«Рикошет. Высокое напряжение. Инферно. Полное блюдце секретов»

Рикошет. Высокое напряжение. Инферно. Полное блюдце секретов (fb2) - Рикошет. Высокое напряжение. Инферно. Полное блюдце секретов 1363K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Владимирович Кивинов

Андрей Кивинов Полное блюдце секретов (сборник)

Рикошет

– Дозу дал!

– Дозу принял!

Вера натянуто ухмыльнулась, спрятав пакетик во внутренний карман куртки.

– В следующий раз скину как постоянному клиенту. Может быть, – обнадежил, пересчитывая деньги, Ван-Гог.

– Дождешься от тебя… Дилер региональный. Они отошли от кирпичного забора, в котором находился одноразовый тайник – небольшое углубление, прикрытое обломком деревянного бруска. Ван-Гог не был сумасшедшим и никогда не таскал товар с собой. Во-первых, менты по рынку шакалят – рейдуют через день, пугая народ маскарадными шоу, во-вторых, свои же опустить могут, когда ломак колбасит. А так, с тайничком, – полный ажур. Плати по курсу, покажу, где спрятано. Подойдешь – заберешь. Сам. Если что, все претензии уважаемых спецслужб к вам, господин покупатель. А я так, отлить к забору подошел, пивка, знаете ли, выпил.

Могли, конечно, прихватить, когда в тайничок закладку делаешь или по пути. Теоретически. Но Ван-Гог был опытным практиком, к тому же ориентировался на рынке, как Дерсу Узала в тайге. Подставу или «хвостик» чуял за милю. Даже за мегапарсек. Два раза в один и тот же тайник товар не прятал, мест для закладки хватало.

На самом деле его звали Генкой, кликуху Ван-Гог он получил за отсутствие левого уха, которое, так же как и великий голландец, отрезал сам. Правда, в отличие от того, не в угоду женской прихоти. Года три назад Генка влетел по-глупому с пакетиком соломы. Попал под ОМОН. Мелочевка, в общем-то, соскочил бы без проблем на первый раз. Но, как назло, дома, под кроватью, безо всякой конспирации беспечно лежал целый мешок дури, тянущий лет на пять, к тому же чужой. А менты на обыск после обеда собрались прокатиться. Генка вытащил из носка обломок бритвы, чтобы проглотить и закосить, как опытные люди научили, но в последнюю секунду глотать побоялся (задницу ведь распорет!) и решил просто порезаться. Лишь бы «Скорую» вызвали, а из «Скорой» свинтить, как стекло камнем кокнуть. Короче, взял и рубанул себе по уху. Так, не сильно, главное, чтоб кровищи побольше. Не сильно-то не сильно, но пол-уха оттяпал. Менты, конечно, «Скорую» вызвали, но в больницу отпускать не захотели. Однако пришлось, врач-молоток расписку с них потребовал, что за жизнь и здоровье задержанного полностью отвечают. А кому охота из-за всякой шелупони обдолбанной рисковать?

Из машины «Скорой» Генка выскочил на первом же перекрестке. Благо конвоира не приставили – невелика птица. Бегом до хаты. Успел вовремя. Затащил мешок на чердак, забросал мусором. Только спустился, а тут родные правоохранительные органы в лице оперуполномоченного и участкового. Хату обшмонали, но… А за пакетик, ОМОНом изъятый, по закону только штраф полагался. Соскочил, стало быть, Генка. Да вот с ухом оказия вышла. Его же пришить на место полагалось, а не просто пластырем залепить. Да еще заразу какую-то себе в рану занес: в антисанитарных условиях операцию делал, вдобавок не стерильным инструментом. Довыпендривался. Загноилось ушко, заболело. Через месяц пришлось ампутировать… Подарок к восемнадцатилетию.

– Пока, – возле овощных ларьков Вера свернула, решив пройти через рынок. Так быстрее.

– Бывай, – кивнул Генка Ван-Гог, почесав то место, где когда-то росло ухо.

Дозу Вера взяла не себе. Она боялась подсесть на героин. Травку покуривала, конечно. За компанию. Не смотреть же попусту, как Юрик глюки ловит. Юрик не возмущался: не хочешь ширяться – не надо, хотя, если любишь, могла бы…

Сейчас в кармане лежал полный боевой комплект: грамм героина для Юрика и коробочек травки для себя. Бальзам и кондиционер. Два в одном. Грамма Юрику хватит на неделю. По паре уколов в день.

Юрик сидел на иголочке-жердочке прочно и с комфортом. Начинал, как обычно начинают все. С травки, с колесиков… Потом ужалился героином. Засосало мгновенно, героин времени на раскачку не дает, три-четыре раза, и ты – «наш человек». Вера пыталась отговорить. Но от воли Юрика давным-давно ничего не зависело, и она бросила разговоры.

Юрик обитал с мамашей-пьяницей в двухкомнатной хавире, превращенной общими стараниями в живописный хлев. Движимое имущество, вплоть до штопаных носков покойного бати, было давным-давно продано с местного аукциона. Какая-то видимость человеческого жилища создавалась исключительно стараниями Веры, да и то все реже и реже. Мамаша же вообще не обращала внимания на такие мелочи, как отсутствие стекол в окнах ее комнаты и унитаза в уборной. В конце концов, у нас тут не ток-шоу «Моя семья», главное, чтобы присутствовал комфорт душевный, а нужду и на пол справить можно.

Вера знала Юрку с детства. Общий двор, общая школа, общие друзья, в чем-то схожие жизненные условия. У нее, кроме бабушки, потихоньку выживающей из ума, вообще никого не было. Лет так с пяти, когда предки разбежались. Где сейчас папанька, Вера понятия не имела, а мать грохнули в какой-то удалой компании, разбив о голову бутылку. Как рассказывала бабушка, крестясь и прося прощения за душу грешную, мать Верина была бесстыжей девкой, падкой до кобелей.

Бабушку Вера любила. Все ж единственный родной человек, да и вырастила-выкормила… Юрку тоже любила, по крайней мере раньше, до того как… Он был ее крови. Тогда. Сейчас она внушала себе, будто еще любит его, с неугасшей наивной надеждой, что все будет хорошо и Юрка рано или поздно из вонючего злобного чудовища превратится в милого и доброго принца.

Деньги на ширево будущий принц доставал совершенно не сказочным образом. В паузах между сеансами иглотерапии брал «кормильца» – черт знает откуда появившийся у него тэтэшник, – и отправлялся на заработки в какой-нибудь отдаленный спальный район города. В родном уезде не гадил, поэтому местные менты его не трогали. А ширялся он тихо, богобоязненно, без рекламных кампаний. Хату их фешенебельную участковый, конечно, посещал, но такими апартаментами нынче никого не удивишь. Главное, чтобы жалоб от соседей в канцелярию не поступало. Пистолет Юрик в ход не пускал ни разу, в том смысле что на курок на работе не жал. Высматривал дамочек пошикарнее возле приличного магазина и прогуливался за ними до подворотни, ежели те были без сопровождения. Увидев пушку и милую физиономию принца, по которой бурным потоком струился пот, они все понимали без слов и с готовностью сдавали наличную валюту и драгоценности.

Патроны в обойме «кормильца» лежали самые настоящие. Как-то Юрик с Верой поехали в лесок и расстреляли штук десять по воронам. У Юрика осталось еще коробок пять этого добра. Где он взял оружие и боеприпасы, Вера не знала, хотя, конечно, интересовалась. В «Поле чудес» выиграл, – отвечал Юрик, – сектор «Приз».

Вчера он пришел к ней вечером, часов в одиннадцать, метнулся в ванную и долго намывал лицо, сопя и матерясь. Когда выполз, оно было похоже на красный сигнал светофора. Либо Юрик полюбовался на ядерный взрыв, либо получил термический ожог, отмолотив смену возле мартеновской печи. Все оказалось гораздо проще. Обработав первую жертву, Юрик решил закрепить успех, пока фартило. Но вторая сучка вместо денег вытащила из сумочки баллончик и, пустив в принца струю, подняла вой. Пришлось линять, причем почти на ощупь.

Юрик отдал Вере деньги, пару колец, поручив утром купить дозу. Кольца она толкнула без всяких проблем знакомым рыночным скупщикам, травку взяла у черных, а героин – у Ван-Гога.

В кармане еще оставался червонец, хватит на пару кило картошки – жрать-то что-то надо. Вера остановилась возле лотка, выбрала товар посимпатичнее у торговца-айзера.

– Пожалуйста, красавица. Не картошка – сахар! Только с грядки!

– Сам собирал? – поинтересовалась Вера, доставая пакет и деньги. – Два кило.

– Бери больше, да?!

– Хватит.

Айзер поставил на весы пластиковое ведерко, само по себе тянувшее на полкило, и полез под прилавок за картошкой.

Картонная нашлепка над козырьком ларька. "Объект находится под охраной частного предприятия «Ягуар»". «Могли бы черножопика и попроще обозвать, – про себя усмехнулась Вера, – а то „объект“. Особо ценный. Картошка у него наверно стратегическая…»

– Держи, держи ее! Стой, крыса!!! Вера оглянулась на крик. В паре метров от нее вопила торговка фруктами, пытаясь перелезть через прилавок и тыча пальцем в толпу покупателей. Вера проследила направление ее пухлой руки. Здоровый охранник-ягуар, облаченный в мешковатый камуфляж, ловко, где-то даже изящно подсек девицу лет восемнадцати и мощно врезал ей кулаком по спине, словно волейболист по мячику. Девица, болезненно взвизгнув, шлепнулась на перемешанный с осенней слякотью гравий. Связка бананов отлетела метра на три вперед.

Народ, полный праведного негодования, расступился.

– Вот чего творят! Среди бела дня! Молодежь бесстыжая… Мы в три смены хребты гнем, а они бананы воруют!

– Наркоманка, наверное!

– Стрелять их надо, сволочуг!

Ягуар, воодушевленный удачно выполненным служебным долгом (Ну наконец-то! Отличился!), схватил упавшую за волосы, приподнял, развернул и лихим ударом вновь опрокинул на землю. Девица застонала, кровь из разбитого носа смешалась с грязью.

Подбежавшая торговка схватила воровку за волосы.

– Так ей, сынок! Лахудра проклятущая! Не первый ведь раз здесь вертится. А у меня недостача каждый день из-за таких крыс! Люди добрые, что же это такое!? У меня ноги больные, я тут днями стою, а эти…

Люди добрые сочувственно кивали головами. Девица, судя по одежде, явно не принадлежала к высшему свету. Скорее всего детдомовка. В квартале от рынка находился интернат. Вера несколько раз встречала ее на рынке и в стае пацанов, моющих стекла машин на ближайшем перекрестке. Да, точно детдомовка.

Охранник, утомленный долгим ожиданием настоящей работы, видимо, решил отыграться на пойманной с поличным, тем более что правда на его стороне. С яростью бульдога, загнавшего в угол кошака, он, рыча, набросился на поверженную жертву. Следующий удар, уже ногой, последовал в живот. Детдомовка сжалась, обхватив ладонями голову. Она не просила о помощи, понимая, наверное, всякую бессмысленность этого, к тому же жизнь научила ее немудреному правилу – каждый за себя.

Ягуар-бульдог не успокаивался. Вид крови только добавил азарта. Под одобрительные крики он пяткой саданул детдомовке по пояснице, отчего та выгнулась дугой и надрывно закашлялась. Рыночный страж занял стойку поудобнее, выбрал наиболее уязвимое место на теле жертвы для очередного удара возмездия. Девица зажмурилась, закрыв окровавленными пальцами лицо…

У ворот рынка мелькнули серые кепочки с кокардами-гербами. Либо кто-то успел уже вызвонить ментов, либо те сами завернули порейдовать. В музыкальном киоске на полную громкость запустили хит про Ксюшу. «Ксюша, Ксюша, Ксюша – юбочка из плюша…» Условный сигнал о том, что в гости пожаловал ОМОН. Стало быть – рейд. Операция «Ураган».

Охранник, впрочем, ничего не видел и не слышал, погруженный в мысли о высоком. Вновь замахнулся. Удар, еще…

– Ты, козлина, чучело с дубиной! Ягуар резко обернулся на окрик и тут же получил смачный щелчок ногой по своему мужскому хозяйству. От боли он согнулся в поясе, по-рачьи выпучив обалдевшие глаза.

– Цирик сраный, нашел с кем связываться! Вонючка!

Мастерству рукопашного боя Веру никто никогда не обучал, и драться ей в жизни по-настоящему не доводилось. Как бить – подсказал инстинкт. Путь к сердцу мужчин лежит через… Вообще она даже не успела сообразить, как отважилась на такое. Этот козел просто-напросто убивал девчонку, а добрые дяди-тети еще и радовались. Уроды! Подумаешь, три банана пацанка сперла. Может, ее помоями кормят в детдоме вперемешку с собачьим дерьмом.

Когда охранник, глотая толстыми губами воздух, попытался выпрямиться. Вера схватила его рукой за волосы и со всей силы врезала коленкой в нос. Хрясь!

– Милиция! Помогите! Убивают! – визжала как резаный поросенок торговка. – Ой-ой-ой!

– Заглохни, манда ушастая! Засунь свои бананы в задницу, истеричка!

Вера плюнула на упавшего супермена и в ту же секунду полетела следом, врезавшись носом в гравий. Ей показалось, что на спину обрушился стальной шар, которым сносят старые дома.

– Всем стоять! Работает ОМОН!

Собственно, слово «стоять» было бы уместней заменить на слово «лежать». Когда Вера попыталась выполнить прозвучавшую команду и приподняться, чья-то ладонь тут же вмяла ее лицо в землю.

– Лежать, сказано!

Руки мгновенно оказались за спиной, хрустнув в суставах.

«Ксюша, Ксюша, Ксюша – юбочка из плюша…»

«Спасибо, ребята! Вы настоящие профессионалы. Лишь бы без швов обошлось…»

Ну, блин, попадалово!

* * *

Казанцев, задрав голову, выпустил в потолок струйку дыма. Затем, взяв у дежурного материал, оставил корявый автограф в книге происшествий.

– Это еще что, Леха… Собрался я как-то в гости к одной знатной фройляйн, – Костя присел на скамейку для задержанных, – соответственно и нарядился достойно. Ахтунг, ахтунг, ин дер люфт ас Казанцев! Костюмчик, галстучек, розочка в петлице. Ботинки отполировал, как гусар кокарду. В общем, полный парад! Хоть на прием к королеве иди. А тут, блин, заявочку дают – труп в подвале. Вроде с гнильцой. И, как на грех, ни одной живой души в отделе. Все рей-дуют, пес их задери. Ураганят! Мне-то, конечно, не привыкать, могу сгонять, но костюмчик жалко. Может, полицейские из Майами на трупы в смокингах и ездят, но это их дела. У них костюмами все шкафы забиты, а у меня единственный. Пошел я сменную форму искать, но не успел, Витька – он тогда дежурил – запричитал: «Быстрее давай! На труп большое начальство выехало, не дай Бог раньше нас поспеет! Без квартальной останемся».

Что ж делать? Поехал. В костюме с розочкой. Залез в подвал, осмотрел дядьку опарышного. Криминала вроде нет, кругом склянки из-под очистителя валяются. Отравился, похоже, дружок. Выползаю, опарышей и блох с брюк стряхиваю, а тут как раз господа из Большого дома подъезжают. «Кто старший?» – «Я, – говорю, – старший». – «Доложитесь». – «Есть. Гражданами в подвале обнаружен труп неизвестного мужчины в сильной степени разложения, без внешних видимых повреждений. Оставляю материал до вскрытия трупа. Старший лейтенант милиции Казанцев».

Полковник выслушал, оценил мой прикид люксовый, да и спрашивает: «А что это вы, Казанцев, на труп так вырядились? – и на розочку мою кивает, – праздник, может, сегодня какой?»

"Я потупился, развел руками и говорю: «Каждый новый труп» товарищ полковник, для меня всегда праздник."

Костик, закончив байку, непонятно к чему поднял указательный палец вверх. Дежурный и помощник загоготали в унисон:

– Иди ты, баламут… Давай с бабой разбирайся. Сейчас еще всякого добра натаскают, до утра не разгребешь.

– Взял бы да помог. – Казанцев, махнув перед лицом дежурного пачкой листов, пошел к себе.

– Пакеты не потеряй, там не семечки.

– Не потеряю.

Зайдя в кабинет, он плюхнулся на диван, положив на колени материал.

«Так, что тут у нас? Рапортина старшего сержанта Колдобинцева. В ходе операции „Ураган“ мною, при содействии тех-то-сех-то, на рынке „Левобережный“ задержана гражданка Лебедева Вера Ивановна (со слов), имевшая при себе коробок с веществом растительного происхождения и пакетик с серым порошком. При задержании Лебедева В.И. оказала злостное неповиновение и сопротивление».

«Две палки», – автоматически подметил Костя.

Изъятое упаковано грамотно, в конвертиках, с печатями и подписями понятых. Адвокату ловить не фиг. Если по закону. Научились, слава Господу. Еще бы! Столько рейдов-ураганов. Попугай научится.

Объяснения понятых, объяснения свидетелей. «Устроила драку… Пакетик и коробок изъяты из внутреннего кармана, тут же опечатаны».

Никакой провокации… Не та птичка. Не министерская дочка. Таких красоток с рынков да вокзалов пачками таскают. Могут хлопцы, конечно, для улучшения показателей коробок-другой сунуть… Но каждому не засунешь – накладно.

Хотя от задержанных только это и слышишь. Засунули.

…Здесь на арест потянет. Порошочек, судя по описанию, либо коксик, либо героинчик, а от конверта с коробочком сеном свежескошенным за версту разит. Сядешь ты, девочка, как там тебя, Лебедева В.И., в сибирский экспресс. Попала под «Ураган». Может, пару дней назад и отделалась бы подписочкой о невыезде или вообще пинком по юной заднице, но «Ураган» требовал количественных и качественных показателей. Арестовано – столько-то, в том числе за совершение… нетяжких преступлений.

Такие материалы обычно расписывались участковым инспекторам либо ононовцам «ОНОН – отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков». Преступление очевидное, уголовному розыску тут делать не фиг. Костя сегодня согласно плановой операции находился в группе разбора. Разобраться с этим материалом было несложно. Опросить девицу, ежели она не под дозой, отправить конвертики с зельем на экспресс-анализ. Хватит граммов-миллиграммов для статьи – вызвать следователя.

От раскрытия серьезного преступления Костю оторвал звонок местного телефона.

– Константин, – на связь вышел начальник отделения.

– Да! – радостно гаркнул Костя.

– Материал по бабе у тебя?

– Так точно! Как раз изучаю.

– Давай по-быстрому на анализ, должно хватить. Девку – до утра, и вызывай следака. Когда ее закроют – сразу в сводку о раскрытии. Надеюсь, учить не надо?

– Дурное дело не хитрое.

– Не юродствуй, мне этот «Ураган» во где… Костя догадался, что на том конце провода шеф провел ладонью по горлу.

– Показатели хоть высри!… Все, действуй!

– Есть!

Он положил трубку, достал из брюк платочек-парашют, сморкнулся (чертова простуда!) и направился в дежурку за задержанной.

Вера попросила умыться. Казанцев указал на дверь туалета, где имелась коричневая от ржавчины раковина, сам остался в коридоре. Когда девушка вышла, он отметил, что ОМОН даром пайковые не получает и оказывать ему сопротивление – все равно что забивать гвозди лбом. В кирпичную стену.

– Ну-с, фройляйн, – игриво начал Казанцев, усадив Веру на стул, – вы не имеете права хранить молчание. Слушаю! Вот это, – он приподнял, двумя пальцами конвертики, – изъято из вашего личного кармана. Хотелось бы узнать, как оно там оказалось. Девчонка-девчоночка, темные ночи… Начи-най!

Вера вытерла разодранную щеку платком. Чего теперь оправдываться? Рассказывать, что за бабу незнакомую заступилась и не успела наркоту сбросить? Кому рассказывать? Этим костоправам? Фуфло.

– Нашла, – едва слышно ответила Вера. Казанцев резво приподнялся со стула.

– Так, а ну-ка рукав засучи… Теперь другой. К лампе подвинься.

Вера протянула руки так, чтобы на них упал свет.

– Ну надо же?! Девушка с чистыми венами. Молодец. В первый раз, что ли, решила? А тогда я тебе умную вещь скажу, а ты постарайся запомнить. Ширяться вредно, милая, и курить тоже. Стало быть, нашла, да?

– Да.

– На рынке?

– Да.

– И то, и другое?

– Да.

– При этом упав и разбив лицо?

– Да.

– Ну вот за это и сядешь, – закончил блиц-допрос Казанцев.

В принципе достаточно. Ничего другого он услышать и не рассчитывал. К тому ж девчонка, похоже, из породы «волчат», лезть в душу к ней совершенно бессмысленно. Да и надо ли? Если у каждого наркоши допытываться, как и когда он встал на тернистый путь, придется плюнуть на все остальные дела и переехать в отделение на постоянное место жительства. Колоть на то, где взяла?… Это и так ясно. На рынке, у какого-нибудь восточного гостя. Хорошо хоть на ментов не валит, что подсунули.

Вера же сейчас думала не о себе. Юрика, не получившего дозу, начнет ломать, чердак поедет.

– Работаешь где? – прервал ее размышления Казанцев.

– Нигде… Раньше в ларьке торговала.

– И что, не понравилось?

– Сократили.

– А травку на подоконнике в горшочках выращиваешь, да?

– Люди добрые подают.

– Во как! Может, подскажешь, где их найти? Надоело мне с ментами тусоваться, хочу серьезное дело начать. Не, запросто! Связи есть, опыт кой-какой, чтоб не хапнули с поличным, как тебя. Чего ж ты так прокололась? Жадность фраершу сгубила.

– Наверно.

– А сопротивление оказывать? Да еще ОМОНу? Это ж просто неприлично… Ладно б участкового или постового послала, они к этому привычные, не обижаются. Но бойца милиции особого назначения!? Ты очень, очень легко отделалась.

Вера не ответила, отвернув лицо в сторону зарешеченного окна. Ничего больше говорить не хотелось. У них тут конвейер. Вопрос – ответ, сдал – принял, сел – встал. Следующий…

Казанцев достал журнал, куда заносил данные о попавших в поле зрения аморальных личностях. В течение следующего получаса с грацией гиппопотама влезал в Верину душу, выпытывая ее биографию и отношение к преступному сообществу. Процесс прервал телефонный звонок дежурного, предложившего ускорить темп, ибо на очереди ждал следующий представитель наркомафии.

Костя по-быстрому записал объяснения Веры про то, как она «нашла и упала», черканул запрос в экспресс-лабораторию и повел фройляйн в камеру для задержанных.

– Посидишь у нас до утра. Ужин и кофе в постель не предусмотрены, постель, собственно, тоже. Зато в отдельном номере, если еще баб не отловят. Молишься за спасение души и гуманность районного суда.

– Сколько я… получу?

– Сколько б ни получила, все твое, не переживай.

У дверей камеры Костя задержался на секунду.

– Надеюсь, вам у нас понравится. Но все же лучше пользоваться услугами другой туристической фирмы и других отелей.

Задвинув щеколду, он обратился к дежурному:

– Тачка есть? Наркоту отвезти?

– Часа через три повезем. Все, что за вечер насобираем, сразу и отправим. Зачем машину туда-сюда гонять, и так скоро раком ездить будет. Бери в «аквариуме» следующего – в магазине задержали на контроле, водку выносил.. – Тоже ОМОН хапнул?

– Продавец. Но в ходе операции «Ураган». Я уже в сводку забил.

– Ну естественно, сто лет в обед он бы продавцу без «Урагана» сдался… Пусть сидит, у меня ужин.

Костя вернулся к себе, достал из сумки бутерброды, отодвинул в сторонку материал, конверты с наркотой. Пока грелся чайник, отыскал в журнале нужную фамилию, набрал номер.

– Здорово, дорогой мой человек Валерий.

– Костя?

– Он самый. Футбол небось смотришь? Какой счет?

– Ноль – два. Да не игра – блевотина какая-то. Ползают по полю, как черепахи на похоронах, хоть бы для приличия побегали…

– Тогда отвлеку, много не потеряешь. Скотинка у меня на земле завелась, дамочкам уши рвет вместе с сережками. Не слыхал про такие ужасы?

– Залетные, наверное. Или малолетки.

– Ты поспрашивай, да? Если что – озолочу, ты знаешь.

– Об этом не шибко балаболят. Скупщиков трясти надо, им все золото тащат.

– Так ты у них и спроси. Сережки, мол, хочу купить женушке в подарок.

– Хорошо, попробую.

– Ну и здорово! Я тебе через недельку брякну. Покеда!… Да, вот еще что. Лебедева Вера Ивановна не знакома? Из тридцатого дома? Двадцать два года. На рынке сегодня хапнули за неповиновение с дозой на кармане.

– Да какое там, к бесу, неповиновение?! Видел я все. Цирик рыночный малолетку застукал, бананы та с лотка сперла. Так дуплить начал, что зубы по всему рынку полетели. Фиг ли, народ стоял, смотрел! Чуть ли не в ладоши хлопал. Запинал бы конкретно цирик бабу, кабы не Верка. Классно она ему по шарам влупила, тот полчаса потом как суслик кастрированный по рынку ползал. А Верке не повезло, ваши налетели, спеленали, еще дубиной угостили. Несправедливо, Сергеич… Лучше б цирику выписали, он месяц назад мужика не за хрен собачий покалечил, башку проломил. А Верку-то?

– Так ты знаешь ее?

– Что ж не знать? Девка, конечно, гоношистая, дурная. Парень в юбке. Себе на уме.

– На игле?

– Вроде нет. Травку покуривает.

– У нее героин нашли.

– Ну, может, уже и подсела, я ж не нарколог участковый, учетных карточек не веду. Она с Юркой Котиным трется, тот – героинщик. Знаешь такого?

– Конечно, – соврал Костя, записав фамилию на календаре.

– Вот ему, может, и брала.

– Ладно, понял. Смотри футбол дальше. Пока.

– Слышь, Сергеич. С Веркой-то… Заступилась, и ее же…

– А ты че не заступился?

– Да я… Ну… Там…

Костя повесил трубку. Уставился на свистящий чайник, минуту сидя без движения, потом, очнувшись, выдернул вилку. Кипяток, расплескавшись по столу, залил какие-то бумаги. Костя взял конверт, посмотрел сквозь него на лампу, Книга Корнея Чуковского «От двух до пяти».

«А ты ж чего не заступился?…»

В кабинете отца-шефа как дамоклов меч висел стенд. Показатели работы оперативного состава. Рассмотрено материалов, раскрыто неочевидных преступлений, количество заведенных дел оперучета… Казанцев Константин Сергеевич… Место номер семь. Из семи. Грозит расставание с высшей лигой.

Высшей?

* * *

Часов в двенадцать следующего дня Костя забрал Веру из камеры. Ссадина на ее щеке покрылась черной коркой, по пути девушка еще раз попросила разрешения умыться. Казанцев отметил про себя, что Вера действительно похожа на пацана. Короткая стрижка, ноль косметики, джинсы, мешковатая куртка… Взгляд волчонка. Правда, не затравленного.

– Садись. Как спалось?

Судя по красноте глаз, спать она не ложилась. Вернее, не садилась – в камере были исключительно сидячие места.

– Нормально, – буркнула Вера, – закурить не дадите? У меня отобрали.

Костя кивнул, выбил из сморщенной пачки беломорину, щелкнул зажигалкой. Вера приложила к начавшей кровоточить ссадине мокрый платок, жадно затянулась.

– Давай почитаем, что нам наука установила, – опер вытащил из материала листок, разукрашенный печатями. Заключение эксперта криминалистической лаборатории.

– Такого-то сякого-то на исследование поступили конверты с веществом, изъятым у гражданки Лебедевой В.И., тыры-пыры… Конверты опечатаны печатью номер… Скреплены подписями понятых. Это все не интересно… Ага. Проведенным исследованием установлено, что белый порошок является веществом природного происхождения, относится к известняковым породам и применяется для изготовления мела… – Костя перевел взгляд на Веру. Та напоминала папуаса, впервые попавшего в кинотеатр.

– Чего-о-о-о-о?…

– Я не понял, – спросил Костя, – у нас теперь мелом ширяются?

– Не… Не знаю.

Мелом у нас не ширяются. Вера, конечно, не химическая лаборатория, но уж героин от мела отличить могла. Да и Ван-Гог таких подлянок устраивать не будет. Он маркой фирмы дорожит, к тому же, не дай Бог, застукает кто из клиентов, второе ухо отрежет. Нет, нет… Не успел он шельмануть. Она сама пакетик из тайничка взяла, сама проверила, сама в карман сунула… Какой мел?

– И почем ты этот пакетик нашла? Небось за тонну сговорились? В другой раз на рынок ты не ходи, У нас в подвале пара мешков лежит для побелки – так и быть, за сотню грамм уступлю. Мел там хороший, белый, как мука, высший сорт.

Костя перевернул листок.

– Так, ну, со вторым конвертиком полный порядок. Анаша! До чего ж ты хороша! Вес нетто согласно заключению – три целых шесть десятых грамма. Ну, Вера Ивановна, у тебя сегодня какой-то прям наисчастливейший день! Вместо героина – мел, анаши до уголовной ответственности тоже не хватает. Это, я б даже сказал, чудо! Почему мне так не везет? Пришел бы на работу, начальство мне иномарку в подарок – держи, Константин Сергеевич, за кровопролитную борьбу с наркомафией! Заслужил! Да хрен там, не то что иномарку, премии квартальной не дождешься. Хотя шеф наш какого-то доброго волшебника наверняка прикрывает. Уже второй «опель» меняет. Безо всяких чудес.

Казанцев швырнул заключение на стол.

– Свободна, красавица!

– Совсем?

– Нет, наполовину. Ноги можешь оставить. Считай, отделалась тяжелым испугом. А то, что ОМОН фейс попортил, – так меньше по непотребным местам болтайся. И еще, – Костя сменил игривый тон на более серьезный, – я в чудеса не верю, влетишь снова, может и не подфартить, как сегодня… Поэтому завязывай, подруга… Лектор из меня хреновый, больше ничего говорить не буду. Ступай. Бабуле привет.

Вера, конечно, расслышала слова Казанцева, но, все еще не выйдя из тормознутого состояния, продолжала сидеть. Наваждение какое-то. Эльхан, айзер с рынка, тоже марку блюдет и так дешево динамить не будет. Тем более что раньше у него с Верой никаких проблем в товарно-денежных отношениях не возникало. Пять грамм, стандартный вес… Цена с учетом инфляции. Может, и вправду повезло, перепутал эксперт пакетики или пьяный был.

Она сунула мокрый, испачканный кровью платок в карман, поднялась со стула, не решаясь шагнуть к двери. Неужели пронесло?… Со знакомого Витьки-Котлеты, когда накрыл его «Ураган» с дозой на кармане, оперок за отмазку полтонны бакинских запросил. Бегал Котлета с высунутым языком недели две, бабки искал. А потом еще сам у опера эту же наркоту и покупал.

На пороге она задержалась и неожиданно произнесла:

– Спасибо… До свидания.

– Да, кстати, – с ухмылкой ответил Костя, – возьми на память. Сувенирчик. Он кинул ей пакетик с мелом.

– И передай своей подружке, что от бананов толстеют. Фигуру испортит…

Спустя несколько минут после ее ухода Костю вызвал любимый шеф.

– Что по бабе?

– А ничего, Сергей Павлович. Анаши до статьи не хватило. Двух грамм всего. Обидно. А порошок мелом оказался.

– Каким еще мелом? – обалдел шеф.

– Ну, в школе, знаете, дети на досках рисуют? Белый такой…

– Хватит дурака из меня делать. По сопротивлению что?

– Я вас умоляю, Сергей Павлович, вы серьезно думаете, что в суде проскочит история, как двадцатилетняя соплячка накостыляла бойцам особого назначения, прошедшим горячие точки? Попадет в газеты – засмеют… Да не переживайте,

Сергей Павлович, «Ураган» только начался, наловим еще.

– Кому бы говорить, – начальник кивнул на стенд, – скажи омоновцам спасибо, что хоть они за тебя палки рубят… Запомни: не будешь на совесть работать – скатертью дорога.

– Спасибо за оказанное доверие, Сергей Павлович. Буду.

Вернувшись в кабинет, Костя вытащил из стола пакетик с героином, вскрыл и высыпал содержимое в цветочный горшок, перемешав затем наркотик с землей. Погрозил пальцем герани.

– Последний раз! Будешь ширяться – засохнешь. Реально.

* * *

Костя запрыгнул в «уазик» на ходу.

– Не подождать секунду? – раздраженно посмотрел на водителя, отряхивая от мокрой грязи брюки.

– Да сколько же ждать?! – ответил за водителя участковый инспектор Гриша Бугаев, – заявочка веселая. Не дай Бог позже главковских приедем.

– Не позже. У них вертолетов нет. А по пробкам даже с мигалкой час прошкандыбаешь.

УАЗ неуклюже выполз со двора. Пол в машине был покрыт досками. Родной – железный – давным-давно сгнил, и водитель настелил паркет. Под самим господином управляющим, как называл шофера Костя, вообще пола не было, он ставил ноги прямо на педали, под рулем натянув кусок полиэтилена, чтобы грязь с дороги не летела в лицо.

– Кто вызвал? – продолжая чистить штанину, спросил Казанцев.

– «Скорая».

– А «Скорую»?

– Не знаю… Три огнестрела. Двое отошли, третий жив.

– Сильно… Адрес нигде не светился?

– Димка безухий там живет, Курицын. Ван-Гог «погоняло». С наркотой как-то залетал.

– Разборки, может?

– Может. Сейчас узнаем. Олежек, прибавь газ-ку… Раз один жив – расскажет. Пока не добили.

Машина наскочила на лужу. Салон окатило грязью.

– Тьфу!

Гриша, сидевший спереди, снял фуражку и стряхнул воду, затем платком вытер лицо.

– Сам же просил прибавить. Припарковались возле дома, въехав на газон. «Скорая» заняла узкий тротуар, преградив путь.

– Кость, ты знаешь человека, который на фотографии в паспорте в головном уборе? – непонятно к чему спросил Гриша, надевая фуражку и выходя из машины.

– Нет.

– Махмуд Эсамбаев. Танцор. Клянусь! Сам видел. Он на паспорте в папахе. Ему лично Щелоков разрешил, министр бывший.

– Ну и что?

– Да так, ничего.

Квартира находилась на третьем этаже. Водитель остался караулить машину, замки на дверях которой заменяли веревочки. Однажды он оставил вверенный транспорт без присмотра, и УАЗ угнали балбесы-рокеры. Накатавшись, бросили.

Дверь открыта. Костя, миновав коридор, прошел в гостиную, где, судя по голосам, и происходило действие.

…На пороге, прислонившись к белым дверям и уронив голову на грудь, сидел парень с одним ухом. Футболка с трафаретом группы «Продиджи» была разорвана в районе лысины солиста, отчего казалось, что пулю заработал солист. Кровь почти не различалась на фоне ярких красок рисунка; если бы не окаменевшие глаза умершего, Костя решил бы, что парень придуривается, изображая покойника. Эти наркоты – редкостные приколисты.

На полу возле стола лежала молодая девица. Здесь все ясно с первого взгляда: пуля вонзилась в голову, прямо под глаз, и вышла через затылок. Кровь на полу казалась неестественно яркой и чем-то напоминала густой малиновый сироп. (Ну, Казанцев, у вас и фантазия…) Девица, вероятно, сидела на стуле, пила кофе, когда началась пальба.

Третий потерпевший, молодой парень, лежал на диване, над ним колдовали два врача, мужик и женщина.

Созерцание обстановки длилось секунды две, не больше.

– Генка; – кивнул Гриша на сидящего возле дверей, – Ван-Гог.

Медики обернулись на голос.

– Милиция, – представился Костя. Хотя и так ясно, что не санэпидемстанция. Гриша был в форме.

– Это жена его, – кивнул на лежавшую девицу участковый, – скандальная мадам.

Костя приблизился к третьей жертве. Парень находился в сознании, слегка постанывал. Повязки стягивали бедро и предплечье. Врачи в темпе паковали инструменты, санитар ждал команды, стоя в углу комнаты с носилками, словно часовой с огромной винтовкой.

Казанцев, чуть наклонившись к раненому, задал короткий наводящий вопрос:

– Кто?

Парень облизнул сухие губы и покачал головой:

– Не знаю…

– Кто?!

Раненый приоткрыл глаза и вздрогнул. Осатанелый взгляд Казанцева жег сильнее засевших в конечностях пуль (Сам добью!!!).

– Кто?

– Юрка… Котин…

– За что?

Парень наморщился и едва слышно выдавил из себя, будто остатки зубной пасты из тюбика, два слова:

– Доза нужна.

Костя выпрямился, обернулся к Бугаеву:

– Сгоняй за управляющим, пусть на воротах встанет, я отзвонюсь пока…

Участковый побежал вниз, Костя набрал номер дежурки, доложил обстановку. Санитар с врачом-мужиком перекладывали раненого на носилки. Дебош приключился минут сорок назад. Стрелок наверняка еще под впечатлением, то есть соображает слабо, а если ужалился, то и подавно угорел. Не хапнуть быстро – перестреляет еще дюжину. Разжижение мозгов.

Костя черкнул данные раненого, номер бригады «Скорой», название больницы. Добивать бедолагу вряд ли придут, как это у братвы заведено, охрану можно не ставить. А сам не убежит. Не уползет. После операции пообщаемся подробней.

Гриша уже вернулся на площадку, притащив на хвосте не только водителя, но и пару постовых.

– Олежек, вставай на ворота, – приказал Казанцев водителю, – жди начальство. Скажи, что мы пошли в секретную засаду, а то развоняютса, почему не дождались и не доложили. Да, кстати, «фомич» есть? Или приблуда какая?

– Ломик, лед долбать.

– Где лежит?

– Под задним сиденьем.

– Понял. Господа сержанты и офицеры, поздравляю вас с началом ликвидации особо опасного мудака. Только что уложившего двоих.

– Может, подмогу дождаться? – предложил Гриша. – Береженого Бог бережет.

– Не будет подмоги… Личный состав по приказу командира рубит палочки в магазинах, отлавливая несунов и повышая раскрываемость.

– Тогда – ура!

Адрес Котина участковый помнил наизусть. По пути для поддержания боевого духа он рассказал пару анекдотов про ментов.

– Так, вот его окна, – кивнул в сторону третьего этажа хрущевки Бугаев.

– На ту сторону выходят?

– Нет.

– Мужики – под окна. Всех впускать, никого не выпускать. Вопросы?

– У него пушка?

– У него гаубица и зенитно-ракетный комплекс на кухне.

Постовые вытащили оружие, вдоль дома прокрались под окна.

– Ну, Гриша, партия сказала: «Надо».

– Комсомол ответил: «Хрен!» На пролете между этажами Костя, словно копье, приподнял ломик и прошептал:

– Ну, чего? «Телеграмма» или «водопроводчики»?

– Гринпис. А еще лучше – ритуальные услуги, рекламная акция, лотерея. Каждому выигравшему – бесплатную могилу.

Шуточки немного снимали нервный напряг, хотя по рюмке коньяка было бы надежнее. Дверь квартиры представляла собой, как писалось в протоколах, картонно-деревянную конструкцию, оборудованную одним накладным замком отечественного производства. При приложении направленного действия мощностью в одну человеческую силу произойдет самооткрывание. На обивке – свежевысохший мазок. Словно художник опробовал качество кисти на мольберте. Кровушкой. Тут же надпись баллончиком «Пьянству – бой!».

К счастью, обошлось без силового вмешательства, ибо дверь оказалась не заперта.

– Сегодня в нашей тюрьме день открытых дверей, – вновь прошептал Костя, – приглашаются все желающие. Пошли…

Ноздри защекотал намертво въевшийся в стены дух помойки и табачного дыма, словно это была не квартира, а огромная загаженная пепельница. Гриша не смог удержаться и чихнул, прикрывая рот рукавом. Из дальней комнаты послышалось шарканье ног. Костя поднял пистолет. Из коридора выполз субъект женского пола лет двадцати пяти-семидесяти, то есть совершенно неопределенного возраста, ввиду стойкого и вызывающего пьянства. На признаки пола указывала юбка. Коридорная лампочка, покрытая слоем копоти, своим мерцанием создавала волшебный колорит кинофильма о вампирчиках.

– У вас дверь не заперта. Здравствуйте, – представился Костя, не опуская оружие с линии предполагаемого огня.

Дама, придерживаясь рукой за обитую газетами коридорную стену, сделала три заплетающихся шага вперед и, упершись лбом в ствол пистолета, просипела:

– Закурить нету?

От ее свежего дыхания у Казанцева защипало в глазах. Газовая камера.

– Нету. Юрка дома?

Сеньора поморщилась, мотнула головой, как корова, отгоняющая назойливых мух.

– Не-е-е.

Костя отодвинул хозяйку, не опуская пистолета, прошел в комнату. Пусто. Гриша тем временем посетил вторую комнату, где кроме воняющей мочой тахты ничего не обнаружил.

– Юрка где? Слышь, пугало? В ответ фрау отрыгнула керосином и свалилась под ноги сотрудникам правоохранительных органов.

– Достойный ответ. Чёткий и ясный. Все бы так.

Костя осмотрел кухню и туалет с расколотым пополам унитазом.

– Отвалил красавец… Мамаша нас сегодня вряд ли чем порадует. Ну и ладно, есть у меня одна идейка, – Костя поставил пистолет на предохранитель, – баба у него через подъезд живет, Верка Лебедева, месяц назад влетала с наркотой, у меня материал был. Пойдем проведаем, поболтаем. Мадам, спокойной ночи!

– Хрю…

* * *

Вера впустила Юрика, захлопнула двери. Он с порога, не снимая ботинок и куртки, ринулся в ванную, врубил воду. Вера зашла следом и стада наблюдать, как он сунул голову под струю, затем принялся оттирать куртку.

– Ты что делаешь? Что случилось? Юрик не ответил. Закончив с курткой, взглянул на джинсы, руганулся и присел на край ванны.

– Короче, нормалек, Веруха! Срываюсь я. Шухер вышел. Будут искать – ничего не знаешь. Бабки есть?

– Откуда? Утром же спрашивал. Куда срываешься, какой шухер? А намочился зачем? – Вера кивнула на куртку. – Что случилось-то? Зарезал кого?

– Не… Я похож на человека, который может зарезать? Застрелил. Троих. Безухого, бабу его и Котлету. Говорю же, шухер.

Юрик достал из-за пояса пистолет, извлек магазин, передернул затвор. Патрон выскочил и улетел под ванну.

– Бля… Фиг ли? Безухому что, в падлу было дозу дать? Вернул бы я ему бабки. Козел вонючий. Пальцы гнуть начал. И Котлета туда же… Когда подыхал, раком был готов стать, лишь бы шмальнуться дали. Зло меня взяло, не удержался в общем, веришь…

Говоря это, Юрик трясущимися пальцами заряжал в обойму патроны, доставая их из кармана курточки. Закончив, воткнул пистолет за пояс.

– Ты че, правда, что ль? – Вера так и не поняла, дурачится Юрик или нет. Последнюю фразу он произнес спокойно, будто телеведуший, рассуждающий о причинах падения курса рубля.

Утром Юрик заходил, просил денег, колбасило его здорово, разогнуться не мог. Сказал, что бабок вчера срубить не получилось, еле копыта унес.

Узнав, что заначки у Веры нет, Юрик покувыркался на диване с полчаса, рыча от боли, после кое-как дополз до двери и ушел. Вера предлагала «переломаться», но Юрик в ответ послал ее в незатейливое место. Сейчас он на здоровье не жаловался, из чего можно было заключить, что ширево успешно найдено и принято. В ванну с куртки стекали мутно-розовые струйки.

Вытерев мокрую голову, Юрик прошел в комнату, рухнул на диван и уставился в стену замороженным взглядом, не обращая внимания на Верины вопросы. Наконец, чуть оттаяв, сказал:

– Пожрать дай. Кишки выворачивает.

– Извини, продуктов не подвезли… Юр, ты спокойно можешь объяснить, что случилось?

– Точно бабок нет? – переспросил он, будто не слышал вопроса.

– Да откуда? Что я, валютный фонд? Чай будешь?

– Давай, только быстро.

Вера отправилась на кухню. Она прекрасно знала Юркин упертый характер, раз не хочет говорить – не расскажет. Она зажгла газ, поставила чайник, взяла со стола окурок сигареты, закурила. Выглянула в окно…

Вдоль дома шел тот самый мент. Казанцев. На пару с участковым, которого Вера тоже знала в лицо. Напротив ее окон они остановились и посмотрели, как ей показалось, прямо на нее. Вера отскочила внутрь кухни, подозревая, что господа хотят нанести визит именно сюда, и если ее заметят, дверь придется открыть, иначе сами выставят.

Блин, значит, Юрик… Дурак! Допрыгался…

Она осторожно выглянула наружу. Менты шли в ее парадную! Через секунду внизу хлопнула дверь. "Идут спокойно, может, не за Юркой. Может, опять какой «Ураган»". Вера замерла, прислушалась. Дом точно из фанеры, на пятом этаже слышно, как в подвале кошка орет.

Шаги приближались. На ее площадке или где-то совсем рядом товарищи по оружию остановились. Вера бесшумно проскочила мимо дверей в комнату, прислонив палец к губам, зашептала:

– Юра, там менты за дверью. Наверно, сюда. Шепот прервал короткий резкий треск звонка.

Юрик вскочил с дивана, выхватил из-за пояса пистолет, метнулся в угол за шкаф.

– Открывай. Заводи сюда, сама отойди к окну. Сколько их?

– Двое… – словно привидение ответила Вера. Она все еще не могла поверить в происходящее.

– Клево… Иди, открывай. Звонок вновь резанул по ушам – уже гораздо настойчивей, словно приказ.

– Юр, погоди…

Самое интересное, что сейчас он выглядел совершенно спокойным, как спортсмен-стрелок в тире на тренировке. А глаза… Это не Юркины вечно смеющиеся глаза. Две стекляшки, вставленные мастером-чучельником и покрытые мутным лаком.

– Юр…

«Ну почему, почему я? Почему именно Юрка? За что?… Он ведь будет стрелять. Будет… Юр, ну не надо, ты же очень добрый, самый лучший… Ты вылечишься… Пожалуйста, не надо. Юрочка…»

Вера зажмурилась, представила, как открывает дверь, как в коридор заходит улыбчивый Казанцев, толстяк участковый, как они направляются в комнату. Стрельба, крики… «Держи сувенирчик, на память!» Ведь он же тоже мог… Тогда. Звонок!!!

– Открывай!

Вера очнулась. Может, сказать, что никого нет дома?

Стук в дверь.

– Вера, это милиция, открой! Она прижалась к стене.

– Юр, погоди… Попробуй через балкон, там труба рядом, спустишься, не догонят…

В его глазах отразился упавший из окна солнечный лучик. Юрик, как показалось Вере, расслабленно выдохнул. Опустил руку с пистолетом, посмотрел на балконное окно, кивнул головой и вышел из-за укрытия.

– Только тихо, Юрочка. Там ручки плохо открываются, ржавые.

Юрик на цыпочках подкрался к балкону, ухватился за дверную ручку. Задвижка действительно открывалась тяжело и с предательским скрежетом.

– Осторожнее… Юр… давай подержу, – Вера кивнула на пистолет.

Он попытался повернуть задвижку одной рукой, но та не поддалась.

– На, – Юрик сунул пистолет Вере и аккуратно, почти бесшумно, стал открывать задвижки.

На вторую, внешнюю дверь ушло еще полминуты. Юрик забрал пистолет, пригнулся и шмыгнул на балкон, словно любовник, застигнутый рогатым муженьком. Перегнулся через перила, посмотрел вниз и почти тут же влетел обратно в комнату.

– Обложили, гады… Сучары. Открывай! Он прыгнул за шкаф, передернул затвор, поднял пистолет.

– Давай быстро! Не врубятся.

Треск звонка и барабанные удары по двери слились в какую-то абсурдную, вычурную какофонию. Почти Людвиг Ван…

Глаза Юрика смотрели в будущее с мертвой, железной уверенностью.

Она пошла открывать.

* * *

Костя приложил ухо к обитой рейками двери.

– Дома, точно. Я в окне ее срисовал.

Он выпрямился, ударил кулаком по обивке.

– Вера, открой! Дверь сломаем! У нас фомка есть большая! Что за дела-то?

– Тихо, – Гриша приложил палец к губам, – шаги.

– Кто? – из прихожей, будто из склепа, раздался полумертвый голос.

– Вера, это я, Казанцев. Из милиции, помнишь? Тут по материальчику проблемки, поговорить бы надо.

– Сейчас, подождите, я накину что-нибудь. Спала.

– Ночью спать надо.

Она повозилась в прихожей, наконец отперла замок. Костя, прислонив к стене фомку, вошел в прихожую.

– Ты в джинсах спишь, да?

– Прилегла просто… Голова.

– Темновато тут у вас, – сказал Гриша, пытаясь найти выключатель.

Вера отошла в сторону, пропуская гостей.

– Есть кто? Или одна скучаешь? – Казанцев осторожно приоткрыл дверь в бабушкину комнату.

Бабушка вторую неделю лежала в больнице.

– Одна, – ответила Вера голосом человека, пару дней провисевшего на дыбе.

Казанцев сделал шаг в направлении большой комнаты. Он не увидит Юрика. А если и увидит… Ноги подогнулись. Она медленно сползла по стене на пол, уперлась локтями в колени, что есть силы сдавила уши ладонями и зажмурилась…

«Ксюша, Ксюша, Ксюша – юбочка из плюша…»

Наверное, она все сделала правильно.

Когда «уазик», выпустив вулканический залп черного дыма, тронулся с места, увозя спеленутого по рукам-ногам Юрика, Казанцев подтолкнул Веру:

– Ну, фройлян, а мы пешком. На всех транспорта не напастись. Да тут и недалеко.

– Может, подождем, – предложил Гриша, – сейчас врежет.

Над головами повисла взрывоопасная тучка.

– Не сахарные. Шагом марш.

Казанцев еще разок подтолкнул Веру, руки которой были сцеплены за спиной настоящими американскими наручниками. Подарок знакомого частного охранника.

– Казанова, – Бугаев поправил фуражку, – церковь знаешь у нас лютеранскую рядом с отделом?

– Еще бы.

– Прямо сейчас туда и беги. Падай перед Боженькой на коленки и благодари, пока лоб не разобьешь.

– Я православный.

– Да это все условности… Какая разница? Боженька один. Между прочим, в соседнем отделении открыли церковный кабинет. Вместо ленинской комнаты. Раз в неделю поп приходит исповедовать и на задание благословлять. Раскрываемость у них на десять процентов выросла.

– У нас без попа вырастет. А этому аборигену тоже повезло. Я полное моральное право имел его на месте положить. А так получит двадцатничек. Ждать-то будешь, фройлян?

Вера не ответила.

– Никакой церкви, Гриш. Сейчас отрапортуем папикам и прямым ходом в наш спецподвальчик. Берем по полкило какого-нибудь «Арарата» и снимаем стресс по проверенной схеме… Не знаю, как ты, но если я сейчас не расслаблюсь, к утру заболею простудой на нервной почве и начну стрелять из окна по прохожим. Не каждый день тебе в рожу пистолетом тычут. Не представляешь, Гриш, какое это чувство. Так хорошо, так душевно… Особенно когда уверен, что ствол боевой и с патронами.

– Я ж говорю – рука Господня! Прикинь – полные карманы боезапаса, а в магазине пусто!

– Да просто зарядить забыл в нервотрепке. Я тоже забыл свой с предохранителя снять, а то водил бы сейчас Юрочка хороводы с ангелами… Ну и личико у него было. Типичный хорек с бакенбардами. Жмет, жмет на газ, а газу нет…

Костя нервно, отрывисто засмеялся. Крупные капли-бомбочки застучали по асфальту, наполняя пространство монотонным гулом.

– Говорил же, подождать надо! – Григорий поплотнее надвинул фуражку и ушел в галоп, резко оторвавшись от спутников.

Возле детской площадки со спаленным хулиганами-партизанами домиком Вера вдруг остановилась.

– Мне больно… Я не убегу.

Костя раздраженно, на грани злости посмотрел на Веру, потом неожиданно кивнул:

– Ладно, давай.

Он расстегнул наручники, снял и убрал их в куртку.

– Пошли быстрее.

Вера пару раз сжала-разжала онемевшие кисти, не двигаясь с места, затем, посмотрев в глаза Казанцеву, сказала:

– Подождите… Вот. Сувенирчик. На память. Она откинула пальто и за два захода что-то достала из кармана джинсов.

– Держите.

На протянутой маленькой ладони лежали шесть золотистых пистолетных патронов…

Седьмой остался дома, под диваном. Выскользнул из пальцев, когда Вера с сумасшедшей скоростью разряжала пистолет, моля Бога, чтобы Юрик подольше возился с балконными задвижками…

– Только Юрику не говорите, что это я…

Дождь лил стеной.

* * *

В кабинете Казанцев вытер голову висевшей на крючке старой милицейской рубахой, стряхнул воду с куртки. Герань на окне засохла окончательно. Костя с минуту, не отрываясь, смотрел на нее, потом усмехнулся и, вытащив патроны из кармана, один за другим затолкал их в цветочную землю.

Высокое напряжение

Посвящается Олегу, Володе, Лёше, а также всем остальным, благодаря которым наше светлое общество не погрузилось окончательно во мрак…

ГЛАВА 1

– Деточка, соедините меня с дежурной частью.

Никакой деточки не было. Паша просто дурачился. Причиной тому была дикая жара в кабинете, превращающая пребывание в нём в небольшой ад.

Помимо страшной духоты, в воздухе царили запахи наполненных до отказа пепельниц, потных футболок и носков, ароматы мусорных вёдер, забитые недоеденными накануне консервантами китайской ветчины и огрызками огурцов. Плюс ко всему рой мух над головой, слой песка под ногами и влажные стены со всех сторон. Нечто среднее между спортивной раздевалкой и общественным туалетом.

Присутствующие в кабинете общаться старались как можно меньше, дабы не тратить понапрасну свою интеллектуальную энергию. В такой духоте любая умная мысль давалась с трудом, и, чтобы не сморозить какую-нибудь глупость, все предпочитали молчать.

– Дежурный Королёв, – ответил Паше строгий бас вместо воображаемого в мечтах застенчивого голоса «деточки».

– А это я. Как у нас там с мертвецами?

– Кто это «я»? – дежурный Королёв, вероятно, ещё не научился распознавать Пашин голос, напоминавший тембром раннего Александра Малинина.

Паша не обиделся, разумеется.

– Достоевский. О, перепутал, – Гончаров. Из группы пролетарского гнева.

– А, ты, Паша. Пока тьфу-тьфу. Бабуля от сердечка преставилась, да дядечка в петлю влез. От жары, наверное. А так всё.

– Самоликвидаторы не в счёт. Отбой связи. Если что, мы на месте.

Паша положил трубку.

– Есть что-нибудь?

Гончаров покачал головой. Бедный вентилятор на столе начал плавиться от нагрузки. Паша нажал кнопку.

– Совсем сдурел? Задохнёмся ведь!

– Технический перерыв. Вентилятор тоже жить хочет.

В небольшой комнате кроме Паши находилось ещё трое человек. И ещё двое из «группы пролетарского гнева» сидели за стенкой. Два кабинета на шестерых – вполне сносно. Вот только с окнами было напряжённо – всего одно на те же два кабинета. Паша как раз расположился напротив него.

Если уж быть точным до конца, то двое страдальцев из безоконного кабинета носились где-то в городе и сейчас их на месте не было. Оставшаяся четвёрка, к слову сказать, тоже оказалась в сборе чисто случайно. На опорной базе все вместе собирались только утром – послушать сводку, обсудить сплетни, а затем разлететься по району. Дежурный, естественно, оставался на месте.

Какой-то опер из отделения в шутку назвал всю команду группой пролетарского гнева, и название это вскорости крепко укрепилось за ними. Официально же граждане-товарищи именовались группой по раскрытию тяжких преступлений. А точнее, убийств и тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Разумеется, сфера влияния группы распространялась только на один район города Санкт-Петербурга.

В начале года руководство Главка и прокуратуры, озабоченное резким ростом убийств, решило создать новую ударную силу в виде нескольких команд, специализировавшихся именно на этих преступлениях. Директива разлетелась по районам, где была встречена с недостаточным для важности такого вопроса энтузиазмом. Негативные эмоции были вызваны тем, что комплектовать команды надо было за счёт внутренних резервов. А вопросы изыскания «внутренних резервов» всегда стоят остро. Там – за счёт внутренних, тут – за счёт внутренних, но закрома-то не бесконечны.

Официально директива звучала примерно так:

«Создать группы из числа наиболее опытных сотрудников в количестве 6–8 человек».

Недостаток формулировки сразу бросался в глаза. Не стилистические ошибки, нет, а фраза – «из числа наиболее опытных». Кто ж захочет отдавать «наиболее опытных»?! «Наиболее опытные» нужны самим. Позарез причём.

Секундочку, секундочку. А где критерий этой опытности? Количество лет, проведённых в отделении, или способность раскрывать кучу преступлений, не выходя из кабинета? Или ещё что? И кто решает – опытен сотрудник или просто-напросто салага? Естественно, последнее слово за начальством. За ру-ко-вод-ством. За местным, прежде всего. Оно посмотрит и постановит – достоин! Или не достоин.

Как известно, мнение начальника всегда самое верное, а точнее, единственно верное и обжалованию ни-ни. Что ж, раз так, почему бы тогда не избавиться от неудобных людей, воспользовавшись подвернувшейся под руку директивкой?! Кто проверит – опытный ты или неопытный? Мы считаем, что опытный. Самый опытный. Поэтому дуй в группу и используй свой опыт по назначению. Жалко, конечно, но приказ есть приказ.

Вот тут и собрались опытно-неудобные. Получили две комнаты в здании медвытрезвителя (других свободных помещений на горизонте не наблюдалось, и эти-то выделили временно да с большим скрипом), закупили на свои личные кое-какие канцелярские принадлежности и вступили в борьбу со злодеями-убийцами.

Нельзя сказать, что ребята совсем уж были бездельниками, пьяницами и деревянноголовыми. Просто неудобными. Где-то, когда-то, кому-то дорожку перешли. И не из-за характера или по злому умыслу, а по причине необычного подхода к оперативно-розыскной деятельности.

К примеру, Вовчик Белкин, изучающий сейчас наставления по обходу жилмассива, попал сюда за футбол. За самый настоящий – с мячиком, воротами, поляной. Это не запрещено и даже поощряется. Но, к сожалению, не поощряется неверный выбор участников игры.

Вовчик устроил матч с судимыми. Встретился с местным «папой» и договорился сразиться на школьном стадионе. На кону – пять «лимонов». Количество игроков – десять на десять. Число замен неограниченно. Матч посвящен предстоящим Играм Доброй Воли. Подход чисто благородный – менты не хватают во время встречи ребят, находящихся в розыске, а блатные не щиплют по карманам у болельщиков-зевак и не кричат: «Смерть легавым от мяча». То есть «ножа». Всё спокойно, без понтов.

На матч собралось тысяч десять зрителей. Судил школьный учитель физкультуры, как человек незаинтересованный. Менты победили. Два-один. Вовчик затолкал в ворота решающий мяч, «пахан» отстегнул пять «лимонов», по очереди откричали: «Команде урок физкульт-ура! Команде ментов физкульт-ура!» и быстренько разбежались. Часть выигранных денег потратили на покупку дешёвого компьютера, а остальные попросту просадили в кабаке.

К компьютеру нужен был модем и принтер, поэтому Вовчик договорился ещё на одну игру. Но матч не состоялся. Вовчика дёрнули на ковер и пробили в его ворота штрафной – говоря попросту, навтыкали по шее. А чтобы он впредь не откалывал подобных номеров, сплавили его в «убойную» группу.

Хотя, по большому счёту, футбол – это был всего лишь повод. Вовчик отличался тем, что всегда хотел много знать. «А зачем, а почему?» Ну, и так далее. И ладно бы просто спрашивал, так он ещё имел обыкновение не соглашаться с тем, что ему отвечали. Что в системе МВД считается дурным тоном. Вовчик же это обстоятельство слабо улавливал.

Что касается его достоинств, то он обладал подвешенным языком, изворотливой башкой и абсолютной независимостью перед авторитетами – будь то бандитские или милицейские.

Костю Казанцева, в отличие от Вовчика, сгубила страсть не к футболу, а к женщинам.

Они вились вокруг Кости всегда. Не просто всегда, а именно всегда. На дежурстве, на происшествиях, в засадах, в рейдах, ну и, само собой, в нерабочее время – во время пьянок, слётов, культпоходов на балет. Один раз Костик умудрился протащить крошку-блондинку на секретное оперативное совещание.

За что женщины любили Константина Сергеевича, для большинства его коллег оставалось загадкой. Вряд ли за внешность, Костик далеко не Ален Делон, и уж наверняка не за кошелёк – долгов у Казанцева накопилось до следующего года. Но любили.

Паша втайне завидовал Костиным способностям обольщать женщин. Начальник Казанцева, наверняка, тоже завидовал, а зависть – штука неблагодарная.

Чашу терпения переполнила следующая история.

Как-то утром шеф по обыкновению открыл свой кабинет и на любимом кожаном диване обнаружил спящую девчонку. Разбуженная звуком открывающейся двери «герла», увидев начальника, нисколько не смутилась и, зевнув, спросила: «А ты кто такой?» Немного придя в себя от такой встречи, шеф возмущённо-справедливо вопросил: «А кто ты сама такая и почему, зараза, спишь на моём диване, не снимая туфель?!» «А мне Константин Сергеевич разрешил!» Вот так! Сам Константин Сергеевич!

«Ах, Константин Сергеевич?! Ну, сейчас мы быстро разберёмся, кто у кого в кабинете спать может. Иди-ка сюда, Константин Сергеевич, подставляй зад и получай с размаху…»

«А что делать было? – жаловался впоследствии Костик. – Девчонка на последнюю электричку опоздала, своего дивана у меня нет, вот я её к шефу и пристроил. Ключ в дежурке взял запасной и уложил на диванчик. Думал, с утречка разбудить, пока отец-начальник не заявился, да не успел – троллейбусы не ходили. Сломались, мать их!»

Так что, теперь Костик тоже очутился в «убойной» компании.

Последним из присутствующих сейчас в кабинете – Пашу Гончарова оставим на потом – был Игорь Петрович Таничев. Именно так, по имени-отчеству следовало обращаться к вышеупомянутому лицу. Потому что Таничев, в отличие от остальных, был настоящим аксакалом. По возрасту он приближался к сороковнику, по стажу работы – к двадцатнику, а по количеству знакомых в районе – к числу неустановленному. Но что больше сотни – определённо.

Что же касается его особенностей, наиболее яркая из них заключалась в том, что он никогда не говорил: «Не знаю». Всегда что-нибудь отвечал, даже если действительно не знал. Прямо «Что? Где? Когда?» в одном лице. Подобная голова была достойна уважения, а личность, носившая эту голову, – вежливого обращения.

Сгубила Петровича тоже страсть. Как это ни печально, самая заурядная страстишка – любовь к спиртному. Ребята Петровича понимали – человек старой закалки, застойного времени и жертва тлетворного влияния социализма.

Перестройку и капитализацию родного общества он воспринял с пониманием и поддержкой, но страсть к выпивке захватил с собой, наверное, на память о коммунистическом строе. Однако стоило кому-нибудь упрекнуть его в излишествах, как он довольно трезво начинал цитировать Дзержинского, мол, милиция – это лучшие представители народа. А раз народ пьёт, «то почему представитель не имеет права?» Конечно, Петрович не был завзятым алкоголиком, тем более последним пропойцей, но если находился повод, он никогда не отказывался.

Само собой, пьянство – штука плохая и в органах не очень приветствуется. Но Петровича так долго не увольняли по двум причинам: во-первых, он ни разу «не влетал», и во-вторых, он был весьма неплохим опером.

Имея внешность среднестатистического пьяницы, он быстро находил контакт с гопниками, БОМЖами и прочими низами общества. Когда он вызывал в кабинет подучётный элемент, постороннему глазу было бы трудно определить – где Петрович, а где «элемент». «Элемент» же уважал его за рассудительность, справедливость и внешнюю схожесть. Когда в притоне после совместной пьянки кто-нибудь находил удостоверение Таничева, то без всяких вопросов приносил в отделение – владельцу.

Петрович, постоянно вращаясь в подобном обществе, обладал неплохим знанием оперативной обстановки на своём участке и имел самые высокие показатели. Иногда бедняга-потерпевший ещё не успевал обнаружить кражу, а Таничев уже знал, кто её заделал и где вещички.

При всём этом Петрович чувствовал меру, держал «марку» и не допускал панибратского отношения к себе со стороны «элемента». Ценное качество. Вроде бы свой, но и на расстоянии.

С Таничевым долгое время проводилась воспитательная работа, на собраниях он торжественно клялся завязать пить без закуски в рабочее время, но после тех же собраний нажирался в стельку. Поэтому, недолго помучившись, на воспитательную работу махнули рукой. Только во вред. Человек не в детском саду, сам всё решит.

Но при первой удобной возможности от Таничева не преминули избавиться. От греха подальше. Не влетал, не влетал, а вдруг… Сейчас с этим сурово. Не приведи Господь. Получит и влетевший, и начальник.

Петрович не обижался, перевод не влиял ни на должность, ни на звание. Разве что на обратный путь до дома. Теперь приходилось ездить на пару остановок дальше.

Два остальных парня из «убойного» отдела были для всех «тёмными лошадками». В отделениях они отработали по два месяца, и начальство, дабы не тратить время на обучение и воспитание, сплавило их в группу, вероятно, посчитав, что стаж в два месяца есть вершина опыта. Оба чем-то были схожи внешне – короткий ёжик волос, кубик-торс и сбитые до шишек кулаки. Паша в запарке иногда путал их по именам – Лёшу с Колей и, соответственно, Колю с Лёшей.

Лёша, придя в команду, притащил боксёрскую грушу, гантели и эспандер, а Коля – перчатки и кимоно. Теперь они, набираясь столь необходимого в оперативной работе опыта, дружно выколачивали из груши опилки, рассудив, что, чем быстрее они окончательно собьют себе кулаки, тем быстрее научатся раскрывать убийства. Сейчас они укатили договариваться с кем-то насчёт спортзала.

Попытки Таничева и Гончарова объяснить, что главное – как раз не умение бить, а умение находить того, кого бить, они восприняли, как Таничев – лекции о вреде пьянства, поэтому на спортсменов махнули рукой. Вот только попросили не ломать перегородку между кабинетами, когда они снова решат поднабраться спортивного опыта. Ремонт нынче стоит дорого. Гораздо дороже груши.

Паша, пожалуй, был единственным, кто попал сюда на демократических началах. Нельзя было сказать, что он идеал оперативника и ему чужды недостатки, имевшиеся у коллег-оперов. Он в полной мере обладал ими всеми, но, может быть, в значительно меньшей степени. Любил выпить, любил женщин, любил футбол. Любил резать правду-матку, но… Всего понемногу. Без последствий и далеко идущих намерений. Типовой проект, как говорят строители. Человек толпы, как заверяют писатели.

В связи с тем что в его отделении опытными были все, а резко бросающихся в глаза недостатков ни за кем не замечалось, то всё решил жребий. Пятеро оперов бросили кубики, и после Пашиного броска в отделении осталось уже четверо оперативников, а Гончаров перебрался в вытрезвитель.

До сегодняшнего дня команда не раскрутила ни одного серьёзного убийства, кроме пары «бытовух», что было и понятно. За месяц очень тяжело создать сильную структуру, да и багаж, привезённый из отделений, был тяжёл – потенциальные «глухари» с отсутствием каких-либо зацепок. А тут что сто, что тысяча человек – пока нет информации, остается лупить грушу. Заметьте – не околачивать.

Получить информацию можно двумя способами – ждать, когда кто-нибудь позвонит и обрадует, что вашу «мокруху» берут, приезжайте с «пузырём», либо копать самим, согласно утверждённому руководством плану. А так как планы были типовыми и друг от друга ничем не отличались, кроме как фабулой преступления и фамилиями потерпевших, то надежды оставались только на первый вариант. В некоторых случаях даже неизвестно было, где копать. Всё вроде проверено, отработано, а результат – ноль.

Поэтому для начала ребята сосредоточились на делах, по которым можно было хоть что-то выкопать. Остальные были засунуты в сейф до лучших времён. Лишь изредка в них подбрасывали липовые справки о проверках якобы поступающих сигналов.

В настоящий момент никто ничего не копал. Ни вширь, ни вглубь. Паша посвятил себя более важному и необходимому занятию. Он изучал тактико-технические данные пистолета имени Макарова, как он его называл. Вот ведь, зараза, экзамен заставляют сдавать, иначе «пушку» на постоянное ношение – кукиш с маслом. А без «пушки» в нынешние времена никуда. Как без молотка в домашнем хозяйстве.

Признаться честно, до сегодняшнего дня Паша знал только одно тактико-техническое свойство сего оружия – если поставить затвор на затворную задержку, то получившимся сочетанием «рамка-ствол» очень удобно открывать пивные бутылки. А тут, оказывается, столько ещё интересного – начальная скорость полёта пули, убойная сила, вес с магазином и без. Прямо высшая математика.

Стрелял Паша за всю свою практику только один раз. И то не по преступнику. Лет шесть назад пьяный мужичок, выйдя во двор, стал натравливать свою овчарку на прохожих. Кто-то вызвал милицию. В дежурке случайно оказался Гончаров, отработавший к тому времени в органах недели две.

Когда он и водитель подъехали к месту происшествия, собака уже успела разорвать пальто у двоих гуляющих. И с диким лаем ломанулась на вышедшего из подъезда пацана. Когда страшные челюсти уже готовы были сомкнуться на горле насмерть перепуганного мальчишки, Паша нажал на курок. Не имея никакой стрелковой практики, он тем не менее попал с первого выстрела. Подбежавший водитель добил раненого зверя.

Всё бы ничего, но вопрос стрельбы по животным в то время чётко регламентирован не был. И хозяин псины, оказавшийся райкомовской шишкой, передёрнул происшедшее в свою сторону – что ж такое, пьяные менты совсем обнаглели, стреляют по домашним животным мирных товарищей.

История для Паши и водителя могла закончиться, в лучшем случае, вылетом из милиции. Но им повезло, тогдашний начальник РУВД, будучи на короткой ноге с обиженным райкомовцем, замял инцидент. Ни о какой правоте стрелявших речи просто не шло. В итоге Паша с водителем ограничились строгачами, и за Пашей укрепилось новое прозвище – «Член добровольного общества защиты людей от животных».

Пашины открытия в области стрелкового оружия прервал Вовчик, начавший зачем-то цитировать инструкцию вслух. Жарко.

– Необходимо установить владельцев собак и кошек, проживающих в районе совершения преступления, опросить их и выяснить, не видели ли они преступника в месте выгула животных…

– Я бы заодно опросил владельцев хомяков, черепах, канареек и рыбок, – подал голос скучающий Таничев. – На всякий случай. Вдруг повезёт?

Внеся коррективу в учебное пособие, Таничев прислонился к холодной стенке и закрыл глаза.

Паша снова врубил вентилятор. Лопасти начали плавно набирать обороты. По радио объявили полдень. Часа в три-четыре в соседнюю дверь вытрезвителя начнут прибывать первые клиенты-пьяницы, оглашая окрестные дома криками-воплями о своём бесправии, о ментовском беспределе, о том, что простому русскому мужику теперь и выпить нельзя, и о том, что завтра всё станет известно дяде-папе-брату, которые этого ментам так не оставят. Многие уже ничего не будут кричать, откричав своё до того – на свадьбах, именинах, поминках или в «аквариумах» отделений милиции.

К подобному шумовому сопровождению ребята уже попривыкли, чего нельзя было сказать об их посетителях. Хорошо хоть вход в группу с улицы был отдельным. На дверях Таничев прибил табличку: «Не входить, убьёт! Высокое напряжение». Череп с костями Петрович рисовать не стал ввиду отсутствия таланта живописца.

Объявление избавило группу от ненужного вторжения пьяниц и их родственников с глупыми домогательствами: «А нельзя ли замять, а нельзя ли без протоколов? Давайте, мужики, по жизни договоримся, по-людски».

Жалко в телефонную трубку нельзя было вмонтировать такую же табличку. Телефон был запараллелен с каким-то вытрезвительским кабинетом, и влетевшие граждане частенько добивались прощения у Паши или Вовчика.

Костя, отзвонившись очередной мадам, положил трубку и склонился над грудой бумаг в белых корочках.

Белкин, дождавшись освобождения связи, отодвинул инструкцию, раскрыл свой блокнотик и набрал номер, вслух зачем-то пояснив:

– По трупешнику надо бы определиться…

У Вовчика имелась привычка иногда сопровождать свои действия комментариями. Вроде как остальным пояснить надо. Для ясности.

Сейчас он звонил по поводу обнаруженного накануне в подвале мертвого БОМЖа с черепно-мозговой травмой. Кто-то из присутствующих там граждан уверенно заявил, что мужичок жил когда-то в соседнем доме. «Ну, тик-в-тик он. Третий подъезд, седьмой этаж, дверь налево…» Белкин без труда установил телефончик.

– Алло, алло… Квартира семьдесят восемь? Отличненько. Из милиции. Вот такое дело. Мы вчера мужчину нашли. Имеем предположить, что это ваш родственник, вроде как муж. Что значит нашли? Ну, просто нашли. Лежал. Секундочку, секундочку, не пропадайте. Вы когда своего супруга в последний раз видели? Сегодня? Утром? И что, был жив? А, ну да. Тогда ещё вопросик, он у вас в каком подвале жил? Алло, алло! Дома жил? Генеральный директор? А-а-а… Сейчас ещё минутку подождите. – Вовчик перелистал блокнотик. – Тьфу ты, перепутал! – тихо выругался он. А затем в трубку произнёс: – Ну ладно, виноват, значит, ваш родственник жив. До свидания!

Вовчик нажал рычаг телефона, намереваясь перезвонить снова, но телефон мгновенно затрещал, предотвратив очередную подвальную полемику и как бы упреждая выяснение тонкостей быта следующего генерального директора.

Паша успел к трубке первым.

– Слушаю.

– Паша, кто там есть у вас?

Дежурный Королёв всегда задавал этот странный вопрос. Какая, в принципе, разница, кто там у них есть?

– Все есть.

– На Вишнёвке труп в «адресе». Ты как накаркал. Сгоняйте, посмотрите, что там. Местные уже выехали.

– А поподробней? Может, не криминал?

– Может. Если он сам себе руки связал.

– Понятно. Благодарю за новость.

– Заходите ещё.

Паша положил трубку. Вытягивать из Королёва подробности не имело смысла, он сам ещё ничего не знал.

– Поехали, «жмурик» образовался. Вовчик, записку оставь мичуринцам, что мы на происшествии. Пусть сидят и ждут, мало ли помощь понадобится.

– Кому-кому?

– Спортсменам нашим.

– А почему мичуринцам?

– Потому что груши околачивают.

ГЛАВА 2

Дом на Вишнёвой стоял во дворе послевоенной застройки. Барельефы и бутафорские балкончики нелепо топорщились в пространство. Барокко времён позднего социализма. Неширокий свод арки соединял дом с соседним. Весь квартал был застроен аналогичными шедеврами в три этажа. Обитали на Вишнёвке – так в большинстве своём обзывали эту улицу в микрорайоне – трудящиеся с местного завода, потому что дома были ведомственными. Дворы со своим, устоявшимся бытом, в отличие от новостроек, имели нехитрые традиции, жильцы знали не только соседей по дому, но и по кварталу, что для крупных городов практически несвойственно.

Возле подъезда стоял УАЗик с номером отделения на боку. «Пролетарский гнев» прибыл на место далеко не первым, что не удивительно – транспорт в это время суток на заслуженном перерыве после часа пик.

В подъезде было достаточно прохладно. Местный участковый, признав своих, кивнул на дверь.

На площадке стояло несколько человек из руководства РУВД. Обитая коричневым дерматином дверь была чуть приоткрыта, и из помещения тянуло противным запахом начавшегося разложения.

Ребята поздоровались с начальством. Шеф розыска сухо кивнул в ответ. Ему сейчас не позавидуешь – назначили на должность, и как прорвало – «мокруха» за «мокрухой». И все глухие. За этот месяц уже седьмая. Приятного мало. А в Главке как смотрят – почему это, товарищ дорогой, до вас всё тихо-мирно было, а теперь по два убийства в неделю, и ни одно не раскрыто. Погорячились мы с вашим назначением.

Начальник розыска был мужиком неплохим, большинство понимало, что от него мало что зависит, и где-то сочувствовало.

Таничев заглянул в приоткрытую дверь.

– Что там?

– Парень. Лет восемнадцати. Лежит на диване, руки связаны за спиной, в комнате бардак.

– Установили?

– Пока нет. Мы не рылись до экспертов.

– Понятненько. С экспертами я договорюсь, в обиде не будут. Всё равно, другими уже натоптано.

Таничев кивнул Паше. Тот зашёл следом. На двери следы взлома отсутствовали. Квартира была двухкомнатной. Ужасный беспорядок присутствовал везде, начиная с прихожей и заканчивая кладовыми, не говоря уже о комнатах.

Парень лежал в дальней комнате, лицом вниз. Руки спутаны скотчем для оклейки окон. Всё стало ясно с первого взгляда. По всей спине растеклось грязно-бурое пятно, резко контрастирующее с белой футболкой.

– Ножом?

– Да. Вон, рукоятка на ковре. Лезвие, наверное, в теле.

– Бедняга. Хуже всего, когда в спину.

– Ты что, пробовал?

– Я не к тому. Как поросёнка зарезали. Спокойно, сзади.

– Да. Что творят, суки!

Петрович осторожно повернул голову мертвеца. Волосы застыли в запёкшейся крови. Должно быть, парня сначала оглушили. Тело лежало где-то дня два, но, благодаря тому, что форточка была открыта, воздух не отличался особой спёртостью и вполне можно было обходиться без противогаза.

– Глянь, чегой-то у него с руками?

Петрович перевел взгляд. Между пальцами обеих рук остались следы засохшей крови.

– Не знаю…

Паша двумя пальчиками, за уголок (а то эксперты и в самом деле могли вой поднять) взял валяющуюся на журнальном столике общую тетрадь.

– Что там?

– Медицинская карта. Чернов Юрий Сергеевич семьдесят пятого гэ-рэ, уроженец Челябинска, живёт там же, улица то ли Цвеллера, то ли Швеллера, тут неразборчиво.

– Был такой. Говорят, кучу людей повесил в революцию. Соратник[1]. Фотки пацана нет?

– Не. Прививки, краснуха, опять неразборчиво, анализы всякие.

– Да он, кто ж ещё? Вот так и бывает. Растёт, растёт, прививочки, осмотры, анализы. А потом… Н-да. Перепиши данные – и на выход. Эксперты приехали.

Под окном послышался шум подъехавшего экспертного автобуса.

Паша бегло осмотрел журнальный столик, но, кроме учебников средней школы и чёрного корейского плейера, ничего не обнаружил. Под раскрытым учебником математики лежали отпечатанные на машинке листы с экзаменационными билетами.

Паша нагнулся и взглянул на «шапку» текста.

«Санкт-Петербургская морская техническая академия».

Положив на место медицинскую карту, он вслед за Таничевым направился к выходу.

На площадке публики прибавилось. Старший эксперт уже читал лекцию Таничеву о последствиях нарушения первоначальной обстановки места происшествия, о проблемах идентификации и о последних достижениях в области мировой криминалистики. Суть всей этой нотации можно было выразить в трёх словах: «Ну ты мудак!»

Таничев, конечно, догадывался, что идентификация – вещь необходимая, и не обижался, понимая правоту эксперта.

Среди прибывших Паша заметил незнакомого суетливого парнишку лет двадцати с небольшим, в райотделе раньше не числившегося. Завидев Гончарова, тот резко отделился от начальствующей группы и, вытянув вперёд шею, подал Паше руку:

– Шаминский, из Главка. Ну, что там у нас?

– «Глухарь», что ж ещё?

– Ай-яй-яй… Так-так-так. Тебя, вообще, как звать?

– Паша.

– Да, вот такие дела. Надо работать, ай-яй-яй. Слушай, раскроете – сразу в приказ. Всех! Давайте, мужики. Что творится, что творится!.. Любая помощь от нас – пожалуйста. Зелёную улицу, Слава, зелёную улицу.

– Я не Слава, я Паша.

– Да, да, извини, – суетливый Шаминский отошёл открывать «зелёную улицу» эксперту.

В квартиру больше никто не заходил. Ждали следователя прокуратуры. Наконец прокурорский «жигуль» припарковался рядом с остальным транспортом.

На площадку поднялся следователь местной прокуратуры Иголкин – мужичок лет двадцати пяти, одевавшийся явно не у лучших кутюрье Питера. Мятый костюм-двойка хорошо сочетался с резиновыми кедами, галстуком и бейсболкой-сеточкой с надписью «Калифорния». Из-под кепочки торчали длинные волосы, слегка подёрнутые завитком. Лицо же Иголкина было подёрнуто следами вчерашнего вливания.

– Где материал?

Участковый протянул свой рапорт и объяснения соседей. Следователь поставил на пол потёртый в боях за справедливость «дипломат», сел на него и начал изучать бумаги.

– Так-так, хватит стоять, давайте все по квартирам, – подал команду кто-то из руководства. – Всех на объяснения. Кого дома нет – отмечайте, вечером зайдём.

Паша не любил эту суету и неразбериху на местах происшествий. Каждый хочет проявить активность, иногда абсолютно ненужную и неуместную. С другой стороны, это понятно – надо ведь что-то делать? Не стоять же под дверьми? Но хотелось бы сначала уточнить, что спрашивать у соседей-жильцов. Особенно из других подъездов. А то позвонишь и стоишь перед открывшими двери людьми как умник: «Здрасьте, вот мы тут из милиции. Вы случайно не того? Не видели что-нибудь? А что именно, мы пока сами толком не знаем…»

«Как же, видали! Васька из восьмой квартиры вчерась у подвала ссал по пьяни, стервец…»

«А больше ничего?»

«Больше ничего».

«До свиданья».

«До свиданья».

О том, что в доме произошло убийство, говорить почему-то не рекомендуется. А через час может выясниться, что преступник уехал на машине или ещё что-нибудь, и давай по второму, а то и по третьему кругу соседей обходи.

«Здрасть, это опять мы…»

А люди думают: «Во, ребята дают! Чудные какие-то. Ничего у нас милиция, весёлая».

Стройный ход Пашиных мыслей прервал Таничев:

– Пойдём канареек поищем.

– Да, сейчас.

Стоявший рядом Шаминский снова вытянув шею:

– Каких канареек? Каких канареек, Слава?

– Да не Слава я. Васей меня зовут, ёб…

ГЛАВА 3

Паша незаметно сплюнул себе под ноги. Горечь дешёвых бесфильтровых сигарет неприятно жгла рот. Свои кончились, пришлось стрельнуть у собеседника. Чистый бланк протокола с заполненной «шапкой» лежал на столе, ожидая прикосновения Пашиной перьевой ручки. Паша держал в ящике письменного стола пузырёк с фиолетовыми чернилами и старенькую перьевую ручку, сохранившуюся со времён дипломного проекта. Что-то типа ностальгии по студенчеству.

Записывать показания он не торопился, хотелось сначала определиться с устным вариантом будущего протокола.

Собеседник – дядечка лет сорока – предано-выжидающе смотрел на Гончарова и теребя в руках тряпичную кепочку.

«Как медведь в цирке, – почему-то подумал Паша. – Дайте сахарку – ещё станцую!»

Выпрямившись после плевка, он ещё несколько секунд разглядывал дядечку, после чего уточнил:

– Это всё?

– Ну, в общем, да.

«Hу в общем, нет», – про себя решил Гончаров вслух произнеся ничего не значащее:

– Гкхм…

Дядечка был хозяином квартиры, в которой приключилось убийство. Его неожиданно оторвали от спокойной, дачно-огородной жизни, прямо, можно сказать, на грядке взяли и привезли на милицейском УАЗике в отдел по расследованию убийств. Естественно, он долго не мог собраться с мыслями, теребил кепочку и курил свою «Приму».

Паша не торопил его. Не каждый день в твоей квартире мертвецов находят, чай, не крематорий, а обычный сталинский дом. Но терять понапрасну время не хотелось, здесь не дискуссия о существовании Бога и дьявола, а вполне конкретная тема.

– Что ж, Николай Филиппыч, ситуация где-то мне ясна, но, сами поймите, она слишком поверхностна для такого варианта.

– Я понимаю.

– Буль-буль-буль! Давайте нырнем поглубже. И без всяких недоговорок и умолчаний.

– Вы что, на меня думаете?

– Я могу, как вы говорите, думать на кого угодно, даже на свою будущую тёщу, а поэтому не будем раньше времени паниковать и махать крыльями. Всего лишь вспомним всё подробнее. Это не сложно.

– Ну…

– Правильно. Тады начнём.

Паша ещё раз сплюнул под ноги.

– Дня четыре назад вы сдали свою квартиру Жернову Юре, приехавшему в Питер из Челябинска для поступления в институт.

– Ну да…

– После чего уехали на дачу, где и пребывали до сегодняшнего дня. Юра приехал к вам по объявлению, снятому со столба.

– Я и в газетах давал.

– Но он объяснил, что сорвал телефон со столба?

– Да, да.

– В принципе, это не существенно. Разумеется, вы даже приблизительно не представляете, за что его могли убить?

– Конечно!

– Эх, незадача. Ладненько. Что он привёз с собой?

– А мне откуда знать? Чемодан у него был, сумка чёрная, спортивная, а что в них – без понятия.

– На сколько он собирался остановиться?

– На месяц. Деньги вперёд внёс.

– У вас хранились в квартире какие-нибудь ценности?

– Какие у меня ценности? От хорошей жизни, что ли, квартиру сдаю? Слава богу, участок есть во Мге[2] с времянкой.

– Понятно. Дачный сезон во Мге открывается в мае. Сейчас июль. Стало быть, квартирный бизнес процветает с мая? Верно?

– Ну… Если честно, да.

– А что вы волнуетесь? Ну, сдаёте жилплощадь и сдаёте, кому какое дело?

– Я же неофициально…

– А, налоги, паспортный режим… Бывает. Многим вы успели сдать свою квартиру в этом году?

– Парнишка вторым будет.

– А до него?

– Тоже парень жил.

– Что за парень? Давайте, Николай Филиппыч, давайте. Форсируем разговор.

– Откуда я знаю, что за парень? Звать Маратом, кажется, с Кавказа.

– А точнее?

– Не помню. Может быть, Дагестан. Говорил, что бизнесмен.

– Торговля?

– Наверно. Я, когда приезжал за почтой, коробки в комнате видел, вещи всякие.

– Так, может, там гранатомёты были? Или мины?

– А мне какое дело? Деньги он без задержек платил, беспорядков не наблюдалось.

– Он тоже со столба?

– Я уж не помню, может, с газеты.

– Не интересно как-то с вами, Николай Филиппыч. Не помню, не знаю…

– Ну, честно не помню.

Паша вздохнул:

– Клубнику, значит, выращивали? Как урожай?

– Почти закончился.

– Ну, тогда слава богу.

– Не понял?

– Что делать с вами будем? Очень вы непонятливый человек. Прямо школьник у доски: «Я учил, но забыл».

Николай Филиппович пожал плечами.

– Ладно, – продолжил Гончаров. – Ключей от квартиры сколько имеется?

– Два комплекта, – оживился дачник. – Один мой – вот он, второй я Юре оставил.

– Этот же комплект побывал у Марата?

– Да, этот, с тряпочкой.

– Юра не говорил, есть у него знакомые в Питере?

– Не говорил.

– А почему Марат съехал?

– Да он не объяснял. Съехал и съехал.

– Секундочку, секундочку. Он заранее вас предупреждал, что съедет? Или резко руки в ноги?

– Вроде предупреждал. Ну да, предупреждал. Я ж снова потом объявление дал.

– Куда он собирался уезжать?

– Сказал, что жильё нашёл. У приятеля, кажется.

– Вы присутствовали при отъезде?

– Да, как же. Всё проверил, ещё поскандалили с ним из-за квартплаты. Он мне заявляет, мол, плачу деньги и будьте любезны. А квартплата? Извините, за то, что электричества на столько нажёг, кто платить будет? Я? Кукиш вам с пластилином. Поругались-поругались, отдал он мне ещё двадцать пять тонн, и разошлись. Ключи мне вернул и укатил.

– На чём укатил?

Николай Филиппович смутился:

– На… на машине.

– Серьёзно? Я, вообще-то, и сам догадался, что не на экскаваторе. Вопрос ясен?

– На такси.

– А коробки?

– И коробки были. Только поменьше, кажется. Чемодан ещё, несколько сумок.

– Вы потом в квартире ничего чужого не находили?

– Не находил.

– А искали?

Дачник опять заёрзал.

– Искали, искали.

Мужичок не ответил.

– Через сколько дней объявился Юра?

– Да сразу и позвонил. Я только с вокзала вернулся. Договорились, он и приехал. Я растолковал ему где что, предупредил, чтобы не приводил никого, и на дачу уехал.

Зашёл Таничев. Поставив в угол кабинета пустую бутылку из-под пива «Балтика», он плюхнулся на самодельный диван и закинул руки за голову.

– Вам долго ещё?

– Заканчиваем.

– Там группа сворачивается, пошли на хату, надо с вещами определиться.

– Да, сейчас. Значит так, Николай Филиппыч, будем считать, что дачный сезон для вас временно закончен.

– Как закончен? А клубника? Пропадёт ведь!

– В горшках выращивайте. Сидим дома, пока не дадут разрешение на отъезд. И не просто сидим, а активно вспоминаем всё про Марата, Юру и всех остальных. Ясно?

– Не ясно. Почему это я не могу уехать?

– Да потому, козёл, – не выдержал Таничев, – что в твоей конуре парня убили…

– А-пр-пр…

– Паша, двинули.

* * *

Удивительно, но поезд прибыл точно по расписанию. Это редкость для дальних маршрутов. Проскочив с бешеной скоростью последние километры пути, он плавно замедлил ход буквально перед самой платформой и минута в минуту остановился на главном вокзале Санкт-Петербурга.

Сергей помог пожилой попутчице достать чемодан с верхней полки, спустил вниз свои коробки и рюкзак и стал пробираться к выходу из вагона. Узкий коридор был забит пассажирами, жаждущими побыстрей покинуть душную тесноту поезда.

Сергей впервые приехал в Питер, поэтому в настоящую секунду испытывал лёгкий трепет. В больших городах он, конечно, бывал. Даже в Москве, но Питер есть Питер. И командировочные заботы сейчас отошли на второй план. Прежде всего хотелось окунуться в неповторимую атмосферу северной столицы.

Он вышел на платформу и лёгким шагом направился в сторону здания вокзала. Больше всего ему сейчас не хотелось казаться приезжим, не знающим, как вести себя в незнакомой обстановке, поэтому он небрежно отказывался от услуг частников-водителей, шныряющих по вокзалу, и даже не смотрел на бегающих по платформе продавцов газет и сувениров.

Тем не менее перед огромным вокзальным залом-ангаром он в нерешительности остановился, прикидывая в голове дальнейшие действия.

Вокзал напоминал огромный человеческий муравейник: толкотня, суматоха, крики носильщиков: «Па-берегись! Па-берегись!», объявления об опоздании поездов, грохот от сцепки вагонов, шум от милицейских раций и, как фон, гул людских голосов.

Для начала – жильё. Сергей отошёл к стенке, чтобы не мешать потоку пассажиров, поставил на землю коробки и достал из куртки заранее купленный путеводитель. Присев на одну из коробок, он начал внимательно изучать схему города, отыскивая на ней ближайшие от вокзала гостиницы. Выписав в блокнотик штук пять адресов, Сергей поднял поклажу и бодро зашагал к камерам хранения.

* * *

Когда Паша переступил порог квартиры, процедура осмотра уже подходила к концу. Эксперты потихоньку складывали свои хитрые приспособления в чемоданы; медик додиктовывал следователю результаты осмотра трупа; Костик Казанцев с участковым сортировали листы с данными поквартального обхода.

В углу, перед выходом, лежали изъятые при досмотре вещи: куски линолеума со следами неизвестно чьих – возможно, Таничевских или Гончаровских – ботинок, выпилы из косяков дверей, перепачканные криминалистическими порошками, и, в завершение, сама дверь, снятая с петель и приготовленная к выносу для исследования в лабораторных условиях.

Нынешний руководитель экспертной службы был застрельщиком прогрессивных методов обнаружения следов и предпочитал искать их в более спокойной обстановке и, соответственно, более тщательно. Поэтому экспертный отдел был полностью заставлен дверьми, косяками, различными полками, журнальными столиками и прочей домашней утварью. Вершиной изъятия вещественных доказательств стало старинное пианино, которое месяц назад Паша вместе с двумя техниками-криминалистами по указанию шефа еле-еле перетащил из осматриваемой квартиры в экспертный отдел. На пианино якобы остался след очень важной для дела ладони, исследовать который можно было исключительно в лаборатории.

К концу путешествия на пианино, наверно, не осталось вообще никаких следов, за исключением пятерней, принадлежащих Паше и ребятам-техникам. Однако, судя по звукам «Собачьего вальса», изредка доносившимся из-за дверей экспертного отдела, кто-то до сих пор продолжал искать улики внутри музыкального инструмента.

В результате захламления собственных апартаментов эксперты мало-помалу начали отвоёвывать помещения у соседей – у бухгалтерии, инспекции по делам несовершеннолетних и других служб. Под конец они ухитрились захватить даже женский туалет, быстренько переоборудовав его под очередную кладовую.

