Эд Макбейн До самой смерти...
Посвящается Марджи и Фреду
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
АНДЖЕЛА КАРЕЛЛА – прелестная невеста, которая, возможно, танцевала бы не столь весело и беззаботно, знай она, что кто-то хочет сделать ее вдовой в день свадьбы.
ТОММИ ДЖОРДАНО – застенчивый жених, находящийся во власти предсвадебного волнения, пока присланная ему в дар неизвестным самка ядовитого черного паука не сплела в его душе липкую паутину подозрений.
ДЕТЕКТИВ СТИВ КАРЕЛЛА – брат Анджелы, гордость восемьдесят седьмого полицейского участка, всегда ненавидел преступления, но теперь он был особенно взбешен: под угрозой было счастье его сестры и ее избранника Томми в самый день их венчания.
ТЕДДИ КАРЕЛЛА – темноволосая красавица, жена Стива, была глухонемой, но интуитивно и она почувствовала, что новобрачным угрожает опасность.
МАРТИ СОКОЛИН – озлобленный ветеран войны в Корее, полон маниакальной решимости осуществить задуманное даже в том случае, если его единственной наградой за это будет камера смертников.
ДЕТЕКТИВ МЕЙЕР МЕЙЕР – полицейский, который претерпел за свою жизнь множество насмешек из-за своих имени и фамилии, больше похожих на дурацкое прозвище, но еще не настолько очерствел к людям, чтобы не отозваться на просьбу друга о помощи.
ДЕТЕКТИВ БОБ О'БРАЙЕН – полицейский, с которым боялись дежурить все его коллеги из-за того, что он без всякой на то своей вины то и дело попадал в перестрелки и, защищаясь, вынужден был убить уже семь человек, всей душой молился о том, чтобы не добавить к этому списку восьмое имя и тем самым еще больше не отяготить свою и без того терзаемую угрызениями совесть.
ДЕТЕКТИВ КОТТОН ХЕЙЗ – самый красивый мужчина в восемьдесят седьмом участке, прибыл на свадьбу инкогнито в качестве телохранителя, но оказался вынужденным вступить в схватку с блондинкой, обладавшей такой потрясающей фигурой, соблазнительнее которой он никогда не встречал.
КРИСТИН МАКСУЭЛЛ – кокетливая, веселая вдова, предвкушавшая, что прогулка по саду с пылким поклонником закончится страстным поцелуем, но расчетам ее не суждено было сбыться.
ДЖОЗЕФ БИРНБАУМ – добрый друг и сосед Антонио Кареллы, беспечно подогревавший свои чувства шампанским до тех пор, пока их разом не остудили.
БЕН ДАРСИ – бывший поклонник невесты, живший по соседству и знавший ее с детских лет, отчаянно пытался разжечь в ней воображаемое пламя прежней страсти, но явно использовал не тот вид топлива.
СЭМ ДЖОУНЗ – дружка жениха и единственный наследник его имущества по завещанию, весьма подозрительно и с выгодой для себя исчезнувший как раз тогда, когда начались неприятности.
УНА БЛЕЙК – блондинка, которая одним видом своей роскошной фигуры была способна свести с ума любого мужчину; на тот же случай, когда это не срабатывало, у нее всегда оставался в запасе еще и сокрушительный удар левой.
Глава 1
Стив Карелла зажмурился от яркого солнца, разбудившего его ранним воскресным утром, чертыхнулся, – он не закрыл с вечера жалюзи, – и перевернулся на левый бок. Но солнечные лучи неумолимо следовали за ним, расчерчивая решеткой черных и золотистых полос белую простыню. «Прямо как камера предварительного заключения в восемьдесят седьмом участке, – подумал он. – Бог ты мой, не постель, а тюрьма. Но нет, это не честно, – сказал он себе. – И потом, это скоро кончится. Ну, Тедди, давай же, черт возьми, торопись».
Он приподнялся на локте и посмотрел на спящую жену. «Тедди, Теодора, – подумал он с нежностью. – А ведь я всегда называл тебя малышка Теодора. Как ты переменилась, моя любимая». Он изучал ее лицо, обрамленное короткими черными прядями, беззаботно разметавшимися по белоснежной подушке. Глаза, оттененные густыми, длинными черными ресницами, были закрыты. На полных губах сквозила еле заметная улыбка. Линия, очерчивавшая шею и переходившая в грудь, прикрытую простыней, была безупречна – и только потом начиналась гора. "Правда, дорогая, ты действительно стала похожа на гору. Просто поразительно, как ты напоминаешь гору. Очень красивую гору, разумеется, но все же – гору. Как бы я хотел быть альпинистом. Я бы хотел, милая, ох, как бы я хотел быть к тебе поближе! Сколько уже прошло? А ну кончай, Стив. Кончай это, потому что такие бредовые мечтания еще никому не приносили ни малейшего облегчения. А уж тебе и тем более, Стив Карелла, всем известный евнух.
Так, – размышлял он, – ребенок должен родиться в конце месяца. Боже мой, да ведь это на следующей неделе! Неужели уже конец июня? Ну и ну, как летит время, когда в постели нечем заняться, кроме сна. Интересно, кто родится.
Мальчик? Впрочем, девочка – тоже неплохо, но уж папаша тогда, конечно, поднимет крик; он, наверное, решит, что это позор для всей Италии, если у его единственного сына Стива родится первенец – девочка. Как мы хотели их назвать?
Если будет мальчик, то Марк, а девочку – Эйприл. Папаша, конечно, из-за имен тоже раскричится; он, наверное, уже заготовил что-нибудь вроде Рудольфе или Серафины. Стефано Луиджи Карелла – это я и премного тебе благодарен за это, папуля.
Сегодня свадьба, – вспомнил он вдруг, – ну и хорош же я, старший братец, просто последний эгоист, только о себе и думаю, хотя моя младшая сестренка должна вот-вот сделать решающий шаг. Впрочем, если я хоть чуть-чуть знаю Анджелу, она сегодня тоже вряд ли о чем-нибудь другом думает, кроме своего либидо, так что мы квиты".
Телефон дал о себе знать так неожиданно, что в первое мгновение Стив даже вздрогнул и испуганно оглянулся на Тедди – не проснулась ли она, но тут же опомнился: ведь жена была глухонемой, и этот недостаток, к счастью, защищал ее от таких докучливых благ цивилизации, как телефонный звонок ранним утром.
– Иду-иду, – сказал он продолжавшему трезвонить аппарату и рывком сбросил с кровати длинные ноги.
Он был высокого роста и сложен прекрасно: широкий в плечах, с узкими бедрами. Сейчас он был обнажен до пояса, пижамные брюки тесно облегали гладкий твердый живот. С небрежной грацией атлета, легко ступая босыми ногами, он подошел к телефону и снял трубку, втайне надеясь, что звонят не из участка; с его матерью будет истерика, если он не придет на свадьбу.
– Алло, – сказал он.
– Стив?
– Да. Кто это?
– Это Томми. Я не разбудил тебя?
– Нет, нет, я уже не спал. – Он помолчал. – Ну и как чувствует себя жених в день свадьбы?
– Я... Стив, меня кое-что тревожит.
– Хо-хо, – сказал Карелла. – Уж не собираешься ли ты сбежать из-под венца и оставить мою сестричку с носом?
– Нет-нет, что ты, Стив, ты не мог бы ко мне приехать?
– Ты имеешь в виду заехать за тобой перед церковью?
– Нет, я имею в виду сейчас.
– Сейчас? – Карелла помолчал. На лбу его прорезалась вертикальная морщина. За годы службы в полицейском управлении он слышал встревоженные голоса по телефону много раз. И поначалу он приписал некоторые странные интонации голоса Томми вполне понятному волнению жениха перед свадьбой, но теперь он подумал, что здесь было нечто еще.
– Что такое? – спросил он. – Что произошло?
– Я... я не хочу говорить об том по телефону. Ты можешь приехать?
– Я выезжаю. Только оденусь.
– Спасибо, Стив.
Карелла положил трубку и с минуту в задумчивости смотрел на нее. Потом повернулся и пошел в ванную. Вернувшись в спальню, он закрыл жалюзи, чтобы солнечный свет не беспокоил Тедди, оделся, написал ей записку и положил на постель, прислонив ее к своей подушке. Потом с истосковавшейся нежностью осторожно погладил жену по груди, вздохнул и вышел. Она так и не проснулась, когда он осторожно прикрыл за собой дверь квартиры.
Томми Джордано жил один в собственном доме в пригороде Риверхед, менее чем в трех милях от дома Кареллы. Он был ветераном корейской войны, с которым судьба сыграла мрачную шутку, когда он был за границей. В те годы, когда каждая американская семья, у которой кто-либо из родственников служил в армии, с тревогой думала об утопавших в дорожной грязи и гибнувших под вражескими пулями солдатах, а каждый воин, оставивший дома близких, с напряжением ожидал атак корейской кавалерии, сопровождавшихся оглушительным грохотом барабанов и пронзительным ревом труб, вряд ли кому-то из них пришло бы в голову, что обычная, повседневная жизнь в Соединенных Штатах тоже таит в себе смертельную опасность. Томми пришлось узнать об этом с потрясшей его внезапностью.
Как-то в холодный, дождливый день его вызвали к капитану. Когда он вошел в заляпанную грязью командирскую палатку, капиган сообщил ему, так мягко, как только мог, что его родители погибли в автомобильной катастрофе и поэтому его отправляют самолетом в Америку, чтобы он успел на похороны.
Томми был единственным ребенком в семье. Он прилетел домой только для того, чтобы увидеть, как земля приняла тела двух самых дорогих его сердцу людей.
Потом его армейским самолетом отправили обратно в Корею. Он оставался угрюмым и замкнутым до конца войны. Когда его наконец демобилизовали, он вернулся в дом, унаследованный им от родителей. Его единственным другом был парнишка, которого он знал с детства. А потом... а потом он встретил Анджелу.
Однажды вечером, обнимая на прощание Анджелу, он вдруг горько разрыдался, дав волю безудержным слезам, которые душил в себе столько лет. После этого он снова стал самим собой. Теперь он был прежним Томми Джордано, обаятельным двадцатнсемилетним парнем со славной мордашкой и обезоруживающей улыбкой.
Он открыл дверь в тот же миг, как Карелла позвонил, словно все это время стоял за дверью, ожидая звонка.
– Вот здорово, Стив, – обрадовался он. – Как я рад, что ты пришел.
Заходи. Хочешь выпить чего-нибудь?
– В девять утра? – спросил Карелла.
– А что, только девять? Фу-ты, я, наверное, вытащил тебя из постели. Извини, Стив. Я бы не хотел доставлять тебе хлопоты, да вот пришлось... Повезло тебе с родственничком.
– Зачем ты звонил, Томми?
– Садись, Стив. Будешь кофе? Ты завтракал?
– Ну что ж, кофе могу выпить.
– Отлично. Я приготовлю тосты. Знаешь, мне чертовски жаль, что я тебя разбудил. Сам провертелся всю ночь с боку на бок, и, по-моему, до меня просто не дошли, что еще так рано. Черт подери, все эти женитьбы – гиблое дело. По мне так, клянусь Богом, лучше минометный обстрел.
– Ты звонил, чтобы сказать это?
– Нет. Тут другое дело. По правде говоря, Стив, мне что-то тревожно. Не за себя, а за Анджелу. Я хочу сказать, что не могу понять, в чем тут дело.
– Какое дело?
– Ну, я тебе начал говорить... Слушай, давай пройдем в кухню, чтобы я мог приготовить кофе. Ты не против?
– Разумеется.
Они прошли в кухню. Карелла сел за стол и закурил сигарету. Томми засыпал порцию кофе в кофейник.
– Я не мог уснуть всю ночь, – начал Томми. – Все думал о нашем медовом месяце, как мы останемся одни. Что, черт возьми, я делаю, Стив? Я хочу сказать, я знаю, что она твоя сестра и все такое, но что же я делаю? Как я начинаю? Я люблю эту девушку. И понимаешь, я не хочу причинить ей неприятности или что-нибудь в этом роде.
– Ты и не причинишь. Просто расслабься, Томми. Просто помни о том, что ты любишь ее, что ты женишься на ней и что вы будете вместе до конца жизни.
– Черт, сказать тебе правду, Стив, меня это даже пугает.
– А ты не поддавайся. – Карелла помолчал. – У Адама и Евы не было никаких письменных инструкций, Томми. И как видишь, они без них обошлись.
– Ну да, хотелось бы надеяться. Конечно, я надеюсь, что так и будет. Но просто я не знаю, как, черт возьми, ей объяснить, что я чувствую. – Его лицо исказилось от боли, и Карелле на какой-то миг стало смешно.
– Может быть, тебе и не придется ничего объяснять, – сказал он. – Может, она сама обо всем догадается.
– Господи, хоть бы так оно и было. – Томми поставил кофе на плиту и затем вложил два ломтика хлеба в тостер. – В общем, спасибо, Стив, но я тебя позвал не за этим. Тут есть еще одно дело.
– Какое?
– Я говорил тебе, что не мог уснуть всю ночь. Ну, встал, думаю, несколько рановато и пошел забрать молоко. Его оставляют прямо у дверей. Вначале, когда я вернулся из армии, я сам ходил за ним в магазин каждое утро, но теперь мне его доставляют на дом. Это немножко дороже, но...
– Короче, Томми.
– Ага. Ну, я наклонился за молоком и тут заметил коробочку. Она лежала прямо у двери. Маленькая. Совсем крошечная. Вроде таких, в которых присылают кольца, понимаешь? Ну, я поднял ее и увидел записку.
– Что говорилось в записке? – спросил Карелла.
– Я покажу ее тебе. Я занес молоко и пошел с коробочкой в спальню. Она была очень красиво упакована, Стив: шикарная бумага, большой бант, и в бант вставлена записка. Я понятия не имел, кто мог прислать ее. Я подумал, может, это шутка. Ну, кто-нибудь из ребят, понимаешь?
– Ты открыл ее?
– Да.
– Что в ней было?
– Сейчас сам увидишь, Стив.
Томми прошел куда-то в глубину дома. Издалека до Кареллы донесся звук выдвигаемого ящика.
– Вот она, – сказал Томми, вернувшись на кухню и протягивая Карелле маленькую прямоугольную карточку, на которой от руки было написано: «Для жениха!»
Карелла внимательно осмотрел ее.
– А коробка? – спросил он.
– Вот, – Томми протянул ему небольшую коробочку.
Карелла осторожно приоткрыл ее и тут же с отвращением захлопнул.
В углу коробки, сжавшись, сидел черный, так называемый вдовий, паук.
Глава 2
С тем же брезгливым отвращением, которое возникло на его лице при виде паука, Карелла торопливо поставил коробку на кухонный стол подальше от себя.
– Да, – произнес Томми, – Вот то же самое и я почувствовал, когда его увидел.
– Ты мог хотя бы предупредить меня, что в коробке, – укоризненно сказал Карелла, начиная думать, что у его будущего зятя обнаруживаются садистские наклонности.
Он всю жизнь терпеть не мог пауков. Во время войны, когда его часть размещалась на одном из тихоокеанских островов, он сражался с кишевшими в джунглях паукообразными так же яростно, как с японцами.
– Так ты думаешь, что это кто-то из ребят сыграл с тобой шутку? скептически спросил Карелла.
– Я так думал, пока не открыл коробку. А теперь и не знаю, что думать. Надо иметь довольно странное чувство юмора, чтобы подарить кому-нибудь черного вдовьего паука. Господи Боже мой, да любого паука!
– Ну, где твой кофе?
– Сейчас будет.
– Теперь мне действительно не обойтись без чашки кофе. Пауки на меня действуют своеобразно: у меня от них пересыхает во рту и все тело начинает чесаться.
– У меня только чешется, – сказал Томми. – Когда я проходил строевую в Техасе, нам приходилось каждое утро вытряхивать ботинки, перед тем как надеть их, чтобы убедиться, что в них не заползла какая-нибудь нечисть.
– Перестань! – взмолился Карелла.
– Ага, у тебя от этого мурашки, да?
– У тебя есть кто-нибудь из друзей с... необычным чувством юмора?
Он с трудом проглотил комок в горле. Казалось, во рту у него совсем нет слюны.
– Ну, знаю кое-кого со бзиком, – сказал Томми, – но тебе не кажется, что это немножко не в ту степь? Я имею в виду, что это слегка перебор.
– Перебор, – задумчиво произнес Карелла. – Как там кофе?
– Еще минуту.
– Конечно, это может оказаться шуткой, кто знает, – продолжал Карелла. – Такой диковатой свадебной шуткой. В конце концов, паук – это классический символ.
– Чего?
– Влагалища, – сказал Карелла.
Томми покраснел. Пунцовая краска, начиная от шеи, быстро разлилась по его лицу. Если бы Карелла не видел этого собственными глазами, он бы ни за что не поверил, что взрослый мужчина может так краснеть. Он попытался сгладить неловкость.
– А может быть, это убогий каламбур по поводу женитьбы вообще. Ну, ты понимаешь. Считается, что черная паучиха съедает своего супруга.
Томми снова покраснел, и Карелла понял, что с новоиспеченным женихом трудно найти безопасную тему для разговора. Кроме того, у него чесалось тело. И в горле все пересохло. И никакому будущему зятю никто, черт возьми, не давал права приставать к человеку с пауками ранним утром, особенно в воскресенье.
– Ну и конечно, – продолжал Карелла, – при желании можно сделать и еще более мрачные предположения.
– Угу, – пробормотал Томми. Он снял кофейник с плиты и разлил кофе по чашкам. – Шутки шутками, но, положим, я сунулся бы туда и эта тварь укусила меня? Ведь «черная вдова» ядовита.
– А положим, я сунулся бы туда? – спросил Карелла.
– Я бы не дал тебе, не беспокойся. Но я-то открывал ее, когда тут никого не было. Она вполне могла меня укусить.
– Не думаю, чтобы ты от этого умер.
– Да, но скрутить меня могло бы здорово.
– Может быть, кто-то хочет, чтобы ты не попал на собственную свадьбу? – предположил Карелла.
– Я уже думал об этом. И я еще кое о чем подумал.
– О чем же?
– Для чего нужно посылать «черную вдову»? Вдову, ты улавливаешь? Это все равно что... ну... сказать, что Анджела в один и тот же день может оказаться и невестой и вдовой.
– Ты рассуждаешь, как человек, у которого много врагов, Томми.
– Нет. Но я подумал, может, это намек.
– Предупреждение, ты хочешь сказать.
– Да. И я все ломал себе голову с той минуты, как получил эту коробку: кто бы... кто бы мог желать моей смерти?
– Ну и на ком же ты остановился?
– Всего на одном парне, да и тот находится сейчас за три тысячи миль отсюда.
– Кто это?
– Мы вместе служили. Он сказал, что из-за меня застрелили его дружка. Но я не был виноват, Стив. Мы были с его другом в карауле, и тут начал стрелять снайпер. Я, как только услышал выстрел, сразу же пригнулся, а этого парня зацепило. Ну и его дружок сказал, что это из-за меня. Мол, я должен был заорать, что стреляют. А когда я, черт возьми, мог успеть заорать? Я же не знал об этом, пока не услышал выстрел. Ну а потом было уже поздно.
– Этого парня убило?
Томми заколебался.
– Да, – выговорил он наконец.
– И его дружок угрожал тебе?
– Он сказал, что когда-нибудь убьет меня.
– Что было после этого?
– Его отправили домой. Он то ли обморозился, то ли еще что-то, я не знаю. Он живет в Калифорнии.
– После этого он как-нибудь давал о себе знать?
– Нет.
– Он был похож на человека, который способен прислать паука?
– Я не очень-то хорошо его знал. Судя по тому, что я о нем знаю, он был похож на человека, который ест пауков на завтрак.
Карелла чуть не подавился своим кофе. Он поставил чашку и сказал:
– Томми, я хочу дать тебе один совет. Анджела очень чувствительная девушка. Я думаю, что это у нас семейное. И если только ты сам не стремишься поскорее развестись, я бы не стал обсуждать с ней никаких мохнатых, ползающих или...
– Извини, Стив, – сказал Томми.
– О'кей. Как звали этого парня, который угрожал тебе?
– Соколин. Марти Соколин.
– У тебя есть его фотография?
– Нет. На что мне сдалась его фотография?
– Вы служили в одной роте?
– Да.
– У тебя нет такого группового фото всей роты, где каждый улыбается, а в душе думает, как бы смыться из армии?
– Нет.
– Ты можешь описать его?
– Такой здоровенный детина с накачанными мускулами и сломанным носом, как у боксера. Черные волосы, очень темные глаза. Небольшой шрам возле правого глаза. Всегда с сигарой во рту.
– Думаешь, у полиции что-нибудь за ним числится?
– Не знаю.
– Ну, это мы проверим. – Карелла минуту размышлял. – Но вообще-то не очень похоже, что это он. Я хочу сказать: откуда бы ему стало известно, что у тебя сегодня свадьба? – Он пожал плечами. – Черт, и все же это может оказаться просто шуткой какого-нибудь типа с извращенным чувством юмора.
– Скорее всего, – сказал Томми, но уверенности в его голосе не было.
– Где у тебя телефон?
– В спальне.
Карелла направился было к выходу из кухни, но у двери приостановился.
– Томми, ты не будешь против, если к тебе на свадьбу придет еще несколько лишних гостей? – спросил он.
– Нет. А что?
– Ну, если это все-таки окажется не шуткой, мы ведь не захотим, чтобы что-нибудь стряслось с женихом, не так ли? – Он усмехнулся:
– Когда получаешь в родственники полицейского, то преимущество заключается в том, что он может достать телохранителей в любой момент, когда это нужно. Даже в воскресенье.
* * *
В полицейском ведомстве воскресенье само по себе еще не гарантирует отдых. Воскресенье в полицейском участке – такой же рабочий день, как понедельник, вторник ну и все прочие дни недели. И все же, если дежурство выпадет на него, считайте, что вам не повезло. Ни к комиссару, ни к капеллану, на к мэру вас не вызовут, остается только идти в дежурку. То же самое и на Рождество. Хотя это, конечно, еще большее невезение, если, разумеется, вам не удастся поменяться с полицейским, который Рождество не празднует.
Словом, жизнь в полицейском ведомстве никогда не сходит с одной и той же, раз и навсегда накатанной колеи.
В воскресное утро двадцать второго июня на приеме жалоб в восемьдесят седьмом участке сидел детектив второго разряда Мейер Мейер. Под его началом была бригада из шести детективов, которая вместе с ним приняла смену в восемь утра и должна была работать до шести вечера. За окном дул легкий ветерок, голубое небо было безоблачно, и сквозь ячеистую решетку в помещение проникал яркий солнечный свет. В такой день, как этот, дежурная комната, обшарпанная от времени, выглядела вполне уютной. Случались дни, когда температура в городе поднималась за девяносто градусов[1], и тогда это помещение напоминало ни больше ни меньше как огромную раскаленную духовку.
Но сегодня все было иначе. Сегодня человек мог сидеть здесь спокойно и не думать о том, что штаны у него ползут вверх от пота. Сегодня человек мог печатать отчеты, или отвечать на звонки, или рыться в картотеке, не рискуя растечься тут же на полу дежурки небольшой бесформенной лужицей.
Мейер Мейер был в прекрасном расположении духа, Попыхивая своей трубкой, он изучал циркуляры «Их разыскивает полиция», разложенные у него на столе, и думал о том, как хорошо жить на белом свете в июне.
Боб О'Брайен, ростом в шесть футов и один дюйм без обуви и весом двести десять фунтов[2], протопал через всю комнату и плюхнулся на стул рядом со столом Мейера. Мейер понял, что это знамение судьбы, потому что если и был на свете полицейский, приносящий несчастье, то им был О'Брайен. С тех самых пор, как много лет назад ему пришлось застрелить местного мясника – человека, которого он знал, еще будучи мальчишкой, – О'Брайен, казалось, постоянно попадал в переделки, где применение оружия было абсолютно необходимым. Он не хотел тогда убивать мясника Эдди. Но Эдди спятил и выбежал из своего магазина совершенно невменяемый, размахивая огромным мясницким ножом над ни в чем не повинной женщиной. О'Брайен пытался его остановить, но это было бесполезно. Эдди сшиб его на тротуар и замахнулся ножом, и тогда О'Брайен, совершенно инстинктивно, выдернул свой служебный револьвер и нажал курок. Он убил Эдди с первого выстрела. И в ту ночь, придя домой, он плакал, как ребенок. С тех пор он убил еще шесть человек. Ни в одной перестрелке он не хотел применять оружие, но обстоятельства складывались таким образом, что вынуждали его. И всякий раз, когда ему приходилось убить человека, он плакал. Не на людях. Он плакал в душе, а такой плач болезненнее всего.
Полицейские из восемьдесят седьмого участка не отличались особым суеверием, но они тем не менее старались избегать идти в наряд с Бобом О'Брайеном. Когда рядом оказывался О'Брайен, дело обязательно кончалось стрельбой. Они не знали почему. Разумеется, это было не по вине Боба. Он всегда самым последним из всех вытаскивал оружие и никогда не делал этого до тех пор, пока это не было абсолютно необходимо. И все же, когда рядом оказывался О'Брайен, можно было почти, не сомневаться, что дело дойдет до стрельбы, а полицейские из восемьдесят седьмого были нормальными людьми и отнюдь не горели желанием лишний раз подставлять себя под пули. Поговаривали, что если даже О'Брайен отправится разгонять шестилеток, играющих в стеклянные шарики, то непременно каким-нибудь чудом один из этих малышей вытащит автомат и начнет разносить все вокруг. Таков уж был Боб О'Брайен. Невезучий полицейский.
Но, разумеется, это было чистым полицейским преувеличением, потому что О'Брайен служил в полиции уже десять лет, четыре года из них – в восемьдесят седьмом участке, и за все это время он застрелил только семь человек. Хотя, если исходить из статистики, это все равно было чуточку многовато.
– Как дела, Мейер? – спросил он.
– О, очень хорошо, – сказал Мейер. – Очень хорошо, спасибо.
– Я тут думал.
– О чем?
– О Мисколо.
Мисколо был полицейским, охранявшим канцелярию, находившуюся тут же, дальше по коридору. По правде говоря, Мейер вообще никогда не думал о нем.
Он и вспоминал-то о Мисколо только тогда, когда встречал его.
– Так что случилось с Мисколо? – спросил он равнодушно.
– Его кофе, – сказал О'Брайен.
– Кофе?
– Он раньше делал замечательный кофе, – сказал О'Брайен с грустью.
– Помню, бывало, придешь, особенно поздно, после засады или чего-нибудь в этом роде, и тебя ждет чашечка кофе, приготовленная Мисколо, и веришь ли, Мейер, после нее человек чувствовал себя как король, настоящий король. У него были и крепость, и вкус, и аромат.
– Ты зря теряешь время в полиции, – сказал Мейер. – Кроме шуток, Боб. Тебе надо быть комментатором на телевидении. Ты мог бы делать такую рекламу кофе, что...
– Перестань, я говорю серьезно.
– Извини. Так что случилось с его кофе?
– Не знаю. Просто он стал не таким, как раньше. Ты знаешь, когда это началось?
– Когда?
– Когда Мисколо ранили. Помнишь ту психопатку, которая влетела сюда с начиненной тринитротолуолом бутылью и выстрелила в Мисколо? Помнишь тот случай?
– Помню, – сказал Мейер. Он очень хорошо это помнил. У него самого остались на теле шрамы в память о тех ударах, которые обрушила на него Вирджиния Додж в октябре прошлого года. – Да, я помню.
– Ну так вот, сразу же, как Мисколо вышел из больницы, с первого же дня, как он приступил к работе, кофе стал паршивым. Теперь скажи: как ты думаешь, Мейер, отчего так произошло?
– Н-да, даже не знаю, Боб.
– Меня эта загадка просто мучает. Человек получает пулю и вдруг перестает варить хороший кофе. Восьмое чудо света, да и только.
– Почему бы тебе не спросить об этом у самого Мисколо?
– Да ты что, как я могу это сделать, Мейер? Он так гордится своим кофе. Могу я его спросить, почему это ни с того ни с сего его кофе стал невкусным? Как я могу это сделать, Мейер?
– Да, наверное, никак.
– И я не могу выйти и купить себе кофе, потому что иначе он обидится. Что я теперь должен делать, Мейер?
– Ей-богу, Боб, не знаю. По-моему, у тебя комплекс. Почему бы тебе не попробовать сублимировать это?
– Чего?
– Почему бы тебе не вызвать кое-кого из свидетелей, видевших то нападение, и не попробовать выжать из них еще что-нибудь?
– Ты думаешь, я тебя разыгрываю, да?
– Разве я это сказал, Боб?
– Я тебя не разыгрываю, Мейер, – покачал головой О'Брайен. – Просто мне хочется выпить кофе, но, когда я подумаю о кофе Мисколо, меня тошнит.
– Выпей в таком случае воды.
– В девять тридцать утра? – О'Брайен посмотрел на него с возмущением. – Как ты думаешь, может быть, позвонить на пульт Мерчисону, попросить его купить кофе и потихоньку пронести сюда?
На столе Мейера зазвонил телефон. Он снял с рычага трубку и сказал:
– Восемьдесят седьмой участок, детектив Мейер.
– Мейер, это Стив.
– Привет, малыш. Скучаешь по работе, да? Не можешь удержаться, чтобы не позвонить даже в свободный день?
– Это я по твоим прекрасным голубым глазам соскучился, – сказал Карелла.
– Да, мои глаза всем нравятся. А я думал, твоя сестра выходит замуж сегодня.
– Выходит.
– Так чем я могу помочь тебе? Подкинуть деньжат на свадебный подарок?
– Не надо, Мейер. Посмотри лучше новое расписание и скажи, с кем я дежурю на этой неделе. Мне надо знать, кто еще сегодня свободен.
– Тебе нужен четвертый партнер для бриджа? Постой секундочку. – Он открыл верхний ящик стола и вытащил планшетку с защелкой вверху, под которой был зажат листок с отпечатанным на мимеографе текстом. Он углубился в таблицу, ведя указательным пальцем вниз по странице. – Ох, жаль мне этих несчастных обормотов, – сказал Мейер в трубку. – Работать с таким занудой...
– Ладно-ладно, кто они? – спросил Карелла.
– Клинг и Хейз.
– У тебя нет под рукой их домашних телефонов?
– Чего еще изволите, сэр? Почистить ботинки? Погладить штаны? А жену мою не одолжить на субботу – воскресенье?
– А что, неплохая идея, – сказал Карелла, хмыкнув.
– Обожди. У тебя есть чем записать?
– Сарин телефон?
– Оставь Сару в покое.
– Это ты заговорил о ней.
– Слушай, рогоносец, тебе нужны эти номера или нет? Мы тут работаем, нам трепаться некогда.
– Валяй, – сказал Карелла, и Мейер продиктовал ему телефоны. – Спасибо. Теперь я хочу попросить тебя еще кое о чем. Первое: попробуй навести справки о парне по имени Марти Соколин. Возможно, что у тебя ничего не получится, потому что он житель Калифорнии, а связываться с ФБР у нас нет времени. Но звякни в наше собственное Бюро криминалистического учета и попроси их проверить по картотеке, не появлялся ли он в наших краях за последние несколько лег. И самое главное, постарайся выяснить, нет ли его здесь сейчас.
– Я думал, у тебя сегодня выходной, – сказал Мейер устало.
– Добросовестный полицейский никогда не отдыхает, – сказал Карелла с чувством. – И последнее. Пришли, пожалуйста, ко мне домой патрульного забрать одну записку. Я бы хотел, чтобы ее изучили в лаборатории, и я бы хотел получить ответ как можно скорее.
– Ты думаешь, у нас тут частная служба посыльных?
– Ну ладно, Мейер, отпусти вожжи. Я буду дома через полчаса примерно. Постарайся снестись со мной насчет Соколина до двенадцати дня, хорошо?
– Попробую, – сказал Майор. – Как еще ты развлекаешься в свой свободный день? Упражняешься в стрельбе из пистолета?
– До свидания, Мейер, – сказал Карелла. – Я должен позвонить Берту и Коттону.
* * *
Коттон Хейз спал как убитый, когда в его холостяцкой квартире раздался телефонный звонок. Он смутно услышал его сквозь сон, и то скорее как отдаленное треньканье. Во время второй мировой войны, будучи на тихоокеанском театре военных действий, он умудрился отличиться тем, что единственный из всей команды катера проспал боевую тревогу, не услышав истошных воплей сирены. Из-за этого случая он чуть не лишился звания главного торпедиста. Но командиром судна был лейтенант, которого готовили как специалиста по радиолокаторам для дивизиона военно-морской связи и который с большим трудом мог отличить торпеду от собственного носа. Он признавал, хотя это и несколько уязвляло его самолюбие, что настоящим командиром корабля, человеком, которого слушалась вся команда, который знал навигацию и баллистику, был на самом деле не он, а Коттон Хейз. Лейтенант, которого команда звала Стариком, хотя ему было всего двадцать пять лет, работал до армии ведущим музыкальных программ в своем родном городе Шенектади, штат Нью-Йорк. Единственное, чего он хотел, это вернуться живым и невредимым к своим любимым пластинкам и автомобилю с откидным верхом марки «Эм-джи» и своей возлюбленной Эннабел Тайлер, с которой он встречался еще в последних классах школы.
Ему было начхать на Правила субординации в ВМС, на Правила дисциплинарных взысканий в ВМС и даже на Порядок боевых действий ВМС. Он знал, что ему надо делать свое дело, и он знал, что без абсолютной поддержки со стороны Коттона Хейза ему этого дела не сделать. Возможно, адмирал и был бы в восторге, если бы Коттона Хейза понизили в звании с главного торпедиста до торпедиста первого класса, но лейтенанту было плевать на адмирала.
– Ты должен быть начеку, – сказал он Хейзу. – Мы не можем допустить, чтобы ты проспал еще одну атаку камикадзе.
– Да, сэр, – сказал Хейз. – Виноват, сэр.
– Я приставлю к тебе матроса, чтобы он будил тебя всякий раз, как объявят боевую тревогу. Надеюсь, это поможет.
– Да, сэр, – сказал Хейз. – Спасибо, сэр.
– Но как, черт возьми, ты умудрился дрыхнуть под этот несусветный грохот, Коттон? Мы чуть не получили два прямых попадания в носовую часть!
– Майк, я ничего не могу с этим поделать, – сказал Коттон. – Я сплю как сурок.
– Ладно, кто-нибудь будет отныне будить тебя, – сказал лейтенант. – И давай постараемся выбраться живыми из этой адовой заварушки, а, Коттон?
Они выжили в адовой заварушке. Коттон Хейз больше никогда не слышал о лейтенанте с тех пор, как они расстались в Лидо-Бич в Италии. Он полагал, что тот вернулся к своим музыкальным передачам в Шенектади, штат Нью-Йорк.
И хотя Хейзу вопреки всему удалось все-таки свести на нет попытки японских летчиков потопить их катер, его победа над Морфеем, если она и была, оказалась весьма недолговечной. Коттон Хейз по-прежнему спал как сурок. Он объяснял это тем, что он был крупным мужчиной: шесть футов и два дюйма ростом и весом сто девяносто фунтов. А крупные мужчины, как он считал, больше нуждаются во сне.
* * *
Телефон продолжал звонить. На постели произошло какое-то движение, скрипнули пружины, послышался шорох откидываемой простыни. Хейз слегка пошевелился. Отдаленное звяканье стало теперь как будто ближе. Затем его сменил несколько неуверенный со сна голос.
– Алло, – сказал голос. – Кто? Простите, мистер Карелла, но он спит. Вы не могли бы позвонить немного попозже? Кто говорит? Кристин Максуэлл. – Голос помедлил. – Нет, я не думаю, что его нужно будить прямо сейчас. Когда он проснется, он сам вам...
Кристин снова замолчала. Коттон присел в кровати. Она стояла обнаженной, прижав к уху черную телефонную трубку; на фоне ее тела копна белокурых волос, отброшенных со лба, казалась еще светлее. В восхищении он залюбовался ею: тонкими пальчиками, обхватившими телефонную трубку, плавным изгибом руки, длинным, стройным телом. Брови се сейчас были нахмурены, в голубых глазах замешательство.
– Ну так, – сказала она, – почему же вы сразу не сообщили, что вы из полиции? Одну минуту, я посмотрю, может быть, он...
– Я не сплю, – проворчал Хейз с кровати.
– Минуточку, – сказала Кристин. – Сейчас он подойдет. – Она прикрыла трубку ладонью. – Это какой-то Стив Карелла. Он говорит, что он из восемьдесят седьмого отделения.
– Так оно и есть, – сказал Хейз, идя к телефону.
– Это значит, что тебе придется идти сегодня на работу?
– Не знаю.
– Но ты обещал провести день...
– Солнышко мое, я ведь еще даже не говорил с ним. – Хейз мягко взял трубку из ее рук. – Привет, Стив. – Он зевнул.
– Я вытащил тебя из постели?
– Да.
– Занят сегодня?
– Да.
– Нет желания сделать мне одолжение?
– Нет.
– Тысячу раз спасибо.
– Извини, Стив, но я обещал этот день девушке. Мы договаривались поехать на катере по реке Гарб.
– Ты что, не можешь это поломать? Мне нужна помощь.
– Если я это поломаю, леди проломит мне башку. – Кристин, слушавшая разговор, энергично закивала.
– Ну уж!.. Такой здоровый, сильный парень. Можешь взять девушку с собой.
– Куда взять?
– На свадьбу к моей сестре.
– Я не люблю свадеб, – сказал Хейз. – Они меня нервируют.
