.

– Вы их протерли?

– Нет, – сухо ответила девушка.

– Простите меня. Как он?

– Без изменений, доктор Грегори. Как вы думаете, он... – Неожиданно ее голос странно поплыл и пропал, я на мгновение как будто оглох. – Доктор Грегори! – вдруг громко сказала Нина, и я увидел, что она стоит прямо передо мной, я не заметил, когда девушка подошла. – Садитесь сюда. – Она взяла меня за руку и подвела к лавке. – Я вам сейчас принесу кофе. Налить в него немного виски?

Я молча кивнул, сел на лавку, снял с себя шапку, перчатки и стряхнул с них снег.

– Все в порядке, – сказал я, когда она вернулась с кофе.

– Хорошо бы. – Она дала мне в руки алюминиевую кружку. – Я не хочу стать маленькой героиней, предоставленной самой себе.

Горячий кофе, сдобренный виски, имел прекрасный вкус. Я пил маленькими глотками и смотрел на Нину. Она все еще была похожа на медвежонка в толстой шерстяной кофте, которую расстегнула, но снять не успела. Волосы торчали в разные стороны влажными прядями, как будто девушка вытерла их полотенцем после мытья и забыла причесаться. Глядя на нее, я испытывал странное и волнующее чувство, знакомое каждому при встрече с женщинами, которые нравятся. Голосок внутри вас вдруг произносит: “Это то, что надо”. Потом, она может быть замужем и иметь пяток прелестных деток. Вы можете быть женаты на женщине, которую сами выбрали в супруги. Но жизнь вам напоминает, что она состоит из случайных встреч, которые заканчиваются по-разному.

– Большинство знакомых и друзей зовут меня Грег. Некоторые – Джим. Выбирайте.

Она засмеялась:

– А меня большинство знакомых и друзей зовут Нина. Могу я задать вам вопрос?

– Спрашивайте.

– Вы говорили, что ваша жена поехала в Рино, чтобы развестись с вами. Потом она исчезла. Из ваших слов я поняла: некоторые считают, что она исчезла по собственному желанию. Если так, почему бы вам ее не отпустить?

– Я сначала должен быть уверен, Испанка... То есть... Нина. Разве вы не видите ситуацию? Если она сама так хотела – о’кей. Хочет ехать в Рино, я не стану удерживать. Хочет исчезнуть – тоже ее дело. Но я не допущу, чтобы ее похитил какой-нибудь павиан или незадачливый заговорщик. Чтобы увез против ее желания и заставил делать то, что она делать не хочет. Пока она моя жена – этому не бывать.

– Вы – странный человек. Я не ожидала от вас, ученого, занятого такого рода исследованиями, что вы окажетесь... – Она замялась.

Я встал, отошел к сложенной в углу провизии, отыскал там фляжку с виски, налил себе немного, потом нашел еще один стакан и туда тоже плеснул. Вернулся и дал ей в руки второй стакан. В это время сильный порыв ветра потряс хижину и надул снегу в щель под дверью. Низкий вой раздался в печной трубе и стих. Нина сделала глоток виски:

– Безо льда невкусно.

– Если вам нужен лед, его полно за дверью. Я присел с ней рядом. Ситуация складывалась щекотливая. Если бы не лежавший на полу юноша, я вполне мог бы воспользоваться удобным случаем – разумеется, в вежливой и джентльменской манере. И никого не собираюсь убеждать, что такая идея не приходила мне в голову. А то, что та же идея приходила в голову и Нине, стало ясно по внимательному взгляду, брошенному искоса в мою сторону, в нем читалось некоторое опасение по поводу предстоявшей ночи.

– О нас всегда думают согласно стереотипу, нарисованному в прессе и широко разрекламированному. Имидж холодного, расчетливого, преданного исключительно науке, равнодушного ко всему, кроме прогресса в своей области, человека. Такие клише часто создаются и о людях искусства. Мне пришлось однажды испытать настоящий шок при знакомстве с известным оперным певцом. Я его представлял человеком женственным, если не сказать больше. А он оказался очень сильным мужчиной, раньше работал матросом на сухогрузе. Его любимым трюком в компании, когда он пропустит пару-другую стаканчиков, а надо сказать, что певец умел пить, был следующий – он ложился на пол и предлагал вам прыгнуть ему на живот обеими ногами. Я встречал также одного очень артистичного и чувствительного художника, который обожал рисовать пустыню. В середине лета он шатался по Мертвой Долине с полным комплектом в рюкзаке за спиной и прекрасно себя чувствовал, живописуя свои картины при сорока с лишним градусов в тени. Однажды художнику показалось, что он берет с собой много лишнего, особенно раздражало, что надо тащить много воды. Теперь парень тренирует себя, чтобы на жаре целый день обходиться без питья. – Я сделал паузу, настало время сказать пару слов о себе. – Я родился на ферме в Висконсине. Никто не замечал моих способностей до средней школы. И там учитель по математике помог получить мне стипендию Чикагского университета – ему нравилось, как я в уме оперирую цифрами. Хотя меня нелегко было заставить учиться, потому что я обожал охоту и рыбалку. Пришлось бросить рыбалку, охоту я любил больше.

– Я знаю. – Она улыбнулась. – Вы мне уже говорили об этом по дороге.

– Что ж, нелегко рассказывать девушке историю своей жизни, а когда начинаешь повторяться, это знак, что пора остановиться... Нина?

– Что? – Она подняла на меня глаза.

– Вы не волнуйтесь ни о чем. Я просто помешан на самоконтроле. Я даже курить бросал всего один раз – этого оказалось достаточно, больше я никогда не начинал. Вы – в полной безопасности.

Она рассмеялась и тоже встала, глядя мне в глаза.

– Но по вашему тону я начинаю думать, что это не совсем так.

– Ну, небольшой риск всегда существует, Испанка. Если его не будет, жизнь покажется пресной. И вы не можете лишить меня возможности вести себя как настоящий мужчина, мужественный и рискованный, хотя я настолько вымотан, что через пять минут вырублюсь и не проснусь, даже если в хижине начнется пожар. Вам придется вытаскивать меня за ноги.

– Я так и сделаю, – пообещала она, – спокойной ночи, Джим.

Глава 16

Утром мы позавтракали яичницей с ветчиной и запили крепким кофе, поэтому наше положение нельзя было назвать полным лишений. Позже я спустился к ручью за водой. Ветер все еще дул с прежней силой, и снег продолжал падать, но погода никогда не кажется зловещей и не так пугает, если у вас впереди семь-восемь часов светлого времени. На холод тоже грех жаловаться – вероятно, градусов восемь выше нуля. При такой облачности никогда не бывает морозов, но, как только небо очистится, температура сразу опустится до минуса. Впрочем, для сильных морозов уже не сезон, и, скорее всего, метель сменится оттепелью.

Когда я вернулся в хижину, Нина раскрыла и перебросила через скамью спальники для просушки и проветривания. Она избавилась от остатков старого матраса с гнилой соломой – вероятно, сожгла в печке и теперь подметала пол маленькой метелкой, которую я всегда держал в машине, Нина принесла ее сюда с остальными вещами.

– Он пришел в себя ненадолго и узнал меня.

– Это хорошо.

– Если... если он выживет, я буду вам благодарна до конца своей жизни.

– Разумеется. Куда, к дьяволу, подевался детергент? – Я нашел бутылку с моющим средством, плеснул немного в ведро с водой и поставил его на плиту. Стал собирать посуду и услышал смех Нины. – Что смешного?

– Почему легче всего вывести мужчину из себя, начав его благодарить? Оставьте посуду в покое, я вымою сама. Идите сюда и снимите рубашку, наверно, повязка на вашей спине превратилась в нечто ужасное.

Я положил посуду в ведро с водой отмокать, разделся до пояса, это заняло некоторое время, потом повернулся к Нине спиной.

– Вы что изображаете из себя героя? Почему молчали?

– А какой смысл, черт побери, мне жаловаться? Вы поцелуете в больное место, и все заживет?

Она резко дернула за конец пластыря безжалостным, но профессиональным движением, как обычно это делают в госпитале, сорвав сразу все. Обработав рану, наложила свежую Повязку, выбросив старую в печку. Я оделся.

– Как на улице?

– Все еще метет. Снег валит, как прежде, не ослабевая. – Взглянув на часы, я вспомнил, что забыл утром завести их, и исправил оплошность. – Напомните мне через пятнадцать минут. Хочу послушать по радио прогноз погоды. Хотя в окружении всех этих камней наверняка будут помехи и...

Я не закончил фразу, потому что в это время юноша застонал и начал метаться в своих одеялах. Впервые я услышал от него внятные слова.

– Больно! – выдохнул он. – Ах, как больно...

– Где больно, Тони? – крикнула девушка, падая на колени рядом с братом. – Где больно?

– В груди...

Он еще что-то говорил, но уже бессвязно. Все метался, потом вдруг свернулся клубком, обхватив себя руками, и его стала бить крупная дрожь. Было слышно, как у него стучат зубы. Я взял с лавки свой спальник с большим содержанием дакрона, не такой теплый и легкий, как пуховый, зато дешевый. Поскольку Нина до этого раскрыла его полностью, я укутал им парня, как одеялом. Обменявшись взглядом, мы отошли на некоторое расстояние – так обычно делают, когда собираются говорить в присутствии больного.

– Джим, мы должны отвезти его к доктору. Я не очень сильна в медицине, но моя мать умерла от воспаления легких, и у него очень похожие симптомы.

– Мы не сможем это сделать, Испанка.

– Но это просто необходимо сделать. Он умрет без медицинской помощи.

– Можно было бы соорудить тобоган и спустить парня вниз, но он не вынесет. Надо держать парня в тепле и, значит, ехать на машине. Впереди шесть миль, покрытых толстым слоем снега, и нет никакой уверенности, что дорога расчищена, даже если мы до нее доберемся. Обычно сначала чистят главное шоссе, и сегодня хватит работы там. В таком случае, чтобы достичь основной трассы, нам придется прокопать путь в двадцать миль. У меня на это сил не хватит. Даже на шесть миль не хватит. Не надо себя обманывать. Мне жаль, но это не в моих силах.

– Но я могу работать лопатой. Я покачал головой:

– Давайте смотреть в лицо фактам. Если мы отъедем пару миль и застрянем, это будет катастрофой. Значит, лучше остаться здесь. – Мы помолчали, потом я сказал: – Если даже у него пневмония, это не смертельная болезнь, многие поправляются.

– Но не в таких условиях. И не после отравления угарным газом.

– Нам его не доставить вдвоем, Испанка. Есть, правда, альтернатива. Если сможете удерживать этот форт в одиночку, я пойду пешком и, возможно, найду помощь.

Она колебалась, глядя мне в глаза.

– Очень далеко. Если пурга усилится, то вы можете...

– Черт побери, но ведь сейчас весна, хотя погода, кажется, и не слышала эту новость. Снег скоро перестанет валить. Впрочем, снегопад может продлиться еще некоторое время. Если никого не встречу на дороге, придется тащиться к ранчо, которое мы видели по пути. Мы отъехали от него четырнадцать миль. Скажем, я буду делать две мили в час – значит, это займет семь часов. До темноты навряд ли успею вернуться. Вы справитесь одна?

– Я справлюсь. Но, может быть, пойти мне? Я не болела, как вы. Я в хорошей форме. Я усмехнулся:

– Это верно, Испанка, я уже давно восхищаюсь вашей формой. – Я посерьезнел. – Нет, вы лучше меня сможете за ним ухаживать. Сделайте мне пару сандвичей, пока я соберу вещи.

Я взял компас, охотничий нож, непромокаемую коробку спичек, чашку, небольшой фонарь, свое ружье, заложил в магазин пять патронов, оставив пустым патронник, ослабил ремень, чтобы не давило плечо, и засунул горсть патронов в карман.

– Зачем это? – Она подошла с пакетом в одной руке и с чашкой кофе в другой. – Зачем вам ружье?

– Но это противоестественно – бродить по горам без ружья.

– Глупости, лишний вес вам будет во вред. В этих местах никто не может напасть на вас. Я показал глазами на юношу:

– У вас короткая память, Испанка. Я могу встретить тот джип. А вам лучше зарядить свою тридцатку, когда я уйду. – Я положил в карман пакет с сандвичами, выпил кофе и отдал ей обратно чашку. – Ну, будьте умницей, – пожелал я и ушел.

Ветер все еще был довольно силен. Но он дул мне в спину, помогая спускаться вниз по каньону. Видимость была получше, чем вчера. Я прошел мимо обеих машин, снегом их так замело, что они оказались почти не заметны с подветренной стороны. Я порадовался, что в “понтиаке” достаточно антифриза. Вскоре я уже шел по лесу, и ничто не напоминало о хижине, лишь иногда ветер доносил запах дыма.

За час я добрался до первого моста, что было нормально. Каждый час – отдых пять минут. Отправляясь в дальний путь, надо обязательно следовать определенному графику движения, иначе вы вскоре обнаружите, что присаживаетесь на каждый пенек отдыхать. Прислонив ружье к дереву, я спустился к ручью. У края он оказался покрытым коркой льда, но я сумел ее проломить и зачерпнуть воды, не промокнув при этом. Вода была слишком холодной, ее нельзя пить быстро. Я присел на корточки на берегу и медленно поглощал влагу, слушая шум ручья и ни о чем особенно не думая. Давала себя знать ноющая боль в икрах, после того как я шагал по глубокому снегу, с трудом вытаскивая из него ноги.

И вдруг я услышал посторонний звук. Но не мог точно сказать, что это было. Я медленно поднялся – у того, кто хотя бы изредка охотился, вырабатывается привычка не делать резких движений. Не спеша допил воду, убрал чашку в футляр, сунул его в карман, все время прислушиваясь. Неторопливо вернулся туда, где оставил ружье, но не стал надевать через плечо, держа в руках. Еще постоял, послушал. Потом открыл затвор и заглянул в дуло, проверяя, не забилось ли оно снегом. Затвор поставил на место, одну пулю послал в патронник из магазина. Поставил на предохранитель и натянул перчатки.

Еще постоял, прислушиваясь. Ничего. Сердце снова билось в обычном ритме. Пожав плечами, я направился к дороге и тут же остановился как вкопанный: впереди раздались три далеких выстрела, подряд, один за другим – крик о помощи, понятный во всем мире.

Глава 17

Их было двое. Начальник отряда скаутов, который учил их в детстве, мог бы ими гордиться. Они смогли развести костер с подветренной стороны в углублении под гранитным валуном. Но одеты они были не по погоде и вообще не для походов в горах. Обыкновенные городские ботинки, костюмы, брюки, которые вчера, вероятно, имели отглаженный вид, а теперь болтались заледеневшими пузырями. Высокий был в защитного цвета куртке, длиной до пояса, такие носят летчики. В них тепло, пока ты сидишь, но при ходьбе зад сразу замерзнет. Шапки на высоком не оказалось, шляпы тоже, возможно, ее унесло ветром. Голова обвязана белым носовым платком, будто медицинской повязкой, прикрывая уши.

Второй был в легком пальто и стетсоновской шляпе, показавшейся мне знакомой. Подойдя ближе, я узнал знакомые черты Пола Эдварда Ван Хорна, только он был с бородой и посинел от холода. Оба выглядели усталыми до такой степени, что, вероятно, у них не осталось энергии оглянуться, ведь при этом пришлось бы подставлять лицо ветру, а снег, валивший недавно крупными хлопьями, теперь с силой ударял мелкими твердыми шариками, которые, казалось, имели острые края. Я подошел почти вплотную, когда они наконец увидели меня.

– Привет, Ван. – Я приблизился к огню.

– Я рад видеть вас живым, доктор Грегори, – отозвался он, – мы искали вас.

– В кого стреляли?

– Мы не были уверены, что вы направились именно в эту сторону, потому что следы от колес вашей машины уже замело, когда мы поднялись сюда вчера. Вообще-то мы уже собирались повернуть обратно, но решили сделать небольшой привал и немного погреться. Я только что выстрелил несколько раз на случай, если вы находитесь поблизости.

– Где ваша машина?

– Около трех миль отсюда, сидит глубоко. Мы не взяли цепи, понадеялись на шипованную зимнюю резину. Провели здесь ночь. Мотор заглох около трех ночи, и после этого стало немного холодновато.

– Если бы вы не преследовали людей, то не попали бы в такую ситуацию. У нас больной человек в трех милях отсюда, вверх по каньону.

– Больной? Кто же это?

– Отдохните от своей профессии, Ван. У нас также есть прекрасная теплая хижина и много еды. Вопросы можно задать потом. Когда туда доберемся.

Идти наверх пришлось против ветра, поэтому времени понадобилось гораздо больше, чем на спуск. Когда мы подошли, хижина стояла на месте и дымок вился из трубы. Высокий молодой человек, чье имя я так и не запомнил, до этого имевший самый разнесчастный замерзший вид, вдруг не выдержал и неуклюже побежал к хижине, как жаждущий в пустыне к оазису.

– Эй, вы там, постойте! У нее заряженный винчестер, и она не ждет меня обратно до темноты. – Я снял ружье с плеча и выстрелил в воздух. Даже при такой метели и ветре выстрел прозвучал весьма громко, так, что уши заложило. – Эй, Испанка! Прибыло подкрепление! – крикнул я.

Последовала небольшая пауза, во время которой я испытывал самые мрачные предчувствия: что дверь не откроется, что, войдя, мы обнаружим нечто ужасное или того хуже, – там будет пусто. Люди пропадают и в более цивилизованных местах. Я не должен был оставлять ее одну с больным беспомощным юнцом... Вдруг дверь распахнулась, Нина выглянула, держа наготове карабин. Ван и его приятель сразу ускорили шаги. Я задержался, чтобы выбросить пустую гильзу и разрядить ружье – ни к чему вносить в дом заряженное оружие.

Я увидел, как она бежит мне навстречу по узкой тропинке. Подбежав, остановилась, переводя дыхание. Без шапки, вид немного взъерошенный, может быть, ее внешности не принесло бы вреда немного помады на губах, но в такой глуши, зимой, вы руководствуетесь несколько иными стандартами по части женской привлекательности. Во всяком случае, мне она показалась очень красивой.

– Как вы себя чувствуете, с вами все в порядке? – взволнованно спросила Нина. – Я беспокоилась за вас.

– Все нормально. Как Тони?

– Начался кашель. Надрывный, внутри у него все клокочет.

– Как только все отогреются и поедят, мы его увезем отсюда. – Я забросил ружье за плечо: – Пойду взгляну, в каком состоянии машина, надо выехать возможно быстрее, а вы пока накормите наших гостей, чтобы они снова были в состоянии вырабатывать жизненную энергию.

– Джим, – позвала она. Я обернулся:

– Что?