Начальство не препятствовало захвату чужих территорий потому, что ссылка на новые методы работы являлась абсолютно железным аргументом и дальнейшему обсуждению не подлежала.

Сегодня эксперты явно поскромничали, изъяв всего лишь дверь и несколько вещдоков, упакованных в коробки.

Паша, перешагнув через сложенное добро, подошёл к Костику.

– Есть что-нибудь?

– Голяк. Вчера ж выходные были. Многие на даче.

– Что, совсем пусто?

– Так, по мелочам. Кто-то машину видел, но марку не запомнил, кто-то – чёрных подозрительных. Естественно, без примет.

– У нас любят всё на чёрных валить. А по осмотру?

– Тоже почти ничего. Даже не можем определиться, что пропало. Вы в Челябинск отстучали?

– Отстучали. Ребята где?

– Таничев по пути в «адрес» зарулил, у него где-то тут «человек» живёт. Вовчик в горпрокуратуре, за какой-то старый «глухарь» поехал отчитываться, а мичуринцы с хозяином сидят у нас.

– Хозяин что?

– Да ничего, – сплюнул Гончаров.

– Понятно.

Оба ещё с минуту повздыхали. Строить версии вслух для демонстрации своей находчивости и дедукции они не хотели, поэтому предпочитали молчать.

Приехала спецмашина из морга. Санитары, положив на носилки тело Юры, накрыли его простыней и вынесли из квартиры.

– Ключи нашли? – вновь обратился Паша к Казанцеву.

– Да, в куртке.

Из второй комнаты выглянул один из экспертов:

– Мужики, гляньте, чего надыбал.

В руках он держал обыкновенный одноразовый шприц с бурыми разводами на внутренней поверхности.

– Под диваном, вон там валялся. Судя по всему, давно – пыли многовато. Я упакую на всякий случай…

– Давай.

Паша ещё раз бегло осмотрел комнату, несильно стукнул кулаком по испачканной стене и зло прошептал, обращаясь непонятно к кому:

– Тьфу, бля…

* * *

Таничев постучал в дверь, хотя на косяке имелся звонок. Это было заранее оговорено – «на случай незапланированных визитов». У «человека» мог кто-нибудь быть, и, позвонись Таничев, хозяину пришлось бы открывать, а когда постучат, можно сослаться на соседских ребятишек, постоянно мешающих мирному отдыху.

«Человек» был один. Он осторожно приоткрыл дверь, оставив щёлку в два пальца шириной, и, наконец убедившись, что не ослышался, впустил Таничева, после чего запер замок на два оборота.

Петрович, не снимая ботинок, знакомым путем прошёл на кухню, вытащил из-за пазухи купленную в ларьке бутылку «Пшеничной» и сел на шатающуюся табуретку.

– Закусь найдёшь?

«Человек» кивнул, покопался в небольшом стареньком холодильнике, извлёк из него горбушку варёной колбасы и миску с квашеной капустой. Затем достал из полиэтиленового пакета полбуханки чёрного хлеба и присоединил к имеющемуся ассортименту.

Два граненых стакана дежурно стояли на белом кухонном столе. Таничев зубами сорвал пробку с бутылки и наполнил стаканы до половины.

– Давай, за встречу.

Оба, не чокаясь, опрокинули водку, крякнули и закусили капустой. Петрович достал измятую пачку «Беломора» и, закурив, небрежно бросил её на стол.

«Человек» сел на вторую табуретку и тоже прикурил, затушив спичку пальцами разрисованной наколками руки.

– Как жизнь?

– Живу. Тебя что не видно давно?

– Я перешёл из отделения.

– Повышение?

– Не сказал бы. Так, профиль другой. Ты-то где? Всё в магазине?

– Там. Мне хватает. И с харчами всегда. Импорта, правда, много стало, дорого. Доллар растёт, тырить рисково, кто заметит – настучит. Могут вытурить.

– Что нового в районе?

– А что у нас нового? Витька рыжий сел за «карман», Танька-Катастрофа коньки кинула – «красной шапочкой»[3] объелась. А так, пустота… Водка «Распутин» – один раз вверху, второй – внизу…

– Твоя-то где?

– На работе ещё. Скоро должна. Тоже какая-то стала. Придёт, и к телеку сразу – Барбар всяких смотреть. Хоть выкидывай.

– Кого, её?

– Телевизор.

– Ясно.

Таничев плеснул в стаканы, и оба повторили заплыв на короткую дистанцию.

– Ты что, по делу?

– Да так, мимо шёл, решил навестить.

– Говори… Стареешь ты, Петрович. Последний раз веселее был.

– Можно подумать, старость влияет на настроение. Ты, что ль, не стареешь?

– По мне не так заметно. А тебе полтинник дать можно.

– Пустые разговоры. Сколько написано на роду, столько и протяну. Я, слышь, чего говорю? Парня на Вишнёвке зарезали, восемнадцать лет. Знаешь чего?

– Когда?

– На днях, скорее всего, в пятницу.

– На улице?

– В хате. В восьмом доме, в пятой квартире. Комнату снимал. Студент. Вернее, поступал. Не поступил.

– Не слышал. За что?

– Откуда я знаю? Сейчас за стоху рваную пришить могут.

– Да, беспредела много. Не завидую я вам, Петрович.

– А, – махнул рукой Таничев. – Людей жалко. И убитых, и живых. Обидно, что всё хуже и хуже – просвета нет. Да ладно. Ты это, крючки закинь. Вдруг где клюнет.

– Поспрашиваю. Пятая квартира? Филиппыч, что ли, дачник?

– Дачник. Знаком?

– Так, у ларька иногда словечком перекинемся.

– Он сейчас в городе зависнет. Перекинься с ним. Может, что не договаривает?

– Увижу – поспрашиваю.

– Поосторожней только. Хотя… Чего тебя учить, сам грамотный. Вот телефончик, отзвонись.

– Так где ты сейчас? В Большом доме, что ли?

– В вытрезвителе.

– Где?!

– В вытрезвителе. Там дверь такая сзади. Но лучше звони. Нечего тебе там светиться лишний раз. Всё, бывай. Не забудь насчёт пацана. Надежде привет.

Таничев затушил окурок и поднялся:

– Слухи пойдут. Вот и послушай.

Кивнув напоследок, Петрович вышел за дверь и вновь полез за «Беломором», но вдруг вспомнил, что забыл его на кухонном столе. Но возвращаться не стал. Плохая примета.

Постояв ещё пару секунд, он быстро сбежал по лестнице в жаркий питерский вечер.

Человек, с которым он беседовал, когда-то был приговорен к расстрелу за ограбление привокзального магазинчика. Ограбление. С убийством. Верховный суд заменил расстрел пятнадцатилетним заключением. Сейчас человеку было сорок.

ГЛАВА 4

Сергей, вручив жетон дежурному по багажному отделению, забрал свои коробки и вернулся к знакомому вокзальному ангару. Часы показывали девять вечера, а проблема ночлега так и осталась проблемой.

Что за страна? Имеешь деньги и не можешь найти номер в гостинице! Мол, Игры доброй воли[4] на носу, мол, наплыв туристов. Ему-то от этого не легче. В какой-нибудь Нигерии или Зимбабве только заикнись. А тут? Центр европейской культуры.

Придётся использовать запасной вариант – тащиться на какую-то Гражданку[5] к дальней родственнице своего школьного приятеля. А вдруг её дома нет? Тогда вообще здорово. Хоть в кусты, на свои коробки ложись, благо ночи тёплые.

Интересно, сколько за «тачку» заломят? Тут, правда, уровень цен божеский по сравнению с его Красногорском. Да и товаров побольше. Но сейчас не до товаров. Ноги бы протянуть. Да ещё ботинки эти чёртовы… Сколько раз зарекался брать в поездки новую обувь. Мать послушался. «Зачем же ты купил эти ботинки? Надевай, в дороге разносишь».

Разнашиваются. Вместе с пятками. Сергей подцепил носком задник левого ботинка и с облегчением вытащил натруженную ногу.

«Сейчас, немного передохну и пойду на стоянку такси».

– Квартира не нужна?

Голос прозвучал совсем рядом, и Сергей понял, что вопрос задан именно ему. Он повернул голову. В метре от него стоял парень лет восемнадцати, в пёстрой кофте-куртке и чёрных потёртых джинсах.

– Недорого.

– Сколько?

Парень назвал сумму.

Сергей прикинул. Почти в три раза меньше, чем в гостинице. Квитанции о проживании ему были не нужны; деньги на командировку директор выдал с расчётом на приличный отель, и отчитываться за них необходимости не было. Стало быть, получалось немалая экономия наличных средств. Средств, которые можно будет потратить на собственные нужды.

– Далеко? – скорее для солидности, нежели по необходимости, поинтересовался Сергей.

– В центре. Остановка на метро. Отдельная, однокомнатная квартира. Телефон, горячая вода. Лучше на длительный срок.

– На месяц сойдёт?

– Это как с хозяином договоритесь.

– А ты не хозяин?

– Я клиентов ищу. Но цена та, что я назвал. Деньги лучше вперёд. Ну что, согласны?

– Хорошо, куда ехать?

Парень протянул листок с адресом.

– Хозяйку звать Ирина Сергеевна. У неё ещё квартира есть, а эту она сдаёт. Только просьба, не говорите, что это я вас к ней послал. Скажите, что со столба объявление сорвали.

– Почему?

Парень на секунду закашлялся.

– Ну, вы ж понимаете. Она неофициально. Чтоб налоги не платить.

– Ну и что? Ты-то тут при чём? Какой тогда тебе смысл её квартиру предлагать?

– Не я один здесь квартиры предлагаю. А территория не моя, ясно? С хозяйкой я потом сам разберусь.

– Понятно, – усмехнулся Сергей. – Конкуренция. Рынок диктует правила.

Парень незаметно растворился в толпе пассажиров прибывшего поезда.

Сергей ещё раз посмотрел на бумажку. Адрес был написан аккуратно, печатными буквами.

Ему вдруг почему-то расхотелось ехать к этой Ирине Сергеевне. Какое-то тревожное чувство проникло в подсознание. Но в эту секунду боль пронзила его натёртую пятку, он со вздохом сунул ногу назад в ботинок и прихрамывая направился к ближайшей станции метро.

* * *

Казанцев перевернул следующий лист, быстро пробежал его глазами, убедился, что он именно из этого дела, после чего захлопнул белые корочки:

– Договорились, мастер. Вечером верну.

– Не забудь. Я, кстати, ещё сам не успел прочитать. Там глухо?

– Глуше не бывает.

– Вы справочку по обходу киньте, только поприличнее. Не шпаргалку туалетную, а справочку.

– Лады. Ты тоже там допроси кого-нибудь, хоть для объема. Вовчика вчера в горпрокуратуре так накачали за пустое ОПД[6], что он до сих пор пивом отпивается.

Следователь районной прокуратуры Иголкин пожал плечами и вновь защёлкал клавишами печатной машинки. Костик сунул дело в старую газету и поднялся со стула. Он забирал его, чтобы снять копии с протокола осмотра и первичных документов.

– Да, вот ещё… – прервав печатную трель, вновь обратился к оперу Иголкин.

– Голубевым ты занимался?

– Все занимались.

– Хм… Знаешь, что он в отказ пошёл?

– Откуда? Ты ж не говорил. Ну и что? Пускай идёт, там же с доказухой порядок.

– Ага, порядок, да не совсем. Боюсь, придётся выпускать.

– Как выпускать? – Костик опять сел на стул. – Сдурел, что ли?

– Ты это, полегче. Не на базаре. Там всё не так просто. Многое от экспертиз зависит. А пока есть только его признание. Вернее, было. Видимо, адвокат напел.

Костик пару раз моргнул. Ну, мать твою! Этот следователь постоянно выкидывал такие фортели. Хорошо, хоть заранее обрадовал, а не после того, как выпустил.

Голубев был задержан три дня назад за то, что в пьяном угаре на глазах собутыльников одного своего приятеля зарезал, а второго тяжело ранил.

Спустя четыре часа Белкин вместе с местным опером и постовым тормознули Голубева возле метро и даже изъяли из его кармана окровавленный выкидной нож. Голубев – трижды или четырежды судимый рецидивист – поначалу признался, упал на колени, просил пристрелить его при попытке к бегству, потому что он душегуб и место его в аду. Но, протрезвев, вероятно, решил, что ему ещё рано заказывать отходную молитву, пошёл в отказ.

Собутыльники, зная крутой нрав Голубя, не спешили давать правдивые показания и по возможности передёргивали ситуацию в пользу убивца. Раненый тоже пока допрошен не был по причине нахождения в реанимации в крайне тяжёлом состоянии. И всё-таки при всём этом улик и доказательств против Голубева было предостаточно, а экспертиза – это дело времени.

Окровавленный нож, окровавленная одежда, первичное признание – что ещё надо человеку, чтобы спокойно сесть в тюрьму? Ну или встать к стенке? Но следователь Иголкин был гуманистом. Тюрьмы забиты, у человека туберкулёз… Пожалуй, мы его отпустим, а вот когда придут результаты экспертиз, тогда-то мы его с чистой совестью в Кресты и упакуем. Ведь всякое бывает. Вдруг вещдоки где-нибудь в судебно-медицинской лаборатории потеряются или эксперт что-нибудь напутает? И что тогда? Тогда получается незаконный арест. А за это самому можно в Кресты уехать.

Иголкин был перестраховщиком в квадрате. Он мог найти сотни аргументов, доказывая, что пока человека арестовывать не следует. По крайней мере, по десяти делам, находящимся в его производстве, подозреваемые, будучи поначалу задержаны милицией, а потом отпущены прокуратурой, числились в розыске. И даже не просто в розыске, а в вечном розыске, потому что убийца, выпущенный на подписку о невыезде, тут же плюет с высоты своего роста на эту бумажку и драпает в тёплые края. Иногда оставляя по пути новый кровавый след. Но Иголкина эти накладки уже не занимали. С точки зрения законодательства к нему никаких нареканий не было. Извините – этот закон не мной придуман.

Вообще у милиции с прокуратурой постоянно возникали трения на этой почве. Пару месяцев назад Главк накопал на прокуратуру массу компромата по поводу загубленных уголовных дел. Прокуратура в долгу не осталась – направила своих ревизоров в оперативные подразделения милиции, благо закон о прокуратуре разрешал ей копаться в милицейских секретных делах. Результаты ревизии были незамедлительно отправлены в Москву, и теперь оперы ждали новой, расширенной проверки уже генеральной прокуратуры. Кандидаты на заклание были определены сразу и теперь ожидали своей участи.

Вся эта возня шла в ущерб общему делу, но ведомственные амбиции всегда были сильнее здравого смысла. Даже на очень высоком уровне, во время совместных совещаний милиции и прокуратуры, упрёки в адрес друг друга сыпались постоянно, и иногда в очень крутых выражениях. Не матерных, конечно, но крутых.

В районе, где трудилась группа пролетарского гнева, отношения с прокуратурой также складывались не самым идеальным образом. Единственный нормальный следователь по кличке «Дядя Ваня», с которым оперативники всегда находили общий язык и который в своих решениях прежде всего руководствовался собственной совестью и трезвой логикой, был уволен месяц назад за пьянство.

Сейчас в прокуратуре осталось всего три следователя, вместо положенных по штату двенадцати, одним из которых был стажёр без высшего образования, вторым – парнишка, едва закончивший университет, и третьим – Иголкин, имеющий стаж работы около года.

Нехватка кадров была общим бичом как прокуратуры, так и милиции и служила главным аргументом при объяснении причин неэффективности своего труда.

Иголкин, конечно же, гробил дела не по злому умыслу, а в силу своей перегруженности, но надо же хоть немного соображать, какие дела стоит гробить, а какие – нет. Ладно, выпустить на свободу до суда мужичка, нечаянно уронившему банку с огурцами на голову любимой жены, но Голубева-то куда? Иголкин выпускал и тех и других. Всё верно – хлопот меньше. Объявил человека в розыск и сиди кури.

– Слушай, мастер, ты это серьёзно?

– Куда уж серьёзнее. Я думаю, прокурор не даст санкцию.

– При чём здесь прокурор? Ты уж отпечатай постановление, а с прокурором мы договоримся.

Иголкин слегка смутился:

– Хорошо, я посмотрю ещё. Но ничего не обещаю. Пока признания не будет, сам понимаешь…

– Так было ж признание! Никто его за язык не тянул. Сам в ногах валялся.

– А ты посмотри, что он сейчас пишет. Что его избили в милиции и заставили подписаться под чужим преступлением.

– Да этого козла пальцем никто не трогал!

– Я понимаю. Но он, к сожалению, имеет право говорить в свою защиту всё что угодно. Вас, кстати, придётся потом допросить по этому поводу.

– Допрашивай. Только закрой мудака этого. Он уже поля не видит, кого угодно на «перо» посадить может!

– Я пока ничего обещать не могу. Передопросите свидетелей, его поколите. Пока железных доказательств не будет, я греха на душу не возьму.

– Тьфу ты!!!

Костик с силой хлопнул дверью следовательского кабинета и выскочил в коридор прокуратуры.

В вытрезвителе находился один Таничев, пытающийся выжать из себя какую-нибудь умную версию для написания плана по ОПД случившегося накануне убийства. Кроме стандартных мероприятий, ничего в голову не лезло, и Петрович решил немного отвлечься, вспомнив про имеющуюся в сейфе бутылку «Балтики». Идеи после пива рождаются более активно, это надо учитывать.

Костик влетел в кабинет, с порога швырнул газету с делом на свой стол и прорычал:

– Ух, козёл!..

– Что с тобой, душа моя?

– Иголкин Голубева отпускать хочет. Мокрушника того.

– Совсем?

– Не знаю. Может, на подписку, может, совсем. Говорит – идите колите, иначе выпущу.

– Так Голубь вроде в сознанке.

– Был. В отказ пошёл.

– Хм… Почирикать, конечно, можно, но я сомневаюсь, чтобы он признался. Я вообще был удивлен, когда он сразу колонулся.

– Ему, кажется, Белкин наплёл, что мужик жив и показания уже дал.

– А, ну, тогда вопросов нет. Я, конечно, попробую с Голубевым поболтать, я его, стервеца, ещё по первой ходке знаю. Но всё равно, стрёмный подход у Иголкина.

– Чему удивляться?! Три следака на район, с делами завал, зачем ещё одно арестантское дело вешать на себя? Пусть лучше «глухарь». Чёрт, со стажёрами прокурорскими и то общий язык найти можно, но с этим упырём…

– Ладно, кончай ныть. Пойду в КПЗ.

Таничев быстро прикончил «Балтику», кинул в общий и единственный сейф недописанный план и двинулся беседовать с Голубем. Он предпочитал живую работу бумажной муре.

Изолятор временного содержания находился в пяти минутах ходьбы от вытрезвителя, как раз по соседству с дежурной частью РУВД. Раньше оперов спокойно пускали в районную тюрьму для бесед с задержанными, но сейчас, опасаясь всяких проверок, требовали разрешение на беседу, подписанное следователем. Это правило не распространялось разве что на Таничева, ввиду его давних приятельских отношений с начальником тюрьмы.

Поприветствовав всех находящихся в дежурке, Петрович взглянул на список лиц, содержащихся в изоляторе.

– А что, прокурорские вместе сидят?

– Да, сделали, чтобы не путать.

Напротив фамилий Голубева и его сокамерника стояла фамилия Иголкина. Сосед Голубя был задержан за попытку изнасилования.

– С этим-то что? – указал на насильника Таничев.

– Отпустят сегодня на подписку.

– Во сколько?

– Через пару часов.

Голубев был задержан позже насильника, поэтому и выпущен должен быть позже. Часа на три. А может, и вместе, чтобы Иголкину лишний раз не ходить в ИВС.

– Коля, мне бы пошептаться надо вот с этим. – Таничев ткнул не на фамилию Голубева, а в его соседа. – Там свободно, в кабинете?

– Пока никого, только быстро давай. Зайдёт какой-нибудь мудила, без премии останусь.

– Я отоврусь, если что. Да мне и недолго.

– Пошли.

Громыхая ключами, начальник тюрьмы вылез из-за стола и, пройдя небольшой коридор, остановился перед дверью-решеткой, отыскивая нужный ключ в связке.

– Да, Коль… Ты это, не трепли никому.

– Само собой, в первый раз, что ли?

– Ну, давай.

Через минуту Таничев сидел в следственном кабинете в ожидании задержанного. Конвоир ввел паренька лет двадцати, трусливо пожимающего плечами и с опаской поглядывающего на опера. Вероятно, в отделении оперы подкинули сексуалу пару «фиников» перед отправкой в тюрьму.

– Садись, приятель.

Парень быстро исполнил указание.

– Ты, наверное, слышал, что в Крестах делают с насильниками? Очень, знаешь ли, непопулярная статья. Да. Это к слову, а теперь вопрос по существу. На свободу хоца?

– Да, да!

– Тогда, красавчик, слушай внимательно и запоминай. Если выполнишь всё, что я скажу, уйдёшь на подписку. Яволь?

– Яволь.

– Отличненько. Значит так…

Вечером Казанцев вернул взятое утром дело. Иголкин, насупившись, сидел за своей машинкой, но не печатал, а о чём-то сосредоточенно размышлял.

Костик положил дело на стол и, не прощаясь, пошёл к выходу.

– Я, это, погоди… – окликнул его вдогонку Иголкин, – Голубева закрыл.

Казанцев оглянулся:

– Да неужто? Так он же в отказе.

– Я ещё раз дело просмотрел, пожалуй, там действительно хватает улик. Ну, и плюс экспертизы.

– Рад за тебя. А то уж ты совсем, – обрадовался Казанцев. – Давай, надо что будет – звони.

Костик, не догадываясь об истинных причинах столь резкой перемены в действиях следователя, пожал плечами и направился в группу по расследованию убийств, а именно, в родной вытрезвитель. Какая, в принципе, разница, что там у следователя за мысли? Главное – убийца сидит там, где ему и положено сидеть.

Под вечер все собрались на базе. Таничев, написав наконец план, теперь строчил справки в старое дело; Гончаров вызывал по телефону какую-то дальнюю родственницу Николая Филипповича, видимо, не доверяя словам хозяина квартиры; Белкин пил растворимый кофе. Мичуринцы – Лёша и Коля – на сей раз отсутствовали – заканчивали незавершённый вчера поквартальный обход, разыскивая владельцев собак и кошек.

Костик плюхнулся на свой стол, прямо на разложенные бумаги.

– Мужики, Иголкин-то за ум взялся. Голубя закрыл. Интересно, это с ним надолго или так, единичный случай? И не давил на него никто. А вдруг он теперь всех арестовывать будет?

– Таких следаков не бывает, – отозвался Вовчик, прихлебывая «Nescafé». – Как говорится, если встретишь такого – позвони, я приеду.

– Не понятно всё-таки…

Таничев громко чихнул, открывая сейф. У него была лёгкая аллергия на бумажную пыль, а сейф был переполнен делами десятилетней давности, свезёнными со всего района в группу пролетарского гнева.

Белкин, допив кофе, сполоснул чашку водой из банки и выплеснул содержимое в окно.

– Я, кажется, догадываюсь, в чём дело, – затем произнёс он. – В дежурке трёп слышал, когда сводку просматривал. Коля-Тюрьма рассказывал. Он насильника выпускал, которого Иголкин тормознул по «сотке». Иголкин, естественно, тоже там присутствовал. А парень этот с Голубем в одной хате сидел. Ну, и общался, разумеется. Так якобы Голубь в камере заявил, что если выйдет, то первым; кого он посадит на «перо», будет Иголкин. За то, что его по «сотке» задержал. Подкараулю, говорит, в подъезде и пущу ему кровушку. Ну, Иголкин, понятное дело, струхнул и закрыл Голубя от греха подальше. Насильнику ещё обещал пузырь выкатить за информацию.

– Хватит чушь пороть, – недовольно бросил Таничев. – Вот так и рождаются сплетни. Иголкин – нормальный мужик, и нечего тут напраслину возводить. Арестовал – молодец. Всегда бы так. Ап-ч-хи! Чёртова аллергия. Только пивом и спасаюсь.

ГЛАВА 5

Маленькая женщина в чёрной вязаной кофточке. Белый платочек в руках. Но слёз нет. Слёзы будут потом. Сейчас – ужасный сон, не дающий вырваться эмоциям. Шок. Самые тяжёлые мгновения. Разум ещё не до конца осознал, что произошло, а мысли непроизвольно возвращаются в прошлое в поисках хоть какого-то объяснения случившемуся. А глаза видят его только живым.

И для неё он в настоящем времени. Мать.

– Юра очень тихий мальчик. Это наследственное. Отец тоже тихоня. У Юрочки целый комплекс из-за этого. Ещё в детстве травму спины получил, минимум физических нагрузок. Почти не гулял один. Всё время с нами да с братом. Музыку очень любит. Когда магнитофон на шестнадцать лет подарили – неделю не выключал. Но всё время один. Музыка и книги. Поэтому и жизнь он по-книжному воспринимает. Школу хорошо закончил, хотел в мореходку поступать, но куда с его здоровьем. В Петербург поехал, в Корабелку… Я не пойму ничего. Боже мой, так не бывает ведь. Может, это не он? О, что такое я говорю?! Юра. Смотрите, вот он. Это брат рядом. Правда, похожи?

Паша взял протянутую фотографию. Чужие люди. Для него. Он ничего не сказал. Он боялся говорить. И он не хотел говорить.

– А знаете, как он на скрипке играет? В Доме культуры сольный концерт был. Два года назад. Ему дальше надо учиться. Что он на этих кораблях забыл? А отец пускай учится, раз душа лежит. А где он сейчас?

– На Екатерининском, – еле-еле, внезапно севшим голосом выдавил из себя Паша. – В городском морге.

– Я могу его увидеть?

– Да… Наверно.

– Спасибо.

Мать смолкла и как-то бессмысленно посмотрела в окно. Паша, несмотря на необходимость важность скорейшего разговора с матерью, тоже хранил молчание, опасаясь неосторожным словом открыть дорогу материнским эмоциям. Он на секунду представил себя на месте Елены Сергеевны, но тут же отогнал от себя эту мысль. Слишком жуткую и нереальную мысль.

Наконец, решив, что молчание тоже не самый лучший способ поддержать мать, Паша осторожно спросил:

– Вы осмотрели вещи?

Елена Сергеевна, не поворачивая головы, едва заметно кивнула, будто и не расслышала вопроса.

– Что пропало?

– Пропало? Да. Всего лишь пропало…

– Вы поймите, Елена Сергеевна, это ж для розыска.

– Да. Понимаю. У Юрочки немного вещей. Из ценных – часы, подарочные.

– Марку помните?

– Да. «Ракета». С рисунком корабля на циферблате. В чёрном корпусе. Браслетик тоже чёрный, металлический. Кроссовок нет, не фирменных, обычных, бело-синих. Куртки демисезонной, с подкладкой на молнии. Тёмно-коричневой, с капюшоном. Калькулятора – тоже недорогого, «Электроники». Кассет магнитофонных много было – штук двадцать. Всё, кажется. Да, сумка пропала и джемпер серенький с узором. Пропало… Господи.

Паша бегло чиркал ручкой в блокноте, не уточняя деталей.

Паскудство какое-то. Из этой краткой беседы с матерью получалось, что никаких, даже незначительных заморочек у Юры Чернова не было и убили его из-за кучи барахла, общая стоимость которого едва перевалит за пару сотен тысяч «деревянных». Чушь! Даже в видавшем виды криминальном Питере нет ещё дураков, идущих ради такой ничтожной наживы на квалифицированное убийство. Со связыванием, с кляпом в рот.

Хотя, в принципе, какая разница? Убийство есть убийство. А они? Гондоны они…

* * *

Сергей проснулся вполне отдохнувшим. Быстро соскочив с кровати, он сделал пару приседаний, наклонов и засеменил в домашних шлепанцах к ванной. Поплескавшись под холодной водой душа, он фыркая отправился на кухню поставить чайник.

Снятая им квартира была вполне прилична, удобна и, главное, недорога. В других городах, куда он ездил в командировки, если не удавалось пристроиться в гостиницу, ему доставались трёхметровые клетки с раскладушкой и тумбочкой.

А здесь отдельная квартира почти в центре города, с уютной комнатой, длинным коридором и кухней. И никто не мешает назойливыми напоминаниями, что после одиннадцати вечера возвращаться не рекомендуется, приводить компании тем более, а пользоваться плитой и душем можно только в определённое время. Плохо, телевизора нет, но с другой стороны бывает неплохо отдохнуть от ящика.

Выпив взятого из дома кофе, Сергей вернулся в комнату и распаковал одну из коробок. Затем осторожно начал вынимать содержимое.

Это были образцы отделочных материалов из кафеля, глины и камня. Достаточно привлекательные и, как принято говорить, не уступающие мировым стандартам. Сергей разложил на полу плоские плитки, подобрав цветовую гамму по своему вкусу. Затем достал проспекты и сравнил качество фотографий с оригиналом. Разница была незначительна. Очень удачно. Не надо возить тяжеленные плитки с собой.

Это была продукция небольшой красногородской фирмы, где работал Сергей. Фирма прежде всего ориентировалась на производство, хотя и от посредничества не отказывалась. Один из толковых руководителей нашёл недорогой, принципиально новый метод изготовления отделочных материалов и даже наладил небольшое производство. Соответственно, возникла проблема сбыта, которую весьма сложно решить в стране, наводнённой зарубежной продукцией. Реклама в местных газетах – вещь бессмысленная, в крупных центрах – дорогая и, стало быть, невыгодная.

Сергей был торговым агентом или, как принято говорить на Западе, коммивояжёром. Конечно, он не отправился в Питер как к тёще на блины, а предварительно выяснил, какие фирмы и предприятия интересуются подобной продукцией.

Это был его третий вояж, первые два – в Нижний Новгород и Самару – завершились весьма успешно, и его компания получила выгодные заказы. Теперь осваивались дальние рубежи. Вполне возможно, что здесь, в Петербурге, будет несколько сложнее – рынок слишком насыщен. Но определённые перспективы имеются, благодаря невысокой цене товара.

Вместе с тем Сергей должен был заключить контракт на поставку недорогих компьютеров для последующей перепродажи в Красногорске.

Можно было сразу закупить и отправить домой. Деньги в фирме имелись, достаточно было дать факс, чтобы их перевели на счёт найденной им компании. Таким образом, командировка предстояла длительная, а поэтому удачно найденная квартира – это совсем неплохо.

Сергей минут пять посидел над разложенными образцами, несколько раз изменил сочетание красок, после чего убрал плитки назад в коробку.

Коробку же, чтобы не портила вид уютной комнаты, затолкал в громадный старинный шкаф. Туда же отправил свой рюкзак с личным имуществом.

В одной из створок шкафа торчал симпатичный ключик, Сергей повернул его и запер шкаф. Не доверяя мелким карманам своих брюк, из которых его ключи имели привычку выпадать и теряться, он огляделся в поисках более надежного места. Оставлять ключ в шкафу он не хотел, вспомнив кражу из номера в гостинице. Здесь, конечно, не гостиница, но мало ли…

Взгляд остановился на небольшом зеркале в деревянной рамочке. Сергей отодвинул зеркало и обнаружил за ним небольшое углубление, образованное дефектом стены. По сути дела, зеркало и висело здесь для того, чтобы закрыть впадину. Отлично, здесь ключик и полежит.

Спрятав ключ, Сергей побрился, надел свежую рубашку, влез в мучительные ботинки, закрыл двери и вышел на утреннюю улицу.

* * *

«Человек» ждал его в скверике, ограждённом старыми домами с туннелями сводчатых арок. Детская площадка со сломанными качелями пустовала. В жарком воздухе запах разбросанной помойки распространялся по всему дворику, забираясь в самые дальние его уголки. Жидких кустов явно не хватало для выработки кислорода.

Таничев молча протянул руку и присел рядом.

– Петрович, у меня тут неувязочка… Поможешь?

– Смотря с чем. Если ты опустил кого и влетел, то извини.

– Да ну. Мне хватило уже. Так, мелочёвка, в метро залетел по мелкому.

– Бывает.

– Да некстати сейчас. Штраф-то я заплачу. Бумагу на работу не хотелось бы.

– Брось ты. У нас социализм кончился. Теперь ты свободный господин, и никто на твоей работе не собирается тебя воспитывать. Парткомов боле нет. Ну, подумаешь, выпил много.

– Так-то оно так, но сержант, зараза, попался. А мне сейчас бумаги совсем не надо. Жалко место терять. Ты б на всякий случай, а?

– Ладно, сделаю. С дачником виделся?

– Виделся.

– Есть что?

– Сам понимаешь, душу он мне не раскрывал. Больше жалоб на жизнь. Как будто я жалобная книга.

– По делу было?

– Да. На уровне догадок. Трясётся весь. А чего трястись, коли не виноват?

– Так догадки-то о чём?

– На Марата грешит какого-то. Пустил, мол, на свою голову.

– Не заикался, где Марат сейчас?

– Не. А что вы мучаетесь? Дайте по башке или в брюхо пару раз, сразу всё вспомнит. Вон, когда я садился, покруче ребятки были. Пара рёбер – как с куста. А этот-то, дохляк, – только дунь.

– Да он пока вроде как свидетель.

– Так я тоже поначалу свидетелем шёл. Потом уж в подозреваемого превратился.

– Только потому, что тебе рёбра обломали?

– Нет, конечно. Были улики. А что сломали, так я сейчас и не жалею. Я запутался тогда. Молодой, дурной. Да и убивать не хотел. Вот… Не подкинули б мне тогда – в отказе бы стоял, тогда точно никакого помилования не дождался бы.

– А с душой и прочими наворотами?

– Тогда не до того было. Потом-то, конечно, допёр, что подлец я по жизни. Ладно, не трави прошлое…

Оба помолчали немного.

– А для себя я искупил. Не сроком, не отсидкой. На зоне парня из проруби вынул, лёд обломился, когда с работы возвращались. Камнем вниз. Я следом шёл, успел подцепить. Так что, баш на баш. Хотя… лучше б без всего этого.

Таничев прикурил.

– Что на Вишнёвке-то говорят? Про пацана?

– А что говорят? Да ничего не говорят. Как в «Борисе Годунове» – народ безмолвствует. Да сейчас и не удивишь никого «мокрухой». С ума посходили все. Поехала крыша у народа. Поехала…

ГЛАВА 6

Костик прыснул со смеху, зажав пот ладонью. У него была такая манера смеяться над собственными рассказами. А поболтать он любил, особенно на женскую тему.

– А по началу – ха – выставки, концерты, поэзия. Нравится ли вам Виктюк? Кстати, кто это? Не знаете? Ну, чёрт с ним. Я тоже не знаю. А сама всё ближе и ближе. Я, конечно, тоже сложа руки не сижу. А она мне стишки шепчет. Наверно, Виктюка этого. Ну, после шампанского всегда на поэзию тянет, по себе знаю. Ух… Когда совсем жарко от стихов стало, она давай пуговки на блузке расстёгивать, а потом… Ну, чёрт, а! Так кайф обломать! И чего она ко мне в штаны полезла?! Кино, что ли, насмотрелась эротического? Дура. Хвать рукой… а там ствол. Зараза, сполз, пока тискались и стишки читали. Как завизжит. Не ствол – она. «Мамочки, мамочки!!!» Как будто пистолет в руках никогда не держала. Ну, может, и не держала, но орать-то зачем? Пол-общаги сбежалось. «Ах, Константин, ах, Константин! Вы, наверное, не журналист, вы, наверное, бандит!» Я-то ей грузил, что журналистом работаю, по горячим точкам мотаюсь. Самое ведь интересное, что первая начала. У меня, честно говоря, и настроения не было…

– Рассказывай, – смеясь ответил Гончаров. – У тебя никогда настроения нет. Блудный сын Министерства внутренних дел.

– Не, правда, не хотел. Так, зашёл о поэзии поболтать.

– Слушай, Казанова, ну что в тебе бабы находят? Понятно, будь ты действительно бандитом, который за каждый поцелуй по полсотне баксов отстёгивает. Или Кевином Костнером.

– Любят меня за душу беззлобную и сердце чистое.

– Сказал бы я насчёт души. Духовный малый с большим пистолетом…

– Я бы попросил!

– Заметьте, господа, – поддержал Гончарова Белкин, – товарищ Казанцев чем-то напоминает Наполеона. Тот вроде тоже шпагу в такие моменты не снимал. Костик, у тебя большое будущее. Про тебя рекламу снимут, типа «Всемирная история, банк „Империал“». Казанова Великий. Я, между прочим, пистолет в сейфе оставлял, когда был холостым. Чтобы не уперли или чтоб он не пальнул в самый неподходящий момент.

– Смейтесь, жеребцы, смейтесь. Что ещё от вас ожидать можно, кроме солдафонского юмора?

– Да уж не поэзии Виктюка. Вообще-то, это режиссёр. Ты блесни в следующий раз эрудицией. Когда артистом представляться будешь.

– Ты бы, Паша, лучше вообще помалкивал. Может, тебе про командировку в Томск напомнить? Когда ты в поезде на верхней полке ухитрился. Герой, даже я так не могу. Я забыл, что ты там дамочке на уши повесил? Ах да – мол, член союза художников. Импрессионист. Еду на открытие собственной выставки. Ух, двуликий Анус!

– Кто-кто?

– Анус.

– Костик, анус не может быть двуликим. Это не лицо, это ниже. Двуликий у нас Янус.

– Без тебя разберусь.

– Ну-ну.

– Господа, вас бы кто со стороны послушал, – подал голос Белкин. – Два офицера милиции делятся опытом клейки баб. А как же кодекс чести сотрудника?

– Можно подумать, что у сотрудника между ног жезл гаишный или свисток. Или что это машина для посадки граждан в тюрьму.

– Ты не улавливаешь разницы между служебной и физиологической необходимостью.

– Глупости. Помнишь «мокруху» в общаге? Если б я тогда с соседкой убитого не перепихнулся, до сих пор бы «глухарь» висел. Со знаком качества. Ты думаешь, она мне расклад на допросе дала? Ага! Как же. А «французский насморк» я, между прочим, потом за свой счёт лечил!

– Взял бы с оперрасходов. Написал бы рапортину. Так и так, заработал гонорею на службе Отечеству. Прошу возместить расходы на лечение. Подписали бы в одни ворота.

Спор прервал вошедший Таничев. Следом плёлся Николай Филиппович, хозяин квартиры на Вишнёвке.

Все как по команде смолкли, не желая раскрывать посторонним ушам маленькие секреты оперативно-розыскной деятельности.

– Садись, – кивнул Петрович на свободный стул.

Хозяин сел.

– Слышь, мужики, мы, по-моему, с товарищем не до конца разобрались. Он нас, кажется, своей клубникой с истинного пути сбивает.

– Ах вот оно как?! – гневно-удивлённым голосом произнёс Белкин. – Он у нас, значит, двуликий Анус. Товарищ, тебя разве не предупреждали, что врать в данном кабинете опасно для жизни? Ты плакатик на двери видел?

Николай Филиппович опасливо оглянулся на двери.

– Поэтому на раздумья даётся минута. Как в «Что? Где? Когда?»

– А, а потом?

– Потом бить будем, – цинично-спокойно ответил Белкин. – А ты что хотел? Чтобы поговорили и отпустили? Спасибо, Николай Филиппович, вы нам очень помогли. Если вдруг что вспомните, обязательно позвоните. Обязательно… Нет, уважаемый, такие разговоры нынче не катят. Время не то. Потому что этого самого времени чертовски не хватает, ввиду резкого увеличения преступности и такого же резкого уменьшения процента раскрываемости. Товарищ Анус, вы, кстати, думайте, минута идёт, а я вроде рекламной паузы.

– А я читал в газетах, что сейчас в милиции не бьют…

Присутствующие переглянулись.

– Ну, правильно пишут, – вновь ответил за всех Вовчик. – Конечно, не бьют. Всех подряд. А то уж совсем бы нелепо было – приходит человек в милицию с заявой, а ему в морду… Нонсенс. Само собой, никто не собирается лупить и тех, кто чистосердечно рассказывает о своих подвигах или подвигах сограждан. Но, к сожалению, много и таких, кто предпочитает врать или недоговаривать. Тут уж никуда не денешься. Приходится по брюху. В конце концов, вся история юриспруденции говорит об эффективности этого метода. И самое обидное то, мужичок, что, может, в другой раз я б с тобой и стаканчик пропустил, и за жизнь покалякал. Может, ты в самом деле хороший мужик, в душе… Но как говорил Бумбараш: «Не в тебя я стреляю, а во вредное нашему делу донесение». Потому что не мне это надо, мужичок, и, вон, не Паше, не Петровичу… Убийца, знаешь ли, сейчас жрёт, гуляет, баб трахает… А парнишке тому едва восемнадцать стукнуло. Так-то, знаешь ли. Настроение у нас сегодня не важнецкое. В общем, всё, время вышло. Давай. По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее… И всё в том же духе.

Николай Филиппович начал нервно мять в руках свою кепку:

– Вы только не подумайте, что я испугался. Вас испугался. Но вот сами же говорите, что сейчас творится…

– Понимаю, дорогой, понимаю. Жизнь нынче действительно стоит не дороже баночки «Краша». И, честное слово, мне порядком надоела всякая высокая болтовня о моральном долге помогать органам правосудия, потому что даже пацан сейчас знает: лишнее слово здесь – лишний шанс получить пулю там. И все дружно молчат. Кричат только, когда их грабят или убивают. А что кричат, а? «Милиция!» – кричат. Никто ещё не кричал: «Тамбовцы-казанцы! Меня грабят, помогите!» Верно? Но ты, Филиппыч, пойми, что, была б кому-то нужда заставить тебя всё забыть, давно бы заставили. Без уговоров или денег. Плавал бы ты сейчас где-нибудь в голубых озёрах Ленинградской области с верёвкой на шее. Так что не дрейфь. Не такая ты птица, чтобы на тебя охоту устраивать. А что касается терзаний твоих, то никто здесь не собирается перед тобой протокол класть и расписываться заставлять. Как говорил товарищ Жеглов: «Ты уж скажи, а я постараюсь, чтобы тебя никто на „перо“ не посадил».

Николай Филиппович ещё раз глубоко вздохнул:

– Это из-за Марата, наверное.

– Мы догадались, что не из-за куртки и старых кроссовок.

– Я тогда случайно дома оказался. За продуктами в город приехал. Марата не было. Я в комнату заглянул к нему – вещи упакованы. Решил дождаться. Ведь не собирался съезжать-то! Часов в двенадцать он приехал. Перепуганный весь, дёрганый. Я ему: «Ты что, съезжаешь?» А он не ответил, сам спрашивает: «Коля, ты вчера случайно не приезжал?» Я: «Нет, конечно, на даче был». Он ещё больше занервничал. По квартире долго бегал, потом звонил куда-то, ругался с кем-то на своём, на кавказском.

– Почему ругался?

– Может, и не ругался, но взволнован был не в меру. А после и говорит мне: «Я уезжаю, Коля, давай рассчитаемся». Тогда-то мы и поскандалили из-за электричества…

– Это мы в прошлый раз слышали. Что-нибудь новенькое изобрази.

– Потом в комнату меня пригласил, отстегнул сто тонн сверху платы и говорит: «Запомни, Коля, я у тебя не жил, и ты меня не знаешь. Вот телефон, если кто-нибудь на днях будет меня искать, дай знать. Мне дай знать, а не им». Я ему: «Понятное дело». Всё, потом он укатил.

– На такси?

– На такси. Шепнул на прощанье, что, не дай бог, болтану где, меня из-под земли достанут. Я посидел немного дома – и на вокзал. Клиента искать нового. Вот Юру и надыбал. А на другой день на дачу вернулся.

– Ты звонил после убийства по этому телефону?

– Нет, не стал. Пошли они все подальше со своими заморочками.

– Телефон с собой?

– Нет, он на кухне, на холодильнике стоит.

Пауза. Оперы переглянулись.

– Номер, номер, спрашиваю, с собой?

– Да, да, в кошельке.

Николай Филиппович достал небольшое складное портмоне:

– Вот. Это двойка. У меня почерк такой.

– Расшифруем. Паша, пробей-ка номерок.

Гончаров принялся накручивать диск телефона.

– Ребята, мне-то что делать? – взмолился насмерть перепуганный дачник. – Он ведь догадается.

– Ну и что? Ты ему вот что скажи: я, мол, честный гражданин и не боюсь умереть от ваших бандитских лап. Шучу, дорогой. Езжай на дачу, никто тебя не тронет. Позаботимся. Нам что, лишние «глухари» нужны? Но покамест, однако, продолжим.

Белкин выдвинул один из ящиков стола и достал запечатанный полиэтиленовый пакетик с одноразовым шприцем. В связи с тем, что кабинеты следователей были буквально завалены вещдоками, которые зачастую навсегда терялись в кучах барахла, наиболее важные улики оперы предпочитали хранить у себя.

– Знакомая вещица?

– Вроде шприц.

– Сами видим, что не телефон. Чей шприц?

– Не знаю.

– Как так? Обнаружен и изъят из вашей отдельной квартиры в присутствии господ понятых. Вы, Николай Филиппович, часом не наркоман? Надо бы ваш участочек дачный проверить. Глядишь, снимем урожай дикорастущей конопли.

– Да не мой это шприц. Мне уколы последний раз пять лет назад кололи, когда желтуху подцепил. И то не дома, а в больнице.

– Так чей «баян» – то? Ну, в смысле, шприц?

– Не знаю. Может, Марат оставил? Он же спешил.

– Может. Всё может. Только не хочется мне по новой вам песни петь про дачу ложных показаний. Что за дачу можно лишиться дачи. Ничего сказал? Поэтому идите, Николай Филиппович, и снова думайте. Про дачи. И как говорят наши отечественные бандиты: «Не дай бог случится „непонятка“ – сразу начнётся разборка». Всё, уважаемый, свободен.

* * *

Младенца нашли в мусорном баке. Завёрнутого в рваную белую тряпку с розовыми полосками. Нищий, пытаясь добыть в мусоре что-нибудь съестное, наткнулся на свёрток, а развернув, выронил и убежал.

Младенец был похож на куклу. Вовчик видел как-то в супермаркете такую. С открывающимися глазами и ртом. Сто долларов.

Но это была не кукла. Когда-то живое существо, которое, едва появившись на свет, успело разве что глотнуть воздуха и крикнуть. А потом… Что было потом, может определить только экспертиза.

Белкин осторожно разорвал окровавленную тряпку. Мальчик. Длинная пуповина переплела крохотные ножки. Вовчик выпрямился и огляделся.

– Старый, давай подальше от бака отнесём. Вон, на траву, – обратился он к стоявшему рядом участковому.

– Велели не трогать, пока эксперта с медиком не будет.

– Плевать. Что ж ему, у помойки лежать?! Не мусор же.

Белкин, ухватившись за краешки тряпки, приподнял ребёнка и перенёс на траву.

– Вот суки, – вздохнул участковый. – Зачем рожать-то, если не хочешь? Аборт сделай, а если прозевала, оставь в больнице. Гробить-то на хер?

– Может, мертвый родился?

– Сомневаюсь. Зачем тогда в мусор бросать?

– Да мало ли? Хоронить сейчас дорого.

– Что за житуха?! Чернуха сплошная. Вот что показывать надо, а не «настоящую Америку». Настоящую Россию. Козлы.

К кому была обращена последняя реплика, участковый не уточнил, а Вовчик и не переспрашивал. Русский язык тем и хорош, что одним, весьма простым словом можно очень точно передать настроения и свои чувства.

– Откуда принести могли?

– Да откуда угодно. Вон, две женские общаги, с той стороны ещё одна. И домов куча.

– «Глухарь» значит. По общагам, конечно, можно пробежаться, с комендантами поболтать, а по домам как ходить? Здрасьте, это не вы там в помойку дитё выкинули? Тьфу…

Вовчик снова склонился над тельцем. Сегодняшний случай был, к сожалению, не так редок. Убийства новорождённых – весьма распространённое преступление. И, как правило, нераскрываемое.

– Дождись группу, – немного помолчав, обратился Белкин к участковому. – Я этот подъезд обойду, три окна рядом, может, видел кто-нибудь.

Что именно должен был видеть этот «кто-то», Вовчик тоже не стал уточнять. Всё и так понятно. Козлы.

ГЛАВА 7

– Ты версии начальнику РУВД будешь строить или проверяющему из Главка. А нам они без надобности. Когда будет за этим столом Марат-акробат сидеть в наручниках, вот тогда и будем умничать.

– Да не строю я версий. Так просто рассуждаю.

Казанцев недовольно скомкал испорченный бланк «усовки» – запроса в информационный центр для проверок на судимость – и метко закинул его в корзину.

– Не, писать бумаги в такую жарищу строго противопоказано. У тебя в поликлинике никакого блата нет? Справочку бы сотворить, что товарищу Казанцеву К. Н. категорически запрещено писать какие-либо бумаги – позволительна лишь роспись в ведомости на зарплату – в связи с тяжёлым состоянием здоровья. Ну, или что-нибудь в таком духе. Представляешь, поднял бы меня начальник РУВД на совещании, начал бы вставлять по поводу какого-нибудь ОПД, а я раз и справочку на стол, извиняемся, мол, не можем.

– Тогда после совещания тебе всё же пришлось бы написать одну бумажку – рапорт на увольнение. Наше министерство держится на трёх китах – на бумагах, процентах и проверяющих. И если один кит утонет, ведомство тоже рискует пойти ко дну. Чёрт, где там Белкин с мичуринцами? Время пить «Херши».

Как бы услышав вопрос Гончарова, на пороге «убойного» кабинета возник Вовчик.

– Виноват, господа. Сами знаете, наш суд – самый тягомотный суд в мире. Я уж и так, и эдак. А мне всё одно талдычат: «Вы оказывали психологическое давление на подсудимого? Он утверждает, что оказывали. А ещё он утверждает, что вы заставляли его курить наркотики и под их влиянием он дал вам обличающие себя показания». Я им: «Ясное дело, заставлял. Двое ему рот раскрывали, а я дым вдувал». Тут они давай мне вопросы наводящие задавать, один другого умнее. А не обзывал ли я товарища «козлом»? А не угрожал ли товарищу тюрьмой? Мне в конце концов надоело, я и спросил: «Граждане участники процесса, скажите толком, что вам от меня надо? Мне на задержание ехать пора». А они опять за своё: «Не было ли у вас внутреннего убеждения, что подсудимый не виновен…» Насилу вырвался. Ну что, ломанулись?

– Да, поехали. И так опаздываем.

Время близилось к шести вечера. Номер телефона, полученный от дачника, был установлен в гостинице «Северная», на другом конце города. Днём Казанцев сгонял в отель, навел справочки и узнал, что в одной из комнат второго класса, то есть с телефоном, действительно проживает парнишка по имени Марат, по фамилии Гасымов, по профессии коммерсант. Вероятно, на букву «Б».

Как пояснила всезнающая коридорная, господин Гасымов живёт один в двухместном номере, оплачивая обе койки. Раньше семи в отель не возвращается, посторонних антиобщественного поведения не приводит, в употреблении спиртного и женщин замечен не был, вежлив, морально устойчив, внешне приятен.

Приятность внешности «убойный» отдел не интересовала, но за остальное Казанцев сказал милой женщине большое милицейское «мерси», а заодно успел забить с ней стрелочку завтра вечером у Мариинского театра. Коридорная, оказывается, балет обожает. Какое совпадение. Надо же, Казанова тоже без него жить не может.

Сейчас, взяв напрокат служебный «жигуль» начальника районного розыска, пару жилетов и дубинок, господа дружно двинулись к «Северной».

Ломать голову над задержанием Марата не стали. Простота – залог успеха. В городе канун Игр доброй воли, вся милиция на ушах, чистка гостиниц – вещь обычная. Здрасьте, это мы, будьте любезны «аусвайс»[7]. Ах, нету? Хо-хо, тогда пошли. А бронежилеты с дубинками – на случай непредвиденных глупостей.

В машине, чтобы скоротать час дорожного времени, Белкин вновь принялся излагать правдивые истории из своей жизни:

– Меня постоянно по судам таскают. Чуть кто в отказ – Белкин, ну-ка, бегом сюда, давайте разбираться. А одна мамаша ворюги малолетнего, знаете, что удумала? Пришла ко мне, пока отпрыск её суда в тюрьме ждал, и давай меня трёхэтажным крыть. Такого наплела, в гопкомпании не услышишь, и всё больше с уклоном в эротику. Я, сами понимаете, ответил. Поскромнее, но ответил.

Поорали друг на друга минуту-другую и разбежались. Ну, вернее, она убежала, а я остался. Так и не понял, что ей от меня надо было. Сначала не понял. Вот ведь бестия. У неё в сумке, оказывается, магнитофон был спрятан. Она потом свои реплики стёрла и на суд запись принесла. Так и так, вот каким образом сотрудники милиции ведут себя с посторонними. А теперь представляете, что они творят с подозреваемыми? Представили? Ну, и сынок с адвокатом в ту же дудку – избил, обкурил, оказал психическое воздействие.

Я стою на трибуне, то есть перед судьей, отдуваюсь как могу. А потом говорю – дайте час и все вопросы отпадут сами собой. И мигом к себе. Не, думаю, не получится у вас честного парня Володю Белкина оклеветать. Опорочить его светлое ментовское имя. Потому что у Володи Белкина тоже в столе магнитофон имеется на всякий случай. И выключатель в дверном косяке. Как кто заходит – внимание, запись. Дубль первый, натуралистический.

Я магнитофон извлёк, в дипломат его и на суд. Как врубил мамашины цитаты про любовь на весь зал… Мамашку потом еле водой отпоили. Судья с чувством юмора мужик оказался, влепил хлопцу по максимуму. Не, я, конечно, родителей и близких понимаю, они ради того, чтобы оправдали, на всё готовы, но зачем на нас-то выезжать?! Особенно такими методами? А что, я не прав?

– Прав, Вовчик, прав. Только помолчи немного, надоел трескотнёй.

– А чего ты мне рот затыкаешь? – обиделся Белкин. – Потаскали б тебя с моё по судам, тоже слюной бы брызгал.

– Кончайте, – прервал спорящих Паша. – Как обставляться будем? Перед Маратом? Он же сразу срубит, откуда адресок узнали. Не хотелось бы дачника подставлять.

– Да пошёл он подальше. Мы из-за него целую неделю потеряли, а теперь ещё и обставляться должны, – зло ответил Белкин.

– Я согласен с коллегой, – поддакнул Казанцев. – Будем работать как обычно – проверка паспортного режима. Если что – в рог.

Машина с трудом продиралась сквозь дорожные пробки, постепенно приближаясь к заданной цели. Маячок на крыше слабо действовал на других водителей, желание побыстрее проскочить загруженные участки в большинстве своём пересиливало необходимость уважения властей.

Всё верно, власть нынче неуважаема. Вследствие этого неуважения господа сыскари слегка запаздывали. Тем не менее в начале восьмого «Жигули» остановились у торца гостиницы «Северная». Водитель остался в машине, а Паша, Вовчик и Костя кинулись к парадному входу.

Сунув в нос швейцару потрёпанные красные корочки, оперы поднялись на лифте на пятый этаж и оказались в небольшом холле, покрытом вытоптанным бордовым паласом.

Костина знакомая находилась на своём посту, за столиком, под листьями огромного декоративного кустарника. Она сразу узнала Казанцева и растянула рот в улыбке:

– Ой, Костик…

– Добрый вечер, ласточка. Что наш соколик, в гнёздышке?

– Да, сегодня рано вернулся.

– Чёрт, опоздали. Лучше б его в холле было прихватить. Ну ладно, что ж теперь… Пойдём, малышка, поможешь.

– Куда?

– Да ты не бойся. Ты, главное, постучи, и если он спросит: «Кто там?», то соври что-нибудь, типа: «Смена белья» или «Милиция». Шутка. Ну, что у тебя нет повода зайти? Да, кстати, если он откроет, пригнись, пожалуйста, мы его тихонько… Договорились? Тогда вперёд.

Проинструктировав коридорную, Костик галантно вывел её из-за стола и пропустил перед собой, указав двумя руками направление движения.

Леночка поправила чёлку, одёрнула юбку и, покачивая роскошными бедрами, направилась к нужной двери.

Казанцев переглянулся с остальными и показал большой палец.

Леночка остановилась, ещё раз посмотрела на оперов и, поймав их дружный утвердительный кивок, постучала кулачком в полировку дверей. Три секунды спустя из комнаты послышался настороженный мужской голос:

– Кто там?

– Марат Киримыч, вам счёт телефонный. За междугородние переговоры.

– Минуточку, я вроде никуда не звонил, – ответил голос, но дверной замок всё же защёлкал.

Дверь распахнулась, Леночка, чётко следуя полученным инструкциям, резко нагнулась, а ловкий Вовчик по-футбольному подпрыгнул и с криком «Проверка паспортного режима!!!» въехал головой в грудь застывшего в проёме Марата.

Грохот последовал неимоверный. Прямо как в фильме «Терминатор». Один плюс два. Вовчик загремел всеми костями, дубинками, ключами и мелочью в карманах, Марат загремел ещё сильнее. Леночка, должно быть, впервые увидела тихое милицейское задержание и, правильно рассудив, что если таким образом ребята проверяют паспортный режим, то обыск в номере может привести к полному разрушению отеля, на всякий случай ринулась к лифту.

Паша и Костик уже контролировали руки Марата Киримовича, который, правда, и не пытался оказать какого-либо ощутимого сопротивления, а лишь пускал пузыри изо рта и раздувал щеки. До вторжения ребят в его частную жизнь он принимал душ; под его халатом, кроме мокрого тела, ловкие и опытные руки сыщиков ничего не обнаружили.

Через секунду он сидел на диване, рассматривая сковывающие запястья «браслеты».

– Вольдемар, с каких это пор ты работаешь ОМОНовскими методами? Кости все целы?

– Меня разозлили. На суде. А потом мне его голос не понравился – «Кто там?» Ни фига себе, к нему из отдела по раскрытию убийств приходят, а он: «Кто там?» Нахал. Слышь, Марат Киримович, ты чего такой невоспитанный? Виктюка в детстве, наверное, не читал. Да хватит сопеть, лучше паспорт найди.

– Вы, вы из милиции?

– Ага. Из русской народной милиции. А вы откуда? Вероятно, из горячих точек? Не журналист часом?

Казанцев, не тратя времени на пустые разговоры, уже шарил по шкафам и чемоданам. Среди рубашек, брюк, носков, ботинок и прочего хлама наркотиков, боеприпасов, огнестрельного оружия, к сожалению, не попадалось. Попадались бритвенные принадлежности, пара часов (одни сломанные), упаковочка кондомов, консервный нож и календарик-открытка. Вещей, пропавших у Юры, также не наблюдалось. Собственно, на это никто и не рассчитывал. Но всё равно обидно.

Марат, наконец придя в себя, начал крутить головой, не зная, к кому обратиться за разъяснениями.

Паша, поняв его трудности, связанные с языковым барьером, приложил палец к губам и прошептал:

– Тс-с, чуть позже… Всё в порядке, всё в абсолютном порядке…

Костик уже сворачивал в рулон грязный палас, пытаясь найти под ним хоть какой-нибудь криминал. Бесполезно. Кроме неизвестно каким образом попавшей туда листовки, рекламирующей достойного кандидата в Петросовет, он ничего не выискал. Листовка же говорила о том, что палас их номера не выносился на проветривание как минимум полгода.

Поднимать матрасы на кроватях Костик не стал, рассудив, что там он в лучшем случае найдёт чью-нибудь предвыборную программу.

– Одевайся, дядя, поехали.

– Куда поехали?

– Поболтать надо…

* * *

Таничев вышел из безоконного кабинета и, зайдя в «тронную залу», устало брякнулся на диван.

Присутствующие с надеждой смотрели на него, ожидая результатов его четырехчасового затворничества с Маратом. Едкий запах «Беломора», насквозь пропитавший одежду Петровича, начал распространяться по кабинету, но никто на это не обратил внимания.

Петрович, вероятно, не надышавшись вдоволь в душегубке, достал очередную папиросину, прикурил от огромной бензиновой зажигалки и вымученно произнёс:

– Пустышка, мать его…

– Что, совсем?! – уточнил Казанцев.

– Совсем.

– А может, ему… – Костик красноречивым жестом изобразил удар кулака по цели.

– Без толку. Он и так перепуган донельзя.

– Ладно, Петрович, не томи. Что там?

– Он действительно жил на Вишнёвке.

– Понятное дело. Если б он и это отрицал, тогда б я ему точно «бумс» устроил.

– Чего ж он съехал так быстро? – поинтересовался Вовчик.

– Я ж говорю, ссыт кипятком. А ты думаешь, чего он не выступал после задержания? Да он рад-радёшенек, что вы ментами оказались, а не теми, кто его ищет.

– Ещё бы он был не рад. На нём хоть царапина есть? То-то. Будь на нашем месте СОБР или спецназ, лежал бы он сейчас где-нибудь в больнице имени Володарского.

– Да я не о том. Маратик бегает вовсе не от милиции. Он по весне фирмочку одну опустил. Товар забрал и смылся. Ликёры там, шоколад, сигареты, косметика. На приличную сумму. Фирмочка московская. В Питере он по своим землякам товар раскидал. «Бабки» не говорит где. Да и чёрт с ними, это не так важно. На Вишнёвке хату случайно нашёл. На вокзале парень какой-то предложил. Надо будет, кстати, у дачника уточнить, что там ещё за пацан. Никто про эту хату не знал. Но Марат страховался на всякий случай. Знаете, спиченки в косяки дверные вставлял, вещи запоминал, как лежат. Ну, чтобы засечь, если кто-то без его ведома зайдёт. Так вот, однажды, после очередного возвращения на свою конспиративную квартиру, он обнаружил, что в его гнёздышке кто-то побывал. Очко у товарища усиленно заиграло. Газет начитался и книжек про мафию. Решил, что его выпасли. Не, может, и на самом деле выпасли, чёрт его знает. Что делать? Срочненько валить. Бегом. Тут как раз дачник за жратвой приехал, он с ним и рассчитался. Через своего приятеля в «Северной» место нашёл. Это со своим знакомым он тогда ругался по телефону. В цене не сошлись. Потом хозяину телефончик оставил, чтоб тот перезвонил, если спрашивать будут. Ну, и всё. До сегодняшнего дня жил в «Северной».

– Что-то он легко про кидалово своё рассказал. Прямо дева Мария на исповеди.

– Это он от радости. Я ж говорю, когда вы влетели, он решил, что это бандиты, которых та фирма наняла. Вовчик, ты в следующий раз хоть объясняй гражданам.

– Я ж предупредил, что проверка паспортов. Там коридорная была, подтвердить может, если что…

– Да ладно. Так что, на радостях он мне всё выложил. Ну, конечно, не только по этому. Я там подавил его маленько.

– А шприц?

– Шприц не его. Мамой клянется. Я, конечно, клятвам его не верю, но, с другой стороны, он не похож на наркошу.

– А что за фирма? – вступил в заседание большого совета Паша.

– Контора солидная. Поэтому он так и тихарился.

– Может, он в розыске, те вполне могли в ментуру московскую заявить.

– Те в ментуру не пойдут. Сами в воровстве по уши увязли. Не в обычном, разумеется, – налоги всякие, неучтёнка. А из «крыши» своей могут «быков» нанять для розыска и наказания обманщика Марата. «Крыша» там тоже вроде солидная.

– Слушайте, значит они его и вправду выпасли! Ну, и с Юрой перепутали. Всякое бывает.

– Ну да, восемнадцатилетнего студента с южным мошенником спутали.

– Да мало ли! Может, пытали, а потом того, зарезали. На бандитские разборки очень похоже.

– Сомневаюсь. Совсем без башки, что ли? Гасить-то его зачем было? Лишний раз рисковать только. Могли бы припугнуть, ему бы хватило, молчал бы до конца жизни.

– Стойте-ка, – вдруг осенило Пашу. – А ключи? Вы врубаетесь? От хаты было только два комплекта – один у чёрного, второй у дачника. Но ведь у Марата кто-то был. Хозяин отпадает, он бы рассказал. Стало быть…

– Был ещё один комплект.

– Точно. И главное. Помните, что мать сказала? Юра любил музыку. Врубаетесь?

– Не совсем. Музыка-то тут при чём?

Паша постучал кулаком по столу, затем по лбу:

– Мы ведь совсем забыли про это. Нет, не забыли. Мы даже не думали об этом. Вы помните обстановку в квартире? Замки на дверях целы, стало быть, дверь открыли ключом. Кровь только в комнате.

– Ерунда, Юра мог сам открыть дверь.

– Не мог. Он не слышал звонка. Он слушал плейер. И плейер похищен не был потому, что разбился. Разбился, когда Юру ударили. Или завалили на диван. Тот, кто проник в квартиру, не рассчитывал, что застанет Юру. Он позвонил и, убедившись, что дома никого нет, отпер дверь.

– По-моему, ты усложняешь.

– А стали бы нормальные бандиты забирать кроссовки и часы? То-то и оно. А эти подмели всё, что хоть какую-то ценность имело.

– Да перестань ты. Вон, «мокруху» на Тихом бульваре помнишь? Явная «заказуха», а под грабеж обставленная. Тоже часики, кроссовки, даже водку забрали.

– Короче, – прервал спорящих Таничев. – Пишите рапорты, что Марат сопротивление оказал и отправлен на пятнадцать суток за неповиновение, а за две недели, глядишь, ещё что появится. Сейчас отпускать его нельзя. Я его клятвам не очень-то доверяю.

– Боюсь, в суде не проскочит, – заикнулся Гончаров. – Он вроде не сопротивлялся.

– Ты что, первый день в ментуре? Не стройте из себя чистоплюя, граф. Он вас же мудаком обозвал. Половина гостиницы слышала, – не выдержал Вовчик.

– Леночка точно слышала, – подтвердил Костик, – и даю гарантию, что она, как возмущённая гражданка, даже подпишется под этим. Правда, мне придётся ещё разок в отель слетать.

– Во, лишь бы повод найти. Бабник.

– Попрошу без оскорблений. Я, между прочим, ради святого дела. Человека наказать за сопротивление. Ишь, взяли манеру ментов не уважать.

– Однако уже два ночи. Мы по домам планируем? – спросил Белкин, взглянув на часы.

– На чём? Лично я остаюсь. Что я, пешком через весь город пойду? Вон, стулья составлю и перекантуюсь.

– Тогда бывайте. У меня и так с женой сплошные очаги напряжённости из-за этой работы. До завтра, вернее, до сегодня.

Белкин накинул лёгкую куртку, висевшую на спинке его стула, и вышел из помещения вытрезвителя в тёплую питерскую ночь.

– Я тоже остаюсь, – вздохнул Казанцев, – на диване лягу.

– Диван мой, – напомнил Таничев.

– Что ты жмёшься?

– Я старый человек и тоже, между прочим, домой не собираюсь.

– Так раздвинем, не развалится. Как-нибудь уместимся.

– А Марат?

– Да пускай сидит в тёмной. Наручниками к трубе водопроводной прикуём. Не хуже «Северной». Не фиг было ликёры тырить. А ты что, его с собой положить хочешь?

– Ладно. – Петрович поднялся и начал раздвигать диван.

Данный предмет мебели он собрал, работая ещё в отделении, из разных запчастей, найденных где только можно, вплоть до мусорных свалок.

Красотой и изысканностью форм диванчик не отличался, как не отличался и прочностью. Однако путь в кузове грузовика от отделения до вытрезвителя он выдержал с честью, не развалившись во время движения и погрузки. Таничев особенно гордился этим фактом.

Мало того, проводивший инвентаризацию завхоз РУВД приклеил на диван бирку с номером, а стало быть, сей антиквариат был поставлен на баланс в бухгалтерию. В ведомости он значился как «диван старинный, без обивки». Петрович только осваивал данное ремесло, и пока что полосатый матрас и сиденье просто прикрывали драповым пледом, изъятым с какого-то обыска.

Петрович бережно отодвинул своё произведение от стенки и начал снимать спинку. В этот момент боковины, державшиеся на гвоздях, раздвинулись, и сиденье рухнуло на пол, по пути придавив ноги Петровича.

– А, мать твою! Рухлядь старая! Ну что за блядство! Это называется элитное подразделение по раскрытию убийств. Хуже помойки…

– Это вы, герцог, напрасно. На нас в министерстве сделаны большие ставки.

– При чём здесь ставки? При чём здесь министерство или Главк? Я про диван говорю. Дрыхнуть-то на чём будем, господа офицеры?

ГЛАВА 8

– Алло, я по поводу ребёнка. Да, новорождённого. В канцелярии сказали, что вскрытие вы производили.

– Да, верно. Но пока результатов нет. Причина смерти – асфиксия, но характер её я описать не могу. Либо механическая прижизненная, либо внутриутробная. Надо ждать гистологии.

– А сколько ждать?

– Где-то с месяц.

– Ото. А пораньше нельзя? Нам бы определиться надо.

– Я понимаю. Но вы тоже поймите, очень много смертей.

– Да, я знаю. Но, может, всё-таки…

– Хорошо, позвоните через две недели.

– Спасибо.

Белкин положил трубку. Телефон тут же затрещал.

– Слушаю.

– Вытрезвитель?

– Вытрезвитель, – обречённо ответил Вовчик.

– Ребята, я вчера влетел. Случайно, честное слово. На презентации перегрузился. Чуть-чуть. Не хотелось бы, чтоб в фирме узнали. С кем бы поговорить? Ну, чтоб без бумажек всяких?

– Да никаких проблем. Берёте пузырь коньяка, подходите к начальнику, говорите, что вы от Марата Киримовича, и протокол вам подарят на память. Повесите в своём офисе.

– Ясно. А кто такой Марат Киримович?

– Это я. Меня тут все знают, так что без проблем.

– Спасибо большое. Такое дело, выпил…

– Да ладно.

Белкин повесил трубку. Достали пьяницы. Но автоответчика нет, поэтому приходится отвлекаться на алкогольные темы.

Белкин сидел в кабинете один. Петрович решил до обеда покемарить дома, ввиду неудобной ночи, проведённой на диване с Казанцевым.

Сам Казанцев вместе с Гончаровым доказывали сейчас в суде необходимость изоляции Марата Киримовича от общества сроком на две недели и один день. Учитывая, что судила сегодня молодая судья женского пола и очаровательной внешности, можно было не сомневаться, что Казанцев доведёт начатое дело до конца. В плане Марата, конечно.

Белкин открыл единственный сейф, ключ от которого был спрятан в условленном месте, достал старое ОПД и принялся ломать голову, какие ещё бумаги можно было бы натолкать в него, потому что грядущая министерская проверка наверняка коснётся и их «убойной» группы.

Ломать голову над тем, как бы раскрыть убийство, Вовчик не собирался. Потому что дельце было из разряда нераскрываемых. Абсолютно нераскрываемых. К сожалению, нераскрываемых. Но проверку надо встретить во всеоружии. И быть готовым к приятным неожиданностям, возникающим при проведении таких проверок. Иначе можно получить по голове от ближнего и дальнего начальства. Не за то, что не раскрыл, а за то, что странички не подшиты.

Но прежде всего – сроки. Дело должно быть заведено в срок, о чём оперы в пылу борьбы забывали и расплачивались за свою забывчивость в ходе проверок.

Проверки же сами по себе не возникали, они приезжали, когда наверху происходило перераспределение портфелей. А перераспределение портфелей, зараза, почему-то случалось именно в тот момент, когда у Вовчика не были подшиты дела, не пронумерованы странички и нарушены все сроки. Поэтому, следуя в обратном направлении, можно сделать вывод, что, будь сроки и странички в порядке, не будет проверок, а не будет проверок, не будет и портфелей. Всё дело в страничках. Значит, иголку в руки и вперёд.

* * *

Сергей остановился на площадке в поисках ключа. Автоматическое похлопывание по карманам. Ага, вот он. Открыл двери, вошёл в темноту прохладной прихожей, зажёг бра, скинул уже разносившиеся туфли и посмотрелся в висевшее в коридоре зеркало. Ничего видок. Срочно в душ. Жарища, как в Африке. Но это лучше, чем питерские дожди. Мать узнает, не поверит, что на севере можно так загореть.

Сергей прошёл в комнату, стягивая на ходу галстук, и там упал на диван, минуту-другую решив посидеть и перевести дух.

Пока всё идёт отлично. Как у компании «Хопер», рекламу которой крутят без перерыва по радио. Красногорскую керамику удалось довольно быстро пристроить, благодаря дешёвым ценам. Да ещё и не в одно место. Поэтому можно рассчитывать на премию и дальнейшее сотрудничество.

С компьютерами поначалу было сложнее, ввиду огромного количества фирм и компаний, торгующих этим товаром. При таком выборе можно было поискать партнера ненадежней и подешевле. Но сейчас всё позади. Договор на столе. Из Красногорска вот-вот должны перевести деньги на счёт питерской фирмы. Осталось дождаться их прибытия, проследить за отправкой компьютеров и с чувством выполненного долга возвращаться домой.

Сергей достал из брюк бумажник, пересчитал оставшиеся деньги и бросил его рядом с собой. Сумма позволяла ему немного расслабиться для собственного удовольствия. Как минимум неделю он проведёт в вынужденном безделье, ожидая безналичного перевода. А в Питере есть где потратить денежки. Завтра, к примеру, стоит завернуть в ночной клуб. Потом прогуляться на катере в Петергоф, отдать дань царским архитекторам. Отметиться, как говорится.

Потом… А, чего загадывать! Это не Красногорск с двумя кинотеатрами и одной шашлычной-рестораном, постоянно занятой из-за проведения всяких мероприятий – начиная от свадеб и заканчивая поминками.

Сергей покрутил плечами, бодро поднялся и подошёл к столу ещё раз взглянуть на контракт. Контракт был в нескольких экземплярах, вернее, с него было снято несколько ксерокопий.

Стоп. Основной лист лежал вчера сверху, над копиями. Ну да. Вечером он аккуратно сложил документацию и скрепил канцелярской скрепкой. А сейчас наверху копия. Странно. Хотя, может, он забыл что-то?

Сергей несколько секунд постоял у стола, рассматривая документы. Вот спецификация, она точно лежала под основным текстом. А сейчас? Вообще Бог знает где. Факс на перевод денег тоже в другом месте.

Он повернул голову и окинул взглядом комнату. Всё вроде бы в порядке. А, ладно. Это от жары, наверное. Какая разница? Бумаги целы, вещи тоже. Стало быть, сам переложил утром. Да и кто сюда мог прийти? Хозяйка за городом, на даче. Значит, сам.

Сергей бросил на стол документы, достал из тумбочки полотенце и отправился в душ.

* * *

– Нет, мистер, зря мы всё-таки не подкинули тебе «фиников». Плохой ты мужик. Гниловатый.

– Да я забыл просто. Правда. Попробуй всё упомни.

– Чего-чего? Ты что, управляющий «Асторией»? Забыл! Скажи лучше, сдрейфил. Значит так, склерозник, слушай внимательно. Предыдущий разговор был последним, когда ты мог что-то там забыть. Если и сейчас начнутся перебои с памятью, то отправишься исправлять её в санаторий. Куда-нибудь в Обухове. Статью вместе придумаем. Будешь там койки сдавать приезжим. Согласен? Очень быстренько могу устроить. Не веришь?

– Вы всё можете.

– Можем. Не всё, но это можем. Так что не искушай судьбу.

Паша ногой подвинул кухонную табуретку и уселся поудобнее.

– Давай, мистер квартирный бизнесмен. И с подробностями. Базар между нами, если дрейфишь.

Николай Филиппович посмотрел на пустую стену своей девятиметровой кухни.

– Они в мае, кажется, останавливались.

– Опять кажется?

– Ну да, в мае. Я, собственно, тогда постоянно на даче не жил. Одну комнату только сдавал. Объявления повесил. Вот они и пожаловали. Два парня лет по двадцать.

– Что значит два парня? А имена, фамилии?

– Честно не знаю. Одного, кажется, Витей звали, с которым я договаривался. Ага, Витей. Второго… Не, не помню. Да они и немного жили. Всего неделю.

– Что ж так?

– Откуда мне знать?! Захотели – съехали. Правда, на месяц договаривались целый. Мне снова клиентов пришлось искать. Вот Марат после них и въехал.

– Что ж ты, мистер, про них сразу не сказал?

– Говорю ж, забыл…

– Я так чувствую, в следующий мой визит ты ещё кого-нибудь вспомнишь. Какого-нибудь дядю Васю с Украины.

– Больше никого не было. А потом, они ж в мае жили, а парня сейчас убили. Они-то тут при чём?

– Твое дело вспомнить про них, а при чём они или нет, мы судить будем. Знаешь, дядя, кого ты мне напоминаешь? Быка, которого ведут на бойню, но который думает лишь об одном – почему сегодня он не получил свою порцию сена. Так вот, ты сейчас думаешь, поскорей бы тебя оставили в покое и не мешали возиться на участке со своей клубникой. А поэтому, чем меньше ты скажешь, тем меньше нежелательных последствий и тем быстрее ты поедешь на дачу. А так брякнешь что-нибудь невпопад и раскаивайся потом.

Потому что страшно. Верно, сейчас страшно. Я могу тебя понять. И других понимаю. Тех, кто помалкивает. Но не забудь, дядя, что твой страх порождает безнаказанность других, а безнаказанность порождает беспредел. Который по тебе же завтра и ударит. Всё в этом мире связано тонкой ниточкой. И ничего не возникает на пустом месте.

– Да, я понимаю.

– Ни хрена ты не понимаешь. Ты бык, дядя, бык, которого рано или поздно поведут на бойню. Чей это шприц? Их?

– Да, наверно. Я как-то прихожу, а по всей квартире вонища – ацетоном пахнет. На кухне бардак, варево в банке. Я понял тогда – наркоманы. Шприцы валялись. Ну, возбухнул, конечно, что я, для этого им квартиру сдавал? Чтоб меня милиция накрыла? Они – ладно, ладно, больше не будем. Я им сказал – ещё раз замечу, из квартиры вон. А через два дня они сами отвалили. Мне и легче, мало ли что у этих оболтусов на уме?

– Но деньги-то хоть заплатили?

Николай Филиппович незаметно поморщился:

– Не всё. Да ладно, хоть что-то. А с ними связываться – себе дороже.

– Чтобы не было себе дороже, нечего пускать всех подряд. Желание получить хоть маленькую халяву оборачивается большими проблемами. Мать твою, я скоро Шекспиром стану. Сплошные цитаты. Что ещё про них знаешь? Разговоры, имена?

– Я их видел однажды в городе. Вернее, одного из них.

– Где?

– На Московском вокзале. Случайно. Мне в садоводство с Московского ехать на электричке. Вот там, под табло, возле ангара, ну, где памятник Петру, там его и видел. Он не один был. С компанией.

– Это тоже в мае было?

– Нет, позже, когда они уже съехали. В июле где-то.

– А к тебе они тоже с Московского приехали?

– Да, сказали оттуда. Я только там объявления и вешал.

– Как выглядели, помнишь?

– Витька этот – с вас ростом, худощавый, лицо в прыщах.

– Светлый, тёмный?

– Тёмный вроде бы, У него прическа необычная – на висках и затылке выбрито.

– Так, одежда?

– Не помню. Чёрная куртка. Или коричневая.

– Н-да. Хорошо, давай про второго.

– Повыше будет. Лысый.

– Как лысый? Совсем лысый?

– Да, совсем. Короче, чем в армии. Тоже худой, хотя сильный. Вон, гвоздь видите? Я его вместо крючка для сумок вбил. Так парень как-то зацепился за него, разозлился, одним рывком вырвал.

– Интересно. А этот во что одет был?

– Насчёт куртки ничего сказать не могу, футболку только помню. Чёрная, с рожей какой-то спереди. Скелет, кажется.

– В комнату заходил к ним?

– Нет, ни разу.

– Николай Филиппович!

– Ну, заходил. Разок.

– Ну и что было в комнате?

– Да ничего. Они ж переночуют и отваливают. Даже крова и не заправляли. Как скоты.

– Ладненько. Записывать это пока не будем, бог с вами. Нo имейте в виду, если опять вы что-нибудь забыли, то…

Паша постучал пальцем по кухонному столу. Жест был убедителен и дополнительных комментариев не требовал. Встав с табуретки, Гончаров ногой задвинул её под стол и по узкому коридору направился к двери.

– Да, вот ещё… – как бы вспомнив, вдогонку произнёс Николай Филиппович. Паша обернулся.

– Я вспомнил, как его звали. Кличку вспомнил «Череп». И ещё…

– Ну?

– Когда мы поругались, здесь, на кухне, он вытаскивал из кармана нож. Такой необычный, как веер раскладывается. С красной ручкой.

ГЛАВА 9

Мужик поднял взлохмаченную, месяца два нечёсаную голову и тупо заглянул в исписанный лист протокола.

– Читай, – Казанцев бросил на бланк ручку. – Что не понравится, скажешь.

Мужик трясущимися пальцами поставил подпись-закорючку, даже не взглянув на текст.

– Всё равно ни фига я не помню. Пишите как надо. Дай закурить лучше.

Костик бросил на стол пачку сигарет.

– Помнишь ты всё, родной, помнишь. А на плохую память теперь поздно списывать. Ты мне так объясни, без бумаг. Зачем?

Мужик поежился.

– Не знаю. По пьяни.

– Это слабый аргумент. Было уже.

– А что теперь-то? Пишите как надо.

– Да напишем, напишем. Я тебя понять не могу. Вроде не «баклан», вроде не блатной. Пьяница тихий. Да и повода не было. Что ж тогда?

– Просто так, значит…

Костик больше не стал терзать мужика бесполезными вопросами. От его вопросов человек не оживёт. Ни тот, ни этот. Они оба уже мертвы.

Он молча кивнул сидящему на дверь и поднялся со стула.

– Пошли.

Мужик потер руками покрасневшие после недельного запоя глаза и заковылял из кабинета в камеру. Казанцев, сдав его дежурному местного отделения, вернулся собрать разбросанные по столу бумаги.

На баланс группы можно было записать раскрытую «мокруху». Хотя какой там к чертям кошачьим баланс… Только для цифр на оперативном совещании. Стрёмно, жизнь, оказывается, может измеряться процентами. Минуточку, минуточку, просим не путать – не жизнь, а раскрываемость убийств. Это разные вещи.

Так-то, конечно, так, да только тому дядьке, что лежит сейчас в подъезде, по большому счёту уже всё равно, какой там процент раскрываемости. Он бы сейчас предпочел сидеть в своей квартире живым-здоровым и попивать пивко. Ну, или «Херши-колу». Без всяких процентов.

Костик скрепил листы и отнёс дежурному для передачи следователю прокуратуры, который вместе с экспертом всё ещё осматривал место происшествия.

Два часа назад задержанный мужик вышел на лестницу своего дома из загаженной квартиры взглянуть на мир божий после недельного «штопора». На свою беду в этот самый момент в подъезде находился сосед, ремонтировавший почтовый ящик. Дальше и объяснять не стоит. Слово за слово, что-то там кому-то не понравилось, сейчас уже не выяснишь. В итоге ныне арестованный, но живой, оглушил свободного, но мертвого, а когда тот упал, опустил на его голову тридцатикилограммовый вентиль, валявшийся у входа в подвал.

Задержан он был на месте преступления соседями, сопротивления не оказывал и просьб выпустить его не высказывал.

Раскрывать в этой истории было нечего. «Бытовуха». Убийство без причин. Просто так.

Ароматный запах шавермы – арабского сэндвича – защекотал ноздри. Белкин не успел пообедать, организм требовал удовлетворения.

Вовчик открыл кошелёк, оглянулся на киоск, разглядел цену и со вздохом сунул бумажник обратно в куртку. Денег хватало на тощий бутерброд с каменным сыром в привокзальном буфете. Ладно, говорят, голодание полезно. Петрович в таких случаях закусывает «беломорным» дымом. Белкин не курил, боясь испортить дыхалку, без которой на футбольном поле делать нечего.

Он потолкался среди пассажиров, сходил посмотреть на публику возле табло, послушал болтовню и, ничего полезного не высмотрев и не выслушав, направился в пикет милиции, чтобы переговорить с местными вокзальными операми.

С Московским вокзалом у Вовчика были связаны неприятные воспоминания. Примерно год назад, ещё работая в территориальном отделении, он со своими операми задерживал здесь одного товарища, совершившего разбойное нападение на квартиру и сматывавшего удочки из города на поезде. Товарищ был «гастролёром», его фотографии у ребят не было, поэтому они ориентировались по приметам, полученным от потерпевшей.

Одной из примет, если это можно назвать приметой, было обилие чемоданов и коробок с ворованным шмотьём и аппаратурой. Но товарищ оказался не дурак или заподозрил какой-то подвох. Он не потащил сам чемоданы на платформу. Он попросил сделать это двух дурочек, которых подклеил в вокзальном ресторанчике. А когда поезд тронулся, на ходу заскочил в вагон.

Оперы, прозевав товарища, бегали по платформе в полной растерянности, не зная, что делать. Все, кроме Белкина, который, заметив прыгнувшего дядьку, сразу врубился в произошедшее и тоже успел заскочить на подножку уходящего поезда.

В вагоне, с помощью пистолета, матюгов и пассажиров, он скрутил грабителя, пристегнув его «браслетами» к опоре купейного столика.

Всё вроде ничего, но поезд, зараза, оказался дальнего следования. Первая остановка ожидалась только через четыре часа. Таким образом, в Питер Вовчик вернулся только утром следующего дня. Примчавшись домой, он застал пустую квартиру. И так у него с Татьяной было не гладко, а тут… не прийти домой в её день рождения, к которому оба так готовились. Они рассчитывали хоть на этот день позабыть о своих неурядицах. А Вовчик не пришёл. И не позвонил.

Потом он, конечно, объяснил, но это потом. Оправдания – это всего лишь оправдания. Они очень бледно звучат. Поэтому, знаешь, Вовчик, погорячились мы с женитьбой. Давай-ка лучше разбежимся. Вовчик тяжело переживал случившийся факт, потому что женился на Татьяне всё-таки по любви и терять её не хотел. А выход был один – либо ментура, либо она.

Вовчику всё же удалось в очередной раз найти компромиссное решение; Татьяна вернулась, но холодок внутри остался, и до сегодняшнего дня семейное счастье Белкина держалось на тоненькой ниточке.

Татьяне, как, впрочем, любой другой нормальной женщине, хотелось максимального внимания, спокойной жизни и неиспорченных нервов. А какое от Вовчика внимание, если по три дня его не бывает дома и неизвестно, где он и с кем? Незнание вызывает подозрения, подозрения порождают неприязнь.

Казанцев, не обременённый семейной жизнью, постоянно подтрунивал над Белкиным, чем злил беднягу Вовчика. Для Вовчика вообще женская тема была болезненной.

Не признавая никаких авторитетов среди мужиков, он полностью терялся при общении с женщинами, прятал глаза, бормоча полнейшую чепуху и бред. Познакомиться с девушкой было для него неразрешимой проблемой, и случайное появление Татьяны в своей жизни он воспринял как подарок судьбы.

Где-то в душе он завидовал Казанцеву, так легко чувствовавшему себя в обществе любой женщины. Поэтому, когда возникала необходимость поболтать с какой-нибудь дамочкой по служебным делам, Белкин просил это сделать Казанову, которому до фени было кого допрашивать – гостиничную проститутку или английскую королеву. Костик мог выжать из дамочки всё, что нужно, Белкин же – нет.

На этой почве он даже сошёлся с одним бандитским авторитетом, который также получил от матушки-природы чересчур большую порцию застенчивости перед женским полом. Правда, тому было проще – для него находили женщин подчинённые и доставляли в готовом к употреблению виде, если так можно выразиться. Но душа есть душа, и, как у О. Генри, Белкин с бандитом имели родственные души.

Болтовню Казанцева о любовных похождениях он слушать не любил и старался либо перевести разговор на другую тему, либо просто уходил из кабинета.

Погружённый в грустные воспоминания, он дошёл до трёхэтажного здания вокзального отделения.

На вокзал его попросил съездить Гончаров, который дрых после дежурства дома. «Время, Вовчик, упустим, сгоняй, а?»

Один из вокзальных оперов оказался на месте. Выслушав Белкина, он достал толстый журнал и открыл в нужном месте.

– Череп? Знаем этого плешивого. Крутится на вокзале. Правда, сейчас пропал куда-то. Погоди-ка.

Опер вытащил из кармана портативную рацию и назвал позывные.

– Серега, Черепа знаешь? Когда он тут светился?

– Недели две назад. Сейчас не видно.

– Понял.

Белкин кивнул на рацию:

– Далеко берёт?

– Не очень, дома мешают. В поле – километров на десять хватило бы. Это спонсорские. Что там Череп сотворил?

– Может, и ничего, проверяем просто. А здесь он чем промышляет? На вокзале?

– Да всем подряд – кражи багажа, кидалово валютой. Педикам старым пацанов поставляет.

– Судим?

– Да, был у него влёт. С травкой прихватили. Условно получил.

– На игле?

– Возможно. Да они все тут – на игле или на «дуре».

– Он один бомбит?

– Почему? Приятели есть. Он хитрый – крадут-то малолетки, а он их в кулаке держит.

– Витя какой-то у него есть. С бритыми висками. Не слышал?

– Не помню. Надо поспрашивать. Он малолетка?

– Чёрт его знает. Вроде ровесник.

– Череп, вообще-то, только с пацанами крутится.

– Он питерский?

– Да, местный. Адрес прописки есть – в центральном районе, только там он никогда не жил. Там мать у него, пьяница.

– А он где?

– Сложно сказать. Но где-то в городе дохнет. Может, у бабы какой.

– Человека может завалить?

– Я не спрашивал. Как-то повода не было. Но вообще, борзой.

– Данные его есть?

– Переписывай.

Вовчик чиркнул в блокноте сведения из гроссбуха опера.

– С кем из пацанов покалякать стоит? Кто самый болтливый?

– Колобов треплив, «Колобок» кличка, Вадик Антонов, «Лизун», только их отловить сложно. Беспризорники. Ночуют в отстойниках или в подвалах в центре.

– А на вокзале?

– Попробуй. Под вечер они часто появляются. Дедушкам задницы ставят.

– По сколько им?

– Лет по двенадцать. Но кручёные, жизнь уже знают.

– Старый, если хапнете случайно, брякнешь?

– Без проблем. Правда, Игры доброй воли на носу, рейды сплошные, они пока тихарятся.

– Понятно. Вот наш телефон. Меня или Гончарова спросишь.

– Ладушки.

Вовчик переписал данные пацанов, поговорил ещё немного о Черепе и, простившись, вышел из отделения.

На вокзале он ещё немного покрутился в толпе, купил на всю наличность бутылку «Пепси» и поехал в свой район.

Казанцев уже вернулся из отделения. Дожидаться окончания осмотра места происшествия он не стал, решив заняться более серьёзными делами, как-то: обед и назначение свиданий. Когда Белкин зашёл в кабинет, Костик во весь голос рассказывал какую-то байку Таничеву и мичуринцам.

– Ну, дурни, а? Устроили потеху. Заметьте, господа, если я расскажу эту хохму гражданскому человеку, меня назовут лжецом и пошлют куда подальше. Но вы мне поверите ввиду службы в системе внутренних дел.

Короче говоря, я в дежурку ихнюю зашёл материал отдать, а там заявочка проходит – неизвестный кавказской национальности по дереву пытается проникнуть в квартиру. Машины, как водится, в дежурке не оказалось. Местный опер с участковым руки в ноги – и бегом. Оба по гражданке одеты. Оперу форма и не полагается, а второй замаскироваться решил. Замаскировался, ха-ха!

Через десять минут новая заявка – перестрелка возле дома. Ёлы-палы!

Тут уже все рванули, кто в отделении был. Даже я. Охрана подъехала. И что оказалось? Оказывается, команда оперов с другого района приехала делать обыск в наш район у какого-то бандита. Прибыли втроём – двое пошли в «адрес», а третьего – грузина по национальности, новенького, так сказать, ещё необстрелянного – поставили под окно. Ну, правильно, чтобы бандит не принялся в форточку криминал сбрасывать или всякие улики. Я, честно говоря, не знаю, что они там у него искали.

Вот этот кавказец стоял-стоял, скучал-скучал, а потом решил поучиться, как обыск проводить. А тут как раз дерево под окном. Обыск на втором этаже. Грузин, являясь сыном гор и будучи ловким и смелым, моментально вскарабкался на берёзу и начал высматривать в окне своих коллег.

Додумался, а?!

Тут какая-то сознательная бабуля его засекла, быстренько «02» набрала и обрадовала – чёрный товарищ лезет в форточку.

Дальше получилось так. Наши, завидев грузина на берёзе, решили: «Ага, сейчас мы ворюгу с поличным хапнем». Стволы повытаскивали и бегут к берёзе.

Тот на дереве, увидев бегущих к нему хлопцев с пистолетами, думает: «Тех двоих в квартире бандиты уже завалили, теперь моя очередь. Мама!» Прыг с берёзы и ходу.

Ну, наши, видя такое дело, поняли, что невиновный человек в «пятнашки» играть не станет, а поэтому на всякий случай стоит открыть огонь. Дали по залпу вверх, для предупреждения. По инструкции.

Опер-грузин глаз на затылке не имел и, следовательно, решил, что по нему палят. Он, не долго думая, сиганул в кусты и открыл ответный огонь, только на поражение. Наши тоже залегли. Страшно, когда пули свистят. Граждане, что по улице шли, мигом разбежались кто куда. Догадались – бандитская разборка, надо валить. Кто-то тоже залег. Правильно, кстати. Пуля – дура.

А эти голуби знай на гашетку жмут. Поливали, пока патроны не кончились. Потом сошлись врукопашную.