– Кто-то угрожал моему будущему зятю. Во всяком случае, это можно понять таким образом. Мне нужно в толпе несколько своих людей. На всякий случай. Что ты теперь скажешь?
– Ну... – начал Хейз. Кристин затрясла головой. – Нет, Стив, не могу. Извини.
– Слушай, Коттон, когда я последний раз просил тебя об одолжении?
– Ну... – начал Коттон, и Кристин снова затрясла головой. – Не могу, Стив.
– Будет бесплатная выпивка, – сказал Карелла.
– Нет.
– Ты что, не можешь уговорить свою девушку?
– Нет.
– Коттон, я прошу об одолжении.
– Постой секунду, – сказал Хейз и прикрыл ладонью трубку.
– Нет, – моментально сказала Кристин.
– Тебя приглашают в гости, – сказал Хейз. – На свадьбу. Что ты скажешь на это?
– Я хочу поехать на прогулку. Я не ездила на речные прогулки с восемнадцати лет.
– Мы поедем в следующее воскресенье, о'кей?
– В следующее воскресенье у тебя нет выходного.
– Хорошо, в первое же воскресенье, когда у меня будет выходной, о'кей?
– Нет.
– Кристин?
– Нет.
– Солнышко?
– А, к черту.
– Ну, хорошо?
– К черту, – снова сказала Кристин.
– Стив, – сказал Хейз в трубку, – мы придем.
– К черту, – сказала Кристин.
– Куда мы должны приехать?
– Вы можете приехать ко мне домой около двенадцати?
– Разумеется. Какой у тебя адрес?
– Дартмут, 837. Это в Риверхеде.
– Мы будем.
– Огромное спасибо, Коттон.
– Пришли венок на мои похороны, – сказал Хейз и повесил трубку.
Скрестив руки на груди, Кристин стояла возле телефона. Она вся дымилась от негодования. Хейз попытался обнять ее, но она быстро отстранилась.
– Не прикасайтесь ко мне, мистер Хейз.
– Солнышко...
– Хватит называть меня «солнышком».
– Кристин, солнышко, у него неприятности.
– Ты обещал мне, что мы поедем на эту прогулку. Я обо всем договорилась еще три недели назад. А теперь...
– Но тут такое дело, что я не мог уклониться. Слушай, ну так вышло: Карелла мой друг и ему нужна помощь.
– А я для тебя кто?
– Девушка, которую я люблю, – сказал Хейз и привлек ее к себе.
– Разумеется, – ответила Крисгин холодно.
– Ты ведь знаешь, что я тебя люблю. – Он поцеловал ее в кончик носа.
– Разумеется. Любишь, как же. Да я для тебя просто веселая вдова, которую ты...
– Ты очень милая вдовушка.
– ...подцепил в книжном магазине.
– В очень милом книжном магазине, – сказал Хейз и поцеловал ее в макушку. – У тебя такие приятные мягкие волосы.
– И не думай, что у меня так уж никого нет на свете, – сказала Кристин, по-прежнему прикрывая скрещенными руками грудь. – Да я могла бы найти сотню мужчин, которые бы охотно поехали со мной на эту прогулку.
– Я знаю, – сказал он и поцеловал ее в мочку уха.
– Ты паршивец, – сказала она. – Просто так уж получилось, что я люблю тебя.
– Я знаю. – Он поцеловал ее в шею.
– Перестань.
– Почему?
– Ты знаешь, почему.
– Так почему?
– Перестань, – сказала она, но голос ее стал мягче, а руки не такими напряженными. – Мы ведь идем к твоему приятелю, не так ли?
– Еще не скоро, в двенадцать.
Кристин помолчала.
– Я очень люблю тебя, – сказала она.
– И я люблю тебя.
– Да уж конечно. Держу пари, что ты...
– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, – он нашел губами ее рот, она обвила его шею руками. Он прижался к ней, взъерошивая и путая ее густые светлые волосы. Потом снова поцеловал ее, и она уткнулась лицом в его плечо. Он сказал: – Иди. Иди же ко мне.
– Но твой друг. У нас же нет времени...
– У нас еще есть время.
– Мы ведь должны...
– У нас еще есть время.
– Но разве мы не...
– Еще есть время, – сказал он ласково.
* * *
Берт Клинг читал воскресные комиксы, когда раздался звонок Кареллы.
Он бросил с сожалением последний взгляд на комикс с Диком Трейси и пошел к телефону.
– Слушаю, – сказал он.
– Привет, Берт. Это Стив.
– Хо-хо, – тут же отозвался Берт.
– Занят?
– Кончай наводящие вопросы. Что случилось? Что тебе нужно?
– Не будь таким деловым. Молодым это не идет.
– Я должен ехать в участок?
– Нет.
– В чем тогда дело?
– Моя сестра выходит сегодня замуж. Жених получил к свадьбе подарок, который можно истолковать как угрозу или предупреждение.
– Да? Почему же он не позвонит в полицию?
– Он уже позвонил. Мне. А теперь я звоню тебе. Есть желание пойти на свадьбу?
– В котором часу?
– Можешь приехать к двенадцати?
– Только я должен заехать за Клер в девять вечера. Она хочет посмотреть какой-то фильм.
– О'кей.
– Где ты сейчас? – спросил Клинг.
– Дома. Дартмут, 837. В Риверхеде. Так ты будешь?
– Да. До встречи.
– Берт!
– Что?
– Захвати с собой пушку.
– О'кей, – Клинг повесил трубку и вернулся к своей газете. Высокий блондин двадцати пяти лет, он сейчас, у себя дома, в одних трусах, казался значительно моложе. Руки и ноги у него были покрыты легким светлым пушком.
Он свернулся в кресле калачиком, снова углубившись в комикс, но потом решил позвонить Клер. Он вновь прошел к телефону и набрал ее номер.
– Клер, – сказал он, – это Берт.
– Здравствуй, любовь.
– Я иду сегодня днем на свадьбу.
– Не на свою собственную, надеюсь.
– Нет. Сестры Стива. Хочешь пойти со мной?
– Я не могу. Я говорила тебе, что мне нужно сводить отца на кладбище.
– Ах да, верно. Ну ладно, увидимся в девять в таком случае, о'кей.
– Хорошо. Кино идет в драйв-ине[3]. Ты как, не против?
– Прекрасно. Мы можем пообниматься, если станет скучно.
– Мы можем пообниматься, даже если не будет скучно.
– А что за картина?
– Да старая, – сказала Клер, – но я думаю, что тебе понравится.
– Как называется?
– "Сеть", – ответила она.
* * *
Пакет из Бюро криминалистического учета принесли в следственное отделение в 10.37. Мейер Мейер по правде не ожидал его увидеть. Шансов на то, что за этим Марти Как-бы-его-там-ни-звали числилась судимость, было с самого начала очень и очень мало. Если же к этому добавить вероятность судимости именно в их городе, то надежды совсем почти не оставалось. Однако судимость за ним числилась, и судимость эта в обширной картотеке бюро была зафиксирована. Сейчас фотокопия его «Дела» лежала у Мейера на столе и он неспешно перелистывал страницы.
Марти Соколин не был грабителем. По любым полицейским меркам его нельзя было даже назвать профессиональным преступником. Он просто однажды оступился. А «Дело» его оказалось в картотеке потому, что оступился он в этом городе, приехав сюда из Калифорнии.
По-видимому, стоило обратить внимание на то, что Марти Соколина списали из армии не из-за обморожения, как считал Томми Джордано. Правда, комиссовали его действительно по здоровью, но отправили в психиатрическую больницу в Пасадене, штат Калифорния, как больного неврастенией.
Мейер Мейер ничего не знал о предположении Томми насчет обморожения.
Но он, однако, знал, что «неврастения» – это современный термин в психиатрии, эквивалентный тому, что во время первой мировой войны называлось просто и ясно: «психическая контузия». Специалист, вероятно, определил бы ее как нервное расстройство или истощение, которое возникает от длительного физического или умственного перенапряжения. Мейер же определил это для себя как «сдвиг по фазе» и подчеркнул в деле, что Соколина выпустили из больницы как не представлявшего угрозы для общества летом 1956 года.
Его стычка с законом произошла лишь через два года, в марте 1958-го.
В то время он служил коммивояжером в компании по производству красок в Сан-Франциско. Он приехал на восток, чтобы заключить торговую сделку, и в баре в центре города разговорился у стойки с одним человеком, В какой-то момент речь зашла о войне в Корее. Незнакомец неосторожно проболтался, что его признали негодным к солдатской службе из-за незначительных шумов в сердце, по статье 4-Ф, чем он был немало доволен, ибо благодаря этому сумел сделать фантастическую карьеру в своей компании, в то время как его сверстники подставляли себя под пули.
Соколин отреагировал на признание собутыльника с некоторой мрачной торжественностью. Он чуть не пустил слезу. Его лучший друг, поведал он незнакомцу, погиб в Корее из-за того, что другой солдат не выполнил своего долга. Собеседник посочувствовал ему, но, вероятно, Соколину послышалась в его словах неискренность. И прежде чем дошло до того, что всегда происходит в таких случаях, Соколин уже осыпал его бранью и проклятиями, называя «дезертиром», «симулянтом» и «еще одним сукиным сыном», который не выполнял своего долга, когда это было нужно. Незнакомец попытался ретироваться, но Соколин все больше ожесточался, теряя контроль над собой, и, наконец, шарахнул с размаху пивную кружку об угол стойки и бросился на незадачливого собеседника, зажав в руке обломанную ручку.
Он не убил ошалевшего от удивления белобилетника, но сумел-таки его здорово исполосовать. Возможно, это классифицировали бы как нанесение телесных повреждений второй степени, не скажи Соколин пяти слов, громко и отчетливо, в присутствии полдюжины свидетелей, околачивавшихся у стойки.
Эти слова были: «Я убью тебя, сукина сына».
От этого пьяная драка стала рассматриваться как покушение на жизнь, за которое полагалось уже не пять, а, согласно 240-й статье Уголовного кодекса, все десять лет тюремного заключения.
Впрочем, Соколин отделался довольно легко. Суд учел, что он ветеран войны и что это первая судимость. Но тем не менее это было покушение на жизнь, и судья не мог просто так отпустить его, взяв с него штраф и отечески погрозив пальцем. Его признали виновным и приговорили к двум годам заключения в тюрьме Каслвью на севере штата. В тюрьме он вел себя идеально и через год подал прошение об освобождении условно. Его освободили, как только комиссия получила от фирмы заявку, гарантирующую ему предоставление места. Он вышел из Каслвью два месяца назад – третьего апреля.
Мейер Мейер подтянул к себе телефон и набрал домашний номер Кареллы.
Карелла ответил с третьего звонка.
– Я получил тут кое-что на Соколина, – сказал Мейер. – Патрульный за запиской не приезжал?
– Был полчаса назад, – сказал Карелла.
– Ну сюда он еще не добрался. Так, значит, ты уходишь около двенадцати?
– Вообще-то, около часа.
– Как я смогу с тобой связаться, если у лаборатории будут какие-нибудь результаты?
– Свадьба в три в церкви Святого Сердца – на пересечении Гейдж и Эш в Риверхеде. Гости приглашены на пять в дом к моей матери. Все будет происходить на открытом воздухе.
– Какой там адрес?
– Чарлз-авеню, 831, – О'кей. Так тебе нужна информация о Соколине?
– Давай выкладывай.
Мейер доложил ему. Когда он кончил говорить, Карелла сказал:
– Гм, значит, теперь он на свободе. Уехал в Калифорнию, имея гарантированную заявку с предложением работы.
– Нет, Стив. Я этого не говорил.
– Тогда где же он?
– Здесь, в городе. Заявка на него подана из нашего города.
Глава 3
В то погожее воскресенье в половине второго Антонио Карелла был уже готов застрелить жену, придушить сына, отречься от дочери и отменить всю свадьбу к чертовой матери.
Прежде всего, свадьбу оплачивал он. Это был первый и, благодарение Богу, последний раз, когда Тони выдавал замуж дочь. Когда женился Стив, за торжество платили родители невесты. Но на этот раз все было по-другому. На этот раз раскошеливаться приходилось Тони и он с раздражением обнаруживал, что свадьба обойдется ему, по самым скромным подсчетам, в половину того, что он зарабатывал за целый год в своей пекарне.
Самые большие грабители работали в фирме «Свадьбы и торжества» (Антонио даже всерьез подумывал, не попросить ли Стива арестовать мошенников). В то утре они прибыли по указанному адресу на Чарлз-авеню в девять часов (это после того, как Тони провел всю ночь, не ложась спать, в пекарне, наблюдая за выпечкой утреннего хлеба) и устроили на его дворе и в саду форменный разгром. Дом Антонио Кареллы в Риверхеде был небольшой, зато участок, на котором он стоял, пожалуй, превосходил все остальные в округе, вытянувшись почти до параллельной улицы. Тони очень гордился своим участком. Его беседка, увитая виноградом, не уступала по красоте любой другой в его родном городе Марсале, в Сицилии. На участке росли даже фиговые деревья, за которыми он любовно ухаживал, подравнивая их кроны летом и укрывая зимой брезентом от холода. А теперь эти мошенники, эти brigandi[4] вытаптывали его газон со своими столами, нелепыми флажками и идиотскими навесами...
– Луиза! – завопил он, обращаясь к жене. – Почему, во имя всего святого, мы не сняли зал? Почему, во имя всего святого, мы должны справлять свадьбу на улице? Меня устраивал зал, тебя устраивал и сына моего устраивал, а Анджеле понадобилась свадьба на открытом воздухе! Чтобы эти мошенники изрыли мне весь газон и загубили мой виноград и мои фиги! Pazzo! E propio pazzo![5]
– Заткнись, – сказала Луиза Карелла ласково. – Ты поднимешь на ноги весь дом.
– Весь дом я без того на ногах, – сказал он. – Весь дом – это ты, я и Анджела, а она сегодня выходит замуж и поэтому все равно не спит!
– Тебя услышат рабочие, – сказала Луиза.
– За те деньги, что я им плачу, они просто обязаны это слышать, ответил Тони.
Продолжая ворчать, он слез с кровати и пошел вниз посмотреть, как устанавливают столы и сооружают беседки для жениха и невесты, помост для оркестра и танцплощадку. В конторе, как он убедился, работали люди с воображением. Они не только возводили на его дворе нечто вроде декораций к голливудскому фильму «Отец невесты» («В главной роли со мной, Антонио Кареллой», – подумал он раздраженно), но еще собирались уложить трехметровую русалку, высеченную из льда, в набитую льдом ванну, в которой будут охлаждаться бутылки с шампанским для всех, кому захочется выпить. Тони молил Бога, чтобы солнце не слишком припекало. Он уже представлял себе, как эта полурыба растает в ванной и шампанское превратится в тепловатое ситро.
В час приехали его сын с невесткой. Нужно сказать, что Стив был таким сыном, на которого Тони никогда не мог пожаловаться. Еще до того как его забрали в армию, он работал ночами в пекарне, хотя днем учился в школе.
Стив был таким сыном, которому можно было доверять. Он был сыном, на которого отец мог положиться. Но тут – San Giacinto di California![6] – даже Стив против него. Именно сегодня, когда эти грабители из «Свадеб и торжеств» перепахали ему весь газон, когда Анджела носится по дому, как курица senza capo[7], когда мир Антонио Кареллы медленно рушится вокруг него, его собственный сын Стив привез в дом троих незваных гостей! Не то чтобы Тонн переживал из-за дополнительных расходов. Нет, это не имело для него никакого значения. Ну что ж, он еще поработает в своей пекарне четыре месяца и заработает эти деньги. Но теперь надо было как-то объясняться с этими придурками из фирмы по поводу того, что на свадьбе будет еще три лишних человека и что их надо рассадить за разными столами. Стив настаивал на этом. Нет, он не хочет сидеть со своими друзьями. Он хочет одного сюда, другого туда, а сам сядет там! Pazzo! Собственный сын – такой же сумасшедший, как все остальные.
А чего стоит этот высокий, рыжий, с белой прядью над левым виском sangue della maruzza![8] Да он распугает всех подружек невесты в Риверхеде! Тони готов был поклясться, что видел у него под пиджаком револьвер, когда тот наклонился, чтобы завязать шнурок. Большой черный револьвер, торчащий из кобуры под мышкой. Ну ладно, то, что его сын полицейский, – это неплохо, но неужели его друзья должны приходить с оружием на мирную христианскую свадьбу?
А потом накатило на Анджелу. В час пятнадцать, ровно за час сорок пять минут до свадьбы, она начала рыдать так, словно весь белый свет собрался ее насиловать. Луиза выбежала от нее, ломая в отчаянии руки.
– Стив, – сказала она, – пойди к ней. Скажи ей, что все будет в порядке, прошу тебя. Иди же, иди к своей сестре.
Тони проводил сына взглядом. Тот поднялся к Анджеле, но стенания, доносившиеся из окна спальни в верхнем этаже дома, не прекратились. Тони сидел со своей невесткой Тедди (com'e grande, подумал он, povera Theodora!)[9] и тремя чужими людьми: мистером Хейзом, мистером Клингом и мисс Максуэлл – и пил с ними вино, готовый застрелить свою жену, придушить сына, отречься от дочери и послать всю свадьбу к чертовой матери!
Он пыхтел и злился, пока Тедди не погладила его по руке. И тогда он вдруг улыбнулся ей, кивнул головой и, сложив руки на животе, положился на волю Божью, надеясь, что все в конечном счете обойдется и он, Антонио Карелла, как-нибудь переживет этот день.
* * *
Стоя в коридоре перед спальней Анджелы, Карелла слышал ее всхлипывания, доносившиеся из-за двери. Он мягко постучал и стал ждать.
– Кто там? – спросила Анджела прерывающимся голосом.
– Это я, Стив.
– Что тебе нужно?
– Ну полно, Комби, открой.
– Уходи, Стив.
– Меня ты не прогонишь. Я – полицейский, разбирающий нарушение общественного спокойствия. – Он не мог поручиться, но ему показалось, что сестра его за дверью тихонько прыснула.
– Комби! – позвал он.
– Что?
– Мне выломать дверь?
– О, подожди минуту, – сказала Анджела.
Он услышал приближающиеся шаги, задвижка щелкнула, но дверь не открылась. Затем шаги удалились, и на кровати под Анджелой громко скрипнули пружины. Он легонько толкнул дверь и вошел в комнату. Сестра лежала на постели, уткнув лицо в подушку. На ней была длинная белая комбинация, пышные темные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Комбинация немного задралась, и из-под нее была видна голубая подвязка, стягивающая нейлоновый чулок.
– Одерни платье, – сказал Карелла. – Зад видно.
– Это не платье, – обиженно ответила Анджела. – Это комбинация. И никто не просил тебя смотреть, куда не надо. – Но комбинацию все же одернула.
Карелла присел на край кровати.
– Что случилось?
– Ничего не случилось. – Она помолчала. – Совершенно ничего не случилось. – Она вдруг присела на кровати, устремив на брата прекрасные карие глаза, в которых было что-то восточное, что-то такое, что говорило о далеких посещениях арабами Сицилии. Это поражало всякого, кто впервые видел ее лицо с широкими скулами – лицо Кареллы, но в утонченном варианте.
– Я не хочу выходить за него замуж, – сказала она. Она помолчала. – Вот что случилось.
– Почему?
– Я не люблю его.
– Это черт знает что! – выругался Карелла.
– Стив, я не терплю, когда ругаются. Ты знаешь. Я всегда это не переносила, даже когда мы были еще маленькими. А ты нарочно ругался, чтобы позлить меня. И еще я не люблю, когда ты называешь меня Комби.
– С Комби ты сама первая начала.
– Неправда, – возразила Анджела. – Это ты начал. Потому что ты был вредный и испорченный.
– Я говорил тебе правду, – сказал Карелла.
– Это неблагородно: говорить тринадцатилетней девочке, что она еще не настоящая девушка, только потому, что она носит хлопчатобумажные комбинации.
– Я помогал тебе взрослеть. Ты ведь попросила после этого маму купить тебе нейлоновую комбинацию?
– Ну да, и она отказала.
– Все равно, направление было верное.
– Из-за тебя у меня появился комплекс неполноценности.
– Я помогал тебе овладеть секретами женственности.
– Вот дерьмо собачье, – сказала Анджела, и Карелла расхохотался. – Это не смешно. Я не пойду за него замуж. Мне ничего в нем не нравится. Такой же неотесанный хам, как и ты, только хуже. И ругается больше. И потом... – Она запнулась: – Стиви, я боюсь. Стиви, я не знаю, как быть. Я в ужасе.
– Ну, – сказал он, – ну же, – и ласково привлек сестру к себе и погладил ее по волосам. – Не надо этого бояться.
– Стив, он убивал людей, ты знал об этом?
– Я тоже.
– Я знаю, но... сегодня ночью мы останемся одни... в одном из самых больших отелей мира... здесь, в этом городе... а я даже не знаю человека, за которого вот-вот выйду замуж. Как я позволю... позволю ему...
– Комби, ты говорила с мамой?
– Говорила.
– И что она тебе сказала?
– Она сказала: «Любить – это ничего не бояться». Я передаю приблизительно, она сказала это по-итальянски.
– Она права.
– Я знаю, но... Я не уверена, что люблю его.
– Я чувствовал то же самое в день свадьбы.
– Но у тебя не было всей этой шумихи с церковью.
– Я знаю. Но у нас был прием, а это выматывает нервы не меньше.
– Стив... ты помнишь, однажды ночью... мне было, по-моему, шестнадцать. Ты только пошел служить в полицию. Помнишь? Я вернулась со свидания и сидела тут в комнате, пила молоко перед сном. А у тебя была, по-видимому, смена с четырех до двенадцати, потому что ты пришел следом. Ты еще посидел со мной и тоже выпил молоко. Помнишь?
– Да, помню.
– Еще у старика Бирнбаума горел свет. Вон в том окне напротив.
Он повернулся к окну и поглядел поверх садовых деревьев туда, где стоял островерхий дом Джозефа Бирнбаума, ближайшего друга и соседа отца на протяжении сорока лет. Он отчетливо помнил ту весеннюю ночь, гудение мошкары в саду, одинокий огонек, светившийся в чердачном окне у Бнркбаума, тонкий желтый серп луны, висевший безучастно над крутым скатом крыши.
– Я тебе рассказала о том, что со мной случилось в ту ночь, – сказала Анджела. – О... об этом парне, с которым я встречалась, и... о том, что он пытался сделать.
– Да, я помню.
– Я никогда не рассказывала об этом маме, – сказала Анджела. – Я вообще рассказала об этом только тебе. И я спросила тебя... все ли так делают? И значит, мальчишки, с которыми я буду встречаться, будут делать то же самое? Мне было важно понять, как себя вести. Ты помнишь, что ты мне ответил?
– Да, – сказал Карелла.
– Ты сказал, что я должна делать то, что мне кажется правильным. Ты сказал, что я сама пойму, что правильно. – Она помолчала. – Стив... я никогда...
– Лапочка, давай я позову маму.
– Нет, я хочу поговорить с тобой. Стив, я не знаю, что я должна делать сегодня ночью. Я знаю, что это ужасно глупо, мне двадцать три года, и я должна знать, что делать, но я не знаю, и мне страшно, что он меня разлюбит, что он будет разочарован, что он...
– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, – сказал он. – Ну полно, перестань. Чего ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты все объяснил мне.
Он посмотрел ей в глаза, взял ее руки в свои и сказал:
– Я не могу этого сделать, Комби.
– Но почему?
– Потому что ты уже не ребенок в бумажной комбинации и не юная девушка, пришедшая в смятение от своего первого поцелуя. Ты женщина, Анджела. И ни один мужчина на свете не может дать женщине инструкций, как любить. Да я и не думаю, что они тебе понадобятся, дорогая. Я действительно думаю, что они тебе не понадобятся.
– Ты думаешь, что все... будет в порядке?
– Я думаю, что все будет замечательно. Но еще я думаю, что тебе пора начать одеваться. Иначе ты опоздаешь на свою собственную свадьбу.
Анджела хмуро кивнула.
– Да перестань же, – сказал он. – Ты будешь, черт возьми, самой очаровательной невестой, которую когда-либо видели в этой округе. – Он крепко прижал ее к себе, поднялся и направился к двери.
– А... Тедди боялась? – спросила Анджела.
– Как старший брат, я хочу дать тебе один маленький совет, – сказал Карелла. – Я не скажу тебе, была ли Тедди растеряна, или смущена, или испугана, или еще что-нибудь. Я не скажу тебе потому, что брак – это тайна, Анджела, и он строится в первую очередь на доверии. И что бы ни произошло между тобой и Томми (сегодня или еще когда-нибудь), об этом будете знать только вы двое. И в этом-то одна из тягот брака... но это же и чертовски успокаивает. – Он снова подошел к кровати и взял ее руки в свои: – Запомни, Анджела, тебе нечего бояться. Он любит тебя до того, что весь дрожит. Он любит тебя, солнышко. Он хороший человек. Ты правильно выбрала.
– Стив, я тоже его люблю. Правда. Только...
– Никаких «только». Какого черта тебе нужно? Письменных гарантий, что жизнь – это сплошная малина? Ну, так это не так. Но ты начинаешь семейную жизнь с чистой страницы, и от тебя зависит, что на ней будет написано. И главное для начала у тебя уже есть, солнышко. – Он улыбнулся: – Так что ты не можешь промахнуться.
– О'кей, – сказала она, энергично тряхнув головой.
– Будешь одеваться?
– Да.
– Хорошо.
– О'кей, – сказала Анджела еще более энергично. Потом после паузы добавила: – И все же, я думаю, ты гнида, за то, что не намекнул мне хотя бы одним словом!
– Я не гнида, а любящий брат.
– Стив, мне уже лучше. Спасибо.
– За что? Одевайся. Твоя голубая подвязка очень тебя украшает.
– Иди к черту, – отмахнулась она, и он вышел за дверь, ухмыляясь.
* * *
Молодого человека звали Бен Дарен.
Ему было двадцать шесть лет, у него были ярко-голубые глаза и располагающая улыбка. Длинноногий, в синем спортивном костюме из ангорской шерсти, он пересек вприпрыжку газон и остановился перед верандой с внутренней стороны дома, на которой сидел Тони Карелла со своими гостями.
– Здравствуйте, мистер Карелла, – поздоровался он. – У вас тут все кипит. Волнуетесь?
– Работают, – неопределенно сказал Тони, поглядев через газон на бесконечный ряд столов, белеющих свежими скатертями. – Ты рано, Бен. Банкет начнется только в пять.
– Но свадьба же в три. Вы ведь не думаете, что я пропущу свадьбу Анджелы!
– Я думаю, что, похоже, она сама ее пропустит, – проворчал Тони. – Ты знаком с моей невесткой Тедди? Это Бен Дарси.
– По-моему, мы уже встречались раньше, миссис Карелла, – сказал он.
Тедди кивнула. У нее убийственно болела спина. Ей хотелось попросить стул с прямой спинкой, но она знала, что Тони уступил ей самое удобное и мягкое кресло на веранде, и ей не хотелось его обижать.
– А это друзья моего сына, – продолжал Тони. – Мисс Максуэлл, мистер Хейз и мистер Клинг. Бен Дарси.
– Зовите меня просто Бен, – сказал Бен, поднимаясь на веранду и здороваясь со всеми за руку. – Я знаком с Кареллами так давно, что уже чувствую себя членом их семьи. Я могу чем-нибудь помочь, мистер Карелла?
– Ничего не надо. Просто не мешайся под ногами. С этими столами и остальной ерундой они меня пустят по миру. – Он покачал головой в полном унынии.
– Да он тут самый богатый человек на улице, – проговорил Бен улыбаясь. – Об этом все знают.
– Ну, разумеется, разумеется, – проворчал Тони.
– Когда мы были детишками, он раздавал нам бесплатно булочки с черного хода своей пекарни. Но потом он стал экономить – и булочки кончились.
Бен пожал плечами.
– Нашли себе дармовую кормушку, я не Армия спасения с ее бесплатным супом, – возмутился Тони. – В один прекрасный день я подсчитал, что я раздаю детишкам, которые приходят к черному ходу, по пятьсот булочек в неделю! Еще до меня дошло, что присылают этих детишек сами родители, чтобы сосать кровь Антонио Кареллы. Все, никаких булочек! Абсолютно никаких!
Деньги на бочку! Никакого кредита в моей булочной!
– Он все равно раздает булочки, – сказал Бен с теплотой. – Стоит только рассказать какую-нибудь душещипательную историю, и Тони Карелла тут же разжалобится. А если история достаточно убедительная, то он отдаст вам всю свою лавочку.
– Разумеется, разумеется. Фонд Рокфеллера – это я. Занимаюсь бизнесом из спортивного интереса.
Бен кивнул, посмеиваясь. Лениво растягивая слова, он спросил:
– А вы, господа, тоже связаны с выпечкой хлеба?
Клинг готов уже был ответить, но взглянул сначала на Хейза. Его рыжие волосы просто пылали на солнце. С седой прядью, которая казалась еще белей на фоне этого пожара, Хейза менее, чем кого бы то ни было, можно было представить сейчас за мирным занятием булочника. Тот перехватил взгляд Клинга и улыбнулся.
– Нет, мы не пекари.
– Ах да, верно, – сказал Бен. – Вы ведь друзья Стива.
– Да.
– Значит, полицейские?
– Мы? Почему? – изумился Хейз. Он вполне правдоподобно рассмеялся. – Черт, конечно же нет.
Тедди и Кристин посмотрели на него с интересом, но ничем не выдали своего замешательства.
– Мы работаем театральными агентами, – беззастенчиво солгал Хейз. – Хейз и Клинг. Возможно, вы о нас слышали.
– Нет, к сожалению, не слышал.
– Да, – сказал Хейз. – А мисс Максуэлл – одна из наших клиенток. Эта девушка, помяните мое слово, когда-нибудь станет настоящей звездой.
– Правда? – спросил Бен. – А в каком вы амплуа выступаете, мисс Максуэлл?
– Я... – Кристин открыла рот и замолчала.
– Она исполняет экзотические танцы, – пришел на помощь Хейз, и Кристин метнула на него свирепый взгляд.
– Экзо... что? – недоуменно переспросил Бен.
– Она исполняет танцы с раздеванием, – объяснил Хейз. – Мы тут пытались убедить мистера Кареллу, чтобы Кристин вылезла из свадебного торта, но ему эта идея не очень нравится.
Тонн Карелла расхохотался. На лице Бена Дарси появилась недоверчивая улыбка.
– Хейз и Клинг, – повторил Хейз. – Если когда-нибудь заинтересуетесь шоу-бизнесом, позвоните нам.
– Обязательно, – заверил Вен. – Но я вряд ли когда-нибудь заинтересуюсь шоу-бизнесом. Я учусь на стоматолога.
– Это благородная профессия, – заметил Хейз. – Но в ней нет блеска, присущего миру зрелищ.
– О, что вы, в работе стоматолога тоже много интересного, – возразил Бей.
– Наверное, – ответил Хейз, – но что сравнится с лихорадочным накалом, который охватывает вас перед премьерой? Ничего! Ни один бизнес нельзя поставить рядом с шоу-бизнесом.
– Я думаю, что вы правы, – согласился Бей, – но я все же рад, что изучаю стоматологию. Я буду, наверное, специализироваться на околозубных тканях со временем. – Он помялся. – Вы знаете, это Анджела впервые натолкнула меня на мысль стать врачом.
– Я не знал, – сказал Хейз.
– О да. Я же с ней встречался. Да что там встречался? Черт, я начал назначать ей свидания, когда ей было еще семнадцать лет, и, по-моему, следующие пять лет я и дневал и ночевал у них на пороге. Разве не так, мистер Карелла?
– Да, он был настоящая пиявка, – подтвердил Тони.
– Она замечательная девушка, – продолжал Бен. – Томми чертовски повезло. Таких девушек, как Анджела Карелла, еще поискать.
За спиной Бена громко хлопнула дверь. Он резко обернулся. На веранде стоял Стив Карелла. Отец посмотрел на него:
– У нее все в порядке?
– Да. У нее все в порядке, – ответил Стив.
– Девчонка, – пробормотал Тони загадочно и покачал головой.
– Привет, Бен, – поздоровался Карелла. – Как ты?
– Прекрасно, спасибо. А ты?
– Ничего, так себе. Ты что-то рановато.
– Пожалуй. Просто вышел прогуляться, ну и дай, думаю, зайду узнаю, не нужно ли помочь. Анджела в норме?
– Все прекрасно.
– У Томми, кажется, тоже все о'кей. Лимузин уже прибыл.
– О!
– Ага. Видел его на подъездной дорожке, когда проходил мимо.
– Ясно. Тогда мне надо двигаться. – Он посмотрел на часы. – Солнышко, Берт и я поедем с Томми. Ты не возражаешь?
Тедди устремила на него вопрошающий взгляд. Он научился мгновенно угадывать тончайшие оттенки переживаний на ее подвижном лице. Лишенная дара речи от рождения, она выражала чувства с помощью легкой мимики, моментально давая понять глазами и губами, что она хочет сказать. Он ожидал увидеть тень неудовольствия при своем заявлении, но, вглядываясь в ее лицо, читая на нем только замешательство, решил, что она не «слышала» его. Стоя сзади нее, он не дал ей прочесть по губам, что он говорил. Тогда он присел на корточки рядом со стулом жены.
– Берт и я поедем в церковь в машине Томми. Ты не против?
Но и сейчас ее лицо не выразило неудовольствия. На нем по-прежнему читалось замешательство, но при этом глаза подозрительно сузились. Он тут же понял, что ему не удалось обмануть свою жену. Хотя он ничего не рассказал ей об инциденте с пауком, Тедди Карелла в своем молчаливом и беззвучном мире уже почувствовала что-то неладное. Присутствие Хейза и Клинга не было проявлением светской любезности. Они находились здесь в качестве полицейских, а не свадебных гостей. Она кивнула и потянулась к нему поцеловать его.
– Увидимся в церкви, – сказал он. – Ты хорошо себя чувствуешь?
Она снова кивнула. У нее по-прежнему мучительно ныла спина, но она чутьем угадывала, что в голове у ее мужа сейчас вещи поважнее, чем тяготы беременности. И она улыбнулась ему неожиданной лучистой улыбкой. Карелла сжал ее руку.
– Пошли, Берт! – позвал он.
Глава 4
Когда Карелла и Клинг подъехали к дому Джордано, черный «кадиллак» уже стоял на подъездной аллее с глухой стороны дома. Водитель поставил машину в глубине двора в самом конце бетонной дорожки, рядом с гаражом. Но самого его нигде не было видно.
Когда они поднимались на крыльцо, Клинг сказал:
– Мое мнение, Стив, что это шутка. По-моему, мы только зря здесь теряем время.
– Что ж, может быть, – ответил Стив и позвонил в дверь. – Но ведь осторожность никогда не вредит, не так ли?
– Да, пожалуй. Все же у меня такое чувство, что Коттон охотно предпочел бы быть со своей блондинкой где-нибудь в другом месте. – Он сделал паузу. – Но... таков шоу-бизнес.
– Что? – не понял Карелла, но в этот момент Томми открыл дверь.
– Стив, привет! Заходите. Я как раз одевался. Ты умеешь завязывать галстук бабочкой? Я уже бьюсь полчаса и никак. Заходите. – Он с любопытством посмотрел на Клинга.
– Берт Клинг, – представил Карелла, – Томми Джордано, мой будущий зять. Берт со мной работает, Томми.
– А-а. Ну да. Проходите. Стив, я чувствую себя полным идиотом. Я думаю, это все же шутка.
– Ну, шутка это или не шутка, – сказал Карелла, – Берт и еще один мой приятель будут присутствовать в церкви и на банкете.
– Стив, я очень ценю то, что ты для меня делаешь, – замялся Томми, – но я все обдумал и почти уверен, что это шутка. Проходите, пожалуйста, в спальню.
Они проследовали за ним через весь дом. В спальне Томми взял с комода белый галстук и подал его Карелле.
– Вот, – сказал он, – попробуй, может быть, у тебя что-нибудь выйдет с этой чертовой штукой.
Он встал перед Кареллой и поднял подбородок.
– Я навел справки о Соколине, – проговорил Карелла, принимаясь за работу.
– Да?
– Я не хочу, чтобы ты сразу начал волноваться... но он сейчас в городе. В апреле вышел из тюрьмы.
– О!
– По-прежнему считаешь, что это шутка?
– Ей-богу, даже не знаю. Ты думаешь, он способен столько лет питать ко мне злобу? За то, что случилось в Корее? Или, точнее, за то, что даже не...
– Ты был в Корее? – спросил Клинг с интересом.
– Да, а ты?
– Тоже.
– В сухопутных войсках?
– Да.
– Я был в частях связи, – сказал Томми. – Десятый корпус. Высадка при Инчхоне.
– А я участвовал в освобождении Сеула, – сказал Клинг. – В составе Девятого корпуса.
– Под командованием генерала Уокера?
– Да.
– Черт, мы же сражались вместе с Первым и Девятым возле Сеула! – воскликнул Томми. – Боже, так мы же были друг от друга рукой подать.
– Ты участвовал в наступлении на Ялу?
– Конечно.
– Как тебе это нравится? – усмехнулся Клинг Стиву. – Тесен мир, ничего не скажешь.
– А теперь ты полицейский – так, что ли?
– Да. А ты чем занимаешься?
– Служу в банке, – ответил Томми. – Обучаюсь банковскому делу. – Он передернул плечами. – Вообще, это совсем не то, что я хотел бы.
– А чего бы ты хотел?
– Я бы хотел быть бейсбольным комментатором. Я был довольно приличным ловцом, когда мы играли ребятишками. Я знаю эту игру вдоль и поперек. Спроси Джоунзи, когда он вернется. – Он повернулся к Карелле. – Вы случайно не встретили его внизу?
– Кого? – пробормотал Карелла. – Ну все, завязал наконец.
– Джоунзи, он будет моим дружкой на свадьбе. И к тому же это мой лучший друг. Он сошел вниз примерно полчаса назад, сказал, что хочет подышать воздухом.
– Он уже был при полном параде?
– Да.
– Что-то я никого не заметил, кто был бы одет, как на свадьбу. А ты, Берт?
– Тоже.
– Ну ничего, он не опоздает, – сказал Томми. – Господи, только бы он не потерял кольцо. Сколько времени, Стив?
– Два. У тебя еще час, расслабься.
– Да, но, видишь ли, я должен приехать туда немного раньше и ждать у священника. По правилам, я не могу видеть невесты, пока она не подойдет к алтарю. Но твоя мать, Стив, – это нечто!
– Как это?
– Ты не подумай, я не жалуюсь. Из нее, наверное, выйдет отличная теща. Но когда я тут позвонил недавно, она даже не разрешила мне поговорить с Анджелой. Это уж чересчур, тебе не кажется?
– Она одевалась, – объяснил Карелла.
– Да? – Томми просиял. – Ну и как она выглядит? Здорово, наверное?
– Здорово.
– Я так и знал. Она волновалась?
– Очень.
– Я тоже. Хотите кофе?
– Нет, спасибо.
– Выпить чего-нибудь?
– Нет. Рассказать тебе про Соколина?
– Соколина? Кто такой?.. Ах, ну да. Конечно, конечно, – Томми надел пиджак. – Ну все, я готов. Как я выгляжу? Я чисто выбрился?
– Чисто.
– К тому времени, как мы приедем вечером в отель, мне, наверное, снова надо будет побриться. У меня быстро отрастает щетина. Вам, светловолосым, Берт, везет. Как я выгляжу? Ничего, Стив? Бабочка на месте?
– На месте.
– Тогда я готов. Как думаешь, мы можем уже идти? Уже ведь третий час, верно?
– Думаю, что ты должен еще кое-что сделать до ухода, – произнес Карелла.
– Да? Что?
– Надеть штаны.
Томми посмотрел вниз, на свои волосатые ноги.
– О Боже! Хорошо, что вы здесь! Как может человек забыть то, что он делает каждый день, всю свою жизнь? О черт! – Он скинул пиджак и снял с вешалки в шкафу черные брюки. – Так что этот Соколин?
– Он отсидел год в тюрьме за драку из-за своего дружка, убитого в Корее.
– Да, звучит не очень обнадеживающе.
– Звучит просто скверно. Могу себе представить, какие чувства он питает к тебе.
Раздался стук в парадную дверь. Томми поднял голову и натянул подтяжки на плечи.
– Стив, открой ты, пожалуйста. Это, наверное, Джоунзи.
Карелла пошел вниз и открыл парадную дверь. Парень, который стоял перед ним, был примерно возраста Томми: лет двадцати шести или двадцати семи. Темные волосы были коротко подстрижены. Серые глаза горели от возбуждения. Он был очень красив в своем смокинге и белой рубашке с накрахмаленной грудью. Увидев, что Карелла был в такой же униформе, он протянул руку и сказал:
– Привет. Тоже шафер?
– Не-а. Родственник, – ответил Карелла. Он пожал протянутую руку. – Стив Карелла. Брат невесты.
– Сэм Джоунз. Дружка жениха. Зови меня Джоунзи.
– О'кей.
– Как наш жених?
– Волнуется.
– А кто не волнуется? Я даже пошел прогуляться, а то думал, чокнусь.
Они прошли через весь дом и вошли в спальню. – Все в порядке, Томми?
– Все прекрасно. Я чуть не ушел без штанов, что ты на это скажешь?
– Нормально в твоем положении, – успокоил его Джоунзи.
– У тебя грязь на коленях, – сказал Томми, глядя на брюки своего шафера.
– Что? – Джоунзи проследил его взгляд. – О, черт, я так и знал! Я споткнулся на ступеньке, когда выходил. Проклятие! – Он начал энергично счищать грязь щеткой.
– Кольцо с тобой?
– Угу.
– Проверь.
– Оно у меня.
– Все равно проверь.
Джоунзи перестал чистить брюки и сунул указательный палец в карман жилета:
– Здесь. Готово к подаче. Джордано от Джоунза.
– Джоунзи был у нас в команде подающим, – объяснил Томми, – а я принимал. Я уже, кажется, говорил вам об этом?
– Джордано от Джоунза, – снова повторил Джоунзи. – Он чертовски здорово брал подачи.
– Это ты здорово подавал, – сказал Томми, застегивая молнию на брюках. – Ну вот. Теперь пиджак. Туфли на мне? – Он посмотрел на ноги.
– Он всегда был такой, перед каждой игрой, – сказал Джоунзи с улыбкой. – Я знаю этого типа с трех лет. Вы можете в это поверить?
– Нас вместе водили гулять в парк, – объяснил Томми. – Он не попал в Корею из-за того, что у него выпадение мениска. А то мы бы и там были вместе.
– Такого свинтуса еще свет не видел, – сказал Джоунзи, ткнув пальцем в Томми. – Даже не знаю, за что я его люблю.
– Те-те-те, – сказал Томми. – У нас взаимные завещания. Ты не знал об этом, Стив?
– Что ты имеешь в виду?
– Мы их оформили, когда я вернулся из армии. Составлял сын Бирнбаума, а свидетелями были Бирнбаум и его жена. Помнишь, Джоунзи?
– Разумеется. Но теперь тебе свое лучше изменить. Через несколько часов ты станешь женатым человеком.
– Да, верно, – ответил Томми.
– Что ты имеешь в виду под взаимными завещаниями? – повторил свой вопрос Карелла.
– Наши завещания, они одинаковые. В случае моей смерти Джоунзи получает все, что у меня есть, а в случае его смерти я получаю все, что у него есть.
Джоунзи пожал плечами.
– Теперь тебе придется это изменить, – снова повторил он.
– Ну конечно, я так и сделаю. Когда мы вернемся из свадебного путешествия. Но я никогда не жалел, что мы их составили, а ты?
– Нет, сэр!
– Бирнбаум решил, что мы оба чокнулись, помнишь? Он еще спрашивал, почему два таких молодых человека составляют завещания. А его жена – мир ее праху – все цокала языком, когда их подписывала. А что, кстати, сталось с его сыном – юристом?
– Он уехал на запад, в Денвер или еще куда-то. У него там богатая практика.
– Бедняга Бирнбаум. Никого в целом городе. – Томми встал навытяжку, приготовившись к осмотру. – Штаны на мне, бабочка завязана, туфли начищены. Теперь все в порядке?
– Ты прекрасен, – улыбнулся Джоунзи.
– Тогда пошли. Тьфу ты, сигареты. – Он взял пачку с туалетного столика. – Кольцо у тебя?
– У меня.
– Проверь еще раз.
Джоунзи проверил еще раз.
– Все еще на месте.
– О'кей, пошли. Который час?
– Двадцать минут третьего, – сказал Карелла.
– Нормально. Мы приедем чуть раньше, но это ничего. Пошли.
Они вышли из дома. Томми закрыл дверь на замок и повернул налево к подъездной аллее, обсаженной высокими тополями, которые стеной отделяли его участок от соседнего дома. Они приблизились к машине с торжественностью похоронной процессии.
– Где водитель? – спросил Томми.
– Я сказал ему, что он может сходить выпить кофе, – сказал Джоунзи.
– Он должен был уже вернуться.
– Вот он, – заметил Клинг.
Они наблюдали, как водитель неторопливо идет им навстречу. Это был низенького роста мужчина в черной форменной одежде и фуражке, которые носили водители из Бюро проката автомашин.
– Готовы ехать? – спросил он.
– Мы-то готовы, – сказал Томми. – А вы где были?
– Ходил тут недалеко выпить кофе. – Водитель взглянул на него с обидой. – Ваш приятель сказал, что можно.
– Ладно-ладно, поехали, – оборвал Томми, Они сели в лимузин, и шофер начал выезжать задним ходом со двора.
– Остановитесь на минуту. Что это?! – вдруг воскликнул Томми.
Водитель обернулся:
– Что именно?
– Вон там, на дорожке. Откуда мы только что отъехали.
– Я ничего не вижу.
– Джоунзи, кольцо у тебя?
Джоунзи пощупал карман.
– Да, у меня.
– Тьфу-ты, ну ладно. Мне показалось, что-то блестит на бетоне. Ну ладно, тогда поехали. Поехали.
Дав снова задний ход, водитель вывел машину из ворот и развернулся.
– Расслабься, Томми, – сказал Джоунзи.
– Черт подери, я и сам хотел бы этого.
Лимузин медленно ехал по улице, окаймленной с двух сторон деревьями.
Солнце сияло, как желток, в голубой скорлупе неба. День был прекрасен.
– Вы что, не можете ехать быстрее? – нетерпеливо спросил Томми.
– У нас еще уйма времени, – невозмутимо ответил водитель.
Он остановился у перекрестка на вершине крутого холма, терпеливо ожидая, когда загорится зеленый свет.
– Внизу сверните налево, – предупредил Томми. – Церковь с левой стороны.
– Я знаю.
– О черт, – вдруг сказал Джоунзи.
– Что такое?
– Сигареты! Я забыл сигареты.
– У меня есть, – сказал Томми.
– Мне понадобятся свои. – Он открыл дверцу машины. – Пойду куплю в лавочке. Поезжайте без меня, а то ты совсем изойдешь в ожидании. Я спущусь пешком. – Джоунзи захлопнул дверцу и направился к тротуару.
– Смотри не потеряйся, – в отчаянии заорал ему вслед Томми.
– Не беспокойся, не потеряюсь. – Он скрылся в лавочке на углу.
– Зеленый, – сказал Томми. – Поезжайте.
Водитель включил передачу и повел машину на спуск. Длинный и крутой холм прорезала сверху вниз всего одна улица. Почти отвесно она врезалась далеко внизу в поперечную, которая с правой стороны кончалась тупиком и была отгорожена каменным парапетом от скалистого, в зазубринах утеса. Для предупреждения аварий парапет был раскрашен в черные и желтые полосы, а в самом центре его, как еще одна мера предосторожности, была поставлена мигалка с крупной надписью: «ТУПИК». С тех пор как в этом месте начали добывать гравий, от чего и образовались скалистый утес и крутой обрыв, всего один автомобилист прошиб насквозь парапет и перелетел через скалу. Он убился насмерть. И хотя выяснилось, что он был в нетрезвом состоянии, этого случая было достаточно, чтобы появились и желто-черные полосы, и мигалка.
По мере того как лимузин спускался вниз к основанию холма и раскрашенному каменному парапету, он все больше и больше набирал скорость.
– Там внизу крутой поворот, – предупредил Томми. – Будьте осторожны.
– Мистер, я кручу баранку уже двадцать лет, – ответил водитель. И я еще ни разу не опоздал ни на одну свадьбу и не попал ни в одну аварию.
– Да, но там очень крутой обрыв. Один человек здесь убился.
– Я все это знаю. Не волнуйтесь, я вас доставлю целехоньким. Вот когда поживете с женой пятнадцать лет, как я прожил, вы, может, еще пожалеете, что не попали в аварию в день свадьбы.
Машина стремительно неслась к повороту у подножия холма, где с равномерными паузами вспыхивала надпись: «ТУПИК». Сжав руль обеими руками, водитель резко повернул его влево.
Раздался оглушительный треск, и автомобиль сильно тряхнуло. Но машина налево не повернула.
Лицо водителя исказилось в ужасе:
– Боже праведный, она не слушается руля!
Глава 5
Прохожие, оказавшиеся в это время на улице, видели только автомобиль, который почему-то лишился управления: его передние колеса вихляли в разные стороны, а сам он несся на огромной скорости в направлении каменного парапета и зияющего за ним обрыва.
Пассажиры же, сидевшие внутри, пришли в полную растерянность, поняв, что водитель по неизвестной причине ничего не может поделать с летящей в пропасть машиной. Каким-то последним, отчаянным усилием он крутанул руль вправо, затем влево, тут же автоматически нажав на тормоз. Автомобиль с резким визгом развернуло и отнесло к тротуару, задние колеса перескочили через обочину, и его юзом потащило к парапету.
– Держитесь, – крикнул Карелла, и мужчины сжались в преддверии удара. К их удивлению, удар оказался значительно слабее, чем они ожидали.
Удивление еще более возросло, когда они поняли, что что-то им помешало врезаться в парапет с полного хода. Но когда они увидели, что это что-то оказалось фонарным столбом, они потеряли дар речи от изумления.
Машина отскочила рикошетом от негнувшегося стального столба, описала еще одну невероятную дугу, пролетела вперед и опустилась, наконец, на передние колеса, остановившись как вкопанная, когда тормоза намертво пригвоздили ее к земле. Мужчины в автомобиле молчали. Первым заговорил водитель.
Он произнес лишь:
– Ну и ну!
Один за другим они вылезли наружу. Кроме Клинга, который ударился головой о крышу, никто не пострадал. Самой машине повезло меньше. Весь ее правый бок в том месте, где она врезалась в столб, был смят в лепешку. На тротуаре постепенно росла толпа. Сквозь нее уже прокладывал себе дорогу полицейский. Водитель «кадиллака» начал объяснять ему, что произошло.
Карелла подошел к стальному фонарному столбу и дружески похлопал его рукой.
– Нам всем нужно встать на четвереньки и поцеловать малыша, – сказал он. – Если бы не он... – Он бросил взгляд вниз за парапет и вытер лоб.
– Что, черт возьми, произошло? Ты понял? – спросил Клинг.
– Не знаю, – сказал Карелла. – Пойдем.
Вдвоем они подошли к водителю и патрульному, сидевшим на корточках перед машиной и, не вмешиваясь, стали наблюдать за ними.
– Точно, – сказал наконец водитель. – Так оно и есть.
– Да, – подтвердил полицейский. – Ваше счастье, что вы врезались в столб. Один тут вообще убился насмерть, не слыхали об этом?
– Что отказало? – спросил Карелла.
– Рулевой механизм, – ответил водитель. – Тот конец поперечной тяги, что справа, лопнул. Из-за этого я и не мог справиться с машиной.
– Лопнул!.. Тут, похоже, кое-что посерьезнее, – задумчиво произнес патрульный.
– Что именно? – спросил Карелла.
– Похоже, что кто-то поработал здесь ножовкой!
* * *
В три часа тридцать минут Томми Джордано и его шафер вышли из ризницы церкви Святого Сердца и прошли к алтарю. Громким шепотом Томми (уже в который раз!) спросил: «Кольцо с тобой?» Джоунзи успокоил его кивком головы.
Тут же у дальнего входа в церковь показалась в сопровождении своего отца Анджела Карелла, ослепительно красивая в своем подвенечном одеянии. Ее прелестное лицо под прозрачной вуалью, казалось, застыло от страха.
По одну сторону от прохода, вместе с другими родственниками невесты, сели Стив и Тедди Карелла. Рядом примостился Берт Клинг. По другую сторону, с родственниками жениха, расположились Коттон Хейз и Кристин Максуэлл. Полились звуки органа, заполнившие все огромное пространство каменной церкви до самого купола. Фотограф, который успел уже щелкнуть Анджелу, когда она выходила из машины, и еще раз, когда она поднималась по ступенькам, и еще раз, когда она ступила в проход, теперь с ловкостью гнома юрко пробирался вперед, стараясь успеть запечатлеть тот момент, когда она подойдет к алтарю. У Томми непроизвольно дернулись руки.
Заплакала Луиза Карелла. Тедди погладила свекровь по руке, но тут же сама потянулась за носовым платком и высморкалась, чтобы спрятать увлажнившиеся глаза.
– Как она красива, – прошептала Луиза.
Тедди, которая почти ничего не видела из-за слез, кивнула. Радостные всхлипывания, восхищенные «охи» и «ахи», возвестившие о царственном шествии невесты к алтарю, слились с торжественной музыкой. Сверкали вспышки магния, фотограф деловито щелкал затвором фотоаппарата. Тони Карелла, согнув в локте руку, о которую опиралась дрожащая рука его дочери, двигался по проходу со всем величием владыки, идущего на коронацию, уверенный в том, что подергивание его левого века не заметно никому из сидящих на скамейках.
На самом краю первой скамьи рядом со своей женой сидел Стив Карелла и задумчиво покусывал губы. «Кто-то подпилил конец тяги, – думал он. – Это уже не идиотская шутка с пауком. Это кое-что посерьезнее». Анджела поднялась по ступенькам к алтарю. Томми улыбнулся ей, она улыбнулась ему в ответ и опустила глаза под бледной вуалью. «И тот, кто подпилил, прекрасно был осведомлен и об отвесном спуске, и о крутом повороте. Тот, кто это сделал, по всей видимости, пилил с таким расчетом, чтобы тяга лопнула в тот момент, когда водитель попытается резко повернуть».
Тони Карелла передал дочь своему без пяти минут сыну. Рука об руку чета застыла перед священником. В церкви наступила тишина, подобающая торжественности момента.
«Томми заметил на дорожке в тот момент, когда мы отъезжали, что-то блестящее, – размышлял Карелла. – По-видимому, это были металлические опилки. Поперечная тяга довольно тонкая, с ножовкой с ней можно было справиться за десять минут. А Сэм Джоунз отсутствовал полчаса. И у Сэма Джоунза была на коленях брюк грязь. И не кто иной, как Сэм Джоунз, дал водителю лимузина разрешение отлучиться попить кофе».
Священник произнес молитву и окропил чету святой водой. С Томми градом катился пот. У Анджелы под вуалью дрожали губы.
– Согласен ли ты, Томас Джордано, – произнес священник, – взять эту женщину в законные жены и жить с ней в священных узах брака? Будешь ли ты любить, почитать ее и относиться к ней, как подобает истинно верующему, в здравии и в болезни, в горе и в радости и хранить ей супружескую верность до самой смерти?
Томми судорожно глотнул.
– Да, – сказал он. – Я согласен.
– Согласна ли ты, Анджела Луиза Карелла, взять этого человека в законные мужья и жить с ним в священных узах брака? Будешь ли ты любить, почитать и лелеять его, как подобает истинно верующей, в здравии и в болезни...
«И тот же Сэм Джоунз, – продолжал думать Карелла, – так кстати вспомнил о сигаретах и покинул автомобиль прямо перед самой аварией».
– ...в горе и в радости и хранить ему супружескую верность до самой смерти?
– Да, – прошептала Анджела.
«И опять же в завещании Томми упомянут не кто-нибудь иной, а Сэм Джоунз, дружка и лучший друг, который получает в случае смерти Томми все, чем тот владеет. Сэм Джоунз».
– Поскольку вы дали взаимное согласие вступить а брак и признали это перед Богом и перед людьми, присутствующими здесь, властью, данной мне католической церковью и законами государства, нарекаю вас отныне мужем и женой.
Священник совершил над молодой четой крестное знамение. Луиза Карелла, всхлипывавшая рядом с Тедди, неожиданно шепнула: «Теперь у меня еще одна замужняя дочь», – и, схватив Тедди за руку, быстро и горячо ее поцеловала.
Томми приподнял вуаль с лица невесты и, очень смущаясь, как-то мимолетом коснулся ее губами. Снова зазвучал орган. С улыбкой, откинув вуаль на маленькую белую корону, укрепленную у нее в волосах, Анджела взяла Томми под руку, и они направились вдвоем по проходу, а фотограф принялся запечатлевать каждый их шаг.
Телефон находился в ризнице. Монахиня, которая привела Стива Кареллу сюда, придержала дверь, пропуская его внутрь. Отец Пол в облачении, которое он еще не успел снять после церемонии, протянул Карелле телефонную трубку и сказал:
– Я знал, Стив, что ничем другим, как обрядом венчания, в церковь тебя не заманишь. Но я не догадывался, что достаточно телефонного звонка, чтобы ты оказался в ризнице.
– Две вещи, которые я никогда не обсуждаю, – это политика и религия, – улыбнулся Стив. – Звонят из отделения, святой отец?
– Человек по имени Мейер Мейер, – сказал отец Пол.
– Спасибо, – поблагодарил Карелла. и взял трубку из его рук. Привет, Мейер. Это Стив.
– Привет, сынок. Как свадьба?
– Пока все идет ничего. Брачные цепи уже надели.
– Я тут навел еще кое-какие справки об этом типе, Соколине. Тебя это по-прежнему интересует?
– Более чем!
– Тогда слушай. Я говорил с его куратором. Соколин работает продавцом в одном из универмагов в центре города. Все это время вел себя идеально. Но две недели назад он переехал из Айсолы в Риверхед. У меня есть его адрес, Стив. Судя по карте, это в одиннадцати кварталах от дома твоего отца.
Карелла задумался.
– Мейер, сделай мне, пожалуйста, еще одно одолжение. С нами тут недавно произошел несчастный случай, от которого дурно пахнет. Оформи-ка на этого типа временное задержание. Я бы чувствовал себя чертовски спокойнее. – Он вдруг вспомнил, что находится в церкви, и смущенно покосился на отца Пола.
– О чем речь! У нас тут все вроде тихо. Так что могу заняться этим сам.
– И дай мне, пожалуйста, знать, как только задержишь его. Сейчас мы все едем к фотографу, но через час я уже буду у отца. Найдешь меня там.
– Ясно. Поцелуй за меня невесту, хорошо?
– Поцелую. Спасибо еще раз, Мейер.
Он повесил трубку. Отец Пол посмотрел на него.
– Неприятности?
– Нет. Ничего серьезного.
– Мне сказали об автомобильной аварии. Весьма странное происшествие. Да?
– Да.
– Но все равно ничего страшного?
– Нет.
– Даже при том, что от этого случая, как ты выразился, дурно пахнет?
Карелла улыбнулся.
– Святой отец, – сказал он, – достаточно того, что вы заманили меня в церковь; заполучить меня на исповедь вам не удастся. – Он попрощался со священником за руку. – Церемония была очень красивой. Спасибо, святой отец.
Часть автомобилей уже отъехала от церкви. Карелла направился к Клингу, стоявшему рядом с Тедди.
– Это был Мейер, – сказал он. – Я попросил его оформить временное задержание на Соколина. Я думаю, это разумно, а ты что скажешь?
– Пожалуй.
Карелла оглянулся вокруг.
– А где наш приятель Джоунзи?
– Он уехал к твоим домой.
– Вот как?
– Если ты думаешь то же, что и я, то не беспокойся. Коттон уехал вслед за ним.
– Хорошо. – Стив взял Тедди под руку. – Солнышко, у тебя такой вид, будто ты сейчас свалишься. Пойдем. Сядешь в этот замечательный «кадиллак», в нем прохладно. – Он распахнул перед ней дверцу. – Когда-нибудь, – сказал он, – когда я стану комиссаром, я подарю тебе такую игрушку в личное пользозание.
Бен Дарси и Сэм Джоуиз разговаривали с рабочими из фирмы брачных услуг, когда подъехало такси с Хейзом и Кристин. Хейз расплатился с водителем, и, обогнув дом, они прошли во внутренний двор. В дальнем конце участка, прямо внутри живой изгороди, разделявшей собственность Кареллы и Бирнбаума, заканчивалось сооружение какой-то громадной конструкции.
Увидев Кристин Максуэлл, Джоунзи отвернулся от рабочих и Вена и с нескрываемым восхищением стал смотреть, как она движется по траве через газон под руку с Хейзом, шелестя платьем из небесно-голубого шифона. Когда они подошли достаточно близко, он сказал, по-прежнему не сводя глаз с Кристин:
– По-моему, мы не знакомы. Меня зовут Сэм Джоунз. Зовите меня Джоунзи.
– Коттон Хейз, – представился Хейз. – А это Кристин Максуэлл.
– Рад познакомиться с вами, – сказал Джоунзи, пожимая Кристин руку.
И с опозданием добавил:
– Обоими.
– А это еще для чего? – спросил Хейз, указывая на огромный деревянный каркас.
– Для демонстрации фейерверка, – объяснил один из рабочих.
– Скорее похоже на платформу для запуска трехступенчатой ракеты, прокомментировал Хейз, не оставив без внимания те страстные взгляды, которые Джоунзи, думая, что его никто не видит, бросал на Кристин. Он почувствовал, как в нем возникает раздражение. – Куда летим, на луну?
– Просто будем пускать разноцветные ракеты, – ответил рабочий, не принимая шутки.
– Когда?
– Как только стемнеет. Мы устроим такое свадебное празднество, какого здесь еще не видели, помяните мое слово.
– Анджела этого заслуживает, – сказал Бен Дарси.
– И Томми тоже. – Джоунзи улыбнулся Кристин. – Мисс Максуэлл, вы еще не видели русалку? Пойдемте, я покажу вам. Они уже загрузили ванну бутылками с шампанским. Это потрясающе.
– Ну... – заколебалась Кристин и вопросительно посмотрела на Хейза.
– Я уверен, что мистер Хейз не будет иметь ничего против. Ведь правда?
Джоунз взял ее под руку и повел к тому месту, где уже возлежала на боку ледяная дева, укрытая от солнечных лучей навесом. Ледяное основание, на котором она покоилась, было выдолблено изнутри, так что образовалась холодная ванна, из которой торчало множество бутылок с шампанским. Все и впрямь говорило о том, что свадьба задумана с размахом. Хейз смотрел, как Кристин, удаляясь, семенит через газон, и чувствовал, что раздражение его усиливается. Одно дело, когда тебя просят о пустячном одолжении: побыть в качестве телохранителя, а другое дело, когда у тебя из-под носа уводят девушку.
– Интересно, что же это такое? – раздался рядом с ним голос. – Линкор «Миссури»?
Хейз обернулся. Лицом к сооружению, устроенному для фейерверка, стоял невысокий, худощавый мужчина с небольшой лысиной на макушке, обрамленной венчиком седых волос. Его голубые глаза весело блестели. Он изучал конструкцию с таким видом, словно это было настоящее чудо научно-технического прогресса.
– Я – Бирнбаум, – представился он. – Сосед. А вы кто?
– Коттон Хейз. Приятель Стива.
Они обменялись рукопожатием.
– У вас необычное имя, – сказал Бирнбаум. – Очень необычное. В честь Коттона Мэзера? Пуританского священника?
– Да.
– Я-то сам неверующий.
– Я тоже.
– Вы приехали с венчания?
– Да, – ответил Хейз.
– И я. Впервые в жизни был в католической церкви. И я вам скажу: все это бубемайзе.
– Что?..
– Это если еврей войдет внутрь, то стены рухнут. Я вошел туда и вышел, и ничего, стены – благодарение Богу – стоят. Вообразите, что стены упали бы во время венчания моей цоцкулу. Даже представить себе страшно! Ой, Боже мой, да я бы скорее дал себе отрезать правую руку. Она выглядела чудесно, не правда ли?
– Да.
– Красивая девушка Анджела. У меня никогда не было дочерей. Только сын-юрист, он живет теперь в Денвере. Жена, бедняжка, скончалась три года назад. Так что я почти один на всем белом свете. Бирнбаум. Сосед. Ну что ж, по крайней мере я еще сосед, разве нет?
– Сосед – это очень хорошо, – улыбнулся Хейз. Маленький человечек ему очень нравился.
– Конечно. Но чтобы вы не подумали, что я бездельник, должен вам сказать, что я еще держу магазин, помимо того, что я сосед. Бакалея Бирнбаума. Повыше по улице. А живу я вон там. Видите дом? Живу уже сорок лет, и поверьте, что вначале, когда я переехал сюда, люди думали, что у евреев растут рога и хвосты. Ну что ж, времена меняются. И слава Богу. – Он помолчал, – Я знаю обоих детей с рождения. Томми и Анджелу. Они мне как родные. Оба такие милые. Я люблю эту девочку. У меня ведь никогда не было дочерей, я уже говорил. Значит, Тони устраивает фейерверк! Господи Боже мой, что это будет за свадьба! Надеюсь, я ее переживу. Как вам мой смокинг?
– Очень симпатичный, – сказал Хейз.
– Взял напрокат ради свадьбы дочери Тони. Минимум расходов. Он как будто немного облегает, вам не кажется?
– Нет, все замечательно.
– Ну, я, конечно, уже не такой стройный, как раньше. Слишком легко живем, вот что. У меня вот теперь два клерка в магазине. С супермаркетами конкурировать нелегко. Но я справляюсь потихоньку. Справляюсь? Да что там, поглядите, как я разжирел. А вы чем зарабатываете на жизнь?
– Я театральный агент, – ответил Хейз, решив придерживаться уже высказанной версии. Если кто-то хочет причинить вред Томми Джордано, то с его, Хейза, стороны было бы неблагоразумно афишировать свою принадлежность к полиции.
– Это хороший бизнес. А мисс Максуэлл имеет отношение к шоубизнесу?
– Да, – солгал он снова. – Она – танцовщица.
– Красивая девушка. Впрочем, у меня вообще слабость к блондинкам. Он посмотрел назад. – А Джоунзи, как я погляжу, уже куда-то запропастился. Бедная девушка, видимо, скучает.
Хейз обернулся. Кристин шла через газон к платформе для фейерверка.
Одна. Джоунзи нигде не было видно. До него вдруг дошло, что Бен Дарси тоже куда-то исчез. «Я классный полицейский, – подумал Хейз. – Стою тут лялякаю с бакалейщиком, в то время как ребята, которых мне поручено пасти, проваливаются, как сквозь землю».
– Тебе стоит взглянуть на эту русалку, – сказала Кристин. – Довольно мило придумано.
– Куда пошел твой кавалер? – спросил Хейз.
Кристин пожала плечами.
– Сказал, что ему нужно кое о чем позаботиться. – Она сделала паузу. – Я не расспрашивала. Считала, что это невежливо. – Она снова помолчала. – Он довольно мил, тебе не кажется?
– Просто бесподобен, – ответил Хейз, думая о том, куда девались Джоунзи и Дарси.
Он от души надеялся, что они ушли не слишком далеко.
Глава 6
Фотоателье находилось тут же, в Риверхеде, довольно близко от дома Кареллы. Даже самый медлительный водитель не мог бы преодолеть это расстояние более чем за пять минут, да и то если бы он полностью отключал мотор перед каждым знаком «СТОП».
Фотографа звали Джоди Льюис, но на вывеске он решил обойтись без фамилии, и поэтому на фасаде красовалось только его имя: «У Джоди». Это было обыкновенное одноэтажное каменное здание с зеркальной витриной, внутри которой были выставлены на обозрение лучшие образцы фотографий – результат его прежних трудов. Напротив, на другой стороне улицы, в двадцати пяти футах от тротуара стоял двухэтажный каркасный дом. Шесть из его окон выходили на улицу. Из трех верхних фотоателье было видно как на ладони.
У одного из них стоял мужчина, разглядывая противоположную сторону улицы. Машины еще не прибыли. Это было кстати. У него оставалась уйма времени, чтобы подготовиться. Он закурил сигару и подошел к внутренней стене комнаты, у которой стояло ружье.
Это был винчестер семидесятой модели с кое-какими усовершенствованиями для прицельной стрельбы по дальней цели. Массивный приклад плавно соединялся с большой, пистолетной формы шейкой, изогнутой вниз от предохранителя. На конце приклада был металлический затыльник, а в длинном широком цевье находился радиолокатор.
Не выпуская сигары изо рта, мужчина поднял ружье и стал внимательно осматривать его. Табачный дым, подымавшийся вверх, заставлял его немного щуриться.
На ружье был установлен оптический прицел.
Прицел представлял собой трубку из вороненой стали диаметром в один дюйм и длиной в одиннадцать дюймов с четвертью. Он весил всего девять с половиной унций. Его регулировка обеспечивалась фрикционным затвором либо четвертьдюймовой защелкой.
Мужчина перенес ружье к окну и, установив его на подоконнике, прицелился так, чтобы перекрестье прицела пришлось точно по центру дверного проема фотоателье «У Джоди».
Затем он стал ждать. Не прошло и пяти минут, как подъехали два лимузина.
Снайпер передернул затвор и снова прицелился. Он взглянул поверх окуляра всего один раз, чтобы убедиться, кто именно из мужчин, вылезавших сейчас из автомобилей, был Томми Джордано.
Затем снова стал ждать.
Томми шагнул к двери ателье. Мужчина потянул за курок, но в этот момент Томми привлек к себе Анджелу, так что она оказалась спиной к улице, и с чувством поцеловал ее. Мужчина замешкался, а Томми уже увлек за собой невесту внутрь ателье. Момент был упущен. Проклиная все на свете, снайпер загасил окурок и приготовился ждать их выхода.
* * *
Джоди Льюис был почти карликом и имел такой вид, словно сам появился на свет из фотокамеры благодаря только чудесному нажатию затвора. С неиссякаемой энергией он носился по своей мастерской, ни на секунду не закрывая при этом рта:
– Единственные фотографии, которые мы сделаем здесь, это фотографии жениха и невесты. Это ведь ваша история – жениха и невесты. Поэтому мне не нужны ни шафер, ни подружка. Какое нам до них дело? Это ваша история, и только. Ведь на обложке альбома будет написано: «День нашей свадьбы». Не шафера, а жениха. Не подружки невесты, а самой невесты. Единственное, что мне нужно здесь, в студии, это сделать при хорошей подсветке одну качественную фотографию прелестной невесты, да благословит ее Господь, одну качественную фотографию красавца жениха и одну фотографию, где вы будете вместе. И это все. А затем мы отправимся на банкет. Но кончит ли на этом свою работу Джоди Льюис? Никоим образом, ни крупным планом, ни в общем разрезе. Я все время буду при вас, фотографируя вас тогда, когда вы этого меньше всего ожидаете. Мой аппарат будет делать щелк, щелк, щелк. Прямой и честный репортаж о дне вашей свадьбы. Вплоть до последней минуты, когда вы приедете в гостиницу и Томми перенесет тебя, Анджела, на руках через порог и вы оставите свои туфельки в холле. А потом домой и за дело: проявлять, печатать, чтобы, когда вы вернетесь из своего чудесного свадебного путешествия, вас уже ждал этот бесхитростный альбом под названием «День нашей свадьбы», который будет пребывать с вами всю вашу жизнь, воскрешая для вас даже такие подробности сегодняшнего дня, которые вы и сами никогда бы не смогли сохранить в памяти. Кто в силах запомнить все мельчайшие события, которые уже произошли или еще произойдут сегодня? Никто, кроме фотоаппарата. А фотоаппарат – это я! Джоди Льюис из пьесы и фильма под тем же названием. Так, садитесь вот здесь, мои деточки. Рядышком садитесь. Вот-вот.
Так, смотрите, словно вы влюблены; шучу-шучу, всему свету ведомо, что вы без ума друг от друга; вот так, улыбнись чуть-чуть, Томми. Господи Боже мой, да не будь таким мрачным, девушка любит тебя. Вот, так уже лучше.
Возьми его за руку, Анджела. Молодчина. Теперь посмотрите вон туда, да не на камеру, вон туда, на картину на стене, вот так, не моргайте, снимаю!
Прекрасно! Теперь повернись немного, Томми, вот так, обними ее за талию, это очень приятно, мой дружок, вот так, не красней, ты уже женатый человек, так, теперь не моргайте, не моргайте...
– Как себя чувствуешь, Тедди? – спросил Карелла.
С нежностью Тедди дотронулась до округлости, которая начиналась сразу пониже груди, затем закатила глаза к небу и скорчила унылую мину.
– Теперь уже скоро, – сказал он. – Хочешь попить? Воды или еще чего-нибудь?
Тедди покачала головой.
– Помассировать спину?
Она снова покачала головой.
– Знаешь, что я люблю тебя?
Тедди улыбнулась и сжала его руку.
* * *
Женщине, которая открыла на звонок дверь дома в Риверхеде, было далеко за пятьдесят, и, судя по всему, она давно наплевала на то, как выглядит.
На ней было мятое домашнее платье и стоптанные тапочки. Волосы свисали спутанными прядями, словно, переняв настроение своей хозяйки, давно потеряли всякий интерес к жизни.
– Что вам нужно? – спросила она, сверля Мейера и О'Брайена глазами-буравчиками из зеленого агата.
– Мы ищем человека по имени Марти Соколин, – ответил Мейер. – Он здесь живет?
– Да, а вы кто такие, черт побери?
Мейер терпеливо открыл бумажник и показал ей приколотый к коже жетон полицейского.
– Полиция, – сказал он.
Женщина посмотрела на жетон.
– Ну хорошо, мистер Детектив, – сказала она. – Что натворил Соколин?
– Ничего. Мы просто хотим задать ему несколько вопросов.
– О чем?
– О том, что он, по всей вероятности, собирается натворить.
– Его нету дома, – сказала женщина.
– А как ваше имя, сударыня? – все так же терпеливо спросил Мейер.
Если и было свойство, которым Мейер обладал в избытке, так это терпение. Помимо того, что он родился в патриархальной еврейской семье, в квартале, где жили в основном неевреи, судьба с самого начала преподнесла ему подарок: его престарелый папаша Макс Мейер, ставший с годами склонным к причудам, решил, не ломая головы, дать своему запоздалому отпрыску то же имя, что и фамилию. Таким образом он как бы ружейным дуплетом разом расквитался с теми силами, которые без всяких просьб даруют детей под занавес жизни. Задумано – сделано. Нельзя сказать, чтобы в его шутке совсем не было юмора, но он явно не учел, что тем самым с самого рождения повесил своему сыну жернов на шею. Впрочем, утверждать, что все свое детство Мейер Мейер только и делал, что непрерывно дрался из-за своего имени или религии, было бы явным преуменьшением. Он не только дрался, он еще и медленно вызревал как дипломат. Он быстро понял, что лишь некоторые битвы можно выиграть кулаками, остальные надо выигрывать языком. Таким образом он усвоил себе манеру относиться ко всему с величайшим терпением, которая в конце концов и помогла ему залечить шрамы, нанесенные хотя и невинной, но все же несколько двусмысленной шуткой отца. Мало-помалу он дошел даже до того, что сумел простить старика перед его смертью. И теперь в свои тридцать семь лет он был лыс, как знаменитый американский кондор, что свидетельствовало о тех страданиях, которые ему пришлось пережить.
Мейер терпеливо повторил:
– Так как же ваше имя, сударыня?
– Мэри Мердок, Только не понимаю, вам-то что с этого?
– Ничего, – сказал Мейер и глянул на О'Брайена, который даже отодвинулся, как бы не желая иметь ничего общего с этой женщиной одной с ним национальности. – Вы сказали, что Соколина нет дома. Когда он ушел, нельзя ли узнать?
– Рано утром. Взял с собой этот чертов рожок и ушел.
– Рожок?
– Ну, тромбон, саксофон, откуда я знаю, как он называется, будь он неладен. Дудит в него по утрам и по вечерам. Такого несусветного визга вы еще не слышали. Если бы я знала, что он будет играть, ни за что не сдала бы ему квартиру. Но, впрочем, я и сейчас могу его вышвырнуть на улицу.
– Вам не нравится, когда рядом играют?
– Можно и так выразиться, если вам хочется, – ответила Мэри Мердок.
– Меня от этого тянет блевать, ясно?
– Да, вам очень точно удалось передать вашу мысль, – сказал Мейер, чуть не поперхнувшись. – Откуда вам известно, что Соколин ушел со своим инструментом?
– Видела его с ним. У него есть футляр, черный такой. Он в нем носит эту чертову штуку, в футляре.
– Футляр для трубы?
– Тромбона, саксофона, черт его разберет. Но орет она так, что чертям тошно. Как ее ни называй.
– А как долго он здесь живет, мисс Мердок?
– Миссис Мердок, если вас не затруднит. Он живет здесь две недели. Но если он будет продолжать дудеть на своем проклятом саксофоне, долго он тут не задержится, это я вам гарантирую.
– Так что у него все-таки, рожок или саксофон?
– А может быть, и труба, а может быть, и еще какая чертова дудка, – сказала она. – У него неприятности с полицией?
– Не совсем. Вы имеете какое-нибудь представление, куда он пошел?
– Нет. Он ничего не сказал. Просто я случайно видела, как он уходил, вот и все. Обычно он околачивается в баре на авеню.
– На какой авеню, миссис Мердок?
– Авеню Довер-Плейнз. Ее все знают. Вы что, правда не знаете, где это?
– Нет.
– Пройдете два квартала и под эстакаду. Довер Плейнз-авеню. Вам всякий покажет. Он обычно торчит в баре «Веселый дракон». Неплохое имечко для бара, да? Скорее похоже на китайский ресторан, – миссис Мердок улыбнулась.
Улыбка ее была так же привлекательна, как оскал черепа.
– Вы точно знаете, что обычно он бывает там?
– Еще бы!
– Откуда вы можете это знать?
– Да уж знаю, – сказала миссис Мердок. – Я и сама не считаю зазорным иной раз пропустить рюмочку.
– Понятно.
– Но это еще не значит, что я пьяница.
– Конечно.
– Ну ладно. У вас все?
– Пока да. Но, может быть, мы зайдем еще раз.
– Зачем это?
– С вами приятно поговорить, – успел сказать Мейер до того, как миссис Мердок с силой захлопнула дверь перед их носом.
– Н-да, – сказал О'Брайен.
– Наше счастье, что она не стала отстреливаться, – сказал Мейер. С тобою только и жди пальбы.
– Может, она еще постреляет, когда мы вернемся. Если мы вернемся.
– Может быть. Только скажи «тьфу-тьфу», чтобы не сглазить.
– Куда теперь?
– В «Веселый дракон», – ответил Мейер. – Куда же еще?
Понять по внешнему виду, почему бар назывался «Веселый дракон», было абсолютно невозможно. И обстановка, и обслуга были отнюдь не китайские.
«Веселый дракон» был обычной пивнушкою в обычном пригороде с обычными редкими посетителями, имеющими привычку пропустить стаканчик в воскресный день. Мейер и О'Брайен вошли внутрь, подождали, пока глаза приспособятся к темноте после яркого солнечного света, и направились к стойке.
Мейер сразу же предъявил свой жетон. Бармен воззрился на него с полным равнодушием.
– Ну? – сказал он.
– Мы ищем парня по имени Марти Соколин. Знаешь такого?
– Ну?
– Да или нет?
– Да. Что дальше?
– Он сейчас здесь?
– Вы что, не, знаете, как он выглядит?
– Нет. Он здесь?
– Нет. Что он натворил?
– Ничего. Он сегодня придет?
– Кто его знает! Он заходит и уходит. Он всего-то здесь живет совсем ничего. А что он натворил?
– Я уже сказал: ничего.
– Он немножко того?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, сами понимаете. Того, – бармен покрутил пальцем у виска. – С приветом.
– Почему ты решил, что он с приветом?
– У него глаза блестят, как у психа. Особенно когда выпьет. Вообще он большая сволочь. Моя бы воля, я бы к нему на пушечный выстрел не подошел. Этот парень жует железнодорожные костыли и выплевывает обойные гвозди. – Бармен запнулся. – Простите за клише, – сказал он. Он произнес это как «клиш».
– Прощаю. Ты случайно не знаешь, где он может быть сейчас?
– Домой к нему заходили?
– Да.
– Ну и что, нет его?
– Нет.
– А что он натворил?
– Ничего. Так ты не мог бы намекнуть нам, где он сейчас может быть?
– Трудно сказать. К его девице не заходили?
– Нет. А кто она?
– Дамочка по имени Уна. Уна, как ее там, не знаю, чудное имечко, правда? Но ее надо видеть. Сногсшибательная бабенка. Под стать этому психу Соколину.
– Уна, говоришь? А фамилии ее ты, значит, не знаешь?
– Точно. Просто Уна. Но вы ее сразу узнаете, если увидите. Она блондинка, с грудями, как груши. – Он запнулся. – Простите... – сказал он.
– Прощаю. Имеешь представление, где она живет?
– Разумеется.
– Где?
– В пансионе на углу. Она тут тоже недавно. А знаю я, где она живет, потому, что она как-то обмолвилась, что у нее жилье с кормежкой. А кормежка тут только в угловом доме. Я имею в виду: из всех домов с меблированными комнатами.
– Понятно, – сказал Мейер. – Можешь описать ее более подробно?
– Ну, про грудь я вам уже сказал. Что еще? Рот, как капкан, глаза, как льдышки, голубые такие, довольно хорошенький носик и волосы цвета спелой пшеницы. – Он помолчал, мысленно проверяя цепь своих сравнений – не выскочил ли у него случайно еще какой-нибудь «клиш». Убедившись, по всей видимости, что он в этом отношении чист, бармен удовлетворенно кивнул головой и повторил: – Вы ее сразу узнаете.
– Ну что же, это обнадеживает, – сказал Мейер. – А она сегодня не заходила?
– Нет.
– Соколин никогда не играл здесь на рожке?
– На чем, на чем?
– На рожке.
– Так он еще и на рожке играет? Конца нет чудесам!
– А как называется этот пансион с кормежкой?
– "Зеленый угол". – Бармен пожал плечами. – Дом зеленый, и он находится на углу. И почему только люди дают домам такие названия?
– А это заведение тебе принадлежит? – спросил Мейер.
– Угу.
– А ты почему назвал его «Веселый дракон»?
– А-а, это по ошибке. Художник, которому я заказал вывеску, не расслышал меня по телефону. А когда работа была готова, я подумал-подумал и решил все оставить, как есть. Не один ли черт?
– А как ты хотел назвать его?
– "Веселый драгун". – Бармен снова пожал плечами. – Слушайте, люди все время ошибаются. Потому-то на каждый карандаш есть стирал... – он оборвал себя на полуслове, не договорив банальности.
– Ну ладно, пойдем, Боб, – сказал Мейер. – Большое спасибо, мистер, что уделили нам время.
– Не за что. Хотите попасть к ней?
– Единственное, что нам нужно, это чтобы он попал к нам, – ответил Мейер.
* * *
«Единственное, что мне нужно, – думал снайпер, – это попасть в него».
Как долго они там возятся! И на что им столько фотографий, в конце концов? Он посмотрел на часы. Они находились в фотоателье уже сорок минут.
Им что, не нужно домой? Ведь банкет вот-вот должен начаться. Господи, да что они там, совсем пропали, что ли? Дверь фотоателье открылась. Снайпер припал к окуляру и вновь совместил перекрестье прицела с серединой дверного проема. Он ждал. Один за другим свадебные гости высыпали на улицу. Где же, черт побери, Томми Джордано? Может?.. Нет, это не он. Ну вот показалась невеста... теперь...
В дверях появился Томми. Снайпер затаил дыхание. Раз, два... три! Он нажал на курок и тут же, передернув затвор, выстрелил еще раз. С улицы выстрелы прозвучали, как автомобильные выхлопы. Карелла, уже сидевший в машине, даже не услышал их. Обе пули расплющились о кирпичную стену значительно левей дверного косяка и, уже никому не страшные, отскочили рикошетом в сторону. Томми, так ничего и не подозревая, подбежал к первому лимузину и нырнул на сиденье рядом с невестой.
Машины тронулись с места. Снайпер выругался. Затем он уложил ружье в футляр.
Глава 7
В конце участка Тони Кареллы, почти на границе владений Кареллы и Бирнбаума, чуть левее платформы для фейерверка, рабочие из фирмы «Свадьбы и торжества» соорудили арку с помостом для оркестра. Украшенная белыми флажками и цветами, она являлась великолепной оправой для местного джаз-банда, нанятого Тони. Руководил им Сэл Мартино. Джаз-банд, или, как его предпочитал называть Сэл, «оркестр», состоял из: одного пианиста, одного ударника, четырех саксофонистов (двух теноров и двух альтов), двух трубачей (одного ведущего и одного второго трубача) и тромбониста.
Вообще-то без тромбониста оркестр спокойно бы обошелся. О да, разумеется, ритмическую группу можно было при желании дополнить контрабасистом, но к чему зарываться? Ансамблю, то есть оркестру, из восьми музыкантов двух труб было бы более чем достаточно: первая труба вела бы сквозную линию, а вторая исполняла бы эффектные соло и все визгливые и хриплые подголоски.
Поскольку джаз-банд, то есть оркестр, разумеется, имел к тому же полный набор саксофонистов, каждый из которых при необходимости мог бы играть еще и на кларнете, вводить в него еще один духовой инструмент не имело смысла.
Так что тромбон действительно был не нужен.
Но на тромбоне играл Сэл Мартино. Он играл еще и на валторне, но это уже для себя. Игру на валторне он ограничивал рамками своей спальни. Справедливости ради следует сказать, что он был неплохим валторнистом, так же как он не был и плохим тромбонистом. Просто ансамблю он был нужен не больше, чем может быть нужен любой диссонирующий интервал: какая-нибудь уменьшенная квинта или большая септима. Оркестр предпочитал ясные, мажорные аккорды. Альтерированный нонаккорд мог выбить их из седла на целую неделю.
Словом, девизом оркестра Сэла Мартино было «простота без излишеств», а это, конечно, не допускало тромбониста в группе духовых. Но и без дирижера обойтись было нельзя. Тем более что на сцене, дирижируя оркестром, Сэл Мартино выглядел, как настоящий профессионал. Ему еще не исполнилось тридцати. У него была пышная черная шевелюра, маленькие усики и голубые, очень выразительные глаза.
Широкоплечий, с тонкой талией, он дирижировал оркестром, покачиваясь на своих длинных ногах, так же непринужденно, как Пресли. Порой он дирижировал правой рукой, порой тромбоном, порой он просто улыбался публике и не дирижировал вовсе. Но как бы он ни дирижировал, оркестр играл всегда одинаково отвратительно. Ну, может быть, не отвратительно, но очень плохо. Хуже всего инструменты звучали, когда их настраивали, но, если на то пошло, все оркестры производят ужасное впечатление, когда инструменты начинают повторять ноту «ля», которую им задает пианист. В этот день в 4.45, когда джаз-банд Мартино настраивался и разыгрывался, он вообще звучал почти как Бостонский популярный симфонический оркестр минус бостонский и минус симфонический. Хейз, от природы любящий музыку, едва мог усидеть на месте, слушая эту какофонию.
К тому же его слегка беспокоило то, что ни Сэм Джоунз, ни Бен Дарси так еще и не объявились. Правда, отыскать хоть кого-нибудь на участке Кареллы с каждой минутой становилось все труднее и труднее. Сразу же после церемонии к Кареллам нахлынула целая орава свадебных гостей, которые тискали, обнимали и целовали друг друга так, словно не виделись с последней свадьбы или похорон, как, впрочем, вероятнее всего, и было на самом деле.
Спальню на первом этаже и примыкавшую к ней ванную комнату отвели для женщин, такое же помещение наверху предоставили мужчинам. Когда наконец все друг с другом переобнимались и перецеловались, женщины засеменили в нижнюю спальню, чтобы привести себя в порядок и подкраситься, и, таким образом, два встречных человеческих потока заструились со двора в дом и обратно. У Хейза слегка начала кружиться голова. Во всем этом море незнакомых лиц он жаждал увидеть всего два, смутно знакомых, лица Дарси и Джоунза, но похоже было, что на данную минуту он их окончательно потерял.
– Что с тобой? – спросила его Кристин.
– Ничего, просто думаю, куда делись Дарси и Джоунз.
– А-а. Они, вероятно, где-нибудь здесь, неподалеку.
– Да, но где?
– Ты не пробовал заглянуть в мужскую комнату?
– Нет.
– Почему бы тебе не попробовать?
– Ладно, пойду схожу. Смотри не подцепи случайно кого-нибудь без меня.
– Ну послушай, Коттон, разве я на такое способна?
– Способна.
Он прошел в дом. Женщина, стоявшая в дверях спальни, мимо которой он проходил, говорила своей приятельнице:
– Ты представляешь себе, она снова беременна. Я была на пяти свадьбах за последние пять лет и ни на одной не видела ее без живота.
– Она любит детей, – ответила приятельница.
– Любит-то она совсем другое, – сказала женщина, и они обе истерично захохотали, чуть не налетев на Хейза, который направлялся к лестнице на второй этаж.
– О, простите, – сказала первая женщина.
Продолжая хихикать, они вышли из дома. Хейз поднялся по ступенькам.
Спальня была битком набита представителями мужской половины ближних и дальних родственников семейств Кареллы и Джордано. Высокий голубоглазый блондин, подпиравший дверной косяк, сказал ему:
– Все забито, приятель.
– А-а, – сказал Хейз. – Я подожду.
– А что еще остается? – сказал блондин.
– "Тендерберд" – это не спортивный автомобиль, – говорил стоявший рядом с ними мужчина своему собеседнику, – и «корвет» тоже. У меня есть для тебя одна новость, Чарли. Такого зверя, как американский спортивный автомобиль, вообще не существует.
– Да? – сказал Чарли. – Почему же они тогда называются спортивными автомобилями?
– А как прикажешь их называть? Броневиками? Знаешь, что я тебе скажу?
– Что? – спросил Чарли.
– Когда владелец настоящего спортивного автомобиля обгоняет на дороге спортивный автомобиль американской марки, он даже никогда не помашет ему.
– Ну и что?
– А то, что это знак вежливости, все равно как приподнять шляпу перед проституткой. Так вот он этого не сделает. Потому что американский спортивный автомобиль – это не спортивный автомобиль. На него смотрят, как на таракана на дороге. И это факт.
– Хорошо, что же тогда спортивный автомобиль? – спросил Чарли.
– "Эм-джи", «ягуар», «толбот» или «альфа ромео», «феррари», «гиа»...
– Ну, ладно, ладно, – сказал Чарли.
– ..."мерседес бенц" или...
– Ну, хватит, – прервал Чарли, – я пришел в сортир, а не на лекцию об иностранных машинах.
Дверь ванной комнаты открылась, и из нее вышел худощавый мужчина в очках, на ходу застегивая молнию.
– Там кто-нибудь еще есть? – спросил его Хейз.
– Что?
– Есть кто-нибудь в ванной?
– Нет, – ответил мужчина в очках. – Разумеется, нет. А кто там еще должен быть со мной? – Он помолчал и потом возмущенно спросил: – А вы кто такой?
– Из компании по водоснабжению, – ответил Хейз. – Просто проверяю, все ли в порядке.
– Вон оно что. – Мужчина помолчал. – Ну и как, все в порядке?
– Да, все прекрасно, спасибо.
Он в последний раз окинул взглядом спальню. Никого – ни Дарси, ни Джоунза. Он уже направлялся вниз, когда со двора донеслись громкие радостные крики. В первую минуту Хейз решил, что рабочие нашли на участке нефть.
Потом до него дошло, в чем дело.
– Приехали! – кричал кто-то. – Приехали!
И в тот же момент джаз-банд Сэла Мартино грянул «Се грядет голубица».
Хейз влился в поток гостей, заструившийся из дома. Из нижней спальни валом повалили женщины. Ребятишки с визгом и хохотом высыпали на веранду, выходившую во двор, стремясь первыми увидеть жениха и невесту. Тяжело вздохнув, Хейз дал себе слово никогда не жениться.
Когда он наконец пробился на веранду, он увидел Кристин, беседующую с Сэмом Джоунзом.
– Так-так-так, – сказал он, – вот так сюрприз. Где ты был, Джоунзи?
– А что, кто-нибудь искал меня?
– Нет, просто интересуюсь.
– А-а. Да так, гулял тут вокруг, – ответил Джоунзи.
Хейз посмотрел на него с любопытством, не скрывая своего недоверия.
Ребята Сэла Мартино уже в третий раз наяривали «Голубицу». Пианист попытался сделать модуляцию в другой тональности, но не смог, и музыка, разбившись на нестройные всплески, умолкла. Растерянно моргая, он посмотрел на Мартино. Тот, отсчитав «раз-два-три», яростно взмахнул тромбоном. Музыканты заиграли «Дай назову тебя любимой».
Церемониймейстер, которого предоставила фирма, вылетел на танцплощадку и распорядился, чтобы Томми пригласил Анджелу на танец. Но Томми в подсказках не нуждался.
– Шафер! – выкрикнул распорядитель. – Подружка невесты!
– Простите, – извинился Джоунзи и побежал к танцплощадке, представлявшей собой прямоугольный деревянный помост, окруженный со всех сторон длинными столами, накрытыми белыми скатертями. Он подхватил подружку невесты, а церемониймейстер, сияя улыбкой, начал соединять в пары остальных: Тони и Луизу Карелла, Стива и Тедди, и всех-всех-всех, на ком был смокинг или вечернее платье. Оркестр со скрипом съехал на мелодию «Всегда», церемониймейстер просиял еще больше и, выдернув Анджелу из объятий Томми, передал ее Джоунзи, а Томми соединил с подружкой невесты, которую тот принял с несколько принужденной улыбкой. Молодежь начала меняться парами. Оба с выступающими вперед животами, в танце закружились Тони Карелла и его невестка.
Луиза Карелла оказалась в объятиях сына.
– Ну как, мам? – спросил Карелла. – Ты счастлива?
– Да, Стиви. Церемония была замечательная. Тебе тоже надо было венчаться в церкви.
– Ну, не начинай сейчас.
– Ладно-ладно, тоже мне атеист.
– Я не атеист.
– Но в церковь же ты не ходишь.
– Я по воскресеньям работаю.
– Не всегда.
Оркестр сумел каким-то образом благополучно смодулировать на «Юбилейный вальс». Церемониймейстер жестом пригласил остальных присутствующих присоединиться к танцующим, и они пара за парой стали просачиваться на танцплощадку. Томми вежливо, но решительно передал подружку невесты Джоунзи, а сам притянул к себе свою невесту. Вдруг какая-то высокая рыжая девица в зеленом шелковом платье, которое сидело на ней так плотно, словно ее облили зеленой краской, вырвалась из рук своего, партнера и закричала:
– Стив! Стив Карелла!
Карелла обернулся. Даже при желании польстить он не смог бы сказать, что голос у рыжей был особенно мелодичный. Он разнесся по танцплощадке с силой ядерного взрыва, Тедди Карелла, танцевавшая со своим свекром, случайно обернулась как раз в тот момент, когда рыжая обвила шею Кареллы руками и смачно чмокнула его в губы.
Карелла растерянно заморгал.
– Стив, – вскричала рыжая, – ты что, не узнаешь меня? Я Фей, ты что, не помнишь?
Однако было похоже, что у Кареллы что-то заело с памятью. И у самой Фей, наверно, тоже что-то заело, потому что ее руки все еще были сцеплены у него на шее. Зеленое платье, помимо того что так облипало ее фигуру, было еще впереди с глубоким, даже весьма глубоким, вырезом. Из-за плеча девушки Карелла увидел, как мимо них проплыла в танце Тедди с его отцом. На ее лицо набежала морщина.
– Я... я... – бормотал он, запинаясь, – что-то не совсем...
– Нью-Джерси! – подсказала девушка. – Флемингтон, свадьба! Неужели не помнишь? О, как мы с тобой танцевали!
Карелла припомнил свадьбу, которая была сто лет назад. Господи, ему было тогда, наверное, восемнадцать, и там действительно была стройная рыжая девушка лет семнадцати с пышной грудью, и он протанцевал с ней всю ночь, и звали ее Фей, и... о господи боже мой!
– Привет, Фей, – сказал он кисло.
– Пойдем! – скомандовала Фей. – Потанцуй со мной! Вы ведь не против, миссис Карелла?
– Нет, – ответила Луиза, – но... – и она кинула обеспокоенный взгляд на Тедди, которая на другом конце площадки изо всех сил вытягивала шею, чтобы видеть, как развиваются события.
Фей притянула Кареллу к себе, обхватила его за шею левой рукой (при этом ему в ноздри ударил опьяняющий запах ее духов) и прижалась щекой к его щеке.
– Стив, как ты жил все это время? – спросила она.
И Карелла ответил:
– В браке.
На другом конце площадки Бен Дарси неожиданно вклинился между Томми и Анджелой. Томми от удивления продолжал еще какое-то время удерживать свою невесту.
– Ну же, – сказал Бен, улыбаясь, – не жадничай.
Томми изящно поклонился и передал Анджелу Бену. Некоторое время они танцевали молча. Потом Бен спросил:
– Счастлива?
– Да.
– Любишь его?
– О да, – ответила Анджела. – Да, да!
– Я ведь когда-то надеялся... ну, ты знаешь.
– На что именно, Бен?
– Анджела, мы ведь все время были вместе, когда росли.
– Да, я знаю.
– Ты как-то сказала, что любишь меня.
– Я помню. Но мы были такими детьми, Бен.
– Я любил тебя, Анджела.
– Бен...
– Я не встретил ни одной такой девушки, как ты. Это ты знаешь?
– Наверное, скоро начнут подавать еду. Может быть, нам лучше...
– Ни одной такой же красивой, такой же умной, такой же ласковой и волнующей, как...
– Бен, прошу тебя!
– Извини, Анджела. Просто... я когда-то думал, что это будем мы.
Ведь это могли быть мы с тобой, понимаешь?
– Люди растут, меняются, Бен.
– Анджела, ты как-то сказала... несколько лет назад... когда ты впервые встретила Томми... я, помню, позвонил тебе, и ты сказала, что между нами все кончено. Ты помнишь?
– Да, Бен. Помню.
– Ты не должна была кончать это так, по телефону. Ты не должна была – после всего, что мы друг для друга значили.
– Прости, Бен. Просто, наверное... я хотела, чтобы между нами не было недомолвок. Разрубить все. Одним ударом. Без этих длинных, затянутых...
– Я знаю, знаю. Пусть так, я не обижаюсь. Но... когда я говорил с тобой по телефону, я сказал, что, если... у тебя почему-либо сорвется с Томми, я всегда буду ждать тебя. Ты помнишь?
– Да, помню.
– И ты еще сказала: «Хорошо, Бен. Я буду держать это в уме». Ты помнишь, что ты это сказала?
– Это было так давно, Бен. Право, я не...
– Я все еще жду, Анджела.
– Что?
– Если вдруг что-нибудь произойдет между вами, что бы там ни случилось, я всегда буду рядом. Ты можешь на меня рассчитывать. Я примчусь за тобой в ту же минуту. Я любил тебя когда-то, Анджела, и я все еще...
– Бен, пожалуйста, прекрати это. Ну, пожалуйста.
– Ты просто помни об этом. Я буду ждать тебя. Я буду ждать, Анджела.
* * *
Дом, называвшийся «Зеленый угол», стоял в густой тени деревьев. К нему вела извилистая дорожка, по сторонам которой пышно цвели кусты азалии.
Мейер и О'Брайен неторопливо подошли к парадному и позвонили в дверь.
– Иду-у, – раздался голос, и послышались приближавшиеся шаги. Дверь открылась. Перед ними стояла улыбаясь, маленькая худенькая женщина в темно-синем платье. Где-то в глубине дома начала лаять собака. – Хелло, сказала она.
– Хелло, – ответил Мейер. – Вы будете хозяйка этого дома?
– Вот те на, неужели коммивояжеры ходят по домам уже и по воскресеньям? – воскликнула она.
– Нет, мы из полиции, – сказал Мейер. Улыбка мгновенно слетела с лица маленькой женщины. – Да вы не волнуйтесь, – поспешно добавил он. Мы только хотели...
– Я прихожу сюда сидеть с собакой, больше ничего, – сказала маленькая женщина. – Я здесь даже не живу. И мне ничего не известно ни о каких правонарушениях которые тут происходят. Я прихожу сюда сидеть с собакой, вот и все.
– Ни о каких нарушениях закона не идет речь, – вмешался О'Брайен.
– Мы просто хотели задать вам несколько вопросов, леди.
– Я ничего ни о ком тут не знаю. Я всего лишь прихожу посидеть с псом. Его зовут Бутч. И если его оставить одного, он от тоски начинает грызть мебель и рвать обивку. Поэтому меня приглашают посидеть с ним. Бутч единственный, кого я здесь знаю.
– А владельцев дома вы не знаете?
– Мистера и миссис Трэверз? Разумеется, но не так хорошо, как Бутча.
Бутч – голден ретривер[10], но он портит мебель. Поэтому...
– А из постояльцев кого-нибудь знаете?
– Да. Наверху живет старик, мистер Ван Несс, но его сейчас нет дома.
Еще тут живет миссис Уиттли, но ее тоже нет. Кроме того, есть новая девушка, Уна Блейк, но и ее нет дома. А вообще, я никого из них по-настоящему не знаю. Кроме Бутча. Я только из-за него прихожу сюда. Никто в целой округе не умеет так сидеть с собаками, как я.
– Эта Уна Блейк, – спросил О'Брайен, – она мисс или миссис?
– Разумеется, мисс. Она же еще молоденькая.
– Сколько ей?
– Я думаю, нет тридцати.
– Вы сказали, ее нет дома. Вы не знаете, когда она ушла?
– Знаю. Рано утром. Я это знаю потому, что Трэверзы уехали на субботу и воскресенье и пригласили меня посидеть с Бутчем. Я пришла вчера и поэтому сегодня утром оказалась здесь, когда мисс Блейк уходила.
– В какое примерно время она ушла?
– Сразу после завтрака. Я ведь еще тут и за кухарку, когда Трэверзы уезжают.
– Кто-нибудь за ней заезжал?
– За кем?
– За мисс Блейк.
– А-а. Да, между прочим, кто-то заезжал.
– Кто?
– Я его не знаю. Я вам уже сказала, что я не очень-то в курсе того, что здесь творится. По-моему, Трэверзы смотрят на все сквозь пальцы.
– У мужчины что-нибудь было в руках?
– Какого мужчины?
– Того, что заезжал за мисс Блейк.
– А-а, этого. Да, было. Футляр для тромбона.
– Тромбона? А не для трубы или саксофона?
– Нет, тромбона. Я что, не знаю, как выглядит тромбон? Длинный черный футляр. Да, конечно, это был тромбон, что там говорить.
– А как выглядел мужчина?
– Я не присматривалась. Он сидел в гостиной, пока она собиралась, а шторы были опущены. Но футляр от тромбона рядом с креслом я заметила. – Маленькая женщина сделала паузу. – Но вообще-то она тут не задержится, эта Уна Блейк.
– Почему вы так решили?
– Я на прошлой неделе тоже сидела с собакой. Так вот, ей звонили три раза в один и тот же день и из одного и того же места. Из агентства по недвижимости, Эта особа скоро переедет.
– Какого агентства? Вы не запомнили название?
– Разумеется, запомнила. Ей же три раза звонили. И потом, это тут рядом.
– И как оно называется? – спросил О'Брайен.
– Агентство Пуллена. Это отсюда следующая остановка по «надземке».
Оно находится на углу, прямо под станцией.
– Вы можете описать Уну Блейк? – спросил Мейер.
– Да, конечно. Но я на самом деле очень мало о ней знаю. Что вас интересует?
– Что на ней было одето, когда она уходила из дома?
– Красное шелковое платье с довольно глубоким вырезом. Красные лодочки на высоком каблуке. Без чулок. В волосах что-то вроде красного перышка и заколка с фальшивым бриллиантом.
– У нее была в руках сумочка?
– Да, такая маленькая, не поймешь что. Туда влезает только пудреница, помада и еще кое-какая мелочь.
– Тоже красная?
– Нет, темно-синяя. Кажется, расшитая стеклярусом.
– Ну хорошо, а сама она как выглядит?
– Блондинка. По-моему, натуральная. С пышными формами. Если вас интересует мое мнение, у нее щитовидка. Ну как бы там ни было, она очень крупная женщина. Шумная, я полагаю. Или просто у нее такой голос. Я бы сказала, очень хорошенькая. Глаза голубые. Создается впечатление... не знаю, как сказать... что она пышет здоровьем, что ли. У нее приятная улыбка и хорошенький носик. Я вам чем-нибудь помогла?
– Да, Большое спасибо.
– Вы направляетесь сейчас в агентство?
– Да.
– Я бы вам не советовала. Они по воскресеньям не работают.
* * *
На девушке, с которой танцевал Берт Клинг, было красное шелковое платье и красные лодочки на высоком каблуке. В ее волосах красовалось красное перо, щекотавшее Клинга по щеке всякий раз, как он делал очередное па.
Люди потихоньку начинали подтягиваться к столам, где перед каждым прибором официанты уже поставили по коктейлю. Клинг ощутил легкий голод, возможно, оттого, что затратил много сил, танцуя с этой энергичной девушкой, так как ему пришлось пустить в ход все свое умение, чтобы не ударить лицом в грязь.
У нее был очень большой бюст, и во время танца она так тесно прижималась, что ее длинные светлые волосы все время касались его лица. Она казалась вполне женственной и очаровательной, несмотря на свои крупные формы, но все же какая-то напористость в ней заставляла его чувствовать, что это не он, а она водит его по площадке. И эта сила совершенно не вязалась с голубыми глазами и славной улыбкой, которые поначалу привлекли его. Глаза и улыбка были абсолютно женственные, манера же танцевать могла принадлежать какому-нибудь стальному магнату, которого ждут дела, и поэтому он торопится поскорее все закончить.
Джаз-банд, стоило к нему попривыкнуть, уже казался наполовину не таким плохим, как вначале. Он наигрывал попурри из фокстротов, переходя от одной мелодии к другой, но все время сохраняя устойчивый танцевальный ритм.
Сэл Мартино, положив тромбон на стул рядом с собой, дирижировал правой рукой, время от времени улыбаясь публике. Официанты сновали между столами, разнося напитки. Клинг скользил взглядом по танцующим. Бен Дарси все еще кружился с Анджелой. Похоже, парочка из-за чего-то спорила. Стив Карелла танцевал с рыженькой, которая буквально соскочила с обложки «Плейбоя». Хотя, продолжал размышлять Клинг, это же можно, пожалуй, сказать и о блондинке, которая гоняет его по площадке. У Тедди Кареллы не слишком счастливый вид из-за этой зажигательной девицы в зеленом платье. И у Коттона Хейза тоже вид не очень-то веселый. Угрюмо насупился и наблюдает, как Кристин Максуэлл танцует с Сэмом Джоунзом.
«Не свадьба, а черт знает что, – подумал Клинг. – Все прямо с ума посходили. Даже Стив Карелла и тот туча тучей, хотя непонятно, с чего бы мужчине мрачнеть от соседства такой девицы».
– По-моему, я до сих пор не знаю вашего имени, – сказал Клинг блондинке в красном платье.
– Не знаете, – ответила она. Голос у нее оказался низкий и хрипловатый.
– Меня зовут Берт.
– Очень приятно, – сказала блондинка.
Он ждал, что она назовет себя, но не дождался и ничего не сказал. Какого черта принуждать девушку, если она не хочет называть себя? И потом, он ведь сказал себе, как бы в оправдание перед своей невестой, что танцует только для того, чтобы не привлекать к себе внимания, отираясь у края площадки.
– Вы родственница? – спросил он.
– Нет. – Девушка помолчала. – А вы?
– Нет. – Клинг помолчал. – Подруга невесты?
Девушка колебалась всего какую-то долю секунды. Потом сказала:
– Да.
– Приятная свадьба, – сказал Клинг.
– Прелестная, – согласилась девушка, продолжая гонять его по площадке, словно опаздывая невесть куда и стараясь успеть во что бы то ни стало. Стоя на эстраде, Сэл Мартино нагнулся, чтобы взять тромбон. Краем глаза Клинг уловил движение дирижера и повернулся так, чтобы видеть, его. Пиджак Сэла на мгновение распахнулся, но он тут же выпрямился, держа инструмент обеими руками.
Клинг непроизвольно сжал талию блондинки.
– Эй, – сказала она. – Полегче, приятель.
Клинг отпустил ее.
– Простите, мисс, – сказал он и быстро отошел, оставив ее растерянно стоять посреди площадки.
* * *
Тедди Карелла сидела за столом, стоявшим рядом со столом жениха и невесты, и с несчастным видом потягивала коктейль «Манхэттен», наблюдая, как ее собственный муж скачет по площадке в обнимку с рыжей секс-бомбой из Флемингтона, штат Нью-Джерси.
"Это нечестно, – думала она с негодованием. – У нас неравные условия. Я не знаю, кто эта девица и что ей нужно, хотя о том, что ей нужно, догадаться нетрудно, но зато я знаю, что она стройна и изящна и платье у нее 44-го размера. А так как я ношу, как минимум, 46-й размер, а то и 48-й, то шансы с самого начала не на моей стороне. В данный момент у меня размер по меньшей мере 54-й. И когда только родится этот ребенок! Кажется, доктор сказал, на следующей неделе? Да, на следующей, то есть ровно через четыре тысячи лет начиная с данной минуты. Мне кажется, я беременна уже вечность.
Хоть бы это был мальчик. Если мальчик, то назовем его Марк. Марк Карелла.
Хорошее имя... Стив, совсем не обязательно к ней так прижиматься!.. А если девочка, назовем ее Эйприл.
В обморок мне, что ли, упасть? Тогда-то уж он сразу примчится к столу. Хотя я не могу сказать, что это он ее прижимает к себе, похоже, она работает за двоих.
А впрочем, какая разница? Приятные ощущения-то испытывают оба. И не думай, Стив, моя птичка, что все это время мне было так уж легко, и поэтому тебе совсем не обязательно... Стив! Если ты еще хоть чуть-чуть передвинешь руку, я запущу в тебя бутылкой шампанского!"
Она увидела, как к ее мужу сквозь толпу танцующих пробирается Берт Клинг. «Он что, собирается отбить у него партнершу?» – подумала она. Рука Клинга легла на плечо Кареллс, тот отодвинулся от рыжей, и Клинг зашептал ему что-то на ухо. Карелла растерянно заморгал:
– Что? Что ты сказал?
Торопливым шепотом Клинг повторил:
– Дирижер! У него под пиджаком пистолет!
Глава 8
Вид у Сэла Мартино был самый несчастный.
Детективы дождались перерыва и как раз тогда, когда официанты начали подавать на стол креветки в томатном соусе, подошли к нему и попросили следовать за ними. Они привели его в маленькую спальню на втором этаже дома Кареллы и теперь, мрачные и серьезные, стояли все трое перед ним, окружив его полукругом.
– Почему ты носишь с собой оружие? – спросил Карелла.
– Кому какое дело? – ответил Сэл.
– Мне до этого дело. Я детектив. Тебе показать мой жетон?
– Да. Показать. А что, собственно, происходит?
Карелла открыл бумажник, – У нас к тебе есть несколько вопросов, Сэл, – сказал он. – Нас интересует пистолет, который ты носишь под пиджаком. Вот ты и объясни, на кой черт ты носишь его с собой?
Сэл рассматривал жетон.
– Это мое дело, – произнес он. – Вы не имеете права допрашивать меня. Мы что, черт возьми, живем в полицейском государстве?
– Дай мне пистолет, – сказал Карелла.
– Зачем?
– Дай, я сказал, – рявкнул он.
Сэл полез в кобуру, висевшую у него под мышкой.
– Рукоятью вперед, – сказал Карелла.
Сэл протянул ему пистолет. Карелла осмотрел его и передал Хейзу.
– Айвер Джонсон, 22-го калибра, – сказал он.
– На клейме предохранителя – восьмерка, – Хейз повертел пистолет в руках и понюхал ствол.