Мы смотрели друг на друга некоторое время, и вдруг она очутилась в моих объятиях, и я ее поцеловал. Снег падал на нас, два ружья спустились с наших плеч и столкнулись, и я надеялся, что у карабина при этом от удара не взведется курок. В течение более трех лет я не обнимал ни одной женщины, кроме Натали, да и до нее у меня было мало времени на девушек, поэтому мною владело сейчас странное чувство – я не знал, что от меня ждут дальше. На нас оказалось слишком много надето, чтобы от объятий вспыхнула страсть, и поцелуй получился вполне невинный. Нина сразу отвернула лицо, спрятав его в поднятый меховой воротник, а я сказал:

– Не понимаю, чем я занимаюсь тут с вами, Испанка. У меня на данный момент уже есть одна жена.

– Я знаю. – Голос ее звучал глухо, она отступила назад и начала поправлять волосы, откидывая их назад. – Знаю... Но если бы с вами что-то случилось после того, как я послала вас в холод и метель, я бы умерла, Джим!

Я внимательно посмотрел на нее, она спокойно вернула взгляд. У меня возникло чувство, что я стою на незнакомой развилке без указателя и не знаю, в каком направлении должен идти. Впрочем, можно пока отложить решение вопроса из-за сильной пурги.

– Это может вылиться в серьезную проблему. Отложим на время, ладно?

Она коротко рассмеялась:

– Вы странный. Не надо так пугаться, мой милый, может быть, я поцеловала вас потому, что обрадовалась, увидев снова здесь. Я вообще всегда целую всех мужчин подряд. И никаких для вас проблем не возникнет... Если вы сами не захотите их создать.

– Знаю. В этом-то все и дело – создать или нет. Но пока не будем торопиться. Скажите этим парням, чтобы заканчивали с едой, пока я взгляну на машину и определю, в состоянии ли она вывезти нас отсюда.

Сзади “понтиак” был полностью заметен снегом. Я отложил ружье, взял свой охотничий нож и отрезал сосновую лапу, чтобы использовать вместо метлы. Наличие большого охотничьего ножа считается признаком новичков и неженок, но я не поклонник этой теории. У меня есть и карманный нож для строгания. Я смел снег с багажника и открыл его. Вытер ружье и положил в футляр. Потом достал лопату и откопал от машины снег, почистил радиатор и стекла. Наконец залез внутрь и попробовал завести. И двигатель, к моему облегчению и удовлетворению, сразу завелся. Я подождал, пока шум не стал ровным. Прежнюю дроссельную заслонку конструкторы заменили на непредсказуемый термостат, теперь вы не можете прогреть хорошенько машину, не покидая ее ни на минуту.

Я оставил двигатель включенным, вылез и побрел по глубокому снегу к машине Тони, чтобы посмотреть, есть ли в ней лопата. Она должна быть у всякого, кто ездит по этим местам зимой. И лопата действительно лежала в багажнике. Я заглянул в салон – не оставила ли Нина чего-нибудь? Местные индейцы не хуже белых могут воспользоваться тем, что машина брошена, и разденут до нитки. Внутри все еще чувствовался запах газа. Никаких вещей не было, лишь на заднем сиденье валялись журналы – Тони запасся чтением, прежде чем отправиться в свое укрытие.

Я вытащил шланг и закрыл окно. Вылезая из машины, задел журналы, и они посыпались на пол. Один заблокировал дверцу, я отбросил его назад и заметил большой заголовок на обложке: “УГРОЖАЕТ ЛИ ВАШЕМУ БУДУЩЕМУ ВЫПАДЕНИЕ РАДИОАКТИВНЫХ ОСАДКОВ”. Хотя время было явно неподходящим для чтения, я взял журнал в руки и полистал. Автор статьи писал о мутации генов. Если такое-то количество генов получило столько-то рентген, то может родиться урод. И этот монстр может родиться у вас. Не понимаю, почему считается, что мутация приведет к чему-то плохому? Насколько я помню биологию, благодаря мутации мы не висим на дереве, зацепившись хвостом, вниз головой, и не прыгаем по ветвям вместе с остальными обезьянами.

Но если послушать автора, то физики-ядерщики – настоящие гении зла, которые, выбрасывая в атмосферу радиоактивные заражения, не думают о возможных воздействиях на человечество. Я, разумеется, слышал и раньше эти теории, Нина не так давно бросала мне в лицо подобные обвинения, когда пришла в госпиталь отомстить мне за Пола Хагена. Ясно, где она набралась таких представлений, – сам Тони подтвердил, когда явился извиняться ко мне после ее визита, что он слишком развязал дома язык.

Стоя в снегу, я хмуро смотрел на статью, потом отбросил журнал и взял другой. На этот раз на обложке не было подобного заголовка, зато внутри я нашел таблицу растущей угрозы радиоактивного заражения. В третьем журнале имелась статья, объяснявшая, как много городов размером с Нью-Йорк могут быть стерты с лица Земли Икс-бомбой, последней сверхсекретной разработкой. В четвертом – еще одна публикация с заголовком: “АТОМ – ЯЩИК ПАНДОРЫ?” Вывод из всего изложенного напрашивался такой – расщепление атома было огромной ошибкой, и мы должны немедленно снова склеить проклятый атом как можно скорее и никогда его больше не трогать.

Тот, кто знает историю науки, просто рассмеется, прочитав эту муть. Не было еще ни одного заметного научного открытия, которое не вызвало бы бурю упреков в том, что оно несет разрушения человеческой расе, и поэтому, мол, нам следует немедленно вернуться туда, откуда мы пришли, и забыть об этом открытии навсегда. Если вы найдете немного свободного времени, взгляните, что говорили в свое время о паровом двигателе, который якобы тоже мог принести неизмеримые беды для людей, – обещали кошмар и ужас тем несчастным людям, которые позволяли себя везти с чудовищной скоростью в двадцать миль в час!

Я вернулся к своему “понтиаку”. По тропинке ко мне шел Ван, неся, сколько мог захватить, мои технические приспособления. Я помог ему сгрузить все в багажник.

– Вы действительно хорошо подготовились для дальней дороги, – заметил он, – нас вчера могли выручить некоторые инструменты из ваших запасов.

– Надеюсь, вы ужасно провели время.

– Все еще злитесь, а?

– Я пока не слышал извинений.

Он ухмыльнулся:

– Если бы я стал извиняться перед каждым человеком, чувства которого оскорбил по долгу службы, у меня не осталось бы времени ни для чего другого. Что случилось с парнем, который лежит в хижине? Пытался убить себя или это была чужая идея?

Я пожал плечами:

– Он пока не сказал. Но когда мы его нашли, у него была свежая рана на голове, а из каньона выехал джип незадолго до нашего прибытия.

– А какой мотив, по вашему мнению?

– По-моему, кому-то не понравилось, что он сбежал в горы, не выполнив их поручения, за которое уже было заплачено. Кто-то подумал, что, испугавшись, он может разболтать все секреты. Я доверился своей интуиции, решил срочно найти его, и интуиция меня не подвела.

Ван сказал, глядя на снег и камни каньона:

– Наверно, я в душе урбанист, эта дикая природа наводит на меня страх.

– Меня она тоже пугает, но привлекают трудности, неизбежно возникающие при общении с ней.

– Для уважаемого ученого у вас просто юношеские замашки, доктор Грегори. Ладно, пойдемте отсюда, пока у меня опять на замерзли ноги.

Прошло некоторое время, прежде чем мы смогли перенести парня в авто. На холодном воздухе у него начался сильный кашель. Хорошо, что машина уже прогрелась как следует. Нина села сзади вместе с ним, а Ван со своим напарником впереди, со мной. У обоих было по лопате. Я подал назад, насколько возможно, потом решительно преодолел небольшое открытое пространство, где стояла машина. Впервые я оценил по достоинству те двести лошадиных сил, что были заключены в двигателе. Помогал уклон, тяжесть пятерых пассажиров и груз.

Мы успели проехать с полмили, прежде чем застряли. Я раскачивал взад-вперед “понтиак”, но не мог вырваться из снежного плена. Бригада с лопатами приступила к делу, а я вышел, открыл капот и убрал набившийся в радиатор снег. За это время Ван Хорн с напарником отбросили снег из-под колес, расчистили немного путь впереди. Теперь они начали толкать машину сзади. Мы проехали двадцать ярдов и снова встали. Опять работа лопатами, еще двадцать ярдов. Снова копали. Потом специалистам по безопасности пришлось бежать за мной с четверть мили, прежде чем я решил, что можно остановиться без особого риска увязнуть при трогании с места. Стало легче, когда мы начали спуск по открытому холмистому месту, слой снега там был неглубок. Но вскоре путь пошел круто ввысь, тут снег оказался толщиной в три фута, и пришлось расчищать дорогу до самого верха. Я сменил на некоторое время Вана, когда заметил у него признаки усталости. К середине дня мы достигли того места, где Хорн с партнером жгли костер, когда я встретил их. Он еще дымился. Немного времени спустя мы проехали брошенную ими машину, наполовину занесенную снегом. Я удивился, что они смогли так далеко заехать без цепей на колесах. Нам пришлось ее откопать и оттолкнуть в сторону “понтиаком”, иначе было не проехать.

Наступили сумерки, когда мы достигли конца каньона, за четыре часа покрыв расстояние в шесть миль. Дорога окружного значения не была расчищена, но по ней проехал грузовик, оставив колею, которая могла показаться хайвеем после снежной целины, из которой мы выбрались. За следующие девятнадцать миль нам пришлось останавливаться всего два раза. Небо было уже безоблачным. Главное шоссе расчистили к тому времени, пока мы до него добирались. Мы прибыли в госпиталь Эспаньолы в начале восьмого, отдали парня на руки докторам и сели ждать, когда они нам сообщат свое заключение о его состоянии.

Вскоре в холле госпиталя появился Ван. Осмотревшись, увидел нас с Ниной и подошел.

– Как дела? Девушка покачала головой:

– Пока никто ничего не сказал.

– Ваш брат в хороших руках. Пойдемте, я накормлю вас обоих обедом.

– Спасибо, но я лучше подожду здесь. – Она взглянула на меня: – Вы идите, Джим. Я посижу одна.

Я отложил журнал, который до этого листал, в сторону.

– Ладно, принесу вам потом кофе и сандвич. Вечер был ясный и холодный. Шел слабый снег. Надо пройти пятьдесят миль на высоте тысячи футов, чтобы ощутить разницу.

– Хорошая девушка, – сказал Ван Хорн.

– За сколько вы ее продаете?

– Что? О... – Он рассмеялся.

– Если я решу развестись с Натали и жениться на мисс Расмуссен, я буду помнить, что получил ваше благословение.

– О’кей, не надо меня все время лупить кирпичом по голове. Я постараюсь не лезть в чужие дела.

Эспаньола – городок в верховьях Рио-Гранде, достаточно большой, чтобы иметь кинотеатр и, насколько я припомнил, светофоры, но это все. Он не привлекает туристов, в отличие от большинства городов в здешних краях, потому что лежит в стороне от проторенных маршрутов. Кафе, куда мы зашли, специализировалось на мексиканской кухне. Я был голоден настолько, что рискнул проверить восстановленное пищеварение, поэтому заказал стандартный набор: энчиладас, фриджоли, фасоль и такое. Ван заказал гамбургер и кофе. Мы поели в неловком молчании – нам нечего было сказать друг другу.

Когда я вернулся в госпиталь, Нины не оказалось на прежнем месте. Я сел и начал читать журнал. Время уже позднее, и в зале ожидания не было никого за исключением будущего отца, который воспринимал происходящее не очень радостно, – я слышал, он жаловался сестре, что это его пятый ребенок. Я не мог судить многодетного папашу чересчур строго, поскольку не имел пока ни одного. Буквы расплывались, я с трудом различал текст. Когда я открыл глаза, передо мной стояла Нина.

Я встал:

– Я принес вам сандвич. А кофе, наверно, давно остыл. Как брат?

– Они его накачали сульфопиридином. Говорят, что у него есть неплохой шанс...

Я взглянул на нее. Вид у девушки был очень усталый, ее покачивало.

– Сядьте и поешьте. – Я развернул сандвич. – Потом найдем место, где вы переночуете. Мы присели рядом.

– Все улажено. Одна из сестер очень мила, она устроила меня в пустой палате. Джим?

– Да?

– Слово “Арарат” что-нибудь вам говорит?

– Только то, что это гора из Библии.

– После того как вы покинули хижину, сегодня утром, он очнулся. Мы немного поговорили. Он узнал меня. То есть не бредил. Я спросила его... О чем, мне кажется, вам хотелось знать больше всего... О вашей жене. И он сказал: “Арарат номер три”.

– “Арарат номер три”. Еще что-нибудь?

– Он сказал: “рудник”, потом “уран” и вдруг засмеялся. Видимо, ему стало больно, он замолчал, потом начал кашлять? Больше я не стала расспрашивать, простите.

– Вы сделали, что могли. Я вам благодарен.

– Не много я узнала. Но вдруг вам и это поможет. Мы с полминуты смотрели друг на друга. Потом я встал, она тоже.

– Смешно. А я вас недавно ненавидела. – И, помолчав, добавила: – Это был просто поцелуй, и ничего больше. Это вас ни к чему не обязывает. Помните.

– Разумеется. Ну что ж, до свидания. Испанка.

– Джим. – Она расстегнула пару пуговиц внизу на кофте и достала из-под нее пистолет. – Вот. Вам может понадобиться. Не можете же вы всюду таскать с собой ваше громадное ружье.

Я смотрел на протянутый мне пистолет двадцать второго калибра, автоматический, с коротким и тонким стволом. Он был мне знаком.

Я имел возможность изучить его несколько месяцев назад, когда это дуло смотрело на меня. Значит, полиция вернула пистолет Нине. Я перевел взгляд с оружия на ее лицо. Она вдруг вспыхнула. Это был интересный феномен, не часто увидишь такое в наше время.

– Я... – И она замолчала.

– Я страдаю. Испанка. Вы не доверяли мне. Носили с собой пистолет, чтобы защищаться от меня?

Она улыбнулась:

– Было несколько моментов, когда мне показалось, что он мне может понадобиться. – Улыбка исчезла, и Нина посмотрела мне прямо в глаза. – Вернете потом. Если не сможете, не важно. Не волнуйтесь об этом. Желаю удачи.

Глава 18

Лет сто назад, застряв надолго в снегах Чамы, понадобилось бы много дней, чтобы пробиться назад в цивилизацию, которая тогда была представлена в этих местах Санта-Фе. Но сильного контраста не получилось бы, потому что в те времена Санта-Фе был порядочным захолустьем. Сегодня вы можете практически из сугроба попасть под горячий душ. Но, как правило, из-за резких перемен возникает стресс, организм успевает адаптироваться к суровым условиям. У меня, например, кардинальная смена обстановки вызвала расстройство пищеварения. Впрочем, может быть, следовало возложить вину на энчиладас.

Ночь я провел ужасно, но к утру худшее осталось позади, хотя еще чувствовались усталость и слабость. Ко всем напастям, я, кажется, опять простудился. Разумно было просто отдохнуть, раз я снова вернулся на больничный лист. Я выпил чаю с тостами у себя в номере, потом позвонил в госпиталь в Эспаньолу, и мне сказали, что мисс Расмуссен спит, а у ее брата состояние стабильное. Я нанял парнишку отогнать мой “понтиак” в гараж, чтобы там его осмотрели и проверили – подтянули все болты и гайки, вымыли, смазали и пока подержали у себя. Потом повесил на дверь снаружи табличку “Не беспокоить” и проспал до двух часов дня. Проснувшись, попросил в номер прозрачного бульона, хотя был достаточно голоден, чтобы расправиться с бифштексом.

Снова начал звонить в Эспаньолу, но вдруг передумал, осознав, что меня уже не интересует состояние ее брата, а хочется просто поговорить с Ниной, но говорить-то особенно было не о чем. Я повесил трубку, нашел карандаш, бумагу и, сидя на кровати, написал:

“Арарат № 3

Рудник

Уран (Смех)”.

Это был ребус для самого Шерлока Холмса. Я снова снял трубку и позвонил знакомому адвокату. Он сказал, что немало старых рудников носит забавные названия, особенно много библейских, но в его компетенцию не входят вопросы местонахождения собственности, и переадресовал меня к другому адвокату, по имени Гарсия, а тот, поскольку я сам не мог подъехать к нему в контору, прислал ко мне молодого человека по имени Монтойя. Гарсия и Монтойя для Нью-Мексико – все равно что Смит и Джонсон для основной территории США. Боб Монтойя оказался симпатичным смуглым черноволосым пареньком лет двадцати двух. В этих краях живут два типа молодых испано-американцев: один – открытый, симпатичный юноша, которому вам захочется доверить собственную жизнь и невинность своей дочери, а второй – мрачный и злобный, выглядит так, будто способен перерезать вам горло за пять центов.

– Посмотрим, что можно для вас сделать, – сказал Боб Монтойя, когда я изложил свою проблему, разумеется, в таком виде, в каком посчитал нужным. – Но сразу должен предупредить, это задание очень трудное и будет дорого стоить. Никому не известно, сколько народу шляется вокруг со счетчиками Гейгера, столбя участки, с помощью которых они надеются баснословно разбогатеть к Рождеству. Их познания в топографии весьма скудные, заявки составлены неграмотно. В штате Юта наверняка найдется хотя бы один район, где количество застолбленных земельных участков, по поданным заявкам, превышает минимум в два раза площадь всего района. Мне кажется, что у вас имеется название именно участка, а не компании. Например, парочка ребят, назвав себя Ассоциацией Горного Зайца, имеет несколько участков с названиями Арарат один, два и три. Обычное дело. Вы разбираетесь в урановой добыче, доктор Грегори?

Оказывается, я почти ничего не знал о пути, который проходит уран от земли до лаборатории.

– Очень мало. Но надеюсь узнать больше. Улыбка открыла белоснежные зубы на темном лице.

– Как миллион других людей. Я понял, что вам кто-то подсказал об этих Араратах? Может быть, у вас есть некие дополнительные сведения?

– Я рассказал все, что знаю.

– Что ж, постараюсь разыскать их для вас. – Он встал и заговорщицки улыбнулся мне. – Полагаю, вы захотите держать это дело в секрете.

Если бы я ему сказал правду, что все как раз обстоит наоборот, думаю, его мои слова расстроили бы.

– Ну, скажем так, нежелательно об этом особенно распространяться.

Я проводил его и понадеялся, что он не наживет себе неприятностей, занимаясь моими делами, ведь я уведомил адвоката и его босса об этих Араратах. Невероятно, чтобы кто-то заставил замолчать всех нас сразу.

На следующее утро я проснулся свежим и здоровым. Позвонил в Эспаньолу и узнал, что, пройдя критическое состояние, пациент будет жить. Мисс Расмуссен в здании не оказалось, что было кстати. Я позвонил в гараж и попросил пригнать машину, оплатил счет в отеле и поехал в Альбукерке. Стоял прекрасный весенний день, было так тепло, что я открыл стекла. Если здесь и шел снег, то и следов его не осталось. Очертания гор Сандия за городом выглядели приветливо, а воздух оказался так прозрачен, что я мог отчетливо видеть телевизионные вышки на гребне, хотя расстояние до них было немалым. Я пополнил запас продуктов в ближайшем торговом центре. Подъехав прямо к двери, отнес покупки в дом. В нем было пусто и холодно. Он показался слишком большим для одного человека. Я соорудил ленч на кухне, чувствуя себя бродягой, устроившим пикник в пустом амбаре.