Итак, господа, мораль вышерассказанной истории? А мораль такова: огневая подготовка у сотрудников находится на крайне низком уровне, и теперь РУВД придётся оплачивать ремонт домов, в которых эти ухари повыбивали стекла. Слава Богу, жильцов не зацепили.

Белкин бросил за диван пустую бутылку из-под «Пепси»:

– Классно рассказываешь. Но надо решить два вопроса: первый – кто мне одолжит тонн пять до получки, и второй – кто поедет на Московский вокзал ловить Черепа и его черепков.

– А что, местные не могут? – уточнил мичуринец Лёша.

– Местным это не очень-то надо, у них своих заморочек по горло, а на случай рассчитывать не приходится. Когда там они их прихватят? К Дню милиции, если не к Новому году. Сами поедем. Я Гончару позвоню, хватит харю давить, пока другие воюют. Дай-ка мне, Петрович, телефонную книжку…

ГЛАВА 10

Лизун получил свою кличку не из-за фамилии, а потому, что чем-то напоминал одного из героев американского мультсериала «Охотники за привидениями». Но несмотря на округлое лицо и полную фигуру, чувствовалось, что живёт он впроголодь.

Одежда, состоящая из грязных шаровар, хлопчатой футболки-рубашки с дырами на спине и резиновых кед, делала его похожим на другого героя уже отечественного фильма «Республика „Шкид“».

Белкин срисовал Лизуна в самый неподходящий для последнего момент. Интеллигентного вида пожилой дядечка, подойдя к стайке пацанов, опасливо озираясь, шепнул на ухо одному несколько слов и быстро пошёл по направлению к стеклянным дверям метро.

Пацан пошарил по карманам, достал несколько мятых купюр, пересчитал и спрятал обратно в глубины своего «костюма». Затем, отвесив затрещину самому младшему в бригаде, снова сунул руки в карманы и неторопливо направился к станции метро. Белкин обогнал пацана, на ходу указав на него Паше, гулявшему возле вокзальных ларьков.

В метро пацан проскочил на эскалатор без жетона, ткнув пальцами в щель стойки контроля. Белкин тоже проскочил без жетона, потому что показал контролеру «ксиву». Дядечка ждал Лизуна в переходе, возле лотка с газетами. Лизун, должно быть, уже не в первый раз общался с дядечкой. Тот шепнул на ухо пацану ещё несколько слов, после чего быстро покатил к платформе. Лизун подождал немного и направился следом.

Гончаров тормознул дядечку, Вовчик – Лизуна. Собственно, на тот момент он и не подозревал, что перед ним Лизун. Просто пацан очень резко среагировал на имя Вадим.

– Я-я-я…

Дядечка же отреагировал не просто резко, а резво:

– В чём дело? Граждане, помогите! Я инвалид! Какая милиция?! А-а!!! Руки! Руки уберите!

– Я тебе, ветеран, сейчас кое-что другое уберу. Без возврата на место, – шепнул Паша, оттаскивая дядечку подальше от края платформы и выходя на оперативный простор.

Дядечка не хотел на простор, мечтая уехать на ближайшем поезде, но молодость взяла верх над опытом. Тем более что на помощь молодости подоспели дополнительные силы в лице постового милиционера из службы метро.

– Старый, давай этого пердуна в пикет.

– Как вы cмeeтe? Что это такое?! – снова завозмущался толстяк.

– Дядя, не зли лучше. На «финик» нарвешься…

Лизун с Белкиным уже сидели в пикете. Гончаров втолкнул продолжавшего орать и плеваться «ветерана» в двери и, пока тот искал точку опоры в тесном помещении пикета, зло спросил:

– Что, уважаемый, мальчиков любишь?

«Уважаемый», приземлившись на фаянсовую урну, начал хвататься за сердце.

– Вот тут твое место, помойка, – констатировал Паша. – Что, с сердечком нелады? Меньше за пацанами бегать надо.

Вовчик кивнул Лизуну в сторону сидящего на урне:

– Дяденьку знаем?

– Не…

– Ага, он у тебя спрашивал, как проехать на Балтийский вокзал. Сначала возле табло, а потом возле газет.

Дядечка начал протестовать, попытался подняться с неудобного «кресла», но был водворен на место твердой рукой Гончарова.

– Сидеть, задница!

– Ну, так что, знаешь этого? – вновь спросил Вовчик.

– Знаю… Вы уж, Леонид Семёныч, не обижайтесь, но в прошлый раз из-за денежек запутка…

– Бред, бред…

– А ну-ка, бредень, документы наружу. Сверим информацию.

Дядечка зло сунул руку в карман серого, выцветшего пиджака и, достав именной проездной билет, бросил его на пол, прошептав себе под нос:

– Сука…

– Не выражаться, здесь дети, – ласковым голоском напомнил Белкин и обратился к постовому: – Старый, вызови местных, пускай этого жука навозного заберут, проверят на свои «глухари» по развратным.

Паша поднял с пола брошенный проездной.

– Ишь ты, а Леонид Семёнович действительно ветеран, имеет льготный проезд.

Дядечка молчал.

– Вадик, давно этот деятель на вокзале кантуется?

– Ха! Регулярно.

Пацан, невзирая на малолетний возраст, был смекалист и остроумен.

Минут через пять в пикет зашли двое постовых и опер с вокзального отделения, но другой, не тот, с которым накануне беседовал Вовчик. Опер сразу узнал сидящего на урне дядечку.

– А, с прибытием, гражданин Купорос… Опять с пацанами шалил, старый развратник? Хорошо сидишь, кстати. Удобно? Давайте его к нам, мужики. Я попозже подойду, займусь половым воспитанием. Слышь, Купорос, готовься арии петь. Ба, Лизун, и ты тут? Не надоела раковая поза?

Лизун усмехнулся и выдал такую тираду трёхэтажного мата, что Паша с Белкиным от неожиданности переглянулись и изумлённо подняли брови.

– Мо-ло-дец…

Когда задержанного дядечку сняли с урны и вывели из пикета, опер кивнул Гончарову, указывая на дверь. Выйдя, он тихонько спросил у Паши:

– Где хапнули?

– Здесь, в метро.

– Порознь?

– Да.

– Плохо. Соскочить может, педик. Этот гад хитрый, как хорёк. После того, как мы его с пацаном прямо на дому прихватили, осторожный стал. Снимет на ночь квартиру где-нибудь, на вокзале быстренько с малолеткой договорится насчёт этого самого, но адрес не даст. Ссыт, что пасут. Нас всех в лицо знает, гад. Только внизу, если всё тихо, адресок прочирикает на ушко, а едет всё равно один. Попробуй тормозни.

– А что тогда-то не оприходовали, в первый раз?

– Отоврался. Говорит, пожалел мальчика беспризорного, решил накормить. Сука! Яйца бы ему вырвать! Грамотный, сволочь, у него в загашнике три «ходки», все на сексуальной почве. Лизун-то что?

– Да не беседовали пока.

– Вообще-то, они тоже не шибко разговорчивые на эту тему. На протоколе не подпишется. Придётся этому мудиле навтыкать да выкинуть. Даже на «сутки» посадить не сможем – инвалид. Вы-то какими судьбами к нам забрели?

– По своим вариантам. Нам пацан был нужен.

– Имейте в виду, мы этого трахальщика до утра продержим. Если вдруг Лизун на протокол даст по делу, брякните.

– Брякнем. Слушай, а почему Купорос? Он ведь вроде Иванов.

– Это пацаны придумали. Купорос тоже голубой.

– Послушай, пацан, мы в дедушку Дзержинского с тобой играть не собираемся и капать на мозги по поводу счастливого детства не будем. Нам, конечно, тебя жалко, но не хочется что-то сопли тебе вытирать. Это в ИДН[8] пускай тебя лечат или в интернате. А у нас тут отделение по раскрытию убийств. Убийств. Яблоко хочешь? На.

Лизун вытер протянутое Пашей яблоко об свою рубаху и смачно впился в него зубами.

– Зря пугаете, товарищи. Мне ещё четырнадцати нет. Закурить не будет?

– Вот стукнет четырнадцать, тогда и кури. А пугать мы тебя и не думаем. Зачем? Ты ж неглупый парень, смекнул, небось, почему тебя прихватили.

– А чего тут смекать? Вам не я, вам дядя Лёня нужен.

– Дядя Лёня остался за бортом, то есть на Московском вокзале, а мы приехали совсем в другой район. Кстати, сколько он отстёгивал за сеанс?

– Последний раз обещал двадцать тонн, да наебал. Пятёру только дал, падла. А мне какое дело, есть у него «бабки» или нет? Я альтруизмом не страдаю.

Паша с Вовчиком снова переглянулись. Ни тот, ни другой в двенадцать лет понятия не имели, что такое альтруизм.

– Молоток… Но, Вадик, дядя Лёня нас не очень-то интересует. Нас, Вадик, интересует совсем другая личность. Кстати, не чавкай так, неприлично. В общем, сейчас мы обращаемся к тебе как к человеку взрослому, авторитетному и знающему.

– А почему про Гайдара не заливаете? Который в шестнадцать лет полком командовал?

– Не понял, это ты к чему?

– Нас в интернате, когда лечили насчёт взрослости, всегда про него заливали.

– Мы не будем. А ты лучше не эрудицией сверкай, а ответь доходчиво и откровенно – Черепа знаешь?

– Конечно, его весь вокзал знает.

– Ну, прямо, так уж и весь. Ты не путай весь вокзал с вашей компашкой. А где же сейчас этот авторитет?

Лизун метко кинул огрызок яблока в урну:

– Ещё есть?

Паша извлёк из сумки яблоко:

– На. Что там с Черепом?

– Товарищи, мне ещё жить хочется.

– Вадик, мы серьёзные люди. Дальше этих стен ничего не пойдёт. Купороса ты, кстати, вломил очень смело. Прямо как на очной ставке.

– А что мне Купорос сделает? И догнать-то не сможет. Мы в интернате стометровку бегали. Я за тринадцать и две делал. А он с палочкой ходит.

– Череп тебя, Вадик, тоже не догонит. Мы ему ножки пообломаем.

– Он мне уже набил раз морду. Во, видите, двух зубов нет. Сволочь.

– За что?

– «Бабки» отнял.

– Тем более, Вадик, тем более. Поможешь его найти, не так обидно за зубы будет.

– Я, вообще-то, не знаю, где он. Он стабильно на вокзале появляется, а сейчас пропал куда-то. Может, завалили?

– Не знаем. Сколько его нет?

– Недели две.

– Где жил, в курсе?

– Он визиток не оставлял.

– Так говорил, может? Или в гости приглашал?

– Шутите?

– Хорошо. С кем он на вокзале трётся? Из взрослых?

– По весне сам по себе был. С пацанов стриг. Не заплатишь – в морду, гнида бритая. Ближе к лету снюхался с какими-то. Шестерил для них.

– Они что, старше?

– Да нет вроде. Череп по натуре «шестёрка». Понтов много, а морду бить только нам и может. Я видел, как эти его гоняли. За «ширевом» да за сигаретами. Только лысина сверкала по всему вокзалу.

– Он что, совсем лысый?

– Не, просто блондин стриженый.

– А что за публика его гоняла?

– Честно не знаю. Они не с вокзала. Но как появятся – Череп сразу к ним. Вроде судимые.

– Ладненько. Вот ещё что. С кем из вокзальных поболтать можно насчёт Черепа? Лучше из взрослых. Не один же Череп вами там заправляет. Наверняка компаньоны есть. Дружки, бабы, ну, ты понял…

Лизун прикончил второе яблоко, вытер рот рукавом и, усмехнувшись, процедил:

– Лариску он пашет. Хе-хе. Из ларька. А иногда и прямо в ларьке.

– А вы небось подглядываете? Вадик, детям до шестнадцати…

– Бросьте вы. В салоне вокзальном порнуху гоняют по ночам. Когда холодно, нас мужик пускает. Смешно.

– Ну и в каком ларьке он с Лариской развлекается?

– А там, за вокзалом.

– На, нарисуй.

Лизун довольно художественно изобразил местонахождение ларька и даже нарисовал стрелочку, над которой печатными буквами вывел: «Ларизка».

– Вот тут. Зелёный такой ларёк.

– У них что, с Черепом, как бы это помягче… любовь?

– Я не спрашивал. Но бегает он туда через день.

– Лариска сейчас работает?

– Вроде да.

– Как она выглядит?

– Маленькая такая, пухленькая. Стрижка как у пацана.

– Точно Лариска?

– Нет, Патрисия Каас.

– Язык подвешен. Паша, ты связался с ИДН?

– Да, сейчас приедут.

– Что?! – испуганно воскликнул Лизун. – Меня в интернат?

– Пока в инспекцию, Вадик. Там решат.

– Гады, гады, – заорал Вадик и, неожиданно вскочив, бросился к двери.

Белкин едва успел схватить его за рубаху.

– Пустите, сволочи, пустите! Я не хочу туда, пустите…

Вовчик уклонялся от маленьких кулаков Лизуна, продолжая удерживать его в цепких объятиях. Через несколько мгновений от Белкинской рубашки отделился нагрудный карман, с треском отлетело несколько пуговиц. Паша, чувствуя, что сейчас коллега может лишиться зрения, схватил Вадика за ноги и помог Белкину перетащить его на диван.

В следующую секунду явление резонанса оказало на бедное творение Таничева самое пагубное воздействие. Частота колебаний, исходящих от брыкающегося тела Лизуна, вероятно, совпала с частотой колебаний его визгливого голоса, гвозди опять разжались, сиденье рухнуло на ноги обоим операм, и через мгновение кабинет переполнила сумасшедшая смесь взрослых завываний и детских воплей.

– А-а-а, чёрт!

– Да брось ты его!

– Рухлядь старая!

– Пустите, сволочи, пустите, а-а-а! Я вам помог, а вы… Гады, гады!

– Да где там эта чёртова инспекция?!

– У-у-у!!!

* * *

Голос отражался от сводов огромного зала и разбивался на эхо, но Казанцев слышал его отчётливо и хорошо. Хлопающие крылья и шум других голосов не в силах были заглушить мощный бас.

Правда, Костик ничего не видел. Кроме яркого света, резавшего глаза. Поэтому он опустил голову и уткнулся взглядом в мраморный пол. В очень красивый пол. Иногда он поднимал подбородок и успевал разглядеть в толпе присутствующих знакомые лица. Лица менялись с такой быстротой, словно он крутился на карусели, вращающейся с бешеной скоростью. Но Костик не старался разглядывать что-то в круговерти, он прислушивался к голосу.

– Мы в затруднении. Раб Казанцев в земной жизни имел немало грехов, но также совершил массу праведных дел.

– Безгрешных людей не бывает. «Кто безгрешен, пусть первым поднимет камень» – сами же утверждали в Библии, – робко возразил Костик.

– А тебя, мусор, никто не спрашивает, – откуда-то сзади послышался мерзкий шепоток. Константин повернул голову, но рассмотрел лишь белые крылья.

– Но грехи не бывают безграничны, раб, – ответил голос. – Я жду мнений высокого собрания. Кто ещё желает уличить раба в нарушении святых заповедей?

Шелест крыльев.

– Я жду. Мы и так потратили слишком много времени на эту душу. Если я не услышу новых обвинений, душа раба Казанцева попадает в рай. Весы нашего правосудия уравновешены.

Костик считал секунды и вспоминал свою грешную жизнь, картинки из которой, подобно окнам скорого поезда, мелькали перед его мысленным взором. «Не надо было мне с той девчонкой. Хотя она сама напросилась… Ох, лишь бы пронесло…».

– Итак, время. Раб Казанцев, перед тобой открыты врата рая и вечная жизнь…

– Стойте!

Костик резко обернулся. Этот мерзкий голос. Где он его слышал? Низкий, с едва различимой хрипотцой. А лицо? Да, да, это то самое лицо. Ошибки быть не может. Проверяющий из Главка. Как его сюда занесло? Надо же! И крылья у него какие-то облезлые. Как он долетел?

– У раба Казанцева имелся ещё один грешок. Маленький такой грешок.

Костик в ужасе взирал на архангела с ревизорским лицом.

– Я слушаю? – голос прогремел с троекратным эхом.

– Раб Казанцев не завёл в срок ни одного ОПД! Ха-ха-ха!

Костик зажмурился от обиды. Шум крыльев стих. Ни вздоха. Ни слова. Секунда, другая, третья…

– Побойся Бога!!! – крикнул Костик, но лицо обвинителя уже исчезло в мешанине бьющихся крыльев.

– Я так решил, – прервал Костика глас Божий. – Это, конечно, мелочи, раб. И неплохой ты по жизни был мужик. Но взгляни, весы в минусе. Твои грехи перевесили твои праведные поступки. Не надо было тебе сроки нарушать. Откройте врата ада. Душе твоей вечно суждено вариться в котле. Следующий.

– Нет, Господи, нет! Я исправлюсь, я буду заводить ОПД в срок!!! Пожалуйста, я не хочу туда… Не хочу!!!

Казанцев грохнулся с кровати на холодный пол. Очухавшись слегка, он потрогал ладонью такой же холодный лоб. Капельки испарины выступили на нём.

«Доработался, мать их. Страшный суд снится. Это не к добру. Сегодня что там? Вот гадство, четверг. Сны сбываются. Всё из-за этой проверки, будь она… А этому клерку я морду ещё набью. Надо ж так вломить! Фу ты, это ж во сне. Всё равно, для профилактики начистить фишку не помешает».

Казанцев поднялся с пола, кое-как дополз до кухни, выпил холодной воды из-под крана и вернулся в комнату.

Но так и не смог уснуть до самого утра. Только он закрывал глаза, как тут же попадал в огненный вихрь адова пламени и в ужасе просыпался.

ГЛАВА 11

Подъезд старинного дома на Большом проспекте Петроградской стороны встретил ребят сохранившимся с царского времени лепным орнаментом потолков и стен и кучей мусора и картофельных очистков, оставшихся после вчерашнего застолья в одной из квартир. Жара не проникала в подъезд, и лёгкие наполнились атмосферой затхлости и влаги.

Лариса жила на третьем этаже. Сегодня она не торговала в ларьке, имея законный выходной. Хорошо бы, сидела дома. Ещё лучше, со своим приятелем.

Белкин с Казанцевым, как наиболее безалаберные в бумажных делах, потихоньку свалили сюда, оставив Пашу и Петровича воевать с проверкой. У них в делах хоть что-то, помимо обложек, было.

Белкин нажал первую попавшуюся кнопку из столбика звонков на дверном косяке. Прислушавшись, повторил процедуру, но только с другими кнопками. И на всякий случай пару раз стукнул в дверь.

В коммунальных квартирах граждане обычно не задают глупых вопросов, типа «Кто там?», «Вам кого?» или «Васька, это ты, стервец?»

И в этот раз правило подтвердилось. В проёме открывшихся дверей объявилось создание женского пола, невысокого роста, с мужской стрижкой. Создание было одето в чёрный халатик и имело заспанный вид.

– Вам кого, мальчики?

«Мальчики», склонив головы, с выражением абсолютной невинности на лицах и улыбочками до ушей смотрели на «девочку».

Наконец Казанова, указав согнутым пальчиком на чересчур вольное декольте халатика, ответил:

– Вас.

– Меня?

– Да. Лариса, неужели вы нас позабыли?!

Девушка тоже склонила голову набок и внимательным взглядом начала изучать мужские достоинства оперов.

– Не помню… А, да. Ресторан, верно? На вокзале.

– Почти в дырочку. Только после ресторана. Драка, пикет в милиции… Ну, вспомнила? Мы из ментуры, крошка. Кто ещё дома?

Крошка решила протестовать против вторжения дежурными фразами:

– А что такое? В натуре! Чего надо?

Но «мальчики», игнорируя её призывы, уже шли по длинному коридору в направлении открытой двери комнаты.

– Пусто.

– Обидно.

Лариса следом влетела в комнату.

– В конце концов, в чём дело-то?!

Казанцев повернулся к ней:

– Где Череп, ласточка?

– Вон, на трюмо.

Ребята мигом обернулись и увидели на стареньком трюмо гипсовую пепельницу в виде черепа с надписью «Джо любил курить в постели».

– Н-да. Хорошо, уточняем. Где господин Новиков Роман Андреевич? По кличке «Череп»?

– Я не знаю такого.

– Какая досада. Тогда мы его сами поищем.

Казанцев начал с трюмо, в котором если и поместилась бы, то разве что одна треть Черепа.

– Это мамины вещи. Что вы делаете? У вас что, есть санкция?

– Хорошо. Тогда покажите сами.

– Что показать?

– Его и его вещи.

– Да не знаю я ничего.

– Раз не знаете, нечего и санкцию спрашивать. Взяли моду, грамотные стали.

Костик продолжил осмотр трюмо.

Белкин, как человек, в женском обществе теряющийся, всё же решил внести ясность:

– Лариса, успокойся. И вспомни, Череп – это такой молодой парень с суперкороткой стрижкой, имеющий притяжение к твоему ларьку.

Девушка достала из кармана висящей на стуле кофточки пачку недорогих сигарет и прикурила.

– Ну и что? Да, знаю такого, но я-то тут при чём?

– Когда ты видела его в последний раз?

– Недавно.

– Точнее.

– Не помню.

– Садись, вспоминай. С кем ты здесь живёшь?

– С мамой.

Белкин пересёк комнату и, подойдя к окну, раздвинул штopы. Окна выходили на Большой. Красивый вид. Разговоры с Ларисой он решил отложить до окончания изысканий Казанцева, который, разобравшись с трюмо, приступил к поискам Черепа в фанерном платяном шкафу.

В полном смысле обыском назвать это было нельзя. Во время настоящих обысков переворачивается и исследуется каждый кубический сантиметр. А это так, обыкновенный общий досмотр.

Белкин опустил глаза на подоконник. Ну, это уж совсем не женские вещички – пара пластмассовых бритвенных станков, тюбик с засохшим кремом после бритья. И часики… Мужские. С корабликом на циферблате.

– Костя, смотри…

Казанова мгновенно вынырнул из шкафа и через секунду уже рассматривал находку Белкина.

– Давай понятых.

Обернувшись к Ларисе, он покрутил часиками и добавил:

– Вы бы, мадам, тоже не сидели сложа руки. Пора ехать. Оделись бы…

– Куда ещё?

– Куда? В вытрезвитель. По-моему, вы сегодня чуть перебрали…

Казанова не выходил из «тёмной» комнаты третий час. Будучи знатоком женской натуры, именно он вызвался поговорить с Ларисой один на один и торжественно поклялся, что не выйдет из «покоев», пока не добьётся правды всеми доступными способами. А способов у Константина Сергеевича имелось великое множество.

Ребята это знали, поэтому не тревожили коллегу по пустякам. Гончаров изучал надписи ревизоров на полях его многострадальных дел, гласивших, что работа по ОПД не ведётся, план мероприятий не выполняется, а на секретных бумагах не стоит грифа. О каких-то конкретных мероприятиях, с помощью которых можно было поднять «глухарь», ничего написано не было.

Паша относил это исключительно к забывчивости проверяющего, а вовсе не к тому, что ничего конкретного тот просто не мог предложить. Глупости. Если бы это имело место в действительности, то человек посторонний решил бы, что преступления в нашей стране не раскрываются только потому, что на страничках отсутствует гриф секретности.

Таничев отпивался «Балтийским». Ему влетело ещё и за корявый почерк. Ревизор крутил-вертел дела, злился, но в итоге написал на полях тот же текст, что и Гончарову.

Белкин договаривался с кем-то по телефону о предстоящем футбольном матче на первенство ГУВД.

Все трое иногда прислушивались к звукам, доносящимся из соседней комнаты, но Казанцев, отлично изучив привычки своих друзей, говорил на пониженных тонах.

Белкин периодически вынимал из стола красивую упаковку с фирменным кухонным комбайном, чтобы ещё раз полюбоваться на это чудо техники и природы. Он влез в бешеные долги, но сегодня подарит Тане её мечту. Сегодня он уйдёт пораньше, купит на оставшиеся деньги красивые розы, загладит свою вину, и этот день её рождения станет днём их окончательного примирения. Казанова вышел из «тёмной» очень тихо. Не как обычно, с весёлыми прибамбасами и глупыми остротами. Он так же тихо сел на диван и достал из кармана сигарету. Лицо его отражало какую-то безмерную усталость и безысходность.

– Ну, что там, Казанова?

– Знаете, почему они его убили?

– Надеемся услышать.

– А мы голову ломали. Самое паскудное в этой истории то, что они убили его ни за что. Они убили его просто так…

* * *

– Готово, молодой человек, – фотограф, улыбаясь, протянул Сергею квитанцию. – Оставьте адрес, мы вышлем.

Сергей заплатил фотографу и вновь повернулся к Спасу-на-Крови. Красивое место. Пожалуй, самое красивое в Питере. Чёрная полоса канала, ограждённая строгими гранитными берегами, как бы упиралась в древний храм и напоминала дорогу. Дорогу к храму. А за спиной – величие и грандиозность Казанского собора, утопающего в зелени и голубизне безоблачного неба. Потрясающее зрелище. Надо будет непременно приехать сюда ещё раз. Кабачки и танцульки есть везде, а это… Сергей постоял ещё минут пять, купил в киоске шоколадное мороженое с орешками и не спеша двинулся по Невскому в сторону Адмиралтейства.

Завтра он уезжает. Компьютеры отправлены, сувениры и подарки куплены, необходимые звонки сделаны. Осталось упаковать рюкзачок. Но это можно сделать и вечером. А сейчас – пешком по городу. Подышать воздухом Невы и питерских улиц, сфотографироваться в красивых местах, потолкаться в суматохе и утонуть в ритме огромного города. Хотя бы на этот вечер почувствовать себя его жителем…

* * *

Ларису перетащили в общий кабинет и теперь общались с ней всем скопом. После разговора с Казанцевым вся её неприязнь исчезла, и на вопросы она отвечала довольно чётко и, вероятно, искренне. Похоже, Костик действительно оказывал на женщин магическое влияние.

– Вы ж понимаете, он не всё мне говорил. А потом, он же такой слабовольный… Всё наркотики эти.

– Он капитально на игле? Ему каждый день доза нужна?

– Нет, нет, что вы! Он иногда по месяцу держится. Я ж говорю, он слабовольный. А после того случая словно с ума съехал.

– Тот случай – это убийство на Вишнёвке, – уточнил за Ларису Казанцев. – Эти ухари придумали весьма простой и эффективный способ заработка. Снимают где-нибудь хату, которая сдаётся постоянно, кантуются там неделю и за это время делают дубликат ключа в мастерской.

Потом на вокзале высматривают приезжих – посолидней и, следовательно, побогаче. В основном из южных краёв. Почему-то считается, раз чёрный, значит, денег немеряно. Ну и предлагают им снять квартирку, с которой тут же отваливают под любым предлогом. Хозяину по большому счёту до фени, кто у него будет жить, лишь бы денежки платил. А наши господа через несколько деньков потихоньку навещают квартиранта и выглядывают, что ценного есть. Если имеется, то «Карл у Клары украл доллары». Молодцы. Долго, наверное, думали.

– А Юра?

– Они действительно хотели ограбить Марата. Вы помните про коробки? Их в руках не утащишь. Поэтому ребятишки решили немного повременить и вывезти имущество кавказского гостя на машине. Но Маратик, как нам известно, был настороже и на следующий же день заметив следы посещения, быстренько переменил место дислокации. Ну а Череп с остальными слишком долго возились в поисках транспорта. Всё-таки кража. Знакомого с машиной искали. Хотя, в общем-то, не так уж и долго – всего лишь полтора дня. Но когда они прибыли на Вишнёвку, там уже был другой. Юра. Верно, Лариса?

Лариса пожала плечами:

– Ну да. Он так рассказывал.

– Серьёзно? Ласточка, ты забыла, о чём мы с тобой говорили? А? – ухмыльнулся Костик.

Лариса опустила глаза на грязный линолеум кабинета.

– Ну, давай, милая…

– Я тоже там была, – почти шепотом выдавила она, и сразу её словно прорвало: – Но я не ходила в квартиру! Поверьте! Не ходила!

– Не сомневаюсь. Ты, пожалуйста, повтори всё снова для моих коллег.

– Они позвонили. Двери никто не открыл. Чёрного в это время никогда дома не бывало. Потом зашли. Парень сам виноват. Заорал. Рома сказал, что его Витька кастетом оглушил. Квартиру обшмонали, а коробок нет. Пока искали, парень очнулся. Его лентой связали и спросили про коробки-то. Он ничего не ответил. Стали прикидывать, как быть. Идиоты! Я б знала, что всё так выйдет, ни за что бы не подписалась.

– Не понял? – нахмурился Белкин. – Ты что, в доле?

– Это её машина была, – ответил за Ларису Казанцев. – Вернее, её покойного родителя. Она же сидела за рулем.

– А-а, ну, продолжай.

– Решили мочить. Чтобы без свидетелей…

– Кто убивал?

– Не знаю точно. Рома сказал, что Витька с Циркулем.

– Ого, ничего кликуха.

– Он длинный просто.

– Парень был в сознании, когда гасили?

– Не знаю я.

– Ладно, что дальше?

– Дальше? Прихватили, что ценного было, и свалили. Я их возле вокзала выкинула. Витьку с Циркулем. Рома ко мне поехал. Ругался, что с товаром ничего не вышло. Я даже не знала, что они там парня убили. Сама уж потом дошла. Ну, вернее, Рома рассказал, когда укололся. После этого совсем крыша у него поехала. Меня избил. Реветь стал: «Хана мне, хана…» И опять за иглу. Трясётся, от каждого звонка шарахается.

– Он у тебя жил?

– Когда мать в ночную смену работала.

– А вообще?

– Да где ночлег найдёт. Мало, что ли, знакомых?

– Ближе к делу давай, – подогнал её Казанцев. – Где их сейчас искать?

Лариса опять опустила глаза:

– Я, я боюсь…

Костик присел на корточки перед Ларисой:

– Давай. Бояться поздно. Сейчас надо выбираться.

Лариса смяла пустую пачку из-под сигарет.

– А, – горестно вздохнула она. – Циркуль с Витьком опять что-то задумали. Сегодня что? Пятница? Кажется, во вторник Рома прибежал, весь дрожит, трясётся. Я сначала решила – ломает. А он: «Мне валить надо. Срочно. Достань „бабок“». Я ему – что да как… Он и рассказал тогда, что эти опять на дело идут.

Нового мужика подселили, потом проведали. Тот якобы деньги огромные получить должен, по переводу. Для покупки компьютеров. Решили, как только получит – будут опускать. Сказали, что с мужичком придётся поработать, чтобы сказал, где денежки. Ключики есть, главное – неожиданность. Идиоты чокнутые. «И меня, – говорит, – подписывают. Ты, Череп, с нами кровушкой повязан, смотри не дури».

Рома мечется как в бреду – что делать, что делать… «Дай, – кричит, – „бабок“, я из города свалю». Я его кое-как успокоила, стали вместе думать. У него какие-то родственники в Крыму есть. Решил туда сдёрнуть. Отсидеться до зимы. Я цепочку ему свою отдала, денег было немного. Ещё кольцо папино, часы. Мать узнает – убьёт. У подруг заняла немного. Вроде на билет наскребли.

– Когда он уехал?

– Он не уехал. С билетами сейчас трудно…

– Не томи…

– Он сегодня уезжает. Симферопольским. Вечерним.

– Фу, чёрт! А эти? Ну, Циркуль со Штангелем?

– Они вчера ко мне в ларёк приходили, спрашивали, где Рома. Я соврала, что не знаю. Они меня обматюгали и ушли. Сегодня Рома у меня ночевал. Ушёл за час до вас. Вот часы забыл на окне. Не мог вспомнить, где оставил.

– Он вернется к тебе?

– Нет.

– Ты будешь провожать его?

– Нет. Он боится, что его эти выпасут.

– Ты знаешь адрес, где этот мужик с компьютерами жильё снимает?

– Откуда?

– А Рома?

– Наверно. Говорил, что где-то в центре.

– Когда они поедут к нему?

– Понятия не имею.

– Стоп, стоп. Ну-ка, ещё раз. Может, он обмолвился?

– Нет, не говорил. Сказал, что на днях.

– Так когда сказал, когда?

– Ну, тогда… Во вторник.

– А вчера они его искали… Мужики, вы понимаете? Они либо уже там побывали, либо сегодня-завтра собираются навестить.

– Погодите, я вспомнила. Они Роме сказали что риска никакого, потому что все будут спать. Значит, они придут к нему ночью…

ГЛАВА 12

– Казанова, вот ведь зараза! Минута осталась… А, Казанова?

– Чего ты орёшь? Не слепой, сам вижу. Смотри лучше. Он же лысый. Не должны прошляпить.

Белкин побежал к началу платформы, на ходу вглядываясь в лица прохожих. Поезд отправлялся через минуту. Последние, запоздавшие пассажиры, спотыкаясь о собственные тяжёлые чемоданы, торопливо трусили к своим вагонам. Их бег затрудняла публика с поезда, стоявшего напротив, а также толпа провожающих симферопольский поезд. Сутолока на узкой платформе была невообразимая.

Это, естественно, отнюдь не облегчало условия работы группы пролетарского гнева. Вернее, двоих из группы. Двое других остались в вытрезвителе. Поделиться решили по-честному. Костик с Белкиным тормозят на вокзале Черепа, отвозят его на базу и отлетают: один – к жене на день рождения, другой – по собственным надобностям. Паша с Таничевым обрабатывают задержанного до упора. На церемонии должен был присутствовать сам следователь Иголкин, который тоже сидел на «Товсь!» В данный момент он допрашивал Ларису.

По идее, сложностей с задержанием Ромы возникнуть не должно было. Лариса очень подробно описала его внешность, кроме того, его бритая голова сама по себе представляла отличнейший ориентир.

Возникает лишь проблема с его доставкой на базу. Свободной машины в РУВД не оказалось, поэтому решили сдать Черепа в вокзальный пикет, а потом прислать за ним освободившийся транспорт. Но всё это потом. Когда его задержат. А задержание обламывалось.

Вокзальный диктор предупредил об отправке поезда. На табло высветилось четыре цифры: 19:00.

– Казанова, Казанова! Где же он, чёрт лысый!

Поезд угрожающе зашипел. Проводники начали закрывать вагонные двери.

– Надо ехать, Вовчик.

– Ты ж знаешь, Казанова, а? Танька, она ж не поверит. Так ведь не бывает, Казанова. Тьфу ты…

– Да ладно, Вовчик. Я понимаю. Езжай. Не такая это птица. Один справлюсь.

– Правда, Казанова? Спасибо, старый. Вы это, звоните, если что…

– Давай.

Казанцев подбежал к ближайшей двери, незаметно сунул под нос проводнику «ксиву» и, несмотря на его протесты, проник в тамбур.

Поезд дёрнулся и медленно пополз прочь. Белкин не уходил. Он, как статуя, застыл на платформе, мешая пассажирам и носильщикам.

Когда последний вагон поравнялся с ним, он резко обернулся, посмотрел на часы, плюнул на асфальт и прошептал: «Проебали!» Затем он вдруг резко махнул кулаком и рванулся вдогонку за поездом.

Проводник, молодой парень, стоял на подножке, высунувшись наполовину из вагона, и что-то там кричал на прощание кому-то на платформе. Но стоило ему взяться за ручку, чтобы захлопнуть дверь, как в тамбур с разбегу сиганул Вовчик, сбив проводника с ног.

– Ты что, урод! Охуел?!

– Сам урод! Прочь с дороги! Милиция!!!

Костик тем временем убеждал проводника в том, что сойдёт на ближайшей станции и что в Крым на халяву не собирается. Справившись наконец с этой задачей, он двинулся в начало поезда. Оттуда он намеревался пройти в хвост, изучая по пути пассажиров. Купальный сезон был в самом разгаре, и желающих понежиться на южном солнце хватало, поэтому состав был переполнен.

Многие ещё не распихали по полкам свою поклажу, многие не успокоили кричащих грудных детей, многие вообще не могли найти своего места или спорили с другими за право обладания нижней полкой на ближайшую пару суток.

Обследование поезда осложнялось и тем, что в купейных вагонах дверь запирается изнутри, а открывать её не очень-то спешат. Косте не хотелось задерживаться в поезде надолго, поэтому он взялся за поиски весьма энергично.

В общих вагонах он извинялся и объяснял; что хочет найти свою любимую, место которой он, чёрт возьми, не запомнил. В купейных он утверждал, что просто перепутал двери.

Главными ориентирами по-прежнему служили бритая голова и чёрная футболка со скелетом.

Он увидел его во втором от локомотива вагоне. Парень сидел в дальнем углу четырехместного плацкарта, развернувшись спиной к проходу и прижав лицо к стеклу, словно рыба в аквариуме. Помимо него, в отсеке находились две тётеньки с детьми и дедуля с огромной корзиной на коленях. Череп, вероятно, плотно оккупировал нижнюю полку и лезть наверх не собирался.

Костик весьма оригинальным способом решил внести справедливость в данный вопрос. Он заслонил собой выход из отсека, достал из поясной сумки пистолет, постучал им по металлическому кронштейну полки и произнёс:

– Товарищ в чёрной футболке, ваша мама ждёт вас у проводника.

Череп повернул голову. Сначала он даже не понял, что эти слова обращены к нему, но когда сообразил, попытался резко вскочить с места.

Костик навел на него «ствол»:

– Сидеть, красавец. Граждане, не волнуйтесь. Обычное дело, пистолет Макарова с патроном в патроннике. Это к слову. А ты держи, ну-ка покажи, на что способен.

Свободной рукой Казанцев кинул парню наручники. Тот по инерции поймал их.

– Вон там железка под столом. Прикуйся, сделай одолжение.

– Я не понимаю…

– Что ты не понимаешь, мудак? Милиция! Шевелись и не дури. Положу, как кролика на бойне.

До Черепа наконец дошло. Он мелко задрожал, положил наручники на стол и сел.

– Ты что, не понял? Извините, гражданочка я помогу парнишке…

Казанцев шагнул в тесное пространство отсека и, опустив пистолет, протянул руку к лежащим на столике наручникам.

Сосредоточив всё внимание на объекте, Костик упустил из виду корзину, которую ветеран, растерявшись от внедрения опера в их тесную жизненную среду, поставил на пол. Что Костика и подвело.

Правой ногой он зацепил корзину и поневоле опустил глаза.

Черепу этого хватило. Он пригнул голову и прыгнул вперёд, тараня своим корпусом Казанцева и женщину, которая совсем некстати расположилась за спиной у опера. Какое-то шипение, вместо крика, вырвалось из груди Черепа; он вывалился вместе с дамой в коридор, быстро вскочил и кинулся к выходу из вагона.

Костя от удара упал на нижнюю полку, прямо на вторую даму и её ребёнка; та завизжала и забилась в попытках подняться, тем самым полностью перекрыв выход из отсека. Наконец Костя под несмолкающие вопли всех присутствующих выкарабкался из-под мадам, шагнул в сторону коридора, но, поскользнувшись, рухнул уже на пол.

Он даже не понял, на чём поскользнулся, но, когда попытался подняться, невольно его взгляд обратился на руки. Руки были в крови. Он перевел глаза на вагонный пол, затем на рубашку. Охваченный нахлынувшим возбуждением, он не чувствовал боли. До последней секунды. Вдруг на него нахлынула необъяснимая усталость, он даже головы не смог поднять – лишь свернулся в клубок на грязном полу и застонал.

Костик поскользнулся на собственной крови.

Череп, расталкивая скопившихся в узком коридоре пассажиров и спотыкаясь об ещё не убранные коробки, рвался к тамбуру. Поезд вздрагивал на стрелках и раскачивался из стороны в сторону. Вагоны напоминали палубу корабля. Опрокинув на пол товарища, получавшего постельное бельё, Новиков наконец-то вырвался из вагона.

Лихорадочно соображая, что делать дальше, он начал дёргать ручку вагонной двери, решив, наверное, что спрыгнуть с поезда на скорости сто километров в час – дело плёвое. Когда же до его сознания дошло, что это не совсем реально, он отпустил ручку и рванулся дальше, в следующий вагон. Нож был зажат в правой руке.

Этот вагон тоже был плацкартным. Череп уже ничего не понимал. Им сейчас управлял исключительно инстинкт самосохранения, рефлекс спасения собственной жизни. Любой ценой вырваться из этого поезда и бежать. Куда угодно. Рвать всех зубами и бежать. Кто говорил, что он слабак? Кто?!

Сбив с ног очередную пассажирку и угрожающе размахивая ножом, он устремился к следующему тамбуру. Он не слышал криков за спиной, возможно, он ударил кого-то в запарке. Плевать на всё. Бежать, бежать…

Парень, выходящий из тамбура навстречу. «С дороги, с дороги!!! Убью!» Парень замер на месте.

«Сейчас нарвётся, козёл!!! Ага, отваливаешь! Меня никто не остановит. Козлы! Все козлы!» Того, что случилось через секунду, разгорячённый Череп никак не ожидал.

Отступивший назад резко рванулся вверх и, оторвавшись от пола, по-футбольному прыгнул головой вперёд, как будто собирался вколотить мяч в «девятку». Череп получил такой мощный удар головой в грудь, что вылетел обратно в коридор вагона, как пробка из бутылки «Шампанского». Руки его разжались, нож отлетел в сторону.

Через мгновение чей-то локоть придавил его горло к полу, в висок уперся холодный металл, и голос сверху прошипел:

– Только шевельнись, гадёныш!..

Вовчик, ловко перевернув парня лицом вниз завёл его руки за спину и сцепил «браслетами». Тот, в общем-то, несильно и сопротивлялся, слегка оглушённый падением. Когда Белкин увидел мчащегося на него бритого парня, он, разумеется, догадался, что тот бежит не за чаем. Не успев достать пистолет, который, кстати, в данном случае всё равно был бесполезен – за спиной парня находились люди, – Вовчик принял единственно верное решение. Уменьшить зону поражения собственного тела до размеров головы. Любой другой вариант мог привести в узком коридоре к необратимым последствиям.

Во время игры этот трюк никогда не получался как надо. Мяч всё время улетал в аут. В сегодняшний прыжок Вовчик вложил всё умение и мастерство форварда. Жалко, Романцев[9] не видел. Вовчик наверняка бы получил место основном составе сборной. По меньшей мере, олимпийской.

– Поднимайся, Ромчик.

Белкин схватился за цепочку «браслетов» и поставил Черепа на ноги.

– Прямо пошёл! Да не туда! Тьфу, мудила. Не брыкайся, я сказал.

Не отпуская наручников, Белкин подтолкнул Новикова дулом пистолета. Череп уже потихоньку возвращался к осознанным действиям. Инстинкт самосохранения изменил позицию – скорость и сила теперь бесполезны. Осталась только башка. Точнее, разум.

Во втором вагоне переполох достиг наивысшей точки. Любопытствующие и искренне желавшие Костику только добра люди создавали лишнюю суматоху.

Когда Белкин втолкнул в вагон Новикова, граждане шарахнулись в стороны, выдавая свои чувства лишь выкриками:

– Он! Он!

Вовчик, не догадываясь поначалу об истинных причинах сутолоки, по-дежурному чеканил:

– Спокойно, граждане, спокойно. Милиция.

Но, увидев в коридоре кровь, сразу оттолкнул Черепа и, распихивая зевак, пробрался к отсеку.

– Казанова, ты чего?! А? Казанова, спятил, что ли? Куда он тебя? Кончай, а? Слышь? Ты чего, умер, что ли? Я его убью сейчас, суку! Слышь, Костик, там такие девчонки в поезде. Пошли, а? Казанова, ну пошли, кончай ты!

Костю заботливые пассажиры перенесли на лежак, но оказание первой помощи свелось к наложению на рану вагонной наволочки. Опер уже успел побледнеть, как эта самая наволочка, и дышал прерывисто, но глубоко. Слов Белкина он, похоже, не слышал.

Белкин снова выскочил в коридор и заорал:

– Проводник, проводник, чтоб тебя!!!

Парень в зелёной форме уже спешил к месту событий.

– «Скорую» вызови! – вновь закричал Вовчик, увидя приближающегося вагонного.

– Где я вам её возьму? – вполне резонно ответил тот.

– А… Ну да. Стоп-кран тогда сорви! Казанова же помрёт!

Парень не врубился насчёт Казановы, но ситуацией по стоп-крану он владел.

– Ну и где мы встанем? В лесу?

– Тьфу ты! Товарищи, пробегитесь по вагонам, не стойте вы. Может, где врач едет. У врачей тоже сейчас отпуск.

Пассажиры, уловив в предложении Вовчика здравое зерно, метнулись к тамбурам вагона.

Белкин подошёл к сидящему на полу Черепу. Тот сел сам, решив, что сидячего бить не будут. Удрать с защёлкнутыми за спиной руками он физически не мог и не пытался.

– Ну что, пёс? Добегался? Если знаешь молитву, читай! Абзац тебе!

Вовчик не выпускал из руки пистолета. Череп в ужасе вытаращил глаза. Никаких сомнений в намерениях опера у него не возникало.

– Адрес, паскуда! Адрес, куда они пойдут?

– Какой… Какой адрес?

Вовчик разъяснил проблему ударом кулака по уху. Череп сжал зубы от боли.

– Понял, какой адрес? Компьютеры, Циркуль…

– Я не…

Новый удар в ухо.

– Быстро, сучёнок…

– Дом на Лиговском, номер не знаю. Там магазин на первом этаже. Этот, как его, как водка. Во, «Абсолют».

– Лиговский длинный.

– Рядом с психушкой.

– Понял. Квартира?

Череп ещё раз поморщился от боли и полушепотом выдохнул:

– Сорок.

– Когда они пойдут?

– Не зна…

Очередной глухой удар.

– Сегодня ночью.

– Чёрт! Кто убил парня на Вишнёвке? Ну?

– Они…

– Не пизди!

– Все…

– Ты тоже?

– Циркуль велел. Я не хотел…

– А теперь запомни, гадёныш бритый. Если Казанова не доедет, я вот из этого «ствола» тебя… Козёл!

Белкин поднялся с корточек и, не обращая внимания на близ идущих старушек, возмущавшихся милицейским беспределом, вернулся к Казанцеву.

Казанцев уже пришёл в себя, просто не хотел тратить сил на бесполезные разговоры. Кровь перестала бить из раны. Пот, покрывший лицо Костика, говорил, что боль он испытывает дикую.

– Казанова, да ерунда это. Помнишь Пашу-Акулу, блатного? Ему печень пробили ножом, так он из больнички свалил и ко мне в отделение прибежал разбираться. У него кровища из дырки хлещет, а он мне свою правоту доказывает. А у тебя… Царапина. Что ты, слабее Паши? Нормалёк, Казанова. Скоро станция. Потерпи. Мы их умоем, старый.

– Врач, врач, – послышались голоса в тамбуре.

Молодая женщина в спортивном костюме пробралась через пассажирскую пробку.

– Я вообще-то детский…

– А что, у детей органы другие?

– Отойдите от света, молодой человек, и хватит пистолетом размахивать.

– А, ну да, – Вовчик спрятал оружие.

– На предохранитель поставили? – уточнил осторожный пассажир.

– Я с него и не снимал. Слышь, парень, когда остановка?

– Первая в Болотом. Это три часа езды.

– Не пойдёт, старый. Поближе есть что-нибудь?

– Да, скоро Тосно будет.

– Остановишь поезд. Сбегай, договорись с машинистом.

– Нельзя, график.

– Я тебе покажу график. Я сам стопак сорву! Иди договаривайся. Вали всё на чёртово Министерство внутренних дел, которое не даёт людям спокойно путешествовать на юга.

– Вашу фамилию можно узнать?

– Белкин. Группа пролетарского гнева, тьфу ты, отдел по раскрытию убийств.

ГЛАВА 13

Сергей ещё раз посмотрел на упакованный рюкзак, прикинул что-то на пальцах и снова начал перекладывать вещи. Он очень любил это занятие. Сам процесс сборов. Каждая вещица, каждая мелочь должна лежать в строго отведённом ей месте. Особенно стеклянные сувениры и посуда. Чтобы не разбились за время долгой поездки. И чтобы при этом не занимали много места в рюкзаке. Поплотнее, покомпактнее…

Внезапный телефонный звонок оторвал его от столь важного занятия. Он не удивился. Должна была звонить хозяйка – уточнить время его отъезда, чтобы приехать, проверить квартиру и забрать ключи.

– Слушаю, – снял трубку Сергей. Тишина.

– Алло, слушаю вас.

Короткие гудки.

Сергей пожал плечами. Вероятно, ошиблись номером. Он повесил трубку и вернулся в комнату. Чёртова коробка с вазочкой никак не хотела влезать в рюкзак…

* * *

– Алло, алло, Гончар, ты? Паша! Твою мать… Это я, Белкин! Труба! Казанову зацепили. «Пером», вроде несильно. Оклемается. Но мы тут зависли! Не выбраться! Черепа хапнули. Пиши адрес. Да, потом объясню! Пишешь? Лиговский. Рядом с психушкой, это у Обводного. Дом с магазином «Абсолют». Водка такая, шведская. Помнишь, мы купить хотели, да «бабок» не хватило? Ну да! Квартира сорок. Они сегодня пойдут! Ночью. Гоните туда. Мичуринцев возьмите. Всё, Гончар, давай. Я приеду, позвоню. Да не знаю я! Вроде двое, хотя чёрт этих педиков знает! Пока…

Белкин с силой треснул по рычагу. Медсестра, сидящая напротив, вздрогнула и предупредила:

– Поосторожнее, молодой человек.

– Я не хотел. Слышно плохо.

Белкин отрешённо уставился в пол. Как странник, перенёсший ради какой-то своей цели долгую дорогу, но только в самом конце понявший, что путь его был напрасен.

Через минуту он обратился к девушке:

– Как до города можно добраться?

– На электричке.

– Когда ближайшая?

Медсестра взглянула на висящее над её столом расписание.

– Через час. Летом, как обычно, пути ремонтируют, поэтому электрички реже ходят.

Вовчик глубоко вздохнул:

– Я позвоню ещё?

– Пожалуйста.

Он снял трубку старенького больничного аппарата и закрутил диск.

– Тань, это я, Тань. Я опоздаю на день рождения, Тань… Такое дело, знаешь. Я потом объясню! В области я, в области. Казанову подранили. Я у него сейчас. Я не хотел, Тань… Тань… Подожди…

Вовчик оторвал трубку от уха и медленно положил её на рычаг.

Медсестра опустила глаза, ковыряясь в каких-то бумажках.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Вовчик взглянул на часы. 21:30. Чёртово время. Почему нельзя его где-нибудь взять? Или купить? Купить время? Интересно. Бред какой-то.

Домой он, в лучшем случае, приедет за полночь. Если вообще приедет.

Он поднялся и побрел к выходу из больницы, закинув на плечо поясную сумку Казанцева с пистолетом и «ксивой» внутри. Сам Костик находился на операции в одной из палат местной больницы. Рана была не очень серьёзной, но последствия могли оказаться непредсказуемыми. Однако, по словам хирурга, процентов семьдесят, что всё обойдётся.

Черепа Белкин ещё на станции сдал в местное отделение, вызвав машину из будки билетера. Сержант-водитель, приехавший на стареньком, еле живом УАЗике, подкинул Вовчика до больницы, пообещав договориться с начальством, чтобы Новикова держали до утра.

Белкин вышел на улицу и отправился на остановку, где, постояв немного, понял, что общественный транспорт в данном месте – давным-давно забытая роскошь. Поэтому, боясь опоздать на электричку, он пешком двинулся на станцию.

* * *

Сергей открыл глаза, но тут же зажмурил их от ударившего, словно ножом, электрического света. По инерции он поднял голову с подушки, но чья-то рука, схватив сзади за волосы, вернула его в исходное положение. В горло уперлось острие узкого лезвия.

– Лежать. И тише, а то голосовые связочки повредим.

В комнате находилось трое. Напротив, усмехаясь, стоял высоченный парень с вытянутой как дыня, головой, с узкими изогнутыми бакенбардами и зализанными назад сальными волосами. Короткая, не по размеру чёрная куртка с затёртыми до белизны локтями, вылинявшие брюки и надетый на правую руку шипованный кастет. Ничего видок. Впечатляет. Второго, стоявшего позади кровати, Сергей видеть не мог. Он только чувствовал его руку, крепко вцепившуюся в волосы. А нож давил в шею с такой силой, что Сергею начало казаться, будто лезвие давно уже впилось в плоть.

Сергей даже не пытался кричать – он решил, что крик вызовет ужасный приступ боли. Ситуация напоминала снившийся ему постоянно кошмар: к нему домой приходят страшные монстры и пытаются убить его. Сергей сначала бросается к дверям, но замок ломается, а когда их руки протягиваются к его горлу, он кричит. Но крика нет. Только судорожные конвульсии гортани. А затем он улетает. В безграничное небо. На огромной скорости, на небывалую высоту… Спасительную высоту.

Сейчас он очень хотел улететь…

Третий вязал ему ноги. Белой бельевой верёвкой, приготовленной, наверное, заранее. В облике этого парня мелькнули знакомые чёрты. Когда же тот поднял на секунду глаза, Сергей сразу вспомнил – именно он предложил ему комнату на вокзале.

Господи, по сколько ж им лет? Не больше пятидесяти на троих. Но они не играют в «полицейских и воров»… Они хотят…

– Молодчинка, не дёргаешься. Это, кстати, правильно. Теперь хотелось бы поговорить по-деловому.

– Что вам надо? – еле выдавил из себя Сергей.

– Мы не любим жадных людей. Циркуль, ты любишь жадных людей? Во, не любит. Надеемся, ты не жадный мужик. Надо бы поделиться.

– Чем, чем поделиться?

– Денежками. Это такие бумажки. Которые ты получил недавно из какого-то Красногорска. Много, много бумажек.

– Я не получал ничего, – полушепотом ответил Сергей. Капелька пота сползла по щеке и упала на подушку.

Удар по животу ребром ладони заставил его стиснуть зубы от боли. Автоматически он хотел согнуться, но не смог – ноги удерживала верёвка, а голову – рука.

– Тихо, тихо, чувачок! Не надо нас лечить. И злить понапрасну, – длинный парень поигрывал кастетом в руке. – Ночь предстоит долгая. Пока мы не договоримся, мы не покинем этот уютный уголок и всё время будем делать тебе немножко больно. Быстренько, быстренько вспоминай, где там «бабульки». Мы, конечно, можем сами поискать, но, как говорят менты, хочется чистосердечного раскаяния.

– У меня нет денег, я же получил их по безналу… – тяжело дыша, произнёс Сергей. – Можете искать. Придурки.

– Насчёт придурков мы потом побеседуем, отдельно, – высказался второй. – В дополнительное время. Циркуль, проверь-ка сумочку.

Длинный парень развязал тесёмки рюкзака и перевернул его вверх дном. Вещи, так бережно упакованные Сергеем, посыпались на пол; ваза с противным стеклянным звоном разбилась мелкие кусочки. Циркуль раскидал ногами пожитки Сергея.

– Здесь, кажется, нет. Обидно.

– Сволочи, – процедил Сергей.

– Заткнись, дяденька. Сейчас начнём лечить память. У тебя, кажется, с этим проблемы? Надо к доктору.

Сергей закрыл глаза.

– Ты что, спать собрался? Слышь, мужики, он совсем борзанул!

Ещё один удар по животу заставил Сергея захрипеть.

– Где «бабки», сука? Убью, понял? «Бабки», вонючка, «бабки»!!!

Сергей молчал.

– Циркуль, держи его! – скомандовал уже вышедший из себя подросток. – Сейчас эта сволочь всё скажет! Я ему устрою «ласты лягушки».

Он схватил руку обессилевшего от побоев Сергея, зажал её под мышкой и ввел нож между его пальцами.

– Ничего, дядя, и без пальцев живут. Будешь пособие получать, как ветеран.

Сергей с ужасом смотрел на свою руку. Он что, действительно это сделает? А потом? «Они ведь убивают меня», – пронеслась у него в мозгу невероятная мысль. Как пацаны убивают лягушек?! Отрезают лапки, а затем прихлопывают камнем. А деньги? Им ведь не деньги нужны. По крайней мере, это не главное…

– Стойте, я скажу. Не надо.

– Ну, вот. Чувачок понял, что был не прав. Молодчинка. Ну-у?

– Там, в шкафу… Ключ за зеркалом…

Парень, усмехнувшись, отпустил руку Сергея и направился к зеркалу. Ножом подковырнул торец. Из углубления выпал ключик.

Переложив нож в левую руку, пацан поднял ключ и подошёл к старинному платяному шкафу. В антикварном магазине за этот шкаф могли бы отвалить приличную сумму. Настоящий дуб, багет, выполненный вручную искусным резчиком, витые ручки. Но парня мало волновали тонкости мебельного искусства, его волновали тонкости замка.

Он вставил ключ, сделал два оборота и резким движением распахнул створки.

То, что он увидел внутри шкафа, вероятно, несколько не соответствовало его представлению о деньгах. Только этим остальные объяснили его вытянувшееся лицо, вытаращенные глаза и абсолютно не относящийся к происходящим событиям вопрос:

– Ты… ты кто?

– Да так. Из добровольного общества защиты людей от животных. От диких животных…

Последняя фраза сопровождалась активными действиями. Резко двинувшийся вперёд кулак отбросил парня к окну.

– Молодчинка. Хорошо летаешь. А вы, ребята, что встали, как столбы трамвайные? Попрошу всех на пол.

Ствол пистолета указал направление движения. Однако Циркуль явно не желал мириться с таким поворотом событий. Он в своих мыслях уже ехал в купленной «иномарке» с симпатичной Лялькой, с «Дельтой» в руке, а тут на тебе… впору матом ругнуться. Обидно.

Поэтому, почувствовав запах паники и быстро сообразив, что, кажется, они влипли, он смело рванулся к выходу из комнаты, но так же стремительно влетел назад под воздействием в унисон возникших на его светлом пути двух набитых кулаков.

Третий пацан, державший Сергея, был вполне удовлетворен увиденной расправой, чтобы не повторять ошибок своего длинноногого друга. Он бросил нож на пол и зачем-то поднял руки. Впечатлительный человек.

В комнате заметно прибавилось лиц мужского пола. Мичуринцы, которым наконец удалось продемонстрировать своё умение колотить по груше, чему они были несказанно рады, уже надевали наручники на стоявших в партере «штангенциркулей».

Таничев, зашедший последним, ковырялся с узлом верёвки на ногах Сергея, а Паша, до этого нашедший пристанище в старинном шкафу, сейчас обыскивал Витю, который так и не опускал рук.

– Вот и здорово. Ой, ножик.

Витя, которому, наверное, стало щекотно, дёрнулся и несильно наступил Паше на ногу.

– Пос-с-соримся!!! – Паша с силой опустил каблук своего ботинка на ногу невнимательного товарища, после чего тот, словно струнка, вытянулся вдоль стены, устремляясь ввысь, к потолку…

Сергей сел на кровати и согнулся в поясе.

– Козлы… Больно.

– Сам виноват, предупредили же, как только начнут баловством заниматься, посылай их в шкаф.

– Я, честно говоря, не верил во всё это. Бред какой-то. У меня же нет ничего. Вазу разбили, идиоты…

– Посуда бьётся на счастье, старый. Забери осколки на память. На память об одной весёленькой ночке в одном весёленьком городке. В городке белых ночей, но, увы, почерневших дней. Нет, я всё-таки не Гончаров, я – Достоевский, ё-к-л-м-н. А с отъездом придётся повременить, надо бы задержаться. Формальности всякие, сам понимаешь…

Белкин наконец дозвонился:

– Здрасьте, я насчёт ребёнка, помните? Что там по гистологии?

– Секунду.

Шелест страниц.

– Младенец мертворождённый. Внутриутробная асфиксия.

– То есть не криминал?

– Формально, в общем-то, нет. Хотя, рожай она в роддоме, думаю, этого бы не случилось. Так что…

– Понял, спасибо.

Вовчик повесил трубку. Кто-то как-то сказал ему, что в законе нет параграфа для эмоций. И не должно быть. Закон – это высшая математика, смешанная с логикой и поставленная на незыблемый постамент.

Одним словом, не переживайте, Вовчик, по закону – не криминал. Хотя никакой логики. Только эмоции. Не нужные никому эмоции. Спокойней, Вовчик.

Кусок штукатурки, отвалившийся от стены, вывел Белкина из задумчивого ступора.

Он вздрогнул, равнодушно взглянул на очередную язву вытрезвительских стен, после чего достал из стола папку с какими-то документами и бросил её перед собой. Почитав с минуту бумаги, он оторвал от них глаза, неожиданно поднялся со стула и, выскочив на центр небольшого кабинета, согнул руку в локте. Он со злость продемонстрировал этот жест внешнему миру.

В кабинете никого не было, и любой заглянувший сейчас в окно решил бы, что Белкин тронулся умишком.

Вовчик же, ни секунды не намереваясь задерживаться в кабинете, схватил со стула курточку, закинул её на спину и выскочил на летнюю улицу, так шарнув дверью, что чуть не уронил табличку с надписью «Высокое напряжение».

Но тут же остановился, шагнул назад, поправил произведение Петровича и, развернувшись, быстро зашагал по солнечной стороне улицы.

Инферно

«Инферно – аномальное явление, полтергейст в самом злобном, отвратительном проявлении. Родившись в каком-либо замкнутом мире, влияет на него через подсознание людей и через их поступки. При отсутствии реального противодействия, подобно газу, заполняет пространство целиком, после чего все находящееся в этом пространстве превращается в преисподнюю».

«…В текущем году в городе зарегистрирован резкий скачок тяжких преступлений и, что вызывает особую тревогу, умышленных убийств…»

Из газет

ГЛАВА 1

В этот поздний час любой прохожий, следующий по пустынной улочке мимо здания медицинского вытрезвителя, решил бы, что наконец-то русский народ окончательно спятил. Ничем другим объяснить происходившее внутри заведения было невозможно.

Зарешеченные окна первого этажа, распахнутые настежь, вздрагивали с частотой шестьдесят раз в минуту. Вздрагивали от глухих ударов чего-то твердого по чему-то не менее твердому. Низкий тембр ударов сопровождался высоким дребезжащим звуком, словно при соприкосновении стекла с железом. И в аккомпанемент грохоту в живой уличный эфир врывался хор грубых мужских глоток, исполняющих суперхит семидесятых: «Наша служба и опасна, и трудна…»

Если бы любопытный прохожий все же заглянул за решетки вытрезвителя, желая выяснить, почему клиенты этого непопулярного в народе заведения так вдохновенно исполняют милицейский гимн, то он обнаружил бы следующую картину.

В небольшой комнате за сдвинутыми в центр четырьмя столами сидело шестеро молодых людей, барабанящих по столешницам кулаками и изливающих души упомянутой песней. От ударов все находящееся на столах подпрыгивало, звенело и вносило веселые нотки в пафос исполняемого произведения.

Вздрагивали и звенели полупустые бутылки водки «Россия», тарелки с квашеной капустой и солеными огурцами, кружки с отбитыми ручками, наполненные ярко-красным лимонадом и той же «Россией». Вилки, воткнутые в куски колбасы, торчащие из открытых консервных банок с тунцом в томатном соусе, мерно раскачивались в такт голосам, напоминая дирижерские палочки, управляющие концертом.

Как фон, как белый искусственный пар на концертах звезд мировой и отечественной эстрады, комнатку заполнял сизый сигаретно-папиросный дымок, от предельно-допустимой концентрации которого не спасали даже открытые окна.

Короче говоря, любопытный гражданин, решив, что отечественный маразм достиг той высоты, при которой задержанные сограждане с неподдельным вдохновением поют ментовские шлягеры, кинулся бы куда глаза глядят, не помня себя от ужаса. И вслед ему неслись бы знакомые с детства слова: «Значит, с ними нам вести незримый бой…»

Загадка, впрочем, решалась просто. Достаточно было взглянуть на календарь.

Пятое октября. Дата, большинству гражданского населения ничего не говорящая, имела огромное значение для той шестерки, что собралась сейчас в вытрезвителе. Сегодня был День уголовного розыска, праздник менее известный, чем, скажем, День милиции, но не становившийся от этого менее значимым. Все шестеро испытывали к нему трепетные чувства – в одной из комнат вытрезвителя располагалось отделение по раскрытию убийств.

Обещание руководства подыскать более подходящее для такого солидного заведения помещение пока оставалось обещанием. Свободные площади в нынешнее время – проблема из проблем. Вопрос, однако, решался. С лета. На высоком уровне руководства РУВД и районной администрации. Терки авторитетов. Пока без стрельбы. Но и без консенсуса.

Торжественная часть банкета давно уступила место собственно празднику, находящемуся сейчас в песенной стадии.

Песенная стадия – это, кстати, не так плохо. Языки еще шевелятся, а память воспроизводит текст. Когда уже ничего не воспроизводится – ни памятью, ни языком, – наступает следующая стадия, при которой возникает необходимость воспользоваться расположенными за стенкой удобствами. До этого, к слову, никогда раньше не доходило. Господа хоть и были по натуре гусарами, но офицерскую честь блюли и меру знали.

У наших «гусар» за песенной обычно следовала разговорная стадия, темой которой почему-то были не женщины и политика, а рабочие вопросы. Женско-политические проблемы относились к торжественной части.

Вовчик Белкин, в последний раз врезав по праздничному столу, удовлетворенно крякнул и отправил в рот порцию квашеной капусты собственного приготовления.

– «Застольная», в исполнении группы «Пролетарского гнева». Первое место хит-парада, – прокомментировал он. – Теперь что-нибудь «Лед Зеппелин». Раннего. «Хей-гей, мама, слыхала новость? Твой Сережка попал под поезд…»

– Про зайцев – это неактуально, прошу плеснуть. – Паша Гончаров пододвинул свои пустую кружку. – Черт, хорошо звучит, кружка водки!

Белкин разлил оставшуюся водку по посуде:

– Господа, имею тост. Предлагаю выпить за дураков.

– А почему не за дур? – резонно поинтересовался сидящий напротив Костик Казанцев.

– За дур был второй тост. Сам же речь толкал.

– А-а…

– Да, так вот, за дураков! Без которых наше общество в целом, ни наша система в частности не протянули бы и дня.

– Поясните, граф.

– С удовольствием. Если вы вспомните историю на Желтой улице, то поймете суть моего краткого выступления. Как известно, вычислить убийцу нам помогли не дедуктивные и прогрессивные методы, которые лично я считаю полнейшей чепухой, а банальное стукачество моего «барабана», извиняюсь за прямоту. И как вы помните, задержанный товарищ очень настойчиво добивался у меня, кто ж его вломил. На что я дабы не подставить своего человека, со всей ответственностью заявил, что разоблачению способствовали последние разработки в области криминалистики – использование экстрасенсорики и ясновидения – и что в скором временив с преступностью в нашем отечестве будет покончено. От всевидящего ока не укроется ни одна прошмандовка.

Товарищ на полном серьезе внял моим объяснениям, потому что излишками «серого вещества» не страдал, а я в силу своей артистичности убеждал его очень искренне. Спустя час в коридоре ко мне подошел следователь и осторожно спросил, правда ли, что мы отыскали убийцу с помощью экстрасенса. «Ну, само собой! А ты как думал? Извини, двадцать первый век на пороге, сколько ж можно с преступностью по старинке бороться? У нас и лазеры, и парапсихологи». Это я ему заявил. Он потом целый день на меня с уважением посматривал.

Ну, думаю, оказывается не только среди преступников дураки имеются, но и среди своих.

Каково же было мое удивление, господа, когда на другой день в одной из центральных газет, в интервью одного из наших высоких руководителей, я прочел примерно следующее:

«Несомненно, раскрытию убийства на Желтой улице способствовал принципиально новый метод – применение экстрасенсорики и ясновидения». Что и требовалось доказать! Думал, у нас два дурака, оказывается – три!

Да, так вот, господа, за них и выпьем. Удивительнее всего, что тогда я, кажется, сам поверил в экстрасенсов.

– Насчет экстрасенсов не знаю, а барабашка, похоже, у нас действительно завелся. У меня постоянно ручки со стола пропадают, – произнес Паша, поднося кружку ко рту.

– Я в барабашек не верю, я в «барабанов» верю. – Вовчик наконец опрокинул кружку и снова устремил свои светлые очи на квашеную капусту. Решившись наконец и кинув в рот еще одну горсть капусты, он встал. – Все, мне пора. Много не пейте. Я надеюсь, к утру вытрезвитель будет на прежнем месте и с крышей.

К крыше Вовчик относился трепетно. И не без причины. Пять месяцев назад, когда их группа вселилась в комнаты этого медицинско-милицейского учреждения, пришлось сделать небольшой косметический ремонт. То есть сорвать паутину и вымыть окна.

До переезда здесь размещалась вытрезвительская кладовая, имевшая отдельный вход с улицы.

В один из тех «ремонтных» дней, когда Вовчик с упоением натирал старой газетой надтреснутое стекло, проходящий дядечка поинтересовался:

– Что, ремонт?

– Ага, – незамедлительно согласился Белкин.

– Магазин, что ли, будет?

– Точно. Коммерческий. «Похоронные принадлежности», – мрачно пошутил Вовчик.

Мужичок испарился так же неожиданно, как и появился. Однако час спустя напротив второго окошка, к которому перешел усердный Вовчик, остановилась черная «иномарка». Из нее вышла пара быкообразных ребят и, приблизившись, задала намозоливший уши всех коммерсантов вопрос:

– Кто ваша «крыша»?

Вовчик, уловив, что ребята обращаются именно к нему, выдохнул на стекло, потер его грязной газетой и кивнул на соседнюю дверь:

– Со всеми вопросами туда…

«Быки», ничего не переспрашивая, изобразив на лицах серьезный настрой и достоинство, заглянули внутрь вытрезвителя. Прочитать вывеску у дверей они не удосужились. Что они там объясняли или спрашивали насчет «крыши», Вовчик так и не узнал. Спустя полчаса он ненароком бросил взгляд на место, где остановилась машина, но ни авто, ни его пассажиров уже не наблюдалось.

После этого случая Вовчик уверенно говорил, что у их команды самая крутая «крыша» в Питере. Крыша медицинского вытрезвителя.

Белкин накинул джинсовку, потряс руки остающихся товарищей и вышел на улицу.

Коллектив распался, и остальные тоже потихоньку начали собираться. Исключением был Игорь Петрович Таничев, которому злая судьба подкинула дежурство до утра. Петрович уже воткнул в сеть троллейбусную печку, хоть немного спасающую от подвальной сырости и осеннего холода. Постоянно держать печку включенной боялись по причине пожароопасности.

Обязанности по уборке и выносу мусора также ложились на плечи Таничева, но жаловаться на судьбу-злодейку он не стал, а спокойно собрал с опустевших столов объедки и бутылки и скинул все в мусорное ведро.

– Пока, Петрович.

– До завтра.

– Спокойной ночи. В смысле, без «мокрух».

– Сплюнь…

Сбивчивая речь Андрея, чересчур изобилующая словами-паразитами и междометиями, пока воспринималась присутствующими как должное.

И перебивали молодого человека исключительно уточняющими вопросами, не несущими попыток уличить в противоречии или лжи.

При желании запутать говорившего можно было бы за пару минут. С точки зрения ментовской, да и обычной, логики, его рассказ не выдерживал никакой критики. Но пока не перебивали. Правило такое. Если говорит – пусть говорит.

Андрею было двадцать четыре, возраст далеко не переходный, но страдающий остаточными явлениями детства и честолюбивой юности, когда кажущийся огромным жизненный опыт толкает на необдуманные шаги и бестолковые решения. По старому принципу: «Не надо меня учить…»

Мнение, что собственная значимость достигается не зрелыми мыслями, а приданием себе соответствующего облика, широко распространено. Вот и здесь то же самое. Тоненькое колечко, цепочка карманных часов, спрятанных в жилетке, далеко не молодежная стрижка со свежей укладкой, белая ниточка края визитки в нагрудном карманчике, портсигар с видами Парижа, запонки с черным камнем. Ослабленный галстук и расстегнутая верхняя пуговица.

И волнение. Правда, не напускное. Довольно близкое сходство с игроком в западном казино. поставившим на кон половину своего состояния и с тревогой ждущим решения капризного, не подчиняющегося ни чьей воле шарика.

Андрей сидел на табурете в центре небольшой кухни блочного дома, остальные расположились вокруг. Гончаров примостился на подоконнике.

– Не гони, – тормознул Андрея Белкин. – Спокойнее. Давай еще раз и внятно. Сегодня ты до двух находился дома. Хорошо. В два к тебе пришел Кузнецов. Зачем?

– Не знаю. Ей-Богу! Ну, зашел. К вам же заходят? Посидеть там…

– Допустим. Короче, зашел в гости. Дальше. В четырнадцать сорок – звонок в дверь. Открывал Кузнецов?

– Да, я на кухне с кофе возился.

– Ты ждал кого-нибудь?

– Нет, никого.

– Обычно ты спрашиваешь, кто там, за дверью?

– Всегда. Понимаете…

– Понимаю. Кузнецов тоже спросил. Без твоей просьбы. Ему ответили, что нужен Белов Андрей, после чего он открыл дверь. Понятненько. Продолжай.

Андрей слегка трясущимися пальцами открыл портсигар и прикурил.

– Не торопись только, – еще раз напомнил Белкин.

– Постараюсь. Вошли трое. Может, еще кто был. Там, на лестнице. Антона прямо на пороге вырубили. Он к вешалке отлетел. Я бегом в коридор. Тьфу! Идиотизм. Ствол в лицо. Револьвер. «К стене, руки за спину!» Подчинился, тут не до героизма дешевого. Двое – к Антону. «Ты Белов?» Он за нос держится, молчит. Один ему по животу кулаком… Антон упал. Но не отвечает. Ох…

Андрей сделал пару глубоких затяжек.

– Я признался. Все равно б узнали. Чего надо спрашиваю. Я Белов. Те ко мне. "Баксы

где?" – «Вы чего, мужики? Какие баксы?» Один дубинкой мне по шее, видите след? «Пятнадцать тысяч. Быстренько покажи, чтоб дяденек не злить». Черт, а? Сказал. А куда деваться?… Потом показал. Вон, в баре. Один проверил, нашел. Меня – на пол, руки «скотчем» замотали. «Лежи тридцать минут. И не вякай никому. Сунешься в ментуру – в узелок завяжем».

– Ну, это обычно. Понты.

– Мне тогда не до понтов было. Ушли бы только. Они по комнате пошарили и на выход. Слава Богу, думаю. А тут Антон встрял. Зачем? Неужели не знал, что сейчас творится? Они про него и забыли. У меня в прихожей гантели, восемь кэ-гэ каждая. Он и дернулся, дурак. Вскочил и крайнему по башке, на! Тот на пол. Второй выстрелил, еб… Прямо в голову. Антон даже не вскрикнул. Те – своего под мышки и в лифт.

– Лифт что, стоял на этаже?

– Да. Я не видел, как они садились. Слышал, двери закрылись.

– Ты же лежал лицом вниз. Как же ты видел Антона?

– Повернул шею. Вот так.

Андрей изобразил.

– Ладно, дальше.

– Я поднялся кое-как, к соседям побрел. Позвонился носом. Михалыч дома оказался.

Помог.

– Ты все время дома при параде? – кивнул Гончаров на костюм Андрея.

– Нет, конечно. Я по делам собирался, когда Антон пришел.

– И ты не сказал ему об этом? Вы ведь сорок минут сидели.

– У меня время еще оставалось. Я ведь так планировал – кофе попьем и разойдемся.

Паша переглянулся с Белкиным. Оба поняли друг друга однозначно. История шита белыми нитками, и с хозяином квартиры предстоит не один час работы. Чего не хотелось ни тому, ни другому. Сегодня организм требовал обильного отдыха после вчерашнего банкета, который не закончился простым кабинетным застольем, а затянулся до пяти утра, после того как прикупившие в ларьке еще один пузырь «России» Гончаров и Казанцев решили навестить Белкина. Давненько не видались.

Костик в силу любвеобилия предложил подснять девочек, но Паша уговорил не осквернять светлый мужской праздник присутствием женских юбок. Девочки пусть останутся на годовщину Октября или на Новый год.

Вовчик не то чтобы обрадовался визиту, но негостеприимным хозяином выглядеть не хотел. Однако, опасаясь, что ребята потребуют еще и ночную дискотеку, предложил в качестве банкетного зала кухню.

Пили много и долго, отпустив себе грехи тем, что сегодня пьют не они одни, а весь уголовный розыск страны, начиная стажерами и заканчивая генералами. Генералы – в кабаках, что соответствовало их положению, остальные – там, где нашлось место.

Под утро, отягощенные «Россией» и домашним белкинским винцом, Паша и Костик уронили богатырские головушки на кухонный стол и вырубились. Белкин сумел дотащиться до кровати.

Впрочем, к чести гуляющих оперов, ровно в девять тридцать утра вся четверка сидела на

диване начальника районного уголовного розыска, пожевывая отбивающий перегар «Даблминт» и уставившись в пол, пряча припухшие глаза.

Шеф и сам старался не отрывать взгляда от телетайпной ленты, потому что если вчера чем и отличался от ребят, так это возможностью богатого выбора напитков и закусок на столе.

Поэтому, прочитав вполголоса информацию за прошедшие праздничные сутки, он отпустил ребят с Богом, стандартно напомнив про какой-то порядок. Чтобы все было в нем.

Убойщики не возражали против порядка, мечтая побыстрее добраться до вытрезвителя, а точнее – до таничевского дивана, и отдать дань Морфею. Дань отдавали где-то до часу дня, после чего прошвырнулись в столовку, а вернувшись откуда, получили по телефону сообщение о случившемся на территории района убийстве. До места добрались на машине вневедомственной охраны, следующей в попутном направлении.

Гончаров соскочил с подоконника.

– Все понятно. Иди одевайся. Поедем к нам.

Здесь не та обстановка.

Андрей затушил окурок и вышел в коридор.

– Ну и как? – спросил Казанцев.

– Тьфу…

В тесном коридоре приехавший медик, разложив свой инвентарь, склонился над трупом Антона. Заметив ребят, он кивнул головой и продолжил работу. Дежурных медиков было всего трое на город, из-за чего возникала очередь на долгие часы, но сегодня, если можно так сказать, повезло. Эксперты, занимаясь привычным делом, бороздили комнаты.

– Хозяина откатать надо, – напомнил старший криминалист, заметив движение в коридоре.

– Откатаем.

Андрей снял бежевый плащ, перекинул через пуку и, еще раз взглянув на лежащего, вышел из квартиры.

Паша на секунду задержался.

– Ну что? – поинтересовался он у медика.

Причина смерти была очевидна, но вопрос задавался в ожидании любой дополнительной информации.

– Выстрел в висок, но не в упор. Удивительно, но пуля в голове, оружие, вероятно, слабомощное.

– Калибр?

– Извините, голубчик…

– Понял, виноват.

– Нос сломан боковым ударом. Пока все. Гончаров догнал не ставших ждать лифта коллег. По обыкновению вопросы поквартирного обхода легли на участковых и оставшихся членов убойной группы – Лешу и Колю. По армейскому принципу, как самые молодые они исполняли черновую работу.

Ребята не обижались, все начинали с этого; в конце концов, любая профессия познается с азов. А вытрясти информацию из что-то видевшего свидетеля порой не так просто. И фронт приложения своих способностей здесь довольно велик. Кнут – пряник, страх – совесть. И все остальное.

Перед дверьми вытрезвителя притормозили. Образ отдела по раскрытию убийств не должен сочетаться с незаправленным диваном, переполненными мусорками и портяночным ароматом, кто бы в отдел ни заходил. Солидность фирмы, как и солидность человека, начинается с внешности. Это не рекламная догма, это общепризнанный факт.

В дороге молчали. Добрались на машине экспертов, благо она бездействовала. Первые удары бензиновой вакханалии пока не коснулись министерства, но на талоны на колонках посматривали недовольно, и тенденции милицейских водителей сократить маршрут отмечались повсеместно.

Двадцатилитровый талонный лимит отделенческих машин, бивший по престижу, но не по личному карману, в любую минуту все-таки мог ударить по кошельку, и ссылки водителей на невозможность того или иного маршрута воспринимались с пониманием. Заправляться за свои кровные не хочет никто, какой бы ни была причина поездки. «Ломают двери? Бьют рожу? Где-где? Извините, это далековато. У нас лимит. К приезду ответственного от руководства машина должна быть на ходу. А к вам направляем участкового. Пешком. Ждите».

* * *

Гончаров в темпе аллегро придал помещению более-менее благопристойный вид, после чего пригласил Андрея.

– Падай, потерпевший. – Белкин с ходу давал понять, что испытывает легкое недоверие к услышанной только что истории.

– Но я действительно потерпевший.

– Без сомнения. А как тот, Антон, кажется? Он ведь тоже потерпевший, верно?

– К чему это вы? Ваш сарказм…

– Кончай демагогию. Пришли к тебе, убили его. Доходит? Отпускай тормоза побыстрее. Слушаю про деньги.

– Про пятнадцать тысяч?

– Про три рубля.

– Спокойней, Вовчик, – вмешался Гончаров. – Не пори.

– Деньги я занял вчера, – довольно уверенно ответил Андрей.

– Зачем, у кого? Давай без наводящих. Только подробнее.

Андрей опять полез за сигаретами в лежащий на коленях плащ.

– У меня в Саратове приятель. Никитин Игорь. Он раньше в нашем доме жил, потом уехал, уже после армии, когда женился. Занялся коммерцией, так, где что подвернется.

– Спекуляция.

– Ну, так прямо сказать нельзя…

– Ладно, можешь сказать криво. Дальше.

– Неделю назад, где-то в прошлый четверг, он позвонил мне по междугородке. Сначала то-се, как жизнь, дела. Потом предложил сигареты.

– Чего-чего? Закурить, что ли?

– Нет, партию сигарет. Американских, фирменных. Он крутился на них последний год. Я знал. А тут куда-то он влип. Я поинтересовался, что там за проблемы, но он не ответил. Ему срочно, очень срочно потребовались деньжата. Поэтому он предложил мне партию сигарет по существенно сниженной цене. Я прикинул, посчитал. Неплохой вариант. Я мог заработать довольно приличную сумму, продай здесь сигареты по нашим расценкам. Даже оптом. Понимаете?

– Да что тут непонятного? Спекулятивная сделка, наказуемая в застойные времена в уголовном порядке.

– Спорный вопрос.

– Оставим это. Дальше.

– Игорь предложил всю партию за пятнадцать тысяч.

– Обкуриться можно. Ну-ну…

– Завтра я должен выехать в Саратов вместе с деньгами.

– Один?

– Один. С погрузкой Игорь помог бы. Ерунда какая-то…

– Не ной. Что дальше?

Андрей начал тереть подбородок, явно не зная, чем занять руки. С подбородка он перешел на виски, затем на лоб.

– Я не знаю… Я не знаю, на кого думать. Просто не укладывается…

– Укладывать тебя пока не просят. Излагай суть. Где взял деньги? Или они были?

– Нет, я действительно взял. У одного человека. Но я не хотел бы его называть. Понимаете, я не допускаю…

– Что-что?! – Белкин грозно свел брови. – Что значит «не допускаю»? А ты допускаешь, что сейчас можешь отправиться в ИВС по подозрению в убийстве? Тоже мне, хочу – не хочу. Заметь, бизнесмен, вас в квартире было двое, один теперь – труп. И история, тобой рассказанная, пока никакого объективного подтверждения не находит. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это ты допускаешь?

– Позвольте, вы думаете… Вы хотите на меня это повесить?

– Кончай бросаться киношными фразами. Не зли лучше. Тебя сейчас просят изложить суть всех заморочек – табачных там, валютных и прочих. Просят как человека. Просят изложить целиком. Це-ли-ком. Кто дал деньги?

– Ну…

– Кто?! – Белкин сопроводил вопрос рефлекторным ударом кулака по столу.

– Хорошо. Знакомый. Володя Бражник.

– Это фамилия или погоняло? Ну, в смысле, кличка?

– Фамилия. – Андрей сунул руку в свернутый плащ и извлек портмоне. – Вот его визитка.

– Бизнес?

– Охранное предприятие. Там же написано. Володя – юрисконсультант.

– Бандиты?

– Ну, почему сразу бандиты? Там как раз, в основном, бывшие мен… Извините, милиционеры.

– И что же они охраняют?

– Я конкретно не знаю. Кажется, стоянки, гаражные кооперативы, личная охрана.

– Все равно бандиты. – Белкин был ярым сторонником исключительно государственной машины обеспечения правопорядка. Все остальные для него были бандитами. – Когда он передал тебе деньги?

– Вчера. Я обзванивал до этого всех своих знакомых, но только он предложил помощь.

Причем это тоже не его деньги. Он занял их для меня.

– У кого?

– Он не говорил. Я связался с ним в субботу, объяснил тему, он обещал достать. Сам он такой суммой действительно вряд ли располагает. Он не так давно в фирме.

– Зачем же ты ему звонил? Андрей слегка смутился:

– Я ж говорю, всем звонил. Наудачу.

– Пока допустим. Где, когда и на каких условиях он передал тебе деньги?

– Вчера, в три часа дня, в своем кабинете.

– Глянь-ка, у него даже свой кабинет имеется. Гончар, пошли лучше в юрисконсультанты, тоже по кабинету получим. А ты не отвлекайся продолжай. Вы были вдвоем?

– Да, разумеется. Условия займа вполне жесткие – возврат всей суммы через пятнадцать дней плюс пять процентов сверху. Если от пятнадцати дней до месяца – десять процентов.

– А потом счетчик?

– Нет, я бы вернул деньги в срок.

Паша, вновь обустроившийся на подоконнике, ухмыльнулся:

– И каковы гарантии, что ты его не кинешь? Или он тоже по натуре Ванька-дурак?

– Что значит тоже? И почему вы считаете, что кто-то кого-то обязательно должен кинуть? Почему в деловых вопросах не могут присутствовать нормальные, человеческие, дружеские, конце концов, отношения?

– Потому что, уважаемый, ваши «дружеские» отношения в основном заканчиваются подобными сегодняшней историями. А свою пафосную трескотню оставь для будущих деловых партнеров. Я правильно понял, что, как его, Бражник дал тебе деньги под честное слово?

– Нет. Я написал расписку.

– Просто расписку?

– С гарантией. Что, если в срок сумма не будет возвращена, я оформляю на Володю свою квартиру и машину.

Последнее предложение было произнесено Андреем с явной неохотой и на пониженных тонах.

Белкин гоготнул:

– Ни-че-го… Человеческие отношения. Слышь, Гончар, дай мне три штуки на обед, в долг, под мою квартирку!

– Я полностью исключаю Володю…

– Исключай кого хочешь. Расписка была заверена?

– Да. У них рядом нотариальная контора. Володю там знают.

– Дружба, заверенная нотариально. Очень, очень дальновидно. Гончар, сейчас закончим, сбегаем в контору, скрепим наши дружеские отношения большой нотариальной печатью. Я хочу быть полностью уверенным в ваших ко мне чувствах. И всем буду говорить, что теперь Паша Гончаров – мой друг, вот мандат. Ничего, Андрюха, у вас дружба.

– Это формальность, не больше.

– Да, да, понимаю. Деньги он передал после нотариуса или в его присутствии?

– Мы пригласили его к Володе в офис.

– А говоришь, никого из посторонних не было. Н-да.

– Володя передал мне деньги, и мы расстались. Я заехал в валютник, поменял рубли на баксы и отвез их домой. Вот, собственно, и все. Сегодня я собирался ехать договариваться о помещении. У меня знакомый на складе.

– Опять знакомый. Кругом одни знакомые.

– Ничего не поделать. Бизнес.

Белкин достал чистый лист. Последующий час прошел в детальном изучении упомянутых Андреем знакомых, знакомых их знакомых, подробностей их сознательной жизни, в том числе и интимной, тонкостей характера и склонности к противоправным поступкам и бякам.

Утомившись, Володя передал эстафету Гончарову, а тот спустя еще час беседы – вышедшему из темноты соседней комнаты Казанцеву. Костик времени попусту не терял, восстанавливая там силы путем бесстыдного сна прямо на столе. Теперь за восстановление сил принялись коллеги.

Что касается полученной информации, то мнение у всех было одно: Белов – лох, из-за его глупости погиб абсолютно посторонний человек, убийство напрямую связано с юрисконсультантом или его бандитами-охранниками, и за сегодняшний вечер оно вряд ли будет раскрыто. И лучше не доводить эту самую информацию до вышестоящих инстанций, иначе приключится всеобщий аврал и немедленное реагирование. Что, как показывает практика, никогда и ни к чему хорошему не приводило, за исключением бестолковых действий и последующих взаимных обвинений в отсутствии опыта и профессионализма. Поэтому героическое «Будем брать!» сейчас лучше не произносить и не давать повода произнести другим. Молчание – золото. Время кричать «караул» еще не наступило. Отдохнем.

Хотя бы пару часов.

ГЛАВА 2

Таничев вздрогнул от легкого толчка соседа и предупреждающего шепота:

– Кончай храпеть!

Петрович тряхнул головой и уставился на трибуну. Спать с открытыми глазами он мог запросто – армейская привычка, – но храп выдавал его с головой. Надо завязывать с куревом. Петрович перевел взгляд на сидящих в партере. Человека три довольно откровенно положили головы на впереди стоящие кресла, и еще с десяток опустили глаза, хоть как-то маскируя тягу ко сну.

Что касается говорившего на трибуне, то его мало интересовали настроения аудитории; его тягучий, маловнятный голос действовал на присутствующих в зале как вечерняя колыбельная – на младенца. Обильно переплетенная цифрами и постоянно повторяющимися словами, заранее написанная речь оригинальностью не поражала, а вызывала лишь неумеренные позывы ко сну.

Петрович начал рисовать рожицу в блокноте, рассчитывая перебороть дремоту. Не спать, не спать… Он мог обходиться без сна пару суток – оперативная закалка; мог выдержать соблазн сна в любой ситуации, будь то засада в душном городском подвале или ночной пятичасовой допрос. Но тут… Очень тяжело. На грани сердечного срыва. Вон, мужики впереди. Вот ведь орлы, давят на массу без всяких ссылок на мораль.

– Особенно плохо обстоят дела с раскрываемостью во Фрунзенском, Московском, Калининском… Проведенные в ряде районов проверки показали слабую эффективность использования оперативных учетов, данных информационного центра… Только тридцать и семь десятых процентов… Оперативной обстановкой не владеют… Работа по выдвинутым версиям носит формальный характер…

Рожица получалась неинтересной. Какой-то злобной и отталкивающей.

– Рога подрисуй, – шепнул сосед справа, наблюдавший за рождением шедевра. Петрович вывел пару рогов на макушке.

– Во, в самый раз.

– Слышь, мужики, слово из шести букв. Противоестественное положение вещей, ситуации.

– Абсурд.

– Спасибо.

– …По итогам десяти месяцев… Ряд руководителей наказаны строжайшим образом, вплоть до предупреждения… Все имеющиеся резервы для достойного завершения года… Обеспечить правопорядок и спокойствие граждан… Большие надежды…

Не спать, не спать… Тогда, в семьдесят каком же? Господи, а сейчас-то какой? Двадцать лет… Как один день. А зал? Нет, вроде другой был. Но остальное… А может, наваждение? Ложная память, причуды человеческого мозга? Нет-нет, было. Проценты, планы, проверки, совещание, оратор. «По итогам решающего года пятилетки, выполняя наказ партии и народа, мы достигли девяностопроцентной раскрываемости… Обеспечить правопорядок и спокойствие граждан… Большие надежды… Да здравствует…»

Шум упавшего блокнота. Понимающий смешок соседа.

– Да брось ты. Не мучайся.

– Слушай, какой нынче год?

– Ну, ты совсем! С утра был девяносто четвертый.

– Господи, двадцать лет. Не верю…

– В результате низкой организации работы на местах… Слабые оперативные подходы… Достигнуть шестидесятипроцентной раскрываемости… Рост тяжких преступлений… Все силы… Большие надежды… Большие надежды… Большие надежды… Надеж…

Контора обзывалась красиво – «Центурион». Охранная фирма. Сидящий за стеклянными дверьми цербер-вратарь, в безразмерной камуфляжке, обвешанный всевозможными средствами личной и общественной защиты, отбивал всякое желание у праздно болтающихся граждан пересекать металлический порог учреждения и справляться о наличии за дверьми магазина или закусочной.

За двери было трудно проникнуть даже в прямых, непосредственно связанных с услугами фирмы целях. Переговорное устройство, сопровождение. Проверка личности. Шум радиостанции. Фирма.

Минут пять, стоя на противоположной стороне улицы, Белкин мозолил глаза прохожим. Мелкий дождь абсолютно его не беспокоил; зонт, давно превратившийся в пучок прутьев с остатками черной материи, с лета валялся за кабинетным диваном. Покупать новый не хотелось.

Ломиться через металлическую вертушку и бритоголового «вратаря» в планы Вовчика не входило. По крайней мере, в настоящую минуту. Заявиться к юрисконсультанту «Центуриона» с наводящими вопросами и намеками, ничего не имея в активе, было бы непрофессионально, смешно и глупо. Но рано или поздно нанести визит придется, в связи с чем неплохо изучить положение дел на местах, подсобрать хотя бы внешнюю информацию.

Результаты первых сборов оказались достаточно неутешительными. Фирмочка вполне оправдывала свое громкое название, что не позволяло влететь внутрь галопом, выстроить, работая дубинками, весь живой люд и тут же отправить по маршруту «Центурион» – «Кресты». Хотя Вовчик был искренне убежден, что, сделай он это сию минуту, ошибки бы не возникло и справедливость бы ничуть не пострадала. Но Свое мнение он никому не навязывал, предполагая, что время все само расставит по местам.

Ему же требовалось провести лишь оперативную установку. Так на научно-методическом языке называлось мероприятие по развешиванию лапши на уши законопослушным гражданам с целью получить обратную лапшу уже на собственные уши. И как правило, чем больше врешь сам, тем больше врут тебе.