– Какого черта вы его нюхаете? – изумился Сэл. – Из него не стреляли тысячу лет.
– Зачем ты его носишь с собой? – снова спросил Карелла.
– Мое дело.
– И мое тоже, – гаркнул Карелла. – Слушай, Мартино, ты мне не хами. Отвечай на вопросы!
– Я уже сказал. Почему я ношу оружие – никого не касается. А вы можете убираться ко всем чертям!
– Ты когда-нибудь пробовал играть на тромбоне со сломанной рукой? – спокойно спросил Хейз.
– Что?
– Почему ты носишь оружие? – заорал Хейз.
– У меня есть разрешение.
– Предъяви его.
– Я не обязан вам ничего предъявлять.
– Если у тебя есть разрешение, покажи его, – вмешался Клинг. – Потому что в противном случае я иду звонить в ближайшее отделение, и тебе придется объясняться с нами уже в участке. Ну как, Мартино?
– Я вам сказал – разрешение у меня есть.
– Так покажи его!
– Ладно-ладно, не кипятитесь. Я, между прочим, совсем не обязан вам его показывать. Я просто делаю вам одолжение.
– Это ты себе делаешь одолжение, Мартино. Потому что, если ты имеешь разрешение, но не можешь его предъявить, ты его лишаешься. Таков порядок. А теперь показывай.
– У вас на все свои порядки – так, что ли? – проворчал Мартино, роясь в бумажнике.
– С правом ношения или только хранения?
– Ношения. Вы думаете, я стал бы таскать с собой пушку, если бы у меня было разрешение только на ее хранение?
– Так где оно?
– Минуточку, минуточку, – проговорил Мартино. Он вытащил документ из бумажника, развернул его и подал Карелле. – Пожалуйста, – сказал он. – Теперь вы довольны?
Документ представлял собой сложенную втрое бумажку тусклого розоватого цвета с зубчатыми краями и с дырочками, пробитыми в местах сгиба. Размер каждого раздела был четыре с половиной на три четверти дюйма.
Карелла забрал у Мартино разрешение, выглядевшее вполне убедительно, и изучил его лицевую сторону:
ГОРОДСКОЕ БЮРО ВЫДАЧИ РАЗРЕШЕНИЙ НА НОШЕНИЕ И ХРАНЕНИЕ ОРУЖИЯ
Дата 9 июня 1958
Лицензия на ношение пистолета предоставляется
Кому – Сальваторе Альберту Мартино
Адрес – Эвалон-авеню, 583
Город или населенный пункт – Риверхед
Род занятий музыкант
Наниматель – имеет собственное предприятие
Гражданство – США
Возраст – 28
Артур К. Вайдман
Муниципальный магистрат, Риверхед
Затем развернул документ и стал читать текст во втором разделе:
Настоящая лицензия выдана на следующих условиях:
1. Она действительна до момента ее изъятия.
2. Она может быть изъята в любой момент.
3. Она утрачивает силу в случае порчи или внесения изменений в текст.
Владелец утратившей силу лицензии несет ответственность в соответствии со статьей 189 Уголовного кодекса.
4. Она дает разрешение на постоянное ношение.
5. Для ношения дополнительного оружия требуется дополнительное разрешение.
Подпись владельца – Сальваторе А. Мартино Марка Калибр Номер – Айвер Джонсон,.22, 326912 Отпечаток большого пальца
И третьем разделе Мартино просто разрешалось приобрести пистолет, и здесь тоже стояла подпись Артура К. Вайдмана.
Карелла сразу понял, что документ настоящий. Тем не менее он вдоволь насладился его изучением. Он вертел его в своих ручищах так, словно это была явная фальшивка, изготовленная русской разведкой. Он внимательно изучал и подпись, и отпечаток пальца, а из сличения номеров на документе и на пистолете устроил настоящий спектакль.
Затем он вернул пистолет и разрешение тромбонисту.
– Так, а теперь ты нам все-таки расскажешь, Сэл, зачем ты его носишь с собой?
– Я вовсе не обязан этого делать. Разрешения достаточно. У меня есть пистолет и есть на него разрешение, верно? А теперь, если не возражаете, я должен идти, меня ждет оркестр.
– Оркестр подождет. Отвечай на вопрос, Сэл, – сказал Клинг.
– Я не обязан на него отвечать.
– Нет, нам все-таки придется притянуть его к ответу, – сказал Хейз.
– Притянуть меня? За что? – завопил Мартино.
– За отказ в содействии блюстителям порядка, – рявкнул Хейз громовым голосом.
– Ну, хорошо, хорошо, хорошо, – голос Мартино возвысился до крещендо. – Хорошо!
– Так говори!
– Я боюсь.
– Что?
– Я боюсь. Меня приглашают играть в разные места, и порой мне приходится возвращаться домой и в три, и в четыре утра. И мне страшно. Мне неприятно идти ночью по улице с деньгами в кармане и тромбоном в руках. Страшно, понятно? Поэтому я обратился за разрешением на ношение оружия и получил его. Потому что мне страшно, понятно? Теперь понятно? Вас удовлетворяет такой ответ или нет, черт подери?
– Удовлетворяет, – сказал Карелла и несколько пристыженно посмотрел на своих коллег. – Вам, наверное, пора возвращаться к оркестру.
Мартино сложил разрешение и засунул его назад в бумажник, рядом с водительскими правами.
– Нет такого закона, который запрещал бы человеку бояться, – сказал он.
– Если бы такой закон был, – ответил Карелла, – мы бы все давно сидели в тюрьме.
* * *
Пуллен Алек, аптекарские тов., 18 С 117 – ТАйлер 8-9670
Пуллен Чарлз, Лафонтена, 3312 – АДдисон 2-1074
Пуллен Доналд, аген. по недв. и страх. Пондиго, 131 – МЕйнард 4-6700
Др. адр. Арчера, 4251 – Мейнард 4-3812
– Нашел, – сказал Мейер Мейер, обращаясь к стойке бара. – Доналд Пуллен, Пондиго-стрит, 131... нет, постой, это контора. Вот: Арчера, 4251.
Это где-то неподалеку, верно?
– Понятия не имею, – отозвался О'Брайен. – Спросим у первого полицейского. Ты слишком резво отыскал адрес, Мейер. Я еще не кончил пить кофе.
– Ну что же, допивай.
Мейер терпеливо ждал, пока О'Брайен большими глотками допивал кофе.
– Я об этой чашке кофе мечтал весь день, – сказал О'Брайен. – Мне надо все-таки что-то придумать с Мисколо. Как ты думаешь, может быть, мне так тонко намекнуть ему, чтобы он переменил марку кофе или еще что-нибудь в этом роде?
– Я не думаю, что это поможет, Боб.
– Да, я тоже не думаю.
– Почему бы тебе не принести собственный кофейник на работу? Купить себе электроплитку с одной конфоркой?
– А что, это идея, – сказал О'Брайен, – Правда, есть одно «но».
– Какое?
– Я не умею варить кофе.
– Да, тогда ничего не поделаешь. Ну ладно, закругляйся.
О'Брайен допил кофе. Они вышли на улицу и сели в неприметный «седан», стоявший у обочины.
– Арчера, 4251, – вновь сказал Мейер. – Теперь поехали искать полицейского.
Первого регулировщика они встретили только через десять кварталов.
Они притормозили возле него и спросили, где находится Арчер-стрит.
– Вы хотите сказать: Арчер-авеню?
– Да, наверное.
– Ну так говорите яснее, черт подери! И езжайте к тротуару. Вы мешаете движению!
– Мы только хотели узнать...
– Я знаю, что вы хотели узнать. Вы будете со мной пререкаться?
– Нет, сэр, – сказал Мейер и отъехал к обочине.
Они сидели в машине и ждали, пока полицейский разведет машины, ехавшие за ними. Наконец он подошел к ним.
– Вы что, не знаете, что нельзя останавливаться посреди улицы?
– Я не подумал, начальник, – сказал Мейер.
– А надо бы! Так что вы хотели узнать?
– Как доехать до Арчер-авеню.
– Два квартала прямо и направо. Какой вам нужен дом?
– Четыре тысячи двести пятьдесят первый, – сказал Мейер.
– Тогда после поворота еще три квартала. – Он посмотрел на приближавшиеся автомашины. – Ладно, езжайте.
Когда они уже тронулись, он крикнул им вслед:
– И смотрите, больше не останавливайтесь посреди улицы. Мистер, вы поняли меня?
– Славный малый, – сказал Мейер.
– Из-за таких, как он, нас и не любят, – сказал О'Брайен хмуро.
– Ну почему же? Он ведь помог нам, не правда ли?
– Склочник проклятый! – сказал О'Брайен.
Мейер повернул направо. Отсюда еще три квартала, верно?
– Верно, – ответил Мейер. Они медленно поехали по улице и остановились перед домом 4251. – Приехали. Будем надеяться, что он на месте.
Дом 4251 по Арчер-авеню был, как и большинство домов в Риверхеде, индивидуальным владением. Мейер и О'Брайен подошли к двери и постучали дверным молоточком. На стук вышел высокий мужчина в белой рубашке и красном жилете.
– Слушаю вас, господа, – сказал он. – Чем могу служить?
– Мистер Пуллен? – спросил Мейер.
– Да. Слушаю вас. – Пуллен изучал посетителей. – Вас интересует приобретение недвижимости или страхование?
– Мы бы хотели задать вам несколько вопросов, мистер Пуллен. Мы из полиции.
– Из полиции? – Пуллен сделался белым как полотно. – А ч-ч-что... произ...?
– Вы разрешите нам войти, мистер Пуллен?
– Да-да, заходите, – Пуллен торопливо скользнул мимо них взглядом, проверяя, не видит ли их кто из соседей. – Заходите.
Они вошли в дом и прошли в гостиную. Комната была тесно заставлена добротной мебелью с обивкой из темно-бордовой шерсти, отчего в ней казалось еще жарче, чем на самом деле.
– Присаживайтесь, – пригласил их Пуллен. – Так в чем дело?
– Обменивались ли вы телефонными звонками с некоей Уной Блейк?
– О да, разумеется, – на лице Пуллена появилось удивление и одновременно облегчение. – Так вас интересует она? Не я, а она?
– Да, нас интересует она.
– Я знал, что это та еще штучка. Я это понял, как только увидел ее.
Развязная дамочка. Даже очень. Кто она, проститутка?
– Нет. Мы не знаем. Нам просто хотелось бы выяснить, какие дела у нее были с вами.
– Как какие? Дела, касающиеся недвижимости, – ответил Пуллен. – А вы что думали? Она хотела снять квартиру.
– Где?
– О, тут у нее были очень конкретные требования. Ей нужна была квартира либо напротив дома 831 по Чарлз-авеню, либо позади этого дома. Она тут неподалеку, эта Чарлз-авеню.
– Что-то знакомое, – проговорил Мейер. Он подумал минуту. – Ну, разумеется. Это место, где живут родители Стива. Мисс Блейк сказала вам, почему ей нужна квартира именно в этом месте?
– Сказала, что у нее живут там друзья.
– Понятно. И вы нашли для нее квартиру?
– Нет. Не нашел. Зато я сумел выполнить ее другой заказ. Да, тут я действительно исполнил все ее пожелания.
– Какой же это заказ? – спросил О'Брайен.
Пуллен улыбнулся.
– Я нашел ей квартиру окнами на фотостудию, как она и просила.
* * *
– Какой банкет! – восхищался Бирнбаум. – Тони, ты превзошел себя! Какая свадьба, какой стол!
– Бирнбаум, выпей шампанского, – предложил Тони. – У нас тут его столько, что хоть открывай вторую Францию. Выпей шампанского, дружище.
Он повел Бирнбаума к русалке и достал из ее ледяной ванны бутылку шампанского. Повсюду хлопали пробки, и каждый новый хлопок наполнял сердце Тони радостью. Свадьба действительно получилась на славу. И может быть, все деньги, которые из него вытянула эта паршивая фирма, были заплачены в конце концов не зря. Он сорвал золотую фольгу с горлышка бутылки и раскрутил проволоку. Пошевелив пробку большими пальцами, он заставил ее чуть податься.
Стоявший рядом Бирнбаум заткнул уши. Пробка пошла из бутылки.
– Поп! – крикнул Тони. Пробка выстрелила, и белая пена с шипением полилась на его пухлые пальцы. Бирнбаум хлопнул Тони по спине, и оба они разразились безудержным хохотом. Оркестр играл все громче. Джоди Льюис носился по газону со своим фотоаппаратом, запечатлевая молодых для потомства, и его вспышка беспрерывно сверкала то тут, то там. Сейчас он проследовал за молодоженами к главному свадебному столу, где вот-вот должна была начаться древняя, освященная традицией церемония вручения свадебных подарков. Анджела красиво восседала на месте хозяйки. Томми сидел рядом с ней, улыбаясь до ушей. Джоди Льюис деловито защелкал затвором фотоаппарата, как только родственники начали подходить к столу один за другим, чтобы поцеловать невесту и пожелать ей счастья, пожать руку и поздравить жениха. Во время рукопожатия из рук дарителя в руки Томми переходил подарок или конверт с чеком на десять – двадцать пять долларов.
– Поздравляем, – говорили дарители и сами приходили в смущение от процедуры передачи денег, словно чувствуя весь атавизм этой церемонии, говорящей о более далеких временах, о подношении военных трофеев вновь избранному вождю или еще о чем-нибудь в этом роде. Томми в свою очередь тоже смущался, принимая подарки, потому что нет ничего труднее, чем уметь естественно принять подарок, а Томми был слишком молод, чтобы успеть научиться этому искусству.
– Благодарю вас, – бормотал он снова и снова. – Спасибо, благодарю вас.
То и дело хлопали пробки от шампанского.
– Хороший напиток, – говорил в это время Бирнбаум своему другу Тони, – но от него все время хочется сходить в одно место.
– Ну так иди, – ответил Тони.
– Я и иду.
– Наверху. Спальня в конце...
– Нет уж, там слишком много народу, – сказал Бирнбаум. – Я сбегаю к себе домой.
– Что? И пропустишь всю свадьбу?
– Это займет всего минуту. Я быстро, не беспокойся, Тони. Я скоро вернусь. Думаешь, я захочу лишиться такого праздника?
– Ну ладно, Бирнбаум. Возвращайся поскорее!
Бирнбаум, задрав голову и чуть склонив ее набок, направился через кусты к своему дому.
На дальнем конце стола, незаметно для Анджелы и Томми, поглощенных приемом подарков и добрых пожеланий, чья-то рука поставила две небольшие бутылки с красным вином. К каждой бутылке был привязан большой бант, один розовый, а другой голубой, К розовому банту была прикреплена карточка с надписью: «Для невесты!»
Такая же карточка была прикреплена к голубому банту, и, возможно, если бы Томми увидел ее, это напомнило бы ему кое о чем. Хотя сомнительно, чтобы он угадал в этом почерке ту же самую руку, что сделала надпись на карточке, полученной им сегодня утром. На карточке, прикрепленной к голубому банту, было написано: «Для жениха!»
– Пойдем со мной, – сказал Джоунзи Кристин.
– Я, между прочим, пришла сюда не одна, – ответила Кристин смущенно.
Вообще-то ей нравилась эта рискованная игра, и, как ни странно, вопреки тому, что она не хотела сюда приходить, ей нравилась и сама свадьба.
Но больше всего ей нравился затравленный взгляд Коттона, который она ловила всякий раз, когда поворачивалась к нему лицом, танцуя с Сэмом Джоунзом. За этот взгляд можно было отдать что угодно. Она наслаждалась им больше, чем музыкой, больше, чем хлопаньем пробок, больше, чем шампанским и всей атмосферой непринужденной веселости, которая царила в саду.
– Я знаю, что ты пришла не одна. И я знаю, что он сильнее меня, – сказал Джоунзи, – но мне наплевать. Пойдем.
– Куда ты тащишь меня? – говорила Кристин, смущенно хихикая, в то время как Джоунзи увлекал ее за руку в кусты рядом с домом. – Джоунзи! Перестань же в самом деле!
– Пойдем, ну пойдем, – говорил он. – Я хочу показать тебе кое-что.
– Он тянул ее все дальше и дальше в кусты по вытоптанной в траве тропинке.
– Что ты хочешь показать мне?
– Давай сначала отойдем подальше от гостей, – ответил он.
Крепко сжав ее руку, он тащил ее так, словно его гнала какая-то сила.
Кристин ничуть не было страшно. Напротив, ее охватило легкое возбуждение.
Она догадывалась, что сейчас произойдет, и чувствовала, что не станет этому противиться. Поделом Коттону, если молодой красивый парень, словно дикарь, утащит ее в кусты и там страстно поцелует.
Нет, она не будет сопротивляться, Было что-то очень приятное в том внимании, которое оказывал ей Сэм Джоунз на протяжении всего этого дня, нечто такое, что напомнило ей раннюю юность, то время, когда она ездила за город каждый уик-энд в течение всего лета. И сейчас, когда она бежала рядом с ним в преддверии поцелуя, который, как она знала, ждет ее, она снова чувствовала себя совсем юной, беззаботной девушкой, несущейся по вытоптанной траве между деревьями, – ее башмачки пляшут в пятнах солнечного света, падающих на дорожку, а она убегает все дальше и дальше от дома, в глубину сада.
Джоунзи резко остановился.
– Вот здесь, – сказал он. – Это достаточно далеко от дома? Как ты думаешь?
– Для чего? – спросила Кристин. Сердце у нее, как ни странно, сильно колотилось.
– А ты разве не знаешь? – спросил Джоунзи.
Став спиной к дому, он притянул ее к себе. У Кристин внезапно перехватило дыхание. Закрыв глаза, она подставила губы для поцелуя, и в этот миг ее оглушил дикий вопль. Она испуганно вздрогнула, чувствуя, как все тело у нее покрылось мурашками, но тут же до нее дошло, что кричал не кто иной, как Джоунзи. Она резко отстранилась и поспешно перевела взгляд с его исказившегося лица на то место, куда он смотрел.
Не более чем в семи футах от них, на тропинке, лицом вниз лежал мужчина. Спина его была вся в крови. Тело мужчины было неподвижно.
– О, боже мой! – с трудом проговорил Джоунзи. – Это же Бирнбаум!
Глава 9
Телефон в дежурной комнате следственного отдела звонил требовательно и настойчиво. Хэл Уиллис, находившийся в ней сейчас один, выпрямился из своего полусогнутого положения перед бачком с холодной водой и крикнул:
– Ну сейчас, сейчас! Господи боже мой! Никогда не дадут человеку спокойно напиться... Ну иду же, иду!
Он бросил бумажный стаканчик с недопитой водой в корзину для мусора и торопливо схватил телефонную трубку.
– Алло! Восемьдесят седьмое отделение! – заорал он. – Детектив Уиллис у телефона.
– Я слышу тебя, приятель, – сказал чей-то голос. – Знаешь, по-моему, я бы тебя услышал даже без этой штуки, хотя я нахожусь не так уж близко, на Хай-стрит. Может, попробуем еще раз? Только на этот раз пиццикато?
– Ты имеешь в виду диминуэндо? – переспросил Уиллис, заметно понижая тон.
– Ну, что бы я ни имел в виду, по-моему, мы поняли друг друга. Это говорит Эйвери Эткинз, из лаборатории. Кто-то из ваших прислал нам записку.
Мы тут ее изучили.
– Какую записку?
– С надписью «Для жениха». В курсе дела?
– Смутно. Ну и что с ней?
– Как ты сказал, дружище, тебя зовут?
– Уиллис. Хэл Уиллис. Детектив третьего разряда. Пол – мужской, цвет кожи – белый, американец.
– И к тому же довольно наглый, – сказал Эткинз.
– Послушай, у тебя есть что сказать мне или нет? Я тут один, и у меня тысяча дел, понял?
– Понял. Записывай, умник. Бумага фирмы «Скайлайн» по пять долларов и десять центов за стопу. Продается в городе повсюду в виде наборов из десяти конвертов с вложенными в них карточками. Цена набора – двадцать пять центов. Пойди отыщи, где ее купили. Чернила «Шефферз скрип», тридцать второй номер, несмываемые, черные. Продаются на каждом углу. Так что тебе будет легко установить место их приобретения, умник. Теперь об отпечатках пальцев. На карточке их две группы, обе паршивые. Одна серия принадлежит парню по имени Томас Джордано. В картотеке не числится. Установил данные по его личному делу, он служил в сухопутных войсках связи. Вторая серия принадлежит парню по имени Стивен Луис Карелла, который, как я понимаю, работает детективом в вашем бесподобном восемьдесят седьмом участке. Ему надо быть поаккуратнее и смотреть, за что он хватается своими жирными пальцами. Ну как, наглец, не устал еще?
– Я тебя внимательно слушаю.
– Теперь само собой остается почерк, и тут много всякой муры, о которой тебе знать не обязательно, если только ты не предъявишь нам образчик для сравнения. Есть только одна вещь, которую тебе знать следует.
– Какая же?
– Тот, кто это прислал, просил нас сличить почерк с подписью некоего Мартина Соколина, на которого у нас имеется дело в нашем розыскном бюро. Мы это сделали. И одно можно сказать наверняка.
– Что же?
– То, что Мартин Соколин этого любовного послания не писал.
* * *
Все трое детективов стояли, склонившись над телом Джозефа Бирнбаума.
На их лицах не было ни боли, ни ужаса, ни печали. С бесстрастным выражением они взирали на смерть, и все, что они при этом чувствовали, было наглухо скрыто под масками, которые они привычно надевали на себя в таких случаях.
Карелла первый опустился на колени.
– Стреляли в спину, – сказал он. – Пуля, по-видимому, прошла сквозь сердце. Смерть наступила мгновенно.
– Я тоже так думаю, – кивнул головой Хейз.
– А как получилось, что мы не слышали выстрела? – спросил Клинг.
– Все время хлопают пробки от шампанского. А от дома до этого места расстояние порядочное. И когда прозвучал выстрел, по-видимому, решили, что это выстрелила очередная пробка. Будь добр, поищи вокруг, Берт. Может, найдешь стреляную гильзу.
Клинг двинулся к кустам, внимательно шаря взглядом в траве. Карелла повернулся к Джоунзи. Тот стоял рядом с Кристин с мертвенно-бледным лицом.
Было видно, что он пытается сдерживать себя, но его руки, опущенные вдоль тела, заметно дрожали.
– Перестань трястись, – резко сказал Карелла. – Ты можешь помочь нам, но в таком состоянии от тебя мало проку.
– Я... я... я ничего не могу поделать, – промямлил Джоунзн. – Я... я чувствую, я сейчас свалюсь. Поэтому... я послал за вами Кристин.
– Только ли поэтому? – поинтересовался Хейз.
– Я... я знал, что сам не справлюсь.
– Может, это и к лучшему, – заметил Карелла. – Если бы ты сам выскочил перед гостями, ты бы уже нарушил все застолье, это как пить дать!..
– А что это вас вообще занесло сюда? – спросил Хейз, бросив гневный взгляд на Кристин.
– Мы прогуливались, – ответил Джоунзи.
– Почему именно здесь?
– А почему бы и нет?
– Отвечай на мой вопрос, черт побери! – заорал Хейз. – Вон там лежит мертвый человек, и тело его нашел ты, и я хотел бы знать, какого черта ты оказался здесь? Что это, совпадение?
– Да.
– Странное совпадение!..
– Почему? Я просто гулял с Кристин и...
– Коттон, мы только...
– До тебя дойдет очередь, Кристин, – отрезал Хейз. – Джоунз, почему ты выбрал именно эту тропу для прогулки? Чтобы рядом с тобой был свидетель, когда ты обнаружишь тело?
– Что-о?
– То, что ты слышал!
– Эт-то... Это аб... это абсурд!
– Так ли? Тогда зачем же ты сюда забрался?
– Чтобы поцеловать Кристин, – выпалил Джоунзи.
– Ну и как, тебе это удалось? – спросил Хейз ядовито.
– Коттон...
– Не лезь, Кристин. Ты поцеловал ее?
– Какое это имеет отношение к Бирнбауму? Какое вообще твое дело, поцеловал я ее или?..
– Когда ты увидел тело? – перебил Карелла, недовольный тем, что Хейз превращает полицейский допрос в сугубо личную свару.
– Мы стояли здесь, – объяснил Джоунз. – И я случайно увидел его.
– Вы стояли просто так? – спросил Карелла.
– Я... я собирался поцеловать Кристин.
– Продолжай, – сказал Карелла, заметив, как кулаки Хейза невольно сжались.
– Я увидел тело, – продолжал Джоунзи. – И я... я закричал. И тут я узнал Бирнбаума.
– Куда ведет эта дорожка? – оборвал его Хейз.
– К дому Бирнбаума. На соседнем участке.
Из кустов, с треском раздвигая ветки, вышел Клинг.
– Вот она, Стив, – он протянул Карелле латунную гильзу. Тот посмотрел на нее. Сбоку стояло клеймо «357 МАGNUМ», на тыльной стороне в кружочке было вытиснено: «РЕТЕRS МАGNUM 357». Во всяком случае, теперь можно было с уверенностью утверждать, что убийца использовал либо кольт, либо Смит и Вессон Магнум.
– Магнум, – сказал Карелла. – Внушительная игрушка.
– Не обязательно, – ответил Хейз. – «Смит и Вессон» выпускает Магнум с коротким стволом, три с половиной дюйма.
– В любом случае эта гильза выводит из игры нашего приятеля Мартино, с его Айвер Джонсоном. 22.
– Угу. Что будем делать дальше, Стив?
– Сообщим в главное управление, наверное. При том, что нас тут трое детективов, я думаю, можно не звонить в местный участок. Или все же позвонить?
– Думаю, что стоит.
– Боже, мне смерть как не хочется расстраивать свадебное веселье. – Он сделал паузу. – Я думаю, что и сам Бирнбаум этого не захотел бы.
– Может быть, нам и не придется.
– Как ты это себе представляешь?
– Это место довольно хорошо защищено кустами. Может быть, мы сумеем провести фотографов и медицинских экспертов с соседней улицы через двор Бирнбаума. Как ты думаешь?
– Не знаю, – задумчиво ответил Карелла.
– Какой это участок?
– Сто двенадцатый, по-моему.
– Знаешь там кого-нибудь?
– Нет. А ты?
– Нет.
– Тогда почему ты думаешь, что они пойдут нам навстречу?
– Профессиональная любезность. Какого черта, спрос не убыток. Женишься-то все-таки не каждый день.
Карелла кивнул и посмотрел на бездыханное тело Джозефа Бирнбаума.
– Умираешь тоже не каждый день, – добавил он. – Джоунзи, пойдем назад в дом. И вы тоже, мисс Максуэлл. Я бы хотел задать вам обоим несколько вопросов. Берт, ты пойдешь с нами и позвонишь в сто двенадцатый участок. Коттон, останься, пожалуйста, с телом, хорошо?
Он предполагал, что Хейз лучше, чем Клинг, владеет искусством дипломатии, необходимой для разговора с людьми из сто двенадцатого участка. Но в то же время ему совсем не хотелось, чтобы этот ревнивец орал на Джоунзи и Кристин, когда он будет их допрашивать.
Если Хейз и оценил тактику Кареллы, он ничем не показал этого. Он просто кивнул головой и отошел к распростертому телу Бирнбаума, в то время как остальные направились назад к лому.
Хейз слышал вдалеке звуки оркестра, взрывы смеха и приглушенное расстоянием хлопанье бутылок шампанского. Вблизи, в густой растительности, оглушительно пели мириады насекомых. Он смахнул с носа мошку и закурил сигарету. Тропинка, как он заметил, резко изгибалась всего в нескольких футах от того места, где лежал Бирнбаум. От нечего делать Хейз прошелся до поворота и с удивлением обнаружил, что деревья вдруг расступились и он вышел на открытую лужайку позади дома Бирнбаума. Он поднял голову вверх.
В открытом чердачном окне что-то блеснуло. Он присмотрелся внимательнее. Что-то снова шевельнулось в окне, затем проем опустел и больше, сколько он ни всматривался, ничего разглядеть не удавалось. Но Хейз был уверен, что секунду назад он видел в окне мужчину с ружьем.
* * *
Когда Кристин Максуэлл вошла в спальню на первом этаже, там за туалетным столиком сидела блондинка в красном шелковом платье. Карелла сказал Кристин, что хочет допросить Джоунзи одного и что скоро он пригласит ее.
Она тут же спустилась вниз в поисках дамской комнаты. Она чувствовала себя ужасно, и ей хотелось умыть лицо и подкрасить губы.
Как бы то ни было, при виде блондинки в красном шелковом платье у нее еще более ухудшилось настроение. Когда Кристин подошла к туалетному столику и положила на него свою маленькую синюю сумочку, блондинка как раз поправляла чулок, и перед взором Кристин предстала великолепно изогнутая нога, которая могла бы украсить любую будуарную сцену из голливудского фильма.
Стоя рядом с этой пышной девицей в облегающем красном платье с глубоким вырезом, Кристин Максуэлл вдруг почувствовала себя тощей и неуклюжей. Она знала, что это нелепо. Она давно убедилась, что ее появление всегда вызывает два-три восхищенных присвиста у отирающихся на любом углу города бездельников. Но блондинка, которая сейчас разглаживала на вытянутой ноге чулок, была так необыкновенно хороша, так царственно величественна, что Кристин неожиданно пришло в голову, что все эти годы она водила себя и своих поклонников за нос. Блондинка наклонилась, застегивая резинку, от чего у нее заколыхались плечи и грудь. Кристин в восхищении не могла оторвать глаз от этой ликующей плоти.
– Ты что-то немного побледнела, милочка, – заметила блондинка.
– Что? Ах, да. Наверное.
– Сходи выпей немного виски. Сразу щеки зарумянятся.
Грациозно выпрямившись, она посмотрела на себя в зеркало, заправила выбившуюся прядь волос на место и затем сказала:
– Ну все, уступаю место. А мне надо сходить пи-пи.
Она прошла в ванную комнату, закрыв за собой дверь на замок.
Кристин открыла сумочку, достала расческу и начала расчесывать волосы. Вид у нее действительно был бледный. Стоит, пожалуй, умыться. Боже, этот несчастный, лежащий на тропе.
Дверь ванной комнаты открылась.
– Что ж, пока, дорогуша, – сказала блондинка. Она подошла к туалетному столику, схватила сумочку и вылетела из комнаты.
Она явно не заметила, что сумочка, которую она взяла, принадлежала Кристин. Не заметила этой ошибки в своем возбужденном состоянии и сама Кристин.
* * *
Мужчина, скрывавшийся на чердаке пустого дома Бирнбаума, заметил, как Хейз посмотрел вверх на окно, за которым он стоял, и затем посмотрел на него еще раз. Он быстро юркнул вниз под подоконник.
"Он видел меня, – подумал он. – Он видел ружье. Что теперь будет?
Проклятие, она же знает, что никого не должна подпускать к дому! Куда она, черт подери, запропастилась? Почему она не делает того, что ей положено?"
Прислушиваясь, он ждал. Он слышал равномерные тяжелые шаги, приближавшиеся к дому. Осторожно он прополз на четвереньках влево от окна и выпрямился, отступая в глубь комнаты. На том месте, где он стоял, заметить его с улицы было невозможно, но ему самому хорошо была видна лужайка и... так оно и есть, этот человек уже почти пересек ее и явно собирался войти в дом.
«Что мне делать?»
Он снова прислушался. Человек обогнул дом. был слышен хруст гравия на дорожке. Затем скрипнули ступени на веранде. Шаги прогремели и стихли перед входной дверью. Стука не последовало. Чуть слышно скрипнув петлями, дверь осторожно отворилась. Тишина. Снайпер ждал. Он вновь услышал звук шагов.
Осторожно и тихо человек проследовал через пустую прихожую к лестнице на чердак и стал подниматься по ней, замирая на каждой ступени. Каждый новый скрип говорил о том, что незваный гость приближался. Снайпер перешел от окна к двери и остановился перед ней. Быстрым движением он перехватил винтовку за ствол.
Осторожные шаги слышались теперь в коридоре за дверью. Он затаил дыхание и стал ждать.
Круглая дверная ручка повернулась почти незаметно. Снайпер занес ружье над плечом для удара, как бейсбольную биту. Сжимая пистолет, Коттон Хоуэ ударом ноги распахнул дверь на чердак, и в тот же миг, описав в воздухе стремительную расплывчатую дугу, окованный приклад ружья ударил его по лицу и он без сознания рухнул на пол.
Глава 10
Кислый запах все еще продолжал висеть в воздухе маленькой комнаты, расположенной через улицу от фотоателье Джоди Льюиса. Доналд Пуллен открыл дверь своим ключом и тут же присвистнул:
– Фью! Чем это воняет?
– Пороховыми газами, – сразу же ответил Мейер.
Запах был знаком ему не меньше, чем запах его жены, но, конечно, далеко не настолько приятен.
– Боб, здесь стреляли.
– Угу, – промычал Боб и немедленно принялся шарить вокруг взглядом в поисках стреляной гильзы.
Мейер подошел к окну.
– Отличный вид на фотоателье! – Неожиданно он нагнулся:
– Вот она, Боб. – Он подобрал полый латунный цилиндр.
– А вот и еще, – сказал О'Брайен, нагибаясь в свою очередь.
– Одно и то же оружие, – констатировал Мейер. – Ружье.
– Кто-то в этой комнате стрелял из ружья? – недоверчиво спросил Пуллен.
– Похоже на то, – ответил Мейер.
– Но зачем? Зачем кому-то понадобилось стрелять из ружья в такой маленькой комнатке, как эта?
– Вероятнее всего для того, чтобы попасть в кого-то, кто будет входить или выходить из фотоателье на той стороне улицы. Вы ведь говорили, что мисс Блейк специально просила квартиру напротив фотоателье, не так ли?
– Ну конечно же! Абсолютно точно! – воскликнул Пуллен. – Это просто поразительное умозаключение.
– Элементарное, – снисходительно произнес Мейер, и Боб О'Брайен едва удержался, чтобы не расхохотаться. – Давай осмотрим все, Боб. Ружье, как мне кажется, – это не совсем тот вид оружия, который выбрала бы женщина. Как ты думаешь?
– Я никогда не думаю по воскресеньям, – срезал его О'Брайен, но тем не менее начал осматривать комнату.
Жилье имело вид временного пристанища. Справа, у голой стены, стояла железная кровать, рядом с ней находился ночной столик, на котором возвышались таз и кувшин с водой. В левом углу комнаты позади обшарпанного кресла виднелся торшер. В стене напротив окна был встроенный шкаф для одежды, задернутый занавеской. Дверь рядом с ним вела в крошечную ванную. О'Брайен вошел туда и открыл аптечку. Она была пуста. Он отдернул занавеску, прикрывавшую стенной шкаф: на вешалках ничего не висело.
– Кто бы тут ни жил, вещами он явно не обременял себя, – заметил О'Брайен.
– Есть какие-нибудь признаки пребывания женщины? – поинтересовался Мейер. – Салфетки со следами помады? Заколки? Длинные волоски?
– Вообще никаких намеков на пребывание человека, – ответил О'Брайсн. – Хотя постой минуту, кое-что есть. – Он взял в руки с ночного столика пепельницу. – Окурок сигары. Знаешь каких-нибудь дам, которые курят сигары?
– Энн Бакстер и Гермиону Гинголд, – ответил Мейер. – Думаешь, они и из ружья стреляют?
– Может быть. Но большинство актрис по воскресеньям заняты. И потом, я не настолько везуч, чтобы напасть на дело, в которое замешаны знаменитости.
– А у меня проходила по делу одна знаменитость, – сказал Мейер. Певица. Досадно только, что я тогда уже был женат.
– Почему?
– Ну... – Мейер красноречиво передернул плечами.
– Просто обалденное зрелище, ребята, наблюдать, как вы работаете, – встрял Пуллен.
– Да уж, наша работа куда интереснее, чем ее показывают по телевизору, – начал О'Брайен. – Большинство людей думают, что полицейские – это обычные служащие, которые ходят в свои пропахшие плесенью офисы и печатают там доклады в трех экземплярах под копирку. И еще мною работают ногами. Словом, обычные парни, понимаете? У которых есть жена и семья. Такие же парни, как все, мистер Пуллен.
– Да-да, – сказал Пуллен.
– Так вот. Все это влияние телевидения. На самом же деле настоящий детектив – это довольно романтическая личность. Верно я говорю, Мейер?
– Все верно, – пробормотал Мейер, нюхая окурок сигары.
– Он все время имеет дело с эффектными блондинками в неглиже. Разве не так, Мейер?
– Все верно, – вновь подтвердил Мейер. Сигара была марки «Белая сова». Он мысленно взял это себе на заметку.
– Он ведет яркую жизнь, полную всяческих приключений, – продолжал О'Брайен. – И если он не пьет в каком-нибудь шикарном баре, то, значит, он сидит за рулем «кадиллака» с опущенным верхом, а рядом с ним на сиденье примостилась какая-нибудь красотка. Мама моя, что за жизнь! Я вам говорю, мистер Пуллен, работу детектива никак не назовешь рутинной.
– Да, это выглядит гораздо заманчивее, чем торговля недвижимостью, – задумчиво произнес Пуллен.
– О, что вы, еще бы, еще бы. Да и зарплата просто потрясающая. – Он подмигнул. – Не говоря уже о взятках. Не верьте, мистер Пуллен, тому, что вы видите по телевизору. Полицейские отнюдь не тупоумные олухи, мистер Пуллен.
– Я этого никогда и не думал, – ответил Пуллен. – У вас действительно потрясающая работа.
– Как ты думаешь, кто-нибудь в здании мог бы услышать два выстрела из ружья, Боб? – перебил их Мейер.
– Думаю, что да. Если только это, конечно, на дом для глухонемых.
– На этом этаже есть какие-нибудь другие квартиры, мистер Пуллен?
– Есть одна, прямо напротив, через холл, – сказал Пуллен. – Я сам помогал снять ее.
– Давай попробуем, Боб.
Они прошли через холл и постучали в дверь. Им открыл молодой человек с короткой бородкой в махровом купальном халате.
– Да?! – удивился он.
– Полиция, – сказал Мейер и вытащил свой жетон.
– Спрячь эту штуку, приятель, – сказал мужчина в купальном халате.
– Как вас зовут? – спросил Мейер.
– Вас интересует настоящая фамилия или псевдоним?
– И то, и другое.
– Вообще-то я зовусь Сид Лефковитц. Но на подмостках я пользуюсь именем Сид Лефф. Короче, благозвучнее и ритмичней.
– На каких подмостках?
– На эстраде, приятель.
– Вы музыкант?
– Да. Я классно играю на гитаре.
– Как же к вам обращаться?
– Как вам больше нравится. Я не привередлив, приятель. Шпарьте так, без подготовки.
– Мистер Лефф, вы не слышали никаких выстрелов из комнаты напротив?
– Выстрелов? Так вот что это было!
– Вы их слышали?
– Я слышал что-то подобное, но не обратил внимания. Я работал в этот момент над «Струнными».
– Над чем?
– "Симфонией для двенадцати струнных инструментов". Только не поймите превратно. Это никакая не эстрадная музыка, это джазовая симфония для трех гитар, шести скрипок, двух контрабасов и пианино. То, что я включил пианино, – это, конечно, вольность. Но, черт побери, если бы не было струн и деки, то не было бы и пианино, так ведь?
– Вы пытались что-нибудь разузнать о выстрелах?
– Нет. Я решил, что это автомобильные выхлопы. Здесь все время ездят грузовики. Срезают дорогу на парковую магистраль через эту улицу. Ужасно шумно в этой хибаре. Думаю сваливать отсюда. Как можно сосредоточиться в таком грохоте, а, приятель?
– А на того, кто живет в этой квартире, вы случайно не обратили внимания?
– Вы имеете в виду этого парня с грязевым насосом?
– С чем, с чем?
– С грязевым насосом. Ну, тромбоном. Какой-то мужик вышел оттуда с футляром для тромбона под мышкой.
– У него что-нибудь еще было в руках?
– Нет, только тромбон.
– Вы видели сам инструмент?
– Я видел футляр. Человек ведь не станет таскаться с пустым футляром от тромбона, правда? Это ведь все равно что носить гитару без струн, приятель.
– Вы говорили с ним?
– Так, перебросились двумя словами, – сказал Лефковитц. – Дверь была открыта, когда он проходил. Я заметил футляр, ну и покалякал с ним немного. Он шел халтурить на свадьбу.
– Халтурить?
– Ну да! Подрабатывать. Я ведь сказал вам: парень играет на тромбоне.
– Как он выглядел?
– Высокий мужик со сломанным носом. Темные волосы и темные глаза.
Курил сигару.
– Ты понял, кто это, Мейер? – спросил О'Брайен. – Судя по описанию в деле, похоже, это был наш подопечный. – Он снова повернулся к Лефковитцу. – У него есть шрам рядом с правым глазом?
– Я не приглядывался, – ответил Лефковитц. – Может и есть, почем я знаю.
– А почему вы решили, что он шел на свадьбу?
– Он сам сказал. Сказал, что идет халтурить на свадьбу.
– Он сказал, что будет играть на свадьбе на тромбоне? Он именно так сказал?
– Нет. Он сказал, что идет на свадьбу. Но на кой человеку брать с собой на свадьбу тромбон, если он не собирается играть на нем?
– В какое это было время?
– Представления не имею. Что-то около пяти, я полагаю.
– Ну ладно. Большое спасибо, мистер Лефковитц.
– И от меня, – сказал Лефковитц.
– Что?
– Вам почтение. – Он закрыл дверь.
– Ну, и что ты теперь думаешь? – спросил О'Брайен.
– Ты в первой комнате видел ружье?
– Нет.
– А Лефковитц утверждает, что у нашего приятеля не было в руках ничего, кроме футляра от тромбона. Итак?
– Я вперед тебя догадался, – сказал О'Брайен. – В этом футляре нет никакого тромбона. В нем ружье.
– Угу.
– А раз в нем ружье, то ясно, как дважды два, что если он и будет играть на свадьбе, то никак не на тромбоне.
– Все верно.
– А единственная свадьба сегодня, о которой я знаю, – это свадьба сестры Кареллы.
– Все верно.
– Поэтому давай отправимся туда.
– А может ли человек явиться на банкет с ружьем под мышкой? Ружье ведь не спрячешь так легко. Особенно после того, как ты уже вытащил его из футляра для тромбона, – сказал Мейер – Ну и что?
– А то, что вряд ли он отправился на саму свадьбу. Я думаю, что, скорее всего, он приглядел какое-то место поблизости. Точно так же, как он нашел место поблизости от фотоателье.
– И что это за место? – спросил О'Брайен.
– Не имею ни малейшего представления, – сказал Мейер. – Но как ты полагаешь, сколько мужчин ходят по улице с футлярами от тромбона?
– Вы действительно потрясающе работаете, ребята! – восхищенно сказал Пуллен.
* * *
Кристин Максуэлл сидела на внутренней веранде дома Кареллы. Внешне она старалась выглядеть спокойной, но подрагивание сложенных на коленях рук выдавало ее. Рядом с ней сидела Тедди Карелла, наблюдая за парами на импровизированной танцплощадке. После застолья пылу у танцующих явно прибавилось. После того как подали последнее блюдо, мужчины налегли на спиртное уже всерьез. Это была свадьба, законный повод повеселиться от души, и родственники, съехавшиеся со всех дальних уголков и собравшиеся сейчас на этой площадке, вовсю предавались безудержному веселью. Многие жены, присутствовавшие на банкете, могли бы прийти в полное отчаяние от этого буйного веселья, если бы не сознание, что подобные праздники бывают не чаще, чем раз в год, и что торопливые поцелуи, полученные украдкой их мужьями от очень дальних кузин, забудутся уже на другой день. И единственное, что скорее всего будет помниться на следующее утро, когда все гонги и молоточки зазвенят в голове, – это то, что накануне было выпито слишком много спиртного.
У детей же на банкете вообще не было никаких огорчений, если только не считать огорчением то, что кое-кто из них опился газировки. Это было лучше, чем пикник в городском парке. Это было лучше, чем посещение цирка!
Это было лучше, чем получить личный автограф капитана Видео, потому что здесь была танцплощадка, по которой можно было носиться до полного самозабвения, скользить и падать до умопомрачения. Можно было вволю путаться под ногами и лавировать между танцующими, а для развитых не по годам одиннадцатилеток открывалась и уникальная возможность ущипнуть кое-кого из подружек невесты за тугой зад или наступить какой-нибудь моднице на великолепный батистовый полол. Словом, это был настоящий рай!
Но Кристин Максуэлл не испытывала райского блаженства. Сидя рядом с Тедди, она со страхом ждала того момента, когда Стив Карелла начнет допрашивать ее. Неужели он думает, что она имеет какое-то отношение к смерти этого старика? Нет, не может быть. Но зачем в таком случае он собирается ее допрашивать? Предстоящий разговор пугал ее.
Но еще больше пугала Кристин неожиданная ревность Коттона Хейза. Она умышленно кокетничала с Джоунзи, чтобы заставить Хейза еще больше оценить неотразимость ее чар. Эта маленькая хитрость ей удалась, даже слишком. Хейз был не просто раздражен, он был взбешен. А она действительно любила его.
Она не променяла бы его и на сотню таких Джоунзи. Даже на тысячу.
– Ах, Тедди, – проговорила она, – что же мне делать?
Лицо Тедди мгновенно стало сосредоточенным. Выражение полнейшего внимания, с которым она слушала всякого, кто обращался к ней, очень может быть, было просто иллюзией. Ведь, в конце концов, если она хотела «расслышать» хоть что-то, она вынуждена была смотреть на губы говорившего. Но одной механической необходимостью нельзя было объяснить то сочувствие, с которым она слушала всякого. Для говорившего Тедди была совершеннейшим резонатором: ее глаза, рот – все лицо выражало полное понимание. Вот и сейчас она слегка наклонила голову, брови ее чуть заметно сдвинулись, а карие глаза с ожиданием остановились на губах Кристин.
– Я сама все испортила, – сказала Кристин, и Тедди наклонилась поближе, следя за движением ее губ и слегка кивнув, чтобы дать понять Кристин, что она ее слушает.
– Мы знакомы с Коттоном не очень давно, – продолжала Кристин. – Наверное, год, но это не слишком большой срок. Он пришел однажды в мой магазин в поисках определенного сорта бумаги для пишущих машинок, на которой была написана какая-то записка с предупреждением кому-то. У меня магазин в Айсоле. – Она сделала паузу. – Он пригласил меня провести с ним вечер, и я согласилась. Все это время мы встречались. – Она снова сделала паузу. Видишь ли, я вдова. Но не вдова по призванию, как некоторые бывают девственницами по призванию или матерями. Нет. Мой муж был пилотом во время второй мировой войны. Он разбился над Окинавой. Мне понадобилось долгое время, чтобы пережить потерю. Но мертвые остаются мертвыми, а живым надо жить дальше. Так что я не вдова по призванию, Тедди. Я не носила все это время рубище и не посыпала голову пеплом. Но... полюбить кого-то снова было трудно. Было трудно найти мужчину, который оказался бы достойным памяти Грега. Но потом появился Коттон...
Тедди кивнула.
– И я снова полюбила. – Она помолчала. – Я не думаю, что он меня любит. Вообще-то я почти уверена в этом. Я действительно считаю, что Коттон еще не готов к тому, чтобы по-настоящему связать свою жизнь с какой-то женщиной. Но я люблю его. И этого достаточно, чтобы быть рядом с ним и быть для него желанной. На данное время этого достаточно. – Она снова сделала паузу. – Я сегодня совершила глупость. Я попыталась заставить его ревновать и, кажется, потеряла его совсем. Коттон не такой человек, которым можно помыкать. Тедди, Тедди, что же мне делать? Что мне, черт побери, делать?
На глазах у нее выступили слезы, и она стала нашаривать рукой сумочку у себя на коленях. Открыв ее, она полезла внутрь, ожидая нащупать в ней привычные вещи, но с удивлением наткнулась на что-то твердое и неподатливое. Она заглянула в сумочку. Оттуда на нее смотрел револьвер Смит и Вессон. 357 Магнум.
* * *
– Они выезжают сюда, Стив, – сказал Клинг, повесив трубку. – Я объяснил им ситуацию. Они пройдут через соседнюю улицу.
– Хорошо, – сказал Карелла и повернулся вновь к Сэму Джоунзу. – А теперь, Джоунзи, давай поговорим серьезно.
Джоунзи кивнул. Лицо его все еще оставалось бледным, руки на коленях по-прежнему дрожали.
– Прежде всего не мог бы ты сообщить мне, куда ты ходил сегодня днем, когда вышел из дома Томми якобы на прогулку?
– Якобы?
– Да, якобы. Куда ты ходил?
– А в чем дело?
– А в том, что кто-то подпилил конец рулевой тяги в машине, и из-за этого она отказала на спуске, причем мы все чуть не отправились на тот свет к чертовой матери. Вот так-то, Джоунзи.
– Я думал, что несчастный случай...
– Ну-ну?
– Я думал, что это просто несчастный случай.
– Да? А ведь ты весьма кстати вышел перед этим из машины. Чтобы купить сигарет, помнишь? Хотя Томми предлагал тебе свои.
– Вы ведь не думаете...
– Я пока ничего не думаю. Я просто хочу узнать, куда это ты ходил утром на прогулку, вот и все.
– Я, право, не помню. Я очень нервничал. Я просто прошелся.
– Куда?
– Я вышел из дома и пошел. Прошел, наверное, а полмили, потом повернул обратно.
– Встретил кого-нибудь по дороге?
– Нет.
– Остановился где-нибудь?
– Нет.
– В таком случае мы располагаем только твоим свидетельством относительно того, где ты находился в тот момент, когда кто-то подпилил рулевую тягу.
– Я не знаю... раз вы ставите вопрос таким образом...
– А как бы ты поставил его, Джоунзи?
– Но зачем бы мне понадобилось... зачем бы мне понадобилось совершить такой идиотский поступок?
Абсолютно ровным голосом Карелла сказал:
– У Томми есть завещание, в котором он оставляет все, что ему принадлежит, тебе.
– Ах, это? Святой Петр, да что у него есть?
– А в самом деле, что у него есть, Джоунзи?
– Да откуда я знаю? То, что он не богат, это точно. Если он умрет, возможно, у него окажется сколько-то денег на его солдатской страховке. Еще у него есть «бьюик» 1958 года и, вероятно, какой-то небольшой счет в банке. Вот и все, что мне известно.
– Похоже, тебе известно очень и очень много.
– Но ведь я его лучший друг. Почему бы мне и не знать этого? И потом, это не такие вещи, которые человек стал бы держать в секрете. Господи, но не думаете же вы, что я попытался бы убить Томми – моего лучшего друга! – из-за нескольких тысяч долларов?
– Это делали и из-за меньших сумм, – бесстрастно сказал Карелла. – И с лучшими друзьями. И с женами и мужьями. С матерями и сыновьями. Некоторые люди любят деньги, Джоунзи.
– Да, но... вы идете по ложному следу. Я бы никогда не смог сделать ничего подобного.
– И все же по завещанию Томми ты его единственный наследник.
– Теперь он женат. И он изменит его, как только вернется из свадебного путешествия.
– Что может служить чертовски хорошим основанием для того, чтобы убить его сейчас, – сказал Клинг.
– Слушайте, вы, парни, с ума посходили! – воскликнул Джоунзи. – Я бы не сделал этого, Я просто не сделал бы ничего подобного. Вы думаете, я мог убить Бирнбаума? Славного старика, которого я знал с детства? Вы думаете, я мог бы решиться на это?
– И все же кто-то решился, – возразил Карелла.
– Но не я. Зачем бы я стал это делать? – Он сделал паузу и выжидающе посмотрел на детективов. – Во имя святого Петра, стал бы я убивать единственного живого свидетеля этих завещаний? По-вашему, в этом есть хоть какой-то здравый смысл?
– Тут он, похоже, прав, Стив, – сказал Клинг.
– Слушайте, я вам говорю, – продолжал Джоунзи, – я не имел никакого отношения ни к смерти Бирнбаума, ни...
Отчаянный стук в дверь прервал его, В то же мгновение Кристин Максуэлл, не дожидаясь, пока кто-нибудь ей откроет, распахнула дверь и ворвалась в комнату, потрясая револьвером.
– Я нашла это в своей сумочке, – взволнованно затараторила она. То есть не в моей сумочке. Какая-то девица в дамской комнате по ошибке взяла мою, а эту оставила. Я подумала, что это...
– Немножко помедленнее, – попросил Карелла.
– ...моя сумка, и открыла ее, чтоб достать носовой платок, а внутри оказалось вот это. – Она помахала револьвером.
– Прекрати размахивать этой чертовой пушкой, она может оказаться заряженной, – рявкнул Карелла и отобрал у нее револьвер. Затем он кивнул: – Он самый, Берт! – и понюхал ствол. – Нам больше нет необходимости искать револьвер, из которого убили Бирнбаума. – Он повернулся к Кристин: – Так ты говоришь, что это было в твоей сумке?
– Нет. Я только подумала, что это моя сумка. Со мной в дамской комнате была одна блондинка. И, по-видимому, она по ошибке взяла мою сумку. А эту оставила.
– Блондинка? – переспросил Клинг.
– Да.
– Как она выглядела?
– Очень крупная девушка, – сказала Кристин, – в красном шелковом платье.
– Тьфу ты! – воскликнул Клинг. – Я же танцевал с ней перед обедом.
– Пойдем поищем ее. – Карелла направился к двери.
– Да ее, наверное, уже и след... – начал было Клинг, но в этот момент в комнату, задыхаясь, влетел Томми Джордано.
– Стив! – вскричал он. – Стив, я... я с ума схожу от волнения.
– Что случилось?
– Анджела! Я не могу ее нигде найти. Она исчезла!
Глава 11
Откуда-то несло сигаретным дымом. Где-то вдали виднелся квадратный столб света и в нем силуэт мужчины. Боль была нестерпимой. Она пульсировала, вибрировала и ныла на тысячу пронзительных голосов. Было ощущение, что по лицу сочится что-то теплое и густое.
Коттон Хейз изо всех сил боролся с беспамятством. Он чувствовал, что его колотит. Казалось, каждая частичка его тела описывает бесконечные круги в абсолютной тошнотворной черноте. Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что он неподвижно лежит распростертый на спине, и тем не менее он почти готов был поклясться, что руки у него судорожно сжимаются, пытаясь ухватить что-то, а ноги непроизвольно дергаются. Одна сторона лица болела невыносимо. В конце концов, именно эта боль, пронизывавшая его жгучим огнем, и помогла ему справиться с беспамятством, пробудив к жизни сначала его мозг, а потом и тело. Он приоткрыл глаза.
Теперь сигарой пахло просто одуряюще. Этот запах наполнил его ноздри, к которым вновь вернулась острота обоняния, зловонием тысячи салунов. Столб света безжалостно пронизывал его насквозь, он лился и лился через открытое окно в дальнем конце комнаты, вспыхивая солнечными лучами. У окна спиной к Хейзу стоял мужчина.
Хейз попытался приподняться, но тошнота тут же вновь накинулась на него с пугающей внезапностью. Она вплыла в голову и затем камнем обрушилась куда-то в низ живота. Он лежал не двигаясь, боясь пошевелиться, уже ясно понимая теперь, что та сторона его лица, куда пришелся неожиданный удар, разбита в кровь и что именно ее тепло он и ощущал кожей, пока находился без сознания. Тошнота прошла. Он чувствовал, как кровь продолжает сочиться у него по скуле, стекая на шею. Он почти ощущал, как ее капли прокатываются по коже и мгновенно впитываются воротником белой рубашки. Он чувствовал себя так, словно вновь родился на свет, и его обоняние, зрение и слух еще не утратили сверхъестественной остроты. И, как всякий новорожденный, он был еще очень слаб. Он понимал, что если попробует встать, то тут же упадет лицом вниз.
Он слегка повернул голову налево. Он ясно видел мужчину в другом конце комнаты: тот сидел на корточках перед окном, и в свете яркого солнца вея его мощная скульптурная фигура была как бы охвачена лижущими языками пламени.
У мужчины были черные волосы, прижатые тугой шерстяной шапочкой. Лоб в профиль, казалось, был необычайных размеров, из-под кустистых нахмуренных бровей выдавался вперед свернутый набок нос. Рядом с правым глазом на плотно натянутой коже выделялся небольшой уродливый шрам. Вместо рта была узкая, почти безгубая щель, глубоко вдавленная в лицо над выступавшим подбородком, словно прорез между лошадиными ягодицами. Шея была толстой, плечи бугрились под синей тенниской, мускулистые руки сплошь заросли черными волосами, напоминавшими стальную щетину. Огромной рукой он сжимал ствол ружья. Ружье, как заметил Хейз, было оборудовано оптическим прицелом. На полу, рядом с ботинком правой ноги, стояла открытая коробка с патронами.
«В моем состоянии нечего и думать лезть с этим типом в драку, – подумал Хейз. – Впрочем, с ним, пожалуй, не стоит лезть в драку и в любом состоянии. Он похож на человека, который может разорвать телефонный справочник на шестнадцать квадратов. Он похож на человека, который может позволить полуторке проехать по его надутой груди. Он похож на самого сволочного сукина сына, которого я когда-либо встречал в жизни, и я вовсе не горю желанием лезть с ним в драку. Сейчас, а может быть, и вообще. Но в руке у него не что-нибудь, а ружье, и оно с оптическим прицелом, и ясно, как божий день, что он не собирается ковырять им в зубах. Мой пистолет все еще при мне? Или он разоружил меня?»
Хейз опустил глаза к переносице и посмотрел вниз.
Он увидел, что ворот его белой рубашки измазан в крови. Он увидел, что кобура, которую он носил под мышкой, сейчас сбилась ему на грудь. Кобура была пустой. «Мне ничего не остается, как лежать здесь, – думал он, и ждать, когда ко мне вернутся силы. И молиться, чтобы он не укокошил кого-нибудь из тех, кто пришел на банкет».
* * *
Черный автомобиль марки «эм-джи» с откидным верхом был подарен Бену Дарси родителями. Не зная, что он и без того решил стать зубным врачом, они преподнесли ему сверкавший глянцем, с низкой посадкой автомобиль в виде своего рода взятки. Бен принял взятку и поступил, как они и хотели, в зубоврачебную школу, не нарушив, впрочем, при этом никаких своих планов. Все остались довольны.
Машина могла развивать довольно высокую скорость на прямых участках пути, и сейчас Бен делал все возможное, чтобы подтвердить рекламу фирмы.
Опустив верх автомобиля, не отрывая ноги от акселератора, он несся по бульварному шоссе Семплар со скоростью восемьдесят пять миль в час, готовый вот-вот взлететь.
Рядом с ним сидела Анджела Джордано, урожденная Анджела Карелла. Ветер трепал по плечам ее длинные темные волосы, и она смотрела на дорогу расширенными от страха глазами в полной уверенности, что ей суждено разбиться в день свадьбы.
– Бен, ты можешь ехать помедленнее? – взмолилась она.
– Я люблю быструю езду, – ответил он. – Анджела, ты должна выслушать меня.
– Я слушаю тебя, Бен, но мне страшно. Если только другой автомобиль...
– Со мной можешь не волноваться! – отрезал он, – Я – лучший водитель, какой есть в Риверхеде. Ты в надежных руках.
– Ну хорошо, Бен. – Она сцепила руки на коленях и, проглотив комок в горле, продолжала, не отрываясь, смотреть на дорогу.
– Все-таки ты вышла за него замуж, – произнес Бен.
– Да.
– Почему?
– Ах, Бен, право, мы все это уже выяснили на танцплощадке. Я бы не поехала с тобой, если бы знала...
– А почему же ты поехала? – быстро спросил он.
– Потому что ты сказал, что хочешь прокатить меня напоследок. Вокруг квартала, ты сказал. Ладно, я тебе поверила. Но сейчас мы едем не вокруг квартала, мы уже на шоссе, ведущем к соседнему штату, и едешь ты со слишком большой скоростью. Бен, ну, пожалуйста, поезжай помедленнее!
– Нет, – отрубил он. – Почему ты вышла за него замуж?
– Потому что я его люблю. Тебя это устраивает?
– Я тебе не верю.
– Поверь мне. Пожалуйста, поверь мне.
– Я не верю. Как ты можешь любить его? Банковский клерк! Господи боже мой, Анджела, он ведь банковский клерк!
– Я люблю его.
– Что он может тебе предложить? Что он вообще может тебе дать?
– Он не обязан мне ничего давать, – ответила Анджела. – Я его люблю.
– Я интереснее, чем он, – сказал Бен.
– Возможно.
– Я буду зубным врачом.
– Да.
– Почему ты за него вышла замуж?
– Бен, ну, пожалуйста, пожалуйста, помедленнее. Я... – Ее глаза расширились: – Бен! Берегись!
«Бьюик» выскочил навстречу им совершенно неожиданно, обгоняя автомобиль, ехавший впереди него. Он несся, как паровоз, будучи не в состоянии вернуться назад из-за другого автомобиля, обреченный на обгон и полный решимости успеть достичь убежища на своей полосе, поддав еще газу. Бен сразу же понял всю безвыходность ситуации и рванул руль направо. «Бьюик» с ревом и свистом, словно пикирующий самолет, пронесся мимо на расстоянии ширины ступни, чуть не задев его задним крылом, а маленький «эм-джи» взлетел на крутую травянистую обочину и тут же резко дернулся налево, когда Бон снова рванул руль. В какую-то секунду Анджела подумала, что машина перевернется.
Взвизгнули шины, автомобиль юзом снова вынесло на шоссе, но Бен тут же выровнял машину и изо всех сил нажал на педаль акселератора. Стрелка спидометра взлетела к отметке 90.
Анджела лишилась дара речи. Она сидела рядом, ловя ртом воздух. В конце концов она закрыла глаза. Она не будет смотреть. Она не может на это смотреть.
– И все равно еще не поздно, – снова загудел Бен.
Его голос странно отдавался у нее в ушах. Глаза ее были закрыты. И голос звучал непривычно глухо и многозначительно, с каким-то монотонным жужжанием.
– Все равно еще не поздно. Ты еще можешь из всего этого выскочить. Ты можешь потребовать аннулировать брак. Он не тот человек, который тебе нужен, Анджела. Ты все равно в этом убедишься. Избавься от него, Анджела. Анджела, я люблю тебя! Ты еще можешь все поломать.
Она покачала головой, не открывая глаз.
– Не езди в свадебное путешествие, Анджела. Не езди с ним. Скажи ему, что ты сделала ошибку. Еще не поздно. Ты поступишь правильно. Иначе...
Анджела снова покачала головой. Слабым голосом она прошептала:
– Отвези меня назад, Бен.
– Я буду ждать тебя, Анджела. Пошли его к черту. Он тебе не пара. Сделай это сама, Анджела. Скажи ему, скажи ему.
– Бен, отвези меня назад, – пробормотала она. – Пожалуйста, отвези меня назад. Пожалуйста. Пожалуйста. Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...
– Ты скажешь ему? Ты скажешь, что ты хочешь все аннулировать?
– Бен, пожалуйста, пожалуйста...
– Ты скажешь?
– Да, – ответила она. – Я скажу ему. – Ей было наплевать на то, что она говорит неправду. Ей хотелось только одного: чтобы эта кошмарная поездка кончилась и она избавилась от этого человека. – Да, – снова солгала она и с еще большей убедительностью добавила: – Да, отвези меня назад, и я все ему скажу. Отвези меня назад, Бен.
– Я тебе не верю. Ты ему ничего не скажешь.
– Нет, скажу!
– Ты любишь меня?
На это она не могла ответить.
– Ты любишь меня?
– Нет, – она начала горько плакать. – Я люблю Томми, я люблю Томми! Почему ты так поступаешь со мной, Бен? Почему ты так меня мучаешь? Если ты хоть когда-нибудь любил меня, отвези меня назад! Пожалуйста, отвези меня назад!
– Ну хорошо, – внезапно сказал он.
Резко затормозив, он развернулся на сто восемьдесят градусов и вновь нажал на акселератор. На спидометр Анджела больше не смотрела.
Когда «эм-джи» подъехал к дому Кареллы, у обочины их ждал Томми. Анджела выскочила из машины и кинулась к нему в объятия. Он на секунду прижал ее к себе и затем набросился на Бена:
– Какого черта, Бен! Что ты выдумал?
– Это была просто свадебная шутка, – ответил тот, криво улыбаясь.
– Похищение невесты, понимаешь? Просто шутка.
– У тебя совершенно идиотское чувство юмора. Радуйся, что я не дал тебе пинка в задницу, чтобы ты летел со всех ног. Мы все тут чуть с ума не посходили, пока не заметили, что твоя машина исчезла. Черт подери, Бен, по-моему, это совсем не смешно. По-моему, это абсолютно не смешно. Черт подери, я все-таки, наверное, дам тебе по заднице!
– Ну же, ну же, где твое чувство юмора? – проговорил Бен, снова криво улыбаясь.
– Да иди ты, подонок! – отрезал Томми. Он обнял Анджелу за талию: – Пойдем, моя радость, пойдем в дом.
– Ты хочешь, чтобы я ушел? – спросил Бен робко.
– Уходи, оставайся, делай, что хочешь. Но только не приближайся к Анджеле.
– Я просто пошутил, – снова сказал Бен.
* * *
Мужчинам же, которые в это время стояли вокруг тела Бирнбаума, было совсем не до шуток. Убийство вообще не бывает смешным. Когда бы и где оно ни происходило, в нем при всем желании трудно найти что-либо комическое.
Кое-кто утверждает, что худшие убийства – это те, которые совершаются в предутренние часы. Другие считают, что еще более жестоко убивать человека под вечер. Но все сходятся на том, что любое убийство кажется наиболее жутким именно в тот момент, когда оно произошло, и поэтому каждый из мужчин, созерцающих сейчас безжизненное тело Бирнбаума, внутренне готов был признать, – хоть и не произносил этого вслух, – что худшее время быть убитым – это конец полудня.
Сто двенадцатое отделение прислало одного детектива, потому что убийство было совершено в пределах их территории, и дело отныне будет официально находиться в их ведении. Из главного управления, куда доложили об убийстве, сообщив, что четыре профессиональных детектива уже находятся на месте преступления, решили не присылать никого. Полицейский фотограф самым дотошнейшнм образом фотографировал труп, правда, без той энергичной деловитости кузнечика, присущей Джоди Льюису. Помощник медицинского эксперта официально констатировал смерть и теперь инструктировал санитаров, каким именно образом перенести тело к санитарной машине, которая ждала на улице перед домом Бирнбаума. Кое-кто из лаборатории тоже подъехал, и сейчас ребята пытались отыскать в кустах следы, с которых можно было бы сделать слепок. Словом, все были весьма заняты сбором данных, имевших отношение к убийству. К сожалению, ни у кого из приехавших не возникло желания позвонить по телефону. А поэтому ни один из мужчин, находившихся в саду, и не подумал зайти в дом Бирибаума, стоявший всего в сорока футах от той живой изгороди, за которой они работали.
* * *
Коттон Хейз, лежавший на чердаке дома Бирнбаума, чувствовал, как к нему возвращались силы. Последние десять минут он находился в полном сознании, и его взгляд перебегал от одного уголка чердака к другому, а затем вновь к терпеливо ждавшему чего-то бугаю, сидевшему на корточках перед окном. На чердаке было полно всякого ненужного хлама, который обычно скапливается за целую жизнь: связки старых журналов, зеленый столбик с белой надписью "ВИЛЛА «ЛЕНИВЫЙ ЗАТОН», портновский манекен, газонокосилка без ножей, ржавый молоток, набитый чем-то армейский вещмешок, радиоприемник с разбитым экраном, три запыленных альбома и множество других вещей, когда-то по мере сил честно служивших людям.
Но сейчас Хейза интересовал только один предмет на чердаке – молоток. Он лежал на столбике всего в каких-то четырех футах от того места, где находился Хейз. Если бы он только сумел тихо и незаметно схватить его, он бы тут же заехал им снайперу но черепу, конечно, при условии, что снайпер не обернулся бы первым и не выстрелил в него. Было бы не очень приятно напороться на пулю из ружья в упор.
«Ну, когда же? – спрашивал Хейз себя. – Не сейчас. Я еще не собрался с силами. – Ты никогда не соберешься с силами, – думал Хейз. – Ты что, боишься этого здоровенного подонка, что сидит перед окном? – Да. Что-о? – Да, я его боюсь. Он не нуждается ни в каком ружье, чтобы сломать меня, как спичку. А ружье у него тоже есть. Так что я его боюсь, и пошли все к черту. – Ну давай же, трус, – думал Хейз, – давай постараемся завладеть молотком. Сейчас или никогда, как сказал один человек. – Этому человеку не надо было иметь дело с неандертальцем. – Послушай, мы когда-нибудь?.. – Ну хорошо, хорошо, давай».
Он осторожно перевернулся на бок. Снайпер не обернулся. Хейз перевернулся снова, завершив на этот раз полный оборот, и замер в футе от столба.
С трудом он дотянулся до молотка и крепко зажал его в правой руке. Потом вновь сглотнул комок и привстал на колени. «Значит, так, – подумал он, сейчас мы кинемся на него с поднятым молотком и раскроим ему череп, так что он глазом моргнуть не успеет. Приготовился? – Он встал на полусогнутых ногах. – Внимание! – Он выпрямился и занес над головой молоток. – Марш!»
Он сделал шаг вперед. Дверь за ним внезапно открылась.
– А ну, стоп, мистер! – произнес чей-то голос, и он, быстро обернувшись, оказался лицом к лицу с блондинкой в красном шелковом платье. Она только успела засунуть руку в сумочку, как Хейз кинулся к ней.
Глава 12
Нельзя сказать, чтобы Коттон Хейз в обычное время был бы так уж против поразмяться с блондинкой подобной комплекции. А у этой блондинки фигура была еще та! В ней всего хватало – и рукам, и глазу. Она в совершенстве соответствовала тому образу, который обычно возникает при словах «крупная блондинка».
Стоя где-нибудь на помосте эстрады в Юнион-сити, эта девица наверняка вызвала бы кое у кого в первых двух рядах инфаркт, а в третьем заставила бы затрястись и покрыться потом не одну плешивую голову.
Со сцены маленького театрика на Бродвее эта девица просто воспламенила бы зал. Зрители стояли бы на ушах, а критики тут же ринулись бы к пишущим машинкам строчить восторженные отзывы.
В постели же... – у Хейза все смешалось в воображении от этой мысли.
Но, к сожалению, сейчас эта девица находилась не на помосте, и не на сцене, и не в постели. Она стояла в проеме двери, которая была не шире, чем верхняя койка в пульмановском вагоне. И она явно собиралась поставить на уши не кого-нибудь, а Хейза. И руку в сумочку она сунула с такой же решимостью, с какой крыса, живущая в пустыне, ввинчивается в песок в поисках воды. Но вдруг рука ее замерла и на прелестном личике появилось удивленное выражение. С отчетливой, кристально-правильной, как подобает настоящей леди, артикуляцией она проревела: «Где, черт подери, мой пистолет?» И в этот момент Хейз схватил ее.
Снайпер повернулся от окна. Девица была не менее ярда шириной в талии и к тому же, казалось, вся состояла из одних зубов и ногтей. Она укусила Хейза за запястье, когда он стиснул ее, и тут же, стремительно выкинув вперед руку, ногтями разодрала ему здоровую половину лица. Снайпер кружился рядом и при этом орал: «Отцепись от него, Уна! Я ничего не могу сделать, когда ты...»
Хейзу не хотелось бить девушку. Ему особенно не хотелось бить ее молотком. Но молоток был единственным имевшимся у него оружием, и он правильно рассудил, что если он отпустит девушку, то неандерталец либо просто вобьет его прикладом в пол, либо, что еще хуже, всадит ему несколько пуль в грудь. Ни та, ни другая перспектива особенно не привлекала его. Да и в борьбе с блондинкой тоже не было уже ничего привлекательного. Извернувшись в его руках, она сумела наотмашь нанести ему такой удар, что он едва не остался без правого глаза. Сморщившись от боли, он замахнулся на нее молотком, но она быстро нырнула ему под руку и одновременно заехала коленом в пах. Наверное, она научилась этому старому трюку еще в школе, настолько мастерски она его выполнила. Хейза и раньше били. И в пах тоже. Его реакция, как он сумел заметить, всегда была одинаковой: он сгибался от боли пополам.
Но на этот раз, согнувшись, он все же не выпустил блондинку, поскольку сейчас она была его единственной защитой от ее напарника. Покуда ее горячее тело было рядом, снайпер ничего не мог с ним поделать. Пытаясь удержать блондинку, он вцепился ей спереди в платье, но оно не выдержало и лопнуло вместе с лифчиком, почти целиком обнажив левую грудь.
Материя продолжала рваться, а блондинка норовила выскользнуть из его рук, как разматывавшийся моток шерсти из лап игривого котенка. Хейз снова взмахнул молотком и попал ей в плечо. Она остановилась, и он вновь попытался удержать се, вцепившись на этот раз в плечо. Крепко стиснув пальцы, он притянул ее к себе. Платье блондинки разорвалось уже до талии, но Хейза сейчас анатомия не интересовала. Хейза интересовало, как бы изловчиться и ударить ее молотком. Он рывком развернул ее спиной к себе и сдавил твердое и плотное, мускулистое тело. Обхватив ее одной рукой за шею так, что его локоть оказался между пышными холмами грудей, он занес другую руку с молотком для удара, но тут девица выкинула еще один старый трюк, которому она тоже, видимо, научилась в школе.
Она резко присела и тут же с силой распрямилась, как поршень, врезавшись затылком ему в подбородок. Он уронил руку. Девица развернулась и бросилась на него, как фурия, пытаясь выцарапать ему глаза. Он размахнулся и попал ей молотком по правой руке. Она непроизвольно схватилась за нее с искаженным от боли лицом. «Ах ты, сукин сын!» – процедила она и нагнулась, чтобы снять туфлю. При этом подол се платья задрался вверх, обнажив ноги, которые бесподобно смотрелись бы в бикини где-нибудь на пляже Французской Ривьеры. Она сдернула туфлю на высоком каблуке и, зажав ее в руке, как булаву, пошла на Хейза.
– Отцепись, черт подери, от него! – гаркнул снайпер, но девица не собиралась отступать.
Она и Хейз кружили друг против друга, как тяжеловесы. Грудь девицы, почти не удерживаемая бюстгальтером, тяжело вздымалась. Хейз дышал, как паровоз. Зажав в руке один – молоток, а другая – туфлю на шпильке, они выжидали момент, когда можно будет нанести удар. Рот у девицы приоткрылся, и оскаленные зубы, казалось, готовы были перекусить Хейза пополам. Блондинка сделала обманное движение – он подставил левую руку, чтобы отразить удар; но тут она молниеносно качнулась в сторону, и последнее, что он запомнил, – это летящая в расплывшемся воздухе красная туфля и дикая боль от врезавшегося ему в висок острого, как стилет, каблука. Он почувствовал, как пальцы его, державшие молоток, сами собой разжались. Он почувствовал, что падает вперед, и раскинул руки, чтобы задержать падение. Он рухнул на девицу, уткнувшись головой ей в плечо, и начал соскальзывать вниз, на мгновение ощутив теплоту ее мягкой груди, прежде чем она злобно отшвырнула его от себя. Он отлетел, стукнувшись головой об пол, и, прежде чем окончательно потерять сознание, еще успел испытать жгучий стыд: «Женщина! Черт подери, меня побила женщина:»
* * *
Будь ребенок мальчиком ли, девочкой ли, но сейчас он поднял настоящую бучу. Сидя рядом со своим свекром, который явно перебрал спиртного, Тедди Карелла не могла припомнить, чтобы ожидаемый младенец когда-либо так скандалил. Ей было трудно прочувствовать красоту сгущавшихся сумерек, когда ее будущий ребенок делал вот такую вечернюю зарядку. Время от времени он брыкался так сильно, что она вздрагивала от боли, уверенная, что все вокруг только и делают, что смотрят, как она дергается. Казалось, что у ребенка выросла тысяча ног, не приведи Господь! Он ударил ее высоко в живот, под самую грудь, и тут же пнул ниже, в области таза, и она почти не сомневалась, что он перевернулся в животе, настолько сильные удары шли из разных мест.
«На следующей неделе это кончится, – подумала она и вздохнула. Прекратятся боли в пояснице. Да и мальчишки перестанут кричать мне на улице: „Эй, леди, в котором часу запуск воздушного шара?“ – Ха-ха, очень смешно». Она обвела взглядом танцплощадку. Рыжая девица с обложки журнала для мужчин или еще какого-нибудь подцепила нового партнера, но Тедди от этого было не легче. На протяжении последних нескольких часов Стива нигде не было видно, и она сидела и размышляла, что бы это такое могло случиться, если он покинул свадьбу своей сестры, где, как она полагала, он просто обязан был играть роль одного из хозяев. И почему Томми звонил ему так рано сегодня утром? И что делали здесь Берт и Коттон? Инстинкт жены полицейского подсказывал ей, что происходит нечто непредвиденное, но она не знала, что именно.
Ребенок снова брыкнулся. «Ох, – подумала она, – ну право же, перестань».
Тони Карелла выпил море виски, море вина и море шампанского. Он так не напивался со дня свадьбы Стива, а это было бог знает когда. В пылу опьянения он вдруг воспылал любовью к фирме «Свадьбы и торжества». Они в самом деле были отличными ребятами. Все деньги, что он заплатил им, оправдались с лихвой. О мадонна, какую уйму денег он им заплатил! Но все окупилось. До последнего цента. Отличные ребята, абсолютно все. Вон какую симпатичную танцплощадку они отгрохали: принесли эту здоровенную платформу и уложили прямо в центре газона.
О Санта Мария, мой газон! Но все равно отличные ребята. А какую штуковину для фейерверка они соорудили в конце участка! Фейерверк будет загляденье. Он всей душой уже любил «Свадьбы и торжества». Он любил сейчас всех: свою жену, своего сына, свою невестку, свою дочь и своего зятя. Словом, он любил весь мир.
Он любил Бирнбаума. А где, кстати, Бирнбаум? Почему он не сидит рядом с ним в такой радостный для него день и не пьет с ним виски и шампанское?
Впрочем, если он хоть чуть-чуть знает Бирнбаума, то старик сидит сейчас, наверное, где-нибудь в уголке и тихонько плачет. «Мой старый дружище, подумал Тони со слезами на глазах. – Я пойду найду его. Найду и угощу сигарой».
Крик из дальнего конца сада долетел до него как раз тогда, когда он вставал со стула.
Карелла уже отправил назад приезжавших из 112-го отделения детектива, фотографа, помощника медицинского эксперта и ассистентов из лаборатории и теперь размышлял над тем, куда бы это мог подеваться Коттон Хейз. Когда нашли Бирнбаума, он попросил его побыть рядом с телом. Но уже и само тело унесли, и почти все, кто занимался телом, уехали, а Коттон Хейз так и не появился за все это время. «Погоди, – вспомнил Карелла, – да ведь он исчез еще до моего возвращения. Но куда?»
Он работал с Хейзом не так уж давно, но не предполагал, чтобы тот мог выкинуть такой детский номер, как уйти и бросить свою подружку одну. Хотя, впрочем, он был порядочно разгневан, когда говорил с Джоунзи.
А Кристин, какая бы хорошенькая она ни была, явно лезла на рожон. Ей захотелось позлить Когтона, и она добилась своего, но в придачу наткнулась еще и на труп, что лишний раз могло бы подсказать вам, девушки, что с огнем шутить не надо.
Но действительно ли Коттон ушел из-за Кристин? Вполне возможно. Карелла вынужден был признать, что это даже более чем возможно. В любовных делах решительно ничего нельзя предугадать. Он знал не один случай, когда внешне рассудительный молодой человек шел и выбрасывался из ближайшего окна только потому, что какая-нибудь штучка в юбке отказалась прийти к нему на свидание. Да что там далеко искать, взять хотя бы Тедди. Разозлилась из-за того, что он танцевал с этой вертихвосткой из Флемингтона. Их первая встреча состоялась черт знает когда, но он помнит все так, как будто это было вчера. Фей, гррр, она просто чудесна, чудесна... А ну-ка спокойнее, приятель.
Он вышел из-за кустов и увидел Тедди, сидевшую рядом с его отцом.
Улыбаясь, он направился к ней. Но в этот миг из сада за его спиной донесся крик: «На помощь! На помощь!» Он круто развернулся и помчался на голос, ломая кусты. Его револьвер оказался у него в руке раньше, чем он успел сделать второй шаг.
* * *
Мальчишки стояли на углу и глазели на проходивших мимо девчонок. По их словам, они стояли так уже полдня. Под одним и тем же фонарем, рядом с «надземкой». Просто стояли. И просто глазели. Июнь для мальчишек был подходящим месяцем, чтобы пялиться на девчонок.
– Вы случайно не присматривались к людям, сходившим с поезда? – поинтересовался Мейер.
– Угу, к девчонкам, – ответили мальчишки.
– А еще на кого-нибудь вы обращали внимание?
– Угу, – ответили мальчишки, – но в основном на девчонок.
– Вы случайно не заметили мужчину с футляром от тромбона в руке?
– А какой он, этот футляр?
– Ну как же, – начал объяснять О'Брайен. – Футляр от тромбона.
Черный, кожаный. Длинный такой. Один конец пошире, вроде конуса.
– Не-ет! – протянули мальчишки. – Вы лучше спросите у Чарли.
– А где этот Чарли?
– Чарли работает в кондитерской. Эй, Чарли! Чарли, выйди-ка сюда на минутку!
– А Чарли что, музыкант? – спросил Мейер.
– Нет, но его сестра учится играть на пианино. Ей восемь лет.
– А самому Чарли сколько? – спросил Мейер скептически.
– О, сам он уже взрослый, – ответили мальчишки. – Ему шестнадцать.
Из кондитерской вышел Чарли, худощавый парнишка со стрижкой ежиком, в штанах цвета хаки и белой тенниске. Не торопясь, он приблизился к мальчишкам, стоявшим под фонарем, не сводя с двух детективов заинтересованного взгляда.
– Угу! – произнес он.
– Эти мужики хотят что-то у тебя спросить, – Угу! – Он произнес это не то как вопрос, не то как восклицание.
– Чарли, ты знаешь, как выглядит футляр от тромбона?
– Угу! – ответил он, и снова это прозвучало и как вопрос и восклицание вместе.
– Ты видел, чтобы кто-нибудь сходил с этих ступенек с ним в руках?
– С футляром от тромбона? – на этот раз это был чистый вопрос.
– Да, – подтвердил Мейер.
– Сегодня?
– Да.
– С этих ступенек?
– Да.
– Угу! – ответил он, причем восклицательная интонация тут же перешла в вопросительную.
– В какую сторону он направился?
– Откуда я знаю? – сказал Чарли.
– Но ведь ты его видел, не так ли?
– Угу! А что? Вам нужен тромбонист? Это обязательно должен быть тромбонист? А то моя младшая сестренка умеет играть на пианино.
– Подумай, Чарли. В какую сторону он пошел?
– Да кто такие вещи помнит? Что вы думаете, я следил за ним, что ли?
– Он сошел с этих ступенек?
– Угу!
– Он повернул направо или налево?
Чарли подумал с минуту.
– Не туда и не туда, – сказал он наконец. – Он пошел прямо.
– А потом куда?
– Не знаю.
– Он завернул за угол?
– Не знаю.
– Ты потерял его из виду, после того как он прошел мимо того угла?
– Я не знаю, прошел он мимо того угла или нет. Я не знаю, кто его потерял. Я, например, его и не искал. Да и кому он был нужен?
– И все-таки как ты думаешь, он прошел тот угол?
– Не знаю.
– Так ты считаешь, он не сворачивал за угол?
– Не знаю.
– А не мог он перейти улицу?
– Я вам говорю, я не знаю. – Он помолчал. – Слушайте, а что вы не спросите у хозяина гастрономической лавки на углу? Может, он его видел.
– Спасибо, сынок, – ответил Мейер, – мы так и сделаем.
– Извините, – проговорил Чарли. – А вам действительно нужен только тромбонист?
– Боюсь, что да.
– А то моя сестренка потрясно играет на пианино, ей-богу!
Мейер с грустью посмотрел на Чарли. Чарли передернул плечами.
– Да уж, бывает, некоторые просто зацикливаются на трубе, – сказал он, смирившись, и пошел назад в кондитерскую.
Мейер и О'Брайен пошли вверх по авеню.
– Ну? – спросил О'Брайен.
– Похоже, что это он. Кто знает? Может, нам повезет в гастрономической лавке.
Но в лавке им тоже не повезло. Мужчина за прилавком весь день обслуживал воскресных покупателей, да к тому же, хотя на нем и были очки с цилиндрическими стеклами, создавалось впечатление, что и в них он способен легко перепутать футляр для тромбона с банкою крабов.
Мейер и О'Брайен вышли на тротуар.
– Куда теперь?
Мейер покачал головой.
– Н-да, – произнес он, – этот район вдруг весь как будто разросся.
Глава 13
Бен Дарси лежал на спине под большим деревом. Сгущались сумерки, и только на закате небо было еще окрашено в пурпуровый цвет. В саду насекомые уже начинали выводить вечерние мелодии. Город, глядя в небо, приветствовал опускавшуюся ночь вздохом невольного сожаления: кончалось воскресенье, завтра – снова трудовой день. И во все его уголки, будь то район Айсолы с его величественными зданиями из стали и бетона, многолюдные переулки Калмз-Пойнта или окраины Риверхеда, наступавшяя ночь, казалось, приносила с собой умиротворение и покой, граничившие с усталой покорностью, Еще один день уходил в холод забвения. Вскоре взойдет луна, по небу рассыплются звезды, и все вокруг озарится огнями вспыхнувших фонарей и окон.
Бен Дарси, казалось, сам был частичкой этих умиротворявших сумерек.
Лежа на спине под большим кленом, который высоко поднимался над окружавшими его кустами, он был похож на путника, беспечно уснувшего летней ночью под деревом, на мечтателя, звездочета, юношу с соломинкой в зубах с картины художника-классика. С раскинутыми в стороны руками и закрытыми глазами, он, казалось, спал в мире с собой и вселенной.
Из темени его текла кровь. Быстро склонившись к нему, Карелла сразу же увидел рану и тут же ощупал вздутие под волосами. Рана была неглубокой и недлинной и почти не кровоточила. Находилась она надо лбом точно посередине головы, а шишка вокруг ссадины была величиной с грецкий орех. Стив Карелла шумно вздохнул. Он устал, очень устал. Ему не доставляло ни малейшего удовольствия гоняться за призраками.
"Уж лучше бы я стал профессиональным боксером, – подумал он. Пусть это и не очень-то чистый спорт, но в нем по крайней мере бой начинается по сигналу, правила установлены заранее, ринг четко очерчен, а противник – вот он, перед тобой, и ты твердо знаешь, что противник именно он, единственный человек, с которым нужно драться, единственный враг.
Что вообще, черт побери, заставляет людей идти работать в полицию? Мы имеем дело с убийством, – размышлял он, – а убийство почти всегда подготавливается в тайне, и наша работа обычно заключается не в том, чтобы предотвратить его, а в том, чтобы обнаружить убийцу после того, как оно уже произошло. Мы разыскиваем преступников, тех, кто стремится к разрушению, но от этого сами еще не становимся созидателями, потому что наша задача, по сути, негативна, а творчество никогда не бывает только актом отрицания.
Тедди, которая сидит сейчас там с ребенком под сердцем, творит безо всяких усилий, творит от природы, и то, что совершает она, больше всего, что совершу я за пятьдесят лет службы в полиции. Как вообще возникает у кого-то желание иметь дело с сукиным сыном, который подпиливает концы тяги в автомобиле, или убивает твоего соседа Бирнбаума, или раскраивает череп Дарси?
Почему человек решается посвятить большую часть своей жизни делу, которое непременно должно заставить его соприкасаться с преступниками?
Как может человек осознанно стремиться к тому, чтобы проникнуть в тайны извращенного сознания убийцы, понять мотивы его действий и вообще марать себе руки, копаясь в психологии этих омерзительных образчиков человеческой породы, которые день за днем, из года в год строем проходят через дежурную комнату полицейского участка?
А почему кто-то становится дворником?
Я сейчас тебе кое-что скажу, Стив, – продолжал он свой внутренний монолог. – Я скажу тебе, во-первых, что не очень-то пристало философствовать тому, кто чуть не завалил на школьных экзаменах почти все гуманитарные предметы.
Я скажу тебе, во-вторых, что человек вообще крайне редко располагает в жизни свободой выбора. Ты стал полицейским, потому что ты им стал, а чтобы яснее ответить себе на вопрос «почему», тебе пришлось бы провести не один час в кабинете психоаналитика, и даже после этого еще не факт, что ты бы все понял. И тем не менее ты остаешься полицейским – почему?
Потому что, не беря во внимание даже такую очевидную вещь, как необходимость кормить и одевать себя и жену, не беря во внимание те трудности, с которыми мне пришлось бы столкнуться, оставь я сейчас полицейский участок и начни искать в моем возрасте другую работу, – а ведь я уже далеко не мальчик, – не беря все это во внимание, я бы все равно остался в полиции, ибо я хочу быть полицейским. И не потому, что кто-то непременно должен разгребать грязь. Может быть, ее и вообще не надо разгребать. Может быть, цивилизация двигалась бы вперед ничуть не медленнее, если бы на свете не было ни дворников, ни полицейских.
Но преступники выводят меня из себя. Когда убийца лишает жизни такого человека, как Бирнбаум, я прихожу в бешенство! И до тех пор, пока, сталкиваясь с преступлением, я буду испытывать это чувство, я буду оставаться полицейским, я буду продолжать мотаться из пригорода в жалкую дежурную комнату полицейского участка в самом, быть может, отвратительном квартале мира, выслушивать незатейливые шуточки своих коллег, их избитые остроты и отвечать на телефонные звонки и жалобы от законопослушных граждан, которые хоть далеко и не все являются созидателями, но по крайней мере не принадлежат к разрушителям".
В сгущавшейся темноте он слабо улыбнулся. «Может быть, вы этого и не заметили, отец Пол, – подумал он, – но сегодня в вашу ризницу приходил один очень религиозный человек».
Он оставил Бена Дарси лежать на спине, а сам пошел в дом за водой и бинтами.
* * *
Наступило время шутливых напутствий новобрачному.
Стоя перед длинным, вновь убранным праздничным столом, на котором теперь громоздились подносы с dolci[11], огромный свадебный пирог, а в дальнем конце возвышались две бутылки вина, карточки на которых извещали, что одна из них предназначена жениху, а другая невесте, Томми со смешанным чувством слушал обступивших его мужчин. Их шутки приводили его в смущение, но в то же время в глубине души они ему нравились. Он втайне чувствовал, что как бы достиг наконец зрелости. Что его уже окончательно принимают в мировое братство мужчин в качестве младшего члена. И может быть, на следующей же свадьбе, на которую его пригласят, он будет иметь полное право давать другому такие же советы, какие сейчас слышит сам. Сознавать это ему было приятно, и он искренне смеялся над каждой шуткой, несмотря на то что большую часть из них уже слышал раньше. Подшучивание началось с того старого проверенного анекдота о мужчине, который забывает свой зонтик в гостинице. Он возвращается в номер и хочет взять зонт, но в этот момент в комнате появляются молодожены, которые вселились туда после него. Боясь, что его примут за вора, мужчина прячется в шкаф и невольно вынужден слушать их любовное воркование. Жених спрашивает у невесты: «А чьи это глазки?» Та отвечает: «Твои, дорогой!» – «А чьи это прелестные губки?» – «Твои, моя радость» – и так далее и тому подобное. И все это продолжается, не минуя ни одной части тела. Наконец мужчина, сидящий в шкафу, не выдерживает и кричит им: «Когда дойдете до зонтика, то знайте, что это мой!»
Томми засмеялся. Анекдот с бородой, но он все равно рассмеялся и слегка покраснел. Краем глаза он увидел, что брат его жены вынырнул из кустов, огораживавших участок, и промчался в дом, по тут начался анекдот о карлике, который женился на толстой циркачке; за этим анекдотом последовал еще один и еще. Вспомнили даже древнюю историю о белом коне, который женился на зебре и весь медовый месяц пытался снять с нее полосатую пижаму. Постепенно шутки вышли за пределы литературного жанра и приобрели некоторый налет импровизации, когда каждый из шутников старался перещеголять других знанием того, как надо вести себя с молодой женой по приезде в гостиницу.
Кто-то посоветовал Томми захватить с собой побольше журналов, потому что Анджела наверняка запрется на три часа в ванной, готовясь к самому большому событию в своей жизни, а кто-то еще сказал: «Он только на то и надеется, что это будет самое большое событие». И хотя Томми не совсем понял, в чем тут соль, он все равно рассмеялся.
– А в каком отеле вы будете, Том? – спросил один из шутников.
– Хм-хм, – промычал Томми в ответ, покачав при этом головой.
– Ну же, расколись! – воскликнул кто-то. – Ты ведь не думаешь, что мы ввалимся к тебе в твою первую брачную ночь.
– Именно так я и думаю, – ответил Томми.
– Чтобы мы, старые приятели, так поступили? Постой, а разве ты сам не хочешь, чтобы мы навестили тебя?
– Нет!
– Нет? А почему? У тебя что, на сегодня другие планы?
И так далее в том же духе. И все это время Джоди Льюис шнырял между шутниками, стараясь поймать выражение лица Томми всякий раз, как рассказывался новый анекдот; затвор его фотоаппарата все щелкал и щелкал, запечатлевая для вечности и альбома «День нашей свадьбы» то нечаянный румянец, то улыбку, а то мимолетную тень заботы уже семейного человека, отразившиеся на лице.
– Не забудь вино, когда будете уезжать! – крикнул ему кто-то.
– Какое вино?
– Которое вам подарили. Вон в конце стола две бутылки, одна для невесты и одна для жениха.
– Только не пей слишком много, Томми. А то нечаянно переберешь, и твоя женушка будет очень разочарована!
– Просто пригуби, Томми! Один тост! А потом за дело!
Все стоявшие в толпе захохотали. Джоди Льюис безостановочно щелкал фотоаппаратом. Ночь опускалась с пугающей стремительностью.
* * *
Уна Блейк сидела на корточках, склонившись над Коттоном Хейзом. Подол ее платья задрался, обнажив великолепные сильные ноги, верх платья был разодран до талии. Темнота почти полностью окутала маленькое чердачное помещение в доме Бирнбаума. В слабом свете исчезающего дня, падавшем из окна, виднелись только ее светлые волосы и абрис обнаженного бедра. Она накрепко стянула веревками тело Хейза и начала обшаривать его карманы.
С сигарой во рту, обхватив одной ручищей ствол ружья, Марти Соколин наблюдал за ней. Чем-то она его настораживала. Это была самая красивая девушка в его жизни, но в ней бушевала энергия баллистической ракеты, и порой это пугало его. И одновременно возбуждало. С волнением он наблюдал, как она раскрыла бумажник и быстро просмотрела его содержимое.
– Легавый, – сказала она.
– С чего ты взяла?
– Жетон. И удостоверение. Почему ты не обыскал его раньше?
– Мне было некогда, А что тут нужно легавому? С какой стати...
– Их тут полным-полно, – перебила Уна.
– Но почему? – Соколин заморгал и свирепо закусил сигару.
– Я застрелила человека, – ответила она, и он почувствовал что-то похожее на страх.
– Ты?..
– Да. Одного придурка, который направлялся в дом. Ты же мне сказал, чтобы я сюда никого не подпускала.
– Да, но застрелить человека! Уна, зачем ты?..
– А ты разве пришел сюда не для того, чтобы застрелить человека?
– Да, но...
– Ты хотел, чтобы кто-нибудь поднялся сюда к тебе?
– Нет, Уна, но из-за этого сюда понаехали полицейские. У меня ведь судимость... Господи боже мой! Мне ведь нельзя...
– Мне тоже, – отрубила она, и он увидел, как в глазах ее неожиданно зажглась ярость, и ему снова стало страшно. На верхней губе у него выступил пот. В сгустившемся мраке он сидел и смотрел на нее со страхом и возбуждением. – Ты хочешь убить Джордано? – спросила она.
– Я...
– Да или нет?
– Не знаю. Господи, Уна, я не знаю. Я не хочу попасть в лапы к полицейским. Я не хочу снова загреметь в тюрьму.
– А раньше ты говорил по-другому.
– Я знаю, знаю.
– Ты говорил, что хочешь убить его.
– Да.
– Ты говорил, что ты не успокоишься, пока не увидишь его мертвым.
– Да.
– Ты попросил меня помочь тебе. И я согласилась. Без меня ты бы не знал, как утереть сопли. Кто раздобыл квартиру возле фотоателье? Я. Кто предложил пойти в этот дом? Я. Без меня, черт подери, ты бы точил на него зуб до своей могилы. Ты этого хочешь? Да?
– Нет, Уна, но...
– Мужчина ты... или кто?
– Я мужчина.
– Ничтожество! Ты ведь боишься застрелить его, признайся.
– Нет.
– Я уже пошла на убийство из-за тебя, ты это понимаешь? Я уже убила человека, чтобы защитить тебя. А теперь ты идешь на попятный. Так кто ты после этого? Мужчина или кто?
– Я мужчина! – повторил Соколин.
– Ты ничтожество. Не знаю, зачем я с тобой связалась. У меня могли бы быть мужчины, настоящие мужчины. А ты не мужчина.
– Я мужчина!
– Так убей его!
– Уна! Просто... теперь тут полицейские. Один даже прямо здесь, рядом с нами...
– В восемь часов начнется фейерверк...
– Уна, чего я добьюсь тем, что убью его? Я знаю, я говорил...
– ...будет много шума, много взрывов. Если ты выстрелишь в этот момент, то никто даже не услышит. Никто.
– ...что я хочу его смерти, но сейчас я даже не знаю. Может быть, он не был виноват в том, что Арчи убили. Может быть, он не знал...
– Давай иди к окну, Марти. Поймай его на прицел.
– ...что в кустах засел снайпер. Я ведь сейчас чист. Меня выпустили из тюрьмы. К чему мне снова делать глупости?
– Дождешься фейерверка. Нажмешь на курок. Прикончишь его, и мы тут же смоемся.
– А этот полицейский, который валяется на полу? Он ведь видел нас обоих, – возразил Соколин.
– С ним я сама разберусь, – сказала Уна Блейк и расплылась в улыбке. – Мне только доставит удовольствие с ним разобраться. – Голос ее упал до шепота: – Отправляйся к окну, Марти.
– Уна...
– Отправляйся к окну и разделайся с этим наконец. Как только начнется фейерверк. Разделайся с этим раз и навсегда. А потом пойдем со мной, Марти, пойдем со мной, мой бэби. Приди к своей Уне, бэби. Но сначала, Марти, разделайся с этим, разделайся, выгони этот микроб из своего организма!
– Да, – сказал он. – Да, Уна.
* * *
То ли Антонио Карелла перепил вина, то ли перетанцевал, по, во всяком случае, на ногах он держался с трудом. Он притащил откуда-то стул и поставил его в центре танцплощадки. И сейчас, взобравшись на него, он шатался из стороны в сторону и отчаянно размахивал руками, пытаясь одновременно удержать равновесие и призвать всех к молчанию. Гости в свою очередь тоже, видимо, выпили немало и тоже натанцевались до упаду.
И поэтому они долю не могли утихомириться и, может быть, вообще не смогли бы, если бы не опасение, что Тони Карелла, не добившись их внимания, просто свалится со стула.
– Сегодня я очень счастливый человек, – торжественно произнес Тони перед притихшими гостями. – Моя дочь Анджела вышла замуж за чудесного парня. Томми! Томми! Где Томми?
Он слез со стула, отыскал Томми в толпе и вытащил его на середину освещенной фонарями эстрады.
– Мой зять! – прокричал он, и гости зааплодировали. – Замечательный парень, замечательная свадьба и замечательный вечер! А теперь мы будем пускать ракеты! Мы сделаем так, что все небо рассыплется звездами ради этих двух детей. Все готовы?
Раздалось дружное «ура», и в тот же момент Марти Соколин опустил дуло своего ружья на подоконник и поймал в прицел голову Томми Джордано.
Глава 14
Одни считают, что успех работы полицейского наполовину определяется его упрямством, а наполовину – его терпением, другие. – что он наполовину зависит от везения и наполовину от слепой веры в себя. Но четыре половины, очевидно, составляют не одно, а два целых, и для них нужен не один, а два полицейских, причем желательно тоже целых и невредимых. Вероятно, памятуя об этом, Мейер Мейер и Боб О'Брайен старались всегда и всюду сохранить свои головы в целости и сохранности, ибо дырка во лбу каждому из них представлялась еще более бессмысленной, чем вся та работа ногами, которую они проделали, например, с сегодняшнего утра, колеся по городу в поисках Марти Соколина.
Мейер Мейер охотно задержался бы еще в гастрономической лавке, принюхиваясь ко всем ее соблазнительным ароматам, вместо того чтобы продолжать поиски потенциального убийцы. В атмосфере таких лавок, особенно кошерных, для Мейера всегда было что-то таинственное и интригующее, В детстве он даже не догадывался, что люди ходят туда за покупками. Во время прогулок мать часто уводила его из их нееврейского квартала в ближайшее гетто и там надолго скрывалась в гастрономической лавке, оставляя маленького Мейера у входа, где он вволю мог насыщаться витающими вокруг него запахами. И пока он не подрос и сам не сделал свою первую покупку, Мейер был непоколебимо уверен, что гастрономы существуют только для того, чтобы одаривать людей ароматами. И до сих пор, приобретая что-либо там, он испытывал всякий раз неловкость, словно язычник, оскверняющий храм.
В гастрономической лавке на Довер-Плейнз-авеню он не сделал никакой покупки. Вместо этого он расспросил нескольких человек, не видели ли они мужчину с тромбоном, получил от ворот поворот и вновь оказался на улице с ощущением, что они ищут не человека с довольно громоздким музыкальным инструментом в руках, а иголку в стоге сена. Поиск велся научно, опираясь на испытанный метод в практике расследований. Метод же заключался в том, чтобы останавливать всех прохожих на улице и спрашивать у них, не видели ли они мужчину с футляром для тромбона в руке.
Между прочим, этот трудоемкий метод применялся во все времена: как в Скотланд-Ярде, так и в полицейском управлении графства Нассау, как в Сюрте, так и в гестапо. Он рассчитан на то, чтобы путем тщательно сформулированных вопросов (типа «Видели ли вы, как здесь проходил мужчина с футляром для тромбона в руке?») отделить тех граждан, которые видели, от тех, кто не видел собственными глазами, как проходил мимо разыскиваемый субъект. Важно при этом, конечно, еще уметь задавать вопросы соответствующим отрывистым и властным тоном, повсеместно принятым среди полицейских. Полицейский тон это необходимая составная успеха всякого поиска. Так, например, вопрос «Видели ли вы, как здесь проходил мужчина с футляром для тромбона в руке?», если бы его задал обычный человек, скорей всего вызвал бы целый шквал самых противоречивых ответов. Заданный же детективом, который окончил полицейскую школу, поднаторел в методах расследования и в совершенстве овладел искусством ведения допроса, вопрос этот приобретал пугающую значительность. И слыша его, любой почему-то сразу начинал чувствовать себя загнанным в угол, выйти из которого можно было, только дав прямой и однозначный ответ: да или нет.
Мейер Мейер и Боб О'Брайен, при том, что они были профессионалами, выслушали подряд двенадцать раз «нет», прежде чем услышали первое «да».
Это «да» привело их на улицу, параллельную Чарлз-авеню. На крыльце двухэтажного каркасного дома они услышали второе «да» от пожилого человека со слуховой трубкой и почувствовали, что удача, кажется, повернулась к ним лицом.
– Вы не видели, как здесь проходил мужчина с футляром для тромбона в руке? – спросил Мейер в лучших исследовательских традициях.
– Что? – проорал в ответ старик. – Я плохо слышу.
– Человека с футляром для тромбона?
– У меня есть в доме, если вам нужно, – ответил старик.
– Тромбон?
– Он самый. На столике в прихожей. Просто наберите номер, который вам нужен. Вы ведь не собираетесь звонить в другой город?
– Нет-нет, тромбон, – сказал Мейер терпеливо. – Музыкальный инструмент.
– Ах, тромбон. Да-да. И что вас интересует?
– Его никто не проносил мимо вас?
– Вы имеете в виду того парня, который проходил здесь днем?
– Вы его видели?
– Да. Прошел мимо меня в том направлении.
– Спасибо, – поблагодарил Мейер. – Это просто здорово. Так, как вы, нам никто не помог.
– Сам ты, мистер, оглох, – возмутился старик. – Вот и помогай после этого всяким!.. – он в ярости отвернулся.
Опускалась ночь. Небо было похоже на многоцветную чашу: на западе, там, где солнце ушло за горизонт, оно было бледно-голубым, повыше – синим, цвета матросской форменки, а совсем вверху – почти черным, усеянным звездами, как бархатное платье с алмазными блестками какой-нибудь сексуальной блондинки из ночного ресторана.
– Здесь ведь где-то недалеко живут родители Стива, кажется? – спросил О'Брайен.
– Да, на Чарлз-авеню. Это следующая улица отсюда, – сказал Мейер.
– Думаешь, мы приближаемся к их дому?
– Что касается меня, то я приближаюсь к состоянию прострации, это точно.
– Вон еще один клиент, – О'Брайен указал на игравшего у обочины мальчишку. – Будем его расспрашивать?
– Мы ведь пока расспрашивали всех подряд. Зачем же нарушать традицию?
На вид мальчишке было лет восемь. Он сидел на корточках и подбрасывал вверх перочинный ножик, внимательно наблюдая, как тот падает рукоятью вперед на крошечный пятачок земли перед ним. Похоже, ему не приходило в голову, что, чуть изменив наклон, можно заставить нож падать острием вниз. Похоже, мальчишке просто доставляло удовольствие подбрасывать его и смотреть, как он шлепается о землю с противным глухим стуком. Снова и снова он повторял эту бессмысленную процедуру. Мейер и О'Брайен некоторое время молча наблюдали за ним.
– Привет, малыш! – произнес наконец Мейер.
Мальчишка поднял лицо. То ли вечерние тени, то ли небрежно размазанная по щекам грязь исчертили всю его рожицу устрашающим боевым узором.
– Сгинь, – коротко ответил он.
Мейер неуверенно рассмеялся:
– Ну же, ну же, малыш, – сказал он, – мы просто хотим кое о чем спросить тебя.
– Да? – в голосе пацана звучало ехидство.
Мейер тщательно сформулировал вопрос:
– Ты не видел, здесь не проходил мужчина с футляром для тромбона?
Пацан полоснул его острым, как бритва, взглядом.
– Сгинь, – повторил он. – Не видишь, что я занят?
– Хочешь научиться кидать ножик в землю? – спросил О'Брайен любезно.
– Не будь идиотом, – отрезал пацан. – Это любой дурак умеет. У меня здесь в ямке гусеница.
– Гусеница? – удивился О'Брайен.
– Ну! Я хочу проверить, сколько раз нужно по ней шлепнуть, чтобы она окочурилась. Я уже тридцать четвертый раз роняю нож, а она все двигается.
– А ты не пробовал наступить на нее ногой? – поинтересовался Мейер.
– Ты что, того? – ответил мальчишка вопросом на вопрос. – Я бы ее сразу раздавил, вот и все.
– Верно! А значит, мужчину с тромбоном ты здесь не видел?
– Видел, – ответил пацан. Он подобрал ножик, поднял вверх и уронил рукоятью на гусеницу. – Тридцать пять, – произнес он.
– А куда он пошел?
– На свадьбу, куда же еще!
– Почему ты так думаешь?
– Тридцать шесть, – сказал мальчишка, снова уронив нож. – По-моему, она слабеет.
– Так почему ты думаешь, что этот человек пошел на свадьбу? – спросил Мейер.
– Потому что он свернул во двор к Бирнбауму.
– При чем тут Бирнбаум?
– Через его двор можно прямо пройти во двор к Кареллам. Вот он и срезал дорогу, – сказал мальчишка. – Тридцать семь. Конечно, он мог зайти и к Бирнбауму, но зачем тогда ему инструмент? Тридцать восемь. Я так могу досчитать до ста.
– Во двор какого дома, ты говоришь, он завернул?
– Бирнбаума, – ответил мальчишка. – Третий дом отсюда. – Он наклонился над ямкой. – Кажется, я доконал эту стерву, – сказал он. – Ой, гляньте-ка, из нее кишки вылезли.
Но Мейер и О'Брайен не стали задерживаться, чтобы полюбоваться на раздавленную гусеницу, а прямиком направились к дому Бирнбаума.
* * *
– Ты видишь его? Его, его, его, его, его...
– Он у меня на прицеле. Прицеле, прицеле, прицеле, прицеле, прицеле...
– Не промахнись на этот раз!
– Не промахнусь.
– Тщательно прицелься.
– Хорошо... Они уже начинают пускать ракеты, пока маленькие. Я не люблю фейерверки, они напоминают мне настоящую стрельбу, а я ненавижу, когда стреляют.
– Марти, заткнись, сосредоточься на том, что ты делаешь.
– Я сосредоточен. Смотри: теперь запускают огненные колеса!
– Ты не потерял его?
– Нет.
– Не стреляй! Дождемся больших ракет: нам нужно, чтобы взрывы заглушили выстрел. Не стреляй пока, Марти!
– Не буду, не буду... – нагромождение фраз, раскаты грома, орудийные выстрелы...
Коттон Хейз карабкался вверх по тоннелю беспамятства, наполненному эхом звуков и голосов, которые вибрировали у него в голове, сливаясь в один бессмысленный шум, пока наконец чернота не уступила место яркому свету снаружи, ослепительным огненным колесам фейерверка, да, фейерверка, который пускают сейчас в...
Он зажмурился. Попробовал пошевелиться. Он был стянут, как цыпленок для жаркого тетушки Сэди: его руки были привязаны к ногам за спиной, отчего живот, на котором он лежал, был круто изогнут наподобие основания огромного коня-качалки. Он повернул голову: теперь ему было видно окно. На фоне окна четко вырисовывался силуэт неандертальца, согнувшегося над ружьем; над ним, положив одну руку ему на плечо, стояла, чуть наклонившись вперед и выпятив обтянутые красным шелковым платьем великолепные ягодицы, та самая блондинка, которая треснула его туфлей.
– Прицелься как следует, Марти, – шептала она.
– Стараюсь, стараюсь, он у меня на мушке. Не беспокойся.
– Дождись больших ракет, от которых много шума.
– Да. Да.
– Ты это можешь, Марти.
– Я знаю.
– Ты мужчина, Марти. Мой мужчина.
– Я знаю. Ш-ш-ш-ш... Не надо, это меня нервирует.
– Ладно. Я подожду, пока все это кончится, Марти. Прицелься получше.
– Да, да.
«Он собирается застрелить Томми, – подумал Хейз в ужасе от полной своей беспомощности. – О боже мой, он собирается застрелить Томми, и я абсолютно ничего не могу сделать, чтобы помешать ему».
* * *
– Что... что со мной? – спросил Бен Дарси.
Он отодвинул руку Кареллы, прижимавшую к его голове мокрый бинт, поморгал и попытался сесть, но тут же резко схватился за затылок.
– О, моя голова. Черт, совершенно раскалывается. Что произошло?
– Я жду, что это ты мне расскажешь, – сказал Карелла. – И на, приложи этот бинт к шишке.
– Ага. Спасибо. – Дарси снова поморгал в недоумении. – А что... что это за шум?
– Это фейерверк.
– А... Томми и Анджела уже уехали?
– Не думаю.
– О-о...
– Итак, что же случилось, – спросил Карелла.
– Я точно не знаю... Я, понимаешь, гулял здесь...
– Почему?
– Что почему?
– Почему ты гулял здесь, в этих кустах?
– Я чувствовал себя не ахти как от всей этой круговерти и из-за скандала с Томми. И я ушел сюда, где потише.
– Что потом?
– Кто-то меня ударил.
– Кто?
– Я не знаю.
– Вспомни! Сначала ты крикнул, – сказал Карелла. – Ты позвал на помощь. Почему ты это сделал?
– Потому что сзади кто-то обхватил меня рукой за шею. Тогда я и крикнул. Боже мой, чем он меня ударил? У меня ощущение, что он проломил мне голову.