Во время еды я прочитал почту, за мое отсутствие ящик был забит. На одном из конвертов не оказалось марки, его доставили и опустили в ящик самостоятельно. Чувствуя некоторое волнение, я нетерпеливо разорвал конверт. Но на выпавшей из него бумажке сверху увидел название фирмы – “Уильям Уолш интерпрайзис инк.”. Отпечатанный на машинке текст содержал обращение к доктору Джеймсу Грегори с просьбой позвонить мистеру Уильяму Уолшу в отель “Альварадо” при первой возможности. Я дотянулся до телефона на кухне и набрал номер. С помощью последовательно оператора и секретаря меня соединили с отцом Натали.

– Привет, тесть, – сказал я, – ты когда приехал в город?

– Где тебя носят черти? – громко и нетерпеливо заговорил он. – Пытаюсь с тобой связаться уже два дня. Где мы можем переговорить? Сегодня днем я занят, но, может быть, встретимся в баре отеля в пять?

– В пять подойдет. Увидимся, тесть.

На часах на кухне было начало первого. Я вымыл посуду, убрал со стола и вышел к машине. Навел порядок в багажнике, но ничего оттуда не выложил. Наоборот, восполнил запасы продовольствия, которые были съедены в горах. Принес ружье в дом, там его тщательно протер, почистил, смазал и снова отнес в машину. Все было готово для путешествия. Надо только узнать пункт назначения.

Я вернулся в дом. В нем казалось пусто, как в вакуумной камере. Открыл дверь в спальню Натали. Черно-белый интерьер был безжизненно холоден. Я закрыл дверь и пошел в свою спальню. Поднял жалюзи, достал пистолет, который дала Нина Расмуссен, и осмотрел. Десятизарядный магазин оказался полон, но в патроннике было пусто, и я не стал загонять туда патрон. Лучше помедлить, заряжая перед выстрелом, чем поспешить палить. Я засунул пистолет обратно под рубашку. Носить его нелегально было неудобно, но я не хотел оставлять пистолет здесь. Этот двадцать второй калибр – не такое уж грозное оружие, но если кто-то не ожидает, что он имеется у вас, то вполне может пригодиться. В четыре тридцать я оделся и поехал в город.

Бар в “Альварадо” был просто оскорблением для Нью-Мексико, потому что являлся точной копией любого коктейль-бара Нью-Йорка. Какой смысл, живя в таком величественном горном краю, пить мартини в хромированной клетке, где к тому же играют на гавайской гитаре? Я не имею ничего против мартини и против гавайской гитары тоже. Но хочется немного местного колорита в том месте, куда я захожу выпить. Мистер Уолш сидел в одной из кабинок, что-то диктуя очень серьезной молодой леди в очках и с блокнотом. Увидев меня, он ее отослал. Удаляясь, она выглядела не такой деловой и более интересной. Я поймал себя на мысли, что, возможно, ее обязанности не ограничиваются только стенографией и печатанием на машинке, но это была некрасивая мысль по отношению к своему тестю. Солидный крепкий мужчина, с коротко стриженным седым ежиком волос, контрастирующим со свежим загаром, вероятно, флоридским. Я плохо знаю таких людей, как Уильям Уолш, и не горю желанием узнать. Хватает неразрешимых проблем, которые подбрасывает мне его дочь. Я телеграфировал ему о происшедшем с Натали сразу, как узнал об этом сам, и с тех пор не имел с ним связи.

– Садись, мой мальчик. Где ты скрывался? Я пытаюсь тебя отыскать с того момента, как получил твою телеграмму.

– Вы уже мне говорили об этом по телефону. – Я сел напротив.

– Что будешь пить?

– Возьму мартини. – Как я уже говорил, ничего не имею против мартини, просто, находясь в Нью-Мексико, предпочитаю пить не здесь, а в барах, где наливают текилу.

Тесть взглядом подозвал официантку, и она сразу подбежала, что, вероятно, было вызвано щедрыми чаевыми мистера Уолша за время его короткого пребывания в отеле. Обычно подозвать ее бывает трудно – все равно что поймать антилопу в пустыне.

– То же самое для меня. – Он подвинул ей свой пустой высокий стакан. – И мартини для моего зятя. Скажи бармену, чтобы не потчевал выдохшейся смесью, сестренка. Заставь его сделать свежий мартини – вермут “Прат Нойли” и джин “Гордон”, пропорция один к пяти. Правильно, Грег?

– Один к пяти – отлично.

– И никаких, к дьяволу, оливок, сестренка. Только лимон, поняла?

Я вообще-то предпочитаю оливки в мартини, ведь лимон есть не станешь. Но ни за что на свете я бы не испортил его спектакль. Я огляделся кругом. В баре было мало посетителей, и публика обычная для Альбукерке. У них здесь странная привычка – мужчины оставляют своих женщин дома, и поэтому в барах можно увидеть только мужские компании. Вообще-то ничего в этом плохого нет, но для человека, переселившегося сюда с востока, картина выглядит неестественно и уныло. Кому охота смотреть на столики, за которыми сидят одни мужики?

– Итак, – сказал мистер Уолш, – ее пока не нашли.

– Пока нет.

– И они, кажется, склонны считать, что она замешана в убийстве. Не говоря о массе всего другого.

– Я об этом слышал.

– Ты веришь им?

Я посмотрел ему прямо в глаза:

– Я ничему не верю, не моя работа доказывать виновность своей жены. Она для меня невиновна, пока я не услышу доказательств противного и вынесения официальных обвинений. Все, что я хочу сейчас, – найти ее.

– Так ты этим занимаешься? Поэтому тебя не было в городе?

Я кивнул.

– У меня есть ключ к разгадке. – И я все рассказал.

– Арарат номер три, – задумчиво повторил он. – Тебе надо было вчера связаться со мной, вместо того чтобы звонить этому деревенщине в Санта-Фе. У меня есть ребята, которые все узнают, и так ловко, что никто ни о чем не догадается. Позвони сейчас и все отмени. Это дело надо вести грамотно...

– Нет.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне надо, чтобы все делалось неумело и не вызывало подозрений. Я хочу, чтобы те люди узнали, что я иду по их следу. Они скоро это обнаружат, когда молодой Монтойя начнет действовать.

– Судя по всему, ты ищешь больших неприятностей на свою голову, мой мальчик.

– Я уже имел их столько, что даже не замечу парочку последующих, дорогой тесть.

Я никогда не звал его “папой”, потому что называл так своего родного отца, когда тот был жив, а “мистер Уолш” звучало слишком официально. Мне, наверно, хотелось подчеркнуть небрежностью обращения, что на меня не производят впечатления его деньжищи.

Он некоторое время изучал мое лицо.

– А тебе не приходило в голову, – тесть сделал глоток из своего стакана, – что этот ребенок не хочет, чтобы его нашли? У Натали и раньше было полно всяких сумасбродных идей. Но я не думаю, что она... – Он, не закончив фразу, опять отпил из стакана. – Что происходит с детьми в наше время? Они без конца попадают в какие-то переделки.

Я молча смотрел на него до тех пор, пока он не отвернулся. Я встал:

– Спасибо за мартини, дорогой тесть, увидимся позже. Когда я подъехал, дом встретил меня темными окнами. Конечно, не было причин ждать, что будет по-другому, ведь я не оставлял свет включенным. Я пошел по бетонной дорожке к двери, и вдруг из кустов, растущих около гаража за моей спиной, за мной стремительно бросилась чья-то темная фигура. Не было времени лезть за пистолетом под пальто, пиджак и рубашку. И я сделал бросок головой назад, стараясь поразить противника, как в старые добрые времена, когда играл в американский футбол в Чикаго.

Удар пришелся в цель. Я перекатился по земле, приподнялся на руках и коленях и увидел сидевшую передо мной на лужайке Рут Деври. В одной туфле, с упавшими на лоб волосами, она пыталась вдохнуть воздух, который я из нее вышиб.

Глава 19

Тяжело поднявшись, отряхиваясь, я болезненно морщился, потому что сильно ударился не зажившей еще спиной. Рут не двигалась, она сидела обхватив себя руками и жадно глотала воздух. Ни пистолета, ни ножа на траве около Рут не валялось, ее руки тоже были пусты. Я подошел, поднял ее под мышки и поставил на ноги. Несмотря на видимую худобу, она оказалась на удивление тяжелой. Я нашел ее вторую туфлю, похожую на балетную тапочку, и помог натянуть на ногу.

– Никогда не прыгай мне на спину, Рут. В последнее время я плохо контролирую свои рефлексы. Пойдем в дом.

Когда мы вошли, я запер за нами дверь и включил свет в холле. Она остановилась перед зеркалом, поправляя волосы, сняла покосившиеся очки и надела прямо. На этот раз оправа была белой с вкраплением блестящих камешков. Рут часто говорила, что не стесняется носить очки и, украшая оправу, дает это понять другим. К великолепию оправы, поблескивающей камнями, были добавлены модные, до колен, брючки в обтяжку. В последнее время в них обожают втискиваться модницы, хотя при этом они приобретают весьма неприличный вид – такие брючки напоминали купальные костюмы времен моего детства. Они были из бархата или схожего с ним материала. Сверху свитерок свободного покроя с короткими рукавами, просвечивающий, белый, расшитый золотыми нитками. Дополняли картину несколько медных браслетов, они позвякивали, когда Рут поднимала руки. Весь этот наряд выглядел как не совсем продуманный костюм для коктейлей. Ошеломленный ее появлением и своим броском, слегка оглушенный, я все-таки вспомнил, что Рут частенько одевалась оригинально, но неудачно. Наконец она заговорила:

– Я сегодня проезжала мимо и увидела твою машину около дома... Потом ждала несколько часов, ты все не приезжал. Окоченела от холода, устала, и ко всему прочему ты вдруг сбиваешь меня с ног! – Рут грустно засмеялась, глядя мне в глаза. – Что это на тебя нашло, Грег?

– Прости. Но дело в том, что в последний раз таким манером – из-за спины – меня ранили ножом в спину, чуть не убили.

– Ножом! Да ты, оказывается, ведешь жизнь, полную приключений!

– Угу. И имею друзей, которые бросаются на меня сзади со скоростью пробки из шампанского. Она снова засмеялась:

– Я просто обрадовалась, что ты появился. И собиралась броситься тебе поскорей на шею и выплакаться. Ты расстроил один из самых великих моментов моей жизни, дорогой. – Рут глубоко вздохнула. – Так ты собираешься пригласить меня в гостиную и предложить выпить?

– Разумеется.

Я пропустил ее вперед, мы прошли в гостиную. Когда я включил свет, она обернулась ко мне, стоя посреди комнаты.

– Но все это не смешно, Грег. Совсем не смешно. Взгляни сюда.

Она пальцем дотронулась до своей губы, показывая мне что-то, но я ничего там не увидел.

Тогда, немного обиженно. Рут уточнила:

– Недавно шла кровь. Ты посмотри!

Она наклонилась вперед, вытянув губы. Я рассмотрел, что нижняя немного распухла, возможно, там был небольшой порез. Маленькая царапинка на губах всегда покажется огромной из-за их чувствительности, хотя на вид становится совсем незаметной, как только перестает кровоточить.

– Это сделал я?

– Нет, он.

– Кто?

– Ларри, конечно!

Трудно было представить маленького Ларри Деври, бьющего с размаху свою жену по зубам. Впрочем, если бы даже такое произошло, я не имел желания вмешиваться в их семейную ссору.

– Он наверняка сейчас сожалеет. Почему бы тебе не вернуться домой и...

– Сожалеет! – крикнула она. – Да ты не знаешь, что с ним творится в последнее время! С этим самоуверенным типом жить всегда было трудно, но теперь стало просто невыносимо. Ты не представляешь, что мне приходилось терпеть все эти годы, дорогой. А в последние дни он просто взбесился! Я боюсь его, Грег. Он... Мне кажется – он свихнулся. У него больное воображение.

– Например?

– Ну... говорит всякие вещи... Обо мне... Ненормальные. Лицо ее вдруг сморщилось, и по нему потекли слезы. Рут бросилась на софу и зарыдала. Надо очень любить женщину, чтобы она вам нравилась в такие моменты. Я сразу понял, что, если когда-то во мне и таились какие-то нежные чувства к Рут или я воображал, что они были, – все давным-давно ушло.

– Я принесу тебе выпить.

– Нет, не уходи. Пожалуйста! Просто сядь рядом и пожалей меня, Грег... Я так несчастна, что хочется умереть...

Я продолжал стоять и, хотя ощущал неловкость, совсем не собирался садиться рядом с ней – это я знал точно. Потому что, как только я окажусь рядом, она обхватит меня руками и начнет рыдать на моем плече. И кто знает, что может произойти. Ведь мы – давние друзья, а поскольку в последние дни я отнюдь не выглядел безгрешным идеалистом, во всяком случае таким, каким был тогда, в Чикаго, когда жил у Ларри и Рут, не трудно представить последовательность дальнейших событий, которая вполне может далеко нас завести в нежелательном для меня направлении. Дело не в верности жене, в конце концов, это она бросила меня и уехала в Рино, и не в верности старой дружбе с мужем Рут, правда, дружбе поблекшей, но... В последнее время жизнь была сложной и без того, не стоило усугублять ситуацию еще больше отношениями с миссис Деври.

Меня спас стук в дверь. Рут вскочила с софы.

– Это Ларри! – выдохнула она. – Если он меня здесь найдет...

– Сядь и успокойся. Рут. – Я прошел к двери, открыл и распахнул ее. Это был действительно Ларри. – Входи и присоединяйся к нашей компании.

– Рут здесь?

– Да. Не знаю – почему, но она здесь. На лице у него застыла такая решительность, что мне стало смешно.

– Она говорила, что видела сегодня твою машину у дома. Я так и думал, что найду ее здесь. Именно теперь, когда с нами больше нет Джека Бейтса.

– Еще немного, и получится какая-нибудь грязная история. Входи и хорошенько подумай, стоит ли продолжать, пока я принесу нам выпить.

Он замолчал, вглядываясь в меня сквозь толстые стекла очков. Такие очки – неизменный атрибут киношных ученых, они придают “яйцеголовым” зловещий вид.

– Что ж, я войду, – решился он наконец, – но не собираюсь у тебя пить, Грег!

– Как хочешь.

Я впустил его и закрыл дверь, стараясь не поворачиваться к нему спиной. Сегодня вечером все как будто сошли с ума, и не стоило лишний раз рисковать. Входя вслед за ним в гостиную, я взглянул на Рут, которая снова уселась на софу. Несмотря на то что она была полностью одета, смотрелась женщина так, что у любого ревнивого мужа сразу подтвердились бы его опасения – лицо раскраснелось, волосы слегка растрепались, свитерок соскользнул с одного плеча. Она выглядела хоть и взъерошенной, но очень хорошенькой. Некоторые женщины привлекательны при полном параде, а другие – наоборот, когда их собьют с ног.

– Ларри не будет с нами пить, – сказал я. – Дело принципа, как я понимаю. А ты что будешь, Рут?

Она покачала головой, следя за мужем подозрительным и в то же время полным вызова взглядом.

– Вот мы и собрались вместе. Думаю, это было неизбежно. Притворяться слепым и глухим в течение трех лет – вполне достаточно, Грег.

– Твое замечание для меня слишком туманно. Если можно, проясни ситуацию.

– Разумеется, я – просто глупый маленький математик по сравнению со своей женой. Понадобилось длительное время, прежде чем я понял, что творится за моей спиной. Думаю, что все началось еще в Чикаго, когда ты останавливался у нас. Но должен признаться, тогда вы вели себя очень осторожно. Я ни о чем не подозревал.

– Ничего и не было.

– Разве? Да ты меня полным дураком считаешь, Грег! Думаешь, я никогда бы не догадался, почему ты пригласил меня к себе, работать на Проект? Особенно когда стало очевидно, что ты не нуждался в моих идеях и все, что от меня требовалось, – делать простые математические расчеты... Но ошибкой было приглашать Джека Бейтса, не так ли? Он моложе и привлекательнее, он увел ее у тебя, верно? Во всяком случае, на некоторое время. Пока не погиб.

Я смотрел на него во все глаза. В такие моменты думаешь – неужели человек всегда был таким и ты не замечал этого до сих пор? А может, он таким не был, но ты не заметил постепенного его превращения в другого, незнакомого тебе человека? Наверно, надо почаще приглядываться к окружающим людям и время от времени проверять, все ли с ними в порядке.

– Очень интересная теория, Ларри. Но несколько странно, что при таких удачных обстоятельствах я вдруг женился, ты не находишь?

Он отрывисто рассмеялся:

– Ничего нет странного. Богатая жена – всегда кстати для нищего ученого, Грег. Если он не слишком щепетилен в вопросах совести. Кроме того, она будет служить прикрытием для незаконной связи... Впрочем, наверно, ты не слишком старался скрыть правду от Натали, раз она так быстро тебя раскусила и сбежала!

– Тебе не кажется, что я – дьявольски хитрый и изворотливый парень? Такой сукин сын не задумается, чтобы вбить зубы в твою глотку, верно?

– Я ожидал такой реакции, – произнес он сухо, – у тебя всегда преобладали мышцы над мозгом. И очень странно, что у тебя обнаружились проблески гениальности в исследованиях. Хотя так ли это? Человек, способный украсть жену у друга, не колеблясь украдет и его идеи, верно? – После этих слов он заторопился к выходу. – Не утруждай себя угрозами, я ухожу. Оставляю вас наедине. – Ларри глухо засмеялся. – Но, пока ты не расслабился в нежных объятиях Рут, задай себе один вопрос, Грег. Каким образом шарф, выпавший из кармана пальто Натали, когда Рут вешала его в шкаф в тот несчастный вечер, ты ведь помнишь этот шарф, так вот – как он попал из нашего дома к месту убийства Джека Бейтса?

Его шаги гулко раздались в холле. Громко хлопнула дверь, и скоро шаги замерли вдали. Потом слышно было, как завелась машина и отъехала. Рут вдруг вскочила, протягивая ко мне руки. Есть женщины, которые не ждут приглашения к действиям. Я поспешно отступил в сторону.

– Ты видел, в каком он состоянии? Как подозрителен и как беспричинно...

– Видел. И все понял. Ты дразнила беднягу сумасшедшими подозрениями, заставляя думать о том, чего никогда не было, и о том, что все-таки имело место в жизни.

Лицо ее затвердело и стало напоминать уродливую маску. Она тоже выглядела теперь незнакомкой.

– О, так во всем виновата я!

– Не во всем. Он сам позволил себя одурачить, поэтому есть и его вина.

Откинув назад голову, она пронзительно расхохоталась:

– Нет, вы посмотрите, кто здесь говорит о дураках? Кто называет другого дураком!

– Спокойной ночи, Рут.

– Что ж, если ты так... – Она быстрыми шагами направилась к двери, задержалась, чтобы одернуть свитер, и, обернувшись, посмотрела на меня: кажется, они сговорились не уходить из моего дома без заключительного слова. – Что касается шарфа...