* * *

Офис находился в жилом доме старого фонда, что также говорило о солидности предприятия. Квадратные метры в престижных местах стоят чрезвычайно дорого. Дверь была прорублена прямо в стене; раздвижные решетки не портили фасад, а три каменные ступеньки неплохо вписывались в общий вид здания.

Ряд «иномарок» у подъезда на размеченной обочине. Тоже показатель благополучия. Джип с усиленным бампером. Почти боевая машина пехоты. Короче, даже без проникновения за стеклянные двери становилось понятно – на этой кухне заправляет серьезный стряпчий; можно было не сомневаться – через месяц Белов Андрей отдаст и квартиру, и машину и еще извинится за причиненные неудобства. Сейчас бедолага пытался воспроизвести внешний вид вчерашних гостей на мониторе энтэошного компьютера. Насколько его попытки будут успешны, станет ясно через пару часов.

То, что гости не надели модных ныне чулок или шапочек с прорезями, говорило о их полной уверенности в собственной правоте и, следовательно, безнаказанности. То есть о том, что на оперативно-розыскную деятельность милиции они плевали с высокой колокольни.

С созерцания архитектуры Белкин перешел на изучение охранника и входяще-выходящих личностей.

Охранник, судя по ловкому накручиванию дубинки между трех пальцев, в прошлом служил постовым милиционером, а учитывая толщину его щек, можно было догадаться, что с этой службы он уволился по собственному желанию в связи с низким денежным обеспечением. Такие щеки нуждались в постоянном притоке свежих витаминов и крупной наличности.

Вовчик поплотнее надвинул кепочку и двинулся к вратам «Центуриона». Накручивание дубинки прекратилось, и она заняла удобное для атаки положение в ладони.

– К кому?

– Здороваться надо. Витьку позови.

– – Какого Витьку?

– Уварова. Дурня этого рыжего.

Тумблер мозга охранника занял положение «Включено».

– Я не помню такого.

– Ну, так вспомни! Он сегодня здесь должен быть. Мы договаривались.

Лапша пошла в ход, уверенно опутывая ломаные уши экс-постового.

– Погоди… Сергеич, здесь какого-то Уварова спрашивают. Глянь там.

Белкин нетерпеливо постукивал носком ботинка по мраморному полу офиса.

– У нас такого нет, – прошипел голос из рации.

– Как нет?! – не обращая внимания на дубинку, заорал Вовчик прямо в микрофон. – Братан, погоди! Ты глянь внимательнее! Длинный такой, в «Адидасе»!

Рация отключилась.

– Слышь, командир, – обратился Белкин к сторожу, – это ж Апрельская, 8? Ну так в чем дело? Витька, наверное, по девочкам на этажах шастает, а про меня забыл. У нас стрела с ним. Сам ведь, дятел, забил. Который на твоих?

Охранник, слегка успокоенный тем, что собеседник не собирается устраивать вооруженный налет на фирму, показал часы.

– Во, черт! Слышь, а он не проходил? Кожаная куртка по пояс, коричневая. Штаны «Адидас». Сам рыжий.

– Не было вроде…

– Братан, я быстро, туда-сюда. Наверняка ведь здесь, в натуре. Кто там у тебя на том конце?

Вовчик кивнул на рацию и, не выслушав ответ, проскочил мимо. «Центуриона», к счастью, отвлек телефонный звонок, и он решил не показывать свой боевой пыл, гоняясь с дубинкой наперевес за Белкиным.

Вовчик же в душе кипел от негодования. Он, офицер милиции, вместо того чтобы поставить этого дебила лицом к стене или положить на пол, обыскать, изъять незаконно носимое оружие и отправить в камеру, должен изображать из себя какого-то недоумка. Конспирация, твою мать. Оперативный подход. Но ничего. Всему свое время.

Парадный коридор вел к двери, за которой оказалась лестница на верхние этажи. «Центурион», по-видимому, занимал весь подъезд, потому;что двери на площадках были беспечно приоткрыты. Шмыгнув в первую попавшуюся, Вовчик очутился в довольно просторной квартире с высокими потолками и длинным коридором. Дом, похоже, только что прошел капремонт, и его квартиры были распроданы различным компаниям и фирмам под офисы.

На том месте, где нормальные люди ставят вешалку, размещался небольшой столик с девушкой за компьютером.

– В футбол играем? – кивнул Белкин на дисплей.

– Вы к кому?

Девушка оказалась серьезной и недоступной. Вовчик продолжил курс оздоровительного вешания лапши:

– Это у нас «Центурион»?

– «Центурион».

– Я за акциями, но только чтобы без обмана.

– О чем речь? Акции надежные, дивиденды ста… Тьфу, какие акции?! Это охранная фирма!

– Моментик. – Белкин достал блокнот. – Апрельская, 8?

– Да.

– «Центурион»?

– Ну да.

– И других контор в этом подъезде нет?

– Нет, только мы.

– И никто не продает акции?

– Какие акции, что вы мне морочите голову?

– Именные. С процентами. Вы же дали объявление в газетах.

Девушка щелкнула кнопочкой:

– Виктор Сергеевич, тут какой-то ненормальный. Хочет купить акции. Что-что? Спустить его с лестницы? Хорошо.

Девушка еще раз надавила клавишу:

– Сережа, подойди, пожалуйста. Поняв, что Сережа – это тот самый малый у стеклянных дверей, Вовчик решил откланяться.

Чтобы не обломать товарищу рога.

– Виноват, пардон-мердон…

В течение следующей минуты он ухитрился обскакать все коридоры, заглянуть во все двери, сосчитать количество персонала, срисовать в одном из кабинетов физиономию Бражника и благополучно выбраться из лабиринта на парадную лестницу.

Для подтверждения белкинских интуитивных предположений хватило даже беглого осмотра: «Центурион» – бандитское гнездо, на которое при первом удобном случае следует натравить РУОП, СОБР и ОМОН вместе взятых. Что же касается юрисконсультанта, так его на причастность ко вчерашнему случаю черта с два колонешь, потому что фирмы такого размаха дураков не держат, а следовательно, ссылки на чистосердечное признание будут абсолютно неуместны.

Очутившись снова на улице, Белкин пересек Апрельскую и зашел в ближайший подъезд. Там поднялся наверх, отогнув подпирающий дверь гвоздь, проник на чердак и подошел к мутному стеклу круглого оконца. Если окошечко вымыть, то из него откроется замечательный вид на ворота «Центуриона». Стало быть, завтра утром сюда приедут Леша с Колей, вооруженные экспертной видеокамерой, и займутся съемками любительского фильма «Такова бандитская жизнь», главные роли в котором будут играть граждане, схожие по приметам с налетчиками.

После окончания съемок фильм будет продемонстрирован Белову, и если последний вдруг кого-нибудь признает, то видеокассета отправится на Каннский фестиваль в категории документального кино.

Белкин посидел немного у чердачного иллюминатора, после чего вернулся на лестницу, сбежал вниз и поехал в отдел.

ГЛАВА 3

– Вы знаете, Григорий Валентинович, мне кажется, э-э, что это целенаправленная политика властей в отношении сцепщиков вагонов. Каково ваше мнение?

– Я полностью разделяю данную точку зрения. Вы, безусловно, правы. Давайте взглянем на факты. За прошедшие два года было совершено уже три нападения на сцепщиков вагонов. И ни одно – заметьте, ни одно! – до настоящего времени не раскрыто. Я склоняюсь к мысли о том, что государство либо умышленно игнорирует данные факты, закрывая на них глаза, либо расписывается в собственном бессилии. Если же предположить, что все нападения связаны между собой некоторыми моментами, а именно, способом совершения, то напрашиваются вполне определенные выводы.

– Не расцениваете ли вы недавний инцидент с двоюродным братом сцепщика второго разряда Ромашкина Льва Сергеевича как, э-э, откровенную провокацию властей в лице милиции?

– Этот случай следует выделить особо, потому что это коварный удар прежде всего по самому Льву Сергеевичу. Мы знаем его как уважаемого человека, прекрасного работника и законопослушного гражданина, и тот факт, что его брата безо всяких на то оснований, прямо с улицы, доставили в отдел милиции, где водворили в общую камеру вместе с уголовниками, только подтверждает мою мысль о целенаправленной политике государства.

– Да, но говорят, что он, будучи в нетрезвом виде, избивал прохожих и что по данному факту возбуждено уголовное дело.

– Это полнейшая чепуха, а любое дело, как всем нам хорошо известно, можно сфабриковать. Происшествие с братом Льва Сергеевича мы так не оставим и добьемся восстановления справедливости любым путем.

– Какие конкретные шаги, э-э, вы намерены предпринять в связи с той атмосферой, что сложилась вокруг людей в желтых спецовках? Я имею в виду сцепщиков вагонов, разумеется.

– Во-первых, мы планируем создать ассоциацию, основной задачей которой станет защита чести, жизни и достоинства сцепщиков вагонов, и на наши нужды потребуем выделения средств из городского бюджета. Также собираемся учредить собственный печатный орган – газету «Мертвая сцепка», где будем поднимать все наболевшие вопросы, связанные с проблемами людей этой нелегкой профессии. И наконец, третий шаг, что мы предпримем, – это будем добиваться в правительстве и лично у Президента дополнительных кредитов…

– Выруби эту ахинею!!! – Гончаров метнул в висевшее на стене старенькое радио шило, но промахнулся.

Таничев протянул руку и убавил звук.

– Ты поосторожней, чуть в меня не попал. Чего тебе, собственно, не нравится? У каждого свои проблемы. Хотят люди газету издавать, ну и что?

– С ума, что ли, все посходили? Сцепщики вагонов, надо ж! Целенаправленная политика, милиция… Можно подумать, одних этих сцепщиков опускают. Вон, таксистов через день грабят, валютники по швам трещат, и что, тоже целенаправленная политика?

– Паша, не принимай близко к сердцу издержки демократии. Во Франции на улицу выходят толпы демократов с требованиями ввести для школьников льготные цены на презервативы, чтобы ребята СПИДом не заразились. И ничего особенного. Прислушиваются, вводят.

– А ты откуда знаешь, во Франции был?

– По телеку показывали. Так что, привыкайте. Потихоньку, помаленьку… Сразу-то оно, конечно, стремно. К тому же, если ты помнишь, любой человек считает себя компетентным в двух областях – в лечении простуды и триппера и в раскрытии преступлений. И если негодяй опустивший какого-нибудь сцепщика, почему-то не находится – все, караул, целенаправленная политика!

В кабинет ввалился Казанцев. Стряхнул с джинсовки капли дождя и упал на стул.

– Ну, что там, Казанова?

– Голяк, – выдохнул Костик.

– Что, совершенно? Так не бывает. Родню застал?

– Застал. Толку-то… Им не до версий сейчас, сын все-таки. Потом, когда отойдут, еще потолкую.

– А пока что говорят?

– Поехал к этому Белову поговорить насчет работы. Год как сократили, ничего путевого не нашел, одни случайные заработки из серии «купи-продай». Мыкался по знакомым. С Беловым никаких конфликтов. И с другими тоже.

– Подумать только. Очень примечательная личность. Конфликтов, по-моему, не было только у Робинзона Крузо, да и то лишь до появления Пятницы.

– По крайней мере, родственники ничего не знают. С женой он обычно всем делился. А вот влезть в драку действительно мог. В смысле, за Белова. По натуре такой. С Беловым о встрече не договаривался, просто предупредил жену, что будет в тех краях и заскочит поболтать.

– А по самому Белову есть что-нибудь?

– Тот день прослеживается. Существенных расхождений нет. К нотариусу я не заезжал, как и договаривались. Взяв деньги, Андрей действительно заходил в пару магазинов, затем побывал в валютнике, что в универмаге, потом пообедал в «Чайке» и вернулся домой. На лестнице его видела соседка.

– Складно все как-то… – сказал Паша и хмуро посмотрел в сторону радио.

Если утром еще оставалась надежда, что никакого налета не было, а Белов просто красиво обставился, то сейчас она почти полностью растворилась. И реальных фактов, которые позволили бы его «дожать», не нашлось.

– Неохота с этим «Центурионом» завязываться, – произнес он минуту спустя.

– Понятное дело. Тут только наудачу. Если на разбое их бойцы были, что весьма сомнительно. По фамилии Андрея спросили – прямая засветка. Скорее всего, какие-нибудь левые. Надо связи Бражника устанавливать. Вне «Центуриона».

– Эти умные мысли ты для плана ОПД прибереги. Туда же можешь забить проверку больниц и травмпунктов. Начальство любит такие предложения. Антон все-таки одного да отоварил гантелей по репе. А связи что, до пятого колена проверять? Свихнемся.

– А ты что предлагаешь? Здесь сидеть целыми днями?

Паша понимал правоту Казанцева, но по причине плохого настроения злился на всякие пустяки. К тому же ему ужасно не нравилось, когда кто-то, демонстрируя собственную сообразительность, высказывает вслух и так всем понятные вещи.

Казанцев бросил папку с материалами в стол.

– Я сейчас в РУВД по пути заезжал. Эксперт говорит, что уже на третьем убийстве в нашем районе находятся одни и те же пальцы. Он там рапорты строчит, чтобы мы занялись. Я ничего не понимаю. Те «мокрухи» никак между собой не связаны. Один отпечаток нашли на руле машины, в которой расстреляли бандита, такой же точно – в подвале, где щелкнули по голове БОМЖа, и третий – на бутылке, найденной в притоне на Картонной. Помните, где гопника ножом подрезали? Эксперт мне все уши прозвонил: «Серия, серия! Почерк! Ищите общих знакомых!» Умный какой. Сказал, что этот отпечаток он в городской компьютер загнал, если еще где проявится, сразу даст знать.

– Про проверку ничего не слышно? – спросил до сих пор молчавший Таничев.

– Недели через две нагрянут. Надо за бумаги браться.

Петрович тяжело вздохнул. Месяц назад его, как самого опытного, назначили среди убойщиков старшим. Теперь, помимо всего прочего, в его задачи входили посещение совещаний, подготовка отчетов и статистики, контроль за работой младших коллег, в том числе и бумажной, и, естественно, получение выговоров и взысканий.

По показателям группа находилась в «золотой» середине, в некоторых районах дела обстояли гораздо хуже, но начальство настойчиво призывало идти в гору, при этом тактично намекая Петровичу, что, если к концу года процент не поползет вверх, Таничева и компанию ждут новогодние сюрпризы.

Ребята, чтобы самортизировать ласковую руку большого гнева, повесили на стену график получения выговоров, поэтому, когда требовалась жертва, просто брали следующую по списку кандидатуру.

На сегодняшний день крайним стоял Гончаров, и за любой прокол группы наказание должен был понести он. График был составлен достаточно мудро – наказание не влияло ни на получение очередного звания или более высокой должности старшего опера, ни на материальное положение. Тот, кто особенно нуждался в деньгах, крайним не ставился, потому что при наложенном взыскании опер лишался удовольствия лицезреть премию на довольно длительный срок. Ребята жили одной жизнью и старались хоть в чем-то определять ее сами.

Несмотря на все ухищрения, предстоящая проверка могла выйти боком прежде всего Петровичу, поэтому он при любом удобном случае напоминал остальным про необходимость бумажного творчества даже за счет времени, отведенного на повышение процента.

Чем была вызвана массированная ревизия, толком никто не знал; какова установка была дана проверяющим, не предполагали и близко; а посему итогов комиссии ожидали с тревогой. Подобного грандиозного штурма не наблюдалось как минимум лет пять. Целая армия контролеров из Москвы – милицейских и прокурорских – должна была нагрянуть в город и обрушить мощь тяжелой артиллерии на нерадивые головы питерских оперов.

Проверка такого уровня, как всегда, проводилась внепланово и предполагала выявить недостатки в раскрытии убийств и тяжких преступлений. Ей, как обычно, предшествовала. проверка местного значения, поэтому в делах появились угрожающие и рекомендательные резолюции, которые надлежало исполнить в установленный срок. К приезду старших братьев дела должны были пухнуть от бумаг, показывающих, что работа ведется полным ходом, розыск бьет разводным ключом, а то, что преступник пока не установлен, – это не более чем досадная мелочь.

Непробиваемая логика – наш человек работает хорошо только в том случае, если над головушкой висит топор. А чтобы он работал совсем хорошо, топор должен быть большим и тяжелым. Кто сказал рабство? Контроль. Только контроль.

По двум десяткам глухих дел, случившимся в этом году на территории района, убойщики и так сделали все, что смогли, – без всяких указаний проверяющих и собственного начальства, – однако преступления оставались нераскрытыми, поэтому приходилось хотя бы на бумаге создавать видимость отработки тех или иных версий. Называя вещи своими именами – убойщики вовсю гнали «липу». Как раз этим и занимался Гончаров до прихода Казанцева.

Паша вновь склонился над разбросанными по столу бумагами:

– Петрович, ну что им от меня нужно? «Товарищ Гончаров, вами не выполнены указания руководства района и Главка. Срочно примите меры к устранению». Слышь, Петрович, кого я устранить должен? Руководство района и Главка? Киллеров нанять, что ли? И какое я там указание не выполнил? «Товарищ Гончаров, активизируйте работу по делу», это, что ли?

– Что это за «глухарь»?

– Да бытовуха. Жена мужа топором огладила. Помнишь этот вариант, на Черном, 20? Жена в расколе, даже чистосердечное накатала, но больше никакой доказухи нет, поэтому «глухарем» и зависло. Прокуратура не рискнула на одном признании сто третью вменить. Судебной перспективы, мол, нет. И как я должен активизировать работу? Еще одно чистосердечное признание получить? Баба мне, между прочим, до сих пор звонит, интересуется, когда суд и сколько она может получить. Класс, да? Ты мне ответь, что я сюда должен написать?

– Какой ты бестолковый, Гончар, – ответил за Таничева Костик. – Там же по-русски написано: «Активизируйте работу». Вот и напиши справку, что, согласно указанию такого-то сякого-то, работу по делу активизировал. А как именно, не расшифруй – что хотят, то пускай и думают. Вечно ты из ерунды проблему делаешь.

– Ты такой умный, потому что график выговорешников перед носом лежит. Не ты следующий.

– Не надо, не надо, я свое получил. Еще летом. А ты сам хоть разок мозгами пошевели. Только кричишь на всех углах: «Писатель Гончаров – мой предок, Обломов списан с моего прадеда!» Сам же ни одной толковой справки сочинить не можешь.

– Ты не путай русскую классику с оперативно-поисковыми делами. Классику пишут по велению души, а эту дуристику по велению каких-то умников из Министерства внутренних дел!

– Этот довод не оградит нас от их министерских проверок. Потому, наследник великого пера, учитесь, к примеру, у меня. В моем гинекологическом дереве хоть и не было великих писателей, однако во – сочинять могу.

Костик врезал ладонью по извлеченному из стола объемистому тому оперативно-поискового дела.

Гончаров и Таничев одновременно посмотрели друг на друга. После чего Паша осторожно уточнил:

– В каком дереве?

– Ну, в этом, как его, мать твою, гине… гене…

Последующий хохот двух коллег свел на нет все аргументы Костика в защиту своей правоты. Даже постоянно серьезный Таничев уронил голову на стол и полностью отпустил тормоза положительных эмоций.

– Все ржете, бля, кони колченогие! Командный голос вошедшего Белкина прозвучал необычно слабо на фоне гогота двух оперативных глоток.

– Слышь, Казанова, что это с ними? Анекдот, что ли, рассказал? Так повторил бы, а?

Костяшки замерли на инкрустированном игровом поле нард. Белкин передвинул фишки:

– Не прет.

– Спешишь.

– Привычка. Да и практики мало. Я вообще-то в «шеш-беш» не очень. Неправильная игра. Выигрыш зависит от случая.

– В любой игре многое зависит от случая. Взять тот же футбол.

– Извини. Это если двор на двор, а в высшей лиге такое правило не катит, иначе футбол умер бы через год-другой. Там ставят на мастерство, а не на случай. А тут…

– Ну, к слову говоря, мы в нардах тоже на дворовом уровне. А в дежурке нашей мужики – асы. Вон Василич, помдеж. Классно рубится. С ним на интерес играть не интересно. Помню, как-то раз азера на рынке задержали, то ли за хулиганство мелкое, то ли за паспортный режим, не суть. Ну, азер, как обычно – начальник, бери калым, давай свободу. А тогда Василич с Серегой дежурили, знаешь, длинный такой. Серега вообще не от мира сего – ни в карты, ни в нарды, ни в шашки. Василичу скучно. Вечером-то еще ничего – постовые, участковые. А ночью? Тяжко.

Он черному – в нарды играешь? Тот – конечно. Большой любитель оказался, как-никак национальное развлечение. Василич обрадовался. Отлично, земляк, садись напротив, руку только к батарее «браслетами» пристегни. Давай так, выиграешь у меня – свободен, как ветер в твоем ауле, проиграешь – протокол за пьянку. Черный-то подвоха не учуял. Решил, что Василич одну партию предлагает. Согласился, дурачок. К утру одному и тому же человеку дежурный нарисовал сорок девять протоколов за пьянку в общественном месте и выписал сорок девять штрафов. И все по максимуму. А штрафы сейчас, сам знаешь, почем. 0-го-го!

К чести азера, он все оплатил. Правда, на пятнадцать суток все равно уехал, потому что ни одной партии так и не выиграл. Ты прикинь, они на партию по десять минут тратили. А ты говоришь «случайность»! Все, можешь больше не бросать. Партия.

Белкин откинулся на стуле. Собеседник смешал фишки.

– Будешь еще?

– Не…

Вовчик сидел в кабинете оперативника одного из территориальных отделов района. Было воскресенье, он дежурил от убойной группы и приехал сюда в девять утра на очередной криминальный труп.

Ничего интригующего в сегодняшнем убийстве не было, кроме, пожалуй, самого способа. Двое друзей, перебрав кристально грязной, решили выкинуть из окна третьего. Почему и зачем они внятно объяснить не могли, но, кажется, из-за спора «расшибется – не расшибется». Десантники. Высота не то чтобы очень – третий этаж «хрущевки».

Будущий потерпевший тем временем мирно дремал на диване, даже не подозревая о заключенном товарищами пари. Его не очень аккуратно подняли, сумели дотащить до окна и вытолкнуть наружу. Спор выиграл тот, кто поставил на «расшибется».

Разрешив таким образом вопрос, оба завалились на освободившийся диван и погрузились в здоровый сон. Утром, не обнаружив приятеля, долго вспоминали минувший вечер, пока наконец не догадались выглянуть в окно, под которым уже стояли машины «Скорой» и милиции.

Быстренько сговорившись о том, что друг в знак протеста против правительственной политики на Северном Кавказе прыгнул сам, собутыльники вышли из квартиры с намерением исчезнуть на время с линии горизонта, но были задержаны бдительным участковым.

Участковый работал на территории давно и одного из друзей ввиду прежних судимостей последнего сразу признал. По бегающим глазкам и ароматному выхлопу он быстро сообразил, что ребята идут не к бочке с молоком, и проводил обоих к машине.

К приезду Белкина один из спорщиков уже сознался в содеянном местному оперу, а второй, тот, что судимый и, естественно, более сведущий в юридических тонкостях, решил поиграть в Штирлица, дабы избежать карающей десницы закона. В общем, начал лопотать про доказательства, отпечатки пальцев, экспертизы и адвокатов.

Вовчику пришлось изобразить «возмущенную общественность», случайно проходившую мимо. Самым мягким возмущением было обещание повторить спор, выкинув судимого из окна третьего этажа отделения милиции. Все остальное относилось к «возмущению действием».

Вовчик, однако, границ беспредела не переступал, хотя и имел большое желание. Действие заключалось вовсе не в популярном методе крушения ребер кулаком или дубинкой – Белкин всего лишь прыгал вокруг судимого, как индеец на ритуале посвящения в мужчины, размахивал руками, иногда попадая по затылку судимого, брызгал слюной и выдавал классические уличные тирады. При слове «адвокат» он начал мелко Дрожать и рыть каблуком паркет, словно бык перед атакой. Товарищ, завидев это, поспешил подальше от греха сознаться, что и сделал за секунду до прыжка опера. Вовчик словно завис в воздухе, осадил и сразу успокоился.

Последующие пару минут он сглаживал шероховатости произошедшей беседы, рассуждая о причудах жизни и сводя до минимума возможность последующих попыток судимого пойти в отказ. Перед дверьми камеры они расстались, как два старых приятеля на автобусной остановке.

Сейчас Белкин и местный опер с чувством выполненного долга резались в нарды и ждали приезда дежурного следователя прокуратуры.

Каких-либо мероприятий по раскрытию убийства Антона на выходные не планировалось. Во-первых, людям нужен отдых, у всех семьи и личная жизни; во-вторых, «Центурион» и нотариальная контора были закрыты; а в-третьих, вопрос времени в данном случае не являлся определяющим фактором.

– Ты слышал, с лета у нас собираются ввести суд присяжных? – сообщил Белкину опер, пряча в стол коробку с нардами.

– Слышал, Шура, слышал. Допустимость доказательств, независимость решения, дополнительные права подсудимым… Кретины, доиграются в Америку. Хотят устроить расцвет демократии, не выбравшись из первобытно-общинного строя. Кому на пользу пойдет, если этих мамонтов сегодняшних оправдают? Они же воспримут эту победу демократии только с одной точки зрения – убивай, грабь, насилуй дальше. Наши «присяжные» – нормальные люди, любят смотреть «Дикую розу», читать статьи об обиженных милицией несчастных миллионерах; они никогда не скажут «виновен», потому что о судебном процессе имеют представление только из тех же сериалов.

Не говоря уже о судах над «папами» и «авторитетами». Там левых заседателей и близко не подпустят. Сегодня у нас заседают «тамбовцы», завтра – «казанские». Наши сограждане приспосабливаются к шараханью закона, как каракатицы к цвету морского дна.

– Да, верно. Самосуды начнутся. Оружия в городе столько…

– Да пошли они все…

Вовчик подошел к окну, выходящему в милицейский двор. Двое молодых постовых волокли к дверям отдела буянящего пьяного мужика. Мужичок отбивался как мог, осыпал постовых угрозами и пятиэтажным, плевался и рычал. Одного удара по печени дубинкой хватило бы, чтобы свалить крикуна с ног и мгновенно успокоить, но ребята не применяли спецсредств, а просто тащили нарушителя за руки. Крики с улицы переместились в коридор, затем в дежурку.

– Менты! Суки сраные!!! Удавлю! Ненавижу! Ненавижу! Козлы… Га-а-ады…

ГЛАВА 4

Вадим Семенович Свиристельский, Дядечка сорока с небольшим лет от роду, был довольно авторитетен и уважаем в сфере питерской юриспруденции. За свою трудовую биографию он успел потрудиться в одной из районных прокуратур, защитил диссертацию, проявил способности адвоката и, наконец, открыл собственную нотариальную контору на Апрельской улице.

Впрочем, нельзя было утверждать, что Вадим Семенович талант юриста и выдающийся ум получил по наследству – действительно грамотные люди, общавшиеся с ним, потом в ладошку посмеивались над некоторыми его юридическими перлами.

По наследству он получил энную сумму, позволившую в свое время преодолеть экзаменационный барьер юрфака, многими сверстниками до Свиристельского считавшийся непреодолимым.

Также ему достались шустрый характер типичного пройдохи, благородно-слизняковая внешность и любовь к наличным и бестаковым.

Делая первые шаги по выбранной стезе, он старался не столько вникать в тонкости дела, сколько приобрести максимальное количество выгодных связей и создать для себя приличную рекламу высокопрофессионального правоведа. Постепенно его сфера знакомств начала распространяться и на криминогенный слой общества, особо бурные ростки подобные связи пустили, когда Свиристельский перешел на адвокатскую практику.

Поговаривали, что именно с помощью этих связей, а главное – с помощью денег новых знакомых, Вадим Семенович впоследствии благополучно открыл вышеупомянутую нотариальную контору. Но слухи – это всего лишь слухи, они придумываются менее удачливыми, чтобы портить жизнь счастливчикам.

Рекламу себе Вадим Семенович создал не сколькими громкими процессами, которые даже без его участия, скорее всего, завершились бы благополучно. В других же делах он действовал довольно традиционно – советовал подозреваемым побольше жаловаться на милицейский произвол, при шатких доказательствах идти в отказ, искал чисто технические огрехи следствия и довольно умилительно выступал в суде. Все это лишний раз доказывало, что специалистом он был средней руки и основную ставку делал на еще меньший профессионализм других.

Способности его как нотариуса, вероятно, были повыше – за короткий срок он успел не только поменять старенький «Москвич» на новенький «Мерседес», но и переехать в более просторную квартиру.

К раннему утру октябрьского понедельника никаких айсбергов по курсу его плавного движения в океане жизни не наблюдалось. И до полудня на горизонте не возникло ни одной тучки, предвещающей надвигающуюся бурю. Однако ровно в двенадцать вахтенный гонг дал первый сигнал тревоги, пока едва различимый, будто пьяный матрос случайно зацепил головой рынду. За ним последовал второй удар – уже не случайный. Ага, свистать всех наверх. Кажется, тонем.

Ровно в двенадцать часов ноль-ноль минут в его приемную каюту зашли два пассажира, по выражению лиц которых Свиристельский как-то сразу догадался, что фамилии их Гончаров и Казанцев, идут они в обратном его курсу направлении и представляют команду корабля с весьма неприятным названием «Отделение по раскрытию умышленных убийств». Об этом нотариус Догадался не столько по лицам, сколько по протянутым вперед удостоверениям личности, причем тот, кто представился Казанцевым, предъявил свой документ вверх ногами. Вадим Семенович счел благоразумным умолчать сей неудобный факт.

Конечно, никаких умышленных убийств господин Свиристельский пока не совершил, и вроде бы гонгу звонить рановато, но что-то в глубине подсознания дернуло за веревочку, потому что пришельцы хоть и представились ментами узкой специализации, но все же были ментами. И пришли они не для того, чтобы снять копию с какого-нибудь свидетельства о смерти.

Пришелец Гончаров неоригинально предложил пройти. Вопросы «Зачем? Куда? Почему?» он напрочь отверг. Ссылки на приемные часы и ожидание важных звонков также влияния не возымели.

На улице Вадима Семеновича ждал еще один неприятный сюрприз. Сесть в личный, сверкающий белизной «Мерседес» ему не разрешили, предложив доехать на государственном, пестрящем ржавчиной «козле», что еще больше подрывало престиж Свиристельского в глазах присутствовавших при задержании клиентов.

В завершение всего усатый водитель вдруг вспомнил, что в УАЗике кончился бензин, № скромно попросил литров десять у Свиристельского. Само собой, в долг.

Вадим Семенович, боясь осложнить отношения с властями, хотя, может, и от чистого сердца, протянул ключи от бензобака. Спустя минут пятнадцать, поработав ручным стартером, водитель наконец завел своего «железного коня», и группа захвата с захваченным нотариусом покинула Апрельскую улицу.

Направлялась машина не в вытрезвитель, а в отделение, на территории которого проживал ограбленный Белов. В отделе хотя бы имеется камера, куда можно отправить человека подумать. В вытрезвителе этого необходимого атрибута не значилось, что создавало ряд неудобств для нормальной работы.

В отделе ребят ждал Таничев. Белкин халявно прогуливал, сославшись на воскресное суточное дежурство, хотя наверняка всю ночь бессовестно дрых на кабинетном диване, а теперь снова пошел давить подушку.

Начало беседы с Вадимом Семеновичем несколько озадачивало. Господа настраивались на затертые «что-то не припоминаю», «а вы уверены?» и тому подобные обороты, но господин Свиристельский ничего скрывать не намеревался.

Все правильно – в четверг, да-да, после обеда, Бражник Владимир и молодой человек, фамилию, виноват, подзабыл, оформляли долговой вексель. Есть запись в реестре. Ради Бога! Давайте съездим, все покажу! И что, только за этим меня сюда привезли на вашей ужасной машине?!

Получалось, что нотариуса даже посадить в камеру не за что. Узнав настоящую причину беспокойств, Вадим Семенович значительно повеселел и оправился.

– Володя Бражник? Конечно, знаком. Исключительно порядочный молодой человек. Любит поэзию, увлекается рыбалкой. Прекрасная семья. Криминал? Господи, о чем вы? Что-что? Тот, второй, ограблен? Ну что вы! Никакой связи. Ни-ка-кой! Чистейшее совпадение. Клянусь! Откуда знаю? Я не знаю. Я уверен в Володе. Да он плачет, когда червяка на крючок насаживает! Жалко животное. Какие абсолютно необоснованные подозрения! Поверьте, вы идете по ложному следу. Хорошо, больше не буду. Я вам просто советую, но не учу, как вы говорите. Кто хамит? Я хамлю? Зачем в камеру? Соучастие? Сговор? Вы в своем уме? Э-э… На каком основании? Подождите, подо… Адво…

Щелчок ригельной задвижки. Думаем. Гончаров вернулся в кабинет местного зама, в котором временно расположилась убойная группа.

Минуту сидели в тишине. Затем Костик выдавил философское:

– Почему-то не признается.

– Знать бы наверняка, что он при делах. По-другому бы поговорили. А он не дурак от четверга отказываться. Зачем лишние подозрения?

– Может, в офисе у него покопаться? Ключи у нас.

– Брось ты, что они, договор письменный заключили с Бражником, как Белова кинуть? Вам тридцать процентов, мне семьдесят. Число, подпись, печать.

– Верно, конечно. Но что-то надо делать? Ну, посидит он в клоповнике часа три, потом опять в грудь себя побарабанит, и мы его с извинениями отпустим. Жаловаться он вряд ли побежит, да и плевать на его жалобы. Но мы то ни с чем остаемся. Разве что справочку в ОПД кинем, что отработали версию.

– Надо «человека» на камеру, – произнес молчавший Таничев. – Может, что проскочит. Если он в доле, то менжеваться должен.

– Да ты что, Петрович?! Он же в прокуратуре работал, нашу систему как облупленную знает. Дурак он, что ли? Да и кого мы к нему посадим? Мой «человек» неделю уже из штопора не вылазит, нотариус с ним и говорить не станет.

– Ты, Гончар, рассуждаешь схематично, не выходя за рамки закона об оперативно-розыскной деятельности. Расширь границы собственной фантазии. Свиристельский будет рассуждать так же, как ты. Зная, что он был в системе, к нему никого подсадить не посмеют. Но во втором ты прав – гопника к нему не подсадишь.

В следующую секунду всех, похоже, посетила одна и та же мысль.

– Вовчик.

– Правильно. Харэ дрыхнуть. Пора на работу. Таничев набрал номер:

– Владимир? Как отдыхается?

– До вашего звонка отдыхалось неплохо.

– Надо потрудиться. Отгул потом возьмешь.

– Отгулов у меня двадцать три штуки уже накопилось.

– Будет двадцать четыре.

– Эх, сволочи вы все. Никакого уважения к конституции. Право на отдых и личную жизнь…

– Вовчик…

– У-у-у! Куда приезжать?

– Мы здесь, в местном. Побыстрее только, Вольдемар. Сейчас приедет, – сообщил операм Таничев, опуская на телефон трубку.

– Пошли перекусим. Тут ресторанчик ничего есть. При автопарке. Все равно Белкина ждать.

Предложение Казанцева было принято единогласно.

Возвратившись с обеда, коллеги застали Белкина праздношатающимся в коридоре отдела.

– Ты в дежурку не заходил? – перво-наперво уточнил Таничев.

– Нет, а что?

– Пошли, объясним.

Оперы ввалились в кабинет. Таничев решил держать речь:

– Товарищ Белкин, партия оказывает вам высокое доверие и возлагает на вас большие надежды. Надо организовать внедрение в преступную среду. Внедряться придется вам лично, потому что наши физиономии для этого дела не подходят – их уже видели. А у тебя вполне подходящая.

– Яснее можно?

– Можно. Утром мы сняли нотариуса, он сейчас в камере. Оформление договора не отрицает, от всего остального отказывается. Надо его «пощупать».

– Я не голубой.

– Не придирайся к словам. Посидишь пару часов, пообщаешься, только без всяких побегов и прочей чепухи.

Вовчик потер небритый подбородок. После того как летом от него ушла Татьяна, он частенько забывал о ежедневной необходимости бритья. Сегодня он тоже забыл. Но это мелочи.

– Вовчик, попробуй, – вздохнул Казанцев, – давай. Надо, понимаешь?

– А он не срубит?

– Это уж от тебя зависит.

Белкин подошел к настенному зеркалу и критически проинспектировал собственное изображение:

– Не пойдет. Если уж у Шарапова десять классов на лбу было написано, то полное гособеспечение из меня так и прет. Срубит, мгновенно срубит.

– Вовчик…

– Ладно, черт с вами, попробую. Одежку, правда, надо сменить. А то вшей домой притащу. Только этого и не хватало.

– У нас в кладовке «Адидас» валяется, помните, обморозка одного в перестрелке грохнули?

– А он не в прокуратуре?

– Он в могиле, а «Адидас» у нас. Я так и не отдал. Забыл.

– Давай возьми УАЗик, сгоняй и привези. Посмотри еще что-нибудь.

– Там полный набор. И кроссовки, и костюм. Размерчик только большой. Не на Вовчика.

– Плевать. Больше – не меньше. Таничев протянул ключ:

– Открой сейф, там цепь изъятая и гайки золотые. Не потеряй только.

Казанцев забрал ключ и отправился уговаривать усатого водителя еще раз поработать ручным стартером.

Белкин вновь глянул в зеркало. Полгода нестриженые волосы можно было связывать в хвостик.

– Срубит, – вдруг сказал он и, бросив коллегам отрывистое: – Сейчас, – вышел из кабинета. Гончаров и Таничев пожали плечами. Петрович, дабы не терять времени впустую, стал звонить дежурному по району, узнавая, все ли спокойно. Паша, найдя в шкафу старую газету, принялся изучать заскорузлые новости.

Лозунг «Мы сидим, а деньги идут» имел место быть и в оперативно-поисковой работе.

Первым вернулся Казанцев, привезя «рабочую одежду» и прочие декорации. Белкин подошел минут через десять. Гончаров, оторвав взгляд от газетного кроссворда, чуть не упал со стула. Остальные нервно вздрогнули. Вовчик побрился. Только побрил он не нижнюю часть головы, а верхнюю. Почти под ноль. А посему превратился в Майка Тайсона до посадки. Подбородок же покрывала прежняя жесткая щетина.

– Чего уставились? Петрович, с тебя двадцать штук. Выделишь с оперрасходов. Модельная стрижка. Я не Мавроди, лишней «капусты» нет.

– Да я б тебя лучше побрил.

– Ничего не знаю. Я и так ради дела внешностью жертвую. Глянь, каким уродом стал.

– Давай одевайся. – Казанцев кинул на диван оперативный костюм. – Свое лучше не снимай, иначе утонешь.

Белкин влез в костюм. «Адидас», даже надетый поверх куртки, оказался несколько великоват.

– На, под плечи подложи. – Казанцев протянул Вовчику валявшееся на подоконнике махровое полотенце. Тот сунул его в один из рукавов. Во втором рукаве скрылась милицейская рубашка, обнаруженная в шкафу. – Цепь надень. Да не так. Не видно же! Прямо поверх костюма. Во, теперь гайки. Ну, мать честная…

Белкин снова подошел к зеркалу. Прямо через грудь шел ровный ряд рваных отверстий – след от автоматной очереди. Правая сторона костюма была сцементирована запекшейся кровью, но на бардовом фоне кровь почти не выделялась.

– Очень впечатляет, – высказал вслух, общее мнение Гончаров. – У тебя на лбу семьдесят седьмая написана. Вплоть до высшей меры. Цепь, по-моему, толстовата для твоей рожи.

– Зато ты у нас рожей вышел. Сам бы и наряжался тогда.

– Да ладно, не сердись. Нормальная видуха. На мента не похож. По крайней мере, на участкового.

– Давай, Володя, с Богом, – серьезно напутствовал Таничев. – Если что, стучись в двери. Мы дежурного предупредим.

Дальше все было разыграно по привычному сценарию. Один из местных оперов ввел Белкина в дежурку, расстегнул «браслеты» на его запястьях, открыл камеру и толкнул туда Вовчика, традиционно напомнив, что если последний не одумается, то сядет.

Защелка лязгнула за спиной. Вовчик осмотрелся. Камера представляла собой замкнутое пространство прямоугольной формы общей площадью шесть квадратных метров. Потолок против ожиданий был довольно высок, и откуда-то из сумерек тускло светила лампочка на сорок ватт. Впрочем, даже при таком скудном освещении Володя сразу разглядел на стене недвусмысленную надпись: «Белкин – сука и козел».

Он напряг память. В это отделение он приезжал несколько раз, во время дежурств по району. После одного из приездов сюда стену украсила цитата неизвестного автора. Естественно, на камерных стенах имелась масса других цитат и рисунков, в основном на эротические темы, но Вовчика почему-то обидели именно эти каракули.

Сама камера чем-то напоминала сауну. Две громоздкие ступеньки-сиденья, деревянная обивка, полумрак, духота.

На нижней ступеньке сидел Вадим Семенович Свиристельский – кандидат юридических наук, владелец собственной нотариальной конторы. Сидел с выражением уязвленной гордости на лице. С появлением нового соседа к этому выражению добавилась опасливая улыбочка.

* * *

«Сосед» угрюмо осмотрел нотариуса с головы до ног, процедил:

– Возьми левее, папа, – и вскарабкался на верхнюю ступеньку.

Ощущать своей спиной взгляд какого-то стриженого оболтуса было весьма неприятно, и Вадим Семенович пододвинулся к стене, чтобы боковым зрением следить за движениями вверху сидящего.

– Да не дрейфь, папа. Не обижу. Тебя-то за что? Цвет галстука не понравился?

Свиристельский счел нужным ответить. Молчание могло быть расценено как вызов, а кто знает, что у этого обморозка на уме? И второе – он был так возмущен водворением в «сауну», что просто вынужден был дать ход красноречию. Хотя бы в целях обретения собственного душевного равновесия.

– Черт знает что!!! Подозревают в налете с убийством. Плетут про какие-то сговор и соучастие. Без всяких оснований и доказательств. Полнейший произвол…

– Не тренди. Пардон, но просто так в клоповник не попадают, так что сказки не рассказывай. Хотя по тебе, папа, и не скажешь. Дохлый ты какой-то.

– И я о том же! Вот ведь идиотизм. Я этого убитого никогда раньше не видел. И сто лет бы не знал!

– Да кончай ты оправдываться. Что я, народный заседатель? Или опер? Пришил, так пришил… С кем не бывает? Тебя убойный отдел крутит?

– Они вроде. Странно, что сюда привезли.

– Так они в вытрезвителе дохнут. У них места своего нет.

– А вы-то откуда знаете?

Вовчик быстро сообразил, что его понесло не в том направлении:

– Имел несчастье там побывать. И скажу честно, папа, я тебе не завидую.

– Это почему? – настороженно спросил нотариус.

– Да там же не люди. Звери! Во, гляди. Вовчик указал пальцем на пустующее место в верхнем ряду зубов.

– Их работа, – произнес он, не став уточнять, что зуб потерян в финальном матче за приз газеты «Ленинградская милиция». – Меня тоже по подозрению хапнули. Кого-то в казино постреляли, где я в тот момент скучал. Если, говорят, не ты, то сдавай того, кто валил.

– И что?

– Да ничего. Два ребра и зуб. Так что, папа, прими соболезнования.

– Но вы действительно не видели?

Вовчик пригнулся и прошептал:

– А твое какое дело, папа? «Папа» попробовал улыбнуться:

– Да просто…

Белкин скинул кроссовки. Шнурки забрал дежурный.

– Жарко тут.

Действительно, если учитывать, что под «Адидасом» находились куртка, пара свитеров, майка с надписью «Динамо», милицейская рубаха и махровое полотенце, то Белкину можно было искренне посочувствовать. Единственной вентиляцией были дырочки от автоматных пуль, но они положения не спасали. Цепь свешивалась почти до пояса, ее дежурный не изъял. Вадим Семенович этому упущению значения не придал. Ему явно было не до того.

Вовчик откинулся на стену камеры и закрыл глаза. Надо сделать небольшой тайм-аут. Мол, мне все до фени. Твои проблемы – это твои проблемы. В оперативной работе главное – не спешить.

– Погодите, но можно было написать жалобу, подать протест, – не успокаивался Свиристельский. – В наше демократическое время устраивать тридцать седьмой год! Нет, со мной этот номер не пройдет! Самих посажу, если хоть пальцем тронут.

– Я пожаловался, – безразлично позевывая, ответил Вовчик. – Потом мать неделю молоком парным отпаивала, а я с кровати встать не мог. Кровью ссал месяц.

Вадим Семенович поежился.

– Что толку? – продолжал Белкин. – У них нечем доказать, что я убил, а у меня – что они меня дуплили. Был пьяный, спотыкался, падал…

Нотариус отвернулся от сокамерника и закрутил большими пальцами.

В течение следующих пятнадцати минут камерные стены эхом отражали горестные вздохи Свиристельского. Вовчик вытянул ноги вдоль скамьи и начал изучать надписи на стенах.

Вдруг за дверьми камеры началось какое-то непонятное оживление. Вовчик прислушался.

– Какого черта? А мне куда их сажать? В кабинет начальника?

Белкин узнал голос командира взвода постовых местного отделения. Он взглянул на часы. Три дня. Постовые заступают с четырех. Чего его нелегкая принесла? Ах да, сегодня же рейд начался. Общегородской.

Судя по пьяным голосам в дежурке, постовая служба уже рейдовала. То есть доставляла пьяных. Дежурный вполголоса объяснял ситуацию, но командир не унимался:

– Это не мои проблемы, понятно? Пускай тогда показателей с меня не спрашивают. Давай, урод, все на стол.

Последняя фраза была обращена, скорее всего, к задержанному.

– Так, двигай…

– Полегче, командир, полегче. Припомнится… Очень знакомый звук удара резины по мясу.

– Я тебе поугрожаю, козел…

Дверь камеры отворилась. Внутрь, сопровождаемый ударом хромового сапога, влетел новый пассажир. Свиристельский еще сильнее вжался в стену. Белкин сменил горизонтальное положение на вертикальное.

Если у Вовчика 77-я была написана на лбу, то у влетевшего на всех частях тела светилась 77-я в квадрате. Вместо «Адидаса», правда, была «Пума», но зато цепь была толще, прическа короче, а кулаки мощнее. И на сто процентов можно быть уверенным, что под «Пумой» никаких полотенец и рубашек нет. Вдобавок новый клиент клоповника был пьян и рассержен. Однако, увидев Вовчика и оценив его «Адидас» с дырками, цепь и небритый подбородок, новенький сразу растянул рот в улыбке:

– Здорово, братан…

Никак не реагируя на вжавшегося в стену нотариуса, гамадрил залез на верхнюю ступеньку и плюхнулся рядом с Вовчиком.

– Вот ведь, сука, – кивнул он на дверь, – прямо из кабака вытащил. Совсем оборзели. Я два коньяка всего и съел. Козлы сраные. Тебя-то, братан, за что?

– Рэкет шьют.

– Ну, это обычно дело. Козлы! Ты из чьих? Белкин скосил глаза на собеседника, потом указал пальцем на сидящего внизу нотариуса, а кулаком второй руки несильно постучал по сиденью. Жест трактовался однозначно. Стукач.

Парень в «Пуме» понимающе кивнул. Пружинисто спрыгнув вниз, он присел на корточки перед Вадимом Семеновичем.

– Ну а ты, вшивик, за что у нас паришься?

Вадим Семенович сначала не понял, что определение «вшивик» относится к нему. В течение последних сорока двух лет к кандидату юридических наук еще никто так не обращался. Он осторожно поднял глаза на задавшего вопрос, вздрогнул и натянуто выдавил:

– Подозревают…

– Да-а-а? И в чем же?

– В убийстве.

– Не свисти, вшивик. Тебя можно подозревать только в измене жене.

В дежурке опять произошло оживление. Вовчик прислушался. Дежурный кому-то рапортовал о том, что рейд идет успешно, имеются задержанные за преступления и мелкое хулиганство.

– Книгу происшествий, – потребовал командный голос, – и книгу задержанных.

Белкин узнал говорящего. Григорьев, замначальника РУВД, дежуривший сегодня по району от руководства. Работая еще в территориальном отделе, Вовчик несколько раз получал от него по «шапке» за то, что не оформлял рапорты на задержанных, поэтому зама не любил, впрочем, как и зам не пылал к Вовчику особыми чувствами. Хотя, по большому счету, зам выполнял свои прямые обязанности и выполнял их добросовестно, в меру милицейского усердия. Строго в рамках инструкций и приказов. Мужиком он был не злым, любил поговорить с задержанными за жизнь, почитать им легкие нотации о вредных привычках, посочувствовать в семейном горе и поддержать в тяжелую минуту испытаний.

– Сколько задержанных?

– В «аквариуме» – шестеро, в «темной» – трое.

Шелест страниц.

– А почему числится только семеро? Дайте рапорты. Так… Где еще один?

– Оперы, наверное, забыли записать. За ними двое сидят.

– Сейчас разберемся…

Шаги уверенно направились к дверям клоповника.

– Товарищ майор, подождите. Я сейчас у оперов спрошу…

– Ничего.

Вовчик понял, что повода лишний раз прижучить оперсостав зам не упустит и что через пару секунд все его, Вовчика, жертвы автоматически станут напрасными. Начиная с потерянного выходного и заканчивая головой, лишившейся волосяного покрова. А уж провал крутой оперативной комбинации гарантирован.

Дежурный предпринял последнюю попытку:

– Товарищ майор, осторожней. Там один буйный.

– Ничего, я сам буйный. И к слову говоря, буйным человек просто так не становится, он становится таким потому, что к нему по-скотски относятся.

Реплика была произнесена с назиданием.

Задвижка с противным скрежетом начала отодвигаться. Вовчик напрягся, как пружина. Дверь распахнулась. Зам стал вглядываться в полумрак камеры, адаптируясь после дневного света.

Белкин понял: это его единственный шанс.

Пружина выстрелила. Прямо с верхней ступеньки он прыгнул на зама. Издав дикий вопль «На ноль помножу, дятел!!!», он вытолкнул руководителя обратно в дежурку и повалил на пол, ухитрившись при этом правой рукой стянуть фуражку Григорьева и прижать ее к начальничьему лицу. Удерживая головной убор в таком положении, второй рукой Вовчик принялся наносить крепкие удары по корпусу.

Дежурный, парень сообразительный и крепкий физически, пару раз матюгнулся, сорвал Вовчика с поверженного в пыль руководства, вполсилы приласкал коллегу-опера дубинкой и втолкнул обратно в камеру.

– Товарищ майор, я ж предупреждал, что один буйный, а вы так неосмотрительно…

– Упеку, сгною! Пишите рапорт… Завтра же на пятнадцать суток, а после – в прокуратуру. Получит он у меня на всю катушку! Где начальник?

– На обед отбыл.

– Черт!

Зам вышел из дежурной части. Белкин, тяжело дыша, снова забрался на верхний ярус. Парень в «Пуме» протянул руку.

– Серега.

– Вова.

– Ну, ты крут! Я б вот так не рискнул…

– Мало я ему. Была б воля…

– Однако, Вовик, мы отвлеклись. Серега вновь повернулся к нотариусу:

– Так кто у нас там без рапорта, а? Даже в полумраке было видно, что Вадим Семенович заметно посерел.

– Ты, мужичок, часом не «наседка»? – продолжал Серега, сжимая здоровенной рукой пальчики бедного Свиристельского.

– Ребята, ну что вы? Какая «наседка»? Я сам жертва-а-а… Свой я, свой!

– Не похож ты что-то на своего. Вон, он свой. – Серега кивнул на Вовчика.

– Ну, погодите, погодите, – шептал, боязливо косясь на побелевшие костяшки пальцев, Вадим Семенович. – Вы Рому Сибирского знали?

– Попрошу не марать своим ментовским языком светлые имена наших павших товарищей.

– Я лично для него оформлял две квартиры. И доверенность на джип.

– Ну и что?

– Джип, между прочим, не в магазине куплен и не на рынке. И хозяин прежний без вести пропал.

– Слышь, Вовик, он нам про Рому грузит! Совсем за дурачков держит. Рома вот уже как два месяца на Северном тоскует. Джип, правда, у него был.

– Ну вот, видите? – обрадовался Вадим Семенович. – Я нотариус, ребята. Нужна будет помощь – пожалуйста, бесплатно. Прошу в любое время.

– Ты от темы-то не уходи… Мы еще только начали. Верно, Вовик?

ГЛАВА 5

Таничев задернул штору. Белкин через голову стащил простреленный «Адидас», отбросил на диван полотенце и рубашку и обессилено повалился на стул.

– Я по вашей милости потерял пару кило, не меньше. Григорьев уехал?

– А что, он приезжал? Сюда, по крайней мере, не заходил.

– На «сутки» обещал меня посадить. Пожрать ничего нет?

– Держи. – Гончаров протянул купленный еще днем батон. – Давай, не томи. Что там?

– Вытаскивайте нотариуса и давите. Он сейчас подготовленный. Серега с ним поработал.

– Кто такой?

– Да на зоне сошлись. В клоповнике то есть. Застращали мы папу Свиристельского, можете брать голыми руками. Все расскажет.

– Про убийство что говорил?

– Про наше – ничего. Странно, но факт. Скулит, что не при чем. Я подробно не расспрашивал, опасно. Вообще, мерзкая птичка, этот нотариус. Оформлял дарственные на квартиры без присутствия дарящих, доверенности с правом продажи на угнанные «тачки». И не только на угнанные, но и на отнятые. Возможно, с тяжкими последствиями. Потом долговые расписки, банковские гарантии. Зарабатывал на этом прилично, короста. Особенно, думаю, на квартирах.

– Все это только подтверждает, что Белова хотели кинуть. Отработанная схема. Значит, с Бражником они и раньше такие фокусы откалывали.

– Надо все-таки порыться в его конторе. Должны быть какие-нибудь следы от этих сделок. Копии, регистрационный журнал, в конце концов. Извини, а вдруг к доверенности или дарственной кто-нибудь подкопается и захочет проверить ее подлинность, а она окажется не зарегистрированной? Конфуз образуется, – ухмыльнулся Казанцев.

– Вы его так сначала спросите, – опять предложил Белкин. – Чего зря машину гонять? Я ж говорю, он тепленький. Достаточно одной таблет… то есть дубинки. Даже одного замаха. Ему личное здоровье дороже афер какого-то Бражника. При этом предложите коридор – помогаешь нам, выставляем тебя свидетелем. Мол, Бражник приводил людей, приносил бумаги, а я только оформлял нотариально. У меня работа такая, в конце концов. Лучше бы, конечно, посадить эту крысу канцелярскую.

– Может, еще посадим.

– Ладно, орлы. – Белкин поднялся с дивана. – Дерзайте, а я – домой. На ночь не оставайтесь, я один завтра не собираюсь отдуваться.

Вовчик сдал цепь и кольца Таничеву, надел свою потертую кепочку и вышел.

– Ну что, потрудимся, господа? Паша, приведи-ка сюда некоего Вадима Семеновича.

Утром следующего дня Свиристельского выпустили. Уходил он с чувством искренней благодарности и безо всякого желания бежать куда-либо жаловаться о незаконном задержании почти на сутки и ночном допросе.

Таничев с Гончаровым, оставшиеся в кабинете отдела на ночь, ни разу не дали Вадиму Семеновичу отклониться от заданного курса. При малейшем повороте Паша вставал с места, и этого было вполне достаточно для дальнейшего движения по прямой. Господину нотариусу очень не хотелось отпиваться парным молоком, мочиться кровью и терять зубы. К тому же обещанная в конце прямой свобода позволяла быстрее вспоминать о своих проделках. А проделок было не так уж и мало. Но ребят интересовал только Бражник, поэтому на остальное они закрыли глаза.

Бражнику Вадим Семенович заверил порядка пятнадцати долговых расписок. По признанию нотариуса, расписки были официальным прикрытием самого обычного вымогательства. Должниками в основном являлись мелкие предприниматели, жертвы дорожно-транспортных происшествий, нечаянно задевшие своим «ведром» дорогую «фирму», и люди, типа Белова, бравшие в долг большие суммы.

Оформлялись документы с одной-единственной целью – придать процессу вышибания денег статус гражданско-правовых отношений. На случай вмешательства милиции. Естественно, в суд с этими расписками никто не ходил; потерпевшие, многие из которых даже не подозревали, что оказались таковыми, предпочитали не связываться с «легионерами» «Центуриона». Поэтому расставались со своими квартирами, машинами, дачами, наличными и при этом радовались, что легко отделались.

Процесс был поставлен с размахом, Вадим Семенович не один работал на «Центурион». Что же касается Белова, то тут он был уверен: Андрей – очередная жертва. Бражник напрямую причастен к налету, но исполнителей Вадим Семенович назвать не может, потому что сам не знает. Уверенность его была основана на характере действий Бражника, хотя открыто тот ничего нотариусу не говорил.

Под утро, очевидно, сообразив, что все равно наговорил слишком много, Свиристельский вспомнил еще про один маленький фактик из жизни юрисконсультанта. Чего уж там. Тем более товарищ Таничев пообещал использовать всю полученную от нотариуса информацию без упоминания имени последнего, а если такая возможность будет исключена, то и вовсе не задействовать сведения.

Фактик был очень любопытным. Летом этого года Бражник прикупил дачу на Карельском перешейке. Сделка оформлялась через Свиристельского. Женщина получила от Бражника двадцать тысяч долларов наличными, после чего написала генеральную доверенность. Она собиралась эмигрировать в Штаты, где жили все ее родственники. Кроме дачи, она планировала продать еще и квартиру.

Спустя пару недель у Бражника появляется новый «Опель». Терзаемый смутными сомнениями, Вадим Семенович съездил к Анне Сергеевне – так звали женщину, – но обнаружил лишь опечатанные милицией двери. Из беседы с соседями выяснилось, что хозяйка покончила жизнь самоубийством путем повешения на дверной ручке. Про проданную дачу соседи ничего не знали, потому что Анна Сергеевна слыла человеком скрытным и осторожным.

Фактик этот насторожил нотариуса, особенно когда тот вспомнил, что Бражник был в довольно хороших отношениях с покойной и вполне мог знать, где спрятаны деньги.

После этого жуткого рассказа Свиристельский был выпущен операми на свободу и исчез в туманной пелене питерского утра.

Дождавшись смены в лице Казанцева и Белкина, Таничев и Гончаров поделились с ними полученными данными, после чего быстренько состоялся очередной военный совет.

– Учтите, коллеги, в нашем случае в чистом виде присутствует эксцесс исполнителя. Антона изначально не собирались убивать. Он сам вмешался. С Бражником можно очень хорошо поиграть на этом. Или сдавай исполнителей, можно без протокола, или мы даем ход дачной истории, – рассуждал Гончаров, сопровождая свою речь активной жестикуляцией.

– Убийство этой Анны Сергеевны еще доказать надо.

– Ерунда. Если у него хвост в дерьме, он согласится. Одно дело – организация квартирного налета, которую действительно трудно доказать, а другое – собственноручное исполнение убийства в корыстных целях. Главное, что у нас на него есть отличный крюк.

– Ага, Бражник – такой маленький, глупенький мальчик, что тут же расплачется, попросит поставить его в угол и поклянется, что больше не будет. Так он и поверит, что мы его отпустим. Иди, дорогой. Бог с ней, с Анной Сергеевной, мы понимаем, ты не хотел, ты не специально… Она сама виновата, сказала, где деньги хранятся. Зато ты нам с Антоном помог… Спасибочки, эти песенки для малолеток годятся, да для кино про шпионов и милицию.

– А ты что предлагаешь? – возмутился Паша. – Только и знаешь, что критиковать. Тоже мне, Белинский!

– Я предлагаю не спешить, – ответил критик Белкин. – Нотариус к Бражнику не побежит, он не самоубийца. Я лично думаю, что Вадим Семенович не случайно поехал проведать дачницу. Знание лишней гадости о компаньоне не помещает. Как там дальше судьба обернется? Вдруг заминка в дружбе приключится? Так мы дружбу восстановим. Методом горестных воспоминаний.

Я предлагаю сегодня убедиться в подлинности истории с дачей. Связаться с местным отделением, еще раз поговорить с соседями, найти по возможности знакомых этой Анны Сергеевны. Кто-то с ней должен был общаться? Работа, подруги. Вдруг все окажется лажей, а мы будем Бражника грузить? Один день роли не сыграет, тем более вы отчаливаете.

– Колька с Лешей на чердаке?

– Там, вчера звонили. Пускай сидят. Чем больше наснимают, тем лучше.

– Хорошо, – окончательно решил Петрович, – копайте. Бражника действительно рановато снимать. Тем более вдвоем. Да еще, не дай Бог, новое убийство. Паша, пошли, нам по пути. Давайте, мужики, пока. Я дома, если что – звоните.

– Я тоже дома. Правда, жениться сегодня хотел, так что просьба по возможности не тревожить.

– Валяй.

Когда компания уменьшилась вдвое, Вовчик повернулся к Казанцеву:

– Ну что, старый, поработаем во благо ближнему? Хороший Бражник – сидящий Бражник. Эх, что ни говори, а люблю я это дело.

– Сатрап ты, Вовчик. Душегуб.

– Нет, Казанова. Я, как говорили в коммунистические времена, человек с обостренным чувством справедливости. Так оно у меня обострено, что порезаться можно. Поострее опасной бритвы будет. Ну что, готов? Погнали.

ГЛАВА 6

Узкие проходы между высоченными стеллажами книг чем-то напоминали лабиринт. Назад бы выбраться.

Вовчик поднял глаза. Впечатляет. Неужели есть тот, кто все это осилил? Однотонные, строгие корешки подчеркивали серьезность и мощь хранящейся здесь литературы. В книжных магазинах, пестрящих красочными, броскими обложками, такого не увидишь.

– Сюда, молодой человек. Несколько шагов вперед, тяжелая темно-зеленая ширма, маленький кабинет-уголок.

– Присаживайтесь. Вот стул, снимите рулоны.

Белкин бросил взгляд на круглый стол: стопка книг, две раскрыты. Вроде с картинками. Красиво.

– Можно?

– Да, Владимир, пожалуйста. Это Данте. Хорошие иллюстрации, правда?

– Ничего. Фантастика?

– Что вы?! «Божественная комедия». Не читали?

Белкин пожал плечами:

– Я все больше по юридической линии. УК, УПК.

– Очень советую. Философия непревзойденной глубины. Непременно прочитайте. Изумительнейшая вещь.

Вовчик положил книгу. С земными бы делами разобраться.

Женщина присела на второй стул:

– Я не знаю, смогу ли вам чем-нибудь помочь, Владимир. Анна была очень скрытной женщиной.

– Заведующая сказала, что с вами она поддерживала наиболее близкие отношения.

– Просто у нас отделы рядом. Но, пожалуй, Да-с другими она была менее близка, хотя проработала здесь более пятнадцати лет. Что я могу сказать? Несомненно, очень образованная женщина. Четыре языка, поистине энциклопедические знания, но в обыденной жизни, наоборот, человек до обидного наивный и где-то даже неприспособленный. Вы говорите, что она продала дачу? Собиралась в Америку? Дача, да, действительно у нее была. Но я думаю, за помощью она обратилась бы к кому-нибудь из нас, если б захотела ее продать. Это ведь нешуточное дело, а с ее-то жизненной наивностью…

– Могла найти кого-нибудь. Необязательно на работе. Она, кстати, не упоминала фамилию Бражник?

– Нет, не помню.

– Его звать как меня, Владимиром.

– Да, она разговаривала по телефону с каким-то Володей. У нас аппарат там, в холле.

– Вы не спрашивали про него?

– Спросила один раз, но Аня ответила, что просто знакомый. Я же говорю, она была очень замкнутой женщиной. Возможно, это отпечаток профессии. Работа с книгами сказывается на психологии.

– Вас удивила ее смерть?

– Не знаю, что и ответить. Сейчас я склоняюсь к мнению, что нет, не удивила. Не хочу недостойно отзываться об Анне, но, если честно, некоторые отклонения в ней замечались.

– Какие отклонения?

Женщина сделал неопределенный жест рукой:

– Нет, не подумайте ничего такого, не сумасшествие… Но нечто похожее. Иногда она бывала словно не в себе. В последнее время ее особенно интересовала тема инферно. Возможно, это как-то повлияло…

– Что-что интересовало?

– Инферно. Существование злобных потусторонних сил и их влияние на психику человека. В нашей библиотеке можно найти кое-что об этом. Вот, взять хотя бы Данте. Аня серьезно увлеклась, может быть, даже чересчур. Я, конечно, ничего не хочу утверждать, но, возможно, ее смерть связана именно с этим.

– Вас вызывали в милицию?

– Нет, ведь мы сами тревогу подняли. Она три дня на работе не появлялась и не звонила. Мы сообщили в местное отделение, потом приехали. Ужас. Там, на столе, книга лежала. Я поэтому и решила, что это на почве последних увлечений Ани. Участковому рассказала.

– Человеку, не знающему истории с дачей, ее смерть и в самом деле может показаться самоубийством.

– Господи, неужели вы допускаете, что ее могли специально… специально убить?

– К сожалению, сейчас убивают и просто так. А тут деньги.

Женщина пристально посмотрела на Белкина. Вовчику, однако, было не до «гляделок».

– Вы до того были у нее дома?

– Да, Аня как-то пригласила меня на день рождения. Полгода назад.

– Вы помните обстановку? Может, Анна Сергеевна показывала какие-нибудь ценности? Знаете, одинокие люди любят похвастаться своими фамильными реликвиями.

– У нее были старинные иконы. Две штуки. Какие-то уникальные.

– Она была верующей?

– Нет-нет, в потусторонние силы верила, в Бога – нет. Иконы достались ей по наследству. Аня, похоже, очень ими дорожила. Даже обмолвилась о том, что заберет их в могилу.

– Иконы действительно были ценными?

– Не могу ничего сказать. Со слов Ани, очень дорогие раритеты, но, сами понимаете, часто люди выдают желаемое за действительное, особенно когда речь идет о чем-то личном.

– Когда вы обнаружили труп Анны Сергеевны, иконы находились на месте?

Женщина слегка растерялась:

– Правду сказать, я не обратила вни… Бог мой, их, кажется, не было. Они должны были стоять прямо на комоде. Подождите… Кажется, их действительно не было!

– Странно. Так были или не были? Вспомните.

– Я могу объяснить, почему не придала этому значения. Во-первых, я заходила в комнату буквально на минуту. Меня попросили опознать покойную. И второе… За три дня до трагедии когда Аннушка уходила из библиотеки, она сказала одну фразу… очень странную на тот момент. Но когда я увидела Аннушку в петле, вспомнила ее и решила, что это именно само убийство.

– И что же она сказала?

– Я дословно не помню, но примерно следующее: «Знаешь, Наталья, я нашла сущность инферно. Я боюсь, Наталья. Оно приближается. Оно требует новых жертв. Мы не замечаем его, потому что оно проявляется только через наши дела. И скоро, очень скоро оно завладеет нами целиком. Надо бежать, Наталья, надо спасаться. Мы не выживем. Ты можешь мне не верить и считать меня сумасшедшей, но я говорю тебе – оно идет, оно очень близко. Оно не пощадит никого. Спасайся, Наталья…»

* * *

– Слышь, Казанова, мне снова эксперт звонил, панику поднял. На вчерашнем убийстве снова тот же отпечаток нашли.

– И где же?

– На этот раз на стакане с лекарством. Обалдеть, на четвертом убийстве один и тот же след. Тут и вправду в маньяка поверишь. И главное – никакой связи с предыдущими тремя. Эксперт этот отпечаток тоже в компьютер заслал.

– Ладно, может, кто попадется, сразу четыре «глухаря» поднимем.

– Да, хорошо бы.

– Ну что, прокатиться за юрисконсультантом?

– На чем? Я звонил в гараж, бензин на нуле, по талонам не заправляют, а на метро – не солидно. Тоже мне, милиция…

– Тогда вызовем по телефону. Правильно говоришь, нечего на этого дятла государственные деньги переводить, сам доедет. В конце концов, он у нас проходит официальным свидетелем и удивиться вызову не должен.

– Фактор внезапности теряется.

– А то он не подготовился! Давай телефон.

– Белкин, ты бы лучше не отсвечивал здесь. Кто знает, как там разговор повернется, – вступил в разговор молчавший до этого Паша Гончаров.

– Дудки, Гончар! Как в сводку вписаться, так ты первый, а как в камеру – внешностью не вышел. Я и так, кажется, педикулез заработал. Чешусь, как собака бездомная. Больше я туда не сяду.

– При чем здесь сводки? Я за совесть работаю. Нашел, чем попрекнуть. Сводка, ха!

– Потише. – Казанцев снял трубку и уже набрал номер. – Владимир Сергеевич? Здравствуйте, отдел по раскрытию убийств. Да, да, милиция, как ни странно. Инспектор Казанцев. Нам необходимо встретиться. Правильно, именно по этому поводу. Хотелось бы сегодня в два. Отлично. Пишите адрес.

– Приедет?

– Обещал.

Таничев взглянул на Белкина:

– Вовчик, может, все-таки попробуешь?

– Да пошли вы все подальше, – злобно отреагировал Белкин. – Я что, штатный подсадной? Вон, Казанова пусть садится…

– Надо раскрывать, Вовчик. За низкий процент без новогодних подарков останемся.

– Чего-чего? Процент?! Знаешь, Петрович, ты опер, конечно, авторитетный, вроде как в законе, но я тебе вот что скажу – если я и сяду в камеру, то не ради этого процента, а потому что лишнюю гниду хочу убрать из города. И вшей, и вонищу камерную перетерплю. И начальству, если надо, еще раз по физии съезжу. Потому что я опер по масти! Понял?

– Кончай, Володя. Что ты мне объясняет Но в конце года про твои раздолбанные нерв разлад в семье и высокие мотивы никто вспомнит. Вспомнят про процент. Про тебя вспомнят, если он будет недостаточно высок. Чтобы быстренько оказать практическую помощь в виде проверки или выговора. Что ты мне прописные истины толкуешь? Мне эти проценты нужны, что ли? Я тоже, как ты говоришь, за совесть. Они нужны там, наверху, чтобы те, кто еще выше, тоже не задумали оказать практическую помощь. В виде смещения с должности или еще чего. А генеральская слава всегда покоится на солдатских костях. Можешь здесь не агитировать.

Белкин не ответил. После ухода Таньки он начал частенько срываться по пустякам. Хорошо, если срывался он на футбольном поле, где его злость можно было списать на тот или иной промах в игре. Плохо – когда на работе или на посторонних людях.

Таничев, понимая Белкина и искренне сочувствуя его семейной трагедии, старался удерживать Вовчика в рамках, правда, иногда довольно жестко. Лирика лирикой, но из-за чьих-то личных неурядиц посторонние страдать не должны.

Гончаров залез в сейф и стал извлекать из общей пачки свои дела. Вчера звонили из соседнего района. Проверка свирепствует. Начальники летят с должностей. Следующий район – их. Надо подстраховаться, пока есть время. Это сейчас даже поважнее процента. Прямо стратегия. Сегодня – это, завтра – то.

Работа должна показываться лицом. Поэтому оперативно-показа… оперативно-поисковые дела срочненько приводим в соответствие требованиям. Смотрите, радуйтесь, удивляйтесь. Мы не сидим сложа руки, мы пишем, пишем, пишем…

ГЛАВА 7

– Да, да!!! Я хотел его кинуть! Хотел! Что вам еще надо? Я не успел! Я сам ничего не пойму! Белов – лох, но я, клянусь, не успел! Неужели бы я не отдал вам сейчас исполнителей?

– Вот и отдавай. И поменьше шума. Не глухие. Раз ты хотел кинуть Андрея, значит, готовился, верно? Естественно, что сам бы на налет не пошел. Кого-нибудь попросил бы, взял в долю, как говорят господа блатные, так ведь?

– Да, но…

– Момент, не тарахти. Готовился ты не за пять и не за десять минут, стало быть, и людей нашел заранее. И посвятил их в тонкости. Иначе и быть не может. Но вот вопрос, не могли ли эти самые посвященные немножко посамовольничать? Приподняться, минуя обоюдный уговор, а?

– Это исключено. Никто, кроме меня, не знал адреса Андрея. А я его никому не сообщал.

– А нотариус?

– Свиристельский не знает моих…

– Людей?

– Ну, в общем, да.

– Говори прямо, бандитов, чего стесняешься? Если бы эти стены могли говорить… Ну ладно, ты ж понимаешь, что до бесконечности гонять воздух мы не можем. Пора ловить консенсус. Наши условия ты знаешь, время подумать было. Ждем-с…

Бражник мелко дрожал, рискуя попасть в резонанс с неговорящими стенами вытрезвителя. Гора окурков возвышалась на блюдце-пепельнице, но, гася сигарету, Владимир тут же доставал новую. Казанцев уже дважды бегал в соседний ларек.

Часы отыграли полночь, но никто пока не уходил. Напряжение ситуации переходило в напряжение людей. Десять минувших часов пролетели как десять минут. И пролетели не впустую.

Как и предвиделось, в начале разговора Бражник занял оборонительно-дерзкую позицию. Деньги в долг давал исключительно по дружбе, мало того, сам занял их у другого лица под проценты. Сплошные убытки. Что, ограбить? Вы в своем уме? При чем здесь ситуация? При чем здесь ваша логика? Любая логика без фактов мертва. Точно так же я могу утверждать, что вы убили президента Кеннеди. Доказательства, будьте любезны, в противном случае – нонсенс. В противном случае, я свидетель.

Пламенные речи Белкина о чести и совести Бражник никак не воспринял.

Поэтому Вовчик обиделся. Не хочешь по-плохому – по-хорошему будет еще хуже. Пока Таничев с Гончаровым словоблудили с Бражником, Белкин и Казанцев навестили прокуратуру, получили постановление на обыск в квартире и кабинете юрисконсультанта и рванули приводить проект в исполнение. Начали с дома.

Найти деньги никто не надеялся. Но вероятность отыскать что-нибудь другое существовала, мало ли у юрисконсультантов всякого барахла? Незаконно хранимого. Зенитно-ракетный комплекс, к примеру, или ящик крупнокалиберных патронов. Или, на худой конец, пара мешков марихуаны. Юрисконсультанты – народ такой, им только волю дай.

Жена Бражника, к ее счастью, оказалась дома. К ее счастью, потому что не пришлось уродовать дорогую и красивую дверь ломиками, тросами и милицейскими плечами. Испуг жены быстро сменился возмущением, поэтому женолюбивый Казанова прицепил даму к ручке холодильника, чтобы она не мешала законным следственным действиям и могла время от времени утолять голод и жажду.

Комплексов, гранат и марихуаны не обнаружилось. Хитрый Бражник, вероятно, позвонил жене и попросил спустить всю указанную дрянь в унитаз. Жена, естественно, категорически это отрицала. Холодильник содрогался от ее воплей. Ну, нет так нет. Стоит ли переживать?

Но кое-что все-таки нашли. Дотошный Белкин не поленился залезть на антресоли в коридоре. Откуда и извлек завернутые в газеты две старинные иконы.

Находка удивила даже жену, которая перестала пытаться сдвинуть с места холодильник и завела речи про провокации, подставы и непорядочность представителей силовых структур.

Пока Белкин составлял протокол обыска, Казанцев допрашивал жену. Та однозначно отвечала, что обнаруженные иконы видит впервые и в ближайшее время заявит протест. На этом оперы оставили квартиру, освободив предварительно даму от холодильника.

Надежды ребят, что их напоят кофе и угостят заморскими яствами, не оправдались, поэтому они перекусили в отечественной котлетной, захватив по котлете для двух голодающих в кабинете коллег. Покупать съестное Бражнику Вовчик отказался принципиально. Пусть жена привозит из холодильника.

К возвращению Казанцева и Белкина Бражник, несмотря на все доводы Таничева, позицию так и не изменил. На какой-либо компромисс с властями Владимир Сергеевич идти не хотел, заявляя, что он не пацан и в законах разбирается не хуже прокурора республики.

Когда же Белкин торжественно открыл сумку и извлек из нее иконы, юрисконсультант распереживался. Сначала, как и его жена, вспомнил тезисы о провокациях, затем, увидев протокол обыска с подписями понятых, впал в краску и наконец вспомнил, что Анна Сергеевна сама подарила ему иконы, а он, пожалев выкинуть это старье, забросил их на антресоль и совершенно про них забыл. Вот так. Попробуй опровергни. Последней своей версией он чуть было не сорвал Вовчика с цепи, и Таничеву стоило больших усилий сдержать Белкина. Поэтому ласковое обещание «Я тебе, сучара, глотку перегрызу» так и осталось невыполненным.

Петрович занял более гибкую в данной ситуации позицию. Он не стал ничего опровергать. Он положил иконы перед Бражником, а сверху кинул допрос подруги Анны Сергеевны, куда Белкин записал тот факт, что семейная реликвия подарена быть не могла. К этому добавились протокол допроса жены, справка-счет из магазина о стоимости «Опеля» и, наконец, бумажка с номером телефона.

После этого Таничев предложил взаимовыгодный вариант – Бражник без записи сдает участников-исполнителей налета на квартиру Белова, а оперы не звонят по положенному сверху телефону и не передают юрисконсультанта в руки властей района, где проживала Анна Сергеевна. Конечно, Владимир Сергеевич вправе отказаться, если считает себя ни в чем не виновным, но кто знает, какие в соседнем районе настроения и какова текущая политика? И не будет ли товарищ Бражник немедленно арестован? Кто его знает? Для местной прокуратуры, может быть, улик и не хватит, а вот там… Троих таких Бражников закрыть можно. Хотите проверить? Нам почему-то кажется, что эксперимент перспективный.

Владимир Сергеевич интенсивно закурил, но в течение двух последующих часов ни к тому, ни к другому берегу он подойти так и не решился. «Подождите, ребята, не звоните, не надо, но… но я не знаю, кто опустил Белова. Я хотел, каюсь, но не успел. Этот тупица Белов натрепал про деньги еще кому-нибудь».

В полночь, когда желудки требовали по второй котлете, головы стремились найти подушки, а приехавшая жена Бражника кричала о немедленном освобождении суженого из незаконного заточения, Таничев предложил расставить все точки над "Ё".

Юрисконсультант, однако, начал снова блудить:

– Мужики, поймите, это не мое.

– А Анна Сергеевна?

– Ну, вы ж сказали, что другой район…

– Кто был на разбое, гадина? – заорал Вовчик, не выдержав нерешительности Бражника.

– Я честно не…

– Кто?

Владимир Сергеевич спрятал назад в пачку новую сигарету:

– Погодите, вы же должны понимать, в какое положение меня ставите? Что я, из головы людей вам давать буду? Я не знаю, кто…

– В какое-такое положение мы тебя ставим?! Ты сам себя в раковое положение поставил, яйцебык! Мы тебя заставляли всякой мерзостью заниматься? Ты бы лучше не блеял про свое положение, а использовал тот шанс, что тебе предлагают. Пока предлагают. Последнее слово! Да или нет?

– Не зна…

– В камеру!

Камеры под рукой не оказалось. Вовчик упомянул ее по запарке. Был второй, безоконный кабинет, в котором имелась водопроводная труба и отсутствовал холодильник. То есть, продолжив логическую цепочку, можно было догадаться, что именно с трубой теперь была связана цепочкой наручников дальнейшая жизнь Бражника.

Белкин, выполнив конвойную миссию, вернулся в тронный зал.

– Гаденыш, положение у него, видишь ли, такое.

– Мне кажется, он бы сказал, если б знал. У него действительно раковое положение, – ответил Гончаров.

– Сомневаюсь я. Он не такой дурак. Думаешь, он поверил, что мы не сольем соседям информацию про библиотекаршу?

– Тем не менее это его шанс. Ведь это действительно не наше убийство.

– А, – махнул рукой Вовчик, не зная, что ответить.

– Пошли по домам, – предложил Таничев. – Этот посидит до утра, не растает. Паша, ты, на всякий случай, останься. Завтра созвонимся с местными, отдадим его.

– Да, погнали, а то метро закроется, – согласился Казанцев. Каждый ночлег в неотапливаемом кабинете грозил разбудить с большим трудом залеченную пневмонию.

На улице, когда Белкин свернул к своему дому, Костик обратился к Таничеву:

– Слышь, Петрович, ты мне честно скажи: если бы Бражник сейчас рассказал про налет, правду рассказал, ты б его отпустил? Ведь то убийство, оно ведь не наше. Мы не получаем за него процент, а? Вдруг он завтра сдаст этих, ты отпустишь его?

Таничев смотрел вниз, на темный асфальт.

– Ну, так что, Петрович?

– Знаешь, Костя, если б он украл эти иконы… А я ведь как Белкин, опер по масти…

ГЛАВА 8

Ночь принесла очередную трагедию. Вместе с каплями осеннего дождя и порывами лихорадочного ветра. Вместе с завыванием бездомных собак, ударами незапертых окон, топотом убегающих в темноту шагов. Вместе со скрежетом зубов, последним отчаянным криком, безумным, угасающим взглядом и застывшим в нем вопросом.

Врачам реанимации делать было уже нечего. Один из докторов, выйдя из комнаты, прошептал одно лишь слово, от которого Паша вздрогнул и замер перед дверьми:

– Ужас!

Пашу в три ночи поднял дежурный. Самый сон. Гончарову снился Крым, где он был позапрошлым летом. Он очень хотел согреться, но не мог – только он ложился на морской песок, солнце исчезало. Когда Паша замерзал по ночам, ему все время снился Крым.

До места он добрался на машине ответственного от руководства. Когда врачи вышли из комнаты, Паша оказался у дверей первым. Заспанный комендант общежития что-то объясняла местному участковому.

Паша не прислушивался и не вникал. Слабое головокружение, вызванное резким пробуждением, не давало возможности сосредоточиться и с ходу заняться привычным делом.

Что там за дверью? Продолжение сна? Крымское побережье? Голос телекомментатора: «Сегодня курс доллара вырос на сорок пунктов… „Спартак“ выиграл у „Текстильщика“… Проктер энд Гэмбл… За прошедшие сутки зарегистрировано восемь убийств, ожидается похолодание, дожди…»

Паша тряхнул головой. Навеяло. Не спать.

Дверь.

Кровь была везде. Расползлась бурыми пятнами по полу и застыла веером брызг на обоях. Десятиметровка общаги с убогой рассыпающейся мебелью, плакатом «Санта-Барбары» над тахтой, до обидного знакомой сервировкой застланного пожелтевшими газетами стола. Сорок ватт света без абажура. Вальс из приемника…

Мужчина и женщина. Мужчина без головы. Женщина под «Сантой». Убита топором. Мужчина обезглавлен ножом, валяющимся тут же, в луже крови. Тошнота. Не ходить! Кто там? Перебьетесь. Ветер за окном. Сверкание зарницы. Или молнии. Утром будет солнце, утром будет Крым. Они уже там. Во сне.

Выцветшее фото на стене. Муж и жена. Свадьба. Дети? Нет. Здесь нет. Вообще нет. Мед-карта. Шестой месяц. Тошнота. «Награжден почетной грамотой за успехи в деле перестройки». Голоса. Там, сзади, за дверью. Кровь. Застывший захват ладони. Красное на белом.

– Да, да, это он. Выписан полгода назад… Приходил… Знакомые. Вроде не судим… Афганец. Не замечалось. Не знаю… Мать в Купчине, в коммуналке, может, там. Друзья на заводе. Фотографию? Попробую, должна быть на анкете. Сильный, очень сильный, но спокойный… Пил, конечно, как все… Меру знал… Нет, нет, что вы! Нашло, наверное, нашло. Да, да, сейчас принесу.

Удаляющийся в темноту халат.

Я все слышал. Надо позвонить. Телефон внизу, на вахте. По рации передай приметы. Час назад? Черт, далеко ушел.

Не ходите туда! Спать, спать, вам завтра на работу. От вас зависит успех перестройки…

Не замечалось, как все… Нашло… Что нашло? Что-то… Очень сильный удар. Шесть месяцев, шесть месяцев, мать в Купчине… Крым. Вальс. Танцующие дети на курортной площадке, танцующие взрослые. Смеющиеся взрослые. Мы устали от крови, мы хотим вечного, доброго. Хотим. Завтра по всему побережью солнце… Шесть месяцев, шесть месяцев…

Нет, старый, со мной ничего, да, иду, иду… Не проснулся просто…

Бражник ничего не вспомнил. Утром Петрович созвонился с соседями, и юрисконсультанта увезли. Жена с когортой «центурионовцев» умчалась следом.

Белкин уехал в территориальный отдел продолжать работу по ночному убийству. Паша ждал его там, чтобы передать эстафету. Ситуация была достаточно ясна, дело «глухарем» не зависнет, потому что лицо установлено, свидетели допрошены, улики собраны и закреплены. Дело за малым – отловить мужичка. Это сложнее, он понимает, что за такое «стенка» может образоваться. Это тебе не в пятом классе шкодить, а потом торжественно раскаиваться на родительском собрании. Забег на длинную дистанцию начали. Связи, родственники, дыры… Телевидение.

Казанцев проспал. Бывает. То беспричинная бессонница, то беспробудный сон. Позавтракать не успел. Мать рано уехала на рынок, купить сигарет со скидкой, чтобы потом продать подороже – небольшой, но все же приработок к пенсии, – поэтому Костика не разбудила. Он позвонил в отдел, сказал Петровичу, что немного задержится.

По пути зашел в частное кафе купить бутербродов. Частники уже открылись, гособщепит включался в процесс с одиннадцати.

Кафе ничего. Приятно глазу. Уют. Цены зато хороши. Не пошикуешь. Дешевле купить будильник, чтобы вовремя вставать и самому готовить завтрак.

Тишина, народ только в предбаннике, рядом с обменным пунктом. Тема одна – бакс растет, на «Боинге» не догонишь. Кофе противный, индийский, с привкусом ячменя.

Костик чуть не целиком заглотил сэндвич, задвинул стул и пошел на выход. До отделения недалеко – можно прогуляться пешком, тем более что сегодня нет дождя, а легкий ветерок полезен для дыхалки. За день еще успеешь наглотаться никотиновых паров и подвальных испарений.

На секунду Костик остановился у киоска. Американский доллар, дойчмарка, франк… Ого, хорошо подскочило… Так бы пенсия у матери росла.

Объявление. Небрежно, шариковой ручкой на тетрадном листе. Костик нагнулся поближе. Выпрямился. Снова взгляд на табло: «Курс валюты на…»

– Молодой человек, вы берете?

– Да, да, то есть нет, пожалуйста. Объявление. Курс. Ага! Тихо-тихо… Ну, бля!

Бражник! Нет, не Бражник! Покупка-продажа.

Валюта. А там, в универмаге, было?…

– Молодой человек, в конце концов, вы мешаете. Или туда, или сюда…

– Да, да, извините.

Костик вышел на осеннюю улицу.

– Ух, ну и запашок! Глянь телефон аварийки под стеклом! Еще полчаса, и говно прорвет наши редуты.

– Давай дверь вешалкой припрем. Должна выдержать.

– А вода?

– Потом откачаем. Беги звони, я подержу. Фу, как на совхозной ферме! Ну, бля, когда же нас отсюда переселят?!

Белкин вернулся с рогатой металлической вешалкой:

– Давай цепляй за ручку. Все, отпускай. Нормально, держит. Паскудство, второй раз за месяц прорывает. Когда приедут?

– Откуда я знаю? Обещали побыстрее.

– Открой окна. Пускай лучше сквозняк.

В группе по раскрытию убийств произошла бытовая трагедия. О таких трагедиях в детективах-боевиках не пишут, их не показывают в отечественных и импортных фильмах, само. собой, они не идут в красивые сводки. И конечно уж, они не попадают ни на первые полосы газет, ни в раздел криминальной хроники. Про это писать не принято. Писать про такое – дурной тон. И никому не интересно.

В группе по раскрытию убийств прорвало сортир. Второй раз за месяц дерьмо пошло не вниз, а вверх. Туалет вплотную примыкал к тронному залу, поэтому прорыв моментально был замечен. Слабая туалетная дверь напора не выдерживала, и ее подперли вешалкой. Опоздание аварийной бригады могло привести к фекальному исходу, после чего никакие распахнутые окна положения не спасут. В них уже заглядывали прохожие, морщили носы и шли дальше. В вытрезвителе паники пока не наблюдалось – ведомства разделяла капитальная стена.

Аварийка прибыла как раз вовремя. Бригадир в огромных крагах-перчатках поколдовал над унитазом и мастерски остановил поток.

– Это вам не мирного атома освоение, – обратился он к операм. – Вот здесь черканите. Не снимая краг, он протянул бумажку бланка.

– С вас двадцать тонн. Замена крестовины фановой трубы.

– Не с нас, а с них. – Белкин указал на портрет президента, висящий в кабинете, и расписался на квитанции Оплата по безналу.

– Мне до лампочки. Я не себе в карман положу.

– Гарантийный талон даете?

– Больше не прорвет.

– В прошлый раз то же самое обещали.

– До свиданья.

– Всего доброго. Аварийка укатила.

– Петрович, хорошо, что не вчера прорвало. Перед юрисконсультантом опозорились бы. Пошли в вытрезвитель, тряпки возьмем да ведра. Надо дерьмо убирать… Правильно говорят, что мы уже по уши в этом самом сидим.

ГЛАВА 9

– Я хочу купить один доллар.

– Всего?

– У вас есть нижний предел?

– В общем-то, нет. Три девятьсот, пожалуйста. Чек нужен?

– Нет, не надо.

– Следующий.

Казанцев покрутил новенький хрустящий бакс. Еще раз посмотрел на кассиршу. Очень даже ничего. Жаль, ног не видно.

Костик подошел к дверям.

– Простите, вам доллар не нужен? На сдачу дали. Ни то ни се.

– По курсу?

– Можно скинуть.

– Давай.

Казанцев получил родные российские. Пятьсот рублей убытка. Спекуляция валютой – вовсе не такая прибыльная вещь, как почему-то считается.

Костик осмотрел холл. Продавцы мороженого и книг, бумажных цветов и мясных полуфабрикатов. Там, за стеклянными дверьми и раздвижными решетками, универмаг. Холл в принципе – тоже универмаг.

Опер купил мороженое в вафельном стаканчике, просмотрел книги и кассеты с записями.

Хороший выбор и недорого. Потом что-нибудь куплю.

На остановке было грязно. У поребрика собралась огромная лужа. Пассажиры при виде приближающегося автобуса предусмотрительно отхлынули от проезжей части, после чего началась всегдашняя давка. Да, с мороженым Казанцев явно погорячился, очень оно неудачно выскользнуло. Прямо в чей-то капюшон. С капюшонами в нашем транспорте лучше не ездить. Ладно, не смертельно. Это не химия, это натурпродукт. Молоко да сахар. Отстирается.

Тротуар вдоль дома покрывали лужи. За родной дверью Казанцева поджидал скучающий Петрович.

– Ну что?

– Поменял.

– Она?

– Вроде. Запоминающееся личико. Ты созванивался с разбойниками?

– Да, кое-что есть. Они сейчас поднимут информацию, сопоставят. Вот что я записал, глянь. Надо срочно связаться с людьми. Разбойники за прошлый год посмотрят. Возможно, сюда придут, если все совпадет.

Для постороннего лица слово «разбойники» било бы по ушам. На милицейском диалекте оно означало сотрудников отдела Главка по раскрытию квартирных грабежей и разбоев.

– Опять придется связи выявлять.

– С бабами проще. На разбое были мужики. Значит, один из них – ее хахаль-пахарь. Предки с подругами должны знать.

Знаток женской души Казанцев поморщился:

– С бабами как раз сложнее работать. У них процентов тридцать логики, остальное – эмоции и сопли. Не один раз убеждался. Ирку Мальцеву помнишь? Ну, дура! Если бы мы не вмешались, лежала б сейчас из-за своей любви в розовом гробу на Южном кладбище.

– Я что-то не помню.

– Да Ромашевского подружка! Он все ее имущество, квартиру, машину на себя переписал. По любви. Мол, женюсь, женюсь. Ирка – ах, ах, любимый, дорогой. Ради тебя хоть в Магадан. Она-то не знала, что она у него третья, а две другие, такие же любящие, уже там, в преисподней.

– Все, вспомнил.

– Она, между прочим, до сих пор уверена, что мы, душегубы, посадили невинного человека, до сих пор кроет органы и таскает этому мудаку передачки в «Кресты». Даже расписаться с ним хочет. Любовь, бабена мать. Так что, женская логика – темный лес. И эта, из ларька, еще неизвестно, что за ягодка.

– Справки надо поосторожней наводить.

– Само собой. Я и не собираюсь объявление в газету давать, кто что знает.

– Затягивать тоже нельзя. Конец года. В будущем нам раскрытие не нужно. Проверка, опять-таки. На той неделе обещают.

– До Нового года – больше двух месяцев. Почти целый квартал впереди. Тем более я уже начал. Что касается родителей, то там черная дыра. Я был у матери. Сразу перед универмагом зашел. Крошка только прописана у предков. Год назад случился последний скандал, после чего состоялось торжественное прощание. Иными словами, пошла бы ты, доченька, подальше.

– Что ж так?

– Там сложные отношения. Отца нет, отчим воду мутит, мать – любительница погудеть, не работает. Дочка дочкой, но лишний человек в квартире. Мамаша, разумеется, во всех своих бедах доченьку винит, но и сама хороша. В квартире танцплощадку можно устраивать – просторно, имущества никакого, все пропито.

– А где дочь сейчас, знает?

– Только предполагает. Был у нее какой-то фраерок. Аликом вроде кличут.

– Черный, что ли?

– Нет, говорит, русский.

– Мамаша его видела?

– Один раз. Приходил. Как раз год назад. С отчимом сцепился. До драки. Не знаю, кто там прав, а кто виноват. Мамаша, естественно, на Алика грузит. Вот после этой драчки она дочурку из квартиры и попросила.

