«Москва-Сити»

Фридрих Евсеевич Незнанский Москва-Сити

Пролог

В тусклое пространство декабрьского утра, зажатого между домами и домишками старого московского переулка, выкатилась большая представительская машина и плавно притормозила, послушная воле водителя, вынужденного пропустить замешкавшегося на перекрестке пешехода. Это была иномарка, и если бы не ее плотно тонированные стекла, то можно было бы увидеть, что люди в машине сидят непривычно – пассажир слева, водитель справа – и что водитель уже нервничает, поскольку пешеход почему-то не торопится освобождать проезжую часть, и без того суженную из-за снежных насыпей, образовавшихся, как обычно в это время, по краям мостовой.

– Не дергайтесь, не дергайтесь, Иван Иванович, – сказал водителю пассажир с едва приметным кавказским акцентом. – Успеваем десять раз…

Водитель согласно, хотя и угрюмо, кивнул: ладно, мол, не буду, Георгий Андреевич. И вдруг время словно остановилось, и оба они, и водитель и пассажир, увидели прямо перед глазами ровную строчку аккуратных небольших дырочек, а потом услышали несильное щелканье по стеклу, от которого и образовывались эти дырочки, и похожий на звук ножной швейной машинки перестук непрерывной автоматной очереди…

В следующий момент пассажир почувствовал сильный удар в руку, которая тут же загорелась нестерпимой болью, удар этот словно сразу превратил его в другого человека, иначе как объяснить, что Георгий Андреевич своими расширившимися от боли глазами увидел одновременно и бьющийся в руках замешкавшегося прохожего автомат с деревянным прикладом, и валящегося на рулевое колесо окровавленного Ивана Ивановича.

«Убили! – сквозь мгновенно охватившее все его существо оцепенение подумал пассажир. – Он по нас стреляет… Из автомата стреляет!…»

И еще он с удивлением подумал, что не испытывает настоящего страха, до того все это было похоже не то на сон, не то на видеофильм: мирное, сонное утро, он едет на работу, на обычное по средам заседание московского правительства, и вдруг все это – остановившееся время, хладнокровно уверенный в собственной безнаказанности убийца, не перестающий стучать автомат и перекошенное от смертного ужаса лицо водителя. И абсолютно никакого значения не имело то обстоятельство, что Иван Иванович еще и телохранитель, что у него самого в плечевой кобуре торчит большой скорострельный «глок», которому он еще десять минут назад радовался, как мальчишка…

Каким-то мгновенным проблеском памяти Георгий Андреевич вспомнил, как читал однажды про инкассатора, который сумел увернуться от пущенной в него пули, потому что вот таким же, как у него сейчас, остановившимся зрением сумел эту самую пулю… увидеть. Тогда, читая, Георгий Андреевич воспринимал ту историю как сказку. Сейчас, будто и впрямь увидев, как летят веером в их сторону пули, он почему-то даже не думал уклоняться от них -в глубине души его не покидала надежда на то, что он все еще спит и видит какой-то сон, какой-то ночной кошмар. Слишком уж много неправильного, неправдоподобного было во всем происходящем. Во-первых, время было самое начало десятого, – ну кто, скажите на милость, устраивает покушения в такую рань?! Во-вторых, место. Место глупее нельзя было придумать. Георгия Андреевича встретили у непростого дома – этот современной постройки четырехэтажный особняк, стоящий в некоторой глубине, обнесенный высокой, в человеческий рост, оградой, обсаженный криптомериями и голубыми елями, был знаменит тем, что некогда в нем проживали члены политбюро правящей партии – двоим из них даже были повешены мемориальные доски. С другой же стороны переулка, почти напротив барского дома, была хитрая контора, именуемая «Квант», на высоком каменном крыльце которой всегда торчал вооруженный охранник. Георгий Андреевич даже увидел сейчас, как охранник, готовый прийти на помощь, уже тянется к своей кобуре.

Этот, который напал на него, был либо какой-нибудь обкурившийся или нанюхавшийся, либо нездешний, неместный: местный здесь, в узком старинном переулке, в самом центре города, никогда в жизни стрелять не стал бы. Если он, конечно, не самоубийца, не камикадзе. Местный либо заложил бы бомбу в урну (так было, когда покушались на вице-мэра), либо прибегнул бы к снайперской винтовке – бил бы откуда-нибудь исподтишка, но зато наверняка (так было недавно с министром образования города)… Словом, Георгию Андреевичу трудно было вот так, сразу, поверить в то, что все происходит взаправду, пока он не увидел еще раз, как заливается кровью даже и не попытавшийся вытащить свой пистолет водитель, как стекленеют его ставшие подозрительно неподвижными глаза, пока не почувствовал, как больно и горячо ударило еще и еще раз его самого – сначала в бок, а потом разрывающей внутренности болью обожгло живот, да так нестерпимо, что он, теряя от этой боли сознание, начал сползать вниз, на резиновый коврик машины.

Однако с этой болью время окончательно вернулось к своему нормальному течению, а вместе с тем вернулись и пропавшие было звуки: Георгий Андреевич услышал чей-то забористый мат и не столько увидел, сколько понял, что киллер почему-то с досадой бросает на тротуар, себе под ноги, переставший стрекотать автомат, и хорошо разглядел снизу, из своего укрытия, как он, крича что-то непонятное, показывает рукой куда-то в сторону «Кванта». Потом он услышал, как кто-то приказал громко и властно: «Добей гада!» – а в следующий момент с правой стороны, где сидел водитель, раздался звук удара, с треском вылетело, не рассыпавшись, надежное японское стекло, и кто-то, сунув в салон руку с пистолетом, выстрелил в уже мертвеющий затылок Ивана Ивановича. Георгий Андреевич в ужасе совсем вжался в грязноватый коврик и замер, закрыв голову руками; неизвестно, чего он сейчас боялся больше: своей пули или того, что его прямо сейчас начнет рвать от приторного запаха свежей крови…

Он не знал, сколько просидел так. Сначала затих хруст шагов убийц, разбегающихся по переулку в разные стороны. Потом засигналила, загудела какая-то машина, которой, видимо, его «ниссан» перегородил дорогу. И только тут он, осторожно открыв дверцу, выпал на мокрый, похожий на какую-то тюремную кашу неприятный, смешанный с солью столичный снег.

СОВЕЩАНИЕ У КАЛИНЧЕНКО

В качестве начальника следственной части Калинченко появился в следственном управлении Мосгорпрокуратуры вскоре после того, как с недавней сменой руководства московской милиции начались штатные замены на всех мало-мальски заметных в правоохранительных структурах города должностях. И замены эти, на взгляд следователя Якимцева, были совсем не на пользу делу, потому что уходили настоящие профессионалы, а приходили зачастую люди, кому-то там, наверху, нужные, свои. Именно так, похоже, обстояло дело и с Юрием Степановичем Калинченко. Ему покровительствовал один из новых замов генпрокурора, с которым они еще недавно служили в губернском волжском городе, вместе ездили на охоту и на рыбалку, вместе парились в баньках со спецобслуживанием, дружили семьями и имели общие от жен тайны и так далее со всеми вытекающими и втекающими… Придя к ним в Мосгорпрокуратуру, Юрий Степанович первым делом стал выяснять, кто у них кого «крышует». «А что это значит?» – простодушно спросил у него один из следователей. Нет, слово-то это он прекрасно знал, только не очень понимал, как можно «крышевать» кого-то в следственном управлении Мосгорпрокуратуры. «Ты целку-то из себя не строй! – со смешком осадил его Калинченко. – Прекрасно понимаешь, о чем я. Не будешь же ты мне лапшу на уши вешать, что все вы тут, в вашей сраной Москве, на одно жалованье живете! Смеху подобно: сидеть на уголовке – и с урками общий язык не найти! Да я ни в жизнь не поверю!» У бедняги следователя, имеющего за плечами двадцать лет беспорочной службы и не одну благодарность от генерального прокурора, аж с сердцем плохо стало: «В-вы… вы… Как вы смеете! И вообще, что вы мне тычете! Мы с вами коров вместе не пасли!» В итоге не помогли и двадцать лет беспорочной службы – пришлось непонятливому следователю через неделю подавать по собственному…

Калинченко был прост и прямолинеен и ничуть не скрывал своего истинного отношения к делу: без правильных слов руководителю, конечно, нельзя, но правильные слова – это одно, а что ты думаешь на самом деле – это совсем другое… Короче, за считанные недели состав следственного управления обновился чуть ли не наполовину…

Евгений Павлович Якимцев, следователь по особо важным делам, возглавивший следственно-оперативную группу по расследованию дела по факту покушения на вице-премьера правительства города Москвы Георгия Андреевича Топуридзе, шел на это совещание неохотно. Сейчас надо было действовать по горячим следам, а не штаны для галочки протирать. Но приказ начальства есть приказ начальства. Он даже схему места происшествия подготовил к своему докладу – для наглядности.

– Я собрал вас для того, как вы понимаете, – начал Калинченко, – чтобы обсудить первые итоги работы вашей бригады и наметить главные направления. Раненый – человек в городе немаленький, лицо, приближенное к мэру. Кстати, мэр уже звонил, поставил меня в известность: он, видите ли, берет дело на свой особый контроль… Ну это нам, как говорится, по барабану, мы мэру не подчиняемся, а вот то, что расследованием интересуется сам генеральный прокурор, – это должно нас всех, как говорится, мобилизовать…

Включенная в группу Якимцева оперуполномоченный от МУРа старший лейтенант Лена Елагина невольно передернулась от этого холуйства, вообще от всей этой тирады: там одного человека подстрелили, второй убит, и не где-нибудь, а в самом центре столицы, среди бела дня, преступники разгуливают как ни в чем не бывало, а этот буровит о чем угодно, только не о деле! Она уже напряглась – как всегда, когда ей приходилось идти на какой-нибудь отчаянный шаг, но вдруг обнаружила, что кто-то успокаивающе похлопывает ее по руке: не надо, мол, не дергайся, девочка. Она недоуменно подняла глаза – оказалось, веселый старший оперуполномоченный капитан Сидорчук, тоже их, муровский, тоже прикомандированный по распоряжению генерала Грязнова к группе Якимцева. Лена и раньше не раз ловила на себе его заинтересованный и участливый взгляд, а потому сейчас покраснела, руку сердито убрала. Вообще-то спасибо за заботу, но все равно… Все равно она молчать не будет! Это они все тут притерпелись, а она не такая и никогда такой, как они, не будет! Не сейчас, так позже, но все равно, если потребуется, скажет этому бурбону все, что о нем думает.

– Я попросил бы Евгения Павловича еще раз для нас для всех обрисовать картину происшедшего и доложить основные соображения по ходу расследования этого м-м… дерзкого преступления. Пожалуйста, Евгений Павлович! – разрешил Калинченко и добавил, не удержавшись от легкой издевки: – Желательно о том, что не попало в репортажи телевизионщиков…

Якимцев встал, подошел к своей схеме и начал, сделав вид, что не заметил подковырки начальника следственной части:

– Ну что ж, постараюсь… Хотя начну как раз с похвалы телевизионщикам. Приходится констатировать, что, несмотря на все препятствия, которые мы им чинили, телевизионщики очень верно донесли сам дух криминального происшествия, о котором идет речь… Совершено преступление, я бы сказал, необычное по своей дерзости даже для нашего времени, когда, кажется, никого уже ничем нельзя удивить. Вот как выглядит картина в результате проделанной нами работы. Машина Топуридзе была обстреляна вот здесь, в старом центре города, в Клеонтьевском переулке, возле дома, некогда принадлежавшего управлению делами ЦК КПСС. Дом обнесен оградой, которая раньше охранялась по всему периметру…

– Да уж, тут, в Москве, куда ни плюнь – обязательно в начальство попадешь, – хмыкнул Калинченко. – Так что там с охраной?

– Теперь охранник, к сожалению, как правило, находится внутри дома, выполняет роль консьержа…

– Так, с этим понятно, – снова прервал его Калинченко, – пожалуйста, давайте о сути.

– Я, кажется, от сути пока еще не отклонялся, – огрызнулся Якимцев. – Судя по всему, преступникам был хорошо известен тот факт, что Топуридзе примерно в одно и то же время спешит на совещание в здание правительства Москвы, которое находится примерно в полукилометре. К моменту нашего приезда на месте происшествия поработала дежурная оперативная группа ГУВД, в которой были оперативники из управления внутренних дел Центрального округа Москвы. Как и положено, первой на место убийства выезжает оперативно-следственная группа ГУВД, куда входят дежурный следователь из системы Мосгорпрокуратуры, оперы МУРа, судмедэксперт, криминалист, проводник служебной собаки. По информации оперативников, машина Топуридзе, «ниссан-максима», была обстреляна сразу же, едва выехала вот сюда, на перекресток, и начала разворот в сторону Тверской, где, как известно, и находится здание правительства, бывший Моссовет. Свидетели, которых удалось разыскать, показывают, что нападавший открыто вышел на проезжую часть, в руках у него был автомат Калашникова, предположительно АКМ калибра 7,62 с подствольным гранатометом. Стрельба велась длинными очередями. Вскоре от припаркованной напротив дома 13, на противоположной стороне переулка, автомашины ВАЗ-2106, синего цвета, подошел второй член преступной группы, предположительно «чистильщик», сделавший контрольный выстрел в голову водителю. В результате чего водитель, гражданин Федянин, получивший ранее многочисленные ранения, скончался на месте, а сам Топуридзе в крайне тяжелом состоянии доставлен в больницу Склифосовского. Он ранен в руку, в бедро и особенно тяжело – в полость живота: у него задеты селезенка и кишечник. Несмотря на это, он, уже после того как нападавшие скрылись с места преступления, нашел в себе силы добраться до находящегося здесь же продуктового магазина, попросил продавщиц вызвать по телефону «скорую» и милицию и успел сообщить прибывшим милиционерам приметы нападавших: один, непосредственный исполнитель, роста примерно сто семьдесят три – сто семьдесят пять, второй – выше, метр восемьдесят два – восемьдесят пять. Судя по координированности движений, оба спортивны или специально подготовлены, одеты во все черное, с оружием обращаются профессионально, все движения доведены до автоматизма – так потерпевшему, во всяком случае, показалось…

– Ишь какой наблюдательный оказался потерпевший, – иронично заметил Калинченко. – А он случайно не запомнил их лиц?

– Лиц не запомнил. Точнее, не видел. По показанием свидетелей, у второго киллера, у «чистильщика», лицо было частично закрыто – одни видели закрывающий нижнюю часть лица шарф, другие что-то вроде полумаски… Далее… Ребята «с земли», из уголовного розыска, обратили внимание на то, что под брошенной преступниками «шестеркой» нет снега, хотя ночью, как все знают, прошел сильный снегопад. То есть машина была припаркована в том месте как минимум за восемь часов до событий. Государственные номерные знаки на машине отсутствуют, владелец устанавливается. Не исключено также, что обнаружатся свидетели, которые видели людей, приехавших в этой машине. Возлагаем мы также надежды на камеры слежения соседних посольств – их в Клеонтьевском переулке целых три, – а также на камеру слежения на входе закрытой организации «Квант», находящейся в доме 14 по тому же переулку.

– Ладно, – равнодушно сказал Калинченко. – С этим все более-менее ясно. Надеюсь, видеоматериалы вы не упустите. Но вы что-то очень уж легко перескочили от Топуридзе на другие вещи. В этой связи у меня к вам два вопроса. Что, Топуридзе действительно серьезно ранен? Это не похоже на инсценировку, на имитацию ранения? Ведь вы сами говорите, что стрельба велась в упор, из автомата 7,62… Тут, знаете, уцелеть шансов никаких…

– Хороша инсценировка! – Якимцев аж крякнул. – В человеке три пули! Он сразу же, как только был доставлен в Склиф, попал на хирургический стол. Четыре часа его штопали и шили, четыре часа! Да еще два переливали кровь. Да еще возможность перитонита, да еще неизвестно, что будет с его селезенкой… Так что наше счастье, что он успел хоть что-то сообщить, потому что теперь абсолютно неизвестно, когда он сможет давать свидетельские показания, да и сможет ли вообще… Еще раз скажу: наше счастье, что сотрудники местного управления успели хоть о чем-то его расспросить, что у него хватило мужества отвечать на их вопросы…

– Ну уж и мужества… – хмыкнул Калинченко. – Ну ладно… Второй вопрос у меня такой. Если это профессиональные киллеры, если они так дерзки и хладнокровны, почему они все-таки оставили Топуридзе в живых? Почему не сделали, как водится, контрольный выстрел? Что-то тут у вас не сходится…

– Это не у меня не сходится, – мрачно парировал Якимцев, – это у них. Не знаю, спугнул их кто-то, что ли… Сам бы хотел знать…

– А ну-ка, раз вы так успели во всем разобраться, нарисуйте-ка мне картину их отхода. Куда они уходили, на чем скрылись… Если я правильно вас понял, машину они оставили на месте. Значит, была еще одна машина? А что с оружием? Оставили, взяли с собой?

До чего же человек может быть не похож на борца с преступностью и вообще на опытного следователя! Рыхлый, налитый какой-то нездоровой полнотой, Калинченко к тому же весь лоснился, словно заношенные штаны – так бывает с людьми сильно пьющими. Он был Якимцеву антипатичен, в чем Евгений Павлович старался не признаваться даже самому себе. Однако, несмотря на эту антипатию, которая с каждой минутой завладевала им все сильнее, Якимцев не мог не отметить, что вопросы Калинченко задает вполне толковые и в профессиональной хватке ему не откажешь. А шеф, будто для того только, чтобы подтвердить это, задал свой следующий вопрос:

– Какие у вас мысли о мотивах преступления? Есть уже какие-нибудь версии?

Версий у Якимцева было множество, но ни одна не была подтверждена доказательствами.

– Рабочих версий пока нет, – мрачно сказал он. – Только некоторые предположения о том, что преступление, скорее всего, каким-то образом связано с профессиональной деятельностью потерпевшего. С его работой в московском правительстве…

Калинченко подошел к окну, стоя спиной к Якимцеву, побарабанил пальцами по стеклу.

– Ну что ж… В общем-то, наверно, здесь и следует искать… Иногда нам, следователям, не грех представить себя на месте преступника. Я, между прочим, когда сейчас это делаю, хорошо понимаю того, кто стрелял. Они там все так зажрались, приближенные к мэру чиновники, что я не вижу ничего удивительного, когда это вызывает чье-то озлобление… Но, увы, дорогой Евгений Павлович, как бы то ни было, а наше дело их обслуживать, этих самых чиновников. Пока, к сожалению, мы у них на подхвате, а не они у нас… Это, знаешь, папаша мой покойный любил говаривать, когда недоволен был мной: «Эх, Юрка, не быть тебе черпарем, вечно будешь на подхвате!» – И обернулся, чтобы узнать, как Якимцев оценил юмор его покойного папаши. Увидев на лице подчиненного напряженное недоумение, снисходительно пояснил: – Смысл тут такой. Раньше канализации-то не было, и золотари, ну то есть говночисты, ездили по дворам со специальной гм… техникой. Один зачерпывал из выгребной ямы, а второй подхватывал, выливал в специальную бочку на колесах. Оба в дерьме, но тот, который на подхвате, естественно, сильнее, а потому и рангом ниже…

Якимцеву был неприятен и этот весьма своеобразный юмор, и даже сам покойный папаша шефа, но никакой брезгливости он, упаси боже, даже и не подумал выказывать…

– По моему рабоче-крестьянскому разумению, – продолжал между тем Калинченко, все дело тут в бабках, в деньгах то есть, а иначе с чего бы его стреляли, этого Топуридзе… Либо он делиться с кем-то не захотел, либо кого-то от кормушки оттер. И вот, знаешь, чем больше я думаю, тем сильнее склоняюсь к мысли, что это сделали не урки, не бандюки какие-нибудь… Ты вот вникни: за что урки убивают? Убивают за деньги, убивают за предательство, за стукачество, верно? А чиновника? Чиновника урке зачем убивать, если его проще купить или запугать, верно? Чиновник – он на то и существует, чтобы его доить. – Посмотрел пристально на Якимцева, непонятно хмыкнул. – И вот чем больше я думаю, тем сильнее склоняюсь к мысли, что это какие-то свои разборки. Ну, например, чего-то не поделил Топуридзе с мэром, а? – Он снова испытующе посмотрел на Якимцева.

– Да ну, Юрий Степанович, – протянул Якимцев. – Это вы, пожалуй, слишком. – Резче выражать свое сомнение в присутствии других членов группы он постеснялся: как-никак Калинченко все-таки его руководитель.

– Ну и что? Я, может, тоже думаю, что слишком, – усмехнулся Калинченко. – Но считай, что это рабочая гипотеза, пока другого ничего не предложено. И напрасно, между прочим, ты эту гипотезу так сразу, с порога, отметаешь. Ты вспомни-ка ревизию Кольцевой дороги и скандал из-за Горбушки. Ну вспомнил? И почему нельзя предположить, что этот Топуридзе, к примеру, заложил своего пахана, мэра то есть? Или что они там не поделили какие-то барыши?…

– Не понял, – буркнул Якимцев, у которого в душе все сопротивлялось одному предположению, что и мэр – вор, и окружающие его люди – тоже. И при этом он был удивлен стройностью этих самых неприемлемых для него предположений Калинченко… А ведь кто-то и поверит этой «гипотезе» за одну только ее стройность… – Не понял, при чем тут Горбушка-то?

Если к МКАД, где специальная комиссия совсем недавно проверяла и количество уложенного песка, и количество гравия, и ширину асфальтового покрытия, Топуридзе еще мог иметь отношение, то к скандалу с «электронным» рынком, именуемым Горбушкой, он вряд ли был причастен хоть каким-нибудь боком вообще.

– При чем Горбушка, спрашиваешь? А помнишь, стоило мэру уехать на несколько дней, как тут же один из его замов… дай бог памяти… Рождественский, тут же заявил, что Горбушку никто не закроет и закрывать не собирается. Только торгаши воспряли духом, а тут и мэр вернулся. Как даст кулаком по столу: «Горбушки в прежнем виде и на прежнем месте больше не будет!» А о чем это, как ты думаешь, говорит?

Якимцев пожал плечами, так и не поняв, при чем тут Топуридзе.

– А говорит это о том, что там у них, наверху, что называется, клубок единомышленников. Все жулье, все ядовитые гады, извини за невольную резкость. И как раз из этого и надо исходить, приступая к работе над этим, согласен, очень непростым делом. В общем, если и искать на кого компромат, то в первую очередь именно на Футболиста и его приближенных.

Футболистом многие звали мэра, большого поклонника этой игры и любителя самому, несмотря на годы, погонять мяч. И уже одна даже эта слабость не вязалась никак с предположением о том, что именно мэр – убийца или заказчик убийства…

Словно не замечая, как замкнулся Якимцев, не принимая во внимание его очевидное несогласие, Калинченко, выстроив свою гипотезу, воодушевился, глаза его горели вдохновением и жаждой новых разоблачений.

– Ты чего скис-то, Якимцев! – хлопнул он Евгения по плечу. – Тебе в кои веки приплыло в руки такое дело – чуть не на всю страну резонанс, а ты, я смотрю, выше рядовой уголовки и подняться не хочешь, подталкивать тебя приходится! Ты это брось, парень! Эка важность – очередного жулика подстрелили! Они там такими деньжищами ворочают, я удивляюсь еще, как их тут в Москве каждый день не стреляют! Да поднимись, поднимись ты над мелочовкой, посмотри шире! – Теперь глаз его просто полыхал огнем от вдохновения. – Ты представляешь, что будет, если мы доложим наверх, что в шайке мэра идут натуральные криминальные разборки? Представляешь, как там, наверху, это всем понравится? А что понравится – это я тебе гарантирую. Да мы с тобой тут же генералами станем, парень, честное слово! Сразу утрем нос всем этим москвичам гребаным! А ну-ка давай-ка еще раз изложи, что вы там накопали. Давай, давай – посмотрим теперь на дело новыми, так сказать, глазами!

Якимцев доложил ему еще раз то в общем-то немногое, что было пока известно по делу.

– Так ты что, считаешь, что стрелял непрофессионал? – спросил Калинченко, подводя итог.

– Нет, я как раз считаю, что стрелял-то профессионал, – живо возразил Якимцев, – и даже очень профессионал. А вот как киллер, как убийца вполне конкретной личности, он как раз дилетант…

– Ну загнул, – покрутил головой Калинченко и потребовал: – А ну разъясни.

– Судя по осмотру автомобиля, характер попаданий свидетельствует как раз о том, что киллер пользовался оружием как профи. Что же касается всего остального – тут одни недоумения. Во-первых, место выбрано крайне неудачно, и как раз это обстоятельство – выбор места – заставляет меня предполагать, что спланировал покушение не москвич: москвичу, полагаю, даже не пришло бы в голову затевать всю эту историю в таком начиненном милицией и видеокамерами месте. Второе, из чего я делаю вывод о непрофессионализме киллера, он выполнял свое задание с совершенно нехарактерной для киллера позиции – чуть ли не в открытую и в некотором, кроме того, возбуждении. Чем только и можно объяснить тот факт, что, стреляя в упор, он не попал, что стрелял не в пассажира, как должен был, а в водителя… Да и контрольный выстрел был произведен как бы наугад…

Калинченко внимательно слушал его, свесив голову набок, отчего его второй подбородок некрасиво лег на ворот форменного пиджака.

– Пока, – сказал он, – не вижу ничего противоречащего моей версии. Ладно, давай подбивай бабки.

Якимцев даже не раздумывал: выводы у него были готовы еще с вечера, и менять их он не видел никаких причин.

– Выводы мои такие. Во-первых, киллер не москвич. Во-вторых, явно привлечен для разовой акции – иначе чем объяснить, что он не скрывался совсем? Что, его нам нарочно показывали или он контуженный на голову? Кстати, такого труднее будет искать… Если приехал откуда-нибудь из Новгорода, допустим, то сейчас он уже дома, скорее всего – лег на дно, и хрен его теперь выявишь…

– А может, наоборот, – задумчиво сказал Калинченко. – Ведь фоторобот мы на места разослали. Наверно, местной ментуре легче установить его там, в небольшом городе, чем в такой громадине, как Москва.

– Может, и так. А может, его уже и убрали, – во всяком случае, на некоторых новостных сайтах появились сообщения о том, что киллер, скорее всего, уже мертв…

– Ну… это еще бабушка надвое сказала… А потом, он ведь был, наверно, не один, кто-то ведь должен был его страховать, а?

Якимцев согласно кивнул:

– Да, судя по всему, их было как минимум двое…

– И что, по-твоему, второго тоже убрали? Тебе не кажется, Женя… – Он едва ли не впервые назвал так Якимцева, и оба они остро отреагировали на это новшество: Калинченко ждал, не станет ли подчиненный проявлять неудовольствие, Якимцев же, как мог, старался сделать вид, что ничего особенного не произошло – хочет, ну и черт с ним, пусть зовет так. Лишь бы вязался поменьше. – Тебе не кажется, Женя, что это какая-то очень накладная операция получается, а? Всего-то одно покушение, да и то неудачное, а тут и киллер какой-то ненастоящий, да еще привезенный неизвестно откуда, и «чистильщик» безрукий… Нет ощущения, будто что-то здесь не то? По-моему, моя версия хоть как-то, а кое-что здесь проясняет. Допустим, если это идет от мэра… Не нанимать же ему уголовников, верно? Попросил какого-нибудь друга-губернатора: пришли парочку спецназовцев или там десантников, есть небольшое дельце.

Якимцев скептически поджав губы, покачал головой: нет, мол, нереально.

– Что, не можешь себе такое представить? Молод ты еще, Женя. А поживешь с мое – перестанешь удивляться вообще…

Евгений Павлович, наверно, не смог бы сформулировать словами то, что он чувствовал, слушая сейчас своего нового начальника. Ничто не могло бы заставить его согласиться с этой дикой гипотезой Калинченко – просто шеф, как новая метла, учуял «социальный заказ», нечто разлитое в московском воздухе. Учуял и решил не упустить сам плывущий ему в руки шанс выслужиться, шагнуть по должностной лесенке наверх, стать замом, а то и прокурором столицы…

– Экие вы тут в Москве… неживые, – напутствовал его шеф на прощание. – Хоть сам за дело берись! Ну что ты, Женя, как барышня, а? Раскрути ты это дело на полную катушку! Чтоб из них, из начальничков этих московских, аж сопли брызнули!… Подумай, подумай как следует! Знаешь, я человек простой. Могу кому-то в доверии напрочь отказать – это да. Но уж если я человеку поверил… А плохого я еще никому не посоветовал, Женя, поверь мне на слово. И не ошибешься, клянусь…

Интернет– новости:

Сорок минут назад была обстреляна из автомата машина вице-премьера Москвы Георгия Топуридзе. Топуридзе с ранениями бедра и брюшной полости доставлен в одну из городских больниц.

Несколько месяцев назад был обстрелян по дороге на работу его ближайший помощник В. Брагарник. При этом Брагарник не пострадал, а его водитель получил ранение предплечья.

Сайт «Подноготная. Ru»

Кому помешал Георгий Топуридзе?

В 9 часов 26 минут утра 19 декабря в Клеонтьевском переулке, в пятистах метрах от Московской мэрии, двое в черных масках обстреляли из автоматов АКМ автомобиль «ниссан». Водитель был убит на месте, пассажир не шевелился. Киллеры, изрешетив машину (в ней обнаружено более 30 пулевых отверстий), бросив автоматы, скрылись. Через минуту пассажир, шатаясь, выбрался из «ниссана» и добрался до магазина на другой стороне переулка – это были «Продукты на Клеонтьевском»…

– Я ранен, водитель убит… Девочки, вызовите «скорую»…

Топуридзе был в таком шоке, что даже забыл о наличии у него собственного мобильного телефона… Все это время он умолял продавщиц не отходить от него – то ли опасался, что киллеры вернутся, то ли боялся умереть… «Скорая» прибыла через пятнадцать минут. Только в машине, под капельницей, Топуридзе позволил себе потерять сознание.

Входные отверстия от пуль были совсем небольшие, но ранения вызвали обширные внутренние кровотечения. Операция заняла шесть часов, ее проводил главный хирург столицы… Меры предосторожности, принятые в больнице, были беспрецедентны: в этот день было отменено посещение родственников во всех корпусах. Придя в себя, Топуридзе первым делом поблагодарил врачей. По свидетельству медперсонала, говорить ему пока нельзя – пострадавший пользуется в случае необходимости блокнотом.

«Все-таки Москва – это не Питер, который, похоже, не зря называют криминальной столицей России, – написал один из петербургских криминальных репортеров. – У нас бы никто не поверил, что жертва мертва – обязательно последовал бы контрольный выстрел или взрыв…»

Приходится констатировать, что Топуридзе, как ранее других ближайших сподвижников московского мэра, спасло чудо…

Обзор-медиа. Служба новостей. Подробности покушения на вице-премьера правительства столицы Георгия Топуридзе. Интервью нашему корреспонденту начальника Московского уголовного розыска генерал-майора милиции Вячеслава Грязнова:

Корр. Сегодня произошло покушение на вице-премьера правительства Москвы Георгия Топуридзе, который сейчас находится в тяжелом состоянии в институте Склифосовского. Итак, совершено покушение на очень влиятельного человека, в чьем ведении находятся валютные операции такого огромного города, как Москва, поскольку Топуридзе возглавляет департамент внешних связей правительства Москвы. Мы попросили начальника уголовного розыска генерал-майора Грязнова рассказать о том, как это произошло и что известно о преступлении органам правопорядка. Пожалуйста, Вячеслав Иванович.

Грязнов. Средства массовой информации уже сообщили, что сегодня в 9.15 утра неизвестный преступник обстрелял машину зама премьера Топуридзе, в результате чего погиб его водитель, а сам Георгий Андреевич тяжело ранен. Оперативно-следственными работниками на месте происшествия обнаружена машина со множественными пробоинами корпуса, лобовых и боковых стекол, а также брошенный преступниками автомат Калашникова с пустым магазином, многочисленные стреляные гильзы и несколько пуль. Наши эксперты-криминалисты проводят осмотры брошенного оружия. Конечно, весьма сомнительно, чтобы преступники оставили нам свои отпечатки пальцев, но и брошенное оружие – это уже след, поскольку боевое оружие из воздуха не возникает…

Корр. Скажите, а известно, куда направлялся Топуридзе?

Грязнов. Да, конечно. Он ехал на заседание правительства, в мэрию.

Корр. Я понимаю, что сейчас об этом, может быть, рано говорить, но есть ли уже у следствия какие-то версии происшедшего?

Грязнов. Ну версии у следователей всегда есть. Основная, конечно, – это все, что может быть связано непосредственно с деятельностью Топуридзе, с его работой. Но, как вы понимаете, для того чтобы эту версию подтвердить или опровергнуть, надо отработать и другие, чтобы у нас не было сомнений в отдельных аспектах…

Корр. В таком случае кто ведет расследование?

Грязнов. Расследование поручено прокуратуре города. Но и мы, уголовный розыск, разумеется, занимаемся розыском преступника. В процессе производства ряда следственных действий уже допрошены или будут допрошены свидетели или, точнее говоря, очевидцы происшедшего. Какой-либо значимой информации у нас на данный момент нет, могу это сказать прямо. За исключением того, что в процессе отработки путей отхода преступника уже составлен его фоторобот…

Корр. А каким образом? Что, есть люди, которые его видели?

Грязнов. Это выявленные нами случайные люди, которые столкнулись с преступником, когда он убегал с места происшествия. Преступник действовал необъяснимо дерзко, он даже не счел нужным скрывать свое лицо… Эта дерзость – еще одна причина, по которой мы решили выставить усиленную охрану того корпуса больницы, в котором находится пострадавший. Впрочем, строгая охрана в такой ситуации нужна в любом случае, чтобы не только сохранить жизнь пострадавшего, но и обезопасить медицинский персонал.

Корр. Скажите, а не может ли быть это преступление связано с одним из новых проектов, которые разрабатывал Георгий Андреевич? Нам известно, что он работал над планами строительства новой скоростной трассы автомобильных гонок класса «Формула-1», а также связанными с этим проектом планами перевода всего игорного бизнеса города туда же, в район автотрассы, то есть Нагатинской поймы. Создание этакого московского Лас-Вегаса…

Грязнов. Я думаю, в нашу версию совершения покушения войдут все аспекты профессиональной деятельности Георгия Андреевича, в том числе и ситуация с Лас-Вегасом, как вы говорите, и не только. Человек был загружен работой выше головы, и мы будем проверять все, чтобы выйти на преступный след.

Корр. Неужели вы будете работать со всеми теми коммерческими структурами, с которыми имел дело Топуридзе?

Грязнов. Можете не сомневаться!

Корр. Я знаю, что дело взято на контроль генеральным прокурором страны, министром внутренних дел и мэром Москвы. Если можно так выразиться, какие последствия это будет иметь для вашей работы?

Грязнов. Какие последствия? Последствия такие, что уже создана оперативно-следственная группа. Расследование, как я уже сказал, проводится прокуратурой города, на которую, можно сказать, будут работать оперативные аппараты спецслужб – вплоть до ФСБ.

Корр. В многочисленных откликах на это событие высказывается мнение, что имеет место заказное преступление, которые, увы, раскрываются чрезвычайно редко.

Грязнов. А что это такое – заказное преступление? Мы можем определенно говорить: «Это преступление носит характер заказного» – лишь тогда, когда мы выявили исполнителя и его заказчика. Вот тогда да, мы говорим. А сейчас можно лишь подозревать, что это заказное покушение. Не более того. Такие преступления сложны в раскрытии, но сказать, что они не раскрываются стопроцентно, тоже было бы неправильно…

Корр. Скажите, а есть какие-то предположения относительно возможного заказчика?

Грязнов. Знаете, я человек миролюбивый, но меня подмывает ответить вам резкостью. Еще раз повторю: мы будем идти от многогранной служебной деятельности Георгия Андреевича. Думаю, что и сам Георгий Андреевич, дай бог ему здоровья, поможет нам, как только его состояние улучшится. Полагаю, с его помощью мы разберемся.

Корр. Значит, у вас пока ничего, кроме фоторобота, нет?

Грязнов. Есть фоторобот, есть брошенное оружие, есть свидетели. Так что танцевать нам есть от чего. Во многих случаях исходных данных бывает куда меньше…

Корр. Скажите… Известно, что несколько месяцев тому назад был обстрелян из пистолета помощник Георгия Андреевича Брагарник. От гибели его тогда спасло лишь мастерство водителя. Как вы считаете, эти два преступления связаны? Не могут ли они оказаться звеньями одной цепи?

Грязнов. Зачем гадать на кофейной гуще? Могу сказать только, что вся информация по названному вами преступлению будет изучена той группой, которая занимается делом Топуридзе…

Корр. Спасибо большое, Вячеслав Иванович. К сожалению, наше время в эфире истекло.

Подробности о покушении на вице-премьера московского правительства Георгия Топуридзе мы узнали от начальника Московского уголовного розыска генерал-майора милиции Грязнова…

Интернет– портал «Досье»:

…Вечером 19 декабря все московские СМИ – прежде всего радио – начали усиленно распространять версию о том, что киллер уже мертв. Не совсем понятно, зачем понадобилось убеждать в этом общественность: никто и так не верит, что преступление может быть раскрыто…

…Топуридзе занимается международными экономическими связями. В его компетенции такие проекты, как автодром для «Формулы-1», Международный центр «Москва-сити» с бюджетом в десятки миллиардов долларов, а также реконструкция крупных гостиниц. В последнем проекте самое деятельное участие принимает давний партнер и друг Топуридзе известный предприниматель Джамал Исмаилов.

– Я не знаю, какими проектами конкретно занимается сейчас Георгий Андреевич, – прокомментировал происшедшее Джамал Исмаилов. – Наши дружеские отношения прекратились где-то полтора года назад. Но чисто по-человечески считаю, что, если бы мы общались как прежде, я смог бы уберечь Георгия. Может, именно потому, что мы перестали контактировать, кто-то осмелился совершить подобный по дерзости поступок.

Корр. Вы что, как говорится, «крышевали» Топуридзе?

Исмаилов. Идиотский, извините, вопрос. Георгий – гениальный человек, ему не нужна никакая «крыша». Тем более что ему незачем лезть в какую-либо авантюру. Ему это тем более незачем, что он любит свою чудесную семью. Я считаю, виновато его окружение – кто-то за спиной Георгия начал проворачивать свои неблаговидные делишки. Если бы я был рядом, такого бы не случилось. Именно это я и имел в виду, и ничего другого. И не вздумайте написать иначе!

Мэр нашего города, как всегда, увидел в происшедшем повод для широких обобщений. По его словам, покушение было совершено «криминальной группой, которая не согласна с теми решениями, которые принимает правительство Москвы». В то же время мэр решительно опроверг утверждения о том, что в руководстве города существуют разногласия по некоторым основным аспектам развития столицы. Мэр назвал эти утверждения очередной выдумкой досужих журналистов. Кроме того, покушение на Г. А. Топуридзе послужило для мэра очередным предлогом, чтобы вновь поставить вопрос о безначалии в московской милиции (история о том, как прежний руководитель ГУВД Москвы был снят министром с должности как несправившийся, а на его место был назначен руководитель, которого мэр до сих пор отказывается утвердить, – широко известна нашим пользователям). Версию о том, что после вынужденной отставки главного московского милиционера борьба с преступностью в городе якобы развалилась, озвучил пресс-секретарь столичного мэра…

В ГЕНПРОКУРАТУРЕ

– Зайди, Саша, – позвонил по внутреннему Меркулов. – Ну ты уже все слышал, да? – спросил он Турецкого, когда тот уселся в привычное кресло возле Костиного стола. – Славкино интервью слышал?

Турецкий кивнул – и интервью слышал, и разговоров насчет покушения на Топуридзе уже наслушался здесь, в прокуратуре на Дмитровке.

– Сейчас Славка сам прикатит, – сказал Костя и, заметив, что Турецкий удивленно вскинул голову, пояснил: – Сам захотел подскочить. Надо, говорит, обсудить всем вместе кое-что. Дело ведь у генерального на контроле как-никак…

– Это-то я понял, – пробормотал Турецкий, потянувшись. – Извини, не выспался чего-то…

– Все котуешь? – буркнул Меркулов.

– Да ну, ты скажешь. Все в прошлом, Костя, все в прошлом… Вообще-то я понимаю: все по закону, дело в Мосгорпрокуратуре по подследственности. Но все же я вот думаю: если дело на контроле у генерального, почему бы не передать его нам? А то лично я уже слышать не могу про эти заказные убийства! Главное – ты посмотри: эти сволочи уже среди бела дня, внаглую людей добивают, а мы… Ну что ты улыбаешься, Костя?…

– Узнаю друга Сашу! Подай ему сразу все! Ты что мне эти вопросы задаешь – хочешь, чтобы я сейчас зарыдал и сказал: «Да, да, Сашенька, ух, как ты прав! Мы нашу войну проигрываем, мы ни теоретически, ни практически, ни тактически, ни законодательно оказались не готовы к этой проблеме»? Я могу так подумать, Саша, ты можешь так подумать, но говорить это да еще делать щитом своей беспомощности мы просто не имеем права! Мы должны с этой мерзостью, бороться – и будем. Сколько надо, столько и будем. Хорошо ли, плохо ли – как пока умеем, так и будем. Но будем! А что дело не у тебя, а у города – так это даже хорошо. И вообще, упаси нас бог противопоставить себя городу! Ты же видишь, как мэр и без того нервничает, считает, что чуть не каждый наш шаг направлен против него. И правильно нервничает, потому что нас то и дело хотят втянуть в эти игры, в эту политическую кашу. А наша с тобой печаль не политика, а забота о всемерном соблюдении законности, прости за занудство!

– Да, насчет последнего ты, пожалуй, прав. Насчет занудства, я имею в виду, – засмеялся Турецкий. – Ну и насчет мэра… Вообще говоря, его можно понять. Как к нему ни относись, а дело-то он знает, все отмечают, что город просто на глазах меняется. А об него ноги вытирают – как об первоходка на зоне…

– Да, что-то больно уж кто-то взялся его жрать… Я скажу тебе так: я к нему всегда… как бы это… объективно относился, понимаешь? А выборы подошли – вместе со всеми за него голосовал. Никуда не денешься – больше не за кого…

– Вот-вот, мы за него все проголосовали, а теперь любуемся, как его жрут чуть ли не в открытую. То телевидение, то кто-то из президентского окружения, то министр внутренних наших дел людей в городской милиции тасовать начал, убирать тех, кто к мэру слишком лоялен… Я думаю, и последнее покушение тоже ко всей этой каше отношение имеет.

– Ну это ты брось. Чего гадать раньше времени. Сейчас Славка приедет – и все нам прояснит, все-таки его хлопцы как-никак уже успели там поработать.

Но Меркулов ошибся: приехавший вскоре Грязнов тоже особой ясности в дело не внес…

Ввалился румяный с мороза, как всегда шумный. Застрял в дверях и сразу, с порога, попросил секретаршу хозяина кабинета:

– Клавдия Сергеевна, будьте ласковы! Дайте чаю скромному герою угрозыска, и если можно, то побыстрее: мороз, знаете ли, вполне ощутимый! – И только потом соизволил заметить друзей: – Или вам тоже чайку заказать, чиновнички? – И, не дожидаясь ответа, скомандовал млеющей Клавдии Сергеевне: – И еще, пожалуйста, два. Этим вот страдальцам от юриспруденции!

И лишь увидев, что Клавдия Сергеевна занялась чаем, переключился на друзей окончательно.

– Ну как я вам, ребята? – самодовольно спросил он. – Понравился мой дебют в прямом эфире?

– Ты-то? Ты-то нам понравился, – усмехнулся Турецкий. – Ты нам всегда нравишься. А вот текст твой… Ну то, что ты молотил, – как-то не очень…

– Ой-ёй, – огорчился Вячеслав Иванович. – А я так старался, чтобы даже следователю Генпрокуратуры все было понятно…

– Ну ладно, хватит вам, – притормозил эту легкую пикировку Константин Дмитриевич, что оказалось кстати еще и потому, что секретарша наконец принесла чай.

– Эх, балда я, балда! Зря я чай выклянчил! – сказал Грязнов, любуясь подносом в руках Клавдии Сергеевны. – Надо было мне кофе просить.

– Это еще почему?

– Да потому, что к кофе коньяк положен! – Он подмигнул секретарше.

– Коньяк – это гостям, – засмеялась та. – А вы у нас свой. Да к тому же на совещание прибыли…

– Ага, видите, сами сказали: прибыл, – обрадовался Вячеслав Иванович. – А раз прибыл, – значит, гость. Что из того, что не простой, а с совещательным голосом? Неужели не уважите измученного путника, Клавочка Сергеевна?

Ну кто бы устоял! Тем более что Константин Дмитриевич незаметно кивнул ей: разрешаю, мол. А сам спросил Грязнова, безжалостно возвращая разговор в деловое русло:

– Ты там, в интервью, спецслужбы, значит, и ФСБ помянул. Это что, серьезно?

– Да ну, какое там! Так, пообещали на словах помощь, если будет нужда, и весь разговор. Хотя, наверно, их научная база ох как сгодилась бы! А с другой стороны… Вот сейчас мои криминалисты взялись за автомат, который киллер бросил на месте, – так на нем даже номера не забиты, представляете?

– Ну и? – встрепенулся Турецкий. Номера на оружии – большое дело. Бывали случаи, когда по номеру удавалось проследить всю цепочку – от продавца оружия до исполнителя. Но то было раньше, в благословенные «нормальные» времена. Смешно сказать, тогда многие были недовольны тем, что при таком «легком» методе раскрытия чаще всего остаются в тени заказчики!…

– Вот тебе и «ну», – отмахнулся Грязнов, зачарованно глядя, как снова появившаяся секретарша ставит на стол коньяк, блюдечко с нарезанным лимоном и три стопки. – Говорю же: на нем даже номер не забит, на этом автомате! Только что с этого проку! Стали по номеру отслеживать – пришел автомат из Чечни. Сначала лежал на армейских складах, потом был выдан на руки, потом списан – за утратой во время боевых действий против незаконных вооруженных формирований сепаратистов. – Он стал серьезен, что не помешало ему махануть свой коньяк. – Будем!… А вообще, искать-то мы ищем, а информации у нас, если честно, с гулькин нос… Работаем с фотороботом, но вы ж сами знаете – от фоторобота прок далеко не всегда есть… А потом… Вон в Интернете появились сообщения, между прочим, что киллер, скорее всего, уже убит. Не видели? А зря! Очень характерное, между прочим, сообщение. И селезенку щекочет: дескать, вот вы, специально для этого поставленные, ничего не знаете, а мы, всего лишь журналисты электронных СМИ, осведомлены обо всем лучше вас. Ну и какая, мол, после этого вам цена?

– Это один аспект, – согласно кивнул Меркулов. – Ну а второй – это нам как бы знак: черта лысого вы, как всегда, найдете: концы уже обрублены…

– Просто ненавижу я уже эти дела, – сказал вдруг Турецкий. – Какое-то отвратительное бессилие начинаешь чувствовать. Какие-то дешевки, уголовники, а оказываются сильнее и умнее нас!

Повисла довольно тягостная тишина, нарушаемая лишь звяканьем грязновской ложечки в стакане – на сей раз он решил в порядке эксперимента запустить коньяк в чай и вот теперь старательно размешивал эту противоестественную смесь, заранее морщась от предстоящих вкусовых ощущений.

– А кто тебе сказал, что это уголовники? – спросил он вдруг. – Я вот как раз думаю, что это никак не уголовники. И что вообще вся эта история вполне может носить характер, если хотите, политический.

– А смысл? – тряхнул головой Меркулов. – Выборы вроде прошли. Кого компрометировать? Или что там еще может быть? Нет, Слава, оно, может, и умно, но только, пожалуй, на этот раз ты можешь оказаться и того… неправым…

– И вообще, – подхватил Турецкий, – наше следовательское дело: не слова о большой политике говорить, а преступления раскрывать, вот что, товарищ генерал! – Вдруг его осенило: – Слушай, Слав, а твои еще не выясняли, что за заседание было у мэра в то утро?

Грязнов пожал плечами:

– Выясняли, представь себе. Обычное заседание московского правительства. Так сказать, плановое. Происходит каждую неделю в один и тот же день, в одно и то же время. Так что действовали эти ребята наверняка. Тут, по-моему, зацепиться не за что. Разве что вот уточнить маршрут – всегда ли Топуридзе ездил в мэрию этим путем… Ведь ждали-то его не только в конкретное время, но и в конкретном месте…

Турецкий, которого, похоже, очень занимало это дело и у которого, кажется, прямо сейчас возникли по нему какие-то соображения, с Грязновым не согласился. Маршрут – это верно, это обязательно надо выяснить. Потому что если киллеры еще и разовый маршрут знали, это может означать только одно: что они действовали по чьей-то наводке! Да, хорошо бы добыть повесточку заседания правительства 19-го числа! Может, кто-то как раз не хотел, чтобы Топуридзе принял участие именно в этом заседании? Что-то такое доложил бы… опасное для кого-то. Или своим докладом добился бы какого-то запрещения, исходящего от столичного правительства.

Грязнов выслушал его соображения и усмехнулся в ответ на его вопрос, не подсуетились ли еще муровцы насчет повестки заседания…

– Экий вы, дяденька, шустрый. Нет пока, не подсуетились. И суетиться не будем – пусть следственная бригада этим занимается. И вообще, что ты от меня хочешь, Саша! Все только-только случилось, а ты уже требуешь ответа чуть ли не на все вопросы! Да мы даже не знаем пока, сколько их всего было, убийц-то этих… Так что, хочешь больше узнать – входи в контакт со старшим советником юстиции Калинченко – это новый замначальника следственного управления Мосгорпрокуратуры. Ему и поручено возглавить расследование…

– А что это за Калинченко такой? Что-то никогда не слышал. Ты его, Костя, знаешь?

– Он здесь, в Москве, совсем недавно я присутствовал на коллегии, где его утверждали. Переведен в столицу вместе с новым замом генерального Чувилевым. Чуешь? А вообще говорят – шустрый и дело знает. Кличка вот у него только почему-то подгуляла, – ответил Меркулов.

– Не понял! Это что значит? – спросил заинтригованный Турецкий.

– Да кличка у него, ребята, Тракторист. Как у того полевого командира, помните, который снял на пленку собственное участие в издевательствах и убийстве наших солдат? – сказал Меркулов.

– Живодер, значит, – уточнил Турецкий.

– Ну не знаю… Но выходит – вроде того. То ли безжалостный, то ли просто рука тяжелая… Хотя кличка – это, наверно, дело десятое.

– Я вот чего прикатил-то, Костя, – сказал Грязнов.

– За этим? – хмыкнул Турецкий, щелкнув себя по горлу.

– Ну вот, говорили от чистого сердца, а сами попрекаете, – нехорошо, Саша… За это, – Грязнов в свою очередь щелкнул себя, – вам отдельное огромное спасибо, как и за чай. Хотя тут даже и не знаю, кого больше благодарить – вас, так называемых друзей, или добрую душу Клавдию Сергеевну. Но если честно, – сказал он, с веселым нахальством наливая себе еще коньяку, – приехал я все же не за тем, чтобы на халяву у вас тут клюкнуть. Я вот чего подумал, ребята. Этот самый Калинченко – он человек в столице новый, не обвыкся еще. И вообще, может, ему чем помочь надо, а? Все-таки дело на контроле… Свиньи мы просто будем, если не поможем. И потом, я же вижу – мужичок вроде не паркетный, не шаркун. А тут Москва… А Москва – она ведь, как известно, блин, бьет с носка. Я тут с ним малость пообщался… Он при мне вроде как сдерживался – а и то нагородил черт-те чего. Дескать, Москва эта ваша, от нее один вред стране, а мы, дескать, в провинции, хранители высоких идеалов… такую понес хренотень… А чего он без лишних свидетелей может нагородить – вряд ли и угадаешь. Не дай бог ему, хоть и дуриком, с такой ахинеей на мэра наскочить: тот за поносные слова насчет Москвы может и в порошок стереть, честное слово! Так что нам бы, как старшим товарищам…

– Ладно, Слава, все понятно, – кивнул Меркулов. – В няньки, конечно, записываться, как ты понимаешь, никто не собирается, а с зональным прокурором, надзирающим за следствием, я переговорю.

– Это кто у нас зональный-то, напомни, – напрягся Грязнов.

– Стыдно, стыдно, брат! Зональный прокурор по Москве у нас замечательный, Вадим Сергеевич Молчанов, собаку на своем деле съел. По всем городским прокуратурам следаки на него не нарадуются – и советом всегда поможет, и отсрочки по делам, когда надо, дает, всегда с оперативно-следственными группами планы мероприятий обсуждает, ну и все такое прочее… Так что со всеми вопросами и деяниями валяй к нему. То же, Саша, могу и тебе сказать, если тебя по делу Топуридзе энтузиазм обуревать начал…

– Да ну, какой там энтузиазм. Так, профессиональный интерес… На рефлекторном, если хочешь, уровне… Любопытное дело, между прочим, вы согласны, ребята? Мне кажется, вы не станете спорить, что те, кто стрелял, – это всего лишь исполнители. Так вот, мне бы хотелось узнать – ну или помочь узнать, – откуда ноги растут… Я, честно говоря, уже склоняюсь к тому все больше, что это была акция устрашения. Если б хотели убрать, заказали бы настоящему киллеру… Сколько уж у нас с вами именно таких вот висяков: откуда-то пуля прилетела – и ага…

– А что такое – настоящий? – встрепенулся Меркулов. – Что это значит?

– Это значит, что настоящий выбирает место так, что его никто никогда не видит, это значит, что настоящий убивает наверняка, а не как в нашем случае…

– Значит, ты считаешь, что это больше похоже на акцию устрашения? – задумчиво переспросил Меркулов. – Ну и кого же напугали?

– А вот это, мне думается, и надо бы выяснить в первую голову… Ты верно говоришь: если бы это случилось во время предвыборной кампании, я бы решил, что речь идет о мэре. О том, чтобы его каким-то образом скомпрометировать или лишить каких-то козырей. Словом, выбить из игры… Помните, как на прошлых городских выборах вышибали вице-мэра? Он тоже тогда, к счастью, остался жив. А погиб бы – и пришлось бы мэру снимать свою кандидатуру, поскольку мэр и вице-мэр регистрировались в связке: выпадает один, автоматически выпадает и другой… Может, и здесь что-то вроде этого…

– Да, но выборы-то уже прошли, Саня! – покачал головой Грязнов. – И основной компромат уже ушел в дело… Тут, брат, все-таки чегой-то другое… Может, этот Топуридзе просто кого-то загнал в угол? Сам ведь знаешь, даже маленькая шавка, загони ты ее в угол, – и та тяпнуть может, а? И вообще, мало ли кому мог перейти дорогу чиновник такого уровня…

– Все, – решительно подвел итог Меркулов. – Пусть это будет одной из версий, которые надо проверить. У меня тоже, например, не выходят из головы слова из интервью мэра – насчет того, что в покушении на Топуридзе заинтересована какая-то криминальная группа, не согласная с его решениями, а также о том, что разногласия в мэрии – выдумка досужих журналистов. Эти слова лишний раз подтверждают, что все мы в городе – и не только прокурорские работники или журналисты, но и просто обыватели – знаем: там, на московском олимпе, все не так благообразно, как нас стараются убедить… – И завершил, резко оборвав себя: – На этом все, мужики. Стало быть, договорились: со всеми вопросами и идеями, буде они у вас возникнут, – к зональному прокурору, Вадиму Сергеевичу Молчанову…

ТУРЕЦКИЙ

О том, как в московских верхах дела обстоят на самом деле, если и не знали, то смутно догадывались многие жители нашего города. То есть, конечно, они не знали в деталях, что творится там внутри, в недрах, так сказать, вулкана, но вулкан этот сам время от времени давал о себе знать какими-то неожиданными выбросами не всегда приятно пахнущей информации, из которой становилось известно, что мэр наш выступает против той модели приватизации, через которую пропустили всю страну, что он не согласен то с одним, то с другим деятелем из президентского окружения, что своей самостоятельностью он постоянно вызывает раздражение у властей предержащих. Последний раз такой неожиданный всплеск информационной лавы возник, когда вдруг обнаружилось несогласие с мэром одного из его замов именно по мэрии (мэр у нас был един в двух лицах – он и градоначальник, он и премьер-министр городского правительства).

Несогласие это проявилось довольно неожиданно, и связано оно было с пресловутой Горбушкой, рынком, на котором чуть ли не добрый десяток лет традиционно торговали разнообразной электронной техникой, а также аудио-и видеопродукцией. Рынок этот, как многие рынки в Москве, возник стихийно вскоре после того, как на самой ранней зорьке новой российской истории президент Ельцин издал характерный для той эпохи размашистый указ, разрешающий частную торговлю всех видов, в том числе и на улицах города – везде, кроме, кажется, проезжей части. И тут же улицы столицы, особенно в ее центре, превратились в огромную барахолку, толкучку. Мимо Малого театра, мимо Исторического музея, мимо ГУМа и ЦУМа просто нельзя было пройти – на тротуарах вплотную друг к другу, плечом к плечу, стояли люди, предлагающие прохожим самый разный товар: и оставшиеся от умершего мужа брюки, и реквизированный на родном заводе инструмент, и «начелноченное» где-нибудь в Польше дамское белье, и прикупленные по оптовой цене сигареты или напитки и банки с закатанными огурцами и помидорами собственного урожая… Было такое ощущение, будто в эти многочисленные ряды встала добрая половина города… Мэр начал бороться с этими стихийными толчками чуть ли не с самого первого дня, пытаясь вогнать торговый бизнес тысяч и тысяч людей, весьма характерный для нашего дикого капитализма, в цивилизованные рамки. Может, потому что задача эта казалась невыполнимой в эпоху того самого дикого капитализма, никто как бы и не обратил внимания, что фактически идет война с президентским указом. Но потом все увидели, что мэр в общем-то прав, когда в специально отведенных городом местах появились палатки, прилавки, специально приспособленные для торговли транспортные контейнеры, – по крайней мере, эти импровизированные рынки начали утрачивать вид диких барахолок… Экзотическое смешение разрешенного и запрещенного породило свои торговые гибриды. Вот тогда-то и расцвела Горбушка. Здесь, к примеру, можно было купить новейший японский телевизор или магнитофон дешевле, чем в «законном» магазине, но зато безо всяких документов. Особенно расцвела здесь торговля контрафактными аудио-и видеокассетами. Солидные фирмы, приобретающие у держателей прав разрешение на тиражирование и торговлю, еще только создавались, а у частника уже вовсю шла торговля самыми последними новинками этого рынка. Дело доходило до того, что, скажем, фильм еще не дожил до своей премьеры в родных Соединенных Штатах, а на русском он уже вовсю продавался… Любители и собиратели могли здесь найти записи поистине коллекционные, издать которые у официально существующих фирм не хватило ни ума, ни желания. Фактически рынок проявил одно из лучших своих свойств: он был готов удовлетворить любую прихоть потенциального покупателя…

И вот в один прекрасный день мэр решил загнать этот рынок, который можно сравнивать со знаменитыми книжными развалами на набережных Сены, под цивильную крышу. И там, под этой крышей, срочно наладить борьбу с незаконной продукцией, лишающей немалых доходов и казну, и городской бюджет. Надо сказать, обывателя это решение не обрадовало: какая ему разница, законная или незаконная у него продукция в пользовании, если незаконная такого же качества стоит гораздо дешевле…

Что тут началось, какая поднялась волна протестов! Как будто речь шла чуть ли не об уничтожении культурной ценности сродни Третьяковке. Мэр был тверд и непреклонен, хотя в этом его шаге, как и во всяком радикальном решении, были и свои минусы. Мэру казалось, что плюсов больше. Тем, кто лоббировал дикий рынок, казалось, что больше минусов.

И вот в самый разгар этого противостояния один из замов мэра, Борис Рождественский, как ни в чем не бывало заявляет: «Слухи о закрытии Горбушки ни на чем не основаны, рынок остается на прежнем месте и в прежнем статусе, никто не собирается его трогать». Что мэр предпринял против этого зама, какие меры внушения – неизвестно. А только и сам зам остался на месте, и пресс-секретарю пришлось делать заявление о том, что решение мэра неизменно, а все слухи о сохранении Горбушки являются ни на чем не основанным политиканством и что при всем при том в правительстве города по-прежнему сохраняется полное единодушие…

Я был уверен, что таких Горбушек была явно не одна, что если повнимательнее приглядеться к деятельности московского правительства, то можно обнаружить их там достаточное количество. Я не знал, что именно подвигло Рождественского на его заявление, не знал, на что он рассчитывал, но совершенно точно знал одно: помимо всего прочего, помимо чьих-то экономических интересов защиты, это был ход, рассчитанный на то, чтобы снизить невероятную популярность мэра.

Это сейчас все эти страсти поутихли, а во время предвыборной кампании они бушевали с такой яростью, что все частное было наружу: и кто против мэра, и кто заказчик этой войны, и кто мэра поддерживает. Вулкан клокотал. Каких только собак на мэра не вешали! И украл-де он наши миллионы на стройке своей великой кольцевой дороги, и виллы он на средиземноморском побережье себе строит, и американца, одного из совладельцев огромной гостиницы, чуть ли не самолично убил, и жена-то у него бизнесом занимается только за счет того, что муж дает ей заказы от города, и дочки-то у него двоечницы…

Особенно усердствовал один журналист на телевидении – этот научился чуть ли не вгонять мэра – крепкого, видавшего виды мужика, – в слезы, честное слово! И видно было, что этот умелец выполняет чей-то заказ, и видно было, что он действует нечестно, подтасовывает факты, передергивает, и все, что он говорит, – «чистая полушерсть», ложь, смешанная с небольшой долей действительных фактов для придания ей, лжи, правдоподобия, но все было подстроено так, что мэру умело не давали сказать перед страной свое слово в защиту – лишили выхода на федеральный экран, и все тут. И в конце концов умельцы своего добились – мэр огорчился, и так заметно, что кое-кто даже начал поговаривать открыто, выдавая цель всего этого предприятия: ну какой он политик, если даже удар держать не умеет… Вообще-то удар положено держать боксеру или просто драчуну, но попробуй скажи, что политику должны быть присущи несколько иные таланты… Это в стране-то, где даже президент время от времени прибегает к криминальному жаргону…

А самое главное – и это-то я знал прекрасно – мэр как раз умел держать удар. Но ведь и любой самый-рассамый боец может это делать лишь при условии, что его не бьют сзади, не бьют ломом, если против него не выступает целая шайка отморозков… Мэр был москвич по рождению, что, кстати, придавало ему особую популярность даже у тех москвичей, которые стали таковыми, то есть москвичами, всего несколько лет назад, и, как парень из Кожевников да выросший в войну, он, конечно, умел и драться, и держать удар. Только он, наивная душа старого воспитания, считал, что политика не зона, а раз драка, то вестись она должна по правилам. А его взяли в оборот так… Я даже вспоминал в разгар этой травли один черный анекдот про соревнования по плаванию в фашистском концлагере: «Вот сходит с дистанции француз, вот исчезает с дорожки американец, и только русский все еще плывет… Взмах, еще взмах, но вот и русский исчезает с поверхности бассейна… Да, трудно, очень трудно плыть в соляной кислоте…» Я, да и все мы, горожане, видели, как трудно ему было плыть в этом концентрированном растворе ненависти… Но ничего, выплыл. На то он и наш общий столичный избранник…

Именно в этот период я познакомился с замечательным человеком, помощником мэра по приемной, – назову его Калитиным. Этот человек, к слову, был помощником по приемной и при Промыслове, и при Гончаре, и при Попове, однако настоящим городским головой он считал только нынешнего мэра – а уж Калитину-то было с чем сравнивать. Он объяснял мне этот расклад так: «Кто говорит: он, мол, жулик, – а я говорю: он патриот. И знаешь почему? Ну по тому, что он делает все для нас, для города, – это само собой, это всем видно. Но главное – он, как и я, из Кожевников, понял, госсоветник юстиции? Он, как и я, голубей гонял. А все остальное – это х…ня, извини за невольную резкость. Так и передай всем, кому надо… А то они переселяются сюда – кого в Думу избрали, кто в правительство попал, – ах, какая она, эта ваша Москва, ужасная! Я обычно такому говорю: почему – наша? Она и твоя тоже – ты ж уже сам москвич, ты здесь десять лет живешь, у тебя здесь дети, я знаю, школу кончают… Ах нет, это чужой, это враждебный мне город!… Вот это мило! А зачем же ты здесь живешь да семью перетащил? Уезжай… Нет, не уезжает ведь! Мучается… Тут один такой мученик написал в газете: дескать, Москва поняла свое место в новой действительности после того, как ее опидорасили. Так и написал. Опустили, дескать, как урки в лагерях опускают. Так знаешь, как мэр наш возненавидел этого писаку за одно это слово! Как это: про его любимую Москву – и на таком уровне. Ну и дал ему понять… А тот, сучонок, окрысился, подлость затаил, все ждал момента, чтобы тяпнуть… Знаешь, правильно говорят: раздави клопа – и сам клопом вонять начнешь… Вот они его и жрут все скопом, клопы-то эти… – Он вдруг засмеялся. – Нет, ребята, мы с мэром патриоты. Лучше города не бывает на свете. А потом, все мы здесь теперь, после войны, приезжие. Коренных-то – у которых здесь деды-бабки родились – не так уж и много. Все мы приезжие, только приехали в разное время, понимаешь? Но если ты здесь вырос, то уже ни на какой другой город его не променяешь. Согласен?»

Я был абсолютно с ним согласен, за что сейчас, когда я по своим делам встретился с Калитиным и случайно заикнулся о том, что вообще-то хорошо было бы достать повестку дня того самого заседания правительства, Калитин с ходу предложил мне распорядок дня мэра на то самое 19-е число, когда подстрелили Топуридзе: может, мол, пока чем поможет хоть это. Я согласился.

Итак, на утро 19 декабря у мэра было назначено то самое заседание правительства, потом была запланирована поездка на новостройку в один из окраинных районов города – эти ревизионные поездки были введены мэром в систему с самого первого дня. Потом он должен был попасть на гражданскую панихиду по знаменитому актеру, погибшему в нелепой автокатастрофе, – они с женой, как театралы еще со студенческих лет, очень этого актера любили, да и вообще, мэр не упускал ни одного случая пообщаться с творческой интеллигенцией. Следом у него была запланирована поездка в Кремль – мероприятие, пожалуй, из малоприятных, верхняя власть втихаря давила его и гнобила: слишком высоко, мол, ты, соколик, с этой своей столицей занесся. А она не твоя вовсе, столица-то, она наша… Ты думаешь, ты поли-тик? Ты власти хочешь, да? А мы тебя к ногтю. Хозяйственник ты, паря, и ничего больше…

Тут как бы сказалось давнее уже противостояние: «Москва – вся страна». Москву повелось тихо ненавидеть с тех времен, когда Брежнев начал строить коммунизм в одном отдельно взятом городе, в результате чего чуть не вся страна ездила в Москву за продуктами… Понятное дело, образцовый коммунистический город должен был стать ненавистным всей остальной – необразцовой и некоммунистической – стране. Но при чем тут, спрашивается, нынешний мэр?

Она проявлялась часто, эта нелюбовь, в том, с каким удовольствием Дума урезала городской бюджет, на который ее власть вроде бы и не распространялась, в том, с каким удовольствием транслировали на всю страну травлю мэра и с каким удовольствием эту травлю наблюдали.

– Да что ему не работать, – говорили другие губернаторы, – они же там, в Москве, за наш счет жируют, на денежных потоках сидят…

Напрасно столичный мэр доказывал, что говорить так – все равно что говорить о тетках, которые в Мирном на сортировке пересыпают алмазы из одной эмалированной кастрюли в другую, будто они, эти тетки, сидят на несметных богатствах… Впрочем, чего они стоят, все эти аргументы, – блеск чужого богатства всегда ослепляет сильнее самих драгоценностей.

И вроде бы вот сейчас, когда выборная кампания закончилась и мэр снова триумфально победил на выборах, нет-нет да и выплеснутся наружу отголоски той ненависти – вулкан все работает, то и дело видишь или слышишь в средствах массовой информации:

«Ревизия организаций, занятых на строительстве МКАД, – убедительное свидетельство нечистоплотности московских чиновников!»

«За великими стройками мэру некогда подумать о реальных нуждах горожан – вместо третьего кольца городу не хватает простых подземных переходов (или туалетов – смотря по тому, какой пафос нагнетает издание)».

«Москва, прогнили купола!» – этот ликующий перифраз, набранный огромными черными буквами, сопровождал в газете грустное в общем-то сообщение, что в одном из любимых детищ мэра, совсем недавно сооруженном комплексе на Манежной, потекла крыша.

Ну и так далее…

Все это была, так сказать, предварительная информация к размышлению, навоз, удобрение, на котором должна была вырасти более или менее убедительная версия, объясняющая причины покушения на одного из самых верных и самых надежных сподвижников мэра – на его зама по правительству и личного друга Георгия Андреевича Топуридзе…

Впрочем, все это, конечно, интересовало меня постольку-поскольку…

МЕСТО ПРОИСШЕСТВИЯ

Якимцев листал протоколы осмотра места происшествия и допросов свидетелей и слегка про себя дивился: налицо был тот редкий случай, когда картина событий оказалась зафиксированной в ее, так сказать, первозданном виде. Через пятнадцать минут приехала «скорая», а еще через пять – бригада местного управления внутренних дел, которая произвела оцепление. Затем прикатила оперативно-следственная группа ГУВД. Так что и следы сохранились и могли сказать сыщикам все что могли, и служебная собака, с ходу взяв след, уверенно потянула в сторону Вознесенского переулка, где киллера позже видели прохожие, с чьих слов даже был составлен словесный портрет и фоторобот – киллер, как это ни странно, уходил в открытую, без маски, на ходу бесцеремонно распихивая встречных, так что запомнился доброму десятку человек. Правда, куда именно он все-таки уходил, ясности не было, как не было ее и с тем, сколько еще человек участвовало вместе с ним в покушении, велика ли была группа… Как бы то ни было, оперативники «с земли» возникли настолько вовремя, что зафиксировали по горячим следам все, что было можно, и даже произвели опросы очевидцев…

Исходя из содержимого следственного тома, что лежал сейчас перед ним, Якимцев прикинул «фронт предстоящих работ» и тоскливо вздохнул. «Фронт» этот выглядел весьма внушительно и как-то на удивление не вдохновляюще – сплошная рутина. Надо было теперь уже целенаправленно, поподробнее допросить нескольких очевидцев – раз. Надо было произвести допрос родственников и сослуживцев потерпевшего – два. И это при том, что нередко такой допрос ничего не дает, а времени отнимает страшно даже подумать сколько. Нужно было побеседовать, и, очевидно, не один раз, с самим Топуридзе – уж он-то наверняка заинтересован в том, чтобы вспомнить хоть какие-то подробности, высказать хоть какие-то версии, объясняющие факт покушения. Ну и самое тоскливое и бумажное – изучение служебной деятельности Георгия Андреевича. За просто так ведь никого не убивают подобным образом… Тут для уяснения мотивов, двигавших преступником, хорошо бы знать как можно больше: какие решения Георгий Андреевич принимал в последнее время, с какими людьми встречался, кому отказывал, кому давал добро, какие распоряжения или платежные документы подписывал. Все это морока совершенно особая. Сначала переживи скандал, который тебе устроят по месту работы жертвы, не желая, естественно, ничего показывать постороннему для них человеку, да еще слуге закона. А пережив этот скандал, покорпи-ка над папками каких-нибудь идиотских приказов по учреждению или над бухгалтерскими счетами, платежками, балансами… Или над теми и другими вместе, сведенными в отчеты, предназначенные для того, чтобы обмануть государство и своих же сотрудников из числа непосвященных… Но тут, что называется, выбирать не приходится: хочешь не хочешь, а делать это рано или поздно все равно придется.

Подумав, Якимцев решил, что сам он отправится на место происшествия, одного из членов следственной группы, а именно дотошного Сидорчука, пошлет в местное управление внутренних дел – добрать протоколы следственных мероприятий и поспрашивать ребят там, «на земле». А ну как они что-то такое заметили, что и в протоколы не попало, вдруг оно, это «что-то», окажется очень важным… А на бумаги, в мэрию, он отправит прикомандированную к ним от МУРа оперуполномоченного старшего лейтенанта Елагину. Леночка – умница, красавица, и такая бумажная работа ей, аккуратистке, вполне может прийтись по душе. Главное – внушить ей, что важнее этого дела ничего нет и быть не может. Но это уж он сам должен постараться навешать лапши на уши не слишком опытному старшему лейтенанту милиции Елене Петровне Елагиной как можно убедительнее. Хотя почему лапши? В бумажных хитросплетениях добросовестный глаз способен открыть мно-огие тайны, спрятанные за семью печатями. Можно, скажем, утаить сам факт воровства, но всегда ли удается скрыть факт расходования уворованных денег?

Его же самого интересовало, конечно, не место происшествия вообще – у него был совершенно конкретный интерес. Во-первых, девочки-продавщицы из магазинчика «Продукты на Клеонтьевском», где Топуридзе нашел первое укрытие. А во-вторых, конечно, тот охранник фирмы «Квант», который принял непосредственное участие в развернувшихся событиях. Если верить тому, что говорил этот охранник, Соколов Андрей Леонидович, он пытался оказать преступникам реальное сопротивление, даже вроде бы стрелял в сторону нападавших, но не попал и в конце концов был обезоружен преступниками, страховавшими киллера, получил черепно-мозговую травму (в деле присутствовала медицинская справка из травмопункта об опасном для здоровья ушибе затылочной части головы и обширной гематоме пострадавшего)… Как бы то ни было, а табельное оружие Соколова А. Л. – а это была не газовая какая-нибудь игрушка, а пистолет Макарова, 9 мм – оказалось в руках преступников, и, мало того, именно из него, кажется, был убит водитель, везший Топуридзе.

Словом, на ближайшие сутки-другие работой Якимцев был загружен по самое не балуйся.

Первым номером у него значилась встреча с девочками из магазина «Продукты на Клеонтьевском». Это был магазинчик самообслуживания – вытянутый, как кишка (он занимал какое-то бывшее служебное помещение на первом этаже жилого дома), и вдоль всей этой кишки стояли стеллажи с продуктами – выбирай на вкус, расплачивайся на выходе. На выходе же сидели две миловидные кассирши, к которым он и обратился:

– Здравствуйте, девочки. Я следователь городской прокуратуры, фамилия моя Якимцев Евгений Павлович, и я хотел бы с вами поговорить о том, что произошло девятнадцатого…

– Ой, – обрадовалась одна, одетая и накрашенная более ярко, чем вторая, – мы вам все расскажем! Мы уже рассказывали следователю… не вам, другому, но, если надо, еще расскажем, правда, Маш?

Вторая бросила на Якимцева быстрый взгляд, но ничего не ответила.

– Я знаю, что вы уже рассказывали, – стараясь быть обаятельным, улыбнулся Якимцев, – но, может, вы что-то упустили? Может, сегодня я узнаю от вас что-то новое. Такое важное, что мы сразу найдем преступников.

Та, что поярче, охотно затарахтела, вспоминая все что можно и не обращая внимания на двух застрявших у кассы посетителей, – в магазине в этот час было пусто, да и вообще он, наверно, пустовал большую часть дня. Изредка вставляла одно-два слова и вторая – эта между делом быстренько отпустила покупателей, которые, впрочем, сразу не ушли – еще стояли какое-то время на выходе, делая вид, будто беседуют о чем-то своем, а на самом деле прислушиваясь к разговору следователя с девушками-продавщицами.

Выяснилось, что девушки видели через большие витринные стекла почти все и почти с самого начала. Хотя и боялись, как бы в них тоже не попали: сразу поняв, что это не кино, что все по-настоящему, они, что называется, прилипли к окнам. Но, собственно, их рассказ лишь подтверждал все, что было уже известно: мужик с автоматом стоял внаглую на дороге, прямо перед машиной. Откуда он появился, девушки не видели, но видели, как обстрелянный черный автомобиль, вдруг совсем сбросив скорость, затормозил чуть ли не у самых ног киллера. А потом к этому, с автоматом, подскочил еще один: он, в отличие от стрелявшего, был в такой черной маске… знаете, как большие очки, и рот все шарфом закрывал, как простуженный. Этот сбоку заглянул внутрь машины, а потом выстрелил туда из нагана, а потом они оба побежали. Один вон туда – говорившая показала рукой в сторону центра, а вторая, Маша, вставила: «Он автомат свой бросил – вот так, отшвырнул и побежал…» Первая кивнула и продолжила с того же места, на котором прервалась: «А другой побежал вон туда…»

Если верить яркой девушке, второй побежал по Клеонтьевскому, в противоположную сторону той, откуда ехала машина.

– А почему вы говорите, что он стрелял из нагана? – заинтересовался Якимцев.

– Ну… этот из автомата стрелял, а у того такая небольшая штука была в руке, как в кино…

Якимцев распахнул куртку и вытащил из кобуры своего «макарова».

– Такая «штука»?

Обе девушки с уважительной опаской посмотрели на его пистолет.

И тут возник хозяин магазина – могучий брюнет кавказской наружности. Еще издали было заметно, как он строг, почти гневен.

– Что происходит? – грозно спросил он. – Что за шуры-муры? Девочки, вы почему не работаете, а развлекаетесь?

Вопрос глупый хотя бы потому, что перед кассами никого не было. Впрочем, увидев пистолет, кавказец сразу расплылся во вполне доброжелательной улыбке.

– Э… здравствуйте, – заискивающе сказал он подобострастно, не сводя с Якимцева глаз.

– Здравствуйте, – буркнул ему Якимцев, даже не подумав поддержать эту расположенность. Впрочем, как бы компенсируя это, он ухитрился (хоть и хмуро) пошутить – сказал, имея в виду пистолет: – Это не налет. Я следователь. С вашего позволения отвлеку девочек еще на несколько минут. Если вас это не устраивает, мне придется вызвать и их, и вас к нам в горпрокуратуру…

– Пожалуйста, пожалуйста! – еще охотнее расплылся в улыбке хозяин. – Если надо, мы всегда готовы помочь чем можем. Даже продуктами… Если надо…

– Продуктами не надо, спасибо, – отмахнулся Якимцев. Кавказец его вообще не интересовал – Якимцев уже знал из материалов дела, что владелец магазина во время покушения отсутствовал в магазине, ездил закупать товар. И это вполне могло быть правдой: магазин в Москве держать – дело ой какое хлопотное…

– У, сука чернож… – с неожиданной ненавистью сказала вдруг говорливая девчонка, когда хозяин наконец исчез, унося с собой последнюю, самую медоточивую улыбку.

– Что так? – усмехнулся Якимцев. – Притесняет?

– А то вы сами не знаете! – неожиданно включилась в разговор вторая, молчаливая. – Сволочь та еще…

– Да ладно тебе, Маш, – остановила ее говорливая. Она, видимо, вообще проще смотрела на жизнь.

Якимцев с легкой досадой подумал, что это маленькое происшествие слегка изменило ход их беседы, а ведь надо было двигаться дальше. Итак, второго участника покушения девочки видели. Теперь надо было выяснить, запомнили ли они его внешность. Но тут они ничего сказать не могли. Он был в пальто, в этих своих черных очках… ну да, в полумаске, а в общем-то… Ведь они и видели-то его совсем мельком… Роста? Роста ну вроде немного выше среднего… А когда все кончилось, когда они решились выскочить посмотреть, что там, в расстрелянной машине, нападавших уже и след простыл – не было их в переулке ни с той, ни с другой стороны…

– Значит, вы не можете сказать, ни как он выглядел, тот, второй, ни куда он пошел, верно я вас понял?

– Знаете, – сказала Маша, – когда он руку с этим, ну с пистолетом, тянул в сторону машины, мне показалось, что у него вот здесь, около пальцев, какие-то буквы выколоты – вроде как «Вова», что ли… У меня в общем-то глаза очень хорошие, но тут далеко… Может, я и ошибаюсь, но такое пятно… синее и по виду – именно как буквы…

Якимцев зафиксировал этот факт с некоторым сомнением. Все-таки девчонка и сама сомневается… Хоть и серьезная, а все равно, наверно, думает: «Как это так – меня спрашивают, а мне и сказать нечего!» Он попытал их еще насчет киллера – но тут показания девушек полностью совпали с тем, что уже было зафиксировано дежурной группой: коренастый, плотного телосложения, славянской внешности, кажется, блондин, движения выдают в нем человека тренированного, что действительно может говорить либо о спортивном прошлом, либо о какой-то спецподготовке. Правда, говорунья Лена добавила все же новую черточку:

– Вот еще – взгляд у него какой-то нехороший… Как стеклянный… Знаете, у меня брат наркоман… был, сейчас помер… Он, когда свою дрянь вколет, точно вот такой становился… Как стеклянный…

– Это что значит? – уточнил Якимцев.

– Ну знаете, глаза как остановились, даже на вас когда смотрит, как будто что-то совсем другое видит, а не вас. И движения… Движения – они какие-то не медленные, не плавные, а как-то… как бы по отдельности – если рука шевелится, то шея или там нога уже не сдвинутся, не повернутся. Понимаете? Сначала рука, потом нога, потом шея, потом глазами хлопнет… Понимаете?

Якимцев не очень понимал, но кивал – вроде бы достаточно и намека на то, что киллер вел себя как человек, находящийся под наркотическим воздействием. Отбросить лишние слова говоруньи – так оно и получится. Это как раз зафиксировать можно, этого раньше не выявилось…

– Скажите, – задал он девочкам следующий вопрос, – а вот вы вышли из магазина, пошли к машине… Еще кто-то на улице был? Кто-нибудь еще подошел вместе с вами?

Девушки переглянулись.

– Был, был! – обрадовалась вдруг Лена. – Мы почему-то про него забыли…

– Нас никто про него не спрашивал, – поправила ее строгая Маша.

– Ну да… Но это неважно… Короче, вот тут машина стояла, «шестерка» синяя… А около нее стоял дядька. Он, наверно, все время, пока стреляли, около нее и стоял, боялся шаг сделать. А тут увидел, что мы выскочили, и тоже на середину улицы вылез. Все стоял и приговаривал: «Вот черт! Вот черт!»

– Сразу приговаривал или когда что-то увидел?

– Сразу, – сказала Лена.

– Нет. Когда увидел, что дядька этот жив – ну который потом звонил, – не согласилась Маша. – Что он из машины живой вывалился…

– Ну и что дальше?

Что было дальше, девушки не знали, потому что этот якобы перепуганный насмерть человек из «шестерки» как-то незаметно исчез, хотя машина его продолжала стоять чуть ли не до вечера. Ее тоже потом милиционеры осматривали…

По описаниям девушек этот третий мужчина был невысок ростом, немолод, одет как-то не по-московски.

– Как колхозник, – сказала Лена.

– Знаете, как будто он только что с вокзала, – сказала более развитая Маша. – И еще – брови у него такие, знаете… Вот бывает у пожилых людей волосы начинают расти из носа, из ушей, да? Вот какие-то такие у него брови – где нормальные, а где какие-то длинные, косматые…

Якимцев зафиксировал и это, предположив, что «шестерка», на которой к моменту осмотра не было номеров, принадлежала группе, в которую входил киллер; машина, как показал осмотр, стояла у магазина чуть не всю ночь, раньше она здесь не замечалась; никто, увы, не запомнил, были ли на ней номера вообще.

Ну что ж, можно было сказать, что поразмышлять ему уже есть над чем. Однако Якимцев собирался выжать из этой встречи все что можно.

– А скажите, – спросил он, – как вы догадались, что в расстрелянной машине кто-то жив? Почему вы решили ему помочь? Ведь отсюда, из магазина, наверно, невозможно понять, есть ли там кто-нибудь живой, в машине… Да и страшно, поди, было, а?

– Ужасно страшно, – подтвердила говорливая Лена. – А только мы даже не успели толком к машине подойти – мы только к кабине сунулись, а он сам наружу и вывалился… Я, знаете, даже закричала, а вы говорите – не страшно. Знаете, сидит на грязной мостовой, лицо белое, руки все в крови, как в краске, и рот то откроет, то закроет. Не то хочет что сказать и не может, не то так дышит… Мы как раз с Машкой к нему кинулись, чтобы помочь, да, Маш? А он сам встал и к нам пошел. Вот здесь встал, рядом с машиной, руками об нее оперся, а руки все в крови… брр… Шагнул к нам и говорит так, – она показала, зачем-то скривя рот, как он говорил. – Девочки, говорит, я министр московского правительства Топуридзе. На меня, говорит, совершено покушение, я ранен, водитель машины убит… Позвоните в милицию… У вас, говорит, наверно, есть телефон… И начал вдруг так садиться, садиться… А потом руками за снег хватается, а по снегу кровавые полосы – как в кино, честное слово! А потом вроде как очухался и снова: «Девочки, я министр московского правительства… У вас есть телефон? Вызовите, пожалуйста, „скорую“ и милицию…» Ну Машка вон и вызвала пошла, а я здесь осталась. А он, ну который министр-то, вырубился совсем. И главное, я потом смотрю – а у него мобильник из кармана торчит, представляете?

– Ясное дело – шок, – сказала та, которую звали Машей. – Это он от шока забыл, что у него телефон есть… Мы его к себе в магазин потащили, чтобы все-таки не на улице… Знаете, морозит маленько, а он, наверно, крови много потерял… Мы его у нас около двери в уголок посадили, чтобы особо покупателей не пугать, а он очнулся… Я сижу около него на корточках, плачу, а он смотрит на меня снизу и все просит: «Девочка, милая, не отходи от меня, я тебя умоляю, не отходи…» То ли боялся один остаться, то ли думал, что эти, убийцы, снова вернутся… Как будто я его спасу… Это ведь шок, правда?

– Да ну, – сказал вторая. – Испугался, да и все. И мы с тобой испугались, скажешь, нет?

– Сравнила тоже! – Маша строго и требовательно посмотрела Якимцеву прямо в глаза. – Скажите, а он живой остался?

– Живой, живой, – засмеялся следователь. – Я думаю, когда выздоровеет – придет, спасибо вам скажет. Если бы не вы, ему бы так быстро «скорую» не увидеть, мог бы прямо тут, около машины, и умереть…

Он сказал это и подумал, что у него нет никакой уверенности в том, что Топуридзе придет в голову благодарить каких-то продавщиц. Но сам бы он поступил именно так…

Якимцев выписал повестки. Объяснил Маше и Лене, что они должны явиться к нему на Новокузнецкую для обстоятельного и детального допроса.

Теперь ему нужен был охранник «Кванта» Соколов Андрей Леонидович, 1965 года рождения. Что-то с товарищем Соколовым и его «наганом» получалось не то – либо какая-то нестыковка, либо кто-то что-то наврал…

«Квант» был совсем рядом с местом покушения на Топуридзе, на той же стороне улицы, что и продовольственный магазинчик. Что «Квант» контора не бедная становилось очевидным с первого же взгляда: парадный вход отделан богатым красно-розовым гранитом, бронзовая, сияющая золотом табличка, плотный охранник в полувоенной форме, жующий жвачку, а вдобавок ко всему у него над головой, немного левее самого входа, камера наблюдения. Вернее, не камера – камера должны была быть, но ее не было, зато был хорошо знакомый Якимцеву кронштейн для нее. Кстати, подумал Якимцев, надо будет изъять и камеру, и кассету – чем черт не шутит, а вдруг на ней зафиксировались киллеры во всей красе.

Подходя к охраннику, Якимцев заранее достал свое удостоверение, раскрыл и показал жующему церберу.

– Следователь по особо важным делам Московской городской прокуратуры, – сказал он, освобождая охранника от тяжелой повинности читать документ. – Я хотел бы видеть кого-нибудь из вашего руководства.

– Ничего не знаю, – сказал охранник и равнодушно отвернулся, и не думая пропускать его к двери. Он даже не хамил, просто по-другому, наверно, не умел разговаривать. «Интересно, уж не тот ли это самый Соколов, который мне нужен!» – усмехнулся про себя Якимцев.

Он не чувствовал себя ни задетым, ни оскорбленным или ущемленным. Ему поведение охранника было вовсе не в диковинку: работая в прокуратуре, приходится сталкиваться со всякой дрянью. Поэтому он среагировал так, как всегда реагировал в этих случаях, зная, что подобного дурака можно взять только на испуг. Поэтому Якимцев сказал особым, выработанным для таких случаев деревянным голосом, в котором не было ни злости, ни раздражения, ни угрозы:

– Вызовите своего старшего, если не хотите неприятностей.

Охранник угрюмо сплюнул в сторону и снова принялся жевать свою жвачку, оглядывая при этом следователя с недоброй усмешкой – будто оценивал его физические возможности, прикидывал реальность угрозы насчет неприятностей.

Якимцев тоже недобро усмехнулся, достал мобильник. Крайняя мера, конечно, брать человека, исполняющего свои должностные обязанности, на понт, но, похоже, иначе нельзя… А ведь и впрямь неслабая, наверно, контора этот самый «Квант», если даже какой-то охранник уверен, что может не бояться прокуратуры…

– Семеныч, – крикнул он в трубку, сделав вид, что набрал номер секретаря. – Это я, Якимцев. Да, да. Пришли мне человек пятнадцать «тяжелых» по адресу, – тут он посмотрел на табличку на углу строения, занимаемого «Квантом», – Клеонтьевский, 16. Ну да, где вчера стреляли. Кстати, скажи моим, чтобы подготовили побыстрее справочку, что это за шарашка такая «Квант» и на кого она работает…

И, не глядя на переменившегося в лице охранника, пошел к своей машине – якобы ждать, когда подъедут «тяжелые», то бишь ОМОН. Якобы потому, что мудрый Семеныч, уже знающий все уловки следаков, будет конечно же дожидаться подтверждения этого вызова. Послать пятнадцать человек во всей экипировке – дело не дешевое.

Прием, как всегда, сработал безотказно: уже через полминуты у его машины извивался какой-то «ведущий менеджер» фирмы «Квант»: «Ах, извините, работник нашей охраны неправильно вас понял… и хотя у него свое начальство, но я гарантирую, что он обязательно понесет наказание». Сам же «работник», стараясь не смотреть в их сторону, тоскливо и злобно переминался на столь бдительно охраняемом им высоком гранитном крыльце.

Уже через пять минут менеджер, назвавшись Кириллом Суровым, развлекал его в одном из уютных офисных помещений «Кванта», щедро угощая кофе с печеньем, пока специально посланная машина мчалась с заданием добыть хоть из-под земли и привезти в контору тяжко травмированного охранника Соколова Андрея Леонидовича. Словом, фирма делала все, чтобы никому не нужный инцидент был исчерпан окончательно.

– Вообще-то, как вы понимаете, – пояснил менеджер, – это не совсем, так сказать, в нашей компетенции. Охраной занимается совершенно самостоятельная организация, с которой у нас договор, но мы конечно же поставим вопрос об увольнении этого человека… Соколова, и, думаю, его начальство обязательно к нам прислушается…

– Ну почему же? – несколько деланно удивился Якимцев. – Я, правда, с ним еще не беседовал, подробностей, так сказать, из первых рук не имею, но ведь он вроде как проявил служебное рвение, пытаясь помешать преступникам?

– Ну это как посмотреть… – не согласился менеджер, вальяжно прихлебывая кофе. Кажется, сейчас он был в своей стихии. Есть такая порода никчемных чиновников: любят сидеть вот так, развалясь, за кофе и часами молоть ни о чем, переливать из порожнего в пустое… – Он должен был охранять свой пост, для чего и нанят. Это раз. А второе: если он так легко распрощался с табельным оружием, какой же из него, извините, охранник, бодигард, так сказать? На него, как вы понимаете, и понадеяться нельзя!… И вообще, он, как вот прямо сейчас выяснилось от его непосредственного начальства, склонен к употреблению горячительных напитков, а это, как вы понимаете, тоже не способствует поддержанию боевой формы…

– Ну… кто ж у нас в России не склонен к употреблению этих самых напитков? Это вы, пожалуй, перебарщиваете, а?

Однако сам Соколов А. Л. замечательно подтвердил последнее обвинение менеджера Кирилла: находясь вне службы и плодотворно используя представившиеся ему выходные, он позволил себе проанестезировать пострадавший организм, да так хорошо, что это чувствовалось и на расстоянии нескольких метров. Похоже, жуткая травма головы нисколько ему в этом не помешала.

– Не болит? – спросил Якимцев, показав на его забинтованную голову.

– Не, – дерзко ответил тот. – Не болит. – И повернулся к менеджеру: – Слушай, Кирилл, что это за рыло?

– Ма-алчать! – рявкнул на него Кирилл, сорвавшись на фальцет.

На что Соколов А. Л. довольно равнодушно согласился:

– Ладно, молчу.

Менеджер Кирилл начал молотить что-то насчет того, что хотя охранники им не подчинены, парни там подобрались просто отличные, ничего плохого сказать о них он не может. При этом Кирилл почему-то придерживал сидящего с идиотской ухмылкой Соколова за руку – словно боялся, что тот вдруг вскочит и убежит.

– Может, слышали, охранное агентство «Гвардия»? Все бывшие служащие, прошедшие горячие точки…

Якимцев кивнул – слышал. Хотя по внешнему виду Андрея Леонидовича трудно было признать в нем человека с боевым опытом, а тем паче героя какой-нибудь горячей точки. Это был типичный прапор из хозяйственников. Когда Якимцев служил в армии, таких звали «макаронниками» за то, что они оставались на сверхсрочную из-за немногих, но совершенно очевидных армейских благ: служишь – и не надо думать ни о квартире, ни об одежде, ни о жратве. Живешь на всем готовом – что может быть лучше для какого-нибудь ванька из глубинки, который никак толком не придумает, что ему делать со своей дурацкой жизнью. Впрочем, может, он был несправедлив к Соколову, может, им двигало что-то другое, какая-нибудь потаенная военная косточка… Одно только немного смущало: для прапора он был, пожалуй, суховат, излишне жилист. Может, шел не по интендантской, а по строевой части? Продувную его рожу, то и дело принимавшую кислое выражение – так он давал понять всем, в том числе и Якимцеву, что страдает от ранений, – украшали какие-то фанфаронские усики. Якимцев уже готов был поверить, что и страдает, и мучается охранник по-настоящему, если бы не поймал вдруг на себе его остро-напряженный, опасливый взгляд, который Соколов тут же увел в сторону. Чего-то он опасался. Чего? Чего опасаться герою, чуть не задержавшему киллера? Ответственности за утраченное оружие? Или еще чего-то, чего Якимцев пока не знал?

В небольшой, но даже уютной офисной комнате, которую отвел ему для разговора с охранником менеджер Кирилл, имели место стол с компьютером, пара современных конторских кресел на высокой трехпалой ножке, сейф, а также обитые деревянными панелями стены – не то претензия на роскошь, не то просто желание продемонстрировать, что фирма «Квант» не чурается современного дизайна.

– Я, наверно, пойду, да? – нерешительно спросил Кирилл. – Я думаю, вам здесь будет удобно. Телефон к вашим услугам. – Он показал на аппарат. – Если надо, я тоже. – И строго обернулся к Соколову: – Ты давай дурака больше не валяй, понял? Отвечай все как есть. Этот товарищ – следователь по особо важным делам!…

– То молчи, то отвечай, – пробубнил себе под нос Соколов и осекся, заметив не принимающий никаких шуток взгляд менеджера.

Кирилл наконец исчез, и какое-то время Якимцев с Соколовым, оставшись вдвоем, сидели молча. Следователь молчал, потому что решил сначала хоть немного изучить охранника, а тот, видимо, ждал его первого вопроса, боясь сказать что-нибудь лишнее. Терпел, добросовестно изображая страдание от ран.

– Что, очень болит? – насладившись его физиономией, участливо спросил Якимцев.

– Болит, – не вдаваясь в подробности, ответил охранник. – Вы у меня что спросить-то хотите?

– Э, так дело не пойдет, – усмехнулся Якимцев, достав из «дипломата» бланк протокола допроса свидетеля. – Сначала давайте-ка я вам официально представлюсь, чтобы вы поняли, что с этого момента несете особую ответственность за каждое свое слово. Я провожу допрос. Вот здесь распишитесь об ответственности за дачу заведомо ложных показаний и за отказ от дачи показаний. Это статьи 307 и 308 Уголовного кодекса. Ясно? Я следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры Якимцев Евгений Павлович.

Соколов промолчал. Якимцев на ответе и не настаивал.

– Я расследую недавнее происшествие здесь у вас, в Клеонтьевском переулке, свидетелем которого вы оказались…

– Это вы про стрельбу, что ли? – уточнил охранник.

– Про стрельбу, – усмехнулся Якимцев. – Давайте все по порядку, как положено. Ваше имя, отчество, фамилия.

– Ну вы же знаете… – начал тот, но осекся. – Ну Соколов Андрей Леонидович. Чего дальше-то?…

– Я же говорю: все по порядку. Адрес, номер паспорта. Почему вы оказались на месте происшествия, что видели, как поняли, что происходит что-то неладное… Давайте-давайте, не тяните время…

Охранник собрал морщины на лбу и тут же болезненно скривился – видимо, от этого движения шевельнулась кожа на затылке, и вправду причинив ему боль.

– Ну я дежурил в тот день… Мы вообще сутки через трое дежурим, поэтому извините, если от меня пахнет…

– Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь, – остановил его Якимцев, которому вдруг показалось, что, после того как Соколов сам напомнил ему об этом обстоятельстве, перегаром в этой небольшой комнатке запахло еще сильнее.

– Ну вот, дежурил… Пост у меня как раз при входе в контору. Мы вообще-то вдвоем дежурим на улице, меняемся каждые четыре часа. Я в восемь заступил, а в двенадцать должен был смениться… А где-то вскоре после того, как я заступил, пальба и началась.

– Э нет, – снова остановил его Якимцев. – Так дело не пойдет. Давайте-ка поточнее. Во сколько, по-вашему, началась эта, как вы говорите, пальба?

– Ну, думаю, в девять – девять с небольшим.

– Почему вы так считаете? Вы каким-то образом заметили время?

– Специально нет… Но в том доме, около которого все произошло, в одиннадцатом, живет заместитель руководителя администрации президента… Ну это здесь все знают… Он всегда в одно и то же время ездит, у него неслабый такой «мерседес», с мигалкой, со спецномерами…

Когда он дошел до того места, как киллер, в открытую держа автомат в руках, вышел на проезжую часть, навстречу нешустро едущему в сторону центра «ниссану», Якимцев снова вынужден был его остановить:

– Вы не удивились, увидев посреди Москвы вооруженного человека, да еще имеющего какие-то явно не мирные намерения?

Охранник даже не задумался:

– Нет, я не удивился. В Москве все не так, как везде. Еще и не такое можно увидеть. Вышел, – значит, имеет право.

– Вот как?

– Ну, может, это неправильно, но я тогда как раз так подумал: имеет право. А потом все происходило так быстро, что особо и думать-то стало некогда…

– А описать вы этого человека могли бы?

– Описать? Можно попробовать… хотя приметного в нем ничего не было… Автомат – обычная «акашка», «калаш» с деревянным прикладом, с подствольником… А сам мужик… Ну так… среднего роста, вроде меня… Такой из себя… крепкий… С оружием обращается уверенно… Либо бандюга, либо наш, из армейских… Такое на нем было темное пальто… нет, куртка – ничего особенного… Ударил по «ниссану» в упор, можно сказать… потом, видать, собирался добить из подствольника – я видел, у него граната уже запыжена была… Но из подствольника он не стал…

– Почему, как думаете?

– Думаю, слишком близко машина оказалась. Его бы самого тогда осколками достало.

Якимцев кивнул – похоже, это было действительно так.

– Значит, вы видели, как киллер расстреливает чью-то машину, вполне возможно, собирается стрелять из подствольного гранатомета, и что? Вы что, просто стояли и смотрели?

– Если б просто, – усмехнулся Соколов и снова сморщился, – был бы цел и невредим. – И, гримасничая, пощупал пострадавший затылок. Он явно сейчас собирался гордиться собой, даже, наверно, уже любовался как бы со стороны, потому что и в гримасе его, и в позах прибавилось некой театральности, а опаска, с которой он поначалу реагировал на следователя, ушла из его глаз. Рассказ приближался как раз к той точке, в которой ему было чем гордиться…

– Ну и что же вы в таком случае предприняли? – спросил, словно одобрил эту накатывающую на охранника гордость собой, Якимцев.

Охранник посмотрел на следователя как на недоумка.

– Ну я же не просто стою на посту, как вы понимаете, у меня оружие. Настоящее, боевое, пистолет Макарова.

– Вот как? – Якимцев сделал вид, что удивлен. – Насколько я знаю, частным охранным предприятиям запрещено использование боевого оружия.

– Кому запрещено, а нашей «Гвардии» разрешено, можете не сомневаться, тут все чисто… Я вытащил пистолет и выстрелил, вернее, хотел выстрелить…

– Хотели выстрелить или выстрелили?

– Ну выстрелил… Я по инструкции действовал…

– Ну по инструкции вы, наверно, вообще вмешиваться не должны были, да?

– Не должен, верно… Это если вообще происшествие вне охраняемого объекта. Но тут же явно людей убивали… Вы бы, например, неужели не вмешались?

– Не знаю, – честно сказал Якимцев. – Ну и что? Вы, значит, по инструкции выстрелили в воздух…

– Ну да! Выстрелил в воздух, дурак, а надо было, наверно, на поражение стрелять сразу… Но как-то я сначала не решился, а потом мне не дали…

– Что значит – не дали? Рассказывайте, рассказывайте, мне до ночи тут сидеть с вами недосуг! Это же вы там были, а не я! Вы видели, я нет, поэтому давайте, давайте! Да по возможности побыстрее, но чтобы со всеми подробностями! Поняли?

– Да мне особо и рассказывать-то нечего. Он, этот, который стрелял, был, выходит, не один, потому что меня сзади кто-то ошарашил по затылку – и все, я больше ничего не помню. Как еще не упал-то! Пришел в себя – башка болит, шишка страшенная, пистолета моего нету, а около машины одни уже только девчонки, ну продавщицы из продуктового магазинчика нашего, возятся с мужиком каким-то, а он весь в крови…

– Так вы, значит, не видели того, кто вас ударил? Ну а с какой стороны он появился? Предположительно хотя бы?

– Видеть я его не видел, говорю же, сзади ошарашили меня и вырубили. Там вроде стоял на тротуаре мужик – невысокий такой, без шапки, белобрысый вроде… Не, не помню… Но это мало ли чего он там стоял, верно?

– Скажите, а на этом невысоком мужчине не было больших таких очков, вроде маскарадных.

– Да я его смутно как-то… Нет, наверно, очков все-таки не было, уж это-то я бы все-таки запомнил…

– Скажите, а вот этот человек – он не возле синих «жигулей» шестой модели стоял?

– Вообще-то какая-то машина там была… Нет, врать не буду…

Во всей картине теракта, которая возникла в воображении Якимцева после сегодняшних допросов свидетелей, было одно, но довольно серьезное белое пятно: исходя из имеющейся у него информации, он никак не мог установить, в какой именно момент возник «чистильщик», тот, который, вероятно, вырубил охранника Соколова и, судя по тому, что контрольный выстрел был предположительно сделан из пистолета Макарова, предположительно же добил водителя машины. Кроме того, кое-что нуждалось в уточнении: Якимцев так и не понял, как именно Соколов лишился своего пистолета. Сначала вроде получалось, что он потерял сознание. Теперь же вот он сказал, что хорошо, хоть не упал. Значит, он все же был в сознании?

Якимцев протянул руку к голове Соколова.

– Не возражаете, пощупаю вашу… м-м… травму?

Охранник дернулся от его руки, усмехнулся криво:

– Что, не верите, что ли? Щупайте, мне не жалко. Только не сильно, а то болит очень…

Следователь, осторожно сдвинув бинты, прошелся пальцами, раздвигая сальноватые волосы охранника. Да, шишка, то бишь гематома, была хорошая, что и говорить. Но чем его били, что она такая аккуратная? То есть Якимцев вовсе не хотел бы, чтобы у охранника была проломлена затылочная кость, но если Соколова били, как и положено, чем-то тяжелым, металлическим – кастетом, например, рукояткой пистолета, – там была бы обязательно порвана, рассечена кожа. Здесь же имела место гладенькая, как яйцо, хорошо налившаяся застойной кровью шишка – и все. И никаких ран… Якимцев решил направить Соколова на судебно-медицинскую экспертизу.

– Скажите, Андрей Леонидович, а вы не в курсе, как была похищена камера слежения, та, что должна висеть у вас над входом?

Якимцев снова брал охранника на понт – камера могла исчезнуть и за день до покушения на Топуридзе, и сегодня утром, и вовсе не обязательно, что ее кто-то похищал…

– Камера? – искренне удивился Соколов. – Похищена? А, да, камера… телеглаз этот…

– Что – а, да? Вы видели или нет?

– Нет, я не видел… Я, наверно, уже был без сознания. А вам кто сказал про камеру?

Якимцев хотел проигнорировать этот вопрос. Да и не камера ему была нужна, конечно, а кассета, на которую могло быть запечатлено если не все происшествие, то хотя бы изображение киллеров… Где вот только ее искать… Нет, надо было все же попробовать дожать охранника.

Помучившись еще немного совестью – не слишком ли неправильным будет этот обман, – Якимцев решил, что в том, что он задумал, все же нет ничего особо противоречащего профессиональной этике, и сообщил, доверительно наклоняясь в сторону Соколова:

– Вы спрашиваете, кто сказал? Сказал ведущий менеджер охраняемой вами фирмы Кирилл Суров. Тот самый, что нас с вами познакомил.

Соколов среагировал на эту провокацию вполне пристойно.

– Ну если Кирилл Петрович сказал, значит, так оно и есть. Ему-то зачем зря болтать, верно? Они небось, когда меня вырубили, и камеру тоже того… чтобы не засветиться…

– Скажите, – задал Якимцев еще один вопрос про камеру: – Кто эту аппаратуру перезаряжает? Ведь кассеты, наверно, как-то потом хранятся. Вы, охрана, или это делают служащие фирмы?

Соколов снова наморщил лоб и снова болезненно скривился, кажется опять по-настоящему, – теперь, похоже, можно было безошибочно угадать, насколько полнокровно очередное умственное усилие охранника.

– По-моему, наши…

– Значит, вчерашняя пленка должны быть где-то здесь, в здании, да?

– Ага! – обрадовался Соколов тому, что все это напрямую его не касается. Конечно же! Они, придурки, камеру сперли, а ведь пишется-то все здесь внутри! Точно! – Он даже хлопнул себя от удовольствия по коленкам. – Значит, вы их найдете, гадов этих, да? Найдите, товарищ следователь! Ведь у них, у сволочей, пистолет мой… Нет, я, конечно, понимаю, что они двух человек замочили… но пистолет-то… Ведь они и еще кого-нибудь шлепнут, верно? А вина как бы на мне будет, да?

– Пожалуй, – сказал Якимцев, хотя подозревал, что Соколов ждал от него совсем другого ответа.

Чем дольше он допрашивал Соколова, тем сильнее в нем становилось какое-то брезгливое к нему недоверие. Какая-то липа обнаруживалась во всем, что было с ним связано. В том, как он страдал, как неестественно переживал из-за пропавшего пистолета, в его рассказе о собственном несостоявшемся героизме, в этих дурацких усах, наконец. Но чем вызвано это ощущение неправды, он до конца так и не мог понять. «Ладно, – решил Якимцев, – не последний раз видимся. Докопаюсь еще…»

– Скажите, а где вы служили? Я имею в виду в армии? – задал он вдруг не относящийся к делу вопрос. Может, что-то прояснится, если он узнает, из какой такой горячей точки возник этот охранник.

– В/ч 51256, – бодро, не задумываясь, отбарабанил Соколов.

– Ну это мне, штатскому, не по зубам, – усмехнулся Якимцев. – Что за часть?

– БАО. Батальон аэродромного обслуживания. Здесь, под Москвой. Точнее не могу – военная тайна.

Ну вот, кое-что уже понятно: БАО считались рассадниками сачков и пижонов даже в ту, большую войну. Наверно, потому и охранник из Соколова был соответствующий: для красоты, для мебели стоять у входа в фирму – это пожалуйста, тем более что за это платят, и наверно неплохо. А как до серьезного дела дошло, до настоящей опасности… Хотя, если верить ему, все-таки он не струсил…

– Ну и почему вы уволились из армии? – спросил Якимцев, давая охраннику на подпись протокол допроса свидетеля.

– Что, я один, что ли, такой, – буркнул Соколов, довольно въедливо водя глазами по немногочисленным строчкам, зафиксировавшим основное из того в его ответах, что относилось к покушению на Топуридзе. – Надоело все. Вместо двухсот человек по штату осталось нас всего сорок семь. Главное – рядовых, считай, нету, с последнего призыва вообще ни одного человека. Сплошное начальство. Ну и соответственно чуть не каждый день то дежурить, то дневалить, то в карауле стоять. На кой хрен это кому сдалось! Я дома по нескольку ночей не ночевал! Вот вы бы остались служить при таких делах?

Якимцев промолчал, не считая необходимым отвечать на этот вопрос, и бывший прапорщик воспринял его молчание как полную с ним, страдальцем, солидарность.

– Вот и я не остался, – с воодушевлением продолжал он, протягивая подписанный протокол. – Тут я хоть и рискую головой, зато деньги получаю. Ладно, хоть баба помягчела, а то когда последние месяцы служил, чуть не все печенки перегрызла. Бабы, они знаете какие… Нет, теперь полегче…

И он, снова трагически сморщившись, еще раз потрогал свой пострадавший затылок. Чтобы Якимцев не забывал, какой перед ним заслуживающий всяческой симпатии человек.

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ МУРА СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ МИЛИЦИИ ЕЛЕНА ЕЛАГИНА

Все– таки странный народ эти мужики! Все меряют по себе, почему-то думают, что ее прельщают погони, перестрелки, всякие там единоборства, что идеалом ее должен быть если не Ван Дамм, то железная Синтия Ротрок, способная одной левой ногой десятерых преступников увалять. Грязнов, когда отправлял ее в Горпрокуратуру, даже пояснил, как бы извиняясь, с нехорошей такой усмешкой: «На усиление посылаем». И члены группы -что этот симпатяга следователь Якимцев, что весельчак старший оперуполномоченный МУРа Сидорчук – тоже вроде как переживают, что послали ее не в засаду куда-нибудь, а всего лишь в архив мэрии. Да вы по себе-то не судите, мужики! Может, она всю жизнь только и мечтала, что рыться в бумажках, а потом анализировать, раскидывать мозгами – ловить гадов, не вставая с места. Вот как какой-то великий астроном, Гершель кажется, вычислил планету. Увидеть ее нельзя, а воздействие на другие небесные тела не заметить невозможно. Без ракет, без компьютеров, сидя на диване, установил человек, где она находится, какова ее орбита… С тех пор все знают, что такая планета есть, что она открыта… Вот так и ей бы: объект "А" отклонился от объекта "Б" или, наоборот, притянулся к объекту "В". А почему так, хотелось бы знать. Да потому, что на объект "А" воздействовала какая-то сила. Какая? А какой-нибудь "В", Жора Магаданский, который, отмотав срок, вернулся и внедрился в самую сердцевину местных уголовных связей, произведя в них некоторые искажения, возмущения, как говорят астрономы и физики. Кто-то скажет: ерунда все это, пустые рассуждения. И будет прав. Начнем с того, что это мечта, о которой она никому пока рассказывать не собирается. Это во-первых. А во-вторых, кто ей мешает проверить эту идею в реальной действительности и доказать всем ее жизненность? Вот сейчас она поедет в мэрию – сначала в отдел кадров, потом пойдет в бухгалтерию, оттуда в архив. И посмотрит, из-за чего планета Топуридзе сбилась вдруг со своей орбиты, что за невидимое пока тело стало причиной этого самого «возмущения».

Ей было весело бежать по центру города приготовившегося к встрече Нового года. Она давно уже чувствовала себя вполне взрослой, но до сих пор любила, как маленькая, этот единственный в своем роде праздник, пахнущий мандаринами и елкой, праздник загадывания самых больших и самых заветных желаний… Кстати, вот еще одно преимущество ее принадлежности к женскому полу: кто ей что скажет, если она возьмет да уйдет из здания бывшего Моссовета пораньше, чтобы пробежаться по магазинам? Да никто, потому что это ее святое женское право…

Однако же мечты – они только в мечтах и хороши, потому что, едва переступив порог бюро пропусков, она поняла, что оказалась чуть не по горло в вязкой жиже бюрократической трясины – как будто ничего здесь не поменялось со времен Моссовета. И пропуск пришлось ждать довольно долго, хотя он был заказан заранее и шла она не со слезливым прошением починить канализацию или выделить причитающуюся по закону жилплощадь, а, напротив, со стремлением помочь самой этой конторе найти виновников покушения на одного из ее главных чиновников… Потом она так же долго ждала, когда ее допустят к тайнам отдела кадров…

Приникнув наконец к этим тайнам, она вдвойне пожалела потраченного времени – информация, предоставленная ей кадровиками, была все-таки небогата. В «деле» Топуридзе был довольно подробно зафиксирован послужной список Георгия Андреевича. Кое-что в этом списке наводило на кое-какие размышления, но знаменитым астрономом с такой информацией, пожалуй, не станешь…

Она читала:

"Топуридзе Георгий Андреевич, национальность – грузин, родился… в гор. Боржоми Груз. ССР.

В 1966 году окончил среднюю школу.

В 1971 году окончил Тбилисский политехнический институт по специальности инженер-механик.

По окончании института работал мастером участка на Тбилисском механическом заводе.

С 1973 года на комсомольской работе – секретарь райкома, секретарь республиканского ЦК ЛКСМ Грузии.

С 1982 года в Москве – секретарь ЦК ВЛКСМ.

С февраля 1990 года в Московской мэрии – советник по внешнеэкономическим связям, вице-премьер правительства Москвы по внешнеэкономическим связям.

Женат, имеет двух дочерей".

Здесь же, в папке, она обнаружила справку, приготовленную кадровиками, очевидно, по какому-то запросу сверху.

Поначалу шло все то же самое: родился, крестился, послужной список. Но поскольку запрашивающих интересовали, очевидно, деловые качества Топуридзе, в справке были перечислены его основные подвиги на ниве общественно-социальной.

В восьмидесятые годы Топуридзе, оказывается, был создателем и координатором так называемой «комсомольской экономики» – руководил деятельностью стройотрядов, создавал на их базе МЖК – молодежные жилищные кооперативы и так называемые центры НТТМ (научно-технического творчества молодежи), при его непосредственном участии создавались первые коммерческие банки. В этой работе ему активно помогал в качестве помощника секретаря ЦК Исмаилов Джамал, переведенный в центральный аппарат из Грозного по инициативе самого Топуридзе Г. А. В мае 1990 года вместе с Борисом Рождественским организовал Московскую биржу (МБ).

В конце справки значилось:

"В то же время Г. А. Топуридзе являлся руководителем инновационных фирм СССР. Именно в этот период, занимаясь акционированием, он, очевидно, и стал обладателем того состояния, которое позволило председателю Государственной налоговой службы причислить Топуридзе Г. А. к числу самых богатых людей страны.

Г. А. Топуридзе отличают эрудиция, высокоразвитый интеллект, необычайная работоспособность, коммуникабельность. Великолепный организатор. Морально устойчив.

Широкий круг знакомств. Друзей не имеет. До недавнего времени поддерживал очень тесные отношения с упомянутым Джамалом Исмаиловым, ныне предпринимателем, совладельцем гостиницы «Балканская».

Хобби – охота, кулинария. Общеизвестна любовь к хорошему застолью. Алкоголь – в меру. В состоянии алкогольного опьянения в общественных местах замечен не был.

Данных о действительных размерах состояния не имеется".

И мудрая приписка в самом конце вместо подписи: «Дано для предоставления по месту запроса». «Да, времена старые прошли, а кадровики старые остались», – усмехнулась Лена, подумав, что раз есть вот такая вот справочка «для предоставления по месту» с перечислением добродетелей, то почему бы не существовать и справочке о грехах этого, судя по всему, довольно неординарного человека? Вот бы получить-то! Да только кто ей такую бумажку даст!

Она снова пробежала справку глазами, придвинула лист бумаги, записала: Рождественский, Исмаилов. Рождественский был заместителем мэра, и факт их с Топуридзе давнего знакомства не мог не натолкнуть ее на некоторые размышления. Так же как и прерванная дружба с Исмаиловым. Этот Джамал был замешан в нескольких довольно шумных финансовых скандалах; каким-то образом его фамилия связывалась в Лениной памяти с покушением на Топуридзе, но вот каким – она никак не могла сообразить. Как бы то ни было, эта справочка уже пошла на пользу: она натолкнула Лену на мысль проверить круг старых знакомых потерпевшего. Именно там, в старых знакомствах, могут таиться какие-то события, случившиеся впоследствии в будущем, которое стало теперь настоящим…

Она еще раз пролистала дело. С фотографии на нее смотрел довольно симпатичный грузин с ямочкой на подбородке, с чувственными губами и по-грузински красивыми, немного печальными глазами. «Ишь ты, – подумала Лена. – Смерть девкам, да и только!… Интересно, как он в профиль. Жалко, если носатый, нос все может испортить».

Она со вздохом закрыла папку, не переставая размышлять о содержащейся в ней необычной справке. Раньше она с такими не встречалась… Эта, очевидно, создавалась недавно, для последнего назначения Топуридзе – на должность заместителя председателя правительства… Надо, пожалуй, посмотреть приказ об этом назначении – уж там-то, поди, обозначен круг его обязанностей. В таком деле уже сами обязанности могут натолкнуть на соображения о причинах преступления…

И она попросила инспекторшу отдела кадров, неприветливую тетку, которую к ней сразу прикрепили, показать ей если не должностные обязанности Георгия Андреевича (должны же быть такие, верно?), то приказ о его назначении.

– Ну должностные обязанности я вам не дам, – не задумываясь, отрезала инспекторша, – только если мэр прикажет. Что он не прикажет – в этом я абсолютно уверена. А приказ о назначении сейчас найду…

Приказ, подшитый в специальной книге «Приказы мэра», был довольно лаконичен: «Назначить Топуридзе Георгия Андреевича заместителем председателя правительства г. Москвы по внешнеэкономическим связям…»

Это звучало очень неконкретно, расплывчато, а главное – как-то непонятно соотносилось с тем, что Лена слышала о том необъятном круге забот, которые взвалил на себя Топуридзе…

– А можно я посмотрю еще относящиеся к Топуридзе приказы?

– Приказы мэра? – уточнила инспекторша.

– Да, приказы мэра, касающиеся конкретных поручений Топуридзе. Можно?

– Только из моих рук, – сказала грымза. – Что вас интересует?

Лена задумалась. Скажи она сейчас: не знаю – на этом все и кончится. Не знаешь, ну и нечего тебе смотреть. И она решила пойти от тех самых разговоров о деятельности подстреленного вице-премьера, которых она немало наслушалась за последние дни.

– Ну вот, скажем, есть приказ о привлечении инвестиций в реконструируемый Гостиный Двор?

– Ах, в этом роде? – сказала с каким-то облегчением грымза-кадровичка. – Это пожалуйста.

Нашелся приказ, и не единственный, содержавший примерно одни и те же слова: назначить ответственным за привлечение инвестиций или за контакты с международными инвесторами Топуридзе Г. А. Такой приказ был и по поводу строительства комплекса Манежная площадь, и по поводу реконструкции гостиницы «Националь», и по поводу создания инновационных проектов, связанных с суперпроектом «Москва-сити». Как поняла Лена, Топуридзе оказался на роли как бы доверенного лица мэра на строительстве и курировании валютных гостиниц и чрезвычайно дорогостоящих городских объектов, вроде автодрома в Нагатино или того же «Москва-сити»…

Еще один приказ она увидела мгновенным, словно бы фотографирующим взглядом, когда придвинулась поближе к инспекторше, заглянула через ее руку – много ли там у нее еще. Мэр, он же председатель правительства, приказывал создать комиссию по регулированию и соблюдению законности в сфере игорного бизнеса. Председателем комиссии назначался все тот же Топуридзе Г. А.

Инспекторша, уловив ее взгляд, мгновенно закрыла свою книгу.

– Ну, я полагаю, сполна удовлетворила ваше любопытство? – недоброжелательно спросила она. – Я могу вернуться к своей работе?

Лена могла бы и обидеться на такое отношение – не для своего же удовольствия она, в конце концов, провела здесь столько времени, могла бы и припугнуть кадровичку как следует, с прокуратурой шутки плохи. Но она не сделала ни того, ни другого – все равно болтаться в отделе кадров больше нечего. Выбравшись в коридор, она немного постояла у большого окна во двор, немного поразмышляла о том, куда двинуться дальше. Она еще не забыла, что собиралась пораньше унести отсюда ноги. Но кто ж знал, что все обернется именно так, как оборачивалось! Идя сюда, она думала, что все тут кипит и бурлит, а тут царила полусонная скука…

Лена встряхнулась, решительно взяла себя в руки. Нет, так дело не пойдет. Пожалуй, она двинется в бухгалтерию. Хотя нет, если она окажется в бухгалтерии, она точно завязнет там очень и очень надолго. Почему? Да все потому же – она опять-таки не знает толком, что там искать. Проверять, правильно Топуридзе получает свое жалование или нет? Да наверняка правильно. И наверняка ей покажут только те подписанные им платежные документы, что находятся в полном порядке, только «белую» бухгалтерию. А к тем, что не в порядке, она даже не подберется, потому что не знает, где искать. Стало быть, она должна продолжать свою разведку в начатом направлении: искать, чем Топуридзе занимается конкретно. Не вообще – «отвечает и обеспечивает», а конкретно: отвечает за то-то, обеспечивает то-то. Поставку такого-то оборудования или материалов, разработку таких-то проектов, строительство таких-то объектов, заключение таких-то договоров…

Она заглянула в свой блокнотик: Ковальская Галина Сергеевна, архивариус. Именно эту даму она должна найти, именно к этой даме ее еще от бюро пропусков направила невидимая руководящая рука.

Архивариусом оказалась молодая чернявая тетка с очень живым умным лицом, которое сразу понравилось Лене. Ковальская обнаружилась в довольно большой комнате, заставленной огромными стеллажами с папками дел, и тут же повела ее в закуток, половину которого занимал громоздкий стол, на одном краю которого высилась накрытая полотенцем могилка из чайной посуды, а рядом привычно шумел, неистово сверкая красным индикатором, мулинексовский чайник. А на другой половине теснился новехонький мощный компьютер с прибамбасами.

– Мы тут все больше чаи-кофеи гоняем, – сказала Ковальская. – Не положено вообще-то, но этой традиции столько уже лет, что никто с ней не борется… Тем более что говорят, и при Промыслове боролись, и при демократе из демократов Попове, а все без толку. Я-то тут недавно, но кое-что застала еще из прежних времен. Такие бабки боевые сидели – будь здоров! Фронтовички… Каждая втихомолку свое досье на начальство собирала… Ну это я загнула, конечно, не каждая, некоторые. Но зато у этих некоторых и дачки казенные в Серебряном Бору были, и квартиры в хороших старых домах после реконструкции… Ну это я так, к слову, потому как сейчас ничего этого нет и в помине, да и штат обновился сильно. Я, например, в городской думе работала, яблочница была. Пошла сюда только из-за того, что жизнь идет, семья растет – жилищные условия улучшать надо, а здесь вроде как еще что-то своим отстегивают… как теперь молодежь говорит… Думала, не выживу тут, ан ничего, выжила, даже нравится.

Она выложила все это так, будто не было в ее информации ничего такого, чего и вовсе не надо бы знать чужому человеку. И сделала это как-то так легко, что эта ее открытость окончательно расположила к ней Лену. А Ковальская, словно услышав ее мысли, пояснила вдруг:

– Я почему вам все это выкладываю, Елена Петровна…

– Просто Лена, – поправила ее Елагина.

– Пожалуй, да, – согласилась Ковальская, – Елена Петровна вас как-то старит. – Она засмеялась. – Так вот, Лена, вываливаю я все это потому, что рада вам. Рада, что хоть кто-то решил разобраться наконец в этих конюшнях. Многие видят парадную сторону – и никто не знает того, что творится за фасадом. Конечно, архивные документы откроют вам далеко не все, но многое в происходящем вокруг мэрии понять помогут. Вы ведь расследуете покушение на Топуридзе, я правильно поняла?

– Н-нет, – сказала Лена смущенно, но, заметив, как с лица Ковальской после ее слов начинает сползать та дружелюбная улыбка, с которой она ее встретила, поспешила поправиться: – То есть да-да! Но только не я одна расследую, понимаете? Целая бригада, и я там лишь маленькая сошка. Нас всех куда-то направили, у каждого свой участок. Меня вот начальник группы направил к вам, понимаете? Только я чувствую, – Лена обвела взглядом полки, сплошь, до самого потолка, заставленные унылыми папками, – что прежде, чем я докопаюсь до чего-нибудь, здесь у вас и пройдет моя молодость…

– Да ну, что вы, Леночка! – поспешила разубедить ее снова ставшая приветливой Ковальская. – Архивы тем и замечательны, что сохраняют все. Только надо знать – что искать и где. Давайте-ка мы с вами для начала, чтобы наверняка сохранить вашу молодость и красоту, посмотрим знаете что… Давайте-ка мы с вами посмотрим предложки. То есть предложения на заключение договоров по инвестиционным проектам. Понимаете смысл? Это ведь самая что ни на есть епархия Топуридзе. По предложкам можно довольно просто понять и направленность интересов основного заказчика, то есть Топуридзе, и его привязанности – наверняка тут будут встречаться повторяющиеся имена, я имею в виду имена партнеров, исполнителей, ну и так далее. По предложкам можно проследить, как осуществлялись проекты, а если не осуществлялись, а вместо них возникали другие, аналогичные, – то догадаться, почему именно проект не осуществился. Ну и соответственно можно увидеть степень конкуренции – сколько претендентов на тот или иной лакомый кусок, кому дано добро, а кому отказано. Вот от этой печки вы и сможете потом танцевать. Согласны?

– Да-да, конечно! – воодушевилась Леночка, которая, слушая, похоже, влюбленную в свое архивное дело Ковальскую, не переставала удивляться тем странным совпадениям, которые бывают в жизни, – ведь то, что говорила Галина Сергеевна, удивительным образом совпадало с ее недавними мыслями о «расчислении» планет. Поэтому она сказала счастливо: – Да-да, конечно! Давайте, Галина Сергеевна, сразу и начнем, хорошо?

– Ну ты и молодец! – рассмеялась та, легко и необидно переходя на «ты». – Прямо вот так: с ходу – и в хомут. Давай хоть чайку попьем, а? Ты ведь, поди, с утра ничего не ела? Ну и я тоже. А на голодное брюхо много не наработаешь!

Лена из вежливости согласилась, хотя совсем не хотела никакого чая, а хотела только одного – поскорее заняться делом, чтобы потом поскорее отсюда уйти. Но у Галины Сергеевны все получалось как-то так весело и аппетитно, что, глядя на нее, Лена вдруг почувствовала, что и впрямь хочет чая.

Подошла еще одна архивная девица, Марина, и вообще выяснилось, что Галина Сергеевна тут, в архиве, была вовсе не одна, как Лене показалось вначале. Но только все, как мышки, шуршали где-то каждая в своем углу, архив занимал не одно это помещение. Но Марина почему-то нарушила негласный порядок, и, может, как раз потому она Лене не глянулась, хотя не раз пыталась вставить словечко, пошутить. Зато от Галины Сергеевны она все это время просто не отрывала глаз, как, впрочем, и та же Марина. А Ковальская, смеясь, рассказывала о «бабках», которые населяли этот архив до них, вспоминала стихи, которые любила сочинять их прежняя начальница.

– Мне всегда казалось, что она если не Маркса, то Ленина точно видела, – смеялась Галина Сергеевна, – И знаете, девочки, считала себя настоящей поэтессой, которую зажимают, не печатают, потому что у нее нет блата. Стихи она сочиняла к праздникам и больше всего гордилась виршами к Восьмому марта: «Главное, девчата, сердцем не стареть, любого посетителя новинкой одолеть!» Это она имела в виду новые формы обслуживания тех, кто приходит работать в архив. Ну а нам, дурам молодым, того и надо – уж как только не изгалялись насчет того, как и кого надо «одолевать новинкой»…

– А еще прочтите, Галина Сергеевна, – запросили в один голос Лена и Марина. – Еще вспомните!

Конечно, после такого чаепития все стало выглядеть совсем легко и просто. Галина Сергеевна села за компьютер, защелкала клавишами. Спросила у Лены:

– С этой техникой управишься?

– Да-да, конечно, – сказала Лена, радуясь в душе, что освоила компьютер еще в школе.

Галина Сергеевна вывела на экран большой перечень документов, показала, умело работая «мышью»:

– Вот этот файл посмотришь сама. Это, так сказать, побочные линии деятельности Топуридзе, дай ему бог здоровья, конечно. Видишь, аж девяностый год, продажа гуманитарной помощи через моссоветовскую сеть… Хорошее чутье у мужика, чуть не раньше всех понял, откуда ветер дует. Это ж надо – из ЦК комсомола ушел в Мосгорисполком… как бы на понижение… А вот этот файл мы с тобой посмотрим сейчас вместе, чтобы ты примерно знала, как работать с такого рода архивами. Это уже первая треть девяностых годов. Так называемый проект «Москва-сити». Ну готова, дочь попова?

И они на пару пустились в путешествие по коллекции документов, зафиксировавших многое из того, что дало свои ростки лишь годы спустя…

Когда они через какое-то время вывели основные тезисы своего исследования на принтер, у них получилось примерно следующее. Московский международный деловой центр (ММДЦ)

«Москва– сити»

Строительство Московского международного делового центра предполагается осуществить в районе Краснопресненской набережной г. Москвы на территории общей площадью около 100 га, из которых 60 га подлежат новой застройке. На этой площади будет создано 2,5 млн квадратных метров офисных, гостиничных и рекреационных площадей. В состав ММДЦ «Сити» войдут объекты общей стоимостью 10 миллиардов долларов. Центр будет представлять собой комплекс зданий для банков, бирж, страховых компаний. Он включит в себя основные атрибуты рыночных инфраструктур: спутниковую связь, разветвленную компьютерную сеть, широкий спектр информационных услуг. Предполагается, что ММДЦ явится связующим звеном между Лондонской и Токийской биржами. Управляющей компанией по созданию и развитию проекта ММДЦ выступает Открытое акционерное общество «Сити», созданное при поддержке правительства Москвы в 1992 году. На основании соответствующих договоров, подписанных с правительством Москвы, ОАО «Сити» выполняет функции Заказчика по всему проекту, а также является арендатором земли…

Затем следовало подробное описание проекта: застройка отдельных участков, этажность зданий (Лена впервые узнала, что при таком строительстве для достижения экономической эффективности высота зданий должна составлять не менее 110 этажей), фрагменты транспортной системы, соединяющей ММДЦ с основными транспортными артериями города (включая создание участка Третьей транспортной кольцевой магистрали с десятиполосным мостом, нескольких новых станций метрополитена, а также новой скоростной внеуличной транспортной системы «Шереметьево – Сити») и так далее. Описание всех этих проектов занимало десятки электронных страниц.

Специальная часть сайта была посвящена финансовой стороне дела. И здесь постепенно начала обрисовываться роль Топуридзе. Не входя поначалу официально ни в какие руководящие органы проекта, он командовал выпуском и размещением акций ОАО «Сити», а также распространением этих акций за ваучеры. Именно с его подачи, как говорили документы, был уволен первый директор ОАО «Сити» и фактически отстранен от проекта первый крупный западный инвестор – банк «Credit Suisse». Инвесторы по каким-то причинам менялись один за другим – то они не устраивали в конечном счете Москву, то их самих не устраивали некоторые неожиданно возникающие условия сотрудничества, – в частности, настоятельные рекомендации по участию иностранцев в не имеющих никакого отношения к стройке благотворительных проектах. В итоге через какое-то время обнаружилось, что основным инвестором проекта «Сити» как-то сам собою стал столичный бюджет, хотя его денег было явно недостаточно. Впервые была оглашена сумма, необходимая для осуществления всего замысла, – 10 – 12 миллиардов долларов.

Для привлечения этих средств включаются новые составляющие: строительство парламентского центра (с огромным конгресс-холлом) и создание на территории «Сити» центра развлечений (казино, стриптиз-бары, боулинг-клубы и пр.). И едва ли не в доброй половине документов, сопровождавших прохождение проектов и их изменений, Лена и Галина Сергеевна обнаружили присутствие Топуридзе (что было в общем-то неудивительно), и еще несколько повторяющихся фамилий. Чаще других – фамилии Рождественского и Исмаилова. Рождественского, как показывали документы, более интересовала финансовая сторона дела, Исмаилова же влекло все, что было связано с гостиничным бизнесом и предполагаемым центром развлечений.

Словом, ребята суетились вовсю, а с инвестициями ясности ни у кого так и не было. Наконец в 1997 году правительство Москвы приобретает контрольный пакет акций Сити-банка. Банк распоряжением мэра назначается «главным финансовым агентом» проекта «Москва-сити». Председателем совета директоров банка рекомендовано избрать заместителя председателя правительства Москвы Георгия Топуридзе. В настоящее время уставный капитал банка 100 миллионов рублей, в числе акционеров банка правительство Москвы, ОАО «Сити», несколько крупных нефтяных и металлургических компаний…

Правительством Москвы установлено также, что участникам строительства ММДЦ предоставляются многочисленные налоговые льготы, предусмотренные законодательством Российской Федерации. А еще, что показалось Лене даже более существенным, в том же документе было черным по белому прописано, что в отдельных случаях участникам проекта могут быть предоставлены поручительства правительства Москвы для привлечения инвестиций и кредитов…

В конце этого сайта приводился перечень учредителей ОАО «Сити». В этом списке присутствовали такие крупные фирмы, как АО «Российская строительная компания» или коммерческий Универсалбанк, а также немного менее знаменитая холдинговая акционерная федеральная корпорация (АФК) «Квант» (председатель правления Б. Рождественский) и скандально известный гостиничный холдинг "Гостиница «Балканская» (председатель правления Д. Исмаилов)…

Планы были развернуты, разработаны в отдельных частностях до мельчайших подробностей, инвесторы приходили и уходили, инвестиционные кредиты непонятным образом утекали сквозь пальцы (последние 250 миллионов, взятые у турок, ушли якобы на завершение реконструкции Гостиного Двора и комплекса на Манежной площади, а «Сити» от этих денег перепали лишь жалкие крохи) – короче говоря, реализация суперпроекта так и висела в воздухе, хотя вокруг уже вовсю суетились и наживались тысячи самых разных оборотистых людей…

Потом, уже без Галины Сергеевны, Лена успела бегло просмотреть еще два сайта. Один по чрезвычайно заинтересовавшей ее АФК «Квант» – тут выяснилось нечто совершенно невероятное: мало того что хозяин этой корпорации Борис Рождественский, заместитель мэра, вовсю занимается коммерческой деятельностью, на что он, вообще говоря, просто не имеет права по закону, он держит на руководящих должностях в корпорации бывшего министра СССР, а также генерал-полковника КГБ, бывшего заместителя председателя этого печально знаменитого комитета! Да, тут было над чем задуматься! Второй сайт был посвящен совместному предприятию (СП) "Гостиница «Балканская», в котором значительная доля первоначально принадлежала московскому правительству. Возглавлял СП все тот же Джамал Исмаилов, которого, как выяснилось из сайта, рекомендовал на должность гендиректора СП не кто иной, как Топуридзе. Более того, с его же легкой руки Исмаилов являлся долгое время доверенным лицом и представителем правительства Москвы в этом самом СП, которое на самом-то деле давно уже никакое не СП, а безраздельная вотчина Исмаилова, что, очевидно, и породило запрос налоговой службы, выясняющей, имеет ли «Балканская» льготы по налогам. Если не имеет, то недоплата налогов выливается, как поняла Лена, в астрономическую сумму…

Она словно очнулась, когда Галина Сергеевна мягко тронула ее за плечо:

– Девушка, ты ведь вроде хотела пораньше уйти?…

– А? – непонимающе спросила Лена. – Что вы говорите, Галина Сергеевна? – Она с трудом оторвалась от монитора. – А что, уже пора, да? Сколько сейчас?

– Который час, ты хочешь сказать? Сейчас уже половина восьмого.

Вот так так! Это что же, уже полтора часа, как рабочий день закончился, а Лена даже не заметила?

– Задержала я вас, да? Простите меня, ради бога, Галина Сергеевна!

– Ну что ты, что ты, – засмеялась та. – Мне, наоборот, приятно встретить такую энтузиастку архивного дела… Еще-то придешь?

Они расстались чуть ли не подругами.

Лена бежала по улице домой, представляя, как будут ворчать на нее домашние – отец за то, что задержалась неизвестно где, мать – за то, что не поспела вовремя к ужину: разогревай, мол, теперь для тебя, никак материн труд не ценишь… Она думала об этом и почему-то нисколько не расстраивалась – ведь она же делом занималась, дорогие родители! И главное – не просто занималась, что-то очень важное начало приоткрываться ей сегодня.

Хотя, надо сказать честно, если бы не замечательная Галина Сергеевна, пришлось бы ей к этим намечающимся открытиям идти так долго, что она, Лена Елагина, успела бы сто раз утратить весь свой интерес к тому самому «расчислению планет»…

ТОПУРИДЗЕ

О том, что с ним хочет разговаривать следователь, Георгий Андреевич Топуридзе был поставлен в известность сразу же, едва дела его начали улучшаться. Улучшаться в том смысле, что, хотя болячки по-прежнему давали о себе знать, все-таки его уже меньше мутило и он окреп настолько, чтобы не впадать то и дело в горячечное забытье. Раны затягивались плохо – все-таки он уже был не мальчик; а хуже всего, что они каждый раз напоминали ему о том страхе, который он пережил тем утром в Клеонтьевском переулке. Впрочем, на встречу со следователем он дал добро безо всяких запинок вовсе не потому, что думал о страхе или о мести. Больше того, он был заранее уверен, что милиция никого не поймает, ничего не раскроет, все будет как всегда при заказном убийстве: сначала план «Перехват», потом фотороботы, потом разговоры об успешном ходе поисков, подробности которых держатся в тайне в интересах следствия, а потом как бы естественным образом забывают о том, что кто-то кого-то искал… Вон покушались несколько лет назад на вице-мэра – в открытую, с целью сорвать выборы, и что? Нашли кого-нибудь? Да ничего подобного! И главное – цепочка целая выстраивается, если говорить о Москве и ее властях: то стреляют в даму, министра правительства города, то в его собственного зама, в его правую руку Володю Брагарника. И все без последствий для преступников. Милиции даже сказать нечего, хотя все происходит среди бела дня, на глазах множества людей. Как вот и с ним… И опять никто ничего не говорит якобы в интересах следствия, а на самом деле и ежу понятно – никто ничего не знает! Хотя, надо полагать, в этих покушениях можно найти даже какую-то свою систему! Может, их, московских руководителей, не преступники, а федеральные власти отстреливают? Пугают время от времени. Показывают, что при случае могут кого угодно замочить, даже самого мэра. Невелика, мол, шишка, пусть особо не заносится.

Как бы то ни было, Георгий Андреевич сразу дал согласие на визит следователя, не стал тянуть ни дня – раз должна быть соблюдена такая формальность, он ее соблюдает. А вот что он будет следователю рассказывать, а чего не будет – об этом, конечно, надо подумать заранее…

Итак, подумаем, есть ли во всем этом паскудном происшествии нечто такое, чего не надо знать следствию и, что еще важнее, мэру, когда он придет проведать своего верного зама в правительстве (в том, что это обязательно произойдет, Георгий Андреевич не усомнился ни на минуту).

В самую первую очередь его интересовало, какая сволочь все это устроила. То есть он конечно же был заинтересован в том, чтобы нашли киллера, или киллеров, и примерно наказали. Но по большому счету, кто именно стрелял – это дело десятое. Главное – кто этого стрелка подослал, кто заплатил за музыку так, что вот теперь он должен, будучи больным, подстреленным, валяться в постели в обнимку с уткой, сам вычислять, откуда ему прилетел этот привет – хотя бы примерно. А уж исходя из этого, решать, что он может говорить следователю и мэру, а что нет. Потому что это покушение наверняка имеет причиной и какие-то его собственные, Георгия Андреевича Топуридзе, интересы. Ну а уж тут-то он до поры до времени многое хотел бы пока оставить в тени, потому что истинных размеров его деятельности на собственное благо пока, слава богу, никто, кроме него самого, и знать не знает. Да, хотелось бы, чтобы, несмотря на всю эту катавасию, многое так и осталось бы его тайной, что уж тут лукавить…

За годы своей причастности к властным структурам – а годы эти перевалили уже на четвертый десяток – он пришел к глубокому убеждению, определявшему многие его поступки: людей, имеющих право спрашивать отчета, как правило, интересует не реальная картина, а та, которую они хотели бы видеть. Именно так было, когда он руководил низовой комсомольской организацией, так было, когда он руководил студенческими строительными отрядами, и уж тем более так было, когда он переехал в Москву, в аппарат ЦК комсомола. Точно так же все осталось и теперь, в новые уже времена, когда он попал в число ближайших сподвижников московского мэра, потому что по большей части здесь были те же самые люди…

Да, мэрия… Помнится, когда он решился на этот шаг – войти в команду будущего мэра, многие его приятели – все больше сослуживцы с похожей карьерой – смотрели на него с какой-то жалостью: такие, мол, возможности с этой перестройкой открываются в аппарате, а ты, Гога, дурака валяешь… Как раз наступало время, когда хлопцы из ЦК, глядя на старших товарищей, дружно прильнули к обнажившимся вдруг для доступа сосцам национального богатства; одни тогда пошли в большую власть, в депутаты, в министры, другие, пользуясь неограниченными возможностями пребывания наверху, кинулись в бизнес, в банковское дело, в магнаты массмедиа – там, в редакциях, на телевидении, Георгий Андреевич почему-то встречал особо много лиц, знакомых по коридорам Старой площади. Ну а он пошел за мэром. Собственно, мэр тогда еще мэром не был, вообще существовал пока на вторых, третьих ролях в городской власти, но Георгий Андреевич каким-то высшим чутьем угадал: вот как раз тот, кто ему нужен, за кого следует держаться. В общем-то и это тоже было понятно: ему, как и многим людям в стране, уже до смерти надоели говоруны, хотелось увидеть того, кто шел бы во власть, умея делать дело, обладая конкретной деловой хваткой. Короче, он выбрал себе лидера. Сделал ставку на будущего мэра – и не ошибся: вскоре тот поднялся высоко. А вместе с ним поднялся и Георгий Андреевич, да так, как ему при прежней власти даже и не снилось. Мало того, ему, как волонтеру первого призыва, было особое доверие, а где особое доверие, там и особые милости… Кроме того, что было очень важным по нынешним временам, мэр, сделав человека своим, никогда его не предавал, не сдавал, как модно теперь говорить, используя криминальный жаргон. Может быть, поэтому у мэра и была настоящая команда, где один – за всех, все – за одного, хотя собиралась команда с бору по сосенке и много в ней было не аппаратчиков, а технарей с производства и особенно любимых мэром строителей.

То есть Георгий-то Андреевич знал, что «дружная команда», «монолит» – это во многом лишь красивые слова, но он знал также, как хотелось мэру видеть эту свою команду именно такой, и для пользы дела он заставлял себя видеть и считать так же, как и шеф. А уж что Георгий Андреевич думал на самом деле – это было загнано так глубоко внутрь, что как бы и не интересовало его самого.

Так было обычно. Но теперь – больной, раненный – он не мог позволить себе кривить душой хоть в чем-то, потому что сейчас мог надеяться только на самого себя, а стало быть, обязан был видеть все вокруг совершенно объективно. Стоит охрана у двери – честь и хвала тому, кто об этом позаботился; ищет что-то милиция – честь и хвала ей; собирается посетить мэр – десять тысяч лет жизни ему! Но надеяться, рассчитывать в сложившейся ситуации он может только на самого себя, и верить он сейчас может не следователю, не охраннику, не мэру – только самому себе!

Плохо, конечно, что он здесь напрочь отрезан от внешнего мира. Вот если бы добиться у лечащего врача разрешения на пользование персональным компьютером! Можно было бы по-прежнему или почти по-прежнему участвовать во всех делах, среди которых есть и весьма неотложные, и такие, которые никому другому никак не доверить. Да и просто – был бы «комп», Георгий Андреевич вышел бы сейчас в сайт новостей и сразу увидел бы всю информацию о покушении, а увидев, глядишь, и решил бы этот кроссворд – кто в него стрелял – сам, намного раньше официальных сыщиков. Но компьютера у него, увы, нет, и это при том, что он во что бы то ни стало должен, кровь из носу, иметь к приходу следователя более или менее ясную картину событий…

Как раз на этом месте его раздумий в палату вкатилась тележка с обедом, толкаемая дежурившей сегодня сестричкой Варей. К Варе хозяин палаты был неравнодушен и звал ее в шутку то Варвареткой, то Барбарой, чем приводил девушку в легкое недоумение: ее восьми классов и медучилища явно не хватало для разгадки этой словесной игры.

– Обедать будете, Георгий Андреевич? – спросила Варя.

– Если с вином, то буду, – пошутил он, улыбнувшись девчонке как можно обаятельнее.

Но у Варваретки, как у девушки простой, явно было напряженно с юмором.

– Еще чего! – грубовато отреагировала она. – Какое вам вино, вы же больной!

– Я не больной, я грузин, – засмеялся Георгий Андреевич, – а грузины все болезни вином лечат. Да шучу я, шучу, Барбариска, – пояснил он, снова заметив в ее глазах настороженное непонимание.

Вот так же она смотрела на него первое время, когда он называл ее то какой-то Барбариской, то Барбареткой, пока он не объяснил ей, что Варвара – это все равно что Барбара.

– Как Брыльска? – обрадовалась Варька. – Которая в «Иронии судьбы»?

– Ну, если хочешь, как Брыльска. Или как Стрейзанд.

– Стрейзанд – это кто? – спросила она. – Опять смеетесь, да? Это небось мужик какой-нибудь…

Не знала Варька Барбару Стрейзанд, ну и что из того? Такое поколение – знают только то, на что упал глаз, а то, что надо как бы специально узнавать, – их не интересует и даже отталкивает, и с этим – никуда не денешься – приходится считаться.

То ли сказывалось ранение, некоторый застой крови в чреслах, то ли его кавказский темперамент, но уже сам вид этой молодой, здоровой девчушки необыкновенно волновал его, пробуждал в нем желание. Конечно, он держал себя в руках, но от легкого трепа, от подшучиваний удержаться не мог. То он просил ее посидеть у постели, не убегать, то просил рассказать о себе, и девчонка охотно ему рассказывала про свою семью – семья была бедная, рабочая; рассказывала про своего парня – «такой дурак!» – и особенно много про бабку. Оказывается, бабка у Вари по матери была гречанка – вот откуда у нее такие черные вьющиеся волосы. Рассказывала, что она только этим летом кончила училище и теперь мечтает поступить в институт, хочет стать стоматологом – стоматологи много получают. «Хоть нажрусь досыта, верно?» Но все эти беседы и его подшучивания ничего в их отношениях не меняли. Она разговаривала с ним, наверно, как разговаривала и с отцом – снисходительно, невнимательно к ответам, как разговаривают с человеком много старше и не имеющим никакого сексуального окраса. Георгия же Андреевича совсем не отечески интересовали и ее кудряшки, и высокая молодая грудь, и особенно просвечивающие сквозь ее нейлоновый костюмчик очертания модных трусиков. Трусики Варька любила эротичные, ничего, наверно, не прикрывающие и обязательно с цветными кантиками по обхвату ноги. И кантики эти так играли, когда она выходила из палаты, что темпераментный Георгий Андреевич начинал ощущать себя не больным на больничной койке, а зрителем какого-нибудь забойного стриптиз-шоу – когда вроде бы и стыдновато, и не очень прилично, а все равно не можешь оторвать глаз. Он, конечно, понимал, что вряд ли может на что-то рассчитывать. Кто он для нее? Старик, пациент – особенно после того как она ставила ему клизмы или вытаскивала из-под него судно. Да он, если честно, ни на что особо и не рассчитывал – не растлитель же он малолетних, в самом-то деле, у него ведь за стенами этой палаты есть и красавица жена, и любимая женщина (не жаловал Георгий Андреевич грубоватое русское слово «любовница» – казалось оно ему неприличным, чуть ли не матерным). А вот смотреть на нее готов был сколько угодно. Размышляя об этом наваждении, он даже подумал, что жена, наверно, не только приревновала бы, нет – осудила бы его за этот интерес к девочке. «Подумай, Гоги, – сказала бы она, – у нас дочки скоро достигнут такого возраста, ты же не хочешь, чтобы какой-нибудь немолодой козел…» Ну в этом духе. А вот Настя, любимая женщина, та, пожалуй, поняла бы. Поняла бы, что не о грязных помыслах речь – просто так он чувствует себя живым, полноценным человеком.

А кроме того, Варька напоминала ему девочку из его родного Боржоми, что жила по соседству, во дворе с большим тутовым деревом, ходила в одну с ним школу. У нее были такие же завивающиеся в мелкое кольцо темные волосы и такая же молочно-белая кожа, так усыпанная по груди и плечам веснушками, что всегда хотелось узнать: а там, под платьем, она такая же веснушчатая или нет?… Сейчас его собственные дочки – ровесницы той девочки из соседнего двора, но он, если честно, приходит в ужас, когда думает о том, что, может, есть на свете какой-то мальчик или не мальчик, который смотрит на его девочек такими же жаркими, жадными глазами, какими смотрел тогда он…

Георгий Андреевич поел, не чувствуя того, что попадает в рот. Он хоть и любит хороший стол, но разве же не понимает, что не в ресторан попал. Есть можно – и ладно. А в обычных, муниципальных, говорят, кормят теперь чуть ли не хуже, чем в тюрьме… Сдвинул поднос с пустыми тарелками и замер, ожидая, когда придет Варя и уберет, продолжая размышлять все о том же. Да, семья – это тыл, это самое надежное и святое, что может быть у человека. А как же Настя? – спросил он себя. Ну Настя – это совсем другое… Это та часть души, которая до самой смерти остается неутоленной и тем подтверждающей, что ты еще жив…

Настей она была для него, а вообще-то для всех остальных она была Анаис – известная всей стране певица, красивая, яркая, броская, необычная, словно и не женщина вовсе, а существо из некоего другого мира, созданное специально для поклонения всех смертных и того мужчины, которому позволено будет находиться с ней рядом на правах близкого человека. И вот так вышло, что с ней рядом оказался он, не очень склонный к поклонению и не очень любящий выделяться из толпы…

Кстати, вдруг подумал Георгий Андреевич, едва вспомнив Настю и все, что с нею было связано в последние дни, – а не ее ли бывший устроил это идиотское покушение? Этот Лерик ее? С него станется… Привязался ведь на днях, даже в драку полез… Неизвестно, хорошо ли, плохо ли, что в тот момент Георгий Андреевич не сдержал себя – сильно поплатился бывший, говорят даже сотрясение мозга получил… Бывшего Настиного сожителя, к слову, тоже знала вся страна – не один год этот альфонс выступал с ней в паре. Но она-то – талант от Бога, красавица, а он – сморчок, ни кожи, ни рожи, ни голоса – так, чего-то кривлялся рядом… Но вообще-то вряд ли у Лерика хватило бы пороху решиться на покушение, на стрельбу. Драка – это одно, а убийство… Тут ведь характер нужен. А какой уж там характер… Не зря ведь пошли слухи, что Лерик после расставания с Настей засветился как «голубой», хотя это могут быть чистой воды сплетни… Это же люди искусства, тусовка! Там все в каком-нибудь дерьме. Хотя, конечно, если он и правда «голубой», мог найтись какой-нибудь урод, чтобы сделать любовничку приятное, выйти с ножичком… А с другой стороны, такая сволочь действовала бы исподтишка. Нет, на Лерика не похоже, хотя, конечно, надо будет еще вернуться к той драке у «Околицы», что-то там было не просто так. Как бы то ни было, следователям о той драке он рассказывать конечно же не будет. Рассказать о ней – значит упомянуть Настю, значит пустить чужих людей в свою личную жизнь.

Радуя глаз, снова прискакала Варваретка, забрала поднос, спросила, не требуется ли ему утка. Георгий Андреевич на нее даже обиделся: он о ней думает как об объекте вожделения, а она о нем – как о неком испражняющемся, ничем не интересном мешке с костями и требухой… Ух, как он ненавидел сейчас эту утку, как злобно мечтал о том дне, когда он наконец сможет добраться до туалета сам. Он бы сделал это прямо сейчас, но, как ни крути, если он хочет выздороветь, придется ему терпеть это унижение как минимум еще пару дней. Видел он этот шов на животе, через который хирурги добирались до его разворошенной пулей требухи. «Ваше счастье, что это была пуля калибра 7,62, а не облегченная 5,45, – сказал ему потом, перед отправкой, хирург из Склифа, который пришел полюбоваться на свою работу – все ли в порядке. – Та бы вам разворотила внутри все что можно. А эта все-таки по-божески прошлась… Мы такие дырки в Афгане тысячами штопали, за серьезные раны даже не считали… Селезенка чуть-чуть, так мы вам ее починили, а кишки… Кишки вообще ерунда – подзаштопали, ничего не почувствуете». Утешал как умел, спасибо ему, хотя все эти места, где пуля внутри прошлась, Георгий Андреевич до сих пор чувствовал при малейшем движении – совсем не так, как две те, другие, что продырявили мякоть…

Обида на Варьку как вспыхнула, так тут же и прошла – ребенок, он и есть ребенок, хоть и соблазнительный. Она дошла до двери, снова заставив его любоваться игрой цветных полосочек на ягодицах. Интересно, знает она об этом эффекте? Наверняка знает. В таком случае, на кого эта приманка, эта липучка рассчитана, на какое такое похотливое насекомое? Уж наверняка на кого-то помоложе и поинтереснее, чем он. Или это просто инстинкт, широкий заброс, обычный девичий подсознательный расчет – а ну как кто-нибудь да клюнет, вытащит ее подальше от клизм и уток в какую-нибудь другую, красивую жизнь? Так все-таки ребенок это или женщина? – спросил он себя. – А может, дело в том, что женщина – она уже прямо с пеленок женщина? Наверно, так, если судить по тому, с каким увлечением его дочки таскают у мамы косметику чуть ли не с двух лет… Обезьянки…

Варька дошла до двери и сказала, полуобернувшись:

– Посмотрела я вашу Барбару эту, Стрейзанд. Ну ничего вообще-то, только она какая-то некрасивая… Носатая…

Он кивнул – посмотрела, и молодец. Не нравится девчонке, что он ее вроде как сравнивает с американкой. Не объяснять же дурочке, в чем прелесть этой великой актрисы и певицы, в которую была влюблена вся Америка, а президенты считали за честь водить с ней дружбу.

– А вам она правда нравится? – недоверчиво спросила Варька, все еще собраясь закрыть за собой дверь.

– Правда, – ответил Георгий Андреевич.

Варька кивнула удовлетворенно:

– Я так и думала.

И скрылась наконец, не снизойдя до того, чтобы рассказывать, чем же ей самой все-таки Барбара не понравилась. Ну да бог с ней, с девчонкой. Вырастет – поумнеет… Что там может быть дальше? Его Сити-банк? Банк закрытый, он в нем президент совета директоров, но непосредственно к деньгам отношения не имеет, даже зарплату получает чисто символическую, сам лишь на таких условиях согласился директорствовать. Люди сведущие (а его заказывал несомненно человек сведущий) не могут не знать, что на нем лишь самые общие решения – об инвестиционных проектах, о тенденциях биржевых сделок, о приобретении недвижимости. Что ж, за это, пожалуй, убивать не с руки. Тем более что никто никаких требований ему не выдвигал, в совете директоров у них никакой борьбы между собой, никакого несогласия – все вроде бы единодушны.

Нет, похоже, до прихода сыщика ему не разобраться…

МЛАДШИЙ СОВЕТНИК ЮСТИЦИИ ЯКИМЦЕВ

Якимцев позвонил в Склиф, чтобы узнать, может ли он переговорить с пострадавшим, и с некоторым изумлением узнал, что Топуридзе там уже нет – выздоравливать после операции его отправили в один из филиалов ЦКБ. Евгений Павлович было удивился, но потом сообразил, что сделано это было, видимо, не столько по соображениям престижа, сколько ради безопасности Топуридзе. В Склифе в совсем недавнем прошлом было несколько случаев, когда недобитую жертву внаглую кончали прямо в больничной палате… С другой стороны, такая транспортабельность только что прооперированного человека означала, что он вполне в состоянии побеседовать со следователем. По крайней мере как лицо заинтересованное в этом много больше других. Так оно и оказалось.

Через занесенный снегом яблоневый сад Якимцев прошел по широкой, тщательно расчищенной аллее к большому стеклянному фонарю входа в эту по-своему знаменитую больницу, которая до пертурбации лишь снисходила до обслуживания московского начальства и специализировалась на кремлевских небожителях. Да, в такой больнице чем угодно болеть – одно удовольствие. Она и снаружи производила впечатление, а что уж говорить о том великолепии, которое начиналось внутри! Из мраморного вестибюля высокопоставленный страдалец сразу попадал в огромный, залитый светом холл, больше похожий на какую-то оранжерею – растения в кашпо, растения в вазонах, растения в горшках, растения просто вьющиеся по стенам, а между благолепием этих зеленеющих и цветущих кущ – бесшумный и как бы бесплотный, но до приторности вежливый и предупредительный медперсонал в ослепительно белой спецуре – язык не поворачивается назвать эту одежду халатами. И все больше этот персонал – молодые красивые женщины: похоже, как сахар привлекает мух, так и сверкающее великолепие этой спецбольницы неудержимо влечет к себе отборных лекариц – особенно медсестер…

Да, так-то болеть можно, еще раз подумал Якимцев, следуя за взявшейся проводить его до места медсестрой. Между прочим, никто ни о чем не просил -регистраторная сестра, выписав ему пропуск на вход в палату Топуридзе, прежде чем отдать его, позвонила по телефону: «Варя, иди встреть посетителя к твоему больному из десятой». И сестра почти тотчас же спустилась за Якимцевым – хорошенькая, чернявенькая, замечательно молодая. Это было круто – особенно если учесть, что всего несколько минут назад Евгений Павлович на уличной проходной оформил пропуск на вход внутрь больницы. Прямо как ядерный стратегический объект, думал он, время от времени поглядывая на завиток волос, выбившийся из-под шапочки своего гида, – небось, единственная женская вольность, которую она могла себе здесь позволить. А ведь не зря эти прядки у школьниц раньше назывались завлекалочками…

Они поднялись на нужный им третий этаж. Пост был почти рядом с палатой – за приставленным к стене столом ночной дежурной сидел, полуразвалясь, скучающий милиционер с коротким автоматом через плечо. Он нехотя поднялся, когда провожавшая Якимцева сестричка притормозила подле него и демонстративно отошла в сторонку, дав тем самым понять: она свое дело сделала и больше она ни при чем. Пацан с автоматом сначала взял у Якимцева пропуск, потом потребовал удостоверение и долго изучал, прежде чем, важно кивнув головой, милостиво вернуть.

– Проходите, – на всякий случай сказал он, снова опускаясь на свой стул, от которого у него, вероятно, ныло уже все тело. «Ну вряд ли от тебя был бы прок, подумал Якимцев, явись я сюда с недобрыми намерениями…»

Да, снова сказал он себе, открыв дверь в палату, так болеть можно. Ему живо вспомнилось, как он сравнительно недавно навещал лежащую в Первой Градской родную тетку. Тетка лежала в палате на двенадцать человек. Вряд ли кто-нибудь смог бы его убедить, что тетка хоть чем-то хуже человека, который страдал в этой просторной и светлой палате один.

Они разглядывали друг друга, причем больной – с неким настороженным напряжением.

– Здравствуйте, Георгий Андреевич, – поздоровался Якимцев, по возможности смягчая улыбкой то обстоятельство, что Топуридзе, хозяин территории, понятия не имеет, кто к нему явился, и поспешил представиться: – Якимцев… Евгений Павлович. Следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры…

В ответ на это потерпевший, что Якимцеву понравилось, сразу привстал на своих подушках; он теперь как бы и не совсем лежал, давая понять, что относится к визиту следователя со всем возможным уважением. Еще Якимцеву понравилось, что потерпевший был чисто выбрит: при его-то кавказском происхождении не побрейся он с утра – выглядел бы невозможно заросшим. Следит, значит, человек за собой. Вообще он был симпатичный мужик: на хорошей спортивной шее мощная патрицианская голова – волевой подбородок, живые, умные глаза. Между прочим, у чиновников глаза рано становятся неживыми…

– Извините, – сказал он с едва уловимым кавказским акцентом, – что встречаю в постели. – И улыбнулся. – Зато доступ к телу практически свободный.

Эта тень самоиронии Якимцеву тоже понравилась. Словом, человек сумел расположить его к себе сразу же, хотя Якимцев ехал сюда с некоторой опаской – общение с зажравшимися чиновниками большого удовольствия, надо сказать, никому не доставляет.

– Устраивайтесь, как вам удобнее. – Пострадавший повернулся к застывшей на пороге, не уходившей сестре. – Варенька, сколько нам Никита Валентинович времени отпустил? – Якимцев уже знал, что Никита Валентинович был его ведущий послеоперационный врач, профессор медицины. – Десять минут? – Топуридзе перевел на него свой лаково-антрацитный глаз. – Управимся, Евгений Павлович?

– Вряд ли, – вздохнул Якимцев. – Но ведь и выбора у меня нет, верно?

– Слышите, Варенька, – засмеялся потерпевший, – мы согласны. Так что на ближайшие… м-м… пятнадцать, нет, двадцать минут вы свободны.

– Ох, Георгий Андреевич, – не без кокетства томно вздохнула девица. – Через пятнадцать минут чтобы посетителя уже не было. – И выплыла из палаты.

Они посидели, молча глядя друг на друга. Отпущенное время шло вовсю, а Якимцев все не знал, как подступиться к разговору с этим неожиданно живым больным. И вообще, если бы не сильная бледность, не эта больничная обстановка, ему, пожалуй, и в голову не пришло бы числить обитателя палаты довольно тяжело раненным. Наконец он решился.

– Георгий Андреевич, – с осторожностью приступил Якимцев к допросу, – в общих чертах мне ход событий уже известен, но я хотел бы кое-что уточнить, получить сведения, так сказать, из самых первых рук. Я буду говорить и задавать вам вопросы, и, если вы увидите, что в той картине, которая сложилась у следствия, что-то не соответствует вашим впечатлениям, вы меня сразу же по возможности поправляйте, хорошо?

Топуридзе кивнул, всем своим видом показывая, что терпеливо ожидает расспросов.

– Скажите, пожалуйста, – начал Якимцев с того, что, кажется, интересовало его сейчас больше всего остального. – Сколько, по-вашему, было нападающих? Точно, неточно… главное – именно так, как вам в тот день показалось…

– Хм, – усмехнулся было Топуридзе, но тут же задумался. – Знаете, со всей ответственностью могу сказать про двоих. Во-первых, тот, который стрелял из автомата… который меня ранил… И еще один – он стоял у синих «жигулей» на другой стороне переулка… Он сам в тот момент не стрелял, не держал оружия, но мне показалось, что он как бы дирижировал всем ходом теракта…

Это совпадало с той картиной, которая уже почти сложилась в голове у Якимцева. Правда, в его картине у машины значилось двое сообщников стрелявшего. Один – более всего похожий на страхующего киллера. И еще один – скорее всего, водитель.

– Скажите, Георгий Андреевич, а не мог тот, которого вы назвали дирижером, оказаться просто случайным зевакой? Почему вы, собственно, решили, что он имеет ко всему происходящему какое-то отношение? Может, это был всего лишь случайный очевидец, и не более…

Топуридзе на секунду задумался.

– Почему? Да очень просто! Когда у этого, у киллера, перестал стрелять автомат – не знаю, патроны, что ли, кончились, тот, второй, даже шагнул с мостовой и крикнул, как приказал: «Добей гада!» Он, знаете, как будто распалял того, первого…

Это уже становилось интересным.

– Вы не ошибаетесь? – осторожно спросил Якимцев. – Именно так, такими словами и сказал?

Топуридзе посмотрел на него своими умными глазами с легким огорчением, – видимо, давно привык, что собеседники к его словам относятся с должным уважением.

– Нет, я не ошибаюсь. Больше того, этот киллер, не вдаваясь особо в разговоры, разбил стекло и выстрелил Ивану Ивановичу в голову. Контрольный выстрел. Это было ужасно, водитель был уже мертв, но все равно мозги брызнули чуть не по всему салону машины… Я хорошо запомнил этот момент, хотя, честно говоря, был страшно испуган… И, знаете, не боюсь сейчас в этом признаться… Когда все это началось, это было похоже на какое-то кино… Мало ли мы сейчас смотрим всяких боевиков… Он, главное, вышел на дорогу как терминатор какой… спецназовец, что ли… вышел на негнущихся ногах и, как если бы стал поливать меня из шланга, прошелся очередью из автомата… Но и это было еще не страшно, говорю ведь – больше походило на кино. А вот потом, когда меня ранило и раз, и другой, – вот тогда мне стало невероятно страшно: все по-настоящему, и сейчас меня вот-вот убьют… И так, знаете, захотелось жить. – Он улыбнулся Якимцеву своей милой мужественной улыбкой, словно извинялся перед ним за то, что пережил испуг. – Когда меня ранило, я в страхе сполз вниз, на пол. И вот, когда убийца бросил автомат, а потом я увидел руку с пистолетом, я решил, что пистолет – это специально для меня, что этот выстрел предназначается мне… Но, как видите, до меня дело не дошло…

– Но… не хотите же вы сказать, что вас и не собирались убивать? – как можно деликатнее спросил Якимцев. Смешно, ему казалось, что он может обидеть человека предположением, что покушались вовсе не на него.

– Может быть, и так, – немного помолчав, согласился Топуридзе. «Умный человек, – подумал Якимцев. – Сам командует своим самолюбием, а не оно им…» – Хотя точнее было бы сказать так: вся каша все же из-за меня, только вот собирались меня не убивать, а как следует запугать… И все же мне как-то приятнее думать, что мне, скорее всего, просто повезло. Сначала – когда у киллера замолчал автомат, а я еще был жив…

– Автомат заклинило, – успел вставить Якимцев.

– Ну вот, ну вот… А потом везение мое сказалось в том, что я опустился на дно машины. Водитель сразу потерял сознание, но он был жив, стонал, сидя на своем водительском месте, так что убить его не составляло проблемы…

– А вас?

– А я был в сознании, но дверца с моей стороны была заблокирована. И когда я сполз вниз, киллеру надо было либо дверцу выламывать, либо, чтобы добраться до меня, убирать убитого водителя с его места. Или зайти с другой стороны, но на это у него, наверно, уже не оставалось времени…

Как-то это все было мудрено и неубедительно. И вдруг Якимцева осенило.

– Скажите, – спросил он, – ведь вы ехали на «ниссане»?

– Да, – ответил он, – на «ниссане-максима». У меня служебный такой же, но в этот день я ехал на… частнике. Так получилось, что с утра я служебной машиной не захотел воспользоваться…

– Погодите, погодите, – нетерпеливо перебил его Якимцев, палимый своей все укрепляющейся догадкой. – Машина была с каким рулем?

– С каким рулем? – переспросил Топуридзе и вдруг хлопнул себя по лбу: – Вы думаете, мое везение как раз в этом? В том, что на машине правый руль? А ведь и верно! Они же считали, что убивают пассажира, на автопилоте действовали… Вот видите! Верно, у вас, у русских, говорится: что Бог ни делает – все к лучшему!

Он устало откинулся на подушку и теперь лежал, торжествующе сияя своими антрацитными глазами.

– Нет, ну надо же! – в восторге сказал он еще раз. – Все-таки есть везение на свете. Спасибо вам, Евгений Павлович, лишний раз заставили в везение поверить! Скажу своей… вот она обрадуется! Она и так говорит: свечку надо ставить твоему ангелу… Вы даже не понимаете, что вы для меня сейчас сделали! Я выздоровею – самым почетным гостем будете в моем доме! Клянусь! – И снова весело и счастливо сверкнул глазами в сторону следователя.

"Ну вот, теперь пойдет мужик на поправку, – подумал Якимцев. – Страх я у него убил, вот что. Выходит, сам не желая того, я вселил в него веру, что он вроде как заговоренный, а значит, бояться ему нечего! Он был рад за Топуридзе, но время, отпущенное медсестрой, неумолимо иссякало, и Якимцев поспешил вернуться к своим вопросам:

– Скажите, Георгий Андреевич, а вы случайно не заметили, откуда взялся у киллера пистолет? Может, видели, как он его доставал откуда-нибудь из-под пальто. Или, может, слышали откуда-нибудь со стороны пистолетный выстрел. Все-таки выстрел из «макарова» от автоматных отличить, я думаю, не очень сложно…

Топуридзе с каким-то детским удивлением посмотрел на Евгения Павловича: зачем, дескать, он портит ему радость чем-то несерьезным, не имеющим значения.

– Это что – очень важно? Ну был у него пистолет, он его и достал… А вообще – не знаю. Все это так неожиданно и так ужасно… Я и автомат-то толком не слышал, только видел, как прямо у меня на глазах в лобовом стекле одна за другой появляются дырочки – крохотные, аккуратненькие такие. Я, если честно, подумал тогда: надо же, какое хорошее стекло изобрели – совсем осколков нету, стекло почти целое. А потом, когда он попал в меня – сначала один раз, потом второй, мне стало просто очень больно, так больно, что уже ни до чего… Невыносимая боль, знаете… Мне даже, верите ли, плакать захотелось. Честное слово, не стесняюсь признаться в этом – такая была боль… Так что, извините, насчет выстрелов с той стороны ничего сказать не могу. А что, кто-то еще стрелял, да? Тот, коротышка около машины, да?

– Он что, был невысокий? Этот, как вы говорите, дирижер? – тут же уцепился Якимцев за эту случайно вырвавшуюся у пострадавшего подробность.

– А я разве не сказал? Да, мне показалось, что невысокий. И еще, знаете… у него очень какие-то приметные брови… прямо как нарисованные… И потом еще вроде как маска была на нижней части лица – губ не видно. То ли он так натянул ворот свитера, то ли это был шарф – зима все-таки… А он что, тоже стрелял?

Спрашивал с таким интересом, с такой надеждой, будто эта стрельба, если она имела место, еще больше расширяла пределы его везучести.

– Понимаете, один из свидетелей, охранник фирмы «Квант», уверяет нас, что он тоже стрелял. Якобы сделал выстрел в сторону киллера из своего пистолета Макарова. Может, проезжая, вы когда-нибудь обращали внимание: в том месте, где вас обстреляли, есть некая хитрая организация «Квант» – с мраморной лестницей, охраной, бронзовыми табличками…

Топуридзе кивнул:

– «Квант» я знаю. А насчет стрельбы… Нет, ничего сказать не могу… Хотя… знаете, если бы по этим, по киллерам, кто-то сзади, с тыла, начал стрелять, они бы ведь, наверно, на это среагировали, а? Но лично я никакой такой реакции не видел…

– Ну хорошо. Я вижу, вам тяжело продолжать беседу, да и время наше, наверно, истекает, если уже не истекло. Я попытаюсь подытожить, чтобы потом оформить это все в письменном виде и дать вам на подпись. Не возражаете? Итак, вы утверждаете, что, когда у преступника No 1 заклинило автомат, преступник No 2, невысокий человек, с укутанным во что-то черное подбородком, стоявший у машины, крикнул ему: «Убей гада!» И тот, достав пистолет, выстрелил в голову вашему водителю, очевидно принимая его за вас. Он собирался добить и вас, то есть второго человека в машине, не оставив в живых никого, но, видимо, из-за нервозности, а также из-за нехватки времени не сделал этого. Верно?

– Пожалуй, верно, – подтвердил пострадавший.

– Хорошо. А что было дальше?

– Дальше? Дальше кто-то крикнул: «Уходим, Егор!» Это я хорошо слышал. И они оба побежали. По крайней мере, мне были слышны шаги двоих бегущих. Недолго, правда, все-таки, хотя тротуар там и был расчищен, снег на нем оставался. Снег сначала скрипел, а потом, я думаю, просто заглушал их шаги…

– Вы могли бы восстановить этот эпизод в памяти и сказать хотя бы, в одну сторону они бежали или в разные?

Топуридзе ответил не задумываясь:

– Это я могу сказать сразу – они бежали в разные стороны. Один, условно говоря, уходил в сторону Вознесенского переулка, второй, как мне кажется, бежал по Клеонтьевскому в сторону латиноамериканского посольства. И еще мне тогда показалось, что за ними сразу кинулся вдогонку кто-то из очевидцев. Я еще подумал: зря, так можно и жизни лишиться… Хотя… хотя тут я могу ошибаться… Меня сильно мутило, – видимо, уже сказывалась потеря крови, я чувствовал, что под курткой я уже весь мокрый… Я очень тогда боялся умереть. Я подождал еще чуть-чуть из осторожности, все было тихо. Я разблокировал дверь и, можно сказать, выпал на мостовую…

Живо представив эту картину и шарахнувшихся от него, жмущихся по стенкам редких прохожих, Якимцев собрался было уточнить у него еще кое-что насчет стрельбы, но тут в палату вошла та самая сестра, что давеча сопровождала его.

– Что, уже все? – огорченно спросил у нее следователь. – Вышло время, да?

Варя молча кивнула ему – увы, он ее хорошенькую девичью головку совсем не занимал. Ее интересовал только больной. Якимцев посмотрел на Топуридзе глазами этого юного создания. Он ее понимал – хорош был грузин, ничего не скажешь. А если учесть, что однажды этот грузин угодил в список самых богатых людей России, если учесть положение, которое он занимал, – так ему вообще как претенденту на женское сердце цены не было… Супер, как они теперь говорят. Вне конкуренции!

Между тем «супер» перевел взгляд с Вари на Якимцева, оценил его огорченное лицо и сказал вкрадчиво:

– А что, Бася, может, дадите нам еще минут пять, а? Я думаю, ваше начальство ничего даже и не узнает…

– Георгий Андреевич! – охнула Варя. – Вам же вредно!

– Ай! – отмахнулся Топуридзе. – Управитесь, Евгений Павлович? – снова, как и в начале их встречи, спросил он.

– Вряд ли, – снова вздохнул Якимцев. – Но хотя бы так…

– А давайте-ка мы сейчас нашей милой Барбаре взятку дадим! – легко засмеялся Топуридзе и щедрым жестом указал сестре на коробку с шоколадными конфетами, что лежала у него на тумбочке. – Угощайтесь, Варенька, не стесняйтесь. Можете даже все забрать…

Как ни странно, этот грубый прием сработал: Варя согласилась оставить Якимцева в палате еще минут на десять – «Ни в коем случае не больше!».

Якимцев помнил напутствия шефа насчет «клубка единомышленников», насчет того, что все они там, в мэрии, жулики, которые жрут друг друга. Да, пора, пора уже было хоть с какого-то бока начать выяснять, кому это наглое, демонстративное покушение было выгодно.

– Скажите, Георгий Андреевич, а у вас никаких соображений на этот счет? Сами вы никого не подозреваете? Ну, может, кому-то вы перешли дорогу… по роду вашей деятельности… Может, кого-то, извините, оттерли от выгодного заказа, вольно или невольно лишили доходов? А? Или, может, кто-то вам угрожал… Не было такого? Ведь вы же, как я понимаю, всеми валютными операциями московского правительства ведаете, да? Всеми крупными инвестиционными проектами… Если я правильно осведомлен, «Москва-сити», реконструкция Гостиного Двора, реконструкция «Националя», строительство всех гостиниц высшего класса, комплекс в Нагатинской пойме, подряды со строительными инофирмами – это все вы, да? Или я все же неправильно информирован?

– Нет, почему же… И все, что вы перечислили, и многое еще другое… Я действительно как бы распоряжаюсь валютой в Москве… не в одиночку, естественно… Конечно, легче всего предположить, что собака зарыта именно здесь – деньги огромные, а раз так, – значит, тут же и криминалитет – он ведь напрямую заинтересован и в иностранцах, и в самом строительстве. Там же такие огромные капиталы привлекаются – на поставке одной только щебенки, как показывает практика дорожного строительства, миллиардные состояния можно делать, честное слово! Или взять тот же автодром – вот где чуть ли не настоящие мафиозные разборки начались! И все почему? Да потому, что это только говорится – автодром. А ведь там кроме трассы для гонок по «Формуле-1», которая сама по себе стоит сто миллионов долларов, в обязательном порядке должны строиться и гостиницы, и казино, и предприятия торговли и питания… По нашим меркам, это целый Лас-Вегас, хоть и называется все техническим, неинтересным термином – «автодром». Вы только представьте мощь этого проекта, если специально под него из Шереметьева через Пресню, через деловой центр должна будет пройти монорельсовая дорога – транспорт будущего…

Глаза его полыхали теперь сильнее обычного. И Якимцев понял, что перед ним еще один фанатик московского строительства, вроде мэра. Ну вот и понятно, почему мэр хорошо, даже, может, слишком хорошо относится к этому Топуридзе.

– Да, я стою у истоков этих проектов, – продолжал между тем Топуридзе, как-то сразу сменив тон беззаветного энтузиаста на чисто деловой. – И все же в связи с вашим вопросом ничего определенного сказать не могу. Прямых угроз мне давно никаких не было… со времени знаменитого скандала с гостиницей «Балканская»… Помните, когда нашего мэра обвинили публично, по телевидению, в убийстве американского совладельца гостиницы… Обвинение бросили, а доказать ничего ведь не доказали… Обгадили только человека, а потом весь скандал сам собой ушел в песок. Я сразу говорил, что ничего у этих обвинителей не выйдет. Вот тогда-то мне и начали приходить угрозы… Но потом это все как-то само собой устаканилось. Из чего я сделал вывод, что эти угрозы были частью все той же антимэрской кампании. Акция устрашения, и все…

– И все же… А вы можете что-то предположить сами?… Есть ли у вас завистники среди коллег в мэрии или недовольные вами подрядчики, инвесторы?…

Топуридзе, кажется, еще сильнее побледнел от возмущения, хотя вроде бы больше бледнеть ему уже было некуда.

– Кто вам только мог сказать подобную чепуху! Мы в мэрии – одна команда. Мы все друзья, единомышленники! Кто мне мог там завидовать?! Я что, нашел золотую жилу, украл то, что другие не догадались украсть? Подрядами я не занимаюсь, заметьте. И слава богу. В правительстве достаточно людей, которые на этом собаку съели. Это настоящие специалисты – строители, архитекторы, проектировщики. Я же занимаюсь инвестированием капиталов, привлечением капиталов в стройки, которые осуществляет на благо города и горожан московское правительство, – и все, больше ничего. Я распасовщик, диспетчер. Ну, может, главный бухгалтер…

– Но диспетчер, от которого зависит многое, согласитесь, – успел вставить Якимцев.

– Может быть. Хотя вы знаете, что такое инвестиции? Это тот же бартер. Зачастую там нет никаких живых денег. Вложения осуществляются через проектирование, материалы, рабочую силу и так далее. И отдача, возврат вложенных средств, тоже осуществляется зачастую не деньгами, а услугами, допуском к нашим производствам и технологиям, к каким-то дефицитным сырьевым ресурсам…

Он разволновался, словно вступил в какой-то очень давний спор, и Якимцев встревожился, как бы из-за его грузинского темперамента Топуридзе не стало совсем плохо – тогда он опять на какое-то время будет недоступен следователям. И он удержал на самом кончике языка вопрос, который его так и подмывало задать потерпевшему: если инвестиции – бартер, значит, они могут быть использованы как некие неучтенные средства? Как взятки, премии, льготные подряды, как придержанные для прокручивания в собственном банке средства? Он не задал этот вопрос, отложил на потом, но после слов Топуридзе ему сразу на ум пришла информация о ведущихся следственным комитетом МВД проверках соответствия проекту сданной несколько лет назад МКАД – большой Кольцевой дороги вокруг Москвы. Она, эта информация, вполне укладывалась в схему, выстроенную Калинченко, прекрасно ее иллюстрировала: всего на десять сантиметров уже полотно дороги, каждый метр которой стоит сотни тысяч долларов, всего на несколько тонн щебенки меньше, чем по проекту, на каждой сотне метров дороги – и все эти «мелочи» выливаются в десятки, сотни тысяч неучтенных «бартерных» долларов. Не потому ли действительно всегда идет такая драчка за подряды на этих грандиозных московских стройках?

А насчет того, что у них тут, в мэрии, команда… Якимцев уже давно обратил внимание, что они все, как сговорившись, твердят: под руководством мэра – мы команда! И действительно, как он ни искал, пока не мог найти зазор, лазейку в этом монолите, хотя был абсолютно уверен, что никакого монолита по определению быть не может: живые люди, у каждого свой интерес. И все эти крики – «мы команда» – кончатся либо при первом же испуге, либо когда их, членов команды, начнут покупать по отдельности. Нет, Якимцев вовсе не хотел, чтобы доблестная команда мэра развалилась, он хотел лучше понять те противоречия, которые существуют внутри нее. Да, каждый занимается своим делом, но ведь каждый – личность. А стало быть, существует там, внутри, борьба тщеславий, самолюбий и чего там еще. Один считает, что достоин больших ролей, другому недодано благодарности, третий считает, что его бескорыстие могло бы вознаграждаться лучше… Словом, все эти разговоры про «команду» и «монолит» его только настораживали. И вот перед ним был один из временно выпавших кирпичиков этого монолита.

– Скажите, – осторожно запустил зонд Якимцев, – а товарищи вас уже навещали? Вернее, не так спрошу: к вам уже пускают посетителей? Или только родственников?

Топуридзе засмеялся:

– Ну если считать вас родственником… Я же сказал: доступ к телу почти свободный.

– А все же, – настоял на своем Якимцев, улыбнувшись вместе с Топуридзе, – вы мне не ответили.

Георгий Андреевич снова засмеялся, одарив своим антрацитным взглядом.

– Вы у меня первый посетитель. А стало быть, самый дорогой…

Похоже, у этих грузин слово «дорогой», так же как красный перец, идет во все кушанья…

Якимцев задал этот свой вопрос о товарищах потому, что его очень интересовало – даже не столько как следователя, сколько чисто по-человечески, – посещал ли его уже мэр, а еще больше Евгения Павловича просто подмывало спросить Топуридзе о его дружбе с Джамалом Исмаиловым, сделавшим это странноватое заявление насчет того, что если бы их дружба продолжалась, то ничего бы с Топуридзе не случилось… Но видимо, если он хотел задать этот вопрос, с него и следовало начинать разговор – настолько, похоже, это была непростая тема. Тут, конечно, в несколько минут не управишься, а Топуридзе, по всему судя, их беседа уже утомила…

Как бы то ни было, больше он уже ни о чем потерпевшего спросить не успел – решительно прервавшая их Варя на этот раз была неумолима. Единственное, что Якимцев все-таки успел в последний момент, – попросить Георгия Андреевича, чтобы он-таки подумал и вспомнил, не было ли чего необычного вокруг него в последнее время.

Восемь минут ушло на оформление протокола допроса Топуридзе в качестве потерпевшего. Якимцев еще успел разъяснить потерпевшему его права согласно УПК РСФСР. Все эти восемь минут Варя стояла в дверях, затем вежливо, но вполне настойчиво начала теснить следователя к двери. Впрочем, дальше продлевать допрос Якимцев не решился бы и сам: видно было по всему, что Топуридзе очень устал; неестественная, восковая его бледность становилась все заметнее, в чем не было ничего удивительного – столько крови человек потерял, такое ранение, да и операцию перенес нешуточную, чуть ли не шесть часов на столе лежал. Как он еще находил в себе силы держаться таким молодцом!

Нет, положительно он Якимцеву нравился! Особенно после того, как вспомнил, крикнул ему на дорожку:

– Готовься, дорогой! Выйду – обязательно в гости тебя жду!

И, дождавшись, когда Топуридзе распишется в пустых местах протокола, Евгений Павлович тепло распрощался и покинул наконец палату, слыша за спиной, как медсестра строго выговаривает что-то Георгию Андреевичу, а тот пытается отшучиваться.

Милиционер с автоматом равнодушно посмотрел на него, когда он прикрыл за собой дверь палаты, и буркнул:

– Пропуск сдайте внизу!…

Нет, пожалуй, если что – от такого стража проку все-таки будет немного.

СТАРШИЙ ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ МУРА СИДОРЧУК

Якимцев любил работать с Сидорчуком: огромный, добродушный капитан милиции ни разу еще не подводил его, и вообще, казалось, для него нет ничего невозможного – такой он был весь надежный, спокойный и сильный. Сыщицкие его таланты были специфичны, но весьма существенны – Сидорчук был особенно хорош там, где требовались не столько изощренные в решениях головоломок мозги, сколько именно его добродушная сила и редкостное умение входить в контакт с так называемыми простыми людьми – работягами, обслуживающим персоналом, бомжами, криминализованным отребьем и вообще представителями разного рода добровольно замкнутых социальных групп, включая и сотрудников городских отделений милиции.

Если, скажем, Якимцеву внедрение внутрь всякой такой вот скорлупы либо не удавалось, либо давалось с великим скрипом, то у Сидорчука это получалось до изумления просто. Это было похоже на какой-то фокус. Сидорчук не унижался до заискивающих разговоров или сочувственных поддакиваний, он просто строил какую-то дурацкую рожу или произносил одно-два слова – и готово, тут уже становился безоговорочно своим. Причем и два эти слова-то были тоже какие-то несерьезные, если не сказать – дурацкие: переходя почему-то на украинскую мову, Сидорчук восклицал, смотря по обстоятельствам, «Ось!» или «Га!». Иногда это же «ось» произносилось с восклицательным знаком, иногда с растерянным многоточием. И вот, смешно сказать, с помощью этих двух произносимых на самые разные лады слов Сидорчук мог подолгу вести искуснейшую, сложнейшую беседу, практически не нуждаясь в привлечении какого-либо иного словесного материала. Ну разве что в исключительных случаях мог еще спросить: «А що це таке?» – или воскликнуть: «Та шо ж це таке робится!» – и этого оказывалось более чем достаточно. Прекрасный пол, особенно дамы, стоящие за прилавком, воспринимали эту его немногословность как проявление некой особой галантности и мужской надежности. Мужики же, особенно работяги, и свой брат менты воспринимали сидорчуковский набор как проявление этакого своеобразного, максимально приближенного к народному канону юмора. Ну а с юмором всегда ведь все делается легче…

Впрочем, сейчас, приехав в отделение милиции, на территории которого было совершено преступление, старший оперуполномоченный Сидорчук к своим фокусам не прибегал, не было нужды – его тут многие знали, и он сам знал почти всех, как и в других отделениях милиции, расположенных в центре Москвы.

Он поговорил минут пятнадцать с хлопцами из уголовного розыска, и вроде ничего нового они ему не поведали.

– Да чего ты нас пытаешь-то, Николаич? – спросил его один из местных оперов. – Думаешь, дурнее вас?

– Та ни, – тут же вспомнил Сидорчук про мову, – просто у моего шефа было трудное детство. Сам никому не верит и нас усих к тому ж приучает. И главное дело, хлопцы, знаете как строжит? Ты мене, каже, ненавидь, но делай, як я казав!

Ну посмеялись и посмеялись – надо ж, какой суровый начальник. Сидорчук хотел уже было отбывать: сделал, мол, что велено, – и с плеч долой, как вдруг один из здешних оперов, капитан Лебедев, которого Сидорчук держал за очень толкового мужика, сказал задумчиво:

– А ведь знаешь чего, Николаич, есть тут одна закавыка… Этот водила-то, которого ухлопали, он ведь не из мэрии оказался… не из их гаража. И машина за ними не числится. А что в бумажках сразу не отразили – тут наша недоработка…

– Ага! – перебил его другой опер. – Насчет недоработки это ты зря, а машина, конечно, вообще-то дурная. Машина-то, Николаич, с правым рулем! Их когда еще Черномырдин запретил ввозить, помнишь, все потешались? Еще на Дальнем Востоке чуть не до забастовок дошло…

– Та шо ж вы такое говорите, хлопцы! – изумился Сидорчук. – И шо ж, выходит, нигде в деле це не отражено?

– Я ж тебе и говорю – наша недоработка, – грустно подтвердил капитан. – У вас, что ли, такого не бывает? Ты уж того, Николаич, ты нам соль на рану-то не сыпь, ладно? Так вот и вышло, что сразу по спешке этот факт нигде не зафиксировали.

Сидорчук согласно кивнул: понял, мол, могила. Хотя подумал, что, конечно, разгорись вокруг этой промашки скандал, промолчать ему не удастся.

– А дадите, хлопцы мне взглянуть на этот самый «ниссан»? – спросил он у капитана. – Или к начальству надо идти за указивкой?

Тут опера исторгли дружный вздох облегчения – машина была не у них, ее уже отправили в гараж на Петровку.

– А владелец? – спросил Сидорчук у бравых оперов. – Владельца установили?

Насчет владельца опера ничего сказать не могли: владельца устанавливали в МУРе. Так что пришлось Сидорчуку в спешном порядке двигать туда, на родную Петровку, 38.

Ему не терпелось увидеть расстрелянный «ниссан», хотя он и сам толком не знал, что именно ожидает увидеть. Скорее всего, просто хотел подсознательно лишний раз убедиться, что машина именно с правым рулем. Если это действительно так, расследование, похоже, могло сделать приличный рывок. Во-первых, это с ходу объясняло, почему контрольный выстрел был произведен в водителя, а не в пассажира, который должен был больше интересовать киллеров. Во-вторых, это давало ниточку к тому, чтобы узнать, какого черта такая шишка, как пострадавший, ехал не в положенном ему служебном лимузине.

Машина предстала перед Сидорчуком во всей своей красе: простреленное ветровое стекло, пулевые отверстия с сошедшей по краям пробоин краской на крыльях и капоте, выбитое стекло передней двери. Вместе с экспертом-криминалистом ЭКУ ГУВД он произвел осмотр машины – вещдока по делу. Они заглянули в салон – зловещие бурые пятна на сиденьях, на полу; изнутри на дверце справа отчетливо видны какие-то подозрительные грязно-розовые ошметки, присохшие к уцелевшей части тонированного стекла…

– Ось? – спросил Сидорчук у эксперта-криминалиста.

– «Ось», «ось», – передразнил эксперт. – Мозги разлетелись, сам, что ли, не видишь?

– Га-а… – выдохнул Сидорчук – все, мол, понял.

Вместе с экспертом Сидорчук оформил протокол осмотра вещественного доказательства. Два шофера расписались в документе как понятые.

Сидорчук положил протокол в портфель, упрямо сосредоточившись, постоял, еще полюбовался на машину на прощанье. Ну что ж, руль действительно правый, номера частные…

Да, похоже, смотреть тут больше и впрямь не на что – машина изучена криминалистами из экспертно-криминалистического управления ГУВД досконально. Пробоины, пятна крови, осколки стекла и сам характер его разрушения, типы застрявших в обшивке пуль, их идентичность тем пулям, что были извлечены из тел пострадавших, – все это будет указано в акте криминалистической экспертизы, который сейчас готовится в ЭКУ.

И все же что-то словно не давало Сидорчуку покоя. Он обошел машину раз и другой, присел на корточки, заглянул зачем-то под днище, посмотрел, цел ли глушитель. Все вроде было цело. Тогда он зашел спереди, со стороны капота, полюбовался еще раз на строчку пулевых отверстий в ветровом стекле и понял наконец причину своего беспокойства. Странно возникшее в нем чувство какой-то незавершенности осмотра было связано именно с этой пулевой строчкой, а вернее, с предположением начальника следственной части Мосгорпрокуратуры старшего советника юстиции Калинченко о том, что стреляли непрофессионалы, случайные люди. Ему бы самому, чудику, полюбоваться на эту вот роспись. Отверстия шли ровненько, на одном расстоянии друг от друга – так ровно мог бы прострочить лобовик какой-нибудь фантастический робокоп. Или «калаш», зажатый в станок, с помощью которого проверяют оружие на пристрелочных стендах.

– Ось! – не то задумчиво, не то восхищенно сказал Сидорчук, сняв перчатку и проведя пальцем от дырки к дырке.

– Ага, – понятливо отозвался криминалист из ЭКУ. – Класс. Как еще стекло-то осталось цело. Вот что значит японцы!

– Нет, братцы, – протянул, словно про себя, Сидорчук, – это никакой не дилетант стрелял. Это стрелял очень большой умелец!

– Профи высокого класса стрелял, – подхватил эксперт. – Ты видишь этот вот подъем? – спросил он Сидорчука. – Видишь, трасса – слева вверх направо с небольшим подъемом?

– Ну вижу, – кивнул Сидорчук. – И что?

– А то, что по этой вот строчке можно с большой степенью достоверности говорить: у стрелка приличный боевой опыт.

– Это еще почему? – заинтересовался Сидорчук.

– Потому что такая вот дуга при стрельбе навскидку – на шорох, на взблеск оптического стекла – дает максимальный эффект. Не зацепит ноги – зацепит туловище или голову. Если, конечно, человек не успеет распластаться на земле.

– Кто, значит, не успел, тот опоздал, – снова словно про себя пробормотал Сидорчук.

– Конечно, – завершил эксперт, – стрелял этот спец в Москве, а не в Аргунском ущелье, но раз рука у человека поставлена – это уже навсегда…

Они оба зашли в гараж, под крышу, остановились недалеко от ворот, греясь в потоке, который гнал и гнал компрессор тепловой завесы, закурили…

– Может, даже какой из нашего брата, из ментов, и стрелял, да? – задумчиво сказал Сидорчук. – Вполне ж может такое статься…

– Может, – легко согласился эксперт. – Нахлебался малый в Чечне, опыта набрался, вот теперь его здесь и применяет. Сейчас сплошь и рядом такое, газеты все время пишут…

– Так шо это за машинка-то? – переменил тему Сидорчук. – За кем она, зараза, числится? Не в курсе?

Эксперт старательно заплевал свой окурок, прежде чем бросить в большую, затейливо сваренную из стальных листов мусорницу.

– Один раз кинули незагашенный, так представляешь – загорелось. Масло ж кругом, ветошь вся пропитанная… как порох… – Он помолчал немного. – Насчет того, за кем она числится, тебе там, наверху, твои муровские коллеги лучше скажут. Слышал я только, что никакого отношения к мэрии. Какой-то не то продюсер, не то менеджер – черт их теперь разберет! Раньше-то, по-русски-то, они все приказчиками звались, да и конец. А теперь нет, теперь приказчик – это вроде как говно какое-то, а менеджер – это ого-го! – Он ехидно усмехнулся, спохватился: – Да, и водила этот подстреленный – тоже его, того менеджера. Водитель-охранник. При нем и пушка была, между прочим. По доверенности ездил…

Наверху в МУРе, где он числился, Сидорчук узнал, что машина принадлежит продюсеру шоу-бизнеса Валерию Григорьевичу Плотникову и что Плотникова сейчас нет в городе – в ночь на 19-е отбыл на гастроли на Урал.

– Какие-то у них там Рождественские встречи, что ли… Мы его найдем, конечно, там, на Урале, но только вряд ли с этого будет толк. Это, пожалуй, только сам подстреленный, Топуридзе, скажет – почему он на каком-то леваке на службу ехал, а не на своей персональной, – объяснил подчиненным замначальника МУРа полковник милиции Владимир Яковлев.

ТОПУРИДЗЕ

Георгий Андреевич чувствовал себя совсем обессиленным после визита следователя, однако с мыслями, которые тот пробудил в его голове своими вопросами, ничего поделать не мог. Как не мог забыть и того, что должен во что бы то ни стало додуматься, кто его заказал. Итак, кому вдруг понадобилось убивать человека, занимающегося «всего лишь» инвестициями в столичные стройки?

Вот он давеча сказал этому следователю, что инвестиции – тот же бартер. Но бартер бартеру рознь. Тот бартер, о котором говорил он, может при желании уподобиться оружию, может затронуть даже чьи-то политические интересы, и не на шутку. Особенно если учесть, что не перевелись еще в стране умники, которые на каждом углу кричат про распродажу родины оптом и в розницу, которые в своем не выветрившемся после развала СССР самомнении считают, что если дали иностранцу согласие на вложение денег в тот или иной отечественный проект, то просто осчастливили этого задрипанного иностранца… Они, умники, не понимают, что в мире всего много, а мало лишь одной субстанции – денег. Ему, инвестору, все равно, куда вкладываться – в Турцию, в Россию, в Германию. Так что, если разобраться трезво, страны бегают за инвесторами, а не инвесторы – за странами…

Вот хоть тот же знаменитый деловой центр «Москва-сити» – новые дороги, новые станции метро, чуть не сотня небоскребов, и все это в самом центре города. Трудно, хлопотно, но построй – и все это в перспективе принесет тебе огромные барыши. Но как построить, если нет денег? А ведь, кроме всего прочего, нужны не просто деньги – нужны деньги «быстрые», как говорят финансисты, и не очень «дорогие». Что это значит? Да ведь дураку даже понятно: одно дело взять взаймы на полгода, и совсем другое – до завтра, одно дело под большой процент, и другое – под честное слово… То есть тут нужен не просто заемщик, не просто кредитор, а человек, готовый вложить имеющиеся у него деньги в расчете на будущие прибыли, хотя будут они или нет – это еще жизнь покажет…

Ладно, нашел он американца с деньгами. Готов янки рискнуть и вложить несколько сот миллионов, готов строить. Он-то готов, а мы-то ведь русские, верно? Он еще толком ни одной бумаги не подписал, а к нему уже патриоты пристали: мы тебя осчастливили, мы тебе вон сколько посулили – поделись и ты с нами бабками, раз тебе такие привилегии. Американец даже не удивился: «Взятка? Извольте, я наслышан про ваши первобытные порядки. Сколько?» – «Ах, да как вы могли такое подумать! Нам лично ничего не надо! А это мы вам предлагаем исключительно для компенсации народных патриотических чувств. Так что пожертвуйте-ка вы, если хотите тут всерьез корни пустить, парочку миллионов вашей „зелени“ на храм Христа Спасителя. А о нас не беспокойтесь, мы, если что, и так урвем от ваших щедрот, без вашего соизволения». – «Ах, ети вашу мамашу! – изумился америкос. – Чтобы я, верующий иудей, по принуждению да жертвовал на христианский храм?! Да пропадите вы пропадом с вашими ста небоскребами и тремя станциями метро!… Неужели же я не найду место, где вложить свои деньги без рэкета придурков?…»

С тем и отбыл восвояси. Вот вам и бартер, и все инвестиции… Это целая наука – инвестиции. Вторая политика…

Так вот как, например, судить об этом случае? Что это, глупость? Жадность? Непрофессионализм, деловая недоразвитость? А ведь все до одного в московской команде пришли в сегодняшнюю жизнь из той, прошлой, где особо и головой-то думать не надо было, где у каждого было свое место, свои от начала до конца проложенные рельсы следования: попал на них и, если не сваляешь дурака, обязательно прибудешь из пункта "А" в пункт "Б". Пионер, комсомолец, член партии, одна должность, вторая, третья, медаль, орден, почет, персональная пенсия… Но вот перевернулось все, и привычные рельсы куда-то пропали, но возможности – что по сравнению с ними ордена да персоналки, тьфу! – стали открываться такие, что только не теряй голову…

Он, конечно, сказал следователю про то, что они все там, вокруг мэра, команда, а ведь это и так, и не так. Так – потому что они действительно все идут куда-то под командой мэра. Не так – хотя бы потому, что все они в этой команде разные, все разного и хотят. Пока мэр, как самый сильный и дальнозоркий, ведет их, – они одна стая. Но стоит надзирающей за порядком воле хоть чуть ослабнуть, тут же в единомышленниках обнаруживает себя волчья повадка: и своего не прозевать, и того, кто послабее, к мясу не подпустить…

Взять вот хоть многолетнюю мороку с трассой автогонок по знаменитой «Формуле-1». Вот все кричат: трасса, мол, трасса, мировой престиж! А никто вслух до поры до времени не скажет, что сама трасса – это тьфу, хоть каждый ее километр и стоит аж двенадцать «лимонов» «зелеными». Главное то, что вокруг трассы. Смысл-то всей этой затеи в чем? На гонках приз – всего один миллион, а приносит каждый этап этой самой гонки – «лимонов» пятьдесят – шестьдесят все тех же «зеленых». Есть смысл ковыряться? Есть, и еще как есть! Только следует толком понять, что автодром – это попутно еще и свой собственный Лас-Вегас: гостиницы, казино, бары-рестораны-магазины и всякая, какая только бывает, развлекаловка. Морока? Да! Но больно уж соблазнительная, хоть и очень недешевая. И вот начинает пробный шар катиться – аж с 1992 года: а давайте-ка построим это дело в Питере, а? Денег нет? Ну тогда давайте в Туле. Что, инвестор обанкротился? Ну, может, Калининград подойдет, который Кенигсберг бывший, – почти ведь Европа?… И каждый раз привлекаются инвесторы, каждый раз разрабатывается даже проект, а потом все уходит как-то само собой в песок. Инвестор забирает деньги, но куда деваются те банковские проценты, которые на них за это время накрутились? Куда деваются якобы готовые проекты? А ведь за них, заметьте, тоже заплачено, тоже деньги успели перейти из одного кармана в другой. Остап Бендер – дите рядом с этими умельцами… А давайте построим в Ярославле сразу и автодром, и поле для гольфа? Как идея? Отличная! И вот создается консорциум, который снова успевает несколько раз переложить деньги из кармана в карман. В результате от всего консорциума остается забор, которым успели обнести территорию автодрома и поля для гольфа (как же без поля-то для гольфа!), и на этом все, стройке века конец.

Ан нет, не конец! Дошло дело наконец и до Москвы и приобрело совсем новый оборот, поскольку упала идея автодрома на хорошо уже унавоженную почву.

Когда-то, когда еще только затевался проект «Москва-Сити», решил мэр, со свойственным ему размахом, собрать в одном месте -то бишь на территории «сити» – всю игровую «индустрию» города. Дескать, так вокруг этой буржуазной заразы будет некий естественный санитарный кордон – это раз, во-вторых, удобно будет следить за криминальными элементами, которые всегда почему-то слетаются к игровым столам, как бабочки к фонарю, а также сподручнее будет брать с владельцев заведений все, что положено по закону. Пусть они, сволочи, платят налоги полной мерой.

Тут же распоряжением мэра была создана комиссия по контролю за игорным бизнесом, и главой ее был назначен именно он, Георгий Андреевич Топуридзе. И как-то так повелось, что с тех пор все считали, что всякими издевательствами над игровым бизнесом командует именно он, хотя это конечно же было не так. В этом самом бизнесе такие прибыли и такое страстное желание уклониться от уплаты реальных налогов, что желающих контролировать его оказалось выше головы…

Надо сказать, что воротилам этого своеобразного бизнеса задумка мэра, как ни странно, пришлась по душе: «Москва-сити», этот резерват для деловых людей, конечно же будет щедро поставлять им клиентов – как своих, «родных», так и зарубежных.

Однако довольно скоро, как это нередко в жизни бывает, разочаровался в своей собственной идее мэр. И так к его грандиозной стройке наверху отнеслись не очень, а тут еще припутывается какой-то насквозь криминальный бизнес… Решено было в комплекс «Сити» включить парламентский центр, а игорный бизнес, как противоречащий пафосу нравственного возрождения отчизны, загнать куда-нибудь в другое место, открыть специальный центр развлечений. То есть пусть это будет, как и планировалось, резерват, но резерват, существующий автономно от всего огромного города. Вскоре нашлось и место для такого лепрозория – огромный полуостров на Москве-реке, образовавшийся после того, как здесь некогда спрямили речное русло. В те давние времена это место, Нагатинская пойма, было милой полудеревенской окраиной, с чистой рекой, с рыбалкой, с садами и капустными огородами. Теперь огородов не было и в помине, вокруг разрослись городские кварталы, но сам полуостров использовался городом не шибко интенсивно: доживали свой век какие-то полукустарные предприятия и немощные речные пакгаузы, как-то само собой образовалось несколько довольно ядовитых свалок. Когда-то – то ли к Олимпиаде, то ли к очередной годовщине революции возник порыв облагородить эту странно запущенную территорию – разбили было огромный городской парк, но почему-то тут же бросили его на произвол судьбы и разграбление местными жителями, вот уже который год добросовестно отколупывающими гранитную облицовку с многочисленных ландшафтных сооружений…

Вот здесь-то и решено было построить сначала свой Диснейленд, а потом просто, уже безо всякого Диснейленда, городской центр развлечений. Диснейленд для взрослых.

Владельцы игорного бизнеса вознесли мэру осанну, и даже начали помаленьку раскошеливаться – на проекты, на спонсирование будущих подрядчиков. А как же? Не подмажешь – не поедешь.

Но не поехало. Решение о строительстве в пойме тоже оказалось всего лишь одной из вешек, обозначивших начало страдальческого пути великой мечты игорных баронов, – прошло совсем немного времени, и, как говорится, здрасте вам, новое решение: привязать центр развлечений к новому культурно-спортивному комплексу, к тому самому автодрому «Ф-1», место для которого определили теперь, как ехидно высказывался кое-кто из страдальцев, на полпути от Москвы к Питеру – рядом с аэродромом Шереметьево. Вот тут воротилы игорного бизнеса взвыли: одно дело в колхозе, но чуть ли не в центре города, и совсем другое – тот же колхоз, но уже где-то у черта на куличках. Это у них там в Лас-Вегас ездят, а у нас… У нас хрен найдешь нормального человека, который поперся бы в такую даль, и для чего – для того, чтобы спустить свои собственные денежки! Посовещались ребята между собой и решили идею резервата хоронить. Пусть там, в Шереметьеве, будут свои казино, новые, а те, которые городские власти хотели перевести, – те пусть на своих местах так и остаются, кто где.

Чиновников бароны уговорили быстро, нашли ключи к сердцу. А мэр ни в какую. И вот тут-то к Георгию Андреевичу и пришел впервые гонец от воротил-игровиков, и не кто-нибудь, а Джамал Исмаилов, что, надо сказать, было кем-то придумано неглупо. Потому что это был тот самый Джамал, которому Георгий Андреевич до недавних пор покровительствовал и которого считал чуть ли не младшим братом. До поры до времени…

Теперь Джамал был владельцем собственного, «карманного» банка, совладельцем банка «настоящего», хозяином нескольких развлекательных комплексов и пятизвездочных люкс-отелей. Многие ему не доверяли, побаивались: чеченец, чуть ли не крестный отец гостиничной мафии, который идет напролом, ничего не стесняясь в достижении целей. Многие, но только не Георгий Андреевич: слишком богатое прошлое связывало их, слишком долго Джамал считался «младшим братом»…

Вот его-то и прислали для доверительной беседы заинтересованные лица. Причем явился он как раз тогда, когда в Москву приехал немец Герман Хилке, знаменитый архитектор, построивший лучшую в мире трассу для «Формулы-1» в Малайзии. Георгий Андреевич встретил господина Хилке, показал ему предлагаемую мэрией территорию -триста гектаров неподалеку от международного аэропорта. Немец был в восторге: участок чудесный, аэропорт рядом, можно начинать проектирование хоть сейчас.

Ну а на следующий день или через день Георгия Андреевича и посетил Джамал, сказал, непонятно щурясь сквозь свои очки в тонкой оправе:

– Люди много заплатили, чтобы стройка была в Москве, а не у черта на куличках, Георгий. Сделай последний шаг, не мешай, пусть это будет Нагатино, а? Ты представь себе деловых людей, дорогой: одно дело собрать все казино чуть ли не в центре города, и совсем другое – вывести их за Кольцевую, да? Клянусь, никому плохо не будет, а уж тебе – точно только лучше, поверь старому другу, Георгий!

– Ты скажи своим людям, что ничего уже не изменишь, никто уже ничего не сделает, понял?

Джамал посмотрел на него своим долгим, не то томным, не то презрительным взглядом, – так до сих пор и не научился Георгий Андреевич определять, что там, за этими очками.

– Нет, не понял, дорогой. Растолкуй дураку, если можно.

– Есть решение мэра – казино строятся только вместе с автодромом. Теперь понял?

– Все равно не понял, – весело и дерзко усмехнулся Джамал. – Пусть автодром тоже будет в Нагатине! Чем плохой вариант?

Георгий Андреевич чувствовал, что сейчас начнет выходить из себя.

– Слушай, Джамал, это бессмысленный разговор! Немец приехал, архитектор, который Сепанг строил, слышал, да? – Джамал кивнул. – Так вот, он уже начал привязку проекта к шереметьевскому участку…

– Отстаешь от жизни, – засмеялся Джамал. – Честью клянусь, отстаешь! Передумал уже твой немец, он уже за Нагатино!

– Черт знает что! – возмутился Георгий Андреевич. – Мне об этом ничего не известно. Это во-первых. Во-вторых, я думаю, мэрия будет против – в Нагатино сложившаяся застройка, и довольно плотная. А тут нате вам – автодром, моторы, рев – да население на дыбы встанет! И технически нереально – в Шереметьеве земли триста гектаров, здесь всего сто двадцать… Слушай, ты просто не понимаешь, о чем говоришь…

Джамал посмотрел на него как на безнадежно поврежденного головой.

– Я ведь всего лишь гонец, дорогой, посланник. Меня послали передать тебе слова, я их и передаю. Люди говорят: нехорошо они там в московском правительстве придумали. И я так думаю тоже. Это же надо, чтобы поиграть во что-нибудь, специальную экспедицию снаряжать надо… – Он покрутил головой. – А вот что казино пусть будут рядом с автотрассой – это как раз вы с мэром хорошо додумались, – одобрил Джамал, не сводя с него насмешливых глаз. – Только самые хорошие казино, да? Где ресторан, где стриптиз-бары. Пусть иностранцы-засранцы денежки свои оставляют. Но только чтобы здесь, в городе, да, дорогой?

Весь этот разговор был совершенно бессмысленным по одной простой причине: мэр уже принял решение, поэтому если бы даже Георгий Андреевич захотел пойти навстречу людям, приславшим Джамала, он ничего не смог бы сделать. А кроме того, он и не хотел ничего делать – не хотел идти против мэра, да и не любил Георгий Андреевич, когда на него начинали вот так давить. Хорошо еще хватило у Джамала ума не начать его стращать от имени того крутого ворья, которое имело наглость его, Джамала, послать…

– Слушай, Джамал, если хочешь, чтобы мы остались друзьями, давай кончим этот разговор и не будем больше вспоминать про него. Бессмысленный разговор, понимаешь? А потом, как вам идти навстречу, если вы даже деньги не платите? Кто, скажи на милость, будет к вам прислушиваться? – сказал и спохватился – получилось довольно двусмысленно, как намек на взятку.

– Опять повторю, Гоги, дорогой, – мгновенно отреагировал гость, – я всего лишь гонец. Но зато уполномоченный гонец. Велено мне тебе сказать: сделаешь – на следующих выборах мэром станешь. А, Георгий? Ты, между прочим, вполне достоин, я тебя знаю. И люди тебя знают. Так, говорят, и скажи ему: мы его знаем, мы его уважаем. Хорошо, да?

Георгий Андреевич молчал – лучше ничего не говорить, такой разговор может оказаться провокацией, особенно если у Джамала в кармане крутится диктофон. Хотя, конечно, мелкие подлости не его амплуа… А сам Джамал, наблюдая это тяжелое раздумье, сменил тему:

– Ты, кстати, про деньги говорил. На это я тоже уполномочен: сколько вы с мэром скажете, столько вам и заплатят. Деньги будут общие, чистые, никто из тех, кто меня послал, за ними стоять не будет…

Вот этого-то момента Георгий Андреевич в их разговоре и боялся. Джамал вроде бы друг – это так. Но в то же время он уже не может не предложить деньги: «Зачем отказываешься? Это же деньги, посмотри! Неужели тебе деньги не нужны? Никогда не поверю, дорогой, деньги всем нужны, даже когда они есть. Их много не бывает!»

Да, он прав, деньги всегда нужны, но ведь и друзья друг друга на деньги не покупают! И вообще, он должен был сейчас указать Джамалу на дверь, тем более что его уже не покидала мысль о диктофоне.

– Ты не так меня понял, дорогой, – сухо, официально сказал Георгий Андреевич Джамалу. – Я, конечно, вовсе не хочу, чтобы обиделся и ты, и те, кто тебя послал. Но вообще-то, говоря о деньгах, я имел в виду совсем другое. Сейчас налог с ваших заведений девяносто процентов. Большой налог, согласен, но ведь его же так и так никто не платит, верно? Вы все обнуляете балансы – прибылей нет, налоги платить не с чего. Молодцы. Но скажи, кто после этого пойдет вам навстречу? Умно это, я тебя спрашиваю? Не уверен. Сейчас за вас возьмется налоговая полиция – и все, вам крышка, пойдут закрытия, а там начнется передел собственности, а раз передел, – значит, стрельба, и все – никакого центра развлечений ни в городе, ни за Кольцевой, нигде. Нам же – городу, правительству города – не нужно никаких скандалов и никакой стрельбы. Нам нужно, чтобы вы платили в казну что положено, понимаешь? Это я тебе как председатель комиссии по игорному бизнесу говорю…

…Пришел с обходом доктор Никита Валентинович – смотреть его шов. Солидный доктор, но какой-то вкрадчивый, что ли. Тот, в Склифе, и сам резал, и сам смотрел. А этот и резать не резал, и сам даже не приблизился, попросил кого-то из свиты подойти, обнажить ему живот. Смотрел издалека, ни к чему не прикасался, то ли от задумчивости, то ли от нерешительности шевелил губами, говорить ничего не говорил, бормотал лишь под нос:

– Так, так, так…

Георгий Андреевич спросил у него, нельзя ли как-нибудь устроить, чтобы он мог пользоваться персональным компьютером, и профессор даже обрадовался: тема не медицинская, почему и не поговорить светски.

– Вам ведь, поди, Интернет нужен, да? Как вы хотите подключиться?

– Да ведь вот же, слава богу, телефон у меня в палате, – с некоторым недоумением пояснил Георгий Андреевич, чем несказанно обрадовал профессора. – Розетки для ПК мощной не надо…

– О, вы, значит, еще не оценили всех прелестей нашей больницы, – самодовольно перебил его профессор. – У нас ведь своя спутниковая антенна. Так что вам, как говорится, и карты в руки. Короче, я не возражаю. Если, конечно, вы будете все время помнить меру. Все-таки вам пока до выздоровления далеко. Я же вас, мэрских рыцарей, знаю: начнете сразу вкалывать с утра до вечера, словно не в больнице, а в своем рабочем кабинете пребываете, как всегда… Этого я, извините, допустить не могу!

Но это уже было так, пыхтение для проформы. Пришли с профессором к согласию, одним словом.

А вот с Джамалом они тогда так ни о чем и не договорились. Георгий Андреевич прекрасно понимал, что с этого момента между ним и боссами игорного бизнеса проляжет опасная черта. До сих пор они сосуществовали, словно не замечая друг друга. Теперь вот его заметили, но это близкое знакомство явно не должно пойти ему на пользу: он не взял денег, он не захотел помогать людям, которые его об этом «попросили»… А стало быть, его теперь можно рассматривать и как прямого врага!

Он, может, и дрогнул бы, если бы работал не с мэром, а с кем-то другим. Мэр был обычно непреклонен в своих решениях, волей-неволей приходилось быть таким же, как он. Так что обратного хода у Георгия Андреевича не было. Но он, к чести его, не очень-то по этому поводу и переживал. Всех бояться – не останется в душе места для самой жизни. Тем более что паханов, приславших Джамала, он в душе презирал и считал их и никчемными людьми, и никчемными преступниками. Но вот что касается самого Джамала… Жалко, жалко было после стольких лет дружбы окончательно рвать с ним…

Впрочем, через несколько дней все решилось как бы само собой, когда в нескольких московских газетах появилось интервью заместителя мэра Бориса Рождественского. В этом интервью совершенно определенно говорилось, что мэрией принято решение строить автодром не в Шереметьеве, а в Нагатинской пойме. Лучше места для такой стройки в столице не найти – автодром будет и в черте города, и в то же время в окружении столь редкой для любого мегаполиса почти первозданной природы… Такое расположение автодрома привлекательно как для иностранных капиталов, так и для туристских потоков. Протесты «зеленых»? Ничего страшного, проект учтет все их требования, равно как и претензии окрестных жителей: уже приступившему к работе знаменитому немецкому архитектору Хилке на этот счет даны соответствующие указания. Мало земли? Да, земли здесь сейчас мало – всего сто двадцать гектаров. Но и тут уже найдено простое до гениальности решение: на отсыпку недостающих в пойме гектаров пойдут миллионы кубов земли, извлеченных при строительстве огромного, в два с половиной километра длиной, туннеля на лефортовском участке нового транспортного кольца, которое ударными темпами возводится под неусыпным наблюдением самого мэра, находящегося сейчас в зарубежной поездке – большому политическому кораблю большое, как говорится, и плавание!…

Судя по беспардонной напористости этих заявлений Рождественского, Джамал или какой-то другой гонец от баронов до высшей городской власти все-таки достучался, и предложение насчет денег было понято наконец безо всякого фарисейства, так, как оно и положено. «Это же деньги, смотри, дорогой! Неужели не возьмешь? Неужели они тебе не нужны? Ай, дорогой, при чем тут совесть? Только мы с тобой знаем, да? Бери, дорогой, и тебе хорошо, и мне…» Говоря по-европейски, деньги не пахнут, но зато аккумулируют возможности…

Заявление Рождественского круто меняло ход событий, хотя все в нем было неправдой. Никто пока не принимал решения строить автодром в пойме, никто пока не решался на такую дорогостоящую операцию, как отсыпка десятков гектаров площадей извлеченным грунтом, больше того – и сам проект Лефортовского туннеля до сих пор находился под большим вопросом, хотя у него у самого лежала заявка на приобретение за счет каких-то внебюджетных средств германского проходческого щита. Заявка исходила от подрядчика Лефортовского туннеля, фирмы «Стройинвест», которую возглавлял еще один его, Георгия Андреевича, земляк – Сашка, или Шалва Дворяницкий.

Вообще-то, как замечал Георгий Андреевич, такое уже случалось, когда в отсутствие мэра кто-то делал острое заявление, которое мэр потом и не думал дезавуировать. Ну и понятно: высказал что хотел и при этом самого себя не подставил. Но на сей раз все было явно не так: мэр, вернувшись из поездки, рвал и метал, однако странно, Рождественского не трогал, и это можно было истолковывать только так: либо мэр знает, что Рождественского крепко поддерживает наверху кто-то из больших его недругов, либо… Либо он сам играет в эту игру… Однако вскоре Георгий Андреевич убедился, что мэр ни в какую игру не играет. Мэр вызвал его к себе, и они, запершись, долго совещались о том, что можно сделать, чтобы изменить ситуацию. Однако изменить что-либо было уже очень трудно: разработка проекта шла вовсю и кардинальное вторжение в этот процесс влекло за собой довольно неприятные последствия, включая приличную неустойку…

Они крутили ситуацию и так и этак, и наконец мэра осенило: не покупать щит. Проект – черт с ним, пусть будет – можно привязать потом к другому месту. А стройки без щита ну никак не может быть, тем более что отсыпка грунта должна вестись опережающими темпами…

– Значит, так, Георгий, – сказал мэр, подводя итог. – Есть у меня тут один проект насчет туннеля… Как его, значит, проложить безо всякого щита… Со слов – очень неглупый проект, а вот вникнуть в детали у меня все никак не получается. Мне кажется, это то, что нам надо. Ты его возьми, изучи, а потом доложишь на правительстве. Думаю, удастся для начала отсрочить этот чертов щит. Ну а потом… Или ишак помрет, или султан сдохнет. – И засмеялся, довольный, как всегда смеялся, найдя выход из какого-нибудь затруднения.

Было ясно, что между мэром и его замом все-таки назревает конфликт, который должен, просто не может в самом скором времени не разразиться нешуточным взрывом: Рождественский выбрал для своих интриг момент крайне для мэра неудобный. В результате сразу завис закон о самоуправлении в городе, завис проект нового закона о налогообложении игорных заведений, а самое главное – проект нового генплана. И если так пойдет и дальше, окажутся незаконными все стройки, которыми мэр так гордится: и «Сити», и Третье кольцо, и тот же, пропади он пропадом, автодром.

Георгий Андреевич понимал, что Рождественский сам никогда бы не осмелился пойти против мэра, что ветер дует со стороны Кремля. Он снова стоял перед выбором, на чью сторону встать. Но на сей раз выбор оказался на удивление нетяжел: он, как и его шеф, своих не сдавал, да плюс к тому как кавказский человек считал предательство друга самым тяжким на свете преступлением. Ну одним из самых тяжких. Так что очень быстро Георгий Андреевич понял для самого себя: что бы ни случилось, он останется с мэром.

И это «что бы ни случилось» пришло ему на ум не просто так. «Бароны» довольно быстро напомнили о себе. Едва он попытался перекрыть кислород «Стройинвесту», как тут же был ранен Володя Брагарник, его правая рука. Он понял: это была «черная метка» ему самому. И единственное, что он мог с этим сделать, – не терять форму, быть в постоянной готовности к отпору. Он и был, пока малость не зазевался…

Ну и, спрашивается, мог он обо всем этом говорить со следователем? Ой, что-то он сомневается. Нет, если уж он будет во всем этом теперь разбираться, то будет разбираться сам. Ну, может, если согласится помочь мэр – он от его помощи не откажется.

Первое, что он прочел в Интернете, подключив привезенный женой ноутбук, было интервью Джамала по поводу покушения на «старого друга, одного из самых замечательных людей, с которым меня сталкивала жизнь». Далее Джамал говорил: «По-человечески считаю, что, если бы наши отношения не прервались какое-то время назад, я бы смог уберечь Георгия Андреевича…» Георгий Андреевич надолго задумался над этой по-своему замечательной фразой, такой емкой и такой многозначной… Да, грустно терять друзей, но еще грустнее обнаруживать задним числом, как ты ошибался в оценке человека… Он прочел далее: «Я слышал, в силовых структурах склоняются к экономической версии происшедшего, в частности ищут причины в проекте строительства трассы для „Формулы-1“. Но это просто смехотворное предположение: весь проект „Ф-1“ – это сто миллионов долларов. За такие деньги сейчас убивать уже не принято…» Да, хорош гусь! А от следующей фразы интервью у него просто захолодело сердце. «Интуиция еще ни разу не подводила Георгия. И вообще, он очень любит свою семью, очень ответственно к ней относится, чтобы позволить себе втянуться в какую-нибудь авантюру…»

Это было странное заявление – он словно видел перед собой Джамала, его тонкие очки, за стеклами которых щурятся недобро глаза, таящие не то издевку, не то презрение. Но семья, семья… Семью он помянул тут явно не случайно. Что это? Еще одно ему предупреждение?

Снова нестерпимо заныла рана.

Вот и попробуй тут выздороветь!

Из досье, составленного ст. лейтенантом милиции Е. Елагиной:

"АВТОДРОМ «НАГАТИНСКАЯ ПОЙМА»

Разговоры о необходимости постройки автодрома «Формулы-1» в РФ возникали неоднократно. Если произвести небольшой экскурс в историю вопроса, получится следующее.

1993 год. Попытка постройки автодрома на 300 тысяч зрителей в Калининграде-областном. Проект носил знаменательное название «Российская корона». Нашлась даже фирма-инвестор, которая заявила о своей готовности внести необходимые для строительства деньги. Деньги в результате так и не были внесены, проект остался неосуществленным.

1994 год. Некая компания «Карринг-инвест» получает землеотвод под Ярославлем. Вокруг предполагаемого участка застройки возводится забор, на чем строительство и заканчивается по причине разорения фирмы.

1996 год. АО «Логосваз» планирует привлечь кредит в 80 миллионов долларов под строительство трассы для «Формулы-1» неподалеку от города Чехова. Кредит получен, построен коттеджный поселок для сотрудников фирмы, на большее средств не хватило.

1998 год. О намерении осчастливить область автодромом объявляет губернатор Тулы. Официально заявлен инвестор – ливанец с неливанским именем фон Хайдербранд, готовый якобы вложить в проект 130 миллионов долларов. Однако очень быстро выясняется, что проект – дутый, ливанец деньги не дает, и о почине губернатора все тут же забывают.

Совершенно очевидно, что периодически интерес к этому проекту возникает не случайно: соревнования по «Формуле-1» способны привлечь 400 – 500 тысяч иностранных туристов в год, при этом если себестоимость Гран-при не превышает 1 миллиона долларов, доход от проведения соревнований Гран-при составляет, как показывает западная практика, от 6 до 50 миллионов долларов.

2000 год. Трассу протяженностью 5 км намерено построить московское правительство. Район застройки – Новоподрезково, стоимость – 200 миллионов долларов. Проект предусматривает также строительство поля для гольфа и автостоянки на 40 тысяч машин. Для реализации проекта была даже создана некоммерческая организация с поэтическим названием «Дирекция по реализации проекта строительства автодрома трассы „Формула-1“ и гольф-поля с инфраструктурой». Проект остался на бумаге, несмотря на мощное лобби в правительстве Москвы и администрации президента.

Но это история. А вот наши дни. Здесь начинаются вещи поистине замечательные. Возникает проект строительства трассы в Молжанинове – это северная окраина Москвы, неподалеку от Шереметьева. Вроде бы налицо все выгоды такого выбора: близость международного аэропорта, наличие больших свободных от застройки площадей, и это очень важно, поскольку в случае строительства трассы сюда, в Молжаниново, а не в комплекс «Москва-сити» задумано перевести чуть ли не всю развлекательную индустрию столицы, создать здесь этакий московский Лас-Вегас: казино, рестораны и бары со стриптиз-шоу, а также большое число высококлассных гостиниц… Инициативу строительства автодрома и поля для гольфа в Молжанинове горячо поддерживает, в частности, зампремьера правительства Москвы Борис Рождественский. По расчетам проект требует 300 миллионов долларов. Если же возродить автодром для «Формулы-1» – и того больше, примерно 500 миллионов.

Одновременно с этим возникает еще один проект – строительство автодрома в Нагатинской пойме. Но этот проект даже не рассматривается всерьез. Вот октябрьское интервью со специально приглашенным в Россию Энди Бекклстоуном, вице-президентом ассоциации «Формула-1» (FOA).

Корр. В сентябре к нам в Москву приезжал Герман Хилке, знаменитый архитектор, построивший великолепную трассу в Сепанге, в Малайзии. Г-н Хилке осмотрел территорию в Молжаниновском районе САО Москвы и, насколько нам известно, уже заключил договор на проектирование автодрома в Молжанинове, в районе аэропорта Шереметьево. Знаете ли вы об этом?

Э. Б. Да, конечно. Я давно информирован об этом проекте. Килке полагает, что территория неподалеку от аэропорта очень хороша для трассы. Кстати, Герман и посоветовал мне самому приехать в Москву, чтобы побывать на месте: по его мнению, оно превосходно подходит для размещения автодрома международного класса.

Корр. А что вы скажете о другом московском проекте – в Нагатинской пойме? Каковы, если не секрет, итоги вашей встречи с представителями московского правительства?

Э. Б. Да, я посвящен в этот замысел. Не могу сказать, что я от него в восторге. Я рекомендовал его инициаторам провести тщательный анализ почв в рекомендуемом ими районе, поскольку Нагатинская пойма – это полуостров или даже остров, где явно не хватает площади для возведения всей сопутствующей автодрому инфраструктуры, а затем пригласить для консультации Хилке…

Казалось бы, вопрос практически решен в пользу Молжаниново. Однако проходит месяц-другой – и все кардинально меняется. Если в октябре проект строительства в Нагатино всерьез даже не рассматривался, то уже в декабре выясняется, что неизвестно когда и неизвестно кем принято решение строить автодром именно в Нагатине. Можно лишь догадываться, что одной из главных причин такого решения явилось то обстоятельство, что вряд ли в городе нашлось бы много желающих перевести свои казино и ночные клубы из центра столицы куда-то на окраину. И хотя минусы нагатинского проекта совершенно очевидны, они нисколько не смущают тех, кто за ним стоит.

Какие минусы? Ну, во-первых, строительство автодрома чуть ли не в самом центре столицы уже вызывает бурные протесты жителей. Во-вторых, площадь той части полуострова, где предполагается строить трассу, – примерно 120 га (по другим расчетам, принадлежащим «зеленым», – и вовсе 90). Для сравнения: автодром в Сепанге занимает 350 гектаров. Однако авторы проекта уверяют представителей FOA, что земли хватит на все объекты, которые были намечены. Пригодную территорию решено увеличить, расширить за счет нескольких миллионов кубометров земли, которые строители извлекут на поверхность при сооружении Лефортовского туннеля Третьего транспортного кольца. Профиль автодрома должен органично вписаться в ландшафт Нагатинской поймы, а все опасения «зеленых» о возможном ущербе для окружающей среды будут учтены.

За этим проектом стоит весьма влиятельное лобби. Достаточно сказать, например, что попечительский совет культурно-спортивного комплекса (КСК) «Нагатино» возглавил сам мэр столицы, фактически тем самым взявший осуществление проекта под свой контроль… В результате уже в декабре все тот же Энди Бекклстоун после двухчасовой беседы с эмиссарами мэра заявил в Лондоне, что он отмечает уникальное расположение полуострова как решающее достоинство нового проекта, оцененного московскими специалистами в 100 миллионов долларов. Рекомендованная Э. Бекклстоуном британская строительная группа «B. B. G.» уже прислала экспертов, также оценивших работы, связанные с трассой, в 100 миллионов долларов, они рассчитывают завершить строительство за 2 – 2,5 года.

В то же время по другим оценкам на строительство трассы, гостиниц, развлекательного центра, баров, ресторанов и казино, если учесть, что только прокладка одного километра трассы «Формулы-1» стоит 12 миллионов долларов, потребуется от 100 до 400 миллионов «зеленых»… Независимые же эксперты, связанные с налоговой полицией, считают, что строительство автодрома и сопутствующей инфраструктуры вообще обойдется городу в 1 миллиард долларов. Если вспомнить, что инвесторов пока не находилось ни для одной из аналогичных затей, все эти проекты, возникающие в России с 1992 года, не более чем фикция для отмывания денег…"

ТУРЕЦКИЙ

Я уже, кажется, совсем забыл о том нашем разговоре втроем, когда мы обсуждали покушение на Топуридзе. Но не прошло и недели, как мне поневоле пришлось о нем вспомнить – жизнь заставила.

Один из дней недели начался у меня с меркуловского звонка.

– Тут вот какая незадача, Саша, – с насторожившей меня вкрадчивостью начал он, – Молчанов умер, наш зональный прокурор… Обширный инфаркт. Ехал на машине со службы – и привет. Встал на светофоре и стоит, дорогу перекрыл. Кинулись к нему – а он уже мертвый… Завтра похороны… – Он вздохнул. – Так вот, Саша, как ты смотришь, если мы тебя назначим временно исполняющим обязанности зонального прокурора по Москве?

– Ну ты, Константин, даешь! – Я аж свистнул от неожиданности. – Ей-богу, даже и не знаю, что сказать… Вечно ты с сюрпризами, Костя…

– А жизнь – она вся из сюрпризов да из неожиданностей, ты разве не замечал? – хмыкнул он. Давай, Саша, соглашайся… Будешь осуществлять надзор за московскими делами, в том числе и за делом Топуридзе. Помнится, ты еще проявлял к нему повышенный интерес… Припоминаешь наш разговор? Ты, я и Славка… Ну вот… Тем более что дело это на контроле у генерального, так его никак нельзя без надзора оставить. Да еще, если помнишь, там, в горпрокуратуре начальник следственной части новый… Ты вспомни, Славка еще говорил: помочь бы, мол, человеку надо. Ну уважишь, Саша? Не думаю, что это надолго: как только подберем стоящего кандидата, сразу тебя и отпустим… на покаяние. – Он снова хмыкнул. – Молчанову нужна достойная замена, очень толковый был мужик… Ну так как? Соглашайся! Согласишься – я сегодня же оформлю тебя приказом по Генпрокуратуре…

Я попросил у него день на раздумье.

Вообще-то, если честно, мне сейчас было не до того -и так дел скопилось невпроворот. Так что я особенно в бой не рвался. Тем более что, даже после того как я переговорил со следователем Якимцевым (очень, кстати, толковым малым), полистал у него следственные материалы, на скорую руку изучая все, что успела накопать его группа, определенной ясности у меня так и не возникло, хотя у ребят и были перспективные наработки. Я, например, одобрил желание Якимцева попробовать дожать охранника Соколова.

Но было одно обстоятельство, которое не позволяло мне сразу ответить Косте отказом. Сознаюсь, я ненавижу сам этот термин – «заказное убийство». Произносишь эти слова – и будто сразу расписываешься в собственной беспомощности. Не знаю, как другие, лично я так просто начинаю сам себя слегка презирать за то, что меня, опытного следака, раскрывшего и распутавшего множество тяжких преступлений, обходит, дурит какая-то шантрапа, всего-то и умеющая, что без риска для жизни нажать на курок или кнопку дистанционного взрывателя. Хотя, конечно, следы заметать они насобачились здорово, ничего не скажешь. А нет следа – не за что и зацепиться. Главное ведь в нашем деле – зацепиться за какую-нибудь внятную улику. Зацепился – и начинай разматывать в обратную сторону… Ну а если нет такой зацепки – ищи логику. Должна, обязана в каждом таком заранее спланированном преступлении быть своя логика!

И я решил согласиться. И сам через сутки, как и обещал, позвонил Косте.

– Ну вот и молодец, – одобрил он.

– А чего ж! Я тебе и тогда говорил, и сейчас скажу: сам напрашиваться не стал бы, а если надо – я, как пионер, всегда готов. Хотя вообще-то у меня и так дел невпроворот. Но только ты все же не забудь: временно!

– Ну и ладушки, – засмеялся Костя. – Приказ у меня уже готов, так что с завтрашнего дня и приступай.

И вот я, как надзирающий за следствием прокурор, начал, как мог, вникать в несколько первоочередных дел, и в том числе – в дело Топуридзе.

Была своя логика, очевидно, и в деле о расстреле машины Топуридзе, и, вероятно, не так уж и глубоко запрятанная. В то, что это так, а не иначе, я лишний раз поверил, прочитав в газете странноватое интервью некоего Джамала Исмаилова, который называл себя другом Топуридзе. Я слышал о нем и раньше – это был молодой, но очень хваткий, очень богатый предприниматель, о котором не раз писали СМИ как о герое нашего времени и личности необыкновенной. Наверно, так оно и было, потому что в интервью, которое он дал, меня поразили аж две вещи. Во-первых, молодой мультимиллионер заявлял, что Топуридзе был бы цел и невредим, если бы не порвал дружбы с ним, Исмаиловым, а во-вторых, он сказал, что сто миллионов баксов не те деньги, за которые теперь человека убивают. Этот ребус, эта странная смесь цинизма с какой-то страшной арифметикой, не давала мне покоя до такой степени, что я ни о чем другом не мог думать. Или я не прав и нет в его словах ничего страшного? Просто человек хотел сказать, что, не расстанься они, он бы ему, другу, спину прикрыл, как никто другой? Но тогда почему он говорит об убийстве как о чем-то вполне нормальном и разрешенном? Только, дескать, не за сто же жалких миллионов… Ну а если не за сто, то за сколько будет нормально? За двести? За триста?

Меня разобрало до такой степени, что страшно захотелось посмотреть на место происшествия, тем более что я ехал как раз где-то неподалеку. Увы, я знал этот симптом, – так начинается настоящий интерес к делу. Я вздохнул, сворачивая в бывший Балтийский тупик. Ну что ж, раз организм так приказывает – посмотрим, как тут да что. Иной раз это очень даже помогает, дает хороший толчок соображаловке…

Я оставил машину в Вознесенском переулке и, вспоминая, как он назывался раньше, при советской власти, пошел к тому перекрестку, где, собственно, все и произошло в тот день. Наконец вспомнил – раньше это была улица Станкевича. Не того демократа первых перестроечных лет, который из помощников мэра чуть не угодил за решетку и потом скрывался на родине предков, в Варшаве, а того давнего либерала, который был современником Герцена и Огарева. Черт его знает, не уверен, что надо было все это еще раз переименовывать. Знаю только, что такое переименование бывает иной раз очень трудно принять, особенно если что-то вбилось тебе в голову еще с отроческих лет…

Я люблю центр с самого детства. И вообще, должен признаться, люблю свой город. Я знаю, многие ненавидят его как некое враждебное живое существо, чувствуют, даже прожив здесь не один год, какое-то к нему отчуждение. Я же здесь вырос и лучшего для себя города на свете просто не представляю. Нет, правда! А уж эти вот места – старый центр, сердце Москвы, – не сравню ни с Питером, ни с… Неважно с чем. Боюсь, что человеку приезжему или новоиспеченному москвичу, этого не понять. Да они, как правило, и не знают этих уютных переулочков, до сих пор застроенных двух-и трехэтажными, в самом крайнем случае – четырехэтажными домами, построенными на купеческие капиталы в XIX веке – после великого пожара первой Отечественной и позже, во времена подъема империи. Здесь нет знаменитых магазинов вроде ГУМа, ЦУМа и всего прочего, что привлекает людей из других районов, здесь нет, или почти нет, нового жилья, почему москвичи здесь и живут, в этих заповедниках, как жили когда-то их предки: тихо, по-московски обстоятельно, со вкусом смакуя каждый прожитый день. И, попадая сюда, ты не можешь сразу же не почувствовать эту вот обстоятельность и этот вкус – словно разом оказываешься внутри кустодиевской картины и чуть ли не воочию видишь каких-нибудь дородных купчих, важно дующих на блюдце с чаем, и подхалимски трущихся у их же ног раскормленных, уютных котов…

А может, просто у меня особая теплота к этим местам, потому что пацаном я знал времена, когда все вот такие домишки были сверху донизу заселены народом, да так плотно, что потом, когда этот народ расталкивали по всяким Кузьминкам да Черемушкам, оказывалось, что содержимое одной такой трехэтажной «шкатулочки» не умещается даже в трех-четырехподъездной пятиэтажке…

А когда настоящих москвичей порасселили, стало здесь все меняться – многие жилые дома позанимали всякие разные конторы, важные и неважные. Так что по вечерам и в выходные улицы здесь пустели настолько, что могло почудиться, будто ты оказался в какой-то городской пустыне: ни огонька, ни звука человеческих голосов, ни шороха автомобильных шин… Ну а чуть позже полезло в эти обезлюдевшие заповедные места всякое большое начальство – как-то сразу полюбились начальству эти тихие места. То есть полюбились-то они ему аж с восемнадцатого года, как Ленин перевез свое правительство из разжалованной столицы империи, ну а уж в брежневские и последующие времена – особенно. Самый центр города, а спокойно, уютно, как и на окраине не бывает. И начали мало-помалу все эти старомосковские улочки становиться элитными… Тьфу, слово-то какое мерзопакостное!

Я внимательно оглядывался на месте, где все происходило – я уже хорошо знал его по описаниям. Значит, вот здесь киллеры перекрыли начальственному «ниссану» дорогу, стреляли примерно отсюда. А убедившись, что дело сделано, кинулись уносить ноги, бросив свои «жигули», на которых приехали сюда заранее, с вечера или ночью. Машина стояла вот на этом месте, у входа в магазинчик в угловом доме.

От злосчастного переулка я прошел по переулку влево, потом вернулся, пошел вправо – изучал возможные пути отхода преступников с таким интересом, будто уносить отсюда ноги предстояло мне самому. Н-да, лихие оказались ребятишки! С точки зрения нормального человека тут все не лезло ни в какие ворота! Затеяли стрельбу прямо у охраняемой ограды – это раз. Затеяли в самое для этих мест неудачное время – между девятью и десятью утра, как раз тогда, когда здесь больше всего народа, спешащего на работу в свои конторы и конторки, – это два. Ну и, конечно, отход. Тут куда ни кинь – все получался клин. Налево пойдешь – два посольства стран ближнего зарубежья, и при каждом снаружи милицейский пост. Вправо пойдешь – та же песня, посольство, только не вполне братское, латиноамериканское, и точно такой же милицейский пост. Бежать прямо – через бывший тупик, ставший теперь улочкой, напрямую ведущей к Бульварному кольцу? Заманчиво, но лично я ни за что не стал бы этого делать. Во-первых, в этом случае пришлось бы довольно долго скакать у всех на виду, потому как, чтобы достичь тупика, надо пересечь довольно просторный голый пустырь; во-вторых, там, в этом бывшем тупике, вовсю строят еще один элитный дом, рядом с которым вот этот, цековский, на котором висят мемориальные доски, кажется жалким бараком… А раз стройка, – стало быть, там тоже много лишних глаз. Да еще, не дай бог, какой-нибудь ретивый работяга кинется сдуру помогать установлению порядка и справедливости – так ведь тоже бывает…

Короче говоря, за киллеров не ручаюсь – уж больно они во всем оказались нестандартны, а я, граждане, пожалуй, попробовал бы уйти проходным двором. Я даже положил глаз на подворотную арку в том строении, что рядом с обнесенным оградой цековским домом. Я вошел в арку – и словно разом оказался в собственном детстве. Рядом с роскошью элитного жилья дочеремушкинская Москва уживалась самым что ни на есть распрекрасным образом. Это был типичный для Москвы пятидесятых годов дворик: закрытый со всех сторон низкорослыми старыми зданиями, образующими довольно непростой лабиринт, он умилял тем, что из него все же было видно небо – все-таки три этажа это не десять и даже не пять. Здесь же был и чей-то палисадничек, – наверно, летом радовал глаз какими-нибудь не очень пышными, но все же живыми цветочками, а в палисадничке – оставшийся, видать, от прошлых времен столик для доминошников и любителей выпить в соседском кругу. Тут было место для игры в классики, или казаки-разбойники, или прятки – с учетом, конечно, возможностей подъездов черного хода. Однако сейчас во дворе никто не играл ни в какие игры и ничего не распивал за столиком, хотя аккуратно расчищенные от снега дорожки, ведущие к многочисленным обитым металлом дверям с кнопками кодовых замков, свидетельствовали о человеческом присутствии. Но, судя по всему, теперь за этими дверями никто не жил, – похоже, нынче здесь все было занято конторами и конторками. В одном или двух местах, подтверждая это мое соображение, даже висели красивые бронзовые таблички, разобрать которые издали не было никакой возможности.

Если это был такой же двор, как в моем детстве, то отсюда, из этого тюремно-замкнутого пространства, должен был вести еще один ход, еще одна арка – наверняка двор, как водилось раньше в Москве, был проходным. Миновав в дворовом лабиринте поворот, обогнув очередной флигелек, я этот ход обнаружил. Однако здесь, увы, была не арка; арка, судя по всему, существовала где-то много дальше; здесь же был просто высокий металлический забор, отгораживающий один двор от другого. Однако забор не был глухим – в нем имелись запертые на большой замок двустворчатые ворота из той же массивной катанки. Ну вообще-то такое препятствие вряд ли могло остановить уносящего ноги человека, которому грозит смертельная опасность. Оставалось уточнить, куда выходит двор за забором и кто распоряжается этими самыми воротами. Впрочем, последний вопрос не имел отдельного значения. Ворота при желании можно было и перемахнуть… Чтобы убедиться в этом, я подтянулся на руках, через секунду зависнув над прутьями ворот, к счастью, незаостренными.

Теперь я был довольно высоко вознесен над соседними кущами. Отсюда, сверху, мне хорошо был виден весь соседний дворик, три или четыре иномарки, притаившиеся в разных его углах, мощенные аккуратной мраморной плиткой отчищенные от снега дорожки. Похоже, это были владения контор (или конторы) побогаче тех, что владели двором на этой, на моей, стороне. Соображая, как ловчее перекинуть ногу и надо ли это делать, я еще раз недоверчиво посмотрел на прутья и вдруг на одном из них, чуть ли не у себя под носом, увидел не лоскут – клок темных, явно синтетического происхождения волокон – будто какая-то тряпка висела на этом штыре, а потом тряпку с силой дернули, не заботясь о сохранности… Это было уже что-то. Я еще раз посмотрел вниз – можно ли прыгнуть – и с сожалением понял, что лучше этого не делать: прямо под воротами громоздилась приличная горка асбестовых труб. Серые, припорошенные снегом, они не сразу бросились мне в глаза, а между тем сломать об них ноги было как два раза плюнуть, говоря словами товарища Грязнова. Я продолжал в раздумье висеть, хотя здесь, на заборе, мне было как-то, прямо скажем, не вполне комфортно. А там, среди расчищенных дорожек, стояли аккуратные лавочки явно привозного происхождения под импортными же сказочными фонарями, дальше угадывался под пухлым снежным сугробом небольшой бассейн с занесенным по самое некуда мальчиком-пис, – видно, летом здесь освежает воздух миленький фонтанчик, у которого так приятно проводить перекуры и остаток обеденного времени, а также морочить голову подходящим по возрасту и прочим кондициям сослуживцам. Спарринг-партнершам, как говорит все тот же товарищ Грязнов. Подумав обо всем этом, я явственно услышал вдруг женские голоса, женские же немного визгливые смешки – о эти русалочьи звуки! Как правило, дамы издают их под прицелом мужских глаз или если, наоборот, добиваются этого прицельного взгляда. Если бы я не был уверен, что это мне почудилось, то решил бы, что где-то там, за этой оградой, в самый разгар рабочего дня происходит самая заурядная производственная пьянка, о которой на следующий день многие участники горько жалеют, но от которой не в силах отказаться никто. Сиживали, сиживали мы за такими вот коллективными застольями неизвестно по какому поводу…

Но тут я был спущен на землю – в фигуральном, конечно, смысле, – я услышал за своей спиной совсем не русалочий, а откровенно неласковый мужской голос:

– Ты чего это там, дядя? В пятак, что ли, захотел? Или по ментовке соскучился? Это мы щас устроим!

Судя по его одежде, по всему его обличью, это был какой-нибудь местный работяга – может, слесарь, а может, и дворник, – тогда он непосредственно и отвечал за ворота. Я спрыгнул на землю. Оценил ревнителя порядка на тот случай, если он в служебном ажиотаже кинется-таки на меня с кулаками. Мужичок был крепенький, городскими пороками явно не изнуренный, так что я, поджидая его, перенес тяжесть тела на опорную ногу.

– Ну чего уставился? – все так же неприветливо вопросил он. – Слез – и давай вали отсюда, да скажи спасибо, что по шеям не получил.

– С какой это стати – по шеям-то? – спросил я с искренним недоумением.

Он весь подобрался, сунул руку в карман, – видно, не понравилось, что я не испугался, не побежал. А вот что у него там в кармане – это еще вопрос. А вдруг я недооцениваю этого дурака и он впрямь стоит на охране государственных тайн, а в кармане у него… Впрочем, даже если у него там газовая пукалка, да хоть и баллончик, лучше будет, если до этого дело у нас не дойдет.

– Вы кто? – сурово, официальным тоном спросил я, одновременно доставая свое служебное удостоверение. И вовремя, потому что на это мое движение мужик чуть-чуть не совершил какую-то окончательную глупость. Это я понял по тому, с каким облегчением он вытащил наконец руку из кармана и, пока мы разговаривали, машинально тряс ею, – видать, маленько свело от напряжения. Как ни странно, вид красной книжечки его удовлетворил, хотя я был совершенно уверен, что он так и не понял, кто я и что за организацию представляю. Велика, как говорится, Россия, а дурь в ней везде одна и та же – что в Москве, что в Курске, что во Владивостоке. Нет бы заглянуть в удостоверение. А ну как оно не мое? А ну как это удостоверение какого-нибудь «Союза идиотов», какое можно купить на Арбате в любое время? Или он все же правильно оценил ситуацию и не хочет неприятностей: я же слез с забора, чего же ему еще желать, верно?

– Я-то? – наконец несколько туповато отозвался он на мой вопрос. – Я здешний дворник.

Я кивнул, довольный уже тем, что его слова вполне совпали с моими о нем представлениями.

– И вас зовут?… – спросил я.

– Зачем это? – угрюмо спросил он, но, подчиняясь той же логике, которая заставила его поверить красной книжечке, все же назвался: – Зовут меня Иван Петрович Сидякин. – Но все же необходимость подчиняться давила на него; не нравился я Сидякину, потому что он тут же спросил: – А вы все же кто? Кто вы? Я не очень хорошо разобрал…

– Вы и не могли разобрать, – усмехнулся я, – поскольку не стремились заглянуть в мое удостоверение. Впрочем, никто вас за это и не винит, верно?

– Ну это как сказать, – неопределенно протянул он. – Тут, видите ли, кругом охраняемые объекты, так что ответственность у нас тут повышенная. – Он подумал и добавил: – Как на границе.

Явно оправившись от испуга, он, кажется, набивал себе цену. Я засмеялся:

– Будто уж и на границе!

Однако он даже и не подумал поддержать улыбку, и тут только я подумал, что ведь у него в кармане вполне может оказаться не газовая пукалка, а настоящий пистолет – особенно если этот сантехник по совместительству еще и спецохранник. Тянуть эту игру больше не было никакого смысла, и я представился еще раз, на сей раз сунув ему свое развернутое удостоверение под самый нос.

– «Турецкий Александр Борисович. Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России», – прочитал он и уважительно кивнул, давая мне понять, что я могу убирать удостоверение. И сказал, как вполне нормальный человек: – Слушаю вас. Что у вас за вопрос?

Ишь ты, как грамотно! Да, непрост здешний дворник, совсем непрост.

– Вам не холодно? – на всякий случай спросил я его. – Может, мы с вами зайдем в какое-нибудь служебное помещение? Я бы хотел задать вам несколько вопросов…

Иван Петрович как-то неопределенно скривился, – видимо, такая перспектива не очень его устраивала.

– Если вы насчет той стрельбы 19 января, – догадался он, – так я уже все, что знал, рассказал вашим. Я даже запомнил кому: меня допрашивал следователь Якимцев из горпрокуратуры. Так что вряд ли я что новое добавлю…

Я вспомнил: в изученных мною материалах дела имеется протокол допроса свидетеля. Его действительно допрашивал следователь Якимцев. Но вспомнил я также, что Ивана Петровича, увы, расспрашивали лишь о том, что он видел в тот день на улице. А об этих вот так заинтересовавших меня воротах его не спрашивал никто. И я настоял:

– Все же давайте пройдем куда-нибудь под крышу. А то вон вы уже синеете. Я много времени у вас не отниму… Кстати, что это за организация у вас за воротами? С кем вы соседствуете?

– А хрен ее знает! – Иван Петрович как-то слишком уж равнодушно махнул рукой. – Строители какие-то, что ли… блатные…

– Что значит – блатные?

– Да они как-то все больше с иностранцами работают… Вон там, в Балтийском тупике, дом строят, видели? Заказчик – администрация президента. И я, например, нисколько не удивлюсь, если окажется, что они там – в генподрядчиках. Кольцевую дорогу строили, сейчас вот Третье кольцо… Ну не все, конечно, туннель только… Слышали, под Лефортовом туннель будет? Одним словом, пенки ребята снимают. Кто-то сильно им ворожит – одни говорят: мэр, другие: мол, не мэр, а какой-то вице-премьер московского правительства… Так, что ли, они теперь называются…

– И что же, вы даже не знаете их названия? Воротами-то вашими они, поди, тоже время от времени пользуются или нет?

– Ну когда и пользуются, – неохотно сознался, чуть подумав, Сидякин. – Но вообще-то не положено… Справа режимный объект, слева режимный объект, посольство то есть, вот я и стараюсь с ними, с жуликами, дела не иметь. Главное – такие бабки гребут, нет бы когда подкинуть. Где там, удавятся за копейку! Хотел бабу свою к ним дворничихой воткнуть, так знаете они мне что сказали? У нас, говорят, меньше пяти сотен баксов никто не получает. Так что человек должен быть проверенный и надежный. А какая ж она, мол, будет надежная, твоя баба, если тебе сразу все растреплет, как там у нас и что?… Во суки, а, гражданин следователь? Жулье – оно и есть жулье! Тайны у них!

– Ну зачем же так сразу – жулье! – не согласился я, входя следом за ним в одну из металлических дверей, открывшихся после того, как Иван Петрович потыкал в кнопки замка большим заскорузлым пальцем. Из двери навстречу нам пахнуло густым, влажным теплом, – судя по всему, где-то тут, вероятно, в подвале, была бойлерная – обычная резиденция такой вот коммунальной прислуги за все вроде Ивана Петровича…

– А конечно, жулье, – убежденно сказал он. – Раз бизнес, – значит, ворье по определению. Ну посудите сами: какой он честный ни будь, а все равно капиталы его с чего? С того, что он своих работников обирает. Вы прикиньте, если у него сто человек и каждому он недодаст хоть копейку – вот у него уже и рубль на кармане, верно? А если по сто рублей недоплатить? А? То-то и оно!

Нормальный ход! Передо мной был обычный российский домашний философ – такие, как правило, получаются из пивших горькую, а потом каким-то разом завязавших мужиков: стрезва-то очень непривычно осознавать, что у тебя есть мозги и они все время хотят какой-то пищи. Это был люмпен, стихийный враг капитализма и стихийный же последователь К. Маркса, что и вовсе не удивительно для страны, столько лет исповедовавшей его учение. Ну что ж, слава богу, что пока дальше болтовни эти философы вот уже несколько лет не заходят… А болтать – почему ж не болтать, в демократической стране живем как-никак. Я прислушался к тому, что он бубнит себе под нос, отпирая еще одну железную дверь.

– Добро бы просто жулье! Так они же еще и с этим главным вором, с мэром нашим, снюхались! Нет, вот ты скажи… – Он мне уже тыкал по-свойски, впрочем, я не был даже уверен, что эта речь обращена ко мне: он просто изливал душу, как делал бы это, хватанув стакан-другой. Меня осенило: этот вот разговорный рефлекс – это все, что осталось у него от пьянства, такое вот изменение в организме, вместо стакана – выступление. – Нет, вот ты скажи, – продолжал он. – Вот они строят и бахвалятся: столько-то метров жилья построили, столько-то других объектов, торговый центр на Манежной, Гостиный Двор, теперь вот Третье это кольцо… Да там одного бетона – до Луны хватит. А откуда деньги, а? Слышал небось, стали ваши, ну следователи, Кольцевую проверять – где в основании щебенки меньше положенного засыпали, где дорога уже, чем надо по проекту. Эти жулики говорят: «Всего-то на десять сантиметров уже, это допустимо по техусловиям!» Кой хрен допустимо! Да ведь если там каждый километр дороги миллионы долларов стоит – это сколько ж на этих десяти сантиметрах набежит? Я сам в «Аргументах и фактах» читал! Ну и как же они после этого не жулики? Квартиры эти строят, строят, а кто их получает? Я лично не знаю. Может, вы? А только мне кажется, что и вам не по карману, раз вы служите. А про меня и речи нету: мне с женой надо лет сто работать, чтобы ее купить, да притом не пить и не есть. Ну и кто их покупает? А те же жулики, которые нас обсчитывают, обвешивают, обманывают на всем. А эти все бахвалятся! И мэр этот, и его пристебаи. Что вы так смотрите? Думаете, если я простой работяга, то ничего не вижу, что ли?

Не знаю, что уж его не устроило в моем взгляде… Может, сомнение в том, что и мэра надо записывать в жулики? Должен сказать, мэра нашего я уважал. Голосовал за него, как почти весь город. Он был наш, московский, он заботился о Москве так, как о ней не заботился до того ни Сталин, ни Хрущев, ни Ельцин. Про Гришина или Промыслова я вообще не говорю – пешки, функционеры… Но, честно говоря, вопросы, похожие на те, что задавал сейчас речистый Иван Петрович, нет-нет да и возникали в моей собственной голове. Уж мне ли, следователю с университетским образованием и немалым стажем работы, было не знать, что всякая мафия, во всем мире, поднимается изначально либо на алкоголе, как, например, в Штатах, либо на строительстве, как, например, в Италии. Или на том и на другом разом, да еще на самом примитивном рэкете – как у нас… Впрочем, так можно было зайти в рассуждениях слишком далеко от цели моего визита. А ведь у меня были вполне конкретные вопросы к угомонившемуся все же Ивану Петровичу, который наконец-таки завел меня в свой, видать, излюбленный уголок: здесь, под переплетением труб с огромными вентилями и огромными же манометрами, стоял топчан, какой-то жидкий, обшарпанный столик и два таких же стула с сильно обтершейся обивкой. Вот такая вот получилась у нас с ним уютная комната для интимной беседы – язык не поворачивался назвать наш разговор, как положено, допросом свидетеля…

Я посмотрел на Ивана Петровича – он ждал моих вопросов, и весь вид его теперь, когда он отогрелся, выражал желание честно помочь следствию.

– Ну что ж, – сказал я, – если вы готовы, давайте начнем.

Честно говоря, я сам толком не знал, что именно я ожидаю найти, но с того самого момента, как я увидел на прутьях забора клок ткани, меня не покидало ощущение, что я нахожусь совсем рядом с каким-то открытием. Слава Грязнов, большой любитель чтения всякого рода современных пестрых изданий, таблоидов, прочел недавно историю, которой, что называется, успел сделать нам с Меркуловым дырку в голове. В газетенке рассказывалось в качестве забавного случая, как некий сельский следак, расследуя кражу скота, обнаружил рядом с двором, из которого пропала живность, свежую кучку дерьма, а на ней – бумажку, которой автор кучки воспользовался в известных гигиенических целях. Следак не поленился, поднял эту бумажку, из-за чего был безжалостно поднят коллегами на смех. Однако бумажка оказалась некой накладной, по которой преступники и были найдены. Славка нам все уши прожужжал с этим бдительным сыщиком, то и дело ставя его в пример. Короче говоря, сейчас я находился именно в таком положении: я надеялся найти свою бумажку. Ну в крайнем случае – кучку свежего дерьма…

– А вы что, протокол не будете писать? – деловито спросил Сидякин.

– Давайте пока без протокола, просто так поговорим, – успокоил я бдительного свидетеля. – Протокол потом составим.

– Ну, может, так оно и лучше, – со вздохом облегчения сказал Иван Петрович. Ну не любит русский человек разговаривать под протокол, и все тут! – Может, мы с вами чайку сгоношим? – предложил он, словно бы окончательно переводя нашу встречу в разряд дружеских посиделок. – У меня тут все приспособлено. Могу хоть неделю выдержать автономное… плавание. – Он засмеялся шутке, показав при этом рукой на тумбочку под одним из манометров. Там стояли две эмалированные кружки, большой электрический чайник и еще что-то, аккуратно накрытое кухонным чистым полотенцем. Наверно, что-нибудь из продуктов – хлеб, сахар…

– Нет-нет, – отказался я категорически. – Давайте чай в другой раз, а сейчас я, увы, уже должен поторапливаться.

– Ну как хотите. Мое дело предложить.

– Да-да, спасибо. Вы вот что мне скажите. Как вы узнали о происшествии? Вы услышали стрельбу, увидели кого-то? Или, может, просто в тот момент проходили мимо?

– Да нет, я как раз был во дворе, дорожки чистил – перед этим же ночью снег валил, так что пришлось все утро дорожки расчищать… Ну и слышу: «Ду-ду-ду». Звук-то приметный, знаете. Если человек служил, он его сразу отличит от всякого другого. Но я вообще-то в тот момент особого значения не придал. Москва все-таки. Мало ли чего тут все время происходит. А потом думаю: нет, это я не прав. Объекты-то у меня режимные, стало быть, даже обязан я узнать, что там такое. Я лопату в сторону, из арки выхожу, и сразу мне навстречу двое. Бегут. Морды злые, напряженные какие-то. Один меня увидел – сразу руку в карман. А второй его вот так придерживает, – Сидякин показал, как именно, – и говорит: «Слушай, мужик, тут откуда-нибудь хоть позвонить-то можно?» Ну я у него, конечно, спрашиваю: «Что случилось-то?» А он только махнул рукой, посмотрел вокруг – как будто все телефон глазами искал. Ох, говорит, там такое творится! Лучше не смотреть! Я говорю: «Идите во двор, прямо в первую же дверь толкайтесь, оттуда, из конторы, и позвоните». Ну тут этот, не мешкая, подтолкнул второго, который все руку-то в кармане держал, и оба они в мой двор. Хотел я им еще как-нибудь подсказать – на тот случай, если их в первую дверь не пустят, а потом думаю: что они, маленькие, что ли. И без меня разберутся. А у самого все не идут из головы его слова насчет того, что лучше не смотреть. Неужели ж там так страшно? Ну я и рванул что было мочи туда, на перекресток… Что дальше – это я уже тому следователю, первому, рассказывал: машина вся в дырках, кругом кровищи – как будто свинью резали, девчонки эти, из магазина, мужика подстреленного ведут…

Я подумал, что надо будет напрячь Якимцева – пусть вызовет Сидякина к себе, в Мосгорпрокуратуру, и проведет повторный допрос этого свидетеля. В имеющемся протоколе ни слова о тех двоих, а ведь эти сведения имеют чрезвычайную важность.

– Скажите, – решительно прервал я Сидякина, потому что этот его рассказ был действительно уже запротоколирован, – а вам не пришло в голову, что эти двое, которые вам встретились, могут иметь отношение к происшедшему?

– Потом-то? Конечно, пришло! А в тот момент – как-то и ни к чему даже. Да вроде как и не похожие они оба на преступников…

– Ну-ну! Как они выглядели, рассказывайте!

Сидякин ненадолго задумался, пошевелил, ничего не говоря, губами.

– Ну, значит, так. Один, это точно, невысокий, а главное – немолодой уже. Я бы даже сказал, солидный дядька. Ну вроде бухгалтера, что ли… Сидячей, я думаю, работы человек – этот, с которым я разговаривал. А вот второй – тот явно помоложе. Высокий, и еще шапочка на нем такая была… вязаная… Вроде как у лыжника… Шапка черная, а волос из-под нее светлый. То ли он и в самом деле такой – вроде как седоватый, то ли волосы такими кажутся рядом с шапкой…

– Очень высокий?

Сидякин снова помолчал, шевеля губами, – соображал.

– Ну вот настолько, наверно, меня выше.

Я прикинул: получалось что-нибудь под метр девяносто…

– Скажите, Иван Петрович, а очков на нем темных не было?

– Нет, очков точно не было, – уверенно сказал Сидякин и посмотрел на меня, стараясь угадать, устроили меня его ответы или нет.

Ну что ж, теперь, когда я практически был уверен в том, что участники преступления, прикрывавшие киллера, уходили именно этим двором, я решил на всякий случай проверить кое-что еще.

– Скажите, Иван Петрович, а вот эти ворота, которые на запоре… Вы их часто открываете?

– Очень редко, – с готовностью ответил он. – Все случаи можно по пальцам пересчитать.

– А соседи ваши – они могут их открыть? У них есть ключ от ворот?

– А зачем им? Им ворота не нужны. А если надо будет, их хозяйственник всегда знает, что ключи у меня. Никаких проблем.

– А лазят через эти ваши ворота часто? Ведь, как я понимаю, тем двором, что у ваших соседей, можно пряменько на Бульварное кольцо выскочить. Если не ошибаюсь, где-то около памятника Есенину, да?

Тут Сидякин немного задумался.

– Да ну! Кому тут лазить-то! В прежние времена – да, тогда ребятишки часто бегали, много было ребятни. А теперь все больше старичье живет. Детей-то у нас в центре уже почти не осталось, не замечали? Как в брошенной деревне…

– Эк вы красиво сказали, – усмехнулся я.

– А чего красивого-то? Я сам из деревни. Двести дворов было, а теперь десятка два всего, да и то одни дачники – летом живут, а зимой и совсем – три старухи, и все…

Это было очень убедительно. Но про деревню мы с Иваном Петровичем, так и быть, поговорим как-нибудь в другой раз. Если, конечно, выдастся время. Сейчас у меня его, увы, становилось все меньше и меньше.

– Ладно, – кивнул я Сидякину. – Я все понял. В таком случае не скажете ли вы мне, откуда вот это оказалось на ваших воротах? – Я полез в карман и достал тот самый снятый мною с ворот лоскут. – Это не вы случайно зацепились?

Иван Петрович взял у меня лоскут, потеребил его в руках:

– Да нет… Нету у меня такой одежки, да и не лазил я на забор-то… Это кто-то еще…

Собственно, так я и думал. Пора было закругляться.

– Хорошо, Иван Петрович, не буду больше отрывать вас от дел. Только вот вы что еще мне скажите напоследок… Вы их больше не видели, тех двоих? Ну, может, они позвонили, куда хотели, а потом вернулись на перекресток – ну туда, где стрельба была?

Иван Петрович глубоко задумался, хлопнул себя по лбу:

– А ведь и правда! Эх, надо бы мне, дураку, поспрашивать по здешним конторам – заходили к ним звонить двое посторонних или нет… А ведь вы правы, Александр Борисович, я их больше не видел. Хотя вообще-то я на месте преступления долго находился… А хотите – давайте прямо сейчас пройдемся по конторам да и спросим. Хотите?

Честно говоря, смысла в этом предложении не видел, хотя рвение Ивана Петровича, пусть и разгоревшееся задним числом, было мне приятно.

– Давайте сделаем так, – охладил я его пыл. – Сейчас вы мне откроете ворота, и я схожу в гости к вашим соседям. И пока я буду там опрашивать народ, вы как раз по конторам и пройдетесь. А потом мы с вами снова встретимся. Идет?

– Идет! – Иван Петрович согласно кивнул головой. – А насчет ворот… Даже не знаю… Я вообще-то не имею права… – И вдруг махнул рукой: – А, Бог не выдаст! Вы же ведь следователь, вам небось можно…

Он поскрежетал ключом, потом рванул что есть силы примерзшую створку, и я оказался на соседней территории.

Этот двор был так же пустынен, как и тот, который я оставил за спиной, хотя заметно более ухожен, – может, потому и казалось, что он был поменьше, поуютнее сам по себе, а может, потому, что его наряду с фонтаном украшал недавно, чувствовалось, переживший пресловутый евроремонт флигилек, украшенный большим стеклянным эркером и зеленой черепичной крышей. И снова мне почудились не очень стройное пение и явственный взрыв смеха многих людей. Я тряхнул головой, отгоняя это наваждение. Пора было заниматься делом…

Теперь занесенные снегом трубы лежали у самых моих ног, и отсюда, с того места, где я стоял, были очень хорошо видны полузанесенные следы вокруг них. Снова екнуло сердце: сейчас я точно найду свою бумажку! Или, по крайности, ту самую кучку дерьма…

Я обернулся к Сидякину, который, бормоча что-то извиняющееся: такой, мол, порядок, – пытался закрыть плохо поддающийся на холоде замок.

– Вы подождите, не уходите, Иван Петрович, – сказал я ему как можно строже. – Сейчас я кое-что проверю. Если найду, – может, станете у меня понятым. Не против помочь следствию? – И, ставя ноги в полузанесенные следы, я пошел туда, куда они вели – к дальнему концу этой асбоцементной пирамиды. Немного утоптав снег, чтобы удобнее было действовать, я присел на корточки, заглянул в одну трубу, в другую и, ничего не увидев, понял, что так, на корточках, я ничего и не увижу. Однако и ложиться не стал. Сняв перчатку с правой руки, я пошарил ею в одной холодной трубе, во второй, в третьей. Ну не может быть, чтобы я ничего не нашел! Я так увлекся, что даже вздрогнул, услышав вдруг резкий, на весь дворик, крик:

– Эй, ты! Ты какого х… там! Иван, блин, ты чего смотришь-то?!

Я повернул голову на эти вопли, ко мне от живущего своей благополучной жизнью флигелька несся шкафообразный амбал – явный секьюрити, красномордый, нехорошо возбужденный – то ли от служебного рвения, то ли оттого, что только что вылез из-за стола.

– Ты не больно-то ори! – осадил его Сидякин. – Не больно ори, Вован, это следователь. По тому самому делу, понял?

– Ну, блин! – малость опешил Вован. – Только следака нам и не хватало! – Орать он перестал, но сдаваться не собирался, покатил бочку на Сидякина: – Это ты, что ли, жлобина, его запустил?… Ну и что с того, что следователь? Пусть бы официально шел, через парадные ворота. А то влез, как шпион, подкинет чего – а мы потом расхлебывай!… Удостоверение предъявите, – сказал он вдруг мне и продолжил, ни к кому, собственно, уже не обращаясь: – Только, блин, чуток отвлекся – там как раз Фоменко по телику, в окошко глянул, а тут, блин…

И вот под этот эпический речитатив моя уже замерзшая рука вдруг наткнулась наконец на захоронку… Не сразу поверив в удачу, я осторожно ощупал находку – тряпка, еще одна… похоже, это какой-то трикотаж, а в тряпке… В тряпке что-то холодное, тяжелое, металлическое…

Я счастливо улыбнулся, приведя красномордого секьюрити в неописуемую ярость.

– Я сказал: предъявить удостоверение! – заорал он, срываясь на визг. – Здесь частное владение, между прочим, к нам допуск только по пропускам!

Я весело посмотрел на него, посмотрел на Ивана – не ушел еще? И сказал разбушевавшемуся Вовану, вытаскивая свою находку на свет божий:

– Очень хорошо, что вы так вовремя подошли, будете понятым…

– Да ты да, блин, да пошел бы ты… – начал было Вован, но тут же и осекся, разглядев наконец, что у меня в руках.

Это была черная трикотажная шапочка – стандартная, спецназовская, как оказалось при ближайшем рассмотрении, когда я ее развернул – с прорезями для глаз и рта, а в нее, в шапочку, был аккуратно завернут не новый, видавший виды ПМ. Подумав, я надел перчатку, чтобы не оставлять на металле свои пальцы, и потянул затвор, приоткрыв окошечко для выброса гильзы. Патрон в стволе. Я выщелкнул обойму. Шесть патронов. Он или не он? Ведь если верить Соколову, из этого «макарова» стрелять должны были как минимум дважды – один раз стрелял сам Соколов, в воздух, а второй патрон истратил «чистильщик», добивая водителя Топуридзе. Но в таком случае в пистолете должно быть шесть патронов, а их здесь семь. Что за притча?! «Понятые» смотрели на меня как зачарованные.

– Все, – сказал я, – спасибо, Ваня, помог. Все видел, да? Черная трикотажная шапочка и ПМ с семью патронами. Шапочку узнаёшь?

– Вроде как узнаю, – зачарованно сказал он. И добавил, словно щедро помазав елеем: – Ну вы прямо как фокусник, Александр Борисыч.

А что?! Даже такому заслуженному коняге, как я, и то нужны похвала и восхищение!

– Спасибо, Ваня. Ты можешь идти, если торопишься. Приду потом протокол подписать, ладно? Или приглашу к себе, если со временем будет плохо. Возражать, надеюсь, не будешь? – Тут я повернулся к Вовану: – Ну что ж, молодой человек, вы, кажется, хотели проверить мои документы? Пойдемте-ка разбираться в ваш офис. Поскольку у меня разговор и к вам, к охране, и к вашему начальству.

Идя к парадному флигелю, краем глаза я видел, что Сидякин все стоит у ворот, провожая нас взглядом. У меня было такое ощущение, что ему ужасно хочется присутствовать при дальнейшем. Знакомое чувство! Будто только-только начал читать интересную книгу, только начал следить за интригой, ждать, чем все кончится, а тут у тебя р-раз, и книгу отняли…

Ну наконец-то я смог узнать, что за организация владела этим милым двориком с фонтаном, в котором сиротливо стоит болеющий, поди, всеми мочеполовыми болезнями мальчик-пис – мудрено ли, на таком-то холоде! Райский уголок в самом центре столицы принадлежал, как гласила роскошная, сияющая золотом вывеска на роскошной же, чуть ли не эбеновой, двери организации, именуемой "ЗАО «Стройинвест».

Название это что-то пыталось сказать мне, что-то напомнить, а что, – увы, я пока не понимал…

ШИБЗДИК

Если наличие левостороннего «ниссана» убедительно объясняло и то, почему ошибся киллер, и то, почему не сделал свое дело «чистильщик», то в самом факте присутствия этого «ниссана» были пока сплошные неясности. Легкий на ногу Сидорчук готов был даже лететь в Екатеринбург, чтобы отыскать там владельца машины и допросить его по всей форме. Однако Якимцев добро на такую поездку не дал, здраво рассудив, что Новый год Валерий Григорьевич Плотников, скорее всего, и так встретит дома, в столице. Вот тогда-то они у него и выяснят что надо. Якимцеву почему-то казалось, что не стоит придавать слишком уж большое значение этому «ниссану», – тут намного продуктивнее было бы узнать, какого черта Топуридзе не поехал в то утро на своей казенной машине, а словил какого-то непонятного левака…

– Ото ж и я думаю, – охотно подхватил Сидорчук, – на кой ляд ему тот левак, если ему машина положена…

– Ну так возьми да выясни – почему, – с сердцем сказал ему Якимцев. – Если с ним самим нельзя – с женой поговорить можно…

Сидорчук посмотрел на него с каким-то непонятным смущением.

– Та вже ж поговорив, – сказал он, вздохнув, – не успел только вам доложиться, извиняйте… Жена молчит, только чего-то мнется все да вздыхает – как будто и хочет чего сказать, да никак не решится. Броская женщина, между прочим. Я спрашиваю: «Не заметили ли вы чего-то необычного в поведении мужа, когда он вернулся, или утром, когда уходил…» Опять чего-то мнется. «Вы ж видите, – говорит, – какая огромная квартира… Тут толком ничего и не услышишь… Вечером он в тот день задержался, пришел, когда я уже, наверно, спала… Я вообще-то рано встаю, чтобы проводить девочек в школу… Это для нас святое – проводить детей в школу. Так вот, представьте, утром его уже не было. Он у нас такой занятой, горит на работе…» Я у нее спрашиваю, – продолжал Сидорчук, – не понял, мол: что, вашего мужа уже не было или еще? Так она на меня, Евгений Павлович, обиделась даже. Хотя чего тут обидного-то? Ну, короче, не знает она, ночевал муж дома или нет…

– Не знает или не хочет говорить? Может, и правда чего-то стесняется?

Сидорчук пожал плечами:

– Может, и так. Фактов у меня нет, а гадать не приучен… Но водитель, закрепленный в гараже мэрии за Топуридзе, показывает, что в то утро ждал шефа, как и положено, возле его дома. А когда устал ждать, то связался с квартирой через домофон. Жена Топуридзе ответила ему, что муж уехал на службу – якобы случилось шось таке срочно, что он машину не стал дожидаться…

– Ладно, – сказал Якимцев, – с этим потом разберемся получше. А сейчас времени нет, пошли пока дальше. Значит, что у нас получается? В день покушения потерпевший, по какой-то причине то ли не ночевавший дома, то ли не замеченный с вечера супругой, что, на мой взгляд, маловероятно, по какой-то – опять же неясной нам – причине, не пользуется своей служебной машиной, а едет на работу на частнике.

– Ось! – подхватил Сидорчук. – А частник, как потом оказалось, ездил на чужой машине по доверенности владельца…

– Вот именно, вот именно, – задумчиво кивнул Евгений Павлович. – И ты что же, хочешь сказать, будто эти самые киллеры, которые не смогли даже толком разглядеть, где именно сидит Топуридзе – такие в машине темные стекла, – эти самые киллеры случайно оказались у Топуридзе на дороге?!

Сидорчук аж крякнул:

– Ну вы ж даете, Евгений Павлович! Вы, право слово, так другой раз увлекаетесь… Да ничего ж я такого не говорил! Я вот и сам ломаю голову: и едет этот Топуридзе не из дома, а стало быть, маршрут его отличается от обычного, и машина-то у него чужая, – а эти гады ждут его, безошибочно определив место с самого вечера, и что самое-то примечательное – не зря ждут! И вот шо я вам кажу, Евгений Павлович. Мое такое мнение, что эти гады заранее знали и где он поедет, и в какое время, и на какой машине. Так что машина тут неспроста…

– Ну насчет последнего не уверен. Могло быть простое совпадение – обычно ведь Топуридзе ездит точно на таком же «ниссане», только с нормальным рулем…

– Ну все равно, – не сдавался Сидорчук. – Откуда-то ведь знали они про время и место? Был бы жив водила – это было б одно, он бы нам все рассказал. А так… Мне кажется, нам без этого самого продюсера, без хозяина машины, никак не обойтись!

…И вот он наконец сидит перед Сидорчуком – невысокий, округлый, какой-то весь вихляющийся, но в дорогом костюме, ухоженный, прилизанный, благоухающий дорогой парфюмерией. Даже человек, никогда не видевший его по телевизору, и тот сразу бы догадался, что перед ним – представитель богемы, если не артист, то лицо, непременно причастное к искусству.

– Не понимаю, зачем вы меня тревожите! – капризно сказал он. – Я только-только с самолета, летал с бригадой мастеров искусств в такие медвежьи углы! Устал как собака! Прилетел специально, чтобы встретить в Москве Новый год, а тут вы, и сразу, главное, тащите в прокуратуру. Ну и как, по-вашему, это должно на нормального человека подействовать?! Неужели я что-то такое совершил ужасное, что со мной надо именно так? Тогда почему же я сам об этом проступке ничего не знаю? В чем хоть меня обвиняют-то?

– Никто вас пока ни в чем не обвиняет, поскольку ничего «такого ужасного» вы как раз и не совершили, – весело ответил ему Сидорчук и добавил не менее весело: – По крайней мере, нам о том пока не известно тоже.

– Кого-кого, а меня совершенно не в чем подозревать, – не без жеманства отрезал Валерий Григорьевич. – Если это насчет той драки возле «Околицы», то лично я, своими руками, – он показал Сидорчуку свои пухлые, ухоженные руки, – в ней никакого участия не принимал. А если кто-то показывает иное – не слушайте его, это все клевета! Знаете, сколько завистников в мире искусства…

Сидорчук бросил на него мгновенный взгляд и тут же спрятал глаза, чтобы не показать откровенного интереса, засветившегося в них. Он ничего не знал о драке, о которой вдруг заговорил Плотников, но сказал на всякий случай:

– К драке мы еще вернемся, а сейчас меня интересует главным образом ваш автомобиль «ниссан-максима» 1992 года выпуска, левосторонний. Ото ж еще сразу хочу поставить вас в известность, чтобы не возникал больше разговор о том, что мы вас зря потревожили: нами руководит отнюдь не праздное любопытство. Ваш автомобиль интересует нас в связи с расследованием убийства…

Плотников смертельно побледнел:

– К-как – убийства? Послушайте, товарищ капитан, я тут ни при чем! Совершенно ни при чем, тем более что меня даже в городе не было, это все знают… И потом, машина вообще фактически давно не моя, машина при разводе отошла моей бывшей супруге Анастасии Янисовне… Она известная певица, звезда можно сказать. Ей без машины нельзя…

– Ось видите, какие интересные сведения вы нам сообщаете! А говорите, что мы зря вас потревожили… Ну-с, давайте все сначала. Машина эта зарегистрирована на вас, генеральную доверенность вы выдали на имя Ивана Ивановича Федянина, ныне покойного… Да-да, Валерий Григорьевич, покойного. Убили его. Вот мы и хотели бы во всем этом с вашей помощью разобраться.

Плотников словно вдруг потерял всю свою округлость, сник, побледнел еще больше, чем вначале, хотя больше, кажется, уже просто было некуда.

– Я все объясню, все, – простонал он. – Это недоразумение, путаница. Он, этот Иван, царство ему небесное, был наш с Настей водитель. Понимаете, мы с моей бывшей супругой оба артисты… То есть я больше продюсер, а Настя – она правда звезда, я уже говорил. Слышали, наверно, – Анаис? Это она! Я ее любил безумно. Но знаете ведь, как бывает…

– Га? – не удержался от небольшого развлечения Сидорчук. – Не знаю, ей-богу. А ну расскажите…

Плотников обиженно вскинул на него свои беспокойные глаза – нет ли в лице Сидорчука издевки, но тот умел владеть собой, ничем себя не выдал, и Плотникову не оставалось ничего иного, как рассказывать в подробностях:

– Знаете, сначала мы жили душа в душу, а потом она стала невозможной. И я ушел, как уходят настоящие мужчины: я оставил ей все – и больше того. Она сказала: оставь мне еще машину, мне ездить не на чем будет. Я говорю: пожалуйста, бери себе старую машину, а новую я, уж извини, оставлю себе. Она говорит: хорошо, только тогда отдай мне своего Ивана в придачу, пока я водить сама не научилась. И тут меня, знаете, осенила гениальная мысль, все-таки не зря я столько лет уже продюсерской деятельностью занимаюсь. Чтобы закрепить за ней шофера надолго, если не навсегда, я решил – пусть Иван ездит на машине по генеральной доверенности…

– Ну да, и машина осталась бы за вами, а заодно тот Иван информировал бы вас, что там у вашей бывшей супруги в жизни происходит, так? – совершенно одобрительным тоном сказал Сидорчук. И, не давая обиженно хватающему воздух продюсеру вставить слово, спросил: – Скажите, а где живет ваша бывшая супруга?

– О, она живет в чудесной, чудесной квартире! Я ей все оставил, всю обстановку, всю сантехнику – представляете, только-только евроремонт сделал, и вот она мне говорит: все, Лерочка, давай лучше расстанемся, я с тобой больше ни жить, ни работать не могу… Знаете, мне говорили, что у нее другой мужчина, но я не верил, думал – подурит, и все вернется… Ведь кто она без меня? Ведь это ж я из нее звезду-то сделал, товарищ капитан. Я для нее чего только не пробивал! Концерты, клипы, компакт-диски – это все я. И надо же, чем она меня отблагодарила…

Он только что не плакал, во всяком случае его двойной подбородок мелко-мелко дрожал. Сидорчук дождался, когда всхлипывающий голос Плотникова начнет стихать, и напомнил безжалостно:

– Вы таки не ответили мне на вопрос, где живет ваша бывшая жинка.

– Живет? Ну там же и живет… Большая Никитская… дом…

– Очень хорошо, – неизвестно за что похвалил его Сидорчук. – А машину где ваша супруга могла держать?

– Машину? – ненадолго задумался продюсер. – С машиной когда как. Иногда Иван отгонял ее себе под окна – он тоже в центре живет… жил; иногда она стояла на Никитской во дворе – у нас там сделан такой навес, словом, крытая стоянка для отдельных жильцов… Понимаете, – снова продолжил он свою «лебединую песню», как определил для себя его стоны Сидорчук, – ну разлюбила, да. Это бы еще ничего, я же мужчина, я переживу. – Он все же не удержался, шумно всхлипнул. – Но ведь она зачем-то не постеснялась показаться мне на глаза с этим своим грузином! Понимаете, да? Чтобы нарочно сделать мне больно!

Сидорчук сделал охотничью стойку.

– Это что, ее новый поклонник – грузин? Имя знаете?

– Имя? Я его зову Шампуридзе. Шутка такая. А по-настоящему и без шуток – Топуридзе. Кто он – не знаю. Грузин – и все. Слышал, что не то бизнесмен крутой, не то в мэрии какой-то большой пост занимает. Но это неважно. Вот вы говорите – он, мол, поклонник. Он не поклонник, он хуже! И Настька, дура, его везде показывает всем как будущего мужа. Представляете? Вот я и сорвался тогда… То есть я не то что сорвался – вы ж видите, комплекция у меня для драки не очень, к сожалению. Если б дуэль – на пистолетах там или на шпагах, – тогда я бы сам. А так мне пришлось попросить друга… Даже не самого друга, а чтобы он сказал своим охранникам, напустил бы их на этого грузина. Чтобы не били там, упаси бог, не калечили, а так – унизили бы, и все. Мне бы этого было достаточно… Что вы так на меня смотрите? Подло, да? Конечно, подло, мне и самому так кажется. Но она же мне такую боль причинила, такую боль! И знаете, такая ревность на меня нахлынула, такая ненависть, хотелось хоть что-то сделать, чтобы не чувствовать себя совсем уж растоптанным… Стыдно, да. Но знаете, что меня утешает? Там и драки-то никакой не было, если по-настоящему. Его стукнули, он стукнул… Он, правда, хорошо стукнул, этот грузин-то, я даже не ожидал. Так одного приложил, просто ужас! Ну и мне досталось… Вообще, если б не поспела вовремя милиция, я даже не знаю, что было бы…

Сидорчук посмотрел на собеседника с легкой брезгливостью. Ишь, разоткровенничался. А ведь это можно квалифицировать и как разбойное нападение. Подстрекательство, нож, группа – да у этого напомаженного страдальца могут быть очень крупные неприятности…

– А как фамилия этого вашего друга? – спросил он внезапно.

Плотников на мгновение растерялся.

– Так я и знал, – сокрушенно сказал он. – Я ж вам про свое состояние, про то, как мне худо… А друг этот совершенно ни при чем. Я ж говорю, даже драки настоящей не было…

– Это вы напрасно, Валерий Григорьевич. Так вы можете только усугубить свое положение…

– Господи, – чуть не заплакал продюсер, – и зачем я, дурак, тут с вами разоткровенничался! Но я все равно не скажу вам его имя, пусть мне будет хуже! Я уж и так подлец, а теперь еще и стукачом должен стать?! Господи, какой ужас!

– А ну геть! – возмутился Сидорчук. – Хватит причитать! Вы, кажется, сказали, что все это произошло в «Околице»? На этот-то вопрос вы мне можете ответить? Га? Никого не выдаете…

– Да, на этот могу ответить. В «Околице». Меня пригласил развлечься тот самый друг, у которого охрана. Я ему говорю: мне вообще-то не до гулянья, у меня на ноль часов билет на самолет. А он мне: вот и хорошо, приезжай, маленько на дорожку оттопыримся. В рулетку сыгранем, в «джек-пот»… Короче, я так и сделал – и прямо оттуда, из «Околицы», в аэропорт, друг дал свою машину, чтобы его водитель меня отвез… И той же ночью – ту-ту! Пара часов – и Екатеринбург, аэропорт Кольцово. Слава богу, меня там встречали…

– И ще один безобидный вопрос, – сказал Сидорчук, одним махом отведя в сторону все не относящиеся к делу откровения своего не совсем обычного свидетеля. – Какого числа это было?

– Это было, это было… Это было знаете когда… А как раз накануне, извините, Николина дня – 18-го числа. Декабря то есть. Да, точно, 18 декабря…

Потом они сидели на пару с Якимцевым, процеживали все значимое из того, что удалось им выудить, потянув за ниточку левосторонний «ниссан».

Во-первых, едва выпроводив Плотникова за порог, Сидорчук сделал запрос в то УВД, на территории которого был расположен известный всей столице огромный развлекательный комплекс «Околица», -чтобы узнать о драке, происшедшей там в ночь на 19 декабря. Тут же, через пять минут, ему был сброшен факсом ответ, из которого явствовало, что никакой драки в этот день не было, а было, со слов очевидцев, столкновение со взаимными словесными оскорблениями, вслед за чем кем-то из очевидцев была вызвана охрана «Околицы», предотвратившая драку. Задержанными охраной оказались два уроженца Грозного, имеющие в Москве постоянную регистрацию, некто Барсаев и Варсанов, числящиеся охранниками в гостинице «Балканская». Пострадавший с места происшествия отбыл до прибытия оперативно-патрульного экипажа, так что личность его неизвестна. Гражданам Барсаеву и Варсанову сделано предупреждение о грозящих им мерах наказания при повторном нарушении ими общественного порядка. Более подробных сведений об этом инциденте нет. Поскольку пострадавший протеста не заявил и заявление в милицию не написал, никаких дальнейших последствий происшествие, скорее всего, иметь не будет.

Якимцев, изучая этот факс, успевал время от времени поглядывать то на Сидорчука, выкладывающего свои соображения по поводу Плотникова, то в окно – что-то никак не появлялся их гость на улице, застрял где-то в недрах Мосгорпрокуратуры. И вдруг он подался вперед, навалился обеими руками на подоконник.

– Глянь, глянь-ка, Федор Николаевич! Ты помнишь, как он расписывал тебе свои страдания, когда его певица бросила? Погляди, как мучается!

Сидорчук тоже подошел к окну и увидел, как навстречу вышедшему из их здания продюсеру кинулся высокий светловолосый пижон; в следующий момент встретившиеся трогательно заключили друг друга в объятия, после чего обменялись жаркими поцелуями, не оставляющими никакого сомнения в том, что именно происходит.

– Видишь – болельщик, – хмыкнул Якимцев. – Переживал за… товарища…

– От твари! – хлопнул себя по бедрам Сидорчук. – Небось от так же ж и в «Околице». Они, эти педики, там между собой разбирались, а мы с вами хотим из этого дерьма шось путное выловить!

– Нет, – сказал Якимцев. – Не согласен. Давай-ка посмотрим, Федор Николаевич, что у нас с тобой получается, если, допустим, в драке и впрямь участвовал именно Топуридзе. Прямо перед самым покушением он идет в «Околицу» – оттянуться, что называется. Один ли идет, с кем-то еще, этого мы пока не знаем. На выходе происходит какая-то дурацкая драка – очень соблазнительно предположить, что драка спровоцированная, инспирированная. В результате Топуридзе не ночует дома, ночует где-то еще, откуда потом уезжает на левостороннем «ниссане». Где? Опять-таки очень соблазнительно предположить, что у этой самой певицы, у Анаис. Почему? Да потому что на следующий день он с утра едет к себе в мэрию на ее, как выясняется, машине, с ее водителем. И тут его встречают люди – опять-таки очень соблазнительно предположить, – откуда-то знающие, что это едет именно он, именно на этой машине, именно по этому маршруту, ну и так далее…

– Все, конечно, даже складно. Прямо-таки, я скажу, соблазнительно складно. Только не могло так статься, шо ждали не его, а ту самую певичку? Или ее шибздика?

– А вот это я сильно сомневаюсь. Смотри. «Чистильщик» или «дирижер» говорит киллеру: «Добей гада!» Согласись, если б это имело отношение к певице, то было б сказано как-то иначе. Ну к примеру: «Добей гадину»…

– Гоп, согласный. Ну а коль речь шла про этого, про продюсера? Его ж сам Боженька велел обозвать и гадом, и хуже, разве нет?

Якимцев ненадолго задумался.

– Можно, конечно, хотя все-таки слишком этот Плотников мелкая тварь, чтобы на него охотиться вот так, «по-большому». Зачем? Его же можно просто подловить где-нибудь в темном месте, да немножко придавить… Ну то есть его, наверно, проще и надежнее припугнуть, как мне кажется. Знаешь что, Федор Николаевич, давай-ка примем это дело как рабочую версию, а? По-моему, очень даже ничего получается. Ей-богу, я просто чувствую, как складно все выходит – каждый кирпич словно сам на свое место ложится… Надо только будет еще как следует с этой самой Анаис, или как ее там… поговорить – и порядок. А?

– А ще можно попробовать жену Топуридзе пожмакать, га? Софию Михайловну… Или в «Околице» фотки певицы и того же Топуридзе показать – признают, не признают…

– Да, я эту самую Анаис припоминаю, припоминаю. Думаю, это очень эффектная парочка была. Не могла их обслуга и в ресторане, и за игорными столами не запомнить… И вот еще что… Обрати внимание: второй раз у нас в деле всплывает некий Джамал Исмаилов…

– Як – второй? Что сейчас – то я понял. Гостиница «Балканская», так? То ж его готель, верно? Стало быть, то его охранники и драку затеяли.

– Верно! – одобрил Якимцев.

– Ну а еще ж когда? – недоуменно спросил Сидорчук.

– А еще – в самом начале, когда покушение только-только произошло. Он тогда, как друг пострадавшего, дал странноватое, мягко говоря, интервью… Такое интервью, что у меня, знаешь, сразу возник позыв встретиться с ним…

ТУРЕЦКИЙ

Первое, что я увидел, войдя в отделанный малахитом и «золотом», то бишь латунным декором, холл, была не традиционная елка, не новогодние гирлянды, а огромный, от руки, плакат: «Ура, ура! Да здравствует Лефортовская дыра!» А ниже этой залихватской строчки, чуть мельче, было приписано как бы в пояснение: «Мы со щитом!» Оглушенный музыкой, которая, ясное дело, была здесь слышна намного сильнее, чем на улице, я прочел этот текст еще раз, снова ничего не понял и, покорясь настойчивой воле сопровождающего меня Вована, минуя группки разгоряченных торжеством и о чем-то оживленно беседующих между собой людей, прошел через весь холл. В руках у многих были бокалы и рюмки, к стенам холла жались уставленные блюдами и бутылками столы – словом, это был самый настоящий светский прием по какому-то, вероятно, весьма заслуживающему того поводу. Причем, как я догадался по некоторым признакам, здесь, в холле, было что-то вроде комнаты отдыха, основная же гулянка шла где-то в другом месте, о чем свидетельствовало все так же доносящееся до меня время от времени нестройное пение многих голосов и все те же стихийно возникающие женские смешки.

Наконец мы с Вованом благополучно пересекли холл с угла на угол и свернули в небольшой коридорчик.

– Подождите немного, – сказал мне Вован у двери с табличкой «Генеральный директор». Здесь стоял стол для секретаря, но он был пуст. Вован, осторожно приоткрыв дверь, заглянул в нее и, бросив мне еще раз: «Подождите, я сейчас», нырнул туда, в недоступное простому смертному убежище самого главного начальника этой развеселой конторы, что тут же подтвердил прилетевший из-за плохо прикрытой Вованом кожаной двери грозный начальственный рык:

– Что-о?! Какой, к едрене фене, следователь? Опять?! Ну и какого х… ты его тащишь сюда?!

Интересно, подумал я. Интересно бы узнать, и поскорее, чем вызвана такая, как теперь модно говорить, неадекватная реакция. Впрочем, вскоре этот рык как начался, так и стих сам собою, – я был абсолютно уверен в том, что причиной этой томительной паузы было то обстоятельство, что сейчас Вован, наклонясь к самому уху шефа, докладывал ему о находках в их дворике и о том, почему он принял решение вести нежелательного гостя сюда, в святая святых фирмы. Очевидно, я не ошибся, потому что, когда Вован, широко распахнув передо мной кожаную дверь, а сам угодливо вжавшись в стену, впустил меня в начальническое логово, навстречу мне встал широко улыбающийся хозяин кабинета – будто это вовсе не он сейчас бился тут в истерике. Он даже вылез из-за своего стола и сделал несколько шагов мне навстречу, что было, надо полагать, великой честью. Хозяин этого кабинета был огромен и тучен. Так тучен, что, казалось, каждое движение дается ему с таким трудом, как будто все его члены и суставы нуждаются в смазке. В то же время на круглом его и в общем-то симпатичном лице сияла ровная белозубая улыбка. Металлокерамика, успел подумать я с легкой завистью, потому как мне давно уже было пора заняться зубами, уже, что называется, прижимало, да все как-то руки не доходили. То времени не хватало, то денег – все-таки хорошие зубы недешевое удовольствие. Хозяин кабинета, безусловно, мог себе это удовольствие позволить – точно так же как мог он позволить себе и отличный костюм, и сорочку. И все это, скорее всего, шилось на заказ. И как шилось! Я оценил.

Итак, он шел ко мне навстречу, улыбаясь своей фарфоровой улыбкой. Представился:

– Дворяницкий Александр Алексеевич. – Еще раз пригласил: – Как говорится, милости просим, дорогой, раз уж пришли. Проходите, проходите, пожалуйста, вот сюда. – Вы откуда будете? Аж из Генпрокуратуры?! – Он несколько дольше, чем нужно, недоверчиво подержал перед глазами мое удостоверение и наконец вернул его все с той же радушнейшей улыбкой. – А вы, наверно, большой человек там, в вашей прокуратуре, Александр Борисович, а? Я угадал? Если на армейские чины перевести – вы кто будете?

Я засмеялся:

– Генерал-майор.

– Надо же! Выходит, кого попало к нам не посылают… Хотя, если честно, вы нам уже надоели – во как! Следователи, я имею в виду. – Он показал мне рукой на большое гостевое кресло, а сам начал обратный маневр за свой стол, хотя тут же, на виду, стояло напротив первого кресла еще одно. – Ведь это смешно, в конце концов, – продолжил он рассказ о своем недовольстве следователями, – кто-то там у вас копает под мэра, а достается неизвестно за что нам, простым работягам. Ну мы-то тут при чем, скажите на милость? Нет, правда, вы что там, ребята, охренели, что ли? Пардон, – притворно спохватился он. – Но вы не представляете! Наш участок Кольцевой – ну тот, что мы строили, уже чуть не весь уже и перекопали, все пробы берут: сколько там щебенки недоложено! Это же надо! Как будто вам, следователям, больше заняться нечем!

Это был замечательно разыгранный балаган: я нисколько не сомневался, что Вован доложил шефу, с чем именно я иду. Но, похоже, природная хитрость не позволяла хозяину кабинета обнаруживать это. И бранный его вульгаризм тоже не случайность, а своеобразное прощупывание того, насколько серьезно он должен меня воспринимать.

И для меня это тоже был некий знак: пора было брать общение с хозяином кабинета в свои руки.

– Я вообще-то совсем не по поводу Кольцевой или каких-то еще ваших строек…

Но он отмахнулся, перебил меня:

– Ай, бросьте вы свои хитрости! Обидно даже, честное слово, дорогой! Не там вы компромат ищете, не там! Только не думайте, что я таким образом мэра как бы выгораживаю, мне он, по большому счету, по барабану. Хотя, надо сказать спасибо, все его затеи – это и наше процветание. Что Манежная площадь, что Гостиный Двор, что вот сейчас Третье кольцо… И хоть я и говорю, что лично мне он по барабану, но объективно от него одна польза. Вы ведь не станете с этим спорить, ведь так? – И он с некоторой требовательностью, с некоторой настырностью посмотрел на меня. Примерно так смотрят у пивных, когда встает на ребро вопрос: «Ты меня уважаешь?» Дождавшись, когда я согласно кивну, он удовлетворенно продолжил: – Ну вот… Никто ничего доказать не может, так хоть тень на человека бросить, да?

– Послушайте, Александр Алексеевич! – мне пришлось напустить на себя суровость, иначе этот фонтан, похоже, было не заткнуть. – Я думаю, если у вас будет охота, мы обсудим все эти предложенные вами темы отдельно, хорошо? А сейчас меня привел к вам совершенно конкретный интерес – и вовсе не тот, который предполагаете вы.

Он как-то очень скептически усмехнулся -давай, давай, пой, голубь, все равно не обманешь. Но тут же усмешку свою спрятал, враз став не то деловитым, не то скучным.

– Хорошо, слушаю вас. Только, если можно, – давайте кончим побыстрее. Вы же видите, у нас тут мероприятие, и мне, честно говоря, как-то не до вас. Извините за прямоту. Просто в такой момент я обязан быть с коллективом. Кстати, – добавил он, – не вижу причин, по которым вы не могли бы тоже принять участие. А? – При этом глаз его, клянусь, зажегся каким-то детским лукавством. – Новый год на носу, и вообще… Но если честно – вам просто повезло, что вы меня застали. – Он откинулся на спинку своего огромного кресла и как-то томно прикрыл глаза. – Совершенно случайно застали. У нас столько объектов по всему городу, такая ответственность… – И сам себя оборвал неожиданно: – Ну за стол не желаете, так, может, хоть выпьете? Коньячку, виски?

Нормальный ход – он меня держал за шавку! Сначала, мол, коньячку, потом деньжат, а потом и все вопросы сами собой отпадут… Я много уже слышал об этом самом «Стройинвесте», делами он заворачивал и впрямь нешуточными. Может, потому мне казалось, что во главе его должен стоять какой-то более солидный, более умный человек. Или этот толстяк меня дурит? Ну не может, не может такой пустой фанфарон, какого он изображает, управлять чем-то серьезным…

– Я на службе, Александр Алексеевич, – ответил я наконец на его предложение.

– Экие вы в этой вашей прокуратуре… застегнутые, – усмехнулся он. – Что, боитесь девственность потерять? – И, клянусь, он мне подмигнул – не как фанфарон, не как гаер, но как умный, очень все чутко понимающий товарищ! – Не буду, не буду я вас совращать, дорогой, не бойтесь. Это дело добровольное, верно? Не хотите – и господь с вами…

Это же надо, какая сволочь! Он еще надо мной подсмеивался!… Ладно, это все эмоции, которым я, по крайне мере до поры до времени, не имею права давать волю. Более существенное тут заключалось совсем в другом: он меня не боялся, и одно это было уже необычнее всего остального. Прокуратуру, да тем более Генеральную, даже ни в чем не виноватые боятся. Ну конечно, исконно наши, российские, не забугорные… Что-то, значит, за этим Дворяницким такое стоит, что позволяет ему не бояться. Что? Дружба с президентом? Что, черт побери, за «Стройинвест» такой? Надо срочно заказать справку!

– Слушайте меня, Александр Алексеевич, дарагой… – Я слегка, совсем чуть-чуть передразнил его. Это мы еще посмотрим, кто над кем изгаляться будет! – И слушайте очень внимательно, потому что чем дольше я с вами общаюсь, тем сильнее у меня желание заставить вас уважать мой прокурорский мундир, тем более что у меня для этого имеется очень серьезный повод. – Он хотел что-то сказать, но я уже тоже закусил удила – достал-таки он меня, достал, стыдно сказать. – Молчите! – сурово приказал я ему. – И слушайте! У меня времени еще меньше, чем у вас, и тоже, заметьте, объекты по всему городу!… Так вот, я имею отношение к расследованию покушения на вице-мэра московского правительства, совершенное несколько дней назад тут, по соседству с вами. Надеюсь, слышали, что имел место такой прискорбный факт?

Он серьезно кивнул, снова хотел что-то добавить, но я опять не дал ему такой возможности, опередил его:

– Сейчас, прямо перед тем как прийти к вам, я проводил некие следственные действия и обнаружил на принадлежащей вам, «Стройинвесту», территории, закрытой, заметьте, территории, улики, предположительно связанные с этим преступлением. Либо вы будете нормально со мной разговаривать, либо, если вы чувствуете себя лицом, которому нет необходимости уважать закон и органы правопорядка, я допрошу вас в прокуратуре. А там, уверяю вас, наше общение будет выглядеть совсем иначе. Не говоря уж о том, что первое, что мне сейчас приходит в голову, видя, как вы себя ведете, – это подозрение, что вы каким-то образом причастны к теракту. А чем еще, дарагой… – Он попробовал вскинуться, но я остановил его. – Чем еще объяснить ваше стремление не дать мне нормально работать? Чем еще объяснить ваше предложение взятки?…

Я полюбовался эффектом. Одутловатая полнота как бы исчезла с лица Дворяницкого, не было больше ни играющей то и дело умной ухмылочки, ни полуприкрытых век.

– Это круто! – с уважением сказал он. – Жестко, но конкретно, как говорят мои охранники, когда начинают кого-нибудь метелить… – И вдруг засмеялся: – Ну что уж вы так-то, Александр Борисыч! Кто вам препятствует, кто вам взятку предлагает! Господь с вами, гражданин начальник. Давайте спрашивайте, я отвечаю.

Я понимал, что сотрудники «Стройинвеста» вряд ли могли быть очевидцами покушения на Топуридзе – далековато отсюда до злосчастного перекрестка. То есть если через ворота Сидякина, напрямую, то недалеко, а если как все люди, то надо обойти два квартала, потом еще через пустырь, – да здесь все пять минут хода, и то если быстрым шагом. Так что очевидцы самого события маловероятны. А вот если преступники, как я предположил, уходили вот этим двором, через «Стройинвест», то, конечно, их могли здесь видеть. Поэтому я и спросил Дворяницкого:

– Скажите, в тот день, а это, напомню, было 19 декабря, не случилось ли здесь, у вас, чего-то чрезвычайного? Я имею в виду, в вашем здании, в вашем дворе? Может быть, охрана докладывала вам о чем-то не совсем обычном… Вы сами, кстати, в тот день на месте были?

– Девятнадцатого? – Дворяницкий оттопырил нижнюю губу. Надо ж, до чего по-разному у всех отражается на лицах мыслительный процесс! – Сейчас я вам точно скажу. – Он нажал клавишу на своем довольно громоздком, похожем на небольшую АТС, телефонном аппарате: – Верочка…

Через ворвавшийся к нам шум голосов и музыку в динамике прозвучал знакомый мне голос Вована:

– Слушаю вас, Александр Алексеевич!

– Ты что, Верочка? Где она?

– Дак отошла… Человек ведь тоже, Александр Алексеевич…

– «Человек»! – осерчал Дворяницкий. – Найди, и чтоб сидела как пришитая. Я за что ей деньги плачу?

– Ну это я не знаю, – протянул Вован, но тут же осекся: – Хорошо, Александр Алексеевич. Счас она вам перезвонит, да?

Она перезвонила секунд через двадцать.

– Ну что, успела? – спросил ее Дворяницкий.

– Что – успела? – растерянно переспросила Верочка.

– Ну не знаю… Пописать, трахнуться, потанцевать. – Стало слышно, как Верочка всхлипнула. – Ну ладно, все, все. Потом договорим. А сейчас ты мне скажи-ка, зайка-побегайка, я 19-го с утра был в конторе?

– Где, здесь? – уточнила «зайка». – Или на Якиманке?

– Здесь, здесь, – слегка раздражаясь, откликнулся босс. – Давай глянь в дневнике.

Что-то зашуршало в динамике, защелкало, заглушая другие шумы, -не иначе как Верочка прибегла к помощи компьютера.

– Вы с утра, до одиннадцати, были на месте, а потом поехали на объект… на Тульскую…

– Все, все! – снова остановил «зайку» Дворяницкий, бросив на меня быстрый взгляд, значения которого я не понял. – Не надо лишних слов, дорогая… – Он отключил секретаршу и сказал, глядя на меня, как совершенно нормальный деловой человек: – Все, теперь я сам все вспомнил. С утра 19-го я точно был на месте… Да… И именно в тот день было у нас тут как раз происшествие… Дурацкое происшествие, никто тогда не обратил на него особого внимания. Но вот сейчас я говорю вам о нем, а сам думаю: а почему, собственно, не обратили внимания-то? Надо было обратить, и еще как надо! Знаете, тогда, по горячему, одно, наверно, плохо связывалось с другим, но вот сейчас… Значит, так. Утром, часов в десять наверное, слышу – во дворе какой-то шум. У меня форточка была открыта – я, знаете, устаю от кондиционера, хоть и японец, а шумит. Утром здесь форточку очень даже можно открыть, хотя вроде бы и центр… Спрашиваю охранников, в чем дело, почему не дают спокойно работать. Выясняется: двое каких-то уродов хотели украсть у нас асбоцементную трубу. Я охране втык: у меня каждая минута раз в сто дороже этой трубы, а они меня уже чуть не на полчаса от дела оторвали! И трубы-то эти дерьмо, случайно завалялись: хотел наш садовый дизайнер по осени какой-то там особый дренаж сделать, да почему-то до морозов не успел… На дворик наш обратили внимание? А видели б вы его летом – сказка! Мрамор, розы, английский газон, глаз не оторвешь… Подумали, решили трубы эти до тепла оставить, до весны, – лежат в дальнем углу, вроде как не мешают. По мне, так пусть бы и украли, невелика потеря. Но ведь тут не об этом речь, не о размерах кражи – о самом факте, понимаете, да? Какие-то посторонние, чуть ли не бомжи, – и вдруг свободно разгуливают по нашему дворику! Мы такие деньжищи потратили на решетки, на охрану, на камеры слежения – и на тебе, все псу под хвост! Это что же – вот так может зайти любой желающий? Хочешь с бомбой, хочешь с автоматом за пазухой? Я начальнику охраны взбучку. Проведи строжайшее расследование, виновных накажи, прими меры, чтобы впредь даже птичка без разрешения покакать не залетела! Велел допросить как следует уродов. Ну они, бомжи-то эти, трубу, конечно, бросили, когда поняли, что влипли. Нас, говорят, Николай Петрович послал. Какой такой Николай Петрович? Да наш прораб, со стройки. Вон там, говорит, во дворе, наши трубы с лета остались, никак забрать не можем. Идите, мол, принесите пару штук, там вам никто ничего не скажет…

– И что ваша охрана? – спросил я, уже догадываясь, чем кончилось дело. – Вот так вот им и поверили?

– Так и поверили. Больно, говорят, убогие мужики, на гадов не похожи… нет, они их, конечно, проверили. Это с какой, мол, стройки-то вас прислали? С дома три, что ли, который в Балтийском тупике? Эти, конечно, говорят: ну да! Ну помурыжили их еще малость для приличия – вроде служебный долг выполнили. Дали одному и другому по шее, и пинком под зад – через наши парадные ворота – вон туда, на бульвар…

– Скажите, а они не удосужились выяснить, ваши охранники, как эти двое проникли на территорию? Ведь как я понимаю, парадный вход у вас охраняется надежно…

– В том-то, выходит, и дело, что ненадежно! Я как все узнал – тут же лишил всех этих паразитов премии: один, видите ли, понадеялся на другого, а другой захотел на минутку отойти, пивка купить: за несколько минут, мол, ничего не случится… Короче, при такой охране могли и через парадный вход пройти, и сзади, через забор, махануть, хотя это менее вероятно… Но нет худа без добра – охрану мы теперь усилили по-настоящему, могли, наверно, на себе почувствовать… И знаете еще почему? Я ж сам строитель, и вот уж все вроде кончилось, а я все думаю: на кой хрен эти трубы на доме три могли понадобиться? И потом, там же администрация президента строит, только свистни – через пятнадцать минут завалят трубами по самую крышу… Приказал ребятам все же проверить, действительно ли посылал кто-то рабочих к нам за трубами. – Он сделал торжественную паузу.

– Ну и? – не выдержал я, чем вдохновил Дворяницкого на немедленное продолжение этой идиотской истории.

– А нету! Нету, мать ее так и этак, никакого у них прораба Николая Петровича, и никогда не было! И никто, конечно, никого за трубами не посылал. И мужиков тех, понятное дело, на стройке не нашли. Больше того, уверяют местные работяги, что и не было у них никогда такой парочки, как мои им описали. Вроде как приметная парочка: один высокий, как бы седой, но молодой еще, а второй кряжистый, пониже – этот поживший уже… Небось какое-нибудь жулье из местных… Тут, знаете, в центре все больше пресловутые коренные москвичи остались, такая, знаете, пьянь, все тащат, на что глаз упадет. Все говорят: москвичи, москвичи. А на этих глянешь – и тошно делается, честное слово. Чистое вырождение.

– Вы сами, я полагаю, не москвич, – неодобрительно буркнул я, хотя давно уже по его своеобразному говору сообразил, что рос он где-то на юге.

– Я-то? – снова широко продемонстрировал свой фарфор Александр Алексеевич. – Я из солнечной Грузии, понял, дорогой? Русский, но из Грузии, вот так. И вдруг сделал то, чего я от него ну никак не ожидал, – он вдруг запел довольно приятным голосом на довольно приятный мотив: «Мак твой на сердце имею, черные косы, красный мак…» – но тут же оборвал эту ахинею, пояснил: – Это у нас такой ансамбль был молодежный – «Русские грузины», вы, наверно, никогда и не слышали, да?

Похоже, врожденная живость характера мешала ему надолго останавливаться на чем-то одном. Пришлось снова вернуть его к интересующему меня разговору, безжалостно прервав лирические излияния.

– Скажите, а вы не могли бы описать их поподробнее? Или пусть не вы, а те охранники, которые имели с «бомжами» дело. Мне ведь все равно придется их допрашивать…

Александр Алексеевич задумался, снова оттопырив нижнюю губу:

– Описать? Я их и видел-то всего несколько минут… Так, ничего особенного… Вроде как славянской внешности оба… Знаете, теперь все говорят: лицо кавказской национальности. А эти – лица славянской национальности, понимаете? И знаете, крепкие ребята. Я, знаете, еще прикинул по привычке на всякий случай, справился бы я с ними, если бы пришлось один на один, вернее, мне одному с ними двумя схватиться. И решил, что мне бы одному с ними не справиться, хотя, между прочим, я в прошлом кандидат в мастера по вольной борьбе. Вот видите. – Он для наглядности потряс над столом могучими руками. – Борьбой занимался в молодости… И еще знаете что, Александр Борисович, приметного… Щеки у них у обоих такие, знаете, впалые. Вы спортом занимались сами? Ну тогда должны понимать: вид у них – как будто оба марафонскую дистанцию только что бежали. Щеки такие втянутые, кажется, что щека щеки касается. То есть как бы профессиональные спортсмены… – И вдруг стукнул себя ладонью по лбу: – Слушайте, а они что, имеют отношение к той стрельбе?

Я неопределенно пожал плечами – не хотел вдаваться в подробности. «И не к чему, – шевельнулась вдруг мыслишка, – а что, если киллеры пришли сюда не случайно, имели здесь сообщника или сообщников?…»

– Просто забрасываем широкую сеть, как говорится, – пояснил я. – Знаете ведь, обычно заказное убийство – это ни следов, ни концов, ни исполнителей, ни заказчиков…

Я уже собирался покинуть Дворяницкого, намереваясь, несмотря на довольно позднее по обычным меркам время, еще допросить где-нибудь в более скромной обстановке Вована и его соратников, как вдруг произошло нечто, чего я и в самом богатом на фантазии сне не мог увидеть. Дверь кабинета резко распахнулась и в него заглянула, а точнее, вставилась на половину туловища необыкновенно яркой красоты женщина в шуршащем и сказочно переливающемся платье, из которого, как тесто из квашни, выпирали белые плечи и большая, приподнятая лифом грудь. И это сказочное видение проворковало довольно немелодично, с интересом переводя взгляд с Александра Алексеевича на меня, а потом обратно:

– Ой, Шалва, я думала ты один, а ты тут кого-то прячешь! Прячешь, да? Вы чего тут, мальчики, делаете, штаны мнете? Ты не хочешь, дорогой, выйти на люди, поухаживать за дамой, а? Не забыл еще, с какого конца к даме подходят? И вообще, народ меня к тебе подослал – без тебя праздник не в праздник, понимаешь? Так что я всего лишь делегатка. – Она засмеялась, и мне показалось, что она под хмельком. Давай, давай, Саша, и гостя своего тяни, нечего человека тут мурыжить, дай ему хотя бы мой номер посмотреть! – Она гордо выпрямилась, оказавшись вдруг довольно высокой и стройной, сказала персонально мне: – Извините, если помешала, – и исчезла, оставив своим сиянием некую рябь в глазах, а также аромат каких-то необыкновенных духов.

– А? – спросил меня Дворяницкий со всей «грузинскостью», на которую оказался способен, и с шумным сожалением вздохнул: – Какая женщина, да? Как говорится, хороша Маша, да увы… Ты ее узнал, конечно, да?

Надо сказать, в тот момент я даже не среагировал на это внезапно прорезавшееся «ты». Мы сейчас были не чиновники, не должностные лица, мы были просто два мужика, увидевших необыкновенно красивую женщину и прекрасно понимающих друг друга. При чем тут какие-то обиды?

– Н-нет, – с запинкой отозвался я. – А почему я должен был ее узнать?

– Ты что, дорогой, телевизор совсем не смотришь, да? Все работаешь? У, какие вы, прокуроры, все-таки деревянные! Это же Анаис! Теперь сообразил?

Анаис – было имя ставшей в последние два года необыкновенно знаменитой эстрадной звезды.

– Да-а, – протянул я, теперь действительно признав знаменитость. – А почему она здесь? Что она тут делает-то?

– Как – что?! – удивился еще больше Дворяницкий. – Праздник у нас сегодня. Во-первых, Новый год. Во-вторых, такой праздник, что можем себе позволить самых знаменитых артистов пригласить, понимаешь? Ну и почему людям не сделать приятное, если можно? К слову, артисты и сами очень любят у нас выступать, мы их никогда не обижаем, а даже наоборот. У нас сегодня Буйнов уже был, Олежка Газманов – ну этот, «Москва, звонят колокола» – тоже был. Его мэр очень любит, ну и мы тоже. Хазанов хотел, да не приехал, закочевряжился, ну и хрен с ним. Зато вот Настя не побрезговала, любовь наша. Ах, как поет, ласточка, как поет! Вах, какая женщина, мне б такую! Слышал такую песню, дорогой? Ну вот… Все бы отдал, жаль только, есть у нее уже… покровитель… Большой человек… Слушай, не обижай хозяина, пойдем, поужинай с нами, а? Я же вижу, тебе уже хочется! Пойдем, я тебя с Настей познакомлю. Попросим спеть «Наша служба и опасна и трудна». Хочешь? Ей-богу, споет, чтобы тебе приятное сделать. А то что ты все – работа, работа. Работа, говорят, не жид, в Израиль не убежит, хе-хе… Да не зыркай ты на меня, это не я – это народ так говорит…

– Послушайте, Александр Алексеевич, – решительно оборвал я это гипнотизирующее словоизвержение. – Давайте-ка мы решим с вами этот вопрос раз и навсегда, поскольку, я чувствую, встречаться мне с вами по долгу службы еще придется, и не однажды. Все эти ужины, неожиданные знакомства я могу себе позволять лишь тогда, когда это не имеет никакого отношения к моей служебной деятельности. Я ясно формулирую?

Он с искренним огорчением махнул рукой:

– Э, я тебе про женщину, а ты… Не хочешь, значит, со мной поужинать?

– Не могу, дарагой, – на этот раз необидно передразнил я.

– Скучные вы люди, прокуроры. Значит, от ужина отказываешься?

– Да ведь я сказал уже.

– Как говорил один мой пострадавший от вас, от прокуроров, дружок: завтрак проспали, обед прогуляли, а ужин, извини, на х… нужен… Так, что ли? Зря! Сам себя обижаешь, дорогой! – Он вдруг весело захохотал.

Я захохотал вместе с ним – так заразителен был этот смех. В сущности, он, наверно, был неплохой мужик. Но, увы, сюда-то, на территорию «Стройинвеста», я попал вовсе не в поисках симпатичных собутыльников…

– Слушайте, Александр Алексеевич, – спросил я то, что, наверно, надо было бы спросить уже давным-давно, – а все же с какой стати у вас такая разудалая гулянка, да еще с самого начала рабочего дня? Сколько имею дело с «новыми русскими», только все и слышу: работа, бизнес, конкуренция, насаждаем западный опыт деловитости… Выходит, все это туфта – поскреби вас, а там все тот же совок, да? И главное – поскрести-то надо совсем чуть-чуть…

Дворяницкий немного даже обиделся:

– Ты не прав, дорогой. Мы, между прочим, деловые люди – не хуже всяких этих иностранцев… Просто у нас сегодня повод очень сильный. Понимаешь? У нас такой повод – как в лотерею миллион выиграть. Вот какой повод!

Я не очень ему поверил, и главным образом потому, что совсем недавно работал с одной сбытовой компанией (она проходила чуть ли не в полном составе по громкому делу) и выяснил, что там до двенадцати часов дня все что-то делали, а после двенадцати дружно, всем коллективом, отмечали результаты утренних трудов. Ребята откровенно воровали с помощью фальшивых платежек и липовых счетов, а считали себя удачливыми бизнесменами, людьми богатыми и всемогущими. Что-то очень похожее чудилось мне и здесь, в «Стройинвесте». Говорилось о больших делах и каком-то большом успехе, а выглядело все вокруг как-то очень уж опереточно…

Но Дворяницкий, заметив откровенное недоверие на моем лице, вспыхнул с чисто кавказским темпераментом:

– Вах! Не верит! Я это только к тому, что людям верить надо, понимаешь? Получили мы сегодня подряд на строительство Лефортовского туннеля, можешь ты это понять, дорогой? Утром сегодня московское правительство дало добро, понимаешь? Этот подряд – это же как стройка века, понимаешь? Ничего ты не понимаешь!… Неужели никогда не слышал: строить туннель – не строить туннель, спасем памятники Немецкой слободы – не спасем памятники этой гребаной слободы… Неужели не слышал? Еще двадцать лет назад крики начались, а теперь – все! Про гребаную слободу извини, конечно, это я так, в сердцах. Не обращай внимания. У нас вся документация готова – как спасти каждое дерево в дворцовом парке, как укрепить фундамент госпиталя, как сохранить гидрологическое равновесие… Аварийные карманы в туннеле малы – пожалуйста, вот проектное дополнение; как расширить, увеличить количество вентиляционных шахт – пожалуйста! А нам то дадут контракт, то опять отнимут, то дадут добро на стройку, то опять ее запретят. Люди, знаешь, триста миллионов марок выложили за германский щит, чтобы этот туннель прорыть и ни один памятник не задеть, а нам снова: проект заморожен! Нет, ты представь себе наше положение: триста миллионов немецких марок – и псу под хвост… Ну а теперь вот все решилось, дорогой, так почему же нам не отпраздновать это событие с настоящим размахом?! А ты бокал шампанского поднять отказываешься! Между прочим, «Дом Периньон», чумовые деньги плачены!

Этот монолог в общем-то и произвел, и не произвел на меня впечатления. Все-таки мне сейчас, что «Периньон», что «Арбатское» – все едино. И те же триста миллионов марок – сумма, конечно, огромная, но только мне опять же сейчас все равно, что сто рублей, что миллион долларов, что триста миллионов марок, – ну не действовала на меня магия чисел или, точнее, магия богатства, и все тут.

– Ну и? – спросил я, желая услышать завершение этого страстного монолога, узнать, из-за чего был весь этот фейерверк.

– Что – ну и, что – ну и?! – изумился Александр Алексеевич. – Ты что, действительно не понимаешь, да? Да ты напрягись, ты только представь себе, какой это контракт, если люди триста миллионов марок, то бишь почти сто тридцать миллионов долларов, просто так, за одну мечту, взяли да выложили?! Это, дорогой, такой контракт, дети наших детей будут за его счет вкусно кушать и нам спасибо говорить! А ты все спрашиваешь, что за праздник!

Вот теперь я все понял однозначно: контора праздновала заключение чрезвычайно выгодного контракта, который до сегодняшнего дня почему-то срывался. А почему бы мне, в порядке гипотезы конечно, не рассмотреть такое предположение: пока Топуридзе был жив-здоров – контракт не шел. Стоило его устранить – и вот он, праздник на улице «Стройинвеста». А почему, собственно, и нет?… Да, пожалуй, насчет денег это я зря. Ну насчет того что мне все равно. Такая сумма – сто тридцать миллионов – вряд ли могла пройти мимо Топуридзе, ведь он же курирует всю инвестиционную политику на московских стройках, а не кто-нибудь другой! И тут меня осенило: каким-то ведь, пусть и совсем пока косвенным, образом контора связана с событиями, сопутствовавшими покушению на Топуридзе? Связана. А ну-ка давай прикинем, что в этом случае мне надо срочно проверить…

Первое: действительно ли Топуридзе имеет какое-то отношение к этому сказочному контракту. Второе: где «Стройинвест» взял такие огромные деньги, чтобы вот так, наобум Лазаря, не зная, что из этого получится, выложить их за щит. Честно говоря, даже после всего, что я здесь увидел, после всех этих «Периньонов», Газмановых и еврочерепиц, у меня не сложилось впечатления какой-то чрезвычайной мощи этой конторы. Так, средней руки строительная лавочка. Неужели город им дал такие деньги?…

На этом месте я себя и осадил. Скорее всего, предположение завиральное. То есть проверить это все, конечно, нужно, но все же я, похоже, зарвался в своем творчески-сыщицком полете. Если «Стройинвест» – причина всех тех несчастий, в которых я взялся разбираться вслед за Якимцевым, то не слишком ли легко я на него вышел? Так ведь не бывает, дорогие господа! Следовательский труд – он сродни труду бухгалтера, счетовода, пчелы, если хотите – намек к намеку, улика к улике, мотив к мотиву, чтобы вот так – по крохе, по мелочи – сложилась в конце концов вся картина, весь «баланс»… Может, меня кто-то умело навел на «Стройинвест», на Дворяницкого? Нет, Александр Борисович, это вы, пожалуй, уже слишком. Никто вас в этот дворик насильно не гнал, никто ничего не подстраивал, просто вы уже устали от обилия впечатлений. Надо поспрошать на скорую руку охранников, не заметили ли они еще чего-нибудь в день покушения… этакого, да и уносить отсюда ноги. Пусть себе народ гуляет, раз есть хороший повод. А я еще успею порадовать своей находкой Якимцева. Я потрогал лежащий у меня в боковом кармане найденный в трубе пистолет. Находка, безусловно, заслуживающая самого пристального изучения…

Дворяницкий, когда я попросил его предоставить мне ненадолго помещение для опроса охранников, сказал неодобрительно:

– Опять ты за свое, следователь! Пошел бы, выпил, потанцевал с красивыми девушками, а? У нас замечательные девушки есть, ей-богу, от чистого сердца предлагаю… Ну-ну, все, не буду. Хозяин – барин. А помещение… Слушай, а чего его искать? Сиди здесь, в моем кабинете, да? Я если потревожу тебя, то ненадолго. Сяду вон там, в уголке, чтобы тебе не мешать, сделаю свое дело – и сразу уйду. Устроит такой вариант?…

Пока я допрашивал сначала Вована, а потом еще двоих охранников, дежуривших в тот день на воротах, он действительно заглядывал раз или два, брал что-то в своем столе и тут же с извинениями исчезал – было забавно видеть, как эта огромная туша скользит к двери чуть ли не на цыпочках.

Я продолжал слушать все ту же разухабистую музыку, вернее, я слушал не саму музыку, а какое-то низкое буханье, обозначающее ритм; в кабинете Дворяницкого от дыхания охранников, видно тоже принявших самое непосредственное участие в празднике коллектива, все заметнее сгущался винный дух. Они сидели со скукой на лицах, и видно было по всему, что душой они там, за дверью. Я тоже уже тяготился своей затеей – охранники ничего нового сообщить мне не могли: они не видели, как работяги проникли на территорию, хотя и охраняли ее, не запомнили их внешность; больше того, они не проявляли ни малейшего беспокойства по поводу случившегося.

– Вы знаете, какая пьянь здесь живет? – по-прежнему твердил Вован. – Это ж центр… Конечно, мы виноваты, но они ж как тараканы – куда хошь без мыла влезут, в любую щель… У соседей вон у наших, тоже вот так, за решеткой, бронзовая статуя во дворе для красоты – баба голая, богиня какая-то, что ли. Так они ей, сволочи, руки отпилили и сиськи – на металлолом сдали. За бутылку чего хошь сотворят! Я думаю, попросил какой-нибудь дачник за поллитру спереть пару этих самых труб – вот они и полезли…

– Послушайте, – я посмотрел в протокол, уточнил, как зовут моего собеседника по-настоящему. Звали Вована Белецкий Владимир Семенович. – Послушайте, Владимир Семенович, я же при вас извлек из трубы улики, говорящие о возможной причастности этих людей к покушению на вице-премьера правительства Москвы. Эта возможность тем более вероятна, что визит к вам той самой «пьяни» имел место как раз 19-го числа – в день покушения. Больше того, он имел место сразу вскоре после покушения. Понимаете? Скорее всего, это были преступники, которые уходили через ваш двор, и вы им в этом невольно помогли.

– Ну это конечно, – вздохнул Вован, – кто ж спорит. Вроде как все сходится… А только видели бы вы их…

– Я и хочу, чтобы вы как бы помогли мне их увидеть. Кстати, у вас на входе, насколько мне известно, стоят камеры слежения. Наверняка они зафиксировали этих ваших гостей. Можете представить пленку? – Я посмотрел на Вована, на двух его других соратников, прислушивавшихся к нашему разговору, и заметил, что один из них, нехорошо улыбаясь, старательно прячет от меня лицо. Я снова заглянул в протокол, посмотрел фамилию этого.

– Вы что веселитесь, Котов? – спросил я, не сводя с него тяжелых «прокурорских» глаз. Взгляд этот у нашего брата обязательно вырабатывается с годами и, надо сказать, иногда действует на слабую душу. Подействовал он и на Котова, хотя тот по-прежнему молчал. Он молчал и смотрел на Вована: что, мол, делать-то? Вован отвернулся.

– Дак это, – косноязычно заговорил тогда Котов, – мы камеру отключили…

– Это почему же? – насторожился я, и, видно, то, как я сразу заинтересовался его сообщением, сильно не понравилось Вовану, потому что он тут же подал голос сам:

– Они нас оскорблять начали… Вот, мол, отращиваете тут жопы, вместо того чтобы каким мужским делом заниматься… Ну мы их и того, помяли маленько. Вот я и велел камеры отключить. На время, пока мы их пинками за ворота выставляем… Еще спасибо пусть скажут, что легко отделались. А вообще – вперед наука, больше не полезут…

Ну вот, а я уж отчаялся услышать что-нибудь новое. У них, у этих гадов, у киллеров, все получилось как нельзя лучше: самое опасное для себя время, когда оперативно-следственная группа прочесывала окрестности, они перекантовались здесь и, мало того что сбросили улики, ушли на другую сторону кварталов таким образом, что все это так и осталось бы тайной, не дерни меня сегодня черт полезть на забор…

Увидев, как снова на цыпочках входит лоснящийся от праздничного пота Дворяницкий, я только спросил еще у Котова:

– А сопротивление они вам не оказали?

– Какое там сопротивление! – возмущенно снова подал вместо Котова голос Вован. – Я ж говорю: рады были, что ноги унесли…

ТОПУРИДЗЕ

Господи, как же больно! А ведь могли бы, сволочи, и совсем убить…

Он пошарил рукой на тумбочке болеутоляющее, не нашел, но звонить на пост не стал – пожалел очередную Варваретку. Самый небось сладкий сон дежурная сестричка смотрит. Молодость молодостью, а тоже жизнь не сахар – днем учеба, ночью работа. А ведь еще и на свидание надо сбегать, и на дискотеку, и в кино. Ладно, потерпим, пока терпится. Не умирает же…

Он сегодня решился на очень серьезный шаг: позвонил Софико, ничего не объясняя, попросил ее взять девочек и уехать погостить к родным в Тбилиси – все равно ведь каникулы…

И напугал ее, особенно когда попросил еще:

– Только никому ни слова.

Она заплакала:

– Что ты такое говоришь, Георгий! Как я тебя брошу?

– Так надо, Соня, золотко мое… поверь, так надо…

– Что, так опасно, да? – робко спросила она, и у него сжалось сердце от этой ее трогательной робости – жена была и так сильная, да он еще всю жизнь старался, чтобы она никогда и ничего не боялась, жила за ним как за каменной стеной. – Я знаю, это все из-за того, что у тебя другая женщина, – вдруг совсем глупо, по-бабьи захлюпала она.

– Соня, милая! При чем тут женщина… Ты спрашиваешь, опасно ли? Я рад был бы сказать: нет, Соня, не опасно. Но не могу. И знаешь почему?

– Почему? – снова всхлипнула она.

– Потому что тот, кто меня продырявил, он на этом не успокоится, как мне ни тяжело тебе это говорить…

– Тебя потому и подстрелили. – Софико плакала все сильнее. – Что я, дура, что ли, не понимаю, почему ты дома не ночевал?

Этого еще не хватало! А он-то даже хвастался иной раз перед приятелями; вот что значит грузинская жена – умная, покорная, все понимающая… А она вон что – как любая другая баба… женщина… Нет, это она все же, наверно, от страха. За него, за себя, за семью…

– Соня, милая, не надо себя накручивать, – решительно сказал он, – все это ерунда, понимаешь? Главное – мы все пока живы, поэтому послушайся меня, сделай, как я говорю…

– Ой, как я за тебя боюсь, Георгий, любимый…

– Что за меня бояться, – все тем же неестественно-бодрым голосом ответил он. – Меня охраняют, поняла? И вообще, я думаю, все это какая-то случайность… Но тебе лучше уехать, – тут же спохватился он.

Нет, конечно, это была никакая не случайность, иначе с чего бы ему надо было отсылать из Москвы семью… Может, в каком-то другом случае он и не стал бы этого делать, но вот никак не выходило у него из головы Джамалово интервью, этот страшный его намек на то, что он, Георгий, не сделает глупость, поскольку очень любит жену и дочек.

Как все– таки это все странно: совсем недавно еще все они встречались в цековских коридорах, толковали о высоких коммунистических идеалах, а теперь почему-то стали чуть ли не врагами друг другу -что Джамал, который озвучивает скрытые угрозы его, Георгия Топуридзе, недругов, что хоть тот же Рождественский… А ведь когда-то Борис был даже его начальником, комсомольским, так сказать, гуру. Они вместе занимались таким перспективным делом, как научно-техническое творчество молодежи. А теперь они с Борисом схватываются на заседаниях московского правительства как самые настоящие противники, и даже сейчас Георгий Андреевич почувствовал, что выходит из себя, вспомнив, как Борис выступил с предложением поддержать проект строительства автодрома именно в Нагатинской пойме. Ведь совершенно очевидно, что дело тут нечисто, нечестно: в густозаселенном районе города, при нехватке земли, какой в этом смысл? Ан нет, бьет себя Борис в грудь, доказывает на голубом глазу, что лучше места и не найти…

Он вздохнул с досадой. Какого черта именно сейчас, в больнице, когда ему и без того худо, он должен думать о какой-то дряни?

Почему не вспомнить самое радостное, что у него было за последнее время, – Настю? Софико права и не права в своей ревности, потому что Настя – это совсем не то, что называется пошлым словом «измена», это что-то совсем другое… Он всегда считал как бы не вполне правильным для мужчины мечтать о женщине. Много чести! Настоящий мужчина думает о женщине, когда она рядом, перед глазами. Как ее заиметь? Чем ее задобрить, заинтересовать. А просто так… У настоящего мужчины ведь всегда есть то настоящее, чем можно занять голову… Но так он думал, пока не было Насти. Удивительное дело, он уже не мальчик, у него любимая и любящая жена, у него дочки, в которых он души не чает… А тут – как пуля, как удар в сердце – эта необыкновенная женщина… Но что, разве он не имеет на это права? Разве станет он меньше любить жену и дочек? Наоборот! И вообще, семья – это одно, а Настя – это другое. Она вновь заставила его почувствовать себя молодым, способным свернуть горы, хотя он уже, честно говоря, думал, что все – вступил в возраст, в котором ничего похожего на любовное сумасшествие у него больше не будет, что ничем таким жизнь его больше не удивит. Ух, как он ошибался!

Познакомились они на официальном банкете, которые Георгий Андреевич, как настоящий грузин, терпеть не мог. Он любил хорошие застолья – с вином, обильной домашней едой, а главное – особым застольным братством, где все доброжелательны друг к другу, где нет и не может быть врагов. Он и выпить любил, и тост произнести умел, и лезгинку сплясать, если надо, хотя больше, теперь уже на европейский манер, любил просто танцевать – ему нравилось дразнящее присутствие рядом чужих нарядных женщин, и танцы создавали иллюзию близости… А на официальных приемах все совсем не так: все застегнуты, все боятся, как бы, не дай бог, не выдать лишний раз подлинных чувств, а тосты такие, что застолье становится больше похожим на производственное собрание, ни о каком братстве и дружестве нет речи, наоборот, здесь пышным цветом расцветает чинопочитание и холуйство и никто не видит в этом ничего зазорного, постыдного, даже сам мэр, которого Георгий Андреевич считал похожим на мужика больше, чем любого из своих предыдущих начальников.

Нет, конечно, с шефом ему повезло. Мэр был мужиком настоящим, хотя вообще-то по внешнему виду этого не скажешь. По внешнему виду мэр больше смахивал на простодушного Карасика из кинофильма «Вратарь» – небольшой, круглый, такой же любитель футбола. На вид – мухи не обидит. И при всем том это был жесткий мужик, с ясной головой, с умением бесстрашно кидаться в любую схватку и доводить дело до конца. Немного, правда, он сдал в последнее время, когда его начал «валить» один продажный журналист с телевидения. Вернее, мэр просто растерялся от подлости: миллионы людей голосовали за него, категорически предпочтя всем остальным, – и вот какая-то шавка глумится над ним, и никто не может ее остановить. Не иначе как шавка выполняет чей-то заказ – с самого верха… Кто-то заговорил, глядя на подавленного мэра: э, да он просто не умеет держать удар! Но Георгий Андреевич знал по своей бурной юности, что дело было не в неумении держать удар вообще – дело было в неумении бороться с подлостью. Ко всяким драчкам мужик привык, а когда вот так, исподтишка, сзади, запрещенным приемом… Чтобы угадать такой удар и ответить на него, надо хотя бы на время самому стать подлецом, а мэр этого не мог. И оттого был Георгию Андреевичу еще более симпатичен…

В тот вечер мэр был в хорошем настроении, он даже выскочил на сцену, когда кто-то выкриком в зале попросил его сделать это, спел вместе с какой-то новой для Топуридзе певицей с чудным именем Анаис, и мало того – лихо сплясал с ней на виду у всех. А потом, некоторое время спустя, когда торжественный банкет превратился в какую-то совсем иную, чисто российскую субстанцию, бойко прошелся с той же певицей между столами в заводном фокстроте. Георгий Андреевич не мог оторвать от нее глаз – так напомнила она ему одну девушку, которую он любил в юности, да и саму эту юность. Он даже неожиданно для себя запел тихонько – песню, которую любила та девушка: «Мак твой на сердце имею, черные косы, красный мак…» И уж потом только сообразил: дело было отнюдь не в том, что она напомнила ему кого-то, вернее сказать, не только в том – она нет-нет да и бросала на него какой-то много говорящий взгляд. Георгий Андреевич сначала не поверил себе, посмотрел вокруг, поискал того, на кого она смотрит, и не увидел этого человека. Он пришел на банкет не один, вопреки грузинским традициям он, повинуясь шефу, был сегодня с женой и окончательно поверил в то, что действительно что-то происходит, когда встревожилась и Софико, хотя виду не показала. Но он-то знал ее уже столько лет! И особенно она забеспокоилась, когда он замурлыкал себе под нос «Мак».

– Что с тобой, Георгий? – спросила жена тревожно.

– А что со мной? – удивляясь ее проницательности, сказал Георгий Андреевич. – Ничего. Так, с чего-то вспомнил вдруг юность…

Певица посмотрела на него еще раз и снова тем же много говорящим взглядом, и кавказская душа Георгия Андреевича занялась вдруг адским пламенем греховного желания. Эта Анаис была высокая, яркая и, как положено артистке, в довольно ярком, обтягивающем ее как кожа платье, так что воображению было очень легко и приятно дорисовать все, что под этим платьем спрятано. И он подумал: «Надо же какое имя – Анаис»! Как раз для красавицы имя… Обязательно познакомлюсь с ней! Прямо сегодня же!" Вскоре с самого начала неловко себя чувствовавшая Софико отправилась с какой-то приятельницей домой. Она, наверное, рассчитывала, что и он уйдет тоже, но Георгий Андреевич остался, уже загипнотизированный ожиданием чего-то необычного.

И когда певица, проходя мимо с бокалом шампанского в руке, снова пристально посмотрела на него, Георгий Андреевич понял: сейчас – или никогда. Он решительно шагнул к ней, решительно же собираясь спросить у нее, почему она так пристально смотрит на него весь вечер, а она, вдруг улыбнувшись ему такой обещающей улыбкой, от которой у Георгия Андреевича похолодело в животе (честное слово!), сказала:

– Я знаю, вы хотите спросить, почему я на вас все время смотрю, да? А вы сами как думаете?

Он с веселым восхищением пожал плечами – ничего подобного у него точно никогда не было…

– Да потому что вы мне нравитесь, чудак-человек!

Если бы кто-то рассказывал ему эту историю, он бы сразу подумал очень плохо о такой женщине: взяв инициативу в свои руки, она как бы неприлично набивалась на связь сама. Но поскольку ему никто ничего не рассказывал, а все происходило в реальности с ним самим, ему все, наоборот, очень даже понравилось. Ее слова сразу все ставили на свои места, давали ответ на все его вопросы и сомнения. Он пока не знал, о чем с ней говорить, но это его нисколько не смущало – если есть взаимный интерес, повод всегда найдется. И тут, как нельзя более кстати, заиграла музыка и снова отличился мэр – пригласил какую-то понравившуюся ему гостью на вальс. «Ну что ж, не будем отставать от начальства и мы!» – весело сказал Георгий Андреевич, протягивая певице руку и прихватывая ее за шелковисто змеящуюся под платьем талию.

– Надо же, – засмеялась она, показывая прекрасные влажные зубы, – я думала, вальс никто уже не танцует, а я танцую, и с большим удовольствием!

– Вы замечательно танцуете, – засмеялся он следом за ней, – хотя и даете мне понять, что вальс – удел каких-нибудь ископаемых динозавров…

– Ну что уж вы так-то! Если вы и ископаемый, то не динозавр, а натуральный саблезубый тигр!

Ему всегда нравилась эта дурацкая игра в слова при первом знакомстве, нравилась и сейчас, больше того, она его как-то странно возбуждала, хотя, кажется, и возбуждаться-то уже было больше некуда…

– Неужели у меня такие страшные зубы? Это вы хотели сказать?

– Я хотела сказать, – она снова так легко рассмеялась, будто все внутри нее только и ждало такой возможности, – что бедная жертва перед вами совершенно беззащитна…

Они сделали несколько залихватских оборотов, и, когда на одном из них она коснулась его своей высокой упругой грудью, у него потемнело в глазах. Больше того, ему показалось, что она вроде как и не особенно смущена этим, не торопится отстраняться…

– Как вас, кстати, называть? – спросил он предательски осипшим голосом. – Что за имя такое – Анаис?

– А это не имя, – снова засмеялась она. – Это такой творческий псевдоним. Для завлекательности. А вообще-то я Анастасия. Настя. – И сказала вдруг безо всякого перехода и без какой-нибудь тени смущения: – Я загадала сегодня: если познакомлюсь с мужчиной, который мне очень понравится, у меня все будет хорошо. А если он еще и пригласит меня на танец – я расшибусь в лепешку, чтобы сделать его счастливым. Понимаете?…

Он понимал только одно: она предлагала ему себя сама, и он был от этого счастлив. Он никогда не имел дел с такими женщинами. Она была сама себе хозяйка. Она была сильная, яркая, необычная. Она была знаменита. И, может, именно от всего этого совершенно бесстрашна, бесстрашнее любого мужчины. Она и не думала скрывать, что страстно хочет физической близости с ним. И все это выглядело как какая-то несказанно громадная награда за достоинства, которых он сам в себе пока не знает, но это и неважно, потому что о них знает она, потому что награда эта – аванс, который ему предоставляется счастье потом отработать.

Забывшись, он повернулся, и, видно, как-то не слишком удачно – тут же все его тело прошила, словно обожгла, боль. Вот черт! Неужели в него стреляли из-за того, о чем предупреждал Джамал? Ерунда какая-то… Он-то тут при чем?… Если бы от него одного все зависело! Впрочем, бандюки такие мелочи – зависит от тебя, не зависит – в расчет не берут, особенно когда убивают твою жену или, того хуже, вовсе ни в чем не повинного ребенка… Слава богу, хоть никого из членов его семьи для устрашения не тронули, решили начинать прямо с него… А может, просто кто-то не хотел, чтобы он попал на то заседание правительства, на которое ехал? Ерунда в общем-то, мало ли их уже было, этих заседаний… Или то, на которое он так и не попал, было чем-то особое?

Он мысленно прокрутил еще раз повестку дня. Ну что вообще, скажите, может быть в повестке дня необычного под Новый год? Подведение итогов по всем отраслям, состояние коммунального хозяйства, наличие топлива на городских ТЭЦ, ну и один-единственный вопрос по новостройкам, который готовился уже очень давно – рассмотрение вариантов строительства Лефортовского туннеля. К этому вопросу Георгий Андреевич был не просто причастен, а очень даже причастен. Именно на этом заседании он должен был доложить о записке туннельщика Баташова. Но и в этом обстоятельстве по размышлении он не увидел ничего такого, что могло бы нести с собой опасность именно для него. Мало ли проектов, связанных с городским строительством, и, кстати, тоже очень денежных, прошло через его руки…

История с туннелем была такая давняя, что многие уже и не помнили толком, когда она началась, – уж во всяком случае, не в тот день, когда Георгия Андреевича подстрелили. Дело в том, что Третье кольцо, новая грандиозная городская магистраль, призванная разгрузить задыхающийся от пробок центр столицы, на две трети должна была пройти по обводу Окружной железной дороги. Построенная в начале прошлого века далеко за городской чертой, Окружная уже в шестидесятые оказалась внутри новой застройки, ну а сейчас, когда мегаполис так разросся, она вообще оказалась чуть ли не в центре города. А поскольку ее значение как пути для доставки грузов давно сошло на нет, сам Бог велел использовать как-то более рационально и ее, и занимаемую ею огромную территорию прилегающей к ней хаотичной промышленной застройкой и всей полосой отчуждения. Вот и решено было построить примерно две трети новой магистрали прямо вдоль Окружной, а еще одну треть проложить через не имеющие особой ценности и не очень плотно застроенные городские кварталы, находящиеся в окружении так называемых промзон. А вот стык этих двух кусков приходился как раз на участок, просто перенасыщенный памятниками архитектуры и культуры, ту самую Немецкую слободу, куда бегал от строгих воспитателей мальчишка царевич, ставший потом Петром I, и где впитывал он представления о том, какой должна быть жизнь во вверенной ему Господом огромной империи. Одним из его учителей в Немецкой слободе был сухопутный моряк-иноземец Франц Лефорт, которого Петр пожаловал адмиралом и по имени которого вся местность впоследствии (именно здесь одна из самых знаменитых в России тюрем) стала именоваться Лефортовом. Трасса новой магистрали неминуемо должна была пройти рядом с дворцом Лефорта, через огромный дворцовый парк, также являющийся культурно-историческим памятником, и отклониться от этого маршрута было просто невозможно: шаг вправо означал разрушение тоже чуть ли не при Петре возведенного комплекса зданий Военного госпиталя, шаг влево – выносил трассу на обрыв крутого и ползучего берега притока Москвы-реки – Яузы, речушки невеликой, но создающей очень непростые гидрологические условия…

Вокруг этого самого Лефортовского парка шла война такая же давняя, как сам проект постройки новой магистрали. Общественность восстала сразу же: не дадим уничтожить памятники! Не дадим загазовать культурно-историческую зону, ну и так далее. И вот когда при новой власти проект строительства Третьего кольца обрел новую жизнь, магистраль в районе Лефортова решено было загнать в туннель длиной в два с лишним километра. Дорого? Да, конечно, не дешево. Но город готов пойти на это, лишь бы остался в целости и сохранности лефортовский комплекс. Сторонников этого нового решения – главным образом из тех, кто желал угодить мэру (ведь Третье кольцо являлось его любимым детищем), – было столько, что решение это тут же и утвердили: строим туннель. Мало того, туннель был включен в принятый с ходу городской думой новый генплан развития города. И как-то мгновенно, как будто горело, была составлена смета и уже определен подрядчик – все тот же «Стройинвест», и уже «Стройинвест» попросил у него, у Топуридзе, валютную ссуду на приобретение проходческого щита в Германии. Почему в Германии? Да потому, что у немцев щит самый большой – 14,5 метра, ответили ему. Всего-то триста миллионов дойчмарок… А во сколько подрядчик оценивает работы по проекту в целом? По смете – полтора миллиарда долларов… Георгий Андреевич уже готов был разрешить своему Универсал-банку выдать этот кредит. И разрешил бы, тем более что на него вовсю давили два влиятельных вице-премьера и особенно – Рождественский. Выдал бы – куда бы он делся… Документы в порядке, правительство – за. Все – за, кроме самого премьера, то бишь мэра.

ТОПУРИДЗЕ

(Продолжение)

Хотя глубокий туннель вроде бы и сохранял памятники старины, но он же – в предложенном проекте по крайней мере – содержал массу деталей, смущавших зоркий на такие вещи глаз мэра. Ну например, эвакуационных выходов было заложено вдвое меньше, чем нужно бы – по правилам их положено делать через сто пятьдесят метров, а в проекте – через шестьсот, и больше сделать нельзя. Ну а если пожар, как недавно в туннеле в Альпах? В Германии, в Гамбурге, проложен похожий туннель под Эльбой – там было уже тридцать шесть пожаров. У немцев в туннеле почти всегда пробка. И это при том, что там количество полос такое же, как наверху. Даже вентиляции и той в проекте толком не было заложено, так что при длине в два с половиной километра он превращался бы в форменную душегубку…

Мэр, естественно, не был специалистом по туннелям, он только все спрашивал у проектировщиков, у строителей, готовых хоть сейчас взяться за строительство, за освоение такого лакомого пирога: «Ну вот вы проектируете туннель на глубине сорок метров, – значит, на выезде будет очень сильный уклон, верно? Вот и по чертежам видно – уклон очень крутой. Ну а если там, на самом верху, что-то случится хотя бы с одной машиной и она покатит назад? Водителю станет плохо или, к примеру, откажут тормоза, что не такая уж и редкость, – и что тогда? А не дай бог авария произойдет серьезная – это значит, что туннель сразу надолго выйдет из стоя, не так ли? Тем более что туннель-то у вас получается узкий, – грубо говоря, всего два ряда вместо четырех наверху. Значит, столкнувшиеся в туннеле машины объехать будет никак нельзя, верно?»

Мэр и так прикидывал, и этак, и проект ему все больше не нравился, хотя лоббисты по-прежнему отстаивали его с пеной у рта. Особенно мэра смущала ширина – на поверхности на подъезде к туннелю восемь рядов в обе стороны, в самой трубе – шесть, да и то зауженных, поскольку в соответствии с диаметром того щита, который строители намерились по дешевке купить в Германии, это всего два полноценных ряда в каждом направлении.

Незадолго до того как случилась вся эта история в Клеонтьевском, мэр позвонил ему:

– Георгий, я насчет туннеля. Поди, уж в печенках у тебя, да? Давай приезжай, а то у меня тут большая драка опять, я один отмахиваюсь.

– Жертв нету? – засмеялся Георгий Андреевич.

– Пока нету. Но у меня тут целая делегация со сметой на строительство, так что жертвы вот-вот появятся. Знаешь, сколько они запросили? Два миллиарда «зеленых»… Это значит, реально будет еще больше. Представляешь?

– Ничего себе! – удивился Георгий Андреевич. – Ведь вроде раньше речь шла о полутора. Это, выходит, один километр обойдется в пятьсот миллионов? Это ж какой-то тихий ужас!

– Вот и я говорю им – ужас. Давай приезжай, решим вместе, что нам лучше сделать.

Он, конечно, приехал и застал у мэра разгоряченных схваткой Рождественского, и главного заместителя мэра по строительству, и главного архитектора города, и еще каких-то людей, в основном представителей будущих подрядчиков. Схватка, как он понял, была нешуточная, и Рождественский, и те, кто его поддерживал, костьми ложились за туннель глубокого заложения и за приобретение германского щита.

– Все, – сказал вскоре мэр, решительно подводя итог совещания. – Будем думать, будем рассматривать другие проекты – посмотрим, что там прорежется в честной конкурентной борьбе. А то ишь – два миллиарда! Это ж надо – четверть годового бюджета города, три дорожных фонда! Нет, ребята, я на такое безумство так вот, с кондачка, пойти не могу.

– Зря только время потеряем, – недовольно буркнул Рождественский. – Все равно лучше этого ничего не нарисуется. Тем более что весь город, вся общественность за глубокий туннель…

– Общественность, как я понимаю, – усмехнулся мэр, – вообще против туннеля. Но без туннеля нельзя, не выйдет. Стало быть, так. Если ничего не нарисуется, как утверждает Борис Семенович, – тогда примем ваш проект и, может быть, даже вашу смету. А пока – рассматриваем все проекты, которые есть…

Вот тогда-то и появилась на столе у мэра записка одного из сотрудников НИИ транспортного строительства Баташова, которую мэр передал Георгию Андреевичу для ознакомления и доклада на заседании правительства, назначенном как раз на 19 декабря.

Автор рассказывал в записке о своем проекте строительства туннеля. Проект Баташова был чрезвычайно интересен уже хотя бы тем, что на его осуществление требовалось «всего» девятьсот миллионов долларов, то есть более чем в два раза меньше. При этом не надо было приобретать щит, а кроме того, сроки строительства туннеля сокращались с шести лет до полутора-двух. И это при восьми полосах, при необходимом количестве удобных эвакуационных выходов и вентиляционных отдушин.

Завершалась поданная Баташовым записка отчетом о том обсуждении его проекта, которое состоялось у главного архитектора города. Баташову позвонили за день, предложили: если хотите, приходите завтра на совещание по вашим предложениям. Баташов поинтересовался, как же он придет, если не успеет пригласить с собой участвовавших в обосновании и разработке его проекта профессора Фролова из Питера, профессора Маковского из МАДИ, академика Круга… Ничего, приезжайте, у нас домашняя обстановка, сказали ему. Ну он и приехал. А там все та же песня – представители заказчика, представители подрядчика, главным образом из «Стройинвеста», отстаивающие с пеной у рта «глубокий» проект. Ну и, конечно, Рождественский. В суть предложений Баташова никто и вникать не стал, все дружно кричали: не позволим разрушить Лефортово… Даже на замечания ответить не дали… Баташов так откомментировал это «обсуждение», не удержав крика души: «Ну и что удивительного в том, что это произошло? Деньги крутятся огромные, все уже поделено, а тут какой-то Баташов со своими бредовыми предложениями, урезающими их кормушку…»

Очень, кстати, неодобрительно писал автор и о стремлении сторонников «глубокого» проекта приобрести германский щит. Во-первых, по имеющейся у него информации этот щит, выдаваемый за новый, на самом деле уже давно не новый – это восстановленный щит, с помощью которого прокладывался туннель под Эльбой. Во-вторых, сравнительно недавний опыт метростроевцев, использовавших аналогичный щит при возведении станции «Печатники», показал его крайнюю ненадежность: по документам он должен проходить четыреста – пятьсот метров в месяц при общем ресурсе девятнадцать километров. Реально же шел со скоростью тридцать метров, сделал в общей сложности тысячу с небольшим, после чего окончательно вышел из строя, да плюс ко всему, оказывается, из-за его конструктивных дефектов строители просадили грунт… Место, где говорилось о скорости проходки, было отчерчено жирным маркером мэра. Похоже, самое главное, на что обратил внимание мэр, – было замедление сроков строительства, которое он всегда считал недопустимым.

Еще не кончив изучения записки головастого туннельщика, Топуридзе, вспомнив, что «Стройинвест» предполагал получить кредит на приобретение щита в Универсал-банке, решил на всякий случай переговорить с председателем правления этого банка, тем более что формально Универсал входил в подчиненную Георгию Андреевичу финансовую группу Сити-банк, и заблокировать выдачу кредита. Не отменить, не запретить – только заблокировать до окончания разбирательства у мэра. И оказалось, что он едва не опоздал – деньги уже были приготовлены к перечислению германской стороне во всем объеме, причем кредит оформлялся «Стройинвесту» под очень небольшой, можно сказать, чисто символический процент… Скорость оформления этого кредита была просто фантастической! Это не могло не наводить на подозрения: так быстро летали только «черные» деньги, которые надо было увести от бдительного ока государства. Но здесь же они были никакие не «черные»!

Он понял, что кто-то в правительстве так сильно лоббирует «глубокий» вариант строительства туннеля и, очевидно, зная о позиции мэра, так форсирует все дело, что не останавливается ни перед чем, действует, не дожидаясь окончательного принятия решений, то есть как бы планируя поставить оппонентов перед свершившимся фактом. Вообще-то что тут удивительного, если даже по первым прикидкам дело сулит два миллиарда «зеленых»! Но удивило его не это, удивило другое: кто-то в правительстве решился фактически обойти, облапошить самого мэра. Вставать на сторону тех, кто конфликтует с мэром, он не хотел совсем. Вот почему, узнав о том, что произошло, он для начала заморозил счета в Универсал-банке, а потом приостановил перечисление денег за щит. Реакция была мгновенной. Сперва ему позвонил Рождественский – этот ходил вокруг да около, осторожно выяснял, стоит ли менять решение да чем это вызвано – словом, вел разведку. Топуридзе предложил ему обсудить все 19-го числа на заседании правительства – там-де Рождественский узнает все, что его интересует, из первых рук – от него и от мэра. После чего Рождественский явно недовольный и встревоженный, повесил трубку, и вскорости его место занял Джамал. Джамал, с которым он уже давным-давно не поддерживал никаких отношений и не общался с того самого раза, как Джамал разговаривал с Георгием Андреевичем о предупреждении «умных людей», желающих, чтобы автодром был непременно построен в Нагатинской пойме…

Сейчас Джамал был одним из тех, кого принято по какой-то непонятной журналистской классификации называть олигархами, а когда-то это был очень симпатичный, очень дружелюбный парнишка, в котором взгляд сразу узнавал горца, воспитанного в уважении к старшим, в какой-то болезненной даже порядочности. Тогда, когда Георгий Андреевич впервые с ним познакомился, Джамал был совсем юным командиром студенческого стройотряда из Чечено-Ингушской республики. Узколицый, с большими черными глазами, с черными, как смоль, густыми волосами, гибкий, широкоплечий, он всегда почему-то казался Георгию танцующим джигитом – так легка была его походка, так скоординированны все движения, так сосредоточенно лицо. Первый раз они столкнулись близко, когда Джамал пришел к нему, комсомольскому руководителю всех стройотрядов в регионе, ругаться. Георгий приписал его отряду выработку – хотел как лучше, чтобы ребята перед началом занятий получили побольше.

– Зачем ты это делаешь? – гневно спросил его Джамал. – Мы с тобой кавказцы. Это другие могут позволить себе быть нечестными, а мы с тобой не можем, понимаешь? Все наше богатство – честь и честность, переделай, пожалуйста, дорогой.

Георгий Андреевич – тогда он был просто Гога или Князь, переделал, хотя общую сводку уже успели отправить в центральный штаб. Он встречался с Джамалом и потом, но дружба их началась, когда Георгий Андреевич, пойдя на повышение и уехав в Москву, в большой ЦК комсомола, начал заниматься полукоммерческими проектами – перестройка потребовала и от комсомола приспосабливаться к ветру перемен, менять формы работы. Георгий Андреевич пестовал всякие МЖК и НТТМ, то бишь молодежные жилкооперативы и бюро научно-технического творчества молодежи, широко внедрял их по всей стране и однажды, узнав про комсомольско-молодежный кооператив в Гудермесе, послал запрос, желая узнать, кто именно рискнул, опережая время, начать такое дело, кто именно всем заправляет и какие цели ставит. Оказалось – Джамал Исмаилов, старый знакомец, успешно издает книги самого разного содержания, в том числе и религиозные. Что, с одной стороны, настораживало, а с другой – опять же свидетельствовало о том, что человек тонко понимает веяния времени.

Недолго думая, Георгий Андреевич выдернул Джамала в Москву, в аппарат, и Джамал, поначалу с трудом согласившийся на такие перемены, начал приспосабливаться к новой для себя жизни. Но слишком уж все тут ему, горскому человеку, оказалось не по душе: дисциплина, субординация, сидение в четырех стенах, бумажная работа, а главное – чинопочитание и лизоблюдство, подсиживание и наушничество; единственный, с кем Джамал мог отвести душу, был он, Топуридзе, и Джамал отводил ее – ругал и порядки в большом доме, и молодых чинуш, и вообще русских, к которым он, естественно, Георгия Андреевича не относил. Русских он не любил какой-то тяжелой, биологической нелюбовью, не мог простить депортацию родного народа и все удивлялся в разговорах – а с Георгием Андреевичем он разговаривал без всякой опаски, – как такая вырождающаяся нация могла взять верх над столь нравственно крепкими горскими народами, как его родной, как братский ингушский… И все повторял слова какого-то своего друга: «Это им повезло, что великий имам Шамиль был аварцем. Был бы он чеченом – война до сих пор продолжалась бы…»

В конце концов Георгий Андреевич отправил его, от греха подальше, налаживать один перспективный молодежный кооператив в Сибири, под Братском, где ЦК пытался организовать заготовку леса для бумажной промышленности. Бумаги комсомолу надо было много… это было летом 1990-го. А через год Джамал вернулся из Сибири совсем другим человеком: во-первых, он был владельцем сотни гектаров первосортного хвойного леса, который он выкупил у разорившегося кооператива. Почему-то у него лес, годный не только на целлюлозную щепу, но и на многое другое – особенно на юге страны, где леса не было совсем, – оказался необыкновенно прибыльным. Во-вторых, он поставил дело так, что на него работали сотни полторы бомжей и бывших стройотрядовцев, счастливых уже тем, что не надо шабашить и метаться в поисках заказов по всей стране, – они валили лес на одном месте и имели за это довольно неплохие по тем временам деньги. В-третьих, Джамал был теперь по-настоящему богат и ходил под охраной двух здоровенных земляков, поскольку при нем были живые бумажные деньги, которые он хотел куда-нибудь с пользой вложить. «Положи в сберкассу, – посоветовал ему Георгий Андреевич, – проценты пойдут». «Э нет! – засмеялся Джамал. – Я с государством, да еще с таким, в азартные игры не играю!» И в конечном счете оказался прав, – когда начались великие перемены, он не потерял ни копейки. Наоборот… Неизвестно через что уж он там прошел в Сибири, а только стал Джамал суровее, немногословнее. От него теперь исходила какая-то скрытая сила, уверенность в себе…

И снова Георгий Андреевич помог ему: несмотря на то что это был совсем другой Джамал, он по-прежнему казался Георгию Андреевичу кем-то вроде младшего брата, чистого и наивного, которому не может не помогать старший, раньше него вступивший в нелегкое соприкосновение с реальностью… Смешно, Георгий Андреевич почему-то считал, что он старше…

Однако сам-то Джамал отнюдь не думал всю жизнь оставаться младшим братом. В конце концов, оглядевшись как следует, подумав и воспользовавшись старыми комсомольскими связями, он вложил деньги сначала в основанную Георгием Андреевичем товарно-сырьевую биржу, где провернул несколько сверхудачных операций с сахаром, а потом – уже после августа 1991-го – начал понемногу вкладывать деньги в недвижимость и гостиничный бизнес – не без помощи все того же Георгия Андреевича, который к этому времени уже перебрался под знамена Гавриила Попова в Моссовет. Джамал вложил деньги в строительство одной суперсовременной гостиницы, потом удачно купил акции другой. Все такой же красивый, худощавый, он ездил теперь на сверкающей иномарке, вызывающей зависть даже у кремлевских чиновников, и везде его сопровождали те самые ребятки, которых он привез из Сибири. Тогда это еще было в диковинку…

Потом он каким-то непонятным образом для Георгия Андреевича стал владельцем одного казино, через несколько месяцев прибрал к рукам и другое. Впрочем, второго он довольно быстро лишился: Чечня забродила, и горцев правдами и неправдами начали теснить местные. Ходили разговоры о жутких каких-то разборках между чеченской и солнцевской братвой, но Георгию даже и в голову не приходило связывать тонкого, милого Джамала с какими-то бандюками…

Впрочем, тонкий и милый – это все было в прошлом. Теперь Джамал и внешне переменился: оставаясь все таким же изысканно-худощавым, он приобрел какой-то нехороший блеск глаз, вспыхивавший каждый раз с особой яркостью, когда Джамал сталкивался с несогласием или противодействием – явным или скрытым. В разговоре у него вдруг начали звучать какие-то снисходительно-покровительственные нотки, и теперь Георгий Андреевич не раз ловил себя на мысли, что временами Джамал смотрит на него с легким презрением – то ли он знал о жизни, о бизнесе что-то такое, чего не знал Георгий Андреевич, то ли просто держал его за человека второго сорта. «Или это я сам под его взглядом начинаю чувствовать себя человеком второго сорта?!» – думал порой Георгий Андреевич. Он начинал тяготиться встречами с Джамалом. И что интересно, примерно то же, хотя по-своему, начала ощущать и жена, его умница Софико. Она сказала однажды:

– Ты знаешь, с детства не люблю таких вот… женственных… Они, по-моему, все очень жестокие…

Георгий Андреевич было поднял ее на смех: какой же Джамал, дескать, женственный, но тут же понял, что этот его смех был бы совершенно несправедливым и уж никак не заглушил бы того ощущения, что где-то в глубине души он абсолютно с Софико согласен: Джамал, скорее всего, был и жестоким и безжалостным. Это стало очевидным после того, как внезапно погиб совладелец Джамала в гостинице «Балканская», американский бизнесмен, держатель второго по величине пакета акций, – первый, контрольный, был у московского правительства. Бизнесмена нашли застреленным в одном из московских дворов… Георгий Андреевич никак не мог понять: горюет Джамал по этому поводу? Переживает? Почему не озабочен? Ведь как ни относись к этому американцу, но если криминалу всерьез понадобилась эта супергостиница, такая же участь может постигнуть и самого Джамала…

– Меня? – удивился Джамал, когда Георгий Андреевич в лоб спросил его об этом. – Ну это вряд ли. Я думаю, его не из-за денег замочили.

Это «замочили» в устах того интеллигентного юноши, которым Джамал являлся несколько лет назад, было абсолютно невозможно! В устах же нынешнего Джамала это слово прозвучало совершенно естественно.

– А из-за чего же?

– Да он педик был, похоже. У них там часто разборки случаются, – с равнодушной усмешкой пояснил Джамал. – Горячая мужская любовь…

Но по стечению обстоятельств Георгий знал, что у американца была традиционная, как теперь говорится, ориентация, Софико даже познакомила его со своей подругой, и знакомство оказалось столь удачным, ко всеобщему удовольствию, что американец даже собирался на этой самой подруге жениться…

Странная реакция Джамала по поводу гибели партнера навела Георгия Андреевича на подозрения, приобретшие вполне определенные очертания, после того как какие-то чеченского вида рэкетиры взяли в оборот директора и одного из учредителей Универсал-банка. Тот подал в отставку, со слезами и зубовным скрежетом рассказав Георгию Андреевичу, как он вынужден был фактически за бесценок продать свои акции, чтобы расплатиться с этими сволочами, взявшими в заложницы его пятилетнюю дочь…

– А милиция? Ты в милицию заявил? – опросил у него Топуридзе.

– И не заявлял, и не буду. Мне ребенок дороже всех этих гребаных денег! А тебя предупреждаю на всякий случай, Георгий: это чеченцы, и человеческий разговор с ними невозможен… они страшно жестоки, они нас за людей не считают… Только не думай, что, если ты грузин, тебя это не коснется. Им достаточно уже того, что у тебя есть деньги и властные возможности…

А вскоре выяснилось, что пакет акций, проданных бывшим директором, обрел своего нового хозяина. И оказался им не кто-нибудь, а именно Джамал. Схватить его за руку и уличить в причастности к рэкету было невозможно, но как-то все же акции к нему попали!

Георгий Андреевич попытался поговорить с ним по душам, серьезно. Джамал отшучивался:

– Да что тут такого, не понимаю! Один чудак продал: ему деньги были срочно нужны… Между прочим, когда деньги нужны – лучше всего как раз акции продавать, это я тебе из своего опыта говорю. Тем более что умные люди взаймы не дают. Знаешь, как один знаменитый миллиардер сказал: дать взаймы – значит из хорошего человека сделать плохого. Здорово, да?…

– Ты недосказал про акции, – вернул его к теме разговора Георгий Андреевич.

Глаза Джамала загорелись тем самым нехорошим блеском, который так настораживал Георгия Андреевича.

– А что тебе еще рассказать, дорогой? Я уже все рассказал. Один чудак продал, другие чудаки купили неизвестно зачем. Ну а я перекупил у них, потому что я как раз знаю, что с ними делать. Надеюсь, с последним ты не будешь спорить, дорогой?

Георгий Андреевич уже хорошо знал этот почерк: если за Джамалом и впрямь, как он подозревал, стояла чеченская мафия, то следующим ходом было бы изъятие части прибылей из Универсал-банка, то есть почти ничем не завуалированный грабеж. Впрочем, тогда до этого не дошло: началась первая чеченская, и милиция, с остервенением наконец взявшись за дело, вытеснила чеченскую мафию за пределы столицы, а может быть, и других российских городов. Джамал поутих, на какое-то время стал прежним – милым, тонким, замечательно воспитанным парнем, занимающимся на волне приватизационных продаж исключительно недвижимостью – в этой пышно расцветшей отрасли бизнеса пока даже не особо приходилось толкаться локтями. Казино свои он продал, объясняя это тем, что слишком высоки налоги, из прежних завоеваний остались у него только «Балканская», где он фактически был полновластным хозяином, и пай в Универсал-банке, в котором он до поры особой активности не проявлял. А вот в последнее время, пользуясь своим особым положением, начал с помощью банка проворачивать некоторые довольно успешные инвестиционные операции.

Но времена опять изменились – с переходом второй чеченской в позиционную «операцию по восстановлению порядка» начала мало-помалу давать о себе знать изгнанная некогда чеченская мафия и с боем возвращать свои потерянные владения. И снова изменился друг Джамал, снова начал разговаривать, полупрезрительно щурясь, снова начал давать понять, что старший в их тандеме – это как раз он. Георгий Андреевич жалел, что не разорвал это знакомство еще тогда, когда у него только-только возникли подозрения. Попробовал было от него избавиться теперь – и тут же чуть ли не со слезами на глазах прибежал новый директор Универсала. Оказывается, к нему явились посланцы с «черной меткой»: либо он возвращает им «задолженность» за те пять лет, что они не брали с банка дань (какие наглецы, они говорили: утраченная выгода), либо оформляет огромный кредит на фирму «Стройинвест». Что за фирма, почему на нее надо оформлять почти беспроцентный кредит?! В общем, что в лоб, что по лбу – так и так банку будет нанесен очень тяжелый удар. Хотя во втором случае деньги, может быть, и вернутся…

Георгий Андреевич своей властью наложил запрет на выдачу кредита, и вот как раз тогда-то следом за Рождественским и возник Джамал. Сам позвонил. Веселый, напористый.

– Слушай, Георгий, звоню тебе по старой дружбе с предложением…

– От которого я не смогу отказаться? – мрачно пошутил Георгий Андреевич, вспомнив почему-то гангстеров из «Крестного отца».

– Ну зачем ты так! – Джамал шутку понял, но не обиделся. – Хорошее предложение, Георгий! Давай, слушай, посидим, как раньше, молодость вспомним, а то ты совсем нашу дружбу позабыл, дорогой! Я Сашку Дворяницкого приглашу – он мне уже плешь проел: устрой встречу с Георгием, устрой встречу с Георгием…

Упоминание о Дворяницком многое проясняло – Георгий Андреевич уже знал, кто возглавляет тот самый «Стройинвест», о котором почему-то так вдруг начал печься его бывший друг. Но все же спросил:

– А этот еще откуда?

– Ну ты даешь, Георгий! Да ведь он уже давно в Москве-то кувыркается. Ты что, не знал?

– Это-то я знал, – нехотя ответил Георгий Андреевич, – но я тебя про другое спрашиваю, Джамал. – Я хочу знать, что вас с Дворяницким связывает.

– Как – что? – сделал вид, что удивился, Джамал. – Старая дружба, дорогой! Вот ты не хочешь дружить, а он хочет! – И, почувствовав неудовольствие собеседника, ответил уже более серьезно: – Ладно тебе, не дуйся. Ну вышел он на меня тут как-то: помоги. Я помог. А теперь он как бы в моем холдинге…

Вот это была новость, – оказывается, у Джамала уже и холдинг какой-то появился. Ну разворотлив, дьявол! Верно говорят: кому война, а кому мать родна. Как рыба в воде в этой новой жизни оказался!

– И чем же ты ему помог, если не секрет? – спросил Георгий Андреевич.

Джамал замялся, впрочем ненадолго.

– Нет, не секрет. Он заключает подряд на строительство Лефортовского туннеля. Ну я ему решил немножко помочь… Туда-сюда, вот и дружба по новой зацвела…

Это была еще одна оглушающая новость: Джамала заинтересовал туннель!

– Ты же всегда говорил, что занимаешься гостиницами, и ничем больше – ни банками, ни нефтью, ни оружием. Говорил?

Джамал громко хмыкнул:

– Ну говорил. И еще говорил, что занимаюсь только тем, что мне по-настоящему интересно. Ты никак не можешь мой интерес понять, да? Я тебе объясню, этот проект – туннель – только по смете полтора миллиарда долларов, а на самом деле будет два с лишним! Вот и весь интерес. Конечно, не целиком, кто же даст такой кусок проглотить? Но кое-что и нам с Сашкой перепадет…

– Черт побери! Откуда эти безумные цифры! Вот у меня прямо сейчас на столе лежит проект – на все про все девятьсот миллионов. Думаю, если раскинуть как следует мозгами, смета будет еще меньше.

Записку Баташова, которую ему передал на заключение мэр, Георгий Андреевич изучил от корки до корки и был покорен ее убедительной силой. Так что о пресловутом туннеле он теперь свободно мог говорить с кем угодно.

– У тебя святое что-нибудь есть за душой, Джамал? Ведь этот проект, который ты проталкиваешь, он же ни к черту не годится! Хочешь, я тебе объясню, что такое туннель, заглубленный на сорок метров? Да еще пройденный дурацким каким-то, не самым лучшим щитом?

– Зачем? – усмехнулся Джамал. – Я и так все знаю. И что шесть полос внизу вместо восьми, и что выезд очень крутой… Достаточно или еще?

– Ладно, хватит, – вздохнул Георгий Андреевич, немного удивленный. Джамал действительно знал самые веские аргументы противников глубокого туннеля.

– Но вообще-то, если хочешь знать, – продолжил Джамал, – все это не имеет ровно никакого значения. И знаешь почему? Потому что на самом деле значение имеет только одно: два с лишним миллиарда «зеленых». Но это еще не все, чему ты собираешься помешать.

– Да? – спросил Георгий Андреевич. – И что же еще?

– A помнишь толковище насчет Нагатинской поймы? Помнишь тот проект, по которому надо будет досыпать землю, расширять полуостров? Так вот, чтобы ты знал, все уже готово к этой операции: самосвалы, подрядчики. У Саши, друга нашего, уже готово чуть ли не пятидесятиметровое заглубление под щит. Как только он придет из Германии, его сразу опускают, и он пошел рыть, и земля из-под него тут же уйдет в Нагатино. Ферштейн? То есть, считай, с этого момента проект автодрома, который вы так долго мурыжите у себя в мэрии, будет запущен в действие тоже. А раз так – с ходу заработают сметы, ассигнования, кредиты – потекут живые деньги, одним словом…

– Стоп, стоп, стоп! – остановил его Георгий Андреевич. – Я уж не говорю про то, что яму Сашке придется закопать: проект-то не утвержден. Но ведь и сам этот щит – хрен его кто купит! Лично я – а я, как ты знаешь, распоряжаюсь городскими валютными средствами – ни полушки на него не дам!

– Слушай, Георгий, мне даже обидно, что мы с тобой такой интересный разговор ведем по телефону, это неправильно, дорогой! Слишком много в нем важных вещей, ты меня понимаешь? Как друг говорю, давай все-таки встретимся на нейтральной, так сказать, почве, обмозгуем все, как бывало, за рюмкой коньяка. А?

Очень не хотелось Георгию Андреевичу соглашаться – чувствовал, ничего хорошего из этой встречи не получится. Но и отказаться он уже не мог. Джамал говорил жуткие вещи, получалось, если поверить ему, что ни от него, Топуридзе, ни от мэра ничего уже не зависит. Самое простое было рассмеяться и забыть про этот разговор, но какая-то за Джамалом, за его уверенностью чувствовалась реальная сила, и сейчас Георгий Андреевич просто не знал, как ей противостоять. А противостоять надо было обязательно, иначе все его собственные планы, все намерения мэра – все шло псу под хвост; если не противостоять этой нагло уверенной в себе силе, они все разом оказываются не у дел, и вообще, по большому счету, никем…

– Ну так как? – спросил Джамал, чувствуя некоторую его растерянность.

– Знаешь, предлагаю «Околицу». Славное заведение. Там и кабак хороший, и посидеть можно укромно, так, что никто не помешает, и сыграть, если захочешь, во что-нибудь. Да, кстати, там эту неделю небезызвестная тебе Анастасия Янисовна поет. Давай, а? Сядем, а она к нам потом присоединится…

Он, сволочь такая, откуда-то уже и про Настю знал!

– Хорошо, – буркнул Топуридзе. – Но только как-нибудь… не очень гласно… Честно говоря, светиться-то мне особо резона нету…

– Об чем речь! – хмыкнул Джамал. – Все будет шито-крыто. Там, в «Околице», гарантирую, а на воле… Ну хочешь, сделаем так. Давай назначай день, и сразу договариваемся, где тебя забрать. Подъедет мой водила, подхватит тебя и доставит прямо на место. И на обратную дорогу что-нибудь такое же придумаем. Годится? Ни одна ищейка не догадается, клянусь мамой, Георгий.

«Годится!» – передразнил про себя Георгий Андреевич. – Ни черта не годится! Что тут сделаешь – не лежала у Георгия Андреевича душа к этой встрече, и все тут. Он полистал свой ежедневник. Свободным на неделе был только вечер 18-го. Дальше смотреть уже не имело смысла – там, на следующей неделе, католическое Рождество, которое московские православные почему-то празднуют с таким же энтузиазмом, как и свое, а там дальше, совсем рядом, и Новый год. Все будет забито до предела – встречи в мэрии, в префектурах, потом приедет из Тбилиси свояченица…

– Восемнадцатое тебя устроит? – спросил он.

– Меня все устроит, – сказал Джамал и снова засмеялся. И опять было в этом смехе что-то такое, что подействовало на Георгия Андреевича так же, как Джамалов взгляд – не то он тебя презирает, не то ты сам себя под этим взглядом презирать начинаешь…

Вспоминая обо всем этом сейчас, на больничной койке, Георгий Андреевич продолжал мучительно решать, о чем он может говорить со следователем, о чем просто должен и чего не скажет ни при каких обстоятельствах.

Ну, например, он снова решил для себя, что о дурацкой драке из-за Насти, которая случилась, когда они уже покидали «Околицу», он говорить ни за что не будет, Настя – это его личное дело, это его душевная тайна. И вообще, нет никакой необходимости, чтобы о ней знал кто-то еще, а тем более чтобы это дошло до Софико.

Она-то в чем виновата?

Из досье ст. лейтенанта милиции Елагиной:

"ТРЕТЬЕ ТРАНСПОРТНОЕ КОЛЬЦО И ЛЕФОРТОВСКИЙ ТУННЕЛЬ

Новый генеральный план развития столицы, девиз которого «Москва – шаг в третье тысячелетие», предусматривает активное решение остро стоящей перед городом транспортной проблемы. По проектам Мосархитектуры новая трасса пройдет на расстоянии 3 – 8 километров от Садового кольца и таким образом разгрузит центр, город в пределах Садового кольца освободится от транзитного автотранспорта.

Стоимость Третьего кольца ориентировочно составит 6,4 миллиарда рублей…

В рамках строительства Третьего транспортного кольца столичные архитекторы планируют и комплексную реконструкцию прилегающих территорий. Вдоль кольца будут возведены общественно-деловые, торговые, гаражные, автосервисные и иные полезные массивы, по ходу следования трассы будут ликвидированы промзоны и посажены зеленые насаждения.

Пропускная способность нового восьмиполосного кольца – 6,5 – 8 тысяч автомобилей в час в каждом направлении. Конструкции дороги выдержат скоростную нагрузку до 100 км/час.

Третье кольцо пройдет вдоль Московской окружной железной дороги. Его протяженность – 52 километра, причем большая часть, в силу того что магистраль будет прокладываться по районам сложившейся застройки – это искусственные сооружения, туннели и эстакады.

Составной частью внутригородской кольцевой магистрали явится автодорожный туннель в Лефортове протяженностью 2056 метров. Территория Лефортова – памятник истории, культуры и архитектуры, поэтому все работы тут должны проводиться в соответствии с требованиями заповедной зоны «Лефортово – Немецкая слобода» и гидрогеологическим условиям долины реки Яузы. Фактически туннель будет проходить под Лефортовским парком…

Эта часть проекта вызвала много разногласий между проектировщиками… В 1998 году составители нового генплана столицы заявляли, что ими будут учтены тревожащие москвичей экологические вопросы, в частности влияние Третьего кольца на архитектурные памятники города. Декларировалось, что территория Лефортова будет пройдена после заключения специалистов «либо туннелем, либо… никак». В случае, если общественность города и района выступит против проекта туннеля глубокого заложения под Лефортовским парком, трасса вообще обойдет этот участок.

Как бы то ни было, в конце концов проектная компания «Организатор» при участии ЗАО «Стройинвест» разработала проект сооружения туннеля глубокого заложения (на глубине 40 м), первоначальной стоимостью 1,5 миллиарда долларов. Пройти туннель предполагается с помощью германского щита (аналогичный был использован при строительстве туннеля под р. Эльба). Диаметр щита – 14,5 м, стоимость – 300 млн немецких марок.

Проект вызвал острую критику специалистов и общественности. Ниже приводится дайджест одного из последних выступлений по этому поводу в СМИ.

Строительство Лефортовского туннеля, последнего участка гордости мэрии – Третьего транспортного кольца, вот-вот начнется вопреки протестам москвичей. Проект утвержден и обсуждению не подлежит. Тем не менее бурные дискуссии не утихают. Вот что, в частности, заявил в одном из газетных интервью М. В. Баташов, завлабораторией НИИ транспортного строительства:

– Мы принципиально не согласны со способом прокладки туннеля. В мировой практике туннели такой глубины, с таким уклоном строятся редко… На практике выживаемость после аварий в таком туннеле составляет 5 – 10%. Я написал письмо мэру. Лично от себя, поскольку уверен, что на самом деле никто не заинтересован в том, чтобы строить этот туннель наилучшим способом: заинтересованные лица все уже между собой поделили, им и так хорошо… Я не только критиковал принятый проект, я предложил свой вариант строительства, позволяющий сэкономить 1 миллиард долларов и как минимум 4 года. Речь идет о так называемом методе «стена в грунте». Его предложили итальянцы – у них проблема сохранности памятников истории и культуры стоит еще острее. Суть метода такова: вначале по границам будущего туннеля выкапывают на всю его глубину – в данном случае это 10 метров – узкие щели, в которые закачивается бетон; сверху на эти «стенки» устанавливают сводчатые перекрытия, а затем уже изнутри, невзирая на погоду, можно извлекать грунт, никоим образом не затрагивая то, что находится вне пределов коридора. Этот способ предполагает ширину проходки 25 метров. Начинать строительство можно с двух сторон, техника только отечественная. Цена такого туннеля будет всего 300 – 400 миллионов долларов. Все памятники архитектуры останутся в целости и сохранности, если вести туннель не через пруды, а по косогору Лефортовского парка.

Корр. Вы получили ответ от мэра?

Баташов. Нет. Поэтому я и обратился в СМИ.

Корр. Не боитесь?

Баташов. Конечно, есть вероятность, что ка-кой-нибудь «случайный» прохожий где-нибудь в укромном месте навешает мне после этой публикации. Деньги ведь в связи с проектом крутятся огромные, а тут какой-то Баташов со своим бредовым предложением сэкономить миллиард долларов. Но знаете, надоело бояться. A потом я все еще надеюсь на мэра, на его здравый смысл и любовь к городу…

Некоторые представители столичного бизнес-бомонда едва ли не напрямую провоцируют расправу над Баташовым. «Вмешавшись в спор вокруг туннеля, – заявил недавно председатель ЗАО „Стройинвест“ Дворяницкий А. А., – он и сам заработать не хочет, и другим не дает».

Сам же Баташов считает, что дело не только в деньгах. «Проект туннеля глубокого залегания не просто опасен – он страшен. В правилах мирового автотранспортного строительства есть жесткая норма: в туннеле должно быть на одну полосу больше, чем на въезде в него. Или их должно быть столько же, но тогда полосы внутри туннеля должны быть шире, иначе он станет местом постоянных катастроф. Авторы „глубокого“ проекта уверяют, что в их туннеле будет 4 полосы. Они только не говорят, как именно собираются этого добиться. Может, они имеют в виду полосы велосипедные? Правительство Москвы просто ввели в заблуждение, представив недостоверную информацию…»

ТУРЕЦКИЙ

(Продолжение)

Наконец закончив оформление протоколов допроса свидетелей, я отпустил совсем замучившихся от тоски охранников и, откинувшись в роскошном хозяйском кресле, замер, дав отдых всему телу. Что-то я сегодня устал. В кабинете Дворяницкого было тихо. Басы музыкальной установки больше не бухали; несколько раз до меня долетели далекие аплодисменты и взрыв голосов: надо полагать, концерт, которым похвастался Александр Алексеевич, все еще продолжался. Собственно, чего я сижу-то, подумалось мне вдруг, едва я почувствовал себя хоть чуть-чуть, но отдохнувшим. Сейчас самое время и уйти. Где вот только хозяин – не бросишь же кабинет просто так, мало ли что у него тут. Я уважением посмотрел на огромный сейф, габаритами похожий на камин…

Нехотя я встал из кресла, выглянул в приемную – она была пуста. Ни секретарши, как я уже знал, Верочки, ни охранника. В настоящей приличной фирме такого вот просто не могло быть. Нет, все-таки несолидная контора, хоть и сейф у них такой, что в нем можно жить. Во мне окончательно окрепла мысль уйти просто так, по-английски, но что-то мне говорило, что я здесь, скорее всего, не в последний раз. А раз так – просто обязан найти хозяина фирмы и попрощаться с ним, а заодно напомнить про открытый кабинет.

Я покинул кабинет и пошел в сторону холла, ориентируясь на ясно долетающий сюда сильный женский голос. Это была современная песня из тех, что я зову «шалашовочными», а Славка Грязнов – «шалавьими», что, в сущности, означает одно и то же. Вся сила этого шлягера была в неустанно повторяемых исполнительницей строчках припева, из которых явствовало, что певица, то бишь героиня песни, увела чьего-то возлюбленного и не видит в этом ничего предосудительного, потому что зато теперь она не одинока: «Прощай, моя холодная подушка!» – спела она на все лады раз десять, пока я шел до холла и потом какое-то время обвыкался здесь. Собственно, главное действо как раз происходило не в холле, где по-прежнему толклись у накрытых столов какие-то люди, а в банкетном зале (который в обычное время был, очевидно, и конференц-залом). Двустворчатая дверь в этот зал была сейчас широко распахнута, и возле нее тоже толпился народ – не всем, не всем, видать, достались места там, внутри. Пока все вокруг разрывались от криков и аплодисментов, я через головы заглянул внутрь, надеясь увидеть Дворяницкого. Но увидел я длинные столы, ломящиеся от всякой всячины, и лоснящихся от застольного труда гостей. Там, где каре из столов было разомкнуто, виднелась небольшая аккуратная сцена, на которой раскланивалась раскрасневшаяся от успеха экзотическая Анаис: она кланялась низко, в пояс, так что ее груди каждый раз, когда она распрямлялась, не успевали догонять декольте, что вызывало новые взрывы восторга и лукавые улыбки артистки.

И вдруг я увидел Дворяницкого – он появился откуда-то сбоку, подошел к самой сцене и, стоя внизу, дождавшись, когда Анаис наклонится очередной раз, начал что-то энергично говорить ей, встав на цыпочки, чтобы дотянуться до ее уха. Следом я увидел, как из-за задника возник и сделал несколько решительных шагов в сторону певицы еще один совсем не сценический персонаж – здоровенный качок. Я даже не успел заподозрить что-нибудь неладное, потому что Анаис, словно угадав каким-то чутьем это незапланированное движение у себя за спиной, замахала где-то там, позади себя, кистью руки: не надо, мол, тревожиться, ничего чрезвычайного, из чего я сделал вывод, что качок, скорее всего, личный охранник Анаис. Что ж делать, раз так у них теперь в поп-искусстве заведено.

Наконец Анаис, словно отпихнув от себя Дворяницкого, выпрямилась во весь рост, просверкав платьем, словно снятая с замедлением на кинопленку молния, и подняла руку, призывая зал к тишине.

– Ваш босс, уважаемые господа, беспокоится, что я устала. Не знаю, с чего он это взял, но я точно знаю, что не устала совсем, – сказала она, вызвав новый, теперь уже совсем какой-то безумный взрыв аплодисментов.

– Просто он боится, ваш босс… И я знаю, чего он боится! Он боится, хватит ли у него денег расплатиться со мной. Включает режим экономии… – Она лукаво усмехнулась, и вместе с ней, вздохнув с облегчением, усмехнулся весь зал. – Он не прав, наш уважаемый Шалва Алексеевич. – Зал снова загудел от восторга. – Не прав, потому что вы для меня сейчас все как родные, как члены моей семьи.

Она менялась на глазах, из «малаховской шалашовки», сексуальной разбойницы, в образе которой она только что пребывала, она вдруг стала просто очень красивой и не очень счастливой женщиной. Зал сейчас слушал ее затаив дыхание, и я поймал себя на том, что словно зачарован ею, не могу оторваться от этой сияющей фигуры, от этих прекрасных, бархатисто мерцающих, завораживающих глаз. А главное – голос. Если давеча он меня даже резанул своей немелодичностью – я еще подумал: как можно с таким голосом быть не просто певицей, а настоящим кумиром? – то теперь, когда этот слегка подрагивающий, вибрирующий, мерцающий голос шел, казалось, из глубины ее души, не верить ему было невозможно…

– Так сложились обстоятельства, – продолжала она, – что мне в последнее время приходится много думать о жизни и многое в ней как бы заново переосмыслять… Я росла в провинциальном городке, там же впервые и влюбилась, и там же в результате попала, уже в качестве женщины, а не глупой девчонки, в больницу… И вот я, соплячка, лежала в палате со взрослыми тетками… Они все как бы имели право на то, за чем туда попали, а мне, девчонке, в таком праве было ими отказано. Какими только словами они меня не обзывали, как они меня не корили за мою детскую беременность. И только одна женщина, которая мне казалась бабкой, хотя на самом деле, как я теперь понимаю, ей было всего-то лет сорок пять, так вот она одна вздохнет, бывало, погладит меня по голове и скажет: «Эх, мама, мама, зачем ты нас девочками родила!» А потом, когда я уже выписывалась, прижала меня к себе и заплакала: «Настя, Настя, дай Бог тебе счастья!» Верите: умирать буду – и буду помнить и эту руку на своей голове, и эту теплоту человеческого участия, и это вот ощущение, что мы должны, обязаны быть добрее друг к другу… В моей жизни на днях случилось событие, от которого мне очень, очень тяжело. И не зря, наверно, мне сейчас вот вспомнилась больница – у меня в больнице самый близкий, самый дорогой на свете человек… И вот, чувствуя то удивительное тепло, которое от вас исходит, ту поддержку, которую каждый из вас, сам того не зная, мне оказывает, я хочу сказать вам всем огромное спасибо и отблагодарить вас напоследок тем, чем я, певица, могу, – песней. Я хочу спеть для вас, как спела бы для своего любимого. Спеть песню, которую я никогда еще не включала в концерты, считая ее слишком личной, что ли…

Не знаю, понравилась ли эта ее песня залу – думаю, далеко не всем; но на меня – трезвого, не готового к этой неожиданности – она произвела впечатление, что называется, колоссальное. Это была песня в том старом смысле слова, когда успех решали не притопы и прихлопы, не полуголые мальчики и девочки на подтанцовках и подпевках, а слова. Слова и музыка, обнажающие душу и помогающие тебе самому увидеть внутри себя, словно в луче волшебного фонаря, что-то такое, чему и названия-то на обыденном языке не придумано.

Она пела об одиночестве, о женщине, которая стоит у своего окна и смотрит на улицу, где на темной остановке кто-то кого-то ждет, – вспыхивает и гаснет огонек сигареты, и вот она, Анаис, и все мы вместе с нею начинаем до сердечной боли переживать, что этот «кто-то» вот сейчас, вот сейчас плюнет на все и уйдет, даже не докурив свою сигарету, и ухнет еще чья-то судьба, которая могла бы быть счастливой… Ах, ну пусть он если даже и не дождется того, другого, то пусть хотя бы докурит, даст другому хоть маленький шанс… Честное слово, это было как какое-то колдовство, как какой-то наркоз, что ли… Это было самое настоящее, высокое искусство, и в нее, в Анаис, – то есть, конечно, не в Анаис, а в Настю – нельзя было не влюбиться, и, как я понимал, вместе со мной сейчас в нее был влюблен весь зал…

На этот раз она больше на сцене не задерживалась и уже через полминуты, сопровождаемая восторженными криками и аплодисментами, прошла мимо меня, крепко при этом держа под руку Дворяницкого, а чуть сзади бдительно шествовал, старательно ограждая ее от поклонников, тот самый амбал, которого я видел на сцене. И так этот своеобразный конвой и я следом прошествовали в кабинет генерального директора. Я хотел было, недолго думая, войти следом за ними, поставить Дворяницкого в известность, что наконец покидаю их, но в последний момент что-то меня остановило у неплотно прикрытой амбалом двери кабинета. Прямо перед самым моим носом прикрыл, собака, – то ли не видел меня, то ли издевался… Так что все дальнейшее я не столько видел – щель надежно перекрывала широченная спина амбала, – сколько слышал. Сначала это был голос хозяина кабинета – немного растерянный, но по-прежнему чуть насмешливый:

– Э, э, ты чего, Настя?

– Кто – я? Я чего? – с хмельным вызовом ответил ему женский голос, и я опять подивился секрету этого перевоплощения: там, за дверью, больше не было милой, одинокой, тоскующей о чем-то своем, затаенном, певицы, там снова была пригородная хабалка, облику которой так соответствовало это платье с вываливающимися грудями, и дурацкое, какое-то цыганско-египетское имя Анаис. – С какой стати я должна ждать, как какая-нибудь Толкунова, когда ты наконец расплатишься. Давай раскошеливайся, как договаривались, да я поеду. И так уже сколько времени из-за тебя потеряла…

Длинная пауза. Потом снова голос Дворяницкого:

– Настя, милая… Ну зачем ты так, птичка наша… Я же не сказал тебе: не заплачу, – верно?

– А ты попробуй скажи, – угрожающе потребовала певица.

Но он продолжал, делая вид, что не слышал ее:

– Я не сказал: не заплачу, я сказал: подожди, дорогая! Мы же помним, что если бы не ты… Спасибо тебе за все…

– «Спасибо» на хлеб не намажешь! – равнодушно отрезала певица.

– Да пойми же ты, женщина! – слегка возвысил голос Дворяницкий, что, похоже, было для него совсем не характерно. – У меня в данный момент обстоятельства. Понимаешь, об-сто-я-тель-ства! Такие, которые могут зацепить всех нас, понимаешь? Всех!!

Я подозреваю, что он имел в виду свое – он имел в виду меня, нагрянувшего как снег на голову постороннего, да еще не просто постороннего – сотрудника Генпрокуратуры. А она, естественно, трактовала эти его недомолвки и заминки по-своему, как желание надуть ее, что и подтвердила следующая ее реплика.

– Ну вы и жулье! – с саркастическим вызовом объявила Анаис. – На пьянку, на целый полк, у них деньги есть, а на расплату по долгу, без которого и сама эта пьянка была бы невозможна, – денег нету. Ты за кого меня держишь, а?

Тут мне стало что-то даже видно: амбал сделал решительный шаг в глубь кабинета, а Дворяницкий вдруг перешел на фальцет, пытаясь предотвратить самое для себя худшее.

– Настя! – умоляюще взвыл он. – Я же тебе говорю, зайка: подожди ты, сейчас просто не время!

Но, видать, не так-то просто было остудить распалившуюся звезду.

– Значит, когда в Насте была нужда – Настя, ради бога, помоги, да? А как до расплаты дело… Какой же ты сучонок, Шалва! Ты что, собрался меня как девчонку-целочку кинуть? Пока не давала – все что хочешь, а как дала… Я ведь дура была, не понимала, что я для вас с Джамалом сделала… Ну а теперь-то я все поняла, все! И хрен я с вас, с гадов, слезу!

Она стояла у самого стола, совершенно не обращая внимания на знаки, которые ей делал Дворяницкий, прикладывающий палец к губам. Потом я увидел, как Дворяницкий дернулся, раздался какой-то шум, спина амбала вновь пришла в движение, пиджак натянулся от напряжения на его мощной спине: Дворяницкий попытался если не вырваться, то хотя бы выглянуть за дверь – не слышит ли кто, что тут говорится. А телохранитель, восприняв это по-своему, пресек его движение в зародыше. И сейчас большой, грузный Дворяницкий, несмотря на свое борцовское прошлое, корчился, пытаясь вырваться из его железного захвата.

– Ты не дергайся, не дергайся, – снова услышал я хрипловатый голос Анаис. – А то я тебе такую козью морду сейчас заделаю – не рад будешь, что вообще когда-то со мной познакомился!

– Ну ты не очень-то, не очень! – сдавленно просипел Дворяницкий. В голосе его не было страха, но не было и прежнего лукавства. A вот угроза слышалась явственно: – Знай край, Настька, да не падай!

– А то что? – спросила она насмешливо, упиваясь его унижением. – Ну да, вы же с Джамалом крутые, знаю! А все равно – теперь хрен вы мне что сделаете, понял? – И она обидно захохотала. – А если что – я ведь могу и к следователю пойти…

– Господи, – взвыл Дворяницкий, делая еще одну безуспешную попытку вырваться. – Ну что ты буровишь, дурища! Они уже и так тут крутятся… Ты хоть знаешь, кто у меня сегодня тут сидел? Вот когда ты заходила? – И перешел на такой свистящий шепот, что я лишь угадывал смысл его слов. – Это следователь Генпрокуратуры, поняла?

– А чего ты шепчешь-то? – издевательски спросила Анаис, при этом делая амбалу знак, чтобы он ослабил хватку. – Боишься Генпрокуратуры-то? Вот и хорошо, что они вами занялись. А то у вас все схвачено, за все уплачено. Вот и пусть они вас за бока возьмут, пусть! А то вы с Джамалом думаете, что такие, блин, крутые, что круче вас только солнцевские, да? Или какие там – таганские?

– Настя, мать твою! – просипел вырвавшийся наконец Дворяницкий. – Говори же ты потише, как человека тебя прошу! Может, он здесь еще, следователь-то этот, зачем ему знать то, что не надо?! И не радуйся ты так, не будь бабой. Он ведь не меня за бока брать пришел – он как раз насчет Гоги, понимаешь? Он покушение расследует. Он и с тобой, наверно, потом говорить будет, тебе бы рот на замок, а ты тут такие номера откалываешь!

В кабинете мгновенно все переменилось. Дворяницкий, потирая шею, пошел к своему столу, сверкающее платье Анаис бессильно опустилось в кресло, а могучий торс амбала начал разворачиваться в сторону двери. Я и так уже услышал слишком много, хотя ничего пока не понял. Будет совсем ни к чему, если они обнаружат, что я подслушивал. И я на всякий случай отодвинулся подальше от двери.

Вот теперь я точно имел право унести ноги по-английски, хотя меня так и разбирало начать все по новой и выяснить, какое отношение Анаис имеет к Топуридзе и о каком таком Джамале было здесь помянуто несколько раз. Неужели об Исмаилове?…

ЯКИМЦЕВ

Было самое предновогодье, о чем он иногда вспоминал с некоторой оторопью – то наткнувшись у метро на громадную наряженную елку, то зацепившись взглядом за какую-нибудь витрину, в которой, в обрамлении гирлянд, под дурацкой надписью непременно по-английски: «Happy New Year» – сидел дурацкий же, не наш Санта-Клаус. Собственно, если бы не дорога на работу и с работы, он так ни разу бы и не вспомнил, наверно, что Новый год уже на носу – столько в связи с последним делом у него было теперь работы. Копал на Третьем кольце и в гостинице «Балканская» Сидорчук, копала в управлении дел мэрии Лена Елагина, оказавшаяся очень милой и очень толковой девицей, – ее досье на Топуридзе пухло со страшной скоростью. Хотя пострадавший, будучи чиновником, формально вроде бы и не нарушал запрет на занятие коммерческой деятельностью и бизнесом вообще, круг деятельности Георгия Андреевича был столь широк, что от него зависели и банки, и строительные фирмы, и туристический и гостиничный бизнес… Где-то он был членом правления, где-то учредителем, где-то просто держателем акций. Как бы то ни было, он управлял порученными ему делами не только с помощью чиновничьих циркуляров, а закон смотрел на это сквозь пальцы, отчего сыщикам конечно же легче не становилось: инвестиционные проекты возникали постоянно, по всему городу, и ориентироваться в этом море самых разных интересов и устремлений, отыскивать среди них предположительно те, которые, вполне возможно, стали причиной покушения, порой казалось просто невозможным.

Ко всему прочему, Якимцева каждое утро вызывал к себе шеф, и даже если на этот день была назначена очередная оперативка по делу, заставлял его докладывать всю новую информацию, набежавшую к этому времени. Словом, шеф держал руку на пульсе, хотя прока от этого, пожалуй, не было – одна только лишняя нервотрепка и трата времени. И это еще легко сказано…

Вот и сегодня шеф прихватил Евгения Павловича за час до оперативки – группа должна была отчитаться о проделанной работе и спланировать общими усилиями дальнейшие шаги.

– Что ты все куксишься? – спросил шеф, заметив на его лице недовольство. – Не нравится, что вызвал? Ничего, перетопчешься! Мне вон холку по телефону каждый день массируют: «Нашли преступника? Не нашли? Ай-яй, почему так плохо работаете?» И что прикажешь отвечать? Что следователь Якимцев мышей не ловит? Мало того что звонками дергают, так с сегодня еще решили этого хлыща из Генпрокуратуры подослать, Турецкого. Хорошо хоть, предупредили заранее… Меня предупредили, а я вот – тебя. Посмотри там, чтобы не проколоться на какой-нибудь глупости…

– Да на чем нам прокалываться-то, – буркнул Якимцев. – И потом, он вроде ничего мужик, этот Турецкий…

– Он над нами, понял? А у нас как в армии – ты начальник, значит, я говно. Ну а если я начальник, значит, говно ты… Понял?

Якимцев смотрел на него и в который раз удивлялся, до чего в этом человеке, во всем его облике, не было ничего от борца с преступностью. Лысоватый, в очочках, полный нехорошей пивной полнотой, он был, скорее, похож на какого-нибудь бухгалтера, на конторскую крысу, но уж никак не на борца с преступностью, следственного работника. Ей-богу, сними с него прокурорскую форму – и никогда даже в голову не придет, что этот желеобразный толстячок – начальник следственной части Мосгорпрокуратуры. Впрочем, начальство, как говорится, не выбирают. Приходилось выслушивать претензии старшего советника юстиции Калинченко, которому категорически не нравился весь ход расследования.

– Так что там с этой камерой слежения в «Кванте»? – спросил он сейчас. – Что ты уже выяснил?

– Камера работала в тот день, но происшествие не зафиксировала.

Это было чистой правдой, которую они вдвоем с Сидорчуком накануне выколотили из того самого менеджера Сурова.

– Это еще почему? – Калинченко выразил всем своим видом насмешливое недоверие.

– Довольно банальная история. Мялись, мялись, пока, наконец, не сознались: этот самый Суров использовал камеру для того, чтобы она следила за его автомобилем. Он тут купил почти новый «линкольн-навигатор», так вот чтобы не уперли… Пусть, мол, от этой видеотехники хоть какая польза будет…

Калинченко промычал что-то и, не поднимая на Якимцева глаз, начал рыться в бумагах на столе, но по тому, как наливалась краской его пухлая шея, младший сотрудник юстиции понял: жди взрыва. И точно.

– Какого… Какого… дьявола! – вскипел Калинченко, пока удерживаясь от мата. – Ты что, маленький мальчик, что ли? Тебе лапшу вешают – а ты и веришь?! Один, мать его так, сам, своими руками свое табельное оружие преступникам отдает, другой морочит голову, что камера ничего не снимала, – а этот доблестный сыщик, блин, всем верит! Так ты хрен чего расследуешь, Якимцев! Прямо даже не знаю, что с тобой делать, честное слово… И вроде бы парень ты толковый, и вроде бы я к тебе неплохо отношусь, а как послушаешь тебя… Что ты все никак не въедешь, что от тебя требуется! Ведь ты не новичок зеленый, у тебя уже опыт… Ну же, Женя, оглядись ты вокруг себя трезвыми глазами, посмотри на вещи реально, так тебя… Что ты все тянешь кота за хвост? Собрал материал – в дело его. Для начала давай бери санкцию на арест – и этого охранника, как его, Соколова, в Бутырки. Иначе он никогда не расколется!… Что мотаешь головой? Не знаешь, за что его брать? За сокрытие важных для следствия сведений.

– За что ж арестовывать-то? – попробовал было возразить Якимцев.

– Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? Прижми его как следует да выясни, кому передал, почему передал, кто еще из «Кванта» был с ним в сговоре… А то ишь он! Видеть ничего не видел, куда камера делась – не знает, как пистолета своего лишился – не помнит, преступников не видел… Да туфта все это, как ты сам-то не видишь! А между прочим, водитель Топуридзе добит как раз из «макарова». И как раз из его, этого самого Соколова, «макарова»! Пушка-то зарегистрирована по всем правилам, ты ж сам выяснил, что контингент «Кванта», как охрана особо важной организации, получила исключительное право на боевое оружие… Так что саму пушку можно теперь и не искать, прости господи, баллистики все по картотеке прояснили! И менеджера этого срочно тряси. Подбери к нему ключ. Возьмешься поумнее, похитрее – все выложит как миленький. Они, эти жулики, бизнесмены хреновы, это тебе не урки – все, как правило, бздиловатые…

Этот напор шефа, начавшийся отнюдь не сегодня, был так силен, что временами Якимцев боялся не устоять. Послушает начальничка, начнет следовать его советам, и что тогда? Что он – раскроет преступление? Закрыть – пожалуй, закроет, а раскрыть… Сомнительно…

– Я хочу, чтобы все было, как положено по закону, – сказал Якимцев, почувствовав, что шеф вроде как выдыхается. А может, Калинченко просто как раз давал ему возможность высказаться? Ждал его реакции?

– И я хочу! – снова взвился начальник следственной части. – И я хочу! Я не хочу только, чтобы ты рукава жевал! Понял, гуманист хренов?! Спать на пенсии будешь, а сейчас давай раскручивай это покушение, выполняй приказ! На тебя сам генеральный прокурор смотрит, а у тебя даже версии путной нету… Или я не прав?

– Нету. Путных, таких, чтоб можно было по-настоящему отрабатывать, – нету…

– Ну видишь… А вот ты мне тогда скажи, младший советник юстиции, как, по-твоему, случайно именно около этого «Кванта» стрельба вышла? Молчишь? А я вот абсолютно уверен, что не случайно, так же как не случайны эти «совпадения» с камерой и пистолетом охранника. И знаешь почему? Потому что «Квант» – это, между прочим, часть огромной корпорации Рождественского. Не поэта, тот уже помер, а ближайшего соратника и советника нашего дорогого мэра, в прошлом члена московского правительства, председателя регионального комитета по внедрению системного управления и так далее, а у корпорации оборот – два миллиарда в год. Да не рублей, долларов! И занимается она, как и наш друг Топуридзе – тоже, заметь, любимчик мэра, – и банками, и отелями, и стройками… Ну что ты на меня так смотришь, как будто я у тебя на глазах штаны снял! Я всю эту информацию, между прочим, в справке члена твоей группы старшего лейтенанта Елагиной вычитал. И что характерно, я эту информацию увидел, а ты, судя по твоим удивленным взглядам, нет.

– Не успел, – угрюмо вздохнул Евгений Павлович, понимая всю несерьезность этой отговорки.

Калинченко удовлетворенно кивнул:

– Я и сам догадался, что ты не успел… А знаешь почему? Потому что ты размениваешься на мелочи, вместо того чтобы видеть самое главное… И вообще, квелый ты какой-то в последнее время… Давай, брат, не спи, а то совсем окоченеешь! Ты все какие-то классические причины ищешь, а их нету, представь себе! А что есть? А есть обожравшаяся Москва, которая сосет соки из страны… Ну это между нами. Но если б не это – и преступность по всей стране была бы малость другая… Что мы еще имеем? Имеем лучшего, блин, в стране мэра. А вокруг него – обожравшиеся около этой кормушки, как удавы в зоопарке, чиновнички. Жрали, жрали, а теперь вот что-то между собой, судя по всему, делить начали.

– Прошу меня извинить, Юрий Степанович, – не очень решительно возразил Якимцев, понимая, что после начальницкого «между нами» этим своим сопротивлением только наживает в лице Калинченко врага. – Но это все… м-м… общие предположения. Мне же надо раскрыть конкретное преступление. Поэтому, если вы позволите, я хотел бы довести до конца то, что уже начал…

Старший советник юстиции снова побагровел, посмотрел на него недобро, но, удивительное дело, снова сумел удержать себя в руках.

– Начал он, – повторил Калинченко и перешел на «вы». – Хорошо, я вас пока от дела не отстраняю, младший советник юстиции. Я всего лишь хотел, как старший и более опытный товарищ, помочь вам. – Он говорил это словно какая-то деревянная машина: звук его голоса был глухой, лишенный обертонов, неживой. – Вы сами признались несколько минут назад, что у вас нет версии. Я вам ее предложил. Если не поняли – разжую. Допустите такую возможность, что покушение – следствие вражды Топуридзе и Рождественского, и сразу получите логические объяснения и самого покушения, и истории с камерой, и истории с охранником… Надеюсь, с этим-то вы спорить не будете?

– Не буду, – угрюмо согласился Якимцев.

– Вот и проверьте, наряду со своими версиями, которых у вас нет, и ту, которую я вам предлагаю. Если через неделю у вас не будет результатов… Вернее, до конца года, так будет точнее… Если к этому времени у вас не будет результатов, я поставлю не только вопрос о вашем отстранении от дела, но и о вашем служебном несоответствии. Вам все понятно?

– Так точно, – по-армейски ответил Якимцев и вышел из кабинета крайне недовольного им начальника следственной части следственного управления Московской городской прокуратуры.

ОПЕРАТИВКА

Оперативки – то есть ведомственные совещания – хороши, когда дело идет, а когда оно стоит, когда все недовольны друг другом – это просто мука мученическая…

Якимцев нет-нет да и посматривал на Турецкого, который, устроившись в уголке, тихо слушал всех говоривших, ничего не записывал, но было видно – присутствием, слава богу, не тяготился. Хотя у них, в Генпрокуратуре, наверно, все это выглядит как-то иначе, как-то умнее, что ли… Как именно – Якимцев не знал, но считал, что, скорей всего, как-то совсем по-другому. Это ощущение, эта мысль не покидали его – то ли потому, что он до сих пор никак не мог отойти после разговора с Калинченко, то ли потому, что Турецкий, едва приехав и крепко, как равному, пожав руку, сказал ему на ухо:

– Есть кое-что для вас по этому делу. И очень, по-моему, интересное.

Якимцев поймал на себе ревнивый взгляд Калинченко и отвернулся. Ну теперь совсем из штанов выскочит – как же, подчиненный через его голову общается с сотрудниками Генпрокуратуры.

Калинченко же, ощущая определенный дискомфорт от присутствия надзирающего прокурора из вышестоящей прокуратуры, да еще присутствующего неизвестно по какому поводу, решил на всякий случай слегка перестраховаться.

– Я не буду особо вдаваться в подробности дела. Товарищ Турецкий, думаю, в них посвящен (на что Турецкий согласно кивнул: посвящен, мол). Я лишь скажу, предваряя это наше оперативное совещание: совершено редкое по дерзости заказное покушение на одного из высших чиновников московского правительства, которое так много делает для простых москвичей. Так что не только наше непосредственное начальство требует раскрыть это преступление, но и такой уважаемый человек, как мэр города, и, можно сказать, все москвичи. Я думаю, не ошибусь, если скажу от вашего имени: мы приложим все усилия, используем все возможности, чтобы найти преступников, хотя, как, к сожалению, показывает опыт и как подтверждают первые дни расследования, сделать это будет очень и очень непросто… Но сделать это мы должны, это вопрос чести для каждого из нас… Я полагаю, руководитель бригады младший советник юстиции Якимцев продемонстрирует нам – с вашей, конечно, помощью, – как далеко вы продвинулись в выполнении своей нелегкой задачи…

Все было правильно, хотя и смотрелось несколько глуповато: Калинченко ощущал себя как бы стоящим на трибуне перед всем городом, а не перед небольшой кучкой людей, собравшихся в небольшой комнате в два окна.

Сначала Калинченко – специально для Турецкого – выпустил Якимцева, чтобы тот обрисовал картину происшествия, как она виделась следственной группе. Как-то так вышло, что Якимцев сосредоточился на том, что им до сих пор не известно, сколько человек участвовало в покушении.

Картина получалась такая. Топуридзе видел киллера и «дирижера» – невысокого человека у машины, который якобы крикнул: «Добей гада». Девушки-продавщицы не слышали никаких таких выкриков, но видели киллера и «чистильщика» – высокого седоватого мужчину, который передал киллеру «наган». И наконец охранник Соколов. Тот якобы видел только киллера, а когда достал свой пистолет, кто-то ударил его по затылку. Вероятно, «дирижер» этого сделать не мог – далековато находился. Если все, что Соколов говорит, – это правда, то вырубил его «чистильщик», который и передал киллеру отобранный у охранника пистолет.

– Я допускаю также, – подытожил Якимцев, – что Топуридзе – в его-то состоянии – вполне мог ошибиться, и кричал «Добей гада» не «дирижер», а «чистильщик». А тот, кого мы назвали «дирижером», всего лишь случайный зритель…

Следом Калинченко решил дать слово старшему оперу МУРа Сидорчуку: во-первых, по слухам, бравый капитан умел расположить к себе людей и разрядить любую самую сложную обстановку, во-вторых, своим ответом о проделанной лично им работе он должен был как бы проиллюстрировать справедливость слов Калинченко о том, что группа делает все возможное и невозможное. Дело в том, что в поисках конфликтной ситуации, приведшей к появлению киллера, Якимцев отправил Сидорчука на Третье кольцо – именно в силу того, что приток инвестиций в эту стройку регулировал непосредственно Топуридзе, отвечавший в правительстве за инвестиционную политику вообще. А кроме того, ему была поручена разведка в гостинице «Балканская» – в свое время не без помощи Топуридзе фактическим владельцем этой новейшей пятизвездочной гостиницы стал молодой бизнесмен Джамал Исмаилов, превратившийся теперь чуть ли не в олигарха. Якимцев знал, что незадолго до покушения на Топуридзе налоговики провели проверку «Балканской» и выяснили, что ее владелец все эти годы ни разу не платил налоги полностью и задолжал казне около миллиона «зеленых»… Кроме того, Якимцев послал Сидорчука на разведку в Универсал-банк, где, по информации, тоже могло обнаружиться кое-что весьма любопытное, поскольку банк этот был составной частью возглавляемого Топуридзе финансового консорциума Сити-банк.

Послал, потому что больше некого было, хотя про себя успел подумать, что, наверно, зря направил именно Сидорчука: в банке нужен был кто-то пограмотней, пообразованней. Но с другой стороны, там же масса дам, а Якимцев сам видел, как на слабый пол действуют гипнотические сидорчуковские «ось» и «га».

Он работал с Сидорчуком не в первый раз. Не далее как нынешней весной Якимцев, откомандированный общественностью сопровождать капитана для закупки восьмимартовских причиндалов, был потрясен артистизмом, с каким тот за полцены купил все, что было нужно, включая совершенно необходимые для этого праздника цветы, а также завел одновременно три или четыре знакомства с представительницами прекрасного пола. Сидорчук тыкал в приглянувшийся товар пальцем и спрашивал, широко улыбаясь: «Ось?» Это «ось?» выражало все вопросы сразу: и что за товар, и откуда, и сколько стоит. Однако основной эффект был все же в другом. Пораженная явлением земляка в милицейской форме тетка за прилавком расплывалась до ушей и начинала что-то горячо молотить на родной мове, от радости уже готовая отдать товар если не за так, то с хорошей скидкой. На что Сидорчук, заметив хоть небольшую щелочку в этой трескотне, вклеивал следующий свой аргумент. «Га?» – спрашивал он, якобы завороженный пылкой речью, якобы отказываясь верить своим ушам. Или восклицал: «Га!» – что тоже означало и одобрение, и восхищение, и черт его знает что еще.

Это его красноречие убивало наповал – и не только хохлушек на базаре: Сидорчук давал человеку возможность выговориться, увидеть откровенное восхищение своими талантами или искреннее ее сочувствие своим проблемам.

Доблестный Сидорчук для начала доложил о найденном им проблемном участке Третьего кольца. Участок был невелик, но, поскольку затрагивал частное владение – дом, находящийся в собственности некой семьи аж со времен Александра II, – вызвал к жизни сложности едва ли не криминального характера. Собственно, это был не просто дом, это была целая городская усадьба, каких в начале XX века в Москве было великое множество. Но одно дело прошлый век, и совсем другое – нынешний. Эта полудеревенская усадьба оказалась по сегодняшним понятиям чуть ли не в центре города, во всяком случае – на трассе будущей магистрали. Дом был двухэтажный – первый этаж кирпичный, второй бревенчатый, рубленый, без канализации, но просторный и крепкий. И мало того, вокруг него был участок в двенадцать соток – садик, огородик, рай земной, да и только. Риелторы оценили все владение в миллион долларов – в случае выселения жильцов, сноса строения им полагалась именно такая компенсация. Жильцам – а это была одна семья: отец с матерью и двое взрослых детей – предложили трехкомнатную квартиру на самой дальней окраине. Они, естественно, отказались. Тогда их подожгли. Они пожар потушили, и вполне благополучно. Тогда им пригрозили физической расправой – эти старорежимные собственники снова устояли. Тогда бравые строители просто-напросто окопали усадьбу экскаваторами со всех сторон, лишили всех коммуникаций – порушили и водопровод, и электроснабжение, и прямо рядом с их забором возвели опоры будущей эстакады, так что теперь Третье кольцо должно было пойти прямо над головами несчастных домовладельцев. То есть оно должно бы пойти, да не пойдет, потому как жильцы поддались на уговоры Универсал-банка, получили под залог своей хибары сто пятьдесят тысяч на приобретение квартиры, и банк уже подал в суд на строительную фирму, и, если он выиграет суд, фирма будет, по сути дела, разорена: эстакаду придется сносить, – значит, будет сорван план завершения работ, значит, неустойка…

– Очень интересно, – недовольно прервал Сидорчука Калинченко. – Только к чему вы отнимаете у нас время этой ерундой?

– То ж не ерунда, товарищ начальник, – нисколько не смутился Сидорчук. – То ж строительная мафия. Миллион долларов из городского бюджета на приобретение этого владения было отпущено, а куда они делись, никто вроде как и не знает… A самое главное, что Топуридзе уже давно мечтал лишить эту строительную фирму всех подрядов… До сих пор не удавалось, а теперь вот все сошлось – все есть для того, чтобы лишить… За исключением того, что сам Топуридзе не имеет возможности этим делом заниматься.

– Ну допустим, – согласился Калинченко, покосившись при этом на Турецкого. – Что у вас еще?

Сидорчук доложил о том, как ходил в гостиницу «Балканская», которую прибрал к рукам небезызвестный Джамал Исмаилов, и в Универсал-банк, входящий в большую корпорацию под эгидой правительства Москвы. Банк этот привлек Якимцева тем, что стало известно: вроде бы незадолго до своего ранения Топуридзе начал его искусственно банкротить. Вообще говоря, и там, и там замечательных лингвистических талантов Сидорчука оказалось явно недостаточно. Но все же в гостинице он выяснил, что ее владелец действительно в течение пяти или шести лет не платит налогов, поскольку якобы освобожден от них по некой льготе, и тут, конечно, нужна была настоящая ревизия, ну и документы, подтверждающие странную льготу. По предположению Якимченко, выдали ее в свое время не без участия все того же Топуридзе, с которым в то время Исмаилов был не разлей вода. Что касается банка, тут, конечно, вместо трех украинских слов пригодилось бы экономическое образование, но и того, что для начала разведал Сидорчук, было достаточно: банк гудел как улей, подавленный действиями Топуридзе, который уже готов был назначить внешнего управляющего, хотя дела в Универсале, по общему мнению, шли неплохо – собственный капитал положительный, с активами все в порядке, коэффициент ликвидности приличный, и реальных причин начинать процесс банкротства и вводить внешнее управление просто не просматривалось. Тут была какая-то своя интрига, и интрига эта, конечно, вполне могла стать причиной покушения на человека, ее породившего. Тут надо было разбираться основательно, и тут же на оперативке с ходу было решено послать в банк для изучения документации замечательную Леночку Елагину.

– Да что вы, товарищи дорогие! – взмолилась она. – Ведь есть же управление по экономическим преступлениям – пусть они профессионально и занимаются… а то все я да я, все бумажки да бумажки… Только-только я с досье более-менее управилась – нате вам. А потом, здесь действительно основательная экономическая подготовка нужна…

Похоже, девушка таки захотела настоящей оперативной работы – с погонями, засадами, стрельбой, хитроумными допросами, наконец. Но вопрос был решен окончательно, пока Елагина докладывала о результатах своих изысканий в архивах мэрии. Работа ею была проделана впечатляющая, что участь Леночки и решило. Во всех великих проектах мэра, не перестающего удивлять город и мир своей бурной деятельностью – и в Кольцевой автодороге, и в деловом центре, и в Манежной площади, и в Третьем кольце, и в будущей трассе автогонок по «Формуле-1», – во всем этом было неизменное и самое активное участие насильственно устраненного сейчас от дел Топуридзе, причем суммарный бюджет этих строек равнялся чуть ли не бюджету всей страны. Да, он не держал эти деньги в руках, это верно, но он направлял денежные потоки как некогда среднеазиатские баи направляли (не задаром, конечно, не задаром) воду на поля: одни арыки заполняли, другие перекрывали… Да, наверно, всегда есть желающие рассчитаться с таким «регулировщиком»…

Но это, так сказать, вообще. А вот за что, в частности, в Топуридзе стреляли – ясности и после этих изысканий не появилось.

– Так я и знал, – глухо подвел итог Калинченко, словно продолжая свой утренний разговор с Якимцевым. – В общем, у вас до сих пор ничего конкретного. И если не вмешаться решительно, то и не будет. А от нас, повторяю, ждут результатов! Плохо работаете, товарищи, плохо. И в первую очередь это относится к вам, Евгений Павлович.

И тут, к удивлению всех, слова попросил Турецкий:

– Во-первых, должен кое-что сразу же прояснить. Я полагаю, вы все курсе, что несколько дней назад скоропостижно скончался Вадим Сергеевич Молчанов, осуществлявший в Генпрокуратуре надзор за важными делами, расследуемыми у вас, в следственной части Мосгорпрокуратуры. Пусть земля ему будет пухом… Приказом заместителя генпрокурора Меркулова зональным прокурором по Москве временно назначен я. А стало быть, именно мне поручен надзор, в частности, за расследованием того дела, которое вы сегодня здесь обсуждаете… Скажу больше, – тут Александр Борисович широко улыбнулся присутствующим, – я нынче здесь у вас не только как надзирающий прокурор. Так уж вышло, что у меня тоже кое-что для вас есть, кое-какая информация. И по-моему, Юрий Степанович, все у бригады не так уж и плохо. Главное – у вас есть база, точка опоры, от которой можно получить движение дальше. Говорю это потому, что сейчас знаю чуть больше вашего, поскольку, повторю, так вышло, что я располагаю информацией, которой у вас пока нет… Заранее прошу прощения и у Юрия Степановича, и у Евгения Павловича за то, что невольно вторгся непосредственно в само следствие. Но получилось это, прошу мне поверить, совершенно случайно. Не далее как вчера, оказавшись по стечению обстоятельств на месте происшествия, я решил осмотреть его – так сказать, как прокурор по этому делу. И – для себя же – проверить, какими путями могли уйти с места происшествия киллеры, естественно заранее приняв во внимание, что их было несколько человек. И вот что из этого вышло…

Он увлекся, подробно, в лицах рассказывая о том, как проник за ограду соседней организации, как чуть не был взят в оборот местной охраной и как ему сказочно повезло и он обнаружил улики…

– Поверьте мне, такое везение бывает, может быть, раз в жизни. Вот, Евгений Павлович, для приобщения к материалам дела я предоставляю в ваше распоряжение вместе с протоколами оружие, и шерстяную шапочку-маску. Я почему-то не сомневаюсь, что вещи принадлежали «нашему» киллеру. – Он заметил, как при последних словах дернулся Калинченко, словно желая что-то сказать, и заторопился: – Я полагаю, теперь мы можем совершенно точно сказать, сколько именно было преступников – трое. Это киллер с автоматом, это высокий седоватый «чистильщик» и это немолодой, похожий не то на колхозника, не то на бухгалтера, невысокого роста человек с густыми бровями, названный Евгением Павловичем «дирижером»… Кроме того, я допросил сотрудников организации «Стройинвест»… Момент был необыкновенно удобным для этого: на меня работала и внезапность, и горячие улики – они тоже производили стимулирующий эффект. В конечном счете я уяснил для себя, что уйти преступникам удалось исключительно из-за халатности охранников «Стройинвеста», их непрофессионализма. Вот вам протокол допросов свидетелей. Ну конечно, нужно будет провести дополнительные следственные действия с этими лицами. А в том, что это были именно преступники, думаю, теперь и у вас нет никаких сомнений. Кроме того, Евгений Павлович, мне показалось, что и глава фирмы Дворяницкий, и приглашенная на праздничный вечер организации известная певица Анаис знают о причинах покушения на Топуридзе много больше нас с вами. Я отразил, как мог, это обстоятельство в своем рапорте, полагаю, приводимые там мною факты могут навести вас на определенные выводы. Кстати, упомянутый мной праздник был устроен по поводу утверждения мэрией проекта проходки Лефортовского туннеля Третьего кольца с помощью специально закупленного для этой цели проходческого щита – факт тоже сам по себе наводящий на размышления: проект очень долго не утверждался, обсуждались варианты прокладки туннеля другими способами, но фирма «Стройинвест» почему-то заранее вбухала огромные деньги и приобрела щит, который ни для чего другого больше не сгодится. Цена этого щита около ста тридцати миллионов долларов… Стало быть, подрядная смета там имеет такие объемы, что, безусловно, есть и что праздновать, и на что праздновать… Леночка, – обратился Турецкий к Елагиной, – то есть, простите, Елена Петровна, вы не могли бы заодно поискать информацию и по поводу этого самого щита? – Турецкий обвел всех веселым взглядом, стараясь не задерживаться на набычившемся Калинченко.

Этот был так задет триумфальным вторжением чужака, что его, пожалуй, мог вывести из себя даже и задержавшийся на нем взгляд… Как в одной из серий мультика «Ну, погоди!» севшая на штангу бабочка выводит из равновесия собравшегося заняться тяжелой атлетикой волка. Александр Борисович поспешил завершить:

– На этом, пожалуй, все. У меня есть к вам кое-какие вопросы, но я задам их позже… Да, еще одно, – спохватился он в повисшей с его последними словами тишине. – Относительно выстрела Соколова. Помнится, совсем недавно в казанском вестнике «Право и практика» была заметочка о методе, с помощью которого можно отличить пули, выпущенные из «макарова» первым выстрелом, от выпущенных выстрелами со второго по шестой, а также отличие их от пуль седьмого и восьмого выстрелов. Понимаете? Ручная и автоматическая подачи патрона в патронник оставляют на головной части пули разные следы от удара о срез казенной части, точнее сказать, следы разной формы и глубины. Так что у нас есть возможность установить, правду ли говорит охранник Соколов. Наверно, это немного, но хотя бы кое-что для начала. Ну и, кроме того, следствие теперь располагает пистолетом, на котором могут оказаться отпечатки пальцев, и трикотажной маской, которая тоже может содержать клеточный биологический материал, а также, худо-бедно, располагает описанием двух возможных участников покушения на Топуридзе…

Наверно, той самой бабочкой, от которой волка повело на сторону, стал казанский вестник. Калинченко, на которого уже невозможно было смотреть, красный, трясущийся от злобного возбуждения, как желе, вскочил в состоянии почти невменяемого нетерпения.

– Вы все сказали? – вкрадчиво спросил он подозрительно срывающимся голосом. – Если все, позвольте нам закончить наше закрытое производственное совещание, на которое мы, кстати, никого не приглашали!

Он обернулся ко всем, словно ища поддержки и в то же время явно не видя ничего своими безумными, белыми от бешенства глазами. А поскольку Турецкий, не поняв его намека, никуда не уходил, стоял, недоуменно глядя на него, Калинченко снова обратился персонально к нему:

– Вы что же думаете, что вы вашим вмешательством в дело что-то изменили по существу? Ничего подобного, господин Турецкий! Я удивляюсь, как вы еще могли сюда заявиться, после того как позволили себе произвести противоправные действия, нарушающие процессуальный закон!

Якимцев осторожно потеребил его за рукав, но Калинченко лишь злобно отмахнулся.

– Не смейте меня останавливать! – рявкнул он на следователя. – Мы не на кухне вопросы решаем, это служебное дело! Мало того что человек совершенно беспардонно вторгается в нашу работу, так он еще по праву принадлежности к вышестоящей организации начинает выдавать нам тут совершенно издевательские поучения!

– Послушайте, Юрий Степанович, – попробовал было остановить его опешивший Турецкий, – мне просто повезло, вернее, повезло нам всем, делу, я думал, вы порадуетесь вместе со мной… Я хотел помочь…

– Ох, господин Турецкий! – начал Калинченко вроде бы шутливо, но злобно прыгающие губы выдавали его истинное состояние. – Это вы моим подчиненным можете рассказывать про помощь, но только не мне! Вы когда стали надзирающим? Временным! – Последнее слово он произнес откровенно пренебрежительно. И уточнил, не дожидаясь ответа: – А по заборам, как вы нам тут рассказали, когда лазили?… – И снова не стал слушать ответа. – Ну и какое отношение имеет одно к другому? Вы ведь и когда собственным расследованием занялись, и сейчас – явно преследовали и преследуете какие-то свои цели. Разве не так? И цели эти, извините, не имеют никакого отношения к интересам дела, о которых вы нам тут… рассказывали. Но только, извините уж за провинциальную прямоту, не выйдет у вас ничего. Не на тех напали!… Нет, ну на самом деле, вы по собственному капризу вторгаетесь в работу следственной бригады, фактически дезорганизуете ее – и называете это помощью?! Мы все тут прекрасно поняли ваши намеки: мы работаем плохо и должны брать с вас пример – вы и талантливый, и везучий, и криминалистическую литературу, в отличие от нас, вахлаков, почитываете. Мы тут все рукава жуем, а вы случайно оказались на месте и столько сразу наработали, сколько нам и не снилось! Прекрасно! Только где гарантии, что это ваше импровизированное вторжение не в свое дело не предупредило преступников? Где гарантии, что они теперь не залягут на дно, спугнутые вашими высокоталантливыми импровизациями?! Вы уверены, что надо было изымать эти, с позволения сказать, улики? Ну а если они не имеют никакого отношения к нашему делу? А что, если преступники должны были к тайнику вернуться, а вы их своими бездумными действиями спугнули? Да и, вполне возможно, нас сбили со следа, наконец…

– Побойтесь Бога, Юрий Степанович, – прорычал Турецкий, изумленный этой неизвестно на чем выросшей злобой. Он вспомнил слова Меркулова насчет того, что хорошо бы о Калинченко по-товарищески позаботиться: дескать, на новом месте человек, здесь столица, совсем другой объем и темп работы и надо бы помочь человеку, пока он еще не огляделся. Эх, Костя, Костя… – Еще раз повторяю: я хотел вам помочь. Не принимаете помощь – дело ваше. Но по долгу службы я, как зональный прокурор, обязан контролировать это дело! А о вашем поведении я поведаю в Генпрокуратуре. – И, пожав плечами, Александр Борисович гордо двинулся к выходу.

Но клокотавшая в Калинченко неприязнь не давала ему расстаться с Турецким так просто.

– Нашкодничали, а теперь изображаете обиженную гордость? – вкрадчиво спросил он его в спину. – Вы вообще не имели права проводить какие-либо следственные действия! Я вас ставлю в известность: я вынужден буду подать рапорт нашему прокурору о нарушении вами УПК!

– Валяйте! – сказал Турецкий, с сердцем захлопнув за собой дверь – крепко его достала эта сволочь, подумал он, слыша как Калинченко разоряется, все еще срываясь на фальцет:

– Ишь, хваленый «важняк»! Ах, мы в Москве не такие, как везде! Всегда у нас так: кого надо – не хвалят, кого не надо – перехвалят так, что человек вообще перестает понимать, где небо, где земля…

Как ни противно было Турецкому, как ни тошно, однако именно в этот момент он вспомнил, что хотел, еще идя сюда, попросить кое о чем Якимцева. Эмоции эмоциями, а расследование не ждет!

Он снова распахнул дверь кабинета, из которого только что вышел, со злорадным удовлетворением заметив, что Калинченко испугался его возвращения, осекся на полуслове. Впрочем, старший советник юстиции тут же стер испуг с лица, уже хотел было продолжить свою арию, но Турецкий решительным жестом остановил его.

– Прошу прощения, – не без издевки, сказал он, – что помешал вам высказываться… Евгений Павлович, я хотел бы, перед тем как уйти, перекинуться с вами парой слов по делу, по которому я временно осуществляю надзор. Надеюсь, ваш шеф не станет возражать? – Он лучезарно улыбнулся, повернувшись навстречу ненавидящему взгляду Калинченко. Тот как раз готов был возражать, но почему-то у него хватило ума промолчать. – Значит, не будете? – сказал Турецкий, нежно беря подошедшего к нему Якимцева под локоть.

В коридоре он отвел его подальше от двери.

– Извините, Женя, кое-что хотел бы сказать именно вам… в дополнение к тому, что уже сказал на вашей оперативке. Давайте только расставим все точки над "и". Не в том дело, что, как говорит ваш шеф, я лучше работаю, а вы хуже или что я кого-то из вас собрался подсиживать. Глупость это…

– Да ну, Александр Борисович, – смущенно сказал Якимцев, – не берите вы в голову…

– Во-первых, не перебивай, – с улыбкой остановил его государственный советник юстиции третьего класса Турецкий. – Я все же старше по классному чину. Во-вторых, не обсуждай действий начальника без особой на то необходимости. Это мужчину не красит, согласен?

Младший советник юстиции покраснел, кивнул головой: согласен, мол.

– Так вот, повторюсь: мне просто повезло. Как говорится, случай. А случай, как известно, хотя и ненадежен, но зато щедр… Я старый волк, однако и сам с такой прухой не часто сталкивался. Но ведь и везение, согласись, просто так не возникает – оно приходит к тому, кто его честно добивается. Согласен?

Якимцев снова кивнул.

– Это было первое, что я хотел сказать, – подытожил Турецкий. – А второе вот что… Кто-то из твоей группы должен будет и дальше копать по связям Топуридзе, по фирмам, с которыми у него был контакт – тот самый контакт, который и породил роковой конфликт.

– Так ведь роем же, – немного удивленно сказал Якимцев. – Вы разве не слышали?

– Ну и молодцы, – уклонился Турецкий от ответа. – Чем сеть шире, тем лучше. Кто из ваших будет этим заниматься?

– Ну как – кто? Конечно же Леночка… Виноват, оперуполномоченный МУРа старший лейтенант Елагина.

– Я так и думал, – кивнул Турецкий. – Выходит, я не ошибся, когда обратился прямо к ней. Попроси ее уделить особое внимание и «Кванту», и «Стройинвесту». Отдельное внимание – их охране: что за фирма, кто за ней стоит, по возможности – прошлое руководителей, ну и так далее. В частности, знаешь почему? Не потому, что столько совпадений – там от них преступники ушли, тут ушли… А вот хотя бы почему… Ну, к примеру, охранники «Стройинвеста» пытались меня уверить, что те, кого они маленько побили у себя во дворе, были самые обычные бомжи. А вот шеф фирмы, в прошлом борец, чуть ли не мастер спорта, утверждает, что эти бомжи и алкаши показались ему такими крепкими, что по его прикидкам он один с ними бы не справился. Чуешь? Кто-то врет? Тогда кто именно и с какой целью? Понимаешь? И еще. Пока я там находился, этот Дворяницкий, генеральный директор, обронил что-то вроде того, что он с утра был в головном офисе. Один раз сказал, что этот офис на Якиманке, а другой раз, что он был на Тульской. Разведайте, что за головные офисы, хорошо? Ну и насчет «Кванта» примерно то же – охрана, кому фирма принадлежит, в какой, так сказать, круг входит… Я передал тебе протокол изъятия вещдоков и допросов этих лиц, но ты давай-ка передопроси их еще раз, подробно и детально. К допросу тщательно подготовься. Понял?

– Понимаю, – опять серьезно, как школьник, кивнул Якимцев. – Кстати, насчет «Кванта» мы уже.

И Турецкий порадовался: начальник следчасти дурак, да зато подчиненный у него золото. Рукава не жует малый, как сказал бы Калинченко. Напротив, на ходу подметки рвет.

СВИДЕТЕЛЬ СОКОЛОВ

Тогда, в нервозной суматохе последней их встречи, Турецкий передал Якимцеву найденные и изъятые им вещдоки, и они пришлись как нельзя более кстати, потому что если гипотез у Якимцева было уже достаточно, то вещественных доказательств оказалось все же маловато и дело, кажется, вот-вот должно было начать пробуксовывать. На спортивной шапочке эксперты-биологи обнаружили клеточный биоматериал – волосы, чешуйки кожи, но, увы, находку пока применить было никак нельзя, потому как не с чем было этот самый материал идентифицировать. Что же касается пистолета – это была улика что надо. Во-первых, пистолет, вне всяких сомнений, был тем самым, который значился за охранником Соколовым. Во-вторых, именно из этого пистолета был сделан контрольный выстрел, добивший водителя «ниссана». И в-третьих, и это было, может, самое главное, – как нельзя более кстати предложенная казанским вестником методика позволила экспертам-баллистикам главка московской милиции установить, что контрольный выстрел из «макарова» был первым, сделанным из этого конкретного пистолета, и, судя по всему, единственным. После установления криминалистической экспертизой этого факта в показаниях Соколова сразу обнаружились противоречия. Якимцеву живо вспомнилось то недоверие, которое вызывал в нем весь облик пострадавшего в схватке охранника. Ну что ж, пришло время снова встречаться с бывшим прапорщиком, разгадывать загаданные им загадки.

И вот Андрей Леонидович сидел у него в кабинете в следственной части Мосгорпрокуратуры, явно недовольный тем, что его потревожили; он был все такой же нелепо-бравый, и то и дело, видимо по привычке, трогал свои усы, которые, надо полагать, были предметом его особой гордости.

В отличие от прошлой их встречи, охранник заметно нервничал – вполне вероятно, что так на него подействовали стены прокуратуры: одно дело разговаривать со следователем где-то на стороне – на работе, на квартире ли, и совсем другое – в таком казенном и привычно страшноватом заведении, как прокуратура. Этот эффект Якимцев наблюдал в своей практике не раз…

– Как ваша голова? – спросил он у Соколова, чтобы немного отвлечь его и как бы помочь освоиться.

Вопрос не сразу дошел до бравого охранника.

– Голова? – рассеянно переспросил Соколов, с опаской смотревший, как Якимцев кладет перед собой бланк протокола допроса свидетеля и готовится заполнять его. Он зачем-то потрогал затылок. – Голова ничего, спасибо. Не болит… А это… вы зачем меня вызвали-то снова, Евгений Павлович? Я ж вроде все уже рассказал, что знал…

– И еще расскажете, – немного осадил его Якимцев. – Вы один из немногих свидетелей по делу, так что нам, наверно, придется встречаться еще не раз…

– Ей-богу, я уже все вам рассказал, – сокрушенно повторил Соколов. – Вы меня с работы вызвали, а у нас там с этим строго. Теперь не то что раньше. Это раньше, если куда надо, – иди. И никто тебе ничего. А теперь чуть чего, сразу за хобот: мы за что тебе деньги платим? За то, что ты работаешь, или за то, что по прокуратурам ходишь?!

«Нет, все-таки он нервничает», – снова подумал Якимцев и сказал, готовясь к главному вопросу, из-за которого он в общем-то сегодня охранника и вызвал:

– Я вам сочувствую, Андрей Леонидович. Но, думаю, с администрацией вы разберетесь без особых проблем. Тем более что вы здесь не для собственного развлечения, не так ли? По закону вам оплатят сегодняшний день как рабочий. Не беспокойтесь… А для чего я вас вызвал? Да вот хотел бы задать вам кое-какие уточняющие вопросы в связи с вашим изложением событий… Такая уж у меня профессия, – добавил он, как бы извиняясь.

Неизвестно, подействовало это или нет.

– Ладно, спрашивайте, – хмуро разрешил Соколов.

– Ну вот и спасибо. Значит, вы говорите, что слышали выстрелы…

Соколов перебил его:

– Я не так говорил. Я говорил: пальба началась… А потом я увидел, как какой-то хрен с автоматом вышел на проезжую часть и начал стрелять по машине…

– Ну допустим. И, значит, вы это увидели, и что?

– Ну, блин, просто сказка про белого бычка какая-то! – хлопнул себя ладонями по сухим ляжкам Соколов. – Я ж ведь все уже рассказывал, товарищ майор! Вы что, не верите мне, что ли? Словить меня хотите, да?

Якимцев, словно не слыша этих его вопросов, снова повторил свой:

– Так все-таки что вы сделали, когда поняли, что у вас на глазах происходит террористический акт?

– Ну я ж уже рассказывал, – снова было начал Соколов.

– А ну хватит! – строго прикрикнул на него Якимцев. – Если забыли, могу повторить: я задаю вопросы, вы отвечаете!…

Соколов сморщился как от зубной боли.

– Ладно… Значит, я крикнул что-то… уж не помню… Ну вроде «Эй, вы чего там!». И пошел в сторону киллера – ну этого, с автоматом, а сам на ходу достал своего «макарова» и, чтобы остановить преступника, дал предупредительный выстрел в воздух…

– Та-ак! Подождите, подождите, – остановил Соколова не успевающий записывать Якимцев. – Про крик вы в прошлый раз не упоминали. Давайте постарайтесь-ка вспомнить поточнее: что именно вы кричали?

– Я кричал: «Эй вы!… Что вы делаете, гады!» А я что, правда в тот раз не рассказывал?

– В тот раз нет. Вот видите, новая подробность. А вы спрашиваете, почему мы вас вызвали. Что-то вы в тот раз могли и забыть, верно? Вспоминайте, вспоминайте, Андрей Леонидович!

– Ну так а чего вспоминать-то? Я ж говорю: я выстрелил, а тут меня кто-то по затылку, и привет. Очнулся – гипс. Ну не гипс, это я так. А башка болит точно. Голова то есть. Башка болит, а пистолета нету. И никакого этого… киллера уже…

Он снова входил в роль геройски пострадавшего охранника и даже, вместо того чтобы в очередной раз потрогать усы, снова довольно театрально приложил руку к ушибленному затылку.

– Вы утверждаете, что киллер забрал у вас пистолет. И что же дальше?

– Дальше? Дальше он выстрелил в сторону машины… в сторону пассажира… Или нет, водителя? Чего-то я запутался – он ведь в пассажира стрелял, а убил почему-то водителя…

– Вы не отвлекайтесь, не надо… Вы вот что мне скажите… Он не подходил к машине, перед тем как выстрелить? Не склонялся над жертвой в разбитое окошко?

– Нет, подождите… Я же точно помню – он был со стороны пассажира!

– Андрей Леонидович! Снова должен вам напомнить, кто здесь задает вопросы. Вопросы задаю я, запомнили? И вообще, что-то вы меня малость подзапутали. Сначала рассказывали, что даже не помните, как у вас отобрали пистолет, поскольку уже были без сознания. Теперь же говорите, что видели и как пистолет у вас отбирали, и как преступник добивал раненого в машине… Чем объясните такую нестыковочку? Что это вы вдруг решили изменить показания?

– Ну неправильно я сначала говорил, а теперь правильно. Я тогда забыл, а теперь вспомнил. Он когда к машине пошел, тут меня и стукнули…

– Выходит, был еще и третий преступник? Один стоял с автоматом, второй каким-то непонятным образом завладел вашим пистолетом, а третий ударил вас по затылку. Так?

– Выходит, что так… Он мне угрожал, этот второй, оружием, ну я сначала растерялся, а потом меня вырубили…

– Ну с этим мы еще разберемся. Отдельно. А вы мне все же ответьте на мой вопрос, Андрей Леонидович: видели вы того, кто вас стукнул, или нет?

– Да как же я его мог видеть-то? – Похоже, Соколов даже обиделся. – Он же сзади меня по затылку-то… отоварил…

– Что-то вы ничего не видели! Вы что, намеренно вводите следствие в заблуждение? Специально создаете нам трудности? Вы кого-то покрываете, да?

– Да вы что, товарищ майор! В мыслях даже не было!… Я ж вам сразу сказал – мне и рассказывать-то особо нечего. Хотел остановить этот беспредел, хотя не имел права, сознаю, потому как сам находился на посту… Не учел возможного превосходства сил злоумышленников, вот и того…

Молодец Андрей Леонидович, честное слово! И главное – он говорил и искренне сам верил в то, что говорил. Да и Якимцев бы ему, пожалуй, тоже поверил, если бы не знал про пистолет того, что знал. Пора было с этим театром кончать.

– Слушайте, Соколов, зачем вы мне все время врете? – задал наконец Евгений Павлович давно вертевшийся у него на языке вопрос. – Я предупредил вас об ответственности за дачу ложных показаний. Это статья 307-я Уголовного кодекса. А вы даете следователю заведомо ложные показания!

– Кто? Я?! – совершенно натурально удивился Соколов. И сказал убежденно: – Я не вру! Не даю ложных показаний!

– А уж лучше бы врали, – с мягким укором сказал Евгений Павлович.

И Соколов, изумленно посмотрев на него и что-то вдруг поняв, настороженно сжался весь, напрягся.

– Это почему? – спросил он. – Почему вы так говорите?

Полюбовавшись на то, как с бывшего прапорщика сползает маска уверенного в себе, но скромного героя, Якимцев достал из ящика его «макаров» в прозрачном пластиковом пакете.

– Узнаете свой пистолет?

Соколов пригнулся, чтобы быть поближе к столу.

– Откуда ж мне знать… Они все на одно лицо… Там номер должен быть, между прочим. Номер я помню. Если хотите…

– Не надо, – остановил его Якимцев. – Номер тот самый, можете не сомневаться, мы уже проверили.

Соколов изобразил радостное удивление:

– А что, поймали тех гадов, да, товарищ майор?

Якимцев усмехнулся:

– Ну насчет «гадов» разговор особый. А вот пистолет ваш мы действительно нашли. И знаете, что странно? Из него, как установлено криминалистической экспертизой, в тот день был сделан всего один-единственный выстрел – тот самый, который стал причиной смерти одного из находившихся в машине. Понимаете?

Бывший прапорщик заметно побледнел, но самообладания пока не потерял. А может, не врубился, как модно теперь говорить…

– Ну и что я должен понять? – угрюмо спросил он. – Кто-то забрал мой пистолет, пристрелил из него водителя… А я-то тут при чем? Вы что, меня в чем-то обвиняете?… Ну, наверно, вы правы – не должен был я покидать свой пост и вмешиваться, а тем более не должен был терять боевое оружие… Как, блин, в войну – не должны были наши сдаваться в плен, и все тут. А сдался, – значит, предатель и враг народа. Так, да?

Якимцев посмотрел на него с брезгливым интересом – ишь ведь как, войну вспомнил.

– Значит, все же не поняли, – сказал он, останавливая словоизвержение охранника. – Ну коли так – объясняю, тем более что речь у нас с вами пойдет о практически доказанном вашем соучастии в преступлении. Поскольку из вашего пистолета произведен один-единственный выстрел, точнее сказать, выстрел первым патроном обоймы (что установлено экспертизой), а вы утверждаете, что этот самый выстрел произвели вы, то выводы у следствия напрашиваются совершенно однозначные. Либо вы убийца, и это именно вашим выстрелом убит водитель Федянин, и в таком случае вы не просто пособник киллеров – вы сами прямой убийца. Либо… Либо вы из своего пистолета не стреляли в воздух, как вы утверждали, а просто, без всякой борьбы, отдали преступникам свое оружие и, стало быть, являетесь соучастником этого дерзкого преступления. Выбирайте, что вам больше нравится, но предупреждаю: и в том, и в другом случае вам может помочь только чистосердечное раскаяние и добровольное сотрудничество с нами. Ну, расскажите, как на самом деле все происходило? Или будете упорно держаться своей не выдерживающей никакой критики версии? В этом случае я вынужден буду взять вас под стражу…

Якимцев всякое видел в своем кабинете. Прижатый к стене подследственный мог озлобиться, окрыситься, проявляя ненависть, мог заплакать, раздавленный неизбежностью того, что последует дальше, мог разом утратить все внешнее, наносное, обнажая ничем не прикрытую природную свою сущность. Соколов же сказал сквозь зубы, не глядя на Якимцева:

– Если бы я был киллер, я бы знаете кого первым делом замочил? За так, на общественных началах? Сперва Горбачева, а потом Ельцина… Какую жизнь, суки, изломали…

– Это все замечательно, – сухо заметил Якимцев, – но я так и не понял: будете вы с нами сотрудничать или нет?

– Буду, – все так же, не глядя на Якимцева, твердо ответил охранник.

И никакой теперь это был не фат, не пижон – просто нестарый еще бывший военный, любитель выпить, нравящийся женщинам и смертельно уставший от того, что оказался, против своей воли, выброшенным на обочину жизни…

Рассказ его был прост и в общем-то все ставил по местам, хотя кое-что Соколов, стыдясь называть своим именем, пытался обойти.

Он действительно собирался вмешаться в происходящее, хотя, как человек военный, прекрасно понимал, что с пистолетом против автомата он много не навоюет. Но было обстоятельство, которое позволяло ему надеяться на успех, – киллер стрелял длинными очередями, как в плохом кино и как настоящие солдаты стараются не стрелять. В силу этого патроны у него должны были вот-вот кончиться, а перезарядиться бы ему Соколов не дал. Поэтому он вытащил свой пистолет, снял его с предохранителя, и, хоть и собирался, по его словам, всего лишь сделать предупредительный выстрел, он, двигаясь на всякий случай зигзагами, начал приближаться к киллеру.

Но тут кто-то сзади положил руку на его плечо и властно приказал:

– Стоять!

И он, мгновенно все поняв, а главное – поняв, что ничего уже не сможет сделать, кляня себя за то, что поторопился ввязаться, не проверив, есть ли у преступника сообщники, послушно, без сопротивления, отдал этому человеку свой пистолет, повинуясь его властно протянутой руке.

И снова Якимцев решительно перебил его:

– Опять я не понял, Андрей Леонидович. Что, он просто протянул руку и вы вот так, за здорово живешь, отдали ему свой приготовленный к бою пистолет? Я что-то не понимаю, честно говоря… Ведь вам же, собственно, оставалось только нажать на спуск. Чем он вас так деморализовал-то? Чего вы испугались? У него что, было оружие?

Как потом понял Якимцев, именно этот вопрос в конечном счете и сыграл свою решающую роль. У Соколова вдруг пришло в какое-то непроизвольное движение все лицо, он резко выпрямился – сразу стало видно, что он из тех, кого не зря называют военной косточкой. И этот самый военный человек сказал, теперь уже совершенно бесстрашно глядя Якимцеву прямо в глаза:

– Я в Афгане, блин, душманов не боялся, не то что…

Он не договорил, но Якимцев и без того оценил все, что он хотел сказать. Что, впрочем, не помешало ему не отступать от своего:

– А если не испугались, тогда почему все-таки вы запросто расстались с боевым оружием?

И снова взгляд у Соколова стал несчастным, собачьим, но все же он больше не прятал его, по-прежнему смотрел Якимцеву прямо в глаза, и было видно, что пребывает он в тяжком раздумье: чувствовалось, и не хочет отвечать на вопрос следователя, и в то же время не может на него не ответить.

– Я просто растерялся от неожиданности…

– Растерялись? – удивился Якимцев. – Почему? От какой неожиданности?

Снова повисла длинная-длинная пауза; Якимцев не подгонял свидетеля, терпеливо ждал.

– Потому что я его узнал, – выдавил наконец Соколов дрожащим голосом. – И он меня узнал, пропади все пропадом!… Служили мы вместе… в Афгане…

Вот это была новость так новость!

А в следующий момент пришлось отвести глаза Якимцеву – крепкий, жилистый прапорщик плакал злой, плохо идущей слезой и, кажется, нисколько этого не стеснялся…

ЯКИМЦЕВ

Бесспорно, это был прорыв, это был колоссальный рывок в следствии: фактически они теперь выходили на участников нападения на Топуридзе! Мельком подумав о том, что все это чуть ли не благодаря одному Турецкому, Якимцев отодвинул эту мысль, как и все другие побочные соображения, на потом. Как всегда бывает с человеком, которому приваливает удача, он подумал, с кем в первую очередь должен поделиться этой несказанной радостью. А подумав, естественно, понесся к начальнику следчасти Мосгорпрокуратуры Калинченко – пусть шеф, который только что был всем недоволен, порадуется вместе с ним, а заодно пусть знает, какие у него под началом хваткие кадры! А то уж прямо дырку в голове сделал, за то что следствие, мол, никак не продвигается к цели – разоблачению и аресту убийц.

– Свободен? – спросил он у секретарши Юрия Степановича, пересекая чуть ли не бегом небольшую прихожую возле кабинета шефа, и та, не отрываясь от какой-то книги, кивнула ему: свободен, мол. Впрочем, тут же добавила вполголоса:

– Только по телефону с кем-то говорит…

Едва раскрыв дверь кабинета Калинченко, Евгений Павлович сразу понял, что вот так, с ходу, как он мечтал, насладиться триумфом ему вряд ли удастся: Юрий Степанович действительно говорил с кем-то по телефону. Причем, судя по его расслабленной позе, по какой-то совсем не деловой улыбке, блуждающей на лице, Якимцев сразу понял, что разговор этот греет шефу душу и что в данный момент он ему, безусловно, дороже всего остального на свете, не исключая, естественно, и служебных дел. Во всяком случае, на его приход он даже не среагировал, и Якимцев, восприняв это как разрешение войти, осторожно прикрыл за собой дверь и остался в кабинете.

– Слушай, – спрашивал шеф собеседника на том конце провода, жмурясь при этом, как блудливый котяра, – а кто у него баба? Ну да! Надо же, бизнесменша! Во жулье, а! И сам при кормушке, и бабу к делу приспособил… А не знаешь, какой конкретно бизнес-то? Торгашка? Нет? Пластмассы… Ну и что, и какие проблемы? Перекрыть ей кислород – и дело с концом! Ей же небось полиэтилены всякие там нужны, да? Как там у них – высокого давления, низкого давления, а раз так – поставка идет, скорей всего, из Башкирии, из Салавата. Ну я и говорю: перекрыть ей кислород, неужто у нас в Салавате или в Уфе своего человека не найдется? А тогда и посмотрим, какой у них у обоих веселый вид будет… Я тебе точно говорю, Володь, мы его достанем. Его, главное, из равновесия вывести, а дальше – только подтолкни. Согласен?…

Якимцев, воспринимая этот странноватый разговор вполуха, прошел к начальницкому столу, уселся было на стул для посетителей возле него – не всю же жизнь Калинченко будет трепаться неизвестно о чем, вернется же когда-то и к служебным делам. Но тот бросил на него такой удивленно-недовольный взгляд, что Якимцев тут же со стула и поднялся.

Значение шефова взгляда было яснее ясного: он хотел завершить свой разговор без каких бы то ни было помех со стороны, а главное – без свидетелей…

Насчет таких вот материй Якимцев соображал быстро, а потому он не стал ждать ни повторного взгляда шефа, ни тем более его выпроваживающих жестов.

«Не князья, – с усмешкой подумал он о себе в третьем лице, – можем и подождать». И вышел, хотя новость по-прежнему рвалась из него наружу.

– Ну что, не принял? – сочувственно спросила секретарша.

– Да нет… Я сам… не стал мешать Юрию Степановичу…

– Ну и правильно, – одобрила секретарша и показала пальцем на потолок: – Сверху звонок, по-моему, из Генеральной прокуратуры, кажется, замгенерального!… Да ты посиди, Евгений, я думаю, скоро освободится: давно уже… треплются. – И заговорщически подмигнула Якимцеву.

Он уселся, закинув ногу на ногу. В приемной было душновато, и это как-то давило на него. Хотелось куда-то бежать, что-то немедленно делать, развивать успех, а он тут… Дурацкое положение! Теперь вот вместо дела ломай голову, чем лучше заняться: вести светскую беседу с секретаршей или же, попросив у нее газету, молча посидеть тут, почитать, убивая время… Однако он не сделал ни того, ни другого. Он стал в который уже раз мысленно прокручивать итоги сегодняшнего допроса охранника Соколова.

Ведь он не просто опознал нападавшего – того, высокого, который отобрал у него пистолет, он его, что называется, сдал со всеми потрохами… Оказывается, некогда оба они служили чуть ли не вместе. Дело было в Афганистане – Соколов тянул лямку в своем БАО, а высокий – Степан Никонов, это имя Якимцеву теперь никогда не забыть, – в расквартированном здесь же, при аэродроме, батальоне ВДВ. Стало быть, десантник, десантура. И десантура та, нахлебавшаяся за пару месяцев крови по самые ноздри, клала на всех с прибором, кроме, естественно, собственного начальства. Ну а баошников – тех они превратили просто во что-то вроде своей прислуги, мордовали как хотели – как «старики» в армии мордуют «салаг». Продолжалось это недолго, вскоре десантников перевели, а запомнилось навсегда…

Поэтому когда Никонов приказал Соколову: «Стоять!» – тот безропотно послушался, а потом, как загипнотизированный, отдал ему свой пистолет. Потом, в процессе повторного допроса Соколова, выяснилось, что Никонов не просто протянул к нему руку. Как рассказал вконец раскисший охранник, он протянул руку и сказал: «Дай и молчи. Понял, чмо?» «Чмо» все понял. Особенно тогда, когда увидел, для чего у него взяли пистолет, – Степка Никонов, видя, что у того, который с автоматом, не то заклинило затвор, не то кончились патроны, принял решение из его, Соколова, пистолета, добить тех, в машине. Этот неожиданный ход был, наверно, самым с точки зрения Никонова разумным: нельзя не исключить то обстоятельство, что он поначалу и сам растерялся, увидев знакомого. Что ему с Соколовым было делать? Тоже убивать? Он и убил бы, если б был профессиональным, настоящим киллером. Но он, похоже, не был киллером, а потому решил дружка просто повязать соучастием в преступлении, не нарушив при этом мужских заповедей: какой Соколов ни чмошник, а все же они были боевыми товарищами…

– А вы не боялись, что Никонов и вас прикончит из вашего же пистолета? – задал ему несколько риторический вопрос Якимцев. Риторический, потому что яснее ясного понимал: и боялся этого Соколов, и сейчас боится. Но ответил Соколов не так, как ожидал Евгений Павлович.

– Я тогда подумал, – сказал он, – что меня Степан не тронет.

– Это почему же?

– Ну по тому, как он брал у меня пистолет… Потом, мы все же бывшие товарищи… можно сказать, вместе в Афгане кровь проливали…

И хотя Якимцев прекрасно знал, что никакую кровь Соколов там не проливал, он также знал и то, как иной раз крепко бывает армейское братство, а потому поверил Соколову, принял его ответ. Однако спросил еще раз, видел ли он, как его бывший товарищ добивал человека в машине. Соколов на этот раз согласно кивнул: видел. И повторил то же, что говорил раньше: – Он протянул туда, в окошко, руку и выстрелил…

– А не подходил вплотную, не склонялся к окошку?

– Да нет, что вы… – с какой-то не вполне понятной Якимцеву убежденностью сказал Соколов.

– Это почему же – нет?

Андрей Леонидович стыдливо опустил ресницы:

– Ну все-таки я охранник как-никак. Не хотел он оставлять меня за спиной без присмотра…

Вот те на! Перед ним снова был гордый защитник справедливости, а не жалкий пособник кровавого преступления, пусть и невольный…

Пора было возвращать его на землю.

– Я немного повторюсь, – сказал Якимцев, – но, знаете, в нашей следственной практике иной раз это просто неизбежно – для пользы дела. Хочу вам напомнить, что совсем недавно вы мне ответили по поводу разночтений в показаниях: ничего, мол, страшного, сначала неправильно отвечал, а теперь правильно. Помните, о чем я с вами перед этим говорил? Не помните – я напомню. Вы перед тем, на первом допросе, утверждали, что сначала вас ударили по затылку, а потом, когда вы были без сознания…

– Ну, – перебил его Соколов, – это я помню. Ну что ж делать, малость ошибся, я уже это говорил вам… Волновался тогда, в первый раз…

Ни хрена он не волновался. Уж что-что, а это Якимцев зафиксировал четко. Наоборот, скорее всего, потому, что находился слегка подшофе, был бесстрашен и нагловат, но уж никак не растерян…

– Пусть так, – кивнул он Соколову. – Но теперь я уточняю еще раз. И чтобы не говорили потом, что волновались, поняли?

Соколов кивнул, напряженно ожидая следующего вопроса, но сидя при этом с прежней армейской выправкой – выкатив грудь колесом.

– Значит, после того как Никонов выстрелил в салон машины – я говорю сейчас только о том, что вы, с ваших же слов, видели лично, – кто-то ударил вас по затылку, после чего вы потеряли сознание. Так?

– Так. – Соколов хмуро кивнул. Похоже, он уже жалел о том, что сказал следователю много больше того, чем собирался вначале…

– И снова, я чувствую, вы хотите ввести следствие в заблуждение, – сказал Якимцев тем суровым «прокурорским» тоном, который вверг в ужас не одного подследственного. – А ведь ни в какой обморок вы не падали, и пистолет у вас никто не отбирал, и по затылку вас никто не бил… Справочка из травмопункта у вас липовая, верно? А вот передо мной освидетельствование, проведенное судмедэкспертом.

«Прокурорский» тон подействовал. Тоскливый ужас от того, что его вот-вот могут записать в соучастники преступления, явственно отразился наконец на лице охранника.

– Клянусь, я уже рассказал вам все как есть, гражданин следователь! Почему вы мне не верите-то, Евгений Павлович?! У меня и шишка была – вы ведь даже сами ее щупали…

– Почем знать, может, вы сами стукнулись обо что… или жена вас приласкала… Ссорились с супругой?

– Да при чем тут жена-то! – чуть не взвыл Соколов. – Я ж вам все рассказал как на духу. Сам рассказал! И еще расскажу – вы только спрашивайте… – Он замолчал, исподлобья глядя на Якимцева. – Вы меня теперь посадите, да, гражданин следователь? Вы же говорили – если сотрудничество…

– А что это вы меня «гражданином»-то окрестили? – улыбнулся в ответ Якимцев. – Вы же еще даже не арестованный, не задержанный. Вы пока просто свидетель. Очевидец…

– А вы меня не посадите, нет? – снова задал свой жалкий вопрос бывший прапорщик. – Я вам все расскажу, Евгений Павлович, только не сажайте… Я ж не утаивал ничего, верно?…

Якимцев прислушался к тому, что происходило за дверью начальника. Как ни странно, но сейчас, когда он обвыкся здесь, в «предбаннике», он даже различал отдельные долетавшие из-за двери кабинета Калинченко слова. То ли шеф говорил слишком громко, то ли дверь была недостаточно плотно прикрыта… Но как бы то ни было, Калинченко все еще разговаривал, Якимцев подумал тоскливо, что раз уж столько прождал, то теперь просто должен досидеть до конца. И еще подумал, что после его доклада Калинченко точно распорядится взять Соколова под стражу – его и раньше-то подмывало сделать это, ну а теперь, что называется, сам Бог велел… Ладно, как бы то ни было, а он, следователь Якимцев, пока свое дело сделал профессионально и продвинулся в расследовании довольно далеко. Он фактически точно установил личность одного из нападавших на московского вице-премьера. Почему он уверен в том, что точно? А вот почему. Сегодня, допрашивая Соколова, выколачивая из него даже какие-то подробности, он вспомнил, что в показаниях девушки Маши у высокого, того, который стрелял из «нагана», была на руке татуировка – ей показалось, что это наколото имя «Вова». Между тем Никонова звали Степаном, так что если и вытатуировано было имя, то никак не его собственное… Подумав, он спросил Соколова, не помнит ли он наколки на кисти у Никонова, между большим и указательным пальцами правой руки.

– А как же! – обрадовался Соколов возможности хоть чем-то услужить всемогущему следователю прокуратуры. – А как же! У них у всех в батальоне на этом месте наколка была «ВДВ» и их эмблема – крылышки с парашютами…

Ну да, конечно! Две заглавные буквы "В" совсем рядом друг с другом, вот девушка и решила, что это «Вова». Надо же, действительно, какие острые глаза достались девке! – подумал он радостно.

Однако были во всей этой так стройно выстраивающейся версии и вызывающие сомнения моменты. Первый: зачем киллеру надо было брать у Соколова пистолет? – с этим он вроде худо-бедно разобрался. Конечно, если то, что Соколов подвернулся, – это чистая случайность, то понятно и желание засветить именно его пистолет. А потом, наверно, у этого Никонова не было никакой уверенности, что бывший сослуживец не выстрелил ему в спину, – береженого, как говорится, и Бог бережет. Конечно, они рассчитывали, что он будет молчать, да он и молчал бы, если бы они, следователи, его не раскрутили. И еще одно. Почему все же нападавшие оставили Соколова, такого опасного свидетеля, в живых? Пожалуй, это лишний раз подтверждало мысль о том, что киллеры для этого дела были завербованы разовые, просто случайные исполнители. Настоящий профи – тот никогда бы не оставил после себя такую улику… Можно было, конечно, предположить вслед за Калинченко сговор – что, скажем, Соколов и навел убийц, и фактически помог им, передав свое оружие… Только как-то это глуповато получалось – уж больно по-детски в таком варианте себя Соколов подставлял. Ради чего? А кроме того, серьезные сомнения в этом возникли у Якимцева тогда, когда он выяснил, что Топуридзе никогда не ездил одной и той же дорогой, и убийцы в то утро ждали его, так сказать, целенаправленно. Но все же главные сомнения у него возникли после того, как Якимцев близко пообщался с бывшим прапорщиком. Похоже было, что все, что он говорит, – это правда. Он в чем-то путается, но врать, пожалуй, не врет. Хотя в последнем ему вряд ли удастся убедить Калинченко…

Якимцев встал, осторожно приоткрыл дверь начальницкого кабинета.

«Все, все, Вова! – услышал он тут же. – Кончаем связь. Ты, главное, не сомневайся, мы его, Футболиста этого, уроем, б… буду! С одного бока какая-нибудь падла вроде того журналюги, как его… а с другой – мы, блин, ментура. Уроем, так кому надо наверху и передай: цели ясны, задачи определены. Мы свое дело сделаем на совесть – останется только прихлопнуть, и все дела… Ну да, ну да!»

Его вдруг взяло зло: и так время уходит между пальцев с этими Новогодними праздниками, а тут и у своего собственного начальника по небольшому в общем-то делу не дождешься приема. Как будто к президенту страны попасть, не меньше! Злость его была особенно сильна еще и потому, что с утра, позвонив в Центральный архив Министерства обороны, он с оторопью услышал, что нужные ему архивариусы будут отсутствовать в связи с Рождественскими праздниками аж до десятого числа! Этакая, видите ли, русская фиеста! Сначала одно Рождество, католическое, потом другое – свое, православное; сначала один Новый год, нормальный, потом еще один, который тоже просто никак нельзя не отметить, – старый Новый год! Просто какая-то черная дыра во времени, честное слово. В какую контору ни сунешься, везде один и тот же сон – у кого-то голова болит после вчерашнего, кому-то нет до тебя дела, потому как он уже мыслями весь в ожидании сегодняшнего, а кто-то, напротив, активно готовится к завтрашнему… А дело – на дело плевать, оно подождет. А не может ждать – ну и черт бы с ним совсем!

Нету для работы, для дела ничего хуже этих трех новогодних недель…

И Якимцев прикрыл дверь, успев услышать еще довольный смешок начальника и его последние слова:

– Ну, да это уж само собой. Не за одно «спасибо». Спасибо, как говорится, на хлеб не намажешь…

ТОПУРИДЗЕ

Он лежал с открытыми глазами в ночной темноте палаты, только посверкивала в слабом свете крохотного ночника протянутая через всю стену над дверью мишурная гирлянда – постаралась Варваретка, чтобы у него тоже был, как у людей, Новый год. Умница девочка. Правда, Новый год уж с неделю как прошел, но все равно пусть висит, так веселее. У его девчонок елка, бывает, чуть не до марта стоит…

Да, с неделю, пожалуй, прошло с Нового года, и примерно столько же времени его мучила бессонница – неприятная, нехорошая бессонница, когда ты час за часом лежишь в ночной темени с открытыми глазами, лежишь и лежишь и не можешь заснуть, и глаза становятся почему-то горячими – и когда просто открыты, и когда их прикроют веки. Лежишь и лежишь, чувствуя странную усталость во всем теле, а особенно в мозгу, который тоже становится горячим, как и глаза; мысли тогда зацикливаются на чем-нибудь одном: ты пытаешься подумать о чем-то другом, и тут же бросаешь, чтобы через несколько мгновений думать о том же самом, – так, бывало, в век патефонов и проигрывателей иголка звукоснимателя, попав на поврежденную бороздку, делала бесконечные попытки проскочить дефект, вырваться на простор свободно льющейся мелодии. Ан нет, щелчок – и снова повторяется куцый обрывок музыкальной фразы, щелчок – и снова…

И не понять было, от чего она возникла, эта бессонница – то ли от вспышек боли где-то внутри поврежденного организма, то ли оттого, что Георгий Андреевич, живший до сей поры много лет в состоянии непрерывного напряжения, едва ли не впервые в жизни получил возможность валяться в постели сколько угодно. Да еще и таблетки, которыми его непрерывно пичкали… Днем он нередко задремывал, потом просыпался, сколько-то бодрствовал – очень способствовал этому ноутбук, а через какое-то время, незаметно для себя, снова проваливался в засасывающую дремоту, а потом ночью был, что называется, ни в одном глазу.

Он радовался, что хоть отключили наконец от капельницы, – теперь он мог изредка поворачиваться на правый бок. В этой полудреме Георгия Андреевича посещали какие-то неожиданные мысли: о том, как он должен был в прошлом году сыграть на биржевых котировках, о распределении грядущих инвестиционных поступлений в элитное жилищное строительство – прибыли на элитном жилье пока чудовищные; даже если там всякие навороты вроде мрамора и европейской сантехники, себестоимость метра не превышает 700 долларов, а покупатель платит от двух тысяч и выше; вдруг всплывали обрывки каких-то разговоров – с мэром, с его замами в правительстве, словно он все доказывал им что-то и никак не мог доказать… Иногда до щемящей тоски в сердце вспоминалось какое-нибудь место, и особенно часто – родное ущелье, и даже не само ущелье, а его часть, ничем в общем-то не примечательный пейзаж: противоположный крутой склон, и сразу над его верхним обрезом зубчатая линия следующей горной гряды, этакая рваная хребтина, а над ней синее-синее небо, чистое, как горная вода… Этот вот зубчатый рисунок навсегда впечатался в его память как напоминание о чем-то очень дорогом, о чем знает только он…

Собственно, может, потому, что та память сидит в нем, он в тот вечер и расслабился в ресторане. Джамал и Шалва торжественно встречали его у дверей, и ему это понравилось – не оттого, что кто-то гнул перед ним спину, а из-за того, что и вправду они, как когда-то, как в молодости, оказались втроем. За прошедшие годы они безвозвратно отдалились друг от друга, а ведь им всем было что вспомнить, что порассказать…

– Ну вот тебе, Сашка, и Георгий, – торжественно провозгласил Джамал. А ты все не верил! – И повернулся всем телом к Георгию Андреевичу, словно не мог от него оторваться, не мог снять рук с его плеч. – Ты знаешь, как он лип ко мне: устрой встречу да устрой встречу. Давай, мол, посидим, как когда-то, молодость вспомним, споем! – Тут он подмигнул Георгию Андреевичу заговорщически. – Споем! Во чудак, да? Я ему говорю: Георгий теперь большой человек, до него рукой не дотянешься, у него теперь нету, как раньше, времени на дружбу. А он все знай себе: сведи да сведи! – Джамал легким ударом шутливо смазал Дворяницкого по затылку.

Шалва улыбался ему во весь рот – было видно, что и правда рад встрече, что он все тот же Шалва, с которым они пели когда-то в их местном ансамбле.

– А помнишь, как ты рыдал тогда? – Георгию Андреевичу пришла на память вдруг картина их далекого прошлого, из их юности: плачущий толстый Шалва – тогда он еще не был таким огромным, но толстым уже был. И смех, и грех, чего рыдал-то. Был прорабом на первой в своей жизни стройке и с ходу положил канализационный коллектор с обратным уклоном. «Ну и чего ты плачешь-то?» – спрашивали у него друзья. «А! – отвечал он. – Вам, дуракам, смешно, а того не понимаете, что теперь все дерьмо в квартале в обратную сторону потечет!»

Да, тогда, в молодости, они жили вовсю. Любили выпить, любили ухаживать за девушками. Долго еще потом, даже в Москве, Георгий, когда надо было произвести впечатление, брал в руки бутылку боржоми и показывал очередной красотке, которой хотел понравится: «Видишь, где я живу? Приедешь ко мне, дорогая, в гости… А как ты не приедешь, если я тебя приглашу? Приедешь, хорошо тебе будет, мамой клянусь». И показывал при этом на изображенный на этикетке фонтан. Правда, потом, уже здесь, в Москве, один ухарь обошел его. Услышав, как Георгий соблазняет девушку, он взял в руки бутылку «Столичной» и со словами: «Это еще что, а я вон где живу – указал на изображенную на этикетке этой всемирно известной водки гостиницу „Москва“. – Как великий еврейский писатель Эренбург живу!»

Словом, наверно, мог бы удаться этот вечер – Георгий Андреевич уже готов был отойти, успокоиться, и отошел бы, если бы не обнаружил вдруг, что бывшие друзья ведут его прямиком к уже накрытому столику, за которым поджидает их… Рождественский!

Нет, он такого не понимал, он знал с юности: гулянка – это гулянка, а когда за столом начинают обсуждать какие-то делишки, это называется совсем по-другому. Этого он не любил – дело есть дело, развлечение есть развлечение, и совершенно незачем путать одно с другим…

И все же они уговорили его остаться. Шалва вдруг затянул на грузинский манер, предлагая ему подхватить вторым голосом: «Первая ты улыбнулась, а потом твой мак…» И он решил: ладно, от него не убудет, посмотрит, во что это все выльется и что от него хотят на этот раз. Хотя старая чиновничья школа, неистребимо сидевшая в нем, просто кричала ему: «Уходи! Уходи немедленно, не роняй себя»…

Но потом все решилось как бы само собой, отошло на второй план, потому что вскоре на эстраде появилась Настя – очень эффектная в своем длинном концертном платье; какой-то горячей волной обдало сердце, когда он увидел, что она вышла в подаренных им сережках – большие изумруды, обрамленные алмазной россыпью.

Но через какое-то время напряжение пригласившей его разношерстной компании все же прорвалось наружу. Первым не выдержал Шалва.

– Слушайте, ребята, – сказал он, поднимая очередной тост, – вот сижу я тут с вами и совершенно счастлив – какие у меня друзья! Сижу и все думаю: если я вдруг оказался между двумя членами правительства, имею я право загадать заветное желание или нет?

– А какое у тебя желание? – смеясь, спросил Рождественский. – Может, и загадывать ничего не надо, может, оно и так сбудется!

– Желание у меня самое простое: пусть правительство разрешит копать Лефортовский туннель! И копать не как-нибудь, а проходческим щитом из Германии. И тогда гарантирую: всем будет хорошо – и тем, кто сидит за этим столом, и тем, кого с нами нет, но от кого это зависит, а? Неужели два члена правительства и не смогут сказать старому другу, сбудется его желание или нет?…

– А ничего не будет, – сурово сказал все понявший Георгий Андреевич, отодвигая от себя тарелку. – И пить я за это не буду, и насчет желания могу сказать тебе сразу: забудь. И щит этот город покупать не станет. И туннеля глубокого не будет. Мэр попросил меня сделать заключение по «глубокому» проекту, я его сделал и завтра, опять же по просьбе мэра, доложу на правительстве.

– Ну ты за все правительство не говори! – вспыхнул Рождественский. – И ребятам тут голову не морочь, не огорчай их: вопрос этот, я думаю, уже решенный!

За столом повисла нехорошая тишина. Вокруг был обычный ресторанный шум, эстрада оглушала ритмичной танцевальной музыкой, а у них было так тихо, словно вокруг простиралась дикая пустыня.

Первым нарушил молчание Джамал:

– Георгий пока кое-чего не понимает, давайте мы ему объясним… Зачем ты так, Георгий? Зачем ты мучаешь людей? Щита не будет, туннеля не будет! Так и инфаркт можно получить, между прочим. Люди работали, столько сил потратили, денег, а ты говоришь – ничего не будет! Как – не будет, дорогой?!… Ты говоришь, щит не проплатишь? И не надо! Он уже проплачен, понимаешь? Он уже вот-вот приедет. И туннель этот… Я ведь тебе уже объяснял: не надо, Георгий, не трогай туннель, не делай неправильных шагов. Этот туннель – это такие большие деньги… Эта вся история как огромная река… А ты хочешь лезть, не зная брода. Ай, Георгий, ты же умный человек!

Георгий Андреевич слушал его и не слушал – искал слова, которые раз и навсегда расставили бы все по своим местам.

– Одного я не пойму, Джамал, при чем тут ты-то! Тут нет твоих гостиниц, нет туризма, что там еще за тобой числится? Тут ведь речь идет только о дорогах. Только. Город строит свои дороги, а я добиваюсь, чтобы эти стройки финансировались, чтобы были выгодные иностранные вложения. Думаешь, легко это? Ты вот представь себе: приехал некий шах, на беду снял свой бурнус, и его тут же, прямо в аэропорту, задерживают как лицо кавказской национальности – спасибо, еще по шее не накостыляли. А собирались – очень уж заносчивый попался брюнет! Ну спрашивается, даст этот шах деньги? Да никогда в жизни. И по всему по этому у меня к туннелю свое требование: мне интересно, чтобы он городу обошелся не в миллиарды, а в четыреста – пятьсот миллионов, не больше. Но это – мой интерес. А твой в чем?

– Слушай, дорогой, зачем играть в эти слова? Что мы, дети малые? Что мы, на комсомольском собрании, как бывало? Я думаю, ты давно уже сам все понял, и, ради бога, не вешай ты мне лапшу на уши, что тебе есть разница – пятьсот миллионов или два миллиарда. Это что, твои деньги? Твой город? Ты лезешь, не зная брода, куда тебе совсем не надо бы лезть, а деньги эти, между прочим, все поделены. Говорю тебе это открытым текстом, потому что тут нет ни воровства, ни преступлений, это чистые деньги, понял? И единственное, что от тебя нужно, чтобы пошел тот проект, о котором мы тебе говорим. Если в чем сомневаешься, могу прямо сказать: из этих денег и мне хватит, и тебе хватит, и мэру, если это тебя волнует.

Георгий Андреевич смотрел на него, прикрывшись рукой от взглядов Рождественского, и горько удивлялся: не старый друг сидел перед ним, а какая-то бездушная машина, умеющая рассчитывать, интриговать, создавать опасные ситуации, – и все для себя, для своей выгоды, и ни для чего иного, потому что ничего иного на свете для этой машины, кажется, уже и не было.

– Да черт бы вас всех побрал! – Не выдержал, взорвался Георгий Андреевич. – Что вам эти миллиарды, совсем глаза застили? Ну вот ведь этот щит, который неизвестно как, неизвестно каким путем куплен! Ведь даже когда вы его привезете – от него все равно проку не будет! Известно же, чего этот щит стоит, работали уже на таком в Печатниках!

Тут наконец не выдержал, включился в разговор Рождественский:

– Правильно, работали на похожем. Но и щит – это тоже ведь неважно, Георгий. Как ты, такой умный, такой опытный человек – я, честное слово, давно тобой восхищаюсь, – и не понимаешь? Главное что? Привезли люди щит, – значит, свои обещания, которые дали людям, выполнили. Не привезли, – значит, не выполнили, и разговор со всеми нами уже совсем другой… если он еще будет, этот разговор… Мне даже странно, что приходится это объяснять не кому-нибудь, а именно тебе. – Он поспешно встал навстречу подошедшей к ним Насте. – Скажите хоть вы человеку, Анастасия Янисовна! – И тут же лукаво спросил, якобы соблюдая приличия: – Вы ведь знакомы с Георгием Андреевичем? Скажите ему, нехорошо быть таким упертым, противопоставлять себя всем остальным.

Он галантно отодвинул свободный стул, усадил ее справа от Георгия Андреевича. («Все, похоже, продумали», – мелькнуло у того в голове.)

Настя, ничего не стесняясь и не желая играть ни в какие притворные игры, успокаивающе накрыла его руку своей. Он благодарно ответил на ее легкое пожатие, но успокоиться, конечно, не мог.

– Вы говорите: люди, и я говорю: люди, только вы имеете в виду десяток жуликов, а у меня на уме весь город. Люди, москвичи, хотят ездить по хорошим дорогам, они хотят, чтобы были сохранены памятники старины, они хотят, чтобы им было лучше, понимаете? Им, а не вашим жуликам! Для этого они, люди, и наделили нас властью, от их имени мы и действуем… Как вы понимаете, я имею в виду не нас, собравшихся за этим столом, а мэрию, московское правительство. И хватит меня пугать, между прочим! «Другой разговор»!

– Так ты что, думаешь, что ты и вправду власть? – нехорошо улыбнулся Джамал. – Да ведь ни ты, ни твой мэр, ни он, – Джамал показал на Рождественского, – никто ничего не может сделать без тех людей, о которых мы тебе толкуем! И напрасно, напрасно ты собрался с ними воевать, мэр твой умнее – ты прешь как танк, а он хоть крутится как лиса. Вот посмотри. – Джамал достал из кармана пиджака сложенную в несколько раз газету, развернул ее, разгладил. – Специально для такого случая, между прочим, захватил… Вот видишь, он говорит в интервью про туннель: «Пусть борются разные мнения, а мы выберем то, которое победит. Разберемся. Мы не настолько богаты, чтобы покупать плохие вещи…» Вот как надо! А ты сразу: нет! Народ! Памятники! Ты видел эти памятники? Три развалюхи – вдовьи дома да сотня трухлявых деревьев, которые не сегодня завтра и так упадут. И вообще, еще раз скажу: какое тебе до них дело? Это твои памятники? Твои памятники в Тбилиси… Да погоди ты! – отмахнулся он от Дворяницкого, который с полным бокалом в руке теребил его за рукав. – Твои – в Тбилиси, мои памятники – в Грозном. Их что, думаешь, кто-нибудь жалел, когда сбрасывал бомбы?

– Я не пойму, – решительно вмешалась Настя, – пьянка это или производственное собрание? У них тут красивая баба за столом, а они на нее ноль внимания. Я, между прочим, вас осчастливила, будьте любезны развлекать!

– Извини, Настя, – сказал Джамал. – Случайно страсти разгорелись. Все, все, кончаем… – И вернулся к своему: – Ладно, Георгий, как хочешь. Я тебе свое слово сказал.

– Так же как и я свое, – упорно отрезал Георгий Андреевич.

– Ну вот и хорошо. Делай что хочешь. Не вижу больше смысла тебя убеждать…

Это можно было понимать как угодно.

Они старались больше не касаться дел, но это не улучшило общего настроения: и тосты стали какие-то скучные, без души, и вино не пилось, и барашек не радовал… Нехорошо было за их столом. Один только Дворяницкий этого как бы не чувствовал – рассказывал какие-то жуткие анекдоты, потом пошел, на потеху всему ресторану, танцевать с дамочкой из-за соседнего стола. Увидев это, ожил и Рождественский.

– Уважьте, Анастасия Янисовна, – обратился он к Насте. – Когда-то еще такое счастье выпадет!

Настя посмотрела на Георгия – она хотела танцевать только с ним, и ни с кем больше, но он кивнул: иди, мол, развейся. И она пошла, прекрасно сознавая, что сейчас эти двое, оставшись за столом одни, обязательно снова сцепятся. А разговор у них, похоже, очень даже нешуточный…

Рождественский вел ее и беспрерывно балаболил что-то: мол, буду внукам потом рассказывать, что танцевал со знаменитой певицей, и при этом успел как-то пошло подмигнуть Георгию Андреевичу, что того просто взбесило. Рождественский и так был ему неприятен, а теперь особенно, теперь Георгию Андреевичу стало совершенно очевидно: то предложение, которое он отверг, принял именно Рождественский. И уже, кажется, судя по сегодняшним разговорам, начал отрабатывать авансы, доказывать хозяевам, которых Джамал зовет «большими людьми», что расшибется для них в лепешку. И еще ему пришло в голову, что и эта сволочь Рождественский, и безобразно растолстевший Сашка вскочили неспроста. Оставили их с Джамалом с глазу на глаз, – решили, наверно, что без свидетелей он легче пойдет на уступки…

Он не ошибся: Джамал был рад, что дождался этой минуты, когда они остались одни.

– Зря ты нашу старую дружбу забыл, – сказал он со своей тонкогубой усмешечкой. – Теперь вот и мэром не будешь, и щит все равно уже, можно сказать, закуплен… И все без тебя, дорогой! Такие выгоды – и мимо носа. Плохо, что ты такой стал, мы, кавказцы, должны обязательно держаться друг друга, понимаешь? Скажи, плохо тебе было бы, если бы ты мэром такой столицы стал? Или если бы ты свой процент от Лефортовского туннеля получил?

– Слушай, что ты все какую-то ерунду говоришь, Джамал!

– Э нет, брат, это не ерунда… И вообще, все это много серьезнее, чем ты думаешь… У людей все продумано, все отлажено-просчитано – и «Сити», и Нагатино, и туннель этот… Все как один комплекс, один механизм должно было сработать, такие фантастические деньги – а тут ты! Как будто лом в этот механизм засунули! Как ты думаешь, оставят люди этот лом или постараются убрать его, чтобы не мешал шестеренкам вращаться? Так что, брат, ты сам все решил. Как говорили древние: «Mors tua, vitа mea» – мне жить, тебе умирать…

Странное дело, тогда Джамал говорил все почти открытым текстом, а он почему-то даже не придал в тот момент этому значения. На дружбу, что ли, старую понадеялся? Как бы то ни было, его интересовало в тот момент другое, меркантильное, так сказать.

– Слушай, Джамал, – решил спросить он, – если не секрет, кто щит проплатил? Город – уж это-то я знаю точно – ни копейки не дал, ни цента, а это ведь огромные деньги!

– Огромные, считаешь? – усмехнулся Джамал. – Кто основную сумму выложил – тебе знать не обязательно. А про то, про что ты догадываешься, могу сказать прямо: я в доле, тридцать миллионов мои. И я за них любому глотку перегрызу. Так что напрасно ты хочешь топить на правительстве проект глубокого туннеля…

И опять Георгий Андреевич не обратил внимания на угрозу, – мало ли что в полемическом запале говорится.

– Тридцать миллионов немаленькие деньги… Да, не успел я тебе кислород перекрыть…

– Не успел, – довольно рассмеялся Джамал. – Поздно ты банк начал банкротить, я ведь акции Универсала успел до того с рук сплавить…

– Стало быть, купил у каких-то бандитов и продал каким-то бандитам, так? А ведь по закону ты должен был выставить их на аукцион! И ты еще говоришь о какой-то дружбе, Джамал? Да как же ты мог!

Джамал сделал вид, что искренне удивлен:

– А почему нет, дорогой? Мои акции, кому хочу, тому и продаю. Деньги нужны были, чтобы не опоздать со щитом. Ты говоришь «закон» – и я говорю «закон». Закон бизнеса: если нуждаешься в средствах, срочно избавься от ненужных акций. Вот я и избавился. Да плюс к тому твой банк кредиты кому надо выдал, пока ты большими государственными делами занят был. Так что смело можешь на Универсале крест ставить – у меня такое предчувствие, что эти кредиты вряд ли уже вернутся… – И тут Джамал, честное слово, заговорщически подмигнул ему: вот, мол, как я тебя, Георгий, раз не хочешь с «людьми» сотрудничать… И еще добавил, глядя своим полупрезрительным взглядом из-под очков: – Я, видишь ли, предпочитаю бить первым. И знаешь почему? Потому что при хорошем первом ударе второй может и не понадобиться. – И обидно расхохотался.

Поговорили, одним словом, перед тем как расплеваться. Теперь уж точно навсегда.

ВЕЛИЧАНСКАЯ

Последние дни Настя не находила себе места. «Как он там?» – думала она все время о Георгии. Сначала было не так. То есть она переживала, конечно, но у нее хватало энергии и на концерты, и на студию, где шла запись ее нового диска, она даже дала по инерции один сольник: спрос на нее перед Новым годом был большой. Но чем дальше, тем больше ее мысли занимал Георгий, тем сильнее одолевало ее желание увидеть, узнать, как он, хотя бы посидеть рядом, подержать за руку… И это при том, что она прекрасно знала, что увидеть-то его как раз и не может. И не в том дело, что ее не пустят в кремлевку – уж тут-то она со своими связями что-нибудь да придумала. Но, навестив его, она бы тут же предала огласке их связь, а вот этого-то Настя как раз не хотела ни за что на свете. Она знала, что Георгий, несмотря на всю силу его чувства, очень опасается такой огласки, и нисколько на осуждала его, напротив, очень хорошо понимала – у него жена, дочурки… Если б речь у них шла о женитьбе – было бы одно, а так, когда ни он, ни она даже и не помышляют об этом… нет. Она правда понимала его – ей даже приятна была такая его верность семье. Ведь если бы это была ее семья, неужели бы она не гордилась тем, что у нее такой мужик?!

Самое ужасное началось через неделю, когда, вновь и вновь прокручивая в голове события, предшествовавшие ужасному покушению, Настя все сильнее задумывалась о своей собственной вине в том, что произошло.

Ну, во-первых, Лерик. Когда-то, еще будучи совсем начинающей певичкой, пришедшей к тому же совсем из другого мира – она кончала театральное училище, не какую-нибудь Гнесинку, – она сошлась с этим самим Валерой Плотниковым, и они жили как муж и жена. Он стал ее любовником, продюсером, даже педагогом по вокалу. Ну, скажем, любовник из него был так себе, продюсер тоже, но, как ни странно, дела у них пошли, и пошли неплохо. Лерик округлился, стал вальяжным, начал разговаривать с ней свысока, не понимая того, что сам как был мальчик на побегушках, так им и остался, несмотря на свое музыкальное образование и амбиции. А она превратилась в настоящую эстрадную артистку, и порой ей казалось, что она мчится куда-то на скором поезде, а он, Лерик, остался сзади, на станции, которую ее поезд давно уже проскочил. И, сообразив наконец, что к чему, он настоял на том, чтобы они зарегистрировали брак, она согласилась, и вся эта канитель тянулась еще какое-то время, пока она не поняла наконец, что просто не может больше видеть его рядом… Но все это неважно, а важно то, что они расстались, и он исчез из ее жизни, оставив ей свою машину – тот самый «ниссан», – вместе с водителем, который к тому же был ими в первое время нанят и как охранник тоже. Оставил и квартиру у Никитских ворот. Квартира была по нынешним временам так себе, да и машина далеко не новая, и можно было бы поторговаться – Лерик крепко тогда ее подвел, сорвав гастроли по стране, – но она подумала, подумала – и плюнула… Квартира не очень? Зато место отличное. Машина не новая? Так на ходу же! Большая представительская машина. Зато она эту рожу с двойным подбородком больше видеть не будет. Да и, кстати, он тоже не голым ушел – ему перепала половина прав на все ее программы, сделанные до их официального, то есть зафиксированного судом разрыва.

Ну разбежались и разбежались. Главное – никаких друг к другу претензий. Несколько раз встречались после этого на людях – и ничего, как будто и не было у них общего прошлого, хотя и старался Лерик при этих встречах делать страдальческую рожу – для нее, чтобы видела, как он переживает. Но то было раньше. А в тот злосчастный вечер на тебе – будто какая муха его укусила! Начал нарываться, как бы ревновать, угрожать и ей, и Георгию, и видно было, что куражится он даже не столько перед ней, сколько перед сопровождавшими его двумя амбалами. Она решила, что это телохранители, что поэтому он такой и бесстрашный-то. Но кто-то потом шепнул ей на ухо, что это никакие не телохранители, а любовники… Джамал, что ли? Или кто еще сказал? Тьфу, гадость какая! Но вообще-то на Лерика это похоже… Всякие уродства… Всегда его тянуло к какой-нибудь пакости…

Сейчас она уже не помнит толком, с чего все началось и когда он возник, этот пьяный уже Лерик. Он еще в зале все приглашал ее танцевать, все зудел: неужели ей, мол, лучше быть с каким-то грызуном (это он так грузина переиначил – Георгия, стало быть, зацепил), чем с ним? Вот все они, суки русские, такие – на чернож… их тянет. И все время: что, мол, Настька на его торгашеские деньги польстилась, богатенький он, да? А за деньги знаешь кто в койку ложится?…

У, сволочь такая, все перевернул, все обгадил… Ну она и приварила плюху по морде его сальной, и послала на три веселых буквы… И, честно говоря, думала, что вопрос снят – тем более что он успел ей сказать, что чуть ли не через час улетает. Похвастался: далеко летит, на Урал, на гастроли с новой певицей. Ну и слава богу, и попутный ветер вам обоим в корму.

Однако Лерик так просто не исчез, встретил их со своими уродами, когда они с Георгием выходили из ресторана. Георгий в это время на ходу разговаривал о чем-то с Джамалом, который вышел их проводить, – весь вечер разговаривали, и тут чего-то не договорили. И пока они занимались друг другом, Лерик начал внаглую к ней вязаться, и по всему было видно – хочет завести Георгия, спровоцировать его.

Стоит, как на сцене, и вслух, на публику, обсуждает, какая у нее, у Насти, задница, и даже предложил своим амбалам пощупать, проверить, у кого лучше, – он, мол, как бывший родственник, разрешает. И с этими словами, гадина, сначала пощупал у одного из своих дружков, а потом полез к ней, уже засунул руку под ее размахаистый свингер. Она бы и сама с огромным удовольствием съездила ему еще раз по морде – у нее не заржавеет, да не успела – слетевший сверху Георгий врезал на ходу ногой сначала одному из Лериковых дружков, а потом, уже рукой, приварил и самому Лерику, да так хорошо, что она даже в ладони захлопала от удовольствия. Вот что значит настоящий мужик – все по-мужски делает! Но, увы, это был не конец, потому что второй Лериков дружок вытащил огромный раскладной нож, какой она видела только в кино, и заорал куда-то в сторону автостоянки: «Давай сюда, братаны! Грузины наших мочат!» – и пошел, играя своим складнем, на Георгия. Спасибо Джамалу – подоспел, сделал ему подсечку сбоку. А сам схватил Настю за плечо и сказал, тяжело дыша ей шашлычно-винным духом в лицо:

– Хлебом тебя прошу, Настя, увези Георгия к себе! Это ж «чичики», чеченская мафия, они его, наверно, раньше пасли… А может, и нет, но так просто уйти не дадут. Ребята слишком серьезные. Мне кажется, они знают, кто такой Георгий, и без твоего Лерика. Поэтому ему лучше, от греха, переночевать у тебя. Береженого и Бог бережет! Я тут попробую с ними разобраться, земляки все же… но пусть эти отморозки хоть одну ночь не знают, где он. – И тут же отвернулся, грозно крикнул куда-то в темноту: – Ну, давай по одному, падлы, на толковище!

Он еще кричал, а она уже увидела бегущих на помощь Лериковым амбалам черноголовых отморозков и, к ужасу своему, заметила в руках у одного из них большой, тяжелый пистолет.

Она кинулась к Георгию, повисла на нем: «Миленький, уедем, уедем, миленький!» И он, словно просыпаясь от гипноза, сначала нехотя, а потом все быстрее побежал за ней к «ниссану». Едва они ввалились в салон, Иван дал по газам, и вовремя – сзади взвыла милицейская сирена, ей было и страшновато, и весело, и почему-то жутко мерзло все, что было не прикрытого ее шубкой-душегрейкой (дурацкая мода, в такой только по пляжу на Канарах каких-нибудь разгуливать!). Он гладил ее по голове своей большой сильной рукой, а она прижималась к нему и представляла, как они сейчас приедут и сразу заберутся в постель, поставят у кровати бутылку вина, будут отпивать понемножку и греть друг друга…

Но, конечно, все вышло совсем не так. Сначала он не находил себе места – переживал, что бросил Джамала, потом начал порываться ехать домой. А в конце концов, когда она объяснила ему все так, как объяснил ей Джамал, попросил ее выйти, оставить его на кухне одного:

– Дай домой позвоню. С женой говорить буду, понимаешь? Раз ночевать не пришел – доложу хотя бы, что жив. А то волноваться будет…

Как уж он там со своей Софико переговорил, она не знает, а только ничего у них той ночью в постели не вышло, как она ни старалась.

Она думала: «Не страшно! Ночью не получилось, получится утром». Она знала свою утреннюю силу… Но утром тоже ничего не было, утром он уехал, чтобы встретиться в дороге с этими гадами…

Тогда у нее, конечно, и в мыслях не было кому-то про тот вечер говорить, но чем больше проходило времени, тем сильнее она понимала, что просто обязана рассказать обо всем тому самому следователю, которого видела мельком в «Стройинвесте». Помнится, Шалва тогда сказал, что это именно он расследует покушение на Георгия…

Почему она должна говорить со следователем?

Да потому, что он еще только ищет, кто это сделал, а она уже знает! Они думают – это какие-то специальные киллеры, а это бандиты, черная шелупонь. Выследили их каким-то образом, а потом Георгия встретили, отомстили за драку. Того, которого ударил ногой, он очень сильно приложил, там может и челюсть быть сломана, и что угодно… А уж если потом кого-то еще и прикончили, да если за них там как следует милиция взялась – это точно они!…

Джамал – вот молодец. Хорошо все сразу сообразил… Очень уж он переживал, Джамал, – ну как же, бывший друг, вроде через столько времени встретились, а тут такое… А уж как он ее упрашивал: ну уговори ты его, Настя, пойти в эту «Околицу». Так хочу посидеть с ним с глазу на глаз, так хочу помириться… Она и уговорила… На его, Георгия, голову… Да и помириться-то, похоже, у них все-таки не вышло. Не дело женщине лезть в мужские дела, а все же ужасно хотелось ей узнать – почему поссорились, почему никак не помирятся…

Гордые очень оба, вот что. Кавказские горячие мужики…

Вообще-то она считала Джамала неплохим малым. Говнистый, правда, но это потому, что шибко богатый. Зато к женщинам своим хорошо относится. Был у нее с ним роман, потому и знает Настя, что к чему. Он хотел всерьез с ней закрутить, а потом говорит, честно: «Нет, Настя. Просто так не хочу, а замуж все равно тебя не возьму, русскую». Она засмеялась тогда, чтобы обиду не показать, а потом, вроде как в шутку, и говорит ему: «А ты познакомь меня с другом». Вот он и познакомил. Сначала отдарился -знатное кольцо подарил, знает, дьявол, подходы, а потом познакомил, вернее, сделал так, что они познакомились, показал ей его… А почему она так сказала? Да хотела настоящего мужика. Вот такого, кстати, как Георгий. А то липнет всякое дерьмо… Обычно говорят – мухи на дерьмо летят, а тут наоборот: дерьмо к ней, к мухе, липнуть начало.

Она помнила, что какой-то милицейский генерал так и сказал по телевизору: дело передано в Мосгорпрокуратуру. Конечно, она сроду ни в какой прокуратуре не была, но узнать, где именно находится городская, особого труда не составило. Она, правда, подумала, не стоит ли позвонить Шалве, уточнить про того следователя, но потом махнула рукой. Сказал же генерал – Мосгорпрокуратура, чего еще гадать? Уж кому и верить, как не генералу, а там-то, в прокуратуре, она этого следователя найдет!

Проблема заключалась в другом. Во-первых, в чем идти – чтобы и не слишком вызывающе, не на сцену все-таки собралась, и чтобы понятно было, что она не какая-нибудь… что она артистка, даже, извините, знаменитость… На это у нее ушло часа полтора: то пиджак с юбкой не гармонируют, то блузка не та, а которая та – оказалась почему-то прожжена сигаретой на самом видном месте. Долго пришлось ломать голову и над сапогами. У нее были сапоги на выход – совсем супер, и она их даже надела, и они с ее длинной, в пол, юбкой смотрелись просто классно. Но, едва оценив эту красоту, она вспомнила еще об одном ужасе: у нее теперь ведь не было машины! То есть машина была, ее давнишние «Жигули», но не поведет же она машину сама – по центру города, да еще в самый разгар московской зимы, да еще не садившись за руль целых три года… Нет, увы, придется ехать на метро, ужас какой! Все будут смотреть на нее, узнавать, тыкать пальцами. А потом, в такой длинной юбке, в таких сапогах – да и по московским улицам, чавкающим снежной кашей!

Но, в конце концов переодевшись еще два раза, она решилась и добралась до прокуратуры на удивление быстро. И хотя ей было противно в тесном вагоне метро, где, кстати, никто и не думал на нее смотреть, Настя даже подумала потом, что, если б на машине, получилось бы раза в два медленнее, а вот ехать в холодном, дребезжащем трамвае ей даже понравилось. Правда, трамвай провез ее довольно далеко, так что пришлось возвращаться назад, то и дело глядя на номера домов. Когда же наконец эта чертова прокуратура! У нее начали мерзнуть ноги.

Наконец она увидела аккуратную старинную ограду, а за ней аккуратный усадебный дворик и большое современное здание в несколько этажей. Этакая модерновая сила, использующая беззащитную старину. Настя каким-то чутьем сразу поняла: здесь. Она постояла, поискала глазами вход: вход был рядом с глухими воротами для автомашин – небольшая будочка проходной. Она подошла ближе, прочла вывеску: «Прокуратура города Москвы» – и шагнула внутрь. Тут был турникет, а командовал им находящийся за стеклянной выгородкой молодой милиционер. Посмотрев на посетителя, оказавшегося у окошка этой выгородки на какие-то полминуты раньше нее, Настя вдруг поняла, что ей тоже обязательно понадобится паспорт. В ужасе сунулась она в сумочку – о счастье, паспорт был здесь, совсем недавно она пользовалась им, когда Иван, царство ему небесное, выкупал в кассе ее билет на самолет.

Когда мужчина, опередивший ее, исчез за турникетом, она наклонилась к окошку, улыбнулась одной из самых очаровательных своих улыбок. Но то ли этот милиционеришка никогда не смотрел телевизор, то ли считал, что на службе не может терять угрюмость, даже видя перед собой известную всей стране певицу, а только он спросил довольно сухо и в то же время несколько раздраженно:

– Что вы хотели?

– Как – что? – удивилась Настя. – Я хочу пройти к следователю.

– Вас приглашали? – деловито спросил милиционер, раскрывая большую амбарную книгу. – Как ваша фамилия?

Немного все же обиженная тем, что он ее не узнал, Настя сказала:

– Моя фамилия Величанская.

Милиционер кивнул и принялся искать фамилию в своей книге, ведя по странице желтым, обкуренным пальцем. Наконец, пройдя страницу сначала сверху вниз, а потом снизу вверх, он сказал ей еще, как показалось Насте, суше:

– Вас здесь нет.

– А меня там и не должно быть, понимаете? Меня никто не приглашал, я сама пришла… Я хочу сделать важное заявление насчет покушения на Топуридзе Георгия Андреевича, заместителя председателя московского правительства… – И, видя, что милиционер за стеклом удивленно распахнул глаза, быстро добавила: – Я виделась уже с одним вашим следователем… Симпатичный такой мужчина… Вот мне бы опять к нему, если можно…

Милиционер сначала посмотрел на Настю как на слабоумную, но потом стал еще более серьезен, чем прежде, хотя дальше, кажется, уже и некуда было, и, приложив к уху трубку местного телефона, сделал ей знак: подождите, мол. «Кто у нас дело Топуридзе ведет? – услышала она через некоторое время. – Ну да, стрельба в Клеонтьевском. Якимцев? Ладно, спасибо. За нами не заржавеет». Наконец милиционер из стеклянной коробки, повесив трубку, снова обратился к ней:

– Ваш следователь – Якимцев Евгений Павлович.

– Нет, – перебила она. – Того не так звали… Того звали Александр Борисович…

– Александр Борисович? – удивился милиционер. – Вы ничего не путаете? – спросил он с сомнением и снова взялся за трубку.

– Ничего я не путаю, – рассердилась Настя. – Сама слышала…

Милиционер спорить не стал. Он терпеливо дождался, когда освободится нужный ему номер.

– Извиняй, Федя, опять я. Есть у нас такой следователь в следственной части – Александр Борисович?… Фамилия, говоришь? – Он бросил на Настю быстрый оценивающий взгляд. – Фамилию не знаем… Где, говоришь? В Генпрокуратуре? – Он снова посмотрел на Настю и повесил трубку: – Вы слышали? Нет у нас такого следователя. А Якимцев есть. Пойдете к нему?

Она хотела было повернуться и уйти, но, вспомнив, с какими трудами добиралась сюда, сказала, будто делала одолжение:

– Ладно, пойду.

Она думала, что он наконец откроет перед ней турникет, но он сказал, заставив ее еще раз пожалеть о своем поступке:

– Сейчас выйдете, пройдете метров двадцать и примерно через дом увидите вывеску «Прием граждан», обратитесь туда, скажите, что вам надо к следователю Якимцеву.

«Машина бессердечная!» – ругала его про себя Настя, снова выходя на холодную улицу.

Дом для посетителей оказался много непригляднее, чем дом для прокуроров, да и проход здесь был не в пример проще – она даже подумала, что если бы знала, куда идти, то не стала бы даже обращаться к дежурному милиционеру.

Но зато этот узнал ее сразу. Тут же оформил пропуск, тут же объяснил ей, как найти нужный кабинет в следственной части Мосгорпрокуратуры. И все это улыбаясь какой-то хорошей детской улыбкой.

– Будете уходить – пропуск не забудьте отметить, – напомнил он ей, не переставая улыбаться.

«Ну хоть так, – подумала Настя. – Хоть шерсти клок».

Однако напрасно она решила, что дальше у нее все пойдет складно. В указанной в пропуске комнате почему-то никого не было. Не было никого рядом, кто мог бы объяснить, в чем дело. Она еще раз дернула дверь, уговаривая себя не выходить, как она это называла, из берегов. Мало ли, отошел человек. Но минуты шли за минутами, а в кабинет все никто не возвращался.

Вот уж здесь-то ее узнавали – сначала одна местная девчушка, увидав ее, изумленно вытаращила глаза и потом, сколько шла по коридору, столько оглядывалась, пока не скрылась за поворотом коридора. Однако не прошло и минуты, как та же девица снова прошествовала мимо, ведя с собой еще одну, которая, миновав Настю, начала так же поминутно оглядываться, как и первая. Когда их стало трое и они остановились чуть поодаль, будто говоря о чем-то своем, а на самом деле не сводя с нее обалделых глаз, Настя не выдержала.

– Девочки, – громко и властно, как будто в зале, общаясь с публикой, обратилась к ним Настя, – вы не могли бы узнать, когда будет хозяин вот этой комнаты?

И тут же все ожило: пока одна побежала куда-то узнавать, когда появится Якимцев, две другие толклись возле нее, донимали вопросами: «Ой, а это правда вы? А вы к нам зачем, по делу, да?» Через минуту та, что убегала, вернулась:

– Ой, вы знаете, Евгения Павловича в данный момент нет на месте, но, если у вас важное дело, вас может принять сам Юрий Степанович!

– Замечательно, – откликнулась Настя тем самым специальным «сценическим» голосом, который безотказно приводил в трепет ее поклонников. – А если, значит, дело не важное, то он меня не примет… А, собственно, кто такой Юрий Степанович? Кто такой Евгений Павлович – я уже знаю.

– Юрий Степанович? – удивились девчушки. – Это старший советник юстиции Калинченко, заместитель начальника следственного управления… Он же начальник следственной части горпрокуратуры

Настя снова представила себе метро, прикинула, сколько времени она уже потеряла… черт с ним – Калинченко так Калинченко. Она усмехнулась.

– Ну что ж, давайте проводите меня к замначальника, если считаете, что до начальника я еще носом не вышла!

Девчонки загалдели что-то, оправдываясь.

– Ну как же, как же, как же! – Калинченко встал из-за стола и, держа руки врастопыр, будто собирался заключить Настю в объятия, пошел навстречу. – Такая редкая птица, извините, и в наших краях! Садитесь, пожалуйста. – Он галантно подвел ее к своему столу, предложил сесть на сиротливо стоящий рядом стул для посетителей. Немного замялся, попросил: – Пропуск ваш дайте, пожалуйста. – Она протянула бумажку, которую так и держала в руке, гадая, зачем она этому боссу понадобилась, – сразу отметить хочет, что ли? Но тут же все разъяснилось, когда замначальника следственного управления Московской городской прокуратуры, дальнозорко отставив бумажку от лица, прочел вслух: «Величанская Анастасия Янисовна». Ну вот, ну вот, – радостно сказал он, узнав, как ее зовут, и, очевидно, чувствуя от этого облегчение, – Анастасия. А то, понимаешь, Анаис… Вот я вам сразу пропуск и отмечу, Анастасия Янисовна, чтобы потом, не дай бог, не забыть, верно?

Однако несмотря на всю эту галантерейность Калинченко ей не понравился – не любила рыхлых мужиков, что тут поделаешь, а у этого еще и глаз какой-то блудливый… Не в смысле сексуальных поползновений, а в том смысле, что плохо, когда взрослый мужик имеет такой лживый, такой бегающий взгляд. «Сволочь, наверно», – подумала она.

– Я вообще-то хотела к следователю, который занимается делом о покушении на заместителя премьера московского правительства Топуридзе…

Он закивал, разразившись довольным смешком: в самую, мол, точку попали.

– Это как раз я и есть. Я руководитель следственной бригады, которая распутывает это дело.

– Вы следователь? – недоверчиво спросила она.

– Ну я же вам сказал – руководитель бригады. Так что смело можете рассказывать мне все, что собирались. Я, правда, не очень понимаю, как такая замечательная женщина может иметь хоть какое-то отношение к этому преступлению, но выслушать вас готов в любом случае.

– И улыбнулся не без лукавства: – Такая уж у меня работа. – И тут же поднял руку, заметив, что она собирается что-то возразить; этим жестом он как бы останавливал ее, привлекал ее внимание к вещам много более интересным. – Что будете, Анастасия Янисовна, кофе, чай?

– Это что, обязательно? – довольно резко спросила Настя, чувствуя, что все идет совсем не так, как ей представлялось. – Ну хорошо, если без этого нельзя – пусть будет чай.

– Ну зачем же вы так, Анастасия… м-м… Яновна…

– Янисовна, – машинально поправила она.

– Да-да, конечно, извините. Зачем же так? Мы ведь к вам с открытым сердцем, что называется…

Она смотрела на него и почему-то вспоминала, как однажды в студенческой юности загорала с подружками за городом, на пляже, и вдруг возле них остановился вот такой же рыхлый, лысоватый, только был он в ярких плавках, мужичок, достал из плавок удостоверение: "Я оперативный сотрудник управления внутренних дел, пытаюсь пресечь антиобщественное поведение и прошу оказать помощь! Они долго хохотали потом, вспоминая этого толстячка. Может, он и вправду хотел «пресечь», но уж больно глупо это выглядело: голый, полупьяный, а удостоверение в плавках оставил, понадеялся, что оно ему и голому даст власть. И вообще, оперативник, а сам просит помощи у девчонок в купальниках… ужасно этот вот Калинченко похож на того борца за порядок! Может, это он и был?

– Я вообще-то хотела рассказать все Александру Борисовичу, я с ним тут познакомилась…

Конечно, это было преувеличение, но Настя не видела тут ничего зазорного. Хозяин же кабинета среагировал мгновенно – не на ее небольшую неправду, на сам факт ее знакомства.

– Какому такому Александру Борисовичу, – тут же спросил он, – и где это вы познакомились? – Настя даже удивилась, как быстро может измениться человек в лице. – Вы уж не имеете ли в виду Александра Борисовича Турецкого?

– Да-да, как раз его! – обрадовалась Настя, что вспомнила-таки забытую фамилию. – У меня тут на днях был концерт в одной фирме… в «Стройинвесте», а он там как раз у них что-то искал… и он мне, знаете, понравился…

– Следователь Турецкий никакого отношения к расследованию интересующего вас дела не имеет, а за то, что он что-то, как вы говорите, искал, он, скорее всего, будет наказан. – Теперь Калинченко был сух и официален, и Настя поняла, что, сама того не желая, наступила ему на больную мозоль.

– Ну не знаю, – сказала Настя равнодушно. – Это ваши проблемы, мне это неинтересно. Может, я тогда пойду, раз моя информация никого не интересует?

И снова Калинченко мгновенно переменился, стал до приторности сладким.

– Ну что вы, что вы, Анастасия… Давайте плюнем на все, это действительно наши проблемы, я с вами совершенно согласен. Зачем же вам уходить? Сейчас чаек принесут, а вы пока давайте, давайте рассказывайте, что вы там припасли для этого вашего Турецкого.

– Он не мой, он ваш, – сердито буркнула Настя.

Но как бы то ни было, она рассказала ему и о драке возле ресторана, и о том, что они с Топуридзе сели в ее машину, и о своих подозрениях насчет чеченцев…

Он внимательно слушал ее, время от времени прерывая какими-то неожиданными и не вполне понятными ей вопросами.

– Подождите, подождите, – останавливал он ее вдруг. – Значит, как вы говорите, кто там еще был?

– Я вообще-то про это ничего не говорила, – огрызнулась Настя. – И по-моему, это к делу совершенно не относится.

– Относится, и еще как относится, уважаемая Анастасия Янисовна!

В конце концов, не видя в этом ничего зазорного, она назвала всех, кто был за столом в то вечер, – и Джамала, и Дворяницкого, и Рождественского, хотя последнего, наверно, вполне можно было и не поминать.

– Ну так, ну так, – довольно потирал руки, слушая ее, Калинченко. – А как вы сами-то думаете, почему они собрались все вместе, такая разношерстная компания?

Настю все это не на шутку начинало злить. Ей казалось, что самое главное – это «чичики» и ее машина, на которой Георгий уехал из ресторана и на которой потом ехал утром, а этот все расспрашивал – дотошно, въедливо – о том, кто был за столом, о чем разговаривали. Нехотя она рассказала о том, как кавказцы втроем вспоминали молодость и какой-то дурацкий ансамбль, сильно запавший им в душу. Однако она видела, что хозяину кабинета нужно что-то другое, что ему не интересно ни про ансамбль, ни про молодость кавказцев; ему нужно было что-то жареное. И назло ему, она сказала:

– Хотите, спою эту их песню?

– Ну да, ну да, – забормотал Калинченко, немного смущенный ее натиском. – Нет, песню не надо, голубушка. Вообще-то вы так много всякого интересного рассказываете, я вот думаю, может, мне стенографистку позвать, а? Как считаете?

– Как хотите, – равнодушно сказала Настя. – Я, собственно, все уже рассказала, больше мне и рассказывать-то нечего.

– Ну как же нечего, как же нечего, – остановил он ее. – Мы еще с вами не договорили. – Ей показалось, что у него по губам скользнула какая-то нехорошая, злорадная улыбка. – Значит, – уточнил он, – в разгар драки вы и Георгий Андреевич сели в вашу машину… Машина какой марки?

Она еще раз назвала марку, сообщила, что машину вел ее личный водитель, что машина у нее по доверенности.

– А кто ее владелец? – тут же уточнил Калинченко, хотя пять минут назад она уже все это ему рассказала.

Он все записывал теперь, каждое ее слово, и лицо его становилось все довольнее и довольнее.

– Ну-с, и куда же, значит, вы потом поехали?

Настя еще дома обдумывала этот разговор, и ей почему-то казалось, что этот вот деликатный момент – куда поехали, где ночевал Георгий – ей удастся как-нибудь обойти. Святая простота!

– Послушайте… Простите, забыла, как вас зо-вут…

– Юрий Степанович.

– Простите, Юрий Степанович, может, не надо об этом? Ведь главное-то совсем в другом, почему вы не хотите меня услышать! Главное в том, что на нас напали бандиты, которые, как мне кажется, вполне могли потом из чувства мести стрелять в Георгия Андреевича. Ведь вы же ищете тех, кто стрелял, они ведь даже убили одного человека, насколько я знаю, а вы все спрашиваете неизвестно о чем…

– Э нет, милочка, уж это мне лучше знать, в чем главное. Тут все важно. Так что рассказывайте, рассказывайте, не стесняйтесь, как у доктора…

– Хорошо, я расскажу, если так надо. Но я могу надеяться, что сообщенная мной информация никуда не выйдет из вашего кабинета? Вернее, из вашего здания… Ну не пойдет дальше органов… – Она запуталась.

– Вы что, не доверяете нам, работникам правопорядка? – напористо спросил Калинченко. – Вы, кажется, не о том думаете, дорогая Анастасия.

– Нет, я думаю как раз о том. Тут интимные секреты других лиц, очень хороших, очень порядочных, и мне не хотелось бы… понимаете? Дадите мужское слово, что не используете это во вред Георгию Андреевичу?…

Калинченко уже и не думал скрывать торжества, которое расцвело на его лице.

– Ну что вы, милочка, какие тут могут быть мужские слова! Это ж следствие. Давайте, давайте рассказывайте.

– А если не стану?

– Как это – не станете? Не имеете права, не станете – расценю это как отказ от дачи показаний.

– Ну хорошо, если вы считаете, что это надо для раскрытия преступления, пожалуйста… Но только я вас все же прошу… У человека жена, девочки, понимаете?… Я если скажу, то скажу только потому, что не хочу, чтобы его снова…

– А вы считаете, что это может быть снова? Почему?

– Ну не знаю… Мне так кажется…

– Ладно, оставим это пока. Итак, куда вы потом поехали?

– Но все же я вас очень прошу… Мы поехали ко мне, решили, что так будет лучше…

– Это в каком же смысле?

– В том смысле, что если бы Топуридзе начали преследовать эти уголовники, которые напали сначала на меня, а потом на него, – они бы не смогли его найти, даже зная, где он живет.

– Ну да, ну да, – сказал Калинченко со своей паскудной улыбочкой, выводящей Настю из себя. – Какое милое объяснение… Скажите, а давно вы состоите с Топуридзе в связи?

– Вы еще спросите, в какой позе, – не выдержала Настя, но мгновенно взяла себя в руки. – А ведь я могу и послать вас, полковник. И очень далеко, между прочим. Ведь я сама к вам пришла, добровольно, чтобы помочь найти убийц, а вы все норовите в грязном белье ковыряться, норовите из следствия устроить какую-то похабень… Я могу в Генеральную прокуратуру пойти с жалобой на прокуратуру городскую…

– Ну, ну, ну, вы давайте-ка не кипятитесь, Анастасия, здесь ведь государственное учреждение, между прочим. Это вы там, вне этого здания, артистка, певица и все такое. А здесь вы просто дающая показания свидетельница. Показания, которые, кстати, вы просто обязаны были дать, а не утаивать от следствия столько времени. А грубить мне не надо, грубить незачем, да и не идет вам. И, кстати, я не полковник, а старший советник юстиции…

– Да? – издевательски-равнодушно спросила она, чувствуя, что с каждым словом делает себе хуже – этот урод, которого она, кажется, недооценила, обретал с каждой минутой все большую власть над ней. Она вздохнула. Нет, пока еще не поздно, надо вставать и уносить отсюда ноги…

А он, видя ее подавленность, сказал вдруг, не переставая улыбаться:

– А кстати, дайте-ка мне ваш пропуск, хочу уточнить кое-что.

И она как дура снова поддалась, поверила, протянула ему пропуск.

Он взял эту ничего для нее не значащую бумажку, многозначительно положил ее перед собой и торжественно объявил ей:

– Так вот, дорогая Анастасия… м… По совокупности того, что вы мне сейчас рассказали, а главное – принимая во внимание обстоятельство, что вы отказываетесь сообщить следствию многое из того, что вам по этому преступлению известно, вынужден произвести ваше задержание.

– Это с какой же стати? – спросила ошеломленная Настя. И добавила, во второй раз за сегодня вспомнив свою бурную студенческую юность: – Ты чего, милый, ох…л, что ли?

В кабинете повисла нехорошая, не предвещающая ничего доброго тишина, но Настя уже была готова ко всему, а главное – драться до конца. Уж чему-чему, а этому она за годы своего восхождения на олимп научилась замечательно.

– Но-но, – важно сказал Калинченко, раздуваясь от собственной значимости. – Попрошу в учреждении без этого… без этих ваших штучек… Если до сих пор не поняли, поясню. Я имею право, гражданка Величанская, задержать вас по подозрению в соучастии в преступлении, выразившемся в подготовке покушения на жизнь должностного лица… Вот и выйдет тебе, милочка, твоя интимная жизнь бочком-с, раз не хочешь помочь следствию. Как говорится, ты все пела – это дело, ну а теперь придется поплясать на нарах в СИЗО…

– Слушай ты, гондон штопаный, – мило улыбнулась ему Настя. – Если ты сейчас же меня не выпустишь отсюда, я тебе обещаю: икать будешь – до самой смерти, понял? Будешь икать и горевать, что дожил до того дня, когда ты, мудак, пошел на такое… А впрочем, я тебе так и так этого не забуду. Чтобы какое-то ничтожество меня, заслуженную артистку республики, выставило шлюхой, да еще заставило матом ругаться, – нет, милок, – передразнила она, – это тебе с рук не сойдет!

Конечно же он не собирался ее сажать в камеру, хотел просто попугать, чтобы сбросила свою спесь и кололась по-настоящему. И конечно же теперь, после того что она ему тут наговорила, каких оскорблений набросала, он показал бы ей и заслуженную артистку, и гондон этот штопаный (надо ж такое изобрести! верно говорят, что никакому мужику в ругани с бабой не сравниться!). Но он понимал, что как ему ни хочется, а позволить себе такого он, увы, не может. Пока. Был бы он у себя, в родном городе, – урыл бы ее так, что никто бы и не вспомнил, что такая была на свете. А так – на новенького да на чужой территории, не на своей, – пожалуй, можно и шею свернуть. Хрен ее знает, эту заносчивую московскую шлюху, – вдруг она да еще с каким-нибудь кремлевским тузом спит. А чего, у них, у артисток, это запросто. И тогда погоришь из-за какой-то сучки, и дыма не останется, эту-то ведь и мэр, и сам генеральный прокурор знает, и даже президент с нею как-то снимался… Ишь вырядилась, как будто не в прокуратуру, а на блядки пришла.

– Хорошо, – сказал он наконец, не поднимая головы. – Подождите в коридоре. Сейчас оформим протокол, дам вам на подпись – и вы свободны. Пока.

А– а, поджал хвост! Она торжествовала и не думала даже скрывать этого.

– А я, миленький, – откликнулась она с издевкой, – ничего тебе подписывать не буду. И вообще, я тебе тут ничего не рассказывала, понял?

– Ну-ну, Анастасия Янисовна, – недобро хмыкнул он, – бросьте в игрушки играть. – Вы же не маленькая, и следствие еще не закончилось, и неизвестно еще, куда оно вывезет. Я думаю, рыльце-то у вашего Георгия Андреевича тоже в пуху, иначе зачем бы его стрелять? А? Так что давайте-ка, дорогая, держаться в рамочках!

Нашел– таки, сволочь, чем снова ее испугать. Господи, и как бабы с такими гнидами живут!…

ТОПУРИДЗЕ

Он снова впал в забытье, а когда очнулся, за окном уже брезжил зимний день.

Вдруг по какому-то еле приметному шевелению воздуха, коснувшегося лица, Георгий Андреевич понял, что очнулся он не просто так, что в палату кто-то входит.

Георгий Андреевич открыл глаза и увидел… Джамала. Он был точно такой же, каким был тогда, когда они расставались в ресторане, пристально смотрел из-под своих тонких очков, и по губам его блуждала какая-то совершенно непонятная улыбка. Как ботаник, или как там они называются, – распял бабочку или жучка на картонке и разглядывает…

– Джамал? – неуверенно спросил Георгий Андреевич, словно проверяя себя. – Ты как здесь? Как тебя пустили? Охрана же!

– A как бы, интересно, они меня не пустили? – рассмеялся в ответ Джамал. – Прошел, как видишь!

Широко и непринужденно улыбнувшись неизвестно откуда взявшейся Варваретке, он мгновенным, уверенным движением сунул ей что-то в карман и довольно игриво подтолкнул под зад к выходу.

– Ишь, какая у тебя медицина, – сказал он одобрительно. – Не сестричка, а один сплошной соблазн!

Варваретка зарделась, как маков цвет.

– Погуляй чуть-чутъ, девушка, – добавил Джамал. – Дай старым друзьям поговорить, хорошо?

Варваретка, держась за карман, хотела, кажется, что-то возразить, но желание узнать, что там, в кармане, все-таки пересилило.

– Только вы недолго, – пискнула она. – Минут через десять я вас попрошу, так и знайте.

– Заметано! – весело сказал Джамал, приближаясь к койке Георгия Андреевича. – Надеюсь, ты не против, Георгий? – спросил он, садясь на гостевой стульчик.

Георгий Андреевич ничего не ответил, но Джамала это, кажется, нисколько на смутило.

– Как хорошо, что ты живой, – продолжал он. – Знаешь, мне бы, честное слово, было жалко, если бы ты погиб. – Он снова улыбнулся одними глазами, плохо видными через его тонированные очки. – Вот видишь, мог бы мэром стать, если бы захотел, а лежишь подстреленный. – Он вздохнул, но, странное дело, никакого сочувствия не было видно в его лице, а улыбку, пожалуй, можно было назвать и довольной: «Вот видишь, говорили тебе, а ты не послушался…»

– Зачем ты пришел, Джамал? – спросил Георгий Андреевич, стараясь не выдать того бешенства, в которое ввергло его сознание собственного бессилия. Сейчас бы встать, вышвырнуть этого негодяя за дверь. Если раньше он только догадывался, что все с ним случившееся – дело рук Джамала, то теперь никто бы не разубедил его в этом. – Мы с тобой расплевались. Мы не друзья больше. Сейчас, пока я лежу, от меня ничего не зависит. Так чего же ты от меня хочешь теперь?

– Трудно с тобой разговаривать, Георгий, – вздохнул Джамал. – И перед тем как тебя подстрелили, разговор у нас не получился, и сейчас вот ты от него уходишь… Очень ты высоко занесся, дорогой, раз не хочешь смотреть реальности в лицо. А реальность такова, что тебе бы меня лучше послушать, понимаешь? Честно тебе говорю: ты случайно в живых остался, хотя опять же повторю: я только рад этому. Но ведь у тебя еще есть жена, есть девочки, а, Георгий? Ты же не хочешь, чтобы с Софико что-нибудь случилось?

Вот теперь Георгий Андреевич разглядел наконец его глаза – они были холодные, недобрые, те самые.

Как он все же сюда проник? Он что, подкупил охрану? Воспользовался какими-то высокими связями? Ему было не по себе.

– Ты что, Джамал, совсем уголовником стал? – спросил он тихо.

Джамал поморщился:

– Забудь ты эти дурацкие слова! Главное, что я пришел к тебе, главное, что ты жив. Ты даже не представляешь, как я рад, что ты живой! Что не будет у меня греха на душе… А уголовник, не уголовник – это все, брат, так, сотрясение воздуха…

– Ты так думаешь? А я вот, представь себе, думаю совсем по-другому. Видишь, времени у меня теперь свободного много – лежи себе и соображай, что к чему. И чем дольше я думаю, тем больше убеждаюсь, что кроме тебя некому было мне эту пакость устроить. Я даже не понимаю, как ты решился ко мне прийти!…

– Опять неправильно говоришь, дорогой! Ты просто по стечению обстоятельств решил для себя, что я гангстер какой-то дешевый, и исходя из этого придумываешь черт-те что. А я не гангстер – я обычный бизнесмен, по возможности честный, ну и, конечно, не без амбиций – это да. Но, спорить не буду, есть люди, которые мои интересы в обиду не дадут…

– И что, по-твоему, мне от этого должно стать легче? От того, что ты не сам в меня стрелял, а нанял кого-то? Да и нанял-то каких-то сапожников, непрофессионалов. – В подтверждение своих слов он широким жестом показал на палату, на капельницу, на торчащую из-под бинтов дренажную трубку.

Джамал снова улыбнулся одной из своих неприятных улыбок.

– И опять ерунду городишь, дорогой! Ты что же думаешь, святая простота, что это я сам все? Сам нанимал, сам инструктировал… Мы же с тобой друзья, Георгий, как ты только мог такое подумать! – Джамал заботливо поправил одеяло у него в ногах. – Ты спрашиваешь, зачем я пришел? Я пришел сказать, что хочу, чтобы наши с тобой разговоры между нами и остались. Понимаешь? И вообще, зря ты в чужой игре столько сердца отдаешь. Держался бы своих, а? – Он замолчал, все так же холодно и слегка презрительно глядя ему в глаза. – Как ты мог подумать, что я сам этим занимался, – сокрушенно вздохнул он. Я ж тебе уже в который раз говорю: рад, что ты живой. А если б я занимался сам – вряд ли бы ты живой-то остался… Так что выздоравливай, дорогой, и больше в такую неприятность не попадай, хорошо, Георгий?…

Это был бред какой-то, – оказывается, ему еще и спасибо надо было сказать за то, что не сам стрелял! Дружба, стало быть, не позволила ему заниматься покушением самолично, однако нанять для этого людей не помешала… Или Джамал сам уже стал игрушкой в чьих-то преступных руках? Вообще-то на него это мало похоже…

Ах, Джамал, Джамал! Вот тебе и честность горца! Вот тебе и порядочность! Вот тебе и дружба, которая на свете выше всего остального…

И все это из-за денег, хуже того, из-за какого-то бэушного щита, который через месяц пойдет в металлолом, потому что давно уже выработал свой ресурс и починить его нельзя! А может, если быть точным, не из-за самого щита, а из-за того сообщения, которое он должен был сделать на правительстве по Лефортовскому туннелю? Ну что ж, коли так, они своего добились – и не убивая его, не допустили до заседания правительства. И выходит, они теперь выиграли темп, как говорят шахматисты, и все свои делишки обтяпают как раз благодаря тому, что вовремя его подстрелили.

А вот хрен бы им! Не бывать этому! Он так воодушевился идеей противодействия жуликам, что хотел тут же сообщить об этом Джамалу, но тот вдруг стал каким-то зыбким, трепещущим в воздухе и через несколько мгновений совсем растворился в нем, оставив Георгия Андреевича в недоумении…

Очнувшись в следующий раз, он долго морщил лоб, вспоминая о видении. Впрочем, он даже не мог бы со всей уверенностью сказать, видение то было или самая настоящая явь.

Но как бы то ни было, а привидевшийся разговор с бывшим другом запомнился ему очень хорошо. А потому Георгий Андреевич наметил себе на наступивший день два задания: найти туннельщика Баташова – как едва ли не самый сильный аргумент в его предстоящем споре с Рождественским (считай, с Джамалом) – и узнать у лечащего врача, когда он разрешит ему новую встречу со следователем.

Он позвонил по мобильному в институт, где работал Баташов, и тут же выяснил, что Михаил Васильевич уже неделю как находится в реанимационном отделении Склифа. Угадал-таки туннельщик, встретили его какие-то отвязные хлопцы темным московским вечером…

Это было ужасно жаль. Во-первых, просто жаль человека, светлую голову. И, во-вторых, срывался тщательно продуманный Георгием Андреевичем план блокирования проекта глубокого туннеля. Он-то хотел послать Баташова с той самой запиской, которую сам приготовил специально к заседанию правительства. Послать либо к мэру, либо прямо на очередное заседание правительства, – уж Баташов-то сумел бы выложить все аргументы против…

Но сам факт нападения на Баташова лишь укрепил его в желании во что бы то ни стало встретиться со следователем.

Джамал бил первым. Надо было сделать так, чтобы второй удар ему уже не понадобился…

В МОСГОРПРОКУРАТУРЕ

Они столкнулись нос к носу прямо у кабинета Калинченко – она не стала ждать в «предбаннике», а вышла в коридор, стала у окна и нервно мяла сигарету, никак не решаясь уйти совсем. А что, если этот неприятный следователь и впрямь не шутил. Вот сейчас она уйдет – и сделает тем самым хуже и себе, и, может быть, Георгию. Ну уж дудки! Хрен у него что получится! Она очень кстати запомнила, как на последнем концерте в честь работников прокуратуры генеральный прокурор, полноватый мужик, выскочил на сцену с огромным букетом, поцеловал ей руку, а потом говорил всякие теплые слова. Если что – она пойдет к генпрокурору на прием, и тогда посмотрим, чей будет верх…

Ощущение было крайне мерзостное – она хотела как лучше, пришла сама, чтобы рассказать, что знала, помочь следователям, а оказалось, что она еще и виновата в чем-то! Настя ненавидела придуманную кем-то сравнительно недавно приговорку насчет того, что доброе дело всегда наказуемо, но сейчас, как ни странно, как ни горько ей это было сознавать, получилось именно так.

Но как ни была Настя сосредоточена, она – женщина есть женщина, а тем более примадонна, – успевала замечать и то, что на нее оглядывались проходящие по коридору мужчины, все больше в красивой прокурорской форме, и то, что неподалеку опять сгрудились, словно случайно, какие-то молоденькие сотрудницы женского пола. В результате она, естественно, не удивилась, когда рядом с ней остановился высокий белобрысый прокурор с одной майорской звездочкой на погонах и сказал с нескрываемым удивлением:

– Здравствуйте, Анастасия Янисовна! Я смотрю – вы это или не вы… Скажите, а кто вас к нам вызвал?

Она оценивающе окинула его взглядом. Симпатичный мужчина, но уж больно какой-то чиновничий способ знакомства выбрал.

– Вы кто? – спросила она, несправедливо перенося на блондинистого прокурора раздражение, накопившееся в кабинете Калинченко.

– Я? Я следователь по делу Георгия Андреевича Топуридзе, младший советник юстиции Якимцев Евгений Павлович.

– А! – протянула Величанская и фыркнула. – Так это, значит, вы! Черт знает что у вас тут творится! То один объявляет, что занимается делом Топуридзе, то другой. – Она, конечно, сразу вспомнила, что из проходной ее послали именно к этому Якимцеву, но ее, что называется, несло. – Знаете, вы уже третий следователь по делу Топуридзе, с которым я знакомлюсь…

Якимцев слегка растерялся. Видя до этого ее только по телевизору, он и относился к ней как человеку иного, заэкранного мира. А она была вполне реальной, красивой женщиной, оказавшейся почему-то очень неприветливой и сварливой.

– Но я действительно следователь… Я возглавляю бригаду, расследующую это дело, и я сам хотел с вами поговорить, и вдруг вы тут, у нас…

Она сразу увидела, что он говорит искренне, и это заставило ее немного смягчиться.

– Я вообще-то шла к следователю Турецкому, – сказала она. – А меня тут, у вас, уверили, что такой в вашей прокуратуре не работает.

– Ну да, – закивал Якимцев, – он в Генеральной, это совсем в другом месте. Я знаю, вы с ним встретились в фирме «Стройинвест», да? Он мне рассказывал…

– Действительно, было такое, – сказала Настя, сломав наконец измочаленную сигарету. – Слушайте, у вас тут покурить где-нибудь можно? Не могу… до чего довел меня один тут у вас… тоже следователь, между прочим… Просто все внутри ходуном ходит, верите?

– Верю, конечно, – понимающе улыбнулся он. – Пойдемте, я вам покажу, где у нас курят. – Он повел ее к лестничной площадке, где было место для курения, спросил на ходу: – И кто же это на вас так подействовал, Анастасия Янисовна?

– Да есть тут у вас такой… Калинченко, знаете?

Якимцев кивнул. Неужели Калинченко начал тихой сапой какое-то собственное расследование? Вот это будет номер!

– Он что, вызвал вас повесткой? – осторожно спросил Якимцев.

– Никто меня не вызывал. Я пришла сама, чтобы помочь следствию. Просто хотела хоть что-то сделать для Топуридзе, чтобы поймали тех, кто на него покушался…

– Анастасия Янисовна, я понимаю, вы на нас обижены, вам не нравится с нами иметь дело. Но, пожалуйста, вы можете мне рассказать то же самое, что рассказали начальнику следственной части Калинченко? А также и про то, что за конфликт у вас с ним приключился?

– Идиотизм какой-то! – словно не слыша его, продолжала возмущаться Величанская. – Пообещал, что посадит меня, понимаете? Меня, заслуженную артистку России, пугает, как какую-нибудь девчонку с панели!…

– У вас сейчас есть время, Анастасия Янисовна? – деловито спросил Якимцев. – Вы почему не уходите, вы еще кого-то ждете? Что вам сказал Калинченко?…

– Да никого я не жду… Просто этот, блин, настоящий полковник… он хочет, чтобы я подписала протокол допроса, или как там это у вас называется. Вот я и стояла, решала – уйти или нет. И тут вы…

В следующий момент они оба увидели бегущую по коридору немолодую секретаршу, что сидела в приемной у Калинченко. Увидев их, она радостно взмахнула рукой и замедлила шаг:

– Господи, Анастасия Янисовна! Я уж боялась, что вы ушли! Пойдемте скорее, Юрий Степанович ждет вас, уже все готово.

…Настя широко шла за семенящей секретаршей, Якимцев не отставал. Еще раз спросил на ходу:

– Ну так зайдете потом ко мне, Анастасия Янисовна? Мой кабинет…

– Я знаю, какой ваш кабинет. Я вас уже ждала сегодня битых полчаса, следовало бы вообще-то проучить вас… Но уж так и быть: освобожусь – зайду. Только вы никуда не отлучайтесь. Слышите? – спросила она, перед тем как скрыться в «предбаннике». – А то обижусь!

Естественно, оба они, и Якимцев, и Величанская, и знать не знали, что, расставшись с Анастасией Янисовной, Калинченко, вдохновленный той редкостной удачей, которая сама свалилась ему в руки, тут же позвонил своему высокому покровителю, чтобы похвастаться – еще бы, практически один раскрыл дело, находящееся на контроле у генерального прокурора! Но покровитель, как ни странно, его прыти не обрадовался.

– Не зря тебя у нас Трактористом звали! – перво-наперво сказал он, выслушав Юрия Степановича. Тот обиженно засопел, но покровитель продолжал, словно не слыша этой обиды: – Какого… ты ее трогал-то, эту певицу? А?! Да ты знаешь, как к ней Сам относится? Ты что, Жорик, хочешь неприятностей на свою… шею?

Калинченко как сел, разинув от изумления рот, так и сидел, забыв его закрыть.

– Да я думал, – начал оправдываться он, – думал, обычная блядешка… Думал, прижму – она все что надо и выложит…

– «Прижму»! – передразнил покровитель. – Вот и расхлебывай теперь! Да чтобы сразу, чтобы не понесла куда-нибудь на хвосте! Ты ей, надеюсь, матюков-то еще не насовал, хватило ума? А то я тебя знаю!

– Да ты чего, Володь, – обиделся такой несправедливости Калинченко. – Она сама меня обложила, как… Как сапожница, в натуре!…

Покровитель довольно хмыкнул:

– Ну и правильно сделала! С тобой по-другому и нельзя, парень. Сколько уж я тебе объясняю, как в Москву перебрались: не трогай ты здешнее дерьмо – оно и вонять не будет. И все никак не втолкую!… Чего она тебе хоть выложить-то успела? Есть что стоящее?

– Как тебе сказать, Володь, – немного взбодрился Калинченко. – Пьянствовали они в тот вечер: она, Топуридзе, еще двое каких-то жуликов и – упадешь сейчас – Рождественский.

– Уже дело! – одобрил покровитель. – Я ж говорю тебе, они там одна шайка-лейка, масквичи эти долбаные. Ишь ты, умники! На людях вроде грызутся, а втихаря за одним столом сидят!… Давай, Жорик, рой дальше! Мы им еще глаз-то на ж… всем натянем!

ЯКИМЦЕВ

Евгений Павлович не находил себе места: произошло то, чего он в общем-то никак не ожидал. Ему позвонили из генпрокуратуры и пригласили к заместителю Генпрокурора по следствию Меркулову К. Д. для доклада о ходе расследования дела, которое возбуждено по статье 105 УК РФ – о покушении на убийство на заместителя премьера московского правительства Г. А. Топуридзе. Якимцев попробовал было возразить, что докладывать должен не он, что он всего лишь руководитель следственной бригады, а начальник следственной части – старший советник юстиции Калинченко, но звонившая – а это была именно женщина, скорее всего, секретарь Меркулова, – вежливо выслушав его, сказала, что вызвать приказано именно его.

И вот теперь он маялся сложной этической проблемой: как сказать об этом вызове Калинченко? Может быть, не говорить совсем? Ведь припомнит потом как пить дать. Еще подумав, Евгений Павлович решил, что этим вызовом он обязан, видимо, Турецкому, иначе откуда государственному советнику юстиции первого класса Меркулову знать, что тут у них делается. Хотя, конечно, нельзя забывать и о том, что дело находится на контроле у генерального прокурора.

Подозрение его лишь усилилось, когда, попав в кабинет Меркулова с огромной картой Советского Союза на стене, он увидел Турецкого, сидящего тут же, рядом со столом заместителя генерального прокурора.

Увидев его, Александр Борисович заулыбался, встал ему навстречу, бросив на ходу:

– Ну вот и следователь Якимцев, о котором я тебе говорил, Константин Дмитриевич.

Меркулов оказался симпатичным, нестарым еще человеком с живыми, умными глазами. Он сразу понравился Якимцеву («Видать, толковый дядька», – подумал про себя Якимцев), а окончательно расположил его своей прямотой. Чувствовалось, о чем человек спрашивает, то и хочет знать, не допуская никаких подтекстов, никаких задних мыслей.

– Евгений Павлович, – сказал Меркулов, – я слышал, вы удивились, что я пригласил вас, а не вашего начальника, Калинченко. Должен сказать, я имею несколько справок и рапортов вашего шефа о ходе расследования. Они вполне добросовестны, но, увы, на мой взгляд, недостаточно конкретны. Я специально посылал к вам Александра Борисовича как зонального прокурора, но должен сказать, что и его информация лишь укрепила меня в убеждении, что лучше всех сможет обрисовать дело человек, непосредственно занимающийся расследованием. То есть именно вы. Так что я попрошу вас подробненько, в деталях, рассказать обо всем. Временем я вас не ограничиваю. Во всяком случае, пока. Так что давайте прямо с ходу и приступайте.

– Но я даже не имел возможности толком приготовиться, – смущенно сказал Евгений Павлович. – У меня не было времени обработать материалы следственного дела…

Меркулов посмотрел на него лукаво:

– Ничего, ничего, нам главное – суть. А бумажки ваши мы уже видели.

Якимцев растерянно обернулся на Турецкого. Тот, посмотрев так же лукаво, как хозяин кабинета, подмигнул ему: давай, мол, не тушуйся.

И Якимцев махнул рукой и на свои смущения, и на мысли о том, что докладывает как бы за спиной начальника. Еще он решил на ходу, что будет говорить только непосредственно о деле, не отклоняясь в сторону. Да, так будет правильно.

И начал было подробно докладывать об основных узлах расследования, не забыв упомянуть неоценимую помощь, оказанную Турецким, – благодаря этой помощи они фактически уже вышли на исполнителей или, по крайней мере, у них появились реальные шансы выйти на них…

Но Меркулов вдруг решительно прервал его:

– Хорошо, практически все это мы уже знаем из спецсообщений вашего шефа – даже о вмешательстве, как он написал, старшего следователя по особо важным делам Генпрокуратуры Турецкого. А я бы сейчас хотел услышать несколько иное – ваши соображения по поводу самого этого преступления. Вы идете по следу преступников, сложилась ли у вас уже какая-то конкретная версия? Может быть, у вас уже есть подозреваемые? Мне лично кажется, что вы начинаете вязнуть в подробностях, а главное – как-то мало-помалу теряете из виду суть. Я не прав? Если не прав – разубедите меня!

Якимцев снова поймал ободряющий взгляд Турецкого. Нет, все же непрост оказался Меркулов, зря он так поспешил с выводом, чего-то мужик явно добивался услышать, но чего? И надо ли это угадывать?

– Хорошо, согласен, – кивнул он, – попробую доложить о наших версиях.

– Ну почему же – попробую, – усмехнулся Меркулов. – Давайте по-настоящему, с чувством, с толком, с расстановкой…

И кивнул: давай, мол, не тушуйся.

Версии у Якимцева изначально было целых четыре, и все бригада успела по возможности прощупать.

– У Топуридзе очень обширная деятельность, – начал Якимцев, – честно говоря, я, например, даже не думал, что один человек может тащить на себе столько сразу. Но тащит ведь, и, кажется, даже справляется.

– Да уж, судя по тому, как к нему относится мэр, – заметил Меркулов, – справляется очень хорошо. Между прочим, мэр уже был у генерального, лично приехал просить усилить группу, расследующую это преступление. Вы здесь у нас отчасти и поэтому тоже…

Якимцев кивнул понимающе.

– Я не буду вдаваться в детали, скажу лишь, что по мере расследования мы начали рассматривать четыре основных версии: гостиничный бизнес, игорный бизнес, коммерческая деятельность самого Топуридзе и его ближайшего окружения.

– Ну давайте по порядку. Давайте начнем с гостиничной версии.

– Эту версию мы практически уже отвергли. Речь шла о предположении, что Топуридзе, курирующий гостинично-туристический бизнес в Москве, мог давать определенные льготы одной группе бизнесменов и лишать таких льгот другую группу. В частности, особый интерес у нас вызывали муниципальные гостиницы, финансируемые из городского бюджета. Мы предположили, что, раздавая эти гостиницы в управление тем или иным лицами или фирмам, Топуридзе мог требовать за это выполнения каких-либо обязательств. Естественно допустить, что кто-то, нагрев руки, мог счесть такие обязательства костью в горле. В целом эта версия в конце концов была признана нами неплодотворной, хотя в процессе ее проверки выявились некоторые очень интересные подробности. Типа той, в частности, которая касалась владельца гостиницы «Балканская». Это небезызвестный Джамал Исмаилов, которого Топуридзе когда-то сделал совладельцем этого высококлассного отеля, представителем города в совместном предприятии "Гостиница «Балканская». Так вот, гостиница, которая была вначале совместным предприятием с большой долей участия мэрии, в настоящий момент является фактически собственностью этого самого Исмаилова. Но это бы полбеды, главное же, что Исмаилов продолжил незаконно пользоваться муниципальными льготами, в результате чего бюджет города недополучил от этого своего «управляющего» налогов аж на миллион долларов!

– Я надеюсь, вы сообщили об этом в налоговые органы? В налоговую полицию, например?

– Сообщили сразу, как обнаружили, хотя ответа до сих пор не имеем.

– Хорошо, это одна версия, – лениво заметил Турецкий, вольготно расположившийся за журнальным столиком, – чувствуется, свой человек в этом кабинете. – А еще какая?

Якимцев не стал томить вышестоящую инстанцию.

– Вторая – игорный бизнес. Дело в том, что потерпевший является председателем комиссии по регулированию и соблюдению законности в этом виде бизнеса. Там раньше возникали недовольства и разногласия, но, с тех пор как по предложению Топуридзе был вменен девяностопроцентный налог на каждый игровой стол, прямых конфликтных столкновений между сторонами уже не было. Правда, насколько нам известно, не исчезли трения в вопросе места строительства автодрома, но и здесь уже нет той остроты, что была полгода назад, – место для строительства практически уже определено…

Меркулов слушал его внимательно, делая для себя какие-то пометки. Когда Якимцев замолчал, поднял голову, спросил:

– Вы, надеюсь, не совсем забросили эту версию? Надо, надо по возможности искать еще в этом направлении – очень много криминального элемента крутится вокруг игорного бизнеса…

Якимцев снова кивнул – то ли соглашался с Меркуловым, что действительно много криминального элемента, то ли подтверждал, что версию они не забросили.

– Я бы хотел поподробнее остановиться на предложениях, связанных с коммерческой деятельностью самого Топуридзе. Несмотря на то что закон фактически запрещает чиновникам эту деятельность, следствием обнаружено что-то около десяти коммерческих структур, учредителями которых являются либо сам потерпевший, либо кто-то из его родственников. Известны сравнительно недавние случаи, когда Топуридзе, используя свое служебное положение, изымал у партнеров акции их предприятий, а потом эти предприятия подвергал процедуре банкротства. Именно так он поступил с совместной фирмой «Моситалинтел» и испанской «Ди Сальвадор». Сейчас аналогичной процедуре подвергается Универсал-банк. Мы пытаемся разобраться, насколько серьезен подобного рода конфликт, во что он выливается в денежном выражении и способен ли он, так сказать, стимулировать заказное убийство… Увы, должен признаться – профиль не наш, поэтому, скорее всего, есть смысл передать эти материалы в главное управление по расследованию экономических преступлений Министерства внутренних дел. Все-таки и здесь, и в Сити-банке, где Топуридзе является председателем совета директоров, нужны сотрудники со специальным образованием и особым опытом…

– Ну что ж, все верно, – согласился Меркулов.

Якимцев заметил при этом, что он уже второй раз смотрит на часы, и решил для себя, что будет закругляться. Хоть и не ограничивал его хозяин кабинета по времени, все же, наверно, это был благородный жест вежливости или гостеприимства…

– Я позволю себе коснуться нашей четвертой версии лишь вкратце: материал там слишком обширен и пока проработан недостаточно, хотя, на наш взгляд, очень перспективен. Эта версия связана с ближайшим окружением Топуридзе. Мы исследовали его служебные связи – начиная от постоянных контактов с мэром и кончая людьми, с которыми Топуридзе основательно общался в прошлом, в годы его работы в комсомоле. Известно, что в мэрии некоторое время назад обозначилась жесткая конфронтация между верными последователями мэра и сторонниками первого заместителя мэра – Бориса Рождественского. Эта конфронтация прорывалась наружу отнюдь не в единичных случаях, – тут у нас на учете и распри из-за Горбушки, и схватка из-за местоположения автодрома, и некоторые подряды по проекту «Москва-сити», по Третьему кольцу. Поскольку практически все крупномасштабные проекты столичного правительства разрабатываются при участии Топуридзе и его авторитет в финансовых кругах России, а также за рубежом является в некоторой степени гарантией инвестиций, слово Топуридзе ценится очень высоко. Причем слово, сказанное как «за», так и «против». То есть если Топуридзе против, то можно считать, что тот или иной проект фактически похоронен. И вот здесь-то, как нам кажется, вероятнее всего, и находятся причины покушения на Топуридзе.

– То есть причина в том, что он сказал кому-то «нет». Правильно я вас понял?

– Да, Константин Дмитриевич, это наиболее вероятный вариант. Не случайно ведь его устранили – слава богу, не навсегда – как раз тогда, когда в правительстве должен был рассматриваться окончательный вариант строительства лефортовского участка Третьего кольца. Это огромные, колоссальные деньги…

– Да, – весело подхватил Турецкий. – Уж если пошли на такой шаг – на стрельбу среди бела дня да посередь города, то деньги там и впрямь немалые.

– А как же! – оживился Якимцев. – Там больше двух миллиардов баксов!

Меркулов переглянулся с Турецким, помолчал, думая о чем-то своем, прежде чем задать наконец следующий вопрос:

– Скажите, Евгений Павлович, а вот те идеи, которые высказывает ваш шеф, его версии, – почему вы ими не воспользовались?

Вот оно! Якимцев и хотел, и не хотел такого поворота разговора. Потому что начни он сейчас говорить о Калинченко все, что думает, получится, что он выносит сор из избы, что он доносчик и заушатель, и как там еще… Ябеда. А потому сказал, стараясь, насколько это можно, быть уклончивым:

– Нет, почему же… Мы воспользовались…

– И какую же из его идей вы применили на деле?

– Ну вот, например, Юрий Степанович считает как раз, что причина происшествия – раздрай в московских властях, драчка у кормушки… И потом, он смотрит все больше с политической точки…

– Ну да, – перебил его Меркулов, – занимается политиканством, вместо того чтобы осуществлять практическое руководство…

Якимцеву стало неуютно.

– Нет, ну почему же…

– Не волнуйтесь, Евгений Павлович! Нам ведь известно, как ведет себя Калинченко. Вот и Турецкий доложил мне о его выходке, да и сам он отчеты присылает. В них ваш шеф как на ладони. Ну и с ваших слов мне уже кое-что ясно… А вы знаете, какая у Калинченко кличка была по последнему месту работы – в областной прокуратуре одного из районов страны? Тракторист! Как у одного из самых «непримиримых» чеченцев. Мы поначалу гадали – откуда же такая кличка, ну а теперь знаем. Вам-то это наверняка не известно, а он ведь уже и на Турецкого жалобу прислал, и на меня – за то, что я Турецкого к вам послал… Я уж не говорю о жалобе Величанской, поданной в Генпрокуратуру… Нет, вы представляете, что он пишет? – Меркулов придвинул к себе какую-то бумагу. – «Пользуясь землячеством в прямом смысле этого слова, „москвичи“ (у него это слово в кавычках) из Генпрокуратуры подсылают своего человека (старшего следователя по особо важным делам Турецкого), с тем чтобы забрать у меня дело Топуридзе. Спрашивается, для чего они это делают? Ответ напрашивается сам собой: чтобы покрыть мэра и его камарилью, беспардонно наживающуюся на городском строительстве…» Ну и так далее. Как говорится, хорошая голова, да дураку досталась. А ведь толковый следственный работник был, судя по отзывам… Короче, – продолжал Меркулов, – ставлю вас в известность, Евгений Павлович, что в соответствии с только что состоявшимся указанием генпрокурора дело из Мосгорпрокуратуры передали сюда, нам. Теперь его будет расследовать Генеральная прокуратура.

Якимцев совсем растерялся:

– Это что, значит, и нас, нашу группу, отстраняют? По-моему, это не очень правильно…

– Совсем неправильно, – усмехнулся Меркулов. – Группа ваша остается. Но поскольку нынешний ваш шеф готов руководствоваться в расследовании какими угодно мотивами, только не интересами дела, мы назначаем вам нового руководителя – вот его, Александра Борисовича. Берешься, Саша?

– А чего ж не взяться! Кстати, Константин Дмитриевич, вы ведь сами мне обещали, что переводите в зональные лишь на время…

– А я от своих слов и не отказываюсь. Освобожу. Ну а за это ты, так сказать в нагрузку, и возьмешь дело Топуридзе.

– Да с удовольствием переквалифицируюсь из надзирающих прокуроров в руководители следственной группы. Тем более что ребята уже хорошо продвинулись. Да и я уже далеко к ним влез.

– Я бы сказал – высоко влез. Это ж надо – старший следователь по особо важным делам, госсоветник юстиции третьего класса, можно сказать генерал, а лазит по заборам, как пацан. Стыдно, верно? – обратился Меркулов к Якимцеву.

– Никак нет, – браво гаркнул тот, поняв наконец и для чего его вызвали, и куда все поворачивает.

– Ну тогда беритесь дружно и заканчивайте расследование этого преступления! Не забыли еще, что оно на контроле у генерального прокурора? А на днях, насколько я знаю, даже президент интересовался ходом расследования.

Видно, последнее обстоятельство и сыграло решающую роль в решении Меркулова принять дело к производству Генеральной прокуратурой. С прокурором города все было согласовано еще утром.

Прокурор города не возражал. Только спросил Меркулова:

– Кого ты там старшим-то назначил? Турецкого? Понятна песня… У меня уже тут жалоба на него лежит… Как – от кого! От Калинченко. Знаешь что, пусть сам Александр Борисович с ним и поговорит, хорошо? Примет, так сказать, первый удар на себя. А потом уж и я подключусь. Лады?

«Да, видать, силен зверь, этот самый Калинченко, – подумал Константин Дмитриевич недовольно. – Наверно, и правда Тракторист, если его вон даже горпрокурор побаивается…»

КАЛИНЧЕНКО

После разговора с этим наглецом Турецким он готов был рвать и метать – надо было предпринять что-то решительное против этого бесцеремонного вмешательства в его дела, а он пока не знал – что именно. Вообще, кто здесь хозяин? Он или какой-то там Турецкий? Хрен бы с ним, что он опытный «важняк» – чего он лезет-то куда не просят? Нет, тут, видно, что-то не просто так, тут какая-то игра, подсиживают, суки. И не просто подсиживают, а по-хитрому, в тот самый момент, когда начали появляться хоть какие-то результаты. Что они, в натуре? Хотят у него успех перехватить? Боятся, он выведет кого не надо на чистую воду? И главное – внутри тоже какой-то саботаж идет. Сколько он уже подталкивает этого своего Якимцева: давай, мол, действуй, ищи компромат на мэра и его бражку – нет, блин, жует рукава, все копается по старинке, Шерлок Холмс гребаный, выше мелкой сошки и хвост поднять боится. И вот ведь что характерно. Казалось бы, понял, чего от тебя ждут, – ну возьми подследственного да раскрути. Вон хоть того же Соколова, охранника, – прижми его как следует, запугай, если слов не понимает, пожмакай в пресс-хате – он все что надо сам тебе выложит. Так нет же! Этот валек даже под стражу его брать не собирается. Ах, какая радость, охранник, видите ли, признал киллера. Ну была бы, конечно, радость, если б установка гласила – найти исполнителя. А у тебя-то установка совсем другая! Исполнитель – заказчик, это все дело десятое. Ты найди, кто за ними стоит, кто направляет. Нужен большой скандал, как дал ему понять дружбан Володя, то есть, извините, новый заместитель генерального прокурора Владимир Сергеевич. Его друзьям из администрации президента нужен ха-ароший повод, чтобы достать мэра. Неужели ж он не сделает для хорошего человека того, о чем тот просит? Да быть такого не может, по определению! И главное – сколько он этому дураку Якимцеву говорил: брось ты лизаться с этим, из Генпрокуратуры, хватит… Ты что, не знаешь – они сливки снимут и будут все героями, все в белом, а мы опять в дерьме, хотя и пашем, и все им на блюдечке выкладываем. Отскакивает, как от стенки горох, хоть ты что тут делай!

Почему он и обрадовался-то, когда эта нафуфыренная певичка сама на него выползла со своими дурацкими признаниями… Да, наглая бабенка, конечно, тертая – палец в рот не клади, но хороша. А потом, это даже лучше, что она такая. Была б скромница, глядишь, он ей бы и поверил: чувство, мол, у женщины, оттого и бросилась самоотверженно на защиту дорогого ей человека; а так чего тут голову ломать, блядешка – она и есть блядешка, и не хрен с ней церемониться, в камеру ее, чтоб посговорчивее была, чтоб гонор-то этот дурацкий сошел… Это ж надо, какие горизонты сразу – любовница, да не чья-нибудь, а главного подручного мэра. И главное – огласки боится. Оставьте, мол, это в тайне! Да на одном этом страхе сыграть – и она, и он все выложат… Вот они, суки, все такие – все строят из себя бог знает кого, народных радетелей, а сами… Сами врут, бляди, на каждом шагу, воруют, мужних баб трахают, и сами из себя невинность изображают: я не я, и лошадь не моя. Единственно, что эта сучка правильно ему, конечно, напомнила, что просто так ее трогать нельзя. Артисточка, да еще известная, – вони будет… Ceбе дороже. Ну да ничего, он сделает по-умному. Вот, кстати, у него и повод позвонить лишний раз другу Володе, Владимиру Сергеевичу. Сам же говорил: если что, звони обязательно, советуйся, одна голова хорошо, а две… Пусть Володя добро даст, а уж он тут расстарается, мало ли что она певица! Попарится в общей камере – сама, блин, запросится все рассказать…

В конце концов, он распалил себя так, что уже просто не мог удержаться, чтобы не позвонить.

– Слышь, Володь, – начал он, узнав, что друг и покровитель в кабинете один и может с ним поговорить свободно. – Я к тебе с жалобой. Достали меня, блин, эти гребаные москвичи!

– Это какие такие москвичи тебя достали? – хмыкнул Владимир Сергеевич. – Ты что, хочешь сказать, что не рад в столице работать, Жорик?

– Да ты что! В столице да под твоим началом – даже и не рассказать, как рад. Одно только плохо – не дают ничего делать. Тут прислали одного хрена… с ушами, из вашей Генпрокуратуры – вроде как шефствовать. Но я ж не дурак, понимаю, что соглядатай. Я его в дверь, а он в окно. Я ж не маленький, вижу – не хотят, чтобы я мэру ихнему гробину рыл…

– Погоди, погоди! Это что-то новое. Кого к тебе прислали?

– Нового прокурора зонального по надзору за следствием. Турецкий ему фамилия. Сказали, в помощь посылают. А я ж вижу – над душой только стоит и лишнего шага сделать не дает, да еще тихой сапой моих против меня же и настраивает.

– И ты все эти ужасти терпишь, – засмеялся старый друг. – Да ни в жизнь не поверю! Небось послал его уже куда подальше, а? Скажи честно, послал? По матушке?

– У меня есть один шеф. Это ты, Володя.

– Ну и шуганул бы его, на хрен, и все дела.

– Да как я его шугану-то? Он, блин, с полномочиями от Генпрокуратуры.

– Да ты хозяин у себя в следственной части или не хозяин? – Слышно было, как друг в сердцах ударил кулаком по столу. – Давай обоснуй все потолковее и пиши бумагу на мое имя. Дескать, мешает работать, осуществлять правосудие в деле, взятом на контроль самим генеральным прокурором. И так далее, сооруди сам. Только к такой бумаге позитив нужен. Обязательно нужен позитив. Вот скажи-ка мне – не для отчета, не для бумаги, а просто как старому товарищу: добились вы уже чего-нибудь путного? Так, чтобы при случае можно было ввернуть где надо: вот ребята вовсю стараются, выполняют ответственное поручение генерального прокурора, уже добились чего-то, стоят на верном пути, а отдельные… товарищи, преследующие какие-то свои шкурные интересы, им мешают?… Понимаешь?

– Ну это-то я как раз понимаю, – вздохнул Калинченко. – Я не жалуюсь вовсе, Владимир Сергеевич. – Я просто прошу помочь мне избавиться от ненужной опеки. Чего они не в свое дело лезут-то? Что мы им с тобой, пацаны неопытные, что ли? Курировать они нас будут, видите ли…

Честно говоря, он-то ждал, что Володя, как бывало еще совсем недавно, скажет: «Мешают? Какие проблемы – завтра мешать не будут, уберем!» Но видно, что-то изменилось в жизни, видно, не все мог и друг Володя, хоть и оказался чуть не на самом верху.

– Короче, Склифосовский, ты меня понял? Напрямую я тебе сейчас помочь не могу. Не забывай, я ведь тоже в Москве, как ты, на новенького. Тут сразу все не ухватишь, понимаешь? Хочешь избавиться – пиши телегу. Телеге я ход, какой надо, дам сразу. Теперь насчет дела я тебя спросил. Ты чего отмалчиваешься-то? Ничего не нарыли, что ли?

У Калинченко даже язык занемел от такой несправедливости.

– Не сказал, потому что не успел. Сдвинулось дело, и хорошо сдвинулось. Выколотили мои умельцы из одного придурка аж имя киллера, представляешь?

– Вот и отлично. Значит, брать надо, и все дела.

– Да ведь я ж тебе и пытаюсь объяснить, Володя, я бы взял, да мешают мне, палки в колеса суют!

– Не понял! Это кто же тебе мешает вести такое ответственное следствие?

– Да все куратор этот подосланный, Турецкий! Я вообще считаю, надо всех фигурантов по этому делу прижать как следует… Кого надо – в камере как следует подержать. Вот дело и покатится. Само… Кстати, помнишь, я тебе рассказывал, певица-то, ну эта, ко мне заявилась, Анаис…

– Анаис? – живо заинтересовался собеседник. – Ну помню. Я тебе еще сказал, что ее генеральный наш любит. Ну-ну, и чего она?

– Она? Она-то ничего, кроме того что влюблена в этого грузина, которого подстрелили, как кошка…

– Погоди, погоди, она что, любовница этого Топуридзе? Ну, суки! Ну слуги народа! Надо будет шефу рассказать… Порадовать… Слушай, а она всем дает или только московским? – И заржал, считая, что пошутил, подхихикнул ему и Калинченко. – Ну так и что она? – продолжил разговор заместитель генерального прокурора.

– Знает очень много. Ты тогда сказал – не трогать ее. А я думаю, если ее раскрутить – сразу все раскроем. По-моему, она даже и организаторов, и заказчиков знает… И все они где-то там, ближе к этому самому московскому правительству, нюхом чую…

– Погоди, погоди! Чего ж нюхом-то. Я же не сказал: вообще не трогать, я сказал: аккуратно, чтобы вони не было. Возьми да и прижми дамочку аккуратненько. Ну не мне же тебя учить!

– Она видишь как – рассказала кой-чего вообще, а дальше, конкретно, отказывается. «Ах, не хочу ставить любовника в неловкое положение! У него семья, у него дети, а о нашей связи никто не знает…» И главное – ведет себя так вызывающе… Слушай, Володь, а что, если ее все-таки на нары? Вот запоет, так запоет, гадом буду!

– Э, э, ты чего, Жорик. – Одного этого «Жорика» было достаточно, чтобы понять, что к чему: Жориком друг звал Юрия Степановича либо когда подсмеивался над ним, либо когда тот действительно зарывался. – Ты что, милый! Я тебе втолковываю – ее генеральный прокурор любит, а ты – на нары!

Потом он прервался:

– Подожди, Юрий Степанович, тут текущие бумаги принесли.

Глухая пауза продолжалась долго, минуты три. Калинченко терпеливо ждал – не вешать же трубку. Наконец высокий друг прорезался снова:

– Давай говори, а я буду одновременно бумаги смотреть.

Он еще какое-то время выпытывал подробности допроса певицы и подробности расследования вообще, – видно сразу, повесив трубку, побежит радовать Самого рассказом о проделанной работе и о том, что известная певица Анаис оказалась любовницей не кого иного, как того самого подстреленного махинатора из московского правительства. Он слушал, шуршал бумагами и становился все менее веселым, все менее напористым. А дослушав до конца и уяснив, что хоть и есть прогресс в деле, и даже больший чем в других аналогичных делах, но все же следствию особо пока похвастаться нечем, сказал вдруг, без связи вроде с тем, что Юрий Степанович ему докладывал:

– Слушай, Жорик, а хочешь, я тебе в Чечню поспособствую? В республиканскую прокуратуру? Через полгода вернешься генералом, то есть госсоветником третьего класса, и не надо тебе будет во всем этом дерьме ковыряться, со всякими Турецкими воевать. А? Решайся, дело говорю, как старому другу…

Совсем уже ничего не понимая, Калинченко молчал, сопел. Наконец выдавил:

– Это чего, настоятельная рекомендация? Как несправившемуся?

– Балда ты, Жорик. Все равно ведь всего я тебе сказать не могу. А мое отношение к тебе знаешь – я плохого не посоветую.

– Ну мне вообще-то с женой надо переговорить… дело серьезное, – промямлил Калинченко, хотя на самом деле ни разу в жизни и в голову ему не приходило советоваться с женой.

– Ну смотри, смотри, – неопределенно сказал друг, – трус в Спортлото не играет…

Долго потом Калинченко размышлял над этим странным предложением заместителя генерального прокурора. Что бы этот сон мог обозначать? Что же это за друг, что советует ни с того ни с сего бросить спокойную московскую кормушку и сунуться за здорово живешь в чеченскую мясорубку? Может, конечно, и вернешься оттуда генералом, госсоветником третьего класса, если останешься жив. А если тебя в ящике привезут? Если будет, конечно, что везти? Радоваться тому уже, что похоронят не абы как, а с оркестром и воинскими почестями? Нет, не мог друг, даже если хотел выразить неудовольствие, предложить ему подобное просто так… друзьям такие подлянки не подкладывают… Значит, надо не злобиться, а постараться понять, что Володька хотел этим сказать. А хотел он сказать, скорее всего, вот что: смотри, как бы не сгорел ты, Жорик, с московскими шаркунами. Это раз. И не то сейчас время, чтобы начинать всерьез войну с Москвой, – видать, грядут там, наверху, какие-то перемены. А что, если друг Володя завтра и сам останется без лапы?… Да, тогда все верно – либо не трогай ни этого хлыща Турецкого, ни тем более певичку, либо, если хочешь тронуть, – лучше сразу подпишись на Чечню. Потому как один хрен – что там голову сложишь, что здесь. Только здесь непременно с позором, а там, может, и нет…

Ладно, пока дураком он себя никогда не считал, не будет дураком и теперь.

Вот разве что подумает, – может, ему самому взять на себя какую-то часть этого муторного дела с покушением на грузина, в котором все хотят, как теперь стало ясно, спрятать концы?… Посмотреть еще раз, что там нарыл Сидорчук – с разоренным Топуридзе Универсал-банком, с неуплатой долгов Исмаиловым, которому покровительствует тот же Топуридзе, с воровством на Кольцевых дорогах… Или вот хоть тот случай, когда частный дом обнесли со всех сторон стройкой – явно хотели ведь нагреть руки на этом участке, на этом частном владении. Может, самому возглавить следствие, взять в группу этого опера из МУРа, Сидорчука. А вот когда он доложит, кто такой Топуридзе на самом деле, – тогда не так уж и важно станет, кто в него стрелял. Вор у вора дубинку украл – и все дела. Внутренняя какая-то разборка.

Ну а от этого Топуридзе и до мэра хваленого рукой подать…

А? Почему бы и не попробовать? А уж когда дело будет сделано – вряд ли кто его этим попрекнет и вряд ли его порыв останется не замеченным теми, кто ждал от него этого, что называется, еще вчера…

ТУРЕЦКИЙ

– Ну вот, ребята, неопределенность кончается, все становится на свои места, можно гнать лошадей в одном конкретном направлении и не отвлекаться. Итак, что мы имеем в итоге с гуся? Есть охранник Соколов, который утверждает, что узнал одного из исполнителей теракта, и даже назвал его. Ищем исполнителя. Найдем – ежу понятно, сможем выйти на заказчика.

– Га! Та его, наверно, уже того… – Сидорчук провел ребром ладони по горлу, – убрали… Всегда в таких делах исполнителей убирают.

– А все же надо бы проверить, – настраивал Александр Борисович. – А ну как не убрали? Мы нашли концы через горвоенкомат. Есть такой человек и есть конкретный военный городок, где он живет вместе с семьей. Кто-то должен будет поехать туда прямо сейчас, после нашего совещания, – и так уже времени потеряно много. Федор Николаевич, наверно, придется вам… вероятно, вместе с Евгением Павловичем…

– Слушаюсь, – браво перебил Сидорчук, видно, в душе гордившийся своим амплуа грубого скорохвата.

Турецкий одобрительно посмотрел на него, кивнул: действуй, мол, капитан. И продолжил:

– Позвольте мне пойти дальше. Итак, мы имеем наводку Соколова – с особой надеждой на то, что из этого что-то да получится, и очень интересное сообщение Евгения Павловича о его контакте с дамой сердца нашего… м-м… подопечного, известной певицей Анаис.

– Вы правда с ней беседовали, Женя? – всплеснула руками Лена. – Вот счастливчик! Ух, как мне жалко, что меня здесь не было! Я ее просто обожаю! – И тут же покраснела, застеснявшись своего полудетского порыва: – Извините…

Турецкий широко улыбнулся:

– Пожалуйста, пожалуйста… Стало быть, если эмоции кончились, идем дальше. Анаис, она же Анастасия Янисовна Величанская сообщила следствию в лице Евгения Павловича Якимцева о событиях, непосредственно предшествовавших покушению на Топуридзе. Рассказ ее, как я понял, содержит массу интереснейших и, прямо скажем, неожиданных подробностей. Пожалуйста, Евгений Павлович, доложите основное для нас для всех.

Якимцев сразу взял быка за рога:

– Самое главное, что я узнал от Величанской, это что вечер, предшествовавший покушению, они с Топуридзе провели в ресторане развлекательного комплекса «Околица». Причем, по словам Величанской, Топуридзе был приглашен туда кем-то из тех, кто в этот вечер сидел за столом вместе с ними. Это предприниматели Джамал Исмаилов и глава строительной фирмы «Стройинвест» Шалва, он же Александр Дворяницкий, – оба давние знакомые Топуридзе, еще по его работе в комсомоле, – а также первый заместитель мэра Борис Семенович Рождественский. По словам Величанской, при начале встречи она не присутствовала, была занята в эстрадной программе казино. А позже, когда она присоединилась к Топуридзе, ничего чрезвычайного за столом не происходило – мужчины выпивали, как всегда разговаривали о делах, – ей было неинтересно, и о характере разговора она не может сказать ничего конкретного. Потом Рождественский пригласил ее танцевать, и тут, как она считает, за столом что-то произошло. Вообще ей кажется, что Рождественский специально увел ее, чтобы дать мужчинам поговорить начистоту, – она с самого начала чувствовала, что ее присутствие тяготит и Джамала, и Дворяницкого, и Рождественского. Что именно произошло, она не знает, но предполагает, что какой-то очень острый разговор, поставивший Топуридзе и его старых знакомых на грань ссоры, потому что Топуридзе вдруг очень резко поднялся, на ходу сообщив ей, что покидает застолье совсем. Она бросила Рождественского, пыталась отговорить Георгия Андреевича – думала, он ей как всегда уступит, но он был непреклонен… Но и это еще не все. – Здесь Якимцев сделал паузу, передохнул. – На выходе у них произошла совершенно нелепая стычка с бывшим мужем Величанской – тем самым Валерием Григорьевичем Плотниковым, с которым следствие совсем недавно общалось. Топуридзе явно хотел избежать скандала, возможной огласки, – судя по всему, он скрывал (и, наверно, скрывает) свои отношения с певицей, но ему это не удалось. Как бывший спортсмен, как человек, до сих пор поддерживающий себя в неплохой спортивной форме, он довольно успешно справился – не с самим Плотниковым, нет, упаси боже, с двумя амбалами «кавказской национальности», которых Плотников натравил на «соперника». Анастасия Янисовна утверждает, что кавказцы были настроены как-то слишком уж агрессивно, вплоть до того, что у одного из них она видела нож. И – внимание, самое главное! – Якимцев обвел всех торжествующим взглядом. – Мы все гадали, как киллеры могли узнать маршрут Топуридзе, если он ехал не на своей машине, не своим маршрутом, гадали, почему они ждали его с вечера в совершенно определенном месте, как будто знали заранее и на чем он поедет, и где. Кажется, теперь мы имеем этому объяснение. Ставший очевидцем драки Исмаилов, по словам Анастасии Янисовны, настоятельно рекомендовал ей отвезти Топуридзе к себе, потому что он якобы узнал в нападавших известных представителей чеченской мафии. "Ребята слишком серьезные, – сказал он.

– Мне кажется, они знают, кто такой Георгий. Поэтому ему лучше, от греха, переночевать у тебя. Береженого и бог бережет". Величанская была совершенно с ним согласна, тем более что, по ее словам, давно мечтала о том, чтобы Топуридзе провел у нее ночь. Топуридзе, как человек женатый, уделял ей какие-то урывочные часы, из-за чего Величанская чувствовала себя уязвленной. А Топуридзе поехал к ней – не столько из амурных соображений, сколько, очевидно, потому что не хотел волновать жену своим потрепанным после драки видом. Далее все достаточно просто и объяснимо. Не желая предавать свой адюльтер огласке, Топуридзе утром не вызывает машину из гаража, а решает доехать до мэрии на машине Величанской. Ну а по дороге его как раз и встречают киллеры. И если предположить, что все это было рассчитано заранее, то придется признать, что у человека, который все это придумал, довольно изощренные мозги… Но вообще-то выводы, наверно, лучше вам делать, Александр Борисович, да? Или все же мне?

– Вовсе не обязательно, Женя. Давайте-ка сделаем так: я начну, а вы мне поможете, если надо будет. Значит, что мы видим на этой интересной картинке, как говорил один писатель? Мы видим, что некто усиленно приглашает Топуридзе в ресторан, а когда тот соглашается, предпринимает следующий шаг: подстраивает довольно странную драку, в которой вроде бы участвуют какие-то зверовидные чеченцы, но в которой всерьез никто не страдает. Далее один из присутствующих прикладывает усилия для того, чтобы Топуридзе отправился ночевать не домой, а по некоему адресу, который фактически известен организаторам покушения. Утром Топуридзе едет на совещание, пропустить которое никак не может, и едет совершенно определенным маршрутом… Мы все, и я вместе с вами, предполагали, что некоторая необычность этого покушения была связана с тем, что машина имеет правый руль, и тем, что у нее сильно затемненные стекла. Я много думал об этом. Знаете, мне кажется, что, каким бы сильным ни было затемнение, все равно при дневном свете перепутать водителя и пассажира довольно трудно. Что-то да видно через поляризованное стекло. Мне думается, тут естественнее было бы предположить, что водитель был в курсе дела, то есть был сообщником нападавших, вот только вряд ли он предполагал, что уберут и его тоже. Мне кажется, эту версию подтверждает и тот факт, что водителя не просто убрали, а убрали контрольным выстрелом – ведь если эта версия верна, от него ниточка могла вести прямо к организаторам преступления.

– Ось це клюква! – как бы про себя протянул Сидорчук. – А як же ж Топуридзе? Его почему не прикончили?

– А может, его и не собирался никто приканчивать, – неожиданно для всех подала голос Лена Елагина. – Его не допустили до того заседания у мэра – и этого оказалось достаточно. За Топуридзе на повестке совещания числился один вопрос: как удалось выяснить, альтернативный проект сооружения Лефортовского туннеля…

– Ребята, ребята, мы ведем себя просто неприлично, – решительно вмешался Якимцев – как-никак он был фактическим руководителем группы. – Давайте-ка дадим Александру Борисовичу закончить, а потом каждый выскажет свои соображения, если к тому моменту они у него еще будут. Лады?

«Ребята» дружно закивали: лады, мол, виноваты.

– Да я, собственно, практически все уже сказал, – живо откликнулся Турецкий. – Давайте сообща решим, что мы можем выжать из последней информации для себя, для следствия, определим первостепенные задачи. Только вот еще несколько итоговых соображений. Я думаю, что организатор покушения или его доверенный человек присутствовал непосредственно за столом в ресторане «Околица», и, видимо, в чем-то ему приходилось на ходу импровизировать. То есть это кто-то из близких Топуридзе людей, может быть, даже человек, считающийся его другом. За столом кроме него, как мы помним, было четверо. Певица, Рождественский, Дворяницкий и Исмаилов.

– А ще там був этот шибздик, Плотников, – снова не удержался, вставил Сидорчук. И сам же, чуть подумав, отказался от своих слов: – Хотя нет, Плотников, конечно, сам в этом деле пешка. Видели ж мы его – все же ж он на такой хитроумный план не способен, га?

– Вот именно, вот именно, – кивнул Турецкий. – Значит, Плотников отпадает, и не только он – тут у нас уже есть кое-какие соображения. Евгений Павлович, давайте-ка дальше вы. Я думаю, раз это целиком ваша заслуга, то вам и раскрывать карты.

Якимцев не имел ничего против. И вообще, ему очень нравилась эта их сегодняшняя оперативка: никто не рассказывает про проеденную начальством плешь, про постоянные звонки сверху, все четко, энергично, по делу, и каждый не просто стремится – рвется внести свой вклад в общую копилку. Так вот всегда и должно быть, между прочим. Когда он станет таким волком, как Турецкий, он только так и будет проводить рабочие совещания. А славой можно поделиться и потом, – когда они раскроют преступление, то направят дело в суд, и все вместе этот факт обмоют…

– Стало быть, так, – принял он эстафету у Александра Борисовича. – Их было четверо, и всех с одинаковым успехом можно было бы заподозрить. Но… Я самолично разговаривал с Величанской, наблюдал за ее вазомоторными реакциями. Она искренне переживает случившееся, больше того, она питает сильное личное чувство к пострадавшему. У меня, что называется, не поднимется рука ее заподозрить… Далее, Рождественский. Можно было бы заподозрить его – Рождественский давно уже выступает как некий лоббист, проталкивающий идеи, нередко идущие вразрез даже с задумками мэра. И не будем забывать, Топуридзе – один из ближайших соратников мэра, его, если можно так выразиться, верный оруженосец. В настоящий момент Рождественский фактически воюет и за автодром в Нагатино, и за туннель глубокого залегания. Словом, очень высока вероятность того, что Рождественский в одной связке с теми, кто организовал покушение. Непосредственно заинтересованными лицами в устранении Топуридзе являются и Исмаилов, и Дворяницкий – его «Стройинвест» просто зубами выгрызает подряд на строительство туннеля. Еще бы, в перспективе два с лишним миллиарда долларов! И, как я подозреваю, Дворяницкий также надеется получить в недалеком будущем и подряд на отсыпку недостающих ста гектаров земли в Нагатинской пойме, той самой пойме, в которой, как мы уже знаем, оказался так заинтересован игорный бизнес столицы. Словом, речь здесь идет не просто о больших деньгах, а о фантастически больших. За такие деньги, как говорится, не грех и шлепнуть одного-двух чиновников, даже самых высокопоставленных… Но остановился я все же не на них, не на Рождественском или Дворяницком, а на Исмаилове.

– Почему? – искренне удивилась Лена. – Ведь по всем нашим данным, это с некоторых пор практически открытый перед налоговиками предприниматель, занимающийся гостиничным бизнесом и как бы не имеющий отношения к тем стройкам, о которых идет речь, – ни к пойме, ни к туннелю…

– Ну не все так ладно у него с налоговыми органами, – заметил Турецкий. – Но большие деньги при случае и он не прочь урвать, как говорят некоторые его банковские операции, – например, его недавняя спекуляция с акциями Универсал-банка, плюс к этому у него не только в гостиничном бизнесе интерес, но и в игорном… Странно, что у вас, Леночка, в ваших архивных изысканиях до него не дошли руки… Вернее, неправильно это, согласны?

Лена кивнула.

– Ну а кроме того, – продолжил Турецкий, – не забывайте о том, что и он в данном случае не обязательно заказчик – он может быть всего лишь подручным какого-то очень хитрого и изощренного организатора…

– Совершенно с вами согласен, Александр Борисович, – подхватил Якимцев, тут же прислушавшись к себе: а не занимается ли он подхалимством? И смущенной скороговоркой забормотал: – Почему я остановил свой выбор именно на нем? Да потому, что, во-первых, по словам Анастасии Янисовны, эти посиделки в «Околице» организовал именно он. Причем, по ее словам, Топуридзе и Исмаилов были в ссоре, давно уже не общались, а тут Исмаилов просто пристал как банный лист, да и ее попросил: уговори, мол, Георгия. И она уговорила, о чем очень жалеет.

– А она что, давно знакома с Исмаиловым? – заинтересовался Турецкий.

– Давно и хорошо. Одно время они, как я понял, состояли в интимной связи. Но сейчас она, что называется, рвет на себе волосы, что поддалась на уговоры Исмаилова. Я думаю… предполагаю, что она сильно влюблена в Топуридзе и хочет как бы совсем отстранить от себя прошлое… Я так понял даже по некоторым признакам, что в свое время она и познакомилась-то с Топуридзе чуть ли не по заданию Исмаилова, чего теперь стыдится. Говорит, что тогда не знала и даже подумать не могла, что чувство станет настоящим… Просто бразильский сериал, честное слово!

– Какой кошмар, – вздохнула Лена. – Красивая женщина влюбляется по заданию… И этот хорош, Исмаилов-то… просто Мефистофель какой-то. Или, на худой конец, Джеймс Бонд…

– А вот это вы напрасно, Леночка, – не поддержал ее иронию Александр Борисович. – Он действительно, по свидетельству многих, человек очень большого ума и весьма незаурядных способностей… Как бы то ни было, к предполагаемому противнику, да еще к такому, который пока нас обыгрывает, и с разгромным счетом, надо относиться уважительно. – Сказав это, он заговорщически подмигнул Лене.

Та сначала посмотрела на него непонимающе, потом, улыбнувшись, снова кивнула: учту, мол.

Турецкий повернулся к Якимцеву.

– Извините, Женя. – Сказал всем: – Давайте все-таки позволим Евгению Павловичу довершить мысль.

– Ну, собственно, главное я уже сказал, – охотно начал Якимцев. – Во-первых, то, что Исмаилов пригласил Топуридзе, во-вторых, что он же предложил Анастасии Янисовне увезти его ночевать к себе – так сказать, убрать с глаз и тем самым якобы спрятать от опасности. Ну тут, думаю, в какой-то степени сыграло свою роль стечение обстоятельств. Топуридзе человек нетрусливый, я с ним общался, знаю, что он из себя представляет. Но вот поставим себя на его место: человек немолодой, семейный… конечно, просто так он ни за что не оказался бы в ее постели… А тут, как это часто бывает на бытовом уровне, он во всей этой истории вполне мог увидеть просто удобный предлог, чтобы к ней поехать… Ну это, конечно, беллетристика, извините. Но есть еще и третье обстоятельство, самое, на мой взгляд, главное. Я попробовал найти тех двух кавказцев, что напали на Топуридзе у входа в «Околицу». Не помню, знает ли об этом Александр Борисович, но личности их были установлены тогда же милицейским патрулем, оба они – Барсаев и Варсанов – уроженцы Грозного, имеющие здесь постоянную регистрацию и служащие охранниками в гостинице «Балканская». Если кто забыл, напоминаю: гостиница «Балканская» принадлежит Джамалу Исмаилову. Правда, попытка разыскать этих двоих и привлечь их в качестве свидетелей, как вы понимаете, ничего не дала: их нет ни по месту регистрации, ни в гостинице, где они якобы служат…

– Гипотеза, конечно, очень перспективная, – задумчиво протянул Турецкий. – Однако, если учесть общественный и финансовый вес этого товарища, то бишь господина Исмаилова, и то обстоятельство, что у нас против него нет абсолютно ничего, думаю, что сейчас пока нам эта версия ничего и не даст. Если это действительно Исмаилов – он все сделал так чисто, что ухватить нам его пока не за что… А стало быть, резюме будет такое. Мы, леди и джентльмены, близки к раскрытию этого незаурядного дела. Но давайте не будем впадать в эйфорию, давайте все же пока относиться к идее Евгения Павловича как к одной из возможных версий, не более того. Главное же сейчас в том, что мы с вами имеем возможность действовать практически по горячему следу, быстро и оперативно. По своему опыту я знаю, что при таком раскладе можно добиться вполне убедительного результата. Уж очень хочется мне доказать и себе, и вам, и всем на свете, что нету для нас, для настоящих специалистов, нераскрываемых дел! И больше всего это нужно, конечно, нам самим… Значит, так. Я думаю, нам надо попробовать найти киллеров – подводка у нас к ним есть, и очень неплохая. Согласен, Федор Николаевич?

Сидорчук кивнул, похоже, приняв это обращение к себе за конкретное задание: ладно, мол, разберемся.

– Ну и надо во что бы то ни стало найти этих самых братьев-мусульман… Ну тех, что напали на Топуридзе у «Околицы». Я думаю, тут можно было бы, используя какой-то неожиданный ход, расколоть Плотникова. Помните, как он ни в какую не хотел называть имя друга, который ему «помог»?

– Ага! – засмеялся Якимцев. – Если б, говорит, дуэль, то я бы пожалуйста. А поскольку на кулачках, то я, мол, предпочел положиться на наемных бандюг… А все же, Александр Борисович, зачем нам мудрить-то? Давайте прямо возьмем за хобот этого самого Исмаилова, а? Смотрите, сколько свидетелей. Это ж не случайно, верно? Давайте пригласим его и допросим со всем пристрастием.

– Могу только повторить: мысль, конечно, интересная. Но непродуктивная. Он же мульти… это самое, верно? Значит, тут же тебе будет и адвокат, и жесткое давление сверху… Помнишь, как было с Гусинским. Да даже если и без всего этого, просто откажется нам отвечать, – ну и что тогда с ним делать? Ты же не считаешь вслед за вашим бывшим шефом, что главное – был бы кандидат на посадку, а пресс-хата для него всегда найдется? Я повторю: беда в том, что у нас против него пока ни одной прямой улики. Да и с косвенными слабовато…

Сказал и тут же подумал, что зря он, наверно, насчет бывшего начальника-то – и бахвалиться незачем, и пинать поверженного недруга тоже как-то не очень красиво.

СЛЕДОВАТЕЛИ

После нового разговора Якимцева с потерпевшим стало совершенно очевидно, что пришло время вызывать на допрос Исмаилова.

– Не факт, конечно, что это он, – размышлял вслух Турецкий, мотаясь из угла в угол по своему кабинету. – Но очень уж вся информация, которой мы располагаем, указывает именно на него.

Слушавший его Якимцев несогласно дернул подбородком.

– А я так, судя по показаниям Величанской и самого Топуридзе, просто уверен, что это он заказчик.

– Ох, Женя, боюсь, что все это слишком легко принять за наши домыслы.

– Как – за домыслы?! Ну хорошо, а кто, кроме него, мог навести убийц на Топуридзе? Ведь если Исмаилов знал и куда тот поехал, и где будет ночевать, знал, что потерпевшему нужно утром на заседание, – стало быть, он знал и маршрут его движения, разве не так?

– А ты уверен, что знал он один?

– Ну, судя по показаниям и Величанской, и того же Плотникова, и самого Топуридзе, напрямую больше никто не знал…

Турецкий все ходил, почесывал переносицу – думал. Похоже, все равно не устраивала его вся эта раскладка.

– У нас с тобой сейчас одна беллетристика, понимаешь? Ничего конкретного! Кстати, ты мне так и не доложил – получается что-нибудь с поиском двух чеченцев, которые выступили за «бедного» Плотникова на «дуэли»? Эти, как их…

– Барсаев и Варсанов, – четко напомнил Якимцев. – Пробовали мы их найти… В гостинице говорят, что они уволились, а как уж там на самом деле… Залегли, поди, на дно. А то уехали к себе в Чечню, воевать за свободу, – ищи их теперь…

– Понимаешь, если б они были у нас в руках – можно было бы по крайней мере пытаться выяснить, кто их нанял для этой драки или кто им дал такое своеобразное поручение…

– Ну как кто! – убежденно сказал Якимцев. – Исмаилов и дал!

Турецкий отмахнулся:

– А! Опять всего лишь предположение. А нам нужны доказательства, понимаешь? Это значит что? – Он испытующе посмотрел на Евгения Павловича.

– Что? – не выдержал паузы Якимцев. – Что это значит?

– Это значит, дорогой коллега, что мы должны в срочном порядке – и так уже затянули – искать людей, на которых указал охранник Соколов… То есть киллеров. Ну а через киллеров в конце концов доберемся и до Исмаилова, если, конечно, это именно он является заказчиком. Вы наверняка ведь уже что-то делали в этом направлении. Или я ошибаюсь?

– Нет, почему же, – веско сказал Якимцев. – Никакой ошибки. Мы сделали запрос через Центральный архив Министерства обороны, а потом через Мосвоенкомат. Дело в том, что части ВДВ, в которой некогда служил Никонов Степан Григорьевич, в настоящее время не существует, а сам он уволен из армии. Горвоенкомат, через который оформлялись отходные документы, сообщил, что старший прапорщик ВДВ Никонов Степан Григорьевич на момент увольнения проживал в городке для военнослужащих под Дмитровом Московской области. Городок именуется Яхрома-3, и я намерен съездить туда в самое ближайшее время.

– Запрос туда не посылали?

– А кому? Милиции? Так у милиции же есть наши ориентировки, фотороботы…

Турецкий поморщился:

– Ай бросьте, Женя. Что толку с этих фотороботов…

– Ну не скажите, Александр Борисович…

Турецкий вздохнул:

– Боюсь, что мы нерационально теряем время. Давай бери Сидорчука – и в эту самую Яхрому. Если это тот Никонов, мы Исмаилова прижмем прямо с ходу. А я тем временем его вызову для знакомства… даже, пожалуй, телефонограммой вызову, чтобы ускорить дело… Понимаешь, Женя, непростительно теряем время! Ты смотри – уже почти месяц прошел… Стреляли примерно за две недели до Нового года, а сейчас уже середина января. След с каждым днем остывает все сильнее, ты же сам прекрасно это знаешь. Видишь, уже и чеченцев этих нету, и еще не факт, что ты этого Никонова на месте найдешь… Если, конечно, он тот самый человек. А то еще может оказаться, что и не тот…

– Какая жалость, – сказал вдруг Якимцев.

– Что за жалость? – не понял Турецкий.

– Да я так хотел познакомиться с этим Исмаиловым, поприсутствовать при вашем с ним разговоре… Посмотреть, что хоть за зверь такой.

– Посмотришь еще, – успокоил его Турецкий. – Ты давай, брат, несись колбасой в эту самую Яхрому, пока Калинченко у тебя Сидорчука не забрал. С него станется!

– Запросто! – улыбнулся Евгений Павлович. Теперь уже можно было и улыбаться. – Ну я, с вашего позволения, прямо сейчас и отбываю. – И бойко сказав это, впрямь зашагал на выход.

– Погоди-ка, Женя, – остановил его Турецкий. – Ведь это, поди, километров сто, да? Да еще там в городе искать, да еще, может, придется в Дмитров мотаться: я думаю местный военкомат, скорее всего, в Дмитрове… Притормози чуток, узнаю насчет машины…

ЯХРОМА-3

Водитель служебной «Волги» только крякнул, узнав, куда предстоит ехать.

– Ой, ребята, знаю я эти дела. Его ж, поди, ни на одной карте нет, этого вашего военного городка. Хрен найдешь!

– Ничего, ничего, – успокоил его Сидорчук. – Язык до Киева доведет!

Однако чувствовалось, что муровский капитан, единственный из них получивший информацию о том, как добираться до места, малость поторопился с оптимизмом: когда начались веселые взгорки Дмитровской гряды, он начал особо внимательно вглядываться в дорожные указатели. И наконец, после мучительных колебаний, скомандовал решительно:

– Сворачивай здесь!

Свернувшая дорога вела в заснеженный лес, следуя которым они миновали две полуживые деревни.

– Все, хлопцы, дальше совсем не розумию, – озабоченно сказал Сидорчук. – Про эти вот две деревни, что мы проехали, мне говорили, а также ж сказали, шо сразу после второй будет поворот направо. Бетонка должна быть. Может, мы ее проскочили?

Водитель, совсем, сбавивший скорость, с сомнением покачал головой:

– Думаю, нет еще. – Он притормозил. – Думаю, вот она.

Действительно, вправо от основной дороги ответвлялась, утопая обочинами в сугробах, бетонка. Видно, совсем недавно здесь прошла снегоуборочная машина – середина дороги была очищена до грязно-серых, выкрашивающихся от времени бетонных плит с устрашающе обнажавшейся ржавой арматурой.

– Ну сворачиваем, что ли?

Они свернули, и метров через двести машину, идущую со скоростью не больше сорока километров, начало нещадно кидать из стороны в сторону. Бетонные плиты здесь лежали кое-как, словно клавиши какого-то огромного, пришедшего в негодность музыкального инструмента.

– Ось! Узнаю родной стройбат! – закряхтев на очередном ухабе, сказал Сидорчук. – Егор Михалыч, не тряси ты так, Христом Богом тебя прошу.

– Вот такая ж дорога у нас в Тюрингии была, – сообщил Егор Михайлович – тот самый водитель, которого нашли по распоряжению Меркулова. – Тут как ни поедешь, все равно тебя трясти будет. Немцы все дивились: как это у вас получается такие дороги делать? Дескать, и материал хороший, и рабсилы сколько угодно. А чего ж там непонятного – не отсыпь подушку как надо – дорога через год и пойдет вся сикось-накось. Вот я и говорю: спасибо стройбату!

Наконец бетонка, миновав какие-то новые взгорки, покрытые до сих пор не облетевшими дубами, прорезав огромные заснеженные поляны, вкатилась в какой-то населенный пункт, надежно укрытый в этом глухом лесистом уголке Московской области. Застроенный дешевыми пятиэтажками и девятиэтажными панельными башнями, он производил на первый взгляд точно такое же впечатление, как и дорога, которую они только что оставили за спиной. Кругом серый, облезлый бетон, весь в каких-то трещинах, выбоинах и потеках. Картина разора и бесхозяйственности, почему-то сопутствующая всем такого рода поселениям, в которых люди оседают как бы на время, а остаются жить навсегда; все таким временным жителям кажется не своим, а не свое – оно и есть не свое. Строитель построил кое-как, лишь бы отделаться, жители думают о том, как бы поскорее отсюда выбраться, и все вокруг становится чужим, никому не нужным, все приходит в упадок, а потом и в запустение – что когда-то в Группе войск в Германии, что на Северном море, что на Дальнем Востоке, что в иных местах…

– Га? – спросил Сидорчук, не обращаясь ни к кому конкретно. – Кажись, приехали, нет?

На улицах городка было довольно людно – все больше молодые красивые женщины, дети – очень много детей, и люди в военной форме. И, что бросалось в глаза, почему-то здесь, посреди России, было много моряков.

Якимцев вытащил записную книжку, проверил:

– Ну так, если мы правильно приехали… Посмотрим, где нам тут искать Никонова Степана Григорьевича?… Никонов, Никонов… Микрорайон "Б", улица Октябрьской революции, дом 8, квартира 19.

– А вот как раз идет моряк, с печки бряк, – сказал неунывающий Сидорчук. – Сейчас мы у него все и спросим.

Морячок, крепыш мичман, нисколько вопросу не удивился. Только, перед тем как ответить, посмотрел на номера их машины, бросил уважительно:

– О, из самой из Москвы! – и добавил ни к селу, ни к городу, но почему-то сочувственно: – Опоздали вы, ребята. Вчера еще Степана похоронили. Вчера и помянули…

– Куда опоздали? – непонятливо спросил Егор Михайлович.

Якимцев опустил стекло со своей стороны, и до него долетел идущий от мичмана винный душок.

– Да на похороны! – охотно ответил морячок. – Вы ж приехали на похороны, Степана Никонова хоронить? Вот ведь как бывает: в Афгане жив остался, в Эфиопии, в Анголе, в Чечне, а тут нате вам. Среди бела дня сбила на бетонке машина – и амбец спецназовцу…

– Так как проехать-то, адмирал! – не выдержал Сидорчук, мгновенно понявший, что рушатся все их надежды на скорое раскрытие путаного преступления в Клеонтьевском. – На похороны опоздали, так, может, хоть помянуть его успеем?

…Квартира Степана Никонова оказалась на последнем, пятом этаже подъезда, являвшего глазу ту же картину разрухи, неблагополучия и необъяснимого отвращения людей к тому месту, где они вынуждены проживать. Сломанные перила, загаженные лестничные площадки с выбитыми в окнах стеклами, с дурацкими граффити юного поколения на стенах. Особо угнетающе на москвичей почему-то подействовали огромные уродливые лари на лестничных площадках – их предприимчивые жильцы соорудили для хранения картошки.

Они потоптались у двери с табличкой «19». Запах смерти словно витал здесь: пахло венками – хвоей, в одном из углов площадки Якимцев увидел даже бумажный цветок. Он позвонил в дверь, и тут же она распахнулась.

– Входите, входите, не заперто, – сказала какая-то женщина в черном. И, не обращая больше на них внимания, прошла в глубь квартиры.

Они заглянули в гостиную – здесь несколько женщин в черном, негромко разговаривая о чем-то между собой, убирали большой, из угла в угол стол, уничтожая следы вчерашних поминок.

– От неудобно, – прошептал Якимцеву на ухо Сидорчук. – Тут похороны, а мы со своими разговорами…

Оба они разглядывали квартиру с некоторым удивлением – все здесь блистало чистотой, новизной и выглядело так, будто в квартире только вчера кончился евроремонт.

– Ничего, ничего, Федор Николаевич, ищи давай хозяйку…

Искать хозяйку долго не пришлось – она сидела на кухне на угловом диванчике, и хотя она, как и все пришедшие ей на помощь женщины, была в черном, уже при первом взгляде на нее становилось ясно, что именно ей принадлежит печальное право распоряжаться всем, что творится сейчас в этом доме…

– Вы Степины друзья? – спросила она, нисколько не удивившись появлению двух новых гостей.

– Не совсем так, – стараясь не смотреть в ее невыразимо печальные глаза, отозвался Якимцев. – Мы приехали издалека, из Москвы, хотели поговорить со Степаном Григорьевичем… и вот… Примите наши соболезнования…

– А, поговорить! – с каким-то неблагожелательным, даже угрожающим напором уронила вдова. – Вот такие вот, наверно, моего Степу и довели до края…

– Извините, – не выдержал, дрогнул Якимцев и пошел к двери, с тоской думая о том, что, похоже, придется им сегодня уезжать несолоно хлебавши, а потом, не дай бог, снова мотаться сюда, да не один раз… Он мучительно придумывал, что бы такое сказать, чтобы снять это внезапно возникшее напряжение, остаться. И тут за его спиной раздался голос хозяйки:

– Ну и куда же вы? Как-то не по-христиански. Кто бы вы ни были, выпейте хоть по рюмке на помин Степана Григорьевича души…

Они стоя, в одежде послушно опрокинули по стопке, и тут Якимцев насмелился:

– Простите, как вас зовут?… Лидия Васильевна?… Мы могли бы, Лидия Васильевна, поговорить с вами с глазу на глаз, раз уж нам не удалось встретиться со Степаном Григорьевичем, земля ему пухом?…

– А вы кто? – спросила она со вновь проявившимся недоброжелательством.

– Мы московские следователи, – сказал Якимцев, уже решив про себя, что бы здесь ни случилось, не уточнять, откуда они конкретно и что расследуют.

– Вы хотите найти убийцу? – вскинула на них Лидия Васильевна свои бездонные глаза. – Конечно же я с вами поговорю. Задавайте какие хотите вопросы!

Якимцев еще раз огляделся. Очень уютная квартира. Большой настоящий ковер на полу, в стенке, за стеклом, куски коралла, океанские раковины, страшная африканская маска на стене, выставленные напоказ бутылки из-под джина и виски. А вот и особая гордость всех советских граждан, имевших доступ к чекам "Д", то есть тех, кто находился на работе за «настоящей» границей, – большой и нарядный двухкассетник «Панасоник»… Словом, в чем-то даже типичная квартира долго пребывавшей за границей семьи…

Ну это все дело десятое, подумал Якимцев. Главное сейчас – выяснить подробности гибели хозяина и где он был 19 декабря… Он машинально поднял глаза вверх и опять подивился: над головой оказался аккуратный подвесной потолок.

– Что, смотрите, как тут все сделано? – спросила хозяйка, обеспокоенная затянувшимся молчанием. – Это, между прочим, Степа все сам, своими руками. Золотые руки у мужика были… Как его из армии поперли, так он ремонтом и занялся. Я, говорил, из этой трущобы картинку сделаю. Даже паркет грозился сам набрать, – дескать, как во дворце будет…

– Поперли – это как понимать? – спросил Якимцев.

– Ну уволили. Сократили его часть совсем, а офицеров… – Она махнула рукой. – Такая жизнь сразу настала, не приведи господи. Сразу никому не нужны… да вы и сами, поди, знаете. Я ж вижу – вы человек военный…

– Ось! – восхитился Сидорчук. – А чому ж вы так решили?

– Военного человека всегда видно. У военных и выходка совсем другая, не как у штатских, и голову они совсем по-другому держат…

– Ну у вас и глаз! – подыграл ей Якимцев.

– А то! – с гордостью сказала она. – Поперли – и спасибо за службу не сказали! Ладно хоть квартиру за нами оставили, даже приватизировать разрешили. Ну я-то привычная – всю жизнь за ним по всему свету. Я сразу мешочничать начала – челночить то есть. И в Польшу моталась, и в Турцию, и в Эмираты… а Степа мой тяжело переживал… Долго все никак не мог к делу пристроиться, да и что с него взять, он ведь только ать-два и знал… Руки золотые, а так их приложить, чтобы кормили, – ну никак. Я ему всю плешь проела, как он говорил, – ищи работу да ищи работу. А куда идти-то? А тут как раз дружок его Юрка объявился – тоже уволили. Ну тот всегда пошустрее был, такой проходимец! Пойдем, говорит, в банк охранниками. Ну и пошли оба-двое, и нанялись. Не армия, конечно, но вроде им даже нравиться начало. Вся охрана из своих – такие же, как они сами, вчерашние военные… А потом ихний банк трах – и обанкротился, закрылся совсем. Представляете? Снова он и без работы, и без денег. А мы уж к ним привыкли, к деньгам-то, банк неплохо платил, не то что в армии, я даже решила помаленьку со своим мешочничеством завязывать… Ну и снова-здорово – месяц без работы, другой, третий, полгода… Я его опять грызу помаленьку: мужик ты или не мужик? – Она вдруг заплакала. Потом долго сморкалась, шмыгала носом. Сказала: «Извините» – и продолжила: – Ну а тут в начале декабря приходит радостный такой – ездил куда-то, целый день его не было. «Ну, мать, кончилось мое безделье, скоро разбогатеем. И квартиру себе в Москве купим, и машину новую». Меня, говорит, Глеб Аверьянович на работу берет. А Глеб Аверьянович – это командир его бывший, тоже, как Юрка, еще с Афгана. Мы с Юркиной женой его не любили, вообще, считали – где Глеб Аверьянович этот, там и беда. Он и в спецназ наших ребят затащил, и в Африку мой Степка через него попал, и в Эфиопию, а напоследок на первую чеченскую их сманил… Слава богу, Степа тогда хоть жив остался… А мужики все только и знают: Глеб Аверьяныч да Глеб Аверьяныч, влюблены в него были – прямо как девушки. Я уж своему все говорила: дурак ты, дурак, до седых кудрей дожил, а все не научился в людях разбираться. Он вас использовал да бросил как ненужный хлам, на кой вы ему! А он мне: молчи, ничего ты не понимаешь! И, главное, все он был для них Глеб Аверьяныч, да просто Аверьяныч, а тут, когда снова начал головы-то им морочить, вдруг стали они оба его Батяней звать. Я говорю: это что еще за Батяня? Он смеется – а песню-то слышала, «Любэ» поет, Расторгуев: «Комбат, батяня, батяня, комбат…» Вот он как раз и посулил нашим дуракам что-то такое сотворить, что они разбогатеют. Ну вот и разбогатели… Увидела бы сейчас этого Батяню, – честное слово, так бы в морду ему и вцепилась, не посмотрела бы на возраст его и ордена… И всегда я знала, что он нехороший. Мы ж тут, в этих городках, все на виду друг у друга, знаем, кто чего на самом деле стоит. Да к тому же я с юности среди военных-то, огромных, здоровенных. Как девчонкой за Степу выскочила, так по военным городкам и живу… А давайте я вам сейчас фотографии покажу, вот увидите, где мы со Степой только не побывали! – Она вытащила, открыв один из шкафчиков стенки, массивный альбом тисненой арабской кожи, раскрыла его наугад. – Вот видите, какая я была!

На фотографии на фоне прибрежных скал была сфотографирована миловидная девушка в очень рискованном купальнике. В девушке, немного напрягшись, вполне можно было узнать нынешнюю Лидию Васильевну.

– Это знаете где? Это Йемен. Страна такая. Строили там нашу базу подводных лодок. Группа там большая стояла… даже не знаю, можно сейчас про это говорить-то? У нас там тоже городок был… Видите, купальник какой? Французский, между прочим. – Лицо ее вдруг стало девчоночьим, счастливым. – Приехали, поселили нас в английских коттеджах – там у них до независимости англичане хозяйничали. Большая колония получилась, и, главное, офицерам многим с женами разрешили ехать, а у нас, у русских дур, какое первое развлечение? Правильно, по магазинам. А там у них чего только нету! Ну, бабоньки наши – как из голодного края. И сразу порядки свои устанавливать: очереди – чуть не до драки. Местные все дивились: дескать, англичане себя так не вели. И все талдычили нам: не надо ругаться, русские дамы, не надо ссориться – товара, уважаемые рашен леди, на всех хватит, а не хватит – еще закажем… Куда там – мы же рашен… Сам себе страшен…

Она взялась за следующую фотографию:

– А, вот как раз! Степа со своим дружком, про которого я вам говорила.

Якимцев встрепенулся. На фотографии у тех же самых скал стояли, положив руки друг другу на плечи, два крепких хлопца в плавках.

– Вот мой Степа, – продолжала Лидия Васильевна, – видите, высокий…

Ну вот, наконец-то они могут увидеть, как он выглядит, человек, отобравший пистолет у охранника Соколова.

– А вот этот, – продолжала Лидия Васильевна, – это Юрка, про которого я вам говорила. Тоже, между прочим, совсем недавно погиб, как раз перед Новым годом…

Если их предположения верны, подумал Якимцев, это как раз и есть киллер. Он вспомнил ориентировки, разосланные после покушения на Топуридзе, – определенно этот Юрка похож на образину с фоторобота, хотя, конечно, это не факт. И тут Якимцев почувствовал, что Сидорчук пихает его в бок: обрати, мол, внимание. Не поворачиваясь к нему, Якимцев бросил сквозь зубы: «Вижу, вижу», стараясь в то же время не упустить ни слова из того, что рассказывала хозяйка, достававшая еще одну фотографию.

– А вот здесь есть и Глеб Аверьянович. Вот он. – Она показала на человека в центре большой группы военных в непривычной тропической униформе. – Это, по-моему, на Кубе. Такой жучила был! Втравит ребят во что-нибудь, те долго потом расхлебываются, а с этого все как с гуся вода! Главное – как бы все время вместе служили, только мой вот дальше прапорщиков так и не пошел, а этот уже лет десять как подполковник… Правда, Степа с Юркой – они просто десантура, а Глеб Аверьянович-то еще в молодости спецучилище какое-то закончил, на разведчика, что ли, учился… – Они, ребята, его еще грушником звали. Я у них спрашиваю: это почему ж так? Что, груши, что ли, околачивает? Они смеются: ты хоть знаешь, что такое ГРУ? Это Главное разведывательное управление Генштаба! А раз человек там служил, – значит, грушник и есть.

Ясное дело, подумал Якимцев – заводила, да к тому же с подготовкой ГРУ, этот крепыш много чего может напридумывать. А если у него еще и брежневские брови… Он вдруг снова почувствовал, что Сидорчук толкает его в бок. Непонимающе посмотрел на него, отмахнулся – не мешай!

– Скажите, – обратился он к вдове, – а у вас более поздних фотографий нет? Такой, чтобы вот на всех троих посмотреть, но только поближе к нашим дням?

– Есть, почему нет, – сказала она. – Хотя и я, и Юркина жена – мы были против их дружбы. Плохо они друг на друга влияли, – добавила она, заметив нетерпеливое выражение на лице Якимцева.

Лидия Васильевна снова принялась листать альбом, и глаз Якимцева выхватывал одно за другим изображения покойного хозяина квартиры – вот он в пробковом шлеме с двумя неграми в военной униформе по бокам, вот он у фюзеляжа самолета, покрытого камуфляжными пятнами, в компании каких-то смуглокожих летчиков, а вот он под какой-то тропической пальмой…

– Вот, нашла, – наконец сказала хозяйка. – Может, и не очень свежая, восемьдесят седьмой год, но думаю, свежее, да чтобы они все трое – уже не найти.

Евгений Павлович взял протянутую ему фотографию. На фоне какой-то глинобитной стены стоит уже знакомая троица, только здесь ребятки стали взрослее, заматерели. А у грушника Глеба Аверьяновича появились необыкновенно густые, настоящие брежневские брови, и вообще, стало видно, насколько он старше двоих других. Тот, кого хозяйка называла Юркой, здесь стал еще сильнее похож на фоторобот. Якимцев перевернул фотографию. На обороте было написано шариковой ручкой: «Юрик, Г. А., Степа. Аддис-Абеба, 1987».

– Скажите, Лидия Васильевна, мы можем взять у вас вот эту фотографию? На время, естественно.

– А зачем вам? – подозрительно спросила она.

– Да для дела надо, честное слово. Предъявим для опознания. A? Я ее пересниму, и тут же верну вам в целости и сохранности.

Она испытующе посмотрела на него, на Сидорчука, маявшегося у него за спиной.

– Точно вернете? Какой-то вы мне непонятный. Сказали, что поговорить приехали, а сами, получается, вроде милиционеров… – Наконец решилась: – Ладно, берите. Может, и правда она вам поможет Степиных убийц найти…

– Ото ж спасибочки вам, – присоединился наконец к разговору затосковавший было Сидорчук. – Ото ж женщина! Только зря вы к нам с недоверием. Мы ж хлопцы неплохие! Глядишь, и правда найдем этих гадов. Если, конечно, вы нам поможете…

Она кивнула:

– Попробую, если надо.

Якимцев, решив, что почва подготовлена достаточно, начал с самого интересующего его сейчас вопроса:

– Скажите, а где ваш муж был 19 января? Не вспомните?

– Как – не вспомню! – всплеснула руками Лидия Васильевна. – Очень даже вспомню. У нас y сына именины в тот день… Так он, Степа мой, подлец, царство ему небесное, в тот день дома даже не ночевал. Приехал на следующий день, 19-го то есть, к вечеру – и к гостям идти не хочет. Как побитый какой-то. Ну, я ему, как водится, скандал: где, мол, у какой такой б… кувыркался… Ревную, конечно. А он как-то так чудно посмотрел на меня и говорит: «Неважно, где я был, важно, где я теперь буду…» – и знаете, сразу я от него и отстала. Как-то так он это сказал… обреченно, что мне больше ничего и расспрашивать не нужно стало, и так вижу – не в бабе дело. Я только спросила у него еще: «Степа, а где наша машина?» – видела же, что он пешком от автобусной остановки пришел, машина у нас была неплохая, хоть и «шестерка» всего-навсего, еще за границей покупали… А он рукой так махнул: а, мол, не до машины… Разбогатели, называется! Пошел, как говорится, по шерсть, а вернулся стриженый… А главное – он с этого дня вроде как больной стал… вот у вас, например, собаки были когда? Если были, наверняка знаете, как собака чумиться начинает, ну то есть чумкой болеть. Вроде бы еще и здоровая собака, а уже видно, что она как бы сама не своя – понурая, глаз слезится, жрать ничего не жрет… Вот и Степан у меня такой же стал… А уж потом, когда узнал, что Юрка погиб, совсем заплохел…

– Скажите, а этот Юрка… – решительно вклинился в разговор Сидорчук. – Что, вы говорите, с ним случилось?

– С Юркой-то? А попал на Новый год под поезд. А уж сам ли попал, скинули ли – никто сказать не может, я самолично с милицейским начальством разговаривала. Скажите, говорит, спасибо, что еще тело нашлось так быстро, а то так и числился бы без вести пропавшим… Где-то недалеко от полотна и валялся, как собака, прости меня господи…

Осталось теперь узнать у Лидии Васильевны фамилию Юрки и его адрес. Лидия Васильевна охотно выложила и то, и другое и тут же сказала задумчиво:

– А вы ведь, мужики, не помогать приехали, вы ведь моего Степана искали, верно? – Она не стала ждать их ответа, она была уверена в том, что ее догадка верна. – Господи, – сказала она, вдруг горько вздохнув, – да что же они такое сотворили-то, что их убивать начали? Ну скажите мне, я вас умоляю, я на все готова! Мне ведь сына еще растить, ребята! Я должна, должна знать, понимаете?…

Что они могли ей сказать? Ничего пока не могли. Ну и крутились как умели.

– Я знаю, знаю, – горячо бормотала она, – это все Батяня, Глеб Аверьянович. Я всегда и Степке своему и Юрке говорила: держитесь вы от него подальше! У него ведь только своя выгода на уме! У него, как у зверя, души нету, один пар вместо нее… А потом, он такой тертый, что вы против него – щенки против волчары…

Следователи понимали, что давно уже засиделись, но она все держала их и так разговорилась, что, казалось, вовсе не хотела их отпускать; несколько раз она махала рукой в сторону двери, выпроваживая очередную гостью в черном: погоди, мол, не мешай…

Кончилось все тем, что Лидия Васильевна все же уговорила их выпить на посошок, поставила перед ними большую миску вчерашнего, но вполне съедобного салата и по куску янтарно дрожащего холодца.

Где может жить так не любимый ею подполковник Глеб Аверьянович она не знала, но была почему-то уверена, что в Москве.

– Знаете, – сказала она на прощанье, – припоминается мне такой разговор у ребят, что из разведки своей Глеб Аверьянович ушел, а устроился начальником службы безопасности у какого-то олигарха… Степа даже распалился тут как-то: «Чем нами всякие дыры затыкать, лучше бы к себе в штат нас взял…»

Напоследок, узнав, что у них все это время в машине сидит водитель, она велела привести Егора Михайловича и усадила его за стол, как он ни отказывался. Так что ехали они назад, в Москву, уже в непроглядной темени, измотанные, но в общем-то довольные поездкой. Каждый по-своему. Подзаправившийся Егор Михайлович все восхищался: «Вот что значит офицерская жена!» Следователи же были уверены, что теперь дело точно идет к завершению: отыскать в Москве или области подполковника с именем Глеб Аверьянович (фамилию Лидия Васильевна так и не вспомнила), особого труда для них не составит…

Если он, конечно, еще жив, а не отправился следом за двумя подельниками, которых, может, сам и препроводил на тот свет.

– Да! – вспомнил вдруг Якимцев. – Ты чего, Федор Николаевич, меня все локтем-то толкал?

– А що таке? Больно вам сделал? Я хотел, чтобы вы спросили, почему тот Юрка помер. А оно само все образовалось, так что извиняйте, товарищ младший советник юстиции!

– Ну то-то же!

ТУРЕЦКИЙ

Я вышел на Исмаилова с большим трудом. Сначала не хотела соединять секретарша: «Джамал Исмаилович очень занят», потом Исмаилов якобы куда-то отъезжал, потом она придумала еще что-то, так что пришлось мне пойти на хитрость, немного припугнуть секретаршу лежащей лично на ней ответственностью.

Меня брала злость. Черт бы побрал все эти перемены в жизни! Это ж надо – старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры звонит человеку, а тот демонстративно не хочет с ним разговаривать. Олигарх хренов!

Наконец Исмаилов все же соизволил взять трубку. Он внимательно выслушал меня, никак не комментируя то, что услышал, не выказывая никакого к нему отношения, и я с невольным уважением подумал, что Исмаилов, судя по всему, и впрямь противник очень серьезный – такой уверенной силой веяло почему-то от его молчания, даже через телефонную трубку…

Наконец «олигарх» сказал:

– Я пришлю к вам своего адвоката. Разговаривайте с ним.

Но я уже был нацелен на предстоящую схватку с этим человеком.

– А вот это вы напрасно, – сразу отреагировал я. – Напрасно отказываетесь дать показания, помочь следствию. Я ведь, между прочим, имею право в случае необходимости доставить вас и в принудительном порядке. Только тогда наша беседа будет иметь совсем другой формат, как теперь принято говорить. Зачем мы будем осложнять отношения с самого начала, Джамал Исмаилович? Вам это надо? Лично мне – нет.

Я ожидал яростного сопротивления, тем более что Исмаилов молчал, видимо взвешивая все «за» и «против». Но он ответил как вполне разумный человек:

– Ну хорошо, вы меня убедили. Только знаете что, может, вы ко мне подъедете, а не я к вам? Ужасно неудобно разрывать день. Да и поговорить тут, в моем офисе, можно, я полагаю, более комфортно, чем у вас…

Каков нахал!

– Нет уж, давайте вы к нам, – твердо возразил я. И добавил для пущего эффекта: – Как в «Бриллиантовой руке», помните?

– Про Колыму? Ну и юмор у вас, однако. Конечно, помню, – без всякого энтузиазма отозвался Исмаилов.

– Ну вот и приезжайте. Давайте уж соблюдем формальности.

– А что, если ближе к вечеру?

– Да, пожалуйста. Как вам удобно – в пять, можно даже в шесть… Только тогда, знаете, не могу гарантировать, что мы с вами рано освободимся. Так что по времени ориентируйтесь сами.

– Ну а как насчет адвоката? – напомнил мне Исмаилов.

– Допрос свидетеля, согласно закону, производится без участия адвоката. Вот обвиняемого – другое дело! Так когда?

– Давайте в четыре, устроит?

– Я уже сказал: меня все устроит, лишь бы сегодня. – Я невольно вздохнул, представив себе, как из-за этого самоуверенного типа сижу в конторе до поздней ночи. Спросил на всякий случай: – А кстати, где находится ваш офис?

– Как, вы этого не знаете? На Якиманке, рядом с Президент-отелем…

Так я и думал. Такова, увы, братцы специфика следовательских мозгов. Задавая Исмаилову этот вопрос, я подсознательно думал о своем визите в «Стройинвест», о рассказе Дворяницкого о том, что он делал 19 декабря. Стало быть, между этими двумя деятелями была какая-то основательная связь.

…Исмаилов выглядел совсем не так, как я его себе успел представить, слыша голос по телефону. У него было тонкое, умное лицо интеллигента – эту интеллигентность придавали ему и цепкий взгляд из-за тонких, элегантных очков с затемненными стеклами, и резкие складки возле губ, и большой матово-белый лоб. И вообще, он весь был какой-то женственно-изящный, тонкий, но в то же время в нем чувствовалась мощная уверенность в себе, чувствовалась незаурядная сила. А может, то была не сила, а порода – у него была прекрасно посаженная на белой мускулистой шее голова, широкие плечи и тонкая талия танцора. Прядь воронова крыла волос с заметной проседью изящно падала на лоб, оттеняя его странную, неестественную белизну. Я старательно искал в облике этого человека что-нибудь, что мне не понравилось бы, и пока не мог найти.

Столь же внимательно разглядывал меня и Исмаилов.

– Ну что ж, Джамал Исмаилович, – сказал я, когда молчание начало становиться просто неприличным, – давайте знакомиться. Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Турецкий Александр Борисович. – Я положил перед собой бланки протокола допроса свидетеля, приготовился записывать.

– Кто вы такой, я уже знаю… Только вот одно… Как бы вы сами могли охарактеризовать род своих занятий?

– Я? – удивился Исмаилов. – Я бизнесмен. И, между прочим, довольно известный…

Он улыбнулся, и я сказал про себя: «Вот, оказывается, что в нем неприятно – улыбка… Н-да, нехорошая улыбочка…» А Исмаилов продолжил свою мысль:

– Широко известный в узких кругах бизнесмен.

– А в чем суть вашего бизнеса? Какие у вас, так сказать, в бизнесе пристрастия?

– Вы что, только из-за этого меня и вызывали? – все еще улыбаясь, спросил Исмаилов. – Неужели нельзя было задать этот вопрос по телефону? Уверяю вас, я бы на него ответил. Честное слово!

Я еще раз внимательно посмотрел на него. Да, похоже, этот человек абсолютно уверен в себе и в своей неуязвимости.

Наконец Исмаилов позволил себе снизойти до ответа:

– Официально я занимаюсь гостиничным бизнесом.

– А что это значит?

– Ну как – что? – Исмаилов пожал плечами. – Строительство, содержание, обслуживание. Знаете, когда человек сам не занимается всем этим, он даже представить не может, какое это обширное поле для деятельности. Вот, к примеру, едут к нам туристы. Едут, заметьте, специально для того, чтобы оставить здесь деньги. Во всем мире туристам радуются, а мы, наоборот, горюем. Почему, вы скажете? Да потому, что мы к этому не готовы, нам негде их размещать – не хватает туротелей, то бишь обычных трехзвездочных гостиниц. И это в Москве! А представьте, что делается по стране, и вы поймете – у этого бизнеса нет ни конца ни края… Ну и как только я это обнаружил, сразу себе сказал: этот бизнес мой.

– Это замечательно – такая увлеченность делом. Но я-то спросил вас немного не об этом. Вы сказали: «Официально я занимаюсь»… Вы что, кроме гостиниц неофициально еще чем-то занимаетесь?

– Ну вам просто палец в рот не клади! «Неофициально» – это в том смысле, что все остальное для меня как бы побочный бизнес, вот и все. Знаете, когда у вас появляются настоящие деньги, они сами вас начинают подталкивать к каким-то решениям. Помимо гостиниц я занимаюсь также иной недвижимостью, а кроме того – строительным бизнесом.

– Да? Это очень интересно. А не могли бы вы назвать те проекты, в которых вы принимаете участие? Я слышал, у вас есть какой-то большой интерес в строительстве Третьего транспортного кольца. Это верно?

– Верно лишь отчасти. Просто сравнительно недавно в мой холдинг вошла фирма «Стройинвест». Вот она, эта фирма, является подрядчиком на строительстве одного из участков Третьего кольца.

– А именно какого, если не секрет?

– Послушайте, Александр Борисович! Ведь вы, по всему судя, прекрасно все знаете и без меня. Так зачем же эти игры в кошки-мышки?

Я подумал, не пора ли переходить в решительное наступление. Нет, пожалуй, еще не время для прямых вопросов. И спросил, чтобы Исмаилов мог немного расслабиться, отвлечься:

– Скажите, а почему вы все-таки согласились со мной поговорить? Я знаю, вы вообще неохотно общаетесь с людьми, если это не имеет прямого отношения к вашему бизнесу, Джамал Исмаилович…

– Вы хотите сказать, что я мог отказаться от этой встречи? – Он ехидно улыбнулся своей тонкогубой улыбкой.

– Ну, думаю, вполне могли. Вы же, вероятно, полагаете, что у нас в принципе против вас ничего нет…

– У вас против меня, очевидно, есть предубеждение, начнем с этого. И не надо, не оспаривайте! Да, я мог проигнорировать ваше предложение «встретиться». Я, кстати, мог-таки прислать к вам своего адвоката – не думайте, что я испугался вашей угрозы насчет привода. При моем состоянии я вполне могу себе это позволить. Но представьте, я сам захотел встречи с вами. Я слышал о вас как о вполне приличном человеке. И, представьте, захотел на вас посмотреть. Чтобы знать, с кем имею дело, настолько серьезно мне это ваше расследование может угрожать…

– Ну и что вы увидели? Разочаровались?

– Неважно. Главное – я увидел, что вы нечестолюбивы. Верней, нетщеславны. А будь это не так, у нас с вами вообще ничего бы не вышло, никакого разговора… Я полагаю, вы ведь от меня хотите правды, да еще и откровенной правды, так? Но ведь заставить меня быть правдивым, а тем более откровенным, вы не можете, верно? Нет у вас таких инструментов и таких козырей на лапе, извините… К чему я все это? А к тому, что при таком раскладе я могу с вами нормально беседовать только в том случае, если ваше честолюбие не равно моему. В противном случае мое честолюбие должно было бы в обязательном порядке одержать верх над вашим. Иначе я не могу, я так устроен. Ну а при таком раскладе какая уж там откровенность… А теперь, после этого необходимого вступления, позвольте узнать: так что же вы все-таки хотели у меня спросить, когда приглашали сюда? И не теряйте, ради Аллаха, ни свое, ни мое время. Вас же интересует, наверно, не причастен ли я каким-то образом к покушению на Георгия Андреевича Топуридзе, да?

– Ну, положим, свое-то время я как раз не теряю… Хорошо, спрошу напрямую, пользуясь фактическим вашим предложением насчет откровенности: вы были заинтересованы в том, чтобы Топуридзе убрали?

– Я? С какой стати? Мы старые друзья, мы замечательно сотрудничаем. У Георгия прекрасная голова. Ему нужны были инвесторы, единомышленники, и я вполне годился на эту роль. И вообще, мы были как братья. Для нас, кавказских людей, это не пустые слова, как для многих! Я за него, извините, любому пасть порву!

– В таком случае позвольте спросить: если вы братья, кто из вас старший брат, а кто младший? Не могло так случиться, что Георгию Андреевичу, например, надоела ваша опека? Ваш диктат, проистекающий из неизвестно откуда взявшегося права старшего?…

– Молодец, дорогой! Хорошо вопрос ставишь, правильно. Но я же не сказал «братья», я сказал «как братья». Мы были равны, говорю это с гордостью. Потому что быть равным с таким человеком, как Георгий, – это даже для меня честь. Большая честь. Нет, я к этому покушению никакого отношения не имею. Я думаю, вам надо искать в окружении мэра.

– Вы не любите мэра?

– В данном случае это не имеет значения, а вот окружение его я точно не люблю. Одно дело лев, а другое – шакалы, которые при нем кормятся.

– А вам? Вам такой лев не нужен? Ну пусть не мэр. Человек вроде Топуридзе?

– Мне? Нет. Я самодостаточен как предприниматель.

– Однако на старте своего предпринимательства, как я знаю, вы не брезговали помощью и даже опекой Георгия Андреевича. Я не прав?

– Думаю, вы ошибаетесь. Мы тогда одинаково были нужны друг другу. По крайней мере, это мое мнение. И вообще, не вижу ничего предосудительного, если человек в своем бизнесе удачно использует отношения с влиятельными или даже одиозными фигурами.

– Ну допустим… Скажите, а вы очень богаты?

– Не скажу! В данном случае это не имеет никакого значения. Считайте, что я просто состоятельный человек, о деньгах уже не думаю.

Ишь ты, наглец! Это он лишний раз дает мне понять, что я для него – тьфу!

– Хорошо, – не стал я спорить, – состоятельный так состоятельный. – Тогда давайте вернемся к главному вопросу. Наш уговор об откровенности все еще в силе?

– Валяйте, спрашивайте!

– Так все-таки что вам известно об этом покушении?

– Отвечу: я знаю о нем не больше, чем все остальные граждане этой страны. Только то, что было по телевизору и в газетах.

– Будто бы… А почему вы тогда сказали в интервью по этому поводу, что если бы Топуридзе продолжал с вами дружить, с ним бы не случилось ничего подобного?

– Я вообще-то не так говорил. Я, кажется, говорил: если бы я был рядом… Ну и что в этих словах крамольного?

– Вы знаете, это похоже на некое скрытое злорадство: вот не стал, мол, со мной дружить – и получил. Или даже на скрытую угрозу, на предупреждение: не порвал бы с другом – и не надо б было тебя убивать…

– Ну вы и иезуит! Я сказал только то, что сказал. Я уже публично пояснял однажды эти свои слова, я имел в виду, что, если бы я был рядом, я бы Георгия защитил.

И снова я подумал о том, что Исмаилов ведет себя не просто уверенно, а даже, может быть, как-то подчеркнуто уверенно. И еще раз прикинул, не пора ли пускать в ход козыри – ну, скажем, стоит ли именно сейчас сказать Исмаилову о том, что потерпевший уже дал показания следствию и что сам Топуридзе как раз считает, что покушение на него устроено именно Джамалом Исмаиловым. Но все-таки это был очень сильный козырь, и я решил пока придержать его – мало ли как еще повернется наш разговор. Я сказал, что хотел, но сказал немного иначе:

– А вот отдельные свидетели по делу утверждают, что вы не только в последнее время серьезно конфликтовали с Топуридзе…

– Да что вы! Господь с вами, как у вас говорится. Мы очень мило посидели с ним в ресторане как раз перед покушением. И вообще, вряд ли можно говорить о каких-то конфликтах между нами… Так, обычные житейские трения…

– Может быть, может быть. А скажите, почему вы в тот вечер так настаивали на том, чтобы Георгий Андреевич поехал ночевать к Величанской?

– Вы имеете в виду, почему я толкал его в объятия любовницы, в то время как у него есть любящая жена?

– Да нет, я не ханжа. Почему вы не хотели, чтобы он ехал домой?

– Вы как-то не так вопрос ставите… Просто я хотел спасти его от неприятностей куда больших, чем семейная ссора… Когда началась эта заваруха, я понял из отдельных возгласов, что на Георгия напали представители какой-то преступной группировки – не то солнцевской, не то таганской, что ли. Я, знаете ли, как человек не вполне местный, не очень в этом разбираюсь. – Исмаилов улыбнулся: извините, мол, сами мы не местные…

Я мысленно потирал руки. Ну вот он, похоже, и подставился. Несмотря на свои миллионы, несмотря на свое тонкое умное лицо и все понимающие улыбочки…

А вот теперь попробуем закатить пробный шар, посмотрим, что из этого получится.

– А вы знаете, уже известно, опять же по показаниям других свидетелей, что драка была затеяна никакими не солнцевскими, а охранниками вашего отеля «Балканская». О том, что эти охранники – ваши, к слову, земляки, чеченцы, – принимали в драке самое непосредственное участие и отнюдь не на стороне Топуридзе, свидетельствует и милицейский протокол, который был составлен тогда же, прямо на месте события. Что вы на это скажете?

Но Исмаилов нисколько не смутился, он был все так же уверен в себе и парировал мгновенно:

– Скажу, что вот и вы, человек, судя по всему, неглупый, обладающий широкими взглядами, решили прибегнуть к привычному стереотипу: раз кавказец, – значит, террорист или бандит. Вы же не просто так давите на этническую педаль – «ваши земляки» и так далее… На моих предприятиях работают тысячи людей. И обвинять меня в чем-то лишь на том основании, что в деле замешаны мои земляки, – я считаю это предвзятым отношением. Заметьте, я не сказал «расизмом» или «национальным шовинизмом». Найдете этих нападавших, спросите у них сами – больше чем уверен, они скажут, что никакой Исмаилов их не подкупал и не науськивал. А скажут они именно так, потому что так оно и есть. Они ведь горцы. А для горца честь – выше всего. Он соврать не может. И вообще, по-моему, вы не там ищете. Драка – это хулиганство, а на охоту на Георгия вышли люди серьезные…

– Несколько минут назад вы утверждали, что уговаривали потерпевшего ехать ночевать к Величанской только потому, что эти самые «хулиганы» могли принести ему очень большие неприятности.

– Да, я говорил это. Я думал, что напавшие бандиты способны мстить Георгию, преследовать его и дома.

– Значит, я вас верно понял. Но тут же вы утверждаете, что устроить покушение на него эти люди не могли. Не находите, что здесь у вас какая-то нестыковочка?

– Ну, может быть, я и алогичен немного… Но не забывайте, что в тот вечер все мы были после серьезного застолья… под хмельком… Может, я что-то и неправильно Георгию посоветовал, а все равно я считаю, что покушение – это дело людей совсем другого уровня.

– Да почему вы так думаете, черт побери? – не выдержал я.

– Держите себя в руках, гражданин следователь, – усмехнулся Исмаилов. – Объясняю свою точку зрения. Мой друг Георгий занимается в московском правительстве очень большими делами. Так что конечно же у него есть и недоброжелатели, и завистники, и просто обиженные им люди, но это не шпана! У большого человека и враг тоже не маленький!

Так, первый мяч он кое-как отыграл. Не очень убедительно, прямо скажем, но отыграл. Хотя, судя по этому разговору, совесть у него все-таки нечиста. Вернее, не совесть – совести у него и вообще может не быть, а как бы это сказать… память о содеянном – вот она его подводит… Короче говоря, что-то этот самоуверенный миллионщик все же скрывает, скрывает. Пожалуй, все же Топуридзе не ошибается в своих предположениях и выводах…

– Так что ищите в окружении мэра, – еще раз настоятельно подвел итог Исмаилов и насмешливо посмотрел на меня. Дудки, больше ты меня из себя не выведешь!

– Да, безусловно, мы ищем и там, – ответил я, выдерживая его взгляд, – но сейчас-то я разговариваю с вами, верно? Давайте-ка на минуточку вернемся к «Стройинвесту», к вашему интересу в строительстве Третьего транспортного кольца. Скажите, Джамал Исмаилович, почему вы принимали такое активное участие в закупке в Германии проходческого щита? Вы так этого добивались, что в нарушение всяких правил продали свой пакет акций Универсал-банка, даже не выставив его, как это обычно делается, на аукцион.

Насчет акций им с Якимцевым тоже объяснил Топуридзе, и сейчас было самое время запустить и этот пробный шар.

– Не понимаю, почему вы с покушения перекинулись на какие-то частности бизнеса, – сверкнул очками Исмаилов, – но раз уж я обещал вам отвечать на все ваши вопросы, отвечу и на этот. Я, честно говоря, не вижу в этой продаже пакета акций ничего противозаконного. Когда я его продавал, у меня был план приобрести «Стройинвест» в собственность. Но когда я, уже в процессе сделки, понял, какими «Стройинвест» обременен долгами, я решил сделать по-другому – я вложил деньги в этот самый щит в надежде, что если он и не поможет очистить «Стройинвест» от долгов, то поможет мне потом приобрести его за цену много меньшую, чем сейчас… А что продал акции не по правилам – ну судите меня, если есть такая возможность. Виноват-с, спешил очень, время поджимало…

Я, конечно, понимал, что вступал в область, где знаниями никак не мог тягаться с Исмаиловым, и не факт, что мне поможет лекция о видах финансового мошенничества, на скорую руку прочитанная им с Якимцевым раненым Топуридзе. Но все же я сделал еще один шаг в эту неизведанную область:

– Надо же, как интересно у вас получается! Чтобы попробовать поймать журавля в небе, вы рискуете совершенно неоправданно огромной суммой. А я думаю, что тридцать миллионов долларов и для вас сумма немаленькая, да плюс к этому заставляете директора банка оформить кредит еще почти на сотню миллионов, заведомо ставя тем самым банк на грань банкротства… Как вы могли рискнуть такими деньгами, зная, что проект строительства этого самого туннеля, в который должны пойти деньги, еще даже не утвержден? Ну а если он так и не будет утвержден? Вы же просто прогорите, вылетите в трубу! Разве нет?

– Увы, это так, – вздохнул Исмаилов. – Ну что ж делать – вот такой я рисковый. Это, наверно, чисто национальное. Знаете пословицу: «Кто не рискует, тот не пьет шампанского»? Ну а кроме того, я ж не машина, я живой человек и даже романтик, знаете ли. Генеральный директор «Стройинвеста» – друг моей юности, понимаете? Во мне сыграла моя романтическая жилка, решил ему помочь… А миллионы… что ж, миллионы дело наживное…

– Действительно романтик! Неужели вы думаете, что я поверю в эту беллетристику, зная уже, что вы фактически прибрали к рукам и «Стройинвест», и Универсал-банк, долговые обязательства которого сами же и скупили за десять процентов на неизвестно откуда взявшиеся у вас деньги! Ведь ваши счета были почти обнулены…

Исмаилов снова посмотрел на меня тем томным и в то же время полупрезрительным взглядом, о котором до этого он знал лишь со слов Топуридзе.

– Ну верить или не верить – это ваша личная проблема. А должностная, так сказать, ваша проблема заключается, как я понимаю, в том, чтобы доказать, что все, что я вам говорю, – это не так. А доказать-то как раз вы и не можете!

– Ну вот и подбили финал всем красивым разговорам о честности и откровенности. – Я усмехнулся, в упор разглядывая наконец-то открывшегося противника. – Доказать действительно не могу, – согласился я. – Пока не могу. – И тут же добавил: – А к слову сказать – о личных проблемах и должностных… Я, знаете, опять про Универсал-банк. Вот вы недавно заявили в одном интервью, что собираетесь взять на себя возрождение этого банка… И это при том, что Топуридзе уже начал процесс его банкротства. Почему вы сделали такое заявление?

– Почему? – Исмаилов пожал плечами. – Я собрался заняться этим банком только потому, что считаю себя, если угодно, неплохим организатором. Вот и все.

– И что? Одного этого оказалось достаточно, чтобы пойти против решения вашего, как вы говорите, брата?

– Почему против решения? В любом случае этот банк кто-то должен поднимать, верно? Ведь и Георгий объявил его банкротом не для того, чтобы прихлопнуть, а для того, чтобы поднять и в конечном счете – улучшить его работу… Ну а тут я со своими идеями…

– Но насколько я знаю, вы прежде никогда не работали с банками, точнее, не выступали в роли банкира…

– Знаете, я похоже, поторопился выразить вам свою симпатию… Вы с этой своей подозрительностью нравитесь мне все меньше и меньше. Вы рассуждаете, извините, как заурядный, полуграмотный совковый мент: дескать, капиталист – это всегда плохо, это всегда вор и прочая чепуха. Я все время работаю с банками, иначе я не стал бы бизнесменом, иначе не добился бы таких значительных успехов. Только раньше я работал с банками в пассивном режиме, в режиме вкладчика, в режиме акционера, а теперь хочу перевести эту работу в активную фазу. Надеюсь, это решение окажется верным. И вообще, это с моей стороны скорее экономическое решение. Еще раз скажу: я ведь не машина, запрограммированная только на получение доходов, не надо делать из меня монстра!

– Вы, похоже, исподволь хотите меня убедить, Джамал Исмаилович, что Топуридзе банкротил свой банк не из-за вас, не из-за вашей разрушительной деятельности?

– Ну вы меня удивляете, господин следователь! Говорим мы с вами, говорим, а вы… Я, например, совершенно убежден, что мы с Георгием, хоть и не поддерживаем близких отношений как раньше, вполне можем быть деловыми партнерами. Неужели вы думаете, что Георгий стал бы проделывать всю эту штуку с банком только ради того, чтобы оттолкнуть меня или как-то от меня отгородиться? Он породил столько высокоэффективных проектов, что я, например, нисколько не сомневаюсь, что он и сейчас просто-напросто задумал что-то новое… Ну и чем я ему при таком раскладе плох, предлагая выкупить долги банка?

Похоже, он был совершенно убежден в том, что я ничегошеньки не понимаю в том, о чем они тут ведут речь, что ничего не знаю об укоренившихся с недавних пор среди российских финансистов мошеннических трюках с «реструктуризацией» своих же собственных долгов.

И я не удержался от замечания, которое могло бы сразу поставить крест на возможности наших дальнейших нормальных контактов:

– Что, сначала загнали деньги банка в этот самый щит, а потом сделали Топуридзе предложение, от которого он, по-вашему, не сумел бы отказаться?

Однако, вопреки моим опасениям, эта гангстерская фраза нисколько не шокировала Исмаилова, а привела даже в легкий восторг:

– Вот именно, вот именно! Просто банку не повезло, Георгию не повезло, а тут я со своим предложением. Ну и почему надо отказываться? Вообще я, честно говоря, вас не понимаю: когда все рушится, когда человек бежит с награбленным за рубеж, – вы, следователи, вроде как довольны, поскольку какие-то ваши прогнозы совпали с реальностью. А когда он собирается бороться на родной почве…

– Ну я-то, положим, тут ни при чем…

– Нет, я не конкретно про вас, я вообще, – усмехнулся Джамал Исмаилович. – Почему-то от человека вроде меня все ждут, что он, как следует заработав, должен свалить куда-нибудь за бугор, на теплые гавайские пляжи, и ждать там, когда ему на репу начнут падать какие-нибудь ананасы. Лично я решил бороться до последнего!

– Так вы что, переключаетесь теперь на чисто финансовую деятельность?

– Ничего подобного! Банк – это так, забава, разминка для интеллекта. Моя истинная любовь, мое хобби, моя давняя привязанность – это недвижимость. Тут я, если хотите, Моцарт.

Ах, какой соловей! Заслушаешься. А человек по его милости валяется в больнице и неизвестно, когда еще выйдет. А второго уж месяц как похоронили. Хорош Моцарт! Пришлось решительно прервать разошедшегося свидетеля.

– А теперь послушайте-ка меня, господин Моцарт… Видите, снова вы мне про романтику и снова я к вам с прозой. Я собираюсь доказать, что вы с помощью грубого, уголовно наказуемого шантажа подвели Универсал-банк к банкротству, чтобы потом с помощью все тех же грязных денег, которые помогли вам стать его совладельцем, окончательно прибрать его к рукам…

– Кто вам внушил такую ересь, Александр Борисович! – снова улыбнулся своей паскудной улыбочкой Исмаилов.

И снова меня подвела выдержка. Да и то сказать, я аж побагровел от ненависти к нему.

– Не перебивайте меня! Должен заметить еще, что экономика, все, что вы тут говорили, к тому делу, которое я веду, имеют отношение в общем-то косвенное. Я занимаюсь расследованием убийства. И намереваюсь доказать, что к нему, к этому преступлению, вы имеете касательство самое непосредственное.

– Послушайте, господин следователь! – холодно возмутился Исмаилов, и снова я, едва сдерживая ярость, приказал ему:

– Не перебивайте, слушайте. А потом побеседуем, если будет охота. Послушайте, как в итоге расследования мне видится картина происшедшего, то есть покушения на убийство заместителя главы московского правительства Георгия Андреевича Топуридзе… Вы в силу каких-то причин были абсолютно уверены в том, что московское правительство в ближайшие дни утвердит проект строительства в Лефортове туннеля глубокого заложения с помощью импортного проходческого щита. Так уверены, что, опережая события и добыв деньги с помощью махинаций в Универсал-банке, даже приобрели в Германии щит. Впрочем, и тут вы схитрили: щит приобрели бэу, а выдали его за новый, надеясь впоследствии разницу положить в свой карман. – Я прервался, наслаждаясь паузой, смотрел на Исмаилова – как он реагирует на обвинение. Он внимательно меня слушал, поджав тонкие, на глазах синеющие губы, – похоже, пребывал в колоссальном напряжении. – Почему вы были так уверены в своих планах – это мы еще выясним, думаю, вас уверил в успехе всей затеи новый ваш приятель и, очевидно, компаньон – Рождественский. И тут до вас доходят сведения, что другой ваш приятель – на этот раз бывший – готовится сделать сообщение на правительстве и тем самым двухмиллиардный проект строительства туннеля глубокого заложения похоронить. Имя этого бывшего приятеля – Топуридзе. Узнав об этом, вы заманиваете Топуридзе в ресторан. Да-да, именно заманиваете, я уже знаю, что вы подвергли Георгия Андреевича массированной атаке. В ресторане вы, в присутствии еще двух заинтересованных лиц – Рождественского и Дворяницкого – попытались уговорить Топуридзе не «топить» туннель, что он собирался сделать, изучив альтернативный проект Баташова из НИИ транспортного строительства, по которому смета сокращалась втрое. А когда уговорить Топуридзе не удалось, вы решили сделать все, чтобы он не выступил на заседании правительства. Для этого вы с помощью подручных, в частности приглашенного вами же Плотникова и двух своих телохранителей, инсценировали нападение на Топуридзе представителей некой криминальной группировки. Конечно, эти «специалисты» могли прикончить Топуридзе там же, у «Околицы», но что-то вас в такой простоте решения не устроило. Не знаю – обилие ли свидетелей, присутствие ли Анастасии Янисовны или что-то еще, но вы сделали все возможное, чтобы Топуридзе остался жив и поехал ночевать к Величанской. Преследовали вы при этом совершенно определенную цель: ваши киллеры теперь знали, как поедет Топуридзе утром на службу. И, будучи совершенно уверенными в том, что он поедет только так, заранее заняли свои боевые места. Топуридзе поехал и был встречен киллерами… Вот теперь у вас руки развязаны. Вы в срочном порядке привозите в Москву щит, а ваш приятель Дворяницкий готовит под него стартовый котлован. Вот теперь вам фактически никто не мешает и вы, очевидно, собираетесь поставить всех перед свершившимся фактом: хотя проект и не утвержден, проходка туннеля уже началась, так что уже поздно что-либо менять в этой ситуации… – Я по-прежнему не сводил глаз с Исмаилова. Тот казался невозмутимым, только губы, похоже, сжал еще плотнее. – Как вам такая картинка? Или вы собираетесь возражать?

Исмаилов по-прежнему молчал – то ли сраженный логикой моих доводов, то ли тщательно готовил в уме ответ. Наконец он все же разлепил свои почти черные губы.

– Не сомневайтесь, мне есть что вам возразить. Но я знаю вас, сыщиков, вы если впились в какую-то версию, будете держаться за нее до самого конца, трактором не оттащить… Поэтому возражать тут, наверно, совершенно бессмысленно. Я приведу всего лишь один довод в свою защиту. Я никогда бы, слышите, никогда в нынешней ситуации не пошел на такой шаг, как тот, который вы так художественно мне приписываете. Я, знаете ли, человек амбициозный. Я даже, представьте, собираюсь выдвинуть свою кандидатуру на предстоящих президентских выборах.

– На выборах президента России? – уточнил я, не показывая своего удивления.

– Да. Российской Федерации.

– Как Брынцалов? Ну и зачем вам это нужно?

– Нет, не как Брынцалов. Брынцалов это делал ради рекламы, у меня же совсем иные цели. Для меня эта акция принципиально важна – для утверждения моего доброго имени. Представляете, какую проверку проходит такой кандидат? И если я ее пройду – с моей-то репутацией, с моим национальным происхождением, – никто уже не посмеет, подобно вам, отождествлять меня с какими-то гангстерами… Да и просто хочу на этих выборах проверить свои реальные возможности. И вообще, люблю ставить перед собой невыполнимые с виду задачи…

– Ну это еще ведь только разговоры, верно? А пройдете вы ту проверку, о которой толкуете, не пройдете – это еще бабушка надвое сказала.

– Именно поэтому я и не мог бы совершить того, что вы мне тут приписываете! И вообще, у вас ведь пока одни только предположения, верно? И улики, даже если они есть, в чем лично я сомневаюсь, они, как я понимаю, косвенные. Или вы уже нашли киллеров? – Его синие губы раздвинулись в ироничной улыбке. – Настоящих доказательств у вас, вероятно, нет, иначе бы вы меня уже давно арестовали. – Он встал. – А посему позвольте мне откланяться. Не могу сказать, что очень рад нашему знакомству, хотя оно было любопытным. И настоятельно прошу, раз у вас нет на меня ничего конкретного, – не дергайте меня, не пугайте больше, тем более что я не из пугливых. Уж не разочаровывайте окончательно в том мнении, которое у меня уже сложилось…

Я подтолкнул ему через стол листы протокола допроса свидетеля. Говорили долго, а протокол получился небольшой… Да и вряд ли даже самый подробный протокол отразил бы все то, о чем мы тут говорили…

– Вот прочтите внимательно, подпишите каждый лист… А что касается прямых доказательств – их действительно у меня пока маловато. Но лично мне их и не надо – я же не суд присяжных. Я сегодня поговорил с вами – и мне этого достаточно. По крайней мере, для того, чтобы знать, совершали вы преступление или нет. Я убежден – вы его совершали. А доказательства у нас будут, можете даже не сомневаться. – Я замолчал, наблюдая, как Исмаилов пробегает одну за другой строчки протокола.

– Ну что ж. – Улыбка так и не сходила с его лица. – С моих слов, все верно. – Он начал подписывать листы протокола.

– Так о чем, бишь, мы с вами? А, да, доказательства. Как говорится, попутного вам ветра в корму. Найдете что-нибудь – глядишь, поговорим еще. А до того все же не надо меня дергать без особой нужды… Кстати, – вспомнил он, уже стоя у дверей, – все же имейте в виду, что больше без адвоката вы меня не увидите…

После его ухода я сидел еще какое-то время за своим столом опустошенный – столько сил отнял этот разговор, что, казалось, у меня совсем не осталось энергии, чтобы подняться, куда-то идти…

Дело о покушении на Топуридзе уже нельзя было назвать висяком, но от этого никому не становилось легче. То, что получалось, было даже тяжелее, чем висяк: я практически со стопроцентной достоверностью знал главного виновника преступления, и все косвенные улики указывали именно на него, а прямых доказательств у меня не было. И преступник – умный, смелый, презрительно уверенный в собственной безнаказанности – в душе издевался и надо мной, и над правосудием.

ЛЕНА ЕЛАГИНА

Ну вот, дождалась оперативной работы, подумала Лена, открыв дверь в нужную ей палату. Палата была огромная – коек на десять-двенадцать, во всяком случае, сейчас, когда она попала сюда, на этих койках лежали в самых разных позах шесть человек, а еще один, у окна, сидя слушал через наушники маленький радиоприемник. Невольно морщась от тяжелого воздуха, который всегда бывает там, где есть лежачие больные, она обвела обитателей палаты взглядом, стараясь угадать, кто из них нужный ей Баташов. Заметив, как пристально смотрит на нее какой-то пожилой полнолицый дядечка, она спросила осторожно:

– Это вы Михаил Васильевич?

Полнолицый горестно вздохнул, – видать, очень наделся, что она пришла именно к нему, и показал в противоположный угол палаты, самый дальний от окна, где уже делал Лене слабый знак рукой худой, какой-то весь костистый человек.

– Если вы ищете Михаила Васильевича Баташова – это я.

У него была забинтованная голова, и из этих бинтов выглядывало хорошее, породистое русское лицо – такие лица, судя по живописным портретам, часто случались у дворян, а в наше время встречаются все больше у актеров. Лица сухие, умные, с ямочкой на твердом подбородке… Одной этой ямочки Лене было достаточно, чтобы проникнуться к ее владельцу мгновенной симпатией.

Она подошла к его постели и, поставив стул в проходе между койками, села поближе к изголовью.

– Здравствуйте, Михаил Васильевич.

– Здравствуйте, – ответил он и заговорщически поманил ее пальцем: поближе, мол: – Из милиции?

– Из прокуратуры, – уточнила Лена, – следователь Елена Петровна Елагина. Нас попросил (хотела сказать – надоумил, но быстро передумала) навестить вас Георгий Андреевич Топуридзе.

– А кто это? – недоуменно наморщил лоб Баташов.

– Это заместитель главы московского правительства, который по поручению мэра знакомился с вашим проектом и собирался горячо его рекомендовать правительству…

– Это не проект, это только записка, – еле шевеля губами, сказал Баташов, немного помолчал и спросил: – Ну и как, рекомендовал?

Лена извиняющимся жестом развела руки:

– Не успел – на него было совершено покушение…

– И на него тоже?

– И на него. Даже немного раньше, чем на вас. Видите, какой проект вы предложили, – улыбнулась Лена, – что из-за него уже на людей охотятся… Ну да ладно, давайте сразу перейдем к делу, да? А то ведь вас, наверно, долго мучить разговорами нельзя. – Она огляделась. Многовато, конечно, постороннего народа, но что ж поделаешь!… На всякий случай спросила:

– Вы не встаете?

– Пока нет, – грустно сказал Михаил Васильевич. – Отделали меня, как говорится, на совесть.

– Теперь обязательно поправитесь, – обнадежила его Лена. – Ну что ж, лежа так лежа… Расскажите мне все по порядку, Михаил Васильевич. Ладно? Если что будет непонятно – я вас переспрошу, хорошо?

И он рассказал – закрывая глаза, делая длинные паузы, пережидая накатывающую волнами головную боль – следующее.

…Михаил Васильевич Баташов не зря заметил в своей записке на имя мэра, что нисколько не удивится, если в один прекрасный день на него нападут какие-нибудь темные личности. Предав свой проект огласке, он все время был настороже и даже по-своему готовился к встрече с этими самыми личностями, – например, сделал из крышек от кастрюль что-то вроде кирасы, которую надевал под пиджак.

– Глупо, конечно, да? – спросил он, печально улыбаясь.

Сам он отнюдь не считал, что это глупо, и были у Михаила Васильевича на то свои резоны.

Он с давних уже пор жил в Черемушках, в хрущевской пятиэтажке без лифта.

– Знаете, сначала, когда, после развода, попал я в эту хрущобу, то все думал: поднакоплю денег и обязательно перееду в другой район, в другой, настоящий дом… А потом как-то привык, сроднился. И воздух чистый, и люди неплохие – безобразий у нас меньше, чем в других районах, ей-богу! За столько-то лет – и я всех знаю, и меня все знают.

Именно поэтому его старожильский глаз и зацепился за начавшую появляться в их дворе новую иномарку. Вернее, даже не столько за машину – иномарка, она и есть иномарка, таких в Москве тысячи, – а за ее номер. Почему? Да потому что на номере был непривычный ему региональный индекс. Не 77 или 50, что соответствует Москве или ее области, а 39. Он не поленился, узнал: номер калининградский. Кенигсберг. Знающие люди сказали: скорей всего это значит, что машину оттуда пригнали, а на учет здесь, в Москве, еще не поставили, может, даже и не растаможивали. Потом он увидел и пассажира этой машины. Это был невысокий, но очень крепкий, по-военному подобранный, элегантный человек, которого портило лишь одно – как-то очень буйно росшие на лице волосы.

– Знаете, бывает – и из ушей волосы лезут, и из ноздрей, а у этого особенно лохматыми были брови. Как у Брежнева, царство ему небесное… Кустистые такие брови…

У Лены от предчувствия екнуло сердце.

– А лет ему сколько? – спросила она. – Ну по-вашему, конечно.

Баташов немного подумал, не стал отвечать наобум Лазаря.

– Да не старый еще, наверно, пятидесяти нет… И что характерно, я тогда же и подумал: что-то в нем не то. Какая-то в нем фальшь. Вроде как просто болтается во дворе – то ли передохнуть решил, то ли ждет приятеля, который вот-вот выйдет, а напряжен так, будто не гуляет, а работает. Это я сразу почувствовал, поскольку и сам был все это время напряжен… Ну вы, понимаете…

Лена кивнула на всякий случай, хотя конечно же что она могла понимать, не испытав чего-то подобного сама…

– Я ведь правду вам сказал, что все последнее время настороже, все жду нападения. Думаете, это психоз, да?

Лена замотала головой: нет-нет, что вы…

– И вот увидел я его, и сразу мне в голову одно: этот дядька с бровями – он ведь за мной следит. Я даже порадовался, что «кирасу» свою не забыл надеть, а то ведь стеснялся ее. Смех смехом, а если что – от пули, может, и не спасет, а от ножа – запросто… Ну вот. Я к подъезду, а он за мной идет, прямо хоть становись в боксерскую стойку. А надо сказать, у нас на двери замок кодовый, как почти везде сейчас по Москве. Я дверь возьми да перед самым его носом и захлопни. Ух он психанул – ногой даже в дверь несколько раз ударил, пока я на свой этаж поднимался… Ну а напали на меня следующим вечером. Я как раз поздно с работы возвращался – все сидел с проектом, с туннелем этим. Смотрю, а недалеко от моего подъезда опять та же машина, а около машины стоит какой-то человек, держит что-то около уха – как будто по мобильнику с кем-то разговаривает. Ну разговаривает и разговаривает, мне-то что?

A у нас, я уже сказал, район довольно спокойный: чужой шпаны не бывает, а свои ухари еще не подросли. Вот я все и думал по простоте душевной, что если меня злые люди за проект будут наказывать, то подкараулят где-нибудь в безлюдном месте – в парке, вечером на остановке. А меня подловили прямо у подъезда, вернее, не "у", а в самом подъезде. Только я в этот раз кодовый замок открыл – слышу звук… Такой своеобразный звук… Знаете, какой бывает, когда стоишь рядом с милиционером, у которого включена портативная рация. Я даже услышал отдельные слова. Что-то вроде «сразу уходи, понял?». И тут же меня по голове и ошарашили. Хорошо чем-то приложили – если бы не шапка, наверняка бы мне карачун настал. А так я просто упал и даже сознание потерял не сразу – помню, рация вдруг зашуршала-зашуршала, и голос из нее говорит: «Все, идет кто-то, давай в машину!» Ну и все, больше и рассказывать нечего… Пришел в себя уже здесь, в Склифосовского…

Лена посмотрела на него с жалостью:

– А как вы себя теперь чувствуете, Михаил Васильевич?

– Да что чувствую… Головные боли, конечно, все время… Врачи говорят, сотрясение мозга было очень сильное. Но это все дело второе, а вот что там с туннелем-то? Принято по нему окончательное решение или нет? А то я здесь как на необитаемом острове, и поговорить про то, что волнует, не с кем…

– К сожалению, и я вам про туннель ничего не скажу. По-моему, вопрос еще открыт… а вы что, считаете, что вас чуть не убили как раз из-за туннеля?

Баташов изумленно посмотрел на нее:

– А из-за чего же еще? Только из-за него, голубушка! Кому я, старый, одинокий пень, сам по себе нужен?

И тут она наконец сделала то, из-за чего, собственно, ее сюда и командировали и что ей не терпелось сделать с самого начала, – она достала привезенную Якимцевым из Яхромы фотографию, на которой стояли, обнявшись, на фоне какой-то глинобитной стены трое друзей в десантных тельняшках и армейских бриджах.

– Посмотрите, Михаил Васильевич, вам никто из этих троих не знаком? – Спросила и замерла в ожидании: угадали они, не угадали?

Михаил Васильевич с минуту разглядывал фотографию, зачем-то перевернул ее, прочитал: «Юрик, Г. А., Степа. Аддис-Абеба, 1987».

– Ишь ты, – пробормотал он, – куда занесло. – И добавил, помолчав: – По-моему, вот этот, что пониже, в середке, – это вот он и есть… который с бровями. Только здесь он, конечно, помоложе, не такой еще заматеревший. Но все равно, узнать можно… Видите, у него и здесь вон какие брови! – Спросил недоверчиво: – Неужели по фотографии найдете?

– А почему ж не найти, – ответила сразу повеселевшая Лена. – У нас ведь не только фотография. Мы знаем имя. Знаем, что он – военнослужащий, во всяком случае, был таковым. Так что найдем через Министерство обороны. Не сразу, но найдем…

Глядя на нее, оживился и Михаил Васильевич.

– А знаете что? – предложил он. – Вы его через машину попробуйте найти, по номерам. Конечно, может, машина и не за ним числится, а все же владелец у нее в любом случае должен быть. Так, может, владелец знает. А?

– Хорошо бы, конечно… Да откуда ж его взять, этот номер? Вы же, наверно, не запомнили? Я думаю, не до того было…

Он посмотрел на нее с каким-то по-детски ликующим видом. Сказал торжественно:

– Нет, не запомнил, – и, выдержав паузу, насладившись тем, как вытягивается юное Ленино личико, уточнил: – Я его не запомнил, я его записал. Еще в первый раз. Помните, я вам говорил, что был все время настороже. Номер мне показался подозрительным, вот я его и того… на всякий случай. И записал, между прочим, в записную книжку. А книжка эта у меня в костюме, в котором меня сюда на «скорой» привезли. Так что вам надо просто-напросто найти сестру-хозяйку и обо всем с ней договориться. Жалко, вы не в форме, форма бы на нее очень подействовала… Но удостоверение-то у вас, конечно, с собой?

Она была готова расцеловать его. И расстались они, уже после того как Лена оформила допрос этого важного свидетеля и заполучила записную книжку, чуть ли не родными друг другу людьми. Она обещала прийти просто так, навестить его.

– Что вам принести, Михаил Васильевич? – спрашивала она, прощаясь.

А он только все умолял ее:

– Что вы, что вы, ничего не надо. Разве вот… Если насчет туннеля что-то выяснится – уж уважьте меня, Леночка, а? Сообщите, век вам буду признателен. Ей-богу, я бы этот проект даже бесплатно, без денег до ума довел, если бы это кому-то нужно было…

– Хорошо, Михаил Васильевич, обязательно сообщу. А вы давайте побыстрей поправляйтесь…

Ну вот, Джамал Исмаилович, думала она на ходу, мы вас и достали. Вы все спрашивали у Александра Борисовича: где, мол, доказательства, где факты. Будут вам факты. Теперь – будут!

СЛЕДОВАТЕЛИ

Им бы и по сей день бегать за этим чертовым грушником, если бы не его дурацкая привязанность к иномарке с калининградскими номерами. Размышляя об этом задним числом, следователи пришли к выводу, что Глеб Аверьянович Сасунов, как разведчик-профессионал, в душе просто-напросто презирал их и был совершенно уверен, что им никогда не выйти на его след. Оттого и пренебрегал порой элементарной предусмотрительностью.

Однако, понятное дело, такой опытный волчара все же не стал искушать судьбу и дожидаться, когда его придут брать. Хотя в результате поисков машины у следователей вскоре (спасибо Баташову, записавшему номер!) был адрес Батяни и место его работы в качестве начальника собственной безопасности одной из фирм, входящей в холдинг Исмаилова, толку с этого было мало. По найденному адресу он уже месяц как не появлялся (свидетельство соседей), с фирмы он тоже месяц как уволился. Исчезла из поля зрения и сама машина – не было ее ни во дворе сасуновского дома, ни возле офиса, и что предпринимать дальше – было не очень-то ясно.

Якимцев с Сидорчуком чуть было не пали духом – неужели опять у них проскачка вроде той, что случилась в Яхроме, когда к их приезду два основных обвиняемых оказались мертвы. А что, если и Батяню тоже убрали? Подумав, они сгоряча решили было предложить Турецкому устроить засаду, даже две – одну у дома «броненосца», другую возле офиса. Но к счастью, делать этого не пришлось – Сасунов нашелся. Как ни странно это звучит, помогла им выйти на Батяню родная милиция, а если точнее – коллеги из областного ГИБДД. Турецкий надоумил Якимцева послать в область запрос насчет машины (номер такой-то), и вскоре они получили ответ: да, засветилась такая «точка» в области. Произошло это еще в первых числах января в районе Одинцова. Владелец разыскиваемой машины – «фольксваген-гольф», некто Кирсанов Семен Николаевич, был оштрафован за превышение скорости, что было зафиксировано инспектором местного отряда ГИБДД документально…

Якимцев поначалу воспринял этот ответ как еще один удар: разыскиваемая ими машина, выходит, не имела никакого отношения к Сасунову, она принадлежала какому-то совершенно не интересующему следователей Кирсанову!

А вот Сидорчук – тот был другого мнения.

– Дывитесь, товарищ следователь, – убеждал он Якимцева, – який чудной тот Кирсанов. Штраф заплатил, да ще официально! Тут щось не то. Ой, сдается мне, что он, наш клиент, разведчик хренов. Пожлобился инспектору деньги просто так отдать, протокола потребовал. Да еще, мабудь, права на посту качал: я, дескать, не какой-нибудь там. Давайте-ка, Евгений Павлович, съездим на место, га?

На месте и впрямь кое-что разъяснилось. Оказалось, что Кирсанов засветился в тот день, когда областная ГИБДД проводила очередной рейд «Проверки на дорогах». Во время рейда не столько проверялось техническое состояние машин, сколько проводился поиск угнанных автомобилей, а также наркотиков, оружия, иных криминальных грузов. Вполне естественно, что один из инспекторов, старший лейтенант Локтев, решил на всякий случай проверить свернувшую с Минского шоссе на Апрелевку машину с калининградскими номерами. Любой автомобилист просто подчинился бы, постарался бы разойтись с инспектором мирно, а этот зачем-то начал доказывать, что, поскольку он ничего не нарушил и документы у него в порядке, он имеет право ездить на территории Российской Федерации где угодно и когда угодно. Инспектор, понятное дело, решил, что это подстава, ловушка, что его проверяют на вшивость. И когда задержанный начал, спохватившись, совать ему деньги, Локтев, долго не раздумывая, решил отобрать у водителя права. И отобрал. На что вскорости последовал звонок его большого начальства: перед гражданином Кирсановым извиниться, впредь ему неприятностей не чинить.

Следственной группе (теперь Генпрокуратуры) трудно было поверить, что подозреваемый, опытный конспиратор, кадровый разведчик, ведет себя столь неосмотрительно. Почему, например, он ездит на такой приметной машине? Но, поразмышляв, Якимцев пришел к выводу, что вся эта неосмотрительность могла быть делом случая, а подвела Сасунова – если это был он – простая нехватка времени и стесненность в маневре: некогда ему было заниматься новыми номерами или новой машиной… Сидорчук же по-прежнему считал, что Сасунова «жаба задушила», то бишь заела кастовая спесь: как так – он, бывший боец невидимого фронта, а должен подчиниться каким-то ментам…

Как бы там ни было, этот самый Кирсанов, словно в насмешку над ГИБДД, ездил теперь только с превышением скорости и так запал инспекторам в душу, что они начали отслеживать его, выжидая возможность досадить этому блатняку как следует. Тем более что он проезжал мимо поста у поворота на Апрелевку по нескольку раз в неделю. А Локтев, пост которого был примерно в середине апрелевской перемычки между Минским и Киевским шоссе, несмотря на предупреждение начальника, ухитрился даже пару раз оштрафовать нахала.

– А шо ж он? Не пытался больше на лапу-то дать? – не выдержал, спросил, выслушав все это, Сидорчук.

– Как – не пытался! – ехидно засмеялся старший лейтенант Локтев. – А только кто ж у него возьмет, раз известно, что он к генералу нашему дверь ногой открывает. Не-е, мы теперь все делаем чин-чинарем, под протокольчик, чтобы комар носа не подточил…

Ну а в том, что это именно Сасунов, никаких сомнений у следователей не осталось, после того как Локтев увидел «Кирсанова» на предъявленной ему фотографии.

– Только здесь он вроде наш брат – типа вояка, а у нас-то тут он ездит как штатский… но крутой, куда там. Дипломат, да и только!

Короче говоря, заносчивый рыцарь плаща и кинжала засветился в окрестностях Апрелевки так, что узнать, где он примерно отсиживается, для следователей не составило большого труда – это был охраняемый коттеджный поселок «новых русских».

Установив это, следователи решили выждать, за ограду поселка не соваться, а взять Сасунова аккуратно, на дальних подъездах к его логову.

Сказано – сделано. Уже на следующий день Сидорчук стоял в украшенной светло-желтыми полосами инспекторской куртке рядом с инспектором Локтевым, помахивал для пущей убедительности регулировочным жезлом.

…Как они ни готовились к встрече, а все же момент, когда Сасунов выехал на своем «гольфе» из поселка «новых русских», все же прозевали. Но уж когда он возвращался назад – они своего не упустили.

Когда с Минского шоссе, с поста у поворота, сослуживцы сообщили Локтеву по рации о том, что «гольф» с калининградскими номерами свернул с трассы и проследовал в сторону Апрелевки, Локтев, приготовившийся действовать, сказал Сидорчуку и Якимцеву:

– Стало быть, так, мужики. Я его сейчас тормозну и заставлю выйти из машины. Ну а уж дальше давайте вы. Только до того, как я его из машины выну, делаете вид, что вы ни при чем. Как такой план?

– Нормально, – согласился Сидорчук. – А если ты, к примеру, его не остановишь?

– Остановлю! – уверенно сказал инспектор. – А не остановлю – на мотоцикле своем догоню. – И обратился к Якимцеву, который как-то неожиданно для себя оказался вроде как не у дел. – Сможете завести мою тарахтелку, товарищ следователь?

– А почему же нет!

– Ну вот и отлично! Вы сядете на мотоцикл – вон там, у моей будки, – и будете ждать. Вам самому гоняться, если что, не надо. Главное, чтобы мой «харлей» под парами был. Поняли, товарищ следователь? Сами не гонитесь, не надо… Машина очень мощная, к ней еще привыкнуть надо, приноровиться…

Было видно, как ему не хочется, чтобы к его огромному мотоциклу прикасалась чья-то чужая рука.

Однако, вопреки их предположениям, водитель оказавшегося зеленым «фольксвагена» даже и не думал спасаться бегством. Он послушно остановился по требованию инспектора, опустил стекло и спросил наклонившегося к нему Локтева:

– Ну что, снова-здорово?

– Прошу документики, – сурово сказал инспектор, игнорируя вызов водителя.

Тот усмехнулся:

– Не надоело еще, старлей? Или, может, добиваешься, чтобы тебя до младших разжаловали? Так я помогу…

Говоря это, он вытащил из бардачка права.

– «Кирсанов Семен Николаевич», – прочел инспектор. – А какое-нибудь удостоверение личности у вас есть? Паспорт, военный билет?

– Да что случилось-то, старлей? – спросил водитель «гольфа». И хотя он при этом улыбался, наблюдавший эту сцену немного издали Сидорчук – он стоял со своим жезлом на проезжей части, – почувствовал, как водитель напрягся. Да, это был тот самый бравый мужичок с афганской фотографии. Вот удивились бы описавшие его как колхозного бухгалтера девушки из продовольственного магазина. Сейчас в машине сидел одетый с иголочки вальяжный правительственный чиновник или преуспевающий банкир. Он хлопал себя по карманам, то открывал, то закрывал бардачок – делал вид, что ищет удостоверение личности и никак не может его найти.

– Забыл, наверное, – все так же улыбаясь, сказал он.

– Попрошу вас выйти из машины, Семен Николаевич, – вежливо, но твердо попросил Локтев.

– Да что случилось-то? – еще раз нервно спросил бровастый, наконец открывая свою дверцу.

– Я должен проверить вашу машину на предмет угона, – буркнул инспектор. – Поторопитесь, пожалуйста, поторопитесь, – распорядился он и шагнул к машине, всем своим видом демонстрируя готовность ускорить процесс.

И тут совершил ошибку Сидорчук – не выдержав этой затянувшейся паузы, он тоже шагнул к зеленому «гольфу». И в тот же момент у грушника, очевидно, отказали нервы. Что есть силы послав дверцу машины от себя, он ударил находившегося совсем рядом с ней Локтева. Удар был так силен, что инспектор, согнувшись пополам, рухнул без чувств. А в следующий момент взревел работавший все это время на холостых двигатель «гольфа».

– Стой, стрелять буду! – заорал Сидорчук, проклиная все на свете: он привычно сунулся под мышку, но пистолет у него, как положено постовому, висел на поясе, и теперь муровский капитан, теряя секунды, безуспешно расстегивал кобуру, чтобы вытащить из нее свой ПМ.

«Уйдет!» – думал он, не зная, что предпринять – то ли взять у лежащего на земле инспектора Локтева рацию, сообщить постам, чтобы перехватили, то ли и вправду попробовать продырявить беглецу колеса. И тут он услышал долетевший откуда-то из-за будки поста странный рычаще-свистящий звук – словно заработала где-то совсем рядом турбина собравшегося взлететь авиалайнера.

Это Якимцев, тоже пребывавший в чудовищном напряжении, одновременно с тем как снять тяжеленный мотоцикл с сошек, вывернул до упора ручку газа. Сверкающий никелем «харлей», встав на дыбы, скакнул из-за будки и ударил со страшной силой в нарядный зеленый борт «гольфа». Проехав еще несколько метров, машина остановилась, непрерывно гудя клаксоном. Сидорчук, вытащивший наконец пистолет, кинулся к месту столкновения.

– Живой? – спросил он на ходу у странно улыбающегося, бледного Якимцева, который по-прежнему сидел за рулем мотоцикла и, видимо, не в силах был разжать руки.

– Живой, Федор Николаевич, живой… Ты давай скорей к этому… не упусти…

Сидорчук подумал на ходу, что Якимцев, наверно, получил легкое сотрясение мозга, но это, пусть младший советник юстиции уж простит, потом.

Он добежал до орущей машины, посмотрел на лежащего на баранке разбитым в кровь лицом водителя и, держа пистолет наготове, дернул дверцу. Она не поддалась. Тогда Сидорчук, недолго думая, вышиб рукояткой пистолета стекло и сказал в образовавшуюся дыру:

– Ну что, Батяня, вот и все. Отыгрался ты в Штирлица.

Сасунов повернул к нему окровавленное лицо, попытался что-то сказать и не смог – не слушались губы.

– Ну, ну, Глеб Аверьянович! Вы ж не барин, – без всякой жалости сказал Сидорчук. – Давайте открывайте дверь да выходите. И пожалуйста, без глупостей. Бо я и шмальнуть могу…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Проведать Топуридзе они на этот раз отправились вдвоем – Якимцев и Турецкий. Георгий Андреевич уже вставал, был весел и, кажется, вовсю у себя в палате работал – они застали у него какого-то человека с большой стопкой бумаг, которые оба – и посетитель и больной – деловито обсуждали.

Завидев их, Топуридзе тут же сделал чиновнику знак, и тот, собрав бумаги, моментально исчез.

– Все дела, знаете, – виновато улыбнулся Топуридзе. – Я тут лежу, а дела там идут…

Они действительно пришли сейчас главным образом проведать человека, не допрашивать. Все-таки как-никак самое заинтересованное лицо в том, чтобы преступление было раскрыто, – это именно он, Топуридзе.

Они коротко обрисовали ему ситуацию, рассказали, как был взят один из непосредственных исполнителей теракта. Правда, показания пока этот самый «Батяня» давать отказывается, но это вопрос времени. Главное, что они его взяли.

– Так вы, наверно, уже и разобрались, кто за ними стоит, за этими киллерами? – тут же поинтересовался Топуридзе. – Ну и как, верны мои предположения?

– Работаем в этом направлении! – уклончиво пробормотал Турецкий. – Главное, что фактически обезврежена вся группа боевиков. Правда, это не совсем наша заслуга – двое киллеров погибли при загадочных, прямо скажем, обстоятельствах, которые мы сейчас расследуем. Одного в пьяной драке выбросили из пригородной электрички – тут мы уже нашли свидетелей, по второму у нас есть вполне реальные предположения…

Турецкий вспомнил свой разговор с начальником местного УВД – по горячим следам он сам скатал в Яхрому, попытался что-то выяснить на месте. Он спросил у начальника УВД, известны ли милиции какие-нибудь подробности гибели Степана Никонова.

– А какие вам еще нужны подробности? Сбил его какой-то негодяй и, как у вас, московских, водится, с места происшествия скрылся…

Но тут в разговор вмешался его зам по оперативной работе:

– Извините, Игорь Владимирович, не могу не уточнить: машина как раз была не московская. Машина была предположительно калининградская. Во всяком случае, один из свидетелей зафиксировал соответствующий региональный индекс – 39…

Между тем, как стало уже известно, задержанному Глебу Аверьяновичу Сасунову также принадлежит машина с региональным калининградским индексом; машина с таким номером была замешана и в случае с Баташовым. То есть вполне логично было предположить, что Сасунов, как начальник службы безопасности одной из фактически принадлежащих Исмаилову фирм, выполнял его, Исмаилова, конфиденциальные поручения. Так что главное было – найти к нему ключик, заставить его говорить.

Но странное дело: чем больше следователи рассчитывали своим рассказом подбодрить потерпевшего, тем сильнее обозначалась на его лице какая-то хмурая озабоченность. Наконец Топуридзе не выдержал:

– Это все замечательно, товарищи дорогие, но скажите, сколько мне еще лежать тут под охраной? Ведь у вас же фактически так до сих пор ничего и не появилось против Исмаилова, по-прежнему одни косвенные улики… а я, согласитесь, имею право на то, чтобы не валяться здесь в ожидании, когда меня найдут и добьют, прирежут, как свинью на скотном дворе! Спасибо вам огромное за такую перспективу! Да я лучше, уж извините, сам какого-нибудь киллера найму, вот что. По-моему, это разумнее, чем выкидывать деньги на правоохранительные органы, которые ничем помочь не могут…

– Ну это уже совсем несправедливо! – попытался остановить его Александр Борисович.

– Да? Вы так думаете? А вы ведь умный человек, насколько мне известно, неужели же вы не понимаете, Александр Борисович, что в этой игре, которую со мной кое-кто затеял, нет уже никаких правил – кто первым пальнул, тот и прав. А я хочу по-прежнему самого себя уважать, понимаете! Я не могу простить тому, кто это сделал, ни раны, ни того страха, который я испытал, – сначала за себя, а потом за свою семью. Я хочу по-прежнему быть тем, кем я был, – человеком с самоуважением, с собственным достоинством!

Это было сильно сказано, и все же одобрять эти мысли – насчет самому поквитаться – Турецкий с Якимцевым просто не имели права. По крайней мере, вслух.

– Неужели, для того чтобы остаться человеком с достоинством, надо сначала совершить преступление? – в сердцах бросил Александр Борисович.

Слушая Топуридзе, думая все время о том, что с ним произошло, он пришел к неожиданной для себя мысли, что этого покушения, наверно, просто не могло не быть. Слишком большую власть в столице имел вице-премьер Топуридзе, слишком многие имели основания считать его своим врагом. А при таком раскладе все, что ни случалось вокруг него, шло до кучи, все как бы накапливалось до поры до времени: распри из-за Горбушки, ссора с продюсером Анаис, постоянная конфронтация с заместителем мэра Рождественским, стычки из-за способов сооружения туннеля или места строительства автодрома… Есть такая охотничья снасть: наживляется бревно, подвешивается над тропой и висит в ожидании жертвы – какого-нибудь медведя или сохатого. Зацепится зверь за растяжечку – и аминь! Но если вдруг зацепит эту растяжечку какой-нибудь простофиля, придавит и его. Ему, бревну, без разницы, кого давить. И вполне возможно, что она налаживалась, эта снасть, не против Топуридзе, а против кого-то еще, – например, против мэра. Ведь это на него, по большому счету, все последнее время велась форменная охота. А Топуридзе под это «бревно» попал в силу того что он человек мэра…

– Так кто же ее, эту ловушку, все-таки приказал снарядить? – угрюмо выслушав эти образные соображения, спросил Топуридзе. – Кто ее наживлял, так сказать?

Турецкий помолчал, решая, какая тут нужна степень откровенности.

– Я думаю, вы и сами понимаете, что Исмаилов в этой каше вовсе не последняя инстанция. Чувствуется, за ним стоит какая-то более могущественная сила…

– Ну и что же теперь? Если это сила, значит, ждать следующей встречи с киллером? Сидеть сложа руки?

– Я даю вам честное слово, Георгий Андреевич, и за себя, и за всех моих сотрудников: мы не успокоимся, пока не доберемся до самого логова этой пакости! Простите за высокопарные слова…

По дороге к себе, в Генпрокуратуру, Турецкий вытащил из кейса несколько листов белой принтерной бумаги, протянул Якимцеву:

– На, посмотри, пока едем.

Якимцев воткнулся глазами в первый, верхний листок, прочел: "Интернет-сайт «Сетевые новости. Ru».

"В Москве открыто движение еще по одному участку Третьего транспортного кольца (ТТК): на улице Нижняя Масловка вступили в строй транспортная развязка и туннель.

В следственный комитет МВД РФ поступило заключение экспертов о крупных нарушениях, допущенных при сооружении МКАД. В частности, установлено, что толщина гравийной подушки, как и самого асфальтового покрытия, на МКАД меньше необходимого. Сейчас по результатам экспертизы проводится несколько ревизий, которые должны выявить общий размер нанесенного при строительстве МКАД ущерба. Уже известно, что сумма обнаруженных хищений на данный момент достигает 256 миллиардов неденоминированных рублей…

Горькая правда заключается в том, что почти все объекты, появившиеся в Москве в течение последних 5 – 6 лет, в той или иной степени нуждаются в доработке, а некоторые, увы, и ремонте.

Как уже сообщалось, московское правительство назначило специальную комиссию для рассмотрения всех вариантов строительства лефортовского участка ТТК под историческим парком. Прекрасно понимая озабоченность москвичей, руководитель комиссии сказал: «Мы не собираемся воевать со своим народом и выберем тот вариант, который будет принят москвичами». После двухмесячных раздумий московское правительство приняло за основу комбинированный вариант сооружения лефортовского транспортного узла. В одну сторону ТТК проезд будет осуществляться через туннель глубокого залегания, который пересечет парк под землей, а в другую – через эстакаду, идущую в обход Лефортовского парка. Как следует из заявленной документации, стоимость строительства составит 1,2 миллиарда долларов.

Как стало известно нашему корреспонденту, мэр города сослался на некий имеющийся у него проект, по которому стоимость лефортовского участка не будет превышать 500 млн долларов. Однако комиссия уже сейчас высказывает мнение, что реализация такого варианта может быть осложнена целым рядом обстоятельств и технических сложностей. В частности, будут необходимы новые экспертизы и согласования, – например, с Министерством культуры, общественными организациями и пожарными…

Известный московский предприниматель Джамал Исмаилов на пресс-конференции на радиостанции «Эхо Москвы» заявил о намерении выдвинуть свою кандидатуру на предстоящих выборах президента Российской Федерации. «Я люблю ставить перед собой, казалось бы, самые нереальные задачи и при этом знаю совершенно точно, что от меня был бы огромный толк в масштабах всей страны», – заявил Исмаилов.

Можно сказать, что этой пресс-конференцией стартовала очередная предвыборная кампания…"

Якимцев оторвался от чтения:

– Надо же, какой крутой этот Исмаилов. Ничего не боится!

– А чего ему бояться? – усмехнулся Турецкий. – Да и кого ему бояться, кроме нас с тобой, Женя!…

Якимцев кивнул и снова уткнул нос в принтерные листы.

"По мнению наших аналитиков, в связи с тем что принятый городской думой генеральный план развития города, по которому реализуются нынешние шумно известные строительные проекты, не прошел утверждения на федеральном уровне, Москву ожидают многочисленные судебные процессы, ответчиками на которых будут выступать мэр и московское правительство. Этот факт неизбежно породит многочисленные иски к московским властям…

Тяжело раненный 19 декабря прошлого года заместитель председателя московского правительства Г. А. Топуридзе (об этом покушении на высокопоставленного чиновника мы в свое время сообщали подробно) в настоящее время проходит курс интенсивной терапии. Лечащие врачи расценивают состояние его здоровья как удовлетворительное. Они считают, что Г. А. Топуридзе сможет вернуться к полноценной деятельности в течение одного-двух ближайших месяцев…

Более 500 значимых инвестиционных проектов предложила на Международном инвестиционном форуме в Берлине российская делегация, возглавляемая мэром Москвы. Самые крупные из них: комплекс офисов делового центра «Москва-сити», Диснейленд в Мневниках и «Москва развлекательная» в Нагатинской пойме…

Один из руководителей фонда «Институт экономики города» заявил нашему корреспонденту: "Сложность нынешнего положения Москвы в том, что в столице утвердилась модель, когда город выступает в качестве хозяйствующего субъекта со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. То есть муниципалитет сам разрабатывает правила игры и сам по ним играет. Это государственный капитализм в пределах отдельно взятого муниципального образования. Данная модель подразумевает диктат чиновников со всеми вытекающими отсюда последствиями, в частности чрезвычайную коррумпированность. И действительно, эту проблему мы и наблюдаем в Москве, говоря о многих аспектах развития столицы. Уже многое сказано о нарушениях при строительстве МКАД, появляются наводящие на серьезные раздумья сообщения о конфликтах, связанных с сооружением таких инвестиционно-емких объектов, как Нагатинский автодром и лефортовский участок ТТК…

Уникальная столичная система, в которой непонятно где кончается частный сектор и начинаются городские власти, продолжает успешно работать. Но не стоит, скажем, воспринимать растущие планы строительства жилья в городе как заботу о гражданах или разваливающихся пятиэтажках. Строящиеся по всему городу дома серии П-44 в принципе те же пятиэтажки, разве что бетон чуть получше, а срок морального старения такого дома – от силы пять лет с момента заселения… просто чиновники создают стратегический запас площадок, пытаясь прихватить все, до чего можно дотянуться…"

– Ну как? – спросил Турецкий.

– Впечатляет, – ответил Евгений Павлович, возвращая ему листки. – Пробили они-таки свой вариант туннеля!

– Может, и пробили бы… Если бы не мы с тобой! Мы-то на что, Женя? Что ж мы, так и будем смотреть на этот воровской госкапитализм?

– Да, как же! Ухватишь их, сволочей…

– Ну, брат, это ты зря пессимизм разводишь. У нас все козыри на руках. Ну а что дальше – это вопрос нашего с тобой следовательского профессионализма. Искусства, если хочешь. Скажу тебе, как мне мои учителя по профессии в свое время говорили: найди зацепку, найди слабое звено в обороне преступника, от него и пляши. Вот сейчас мы с тобой как следует потянем за Батяню, а дальше, я уверен, дойдет дело и до гордого сына Кавказа Джамала Исмаилова, хоть он и спешит обзавестись неприкосновенностью. И до Бориса Семеновича Рождественского дойдет, и до кого-то еще, повыше. – И завершил напористо: – Можешь даже не сомневаться.

– Это что, приказ? – улыбнулся Евгений Павлович. – Не сомневаться-то?

– Если угодно, то и приказ.

– Есть, не сомневаться, – гаркнул Якимцев.

А чего же не подурачиться, одобрительно покосился на него Турецкий, если, можно сказать, такую гору своротить решились…

Оглавление

Пролог

СОВЕЩАНИЕ У КАЛИНЧЕНКО

В ГЕНПРОКУРАТУРЕ

ТУРЕЦКИЙ

МЕСТО ПРОИСШЕСТВИЯ

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ МУРА СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ МИЛИЦИИ ЕЛЕНА ЕЛАГИНА

ТОПУРИДЗЕ

МЛАДШИЙ СОВЕТНИК ЮСТИЦИИ ЯКИМЦЕВ

СТАРШИЙ ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ МУРА СИДОРЧУК

ТОПУРИДЗЕ

ТУРЕЦКИЙ

ШИБЗДИК

ТУРЕЦКИЙ

ТОПУРИДЗЕ

ТОПУРИДЗЕ

ТУРЕЦКИЙ

ЯКИМЦЕВ

ОПЕРАТИВКА

СВИДЕТЕЛЬ СОКОЛОВ

ЯКИМЦЕВ

ТОПУРИДЗЕ

ВЕЛИЧАНСКАЯ

ТОПУРИДЗЕ

В МОСГОРПРОКУРАТУРЕ

ЯКИМЦЕВ

КАЛИНЧЕНКО

ТУРЕЦКИЙ

СЛЕДОВАТЕЛИ

ЯХРОМА-3

ТУРЕЦКИЙ

ЛЕНА ЕЛАГИНА

СЛЕДОВАТЕЛИ

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Реклама на сайте