– К чертям проклятый шарф!

Она еще некоторое время смотрела на меня, потом молча резко развернулась и выбежала, с силой хлопнув дверью. Мне необходимо было выпить. Я прошел на кухню и открыл дверцу холодильника. Конверт стоял на полке, прислоненный к картонному контейнеру с молоком. Насколько мне известно, в Нью-Мексико молоко никогда не продается в стеклянной посуде. Дешевый конверт без адреса и имени отправителя. Может показаться странным, что его не опустили в почтовый ящик, но – только на первый взгляд. Ящик вы можете и не открыть, но холодильник откроете обязательно, в крайнем случае наутро, когда станете доставать яйца для завтрака.

Я осторожно, кончиками пальцев, взял конверт и так же осторожно прикрыл дверцу, отпечатки пальцев навряд ли оставлены, но кое-кто очень расстроится, если я не приму мер предосторожности. Я вскрыл конверт с помощью того же ножа, которым ранил Тони Расмуссена, правда, другим лезвием. Что творится на свете – холодильники становятся почтовыми ящиками, а перочинные ножи смертельным оружием, старые друзья внезапно меняются и превращаются в злобных врагов с хищным оскалом. Я достал из конверта сложенный лист бумаги, развернул и прочитал текст, написанный печатными буквами мягким карандашом:

“ПРИВЕЗИ ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ В СТАРЫХ КУПЮРАХ В ХЭНКСВИЛЛ ЮТА ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ЧТОБЫ ОНА ВЕРНУЛАСЬ ЖИВОЙ”.

Глава 20

В начале своей короткой карьеры на Западе я купил себе ковбойские сапоги. Это было в тот год, когда я выслеживал медведей в горах Чамы верхом на лошади, и приятель, который пригласил меня на охоту, посоветовал именно такие. Он оказался прав. Сапоги прекрасно подошли для верховой езды, но ходить в них я так и не научился. Надо с детства привыкать к высоким каблукам. Но сейчас я сапоги достал, потому что они обладали рядом преимуществ перед всякой другой обувью. Сапоги просто натягивались, и не надо было возиться со шнурками, что для человека с такими увечьями, как у меня, – просто спасение. Они прибавили мне росту пару дюймов, именно ковбойские сапоги заставляют вас почувствовать себя высоким, смелым и безрассудно дерзким. Готовым к трудным и длительным путешествиям. То, что мне сейчас нужно. Впрочем, идти далеко пешком, скорее всего, не придется. Я натянул сапоги, облачился в свой комплект одежды для охоты, когда вдруг раздался звонок в дверь.

Я прошествовал в своем облачении к выходу. Звонила девушка в очках с роговой оправой, которая недавно стенографировала для мистера Уолша в баре “Альварадо”. На ней были легкое весеннее пальто и маленькая шляпка с крохотной вуалеткой. В руках девушка держала большой прямоугольный сверток.

– Прошу вас, отступите немного назад, на свет, я должна видеть ваше лицо отчетливо.

Я сделал пару шагов назад, она кивнула:

– Все в порядке, доктор Грегори. Это вам. Мистер Уолш желает вам удачи. – Она улыбнулась и отдала мне в руки сверток. Красивая девушка, очки ее не портили. – И я тоже, – добавила секретарша. – Спокойной ночи.

Я смотрел, как она идет к светлому седану – такие безликие машины обычно берут напрокат, – садится в него и отъезжает. Я закрыл дверь. Впервые приходилось держать в руках пятьдесят тысяч долларов сразу, но это не заставило мое сердце биться быстрее. Я могу прийти в волнение при виде оленя, научного открытия или математического уравнения, наконец, при виде хорошенькой девушки, но что касается денег – у меня железные нервы. Уже через пять минут я сидел в машине и ехал на север.

Мне позволили доехать почти до Берналилло, маленького городка в восемнадцати милях к северу от Альбукерке. Когда я подъезжал к заправочной, от нее отделился патрульный автомобиль и отрезал мне путь, коротко включив сирену. Я съехал на обочину и остановился. Из машины вышел офицер в голубой форме и подошел ко мне.

– Доктор Грегори? Доктор Джеймс Грегори?

– Да, это я.

– Могу я взглянуть на ваше водительское удостоверение? Я протянул ему права. Он изучил их и вернул.

– Что случилось, офицер?

– Не могу сказать точно, сэр. Но вам придется подождать несколько минут.

Смуглое лицо было таким серьезным, что спорить я счел бесполезным. Нельзя ссориться с патрульным полицейским, особенно если он другой расы и религии. Различие все равно скажется, и очень остро, даже если вы оба разумны и терпимы.

– Садитесь в машину, здесь тепло, – предложил я. Он покачал головой и вежливо отказался. Наверно, существовали какие-то правила, запрещавшие ему это. Мы прождали минут пятнадцать. Мимо проезжали грузовики и легковые. Оттуда на меня смотрели понимающе – вероятно, сочувствовали своему собрату-водителю, – но тем не менее с жадным любопытством, неизменно возникающим при виде человека, вступившего в конфликт с законом. Наконец с юга мы услышали шум машины, явно ехавшей с большим превышением дозволенной скорости, а она в Нью-Мексико на трассе составляет шестьдесят миль в дневное время и пятьдесят пять – ночью. Патрульный наблюдал их приближение с профессиональным интересом. Наверно, определял скорость на слух. Машина резко, со скрипом покрышек, затормозила позади нас. Патрульный пошел им навстречу. Вскоре он вернулся, прошел мимо меня, сел в свой автомобиль и укатил. С правой стороны моего “понтиака” постучали в боковое стекло. Я потянулся и освободил замок. Ван Хорн открыл дверцу. У него за спиной торчал какой-то тип. Я посоветовал: – Оставьте своего напарника снаружи.

Типу это явно не понравилось. А мне не понравился он. Я не собирался церемониться и с Ван Хорном. Никогда не мог понять этой страсти – наводнять район людьми со значками. Я с детства усвоил, что полицейский – неизбежное зло, надо избегать встреч с ним, насколько возможно.

– Ладно, Джонсон, подожди в машине, – сказал Ван Хорн, и Джонсон отправился обратно, шагая по гравию с обиженным видом. Ван Хорн сел рядом со мной и закрыл дверцу.

– Как себя чувствует юноша Расмуссен? – спросил он.

– С ним все будет в порядке, так мне сказали.

Он посмотрел на меня, потом на уходившего агента.

– Почему такая неприязнь к людям, Грег?

– А разве полицейские – люди? Я думал, они вроде смотрителей за дичью.

– Смело говорите, но бьюсь об заклад, что за пятнадцать лет вы ни разу не посмели убить дичи сверх лицензии.

– В этом краю оставлено столько дичи, что человека вынуждают стать охотником в целях самозащиты. В детстве я тоже не ладил со смотрителями, это как бы входило в набор развлечений. Но теперь стоит человеку увидеть полицейский значок, как он становится на колени и касается лбом земли, отдавая дань уважения. Особенно если значок федерального значения. У вас есть федеральный значок, Ван?

– Вероятно, могу занять у кого-нибудь, если захочу.

– Я заметил, что полицейские штата следуют вашим указаниям, – сказал я и после короткого молчания добавил: – Больше не надо им давать указания насчет меня, Ван. Я не остановлю машину.

– Не надо разговаривать со мной в таком тоне, Грег.

– Я не собирался грубить вам. Просто ставлю в известность, что не стану останавливаться, и полицейским придется стрелять, чтобы задержать меня.

– Ладно, поговорим об этом после. Сначала дайте прочитать письмо.

Я достал из кармана шерстяной рубашки листок бумаги и отдал ему, включив верхний свет в салоне.

– Я не настолько наивен, чтобы спрашивать, откуда вам известно о письме, – конечно, мой телефон прослушивается. Никакой личной жизни у нас, носителей зла. Надеюсь вам доставило удовольствие слушать мой разговор с тестем.

– Хэнксвилл, Юта, – произнес он. – Мог написать кто угодно.

Я снова полез в карман.

– Разумеется. И кто угодно мог вложить в конверт золотое обручальное кольцо, на котором выгравировано: “Джеймс – Натали 1951”. Могли послать из Владивостока, Монголии. Или Новосибирска, Москвы. Идиотизм. – Я бросил кольцо в его протянутую ладонь. – Не утруждайте себя проверками. Это ее кольцо.

Он взглянул на него и отдал мне обратно.

– Может быть, мы должны будем принести извинения миссис Грегори.

– Конечно. Только вы все равно не верите. Вам кольцо ничего не доказывает. Натали могла снять его перед тем, как попыталась покинуть страну, а именно так она и сделала, по вашему мнению. Или ее убили и сняли кольцо с мертвого тела. И еще: неделя – огромный срок для похитителей людей. Встаёт вопрос: почему они послали записку о выкупе только сейчас. Наверно, она работает на них, заманивая меня в ловушку. Ну как, я перечислил все возможности?

– Не совсем. Она могла швырнуть кольцо вам в лицо, перед тем как уехать в Рино. Один из распространенных способов избавляться от уже ненужного обручального хлама. А вы придумали небольшой спектакль, чтобы обелить ее имя, спасти ее репутацию и свою собственную, между прочим. Уж лучше быть мужем похищенной женщины, что выглядит гораздо лучше для Вашингтона и Проекта, чем мужем загадочно исчезнувшей без следа жены. И еще – почему холодильник? Не слышал, чтобы оставляли записку с условиями выкупа в холодильниках. Ведь вы сказали мистеру Уолшу, что нашли письмо в холодильнике, не так ли? Не припомню, чтобы кто-то пользовался подобным почтовым ящиком.

– Какой вы у нас находчивый и изобретательный, Ван. – Я еще раз взглянул на кольцо, положил его в бумажник, а бумажник засунул в карман.

– Почему вы не поставили в известность полицию?

– Наверно, решил, что это лишнее, имея жучок в своем телефоне. Вы ведь оказались здесь, верно?

Он покачал головой:

– Так дело не пойдет, Грег.

– Нет? Тогда так: я не уведомил ни полицию, ни ФБР, потому что они, без сомнения, попытались бы остановить меня, как это сделали сейчас вы. Их с самого начала не беспокоила безопасность Натали, и вас тоже. Это волновало только меня. Потому-то меня никто не остановит, Ван. Это может быть совершенно обыкновенное похищение, нельзя исключать такой вариант. Но если нет – у меня есть свои теории относительно тех людей, с которыми мы имеем дело. Возможно, я попаду в ловушку, но их ловушки мне кажутся примитивными. Здесь, как с дичью, нужен особый нюх, мое чутье подсказывает, что они не профессионалы. Я бы и не мечтал в одиночку сразиться с подпольным преступным синдикатом. Но против этих попробую. Я способен избежать их ловушки и даже вытащить Натали оттуда. В любом случае я должен попытаться.

Он покачал головой:

– Мы не можем рисковать, хотя понимаем ваше желание действовать. Так что извините, Грег. Мы не можем вам позволить ехать туда. Вынужден просить вас вернуться в город вместе со мной.

– Угу.

– Наверно, Бюро посоветует выплатить деньги. И если мистер Уолш хочет ехать в Хэнксвилл с деньгами, ему окажут всяческое содействие.

– Если бы им нужен был Билл Уолш, записку оставили бы ему, а не мне. Он поедет и ничего не добьется.

– Вы так считаете?

– Я немного поразмышлял и сделал некоторые выводы.

– Мне это кажется ловушкой.

– Разумеется.

– Похищение из-за денег происходит несколько иначе. Настораживают некоторые детали. Я считаю, что они охотятся за вами. Они пытались убить вас дважды, даже трижды, если считать попытку девицы Расмуссен. Хотя идея могла быть ее собственной, но в это слабо верится. – Он сделал паузу и подождал моих замечаний, но я не видел причин с ним спорить по поводу Нины. И он продолжал: – Не удивлюсь, если теперь неизвестные затеяли крайне опасную игру. Наверно, им было трудно подыскать подходящих людей после провала Хагена и Расмуссена. Вероятно, пришлось провести более тщательные приготовления. Вы знаете Хэнксвилл?

– Я слышал о нем и нашел на карте. Мне приходилось проезжать через основной район Юты.

– Значит, вы знаете о нем больше, чем я. Но я читал многочисленные статьи в журналах, поэтому знаю, что Хэнксвилл находится за сотни миль от большого города, там одно из самых отдаленных урановых месторождений.

– Точнее, – поправил я, – за шестьдесят миль от Грин-Ривер, который никак нельзя назвать мегаполисом. – Я взглянул на него. – Хватит ходить вокруг да около, Ван. Я рассказал, что собираюсь делать и почему. Придумали способ, как меня остановить?

– Будьте благоразумны, Грег. Поймите мое положение. Начнем с того, что я полностью вам доверяю.

– Вы нашли смешной способ доказать это.

Он продолжал, не обращая внимания на мою реплику:

– Скажем больше, я верю, что ваша жена стала пленницей банды похитителей, конечно, не по своему желанию. При других обстоятельствах ваша поездка с целью выручить ее была бы вашим личным делом. Но обстоятельства необычные. Правительство вложило в вас большие инвестиции, и мой долг – защитить их.

– Какой ловкий ход. Правительство больше не доверяет мне, не платит зарплаты, но все еще полагает, что может приказывать мне сидеть на месте и бить баклуши в то время, как моя жена находится в опасности. Если благодаря моему бездействию ее убьют, это станет достаточной причиной, чтобы вернуть меня на работу в Проект?

– Послушайте. Я понимаю, как вы себя сейчас чувствуете...

– Не думаю. Повернитесь назад и откиньте одеяло на заднем сиденье. – И, когда он повиновался, я спросил: – Что вы видите?

– Винтовку и двуствольное ружье.

– И они заряжены. Я не намерен шутить. Не посылайте больше патрульных меня останавливать. Я – опасный человек, приятель. На мне ковбойские сапоги с высокими каблуками и большая шляпа. У меня мощный тяжелый автомобиль и целый аресенал. И я собираюсь в Хэнксвилл, штат Юта.

– Вы блефуете.

– Попытайтесь и увидите.

– Не думаю, что вы настолько сошли с ума.

– Еще как сошел. В меня стреляли, втыкали нож. Сделали почти вдовцом и отстранили от работы. Меня и мою жену недвусмысленно оскорбляли подозрением. Используя свои извилины, на которые, как мне кажется, в этих местах я обладаю монополией, я кое-что придумал. Немного, но этого оказалось достаточно, чтобы мои подозрения подтвердилась, как только я начал действовать в соответствии со своими выводами. Сразу поступила ответная реакция. Кому-то очень не понравились мои действия. Меня попытались остановить и предприняли усилий больше, чем в поиске гипотетических русских шпионов. А теперь вдруг я стал ценен, и мною нельзя рисковать. На этом и закончим, мой прекрасный федеральный друг. У вас пара секунд, чтобы решить, насколько вы будете рисковать своей жизнью, чтобы удержать меня. Вы можете выхватить пистолет, который, естественно, у вас есть, и даже произвести выстрел первым. Потом посмотрим.

Он молча сидел рядом, за это время две машины пронеслись с юга, подмигнув фарами, и прокатил огромный трейлер с севера. Наконец он коротко рассмеялся:

– И все равно вы блефуете.

– Ну да.

– Я могу вас арестовать.

– Попытаться меня арестовать. Вашингтону не понравится огласка.

– Не знаю, зачем только я бросил мирную спокойную работу, бегая за безмозглыми преступниками, и приехал сюда пасти стадо этих темпераментных интеллектуальных сумасбродов.

– Ну как, мы закончили соревнование в крутизне?

– Я не...

– Да бросьте, вы натравили на меня полицейских и угрожаете арестом, делаете все возможное, чтобы привезти меня обратно. Можем мы говорить, как разумные существа?

– Это будет приятная смена декораций.

– Ладно. Итак, я еду в Хэнксвилл. Это решено. Не думаю, что вы станете стрелять, а иначе вам меня не остановить. Поскольку я веду машину один, у вас есть время перебросить своего агента по воздуху в Моаб или Грин-Ривер, оттуда он проникнет в Хэнксвилл до того, как я туда доберусь. Не посылайте дорогого вам человека, потому что за ним сразу начнут охоту, и вероятность весьма высока, что его быстро найдут, поскольку город невелик. А этим людям надо вывести вашего агента из игры до того, как развернутся основные события.

– Я поеду туда сам.

– Превосходно. Потому что если вы пошлете туда хорошего парня, и его убьют, о нем обязательно кто-то будет плакать. И не ждите помощи от меня. Я не собираюсь разбрасывать по своему следу лепестки роз. Я буду вести игру с этими подонками так жестоко, насколько смогу, и обязательно выясню, в чем дело.

– И потом?

– Потом будет видно.

– И все равно я считаю, что вы совершаете ошибку.

– Может быть, но держитесь в стороне и не портите игру – это все, о чем я прошу.

Глава 21

Я прибыл в Моаб, штат Юта, около десяти утра, а до этого за ночь пересек четверть территории Нью-Мексико и срезал небольшой угол штата Колорадо. Разумеется, можно побыстрее проехать аналогичное расстояние по прямым большим хайвеям на юго-западе, даже по небольшим – на востоке, но здесь такое исключено, разве что на основных трассах. Самозваная столица уранового мира оказалась маленьким, охваченным шумной, лихорадочной деятельностью городом, где ездят исключительно на джипах, а каждый встречный – обязательно старатель. Здесь можно купить или взять в аренду любой вид оборудования и инструмента – от геологической кирки до аэроплана в комплекте с пилотом и сцинтиллометром. В наши дни, кажется, в основном ведут разведку руды с воздуха. Меня не интересовал город, исключение составляли заправочные станции, и, залив полный бак, я поехал дальше, про себя проклиная Тони Расмуссена за то, что он не нашел возможности ударить меня ножом спереди и я больно натер спину во время длительного пути.

Скоро я достиг Грин-Ривер – маленького городка в пустыне. Был уже час дня, когда я припарковался около кафе с рекламой, обещавшей популярные сорта пива. Впрочем, это обещание нельзя было принимать всерьез, потому что пиво в Юте имеет всего три процента крепости. Мормоны, которые преобладают в штате, – очень воздержанные люди. Внутри кафе имелся обычный прилавок для ленча, какой бывает в тех заведениях, где не принято пить. На стене я увидел надпись:

“Почему бы вам не плюнуть в потолок? Каждый дурак может плевать на пол!” И еще: “Если ты такой умный, почему не богат?” А также: “За этим прилавком не обсуждать сделок ниже ста тысяч долларов”. В кафе, кроме большого прилавка, находились три столика со стульями. Я взял бутылку разбавленного пива, чтобы скоротать время, пока приготовят еду. Медленно пил, незаметно разглядывая посетителей. Их было мало, и никто, кажется, не проявлял интереса к моей особе.

Покинув кафе, я поехал снова на заправку, залить бак до упора, поскольку не знал, когда еще появится такой шанс. Парень на заправочной заверил, что, если погода продержится без дождя, я смогу добраться до Хэнксвилла, раз уж я такой идиот, что еду сейчас, потому что в эту пору он ни за что на свете не стал бы рисковать эдакой шикарной машиной. Проехав четыре мили, я увидел пересечение дорог и свернул на главную, как мне и советовал заливщик бензина.