– Мать удивилась твоему визиту?

– Не очень. Я бы сказал, обрадовалась. Вот, мол, доигралась, сучка. Там ведь полный букет – детская комната, комиссии, отчисление из школы, травка в карманах…

– Где-нибудь работала? До ларька?

– Про ларек мать не знает. До этого подметала пол в столовой. В валютник, думаю, села по блату. Просто так на такой стульчик не устроиться.

– Давай пробивай дальше. Попробуй за завтра. Хорошо бы до выходных успеть.

– Это как выйдет. Тут лучше дольше, но лучше. Все-таки Ильич головатый мужик был, зря его ругают. Потом нас ведь больше не девочка интересует, а мальчик. Алик. Если его установим, считай, дело в шлеме. Опознание – и вперед, в заснеженную даль.

– Не спеши. Кто стрелял, Андрей не видел. Были трое. Вменять убийство можно только одному. Кому – мы не знаем.

– Обыск. Пистолет поищем, иконы-то нашли.

– Здесь другой случай. Антона убивать не хотели, но убили. Пушка скинута на сто процентов. Возможно, и людей уже в городе нет.

– Чего гадать? Будет день – будет пища. Я дальше поехал. Мамаша на одну ее подружку навела. Попробую навестить.

– Только на работу завтра приди. Я имею в виду, вовремя приди. Я странность за тобой заметил. Как где симпатичная свидетельница мелькнет, так у товарища Казанцева следующий рабочий день начинается с полудня.

– Это ни о чем не говорит. Если меня нет на работе, это еще не значит, что я не работаю. Что за непотребные намеки?

– Ничего, Казанова. Мне просто надоело отшивать отсюда всяких размалеванных дурочек, ищущих какого-то Костика, то ли каскадера, то ли журналиста… Ты бы поменьше языком трепал, журналист.

Казанцев в ответ пожал плечами. Вот так, пару раз опоздал – и сразу система. Несправедливо. А журналист, потому что конспирация. Он, в конце концов, где работает, в коммерческом магазине продавцом? Нет. А поэтому, ласточка, я журналист-международник. Владею японским. Почему японским? А поди проверь…

Белкин поморщился. Чай был горьким и холодным.

– Может, сгоняем? – заметив его гримасу, спросил сидевший напротив. – Тут рядом. Хошь в розлив, хошь с собой.

– Не хочу.

Белкин выплеснул остатки чая в плетеную мусорницу, стоящую под столом.

– У вас люди на засаду есть? К его матери, в Купчино? – выпрямившись, спросил он. Речь шла о засаде у матери парня, убившего семью в общаге.

– Смотря на сколько. Сам же знаешь – кадровый вопрос. Рейды – один за другим. А после каждого – отчетик, будь любезен. Чтоб газетки потрубили чуток – спите спокойно граждане великого города, милиция рейдует и в обиду вас не даст. Так что, Иваныч наверняка откажет.

– Там на пару дней, не больше. Потом смысла не будет. Не сунется.

– От вас будет кто?

– Дадим.

– Ладно, договоримся… Слышал, наши тут отличились на засаде? Весь отдел неделю ржал.

– Не…

– Да ты что? Все ж РУВД знает.

– Мы на отшибе. Новости долетают через месяц минимум.

– Прикол полный. Наши хату высчитали, где налетчик один гасится. Тут, рядом с отделом. Решили навестить. Пошел Витька, он новый, ты его не знаешь, да пара постовых. Витек, к слову сказать, парень ужасно дотошный и недоверчивый. Если, к примеру, пятьдесят абсолютно незаинтересованных человек делают подозреваемому алиби, то для Витьки это означает только одно – подозреваемый ухитрился подговорить пятьдесят человек; о том, что он не виновен, Витек даже не подумает.

Да, ну вот. Как и предполагалось, дверь не открыли. Давай по соседям бродить. Бабуля шпионской закалки выявилась. Так и так, сыночки. Вчера приволок кучу коробок и чемоданов. Я в глазочек, естественно, случайно увидела. Так-то я обычно у телека дежурю. «Что, зоркая ты наша, там за вещички были?» – «Пожалуйста, записывайте. Телевизор „Сони-Тринитрон“ – одна штука, модификацию, извиняюсь, не разглядела; музыкальный центр „Панасоник“ с дисплеем и лазерным проигрывателем – одна штука; чемодан желтый – один; куртка кожаная, под мышкой, – одна…» Ну, и так далее.

Витек информацию через мозг-компьютер прогнал и вспомнил, что накануне аналогичный набор компонентов был похищен с одной квартиры как раз на его территории. Похищен путем разбойного нападения. Ага! Сейчас мы улучшим раскрываемость тяжких преступлений на вверенном участке. Мужики, выноси дверь! Если что – победителей не судят. Вперед, суворовцы!

«Суворовцы» – ребята здоровые, вышибли дверь вместе с куском стены и с пистолетами наперевес ринулись внутрь. Витька тоже не отстал – по-нашему, по-американски, ствол в двух руках, руки, согнутые в локтях, ноги почти на шпагате. Ван-Дамм херов. Пусто. Нет никого в хате. Попрыгали они, повыпендривались, угомонились.

Глядь, в одной комнате вещички сложены. Точно – со вчерашнего налета. Ну, что ж, прекрасно. Садимся в засаду и ждем. Товарищ, будем надеяться, не в Испанию укатил, скоро вернуться должен, может, и новые коробки будут.

На часах – два дня. На столе – брошенный обед. Обед доели и допили. Дверь на место поставили. Ждут. Витька понятых притащил, составил акт изъятия вещичек, затем экспертов вызвал – те пальчики на аппаратуре поискали. Чтобы не говорил товарищ потом, что все это хозяйство впервые видит и, чье оно, понятия не имеет. Или того хуже – что менты, мол, подсунули.

Короче, опять ждут. Там видик оказался, кассеты. Чего ж не подождать, когда фильм суперэротический? Гораздо приятнее, чем в вонючем кабинете с материалами разбираться или по дождю с дубинкой ходить, в свисток дудеть. Сидят, смотрят. Время к ночи, товарища все нет, опаздывает к вечернему чаю. Будем ждать, благо фильмов много.

После полуночи на сон потянуло. Витька, как старший по званию, занял диван. Постовые в креслах расположились. Красота, мы сидим – деньги идут. И никаких вопросов – засада.

Часа в три ночи, когда эротика порядком достала, анекдоты и разговоры про кто, кого, где, когда, как и сколько тоже надоели, глаза под воздействием ночных чар начали слипаться, а организмы требовали устойчиво-горизонтального положения, грохот в соседней комнате заставил сердца в грудных клетках вздрогнуть; руки автоматически выхватили пистолеты и дубинки, а мозг усиленно заработал в поисках объяснения.

Забегают в комнату – там раскрытый шкаф, а на полу – спящий мужик. «Ты кто?!» – «А вы кто?!» Как оказалось – тот самый налетчик, которого они пасут. Уснул в шкафу и вывалился. Он с двух дня до трех ночи – тринадцать часов! – на одном месте стоял, шевельнуться боялся, не то что по нужде сходить. Очень выносливый субъект. Я потом Витьку спрашиваю, что ж ты, дотошный наш, в шкаф не заглянул? Он выкручивается – мол, мы люди честные, по чужим шкафам не лазаем, дверь и ту не хотели выбивать. Да и эротика совсем не вовремя вмешалась. Зато, говорит, заметь, он первый уснул. Пусть теперь кто попробует заявить, что милиция спит на посту…

– Понятно. Пошли к Иванычу. Витьку только не надо. Пусть лучше рейдует, по нашему варианту уже есть две жертвы, хватит…

ГЛАВА 10

– Это не она.

– Как не она? Ты приглядись. Смотри, тоже ведь блондинка.

– Ну и что? Та посимпатичней, да и постарше.

– Точно?

– Да точно.

Ответная фраза не пропущена цензурой как оскорбляющая слух.

– Я хорошо запомнил. Она дважды деньги пересчитывала, время было.

– Бабы изменчивы. Ты не спеши. Со мной тоже такое бывает – вечером познакомлюсь, а утром не узнаю. Претензии возникают.

– Я на память не жаловался. Снова цензура.

– Хорошо. Завтра будь дома, мы другую привезем. Часиков в двенадцать. Деньги-то копишь?

– Коплю. Покупателя на квартиру нашел.

– Напрасно. Твой кредитор арестован.

– Как арестован?

– За убийство женщины. А ты нам что вешал? Хороший человек, хороший человек…

– Он, он сам убил?

– Сам. Купил дачку, а денежки спустя пару неделек вернул. С помощью удавки.

– И… И что ему будет?

Вопрос прозвучал с двойственной интонацией – с чувством затаенной радости по поводу внезапно исчезнувшего долга и ноткой разочарования по поводу неразборчивости в людях.

– Вплоть до «стенки»…

– О-о-о…

– Все, двигай. Завтра в двенадцать будь на телефоне. Погоди, это точно не она? Может, свет поярче включить?

– Нет, не она.

– Тьфу…

Андрей сел в машину и умчался отмечать неожиданный подарок судьбы.

Костик вернулся в кабинет, где сидели Гончаров и девица, незаметно покачал головой и упал на диван. Паша, удивившись, вопросительно поднял брови. Казанцев повторил жест.

– Так, Ольга… Я что-то не понимаю. Твоя смена была пятого, все верно?

– Да…

– У вас четкий график, два через два. Правильно?

– Ну да.

– И ты пятого была на работе?

– Была.

Паша еще раз взглянул на Костика. Тот пожал плечами. Казанцев сам был в растерянности – неофициальное опознание, проведенное через окошко вытрезвительского кабинета, ожиданий не оправдало.

Паша вновь повернулся к девушке. Та нервничала, то и дело поглядывала на часы.

– Простите, я могу идти? Там ведь деньги остались, да и работать надо.

Паша все не мог уяснить, как же строить беседу – то ли начинать жесткий разговор, то ли постепенно, не спеша решать внезапно возникший ребус. Поэтому он ничего не ответил.

Ответил знаток женской души:

– Идти?! Ты что, милая! Идти… Я тебя сам отправлю. Пешком до Магадана. По этапу в кандалах!

– За что? Я не понимаю…

– И тебя, и твоего красавчика Алика.

– При чем здесь Алик?

– Ладно, красотка, раз не доходит – слушай. Костик взял со стола блокнот.

– Шестого мая сего года гражданин Сергеев поменял в вашем обменном пункте две тысячи долларов. В тот же вечер он был ограблен тремя неизвестными в подъезде собственного дома. Примет нападавших не запомнил. Дальше. Двадцать третьего июля гражданин Тарасов купил у вас три тысячи долларов и две тысячи немецких марок. Двадцать третьего же неустановленными лицами был совершен вооруженный налет на его квартиру. Валюта похищена. Есть приметы… Так, теперь. Август месяц. После обмена четырех тысяч долларов, опять же в знакомом нам пункте, ограблен товарищ Тимашевский. В подъезде. Доставлен в реанимацию с открытой черепно-мозговой травмой. Скончался 14 августа. И наконец, шестого октября тремя личностями совершено вооруженное нападение на квартиру Белова Андрея Николаевича, во время которого был застрелен его знакомый, Кузнецов Антон. Похищена валюта, купленная накануне в небезызвестном пункте.

При чем здесь ты? Ты у нас в упомянутые дни несла валютную вахту. Согласно графику, имеющемуся в банке, то есть пятого октября. И еще одна маленькая деталька… При покупке валюты кассир требует паспорт с питерской пропиской. Чье-то умное распоряжение. На каждом обменнике висит предупреждающее объявление. На вашем, в том числе. Все ясно, милая Оленька? Расскажешь про Алика? Оленька заерзала на стуле:

– Подождите… но, может, это совпадение? Костик рассмеялся:

– Усеньки-пусеньки! Совпадение! Паша, я, конечно, верю в случайности, но совсем борзеть, зачем? Оленька, такие совпадения бывают в мексиканских и венесуэльских сериалах. Там их как тараканов в захламленном погребе. А у нас, Оленька, не совпадение. У нас тонкий расчет. Тот, кто меняет большие суммы, имеет, как правило, кучу заморочек, и всякие версии будут строиться исходя именно из этого, а вовсе не из того, что товарищ засветил паспорт в каком-то обменнике. Тебе остается позвонить прямо из ларька, благо телефон под рукой, и назвать адрес ожидающим бойцам. Заодно можно сообщить и приметы богатого клиента. Ребята берут ножик, пистолет или ломик и ждут будущего потерпевшего в подъезде. В крайнем случае, если его прозеваешь, можно зайти прямо в квартиру. Позвонить и спросить хозяина по имени. Что, не откроет? Откроет. А ты говоришь, случайность!

Когда я купил у тебя баксик, ты закрыла глазки на необходимость предъявления паспорта. Что с меня взять? Три семьсот. На обед в дешевой столовой. Я достаточно понятно изложил ситуацию? Давай теперь немного поохаем, повздыхаем, пожалуемся на тяжелую жизнь и, собравшись с духом, найдем достойное объяснение всем этим совпадениям. Слушаем.

– Зараза…

– Кто, я?

– Нет, эта…

Сплошная цензура в течение минуты.

– Браво! Повторишь потом помедленнее. Некоторые обороты я слышу впервые.

Оленька сжала кулачки. Ух, как страшно!

– Понимаете, у нас с графиком строго. Финансовая отчетность, наличные деньги. А эта

крыса… Подмени, подмени! Я откуда знала, что так обернется? Подменяла, конечно.

– Что за ерунда, Оленька! Как можно тебя незаметно подменить? Вы что, близнецы? А всякие там ведомости, типа «сдал-принял», подписи в документах, не знаю что еще…

– Ничего такого. С утра она сама приезжала, потом я ее меняла, а к вечеру она возвращалась.

– Ну хорошо, это ведь ты ее подменяла, а не она – тебя. Нелогично. Если б наоборот, тогда еще куда ни шло.

– Все правильно. Я что, за «спасибо, милая» ее подменяла? Сейчас, как же, баш на баш! Она меня тоже иногда сменяла.

– То есть пятого октября по графику должна быть ты, но фактически сидела она?

– Да, правильно.

– И ты нам немножко солгала, боясь разоблачения перед начальством?

– Место хорошее. Попробуй устройся сейчас куда-нибудь.

– Согласны. Ты теперь представляешь, как подружка использовала твою душевную доброту?… Очень, очень практично. Часом, не она тебя устроила в будку?

– Вонючка!

Костик перешел за свой стол. Паша грыз авторучку.

– Теперь давай решать, – предложил Казанцев. – Либо ты в наших рядах, либо в чужих. Наши ряды мало того что тесны, но еще и где-то надежны.

– Хорошо.

– Отлично. Начнем смыкать ряды. Первый ряд – твой, начинай.

– С чего?

– С подружки, конечно, потом вспомни ее ребятишек, ну, и так далее. Говори все, что сочтешь нужным и ненужным. Как, кстати, ее фамилия?

– Краснова Елена. Отчества не помню. Мы учились вместе, до восьмого класса. Потом она осталась, я ушла. Отношения поддерживали. Жили рядом. Она вышла замуж, но через полгода развелась. Училась, кажется, в педагогическом, но бросила. Год назад я от предков ушла, живу у Алика. С Ленкой связь потеряла. Где-то в апреле случайно встретились, посидели в кафе, поболтали, то-се… Бабские разговоры. Случайно про работу заикнулась. Я заикнулась. Мол, не у дел. Ленка сказала, что может помочь, у нее только-только девочка в декрет ушла, есть местечко. Валюту в будке менять. Работа спокойная, стабильная. Зарплата средней руки, но это лучше, чем ничего. Я, конечно, ухватилась. Алик с иглы только слез, на врачей сколько ухлопали, возвращать надо… Потом о мужиках потрепались. Ленка тоже от родственников ушла после развода. Нового парня нашла. Я видала его. Денисом звать. Высокий такой, симпатичный. Живет где-то на юго-западе. Ленка с ним. У меня телефон есть. Когда она предложила дежурствами поменяться, мне и в голову ничего такого не пришло.

– А как сама Ленка в обменник попала?

– Я точно не знаю. Ее мать, кажется, устроила, тоже по блату.

– Опиши этого Дениса.

– Черненький, глаза карие. Стрижка короткая, но не бритый. Довольно плотный.

– Возраст?

– Лет двадцать пять. Может, поменьше.

– В чем ходил?

– Последний раз я видела его в белом плаще с высоким воротником.

– Чем занимается?

– Этого я не знаю.

– Погоди-ка. – Паша достал из стола фотороботов, составленных со слов Белова. – Взгляни, на кого-нибудь похож?

Ольга поморщилась:

– Господи, что за уроды? Таких ведь не бывает. Комиксы какие-то.

– Не оскорбляй талант наших экспертов. Какие получились, такие получились. Представь, что один из них обязательно Денис, и, исходя из этого, укажи наиболее похожего.

Ольга наморщила лоб и ткнула в один из рисунков.

– Вот этот ближе. Только лицо сверху немного утрамбуйте, и, в принципе, похож.

– Утрамбуем. С этим как раз ничего сложного. Так, давай дальше. Машина у них есть?

– Да, «семерка».

– Цвет?

– Кажется, белая или грязно-белая.

– Что еще про него Ленка рассказывала?

– Да, в общем, немного. Мы же не так часто встречаемся. В основном перезваниваемся. Живут одни. Квартира Дениса. С родителями разменялись.

– Сколько комнат?

– Кажется, две.

Костик опять вылез из-за стола и начал расхаживать по кабинету, как цапля по болоту.

– Так, Олечка. Ситуация, сама видишь, довольно щепетильная. Ленка тебе вроде как подруга, вроде как на работу пристроила, но, с другой стороны, она же тебя и подставила. Поэтому тебе, как того требует человеческая натура, надо бы ответить той же монетой. Беседы на тему «прости ближнего своего» давай оставим в стороне. Они хороши для тех же мексиканских сериалов или индийского кино. Посему у меня предложение.

Во– первых, о том, что была здесь, само собой, никому. Виноват за штампованную фразу.

Во– вторых, вспомнишь как можно точнее, сколько раз и когда вместо тебя сидела Леночка. Ведь тот список, что я зачитал, наверняка далеко не полон.

И в– третьих, прекратишь в будущем ругаться матом. Девушке с такой внешностью это западло. Немного шокирует. Даже нас, которых уже ничего шокировать не может.

Ольга ухмыльнулась.

– Это не в порядке назидания, это в порядке совета. Дружеской такой рекомендации, – уточнил Костик.

Ольга прикурила. Костик снова сел.

– Итак? – выдержав паузу, спросил он и, видя, что собеседница в затруднении, напомнил. – Не стройте из себя подругу-героиню. Мы живем под одним небом и дышим одним воздухом. Если потом появятся всякие глупые угрызения, можешь прийти ко мне, я отпущу тебе все грехи и выдам индульгенцию. Абсолютно бесплатно. Тебе, может, календарик дать, для надежности.

– Не надо. Мы менялись раз восемь.

– С мая?

– Да.

– Последний раз 5 октября?

– Да, то есть…

– Что то есть, милая моя?

– Я ж… я ж сегодня за нее сижу. Вы меня так напугали, когда приехали, что я забыла совсем.

– А когда она за тебя сидеть будет?

– Не знаю… Ну, в смысле, мы конкретно не договаривались. Когда мне день понадобится, она отработает.

– Замечательно. Просто замечательно. И когда примерно ты планируешь побездельничать?

– Не знаю. Пока не решила.

– Зато я решил. Завтра. Тебе срочно понадобится в женскую консультацию. Очень, очень срочно. Нельзя терять ни дня. Поняла?

– Но…

– Она тебя подставила.

– Хорошо.

– Умница, тебя б в разведку. В общем, слушай. Сегодня прямо из ларька или из дома позвонишь Леночке и сошлешься на первые признаки или еще на что-нибудь – это не суть. Попросишь ее на завтра тебя подменить. Да, вот еще что. Ты обычно заранее предупреждала подружку о предстоящем отгуле или радовала накануне?

– Заранее. Дня за три. У нее ведь тоже планы могут быть.

– Тем лучше! Очень, очень хорошо. Время не теряем. Беги в свой ларек, меняй валюту, радуйся жизни. Смотри, чтоб фальшивку не подсунули. Так, все. Вот наш телефон. Как только с Аленой Договоритесь, перезвонишь сюда. Спросишь Казанцева, это я, или Гончарова, это вот он. Смотри, не перепутай, хотя по телефону, в общем-то, не видно. Ждем звонка. Действуйте, Ольга.

Ольга опять усмехнулась, придавила окурок, оставив его в блюдце-пепельнице, одернула куртку и направилась к дверям.

– Не забудь, – бросил вдогонку Казанцев, – она тебя подставила…

Когда пружина вернула дверь в положение «закрыто», Паша спросил:

– Казанова, куда такая спешка? Почему завтра, а не на той неделе, скажем? Могли бы основательно подготовиться, все про этого Дениса разузнать, его приятелей охватить.

– Потому что, Паша, у этого Дениса тоже не будет времени подготовиться.

– А ему-то что готовиться?… Хе, своим дружкам свистнул, а как прилетят, сиди на жердочке и жди звоночка-наколочки. Получил – выехал – опустил. Поспешил ты, Константин Сергеевич. Кровь, что ли, заиграла? «Ругаться матом вам не идет…» Тоже мне, Сухомлинский. Пускай ее Алик воспитывает, а ты бы лучше башкой думал. Где они звонка будут ждать? Ты уверен, что у этого неутрамбованного Дениса? То-то. А мы ни фига не знаем. И как их тормозить? С поличным? Очень сомневаюсь. Мы не в Майами: телефоны – на прослушку, за клиентами «хвосты», «жучки» – в сумки. Дай Бог, машину раздобудем да пару ОМОНовцев в подмогу.

– Зачем с поличным? В хате соберутся, там всех и накроем…

– В какой хате?! И как мы узнаем, собрались они или нет? Стоять в подъезде, зырить – где пузырить?

– Твои предложения? Еще полгода ждать? Если завтра опять кого-нибудь убьют, мы бросим этот вариант и закрутимся со свежим. А к убийству Антона будем возвращаться только перед очередной проверкой, чтобы вшить липовую справочку в дело. Поэтому и спешу, понял? Потому что нас мало, а убивают много. Завтра у нас реальный шанс накрыть всю эту кодлу. А когда они здесь будут, я в доску расшибусь, но узнаю, кто стрелял в Антона…

– Героический ты больно… Таких не бывает.

– Можешь не лезть, если не хочешь. С Вовчиком справимся, да с Петровичем.

– Чего ты возмущаешься? Я что, против! Я только хочу сказать, что спешка здесь ни к чему.

– Все, ты меня утомил. Скажи лучше, где Колька с Лешкой?

– Черт, они, кажется, до сих пор на чердаке, кино снимают. Про них и забыли совсем.

– Давай, вместо того чтобы ненужные дебаты тут устраивать, сгоняй на чердак и выищи их. Кассету потом в РУОП отправим, опаки нужнее. А с этим Денисом разберемся. Заира разберемся…

ГЛАВА 11

– Мужик, спички есть?

– Я не курю.

– Я что, спрашиваю, куришь ты или нет? Спички, говорю, есть?

– Нет, нету.

– Тьфу…

Костик нервничал. На них уже подозрительно косились. И не удивительно – в тесном кружке паслось пятеро субъектов, один из которых почти с уголовной стрижкой, еще пара – просто бандиты, а оставшиеся двое хоть и похожи на рабочий класс, но с учетом их связи с тремя первыми особого доверия не внушают. И непонятно, зачем они собрались на лестничной площадке кооперативного дома и что уже полчаса высматривают в окошке. Ну, как убить кого затеяли? Или ограбить? Газеты мы читаем, телевизоры смотрим, что творится в городе, примерно знаем. А поэтому подозрительно…

– Бля, где спички-то взять?

– Потерпишь, угомонись. Сгоняй лучше, еще раз Петровичу брякни. Может, объявился.

– Да только что бегал. Что я, «Мерседес»?

Казанцев, прижав лицо к стеклу, начал обозревать двор.

Ждали СОБР. Петрович обещал договориться с начальством. Подмога живой силой и техникой никогда не помешает. Младший оперативный состав в лице Леши и Коли с семи утра сшивался возле подъезда и высматривал всех схожих с фотороботами. С портретами налетчиков не сошелся никто, но с похожей одеждой пара человек зашла. И как заметил склонный к конспирации и артистизму Леша, оба позвонили в заветную дверцу.

Дверца, к сожалению, хоть и была заветной, но одновременно была и бронированной, посему прикладывание к ее холодной поверхности уха с целью получить дополнительную информацию результатов, увы, не дало никаких.

Младшие быстренько отзвонились старшим, поставили их в известность и продолжили наружное наблюдение. Паша, Костик и Вовчик не замедлили прибыть, благо метро работает довольно стабильно; Петрович же остался дожидаться крутых ребят в масках.

К полудню ни Петрович, ни обещанная подмога в подъезд, где проживал Денис, не прибыли.

Поэтому Костик вполне законно нервничал, ругался и искал спички. Ломать бронированную дверь голыми руками – глупо и нереально, стоять в подъезде неизвестно сколько и пугать жильцов тоже не хотелось, а позвонить и попросить открыть дверь властям для ареста хозяев в планы не входило, потому что неизвестно, что у хозяев на уме и как они отреагируют на подобную просьбу.

Другое дело, когда рядышком СОБР или ОМОН. В случае отказа хозяев подчиниться законным требованиям ребятки за одно мгновение вынесут любую дверь вместе со стеной, вынесут любую стену вместе с дверью или, на худой конец, просто стену, оставив дверь в покое. Только скажи «Фас!». Что ждет хозяев в последующие прекрасные секунды, просто не хочется представлять. Вполне возможно, вторая группа инвалидности. Даже если хозяева окажутся не при чем. А надо было дверь открыть, раз попросили. «А мы думали, вы налетчики в масках. Или ниндзи из Китая. Испугались». Ну и напрасно. Мы защитники. А вы бы лучше шину на руку наложили, чем стоять и возмущаться. У вас потом кость не срастется, нас ведь обвините.

– – Ладно, хватит тут помойку нюхать, пошли Рискнем. Вдруг откроют, – внес инициативу Белкин.

– Может, еще минут десять подождем? Должны приехать.

– Раз сейчас не приехали, значит, вообще не приедут. Петрович – мужик обязательный, не получилось, наверное, договориться.

– Берем резко?

– По возможности. Главное – чтобы открыли.

– Черт, никто власть не уважает. Хотят – – открывают, хотят – не открывают.

– Надо знать волшебное слово, – сказал Вовчик.

– Тогда было бы слишком просто…

– Пошли.

Белкин расположился прямо напротив глазка, максимально демонстрируя свою бритую макушку. Бандитообразные младшие оперы, разминая пальцы, заняли позицию на флангах. Паша с Костиком встали на ступеньках, прикрывая тылы.

– С Богом! – выдохнул Вовчик и со всей силы надавил на кнопку.

Звонок затрещал на низких тонах, но довольно пронзительно. Вовчик палец с кнопки не убирал. Побыстрее, граждане, побыстрее…

Голос из-за двери отозвался:

– Кто?

– Болт в пальто!!! – рявкнул на весь подъезд Белкин. – Ты что, мудак, два этажа говном затопил! Ты когда последний раз крестовину фановой трубы проверял?! Что, капусты лишней много, за ремонт платить?! Открывай живо, етицкий в рот-компот!!!

После таких великолепных и волшебных слов открылась бы любая дверь. Даже сказочного восточного Сезама. Потому что никаких сомнений в их правдивости не возникало, как и не возникало вопросов о неожиданном визитере. Крестовина фановой трубы – довольно специфический термин… Сейчас, сейчас, конечно… Чините, ради Бога…

Младший оперсостав действовал, как всегда, оригинально, то есть прямым в челюсть. Белкин аж присел от просвистевших справа и слева кулаков.

Полет открывшего дверь парня прервался только у противоположной стены, до которой, как прикинул Вовчик, было метров пять.

Леша с Колей уже преодолели это расстояние, свернули налево в комнату и, кажется, вплотную занялись фановой трубой. Когда Белкин с остальными заглянули внутрь, с «ремонтом» было покончено. Два человека лежали на турецком ковре, закрывая ручонками головки. Над ними в боксёрских стойках пританцовывали «сантехники», как всегда в таких случаях, довольные, что самая ответственная часть операции была доверена их кулакам.

– Порядок? – на всякий случай уточнил Костик, хотя порядок мгновенно бросался в глаза.

Белкин, помня историю с опером Витькой, шустрил по шкафам и другим предметам мебели. Когда мебель закончилась, он устремился к холодильнику. Товарищ у стены тем временем зашевелился. Паша, заметив его попытки встать, приготовил средства оказания первой помощи, а именно браслеты-наручники. К сожалению, из-за взаимной несогласованности этот необходимый в сантехнике предмет оказался в единственном числе. Гончаров, однако, не растерялся.

Он взглянул на поднимающегося Дениса, на уже поднятых его компаньонов в комнате, ухмыльнулся и хохотнул. Быстренько схватив хозяина квартиры за массивную, в палец толщиной, висевшую на шее цепь, он защелкнул на ней одно кольцо наручников и закрепил фиксатором. О следующем шаге Паши можно даже не говорить. Толстые золотые цепи до добра еще никого не доводили. От них одна головная боль. Конечно, штуковины красивые, но красота, как известно, дорого стоит. Золотое правило механики. Выигрывая в одном, непременно проигрываешь в другом. Физика.

Минуту спустя троица стояла на том же турецком ковре, сцепленная единственными наручниками за толстые якорные цепи. Толщина цепей гарантировала их прочность, и вырваться из оков было проблематично.

Белкин вернулся с кухни, в одной руке держа надкусанный кусок «салями», а в другой – осторожно, двумя пальчиками – короткоствольный «Бульдог».

– Фья хреновина? – жуя колбасу, обратился он к скованным одной цепью. – Нафли, где хранить, в холодильнике! Кофтик, тащи фонятых.

Денис, как хозяин и как предводитель преступного сообщества, заверещал первым:

– В чем дело? Кто вы такие?! Вы ответите… Коля и Леша встали с дивана. Денис умолк.

Коля и Леша сели.

Казанцев притащил двух молодых девчонок.

В качестве понятых.

– Черт, полподъезда обегал, кроме них, ну, никого…

– Костик, извините, но вы бабник.

– А кого, старушенций приглашать? А на суд кто их потащит, если что? То-то. Правосудию нужны молодые и красивые. Правда, девочки? Телефончики, будьте любезны.

С формальностями было покончено за считанные минуты. Паша созвонился с одним из отделов и выклянчил для перевозки задержанных налетчиков УАЗ.

После обнаруженного в холодильнике мелкокалиберного револьвера у оперов не возникало никаких сомнений в причастности троицы к налету на квартиру Белова. Плюс внешнее скотство, вернее сходство, плюс валюта, плюс их неподдельный испуг. Так что, все, в принципе, было ясно.

– Смотри, сорвутся с цепи, – кивнул Белкин Паше.

– Спокойно. Эти цепи паровоз выдержат. Ну, что, хлопцы, кто из вас пойдет паровозом, а кто пристяжным? Выбирайте – и шагом марш! Ту-ту на Колыму… Пошли, пошли.

Передвижение происходило с трудностями и опасностями. В коридоре Дениска-паровоз оступился и чуть не придушил остальных. Осторожней, господа.

На улице господ поставили у стены и стали ждать желто-голубого такси. Однако вместо такси неожиданно подъехал военный фургон с маскировочными разводами на бортах. Из кабины выскочили взволнованный Петрович и широкоплечий, невысокий, абсолютно спокойный усач в камуфляжной форме с черной вязаной шапочкой на голове.

– Ждете, мужики? – виновато спросил Таничев. – Черт, «Запорожец» зацепили. Пришлось разбираться. Ну что, пошли?

– Кого берем? – пробасил усатый камуфляж.

– Вон этих, – кивнул Вовчик на стоящих у стены.

– Понял. – Усач дернул за край шапочки, и она закрыла лицо, оставив лишь смотровые щели для глаз. Рыцарь печального образа. Городского типа.

«Рыцарь» свистнул, и из фургона выпрыгнуло еще человек пять пехотинцев в дырявых шапочках. Со свистом взметнулись дубинки, словно мечи вынырнули из ножен.

– Вперед!!!

– Пого… ди-те… Ох, е…

Белкин сел на траву и схватился за голову.

– Они же уже…

Данные мелочи группу захвата не интересовали. Группа захвата действовала, как всегда, четко и слаженно. Мы что, зря тренируемся, зря тратим бензин, зря разбираемся со всякими владельцами «Запорожцев»? Из-ви-ни-те…

– Опять на суд вызовут, – вздохнул Белкин, а ведь самое обидное, что он тут абсолютно не при чем. Ребят в масках не вызовут – они в масках.

Вопросы, связанные с развернувшимися событиями, волновали Вовчика только в этом аспекте. Что касается некоторых неудобств, испытываемых сейчас Денисом и его птенчиками, то это никого из присутствующих не волновало. Конечно, конечно, человек высоких моральных качеств скажет: «Ну, что ж вы так? Ребята где-то оступились, надо им помочь, надо их понять, а не мордой в грязь! Мы ведь так ни от какой преступности не избавимся!»

Ну, разумеется, оступились! И не один раз. По нашим неточным данным, четырежды за одно лето. Сплошное спотыкание. Будто пьяные.

Вот мы их немного и отрезвим, чтобы они совсем не упали.

Дениса с остальными брали минут пять. Наконец взяли. Когда их подвели к машине, Белкин втайне порадовался, что СОБР пока работает на их стороне. В смысле, на милицейской. Казанцев, взглянув на «взятых», что-то вспомнил, сунул руку в карман куртки и извлек оттуда ксерокопии фотороботов.

– Во, теперь похожи! Паша, глянь, копия! Утрамбовали! Ну, дают! Вот так и будем проводить опознание! Факт, они! Факт!

ГЛАВА 12

Петрович осторожно заглянул через плечо сидящего. Тот старательно выводил строчки в блокноте. Красивый почерк. Таничев пригляделся.

«Работа ведется пассивно, план намеченных мероприятий не выполняется, нет взаимодействия с другими службами. Выдвинутые версии неконкретны и носят формальный характер…»

Петрович закрыл глаза. Опять началось. Как тогда, в зале. Падение во времени. Быстро-медленное падение.

Ревизор проверял одно из наиболее подготовленных к проверке дел. Заказное убийство без всяких надежд на раскрытие ввиду грамотного исполнения.

Паша сделал по нему все, что было возможным, хотя бы в бумажном плане. А оказывается, не все. Оказывается, нет взаимодействия…

Предвидя реакцию на остальные дела, Петрович вздохнул. Что здесь говорить о тех ОПД, что готовил Казанцев, который любил писанину как алкоголик – кефир во время банкета.

Ревизор был молод и строг. Внешне. Внешне молод и внешне строг. Из Москвы-столицы. Пока он ничего не говорил. Только писал и лишь иногда сердито вздыхал, выражая как бы еле сдерживаемое недовольство.

Ребят не было. Они разбирались в территориальном отделе с командой Дениса. Петрович принял ревизора на себя. Увы, в этом СОБР ему не помогал. О чем в душе Таничев крайне жалел.

Полчаса назад позвонил Костик, сказал, что Белов опознал двоих, в том числе и Дениса, третьего пока не смог. Придется, вероятно, проводить повторное опознание, когда у налетчика спадет с мордашки опухоль. Ленку Краснову уже привезли, она ломается, протестует, но через час Костик с ней закончит. Молода и соплива, хоть и строит из себя Маргарет Тэтчер. Недолго ей осталось.

В Антона стрелял Денис. Он сознался и, как водится, клянется, что не хотел. Это естественно. Ну, конечно, не хотел. Про это на суде присяжных и расскажешь. Вполне возможно, тебе поверят.

Белкин умчался в другой отдел. Там прошла, информация о двойном убийце. В смысле, убившем мужа и жену в общаге. Вовчик пока не отзванивался.

Таничев подошел к окну. На улице слегка подморозило. Первый гололед. Стало быть, вырастет число черепно-мозговых. Сдвинутая психология. Любое событие, даже изменение погоды, автоматически рассматривается с точки зрения возможных криминальных последствий. Хотя… Тот же шофер рассмотрит гололед в виде возросшего риска на дорогах. Профессия.

Петрович протянул руку за занавеску и достал пузатую литровую «Россию».

– Может, прервемся? Чисто символически. Мы «мокруху» сегодня подняли.

– У меня много работы. И я не люблю… это.

– У вас впереди два месяца. Чего торопиться? Дела не волки – не утащат телки. Потом работаться легче будет. Очень стимулирует.

Молодой и строгий начал слегка покашливать, испытывая вполне понятное неудобство. С одной стороны, ответственная миссия, налагающая определенные правила поведения, строго должностной подход, а с другой – а почему бы в самом деле не прерваться? Их ведь действительно прислали на целых два месяца. Поселили в нулевозвездочной гостинице, даже без буфета, командировочных дали с гулькин нос, инфляция съест их за неделю, а работу поручили серьезную и ответственную. Попробуй выдержи.

– Давайте, Игорь Андреевич, не стесняйтесь. – Таничев уже скрутил ярко-красную пробку. – Все мы люди. А мы, кстати, не просто люди, а еще и менты. Давно в органах?

– Год… Будет в декабре.

– Нормально. Раз год продержались, значит, наш человек. Сами знаете, что такое «мокруху» поднять. Тем более огнестрел. Грех не дернуть по сто. Я вам потом помогу. Где что непонятно, вместе разберемся.

Петрович разлил водку в два высоких бокала с эротическими переводными картинками на бортах. Эти стаканчики даже без жидкого содержимого так и просились в руки. Рассмотреть, что это там нарисовано.

Игорь Андреевич положил авторучку.

– Первый раз в Питере? – спросил Таничев

– Да.

– Ну и как?

– Ничего.

– Ну, давайте. За первое знакомство.

– Запить бы чем…

– Без проблем.

Предусмотрительный Петрович вновь протянул руку за занавеску и достал двухлитровый баллон ярко-красного лимонада.

– Может, на зуб что хотите?

– А есть?

– Без вопросов.

Два бутерброда с резко пахнущей колбасой легли на стол.

Эротические стаканы звякнули, словно гонг на ринге. Первый раунд.

«Кто ж вас таких сюда прислал?…»

Эксперт спрятал свои дактилоскопические приспособления в сумку.

– Завтра будет готово.

– Вряд ли совпадет. Они в перчатках работали.

– Все равно. Отправим в Главк, на компьютер. Пускай по городу проверят. Может, где наследили…

– Отправляйте.

Эксперт закинул сумку на плечо и направился к двери. Потом вдруг остановился:

– Да, кстати, вы этого, который на четырех убийствах свои пальцы оставил, еще ловите?

– Мы всех ловим.

– Можете не ловить. Не, в общем, ловите, но не его.

Паша удивленно поднял брови:

– Ты бы по-русски объяснил. Кого ловить, а кого не ловить.

– Да это Петька, мудак. Может, слышал, новенький наш? Сидели вчера, бухали. Решили пошутить. Петька сам себя откатал и отправил дактокарту ради хохмы на компьютер. Вдруг, говорит, я где засвечен. Идиот. Через два часа целая бригада в РУВД примчалась. Плюс все начальство с замами. Где, говорят, этот, чья дактокарта. Компьютер выдал четыре убийства. На всех – его пальцы.

Паша во всю глотку заржал.

– Тебе сейчас смешно, а нам не до смеха было. Служебную проверку назначили. Ну, надо ж таким бараном быть?! Сначала вещицу полапает, а потом с нее свои же пальцы снимает. И еще на компьютер отправляет. Маньяк, маньяк… Не маньяк, а мудак. Ладно, пока.

* * *

В дверях эксперт столкнулся с Казанцевым. Костик, уступив, зашел в кабинет.

– Чего ржем?

– Да эксперт анекдот рассказал. Старый, но смешной. Ну, как Леночка поживает?

– Леночка чистописанием занимается.

– Явка?

– Конечно. Мне хватило пятнадцати минут. Из них десять она плакала, а я вытирал ей сопли.

– Реветь-то зачем?

– У нее проблемы с волосами. Перхоть, короста, выпадение.

– «Проктер и Гэмбл» посоветовал?

– Само собой. Только этим и успокоил.

– Сколько эпизодов обещала написать?

– Как раз это я не уточнил. Дело в том, что она ведь сама пришла, попросила лист бумаги, пояснила, что хочет раскаяться. Вот сейчас напишет, тогда и посчитаем.

– Ах, ну да. Ты, конечно, напомнил, что, чем больше, тем лучше?

– Обижаешь.

– Хорошо, подождем.

– К себе поедем?

– Неохота. Я лучше еще раз на какое-нибудь задержание слетаю, чем за писанину отдуваться.

– Перед Петровичем неудобно.

– Петрович – дипломат, без нас управится. Давай лучше здесь посидим. Вдруг Вовчик отзвонится, поможем.

– Не сегодня, так завтра. Все равно отдуваться придется. Кстати, кто там по графику на выговор претендует? Не помнишь? Надо все-таки Петровичу позвонить. Пусть учтет. Чтоб невинные не страдали.

– Невинных, похоже, не будет. По «шапке» все получим. Черт, у меня, кажется, в одном деле порнографический журнал остался.

– Ничего, сойдет за фототаблицу. Петрович не дурак – объяснит. Мол, следственный эксперимент засняли. Не переживай.

Костик поднялся:

– Пойду гляну, как там Леночка. Может, что забыла, так я напомню. Она ж сама пришла, чистосердечно, а поэтому могла кое-что подзабыть. В порыве раскаяния. Это бывает.

– Игор-р-рь П-т-ровч… Ты ни-и-ичего не понимаешь. Ни-и-иго!

– Да, тезка. Я ничего не понимаю. А ты понимаешь?

– Пони… Тес… Я все понимаю. Погоди… О, это что, все?!

– У нас все не бывает. У нас как в Греции… Поворот красной пробки против часовой стрелки. Приятный хруст, затем не менее приятное бульканье.

– Давайте, Игор-р-рь П-т-р-ч. За что?

– Сейчас посмотрим. Так, что тут? Отсутствие взаимодействия с другими службами. От-лич-но! За отсутствие взаимодействия. Будь здоров. Бутерброд, бутерброд…

– Спсибо. У вас бутербродная фабрика под столом?

– НЗ.

– Э-э-э… Вы знаете, И-г-рь Петр-ч, зачем нас пригнали? А? Вы ни-че-го не знаете…

Ничего не значащий жест покручивания рукой над головой. Вспомогательная жестикуляция.

– Вы думаете там, – палец в потолок, – там кого-нибудь ваши убийства волнуют? Тес… – Переход на шепот. – Там ваши убийства никого не волнуют. Ни-ко-го… Но, извините, Игрь… как там… я должен на вас накапать. Такова ус-та-нов-ка. Должен. Покурим? Сп-сибо. Потому что, если я не накапаю на вас, тьфу, черт… они накапают на меня. Тес… Оч-нь хорошо. Самому большому папе не нравится папа поменьше… Вы не знаете… Я все знаю. Так-то, Иг-рь… маленький папа не нравится папе большому, потому что занимает одно креслице… Тсс-с. Я тебе ничего… Лады?

Утвердительный кивок.

– У меня потухло. А, спсбо. Табак сырой. А кресел почему-то на всех не того… не хват… не хватает… Очень жаль. Не могут наделать. Потому, извини… те, Иг-р… Гр-гр… Тсс-с… Я все зна…

– Все нормально. Я тоже все знаю, тезка. Я двадцать лет в системе. Все идет, как должно идти. Спокойнее… Без жестов. Все нормалек. Еще по сто?

– Давай… те.

– Но потом по домам. Рабочий день – капут. Мы сидим, а деньги не идут. Бардак. Завтра продолжим. Ну, будь, за кресло… Ф-ф-фу!

Игорь проверяемый помог Игорю проверяющему надеть пальто.

– Щас выйдешь и сразу налево. Прямо, прямо до метро. Осторожно, гололед…

– Я все з-н-ю… Ты отличный мужик, но пойми, я должен.

– Да, да.

Игорь Андреевич вышел на улицу, определил, где лево, где право, прищелкнул пальцами и сделал несколько шагов согласно выбранному направлению. Направление было выбрано верно, но без учета гололеда. Хотя предупреждали. Прямо напротив дверей с надписью «Медицинский вытрезвитель» Игорь Андреевич поскользнулся, абсолютно безуспешно помахал руками и рухнул оземь. Робкие попытки вернуться в исходную позицию в связи с перегрузкой «Россией» успеха не возымели. Выше ватерлинии он подняться уже не смог.

Пять минут спустя вышедший покурить дежурный вытрезвителя заметил бедного ревизора, изумился наглости населения, дошедшего до того, что нажирается возле единственной цитадели борьбы с алкоголизмом, после чего свистнул своих санитаров и приказал оказать клиенту помощь.

Петрович, досмотрев через окошко процесс поднятия и транспортировки тела, прибрал на столе, поставил недопитую «Россию» на подоконник, выключил свет и прилег на диван. Возвращаться по такому гололеду рискованно, кабинетный диван надежней. А неудобства можно и перетерпеть. Игорь Андреевич, в конце концов, тоже не в отеле, а за стенкой.

Какой кошмар. Проверяющий из министерства в первый же день ревизии ухитрился попасть в вытрезвитель. Очень неприятный конфуз. Значит, завтра пришлют нового. Пускай. «Россия» еще осталась, а кончится – купим снова. «Россия» бесконечна, «Россия» бездонна. Лишь бы цирроз не заработать.

Таничев блаженно потянулся, закрыл глаза, повернулся на бок и захрапел.

Вовчик постоянно просыпался от шума дребезжащих вагонов. Трамвайные пути пролегали прямо под окнами. Многие жильцы давно к этому привыкли, а Вовчик – нет. Он вздрагивал, ворочался и не мог больше заснуть. До самого утра. Взвешенное состояние полусна, полужизни. Хотя сон – это тоже жизнь. По другую сторону сознания.

С недавних пор Вовчик страдал необъяснимой бессонницей. Вернее, этим полувзвешенным состоянием. Реальность переходит границы сна, сон вторгается в реальность, и очень трудно понять, что происходило, а что произойдет через минуту. Что вообще происходит.

* * *

Мелькание знакомых и незнакомых лиц, падение с огромной высоты в бездну, голоса, музыка. Опять грохот трамвая. Шорохи за дверью, шаги в коридоре. Сон? Кажется, нет. Слишком отчетливо. Или все-таки сон? Черт, когда же это началось, эта ночная полужизнь? Ведь раньше не было.

Спи, Вовчик, засыпай… Я и так сплю. Кажется, сплю. Или лечу? Вниз. Нет, это не я лечу. Он летит. Я остался. Я жду. Зачем он это сделал? Зачем он летит?

Она сказала мне, что это инферно. Подождите, она не могла этого сказать. Ее там не было. Никакого инферно. Он прыгнул сам. Только сам. Двенадцать этажей полета. Он летел к ним. Он прилетел к ним… Нет, он все еще летит. Бесконечный полет.

…Я знаю, Наталья, это инферно. Ты просто не чувствуешь его, Наталья. Человек не может его чувствовать, он только становится его жертвой. Оно как раковая опухоль. Раковые клетки есть в любом организме, но они безвредны, если их не тревожить. Инферно тоже есть внутри каждого из нас. И оно тоже безвредно, пока… Пока что? Не знаю. Прости, Наталья, не знаю…

…Грохот за окном. Господи, какая Наталья? Та, из библиотеки? Я сплю или нет? Антон? Это ты? Что ты здесь делаешь? Уходи, пожалуйста, уходи… Я хочу спать, дай мне заснуть, по-жа-луй-ста, дай мне заснуть.

…Оно внутри. Пока… Его потревожили. Оно вырвалось. Уже вырвалось. Оно здесь. Готовьтесь.

Не– е-е-ет!!! Нет никакого инферно! Полный бред и абсурд! Я никогда не верил в эту чертовщину! Я реалист, я нормальный человек!!!

«Но почему же он убил их?» – «Почему? Да потому что… Потому… Я не знаю. Я хочу проснуться! Отстаньте от меня, слышите? Отстаньте от меня! Все!!!»

Грохот.

Вовчик открыл глаза. А может, и не закрывал. Просто думал, что они закрыты. Кажется, уже утро. Часов видно не было, но он чувствовал время.

Он поднялся с постели и повернул будильник к свету, падающему из окна. Да, утро. Можно не ложиться.

Надо будет сходить к врачу, выписать пилюль от бессонницы. Иначе с ума слечу. Инферно, надо ж! Это после вчерашнего чересчур насыщенного дня.

Вечером убивший семью в общаге позвонил матери. Сказал, что заедет за деньгами. Его ждали. В последний момент он чего-то испугался. Нажав кнопку звонка, вдруг рванул вверх по лестнице, оттуда выбрался на крышу. Последнее, что видел взобравшийся следом Белкин – это растворившийся в звездной тьме силуэт. Никто уже не узнает, зачем парень сделал этот шаг. То ли хотел запрыгнуть на ближайшую лоджию, то ли… Двенадцать этажей полета.

Звонок. Вовчик вздрогнул. Что это? Будильник? Телефон? Дверь?

Еще раз. Телефон.

Белкин снял трубку.

– Вовчик!!! Это я, Таничев! У нас опять прорвало!!! Ты куда телефон аварийки засунул? Тонем! Фу, вонища! Давай лети сюда! Слышишь, Вовчик?!

Белкин потряс головой, потом улыбнулся. Это уже точно не сон. Слава Богу, проснулся.

– Телефон на моем столе, под стеклом. Ты держись там, я выхожу.

Он положил трубку и подошел к окну. Жизнь на проспекте, несмотря на ранний час, шла полным ходом. В открытую форточку влетали голоса этой жизни.

– Какой красавец, а? Прямо в девятку… Гигант…

– Башка как барабан. Перегрузка. Пивка бы…

– В эфире «Радио-Балтика», доброе утро…

– Серега, одолжи до получки…

– Не забудь купить молока Ваське…

– Мама, скажи Витьке, чтобы не плювался. А то я ему всю молду лазобъю…

– Я люблю тебя, знаешь…

– Я тоже…

Вовчик еще раз улыбнулся и направился на кухню варить кофе.

Полное блюдце секретов

И судья говорил, что все дело в законе,

А священник – что дело в любви,

Но при свете молний становится ясно –

У каждого руки в крови…

Наутилус Помпилиус. Альбом «Титаник».

ПРОЛОГ

1987 год

Игорь в который раз пытался прокрутить в памяти события вчерашнего дня. Бешеная карусель не могла остановиться ни на секунду, и он не мог ухватить ниточку, чтобы разобраться во всем происшедшем. Даже здесь, в спокойной, если можно так сказать, обстановке.

Обстановка располагала. Пять квадратных метров, без окон, без дверей. Дверь, конечно, была. С иллюминатором-решеткой, снаружи прикрытой фанеркой, периодически поднимающейся и открывающей деловито-настороженное лицо сержанта-сторожа.

Изолятор временного содержания. Красиво звучит. Обычная камера на три места. Два занято – он и какой-то пенсионер, без меры смоливший дешевые сигареты, извлекаемые из всевозможных укромных мест гардероба: носков, подкладки пиджака и даже ботинок.

Прямо фокусник.

Игорь зажмурил глаза и попробовал сосредоточиться. Прошел пятый час пребывания в этом изолированном местечке. Все происшедшее казалось глупым сном, приснившимся после обильного запоя…

* * *

Бред, чудовищная ерунда. Почему я здесь? Что я сделал? Я не сделал ничего. Где Анюта? Она сидела в кабинете, когда меня вели. Я не успел ей ничего объяснить. Один взгляд. Больше не дали. А дальше? Сказали, трое суток. Семьдесят два часа. А потом?

Возможен арест. Какой арест? За что? Слишком тяжкое преступление. Сто какая-то статья. Что я там подписывал? Я же не читал, я просто не мог читать. Я не считаю себя в чем-то виноватым. Они обещали разобраться. Почему тогда я здесь?

* * *

Взгляд остановился на тусклой лампочке под потолком. Там тоже была лампочка. Тоже тусклая и тоже единственная. И двор, как эта камера, четыре стены и черное небопотолок.

Анюта зачем-то сказала: «Будь осторожен». Впрочем, нет, она говорила это всегда. У них опасный двор. Шпана. «Какая шпана, Анечка? Я никого не боюсь. У меня есть ты…»

«При чем здесь я, дурачок?» «Не знаю. Пока ты есть, ничего не может случиться».

* * *

Черт, зачем я носил этот нож? С ним спокойнее. Психологический барьер. Для кого?

Я спускался пешком. Дурак, поехал бы на лифте, разминулись. Они же не ждали меня во дворе. Конечно, нет. Они гуляли. Без цели. И увидели меня случайно. Под этим единственным фонарем. Или с целью? Нет, нет. Какая, к чертям, цель? Заводочка по пьяни. Выпить и не подраться? Сегодня ж праздник! «День седьмого ноября – красный день календаря. Посмотри в свое окно, все на улице красно…» Долговязый подошел первым. Что он хотел? Конечно, стандартное «закурить». Ну, разумеется. И я, конечно, ответил, что нет. Виноват, поспешил. В некоторых случаях нельзя говорить «нет». Раскинуть надо было крылья, как аисту на гнезде: «Старый, какие проблемы? Щас найдем. А может, лучше вмажем? Мне вот должок вернули, целый червонец!» Или что-нибудь подобное. А то просто:

– Нет.

И, конечно, им не понравилось. Дальше по избитому сценарию:

– А чего ты, в натуре? Хамишь, гнида!

И удар – прямой и резкий.

Шапка летит в грязь. Не новая, но жалко, другой нет. Я выпрямляюсь после «нырка под руку» и отвечаю коротким снизу. Три года секции по дедушке-боксу. Поэтому только шапка в грязь, а не я сам. Долговязый, раскидывая перья, летит к стене. Координация нарушена «Московской» или «Столичной». Нарушена сильно, но не до конца. На ножках удерживается…

Игорь вздрогнул, как будто проснувшись, и потрогал ушибленный затылок. Что там дальше? Темнота. Он зажмурился.

Второй ударил бутылкой. Я не успел «нырнуть». До конца «нырнуть». Скользящий, не прямой, но все равно неприятно. Был еще третий, Должен был быть. Подсекли из темноты. Твердо и расчетливо. Сзади под ступни. Я упал на бок, автоматически ударив рукой по асфальту – механизм страховки во всех видах единоборств. Едино… Тут не прокатило, тут не едино. Трое… Или больше.

В ход пошли ноги. Долговязый носит, несмотря на холод, туфли-лодочки. Попади в ребро – нет ребра.

Я свернулся клубком, закрыв виски руками. Руки против ног. Ну, хоть бы кто прошел, хоть бы выглянул в окно! Ведь фонарь! Ну, помогите, гады!

Было больно. Когда «лодочка» прошла в зубы. Между сжатых на лице рук. Но боль заставляет действовать. Человек наделен болью не для того, чтобы охать и ахать, а для того, чтобы узнать: «Время пришло! Игра на секунды!»

Нож лежал в правом кармане куртки. Главное – подняться. Откатился в полузамерзшую лужу. Армейский маневр: выстрелил – перебежал – откатился. Должен доводиться до автоматизма. Спасибо старшине – довел.

Они реагируют не сразу. Жертва в нокауте, осталось добить. Без суеты и нервных срывов. Они наверху.

Браво, Игорь Валериевич! Добыто преимущество в метр. Очень хорошее преимущество – еще раз поймать окровавленными губами «лодочку», но теперь уже с небольшого разбега ее владельца. К тому и шло. Я поднялся на колено. Долговязый, похоже, левша. Опорная – правая. По футбольному замахивается. Очень удачный момент – удар влет по мячу. Мяч – моя голова. Когда влет, получается сильно. «Лодочка» – бутса летит в мяч. А я знал. (Ты знал, ты знал – так нечестно!!! Тьфу, понты дешевые!) Достаточно еще раз «нырнуть». Как можно ниже, сколько позволяет одноколенная стойка и глубина лужи. «Нырнул»! «Лодочка» проходит по волосам. Опорная нога остается в одиночестве. На, сучара! Получите, сэр! Сдачи не надо! Нож раскрывается уже в движении. Хорошая конструкция, лезвие летит вперед. Армейский подарок. Делали перед дембелем, полулегально и дарили друг другу. На память.

Долговязый закричал: «Ой!» Потом тоже встал в одноколенную стойку. Вероятно, нож перебил сухожилие. Что, приятель, лужа? Понимаю, понимаю, не хотел. Двое других замирают под фонарем. Когда кричат «Ой!», надо подумать, не слишком ли мы торопимся. Однако у долговязого хорошая анестезия – пузыря два «Столичной» внутрительно. То, что доктор прописал. Поэтому «Ой!» – реакция на промах, а не на перерубленное сухожилие.

Второй мой удар пришелся в корпус. Идиот, зачем?! Запарка? Возбуждение? Обида?

Сейчас хорошо прикидывать. А тогда как-то возможности не было. («Подождите, ребята, я сейчас прикину, как тут с вами разобраться поудобнее…») Тогда одно было – спастись!

Они бы не ушли, пока не добили. Они уже запустили движок, не остановишь.

Долговязый упал на спину, по киношному раскинув руки. Прямо под ноги оставшимся стоять.

– Сука, у него перо!!!

Это кто-то про меня. Ага, сам «лодочник».

Кажется, прошло еще несколько секунд, прежде чем он заорал по-настоящему. Как резаный.

– Витек, ты чего, в натуре?

Я выставляю окровавленный нож перед собой:

– Что, крысы, приссали? Ну, давай, бля, кто следующий?

«Крысы» буксанули. «Крысы» бегут. В ближайшую нору – выход из двора-колодца. Я не побежал. Я дурак. Я нагнулся над долговязым и зачем-то начал извиняться.

Возбуждение прошло так же резко, как и появилось, уступив место мысли о том, что я спорол какую-то ерунду. Жар охватил башку, пульс лупит по вискам паровым молотком.

– Слышь, парень, куда я тебя? Очень больно, да? Я не хотел, извини.

Ему, наверное, больно. Продолжает орать, хотя несколько тише. Кажется, я попал ему в живот. Я швыряю нож в угол двора, в кучу мусора, сваленную прямо на земле. От обиды, что так глупо влип. Потом опять пытаюсь помочь долговязому. Он кричит:

– Сука вонючая!

И бьет меня неподрезанной ногой. Я замечаю, что вода в луже грязно-красного цвета.

Все на улице красно!

– Ну, погоди, я ж помочь хочу, я ж не специально!..

Кто-то все-таки смотрел в окно. Два мента-постовых появились во дворе очень вовремя, когда я благородно обхаживал долговязого. Меня обхаживать не стали. Еще один удар, теперь уже хромовым, начищенным до зеркала сапогом, и я снова на земле. Я плююсь кровью и пытаюсь хоть что-то объяснить. Руки уже за спиной, жесты невозможны.

Говорить больно. Чувствую языком, что одним верхним зубом стало меньше, а раздутая губа уже превратилась в пельмень, доставая до носа. «Лодочник» вонючий…

* * *

Игорь открыл глаза, потрогал губу. Опухоль спала, боль не прошла. В дежурной части врач вызванной «скорой» брезгливо осмотрел его лицо, залил губу зеленкой и клеем и прилепил пластырь. Для тебя сойдет, сойдет, радуйся, что у нас бесплатная медицина. В камере Игорь сорвал пластырь, тот все время намокал от влажного дыхания и неприятно раздражал.

Долговязого увезли на «скорой». Игорь слышал, как дежурный говорил с больницей.

«Похоже, я пробил ему печень. Черт, не сдох бы».

В дежурной камере держали где-то с час. Затем его забрал товарищ в штатском.

Оперуполномоченный. С какой-то хохлятской фамилией на «О». То ли Фоменко, то ли Хоменко.

* * *

Что я там говорил? Что не хотел? Что они первые? Конечно. Я оправдывался. Товарищ никак не реагировал. Сидел неподвижно, как статуя, смотрел прямо в глаза. Потом записывал, уточняя по ходу детали. Спросил про нож. Я ответил. Честно. Я ведь не считаю себя виновным. Спросил, не знаком ли я с потерпевшим. Долговязый – потерпевший? Смешно! Это я потерпевший. Нет, он. Он в больнице, он и потерпевший.

Потом я расписывался под текстом, толком его так и не прочитав. Сплошной туман в глазах. Потом снова камера. Еще часа три ожидания. После девушка лет двадцати двух, почти ровесница, сказала, что она следователь и будет вести мое дело. Что-то спрашивала про адвоката. Как и Хоменко-Фоменко, писала, только дольше и подробнее.

Я опять оправдывался, опять подписывал. Она сказала, что задерживает меня на трое суток по подозрению. Когда вели назад в камеру, через приоткрытую дверь кабинета я увидел Анюту. С ней беседовал Фо-Хоменко.

Ночь в дежурной части, утром привезли сюда. Часа через два подсадили пенсионера.

* * *

Щеколда противно лязгнула, раздался голос сторожа:

– Обед.

Игорь сел на нары. Голова слегка кружилась. Он еще раз ощупал челюсть и губы. Есть можно. Если глотать не жуя. Ну, этот обед можно и не жуя.

Сержант налил в белую миску жидкий суп. Во вторую шмякнул макароны с песчинками фарша.

– Побыстрее, мужики.

Дверь закрылась.

Игорь кое-как начал вливать в себя суп.

– Где это тебя? В ментовской?

Игорь обернулся на соседа. Тот спокойно прихлебывал суп, не придавая никакого значения вкусовым качествам варева.

– Подкинули к празднику.

– Тот, кто подкинул, жив?

– Вроде да. А с чего вы решили, что был кто-то еще?

– Хе-хе. На блатного ты не похож. Праздник, как известно, дело пьяное, но твое лицо очень грамотно разбито. Плюс то, что ты здесь. Значит, не сам упал.

– Я не виноват.

– О, понимаю. Как хорошо я это понимаю, Первый раз, да?

– Да.

Пенсионер поковырялся пальцем в зубах и сплюнул на пол.

– Зараза, рыбная кость. Помои.

Игорь поморщился и отодвинул тарелку. Рана на губе открылась, и заглатывать суп с примесью крови стало совсем невмоготу.

– Ешь, ешь. Здесь тебе не заводская столовая, добавки не будет.

– Не хочу.

Пенсионер приступил к макаронам.

Я, когда в первый раз подзалетел, тоже не виноват был. То есть не считал себя виноватым. В двенадцать лет стащил полбуханки хлеба, чтобы с голодухи не загнуться.

Пацан, что взять? Думал брюхом, а не головой. Знаешь, сколько дали? Шесть годков.

Игорь недоверчиво усмехнулся.

– Было время золотое. И ничего не попишешь. Стащил, значит виноват.

– Сейчас-то, слава Богу, проехали. Должны разобраться. Они же первыми прицепились.

А мне что, лежать и ждать, когда запинают?

– Хе-хе, время проходит, камни остаются. Пока их не уберут. Не торопись считать себя правым. Тебя как величать?

– Игорем.

– Павел Николаевич. Трудовой стаж безвозмездной помощи государству двадцать лет и три месяца. Пять командировок по всей России-матушке с небольшими отпусками.

Ношу почетное звание «ООР». Знаешь, что такое?

– Нет.

– Особо опасный рецидивист. Игорь ухмыльнулся:

– Очень приятно.

Павел Николаевич облизал тарелку.

– Я, Игорек, тебе это не просто так сказал. Этими достижениями нешибко хвастают. Об этом обычно помалкивают. На воле. Но мы не на воле.

– Меня отпустят.

– Лет через восемь. Я тоже думал, что отпустят. Поторопился, но ты не спеши. Тебе не двенадцать. Зачем тебе туда?

– Куда?

– Туда, к нам.

Павел Николаевич посмотрел на Игоря сверлящим взглядом, от которого тот вздрогнул.

– Я могу подсказать, как выйти из этих стен и оставить в заднице тех, кто тебя сюда засунул.

– Чего это ради?

– Потому что, Игорек, ты лох и в игры с государством покамест не играл. Сейчас твой ход, но уму-разуму я учу тебя не потому, что ты такой молодой – прекрасный – невиновный. Мне до фонаря, виновен ты, не виновен, зарезал или застрелил. Я им хочу масть сбить.

Пенсионер сделал особый упор на слове «им».

– Усекаешь? Лишний разок оставить систему в дураках не помешает. Очень, знаешь ли, приятно. Потешиться на старости лет, поиграть с государством в шахматы. Их ход, мой ход, ты – фигура. Либо пешка, либо король. Это уже от тебя зависит. Ну как, сыграем?

Напоминаю, сейчас наш ход.

Игорь лег на нары.

– Сами-то вы чего здесь, если такой умный?

– А это мое дело. Имею ряд проблем, которые могу решить только лично и только там. – Павел Николаевич скрестил пальцы перед глазами.

– Значит, если бы вы захотели, то вышли бы?

– Нет. Сейчас уже нет. Впрочем, за что я здесь и почему, тебя не касается. Мы за тебя базарим. Не дрейфь, Игорек, я многим помог лучше любого адвоката. Самый хороший адвокат – собственная шкура, запомни. Правда, и самый дорогой.

– Что-то многовато у вас командировок с таким адвокатом.

– Их могло быть в десять раз больше. Все относительно, верно? Игорь пожал плечами:

– Может быть.

Щеколда снова лязгнула. Сержант забрал посуду.

Павел Николаевич извлек из-под воротника пиджака очередную папиросу.

– Хотя ладно, хозяин – барин. Можешь поиграть сам. В одиночку.

– Но меня должны выпустить.

– От того, что ты повторишь это еще двадцать раз, дверца не откроется. И никто ничего тебе не должен. А вот закрыть за тобой дверцу они должны. Это их хлеб, и, поверь, дело они крепко знают.

Игорь запрокинул голову, убрав подушку. Чепуха. Любой здравомыслящий человек, услышавший эту историю, немедленно встал бы на его, Игоря, сторону. Он же оборонялся, он, в конце концов, защищал свою жизнь. И по-другому не мог ее защитить.

А этот герой соцтруда явно перегибает палку. Восемь лет… Глупости, чушь! Хотя, с другой стороны, что Игорь знал о милиции, о правосудии?

С милицией он сталкивался только несколько раз – по причине своей профессии.

Работая в «такси», волей-неволей контактируешь с ГАИ. Но это так, дорожная милиция с узконаправленной спецификой. А здесь, конечно, другое. Покруче.

Игорь начал вспоминать фильмы про сыщиков. Замелькали лица актеров.

«Чтобы ты вышел отсюда, мы рисковали жизнями…»

Интересно, кто-нибудь сейчас рискует жизнью, чтобы он вышел отсюда? К примеру, Фоменко-Хоменко или та девочка-следователь с длинной косой? Вряд ли. Но они хотя бы должны поговорить с долговязым. Он подтвердит, что начал первым. Девчонка что-то говорила про нож. Холодное оружие. Неужели нельзя просто так таскать нож? Просто так?

«Может, все-таки послушать, что этот уркаган присоветует. Я ведь ничего не теряю.

Советы – они только советы, им можно следовать, а можно их забыть».

– Ты его ножом?

– Да, – прервав размышления, ответил Игорь.

– Нож скинул?

– Выбросил в мусор.

– Сказал им?

– Да.

– Плохо. Нож – это улика и отдельная статья. Но ничего, покумекаем. Давай еще раз, подробненько, с самого начала, гораздо подробнее, чем операм и следователю.

Игорь снова положил под голову подушку.

– Хорошо.

Он рассказал все заново. С момента прощания с Анютой до момента водворения в ИВС.

Павел Николаевич изредка перебивал его, как и девочка-следователь, уточняя некоторые моменты происшествия.

Игорь закончил рассказ риторическим вопросом:

– Видите, разве я виновен? Это же самооборона.

– Выкинь из головки это слово, Игорек. Это не самооборона, это даже не превышение самообороны. Это статья сто восемь, часть один. Или два, если тот, длинный, отбросит копыта. Но думаю, что не отбросит. «Бакланы» живучи. Лучше б, конечно, отбросил.

Тогда ты один останешься.

– А те двое?

– Те двое зарылись по шхерам и сами в ментовку не побегут.

– Но длинный может их назвать.

– Может. Поэтому лучше б он загнулся.

– Да ну, к черту. Пускай живет. Хорошо б он их не знал. Вдруг они только в этот день познакомились!

– Возможно. Но не очень на это рассчитывай. Так, свидетель у них наверняка есть: кто-то вызвал ментовку, значит, видел, что вас было четверо. Теперь слушай и запоминай.

Завтра или, может, сегодня тебя снова будут допрашивать. Скорее всего, девочка.

Допрашивать как подозреваемого. Опера этим не занимаются. Пока тебя допросили как свидетеля. Так полагается. Сейчас у тебя якобы появятся новые права. Это туфта бумажная. Ничего у тебя не появится. Поменьше придавай значения этому словоблудию.

Допрашивать тебя будут прямо здесь, тут, в ИВС, есть специальная комната. На допросе ты пойдешь в отказ.

– Не понимаю. Зачем?

– Слушай, Игорек, и не перебивай. Ты простился со своей Анютой и почапал к себе домой. В ее дворе ты увидел трех дерущихся парней. Само собой разумеется, ты, как благородный человек, попытался их растащить. А точнее, ты просто заступился, так как двое на одного – это не по понятиям. Когда ты оттащил одного из парней, второй выхватил «перо» и ударил длинного. Сначала в ногу, потом в живот. Тут кто-то закричал из окна. Так тебе показалось. Парень бросил нож в мусор и побежал. Тот, которого держал ты, вывернулся и ударил тебя ногой в лицо. Ты, естественно, упал. После этого он тоже убежал. Ты поднялся, начал помогать длинному, и в этот момент вас застала милиция. Усекаешь?

– Подождите, но я же уже дал показания, как все было. Их же из дела не вырвать.

– Пустяки. Тебя в отделении били?

– Нет.

– Хорошо. Тебя пугали? Тебе угрожали?

– Да вроде тоже нет. Этот Хоменко сказал, чтобы я не играл с огнем и рассказывал все, как есть. А то будут неприятности.

– Во! А говоришь, не угрожали! По-твоему, это застольный анекдот? Это самая что ни на есть угроза. Ты так жутко испугался, что просто вынужден был оговорить себя от греха подальше. Что, собственно, и сделал. Поэтому попросишь У девочки листок бумаги и напишешь жалобу на имя районного прокурора. Так, мол, и так, застращали опера в усмерть, пришлось себя оговорить. Побольше жалости.

– Да, но этот Витек, он же будет говорить другое.

– Конечно, будет. Но ты обыгрывай ситуацию. Те двое – его знакомые, и он не хочет их подставлять. Может, хочет с них «бабки» снять, потом. Поэтому сейчас грузит все на тебя. Самое главное, когда девочка будет тебя пытать, постарайся узнать, что говорит длинный. Это трудно, но можно. По принципу: «А вы пойдите, спросите у него!». Девочка молодая, проколется. Если длинный не двинул коня, его уже допросили.

– А свидетель?

– Тут придется рисковать, ничего не попишешь. Только вряд ли он из окна разглядел, кто был с ножом. Ты же сказал, что там темно было.

– Если не считать фонаря.

– Все равно вряд ли. По крайней мере, в лицо тебя точно не разглядели. Дрались вы не больше минуты. Вот, собственно, и все. Девочка проглотит, ей меньше хлопот. Ты в отказе, дело зависает «глухарем», не надо возиться с тобой, со свидетелями, с бумагами.

Это операм «палки» нужны, следакам это наследство по фигу. Главное чтобы тебя сейчас выпустили, не предъявив обвинения. Читай внимательно все, что будешь подписывать. Я уверен, что при такой версии ты соскочишь. Будешь лепетать про необходимую оборону – сядешь надолго.

– Мне надо подумать.

– Думай. Время есть. И учти, это твой единственный шанс. Единственный…

Сержант увел Игоря вечером того же дня, а через час вернул в камеру. Павел Николаевич лежал на койке, не снимая ботинок.

– Как дела, Игорек?

Игорь сел на свою койку и уставился в пол.

– Не знаю. По-моему, она не поверила.

– Это ее проблемы. Ты сам ничего не напутал?

– Кажется, нет.

– Что длинный говорит, узнал?

– Да. Она сама прочитала мне протокол.

– Ха-ха, неужели?

– Да, когда я начал ссылаться на него.

– Прекрасно, Игорек. Что мы имеем?

– Он не знает тех двоих. Они познакомились в тот день случайно, в каком-то пивняке.

Потом якобы пошли в гости к длинному. По пути встретили меня, я был пьяный.

– Так-так…

– Разумеется, зацепился первым, просто так, без причины. Потом вытащил нож и ударил длинного. В ногу и в живот. Те двое убежали. Я вернулся, чтобы добить, но он начал отбиваться, и в это время появилась милиция.

– Отлично! Вы один на один. Про ту парочку забываем. Жалобу накатал?

– Да.

– Как девочка отреагировала?

– По-моему, никак. Послушала, записала. Сказала, чтобы я не спешил и подумал.

– Это так, для тумана. Обвинение предъявила?

– Значит, не будет постановления на арест Завтра вечером тебя выпустят.

– Вы уверены?

– Ну, если ты не сморозишь какую-нибудь глупость.

– Странно. Неужели можно отговориться от чего угодно?

– Нет. Тебе повезло. Ты не успел завязнуть слишком глубоко. И заметь, ведь ты же действительно не виновен.

– Да. Тем более странно. Соврав, я получаю свободу, которая полагается мне и так.

– В философии это называется законом отрицания отрицания. Однако, Игорек, не расслабляйся. Как только длинноногий выйдет из больнички, вам устроят очную ставочку. Не дрейфь, вали все на тех двоих, прямо ему в глаза. После этого можешь спокойно жить дальше, даже не вспоминая, что когда-то посетил это госучреждение. – Павел Николаевич показал пальцем на стену.

Игорь помолчал немного, затем поднял глаза на собеседника:

– Простите, Павел Николаевич, может, я спрошу глупость… Я должен буду вам что-нибудь?

Судимый тихонько рассмеялся:

– Ты пока здесь. А потом я же говорил, что ты только фигура, а я игрок. Глупо требовать что-то от фигуры, которую сам поставил на нужную клетку. Или упрекать ее, если сам проиграл партию. Ложись, Игорек, завтра их ход.

Игорь вздрогнул от громыхания щеколды. Тусклая лампочка после сна слепила глаза.

Он спал крепко, избавляясь от накопившейся двухдневной усталости.

– Королев, подъем.

Игорь по инерции глянул на руку, забыв, что часы перед посадкой отобрали. Павел Николаевич похрапывал, уткнувшись лицом в стену.

– Который час?

– Два.

– А что случилось?

– Руки в ноги и на выход. С тобой хотят поговорить.

Игорь влез в ботинки, потер глаза и пошел за сержантом.

«Какого черта? Что еще за ночные разговоры? Дали б поспать…»

Сержант распахнул двери комнаты, где несколько часов назад Игорь беседовал с девочкой.

За столом сидел оперуполномоченный Фоменко. Он кивнул на привинченный к полу стул и чиркнул спичкой. Игорь сел.

Фоменко выпустил вверх струю дыма:

– Значит, тебе угрожали, да?

Игорь не ответил, опустив в пол глаза.

– Ну, хорошо, уважаемый, сам придумал, или кто подсказал? Думаю, что второе, у тебя самого фантазии и мозгов не хватит. Советы бывалых людей это, конечно, здорово, но надо знать, когда ими стоит воспользоваться, а когда лучше пропустить мимо ушей. Ты, выходит, решил поиграть с законом? Ну что ж, игра хорошая, но слишком велика ставочка. Этой дурочке ты рассказал красивую историю и теперь надеешься, что на этом поставят точку. Ошибаешься, на этом поставят запятую. Выходит, тебе угрожали? – закончил Фоменко тем же, чем и начал.

– Да, – чуть слышно выдавил из себя Игорь.

– Знаешь, Королев, мне, честно говоря, абсолютно наплевать на твою биографию как таковую. Я не собираюсь тебе ее менять, не собираюсь тебя уговаривать и в чем-то убеждать. Выбор в конечном итоге за тобой. И пришел я сюда только потому – я говорю тебе об этом прямо, – что не терплю, когда мой труд из-за всяких дурочек летит коту под хвост. Мне мой хлеб достается дорого, но добываю я его от души. И чтобы долго не словоблудить, я сейчас нарисую тебе две возможные ситуации, а уже после снова послушаю тебя.

Ситуация первая: ты и дальше стоишь в отказе, плачешь, что тебя запугали, и надеешься соскочить. При этом, естественно, не зная, что у меня в запасе на такие вот случаи. А на такие случаи у меня всегда есть что-нибудь в запасе, иначе я был бы плохим опером и работал где-нибудь в патрульно-постовой службе, а не в уголовке. Также ты забываешь, что впереди еще один день, за который можно очень-очень много сделать.

Особенно когда делаешь с душой. А я уж постараюсь. Не выношу, когда на меня строчат липовые жалобы. Так вот, к примеру, я проведу опознание. Сажаю тебя, рядом еще двух красавцев – вьюношей и приглашаю двух понятых и одного свидетеля, который, разумеется, сразу тебя опознает.

– Там было темно.

– Он тебя опознает! Потому что нож твой и потому что именно ты был с ножом. Разве я иду против истины? Надо будет, я найду еще свидетелей, если следователю одного покажется мало. Но, думаю, не покажется. Потому что к опознанию я приложу еще кое-что. К примеру, заключение эксперта, что на полированной поверхности рукоятки ножа имеются отпечатки пальцев некоего Игоря Валерьевича Королева. Нож, кстати, найден. В одной из тех самых мусорных куч.

После этого Игорь Валерьевич Королев может выдумывать и говорить все, что захочет. Что его били, пытали, загоняли под ногти иголки и булавки, угрожали, пугали…

Что он никого не бил ножом, что нож вовсе не его… Ну, и так далее. Все эти доводы в расчет приниматься уже не будут. Доказательная база достаточно основательна. И наш дорогой Игорь Валерьевич прямо отсюда уезжает в следственный изолятор, говоря проще, в «Кресты», где томится до суда в безделье и скуке.

На суде он по-прежнему бьет себя копытом в грудь, утверждая, что вышла ошибочка.

Суд изучает доказательства и, убеждаясь, что Игорь Валерьевич просто-напросто хочет соскочить, выносит строгий, но справедливый приговор. То есть назначает максимальный срок из тех, что предусмотрены в Кодексе. Для справки – по сто восьмой, части первой, полагается восемь лет лишения свободы. Можешь мне верить, можешь не верить, но тем, кто стоит в отказе, максимальный приговор почти всегда обеспечен. И это справедливо. Кто-то должен платить за мои стоптанные ноги, за мое потраченное на поиски улик время, за мои нервные клетки. Так что расплата идет сполна.

После суда бедный, невиновный Королев отправляется на зону с каким-нибудь соблазнительным режимом, где и проводит в тоске, печали и раздумьях последующие восемь лет. Уедет Игорь Валерьевич, так и не попрощавшись, так и не поцеловав перед дальней дорогой свою любимую невесту Анечку.

– При чем здесь Анюта? – не выдержал Игорь.

– Да не знаю, будет ли она ждать целых восемь лет какого-то уголовника. Ведь это самые лучшие годы человеческой жизни. Думаю, не будет. Она, во-первых, не глупа, а во-вторых, весьма симпатична. Упорхнет в чье-нибудь гнездышко.

Игорь начал нервно кусать ногти.

– И еще запомни: нормальными людьми оттуда, как правило, не возвращаются.

Проверено многочисленными опытами. За первой ходкой следует вторая, потом третья…

И понеслось. Вся жизнь испорчена брошенными в юности неосторожными словами: «Это не я».

Теперь ситуация вторая. Ты чистосердечно рассказываешь правду, без всяких там «угрожали», «пугали», в дальнейшем не юлишь и не выкручиваешься. Свободу в виде подписки о невыезде я тебе, конечно, гарантировать не могу: во-первых, это во власти только следователя, и во-вторых, «сто восемь» – это не семечки. То есть возможен тот вариант, что ты все равно едешь в «Кресты».

Как видишь, играю я честно, ничего тебе не гарантируя. Но… Ты зарабатываешь множество очков в свою пользу. К примеру, ты можешь делать упор на самооборону, на то, что никогда раньше ничего криминального не имел, что активно помогал следствию.

Вполне возможно, суд учтет твои доводы и переквалифицирует сто восьмую на сто одиннадцатую. А наказание там – тьфу, как правило, условное. Заметь, что, если ты стоишь в отказе, ни о какой переквалификации и речи быть не может. Но даже если суд оставит сто восьмую статью, то приговор ни в коем случае не будет максимальным.

Фоменко затушил сигарету о торец стола и выбросил окурок за батарею.

– С учетом обстоятельств, с учетом твоей личности и, главное, признания ты получишь немного. Но самое важное здесь то, – Фоменко выдержал паузу, что ты сможешь поговорить со своей Анютой. Имеется в виду до суда, конечно. Один на один. Живой разговор не заменят никакие письма и «малявы» . Верно, согласись?

Игорь потер виски ладонями. Господи, как он запутался. Он ничего не понял из того, что сказал ему Фоменко, кроме последних слов. О том, что он сможет увидеть Анюту. Он не знал, правду ли говорит Фоменко или сочиняет, но мысль о том, что он сядет в тюрьму, так ничего и не объяснив Ане и не простившись, напрочь заглушала все остальное. Всякую логику, всякий трезвый и холодный расчет.

– Вот так, милый мой Игорек, теперь выбирай. Колхоз-дело добровольное…

– Каким образом я смогу ее увидеть? Вы приведете ее сюда?

– Нет. Сюда ее не пустят. В «Кресты» тем более. Я могу организовать вам свиданьице у себя. Причем опять-таки все зависит от тебя. После того как ты дашь правдивые показания, следователь повезет тебя на уличную операцию, то есть на проверку показаний на месте. Ты показываешь и рассказываешь, как все происходило, – что-то типа театра одного актера. Тыкаешь пальцем в кучу, куда скинул «перо», фотографируешься на память вместе с понятыми, ну, и все, в принципе.

После уличной, как правило, заезжают в отделение, следователь там прочитает тебе протокол. Потом он, вернее она, захочет отобедать, сходить в туалет, позвонить маме.

Ну, мало ли, что может ей захотеться. Вот в этот момент я и приглашу к себе в гости твою Анюту. Вы чирикаете минут двадцать-тридцать в моем кабинете, не касаясь, разумеется, запрещенных тем, как то: пропаганда войны, передача шифрограмм западным спецслужбам и, конечно, твой арест. Не, объяснять ей ты можешь, но чтоб не было никаких договоров об алиби или как убрать свидетелей. Понял?

Игорь сглотнул слюну.

– А вы… вы не обманете?..

– А какой смысл? Ты идешь навстречу мне, я, естественно, тебе. О, поэзия в прозе.

Если следователь вдруг не захочет отобедать, я сделаю так, что она захочет. Это уж мои проблемы.

– Хорошо… Хорошо, я все покажу.

– Я и не сомневался, что мы договоримся. Ты ведь неглупый парень, зачем портить себе жизнь?

Фоменко нажал кнопочку на стене.

Зашел сержант.

– Все, дорогой, спокойной ночи. Иди, спи. И попутно вспоминай, как там все было/ Уличная будет завтра. И поменьше слушай советчиков.

Сержант вывел Игоря из комнаты. Павел Николаевич не спал. Он лежал на койке и курил.

– Что случилось, Игорек? Игорь сел напротив и, как прежде, уставился в пол.

– Я не знаю.

– Чего ты не знаешь?

– Ничего не знаю…

– Так, занятно… Я полагаю, тебя вытаскивал этот Фоменко? Игорь кивнул.

– Ну, а ты?

– Я признался.

– Зачем?

– Я не могу. Не могу рисковать. Я хочу увидеть Анюту.

– Ты ее и так увидишь завтра вечером. Что он там тебе наплел?

– У них есть свидетель.

– Очень сомневаюсь. Иначе Фоменко не прискакал бы к тебе в два ночи.

– Я ничего не знаю, – зачем-то снова повторил Игорь. – Я хочу видеть Анюту.

– Дурак ты, паря. – Павел Николаевич затушил окурок и отвернулся к стенке. – Поэтому надоел ты мне. Делай, как не знаешь. Когда в мужской базар встревает баба, я убегаю в сторонку. Подальше…

Игорь лег на койку и закрыл глаза.

ЧАСТЬ 1

Глава 1

– Так вот, господа, эта веселенькая собачка называлась бультерьером. Такая маленькая, похожая на белого поросеночка с розовым пятачком. И по природе своей ласковая и преданная хозяину до безумия. В данном случае – хозяйке. Но главное ее достоинство помимо преданности способность сжимать челюсти с давлением до двадцати пяти атмосфер. Вы знаете, что такое двадцать пять атмосфер? Суньте руку в гибочный пресс узнаете. И если этот маленький ротик на чем-то сжимается, даже любимый хозяин с трудом убедит собачонку отпустить то, за что она там уцепилась.

Такое вот необычное животное. А глупый и неосмотрительный мужичок как раз его в расчет и не принял, не разбирался ни фига в породах. Ну, подумаешь, бегает по кустам что-то свиноподобное и поскуливает. Ногой пни – улетит к ближайшей березе. Пшла вон!

А мужичок-то, короста, не просто так по парку прогуливался. Он, короста, интересным паскудством занимался. Одиноких лыжниц насиловал. Как снежок выпадет, нацепляет он белый маскхалат с вязаной шапочкой – и в парк. Парк большой, лыжниц много. Которые воздухом лесным подышать решили, которые жирок растрясти. Двигают лыжами по лыжне, любуются зимними пейзажами. Не спеша, со смаком. А этот ухарь тут как тут. Как партизан под елкой. Ага, едет красотка. Оружие к бою. Вокруг, кроме ворон и галок, никого. Шапочку на глаза, сзади прыг дамочке на лыжи – стоп, машина! Дамочка по инерции носом вперед, на коленки бух и никуда! Крепления ботинки держат, мужичок лыжи не отпускает – попалась бабочка в сачок.

Мужик же использует неожиданно представившуюся возможность познакомиться в самых скотских целях. Ну, в смысле похотливых. Стягивает с нижней половины лыжницы верхнюю и прочую одежды и уестествляет дамочку в ускоренном варианте. Парк, как я уже говорил, большой, кричать бесполезно, мужичок специально места поукромней выбирает. Закончит он это безобразие и в лес. Как будто и не было. Многие дамочки даже и понять не успевали, что произошло. Снежный человек, что ли, в парке завелся?

Может, стоит сообщить в научный институт?

В институт, однако, не сообщали, а все больше в наше отделение шли. Мы этот чертов парк обслуживали. И так-то от него хлопот – то грабежи, то убийства, а тут еще такие лыжные фокусы. Ну, прямо, фристайл порнографический.

Прикидываете, шесть эпизодов уже надыбали, а как ловить, черт его знает. Не самим же в маскхалатах по кустам прыгать. И через средства массовой информации лыжниц не шибко предупредишь. В принципе, это сейчас запросто, чуть что-товарищи, по улице гуляют маньяки, будьте бдительны! А тогда – ни-ни. Нечего панику разводить в нашем самом безопасном городе. Чувствуем, если седьмой эпизод случится, нас, оперов, начальство само, как лыжниц, уестествит. Точно придется маскхалата шить и по парку партизанить.

Но как повезло нам и как не повезло мужичку! Число семь действительно магическое.

Дамочка каталась на лыжах не одна, а со своей маленькой подружкой, бультерьеркой по кличке Крэйзи. Надо ж такую кликуху придумать!

И когда крошка Крэйзи увидела описанную мной сценку, она просто из себя вышла от такого нахальства и бесстыдства. На ее преданных собачьих глазах лишают чести любимую хозяйку! Бардак! Команда «Фас!» в таких случаях даже не требуется. Тихонько разгоняемся, тихонько взлетаем и тихонько вешаемся на голой заднице мужичка, сжав челюсти на все двадцать пять атмосфер.

Ничего паровозик получился. Дамочка орет, мужичок даже не орет, а извергает рев турбин сверхзвукового истребителя, Крэйзи висит, как присоска, и отцепляться не собирается. Мужичок, забыв про жертву, прямо со спущенными штанами помчался по лыжне в свободном направлении; хозяйка опомнилась, и за ним. Через пару километров нагнала, благо была неплохой лыжницей. Собачка как висела, так и висит; народ, гуляющий по парку, шарахается; мужичок уже не истребителем, а тяжелым бомбардировщиком воет.

Хозяйка: «Крэйзи, фу! Фу!». Но какое, к черту, «фу», если поругана хозяйская честь.

Никакого «фу». Короче, пока половину задницы у мужичка не оттяпала, не успокоилась…

– Ты не устал тараторить, Вовчик? Скажи, сам сочинил или рассказал кто?

– Вот те крест – было! Позвони в мой бывший отдел, там все эту историю помнят.

Мужичку семь лет влепили и третью группу инвалидности. Но как с одной половиной задницы жить-то?

Рассказчика перебил телефонный звонок. Вовчик снял, трубку.

– Белкин слушает… Казанцева нет, он в морге… Что значит, когда умер?! Он в морг на опознание уехал. Что-нибудь передать? Ну, как хотите.

– Достали казанцевские козы, – пожаловался Белкин, положив трубку, Единственный номер постоянно занят из-за его баб. Петрович, скажи ему, пускай домашний телефон дает. А то к нам, как в справочное Аэрофлота. Звони, не звони – глухо.

– Я говорил, бесполезно. Он утверждает, что все его знакомые дамы состоят у него на оперативной связи, а значит, это служебные дела, а не личные. Поэтому и телефон должен быть служебный.

– Сказал бы я, на какой связи они у него состоят. Диван, посмотри, еле жив. Еще пара его «оперативных встреч» – и мы останемся без мебели. Прикинь, Петрович, ему нормальных баб уже не хватает, он уже с женами убитых бандитов шалит. Мол, отрабатывает на причастность. Как мордашка ничего, Казанова тут как тут-дайте отработаю. Даже если дело не его.

– Брось ты, Вовчик, – вмешался в разговор третий из находившихся в кабинете, опер Паша Гончаров, – Казанова неисправим, а его амурные шашни действительно иногда помогают.

Белкин не стал спорить, склонившись над бумагами.

Вновь затрещал телефон.

– Во, опять какой-нибудь казанцевский бабец. Скажи, что Казанцев из морга не вернется. Разлагается.

Паша поднял трубку.

– Это тебя, нытик. Наверное, тот мужик из парка с половиной задницы.

Вовчик, ухмыльнувшись, подошел к телефону.

– Владимир Викторович, здравствуйте. Это Олег Уткин. Помните, из девяносто второго дома?

– Помню. Здорово.

– Вы извините, что отрываю… Это не вы, случаем, занимаетесь делом Мотылевского?

Вовчик удивленно поднял бровь:

– Мы все им занимаемся, но персональную ответственность несу действительно я. Это моя территория. А ты что, знаешь, кто его завалил?

Паша и Петрович разом уставились на Белкина.

– Нет, я не знаю… Просто есть люди, которые хотели бы пообщаться с вами по этому вопросу. Меня попросили связаться. Я здесь навроде посредника.

– А что, люди не могут узнать у дежурного телефон отделения по раскрытию убийств?

Самим не позвонить?

– Да нет, могут, конечно. Но когда кого-то знаешь, лучше напрямую.

– Ну, хорошо. Но хоть они-то знают расклад?

– Не думаю. У них, возможно, имеются подозрения. Вообще-то, они хотели бы поговорить неофициально…

– Поэтому тебя и попросили. Понятно. Хорошо, пускай подъезжают. Адрес знаешь?

– Да, вытрезвитель. Простите, а нельзя где-нибудь в другом месте? На стороне? А то вытрезвитель как-то несолидно.

– Ничего подобного. Они хотят поговорить со мной, интерес имеют они, поэтому условия ставлю я. Мне здесь нравится. А что касается вытрезвителя, то могу сказать, что недавно у меня в гостях был мужичок, у которого в кабинете стоит прямой телефон с Черномырдиным. И ничего, мужичок ушел от меня вполне удовлетворенный беседой.

Людей интересую я, а не обстановка, верно?

– Ладно, я передам. Когда к вам можно подъехать?

– Сегодня в пять. Я буду на месте.

– Они представятся от Олега.

– Да я уж догадываюсь, что не от Патриарха Всея Руси. Пока.

– Что там? – полюбопытствовал Петрович.

– Начинается, – вздохнул Белкин. – Как бандита грохнут, так «стрелки» идут, «разговоры», «секреты». Когда Мотылевского нашли, позавчера? Во, уже звонят.

– Кто?

– Откуда мне знать? Сегодня в пять познакомлюсь. Это звонил Уткин Олег, фраерок мелкий с моей бывшей территории. Так, ничего особенного, сам никуда не вписывался, но знал много. Приторговывал наркотой, в застойные времена фарцевал. Ему сейчас тридцатник где-то, в последний раз я встретил его года два назад, на улице, случайно.

Понятия не имею, что он сейчас из себя представляет. Но до уровня Мотылевского вряд ли дорос. Здесь, видишь ли, встречаться не хотят…

– Ну, иногда действительно полезнее встретиться на стороне. Не все любят казенные стены.

– Да я в гнездо осиное залезу ради крупицы полезной информации. А тут, чувствую, старую песню заведут – мы в долгу не останемся, вы постарайтесь, вы уж как-нибудь, а сами мы и рады бы помочь, да ничего не знаем. Кроме того, скажут, что Мотылевский был прекрасным другом, мужем, автори… не, этого не скажут. Слово «авторитет» в нынешнее время имеет единственное значение.