– Это был мужчина, Бен?
– Да. Да, рука была явно мужской.
– И ты крикнул: «На помощь!»
– Да.
– А мужчина что-нибудь сказал?
– Да.
– Что?
– Он сказал: «Ты паршивый сучонок, я всех вас поубиваю».
– Какой у него был голос?
– Низкий. Хриплый. Голос крупного мужчины.
– Ну, насколько крупного?
– Очень крупного. Рука была очень сильной.
– Какой у тебя рост, Бен?
– Ровно шесть футов.
– Как ты считаешь, он был намного выше тебя? Ну по твоему ощущению?
– Нет, ну не то чтобы очень. Я думаю, наверное, дюйма на три, на четыре. Или около этого.
– И, значит, он сказал: «Ты паршивый сучонок, я всех вас поубиваю». Так?
– Да.
– А после этого он тебя ударил?
– Да.
– По голове?
– Да.
– Это единственное место, куда он тебя ударил?
– Да.
– Он не повалил тебя на землю? Не бил ногами? Нет?
– Нет.
– Он просто обхватил тебя сзади рукой за горло, притянул к себе и ударил по голове, так?
– Да.
– Во что он был одет?
– В смокинг, по-моему. Я видел только руку, но, по-моему, это был рукав смокинга.
– Ты уверен, что это был рукав смокинга?
– Да.
– И было не слишком темно, чтобы это разглядеть?
– Нет. Нет.
– Какого цвета был смокинг?
– Черного.
– А не синего?
– Нет. Черного.
– И ты уверен, что не ошибся? В такой темноте? В тени этого дерева?
– Да, Он был черный. По-моему, черный.
– Человек сначала заговорил, а потом ты закричал? Или ты сначала позвал на помощь? А?
– Сначала он заговорил, а потом я... нет, минуточку. Сначала я крикнул «На помощь!», а потом он выругался и ударил меня.
– Только один раз, верно?
– Да. Он ударил меня по голове. Это все, что я помню.
– И ты упал без сознания, верно?
– Да.
– Один последний вопрос, Бен.
– Да?
– Почему ты лжешь?
* * *
Уже растаяли в воздухе, с треском и шипением, огромные огненные колеса, уже отпылали в небе красные римские свечи, А теперь пиротехники из фирмы «Свадьбы и торжества», находившиеся позади платформы для фейерверка, готовились зажечь запалы последних ракет для грандиозного финала. Томми Джордано стоял бок о бок со своим тестем и молодой женой в свете украшавших оркестровую эстраду ламп и дожидался яростного каскада взрывов и огней, который должен был разразиться через минуту. Он не знал, что в точку, чуть повыше надбровья его левого глаза, уже нацелен крест окуляра оптического прицела. Он стоял, мило улыбаясь, и наблюдал, как суетятся пиротехники позади платформы. Заметив, что уже запалили первый шнур, он сжал руку Анджелы.
Огонь с треском побежал по шнуру – дальше, дальше! – и наконец достиг порохового заряда. Первая ракета рассыпалась в небе дождем синих и зеленых звездочек, вслед за ней почти мгновенно взлетела вторая, и в бархатной черноте заметались серебряные огоньки. Взрывы следовали один за другим, сотрясая стекла в окнах домов тихого квартала и угрожая не оставить камня на камке от мирного спокойствия ночи.
В чердачной комнате дома Бирнбаума Уна Блейк вонзила ногти в плечо Соколина.
– Пора, – сказала она. – Давай, Марти.
Глава 15
Детективы работали слаженно, как хорошо спевшийся дуэт, и, возможно, вся операция прошла бы гладко и бескровно, если бы не знаменитое невезение одного из членов этого дуэта – Боба О'Брайена. Можно было не сомневаться, что по их возвращении в дежурку всю вину за случившееся свалят на него и легенда о том, что уже одно его участие в деле – непременный залог всяческого рода несчастий, приобретет еще больше сторонников среди полицейских.
Они вытащили свои револьверы еще на веранде дома Бирнбаума. О'Брайен стал сбоку, а Мейер повернул круглую ручку и осторожно отворил дверь. В гостиной первого этажа было сумрачно и тихо. Стараясь не шуметь, они вошли внутрь.
– Если он здесь и собирается стрелять, – прошептал Мейер, – его надо искать наверху.
Они подождали, пока глаза освоятся с темнотой, а затем стали тихо подниматься наверх, замирая от каждого скрипа. Обе спальни на втором этаже оказались пусты.
– Он на чердаке, – шепнул О'Брайен, указывая на лестницу, ведущую вверх.
Они находились уже перед чердачной комнатой, когда во дворе Кареллы начался фейерверк. В первую минуту они решили, что началась стрельба, но тут же поняли, в чем дело, и одновременно сообразили, что их снайпер, если только он действительно находился в доме, наверняка ждал именно этого момента. Они не сговаривались между собой. Им не было нужды сговариваться, поскольку операцию вроде той, которую они должны были сейчас совершить, каждый из них проделывал уже сотни раз. Начавшийся фейерверк заставил их поторопиться, и они действовали быстро, но без паники: О'Брайен изготовился к удару у противоположной стены и посмотрел на вжавшегося в стену справа от двери Мейера. Тот кивнул головой.
Из комнаты донесся женский голос:
– Пора. Давай, Марти.
О'Брайен оттолкнулся от стены, одним мощным ударом левой ноги вышиб замок и, подобно форварду, вместе с мячом влетающему в ворота, влетел вместе с дверью в комнату, а следом за ним, словно куотербек, кидающийся принять боковую передачу, ринулся Мейер.
О'Брайен отнюдь не собирался тут же начинать пальбу. Оказавшись вместе с рухнувшей дверью в комнате, он метнул взгляд на окно, у которого примостился снайпер с какой-то женщиной, затем на скрученного в узел Коттона Хейза, валявшегося на полу, а затем снова на окно, уже спиной к которому стояла разъяренная блондинка в красном шелковом платье.
– Брось оружие! – крикнул он, и в тот же момент мужчина, не выпуская ружья, круто развернулся. В блеске взлетавших ракет его глаза вспыхивали, как угли. О'Брайен встретился с ним взглядом и только тут почувствовал, что без стрельбы, скорее всего, не обойдется.
– Брось ружье! – крикнул он снова, следя за менявшимся на глазах лицом мужчины. Всего за какие-то три секунды, которые длились, словно три тысячи лет, он прочел в глазах снайпера сначала растерянность, а затем попытку оценить ситуацию и принять решение. Соколин прищурился. О'Брайен был опытным полицейским и слишком хорошо знал: если человек с винтовкой в руках прищуривает глаза, то следующее, что тебя ожидает, – это пуля, и понял, что должен опередить его.
– Осторожнее, Боб! – крикнул Мейер, тоже заметивший это, и О'Брайен выстрелил.
Он выстрелил всего один раз, прямо от бедра, с таким невозмутимым видом, словно это не у него сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди. Пуля из полицейского револьвера попала в плечо Соколину со столь близкого расстояния, что развернула его почти на 180 градусов и отшвырнула к стене, выбив ружье из рук. Единственное, о чем успел подумать О'Брайен в этот момент, было: «Хотя бы я его не убил! Милостивый боже, хотя бы я его не убил!»
Блондинка колебалась всего какую-то тысячную долю секунды. Пока Соколин медленно сползал вдоль стены на пол, пока Мейер бежал от двери ей навстречу, а мир за окном раскалывался на части, обрушиваясь ливнями искр и невообразимой какофонией взрывов, она уже приняла решение и перешла к действиям: стремительно опустившись на колени и поддернув неуместным здесь женственным движением подол платья, она решительно сжала приклад ружья.
Мейер ударил ее дважды. Первым ударом он выбил у нее из рук ружье, прежде чем она нащупала курок, а вторым отшвырнул в сторону так, что она сползла на пол грудою белой плоти и скользящего красного шелка. Но это не угомонило ее. Она поднялась с пола, как адская фурия, ощеря рот и выставив перед собой растопыренные, как грабли, пальцы с острыми ногтями. Она поднялась не для того, чтобы вести мирные переговоры, и Мейер это понял. Он подбросил свой револьвер 38-го калибра в руке, так что ствол оказался зажатым у него в ладони, а рукоять смотрела вперед, и изо всей силы заехал ей сбоку в челюсть. Блондинка пошатнулась, раскинув руки в стороны, голова ее запрокинулась назад, и, слегка взвыв от боли, она стала медленно-медленно, как тонущая в Гарбе «Куин Мэри», опускаться вниз, производя странное впечатление разрушающейся постройки, одновременно и грандиозной, и полной женского изящества.
О'Брайен уже склонился в углу над Соколиным. Мейер вытер со лба пот и посмотрел на него.
– Как он?
– Жив, – ответил О'Брайен.
– Я знал, что дело кончится пальбой, – кротко сказал Мейер. Он повернулся к тому месту, где, словно изогнутая подставка для огромного коня-качалки, лежал Коттон Хейз. – Так-так, – произнес он, – а это что у нас здесь за старье? Взгляни-ка, Боб.
– Развяжи меня, – попросил Хейз.
– Оно еще и разговаривает, – сказал Мейер. – Ей-богу, по-моему, это говорящая качалка. Вот диковинка!
– Кончай, Мейер, – взмолился Хейз, и тут Мейер впервые заметил его распухшее, изуродованное лицо и быстро наклонился, чтобы разрезать веревки.
Хейз с трудом поднялся, потирая затекшие запястья и лодыжки:
– Да, надо сказать, вы прибыли тютелька в тютельку.
– Морская пехота всегда прибывает вовремя, – парировал Мейер.
– И кавалерия США тоже, – добавил О'Брайен. Он взглянул на блондинку: – У нее обалденные ноги.
Мужчины с минуту оценивающе разглядывали ее.
– Так, – произнес наконец Мейер. – Ну, вот и все, я полагаю. Нам, видимо, понадобится санитарная машина для этого типа.
– Угу, – сказал О'Брайен безразлично.
– Не хочешь сходить позвонить, Боб?
– Ладно.
Он вышел. Мейер наклонился над блондинкой и защелкнул ей на запястьях наручники. С бесстрастием примерного семьянина он посмотрел в последний раз на ее оголившиеся ноги и затем одернул на ней платье.
– Ну, вот, – сказал он. – Еще одна победа морали и приличий. У нее был совершенно бешеный взгляд, у этой дамочки. Хорошо, что не пришлось сцепиться с ней всерьез.
– А мне пришлось, – сказал Хейз.
– М-м-м. – Мейер внимательно разглядывал его лицо. – Боюсь, что у нас есть еще один пассажир для санитарной машины. Выглядишь ты, надо сказать, не шибко, дружище.
– Я себя и чувствую не шибко, – ответил Хейз.
Мейер засунул револьвер в кобуру.
– Люблю повеселиться, особенно в воскресенье.
– Ты-то что выступаешь? – возмутился Хейз. – Сегодня, между прочим, у меня выходной.
* * *
– Лгу? – переспросил Бен Дарси. – Что вы хотите сказать? Зачем мне...?
– Вставай, Бен. Пойдем в дом, – сказал Карелла.
– Для чего это? Что я... – Карелла, словно бы машинально, покрутил перед его глазами револьвером.
Дарси оторопело уставился на него, потом спросил:
– Господи, вы что, серьезно?
– А ты? – спросил Карелла, и они вдвоем направились через кусты к дому. Позади них лопались ракеты и восхищенные стоны толпы сопровождали каждое новое чудо пиротехники. Возле веранды их встретил Клинг.
– Я искал тебя, Стив, – сказал он. – Уже девятый час, а я должен заехать за Клер в девять. Так что я, пожалуй, покачу.
– Задержись еще на несколько минут, Берт.
– Зачем?
– Задержись, пожалуйста.
– Ладно, но ты же знаешь, что мне бывает от Клер, когда я опаздываю.
– Иди в дом, – сказал Карелла Дарси.
Они вошли внутрь и поднялись в комнату, которая раньше была детской Стива. Школьные спортивные вымпелы до сих пор украшали стены. С потолка свисали модели аэропланов. Справа от окна, рядом с письменным столом, висел на стене самурайский меч, который Стив прислал домой с флота. Карелла не испытывал никакой ностальгической грусти. Он привел сюда Дарси потому, что в этой комнате им никто не помешает, а он собирался провести допрос по всем правилам, и ему для этого нужно было психологическое воздействие замкнутого и беззвучного пространства (четыре стены), которое создавало полное впечатление ловушки. В восемьдесят седьмом участке он повел бы его в специальную комнату для допросов, находившуюся рядом с канцелярией, и тоже по этой же самой причине. Некоторые полицейские использовали этот кабинет и для силового давления, но Карелла за все годы службы ни разу не тронул ни одного заключенного и сейчас тоже не собирался менять свои привычки. Но отказываться от психологического воздействия он не хотел. Он твердо знал, что Дарси лжет, и ему было важно понять, почему он лжет. Карелла и револьвер свой не убирал с этой же целью. Он знал, что оружие ему не понадобится, но оно придавало их разговору большую значительность и официальность. И Клинга он попросил сопровождать их наверх для того же, резонно полагая, что присутствие второго полицейского еще более вызовет у допрашиваемого чувство неизбежного разоблачения: напрасно будет ложь выпускать свои щупальца, их он неумолимо отсечет все новыми и новыми уличающими Дарси доводами.
– Сядь! – приказал он Дарси.
Дарси сел.
– А теперь ответь, почему ты хочешь смерти Томми? – без всякой подготовки спросил он.
– Что?
– То, что ты слышал. – Карелла встал справа от стула, на котором сидел Дарси. Клинг, понимая, что происходит, немедленно навис над допрашиваемым слева.
– Смерти Томми?! – воскликнул Дарси. – Вы что, разыгрываете меня?
Для чего мне...
– Именно об этом я тебя и спросил.
– Но я...
– Ты сказал, что какой-то мужчина, ростом чуть повыше тебя, подошел к тебе сзади в кустах и обхватил тебя рукой за горло, так?
– Да.
– А затем он ударил тебя по голове, так? Один раз? Так?
– Да. Все так и произошло. Но какое это имеет...
– У меня рост шесть футов, – сказал Карелла, – плюс-минус четверть дюйма. Вот здесь Берт, он на два дюйма выше. Между нами примерно такая же разница в росте, как между тобой и нападавшим, не так ли? Ты ведь, кажется, так говорил?
– Да, именно это я...
– Берт, схвати-ка меня, пожалуйста, сзади. И попробуй так отставить руку, которой ты меня обхватишь, чтобы я видел, во что ты одет. Ты ведь говорил мне, Бен, что на твоем обидчике был смокинг, не правда ли?
– Ну, я...
– Разве не так?
– Так.
– Давай, Берт.
Клинг обхватил шею Кареллы. Тот стоял с револьвером в руке лицом к Дарси.
– Мы ведь очень близко стоим друг к другу, Дарси, не правда ли? Практически вплотную. Так вот, Берт просто не сможет ударить меня по голове, если только не оттолкнет меня от себя. Я не прав?
– Да, все верно, – быстро сказал Дарси. – Этот человек действительно оттолкнул меня от себя. Я теперь вспомнил. Я заорал, и тогда, прежде чем ударить, он отпихнул меня. Чтобы размахнуться. Все верно. Все именно так и было.
– Ну что ж, это меняет дело, – сказал Карелла улыбаясь. – Почему же ты сразу не сказал? Значит, он оттолкнул тебя, верно?
– Да.
– Берт, продемонстрируй, пожалуйста.
Клинг легонько оттолкнул Кареллу, и тот сделал шаг вперед.
– Примерно так? – спросил он Дарси.
– Да, но тот толкнул меня сильнее. Я оказался примерно в нескольких футах от него.
– Ну что ж, для начала тебе бы и следовало все это мне рассказать, – укоризненно покачал головой Карелла, продолжая улыбаться. – Он ударил тебя сзади с расстояния нескольких футов, так?
– Да.
– Это уже совершенно меняет дело, – сказал Карелла с любезной улыбкой. – И при этом он не бил тебя ногами. Правильно я говорю?
– Все правильно, – кивнул Дарси. – Он оттолкнул меня от себя, а потом ударил. Вот и все.
– В таком случае я бы хотел, чтобы ты объяснил мне, Бен, каким это образом рана оказалась у тебя сверху надо лбом точно посередине черепа? Я бы хотел, чтобы ты мне это объяснил, Бен.
– Что? Я не...
– Если бы тебя ударили сзади, то, вероятнее всего, удар пришелся бы или сбоку головы, или в затылок. Рана никак не могла оказаться надо лбом, если только этот человек не был каким-то гигантом. А мужчина такого роста, какого ты описал, смог бы нанести подобный удар только в том случае, если бы поднял оружие у тебя над головой и затем вертикально опустил его вниз.
– Он... Он был выше, чем мне показалось.
– На сколько?
– Дюймов на шесть, может быть. Или еще выше.
– Этого все равно недостаточно! Следуя естественному движению руки, его оружие опустилось бы по наклонной тебе на затылок. Или же он ударил бы тебя сбоку, либо справа, либо слева, за ушами. Так как, Дарси? Рану ты нанес себе сам, не так ли? Нагнулся, разбежался и стукнулся головой о тот большой клен, не правда ли?
– Нет, нет, для чего мне было...
– Чтобы отвести от себя подозрение. Потому что это ты, и никто другой, подпилил конец рулевой тяги! – сказал Клинг.
– Ты ведь ходил сегодня утром на прогулку? Так ты мне сказал, когда я только тебя увидел? – сказал Карелла.
– Да, но...
– Ты разбил себе голову о дерево? Ты подпилил конец тяги во время прогулки?
– Нет, нет, я...
– Ты прислал Томми «черную вдову»?
– Нет, нет, клянусь, я ничего такого...
– На этой коробке с пауком была записка, – гнул Карелла свое. – И мы сравним твой почерк...
– Мой почерк?.. Но я не...
– Эта блондинка тоже с тобой заодно? – грозно спросил Клинг.
– Какая блондинка?
– Та, из пистолета которой был убит Бирнбаум!
– Бирнбаум?
– Или это ты убил Бирнбаума?
– Я никого не убивал. Я только...
– Что только?
– Я только хотел...
– Что ты хотел?
– Я... я...
– Уведи его, Берт, – резко оборвал разговор Карелла. – Арестуй его за убийство старика. Совершенно ясно, что это было умышленное убийство.
– Убийство? – взвизгнул Дарси. – Я не прикасался к старику! Я только хотел...
– Что ты хотел? Черт побери, Дарси, рожай же!
– Я... я... я только хотел попугать Томми немножко. Этим... пауком. Я... я подумал, что, может, я попугаю его, и тогда он... отступится от Анджелы. Но... он... он не отступился... не испугался.
– И тогда ты решил что-то придумать с машиной, так?
– Да, но не для того, чтобы убить его! Я не хотел убивать его!
– А что, черт подери, ты думал, произойдет, когда эта тяга лопнет?
– Ну, я думал, машина сломается... Небольшая авария... чтобы помешать свадьбе... Но это... это тоже не сработало. И тогда я...
– Какое отношение к этому имеет блондинка?
– Не знаю я никакой блондинки. Я не понимаю, о ком вы говорите.
– О блондинке, которая застрелила Бирнбаума! Рассказывай все начистоту, Дарси!
– Я вам все говорю, как есть. Я не собирался убивать Томми. Я всего лишь пытался напугать его. От вина ему должно было стать плохо, это да, но если бы Анджела, когда мы ездили с ней на моей машине, согласилась его оставить, я бы...
– Погоди! Какое еще вино? О чем ты говоришь?
– Ну, вино. Для него и для нее. Если бы только Анджела сказала, что вернется ко мне, я бы забрал назад эти бутылки. Да и в любом случае от этого вина ничего с ним особого не будет. Просто ему станет немного нехорошо, и он... и он окажется дурак-дураком в свою первую брачную ночь. И тогда ей... станет противно, и она, может быть, предпочтет меня, в конце концов. Я люблю ее, Стив! Понимаешь! Я люблю Анджелу!
– Ты подсунул им вино?
– Да, две бутылки, одну для него, а другую для нее. Чтобы они взяли их с собой в свадебное путешествие. Две маленькие бутылочки. Я оставил их на центральном столе. И прикрепил к ним карточки.
– Где ты взял это вино?
– Его делает мой отец. Он каждый год заготавливает бочку.
– И разливает его по бутылкам?
– Да.
– И ты что-то подлил в это вино? Чтобы им стало нехорошо?
– Только в бутылку Томми. Только в ту, на которой написано «Для жениха». Я бы не стал делать так, чтобы и Анджеле было плохо. Поэтому я поставил на стол две отдельные бутылки – одну для невесты, а другую для жениха. И эта жидкость только в его бутылке.
– Какая жидкость?
– Не волнуйся. Ему от нее просто станет немного нехорошо. Я подлил совсем чуть-чуть.
– Чуть-чуть чего, черт подери?!
– Средства, которое мы используем в саду. От вредителей. Но я подлил его только в бутылку Томми. Я бы не стал делать Анджеле...
– Средство от вредителей? – вскричал Карелла. – Да ведь оно делается на мышьяке!
– Я не знаю, на чем оно делается. Я добавил его чуть-чуть. Просто, чтобы ему стало нехорошо.
– Но разве на банке не было написано «Яд»?
– Было, но я влил туда только чуть-чуть. Просто чтобы...
– Сколько ты влил?
– Бутылка была маленькая... Ну... примерно полчашки.
– Пол... это при том, что для вредителей одну его часть разводят с водой в пропорции к двадцати. И ты влил в вино Томми полчашки! Да этого хватило бы на целую армию!
– А... но... но я только хотел, чтобы ему стало нехорошо. Причем только ему. Не Анджеле. Только ему.
– Слушай ты, идиот, они же теперь одна семья! Они будут пить либо из одной бутылки, либо из обеих, либо... дурак ты несчастный! Почему ты решил, что они будут следовать твоим инструкциям! О, какой кретин! Берт, прищелкни его наручником к радиатору! Нужно скорее предупредить Томми и Анджелу!
Глава 16
Танцы возобновились снова, уже под звездным небом. Оркестранты Сэла Мартино, на протяжении всего дня и вечера прикладывавшиеся к прекрасным дорогим винам, шампанскому и виски, а затем еще отведавшие и сладкого, возбуждающего ликера, которым их специально угостил Антонием Карелла, уже порядком нагрузились и играли теперь в каком-то ни на что не похожем, невообразимо тягучем ритме. Но мере того как бежало время, дальние кузены прижимали к себе дальних кузин со все большим пылом. Ведь до следующей свадьбы еще неизвестно, сколько ждать, так стоит ли упускать случай...
Стив Карелла выскочил из дома и кинулся к танцующим, краем глаза скользнув по жене, мучившейся в своем кресле на веранде. Стрелой взлетев на танцплощадку, он заметался в поисках Томми и Анджелы, но их нигде не было видно. Наконец он заметил свою мать, танцующую с дядюшкой Гарибальди из Скрэнтона, и бросился к ней. Вырвав ее из объятий оторопевшего кавалера, он выпалил:
– Где ребята?
– Что? – спросила Луиза.
– Томми и Анджела, где они?
Луиза Карелла захлопала глазами.
– Мама, они ведь еще не уехали, ведь правда же?
Луиза Карелла, тоже опробовавшая и шампанское, и дорогой ликер, снова захлопала глазами.
– Мама, они уехали?
– Да, да, уехали. Сегодня ведь их свадьба. Чего ты ждал? Что они будут торчать здесь и судачить со стариками?
– Ох, мама! – в отчаянии воскликнул Карелла. – Ты видела, как они ушли?
– Да, разумеется. Я еще поцеловала Анджелу на прощание.
– У них было что-нибудь в руках?
– Естественно, у них были в руках чемоданы. Они ведь едут в свадебное путешествие, как ты знаешь.
– Che cosa?[12] – не вытерпел дядюшка Гарибальди из Скрэнтона. – Che cosa, Louisa?
– Niente. Sta zitto, Garibaldi[13], – ответила она и снова повернулась к сыну: – А в чем дело?
– Кто-то днем поставил на стол две маленькие бутылочки самодельного вина. Ты случайно их не видела?
– Видела. Для жениха и для невесты. Очень мило.
– Они взяли их с собой?
– Да. Думаю, что да. Да, я видела, как Томми укладывал их в сумку.
– Ах, ты черт! – воскликнул Карелла.
– Стив! Я не люблю, когда ты ругаешься.
– Куда они поехали, мама?
– Поехали? Откуда я знаю? Ведь это их свадебное путешествие. Ты разве говорил мне, куда ты едешь в свое свадебное путешествие?
– О черт! – снова воскликнул Карелла. – Что Анджела говорила мне, как она сказала? Она упоминала об отеле! Черт подери, называла она его или нет?
– Что с тобой? – спросила Луиза сына. – Ты ведешь себя, как сумасшедший!
– Берт! – крикнул Карелла, и Клинг тут же подбежал к нему. – Берт, ты слышал, чтобы кто-нибудь упоминал отель, в который поедут новобрачные?
– Нет, а что? Они уехали с вином?
– Да.
– О черт! – выругался Клинг.
– Что будем делать?
– Не знаю.
– Большой отель, она сказала. Это я помню точно. Постой, постой. Один из самых больших отелей в мире, она сказала. Прямо в нашем городе. Это ее слова. – Он схватил Клинга за плечи с отчаянием: – Какой отель считается самым большим, Берт?
– Я не знаю, – ответил Клинг беспомощно.
– Как ты думаешь, кто-нибудь мог видеть, как они отъезжали? – Он повернулся к матери. – Мама, они уехали на своей машине?
– Нет, на такси, Стив. А в чем, наконец, дело? Почему ты?..
– Che cosa? – снова спросил дядюшка Гарибальди из Скрэнтона.
– Sta zitto! – сказала Луиза более резко.
– Ты не слышала, Томми не говорил при тебе водителю, куда ехать?
– Нет. Боже мой, они уехали всего несколько минут назад. Если бы я знала, что это так важно, я бы их попросила...
Но Карелла уже мчался к выходу на улицу. Выбежав за ворота, он посмотрел в ту и другую сторону. Запыхавшись, его догнал Клинг.
– Решил что-нибудь?
– Нет.
– Вон там кто-то есть, Карелла посмотрел туда, где фотограф Джоди Льюис укладывал в багажник автомобиля свое снаряжение.
– Льюис, – сказал он. – Может, он их видел. Пойдем.
Они подошли к машине. Льюис захлопнул багажник и быстро обогнул машину.
– Замечательная свадьба, – сказал он, сел в автомобиль и включил зажигание.
– Одну минуточку, – остановил его Карелла. – Вы не видели, как уезжали моя сестра с мужем?
– Счастливую парочку? – переспросил Льюис. – Да, разумеется. Извините, но я очень спешу. – Он опустил ручной тормоз.
– Вы случайно не слышали адрес, который они назвали водителю такси?
– Нет, не слышал, – ответил Льюис. – Не имею привычки подслушивать. А теперь, если позволите, я бы хотел сделать последние снимки и отправиться спать. Спокойной ночи. Свадьба была чудесной.
– Последние снимки... – повторил Карелла и повернулся к Клингу; на их лицах одновременно появилось одно и то же выражение. – Вы едете, чтобы еще раз их сфотографировать?
– Да, я...
– В отель? Сфотографировать, как они оставляют в холле свои туфельки?
– Да, – ответил Льюис, – так что вы сами понимаете, я очень спешу. Если вы поз...
– У вас есть попутчики, мистер, – Карелла распахнул дверцу автомобиля. Клинг вскочил на сиденье. Карелла уже собирался последовать за ним, когда услышал за спиной голос бегущей к нему матери:
– Стив! Стив!
Он застыл, уже занеся ногу на подножку автомобиля.
– Что такое, мама?
– Тедди! Тедди! У нее началось!
– Что?
– Началось! Ребенок, Стив!
– Но ведь ребенок должен родиться не раньше следующей неде...
– У нее началось, – твердо повторила Луиза Карелла. – Отвези ее в больницу.
Карелла захлопнул дверцу машины. Просунув голову в открытое окно, он выпалил:
– Вся надежда на тебя, Берт! Останови их! Я повез жену! – и помчался со всех ног к дому.
– Как называется этот отель? – спросил Клинг.
– "Нептун".
– Вы не можете ехать побыстрее?
– Я и сам спешу. Но мне совсем не хочется получить штраф за нарушение правил.
– Я – полицейский, – сказал Клинг. – Со мной можете ни о чем не волноваться. А теперь жмите!
* * *
– Есть, сэр, – ответил Льюис и изо всех сил нажал на акселератор.
– Вы не можете ехать побыстрее? – спросил Карелла водителя такси.
– Я и так гоню изо всех сил, – ответил водитель.
– Черт подери! Моя жена сейчас родит!
– Знаете, мистер, я...
– Я – полицейский, – оборвал его Карелла. – Пришпорь эту клячу.
– Зачем волноваться? – сказал водитель, нажимая на акселератор. – Ты полицейский, я таксист, и не надо споров, поможем ребенку явиться на свет без пустых разговоров.
Глава 17
Какая-то конференция то ли Бизонов, то ли Масонов, то ли Мышей, то ли Лосей бурлила в вестибюле отеля «Нептун», когда туда прибыли Клинг с Джоди Льюисом. Один из этих Лосей, или Мышей, или Бизонов, или черт сознает кого дотронулся до Клинга тросточкой с электрической подзарядкой, от чего тот подскочил на полметра вверх и ринулся дальше по направлению к конторке портье, думая на бегу о том, что непременно арестует этого типа как представляющего угрозу для общественного спокойствия, едва только разберется с Томми и Анджелой. Боже, половина девятого. Клер уже будет вне себя от злости, когда он до нее доберется. Допустим, если ребятишки еще не попробовали этого вина... почему он называет их ребятишками? Ведь они с Томми примерно одного возраста... но допустим, они не пробовали этого вина, допустим, в промывании желудка и доставке в больницу не будет необходимости... святой Моисей, во что превратился этот день, начавшийся так мирно и спокойно!
– Здесь мистер и миссис Джордано? – спросил он портье.
– Да, сэр, они недавно прибыли, – ответил портье.
– В каком они номере?
– Простите, сэр, но они просили их не беспокоить. Видите ли, они молодожены и...
– Я из полиции, – оборвал Клинг, показав ему жетон. – Какой номер? Быстро!
– А что? Что-нибудь...
– Какой номер, черт подери?
– 428. Что-нибудь...
Клинг бросился к лифту. За ним, с фотоаппаратом в руках, ринулся через вестибюль Джоди Льюис.
– Четвертый, – бросил Клинг мальчишке-лифтеру. – Скорее!
– Что за спешка? – ответил парнишка.
Лениво облокотясь о стену и заслонив спиной панель с кнопками управления, он посмотрел на Клинга со скучающей усмешкой. Клинг не был расположен спорить. Не собирался он и становиться первой жертвой грубого обращения прислуги «Нептуна» с посетителями за последние десять лет. Он просто схватил мальчишку за рукав лифтерского кителя, отдернул его от панели управления и отшвырнул к задней стенке лифта как раз в тот момент, когда туда вбежал Джоди Льюис, а затем нажал на кнопку, регулирующую закрытие дверей, и на кнопку с цифрой "4".
– Эй, – запротестовал мальчишка, – здесь не разрешается...
– Не вякай, – оборвал его Клинг, – а не то сброшу тебя в шахту.
Мальчишка с оскорбленным видом уставился на Клинга, посылая ему в душе проклятия. Наконец лифт остановился, двери плавно раскрылись, и Клинг с Льюисом выбежали в холл. В спину им, беря на прощание реванш, мальчишка-лифтер проорал: «Ты, гнида!» – и поспешно закрыл двери кабины.
– Какой номер? – спросил Льюис.
– Четыреста двадцать восьмой.
– Сюда.
– Нет, сюда.
– Здесь написано: с четыреста двадцатого по четыреста двадцать восьмой.
– А стрелка указывает сюда.
Они вдвоем бросились по коридору.
– Вот, – остановился Льюис.
Клинг забарабанил в дверь.
– Откройте! – закричал он.
– Кто там? – отозвался громкий голос Томми.
– Полиция! Берт Клинг! Откройте! Скорей!
– Что? Что? – в голосе Томми послышалось недоумение. Раздался звук отодвигаемой задвижки, в замке повернулся ключ, и дверь открылась. Перед ними, с бокалом вина в руке, стоял Томми. На нем был голубой шелковый халат, и было видно, что он страшно смущается. Из уютного кресла в глубине комнаты на них удивленно смотрела Анджела Джордано. В поднесенной к губам руке она держала бокал.
Глаза Клинга расширились.
– Стой! – крикнул он.
– Что?!
– Не пей это вино!
Он бросился в комнату мимо оторопевшего Томми Джордано и выбил бокал с вином из рук Анджелы.
– Эй, какого черта... – начал Томми, но Клинг перебил его:
– Вы уже пили его?
– Вино?
– Да, да, вино!
– Нет. Мы только открыли одну бутылку. А что?..
– Какую?
– Я не знаю. Они обе там на столе. А что происходит? Это наши шутники тебя надоумили сюда примчаться?
Клинг подбежал к столу и взял в руки открытую бутылку вина. На ее горлышке все еще болталась карточка с надписью «Для невесты». Он вдруг почувствовал себя последним идиотом. Захватив с собой вторую бутылку, предназначенную для жениха, и испытывая невыносимую неловкость, он направился к двери.
– Извините, – пробормотал он. – Простите, что я так вломился к вам. Вино было испорченное. Виноват. Простите, простите, – повторял он, пятясь к двери.
Стоявший сзади него Джоди Льюис воскликнул:
– Один последний снимок, пожалуйста! Только выставьте для меня в холл ваши туфельки, ладно? Один последний снимок!
– Ах, да убирайтесь вы к черту! – ответил Томми и захлопнул дверь перед их носом.
– Боже, – проговорил Льюис, – ну и характер. – Он выждал немного. – У тебя там случайно не вино?
– Вино, – ответил Клинг, все еще испытывая неловкость.
– Почему бы нам не откупорить и не распить его? – сказал Льюис. – Я совершенно без сил.
* * *
Стив Карелла мерял шагами приемную роддома. Позади него вышагивали Мейер, Хейз и О'Брайен, уже успевшие отвезти на санитарной машине в тюремную больницу Соколина, после того как сдали в местный полицейский участок Уну Блейк.
– Почему так долго? – спрашивал Карелла. – Боже мой, неужели это всегда так долго тянется?
– Расслабься, – сказал Мейер. – Я прошел через это уже три раза. И с каждым разом мне казалось, что это длится все дольше и дольше.
– Она там уже чуть ли не час, – простонал Карелла. – Все будет в порядке, не волнуйся. Как вы собираетесь назвать ребенка?
– Если будет мальчик, то Марк, а девочку – Эйприл. Мейер, это ведь не должно длиться так долго?
– Расслабься.
– Расслабься, расслабься... – Он помолчал. – Хотел бы я знать, успел ли Клинг добраться до ребят вовремя?
– Расслабься, – снова сказал Мейер.
– Ты только представь себе этого шизика! Налить мышьяку – полчашки! – в маленькую бутылочку с вином и полагать при этом, что Томми от этого просто стошнит! Студент-стоматолог! Это так им преподают химию! – Он покачал головой. – Покушение на убийство – вот как это называется. И он получит свое, на всю катушку.
– Расслабься, – сказал Мейер. – Они все получат свое, на полную катушку.
– Как Соколин?
– Будет жить, – ответил Мейер. – Ты видел физиономию Коттона?
– Коттон, я слышал, тебя побила женщина? – спросил Карелла.
– Угу, – стыдливо пробормотал Хейз.
– Сюда идет сестра, – спас его от неприятного разговора О'Брайен.
Карелла тут же развернулся на месте. К ним приближалась чопорная женщина в белом халате. Он быстро пошел ей навстречу, громко цокая каблуками по мраморному полу.
– С ней все в порядке? – расслышали детективы и увидели, как сестра кивнула, а затем, взяв Кареллу за локоть, отошла с ним к стене и они шепотом о чем-то засовещались. Стив все время кивал головой. Друзья, не отрываясь, смотрели на него. Затем, уже более громко, Карелла спросил: – Я могу ее сейчас увидеть?
– Да, – ответила медсестра. – Доктор все еще у нее. Все в полном порядке.
Карелла направился по коридору, не оглядываясь на своих коллег.
– Эй! – крикнул Мейер.
Карелла обернулся.
– Так кто? – спросил Мейер. – Марк или Эйприл?
Карелла улыбнулся растерянно-загадочной улыбкой и, прокричав в ответ «Оба!», трусцой побежал к лифту.
Примечания
1
По Фаренгейту.
(обратно)2
1 фут=30,48 см; 1 дюйм=2,54 см; 1 фунт=453,6 г.
(обратно)3
Открытая киноплощадка для автомобилистов, где фильм смотрят, не выходя из машин.
(обратно)4
Бандиты (итал.).
(обратно)5
Безумие! Настоящее безумие! (итал.).
(обратно)6
Святой Джанчинто калифорнийский! (итал.).
(обратно)7
Без головы (итал.).
(обратно)8
Грубое ругательство (итал.).
(обратно)9
Как она раздалась, бедняжка Теодора!
(обратно)10
Охотничья поисковая собака золотистого окраса, помесь русской овчарки и ищейки.
(обратно)11
Сладости (итал.).
(обратно)12
Что случилось? (Ит.).
(обратно)13
Ничего. Замолчи, Гарибальди (ит.).
(обратно)
Комментарии к книге «До самой смерти...», Эван Хантер (Эд Макбейн)
Всего 0 комментариев