Это была грунтовая дорога, она вела на юго-запад. Если верить моей дорожной карте, я смогу увидеть по пути в Хэнксвилл лишь Колорадо-Ривер да индейцев навахи. Если поместить пару штатов Новой Англии в пустое пространство на карту этих мест, вы потом с трудом отыщете их там. Единственное, что радовало, – сухая дорога. Очевидно, здесь недавно шли дожди. Наверно, пронесся тот самый шторм, что застал меня в Нью-Мексико, поскольку грузовики оставили полосы засохшей грязи, в которых, вероятно, вязли легковушки. Вытащить их мог только тот, кто ехал следом, но здесь можно было ждать подмоги целую вечность. Вскоре задул сильный ветер и поднял в воздух песок и пыль.

Я сверился по карте. Информация в углу в аккуратной красной рамочке: “Дороги в этом районе часто непроходимы. Туристы, планируя поездки, должны сначала навести справки о погоде и брать с собой воду”.

Я перешел на низшую передачу, и началась тяжелая продолжительная работа, особенно трудная для человека с натертой до крови спиной. Ветер швырял песок и гравий в стекла, и время от времени я вынужден был останавливаться, пережидая, пока видимость улучшится, чтобы углядеть хотя бы ту очередную яму, куда провалится колесо. Наконец я послал все к черту, съехал вбок по следам от колес джипа и остановился под укрытием большого красноватого дерева. Было только три часа, но я уже вконец измотался. Тем не менее, принимая во внимание характер дороги, я проехал не так уж и мало. Я залез на заднее сиденье, предварительно сложив винтовку и ружье на пол, прикрыл их одеялом и заснул.

Когда я проснулся, уже стемнело. Я замерз, был голоден и охвачен чувством неясной тревоги. И это мне не понравилось. Я взял ружье – оно больше подходило для ночных операций – и, преломив стволы, проверил заряд: тускло блеснула в темноте пара латунных головок патронов. Я вернул в исходное положение стволы и вышел из машины. Ветер заметно стих, хотя пыль все еще несло по земле, но небо над головой совершенно очистилось от облаков, сияли огромные яркие звезды, на востоке поднималась луна. Увеличенная и окрашенная из-за пыльной дымки на горизонте, она выглядела огромной и оранжевой. Вы никогда не видели настоящий восход луны, если не созерцали это зрелище в пустыне. А если все же доведется наблюдать его, вам трудно будет оторвать глаза. Есть нечто завораживающее в том, как пыльный ветер струится по земле при совершенно ясном, чистом небе.

Я постоял немного. Ничто не двигалось, кроме ветра и перекати-поля, которые подпрыгивали и неслись мимо. Я обошел вокруг автомобиля и еще постоял, с глубоким уважением думая о тех людях, что прожили большую часть жизни в горах – с чувством постоянного напряжения и приближения неведомой опасности, не зная, когда смерть подкараулит их в темноте.

Наконец я открыл багажник и, стоя в кругу света от фонаря на крышке багажника, разрядил ружье и положил его в чехол. Потом принес винтовку и проделал то же самое. Инстинкт подсказывал, что я не один в этой пустыне, но он мог и обмануть, как иногда бывает ночью – слышишь шорохи из кухни, хотя в доме никого нет, кроме вас. Если Ван Хорн пустил по моим следам своих людей и они бродят где-то поблизости, я ни в коей мере не желал их нечаянно подстрелить, а если это был кто-то другой, в него стрелять я тоже не хотел, во всяком случае пока не хотел. Разумеется, существовала возможность, что кто-то хочет подстрелить меня, но ведь я знал об этой вероятности еще до того, как пустился в дальний путь. Но вряд ли тот, кто придумал эту игру, пошел на такие сложные приготовления ради простого убийства. Тот, кто руководил всем шоу, явно имел в виду нечто другое.

Я взял газолиновый фонарь, включил, стараясь выглядеть беспечным и ничего не подозревающим, потом достал из машины печку и отнес на подветренную сторону вместе с продуктами. Было половина десятого. Я поставил греть воду для кофе и поджарил немного бекона на большой чугунной сковороде с ручкой. Алюминий хорош для варки, и у меня был с собой целый набор кастрюль, но для жарки нужно железо. Когда бекон прожарился, я отложил его на бумажное полотенце, прикрыв от ветра, потом разбил три яйца в сковороду, в кипящий жир. Вспомнил, как Нина Расмуссен в горной хижине готовила точно такую же еду, а сам я последний раз готовил подобный завтрак прошлой осенью, в первое утро начала охоты на оленей, за час до того, как получил пулю в спину, которая чуть меня не прикончила. Но лучше было не размышлять об этом.

Присев около машины, хорошо освещенный светом фонаря, я стал думать о другом. О Джеке Бейтсе, Ларри Деври и Рут, о шарфе своей жены, который сумел, по словам Ларри, пропутешествовать из их дома в горы – туда, где нашли убитым Джека. Возможно, следовало сказать об этом Ван Хорну, но, если бы Рут и Ларри объединились и вздумали все отрицать, мое слово ничего бы не значило. Было нечто странное в этой истории с шарфом. Он не валялся небрежно на земле, как будто его обронили, и не завязан аккуратно, чтобы не порвать ткань, а, по словам Ван Хорна, шелк грубо проткнули о сук. Приходит в голову такая мысль – тот, кто это сделал, ненавидел владельца шарфа настолько сильно, что получил удовольствие, изуродовав красивую вещь.

Яичница была готова, и вода достаточно нагрелась для растворимого кофе – если бы я ждал, когда она закипит при таком ветре, пришлось бы прождать всю ночь. Я поел, убрал все за собой и выключил фонарь. На мгновение ослеп с переходом от яркого света к темноте. Поднял фонарь за ручку.

Голос позади меня тихо произнес:

– Стойте, где стоите, доктор Грегори. Мои охотничьи навыки удержали меня от непродуманных действий.

– Я стою. Не надо нервничать.

За спиной послышались шаги, некто подошел ближе.

– Почему вы не поехали в Хэнксвилл, как вам было сказано?

– Правительственный агент прочитал вашу записку. Я знал, что он будет в Хэнксвилле еще до меня, у него свои планы. Я предполагал это, но что я мог сделать?

– Он уже там.

– Тем более. Вот я и остановился здесь, зная, что вы захотите использовать этот шанс. Я предполагал, что вы станете следить за дорогой. Деньги в кармане моей охотничьей куртки на заднем сиденье.

– Опустите фонарь.

Я повиновался.

– Сделайте пару шагов назад.

Я отступил назад. Незнакомец проверил меня на предмет оружия, прощупав и похлопав в обычных местах – бедра, подмышки, но ничего не нашел. И не удивительно – на мне было столько слоев одежды, что спрятать пистолет не составило большого труда. Незнакомец вытащил содержимое моих карманов, рассмотрел при лунном свете и вернул на место. Я догадывался, что он делает, но не мог этого видеть, поворачивать голову было опасно. Я чувствовал, как мужчина напряжен, и не хотел его напугать. Я сам был напряжен не меньше.

– Идите прямо. И без глупостей. Я пошел, как ведено, и вскоре увидел темные очертания джипа. Когда мы приблизились, с правой стороны, из темноты, показался другой мужчина, в руках у него была, кажется, винтовка. Какое оружие имелось у первого – я так и не увидел, но инстинктивно чувствовал, что оно направлено на меня. Посадка в джип прошла в несколько этапов. Сначала, пока второй держал меня на мушке, первый залез на заднее сиденье, при этом я увидел мельком, что у него маленький револьвер с отпиленным на пару дюймов дулом. Потом оба внимательно следили, как я залезал на переднее сиденье рядом с водителем. Второй выполнял роль стражника, пока первый садился за руль. Поскольку я не собирался в данный момент ни бежать, ни атаковать, эти предосторожности казались мне пустой тратой времени. Мы проехали несколько миль. Фары не включали, и каждая яма выглядела пропастью.

Наконец мы въехали в широкий вход в каньон, который резко сужался к западу. С севера и юга нависали отвесные скалистые стены. Южная сторона тонула в темноте, а северная – серебрилась в лунном свете. Заехав в каньон, водитель остановил машину. Он включил фары на три секунды, не больше, и выключил. Мы молча просидели минут десять. Наконец он снова включил фары и оставил зажженными. Послышался шум мотора, и я тут же увидел самолет, он уже садился. Сел и подкатил прямо к нам.

Человек, сидевший сзади, приказал:

– Выходи.

Я вышел. Мы пошли к самолету, шум его мотора был так оглушителен, что его, наверно, слышали на Миссисипи, в тысячах миль к востоку. Пилот, стоявший около самолета, крикнул сквозь шум:

– Джип следовал за вами примерно на расстоянии двух миль. И вертолет кружил над каньоном Монк весь день. Что они забыли в грудах песчаника?

Мой охранник спросил:

– Можешь уйти от них, если они нас заметят? Пилот засмеялся:

– Эти мальчики из правительственных служб намочат штаны, если им придется спуститься вниз до ста футов. Да еще ночью. Даже не думайте об этом.

Джип уже отъехал. Мы влезли в самолет. Он сразу начал разбег. Я почувствовал, что мы оторвались от земли, и ждал, когда самолет наберет высоту, но он просто летел над землей между смыкающихся отвесных стен каньона на высоте менее двадцати футов. Во время первого поворота мне показалось, что правое крыло коснется скалы, но мы проскочили в узкий проход, и сразу впереди вдруг выросла очередная скала. Пилот круто поднял самолет и перевалил через нее. Казалось, между самолетом и скалой оставалось всего несколько дюймов. Тут же мы нырнули в другой каньон, открывшийся перед нами. Эти скачки с препятствиями продолжались долго, и поскольку я не переносил даже американских горок, а там вагончики как-никак едут по рельсам, то можно представить мое самочувствие. Так продолжалось около двух часов. Наконец мы перепрыгнули через край темноты, и впереди возникло по паре огней впереди и по краям. Самолет слегка изменил курс и, выровнявшись по огням, приземлился. Я увидел землю лишь за долю секунды до того, как колеса ее коснулись. Вскоре я стоял на твердой почве, чувствуя себя от этого счастливым. Самолетик тут же разбежался и вновь поднялся в воздух.

– Проверьте получше, нет ли у него оружия, – произнес чей-то голос сзади. И меня вновь прощупали и прохлопали, второй раз за вечер с тем же успехом.

Самолет теперь был уже маленьким пятнышком, шум мотора стих. Не думаю, что буду по нему скучать. Я стоял посредине пространства, по-видимому дна каньона, стеньг которого, отвесно поднимаясь кругом, тонули в темноте. Под ногами росла полынь. Невдалеке несколько человек мели землю метлами. Занятие могло показаться нелепым, но я понял, что они заметают следы, оставшиеся от колес самолета. И услышал другой голос, девичий:

– Проверь еще раз, глупый. Я знаю, что у него есть пистолет. Я сама ему дала.

Я медленно повернулся и увидел Нину Расмуссен.

Глава 22

В поднятой руке Нина держала керосиновый фонарь, и в его свете я хорошо ее разглядел. Она была одета так же, как в последний раз, когда я ее видел в госпитале Эспаньолы, – джинсы и красная куртка. Голова не покрыта. Короткие светлые волосы, отброшенные назад, делали ее похожей на озорного мальчишку.

– Привет, Испанка, – сказал я. Она протянула левую руку:

– Где пистолет, Джим?

Я молча изучал ее лицо. Конечно, направляясь сюда, я много думал и представлял разные варианты событий, но это не значило, что я был готов к встрече с нею.

– Извините, я должен повернуться к вам спиной.

– Осторожнее, Джим. Даже если вам удастся сбежать, мы поймаем вас до того, как вы найдете выход из ущелья. Но даже если бы вам и удалось это, вы умрете от жажды, прежде чем доберетесь до дороги или жилья.

– Не будьте ребенком, Испанка. Я приехал сюда не для того, чтобы бегать и прятаться. Я приехал найти свою жену.

Я отвернулся от нее, расстегнул ремень, залез под него рукой, пошарил под одеждой в поисках веревочки, привязанной к легкому поясу, надетому прямо на голое тело. На ней висел пистолет, опущенный вдоль ноги. Я в какой-то книге прочитал об этом способе. Парень, который его придумал, в жизни наверняка не применял такой трюк сам, иначе бы он знал, каково пробыть хотя бы непродолжительное время с этим приспособлением, оно было чертовски неудобно. Я выудил пистолет, отвязал его, поднял руку вверх и назад, и оружие забрали. Я привел в порядок одежду и, когда повернулся, увидел этот пистолет у Нины за поясом.

– Ну что ж, данный эпизод доказывает, что мы и наполовину не такие ловкие, как нам хочется. Я решил, что кучка непрофессионалов его не найдет.

Нина улыбнулась:

– Может быть, поэтому я и дала вам пистолет. Чтобы знать, что искать, когда вы сюда прибудете.

– Не надо травить мне душу. Куда теперь?

Она оглянулась и резко обратилась к окружавшим людям.

– Надо все убрать, пока не появился самолет и не засек сверху огни. Прикройте ветками и травой взлетную полосу. Скорее. – Она кивком указала мне, в какую сторону двигаться. – Сюда.

Шагая рядом с ней, я заметил:

– Вы приказываете им, как армейский старшина!

– Им и нужен такой, – ответила она мрачно, – или надсмотрщик с кнутом. Им кажется, что организация может действовать просто так, на одних голых идеях.

– Вот мы и пришли к основному. Какая организация?

– А вы не догадывались? Я покачал головой:

– Один мой приятель по имени Ван Хорн рад валить все на коммунистов. Но я не уверен в этом. Бьюсь об заклад, что вы от чего-то спасаете мир, только не определил пока – от чего именно.

Она засмеялась:

– Что ж, утром вы все узнаете.

– А что будет утром?

– Члены организаций проведут собрание, на котором будут решать, что с вами делать. В последнее время наметились разногласия в политике, и, кажется, именно на вас они и проверят свое единство. – Она посмотрела на меня. – А почему вы решили, что мы не коммунисты, Джим? Вполне логичное объяснение. В наши дни на коммунистов можно свалить все, что угодно, не так ли?

– Лично я о красных более высокого мнения – их действия были бы гораздо эффективнее, чем весь этот спектакль. Они – профессионалы, а то, с чем я столкнулся, – любительский спектакль, если судить по исполнению. Профессионалов не пугает вид крови, они – жесткие и сильные духом. Здесь, похоже, я имею дело с собранием блестящих умов и слабых личностей, у них много прекрасных идей, но нет силы духа для их выполнения.

Она снова рассмеялась:

– Мне кажется, вы нас хотите оскорбить, потому что я провела вас, Джим.

– Несомненно, – с горечью признался я, – я считал себя в полной безопасности, доверяя вам. Даже не потому, что вы меня поцеловали и дали мне пистолет, а скорее потому, что не мог себе представить, что вы заодно с бандой, которая пыталась убить вашего родного брата. Наверно, мне надо взять свои слова назад о слабых людях. Вы-то – крепкий орешек.

Она промолчала. Мы двигались вдоль стены каньона с северной стороны, если судить по звездам. После акробатических трюков в воздухе я полностью потерял ориентировку. Даже не был уверен, что нахожусь в штате Юта.

– Вы не имеете права так говорить, – наконец ответила Нина, – я ведь отправилась с вами спасать жизнь Тони.

– Действительно, когда я предложил поехать его выручать, вы охотно приняли приглашение и, признаю, сделали все возможное для спасения брата. Но, однако, вы здесь вместе с людьми, которые пытались его убить – да еще таким жестоким и неумным способом. Ван Хорн и его люди считают, что смерть Джека Бейтса тоже связана с этими людьми, но я не верю. Тот, кто убил Джека, имел мужество стоять прямо перед ним и потом еще удостовериться, что работа сделана, и не пытался маскировать убийство несчастным случаем или нелепой случайностью.

– Кажется, вы судите людей исходя из того, каким способом они совершают убийство!

– После всех этих нелепых попыток убить меня, суеты и ненужных действий, прямое честное убийство покажется глотком чистого воздуха. Я могу понять человека, который ненавидит так сильно, что хватает пистолет и разносит голову врага. Но понять то, что произошло со мной, – выше моих сил.

– Каждый видит происходящее по-своему. Что касается Тони... – Она помолчала. – Тони умер вчера вечером, Джим. Мы прошли в молчании несколько шагов.

– Мне очень жаль. Я не знал.

– Им показалось сначала, что можно спасти его. Они, наверно, именно так и сказали вам по телефону. Но он слишком ослабел от отравления угарным газом. Сердце не выдержало. – Я молчал, и она продолжила: – Тем не менее я сейчас здесь, потому что некоторые вещи на свете выше личных отношений, Джим.

– Конечно. Конечно, Испанка.

– Если какой-то идиот решил, что мой брат может проговориться, и велел убить его, это не означает, что я должна сразу бросить все, во что верила. Кроме этого...

– Кроме этого?..

– Здесь я могу разыскать человека, отдавшего приказ. Фонарь качался в ее руке, освещая заросли полыни, когда мы шли по дну ущелья. Потом мы карабкались по осыпавшемуся склону, миновали старую хижину рудокопов, над ней, выше на пятьдесят ярдов, открылся вход в шахту. Деревянный навес, который прикрывал этот вход от осыпавшихся сверху камней, выглядел ветхим и старым. Внутри штольня была достаточно высока, чтобы я мог идти не нагибаясь. Под ногами валялся всякий мусор и упавшие сверху куски пустой породы. Не люблю я пещер и тоннелей, вообще любых дыр в земле.

– Рудника с названием “Арарат-три” на самом деле не существовало, – услышал я голос Нины позади себя. – Мы сами придумали название, не знали, что оно получит такую широкую известность благодаря вам. Надо было выманить вас, чтобы вы отправились разыскивать рудник с таким названием. Я должна была как будто невзначай подкинуть вам несколько наводящих советов, чтобы вы поехали в нужном нам направлении. Именно в этом регионе ищут уран. Мы собирались поймать вас на приманку, а потом застать одного на открытом пространстве, где можно было бы спокойно вас забрать. – Она опять рассмеялась. – У вас репутация опасного человека, Джим. Почему-то никто не хотел отправиться за вами в одиночку. Все началось по плану, как вдруг вы спутали наши карты, рассказав о руднике множеству людей. Впрочем, и после этого мы рассчитывали, что вы захотите действовать без посторонней помощи, ведь ваша жена до сих пор подозревается в убийстве, не так ли? – Поскольку я молчал, она продолжила: – Надо было вас срочно вытаскивать, и мы подбросили записку о выкупе. Всем казалось это хорошей наживкой, хотя я не пришла в восторг от такой идеи.

– Что ж, она сработала. Ведь я здесь.

– С этим трюком – пистолетом на веревке под брюками – вы тоже выглядели далеко не профессионалом. Что вы задумали – вытащить свою жену и проложить обратный путь с помощью пистолета?