Так что пускай сами приезжают. Посмотрят на наши стены, может, денег на ремонт дадут. Тот, что с Черномырдиным по телефону прямому болтает, обещал, да не дал. А я его специально тогда к нам вытащил.

Белкин откинулся на стуле и сложил ладони на затылке.

Убийство Мотылевского представляло собой типичную вариацию на тему бандитскокоммерческих разборок и имело очень туманные перспективы раскрытия. Как и все аналогичные убийства. Поэтому выхватывать сабли из ножен и с криком «Да-а-а-а-ешь!!!»

Мчаться к заветной цели как-то не хотелось. «Все, что нужно, мы, конечно, сделаем, но не спеша, не торопясь, без особенного внутреннего настроения. Сцапаем то, что само приплывет в руки. А не. приплывет – что же, не смогли, мы не всесильны».

Мотылевский действительно занимал высокую ступень на питерской бандитскоиерархической лестнице. Его возраст приближался к сорока, он считался патриархом, «стариком». Фамилия его была если не нарицательной, то не менее известной, чем фамилии Малышева и Кумарина.

По словам подъехавших на место РУОПовцев, Мотылевский, в отличие от многих авторитетов, не очень старался прикрываться коммерческой деятельностью и принимал непосредственное участие во всяческих разборках и наездах. По слухам, скатавшись в прошлом году в Швецию поохотиться на уток, он вместо утки подстрелил бывшего соотечественника, что-то там не поделившего с фирмой, которую прикрывала группировка дяди Славы. Но слухи к делу не пришьешь, поэтому шведские власти только развели руками, объясняя, что слово «глухарь» интернациональное, «глухари» водятся и в России, и в Швеции, так же как и утки.

Официально Мотылевский являлся директором какого-то АОЗТ. АОЗТ это нигде не проявлялось и нигде не рекламировалось, потому что даже сам шеф, наверное, до конца не представлял, чем занимается его предприятие. Но чуть что – я директор, я не бандит.

О похождениях Мотылевского на отчизне РУОПовцы не распространялись, возможно, из-за того, что не хотели раскрывать профессиональные секреты, а возможно, потому, что попросту ничего не знали.

До позавчерашнего дня Вовчик знал о Мотылевском лишь чуть больше обыкновенного гражданского человека, черпающего сведения из средств массовой информации и трамвайных сплетен. Район, обслуживаемый убойным отделом, где трудился Белкин, данным авторитетом не контролировался, поэтому перекинуться словечком о возможных причинах убийства было не с кем. Местных же бандитов убийство интересовало только с той позиции, что завтра с любым из них могла приключиться подобная история.

Мотылевский был найден застреленным в одной из своих многочисленных конспиративных квартир, разбросанных по всему городу. Прописку же имел в какой-то коммуналке, где, разумеется, никогда не появлялся.

Жил покойный, как и подобает людям его положения, где считал нужным, вернее – необходимым, поэтому и держал большое количество «хат», а отнюдь не из-за того, что любил пустить пыль в глаза, показывая свою состоятельность. Вынужденная мера предосторожности. При заморочках никогда не помешает иметь пару глаз за спиной и несколько подземных нор-убежищ.

Обнаружил его сосед по площадке, отреагировав на незапертую дверь квартиры напротив. Авторитет лежал на пороге, ногами к выходу, застреленный тремя выстрелами в спину. Плюс контрольная пуля в затылок.

Судя по кровавым брызгам на стенах площадки и на двери, пули были выпущены в ту же секунду, как он открыл замок. Ключи так и остались зажатыми в руке. Затем, вероятно, тело перетащили за порог, чтобы не пугать покойником жильцов, где и бросили. Двери почему-то закрывать не стали, хотя по элементарной преступной логике чем позднее найдут труп, тем лучше. Не были забраны документы, что обычно практикуется при убийствах. А тут – пожалуйста, паспорт, права, визитки. Выстрелов никто не слышал, это как раз неудивительно. Стрелковое оружие совершенствуется, и прицепить глушачок на любую модель пистолета – что гвоздь в стенку вбить.

Точного времени смерти установить не удалось. На этаже располагалось по две квартиры, дом имел лифт, сосед, обнаруживший Мотылевского, вернулся домой поддатый в одиннадцать вечера и через полчаса, слегка протрезвев, вызвал милицию.

Судебный медик, рассмотрев свой длинный градусник, констатировал, что несчастье приключилось около трех-четырех часов назад. А может, двух. В принципе, неважно, потому что негодяи уже смылись, и организовывать преследование по горячим следам не имело смысла.

Начальник районного уголовного розыска, вырванный прямо из-за вечернего стола, ковыряя мизинцем в зубах и выхаживая вокруг лежащего тела, цинично подметил: «Какое гнусное самоубийство», но следователь прокуратуры не прислушался к его логичным доводам и без зазрения совести возбудил «глухаря» по сто третьей статье. Столбик процента раскрываемости убийств упал еще на одно деление.

Закончив возиться с протоколом осмотра, следователь заметил, что покойного должен опознать кто-нибудь из родственников или знакомых. Белкин, дежуривший от убойного отдела, долго голову ломать не стал. Он нашел визитку господина Мотылевского Владислава Сергеевича, коммерческого директора АОЗТ «Снежинка», и набрал указанный на ней номер телефона.

«Здравствуйте. Господин Мотылевский, к сожалению, не может сейчас поговорить с вами. После сигнала оставьте свое сообщение, и при первой возможности он перезвонит вам. Спасибо».

«Да не за что, – ответил Вовчик. – Передайте господину Мотылевскому, что он вряд ли сможет позвонить мне и вообще кому бы то ни было, потому что сейчас находится по такому-то адресу совместно с опергруппой, расследующей его убийство».

Этого вполне хватило, чтобы через полчаса у дверей квартиры объявились крайне взволнованные ребята с «Мотороллами» в руках. Вместо того чтобы спокойно побеседовать, ребятишки начали нервно суетиться, кричать, размахивать руками, а один даже блеванул в мусорный бачок этажом ниже.

Вовчику удалось найти в команде старшего и поговорить с ним наедине в квартире соседа. Собеседник постоянно курил, никак не мог сосредоточиться и на вопросы, поставленные опером, отвечал крайне невнятно. Вовчик выяснил, что последний раз живым Славу Мотылевского видели около шести вечера в кабаке «Ромашка», где авторитет имел обыкновение закусывать.

Около семи кто-то позвонил на его «Мотороллу», но сути разговора никто не понял, Слава отвечал односложно – «да» и «нет». В течение дня была масса звонков, но именно этот запомнился собеседнику, потому что покойный никак его не откомментировал, а сразу после разговора заметно помрачнел. На вопросы типа «Что, Слава, непонятки?» Мотылевский не реагировал, выпил две по сто коньяку, чего обычно в это время суток не делал, и в восемь вечера укатил на своем «Мерсе» вместе с двумя охранниками и водителем в неизвестном направлении. Охранников сейчас ищут, и через несколько часов они будут здесь. В последнем Вовчик усомнился, потому что наверняка сначала с ними захотят побеседовать товарищи убитого, а для любого разговора нужно время. И если охранники и водитель что-то знают, то вряд ли они предстанут перед Вовчиком – скорее, они предстанут перед Всевышним.

Адрес, где был обнаружен Мотылевский, знал очень ограниченный круг лиц. Квартира использовалась в основном для любовных развлечений и изредка для деловых встреч.

Появлялся здесь авторитет нерегулярно, то есть когда в голову взбредет, и никому не отчитывался, почему именно сегодня он выбрал это жилище.

Квартира имела три комнаты и обставлена была с подобающим шиком ванна, к примеру, была с гидромассажем, а уж видео-аудио-безделушек никто даже не считал. Как выяснилось впоследствии, записано было гнездышко на какую-то бабулю, неизвестно где находящуюся и неизвестно, существующую ли в обществе. По крайней мере, гидромассаж заделали явно не для нее.

На вопрос о возможных мотивах убийства Мотылевского собеседник Вовчика виновато пожал своими широкими плечами и покачал большой бритой головой. По этому жесту Белкин понял, что либо товарищ ничего не знает, либо мотивов настолько много, что выбрать сразу наиболее подходящий очень проблематично.

Эксперт-криминалист обнаружил на входных дверях несколько следов пальцевых захватов, но кому они принадлежат – то ли Мотылевскому, то ли соседу – пьянице, то ли убийце, то ли рядовому или начальствующему составу райотдела – сказать пока, естественно, не мог.

Короче говоря, поприсутствовав на месте происшествия, Вовчик твердо уяснил, что надо запасаться бумагой и с самого первого дня браться за заполнение белых корочек оперативно-поискового дела. Либо раскрывай, либо показывай, как раскрываешь. Если не будет ни того, ни другого, случится конфуз с занесением в личное дело.

Белкин потянулся и вылез из-за стола. Осмотрев в поисках остатков кофе банки, в изобилии присутствующие на кабинетном подоконнике, и ничего не обнаружив, он вернулся на место.

Выдвинув ящик стола, он достал оттуда чистый лист и белого заводного цыпленка.

Повернув пару раз ключик, Вовчик поставил цыпленка на блюдце и отпустил руку.

Цыпленок запрыгал и застучал клювом по фарфору.

Паша вытаращился на коллегу.

– Белкин, ты что, совсем, что ли? Детство в «очке» заиграло? Может, тебе куколку купить или настольный футбол?

Вовчик, помолчав несколько секунд, негромко ответил:

– Ты ничего не понимаешь, Гончар. Это самый надежный агент. Смотри, что он делает.

Стучит. Безвозмездно, бескорыстно и от всей души. Он знает о всех секретах на этом блюдце. Мне остается только записывать. Мне ничего не надо выдумывать. Никакой липы.

Белкин взял ручки и написал на чистом листе:

«Секретно. Экземпляр единственный. Принял Белкин. Агент Цыплаков. Место встречи обусловлено. 6 мая 1995 года. Источник сообщает, что, выполняя ранее полученное задание, встретился со своим приятелем Уткиным Олегом. В разговоре Уткин упомянул, что знаком с людьми, могущими иметь сведения об убийстве преступного авторитета Мотылевского. Сам Уткин о причинах и мотивах убийства не догадывается».

Поставив точку, Белкин сунул бумагу в корочки и остановил цыпленка.

– Отлично, агент Цыплаков. Вы нам очень помогли. Продолжайте выявлять сведения о личности убитого и причастных к его смерти лицах.

Гончаров покрутил пальцем у виска и рекламным голосом изрек:

– Я работаю врачом-психиатром уже пятнадцать лет. И мне достаточно одного взгляда, чтобы определить среди моих клиентов потенциальных самоубийц. Всем им я советую пользоваться мылом «Сорти-фрут». Оно прекрасно мылит веревку и идеально подходит для задуманного мероприятия! Мыло, создающее настроение! Красивый исход без особых хлопот!!!

– Давай, Гончар, давай. Очень остроумно. Ты такой веселый, потому что на методсовет по этому «глухарю» не поедешь. Но ничего, я, вообще-то, в отпуск собрался. Так что в кабинете тебе отсидеться не удастся. Психиатр…

Глава 2

– Слышь, мужички, у меня со стола дело пропало. Никто не брал?

Таничев хмыкнул и ткнул пальцем в стену:

– А ты вот этот плакатик внимательно изучал?

На плакатике симпатичная девочка прижимала к мордашке рулон туалетной бумаги.

«Сама нежность» – гласила пояснительная фраза, начертанная рядом с личиком.

Плакатик притащил опер Казанцев, а ему, в свою очередь, подарила этот «шедевр» какая-то знакомая, работавшая в метро.

Белкин потер затылок:

– Петрович, ты хочешь сказать, что какая-то бестия перевела мое дело на туалетную бумагу? Я понимаю: когда Казанове приспичит, он все без разбора тащит, но чтоб целое дело?!

– А ты у меня хоть одну бумажку на столе видел, Шарапов?

– Нет, конечно. Потому что мне твои бумажки на фиг не нужны. Да и никому не нужны.

Разве что начальству.

– Хм… В общем-то, верно. А что такое дело? Это куча бумажек. Поэтому и оно на фиг никому не нужно. Не переживай, поищи у себя получше. А может, действительно Казанова тырнул?

– Там секретные бумаги были.

– Новые напишешь.

– Неохота.

– Что делать, мой друг?

Белкин начал выдвигать ящики полуразвалившегося стола, который заменял Вовчику сейф.

В кабинет зашел оперуполномоченный Константин Сергеевич Казанцев, попросту Казанова, вернувшийся из морга.

Он плюхнулся на свое место и многозначительно прокомментировал:

– Фу!

– Казанова, ты у меня со стола дело не брал? – поинтересовался Белкин.

– Оно мне нужно, как машинка для полировки ногтей. Хотя нет, от такой машинки я б не отказался, девки визжали бы.

Петрович пожал плечами: мол, что я говорил? Белкин опять стал рыться в ящиках.

– Во, нашел. Вниз провалилось. Слава Богу. Белкин раскрыл корочки и начал расшивать тесемки.

– Ну, что в морге? – спросил Таничев.

– Да нормально. Опознали красавца. Представляете, мужики, захожу я в ихнюю прозекторскую, где трупы потрошат, на столах там парочка клиентов лежит, кишки пораскинув, а эти сидят, обедают.

– Кто, трупы?

– Санитары. Врач уже ушел, они остались покойников зашивать. Кивают мне, мол, проходите, мы сейчас. Я прошел, жду, когда они закончат. Мне ж моего найти надо, не самому ведь по холодильнику ползать. А эти не спешат, жуют себе и чайком из термоса запивают. А обстановочка там, хочу вам сказать, очень к обеду располагающая.

Особенно запашок. Этим же все по боку. Один протягивает мне бутерброд с какой-то дрянью и говорит: «Угощайтесь, прекрасные миноги». Сволочи, я тут же чуть не блеванул, извиняюсь за нелитературное слово. Хорошо, пообедать не успел.

Чернушники…

– Да, любят они миног, – подтвердил Таничев.

– Петрович, я на обратном пути в одно место зарулил, раздобыл списки нудистов района. Завтра выдерну парочку.

– Кого-кого? – Белкин и Таничев одновременно посмотрели на Казанцева.

– Ну, этих, которые деньги старинные собирают. Надо бумаг подсобрать по «мокрухе»

На Лесной, где коллекционера завалили.

– Нудисты? Это те, что голыми ходят? Теперь уже на собратьев по оружию смотрел Казанцев:

– Голыми? Это еще зачем?

– А им так деньги удобнее собирать. Слышь, Константин Сергеевич, я тоже в детстве Эйнштейна с Франкенштейном путал, но чтоб нудистов с нумизматами…

Казанцев озадаченно посмотрел на свой список.

– Да ну вас к черту! Какие еще нумизматы?! Нумизматы – это обезьяны такие, А те, что деньги собирают, это как раз нудисты. Вот, гляньте.

Костик достал из ящика стола белые корочки.

– Пожалуйста, план мероприятий по делу, утвержденный тремя начальниками. Третьим пунктом идет: «Проверить на причастность нудистов, проживающих на территории района». Мало того, резолюция какого-то босса из Главка:

«Тов. Казанцев, почему отработано так мало нудистов? Активируйте работу». Так что, господа, никаких ошибок. Хотя, в принципе, какая разница – нудисты, нумизматы, один черт – «глухарь».

Таничев перевел взгляд на Белкина, затем опять указал на плакатик с «Самой нежностью».

– Это вам к вопросу о ценности наших бумаг. Белкин пожал плечами и снова склонился над своим делом.

В небольшом коридоре, соединяющем кабинет с улицей, послышались шаги, затем раздался стук в дверь.

– Заходите.

На пороге возникли три фигуры.

– Белкин кто?

Вовчик взглянул на вошедших, затем на часы:

– Я.

– Мы от Уткина.

– Проходите. Стулья в углу. Петрович, иди в кладовую, мне побазарить нужно. Таничев понимающе кивнул.

– Константин Сергеевич, ты бы тоже переселился на время туда со своими нудистами.

Казанцев не возражал. Взаимная договоренность. Когда кому-то нужно поболтать один на один, остальные исчезают и не подслушивают.

Троица села на предложенные места. Первому, самому старшему по возрасту и, вероятно, по положению, было лет сорок. Строгую прическу, смазанную каким-то блестящим составом, красили седые волосы на висках и челке. Он был облачен в строгий костюм серого цвета и белую рубашку с пристегивающимся воротником; на шее красовался изысканный шелковый галстук. Нижнего белья Белкин разглядеть не смог. На среднем пальце правой руки висел перстень-печатка весьма внушительных размеров.

Сама рука сжимала антикварную трость с рукоятью в виде кошачьей головы. Глазки котейки сверкали, возможно, натуральным изумрудным блеском. То есть вполне представительный видок. Не то что у Казанцева, месяц ходившего в одной рубахе.

Второй гость был помоложе лет на десять. Он был менее разборчив в тонкостях одежды и украшениях, но зато имел более крупные габариты организма.

Третий посетитель, молодой товарищ лет двадцати пяти, совсем уж не знал меры в ювелирных прибамбасах. Их было так много, что Белкин просто не смог заострить внимание на чем-то конкретном. Чем-то товарищ напоминал саркофаг фараона Тутанхамона. Прически как таковой на голове не было, а под спортивным костюмом глянцево-синего цвета угадывалась суровая мускулатура. Товарищ жевал резинку, периодически выдувая пузыри.

Все остальные элементы внешности Белкин решил рассмотреть по ходу разговора.

– Слушаю вас. Хотя для начала давайте представимся.

– Да, – коротко ответил старший и протянул Вовчику визитную карточку.

«Шалимов Борис Сергеевич. Коммерческий директор ТОО „Мотылек“».

Белкин поднял глаза. Очень приятно. Еще один авторитет. Фамилия была известна Вовчику, хотя живьем он видел директора «Мотылька» впервые. И известна она была вовсе не потому, что «Мотылек» парил на вершине питерского бизнеса. Шалимов, как и убитый Мотылевский (странное совпадение: Мотылевский

– «Мотылек», что-то в этом есть), являлся довольно внушительной фигурой в преступном табеле о рангах. Правда, в отличие от погибшего коллеги, он отошел от непосредственного участия во всяких криминальных гадостях и занялся легальным бизнесом. Но от этого не стал менее авторитетным. Мозги всегда ценились выше грубой силы, а то, что Шалимов держал под контролем такую крупную стаю бойцов и просто сочувствующих, говорило, что мозгами он располагает в нужном количестве.

Года четыре назад, освободившись из мест лишения свободы, Шалим сколотил довольно сплоченную бригаду и взял под контроль пару крупных точек по сбыту наркотиков, применив метод «возгонки и абсорбции», то есть устранив недовольных и подмяв под себя остальных. Одолевая впоследствии редут за редутом, он расширял границы своих владений и охватывал заботой все новые сферы чужой деятельности. Поговаривали, что Шалим весьма умелый организатор и, отойди *он от дел, его группировка, оставшись без лидера, мгновенно развалится.

Впридачу к традиционным способам обработки клиентов, таким как запугивание, покушение и физическое воздействие, он применял и весьма нестандартные. Были известны случаи, когда он «приглашал» для обработки крупных банкиров или предпринимателей психолога-гипнотизера, причем не шарлатана с липовым медицинским дипломом, а высококлассного специалиста если не с мировым, то с достаточно громким именем.

В дальнейшем Шалим пошел по традиционному пути: потихоньку превратился в капиталиста-бизнесмена, с одной – лицевой – стороны, оставаясь бандитским авторитетом и лидером, с другой – теневой.

Белкин, впрочем, знал о Шалимове не больше, чем о Мотылевском. Но один факт был известен ему доподлинно. И увидев визитку своего гостя и фамилию, стоящую на ней, именно этому факту и удивился. Группировки Мотылевского и Шалимова враждовали.

Конечно, любая группировка мечтает занять лидирующее положение, избавившись от конкурента, и ни о какой дружбе и любви между командами не может быть и речи, но наряду с этим всегда существует и джентльменский подход – не лезь в наши дела, и мы не будем лезть в твои; не занимай нашу территорию, и мы оставим в покое твою; не стреляй по нашим людям, и мы не откроем огонь по твоим. И так далее. В любом, даже в самом «гнилом базаре» можно всегда найти компромисс.

Поиски же компромиссов между Мотылевским и Шалимовым всегда проходили крайне болезненно. Может, потому, что они контролировали районы, расположенные по соседству, и пути их пересекались чаще, чем надо, а может, из-за несхожести характеров. Гибкости и расчетливости Шалимова противостояли дерзость и напор Мотылевского. Белкин перевел взгляд на сопровождающих Шалимова.

– Мои замы по экономической линии, – ответил Шалимов за них. – Виктор Михайлович и Денис.

– Слушаю.

– Вам сказали, что мы по поводу Мотылевского?

Вовчик кивнул.

– Перед началом нашего разговора я хочу обратить внимание на пару моментов.

«Красиво излагает, – подумал Вовчик. – Наверняка знает, чем отличаются нудисты от нумизматов».

– Во-первых, – продолжал Шалимов, – о нашей беседе, по возможности, должны знать всего четверо.

Шалим обвел рукой присутствующих.

– Надеюсь, не стоит беспокоиться о записывающей и подслушивающей аппаратуре? – уточнил он.

– Помилуйте, – развел руками Белкин. Он не лукавил, никаких «жучков» никто из убойного отдела не ставил. За «жучков», запущенных другими службами, он, естественно, ручаться не мог, но глубоко сомневался, что кому-то могло взбрести в башку их слушать.

– Момент второй. Я не буду вводить вас в долгие и запутанные взаимоотношения между лицами, о которых пойдет речь, а попробую обрисовать ситуацию буквально в двух словах.

– Ваше право.

Шалимов поставил трость к столу. Вовчик обратил внимание, что движения Бориса Сергеевича плавны и лениво-неторопливы, как у кошки.

– Да, еще один момент, который, впрочем, можно отнести непосредственно к теме.

Гибель Славы мало нас тронула, он не входил в число наших друзей. Однако мы крайне заинтересованы в раскрытии этого убийства.

Белкин поднял бровь.

– Сейчас поясню. Вы, несомненно, уже в курсе, чем занимался Слава. Газетчики дорвались до «клубнички». Но и без них никаких секретов о характере его истинной деятельности для вас наверняка не существовало.

– Разумеется. Газеты, кстати, писали и о вас.

– Что делать! Оговорить человека, когда-то сидевшего, ничего не стоит. Но беседа наша сугубо доверительная, и я не буду что-то вам доказывать. Скажу все же, что кое-что из написанного имеет под собой почву.

Белкин улыбнулся:

– Без проблем.

– Да, так вот. На сегодняшний день сложилась такая ситуация, что вину в смерти Мотылевского необоснованно возлагают на меня. Точнее, на моих людей.

– А это не так? – подковырнул Белкин.

– Это не так. Никто из моих людей не имеет отношения к этому делу. Поэтому-то мы и заинтересованы найти настоящего убийцу.

– Вот как? Какой же негодяй думает на вас?

– У Мотылевского, как вам известно, довольно мощная семья.

– И что же заставляет эту «семью» предполагать, что это вы убили их «папу»?

– Это довольно сложно объяснить, но я постараюсь.

Шалимов достал из пиджака навороченный портсигар и вытащил из него обыкновенный «Беломор».

– Около двух лет назад одна крупная компания, назовем ее А, решила построить в центре города элитный респектабельный комплекс для отдыха. Туда должны были входить ресторан, казино, небольшая гостиница европейского уровня и магазин. Все это планировалось разместить в одном здании – на Рябиновой, 25. Там когда-то был обычный жилой дом, пошедший на расселение в связи с капремонтом. Как вам, может быть, известно, для того чтобы оформить договор аренды помещения с последующим выкупом, надо предоставить в КУГИ документы, подтверждающие, что фирма располагает необходимыми средствами. Среди документов, к примеру, должны быть баланс предприятия и справка о средствах на его расчетном счету.

К сожалению, на тот момент времени фирма А не располагала такими средствами. Вы догадываетесь, выкупить дом целиком в престижном районе, это не дачу в Синявино построить.

Тогда руководитель предприятия обращается к своему знакомому «кенту», о, простите, Бога ради, к своему знакомому предпринимателю, директору компании Б. Тот не возражает перевести необходимую сумму на счет фирмы своего коллеги по бизнесу. Но с маленьким условием: деньги возвращать не обязательно, зато все доходы от будущего комплекса делить в отношении три к семи. Условие было принято, причем без всякого документального оформления, потому что, как я уже отметил, директора ходили в «кентах». Просто один написал другому расписочку на переведенную сумму.

Договор аренды для простоты был оформлен на фирму А. Потом началось строительство, длившееся до апреля этого года. И наконец в апреле комплекс был открыт, вы могли читать об этом событии в прессе.

И все бы прекрасно, но возникла неожиданная проблема. Приятель А решил отказаться от своего обещания платить треть доходов, а предложил вернуть занятую сумму с учетом инфляции плюс небольшие проценты. Вы понимаете, что такие повороты не приняты в деловом мире. Слово должно держаться.

– Понятно. И обиженный бизнесмен Б обращается к своим защитникам, то есть к «крыше».

– Обиженный бизнесмен обратился ко мне. Будем считать, что я действительно был и есть его «крыша».

– Соответственно, если я правильно догадался, – продолжал Белкин, господин Мотылевский являлся «крышей» фирмы А. Верно?

– Вы правильно догадались. И зная Славу, я могу предположить, что идея простого возвращения денег исходит от него, а не от директора. После этого мы несколько раз встретились с Мотылевским на высоком уровне и пытались урегулировать возникшую запутку. К сожалению, это так и не удалось сделать. Мотылевский не признает никаких методов, кроме силовых. Тем не менее, мне удалось договориться с ним еще на одну встречу, чтобы окончательно расставить все точки над «i».

– И что же?

– Встреча не состоялась по одной причине. Накануне Слава был убит.

В комнате повисла тишина. Белкин посчитал, что нет смысла затягивать переговоры.

– И теперь у ребят Мотылевского возникли кое-какие нехорошие подозрения в отношении вас?

– Совершенно верно.

– И вы хотите доказать, что убийство совершено не вашими людьми и инициатива исходит не от вас. Хорошо, если б Мотылевский остался жив, каковы ваши шансы получить эти тридцать процентов?

– Весьма невелики.

– А теперь?

– Как ни странно, еще меньше.

– Тогда чего вы переживаете? Идите и объясните это Славиным пацанам, они от вас и отвяжутся.

Шалимов улыбнулся.

– Спасибо за совет. Они не поверят, потому как, зная, что мы ничего не получим от предстоящей встречи, решат, что Шалимов убрал Мотылевского хотя бы по причинам морального удовлетворения. Но, поверьте, я не делал этого.

– Верю, верю. Я вообще всем верю.

– Для них же не достаточно одного моего слова. Им нужны более веские доказательства. Что поделаешь, благородство вырождается.

– И если вы не представляете этих доказательств…

– Пацаны не хотят крови, – неожиданно вступил в разговор Денис-Тутанхамон.

Вовчик так же резко ответил:

– Зато «пацаны» хотят ездить на «Мерсах» и отдыхать в Ницце. И считают, что для этого достаточно надеть бордовый пиджак, побрить макушку и сунуть в карман ствол. А когда оказывается, что пиджаков и пистолетов много, а «Мерседесов» мало, начинают искать справедливость с помощью этих самых пистолетов. Скромнее надо быть, товарищ, начинать с «Запорожца» и Крыма…

– Спокойно, Денис. Мы действительно, Владимир Викторович, не хотели бы затевать междоусобицу. Худой мир лучше хорошей войны.

– Так не затевайте.

– Мы встретились вчера с ребятами Славы. Они дали нам месяц на поиск доказательств. Потом последует ответный ход.

– А далее цепная реакция.

– Не исключено. Поэтому нам крайне важно получить эти доказательства. Понимаете, нужен даже не столько человек, сколько улики.

– Да, чего уж .тут не понять? Но, простите, я-то чем могу помочь? Я не знаю даже близких друзей Мотылевского. Где я вам раздобуду эти доказательства? У Славы, кроме той запутки, что вы мне рассказали, наверняка еще масса других. Тут года не хватит, чтобы разобраться… К тому же хочу заметить, что заказные убийства практически не раскрываемы, если исполнены грамотно. А Славу валили не пацаны зеленые. В смысле пацаны, но не зеленые. Вам же самим проще найти эти доказательства.

– Согласен. Мы уже задействовали несколько иных каналов помимо вашего. И не исключено, что мы получим кое-какую информацию. От вас же зависит ее реализация.

Понимаете?

Белкин безразлично ответил:

– Понимаю.

– И конечно, не за спасибо, Владимир Викторович.

Белкин оторвал глаза от эротического календаря под стеклом.

– Десять тысяч долларов, – Первая фраза, сказанная третьим гостем.

– Лучше ремонт этого помещения, – ответил Вовчик.

Шалимов еще раз улыбнулся.

– Базара нет. Спонсорство нынче модно. Итак, вы согласны?

– Согласен, но без всяких гарантий в успешном исходе.

– Разумеется. Но многое, конечно, зависит от нас. Вам, как я уже говорил, остается только реализовать информацию…

Нечаянно Белкин зацепил блюдце. Пружина внутри игрушки пришла в движение, и цыпленок несколько раз стукнул клювом.

– Что это? – удивился Борис Сергеевич.

– А, что-то вроде талисмана. Если меня ждут неприятности, он начинает стучать, и я отказываюсь от принятых решений. Шутка. Это просто игрушка. Кто-то забыл.

– Да, если бы он действительно мог предсказывать будущее, я, пожалуй, купил бы себе парочку в «Детском мире».

– Как мне выйти на вас, если что-то появится? По этой визитке?

– Да. Первый телефон установлен в офисе. До одиннадцати часов меня можно застать там, я провожу планерку. Второй – «Моторолла». На всякий случай вот вам еще один номер, Виктора Михайловича.

Спутник Шалимова протянул свою визитку.

– Еще раз прошу сохранить нашу беседу в тайне.

Борис Сергеевич плавным движением поправил волосы и взял трость.

– Всего доброго, Владимир Викторович.

– До свидания.

Троица вышла. На их месте тут же возникли Таничев и Казанцев.

– Ну что, Вовчик?

Белкин, как и обещал, все «сохранил в тайне»:

– Обычное дело. Война «крыш». Это приходил Шалимов со своими замами по экономической линии. У них с Мотылевским вышла запутка из-за какого-то борделя.

Накануне большой «терки» Мотылевского грохнули, и – теперь его пацаны грешат на шалимовских. И если последние не оправдаются, начнется бойня. Посулили нам десять штук баксов, если поможем. Я выторговал ремонт.

– Ты что, согласился?

– Без всяких гарантий, вдруг повезет. Это ж не взятка. Я их баксы и не взял бы.

Западло. На них кровушки много. А ремонт – дело другое. Пускай министерство пожирует немного.

– Они что, совсем оборзели? – возмутился Казанцев – Постреляют друг друга, а потом в ментуру приходят – защитите. Пускай сами разбираются.

– Это и смущает, – задумчиво произнес Таничев. – У них не принято обращаться в ментуру с подобными просьбами. Это их внутренние разборки. А такое обращение явно противоречит их кодексу чести. И идти им надо было не к Вовчику, а либо в РУОП, либо к нашему начальству, чтоб оно команду дало. А кто такой Белкин? Простой опер.

– Черт его знает, может, действительно приперло. Шалим, как мне показалось, опасается, что грохнут прежде всего его самого. А тут и к Богу и к черту побежишь.

– Да ну, это они красочки сгущают, – сказал Казанцев, – Так уж они и начнут стрельбу, перетрут еще разок и разойдутся.

– Извини… В том году, помнишь, за два месяца восьмерых тамбовских завалили. А все потому, что один гоблин другого козлом обозвал прилюдно. И понеслось – «За козла ответишь!». Все погибшие, между прочим, считались друзьями и ходили в одну школу.

Контрольные друг у друга списывали, из рогаток пуляли на переменах. Потом заменили рогатки на стволы. До чего дошло – после очередного убийства в милицию прибегали родители еще живых бандитов и требовали защитить мальчиков от покушений. Причем не скрывая, что их детишки занимаются непотребными вещами. Их спрашивают: «А с чего вы решили, что вашего дитятю убьют?». А они: «Как с чего? Ваську убили, Сережку убили, а мой в их бригаде числится, где гарантия, что он следующим не будет?». Вот так.

«Не дети наши виноваты, что бандитами стали, а нестабильное положение в обществе».

Демагоги. До скандалов даже доходило. Видишь, из-за «козла» восьмерых почикали, а тут такого авторитета уложили…

– А что за бордель?

– Понятия не имею. Сказали, что в прессе было. Элитный центр отдыха на Рябиновой.

– Знаю я эти центры. Наш ОНОН недавно накрыл один такой. У половины посетителей изъяли кокаин, у второй – «Экстази». Заметьте, там собиралась далеко не дворовая публика – богема, крупные коммерсанты, бандиты.

– Что-что изъяли?

– «Экстази». Пилюли такие. Одну сожрешь – и две недели кайф ловишь. На них обычно серп и молот выдавливают, либо зайчика плейбойского. Простому наркоману из подвала такая штучка не по карману. У этих элитных клубов основной доход валит не от продажи антрекотов и не от варьете с голыми пионерами.

– Да, возможно. Поэтому Шалимов и хотел наложить лапу на треть доходов. Хорошая жила.

– Знаешь что, Володя, ты не спеши лезть в это дело, – негромко произнес ПетровичПоверь моим седым волосам, они приходили не за этим.

Белкин пожал плечами:

– Ладно, тем более, я все равно не знаю, с чего начать. А поэтому займусь-ка я непосредственно обязанностями.

Он завел цыпленка и отпустил руку. Затем достал чистый лист:

«Секретно. Экземпляр номер… Принял Белкин. Агент Цыплаков. Место встречи обусловлено. Дата.

Источник сообщает следующие, ставшие известными ему факты:

Убийство преступного авторитета Мотылевского связано с финансовым спором о дележе доходов от элитного центра отдыха на Рябиновой, 25, с группировкой, возглавляемой другим авторитетом, Шалимовым. Однако на происшедшей после убийства «терке» Шалимов заявил, что не имеет к трагедии никакого отношения. Представители мотылевской группировки дали ему месяц срока для предоставления доказательств своей невиновности. Сам источник не располагает данными о том, что в преступлении замешан или не замешан Шалимов.

Задание. Продолжайте выявлять сведения о причастных к убийству Мотылевского лицах».

Глава 3

Опер территориального отдела Серега Викулов носил несколько обидную кликуху «Музыкант». Возможно, оттого, что учился в консерватории, откуда был репрессирован за неуспеваемость. А может, потому, что свою природную любовь к музыке широко использовал в нынешней работе. В частности, внедрил в отделе изобретение западных спецслужб из фильма про «ошибки резидента» – музыкальную шкатулку, которую несколько усовершенствовал.

В одну из камер отдела он вмонтировал пару динамиков, а в стол дежурного свой старый кассетник. Как только в камеру попадал какой-нибудь подозреваемый, Серега приносил кассету и заводил песню. На кассете была записана всего одна песня, но столько раз, сколько позволяло время звучания кассеты. Каждые сорок пять минут дежурный или его помощник переворачивали кассету, и песня, таким образом, звучала вновь и вновь.

Репертуар был подобран со вкусом. Для особо тяжелых случаев Викулов использовал дешевую отечественную попсу. Для менее крепких подозреваемых в ход шли национальные звуки народов Севера. Не брезговал Серега и западной музыкой, но использовал ее реже, в основном она предназначалась для лиц старшего поколения.

Посаженный в «шкатулку» клиент поначалу радовался… На нарах лежал мягкий матрац, нижняя часть стен была обита поролоном. И «прекрасный» голос Влада Сташевского ублажал слух: «Не верь мне, милая, не верь, не верь, не верь…». Вот такая забота о людях. Чтобы не было скучно, мы заводим вам музычку. Однако через полчаса человечек начинает с опаской поглядывать на стены, а еще через час он уже барабанит в дверь и исступленно орет: «Выруби!!!». А в ответ звучат все те же слова: «Не верь мне, милая, не верь, не верь, не верь…».

Еще через час товарищ тихонько начинал плакать, потому что понимал – до утра пластинку не сменят. Часа в три ночи камера сотрясалась от его прыжков, но предусмотрительно прибитый к стенам поролон гасил удары.

Утром, когда Музыкант выводил клиента из шкатулки, тот нервно смеялся, спрашивал, где он находится, и сам же отвечал: «Не верь мне, милая, не верь, не верь, не верь…».

После такой дискотеки разговаривать с ним было на удивление легко.

Некоторые все же не кололись, но после сеанса внимание их было заметно притуплено, реакция замедлена, а нервы порядком расшатаны. Так или иначе, клиент где-нибудь да прокалывался.

Серега не считал такой метод противозаконным, полагая, что если у товарища и могут быть претензии, то предъявлять их надо автору и исполнителю шлягера. В конце концов, сам он уже в течение десяти с лишним лет постоянно слушает «цеппелиновскую» «Лестницу в небо», но с ума до сих пор не сошел.

В работе Серега был фанатиком. Его отдел был самым худшим в районе, но если и держался на плаву, то только благодаря Музыканту. По всему району ходили анекдотические сплетни про Викулова. Многие просто считали его чокнутым.

Рассказывали, что когда он ехал с невестой в ЗАГС, то решил заскочить в отдел, выкатить коллегам-операм пузырь «Шампанского». Но узнав, что те колют квартирного вора, присоединился к ним, позабыв и про «Шампанское», и про свадьбу.

Спустя полчаса невеста пошла в отдел искать своего жениха, потому что время поджимало, а опаздывать на регистрацию не хотелось. Она застала Музыканта в белой свадебной рубахе, без галстука и без пиджака. Копна волос его была дико взъерошена, от дорогой прически, сделанной утром, не осталось и следа.

На регистрацию молодожены все же опоздали. Серега так увлекся, что с невестой чуть не случилась истерика. В довершение во время торжественной регистрации Музыкант настоял, чтобы обращение «уважаемые свидетели» всякий раз заменялось на «уважаемые понятые». Развелись молодожены через месяц…

Существовала еще одна крайне любопытная сплетня про Викулова. Когда у него не хватало денег до получки и ему не на что было купить продукты, он брал удочки и шел на пруд ловить с пацанами карасей и ротанов, которыми и питался по вечерам. Музыкант никогда не знал, что такое «левые» деньги, и никто не слышал, чтобы он брал взятки.

Когда Гончаров с Белкиным приехали по вызову дежурного, Музыкант был уже на месте. Он сидел на корточках перед трупом и внимательно рассматривал землю, освещая ее фонариком. Рядом с лежащим телом бегал небольшой пудель, не решаясь подойти к Сереге. Поодаль участковый записывал в блокнот объяснения какой-то дамочки неряшливо-пьяного вида.

– Здорово, Музыкант. – Белкин и Гончаров по очереди поздоровались.

– Привет, убойщики. С очередным вас «глухарьком».

– Спасибо. Выкладывай, что тут.

– Вон ту курицу видите? – Серега кивнул на женщину, с которой толковал участковый.

– Ну.

– Минут сорок назад она тут болталась. Навстречу женщина с пуделем. Эта решила пуделя подразнить. Пьяная, что возьмешь? Собака давай лаять на весь двор. Вдруг хлопок откуда-то сверху, выстрел. Затем второй. Первым этой пьянице капюшон на куртке пробило, а вторым… Во, женщине прямо в шею.

Вовчик присвистнул, затем поднял голову. Огромный дом-корабль отсвечивал окнами квартир еще не уснувших жильцов. Время – полночь.

– Установлена? – Он кивнул на лежащую женщину.

– Да. – Музыкант достал из кармана паспорт и протянул Белкину – Из того дома.

Вовчик открыл документ. Тридцать лет. Десятилетний сын. Мужа нет.

– Родственники в курсе?

– Откуда? Эта дура только сейчас нас вызвала.

Музыкант поднялся.

– Не видно ни хрена, темно. Хотел первую пулю найти. Вторая, наверное, в шее.

Он окинул взглядом огромный дом и прошипел:

– Ну, сука…

Белкин сунул паспорт в карман.

– Стреляли на лай собаки, не целясь, наверняка по-пьяни.

– Да уж, явно не заказное убийство, – согласился Паша, – Надо дом на уши ставить.

– Поставим, – зло отозвался Музыкант.

Подошел участковый.

– Серега, куда эту красавицу? Я закончил.

– Пусть в машине посидит в отделе поговорим поподробнее. Кстати, это твой дом?

Участковый кивнул.

– Кто там ствол иметь может?

– За всеми не уследишь, – начал оправдываться участковый. – Но один адрес знаю. В третьей парадной комитетчик живет. У него ствол на постоянном ношении.

– Жалобы были на него? Пьянство, дебош?

– Вроде нет.

– Ладно, проверим. Стреляли с последних этажей.

Подъехал ответственный от районного милицейского руководства. Ему еще раз рассказали ситуацию. Прокуратура, медицина и эксперты задерживались, что неудивительно. Ночью одна дежурная бригада на город.

– Дом сейчас пойдем шерстить? – спросил Музыкант у Белкина.

– Дождемся утра. Сейчас только панику поднимем. Если этот стрелок узнает, что кого-то завалил, ляжет на дно или свинтит. А так вычислим. Гончар, оставайся, ты все равно до утра, дождись прокуратуру, мы с Серегой в адрес сходим, может, родственники что знают. Я потом домой.

– Лады.

Белкин с Музыкантом двинулись в направлении черневшего невдалеке дома.

– Глупая смерть, – закуривая, негромко произнес Музыкант. – Обидней всего вот так.

Идешь, гуляешь, и на тебе. Молодая баба, жалко.

– Всех жалко. И любая смерть глупа. Вон когда бандитов убитых оформляешь, думаешь, туда ему и дорога, мудаку. А потом на родственников посмотришь, послушаешь их – и тоже вроде жалко. Тоже ведь человек, со своей пустой и не правильной жизнью…

Нет, некоторых все же не жалко. Попадаются экземплярчики. Дай закурить.

– Ты же футболист.

– Плевать. Приспичило.

Музыкант достал сигарету и щелкнул зажигалкой.

– Пришли. Вон тот подъезд. Так, пятый этаж. Пошли пешком.

Дверь в квартиру была не закрыта. Белкин бросил недокуренную сигарету и прислушался.

– Бабушка, ну где же мама? Нам завтра в восемь вставать, везти Симбу на прививку.

– Ложись, Сашенька. Мама, наверное, болтает с кем-нибудь, с тетей Наташей, может…

Ложись с Богом, проснешься – мама уже вернется.

Белкин кивнул Музыканту:

– Пошли.

Они миновали небольшой коридор и остановились на пороге комнаты. Мальчик испугался, увидев двух незнакомых мужчин.

– Здрасьте…

Пожилая женщина лежала на кровати.

– Квартира Никитиных, да?

– Да, а что случилось? Вы кто?

– Да мы тут… Хм. Вы не могли бы пройти с нами на кухню?

– А бабушка не может ходить, она инвалид.

– А кто-нибудь еще есть из взрослых?

– Да, мама, но она сейчас гуляет с собакой. Белкин посмотрел на Музыканта. Серега не поднимал глаз от пола, боясь, наверное, смотреть на жильцов этой квартиры. Лицо же его было абсолютно спокойным. Но когда Вовчик нечаянно перевел взгляд на руки Музыканта, то увидел кулаки, сжатые до белизны на резко очерченных костяшках.

* * *

Костик, осмотрев двери, нажал звонок. Какого-либо плана он не вырабатывал, решив ориентироваться на ходу. Задача перед ним стояла не из простых. Ведь спросить напрямую «А не вы ли, часом, вчера палили из окна?» было бы крайне непрофессионально. К тому же он работал один, в отличие от остальных: Белкин проверял квартиры с Таничевым, а двое младших оперов, Колька с Лешкой, тоже составляли пару. Гончаров отсыпался.

В двух проверенных квартирах Костика постигла неудача. В первой прямо через дверь сварливый женский голос откровенно послал его, а во второй проживала глухая старушенция, которая так и не смогла понять, чего добивается от нее парень в мятой .рубахе и с алюминиевым крестом на шее.

Пока Костик делал отметки в составленном на пачке сигарет плане квартирного обхода и горевал о своих неудачах, двери открылись. За ними на фоне освещенного коридора вырисовывались контуры очаровательной фигурки. Разумеется, женской.

Фигурка кокетливо склонила головку на плечо и, вопросительно взглянув на Казанову, спросила:

– Вам кого?

Рот Костика автоматически расплылся в улыбке.

– Вас, конечно. Из ми-ли-ции.

– Из милиции?

– Д-да. По-го-во-рить.

Костик, словно погремушкой, помахал удостоверением.

Фигурка взяла влево, пропуская дяденьку-милиционера. Девушке было лет двадцать, может, чуть больше, и когда Костик увидел ее личико в свете коридорного бра, он чуть было не лишился дара речи. Принцесса. Нет, не принцесса. Королевна!

Тем не менее, он заставил себя оторвать глаза от девочки и бегло осмотрел коридор.

Судя по всему, в квартире жили египтологи, как подсказала Казанцеву ментовская эрудиция. На стенах были развешаны многочисленные папирусы с изображением египетских богов и закорючек-иероглифов.

У входа в комнату стояла статуя настоящего негра в позолоченной юбке. Казанова видел такие в учебнике истории. Рядом с негром висела огромная фотография пирамид.

Костик автоматически отметил, что фотография бракованная, потому что на ней не хватало верблюда и надписи «Camel».

– Слушаю вас.

– Простите, а как вас…

– Ира.

– Дело в том, Ирина… А может, пройдем в комнату, тут в двух словах не объяснишь…

Девочка пожала плечиками:

– Пожалуйста.

Казанова пропустил даму вперед:

– Пардон-с.

В комнате неуловимо витала та же атмосфера Древнего Египта. Правда, над кроватью висела репродукция более позднего периода, изображавшая обычную корзину с цветами.

– О! – воскликнул Казанова. – Шилов, если не ошибаюсь.

Девочка в изумлении подняла брови:

– Вы разбираетесь в живописи?

– Я много в чем разбираюсь, – уклончиво ответил Костик, потому что это была единственная картина, автора которой он знал. И то только потому, что в их туалете висел календарь с изображением этих же самых цветочков. В минуты «раздумий» автор запоминается волей-неволей. Особенно если поверх цветов наклеить непристойную картинку.

– Мне, вообще-то, не очень нравится Шилов. Техника, конечно, классная, но слишком уж идеалистично. Это мамина картина.

– Да, и я не в большом восторге от него. Простите, неужели и вы увлекаетесь Египтом?

Такая фраза была брошена Костиком явно по растерянности. Его могли не так понять и проверить, тогда как его познания в области египтологии ограничивались тем же учебником истории для пятого класса.

Казанцев плюхнулся в широкое кресло. Ирина тоже села.

– У меня папа археолог. Но мне и самой нравится Египет. Это так интересно, так романтично. Я не ослышалась, вы и в египтологии разбираетесь?

– Это мое хобби, – не моргнув глазом, соврал Костик, – Знаете, за день набегаешься, нервы помотаешь, а домой придешь, полистаешь книги, посмотришь картинки, так хорошо становится, все забываешь, прямо как в другой мир попал. Пирамиды, фараоны…

Какое величие!

Ирочка подставила ручку под подбородок и закинула ногу на ногу. Костика слегка передернуло.

– Да, это действительно величественно.

Далее Ирочка, закатив глаза к потолку, завела песню о величии Древнего Египта.

Некоторые слова Казанцев слышал впервые в жизни. «Эхнатон, Седьмая династия, Верхний Нил, Луксор, Карнак, Амон-Ра…» Нет, с ОМОНом он знаком хорошо, там у него работало несколько приятелей.

Он, не отрываясь, смотрел в глаза Ирочке и постоянно кивал, давая понять, что он со всем согласен и в вопросах древности не лох зеленый.

– Хотите, я покажу наши альбомы? Папа сам снимал, когда был в Египте.

– Вопрос! С удовольствием.

Ирочка поставила табуретку и полезла на антресоль.

Константин Сергеевич зажмурился от греха подальше.

– Вот, смотрите. Это Каир.

Костик подсел к Ирочке, нечаянно опустив руку ей на колено.

– Это Национальный музей. Там сейчас хранятся сокровища из гробницы Тутанхамона.

Костик кивнул.

– Качество не очень, там запрещено снимать со вспышкой.

– Красивая девочка, – ткнул Казанова в одну фотографию.

– Это, вообще-то, Тутанхамон. Неужели вы не узнали?

– Господи, действительно. Как же я не разглядел старину Тутанхамона?!

– Он не был стариком. Он умер в восемнадцать лет.

– Хм… В восемнадцать? И что, сам умер? Сомневаюсь я, однако, завалили, небось, парня по заказу. Эти, как их, жруны… не, жрецы.

– Что-что сделали?

– Ну, убили. С чего бы ему самому-то умирать?

– В принципе, есть подозрения, что так оно и было.

– Да, опера у них, наверное, никудышные были, расколоть не смогли. Попади к нам…

Костик расстегнул пуговицу на рубашке. Блеснул алюминиевый крест на давненько не стиранной веревке.

– Совсем недавно в долине Фараонов нашли еще одну гробницу, – продолжила Ирочка. – Было бы здорово, если б она оказалась не разграбленной.

– Наши нашли?

– Нет, американцы.

– Тогда есть шанс.

– Говорят, что скоро в Петербург приедет выставка из Египта.

– Мы обязательно сходим.

– Да, я мечтаю увидеть все своими глазами.

– А я-то уж как… – перешел на шепот Костик.

– Смотрите, а это египетский древний алфавит. Можно написать свое имя иероглифами.

Вас как звать?

– Константин.

– Это значит «постоянство».

– Да, да…

– А в профиль вы похожи на Рамзеса II. Вам никто про это не говорил?

– Ты первая. А Рамзес ничего мужик?

– У него было сорок две жены, и умер он в девяносто два года.

– Будь у меня столько, я б даже до утра не дожил.

– А вы бы хотели попасть туда, в древность, в Египет?

– Я мечтаю об этом каждую ночь. Мечтатель с профилем Рамзеса совсем уж откровенно прижался к Ирочке, а рука его переместилась по ее ножке чуть выше. Ирочка, впрочем, не обратила на это ни малейшего внимания, опять пустившись в рассказы про фараонов. При этом тоже перейдя на шепот:

– А моя самая большая мечта – побывать внутри пирамиды. Я обязательно поеду туда.

– Мы поедем туда вместе…

– Правда?

– Без вопросов.

Альбом с фотографиями упал на пол, потому что руки Ирочки покоились уже на казанцевских плечах, а их губы слились в страстном поцелуе…

Константин Сергеевич пришел в себя только за дверьми Ирочкиной квартиры.

Договорившись встретиться на следующей неделе, чтобы обсудить статью какого-то профессора-египтолога, он поцеловал девушку на прощанье. В полном блаженстве он брел по лестнице, забыв про все на свете. В подъезде было тихо. Костик достал сигареты и закурил. Все-таки одному работать не так уж и плохо. Работать… А, черт!

Казанова взлетел обратно к квартире и снова надавил на звонок.

– Ты что-то забыл, Костя?

– Да, одну вещь хотел спросить. Ты не знаешь, кто тут у вас стреляет из окон?

– А… Это, наверное, сосед снизу. Он, как напьется, начинает по лающим собакам стрелять. Папа делал ему замечания, да без толку.

– А в милицию не звонил?

– Нет. Страшно ведь. Сосед-то, знаешь, кто? Бандит…

* * *

Вечером того же дня квартиру соседа накрыли. В смысле сначала открыли, а потом накрыли. Без стрельбы, без штурма и без погони по комнатам. Применив старый способ «Ах, как нехорошо врать». Позвонили в дверь и спросили пьяным голосом Вадика.

Вадик оказался дома. Он мирно отдыхал на тахте. Двери открыла женщина. Как выяснилось позже, любимая женщина. Судя по синякам на ее руках и лице, любил Вадик страстно и пылко.

У окна, на полу, Музыкант, решивший составить компанию убойщикам, нашел две гильзы. Сам ствол оказался спрятанным в тайнике, который без труда обнаружили, стоило только посрывать обои со всех стен. Тайник, правда, находился в тахте.

Вадик поначалу попытался устроить диспут на тему «Нарушение уголовнопроцессуального законодательства и неприкосновенность жильца в переходный период», но развития спору не дали, уведя стрелка в отделенческую машину. Он еще не был в курсе, что прошлой ночью убил женщину.

«Любимая сожительница» не очень защищала своего милого. Вероятно, достал. Она подтвердила, что у него есть такой задвиг – стрельба на звук. Говорит, что навык очень может пригодиться в жизни. Что касается его бандитского настоящего, то она не исключает, что таковое существует. Правда, чем конкретно дышит Вадик и в какой команде практикует, она не знала.) Хотя, может, и знала, но не сказала.

Обстановочка в квартире была не ахти, и вряд ли стрелок занимал высокую должность в «колхозе». «Бык», ну, в крайнем случае, «бригадир».

Когда он, сидя в машине, увидел изъятый пистолет, то начал высказывать всяческие непристойности и утверждать, что не пройдет и суток, как его выкупит братва, что они, менты, все в кулаке, все куплены и всех их он видел на одном органе. Изобразить орган он не сумел – помешали наручники.

Музыкант, присутствовавший на выступлении, попросил Белкина привезти оратора к нему, если тот и дальше будет придерживаться такой же позиции. При этом он одарил «бычка» взглядом забойщика скота на мясокомбинате, отчего «животное» на время заткнулось. Белкин кивнул в знак согласия:

– Конечно, Сережа…

Следователь прокуратуры, дождавшись возвращения убойщиков, выписал постановление о задержании любителя стрельбы на звук.

– Ты что ему вменяешь? – спросил Белкин, когда следователь закончил.

– К сожалению, только сто шестую, неосторожное убийство. Ну, еще незаконное хранение оружия. У него же не было умысла убивать Никитину. Он нечаянно…

– И сколько ему светит?

– Года три.

– Три года за «мокруху»?!

– Извини, не я законы сочиняю.

Глава 4

«Секретно. Экземпляр номер… Принял Белкин. Место встречи обусловлено. Дата.

Агент Цыплаков.

Источник сообщает, что, выполняя ранее полученное задание, устанавливал возможные мотивы убийства преступного авторитета Мотылевского. Однако сведений, представляющих оперативный интерес, получить не представилось возможным. Работа затруднена тем, что источник не имеет хороших связей в группировке Мотылевского.

Задание. Продолжайте работу, устанавливайте связи».

Белкин сунул свежепринятое сообщение в корочки. Неделя прошла впустую. Он еще раз вызвал ближайших знакомых Мотылевского, но те, как и прежде, пожимали плечами.

Об истории с центром элитного отдыха не прозвучало ни слова.

На возглавляемое Мотылевским АОЗТ «Снежинка» Вовчик натравил налоговую полицию, но полицейские пока не отзванивались.

Петрович обещал было вытащить для беседы какого-то знакомого со своей бывшей территории, начинавшего по молодости вместе с Мотылевским, но сейчас знакомый пребывал где-то за «бугром».

Вовчик вспомнил, что скоро и ему в отпуск. Не очень удачное время начинался чемпионат ГУВД по футболу, и ему придется сидеть в городе. Но на недельку он все же сможет выбраться на родину, к матери. Подумав об отпуске, он вдруг вспомнил и про профосмотр – ежегодную медицинскую комиссию. А в поликлинике такие очереди.

Казанова вроде тоже собирался, надо будет с ним поехать, за компанию.

Телефон прервал мысли Белкина.

– Слушаю.

– Владимир Викторович?

– Да.

– Здравствуйте, вас беспокоит Виктор Михайлович. Помните?

Белкин быстро начал прокручивать в голове список своих знакомых.

– Да, конечно, – ответил он, так и не вспомнив.

– От Шалимова, – на всякий случай пояснил собеседник на том конце провода.

– Да, да, я понял.

– У нас есть для вас кое-какая информация. Вполне достоверная.

– Слушаю.

– За два дня до смерти Мотылевский повздорил с одним своим подчиненным и отстранил его от дел. Я выражаюсь фигурально.

– Понимаю.

– У Славы возникли подозрения, что тот работает не только на него, но и крутит что-то на стороне. В «Ромашке» между ними произошла довольно серьезная потасовка, во время которой Слава прилюдно обозвал подчиненного «козлом» и вычеркнул его из списка своих друзей. Это вполне серьезная причина для убийства. Тем более, что товарищ отличается необузданностью нрава. К тому же он сидит на игле, и у него немножко подтекает башка. Я думаю, вам достаточно только поговорить с ним. Он не может без дозы.

– Откуда вы знаете про разборку?

– Это нетактичный вопрос, Владимир Викторович, мы же говорили, у нас есть каналы.

– Давайте данные этого деятеля.

– Записывайте. Олег Рашидов, кличка «Таблетка».

– Как?

– Таблетка. Пишите адрес. Он живет там постоянно, и вечером его можно застать дома.

Вовчик чирканул адрес на календаре.

– Напоминаю, Владимир Викторович, что мы стараемся держать слово.

– Да уж, не забуду. Один момент, Виктор Михайлович, если Рашидов имел повод стрелять в своего хозяина, то он ведь тоже попал под подозрение мотылевских бойцов, верно? И неужели те не обсудили с ним этот вопрос?

– Дело в том, что для них существует только одна версия, вы знаете какая. Мы же считаем ее в корне неверной и хотим помочь вам найти другие варианты. До свидания.

Виктор Михайлович резко оборвал разговор.

– До свидания, – ответил Белкин, уже положив трубку.

– Кто это? – поинтересовался находившийся в комнате Казанцев.

– Те, шалимовские. Подкинули идейку.

– Реальную?

– Пока не знаю. У тебя есть планы на вечер?

– Поход в музей. В Эрмитаже выставка «Сокровища Древнего Египта».

– Совсем, что ли, спятил? Какой Египет? Поехали со мной, надо адресок проверить один.

– Во сколько?

– Часиков в восемь. Эрмитаж, между прочим, до шести.

– Эрмитаж, если честно, меня интересует не больше Египта.

– Бабы опять?

– Не без этого. Ну, ладно, завтра сходим. Позвоню, перенесу экскурсию.

– Да, скажи, что экскурсовод заболел.

– Пошляк. Я сейчас сгоняю по своим вопросам, а к восьми подгребу.

– «Ствол» возьми в дежурке.

– У меня на постоянке, – Костик поднял рубаху, под которой прямо за поясом был засунут пистолет.

– Не потеряй.

– Не потеряю.

В половину восьмого вечера опера вновь встретились в родной комнате. Дежуривший Петрович уехал на какое-то бытовое убийство. Гончаров был выходной после суточного дежурства. Младшие опера с сегодняшнего дня сгинули в учебном отпуске. Хотят стать умными, поэтому учатся. Им легче, они младшие, ответственности за низкую раскрываемость не несут.

– Погнали. – Белкин передернул затвор и сунул пистолет под мышку.

Они сели в «Жигули» начальника розыска, дежурившего сегодня по району. Машину они выпросили на час чуть ли не под расписку.

– Пионер Белкин!

– Я!

– Скажи честно и откровенно, глядя в глаза своим товарищам по отряду, сколько бандитских авторитетов ты лично завалил в этом учебном году?

– Кажется, троих.

– Как? Всего троих? Но на последнем собрании ты торжественно поклялся убрать пятерых! Тебя никто не тянул за язык. Так-то ты держишь свое пионерское слово?

– Я хотел… Не получилось.

– Плохо, пионер Белкин, плохо. Бери пример с Гончарова, он уже перевыполнил личный комплексный план. Сейчас мы ограничимся вынесением тебе строгого выговора и вызовом в школу родителей, но если и к следующему собранию ты не выполнишь обязательств, то лишишься галстука.

Водитель опасливо поглядывал в зеркало.

– Ребята, мне кажется, вы полнейшие идиоты.

– Спокойно, мастер. Следи за дорогой. Мы просто обсуждаем вчерашнюю газетную статью, где какой-то умник доказывает, что милиция убивает бандитских и воровских авторитетов.

– А вы не убиваете?

– Конечно, убиваем. Чем ты слушаешь? Казанова опустил боковое стекло и прикурил.

– Слышь, Вовчик, а как мы на этот адрес вышли, если что?

– Как всегда. Источник сообщил. А кто у меня источник, никого волновать не должно. Ни прокуратуру, ни суд, ни наше начальство, ни президента Ельцина. Оперативная информация, что глупые вопросы задавать? Это в Америке слово агентуры является доказательством, а у нас – фиг.

Дом, где жил Рашидов, находился в двадцати минутах езды от вытрезвителя, на территории соседнего района. Здание оказалось нового проекта, с длиннющими лоджиями, разделенными бетонными перегородками.

Ровно без десяти восемь опера замерли перед дверью рашидовской квартиры, внимательно прислушиваясь к звукам, доносящимся изнутри.

– Дома, – прошептал Казанова. – Я шаги слышу. Паркет скрипит. Давай, звони.

– Погоди. Я ничего не слышу. – Да ты чего? Во-во, слышишь… Вовчик, полагаясь на музыкальный слух партнера, нажал на звонок.

Однако кукиш. Паркет по-прежнему скрипел, но дверь открываться не торопилась.

– Засел, гад. Может, дверь вынесем?

– Чем, плечами? Давай подождем.

– Чего ждать? У меня время не казенное.

– Все равно ломать нельзя. Оснований нет. По «шапке» получим.

– Я с тебя худею, Вовчик. Первый раз, что ли? Погоди, я сейчас.

Казанцев сбежал вниз по лестнице и через минуту вернулся с бутылкой «Русской» в руке.

– Нашел время, – недовольно поморщился Белкин.

– Во, подвального разлива, специально выбирал. Сплошной керосин с примесями воды, – не обращая внимания на белкинскую реплику, ответил Казанова. – Сейчас убедишься.

Он зубами сорвал пробку и облил водкой нижнюю часть дверей. Потом достал из своей огромной поясной сумки, где помимо пистолета помещалась масса других необходимых вещей, зажигалку и, чиркнув ею, поднес огонек к дерматиновой обшивке.

Дверь мгновенно вспыхнула, едкий дым стал заполнять подъезд.

– Во, гляди. А мы эту гадость пьем. Чистейший бензин, хоть танки заправляй.

Затем он позвонил в соседнюю дверь. Через несколько секунд им открыл мужичок лет сорока.

– Товарищ, у вас тут пожар, – указав на горящую обшивку, спокойно произнес Костик, перед этим сбив пламя, чтобы создать впечатление, якобы дым валит изнутри, – Телефон помним?

– Да, да, сейчас вызову.

– Действуйте.

– Казанова, кажется, затухает.

– Какие проблемы, коллега? – Костик плеснул из бутылки на дверь. – Ах, классная водочка.

Затем снятым с ноги ботинком он снова сбил пламя. Поролон затлел, создавая дымовую завесу.

– Что ж там гореть может? – удивленно спросил Костик, когда отзвонившийся сосед вновь высунулся из своей квартиры. – Утюг, может, кто не выключил?

– Хозяев нет, они в командировке, а квартиру парню одному сдают. Он странный какой-то.

– В смысле?

– Как пьяный все время, а водкой не несет.

– Понятно.

Костик, повернувшись к Белкину, сделал пояснительный жест – пальцем в вену.

Белкин пожал плечами.

– Тогда точно утюг не выключил, идиот. А посторонние страдать должны. Не люди, свиньи. Сосед согласно кивал. Послышалась сирена пожарной машины.

– Надо бы встретить их. Сосед еще раз кивнул и побежал вниз. Костик быстро достал из куртки пузырь и добавил огоньку.

– Хорошо горим.

Пожарные бегом поднимались на площадку.

– Что горит?

– Да вот же, квартира. Смотрите, дым изнутри валит, надо дверь выносить. Хозяев дома нет, а может, угорели уже. Как бы на другие квартиры не перекинулось.

Пожарные действовали быстро и профессионально. Могучая дверь была вырвана из проема вместе с косяками. Комната успела наполниться поролоновым дымом. Двое в противогазах нырнули в смрад с огнетушителями наперевес. Старший стал отдавать команды по подключению воды.

Через полминуты из квартиры вышел один из пожарных.

– Все, не успели. Он уже того.

– Как того? – обомлел Казанцев.

– Угорел.

Костик и Белкин, позабыв о дыме, бросились в комнату.

Рашидов-Таблетка сидел в потертом кресле, склонив голову набок. Руки свисали плетьми, касаясь пола. Рядом с правой валялся полупустой шприц.

– Точно, угорел, – вздохнув, прокомментировал Казанцев. Он поднял правую руку мертвеца. – Тут уже не «дорога», а целая Байкало-Амурская магистраль.

Белкин по привычке нагнулся, осмотрев пол. Под задней ножкой кресла лежал предмет, напоминающий сломанный нож. Вовчик поднял его. Действительно, рукоятка ножа с кнопочкой на боку.

– Выкидуха, – заметил Казанцев.

Белкин осторожно нажал кнопочку. Пружина распрямилась, но вместо лезвия выскочила алюминиевая расческа.

– Оригинальная вшегонялка. – На зоне такие делают, пояснил Костик, Сувенир.

Белкин сложил расческу и сунул себе в карман.

– В коллекцию. Игрушка ему больше без надобности, а в моем музее такого экспоната еще нет.

Вовчик коллекционировал всякую блатную, зоновскую и бандитскую атрибутику.

Пожарные тем временем затушили источник возгорания и бегали по квартире, разгоняя дым и мух.

– Еще один секрет, – сев на диван, сказал Белкин.

– Тут как раз никаких секретов, – ответил Казанцев. – Сам себе капут. С дозой не рассчитал.

– Ну, ты же слышал, кто-то ходил по квартире?

Как бы отвечая на вопрос Белкина, из коридора, подняв вверх огромный хвост, вышел пушистый зеленоглазый котяра.

ЧАСТЬ 2

Поднимаясь в лифте, постоянно оглядывайтесь.

Рекомендация «Как не стать жертвой преступления».

Глава 1

– Кстати, к вопросу о судьбе. У нас в отделе лет десять назад был занятный случай. – Петрович положил ручку. – Безобидная ситуация. Ехала одна дамочка с вечеринки домой в автобусе. И так случилось, что ее прихватило. В смысле живота. Объелась оливок и миног. Так прихватило, что невтерпеж. Прямо в автобусе нельзя, не поймут. Решила дотянуть до леса. Как в песне. Есть на нашей территории небольшой лесок. Время, надо сказать, позднее, на улице мороз, и можно спокойно уладить проблему в кустах.

Дотерпела. Прыг из автобуса – и бегом к кустам по сугробам. Дальше подробности опускаю, стесняюсь. Короче, присела она и давай опорожняться. А потом получилось, как в рекламе, – «результат на лицо».

Под этим кустом храпел пьяный работяга. Он .тоже с вечеринки домой возвращался, в сильной стадии. Сердобольные и безголовые граждане выкинули его из автобуса на этой остановке, чтобы не лишал он их приятной поездки. Мужичок и побрел, куда глаза не глядят. Дополз до куста, рухнул и уснул.

Проснулся оттого, что ему по лицу жидким стулом вмазало. Да еще с характерным запахом. Что за ерунда? Сейчас узнаем. Хвать холодненькой ручонкой за теплое местечко. Дяденька Кондратий.

Дамочка вылетела на дорогу, не одевая юбчонки, чуть не угодив под колеса проезжавшего мимо милицейского УАЗика. Наш водитель едва машину не угробил, до чего удивлен был. Очень неожиданный ракурс. На вечернюю зимнюю дорогу выскакивает симпатичная дамочка с задранным подолом. Может, чего хочет?

А она орет, как собакой укушенная. Ей – что случилось? Почему крик и отсутствие нижнего белья? Она не отвечает, только в направлении кустов машет.

Наши стволы повытаскивали и пошли в заданном направлении. Нашли мужичка. А тот уже снова уснул, несмотря на неблагоприятные условия. Сержант давай его будить, и все больше ладошками по лицу. Разбудил. «Слышь, мужик, а что у тебя с рожей? Разбили, что ли?»

Короче, привезли дядьку в отделение, разморозили, умыли – вернее, сам он умылся, – потом в вытрезвитель сдали. Мужик утром с претензиями – а кто это меня обгадил, испортив лицо и новую куртку? Ему и отвечают-дурилка ты пьяная, да ты сейчас должен бежать в магазин, покупать корзину цветов и бутылку «Наполеона» и нести все это одной благородной сеньоре. Потому что если бы эта сеньора на тебя не насрала, лежал бы ты до сих пор под кустом, медленно покрываясь инеем. Замерз бы к черту.

Не знаю, подарил ли он дамочке цветы и коньяк, но с жалобами больше не приходил.

Вот ты, Паша, к примеру, что предпочел бы – благородную смерть на морозе или позорное дерьмо на лице?

– Что-то у вас с Белкиным темы странные – голая женская задница на фоне зимнего леса. Прямо навязчивая идея. – Такова жизнь.

Таничев вновь склонился над бумагами. Сидевший за своим столом Гончаров разбирал полученные в канцелярии бумаги. Заметив конверт, он разорвал его и извлек отпечатанные листы папиросной бумаги. Прочитав содержание, он неожиданно прыснул со смеху. – Ты чего?

– Да, после таких приговоров я действительно начинаю верить во все ваши байки. Я месяц назад запрос в горсуд отправил, хочу дело в архив списать. Без приговора, сам знаешь, нельзя. Теперь слушай. «Именем тыры-пыры, суд приговорил гражданина Скворцова Андрея Николаевича к высшей мере наказания, расстрелу с конфискацией имущества, и лишению прав управления транспортными средствами сроком на пять лет…» Ну как?

– Да ничего такого. Бандит, небось? Вот и будет на том свете на велосипеде вместо «Мерседеса» кататься. Целых пять лет. Очень справедливый, я считаю, приговор.

– Хорошо, слушай дальше. Про его подельщика. «Учитывая, что гражданин Сарафанов И. П. положительно характеризуется по месту жительства и работы, оказывал активную помощь следствию, чистосердечно раскаялся в содеянном, имеет на иждивении одного ребенка, суд считает, что его исправление невозможно без изоляции от общества. Тырыпыры, а поэтому назначает ему наказание в виде пяти лет лишения свободы с отбыванием в колонии усиленного режима». Это как прокомментировать?

– Очень просто. У вас, товарищ, свои понятия, а у нас свои. Может, по вашим понятиям за чистосердечное раскаяние и следует дать условный приговор, но по нашим – извиниподвинься. Марш на зону. А то до абсурда докатиться можно – завалит пятерых, чистосердечно раскается и гуляет себе дальше.

Паша отложил приговор и принялся изучать другие документы. Одним из них была «малява», найденная в передачке одному приятелю, сидящему в «Крестах», и направленная в их отдел для оперативного использования. «Маляву», скорее всего, написала женщина, потому что кроме бесконечно повторяющегося «люблю» в ней никакой оперативной информации не содержалось.

Прочитав ее, Паша глубоко вздохнул, еще раз убедившись, что жизнь за порогами тюрьмы не кончается, и, как бы ни был тяжел грех, совершенный сидящими, есть люди, которые ему верят и любят. «Маляву» тюремные опера вполне могли отправить адресату. Паша убрал бумагу в стол, не став выбрасывать ее, как обычно поступал с никчемными документами.

Однако следующее письмо отправилось прямо в корзину. Оно было перехвачено на пути в зону. Отправляли его вполне легально, но что-то оперчасти не понравилось в нем, и его решили передать в районный отдел. На конверте стояла серьезная резолюция одного из замов РУВД: «Тов. Гончаров, прошу проверить на причастность к убийству».

«Здорово, Серега. Пишет тебе твой кореш Валерик. Как живешь, братан? Сколько тебе осталось, братишка?» Дальше шли описание погоды, жалобы на отсутствие денег и счастья.

Но, видимо, в следующей части бдительные опера откопали какой-то подтекст:

«А на днях нажрался спирта. Вумат. Прямо из ведра лакал. Потом полез кататься на жопе с крыши. Зараза, упал прямо на ведро с граблями, все еб…ще себе разворотил, до сих пор не заживает. Вот так, братишка, и живем

– гуляем, пьем и девок жмем».

Паша оттопырил нижнюю губу. Так-с, кого из троих следует проверить на причастность – братишку Серегу, слаломиста Валерика или его задницу? И главное, на какое убийство?

Поэтому письмо, несмотря на всевозможные штампики и резолюции, летит в ведро.

Без граблей. Чудеса…

Звонит телефон. Паша снимает трубку и слушает. Через некоторое время кладет ее на место и негромко говорит Таничеву два слова:

– Поехали. Седьмая.

На этот раз убойщики приехали далеко не первыми, не повезло с машиной. Когда они подошли к дому, характерная для таких случаев толпа зевак уже облепила место происшествия. Издалека Паша заметил крутящегося в народе Музыканта и направился для начала к нему. Серега тоже заметил Гончарова.

– Привет, Серега.

Музыкант кивнул, повернувшись, бросил стоявшей с ним женщине: «Подождите»

– и подошел к Паше.

– Принимайте халтуру. Дождались. – Опять он? – Похоже, бляха. – Жива?

– Насмерть. Стали б вас вызывать. Подключайтесь.

Паша зло плюнул на асфальт. Седьмая женщина – и первая, которая умерла.

Предыдущие шесть, слава Богу, выжили.

Нападения начались неделю назад. В первый день пострадало сразу четверо.

Молодой человек вполне благопристойной наружности, с небольшой собачкойболонкой, заходил следом за какой-нибудь девушкой в подъезд, вместе с ней садился в лифт, после чего спрашивал этаж и, когда слышал ответ, выхватывал нож и наносил удары жертве в верхнюю часть тела – в шею, грудь, руки. Затем убегал, не беря у потерпевшей никаких вещей.

Все жертвы были молодыми, симпатичными Девушками из одного микрорайона, никогда не знавшими о существовании друг друга. Из чего напрашивался вывод, что товарищ страдает острой мозговой недостаточностью в крайне серьезной форме.

Один день он взял для перекура, после чего повторил вояж, немного переместившись в географическом отношении. Все остальное осталось без изменений – подъезд, лифт, собачка, нож.

Открытие второй части охотничьего сезона ознаменовалось нападением на двух девушек сразу. Обе, остались живы. «Скорая» во всех случаях поспевала вовремя, потому что происшествие быстро обнаруживалось. Но обычно при таких ранениях смерть от потери крови неизбежна.

Срочно создали оперативную группу, согнали человек сто ментов со всего города, составили фоторобота собачника и, снабдив приметами, разослали всех перекрывать возможные места появления маньяка. То, что это маньяк, сомнений ни у кого уже не вызывало. У последних двух жертв тоже похищено ничего не было.

Чертили схемы, пытались делать анализ и высчитать, где он объявится в следующий раз, совершенно забывая, что дураки не руководствуются никакой логикой и угадывать ход их мыслей – дело пустое.

Специально выделенная бригада ездила по психоневрологическим диспансерам и беседовала с врачами, предъявляя фоторобот. Но композиционный портрет – вещь весьма субъективная, и на его достоверность полагаться не стоило.

Прессу и телевидение пока не подключали, решив не создавать очередного ажиотажа.

Сегодня наверняка подключат, тем более, что придурок имел достаточно однообразный способ действий и всегда был с собачкой.

«Группу пролетарского гнева», то есть убойный отдел, тоже пока не поднимали по тревоге. Хотя товарищ и имел явное намерение убить, но ведь не убил, а убойщики вступают в бой только при наличии трупа.

Сегодня халява кончилась. Впрочем, что толку от одного человека, когда сто пятьдесят безуспешно роют носом землю?

– Что-нибудь есть? – спросил Паша у Музыканта.

– Как и в те разы, наверное. С теткой-то уже не побеседуешь. Со слов вон той бабули, женщина вошла в подъезд, правда, входил ли кто следом, бабка не заметила, отвернулась. Но это ни о чем не говорит. Последний раз он ждал жертву, вернее жертв, возле почтовых ящиков. Якобы газету доставал. Зато бабуля заметила, что минуты две спустя из подъезда вышел молодой парень в малиновой куртке, длинноволосый, в кепочке-бейсболке, с маленькой белой собачкой на поводке. Опять эта сука… – А куда пошел?

– Вон в тот подъезд. Мы слазили туда и обломились. Проходной.

– Ну, значит, не такой он и дурак, хочу заметить. А потерпевшая?

– Лет сорок, ничего особенного, одета неброско. Я насчитал четыре ножевых. Может, больше, там кровища сплошная. – Весело. Еще, кстати, не вечер. – Черт!

Подъехал автобус с районными экспертами. Постовой активно разгонял толпу, не очень стесняясь в выражениях. Странно, ничто не вызывает такого любопытства, как чужая смерть.

Про совпадение примет Паша спрашивать не стал. Они совпадали. Он помнил их наизусть – все уши прожужжали на сходках у начальника. Двадцать пять лет, малиновая куртка, длинные черные волосы, белая собачка-болонка. Малиновый цвет куртки тоже, кстати, говорил о том, что товарищ еще не окончательно спятил. На малиновом не видно крови…

– Твоя земля? – спросил Паша у Музыканта. – Да, – мрачно ответил Серега.

– Ты потом собери с участковых справки по обходу, ОПД все равно мне заводить.

– Хорошо. Хотя, может, попадется? Совсем уж оборзел.

– Чикатило двадцать лет ловили. – Эх… Подошел Таничев.

– Привет, Серега. Мужики, там муж тетки вернулся. Пойдем, покалякаем.

– А, – махнул рукой Музыкант. – Без толку. Что он вам скажет? – Все равно надо, хотя бы формально. Опера двинулись к подъезду. – Хуже всего, когда дурак, – опять запричитал Музыкант. – Никакого страха, никакого смысла. Опасный урод.

– Да, – ответил Таничев. – Дураки опасны. Недавно в нашем РУВД взяли на работу дурака. Следователем. Самого настоящего идиота, состоящего на учете в психушке. Как он прошел комиссию? Но раз взяли, значит, прошел. Сейчас, в принципе, всех берут. Так вот, для преступников это был самый опасный человек. Для преступников любого ранга – начиная от мелкого наркомана и заканчивая бандитским боссом.

Он, как это ни странно звучит, руководствовался только законом. Приносят ему, к примеру, дипломат с пятью тысячами баксов и говорят: «Давайте, товарищ, разберемся по справедливости. Не должен наш брат сидеть в тюрьме».

Дурик башку почешет, потом УПК откроет, полистает и отвечает: «А здесь про пять тысяч ничего не сказано, извиняюсь. Тут про арест сказано, извиняюсь». И хлоп братана за решетку.

Столько он за полгода пересажал, сколько иной за всю жизнь не смог. И не боялся ведь ничего – ни угроз, ни подстав. Одно слово, дурак. Я действую по закону, я действую по закону…

– А сейчас он где?

– Слили парня. Кто-то из крупных мафиози не на шутку встревожился, когда его братву в порядке живой очереди начали отправлять в тюрьму. И пожаловался руководству РУВД. Сначала попытались на взятке хлопца слить. Подключили РУОП, зарядили в дипломат такую сумму, что нам троим до конца дней хватит и детям еще останется. Ан хрен. Дурак опять в кодекс пальчиком потыкал и постановление на арест – будьте любезны. Ну, тогда пришлось действовать старыми методами. Нашли в деле какую-то незначительную ошибку и уволили.

– Ты хочешь сказать, что те, кто не берет и действует по закону, дураки?

– уточнил Музыкант.

– Не обязательно. Но в нашем следственном отделе такой прецедент был единственным. А сказать я хочу, что дураки опасны.

В подъезд посторонних не пускали. Опера кивнули постовому, и тот посторонился, пропуская их к месту происшествия.

Женщина лежала в лифте, свернувшись калачиком. Как говорят медики, в эмбриональной позе. В свете экспертизных юпитеров кровь выглядела неестественно яркой. Как большая, постеленная на пол красная тряпка.

Женщину, должно быть, застигнуть врасплох не удалось – на ладонях имелись многочисленные порезы. Наверное, это и сгубило ее. Предыдущие жертвы не оказывали сопротивления, поэтому собачник, нанеся два-три удара, убегал. Сегодня он, видимо, рассвирепел от противодействия и довел дело до ужасного конца.

Рядом с головой валялась небольшая дамская сумочка. Одета женщина была действительно неброско – обычное голубое платье в белый цветочек.

Она жила на пятом этаже. Муж сидел на кухне, подперев голову рукой и уставившись в одну точку. Он вернулся домой уже после трагедии и, постояв немного возле лифта, ссутулившись, поднялся в квартиру. С ним пока никто не говорил, давали время немного успокоиться. Ему было лет двадцать пять на вид, что немного удивляло, ведь его жене наверняка уже за сорок. Но любовь зла и часто выходит за рамки традиционных устоев.

Паша вытащил из-под стола вторую табуретку и достал блокнот.

– Простите, молодой человек, вы в состоянии отвечать на наши вопросы?

Парень вздрогнул и оглядел присутствующих:

– Да, да, конечно.

– Прошу не удивляться вопросам, может, они покажутся жестокими и нелепыми.

– Пожалуйста.

– Это ваша жена? Вы опознали ее?

Парень закрыл глаза. Чувствовалось, что его горе было неподдельным.

– Да, это Галя, – вполголоса ответил он.

– У вас есть ее документы?

– Да, секундочку.

Парень открыл дверцу настенного шкафа и достал пачку документов, перетянутых черной резиночкой.

Паша нашел паспорт и стал переписывать данные.

– Вы не расписаны? То есть она вам не жена?

– Она мне жена. Если для вас имеет значение штампик в паспорте, то для нас – нет.

– Вы прописаны здесь?

– Нет, Она прописана одна, вернее с дочерью.

– Сколько дочери?

– Одиннадцать. Галя поздно родила.

– А где дочь?

– Не знаю. Возможно, гуляет.

– Я правильно понимаю, есть еще настоящий муж?

– Нет, он умер пять лет назад. Сердце…

– Чем занималась Галя?

– Работает на кондитерской фабрике. То есть работала.

Молодой человек склонил голову над столом и зарыдал.

Музыкант с Пашей переглянулись. Петрович, решив не вмешиваться в разговор, спустился еще раз вниз, потолковать со свидетелями.

Парень поднял голову и вытер глаза:

– Извините.

– Ничего, ничего, мы понимаем. А вы сами, если не секрет, чем занимаетесь?

– Нет, конечно. Мелкая коммерция. Формально безработный. А так, что подвернется. В основном, рыба. Закупаю в рыболовецких совхозах и раскидываю по магазинам. На жизнь хватает.

– Ваши документы можно?

– Да, конечно.

Парень достал из заднего кармана брюк коричневые корочки.

– Там паспорт, права, пластиковая карточка – это пропуск в гараж.

– Да, я разберусь, Андрей Олегович.

Паша вновь взялся за ручку.

– Расскажите про сегодняшний день, – – вступил в разговор Музыкант.

Парень еще раз вытер глаза:

– Да все как обычно. Утром, часов в восемь. Галя пошла на работу, в полдевятого ушла Лена В школу. Я был дома часов до десяти, ждал звонка от партнера. Потом поехал на Садовую, там есть складские помещения, надо было договориться об аренде. Проторчал там до часу, ждал руководство. Затем прошвырнулся по автомагазинам, сгонял на авторынок, в Купчино. В машине глушок прогорел, хотел новый купить.

– У вас есть машина?

– Это Галина. От первого мужа осталась. Старенькая «копейка». Вся сыплется. Но еще бегает. Я по доверенности езжу.

– Сегодня вы на машине ездили?

– Да, разумеется. Где-то в половине четвертого я вернулся в гараж, поставил машину и пошел домой перекусить. Гараж у нас рядом, минут пять ходьбы. У подъезда народ, милиция. Я как чувствовал. Сон сегодня очень плохой снился.

Андрей снова положил голову на кулак.

– Еще один, не очень, может быть, корректный вопрос. Гале сорок один, вам двадцать пять…

– Ну и что? – резко вздернулся Андрей. – Я люблю ее, понимаете? Люблю!

Музыкант согласно кивнул:

– Где вы прописаны?

– В области, – ответил за него Паша, уже переписавший паспортные данные в свой блокнот. – Во Всеволожске.

– Там родители, – подтвердил Андрей. – У нас свой дом.

– Когда дочь возвращается из школы?

– Часа в два. Потом гулять уходит. Господи, ей-то как сказать?

– У Галины были какие-нибудь заморочки? Может, кто-нибудь ей угрожал?

– Какие заморочки могут быть у простого пекаря с фабрики? Не было у нее ничего.

– А по мужской линии? Она довольно симпатичная женщина, мог быть какой-нибудь горячий воздыхатель? Чересчур горячий?

– Я бы знал. Галя любила меня.

– А где вы познакомились?

– Случайно, на одной вечеринке, у ее подруги. Примерно год назад. Боже мой, за что же ее? За что?

– Не знаем. Может, ограбить хотели. Она стала сопротивляться, ну и…

– Да, Галя могла. У нее очень гордый характер.

Вернулся Таничев.

– Там прокуратура приехала. Серега, сходи, объясни им, что к чему.

– Вы останетесь жить здесь, Андрей?

Парень покачал головой.

– Нет. У меня с Леной не очень, да и вообще. Тяжело. Поеду к родителям.

– А Лена?

– Придется отправить к тетке. У Гали есть сестра на Гражданке, Других родственников нет. Скажите, вы найдете их? Найдете?

– Как повезет, старик, – тяжело вздохнув, ответил Гончаров.

Он убрал блокнотик и вышел из квартиры.

Дурак ходит по улицам. Длинноволосый клоун в малиновом балахоне и с маленькой болонкой. Он очень любит кататься на лифте. С девочками. Сумасшедший.

Глава 2

– Не, мужики, я с Белкина точно худею. Пошли с ним вчера профосмотр проходить в нашу поликлинику. Я первый осмотрелся, бумажку получил, что жив-здоров, сижу в коридоре, жду Вовчика. А двери там тоненькие, все слышно, о чем в кабинете базарят.

Врачиха Вовчику и говорит: «Молодой человек, вам бы надо обследоваться. У вас не все в порядке по мужской линии. А вы еще такой молодой. Должно быть, где-то простудились.

Вам грозит импотенция, если не принять мер».

Если бы мне такой диагноз поставили, я бы выпрыгнул из ее кабинета прямо в Мойку.

А Белкин: «Да Бог с ней, с мужской линией. Скажите, доктор, ногами-то я смогу двигать?

Скоро чемпионат ГУВД по футболу начинается!». Просекаете? Совсем двинулся.

– Казанова, не суди о людях по себе. Если человек любит играть в футбол, в этом нет ничего зазорного.

– Не, Петрович, я тоже футбол уважаю, но менять женщин на какую-то беготню по полю? Мрак. Кстати, видели телек вчера? Про маньяка нашего рассказывали. Пурги нагнали, как всегда. Если еще пара эпизодов приключится, женщины выйдут на улицы с плакатами.

Таничев закрыл стол и поднялся.

– Все, мужики, я отсыпаюсь. Если что, звоните, подойду. Паша, я тут бумаги оставил на столе. Будет время, отнеси прокурору. Он просил очень. И напомни ему насчет карточек.

– Хорошо, Петрович.

Карточки, о которых упомянул Таничев, были больной темой в отношениях между прокуратурой и милицией. Согласно установленной в Министерстве внутренних дел системе, преступление считается раскрытым не когда преступник оказывается за решеткой, а когда в информационный центр будет направлена специальная карточка, уведомляющая об этом. Карточку должен заполнять следователь.

Милицейские следователи вовремя заполняли карточки, потому что на них всегда имелись рычаги воздействия. А вот на прокурорских следователей, в производстве которых находились дела об убийствах, таких рычагов не имелось. Пардон, другое ведомство. И даже если все убийства в районе фактически были раскрыты, но карточки заполнены не были, считалось, что в районе нулевая раскрываемость. И по «шапке» в этом случае получали опера и их начальники, но не прокуратура.

Показатель по раскрываемости убийств считался основным. Доходило до того, что раскрыть преступление было легче, чем «выбить» из следователя статистическую карточку. И процентов тридцать рабочего времени уходило на «терки» с прокуратурой.

Высокое милицейское начальство стало применять старый принцип: «Бей своих». Не смог заставить следователя заполнить карточки – плохой опер. Подставляй задницу.

Опера крутились как могли. Кто-то таскал в прокуратуру водку и поил следователей, кто-то влезал в душу, кто-то сам заполнял карточки, давая следователю расписаться.

В некоторых случаях доходило до маразма. Говорят, в одном из районов опер, получив «строгача» за то, что не смог выбить карточки, пришел к следователю и заявил, что, если к вечеру тот не заполнит эти несчастные бумажки, он будет вынужден обратиться к братве. Следователь, естественно, принял это за шутку. Однако вечером, когда он шел по улице, рядом с ним остановился черный «Мерседес» с тонированными стеклами, из которого выплыли четверо ребят характерной наружности.

«Что ж, вы, товарищ, обижаете одного нашего знакомого? Мы не знаем, какие там бумажки вы не заполнили, но, если такие факты повторятся, вам придется ходить вприсядку».

При этом ребята похлопывали следователя по плечам своими громадными ладонями и очень кровожадно улыбались.

Чем закончилось дело, история умалчивает. Потому что, скорее всего, история была выдумкой доведенных до крайности оперов.

Сейчас вопрос с карточками стоял особенно остро. В Главке сменилось руководство, и показатели должны обязательно ползти вверх.

Появился Белкин. Он протянул Казанцеву бумажку и сел на свое место.

– Так, Рашидов Олег Васильевич, пара ходок, разбой и наркотики. Ну что ж, вполне мог не любить Мотылевского и пустить ему пулю в затылок. Но, к сожалению, если это он, то вряд ли мы его колонем, а? Мертвые молчат.

– В РУОПе нет на него информации.

– Это ни о чем не говорит.

Белкин раздвинул лежавшие на столе бумаги и, посмотрев на визитку под стеклом, набрал номер.

– Виктор Михайлович? Звонит Белкин. Вы уже в курсе, что ваша информация оказалась чересчур любопытной?

– Вы задержали Таблетку?

– В общем, да. Но у него случился интересный диагноз – смерть от отравления.

Передозировка одного веселого раствора. К сожалению, нам не удалось поговорить с ним по душам.

– Вы уверены, что он отравился?

– Позвоните в морг врачу, производившему вскрытие. Можете позвонить в территориальный отдел, я уверен, что материал по факту смерти бедняги уже в архиве.

Поэтому извините, Виктор Михайлович, но мы вряд ли привяжем Рашидова к убийству Мотылевского. Даже если найдем на дверях его пальцы. Надо что-нибудь еще.

Посущественней.

– Хорошо, – чуть помедлив, ответил шалимовский зам. – Хорошо, мы подумаем и перезвоним.

– Пожалуйста. – Вовчик положил трубку.

– Ну, как эрек… о Боже, реакция?

– По-моему, удивлен. Однако жаль, мы, похоже, останемся без ремонта.

Белкин извлек очередной чистый листок.

«Секретно. Экземпляр номер… Принял Белкин. Место встречи обусловлено. Агент Цыплаков. Дата.

Источник сообщает, что незадолго до смерти Вячеслав Мотылевский имел крупную ссору с неким Олегом Рашидовым по кличке Таблетка. Таблетка входит в группировку Мотылевского.

В кафе «Ромашка» Мотылевский прилюдно отстранил Рашидова от дел, обозвав его «козлом», что, по бандитским понятиям, является недопустимым. Источник не исключает, что Рашидов, будучи по натуре мстительным и неуравновешенным, мог застрелить своего бывшего шефа.

Задание. Продолжайте продолжать».

– Вовчик, ты бы дернул кого-нибудь из мотылевских бойцов. Узнать, была ли там в «Ромашке» заводочка у папы с сынком.

– Я звонил им. Правда, до нашего визита к Таблетке. Ответ, как всегда, отрицательный – «что-то не припоминаем». Про казино-бордель они тоже не припоминают. Ничего не помнят, двоечники.

– Так, может, они Таблетку и того… Шприц в вену. На всякий случай. Чтобы не гадать, он или не он. Пусть будет он.

– Сомневаюсь. Надо им со шприцами возиться, лишние подозрения вызывать. Проще в лесок или в речку.

– И то верно. Меня тут на досуге интересная мысль посетила. Если сейчас прочистить дно всех водоемов нашей Северной Венеции, то можно выловить столько «глухарей», что процент раскрываемости будет со знаком минус. Или вообще превратится в иррациональное число.

– Ничего подобного, товарищ математик. Наших ухарей-оперов ничем не удивишь. Процент останется тем же. То есть намеченным наверху. Все утонули сами. Сами.

– А если гиря на ногах?

– А то у нас самоубийц мало?

– А если полчерепа снесено?

– Упал с моста, по пути зацепив сваю.

– Хорошо, а нож в спине?

– Грибов объелся. Пошел ты подальше, выбрал тему. Когда найдем, тогда и будем думать.

– Да, господа, – вступил Гончаров. – Слышал бы вас кто посторонний… Точно, чокнутые.

– Да ладно. Вон я тут в соседний район ездил, в убойную. Во где мастера. В парке нашли скелетированный труп. Скелетированный, но с ножевыми ранениями. Вечный «глухарь». Одежда уже сгнила. Но ребята фантазией не обижены. «Давайте, – говорят, – ему форму оденем военную сороковых годов и на войну спишем». Полная чернуха.

– Ну и как, списали?

– Без понятия, но я не удивлюсь, если да. А что делать? Нормальные ребята вынуждены заниматься такими вот фокусами. Кио такое во сне не снилось.

– Система…

Высокий спор прервал телефонный звонок.

– Гончарова. Паша? Дежурный Королев. Сейчас позвонили из Центрального района. К ним пришел мужик и сказал, что это он порезал всех наших женщин. Я уже позвонил в группу по его поимке, они машину отправили за ним. Вы давайте тоже подключайтесь.

– Понял. Спасибо, Григорич.

– Да не за что.