– Что-то в этом роде. Могло сработать, если бы не вы. Она хотела что-то сказать, но передумала. Мы уже спустились довольно глубоко под землю, мне это совсем не нравилось.

Нина заговорила снова:

– Это место известно под названием Рудник Большой Джудит. Но здешние старики называют его Рудник Безумный Флеминг. Когда-то богатый приезжий с востока по имени Флеминг был втянут в очень ловкую жульническую операцию, его завлекли сюда обманом. Мошенники уверяли, что здесь он разбогатеет, и, хотя геологи ему говорили, что в таких пластах уран не водится, Флеминг не обратил внимания на их советы. И он купил участок в этих горах и построил сотни и сотни миль дороги, вложил одному богу известно сколько денег в дорогостоящее оборудование и, разумеется, сначала нашел то, что искал, но вся его добыча составила столько кусков руды с высоким содержанием урана, сколько мошенники смогли погрузить на спину мула и искусно подбросить для Флеминга. Когда богач наконец очнулся от грез и понял, что произошло, он так обезумел, что просто бросил все дорогое оборудование ржаветь и уехал отсюда. Дорога следующей весной была размыта, а парочка упавших сверху камней полностью блокировала путь. Сегодня даже на джипе сюда не проехать, но никто и не пытался. Ведь все знали, что здесь пусто. У нас есть и другой вход, чужой его не найдет. Этим мы пользуемся, только встречая самолет, потому что он не может приземлиться с другой стороны. Около восьми миль от первого входа до входа номер два трудного пути по горам, а под землей расстояние между ними составляет всего одну милю.

– Между нами говоря, я бы лучше обошел кругом.

Она рассмеялась:

– Вы чувствуете себя здесь не в своей тарелке? У меня поначалу тоже мурашки бегали по спине. Но как только окажемся внизу, все пройдет. Мы постарались, чтобы штольня выглядела нетронутой и заброшенной. Вдруг какой-нибудь энтузиаст, из тех, кто лазает по пещерам и заброшенным рудникам и всюду сует свой нос, припрется сюда.

Еще метров десять – и тоннель кончился. Я увидел поперечный коридор справа и слева. Мы пошли направо, и через несколько метров фонарь высветил завал из крепежных балок и груды камней. Не доходя до завала, Нина остановилась, протянула руку и, по-видимому, привела в действие скрытый механизм, кнопка или рычаг был спрятан в скале справа. Она сделала знак, чтобы я отошел назад. Часть пола тоннеля впереди меня просела и поплыла тяжело в сторону, как дверь сейфа или затвор подводного ружья. Внизу показалось отверстие – круглая дыра диаметром около трех футов. Оттуда вырвался неяркий столб света, высветив потолок тоннеля. Нина подняла стекло своей лампы и задула пламя.

– Спускайтесь осторожнее, – предупредила она, – ступеньки скользкие.

Я сел на корточки, ногой нащупал первую ступеньку и спустился в освещенное помещение. Оглядываясь, испытал разочарование. В кинофильмах обычно такие подземные сооружения имеют гладкие пластиковые стены, полы, выложенные плиткой, и мягкий рассеянный свет, а люди под землей обязательно одеты в обтягивающие трико и в шапочки, как у Супермена. Не понимаю, почему костюмы будущего должны напоминать романтический вариант моего зимнего нижнего белья... Передо мной был еще один коридор, попросторнее, чем верхний, укрепленный довольно хорошо крепежными балками. Электрический свет присутствовал, его представляла самая обычная лампочка на шестьдесят ватт, ввернутая в пластмассовый патрон, который крепился на вертикальной балке, к лампочке тянулись два провода в изоляции. Все выглядело топорно, делали явно не мастера. Подземелье имело обогрев и вентиляцию, потому что к открытому люку устремилась струя теплого воздуха.

Внизу нас ждали. Несколько человек, одетых отнюдь не для выхода в космос и не по моде далекого будущего, а в джинсах и комбинезонах. Сразу бросался в глаза их неухоженный, грязный вид. Конечно, в таком месте не имелось избытка воды, с ней в горах скудно, но стоявшая передо мной незнакомая, лет за пятьдесят женщина могла хотя бы накрасить губы и причесаться, тем более что красивой ее назвать никто бы не решился. Да и знакомый мне мужчина, раз у них здесь был источник электроэнергии, имел возможность с помощью электробритвы сбрить растительность на нижней части лица. Впрочем, мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать его. В Лос-Аламосе он был утонченным, немного манерным, ходили слухи о некоторых аспектах его сексуальной жизни, они даже становились предметом официальных расследований, но ничего не было доказано, а потому забудьте, что я об этом сказал.

– Хэлло, Луис. – Я протянул ему руку.

Луис Джастин, поколебавшись, пожал ее и сказал:

– Грег, я сожалею, что так получилось. Поверь, я тут ни при чем. Если бы я знал, что они собираются применить насилие...

Он замолчал, посмотрел вверх, высвободил руку и нервно подергал себя за бороду. Нина спрыгнула вниз. На Луисе джинсы и рубашка из денима выглядели нелепо. Он явно не привык к такой одежде, хотя, судя по ее состоянию, носит эти вещи давно и мог бы уже привыкнуть.

Луис спросил:

– А где остальные, мисс Расмуссен?

– Они прибудут с минуты на минуту, доктор. Пошли, Джим.

– Куда вы его ведете? – спросил Луис.

– У меня есть инструкции, доктор Джастин.

– О! Ладно, все в порядке.

Мы начали спускаться по наклонному коридору, освещенному пыльными тусклыми лампочками ватт в сорок, довольно редко висевшими на тянувшемся вдоль потолка проводе. Я услышал, как Нина чуть слышно рассмеялась про себя.

– Что вы находите смешным?

– Ох, эти умники – мальчики и девочки! – В ее голосе зазвучала неприкрытая неприязнь. – Видели? Ту, что в комбинезоне? Это была доктор Минна Голдман, известный микробиолог. Все умненькие мальчики и девочки ждут, когда старый мир сделает “бум!”, и тогда они вылезут из-под земли и начнут жизнь сначала.

– Они ждут конца света?

– Конечно. А вы думаете, для чего предназначено это подземелье? Настоящее сверхпрочное бомбоубежище, да еще с последними достижениями защиты от радиации и осадков. Разумеется, суровые жизненные условия, но нельзя иметь все сразу.

– Арарат. Гора, на которой Ной высадился на своем ковчеге.

– Разве не символично?

– А номер три тоже имеет секретный смысл?

– Какой?

– Указывает на существование “Арарат-два” и “Арарат-три”, а может быть – четыре, пять, шесть?

Она рассмеялась:

– Ваш вопрос касается секретной информации. Спуск кончился. Мы остановились в начале, как мне показалось, удлиненного большого холла, скорее коридора. Были видны двери по обеим сторонам, холл пересекался другими подобными коридорами. Стоя здесь, я с тревогой ощутил многотонную массу камня над моей головой. Люди, ползающие по пещерам для собственного удовольствия, всегда меня поражали. Я не чувствовал себя спокойно даже в чикагской подземке. Нина подошла к двери справа, тихо постучала, открыла и заглянула внутрь. Потом закрыла дверь, взглянула на свои часы:

– Наверно, Директор ушел к себе. Уже за полночь. Не будем беспокоить старого притворщика. Встретитесь с ним утром.

– Жду этого с нетерпением.

Она повернулась, глядя мне в лицо.

– А вы хорошо держитесь, Джим. У вас крепкие нервы. Большинство ведут себя иначе. Поэтому они здесь внизу. Они боятся. Знание того, что они живут в страхе, может вам пригодиться.

– Но вы не боитесь, Испанка.

– Нет. И когда вы поймете – почему, станете думать обо мне еще хуже, чем сейчас. Ну, пошли. Я отведу вас к вашей жене.

Пройдя вдоль коридора, мы остановились перед дверью, похожей на все другие, – она грубо сколочена из досок, укрепленных на крестовине. Доски прибиты гвоздями вдвое длиннее, чем толщина дерева, их подвернули и загнули. Засов напоминал те, что делают на садовых калитках, его укрепили дешевым висячим замком. Хозяева подземелья явно сэкономили на проводке и запорных устройствах. Нина достала ключ, открыла замок, отодвинула засов и отступила в сторону.

– Джим.

– Да?

– Вы спрашивали, от чего эти люди хотят спасти мир. Я скажу вам. Они спасают мир от таких, как вы.

Я молча взглянул на нее, но сейчас явно было не время для разгадывания ее ребусов. Я отвернулся и вошел. Услышал, что дверь за мной закрылась и ее запирают.

Глава 23

Я слышал, как кто-то зашевелился в темноте, которая нарушалась лишь слабыми полосками света, просачивающимися из щелей грубо сколоченной двери за моей спиной. Но они только делали темноту еще более густой. Раздался металлический звон кроватных пружин. А тихий голос, который прозвучал вслед за ним, я бы узнал где угодно. До этого момента я даже не представлял, как соскучился по Натали.

– Грег?

– Привет, принцесса. Где тут выключатель, черт подери?

– Протяни руку перед собой, там веревочка... Погоди, я включу.

– Уже нашел.

Я дернул за болтавшийся в воздухе шнурок, и свет голой лампочки залил помещение. Это была маленькая комнатушка, скорее пещера, примерно семь на семь и на шесть с половиной, но выглядела даже меньше из-за стропил. Здесь все укреплено основательно, так, чтобы нижние слои рудника могли выдержать нагрузку, которая в принципе невозможна на рудниках, поэтому не закладывается при строительстве. Что и можно было заметить наверху. В логике этим людям не откажешь, но все-таки у меня возникло чувство, что я имею дело с сумасшедшими, оторвавшимися от реальности, создавшими свой, фантастический, мир.

Обстановка крохотной камеры состояла из складного стула, деревянной полки, прикрепленной к стене, и узкой железной походной кровати с армейским одеялом. Полотенце и голубой кожаный жакет, который Натали надела, прежде чем покинуть наш дом в Альбукерке, висели на гвозде, вбитом в стену. Жакет не выглядел таким шикарным, как раньше, он был пыльный и мятый.

Полностью одетая, она сидела на краю кровати и смотрела на меня. Не знаю, почему меня так поразило, что Натали все еще в той же одежде, которая была на ней в день отъезда, хотя знал, что ее чемоданы остались в Неваде вместе с автомобилем.

– Извини... Я просто лежала и ждала... Наверно, уснула... Голос ее упал до шепота. Она встала. Я забыл, что Натали невысокого роста, а может быть, просто показалась меньше из-за моих ковбойских каблуков. Она смотрела на меня снизу вверх, отбросив темную прядь волос, падавшую на глаза.

– Тебе не надо было сюда приходить.

– Ну да. Конечно. Скажи – и я сразу же уйду. Мы стояли и смотрели друг на друга. Ее лицо, руки и коленки были чистыми, губная помада лежала на губах свежим, аккуратным слоем. В остальном она выглядела ужасно – темные волосы спутаны, рубашка и шорты грязные и мятые, туфли поцарапанные, пыльные, дырки на пятках обоих носков. За исключением чистого лица и губной помады Натали выглядела, как дитя подземелья. Мне она показалась самым прелестным существом на свете. Я совершил ряд непродуманных и предательских поступков, чтобы найти ее и вытащить отсюда, и Натали стоила каждого моего усилия.

– Принцесса, ты ужасно выглядишь. Кто тебя выпустил из дома в таких штанишках?

– Дорогой, я сэкономила двухдневную порцию воды для умывания, чтобы выглядеть для тебя как можно лучше, когда они сказали, что, возможно, ты здесь появишься. А ты мог хотя бы побриться, прежде чем начать критиковать других.

Тонкие пальчики пробежали по моей щеке, замерли, и вдруг она обеими руками обхватила меня за шею, а я обнял ее крепко, прижал к себе, целовал и снова обнимал, пока она плакала. Но плакала недолго, подняла лицо, мокрое от слез, чтобы я поцеловал ее снова. На этот раз поцелуй продлился куда дольше, невзирая на губную помаду. И вскоре встреча между двумя респектабельными людьми, состоявшими в браке, вылилась в нечто порывистое, страстное и примитивное. Я почувствовал, как Натали вдруг отстранилась, и ослабил объятия.

– Грег...

– Сейчас избавлюсь от проклятой шляпы и куртки. – Я сбросил шляпу и куртку на пол.

– Но я должна тебе сказать...

Я схватил ее снова и, когда Натали попыталась вырваться, начал, целуя, легонько прогибать назад. Она еще пыталась сопротивляться, что-то сказать мне, но сопротивление было несерьезным, я поборол ее попытки заговорить обычным традиционным методом – закрыл рот поцелуем. Опустил ее осторожно на одеяло. Она еще попыталась меня отодвинуть, но уже совсем слабо. Вдруг Натали резко отвернула лицо в сторону.

– Грег, послушай, я просто должна кое-что сказать тебе... Постой же и выслушай. – Она поймала мои запястья. – Не надо, милый, ты порвешь одежду, а у меня больше просто нечего надеть. Прошу тебя. Выслушай меня, пожалуйста.

– Принцесса, сейчас не тот момент, чтобы изливать душу. Мы можем выслушать историю твоих преступлений позже. А сейчас у нас есть дела поважнее.

– Но... – Натали серьезно посмотрела мне в глаза, потом усмехнулась, обвила руками за шею и притянула к себе. – Это нечестно. – Она слегка задыхалась. – Но помни хотя бы, что я пыталась. И еще, Грег...

– Что еще?

– Не обязательно вести себя, как медведь, только потому, что мы находимся в пещере. “Молния” расстегивается сзади... – И спустя много много позже, прошептала: – Плохо, что здесь нет другого, более достойного занятия, это может стать очень популярным времяпровождением.

Я поцеловал ее в ухо.

– Послушай, кто здесь говорит о достоинстве с одеждой, сбитой вокруг шеи?

– Милый, ты просто не представляешь...

– Да?

– Ты хоть понимаешь, что мы ничего не предприняли... Ничего...

– О чем ты? О! – Я засмеялся. – Что ж, будем беспокоиться девять месяцев спустя, если останемся живы.

– Грег, зачем ты сюда явился? Я надеялась, что у тебя хватит разума...

– Угу. Только что видел твое горячее неодобрение.

– Знаю. Я – эгоистка и дрянь, мне не хватило храбрости. Если бы я вела себя иначе...

– Ты не преувеличиваешь значение своего поведения?

– Но это правда. В конце концов, я могла убить себя, прежде чем позволить им заманить тебя с помощью такого трюка.

– Это могло бы принести тебе чувство собственной значимости на секунду-две, прежде чем ты совершила бы непоправимое, но мне не принесло бы облегчения, поскольку я об этом все равно бы не узнал. – Я сел на кровати, достал и раскрыл бумажник. – Вот вещь, которую ты потеряла, принцесса. Не хочешь взять обратно? Если планируешь все равно уехать в Рино, после того как мы отсюда выберемся, если вообще выберемся, я переживу как-нибудь.

Натали посмотрела на кольцо, потом внимательно несколько секунд изучала мое лицо, после чего опустила вниз рубашку, по-видимому для сохранения минимума благопристойности в такой важный момент. На долю секунды поколебавшись, она на нужный палец надела кольцо и задумчиво начала крутить его. Наконец, не глядя на меня, вымолвила:

– Ты уверен, что захочешь этого, Грег? Ты еще не слышал моей истории, которую я хотела тебе рассказать.

– Ты убила Джека Бейтса? – спросил я.

– Нет!

– Ты спала с ним?

– Нет, но... Нет!

– Ты когда-нибудь похищала у меня секретную информацию и продавала коммунистическим агентам?

– Конечно нет! – возмущенно воскликнула она.

– Тогда непонятно, что еще можно было сделать такого ужасного.

Она опять поиграла кольцом, прежде чем заговорить.

– А если я лгала тебе? – спокойно спросила она. – С самого начала? Что, если я заставила тебя поверить?..

– Поверить чему?

– Что мы встретились случайно. Что это была любовь с первого взгляда. Что я нашла тебя таким восхитительным и неотразимым. Что не могла не сказать “да”, когда ты попросил выйти за тебя? Что, если я просто проклятая лгунья, милый? Что, если я все время действовала по чьему-то приказу?

Я встал с кровати, привел себя кое-как в порядок, стер помаду с лица и поднял с пола некоторые предметы дамского туалета. Потом повернулся и посмотрел на нее. Она выглядела такой хорошенькой, сидя в одной рубашке на жалкой кровати, и я поймал себя на мысли, что в кино сцены брачного конфликта не бывают такими, как в жизни, наверно, потому, что костюмы участников ссоры в театре или на экране не соответствуют действительности. Я бросил поднятую с пола одежду ей на колени, сначала изучив эти предметы критическим взором.

– Неужели все эти умные научные головы не могли добыть достаточно воды, чтобы устроить здесь стирку?

– Они пробурили скважину. Не знаю, какой глубины, но огромной, на много сотен, может быть, тысяч футов вглубь. Они достают воду, но она почти вся уходит в цистерны, предназначенные для хранения запасов, за исключением минимума, которым можно обойтись. Когда необходимые запасы будут сделаны, воды станут выдавать больше. Не дразни меня, Грег.

– Я не дразню. Я пытаюсь все обдумать. Моему самолюбию нанесен ужасный удар, и я пытаюсь как-то пережить. – Помолчав, я спросил: – Чьи приказы это были, принцесса? Хочешь сказать, что тоже принадлежишь к банде сентиментальных сумасшедших?

– Может быть, я и сама такая, Грег.

– Они послали тебя на тот прием, подослали меня соблазнить и... Как далеко простирались инструкции? В них входили матримониальные планы?

– Это было предоставлено решать мне самой. Они не могли так далеко зайти, чтобы бедную девушку принести в жертву, правда, милый? Даже во имя спасения человечества. Но они постарались меня убедить, какое зло ты представляешь, какую угрозу для всех. Во что мы верили...

– И что же это такое?

– Ясно: мир, свобода, освобождение от ужасного страха, с которым люди живут последнее время из-за угрозы самоуничтожения.

– Звучит неплохо. Сколько времени ты продолжала на них работать после того, как мы поженились?

– Я совсем не работала на них, по правде говоря. Я имею в виду, что заарканить тебя было большим удовольствием. Я чувствовала себя такой умной и дьявольски соблазнительной. Вызывающей восхищение. И вдруг проснулась однажды утром, мы были женаты, и... я полюбила тебя. А надо задавать тебе хитрые вопросы за завтраком, потом ускользать из дома и докладывать... Я не смогла, милый. Для меня существовал только ты. Кроме того, в Альбукерке все относились так серьезно к вопросам безопасности. Раньше мне это казалось просто нелепыми правилами. Но я постепенно осознала, что правила являлись частью закона, который я не имела желания переступать... Я не собиралась становиться преступницей, Грег. Да, я превышала скорость на дорогах, но этим ограничивались мои преступления... Я вышла с ними на связь и сказала, что все бросаю. Разумеется, им это не понравилось. Они продолжали посылать ко мне разных людей, включая Джека Бейтса, пытались уговорить изменить решение.

– Джек был одним из них?

– Стал недавно. Думаю, он собрался сюда, и был убит.

– Каким образом твое замужество могло помочь изменить мир? Как они хотели использовать информацию, полученную от меня?

– Они должны быть в курсе всех последних открытий, касающихся нового вида оружия. Чтобы знать, как правильно построить средства защиты в своих укрытиях.

– Может быть. А может быть, так кем-то задумано – с помощью кучки идеалистов получать шпионские сведения, делая вид, что речь идет о спасении мира. Не впервые такое случается на свете... Скажи, есть еще такие убежища, как это?

– Пока нет. Существовало раньше одно, самое первое, на востоке, но оно перестало соответствовать требованиям безопасности несколько лет назад – с появлением водородной бомбы.

Оно было маленьким и находилось слишком близко к большим городам. Начали строить второе, но кто-то нашел поблизости уран, всего в нескольких милях, и район наводнили старатели. Пришлось все бросить. Сейчас это убежище является единственным, насколько мне известно. Разумеется, планируется создать больше. Люди напуганы, милый. Они чувствуют приближение страшного конца и должны что-то делать... чтобы спасти хотя бы остатки человеческой расы....

– ...И они заползли в дыру и закрылись там. Да, это один вид решения проблемы. Но, кажется, шайка заговорщиков не только копает дыры в земле, но и орудует ножами и ружьями. Сие мне пришлось испытать на собственной шкуре.

Натали посмотрела мне в глаза:

– Если ты думаешь, что мне было об этом известно, Грег, дальнейший разговор бесполезен. – Она глубоко вздохнула. – Когда я вступила в организацию, это была просто группа людей, веривших, что миру грозит разрушение благодаря глупости политиков и близорукости ученых, которые снабжают политиков все более грозным и разрушительным оружием, – ученые вроде тебя, Грег. Мы хотели остановить это безумие, но отнюдь не любым способом.

– Кто-то думал иначе. Например, убийством.

– Когда я работала с ними, то никогда не слышала о подобных методах, но это было четыре года назад. Мы заранее решили, что катастрофу предотвратить не удастся, а смирившись, начали строить убежища для избранных...

– Новый Ноев ковчег. На глубине полумили под землей.

– Да. Первый раз я покинула тебя, Грег, потому что больше не могла выдержать. Каждую минуту наблюдать и гадать – подозреваешь ты меня или нет, ждать, когда Ван Хорн откопает что-нибудь, и съеживаться от страха, когда другие пары начинают рассказывать о том, как романтично они познакомились... И потом, мне было одиноко, я сидела и ждала, когда упадет занесенный топор. Иногда я ненавидела тебя за твою слепоту. Я пыталась заставить себя все рассказать тебе, но дело было не только в том, чтобы сбросить тяжелый груз с моей души. Я знала, что в дело вмешается проклятая служба безопасности, ведь ты мог почувствовать себя обязанным доложить обо всем Ван Хорну и попасть в большие неприятности из-за меня. Я решила исчезнуть. Пока не поздно и не появилась веская причина остаться – например, ребенок, который все окончательно усложнит.

Она помолчала секунду-две. Кто-то прошел по коридору, протопав гулко и тяжело по каменному полу. Я опять ощутил массу камня над головой, представив, что нахожусь в середине горы. Натали снова заговорила:

– Но, услышав, что ты ранен, я сразу вернулась. Естественно, приходило в голову, что это связано со мной, с организацией, но ты был уверен, что произошел несчастный случай. Помнишь? Я решила снова уехать, но все откладывала, говоря себе, что уеду, как только ты поправишься... Потом убили Джека, и мой шарф был найден на месте преступления. Я растерялась, не ведая, что мне делать. Я знала, ты в любом случае стал бы меня защищать, хотя самому грозили неприятности, потому что я была твоей женой. Я попыталась исчезнуть, чтобы они не смогли арестовать меня, не хотела быть там, когда ты узнаешь, что я... Теперь спрашивай. Я волнуюсь и наверняка что-то пропустила.

– Насчет шарфа. Ларри Деври считает, что Рут его оставила около Джека. Клянется, что он видел, как шарф выпал из кармана твоего пальто в ту ночь, когда убили Джека.

У Натали сделался слегка удивленный вид.

– Я предполагала подобное. Но ради чего он решил меня оправдать?

– Едва ли из-за тебя. Их брак дал трещину. Вот он и повел себя как ревнивец.

– Что ж, у него, скорее всего, были причины, во всяком случае касательно Джека.

– Ты знала это или предполагаешь?

– Джек сказал мне сам, какой смысл был меня обманывать? Он устал от этих отношений. Мужчины имеют привычку расстраиваться, считать себя разочарованными, когда женщина не желает разлюбить их немедленно, когда они сами разлюбят.

– Если ты знала, что потеряла шарф, какого дьявола ты не сказала об этом Ван Хорну? Когда он начал давить на нас.

Она покачала головой:

– Тогда я обвинила бы Рут в убийстве. Практически это то же самое, если бы я прямо сказала – Рут убила Джека, потому что он бросил ее, и попыталась свалить убийство на меня. И еще я должна была объяснить, почему Рут Деври относится ко мне с болезненной ревностью. Она, вероятно, проследила за Джеком и видела, как он выходит из нашего дома. Он приходил несколько раз, пока ты лежал в госпитале. Джек придумал объяснение своим визитам, говорил, что приносит мне журналы для тебя. На самом деле он пытался надавить на меня, убедить, чтобы я вернулась в организацию. – Натали бросила на меня быстрый взгляд. – Рут наверняка только зло расхохоталась бы, услышав такое объяснение.

– Оставим Рут.

– Но ее нельзя не принимать во внимание. Она думала, что теряет Джека из-за меня. Ни одна женщина не согласится смириться с тем, что мужчина устал от нее, уж лучше свалить вину на соперницу. И как ты не замечаешь очевидного – если бы я обвинила ее в том, что она стащила мой шарф, полиция стала бы допрашивать Рут. Она начала бы обвинять меня в том, что я увела ее любовника. А мне пришлось бы либо подтвердить, либо объяснить, почему Джек приходил ко мне тайком. – Она передернула плечами. – Мне ничего другого не оставалось, только исчезнуть.

– Мне кажется, ты простудишься, если не наденешь на себя что-нибудь снизу. – Она встала и начала одеваться. Я сказал, глядя в ее спину: – Я проехал пять сотен миль, на меня наставляли ружья и пистолеты всякие нервные типы, я хотел отыскать свою жену, которая, возможно, совершила убийство и государственную измену. Не скажу, что я так считал, но был готов к этому. Я, наверно, не смог бы помочь ей выйти сухой из воды, избежать ответственности по закону, но постарался бы сделать все, чтобы смягчить ее участь. И после этого ты думаешь, я собираюсь сходить с ума из-за того, что ты сделала из меня дурака три года назад? Веди себя соответственно возрасту, принцесса.

– Я знала, что ты будешь добр ко мне, – сказала Натали, не оборачиваясь. – Но ведь все, что потом я делала, превратилось в ложь... Я имею в виду, что мы не сможем построить будущее на моей лжи, дорогой, верно?

– Допустим, что нет. Но мы всегда можем вернуться назад и начать с самого начала. И должен сказать, что мы уже приступили к решению этой задачи.

Она быстро обернулась и посмотрела на меня, а я сделал к ней один шаг. Больше и не требовалось в этой клетушке.

Глава 24

Утро в этом подземелье не отличалось от любого другого времени суток, но в коридоре началось хождение. Натали, сидевшая рядом со мной на кровати, зевнула и, протянув руку, включила свет. Мы были полностью одеты. Во-первых, потому, что замерзли, укрываясь одним тонким одеялом, правда, сейчас, как признак рассвета, из вентиляции начал поступать теплый воздух; а во-вторых, за нами могли прийти в любой момент, и хотелось сохранить благопристойный вид. Мы и не пытались спать, сон казался потерей времени, проговорили почти всю ночь, но не касались темы немедленных действий.

Натали заправила рубашку в шорты, надела свои мокасины, посмотрела на меня и рассмеялась:

– Вижу, я вышла замуж за настоящего жителя Нью-Мексико, который не снимает сапог, даже ложась в кровать. Если правительство пошлет нас в Техас, я приобрету шпоры, чтобы соответствовать. – Улыбка исчезла. – Грег?

– Что?

– Что ты собираешься делать? У тебя наверняка есть какой-то план.

– Ничего определенного. Но держись ко мне поближе. И будь внимательна. Можешь нести свой жакет на руке, не надевая, – он может понадобиться, чтобы набросить на подходящую личность в нужный момент. Они ждут подвохов от меня, но тебя не заподозрят... У меня нет плана, принцесса. Но есть теория. Относясь со всем уважением к своим прежним коллегам, я все-таки считаю их кучкой слабаков. Они не смогли даже устроить прямое убийство и не совсем готовы иметь дело с человеком, который не боится немного запачкаться кровью. Это звучит грубо, но ситуация очень сложная, и, если не предпринять решительных действий, нас ждут большие неприятности. Нет ничего опаснее неумелых действий кучки перепуганных идеалистов. И еще одно, принцесса...

– Я слушаю.

– Помнишь девушку, которая приходила в госпиталь несколько месяцев назад? Нину Расмуссен?

– Как я могла ее забыть! Даже здесь, под землей, сплетни распространяются быстро, как в доме престарелых женщин. —

Натали улыбнулась. – Мне известно все о вашем маленьком романе в горах, дорогой. Так что там с Ниной Расмуссен?

– Она гораздо сильнее всех, по крайней мере тех, с которыми мне пришлось столкнуться. Если у меня вдруг найдется лазейка для побега, уверен, что именно она встанет на пути. Я оставляю ее тебе. Однажды ты ее уже вывела из строя графином с цветами, здесь, правда, его нет, но полно камней. Если придется убрать ее, когда начнем действовать, не жалей, бей что есть силы, но учти – у нее. пистолет.

Натали молча изучала мое лицо, потом, поколебавшись, сказала:

– Но я думала...

– Что ты думала?

– Из того, что они мне говорили, я поняла, что она тебе нравится.

– Какое отношение это имеет ко всему происходящему! У меня уже есть одна жена. Ты хочешь, чтобы я завел гарем? В жизни настает момент, когда приходится разлюбить все человечество и сосредоточить усилия на одной цели. Сейчас я пытаюсь вытащить нас с тобой отсюда, принцесса. Нина Расмуссен, может быть, прелестная девица, но если встанет на пути – можешь снова бить ее по голове.

Натали еще некоторое время изучающе смотрела на меня, но сказать ничего не успела, потому что в этот момент раздался характерный звук – в замок вставляли ключ. Она приблизилась и с силой поцеловала меня в губы.

– Ладно, милый, – тихо сказала Натали, – положись на меня, я ее выведу из строя.

Люди, вошедшие в нашу камеру, были мне незнакомы. Но к нам отнеслись снисходительно, отвели сначала в туалетную комнату, позволили умыться, потом провели в маленькую столовую, где накормили завтраком, безвкусным, как в любом научном заведении. Вода была лимитирована, поэтому полагалась только одна чашка кофе. Когда мы закончили завтракать, в столовую вошла Нина. Ей не мешало бы причесаться и сменить пыльную одежду, почему-то ее взъерошенный вид не был для меня так притягателен, как раньше. Нет ничего лучше страстного скрепления семейных уз, после чего вы начинаете разглядывать других женщин с холодной объективностью. У эндокринологов, вероятно, есть объяснение сему феномену. Тем не менее с мальчишеской прической, пистолетом на боку и румяными щеками она являла контраст с бледными, безжизненными масками людей подземелья.

– Я отведу их к Директору, – объявила она, и наши охранники удалились прочь. Нина посмотрела на меня с улыбкой и, вытащив пистолет из-за пояса, вынула из него обойму, положила в карман, потом, оттянув затвор, показала, что патронник пуст. – На случай, если вы захотите выхватить у меня пистолет и попытаться бежать, ведь вы получили назад свою жену, доктор Грегори. Но даже такому большому и сильному мужчине навряд ли удастся отсюда вырваться с голыми руками. Идемте. Вас ждут.

Мы прошли по коридору и остановились у двери, в которую Нина заглядывала накануне вечером. Она постучала и, получив ответ, открыла дверь. Отступила в сторону, пропуская нас. В маленькой комнате собралось около дюжины людей. Я узнал Луиса Джастина и женщину по имени Минна Голдман, микробиолога. У некоторых из них лица казались смутно знакомыми. Сидевший за письменным столом человек напоминал белобородого пророка в комбинезоне. Невольно вспомнился знаменитый Джон Браун из Канзаса, хотя волосы и борода старого аболициониста на известной картине не были седыми.

– Вот и они, доктор Фишер, – сказала Нина. Я внимательно взглянул на начальственную фигуру. Фишер снял очки, протер их и надел снова жестом, который не соответствовал его суровому облику, но показался мне очень знакомым. Я неоднократно видел этот жест за несколько месяцев своего пребывания в Вашингтоне. Старый Фишер всегда протирал стекла очков, перед тем как решать новую проблему.

– Давно не виделись, Пол. Я должен был предполагать, что такой упрямец не может взять и свалиться за борт.

Он некоторое время смотрел на меня. Глаза его приобрели голубую непроницаемость с тех пор, как я видел его в последний раз. Они, казалось, смотрели в никуда, но видели все. Вам оставалось лишь удивляться, как он может видеть вас, если вы ничего не можете разглядеть в его глазах.

– Садитесь, – коротко пригласил он, и мы расположились на складных стульях, поставленных перед его столом.

Натали аккуратно сложила голубой кожаный жакет на коленях. Я заметил, что Нина не вошла вместе с нами в комнату.

Дверь была закрыта. Фишер окинул взглядом присутствующих – сидевших и стоявших.

Потом отрывисто заговорил:

– Когда я стал во главе организации несколько лет назад, раздавались протесты против политики руководства. Некоторые члены нашей организации считали, что мы ведем слишком агрессивный курс. По их мнению, лучше пассивно ждать земной аннигиляции, не пошевелив и пальцем против тех, кто, узурпируя власть Всевышнего, использует ее для разрушения всего человечества. Я привел такого человека сюда, чтобы предмет был окончательно ясен. Некоторые из нас с ним работали, я пытался его увещевать, но бесполезно. Я не говорю, что он воплощение Зла и должен умереть, высший суд не в человеческих руках, я хочу лишь сказать, что, если он останется жить, жизнь миллионов людей будет в опасности. И я не вижу другого выхода, кроме его устранения. Женщина была когда-то одной из нас и выбрала добровольно свой путь. Она предала наше дело, поэтому не заслуживает снисхождения.

Он замолчал. В комнате пронесся недовольный шумок. Я услышал голос Луиса Джастина:

– Вы хотите сказать, что мы должны их убрать? Но это же убийство!

Потом женский голос:

– Я не для того бросила свой дом, чтобы стать убийцей! Фишер с улыбкой успокаивающе простер к ним руки:

– Очень хорошо. Если таково мнение нашей группы, остается одно – снабдить их продовольствием и показать выход отсюда. Если, конечно, вы не считаете, что мы должны вызвать по радио самолет и отправить их в цивилизацию с шиком. Тогда они смогут побыстрее рассказать все полиции.

Наступила тишина, потом снова раздался сердитый голос Джастина:

– Мне кажется, доктор Фишер, что вы могли бы спросить нашего мнения, прежде чем приводить их сюда и таким образом вручать нашу судьбу в их руки.

– Это одна точка зрения. Я думал не о том, что он потом будет рассказывать о нашем убежище, а о том, что если мы дадим ему возможность продолжать свои исследования, то окажемся заложниками его работы. Вы все читали последний отчет доктора Бейтса о чудовищном эксперименте правительства в Неваде, к осуществлению которого приложили усилия и некоторые из вас. Эти испытания в Неваде, леди и джентльмены, предшествуют получению такого оружия, которое сделает наше укрытие бесполезным, как испытания на Бикини сделали бесполезными наши первые укрепления. Возможно, новое оружие и не оправдает ожиданий безумцев, но пройдет совсем немного времени, и появится следующее – еще более грозное и разрушительное. Если этим людям, поставившим себя над всем человечеством, разрешить и дальше проникать в запретные тайны Создателя, наши попытки создать убежище, в котором можно переждать последнюю войну, потерпят крах. Выбор прост – или мы сдаемся, или нанесем удар, пока не поздно. – Все молчали. Немного погодя доктор Фишер продолжил: – Вы, наверно, хотите знать, каким образом мы можем избавиться от этих людей и одновременно отвести внимание от нашего убежища. Всем известно, что доктор Грегори отправился разыскивать рудник “Арарат-три”. Ну что ж, мы сделаем так, что он его найдет, – мы обнаружили подходящие старые разработки в пустынном месте на севере, кое-что уже сделано, чтобы заброшенный рудник выглядел как убежище. Существует подозрение по поводу измены доктора Грегори, его даже отстранили от работы. Мы оставим там неопровержимые улики, которые подскажут, что он нашел свою жену и даже вылетел с ней из страны на деньги, полученные от тестя на выкуп. Деньги находятся сейчас у доктора Грегори. Разумеется, такой вариант предусматривает исчезновение навсегда этой пары. В пустынных горах много заброшенных глубоких шахт... Не буду уточнять детали, чтобы не травмировать вашу нежную совесть. Все, что я хочу от вас, поскольку наша организация демократическая, – согласие на этот шаг. – Он помолчал и вдруг драматическим жестом простер руку: – Не надо так смотреть на меня. Это ваша проблема. Или вы разрешите им уйти отсюда с теми знаниями, что у них есть о нас, и похоронить все наши надежды и планы, или – убейте их! Другого выбора нет.

Я подождал, пока он опустит руку.

– Я могу сказать пару слов?

Он явно колебался, но ропот в комнате заставил его быстро произнести:

– Разумеется. Если у вас есть что сказать, уверен, нам будет интересно это услышать.

Я осторожно поднялся со стула: в этом подземелье нет уверенности, что какая-нибудь балка внезапно не обрушится и не пробьет вам голову.

Повернувшись лицом к собравшимся, я начал:

– Вот что я вам скажу. Как уже указал доктор Фишер, ваше убежище на пределе, оно скоро станет ненадежным. И не важно, отправлюсь я заканчивать свою работу или нет, это не имеет значения. Кто-то другой продолжит мои исследования с того, на чем я остановился. Возможно, мир не готов еще для подобных экспериментов, но они есть, и не считаться с этим нельзя. Лучше привыкнуть жить с мыслью, что угроза существует. – Я взглянул вниз на Натали, чье лицо было поднято ко мне, и заговорил для нее: – Исследованиями занимаюсь не я один. Над проблемой работают тысячи лабораторий у нас в стране, и не только у нас. Никому еще не удавалось повернуть время назад, даже остановить его. Вы хотите остановить? Вы хотите, чтобы полученные нами знания остались в незавершенном виде навсегда? Нравственную позицию людей, которые думают о том, как уничтожить большую часть человечества, но остаться в живых, я сейчас не рассматриваю. Но они могут попытаться сделать это в любой момент. Разве при такой возможности не лучше будет пойти дальше в исследованиях, довести их до конца, тем более что он уже близко. Вот тогда каждый гражданин каждой нации узнает – если ядерная кнопка будет нажата, не важно кем, мир перестанет существовать. Я считаю – чем скорее мы дойдем до конца, тем лучше для всех нас, и не я один так думаю. Я склонен полагать, что, когда человечеству станет известно об угрозе всеобщего уничтожения, оно придумает, как жить в мире, если захочет. Возможно, найдется человек, достаточно безумный, чтобы совершить убийство всего человечества, но в этом случае нас ничто не спасет.

Это была, наверно, самая длинная речь не на научную тему за всю мою жизнь. Но я так и не узнал, какое она произвела впечатление, потому что земля вокруг вдруг всколыхнулась, будто при землетрясении, и тут же погас свет. Он сразу зажегся вновь, но теперь был слабым и тусклым, значит, включился аварийный источник электроэнергии. В мигающем желтом свете я видел, что в комнате стоит облако пыли и ручейки засохшей грязи сыплются с потолка. Я почувствовал, как ко мне прижалась Натали, и обнял ее за плечи. Кто-то крикнул снаружи:

– Пожар! Пожар в воротах номер два! Северный тоннель в огне!

Комната опустела. Я слышал, как каркающим голосом Фишер отдавал приказы. Прижав к себе Натали, я двинулся к стене, протиснувшись между двумя балками. Кто-то ворвался в комнату и крикнул, что огонь распространяется, не хватает воды и ему нужны ключи от резервуара номер четыре. Джастин схватил его за руку:

– Что случилось?

– Не знаю. Какой-то взрыв. Мы не смогли добраться к входу, чтобы выяснить.

– Северный выход закрыт?

– Не могу сказать. Горит очень сильно, эти балки совсем пересохли.

Человек двинулся было в коридор, но попятился. В дверях стоял худой мужчина и держал в руках оружие, напоминающее очертаниями маленький пулемет. Я определил вид оружия на глаз, хотя не особенно разбираюсь в армейском вооружении. Укороченный ствол, диаметр дула где-то между шестью миллиметрами и тридцатым калибром. Удлиненный большой магазин мог содержать двадцать боевых патронов или больше, если пули небольшого размера. Человек не принадлежал к компании этих подземных хлюпиков. Темный, с высокими скулами и глубоко посаженными глазами, лихорадочный блеск которых говорил, что он не задумываясь нажмет гашетку и мало того – испытает при этом наслаждение. Мне знакомо пьянящее ощущение обладания оружием, хотя я всегда себя осуждал за подобные чувства. За его спиной стоял еще кто-то.

Мужчина с пулеметом решительно выдвинулся вперед, и в комнату вошла Нина Расмуссен. В руке она держала свой тонкоствольный пистолет, и можно было не сомневаться, что теперь обойма вынута из ее кармана и снова вставлена на место – это ясно читалось по выражению лица Испанки.

Глава 25

Вентиляторы теперь захватывали вместе с воздухом дым, он постепенно наполнял помещение. При таких обстоятельствах, в задымленном помещении, когда мы или уже похоронены под землей, или можем оказаться в смертельной ловушке, вооруженные люди казались меньшей угрозой. Откуда-то из глубины коридора слышались крики, возбужденный шум голосов, но поблизости было все спокойно. Мужчина с пулеметом держал под прицелом маленькую группу, состоявшую из доктора Фишера, Джастина, женщины-микробиолога по имени Голдман и человека, прибежавшего за ключом от резервуара с водой. Нина повела дулом пистолета, этим жестом приказывая нам с Натали выйти вперед.

– Осторожнее, принцесса, – тихо предупредил я, – если свет опять вырубится, держись ближе.

– Доктор Грегори! – резко позвала Нина.

Мы сделали несколько шагов, пока она не остановила нас предупреждающим жестом руки с пистолетом. В ее взгляде можно было прочесть явное неудовольствие – кажется, ей не понравилось, что моя рука лежит на плечах Натали. Но я не стал убирать руку.

– Мы совершим небольшое путешествие, доктор Грегори. Есть люди, которые хотят вас видеть, чтобы задать несколько технических вопросов. Не поймите превратно – они не нуждаются в вашей помощи, но есть несколько аспектов в ваших исследованиях, которые делают не совсем понятной цель поиска. Вы будете рады сотрудничать, ведь от этого всецело зависит здоровье и жизнь вашей жены.

Я внимательно взглянул на нее. Глаза тоже, как у ее напарника, ярко блестели, и она выглядела почти красивой, несмотря на неуклюжую одежду и грязное пятно на лбу.

– Так на скольких же людей вы работаете, Испанка?

– На всех людей в мире. И когда-нибудь настанет день, когда они поймут нас и запомнят тех, кто спас их от тирании и эксплуатации.

– Как вы можете нести такую чепуху!

– Может быть, я так действительно думаю. А может быть, настолько хитра, чтобы встать на сторону тех, кто выигрывает. Но это не имеет значения. Мартинес!

Темный мужчина, не поворачивая головы, отозвался:

– Сеньорита?

– Следи за этими двумя, особенно за мужчиной. Он считает себя ловким, большим и сильным.

– Хорошо, сеньорита.

Мартинес повел пулеметным дулом в нашу сторону, а Нина, задержав на мгновение взгляд на мне, повернулась к группе людей, опустив руку с пистолетом вниз. Доктор Фишер выступил вперед:

– Мисс Расмуссен, в чем дело?..

– Ты – старый маньяк, – тихим голосом перебила она, – тебе нравится убивать, верно? Ты только и ждал, когда тебя начнут убеждать в необходимости этого. Насколько я помню, тебя долго не приходилось уговаривать. Но тебе недостаточно было посылать глупых юнцов убивать несогласных с тобой людей “во имя спасения человечества”. Нет, ты начал думать о себе как о сверхчеловеке, самом умном, имеющем право судить и наказывать других. Что сделал Тони, чем заслужил смерть?! – вдруг крикнула она. – Кто дал тебе право убить его?! Ты, старый дурак, неужели и вправду думаешь, что получил на это разрешение свыше? Стой на месте!

Она легким движением подняла пистолет. Доктор Фишер смотрел на дуло своим странным, непрозрачным, невидящим взглядом. Потом пошел прямо на пистолет, бородатое лицо застыло, не выражая никаких чувств. Она всадила пулю ему точно в переносицу. Звук выстрела не был громким в маленькой комнате из-за ограниченности пространства. Пистолет почти не дрогнул в ее руке. Фишер от удара не пошатнулся, пуля застигла его в тот момент, когда он делал следующий шаг. Ученый умер сразу, рухнув на пол как подкошенный.

Девушка с пистолетом некоторое время смотрела на убитого. Потом резко повернулась к остальным, держа их под прицелом, хотя никто даже не пошевелился.

– Вперед, – скомандовала она, убрав палец со спускового крючка и держа пистолет так, как обычно в жизни, а не в кино держат оружие со взведенным курком.

Мы вышли из комнаты, служившей кабинетом доктору Фишеру. В коридоре сильнее ощущался запах гари. Мартинес остановился в начале наклонного тоннеля, который вел наверх и откуда меня привели накануне вечером. Мы шли с Натали первыми, за нами Нина. Немного погодя мы услышали позади гулкий выстрел. Спустя некоторое время – еще два. Люк на верху лестницы был открыт.

– Подождем здесь Мартинеса, – сказала Нина.

Мы остановились. Я видел, как Нина напряжена. Наверх тянулся поток воздуха, пахнувший дымом. Я старался не смотреть на отверстие в потолке. Там был выход на свет.

– У меня есть хорошие новости для вас, миссис Грегори, – заговорила Нина отрывисто, – сообщили в новостях по радио рано утром. Вас больше не подозревают в убийстве. Прошлой ночью Ларри Деври сдался полиции и признался в убийстве Джека Бейтса.

Натали с удивлением повторила:

– Доктор Деври?

– Это вас удивило? Не впервые муж убивает любовника своей жены.

– Но... – Натали вопросительно взглянула на меня, видно было, что она изумлена. – Вероятно, он захотел взять на себя вину Рут.

– Это невозможно, исходя из их поведения в тот вечер, когда мы виделись последний раз, принцесса. Вспомни, ведь Ларри Деври никогда не замечал, во что одета его жена или другая женщина, верно?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Выходя из дома и заметив на дне шкафа валявшийся шарф, что он должен был подумать? Разумеется, что это шарф Рут! Он взял его и потом повесил на дерево в том месте, где убил Джека Бейтса. Ларри хотел, чтобы каждый знал, почему он это сделал. Он признавался сам и обвинял свою жену в измене – но оказалось, что шарф твой! Когда Ларри пришел ко мне, застав нас с Рут вместе, он заговорил о шарфе намеками и со злобой. Он не обвинял жену, нет, Ларри давал понять, что это он убил Джека и я тоже получу свое, если не отстану от его жены...

Из тоннеля послышался топот бегущих ног. Нина чуть отступила и подняла пистолет. Но, увидев, как из тоннеля появился Мартинес, успокоилась. Он сторожил нас, пока Нина поднималась по лестнице. За ней двинулась Натали, потом я. Нина держала нас на прицеле, пока не поднялся Мартинес.

– Займись исполнением приговора, – сказала Нина, когда Мартинес остановился рядом. – Можешь не торопиться, готовь запалы как следует. Мы подождем снаружи.

– Да, сеньорита.

Мы пошли к выходу из шахты, и это расстояние мне показалось гораздо короче и заняло меньше времени, чем вчера.

Неожиданно мы увидели свет – конец пути. Никогда еще солнечный день не казался таким замечательным. Мы постояли, моргая от яркого света. Прошлая ночь казалась ночным кошмарным сном, несмотря на реальное присутствие за спиной девушки с пистолетом. Небо было голубым и без единого облачка. Даже унылая скалистая пустыня показалась прекрасной. Сегодня, при дневном свете, я мог рассмотреть окружающий нас мир. Мы находились в глубоком ущелье с обрывистыми стенами и плоским дном, в центре этого ущелья находился маленький самолет. Пропеллер крутился так медленно, что можно было разглядеть очертания лопастей. К фюзеляжу прислонился человек, покуривая сигарету.

Нина приказала нам немного спуститься по склону и остановила нас под прикрытием скалы.

– Мы полетим в Аризону и подождем там до темноты, перед тем как пересечь границу Мексики. Пока это все, дальнейшие планы мне неизвестны. Не тратьте время впустую, пытаясь бежать. Ваш друг Ван Хорн, возможно, уже напал на след и скоро будет здесь, но будет считать, что вы находитесь под землей. Северный выход уже завален многотонными камнями, и Мартинес сейчас позаботится о втором, южном. Даже если ваши друзья доставят нужное оборудование, чтобы разобрать завал, и пролезут внутрь, они не найдут там живых, и некому будет рассказать, что вы ушли. И они подумают, что вы похоронены под обломками, и прекратят поиски.

Натали посмотрела на нее и содрогнулась.

– Вы хотите похоронить их заживо, всех? Только затем, чтобы скрыть свои следы?

– Разве они были живыми до этого, миссис Грегори? – улыбнулась Нина. – Они давно исчезли, укрывшись от мира в своем маленьком убежище. Пусть там и останутся.

Натали продолжала смотреть на нее, потом перевела взгляд на вход в тоннель наверху, над нами. Закрыла руками лицо. Я обнял ее:

– Сядь, принцесса, и постарайся успокоиться. Никто из тех, кто там остался, не станет потерей для человечества, и ты это знаешь.

Она позволила отвести себя в сторону и присела на камень. Я сел рядом и размял правую ногу через проклятый ковбойский сапог. Нога начала затекать, все мускулы, кости и лодыжка ныли. Ведь я не снимал эту неудобную обувь в течение двух суток.

– Лично мне безразлично, что с ними будет. Это всего лишь кучка безумных никчемных сумасбродов.

– Но они – люди, не так ли? – Натали не смотрела на меня. – Правы или нет, но они не заслужили...

Земля содрогнулась, и столб пыли вылетел из входа в шахту. Оттуда выбежал Мартинес, и сразу же вслед раздался еще один взрыв, на этот раз ближе к выходу, и третий, еще ближе. Мартинес скатился по склону к нам со своим ручным пулеметом. Он посмотрел на Нину, оскалив зубы. Оскал можно было считать за довольную ухмылку. От четвертого взрыва, самого ближнего, град камней, вылетев из входа в шахту, обрушился вниз по склону. Потом настала тишина. Пыль медленно оседала.

– Я не могу больше этого вынести! – внезапно раздался крик, и Натали вскочила. – Мы должны что-то делать...

Я увидел, как голубой кожаный жакет, пролетев по воздуху, накрыл лицо Мартинеса, поймав его в момент прыжка в сторону Натали. В ту же секунду я выхватил охотничий нож из отворота сапога и, как косой, резанул им по обтянутой джинсами ноге Нины, стоявшей передо мной. Она хотела увернуться, но лезвие, пропоров ткань и кожу, достало до кости, и, вскрикнув, Нина отшатнулась назад. Споткнувшись о камень, она потеряла равновесие, пистолет вылетел из ее руки.

– Держи ее, принцесса! – крикнул я. – Держи подальше от пистолета!

Я видел, как Натали бросилась плашмя, всем телом на упавшую Нину, которая уже пыталась дотянуться до оружия. Я не мог помочь Натали, потому что Мартинес освободился от голубого жакета и короткий тупой ствол пулемета уже двинулся в мою сторону. Я поймал его левой рукой и сильно толкнул в сторону, одновременно вплотную приблизившись к Мартинесу. Он хотел перехватить мое правое запястье, но промахнулся, и нож достиг цели, войдя в тело по самую рукоятку. Я видел, как судорожно передернулся Мартинес, и уже без сопротивления с его стороны забрал пулемет. Мартинес упал, но еще сделал последнюю попытку – рука раненого полезла под куртку, возможно, там был спрятан пистолет. Но я не дал ему такого шанса, опустив тяжелый приклад ручного пулемета парню на затылок. Потом повернулся, чтобы помочь Натали. Но ее не было.

Нины тоже. Они исчезли вместе с пистолетом. Вдруг я увидел их, девушки катились далеко внизу по крутому склону, за ними вдогонку летел пистолет. Я стал быстро спускаться, но, взглянув в сторону самолета, увидел, что человек, стоявший раньше с сигаретой, спрятался в кустах и оттуда целится в меня из пистолета. Я видел его голову и руку. Хотя расстояние в сто ярдов слишком велико, чтобы попасть из пистолета, тем не менее я упал на землю и навел на него пулемет Мартинеса. Предохранитель нашел легко, там был еще какой-то курок, очевидно для автоматической очереди, но я не стал мешкать и экспериментировать, потому что услышал выстрел, и пуля ударила немного выше меня. Я спрятал нож, вжал приклад в плечо и, определив в кустарнике место, где прятался противник, нажал на спуск. Отдача не была сильной, зато опалило огнем из-за укороченного дула. Пустые гильзы звенели, отскакивая от камней справа от меня. Я нажал еще и еще раз, целясь в кустарник. На четвертом выстреле человек выскочил и бросился бежать к самолету. Я легко снял его очередным выстрелом, беря немного выше – делая поправку на дальность.

Поднявшись с земли, я посмотрел вниз в направлении хижины рудокопов, предполагая, что там разыгрывается смертельная борьба двух женщин. Никого не было видно, и я стал спускаться, но остановился, увидев, как из-за хижины появилась маленькая встрепанная фигурка, прислонилась к стене строения, потом опустилась на колени, обессилев. Но почти сразу, хотя и с видимым трудом, встала и начала карабкаться наверх, ко мне. Не помня себя, я с немыслимой скоростью скатился вниз и был рядом с ней буквально через мгновение. Она припала ко мне, задыхаясь, всхлипывая, ловила ртом воздух. Я отодвинул ее от себя и оглядел. Натали потеряла обе туфли, от рубашки остались клочья, от шорт тоже, и была вымазана грязью и кровью. Я отбросил слипшиеся волосы с ее лба.

– Принцесса, что с тобой? Ты ранена?

– Он... выстрелил! – выдохнула она.

– Пистолет?

Натали кивнула и спрятала лицо на моей груди, крепко обхватив меня руками.

– Говори, ты ранена?! – Она потрясла головой. – Тогда в чем дело? – Своим платком я хотел вытереть ей лицо, но передумал и вместо этого крепко поцеловал. – Не пугай меня так, принцесса. Дай-ка я взгляну на твои коленки. Ты выглядишь так, будто тебя пропустили через мясорубку.

– Тебе лучше спуститься к ней, Грег. Кажется, она умирает.

– Пусть умирает. Черт с ней.

– Ты так не думаешь.

– Нет. Наверно, нет. Ты останься здесь. Возьми мою куртку, может быть, пятьдесят тысяч помогут тебе согреться.

Я снял с себя куртку, накинул жене на плечи и поцеловал ее в макушку. Потом, прихватив пулемет Мартинеса, стал спускаться. Нина лежала за хижиной, подтянув колени и прижав руки к груди. Неподалеку от нее в камнях блеснул пистолет. Я осторожно его поднял, потом опустился на колени около Нины.

– Джим? – прошептала она.

– Я.

Нина медленно повернула голову и посмотрела на меня.

– У тебя был нож, – сказала она с упреком.

– Угу. У меня был нож. Пистолет и нож. Чтобы умные ловкие девушки думали, отбирая пистолет, что больше у меня ничего нет.

– Значит, ты подозревал...

– Не совсем так. Просто приготовился ко всему. Ведь ты уже стреляла в меня когда-то. Потом пригласила меня на прогулку, и твой братец ждал меня, притаившись за машиной, чтобы убить. Хотя ты была со мной мила, там, в горах, я никогда не забываю тех, кто покушался на мою жизнь. Разве забудешь, когда пытаются тебя убить? Я уже говорил тебе об этом когда-то. Могу я что-нибудь сделать для тебя?

– Нет. – Но немного погодя она сказала: – Да. Назови... – Нина с трудом вздохнула. – Назови меня еще раз Испанкой, Джим.

– Привет, Испанка.

– Мы могли бы составить прекрасную команду, если бы были на одной стороне.

– Я бы никогда не встал на твою сторону, Испанка.

– Но это глупо. Мы все равно победим. Не здесь и не сейчас. Удача временно улыбнулась тебе. Но в длительном забеге никто не сможет устоять против... против...

Она умирала. Я не мог с ней спорить.

– Разумеется. Конечно, Испанка.

Она не ответила.

Через некоторое время я встал и огляделся кругом. Надо было действовать. Придется любым способом перетащить сюда тяжелое оборудование, чтобы откопать людей в заблокированном тоннеле. Для этого не обязательно уходить отсюда за помощью. Люди Ван Хорна скоро отыщут нас сами. Но если на самолете есть радио, мы можем их поторопить немного, если нет – дадим дымовой сигнал. Из хижины получится прекрасный костер.

Я еще раз взглянул на Нину и стал подниматься вверх по склону к своей жене, которая ждала меня.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25