Паша довольно потер ладони:

– Маньяк с повинной пришел. Наверное, после вчерашней передачи по телеку. Я помчался в группу. Его сейчас подвезут, послушаю, что толкует наш красавец.

– Позвони, как там.

– Если у них найдется телефон.

Паша, на ходу рассовывая по карманам блокнот, зажигалку, сигареты, покинул кабинет.

Через двадцать минут он был в территориальном отделе.

* * *

Лариса вышла из переполненного троллейбуса и одернула помятую юбку. Бардак, «час пик» давно закончился, а доехать до дома еще труднее. Сегодня отменили две лекции.

Маленький праздник. Родителей дома нет. Она договорилась с ребятами, что вырвется из института пораньше, наведет порядок, что-нибудь приготовит на скорую руку, и они устроят сабантуйчик.

Витька наверняка подарит ей цветы. Она призналась себе, что согласилась на этот сабантуйчик только из-за него. Витька такой смешной. Недавно он притащил в институт живую ящерицу и выпустил ее на лекции по начерталке. Пацан. Лариса знала, что по Витьке сохнут как минимум с десяток ее сокурсниц. И конечно, ей было хорошо от того, что он только ей уделяет внимание. Интересно, какую хохмочку он выкинет сегодня?

Лариса быстро пробежалась по расположенным вдоль остановки ларькам с продуктами, прикупила на оставленные матерью деньги овощей, колбасы и хлеба.

Спиртное и сладкое привезут ребята. На минуточку она остановилась у столбика из кассет. У нее ничего нет из музыкалки, а сабантуйчик без танцев

– это посиделки пенсионеров.

Лариса выбрала кассету, посчитала деньги. Как раз. Она купила сборник хитов, сунула в сумочку и быстро пошла к дому, время поджимало. До их дворика было минут десять ходьбы. Не очень удобно. Она миновала свой детский садик, пересекла еще одну улицу и направилась к девятиэтажному точечному дому.

На скамейке у подъезда никого не было. Соседские старушки выходят после четырех, когда становится немного попрохладней. А в этом году такой необычно жаркий май!

Лариса расстегнула пуговку блузки и зашла в. прохладный подъезд. Как во всех точечных домах, подъезд был просторным и хорошо проветривался ввиду наличия второго выхода.

Лифт был где-то наверху. Она нажала кнопочку, и он, громыхая, пошел вниз.

Неожиданно Лариса вздрогнула, что-то мягкое коснулось ее ног.

– Фу, Портер, фу. Извините, пожалуйста.

Девушка посмотрела вниз. Забавная белая болонка на поводке тыкалась влажным носом в ее туфли.

Лариса улыбнулась.

– Ничего.

Какая грозная кличка для такой собачки.

Молодой человек в малиновой болоньевой курточке подтянул поводок и улыбнулся Ларисе.

Она видела его впервые. В доме она жила с рождения и поэтому знала почти всех. Наверное, к кому-нибудь в гости. Симпатичный парень. Чем-то напоминает Витьку. Он, видимо, зашел следом.

Двери лифта раскрылись. Парень пропустил Ларису, затем зашел сам, резко дернув поводок. Собачка взвизгнула.

– Вам какой? – спросил он.

– Шестой.

– Мне третий. Поехали.

Лифт вздрогнул, поднялся чуть выше уровня лестничной площадки и неожиданно остановился.

Лариса удивленно взглянула на пульт управления. Парень большим пальцем держал кнопочку «стоп».

– Что-нибудь…

Досказать она не успела. Резкая боль пронзила все тело. Как будто до нее дотронулись раскаленным металлическим прутом. Она хотела закричать, но не смогла, в груди не было воздуха, поэтому изо рта вырвалось шипение.

Удар пришелся прямо в правую половину спины. Лариса смогла повернуться лицом к дверям и увидела улыбающееся лицо парня. Лицо монстра.

Она опустила глаза. На раскрытую щелочку ее блузки был направлен окровавленный нож. Лариса протянула к ножу руки, но в следующую секунду лезвие резко метнулось вперед, и девушку обдало новой болевой волной. На сей раз такой сильной, что ноги сами собой подогнулись, и она тут же упала на пол, свернувшись калачиком.

Парень отпустил кнопку «стоп» и нажал на первый этаж.

– Портер, ты опять заляпался. Мне надоело тебя мыть.

Он вышел из лифта, нечаянно поддав ногой вывалившуюся из женской сумочки кассету с хитами…

Глава 3

– Значит, ты и есть тот человек, который режет женщин и девушек в лифтах?

– Да, это я.

– И с какой целью ты совершаешь эти, как бы полегче сказать, подвиги?

– Я получаю импульсы. Я убиваю не девушек. Это посланницы ада.

– А ты кто сам?

– Избранник. Я послан освободить Землю.

– Ну и хорошо. Миссия вполне ответственная и почетная. Давай теперь займемся конкретикой. Сколько же раз, товарищ народный избранник, ты получал импульсы?

– Семь раз.

– И ты помнишь те места, где нападал на женщин?

– Я не нападал на женщин, я выполнял миссию.

– Хорошо, хорошо, выполнял миссию.

– Да, я помню эти места.

– Ты можешь показать их?

– Могу.

– Идем дальше. Чем ты наносил удары, в смысле выполнял миссию?

– Кухонным ножом.

– Где сейчас нож?

– Я выбросил его в кусты.

– Ты помнишь, где эти кусты?

– Да, помню.

– И покажешь нам?

– Конечно.

– У тебя есть собака?

– Да.

– Какой породы?

– Болонка. Белая болонка.

– Где она – сейчас?

– Я утопил ее.

– Господи, на фига?

– Так мне велели. Я выполнил миссию. Я поразил семерых, магическое, божественное число.

– Тоже мне, Герасим с Му-Му… Значит так, сейчас поедешь с нами, покажешь, где выбросил нож. Затем те места, где ты миссию выполнял.

Хорошо.

– Паша, можно тебя на секунду? – негромко позвал Гончарова Музыкант.

Оба вышли за двери. С «избранником» остался третий опер.

– Ну что, позвоним в прокуратуру? Пускай проводят уличную. Вполне возможно, что этот «избранник» не врет. «Крышу» у него капитально заклинило. Для начала найдем нож.

– Пусть по карте покажет, где теток резал.

– Я предлагал. Он не из нашего района. Плохо ориентируется. С болонкой-то совпадает. Чего гадать? Поехали.

– Хорошо, звони в прокуратуру, я позвоню экспертам, пускай пришлют человека с видео, надо записать. Да, понятых бы еще…

– Сделаю. Сейчас выдерну пару судимых. Через час милицейский автобус с прокурорско-экспертной бригадой, понятыми и «избранником», прикованным наручниками к запястью Викулова, отъехал от отдела. Паша остался на базе, решив по возможности максимально раздобыть сведений о жизни сдавшегося маньяка. Он перешел в кабинет Музыканта. Последний делил его с молодым опером, недавно пришедшим из школы милиции.

Паша поздоровался с ним и попросил воспользоваться телефоном.

– Над чем страдаем? – спросил он, накручивая диск.

– Опер зло стукнул ладонью по пачке бумаг, лежащих на столе:

– Во, отечественный бизнес. У нас тут недавно мигрелы шиномонтажную мастерскую открыли. Теперь каждое утро я получаю по десятку заявлений от автомобилистов по поводу пробитых колес. Мне друг один рассказал, мигрелы пацанам по штуке отстегивают, а те ночью колесики шилом или ножичком протыкают. Идиоты. Пацана, если постовые и задержат, все равно не привлечешь, только подзатыльник подаришь. А мигрелы, естественно, клешнями разводят «Извыны, дарагой, какие калеса?».

– Да, – усмехнулся Паша, – это по-нашему. Как у Жванецкого. Чтобы холодильники ломились от яств, надо покупать маленькие холодильники. А что делать? Ты вот себя на их место поставь. – Паша положил трубку, линия была занята. – Колеса водители не так уж часто протыкают. И если просто сидеть и ждать клиентов, бизнес засохнет. А мигрелы тоже кушать хотят. Брось ты, по сравнению со строителями «пирамид» или бандитскими «папами» они святые люди.

– Мне от их святости не легче. Целыми днями сижу и списываю в архив эти сраные колеса. А у меня «земля» тяжелая, одни грабежи. Когда ими заниматься?

Паша не стал больше убеждать молодого коллегу и вновь принялся накручивать диск телефона.

Автобус с «избранником» и его почетным конвоем вернулся через час. Серега ввалился в кабинет, рухнул на стул, чуть было не сломав его, и зло пробасил:

– Ну, мудила…

– Нашли нож? – полюбопытствовал Гончаров.

– Какое… Сначала на Гражданку потащились, мол, там кусты растут. Приползли, говорим, показывай, где перо. Этот козлина-«избранник» вдруг вспоминает, что кусты не здесь, а на Канонерском острове. Ни фига себе разница. Ладно, поехали. А там он начинает петь, что кусты в Купчино. На нас уже понятые как-то нехорошо смотрят. Я тогда отвел этого маньяка в сторонку и спрашиваю, так, слегонца: «Слушай, депутат Балтики, а ты, часом, не свистишь? Может, не стоит в Купчино ехать?». А он как заржет и говорит: «Стоит, стоит, я так люблю кататься на машинке». Ну, я…

– Он жив?

– Жив. В общем… Ох, дежурный сейчас психушку вызывает. Я подозреваю, что «избранник» вчера телек посмотрел.

– Да, я замечал: как о крупном происшествии объявят, так на другой день всякие «избранники», как тараканы, ползут сдаваться. Этот, наверное, из той же стаи.

– Да уж.

Затрещал местный телефон. Музыкант снял трубку и вяло ответил:

– Слушаю, Коля.

Через минуту он так врезал трубкой по аппарату, что пластмасса разлетелась по всем углам комнаты.

– Спокойнее, Серега.

– Сука! Он подрезал еще двоих. В том же районе.

– Живы?

– Да. Обе в больнице. Одна студентка, вторая безработная.

– Может, не он?

– Опять малиновая куртка и болонка. Я поехал в больницу, попробую поговорить с девушками.

– Давай поделимся, быстрее будет. Я к студентке, ты ко второй.

– Хорошо, только, Паша, поподробнее.

– Не учи.

Паша проверил, на месте ли его блокнотик, и вместе с Музыкантом отправился в дежурку выяснять, в каких больницах находятся раненые.

«Секретно. Экземпляр номер…

Место встречи обусловлено.

Агент Цыплаков. Дата.

Задание. Вам необходимо установить личность неизвестного, совершающего нападение на женщин в лифтах. Его приметы: возраст 20-23, среднего роста, длинные черные волосы, одевается в малиновую куртку и черные брюки. Ходит с белой болонкой.

Задание дал Белкин».

Студентка была в сознании. Изрядно поругавшись с врачами реанимации, облачившись в бахилы и малостерильный халат, Паша проник в послеоперационную.

Стараясь не зацепить капельницы, шланги и прочую медицинскую технику, он взял табуретку и подсел к девушке.

– Лариса, да?

– Да, – полушепотом ответила она.

– Ты шибко не переживай. Я говорил с врачами, ничего серьезного, через недельку будешь бегать, как пионерка. Давай так, я буду рассказывать, а ты добавляй или исправляй, если я что напутаю. Идет?

– Лариса чуть заметно кивнула.

– Это случилось где-то в районе часа дня, да? Хорошо. Ты возвращалась домой, шла с остановки, верно?

– Да.

– Он зашел следом. Молодой парень, длинные черные волосы, малиновая куртка и белая собачка.

– Вы, вы его поймали?

Паша покачал головой.

– Ты не первая, к сожалению… Вот, взгляни, похож?

Паша поднес к глазам студентки небольшой листок с композиционным портретом маньяка, составленным со слов других потерпевших.

– Да, похож. Хотя я плохо запомнила. Все случилось очень быстро.

– Он что-нибудь говорил?

– Спросил, какой этаж.

– И все?

– Да, больше ничего.

– Он что-нибудь забрал у тебя? Золото, деньги?

– Нет, когда меня выносили, санитар отдал сумочку соседке.

– Ты не заметила ничего необычного в его поведении или внешности?

– Необычного? Вы считаете, что просто так ударить ножом человека – это обычно?

– Не лови меня на ошибках, я плохо владею русским.

– Он был очень спокойным. Он не был взволнован.

– Да, обычно при таких делах сильно потеют ноги.

Девушка закрыла глаза.

Паша понял, что шутки в данном учреждении неуместны.

– Вот еще, – проговорила Лариса, не открывая глаз. – Он назвал свою сучку. У нее такая необычная кличка.

– Какая? – Паша наклонился поближе к студентке.

– Портер…

* * *

– Надо дать повторное объявление по телеку и поместить фоторобот в газетах.

Внешность он не изменяет.

– Значит, он не видел первую трансляцию. Если же он срисует свою физиономию в газете или на экране, затихарится.

– И, тем не менее, это лучше, нежели оформлять трупы.

– Да, всяких мудаков я навидался – и насильников, и грабителей, – но чтоб просто так мочить баб?!

– Откуда мы знаем, просто или не просто? Может, он кончает в штаны, когда режет? Лет десять назад по Невскому гулял один придурок и протыкал шилом женские попки. Кайф ловил, как будто шарики воздушные хлопал.

– Его поймали?

– Поймали. После того как половину гуляющих по Невскому составили переодетые менты. В то время это можно было позволить, вал не тот, что сейчас. Если б наш придурок родился лет на десять пораньше, его давно бы взяли. Под каждым кустом засада бы сидела.

Паша выкинул в форточку окурок. Буквально через мгновение из-за окна послышалась чья-то ругань. Гончаров вернулся к столу.

– Его болонку зовут Портер. Это сорт пива. Может, он имел отношение к пиву? Работает на каком-нибудь пивоваренном заводе или раньше работал, а?

– Толку-то? У нас четыре или пять заводов. Это нереально.

– Все равно ничего лучше нет. Пускай хлопцы, вместо того чтоб на остановках впустую торчать, берут фотороботы и едут по заводам. За два дня справятся. Вдруг кто опознает?

– Ладно, подкинем идейку. Да, кстати, тебе тут из прокуратуры следак звонил. Что-то хочет разузнать по поводу той, которую насмерть. Просил перезвонить, как объявишься.

Паша переставил телефон поближе к себе и набрал номер.

– Здорово, Семеныч. Гончаров. Тебя уже обрадовали еще парочкой эпизодов?

– Да, слышал.

– Чего хотел?

– У нас тут в коридоре сидит одна дамочка. Подруга той, убитой. Говорит, что кое-какие ее вещи сейчас в квартире потерпевшей. Ключи от квартиры у меня. Дочку забрала к.

Себе сестра убитой, но ключи я им не отдал, пускай побыстрей оформляют опекунство.

Разрешил взять детские вещи и одежду для похорон. Дверь там опечатана.

– А сожитель?

– Я его выгнал. Он там не прописан, поэтому пускай к себе во Всеволожск едет.

– Ну, и чего ты хочешь?

– Я сейчас дам женщине ключи, она заедет за тобой в отдел, и вы сходите. Дом у вас под боком.

– Очень интересное занятие.

– Не канючь. Я тебе одну интересную вещь сообщу взамен.

– Ну?

– Помнишь пушку, которую вы у стрелка по собакам нашли?

– Само собой.

– В ноябре прошлого года в Выборгском районе из нее стреляли во время налета на квартиру. Тяжело ранили хозяина.

– А этот что говорит?

– Пока ничего. Он все ходатайства пишет. «Я отказываюсь давать показания в связи с плохим самочувствием. Улучшению самочувствия может способствовать встреча с адвокатом один на один». И так далее.

– Ладно, я перезвоню выборгским операм, Пускай из него жилы тянут. Сделают опознание, пальчики проверят. Никуда не денется. Главное, что он упакован, а в «Крестах» не шибко покуражишься. Ты лучше пару карточек скинь, с прошлого месяца обещаешь. А то я свою «крышу» попрошу, они тебе «стрелочку» быстро забьют…

– Хорошо. Где тебя найти?

– Седьмой кабинет. У Музыканта.

– Я ее направляю. Жди.

Паша повесил трубку.

Музыкант порылся в карманах висевшей на спинке стула куртки, достал кошелек, открыл его и, вздохнув, убрал на место.

– Паш, одолжишь? Хоть червонец, до получки.

Паша вынул из брюк бумажник и протянул Сереге десять тысяч.

– Слышь, Серега, это правда, что ты карасей ловишь, когда «бабок» не хватает?

Музыкант сердито нахмурился:

– Вранье. Увидели один раз с удочками, теперь пускают сплетни. Что мне, одолжить не у кого?

– Тебе не надоело на «земле»? Сколько ты уже в отделе?! Лет шесть?

– Семь.

– Переходи к нам. У нас вакансия. Хватит с колесами и паспортами ковыряться.

Музыкант не ответил. Он открыл свой взлохмаченный телефонный блокнотик и начал кому-то названивать.

Глава 4

Паша сорвал бумажные бирки с замочных скважин и открыл дверь.

– Заходите, Людмила Ивановна.

Женщина сняла туфли, прошла в комнату и села на диван.

Гончаров при посещении чужих квартир ботинок не снимал. Потому что в некоторых квартирах было грязнее, чем на улице, особенно если в них мочились на пол. Носки потом не отстирывались никаким «Тиксом».

Людмила Ивановна была ровесницей погибшей. Она пояснила, что познакомилась с Галей еще в техникуме, то есть лет двадцать назад. После окончания учебы их служба не прерывалась до последних дней. Она бьиа свидетельницей на Галиной свадьбе, потом крестной матерью Алены.

Паша безразлично кивал, пока она рассказывала кусочки своей биографии. Он не спрашивал ее ни о чем, его мало интересовала история чужих для него отношений.

– Простите, можно я немного посижу? Мне не очень хорошо. Знаете, я не могу представить, что не услышу больше Галин голос.

Паша опять безразлично кивнул.

– Бога ради.

Лариса Ивановна продолжала:

– У меня много связано с этой квартирой. Ведь может так получиться, что я здесь в последний раз.

– Почему? Дочка же осталась?

– Да, конечно, но Леночка же не будет жить одна. А с Галиной сестрой у меня не очень…

Ужас, как все быстро, сначала Сережа, потом Галя…

– А этот, ее нынешний муж?

– Я немного не понимала Галю. Любовью там, конечно, и не пахло. Мне кажется, она просто боялась остаться одна.

– Это у вас она познакомилась с ним?

– Да, у меня. Он, в общем-то, случайно зашел. Хотя чаще всего люди находят друг друга именно таким образом.

Паше показалось, что в последних словах Людмилы Ивановны прозвучала потаенная зависть.

– Вы не спешите, молодой человек? Я побуду еще немного?

Паша спешил, но торопить женщину не стал.

Он присел на стул и тоже начал рассматривать комнату. Обычная обстановка обычной квартиры. Ему почему-то вспомнились слова Петровича, что никто сейчас не застрахован от криминала – ни президент банка, ни рабочий жилконторы.

На мебельной стенке, выстроившись в ряд, стояли забавные меховые игрушки.

Игрушки были действительно необычны, Паша никогда не видел таких в магазинах.

Как бы прочитав мысли Гончарова, женщина поднялась с дивана и подошла к игрушкам.

– Это Галя сама шила. Правда, здорово? Она очень любила это занятие. Сначала шила для Леночки, потом просто так.

С минуту посмотрев на игрушки, Людмила Ивановна направилась во вторую комнату.

Паша на всякий случай двинулся следом.

– Это Леночкина комната. Смотрите, это она вместе с Сережей. Совсем маленькая.

Женщина подошла к детскому письменному столу и взяла в руки фотографию в рамке.

– Хорошенькая девочка.

– Да, ничего.

Людмила Ивановна обвела взглядом комнату и, тяжело вздохнув, вернулась в гостиную.

Паша украдкой взглянул на часы. Женщина заметила его движение.

– Да, да, я иду, извините. У Галочки должен быть мой фотоаппарат, она брала у меня, когда в отпуск ездила. Еще набор посуды… Она отмечала сорокалетие Сережи, было много народа.

– Вы знаете, где лежат вещи?

– Фотоаппарат, наверное, здесь. – Людмила Ивановна открыла бар и достала «мыльницу» «Кодак». – Если вы сомневаетесь, я могу принести паспорт на него.

– Верю, верю. – Паша еще раз взглянул на часы.

– Сервиз тут, в шкафу.

– Пожалуйста.

Людмила Ивановна извлекла из платяного шкафа картонную коробку и стала засовывать ее в полиэтиленовый пакет.

– Я помогу, – перехватил коробку Гончаров. Засовывая сервиз в пакет, он ненароком коснулся руки Людмилы Ивановны. Она заметно дрожала.

– Что с вами?

– Извините, нервы… Галочка…

Женщина заплакала.

Паша понял, что уйдут они из квартиры нескоро, и мысленно поблагодарил Семеныча.

– Идем, идем, извините…

Подруга прошла в прихожую, где наделю туфли. Затем, вытерев слезы, она взяла пакет и произнесла:

– Спасибо. Извините еще раз. Я готова.

Паша согласно кивнул и вышел из квартиры. Пытаясь справиться с незнакомым замком, никак не желающим закрываться, Паша украдкой бросил взгляд на ожидавшую женщину. Людмила Ивановна сильно побледнела и кусала свои пухлые пунцовые губы.

* * *

– Представляешь, Костик, какая у них была любовь? Первое, что увидели археологи, открыв саркофаг, был засохший букетик незабудок. Среди золота, украшений, несметного богатства. Она положила цветы последней, и даже через столько лет они не рассыпались в прах и не истлели.

Казанова, выбросив окурок сигареты в Неву, согласно кивнул:

– Любовь – не картошка.

Как это ни парадоксально звучало, Костик, оказывается, очень давно не гулял с девушкой. «Гулял» – это от слова «прогуливаться». Обычно он не тратил драгоценное время на принятые условности типа ухаживаний, вечерних вздохов под луной и прочих кино-книжных глупостей. Он прямо и открыто говорил очередной своей знакомой, чего он от нее хочет. И, как правило, отказа не получал. Действовали какие-то тайные чары, заложенные в него Матерью Природой. Вроде гипноза.

Поэтому, гуляя сейчас с Ирочкой, он чувствовал себя несколько скованно.

– У нас тут тоже одна история была. С саркофагом. Забавный случай.Костик взял Ирочку под руку. – Получил один лейтенант очередное звание и решил по этому поводу вмазать со своими собратьями-ментами. Обычай такой звездочки обмывать. Святое дело. Обмывали втроем, и очень сильно. Так сильно наотмечались, что новоиспеченный старлей самостоятельно двигаться уже не мог. Но у нас есть еще одно правило – сам погибай… ну, дальше ты знаешь.

Взяли двое еще державшихся на ногах третьего и потащили домой, благо жил он рядом с отделом. Все бы хорошо, но во дворе бедняги оказался не закрытым люк. Куда старший лейтенант в темноте и угодил. Эти стоят мамочки, кореш сквозь землю провалился. Потом дошло. Стали звать: «Шура, Шура…». А Шура башкой стукнулся и в нокаут ушел.

Ребята, к их чести, бедолагу в люке не оставили. Кое-как достали. Повезло, что люк с лесенкой был. Притащили старлея домой, открыли двери, положили на диван. В квартире никого, жена где-то задерживается. Шура, извиняюсь за столь неблагозвучную подробность, начал блевать. Все еще не приходя в сознание. Ребята и тут не оставили друга в беде, дотащили до туалета, положили его буйну голову на унитаз и ушли иа квартиры, хлопнув дверью.

Шура же, проблевавшись вволю, пришел в сознание. Последние его связные воспоминания относились к тому моменту, как он провалился в люк. И что же он видит, очнувшись в туалете? Он ничего не видит, потому что друзья, экономя электроэнергию, выключили свет. Зато слышит журчание воды в трубах. И шестым чувством понимает, что он еще в люке. Караул! Надо выбираться. Он взбирается на унитаз и пытается дотянуться до свободы. АН Фиг. Потолок.

Шура, естественно, думает, что какие-то уроды задвинули крышку. Все, саркофаг.

Обмыли звездочки. Замуровали живьем в люке.

Начинает старший лейтенант орать и вопить, стоя на унитазе и постукивая ручонками по потолку.

В этот момент зажигается свет, и в туалет заходит жена бедняги. И знаешь, что спросил Шура, увидев супругу?

– Что?

– «Мариша, а ты что, тоже в люк провалилась?»

Ирочка рассмеялась.

– Если честно, скорее всего, эта история не имела места в жизни, просто вспомнилась, когда ты заговорила про саркофаг.

Они свернули с набережной, решив пройти к станции метро дворами. Время приближалось к полуночи, и хотелось успеть до закрытия подземки.

– Красивый двор, – подметила Ирина.

– Да, ничего.

– Сейчас таких не строят.

– Не до того, людям жить негде.

На скамейке, под роскошным деревом, заседала небольшая компания неблагородного происхождения и воспитания. Мат был слышен во всех соседских дворах.

– Пошли быстрее, – шепнула Ирина.

Костик не возражал. Слишком часто по утрам, рассматривая сводки, он узнавал о жутких и диких происшествиях, случавшихся на улицах города.»…Группой подростков избит гражданин такой-то; с открытой черепно-мозговой травмой он доставлен в больницу, где, не приходя в сознание, скончался…»»…Без видимых причин избит группой неизвестных гр. такой-то. Диагноз – разрыв печени, перелом трех ребер, ушиб головного мозга. Состояние крайней тяжести…»

«Бакланы». Обкурившиеся своей дури или перепившие керосина. Казанова ненавидел «бакланов».

Их все же заметили. Один отделился от компании и догнал.

– Мужик, штучку не одолжишь? Пивка бы.

Товарищу было лет восемнадцать, но его еще не повзрослевшее лицо с козлиной бородкой не сочеталось с крепко сбитой, накачанной в зале фигурой. Жилетка, надетая на голое тело, подчеркивала достоинства комплекции. Это Казанцев выглядел по сравнению с ним подростком.

– Не одолжу. Пиво вредно для печени.

– Я не просек, мужик! Ты что, залу…ся?

Дальше понесся малоприятный «базар».

– Товарищ, мы тебя трогали? – как можно спокойнее ответил Костик, наблюдая, как еще четверо отделились от скамейки и дружно направились в их сторону.

Он взял Ирину под руку и пошел к выходу со двора.

– Э, погоди-ка, мужик, давай побазарим. Успеешь еще своей телке сунуть.

Костик повернулся.

– Чего пялишься, убогий? «Очко» заиграло? Сейчас зафиксируем.

– Валера, клиент что-то не понимает?

– Клиент жадный.

– Зато девочка у него ничего.

Ирина прижалась к Казанцеву.

Всем было до двадцатника, и все были пьяны. Но главное, они были в стае.

– Ну что, куколка, может, посидишь лучше с нами?

– Смотри, как прилипла.

Ирина прошептала:

– Ребята, ну, пожалуйста… Что вам надо?

В отличие от древнеегипетского, язык современности не отличался изысканностью выражений.

– Отвалите, мужики, – не двигаясь с места, произнес Казанцев.

– Сначала ты дашь нам закурить, – Валерик пустил струю дыма в лицо опера и небрежно похлопал своей здоровенной рукой по его щеке.

– Хорошо, держи… – Костик достал пачку «Космоса».

Парень презрительно усмехнулся. Хилятик.

Однако то, что произошло в следующую секунду, заставило его немного протрезветь.

«Хилятик» резко сунул правую руку куда-то за спину, и через мгновение в лоб Валерику был нацелен черный ствол со вставленной в дуло сигаретой.

– Ну, держи, держи…

Тем не менее, винно-водочные пары еще заглушали всякий страх, и отступать от задуманного плана очень не хотелось. Что за на фиг?

– Он у тебя пистонами заряжен или спичками?

Парень протянул руку к пистолету, но тут же отдернул, потому что из дула вырвался столб пламени, и грохот выстрела заставил присесть. Где-то за спиной послышался звон разбитого стекла.

– Второй влетит в башку. – Костик опустил пистолет до уровня лба собеседника.

– А это тебе за «девочку». – Удар в пах согнул Валерика в поясе.

Кто-то из парней попытался приблизиться, однако Казанова резко развернул руку.

– Стоять, «бакланы»! Не дай Бог… А теперь быстро по норам, крысы, и если еще раз я увижу вас в этом дворе, перещелкаю по очереди.

Ирина неожиданно закричала. Казанцев вздрогнул и повернулся к ней, что в подобной ситуации было весьма неблагоразумным поступком.

Один из парней, согнувшись, прыгнул на опера. Ввиду большой разницы в весе Костя не смог удержаться на ногах и покатился на газон, не выронив при этом пистолет. Тут же он получил сильный удар туфлей в правую половину живота. На мгновение он поднял глаза и увидел надвигающуюся на него огромную тень.

Костик выставил перед собой показавшийся ему неимоверно тяжелым пистолет и нажал на гашетку…

Глава 5

Таничев вернулся с устроенной сходки в РУВД необычно рано.

– Твою три-господа-бога-душу-мать! Казанова человека подстрелил. Только этого не хватало.

– Где? – Белкин с Гончаровым задали вопрос одновременно.

– В центре. С девкой гулял, какие-то орлы прицепились.

– Насмерть?

– Да нет, ерунда, ляжку прострелил. Все равно черта с два отпишешься. Туда группу ночью вызывали.

– А Казанова где?

– В местном отделе. Я сейчас туда рву. А то никто ничего толком не знает.

– Ты один едешь?

– С начальством. Вы тут, мужики, дурью не майтесь, надо поднять что-нибудь.

– Ты брякни оттуда.

– Лады.

Таничев сгреб со стола все бумаги, сунул их в ящик и вышел из кабинета.

– Туфта какая-то, – проговорил Гончаров. – Казанова спокойный, как танк, это умудриться надо заставить его вытащить «ствол».

– Плохо, если он под газом был. Вылетит из ментуры.

– Да лишь бы не посадили, а работу найдем.

– Я схожу в дежурку, узнаю поподробнее.

– Давай.

Вовчик вышел вслед за Таничевым.

Паша вылез из-за стола и начал нервно расхаживать по кабинету. Действительно, никто из нас не застрахован от криминала.

Он, конечно, не знал, что там с Костиком приключилось, но предполагал, что, если б тот был без оружия, дело могло бы закончиться куда плачевней.

Всеобщая мозговая недостаточность в острой форме. Общество маньяков, бандитов и «бакланов». Без намеков на хотя бы временную остановку.

Паша подошел к столу Петровича. У Таничева под стеклом лежал тетрадный листок с тремя словами, написанными красным фломастером: «НИКОМУ НЕ ВЕРЫ».

Петрович как-то говорил, что эта бумажка заменяет ему все ведомственные приказы и инструкции, все кодексы и своды законов, все учебники и все бестолковые речи начальства на оперативных совещаниях. Всякий раз, когда он слушал расстилавшегося перед ним травой собеседника и уже готов был поверить его стуку кулаками в грудную клетку, он смотрел под стекло и, читая надпись, покачивал головой: «Извини, приятель, ты меня не убедил».

Порой это действительно помогало. Попадались такие артисты, до мастерства которых очень далеко звездам нашего экрана. Трудно не поверить. Невозможно не поверить. И даже хочется посочувствовать, понять и помочь. АН нет – «НИКОМУ НЕ ВЕРЫ».

Паша не до конца принимал этот девиз, полагая, что хоть кому-то надо верить. Зато он разделял другое правило Таничева: «Ничего не происходит просто так». Любому, даже самому пустяшному событию должно найтись хоть какое-то объяснение. Кусочки мозаики, собранные вместе, должны образовывать цельное полотно. И если какой-нибудь кусочек выпадает, надо искать этому разумное объяснение. Чудеса бывают только в снах и сказках.

Паша вспомнил вчерашний день. Что-то выпадало из мозаики, что-то не находило объяснения, что-то не давало покоя. Может, бледное лицо Ларисы Ивановны, может, ее губы, может, сам визит в квартиру Галины. Так ли нужен на второй день после смерти лучшей подруги забытый фотоаппарат и столовый сервиз? Да, это выпадает. Это не объясняется обычной, житейской логикой. Здесь не надо быть Перри Мейсоном.

Паша сел за стол Таничева и уставился на три слова: «НИКОМУ НЕ ВЕРЫ». Первое и последнее правило. Никому не верь, никому… Он закрыл глаза.

«Можно я посижу немного, мне очень плохо… Я не могу представить, что больше не услышу ее голоса… У меня много связано с этой квартирой, ведь может так получиться, что я здесь в последний раз… Это Галя шила. Правда, здорово? Она очень любила это занятие. Сначала шила для Леночки, потом просто так…»

«Она очень любила это занятие…»

«Она очень любила это занятие…»

Бледное лицо, явное расстройство…

«Я здесь в последний раз…»

Паша тряхнул головой. Мозаика…

Через секунду он уже лихорадочно листал верный блокнотик, пытаясь найти нужную страницу.

Никому не верь, никому не верь, никому не верь…

* * *

– Леночка, я понимаю, тебе очень тяжело, я не могу представить себя на твоем месте, хотя уже взрослый и многое повидал. И все-таки давай еще раз все рассмотрим, как взрослые люди. Мы делаем это, чтобы поймать…

Окончание фразы Паша договаривать не стал. Слово «убийца» режет слух при общении с детьми.

Девочка сидела на том месте, где вчера сидела Людмила Ивановна, и, наверное, не понимала, чего от нее добиваются. Паша и сам не мог до конца понять, чего же он добивается. Каким-то образом объяснить несколько нелогичное вчерашнее событие.

Хотя, может, это только ему кажется, что оно нелогично. Любой другой, выслушав Пашу, покрутил бы пальцем у виска. Сестра Галины стояла возле дверей и раздраженно смотрела на Гончарова. Что он хочет от ребенка? Девочке и без того тяжело…

– Леночка, сосредоточься. Посмотри еще раз… Все ли в порядке в комнате, все ли так, как всегда? Ты ведь живешь здесь. Что-то необычное сразу бросится в глаза. Не волнуйся, мы никуда не спешим. Ну?

Девочка сидела, как в школе за партой, положив руки на колени, послушно слушая учителя.

– Нет, я ничего не вижу.

Паша выпрямился: «Черт, „пустышку“ тяну».

Никому не верь…

– Леночка, это твои игрушки? Я слышал, мама их сама шила. Очень красивые…

Девочка перевела глаза на сервант, а затем повернулась к женщине.

– Тетя Дня, кто-то забрал моего клоуна. Моего любимого клоуна…

Ребенок неожиданно громко заплакал:

– Где мой клоун? Он был там, рядом с мишкой.

Леночка вскочила с дивана и подбежала к женщине, уткнулась лицом в ее платье.

– Отдайте мне Сеньку! Отдайте!

– Леночка, он найдется, наверное, мама убрала его…

– Он все время стоял здесь… Мама не могла убрать его…

Плач девочки перешел в настоящую истерику.

Тетя Аня бросила еще один осуждающий взгляд на стоявшего посреди комнаты Гончарова.

– Делать вам нечего…

– Скажите, вы, случаем, не знаете, на какой фабрике работала Галя?

– Конечно, знаю. На «Маяке».

– Еще один вопрос. Может, очень несуразный. У вас, а точнее – у Гали, есть знакомые сотрудники милиции? Мужья подруг, братья там, не знаю кто еще.

Тетя Аня покачала головой:

– Не слышала.

– Ладненько. Пойдемте. Леночка, мы обязательно найдем твоего клоуна. Как его звать?

Кажется, Сенька? А во что он был одет?

Девочка немного успокоилась и потерла глаза:

– В такой красный пиджачок с заплатками и зеленые штаны. Тоже с заплатками. А на ногах туфельки с шариками.

– Завтра я привезу тебе твоего клоуна.

– Правда?

– Спрашиваешь.

– Я буду ждать. Я сейчас у тети Ани живу. Вы знаете ее дом?

– Ну, я же как-то нашел вас. Пойдемте, Анна Григорьевна, я спешу. Ключи будут в прокуратуре.

Паша выпустил тетю Аню и Леночку, закрыл уже знакомый замок и, не став опечатывать двери, сбежал вниз по лестнице.

Истина, еще вчера казавшаяся бесконечно расплывчатой, потихоньку начала принимать видимые очертания.

* * *

Посетив кондитерскую фабрику, Паша перекусил в пышечной и вновь отправился в микрорайон, где жила Галина.

Не без труда отыскав кооперативную автостоянку, он зашел в дирекцию, размещавшуюся в кирпичном домике-скворечнике на бетонных сваях.

Полная женщина, сидевшая за столом, по-видимому, бухгалтер, выслушав Гончарова, отрицательно покачала головой:

– Мне кажется, со сторожами говорить бесполезно. Через ворота проезжают десятки машин, и запомнить время прибытия каждой нереально. Тем более, что никто и не засекает. Зачем?

– Я с вами совершенно согласен. Я так хотел, на всякий случай.

– Погодите, молодой человек. – Женщина повернулась к дисплею компьютера.

– Я, похоже, все-таки смогу вам помочь, но только если у вашего человека есть магнитная карта.

– Да. – Паша начал хлопать по карманам в поисках своего блокнотика. – У него есть магнитная карта.

– Тогда посмотрим. Дело в том, что у нас большая часть гаражей переведена на магнитные карты. Это гораздо удобнее – не надо возиться с пропусками, не надо выбивать плату с должников. Ворота просто не откроются, если имеются задолженности по взносам, да и сторожам проще. У нас раньше были угоны, сейчас нет.

– Это трогает. А время здесь при чем?

– В компьютере есть все – данные машины, данные хозяина вплоть до серии и номера его паспорта и водительского удостоверения, его взносы в кооператив. Плюс то, что вас интересует. При въезде-выезде машины фиксируется время и поступает на компьютер.

Эти сведения хранятся всего десять дней, затем автоматически стираются из памяти.

– Лихо! – потер руки Паша. – Заведу, пожалуй, себе такой же, чтоб потом вспоминать минувшие дни.

– Десять дней еще не прошло?

– Слава Богу, нет.

– Давайте данные машины и дату.

Гончаров протянул блокнотик, в который он педантично переписал всю информацию о сожителе Галины.

Бухгалтер начала щелкать кнопочками.

– Вам повезло. Записывайте.

Паша перегнулся через стойку, посмотрел на дисплей и ухмыльнулся. «Никому не верь!» Даже если все очевидно и бесспорно.

– Скажите, пожалуйста, а данные о судимости ваша машина предоставить не может?

– Нет, – усмехнулась бухгалтер. – Но, в принципе, будь у меня модем и код допуска – пожалуйста.

Паша вытянул подбородок.

– Какая хорошая машинка. А скажите, к примеру, можно ли вытащить из какого-нибудь американского банка круглую сумму и перевести на ваш счет?

– Думаю, что это вполне реально. Тут один хакер ко мне клинья подбивает. Кандидат наук, а нынче БОМЖ. Живет у нас в пустующем гараже. Все пороги уже обил – дай поиграть, да дай. Но я его отваживаю. Ведь действительно. переведет на наш кооператив валюту из Национального банка Америки, потом ведь не оправдаешься.

Паша вылез из «скворечника», спустился по лесенке и вновь пошел в знакомый двор.

Он остановился возле подъезда, где жила Галина, и осмотрелся, пытаясь вспомнить маршрут убийцы. Наконец он увидел проходной подъезд, где исчез парень, и направился туда.

Подъезд отличался той нередкой особенностью наших домов, которая называется «А год назад у нас был дворник». Прикосновения волшебной метлы бетонный пол не ощущал месяцами.

Мусоропровод, куда скидывался не только хлам, но и пищевые отходы, благоухал, как сортир очкового типа. Гончаров осторожно миновал двери помойки, на верхнем торце которых примостилась впечатляющих размеров крыса, и, миновав узкий коридор, оказался на противоположной стороне дома. Набрав в легкие свежего воздуха, он снова вернулся в подъезд, погрузившись в «сладостный» аромат.

Вход в подвал был прикрыт металлической решеткой. Паша дернул на.весной замок и убедился, что тот не содержит внутри никакого закрывающею механизма к такая вещь, как ключ, здесь абсолютно лишняя деталь.

Толкнув решетку, он спустился по захламленной мусором лестнице вниз. К аромату мусоропровода добавился запах кошачьей мочи и затухшей воды. Однако эта адская смесь не очень смутила Пашу. Они столько раз выезжали на трупы БОМЖей, обитавших в таких вот норах, что выработали иммунитет против любой вони.

Он нашел выключатель и щелкнул тумблером. Удивительно, но в подвале зажглась лампочка. Пол был песчаный, словно пляж на Финском заливе. Держись и загорай. С крысами за компанию. Солнца, правда, маловато.

Согнувшись, чтоб не расшибить голову, Паша пошел вдоль стены подвала, всматриваясь в «пляжный ансамбль». Голых девчонок и киосков с газировкой не наблюдалось. Только какой-то дурень наклеил на стену достаточно красочные рекламки «Китикэт» и «Херши-колы». Не иначе, о бездомных кодаках и кошечках заботился.

За изгибом водопроводной трубы-артерии Паша засек торчащее древко лопаты. Он извлек орудие труда и осмотрел его лезвие. К сожалению, кроме того, что лопатка изготовлена на радиозаводе им. Калинина, Гончаров ничего не установил.

Он присел на корточки и стан рассматривать пол-пляж под другим углом зрения, Как тому учит наука криминалистика. Здесь могут быть следы. «Следы, следы! Друг, туда не ходи, там следы, прошу, друг!!!»

Следы, может, когда и были. «Следы на песке». «Я готов целовать песок, по которому ты ходила…» Ах, как романтично! Но этот песок целовать не хотелось.

«Скажите, Холме, что это за шум?»

«Это вода спешит по трубам».

«А почему воняет дерьмом?»

«Это элементарно, Ватсон. Наклал кто-то…»

Паша, не выпрямляясь, «гусиным» шагом дотащился до самого темного угла подвала.

Грунт здесь имел несколько другой состав. К песку добавились комки земли и грязи.

Ассорти-драже. Тает во рту, а не в руках.

Разумно рассудив, что зыбучие пески в питерских подвалах – вещь невозможная, Гончаров воткнул лопату в землю-матушку и начал копать, подбадривая себя тем, что пираты водились везде, а зарытые клады не писатели выдумали.

Клад, который он увидел, поразил его настолько, что, выбросив лопату и не опасаясь разбить голову о потолок, он стремительно выскочил из подвала на лестницу и начал хватать ртом спертый воздух подъезда. Придя в себя, он закрыл решетку, повесил бутафорский замок и позвонил в ближайшую дверь.

– Телефон есть? Милиция!

– Пожалуйста. А чем это от вас так пахнет?

– Подвальная милиция, БОМЖей ловим.

– Давно пора, житья нет. Вон телефон.

Паша набрал номер:

– Семеныч, здоров. Достоевский-Гончаров беспокоит. У тебя адрес этой подруги, что вчера вещи забирала, имеется? Отличненько. Теперь телефон. Мерси.

Паша нажал на рычаг и набрал еще один номер.

– Людмилу Ивановну могу иметь? Очень жаль. Это из милиции… Куда?! Давно?! Чтоб вы все…

Очень коротко и ясно.

– Виноват, благодарю, – откланялся он перед хозяйкой квартиры.

– А в соседний подвал пойдете? Там тоже живут.

– Не пойдем! Сейчас везде живут. БОМЖи тоже люди, побыли бы сами пару дней без крыши над головой…

Не слушая ответных фраз, Паша вылетел из квартиры, скатился по лестничным ступенькам и помчался в территориальный отдел.

Глава 6

– Я имею удовольствие сообщить вам, что не содержащая сахарного песка жевательная резинка «Ксилит» с диролом наконец-то одобрена Министерством внутренних дел для потребления сотрудниками как единственная резинка, стимулирующая работу головного мозга и предстательной железы.

Произнеся сию сложную скороговорку, Таничев упал на свой стул.

– Ну что, Петрович?

– Плохо, Вовчик. На Казанову вешают всех собак. Не правомерное применение оружия, превышение власти, злостное хулиганство. Хорошо хоть в оскорблении президента не обвинили. Идиотизм…

– А этот, раненный, кто?

– Да никто. Обморозок местный. Его опера как облупленного знают. Бандит с примесью «баклана»… А что Казанове делать было? Я сам не знаю, как бы себя вел, будь на его месте. Пятеро на одного… А поди докажи теперь. Во-первых, этот член бритый вроде как потерпевший, во-вторых, Казанова-мент, в-третьих, не па своей территории и в нерабочее время.

– Хороший подходик. Что ж нам теперь, в нерабочее время и из дому не выходить? Да и потерпевший потерпевшему рознь. Жаль, что не в нашем районе. Здесь бы Мы быстро утрясли.

– Ты ведь глянь, он же мог свинтить, и никогда б его никто не нашел. Так нет, «скорую»

Вызвал, жгут наложил собственным ремнем, а теперь еще и крайним стал. Сполочизм, никто ментам не верит.

– Ты сам все время твердишь: «Никому не верь, никому не верь…».

– Правильно, конечно…

– Казанову хоть отпустят?

– Обешали. Материал заштамповали, местная прокуратура теперь дней десять будет голову ломать, что с ним сделать-то ли дело возбудить. то ли в архив списать.

– Лучше б второе.

– Там следак – тетка. Будем надеяться, Казанова ее обработает.

– Зачем нам вообще «стволы» дают?

– Как зачем? Чтоб на стрельбы ездить, на «Динамо». Нормативы сдавать. Я, правда, последний раз лет пять назад там был, да и то случайно.

Таничев сунул руку под мышку и убедился, что пистолет на месте.

– Достоевский где?

– Не знаю. Маньяка, наверное, ловит.

– У тебя ничего по Мотылевскому не проявилось?

– Пусто. Договорился со знакомым РУОПов-цем, завтра сгоняю к ним, перебазарю.

Может, есть что у них. Слушай, магери-то Казановы позвонили?

– Да, я соврал; что он задерживается. Ничего больше не объяснял.

Белкин захлопнул корочки. «Полиция Майами. Отдел нравов». «Простите, можно я применю оружие на поражение?.. Иначе вы ведь меня убьете». «Стреляйте, лейтенант, стреляйте. Что вы, право, как. не родной? Закон же позволяет. Огонь!»

* * *

Викулов оказался на месте. Выслушав Пашу, он развел руками.

– Ты ж сам знаешь, старый, как у нас с этим! Один УАЗ и «Жигуль» шефа. Шеф на Литейном совещается., а УАЗ на заявках, дежурный не даст.

– Серега, вилы…

– Да не меньжуй ты, вернется – вызовем да потолкуем.

– Сомневаюсь я, что она. вернется.

Музыкант хлопнул ладонью по коленке.

– Что за бляха.. я прямо не знаю. Хоть у бандитов «тачку» проси.

– Может, кто из ваших свою даст?

– Во Всеволожск? Не смеши.

– Не на электричке же ехать! Черт с ним, поехал бы, кабы не время…

– Хорошо, рискнем. Ну, гляди, Гончар, если «пустышку» вытянем, отдуваться будешь сам.

– Лады, Серега, давай.

Опера вышли из кабинета и направились в дежурную часть. Водитель с резервным милиционером торчали там, ожидая заявок.

– Юрик, слушай, я где-то свою папку забыл, наверное, в «тачке». Дай ключ на минутку, проверю.

Водитель, которому было лень самому выходить из отдела, достал из кармана ключи и протянул Викулову.

– Там ручка тугая, посильнее дерни.

Викулов кивнул и забрал ключи.

– Вперед, старый…

Машина-канарейка стояла прямо под окнами дежурного. Музыкант открыл двери, прыгнул на переднее сиденье, затем впустил Пашу.

– Там кнопочка под «торпедой», нажми. Секретка.

Паша быстро выполнил боевое задание.

– С Богом! Какая неожиданность, нет здесь моей папочки…

Серега запустил движок и резко врубил заднюю передачу.

УАЗик развернулся и, выпустив в атмосферу черную струю дыма, выскочил с милицейского двора на проспект.

Музыкант сплюнул в форточку:

– Ох, я с бодуна, вчера оттянулись слегонца. Тяжеловато, не протаранить бы кого.

– Да ты уж постарайся.

– Постараюсь. Этого только мне не хватало. Дежурный, наверное, уже руководству названивает. На сколько мы там зависнем?

– Откуда ж я знаю? В один конец час…

– Бензина только б хватило. Да, пахнет финиками. Накормят по самые «помидоры».

– Куда ты? «Кирпич» же!

– Это для фраеров «кирпич». Здесь большой угол срежем. Ты не воспринимай все буквально, Паша. Когда я вижу знак «Ограничение скорости» или «Обгон запрещен», для меня это означает одно – если не повезет, можно в лепешку разбиться.

– Да, тогда действительно не следует обращать внимания на эти глупые картинки.

Паша показал пальцем на знак «Ограничение скорости до двадцати километров в час».

Музыкант кивнул, сбросив скорость со ста до девяноста.

– Кстати, ты хоть посвяти в проблему. Вы, убойщики, скрытные какие-то, сплошные секреты…

– А я разве не рассказал?

– Хе-хе, кроме того, что тебе позарез нужна тачка для поездки во Всеволожск, я ничего не слышал. Ты крыльями больше махал, как страус: «Вилы, вилы…». Охота все-таки знать, из-за чего я завтра схлопочу по «шапке» от «папы». Всего-то шестьдесят километров, право, какие пустяки. Всеволожск…

– Езжай по Мурманскому, так короче.

– Да уж разберусь. Ну что, старый? Ты от «базара» – то не увиливай.

– Помнишь подъезд, куда пошел этот козел с болонкой после седьмого эпизода? Где со смертельным?

– Конечно. Мне ж первому бабка его показала.

– Там, в подвале, я нашел зарубленную болонку и красную куртку. Они были зарыты в песок. Может, там есть еще что типа парика и бейсболки. Я не очень-то копался. Воняло сильно. Потом с понятыми пороемся.

– Да ну?! Лихо! Он что, каждый раз новую собачку заводит? И куртки меняет, как папа Карло?

– Нет, Серега. Настоящий маньяк не имеет к этому убийству никакого отношения.

– Ничего не пойму. С чего ты взял?

– Просто применил основной принцип Петровича: «Никому не верь!». Сегодня я съездил на кондитерскую фабрику, где работала Полина.

– Ну и?

– У ее напарницы муж работает постовым. Ориентировку с приметами маньяка заставляли заучивать каждого сотрудника. Постовой пересказал ее жене. Из добрых побуждений: мол, будь осторожна. Та из тех же добрых чувств предупредила Галину. Тем более, что придурок орудовал в ее микрорайоне. Галина, в свою очередь, тоже поделилась…

– С кем?

– С тем, кто убил ее. Со своим сожителем-мужам. Который любит ее до беспамятства.

– И за что он ее?

– Пока не знаю. Вероятно, повод был серьезный. Какая крутая обстава, достал где-то болонку, парик…

– Это как раз мелочи. Подошел к любому универсаму, подождал, когда какая-нибудь бабуля своего Бобика к перилам привяжет, а сама за хлебом уйдет, и вперед, шавку под мышку и в ближайший двор. А парики – вон, у метро в полный рост. Хошь – мужской, хошь – женский…

– Причину убийства может знать один человек, некая Людмила Ивановна, ближайшая подруга Галины. Вчера она побывала в квартире, а сегодня поехала во Всеволожск. Часа три назад. Вряд ли она собралась подышать чистым воздухом Ленинградской области. Я опасаюсь, что она вознамерилась с предъявой к этому сожителю заявиться. Вопрос – на фига ему такой свидетель, а? Только, Серега, не добавляй газу, мы и так чуть не протаранили две машины.

– Хе, прямо детектив.

Машина выскочила на пригородную трассу, миновала пост ГАИ и, не снижая скорости, помчалась дальше. Трасса была хорошей, Серег а занял левый ряд и врубил мигалку.

– Минут через двадцать будем.

– Скорее всего, болонку он накануне где-нибудь спрятал, может, в том же подвале.

Когда Галина ушла на работу, а Лена – в школу, он перенес собаку домой. Лена в тот день должна была идти на день рождения к однокласснице, прямо после школы. Он знал об этом, .девочка готовила вечером подарок. Галину этот ухарь ждал дома, зная время ее возвращения. Увидев ее в окно, он нарядился и встал возле лифта. Дальше действовал, как настоящий маньяк: четыре удара, один в сердце. Галина и закричать, наверное, не успела. «Ой, Андрюша, ты?» «Я, Галя, я…» Педик сраный…

– Да, кстати, настоящего ни в одном случае не видели в бейсболке.

– У бейсболки длинный козырек, хорошо скрывает лицо. Кроме того, он не убегал, а уходил, чтобы свидетели запомнили одежду. В подъезде он спустился в подвал, убил собаку заранее приготовленной лопатой и зарыл свои декорации в песок. Лопата там же, в подвале.

– Живодер, я его научу любить животных. Лишь бы хапнуть.

– А потом с невинной рожей явился домой и пустил слезу.

– У него ж вроде алиби.

– Херня у него, а не алиби. Не владеет он компьютерной грамотой, деревня.

Серега не стал ничего уточнять. Они подъезжали.

* * *

– Конечно, Игорь Петрович, конечно. Я и тебя понимаю, и мужиков. Да не будь у него «ствола», мог бы сейчас лежать в больнице вместо этого козла, а то и еще хуже. Знаю, что творится на улицах. Мент, не мент… И я бы стрелял. И все там правомерно, по большому счету. Безо всяких ссылок на инструкции. Но ты ж знаешь, какая обстановка в райотделе. Да садись ты!

Петрович сел на стул.

Начальник районного уголовного розыска достал сигареты.

– Я, Иваныч, не понимаю, при чем тут обстановка. Что, менты стреляют мало? Наши вон сколько палят.

– Да, стреляют, но ты не путай ситуации. Казанцев был не при исполнении, да и не это главное…

– У него есть разрешение на постоянное ношение. Зачем оно ему тогда нужно?

– Петрович, ты не толкуй мне прописные истины. Я тебе про другую обстановку в районе говорю…

Таничев тоже закурил. Начальник был его ровесником, они начинали когда-то в одном отделении, поэтому обращались друг к Другу на «ты». Петрович частенько узнавал у шефа новости, не предназначенные для других ушей.

Шеф мрачно взглянул на старшего убойщика.

– Боюсь, Петрович, там такого шанса не упустят. Даже если Казанцев тысячу раз прав.

Палец показал в потолок.

– Я ж тебе не просто так про обстановку заикаюсь. Виктор Михайлович на волоске, сам знаешь. Малейший повод… Скажу по секрету – претендент имеется.

Таничев усмехнулся. Начальник РУВД, Виктор Михайлович, действительно висел на волоске. Не сошелся с Главком по нескольким вопросам. И дело вовсе не в том, что райотдел плохой, были в городе гораздо хуже. Дело прежде всего в том, что на местах должны быть свои люди. По возможности свои. Которые поведут правильную политику.

Правильную, то есть нужную.

По слухам, Виктор Михайлович занимал неверную позицию и с нужного курса постоянно сбивался. Поэтому на него копали. Чтобы заменить. Копали, видимо, удачно, в течение месяца он получил два крупных взыскания-строгача и неполное служебное.

Парочка проведенных проверок выявила недостатки в руководстве личным составом.

Очень плохо, Виктор Михайлович. Смотрите, не дай Бог что…

Бог дал.

Петрович не удивился. Жизнь побила .ключом. «Никому не верь!»

– Слышь. Иваныч. Парня жалко. Неужели не вытянем?

– Сделаем все. что можно, о чем речь? Но ты не забывай, чтоб начальника райотдела скинуть там надо усмотреть нарушение. Даже если все было по закону. А раз нарушение, значит, статья. А в данной ситуации нарушение усмотреть элементарно.

Забыл сказать: «Стой, стрелять буду» – и пожалуйста.

– Н-да…

– Мне сразу не понравилось сегодняшнее общение с прокуратурой. Тем более ребята местные сказали, что она к ним вполне лояльна. И раньше закрывала глаза на более серьезные вещи.

– Ты что. думаешь, им велели возбудить на Казанову дело?

– Ну, впрямую вряд ли. Все ж другое ведомство…

Таничев больше ничего не уточнял и не переспрашивал. Пушечное мясо всегда было, есть и будет. Чем-то нужно кормить акул, чтоб акулы не съели тебя самого.

Проторенная дорожка. И главное, бесконечная.

Таничев поднялся.

– Ты к себе или домой? Могу подкинуть.

– К себе. Гончарова дождусь. Где-то завис по маньяку.

Не простившись, Петрович вышел из кабинета.

«Фигово, Казанова. Тобой собираются кормить акул. Чтоб они подавились. Так что, Костик, не жди объективного подхода и не верь ласковым речам. Ты один. Ты совершенно один. Против своих и против чужих. И рассчитывай только на себя. Удачи тебе, парень…»

Глава 7

– Ты был когда-нибудь во Всеволожске? – Музыкант вглядывался в таблички на домах.

– Да ты понимаешь, не судьба. Выйду, бывало, на дорогу, голосну, скажу: «Как насчет Всеволожска?». А в ответ одно и то же: «Пошел да пошел». Ты первый не послал. Куда ты? Мы здесь уже были.

– Вышел бы да спросил.

– Вон тетя, тормозни.

Паша выскочил из машины и стал расспрашивать женщину. Та рукой указала направление.

– Все, правильно едем. Давай прямо, в конце улицы направо. Это частный сектор, окраина. Лишь бы собаки не было. Не переношу.

– Пристрелим к черту, и весь разговор.

– Хватит. Казанова уже пристрелил одного, теперь бьется, как муха в паутине. Вон, кажется, сожительский дом. Ты прямо к окнам-то не подъезжай, сдурел, что ли?

Сожитель снова в подвал спрячется. Любит он такие места.

Музыкант остановил машину в пятидесяти метрах от дома.

– Значит, так, очень культурно спрашиваем Андрюшу. Серега, ты понял? Культурно.

Музыкант, имевший довольно суровую мужскую комплекцию, приобретенную, вероятно, не столько по наследству, сколько в результате постоянных упражнений с виолончелью, славился на все РУВД своими резкими задержаниями.

– Если его нет дома, так же культурно узнаем, где он и когда прибудет.

– Кем представимся?

– Ну, как всегда. Лучшими друзьями.

Собаки в доме не оказалось. Раньше, может, и была, но Андрюша, наверное, использовал ее как учебное пособие. Задушил и закопал.

Викулов, поднявшись на крыльцо, несколько раз постучал в дверь.

Здесь, видимо, было не принято спрашивать: «Кто там?».

Дверь благополучно открылась. Благополучно открывший мужчина благополучно стоял на пороге.

– А, здрассте. Андрей-то дома?

– Здравствуйте, он ушел. А вы кто будете?

– Неужели не видно? Лучшие друзья советской пионерии. Ну, и его, конечно. Помните классическое? «Это Игорь и Юля. А это т друзья, молодые коммерсанты…» Так где Андрюха? Все ж из города ехали, столько бензина сожгли. Да и «тачку» угнали чужую.

Шутка.

– Я не знаю, он не сказал. Ушел по делам. Может, что ему передать? У него ж горе, .жена погибла на днях. Так-то он у нее жил.

– Да, мы в курсе. Действительно горе. Передавать, пожалуй, ничего не надо, мы лучше потом заскочим. Он когда обещался ко двору?

– Понятия не имею.

– Да, вот еще, женщина к нему не приезжала? Такая, лет сорока, тоже коммерсантка?

– Да, была. он с ней и ушел.

– Мама-перемама, когда? Во сколько?

– Да с полчаса где-то.

– Полный модерн, Серега.

Из комнаты раздался женский голос:

– Олег, кто там? Не с почты?

– Нет, к Андрею. Он не сказал, куда пошел?

– Да женщину провожать, – откликнулись из комнаты.

– Куда провожать? На станцию? – уточнил мужчина.

– Да, он покороче дорогу ей покажет.

– А до станции как лучше добраться? – прервал супружье воркование Гончаров. – Мы залетные, здесь не были никогда.

Мужчина вышел на крыльцо:

– Вон по той дороге, прямо через лесопарк. Так быстрее всего.

– Поняли, мы где-нибудь через часок снова заскочим.

– Пожалуйста.

Паша с Музыкантом побежали к машине.

– Ты чувствуешь, да? Просекаешь тему? – на бегу спросил Гончаров.

– Еще бы, только, боюсь, мы припозднились. За полчаса можно придушить подругу, закопать, снова откопать, снопа придушить и снова закопать.

– Да, если рытье земли становится приданием. Но ты учти, он же не сразу приступит.

Музыкант с места взял в галоп. В УЛЗике что-то надрывно начали постукивать и постанывать.

– Техника, мать их. Заглохнем сейчас где-нибудь под березой Всеволожского лесопарка. Куда поедем-то?

– Давай по этому парколесу, то есть наоборот. До станции вряд ли ребятки дошли. Что он ее, под поезд кидать собрался? А лес самое то. Для деловых разговоров. Поговорили, поцеловались – и за дело. Бандиты не зря сюда на свои «стрелки» ездят.

От основной дорожки лесопарка в разные стороны разбегались живописные тропинки.

Лабиринт. Налево пойдешь – труп бандита найдешь, направо пойдешь сгоревшую «тачку» найдешь, прямо пойдешь – «глухаря» найдешь.

Музыкант выбрал самую широкую, чтоб вписаться УАЗИКОМ.

Гуляющей публики в лесопарке не наблюдалось. Навстречу попались лишь две старушки, бредущие под руку по главной аллее.

– Вчера она была одета в белое платье, смотри внимательнее. Может, еще болтают.

– Сомневаюсь. Если нам повезет, это будет такая натяжка сюжета…

– А ты веришь в хэппи-энд?

– Да не очень. Вон, гляди, что-то белое. Ух, черт! Какой же идиот повесил в этой глухомани рекламу «Херши»?

– «Союзконтракт». Наверное, специально для грибников и бандитов. Если хорошо поискать, можно найти и коммерческий киоск.

УАЗик прыгал по кочкам, рискуя оставить на тропинке колеса. Вскоре машина уперлась в траншею с водой.

– Все, приплыли. Обломись, старуха, мы на корабле. Тут даже не развернуться.

– Зря мы с главной аллеи свернули. Надо было через весь парк махануть. Закрывай машину, пробежимся пешком. Оно и лучше, не так громко, как на «тачке». Если ты, конечно, не гудишь, когда бегаешь.

Музыкант выпрыгнул из УАЗика, хлопнул дверью, и опера, перепрыгивая через кусты и кочки, понеслись к главной аллее.

– И снова копыта, как сердце, стучат!

– Это ты про себя?

– Нет, это я про тебя!

Викулов, обладающий природным слухом, натренированным на той же виолончели, услышал крик первым.

– Баба, век свободы не видать! Баба орет!

– Я ничего не слышал.

– Туда! – Серега указал направление пальцем. – Скорее, бляха! И не греми так костями, я ничего не слышу.

Крик повторился. Теперь его расслышал и Паша.

Они добавили газу, ломая ветки и не обращая внимание на полное отсутствие дороги.

О подточенной никотином дыхалке старались не вспоминать.

– Зараза, ведь потом скажут, что мы взяли его чисто случайно!

– Мы его еще не взяли, – хрипел задыхающийся Музыкант. – Гляди, опять реклама!..

Опера увидели их в глубокой воронке, оставшейся со времен войны. Воронка обросла папоротником и высокой травой.

Зрелище могло быть прекрасной иллюстрацией к замечательным стихам: «Вдруг какой-то паучок нашу муху в уголок. Поволок…». Человек же развращенный решил бы, что кто-то занимается любовью. Правда, руки Людмилы Ивановны не обнимали с нежностью талию партнера, а судорожно цеплялись за его рубашку. Партнер же самозабвенно душил бедную даму.

«Душит от всей души», – усмехнулся про себя Гончаров.

Музыкант на каламбуры времени не тратил. Вспорхнув невесомым слоном с края воронки в ее недра и получив дополнительное ускорение от земного притяжения, он со всего размаха врезал своей кроссовкой в бок сожителя.

– Ну, чего ты пристал к женщине, бачок сливной, видишь, она не хочет?!

Сожитель – муж рухнул на бок, но довольно быстро поднялся, кинул лихорадочный взгляд на невесть откуда появившихся ментов и на четвереньках пополз из воронки.

– Паша, займись тетенькой, а я с товарищем побазарю.

Паша был, конечно, не против оказать женщине первую помощь – святой долг человека и паро… о, милиционера.

Музыкант двумя мощными прыжками выбрался из воронки и вторично сбил с ног несостоявшегося душителя-любовника.

– Под маньяка, значит, закосил? Хитрый мальчишка, обмануть хотел. Давай ручонки-то, чего прячешь?

Сожитель ручонки не прятал, а протирал ими глаза, потому как после второго Серегиного удара он пропахал лицом лесной грунт. В ответ он лопотал что-то вроде: «Вы ничего не докажете».

– Да уж, конечно. – Музыкант покрутил перед лицом наручниками. – Проведешь ночку с Владом Сташевским, сам все расскажешь.

Муж-сожитель истолковал эту фразу несколько превратно, решив, что опер слегка спятил от лесного воздуха.

Паша выполнял свою миссию не менее успешно. Он уже привел Людмилу Ивановну в чувство, и сейчас она растирала шею, кашляла, сплевывала в траву всякую гадость и ревела. Гончарову некогда было ждать ее окончательного выздоровления.

– Что было в клоуне?

– В каком клоуне? – продолжая кашлять, спросила Людмила Ивановна.

– Ну, в таком, в кукольном… Который на стенке стоял?

– Не знаю, кто там у вас на стенке стоял, а вот того точно надо к стенке поставить…

Женщина показала на Андрюшу.

– Погодите, вы ведь тоже поняли, что это не маньяк, верно? После того как вчера побывали в квартире?

– Поняла… Дайте отдышаться.

– Извольте. Серега, тебе помочь?

– Нет, нет, мы тут уже со всем обрешились. Ты глянь, что я у него отобрал.

Музыкант кинул Паше моток веревки.

– Он собирался ее в ту канаву, где мы «тачку» бросили. Слышите, женщина? Он бы вас в ту канаву, где мы «тачку» бросили.

Людмила Ивановна наконец кое-как оклемалась и встала на ноги.

– Ну что, двигаться можем?

– Помогите мне вылезти.

– Нет ничего легче.

– Ты тоже вставай, – подтолкнул Музыкант вновь севшего на землю обысканного сожителя. – На меня дежурка все концы свалила за машину, надо возвращаться побыстрому.

Гончаров вытащил женщину из воронки.

– Ну что, Людмила Ивановна, вы так и не ответили на мой вопрос. Кстати, ваш обидчик не сегодня-завтра все равно скажет. Мне просто любопытно, я не люблю ждать.

– Из квартиры исчезли бриллианты.

– Мама миа! С чего вы решили?

– На стене нет подушечки для иголок. В детской комнате. Она висела прямо над фотографией. Там Галя хранила бриллианты и золото.

– Много?

– Очень.

– Может, вы посвятите меня в семейные тайны? Вам все-таки жизнь спасли. Не каждый день бывает.

– Драгоценности остались после Сережи. Золото в основном фамильное, бриллианты он привозил из плавания. Знаете, все закупали машины, аппаратуру, шмотки, а он вкладывал деньги в камни. В некоторых странах они намного дешевле, чем у нас.

– Контрабанда, что ли? А таможня?

– Не смешите.

– И сколько было в подушечке?

– Я, сами понимаете, точно сказать не могу. Со слов Гали, там и камней, и золота где-то на сто миллионов по сегодняшним ценам.

– Неплохой куш.

– Сережа копил все это для Леночки. Ну, и для Гали, конечно, тоже. Я одна знала, где лежат камни. Галя посвятила меня на случай, если с ней что-нибудь случится. Всякое ведь бывает, правильно?

– Правильно.

– На подушечку никто не позарится, если, к примеру, залезут в квартиру. Обычный предмет, да еще иголками весь утыкан.

– Обидно.

– Что обидно?

– Это я о своем, не обращайте внимания. Обидно, теперь опять скажут, что мы раскрыли убийство случайно.

– Когда я увидела, что подушечки нет, сразу заподозрила Андрея. Не так давно Галина рассказывала, что он просил у нее денег. Вляпался в какую-то историю или его кинули – точно не знаю. Короче, просил. У Гали не было такой суммы. Ну, если не продать кое-что из алмазов. Я ее отговаривала, совсем ведь на шею сядет. Вроде уговорила.

– А откуда этот узнал про ценности?

– Должно быть, Галя сама сказала. Совсем голову из-за него потеряла. Любовь… Хоть бы не трепалась, где спрятаны.

– Да, лучше б вы ее не отговаривали. Глядишь, была бы сейчас жива.

– Сволочь, он бы не успокоился, пока бы все не перетаскал.

– Не вовремя она ему про маньяка рассказала. Подкинула мысль, как получить драгоценности без всяких подозрений. Ну, а позвольте спросить, почему вчера вы не поведали мне эту историю?

– Смотрите, кто это здесь повесил рекламу «Херши»?

– Ерунда, местные жители шизуют. Продолжайте.

– Я сначала сама хотела сказать ему, пристыдить…

Паша громко рассмеялся:

– Ну, прямо в краску беднягу вогнали, до чего он расстроился. Ой, Господи… Скажите честно, Людмила Ивановна, хотели поиметь долю? Это я сразу пойму. А то пристыдить…

Хе-хе, не говорите больше никому, засмеют ведь.

– Вы не имеете права так говорить!

– Ну, ладно, не буду. А скажите тогда, какого черта вас понесло в этот лес? Вы что, дорогу до станции забыли? Людмила Иванна, поговорим без протокола? Здесь никого нет. Хотя бы потому, что вас вытащили из ямы. А то плавали бы сейчас вон в той канаве.

Райское наслаждение. Следователю потом расскажете, что хотите. А сейчас правду, только правду.

Лучшая подруга опять закашлялась:

– Хорошо. Я приехала просить, чтоб он Вернул все Леночке. Мы говорили в его комнате.

Довольно долго. Он от всего отказывался. Тогда я сказала, что заявлю про камни в милицию. Он еще немного поотпирался, потом согласился. Сказал, что подушечку спрятал в лесу, но продолжал утверждать, что Галю не убивал. Мы пошли. Неожиданно он столкнул меня в воронку и стал душить…

– Послушайте, Людмила Ивановна, – резко перебил ее Гончаров. – Мне по большому счету наплевать на вашу позицию. Моя задача поймать убийцу, что мне иногда удается.

Я вполне допускаю, что он мог заманить вас сюда якобы за камнями. В отношении же всего остального… Знаете, он, – Паша показал пальцем в небо,

– видит все. И рано или поздно каждому воздаст по заслугам. И мне, и вам, и всем остальным. Я атеист, но почему-то верю, что это случится. И воздаст он вам прежде всего за глупость и жадность, которые ослепили ваши глаза бриллиантовым блеском. А ваша так называемая правда выглядит уродливо и жалко. Поэтому лучше молчите. Я и так уже все понял.

Он открыл двери УАЗика и пропустил Людмилу Ивановну.

– Заводи, Серега.

* * *

…Все хорошо, но какая вражина помылила клоуна?

Глава 8

Белкин сидел на вращающемся стуле в кабинете информационного центра и трепался с приятелем программистом. Полгода назад программист перешел из райотдела в Главк, и Вовчик, иногда бывая на Литейном, забегал к нему в гости.

Утром Белкин побывал в РУОПе, этажом выше. Серьезной информации он, конечно, не получил, на что, впрочем, и не рассчитывал. Ведомства стараются хранить свои секреты, даже несмотря на приятельские отношения между их сотрудниками. И выдают тайны в довольно ограниченных количествах.

Вовчик поимел несколько фамилий пацанов-братанов из окружения Мотылевского, причем не особо близко стоявших к нему, посмотрел какие-то любительские фотографии, на которых был запечатлен авторитет во время пьянки в ресторане «Ромашка», пробежал глазами список установленных заведений, контролируемых его группировкой, потрепался о возможных мотивах и, поболтав о пустом, отбыл.

Перед уходом он попросил прокинуть по РУОПовским учетам задержанного стрелка по собакам. Не просто же так тот кричал, что за ним придет братва. Просьба была выполнена, и Белкин с удивлением узнал, что стрелок действительно засвечен в РУОПе и состоит в группировке не кого иного, как Шалимова, его недавнего визитера-просителя.

Произнеся затертое: «Мир тесен», Вовчик распрощался.

Программист, Сергей Михайлович, бьл лет на пять постарше Белкина, но тоже до безумия любил футбол, на почве которого, собственно, и сошлись родственные души.

Сейчас, правда, разговор отклонился от футбольной темы.

– Извини, Володя, я понимаю, что вам некогда, что у вас бумаги, люди, преступления. И тратить время на лишнюю писанину совсем не хочется. Но, в конце концов, это ведь нужно не мне, не моему начальству. Это нужно вам. Завтра ты уйдешь и унесешь с собой всю информацию, накопленную за годы, и пришедшему на твое место придется начинать с нуля. Не хочу говорить дешевые банальности, но на пороге двадцать первый век.

– Да я, в общем-то, и не спорю…

– Меня иногда приглашают на лекции в школу милиции. Я всегда привожу там интересный пример. Старинный английский лук, как это ни удивительно, по многим параметрам превосходит современное стрелковое оружие. Он пробивал всадника на расстоянии в двести метров. Насквозь. Тот же пистолет Макарова эффективен только при стрельбе до пятидесяти метров. Но у лука бесшумность, плюс безотказность. А скоро-стрельность?

Четыре стрелы в минуту! Всего вдвое меньше, чем у пистолета.

Но почему же им тогда не пользуются, почему он навечно повис на стенах, музеев?

Даже не потому, что имел большие габариты. Стрелка из лука готовили годами, начиная с четырехлетнего возраста. И только к тридцати он в совершенстве осваивал это оружие.

Очень дорогое удовольствие. Убили в бою – и все насмарку. А пистолет? Полгода пострелял и, в принципе, можешь держать оборону. Я к чему все это, ты вот годами тренируешь свое оперативное мастерство, годами накапливаешь информацию, стираешь зубы, а приходит молодой парень после школы, щелкает кнопочками и сразу получает все, что ему необходимо. Раз – и вся информация перед ним. И разве это плохо?

Поверь мне, ваши нынешние методы работы давно пора повесить на стенку в музей, как английский лук, хотя, конечно, в чем-то они себя еще оправдывают.

– Чтобы заложить информацию, надо ее получить. Много твой школьник наполучает? А вон Гончарова или Казанову никакой компьютер не заменит. Опер это тебе не станок с программным управлением и не Ай-Би-Эм. Это, по большому счету, даже не профессия.

Что-то типа туберкулеза – один раз подцепишь, а мучаешься всю жизнь.

– Очень оригинальная аллергия. Но разве, не соглашаюсь с этим, Володя? Я говорю только о методах, об эффективности вашего труда. Зачем чесать левое ухо правой рукой? Не всю же информацию вы получаете в результате своих оперативных методов?

Есть информация, лежащая на поверхности, которую не надо добывать, снашивая ноги!

Чего тебя учить? На тех же осмотрах мест происшествий, во время прописки ранее судимых. Достаточно занести в машину приметы. Через неделю ты забудешь, а машина – нет. Тебе эта информация может никогда и не понадобится, а твоему коллеге очень поможет.

– Короче, ты агитируешь меня заполнять карточки?

– Ты, Володя, как-то односторонне все воспринимаешь. А даже если и карточки? Я уже говорил, что это не мне нужно, а прежде всего вам.

– Ну, я не возражаю. Заполняю иногда…

На самом деле Белкин не очень-то их и заполнял. В них было слишком много непонятных пунктов, они были весьма объемны, за что и получили название «простыней».

Многие опера гнали в карточках откровенную липу, чтобы не тратить время на поиски подлинной информации.

– Вы постоянно капаете на мозги прокуратуре, чтоб она вовремя заполняла свои карточки, а сами?

Вовчик согласно кивнул:

– Бывает.

Сергей Михайлович повернулся к компьютеру.

– Ты помнишь адрес какого-нибудь своего глухого убийства? Достаточно улицу и номер дома.

– Помню.

Белкин назвал адрес конспиративной квартиры Мотылевского.

Программист заработал пальцами. Через минуту на экране появился нужный файл.

– Пожалуйста. Здесь данные по этому дому с 1993 года. Мы сейчас требуем, чтобы опера поднимали старые дела и направляли нам карточки для заполнения банка данных.

Смотри – в 1993 году здесь было две квартирные кражи, одно разбойное нападение и один грабеж в подъезде. Вот данные за прошлый и этот год. Однако про убийство ничего нет.

Белкин виновато пожал плечами:

– Я не успел.

– А почему кто-то успел? У всех же дела, и время не резиновое.

– Да ладно тебе, Михалыч. Тут, наверное, липы половина.

– Это уже другой вопрос, тоже, кстати, к вам. Что положишь, то и возьмешь. Но ты-то пока вообще ничего не положил.

– Приеду, заполню. Кстати, давай набери-ка еще один адресок. Проверка на липу. Чтоб ты не очень на свою технику молился. Рябиновая, 25.

Белкин назвал адрес расселенного дома, будучи уверенным, что никаких преступлений в нем не было и быть не могло.

– Ну, пожалуйста. Без проблем. Смотри.

Вовчик взглянул на дисплей, и в следующую секунду изо рта непроизвольно вырвалось:

– Ох, ни… (Далее опускается.) Сидящие в кабинете девушки-программистки удивленно повернули головы.

– Володя, мы не одни.

– Извините, я нечаянно.

Он хлопал по карманам в поисках авторучки.

– Погоди, Михалыч, я перепишу. А это не туфта?

– Позвони в отдел, тому, кто заполнял карточку. Да не суетись ты, сядь. Сейчас распечатаю.

Программист нажал несколько кнопок, принтер пришел в движение.

– Видишь, Володя? Вот и итог нашего спора. Тебя заинтересовала информация, которая оперу, сюда ее забившему, может, абсолютно не нужна. С тебя пузырь.

– Хорошо, Михалыч. Если это не лажа, я перешлю.

– Да ладно, я шучу. Держи.

Сергей Михайлович вытащил распечатку и протянул Белкину.

Володя свернул бумажку и спрятал в заднем кармане брюк.

– Михалыч, я пошел. Засиделся.

– Давай. Привет нашим. Будь здоров.

На пороге Белкин обернулся.

– И все равно, Михалыч. Нас рано еще вешать в музей на стенку…

* * *

– Я тебя сколько раз учил, куда надо стрелять? А? Все впустую. Запомни еще раз: стрелять надо в башку. Чтоб после не возникало никаких претензий и жалоб. Хлоп – и лишение права управления автомобилем сроком на пять лет! А теперь сиди и отписывайся. – Гончаров ехидным голосом читал нотации.

– Я туда и целил. Прямо между глаз. Но дуракам везет, – в такт коллеге мрачно шутил Казанцев.

– Ничего подобного. Лучше стрелять надо. На стрельбы ездить, в тир ходить после работы. Повышать свой профессиональный уровень. Ты когда последний раз из пистолета стрелял?

– Года три назад, при задержании. Правда, вверх и всего один раз.

– Ну, ни в какие ворота! Один раз? Вверх? Какое ж это задержание? Вон, Музыкант, если задерживает кого, пока две обоймы не выпустит, не успокоится. Кстати, Константин Сергеевич, мы вчера лжеманьяка задержали. В лесу, между прочим.

– Что значит «лже»? Еще одного дурака, что-ли?

– Сегодня он, может, и сошел с ума, после викуловской «шкатулки», а до этого был умным, я бы сказал, даже чересчур.

– То-то ты веселый не в меру сегодня.

– Конечно. Извини, имею право. Мы вчера с Музыкантом под это дело по двести приняли. Серега больше с горя, ему таких вставили за то, что дежурную «тачку»

Умыкнул, – до самого вечера страдал. Пока не выпил. Я сегодня в кадрах был по своим делам, видел проект приказа. Кадровик печатал. Примерно так выглядело: «За грубое нарушение служебной дисциплины, выразившееся в том-то, сем-то, Викулову объявить строгий выговор. За участие в раскрытии тяжкого преступления и проявленную при этом оперативную смекалку и профессионализм ранее наложенное взыскание снять».

Я кадровику и говорю: «Ну, и не лень тебе бумагу переводить? В балансе-то ноль». А он отвечает «Надо вовремя реагировать, а то завтра все начнут УАЗики угонять».

Грамотно, да? Зачем давать нам машины, когда можно такие приказы штамповать?

Казанцев, выслушав Гончарова, тяжело вздохнул:

– Я выговорешником вряд ли отделаюсь. Пушку уже отобрали.

– Правильно сделали. Не умеешь стрелять, удирай бегом.

– Да я б удрал лучше. Если б не Ирка.

– Еще один грубейший прокол. Не надо выставлять себя героем в глазах женщины. Им этот дешевый героизм по боку. Современной женщине прежде всего нужны деньги.

«Бабки», «бабки» и еще раз «бабки»… И никакие ласковые речи не заменят им чарующих звуков денежно-печатающего станка, А героическое гуляние по подворотням – это, знаешь ли, не актуально. Как и песня про зайцев.

– Что-то тебя шарахает из стороны в сторону.

– Ничего подобного. Я взрослею и с каждым днем умнею и умнею. Когда мне будет пятьдесят, я стану таким умным, что смогу сочинять сценарии рекламных роликов.

– Кончай базар. Достал.

– Да ладно тебе, Костик. Я ж тебя поддержать хочу в трудную минуту, чтобы ты не упал и тоже смог дожить до пятидесяти лет. А для этого нельзя ничего принимать близко к сердцу. Обязательно должен быть выход эмоций. Кто-то пьет, кто-то шизует. Ну, стрелял, ну, не попал чуток, ну, отобрали пушку, ну, проведут служебное расследование… Ну, возбудят дело. Как возбудят, так и прекратят. А не прекратят, попросим братву, они наедут на прокуратуру, хлопнут пару прокуроров для острастки, и никаких проблем.

Главное, не раскисай. Хочешь хохму?

Сидим вчера у Сереги, расслабляемся. Приезжает один опер из Главка, уже расслабленный. Ты, может, знаешь, Вовка Коноплев. Шкаф такой, двухметровый. Не помню из какого отдела. У него свой, весьма своеобразный метод беседы с подозреваемыми. Он садится напротив человека, с минуту пялит на него глаза, потом бьет себя кулаком по нагрудному карману и спрашивает: «А ты знаешь, кто я такой?».

После достает из этого кармана свою главковскую «ксиву» и тычет человеку в нос: «Вот кто я такой!». При этом полагает, что человек тут же упадет в ноги и начнет рассказывать правду. Мало кто падает, но это и не суть.

Для Володи самое главное – процесс. Вот это: «А ты знаешь, кто я такой?». Да, так вчера зарулил. Грамм пятьсот во лбу точно было. «Дайте, мужики, поколоть кого-нибудь, для поддержания формы». Ну, Музыкант привел пьяницу – на, коли на здоровье.

Вовка, как всегда, табуретку напротив, и глаза в глаза. Мы остались на всякий случай, чтоб он не переборщил. А у Вовки глаза кровью наливаются, как у быка. Наконец созрел для своего коварного лобового вопроса. Хлоп себя по карману: «А ты знаешь, кто я такой?!». Всю душу в вопрос вложил. Вдруг снова по карману хлоп, после по другому – хлоп, затем вскочил и давай по карманам хлопать. А потом поворачивается к нам, чуть не плача, и таким жалобным голосом мямлит: «Мужики, абзац, я, кажется, „ксиву“ потерял».

Мы как сидели, так и завалились. Особенно когда на его бедное лицо посмотрели. Не переживай ты так, Казанова. Выкрутимся. Пустое.

Глава 9

Белкин стоял перед «зеброй» – переходом широкого проспекта и наблюдал забавную, с его точки зрения, сцену. Два здоровенных «быка» – амбала, оба в высоких белых кроссовках и атласных спортивных костюмах, оба с короткими стрижками и максимально толстыми цепями, стояли друг перед другом в бойцовских стойках и периодически демонстрировали публике чудеса рукопашного боя.

Это были далеко не показательные выступления. Неподалеку стояли две черные «тачки», слегка поцеловавшиеся бамперами, отчего последние несколько утратили прежний респектабельный вид. По этому-то поводу и сошлись в смертельной схватке за правое дело обладатели «тачек» и костюмов. Публика окружила спорящих плотным кольцом и предпочитала не вмешиваться. Вовчик тоже не торопился прийти к кому-нибудь на выручку.

Обладатель «Пумы» очень удачно изобразил «вертушку». Обладатель «Адидаса»

Ответил «ножницами». Белкин прикинул, что, если б таким ударом зацепило его самого, он летел бы вдоль «зебры» – перехода до противоположной стороны улицы. Ребята же только повели подбородками и заняли исходные позиции.

«Что там такое, что?» – слышались голоса из задних рядов. Всем ведь посмотреть охота.

– Да ничего особенного, коммерсанты бьются.

После очередной «вертушки», проведенной по нижнему уровню коммерсантом в «Пуме», кто-то закричал: «Милиция!». Однако крикуна сразу оттеснили на галерку.

Вовчик никак не отреагировал на крик. Лет пять назад он бы, может, и сунулся, пальнул пару раз и крикнул: «Брек!». А сегодня не хотелось, даже при наличии пистолета. Потом ведь не отпишешься. В конце концов, они не грабят друг друга, а всего лишь спорят по поводу машин.

Представление, однако, было неожиданно и бесцеремонно прервано. Кольцо зевак прорвал постовой милиционер. Он был такого маленького роста, что даже в сапогах едва доставал до груди коммерсантов. Плохо ушитая форма висела на. нем мешком, а серая кепочка с гербом закрывала уши. Однако он решительно встал между бойцами, как рефери, дунул в свисток и развел руки. Самое удивительное, что драчуны тут же успокоились и, виновато пожимая плечами, начали что-то доказывать милиционеру.

Толпа, недовольная прерванным гладиаторским боем, стала рассасываться.

Гладиаторы B сопровождении сержанта двинулись в сторон) своих «тачек», без перерыва тыкая друг в друга пальцами в «гайках» и на ходу объясняя ситуацию.

«Ну, никуда без ментовки», – заключил Белкин и двинулся через переход.

Покрутившись вO дворе, он нашел нужное здание, а точнее, территориальный отдел милиции, и зашел внутрь.

Его должны были ждать. Час назад он договорился с местным опером о встрече. Под табличкой «Дежурная часть» висела реклама «Херши». Спросив у дежурного, где находятся опера, и услышав ответ, Вовчик прошел в указанном направлении.

Опер был занят весьма необычным делом. OH оклеивал древний стенд, посвященный семидесятилетию Ленина, картинками из порнографических журналов. Вовчик представился и, встав рядом, начал изучать творение. Безобразия были подобраны точно по формату имевшихся на стенде фотографий, а прежние надписи опер оставлял.

Например, под фотографией групповухи пояснительный текст гласил: «В.И. Ленин среда делегатов съезда». А от созерцания картины «В.И. Ленин на испытании первого советского электроплуга» Белкин даже покраснел.

– Ну, ты уж совсем. Чем тебе вождь не угодил?

– Зуб имею.

Опер задумчиво осмотрел стенд, выбирая свободное от эротики место.

– В семьдесят девятом меня выгнали из школы за то, что в учебнике истории ему рога пририсовал. Так что никто не обвинит, что тогда я в тряпочку помалкивал, а сейчас глумлюсь. Это мое личное дело.

– А увидит кто?

– Издалека не видно, а близко к Ильичу и не подходят.

– Да, забыл спросить, Морозов – ты?

– Не, Димка у шефа, сейчас подгребет. Садись пока.

Димка подгреб через секунду.

– Из убойного? – увидев Вовчика, спросил он.

– Да.

– Ты опять маешься, марксист? – обратился он к коллеге. – Иди лучше раскрой чего-нибудь.

– Ага, сейчас сбегаю.

– Пойдем в актовый, там никого, тут не дадут поговорить.

Выйдя из кабинета, Дима сказал:

– У него деда в сороковом расстреляли. А бабка еще жива. Так он хоть так… Не обращай внимания.

– Да у нас, в общем, тоже оригиналы имеются.

Небольшой актовый зал действительно оказался пуст. Они сели на первый ряд.

– Слушаю.

– Я звонил в ваш убойный отдел. В девяносто третьем их еще не сформировали, поэтому обстоятельства того дела они знают только по бумагам. А так как я догадываюсь, как пишутся бумаги, то решил лучше к тебе. Это твоя «земля»?

– Да, все верно. Я и начинал по той истории. Паскудное дельце. До сих пор ту квартиру помню. И не забуду, наверное. Мрак… Закурим?

– Давай. Извини, стрельну.

– Ничего.

Дима протянул Белкину пачку сигарет.

– Дом был уже расселен. Почти расселен. Две семьи всего не выехали. Ну, если точно, одна как раз выезжала, на чемоданах сидела, а вторая… Это где-то в октябре было, в начале.

– Да, я в курсе.

– Их бродяга один обнаружил. Тогда много нищих по дому ползало. Кто ночевал в пустых квартирах, кто просто шакалил, вещички забытые искал, чтоб продать… Я всякое видел, но такое! Ты был в этом доме?

– Нет.

– Пугающее строение. Колонны, темные лестницы, подвальные решетки. Вроде чей-то бывший особняк. Трехэтажный. Ну, ладно, это все так, музыка… Квартира располагалась на третьем этаже. Дверь хоть и старинная, но крепкая. Сломана не была. Хозяева сами открыли.

Женщину нашли на пороге. Она, наверное, и открывала. Пулевое в грудь. Похоже, из ружья или обреза. Пуля – жикан, охотничья. Полспины вынесла. Мужчина, ее муж, лежал в кровати. Мы потом узнали, он не ходил, инвалид. С ногами что-то или с позвоночником.

Ему разнесли голову топором. Лежащему. Хорошо, хоть без мучений, суки.

Дима сплюнул под ноги.

– А третий труп?

– Девчонка. Не совсем, конечно. Двадцать три года. Ей хуже всего. Ее последнюю.

Шестнадцать ножевых. И самое паскудное… Оттрахали… Вскрытие дало. Симпатичная девчонка. Мы думали, дочь ихняя. Оказалось, невестка будущая. Она помогала им, хозяйке одной тяжело было с неподъемным мужем. Иногда оставалась. В ту ночь как раз… Скорей всего, это случилось ночью. Судебный медик определил. Даже если она и кричала, никто не услышал дом-то пустой. Да и одеты все были в ночное.

– Невестка? А сын?

– Сын сидел. Он «откинулся» месяц спустя, в ноябре.

– Мотивы убийств?

– Трудно сказать. Можно было бы грешить на бродяг, из квартиры пропало много вещей, Сразу в глаза бросалось. Знаешь, валялся блок питания от магнитофона, а магнитофона не было. Все шкафы вывернуты, вешалки пустые на полу. Без разбора гребли. Семья не очень богатая, точнее, совсем не богатая. Ни антиквариата, ни шмоток дорогих, ни техники. Могли грабануть, воспользовавшись тем, что дом пустой. А там как повезет. Что найдем, то и возьмем. С другой стороны, БОМЖи не использовали бы огнестрельное оружие, для них это дорогое удовольствие.

– Наркоши? Они любят такие местечки для тусовок. И обычный грабитель вряд ли стал бы насиловать.

– Возможно. Я тогда подергал своих людей. но безуспешно. Никто не слышал про этот налет, Хотя, конечно, это ни о чем не говорит. Могли не знать. А под дозой, конечно, запросто… Страха нет.

– С сыном-то говорили? Может, его заморочки? Не поладил с кем на зоне. По какой статье он мотал?

– Сто восьмая, первая.

– Хорошая статейка. Что натворил?

– В восемьдесят седьмом в драке кого-то ткнул ножом. Но парень не блатной, нигде до этого не светился. Ему тогда двадцатник, кажется, был. Шесть лет «звонком» отмотал.

Сказал, что с судьей не повезло.

– С судьей везет тому, кому везет с деньгами.

– Согласен. Когда он еще сидел, мы запрос на зону направили, чтоб его там допросили по поводу убийства родственников. Ответа мы не получили. Это и понятно. Меньше чем через месяц парень освободится, придет и сам все объяснит. Собственно, так и получилось. На зоне ему и не сказали ничего. Не хотели, наверное, расстраивать. Он когда дверь увидел опечатанную, сразу к нам. Тяжелый разговорчик получился. Сашка, который над Лениным стебется, ему транквилизатор кольнул, чтоб не свихнулся парень сразу. Тут есть, от чего свихнуться. Семью и невесту потерял.

Ничего полезного он не рассказал. На зоне, конечно, были конфликты, особенно в первый год. Но где их нет? И никто из-за таких конфликтов мочить целую семью не станет. Определилась более-менее по вещам пропавшим, да и то старым. Новых он сам не видел. Там, представляешь, даже ломаный фотоаппарат унесли. Марамои.

Димка затушил окурок о подошву.

– Одну идейку он, правда, подкинул. В последнем письме, которое он получил от родителей, говорилось, что у них проблемы с расселением дома. Дом неожиданно пошел под расселение им стали предлагать смотровые, но отец, проживший здесь с рождения, и думать не хотел с переезде. Тогда им кто-то якобы стал угрожать Мол, съезжайте побыстрее, если жить хотите. Но вполне возможно, угроз не было, парень сказал что отец имел странности в характере и мог сгущать краски. Я сходил на всякий случай в исполком. Мне сказали, что дом идет на капитальный ремонт в связи с его дряхлостью.

Никаких угроз, в принципе, и быть не могло. И имеются прецеденты, когда люди остаются. Для них же хуже. Отключат свет, телефон, воду Потом сами кусают локти. Та семья? Да, им предлагали очень хорошие варианты в новостройках. И никуда бы не делись, съехали, ecли бы… Короче, «глухарек» остался.

– А девушка чем занималась?

– Она не ленинградка. Жила в общежитии от прядильной фабрики, где работала. Они деньги на свадьбу копили, сын присылал понемногу Она у них в семье уже как своя была, поэтому и ночевала.

– А где сейчас парень?

– Честно говоря, не знаю. Он приходил» потом пару раз, спрашивал, поймали кого или нет. Но я с ним не разговаривал, просил Сашку Знаешь, тяжело с людьми говорить, которым ничем не можешь помочь. Вроде как виноватым себя чувствуешь. Что я могу? Из адреса парня выписали, когда сел. Он вроде говорил, что уедет из города. Чтоб забыться. Так что где он сейчас, я не знаю.

– В доме-то, кстати, бордель устроили, знаешь?

– Еще б не знать. Добавили мне работенки. Элитный клуб, мать его.

– А в плане предусматривалось, что дом пойдет под увеселительное заведение?

– Понятия не имею. Как раз это меня не очень-то интересовало. Вряд ли, думаю. Сейчас многие организации и фирмы скупают бывшую жилую площадь в центре города. Слушай, у тебя что, информация есть по этому убийству?

– Нет, ничего нет. У нас на «земле» Мотылевского грохнули, слыхал, наверное. По поводу этого дома он имел запутки с другой группировкой. Вернее, доходы от вновь испеченного предприятия не поделили.

– Во, уже началось. Деятели. Конечно, доходное местечко. Я туда ходил знакомиться.

Все же моя «земля». У них там даже проститутки для гостиницы официально в штате.

Прям отель пятизвездочный. Не удивлюсь, если наркоту можно купить у портье.

Рассадник триппера и бандитизма. Ну, ладно, у меня там люди вызваны; если у тебя все, я пошел. Собственно, я больше ничего и не знаю. Мы тогда покрутились с месяцок плотно, были сигналы, но все не то оказалось. Ну, а чем дальше, тем глуше. Новые «мокрухи», новые разбои. Более перспективные дела. Короче, «глухарь».

– Данные сына есть?

– В деле должны быть. Либо в прокуратуре. Брякни в убойную.

– По осмотру не помнишь? Следы, пальцы?

– Пальцев полным-полно было, все заляпано, ребятки не шибко тихарились. И обувка тьма. Толку-то? На кого примерять?

– Ты мне не подскажешь адрес паспортной службы?

– Ты думаешь, это из-за дома? Сомневаюсь. Какой смысл? Это налет, перешедший в убийство. Кураж в пьяном угаре.

– Да, возможно…

– На, если хочешь, сходи, поговори. Паспортный там же на Рябиновой, через дом.

Белкин кивнул и протянул руку Морозову. Он не стал излагать свои мысли и версии. Он видит этого человека впервые и не дает гарантии, что он тут же не побежит с докладом в бордель, который только что страстно обличал. Никому не верь. А если и не побежит, какой ему интерес до чужой «мокрухи»? Это Вовчика интерес. Вроде как в картах. Игра на интерес. С очень нехилой ставочкой. А показывать свои карты при таких ставочках просто глупо. Вот и не будем. Кругом одни шулера. Никому не верь. Никому…

* * *

«Королев Игорь Валериевич, 1967 года рождения, уроженец Ленинграда, выписан в 1988 году в связи с осуждением. Место работы – средняя школа номер…»

Белкин повернулся к паспортистке.

– А почему он выписан в 1988 году? Он ведь в 1987 сел?

– Полгода прошло – и выписали. В соответствии с законом.

– Понятно. Вы, случайно, не в курсе расселения двадцать пятого дома по Рябиновой?

Там два года назад произошло убийство семьи.

– Я слышала эту историю. Кажется, их ограбили. А вас что конкретно интересует?

– Дом действительно должен был идти на расселение? И как потом получилось, что он перекочевал в нежилой фонд?

– О, это не к нам. Идите в исполком, в КУГИ. Мы только пропиской-выпиской занимаемся. Но, если честно, мы тогда действительно удивились. Дом еще вполне был пригоден для жилья, жалоб от квартиросъемщиков не поступало. На нашем участке есть дома в гораздо более плачевном состоянии, но их не расселяют. Начальству, впрочем, виднее.

Белкин достал из архива следующую карточку. Переписал данные соседей Королевых.

В одной квартире жила семья из трех человек, во второй одинокий мужик. Мужик был прописан с шестьдесят первого года, то есть наверняка хорошо знал Королевых. Вовчик посмотрел на часы с календариком. До названного Шалимовым срока оставалось восемь дней. Можно еще подсуетиться. А то ведь правда перестреляют друг друга без разбора.

Петрович как-то сказал, что порой истину не видно, потому что она лежит на самом видном месте. К чему это, Вовчик? Как к чему? Вполне возможно, Шалимов и его компания ищут причину слишком глубоко. А мы поищем ее на поверхности.

Белкин захлопнул блокнотик и вновь обратился к паспортистке:

– Позвонить можно?

Глава 10

– Присаживайтесь, Константин Сергеевич. Вынуждены еще раз потревожить вас. Кое-что не связывается.

– Да, пожалуйста.

Женщина в прокурорской форме раскрыла папку и извлекла документы. Она была симпатична, но униформа портит любую внешность. Данную мысль Костик вслух решил не высказывать. Будем официально вежливы.

– Я беседовала вчера с потерпевшим. Кстати, знаете сколько ему лет? Семнадцать. А вы взрослый человек и к тому же сотрудник милиции. Нашли, с кем связываться.

Потерпевший утверждает, что вы первые пристали к нему и его друзьям. Вставили в пистолет сигарету и наводили на потерпевшего, говоря, что сейчас дадите ему прикурить.

Такой факт имел место?

Костик ухмыльнулся.

– Имел. Знаете, как здорово смотрелось. А еще я хотел заставить их снять штаны и целовать друг друга в задницу. Извиняюсь за откровенность. Совсем глупый стал – что думаю, то и говорю.

– Может, вы не верите мне? Прочтите сами его объяснение.

– Да ладно, как можно вам не верить?

– Так вы согласны с его показаниями?

– Не-а.

– Хорошо. Вы в прошлый раз утверждали, что действовали строго по закону о милиции, в той его части, что касается применения оружия. То есть представились, вытащили пистолет, произвели выстрел вверх, предупредили, что будете стрелять на поражение и только после этого, убедившись, что иного выхода у вас нет, выстрелили в потерпевшего.

После каждого перечисления Казанова утвердительно кивал головой.

– Каким же образом одна пуля выбила окно на третьем этаже близлежащего дома и попала в портрет хозяина, висевший на стене?

– Хозяин висел на стене?

– Не паясничайте. Портрет.

Казанцев был неприятно удивлен. Допижонился. Когда он стрелял, вроде никакого дома не было. А может, он не заметил его от волнения?

– Отрешетить могло. У нас случай, знаете, какой был? Задерживали на квартире вымогателей. Участковый пистолет достал и пальнул вверх для предупреждения. Пуля отрекошетила, и ему же в макушку шлепнула. Хорошо, что башка оказалась деревянной, поэтому он отделался синяком.

– Вы понимаете, Казанцев, что речь идет о возбуждении уголовного дела против вас?

– Конечно. Я так не хочу на зону, просто не представляете.

– Вы туда попадете.

– Можно водички попить? Пересохло.

– Пейте.

Казанцев опрокинул графин, не наливая воду в стакан.

– Я готов.

– Далее. Со слов потерпевшего и свидетелей вы не представлялись сотрудником милиции, не предъявляли своего служебного удостоверения.

– Какая неожиданность! Надо же! По-моему, я предъявил не только удостоверение, но и справку, что оно настоящее. Вместе с удостоверением я показал вкладыш, разрешающий посещение паспортных столов, бумажку, что прошел медицинский осмотр, и, кажется, выписку из протокола соревнований по стрельбе, где мной было занято почетное четвертое место.

– Если вы не прекратите паясничать, я доложу вашему руководству.

– Все, молчу. Ни в коем случае не докладывайте. У начальника обострится язва.

– Я не могу проводить между вами и потерпевшим очную ставку, потому что дело еще не возбуждено. Вы это прекрасно знаете. Но в материале имеются явные противоречия.

В ваших с ним показаниях. То есть очная ставка необходима. Я не вижу иного выхода при той позиции, что вы заняли.

– Нормальненько. Если я сейчас расскажу, что шел вечером пьяный, пристал к невинным подросткам, угрожал им пистолетом, после чего пальнул в одного, – никаких разногласий не будет. Зато точно будет уголовное дело. Если же я останусь на своих первоначальных показаниях, то появятся разногласия, и тоже необходимо будет возбудить дело. Я мысль слабо улавливаю, что мне сейчас говорить?

– Все вы улавливаете. И все прекрасно понимаете. Знаете, кстати, кто родственники у потерпевшего?

– Лучше не говорите, опять придется прятаться под стол.

– Они могут дойти до Смольного.

– О, вы мне напомнили еще одну забавную историю, не относящуюся к нашей теме. Но я вам все-таки расскажу. Очень хочется, аж распирает. Мой знакомый друг, дипломат, недавно побывал в Париже. Город такой. Сидит он как-то в ресторане, обедает, и вдруг соседний столик занимают русские, вернее, российские туристы. Как это сейчас принято говорить, «новые русские». Хотя по возрасту они были далеко не так новы. В общем, старые «новые русские».

Чисто по коммунистической привычке они достают пузырь водки, заказывают по порции закуски и начинают угощаться. Как вы, может, знаете, во всем мире не принято в рестораны и кафе приносить свое. И не надо даже таблички «Приносить и распивать запрещается». Мужичкам же побоку, глушат себе спокойно горькую.

Подходит официант и культурно так намекает, что, товарищи русские туристы, у нас так не делается. Будьте любезны убрать. И знаете, как они отреагировали? Один вскочил, схватил бед ного официанта за отвороты ливреи и стал кричать примерно следующее: «Я тебя, буржуй, научу уважать русских! Вот я вернусь домой, дойду до Смольного, и там с тобой разберутся!». Представляете? Французскому официанту, который по-русски понимает всего два слова – Горбачев и перестройка. А прикиньте, если б понимал все остальное? Сцена, достойная пера Задорнова.

Я не пойму, почему все идут в Смольный? Он что, медом намазан? Или там крутые разводящие сидят? У нас сейчас две команды бандитских не могут между собой разобраться, может, их тоже в Смольный отправить? Пускай разведут ребят.

– Я смотрю, у вас на все случаи жизни есть истории, – усмехнулась женщина.

– Точно, полные карманы. Постоянно при мне. Хотите еще что-нибудь услышать?

– Я хочу услышать от вас правдивые показания.

– Я их уже изложил в рапорте. Вы его не потеряли?

Женщина не отреагировала на вопрос Казанцева. Она достала чистый бланк объяснения и произнесла:

– Сейчас я переспрошу вас по перечисленным пунктам. Подумайте, прежде чем давать ответ…

Спустя полчаса Костик вышел из кабинета. В коридоре он случайно столкнулся со следователем, работавшим раньше в их районной прокуратуре.

– Привет, Казанцев. Слышал, слышал, молоток, я б тоже стрелял. Люблю это дело. Ты у Светки, что ли, был?

– Да. Как она?

– Нормальная баба, не замужем.

– Я не про это. По работе как? Ментов много посадила?

– Кто, Светка? Да ты что? Она, наоборот, всегда за вас. Сколько вариантов уже было, встречались и покруче, чем твой, со смертельными исходами. И никто пока не сел. Менты в нашем районе буквально молятся на нее.

– А чего она на меня наехала?

– Ну, не знаю, может, велел кто?

– Да на фига? Рядовой случай, подумаешь, ляжку обморозку прострелил. Не голову же, в конце концов.

– Значит, у него такая ляжка, ценнее головы. Ладно, давай, У меня люди. Будешь еще – забегай.

Костик пожал руку следователю и пошел к выходу.

* * *

Белкин вышел из трамвая, сориентировался и направился к огромному – как ему показалось, бесконечному – дому. Дом, конечно, не был бесконечным, но имел столько изгибов, что отыскать нужную квартиру было непросто.

Нужная квартира оказалась на первом этаже. Прежде всего Вовчик увидел то, что и ожидал увидеть. Рекламу «Херши» на серой двери. Внимательно ее изучив, он нажал звонок.

– Здравствуйте, я из милиции, я звонил.

– Да, да, проходите, вон туда, на кухню.

Открывший дверь пожилой мужчина указал направление.

– Присаживайтесь, слушаю вас.

Белкин осмотрел кухню. Ничего необычного, кроме решетчатого люка на полу, он не заметил.

– Я по поводу вашего бывшего соседа, Игоря Королева. Ваши квартиры находились на одной площадке. Вы поддерживали отношения с семьей Королевых?

– Конечно, я в этом доме прожил тридцать два года, с шестьдесят первого. А Валера, отец Игоря, вообще жил там с рождения. Валера немного помладше меня. Мы друзьями были, дружили, так сказать, семьями. Моя-то Вера умерла четыре года назад. А через год с небольшим и Валера с Мариной… Ужас. Вы, видно, хотите узнать о том убийстве, да?

– А с вами уже беседовали?

– Нет, хотя я вряд ли смогу чем помочь. Я узнал про него случайно. Звоню, звоню – никто трубку не берет. Поехал сам, а там дверь опечатана.

– А что натворил Игорь? Он же сидел.

– Глупейшая история. Игорька знаю с его рождения. Валера с Мариной часто оставляли его у нас, еще маленького. У нас своих детей не было, он для нас навроде сына. Очень спокойный парень. Немного замкнутый. Школу окончил, отслужил армию, потом в «такси»

Устроился. А тот случай… Мы были на суде, плакали. За что ему столько дали? Шесть лет. Мы-то Игоря знали и уверены – не стал бы он ни на кого с ножом нападать. Нож-то он таскал так, на всякий случай, все ж водителем «такси» работал, боялся, что ограбят…

Мужчина взглянул на люк.

– Ничего, если я грамм сто сухенького? Тяжко.

– Да, пожалуйста.

Хозяин наклонился к странному люку посреди кухни, поднял крышку и спросил, глядя вниз:

– Витек, сухенького зашли. «Монастырская» есть?

У Белкина отвисла челюсть.

– Есть, давай тару, – отозвался голос из-под пола.

Хозяин взял со стола веревку с привязанным пакетом и спустил ее вниз. Через пару секунд вытащил назад и извлек из пакета бутылку «Монастырской избы».

– Будете, молодой человек? Хорошее вино.

Вовчик наконец-то пришел в себя.

– У вас что, в подвале винный завод?

– Да нет, обычный магазин. Ребята-кооператоры подвал арендуют, устроили лабаз. С той стороны дома вход, может, видели. Арендовали, оборудовали там все, вдруг хлоп!

Санитарная служба и пожарники примчались – нельзя здесь ничего устраивать, потому что вентиляции нет. Ребята – как так, вон, в соседнем доме такой же магазин, и никакой вентиляции? Им и намекнули – хотите торговать, платите мзду. И такую сумму завернули, что у ребят всякое желание торговать разом отпало. Потом ко мне пришли – выручай, Егорыч, санитары с пожарниками за горло взяли, мы у тебя в квартире люк прорубим для вентиляции, а за это можешь бесплатно харчеваться у нас. В пределах разумного, конечно. Да я и не наглею, не обираю ребят. А что, взаимная выгода. Одно плохо: когда они по ночам товар разгружают, звону много, но я привык, вроде уже не замечаю.

– А дом не рухнет?

– Так арматура-то осталась, все по науке.

Егорыч протолкнул пробку внутрь бутылки.

– Давайте, Владимир…

– Викторович. Благодарю.

Хозяин наполнил два бумажных стаканчика из-под «Кока-колы».

– Ваше здоровье. Оба выпили.

– Закусить хотите? А то сейчас сделаем, – указал Егорыч на люк.

– Спасибо, не стоит. Вино слабое. Давайте продолжим.

– Да, Игорек… В общем, зазря парня упекли, я вам скажу. Шел он от Анечки, это девушка его, прицепились трое. Потом, как водится, драка. Игорек хоть боксом и занимался, да как против трех-то! Ну, и пустил в ход нож. Больше по запарке, не по умыслу. Одному брюхо-то и проткнул. Милиция там же, на месте, его взяла. Он ничего не скрывал, как было, все рассказывал. Зря, может. Игорек-то врать не любил, прямой парень. Только против него все обернулось. Тот инвалидом остался, с брюхом распоротым. Поэтому и срок большой Игорьку дали.

Марина, мать его, сколько тогда слез проплакала. Валера с ногами мучился, а после этого и вовсе слег. Первое письмо только через четыре месяца получили. Режим, ничего не поделать. Мы все читали. Анечка ждала его. Они, когда еще Игорь в «Крестах» сидел, расписаться хотели, да Ане восемнадцати не было, не разрешили. Такие дела, Володя.

Аня постоянно к Валере с Маринкой ходила, считай, уже свой человек в семье. А когда Валера слег совсем, так она и жить у них стала.

– У меня есть сведения, что им угрожали. Якобы в связи с расселением дома.

– Да, что-то такое было. Как бы тебе сказать? Валера очень упрямый по характеру.

Когда предложили расселяться, он и слушать ничего не захотел. Это ж переезд, а с его ногами? Мы бы, конечно, помогли, да и друзей у него много было, но он не соглашался.

Как прирос к этому дому. Понять можно, центр, вся жизнь здесь. Что у человека в его положении остается? Воспоминания, близкие люди да родные стены. Я поначалу, когда извещение получил, тоже удивился. Вроде дом крепкий еще, а его на капремонт. Мне потом объяснили – мол, внутри балки прогнили, рухнуть может. Поэтому в срочном порядке давайте в новостройки. Я лично и не возражал. Место у нас красивое, почти центр, но зато там воздух. Ну, в смысле здесь. – Егорыч показал на окно. – Лес рядом, за грибами прямо из дома ходить можно. Мне смотровая на первый этаж пришла, обычно не хотят на первом этаже жить, но я даже и не раздумывал. И правильно – зато теперь всегда с харчами. А по нынешним временам это очень много. Давайте еще.

Белкин кивнул. Алкоголь – большое дело в доверительной беседе.

Егорыч порылся в рваном полиэтиленовом пакете и достал два засохших пряника.

Потом наполнил стаканы, взял свой и осушил большими глотками. Чувствовалась рабоче-крестьянская закалка. Нам что водка, что французский портвейн, лишь бы в башку давало.

Белкин тоже выпил.

– Петр Егорыч, так что там по поводу угроз?

– Да, сейчас. – Егорыч закусил пряником. – Примерно неделю спустя, как переехал, я к Валере заглянул. Марина тоже дома была. Бутылочку захватил. Валера не такой как всегда. Я спрашиваю, что, мол, случилось. Он и отвечает: «В аккурат до твоего прихода двое наведались». Марина-то всегда двери не спрашивая открывает. Ввалились.

Молодые вроде, крепкие. Так и так, дорогие хозяева, не понимаем мы что-то, почему вы еще здесь. Вам что, предлагаемые квартиры не нравятся? Почему всем нравятся, а вам – нет? А Марина даже не ездила ничего смотреть. Она все для Валеры делала. Ну, и ответили парням, что никуда съезжать не собираются. Вон, соседний дом расселяли, кто не захотел остался.

А они – не волнует нас соседний дом, а вы, если не хотите по хорошему, съедете по плохому. На тот свет. Срок дали, кажется, неделю.

Я Валеру-то уговаривать принялся. Не майся дурью, давай переезжай, снова соседями будем. Кто его знает, зачем они приходили? Какая тебе разница, где лежать, а смена обстановки, наоборот, на пользу. Он на меня давай кричать: «Никуда я уезжать не собираюсь, здесь родился, здесь и помру!». А Марине говорит – сходи в исполком, да в милицию заяви. Нет такого закона, чтобы людей без их желания из квартиры выселяли, пускай даже на другую, более хорошую площадь. Замки купим покрепче. Ничего, никто нас не выгонит.

Я-то, зная Валеру, сразу понял – бесполезно спорить.

– Это единственный раз, когда им угрожали?

– Я не знаю. Мне они не говорили, а может, не хотели говорить. Я как-то спросил, ходила ли Марина в милицию. Она ответила, что нет. Выходит, не угрожали.

– У вас были какие-нибудь подозрения после их убийства? Я имею в виду, подозревали ли вы кого-нибудь? В частности, тех приходивших парней. Или вы тоже думаете, что их просто ограбили?

– Не знаю, Володя. Все могло быть. Брать-то у них нечего. Имелись накопления кое-какие, золотишко, но все это мелочи. Из-за этого троих убивать? Мы с Игорьком тоже долго думали, но так ничего и не решили. Не знаю, одним словом.

– Минуточку, когда вы беседовали с Игорем?

– Ну, когда он освободился. А куда ему еще податься? Ни у Валеры, ни у Марины близких родственников в городе нет, так, седьмая вода на киселе. Он мой адрес узнал по справочной и приехал. Возмужал парень. Я пустил его, где-то с месяц он у меня жил.

Жалко Игорька. Он не столько по родителям убивался, сколько по Анечке. По ночам ее звал. Я уши затыкал, не мог слышать. Тяжело. Шесть годков она его ждала, а всего месяца им не хватило. Он мне фотографию Анечкину показал, старенькую такую, где она девочка совсем, из студенческого билета вырванную. Им тогда, в 87-м, свидание устроили, кажется, за то, что Игорек признался. Минут двадцать всего. Тогда он эту фотографию у Анечки и забрал. Ждать ее попросил. Она и так бы его ждала.

Игорек дрянью какой-то колоться стал, чтоб забыться. Пил сильно. Я отговаривал:

Держись, мол, парень, не надо в яму-то скатываться. Не знаю, послушал, нет, потому как через месяц он уехал.

– Куда?

– Кажется, в Саратов. К Аниным родителям. Что ему в Питере-то делать? Гол как сокол, угла своего и то нет. Его ж выписали, и под расселение он, стало быть, не попал. А там квартира есть, да и родители Анечкины вроде не чужие люди, они только рады будут.

Здесь бы пропал Игорек.

– Он адреса не оставил?

– Обещал звонить оттуда.

– Звонил?

Егорыч вздохнул:

– Не звонил. Да я и не сержусь. Понимаю парня. Зачем лишний раз рану незажившую тревожить…

– Но жизнь-то не кончается.

– Верно, конечно.

– И с того времени от него не было никаких сигналов?

Хозяин еще раз вздохнул:

– Не было.

Егорыч разлил остатки вина по стаканам, приподнял крышку люка и крикнул:

– Витек, тару прими.

Бутылка улетела вниз, в подставленные руки.

– Вот такие дела.

Собеседники кивнули друг другу и допили «Монастырскую избу».

– Петр Егорович, постарайтесь вспомнить тот месяц, что Игорь жил у вас. Точнее, события того месяца. Чем он занимался, может, кого приводил, куда звонил?

– Заниматься-то ему особо нечем было. Несколько раз в милицию ходил, в исполком.

На кладбище через день. А так все на диване лежал. Гостей не было. Старые друзья, что до посадки с ним водились, разъехались да разбежались. Понятно, какой он теперь друг, с тюрьмой за плечами? Звонить – звонил, но я не вникал и не спрашивал.

– Деньги были у него?

– Да откуда, если он с моей пенсии занимал?

– Вернул?

– Вернул. Перед отъездом. Сказал, что перезанял где-то.

– Еще один, может быть, странный вопрос. Как он вам показался – после зоны, я имею в виду, по характеру, по сути, если хотите? Зона ведь очень сильно меняет человека.

– Игорек изменился. Даже если не брать в расчет его беду. Словами это, правда, трудно объяснить. Он стал злее.

– Вы сказали, что тогда, после угроз, они сменили замок, значит, наверняка не открывали двери чужим, особенно когда остались одни в доме. И все-таки открыли. Кому они могли открыть?

– Ну, Володя, вы многого хотите, я же не ясновидец. Что, купиться не могли? Почта, из жилконторы там, еще что-нибудь.

– Ночью?

– Они тогда письма от Игоря ждали, как раз по срокам должно было прийти, а ящики почтовые хулиганы сломали.

– В каком таксопарке он работал?

– Ой, кажется, в Московском районе, рядом с Ленинским. Да, он там меньше года шоферил. Погодите, Володя, а вам что, Игорь нужен?

– Да, есть информация, что то убийство все-таки связано с его пребыванием на зоне.

Серьезная заморочка, – соврал Белкин, чтоб не вызывать лишних подозрений,

– поэтому хотелось бы переговорить с Игорем. А он разве не писал ничего?

– Да вроде нет. У него ж в каждом письме половина для Анечки. А так писал, что сошелся с хорошими людьми, в обиду не дают, да и он сам старается марку держать.

Новичкам тяжело всегда.

– Да, все верно. Значит, сейчас Игоря нет в городе? Точно?

Петр Егорович сделал еще один глубокий вздох:

– Один раз мне показалось…

– Что?

– С месяц где-то назад… Мне показалось, что я его видел. Я ездил в центр по делам. И там, на Гороховой, возле одного ресторана, вроде «Огонек». Может, я ошибся. Слишком невероятно.

– Так что, что?

– Там стояла машина. Не наша, заграничная. Такая большая, черная. Из нее вышел парень. Правда, он был в черных очках, и видел я его мельком, секунды две, не больше.

И все-таки, мне показалось, это был Игорек.

– Так показалось или нет?

– Не могу сказать, Володя. Я после-то прикинул. Как он тут оказаться мог? На такой машине, в таком шикарном костюме. Да вряд ли. Наваждение. Я часто Игорька вспоминал, могло и померещиться.

– Простите, а вы не пользовались в то утро услугами вашего погребка?

– Если честно, было. Грамм двести принял, скрывать не стану.

– У вас есть фотография Игоря?

– Только очень маленького. Новый год мы отмечали вместе, давно, где-то в семьдесят пятом.

– Да, тогда действительно не пойдет. Все, спасибо, Петр Егорович, извините за беспокойство.

– Ничего, ничего. Если что, заходи, Володя. Я сейчас почти всегда дома. Пенсия, как оказалось, не очень веселая штука.

– Да, хорошо. До свидания.

Белкин еще раз взглянул на люк, пожал руку пенсионеру и вышел на улицу.

Рядом с подъездом, притягивая жителей новостроек режущей глаза вывеской, и вправду обнаружился вход в подвальный магазинчик. Чудеса.

Глава 11

Гончаров подтянул ремень брюк. Пушку бы не потерять. Он, как и Казанцев, носил ствол не в плечевой кобуре, а сзади, в поясной. При их комплекции это гораздо удобнее, ничего не выпирает, ничего не мешает. Один раз Паша очень долго рассматривал понравившуюся ему кобуру. Ларьки в изобилии предлагают сей ходовой нынче товар.

Даже попросил у девушки-продавщицы разрешения примерить, и даже сунул в кобуру по забывчивости своего табельного приятеля-кормильца. Девушка, впрочем, нисколько не удивилась, оценила героический вид Гончарова и произнесла заученное когда-то: «Вам очень идет, непременно берите».

Паша покрасовался перед зеркалом, поприсе-дал, попрыгал, довольно похрюкал, но, когда узнал цену, очень скромно снял планируемую покупку, переложил пистолет в свою старенькую, поясную и, сказав продавщице, что кобура ему тесновата, покинул ларек.

Продавщица, пожав плечами, повесила товар на витрину. Не поймешь этих бандитов…

– Петрович, я на уличную. С липовым маньяком. Покажет, куда камешки да «гайки» – серьги зарыл. Говорит, что якобы в огороде. Хрестоматийное место. Потом в подвал, где собачка. Тоже пускай показывает. Так что на целый день, наверное. Пока Семеныч все там запишет…

– Он в расколе, сожитель-то?

– Да-а. Все по науке. Музыкант поработал. Парнишка действительно вляпался. Кинул какого-то чудика на «бабки», тот к своим друзьям-покровителям помчался, а те, как водится, врубили «счетчик».

– А собаку где он взял?

– У старушки отобрал на другом конце города. Накануне. Привязал ее в подвале, а утром забрал. Там же, в подвале, зарыл парик, бейс-болку и куртку. Уже после убийства.

Он до того все предусмотрел, что приготовил бутылку с водой, кровь смыть. Бутылочку, кстати, тоже изымем. С доказухой у нас порядочек.

– А клоуна-то нашел?

– Да, он, оказывается, за шкаф упал, там дырка с ладонь шириной. Бывает же?!

– Смотрите, чтоб в подвале или на огороде «муженек» вас лопатой не оглоушил. Ему «вышачок» мерещится, на все пойдет.

– С нами Терминатор едет, он ему и дернуться не даст.

Терминатор – так звали вовсе не служебную собаку, этим почетным званием был наделен один сержант милиции. Получил он его не за внешний вид, который, надо сказать, был мелкокалиберным, а за то, что год назад в одиночку задержал целый автобус с бандитами, ехавшими на рынок громить черных. Кто-то позвонил в дежурку и предупредил о надвигающемся межнациональном конфликте, назвал время погрома и приметы автобуса с боевиками.

Так получилось, что сержант оказался в дежурке один – в выходные дни в отделе всегда минимум народа, и из этого минимума кто-то постоянно обедает, а кто-то спитотдыхает. Не растерявшись, сержант достал из оружейки автомат, вырвал из машины начальника замок зажигания, соединил провода напрямую и полетел на захват.

К рынку вела единственная трасса, у которой и притаился милиционер. Он успел тик-втик, автобус показался на дороге через минуту. Терминатор аккуратно поджал «Икарус»

«Жигулями» к обочине и вынудил остановиться. Потом так же аккуратно предложил водителю открыть двери, наведя на него короткоствольный Калашников. Первая проба оказалась неудачной, в автобусе ехали немецкие туристы. «Вир зинд нихт ферштейн, герр полицай». Но не ошибается тот, кто ни фига не делает.

Второй заход оказался в тему. Повторив маневр, сержант заскочил в следующий автобус и, убедившись, что пассажиры на немецких туристов не катят, продырявил потолок короткой очередью. Затем, продемонстрировав знания основ русского разговорного языка, заставил всех выйти на улицу и прилечь на газон. Впоследствии один из бандитов сказал по секрету, что их дважды останавливали инспектора ГАИ и каждому водитель отстегивал по заранее приготовленной «тонне» баксов. Сержант же получил после этого случая свою грозную кликуху, денежную премию в четверть оклада и репутацию крутого парня. Что, наверное, является основным для настоящего мужчинки.

– По маньяку что-нибудь слышно? Я имею в виду не этого.

– Пока затихарился, гадина. Наверное, все-таки в телеке себя увидел. Несколько раз крутили. Сейчас заводы пивные трясут, но пока мимо.

– Он снова объявится. Не сегодня-завтра.

– Вполне возможно.

Гончаров вышел из кабинета.

Белкин еще раз перечитал составленную депешу: «Начальнику УВД г. Саратова. В связи с расследованием тяжкого преступления прошу срочно проверить, не проживает ли в Саратове по адресу: улица Краснознаменная, дом 12, квартира 34, гражданин Королев Игорь Валерьевич, 1967 г. р. При отсутствии Королева в адресе прошу опросить жильцов на предмет его возможного местонахождения. Ответ телетайпом, материал почтой».

Белкин свернул лист в трубочку и направился в дежурную часть посылать телеграмму.

* * *

Машина притормозила на небольшой улочке Петроградской стороны. Почти одновременно из подъезда вышел человек в надвинутой на глаза кепке и прыгнул на заднее сиденье «иномарки». Машина плавно отъехала и, покрутившись по улицам, остановилась неподалеку от кафе «Зурбаган». Сидящий на переднем сиденье пассажир, не оборачиваясь, произнес:

– Коленька, вон та машинка, видишь? Очень неприятная. Кажется, она катится за нами аж с Невского.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, нас невозможно было проследить.

– Хорошо, мой дорогой. Полагаюсь на твой профессиональный глаз. Ну, какие у нас новости, дружок?

Последний вопрос был обращен к подсевшему человеку.

– Кое-что есть. Повезло немного. Шеф ушел, оставив кабинет открытым, я полистал бумаги. Скоро проверка, он собрал все дела в районе, чтоб наставить резолюций.

– Прекрасно. Не томи, пожалуйста.

– В основном полнейшая туфта, стучат на соседей, на мелкую шпану, наркоманов и прочую дохлятину. Но есть и интересные бумажки. Кое-кто барабанит на «братву».

– Слушаю.

– Некто Цыплаков. Состоит на связи у Белкина. Это опер из убойного отдела. Слава Богу, на вас пока ничего нет, но все равно опасно. Информация внутри семей расходится достаточно быстро, и нет никаких гарантий, что завтра и у вас не появится проблем.

– Цыплаков – это фамилия?

– Нет, псевдоним.

– Что о нем известно?

– К сожалению, ничего. Но вполне возможно, что он человек высокого уровня.

– Вот как? Это почему?

– В некоторых бумагах идет речь о таких вещах, которых рядовой «бык» просто не может знать. А поэтому он опасен.

– Действительно. Сколько будет стоить узнать эти данные?

– Я попытаюсь найти кого-нибудь в информационном центре…

– Сколько, дорогой?

– Пятьсот.

– Вопрос улажен. Даже если лично ко мне этот Цыплаков никакого отношения не имеет, мы перепродадим информацию. Просьба не затягивать. Каждому Иуде свой кнут.

– Постараюсь пробить на этой неделе.

– Хорошо. Ты сделал то, о чем я просил в прошлый раз? Человек уже в розыске?

– Да, я объявил его в розыск. Хотя сейчас с этим трудновато.

– Перестань ныть. Если б это было просто, ты не получил бы таких премиальных. Как скоро его задержат?

– Сложно сказать. Объявить в розыск вовсе не означает, что каждый постовой будет высматривать его физиономию в толпе. Если он случайно где-нибудь влетит в ментовскую и не соврет своих данных, мне сразу отзвонятся. Я его якобы по грабежу разыскиваю.

– Постарайся ускорить процесс. Человек нужен нам позарез. Он не держит слова и должен быть наказан.

– Хорошо. Есть еще что-нибудь?

– Да, вот список следователей. Прочти и запомни. У них в производстве дела на наших людей. Прощупай, кому можно дать.

– Сделаю.

– Тогда всего доброго, дорогой. До скорой встречи. Коленька, вон у того домика тормозни.

Машина свернула вправо и, проехав пару сотен метров, вновь остановилась. Человек на заднем сиденье поглубже надвинул кепочку и вышел из машины.

– Давай, Коленька, в «Зурбаганчик» заскочим. Покушать время. Да, какая интересная нынче жизнь. И главное, Коленька, никому нельзя верить, никому. Даже себе.

При этом человек извлек из бардачка кассетный магнитофон и остановил запись.

– Хе-хе. Люблю молодых и глупых. Кого-ток увяз, всей птичке кранты. Верно, Коленька?

«Секретно. Экземпляр единственный. Принял Белкин.

Агент Цыплаков.

Дата. Место встречи обусловлено.

Источник сообщает, что новых данных о причастных к убийству Мотылевского им не получено. Тем не менее, источнику удалось наладить контакты в группировке Шалимова, и не исключено, что в ближайшее время информация появится. Также источник сообщает, что в одном из подвалов в районе метро проживают два БОМЖа, которые употребляют наркотики.

Задание. Продолжайте».

Вернувшись из дежурной части РУВД, Белкин набрал номер своего приятеля из РУОПа.

– Витек, я снова по Мотылевскому. Нет от «братвы» покоя ни светлым днем, ни темной ночью; Знаешь, на Гороховой ресторация есть, «Огонек»? Это, случайно, не Покойного «папы» вотчина?

– Я на память сказать не могу, если хочешь, уточню. Но, кажется, нет, он в том районе не тусовался.

– Еще проблема, Витек. У вас много фоток всяких. Если скажешь, что нет, не поверю.

Любите вы на кнопочку подавить. Может, даже видеозаписи найдутся. Как бы поглядеть?

Само собой, не всю коллекцию. Только то, что относится к любимым моим командам – Шалимова и Мотылевского.

– Вовчик, то, что есть у меня, я тебе, конечно, покажу, это мои личные сбережения, и я ими как хочу, так и распоряжаюсь. Что касается остального массива, забитого в компьютер, сам понимаешь… Лучше официально.

– Официально долго. Мне позарез нужно. Срочно.

– Есть выходы?

– Кое-что выплывает, без всякой конкретики пока. Есть свидетель, видевший киллера.

Вполне возможно, из шалимовских бойцов. Надо бы фотки показать накоротке.

– Хорошо, я постараюсь подобрать что-нибудь. У нас, сам знаешь, конспирация до третьего колена. Не шибко поспрашиваешь.

– Да, понимаю. Полное блюдце секретов.

– Чего, чего?

– Так, поговорка одна. Ты не слышал, кто там на место Мотылевского метит? Все ж в «семье» не без «папы».

– Не слышал. Это генсеки сразу в кресло садились, а у «братвы» такое кресло дороговато стоит. За него повоевать требуется. Хотя бы для проформы.

– Хорошо, Витек, я завтра Перезвоню и подскачу. Бывай.

Белкин положил трубку. Маловато времени. Неделька. Завалят мотылевские ребята невинного Шалимова и даже не извинятся. Потом шалимовские возьмут в руки, стрелковое оружие, сядут в джипы и покрошат штучек пять-десять мотылевских «быков».

Ну, и те не простят подобной подлянки. Пока руки держат шашку, пока есть в жилах хоть капля крови, пока портит воздух хоть один враг, пока есть у врага хоть один не расстрелянный и не взорванный «Мерседес», не будет ему покоя…

Такой разворот событий вполне реален. В Москве сами собой ликвидировались две крупнейшие группировки. И тоже началось с убийства лидера. В некоторых, особо демократических газетах двигались смелые версии, что ФСК и милиция спокойно взирали на войну команд, даже не пытаясь вмешиваться. И не свидетельствует ли это о том, что конфликт был спровоцирован самими органами, дабы таким способом покончить с организованной преступностью?! Все на поимку ментовских провокаторов!

Белкин достал баночку с кофе и воткнул чайник. Петрович ушел пить пиво, Казанова отсыпается. Ночью нашли забитого насмерть мужчину. В канализационном люке. Кто-то шизовал, Казанова крутился до утра. Прощаясь, сказал, что дельце не глухое, можно поднять, только нужно время. Время, время. Всем нужно время.

Белкин посмотрел на блюдце. Затем принялся суммировать в голове разбросанные по разным углам факты, пытаясь получить единую картинку.

Мотылевского валят на конспиративной квартире. Круг знавших адрес? Неизвестен.

Валят накануне решающей встречи по поводу дележки доходов от открывшегося борделя. Не раньше, не позже. Вызывают по телефону. Возможно, по телефону. Звонок в «Ромашку» еще ни о чем не говорит. После убийства в милицию приходит Шалимов и просит найти доказательства его невиновности. Не означает ли это, что сам он и убил конкурента?

Спустя какое-то время он сдает Рашидова-Таблетку, якобы бывшего члена «семьи»

Мотылевского, отстраненного шефом от дел и имеющего обиду на «папу». Это подтвердилось? Нет, это не подтвердилось.

Был ли Рашидов в команде Мотылевского, действительно ли последний обидел его?

Это не есть факт, месье Дюк. Имеются еще хоть какие-нибудь улики на Таблетку? Ничего.

А тот звонок? От Шалимовского зама? Как же он сказал? «Вам достаточно только поговорить с ним». Только поговорить… Только поговорить, чтобы расколоть на убийство авторитета, не имея при этом никаких других улик!

«Я не видел еще таких идиотов, которые бы после разговора признавались в подобных вещах. Черт, я сам полный идиот. „И за услуги вы получаете десять тысяч долларов“.

Они же нашли элементарного «козла отпущения». Который бы действительно признался!

А если бы в дальнейшем возникли какие-нибудь нестыковки, то дыры залатались бы с помощью баксов. Я б сам их и залатал. Не начальство, не прокуратура. Я бы грыз зубами землю, и никто бы не удивился! Опер честно выполняет свой долг. Умница, молодец, отметим в приказе!

Вот почему они пришли ко мне! Поработайте, Владимир Викторович, поработайте, это ваши прямые обязанности. Очень меткий удар! Если б Таблетка раскололся, я что, стал бы доказывать его невиновность? Нет, я бы посадил его. Стопроцентно! И автоматически снял бы с Шалимова подозрения.

Но Таблетка умирает и умирает, скорее всего, не сам. Что может означать только одно:

Кто-то не хочет, чтоб с Шалимова снимались подозрения. Стало быть, Шалимов действительно не имеет к убийству никакого отношения. Ему просто сделали серьезную предъяву, и он попытался обставиться. И в свете всего сказанного напрашивается второй вывод. Ни о какой дележке доходов не может быть и речи. Провоцируется столкновение лбами двух крупнейших группировок города! А чтобы решиться на такое, надо иметь очень серьезный мотивчик. Очень! Не приказ какого-нибудь маразматика-генерала покончить с организованной преступностью, а что-нибудь покруче.

Мой загадочный знакомый Игорь Королев имеет такой мотивчик. Может, еще кто имеет, но я пока нашел только Игорька. И самое главное. Про этот мотив, я уверен, не знают ни шалимовские, ни мотылевские бойцы».

Вовчик выпил кофе и поехал в исполком того района, где когда-то жил Королев.

Глава 12

На следующий день Вовчик и Витек, менты двух пока дружественных ведомств, сидели друг против друга в одном из кабинетов Большого дома и рассматривали картинки.

– Здесь качество плохое. Снимали в темноте, из машины. Тут лучше, это сами бандюги фотографировали на «полароид», а мы после задержания изъяли.

– Где это?

– На Васильевском, в кабаке. Чей-то день рождения.

Белкин взглянул на следующую фотографию. Рядом с респектабельным, седовласым дядькой, облаченным в строгий смокинг с отливом, стоял какой-то гопник лет сорока в драном спортивном костюме, с огромным крестом на дохлой груди, исколотой шедеврами нательной живописи. Руки тоже отливали синевой. Парочка явно контрастировала.

– Кто это?

– Так, шелупонь. Бывшая и настоящая. Не заслуживает внимания. Урки.

На следующей фотографии молодая четверка позировала перед объективом, обнявшись за плечи. Братки. Особенно хорош крайний слева. Засандалит картечью из помпухи и глазом не моргнет.

– Тоже мелочь. Вот эти двое уже на том свете, а оставшуюся пару ловят за их убийство.

Витек достал новую пачку фотографий из сейфа.

– Это поинтереснее. Здесь только шалимовские. Вот он сам.

– А это где?

– Презентация какого-то общества закрытого типа. В «Невском паласе». Смотри, узнаешь кого-нибудь?

Белкин увидел лица известных всему Питеру людей – тележурналистов, работников мэрии, любящих давать интервью, и известных артистов.

– Это, кстати говоря, абсолютно открытая съемка. На презентацию была приглашена пресса. Наши тоже сходили. Под видом журналистов. Шалимов основной учредитель общества. Тут много его ребятишек. Кружочками обведены. Как дети малые, любят перед объективами покривляться. Вот этот четырежды судимый.

Среди гостей Белкин разглядел обоих замов по экономической линии.

– Это тоже его? – указал он на Дениса-Тутанхамона.

– Да, телохранитель. Вот это адвокат, тоже весьма высокого уровня.

– А данные на всех есть?

– Нет. Документы стремно было проверять, испортили бы вечеринку.

– Здесь добрую половину можно не глядя в «Кресты» отправлять, не ошибешься.

– По сути дела, да. Но, как Жеглов говорил, на лбу у них не написано, что они бандиты и убийцы. Вот, кстати, еще один интересный кад-рик. Наши пересняли все их «тачки». Тоже ведь пригодиться может. Большая половина оформлена на организации. Ну, это обычное дело, чтобы не конфисковали.

Мы как-то арест на имущество одного авторитета накладывали. Он из кабаков не вылазил, «тачки» менял через неделю, а конфисковали, знаешь, что? Старенькую радиолу на лампах, которая пылилась в комнатке, где он был прописан. Вот это, говорит, и есть все мое имущество. Одна в жизни отрада – музычка. От папы в наследство осталась. А вы и ту конфискуете, душегубы.

– Я могу взять на время эти фотки?

– Бери. Можешь даже себе оставить, я еще нарисую. Шучу, просто у нас негативы есть.

Тут, конечно, не все его головорезы, и вряд ли твой свидетель опознает киллера. Как раз этот контингент не очень любит позировать. Тут верхушка.

– Скоро методсовет по этому убийству, надо хоть что-то в корочки положить.

– Понимаю. Нас тоже, наверное, пригласят.

– У вас-то ничего не мелькало?

– Не знаю. Может, у кого-нибудь что-нибудь имеется. Но мы тоже общество закрытого типа. Никто не будет бегать по коридорам и орать: «Ура, ура, я знаю, кто грохнул Мотылевского!». В кулуарных же беседах все склоняются, что это работа Шалима.

Странно, вот она братская жизнь. Раньше ведь в корешах ходили. И начинали на пару.

– Как? Шалим с Мотылем были приятелями?

– А ты что, не знал? Они и сидели как соучастники. Уже потом не поделили что-то. Не поделить всегда найдется что. Скорее всего, один не хотел быть вассалом другого.

Кресло всего одно. Когда Мотылевский, а может, Шалимов отпочковался, начался раздел «земли», «общака», а тут без стрельбы не обойтись.

Год назад где-то они сильно повздорили из-за трех студенческих общаг, стоявших как раз на границе. В общагах хорошо шел сбыт наркотиков, каждый хотел взять под контроль такой лакомый кусочек. В итоге по три трупа с каждой стороны. Так что бандитская дружба крепка до поры до времени, пока не появится какой-нибудь денежный клин.

– Погоди, в девяносто третьем они еще корешили?

– Ну, точной даты их развода настольные календари нам не сообщают, но, по-моему, как раз в это время у них пошли запутки. И дело шло к логическому концу. Рано или поздно это бы случилось.

– Шалиму от этого сейчас не легче.

– Выкрутится. Это хитрая лисица. Везде свои люди. Он сейчас в депутаты метит.

Получить иммунитет.

Вовчику это польстило. Скоро и у него в депутатском корпусе будут знакомые.

– Ладно, спасибо, Витек. – Белкин собрал фотографии в «дипломат».

– Да не за что.

Белкин поднялся, протянул Витьку руку и ухмыльнулся.

– Депутат, значит… Хе-хе…

* * *

Ровно без четверти шесть, когда, улицы города максимально заполнены транспортом всех сортов и марок, ничем не выделяющийся старенький «Москвич» белого цвета втиснулся в рядок машин, припаркованных в центре небольшой площади, и там остановился. Пассажир и водитель из машины не выходили.

– По-моему, мастер, мы выбрали не самое удачное место. Обзор как на ладони, – оглянулся по сторонам пассажир.

– Самая лучшая конспирация – отсутствие ненужной конспирации. Не волнуйся, у меня никогда не бывает проколов.

– Вы плохо знаете Питер. Это большой город.

– Для меня это не имеет значения. Принципы работы одинаковы везде. Имеет значение сумма. Но об этом после. Слушаю тебя.

Собеседник, к которому были обращены последние слова, протянул листок, на котором был отпечатан текст.

– Здесь все. Запомните и листок верните мне. Я постарался максимально детализировать условия.

Водитель взял бумагу и углубился в чтение. Ему было где-то в районе тридцати пяти.

Незапоминающаяся внешность соответствовала весьма скромной одежде пиджачок, однотонная темно-синяя рубашка, вытертые джинсы. Этакий отмолотивший смену работяга, направляющийся на огород к жене и детишкам.

Он быстро закончил чтение.

– Работа сложная. Обрати внимание на эти пункты. – Он показал пальцем нужную строку. – Но имеется масса сведений, которых мне не придется добывать самому. Они достоверны?

– Абсолютно.

– Хорошо. Второе – сроки. У меня, как я вижу, не так много времени.

– Поэтому-то мне и порекомендовали вас.

– Клиент высокого ранга, я никогда бы не взялся за работу, если б не был уверен в человеке, предложившем мне ее. Понимаешь? Я работаю прежде всего на него.

– Я тоже.

– Держи, я запомнил. Только, Бога ради, не играй в шпионов и не жги ничего в машине.

Когда выйдешь, разорви и выкини в любую помойку.

– Я понял. Скажите, я могу положиться на качество работы?

– Глупый вопрос. Я никогда ничего не гарантирую. Все может случиться. Но до сегодняшнего дня я не допускал брака.

Водитель завел двигатель и выехал на проспект.

– Где тебя высадить?

– У «Астории», это рядом с Исаакием.

Водитель не ответил. Минут через десять, проехав по самому короткому пути, он притормозил у дверей отеля.

Пассажир положил на «торпеду» пару купюр и, не говоря ни слова, вышел. Никто из прохожих не обратил внимания на эту обычную сцену – человека подкинули, заработав на бензин.

Пассажир прошел метров сто по уходящей от отеля улице и вновь открыл дверь машины. Опять-таки весьма непрестижной марки. На сей раз он сел на заднее сиденье.

– Как дела, Игорек? Все в порядке?

– Да, благодарю, Павел Николаевич.

В машине, кроме Павла Николаевича, сидел водитель.

– Тебя подвезти?

– Да, домой.

– Хорошо.

Павел Николаевич кивнул водителю, тот вырулил с разрисованной белыми полосами парковочной зоны.

Затем пожилой человек достал портсигар и прикурил папиросу.

– Я должен вам что-нибудь? – спросил Игорь.

– Ты постоянно задаешь этот странный вопрос, Игор„к.

– Потому что это стоит денег.

– Брось, мой мальчик, забивать голову ненужными мыслями. Я не люблю заниматься благотворительностью, пуская пыль в глаза мировой общественности, но я никогда не забываю про свои неоплаченные векселя. Какова бы ни была сумма, пусть даже такая мизерная.

Павел Николаевич улыбнулся. Затем провел морщинистой, со вздутыми венами рукой по бело-желтым волосам.

– С годами становишься сентиментальное, Игорек, как это ни странно. И это не так плохо, мой мальчик. Перед дальней дорогой думаешь только о том, что останется позади. Плохо, когда одни камни.

Павел Николаевич затушил окурок.

– Сюда.

Машина остановилась.

– До свидания, Игорек. Ты знаешь, где меня найти.

Павел Николаевич протянул руку.

– Да, еще раз спасибо.

– Перестань, Игорек. Ты меня нисколько не стеснил. И не беспокойся больше об этом.

Он никогда не ошибается. Если, конечно, не случится чудо. Но чудес, к счастью, а может, к сожалению, не бывает. Да, чудес не бывает.

Машина затормозила, Игорь вышел.

Павел Николаевич взял с «торпеды» свой портсигар ручной работы, обрамленный по периметру настоящими бриллиантами, переложил его в карман потертого пиджака и вполголоса то ли водителю, то ли самому себе сказал:

– Какая редкая удача, что у твоих противников есть такие замечательные враги. Они все сделают сами. Тебе остается только немножко им помочь…

Глава 13

Петр Егорович сдвинул очки на нос и посмотрел на Белкина:

– Володя, вы уверены, что он должен быть здесь? Виноват, но фон несколько необычен.

– Не уверен. Мало того, если он тут и есть, то так просто вы его не узнаете. Он мог изменить внешность. Отрастить усы, надеть очки… Я к вам поэтому и приехал. Вы знали его двадцать лет и можете опознать в любом, так сказать, виде. Смотрите, смотрите…

Петр Егорович вновь начал перекладывать фотографии.

– Мать честная, а это кто? Знакомое лицо.

Белкин заглянул через плечо пенсионера:

– Артист Баклажанов.

– Точно ведь. Да не может здесь быть Игорька, он же никто, а тут публика какая!

Белкин стоял у окна, постукивая пальцами по подоконнику.

– Садись, Володя, стульев, что ли, нет?

– Ничего, насижусь еще.

Пенсионер отложил фотографии, сделанные внутри «Невского паласа», и перешел к уличным.

Вовчик уловил резкий вздох Петра Егоровича, потому что, не отрываясь, смотрел на лицо пенсионера:

– Что?!

– Я не знаю, но…

– Это он?!

– Понимаете, я плохо вижу, очки слабые…

– Вы узнали его? Который? Петр Егорович, ну!

– Вот этот, что садится в машину. Я не могу представить. Почему же он ни разу мне не позвонил?

– У него не было жетона.

Петр Егорович снял очки и уставился на свой люк.

– Володя, открой, пожалуйста, пусть поллитра зашлют.

– Может, не стоит?

– Стоит, стоит. Значит, тогда, на Гороховой, мне не показалось. Что же он?.. Я ж как отец ему…

Белкин рассматривал фотографию. Молодой, крепкий парень в строгом костюме открывал или закрывал двери «иномарки». Внутри «Паласа» он ни разу не попал в объектив. На улице, вероятно, его щелкнули аппаратом с сильным приближением, с противоположной стороны Невского. Номер машины просматривался не полностью.

«Иномарка» стояла несколько особняком и попала в срез кадра.

Белкин пересмотрел другие фотографии. На них машины не было вовсе. Фотограф оставил ее без внимания, как не участвующую в происходящих событиях.

Модель все же удалось рассмотреть. Черная «Мазда», не очень престижная «тачка», если, конечно, сравнивать со стоящими перед входом.

– Он сильно изменился?

– Нет, почти нет. Только волосы. Раньше он был русым.

Володя нагнулся к люку. Из нагрудного кармана белкинской рубахи на пол вывалился нож-расческа, найденный в квартире Рашидова. Вовчик проворчал что-то и убрал расческу в карман.

– Погоди, Володя…

– Что?

– Это, это нож?

– Нет. – Белкин извлек расческу и нажал на кнопочку.

– Можно посмотреть?

– Да, пожалуйста. Зоновский сувенир, один чудик подарил, ныне покойный. У меня много таких игрушек. На зоне иногда настоящие шедевры делаются. Это-то так, баловство.

– А тот, который покойник… Откуда у него эта расческа?

Белкин выпрямился:

– Петр Егорович, вам что, знаком этот сувенирчик?

Пенсионер положил сувенир на стол и, опять уставившись в люк, пробормотал:

– Это расческа Игорька…

Белкин не удержал крышку люка и после ее громкого падения произнес весьма содержательную фразу:

– Да-а-а?!

* * *

Утром следующего дня Белкин сидел в аппаратной вычислительного центра ГАИ, ожидая ответа на поставленную компьютеру задачу.

Программистка, приятная и общительная женщина, щелкала клавишами и постоянно шутила, разговаривая не то с опером, не то с компьютером. Белкин мрачно рассматривал висящий на стене напротив рекламный плакат «Херши». Приемник выдавал красивую мелодию.

– Володя, тебе нравится Стинг?

– Кто?

– Который поет.

– А… Не знаю, я не увлекаюсь.

Женщина замурлыкала вместе со Стингом:

– «Мазда», «Мазда», цвет черный… Люблю я ваши головоломки, ребятишки. Иногда такое задаете…

– Очень надо.

– Само собой… Ну, старушка, думай, думай, Ага, посмотрим. Кое-что есть. Позишн намбер уан. Вот твоя «Мазда». Черная, номер, год выпуска. Хозяин – акционерное общество «Ракушка», адрес – Васильковая, 8.

– «Мотыльки», «Ромашки», «Огоньки»… Просто ангелы небесные… Что, это все?

– Да, конечно. Съезди на Васильковую, узнай, кто управляет «Маздой».

– Напрасно прокачусь. Знаю я эти «Ракушки-Ромашки». Одно из двух – либо какой-нибудь барак с БОМЖами, либо, наоборот, заведение, куда без сопровождения ОМОНа лучше не заходить. А то мигом «раком» сделают. Я, видишь ли, Надя, не героический парень, как ты, наверное, думаешь. И в том, и в другом случае данные водителя я вряд ли узнаю. Н-да, слабовата ваша техника. Я надеялся получить все, вплоть до содержания гемоглобина в крови и пробы на реакцию Вассермана.

– Погоди, я могу прокинуть машину по административной практике. Если ее хоть раз задерживали и составляли протокол о нарушении, данные водителя есть в компьютере.

Посиди, сейчас посмотрим.

Надя вновь повернулась к компьютеру.

– Ага, вот он, наш голубчик. Превышение скорости. А ты обижался на мою красавицу. Записывай.

Белкин взглянул на экран.

«Да, пожалуй, парень не успокоится, пока не перебьет всех».

Игорь Королев превратился в Игоря Стасова, взяв себе фамилию убитой в девяносто третьем году невесты.

* * *

Казанова стоял перед висящим на стене треснувшим зеркалом и, поворачиваясь в разные стороны, довольно бубнил:

– Классно! Представляете, сама связала. Мне еще ни одна женщина таких подарков не делала Петрович, как?

– Здорово.

– Глянь, видишь, вышивка на груди? Это картуш, египетский наворот. Внутри иероглифами вписано мое имя. А это – ключ, символ жизни. Круто, да? Ирка сама связала.

Костик радовался, как ребенок, еще раз повторив, что Ирка связала свитер сама.

– Я ей тоже что-нибудь подарю. Что ей подарить, а, мужики?

– Тоже что-нибудь свяжи.

– Я, кроме рук, ничего не вязал.

– Ну, купи тогда. Вон, в универмаге. Влетел Гончаров.

– Мужики, труба! Маньяка повязали!

– Точно?

– Точно! Я только что из отдела. Участковый зацепил. Почти с поличным. Тот снова на охоту вышел, опять со своей сучкой. Васька из-за собачки его и тормознул. А у того «перо» на кармане выкидное. Васька его на прицел и в отдел, к Музыканту. А Серега с помощью своей шкатулочки его и раскрутил! Знаете, кем оказался? Продавцом пива в ларьке. Так что с Портером немножко промахнулись.

– А с крышей как?

– Течет со всех щелей. С десяти лет на учете.

– И что поясняет?

– Очень стесняется девушек. Все никак не решался познакомиться. Постоит, помнется, а потом в обидку впадает. И за нож.

– Да, повезло, стеснительный наш еще долго мог стесняться.

– Ну, насчет везения это вопрос спорный. Васька, между прочим, уже второго маньяка берет. Он ведь мог и не тормозить этого собачника. На фига лишние хлопоты?

– Все равно прозаично. Безо всяких схем, чертежей, психологических анализов и глубоких теорий. Шел по улице и задержал. Не суперполицейский с «Магнумом» под мышкой, а обычный участковый. Как-то неинтересно.

– Там сейчас газетчики понаехали, телевидение. Завтра опять пурги нагонят. А Музыкант совсем с ума спятил. Вмазал стакан, заперся в кабинете и песни распевает!

Просекаете? Точно чокнутый!

– И что поет?

– Что-то на английском, кажется, «Битлов».

Белкин усмехнулся.

– Серега – счастливый человек. Просто многим не понять его счастья. Его счастье не купить ни за какие деньги.

Таничев кивнул Белкину:

– Володь, выйдем на минутку.

Белкин вышел вслед за Петровичем на улицу.

– Чего, Петрович?

Старший убойщик достал папиросу.

– Херово дело. Звонили из РУВД, на Казанову возбудили статью. Я не хочу ему говорить. Он сейчас тоже весь от счастья млеет, со своим свитером…

– Ну, блядство… Может, прекратят?

– Не знаю. Следачка нормальной теткой оказалась, она материал отказала, мол, все правомерно. Это в горпрокуратуре отменили, возбудили статью и дело себе оставили.

Следачке тоже вставили. Мол, вы обязаны бороться с преступниками, а не покрывать их.

И наши туда же. Но мне даже не из-за этой весточки «доброй» позвонили. Просят, чтоб я уговорил Казанову накатать рапорт на увольнение задним числом. За день до стрельбы.

Перестраховщики. Как у него в таком случае табельный ствол оказался? А, тоже что-нибудь придумают. Пошли они… Сами пускай уговаривают.

– Тьфу, – сплюнул Вовчик под ноги. – Казанова преступник. Совсем спятили. Так бы на бандитов дела возбуждали.

– Ничего не попишешь. Политика – дело грязное. Игрища на свежем воздухе.

– Что ему светит?

– Смотря какая установка. Я ничего не исключаю.

– Где справедливость, Петрович? Казанова скоро как червонец в ментуре. И что он нажил? Кишки распоротые да больное сердце. Молодой мужик, а ходит с пилюлями в кармане. Вон, суки молодые приходят, через год «тачки» да квартиры покупают, твари продажные, и здоровы, как кабаны… Ненавижу! Где справедливость, Петрович?

– Не знаю, Володя.

Белкин не успокаивался:

– Когда мои новые соседи узнали, что я мент, перестали со мной здороваться. Мне, конечно, плевать, переживу, но почему так?! Из-за этих продажных сук ментура превращается в помойку, в которую плюют все кому не лень! А на тех, кто пытается вытянуть ее из этой помойки, поборники законности возбуждают дела. Свои же просят уволиться, чтобы прикрыть задницу. Ненавижу!

Белкин саданул кулаком по кирпичной стене:

– Если что с Казановой будет, я этого губошлепа молодого сам прихлопну, как таракана.

– Ты только не лезь. Остынь. Чего воздух сотрясать впустую?

– Да я не сотрясаю. Обидно, бляха.

– Ладно, пошли, скажем как-нибудь. Может, действительно обойдется. – Таничев сделал глубокую затяжку.

Вовчик еще раз саданул по стене и двинулся вслед за старшим.

Глава 14

Вечером того же дня Белкин с Гончаровым стояли во дворе дома-колодца и рассматривали окна третьего этажа. Сам дом располагался на набережной Обводного, выходя окнами на канал. Свет в нужной квартире не горел. Это вовсе не означало, что хозяина нет дома, в город пришли «белые ночи».

Опера пытались заметить колебания штор, мелькание теней или другие признаки бытия. Парой часов раньше Вовчик побывал у соседей, малообщительных людей, по всей видимости, не любящих давать интервью для газеты об условиях жизни в старых кварталах. Хотя Белкин был предельно вежлив и предъявил свое удостоверение, обернутое в корочки с яркой надписью «Пресса».

Немного промахнулся с должностью. Оперуполномоченный газеты «Смена» звучит как-то настораживающе. Но главное он все-таки выудил Королев-Стасов действительно живет в квартире напротив. Появляется нерегулярно, потому что работает торговым агентом. «Такой же агент, как я журналист, – подумал Вовчик и откланялся. – Однако какой лопух, назвать гаишникам адрес. Хотя откуда ему знать про Надину „подружку“ с такой большой и хорошей памятью?»

Белкин позвонил в двери, решив ошибиться квартирой, если что. Но никто ему не открыл, и он уехал, чтобы попозже вернуться с Пашей.

– Там черного хода нет? – уточнил Гончаров. – Дом старый, буржуйский.

– Нет, я проверил. Плохо, он «тачку» свою здесь не оставляет. По крайней мере, соседи ни разу не видели. Придется пасти.

– Может, лучше зарядим кого? Чтоб цыкнули, когда придет?

– Если только моего Цыплакова. Остальных опасно. Сдадут.

– Давай в подъезд зайдем, а то отсвечиваем тут, как Онегин с Ленским.

Опера зашли в дом, поднялись на второй этаж. и сели на подоконник.

– Ну, и сколько мы тут торчать будем?

– Не знаю, – зло пробурчал Вовчик.

– Мой личный рекорд сидения на мусорном бачке в подъезде составляет двенадцать часов. Жаль, этот вид спорта не включен в Олимпийские игрища. Надо будет мэру закинуть удочку, у него ж в МОКе все схвачено. Пускай будет. Я стану Олимпийским чемпионом. Представляешь, попьем?

– Где это ты такие рекорды ставил?

– Еще в своем отделе. Тоже приехали в адрес к одному черному. У того двери бронированные, не очень-то выломаешь. Позвонились, он дома. «Давай, друг, открывай, милиция».

В принципе, он нам как свидетель был нужен. Правда, как важный свидетель. Но черные, сам знаешь, не очень разговорчивая публика, кроме «Мамой клянусь», ничего не выудишь. Ну, и этот давай выпендриваться. Ничего, мол, не знаю, двери не открою, боюсь, приходите утром. Часов в восемь. Что делать? Придем утром, он, естественно, не откроет, а потом насвистит, что ушел за пять минут до нас, хитрожопый.

Ну, ладно, думаем, обезьяна, ты – хитростью, а мы – упорством. Решили ждать, рисковать нельзя было. Телефончик ему, как водится, ножичком отключили и в почетный караул засели. Подъезд типа как здесь, не лучший вариант для засады. Кроме мусорного бачка никакой мебели. БОМЖи внизу, в подвале, жили, но мы к ним не пошли, они б за ночлег денег сняли немеряно.

Короче, до утра на одном бачке сидели, в цивильных костюмах. Перематюкались, злые, как собаки, в восемь звоним. Кукиш! Не открывает, притаился где-то в сортире, гадина.

С нами Серега Панкратов был, резкий парень, больше всех страдал. Прикидываем, как быть. Напротив пожарная часть. У черного четвертый этаж. Панкратов побежал договариваться.

Где-то через полчасика черный, довольный и гордый тем, что провел ментов, как детей, подходит к окошку с чашечкой кофе и сигаретой и видит неожиданную картинку.

Прямо к его окну приставлена пожарная лестница, и по этой лестнице ползет очаровательный парнишка с очумевшим личиком, что-то там говорящий на национальном диалекте и грозящий пальчиком, а если точнее, кулачком. А окошечки-то у нас не бронированные.

Мама! Бегом к двери: «Я сам, я сам, извините, звонка не расслышал, спал крепко, а можно на санкцию взглянуть?». Мы, как я говорил, не на обыск приехали, а поболтать. Но откуда бедняге знать, что у Панкратова на слово «санкция», произнесенное черным, весьма болезненная реакция? Особенно усугубленная вынужденной бессонницей.

Поэтическая, можно сказать, реакция – «Кулак в пятак». В общем, черный все нам поведал. Он, оказывается, всю жизнь ментов за лохов держал, потому и прокололся.

– Это все, конечно, замечательно, но сидеть на бачке до утра не в жилу. И пожарной части здесь поблизости нет. Да и знать бы наверняка, что он дома… Кроме того, ты улавливай разницу между ним и черным. На шалимовские презентации в «Невский палас» шушеру не приглашают. Лихо, однако, парнишка за полтора года приподнялся. Не всякий сумеет.

– Больше его нигде нельзя хапнуть? Может, он тут раз в месяц появляется?

– Есть какая-то «Ракушка», где его «тачка» подвешена. Я пробивал обычная коммерческая структура. Наверняка Шалим – «крыша».

– Так, может, прямо у Шалима и спросить, что за фраерок? У него ж прежде всего интерес.

– Я хочу сначала сам с парнишкой пошептаться. Поэтому и брать его надо по-тихому, без рекламы «Херши». А по-тихому и одного можно только здесь. Если дать ориентировку по городу, про нее через полчаса будут знать – все кто ни на есть, даже кошки подвальные. Хреново, время поджимает. Черт его знает, когда он тут нарисуется.

– А, тебе ж в отпуск скоро. Проставляться собираешься?

– Проставлюсь. Ладно, пойдем, поговорим с людьми. Вон, в той хате вроде ничего мужик живет, чекист по жизни, может, разрешит у себя посидеть пару деньков. И окна у него как раз по двор выходят, приготовиться успеем.

– Толку-то, Вовчик? У нас людей – ты да я. Сидеть в засаде – роскошь по нынешним временам. Тем более, скоро конец полугодия. Надо карточки из прокуратуры выбивать.

Занятие для настоящих мужей. Чак Норрис припух бы со своим карате.

– Поговорим с Музыкантом, еще кого-нибудь найдем. Люди – не проблема. Посвящать не будем. Их задача – хапнуть и доставить.

– Ну, тогда можно.

– Парень, кстати, резкий, бывший боксер, да и кто знает, что у него в башке. Очень уж необычная биография. Все, докуривай, пошли к мужику. Побольше пыли в глаза – и разрешит, никуда не денется. Главное, чтоб Игорек объявился.

* * *

– Держи, держи крепче, а то выпадет раньше времени. Давай быстрее.

– Тише! Чего орешь на весь дом? Все, я пошел. Жилет идиотский, под мышками жмет. А ты дистанцию держи, главное.

– Выдержу. Идет, идет, давай…

* * *

…Игорь закрыл машину, нажал на кнопочку сигнализации и устало направился к своему подъезду. Неделю его не было дома, он вернулся в город и мечтал сейчас только об одном – дотащиться бы до кровати и отоспаться, чтобы к утру быть свежим и бодрым.

Он не стал, по обыкновению, ставить машину на стоянку, решив бросить ее во дворе.

Перед выходом из тачки, он достал из миниатюрного тайника пистолет и переложил в карман. Дома тоже имелся тайник, сделанный им самим в толстом подоконнике. Так, на всякий случай.

Он зашел в тихий подъезд и начал восхождение по крутой лестнице старого дома.

Лифт давным-давно пришел в негодность, но даже когда он еще работал, Игорь предпочитал подниматься пешком.

Сверху спускался парень в мешковатой куртке с огромным тортом в руке. Парень придерживался за перила, потому что явно притупил свой вестибулярный аппарат изрядный дозой «Херши».

Игорь посторонился, прижимаясь к стене. «Скорее, скорее, пропускаю ведь».

Неуклюжий субъект все же зацепил его своим идиотским тортом, причем так неудачно, что веревка, стягивающая коробку, лопнула и кулинарный шедевр полетел под ноги.

Торт действительно был очень красивым. Игорю даже стало немного жаль парня, который, чуть не плача, присел на корточки и стал собирать разлетевшиеся по ступенькам кремовые цветы.

– Извини, мужик, но ты сам…

Он тоже присел, чтобы помочь. Хотя торт теперь можно было нести только в мусорный бачок.

Парень без перерыва бубнил под нос: «Во, бля, непруха…» – и рисковал покатиться по лестнице вслед за своим тортом.

Переляпавшись в креме, он полез в карман за платком. Игорь протянул руку за веревкой, но в эту секунду сильный толчок отбросил его – он даже не смог выпрямиться.

Локоть неуклюжего парня прижал шею к стене, а в переносицу уперся ствол пистолета.

Еще мгновение спустя кто-то слетел с третьего этажа, прижал коленом его руку к полу и защелкнул наручники.

– Мужики, вы чего?

– Тс-с! Производится экологически чистое задержание без выброса в атмосферу пороховых газов. Короче, милиция. Сплошное беззаконие.

– Ты извини, мужик, если что не так, – произнес второй. – Но береженого Бог бережет.

Лицом к стене, ноги врозь.

Игорь поднялся со ступенек. Наручники сковали запястья за спиной. Первый парень ловко ощупал его пиджак.

– О, какая штуковина. Смотри, Вовчик, ты как чувствовал. Давай-ка понятых, из любой квартиры.

Парень повертел в руках пистолет, затем снова положил его в карман Игоря.

– Ты пойми, старик, по закону надо с понятыми. Сейчас они подойдут, и мы изымем. Хорошо? А то ведь ты потом кричать будешь, что «пушку» тебе менты подсунули. Любите вы, коммерсанты, это дело. Ты, кстати, не дергайся, под «стволом» все ж. Боксер, значит? Я вот тоже люблю на виолончели поскрипеть иногда.

При чем здесь виолончель, Игорь не понял. Из квартиры вышли мужчина с женщиной, из-за их спин выглядывал второй парень.

– Чистая формальность, господа, чистая формальность. Пара минут, не больше. Давай, Серега.

Музыкант по-новой извлек пистолет, разрядил его, положил на ступеньки, туда же складировал ключи от машины и квартиры и бумажник.

– Остальное мелочевка. Действуйте, коллега.

Белкин достал свернутый листок, положил его на коробку с тортом и принялся писать акт изъятия пистолета.

– Вот здесь, пожалуйста, чирканите. Благодарю. Всем спасибо, съемки окончены.

Понятые ушли в квартиру.

– Парень, ничего, если мы на твоей «тачке» до отдела доедем, а? У нашей пропеллер полетел.

На улице Белкин шепнул Музыканту:

– Ты что, с тортом поаккуратнее не мог? Будь наш, черт с ним. А то ж хозяйский, мужик нас больше никогда к себе не пустит.

– А ты что, собираешься сюда возвращаться? Ха-ха. Давай ключи, да сваливаем. Дверь захлопнул?

– Да.

– Ну и все. Едем. Я и так целый день потерял.

– Почему потерял? Как раз сегодняшний день я бы не назвал потерянным. Он очень находчивый. Каламбур-с…

Глава 15

– Ты что, думаешь, я тебя колю? Мне это не очень-то надо, Игорь. Я если и не знаю чего, так это только деталей. Я честно говорю, что «мокруху» Мотылевского нам тебе никогда не вменить, если ты про нее сам не расскажешь. Такие убийства процессуальным порядком не раскрываются. Но иногда это и не требуется. Я свою задачу выполнил на все сто. А вот твой грандиозный замысел поставлен под угрозу срыва.

– У меня нет никакого замысла.

– Я понимаю, ты человек судимый, грамотный. Весьма решительный и достаточно хитрый. Но никогда нельзя быть до конца уверенным в собственных силах, потому что ты живешь не среди сказочных героев-лилипутов, а среди таких же решительных и грамотных людей. И вот тебе два варианта.

– Опять два варианта? Мне уже как-то предлагали два варианта.

– Но тебе их все ж предложили? Ты мог выбрать любой. Выбрал? Сиди, кури. Я не знаю, кто и что там тебе предлагал, у нас сейчас свои «терки».

К слову сказать, я тот самый опер, К которому приходил твой «папа» Шалимов.

Игорь резко взглянул на Белкина.

– Да, именно я. Ты, наверное, уже понял, про какие два варианта я тебе толкую? Понял, понял. Шалим, к примеру, не знает про историю с твоей погибшей семьей, извини, если затронул больную тему. Шалим ничего не знает про вот эту расчесочку, изъятую с понятыми из квартиры некоего Рашидова. Шалим даже не подозревает, из-за чего весь сыр-бор. Он смотрит на ситуацию со своей колокольни. Откуда видны только долги, денежные заморочки и конкуренты, постоянно стоящие на его светлом пути. Но никак не это.

И как ты, возможно, знаешь, Борис Сергеевич предложил мне энную сумму, если я смогу намекнуть на причину гибели его бывшего товарища Мотылевского. Я, пожалуй, смогу неплохо приподняться. Как думаешь?

– Мне все равно.

– Врешь, Игорек, врешь. Не для того ты рисковал всем, что у тебя осталось, чтобы сейчас все так просто отдать. А посему ты очень хочешь услышать мои два варианта. Так вот, вариант первый. Ты, естественно, остаешься у нас, не фиг было «пушку» таскать, а я сегодня звоню Борису Сергеевичу и довожу до его авторитетного сведения изложенные тебе только что факты. Думаю, что его удивление, как и благодарность, не будет иметь границ. Дальнейшие события меня мало интересуют. Ты попадешь снова на Нары и, проснувшись однажды, поймешь, что был не прав. Потому что проснешься мертвым.

Таких вещичек, как это ни жаль, не прощают. А потом все помирятся и продолжат свою деятельность на благо великой Родины. Ну, и на свое благо, конечно.

Вариант второй. Ты тоже остаешься у нас, извини, вынужден повториться, не фиг было «пушку» таскать, рассказываешь мне то, чего я еще не знаю, и спокойно садишься за ношение огнестрельного оружия. спокойно. Шалим не узнает от меня ничего. От меня. За других не ручаюсь.

– Зачем в таком случае вам это надо?

– А потому, что я опер. Это моя работа – знать все. Тебе, может, не понять этого, да и не надо ничего понимать. И второе… Я не хочу быть гуттаперчевым мальчиком на чужой жердочке. А меня попытались сделать таковым. Ты же сам знаешь это.

Вот такие делишки, старый. Верить, не верить – дело твое. Ты не в «Блеф-клубе», банан не получишь. Времени на раздумья у тебя нет. В этот кабинет ты больше не вернешься.

Игорь играл желваками, уставившись в пол.

– Хорошо, я расскажу вам. Но не потому, что выбрал один из ваших липовых вариантов, я все равно вам не верю. И не потому, что боюсь Шалима. Он уже ничего не сможет изменить. Я хочу, чтобы хоть кто-то знал, почему завтра они начнут убивать друг друга.

Белкин взглянул на календарик под стеклом. Завтра срок, о котором говорил Шалимов.

– И их уже не остановите ни вы, ни кто-либо другой! Вам уже не остановить их. Я их знаю!

И все будет происходить на ваших глазах!

Они будут думать, что стреляются из-за своих поганых баксов, «Мерседесов», из-за своих чванливых авторитетов, из-за крикливых глоток и дешевых понтов! Начав стрельбу, они не остановятся, пока не перебьют друг друга до последнего человека… И никогда не узнают, что все происходит из-за вот этой маленькой девочки…

Игорь руками, сцепленными «браслетами», резко рванул за нагрудный карман пиджака и, оторвав его, достал фотографию. Желтый, потрескавшийся клочок бумаги со следами чернильного штампа.

– Это она? – зачем-то спросил Белкин, прекрасно зная, кто запечатлен на снимке.

– Да.

Он подержал фотографию в руках и положил на стол.

– Ты знаешь, кто… Кто убил их?

Игорь опустил взгляд и отрицательно покачал головой:

– Я не смог узнать. И решил…

– Уничтожить всех, – закончил Белкин.

– Да.

– В том числе и невиновных?

– А там нет невиновных! Невиновным там нечего делать!

– Почему ты решил, что убийство связано с расселением твоего дома?

– Я узнал, не сразу, правда… Сначала думал, что это грабеж. Родители писали мне, что им угрожают, но я не мог поверить, что их убьют из-за этого!

– Ты долго сидел. Критерии сдвинулись, планка опустилась очень низко.

– Я хотел уехать в Саратов, к Аниным родителям. У них квартира, меня бы пустили. Так, хотя бы без прописки. Найти убийц я не помышлял, это ведь просто нереально…

Однажды я встретил одного человека. Очень серьезного человека, но я уверен, ни вы, ни РУОП про него ничего не знаете. Может, конечно, и знаете, но как про карманника, да и то бывшего.

Мы встречались всего один раз, но он вспомнил меня. Я рассказал ему все, я рыдал, а он молчал и слушал. Через неделю он нашел меня и подтвердил, что убийство связано с домом. Он мог добыть эти сведения, но я все равно не верил. Тогда он предложил мне остаться в городе и убедиться во всем самому, а заодно попытаться вычислить убийц. Я согласился. Он помог мне подняться. Через полгода я уже входил в совет директоров.

Они сами себя так называют. Шалим и верхушка его команды.

Никаких фирм, решивших открыть в нашем доме центр элитного отдыха, не было и в помине. Я имею в виду, настоящих коммерческих фирм. Липовые, конечно, существовали. Это Мотыля с Шалимом затея. У Шалима были хорошие связи в КУГИ и исполкоме, у Мотыля – «бабки». Единственное неудобство надо было провернуть все очень быстро. Один из соседних домов действительно шел под расселение. Но вместо него пошел наш. В конечном итоге, все решают деньги и страх…

Быстро у них не получилось из-за моей семьи. Это отец виноват. Он не понимал, наверное, с кем связался…

Вечером накануне убийства Мотыль с Шалимом квасили в кабаке. По-пьяни начали «базар», что из-за каких-то хроников-ветеранов встало их грандиозное детище. «Братвы»

Было ползала, многие слышали этот «базар». Ни Шалим, ни Мотыль не давали команды.

Какая-то сука решила подсуетиться перед «папами»… Утром родителей и Анечку нашли…

Когда я узнал это, Мотыль с Шалимом уже находились в «путках». Я не смог найти убийц. Я даже не смог выяснить, к кому они отошли – к Шалиму или к Мотылю.

Спрашивать открыто было нельзя. У Шалима все стучат друг на друга. Он осторожный жук.

– Это правда, что он метит в депутаты?

– Да, правда. Когда закончилось строительство, Шалим с Мотылем снова перехлестнулись. Каждый хотел урвать кусок пожирнее. Я тоже ездил на «стрелки». До стрельбы пока не доходило.

– Кто убил Мотыля? Кто исполнитель?

– Какая вам разница? Заказ сделал я. Я не буду скрывать сейчас, потому что через секунду смогу отказаться.

– Звонил ему тоже ты?

– Я. Самый простой способ войти к человеку в доверие – это сказать ему правду. Я сказал, что хочу продать информацию о готовящемся на него покушении. Ему же необходимо до нашей встречи молчать, потому что я сильно рискую – кругом одни стукачи, – а на мои вопросы отвечать односложно. Он согласился. Я спросил, есть ли у него квартира по такому-то адресу, тем самым убедив, что действительно кое-что знаю.

Потом я сказал, чтобы он приехал на эту квартиру и ждал моего звонка. Только один.

Если я увижу, что он не один, то на связь не выйду. Он опять согласился. Через некоторое время я должен был прийти и все ему рассказать.

– Как ты узнал адрес?

– Это не самое сложное. Пару дней поездил за Мотылем на машине-«такси», которую одолжил у своего приятеля.

– Ах, да, ты ж таксист.

– Адрес я пробил давно, где-то за месяц до убийства. Себе алиби я обеспечил, весь вечер находясь с Шалимом. У него не возникло никаких подозрений на мой счет. Как грохнули Мотылевского, вы, наверное, знаете. Его ждали в подъезде, а когда он открыл квартиру…

– Убийство лидера такого ранга стоит дорого. Игорь усмехнулся:

– Вы считаете? Оно стоит гораздо дешевле жизни моих близких. Шалим заменьжевался, когда ему сделали предъяву. Очень заменьжевался. Причина убийства слишком очевидна, что бы он там ни лепетал. Но эта хитрая бестия нашла способ выкрутиться. Он пришел к вам, перед этим заставив Таблетку взять на себя Мотылевского.

– Ну ничего ж себе! Что значит «заставил»? Неужели Таблетка не понимал, что, как только сделает признание, он обречен на экскурсию в городской крематорий.

– У него не было выбора. За Таблеткой два трупа в области. Шалимов же предложил выбор: либо он сдает его ментам и «стенка» обеспечена, либо тот рискует и получает за это десять тысяч. Таблетка выбрал второе. Правда, он попытался сдернуть, за что получил от шалимовских «быков». Про комбинацию знали всего четверо – сам Шалим, два его зама и я. Я узнал все от того, обвешанного цепями, от Дениса. Попарился с ним в баньке. Он лох, хоть и высоко стоит. Не знаю, зачем Шалим его держит. Вы-то поняли, зачем они к вам приходили?

– Понял.

– Таблетка плотно сидел на игле…

– Ты сам его?

– Да. Вы же нашли расческу. Хотя для суда это тоже не доказуха. Я потом вспоминал, где мог ее потерять. Я приехал к Рашидову, когда он ждал вас. С порога вырубил. Есть навыки. Затащил в комнату, посадил в кресло и уколол чем надо.

– «Херши-колой»?

– Да, в усиленном варианте. Пока этого кабана ворочал, тогда, наверное, расческу и выронил. Шалим опять ничего не прочухал. Подъезд Рашидова пасли шалимовские хлопцы, чердак был закрыт на крепкий замок. Правда, после первого силового предупреждения Таблетка никуда бы не сорвался. А что касается замка, то накануне я поменял его на аналогичный, только собственный… Пришлось поработать слесарем. Вот, собственно, и все. Оставшееся время мы дружно искали убийц Славы Мотылевского.

– Ты постоянно жил на Обводном?

– Да.

– А где ты был эту неделю?

– Ездил в Саратов. У Ани скоро день рождения, я навещал ее стариков.

– Откуда «ствол»?

– Ну, это уж совсем мелочи. Я, кстати, не буду от него отказываться. Срок там – тьфу, отсижу, если что. Пережду огонь. Чтоб потом добить тех, кто выживет.

Последние слова Игорь произнес с нескрываемой злобой.

– Неужели ты серьезно рассчитываешь, что будет нанесен ответный удар? Неужели Мотылевские бойцы совсем без головы, чтобы начинать войну? Предъява предъявой, а стрельба стрельбой.

– Ответный удар будет нанесен. Завтра. А словами они не бросаются. Это не по понятиям. Достал «ствол» – стреляй!

Произнеся это, Игорь посмотрел на Белкина, как победивший гладиатор смотрит на поверженного противника – с гордостью и осознанием того, что он наверху.

– Ответный удар будет нанесен… А потом! Ха-ха-ха!..

С Игорем неожиданно случился приступ истерического хохота. Белкин не удивился. Он стукнул кулаком в стену, и через секунду в маленький кабинет зашел Гончаров.

– Паш, давай-ка его на жердочку.

Королева пересадили на другой стул и пристегнули одной рукой к батарее. Игорь продолжал смеяться.

– Что, с головушкой худо? – спросил Гончаров, когда они с Белкиным перешли в другой кабинет.

– Да, тут, пожалуй, можно стать пациентом врачей узкой специализации.

Вовчик сел за стол и самому себе прошептал:

– А все-таки он принял мой второй вариант.

Затем он сунул руку в потайной карман и достал портативный диктофон, взятый напрокат у экспертов. Прокрутив ленту, он немного послушал и задумчиво произнес:

– Действительно, все записалось.

– Что будем с ним делать, Вовчик?

– Звони местным, пускай забирают и лепят двести восемнадцатую. Бутылку только с них стряси.

– Это само собой. А этот-то сказал что-нибудь?

– Пусто, как в трюме списанного танкера. Зря пасли. Обидно, столько времени ухлопали.

– Ну, не без этого. – Паша стал накручивать диск.

Белкин переложил диктофон на стол.

Почему он засмеялся? А его торжествующий взгляд? «Ответный удар будет нанесен.

Будет». И после смех. Черт, неужели он… Ну, конечно. Бесспорно. Он сам заказал убийство Шалимова. Завтра. Точно в срок. А потом…

Вовчик извлек кассету. Доказательство. То, что может предотвратить бойню. Время еще есть. Ее надо просто дать послушать. Черт, тогда Королев труп. Тьфу!

Он сделал из бумаги небольшой конверт, Вложил туда кассету и заклеил.

Как быть-то?

Появился Казанова, еще не уволенный и не посаженный, но под статьей. Потому что над своим столом он повесил табличку с надписью «Статья». Любому постороннему сразу становилось ясно, что Костик «сидит под статьей».

Он сел под «Статью» и расстегнул куртку.

– Хотите новость, мужики?

– Ну?

– Помните того чувачка, что по собакам стрелял?

– Ну?

– Вчера суд отпустил его под залог в связи со слабым здоровьем.

– Не может быть, – удивленно произнес Белкин – Откуда у него залог? Там, в хате, кроме драной тахты ничего не было.

– Кто-то внес. Он, между прочим, на весь двор кричит, сколько заплатили за освобождение и какой срок ему обещает адвокат. Есть у меня в том дворе человечек.

– Ну, и какой же? Срок какой?

– Два года.

– Два года за убийство?!

– Два года за неосторожное убийство. А внес «бабки» понятно кто. Ты ж сам говорил, что он шалимовский боец.

– Погоди, за ним же разбой в каком-то районе. С раненным «терпилой».

– Ты меня, Белкин, удивляешь. Разбой же прошлогодний, «палку» за раскрытие все равно не срубить, зачем же ездить колоть, время тратить? За этот год уже насыпалось…

Ты бы, что ли, поехал?

Вовчик запрокинул голову и уставился остекленевшими глазами в потолок, разбитый молниями-трещинами.

…Бабушка, ну где же мама? Нам завтра в восемь вставать, везти Симбу на прививку…

Бабушка, ну где же мама, ну где же мама… Бабушка…

Белкин резко сунул руку в стол, после чего поднялся.

– Мужики, я через полчаса. Этого сдайте.

Вовчик выскочил из кабинета.

Минут через сорок он вернулся и, не произнеся ни слова, достал из-под стекла визитку Шалимова. После набрал номер.

– Борис Сергеевич? Здравствуйте, некто Белкин, если не забыли. Я сделал то, о чем вы просили. Пускай завтра, в семь утра, ваш человек подъедет на Балтийский вокзал и заберет из ячейки номер сорок восемь камеры хранения то, что там будет лежать. Код А321. Легко запомнить. Ровно в семь утра.

Я надеюсь, это оградит вас от возможных разборок. Если вы будете удовлетворены, положите после в ту же ячейку деньги, обещанные на ремонт нашего помещения. До свидания.

Вовчик устало сел на стул и повесил трубку.

– Слышь, Вовик, а по-моему, ты нам не все рассказываешь. Так нечестно.

– Я ведь, как и ты, Гончар, с каждым днем умнею. Тоже хочу ролики придумывать.

Поэтому извини. Может, это и нечестно, зато надежно. Сами потом спасибо скажете, что ничего не знали. Все, погнали по домам. Я дрыхнуть хочу. Устал.

Глава 16

– Казанова, тише ты. Дай послушать – Гончаров повернул ручку старенького радиоприемника, висевшего на стенке.

– Продолжаем криминальную хронику. Сегодня в девять утра при выходе из подъезда своего дома выстрелом в голову был убит известный бизнесмен и общественный деятель Борис Шалимов. Многочисленная охрана бизнесмена оказалась бессильна перед несомненно профессиональным наемным убийцей. Выстрел был произведен с дальнего расстояния, по всей видимости, с крыши или чердака расположенного напротив дома.

Убийца хорошо знал распорядок дня погибшего, что говорит о тщательной подготовке преступления. Прибывшие на место происшествия сотрудники правоохранительных органов не выдвинули никаких версий трагедии. Возбуждено уголовное дело, ведется расследование.

– Так, господа, мы, кажется, остались без ремонта. Белкин, подозреваю, твоих грязных рук дело. Еще раз случится такой казус, пойдешь в угол на полдня. Слышал, правоохранительные органы не могут выдвинуть ни одной версий. Бардак!

– Просто стесняются называть бандита бандитом, добавил Казанцев.

– Он ничего не понял, – негромко произн„с Белкин. – Но это не наша вина.

Он вытащил из стола очередной чистый листок и написал привычное:

«Секретно. Экземпляр номер… Принял Белкин.

Место встречи обусловлено.

Агент Цыплаков. Дата.

Источник сообщает, что, выполняя полученное задание, он встретился с бандитским авторитетом Шалимовым на Балтийском вокзале и предупредил о готовящемся на него покушении.

Однако Шалимов воспринял предупреждение как глупую шутку и не принял соответствующих мер.

Задание. Не давалось в связи с окончанием разработки».

Вовчик положил перед собой еще один лист.

«Секретно. Рапорт.

В связи с переездом агента Цыплакова на новое место жительства в другой регион страны предлагаю дальнейшую связь с ним прекратить.

Старший оперуполномоченный отделения по раскрытию убийств, старший лейтенант милиций Белкин В. В.

Подпись. Дата».

Спрятав бумаги, Белкин извлек из стола диктофон, перемотал пленку назад и включил воспроизведение.

Из динамика раздалось шипение.

– Действительно, все отстиралось… Предполагаю, господа, что раскрываемость убийств в ближайшем будущем немножко упадет. Что делать? Многие не хотят жить мирно. А как говорил один мой знакомый американский корешок по фамилии Рэмбо, «Они хотели войны – они получат войну». Не убивай, и не убит будешь. Правда, вот это кто-то другой говорил.

Так что запасайтесь бумагой, господа, работы предстоит много. Ох!.. А я немного отдохну. Согласно графику.

– Володя, ты помнишь, что за тобой должок?

– Я все материалы сдал. Не придирайся, Петрович.

– А как насчет вербовочки? Пора бы тебе поискать кандидата. Цыплакова-то ты, кажется, списывать собрался. А то пролетишь с летним отпуском.

– Петрович, я ж сегодня последний день. После отпуска займусь.

Таничев развел руками:

– В отпуск идешь ты, а не я. Ты и отпускное будешь подписывать у начальства…

Белкин опять уставился в потолок и еще раз горестно охнул.

За окнами районного медицинского вытрезвителя бушевал солнечный июнь…

ЭПИЛОГ

Белкин стоял перед прилавком универмага «Детский мир».

– Девушка, покажите, пожалуйста, вон того заводного петушка. Да, да, красненького.

Ага, отлично. Вы не знаете, он хорошо стучит?

– Сейчас заведем, посмотрим.

Девушка несколько раз повернула ключик и поставила петушка на стеклянный прилавок. Петушок запрыгал, барабаня своим клювиком.

– Он очень хорошо стучит. Заверните. Да, и еще вон ту пачку бумаги. Которая потолще.

Выйдя из универмага, Вовчик достал петушка из кармана и, оглянувшись по сторонам, произнес:

– Поздравляю вас, агент Петухов. Вы приняты на связь в отделение по раскрытию умышленных убийств. Надеюсь, мы сработаемся. А сейчас первое боевое задание. Тут недавно одного авторитета уложили, некоего Мотылевского. Надо бы подсобрать информацию, а то у нас ни одной рабочей версии. Ведь методсовет скоро. Действуйте.

Вернув игрушку на прежнее место и переложив пачку бумаги в другую руку, Белкин усмехнулся и, шаркая своими старенькими кроссовками, направился к ближайшему киоску покупать «Спорт-экспресс».

Примечания

1

Возможно, имеется в виду улица Цвиллинга в городе Челябинске, названная в честь революционера Самуила Моисеевича Цвиллинга. – Здесь и далее все примечания выполнены редактором fb2-версии книги.

(обратно)

2

Мга – посёлок городского типа в Ленинградской области.

(обратно)

3

Возможно, имеется в виду мухомор.

(обратно)

4

Игры доброй воли – международные спортивные соревнования. В 1994 году они прошли в Санкт-Петербурге, в них приняли участие 2 тысячи спортсменов из 75 стран.

(обратно)

5

На Гражданскую улицу.

(обратно)

6

Оперативно-поисковое дело.

(обратно)

7

Удостоверение (от нем. Ausweis).

(обратно)

8

В Инспекции по делам несовершеннолетних.

(обратно)

9

Олег Романцев в 1994–1996 годах был главным тренером сборной России по футболу.

(обратно)

Оглавление

Рикошет

Высокое напряжение

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

  ГЛАВА 13

Инферно

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

Полное блюдце секретов

  ПРОЛОГ

  ЧАСТЬ 1

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

  ЧАСТЬ 2

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

  ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg