«Казнь по кругу»

Казнь по кругу (fb2) - Казнь по кругу (Милиционер Смирнов) 1521K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анатолий Яковлевич Степанов

1

Двое с деревянных мостков ловили рыбу. Не на спиннинг какой-нибудь там иностранный — удочками. Да и те не покупные: прутья орешника с поплавками из бутылочных пробок и полой основы гусиного пера. Поплавки лежали на гладкой воде, двое с туповатым вниманием, не отрываясь, смотрели на них. Вечерний клев: затихший ветер, низкое солнце, багряные отсветы на воде, оглушающая тишина огромного водохранилища.

От берега подтянулись к мосткам округлые тени близких деревьев и незаметно прикрыли рыболовов. Один из них — старенький, — в тренировочных портках, закатанных до колен, в линялой тельняшке, от такого удовольствия резво поболтал свесившимися с мостков ногами с хилыми голубоватыми ступнями и освобожденно снял с себя мятую соломенную шляпенку-хрущевку. И тут у него клюнуло: поплавок резко вздрогнул и сразу же пошел под воду. Старенький стремительно и жестко подсек, и окунек размером в ладонь, мощно извиваясь, засверкал в лучах уходившего солнышка металлическим — неживым — блеском. Старенький отцепил от столбика кукан и сквозь жабры, через пасть насадил на него вновь прибывшего. К сонным уже сотоварищам. Кукан был опять опущен в воду, свежий окунек пару раз дернулся в родной воде, но сил не было. И он задремал тоже.

Второй рыболов, покосившись на добычу старца и в безнадеге уставившись на свой поплавок, тихо заныл на мотив колыбельной:

— Как у Левы-Левочки ни одной поклевочки…

Старенький, сияя, глянул на напарника и укорил:

— Такой молодой и здоровый, а ничего не можешь!

Молодой и здоровый был молодым только по представлениям старенького. Где-то около сорока пяти. А что здоровый, так это точно: под метр девяносто, на широких костях мышц килограммов восемьдесят, но и жирку сверху для гладкости хватало. В кожаных шортах, в фирменной футболке «Хьюстон рокитс», в каскетке того же клуба, он на могучих ногах стоял на подмостках, как грустный памятник на пьедестале. Памятник обиженно откликнулся:

— Кое-что могу!

— Можешь, можешь, — успокоил его старенький. — Именно кое-что. А рыбку ловить не можешь!

— На хрена мне ваша рыбка! — искренне признался условно молодой, бросил удилище на помост, сам уселся рядом. Теперь он напоминал изображение древнеегипетского писца.

— Говорить хочешь, — догадался старенький.

— Договариваться, — поправил молодой. — Окончательно.

— Опасаюсь пока.

— Пока опасаться будете, нас сожрут и косточки выплюнут.

— Страшнее кошки зверя нет? — подначивая, спросил старенький.

— Нет. Чего вы опасаетесь?

— Не люблю я хитроумных ходов и сложных комбинаций. Проще надо, по-нашему, по-деревенски.

— Проще — это из пулеметов и базук по дверям и окнам?

— Хотя бы, — признался старенький и добавил мечтательно: — И всех до одного. Под корень.

— По-простому баш на баш получается. Мы с базукой, и они с базукой. А как они нас? Всех до одного и под корень?

— То-то и оно, — страдальчески согласился старенький.

На верху лестницы, ведущей к мосткам, раздались звуки шагов. Они подняли головы. По лестнице спускался элегантный молодец в белом смокинге. Холуй. Остановился на последней ступеньке и виновато сообщил ласковым голосом:

— Зовут.

— Вот втроем и решим окончательно, — страшно обрадовался старенький, надел шляпу-хрушевку и полез вверх по лестнице, приказав холую: — Удочки и рыбу забери.

Условно молодой последовал за ним и все бурчал, бурчал на ходу:

— Совковый начальничек он и есть совковый начальничек: только бы на себя ответственность не брать.

— Лева, не груби, — посоветовал старенький. Двадцать ступенек были для него нелегки: он порывисто, с вьюжными завываниями дышал, что не мешало ему с неизбывной нежностью рассматривать открывшееся перед ними изящное и добротное здание, стоявшее на самом верху покатого обширного луга, засеянного английской многолетней пронзительно-зеленой травой. Неплохой такой домик, чуть поболе дома Пашкова.

— Хорош! — отдышавшись, в который раз восхитился старенький.

— Хорош, — согласился Лева, но с оговоркой: — Но чересчур заметен. Это не нужно.

— Таким и должен быть пансионат для работников нашей системы.

— Система! — передразнил Лева. — Никак не отвыкнете от терминологии далеких-далеких лет. Не системы — консорциума.

— Консорциума так консорциума.

— Решаться надо, — грубо напомнил Лева. — А то придется расстаться с пансионатом для работников консорциума, единственным хозяином которого являетесь вы. И всего прочего тоже.

— Не торопи, не торопи, Лева! — взмолился старенький.

2

Приятный молодой человек (по-настоящему молодой), по одежде судя то ли спортсмен, то ли рэкетир, то ли торговец из палатки, вошел в парк «Сокольники» через главный вход. Замечательный парк! У ближайшего киоска молодой человек выпил две банки пива. Не спеша, чтобы осмотреться. В малолюдье начала дня вроде бы ничего не беспокоило. Выпил банку и у следующей палатки, а потом пошел гулять по аллеям. Замечательный парк! Нет лучше места, где можно тщательно провериться и оторваться с концами.

Обойдя слева выставочный комплекс, он вошел в достаточно дикую рощицу между вторым и третьим просеком. Тут-то он и побегал от одних пышных кустиков к другим. Вроде порядок. Мигом преодолев Поперечный просек, он углубился в совсем уж неупорядоченный лесок и малоизвестной кому тропкой выбрался к дырке в ограде. Осмотрелся как следует еще раз и побрел леском, параллельно дороге, ведущей к железнодорожной станции «Маленковская».

Пройдя подземный переход, миновав железнодорожные пути, спортсмен-рэкетир-торговец резко свернул налево и вскоре зашагал бесконечным проулком меж сплошных бетонных гаражей, сильно смахивавших на тюремные камеры.

У номера 364 остановился и в последний раз проверился. Бесконечная щель в оба конца была пуста. Ни души. Он потянул створку железных ворот и, не раскрывая их до конца, проскользнул в гараж. Машины в гараже не было. А стоял дачный алюминиевый стол и два стула, на одном из которых сидел под желто горевшей голой лампочкой еще один молодой человек в похожем прикиде и вообще похожий на пришедшего. Только масти другой. Светлее. Шатен.

— Опаздываешь, — строго заметил шатен и рассмеялся, добавив: — Уже сорок минут душа горит!

Было отчего гореть душе: на шатком столике и литруха «Смирновской», и кирпичик «Джима Бима», и водичка такая, и водичка сякая, а также царская закусь из самого лучшего рыбного и мясного. Но, конечно же, конфликт формы и содержания. Варварская мужская рука вместо хрусталя предложила пластмассовые стаканчики, а изысканный фарфор заменяла вощеная бумага.

Пришедший брюнет с удовольствием оглядел стол, но ответил с формальным неудовольствием:

— Нам сейчас надираться опасно.

— Надираться всегда опасно, — уточнил шатен. — А выпить, и хорошо выпить, нам сам Бог велел. Дело-то к концу.

— К концу, но не кончено. — Брюнет, вяло возражая, уселся на второй стул и, любовно склоняя каждую бутылку, внимательно читал, что написано на их этикетках. — С чего начнем?

— Со «Смирновской», — решил шатен, — и лососинкой посолонимся.

Брюнет отвинтил голову литрухе и разлил по ребристо-белым невесомым стаканчикам до краев. С выпуклым мениском. Не чокаясь (пластмассой-то чокаться!) и не уронив ни капли, в ожидательном безмолвии выпили и закусили лососиной — посолонились.

— Сразу же по второй, а потом повременим слегка, — внес предложение шатен. Брюнет подтвердил свое согласие действием — тотчас и налил по второй. После второй закусили более сознательно: и ветчинка с хлебушком в ход пошла, и огурчики под зубами захрустели, и рыбка уже ощущалась не как просто солененькое, а как изысканно вкусное.

Бумажные салфетки шатен приволок-таки. Утершись нежным, как бы порхающим импортным малым полотнищем, брюнет, глубоко вздохнув, признался:

— Приятственно.

— Во всех отношениях, — подтвердил шатен. — Теперь и о делах наших с тобой поговорить можно.

— Наши дела — разные. — Брюнет любил уточнять.

— Зато жизнь одинаковая.

— Что верно, то верно. Держишься еще?

— Держусь. Только вот за что — не знаю.

— Держась за жопу, как за ручку от трамвая, он говорил: пошире ножки, Рая! — вдруг очень точно, хорошим тенором спел из блатной классики брюнет. Шатен не удивился, только предостерег:

— Пой, если хочешь. Только негромко.

— За слово зацепился, — объяснил свой короткий вокальный кульбит брюнет. — Так зачем все-таки звал?

— Я же сказал: о делах поговорить, — уже раздраженно повторил шатен.

— Нет у нас с тобой общих дел.

— Но обмениваться информацией мы с тобой должны? — пер шатен.

— Должны. Только той, от которой зависит наша с тобой безопасность.

Шатен тоскливо улыбнулся и объяснил несмышленышу:

— Наша с тобой безопасность зависит от любой информации.

— Ты, как всегда, прав, — брюнет откинулся на хлипкую алюминиево-брезентовую спинку стула, спросил: — У тебя-то как?

— Тихо пока. Но, судя по отдельным деталям, не спеша готовимся.

— И мы, — признался брюнет.

— Собрал что-нибудь?

— Кое-что. — Брюнет непроизвольно ладонью правой руки дотронулся до сердца. А может, до внутреннего кармана своей кожаной куртки.

— Выпьем еще? — спросил шатен.

— Пожалуй, — решил брюнет. — Немного бурбона с содовой.

— Ишь ты, кемеровский гурман и эстет! Бурбон с содовой! Во-первых, не бурбон, а бербон, а во-вторых, с содовой пьют ирландский и шотландский виски. А кентуккийский хорош и так, просто с запивом.

— Ну, тебе лучше знать, столичный ухарь.

И «Джим Бим» лишился головы. Смакуя, употребили и этот напиток. Шатен пожалел:

— Отбили водкой-то истинные вкусовые ощущения бербона!

— Вкусовые ощущения отбили! — передразнил брюнет. — Не яйца же!

— Не беспокойся, еще отобьют! — пообещал шатен.

— Так зачем все же позвал? Прямо, без притопов и прихлопов говори.

Шатен обеими руками растер свое миловидное личико, хлебнул «швепсы-соды» полный стакан и заговорил размышляюще:

— Мы с тобой пешки, браток. В шахматной партии для преимуществ в позиции весьма часто жертвуется качество. Могучую ладью отдают за коня и пешку. Как бы нам с тобой в этом размене съеденными пешками не оказаться.

— Не мы, а кто-то из нас. Один, — поправил его брюнет и вдруг негромко и страшно приказал: — Руки за голову!

Неизвестно откуда выпрыгнувший браунинг черным зрачком уставился в правый глаз шатена. Шатен послушно сложил ладони на затылке — будто потягушеньки собрался делать. Брюнет за грудки поставил его на ноги и, не опуская браунинга, подробно и умело обшмонал. Пустой шатен был, совсем пустой. Даже без ножа. Ничего не говоря, брюнет вернулся на свое место, Шатен тоже присел. Спросил почти своим голосом:

— Ты зачем это сделал?

— Потому что я тебя боюсь. Вертишься, загадками говоришь. В последний раз спрашиваю: зачем звал? — Брюнет неспешно засунул браунинг за поясной ремень.

Шатен налил себе одному полстакана «Джима Бима» и выпил его разом. Без разговоров об особенности употребления этого продукта. Не закусил, не запил, ладошку понюхал. Сказал наконец главное:

— Линять нам с тобой надо, пока не поздно.

— Линять нам с тобой некуда. Если захотят, всюду достанут.

— Я ксивы подходящие могу спроворить, и за бугор. Зелени-то кой-какой подкопил?

— Какая это зелень!

— Тысчонок-то пятьдесят имеется?

— Ну, прогуляю я их там, а дальше что?

— Не боись, у меня там кое-что привязано.

— Так то у тебя!

— Могу в долю взять. Или на службу. Как хочешь?

— Зачем тебе я? Особенно там.

— Нам с тобой ссориться не с руки. Друг друга за яйца держим. Ты меня предаешь — я тебя сдаю. И наоборот. А потому и будем мы — не разлей вода. Друзья до гроба.

— На черную работу меня уговариваешь?

— На черную.

— Тогда посошок на дорожку, — брюнет разлил по стаканчикам, гулко поставил бутылку «Джима Бима» на стол и спросил впроброс, между прочим, так, для сведения: — Когда уходить будем?

— По очереди. Во всяком случае, в ближайшее время ты. — Шатен вместе со стулом откинулся к стенке и, не по принуждению теперь, вытянув руки вверх, сладострастно потянулся и признался: — А ты меня напугал!

На крючке, прибитом к стене, под рабочей телогрейкой висел «магнум» с глушителем. Правая рука шатена привычно ухватила рукоятку…

Брюнет успел осознать надвигающуюся смерть, но предпринять что-нибудь уже не смог: рука еще тянулась к браунингу за поясом, когда во лбу у него объявилась маленькая аккуратная дырка. Он стал заваливаться направо, сгребая левой рукой все, что было на его стороне стола. На пол он упал правым боком вместе со стулом и своим стаканчиком, который, излившись до конца, откатился к прикрытым воротам.

Шатен левой рукой опрокинул в себя справедливо налитую брюнетом дозу и только после этого положил «магнум» на стол. Надо было работать. Он встал, обошел брюнета и осмотрел его затылок. Выходного отверстия не было. Что ж, когда стреляешь с глушителем, почти всегда так. Пульку-то отроют при вскрытии. Жаль с хорошей машинкой расставаться. Он присел на корточки и полез брюнету в тот карман, на который непроизвольно указал безвременно погибший. Все точно: вот она миниатюрная кассета. Упрятав ее в такой же карман такой же своей куртки, шатен заграничными салфетками тщательно протер бутылки, свой стаканчик, край стола, у которого сидел, и, наконец — с тоской и любовью во взоре, — такой изящный, такой родной «магнум». Последний раз глянул на него и швырнул на пол.

Все бумажки сжег в маленьком костерке, натянул на куртку телогрейку, вышел, закрыл металлические ворота на замок и направился к «Маленковской». У платформы незаметно скинул телогрейку, прошел к кассам, купил билет и первой электричкой отбыл в Москву.

3

Подчеркнуто строго одетый — темный костюм, белоснежная крахмальная сорочка, неброский галстук, дорогие внемодные английские башмаки — «условно молодой» Лева, развалясь, сидел в кресле перед замечательным модерновым письменным столом из карельской березы и чуть снизу насмешливо и вопросительно смотрел на хозяина этого письменного стола, который, упершись локтями в столешницу, ладонями обхватил свою многодумную голову. Редкие волосики торчали меж пальцев. Хозяин терпел, терпел этот взгляд, но не вытерпел и задал риторический вопрос:

— Правление мне, что ли, по этому поводу собирать?

— Зачем правление? — Лева был разумен. — Контрольный пакет уже проголосовал. Дело только за вами.

— А оттянуть, оттянуть хотя бы на месяц никак нельзя?

— Нельзя, да и не надо. Если им сейчас уступить, то они войдут к нам полноправными пайщиками. А зная их, я убежден, что через год они станут здесь полными хозяевами.

— Что они хотят, хотят именно сейчас?

— Перевод их вкладов в швейцарские банки.

— Это много, Лева?

— Это очень много, это невыносимо много.

— Они же не дураки, понимают, что такое единовременно невыполнимо.

— Не дураки и все понимают, — подтвердил Лева.

— Возможны альтернативные варианты?

— Один. Долговые обязательства.

— То есть полноправные пайщики.

— А я о чем говорю?

— Что же вы от меня хотите?

— Ничему не удивляться.

— Только и всего?

— Только и всего. И еще, как президенту, подписать пару бумажек.

— Каких бумажек? — Очень не любил подписывать хитрые бумажки хозяин-президент.

— О выдаче определенных сумм на благотворительные цели.

— И много?

— Здесь написано. — Лева, склонясь, щелкнул замками суперкейса, стоявшего у его английских башмаков, и протянул президенту документы.

Хозяин взял бумаги, мигом — на цифрах только останавливался — просмотрел их и, болезненно морщась, пожаловался неизвестно кому:

— Жирновато, конечно, но что поделаешь! Надеюсь, пройдут они без сучка и задоринки. — Вздохнул, подписал и вдруг с беспокойством вспомнил: — А эти-то… Они же фактически наши. Не зацепят нас за них?

— Вы же сами сказали — фактически. Только фактически, а не официально. И давно, давно уже пора освобождаться от ненужных и для нашего здоровья весьма опасных аппендиксов старых структур.

— Ну, тебе виднее. — Хозяин двинул бумаги к Леве. Глядя, как тот кладет их в кейс, помечтал вслух: — Если это развяжет нам руки в регионах, тогда мы, по сути, единственные хозяева.

— Чего? — поинтересовался Лева, вставая.

— Да всего! — спокойно сказал президент и, достав расческу из внутреннего кармана пиджака, тщательно причесал редкие волосики.

4

Холеный, благообразно седой, но еще полный сил пожилой роскошный господин уверенно поставил убедительную стопку фишек на зеро.

Игра была сделана, и шарик весело заметался.

— Шестнадцать! — объявил крупье, сметая фишки проигравших. Седой господин с упорством маньяка поставил на зеро, и снова изрядно. Остальные игроки пока пребывали в мучительных раздумьях.

Двое в безукоризненных смокингах приблизились к господину, и старший (по возрасту и положению) шепнул в мохнатое ухо:

— Он пришел.

Седой господин поднялся и приказал тому, что помоложе:

— Поиграй за меня.

— А если проиграю? — с испугом глядя на гору фишек перед ним, спросит тот, что помоложе.

— Так и я проигрываюсь, — успокоил его господин и направился к стойке бара. Старшой отставал на полшага.

Господин без труда устроился на высоком стульчике, и неизвестно как перед ним объявился высокий стакан с пузырящимся боржоми. Старшой устроился рядом. Для него материализовавшийся бармен мгновенно сварганил что-то коктейльное.

— Где он? — спросил господин.

— Ждет вашего разрешения.

— Зови.

Старшой повернулся к залу и кивнул. Человек, по виду хорошо оплачиваемый клерк, приблизился к стойке и сказал господину:

— Здравствуйте.

— Что пить будешь? — пропустив «здравствуйте», спросил господин.

— Пожалуй, сухого вина, — понимая, что нельзя отказываться, после легкой заминки сказал клерк. Бармен тотчас исполнил что надо и по приказу тусклого взгляда господина удалился к противоположному концу стойки. Клерк отхлебнул самую малость и по-собачьи — извинительно и ожидающе — глянул на господина.

— Экспресс-информация? — догадался тот.

— Она! — восхищенный догадливостью шефа, радостно подтвердил клерк и еще раз осторожно отхлебнул из стакана.

— Говори.

— Они решились нанести опережающий удар. Им известны дата и место проведения нашего… — клерк помялся недолго, ища пристойную формулировку, нашел: — … нашего всероссийского совещания.

— Как узнали? — без любопытства — для дела — спросил господин.

— Вероятнее всего — утечка от нас.

— Наседка, значит. И не из рядовых, — господин отпил боржоми, стараясь быть приличным, рыгнул про себя и распорядился: — Займись этим.

— Уже занялся.

— Даю три дня.

— Не знаю, успею ли.

— Должен. У нас всего-то восемь дней.

— Может, перенесем и место, и время? — робко предложил клерк. — Все без шума и ненужных следов…

— С этими фраерами расправиться надо так, чтобы те, кто их к этому аккуратненько подтолкнул, задрожали как собачьи хвосты.

— Значит, готовимся к встрече по первому разряду?

— А это уже не твоя забота, — решил господин, но, заметив, что клерк сильно огорчился, добавил: — Просто это не по твоему профилю, милок. Это все равно, что микроскопом гвозди забивать.

— Я вам сегодня больше не нужен? — приободрился клерк. Господин наконец-то улыбнулся и сказал:

— Иди, отдыхай. Хорошо поработал. — Дождался, пока клерк допил и слез со стульчика, и присовокупил: — Завтра скажешь начфину, что я распорядился увеличить твое жалованье с первого мая в полтора раза.

— Но уже же июнь! — радостно вскричал клерк.

— С первого мая. Иди.

— До свиданья, — сказал клерк. Не поворачивая головы, господин кивнул и, помолчав, приказал сидевшему рядом и слышавшему все старшому:

— Займись ты. Серьезно займись.

Тот, что помоложе, и не заметил их: так ему везло. И только почувствовав на своем плече холодную ладонь господина, поднял голову. Вскочил, доложил:

— Выигрываю!

— Вот и молодец, — похвалил его господин и уселся в освободившееся кресло. — Ну, шагайте. Дел у вас невпроворот. А я проигрывать буду.

И снова поставил на зеро.

5

Она стояла у французского окна — стеклянной стены — и, щурясь от лучей уже невысокого солнца, через обширную террасу смотрела на нетронутый и оттого прекрасный сосновый бор. Стояла неподвижно и смотрела неотрывно. Абсолютно голая. Потом спросила, не оборачиваясь:

— Разделся?

— Да, — подтвердил хриплый от волнения мужской голос. В интонации «Так точно!». Она повернулась и, окинув взглядом абсолютно голого, как и она, атлета, прошла к квадратной неохватной кровати и бросила себя на нее спиной. Раскинувшись иксообразно, она, глядя в зеркальный потолок, невыносимо спокойно позвала-приказала:

— Ложись рядом.

Атлет с противоположной стороны кровати на коленках добрался до нее и осторожно прилег.

— По́том воняешь, — брезгливо заметила она.

— Душ принять не успел, — оправдался атлет и догадливо предложил: — Могу сбегать. В пару минут обернусь.

— Не надо, — сказала она и уткнулась лицом ему в подмышку, резко ловя носом грубо ядовитый дух мужского пота. Он осторожно положил здоровенную пятерню на ее изящную ягодицу.

— Подожди, — капризно приказала она, и он послушно убрал руку. Лежал бревно бревном. Она же уселась ему на живот, прижавшись влажной промежностью, а напрягшимися сосками маленьких грудей коснулась его лица. Он попытался поцеловать их, но они были уже у шеи, на ключицах, у груди… Потом она сдвинулась назад, приподнялась и села на кол, который уже был воздвигнут во всей своей твердости…

Почти сразу же, не разрываясь, они поменялись местами, и он, работая подобно поршневому двигателю, добрался длинными руками до ее грудей и мял, мял, тискал их, однако же не сбиваясь с ритма.

Они кончили в классической позе — он сверху, она под ним. Но она кончила на мгновенье раньше и ловко выкарабкалась из-под него, не желая валяться под ним в усталой разнеженности. Ему пришлось взбираться на пик страсти при помощи собственных рук.

Отвернувшись от него, она отдыхала. Передохнув, она без труда привела его в полную боевую готовность.

В этот раз она не молчала. Глядя на него восхищенно-ненавидящими глазами, она изредка выкрикивала:

— Убийца!.. Скот!.. Ничтожество!.. Животное!.. — И снова: — Убийца!.. Убийца!.. Убийца!..

А он молчал. Молчал и тогда, когда они набирались сил на третий заход. Готовя его к многотрудной акции, она была нежна, как бабочка на цветущем лугу: летуче целовала его позвоночник от шеи до копчика. Он кончиком языка ласкал ее пупок и соски, она кусала его за мочку уха…

Он уже дрожал от вернувшегося нестерпимого желания. А она вдруг встала с кровати, подняла с пуфика легкий халатик, надела его, перепоясалась и сухо сообщила партнеру:

— Расхотелось.

Раскрыв окно, она вышла на террасу. Бор, красновато освещенный уже закатным солнцем, стал еще прекраснее. Она любовалась им. Он, поспешно натянув трусы и майку, выскочил вслед за ней.

— Как же так? Как же так? Как же так?

— А так, — сказала она, вернулась в спальню, из ящика туалетного столика вынула пять сотенных долларовых бумажек и протянула их ему, следовавшему за ней как бобик на поводке.

— Возьми. Пригодятся. И иди.

— Куда? — взяв бумажки, в полном раскардаше поинтересовался он.

— Куда хочешь.

Он схватил в охапку одежду и удалился, обреченно повторяя:

— Как же так? Как же так?

Она почувствовала, что ей хочется курить, и закурила. Тонкая струя дыма лениво-грациозно извивалась в лучах солнца.

6

В глазах все еще мелькали громадные многотонные трайлеры, лица водителей-дальнобойщиков, придорожные харчевни, милицейские и полицейские патрули, таможенные заставы и людишки. Разные. По поручению одной весьма солидной экспортной конторы Сырцов определял места утечек товара при транспортировке. Утечек вроде бы незначительных, но постоянных, а потому весьма и весьма разорительных.

Он определил их и поэтому вчера возвратился в Москву. Отчитался перед клиентом, выдал соответствующие рекомендации. С достоинством принял слова благодарности, сопровождавшие вручение чека на внушительную сумму, и вот он дома. В любимом своем обиталище. Вчера вечером даже и не выпил с возвращеньицем. Отскребся в ванне и спать.

Еще бы поспать, а вот проснулся. Он глядел на белоснежный потолок. Да, не шевелясь и ворочая только глазами, рассматривал сквозь распахнутую балконную дверь однотавровую балку мэрии и сахарный торт Белого дома. По дому соскучился, соскучился по Москве. Но мэрия и Совмин еще не Москва! Нарочито шлепая босыми ногами по керамической плитке, он, как был голяком, вышел на балкон.

Вот она, Москва. И переулочек кривоват, и домишки разномастны, и человечки ненужно суетливы, а вот она Москва, без которой скучно жить. Захотелось на улицы, и Сырцов заторопился под душ.

С влажной причесанной головой торжественно завтракал на кухне, тихо гордясь ухоженным уютом и сознательно созданной целесообразностью любимого жилища, удобного для его натуры и образа жизни.

Пил не вздрючивающий нервишки кофе, а обстоятельно гонял чаи, поднимающие общий тонус. После третьей чашки, когда понял, что тонус поднял, поднялся и сам. Глянул на часы. Половина одиннадцатого. Чудесный бездельный день впереди. День бесцельных прогулок, день зеваки, день лентяя, день остолопа с пустой башкой, день прогульщика. Его день Москвы.

Еще раз вышел на балкон. Какая погодка? Безветренная теплынь. Натянул светло-зеленую хлопчатую фуфаечку о четырех сверху расстегнутых пуговицах (чтобы шея и грудь были на воле), влез в отглаженные портки-тропикал, воткнул ноги в бежевые легчайшие мокасины и стал перед зеркалом, не без удовольствия разглядывая свои сто восемьдесят семь и девяносто два без жировых отложений. В хорошей форме был.

И зазвонил телефон. Раньше бы ему уйти! Раньше. До этого звонка. А Сырцов снял трубку.

— Слава Богу, дома! — обрадовался в трубке знакомый баритон.

— Виктор, что ли? — догадался Сырцов. Профессия обязывала узнавать.

— Догадался, сыщик. Значит, в форме, — как бы про себя отметил Виктор. Виктор Кузьминский — довольно известный сценарист и прозаик, с которым Сырцова через учителя, Александра Ивановича Смирнова, Деда, связывало давнее приятельство.

— В форме, в форме, — подтвердил Сырцов. — И поэтому сразу предупреждаю: в глухой завязке.

— Ну и черт с тобой! — решил Кузьминский. — Я к тебе по делу. Хотя, если без пижонства, одно другому не мешает.

— Ты лучше о деле, — посоветовал Сырцов. — Но если это дело — работа, хрен ты меня заполучишь. Отдыхаю.

— Не знаю, Жора, ничего не знаю. Но, во всяком случае, очень прошу быть сегодня у меня к часу дня. И будь добр, не опаздывай.

— Бабы, что ли?

— Не бабы, Жора.

— Ничего не понимаю. Объясни.

— Не по телефону. Жду, да? Я буду ждать!

— Только очень жди! — разозлился Сырцов и размахнулся, чтобы шмякнуть трубку. Но вовремя остановился, разумно пожалев роскошный «Панасоник».

Время погулять еще имелось. Но ограниченное время — это не время, это кусок времени, своей точной определенностью мешающий его бесцельно и бессмысленно транжирить. Никакого кайфа то есть.

* * *

Но все-таки пошел. Кузьминский жил в Мещанских улицах, недалеко от Садового кольца. Держась кольца, Сырцов и брел. Мимо Кудринской, мимо Триумфальной, мимо Каретного, мимо Цветного. От Самотеки через Олимпийский переулок вскарабкался на малую горку, и вот он, двенадцатиэтажный длинный грязно-белый барак. Дом Кузьминского.

Сырцов специально пришел на двадцать минут раньше — пообнюхать. Если что не по нему — ноги в руки и с концами.

Позвонил. Витя Кузьминский тоже был не из слабаков, Бог и рост дал, и силу, но годики (за сороковник перевалило) и соответствующие напитки сделали свое черное дело: много лишнего было и на боках, и на животе.

— Привет, — сказал Кузьминский. — Заходи.

— Привет, — откликнулся Сырцов. — А может, не надо?

— Сам решишь после того, что я тебе скажу.

Прошли в заваленную книгами веселую комнату. Уселись. Сырцов в кресло, а Кузьминский на диван. С надлежащим любопытством осмотрели друг друга: полгода как не виделись. Игра в гляделки Сырцову надоела первому, и он процитировал из Мартынова:

— Рассказывай, люблю твои рассказы.

— Этот рассказ вряд ли тебе понравится, — предупредил Кузьминский и сразу же приступил: — Сегодня в семь утра у меня зазвонил телефон…

— Кто говорит? Слон, — беспечно перебил его Сырцов. Игривое у него было настроение. Пока.

— Говорю я или ты? — Кузьминский начинал злиться.

— Ты, мой родной, ты, мой славный!

— Кретин, — оценил поведение неумно веселившегося сыщика Виктор. — Представляешь, мне в семь утра звонить!

— Представляю, — сказал Сырцов, твердо помнящий, что видный литератор раньше одиннадцати глаз не продирает. — Но ты снял трубку…

— Ни один из моих знакомых просто так в такое время не позвонит. Поэтому и снял. Со сна ничего не понял поначалу, но потом кое-что стал с трудом просекать…

— О том, что просек, — перебил Сырцов.

— Ты мне надоел, — предупредил Кузьминский и продолжил: — Некий таинственный молодой человек сообщил, что срочно, очень срочно желает поговорить с Сырцовым Г. П. по моему телефону и что у него для упомянутого Сырцова Г. П. есть сообщение чрезвычайной важности. На что я ему и ответил, что у Сырцова Г. П. есть собственный телефон…

— К чему бы это ты меня инициалами обзываешь?

— Г. П. Очень подходит расшифровка: говно порядочное.

— Ну, и что он тебе ответил про сырцовский телефон?

— Сказал, что твой телефон, Жора, вероятнее всего прослушивается, а он не имеет права рисковать.

— Наши с тобой связи, Витя, малозаметны. Почему он вышел на тебя?

— Вот у него и спросишь.

— Когда?

— Ровно в четырнадцать пятнадцать он будет звонить сюда.

— Что ты сам по этому поводу думаешь, Витя?

— А надо?

— Что — надо?

— Думать. Он позвонит и все тебе скажет.

— Я не о том. Кто он? Напуганный фраер, обеспокоенный бизнесмен, заполошный сексот, отвязавшийся блатной? По разговору, по интонациям, по построению фраз и эмоциям. Ты же писатель, Витя, ты инженер человеческих душ.

— Во всяком случае, не напуганный фраер и не обеспокоенный бизнесмен. Для просто же блатного и рядового сексота словарный запас великоват. Да и профессиональных словечек не прослышал. Отдаленно лишь — блатная музыка.

— У тебя отводная трубка есть, Витя?

— Ты же знаешь, что есть. На кухне.

— Ну, я на всякий случай спросил. Может, разбил по пьянке. Будешь слушать наш разговор. А потом в игру поиграемся: «Кто, куда, откуда и зачем».

— Кстати, о пьянке, — оживился Кузьминский. — Приму-ка я полторашку для успокоения нервной системы. Все равно уже работать не придется.

— Как раз успеешь, — понял Сырцов, глянув на часы.

Кузьминский побежал на кухню. Мягкий хлюп холодильника, бульканье, второй хлюп холодильника, и вот он — со стаканом в правой руке и с яблочком в левой.

— С вашего позволения, — изрек Кузьминский и перелил в себя содержимое стакана. По-лошадиному хрупал яблоком. Наконец-то счастливо растопырил глаза и укорил Сырцова: — Зря отказываешься!

— А хорошо? — ностальгически полюбопытствовал Сырцов.

— Еще как! — похвастался Виктор.

Неожиданно грянул ожидаемый телефонный звонок. Оба, как по команде, глянули на часы.

— Как только ты доберешься до кухонного аппарата, — почему-то шепотом распорядился Сырцов, — я начинаю считать до трех. На «три» мы одновременно снимаем трубки. Компрене, Витек?

Витек рванул на кухню.

— Раз, два… — считал Сырцов, — три!

Хорошо сняли трубки, абсолютно синхронно.

— Слушаю, — сказал Сырцов.

— Кузьминский? — невнятно поинтересовалась трубка.

— Сырцов, — уточнил Сырцов и посоветовал: — Носовой платочек с микрофона сними, будь так добр.

— А чем ты можешь доказать, что ты — Сырцов? — уже отчетливо заговорили на том конце. Тембр голоса можно разобрать. Драматический тенор.

— На хрен мне доказывать? Не ты мне нужен, а я тебе.

— Где Махов живет?

— Уж если тебе так надо для успокоения, лови: в Теплом Стане.

— Нас никто не слушает?

— Кузьминский — культурный человек, — соврал про писателя Сырцов, — и поэтому тактично удалился. А боле — некому.

— Не врешь?

— Ты мне сильно надоел, — строго предупредил Сырцов.

— Не серчай на меня, Сырцов. Я и так в полной жопе.

— Тогда излагай все по порядку. Выговоришься — полегчает.

— Вряд ли. Но выговориться придется. Другого выхода у меня нет.

— Давай, давай, паренек! Времени у тебя мало, да и беспокоить скоро начнут. Небось, по телефону-автомату говоришь?

— Догадался.

— А как же иначе? Быстро — быка за рога!

— Я — агент Махова. А он уже две недели как на стажировке в Нью-Йорке. У меня сведения чрезвычайной важности.

— Не отцепил же он тебя с поводка. Наверняка кому-нибудь передал. Вот этому-то и доложи.

— Передал. По инструкции полковнику из главного управления. Но там сильно протекает, Сырцов.

— Считаешь, что полковник этот — прикормленный?

— Скорее всего не он, а кто-то повыше, кому он докладывает.

— Доказательства у тебя имеются?

— Имеются. На пленке разговор, из которого ясно, что блатари знают все про информацию, переданную мной в донесении неделю тому назад.

— Замолкни тогда до возвращения Махова.

— Замолк бы. Но я же говорю: сообщение чрезвычайной важности.

— А я что могу?

— Ты можешь напрямую связаться с МУРом. Когда они поимеют эти сведения, им не отвертеться. Знали и ничего не предприняли — это же полный оперативный провал.

— Значит, я для того, чтобы пустить парашу по уголовке?

— Не парашу, а абсолютно точные сведения.

— Излагай, — предложил Сырцов.

— Другого выхода у меня нет. Если никому не передам, мне полковник Махов башку отвинтит или на прави́ло сдаст. Если доложу по инстанции, то уж блатари точно на меня выйдут. И что они со мной сделают — представляешь?

— С лирикой все? — мягко спросил Сырцов.

— Нам бы встретиться, но боюсь, что до встречи со мной многое может произойти. Самое главное расскажу сейчас. Через три дня, шестнадцатого, рядом с МКАД в только что отстроенном складе фирмы «Наст» состоится общероссийская сходка законников. Важнейший финансовый отчет и вопрос помещения капиталов. Известная по Москве в свое время группировка, фигурировавшая как группировка Воробьева-Сергеева, по чьей-то инициативе вновь возродилась и шестнадцатого нанесет по блатарям удар на уничтожение. Неизвестно каким путем, но главари законников знают о готовящемся нападении и принимают все меры для того, чтобы получилось совсем наоборот. В данной ситуации у ментов исключительный шанс накрыть всех.

— Да, задачку ты мне задал, братец-кролик… — признался Сырцов и вслух представил возможное развитие операции. — Вкруговую обложить, дождаться пальбы на полную мощность и частым бреднем всех оставшихся в живых с полным наличием состава преступления… Заманчиво…

— О чем я и говорю, Сырцов.

— Слишком заманчиво, мой неизвестный друг. Я хочу пленку.

— Микро, — предупредил сообщник. — У тебя подходящая аппаратура имеется?

— Найду. Так как?

— Завтра на Ленинских горах…

— На Воробьевых, — перебил Сырцов.

— Если тебе так больше нравится, пусть будет на Воробьевых. Ровно в одиннадцать утра ты пешочком сворачиваешь с Мичуринского, проходишь остановку седьмого троллейбуса и вскоре увидишь меня, идущего к тебе навстречу.

— А если я на автомобиле?

— Не надо. На автомобиле — ты вооружен автомобилем. Мало ли что взбредет тебе в башку. А пешком — мы на равных.

— Как я тебя узнаю?

— На мне будут желтая рубаха, голубые джинсы и красно-белая каскетка.

— Не ярковато ли? — не сдержался Сырцов.

— Зато ни с кем не спутаешь. Договорились?

— Договорились, — решил Сырцов, и на том конце сразу же положили трубку.

Кузьминский в комнате объявился не сразу: наливал и оформлял себе вторую порцию для глубокомысленной беседы. Вошел с подносом, поставил его на журнальный столик, сел на диван и объяснил:

— Позавтракаю наконец.

— Это в половине третьего-то?

— А когда мне было из-за ваших звонков?

Сырцов осмотрел поднос. Кусок черняшки, три кружочка колбасы, стакан водки и банка пепси. Осмотрел и не согласился с хозяином:

— Это не завтрак, а выпивка под легкую закусь.

— А что делать, если вы мне весь график поломали?

Сырцову не терпелось обменяться мнениями. Не обращая внимания на состояние партнера, быстро распорядился:

— Впечатления давай, Витек!

— Не мешай завтракать, — строго оборвал его Кузьминский, с пшиком открывая пепси.

— Тебя Дед приучил пепсой водку запивать, — констатировал, чтобы занять чем-то бессмысленно расходуемое время, Сырцов.

— Без Деда я, конечно, бы не додумался. — Кузьминский положил три кружочка колбаски на черняшку (бутерброд сделал) и поднял стакан, любуясь хрустальной чистотой напитка. — «Абсолют». Знатоки сходятся во мнении, самая очищенная водка в мире.

Надо было ждать, пока немолодой игрун ублажит себя. Сырцов вздохнул и притих. Кузьминский опорожнил стакан, запил, слегка обрызгавшись пепси из банки, и стал жевать малоаппетитный свой бутерброд. Дожевал, подлец.

— Говорить думаешь? — не вытерпел Сырцов.

— Я сначала думаю, а уж затем говорю, — тут же вывернул наизнанку сырцовскую фразу мастер художественного слова и допил остатки пепси.

— Уже подумал, — решил за него Сырцов. — Говори.

Кузьминский жаждал ощутить благотворные последствия приема дозы и для этого прикрыл глаза и длинно потянулся. Замер в расслабке. Наконец открыл один глаз и приступил:

— Что же тебе сказать, Жора? — зевнул, дабы шокировать собеседника. — Пареньку около тридцати, десятилетку закончил наверняка. Говорит свободно и пользуется довольно большим запасов слов. Ты его на феню подвигал, но он не пожелал отступить от нормативной лексики. Логичен, неплохо просчитывает и про себя, и про контрагента, то есть тебя. И неглуп, весьма и весьма неглуп.

— Ленька Махов дураков не вербует.

— Сколько Леониду сейчас? — ни с того ни с сего спросил Кузьминский.

— Дай подсчитать. — Сырцов подергал себя за нос. — Мне третьего августа тридцать два будет, а он на четыре года старше. Значит, тридцать шесть.

— И уже полковник, — с непонятной завистью вспомнил Кузьминский.

— Без Деда он бы только-только до майора бы добрался, — почему-то обиженно сказал Сырцов и вдруг опомнился: — Будя отвлекаться! Теперь о сведениях, которые мы получили, о достоверности их, о цели, с которой они переданы, и на какую нашу реакцию этот так называемый агент рассчитывает.

— Почему так называемый? Скорее всего он — действительно агент Махова.

— Допустимо. Откуда узнал твой телефон?

— Вероятнее всего, кое-что слышал о моем косвенном участии в ваших делах. А далее — дело техники. Справочник Союза кинематографистов, писателей.

— Кокетничать не надо, Витя, насчет косвенного. И больше не отвлекаемся. Пройдись по моим пунктам.

— Залепуху тебе подкидывать — какой для него смысл? Скорее всего и сходка, и возможная битва богов с титанами вполне реальны.

— А если все это задумано для отвлечения сил спецназа от чего-то еще?

— Маловероятно, Жора. Сам знаешь, теперь прямым штурмом ничего не берут. Не дураки. Так что достоверность — восьмидесятипроцентная. Теперь о цели. По-моему, сугубо индивидуальная, я бы даже сказал, шкурная. Видимо, под ним заметно затеплилась земля, и он жаждет в этой каше попасть в разряд без вести пропавших. А на реакцию рассчитывает он самую прямую. Ты можешь поднять московских ментов.

— Не я один. Почему именно я?

— Напрямую к ментам обращаться — для него страшно опасно. Вдруг не на того, и ему — привет из Ганы. Ты — непокупаемый.

— Неподкупаемый, — поправил Сырцов.

— Неподкупаемых не бывает. Тебя же им просто не купить. Ты — в стороне и одновременно — полностью осведомлен о делах и персонажах московской краснознаменной милиции. В отличие от него ты в говно не вляпаешься.

— Я — частное лицо. Рядовой преподаватель школы детективов и охранников…

— Ты — суперсыщик, Жора! — перебил Кузьминский. — И об этом знают те, кому об этом надо знать. И учти: лицемерное самоуничижение есть по всем Божеским законам грех, ибо оно суть скрытая гордыня.

— Ну, а теперь надо псалом какой-нибудь спеть, — издевательски помечтал Сырцов. — Идти мне завтра с ним на встречу?

— Опять мы в целки-невидимки играем! — не на шутку рассердился Кузьминский, что и подтвердил детским игровым стишком: — «Я садовником родился, не на шутку рассердился. Все цветы мне надоели…» И ты в том числе, гладиолус ты мой ненаглядный! Ты уже решил, что пойдешь! Зачем же спрашиваешь?!

— Для порядка, — сознался Сырцов. — Все правильно, все правильно, Витя, но что-то свербит в заду.

— Зарождающийся геморрой, — догадался Кузьминский и решил окончательно и бесповоротно: — Пожалуй, я сегодня как следует надерусь.

И пошел на кухню за третьей дозой. Вернулся быстро со стаканом и неизменным яблочком. Объяснил свои суетливые перемещения:

— Я бутылку сюда не несу, чтобы тебя не соблазнять.

— Ты меня красотой телодвижений соблазняешь. И сильно-сильно раздражаешь.

— Чапай думать будет? — вежливо осведомился писатель.

— Будет.

— О чем, если не секрет?

— Когда хипеш в ментовке поднимать: сегодня или завтра.

— Завтра, Жора. А то они в недоверчивой запарке этого агента взять захотят.

— Может, это и к лучшему?

— Не думаю. Паренек на пике. Мало ли что ему от ярости и бессилия в башку взбредет.

— Значит, завтра иду один, — Сырцов встал. — А потом к ментам.

Кузьминского вдруг осенило. Он вскричал с энтузиазмом:

— Жорка, давай я дамочкам позвоню! Тебе же перед делом разрядка необходима! И сыграем в старую-старую игру. Цветочный флирт называется.

— Это она раньше так называлась. Теперь эта игра называется коллективный пистон.

— Не желаешь — не надо, — кинодраматурга уже сильно развезло. — Тогда я одну вызову. В шахматы играть.

— К тому времени, когда она придет, ты только в карты играть сможешь. Да и то в одну лишь игру. В «пьяницу», — оставив за собой последнее слово, Сырцов метеором вылетел из квартиры.

7

Проснулся он ненужно рано. В семь. Часов бы в девять, чтобы сразу к делу. Не думая, не мучаясь сомнениями, не прикидывая варианты… А вот надо же, в семь. И за такую промашку дал себе полную нагрузку. Опорожнившись и почистив зубы, он решительно вышел на балкон, где были закреплены соскучившиеся по нему агрегаты. Тянулся, качался, ломался, мчался на велосипеде ровно час. Сильно разобранный, собирался по частям под контрастным душем. После последнего сеанса с холодной водой забыл даже, что и качался.

В одних трусах варганил себе нехитрый завтрак. Два яйца всмятку, хороший бутерброд с хорошим сыром, две чашки кофе. Сегодня кофе можно.

Теперь одеваться. Задача. Родной свой «байард» под рубашку не пристроишь, а в пиджаке — полный дурак с пукалкой. Но и голеньким быть нежелательно. Сырцов широким пластырем примотал короткоствольный «смит-вессон» к низу левой голени. Конечно, машинка эта не для снайперской стрельбы, но на близком расстоянии делает свое дело совсем неплохо. Теперь все, как вчера. Только фуфаечку заменить.

В половине десятого пошел на свидание со своей «девяткой». Не угнали добры молодцы. Вот она стоит, милая. И не украли вроде ничего. Он включил мотор, прогрел его как следует, покатался вперед-назад, проверяя тормоза. Порядок, можно ехать.

Машина легко взбежала по крутому переулку к Садовому кольцу.

В десять пятнадцать был на месте. Следовало предварительно осмотреться. Первый круг: Университетский, Мичуринский, мимо знатной больницы, Воробьевы горы, смотровая площадка. Вроде чисто. Но еще один кружок. Понаблюдать: не произошло ли малозаметных изменений. По-прежнему все благополучно. Понимал, что неблагополучия, когда еще умело прячут, и не заметишь никогда, но таков уж человек: лучше себя убедить, мол, все тип-топ и жизнь прекрасна.

— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, — высказался вслух о себе Сырцов, пристраивая «девятку» на стоянке у смотровой площадки. Десять тридцать пять. Только и осталось, что на пешую прогулку. Он двинул к главному зданию университета, не доходя, повернул направо и еще раз направо. На остановке седьмого троллейбуса был без пяти одиннадцать. Присел на скамеечку (других ожидавших на остановке не было), посидел положенные пять минут, не глядя в ту сторону, откуда должен был появиться агент. Ровно в одиннадцать поднялся и пошел, как было уговорено.

Красно-белую каскетку и желтую рубаху увидел издалека. Канареечный гражданин шел ему навстречу. Не спеша. На расстоянии в двести метров точно определить габариты невозможно, но на опытный сырцовский глаз был гражданин легок, координирован, целеустремлен.

Сырцов уже готовил вежливую улыбку, когда из-за его спины выскочил джип «мицубиси» стального цвета и помчался на встречу с его желто-красным другом. «Мицубиси» миновал агента и вдруг тормознул. Распахнулась дверца, и из нее высунулась миролюбивая остроносая мордочка автомата «узи». Кто-то из джипа в несдерживаемой ярости прокричал:

— Ты мразь, Кок!

Коротко простучала очередь.

Вмиг желтая рубашка украсилась рядом алых неряшливых наград. Награжденный упал лицом вниз. До него было уже метров сто, и Сырцов сделал рывок.

Джип уже скрылся, но на его месте, обогнав Сырцова, оказалась «газель»-фургон, которая остановилась рядом. Створки сзади разошлись, и на асфальт спрыгнули трое в камуфляже и черных шапочках-масках.

Сырцов присел, срывая с голени «смит-вессон». Двое затаскивали красно-желто-голубой труп в кузов, а третий, обернувшись, заметил Сырцова и тут же дал по нему очередь. Сырцов вовремя усек его поворот и кинул себя за притротуарные кусты. Успел: очередь прошла мимо.

Взрыдав на полных газах, «газель» взяла скорость с места и мигом исчезла. Сырцов на травке перевел себя из положения «лежа» в положение «сидя». Засунул ненужный «смит-вессон» в карман и осмотрелся. Если и были свидетели происшедшего, то они разбежались, исчезли, дематериализовались. Солнце светило, зелень ласкала, так сказать, взор, даже некоторые птички чирикали.

Сырцов подошел к месту, где убили человека. Три больших, смазанных волочением тела пятна быстро подсыхали на солнце, превращаясь на глазах из алых в бордово-коричневые.

Сырцов с трудом доплелся до своей «девятки» и поехал в МУР.

8

Позвонил он секретарше Леонида Махова Катюше, которую ценил за то, что она к нему, Сырцову, нежно относилась. Звонил он не из проходной, из телефона-автомата у Петровских ворот. Береженого Бог бережет. Слушая длинные гудки, прокашлялся, хмыкнул, проверив голос: собрался для кокетливого разговора.

— Вас слушают, — объявил строгий молодой голосок.

— Я обожаю вас, Кэт! — аффектированно воскликнул Сырцов.

— Ну, конечно же, Сырцов! — с плохо скрытой радостью, как бы недовольно, с ходу узнала его Катерина. — Без своих шуточек не можете, Георгий!

— Не могу, — признался Сырцов. — Но шутки потом. То, что я сказал сейчас, чистая правда!

— Пропуск заказать, да?

— Закажи, ласточка.

— А наш полковник в Америке! — с гордостью сообщила Катерина.

— Кто же его замещает?

— Как зама — никто, а как начальника отдела — Владимир Игнатьевич Демидов.

— Первая сегодня удача, — с горечью признался Сырцов.

— Это — что полковник в отъезде? — лукаво поинтересовалась она.

Он чуть не ляпнул, что удача — это Володька Демидов во главе отдела, но вовремя спохватился:

— Именно! Наговоримся мы с тобой, Кэт, всласть!

— И вы разобьете бедное девичье сердце, — догадалась она. — Так я заказываю пропуск?

В этих коридорах некоторые еще узнавали его. Здоровались без любопытства и пробегали мимо по своим неотложным делам. А большинство не узнавало, хотя и годиков-то прошло всего неполных четыре, как он, гордый и принципиальный, покинул эту контору. По которой его иногда охватывала тоска. Тоска по дому, где из сырого десантника делали профессионального оперативника, где сам он сделал из себя настоящего сыщика.

Кэт с охотой подставила щеку, и он по-братски, но с удовольствием поцеловал в округлое, упругое и приятное.

— Цветешь и пахнешь! — объявил он ей.

— Цвету сама, а пахну французскими духами. Шеф ко дню рождения подарил.

— А он тебе из Америки что привезет?

— Негра, — серьезно ответила Катерина.

— Зачем тебе негр? Тебе что, бледно-розовых россиян не хватает?

— Стажировка в обмен, — рассудительно ответила она. — Мы им на стажировку Махова, а они нам соответствующего по должности. Так вот соответствующий по должности — негр.

— Вздохнул с облегчением, — признался Сырцов. — Он же не к тебе!

— А к кому же еще? Мне с ним целый месяц нянчиться!

— Забудь о негре, вспомни обо мне, и твой мир наполнится гармонией.

— Вы, что ли, на ней играть будете? — Сильно подразвилась за последнее время Катерина, на ходу подметки рвала. — Тогда я частушки спою.

— А Володька разрешит?

— Нету его. Он у самого.

И сглазила. В тот же момент в приемную энергично вошел майор Демидов. В полной милицейской форме, чем изумил Сырцова до остолбенения. Забыв поздороваться, отставной муровец тупо спросил:

— Ты чего это?

— Что — чего? — поначалу не понял Демидов, а потом, увидев свои форменные портки, понял: — С утра в министерство ездил. Сейчас переоденусь.

— Господи, как напугал! — признался Сырцов и наконец вспомнил, что надо поздороваться: — Привет, большой начальник!

— Крупно повезло, — грустно сказал Демидов. — Леонид в Америке, а Зуев в больницу загремел.

— Бандитская пуля? — вспомнил «Стариков-разбойников» Сырцов.

— Прободение язвы. Ты по делу или потрепаться пришел?

Вновь вспомнилось все: веселый, яркий человечек, шедший ему навстречу, автоматная очередь, красные розы на желтом лугу, еще очередь, рев мотора и три смазанных пятна на асфальте.

— По делу.

— Тогда проходи.

— Куда? — поинтересовался Сырцов.

— В маховский кабинет. Меня здесь сидеть заставили, — объяснил Демидов, открывая начальническую дверь-шкаф. Сырцов последовал за ним. С порога обернулся, умело огорчился лицом и поведал Катерине:

— Не дают излиться подлинным чувствам.

В кабинете, уже расшнуровав и скинув казенные ботинки, Демидов стягивал форменные штанцы с красной полосой. Фуражка и серый галстук с вечным узлом лежали на заседательном столе. Рывком стянув голубовато-серую рубашонку, Демидов окончательно освободился. Протопав в носках к деревянной стене, отодвинул скользящую панель, вынул из гардероба плечики, развесил на них брюки, рубашку и галстук. Фуражку водрузил на крючок, а башмаки загнал в нижнее отделение шкафа. В углу, аккуратно сложенное, лежало родное. Не стесняясь Сырцова, Демидов с видимым облегчением облачился в джинсы и майку, в кроссовки, в легкую куртку, прикладное назначение которой было — прикрывать сбрую с пистолетом. Облачился, сел за стол и задал витиеватый вопрос:

— Ну?

Сырцов присел, облокотясь на стол заседаний и прикрыв лицо обеими ладонями. Сказал мрачно и невнятно:

— Хочу сделать заявление чрезвычайной важности. Прошу включить контрольный магнитофон и вызвать секретаря, застенографировать заявление, которое после расшифровки я подпишу, а вы — ты и Катерина — заверите.

— Ты серьезно? — испуганно спросил Демидов. Сырцов оторвал ладони от лица, грустно посмотрел на майора и жестко подтвердил:

— Серьезней некуда.

Демидов щелкнул тумблером под столом и объявил:

— Магнитофон включен для контрольной записи заявления чрезвычайной важности, которое хочет сделать гражданин Сырцов Георгий Петрович. Стенографическую запись заявления, которая послужит официальным документом, будет вести лейтенант Измайлова Катерина Ивановна.

Опять щелкнул тумблер: магнитофон был выключен. Демидов нажал кнопку вызова секретаря. Катерина явилась тотчас.

— Сейчас Георгий Петрович Сырцов сделает заявление чрезвычайной важности. Твоя стенограмма должна быть безукоризненна. После расшифровки сверишь ее с контрольной магнитофонной записью. Готова к работе?

— Сию минуту, — четко произнесла не Кэт — лейтенант Измайлова — и быстро удалилась, чтобы через несколько мгновений возвратиться со специальным блокнотом и набором карандашей. Она уселась на краю начальнического стола и доложила: — Дверь в приемную закрыта. Я готова.

Снова щелкнул тумблер. Сырцов откинул голову на высокую спинку стула, закрыл глаза и начал:

— Вчера, 13 июня, со мной, Сырцовым Г. П., в 14 часов 15 минут по телефону писателя Кузьминского связался агент полковника Махова. Подобный способ связи агент объяснил возможностью прослушивания моего домашнего телефона. После нескольких проверочных вопросов, касающихся моей личности, агент сообщил следующее:

Шестнадцатого июня в помещении склада «Наст», находящегося неподалеку от МКАД, должна состояться общероссийская сходка воров в законе, на которой будут рассмотрены финансовый отчет и вопрос дальнейшего размещения капиталов. Как стало известно агенту, возродившаяся преступная группировка, ранее фигурировавшая как группировка Воробьева-Сергеева, по неизвестно от кого исходящей инициативе нанесет по верхушке уголовного мира удар на уничтожение.

Однако главарям «законников» удалось узнать о готовящемся нападении и они принимают все возможные меры для нанесения мощного контрудара.

Эти сведения были переданы мне, Сырцову Г. П., потому что агент уверен: канал, по которому он связывается с милицией ввиду отсутствия в Москве полковника Махова, дает утечку информации. В доказательство этого агент был готов передать мне микропленку, которая подтверждает, что блатарям известно все об информации, переданной им по новому каналу неделю тому назад. Агент намеревался передать мне эту пленку. Встреча была назначена на сегодня в одиннадцать ноль-ноль на Воробьевых горах.

В одиннадцать ноль-ноль я прибыл на условленное место. Мы с агентом двигались навстречу друг другу. Когда расстояние между нами составляло порядка ста пятидесяти метров, из-за моей спины со стороны Мережковской набережной выскочил джип «мицубиси» стального цвета под номером «89–42», из которого была произведена автоматная очередь по направляющемуся ко мне агенту. Агент с простреленной грудной клеткой упал. Я бросился к нему, но меня опередила автомашина «газель»-фургон, которая остановилась рядом с пострадавшим. Трое в камуфляже и черных шапочках-масках забросили безжизненное тело агента в кузов. Я попытался применить находившееся при мне оружие (револьвер «смит-вессон»), но не успел, так как и по мне была произведена автоматная очередь. И этот автомобиль (номер 79–37) скрылся. Считаю, что оба автомобиля угнаны или на них были заменены номера, потому что читались они совершенно свободно.

Свидетелей и очевидцев этого инцидента… — Сырцов поправился: — Этого трагического инцидента я не сумел обнаружить.

Капитан милиции в запасе Сырцов Г. П.

Сырцов открыл глаза, посмотрел на Катерину, на Демидова и поставил последнюю точку:

— У меня все, ребята.

Катерина бегло просмотрела исписанные ею три странички и осведомилась:

— Владимир Игнатьевич, я здесь больше не нужна? — и, поймав кивок Демидова, добавила: — Расшифровка будет готова через пятнадцать минут.

Они остались вдвоем, пара многое повидавших в этой жизни оперов.

— Из чего эти артисты стреляли? — спросил Демидов.

— Агента из «узи» почти в упор расстреляли, а в меня — я метрах в тридцати от них был — из укороченного «Калашникова» полоснули.

— Повезло тебе, Жора.

— Шустрый потому что, — объяснил свою везучесть Сырцов.

— Веришь в то, что тебе сомнительный агент напел?

— Иначе не брал бы тебя за жабры официальным заявлением.

— Насчет утечки в министерстве, может, снимешь? Ведь пленки-то у тебя нет. Одни голые слова.

— Все заявление — голые слова. И еще — самая малость: кровь на тротуаре.

— Не заводись, Жора.

— Я с одиннадцати утра заведенный, Вова.

— Считаешь, необходима общемосковская операция? — Демидов вышел из-за стола и — руки в карманах джинсов — прогуливался по ковровой дорожке.

— Без нее не обойтись.

— А если пустышка? — Демидов уже измерял ступнями ширину дорожки.

— Вам решать. Я сделал официальное заявление.

— Яснее выражайся. Всех нас взял за глотку.

Сырцов ничего не отрицал. Помолчали. Демидов помотался-помотался по кабинету и опять устроился за столом. Сырцов спросил просяще:

— Володя, ты маховской агентуры случаем хоть каким-нибудь бочком не касался?

— У меня своя агентура, у него своя. Махов есть Махов, для него конспирация — основа оперативной работы.

— А кто может быть полкаш из министерства, которому Махов передал этого агента?

— Подумать надо.

— А что думать-то? Кто над ним по прямой?

— Курирует наш отдел полковник Ермаков. Но вряд ли он. Не сыскарь. Там общие вопросы.

Без стука вошла в кабинет Катерина с распечаткой и вручила каждому по экземпляру. Потребовала:

— Включайте магнитофон, Владимир Игнатьевич. Сверим.

Вновь щелкнул тумблер и вновь заговорил Сырцов. Трое сверяли устное заявление с текстом. Магнитофонный Сырцов умолк, а живой Сырцов бодро заявил:

— Порядок, Катерина. Полная аптека.

Демидов подтвердил:

— Тютелька в тютельку:

— Давай первый экземпляр, — потребовал Сырцов. Первый экземпляр по чину был у Демидова. Он отдал бумагу Сырцову, тот размашисто расписался и напомнил: — Теперь вы.

Еще раз прочитав заявление, расписался и Демидов. Катерина, поставив свою подпись не читая, тихо спросила:

— Очень страшно было, Георгий?

— Дальше некуда. И противно. От собственного бессилия.

— Катерина Ивановна, вы свободны, — раздраженно сказал Демидов. Но она все понимала, не обиделась и сочла возможным обрисовать ситуацию:

— Я полагаю, что человек пять уже к вам рвутся.

— Занят. Приму всех через час.

Катерина вышла. Сырцов, жалеючи, спросил:

— Не хочется к Самому, Володя?

— И еще как! — честно признался Демидов и отчаянно накрутил четыре цифры на диске внутреннего телефона. — Здравия желаю, Сергей Сергеевич. Говорит майор Демидов. Есть срочное сообщение чрезвычайной важности, полученное от бывшего нашего сотрудника Сырцова… Да, он… Заявление в официальном порядке… Уже идем… — Демидов, глядя мимо Сырцова, положил трубку, поморгал часто и приказал не Георгию, скорее себе: — Пошли.

* * *

Самого Сырцов знал, когда тот в замах ходил, а теперь вот он, главный московский бугор. Сырцов рассматривал генерала нахально, потому что тот читал бумажку. Вроде и не изменился, чуть вальяжнее стал, но это уж положено. Генерал дочитал сырцовское заявление, вздохнул и стал перечитывать. Перечитал, снял очки и вместе с бумагой уронил их на стол. Сурово, с ног до головы, осмотрел Сырцова. Молча. От такого вот приема подчиненные, надо полагать, делали в штаны. Но не подчиненный Сырцов, не подчиненный, и поэтому он добро улыбнулся генералу.

— Человек погиб, а ты лыбишься, — осудил Сам.

— Это не улыбка. Это тик лицевых мышц на нервной почве, — разозлясь от хамского «лыбишься», косвенно врезал генералу Сырцов.

— Доиграешься ты, Сырцов, ох и доиграешься! — пригрозил генерал.

— До чего? — невинно полюбопытствовал бывший опер.

Продолжать пикировку с такой мелочевкой, как отставной капитан, генерал счел ниже своего достоинства. Он обратился к Демидову:

— Через полтора часа у меня состоится экстренное совещание, на котором будут присутствовать руководители всех подразделений. Ваше присутствие, майор, обязательно, — генерал повернул улыбчивое лицо к Сырцову и добавил с казенной вежливостью: — И ваше, гражданин Сырцов, тоже.

— Человек погиб, а вы улыбаетесь, — заметил Сырцов.

9

Четыре часа спустя неновая «волга» катила по кольцевой. Правил ею могучий полковник в камуфляже, а Сырцов сидел рядом. Был час пик: трайлеры, грузовики с прицепами, грузовики без прицепов, фургоны, служебные автобусы мчались на покой. Судя по выражению лица, полковник матерился про себя, старательно увертываясь от бешеных автомобильных гигантов.

Скоро должно было появиться искомое здание. Сырцов сказал:

— А не слишком ли мы будем заметны при вашей полной форме?

— Кто теперь в камуфляже не ходит! — легкомысленно откликнулся полковник, но каскетку с кокардой снял. — Я про тебя кое-что слыхал, Георгий. Можно я тебя на «ты» и по имени? А ты меня Алексеем и тоже на «ты», а?

— Принято.

— Блестяще вы тогда в охотничьем заповеднике сработали. И тактически, и по исполнению. Аж завидки берут. Но не жестоковато ли?

— Жестоко, — согласился Сырцов. — Но другого выхода не было. Либо мы, либо они.

— Как там Смирнов поживает?

— Последнее время что-то плохо себя чувствует. Его бы на эту операцию!

— Постараемся и без него управиться, — слегка обиделся полковник. — И управимся.

— Управимся, конечно, — согласился Сырцов. — Но с Дедом бы лучше.

— Вот он! — в сладострастии достижения цели завопил полковник.

Впереди и справа показался серый кирпич без окон, на слепой стене которого громадными оранжевыми буквами было щегольски написано «НАСТ». Кирпич приближался, постепенно превращаясь своей громадностью в подобие атомной электростанции.

— «НАСТ», — вслух прочел Сырцов. — Что они там настилают? Или что они этим настом прикрывают?

— Экспортно-импортная фирма, — вспомнил полковник справку-ориентировку.

— Специализировавшаяся на продаже сельхозтехники, — добавил из той же справки Сырцов. — Вот это и есть наст, который прикрывает. Вопрос: что?

— Возьмем — узнаем, — решил легкомысленный полковник.

Миновали склад — «атомную станцию». Полковник спросил:

— Еще разок?

— Смысл, Алексей? — поинтересовался Сырцов. — Сегодня к ночи сюда муровских пареньков подпустите, чтобы слегка обнюхали углы.

— Лучше моих, полезнее для дела. Предполагаемые позиции обеих группировок могут просчитать только военные. Мои военные из особого отряда.

— Твои на рекогносцировку выйдут, а опера бездельно прогуляются.

— Не понял.

— Твоих просечь легче.

Полковник задумался, подышал шумно и согласился отчасти:

— Может, ты и прав. Только пусть опера все-таки пару моих ребятишек возьмут, а?

— Может, ты и прав, — передразнил полковника Сырцов.

— Кусаться любишь? — поинтересовался тот.

— А зубы-то на что?

Был полковник Алексей человеком добродушным. Хохотнул только коротко:

— Я — к ребятам. А тебя куда подкинуть?

— В МУР, — решил Сырцов и опять собезьянничал: — К ребятам.

* * *

Беспокоил «смит-вессон», лежавший в бардачке «девятки». Надо бы ее перед отъездом загнать в стадо оперативных. Сегодня бы разрешили. Но забыл, забыл в запарке. Одинокая «девятка» грустно стояла у ограды сада «Эрмитаж». Он перво-наперво кинулся к ней. Все было в порядке, кроме одного: револьвера в бардачке не оказалось.

О чем он и сказал Демидову, сидевшему за начальническим столом. Демидов открыл боковой ящик и швырнул «смит-вессон» на сукно заседательского стола.

— Ловко, — признался Сырцов. — Как смикитил?

— Элементарно, Ватсон! — Демидов вовсю отыгрывался на Сырцове за все свои сегодняшние малоприятные хлопоты. — В заявлении упомянут этот револьвер. Сюда с дурой бы не пропустили, ты это знал. Закапывать под кустик в саду «Эрмитаж» времени у тебя не было. После совещания ты, как наскипидаренный кот, к машине спецназовского полковника кинулся, забыв все на свете. А я не забыл и проверил твою тачку. Так вот, Георгий Петрович!

— Ничего не скажешь, сыскарь! — только и оставалось Сырцову, что иронично похвалить ретивого майора. — Пацаны место действия прошерстили как следует?

— Прошерстили, — без воодушевления подтвердил Демидов. — Пятна крови затоптали, все разнесли с пылью беспечные наши прохожие. Даже самой малости для анализа не оставили. Гильз от «узи» не нашли, видимо, все в джипе остались, а вот от «Калашникова» с десяток подобрали. Длинно он по тебе ударил.

— А пули?

— Очнись, Жора! Какие пули, где их найдешь? Косили они из обеих машинок справа налево, находясь под углом градусов в тридцать-сорок. Все пули в траву, в землю ушли, и на каком расстоянии от места происшествия — неизвестно. Пойди найди!

— И опять ты умный. — Сырцов демонстративно вздохнул, осуждая себя за то, что он сам не такой умный, и спросил-предложил: — Пойдем?

В компьютерном зале из-за белых ящиков выглядывали три-четыре женских прически. Рабочий день кончился, только дежурные. Естественно, Демидов направился к самой хорошенькой. Склонился над ней эдаким заботливым папашей, сказал ласково:

— Искать будем, Раечка.

— Кого? — дежурно спросила безразличная Раечка. Не вдохновляло ее ночное дежурство.

— Кого, Жора? — по эстафете передал вопрос Демидов.

— Блатного по кличке, — обозначил цель поиска Сырцов. — Мне послушалось — «Кок». Но может быть, и Коб, и Кот, и Коп, и Ком, и Кон, и Кол. И еще Скок.

— Ну и ну! — удивясь, слегка возмутилась Раечка объемом предстоящей работы.

— Я думаю, — поспешно успокоил ее Сырцов, — что следует искать Копа, Кота, Кока и Скока. Остальное маловероятно.

— Коп. Кот. Кок. Скок, — повторила Раечка. — Так?

— Так, — решил Сырцов.

И защелкали на экране уголовнички. От пятнадцатилетних до семидесятилетних.

— Стоп, стоп, — остановил ретивую Раечку Сырцов. — Возрастное ограничение: от двадцати пяти лет до тридцати.

— Так бы сразу и сказали, — всем-то была сегодня недовольна Раечка.

Таких было значительно меньше. Но все равно минут сорок смотрели на чувырла братвы. Четыре раза останавливал Раечку Сырцов. Четыре раза принтер выплевывал портреты.

В демидовско-маховском кабинете Сырцов разложил их по заседательскому столу. Демидову на изображения этих красавцев было начхать, а Сырцов, как кот ученый, все ходил и ходил вдоль стола.

— Ну что ты жмешься, будто в сортир хочешь по малой нужде?! — заорал наконец Демидов, у которого от этих метаний зарябило в глазах.

— Видел-то я его метров с семидесяти-восьмидесяти, Да еще этот длинный козырек дурацкий… Нет, все-таки не из этих, — решил Сырцов и уселся в кресло. — А жаль.

— Зачем тебе мертвяк? Послезавтра с живчиками дел невпроворот.

— Интересно, Вова, интересно.

— Если так тебе интересно, я после операции Леониду в Нью-Йорк позвоню. Он нам все и расскажет о покойнике.

— Долго ждать, Вова.

— Подождешь. Мало ли что. Телефон он и протечь может.

— Да знаю я! — кривясь как от кислого, капризно ответил Сырцов. — Но пораньше, пораньше бы!

— Какая тебе разница?

— У меня ощущение, Вова, что где-то что-то не на место положено.

10

Наблюдательный пункт был устроен на крыше двадцатичетырехэтажной жилой коробки, последней в Москве перед кольцевой дорогой. Склад «Наста», его территория, очерченная еще недостроенным бетонным забором, подъезды к нему просматривались как на ладони.

На магазинных деревянных ящиках, доставленных на крышу заботливыми бойцами полковника Алексея, сидели сам полковник, полковник Кудряшов из министерства, майор Демидов (в штатском) и штатский гражданин Сырцов. Второй уже час сидели. Полковник Кудряшов неопределенно вздохнул, извлек из франтовской своей сумки термос, налил себе в стакан-крышку кофейку и осведомился для приличия:

— Кофе никто не желает?

Откликнулся только Демидов, по обязанности косвенно подчиненного:

— Спасибо, что-то не хочется.

Полковник Алексей безотрывно смотрел в громадный бинокль на треноге. Сырцов нашел на асфальте крыши мелкий камешек и метнул его в ретивого полковника. Попал. Алексей оторвался от окуляров и безошибочно определил озорника:

— Чего тебе, Жора?

— Скучно чевой-то. А все оттого, что начальства с нами мало. Где начальство, могущее в критический момент дать ценное указание?

Алексей покосился на Кудряшова и осторожно ответил:

— Я им сказал, что не могу взять на себя ответственность за их жизни. Да и зачем им быть здесь? Мой офицер связи будет постоянно докладывать им по телефону. Только вот полковник Кудряшов увязался.

— Мне положено, — объяснил свое присутствие здесь полковник Кудряшов. Допил кофе, навинтил крышку и спрятал термос в сумку. Алексей опять воткнулся в бинокль. Посмотрел, посмотрел и спросил:

— Который час?

— Двадцать два ноль два, — лихо отрапортовал Кудряшов.

— А светло как днем, — вроде бы удивился Демидов.

— Июнь, — объяснил Сырцов.

— Вдруг пустышка?! — воскликнул Алексей и нервно засучил ногами.

— Окстись, полковник! — заорал Сырцов. — Сам же вчера видел, как боевики законников сюда прибыли.

— Все-то я видел, — бормотал Алексей. — А если главные не приедут?

— Охота им в открытую светиться! Стемнеет — явятся. Не боись.

— Боюсь, Жорка, боюсь, — признался Алексей. — Уж больно хочется их всех прихватить!

— Всех все равно не прихватим, — философски заметил Сырцов. — Обязательно кто-нибудь уйдет. И, как закон, самые главные.

— Типун тебе на язык, — завелся и Демидов. — Да где же они, паразиты рогатые!

Первая иномарка появилась, когда на Москву легла серая мгла, предшествующая скорой черной ночи.

— Едут, едут! — как клоун на цирковой арене, возрадовался Алексей, не отрываясь от бинокля ночного видения. — Ну и тачка! «Паккард», что ли?

Кудряшов, Демидов и Сырцов глянули в свои бинокли. Поменьше, конечно, Алексеева, но тоже приспособленные для тьмы.

«Паккард», а это был действительно «паккард», подкатил к малозаметной двери в сплошной серой стене и остановился. Шофер обошел радиатор и открыл дверцу для главного.

— Как у больших, — не стерпел, прокомментировал Демидов.

— Гляди! Гляди! — заорал Алексей. — Да он с собой еще пятерых привез!

И точно: тенями промелькнули и исчезли в двери пятеро с автоматами. Машины подкатывали беспрерывно. И из каждой, помимо хозяина, выскакивала четверка-пятерка вооруженных.

Всего прибыло четырнадцать машин. «Паккарды», «роллс-ройсы», «линкольны», «мерседесы»… Доставили пассажиров и уехали. Подождали для порядка минут пять-семь, и тогда оторвавшийся от окуляров Алексей объявил:

— Все на месте, — и начал подсчитывать: — Вчера в склад проникло человек семьдесят-восемьдесят, да вот сейчас с главарями прибыло, считай, штук шестьдесят — шестьдесят пять. Рота, полная рота. Автоматы при них, а что там на складе еще — уму непостижимо.

— Что дальше будем делать? — поинтересовался полковник Кудряшов.

— Мы-то? — переспросил Алексей. — Руководить.

— Теперь подождем, когда штурмующие появятся, — пояснил вежливый Сырцов.

Четыре автобуса без огней появились в двадцать три тридцать восемь. С разных сторон. Они не останавливались, лишь притормаживали до самой малой скорости, и из них на ходу выпрыгивали черные человечки. Выпрыгнув, тотчас исчезали, прячась в тени бетонной ограды. Автобусы уехали.

Полковник Алексей взял переговорник и негромко произнес:

— Приказываю: всем на исходные. Подтверждение получения приказа — по номерам. Прием.

Из его игрушки тихо, но так, что было слышно всем на крыше, донеслось:

— Первый. Второй. Третий. Четвертый. Пятый. Бас. Тенор. Баритон. Бас. Баритон.

— Принято, — объявил в микрофон Алексей. — На время отключаюсь. Иду с третьим. Пошли! — это Сырцову. А Демидову и Кудряшову: — Счастливо оставаться.

— Я — с вами, — робко предложил Демидов.

— Здесь приказы отдаю я, — командирским крещендо объявил полковник Алексей. — Вы остаетесь на наблюдательном пункте.

Третья штурмовая группа уже вышла к кольцевой. В заранее облюбованных полковником и командиром группы густых кустарниковых зарослях, невидимые ни для кого, залегли бойцы.

— Я пришел, — тихо сообщил кустам полковник Алексей. Из-под ног его внезапно возник стройный человек в камуфляже и доложил:

— Группа к броску готова, товарищ полковник.

— Подождем, Сережа, — решил Алексей. — Пусть они пока друг в дружку постреляют.

Сырцов глянул на часы:

— Без семи двенадцать. Надо полагать, штурмующие начнут ровно в полночь, как в страшных романах.

— Тогда я еще разок с ребятами что и как прикину? — вопросительно предложил Сережа.

— Валяй, — разрешил Алексей, и командир Сережа вновь растворился.

— Сколько у тебя бойцов в этой группе? — полюбопытствовал Сырцов.

— Тридцать три с командирами.

— А командиров сколько?

— Военная тайна, — срезал любопытного полковник Алексей.

— Да иди ты! — отмахнулся от него Сырцов. — Сколько?

— Пятеро. Ну и что? Тебя это успокоило?

— Меня пока никто и ничто успокоить не может. Пять групп у тебя, значит. Тридцать три умножаем на пять, и получается сто шестьдесят пять бойцов.

— Волкодавов, — поправил его полковник.

— А тех и других вдвое по крайней мере больше. Не пожадничал, полковник?

— Вот мы и подождем, пока те постреляют этих, а эти — тех. И сравняемся.

— Ты как Трумэн, — заметил Сырцов.

— Обидел меня, надо думать? А что Трумэн?

— Трумэн в сорок четвертом сказал: пусть русские убивают немцев, а немцы русских. И пусть убивают как можно больше.

— Говнюк твой Трумэн, говнюк и мерзавец.

— Вот когда ты прав, я с тобой никогда не спорю, — согласился с выводами Алексея Сырцов. — А что, Леша, восьмерки — самое эффективное боесоединение при такой операции?

— Идеальное, Жора. — Полковник глянул на часы. — Сейчас начнут. Пойдем глянем.

Они вышли на разделяющую полосу кольцевой, и в этот момент ударили с двух сторон. Хрен что поймешь в ночном бою. Автоматный треск, вспышки очередей в полном беспорядке, одиночные матерные выкрики-приказы, перемещение теней, исчезновение теней.

— Как сверху смотрится? — спросил в переговорник Алексей у своего зама, которого оставил на крыше при бинокле на треноге.

— Штурмующие, по-видимому, бросили в атаку все, — довольно громко, оттого что азартно, стал докладывать зам. — Обороняющиеся — по моей прикидке, человек шестьдесят-семьдесят — в окопах по главным направлениям атаки. Вроде точно определили. Но их сомнут и вытеснят из окопов наверняка.

— На это и расчет, Валера! — азарт забирал и Алексея. — Окопные в панике побегут в здание, а веселые победители за ними, где их и кончит могучий резерв. Прожектора на исходные! Включить по моей команде! — Он глянул на часы и сказал: — Мы начнем через десять минут.

Безмолвно возник командир Сережа и протянул укороченный «АК» полковнику. Тот привычно кинул его за плечо.

— Сам полезешь? — спросил Сырцов.

— А ты?

— И я.

— С чем? — поинтересовался Алексей. Сырцов охотно распахнул куртку.

Полковник склонился, чтобы рассмотреть чудную игрушку:

— Это как понимать? Из музея, что ли?

— Мой родной «байард». Привык к нему — страсть!

— Может, все-таки автомат? — по-хозяйски предложил Алексей и, не получив ответа, уставился на циферблат светящихся часов. Так и стояли молча. По нынешнему экстремально текущему времени очень долго.

— Включайтесь! — заорал в переговорник Алексей.

Десять слепящих все, что с глазами, прожекторов вырвали из тьмы и серую громаду здания, и неровную в жестких тенях ее территорию. Смертельная трескотня там, в отгороженном от мира отвратительно сияющем пространстве, слегка поутихла.

— Что там? — спросил у зама полковник.

— Окопные побежали.

— А те?

— Вроде за ними. Но без уверенности.

— Слушайте все! — заорал Алексей. — Начали!

— Вы — сзади, — строго сказал подошедший к Сырцову и Алексею командир Сережа.

— Как прикажешь, — покорно согласился полковник. — Ты здесь сейчас главный.

Невидимые теми, кого слепили, прожектора, да и вообще почти невидимые восьмерки рванулись в бой.

Ударили тяжелые пулеметы, а затем четко вступили короткими целенаправленными огневыми ударами стрелкового оружия, принялись за дело спецназовцы, вступили с пяти сторон.

И прожектористы знали свое дело: по мере приближения к объекту спецназовцев переносили свет, оставляя наступающих в темноте.

Бойцы третьей группировки как бы непроизвольно, но старательно и неотвратимо отодвигали Алексея и Сырцова на зады.

— Мерзавцы, а, какие мерзавцы?! — жаловался на них Сырцову полковник.

— И пострелять нам не дают, — флегматично согласился Сырцов.

Теперь по спецназу неприцельно палили неизвестно кто — те или эти. Скорее всего, и те и эти. Но дело подходило к концу.

— Радиомашину ко мне! — приказал в переговорник Алексей.

Переваливаясь, как подагрик, с боку на бок, доковылял до них «рафик» с тремя репродукторами на крыше. Выскочил шустрый офицерик, зарапортовал:

— Товарищ полковник…

— Микрофон! — рявкнул Алексей. Микрофон из руки офицерика перекочевал в его лапищу. И разнеслось:

— Всем сложить оружие! Вы окружены отрядом специального назначения. Каждый выстрел, произведенный после того, как я закончу говорить, будет расцениваться как злостное сопротивление при задержании. И каждый, кто произведет такой выстрел, будет уничтожаться без предупреждения. Выходить по одному с поднятыми руками к воротам на кольцевую. Дистанция между сдающимися — десять метров. Жду три минуты. Командир отряда специального назначения полковник Панкратов.

Раз выстрелили, два… Потом долгий, как волчий вой, крик:

— Мусора!

Алексей смотрел только на часы. А Сырцов видел, как к воротам (их предварительно осветил один из прожекторов) двинулась одна фигура с поднятыми руками, вторая, третья… Фигурки эти напоминали примитивных человечков с доисторических стенных росписей.

— Бойко пошли, — обрадовал полковника Сырцов.

— А что им еще делать? — презрительно откликнулся Алексей.

И грянул гром небесный. С невидимых высот донесся мощный рокот и свист невидимых крыл.

— Что это? — в почти бабьем ужасе осведомился у мира полковник Панкратов.

— Вертолет. Судя по всему, довольно крупный, — объяснил Сырцов.

— Чей?! Чей?! — шамански выкрикивал Алексей.

Все спутал пришелец с неба. Снова застучали автоматы, снова вступили в работу крупнокалиберные пулеметы. Панкратов отбросил микрофон громкоговорителя (офицерик поймал на лету подотчетную ему штучку) и взялся за переговорник. Первое слово было:

— Штурм! Первый, второй, третий, четвертый и пятый, слышите меня? Штурм! — отдав окончательный приказ, он поостыл слегка и, хлюпнув носом, вызвал прожектористов: — Миша, светики мои дорогие, с одной лампочки покажите мне летуна!

Прожекторная голубая лента недолго порыскала по черному небу и нашла. Могучий вертолет с армейскими опознавательными знаками спокойно усаживался на крышу склада.

— Чей он?! Чей?! — опять забесновался Панкратов. Вспомнил про переговорник: — Валера, ты связался с начальством? Чей это вертолет?

— Связался, — горестно ответил зам. — Выясняют.

В освещенный армейский вертолет по лесенке взбирались неизвестные граждане. Забрались все, кому положено, и вертолет, засвистев, завизжав, боком поднялся и стал уходить в неизвестность.

— Из крупнокалиберного бы полоснуть… — безнадежно помечтал Алексей.

— Вот они и ушли, Леша. Самые главные законники и ушли, — все понял Сырцов.

Ребятки Панкратова завершали дело, а их командир все бормотал и бормотал отрешенно, как мусульманин на молитве:

— Чей же этот вертолет? Чей?

11

В десять утра Сырцов уже торчал в кабинете у Демидова. Под его строгим взглядом Демидов на кнопочном телефоне набирал бесконечный ряд цифр. Срывалось у Демидова постоянно: то занято, то полная молчащая пустота. Утомившись, Демидов спросил:

— Который у них там час?

— Часов пять-шесть вечера, наверное, — прикинув про себя, решил Сырцов.

— Может, часика через три ему в гостиницу позвонить?

— Как же, будет он вечером в Нью-Йорке в гостинице сидеть. Крути, верти, наматывай, Вова!

Наконец-то трубка громко и длинно ответила на горловом американско-английском непонятном языке.

— Гив ми детектив рашен Леонид Махов плиз, — пропел в трубку заранее вымученную фразу другой детектив рашен — Владимир Демидов. Трубка опять же громко (и Сырцов слышал) басом захохотала не по-русски. Отхохотавшись, басом же, с ужасающим акцентом ответила:

— Сейчас скоро вам будет русский мент Махов.

— Ты с ним поговори, а я пока по коридорам погуляю, — сказал Сырцов и поспешил к выходу. От дверей напомнил: — Не забудь: кличка агента, внедренного к блатным.

— Боишься Леньки, да? — обрадовался Демидов, потому что и сам боялся. И вдруг радостно в трубку: — Леонид?! Это я, Володя. Без тебя у нас такое началось…

Сырцов прикрыл дверь и задом, задом подальше от греха. Не хотел в очередной раз выяснять отношения с любимым и ненавистным своим дружком Леней Маховым. Даже по телефону.

— Я тут один фильм из прошлой жизни видела, — начала монолог Катерина, разглядывая согбенную спину Сырцова, — там вот также чиновники из кабинета штатского генерала пятились. Один к одному.

Сырцов резко развернулся, соорудил гневное лицо (бровь пошла вверх, глаз — навыкат) и сделал суровый выговор:

— Извольте не забываться, лейтенант Измайлова!

— Ах, простите, милый Жорж! — жеманно, не желая возвращаться из девятнадцатого века, извинилась Кэт. — Совсем забыла, что вы — герой дня.

— То-то, — удовлетворился герой дня извинением и, усевшись напротив Катерины, осведомился: — Ну, и что у вас тут?

— Треплют по всем кабинетам, — доложила Катерина. — Всю ночь трепали и сейчас треплют.

— Сколько их всего повязали?

— Семьдесят три человека.

Сырцов присвистнул неожиданно для себя. Сколько же тогда положили? И сколько ушло? Отряхнулся и делово спросил:

— Что поют?

— Блатные, все как один, утверждают, что охраняли склад от разграбления, а нападавшие, тоже все как один, талдычат о том, что они пытались освободить захваченных уголовниками заложников.

— Туповато, но основательно, — оценил позицию семидесяти трех Сырцов и хотел было приступить к изложению методы, при помощи которой можно их растрясти всерьез, как открылась кабинетная дверь и Демидов поманил:

— Жора, на минутку.

— Да не хочу я с ним говорить!

— Не будешь, не будешь! Он уже и трубку положил. Мне с тобой поговорить надо.

Устроились на привычных местах: Демидов за командирским столом, а Сырцов у зеленого сукна.

— Кличка агента, который выходил на тебя, Цыпа, — сообщил Демидов.

— Необычная кликуха, а, Володя?

— Потому что из интеллигентов.

— Уже интересно. Покопаться в его деле дашь?

— Да дам, дам! И что тебя мертвяки интересуют? И вот что: Леня просил узнать о судьбе еще двух агентов. Эти были внедрены в гнездо птенцов покойного Англичанина, известного тебе до любви и дружбы Николая Сергеева.

— А нахрена мне узнавать? — разозлился Сырцов на майора за то, что напомнил о его приятельстве с хотя и мертвым, но уголовником.

— Одного я беру на себя, — как ни в чем не бывало продолжил Демидов. — А вторым придется заняться тебе.

— Не буду, — отозвался обиженный на всех Сырцов.

— Его Леониду Дед передал из рук в руки. И работает паренек не за бабки, а по убеждению. Да ты его должен знать: Вадим Устрялов, король электроники.

Сырцов невольно и добро улыбнулся. Рыжий Вадик, рыжий Вадик! Суровый, полный достоинства недоступный Вадик, единственным недостатком (если это можно считать недостатком) которого было безмерное уважение к Деду, тихое обожание Деда. И скрыто-насмешливое пренебрежение ко всем остальным. Как к нему ключик Леонид подобрал?

— Ладно. Займусь, — согласился Сырцов. — Среди трупов его нету?

— Не думаю, что их хозяева такие идиоты, чтобы уникального специалиста так запросто в мясорубку кинуть.

— Сколько их там у склада полегло?

— Еще подсчитывают, — пряча глаза, ответил Демидов.

— А из этих семидесяти трех сколько из бывшей команды Англичанина?

— Восемь человек.

— Под корень, значит, всю группировку. Кому это надо?

— Всем нам, Жора.

— И еще кому-то, которые не мы.

— Есть идеи, Жора?

— А у кого их нет?

— У меня нет. Может, поделишься?

— Поделюсь. Со временем, — неопределенно пообещал Сырцов. — После компьютерного зала и архива, в который ты мне сейчас допуск сделаешь. Хочу в протоколах допросов покопаться, если они имеются.

— Сам хочет тебя видеть, Жора.

— Сам так сам. Я к нему пойду, а ты насчет зала и архива договорись.

* * *

Сам теперь ни с какой стороны не был ему начальником. Поэтому Сырцов вошел в кабинет вольготно, независимо вошел, с чувством собственного достоинства. Генерал весьма скептически смотрел, как гордый Сырцов пересекал пространство не кабинета даже — зала, направляясь к его столу.

— Спасибо тебе, Сырцов, — не дав тому сесть, поблагодарил генерал.

— Служу Советскому… — ернически гавкнул Сырцов, на пике прервал привычный ответ и невинно сказал: — Во вляпался! Павел Афанасьевич, а теперь в ответ на благодарность что следует произносить?

— Не знаю, Сырцов, — серьезно ответил генерал. — Что-то за последнее время я никому благодарность не объявлял.

— Узнать бы у кого, — как бы сам себе напомнил Сырцов. — А то в следующий раз поблагодарят, и опять я дурак дураком.

— Долго еще ваньку передо мной ломать собираешься? — генерал еще не закипал, но мелкие пузыри пошли-поехали.

— Все. Завязал, — с утрированной подхалимской поспешностью прекратил антигенеральские ужимки и прыжки Сырцов. — Слушаю вас внимательно, Павел Афанасьевич.

— Ты, как мне сообщают…

— Лучше — докладывают, — перебил Сырцов. — Или доносят.

Генерал шумно посопел. До точки кипения оставалось градусов пять, не больше.

— Ты, как мне сообщают, решил копать дальше. Пока не возражаю. Только не выскакивай, прошу, и волну не делай. Понял?

— Как уж не понять!

— Раз понял — иди к компьютерщикам и в архив.

* * *

Вот он, Цыпа. С экрана смотрел и улыбался тот, кого увидел в последний момент его жизни Сырцов. Смазливый, с насмешливым взглядом, причесанный на косой пробор интеллигентный молодой человек. Никита Горелов, а вовсе не Цыпа.

Сырцов поглядывал на неотразимого Никиту, почитывал основные данные о нем и декламировал детский стишок-головоломку:

Поженился Як на Цыпе, Яцыдрак на Цыпедрипе. Якцыдракцыдракцыдрони на Цыпедрипедрихопони…

Прежде чем на ней всерьез поженился Як, Цыпа активно кидал лохов у валютных магазинов. Три привода — и ничего. Отпускали Цыпу. А за что задерживать? Хотя пострадавшие и утверждали, что договор был один к трем-четырем (что противозаконно), Цыпа втыкал им куклу из расчета один к одному (что абсолютно по закону).

А вот и судимость. Косвенное соучастие в реализации крупной партии контрабандной подслушивающей аппаратуры. Пятерик, вышел через два. Легко отделался. Ага, вот где его Леонид прихватил: торговля оружием. Пистолетами чешского производства. До того уж косвенное, что сразу понятно: Махов отводил его в сторону для себя. Теперь связи в миру. Родители умерли, был женат, два года как разведен, брательник пятьдесят девятого года рождения, кандидат наук, программист, сейчас работает в банковских структурах. На четыре года, значит, старше братца. И тут только понял Сырцов, что они с Цыпой ровесники. Что ж, пора и побегать. Волка ноги кормят.

* * *

От проходной и разбежаться не успел, как окликнули:

— Георгий!

Потрепанная «волга» полковника Панкратова нагло стояла у муровского забора, где стоянка строжайше запрещена, а сам полковник показывал личико в окошко. Показывал и улыбался Сырцову. Хлопнулись ладонями, и Сырцов спросил:

— Тебе-то что надо в этой конторе?

— Все допытываюсь, чей был вертолет. Может, сыскари чего накопают, как ты думаешь? — Глаз полковника сверкнул сумасшедшинкой.

— Не зацикливайся, Леша. Крыша поедет. И подумай: на кой хрен сыскарям сейчас твой вертолет? Ну слиняли паханы, так они всегда линяют. Бабки-то несчитанные.

— На твоих паханов мне срать с высокой колокольни. Мне бы в глазки тому офицерику заглянуть, что за штурвалом был.

— Заглянешь и что? — деловито поинтересовался Сырцов.

— А потом руки-ноги поломаю, чтобы больше не летал.

— Сколько вчера ребят потерял? — вдруг спросил Сырцов, пытаясь понять причину панкратовской ненависти.

— Ни одного, — расцвел, как роза под теплым дождем, теперь уже не гавкающий барбос, а заботливый и добрый отец-командир. — Пятеро легко раненных, и все. Не то что у вас!

— А что у нас? — удивился Сырцов.

— Ничего. Одни ля-ля-ля тополя.

— Балда ты, Алексей, но шибко мне нравишься, — признался Сырцов.

— Это ты так к полковнику обращаешься?

— Нам бы, Леша, с тобой водки как следует выпить, а некогда, — с горечью осознал незавидное их положение Сырцов и протянул в автомобильную форточку свою визитную карточку. Алексей прочитал и перевернул, изучил английский текст. Удивился несказанно:

— Так ты на вольных хлебах? Свободный стрелок-охотник? Что ж тогда в милицейскую кашу влез?

— Свинья — она завсегда грязь найдет, — грустно признался Сырцов.

— А я тебе свои телефоны дать не могу. Не имею права, — еще грустнее признался Алексей.

— Ты не давай, — согласился Сырцов. — Ты шепни. Мало ли что.

— Я приказа не нарушаю. Я номеров своих телефонов никому не даю. Я тихо-тихо шепчу, — серьезно вошел в игру полковник и еле слышно прошелестел в ухо Сырцова два набора цифр. Что с возу упало, то пропало. Память у Сырцова была как бездонная яма. Вмещала все.

12

Брат Цыпы Всеволод Всеволодович Горелов жил в одном из престижных домов на разновысоких Кунцевских холмах. В доме начальников средней значимости. Бывших начальников средней значимости. А потому привратника из вестибюля уволили и впускал-выпускал здесь теперь прямой переговорник с квартирами. Сырцов нажал кнопку двадцать седьмой. Сырцов думал, что Горелов-старший на работе, и надеялся покалякать с его женой — очень продуктивны бывают легкие разговоры с дамочками, но ответил недовольный жизнью баритон:

— Вас слушают.

— Вы — Горелов Всеволод Всеволодович? — на всякий случай спросил Сырцов.

— Я — Горелов Всеволод Всеволодович. Кто вы такой и что вам от меня надо?

— Мне необходимо срочно переговорить с вами. Я — Сырцов Георгий Петрович.

— Я не знаю вас, и мне не о чем с вами говорить.

— О вашем брате, Всеволод Всеволодович.

— Тем более не о чем говорить.

Последняя возможность — соврать. И Сырцов соврал.

— Я из МУРа. Так что поговорить со мной вам придется.

После пятисекундной паузы во входной двери что-то щелкнуло, и Сырцов свободно проследовал к лифтам. В ожидании шумевшей вверху кабины он осмотрелся. Раньше-то, лет десять-двенадцать тому назад, здесь был дикий виноград по стенам, цветочницы с яркими цветами, ласковая привратница с цепким гебистским взглядом за стильным столиком, а ныне жухлые темно-коричневые веревки — мертвые тела лоз — на пыльной кирпичной кладке, неряшливые, с облупившейся белой краской жестяные ящики-инвалиды и одинокий стул с замасленной обивкой — будто на нем лет десять беспрерывно слесарь-водопроводчик сидел.

В лифте пока еще ничего себе: ни фривольных рисунков, ни матерных надписей, ни запаха мочи. Седьмой этаж. Приехали.

Всеволод Всеволодович уже стоял в дверях — ждал и, как только Сырцов вышел из лифта, сообщил:

— Я слушаю вас.

Видимо, собирался беседовать на площадке. Сырцов с ходу отверг такую возможность:

— У меня к вам длинный разговор, Всеволод Всеволодович, и стоя я вести его не собираюсь.

Горелов-старший мимолетно улыбнулся углом рта, скорее всего одобряя безапелляционный напор сыскаря.

— Тогда прошу, — и, сделав шаг в сторону, освободил проход в квартиру.

Господи, как постарела роскошь жилищ советской номенклатуры! Никогда по сути не любимая хозяевами арабско-румынско-финская мебель была признаком избранности и ею гордились. Сейчас ею не гордились, и она, неухоженная, являясь просто набором нужных и совсем ненужных вещей, отрицала квартирный уют как таковой.

— Прошу, — еще раз сказал Всеволод Всеволодович, открывая следующую дверь.

Здесь совсем другое дело: рабочее помещение. Два мощных компьютера, принтеры, сканеры и вся сопутствующая хренотень. Для человеческого существования только тахта, кресло и журнальный столик.

— Прошу, — было произнесено в третий раз в том смысле, что Сырцов мог бы и присесть. Сырцов бесстрашно плюхнулся в кресло.

Он не знал, о чем будет говорить с Гореловым-старшим, полагался лишь на какую-либо зацепку вначале, которая помогла бы ему разговорить, раскрутить, слегка запутать, а потом распотрошить собеседника. Но теперь знал: здесь будет трудновато. Горелов-старший устроился на тахте, закинул ногу на ногу, разбросал руки и молча ждал вопросов.

— Я, Всеволод Всеволодович, по поводу вашего младшего брата Никиты… — вяло — не было вдохновенного азарта — начал Сырцов.

— Вы уже сообщили мне, по какому вы поводу. Слушаю вас.

— А я бы хотел кое-что услышать от вас.

— Что именно?

— Судя по ведомственной принадлежности вашего дома, судя по убранству и обстановке, квартиру эту получил ваш родитель. Ни вы, ни ваш брат чисто возрастно не могли служить по партийной линии на высоких постах. Следовательно, эту жилплощадь наследовали двое — вы и ваш брат. Является ли Никита, хотя бы номинально, совладельцем этой квартиры?

— Нет. Это моя квартира.

— Каким же образом?

— Я выплатил Никите половину стоимости, и он на сумму, полученную от меня, приобрел собственное жилье. По-моему, вам это должно быть известно, потому что он уже давно выписан отсюда.

— По нынешним ценам вам пришлось отвалить Никите тысяч восемьдесят-девяносто баксов, а?

— Ровно сто, — легко назвал сумму Горелов-старший.

— Не слабо, не слабо, — уважительно заметил Сырцов. — И откуда такие бабки люди берут?

— Люди не берут, люди зарабатывают.

— Где же?

— В принципе я мог бы не отвечать на эти ваши вопросы. Но мне скрывать нечего, я даже горжусь своей работой. Я — главный программист-компьютерщик одного из самых крупных российских банков уже пятый год. Стартовая моя зарплата была три тысячи долларов в месяц, а сейчас уже шесть с половиной.

— Ничего, жить можно, — то ли позавидовал, то ли поиронизировал Сырцов. — Сначала, значит, копили, чтобы от братенника откупиться, а теперь на что? Мебель менять будете? Или ремонт европейского уровня?

Цеплял, цеплял Сырцов невозмутимого программиста, разозлить хотел. Но не поддавался Горелов-старший:

— Загородный дом строю.

— А брату на бедность не подкидываете?

— Он — не бедный.

— А какой он? — быстро спросил Сырцов.

— Полагаю, что вам лучше известно. Наверняка на него у вас дело заведено.

— Вы общаетесь с ним?

— Нерегулярно.

— Вы любите его?

— Обязан любить. Он — мой брат.

— Любовь — не обязанность.

— И обязанность тоже, — не согласился Всеволод Всеволодович. — Кстати, выпало из памяти ваше имя-отчество. Документы не предъявите?

Сырцов ждал, когда это произойдет. И вот произошло. В самом начале сырцовского разбега. Весьма извилист гражданин Горелов-старший. Была у него красная книжечка, была. Уходя из конторы, хитроумным способом сумел оставить ее при себе. А продлевал срок действия уже сам.

Горелов развернул удостоверение вроде бы лишь для того, чтобы освежить в памяти имя-отчество собеседника, и, не разглядывая, вернул.

— А могли бы просто спросить, — нежно сказал Сырцов.

— Не додумался. Так мы о чем?

— Мне бы хотелось встретиться с вашим братом.

— Чего проще. Езжайте к нему. Адрес, я думаю, вам известен.

— Нету его там. И соседи говорят, что уже недели две как не появлялся.

— Всезнающие соседи, — констатировал Горелов-старший. — Тогда, вероятнее всего, в отъезде он. По делам.

— А каковы его дела?

— Многотрудные.

— То есть?

— Требующие невероятных затрат сил, энергии и изобретательности.

— Рэкет или киднэппинг?

— Никита отошел от уголовных дел. — Нет, не завелся Всеволод Всеволодович. — Он теперь дистрибьютер одной солидной фирмы.

— Не «Наст» ли фирма называется?

— Что-то вроде этого. А может, и нет.

— Какие у вас отношения?

— Нормальные.

— Когда он был у вас в последний раз?

— Дней пятнадцать-двадцать тому назад. У вас все ко мне?

Долго терпел его Горелов-старший, неестественно долго. К чему бы это? И теперь последний — на прощание — вопросик:

— Вы не знаете, где мне искать бывшую жену Никиты?

— Здесь, — сказал Всеволод Всеволодович. — Теперь она моя жена. — Ласково и громко (чтобы слышно было в глубине квартиры) крикнул-позвал: — Наташа!

Да, как пыльным мешком из-за угла. Сырцов еще приходил в себя, оценивая ситуацию, как появилась жена братьев Гореловых. Она стояла в дверях кабинета — стройная, хорошенькая и очень молодая, и вопросительно переводила взгляд с Горелова на Сырцова, с Сырцова на Горелова.

— Здравствуйте, — сказала наконец Сырцову. И мужу: — Что тебе, Севочка?

— Познакомься… — муж слегка замялся, — с товарищем, гражданином, господином… Как вас лучше называть?

— Лучше — Георгием Петровичем.

— С Георгием Петровичем из МУРа, — представил он Сырцова.

— Наверное, по поводу Никиты? — невесело догадалась Наташа.

— Отчасти, — поспешил успокоить ее Горелов-старший. — У вас будут вопросы к моей жене, Георгий Петрович?

— Нет, — сказал Сырцов и встал. Какие уж теперь вопросы! Ему бы самому себе на кое-что ответить не мешало. И повторил: — Нет.

У двери, до которой его вежливо проводил Всеволод Всеволодович, Сырцов все же не сдержался, посоветовал:

— А мебель вам поменять стоило бы. При таких-то деньгах.

13

— Гляди ты, Вадик! — страшно изумился Сырцов, любовно глядя на строгого рыжего мужичка-паренька, спрыгнувшего с водительского места новенького, с иголочки специализированного «рафика». «Рафик» этот только-только притормозил у подъезда, у которого на старушечьей скамейке уже давненько отдыхал Сырцов.

В не любимом Сырцовым районе жил мастер — золотые руки Вадим Устрялов, в районе шоссе Энтузиастов, между Второй Владимирской и улицей Металлургов. Не желая терять остаток дня, он мотанул сюда сразу же после визита к Горелову-старшему. Мамаша Вадика, порасспросив его через дверь, в дом не впустила, но милостиво сообщила, что сынок ее драгоценный только что звонил и скоро будет. Вот и решил Сырцов ждать на скамеечке. И дождался.

— Здравствуй, Вадик! — продолжал ликовать Сырцов.

— Здравствуйте, — вежливо откликнулся Вадик, не глядя на Сырцова. Занят был: вытаскивал из кабины пакеты с продуктами.

— Да ты меня не узнаешь! — сделал вид, что обиделся, Сырцов.

— Узнаю, — хладнокровно не согласился с ним Вадим. — Вы — Георгий Сырцов. Приехали, наверное, для того, чтобы поговорить со мной. О чем — пока не догадываюсь. Обождите минуточку, я сейчас продукты домой занесу и вернусь. Мне еще машину в гараж отгонять.

Логично так все изложил, обстоятельно.

— Залезайте, — предложил рыжий Вадим, вернувшись, и открыл дверцу. — Мой гараж у Измайловского парка, я там машину оставляю, и мы с вами на свежей травке поваляемся и побеседуем. Идет?

— Я на своей, — Сырцов взглядом указал на «девятку», но с Вадимовым планом в принципе согласился: — А в общем-то и мне на зеленой травке поваляться хочется.

Скользкая мягкость еще молодой травы, ощущаемая сквозь траву влажная прохлада живой земли, солнце, рассекаемое голыми стволами бесцветных в слепящих лучах высоких сосен… Устал за день рыжий Вадик, и Сырцов устал. Они лежали, раскинув руки-ноги, и смотрели, как качаются, словно укачивая их, кроны сосен.

— Бррр, — встряхнулся Вадик, отгоняя дрему. — Вот ведь дела! Не успел прилечь и уже сплю.

— Не спи, не спи, художник, — сонно пробормотал Сырцов, тоже встряхнулся и тоже удивился: — Вроде бы сегодня выспался…

— Сядем? — предложил Вадик, и они сели в траве, обхватив руками колени.

— У тебя лаборатория-автомобиль новый, — для затравки продемонстрировал свою наблюдательность Сырцов. — От конторы?

— Собственный, — с тщательно скрываемой гордостью признался Вадик. — В Латвию ездил, чтобы внутри все по моим чертежам сделали.

— Выходит, большие бабки тебе «Блек бокс» теперь платит.

— Во-первых, я уже полгода работаю только по договорам, и основной мой заработок от записей попсовых групп. Работа противная, но денежная. А во-вторых, «Блек бокс», по-моему, с вчерашнего дня приказал долго жить.

— Откуда знаешь?

— Я к ним сегодня заезжал отдать готовый заказ, — чтобы не тратить время на встречный вопрос про содержание заказа, он с ходу все объяснил: — Выводил для них на приличный звук совсем глухую пленку. А у них там — ликвидационная комиссия.

— С тобой хоть расплатились?

— А куда им деваться. Официальный договор. — Вадик поднял подбородок с колен. Хотел посмотреть на Сырцова: — Вас Александр Иванович прислал?

— Нет, Вадик. Я от Лени Махова. Он беспокоится за тебя.

Не только мастеровитый, но и умный был рыжий Вадим Устрялов.

— Ишь ты! Даже в Нью-Йорке беспокоится! Скорее всего из-за этой самой ликвидационной комиссии, да, Георгий?

— Вчера большинство сотрудников «Блек бокс», которые в корешах у покойника Коляши Англичанина ходили, участвовали в бою двух бандитских группировок. Меня удивляет молниеносная осведомленность спонсирующих банков о происшедшем, если уже сегодня они приступили к ликвидации детективного бюро. Принимая во внимание такую их информированность, я думаю, что они в курсе некоторых твоих дел, которые явно придутся им не по душе. Тебе бы на время из Москвы исчезнуть, Вадим. И как можно быстрее.

— Опасно для жизни? — Вадим презрительно усмехнулся.

— Пока нет. Но опасно для твоих связей с Дедом, с Леней Маховым.

— Я — не пальцем деланный, Георгий.

— Да я не о том! Я о том, чтобы о тебе забыли! Смотаться есть куда?

— Группа «Сомнамбулы» в турне с собой страстно зовет, — невозмутимо ответил Вадим. — Эксперимент у них. Хотят впервые не под фанеру, а живьем петь. И чтобы я им диск сделал. Козлы.

— Когда они отбывают?

— Через три дня.

— А ты с ними договорись и завтра же махани как бы для подготовки. Кстати, куда?

— Гастроли по крупнейшим волжским городам. Нижний, Казань, Саратов, Самара, Волгоград.

— Гляди ты! Как пишут в рекламных проспектах, сказочный тур по прекраснейшей в мире реке Волге.

— Именно, — злобно подтвердил Вадим. — Они на теплоходе будут закатами и восходами любоваться, а я свое ателье на колесах по российским дорогам растрясать до негодности.

— А ты им условие поставь, чтобы и «рафик» водой переправляли. Зато жизнь-то какая. Они днем на своих электродровах репетируют, а ты на пляже под золотым солнышком лежишь и любуешься, как Волга к Астрахани катит.

— Что все-таки случилось, Георгий? — напрямик спросил Вадим.

— Случилось что-то, это точно. Но как и для чего — не знаю.

— Александр Иванович в курсе?

— Нет пока.

— Почему?

— Ты когда его в последний раз видел?

— Давно уже. В апреле, наверное.

— А его в мае в больницу клали, в предынфарктном состоянии.

— Может, вы и правы, что его не тревожите. — Вадим тихо улыбнулся, вспоминая Деда. — Он же ужас какой заводной, старый черт! — И тут же легкая подначка: — А вы почему впряглись, Георгий? Милиция одна без вас уже ни с чем и справиться не может?

— Не может, — Сырцов не обиделся. — Все началось с меня. Теперь бы я и рад выскочить, да не могу. Поезд скорость набрал.

— Понятно, — Вадим опять упал спиной на траву. Спросил, глядя в побледневшие вечерние небеса: — Больше мне ничего знать не положено?

— Главное для тебя сейчас — уберечься, а не знать.

— Я стою на берегу. Не могу поднять ногу́. Не ногу́, а но́гу! Все равно не мо́гу, — зачитал Вадим дурацкий стишок.

— К чему ты это? — подозрительно заинтересовался Сырцов.

— Я картиночку нарисовал. На этой картиночке я и Волга.

— Но почему же ногу́ не можешь поднять?

— Потому, что не мо́гу.

— Но встать-то ты можешь? Вставай, я тебя до дома довезу.

Уже в «девятке» Вадим сказал так, между прочим, впроброс:

— Ликвидация «Блек Бокса» не была неожиданной, Георгий. Руководство бюро объявило о ней своим клиентам за десять дней. Так что если вы собираетесь кое-что привязать к внезапной ликвидации, то учтите: не привязывается. В особенности к внезапной.

— Ну, ты и змей, Вадик! — восхитился Сырцов. — Держал меня за дурачка, пока не надоело. Тогда скажи мне, всезнайка: куда они людей девать собирались? Ведь штат-то у них человек пятьдесят.

— Шестьдесят два. Все уже были распределены по филиалам.

— Мерси, мой юный друг. Как говорил классик советского детектива, информация к размышлению. Ну, поплывешь по Волге с «Лунатиками»?

— С «Сомнамбулами», — поправил Вадим. — Поплыву.

* * *

…Была у Сырцова девушка Люба. Познакомились они в заварушном деле год тому назад, и уже год Сырцов прикидывал: а не жениться ли ему? Останавливало пока одно: судя по всему, Люба тоже прикидывала и пока пребывала по отношению к нему в нерешительной неопределенности. Сегодня она сдавала последний экзамен сессии в своем гуманитарном университете. После напряженной осторожности поступков и разговоров в сегодняшних делах ужасно захотелось пообщаться с милой гражданкой в забавной, раскрепощенной и полной отвязке. С Любой.

«Девятка» будто сама по себе докатила его до тихого Пречистенского переулка. Он вылез и хлопнул дверцей нарочито сильно. Гром прогремел в безлюдном поздневечернем переулке. Но ничто не распахнулось, и не вышла Инезилья на балкон. Тогда Сырцов засунул два пальца в рот и издал невыносимый, почти на ультразвуке свист. Вот тут-то Инезилья и сдалась. На третьем этаже хорошо отремонтированного дореволюционного (революция семнадцатого года) доходного дома растворились створки щедрого модернового окна, и в окне явилось курносое, в веснушках (веснушки Сырцов сейчас не видел, он знал о них), русопятое и прелестное личико Инезильи.

— Я с тобой не разговариваю, — объявила о своем решении Инезилья-Люба.

— В чем виноват? — деловито осведомился Сырцов.

— А виноват ты тем, что хочется мне кушать! — прокричала цитатой из басни Люба.

— Нет проблем. Идем в кабак.

— Болван! Цитата просто под руку попалась. А виноват ты…

— Тем, что тебе хочется кушать, — скороговоркой перебил Сырцов.

— А виноват ты потому, — с напором продолжила Люба, — что не соизволил поздравить меня с успешной сдачей сессии.

— За этим и прикатил, родная! — со слезой в голосе от несправедливых упреков воскликнул Сырцов.

— Ты бы еще через неделю прикатил бы, — назидательно заметила Люба. — Дорого яичко ко Христову дню. Поздравлять меня надо было сразу же после последнего экзамена, когда я в восторге от самой себя была.

— Ты всегда от себя в восторге. Так что я не опоздал.

— Да как ты смеешь со мной так разговаривать, невежа! — вдруг завопила Люба. На той стороне переулка в трехэтажном домике открылось мезонинное окно, и молодой, грубый голос возмутился:

— Любка, да спустишься ты к нему или нет? Хватит тут орать, ты все сдала, а у меня завтра экзамен!

— Зубри не зубри, все равно провалишься! — весело напророчила студенту Люба, но Сырцов был справедлив:

— Он абсолютно прав, Любаша.

— Любаша! — передразнила она его и решила: — Сейчас спущусь.

В чем была, в том и скатилась по лестнице: шорты, зеленая майка с рукавами, оранжевая без рукавов, сандалии на босу ногу. Сырцов осмотрел ее и оценил оранжевую маечку:

— После свидания со мной прямо на дорожно-ремонтные работы?

— Переодеваться все равно не буду, потому что в кабак не собираюсь.

— А куда ты собираешься?

— Увези меня ты в тундру, увези меня одну! — спела Люба, а голос из мезонина радостно с ней согласился:

— Увези, парень, увези! Что тебе стоит? И пусть она там заблудится.

— Неуч ты, Гриша! Заблудиться можно в лесу, а в тундре как заблудишься? Нету там ни хрена! Мох да олени.

Прерывая научную дискуссию, Сырцов предложил:

— Бутылочку с собой, закусь и по старой памяти на Воробьевы горы, а? — и только говоря это, осознал, что они будут рядом с местом, где все произошло.

— Что доктор прописал! — опять завопила Люба. Не могла она сегодня тихо говорить. Вдруг спохватилась: — Ты же за рулем?

— А мы чего-нибудь интеллигентного, почти без запаха: «Джим Бим», кентуккийское виски. Пойдет?

— Ты сегодня богатый?

— И еще с месяц буду богатый, — похвалился Сырцов, вспомнив про солидный чек.

— Заводи тогда! — приказала Люба.

— Богатые, возьмите меня с собой! — проплакал сверху голос.

— Учиться, учиться и учиться! — строго процитировала классика марксизма-ленинизма Люба. — Надо побороть в себе малодушие, Григорий!

Отоварились в ужасно дорогом магазинчике на Волхонке и через Якиманку по Ленинскому свободно в вечернем московском безмашинье помчались к Воробьевым. Миновали смотровую площадку и за церквухой отыскали памятную для них обоих скамейку. Здесь год тому назад они понравились друг другу.

Безлюдье, а ведь еще только поздние сумерки. Лишь изредка направлялись в заросли крутого спуска сексуально озабоченные, а потому и отважные пары.

Из багажника «девятки» Сырцов извлек пустой кейс (зачем ему кейс, он и сам не знал — подарили), плотно пристроил его на скамеечных рейках, как скатертью накрыл сегодняшним «Спорт-экспрессом». Извлек из фирменного пакета фигурную бутылку «Джима Бима», пластмассовые стаканы, двухлитровый снаряд тоника, драгоценную рыбку в вакуумной упаковке, нарезанную ветчинку, бумажные тарелки, в общем, раскинул роскошный стол.

— Старик Хоттабыч, — похвалила его Люба.

Открывать дорогие иностранные бутылки одно удовольствие. Как бы само отделилось мягкого металла покрытие горла, и пробочка с набалдашником, за который так легко ухватиться, с легким пуком открыла доступ к вожделенной жидкости. Сырцов умело плеснул в два стаканчика. Поднял свой и предложил банальное:

— За твою сегодняшнюю удачу.

— Только ты не смотри на меня, — предупредила Люба. — Я некрасиво пью.

— Как это — не смотри, а куда я глаза девать буду?

— А мы одновременно выпьем и в один глоток. На раз, два, три. Считаем вместе и вместе на счет «три» выпиваем, — мигом разрешила проблему Люба. — Могу и я одна считать, но пить на «три» без обмана. Приготовились. Начали!

— Раз, два, три! — просчитала с акцентом на «три» Люба, и они одновременно выпили. А когда запили тоником и стали жевать рыбку (которую и жевать не надо было, сама как бы таяла во рту), Сырцов ни с того ни с сего вспомнил, как они с Кузьминским на «раз, два, три» одновременно сняли телефонные трубки для разговора с Цыпой.

Сырцов быстренько разлил по второй.

— Я психически и физически истощена, — предупредила Люба. — Могу насосаться как зюзя.

— Соберу по частям и доставлю в целости и сохранности, — великодушно пообещал Сырцов. — А теперь для разнообразия вместо «раз, два, три!» давай «трах, бах, бах».

— Не поняла, — подозрительно и с угрозой объявила Люба. — Ты предлагаешь мне нечто неприличное или даже извращенное?

— Дурында, я предлагаю выпить по второй так, чтобы опять же не смотреть на тебя, некрасивую. Второй «бах» будет вместо «три».

— Только и всего? — разочарованно произнесла она. — Тогда давай.

— Трах, бах, бах! — скомандовал он, и они синхронно выпили по второй.

Закусили и пригорюнились. Люба подумала, подумала и решила:

— Сегодня целоваться не будем.

— Это еще почему? — возмутился Сырцов.

— От нас рыбой пахнет.

— А что делать будем?

— На Москву смотреть.

— Так ее отсюда не видно.

— За церковь отойдем к парапету и посмотрим.

— Продукт уведут, — мрачно предрек Сырцов.

— А знаешь как? — у Любы в яростной веселости во тьме засверкали бесшабашные глаза: — Я впереди пойду, а ты сзади с кейсом, как лакей с подносом. Только я выпить захочу, а ты тут как тут. Красиво, а?

— Спектакль по пьесе Островского «Горячее сердце». В роли откупщика Хлынова — даровитая актриса Любовь Листратова. Что же, начали!

Так и шли: впереди в светящейся во тьме оранжевой маечке откупщик Хлынов (он же девица Люба), а сзади лакей Сырцов с подносом (он же кейс).

Пристроились на шершавом камне парапета и принялись разглядывать Москву, которая всегда прекрасна. Петля Москвы-реки, овал Лужников, причудливый контур Новодевичьего, разноцветная глыба Кремля и, как стражники великого города, пронзительно освещенные высотные дома.

— Хорошо, — сказала Люба и прижалась плечом к его широченной груди.

— Хорошо, — согласился он. И вдруг сказал, сам от себя такого не ожидая: — Мне в нашем доме один старичок обмен предлагает. Мою на его двухкомнатную. С доплатой, конечно. Он всяких обменных контор боится, а мне доверяет. Меняться, Люба?

Она посмотрела на него испуганно и предупредила:

— С огнем играешь, Георгий?

— Так как мне быть?

— Это уж твое дело, — Люба решила быстренько снять скользкий вопрос с повестки этого позднего вечера.

— Наше, — не согласился он.

— Давай сегодня о другом, а? — попросила она.

— Тогда выпьем, — нашел Сырцов выход из кризиса.

— За Москву! — решила Люба. — За нашу с тобой Москву, Георгий. И не будем считать. А то ты еще какую-нибудь гадость выдумаешь.

— Уже выдумал, — азартно раздувая ноздри (осенило!), признался Сырцов и лихорадочно просчитал новый эрзац «раз, два, три»: — Ты, мразь, кок!

Не выпила Люба под такое безобразие. Поинтересовалась:

— Крыша поехала?

— Наоборот, приехала! — неизвестно чему радуясь, возразил он. И к месту, как ему казалось, вспомнил из богомоловского «Августа сорок четвертого» знаменитую коронную фразу: — Бабушка приехала!

14

Полковник Панкратов встретил его у монументальной проходной — единственной в бесконечной неприступной стене с проволокой поверху.

— Ксива у тебя какая-нибудь есть? — спросил полковник: — В меру нейтральная, но убедительная?

— Такого говна у меня навалом, — успокоил его Сырцов. — Удостоверение о том, что я старший инструктор высшей школы детективов и охранников, подойдет?

— В самый раз. И не наш, и не муровский, а вроде свой! — обрадовался Алексей.

Страж у вертушки, несмотря на дружеские отношения визитера со здешним начальством, придирчиво рассмотрел сырцовское удостоверение, сверил его с заявкой на разовый пропуск, дотошно изучил «байард» в поисках обозначенной в заявке же марки пистолета, нашел и нажал наконец на педаль, которая прокрутила вертушку на сто восемьдесят градусов. Только-только одному человеку пройти.

Так Сырцов оказался на секретной базе подготовки спецназа. Вчера, около полуночи вернувшись после прогулки с Любой, он в требующем немедленного выхода сыщицком колотуне бесстыдно позвонил Алексею по тайному домашнему телефону. Матерно ругаясь в полусне, Панкратов согласился на встречу. Но, садист, заставил Сырцова быть на месте к семи сорока пяти. Вот по этому поводу и высказался Сырцов, когда они чистенькой пихтовой аллеей шли туда, куда надо было Алексею:

— Лучше б уж к пяти утра. Чего там мелочиться?

— Ты небось, как блядь после рабочей ночи, в мягкой постели валяешься до двенадцати, а я человек служивый.

— Уж, пожалуйста, не ври, что ты каждый день на службу к восьми являешься, — невыспавшийся Сырцов был брюзглив, как генерал в отставке.

— Сегодня мои личные штатные стрельбы, — разъяснил ситуацию Алексей.

— У меня к тебе серьезный разговор на полчаса.

— Ты мне ночью уже говорил об этом. У меня время на стрельбище от восьми до половины десятого. Отстреляемся и побеседуем.

Забавное у них было стрельбище. Рядом с неподвижными мишенями, мишенями двигающимися, прыгающими, бегущими и ползающими существовало подобие детского городка аттракционов, где были и карусели, и качели, и механизм для выполнения мертвой петли, и миниатюрные американские горы, и круг, на котором следовало при вращении добираться к высокому центру. Много чего здесь имелось. Но ни веселых мордашек на бортах, ни яркой раскраски, ни причудливых на радость детям излишеств. Скелеты аттракционов, голая функциональность.

И изрезанный непредсказуемыми траншеями овраг тут же — перед другим рядом мишеней.

У будочки с электроуправлением всего этого хозяйства стояли навытяжку два сверхсрочника, которые при приближении полковника четко и синхронно откозыряли.

— С чего начнете, Алексей Владимирович? — интимно поинтересовался старший. Алексей сморщил нос от удовольствия существовать в понятном ему ярком утреннем мире, щуря глаза, осмотрелся и решил:

— Пожалуй, с оврага, Васильич, — и к Сырцову: — А ты?

— Пожалуй, с отдыха, — опять поддразнивая полковника, ответил Сырцов и тут же прилег на траву. Прилег, вытащил из сбруи «байард» и с нежной любовью обласкал — проверил, все ли в порядке.

— Покажи, — потребовал полковник. Сырцов протянул ему пистолет. Привлеченные экзотичным видом оружия, осторожно подтянулись сверхсрочники, деликатно разглядывая через плечо полковника диковинный братоубийственный механизм.

— На маузер похоже, — решил старший.

— Откуда он у тебя? — спросил Алексей.

— Дед подарил.

— Дед Мороз что ли?

— Дед. Александр Иванович Смирнов. Мой бог и учитель, — серьезно ответил Сырцов.

— Этот тот самый, что операцию в заповеднике провел? — вспомнил Алексей и вернулся к «байарду»: — Он в какую сторону стреляет?

— В какую я захочу, — флегматично ответил Сырцов.

— Ну, а мне бы чего-нибудь попроще, — съехидничал Алексей и вытянул из-под ремня облегченный блестящий полицейский «кольт-45». Нравилась ему его машинка. Он подкинул ее на своей громадной ладони, полюбовался самую малость и приказал: — Заводи, Васильич.

Старший бросился к пульту. Со скоростью походного шага двинулся второй ряд мишеней на той стороне оврага.

Сделав по овражному крутому склону три кувырка через голову, Алексей, приподнявшись на одном колене, произвел по мишеням серию выстрелов на всю обойму. Немедля кинул себя в неглубокую ямку, мгновенно перезарядил и, сделав по оврагу стремительный бросок метров на пятьдесят, залег и открыл огонь по внезапно появившимся без всякого порядка из многочисленных траншей поясным силуэтам. Перезарядка, еще бросок и снова серия. Третья. Последняя.

Тяжело и звучно дышавший полковник Панкратов с облегчением улегся на траву рядом с Сырцовым. Молчал, чтобы отдышаться. Отдышался, зевнул неизвестно отчего и предложил Сырцову:

— Может, попробуешь?

— Мне кувыркаться ни к чему, — ответил и тоже зевнул. Заразная эта штука — зевота. — Горки, перелески, траншеи — это у вас. А у нас — каменные стены, асфальт, тротуары, лестницы. На них не покувыркаешься.

Подошел Васильич, сказал одобрительно:

— Порядок, Алексей Владимирович. Минус — всего два.

— Все хорошо, прекрасная маркиза, — запел Сырцов, — за исключеньем пустяка!

— Интересно, сколько раз ты промахнешься! — разозлился Алексей.

— Я вообще не промахиваюсь, — с ленивой скромностью сообщил Сырцов. — Только вот в овраге кривляться, как обезьяна, не собираюсь.

— А что вы хотите? — гася возможный скандал, быстро спросил сообразительный Васильич.

— Я на карусели давненько не катался. А в детстве любил, — жуя травинку, задумчиво сообщил Сырцов.

— Покатайся, покатайся! — гостеприимно и ехидно предложил Алексей.

— На сколько у вас обойма? — полюбопытствовал Васильич.

— На десять. Один в стволе.

— Значит, одиннадцать попрыгунчиков по кругу, — все понял Васильич и пошел пускать карусель.

Не было удобных сидений на этой карусели. Не было зебр, осликов, тигров и жирафов. Были металлические горизонтальные прутья внизу, на которых можно с трудом стоять, и вертикальные, за которые можно держаться одной рукой. Сырцов вспрыгнул на карусель, нашел для себя оптимальное положение и объяснил:

— Готов!

С одной руки, значит. Тяжеловат для этого «байард», но назвался груздем — полезай в кузов. В кузов карусели. Карусель набрала оптимальную скорость, и тогда раздался клаксонный вскрик — сигнал к началу стрельбы. Черные силуэты выпрыгивали по ходу движения карусели, выпрыгивали по порядку, но одни в высоту, другие в сторону, и каждый в новом варианте. Выпрыгнув на мгновение, они, тут же обращаясь к стрелку фанерным ребром, становились невидимыми.

Сырцов палил почти как из автомата, стремясь отстреляться в один крут. Отстрелялся. Карусель замедлила ход, и Сырцов, левой рукой держась за вертикальную стойку, как за вагонный поручень, приветливо помахивал «байардом» встречавшему его полковнику Панкратову. Ни дать ни взять — прибытие поезда.

— Головка закружилась, — капризно признался полковнику Сырцов, спрыгнув с карусели. Алексей снова потянулся к «байарду», взял в руки, осмотрел с уважением и заметил (нашел-таки недостаток):

— Тяжеловат для одной руки.

— Я привык, — небрежно отбрехнулся Сырцов. Подошел старший и с уважительным любопытством даванул косяка на штатского стрелка.

— Что там, Васильич? — с непонятной надеждой спросил полковник.

— Все одиннадцать, — отрапортовал старший.

— Ну, Жора, ты — мастак! — через силу восхитился Алексей.

— Это я со страху. Уж больно быстро карусель крутилась.

— Мы еще и кокетки, — констатировал Алексей. — Еще будешь?

— Что я — идиот, такое эффектное антре портить?

— Ну, тогда лежи. А я пойду норму отрабатывать.

Солнышко уже взобралось на необходимую высоту для выдачи тепла и сморило невыспавшегося сыщика. Сырцов то видел, то не видел корячившегося на снарядах полковника Панкратова, и не потому, что тот за что-то прятался, а потому, что периодически в мягкой полудреме закрывались глаза. И резкий треск выстрелов вместо того, чтобы будоражить, просто-напросто укачивал. Сырцов и укачался — заснул.

— Караул устал! — голосом матроса Железняка прокричали над его ухом.

Сырцов открыл мутные глаза и посоветовал:

— Так пусть отдохнет.

— Вставай, вставай! — Алексей садистски трепал его за плечо. — Ты же со мной беседы беседовать сюда явился.

Сырцов сел в траве, сладострастно потянулся, зевнул, немыслимо кривя распахнутый рот, вздрогнул всем телом и поинтересовался:

— Где беседовать будем? Давай здесь.

— Здесь через четыре минуты группа приступает к стрельбам. Пошли ко мне в мою комнату отдыха.

— Персональную? — в фальшивом восхищении зашелся Сырцов.

* * *

И вправду персональная. Тахта, накрытая пледом, два совсем неказенных креслица, журнальный столик, на котором штучная ваза с огромными ромашками, на стене над тахтой два хороших фотографических портрета: красивая молодая женщина и смешная девчонка, удивительно похожая на полковника Панкратова.

— Жена и дочь? — спросил Сырцов, разглядывая фотографии.

— Бабушка и внучка, — в сырцовском стиле ответствовал Алексей, но не выдержал, похвастался: — Правда, Надюшка на меня похожа?

— Ей бы полковничьи погоны, и вылитая ты.

— Все шуткуешь, Сырцов, — сказал Алексей, шуруя в тумбочке-комоде. — Пива хочешь? После трудов праведных по баночке-другой, а?

И вытянул из ящика упаковку баночного «Гессера». Непочатую. Поставил на стол, перочинным ножом вскрыл пластиковую покрышку. Сырцов вздохнул. Хотелось, конечно, пивка, но расслабляться не хотелось.

— Пей один. Ты по всем аттракционам литра два выпотел, так что восстанавливайся. А я только на карусели покрутился.

— Дело, что ли, впереди? — догадался Алексей.

— Все зависит от нашего разговора.

Полковник раскачал на первой банке рычажок, вырвал его и вожделенно припал к образовавшемуся отверстию. Сырцов тактично молчал, стараясь не мешать восхитительному процессу. Алексей из-за банки глянул на него строгим глазом и, допив, предложил:

— Ты давай рассказывай, рассказывай… — аккуратно поставил пустую банку на журнальный столик и вскрыл вторую.

— Для начала не рассказ, а несколько бестактный вопрос, — Сырцов потрогал себя за нос в раздумье, как бы выразиться помягче. — Допустим, у тебя, как профессионала, задание на ходу: из мчащейся на скорости автомашины уничтожить из автомата идущего по тротуару человека. Когда бы ты произвел очередь: до встречи с ним или проскочив его и слегка тормознув, в угол, в спину?

— Машина? — деловито поинтересовался допивший вторую банку и сделавший паузу в приеме пива Алексей.

— А какое это имеет значение?

— В принципе — никакого. Только у хорошего джипа переднее стекло открывается — тогда совсем удобно. Но в любом случае очередь следует производить до встречи с объектом. В такой ситуации стрелку можно основательно подготовиться и хорошо прицелиться. Если же объект оказывается у стрелка за спиной, необходима перемена позиции, новый поиск цели. И, естественно, возможность промаха вырастает до недопустимого фифти-фифти.

— Ясненько, — кощунственно констатировал Сырцов. — Вопрос второй, не потому, что не знаю, а потому, что хочу твоего подтверждения. Как падает человек, прошитый автоматной очередью?

Полковник, держа в руке третью банку, размышлял, открывать ее или не открывать. Тем не менее ответил четко и безапелляционно:

— От одиночного выстрела все может быть: объект может осесть, упасть на бок, закинуться на спину, даже рухнуть вперед. При автоматной очереди варианты исключаются: объект от многократных пулевых толчков падает по направлению выстрелов. Если в грудь, то на спину, если в спину, то грудью.

— Совсем все ясно, — сказал Сырцов и закрыл ладонями лицо.

— Ты что? — обеспокоился Алексей.

— Картину в памяти восстанавливаю, — непонятно объяснил Сырцов и положил ладони на журнальный столик. Алексей открыл третью, но сразу пить не стал. От недоумения недовольно спросил:

— Ну и как? Восстановил?

— Восстановил, Леша! Мне показали американское кино.

— Понятнее можешь? — попросил Алексей и присосался к банке.

— Меня хотели окончательно и бесповоротно убедить в том, что агент Махова Цыпа разоблачен преступными элементами и уничтожен за сотрудничество с милицией. Для этого им было необходимо, чтобы я в натуре увидел его простреленную грудь, для этого им было необходимо выкрикнуть бессмысленную фразу «Ты мразь, Кок!» вместо «раз, два, три», чтобы на «Коке», как на счете «три!», Цыпа синхронно с очередью привел в действие устройство, имитирующее кровавые раны на груди.

— Как допер?

— Три дня мучила эта дурацкая фраза: «Ты мразь, Кок». Тем более что оказалось: он не Кок вовсе, а Цыпа.

Призадумались оба. Вдруг полковник резко спросил:

— Но ведь информация, переданная тебе Цыпой, была абсолютно достоверной. Как это понимать, Жора?

— Не знаю. Вот поэтому буду держать горячий след.

Помолчали. Полковник с сожалением спрятал початую упаковку в тумбочку, присел на тахту рядом с Сырцовым, обнял его за плечи и соболезнующе задал риторический вопрос:

— Зачем тебе все это, Жора?

— А тебе?

— Я служу. Мне за это жалованье платят.

— Дай-ка баночку, — вдруг решился Сырцов.

— А раньше попросить не мог, пока я не упрятал? — ворчал Алексей, вытаскивая упаковку из ящика. Вынул банку для Сырцова и после недолгого раздумья для себя. Расковыряли, отхлебнули по малости.

— Однажды я Деду задал такой же вопрос. Зачем, мол, вам это, Александр Иванович. И он мне байку рассказал. Была у него собачка, помесь эрдельтерьера с дворняжкой, и, как все домашние собаки, очень похожая характером на своего хозяина. Веселая, доброжелательная, простодушная.

— Это Смирнов-то доброжелательный и простодушный? — несказанно удивился Алексей.

— И веселый, — добавил Сырцов. — Дальше слушать собираешься?

— Пардон, — извинился Алексей за допущенную по отношению к Смирнову бестактность.

— Так вот. Со всеми людьми была эта собачка мила и приветлива, но не терпела каких-либо аномалий. Однажды она впала в неистовство от того, что парочка на бульваре вместо того, чтобы устроиться на свободной скамейке, уселась на траву. Как его собачка, Дед терпеть не может непорядка. Непорядка, порождающего мерзость и зверство. Во всей этой истории какой-то непорядок, Леша.

— А, значит, мерзость и зверство, — закончил за Сырцова фразу полковник. — И что будешь делать дальше?

— Держать горячий след.

— Догадываешься, куда он идет?

— В кино, — непонятно ответил Сырцов.

15

Надежда на то, что художественная натура кинорежиссера Романа Казаряна не позволяла ему просыпаться ранее одиннадцати, целиком и полностью оправдалась.

— Вас слушают, — прокашлявшись, объявил хмурый баритон в телефонной трубке.

Известный кинодеятель Роман Суренович Казарян, в своей ранней молодости по окончании юрфака служивший в МУРе, был лучшим другом Деда и покровительственно приятельствовал с Сырцовым.

— Роман Суренович, это я! — от удачи легкомысленно обрадовался Сырцов.

— Сырцов, что ли? — узнал голос Казарян.

— Он самый! — продолжая ликовать, подтвердил Сырцов.

— Жора, у тебя совесть есть? — с придыхательными интонациями знаменитой артистки Татьяны Дорониной страдальчески вопросил Казарян.

— Нету!

— А жалость? Жалость к старому больному человеку?

— Больной — это с похмелья, что ли? — начально поинтересовался Сырцов, ибо знал — Роман Суренович Казарян здоров как бык.

— А похмелье — не болезнь?

— Пьянство — болезнь, а похмелье — лишь следствие, осложнение, так сказать, — не согласился Сырцов.

— Жорка, уши оборву! — пригрозил Казарян.

— Валяйте, — разрешил Сырцов. — Тогда я к вам приеду!

— Приезжай. Как я понимаю, у тебя ко мне дело. Просто так не позвонил бы. Но прими во внимание два обстоятельства. Во-первых, я не транспортабелен, а во-вторых, наученный горьким опытом, ни в какие твои криминальные дивертисменты влезать не собираюсь.

— Я вас об этом просил?

— А о чем ты, черт тебя побери, просил?

— Уши надрать, — напомнил Сырцов и повесил трубку.

* * *

Любил Сырцов вот такие старомосковские профессорские квартиры, в самом своем многолетнем неизменном существовании ставшие раритетно неповторимыми. Обставляйся гарнитурами от Фортини, или как там хочешь, но все равно получится номер люкс в пятизвездочном отеле, а такой уникальной и приспособленной для высокого человеческого жития квартиры никогда не будет.

Для того чтобы такая квартира возникла, необходимо, чтобы первым хозяином ее был знаток и любитель старины. Отец Романа и был таким. Дело великого почитателя и преподавателя античности профессора Казаряна, строго следуя традициям, продолжил сынок Роман, который, несмотря на свои суетные и легкомысленные занятия в миру (сначала сыщик, потом кинорежиссер), был великим докой по русской живописи начала двадцатого века.

Книги и картины, бесценные туркменские ковры и павловская мебель не для горделивого показа, а для удобства и радости бытия.

Открыла дверь жена Казаряна, которую тот ухватил еще в стенах МУРа молоденькой, изящной машинисткой. Зоя Николаевна работала в конторе до пенсии и поэтому успела познакомиться с тогда еще зеленым сыскарем Сырцовым.

— Здравствуйте, Зоя Николаевна! — по-милицейски гаркнул Сырцов.

— Тихо, Жора! — кричащим шепотом в ужасе попросила Зоя Николаевна. — У него башка с похмелья лопается.

— С каких это пор похмельный муж пользуется у жены таким небывалым уважением? — удивился Сырцов. — Мир медленно, но верно меняется к лучшему.

— Со вчерашнего дня он у нас народный артист России, — похвасталась Зоя Николаевна.

— Да ну! — восхитился Сырцов и ринулся — знал куда — в кабинет.

В величественном диване-корыте красного дерева лежал, подложив обе ладони под щеку и скрючив ножки, народный артист России армянин Роман Казарян. На текинском ковре, по полу, у казаряновского изголовья стояли бутылки эчмиадзинского коньяка, бутылка виски «Чивас Регал», бутылка джина «Гордон», двухлитровые пластмассовые снаряды с тоником и кока-колой. А также три разнообразных стакана на выбор.

— Зойка издевается, — слабым голосом разъяснил ситуацию Казарян.

— А вы теперь как буриданов осел, — понял вслух Сырцов.

— Чего, чего, чего? — длинно изумился Казарян и в мучениях перевел себя в сидячее положение. — Не знал, что бывшие менты так усиленно повышают свой культурный уровень. В каком ты смысле насчет буриданова осла?

— Выбрать надо, что в данном случае мягче, и опохмелиться, — дал совет Сырцов.

— Помоги, а? — попросил Казарян. — Плесни в стакан треть джина и две трети тоника, будь добр.

Сырцов был добр. В пропорциях щедро наполнил стакан до краев и протянул Казаряну. Тот осторожно принял стакан и, боясь расплескать, сразу же схлебнул верхушку. Успокоился слегка и голосом раненой чайки спросил:

— А ты?

— Потом, — заверил его Сырцов, чтобы Роман Суренович не нервничал, принимая лечебную дозу до конца. Умиротворенный Казарян вылил в себя все, что содержалось в стакане, и затих в предощущениях. Долго сидел, бессмысленно пялясь на натюрморт Кончаловского и не видя его. Вдруг полупал глазами и вскричал:

— Земля! Земля!

— Что с вами, Роман Суренович? — с испугом и осторожно спросил Сырцов.

— Я, Жора, как Колумб, увидел Новый Свет!

На крик вбежала Зоя Николаевна и сразу все поняла:

— Народный артист изволил поправиться?

— Уйди, жена перед Богом и людьми! — откуда-то торжественно процитировал Казарян и, проследив взглядом, как удалялась Зоя Николаевна, деловито осведомился: — Так что тебе надо от меня, Жора?

— Проконсультироваться. Скажи, Роман Суренович, кто на киностудии занимается разными трюками со стрельбой? Ну, к примеру, кто делает устройство для того, чтобы актер после автоматной очереди выглядел продырявленным насквозь и чтобы кровавая пулевая строчка была видна?

— Налей-ка мне еще немного, — попросил для окончательного прояснения мозгов Казарян. — И себе плесни «Чивас Регал». Супервиски, Жора, и никакого запаха, можешь безбоязненно баранку крутить. — Придирчиво понаблюдал, как Сырцов наливал по стаканам, удовлетворенно кивнул и ответил наконец на вопрос: — Этим делом обычно занимаются пиротехник и трюкач, работающие на картине. И художник по костюмам. За эстетику отвечает.

— Мне эстетика ни к чему. Значит, пиротехник и трюкач. А кто из них собственно устройство изготовляет?

— Всегда вдвоем, Жора, всегда вдвоем. Работа-то штучная. Каждый раз надо делать все заново, учитывая игровую сюжетную ситуацию, особенности и комплекцию исполнителя, тот или иной вид оружия.

— За хорошие бабки они такое устройство могут налево пустить?

— Нынче за хорошие бабки и киностудию налево пускают, Жора.

— Через кого мне следует в данном случае выйти на концы?

— То есть узнать, кто левый заказ выполнял? — уточнил вопросом сырцовскую цель Казарян. Сырцов согласно кивнул. Казарян думал, думал, а потом заговорил слегка в сторону: — Ни хрена ты сам не узнаешь, Жора. Только осиное гнездо разворошишь. Здесь с подходцем надо. Кто же у нас с начальником пиротехнического выпивает?

И опять задумался так глубоко, что даже как бы и вздремнул. Сырцов деликатно тронул его за плечо и повторил его же вопрос:

— Кто же у нас с начальником пиротехнического выпивает?

— О! Сеня Саморуков! — вспомнил Казарян, сделал круглые глаза, с трудом втащил на диван телефонный аппарат, стоявший на полу неподалеку от спиртных напитков, и по памяти набрал номер. — Маша, здравствуй, Роман говорит. А наш Веронезе где? Телефон знаешь? Давай, я запомню… Спасибо, — отключился от Маши и стал набирать следующий номер. — Группа «Перелетные козлы»? Мне ваш художник нужен. Казарян. Здравствуйте… и спасибо, большое спасибо… — И кинул а парт единственному зрителю, Сырцову. — Со званием поздравили и пошли искать… — и вдруг, подражая Ильинскому, читающему рассказ Чехова «Произведение искусства», заблеял дребезжащим голоском: — Семе-ен! Коридорный!.. Ну, я… Помирал, но поправился. Ты с Прокоповичем из пиротехнического по-прежнему иногда позволяешь?.. А он на месте?.. Замечательно… Подробности письмом. Жди меня, и я вернусь, только очень жди. Буду через час-полтора.

Неизвестно как услышав о предстоящей поездке на киностудию, в кабинет ворвалась Зоя Николаевна и с ходу начала обычное в таких случаях:

— Только что помирал, и на тебе, на студию! Никуда ты не поедешь!

— Зоя, ты думаешь, мне хочется? — трагически вопросил Роман Суренович. — Эта поездка крайне необходима Жоре.

— Жора, он не врет? — осведомилась Зоя Николаевна.

— Роман Суренович говорит чистую правду. Очень нужно, чтобы он помог мне на студии.

— Вся ответственность на тебе! — пугающе предупредила Зоя Николаевна, погрозила Сырцову пальцем и ушла.

— Теперь для затравки расскажи, что там у тебя, — приказал Казарян.

В железном триумвирате — Казарян, Спиридонов, Кузьминский — верных смирновских друзей скрывать что-либо не было принято. Тайна навсегда останется тайной, а если возникнет надобность, то и помогут в трудную минуту. Сырцов, не таясь, поведал Казаряну обо всем.

Дослушав до конца, Роман Суренович стянул с себя тренировочный костюм и в одних трусах направился в ванную. Бриться и думать. В ожидании Сырцов еще раз отведал «Чивас регал». Напиток действительно был восхитителен. Потом в который раз с наслаждением осмотрел картины на стенах. Кончаловский, Сомов, Ларионов, Кузнецов, Фальк, Филонов, Сарьян.

Возвратился Казарян уже в брюках и рубашке. Сразу же деловито заговорил, одновременно повязывая галстук:

— Санятке пока ничего не рассказывать, крутись сам. Это первое. А во-вторых, ни тебе, ни мне на изготовителя выходить не следует: заказчик сразу просечет, откуда ветер дует. Поручим все Семену. У тебя деньги есть? Лучше зеленые, они при вручении как бы и не взятка.

Сырцов полез во внутренний карман куртки («байард» не мешал, он лежал под половичком в «девятке»), достал бумажник и пересчитал наличность.

— Триста баксов, — объявил он. — Но на днях большую кучу по чеку получу.

— Нам сегодня надо, — Казарян вышел и вернулся уже в светлом легком блейзере от Версаче. Вытащил из бокового кармана горсть разнообразных бумажных дензнаков. — Ну, и у меня двести. Думаю, хватит с избытком. Поехали, сыщик.

У дверей Казаряна придирчиво осмотрела Зоя Николаевна, поправила галстук, стряхнула с блейзера несуществующие пылинки.

— Ты вполне ничего, любимый мой армянин, — решила она и поцеловала любимого армянина в щеку.

— Обманчивая оболочка, — возразил Казарян и вслед за Сырцовым вышел к лифту.

В «девятке» перегрузили из карманов в сырцовскую сумку початые джин и виски, непочатый коньяк.

— Будет чем с поздравляющими чокнуться, — успокоился Казарян.

От центра до «Мосфильма», если без пробок, пятнадцать-двадцать минут. Пробок сегодня не было. Сырцов с членским билетом Союза кинематографистов, а Казарян со студийным пропуском (обе ксивы народного артиста) миновали проходную и углубились в нынешнюю пустыню крупнейшей киностудии Европы. Безлюдье. Только в нижних переходах старого здания изредка попадались одинокие человечки.

— Раньше все на студии знали меня и я знал всех. С двумя третями здоровался, с половиной был по корешам. А теперь ну почти никого не знаю! Молодой человек! — Казарян ухватил за рукав длинноволосого меланхолического юношу, который в нерешительности стоял посреди вестибюля. — Ты кто такой?

— Я — клипмейкер, — с тихой гордостью признался юноша. — Ну, а вы кто такой?

— Я — Казарян.

— А, тот самый, — насмешливо вспомнил юноша и насмешливо поздравил: — Со званьицем вас, товарищ Казарян.

— Мерси, — уже повернувшись к юноше спиной, поблагодарил новоиспеченный народный артист и, вырвавшись во двор, объявил громогласно городу и миру: — Он — клипмейкер!

От производственного корпуса шел неизвестно куда небольшой, легкий и складный гражданин средних лет в богатых усах. Услышав казаряновский рык, он глянул на сладкую парочку и возликовал:

— Роман!

— Борька!

Кинулись друг к другу, обнялись, будто не виделись сто лет. Крупный нос Бориса профессионально уловил легкое амбре, исходящее от виновника торжества.

— Как я чую, поздравлять тебя уже поздно. Ты что, вчера напоздравлялся?

— И еще как! Но все впереди, дорогой ты мой еврей кавказской национальности. Мы на несколько минут к Сене Саморукову, а потом в довженковский сад. Жди нас здесь.

— Язва, — напомнил о своей болячке Борис.

— Не принимается во внимание.

— Мне в лабораторию надо.

— Врешь!

— Нинка голову оторвет.

— Не до конца.

— Что ты делаешь со мной, Роман? — проплакал Борис, сдаваясь.

— Жди! — приказал Казарян и вместе с Сырцовым направился в производственный блок. Поднялись на четвертый этаж, отыскали дверь с табличкой «Перелетные отцы».

— А вы говорили «Перелетные козлы»! — почему-то обиделся Сырцов.

— Какая разница? — удивился Казарян и распахнул дверь.

Семидесятилетний художник Семен Саморуков был энергичен, полон энтузиазма и жизнерадостен, как шестимесячное дитя. Уединились в комнате режиссера, уехавшего клянчить деньги у спонсоров. Казарян подробно проинструктировал Семена и поинтересовался:

— Трехсот баксов хватит?

— Хватит и двухсот, — решил Саморуков. — Ну, а к вам я минут через сорок в сад подойду.

Казарян с Сырцовым сходили в буфет за кое-какой закусью с водичкой, разжились пластмассовыми стаканчиками и спустились вниз.

А во дворе сюрприз: с Борисом темпераментно, размахивая руками, беседовал известный (особенно Казаряну и Сырцову) литератор и драматург Виктор Кузьминский, которого безуспешно искал вчера народный артист. Увидя Казаряна, Кузьминский, как в свое время на демонстрациях, выкрикнул лозунг:

— Да здравствует выдающийся деятель советского киноискусства!

— Российского, — поправил его Казарян, подойдя. Осведомился подозрительно: — А ты теперь не клипмейкер ли, Витя?

— Я — плеймейкер, — с достоинством поправил Кузьминский.

— Тогда живи, — великодушно разрешил Казарян.

— Кого ждем? — Операторским вопросом потребовал действий уже распаленный Борис.

Никого не ждали, и поэтому сразу подались на уютную поляночку в зеленом, уже отцветшем саду. Милая самодельная скамеечка, рядом толстенное бревно, затертое задами мосфильмовских старожилов до блеска.

— Луной был полон сад! — громко и немузыкально спел Казарян, но понял, что про луну рановато, и исполнил отрывок из другой, более подходящей к моменту песни: — Как у нас в садочке, как у нас в садочке розочки в цвету!

— Розочки, надо полагать, это мы, — понял Кузьминский. — И в цвету. До некоторой степени даже в расцвете. Сдавать собираешься, народный артист?

Казарян из певца превратился в иллюзиониста.

— Алле оп! — возгласил он и вырвал из сырцовской сумки две бутылки.

… Когда через сорок минут на полянке появился Семен Саморуков, розочки не то чтобы цвели, а распустились. Их уже не устраивали скамейка и бревно, они валялись на траве и произносили тосты из этого неудобного положения. Сейчас держал речь сидевший в позе лотоса Борис:

— Мы остатки побежденной армии. Но побеждена армия, а не мы. Мы еще повоюем, потому что у нас есть такой полководец, как Роман Казарян. Генерал Казарян! Маршал Казарян! Генералиссимус Казарян! Прошу всех встать и выпить за генералиссимуса!

Никто не встал, но все выпили. Саморуков присел рядом с Сырцовым и, оценивающе оглядев компашку, поинтересовался:

— По которой?

— По четвертой, — ответил Сырцов и поинтересовался: — Как наши дела?

— Про ваши дела не знаю ничего. А про их — кое-что известно. Левый заказ на прошлой неделе выполнили пиротехник Жека Маслов и трюкач Земцов.

Пьян да умен — два угодья в нем. Упивался и джином, и сладкими речами о нем расслабленный Казарян, но появление Семена не пропустил. После тоста он на четвереньках подобрался к Сырцову и Саморукову и потребовал отчета:

— Ну и кто?

— Пиротехник Маслов и трюкач Земцов, — повторно доложил Семен.

— А заказчик?

— Он же один из исполнителей. Трюкач Земцов. Ты его знаешь, Рома?

— Не помню. Но в актерском отделе все узнаем.

— Тогда пошли в актерский отдел, — заторопился Сырцов.

— Ты что, спятил? — возмутился Казарян. — Сеня вообще сухой, а мы только-только разогреваться стали. Отдохнем самую малость, и я в актерский отдел позвоню.

Отдыхали до половины пятого. К пяти Казарян по телефону нашел нужную девицу, которая дала ему телефон и адрес Земцова. Осознав, что в таком виде сегодня к Земцову ехать не следует, Сырцов присоединился к компашке, решившей продолжать отдых. Скорее всего прислушались к неизвестно откуда звучавшему для них голосу чеховской героини: — «Мы отдохнем! Мы отдохнем!» И совсем забыли про другую героиню того же автора, которая повторяла: «Если бы знать, если бы знать!»

Если бы знать…

16

— Труп! Мертвец! Покойник! — рычала она с закрытыми глазами. Она была под ним, под трупом, по мертвецом, под покойником, и яростной работой в соитии добивалась высшей точки своего наслаждения — одновременного оргазма. Он убыстрял и убыстрял свое поршневое движение и застонал наконец тихонько. Стон становился все тоньше и выше, пока не перешел в сладострастный крик. Она добилась своего. Они кончили вместе. Он недолго полежал на ней и отвалился на бок.

Она лежала на спине, и он лежал на спине. Лежали без слов, набираясь сил. Потом она повернулась к нему, и почти неощутимо пальцы ее заскользили по могучему мужскому телу. Сначала комарино щекотно, затем приятно и тревожно и, наконец, в нем возникло томление. Птица Феникс восставала из пепла. И восстала.

— Иди ко мне, иди! — стонуще попросил он.

И тут в дверь спальни решительно постучали.

— Что там? — громко спросила она нормальным голосом.

— Вас ждут, Светлана Дмитриевна! — умильно откликнулся жлобский голос.

— Через полчаса! — решила она, и их больше не беспокоили.

— Как раз успеем, да? Как раз успеем, да? — шептал он, обнимая ее.

Она высвободилась, на коленях добралась до края необъятной кровати и, встав, небрежно все объяснила:

— Это я успею за полчаса. Подмыться, помыться и одеться, — и направилась в ванную комнату. Он поднялся на локте и жалобно поинтересовался:

— А я?

Стоя в дверях и насмешливо глядя ему в глаза, она ответила:

— Ты — труп, мертвец, покойник. Тебя нет и не было никогда.

* * *

…Окно, огромное французское окно то ли громадного кабинета, то ли конференц-зала выходило на водохранилище. Было ветрено, и поэтому водная гладь напоминала оцинкованное рифленое железо. Трое находившихся в конференц-зале на рукотворное море не смотрели. Они бессмысленно пялились на зеленое сукно стола, за которым сидели. По праву старшего и главного в торце стола сидел старенький-старенький, тот самый, что ловил рыбу. Да и не старенький-старенький он вовсе, когда тщательно и с шиком одет, когда собран для жизни и борьбы, когда не строит из себя клоунского маразматического старца.

Лева был как Лева: громаден, роскошен и раскован до легкого хамства. Сидел развалясь, смотрел в потолок и насвистывал кое-что из современного эстрадного репертуара.

Президент неодобрительно посматривал на него, но молчал. Он, как всегда, был при официальном параде: в темной тройке, несмотря на летнюю теплынь, в литой, как бы фарфоровой сорочке, в геометрически точно завязанном галстуке.

Она явилась как мимолетное виденье и отчасти как гений чистой красоты. Остановилась у порога, одарила всех милой застенчивой улыбкой.

— Здравствуйте. И простите за вынужденное опоздание.

Все покивали, прощая, а она, обойдя стол, подошла к старенькому-старенькому, легко поцеловала его в щеку и одобрила:

— Ты сегодня замечательно выглядишь, папочка, — сев рядом с ним, оглядела всех и предположила: — Левочка докладывать будет, да?

— Ты уж, Света, как-то громыхательно: докладывать. Сообщу кое-что, это действительно.

— Ну, хоть сообщи, — с подковыркой предложила она.

— Сообщу, сообщу, — почему-то с угрозой пообещал Лева и приступил: — В общем и целом нашу многоходовую комбинацию следует признать удачной…

— Это в общем и целом, — перебила Светлана, — а в частностях?

— О частностях позже. — Лева был не из тех, кого можно легко сбить. — Будем считать, что в обозримом будущем нам не сможет кто-либо предъявить столь грозные совсем недавно финансовые претензии.

— Это в обозримом, — поймав Леву на паузе, опять встряла Светлана. — А в необозримом? Какое время ты можешь гарантировать?

— По меньшей мере год. Время для полноценного и почти стопроцентного оборота.

— А наши документальные обязательства перед ними? — на этот раз перебил папаша.

— Составленные столь общо, эти документы представляли для нас опасность только тогда, когда партнеры были в полной силе. Сугубо официальный ход этим документам они не могут дать по самой простой причине: происхождение капитала. Теперь о частностях, что так беспокоят Светлану. Скажу откровенно: они и меня беспокоят. Восемь главарей ушли на этом неизвестно откуда взявшемся вертолете. Шестеро не успели, но их скоро выпустят на свободу: в перестрелке они не участвовали, а больше предъявить им нечего. По сути головка осталась в целости.

— Ничего себе удачная комбинация! — возмутилась Светлана.

— Головка без рук, без туловища, без ног. Что она может? — задал риторический вопрос Лева. Президент, до этого самозабвенно ковырявшийся спичкой в своем ухе, ответил весьма неглупо:

— Быстро нарастит новые руки, ноги и туловище.

— Надо сделать так, чтобы этого не произошло, — предложил Лева.

— А как это сделать? — допытывался настырный президент.

— Сие, уважаемый Юрий Егорович, уже не по моей епархии, — сообщил Лева.

Старикан, не вступая в их ненужный перебрех, нажал кнопку звонка. Не отзвенело еще, а на пороге возник секретарь.

— Где он? — спросил президент.

— Купался, а сейчас со своим помощником в бильярд гоняет.

— Попроси его зайти сюда, — сказал папаша и уже в закрывавшуюся дверь: — Вежливо попроси!

* * *

…Курортно одетый господин лет пятидесяти, профессионально, минуя их взгляды, быстро и оценивающе осмотрел всех и всех вежливо поприветствовал:

— Добрый день! — глянул в окно и поправился: — Или уже вечер? В восхитительном безделье время летит незаметно.

— Да садитесь вы, садитесь, Витольд Германович! — взмолился старикан. — А то, право, нам как-то неудобно!

Витольд Германович подсел как бы ко всем, но существовал отдельно, сам по себе. Улыбаясь, заглянул наконец в водянистые папашины глаза и укорил:

— Я-то и вправду поверил, что вы меня отдохнуть пригласили, Дмитрий Федорович. Оказывается, здесь не отдыхают, а заседают.

— Мы уже позаседали, — сообщил Лева.

— И, следовательно, приняли решение, — мгновенно сообразил Витольд Германович. — Вероятно, что-то связанное с моими обязанностями?

— Как вам известно, Витольд Германович, верхушке уголовного мира удалось избежать справедливой кары… — витиевато начал было папаша, но Витольд Германович вежливо поднял руку, предлагая ему заткнуться. Дмитрий Федорович покорно заткнулся.

— Что и следовало ожидать, — уверенно заявил Витольд Германович. — Любая верхушка при любых обстоятельствах избегает справедливой кары. Вас беспокоит, что эта верхушка в ближайшее время приступит к работе по возрождению их организации. Вполне, вполне реальная опасность. В Москве — нет, здесь теперь у них нет опоры, здесь рубили под корень. Вся их надежда — на регионы. И, как мне стало известно, восемь человек уже разъехались по российским городам и весям.

— Это, вероятно, создает вам определенные трудности? — осторожно спросил президент.

— В какой-то степени, Юрий Егорович. Но нами просчитывался и этот вариант.

— Следовательно, не исключена возможность нейтрализации главарей и при данных обстоятельствах? — продолжил задавать вопросы Дмитрий Федорович.

— Не нейтрализации, а ликвидации, — поправил его Витольд Германович.

— Я не понял вас, — ужаснулся президент.

— А что тут понимать? Ликвидация — слово однозначное.

— Дорогой Витольд Германович, — торжественно вступил в разговор Дмитрий Федорович. — Мы — люди тихие, мирные, занимающиеся чисто финансовой деятельностью. Нас интересует лишь одно: нашей деятельности не должны препятствовать определенные силы. Обуздать эти силы — ваше дело.

— А ваше дело — преумножать капиталы, — продолжил мысль Витольд Германович. — Занятие, безусловно, главное в нынешней жизни. Сейчас, когда в этой стране стало возможным приобрести на деньги все, когда их накопление и преумножение — абсолютно законное деяние, эти занятия приобретают вид борьбы за высшую власть. Власть, которая и не снилась правителям тоталитарного, так называемого социалистического общества. Рубль царит. Эта штука, как говаривал Иосиф Виссарионович Сталин, посильнее, чем «Фауст» Гете. И в скобках: «Любовь побеждает смерть». Любовь к рублю побеждает все. Еще вчера непримиримые рок-музыканты смело шли на борьбу с правящей машиной, не боясь гонений и преследований, а сегодня по ночным клубам услужливо развлекают нуворишей за всесильный рубль. За этот самый рубль вам хочется купить себе белые одежды, в которых вы будете выглядеть чистыми и возвышенными благодетелями, защитниками сирых и слабых. Но, мои дорогие друзья, пока это недостижимо. Мы на том этапе, когда борьба с конкурентами осуществляется зубами и когтями.

— Мы с интересом выслушали ваш весьма неожиданный монолог, — задумчиво — после изрядной паузы — произнес президент Юрий Егорович, — но, по заслугам оценивая его парадоксальное содержание и острую форму, никак не можем соотнести его с темой нашей беседы.

— Очень даже все соотносится, — развеселился Витольд Германович. — Просто я очень вас прошу не стесняться слова «ликвидировать».

Недаром рябило водную гладь. Терпеливый и уверенный ветер, подобно пастуху, согнал в кучу овечек-облака и превратил их в грязно-размытую черноту тяжелых дождевых туч. Первые капли из небесной лейки, медленно пробивая себе извилистые дорожки, ползли по стеклу окна.

Обычно жесткий свет безжалостно обнаруживает человеческий возраст. Сейчас же полутьма от черных туч, ворвавшаяся в конференц-зал, определила годы единственной здесь дамы. Лишенная постоянного движения, в котором умело воспроизводились легкость, резвая живость и вздорная непредсказуемость молодости, Светлана неосторожно предъявила усталым лицом своим истинный сороковник с хвостом. Она поняла это, прикрыла на мгновение ладошками предавшее лицо и тотчас показала озорную улыбку, которая убрала лет десять.

— Убейте их, Витольд, — мелодичным голосом попросила-приказала Светлана.

— Света… — укоризненно ахнул шокированный папаша, а Витольд Германович, скалясь в беззвучном смехе, прочитал странный стишок из прошлого:

Однажды на премьере Сурова В портрете появилась Бирман. Советский зритель был шокирован, За исключеньем Чемодурова.

И без паузы продолжил прозой:

— Я — не шокирован. Вроде Чемодурова. Я рад был услышать из милых женских уст настоящие мужские слова, которые позволяют мне считать, что ответственность за порученную мне акцию мы все несем в равной мере.

— Я ничего не хочу знать об этой акции. Она — ваша, и только ваша, Витольд Германович! — поросячьим визгом трусливо отрекся от исполнителей Юрий Егорович.

— Юра, перебор, — хладнокровно заметил папаша. — Естественно, мы — в стороне, но не будь фальшивой целкой в борделе.

Леву прорвало: заржал по-жеребячьи и ржал долго. Отсмеявшись, тыльной стороной ладони утер благодетельные слезы и резюмировал вопросом:

— Вроде договорились, а?

— Договорились, — желчно провякал Юрий Егорович. — Только вот до чего?

— Юрий Егорович, — предложила Светлана, — а вы прикройте глаза и заткните уши. Легче будет.

— Что же, подведем итог, — тоном председателя райисполкома заявил Дмитрий Федорович. — В принципе обо всем договорились. Витольд Германович, вы пускаетесь в автономное плавание. Согласны?

— Да.

— Юрий Егорович ответственен за ваше материальное обеспечение…

— Юрий Егорович, на минуточку откройте уши! — перебила отца Светлана.

— Я бы попросил оградить меня… — возмущенно начал Юрий Егорович, но его тоже перебили: без стука объявился секретарь и строго сказал:

— Витольд Германович, вас к телефону. Срочно.

Явный форс-мажор. Витольд Германович резко поднялся и стремительно, почти бегом, удалился в секретарский предбанник.

Папаша любовался дочкой, дочка смотрела в мутно-серое окно. Юрий Егорович сердито сопел, а Лева, неожиданно для себя зевнув, сделал вид, что вздохнул. Витольд Германович вернулся через три минуты. Был открыто серьезен, собран и готов к действию.

— Появились осложняющие обстоятельства. В самое ближайшее время вам придется помогать мне не только материально.

17

Еще не проснувшись окончательно, еще не открывая глаз, он все понял про себя: от вчерашнего отдыха не отряхнешься сразу — похмельный, похмельный! И похмелье жестокое, грубое, откровенное с непривычки, потому что долгое-долгое время держал себя спартанским режимом в безукоризненной физической форме. Осознав это, он решил продолжить сон, по опыту (давнему) зная, что, выспавшись как следует, легко победит порожденного пьянкой подлого зверя. Стал радостно уходить в беспамятство сна, но телефонный звонок безжалостно возвратил его в отвратительную реальность. Он автоматически положил руку на телефонную трубку, не поднимая ее, откашлялся, проверил голос и, наконец, откликнулся в микрофон достойным басом:

— Слушаю вас.

— Это кто говорит? — потребовала его визитную карточку немолодая простолюдинка.

— А кого вы ищете? — уже раздраженно с похмелья спросил Сырцов.

— Мне Георгий Петрович нужен. Сырцов его фамилия.

— Это я, — признался Сырцов и повторил: — Я слушаю вас.

— Мне Вадик велел вам позвонить.

— Какой еще Вадик? — не понял он.

— Да Вадик же! Сын.

Понял Сырцов, какой это Вадик. И другое понял:

— Простите, не знаю, как вас зовут…

— Лидия. Лидия Трифоновна. Мне Вадик велел… — взялась она за свое, но Сырцов четко ее перебил:

— Вот что, Лидия Трифоновна. По телефону не надо мне ничего говорить. Через часок я к вам подъеду.

— Так я лучше по телефону…

— Лучше, если я к вам подъеду. Вы будете дома?

— До десяти, — растерянно сказала Лидия Трифоновна.

Он впервые в этот новый день глянул на часы. Половина восьмого. До чего же она ранняя пташка, эта милая Лидия Трифоновна.

— Ждите меня к половине десятого, — приказал Сырцов и положил трубку.

Все, с досыпом покончено. Облегчившись и почистив кислые от алкоголя зубы, Сырцов приступил к утренней разминке по максимуму: после тридцатиминутной зарядки — десять минут на силовом станке и в заключение десять верст на велотренажере. Тренировочные эти прибамбасы стояли у него в лоджии: он и свежим воздухом (если в Москве есть такой) надышался. А потом отчаянные вздохи под контрастным душем. Растираясь махровым полотенцем, вдруг вспомнил про похмелье: где оно? А его уже как и не бывало.

Допивал вторую кружку крепкого чая, когда раздался второй телефонный звонок. Второй раз глянул на часы — пора уже и выметаться: без четверти девять. Но трубку снял.

— Георгий Петрович? — вежливо осведомился интеллигентный женский голос.

— Что есть, то есть, — жизнерадостно подтвердил Сырцов.

— Здравствуйте, Георгий Петрович. Вас беспокоят из благодарного вам «Мосглобалтранса». Нам только что позвонили из банка и попросили, чтобы наши чеки были немедленно реализованы. У них, видите ли, конец полугодия и в связи с этим необходимы полные расчеты. Вы, как я понимаю, в суете деньги еще не получили?

— Не получил, — виновато признался Сырцов.

— До чего же я сообразительная! — лукаво похвалила себя дамочка. — Догадалась, с кого начать. Георгий Петрович, они ждут вас сегодня к пяти. Сможете?

— Постараюсь.

— Уж постарайтесь! Всего вам хорошего.

Хотел было выскочить, но понял, что может и не успеть вернуться домой: Лидия Трифоновна, Земцов, не мешало бы и с общей женой братьев Гореловых пообщаться. Поэтому влез не в джинсы — в брюки, натянул легкую трикотажную рубашку, надел летний блейзер — в банк же идти. Распихивая нужное по карманам, полюбовался чеком на четыре тысячи долларов. Как там у Горького? Че-аек — это звучит гордо! Хорошая штука — чек на крупную сумму. А вот «байард» под блейзер — штука нехорошая. Вчера так бок набил!

Сырцов убрал пистолет вместе со сбруей в прикроватную тумбочку и отправился в путь по уже набитым машинами московским трассам.

Лидия Трифоновна посмотрела на него (укоризненно), посмотрела на кухонные часы (демонстративно) и, усаживаясь на табуретку, заявила:

— А я уже собралась уходить.

На часах было без двадцати пяти десять, но Сырцов охотно извинился:

— Уж простите меня, дурака. Не рассчитал. Так что вы мне хотели сказать?

Она сказала о том, что он уже знал:

— Он велел передать вам свой адрес и телефон в Горьком.

— В Нижнем Новгороде, — поправил ее Сырцов.

— Для вас с Вадиком, может, и Нижний Новгород, а для меня — Горький.

Видимо, и с сыном была дискуссия на эту тему.

— Горький так Горький, — покорно и льстиво согласился Сырцов.

— Вот тут я на бумажке все написала, — с гордостью поведала Лидия Трифоновна и достала из кармана капота коряво исписанный листок школьной тетрадки. Сырцов учтиво принял бумажонку, кинув на нее беглый взгляд и вдруг по-детски жалобно попросил:

— Можно я ее у себя оставлю, Лидия Трифоновна?

— Да бери, бери! Я к нему в Горький в гости не собираюсь, а на телефонные тары-бары у меня лишних денег нету. Если надо, он сам позвонит.

Вот удача так удача! Сырцову эта бумажонка не была нужна, его лошадиная память надолго зафиксировала все, что надо, но информация на бумажке может понадобиться кому-то еще. Ну а Лидия Трифоновна со своими повседневными заботами вряд ли даже через полчаса вспомнит адрес и телефон любимого сына. Сырцов сложил бумажку аккуратно, как большую ценность, и спрятал во внутренний карман.

Первое, что он сделал, покинув гостеприимный дом Устряловых, — разорвал бумажку на мелкие-мелкие кусочки и развеял их по ветру. Воровато глянул на окна устряловской квартиры (не заметила ли святотатства мамаша — вроде не заметила), влез в «девятку» и отправился по своим собачьим делам.

* * *

Трюкач Земцов жил в хорошем новом районе, в роскошном доме, построенном в самое последнее время. Явно за наличные куплена квартирка здесь, за живые бабки. Нет, не прозябает в нужде скромный бывший спортсмен не первого ряда. И не однокомнатная, а двухкомнатная. Ушлый Сырцов по планировке просчитал это, стоя на площадке девятого этажа. Ничего особого не придумал и позвонил. За что-нибудь да зацепится, как-нибудь сымпровизирует.

— Кто? — требовательно вопросил из-за двери молодой женский голос.

Уже интересно. По сырцовским сведениям Земцов был холост.

— Мне бы Юрика, — жлобски признался Сырцов.

— А кто вы такой? — продолжила допрос приблудная девица.

— Жора с «Мосфильма», — отчасти приврав, сообщил Сырцов.

Дверь решительно открыли, и Сырцов увидел миниатюрную очаровашку в мини-халатике, которая строго посмотрела на него и строго же спросила:

— Когда вы с Юрием договаривались о встрече?

— Вчера. Он мне позвонил и сказал, чтобы я зашел. Мол, дело есть.

— Утром, вечером? — допытывалась дева.

— Что — утром-вечером? — тупо переспросил Сырцов.

— Звонил когда?

— Днем. На работу, — бойко ответил Сырцов.

— Проходите. Поговорить надо, — решила дева и посторонилась, впуская в апартаменты незваного гостя. На всякий случай бойко пошаркав подошвами о джутовый половичок, Сырцов проследовал за ней в столовую-гостиную. И внутри все шикарно, как говорится, от Франко Фортини.

Сырцов осторожно сел в кожаное кресло и спросил у девы, которая, повернувшись к нему спиной, бессмысленно смотрела в окно:

— Вы теперь его жена?

— Угу. Теперь, — подтвердила она, повернувшись к нему, и, подойдя, решительно устроилась в кресле напротив. — Я приехала сюда вчера в четыре. А в пять Юре позвонили, и он сказал, что у него срочные дела часа на два-три. Просил подождать его. Вот я и жду. Это не вы звонили?

— He-а. Юрок сам мне позвонил часа в два и договорился со мной на сегодня. Вот я и пришел.

— Я очень беспокоюсь, Жора. Ведь вас Жорой зовут?

— Георгием, — поправил Сырцов. — А вас?

— Ольгой. Олей. Он меня Лелей зовет, — представилась она, и Сырцов вдруг увидел ее потерянно-мечущиеся глаза. — Я очень боюсь. Георгий.

— Боитесь, а мне открыли без всякого, — укорил он.

— Я не за себя, я за него боюсь.

— Так, может, просто загулял с пацанами?

— Может, и загулял, — покорно согласилась Оля.

Не зря она боялась. И, скорее всего, не загулял Земцов с пацанами. Сырцов покряхтел, покряхтел и предположил:

— А если у родственников случилось что?

— Родственников у него — только сестра. В Магнитогорске.

— Да все в порядке будет! — отчаянно утешил Олю Сырцов.

— Он бы обязательно позвонил мне! Обязательно.

— Закрутился, завертелся, мало ли что…

— Все равно он бы позвонил.

— С чего это такая уверенная?

— Он любит меня. А я его. Я сразу поняла, что он какой-то странный, не такой, как всегда. И не сказал ничего, а всегда говорит…

Плохи дела у девушки Оли. Вернее, плохи дела трюкача Земцова, совсем плохи. Сырцов потер ладонями колени и спросил:

— Я пойду, Оля, а? А к вечеру позвоню.

— Посидите еще, Георгий. Мне с вами не так страшно.

— А чего бояться-то? — фальшиво удивился он.

— Я знала, знала, что все так кончится! — вдруг крикнула она и закачалась в кресле, как мусульманин на молитве.

— Что — все это? — осторожно поинтересовался Сырцов. Теперь она испугалась себя. Исподлобья быстро глянув на Сырцова, ответила как бы беспечно:

— А! Глупости! — встала, ожидая, когда поднимется Сырцов. Дождалась и напомнила: — Вы торопитесь, не буду вас задерживать.

Давить на нее сейчас или не давить? Сырцов недолго постоял в задумчивости и решил, что еще рановато. Не дозрела и надеется. А вечерком следует наведаться. Вздохнул и сообщил:

— Ну, я пойду. До свидания, Оля.

Влез в «девятку» и кулаками ударил по баранке. Легкомысленный козел, а не профессионал. «Чивес регал» ему, скотине, подавай! Он мог вчера успеть, он мог. И не успел.

Все. Эмоции в сторону. Они просчитали, что он, Сырцов, копает. Но для просчета необходима информация. Только два возможных канала: братенник с двойной женой и наивный дурачок Земцов. Скорее всего, оба сработали. Опять же альтернатива: кого они будут убирать? Концы или его, Сырцова? Для начала, вероятно, самое слабое звено — Земцова. Не было Сырцову жаль кинотрюкача, не за что его жалеть, сам в твердом рассудке и незамутненной памяти в вонючее дерьмо полез, не чуя запаха этого дерьма, а чуя лишь дурманящий аромат больших и легких денег. Не жалко, не жалко. И тут же Сырцов вспомнил потерянно мечущиеся глаза Оли. Вот ее действительно жалко. Жалел ее потому, что она потеряла Земцова, которого он не жалел?

* * *

Сейчас же, сейчас же о другом. Семейство Гореловых. Пока их убирать не будут, больно тугой узелок эта троица. Тем перспективнее она для него. Итак, Всеволод Всеволодович и их жена. Сырцов вдруг с огорчением понял, что не помнит, как зовут жену. В раздражении он через открытое окошко сплюнул на тротуар и изрек вслух:

— Жена есть жена!

На Кунцевских холмах он был в половине второго. Неподалеку отыскал телефон-автомат (десяток постоянно возобновляемых жетончиков всегда имел при себе) и набрал номер квартиры Гореловых.

Ленивый женский голос протяжно откликнулся на звонок:

— Да-аа. — Сырцов молчал, стараясь дышать беззвучно. Ленивый голос мигом преобразился в раздраженный: — Вас слушают!

Послушай, голубка, послушай. Голубка послушала недолго и, ничего не услышав, шмякнула трубку.

— Ну, а теперь подождем под дождем, — опять же вслух решил Сырцов, хотя и намека на возможные осадки не было. Он поставил «девятку» метрах в пятидесяти от их подъезда, сообразуясь с возможным отъездом одной из семи машин, стоявших неподалеку от дверей, и, устроившись поудобней, принялся ждать. Если по правде, то вся сыщицкая работа состоит из двух действий — ждать да догонять. Но, как гласит народная мудрость, хуже нет — ждать да догонять. Справедливости ради следует отметить, что его учитель Александр Иванович Смирнов, Дед, внес некоторые поправки в эту поговорку, считая, что еще хуже, когда догоняют.

Она вышла из подъезда в двенадцать минут третьего. Ничего себе дамочка. Только бы ее в метро не понесло. Слава богу, уселась в небольшой «фольксваген» и, особо не разогревая мотор, покатила по дороге вдоль линии метро. У станции «Филевский парк» повернула направо и через мост, уже порядком ускорившись, рванула по Ломоносовскому.

«Вести» «фольксваген» в неохватном автомобильном стаде, которое образовалось сразу же после Мосфильмовской, дело несложное. Одна лишь задача: не дать очередному светофору расцепить их. Ну, это Сырцов умел. Вот и Ленинский. Направо, налево. Что ж, поехали налево, к центру. Но явно не в центр: туда бы она по Кутузовскому отправилась.

Сразу же за озадаченным, с растопыренными руками Гагариным «фольксваген» ушел направо. Здесь ему надо быть осторожным — отделился от массы. «Фольксваген» нырнул в арку. Отпустив его метров на тридцать, «девятка» тоже проследовала во двор.

Дама заглушила мотор у пятого подъезда, а он — у третьего. Сырцов опять взъярился на себя: как же ее зовут? Безымянная дамочка, вытащив из багажника объемистую сумку (заранее, значит, положила), скрылась в дверях. Спринтерский рывок, и Сырцов оказался в междудверье тогда, когда она входила в лифт. Сдвинулись дверцы, и Сырцов засек время. Ни кода, ни особых запоров здесь не было, и он без помех проник в вестибюль. Лифт еще шел. Шестой, седьмой… На восьмом этаже лифт остановился. Кнопка погасла, и Сырцов вызвал подъемное устройство к себе, вниз. В кабине висела таблица с номерами квартир по этажам, по две на каждой площадке. Итак, восьмой. Квартиры сто тринадцатая и сто четырнадцатая.

Маловероятно, что в сто тринадцатой или сто четырнадцатой обосновался на жительство покойный агент МУРа Никита Горелов по кличке Цыпа. Скорее всего, здесь проживает неинформированный посредник-пешка. Все же стоило проверить. Сырцов вернулся к «девятке».

Дамочка обернулась ровно за семь минут. Возвратилась она без сумки. Так что же: сумка или дамочка? Сырцов, понятное дело, выбрал дамочку: сумочка в неподвижности, и сколько она будет находиться в этом состоянии — одному Богу известно.

На улице старой сексотки Стасовой развернулись и помчались вспять. Всеволод Всеволодович Горелов ждал жену у дырки, ведущей к гнезду борцов за дело трудящихся — к зданию независимых, так сказать, профсоюзов. Горелов-старший влез в «фольксваген», они о чем-то недолго поговорили и поехали. Уже с программистом за рулем.

Скорее всего домой. Но и проверить не помешало бы. Сырцов и проверил. Все подтвердилось: чета, подъехав к родному дому, тщательно заперла «фольксваген» и, неоживленно переговариваясь, удалилась под родимый кров. Как настойчиво спрашивал добросовестный еврейский учитель у тупых своих учеников: что мы имеем с гуся? С наибольшей долей вероятности связь дружной семейной пары с безвременно ушедшим в мир иной родственником. И как следствие, полная осведомленность этой пары о ловком фокусе, который проделали им известные, а ему, Сырцову, пока неизвестные хитроумные граждане. Вооружившись кое-какой информацией, можно будет эту парочку и раскрутить. Можно и нужно. А сейчас за информацией.

Из знакомой будки он позвонил Демидову и попросил его узнать, кто проживает в квартирах сто тринадцать и сто четырнадцать. Было десять минут пятого. Пора и в банк за цветной капустой.

18

Новое, богато отстроенное здание банка находилось на пустынной (по столичным понятиям) набережной Москвы-реки. Сырцов загнал «девятку» на широкий тротуар, с непочтением осмотрел суровое, как вход в крематорий, антре и, играя голосом, громко изобразил из себя озабоченного своими финансовыми делами рантье:

— Мне сегодня крайне необходимо быть в моем банке.

В операционном зале, в котором было чисто, тихо и ответственно, как в хирургической операционной, он без труда отыскал нужное окошко. Чек был именной, и потому Сырцов вместе с ним выложил на стойку и паспорт. Тщательно одетый сдержанный мужчина средних лет на этот раз не сдержался: рассматривая чек, сказал с досадой:

— Что же вы так поздно, господин Сырцов?

— Как поздно? — искренне возмутился Сырцов. — Мне дамочка из «Мосглобалтранса» велела здесь к пяти быть.

— Ох, дамочки, дамочки! — горестно воскликнул мужчина, явно терпевший сокрушительные поражения в затяжной борьбе с прекрасным полом. — Обязательно что-нибудь да напутают. Финансовые операции с индивидуальными клиентами у нас завершаются к четырем часам.

— А я-то здесь при чем? — всерьез взвыл Сырцов, но, со стороны оценив свой жалкий вой, в момент перековался в полного достоинства и юмора ироничного джентльмена: — Придется мне, как Кисе Воробьянинову, сплясать здесь лезгинку с криками: давай деньги, деньги давай!

Джентльмен джентльмена всегда поймет: джентльмен в окошке понимающе улыбнулся и пообещал:

— Постараемся что-нибудь придумать.

Он удалился к столикам, за которыми страшно деловые гражданки у компьютеров вершили нечто секретное и важное. Пошептавшись с двумя, джентльмен из банка вернулся к джентльмену из сыска.

— Отдохните минут пять, господин Сырцов. Мы постараемся собрать нужную вам сумму.

Сырцов сел в низкое кресло у круглого стола посредине операционного зала — отдыхать пять минут. Вспомнил вчерашний отдых. От стыда скукожился личиком и помотал башкой.

— Георгий Петрович! — интимно позвал банковский джентльмен.

— К вашим услугам, — держа марку, откликнулся Сырцов, подойдя к окошку.

— Набрали, — сияя, сообщил клерк-джентльмен. — Вас не смутит, если две сотни будут в мелких купюрах?

— Не смутит, — обрадовал его Сырцов.

Клерк фантастически быстро пересчитал сотенные и протянул пачку Сырцову:

— Здесь три восемьсот. — Остальные две сотни он считал вслух: — Пять купюр по двадцать — сто, девять купюр по десятке — девяносто, пять — девяносто пять, четыре по одному — девяносто девять и сюрприз… — клерк уже не сиял, он восторженно благоговел, подкидывая на ладони серебряный доллар — символ американского капитала, владеющего миром. — Внутренне рыдая, отдаю вам его. Итак, четыре тысячи долларов. Владейте и княжите.

— Вот сюрприз так сюрприз! — возликовал как дитя Сырцов, разглядывая блестящую штучку. — Теперь он — мой талисман.

— Носите на здоровье, — пожелал клерк, а Сырцов при помощи большого и указательного пальцев правой руки с ловкостью опытного игрока в орлянку, раскрутив, подкинул доллар, поймал той же рукой и, ладонью левой прикрыв монету, азартно спросил:

— Орел или решка?

Снисходительно улыбнувшись, клерк предположил:

— Орел.

Сырцов убрал ладонь левой. Была решка.

— Он выиграл, выиграл, вот счастливец! — с грузинским акцентом из «Пиковой дамы» спел за хор Сырцов и добавил немузыкальной прозой: — Он — это я. Я! Как всегда, выиграл.

— Можно только позавидовать вам… — начал было клерк, но в это мгновение на маленьком пульте рядом с ним зажглась красная точка. — К сожалению, мне не придется разделить с вами радость победы: начальство вызывает. Не смею вас задерживать.

Запрятав понадежнее новый талисман, Сырцов под умильным взглядом клерка-джентльмена направился к выходу.

На обширной площадке третьего этажа — никого, и поэтому Сырцов решил здесь перераспределить наличность. Три тысячи восемьсот — плотненькая такая пачечка, но небольшая — легла в нажопный карман брюк, паспорт и оставшиеся купюры — отечественные и американские — улеглись во внутренний карман пиджака, а серебряный доллар нашел себе место в пистоне — уютном гнездышке в штанах, в доброе старое время предназначавшемся для карманных часов.

* * *

Лифт был занят — светились кнопки, и он лихой дробью по ковровым ступенькам вмиг просквозил два этажа. В мраморном вестибюле было пусто. Не считать же за людей двух охранников, изображавших мужественность и решительность. Сырцов подошел к толстым стеклянным дверям, и они услужливо разъехались перед ним. За спиной прожурчал подъехавший лифт, но Сырцов не обернулся.

Когда он был на полпути к «девятке», раздался первый выстрел. Когда он уже лежал (солдатский бог приказал упасть), знакомо прогремел второй. Он скатился с тротуара на мостовую, прячась за приподнятость тротуарного бордюра. Тот же солдатский бог повелел: смотри! Он и глянул на то, что творилось у входа в банк.

Человек с инкассаторской сумкой, качаясь и прижимая к животу свободную левую руку, неуверенно усаживался на гранитные плиты. Второй инкассатор уже валялся на них. Животом и лицом вниз. Сугубо штатский гражданин опустил руку в белой перчатке и отбросил пистолет на тротуар, в сторону притихшего Сырцова. Сырцов узнал пистолет, потому что это был его «байард». Штатский гражданин вытащил из-за пазухи полицейский «кольт» и повернулся лицом к Сырцову. Неизвестно откуда объявились двое, тоже с пистолетами. Теперь трое ждали, что он предпримет, зная точно, что единственное его спасение — «девятка». У него нет иного выхода, и, когда он сделает рывок к ней, они его пристрелят.

Сырцов сделал рывок. В противоположную от «девятки» сторону. Только бы успеть завернуть за угол, в знакомый переулок!

Трое от неожиданности слегка растерялись и начали палить с мгновенным опозданием и в непросчитанном ими направлении.

Все же попали, суки! Обожгло левый бок над брючным ремнем, но Сырцов не останавливался, бежал. Ему необходимо было пробежать еще метров пятьдесят: там за аркой двухэтажного дома — проходной двор.

Секунды раскардаша чувств дорого обошлись троице: выбежав из-за угла, они увидели Сырцова метрах в сорока от себя. От безнадеги они палили и палили вместо того, чтобы догонять.

Хуже нет, чем ждать да догонять. Нет, Дед прав: хуже нет, когда догоняют. Проходной двор был перекрыт деревянным шитом — еще одни коммерсанты реставрировали старинный особнячок под офис. Сырцов перекинул себя через щит и впервые почувствовал, как его теплая кровь растекается по ременному перехвату под рубашкой. Только бы в яму не загреметь.

Он выскочил в соседний переулок рядом с одним из бесчисленных ныне по Москве мебельных магазинов, у входа какой-то новый русский включал зажигание респектабельного «БМВ».

Сырцов левой открыл переднюю дверцу, правой вырвал нувориша на тротуар и ударил его под дых. От души, чтобы минуты две не мог произнести ни звука.

«БМВ» скатился к набережной и помчался, нарушая все и вся, вдоль Москвы-реки. Мимо стройплощадки храма Христа Спасителя, мимо Кремля, мимо гостиницы «Россия» к устью Яузы. А сейчас вдоль Яузы.

Отлежаться, подумать часок, посмотреть, что в боку. Было одно такое место. В прошлогодней операции ему удалось сделать так, чтобы тайное лежбище киллеров, которых они тогда брали вместе с милицией, осталось за ним. Есть для него схрон, есть!

Наконец-то Сокольники. Он выехал к ограде парка и по Богородскому, по Большой Оленьей добрался до Поперечного просека. А вот и его Лучевой. Здесь, неподалеку от Путяевских прудов, берлога.

«БМВ» он оставил на Поперечном и до громадного железобетонного здания неизвестно почему бежал. И только поднимая замаскированную крышку люка — плиту с кольцом, которую с трудом и сам отыскал, понял почему: от Поперечного по его Лучевому мчался весьма и весьма подозрительный и нацеленный на поиск джип.

Он прикрыл крышку и оказался в горловине бетонного мешка, что и спасло его во второй раз.

По памяти шаря по бетону, отыскал выключатель и, в темноте спустившись на три ступени, за скобу потянул дверь на себя. Двухсотсвечовая без абажура лампа ослепила. Пообвыкнув, он осмотрелся. Все, как тогда: две деревянных табуретки, откидная доска стола у стены, посредине железный стул, намертво прикрепленный к полу. В углу водопроводный кран с раковиной.

Не садясь, Сырцов сбросил на табуретку пиджак, стянул трикотажную рубашку и с трудом рассмотрел рану в боку. Везунчик он, Сырцов. Пуля прошила его насквозь как раз под ребрами, через мышечную мякоть. Осознав это, Сырцов от радости почувствовал боль. Ныло, подергивало в боку и лениво сочилось. Он открыл кран и долго ждал, когда сойдет ржавая вода. Дождался и стянул брюки, чтобы не мочить зря. Смыл кровь, извиваясь, изучил две дырочки в себе. Знал бы, под рубашку маечку надел. Придется рвать трусы. Простирнул их для блезиру и зубами разорвал. Сделал тампоны и при помощи отмычки, которая всегда была в его связке ключей, загнал их, кряхтя от дикой боли, в обе дыры. В глазах у него, как поется в знаменитой песне, помутилось, и он, присев на железный стул, долго отдыхал, прикрыв замутненные глаза.

Отдохнув, громко сказал:

— Отдохнул!

Опять с осуждением и с тоской по прекрасному вспомнил вчерашний свой отдых. Вздохнул о несбыточном и занялся необходимой мелочевкой: оттер пиджак от крови, постирал рубашку. Кровь вокруг тампонов подсохла, и они закрепились в его теле прочно.

Полежать бы. И подумать. Он придвинул табуретки к стулу и лег на спину, но свет слепил, и пришлось перевернуться на живот. Не очень удобным оказалось разновысокое ложе, но Сырцов знал, что лучше сидеть, чем стоять, а лежать лучше, чем сидеть.

Итак, время было назначено ими. Интеллигентная мадам из «Мосглобалтранса»? Наверняка использована втемную. Следовательно, звонок из банка липа? Вряд ли, добросовестная служащая транспортной конторы могла и перепроверить звонок. Был ли клерк в замазке? Тоже маловероятно: удлинять цепочку — увеличивать возможность недопустимого риска. Скорее всего, кто-то из головки банка. А дальше что? Мрак неизвестности. С Дедом бы посоветоваться. Во тьме одной из самых коротких ночей.

Услужливая цепкая память подсказала время отправления необходимой ему электрички от Ярославского вокзала — двадцать три пятьдесят со всеми остановками. У «Маленковской» ориентировочно в двадцать три пятьдесят семь. На ней и поедет. Решив, Сырцов заставил себя ни о чем не думать и спать: Дед и этому в свое время научил. До броска к «Маленковской» оставалось четыре часа с хвостом. Под пронзающим белым светом голой лампы он неподвижно спал на животе три с половиной часа. Без сновидений. Голый, как лампочка.

Вот после сна все заболело по-настоящему. Рана жарко пульсировала, суставы ныли, мышцы окаменели. Он знал, как бороться с этой всеобщей болью. Разминка, жестокая разминка. Издеваясь над собой, Сырцов темпераментно корячился минут десять. Ополоснув морду лица, просчитывающе оценил себя. Суставы и мышцы были в порядке, рана продолжала ритмично ныть. Слава Богу тампоны держались.

Облачаясь в брюки, рубашку, пиджак, Сырцов поочередно изучал предметы своего туалета. Брюки были в порядке и долларовая пачка в нажопнике тоже. Рубашка прострелена и влажновата после стирки, но сойдет. Повезло — замывы вокруг дыр на пиджаке малозаметны. Как и сами дыры.

Он окончательно оделся и проверил себя в одежде на движение. Порядок. Еще бы «байард» под мышку… «байард» уже наверняка в МУРе, и наверняка его отпечатки пальцев на «байарде». Как хорошо у них все получалось: два инкассаторских трупа с пулями от «байарда». И рядом труп отчаянного грабителя Сырцова, в предсмертной агонии выронившего из преступной руки убийственный «байард». А получилось, что он живой. Теперь его, живого, будут ловить или убивать сразу с двух сторон. Надежным ментам он бы сдался, но как определить надежных? Думать надо Сырцову, ох как думать! Нет, без Деда не обойтись.

19

В то мгновение, когда электричка тронулась от платформы Ярославского, он открыл люк и побежал. Болевыми ударами отдавало в боку, но он бежал и бежал в негустой тьме июньской ночи.

Он ворвался на платформу, когда от Москвы на нее надвигались два ярких и пока небольших глаза электропоезда. А когда же электричка распахнула двери, он увидел еще одного глазастого: по пешеходной дорожке к платформе мчался подозрительный автомобиль.

Захлопнулись двери вагона. Автомобиль опоздал. Но у него на связи наверняка кое-какие людишки, и, скорее всего, на «Яузе» Сырцова уже поджидают. В первый вагон, успеть до «Яузы» в первый вагон. Он успел и, задыхаясь, с первой площадки через грязное оконце внимательно изучал редких пассажиров на освещенной платформе.

Он их прочитывал на раз-два-три, кожаных этих качков с плохо сделанными беззаботными лицами. Первый — в самом начале перрона (начинает с последнего вагона), второй — по расстоянию — у четвертого вагона, сразу же третий — в пятый. Когда электричка затормозила окончательно, Сырцов увидел четвертого, последнего.

Ясненько. Первая пара шерстит четыре последних вагона, вторая — четыре первых. Один на один, конечно, никто из них выходить на него не собирается. Главная задача — обнаружить, а потом по переговорнику связаться с остальными. Ну, а кончить его можно прямо здесь. Сырцов перед тем, как шагнуть в угол, внимательно осмотрел вагон. Дремали двое пьяных, склонив буйные головы, да немытый бомж считал грязными пальцами сторублевки.

Сырцов оттянул половину раздвижной двери на себя. Он слышал, как качок ступил на площадку, слышал, как автоматически закрылся вагон, слышал, как тронулась электричка. Качок в вагон не входил. Видимо, высматривал его с площадки. Но войдет, войдет.

Он вошел. А Сырцов, используя ручку двери как точку опоры, взлетел и в полете подъемом правой ноги нанес качку страшный удар в подбородок. Качка швырнуло на площадку, он затылком ударился о железную стену и сполз по ней, как сопля по стеклу. Пьяные по-прежнему дремали, а бомж, бросив нелюбопытный взгляд на сырцовскую спину, зевнул и лег на скамейку.

Сырцов оттащил безжизненное тело воинственного Шалтая-Болтая к выходным дверям (чтобы не просматривался из салона) и со знанием дела обшмонал его. С удовольствием обнаружил «вальтер» в сбруе. Содрав с обмякших плеч кожаную куртку, снял все приспособления и, скинув пиджак, с удовольствием вооружился. Качок был здоровенный, и, надо полагать, кожаная куртка Сырцову будет как раз. И точно, как по нему сшита. Жаль пиджачка родного, но в нынешних его делах куртка удобнее. Быстро переложил все свои феньки в многочисленные карманы куртки, заботливо прикрыл отключенного своим пиджачком и только после этого послушал переговорник. «Дема, Дема! Ты где? Отвечай!» — растерянно бормотал невнятный бас.

Демой нынче не называют. Фамилия, верно, Демин. Подплывала платформа «Северянин». Пора раствориться в воздухе.

Сырцов в два шага оказался перед носом электрички и, спрыгнув на пути, бросился под платформу. Ослепнув на мгновение от мощного света фар поезда, он это мгновение переждал, а затем осторожно в темное — потрусил под платформой к противоположному ее концу. Козлам, естественно, легче: они наверняка бежали по освещенному перрону к первому вагону, из которого им почему-то не отвечал рассеянный Дема.

Поезд ушел, и Сырцов не вытерпел: не дойдя скрытым ходом до конца, он снова вышел на освободившуюся рельсовую колею и, высунувшись на вершок, осмотрел перрон. Пустыня.

Путь к Деду перекрыт. Не добраться до него ни сегодня, ни завтра. Уходить, уходить из Москвы и из глуши искать связи с верными людьми после того, как немного поутихнет шум.

Сырцов перелез через железобетонный забор и, прикрытый им, добрался до окружной железной дороги. Присев на травку высокой насыпи, послушал переговорник еще разок. Это повторяли, судя по услышанной интонации, неоднократно:

— У тебя переговорник, Сырцов. Слушай меня внимательно. Можешь его выбросить: он тебе не поможет. Ты под нашим постоянным контролем. Мы скоро поймаем тебя, и ты будешь зачислен в пропавшие без вести. Жди нас, Сырцов.

Их переговоров между собой больше не будет. Постоянно же слушать запугивания не было охоты. Он швырнул переговорник в недалекий столб. Получил удовольствие от того, что попал и услышал треск разбившейся машинки. И тут же услышал другое, ожидаемое: уже уловимый стук колес по окружной. Товарняк, ведомый тепловозом, как и положено на окружной, еле плелся.

Сырцов взобрался на насыпь. Медленно проплывали недоступные, наглухо закупоренные товарные вагоны. Платформу бы ему, платформочку! И вот она, с бетонными плитами. Он трудно бежал рядом с ней, боясь сорваться с насыпи. Уцепился наконец за край, где была трехреечная металлическая лесенка. Напрягся — дико заныло в боку, подпрыгнул и двумя ногами стал на первую перекладину.

Меж неровно положенных плит он нашел место, похожее на неудобное кресло, и уселся на него. В третий раз ему пофартило.

* * *

Состав неспешно тащился по ночной Москве. Сырцов глянул на часы. Без двадцати час. Великий город уходил, сладостно задремывая, в ночной сон. Считанные окна светились в далеких многоэтажных домах, померкли улицы, спрятались автомобили. Бодрствовали только звуки: перестук колес и рельсов, одиночные, а потому резкие клаксонные вскрики спрятавшихся автомобилей, шум листвы проплывавших мимо тополей, вдруг ставшее слышимым деревенское карканье ворон…

Бок поутих, но скоро он опять его разбередит: состав проскочил под Алтуфьевским шоссе, через пять минут — Дмитровское, где он сходил. Опять вскарабкались на насыпь, и вон оно, Дмитровское. Сырцов осторожно спрыгнул, держась за край платформы, чтобы не упасть, и осторожно отцепился от нее, замедляя бег.

Он знал один дурацкий светофор на этом нестерпимо узком шоссе. У него он и ждал с надеждой на то, что иногородний или подмосковный водитель, опасаясь московских гаишных поборов, вряд ли попрет на красный. Но необходим тверской или, в крайнем случае, областной грузовичок.

Тверская «газель» под тентом послушно затормозила у светофора. Куда она в ночь? Скорее всего в Кимры или Белый Городок. Только бы без пассажиров в кузове. Он, с отвращением ожидая очередную боль, перекинул себя через задний бортик и упал в темноту. Упасть по-настоящему было невозможно: он еле пролез в узкую щель между бортом и неведомым грузом, бумажным бастионом стоявшим в кузове.

Поехали! Только бы доехать. Сырцов поудобнее устроился в щели и с тоской подумал о долгом пути.

Проскочили МКАД, и он, развлечения ради, начал в безделье считать проезжаемое, уходившие к Москве городки и города: Лобня, Икша, Яхрома…

У Дмитрова стало светать, и Сырцов узнал, какой груз везла «газель». Интеллектуальнейший груз — книги. Удалось прочитать на ближней пачке, что в Кимрах или Белом Городке интересуются Стивеном Кингом. Проехали Дмитров. Минут через тридцать-сорок надо выходить. Он с напряжением всматривался в проносившиеся мимо деревья и особо — в разрывы меж ними.

* * *

Ровно через тридцать две минуты с облегчением узнал водонапорную вышку, а еще через три звонко постучал рукояткой «вальтера» в железный борт грузовичка. Стучал сильно, а оттого громко, до тех пор, пока обеспокоенный водила не начал тормозить. Сырцов спрятал пистолет и перепрыгнул через борт, когда автомобиль остановился окончательно. Он успел потянуться, разминая затекшие конечности, прежде чем рядом с ним объявился рассерженный и испуганный, отнюдь не богатырского сложения шофер, который грозно, как ему казалось, прокричал тенором:

— Ты как в машине оказался?

— Влез, — сообщил Сырцов, роясь в поисках нужной купюры по многочисленным карманам трофейной куртки.

— Крутой, да? Тебе все можно, да? — плачуще ярился шофер.

— Спасибо, что подвез, и извини, мужик, — покаялся Сырцов и протянул шоферу пятидесятитысячную купюру. Водила недолго рассматривал купюру, угадывая ее достоинство, нерешительно принял и сказал миролюбиво:

— Мог бы и попроситься…

— Некогда было, — невразумительно объяснил Сырцов свое непрошеное появление в кузове и, ободряюще хлопнув шофера по плечу, бодро пожелал: — Будь!

«Газель» уехала, а Сырцов энергично зашагал. Идти по его расчетам надо было километра полтора. Он рассчитал правильно.

Вот он, последний перед Волгой шлюз: каменная прямоугольная гигантская ванна, украшенная по периметру согласно архитектурным обычаям времен культа личности колоннадой и скульптурами. Ему повезло: сквозь раскрытые циклопические ворота к Москве уходили самоходные баржи. Уйдут, и тогда в шлюз, заполненный водой под самый верх, начнут входить суда, стремившиеся к великой русской реке. Послушно ждали у открытых ворот самоходки и три пассажирских теплохода. Метаться не следует: хотя бы один из теплоходов будет швартоваться с его стороны. Уползли в канал самоходные баржи, и в шлюз стали осторожно входить дождавшиеся своего часа суда.

С его стороны швартовались два, слава Богу, теплохода. Есть выбор. Первым вошел в шлюз шикарный, новой постройки корабль, явно предназначенный для ублажения валютных интуристов. Второй — старее, грязнее, демократичнее. Скорее всего, рейсовый. Сюда ему и надо. Сырцов пристроился рядом с демократом и, приглядываясь, ждал.

Плавно и замедленно, как во сне, закрылись ворота, и после долгой паузы начала уходить из шлюза вода. Еле заметно опускался вниз облюбованный Сырцовым теплоход. Метрах в трех от Сырцова находился брезентовый тент верхней палубы. Он еще раз осмотрелся самым внимательным образом. Вроде никого, спали пассажиры, умаявшись от наблюдения за первыми шлюзованиями.

Только бы брезент выдержал. Сырцов коротко разбежался, прыгнул и упал правым здоровым боком на брезент, который выдержал. Недвижно полежал на жестком, прокрашенном масляной краской полотнище, прислушиваясь. Присматриваться еще рано. Внизу невнятно переговаривались вахтенные матросы, вроде спокойно переговаривались. О вчерашней пьянке ли, о бабах, о служебных своих обязанностях — неизвестно, да и неважно. Главное — спокойно. Надо полагать, что все в порядке. Сырцов свесил голову и рассмотрел верхнюю палубу. Никого. Не торопясь, держась за металлическую распорку, он осторожно встал на деревянный поручень и бесшумно спрыгнул на палубу. Насвистывая нечто неизвестное самому и как бы легкомысленно прогуливаясь, добрался до кормы и вольным путешественником уселся на удобную скамью-диван. Быть по-настоящему вольным путешественником мешало острое томление нетерпеливого ожидания: ну когда же, когда теплоход выйдет на большую воду?

Наконец неохватная вода открылась перед ними, и теплоход, приветствуя ее коротким радостным гудком, вошел в нее, с гордостью осуществляя главную свою задачу — плыть.

Поплыли. Когда ушла назад коробка шлюза, Сырцов ощутил радостную отъединенность от берегов, а значит, от опасности, от страха, от суеты…

Совсем рассвело, но солнце еще не взошло. Задул рассветный ветерок и, объединившись с ветерком от движения, стал обдувать Сырцова. Нежравший часов двадцать сыщик подмерзал. Недолго думая, он забрался в спасательную шлюпку. Под милый его сердцу брезент.

20

Лейтенант Измайлова Катерина Ивановна спросила у вышедшего из дверной коробки кабинета майора Демидова Владимира Игнатьевича, спросила неуставно и недоброжелательно:

— К Самому?

— Угу, — некультурно ответил майор, стараясь не встретиться взглядом с лейтенантом. А лейтенант доставала:

— В связи с Жорой?

— Угу, — повторил Демидов и убежал из приемной, чтобы через минуту оказаться в другой. Без слов, поднятыми бровями вопросил — можно ли к начальству. Порученец тоже был не особо словоохотлив: просто энергично кивнул. Шагай, мол, не лобное место.

Демидов перекрутил личико и пожал плечами — показал, как не хочется на ковер, но, вздохнув, открыл лакированный шкаф — вход в муровское святилище.

Сам стоял, опершись обеими руками о заседательский стол, и грустно рассматривал разложенные бумаги.

— Майор Демидов… — приступил было к официозу Демидов, но Сам перебил его усталым голосом:

— Да ладно, Володя… Иди сюда.

Демидов подошел и тоже глянул на бумаги. Меж бумажек виднелась фотография Сырцова, который весело взирал на мир. На фотографии Сырцов был в штатском, не из личного дела фотка. Шустрые ребятки уже успели отпечатать.

— Во всероссийский розыск? — поинтересовался Демидов.

— Именно, — ответил Сам, не поворачивая головы. Они стояли плечом к плечу.

— А надо?

— Надо.

— Почему?

— Не по чину со мной разговариваешь, но я тебе отвечу по-простому, по-генеральски. Да и не я отвечу, ты сам ответишь. Пули, убившие двоих, выпущены из пистолета «байард»?

— Да.

— Пистолет «байард», из которого стреляли, принадлежит Сырцову?

— Да.

— Отпечатки пальцев на «байарде» идентифицированы как сырцовские?

— Да, — в третий раз ответил Демидов.

— Вот поэтому, — невесело резюмировал генерал.

— Я не верю, что Георгий убил инкассаторов, — твердо заявил Демидов.

— Верить надо фактам, только фактам, — убежденно заметил генерал и задал четвертый вопрос: — Невиновному нечего прятаться. А он в бегах. Почему?

— Не знаю, — честно признался Демидов.

— Значит, не все у него чисто, — ответил за Демидова Сам. — Как гласит народная мудрость, чует кошка, чье мясо съела.

— Не надо так, — попросил Демидов.

— А как надо?

Демидов на вопрос не ответил, он вслух читал из ориентировки:

— «Разыскивается особо опасный преступник…» — и, споткнувшись на преступнике, поднял глаза на Самого. — Еще не доказано, что Сырцов — преступник. Может, разыскивается подозреваемый в совершении преступления?

— Ну, ты и умник, Демидов! — изумился генерал. — Про подозреваемого провинциальные менты прочтут, зевнут и отложат.

— А в особо опасного сразу же палить начнут, — добавил Демидов. — И убить могут от усердия.

— Это Сырцова-то? — усомнился генерал.

— И Сырцова можно убить. Трудно, но можно.

— Давай надеяться на лучшее, Володя, — решил генерал и переменил тему: — Кто у тебя это дело ведет?

— Я сам. Лично.

— Ну и правильно. Считаешь несостоятельной основную версию — разрабатывай другую, не возражаю. Что-нибудь накопал?

— Сегодня приступаю к наиболее перспективным допросам.

— Как говорится, Бог в помощь. — Генерал закруглился: — У меня все.

Идти к себе в кабинет не хотелось. Но деваться было некуда — пошел.

— Ну и что? — строго спросила Катерина.

— Разыскивается как особо опасный, — буркнул Демидов и попытался прорваться в кабинет, но она остановила его быстрым и страшным вопросом:

— То есть приказ: убивайте его?

— Не совсем так… Скорее, совсем не так… — промямлил Демидов.

— Его убьют, Володя?

— Это Сырцова-то? — вслед за генералом повторил Демидов.

— Леонида нету! — закричала Катерина. — Ну почему его нет?!

— Махов вмиг все бы сделал как тебе хочется, — обиделся Демидов.

Она не слушала его, она кулачком правой колотила себя по левой ладони, зло так колотила, будто упрямый гвоздь заколачивала:

— Когда же, когда он приедет?!

— Я ему сегодня вечером позвоню, — пообещал Демидов и, решив, что оправдался перед лейтенантом окончательно, тихо удалился в спасительный кабинет готовиться к допросам.

21

Их теплоход вместе с интуристовским, как шерочка с машерочкой, подходил к славному городу Угличу.

Едва солнышко взошло всерьез, как Сырцов, оставив кожаную куртку и сбрую с «вальтером» в шлюпке, выбрался на палубу и приступил к исполнению обязанностей праздного отпускного пассажира-туриста: прогуливался по кругу, рассматривал берега, сидя на стульчике, подставлял солнцу небритое личико. Наряд был подходящий — трикотажная рубашка с короткими рукавами, светлые легкие брюки, невесомые мокасины. Дырочки на рубашке, правда, приходилось все время прикрывать локтем, да и штанцы, если внимательно посмотреть, изрядно грязноваты, но издали, на равнодушный взгляд, все вполне на уровне.

В девять отправился в буфет и под две банки пива слопал две пачки галет. Больше ничего съедобного в буфете не оказалось — одни сладости. Потом высосал третью банку и в дремотном парении позволил себе минут на сорок расслабиться в лучах забиравшегося вверх солнышка. Рана подозрительно не беспокоила. Нагноилась, что ли?

Когда начали поворачивать к причалу, Сырцов забрал свои причиндалы из шлюпки (сбруя была любовно закутана в куртку) и в сортире первого класса экипировался по-боевому.

Сейчас не следовало светиться. Мало ли что. Он устроился на верхней палубе так, чтобы без боязни быть замеченным осмотреть приближающийся берег. Итак, что мы видим на этой занимательной картинке?

Вот этого он не ожидал. Они и интурист швартовались на соседних причалах, и как раз между ними стояла вольная кучка из пяти человек, в которых Сырцов разобрался сразу. Когда их теплоход высунулся из-за интуристовского, пятерка уверенно направилась к причалу, по которому он собирался сойти на берег.

Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Они ориентировочно могли просчитать его маршрут, они, черт бы их побрал, могли в гениальном прозрении вычислить три теплохода, которые в последний раз шлюзовались вместе. Но будь они хоть троицей — Шерлок Холмс, Пуаро и Мегрэ, все равно не могли узнать, на котором из трех находился он. Если…

Если на нем маяк? Сырцов нащупал в кармане-пистончике серебряный доллар и улыбнулся, как счастливый волк. Теперь понятно, почему они безошибочно выходили на него в Сокольниках и в электричке. И понятно, почему они его дважды теряли. В берлоге, на поезде, везшем его по окружной, его защищали бетонные и железные стены, не пропускавшие радиосигнал.

Сырцов, не отпуская хищной улыбки с лица, спустился на нижнюю палубу. Еще бился боком о прикрепленные к причалу автомобильные покрышки теплоход, еще переругивался матрос с принимавшим чалку пристанским служителем, еще негустой была толпа желающих сойти на землю, а уже с противоположного борта подплывали к судну любопытные пацаны на водных велосипедах. Сырцов по-разбойничьи свистнул. Он мог позволить себе такое, он был в одиночестве с этой стороны. Юные колумбы с интересом глянули на него. Сырцов пальцем поманил к себе двоих самых мелких мореплавателей. Крутя педали, они мигом подтащились к борту. Сырцов показал им десятидолларовую бумажку и спросил:

— До берега довезете? Я храмом с воды хочу полюбоваться.

— Садитесь, — недовольно разрешил рыжий, видимо, капитан или владелец на час чудного плавсредства.

Двое пацанов сели в одно кресло, а Сырцов устроился во втором и распорядился:

— Поехали? — крутя педали, он одновременно извлек из пистона блестящий доллар, подкинул его, раскрутив, поймал и спросил у своих сопливых спутников, весело и грозно спросил: — Орел или решка?

— Орел, — мгновенно откликнулся рыжий. Сырцов раскрыл лопатообразную ладонь. Вышла решка. Он опять выиграл.

* * *

Он спрыгнул на береговые булыжники, уложенные здесь специально, дабы уберечь от размыва полуостров, на котором столпилась вся история Углича: храмы, палаты, терема. Вручив экипажу обещанную десятку, Сырцов, подождав, чтобы они отплыли подальше, присел на булыжнике и приступил к вскрытию. Доллар вроде без заметных швов, плотный, зараза, без пустот внутри. Чистая работа. Не было времени разбираться деликатно, и он шмякнул его о камень. Ребром. Не развалился доллар, но малозаметная щель в ребре обнаружилась. Опять пригодилась отмычка. Ею Сырцов варварски расковырял символ американского могущества.

Источник питания — мини-батарейка — оказался размером со спичечную головку. Он сладострастно, будто чирей выдавливал, выковырял ее и отмычкой раздавил, как клопа. Он сейчас словил кайф.

После потери сигнала они, думая, что он сумел-таки незаметно выбраться на берег, будут шмонать все прибрежные бетонные сооружения. Часа через полтора-два поймут наконец, что маячок он уничтожил.

— Отдохнем, Петрович? — развлекаясь, спросил сам у себя Сырцов.

Он устроился неподалеку от деревянного креста, поставленного здесь в честь великомученицы Анастасии, и, укрывшись в высокой, еще зеленой, одурманивающе пахнущей детством траве, заснул как младенец.

Сырцов укладывался в плотной широкой и длинной тени, но проснулся оттого, что лежал на солнце. Даже низкое светило напекло ему голову. На то и июнь. На четвереньках перебрался в убежавшую от него тень и стал потихоньку приходить в себя, для чего энергично промассировал лоб и затылок. Осмотрел, задрав рубаху, левый бок. Худо, дядя Жора: рана уверенно воспалялась. Ну, это на потом. Он глянул на часы. Было без десяти шесть, семнадцать пятьдесят. Магазины, надо полагать, еще открыты. Следовало решить самые насущные бытовые проблемы.

Сырцов вышел из заповедника и по деревянному мосту двинулся к прибрежному торговому центру Углича.

В маленьких частных магазинчиках приобрел поочередно шикарную и вместительную адидасовскую сумку (наверняка подделка), джинсы, джинсовую рубаху, исподнее, пару легкомысленно разрисованных футболок, мыло, зубную пасту, зубную щетку, бритву «Жиллет-сенсор» и, разменяв пару стодолларовых бумажек, хорошие кроссовки и носки. Покупки легли в сумку, и она стала выглядеть так, будто Сырцов полгода не снимал ее с плеча.

Поискав недолго, нашел едальню, которую содержали азербайджанцы. Нечистая, надо сказать, публика отоваривалась у стойки. Стоять Сырцову не было охоты, и он, усевшись за шаткий столик, отрешенно-приказным взглядом посмотрел на усатого и упитанного азербайджанца, контролировавшего работу двух русских буфетчиц. Сырцов умел смотреть: азербайджанец под его удавьим взглядом послушно пошел к нему.

— Что хочешь, дорогой? — ласково спросил он.

— Есть, — честно признался Сырцов. — Посиди со мной, Рашид.

— Откуда знаешь, как меня зовут?

— А наколка.

Рашид зачем-то спрятал руку с наколкой за спину.

— Какой глазастый!

— Ну! Присядь! Присядь! — продолжал гипнотизировать его Сырцов.

Рашид вздохнул, уселся в пластмассовое креслице, положил руки на стол и безнадежно догадался:

— Мент?

— Бывший. Так что не суетись, расслабься.

— Что кушать будешь?

— Что подашь.

— Шашлык сегодня неважный, а люля-кебаб — хороший.

— Две порции люля, зелени какой-нибудь, огурчики там, помидорчики, водички чтобы с газом покрепче и те де, и те пе.

— И те де, и те пе — это покрепче чего-нибудь? — опять догадался Рашид.

— Так точно, сообразительный кавказец. И не самопальной мочи, а настоящей фирмы без баловства. Найдешь?

— Имеется. Что будешь, коньяк, джин, виски?

— Джин какой?

— «Гордон».

— Тогда джину. А тоник найдется?

— Обижаешь, начальник, — не сдержался, зацепил Рашид и поднялся.

— Ты куда это?

— Распоряжусь.

— Отсюда распорядишься. Поговорить надо.

— Это тебе надо. А мне надо?

— Надо. Понравишься мне, так и навар будет.

— Алла! — крикнул Рашид, и Алла была тут как тут. Крепкая такая бабочка, явно в родстве с бесом. — Алла, другу моему устрой все как для родственника, по-домашнему. И джина моего принеси. Все поняла?

— Не поняла только, как друга вашего зовут.

— Георгием меня зовут, Аллуся, — признался Сырцов. — И действуй, действуй. Мне, как чукче, кушать очень хочется.

Одарив мужчин (обоих, не выбирая) многообещающей улыбкой, Алла скрылась за кулисами.

— Говори, Георгий, — предложил Рашид.

— Как у тебя со здоровьем? — заботливо поинтересовался Сырцов.

— Вах! Сглазишь! — испугался Рашид. И добавил: — Хорошее у меня здоровье.

— Ну, а на всякий случай доктор у тебя имеется? Я так полагаю, что здесь тобой все схвачено?

— Какой нужен? Венеролог, зубной?

— Лучше хирург.

— Хирурга нет. Терапевт, который все умеет, есть.

— Адресок и рекомендации, Рашид. Не бесплатно.

Рашид, не отвечая, весело заглянул Сырцову в глаза. Сырцов достал из заднего кармана пачку стодолларовых, отстегнул одну бумажку и положил на стол. Рашид взял бумажку и небрежно спрятал в нагрудный карман рубахи.

— Когда нужен доктор?

— Мы с тобой поедим, поговорим как следует, тогда и пойду.

— Позвоню, — пообещал Рашид. — Еще что?

Понимал, сообразительный черт, что не последняя для него была бумажка.

И точно: Сырцов веером разложил на столе еще пять.

— Концы на пристани имеются? Мне билет на теплоход нужен.

— Вверх, вниз?

— Ты что, только в одну сторону можешь билет сделать?

— Интересуюсь просто, дорогой!

— Вниз. До Саратова, — определил свой маршрут Сырцов. Рашид посмотрел на долларовые лепестки и сказал осторожно:

— Здесь много.

— Все твое. Только билет мой.

— Хоп! — согласно воскликнул Рашид, и они хлопнулись ладонями.

Появилась Аллуся и загрузила стол.

— Выпьешь со мной, Рашид?

— Обмою, — уточнил хитрый азербайджанец.

Дорвался до настоящей еды Сырцов. Поспешно выпив, вмиг смел и сыр, и зелень, и рыбу, и кебабы изголодавшийся сыщик. Рашид прихлебывал круто разбавленный тоником джин из длинного стакана и с состраданием наблюдал за этим процессом. Сырцов, почувствовав наконец неудобную тяжесть в желудке, успокоился слегка, выпил еще. Выпил и решил:

— Я у тебя в подсобке побреюсь и переоденусь, а ты доктору позвони. — Я — твой знакомый сыскарь из МУРа, выполняющий особое задание.

— Зацепили тебя? — опять догадался Рашид. — Нож, пуля?

— Об этом доктор узнает.

— А потом уже я, — понял Рашид. — Но учти, Жора, если мокруха, все отменяется. Пятерик за укрывательство мотать не хочу.

— Что же мне тебе сказать, Рашид? — в издевательском размышлении задал глубокомысленный вопрос Сырцов. — Ты страстно желаешь, чтобы я сказал, что мокрухи не было. Я и говорю: не было мокрухи.

— Правду сказать можешь? — потребовал Рашид.

Сырцов налил себе еще, выпил, отставил стакан и спел довольно музыкально из репертуара рок-группы «Наутилус Помпилиус»:

Правда всегда одна! Это сказал фараон. Он был очень умен, И за это его называли Тутанхамон.

— Так скажи эту правду. Одну, — еще раз потребовал Рашид и выложил шестьсот долларов на стол.

— Одну правду я тебе скажу. На меня — гон.

— Гонят законники?

— Если бы.

— И не менты, — понял Рашид. — То ничего не говоришь, а то вдруг в полную сознанку со мной. Не понимаю я тебя, Жора.

— Завтра поймешь, когда они про меня расспрашивать будут.

— Откуда знаешь, что будут?

— Мелким бреднем шуруют. И народу у них много.

— Не боишься, что я тебя сдам?

— Ты ничего не знаешь. Не мне тебе напоминать мудрую блатную пословицу: не знаешь — свидетель, знаешь — соучастник. Будешь молчать, Рашид?

— Придется. — Рашид вернул деньги в карман, допил остатки из длинного стакана и спросил: — Когда уплыть хочешь?

Сырцов снова полез за пачкой и отсчитал еще пятьсот.

— Возьмешь билеты на три ближайших рейса. А уже я решу когда.

— Что ж, правильно, — согласился Рашид, забирая и эти пятьсот.

— Если ты меня сдашь, они тебя прикончат, Рашид, на всякий случай, чтобы концы не высовывались. Или я достану. Я — паренек живучий.

— Ты не живучий, дорогой. Ты — умный и злой.

— На добрых воду возят, Рашид.

Бреясь в закутке, именуемом кабинетом директора, Сырцов решил отращивать усы и верхнюю губу не тронул «Жиллетом», следовало приблизиться к общепринятым молодежным стандартам. И каскетку бы купить.

Время было и с «вальтером» разобраться. Пистолет был в образцовом порядке, за что Сырцов мысленно поблагодарил поверженного быка. Надо полагать, выжил несчастный качок. В запасе — две обоймы. Что же, достаточно. Сырцов переоделся. С легкой тревогой запрятал сбрую с пистолетом в объемистую сумку. Приходилось рисковать: не идти же на прием к доктору с пистолетом на простреленном боку.

* * *

Врач — молодой, элегантный, холодно-вежливый — принял его в хирургическом кабинете пустынной по позднему времени поликлиники. Ни медсестер в помощь, ни санитарок — молодой специалист сноровисто управлялся один. Сырцов слегка поскрипывал зубами во время довольно-таки болезненной операции, но вытерпел и даже улыбнулся эскулапу после ее завершения.

— На перевязку через пять дней, — сказал врач.

— К кому? — поинтересовался Сырцов, протягивая ему двести долларов.

Врач деньги вроде и не заметил. Сырцов положил их на стеклянный столик.

— Ко мне. Если у вас будет такая возможность.

— Скорее всего, такой возможности не будет.

— Тогда к любому хирургу.

— Так уже и к любому? — пробормотал Сырцов и направился за ширму — одеваться. Когда вернулся, двух сотенных на стеклянном столике не было. Сырцов озорно глянул в глаза высокомерному врачевателю и бойко попрощался.

— Всего-всего вам хорошего, милый доктор.

— И вам также, — отчеканил сдержанно рассердившийся врач.

В едальне Рашид ждал его уже с билетами. Двенадцать сорок пять, тринадцать десять, четырнадцать двадцать. Придется подумать, который выбирать.

— Ночевать где собираешься? — осторожно поинтересовался Рашид.

— У Аллы, — неосторожно пошутил Сырцов, за что и получил:

— У Аллы я ночую.

— Извини. Я думал, что сегодня ты другим занят.

— Не надо много шутить, Жора.

— Мимо тещиного дома я без шуток не хожу, — признался Сырцов. — Привычка такая дурацкая — шутить.

— Дурацкая, дурацкая! — радостно согласился Рашид.

— Спокойнее, кавказский барс! — предупредил Сырцов разгулявшегося азербайджанца. — И не нервируй меня, пожалуйста. Я, может быть, завтра с утра к тебе перекусить загляну.

Ночку он решил провести в заповеднике. Устроился было поближе к воде, но с Волги тянуло прохладой, и он передислоцировался к какому-то подсобному сарайчику. Используя сумку как подушку, он лег на спину. Хорошо, что дождя не было. Он смотрел на темно-голубое небо, на неяркие, размытые неуходящим до конца летним светом звезды. Поблизости жила Волга — со шлепаньем воды о берег, с неясным шумом ветра, с постукиванием лодочных моторов, с дизельным гулом больших судов, с невнятными вскриками то ли чаек, то ли людей, маявшихся в ночи.

Когда он расковырял маячок, его первой мыслью было: в Москву! Туда, где все началось, туда, где все варится, туда, где замышляют его убить, туда, где он может достать их, туда, где все кончится.

Он сам не знал, как подавил в себе это желание. Нет, знал: радость от продления собственного бытия, продления, обеспеченного его своевременной догадкой, требовала паузы в поступках.

Они наверняка уверены в том, что Сырцов при первой возможности попытается как можно быстрее вернуться в Москву. Как можно быстрее — это автомобиль или, в крайнем случае, железная дорога. Следовательно, его ждут и на железнодорожном вокзале, и на автомобильных выездах из Углича. Пусть себе ждут. А он — беспечным туристом продолжит свое приятное и тягучее путешествие вниз по Волге.

Заставив себя не думать о том, что будет делать в дальнейшем, Сырцов уверенно и безбоязненно заснул.

22

Этот городок увиделся как все: деревянные домишки на не очень высоком берегу. Но берег стал возноситься все выше и выше, домишки уступили место нескольким роскошным (по местным меркам) зданиям, скорее всего принадлежавшим домам отдыха и пансионатам, и вдруг возник город из старорусской жизни, с веселым двухэтажным каменным первым рядом, с замысловатыми человеческими жилищами второго и третьего рядов, вцепившимися в немыслимо крутой и громадный обрыв над Волгой. А над обрывом, над рекой, над миром — колокольни соборов, своею устремленностью ввысь указывающих путь к покою и смирению.

Сырцов второй день из иллюминатора одноместной каюты первого класса рассматривал берега, но такое увидел впервые. Он подождал, пока теплоход не причалил, и с толпой других пассажиров сошел на берег.

Естественно, пти-базар у пристани. Торговали свежими огурцами (по хорошей погоде уже массово вызрели), зеленью, семечками. Это, так сказать, местный набор. И набор интернациональный: жвачка, «Марсы» и «Сникерсы», водяная феерия из разноцветных «Фант», «Пепси», «Оранж», «Севен апов», одеколоны, зубные пасты, мыло. Чуть в стороне — вернисаж: поделки из дерева, бересты, лоскутов, неумелые тщательные пейзажи с церквами и Волгой, умелые пейзажи с перелесками, тихими волжскими пристанями, натюрморты, иконы-новоделы.

В отдалении, на поднимавшейся вверх булыжной мостовой вокруг учительского вида дамы-экскурсовода уже лихорадочно суетились наиболее любознательные путешественники (в основном путешественницы), жаждавшие осмотреть достопримечательности. Теплоход стоял здесь три часа. Так что для суеты причин не было. Но таков уж советско-российский гражданин: всегда в опасении, что ему не достанется или ушлые, власть предержащие товарищи в чем-нибудь его да обделят.

А Сырцов прогуливался. Он шел вдоль Волги по набережной, лениво изучая быт и нравы аборигенов. Судя по всему, для аборигенов мужского пола адмиральский час наступил давно: из двенадцати встреченных трезвых было двое. И эти двое тоже были выпивши, но все же не колебались на ветру. Городок нравился Сырцову все больше и больше.

Он дошел до ограды дома отдыха и понял, что центральная часть города здесь кончалась. Повернул обратно и двинулся к причалу, изучая уже не народонаселение, а дома, в которых народонаселение спит, пьет и развлекается. Замызганный с замызганными афишами третьесортных американских фильмов кинотеатр, книжный магазин в старинном купеческом лабазе, утлые магазинчики, пустая столовая, громыхающая попсовая, с ближневосточным акцентом музыка из кавказской едальни (поинтересоваться: не родственники ли Рашида здесь хозяйствуют) и — как он в первый-то раз пропустил — отделение милиции.

Наверняка на него объявили всероссийский розыск: МУРу деваться некуда — все улики налицо. Интересно, какие веселые беседы велись в главной московской ментовке о нем? Вряд ли кто-нибудь из профессионалов всерьез верил, что он пытался взять кассу, но, но, но! Висит здесь его карточка или не висит?

Сырцов заставил себя подойти к милицейскому стенду, где под стеклом красовались герои пустынных горизонтов. Среди весьма убедительных рыл его рыла не было. Не дошли еще до Волги данные об особо опасном преступнике. Через недельку, не раньше, появится на стенде его портрет, а у него уже и усы отрастут.

Он устроился на бульварной скамейке рядом с двумя уроженцами здешних мест. Оба — неопределенно старый и неопределенно молодой — пребывали в задумчивости. Сырцов знал природу этой задумчивости: милая пара не обладала средствами для продолжения привычных и любимых игр.

— Хорошо у вас! — задушевно поделился радостью бытия Сырцов, оглядывая волжские просторы.

— С теплохода… — не спросил, сказал, утверждая, тот, что старше.

— Угу, — подтвердил Сырцов и повторил: — Хорошо у вас!

— Так оставайся! — предложил неопределенно молодой.

— Остался бы, да где жить? — погоревал Сырцов.

Глаз у старшего бойцовски засверкал. И не старый он вовсе, где-нибудь под сорок. Правда, сильно потрепанный алкоголем, это есть.

— Мы тебя вмиг пристроим! Пол-литра поставишь?

Сырцов без слов обнажил десятитысячную купюру.

Молодой без слов же схватил ее и коряво побежал к торговой площади.

— Что, терпежу совсем нету? — поинтересовался у старшего Сырцов.

— Уже час как зашабашили, а во рту — ни маковой росинки, — признался абориген. — Работаешь, работаешь, а денег ни хрена.

— Мало работаешь или много пьешь, — жестко сказал Сырцов.

— Твоя правда, — покорно согласился собеседник. — А что делать?

— Работать и не пить.

— А ты что, так пробовал?

— А я так живу.

— Тоска, — посочувствовал Сырцову абориген.

— Это у тебя тоска, — возразил Сырцов. — А у меня — радость бытия.

— Сейчас я выпью, и у меня будет радость бытия, — пообещал сосед по скамейке. — А у тебя обратно тоска.

— Это почему же? — искренне удивился Сырцов.

— Потому что мы выпьем, а ты — нет.

— Не будет у меня тоски. Я с вами выпью.

— Ты же говорил, что непьющий! — возмутился абориген.

— Это вообще. А в частности — выпиваю иногда.

— Пол-литра ты нам обещал. Считай, что ты не в деле.

— А за что вам пол-литра, не забыл?

— Да пристроим мы тебя, пристроим!

Подошел младшенький с бутылкой «Российской» и полуторалитровым сосудом фанты. Возгласил как о своем достижении:

— Ярославская! — Младшенький был щедрее: из кармана вытащил три пластмассовых стаканчика. Спросил у почтенной компании: — Всю сразу разливать?

— Сразу, — решил Сырцов, и старший объяснил его решение:

— Он нам, Гриша, вторую поставит.

— Поставит! — передразнил его Гриша, не отвлекаясь от аптекарского занятия — разлива по трем стаканам с точностью до грамма. — Я последними нашими тысячу четыреста за воду доплатил.

— А чего это вы мне хамите? — изумился Сырцов. — Поаккуратней со мной. Не дай Бог разозлите, всю водку на землю вылью.

Двое в ужасе глянули на него. Могучие плечи под кожаной курткой, гладкая неохватная шея, глаз пугающе-недобрый и авторитетный. Такой не то что разольет, такой и раздавить может. Но сдаваться сразу не хотелось, и старший туманно пригрозил:

— Ты с нами полегче, парень. Мы здесь не одни. Свистнем — пожалеешь!

— Андреич! — взмолился младшенький, более реалистично оценивавший их возможности, а Сырцов попросил:

— Так свистни, Андреич, что тебе стоит!

— Пошутил я, — сдался Андреич и ухватился за стаканчик.

— Еще пошути. Я шутки люблю. — Сырцов поднял пластиковый бокал и произнес краткий тост: — За шутников этого города!

Не возражали жители этого города. Выпили шутники. До дна. Запили фантой и приступили к отработке аванса.

— Куда его? — спросил Андреич у Гриши.

— Братчиковы сдают, — мрачно вспомнил Гриша.

— Ему, наверно, поближе к Волге надо. А Братчиковы на Шарихе.

— Тогда к Семену.

— У Семена уборная засранная и водопровода нет. А он — столичный — Андреич обратился к Сырцову: — Ты ведь столичный мужик?

— Нестоличный, значит, и в засранном сортире орлом посидит, и с немытой рожей запросто проживет? — вопросом на вопрос ответил Сырцов.

— Я же говорил — столичный! — обрадовался Андреич. — Может, Петровна его пустит?

— Петровна его как липку обдерет, — сообщил Гриша.

— А он богатый, — заявил Андреич и гордо ввернул заковыристое словцо: — Богатое инкогнито. Как тебя зовут, мужик?

— Можете Георгием звать. А то Петровичем. Вместе — Георгий Петрович.

— Жора, значит, — понял Андреич и — осенило — страшно обрадовался: — Что ж мы тут голову ломаем! В «Водхоз» ему надо!

— В «Водхозе» свои, — возразил Гриша.

— Да ты что? — укорил его Андреич. — Они второй год отдыхающих принимают.

— Адреса, — потребовал Сырцов. — Братчиковых и Петровны. И внятно объясните, что такое «Водхоз».

Гриша, морща в натуге лоб, вспомнит адреса, а Андреич рассказал, что такое «Водхоз». «Водхоз» оказался ведомственной гостиницей работников водного транспорта, в которую раньше никого не пускали, а теперь пускают всех, кто деньги платит. И был этот «Водхоз» совсем рядом, на его зеленый забор Андреич указал не сходя с места. Культурно обслужив клиента, аборигены требовательно смотрели на него. Сырцов подергал себя за ухо, потянулся, вздохнул, зевнул, содрогнувшись, — играл на воспаленных горячительными напитками нервах, нарочно тянул время. Наигравшись, спросил небрежно:

— На что рассчитываете?

— Еще бы бутылек, — помечтал Гриша ненахально.

— А что? — пер Андреич. — Заслужили!

Сырцов вынул еще одну десятитысячную и предупредил:

— Без меня.

Без него им было лучше, чем с ним. Все же они сделали вид, что не обрадовались.

Сырцов сразу решил, что поселится в «Водхозе». Не любил он налаживать взаимоотношения с любопытными хозяевами частных жилищ. В гостинице проще: показал паспорт, заплатил вперед, и — гуляй Вася! — нет никому до тебя дела. Конечно, в его положении показывать паспорт — риск. Но риск минимальный: вероятность того, что администратор гостиницы соединит постояльца Сырцова с преступником Сырцовым, который еще и не появился на милицейском стенде, крайне мала. «Водхоз», решено.

Но он не хотел, чтобы его знакомые ханыги поняли, где он решил поселиться. Пусть выпьют вторую и забудут, кто им ее поставил. Гриша уже бежал на площадь, но Андреич, зараза, настойчиво наблюдал за Сырцовым. Интересно ему было, куда направился богатое инкогнито.

На теплоход направился Сырцов. Собрал сумку, осмотрел узкий закуток одноместной каюты, посидел на тугом диванчике перед дорогой. Ой как не хотелось уходить! Хотелось, бездумно глядя на берега, плыть и плыть через Россию, хотелось раствориться в безделье, хотелось существования без бурной жизни, хотелось не быть самим собой…

Он оставил ключ от каюты на диванчике и захлопнул дверь поплотнее. Хорошо бы, не хватились его хотя бы до Нижнего. Скорее всего и не хватятся: деньги-то плачены до Саратова. Он сошел на берег.

От тихой каюты к тихой пристани: сугубо домашним заведением оказался «Водхоз». За зеленым забором во дворе, заросшем беспорядочной травой, за деревянным столом, вкопанным в землю, трое мускулистых работников водного транспорта (или отдыхающих?) в одних трусах вдумчиво забивали козла. Увидев пришедшего Сырцова, трое с готовностью оторвались от основного занятия и вскинутыми вверх руками, в которых держали положенные им костяшки, приветствовали его. Самый немускулистый поинтересовался:

— К нам? — и, увидев утвердительный сырцовский кивок, крикнул: — Рая! — и Рая появилась на высоком крыльце. — Жилец, Раиса.

— Здравствуйте! — пропела недурная еще и любезная бабенка Раиса. — Добро пожаловать! Надолго к нам?

— Здравствуйте, Рая. На недельку можно?

— А почему же нельзя? Милости просим.

Холл на первом этаже, а рядом — по-старому — красный уголок с телевизором. По лестнице вверх, и там, где на первом этаже холл, кухня. Сырцов, впрочем, не собирался пользоваться ею. Коридор, по обеим сторонам которого двери номеров.

— Мне бы с окном на Волгу, — попросил Сырцов. Рая понимающе улыбнулась симпатичному мужчине и сообщила:

— Нашим-то надоело на нее глядеть, а отдыхающим обязательно на Волгу.

И распахнула предпоследнюю дверь слева. Приемлемо вполне. Чистенько и даже уютно. Еще и Волга в окне.

— Удобства? — осведомился настырный Сырцов.

— Напротив кухни. Там и душ.

— Рая, да у вас же рай! — каламбуря, восхитился он.

— Жильцы не жалуются, — скромно призналась Раиса. — Платить сейчас будете? Тогда располагайтесь, а потом ко мне спуститесь.

— Я с вами спущусь, — решил Сырцов. — После устраиваться буду.

Раиса детским почерком списала данные его паспорта в здоровенную конторскую книгу, выдала квитанцию за оплаченные дни, вручила ключ от номера, и Сырцов стал полноправным жильцом «Водхоза».

Перво-наперво снял куртку и сбрую. В куртке напарился, а сбруя натрудила еще не до конца здоровый бок. Подвергнув наружному наблюдению залепленную пластырем рану, остался доволен и в одних трусах шумно, со стоном матраса гукнулся на кровать.

Завтра за дела, а сегодня можно и расслабиться. Он прикрыл глаза и принялся слушать новые звуки, которые вмиг его убаюкали. Снились лихорадочные сны из его, Сырцова, сверхъестественной жизни, в которой он в одной рубашке и почему-то вовсе без порток бродил по людным улицам, старательно прикрывая срам полами этой рубашки. Рубашка была незастегивающейся распашонкой, которая все время расходилась, обнаруживая его мужские стати. Уйти, спрятаться не удавалось. Он забегал в проулки, он открывал двери, он взбегал по диковинным лестницам, но всюду его преследовали недоумевающие, непонятные взгляды людей, лиц которых он не видел. Он закричал, и в ответ раздался страшный вой…

…Сырцов, лежа с открытыми глазами, еще не понимал, что не надо прикрывать свой половой орган полами рубахи. Опять завыло, и он проснулся. Автоматически глянул на часы (узнать сколько спал), посмотрел в окно.

От причала уходил его теплоход. Пора, мой друг, пора. Но не покоя сердце просит, а совсем наоборот. И не сердце. Что же заставляет его участвовать в страшненьком стипль-чезе?

23

Он звонил в Нижний, в гостиницу, Вадику. Шесть вечера, есть надежда, что современный левша, король звукозаписи, еще в номере. Наверняка московская попса начинает свои концерты не ранее восьми. В ожидании, когда соединят, Сырцов рассматривал фотографии достопримечательностей данного города, выставленные за стеклом на специальном стенде. Рассматривал приблизительно так же, как рассматривал сосем недавно на другом стенде чувырла разыскиваемых преступников — внимательно, но без интереса.

— Говорите! — приказала телефонистка, и он направился в кабину. Первыми словами Вадика были невежливые:

— Это кто?

— Дед Пихто, — столь же некультурно откликнулся Сырцов.

— A-а, Жора, — сразу же понял Вадик (слух профессионала). — Что надо?

— Поздороваться надо для начала. Здравствуй, Вадик, — поучил зарвавшегося слухача Сырцов, одновременно подбрасывая на ладони распотрошенный серебряный доллар.

— Здравствуйте, Георгий Петрович! — издевательски пропел обиженный Вадик. — Не будете ли столь любезны сообщить, в связи с чем я удостоен чести слышать ваш мужественный бас?

— Буду столь любезен, — серьезно подтвердил Сырцов. — Поэтому слушай меня внимательно и терпеливо, Вадик. В руке у меня раскуроченный мною же металлический доллар, в котором помещался довольно мощный радиомаяк. Вопрос: имеешь ли ты отношение к производству этого механизма?

— Интересный вопрос, — с интонацией политического деятеля на пресс-конференции заметил Вадик и для убедительности повторил: — Интересный.

— Хотел бы услышать столь же интересный ответ, — поторопил Сырцов.

— Дай подумать, — попросил Вадик и засопел. Сопел секунд пятнадцать. — Вот что, Жора. Могу сразу сказать, что с контейнером в виде доллара я дела не имел.

— Но… — поторопил Сырцов.

— Но некоторое время тому назад я сделал штучку, которая по параметрам вполне могла быть вмонтирована в подобный контейнер.

— Некоторое время тому назад — это когда?

— Недели две-три. Дней двадцать. Точно не помню.

— Я так думаю, что эту штучку ты делал не для собственного удовольствия?

— Кто же таким примитивом для собственного удовольствия занимается?

— Значит, заказ.

— Заказ, Жора. Пять штук соорудил.

— И хорошо заплатили?

— Очень хорошо. Даже слишком.

— Кто заказчик?

— Ей-богу, не знаю.

— Ну, ты даешь! — воскликнул Сырцов.

— Курьер принес письмо с подробными инструкциями и аванс. Потом я по одному отправлял изделия на абонементный ящик, а курьер аккуратно приносил конверт с оговоренной суммой.

— Стыдно, Вадик, чтобы тебя использовали втемную. Стыдно и опасно.

— А кто с долгами за «рафик» расплачиваться будет? Пушкин? Ты?

— Ваши пять минут кончились! — крикнула телефонистка.

— Продлите! — крикнул в ответ Сырцов, прикрыв ладонью микрофон.

— На сколько?

— Пока не наговорюсь. — Инцидент был исчерпан и Сырцов, боясь, что Вадик бросит трубку, испуганно осведомился: — Ты меня слушаешь, Вадик?

— Без всякого удовольствия, — признался тот.

— Теперь давай подумаем, кто вывел неизвестного заказчика именно на тебя? «Блек бокс» исключается.

— Дед. Ты, — нахально предложил подходящие кандидатуры Вадик.

— Шутка?

— И глупая, — признался Вадик. — Это очень важно, Жора?

— Очень. Во всяком случае, для меня.

— Тогда дай еще подумать. — Он опять сопел. — Все понял, Жора. В последнее время — уже месяца три — ко мне регулярно обращается за кое-какой консультацией один известный программист-компьютерщик…

— Зовут как? — перебил Сырцов, уже догадываясь, какую фамилию назовет Вадик.

— Горелов. Сева. Всеволод Всеволодович.

— Приятно слышать, — сообщил Вадику Сырцов.

— Что тебе приятно слышать? — уже с опаской спросил Вадик.

— Твой голос. И фамилию, которую ты назвал.

— Что случилось, Жора?

— Ничего страшного для тебя. Пока.

— А для тебя?

— А для меня… Выбери свободную минутку и прочти надпись под моим портретом, вывешенным на стенде у ближайшего отделения милиции.

— Иди ты!

— Вот я и иду. Точнее — бегу.

— И долго бегать собираешься?

— Пока портрет на стенде не заменю.

— Тебя подставили?

— И еще как!

— Дед знает?

— Не хочу его замазывать.

— А придется. Одному тебе не выкрутиться.

— Думаю, что все-таки выкручусь. Если только ты язык не распустишь.

— Да пошел ты…

— Иду, иду. Будь здоров, Вадик. — Чтобы оставить Вадика в нужном запале, Сырцов неожиданно попрощался и повесил трубку.

* * *

Переговорный пункт находился наверху, и он, уже хорошо изучивший прибрежную часть города, решил ознакомиться и с его верхней частью. На это ушло часа полтора.

Проголодавшись, спустился вниз. По набережной гуляли. Гуляли, слегка покачиваясь, аборигены обоего пола, немытые и нечесаные, гуляли европеизированные отдыхающие в шортах и каскетках (тоже обоего пола). Эти два потока существовали раздельно и не замечали друг друга. Даже в заведении соплеменников Рашида существовала невидимая стена, разделявшая помещение на две половины: в одной лихорадочно и безмолвно наливались, в другой мирно беседовали и свободно смеялись, особо не замечая бутылок и стаканов, стоявших на столах. Обе половины ничего не ели. Местные потому, что на еду не было лишних денег, а отдыхающие уже напихались казенной пищей в домах отдыха и пансионате.

Сырцов устроился за столиком, стоящим на границе. Но, как известно, на границе тучи ходят хмуро. И коренные, и отдыхающие равно неодобрительно осмотрели чужака, осмотрели и с неудовольствием отвернулись. Ну и хрен с ними, только бы нешустрый официант кавказской национальности заметил. Он и заметил. Подбежал сразу, приняв Сырцова за крутого парня. Спросил, подмигнув:

— Сразу бутылек?

— Пожрать, — осадил его Сырцов. — Что можешь предложить?

— Люля-кебаб, плов…

— По порции того и другого.

— Что пить будете?

— Вон я у тебя на витрине банки с тоником вижу. Три банки тоника. И непочатую бутылку джина хорошего. Сколько выпью, за столько и заплачу.

— У нас так нельзя… — попытался возразить официант.

— А как у вас можно?

— Вообще-то у нас самообслуживание. Все сами, у стойки сразу берут.

Слишком хорошо говорил по-русски кавказец. Может, и не кавказец, просто чернявый. А вон тот, что следил за их беседой от двери, ведущей в подсобные помещения, кавказец наверняка. С чего бы это следил за ними «кавказец наверняка»?

— Хозяина позови, — скомандовал Сырцов.

Официант беспомощно обернулся к стоявшему у двери. Все поняв, «кавказец наверняка», неслышно ступая разношенными тапочками, подошел к столику и улыбнулся вопросительно.

— Вы хозяин? — спросил Сырцов, не поднимая глаз, — демонстративно разглядывая хозяйские тапочки.

— Я, уважаемый гость. Чем недоволен?

— Обслуживанием, — Сырцов перевел взгляд с тапочек на официанта.

Теперь на трактирную шестерку смотрели двое — хозяин и клиент.

— Чем нашего гостя обидел? — без угрозы спросил хозяин.

— Хотят, чтобы за столиком их обслужили, — как можно галантерейнее извинился официант. — И непочатую бутылку требуют, чтобы, значит, отпить сколько захочется, а потом расплатиться по факту.

— Почему же так не сделал? — удивился хозяин.

— Не положено, — убежденно отделив строгое «не», сделал заявление официант.

— Иди и сделай, как не положено, — радуясь своему остроумию, распорядился хозяин и, дождавшись полного его исчезновения, поделился с Сырцовым как с родным: — Ничего не понимает! Такой клиент — самый широкий и щедрый клиент. Верно я про тебя говорю?

— Верно. Все верно, — согласился Сырцов и прозорливо заметил: — Что-нибудь ждешь от меня?

— И ты от меня чего-то ждешь, дорогой.

— Чего же я от тебя жду?

— Хорошего вопроса.

— Очень может быть.

— Значит, задавать?

— Так это твое дело решать — задавать или не задавать.

— Ой, умный, ой, хитрый! — ублажил столичного быка хозяин. — Наверное, имеешь что предложить, а? Что предложишь, дорогой?

— Многое.

— Не ответ. Многое может предложить только наша жизнь.

— Ты — философ. Философы же не от мира сего. А мне деловой нужен.

— Я — деловой философ. Говори, дорогой.

Сырцов с нескрываемой брезгливостью глянул на ту часть зала, где заунывно гуляли аборигены, и сказал как бы самому себе:

— Насколько я понимаю, дурь здесь не проходит.

— Это ты так думаешь, — осторожно возразил хозяин.

— А ты как думаешь? — быстро спросил Сырцов.

— Я думаю, что мы можем договориться.

— Теперь спрашиваю я. Что надо?

— Порошок.

— И кто же здесь нюхает? — Сырцов еще раз осмотрел зал. С удивлением.

— Ненужный вопрос.

— Сколько тебе надо и сколько можешь взять?

— Тысячу.

— Больших денег стоит.

— Деньги мои.

— Товар послезавтра. Но только без шуток, хозяин. Я шуток не люблю.

— А сам все время шутишь, дорогой.

— Так это я! Свои-то шутки я люблю. Но пока без шуток: договорились?

— Я почему-то не услышал цены.

— Ты только что сказал: деньги мои. Вот и сам решай — сколько из них отдашь.

Главное — не проколоться. По последним сведениям порошок проходил на московском черном розничном рынке по десятке. Он — мелкий оптовик, по всем законам его товар должен идти за две трети розничной.

— Пять кусков зелеными, — предложил хозяин.

— Оказывается, и ты любишь шутить, дорогой! — радостно догадался Сырцов. Нет, дорогой не любил шутить. Осведомился серьезно:

— Твоя цена?

— Восемь.

— А если серьезно?

— Отдаю за семь. И кончаем разговор.

— Шесть с полтиной, — откликнулся хозяин и сел наконец за столик. — И сейчас обмоем. Я тоже джин с тоником люблю.

— Ох, и накалываешь ты меня! — фальшиво огорчился Сырцов. — Но с условием: мой сегодняшний ужин — это твой сегодняшний ужин.

Хозяин посмеялся и полюбопытствовал:

— Сотню хочешь отыграть? — и повернул голову к стойке, где уже изнывал официант с полным подносом в руках.

Выпили, а Сырцов еще и поел. Хозяин дождался конца сырцовской трапезы и ненавязчиво спросил:

— Ты где здесь остановился?

— А зачем тебе знать? Все равно в гости не позову.

— Какой грубый!

— Береженого Бог бережет… — начал Сырцов, а хозяин за него закончил:

— А небереженого караул стережет, да?

— В детсадике воспитывался? — поинтересовался Сырцов.

— И в пионерских лагерях, — дополнил хозяин.

* * *

… А вот и комары. Как только он сошел с главного городского пути — широкой набережной, — эти веселые насекомые с июньской свирепостью накинулись на него, да в таком количестве, что Сырцову пришлось бежать весь крутой подъем улицы-тропинки до самой калитки «Водхоза».

Доминошники сидели в штанах и рубашках (от комаров), а так — все по-прежнему. Комаров здесь зудело меньше — двор освещен и хорошо продувался. К тому же доминошники разожгли чадный костерок, дым от которого стлался в направлении игорного стола.

Закрыл ли он окно, уходя? Вспомнил, что вообще его не открывал, успокоился и присоединился к энтузиастам любимой народной игры. Постучав костяшками с часок, пошел спать.

Но, для порядка, задернув занавески на окне, проверил «вальтер» и спрятал его под подушку. Погасив свет, раздвинул занавески и, с прикрытыми глазами привыкнув к темноте, раскрыл их. Неподалеку и чуть внизу светилась непонятным светом необъятная Волга. Сырцов вздохнул и снял портки.

Не спалось. Не спалось оттого, что мучила мысль о собственном бездействии. Ну, ладно, прокатился на теплоходе ради собственной безопасности и надеясь все хорошо обдумать. Обдумал и ничего не придумал, кроме одного: за ним охотилась серьезная, очень даже серьезная организация, головка которой в Москве, а филиалы — по всей стране. Хотя это могло быть и его собственным домыслом — насчет филиалов. Ну что ж, проверка покажет.

Он уговаривал сам себя, не желая признаться, что медлит. А медлил потому, что никак не мог найти относительно безопасный для него проход меж двух огней, милиции и таинственной организации.

Господи, как ему хотелось к Деду! Но и там ждут, Дед уж, наверное, у них на просвете. Но и Дед ждет, теперь уже ясно, что он в курсе. Дед просто так ждать не умел, значит, предпринял кое-что для выхода на встречный курс. Сырцов почувствовал, как у него растянулся в непроизвольной улыбке рот. Улыбался, вспоминая Деда. Улыбался оттого, что насмехался над собой: до чего же приятна мысль о том, кто может за тебя принять главное решение.

Он приказал себе проснуться в три. Ему, всласть отоспавшемуся на теплоходе, двух с половиной часов сна достаточно.

24

Проснулся как положено. В окошке занимался рассвет. Все может быть, но лучше подготовиться к худшему. Сырцов надел на себя необходимое, то, без чего не обойтись в критических ситуациях. Разложил по многочисленным карманам ставшей уже родной кожаной куртки все, что могло в них поместиться, еще раз, с маниакальной тщательностью, осмотрел пистолет, аккуратно пристроил его в сбрую и тихо вышел из номера. Жалко сумку, но руки должны быть свободны. Под его тушей злобно скрипели ступени. Спустился наконец. На столе дежурного администратора жалобно в предутреннем свете горела лампа, но никто не дежурил. Наверняка жизнелюбивая Раиса спала в красном уголке.

Комары отработали свое и улетели спать в свои неведомые спальни. Поэтому можно быть неподвижным. Сырцов устроился на бревне в затемненном молодыми деревцами углу двора и слушал мир. Мир был беззвучен. До восхода солнца далеко, но небо уже стало пронзительно и ярко-белесым. Час волка. Но волк не выл. А может, и не завоет?

Волк завыл без четверти четыре. Сначала на набережной. Нежно, как шепот любимой, прошелестел заграничный автомобильный мотор и утих, почти неслышно крякнув тормозами. Потом сверху донесся варварский стук «газона», который тоже через мгновение прекратил работу. Что ж, пора выметаться из периметра, как говорят начальники вахтеров, ограждения. Сырцов перемахнул через невысокий забор и, перебежав улицу, затаился, опять же предварительно преодолев штакетник частного владения, хозяева которого явно не любили засранный свой двор.

Трое спустились сверху, а двое поднялись снизу. Не разговаривая — все оговорено заранее — четверо, вскрыв калитку, рассыпались по двору «Водхоза», а пятый осторожно поднялся на крыльцо.

«Газон» наверху наверняка пустой, а иномарка на набережной под караулом. Пора. Сырцов разведанным еще вчера путем незаметно спустился к торговой площади. «Мицубиси»-джип стоял на въезде с набережной, демонстративно так стоял, небрежно брошенный всеми. Ах, конспиратор какой, водила их простодушный!

Сырцов знал, где таился шофер «мицубиси»: дурачок прятался в сумраке, под низким навесом магазина-лабаза. Прятался и в нетерпеливом ажиотаже слегка прохаживался по бетонированной площадке. Коротко. Туда-сюда, туда-сюда. Но кто же так прячется, боевик ты наш необученный?

Когда шофер в третий раз развернулся на краю, Сырцов, совсем неслышимый, в два шага оказался за его спиной и рукояткой «вальтера» ударил за правое ушко. Подхватив водилу под мышки, Сырцов осторожно уложил его на спину и удивился. Думал, строевой бык, а оказалось — водитель-профессионал в возрасте где-то у сороковника. Размышление по этому поводу следовало отложить на потом. Сейчас бы пластырь да наручники, но не было их у Сырцова. Еще раз для уверенности, что не заблажит, трахнуть по башке рукояткой?

Пожалел Сырцов солидного дядю. Обыскал, оружия не нашел, нашел ключи от «мицубиси». Что и требовалось доказать.

В открытую нажал на газ, и под его жестоким руководством «мицубиси», без стеснения мыча мотором, взлетел наверх — туда, где отдыхал непритязательный «газон». На всякий случай Сырцов, подстраховавшийся ремнем безопасности, от души врезался мощным передком своего джипа в беззащитный зад «газона», вырубил мотор и, мгновенно выскочив, распахнул дверцу сотрясенного транспортного средства. Как и предполагал, в «газоне» никого не было.

Конечно, как бы приятно было: за рулем скоростного и безотказного «мицубиси» да по ясному теперь маршруту рвануть без напряга и с удовольствием. Но слишком заметен этот заграничный автомобильчик. Велика вероятность того, что на «мицубиси» и на «газоне» — по маячку, которых в запарке быстро не отыщешь. Морщась от грохота, Сырцов четырежды выстрелил из «вальтера» в четыре ската. Разделил по-братски: в пару задник «мицубиси», в пару передних «газона», а потом скорым шагом направился еще вчера просчитанным путем.

Он был абсолютно уверен в точности своих расчетов, когда за спиной услышал шум могучего мотора. Обернулся. И увидел метрах в трехстах от себя и чуть вверху неудержимый «чероки», который ежесекундно съедал эти метры. Сырцов находился на открытом пространстве у спортивной базы, огороженной легким декоративным заборчиком. Он перемахнул через заборчик, с ужасом понимая, что заборчик этот — не преграда для «чероки», и кинулся к расположенным метрах в двадцати финским домикам спортивной базы. За них, за них спрятаться! Только бы спрятаться, а там само собой придумается, как преодолеть еще метров тридцать до первых деревьев лесопарка. Он успел завернуть за первый дом прежде, чем «чероки» с хрустом проломил ограду. И спасение: у стены, оставленный беспечным владельцем, стоял хороший дорожный велосипед. А рядом, совсем рядом — узенькая асфальтовая трасса для роликовых лыж, по которой «чероки» не пройдет. Только бы не успели полоснуть из автомата.

Он яростно крутил педали, ликуя на ходу: не полоснули, не полоснули! Но рано, рано возликовал, потому что гул автомобильного мотора приближался. Сырцов повернул голову. Неизвестно как держась внутренней стороной колес на узкой полосе, «чероки», чуть снизив скорость, настигал его. Мастер-кроссовик сидел за рулем, супермастер. Но вот поворот на девяносто градусов. Попробуй удержись, мастер!

Но мастер удержался и был готов победить: этот кусок трассы в двести метров оказался прям как линейка, и преследователи могли сделать все, что хотели — догнать, расстрелять. Они решили сделать и то, и другое: догоняя, начали постреливать. Первая очередь ударила по асфальту. Вероятно, хотели просто сбить, поэтому брали низко, по заднему колесу велосипеда. Не попали. Сейчас ударят по нему. Стараясь уменьшиться, Сырцов лег на руль и интуитивно вильнул в сторону. Вторая очередь прошла мимо, а он успел скрыться за следующим поворотом. Ну, теперь его игра!

Сразу же за поворотом от трассы налево уходила симпатичная тропинка, и он повернул на нее. «Чероки», увеличив скорость, помчался за ним.

Сырцов, резко вильнув вправо, еле удержался на краю обрыва. А водитель «чероки» и не понял, что мчался к краю пропасти: верхушки вековых елей, растущих там, внизу, он принял за подлесок, через который шла тропа.

Устало опершись о раму велосипеда, Сырцов без эмоций наблюдал, как трижды переворачивался автомобиль прежде, чем удариться о ствол громадной сосны.

Тихо-тихо стало вокруг: мастер и есть мастер. В последний момент водитель, все поняв, выключил мотор, чтобы не произошло взрыва. Тихо было секунд десять, потом Сырцов услышал слабые стоны, доносившиеся с десятиметровой глубины. «Чероки» лежал на боку, и Сырцов заметил, как вяло стала приподниматься шоферская дверца. Сколько их там, в салоне? Двое, трое, четверо? Выполз один водитель. Перекинув себя через порожек, он повис на животе рядом с крутившимся еще колесом. Сильный был мужик: ухватившись непослушными руками за нечто внутри автомобиля, он сделал кульбит и пал на траву. Полежал недолго под углом градусов в сорок пять — ноги вверху, голова внизу, затем развернулся и поднял окровавленное лицо. Кровь текла из рассеченного лба. Водила смотрел вверх. На обрыв, не на Сырцова.

— Живи, — предложил ему Сырцов. Водила перевел взгляд с обрыва на него, мертвый, невидящий взгляд. Сырцов, поначалу хотевший еще что-то сказать (что — не знал), передумал, сел на велосипед и уехал.

Вернуть бы велосипед беспечному владельцу, но те, что в городе, наверняка слышали перестрелку и скоро здесь будут. И ему ой как не помешают делать ноги велосипедные колеса. Сырцов крутил и крутил педали.

* * *

Часа через два добравшись до крупной автомобильной магистрали, он тщательно припрятал велосипед в густом кустарнике и позволил себе отдохнуть минут сорок. Ровно до семи, когда по трассе уже пошел грузовой транспорт.

Пешочком Сырцов километра полтора-два топал до автобусной остановки. Автобуса, ясное дело, ждать не приходилось, но человек, голосующий у остановки, не вызывает у шоферюг особых подозрений.

Ему повезло. Всего с одной пересадкой двумя трайлерами он добрался до Ярославля к полудню. Не проявляя туристских устремлений, пренебрег историческим центром спавшего города и прибыл к автовокзалу. Поев в одной из неряшливых обжорок, долго прогуливался по обширной площади. Нашел наконец то, что надо: на ветровом стекле частной «шестерки» была прилеплена бумажка с жирным призывом: «На Ростов!» Бедолага, видимо, рвался домой и так хотел заработать, что не удержался от восклицательного знака.

Сырцов, чтобы не вызывать подозрений, торговался с творцом агрессивного восклицания, как на одесском привозе. Сторговались и поехали. Под мерное журчание водителя о тяжкой судьбе торговца-посредника (в багажнике «жигуленка» и на заднем сиденье помещались картонные ящики с сигаретами) Сырцов незаметно продремал полтора часа.

А вот по Ростову он походил, погулял, посмотрел — время было. Зашел на почту, отправил перевод начальнику спортбазы с однострочным письменным посланием: «Спасибо за велосипед». Отправил без опаски, ибо знал: ныне почтовые отправления в любую точку страны лениво бредут не менее пяти суток.

В семнадцать пятнадцать Сырцов уже сидел в кабине «ЗИЛа», с водителем которого он договорился на выезде из Ростова. Русские люди — забавные люди. Особенно шоферы, путающие друг друга кошмарными рассказами о нападениях на них, но без раздумий сажающие рядом с собой любого, кто покажет соответствующую купюру. Сырцов показал, и водитель распахнул дверцу человеку с пистолетом под кожаной курткой. Всю дорогу говорили о бабах, а на подъезде к Угличу — о пьянке. Ошалевший от двухдневного поста водитель до того изжаждался, что не вытерпел: у первой же палатки остановился и приобрел литрового «Белого орла». Щедрый Сырцов возместил убытки и для приличия принял сотку вместе с шофером на автомобильной стоянке.

Было восемь часов вечера, когда он опять спустился к Волге. Бешеный день кончался. Сырцов смотрел на воду, которая льстивым тихим плеском подлизывалась к нему, закрывал глаза, утомленные бегавшими по водному зеркалу бликами от низкого солнца, вновь открывал их, чтобы увидеть и оценить свою отдаленность от опасной суеты. Солнце, не торопясь, пряталось за высокий берег. Бешеный день кончался. А впереди — бешеная ночь.

* * *

Звериная зрительная память воспроизвела табличку на азербайджанской едальне. Время закрытия — двадцать два ноль-ноль. К двадцати двум Сырцов удобно устроился на противоположной от едальни стороне улицы и стал ждать. Ждать на скамеечке под естественной крышей из ветвей отцветшей уже сирени было чрезвычайно удобно. Так удобно, что существовала опасность незаметно задремать. Завидуя самому себе, Сырцов вспомнил, как хорошо было коротать топтунское время вместе с дымящейся сигаретой, дым которой ел глаза и не позволял спать. А без курева трудно. Но воспоминания о сигарете и жгучее желание сделать затяжку острого и ароматного дыма после двухгодичного перерыва отряхнули его от дремы.

Было видно, как в заведении после закрытия велась уборка. Две буфетчицы (одна из них — Алла) укладывали стулья вверх ножками на столы, а уборщица бодро протирала пол. Нельзя сказать, чтобы очень старались, но марафет слегка навели. В зал вышел Рашид и долго шевелил губами, после чего все четверо исчезли в подсобке.

Первыми вышли через полчаса буфетчица (не Алла) и уборщица, явно в легком и жизнерадостном подпитии. Минут через пять появились Рашид и Алла. Рашид повозился недолго у дверей, разбираясь с сигнализацией и замком. Потом посмеялись и пошли нешумной вечерней улицей. Слава Богу, пешком.

Вести их по такой улице — одно удовольствие. В сумерках под ветвями разросшихся на угличской воле деревьев главное — не топать и не кряхтеть звучно, остальное приложится.

Свернули направо в совсем уж деревенский проулок. Их дом оказался вторым от угла. Именно их, даже скорее его, потому что Рашид большим ключом открыл большой замок на калитке. И, если быть точнее, и не дом, а два. Рядом с добротным, в три окошка по фасаду, привычно бревенчатым среднероссийским домиком возводился из белого кирпича кавказский особняк с террасами и аркадами. Правда, сейчас не строили — поздно.

По-летнему стремительно темнело. В среднероссийском домишке зажегся свет. Наверное, пора. Сырцов потрогал калитку — заперта на внутренний замок. Прошелся вдоль забора и в конце участка перемахнул через штакетник. Делов-то.

Только бы дверь была открыта. Не хотелось осложнений, не хотелось лезть через боковое окошко, шума не хотелось. Сырцов неслышно поднялся на крыльцо и тронул дверь. Было открыто.

25

Рашид и Алла сидели в завешенной и застеленной коврами комнате и мирно смотрели телевизор, на экране которого с визгом, почему-то именуемым пением, резвилась Ирина Аллегрова. Сырцов, стоявший в дверном проеме, недолго вместе с хозяевами посмотрел на известную певицу, вздохнул и сказал:

— Добрый вечер, дорогие мои.

Алла обернулась, увидела громадного мужика и, прижав ладони к щекам, не то простонала, не то проплакала:

— Ой, мамочки! — и стала тонко неумолчно подвывать.

Рашид вскочил, увидев Сырцова — узнал, увидел пистолет — все понял, спросил безнадежно и хрипло:

— Что тебе надо, дорогой?

Сырцов вспомнил, что и он назвал их дорогими. В связи с этим спел:

Дорогая, дорогой, дорогие оба. Дорогую дорогой полюбил до гроба.

— Про гроб не надо, — нашел в себе силы пошутить Рашид.

— Не надо, так не надо, — легко согласился Сырцов и решил: — Тогда сразу к делу. Быстренько упакуй женушку, а?

— Как упаковать? — испугался непонятного Рашид.

— Свяжи, свяжи ее и рот залепи. Понятно?

— Я не хочу! — завопила Алла.

— Слышишь? — обратился Сырцов к разумному Рашиду. — Орет! А мне с тобой спокойно и обстоятельно поговорить надо. Так что действуй.

— Как я ее свяжу? Чем?

Сырцов швырнул левой рукой на трехспальную тахту полотенца, прихваченные им на кухне по пути сюда.

— Сначала ноги, а потом руки за спиной и потуже. Я проверю.

— Не хочу! — опять завопила несерьезная бабенка.

— Потерпи, Аллочка, потерпи, — умолял Рашид, уже приступивший к операции. Он уложил, как уже укладывал не раз и не пять, Аллу на тахту и добросовестно вязал ее. Связал, поднял глаза на Сырцова. — Все?

— Рот бы ей, конечно, залепить… — размышлял Сырцов, — ну да ладно. Только скажи ей, чтобы больше не орала.

— Лялечка, не кричи, пожалуйста, да? — просил Рашид. — А то он нас с тобой пристрелит. А так, может, и поживем еще, да?

— Правильно объясняешь, — похвалил его Сырцов. — Жаль, что дамского подтверждения не слышу. Будешь молчать, Аллуся?

— Да, — сказала Аллуся и заплакала беззвучно и горько.

— Положи ее на пол и в ковер закатай, — отдал следующее приказание Сырцов.

— Может, не надо? — робко возразил Рашид.

— Надо, — безапелляционно решил Сырцов. — Действуй.

Рашид действовал, а он придирчиво наблюдал за его действиями. Когда Алла оказалась в трехметровой трубе, Сырцов напомнил:

— А теперь перевяжи, — и кинул Рашиду кашемировую шаль, служившую тахте покрывалом. Рашид исполнял приказы как робот. Перевязал трубу и спросил, ожидая очередных указаний:

— Еще чего?

— Неси ее в другую комнату.

Неудобно в маленьком домишке переносить с места на место трехметровую трубу, но Рашид справился с трудностями. Держа трубу как ракету «стингер», он преодолел дверной проем, и они втроем оказались в почти девичьей спаленке. Рашид задумчиво остановился. Сырцов с ходу разобрался в природе его растерянности и посоветовал:

— На пол клади. На кровать не поместится.

Рашид послушно и осторожно уложил на пол трубу. А уложив, сказал в трубу с той стороны, где была Аллусина голова:

— Ты только терпи и молчи, дорогая.

Он задыхался, сильно намаявшись, и поэтому в его прерывистой речи явственно звучал резкий акцент. Потом поднялся с колен и, глядя в пол, стал ждать дальнейших распоряжений. Сырцов, часто моргая, прикидывал, что, где и как. Все понял и сказал:

— Твой пистолет, я полагаю, где-то здесь припрятан. На время отдай его мне.

— Какой пистолет? — бессмысленно посопротивлялся Рашид.

— Из которого можно выстрелить, — популярно объяснил Сырцов. — Давай действуй. Времени у нас в обрез. — Рашид двинулся к прикроватной тумбочке. Сырцов инструктировал: — За ствол возьми. А теперь мне передай.

Рашид выполнил инструкции, и Сырцов небрежно засунул за брючный ремень новенький «ПМ». Без слов вернулись вдвоем в ковровую комнату.

— Чего ты от меня хочешь? — задал главный вопрос Рашид, по разрешившему кивку своего мучителя усевшись на тахту. Сырцов же на стул сел. Правая расслабленная рука его с «вальтером» висела свободно, готовая в мгновение вскинуться.

— Когда тебе позвонил твой соплеменник и сообщил, где я обитаю?

— Вчера вечером.

— Поздно вечером, — уточнил Сырцов и начал за Рашида, давая тому возможность продолжить: — И ты…

— И я доложил им! — в отчаянии выкрикнул Рашид. — Я, когда мог, все для тебя делал! Я тебе доктора устроил, я тебе билеты достал! Ты же спокойно отсюда уплыл. И все я!

— Хрен бы я отсюда уплыл, дорогой мой Рашидик. Но я не пальцем деланный, уж извини. Я из Рыбинска на теплоходе отбыл. Вот так.

— А они подумали, что ты этими билетами их на ложный след вывел, — в безнадеге проговорился Рашид.

— Кто они?

— Мои кредиторы, Жора. Я в их руках. А если что, они меня убьют, Аллу убьют… — Рашид заплакал.

— Быстренько сопли подбери и имена, адреса, телефоны…

— Дело имел только с одним. Алтухов Роберт Васильевич.

— Здешний?

— Из Москвы.

— Как он на тебя вышел?

— Он здешнее отделение банка курировал… — Рашид в ужасе замолк, увидев округлившиеся глаза Сырцова, который скривив рожу, яростно кивнул ему. Ужас не позволил Рашиду что-либо понять.

А Сырцов понял все. В два громадных беззвучных шага он добрался до выключателя у двери. Но все же чуть опоздал: за мгновение до того, как погас свет, дверь распахнулась и двое в дверном проеме нажали на гашетки укороченных автоматов.

Сырцов стрелял по картинке, только что растворившейся во тьме. Он стрелял по картинке, вспыхнувшей в мозгу. Стрелял, стрелял до тех пор, пока не кончилась обойма. Автоматы перестали палить после его второго выстрела. Теперь стало тихо. Как в могиле.

Он включил свет. Первый лежал ничком на ковре, и кровь быстрой и сильной струей извергалась из его шеи. Пуля угодила в аорту. Второму, откинутому сырцовскими выстрелами в коридор, досталось в челюсть и в глаз. С пареньками — все.

Рашид, развороченный двумя очередями, всхлипывая, хрипел. Тоже не жилец. Перепрыгнув через трупы, Сырцов кожаной спиной выбил раму из кухонного окна и вывалился во двор. Рывок, и он у кирпичных стен новостройки. Еще рывок, и он за кирпичными стенами. Старался громко не дышать. Осмотрелся.

Проулок спал. Или делал вид, что спит. Во дворе — никого. Затаились? Вряд ли. Судя по исполнению, задание у боевой двойки было сугубо конкретное: подстраховаться, убрать много знавшего Рашида после того, как особая группа не смогла ликвидировать его, Сырцова. На такое и одного киллера с автоматом вполне достаточно. Второй, вероятнее всего — водила, был на подхвате, потому что решили кончить и Аллу.

Сырцов невидимкой выбрался в проулок и сторожко дошел до улицы. Прямо на углу стояла темно-вишневая «нива». Пустая. Он вернулся.

Тщательно задернув шторы, он осмотрел всех троих. Все мертвы окончательно и бесповоротно. Стараясь не ступать в кровавые лужи, он обыскал обоих автоматчиков. Оружие, запасные обоймы его не интересовали. Документов, естественно, при них не оказалось. Но у обоих были деньги, а у одного и ключи от «нивы». И то, и другое пригодится. Деньги рассовал по карманам, ключ нацепил на палец, собираясь уходить. И вдруг вспомнил об Алле.

Вообще-то ему давно бы надо проблеваться, но неотвратимые позывы пришли только сейчас. Он выскочил на крыльцо, где его рвало минут пять. Умывшись и захватив из кухни нож, он направился в спаленку. Чего же натерпелась в этой трубе несчастная бабенка?

Разрезал шаль, размотал ковер, перерезал полотенца, Алла неподвижно лежала на ковре, и открытые ее глаза не смотрели. Шок. Сырцов еще раз сходил на кухню, ковшом зачерпнул из ведра воды.

— Алла, — позвал он, стоя над ней. Алла молчала. Тогда он, не скупясь, плеснул из ковша. Алла страшно замычала. Он во второй раз позвал, скорее скомандовал: — Алла!

Она увидела его наконец и спросила тонким голосом:

— Где Рашид?

Она слышала выстрелы и понимала, что стреляли для того, чтобы убить. Скрывать нечего и незачем. Он безжалостно ответил:

— Его убили.

— Ты, ты убил! — слабо выкрикнула она и рванулась к нему — выцарапать глаза. Он перехватил ее запястья и больно сжал.

— Если бы я убил, меня здесь уже не было бы. Бога благодари за то, что здесь связанная лежала. А то бы и тебя.

Она сидела на ковре и тыльной стороной ладони вытирала мокрое лицо, мокрое от воды и слез. Она плакала и утиралась, утиралась и плакала. Сырцов терпеливо ждал: пусть выплачется. Она выплакалась и встала. Окончательно утеревшись обрезками полотенца, спросила, глядя в занавешенное окно:

— Он там? — дернула головой, указывая на стену, за которой лежали трупы.

— Там.

— Я пойду к нему.

— Не ходи, Алла, — твердо приказал Сырцов, и она сразу же сдалась, представив, видимо, что там, за стеной. Он спокойно поинтересовался: — Этот дом — твой, ты — хозяйка?

— Нет. Рашидик его зимой купил, — объяснила она и опять заплакала.

— Твои родные здесь живут? В Угличе?

— Я из Калязина.

Новые дела, крюк километров в сто. А у него форы — два часа от силы.

— Вещи твои где?

— Здесь. В этой комнате.

— Собирайся и одевайся побыстрее. Поедем в Калязин.

— Зачем?

— Затем, чтобы тебя не убили, дура! — заорал он. Она посмотрела на него и догадалась, что и его жизнь не сахар. И стала собираться.

В маленьком коридорчике Сырцов попросил:

— Ты не смотри туда, Алла.

Она покорно не смотрела в ковровую комнату, но для того, чтобы выйти из дома, ей надо было перешагнуть через тело убитого стрелка. Она остановилась перед трупом и потребовала у Сырцова ответа:

— Этот его убил?

— И этот тоже, — не стал врать Сырцов. Он, широко расставив ноги, обширным своим телом загораживал дверной проем. Но еще одну пару ног — носки вместе, пятки врозь — закрыть не удалось, и Алла увидела эти ноги. Поняла:

— Двое с автоматами. Мразь. Мразь!

Она кроссовками молотила того, что лежал в коридоре. Труп еле заметно вздрагивал. Сырцов оттащил ее, выбросил на крыльцо и рявкнул:

— Жди меня здесь!

Залепуху с «вальтером» сотворить? К ладони Рашида рукоятку прижать и уронить пистолет рядом. Будто все в перестрелке погибли. Но уж больно неправдоподобно: любой занюханный мент липу учует. Да уже и привык он к «вальтеру». Сырцов выключил электричество в спаленке, ковровой комнате и на кухне. Постоял у двери. В общем, часа полтора-два у него есть. Распорядители-заказчики до двух не обеспокоятся, посчитают, что киллеры выжидают подходящий момент. Потом легкая суета, осторожная разведка… Есть, есть время. Сырцов вышел на крыльцо и спросил:

— Ты где, Алла?

— Здесь, — откликнулась она. Стояла у калитки и бессмысленно глядела перед собой. За спиной — рюкзачок, в руках — большие пластиковые пакеты. Немного добра нажила с Рашидом калязинская гражданка.

Ошибся он. Не внутренний замок — незаметная задвижка. Сырцов открыл калитку и приказал окаменевшей Алле:

— Пошли. — Он взял у нее пакеты.

Пошли. И почти тотчас пришли. Он открыл дверцы «нивы» и неподробно обыскал ее. Ничего интересного. Сел на водительское место, включил мотор. Алла без слов устроилась рядом. Когда тронулись, спросила вдруг:

— Это чья машина?

— Их, — коротко ответил Сырцов и посоветовал: — Ты рюкзачок-то сними.

Она, неловко клонясь, освободилась от ноши, а он забросил рюкзачок на заднее сиденье, к пакетам. Вот и загородный лесок. Небольшой город Углич. Разобравшись в указателях, Сырцов прибавил скорость.

— Кто вы? — робко поинтересовалась Алла.

— Кто я? — Сырцов задумался и ответил формально. — Сырцов Георгий Петрович.

— Вы — преступник?

— А что — похоже?

— Нет.

— Тогда почему спросила?

— Но разве все преступники похожи на преступников?

— Я не преступник, Алла.

— Но вы их убили. Вы ведь их убили, да? — с привычным уже для нее нерусским вопросительным «да» попросила она подтверждения.

— Я их убил, чтобы они не успели убить меня и тебя.

— А Рашида успели…

— Забудь о нем. Навсегда, — бессердечно посоветовал Сырцов. А она будто не слышала. Вяло улыбнулась и рассказала о себе:

— Все это как во сне для меня. Вы с пистолетом, я в черной трубе, выстрелы потом. А крови сколько! Как хорошо было бы, если это только приснилось!

— Тебе это приснилось, Алла, — сказал он. — Приснилось счастье со сладкой улыбкой и толстым кошельком. Такого счастья в жизни не бывает. Проснись и жди обыкновенного счастья. В нормальной человеческой работе, в простом и основательном мужике, в сопливых веселых детях…

Она заплакала и плакала долго. «Пускай она поплачет… ей ничего не значит». У смирновской компании были стишки по всякому поводу. Сырцов бормотал стишки до тех пор, пока она не перестала плакать и призналась:

— Стыдно к родителям возвращаться!

— А жить с Рашидом не стыдно было?

— Вы, вы… — она задохнулась. — Вы — подлец, вот вы кто!

— А Рашидик — ангел без крыльев. И ангел этот спокойненько и без угрызений совести дважды наводил на меня наемных убийц. Я имею право сказать, что твой Рашид был мелкий уголовник и подлый предатель.

Сырцов был намеренно жесток для того, чтобы убить в ней слюнявую жалость к себе в связи с потерей фальшивого принца.

Она завыла в голос. Вот про вой стишков нет. Он молчал и равнодушно слушал этот вой. Закончив выть, спросила у вселенной:

— Что мне делать? Что мне делать?

Пусть ей вселенная и отвечает. Молчали до Калязина, в который прибыли в час пятнадцать. У добротного, построенного на три жизни дома остановились. Сырцов вылез, вытащил из «нивы» рюкзачок и два пакета, прислонил их к штакетнику и оценил родовое гнездо Аллы:

— Хороший дом.

— Что я им скажу? — потребовала совета она.

— Скажешь, что вернулась насовсем. Я думаю, они обрадуются.

— А что милиций говорить, если они меня отыщут?

— Правду.

— И про вас?

— И про меня. Прощай, Алла. Больше не увидимся.

Она стояла в растерянности. Поцеловать? Послать к черту? Она протянула ладошку и, дождавшись его пожатия, сказала то, что могла сказать сейчас:

— Спасибо.

Он рисковал, но иного выхода не было, кроме как воспользоваться столь необходимой ему машиной. К трем он был в Ростове и, не останавливаясь, по хорошему бану помчался в Загорск.

26

«Ниву» он бросил за три версты от Загорска. Вспоминал, как этот город теперь назывался, но не вспомнил потому, что надо было очень спешить. Он хотел успеть на рабочую электричку, в суету, в толпу, где его кожаная куртка сольется со множеством других, натянутых на крепкие пролетарские плечи. Он быстро шагал вдоль асфальтового полотна по неровной грунтовой тропинке. Изредка его кидало в сторону, и тогда он понимал, что три часа сна за двое суток — маловато даже для него. Иногда он задремывал на ходу, понимал, что задремывает, мотал башкой — отряхивался от сна. Так и шел.

И успел: к платформе подгоняли пустую электричку. Он знал, что в рабочих поездах контролеры шуровать не рискуют, и билета брать не стал. Из последних сил пробился в первые ряды и успел занять место у окна. Заставил себя не спать до отхода электрички. Тронулись наконец. С облегчением прочтя, что город называется Сергиев Посад, Сырцов, скромно осмотревшись, приткнулся виском к оконной раме и тут же заснул, приказав себе проснуться у Мытищ.

Через час с небольшим проснулся у Мытищ. Потому что выполнял свой собственный приказ, а еще потому, что в вагоне, освободившемся от большинства пассажиров, гулял сквознячок. Сырцов на неумелых ногах вышел в тамбур, откуда хорошо просматривались два вагона. Так и стоял до «Маленковской», контролируя и два вагона, и платформы, у которых останавливался поезд.

Никто, за исключением Леньки Махова, не знал о его схроне под складом. А Леонид Махов, полковник Махов, прохлаждался в Нью-Йорке.

Странные отношения сложились у Сырцова со своим бывшим начальником — дружески-враждебные, злобно-веселые, непримиримо-откровенные. Не мог он до конца простить Леньке позу стороннего наблюдателя в тот момент, когда он, Сырцов, решил уйти из МУРа. Правда, и Махов тогда был на перепутье: то ли в энергичные большие руководители податься, то ли стать настоящим суперсыскарем. Примеривался: прислушивался к исходящим сверху указаниям, преданно заглядывал в генеральские глаза, осторожничал, вертелся…

Но объявился первый учитель, Александр Иванович Смирнов, Дед, который горестно посмотрел в уклончивые глаза ученика, и Леониду Махову стало стыдно. Умел смотреть Дед. Да и не только смотреть. Отставной полковник милиции, юнцом доблестно прошедший войну, умел правильно и с честью жить. Его простодушная неподкупность, его наивная вера в добро и верность, его дьявольски изощренное профессиональное мастерство и беспощадная проницательность предъявили ультиматум: или — или. Махов пошел за Дедом. Окончательно и бесповоротно. А Сырцов и не колебался-то никогда: познакомившись со Смирновым через Леонида, он стал верным помощником Деда в самых опасных делах. И поэтому ревновал Деда к Леньке.

— «А жена моя, товарищ Парамонова, в это время находилась за границею», — бодро пел Сырцов из Галича, пробираясь в кустах вдоль родного просека.

На складе уже лениво существовали одинокие труженики. Существовали пока, не работали. Лежа за бетонным забором, Сырцов ждал, когда прибудут первые машины с грузом. Дождался.

Сегодня не стал сооружать приподнятое ложе: решил спать на бетонном полу. Разложив свою многофункциональную куртку, чтобы не застудить поясницу, положил боком табурет — на него водрузил отекшие ноги, вырубил пронзительную лампу и ощупью устроился в глухой черной тьме.

Пришла река, наверное, Волга и унесла его. Вытянув руки и ноги, он скользил по воде, он скользил под водой и радовался тому, что ему не нужно дышать. Он не дышал и резвился, легко управляя своим сильным и легким телом. И вдруг сзади его начал догонять — он ощутил это периферическим зрением — постепенный мрак. Он рванулся наверх, успел высунуть на воздух голову и задохнулся от кислорода. Мрак схватил его за ноги и увлек вниз.

Он ослеп. Он ничего не видел. Мрак, который ухватил его за ноги, окружив, лишил зрения. Он тонко застонал и вдруг понял, что проснулся. Со страхом глянул на левое запястье. Циферблат часов светился, и стрелки показывали без четверти четыре. Или пятнадцать сорок пять? Плохо ориентируясь со сна, он долго искал выключатель, а потом сидел на железном стуле под истребительной яркости лампой. Только сейчас, после сна, Сырцов понял, как устал. Гудели кости, ныли мышцы, голова была тяжела и одновременно пуста. Он тупо сидел на стуле, ни о чем не думая. Теперь бы снова лечь. Но на мягкое…

Он подождал, пока сойдет ржавая вода, и приступил к бритью без мыльной пены. Жиллетовскую бритву он прихватил с собой из «Водхоза», а мыло — нет. Упущение. Он брился, не трогая уже вполне приличные на ощупь усы, которым радовался. Отодрал пластырную заплатку на боку и еще раз обрадовался: два красных пятна, покрытых твердой коркой, — и все. Обнаженный до пояса, он долго полоскался под краном в холодной и не знающей жалости воде. Содрогаясь от холода, и думать забыл о том, что гудят кости и ноют мышцы. Растерся жесткой джинсовой рубашкой и ожил окончательно.

Так сколько же сейчас времени, половина пятого или шестнадцать тридцать? Он не поставил себе контролируемого подсознанием срока и не понимал, сколько же он спал: семь часов или девятнадцать. Все-таки семь — он ни разу не просыпался. Смертельно хотелось жрать. В последний раз по-настоящему он ел у коварного азербайджанца — дружка или родственника покойного ныне Рашида. В другом мире. У Волги.

* * *

В семнадцать десять, когда грузчики и обслуга уже покинули склад, Сырцов осторожно выбрался из подземелья. Конечно, риск есть. Но уж теперь у него судьбина такая — ежеминутно рисковать. А жрать очень хочется!

Ах, Сокольники, Сокольники! Московский рай! В шашлычной-стекляшке, взяв самообслугой суп-харчо, три шашлыка, стакан водки и бутылку с шипящей водичкой, он устроился в углу так, чтобы сквозь прозрачные стены наблюдать окрестности и часто открывающиеся двери этого заведения. Ел с жадностью, но без особого удовольствия: сполна отдаться процессу поглощения пищи мешало тревожное ожидание возможного сигнала к стремительному старту. Даже водка не помогла. Напихался и скорей — на волю. Изысканная болезнь — клаустрофобия, которой заболевает каждый преследуемый.

Визжали дети на вертящихся аттракционах. Они же попискивали в повозках, которые волокли по кругу равнодушные лошадки. Дети, чавкая и капризно ноя, ели мороженое и шоколад, толкаясь вместе с родителями у многочисленных лавок. Малая часть детей чинно гуляла. Не верилось в демографическую катастрофу.

В павильоне «Куклы» Сырцов приобрел по повышенной цене телефонные жетоны и направился к обновленному в стиле «модерн» антре, где скучились одноногие телефоны-автоматы. За работу, дорогой товарищ.

Только бы в Москве находился сейчас известный кинорежиссер. На пятом, почти безнадежном для Сырцова гудке Роман Суренович Казарян снял трубку. Сырцов полуприкрыл пальцами микрофон и заговорил педерастическим тенором:

— Здравствуйте, здравствуйте, Роман Суренович!

— Кто это? — недовольно осведомился Казарян.

— Вас беспокоит артист Сергей Георгиевич Петров!

— Не знаю такого, — заявил Казарян, явно намереваясь положить трубку.

— Ну как же! Артист театра импровизации Сергей Георгиевич Петров! — лихорадочно настаивал тенор. — Помните, год тому назад в Сокольниках вы были одним из режиссеров нашего пародийного спектакля о Шерлоке Холмсе? Я еще там Лестреда играл.

Начал врубаться в далеком прошлом сыщик, а ныне деятель искусств:

— Как же, как же! — искренне обрадовался он. — Сережа! Я вас отлично помню. Так какое у вас ко мне дело?

— Я, Роман Суренович, готовлю сольную программу, моноспектакль, так сказать. И, по-моему, малость запутался. Очень хотелось, чтобы вы опытным глазом оценили мою еще сырую работу и помогли советом.

— Когда вы можете ее показать?

— Желательно как можно скорее, если вас не затруднит.

— Но сегодня я занят…

Все просекал Казарян. Ох, какой молодец.

— Тогда, если можно, завтра. В девять вечера, в нашем достославном подвале. Я понимаю, вы — очень занятой человек, но, зная вашу доброту и всегдашнее стремление помочь молодежи…

— Значит, завтра? — перебил Казарян.

— Завтра, завтра! — возликовал молодой артист.

— Буду, — заверил маститый режиссер и повесил трубку.

Вопросом про завтра Казарян дал понять, что сутки отметал назад. Что ж, через два часа надо ждать гостя. Сырцов, не выходя на основную аллею, ведущую к метро, мимо задов знаменитого храма пробрался на торговый, еще функционировавший пятачок и быстренько запасся соответствующим продуктом.

Казарян оставил свою «волгу», вероятнее всего, у санатория-профилактория, потому что Сырцов не слышал звука мотора. Бывший сыщик появился у бетонной стены внезапно, как и положено сыщику. Но все-таки действующий сыщик в силу хорошей формы, которую поддерживал в нем беспощадный гон, заделал его: в спину Казаряну ткнулось нечто твердое, и грозный шепот потребовал:

— Руки в гору, фраер!

Фраер рук не поднял, а обернулся и положил вышеупомянутые руки на кожаные плечи псевдоуркагана. Любовно глядя в сырцовские глаза, заметил:

— Еще можешь шутить, Жора.

Обнялись, крепко расцеловались, и Сырцов решил:

— В нору, в нору!

Робко спускаясь по невидимым ступенькам, Казарян осведомился у спины решительно шагавшего впереди Сырцова:

— Страхуешься или боишься?

Сырцов открыл дверь, зажег свет и только после этого ответил:

— И страхуюсь, и боюсь.

— Правильно, — одобрил его старый умный и хитрый армянин, осторожно усаживаясь на железный стульчик. Огляделся и решил:

— Здесь по-прежнему отвратительно. И ногами воняет.

— Моими, наверное, — сокрушенно предположил Сырцов и, устроившись на табурете, взял быка за рога: — Все знаете, Роман Суренович?

— Все знаешь ты, Жора. Да и то, скорее всего, не все.

— Именно не все. Поэтому и бегаю. Но кое о чем наслышаны? Портрет мой у своего отделения милиции видели?

— Видел. Ты на нем вполне матерый рецидивист. А сейчас в этих усах на палаточника смахиваешь.

— Хороши? — спросил про усы Сырцов.

— Хороши, но подозрительно молоды.

— Советуете сбрить?

— Да нет. Если тебя еще недельку не заловят, они твое личико прилично закроют.

Беседа в связи с усами ушла в сторону. Поэтому Сырцов спросил:

— Дед в курсе?

— Постольку-поскольку. Витька рассказал, что знает, какой-то мент к нему заезжал.

— Демидов?

— По-моему, нет. Демидов-то уже майор, а заезжал старший лейтенант.

— Бережется и.о. начальника отдела, — понял Сырцов. — И что Дед?

— Ты что, Санятку не знаешь? Смирнов, как всегда в начале дела: сопит, думает и молчит.

— Домолчался до чего-нибудь?

— Не говорит.

— А Лидия Сергеевна? — спросил Сырцов про другого отставного полковника, жену Деда, которая просчитывала ситуацию и расклад сил с точностью и скоростью патентованного компьютера «Тошиба».

— Лидия аккуратно посоветовала нам свести контакты до минимума и ждать твоего сигнала. Я дождался.

— Только-то, — огорченно понял Сырцов, втайне от самого себя ожидавший чуда.

Между стулом Казаряна и своим табуретом он пристроил, как стол, последнее свободное седалище и выгрузил на него принесенные с рынка гостинцы.

— Я за рулем, — неуверенно предупредил Казарян, нежно коснувшись этикетки литровой емкости «Смирнофф». Сырцов не слушал возражений, он тщательно готовил закуску: разодрал плоскую упаковку драгоценной семги, резал толстыми кусками хлеб и огурцы с помидорами. Когда он, отвинтив однофамильцу учителя головку, стал разливать по хлипким пластмассовым стаканчикам, Роман Суренович повторил: — Я за рулем.

— Не принимается во внимание, — жестко отверг слабые возражения гостя Сырцов и, осторожно держа двумя пальцами стаканчик, довольно прилично пропел голосом Филиппа Киркорова: — «Я поднимаю свой бокал, чтоб выпить за твое здоровье!»

Выпили за здоровье Казаряна и Аллы Пугачевой. Растворив во рту нежнейшую рыбку, Казарян ласково посмотрел на Сырцова и спросил:

— Худо, Жора?

— Худо, дядя Рома, — согласился Сырцов и тут же разлил по второй. Тотчас приняли, посмотрели друг на друга и начали разговор.

— Почему я? — спросил Сырцов.

— Потому что ты вышел на их концы.

— Да не о том я! Почему меня, именно меня, они задействовали в своей операции? Есть десятки, сотни вариантов, а они вышли на меня, любезный вы мой Роман Суренович. Можете ответить на этот простой вопрос?

— Не могу, Жора.

— И я не могу. Вам простительно, а мне — нет.

— Не думай пока об этом. Пропасть слишком велика, чтобы преодолеть ее одним прыжком. Придется преодолевать ее по канатам, кончики которых ты уже зацепил.

— Вы хоть на минутку поверили, что я порешил инкассаторов?

— Нет, потому что этого не могло быть никогда.

— А уголовка поверила.

— Не строй из себя целку-невидимку, Жора. Ты прекрасно понимаешь, что они вынуждены сделать вид, что поверили.

— Мне от этого не легче. Всероссийский розыск, Роман Суренович. Это значит, что менты при малейшем моем сопротивлении начинают палить на уничтожение.

— А ты не попадайся.

— Легко сказать. А ведь мне работать надо.

— Может, подождешь, пока Санька не раскочегарится?

— Сидеть и ждать, а они будут рубить концы? Как говаривали наши бывшие польские друзья, ставка больше, чем жизнь, но, честно вам признаюсь, жить-то очень хочется.

— Гон с двух сторон? — догадался Казарян. — И активный?

— Активный пока с одной стороны. Но до того активный, страсть!

— Тот, кто гонит, слегка показывается, — Казарян был спокоен, не запугал его своими криками Сырцов, понял, что тот наигрывает: — Что-нибудь увидел, Жора?

— Увидел, Роман Суренович. Организацию увидел с филиалами в регионах.

— Ого-го! — звуково откомментировал это сообщение Казарян.

— Не «ого-го!» — поправил Сырцов, — а «ой-ой-ой!».

— У страха глаза велики, — заметил ехидный армянин и уточнил:

— У твоего страха, Жора. Может, показалось насчет филиалов?

— Из Москвы команда за мной на берега Волги могла прибыть только через пять часов. И то при идеальном раскладе. А явилась через три. Элементарный подсчет, и становится ясно: Ярославль! Команда из Ярославля. Кроме того, финансово повязанные ими азербайджанцы, которые полностью под их контролем, осуществляемым когда им угодно, в любую минуту.

— Что за азербайджанцы?

— Долго рассказывать. Да и не в них дело.

— Но опасны?

— Для кого?

— Для тебя?

— Для меня — уже нет. Главного азербайджанца они сами завалили. Им померещилось, только померещилось, что после контактов со мной он стал опасен для них.

— Одиссея капитана Блада! — восхитился Казарян. — Рассказывай в подробностях.

— Одиссея капитана запаса Сырцова, — уточнил сам Сырцов. — А рассказывать — неинтересно.

— Тебе. А не мне.

— Я шаловливо открылся двум владельцам пищеблоков в разных городах. Одному совсем откровенно: мол, в бегах, а второму неумело, как лох, представился торговцем наркотой. И в обоих случаях сработало.

— По лезвию ходил, Жора.

— А иначе как поймешь, кто против тебя?

— Понял?

— Понял, что безжалостны, многочисленны и организованы. А этого мало. От этого только страшно становится.

— С тобой все ясно, — понял про него Казарян. — Тебе очень не хочется пугаться. Тебе бы увидеть свет в конце тоннеля и на свет в погоню за мелькнувшей тенью. И не на тебя гон, а ты в погоне. Где уж там страх! Только веселая ярость и азарт.

— Все-то вы про меня знаете, Роман Суренович.

— Это я не про тебя, это я про себя тридцатилетней давности, — грустно признался Казарян. — Но похож, да?

— Один в один, — косвенно похвалил Казаряна Сырцов и, прищурив, как при выстреле, левый глаз, налил в пластмассовую тару по третьей. Вздохнул и попросил: — Тост, Роман Суренович.

— Чтоб они все сдохли! — возгласил Казарян не по-божески, а Сырцов счел возможным возразить только после того, как выпили до дна.

— Вы ведь христианин, Роман Суренович.

— Я — христианин, а они — нелюди. Бесы, вонючие бесы.

— Так осените их крестным знамением, они и исчезнут.

— Осеню, — пообещал Казарян. — Что для этого мне надо сделать, Жора?

Торопился, чтобы не поддаться соблазну уговорить литровку на двоих, деловым стал, сугубо озабоченным. Но Сырцов опять не счел возможным принимать во внимание душевные переливы мятущегося интеллигента и железной рукой разлил по четвертой.

— Что ты со мной делаешь? — грудным контральто пропел Казарян.

— Кто-то меня недавно целкой-невидимкой называл, — угрюмо напомнил Сырцов. — Алаверды, Роман Суренович!

— Черт с тобой, — сдался Казарян и поднял стаканчик. — Но если меня ГАИ прихватит, как я тебе без машины прислуживать буду?

— Сбор информации можно осуществлять и на своих двоих. Нужная информация мне крайне необходима. За информацию!

Выпили и за информацию. Отчего ж за информацию не выпить? Посмотрели друг на друга слегка выпученными глазами, отрешившись от всего земного. Первым в мирскую суету явился Казарян:

— Характер информации, Жора?

— Все о руководстве, о новом руководстве объединенного банка «ДД».

— «Депорт-Домус», — поправляя Сырцова, с удовольствием произнес Казарян полное название банка. — Руководство — все наши старые знакомые, Жора. Юрий Егорович официально, Дмитрий Федорович фактически. И дорогая тебе Светлана Дмитриевна, естественно. Тоскуешь по ней, брянский Казанова?

— Без подначек не можете? — саркастически осведомился Сырцов.

— В связи с тем, что выпивши — не могу. А напоил меня ты.

— Теперь понимаю, что зря. Меня интересует новая фигура — нынешний вице-президент Лев Семенович Корзин. Ничего о нем не знаю. Важно все: работа в совке, происхождение, москвич или не москвич, жена, любовница, дети, собственная недвижимость, привычки и пристрастия.

— Страшнее Льва зверя нет?

— Царь зверей, как известно.

— Насчет царя узнавать — задание скорее для Витьки, чем для меня. Если Лев — царь зверей, то наш Витя Кузьминский — король тусовок и тусуется исключительно в компашках артистов и скоробогатеев.

— Но не банкиров.

— Завистливые скоробогатеи про банкиров знают все, Жора.

— Резонно. Значит, Витя?

— И я. По другим каналам. Еще что?

— Переодеться бы мне в подходящие для лета одежды. Я списочек составил. Что и какого размера. Ну, и мелочевка всякая, — Сырцов вытащил из кармана куртки мятый, как для сортира, клочок бумаги и протянул Казаряну, который, брезгливо оглядев эту бумаженцию, заметил:

— Ты тут, как Ленин в Разливе, на пеньке пишешь исторические сочинения.

— На табуретке, — поправил Сырцов. — Пусть этим Зоя Николаевна займется.

— Считаешь, что меня ведут?

— Во всяком случае, опасаюсь.

— Считаешь, что я от них не уйду?

— Не считаю. Но зачем вам лишние хлопоты?

— Тоже верно. Еще задания будут?

Сырцов поднялся, пометался по бункеру и горько признался:

— Мне ужасно стыдно, Роман Суренович, что я затрудняю жизнь занятого и, извините, уже не очень молодого человека…

Вот тут нетрезвый Казарян дал волю армянскому темпераменту:

— Ты — идиот! Тебя гонят, тебя достают, тебя вот-вот, в любую минуту, могут застрелить как собаку! — Казарян перевел дыхание и передразнил горестного Сырцова: — «Затрудняю жизнь занятого и немолодого человека». Конечно, затрудняешь! И будешь затруднять до тех пор, пока мы все общими усилиями не ликвидируем опасность, угрожающую твоей жизни. Ты мне очень дорог, Жорик, а Санька любит тебя как сына. Так что затрудняй. Чем еще можешь затруднить?

— Простите меня, — прошептал сентиментальный в солидной алкоголической расслабке Сырцов.

— Слезу смахни, — посоветовал довольный Казарян. — Ну, что еще?

— С Дедом бы посоветоваться… — тоскливо помечтал Сырцов.

27

Он мучительно стеснялся своей полупотенции до процесса, во время процесса и после него. Когда все закончилось, он, поспешно натянув штаны, с облегчением прикрыл срам, не доставивший, как он справедливо полагал, особого удовольствия партнерше.

Она же уже стояла у любимого своего окна во всю стену, снисходительно любуясь среднерусской природой. Такому бы окну — красоты Лазурного берега. Ан нет. Наконец она обернулась и удивилась:

— Ты уже в портках?

— Спешу, Светлана, — кое-как объяснил он свою мобильность.

— Всегда и во всем спешишь, — заметила она двусмысленно и, прихватив тряпицы легких своих одежд, удалилась в ванную комнату.

Он минут десять слушал еле слышимое шипенье душа, неопределенно и криво улыбаясь своим мыслям. Спохватился, оделся по всей форме. Как раз к выходу Венеры из бодусановой пены. Увидел ее в дверях, издали совсем молоденькую, спросил с подвыванием:

— Зачем тебе любовник на шестом десятке, Светлана?

— Для коллекции, Витольд, — ответила она, усаживаясь на пуфик и закуривая. Теперь он стоял у окна и смотрел на зелень травы.

— А если серьезно? — потребовал настоящего ответа Витольд.

— Ты мне нужен ручным, — лаконично закрыла тему Светлана и предложила: — Выпить хочешь?

— Не знаю, — механически ответил Витольд.

— А я выпью, — решила она, сломала в пепельнице сигарету и, поднявшись, распорядилась: — Пойдем.

Смежно со спальней существовал кабинет-будуар, переход в который был для Витольда неимоверным счастьем: общение у письменного стола привлекало его больше, чем общение в койке. Уж здесь-то он не потерпит поражения. Он сел в кресло у журнального столика, а она подкатила к дивану стеклянное сооружение с колесиками, на котором расположились бутылки «Метаксы», два бокала и коллекционное фарфоровое блюдо с фисташками. Разглядывая конструктивистскую роспись блюда, Витольд раздумчиво высказался:

— Двадцатые годы, время надежд и химер.

— Помнишь, как сейчас? — издевательски поинтересовалась Светлана.

— «То, что было не со мной, помню», — находчиво пропел он. За что и был одобрен сомнительным комплиментом.

— Мастер словесного фехтования. На допросах насобачился?

Подняв правую бровь и с напряжением следя за тем, как она разливала коньяк по рюмкам, он небрежно ответил:

— Насобачиться словесно фехтовать на допросах можно лишь тогда, когда допрашиваешь ты.

— Ты говоришь так, будто тебе приходилось находиться и по другую сторону стола.

— Приходилось, Светлана.

— И кто же тогда фехтовал? — она двинула наполненную рюмку. К нему. Чарка за службу. Поняв это, он усмехнулся и, приняв царскую милость, поднял рюмку, чтобы разглядеть ее на свет. «Метакса» золотисто теплилась.

— Очень неплохой фехтовальщик. Я бы даже сказал: замечательный.

— Кто, если не секрет?

— Секрет. Мой секрет.

— В будущем диалоге с ним фехтовальщиком хочешь быть ты? — сообразила догадливая Светлана.

— Мечтаю об этом, — признался он.

— Что ж, не будем лапать голубую мечту грязными руками. Давай-ка выпьем и поговорим о сугубо земных делах.

Выпить-то он выпил, но о делах не заговорил. Молчал насмешливо.

— Ты молчишь? — после паузы удивилась она.

— Я на совете все сказал, — равнодушно ответствовал он. Был хозяином положения.

— Твои уверения в том, что все идет, несмотря на отдельные незначительные шероховатости, по плану, может быть, и удовлетворили отца и Егорыча, но во мне, наоборот, вызвали беспокойство.

— Беспокойся на здоровье. Тебе идет нервная вздернутость.

— Не зарывайся, Витольд.

— Хочешь сказать, что ты хозяйка. Этих апартаментов — пожалуй. А хозяин положения — я.

Он отыгрывался за фиаско в постели. Она понимала это.

— На определенное время.

— Нам всем определено время. На определенное мне свыше время.

— В Бога веруешь, Витольд?

— В своего Бога, — уточнил он и с треском раскрыл очередной фисташковый орешек. Треск был призывом к повтору. Она разлила по второй (к его рюмке напряженно тянулась длинным горлышком узкой бутылки) и решила окончательно.

— Фехтование мне надоело. Берусь за дубину, Витольд. Почему до сих пор не ликвидирована сходка?

— Я всем объяснил это. И тебе в том числе.

— Идет тщательная подготовка, — вспомнила она его объяснение. — А может, и не идет. Может быть, ты трусливо толчешься на месте.

— Ты — самонадеянная и невежественная дура, Светлана, — произнес он с удовольствием.

— Со мной не надо так, Витольд, — грозно предупредила она.

— А со мной — надо?

Перебор. Так ничего не узнаешь. Светлана мило улыбнулась, дотянулась до его воинственно сжатого кулака, погладила и весело предложила:

— За нас с тобой, Витольд, да? — и подняла рюмку.

— Ох-хо-хо! — устало издал удовлетворенное междометие Витольд и, выпив, не то что подобрел, а расслабился до откровенности, даже тютчевские строчки припомнил: — «Пускай скудеет в жилах кровь, но в сердце не скудеет нежность…» Почему ты для меня только Светлана, а я для тебя — Витольд?

— Толя? Витя? — подумала она вслух. — Нет, ты — Витольд. И я не Света, не Светик и не Светлячок. Я — Светлана.

— Так что ты хочешь знать, Светлячок? — он поборол слабость и показал зубки.

— Ты — молодец, — рассмеявшись, признала свой проигрыш она. Или прикидывалась?

— Молодец, молодец, — согласился он. — Ну, так что?

— Раз так… — Светлана мгновенно посерьезнела. — Я хочу знать, почему ты медлишь.

— Мне их надо найти…

— Неужели никого не нашел?

— Нашел кое-кого.

— Тем более непонятно твое бездействие.

— Непонятно тебе, непрофессионалу. Представь себе: я беру или, точнее, убираю двоих-троих законников. Двоих-троих из шестнадцати. А четырнадцать оставшихся на воле и в безопасности ясно понимают, что бой на уничтожение — не финал нашей с ними войны, а лишь начало, и продолжение ее — их ликвидация. Поняв это, они прячутся так, что я в ближайшее время вряд ли смогу найти их. А за это ближайшее время они переформировываются и заново организовываются. И тогда уж бабушка надвое сказала: мы — их или они — нас. Мне выявить хотя бы просто большинство. И тогда всех выявленных — одним ударом и одномоментно.

— Когда это произойдет, Витольд?

— Скоро. Очень скоро. Ты удовлетворена, Светлана?

— Нет.

— Я не про койку, — напомнил он. — Я про мои объяснения.

— И я не про койку. Тот, который у тебя вызывал наибольшее беспокойство, ну, через которого вы действовали? Как его… забыла.

— Сырцов, — услужливо подсказал Витольд. — Что тебя интересует?

— Вы его отыскали?

— Находили. Даже дважды.

— И? — тихим визгом спросила Светлана.

— И дважды он уходил от нас.

— Как же так, Витольд? — возмутилась она.

— Он — супер. А мои люди — нет.

— А ты? Ты — супер?

— Пожалуй.

— Вот и найди его. Найди и убей.

— Убийство не мое ремесло.

— Что же твое ремесло?

— Организация убийства.

— Вот и организуй, — она вдруг успокоилась и снова разлила по рюмкам уверенной рукой. — Ну, по последней.

— Гонишь?

— Ты же спешишь.

Выпили, и он встал. Она осталась сидеть. Тем удобнее ему было сказать:

— Жаждешь крови бывшего любовника, отвергшего тебя?

Она сидела, осмысляя полученный удар. Вздохнула глубоко, раздула ноздри во гневе и тоже поднялась. Слегка раскачиваясь, смотрела ему в глаза. Заговорила, чтобы говорить:

— Гебисты, как говорится, знают все обо всех.

— Я давно не гебист.

— Ты — дерьмо. Собачье дерьмо.

Витольд взял ее за локти (она не сопротивлялась) и поцеловал в щеку. Осторожно и нежно. Признался:

— Опять любимый Тютчев на уме, — и тотчас, чтобы она не перебила, продекламировал:

И что ж от долгого мученья, Как пепл, сберечь ей удалось? Боль, злую боль ожесточенья, Боль без отрады и без слез!

28

«30 июня 1995 года в 14 часов 30 минут оперативная группа, прибывшая по адресу Полевая, 16, квартира 173, обнаружила трупы троих мужчин: Железяева Альберта Евсеевича, Душкина Дениса Петровича и Кравчуна Олега Сергеевича, что подтверждается документами, находившимися при них. По картотеке уголовного розыска выяснилось, что Железяев Альберт Евсеевич 1941 года рождения, кличка Робот, был неоднократно судим за разбои и мошенничество. Однако с 1981 года по выходе на свободу к судебной ответственности не привлекался. Гражданин Душкин и Кравчун в картотеке не фигурируют…»

«30 июня 1995 года в 20 часов 40 минут при входе в ресторан „Приют Пиросмани“ был убит тремя пистолетными выстрелами гражданин Малахов Станислав Казимирович. Убийца с места преступления скрылся. Малахов Станислав Казимирович, 1952 года рождения, кличка Поляк, по данным картотеки уголовного розыска был неоднократно судим за мошенничество и вымогательство. С 1984 года к судебной ответственности не привлекался…»

«30 июня 1995 года в 19 часов 5 минут в Неопалимовском переулке неизвестной автомашиной был сбит гражданин Цулая Георгий Шалвович. Потерпевший скончался до прибытия машины „Скорой помощи“. Гражданин Цулая Георгий Шалвович, 1954 года рождения, кличка Князь, числится в картотеке уголовного розыска как известный валютчик и комбинатор. С 1986 года к судебной ответственности не привлекался…»

«30 июня 1995 года в 21 час 20 минут в дачном поселке у платформы „42 километр“ из трех автоматов „АК“ был обстрелен дом номер 56. В результате обстрела погибли граждане Овсиенко Петр Филиппович, 1949 года рождения, кличка Леший, по данным картотеки уголовного розыска был дважды судим как организатор крупных хищений на железной дороге. С 1982 года к судебной ответственности не привлекался. Гражданин Ястребов Артем Эдуардович в картотеке не фигурирует…»

«30 июня 1995 года в 19 часов 10 минут в водохранилище близ Клязьминского пансионата был обнаружен труп гражданина Серикова Андрея Федоровича. При предварительном осмотре тела выяснилось, что гражданин Сериков был убит до того, как попал в воду, ударом тяжелого и твердого предмета по голове. В картотеке уголовного розыска гражданин Сериков Андрей Федорович, 1957 года рождения, кличка Тенор, значится как участник двух ограблений банков. Дважды судим. С 1989 года к судебной ответственности не привлекался…»

С удовольствием завершив оглашение списка, генерал, пару секунд передохнув, приступил:

— Как списочек, Демидов? Впечатляет?

— Впечатляет, — подтвердил, чтобы сделать начальству приятное, Демидов. Был он опять в форме и поэтому стоял строго, без штатской расслабки. Отметив это, Сам великодушно разрешил:

— Ты садись, садись, — проследив, как устроился на стуле (прямая спина, абсолютно параллельная спинке) и.о. начальника отдела, он гордо и укоризненно продолжил: — Лично выборку из сводок произвел. Сам. А надо бы, чтобы кто-нибудь из вас это сделал.

— У меня сведения только по Москве, — скромно заметил Демидов.

— В Москве трех уголовных генералов кончили одномоментно. Этого тебе недостаточно?

— Мне один человек рассказывал, будто бы в сорок четвертом году вице-президент Америки сказал: — «Если будут побеждать немцы, то мы будем помогать русским, а если будут побеждать русские, то немцам. И пусть убивают друг друга как можно больше». Гад, конечно. Но в нашем положении, когда убивают друг друга нелюди, можно только тихо радоваться, — вспомнил диалог на крыше Демидов. К слову вспомнил.

— Ой, много говоришь, Демидов, ой, много! И глупо. Мы должны бороться с преступностью, а не помогать преступникам. Верно я говорю?

— Верно, товарищ генерал. Они и без нашей помощи постреляют друг друга.

— Друг друга! — передразнил Сам. — Хороши друзья. Но я не об этом. На какие мысли наводит тебя этот списочек?

— Идет крупная разборка в уголовном мире.

— Ты дурачок или прикидываешься? Это не разборка, это одномоментное уничтожение блатной головки. Сколько пареньков из этого списка было задержано нами во время операции на том складе?

— Трое, — четко отрапортовал Демидов. — Малахов, Цулая и Сериков.

— Поляк, Князь и Тенор, — безошибочно вспомнил клички генерал. — А Робот и Леший наверняка на вертолете от нас улетели. Пятеро верных законников. А завтра во всероссийском сводном отчете еще таких тройка-пятерка наверняка обнаружится. И оказывается, мой юный друг, что неизвестной пока нам силой ведется отстрел мозгового центра уголовщины.

— У вас уже теория… — не то восхитился, не то укорил Демидов.

— У меня еще и тридцатилетняя практика, — напомнил Сам, — которой у тебя нет. Так что нам необходимо выйти на этих неизвестных.

— Убийц, во всяком случае, надо искать, — согласился Демидов.

— Не убийц, — поправил генерал. — Организацию убийц. Что у тебя в этом направлении делается и сделано?

— Не сделано пока ничего. А делается… Ну, что в таких случаях делается? Как говаривал полковник Смирнов, предварительная маета: допросы очевидцев и твердых свидетелей, экспертная работа по следам и оружию, проверка связей и те де и те пе.

Сам недовольно поморщился, хотя, надо думать, понимал, что требовать сейчас конкретного результата рановато. Поэтому задал весьма странный по своей логике вопрос:

— Кстати о Смирнове. Как там Сырцов?

— Вероятно, путешествует инкогнито.

— А ты ждешь, когда он кончит путешествовать, — догадался генерал.

— Я жду серьезных оперативных данных.

— Но ловить не хочешь, — понял генерал.

— Его поймаешь!

— Он мне нужен, Володя. Найди его.

— Я — вряд ли. А другие — найдут. И доставят вам с дыркой в голове.

— Не каркай. Он мне живым нужен.

— Не я всероссийский розыск объявил.

— И не я. Я полномочий таких не имею…

— Но право предлагать — имеете. Вот и предложили…

— Молчать! — рявкнул недавно такой демократичный генерал. — Забыл, с кем разговариваешь? — Демидов демонстративно вскочил игрушечным солдатиком. Генерал поднялся из-за стола и подошел к Демидову, который, пуча глаза, с деланным испугом следил за перемещениями рассерженного начальства. — Обыск на квартире Сырцова произвели?

— На следующий же день после… инцидента, — запнувшись, ответил Демидов, не желая произносить слово «убийство» в связи с Сырцовым.

— Нашли что-нибудь?

— Ничего. Иначе бы с радостью доложил.

— Замок проверили?

— Эксперты еще колдуют.

— Копаются. Что эти трое? Ты их всерьез тряс?

— Куда уж серьезнее. Все трое ни на слово не отступают от первоначальных показаний.

— Ишь ты, ни на слово… Вот это и должно тебя беспокоить.

— Меня и беспокоит.

Генерал вернулся в роскошное свое кресло и уже оттуда спросил:

— Мешаю работать?

— Никак нет! — гаркнул Демидов.

— Тогда последнее. За Смирновым и его компанией присмотр имеется?

— От случая к случаю. Людей маловато.

— Тебе бы до приезда Махова хоть бы одно дельце размотать, а?

— Хотелось бы, — честно признался Демидов. — Но времени маловато.

— Времени всегда не хватает, — назидательно заметил Сам. — И у меня так: только-только успел с земли на облака вскарабкаться, и вот он, совсем близко — пенсион.

29

Один-одинешенек шел по ухоженной и мирной дорожке от калитки к террасе смирновского дома элегантный и непроницаемый господин, совсем недавно так неудачно и равнодушно делавший многотысячные ставки у рулеточного колеса. Она шагал свободно и не торопясь, как шагает человек, визита которого ждут. В два-то часа ночи.

Но его действительно ждали. В дверях неосвещенной террасы стоял, опираясь на шикарную камышовую трость, весьма и весьма немолодой человек в темной рубашке и светлых брюках.

— Добрый вечер, Александр Иванович! — подойдя, торжественно сказал элегантный и невозмутимый господин.

— И то! — разобрался во всем Александр Иванович. — «Добрая ночь» — не говорят, говорят «Покойной ночи!». Здравствуйте, Сергей Львович.

— Сегодня можно и просто Сеня, — устало разрешил господин.

— Тогда уж Пограничник. Я в прошлый раз забыл тебя спросить: ты что, и кликуху сменил?

— Не сменил. Просто последние двадцать лет меня все зовут по чину: Большой.

— Раз все, значит, больше тебя никого нет. Заходи, Большой.

Почти год прошел с их последней встречи. В конце прошлого лета Смирнов против своей воли из-за сложившихся обстоятельств вынужден был обратиться за помощью к всесильному в блатном мире Сергею Львовичу, Сене, Пограничнику. А до этого не видел отставной муровский полковник российского профессора Мариарти с пятьдесят третьего года, когда тот, только что вернувшийся по амнистии, пытался стопорить в славной столице.

То, что Смирнов не видел Пограничника с пятьдесят третьего года, приходилось ставить в заслугу матерому уголовнику. Путь от юного сопливого пьяницы-хулигана до респектабельного всероссийского пахана-джентльмена, пройденный без отсидок и засветок в уголовке, под силу только могучему и хитроумному зверю, который смог побороть в себе пустоголовую блатную бездумность и определить свою криминальную судьбу расчетливо и с дальней перспективой. Он и был могучим и хитроумным зверем. Но на каждого зверя есть свой охотник. Сергей Львович сорок с лишним годков постоянно ощущал, что его охотник — муровский сыскарь Смирнов, потому и Москвы избегал лет тридцать. Но ушел в отставку смертельно опасный мент, и стало Сене Пограничнику легче. А потом и сам мент обратился к нему, если уж не с просьбой, то, во всяком случае, с предложением ознакомить воровскую общественность с фактом предательства со стороны бывшего законника — бизнесмена Александра Воробьева. Не мог достать его за многочисленные подлые и кровавые дела Смирнов, и поэтому решил отправить бизнесмена на прави́ло. Правило состоялось, и Воробьев исчез. Нельзя сказать уж прямо так — услуга. Но кое-какая помощь сыскарю была оказана. Некое сближение в одном деле, от которого Смирнова долго тошнило.

На воле — хоть звездный небосвод, а на террасе, как у негра в желудке. Подведя во тьме под ручку Пограничника к креслу-качалке, Смирнов осторожно усадил и даже, в порядке гостеприимства, слегка качнул его. Элегантный господин не сопротивлялся — качался. Кресло мерно стучало. Невидимый Смирнов, судя по скрипу, устроился на ивовом диванчике.

— Вы ждали меня, Александр Иванович? — спросил ночной гость.

— Я много чего жду, — не на то ответил Смирнов.

— И не зря. Час тому назад мои люди отловили здесь неподалеку двух весьма подходяще упакованных пареньков.

— Кто ж такие пареньки эти? — вежливо, но без особого интереса спросил Смирнов.

— Сейчас у них спрашивают, кто они такие.

— Держишь фасон, Сеня, а дела-то твои не сахар.

— Не сахар, — согласился элегантный Сеня, Сеня-джентльмен. — Поэтому и пришел.

— Подождем немного, — ни с того ни с сего предложил Смирнов.

— А, собственно, чего ради ждать?

— Не чего, а кого. Мою жену.

— Присутствие вашей жены при нашем разговоре обязательно? — холодно осведомился, подчеркнув интонацией слова «вашей» и «нашем», джентльмен Сеня Пограничник. Знал, конечно, кто такая жена Смирнова, да и кто из блатных не знал полковника Болошеву-Смирнову, с чьей помощью в свое время с блеском разгадывались самые хитрые преступные головоломки. Знал Большой все это, но изволил выразить неудовольствие. Следовало дать ему по рукам.

— Пламя-то из ноздрей поумерь, Змей Горыныч. Да и не Змей Горыныч ты нынче. Нынче твое дело телячье: обосрался и стой. Жди, когда подотрут.

— Подтирать вы будете, Александр Иванович?

— Ты стой, стой, Сеня.

Сеня умолк: решил постоять. В переносном смысле. Так и молчали до тех пор, пока не услышали, как скрипнула дверь, ведущая в дом.

— Здравствуйте, Лидия Сергеевна, — поприветствовал даму-невидимку истый джентльмен, но из качалки не поднялся, считая, что во тьме это необязательно.

— Сергей Львович? — осведомилась догадливая Лидия Сергеевна и после неотчетливого «да» джентльмена тоже изволила поздороваться: — Здравствуйте, Сергей Львович.

— Ксюшка спит? — строго спросил Смирнов.

— Как младенец, — успокоила она заботливого полковника в отставке.

— Тогда начинай, Сеня, — предложил Смирнов.

— Я не знаю, что вам известно.

— Что нам известно — дело второе. Главное то, что тебе известно, — раздраженно заметил Смирнов, — ты пришел к нам за помощью. Вот и говори о том, почему ты нуждаешься в нашей помощи.

— Когда вы обращались ко мне за помощью, я не требовал от вас, Александр Иванович, рассказать все, что вам известно. Это во-первых. А во-вторых, я пришел к вам не за помощью, а за консультацией.

— Консультация — та же помощь, Сеня. За консультацию нынешние юристы большие деньги берут, — назидательно сказал Смирнов.

— Я заплачу, — даже по голосу было понятно, что джентльмен сильно обрадовался. — Я очень хорошо заплачу.

— Александр Иванович говорил о юристах, Сергей Львович, — холодно напомнила Лидия Сергеевна. — И пора, пора приступать к рассказу.

— Моя жена — стервозная дамочка, Сеня, потому что всегда права. Права она и сейчас. Помолясь, приступай.

Не видели Смирновы главного — лица могущественного Сергея Львовича, но, правда, если бы и увидели, не испугались. Повидали на своем веку гневавшихся всуе и в бессилии воров в законе. После непродолжительной паузы Сергей Львович заговорил:

— Позавчера, тридцатого июня, девять моих товарищей погибли почти одновременно…

— Девять из шестнадцати, — удивившись, перебил Смирнов. — Сильненько. Сильненько… Извини, Сеня, и продолжай.

— Трое в Москве, двое в области, — граммофонным голосом продолжал Сеня, — двое в Нижнем Новгороде, один в Ростове и еще один в Питере.

И вдруг замолк. Может, плакал? Все может быть. Деликатно кашлянув, Лидия Сергеевна проверочно спросила:

— Междусобойчик полностью исключается?

— Полностью. Как вам наверняка известно, несколько дней тому назад оставшаяся без руководителей воробьевско-сергеевская группировка попыталась ликвидировать нас.

— Кого это вас? — спросил, зная ответ, Смирнов. Для полной ясности спросил.

— Верхний сход. Тех шестнадцать, о которых вы упоминали. И меня в том числе. Но нас предупредили, и мы приняли меры безопасности. Однако была предупреждена и милиция, которая не позволила кому-либо выиграть, задержав боевиков обеих сторон. Сыграли, как говорится, вничью. Но наша ничья выглядела убедительней: по моим сведениям, воробьевских загребли почти всех.

— А твоих — только незначительную часть, — сделал вид, что догадался, Смирнов.

— Во всяком случае, только часть. И вот этот позавчерашний удар. Мы были непростительно самодовольны. Теперь я убежден, что существует некая третья сторона, которая спровоцировала на открытую схватку нас, а на захват — спецназ.

— В рифму получилось, — отметил Смирнов. — Что ж, пока могу сказать одно: котелок у тебя варит, Сеня. Их цель, цель третьей стороны.

— Покончить с воробьевской группировкой, по неизвестной пока причине мешающей им, обезглавить и тем самым развалить организацию законников.

— Зачем? — быстро спросила Лидия Сергеевна.

— Скорее всего, чтобы овладеть нашей территорией, — скромно предположил Сеня.

— Следовательно, рэкетом, игорным бизнесом, попсовой эстрадой, проституцией, наркотиками и так далее, — конкретизировал малопонятный термин «территория» Смирнов.

— Наркотиками не занимаемся.

— Джефф Питерс и Энди Таккер! — бодро воскликнул Смирнов. — Благородные жулики! Смотрите, улыбайтесь, восхищайтесь! Не вешай мне лапшу на уши, Сеня.

— Дело ваше — верить или не верить, — обиженно отозвался джентльмен.

И тут за дело взялась Лидия Сергеевна:

— Сергей Львович, наблюдались ли попытки до этих событий вытеснить вас с вашей территории?

— Явных не было.

— Ну, а тайных? Насколько мне известно, у вас довольно квалифицированная контрразведывательная служба. Что она?

— Ничего серьезного не замечалось, Лидия Сергеевна.

— А в любом случае должен быть запущен пробный шар, Сергей Львович. Теперь нескромный вопрос: вы — очень богатая организация? Что просто богатая — я знаю.

— Очень богаты только ближневосточные шейхи, Лидия Сергеевна.

— Тебя прямо спрашивают, ты прямо и отвечай! — рявкнул, как на допросе, Смирнов.

— Под протокол? — поинтересовался Сергей Львович.

— Не отвлекайтесь, — тихо попросила вежливая дама. — Я задала вопрос, Сергей Львович.

— Да. Мы очень богатая организация, — злобно признался вор-джентльмен.

— Очень богатые хранят свои деньги в банках. Кто ваши банкиры?

— Они у покойного Сашки Воробьева в «Департ-банке» деньги держали, — не выдержал, опять встрял в разговор темпераментный Смирнов.

— Но в прошлом году «Департ» объединился с «Домус-банком», — не надеясь в этой темноте увидеть собеседника, Лидия Сергеевна смотрела на звезды, поселившиеся между сложными переплетениями стеклянной стены. — Ваши основные капиталы в этом объединенном банке?

— Да, — уже равнодушно признался Сеня.

— Вы в последнее время проводили какие-либо финансовые операции?

— По нашему требованию банк должен был перевести значительные суммы в Швейцарию.

— И? — поторопила Лидия Сергеевна.

— Часть этой суммы была переведена в соответствующие сроки.

— Какая часть?

— Двадцать пять процентов, как и договаривались.

— Когда должны перевести остальное?

— Через две недели после перевода начальной суммы.

— Это когда?

Сеня помолчал недолго, видимо, подсчитывал и думал. Подумал и сказал:

— Через три дня. Вы, Лидия Сергеевна, считаете, что семьдесят пять больше двадцати пяти?

— Именно так я и считаю. А теперь как на духу: семьдесят пять — это очень много?

— Очень.

— По-моему, именно эту-то территорию и отвоевывают у вас, Сергей Львович.

— Похоже. Очень похоже, — громко застучало кресло. На этот раз джентльмен раскачался сам. — У меня к вам предложение, Александр Иванович.

— Нет, — не дав джентльмену разъяснить суть предложения, бесповоротно отказался Смирнов.

— Но вы даже не знаете, что я предлагаю.

— Ты меня не понял, Сеня. Я не приму любое твое предложение.

— Вот, значит, как, — элегантный господин вмиг потерял свой лоск. И в словах, и в интонации прорезался лагерный жлоб. — Так какого худенького мы здесь турусы на колесах разводим?

— Интересно же! — простодушно признался Смирнов.

— Так я и ментам и поверил, — помолчал, покачался еще и вдруг спросил: — Сырцов? По крохам собираете? Отмазку ищете?

— Ты считаешь, что это Сырцов убил инкассаторов? — вкрадчиво поинтересовался Смирнов. Сеня небрежно ответил:

— Как-то не думал об этом, своих забот навалом. А сейчас подумал и решил: не считаю.

— Почему, если не секрет?

— Не секрет. Хотя бы потому, что, если Сырцов это и затеял, он бы и ту троицу кончил, которая теперь показания дает, — Сеня с достоинством умолк, а Смирнов зашелся в папановском смехе. — Чего смеетесь?

— Оригинальнейший аргумент в доказательство Жоркиной невиновности, — отсмеявшись, заковыристо похвалил Сеню Смирнов. А Сеня опять за свое. Пользуясь хорошим настроением хозяина:

— Ну как, Александр Иванович?

— Нет, — ответил Смирнов и, судя по переливчатому скрипу ивового диванчика, поднялся: — Единственное, на что я могу пойти в отношениях с тобой, обмен информацией.

— И то хлеб, — решил Сеня и тоже встал, отчего качалка освобожденно застучала в веселом и быстром темпе.

Ночь в предчувствии приближавшегося рассвета основательно побледнела. Смирнов и Сеня остановились у калитки и с облегчением оглядели друг друга. В радости, что его может видеть высокомерный отставной полковник, приблатненный джентльмен улыбнулся, как акула, обнажив все наличные зубы, и, как бы размышляя, сообщил о результате своего мыслительного процесса:

— Я понял, спящая Ксюшка — это внучка Дмитрия Федоровича, номинального главы объединенного банка. Мощное взрывное устройство у вас в доме, а?

— Я — опытный сапер, Сеня, — ответил Смирнов и тростью провел по штакетнику. Будто автомат застрочил. Тихая автоматная очередь. — Пареньков-то, которых твои словили, кончишь?

— Если ничего не скажут, кончу, — ответил Сеня.

— А если скажут — тем более, — измененным эхом откликнулся Смирнов и, не прощаясь, пошел к дому.

30

Весело пожившая пожилая десятилетняя «восьмерка» ожидала его на стоянке Дворца молодежи, рядом с метро «Фрунзенская». Сырцов открыл ее, сел на водительское место и, поправив зеркало заднего обзора, увидел на заднем сиденье два объемистых пластиковых пакета. Включив мотор, послушал, как бьется сердце у казаряновской старушки, которая в последнее время принадлежала наследнику известного кинорежиссера непредсказуемому Армену. Поэтому и проверял. Бабушка была вполне бодрой, и Сырцов устремился под сень струй.

Банно-оздоровительное это учреждение славно обихаживало расслабленных скоробогатеев за хорошие бабки. Рыдая в душе, Сырцов выложил офигенную сумму и отдал себя на нежно-ласковое растерзание банщикам, массажистам, парикмахерам, которые в эти глухие, незаполненные требовательными клиентами часы поработали над ним на совесть.

Парикмахер очень коротко его остриг, — провел подчеркнутый косой пробор и предложил из молодых усов сделать нечто ошеломительно шикарное, чем шестьдесят лет тому назад Кларк Гейбл разбил вдрызг миллионы дамских сердец. Слаб человек, и Сырцов согласился.

Одеваясь, он специально не смотрелся в зеркало, желая ознакомиться со своим отражением комплексно, в общем ливере, как говаривали его любящие определенные словесные изыски подопечные. Господин в зеркале до чрезвычайности понравился ему. Фат и франт. Горчичного цвета легкий блейзер, тонкие черные брюки, фуфаечка под горло, изящные мокасины. А пробор и усики! Очень постарались Зоя Николаевна и здешний парикмахер. В светскую жизнь, в казино, в ночной клуб!

Но надо было в маету.

* * *

Тщательно одетый сдержанный мужчина средних лет покинул здание банка в девятнадцать тридцать пять. Давно выпорхнули, уже полчаса как, оттуда бабочки-девицы и дамочки, уже умчались два «паккарда» с начальством, уже закрыли парадные двери и поставили их на сигнализацию добросовестные охранники, когда он, как всегда в отутюженной тройке, выйдя из служебного входа, направился к одинокой «семерке», притулившейся в памятном Сырцову переулке. Клерк не успел подойти к своей машине: Сырцов нагнал его на полпути и, слегка ткнув стволом «вальтера» в бок, вежливо предложил:

— Давайте поедем в моем авто.

Клерк испугался неожиданности, затем пистолета, а потом, узнав Сырцова, до еле сдерживаемого поноса ужаснулся возникшей в его уже воспаленном страхом воображении картинке вероятных страданий. Он в панике глянул на всемогущий банк, но отсюда не было видно главного входа и самоотверженных охранников.

— Узнал меня, сволочь? — совсем невежливо осведомился Сырцов. — Тогда топай, топай, куда укажу.

И указал на казаряновскую «восьмерку», стоявшую в отдалении. Потопали совместно. В салоне «восьмерки» Сырцов надел на ватные руки клерка браслеты. Клерк плачуще посмотрел на щегольские наручники и шепотом спросил:

— Что вы со мной хотите сделать?

— В жопу целовать буду, — пообещал Сырцов, и «восьмерка» резво побежала по набережной. Бежала минут двадцать, добежала и забежала в пустынный аппендикс набережной у ограды Лужников. Сырцов заглушил мотор и посмотрел на сидящего рядом клерка ясным и благожелательным взглядом. И спросил столь же благожелательно:

— Тебя как зовут, козел безрогий?

— Сергей Сергеевич, — прошептал клерк и поспешно добавил: — Бойцов.

Не подтверждал поведением свою залихватскую фамилию клерк, нет, не подтверждал. Захотелось врезать насчет бойцовских качеств клиента, но Сырцов понял плебейство предстоящей шутки и сдержался. Сказал, разглядывая золотые штуки на небоскребе Академии наук:

— Излагай, Серя.

— Что излагать? — испугавшись пуще прежнего, проблеял Бойцов.

— Как меня подставил.

— Я ничего не знаю, честное слово, ничего не знаю!

— Иди ты! — деланно удивился Сырцов. — А кто мне монетку подсунул?

— Это не я подсунул, это мне ее подсунули!

— Кто?

— Откуда же мне знать! — Сергей Сергеевич постепенно входил в роль маленького человечка-винтика, основным свойством которого является неведение.

— Вот что, фраер тонконогий, ты еще не уяснил: я тороплюсь, и, если ты не перестанешь лепить горбатого, мне придется тебя кончить, потому что я на тебе засветился. Кончу и брошу тебя вот у этого забора. Другого выхода у меня нет.

— Я никому не скажу о нашей встрече! — тонко прокричал Сергей Сергеевич.

— Ты никому не скажешь только в том случае, если сдашь мне своих хозяев, Серя. Кто они?

— Я не могу… не могу! Они меня убьют!

— Они или я. Я — раньше. Так что выбирай.

— О чем мне рассказывать? — вздохнув, попросил уточнений пунктуальный клерк.

— Для начала — как все произошло с серебряным долларом.

— Меня вызвал шеф, — начал Сергей Сергеевич, но Сырцов перебил:

— Имена, имена!

— Юрий Егорович… — приступил к перечислению Сергей Сергеевич, но Сырцов опять перебил его, уже в полном ликовании:

— Родной и близкий! — но тут же спохватился: — Ну и что Юрий Егорович?

— Юрий Егорович вызвал меня и, сказав, что вы будете в банке к пяти часам, предложил выплатить вам сумму таким образом, чтобы в ней обязательно присутствовал серебряный доллар, и дал мне этот доллар.

Ужасно любопытно все это. Решили в инсценировке застрелить его и, в то же время страхуясь, подсунули монетку, которая при весьма и весьма проблематичной неудаче помогла бы безошибочно вывести их боевиков на случайно спасшегося Сырцова. Редкая предусмотрительность, профессиональная предусмотрительность. Суперпрофессиональная предусмотрительность, даже не по милицейскому разряду. Есть над чем подумать.

— Ты знал про инсценировку?

— Какую инсценировку?

— С якобы ограблением инкассаторов.

— Не знал, клянусь, не знал!

Все может быть. Но на всякий случай укорил:

— Серя!

— Вы мне не верите, да? Вы мне не верите? — Сергей Сергеевич дергался личиком. Перед страстным рыданием. В общем, не имело особого значения то, что знал это слизняк или не знал.

— Кто такие те, что в меня стреляли?

У Сергея Сергеевича слезы пошли носом, на ходу превращаясь в жидкие сопли. Он попросил:

— У меня в левом кармане пиджака носовой платок. Вы не могли бы…

— Могу, — кивнул Сырцов, достал упомянутый платок и приложил к некрупному носу клерка. Клерк осторожно высморкался. Сырцов дополнительно вытер ему влажные глазки и вернул платок на место. Напомнил:

— Так кто?

— Наши охранники, — облегченно вздохнув носом, ответил клерк.

— Я не про них. Я про гражданина в штатском.

— Это Алтухов. Роберт Васильевич. Помощник по безопасности.

— По моей, что ли? — изволил пошутить Сырцов. Но не до шуток было Сергею Сергеевичу.

— Нашего банка.

Сырцов об этом если не знал, то догадывался. А спрашивал затем, чтобы клерк рассказывал как можно больше и в собственных глазах был бы замазан разглашением тайн своих начальников.

— Откуда он у вас?

— Говорят, из органов.

— Мочеполовых? — для разрядки отвлекся в сторону Сырцов, и тут же спросил о важном: — А что потом было?

— Когда потом?

— После того, как меня не убили. О чем с тобой говорили и кто?

— В прямую никто ничего не сказал. Только Юрий Егорович предупредил меня, что все происшедшее у нас — банковская тайна, не подлежащая разглашению.

— Что именно тайна? Смерть инкассаторов, стрельба по мне, монета?

— Он сказал вообще. Без конкретизации.

— Без конкретизации, — повторил Сырцов, трогая свои замечательные усики. Размышлял: — Что же мне с тобой делать, Серя?

— Отпустить, — внес в безнадеге предложение клерк.

— Отпустить-то я тебя отпущу, — напевно сказал Сырцов и ключом расстегнул наручники, — но запомни: тебе, именно тебе имеет смысл молчать. Если не дурак — понимаешь почему. А теперь, не оглядываясь, иди до железнодорожного моста.

Сырцов посмотрел, как расслабленно колдыбал клерк Сергей Сергеевич, включил мотор, и по Хамовническому валу — на Бережковскую набережную. А отсюда — пять минут, и дома. Он в ярости ударил кулаком по баранке. Клаксон коротко вякнул, напомнив, что выделяться не следовало. Картинка испоганенной чужими посещениями его квартиры ушла из башки, и он стал думать о главном. Кто о чем, а вшивый — о бане.

Роберт Васильевич Алтухов, пастух покойного Рашида, трудился в банке в качестве начальника охраны. Зачем высокому профессионалу протирать штаны и гнуть спину на рутинной должности? Единственное возможное объяснение — приставлен для присмотра за руководством банка, скорее всего за незабвенным Юрием Егоровичем. Кем? Очень хотелось поговорить с Робертом Васильевичем, но рано, рано трогать генералов. Надо для начала до рядовых добраться, чтобы на организацию от корней посмотреть. Никита Горелов надежно спрятан. Всеволод Всеволодович Горелов явно в стороне: вряд ли такого работника по мелочам используют. Земцов. Если его использовали втемную, то он — покойник, если же регулярный, то был просто прикрыт на время, когда на него мог попереть незапятнанный сыщик. Теперь сыщик в полном дерьме, и… Тогда Сырцов сразу же подумал, что Земцова убрали, а теперь сомневался. Больно нужный для них человек — все умеющий трюкач. Земцов.

* * *

… Юрий Земцов под ручку вел милую Олю к подъезду. Дождался. Он пропустил их к лифту и, когда дверцы уже начали сходиться, отчаянно крикнул:

— Будьте добры, подождите!

Земцов подставил ногу под дверцу, не дав ей закрыться, вежливо поджидал, когда шикарный гражданин, похожий на американского киноактера, протиснется в кабину. Гражданин протиснулся, и Земцов спросил:

— Вам какой?

— Самый верх.

— Ну, а нам на одиннадцатый, — зачем-то сообщил трюкач и нажал соответствующую кнопку. Лифт пошел. Сырцов улыбнулся Оле, которая узнала его, несмотря на усики и новый прикид, и растерянно поздоровалась:

— Здравствуйте, Жора, — и вдруг, обеспокоясь, спохватилась: — Юра, ты что же это своего друга не узнаешь?

— Здравствуй, Юра! — продолжая держать улыбку на устах, приветствовал кинотрюкача жизнерадостный Сырцов. — Как поживаешь?

— Ты кто такой? — гавкнул барбосом Земцов.

— Это он тогда приходил! — испуганно напомнила Оля. — Сказал, что с «Мосфильма».

Пистолетик-то уже лежал в кармане блейзера. Сырцов тут же показал «вальтер» Земцову и довел до сведения непонятливого трюкача:

— Я — Сырцов. Поговорить надо.

— Не о чем мне с тобой говорить, — Земцов сразу же сделал тактическую ошибку, не поинтересовавшись, кто же такой Сырцов. Уже зацепка.

— Знаешь обо мне?

— Ничего я о тебе не знаю, — поздно спохватился трюкач.

Сырцов стоял, прижавшись спиной к дверцам. Лифт дернулся и остановился. Дверцы разъехались, и Сырцов, сделав шаг назад, уже с площадки предложил:

— Выходи, Земцов, и в гости приглашай, — парочка не желала выходить, Сырцов по примеру трюкача задержал дверцу ногой, угрозил: — Ну!

И поднял «вальтер». Решительно выскочила из кабины Оля. Земцов лениво последовал за ней. Рискованный мальчишечка. Сейчас сделает выпад. Сырцов поймал его на полудвижении, ударив рукояткой «вальтера» в лоб. Не очень сильно, но увесисто. Земцов мягко уселся на плиточный пол.

— Зачем вы так?! — звонко прокричала Оля, кинувшись к поверженному гладиатору.

— Ты дверь открывай, — посоветовал Сырцов. — А я его в квартиру заволоку. И, главное, не делай глупостей.

Оля все поняла и своим ключом открыла дверь. Сырцов ухватил под мышки наделавшего глупостей Земцова и втащил в квартиру. Общими усилиями устроили нерасторопного трюкача на извилистом итальянском диване.

— Вы его убили! — кончив дело, вновь впала в истерику Оля.

— Мертвые не сопят, — резонно заметил Сырцов. — Сейчас проснется.

Он и проснулся. Осмотрел все коровьим взглядом и, споткнувшись на Сырцове, заговорил. В злом уже сознании.

— Если бы не пистолет, заломал бы я тебя, козел.

— Обязательно — козел! — огорчился Сырцов. — Договорились: без пистолета ты меня заломаешь. Но потом. А сейчас я буду спрашивать, ты — отвечать.

— Хрен я тебе отвечу, — огорчил трюкач Сырцова и тяжело перевел себя из лежачего положения в сидячее.

— Я опять тебе больно сделаю, — пообещал Сырцов.

— Не сделаешь!

— Сделаю, Юра. Мне терять нечего, вы на меня убийство повесили.

— Повесили! — бессмысленно передразнил Земцов. — Ты и есть убийца.

— Тогда уж обязательно буду больно делать. Говорить будешь?

— Не буду!

Ломать его надо сейчас, пока не прошло ощущение боли и беспомощности. Сырцов схватил трюкача за рубаху, рывком поднял и левым крюком ударил в печень. Знал, что от этого бывает очень больно. Ловя ртом столь необходимый ему сейчас воздух, Земцов возвратился к сидению на диване в скрюченном виде. Интуитивно ощутив за спиной легкое движение атмосферы, Сырцов вовремя сделал стремительный шаг в сторону. И все-таки задела его слегка хрустальная ваза. Скользящим ударом по плечу. Ваза вырвалась из рук Оли и брякнулась на пол. Не разбилась на ковре.

— Мясник! — героически заклеймила Сырцова девица, раздувая ноздри и сжимая рот в куриную гузку. Тайно гордилась собой.

— А ты кто? Ведь убить меня могла, дурында!

— И надо было!

— Оля, уйди отсюда, а? — попросил отдышавшийся Земцов.

— Он тебя убьет! — объявила Оля.

— Не убьет. На кухне посиди, прошу!

Обиделась, очень обиделась. Старалась ради него, жизнью, можно сказать, рисковала. А он…

— Ну, как знаешь! — и, презирая гордой спиной обоих, удалилась.

— Что ты от меня хочешь? — враждебно, но уже и не воинственно спросил Земцов.

— Правда, только правда, ничего кроме правды! — серьезно сказал Сырцов, поднял вазу, поставил ее на стол, из-за стола вытянул стул и уселся на него. В кресло не хотел, кресло сковывало бы движения, можно и опоздать.

— Это про что? — тянул время Земцов, сам не зная зачем.

— Про трюк, который ты вместе с Никитой Гореловым мне приготовил.

— Его же, говорят, убили?

Нет дисциплины во вверенных Сырцову войсках. Смута. Оклемался и дурочку ломал перед ним трюкач. Стоило еще раз отметелить, но жалко стало самоотверженную Олю. Решил пока ограничиться разговором:

— Не надо так со мной, Юра. Твоими патронами не убьешь, — и повторил: — Не надо так. Тебе же хуже будет.

От вкрадчивости сырцовской интонации у трюкача, видимо, напоминающе заныла печень, потому что он сморщился и свистяще застонал.

Сочувствующе поморщился и Сырцов, заботливо осведомившись:

— Больно?

— Как бы я тебя достал, как бы я тебя достал! — вслух помечтал Земцов.

— Каратист, что ли?

— И каратист тоже.

— Ты сегодня проиграл, каратист. Кто заказал тебе эту очередь?

— Как кто? Никита.

Может, правду говорил, а, скорее всего, нет. Сразу же вопросик в лоб:

— Когда и где ты познакомился с Никитой?

Заметались от боли неконтролируемые глаза. Напрягся в непривычном процессе мышления сермяжный трюкач, напрягся, подыскивая подходящую залепуху. Горько было смотреть на такую неумелость. Земцов шмыгнул носом и фальшиво сообщил:

— На бегах случайно познакомились.

— Придумай еще чего-нибудь получше.

— Могу, — стараясь быть задиристым, сказал Земцов. Готов был еще поторговаться. Но Сырцов непредсказуемо изменил тему допроса:

— Ты о моем визите сюда и о беседе с Олей им говорил?

— Кому это им? — растерянно спросил трюкач.

— Это мы еще уточним в дальнейшем разговоре. Так сообщил или не сообщил?

— Ну, — косвенно признался Земцов в том, что сообщил.

От Деда пришла к Сырцову ядовитая ненависть к идиотскому и модному ныне «ну».

— Ошибочка, Юра. Это я тебя запряг, а не ты меня. Так что если нукать, то только мне. По-человечески говори: да или нет.

— Да, да, да! — сорвался, не выдержал Земцов.

— Спасибо, родной. — Сырцов согнутым указательным пальцем за подбородок поднял его голову и рассмотрел глаза. — Вы ведь с Никитой в одной команде?

— В какой еще команде?

— Вот ты мне и расскажешь в какой. Я-то не знаю в какой, иначе бы и не спрашивал. Может, в футбольной. Так в какой?

— Не путай меня, мент. Не путай!

— Я — не мент, Юра, и ты это прекрасно знаешь. Но наш разговор о другом. Ты недопонимаешь, дорогой товарищ, сильно недопонимаешь. Тебя ведь они запросто и завалить могут, дурачок.

— Это как же? — испуганно заинтересовался Земцов.

— Если первый мой приход сюда тебе сошел с рук, то только потому, что твои хозяева думали, что я у них в мешке. Но второй мой визит они тебе не простят. Ты — ниточка к ним.

— А кто им скажет? — азартно возразил Земцов.

— Я, — скромно признался Сырцов.

— Ты же их не знаешь?

— Я знаю брата Никиты, Всеволода Горелова. И его телефон тоже. Короткий телефонный звонок, и ты, бедолага, у них на подозрении. А ты знаешь, как лучше всего избавиться от подозрений и заодно от подозреваемого.

Только сейчас Земцов понял, что влип по-настоящему. Поначалу он просто боялся Сырцова, а теперь надо бояться будущего. В лихорадке он бессмысленно и страстно заверил Сырцова:

— Слово, я никому не скажу о том, что ты приходил ко мне!

До чего же тупой паренек. Сырцов объяснил, как дефективному:

— Скажешь ты им или не скажешь — мне без разницы. А вот что я скажу или не скажу — для тебя смерть или жизнь.

— Чем мне от тебя откупиться? — понял наконец свое положение Земцов.

— Сведениями, голубок.

— Какими?

— Команда. Цели команды. Состав команды поименно. Дела команды за последнее время. Командир. Тут полные анкетные данные.

— Многовато хочешь, — опять стал торговаться Земцов.

— А ты что, свою жизнь недорого ценишь?

* * *

…Сумеречным, но еще бесфонарным проспектом он добрался до центра. Оставив машину на Большой Бронной, спустился в подземелье у станции метро «Пушкинская» и направился к ряду телефонных автоматов, в большинстве своем незанятых по позднему времени. Порылся в бездонной помойной яме собственной памяти и без труда обнаружил там номер домашнего телефона майора Демидова. Выбрал, предварительно проверив на гудок, автомат, со снятой трубкой в руках огляделся. Через два аппарата от него сорокалетний искатель приключений — красномордый (видимо, поддатый), в дешевом франтовском одеянии, — прикрыв ладошкой микрофон, гулко и различимо бубнил:

— Так я, Нинка, к тебе приеду, да?.. Как зачем? Отдохнуть…

Сырцов набрал номер. На третьем гудке Демидов снял трубку.

— Слушаю вас. — Рядом с демидовским голосом звучал голос Уитни Хьюстон, певшей песню из кинофильма «Телохранитель».

— С дамочками развлекаешься? Отдыхаешь, как красочно выражается мой сосед по телефону? — игриво полюбопытствовал Сырцов.

— Жорка! — ахнул Демидов, а Уитни Хьюстон замолкла: наверное, майор поспешно увел звук магнитофона. — Жорка, где ты?

— Я так думаю, что в Москве.

— Ты мне нужен, очень нужен, Жора!

— Не одному тебе. Я нынче всей российской милиции нужен.

— Не до шуток, Жора. Я должен встретиться с тобой.

— А я пока не должен.

— Сколько времени займет твое «пока»?

— Пока ты не выполнишь одну мою просьбу.

— Слушаю тебя.

— В том банке, Володя, старшим в расчетном зале служит некто Сергей Сергеевич Бойцов. Он, если его хорошенько попросить, может кое-что рассказать о том, как все произошло на самом деле.

— Займусь завтра прямо с утра.

— А я тебе в одиннадцать позвоню.

— Не бросай трубку, не бросай трубку! — криком просил Демидов. — Даю слово, что тебя сейчас не ловят.

— Не бросаю. Так что?

— Сам хочет поговорить с тобой.

— Пробздится.

— Не хами, этот разговор в первую очередь необходим тебе.

— Ты веришь, что я завалил инкассаторов? — вдруг спросил Сырцов.

— Нет.

— Вот и хорошо, — решил Сырцов и повесил трубку.

Не хотелось в пещеру, ох, и не хотелось! Но он бросил казаряновскую «восьмерку» у церкви на Краснобогатырской и пешком отправился туда. Под пол, в конспирацию, в безопасность.

31

Он позвонил в половине одиннадцатого. На всякий случай. Не то что надеялся опередить прослушку, а просто так, для неожиданности: пусть растерянно посуетятся. Удовольствием было услышать ласковый голос Кэт.

— Я вас обожаю, Кэт! — привычно объявил он в трубку.

— Георгий! — восхищенно узнала его Катерина. — Господи, как я рада, Георгий!

— И чевой-то ты так обрадовалась? — неискренне удивился Сырцов.

— Тому, что вы — живой, невредимый и веселый.

— Извини, Катюша, но давай поскорее бугра, а то меня ваши молодцы засекут, схватят и в узилище повлекут.

— Бу сделано! — радостно копируя своего сослуживца Игорька Нефедова, Катерина перевела разговор на Демидова, который тотчас откликнулся:

— Слушаю вас.

— Это я, Володя. И слушаю тебя.

— Опоздали, Жора. Сегодня ночью Сергей Сергеевич Бойцов скончался от острой сердечной недостаточности.

Нечего было сказать Сырцову, и он повесил трубку. Теперь ноги в руки и с концами от этого телефона: оперативники наверняка уже на подходе. Звонил он от Красных ворот, от конструктивистского верхнего вестибюля, а машина стояла на Грибоедова. Рысью до нее добежал и, уже на колесах, переулками рванул к Покровке. По Лялину — поближе к Москве-реке. У Крутицкого подворья он наконец укротил свой бег.

Тоска, зеленая тоска безысходности…

32

А эти заседали. В шикарном банковском конференц-зале происходило расширенное собрание акционеров. Докладывал Юрий Егорович, председатель:

— Последние удачные операции позволили нам расплатиться с вкладчиками как по процентам, так и по общим расчетам…

Аплодисменты. Юрий Егорович достойно переждал их и продолжил:

— Теперь конкретные цифры…

Лева зевал необъятной пастью, демонстративно не прикрывая хлебало рукой. Зевал затяжной серией.

— Челюсть вывихнешь, — предрек мелодичный женский голос. Лева обернулся. Светлана стояла рядом и, чтобы не мешать докладчику и массам длинным словесным приглашением, просто манила его пальчиком. Лева выпростался из кресла и пошел за ней.

В предбаннике спросил:

— Что случилось?

— Витольд Германович хочет нас видеть, — ответила Светлана, с брезгливостью глядя на его необъятную утробу.

— Кого это — нас? — раздраженный этим взглядом, резко поинтересовался Лева.

— Тебя и меня. Стариков не хочет беспокоить.

— А мы — молодые.

— Во всяком случае, я, — смущенно улыбнулась девочка Светлана Дмитриевна и погладила Леву тонкой прохладной рукой по пухлой щеке. Лева забыл про ее брезгливый взгляд и на лету поцеловал холеную ладошку.

— Где он, ласточка?

— В отцовском кабинете.

Витольд Германович специально сидел как чужой: не в кресле, не за заседательским столом — на стуле у стены, сидел, подобравшись и официально прямя спину. Встал, увидев Леву и Светлану.

— Вы еще «Здравия желаю!» забыли гаркнуть, — насмешливо заметил Лева и — опередил — поздоровался первым: — Здравствуйте, Витольд Германович.

— Здравия желаю, Лев Семенович, — откликнулся соответственно просьбе трудящихся Витольд Германович. Лева заржал и, оторжавшись, спросил:

— И что же горячительного вы собираетесь нам сообщить?

— Горячительными бывают только напитки. А новости делятся на два сорта: хорошие и плохие.

— Начинайте с плохих, — посоветовала Светлана и приказно предложила: — Давайте за стол сядем.

— Записывать ничего не надо, — предупредил Витольд Германович, отодвигая от стола стул. Уселись, вздохнули втроем как по команде. Лева ногтем невидимо начертил на зеленом сукне слово из трех букв.

— Лева… — укорила вице-президента банка Светлана, проследившая за его хулиганской рукой. И Витольду Германовичу: — Прошу вас. Итак, плохие…

— Сырцов в Москве, — индифферентно сообщил Витольд Германович.

— Но вы этого ждали, не правда ли? — сказала Светлана.

— Я ждал его. Но подобной его активности — не ждал.

— Он что, достал вас? — спросил Лева.

— Еще не достал, но уже заставляет нас идти на ненужные крайности. Его активность весьма опасна.

— От активности очень хорошо помогают снайперы, — мечтательно произнес Лева.

— Снайперы хороши только тогда, когда перед ними объект, цель…

— Так найдите им цель! — звонко приказала Витольду Светлана Дмитриевна.

От приказа он расслабился. Поставил локти на сукно уперся подбородком в сцепленные ладони и ликующе посмотрел на Светлану.

— Это не просто цель, Светлана Дмитриевна. Это Сырцов. А вы ведь хорошо знаете Сырцова.

— Ваши комментарии не по делу, — недобро заметила Светлана. — Первоочередная задача — найти Сырцова и обезвредить.

— Открыли глаза, Светлана Дмитриевна. Как это я раньше не догадался!

— Молчать! — завизжала Светлана.

Мало что понимая, Лева тяжело переводил взгляд своих бычьих глаз со Светланы на Витольда и с Витольда на Светлану. Понял только одно: пора кончать базар. Вовремя спросил:

— А еще плохие новости есть?

— Есть, — спокойно подтвердил Витольд Германович, не глядя на Светлану. Светлана молчала: запоздало стыдилась своего визга. — Оставшийся на свободе и в живых блатной пахан по кличке Большой вчера вместе со своими людьми убил двух моих агентов, которые вели наблюдение за домом Смирнова.

— Этот Большой, судя по кличке, самый главный у них? — спросил Лева.

— Да.

— Значит, самого главного не завалили, — огорчился Лева.

— Он — один. Что он один может? — вопросом возразил Витольд Германович.

— А двоих наших убрал. Значит, кое-что может.

— Только это. И не более того.

— Не так уж и мало. Сначала ребят, потом нас…

— Исключено, — твердо заверил Витольд Германович.

Светлане надоела поза молчаливого наблюдателя. Но общаться с Витольдом она не желала. Она поведала зеленому сукну:

— Насколько я понимаю, прямых доказательств того, что это, — она вдруг стала избегать слово «убийство», — сделал именно Большой, нет. Вполне вероятно, что с нашими людьми мог расправиться и сам Смирнов.

— Нет, — безапелляционно возразил тому же сукну Витольд Германович.

— А, собственно, почему? — удивился Лева.

— Я знаю Смирнова.

— Я тоже знаю Смирнова, — сказала Светлана. Она была стопроцентно уверена в том, что Смирнов этого не делал, но как же ей хотелось, чтобы Смирнов сделал это! — Я очень хорошо его знаю.

Большой приезжал к Смирнову скорее всего для того, чтобы заручиться его поддержкой и посоветоваться. И, если он уговорил отставного полковника хотя бы на консультацию, нам придется бояться всерьез.

— Так убери этого Смирнова! — взревел Лева.

Наконец-то Витольд Германович после долгого перерыва обратился к Светлане напрямую:

— Светлана Дмитриевна, разве Лев Семенович не в курсе?

— В курсе, в курсе! — за Светлану ответил сам Лев Семенович громко. — Ну живет Светланина дочь в семействе Смирнова, что такого? Не станет Смирнова — она домой вернется. Что и требовалось доказать.

— Ты дураком стал только на сегодня или навсегда? — тихо спросила Светлана.

— Я — дурак, а вы — очень умные, — обозлился Лева.

— Смирнова трогать нельзя в любом случае, — жестко решил Витольд Германович, глядя на Светлану. — Начнется путина такими частыми сетями, что нам не уйти. Мне во всяком случае.

И улыбаясь посмотрел на Леву, на обширном лице которого было отчетливо написано: «Ну и хрен с тобой».

— Еще что? — спросила Светлана у Витольда.

— Есть еще одна маленькая деталька. Но она, в общем-то, мало касается нашего дела. — Недаром улыбался Витольд, глядя на Леву, недаром. — Она больше задевает персонально Льва Семеновича.

— И что же это за деталька? — немного осталось от бойкого местечкового удальства. Лева разъяренно и испуганно собрался, говорил тихо и внятно.

— Кто-то стал очень интересоваться вашим прошлым, Лев Семенович.

— Кто это — кто-то?

— Пока точно не установлено, но, вероятнее всего, кто-то из окружения Смирнова.

— Опять кто-то, — тихая ярость не уходила, и поэтому Лева был сдержан и четок. — Выясните и доложите.

— Выясню и в порядке любезности сообщу, — поправил его Витольд Германович.

Хотя деталька, как объяснил Витольд, мало касалась их общего дела, Светлана Дмитриевна быстро соединила все в логическую цепь:

— Следовательно, Смирнов все-таки согласился помочь Большому?

— Ни боже мой, Светлана Дмитриевна, ни боже мой! — любовно возразил ей Витольд Германович. — Ради Большого, которого он держит за грязь под ногами, Смирнов и пальцем не пошевельнет. Он настойчиво ищет отмазку для своего любимого ученика…

— …Сырцова, — за него закончила фразу Светлана. — Я очень прошу вас, Витольд Германович, сделать так, чтобы Сырцову отмазка не понадобилась.

— Слишком много мне приватных заданий, — понял Витольд и подчеркнуто посмотрел в сторону Льва Семеновича, нахально давая понять, что именно его, Льва, задание и являлось перебором. Лева все понял и встал.

— Мы платим вам большие деньги, Витольд Германович, и поэтому разговоры насчет «много», «слишком» и «чересчур» мне кажутся неуместными. Ваше дело — выполнять все наши задания и указания.

Он быстро зашагал к дверям, чтобы последнее слово осталось за ним. Последнее слово осталось за ним, но он все равно проиграл.

Но Лева и не знал, что проиграл. Он всю свою мелкотравчатую жизнь-жестянку только, как ему казалось, выигрывал.

В молодости мошенничал и не попался. Потом ходил в серьезных валютчиках, и пронесло. Уж на что страшна была команда генерала Грекова, в которую завербовал его сам генерал для исполнения полулегальных дел по скупке валюты, но и из нее удалось уйти без особых потерь. Команду, занимавшуюся тем, что освобождала за несчитанные бабки подпольных миллионеров из заключения, накрыл отставной старый хрен Смирнов. Всех накрыл, а его, Левочку Слона — нет. Все бы хорошо, но беспокоило одно: в свое время он под именем Ицыковича по поручению Грекова эмигрировал на полный зеленый свет с колоссальными суммами, принадлежавшими частично ныне покойному Грекову и, в основном, благополучно здравствующему старцу Дмитрию Федоровичу. За что и был приближен. Одно лишь беспокоило ночами. Настоящий Ицыкович был убит, и об этом знала уголовка. А вдруг, а вдруг? Но он отгонял от себя эту мысль, свято веря, что он — везунчик. Удалился вечно выигрывающий Лева.

Светлана и Витольд сидели друг против друга. Только зеленое сукно разделяло их.

* * *

…Сегодня он был горд собой, сегодня у него получалось. Светлана с закрытыми глазами металась головой по подушке и рычала, рычала, рычала… Он не боялся и тогда, когда она оказывалась сверху. Все получалось, все получалось! Они дошли до точки одномоментно. Сейчас рычал он, а она издала протяжный стон на самой высокой ноте. Он продолжал лежать на ней. Не было сил завалиться на спину.

— Раздавишь, — нежно сказала Светлана и, бегло поцеловав его в щеку, негрубо выскользнула из-под него. Он наконец-то смог перевернуться. Лежали с закрытыми глазами.

— Я люблю тебя, — признался Витольд, не открывая глаз. — И как это не нужно мне.

— Зато мне нужно. Мне нужно, чтобы ты любил меня.

— Зачем? — с тоской спросил он.

— Ты и я, — сказала она. — Мы скоро будем всесильны, Витольд.

— Ты и я, — поправил он. — Ты будешь всесильна, а я — при тебе. В своем всесилии ты жестоко отомстишь унизившему тебя Сырцову…

— Ты просто убьешь его, — перебила она.

— …И отнимешь свою дочь у Смирнова, — не обратил внимания на ее реплику Витольд. — Вот, помимо строительства воздушных замков, твои реальные планы.

— А твои?

— Ну, мои! Мои — грандиозны.

— Лукавишь, с собой лукавишь. Ты такой же, как и я. Ты не прощаешь обид. Ты никогда не забудешь, что четыре года тому назад проиграл Смирнову, и не успокоишься до тех пор, пока не посчитаешься с ним. И не уничтожить его даже, а в пыль стереть, доказав, что он просто ничтожество, дерьмо.

— Отыграемся мы с тобой, Светлана, а дальше что?

— Будем властвовать. Ты и я. Царь и царица.

— Царица и принц-консорт, — опять поправил он.

— Мы очень похожи, Витольд, — прошептала она. Влажными, мягкими губами она легко прихватила мочку его уха, поцеловала шею, ключицу, сосок… Она целовала немолодое тело, спускаясь все ниже и ниже, в проблематичной надежде подвинуть его на второй подвиг.

33

Сегодня Сырцов отслеживал бугра средней высокости, Феликса Ильича Тамаева, в недавнем прошлом потомственного чекиста. Оттого и Феликс. Почти сутки провалялся под землей, гоня от себя зеленую тоску. Тоска поменяла цвет, стала серой, но не ушла. В надежде, что работа прогонит-таки ее, вышел пасти командира незадачливого трюкача.

Естественно, лихой командир косил под законопослушного обывателя. Но, Господи, как они похожи, бывшие гебисты! В прошлом году Сырцов имел дело с ныне покойным экс-сотрудником девятого управления Пашей Рузановым. Покойник размещал опорные точки сбора команд во внутренних помещениях торговых лавок. Магазин, обязательно магазин, исключительно магазин с двумя выходами, с постоянно меняющейся толпой, с суетой, в которой можно спрятать что угодно.

Опять магазин. Владелец небольшого, но шикарного магазина кожгалантереи Феликс Ильич Тамаев вышел из дома на Полянке без двадцати девять и в девять прибыл на собственном «форде» на Беговую, где и располагался его магазин, в просторечье именуемый мини-маркет. Сырцов на «восьмерке» проследовал за «фордом», который зарулил во двор к служебным дверям мини-маркета. Тамаев тщательно закрыл свою американскую игрушку, поставил ее на сигнализацию и двинул в свои владения. Сырцов подогнал «восьмерку» в хвост «форду», чтобы служебный вход просматривался чуть сбоку. Так хорошо были видны лица входящих и выходящих.

Трудно держать объект одному. Приходилось быть прислугой за все. Фотографом Сырцов был скверным, но — что поделаешь — приходилось фотографировать самому. Четыре часа щелкал «Контакс» с телевиком. Дважды Сырцов перезаряжал его. Его интересовали и те, кто входил, и те, кто выходил. Наибольшее внимание Сырцов уделял гражданам, что шли транзитом. Тем, кто, войдя через парадное антре, выходили через служебную дырку. Устал до сиреневых сумерек в глазах и чуть не погорел от этого: от усталости не понял, что на этот раз выходил сам хозяин, и, не таясь почти, запечатлел его на пленку в открытую. Слава Богу, Тамаев был занят мыслительным процессом и автомобилем. Пронесло.

Поехали. Почти твердо зная, что развернет пустышку, Сырцов покорно следовал за деятельным предпринимателем. Пустышку разворачивать пришлось дважды: первый визит Тамаева был на фирму, поставляющую сумки из Франции, а второй — в строительную контору. Или особняк строить собрался бизнесмен, или магазин ремонтировать.

Вернулись на круги своя к трем. И еще пять часов вахты. Нелегкая доля топтуна, нет, нелегкая!

В восемь отправились домой, на Полянку. Может, клиент в квартире засядет, а может, и нет. Но в любом случае один день объекта должен быть отслежен от начала до конца. Сырцов мигом смотался в ближайшую лавочку, где разжился на предмет пожрать и попить. Батон ломал руками — не до ножа было, — обкладывал обломок нарезной ветчиной и хавал все это со страшной силой. А потом проталкивал в желудок застрявшие в пищеводе куски «Спрайтом», который хлебал из горла двухлитрового пластикового сосуда. Не наелся — брюхо набил. Потянуло в сон. А вот спать не надо.

В двадцать два двадцать пять Тамаев отправился на гулянку. Потому что без жены. В темных брюках, в светлом пиджаке при бабочке на крахмальном пластроне рубашки. Он уже и в «форд» влезал по-другому, чем днем. Небрежно, расслабленно и слегка, только слегка — устало.

Заехали на Люсиновскую за декольтированной девицей-игруньей и покатили через центр к Тверской. Сырцов думал, что клиент приткнется где-нибудь поблизости, у одного из многочисленных ночных клубов, и поэтому, сбросив скорость, чуть не упустил его. Повезло — догнал.

Тамаев катил и катил. Тверская плавно перешла в Ленинградский проспект, и «форд» решительно взял направо.

Теперь Сырцов знал конечный пункт клиента. Кричаще-роскошное увеселительное заведение на улице «Правды», которое Сырцов еще помнил как Дом культуры имени Чкалова.

Тамаев оставил тачку у входа и, взяв игрунью под руку, направился к оптимистически освещенному входу. Дежурный холуй влез в его «форд» и погнал на бесплатную стоянку. Следовало бы и ему, Сырцову, навестить гнездо разврата. Но доверяться холую не стал: решил самостоятельно отогнать дряхлую «восьмерку» в ближайший двор, который знал по старым своим делам. Мало ли что.

Он осторожно въехал в высокую арку сталинского дома, сделал правый поворот, и вдруг фары его автомобиля, включенные на дальний свет, вырвали из тьмы черную фигуру. Черные брюки, черные башмаки, черный свитер и черная шапочка-маска, прятавшая все лицо, кроме глаз. Нечто таинственное из веселого фильма о Фантомасе. Черный человек поднял правую руку, в которой держал здоровенный сверкающий кольт.

Первая пуля ударилась в то место, где у такси светится зеленый огонек. Когда прозвучал второй выстрел, Сырцов уже падал на соседнее сиденье и рвал из сбруи пистолет. Поэтому не заметил, что сделали с ветровым стеклом выпускаемые в автомобиль пули. Третья, четвертая, пятая, шестая. Кольт наконец замолк. Сырцов каблуком надавил на тормоз. Вяло катившаяся «восьмерка» остановилась.

Если черный человек решил его добить, то обязательно подойдет и заглянет в салон. Подойдет со стороны водительского места. Сырцов лежал на спине с «вальтером», готовым к опережающему выстрелу, и ощутимо покрывался липким потом. Для того, чтобы собраться, считал про себя: раз, два, три… Досчитав до тридцати, рывком открыл дверцу и, не жалея драгоценного блейзера, вывалился на асфальт. Показывая свою боеспособность, для порядка выстрелил вверх и оглянулся. Черного человека не было. Спрятался поблизости? Вряд ли. Киллеры в дуэлях участия не принимают.

Пора делать ноги: кто-нибудь да сообщит ментам о выстрелах во дворе. Сырцов выбежал из арки, завернул за угол и фланирующей походкой направился к сияющим дверям ночного клуба, делая вид, что изучает завлекательную афишу, он начерно отряхивал свое одеяние. Отряхнулся и двинул к ближайшему телефону-автомату. Услышав хриплый баритон Казаряна, строго сказал:

— Гражданин Казарян? Вас беспокоит старший лейтенант милиции Воропаев. У меня к вам вопрос: восьмая модель «жигулей» под номером шестьдесят шесть тринадцать принадлежит вам?

— Да, — протяжно и задумчиво подтвердил Казарян.

— Вы никому ее не передавали?

— На ней ездит мой сын. Что случилось?

— Во дворе углового дома, что рядом с бывшим Домом культуры имени Чкалова, неизвестным лицом был обстрелян из пистолета ваш автомобиль. Свидетель показывает, что стрелявший исчез, а молодой человек, бывший за рулем, недолго помотался по двору и тоже убежал.

— Это мой сын, — бодро признался Казарян. Все с лета понимал старый армянин. — Вероятно, он сильно испугался. Но я постараюсь сделать так, чтобы мы — мой сын и я — были на месте преступления в самое ближайшее время. Ждите нас.

— Будем премного благодарны вам, — витиевато закончил разговор Сырцов и повесил трубку. Что ж, многоопытный Казарян одолеет любую милицию. А пока он ее будет одолевать, Сырцов подождет поодаль. Он бездумно рассматривал переливающиеся разноцветные лампочки, зазывавшие состоятельных господ посетить сие веселое заведение. Не хотелось уже Сырцову в гнездо разврата. Расхотелось.

34

Все как в незаконченном произведении классика: гости съезжались на дачу. Смирновы-Болошевы устраивали отвальную Ксении.

Ксения Логунова уже скоро год как жила в семействе отставных полковников. Дочь погибшего банкира, внучка Дмитрия Федоровича, третьего по счету человека империи, лет десять тому назад, единственная наследница многих миллионов (в долларовом исчислении), она, оказавшись стечением обстоятельств замешанной в кровавую борьбу двух банкирских кланов, ужаснулась неправедности этого богатства, ужаснулась и ушла из родительских апартаментов навсегда. После некоторых мытарств она оказалась прошлым летом у Смирновых-Болошевых — они прятали ее от боевиков, намеревавшихся всеми способами получить от нее компромат на ряд лиц. Компромат, которым она, сама не сознавая того, владела. Ксения теперь продолжала жить здесь по любви, по взаимной любви. Она полюбила эту чу́дную и чудную пару, а они на старости лет обрели симпатичнейший объект для приложения нереализованных родительских чувств.

Счастливый мир и веселое согласие царили в этом доме.

Ксения вместе со своей подружкой Любой, сдав сессию, гордо отправлялись на отдых. Гордились тем, что деньги на этот отдых они заработали сами, всю зиму и весну трудясь переводчицами в выставочном центре. Худо-бедно, но на Анталию заработали.

Гости съезжались на дачу.

Первым прибыл Казарян на черной «волге», встреченной восторженным визгом виновниц торжества. Выбравшись из автомобиля, сладострастный, как все кавказские люди, армянин обстоятельно целовал девиц до тех пор, пока Смирнов не позвал его, стыдя и тембром, и интонацией:

— Роман!

На коде приветственных отношений Казарян, потрепав Ксению по щеке, а Любу по ладной жопке, сообщил Смирнову:

— Сейчас машину во двор загоню, и пошепчемся чуток.

— Во двор-то зачем? — удивился отставной полковник.

— Надо! — заявил Казарян твердо. — Ворота открывай!

Надо, значит, надо. Смирнов открыл ворота, и «волга» по чистой травке подкатила к крыльцу террасы.

— Траву поганишь, — огорченно понял Смирнов.

— Надо, — повторил Казарян. — Пошли в дом.

И, сильно топая, поднялся на террасу. Раз надо, так надо. Смирнов покорно проследовал за ним.

Через пять минут они вернулись на солнышко уже втроем: Лидия Сергеевна, закончив кухонные дела, видимо, решила свежим воздухом подышать.

— Ну, где же остальные? — вопросила нетерпеливая Ксения.

Казарян глянул на часы и без сомнений громко ответил:

— Будут через семь минут! — затем, оглядев всех младенческим взором, сделал вид, что его только-только осенило: — А не выпить ли нам для затравки?

— Выпить! Выпить! — закричали девицы и, прокричав, бросились в дом за бутылкой и стаканами.

— Я машину у вас оставлю, — все объяснил Казарян.

— Да понял я, понял! — отмахнулся от него Смирнов, глядя, как Ксения несла бутылку «Мартини», а Люба — стаканы.

— Шикарно живете, — глядя на двухлитровую емкость, отметил Казарян.

— Девицы на свои гуляют, — любовно сказала Лидия Сергеевна. Услышав такое, Люба выкрикнула лозунг:

— Красиво жить не запретишь! — а Ксения позвала к новым высотам:

— Гуляй, рванина! — и отвинтила пробку здоровенной бутылки.

— Чему только не научишься в ментовском доме, — задумчиво произнес Казарян, потянувшись стаканом, который вручила ему расторопная Люба, к склоняющемуся горлышку. Стало слышно, как в начале их проулка деликатно зашумел автомобильный мотор. Поняв, что можно и не успеть причаститься по первой, Роман Суренович бешено приказал: — Быстро! И все вместе! За здоровье наших бутонов! Раз!

Не поддаться безудержному южному темпераменту было нельзя. Да и выпить по первой все были не прочь. Вот и выпили.

А у ворот требовательно мычал иностранным голосом автомобиль «вольво» Кузьминского. На этот раз Смирнов пошел открывать ворота без напоминаний и просьб. «Вольво» торжественно вкатил во двор и остановился рядом с «волгой». Ко всеобщему изумлению, за рулем шведского кара находилась Варвара Спиридонова.

— Что ж это такое, Варвара Владимировна?! — восхищенно изумилась Ксения.

— Мужская часть экипажа полна решимости нажраться водки, и поэтому заставили меня тренироваться на неизвестной мне автомобильной марке для того, чтобы я обеспечила им безопасное возвращение в город, — сквозь открытое окно сообщила Варвара, открыла дверцу и ступила на траву.

Спиридонов и бывший их с Варварой зять, Кузьминский, продолжали сидеть на заднем сиденье.

— Образуем для встречи почетных гостей радостный полукруг! — продолжил Казарян, и под его руководством все наличное народонаселение столпилось у задней дверцы «вольво». Спиридонов и Кузьминский важно вышли, а Сырцов, выбравшись из-под коврика, которым был накрыт, проследовал за ними на четвереньках. В кругу родных и близких он встал с колен, но не разогнулся. Так и поспешил в дом, прикрытый со всех сторон и недостижимый для постороннего любопытного глаза.

В зашторенной столовой он первым плюхнулся на стул, оглядел всех в ненормальном восторге, умилился почти до слезы и признался:

— Господи, как я соскучился без вас! — спохватился, поборол себя и жалостно наябедничал Смирнову: — Эти мерзавцы, когда я под их ногами был, меня ботинками топтали и шепотом, чтобы не слышала Варвара Владимировна, матерно оскорбляли.

— А кто ты такой есть, чтобы тебя не оскорблять? — азартно заорал писатель Кузьминский. — Ты есть отброс общества, на которого объявлен всероссийский розыск!

С тех пор как дочь Спиридоновых Нюшка вторично вышла замуж и уехала с мужем, советником нашего посольства, за дальний бугор, Варвара Владимировна стала относиться к своему первому зятю Кузьминскому терпимо и даже в некоторой степени жалеючи-любовно. Поэтому она косвенно защитила Виктора:

— А я ничего не слышала, — намекая на то, что Сырцов про мат все сочинил. И мужа заодно реабилитировала.

— Какой-то ты нежный стал, — умиленно глядя на Сырцова, сказал Дед.

— Одичал и ослабел, — признался тот.

— Все за стол! — прервала никчемные разговоры Лидия Сергеевна и приступила к обязанностям хозяйки. — Жора, ты не туда сел. Твое место рядом с Любой.

Сырцов радостно пересел. На мгновенье за столом стало тихо-тихо, а в этой тишине Люба громогласно похвасталась перед Сырцовым:

— А меня перед вашим приездом Роман Суренович по заднице нежно погладил!

Восемь пар глаз осуждающе смотрели на распоясавшегося пожилого сластолюбца, восемь пар глаз! На что уж крепок и учен жизнью был кинорежиссер, но и то по-настоящему найтись не смог. Только и сумел посопеть носом и сказать восхищенно:

— Ну, Любка! Ну, змея!

— Змею бы вы не погладили! — резонно возразила Люба, поднялась, добралась до Казаряна и, нежно обняв, поцеловала его в губы. Тут уж Казарян облапил ее как следовало.

— Я бы, Жора, на твоем месте Ромку на дуэль вызвал, а Любку побил для порядка, — высказался Спиридонов.

— Кончай балаган! — вдруг взревел Смирнов и вознесся над столом. — Сегодня мы провожаем…

— В последний путь… — мгновенно перебив, встрял Кузьминский.

— Типун тебе на язык! — осадил резвунчика-литератора отставной полковник и продолжил в заявленной торжественной тональности: — …провожаем наших девиц в первое большое самостоятельное путешествие. Вполне может статься, что это маленькое путешествие будет началом большого путешествия во взрослую жизнь. Мало ли что с вами на Туретчине случится: любовь там, неземная страсть к усатому мусульманину…

— Я бы попросил! — вскричал имевший определенные виды на одну из путешественниц Сырцов.

— Проси, не проси, а жизнь есть жизнь, — заскорузлой сентенцией ответил ему Смирнов. — Насчет мусульманина я пошутил. Теперь у нас свой усатый имеется.

— Тогда Любовь пусть здесь проявляет свою страсть, — нашелся Сырцов.

— Да дашь ты мне договорить или нет? — по-полковничьи рявкнул Смирнов, и все притихли. — Сбили, черти паршивые. Ну, да ладно. Девчата, я вас очень люблю и желаю всяческих, соответствующих вашему возрасту благ. Любви там, счастливого времяпрепровождения, коричневого загара и хорошего пищеварения. В том, что тост не получился, виноваты Кузьминский и Сырцов, два негодяя. Тьфу на них. Я пью за вас, дочки.

— Ура! — выпив, фальшиво выразил восторг Спиридонов, а Казарян, выпив, тоже выкрикнул вообще нечто несообразное:

— Слава мастеру элоквенции!

Распоясавшихся весельчаков попыталась укротить Варвара:

— Старые уже хрычи, а все на себя одеяло тянете. Им обязательно надо площадку держать. В легком маразме вы, вероятно, забыли, что сегодня не ваш день. Так что уймитесь и сопите в тряпочку.

— Во молодец баба! Все правильно понимает! — восхитился Варварой Смирнов.

За что и получил от той же молодецкой бабы:

— Да и ты, Саня, кончай ваньку валять, — предложила делово: — Ну, быстренько по второй за наших девочек.

Выпили за девочек, и девочки выпили.

— Худо тебе, дурачок? — спросила Люба ласковым шепотом. Весь исполненный солдатской бодрости Сырцов лихо и комплиментарно ответил:

— Худо. Без тебя.

Любе надоели залихватские игры. Она хотела ответа без затей:

— Да ладно тебе! Терпеть-то еще можешь такую свою жизнь?

— Все бы ничего, да вот тоска заела, — честно признался Сырцов.

— И долго тебе еще прятаться?

— Не знаю, Люба.

Она обеими ладонями взяла его за щеки, не таясь, поцеловала в глаза, в нос, в губы, потом отодвинула его голову и, на расстоянии обстоятельно рассмотрев его лицо, грустно решила:

— Нет, усы мы все-таки сбреем.

О принятом ею решении узнали все, потому что она об этом заявила громко. Тут же появились несогласные. Первой огорчилась Лидия Сергеевна:

— А жаль. В этих усиках ты, Жора, на кумира нашей юности — Кларка Гейбла — похож. Вы, молодые, и знать-то его не знаете.

— Как так не знаем? — возмутилась Ксения. — А «Унесенные ветром»? — и выступила на защиту Любы: — Только, по-моему, Жора на Гейбла не похож. Он, когда без усов, скорее на Сигала смахивает.

— Сигала помню, а Сигела — нет, — признался Казарян лукаво.

— Сигел — это с косичкой который, — простодушно напомнил ему Смирнов.

— Да все Роман Суренович знает! — догадалась реактивная Люба. — Он у нас такой молодой, такой молодой!

Казарян с опаской покосился на бойкую девицу и поинтересовался:

— Опять будешь вспоминать, как я тебя за жопу трогал?

* * *

… Когда после шестой или седьмой (точно уже никто не помнил) Смирнов, Спиридонов и Казарян как бы в шутку, а на самом деле всерьез, душевно, тихонечко и ладно запели «Дороги», Лидия Сергеевна негромко предложила дамам:

— Пусть мужики здесь порезвятся, а мы на террасе посплетничаем.

Дамы, зная, что Лидия Сергеевна просто так ничего не делает, покорно встали. На террасе, рассаживаясь по ивовым стульям и креслам, они непроизвольно слушали отчетливые слова песни, глухо доносившейся из столовой.

Выстрел грянет. Ворон кружит. Мой дружок в бурьяне Неживой лежит. А дорога дальше мчится, Пылится, клубится, А кругом земля дымится, Родная земля. Эх, дороги, Пыль да туман, Холода, тревоги Да степной бурьян.

Притихли дамы. До слез жалко было мужиков. Ксения осторожно спросила:

— Лидия Сергеевна, долго еще Георгию мыкаться?

— Бог его знает. Будем надеяться, что недолго, — честно ответила Лидия Сергеевна.

— Опять они в кровавую кашу полезли, — обреченно констатировала Варвара Владимировна.

У Любы вдруг задергались губы, она трижды судорожно вздохнула и тихо заплакала. Все замерли, притихли, а она, склонившись, подолом легкой юбки утирала и утирала беспрерывные слезы. Дав ей выплакаться, Ксения подошла, обняла, прижалась щекой к мокрой Любиной щеке. В последний раз всхлипнув, Люба отчаянно поделилась своей догадкой:

— Это они о нем. «Мой дружок в бурьяне неживой лежит».

— Ты — идиотка, — убежденно сказала Ксения. — Твой дружок не в бурьяне лежит, а в столовой трескает водку. Со временем, может, и ляжет. С перепоя.

— Всегда-то ты утешишь, подружка! — Люба в последний раз вытерла подолом глаза и лучезарно улыбнулась. В столовой пели:

Ах, Соня, Сонечка, стели свои перины, Облей духами пышную кровать. Ведь ты сегодня справляешь аманины, И вся Одесса должна об этом знать.

— И об этом поплачь, — посоветовала Ксения. — Сонечка-то для твоего Жорки перины стелет.

— Не я вовсе идиотка, а ты, — Люба двумя руками растрепала короткую Ксенину прическу и обратилась ко всем: — А что это мы с собой и выпить ничего не захватили?

— Мой просчет, — признала свою ошибку Лидия Сергеевна. — Будет исправлено.

Она, в секунду обернувшись, явилась со знакомой двухлитровой посудиной с итальянским аперитивом «Мартини» и четырьмя изысканно вытянутыми бокалами на подносе.

* * *

… В столовой уже не пели. Пели на террасе. Лидия Сергеевна и Варвара Владимировна душевно выводили:

В запыленной пачке старых писем Мне случайно встретилось одно, Где строка, похожая на бисер, Растеклась в лиловое пятно.

Девицы древних слов не знали, но охотно мычали, стараясь попасть в мелодию.

Из непоющей столовой на террасу вышел уже красномордый Смирнов, осторожно присел в качалку и, внимательно слушая, не качался в ней до тех пор, пока дамы не допели. А когда допели, раскачался и признался:

— Хорошо!

— Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, — словами Аллы Пугачевой выразила свое беспокойство Лидия Сергеевна. — Не слишком ли ты старателен в поглощении спиртных напитков?

— В самый раз, — успокоил ее Смирнов. — Мы без вас скучаем. Пошли допивать-доедать и чаи гонять.

— Договорились? — быстро спросила Лидия Сергеевна.

— Кой о чем, — мутно ответил он.

— Тогда пошли. Пошли, девочки!

Девочки пошли. Шедшая, как всегда, первой Люба не забыла прихватить ополовиненный «Мартини», а арьергардная Ксения — бокалы.

* * *

… Гости отъезжали в сумерках. Сырцова как ввели, так и вывели: в кольце оживленных участников дружеской попойки. Уже лежа под ковриком, он возмущенно шипел, безнадежно жалуясь:

— Они же пьяные, Александр Иванович! Я даже и не знаю, что они со мной сделают!

— Зато мы знаем, — успокоил Кузьминский, обеими ногами наступив ему на задницу. Пока еще деликатно.

Чета Спиридоновых уселась впереди (Варвара за рулем), а Казарян устроился рядом с Кузьминским. Люба оставалась ночевать у Смирновых. Вчетвером грустно глядели на мощно полыхавшие иностранные габаритные огни до тех пор, пока они не исчезли в черной вечерней зелени проулка. Стряхнув минор, Смирнов оживленно вскинулся:

— А теперь выпьем совсем по-домашнему! — и Ксении с Любой: — Да, девочки?!

— Девочки — да, а ты — нет, — без напора возразила Лидия Сергеевна. Почуяв слабину, Смирнов обнял ее за плечи и, заглянув в глаза, понял:

— Ты пошутила, моя избранница!

Проходя мимо «волги», любознательная Люба вдруг замерла в недоумении и, ничего самостоятельно не придумав, спросила:

— А зачем это Роман Суренович свою машину пригнал? Он ведь заранее знал, что здесь надерется, мог бы со всеми вместе приехать.

— Для того и пригнал, чтобы все, кому надо и не надо, ломали голову над вопросом: а зачем он ее сюда пригнал? — популярно объяснил бывший мент, в связи с чем Люба откровенно призналась:

— Ни черта не понимаю. Но, может, так надо?

— Может, в этом сермяжная правда? — уловив в ее речах лоханкинскую интонацию, продолжила за нее Ксения.

Три особы женского пола споро убирали со стола, а Смирнов сидел на диване и, одобряя их трудолюбие ласковым взором, бормотал:

Восемь девок, один я. Куда девки, туда я!

Но если девки метались из столовой на кухню и обратно, то он и не думал трогаться с места. Перестав бормотать, извлек из кармана рубашки фотографию шесть на девять и, уже не рассматривая ее (рассмотрел ранее), просто любовался изображением, любовался с ясной улыбкой и тихой гордостью.

Когда уселись вокруг бесконечной бутылки «Мартини», самая любопытная из всех Люба без обиняков спросила про фотку в руках Смирнова:

— Новая ваша любовница, Александр Иванович?

— Если бы я поголубел на старости лет. Посмотрите какой красавчик! — похвалился Смирнов и бросил фотоснимок на свежую скатерть.

— Дай мне! — закричала Люба и вырвала фотографию из рук Ксении в вековечном женском стремлении все узнавать первой. Сильно разочаровал ее тот, кого Смирнов назвал красавчиком: — Ну, тоже скажете! Помесь борова с крокодилом! — и с удовольствием передала фотографию Ксении. Та долго и внимательно разглядывала изображение того, кого Люба назвала помесью борова с крокодилом, спросила Смирнова:

— Это Ицыкович, Александр Иванович? Тот, кто назывался Ицыковичем?

— Об этом я хотел спросить тебя, Ксения.

— Он, — твердо кивнула Ксения.

— Значит, он, — радостно утвердился в своих предположениях Смирнов. — Лже-Ицыкович, в миру именуемый Львом Семеновичем Корзиным.

35

Лев Семенович Корзин, как Леонид Ильич Брежнев, любил иногда покрутить автомобильную баранку. Он сидел за рулем драгоценного «мерседеса», а водитель, смещенный на место рядом, озабоченно предупреждал:

— Осторожнее, Лев Семенович! Осторожнее, Лев Семенович!

Охранник сидел сзади и молчал. Не его это было дело, он и не вмешивался. Лихачески заложив последний поворот, Лев Семенович тормознул «мерседес» у дома на Кунцевских холмах, и тотчас к его окошку угодливой дробной рысью подбежал малозаметный паренек:

— Все чисто, хозяин!

— В чистоте и не в обиде! — шуткой стимулировал холуя Лев Семенович и, вылезая, приказал шоферу: — Отгони подальше, чтобы она глаза тут не мозолила. Я, думаю, за часок обернусь, — и вошел в подъезд, в открытую уже дверь. Охранник хвостом шел за ним. У лифта Лев Семенович сделал вид, что увидел его, и распорядился: — Ты — здесь.

И толстым указательным пальцем ткнул в засаленное привратницкое кресло без привратника. Охранник покорно и брезгливо уселся.

Лев Семенович и Всеволод Всеволодович обнялись. Крепко, по-братски. Расцепились и пошли на кухню.

Дымилась видимым паром молодая картошка в кастрюле, ядрено благоухали огурцы и помидоры с луком, крупно нарезанные и политые подсолнечным маслом, жирно светились дольки крутобокой селедочки, и ждала своего уничтожения бутылка горилки с перцем.

Лев Семенович, чуть ли не прослезившись от умиления и нахлынувшего желания тотчас сожрать и выпить все это, душевно и искренне сделал заявление:

— Вот это по-нашему, по-советски! Если бы ты знал, Сева, как мне опротивели все эти коктейли с идиотской закуской на палочках!

Посмеиваясь сочувственно, Всеволод Всеволодович уже разливал по первой. Выпили. Лев Семенович ел жадно и быстро — насыщался. Стремительно заморив червячка, откинулся на стуле в стиле кантри (светлое естественное дерево) и нахраписто, почти командуя, спросил:

— Сева, мы можем обойтись без Витольда?

— Смотря в чем, — осторожно ответил радушный Сева.

— Во всем, — неизвестно почему торопясь, Лев Семенович, брызгая, разлил по второй, поставил бутылку и поделился своими чувствами: — Он мне надоел, Сева.

— Убрать его хочешь? — без затей поинтересовался Сева.

— А если? То? — пер и пер Лева.

— То пока ты этого не сможешь сделать.

— Вся московская команда напрямую подчинена мне. Собственно его людей здесь нет. Хозяин Москвы — я.

— Давай по второй, — предложил Сева, желая остудить разбушевавшегося собеседника. Выпили по второй. Похрупав огурчиком, Сева спросил: — А ты не задумывался над тем, почему он позволил тебе царствовать в Москве?

— Задумывался, — признался Лева.

— Да ну?! — издевательски удивился Сева. — Прямо-таки задумывался?!

— Ты — Эйнштейн, а я — дурак, да? — обиделся вдруг Лева.

— Какой же ты дурак, если Эйнштейна с Эйзенштейном не спутал. Ну, а раз задумывался, то почему?

— Он в Москве светиться опасается.

— Еще одно почему. Почему?

— Он в свое время слишком на виду был.

— Но он тебе не афишку отдал, а власть. Ведь ты настоял на операции в «Насте», командиры отрядов — в прямом твоем подчинении и знают только тебя. Выходит, власть твоя безгранична здесь, да?

— Выходит, да не совсем. Агентурную сеть он при себе держит.

— Во! Все он тебе отдал, Лева, а информацию — нет. Ты — сила без глаз и ушей. И идешь только туда, куда ведет тебя поводырь Витольд.

На этот раз Лева разливал задумчиво. Разлил, подвинул рюмку Севе, свою зачем-то понюхал, увидел перед собой корочку черняшки, подобрал, зажевал, чавкая. Сухая крошка попала, видимо, в дыхательное горло. Закашлялся частым поверхностным кашлем. Откашлялся до слез (Сева помог тремя дружескими ударами ладонью по неохватной жирной спине), виновато улыбнулся и теперь сам предложил:

— Давай по третьей. По последней.

Выпили по третьей, предположительно последней. Неохотно уже ели, не столько ели, сколько закусывали. Лева положил вилку и вопросительно глянул на Севу: требовал, а может, просил продолжения аналитического расклада положения дел. Сева заговорил, не чинясь:

— Допустим, ты завалишь его. Он осторожен, умен, дьявольски предусмотрителен, окружен своими, преданными ему людьми. Но, уж не знаю как, ты его, допустим, завалил. Его агентурная сеть прекращает свое существование вместе с ним, и ты остаешься голым на снегу и в метель, которую вы организовали вместе с Витольдом, проведя свою акцию по уничтожению уголовной верхушки. Тебя, абсолютно неинформированного, в момент могут достать те, кто захочет достать.

— Каким это образом? — озлился Лева.

— Самым простым и надежным. Шагая к тебе по ступенькам. Как это с ходу начал делать Сырцов. Вот он-то и достанет тебя в первую очередь.

— Я все концы обрубил, — тупо возгордился Лева.

— Прямо-таки и все?

— Вроде все, — уже с сомнением подтвердил Лева.

— Есть такие концы, о существовании которых ты и знать не можешь. Во вторую очередь тебя может достать оставшийся на свободе и в целости главный уголовный пахан — Большой. Я не говорю о третьей силе — милиции. Она еще по-настоящему и не начинала действовать.

— Почему?

— Потому, что пока с удовлетворением наблюдает за взаимным уничтожением преступных группировок.

— Следовательно, трогать Витольда нельзя?

— Пока нельзя. Существуют Сырцов и Большой, вы с Витольдом — друзья. Как говаривали простые советские люди по поводу пакта Молотов — Риббентроп, заклятые друзья.

Лева резко откинулся. Стул кантри жалобно пискнул. Надо полагать, таких богатырей, как Лева, среди крестьянства не водилось.

— Сырцова он достанет в самое ближайшее время. Клятвенно обещал и мне, и Светлане. А Большого кончать ему сам Бог велел: тут уж так получилось — или он Большого, или Большой его. Но ты прав, система нашей безопасности и оповещения вся в его руках.

— Ты еще забыл регионы. Они выходят только на Витольда, — добавил к перечню непреодолимых закавык Сева.

— Как раз к регионам у меня подходец есть. — Городской Илья Муромец еще раз пискнул стулом и осклабился.

— Алтухова с потрохами купил? — мгновенно догадался программист.

— Не в этом дело, Сева. Нужен вход в его агентурную сеть. Его первый помощник по этой части Никита Горелов, твой брат.

— За этим и приехал? — еще раз догадался Сева.

— И за этим тоже.

— Если бы только один Витольд, то и разговора не было. Но Никита при Светлане как телок на веревочке.

— Чем эта сука мужиков берет? — опять взъярился Лева.

— Сокрушающей вседозволенностью, Лева. Ты ведь тоже в ее койку не прочь, а?

— Я уже был там.

— По ее мимолетному капризу. А больше тебя туда не пускают.

Лева налил себе одному, быстро выпил и признался:

— Она — ведьма, Сева, — и прокричал, себя убеждая: — Но я освободился от нее, освободился!

— Она — немолодая и опытная злодейка с фантастическим интуитивным даром управлять мужиками, Лева.

— Я и говорю: ведьма. Никита, что — совсем пропал?

— Совсем.

— Тогда худо нам.

— Худо тебе.

— Худо нам! — упрямо настаивал Лева. — Нам с тобой — два шага, и мы во главе крупнейшего частного банка России. Если бы не Витольд, нам противостояли всего лишь две дряхлые тени из прошлого…

— И Светлана, — перебив, добавил Сева.

— Без Витольда ей нечем будет нас укусить. Без Витольда она как без зубов.

— Ей ничего не стоит вставить себе искусственную челюсть, — изволил пошутить Сева.

— На это время нужно, — Лева был в мечтательном азарте. — Представляешь, картиночка: я — Эйзенштейн, а ты рядом, как Эйнштейн. Мой опыт и твоя компьютерная голова. Представляешь, каких мы дел наделаем?!

— Эйзенштейну Эйнштейн не нужен, — заметил Сева.

— А кто ему нужен?

— Александров и Тиссэ.

— Кто такие?

— Сорежиссер и кинооператор.

— Хочешь Александровым быть — с нашим удовольствием, хочешь Тиссэ — пожалуйста!

— Я еще не знаю, что хочу, Лева. Но чего не хочу, знаю твердо. Я в свои сравнительно молодые годы не хочу умирать насильственной смертью.

— Отказываешься? — быстро и с угрозой спросил Лева.

— Не отказываюсь. Не соглашаюсь. Сегодня.

— Со стороны наблюдать хочешь веселую картину по детскому вопросу: «Если кит на слона налезет, кто кого поборет?!»

— Все-таки налезать собираешься, — понял Сева. — Зачем тебе это?

— Сам не понимаю, Сева. Но понимаю, что без этого не могу. Я за бугром под Ицыковича косил и их зарубежным агентом был на суперотличной зарплате. Казалось бы, уж чего лучше! Но такая скука и тоска, хоть руки на себя накладывай.

— Знающие люди говорят, что власть слаще водки. А власть денег безгранична. Кстати, о водке. Еще по одной?

— Давай! — отчаянно махнул лапой Лева. — Вот я и говорю: властвовать над деньгами — властвовать надо всеми.

— А если они над тобой властвуют?

— Кто — они?

— Деньги, — небрежно сказал Сева и четко разлил по рюмкам. — За твою удачу, борец за светлые идеалы.

— За нашу удачу, — поправил Лева, маханул рюмашку. И вслух осознал приятность этого: — У тебя она всегда хорошо проходит.

— Это потому, что тебе здесь кривляться не надо.

— Наверное. — Лева замолчал, с идиотическим напрягом пуча глазки. Думал. Подумал и посоветовался с Севой: — А что, если мы Никите скажем, что Светка с Витольдом трахается?

— Пожалуй, не стоит.

— Как так? — обиделся Лева, явно считая, что очень хорошо он все это придумал.

— Мы рассказываем, и он в ревнивых соплях и слезах мчится к ней уличать, обличать, разоблачать. Она мигом укладывает его на чистые простыни и делом, столь восхитительным для него, доказывает, что ее подло оклеветали. Он с готовностью поверит ей, он будет счастлив оттого, что ее оклеветали. В результате ты обретешь так ненужного тебе сейчас нового опасного врага, а я окончательно потеряю брата.

Лева исказил личико в кривой полуулыбке. Страстно сожалеючи и гнусно вспомнил Светлану в койке. Горько согласился:

— Наверное, ты прав. Конечно, так. Конечно.

— И не иначе, — подтвердил Сева тоже не весело. Но живая сангвиническая натура Льва Семеновича Корзина не терпела бездействия.

— Но не могу же я, Сева, покорно, как корова в стойле, ждать, когда придет доярка, чтобы подоить меня. Я сам хочу доить.

Сей образ привел Севу в восторг. Он представил картиночку: доярка приспосабливает к Леве доильный аппарат. Хрюкал в ликующем смехе минуты три. Все это время Лева осуждающе смотрел на него. По окончании гореловских спазм строго осведомился:

— Отсмеялся, идиот? — Услышав такое, Сева решил было продолжить веселье, но вице-президент крупнейшего банка прервал припадок смеха окончательно, скорбно откровенничая: — Я к тебе как к другу, как к единственному человеку, с которым нараспашку, а ты…

— Ну, извини, Лева, извини. — Сева согнутым указательным пальцем убрал беззаботные слезы. — Но ты сам виноват. Как представлю, что доярка доит тебя, так не могу, не могу…

— Будя, будя! — поспешно вскричал Лева, упреждая новый приступ. И добавил уже спокойно и разумно: — Мне твой совет нужен. Что делать?

— И кто виноват, — добавил еще один вопрос Сева. Но не знал Лева, что эти вечные российские вопросы следовало рассматривать чисто теоретически, абстрактно, и радостно согласился:

— Вот именно.

— Виноват во всем, как ты правильно считаешь, Витольд. А что делать… Ничего особенного. Компромат собирай, интригуй, поссорь их всех для начала. Алтухова ты крепко зацепил?

— На легкой липе в финансовых документах.

— Считаешь, он твой бесповоротно?

— Деньги взял. Он тайно от Витольда приличный коттедж покупает.

— Схему региональных подразделений отдал?

— Ага.

— Пусть сведет тебя с начальниками всех провинциальных подразделений. Ненавязчиво, между прочим. По мере прибытия их в Москву. Я так думаю, что они частенько в столицу наведываются. И не вздумай следить за Витольдом! Твои сявые быки такое наворотят!

— Уже, — упавшим голосом признался Лева.

— Что — уже? Следят или наворотили?

— Следят.

— Отмени слежку, сейчас же. Давно они за ним топают?

— Со вчерашнего дня.

— Может, еще не наследили. Надейся и жди того момента, когда Витольд уберет Сырцова и Большого. Все. Давай выпьем. На этот раз действительно по последней.

36

Любил это заведение рядом с дыркой к станции метро «Китай-город» сыщик Сырцов. Любил за дешевизну, за спокойный коловорот истинно московских посетителей, за мимолетное пивное братство, за близость с незнакомыми москвичами, за отделенность от них. А еще он любил заведение за то, что оно было идеальным местом встречи с агентами. Окно-стена в уровень с косым тротуаром позволяло беспрепятственно и незаметно следить за передвижением народных масс в обе стороны, длинные столы-стояки были идеальным плацдармом для незасекаемого общения, быстротечность пребывания клиентов сразу же давала возможность определить не тем заинтересованного на раз, два, три.

Сырцов взял две кружки, блюдечко с солеными орехами и направился к окну, где на углу стола примостился Юрий Земцов. Непорядок: перед Земцовым стояла не только пивная кружка, но и ополовиненный стакан с прозрачной жидкостью. Водкой, надо полагать. Что и отметил Сырцов, не раздвигая особо губ и с поддельным интересом разглядывая титястую буфетчицу.

— Непорядок, Юрик. Со мной разговаривать надо трезвым.

Отвернувшись к окну, Земцов обиженно возразил:

— Сто пятьдесят для расслабки. Какой же я пьяный?

— В первый раз прощается, второй — запрещается, — все детские стишки на памяти у Сырцова. — Запомни навсегда. Еще что-нибудь?

— Вчера по команде приказ: выделить четверых на слежку.

— Тебя выделили?

— Из пушек по воробьям. Нет, конечно. Но дело не в том. — Земцов замолк, независимо определил в себя остатки сорокаградусной, запил осевшим уже жигулевским пивом и, вздохнув, зажевал бутерброд. Ждал, чтобы расспрашивали. Сырцов все понял и ублажил блюдущего чувство собственного достоинства паренька:

— Будь добр, не томи, Юра. Очень тебя прошу: излагай. В чем?

— В том, что сегодня приказ поспешно отменен.

— Чем объяснил это Тамаев?

— Сказал, что изменились обстоятельства.

— Небогато. Объект слежки назван не был?

— Никаких персоналий.

Ишь, какие слова знал бандитствующий трюкач! Или трюкачествующий бандит?

— Но ведь, инструктируя, Тамаев должен был в обязательном порядке охарактеризовать человека, которого вы собирались пасти. Особенности поведения, любимые привычки, манеру общаться, темперамент, наблюдательность, физическую подготовленность и, наконец, его умение определить — следят за ним или не следят. Ну так как?

— Возраст — пятьдесят с хвостом. Хитер, хладнокровен, замкнут. Несмотря на годы, чрезвычайно силен и вынослив. В любой момент может уйти от хвоста. Ну, а если обнаружит слежку, то виду не подает, что самое опасное, сам может превратиться для выяснения обстоятельств в тайного и неуловимого преследователя.

— Уже интересно, — похвалил Сырцов Юру. — Хорошо обученный дядечка.

— Профессионал, — уточнил Земцов.

— Откуда знаешь?

— Феликс так прямо и сказал.

— Интересно, интересно, — бубнил свое Сырцов. Все-то ему было интересно. — Способ передвижения объекта?

— Городской транспорт, такси, подходящий левак.

— ФИО Феликс называл?

— Сказал, что нам его знать незачем.

— Где должна была принять объект первая пара?

— Феликс собирался сегодня с утра самолично повести, а уж потом, по ходу дела, прицепить первых. Все.

— Ничего не забыл? — требовательно спросил Сырцов.

— Вроде все.

— Вроде, вроде, — ворчал Сырцов, — а не вроде?

— И не вроде все, — тихо разозлился Земцов. Сырцов подмигнул ему, залпом выпил первую кружку, подвинул к себе вторую и потребовал:

— Еще какие новости?

— Больше никаких конкретных заданий, но готовность номер один.

— Когда очередной сбор?

— Теперь каждый день собираемся.

— С чего бы это?

— Не знаю.

— Вот и узнай. И послезавтра здесь же.

Земцов в расстройстве осмотрел стол. Кружка и стакан — пусты. При Сырцове повторить не решился. Взмолился тоскливо:

— Когда же ты меня отпустишь, Георгий?

— По завершении операции. И отмазаться от уголовщины помогу.

— Но когда, когда?

— Сроки еще не определены, — мутно признался в зыбкости своего мероприятия Сырцов и вдруг спохватился: — Да, я тебе тут альбомчик принес. Посмотри картинки.

Достал из внутреннего кармана блейзера толстую книжку в размер бумажника и протянул Земцову. Много ли человеку надо? Да самый пустяк, забаву какую-нибудь. Юрик и думать забыл о тоске по угробленной своей жизни, он с трепетным детским восторгом рассматривал цветные фотографии, по-детски же приговаривая:

— Ну, сила! Ну, сила!

— Ногтем знакомых отмечай. Сослуживцев, соратников, так сказать, — черточкой, а знакомых вне команды — крестиком.

Земцов оторвался на миг от завлекательного зрелища и игриво спросил:

— А ноликом кого?

— Певца Федю из рок-группы «Ноль».

Земцов ответа не понял, подозрительно глянул на Сырцова и уже на полном серьезе принялся за работу — отмечать ногтем соответствующие фотки. Сделал дело — гуляй смело. Трюкач возвратил альбомчик с тупым словесным сопровождением:

— Вот. Так я пойду? — и взор его непроизвольно обратился к стойке. — Или вы пойдете, а я останусь?

Сырцов сминал его как танк, и поэтому от робости перед непредсказуемым сыщиком он иногда невольно переходил на почтительное «вы».

— Ладно уж, выпивай, — разрешил Сырцов. — А я пойду.

* * *

При расставании с собственным агентом можно и не прощаться. Никому не обидно: конспирация. Машины сейчас у него не было, правда, «восьмерку» умельцы уже отремонтировали, и Казарян должен был поставить ее куда надо, а пока медленным пехом. Да уже достаточно набегался, как кот за кусочком мяса на ниточке, за многочисленной мелюзгой. Дурная голова ногам покоя не дает. Нет, скорее так: энергичные ноги голове работать не дают. Пора и подумать. От чувственной фиксации к разумным обобщениям. Земцовское сегодняшнее сообщение крайне любопытно по двум направлениям. Первое: боевики стали заниматься слежкой, а ведь в любой солидной системе существует отчетливое разделение труда. И то, что в этой системе присутствует подразделение, занимающееся сыском, он испытал на собственной шкуре. Но у кого-то появилась надобность в самодеятельности. У кого-то, находящегося внутри системы, у кого-то, кто не может или не хочет пользоваться агентурной сетью. Второе: объект слежки. Даже судя по тому, что запомнил довольно-таки бестолковый Земцов, характеризовался он Тамаевым подробно, со знанием и по делу: такие базовые сведения со стороны не наберешь. Следовательно, Тамаев знаком с объектом? Или был информирован тем, кто знает всю подноготную объекта? Теперь собственно характеристика. Главное в ней определил сам Тамаев: профессионал. Откуда? Скорее всего из ментовки или ФСБ. Конкурент в смертельной схватке? Противник у этой системы сейчас один: люди Большого. Но его блатные пацаны сейчас более всего опасаются стационарно пребывать в каком-нибудь одном месте, они, заметая следы, в броуновом движении кочуют от хазы до хазы. А раз Тамаев так спокойно планировал, значит, знал, где объект постоянно обитает. Скорее всего и объект из системы, и, верно, всерьез засекречен. Известно, кого прикрывают наиболее тщательно: главу разведки, главу агентурной службы. Чрезвычайно занимательно получается: боевики ведут или собираются вести слежку за одним из руководителей системы. Внутренняя борьба? Взаимное недоверие? Раскол? Есть, есть над чем подумать.

Сырцов поднялся до Маросейки и уже шагал в сторону Покровских ворот. И не понял, как очутился здесь. Помотал башкой, отряхиваясь. Утверждая, спросил у симпатичной девушки, вышедшей из галантерейного магазина:

— Пусть лошадь думает, не правда ли? У нее голова большая.

Девушка энергично фыркнула не то от возмущения, не то смеясь. Не возмутилась, нет, потому что ответила:

— Но и у вас не маленькая!

В улыбке показала прелестные зубы и умчалась по своим делам. А Сырцов поплелся по своим. И доплелся.

«Восьмерка» стояла во дворе доходного дома на Чистых Прудах, единственного используемого по назначению: в нем жили москвичи. В соседних же обитали фирмы, банки, фонды и прочие крайне необходимые учреждения.

Сырцов влез в душный автомобиль, опустил солнцезащитный щиток, и ему на колени упал конверт. На листке тонкой бумаги был отпечатан плотный — через интервал — текст. В самом верху бумажки — нарисованные фломастером три жирных креста и отдельная строчка, подчеркнутая тем же фломастером: «Совершенно секретно! По прочтении немедленно использовать в сортире!» Нет, не мог Кузьминский без шуточек. Но все остальное изложил точно, коротко, ясно. Тут не литературная школа — школа Деда. Веселые новости за истекшие сутки и железные инструкции. Принять к сведению и исполнению.

37

Хорошо Севке говорить: жди! А как ждать, если весь в чесотке от нетерпения? Не умел Лева ждать, совсем не умел.

Холуи и охранники почтительно здоровались с ним, когда он решительно, размашистыми шагами следовал от входа в банк до дверей своего кабинета. В предбаннике рассеянно, как и положено по макушку занятому крупному бизнесмену, глянул на трепетно поднявшуюся из-за компьютера жопастенькую, титястенькую, интеллигентную свою секретаршу Инночку, задумался на мгновение (а не трахнуть ли ее в кабинете в порядке отвлечения от забот?), решил, что не стоит, спросил строго:

— Есть что-нибудь срочное?

— Ничего, Лев Семенович.

Он и знал, что ничего нет. Чисто финансовые дела его не касались, он отвечал за связи, контакты, взаимоотношения с крупными клиентами и конкурентами, и расписание занятий, не затрагиваемое суетностью повседневщины, было известно давным-давно. За четкость ответа и готовность услужить поблагодарил: ласково похлопал Инночку по упругой щечке. Она как бы в головокружительном беспамятстве потянулась к нему, призывно приоткрыв пухлый рот. Все-таки оказалось нечто срочное.

Сдвинув мини-юбку к талии, она стояла, склонившись и опершись о край заседательского стола, а он действовал с тыла, жадно вцепившись обеими руками в налитые титьки. Он шумно дышал и все убыстрялся… В момент обоюдного оргазма она под напором супертемпераментного партнера слишком резко и далеко двинулась вперед, сбив лбом со стола бюрократический графин с водой. Вдобавок, как гром небесный, грянул звонок прямого телефона. Скомкали заслуженное удовольствие.

Инночка ловко прибралась в кабинете, а он расслабился, сидя за своим письменным столом — чудом оргтехники. Расслабился и вспомнил семью, томившуюся в домике на морском курорте неподалеку от Барселоны. Представил синее море, желтый песок, веселое солнышко. И он у моря, на песке, под солнышком. Валяться, лениться, ни о чем не думать.

…А рядом опостылевшая Софа, наглые дети, пустота и уныние полной бездеятельности…

Он нажал на кнопку и сказал по селектору:

— Инночка, вызови Алтухова.

— Соединить? — уточнила Инночка.

— Нет. Пусть зайдет.

Через минуту Роберт Васильевич Алтухов стоял в дверях.

— Вызывали, Лев Семенович?

Убивец, натуральный убивец, а посмотришь со стороны — вполне приличный господин. Высокооплачиваемый служащий. Разумное, слегка одутловатое личико, малозаметное чиновничье брюшко под дорогим и ладным официальным костюмом, взгляд, ожидающий распоряжений начальства.

— Просил зайти. Садись, Боб, — сказал Лев Семенович и объяснил свою излишнюю, может быть, фамильярность: — Я там, за бугром, привык всех Робертов Бобами называть. Сойдет? Не обидишься?

— Сойдет. Не обижусь, — успокоил начальника Алтухов, устраиваясь в углу меж двух столов. — Я к вашим услугам, Лев Семенович.

Лева, не глядя, открыл ящик стола, извлек оттуда упитанный конверт и небрежно кинул на зеленое сукно заседательского стола. Поближе к Алтухову.

— Пользуйся.

Роберт Васильевич, отныне именуемый Бобом, взял конверт, раскрыл его, увидел пачку стодолларовых купюр. Спросил без радости:

— За что?

— Еще один аванс, Боб.

— Аванс за что? — упрямо пер Алтухов.

— Там посмотрим.

— Так дело не пойдет, Лев Семенович, — Алтухов жестко поднялся. — Вы покупаете, я продаю. Себя ли, свои дела в будущем — неважно. Важно то, что я — продавец, а вы — покупатель, и, несмотря ни на что, наши отношения чисто деловые. И поэтому не надо благодетельствовать.

Удивился Лев Семенович, искренне и глубоко удивился.

— Вот уж не ждал, не гадал. Ей-богу, не хотел тебя обижать.

— Хотели как лучше, а получилось как всегда, — к месту вспомнил великую фразу премьер-министра Алтухов и дружески улыбнулся Леве. — Добились взаимопонимания, сняли противоречия, с удовлетворением отметили и принялись за конкретные дела. Да?

Не хотел терять лицо Лева, не хотел вот так, сразу подчиниться упрямому напору купленного им же с потрохами человечка. Лева цыкнул зубом, изображая простолюдина, сморщился как от изжоги и лениво сказал:

— Все дела, дела. Дела потом, Боб. Ты лучше расскажи, что у тебя там с домом. Купчую оформил?

Роберт Васильевич официально доложил:

— Оформление документации на покупку завершилось вчера. С сегодняшнего дня я вступаю во владение этой недвижимостью.

— Недвижимость! — передразнил его Лева. — Дом, коттедж, замок! Мой дом — моя крепость! А ты — недвижимость. Когда на новоселье позовешь?

— Скоро, — Алтухов дежурно просиял. — Кое-какую мебелишку завезу и тотчас приглашу.

— Ох, и погуляем! — закатив глаза, помечтал Лева. Без эмоций проследив за рядом чудесных изменений милого лица, Алтухов сухо напомнил:

— Я жду ваших распоряжений, Лев Семенович.

— Ты деньги бери, бери деньги-то!

— Возьму, когда буду знать за что.

— Ох, и зануда ты, — устало констатировал Лева. — Ну, раз так хочешь — пожалуйста. Необходимо, чтобы ты свел меня с командирами всех ваших региональных подразделений.

— Немедленно собрать всероссийское совещание? — с солдафонской готовностью внес предложение Алтухов. На грани с неуловимой издевкой.

— Я полагаю, что ты шутишь, — тяжело сказал Лева. — И считаю, что так со мной шутить не стоит. Ты понял меня, Боб?

— Хотел, чтобы поскорее…

— Ты кончай передо мной ваньку ломать! Я знаю, что ты хотел. Так вот: никаких волевых действий. Ты будешь представлять мне командиров по одному, по мере их прибытия в Москву по своим делам. Они ведь часто бывают в Москве?

— Довольно часто. Перед их встречей с вами я как-то должен предварять возможные переговоры?

— Лучше не надо. Просто будешь говорить каждому из них, что с ними желает познакомиться один из руководителей банка. — Лева хмуро прищурился, созерцая белый конверт на зеленом сукне. — Теперь деньги возьмешь?

— Теперь — да, — согласился Алтухов и притянул к себе конверт. — Здесь сколько, Лев Семенович?

— Тридцать тысяч.

— Щедро, щедро.

— На мебель, Боб.

Роберт Васильевич встал. Легким кивком обозначил прощальный поклон и сделал сугубо рабочее заявление:

— Завтра у вас первая встреча, Лев Семенович. Сегодня вечером прибывает командир челябинцев.

Не понравился сегодня Леве господин Алтухов. Если уж решил продаться, то продавайся тихо и покорно. А он ежеминутно взбрыкивал. Но а если какой другой в такой ситуации восторженно хвостом бьет, это хорошо? Ни до чего не додумавшись, Лева вздохнул и глянул на часы. На свои, ручные. Никак не мог привыкнуть к тому, что следует для солидности определять время по старинным напольным английским часам орехового дерева с замысловатым циферблатом и бронзовыми гирями. В порядке исключения сверил ручные с напольными. И те, и другие показывали без семи шесть. Конец законного рабочего дня. Пора и честь знать, а то заработаешься. Он вызвал Инну. Тут как тут. Вся — внимание.

— Слушаю вас, Лев Семенович.

— Что будем делать вечером, киска? Куда поедем?

Зарделась, зарделась застенчивая девушка.

— Куда вы хотите, Лев Семенович.

— В детектив-клуб, а? Там сегодня тусовка по первому разряду.

— С удовольствием. Но мне надо переодеться.

— У матросов нет вопросов! — прокричал Лева. — Времени — вагон и маленькая тележка. Поехали!

Поехали. Водитель и охранник впереди, а он с Инночкой — сзади.

Соблюдая столь необходимый барский покой, обширный «мерседес» плавно катил по московским улицам.

Инна коротко посмотрела вперед на торчавшие за стеклом затылки, положила голову на Левино плечо, закрыла глаза и с тихим восторгом поведала:

— Вы сами не знаете, какой вы замечательный, Лев Семенович!

— Чего, чего, а это я знаю! — изволил пошутить Лев Семенович и сладостно содрогнулся. По-хозяйски тихонько расстегнув его пиджак, рубашку и брюки, она тайно, медленно и умело трогала его губами и руками за всевозможные места. Лева кряхтел и тихонько подвывал.

Вот ведь чертовка! Довела его до точки кипения как раз в тот момент, когда «мерседес» остановился у ее дома. Она распахнула дверцу и шаловливой девочкой выскочила на тротуар. Придерживая дверцу, склонилась и, страстно разглядывая замечательного Льва Семеновича, предложила:

— Не зайдете, Лев Семенович? Пока я собираюсь, вы чашечку кофе выпьете.

— Не зайду. Ты тогда час копаться будешь, а то и два. Здесь подожду, — сурово сказал Лева, нервно застегивая свои одежды.

— Я буду стараться, — кокетливо пообещала Инночка и забежала в подъезд, слава Богу. Поднимешься, и обязательный пистон. Ночью нечем выстрелить будет. С трудом избежавши соблазна, Лева облегченно и одновременно жалеючи вздохнул и стал рассматривать дом, где жила Инночка. Рассматривал с удовольствием: квартиру Инночке в этом доме он купил самолично.

* * *

Она почти уложилась в час. Двадцать минут сюда, двадцать минут туда — какое это имеет значение? Час и двадцать минут туда же — и вот она, Инночка. С удовлетворением разглядывая ее наряд, он для порядка поворчал неубедительно. Она шелковой ладошкой прикрыла ему рот, чтобы он эту ладошку поцеловал. Он и поцеловал.

Рано было. Заплатив щедро сверху за вход, Лева торжественно ввел Инночку в полупустой, даже скорее в почти пустой зал. Охранник Женя настойчиво следовал за ними. Устроились за столиком у темной еще эстрады. Почему-то обидно стало. Никто не встречает, никто не приветствует, никто не радуется приходу такого милого, такого обаятельного и широкого бизнесмена, который платит за все и за всех. Пообижался Лева и успокоился. Хоть раз за много-много вечеров можно поужинать с чувством. Отвлекал только охранник Женя, раздражая тем, что старался есть бесшумно. В общем, поужинали по-человечески.

Вместе с официантом, принесшим кофе по-турецки, пришел и бородатый поц средних лет с гитарой. Поц забрался на эстраду и в свете включенной рампы оказался знаменитым бардом. Бард подсоединил гитару, потрогал струны, проверил микрофон и тихо запел. Он пел о листе бумаги под дождем, по которой звонко стучат капли непогоды. Он пел о себе и, очень стараясь, для себя.

Не получалось, потому что его слушал Лева. Лева ловил кайф: человек, который обличал Софью Власьевну, теперь ублажал его, Льва Семеновича Корзина, доброго и великодушного хозяина жизни.

— Браво! — солидно и поощрительно воскликнул Лева, тепло глядя на вставшего и покорно кланявшегося барда.

Потом выскочил на сцену педерастический балет. Вроде все как надо: один небритый мужичок с подведенными глазами и две тощих девицы в оскаленных улыбках. Но все равно педерастический. Не любил всего этого Лева, но надо было смотреть. Ныне пидарасы в моде.

Кто-то сверху сказал кому-то:

— Только не дергайся, пацаненок.

Лева поднял глаза. Здоровенный роскошный мэн как бы прикрыл сзади спину охранника Жени. Левой полой фирменного блейзера горчичного цвета. Но Женя все-таки дернулся. Скорее от испуга, чем от строптивости. Мэн через полу ткнул Женю в шею чем-то увесистым и все объяснил:

— Еще раз вздрогнешь, застрелю как собаку. Мне, сявка, терять нечего, я во всероссийском розыске.

Сказав это, мэн, с неподдельным любопытством глядя на извивавшегося пидара, засунул свою правую руку за пазуху Жене, малозаметно извлек привлекательную профессиональную «беретту» и переложил ее себе в карман. Лева, моргая, смотрел на мэна, и диафрагма у него внутри ощутимо опускалась, вызывая опасную слабость в желудке. Он уже знал, что это и не мэн вовсе, а никак не ловящийся Сырцов, но для того, чтобы самому заговорить, все же спросил:

— Кто вы такой? — тихо, негрубым голосом.

— Я-то? — Сырцов задумчиво погладил Женю по головке. — Я-то Сырцов Георгий Петрович. Уже надо было догадаться, дорогой Лев Семенович.

— Что вам надо? — задал очередной дежурный вопрос Лева.

— Разрешите присесть за ваш столик? — формально спросил Сырцов, отодвигая стул. Не услышав ни «да», ни «нет», тотчас уселся и наконец увидел роскошные декольтированные Инночкины плечи во всей красе. Не отрывая восхищенных глаз от этой изумительной части ее тела, он кивком указал на сцену и сладко поинтересовался ее мнением: — Оригинальный номер, не правда ли?

— Правда, — еле слышно пролепетала Инночка, тоже не глядя на сцену.

— Оригинальный номер — ваш, — нашел-таки в себе силы держаться с достоинством известный банкир. — Но я не понимаю его смысла.

Почувствовав некоторую уверенность босса, охранник Женя, стараясь показать ему, что хотя он и обосрался самую малость, но служит, верно служит, осторожно повел головой в поисках подмоги.

— Сказано же тебе, гаденыш, не шевелись! — никого не стесняясь, гаркнул раздраженный Сырцов, держа правую руку с реквизированной «береттой» под столом. — А то придется мне твоему хозяину яйца отстрелить. Чем крайне огорчу заботливую секретаршу. Не так ли, Инночка?

Нечего было ответить Инночке. Женин же фонтан был заткнут надолго. Как говорится, тишина за Рогожской заставой, которую прервал через трагическую паузу душевным голосом Лев Семенович:

— Зачем вы здесь?

— Полюбоваться Инночкой и тебя до поноса напугать, хорек вонючий, — просто и доходчиво объяснил цель своего присутствия здесь Сырцов.

— Как вы можете! — воскликнула Инночка и заплакала.

— Я сейчас уйду, — успокоил ее Сырцов и Жене: — У тебя запасные обоймы есть, доблестный телохранитель? Больно мне твой пугач понравился.

Женя в вопросительном испуге обратил свой фейс к Льву Семеновичу, который без размышления жалко приказал:

— Отдай, отдай ему все!

На эстраду выходили цыгане обоего пола. Штук семь-восемь. Атаман с надеждой глянул на Леву: а не грянуть ли сразу величальную «К нам приехал, к нам приехал Лев Семеныч дорогой!» за хорошие бабки, но, увидев некоторую озабоченность на лице перспективного клиента, решил пока погодить. Для затравки понеслись обязательные «Очи черные». Под страстное пение Женя выложил из карманов две запасные обоймы и пачку патронов.

— От роты отстреливаться собирался? — несказанно удивился Сырцов и рассовал боеприпасы по своим карманам.

— Все? — робко спросил Лева.

Пугать так пугать. Сидеть необъяснимо долго, глядеть поверх их голов, вгонять в неизвестность непредсказуемыми поворотами разговора…

Томно прикрыв глаза и музыкально покачивая головой, Сырцов шепотом подпевал цыганам. По окончании песни обратился к даме:

— Вам нравятся песни таборных цыган, Инночка?

— Нравятся, — покорно прошелестела в ответ Инна.

— К сожалению, эти — не таборные, эти — ресторанные. Но все равно послушаем, да?

— Да, — согласилась она. Содержательный разговор был прерван новой песней. Да и не песней даже, а неким синтетическим номером: цыгане и пели, и били в бубны, и плясали, и цыганки непрерывно трясли плечами. Сырцов перевел взгляд с цыганских плеч на Инночкины и почувствовал разницу. Прокричал, пробиваясь сквозь цыганский гам:

— А вы так умеете, Инночка?

— Нет.

— Жаль. С вашими бы плечами… Впечатляющая была бы картина.

Цыгане завершили вступительную часть и пошли бродить меж столиков. Лев Семенович взглядом отверг атамана и, собравши последние силы, осудил некультурное поведение Сырцова:

— Вы можете сделать с нами все, что угодно. Но издеваться над женщиной, это вне всяких человеческих норм!

— Это ты, гад ползучий, говоришь мне о человечности? — не сдержался все-таки Сырцов. Слишком много личного накопилось. Опомнился тотчас и продолжил, уже застыло лыбясь: — Если я обидел вас, Инночка, приношу глубокие извинения. А вам, господин Ицыкович, посоветую запомнить: если что, то я, Георгий Петрович Сырцов, всегда рядом. — Он встал и заботливо осмотрел всех троих. — Вопросы имеются?

Не было вопросов у Инночки и Жени. Вопросов не было и у Льва. Одни ответы. Ицыкович, десять лет как покойный Ицыкович, добил его. Если Сырцову известно, что он перебрался за бугор под этой звонкой фамилией и под ней даже несколько раз навещал покинутую Родину, то это в любой момент может стать достоянием правоохранительных органов. И уже не легкая возбуждающая опасность межведомственных разборок, осуществляемых и не им вовсе, а реальная и страшная гроза, которая обычно завершается длительным сроком в колонии строгого режима. Веселая присказка «У матросов нет вопросов», где ты?

— Продолжайте веселиться, коли жизнь у вас без вопросов и проблем, — разрешил Сырцов и только к одному Льву Семеновичу обратился известными стишками: — Прощай, прощай и помни обо мне.

Сырцов вальяжно и неспешно шел через пестрый зал, и даже видя только его спину, можно было понять, что он спокоен, уверен в себе и ничего не боится. Так кто же хозяин жизни — он, Лев Семенович Корзин, несметно богатый банкир, или нищий сыскарь Георгий Петрович Сырцов, которого в любую минуту могут схватить, скрутить, просто уничтожить?

38

Витольд Германович Зверев в полосатой, застегнутой до ворота, пижаме и босиком стоял в прихожей и, подняв брови, внимательно и равнодушно слушал Льва Семеновича Корзина, который, впрочем, не говорил, а визжал:

— Служба безопасности называется! Секреты! Тайны! Новейшее вооружение! Спецавтомобили! Миллионы и миллионы! А он мог беспрепятственно меня убить, — на секунду Лева пожалел себя и сделал малый перерыв, чем сейчас же воспользовался Витольд Германович:

— Но не убил. Кстати, кто он?

— Как кто? — крайне удивился Лева тому, что Витольду еще неизвестно имя злодея, покусившегося на его драгоценную жизнь. — Сырцов! Сырцов, которого вы уж скоро месяц как не можете поймать и обезвредить. Ищете, ищете его по закоулкам, а он спокойно себе гуляет в самых людных местах Москвы! Тоже мне секретная служба!

— Я не понял, Лев Семенович, что вы от меня хотите?

А Лева уже и забыл, что хотел, так увлек его пафос разоблачения всех и вся. Замер остолбенело и, напрягшись, вспомнил:

— Я хочу за те бешеные деньги, которые мы платим службе безопасности, ощутить себя в безопасности, — соорудив такую сногсшибательную залепуху, Лева горделиво посмотрел на Витольда.

— Вы, я вижу, сильно переволновались, Лев Семенович, — участливо отметил Витольд и предложил: — Пойдемте ко мне в кабинет, посидим, спокойно поговорим и все обсудим. Вам бы и выпить немного не помешало. Выпить хотите?

— В общем-то, выпил бы, — успокоившись, Лева понял, что ему надо: — Водки. Стакан.

Витольд провел Леву в такой усредненный кабинет, что сразу и не понять: на службе ты, в конторе или дома. Лева присел на диван в возрасте не менее тридцати лет, а Витольд ушел исполнять хозяйские обязанности. От нечего делать Лева подошел к одному из двух книжных шкафов и наугад вытащил книгу. То были иллюстрации к Библии Гюстава Дорэ. Если Лева имел кое-какое представление о событиях, рассказанных в Новом завете (и то по «Библии для детей», купленной лет десять тому назад для отпрысков), то Ветхий завет был для него темным лесом. Он с интересом разглядывал картинки, когда вернулся сменивший пижаму на адидасовский костюм Витольд Германович с подносом в руках, на котором стояла бутылка водки «Привет», две бутылки боржоми (откуда взял в бутылках-то?), тарелка с салом, тарелка с черняшкой, три стакана и одна рюмка. Все предусмотрел. Поставил поднос на стол, сразу же наполнил один из стаканов и, протянув его Льву Семеновичу, предложил, как доктор предлагает пациенту лекарство:

— Выпейте это.

Хотелось, чтобы растеклись сжавшиеся до каменной твердости мышцы, хотелось, чтобы перестала дергаться диафрагма, хотелось в сортир. Хотелось, чтобы было хорошо. Чего ломаться-то? Лева опорожнил стакан в два глотка и занюхал хлебушком. Витольд Германович уже подавал стакан боржоми. Гулко запив, Лева замер, ожидая благоприятных последствий. Ждал и Витольд. Недолго, правда. Сказал:

— Теперь сядем, и вы обо всем расскажите подробно.

Лева сел и рассказал.

— Для чего он это сделал, как вы думаете? — спросил Витольд.

Он сидел за столом и канцелярской скрепкой сладострастно ковырялся в ухе. Грустно хихикнув, Лева, уже дошедший до того, что иронизировал над собой, ответил:

— Он же сам сказал: напугать меня до поноса. И напугал. А если серьезно, в жажде мщения, в ярости красовался перед собой, вытирая об меня ноги.

— Я немного знаю Сырцова. Он не пижон и тем более не дурак.

Кто о чем, а вшивый о бане. Лева задал вопрос, который его мучил:

— Как он вышел на меня?

— Ну, это проще простого. Вероятнее всего, основательно потряс одного из ваших бойцов и вышел на командира. Дальше — нетрудная работа для профессионального сыщика. А Сырцов не просто сыщик, он суперсыщик.

Тогда Лева повторил вопрос Витольда:

— Для чего же он это сделал?

— Давайте вместе думать, Лев Семенович. Начало Сырцов обозначил правильно: напугать вас. Для чего? Ответ напрашивается сам собой: чтобы вы наделали глупостей. И первая — налицо. Вы приехали ко мне.

— А что мне было делать?

— Позвонить по телефону.

— Я не мог доверить такие сведения телефону!

— А что доверять? Доверять-то и нечего.

От возмущения Лева зашелся до краткой немоты. Преодолев недуг, гневно выкрикнул:

— Моя безопасность, моя жизнь — для вас ничто?!

Витольд Германович скривился как от лимона и брюзгливо сказал:

— Да не о том я вовсе.

— Тогда о чем же?

— Когда вы отъезжали от этого клуба, не заметили случайно, поехала ли вслед какая-нибудь машина?

— По-моему, вы держите меня за идиота, Витольд Германович.

— Но зачем же так! — протестующе воскликнул Витольд. Но Лева ровным голосом продолжил краткий монолог:

— Держите, держите. И, по-моему, напрасно. Мы проверялись на поворотах, мы трижды отрубались на светофорах, на проспектах у университета мы отследили всех возможных и невозможных преследователей.

— Дельно, дельно, — одобрил Витольд. — Можно даже сказать, профессионально. Откуда?

— У меня водитель из бывшей вашей конторы, — похвастался Лева.

Упоминание о бывшей его конторе Витольду радости не прибавило. Он продолжил беседу все так же вяло и заунывно:

— Следовательно, выявление и проверка ваших концов отпадают. Тогда единственное: отвлекающий маневр. Отвлекающий от чего?

— Чего не знаю, того не знаю, — недовольно откликнулся Лева.

Его очень обижало, когда он переставал быть основной темой беседы.

— А нам следовало бы знать, — назидательно заметил Витольд.

— Нам много чего следовало бы знать, — бодро отмахнулся Лева. — Что со мной делать будем?

— Ничего мы с вами делать не будем… Вы в безопасности.

— Кто же тогда в опасности?

— Наше дело.

Неправильно понял Витольда Лева. Понял так, будто Витольд сунул его носом в свое дерьмо и сказал: «Не суйся куда не надо, не твое это дело!» Обиделся:

— Ваше оно, обязательно ваше. Но, извините, и мое.

— Вот я и говорю: наше общее дело.

Поняв на этот раз все как надо, Лева ощутил себя руководящим мужем:

— Ваши соображения и предложения, Витольд Германович.

— Соображение одно: пора убирать Сырцова. А предложения появятся только после этого.

— Вы его уж сколько времени не то что убрать, отыскать не можете.

— Справедливый упрек. Пока он был пассивен, мы вели поиск обычным, я бы сказал, рутинным методом. Но пришла пора включить аварийную систему. Сегодня я нажму на красную кнопку.

— Нажимайте, а я посмотрю! — поерничал успокоившийся Лева.

— Извините, но я это сделаю в тиши и одиночестве.

— Да понимаю я, все понимаю! — Лева жизнерадостно наполнил повторно свой стакан, спохватился тут же — налил и в рюмку, кивком предложил Витольду выпить совместно и приступил к тосту: — За ваши будущие дела пить не будем. За успех не пьют. Выпьем же, Витольд Германович, за то, чтобы в этом мире все было хорошо. Для нас с вами.

Витольд вышел из-за стола, и они стоя, торжественно выпили. Витольд поставил рюмку на поднос и, соболезнуя, посоветовал:

— Вам бы отдохнуть, Лев Семенович.

— Что верно, то верно, — обрадовался Лева. — Так вы думаете, что мне ничто не грозит?

— Гарантирую.

Они сердечно расстались в прихожей. Витольд вышел на балкон. Он жил в мрачном ведомственном доме в начале Фрунзенской набережной. Внизу и через дорогу была Москва-река, а просто внизу — малая дорожка, на которой стоял широкий «мерседес». Из нелепой арки сбоку дома вышел Лев Семенович и шустро уселся в автомобиль. «Мерседес» двинулся к кинотеатру «Фитиль». На разворот.

Витольд Германович извлек из заднего кармана миниатюрный переговорник и, вызвав нужного человека, приказал в микрофон:

— Поднимитесь ко мне, Валентин.

Валентин поднялся через три минуты. Был он мелок, непритязателен, незаметен. Так, техник-смотритель из домоуправления.

— Слушаю вас, Витольд Германович.

— Где вы приняли этот «мерседес»?

— Второй пост засек его у станции метро «Парк культуры» перед спуском на набережную и опознал номера. После этого мы сразу же известили вас.

— Хвост не обнаруживался?

— Нет.

— Совсем-совсем нет, ни малейшего намека?

— Нет, — решительно подтвердил Валентин.

— Корзин говорил, что они проверялись у университета, а подъехали сюда не с Комсомольского, а по Садовому. Почему?

— Скорее всего, Витольд Германович, они отрубились на светофорах при повороте на Хамовнический вал и у Пироговки. Очень там удобные светофоры для этого. А уж потом по Пироговке. На Комсомольском же не за что зацепиться.

— Логично, логично. — Витольд постучал переговорником по передним зубам. — Значит, хвоста не было. Стопроцентно уверены, Валентин?

— Девяностопятипроцентно, — улыбаясь, выговорил длинное слово Валентин. — Пять процентов — на чудеса.

— Выпить хотите? — предложил Витольд, вспомнив «приветливые» остатки. Не пропадать же добру. Валентин улыбнулся еще раз и признался:

— Хочу, но не буду. Я могу идти?

— Спасибо вам, Валентин.

И этот ушел. Дом вдовца. Витольд привычно осмотрел столовую, неизменную со дня смерти жены. Десять лет. Одно позволял себе ныне руководитель службы безопасности крупнейшей банковской системы: картины, писанные маслом хорошими художниками. Вот с этих он скромно начинал, будучи действующим полковником. Парижский пейзаж Фалька, степь Кузнецова с юртами. Дерево в поле однофамильца. А эти, новые, недавно приобретенные. Два портрета Григорьева. Сирень Кончаловского. Филоновский этюд. Театральный эскиз Сапунова. Галантные проказы кавалеров восемнадцатого века, исполненные Сомовым. Крымов. Осьмеркин. Тышлер. И нет казенной столовой, есть стена красоты.

Нет, не на одну кнопку следовало нажать. На две.

* * *

… Проводив Леву, Сырцов отсидел положенный срок на набережной и неспешно двинул к ближайшему телефону-автомату.

Он, конечно, рисковал, не ведя Леву, а сразу направившись сюда. Но если бы повел, то просто бы провалил операцию. Не обнаружил бы Лева со своими козлами, обязательно засекла бы очень хорошо подготовленная проверочная группа Зверева.

Витольд Германович Зверев, родной до слез. Дед почувствовал его на расстоянии, ощутив гебистский почерк в деле. И подсказал. Вот поэтому он и рискнул.

Трубку снял сам Казарян.

— Армянчика можно? — до невозможности противным девичьим голосом заговорил Сырцов. Казарян мгновенно поправил:

— Не Армянчика, а Арменчика.

— Ну, это все равно, — не согласилась с ним отвратительно беспечная девица.

— Не все равно. Я тоже армянчик.

— Но вы старый армянчик.

— Что тебе надо? — взревел Казарян.

— Я и говорю. Армянчика.

— Ты знаешь, который час, идиотка?

— Мой дедушка, как всегда, прав. Вам надо принимать витамины. От нервов.

Казарян швырнул трубку. Обрадовался, черт нетерпеливый. Представив его, Сырцов скривился от самодовольства, вышел из кабины и направился в Теплый переулок, где оставил «восьмерку». Замечательное у него было настроение. У ночной палатки дал слабину: высосал две банки пива. И пошел дальше, громко насвистывая уже постаревший шлягер «Два кусочика колбаски».

Просчитали они их генерального конструктора, вычислили по всем правилам математики. Теперь бы конструктора в саночки усадить, чтобы с горки бесповоротно покатился.

39

Утренний клев. Дмитрий Федорович сидел на помосте, свесив синие ножки в теплую воду, и неотрывно смотрел на холерический от легкой ряби поплавок. По лестнице бесшумно спустилась Светлана и стала за спиной отца. В шортах, в маечке-безрукавочке, волосы забраны в тугой хвост, без косметики, тоненькая и стройная, она казалась нерешительной девочкой на прогулке по незнакомым местам. Она стояла и пристально вглядывалась в тот же поплавок. И не видела его.

Почесав старческое мелкоскладчатое пузо под тельняшкой, Дмитрий Федорович счастливо зевнул и спросил, не оборачиваясь:

— Сегодня ночью, как я понимаю, без любовников обошлась?

— Это почему же ты так решил? — равнодушно поинтересовалась Светлана.

— Рано встала.

— У меня бессонница, папа.

— Тогда уж с любовниками кувыркайся. Раз после этого спится.

— Непременно последую твоему совету.

Хитрован-окунек осторожно потянул поплавок в сторону. Дмитрий Федорович в тихом кураже так же осторожно снял шляпу и положил на помост. Поплавок резко дернулся и ушел под воду. Дмитрий Федорович резко подсек. И вот она добыча: вознесенный в воздух плотный окунек бился как флажок на ветру.

— Граммов на триста потянет, — похвастался папа перед дочкой, насаживая окунька на кукан.

— Тебе, говорят, Ксения звонила? — решилась наконец спросить Светлана.

— Уже донесли! — восхитился папа, приспосабливая увертливого червя на крючок. — Чем ты холуев берешь?

— Я их не беру, я их покупаю. Так звонила, папа?

— Звонила, — признался Дмитрий Федорович и забросил удочку. Дождался, когда поплавок улегся как надо, продолжил содержательно и горестно: — Перед отъездом. Она в Турцию на отдых отправилась.

— Еще что говорила?

— О моем здоровье расспрашивала. Сказала, что сессию на пятерки сдала. Ну, еще чего? Да, Рексом интересовалась.

— А мной?

— Не, не интересовалась, — сказал папочка с удовольствием.

— Твоя внучка — сука.

— Не в большей степени, нежели дочка.

Светлану малость прорвало. Она схватила отца за плечи, затрясла:

— Она же знает, знает, что я места себе не нахожу!

Обиженный Дмитрий Федорович строго прикрикнул:

— Убери руки! Руки убери! — она убрала руки, и он со злорадством высказался по поводу ее истерических откровений: — Ну, допустим, место ты себе всегда находишь. Под мужиком.

— Дочь — сука, а отец — старый мерзавец, — вслух поняла она.

Дмитрий Федорович задрожал головкой — смеялся. Отсмеявшись, удовлетворенно спросил:

— Еще какие новости тебе холуи сообщили?

— Повар при расчете с поставщиками подворовывает.

— И крупно?

— По мелочам.

— Ну и хрен с ним. Нового искать — дороже обойдется. Но клизму для порядка вставлю. Пусть знает, что высоко сижу и далеко гляжу.

Светлана уселась рядом с ним, тоже свесила ножки и заглянула в светлые старческие глаза. Потом, подставив лицо свеженькому утреннему солнцу, поинтересовалась:

— А ты действительно далеко глядишь?

— Ты о чем? — подозрительно поинтересовался он.

— Обо всем, — исчерпывающе ответила она и шаловливо поболтала ножками в воде.

— Тихо ты! — отчаянно прорыдал Дмитрий Федорович. — Рыбу распугаешь!

— Пардон, — охотно извинилась Светлана, перестала болтать ногами и нежным голосом продолжила допрос: — Так что же ты видишь со своей высоты?

Ответить старикан не успел, потому что с другой, не его высоты, с высоты последних ступеней лестницы донесся беспечный бас:

— Я вас ищу, ищу, а вы вон где!

Отец и дочь, как аксакалы в знаменитом фильме «Белое солнце пустыни», подняли головы. Игриво, почти что в чечеточном степе, спускался к ним по ступенькам ладный, пышущий, так сказать, здоровьем, хорошо одетый жизнерадостный парень Георгий Сырцов. Спустился и, не здороваясь, полюбопытствовал:

— Ну, как клев? Много поймали?

— Так. Мелочь, — в растерянности скромно оценил свои рыбацкие успехи Дмитрий Федорович.

Светлана вскочила, засунула мокрые ножки в легкие свои туфли без каблуков, выпрямилась и холодно осведомилась:

— Как вы сюда попали?

— Ножками, — коротко пояснил Сырцов.

— Этими же ножками отправляйтесь в обратный путь. И поскорее.

Ты что-то не понимаешь, подруга, — вкрадчиво отметил Сырцов.

— Вон отсюда, хам! — прокричала Светлана. Сырцов взором обратился к Дмитрию Федоровичу, недоуменно развел руками и пожаловался понимающему человеку:

— Дмитрий Федорович… — Разъясните, мол, обстановку вздорной дочери. Папашка оценивающе осмотрел Сырцова и перевел взгляд на Светлану.

— Ты свой павлиний хвост в палку собери, дочура. Георгий — разумный и спокойный человек. Сейчас мы с ним и обсудим все обстоятельно. — Дмитрий Федорович с сожалением положил удочку на помост, с трудом и кряхтеньем воздвиг себя на четыре точки и все-таки поднялся. Постоял рядом с Сырцовым, поглядел на верхние пуговицы его рубашки без воротника — фуфаечки — и принял решение: — В ногах правды нет. Пойдем на скамеечку сядем.

На скамеечке — фундаментальный дубовый диван находился неподалеку от помоста у самой воды — уселись все втроем: старичок в середине, молодые по бокам. Сырцов не торопился.

Полюбовался водной гладью и сообщил отцу с дочкой о том, что им и без него было известно:

— Хорошо у вас.

— А ты, естественно, хочешь сделать так, чтобы было плохо, — опять не выдержала, опять сорвалась Светлана.

— Зачем же? Здесь всегда будет хорошо.

— Но без нас. Да?

Дмитрий Федорович во время этого пустобреха внимательно следил за здоровенным муравьем, который волок палку втрое больше него неизвестно куда. Отвлекаясь от муравья, спросил:

— Как же ты все-таки к нам попал, Жора? Ведь забор под электричеством, хороший забор, высокий. И охраны вон сколько!

— А я по-простому, в открытую. Через вашу проходную.

— У тебя же пропуска нет.

— А зачем мне пропуск? — удивился Сырцов. Дмитрий Федорович понял про себя, что глупости говорил, спросил по делу:

— Ты что с двумя постовыми сделал?

— Упеленал.

— И не сопротивлялись? Не крикнули, тревогу не подняли?

— Не. Доверчивые очень. Одна задача была — к сигнализации и телефону их не допустить.

— И не допустил, — понял Дмитрий Федорович. — А остальные четверо — что?

— Они в караульном помещении в секу играют.

— Поиграют еще малость, спохватятся и сюда. Что делать будешь?

— Не спохватятся. Семь утра, гостей к вам ждут уж никак не ранее девяти. С часок еще в секу поиграют, — успокоил заботливого хозяина Сырцов.

— За что же я им такие деньги плачу? — в недоумении сам себя спросил Дмитрий Федорович.

— Он издевается над нами, папа, — все поняла Светлана, достала из кармана шорт пачку «Картье», щелкнула зажигалкой и закурила. Отчетливая в прозрачном воздухе серая струйка дыма, поблескивая, извилисто поднималась вверх. Безветренно было.

— Натощак! — ахнул папа.

— Я кофе выпила, — успокоила его дочка. Папа успокоился и уже совершенно деловито осведомился у нежданного визитера:

— Зачем к нам прибыл?

— Покуражиться над нами! — опередила Сырцова Светлана.

— Это само собой, — частично согласился с ней Дмитрий Федорович. — А еще зачем?

— Сообщить вам, что я вышел на кое-какие ваши концы, которые, если их разработать как надо, запросто и вас со Светочкой к серьезному сроку привяжут. Но я, как говаривал Михаил Сергеевич Горбачев, с альтернативой: вы сдаете мне всю цепочку от исполнителей до организаторов, а я позволю вам спокойно подготовиться к отмазке. Вы — мастер этого дела. Как элегантно в прошлом году от Паши Рузанова и его киллеров отмазались! А под маразматика косили — одно загляденье! Даже я поначалу попался.

— Ничего нет, Жора, — задушевно, как родному, сообщил Дмитрий Федорович. — И не исполняли ничего, и не организовывали.

— Дядя, поимей совесть! — всерьез обиделся Сырцов. — А «Наст», а мой приятель Рашид, а два охранника в банке?

— Это ты, это ты их убил! — опять не выдержала Светлана.

— Да ну? — удивился Сырцов. — А я и не знал.

И, потянувшись через небольшое тельце Дмитрия Федоровича, покровительственно похлопал ее по голой коленке. Она никак не отреагировала на эту фамильярность. Только ноздри короткого прямого носа раздулись. Тихо и радостно сказала, мечтательно глядя вдаль:

— Тебя убьют, Сырцов.

Она страстно мечтала об этом. Год тому назад не столько за деньги, сколько растерянными жалобными бабскими уговорами наняла она частного сыщика Сырцова на поиски бесповоротно ушедшей из дома дочери своей Ксении. Для удобства в общении с наемным работником она ненавязчиво уложила его к себе в койку. Но Сырцов, как ванька-встанька, по брезгливости характера вырвался, вскочил и аккуратненько удалился. Удалился и отдалился навсегда.

Ксению он нашел, но домой не вернул, а поселил у своего отца-командира Смирнова, семейство которого стало для Ксении родным на все времена.

За что она возненавидела его? За то, что отбросил ее, как скучную и неинтересную игрушку? За то, что отнял у нее единственную любимую и вызывающую бешенство непутевую дочь? Она не знала этого и не хотела знать. Она хотела лишь одного: чтобы он исчез, чтобы он умер, чтобы его убили.

— Кто же? — небрежно поинтересовался Сырцов.

— Тебя убьют, Сырцов! — ликующим криком повторила Светлана.

— Кто же? — повторился и он, добавив в фальшивом недоумении: — Ваши быки, которые с трудом разбираются, с какого конца ружье стреляет?

— Быки не убьют, так менты застрелят! Тебя уничтожат твои же, понимаешь, самодовольная скотина, твои же!

— Всех моих мужей и любовников убивают, — вспомнил вслух давнюю Светланину фразу Сырцов. — А меня не убили, Светлана.

— Еще, — добавила к его реплике недостающую деталь Светлана.

— Скучная ты, зацикленная баба, — окончательно решил Сырцов и вежливо обратился к пожилому банкиру: — Так как мое предложение, Дмитрий Федорович, принимается?

За Дмитрия Федоровича ответила Светлана. Кратко:

— Убирайся.

— Вот что я тебе скажу, сучка в перманентной течке: бойся меня. Бойся всегда, бойся до конца недолгих своих дней. — Сырцов поднялся. Вскочила и Светлана, сладострастно предрекая:

— Скоро, скоро тебя застрелят! Я прикажу, и тебя застрелят!

— Ты уже приказывала. Но ведь не застрелили.

— Теперь я прикажу тому, кто застрелит обязательно!

— Валяй, — согласился Сырцов и в последний раз спросил у молчаливого, задумчивого папаши: — Так как?

— Подумать надо, Жора, — мягко отказался от предложения Дмитрий Федорович.

— Дело ваше. Но смотрите не пожалейте потом, — по-купечески предупредил Сырцов и кивком указал на моторную лодку, привязанную к одному из столбов-опор помоста: — Кастрюлька фурычит?

Не понимая, папаша поморгал. Со временем обрадованно понял:

— Лодка-то? А кто ее знает.

— Проверим, — решил Сырцов и бойко попрощался: — Спасибо за компанию!

Он шел к мосткам, когда она сказала ему в спину:

— Совсем скоро ты сдохнешь.

Не слышал он ее, а может, не хотелось отбрехиваться. С мостков Сырцов прыгнул в лодку, уселся перед щитком управления и, изучая его, громко, с недвусмысленным намеком запел:

Милый друг, наконец-то мы вместе. Ты плыви, наша лодка, плыви. Сердцу хочется ласковой песни И хорошей, большой любви.

— Нет, каков подлец! — восхищенно поделился с дочкой своими впечатлениями Дмитрий Федорович во время пения.

Сырцов завершил пение и изучение, отвязал лодку и, горестно помахав огорченной семейке, успокоил их:

— Я лодку у причала в Троицком оставлю, — и показал на еле заметное, почти у горизонта, игрушечное село на том берегу. — Пусть холуи ее там заберут.

Лихая и мощная лодка, взбив шипящий белый бурун на вираже, легла на курс и пошла по прямой. Светлана ладошкой провела по лицу — морок сняла — и спросила отца, глядя на уже точечную моторку:

— Зачем?

— Что — зачем? — не понял папа.

— Зачем он появлялся здесь?

— Затем, чтобы завести тебя, дуру, — объяснил неглупый папа. — Но тут же мне хочется повторить твой вопрос: зачем?

40

Холеный, благообразно седой и полный сил весьма пожилой господин поставил стопку фишек на зеро, и колесо закрутилось. Колесо еще крутилось, когда к господину почтительно подошли двое молодцов в безукоризненных смокингах и стали ждать окончательной его, колеса, остановки.

— Семь, — возвестил крупье и лопаточкой осторожно отодвинул фишки от господина. К себе. Главный из парочки решился. Склонился к уху господина и прошептал:

— Форс-мажор.

В окружении пяти закрывавших его амбалов господин ступил на искусно выложенные разноцветные мраморные плиты у входа в казино. И тут же из небытия явился могучий бронированный «рейнджер». Амбалы раскрыли дверцы, мгновенно занесли в салон господина, двое залезли вслед за ним, трое захлопнули дверцы и вскочили в «мицубиси»-джип, приткнувшийся в хвост «рейнджеру». Двинулись. На малом ходу «мицубиси» обогнал «рейнджер», и взамен в хвост встал англичанин-«лендровер». А теперь понеслись. Колонной. Проверялись на Садовом, основательно проверялись. Проверились, и с Черногрязской свернули на Покровку, а у ворот — налево по бульвару. Когда Покровский перешел в покатый Яузский, господин приказал водителю:

— Здесь.

Господин вышел как раз у двух гипсово-белых пятиметровых советских энтузиастов, охранявших торцовую арку здоровенного жилого дома.

Трамваи уже давным-давно отбыли в депо, угомонились автомобили, ушли спать гуляющие. Даже собачников не было. Для них еще рано. А вообще-то очень поздно. Не бульвар — Шервудский лес. И один-одинешенек Робин Гуд. На рейчатом диване. Увидев приближавшегося господина, Робин Гуд вежливо встал и поздоровался:

— Здравствуйте, Сергей Львович.

— Здравствуйте, Витольд Германович, — эхом откликнулся господин. Пожав друг другу руки, они освобожденно расположились на диване. Зарычал «лендровер»: развернувшись у окончания разорванного бульварного кольца, он взлетел на крутой подъем, остановился напротив их дивана и перестал рычать. А с этой стороны уже стояли «рейнджер» и «мицубиси».

Наблюдая за автомобильными маневрами, Витольд Германович спросил:

— Не слишком ли помпезно, Сергей Львович?

Пропустив этот вопрос, Сергей Львович задал свой:

— А вы все гортранспортом и пешочком?

— Каждый как может.

— Ох, не прибедняйтесь, Витольд Германович.

— Я не прибедняюсь. Просто не вижу смысла в погоне за рублем и роскошью.

— Вы как Сталин, у которого на сберкнижке было триста рублей. Но ведь и власть почти такая же, да?

— К сожалению, не такая. Иначе я бы не обращался к вам за помощью.

— Какая к черту помощь! Я только в малой степени расплатился по обязательствам. Жду ваших указаний, Витольд Германович.

— Указания потом. Сейчас подъедут мои ребята и привезут все, что удалось собрать при осуществлении всех акций. Я кое-что просмотрел и убедился, что эта девятка действительно собиралась низложить, так сказать, вас. Так что наш удар следует рассматривать как упреждающий.

— Ох, эта жажда самооправдания! — воскликнул Сергей Львович и тут же усмирил себя. Продолжил просто злобно: — Не надо справедливости. Один неглупый человек сказал, что чувство справедливости — рабское чувство. Ведь и те девять наверняка говорили о справедливости. Несправедливо, мол, что Большой безраздельно властвует и забирает себе львиную долю добычи и выручки. Ради справедливости они решили, как вы изволили выразиться, низложить меня, а затем попросту убрать. Но я с вашей помощью несправедливо опередил их. Вы отправили на небеса за три четверти общей суммы, а я остался на земле со своей кровной четвертью, которая ждет меня в швейцарском банке. И нет тут никакой справедливости: мы с вами выиграли, они проиграли.

— Аминь! — дождавшись конца монолога, возгласил Витольд Германович. — Кстати, кто этот умный человек, сказавший вам о рабском чувстве справедливости? Естественно, если это не секрет.

— Какой тут секрет. Так изволил выразиться отставной мент Смирнов.

— Я так и думал. Мы с вами, Сергей Львович, не общались после того, как вы навестили нашего знакомца. Меня все чаще и чаще посещает мысль: не зря ли мы пошли на это?

— А черт его знает! — подумав, честно признался Сергей Львович. — Но другого способа отойти в сторону для меня не было. Этот бандит на все пойдет, лишь бы взять меня за жабры.

— Этот бандит — Смирнов?

— А кто же еще?

Витольд Германович искренне и долго смеялся. Утих наконец и извинился:

— Простите, Бога ради, Сергей Львович.

— Конечно, по вашим интеллигентским представлениям, настоящий бандит — я, пахан, главарь, центровой уголовного мира, — обиженно сказал Сергей Львович. — Но я по сравнению с ним — дитя. Истинный, стопроцентный бандит — полковник милиции в отставке Александр Иванович Смирнов.

— Он старый, Сергей Львович.

— Помните анекдот про двух быков на лугу, старого и молодого? Так вот Смирнов, как тот старый бык, готов перетрахать и перетрахает, если возникнет надобность, все стадо.

— Зачем тогда рисковали, пошли к нему?

— Я, как кролик к удаву, — пошутил Сергей Львович. — Под гипнозом.

— А если серьезно, как вы считаете: держит он вас в уме? Хотя бы про запас? Как возможный вариант в будущем?

Задумался Сергей Львович. В мозгу картинки сопоставлял, просчитывал. Сказал:

— Пожалуй, нет, — и совсем твердо: — Нет.

— Будем надеяться, — решил менее оптимистично настроенный Витольд и прислушался. — Мои едут.

— Надеюсь, вы им меня не покажете?

— Они проинструктированы и все передадут прямо вашим ребятам. Между ними всеми договорено.

— Ишь ты! — удовлетворенно удивился Сергей Львович. — А мне ни гу-гу.

— Правильно делают, не хотят отрывать вас от серьезных дел.

— Тогда займемся серьезными делами, Витольд Германович. Инструктируйте, направляйте, приказывайте. Я внимательно слушаю вас.

— Не собираюсь приказывать вам. То, о чем я хочу попросить вас, будет локальной операцией, проведение которой крайне необходимо не только мне, но и вам. Обрубить концы, ведущие ко мне, — это значит и обрубить концы, ведущие к вам.

— Сиамские близнецы — тебе и уголовщина! — задорно изволил проиронизировать Сергей Львович.

— Бывшая гебе и, надеюсь, в скором времени бывшая уголовщина, — без тени юмора поправил Витольд Германович. — Где избушку себе приобрели, Сергей Львович?

— На Багамах.

— Семья уже там?

— Вы что-то путаете. У истинного законника не бывает семьи.

— Но что-то бывает взамен?

— То, что взамен, приобретается на месте, — давая понять, что с проблемой будущей прописки покончено, Сергей Львович задал направляющий вопрос: — Итак?

Витольд Германович с трогательной внимательностью осмотрел разновысокие окрестности и признался задушевным голосом:

— Боже, как я люблю вот такую Москву!

— Итак? — повторил не романтичный Сергей Львович.

41

В огромном окне занимался вялый, не раскочегарившийся еще рассвет. В накинутом на плечи легком халате она стояла у окна и смотрела на лужайку и близкий бор. Еще в похоронной черноте пребывала растительная зелень. Он подошел сзади, обнял большими руками, нежно положил подбородок ей на макушку — как бы поглотил ее всю. Не оборачиваясь, она с трудом дотянулась и поощрительно подергала его за ухо.

— Пойдем, Света? — нерешительно предложил убийца и мертвец Никита Горелов.

— Не пойдем, а ляжем, — Светлана развернулась в его объятиях, отодвинула на расстояние вытянутых рук, рассмотрела, оценила: — Из хорошей семьи, а зверь, потный зверь!

— Ты опять обижаешь меня, Светлана, — грустно обиделся он.

— Дурачок, ты мне за это и нравишься.

— За то, что потный?

— И за то, что зверь.

На этот раз потный зверь был почти целомудренно осторожен. Он готовил ее и готовился к соитию в страстной замедленности, заторможенно лаская ее тело от мелких стройных пальцев на ноге до крутого ушка. Тихо содрогаясь под его ладонями, она старалась соответствовать его нежности.

Потом все было как всегда. Она отдалилась от него, отдалилась, и главным для нее стала только часть его тела, совершающая в ней нужные движения. Партнер был всего лишь членом, членом из порнолавки. Кончив, он лежал на спине и горестно думал об этом. Но она не дала ему задуматься всерьез. По-щенячьи терлась лбом в его шею, заставила его посмотреть на себя и встретила его взгляд исподлобья, как девочка. Он забыл про то, что он член из порнолавки, и влюбленно забормотал:

— Света. Света. Света.

— Что — Света? — бессмысленно, но игриво спросила она.

— Что мне сделать, чтобы мы с тобой были всегда и навсегда? — задал риторический вопрос ласковый и нежный, по определению Лотяну, зверь. Кинорежиссер, к сожалению, пропустил одну деталь: потный.

— Помочь мне, — подсказала она. И он сразу догадался, чем он может и бесповоротно должен помочь ей, и продолжил за нее:

— …Убить Сырцова.

— Не помочь мне убить его, а сделать так, чтобы его убили.

— Как же я ненавижу его! — заорал Никита.

— Вот видишь! — обрадовалась Светлана.

— Он был твоим любовником!

— Мало ли кто был моим любовником, — хладнокровно осадила его Светлана. — Надеюсь, ты не принял меня за девицу? И я не из тех дам, которые под последним по очереди мужиком страстно воют: «Ты у меня второй!»

— Я все понимаю, Света. Понимаю и то, что ты его еще любишь. Вот за это я его и ненавижу. Только за это.

— Я тебя не узнаю, Никита, — Светлана начала сердиться. — Нет его, и нет ни твоей ненависти, ни моей так называемой любви.

— Он мне не по зубам, Света, — честно признался Никита.

— Я не прошу, чтобы это сделал ты. Но это надо сделать.

— Понимаю… Но я не могу, не имею права. Витольд мне башку оторвет и правильно сделает. Это последний наш резерв и последняя возможность спастись в случае провала.

— Не будет никакого провала, не будет никакого провала, — утешительно шептала она и сползала по нему, скользя вспухшими сосками. — Ты это сделаешь, ты это сделаешь.

Доползла и в порядке поощрения принялась возводить обелиск. Он, потихоньку уходя от реальности, сдался:

— Да. Да. Да.

42

В разлюбезной своей китай-городской пивной Сырцов ждал агента. В первый раз неточно рассчитал время и оказался здесь за двадцать минут до встречи. И то хорошо: пожить чуток вне расписания. Взял два пива, сосисок (вдруг почувствовал, что голоден) и устроился у окна: как раз двое продавцов из фирменного магазина электроники под двусмысленным названием «Партия» место освобождали. Прочитав все на их нагрудных визитках, Сырцов провозгласил, бодря их на прощание:

— Есть такая партия!

— Господи, все одно и то же! — сказал один другому, и они удалились. Огорчился Сырцов до невозможности: думал, что неожиданную и свежую шутку отмочил, а оказывается — в ряду.

— Так ты против партии? — угрожающе поинтересовался поддатый сорокалетний шкаф в усах — не чета сырцовским фраерским полоскам.

— Это смотря какой, — миролюбиво откликнулся Сырцов.

— У нас одна партия! — напомнил шкаф.

— Ты так считаешь? — неосторожно и с подначкой спросил Сырцов.

— И ты скоро так считать будешь!

Вот ведь в расслабке вляпался! Не светиться же, не морду ему чистить. А просто так — не отвяжешься. Согласиться — значит, с кружкой подойдет, рядом встанет, бесконечно будет рассказывать, какие сейчас мерзавцы наверху, как их надо к ногтю. Не согласиться — скандал, шум, треск, и опять он, Сырцов, в центре внимания выпивающей общественности.

— Ряшку-то отъел, демократ вонючий! — деликатно выразился про физиономию Сырцова шкаф. — Подожди, и до тебя доберемся! Так прижмем, что только попердывать будешь!

Из кулис пивной неспешно прибыл второй шкаф. В белой куртке. Он сонно посмотрел на первого и томно осведомился:

— Выступаешь, Петро?

— А чего тут всякое говно кочевряжится?

— Не нравятся тебе наши посетители?

— Мне вот этот козел не нравится!

— Как думаешь, ты ему нравишься?

— А мне насрать! Пусть продрищется!

— Как в свое время сказал про Аденауэра Никита Сергеевич Хрущев, — вспомнил обрадованный пивной шкаф и, левой рукой взяв борца за партийное дело за шиворот, а правой подхватив за портки, повел его к выходу. Находясь почти на весу и волей-неволей перебирая ногами, партийный шкаф, жалуясь миру, безнадежно вопил:

— Не имеешь права! Я пиво не допил!

Но был доведен до двери и мощным ударом ногой в зад вышвырнут на проезжую часть с напутствием:

— Еще раз сегодня появишься у нас — ноги переломаю.

Пивной шкаф возвратился в зал и, ни к кому не обращаясь персонально, произнес:

— Извините.

Пронесло. Только бы Земцов явился через такт, пусть все забудется и ручейки общения меж посетителями зажурчат в привычном направлении, благополучно миновав запруду скандала. Успокоившись, Сырцов опорожнил первую кружку и приступил к сосискам.

Забытый уже, как косвенный виновник легкого шухера, он допивал вторую кружку, когда появился озабоченно хмурый Земцов. Принципиально не глядя на своего тирана, он также принципиально заказал себе полуторку с прицепом (так Дед по-старинному обозначал сто пятьдесят граммов водки и кружку пива), бутерброд с соленой рыбой и любимые орешки. Наконец-то сподобился: мазнул безразличным взглядом по неинтересному ему гражданину Сырцову и, скривив фейс с неудовольствием, пристроился рядом.

— Новости, — негромко потребовал Сырцов. — Что там Феликс Эдмундович?

— Феликс Ильич, — нервно дернувшись лицом, холодно поправил трюкач.

Забыл последствия своих шуточек Сырцов, после двух кружек пива забыл. Еще раз пошутковал:

— Тем более. В таком сочетании удачно объединяются имена-отечества сразу двух вождей: и Феликса Эдмундовича, и Владимира Ильича. Так что же Феликс Ильич?

— Ничего, — коротко и неясно ответил Земцов, споловинил дозу, запил пивком и зажевал бутерброд.

— Так-таки ничего? — вкрадчиво удивился Сырцов, готовясь к жесткому подавлению бунта на корабле. — Значит, ничего…

Земцов нагло жевал, изредка гордо поглядывая на Сырцова. Забылся. Сырцов выдержал устрашающую паузу. И сдался независимый трюкач.

— А что может быть, если он готовность номер один отменил? Разбрелись все до регулярной встречи.

— Уже интересно. В связи с чем затишье — не говорил?

— Не говорил. Да, по-моему, и сам не знает почему.

— Ну, а дружок твой, Никита Горелов, нигде не объявлялся?

— Какой он мне дружок! Он вообще не наш. Разок обратился ко мне через Феликса по моему профилю, и все.

— А по фасу не обращался? — машинально поерничал Сырцов.

— Чего? — подозрительно не понял Земцов.

— Ладно. Проехали. В общем, агент из тебя, как из собачьего хвоста сито.

— А что сообщать, когда нечего сообщать? — обиделся Земцов.

— Сделать так, чтобы было что сообщать.

— Как?

— Твой Феликс поддает?

— Ну как все. Выпивает.

— С вами, с тобой?

— Бывало иногда.

— Вот и раскрути его. Выпей с ним один на один, на жизнь свою горемычную пожалуйся, похвали его одного, скажи, что, если бы не он, завязал бы ты с этим опасным делом навсегда.

— А он меня службе безопасности сдаст.

— Не сдаст. Ты главное все время хвали его и его замечательную разумную и особую жизнь и слушай. Он тебе обязательно расскажет, как трудно ему приходится при такой ответственности. Он — тебе, а ты — мне.

— Попробую, — согласился Земцов. Видимо, заинтересовало его такое сложное и одновременно приятное задание. Но, с другой стороны… После принципиального согласия он помялся слегка и промямлил: — Только вот не знаю как…

Сырцов уже знал как. Он извлек из кармана блейзера стодолларовую бумажку, положил на мраморную доску стола и пояснил:

— Это тебе на накладные расходы. Хватит пока?

— Хватит, — уверил Земцов, но спохватился и быстро добавил: — Пока.

— Кончатся — еще добавлю, — пообещал Сырцов и положил рядом с сотней вторую, откомментировал: — А это одноразовый гонорар.

Два кусочика колбаски у него лежали на столе. Сразу хапнуть — неприлично как-то. Но не отказываться же. Земцов сосредоточенно разглядывал купюры. Наконец решился сказать:

— Мне что — расписку писать?

— Можно и без расписки, но лучше — с распиской, — лукаво озадачил агента садист Сырцов. Земцов дважды судорожно вздохнул и не поддался на провокацию.

— Сейчас напишу, — он шарил по карманам в поисках ручки и бумаги. И все успокаивал Сырцова, успокаивал: — Сейчас. Сейчас.

Сырцов протянул ему шариковую ручку и блокнот. Земцов прилег грудью на мрамор в намерении тотчас все написать, вдруг задумался в недоумении и спросил:

— А что писать?

— Я, такой-то и такой-то, — глядя на земцовские каракули, медленно и раздельно — по слогам, как малограмотному, диктовал Сырцов, — получил от Сырцова Георгия Петровича за оказанные ему услуги и важную информацию двести — цифрами и прописью — долларов. Дата и подпись. Все. Ты листок не вырывай. Он у меня в блокноте будет. — Сырцов забрал блокнот и ручку, спросил заботливо. На прощание: — Ты еще здесь порезвишься?

— Доем, допью и пойду.

— Ну, а я доел и допил. Будь здоров, Земцов.

«Восьмерка» притулилась в Китайском проезде, Сырцов вырулил на набережную и законопослушно, в потоке, покатил вдоль Москвы-реки. Езда без напряжения, на автомате позволяла думать.

Удивлял его Лев Семенович Корзин, беспечностью своей удивлял. Или непонятливостью? Отмена готовности номер один говорила о том, что вице-президент банка и руководитель тайных отрядов уверен: его не достанут. Откуда эта уверенность? От глупости или от осведомленности? Как хорошо было бы воткнуть ему в зад многоперьевой хвост и отработать все его телодвижения за сутки. Людишек бы ему, Сырцову, опытных и умелых людишек, на которых с любовью можно положиться. Но агентов у него нет и в ближайшее время не предвидится. Он ныне — прислуга за все. И швец, и жнец, и на дуде игрец.

43

С этим — полегче. Вокруг челябинского он чуть ли не вприсядку плясал, рисуя заманчивые перспективы, ведущие к чистым источникам богатства и пышным фонтанам неземных наслаждений. В порядке иллюстраций к грядущей светлой и наполненной приятностями жизни пришлось организовывать для южноуральского вахлака нечто вроде промискуитета в одном из тайных бардаков.

Впечатлило это челябинца, а еще более впечатлило то, что ежемесячное денежное довольствие его обозначалось теперь цифрой с четырьмя нулями. Уехал к себе, в город тракторостроителей, вдохновенный.

С этим, ярославским, легче. И проще. Он в крутой замазке, потому что дважды упустил Сырцова, чем вызвал брезгливое и презрительное неудовольствие Витольда Германовича.

Лев Семенович обнял молодого человека за плечи левой рукой, а правой поднял высокий стакан с жидкостью цвета некрепкого чая и льдом.

— Я кое-что знаю про вашу работу, Эрик, и понимаю, как вам тяжело. Ох, кстати, почему мы на «вы»? Давай на брудершафт, а?

— Не целоваться же, как голубым, — сдержанно заметил подобранный и непростой Эрик. Хороших лет, вроде красивый и в то же время никакой, он сидел в строгой позе с прямой спиной и отхлебывал из стакана с осторожной аккуратностью. Тоже, наверное, из гебистов, сволочь. Лев Семенович громогласным смехом отметил удачную шутку и согласился:

— Целоваться не будем. Если что — нам есть кого целовать с удовольствием. Но на «ты». Решайся, Эрик.

Сидели в маленьком кабинете Роберта Васильевича Алтухова, который тоже принимал участие в трогательном междусобойчике, несколько отстраненно, правда, показывая, что он свое дело сделал, а теперь пусть договаривающиеся стороны суетятся, выясняя, кто за сколько продается, а кто за сколько покупает. Выпили втроем. Эрик поставил стакан на суровый черный письменный стол Роберта Васильевича и, напрягшись, спросил:

— Так что ты хочешь от меня, Лев Семенович?

— Я хочу, чтобы ты оставался на своем посту, Эрик.

— Спасибо за моральную поддержку.

— Не иронизируй, друг мой. Вчера на совете Витольд возложил всю ответственность за провал волжской операции на тебя. Вот Роберт не даст соврать. Роберт, расскажи Эрику, как все было.

— Ну, как было? — Роберт взял бутылку «Нивас регал» и, рассматривая черно-золотистую этикетку, неохотно поведал: — Как всегда бывает в таких случаях. Витольд в момент нашел крайнего. Крайний — ты, Эрик.

— И что? — тихо спросил Эрик.

— А то, что Витольд ищет тебе замену! — радостно сообщит Лев Семенович.

— То сочувствуете мне, а то радуетесь моим неудачам…

— Мы с тобой на «ты», Эрик, — сурово напомнил Лев Семенович.

— Да кончайте вы эти задушевные игры! — раздраженно сказал опальный командир. — Если затеяли этот разговор, то у вас есть какой-то определенный план, связанный с вашими далеко идущими целями. Я вас прошу изложить все без экивоков и умолчаний.

— Не слабо, — решил Лева. — Не слабо. Теперь ты мне по-настоящему понравился, крутой мужичок.

— Без комплиментов можно? — потребовал крутой мужичок.

— Можно, — Лева отобрал бутылку у Роберта Васильевича, разлил по стаканам, бросил в свой обтекаемые оттаявшие льдинки из тарелки, наполненной уже почти одной водой, грохнул донышком о черную поверхность и предложил: — Но предварительно выпьем.

— Предварительно уже выпивали, — насмешливо напомнил Роберт Васильевич.

— Ну, тогда, для более свободного разговора, — беспечно согласился с поправкой Лева. — И за наше драгоценное здоровье!

Выпили, за здоровье как не выпить. Закуси, за исключением соленого печеньица, не было. Пожевали печеньица.

— Я слушаю вас, Лев Семенович, — напомнил Эрик.

— Слушай. И слушай внимательно. Я делаю так, что в ближайший, так сказать, обозримый период времени новая кандидатура на твой пост не будет утверждена.

— А в необозримый? — перебил нетерпеливый Эрик.

— А в необозримый — отпадет надобность вообще делать что-то.

— Вы считаете, что можете отстранить Витольда? — Эрик брал быка за рога.

— Не я. Сложившиеся обстоятельства.

— И что вы хотите за это?

Вот, помолясь, и добрались до главного. Тут важно не перелить. Лев Семенович сделал вид, что задумался. Эрик смотрел на него, а Роберт Васильевич — опять на этикетку.

— Я хочу, Эрик, — тихо заговорил Лев Семенович, — чтобы ты держал меня в курсе всех действий, поступков и распоряжений Витольда в той степени, в которой это связано с тобой и твоей командой. Я хочу, Эрик, чтобы ты ненавязчиво подготовил своих людей к смене декораций. Я хочу, Эрик, чтобы ты стал моим человеком.

— Не много ли вы хотите?

— Вдобавок я хочу еще кой-чего. Я хочу тебе очень хорошо платить.

— Уже разговор, — удовлетворенно отметил Эрик. — Но может случиться так, что после моего согласия появится еще одно ваше «хочу».

— Можешь не волноваться. Я не требую действий, я всего лишь надеюсь, что ты будешь регулярно информировать меня и не спеша переориентировать свою команду.

— Пока, — присовокупил Эрик.

— Пока, — согласился Лева. — А потом мы с тобой договоримся о совместных мероприятиях. За отдельное и весьма внушительное вознаграждение.

— Ну, а для самого начала… — Эрик с беззубой — только углы рта приподнялись — улыбкой смотрел на утомившегося Леву, который мгновенно освободился от утомления. Такие разговоры он любил. Любил, когда человек решительно и бесповоротно продается. Еле уловимым движением фокусника он неизвестно откуда извлек впечатляющий конверт и, постукивая им по своей ладони, спросил:

— Ты не обидишься, если для начала будет вот это?

— Не обижусь, — успокоил его Эрик, оценивающе глядя на пухлое вместилище банкнот. Лева с готовностью отдал конверт, сопровождая передачу репликой, которая освобождала Эрика от необходимости натужно пересчитывать купюры:

— Здесь двадцать. Подъемные, так сказать.

— Ну что ж, — сказал Эрик, пряча конверт во внутренний карман излишне пестрого пиджака. — Будем поднимать.

И в первый раз засмеялся искренне, без балды. Столь же искренне и облегченно рассмеялись и Лева с Робертом. Состоялось, слава Богу.

— Будем поднимать! — подхватил лозунг Лева. — Будем поднимать бокалы! Куда едем?

— Я — никуда, — с сожалением сказал Роберт Васильевич. — Я, старый семейный дурак, обещал быть не позднее одиннадцати.

— А у меня поезд в десять пятьдесят, — грустно вспомнил Эрик. Но уже ничто не могло омрачить Левиного детского довольства собой и жизнью. Он оглядел своих милых друзей любящим взором, а затем тем же взором глянул на свои, от Картье, драгоценные часы. Несмотря ни на что, обрадовался еще раз:

— Тогда предварительно и начерно — здесь. Времени — навалом, полтора часа. Успеем надраться до мелких чудес.

— Мелкое чудо вы уже совершили, — дружелюбно подначил Эрик.

— Хочешь, чтобы я крупное совершил, да? На сколько крупнее? Штук на десять?

— Не отказался бы.

Леву только завести. Вытащил впечатляющий лопатник и отсчитал десять тысячедолларовых. Эрик зачарованно глядел на не виданные им ни разу бумажки, которые Лева протягивал ему.

— А где я их разменяю?

— Как где? У нас в банке.

Эрик взял тоненькую пачку и стал рассматривать купюры по одной. Насквозь, на свет настольной лампы. Сказал:

— Красиво, — то ли про бумажки, то ли про широкий жест Льва Семеновича.

Роберт Васильевич, стоя у тайного шкафчика-поставца и изучая этикетки стоявших там во множестве разнообразных бутылок, откликнулся банальностью:

— Красиво жить не запретишь.

Пили виски. Пили легко и разумно, как истинно деловые люди, которые, отдыхая, не позволяют себе надираться до усрачки. И беседы беседовали легкие и разумные. На всевозможные темы. Про президента и балет, про баб и банковские операции, про достоинства испанских курортов и рост уголовной преступности. К концу, правда, слегка воспаривший от успеха и хорошего напитка Лев Семенович круто вышел на монолог и минут пятнадцать распространялся о прекрасной жизни, которая их всех троих ждет-дожидается. От некоторых перспектив, которые он рисовал невнимательным слушателям, у него самого захватывало дух. Эрик и Роберт Васильевич служебно поддакивали.

Первым горестно очнулся Эрик. Глянул на часы (дешевка серийная. Леве сразу же захотелось подарить ему свои «Картье») и объявил:

— Мой поезд через сорок минут.

— Да и мне пора, — решил Роберт Васильевич и встал из-за стола. — Я сейчас быстренько приберу здесь и тебя подкину, Эрик.

— Скучные вы, как я понял, — обиделся Лев и тоже встал. — Значит, все?

— Все, Лев Семенович, — подтвердил Роберт Васильевич.

Эрик же полюбопытствовал:

— Небось, по бабам сейчас?

— Не, устал. К себе домой поеду, — сказал Лева и соврал. Не было у него своего дома. Не хотел он пока вкладывать серьезные бабки в соответствующую его уровню недвижимость. Мало ли что. Но, как всякий знающий себе цену бизнесмен новой формации, обитал он вне пыльной, задымленной и шумной Москвы. Он арендовал коттедж, в том месте Подмосковья, где проживали много лет вершители судеб страны и мира. Да и из нынешних вершителей кое-кто сейчас проживает. Именно поэтому и поселился там Лева. Во-первых, престижно, а во-вторых, безопасно: вокруг денно и нощно бдит милиция.

— Обидели вы меня, — сказал Лева и направился к двери. Уже открыв ее, он обернулся и лучезарно улыбнулся. — Шучу. Бывайте, братцы.

Охранник Женя, видно, ждал его поблизости, потому что тотчас подскочил.

— Куда, Лев Семенович?

— Домой, Жека, домой. Пора и выспаться как следует.

— Домой так домой, — согласился обрадованный Женя и сказал в переговорник зачем-то приглушенным голосом: — Подавай, Олег.

Подкатил неохватный глазом «мерседес». А Лев Семенович и не охватывал. Он вожделенно пялился на баранку.

— Олег, разреши, а? — попросил он детским голосом. Олег, чтобы разговаривать с ним как положено, выбрался из машины, стал по стойке «смирно» и, пожирая глазами начальство, героически возразил:

— Рад бы, Лев Семенович, но вы поддамши.

— Нас же и прихватить негде, Олежек! Два поворота, и мы на трассе. Ну разреши, разреши!

— Но с условием: как только на спидометре за восемьдесят, сразу же отбираю руль, и никаких разговоров! — почетно сдался Олег.

— Будет исполнено, гражданин начальник! — восторженно прокричал любимый всеми беззаботный и демократичный шутник Лева и бухнулся на упругие сафьяновые подушки водительского места.

Это счастье — обладать дорогими и сверхудобными вещами. «Мерседес» под управлением Льва Семеновича Корзина почти беззвучно не катил — скользил по набережной. Сделав у Новоарбатского моста двойной поворот, «мерседес», сам того не замечая, стал набирать скорость.

— Лев Семенович, с работы сниму! — подхалимствующе-грозно прикрикнул на водителя-любителя любящий этого водителя-любителя безмерно Олег.

— Слушаюсь! — с готовностью гаркнул Лева, с удовольствием игравший в эту игру, и покорно скинул скорость до положенного предела.

Журчал под колесами асфальт, слева набегали навстречу редкие в этот час автомобили, гостеприимно встречали и тут же провожали «мерседес» роскошные витрины Кутузовского. Ушел из города дизельный чад многотонных грузовиков, воздух в сумеречной тьме стал прозрачен и свеж, как «Севен-ап», дышалось свободно и молодо. Замечательно жить и работать по-капиталистически. Лева запел. Не выбирал придирчиво, запел первое, что прорвалось. От счастья.

И напрасно, тетя, Вы лекарство пьете. Муж ваш — верный семьянин…

Не прекращая вокальных экзерсисов, Лева вспомнил про свою тетю на далеком испанском берегу. С теплым юмором вспомнил, как верный семьянин, тут же и Инночку, и жопку ее вспомнил непроизвольно. Захотелось, но не настолько, чтобы возвращаться. Для смены ассоциаций решил заменить репертуар и заныл:

Миллион, миллион алых роз…

Повернул направо, и вскоре исчезли многочисленные дома. Железнодорожный переезд, МКАД, и вот он, целительный лес. Лева повернул счастливое лицо к Олегу и присловьем успокоил:

— А ты, дурочка, боялась. Надевай штанишки!

— На дорогу смотрите, — для порядка проворчал успокоенный Олег.

Не стерпел Ованес, расстегнул свой кушак. Интеллигентно и ненатужно зарычал мотор, и «мерседес» частично дал из того, что мог по довольно узкой дороге.

— Лев Семенович! — предупреждающе воскликнул Олег.

— Да дома уже!

Действительно, дома почти. Два поворота и пять верст: Лесным уголком мелькнул первый поворот, и Олег обреченно сказал:

— Вот и доездились.

Стремительно приближался стоявший у обочины чужой — светлый с синими разводами по бокам — «мерседес» с вращавшимся на крыше синим же светом. И мент на дороге с пылающим жезлом в правой руке.

— Пересесть не успеем? — быстро спросил у Олега Лев Семенович, медленно тормозя. Олег, глядя перед собой, трезво оценил обстановку:

— Заметят. Хуже будет.

— Выход?

— Один. Хорошо подмазать и отмазаться, — их «мерседес» на малом ходу проскочил чужой, за которым притулился скромный милицейский «газон». Олег моментально все просчитал. — Только вряд ли. Гаишники не одни. Надо же так вляпаться! Совместный патруль.

Старший в погонах неспешно направлялся к ним. Лев Семенович мелким бесом при своих крупных габаритах выскочил из машины и, безудержно ликуя, вскричал в припадке небывалого счастья от предстоящей встречи:

— Господин начальник!

Господин начальник, приблизившись, устало и шикарно кинул руку к козырьку, надменно — отвергая господина — представился:

— Инспектор ГАИ капитан Гаевой. Ваши документы.

Лихорадочно предваряя всевозможные вопросы, Лев Семенович, интимно трогая за рукав капитана Гаевого, бойко лепетал:

— Я за руль только-только сел. У моего водителя живот схватило так, что он не мог вести машину. Пришлось мне. И то потому, что здесь совершенно безлюдно, никакой опасности…

— Выпивши? — равнодушно поинтересовался Гаевой.

— Немного, совсем немного…

— Документы. Ваши и вашего водителя.

Все слышавший Олег без промедления услужливо оказался рядом. С приготовленными заранее книжечками: права, техпаспорт…

— Разрешите, капитан, — раздался бас. К троице подходил человек в униформе. Подошел и тоже откозырял. Но формально, без шика.

— Операция «Перехват», майор Громов. Третий в машине кто?

— Мой телохранитель, — поспешно доложил Лева.

— Вооружен?

— Да.

— Сидоров, Хайрулин! — гуняво позвал майор, и Сидоров с Хайрулиным при укороченных «АК» оказались тут как тут. — Того из машины и руки чтоб на крыше!

— У меня тоже пистолет, — поспешил признаться Олег. От греха.

— Водилу туда же, — приказал майор.

Положив руки на крышу черного «мерседеса», Олег и Женя покорно стояли, неприлично широко расставив ноги. Удовлетворившись увиденным, майор повернулся к Льву Семеновичу:

— А вы не вооружены?

Глядевший на беспомощных своих защитников Лев Семенович, содрогаясь от зябкости накатившего на него испуга, по-солдатски ответил:

— Никак нет! — и круглыми глазами преданно уставился на майора.

За спиной дважды крякнуло. Не в испуге — в ужасе Лев Семенович не желал, не желал оборачиваться, но не мог не обернуться.

Холеный, благообразный, седой и полный сил весьма пожилой господин еще опускал противоестественно длинный пистолет, а Олег и Женя уже лежали у его ног. Опускал, но не опустил. Протянул его то ли Сидорову, то ли Хайрулину и, поймав Левин взгляд, сказал без угрозы:

— Вот и пришел твой конец, Левка-пакостник.

Не сейчас! Не сейчас! Безумная надежда оттого, что седой господин, пахан по кличке Большой, а по имени-отчеству Сергей Львович, отдал пистолет не то Сидорову, не то Хайрулину. Сергей Львович стянул с рук тонкие лайковые перчатки и, скатав их в комок, бросил, не глядя. Комок ловко поймал то ли Хайрулин, то ли Сидоров. Горькая слюна возникла во рту в изобилии. Лева, дрожа губами, осклабился, и слюна потекла по подбородку. Ослабли ноги, захотелось встать на колени. Он обрадовался потому, что нашел выход из положения, в отчаянии закричал:

— Прости, Большой, прости! Хочешь на колени перед тобой встану?!

Но не успел Лев Семенович встать на колени. Зашедший за спину палач, именовавший себя майором Громовым, беспощадно перекинул через его голову удавку из тончайшей стальной проволоки. Удавка захлестнула Левину шею, и палач развел в стороны ранее сведенные в крест руки. Сталь, разрезая мышцы, ломая горло, разрубая позвоночник, снесла голову.

Голова покатилась по пыльной придорожной траве. В глазах затухала последняя яркая картинка: синее море, желтый песок, веселое солнышко. Далеко-далеко. На морском курорте неподалеку от Барселоны…

Сергей Львович сделал несколько шагов назад, чтобы ударивший фонтан не запачкал его кровью. Для того же майор Громов толкнул еще стоявшее обезглавленное тело, и оно упало в канаву.

44

Сам сидел за столом и, слегка повернув голову, с идиотически-мечтательной улыбкой смотрел в окно. Не в то, что за окном, а именно в окно. На облака. Демидов, привлекая к себе внимание, ненатурально кашлянул. За ненатуральность и получил. Не отрываясь от окна, Сам столь же ненатурально поинтересовался здоровьем подчиненного:

— Сильно простудился?

— Да нет, — попытался быть правдивым Демидов и тут же соврал: — Что-то в дыхательное горло попало.

— Небось, пирожное «Наполеон», — фальшиво сочувствуя, продолжал пить кровь генерал-садист. От безысходности Демидов молчал. Сам посопел и рассердился: — Что молчишь. Так ел или не ел?

— Не ел, — отчаянно признался Демидов. Генерал со внутренним удовлетворением и уже не мечтательной, а веселой улыбкой наблюдал за плодами своего труда.

Завелся Демидов, как молодой завелся. Отметив это, Сам делово нахмурился и спросил по всем правилам — начальственно:

— Зачем пожаловал?

— Как зачем? — яростно проплакал Демидов. — Вы же вызывали!

Наигрался вдоволь генерал. В порядке поощрения Демидова поиронизировал над собой, над своей дырявой памятью:

— Точно, вспомнил, вызывал. А зачем вызывал — забыл. Зачем я тебя, друг Демидов, вызывал, а?

— Я так полагаю, товарищ генерал, что по поводу вчерашнего тройного убийства.

— Ну, и что там?

— Разрабатываем несколько версий. Но, с моей точки зрения, интереснее всего — крутая уголовная месть.

— Доводы.

— Сугубо блатная театральщина, которая, к примеру, вовсе не нужна киллерам при исполнении заказного убийства. Чистое ограбление тоже отпадает.

— Ничего не взяли?

— Почему не взяли, взяли. Но так, скорее для порядка, чем для того, чтобы всерьез убедить нас в версии ограбления. Бумажники шофера и охранника взяты, а золотые часы «Картье» стоимостью в двадцать пять тысяч долларов оставлены. Оставлен и кейс в машине, в котором двадцать миллионов рублей и семнадцать тысяч долларов.

— Может, их спугнули?

— Некому было их спугнуть. И трупы, и машина замечены только ранним утром.

— У тебя по твоей версии пока только предположения и эмоции. Есть что-либо не предположительно, а фактически, если не подтверждающее, то хотя бы обосновывающее эту версию?

— Есть. Лев Семенович Корзин — уголовник со стажем по кличке Слон.

— Это в прошлом, в далеком прошлом. Лихим ломщиком он был в семидесятых.

— А еще на память жалуетесь, — не вытерпел, по-щенячьи укусил Демидов.

— Все в прошлом, Володя. Даже память. Но хоть и трудно, надо о настоящем. А в настоящем — Лев Семенович Корзин был уважаемым членом общества и вице-президентом крупнейшего банка. Того, между прочим, на пороге которого наш знакомец Сырцов пострелял, как утверждают некоторые, инкассаторов.

— Утверждают не некоторые, а вполне определенные, — во второй раз показал зубы Демидов. — В том числе и вы.

— Заткнись, — грубо предложил генерал. — Мне адвокаты не нужны. Мне нужны высококлассные сыскари. Я просил тебя добыть Сырцова. Для меня. Не для прокуратуры, не для следствия, только для меня. Где он, Володя? Нету его. Ты огорчаешь меня, старика.

— Не смог пока, — честно признал свои ошибки Демидов. — И скорее всего потому, что Сырцов — сыскарь лучше, чем я.

— Ты не сравнивай, — разозлился Сам. — Ты ищи!

— Я ищу!

— Лучше ищи!

— Буду лучше искать!

Поорали и уставились друг на друга. Хрюкнул от сдерживаемого смеха Демидов. Хихикнул Сам. Хихикнул и насильственно посерьезнел. Молчал для того, чтобы посерьезнеть всерьез. Сказал наконец:

— Кто-то намотал весьма и весьма запутанный клубок. В этом клубке и убийство инкассаторов, и Сырцов, и покойный ныне Лева Слон, и массовый отстрел уголовных авторитетов. Для того, чтобы осторожно потянуть за ниточку, мне нужен Сырцов.

— Почему он не хочет сдаться нам? — решился спросить Демидов.

— Он ищет истинного убийцу, Володя.

— Он наверняка уже нашел его.

— Он нашел просто убийцу. А истинного убийцу еще не нашел. Истинный убийца — доказанный убийца. Сырцов ищет улики.

— Сдал бы нам все, что у него есть, а мы уж всем миром бы… Он же один, совсем один! Что он может!

— Во-первых, он может многое. А во-вторых, он не один.

— Считаете, Смирнов в курсе?

— Не считаю, уверен. И не в курсе, а в работе.

— Тогда вообще непонятно, почему они не пришли к нам.

— Почему же. Понятно. Они ждут Леонида. Смирнов в нашей конторе доверяет только ему. Кстати, Махов прилетает через два дня.

— Знаю.

— Я-то думал: приедет твой начальничек, а ты к нему с роскошным раскрытием. Обрадовались бы мы все втроем, и я на радостях делаю Леонида своим первым, а тебя — на отдел. Красивый пейзаж я нарисовал, а Демидов?

— Красивей не бывает.

— Значит, хочешь начальником быть?

— А кто не хочет?

— Леонид Махов прилетает через два дня.

— Я все понял, товарищ генерал.

— Понимать-то и я понимаю…

— Я все сделаю.

— Все не делай. Ты только найди Сырцова. Для меня.

45

Александра Ивановича Смирнова привез в Москву на своей «волге» Роман Суренович Казарян. Не торопились они, не суетились. Пенсионер вез пенсионера. Немного повертелись в московских улицах от Ярославского шоссе до Чистых прудов и прибыли к громадному доходному дому в одном из переулков между Мясницкой и Маросейкой. Любил этот дом старый мент Смирнов, любил за то, что в нем можно было уйти от кого угодно и куда угодно. Угодно ему, Смирнову, и только ему. Любил и поэтому пользовался им крайне редко. В последний раз, дай Бог памяти, в девяносто первом вместе с Витенькой Кузьминским. Вероятность того, что среди нынешних их преследователей есть кто-то из тогдашних хвостов, безусловно нулевая. И очень надо сиротку Жору повидать, очень.

Стуча по тротуару своей роскошной камышовой палкой, заметно хромающий старикан вошел в первый подъезд, а другой старикан, помоложе малость, остался за рулем. Остался, чтобы с удовольствием понаблюдать, как будут действовать те, кому поручено не спускать глаз с отставного полковника.

Вторая смена на юрком «ситроене» (первая на «ниве» передала им казаряновскую «волгу» на путепроводе у «Северянина») прокатила мимо Казаряна и скрылась за углом. Черный ход, скорее всего, решили перекрыть. А взамен в переулке объявился «москвич» и скромненько встал неподалеку от «волги».

В этом доме, пожалуй, единственном в Москве, существовал длинный-длинный коридор, соединявший черные лестницы от первого подъезда до последнего. Архитектор изобрел или заказчику он понадобился — неизвестно было Казаряну. А известно ему было, что сейчас Александр Иванович Смирнов уже в последнем подъезде ждал назначенного срока.

Пора. Роман Суренович Казарян вышел из «волги» и, сильно — будто выстрел прозвучал в тихом переулке — хлопнув дверцей, вальяжно направился к стоявшему у него в хвосте «москвичу». Рядом, совсем рядом, метрах в десяти трое в «москвиче» поспешно прятали лица: водитель что-то искал на полу, его сосед, отвернувшись, изучал фасад особнячка по другую сторону переулка, а третий на заднем сиденье будто бы спал, уткнув морду в мягкий угол.

В переулок въезжал «вольво» Кузьминского. Казарян склонился над открытым оконцем «москвича» и поинтересовался с интонацией артиста Вицина в фильме «Операция „Ы“», который спрашивал у бабули-одуванчика тоже самое:

— Вы не скажете, который час?

Водила, не прерывая поисков и не поднимая головы, быстренько (поскорее бы отвязался непонятливый фраер) ответил:

— Без десяти час.

— Спасибо, — тоненько поблагодарил Казарян и поднял голову. «Вольво» в переулке не было. Он вернулся в своей кабриолет и, заслуженно расслабляясь, откинулся на подголовник. Отдыхал, наблюдая за маневрами экипажа «москвича» в зеркало заднего обзора. Маневры были просты и до слез понятны: беспрерывно и по очереди члены экипажа обеспокоенно шептали в радиотелефон. Отдохнув, Казарян покинул переулок.

Место встречи изменить нельзя. Да и зачем его менять, когда напрочь отрубились от хвоста? Кузьминский, как всегда с похмелья, в подавленно-взвинченном настроении вел «вольво» нервно и жестко. Не любил такие игры Смирнов, за свое здоровье опасался. На проспекте Мира решил:

— Я поведу.

Кузьминский покорно тормознул, обошел радиатор и уселся на пассажирское место. Не наказание это для него, а облегчение. И, освободясь от забот, живо заговорил:

— Иваныч, что мы медлим?

Иваныч, цепко держась за рулевое колесо и глядя строго перед собой, содержательно и по-советски ответил:

— Так надо, Витек.

— Да иди ты! — разозлился Кузьминский. — Где гарантия того, что если не сегодня, то завтра Жорка пулю не схлопочет? Какое право ты имеешь рисковать им? Ты, как всегда, намерен весь преступный мир раком поставить, забывая, что у нас одна задача — отмазать и спасти Жорку.

— А для того, чтобы отмазать и спасти Жорку, надо весь преступный мир поставить раком.

— Ты — демагог, — решил Кузьминский.

— Я — не демагог, я — демократ. Потому что с тобой, дураком, как с равным беседую.

За гордым рабочим и энергичной крестьянкой, с трудом пробившись на поворот, вильнули налево и, миновав студию Горького и ВГИК, прибыли на стоянку гостиницы «Турист».

* * *

Потом немного пешочком. Перейдя Яузу, свернули налево еще раз и бережком, бережком пошли вдоль опушки довольно-таки засранного лесочка. И дошли. На травке, обнаженный по пояс, беспечно лежал и нагло загорал в полудреме легендарный сыщик и опасный преступник Георгий Сырцов.

— И не опасаешься? — спросил сверху Кузьминский.

Сырцов открыл один глаз и задал встречный вопрос:

— Пивка хочешь, алкоголик?

— Хочу! А где? — взбудораженно оживился литератор.

— Под пиджаком, — открыл секрет и второй глаз Сырцов. Уселся и резко встал. — Здравствуйте, Александр Иванович.

Смирнов ответить не успел, потому что уже плаксиво жаловался всем и на всех до глубины души разочарованный писатель:

— Нету тут никакого пива! Один пистолет только!

— Тогда застрелись, — посоветовал Смирнов и хлопнул Сырцова по голому животу. — Ты от страха растолстел, Жора.

— Не от страха, а от пива, — поправил Деда Сырцов и посмотрел, что там делал Кузьминский. Кузьминский в конце концов отыскал пивко, спрятавшееся в плотном пластиковом пакете. Отыскал, с пуком откупорил первую банку и припал к шершавой дырке жаждущим ртом.

— Вчера, еще вчера утром ему приказано было быть сегодня в полном порядке, а он вечером нажрался как сапожник, — откомментировал происходящее Смирнов. Кузьминский отбросил пустую пол-литровую банку «Баварии», что тоже было оценено соответствующе: — Совок и есть совок. Всю округу засрали такие, как ты!

На финальное обвинение Кузьминский не отреагировал, согласившись, наверное, с ним, но насчет приказа изволил темпераментно выразиться:

— Кто вы такие, чтобы мне приказы отдавать? Вы можете просить меня об одолжении — это да. А я сам буду решать, что мне делать.

— Одинокая и гордая творческая личность, — уважительно понял Смирнов и вдруг заорал: — Сопьешься, алкоголик несчастный!

— Не сопьюсь, — убежденно возразил Кузьминский и открыл вторую банку. Без слов, с тщанием пристраивая хромую ногу, Смирнов уселся рядом с ним и как бы с сомнением вопросил:

— Мне, что ли, пивка выпить? Жарковато сегодня.

— А завтра холодновато будет, — слегка поправившийся кинодраматург обрел былую реакцию и присущую ему язвительность. — Придется тебе водку жрать.

Не ответил ему Смирнов. Счел ниже своего достоинства отвечать распоясавшемуся алкоголику. Открывая банку, смотрел, как одевается Сырцов, и еще раз удивился тому, что сохранил прибранность и щегольство прячущийся по грязным углам паренек. Заметил, хваля:

— Ты, Жора, будто из Сандунов не вылезаешь, такой чистенький.

— Мои Сандуны — ржавая раковина да кран с холодной водой. А в баньку бы сейчас — мечта! Но как представлю себя голым и беззащитным под заряженными пистолетами — нет, лучше не надо Сандунов. — Сырцов тоже уселся на траву и тоже откупорил банку. Не выпив, добавил: — С Сандунами покончили, Александр Иванович, а с заряженными пистолетами — нет. Что-то новенькое?

— Вчера, в то время, когда наш друг и товарищ Виктор Кузьминский хлестал водяру, некие граждане в самом прямом смысле оторвали голову Льву Семеновичу Корзину.

— Я знаю. В газете прочел.

— Во газетчики работают! — восхищенно удивился Смирнов. — Их же только в половине четвертого утра обнаружили. Считай, что мы его проморгали, Жора.

— Не мы, а я, — сурово поправил Деда Сырцов. — В принципе я предполагал, что такое может случиться, но не думал, что так скоро. Мне бы его не отпускать еще сутки, а я изволил расслабиться. И обосрался.

— У тебя девяносто три ноги? Сорок четыре руки? Двадцать шесть глаз? Ты не можешь разорваться. Виноват я, виноваты Роман с Аликом, но и то лишь в том, что старые и не в силах заниматься настоящей сыщицкой работой.

— Что верно, то верно, — поощряюще заметил Кузьминский, на минутку оторвавшись от третьей банки.

— И пропойца Кузьминский, — без паузы продолжил Смирнов, — который от пьянства вообще ни черта не может.

— Я попрошу! — взревел оскорбленный беллетрист. — Я попрошу!

— Это я попрошу, — вкрадчиво обратился к нему Сырцов. — Витя, друг, ты все пиво выхлестал. Не в службу, а в дружбу: сумочку в руки и на ту сторону Яузы. Вон тот магазин в красном доме. И бутербродов прихвати в кафетерии. А мы тут о своих делах побеседуем.

— Я слушать хочу, — без уверенности возразил Кузьминский.

— Что слушать-то? Про нашу полицейскую маету? Неинтересно, Витя.

Знал эти сыщицкие тары-бары Виктор. И знал, что это и вправду крайне неинтересно. Встал, важно согласился:

— Ладно, пойду.

— Денег дать? — спросил Смирнов.

— Обижаешь, хозяин.

Сильно раздобрел за последний год Витенька. Еще есть мышцы, но в лишнем и связывающем жиру. Смирнов и Сырцов наблюдали, как неторопливый в апофеозе первой поправки Кузьминский переправлялся на ту сторону Яузы по бетонному мостику. Наблюдали до тех пор, пока он не скрылся за циклопическим серым сооружением — рестораном с обязательным теперь казино.

— Через два дня прилетает Ленька, — сообщил Сырцов.

— Откуда знаешь? — вскинулся Смирнов.

— Я в контору звонил.

— Ой, рискуешь, Жорка! Ненужно рискуешь.

— Я, Александр Иванович, бабьим голосом навострился говорить, как пассивный педераст. Позвонил Катеньке Измайловой и игриво так представился, — или представилась? — Жоржеттой, которая страстно ждет возвращения своего красивого знакомого — полковника Махова. Кэт — девка сообразительная, сразу поняла, кто такая — или кто такой? — Жоржетта, и дала полную информацию.

— Не раззвонит?

— Исключено. До приезда Махова исключено. Она — его верная Личарда. А что нам даст Ленька, Александр Иванович?

— Ничего, за исключением того, что не свяжет нас по рукам и ногам. И прикроет твой всероссийский розыск.

— Думаете?

— Знаю, Жора.

— Дай-то Бог, — Сырцов вдруг, вспомнив, представил нечто ужасное — глаза остановились и остекленели. На миг. Отряхнулся. — Я, Александр Иванович, палача того, что Корзину башку снес, застрелю как собаку. И не сразу.

— Твое право, — спокойно согласился Смирнов. — Если будет у тебя такая возможность. А я о другом думаю. Я думаю о том, в каком мы с тобой идиотском положении. Нам абсолютно ясен полный их расклад, мы знаем кто, где и почему, но у нас по сути ничего на них нет. Вот ты сказал: палача застрелю как собаку. Ты прав: единственное, что мы можем сделать сейчас, перестрелять их по одиночке, как бешеных собак. Извини за лирическое отступление.

— Я сам от этой лирики по ночам зубами скрежещу, Александр Иванович. Все понимаю! Нужны концы, улики, твердые свидетели.

— Обнялись и поплакались, — посмотрел со стороны на Сырцова и себя невеселый и немолодой пенсионер. — Картина, достойная кисти передвижников.

— Что делать будем? — ушлый Сырцов тотчас уловил в самоиронии Деда пробудившуюся целеустремленную энергию.

— Думал, Леонида дождемся, а сегодня утречком все по новой просчитал и понял: надо начать не дожидаясь. Надо, Жора, нашего главного клиента вызвать на активные действия.

— Я думаю, не мы одни его на эти действия вызываем. Да и сам он понимает, что деваться некуда и пора выступать.

— Умом-то он, конечно, понимает, а интуитивно, так сказать, умом задним, откладывает решающий шаг и откладывает. Ему надо кусочек сыра показать, Жора.

— Который бесплатным бывает только в мышеловке? — обрадовался сообразительный Сырцов. — Я считаю, Александр Иванович, анонимный звонок и…

— Вот именно «и», Жора. Боюсь я за это «и». Поаккуратней с этой буквой будь.

— Не первый раз замужем! — заорал Сырцов. Понял, что застоялся без настоящего дела. Вскочил и увидел, как по мосту брел Кузьминский, искривленный тяжестью сумки. — Витька с пивом идет.

И Смирнов посмотрел на писателя. Оценивающе. Забеспокоился:

— Хорошо, если только с пивом.

Творческий работник приблизился со знаменитым лозунгом Стеньки Разина на устах:

— Я пришел дать вам волю!

— Я ж говорил, он водки принес! — как бы возмущаясь, погордился свой догадливостью Смирнов.

Кузьминский без слов присел рядом с ними, поставил сумку меж ног и принялся поочередно извлекать из нее банки с пивом, бутылку «Довганя», кус ветчины, кус сыра, банку с оливками. Последним вытащил длинный батон и неожиданно трахнул им Сырцова по голове. Батон переломился. Сырцов подхватил половину и, откусив от нее, спросил:

— У тебя нож есть, Витек?

Кузьминский, тупо глядя на принесенные продукты, виновато признался:

— Нет, нету у меня ножа.

— Тебе же сказано было, чтобы бутерброды брал! — разозлился Сырцов.

— Руками все разломаем, Жора. Не графья, — оправдался Виктор как мог.

Смирнов вынул из брючного кармана дорогой кнопочный нож и выбросил лезвие. Фирменная сталь сверкала на солнце.

— Ты, Иваныч, бандит с большой дороги, — хваля, осудил Смирнова Кузьминский.

— Оба за рулем, но полны решимости нажраться, — наблюдая за тем, как Жора рубил колбасу и сыр, рассуждал Смирнов. — Одного, как говорится в знаменитом стишке, ищут пожарные, ищет милиция, другому же крайне необходимо быть сегодня вечером хотя бы полутрезвым. Но нет, полны решимости. Отважные ребята.

— А ты разве не будешь? — удивился Кузьминский.

— Если не я, то кто? Кто тебя домой повезет, мастер художественного слова?

И пластмассовые стаканчики не забыл прихватить Кузьминский. Он их держал в шатких ручках, а Сырцов разливал. Все, вожделея и притихнув, слушали упругий звук щелчками лившейся водки.

Сырцов и Кузьминский оглушили по полному стаканчику. Закусили, отвратительно чавкая. Смирнов отхлебнул пивка.

— Довгань. Кинорежиссером в свое время на студии Довженко был. Сильно изменился, — внимательно изучая этикетку с портретом, вдумчиво отметил Кузьминский.

— По сто пятьдесят — и все, — в который раз повторил реплику Андрея Миронова из «Бриллиантовой руки» Смирнов, мягко отобрал бутылку у Кузьминского и вылил остатки водки на землю.

— Что ж это такое? Что ж это такое? — в ужасе заверещал Кузьминский.

— Вынужденное варварство, — объяснил Смирнов. — Вы мне пьяные не нужны.

— Полюбите нас пьяненькими, трезвыми нас всякий полюбит! — в отчаянии провозгласил новый лозунг Кузьминский. — Ты даже не варвар, ты — иезуит, Торквемада!

— Ну, я — ладно, у меня еще дела. А Витька — человек вольный и с крупного бодуна. Ему можно, — запоздало вступился за собутыльника Сырцов.

Смирно любовно похлопал его по спине и сказал:

— Не все тебе катализатором служить, Жора. Теперь пусть инженер человеческих душ в этой химической должности потрудится.

46

Забрав «восьмерку» со стоянки у автосервиса «Бош», Сырцов подъехал к станции метро «Ботанический сад». Верхний вестибюль этой станции был удобен тем, что в почти сплошной стеклянности своей позволял держать в поле зрения все подходы и подъезды. И телефоны-автоматы стояли как надо: в неприметном углу, из которого все видать.

Сырцов снял трубку, без труда извлек из бездонной своей памяти нужный номер и набрал его.

— Полковник Панкратов слушает! — недовольно отрапортовала трубка.

Сырцов уронил жетон в щель и игриво приступил к серьезному разговору:

— Леха, ау!

— Кто это? — очумело осведомился полковник.

— Граф, вам звонят из подземелья. Скорее даже из подполья.

— Жорка! — с ходу просек тертый полковник. — Ну, ты и мерзавец, Жорка!

— Ты что, всерьез считаешь, что это я с инкассаторами разобрался?

— Вот чего не считаю, того не считаю! — весело сообщил Панкратов.

— Интересно знать — почему.

— Ты что, дитя? Ты, может, дитя, а я — нет. Если бы это дело проворачивал ты, неужели двух охранников и пузыря этого не уложил?

— Убийственный довод. Значит, не считаешь. Не считаешь, а во всероссийском гоне на меня участвуешь.

— Не-а! — радостно опроверг напраслину полковник. — Закатав штаны, по мелководью с бреднем — это для ментов. А у меня — операции в локале.

— Тогда в связи с этим у меня один вопрос, Леха.

…С Панкратовым разобрались. Протерев влажный от собственного дыхания микрофон трубки и поменяв ухо, Сырцов набрал номер телефона Кузьминского, которого, надо полагать, уже давно доставил домой Дед. Услышав разрешительное «Алло!» сценариста, Сырцов залепетал любимым своим женским голосом:

— Витенька, это ты? Витенька, я думала, думала… Я согласна, Витенька. Да.

47

Сегодня холеный, благообразно седой господин ставил на цвет и выигрывал. Ставил по очереди на черный, на красный, на черный, на красный. Выигрывал. Ставил несколько раз подряд на черный и выигрывал тоже. Ставил только на красный и выигрывал опять. Игроки и болельщики в почтительном молчании следили то за господином, то за шариком. Крупье с улыбкой содрогался.

Выигрывать ему было столь же скучно, как и проигрывать. И все время мешало что-то. Господин вяло поднялся, посмотрел, как холуй, выскочивший из-за его спины, собирал выигранные им фишки, не дождался завершения этой малопочтенной работы и направился к стойке. Второй холуй в смокинге следовал за ним.

Господин вскарабкался на высокий стульчик. Бармен привычно ливанул в высокий стакан боржоми и придвинул его господину. Господин смотрел сверху, как мчатся к нему навстречу булавочные пузырьки и, достигнув водяной поверхности, взрываются мелкими, почти неуловимыми человеческим глазом брызгами.

…Голова катилась по траве, брызгаясь кровью с короткого остатка шеи…

— Водки! — потребовал господин. Бармен удивленно поднял брови и непонимающе услужливо улыбнулся. Холуй, пристроившийся на стульчике справа, от сверхнеожиданной экстраординарности требования босса позволил себе немыслимую фамильярность: осторожно тронул господина за локоть и прошептал остерегающе:

— Сергей Львович…

Господин не слышал его шепота. Он посмотрел на среднеевропейскую дозу, отмеренную барменом (граммов сорок), и уточнил заказ:

— Полный стакан.

Стакан мгновенно был наполнен до краев. Сергей Львович недрогнувшей рукой поднял его. Одним глотком споловинил.

…Тех двоих, что сам уложил, и не помнил даже. А голова катилась по траве…

Вторым глотком выпил до дна и запил боржоми.

Сосед справа, появления которого Сергей Львович и не заметил, склонился к нему и интимно, в ушко, негромко спросил. Стишком:

Блеснула шашка раз и два, И покатилась голова?

…Покатилась голова… Голова катилась по траве…

Ослабли до пустого томления внутренности. Выпитая водка там, внутри, обрела форму и тяжесть булыжника. Сергей Львович в прострации молчал.

Зато холуй в смокинге бдил (или бдел?), спрыгнул со стульчика, положил соседу на спину ладонь размером в лопату. И спросил гуняво:

— Чего тебе, гражданин?

Гражданин, здоровый, жизнерадостный, поддатый, повернулся к холую и, увидев его, распорядился:

— Мне — сто пятьдесят водки. И побыстрее.

Холуй слегка ошалел и объяснил почти культурно:

— Это к бармену. Я наливом не занимаюсь.

— А нахрен ты тогда ко мне лезешь? — удивился гражданин.

— Гром, отстань, — негромко приказал Сергей Львович. Оклемался слегка. Холуй Гром вернулся на свое место, а гражданин изволил еще раз выразиться стихотворно:

Гром победы, раздавайся, Веселися, славный Росс…

— и уже непосредственно Сергею Львовичу с изысканным наклоном: — Вы, славный росс, как я вижу, изрядно веселитесь. А гром — нет. Он только раздается.

Сергей Львович рассматривал глаза гражданина. Глаза были чисты, лукавы и неуловимы. Бармен уже поставил перед гражданином стакан.

— Зачем вы прочитали мне на ухо стихи про шашку? — с тихим гневом поинтересовался Сергей Львович.

— Блеснула шашка! — гражданин поднял стакан. — Раз! — гражданин сделал глоток. — И два! — вторым глотком гражданин прикончил дозу. — И покатилась голова! — голова гражданина пала на стойку.

Холуй Гром, желая смеяться, захрюкал. Дохрюкал и по-товарищески предложил забавному гражданину:

— Насчет головы могу устроить. Чтобы по-настоящему покатилась, — так шутил.

— Помолчи, — приказал Сергей Львович. А Гром больше и не говорил. Не о чем. Высказался по существу и иссяк.

— Молчи, Гром, молчи! — посочувствовал холую гражданин фразой, которая являла собой слегка адаптированное название дореволюционнго шлягера. Вместо «грусть» — «гром».

— Вы кто такой? — спросил Сергей Львович, стараясь вежливой интонацией прикрыть невежливость вопроса. В любом случае на такой вопрос можно ответить несерьезно. Это с удовольствием и сделал гражданин:

— Калика перехожий.

— И чем в нынешней жизни занимается калика перехожий?

— В данный момент прожигает ее.

…Мало ли что случается в длинной жизни. И все забывается. Забудется и голова, катящаяся по траве…

— Может быть, выпьете со мной? — осторожно предложил Сергей Львович.

— Когда же нет! — теперь свое согласие гражданин выразил цитатой из Островского.

— Вы все время говорите чужими словами, — понял Сергей Львович и показал два пальца бармену, — вы актер?

— Еле сдержался, чтобы не ответить дежурно: весь мир театр, а люди — актеры.

— Вы не сдержались. Значит, актер, да?

— Вам так важно знать, кто я?

— Интересно, во всяком случае.

— Я — литератор.

— Газетчик?

— Нет. Прозу пишу. Сценарии для кино.

— Здесь изучаете ночную жизнь большого города? — догадался Сергей Львович.

— Здесь я помалости играю и по-крупному выпиваю. А вы в какой области изволите трудиться?

— Я — бизнесмен.

— Общевато, дорогой мой. Профиль?

— Ценные бумаги и фьючерсные сделки.

— Спекулянт, следовательно, — все правильно понял гражданин. — Но звучит красиво: фьючерсные сделки. Прямо так и хочется совершить фьючерсную сделку.

Бармен уже давно наполнил стаканы. Сергей Львович поднял свой и кивком предложил гражданину сделать то же самое. Гражданин с готовностью исполнил молчаливую просьбу. Поднял стакан.

— За знакомство, — предложил Семен Львович и, прикрыв глаза, решительно выпил. Гражданин, держа стакан на просвет и не выпивая, повторно продекламировал:

Блеснула шашка раз и два, И покатилась голова.

В этот раз Сергей Львович выслушал стишки спокойно. Удивился только:

— А почему вы не пьете?

— Расхотелось, — признался гражданин и поставил стакан на стойку.

— Обижаете, — недобро сказал Сергей Львович.

Гражданин спрыгнул со стульчика и, твердо глядя прямо в глаза, поведал Сергею Львовичу:

— И все-таки покатилась голова, куда уж денешься.

…Голова катилась по траве, брызгаясь кровью с короткого остатка шеи…

Сергей Львович очнулся оттого, что его за рукав теребил Гром.

— Я его достану, босс! Сейчас достану.

Босс молчал. А гражданин, уже дошедший до середины зала, вдруг обернулся и, перекрикивая ровный шум, отчетливо произнес:

— Да, чуть не забыл. Александр Иванович велел вам не кланяться. Но, может быть, он в ближайшее время совершит с вами фьючерсную сделку.

48

— Вы что, взбесились все?! — ненавистно, со свистом, спросил Витольд. Как ни держал себя в руках, как ни старался быть холодно и загадочно сдержанным, взорвался вдруг. И его достали.

— Взбесился не я. Взбесился Смирнов, — работая под несгибаемого супермена негромко и подчеркнуто отчетливо доложил Сергей Львович. Он стоял в дверях, глубоко засунув руки в карманы безукоризненного пиджака. За его спиной стоял Гром, в необъяснимой усталости привалившийся плечом к железной дверце старомодного лифта. Витольд Германович, взглядом оставив Грома на лестничной площадке, предложил боссу:

— Входите, Сергей Львович. — Успокоился. Был ровен и вежлив. Еще раз взглянул на Грома и, пропустив Сергея Львовича, захлопнул и тщательно, на все запоры, закрыл дверь.

— Что, уже испугались Смирнова? — спросил Сергей Львович.

— Скорее вас. Мало ли что можете натворить со страха, который нагнал на вас вышеупомянутый Смирнов.

Надоело, да и некогда было Большому корчить из себя вежливого дипломата на официальном приеме. Сказал с блатным придыханием:

— Вот что, Витольд. Кончай косить под Молотова. Я тебе не Риббентроп. Нам вот-вот шершавого введут. Так что без затей, давай подумаем, как нам наши жопы от особых приключений уберечь.

— Подумаем, — согласился Витольд и пригласил Большого в кабинет: — Прошу.

Уселись. Нетерпеливый пахан потребовал:

— Только скоренько. У меня времени в обрез.

— Скоренько, — согласился Витольд. — Скоренько: как и где?

— Его человек напрямую дал мне понять, что Смирнову известно, кто завалил Левку Слона. Полчаса тому назад, в казино.

— Что за человек?

— Сказал, что литератор, для кино пишет.

— Кузьминский. Виктор Кузьминский. Здоровый, веселый, наглый?

— Он.

— Ты понимаешь, Сергей, что этой провокацией они хотят вызвать тебя на активные и, я бы сказал, на бесповоротные действия?

— Не пальцем деланный.

— И подготовят ловушку, которая захлопнется, когда они захотят.

— Подготовят, — подтвердил Большой. — Но пока не подготовили.

— Хочешь сегодня?

— Сейчас.

— Тактически абсолютно правильно. Они уверены, что к своей акции ты будешь готовиться всерьез и самым тщательным образом. Вся проблема в стратегических последствиях этой акции.

— Кто-то из умников правильно сказал: есть человек, есть и проблема. Нет человека, и проблемы нет. Я прикончу эту суку! Сорок лет я ждал, когда доберусь до него. И, честно, сорок лет опасался. Но сегодня он сам загнал меня в угол. И расплатится за это по всем векселям.

— Он расплатится, так сказать. Его не будет, — раздираемый противоречивыми чувствами, Витольд обеими ладонями энергично растер слегка набрякшее свое лицо. — Но будем мы, которых погонят с улюлюканьем. Ты знаешь, что такое Смирнов? Это честь ментовки, это бесконечная преданная любовь к нему, а если не к нему, то к его памяти, многих могущественных друзей. Ты представляешь, что начнется?

— Вселенский гон, — представил Большой. — Только этот гон уже не будет вести лучший сыскарь России Александр Иванович Смирнов, мать его!

— Решай сам, — вяло сказал Витольд.

— Я уже решил.

— Тогда какого черта ко мне приволокся?

Не отрывая взгляда от Витольда, Сергей Львович поднялся из кресла, одернул пиджак, поправил галстук, застенчиво улыбнулся и признался:

— Чтоб замазать тебя, фраерок.

49

То ли очень поздно, то ли очень рано. Два часа летней ночи. Но в симпатичном бревенчатом доме с террасой еще не спали. В окнах столовой, задернутых занавесками, горел добрый желтый свет, свет лампы под шелковым абажуром, свет, дарящий уют и покой.

За забор бесшумно проникли четверо: Хайрулин, Сидоров и капитан Гаевой с майором Громовым. Трое залегли сразу же у забора, а майор Громов, он же ласковый холуй Гром, на неспешных ногах, согнувшись, приблизился к освещенному окну. В комнате негромко разговаривали:

— Саша, я пошла спать. И ты ложись, — женский голос.

— Ладно, ладно. Мне завтра рано не вставать, — это мужской.

— Ты же в город собирался!

— У меня свидание с Жоркой в половине второго.

— И в связи с этим ты собираешься сидеть здесь до утра, дурачок?

…Гром поднял руку, которая на фоне светившегося окна выглядела черной звериной лапой…

— Лидка, ну дай мне десяток минут спокойно почитать!

…Сидоров с Хайрулиным поднялись с земли и подняли автоматы…

— И читаешь-то ты всякую ерунду!

— Не ерунду, а Витькин детектив!

…Капитан Гаевой умелым броском достиг террасы. Потрогал дверь. Дверь была открыта…

— А Витькин детектив разве не может быть ерундой?

— Ты собиралась идти спать!

…Гром уже был рядом с Гаевым…

— Дай я тебя, дурака, на прощание поцелую.

… — Пали! — заорал Гром. Сидоров с Хайрулиным нажали спусковые крючки. Дергаясь в их руках, укороченные «Калашниковы» поливали освещенные окна, синхронно прерываясь. По три очереди, на полный рожок.

Жалуясь тонким звоном, медленно падали на землю осколки стекол. Хайрулин с Сидоровым опустили автоматы и в тишине услышали приветливое пожелание:

— Роняй палки, и руки в гору!

И Хайрулину, и Сидорову одновременно ткнулось в спину нечто металлически-твердое и ужасное. Сидоров и Хайрулин синхронно уронили автоматы и воздели руки вверх. На движении руки были перехвачены, заведены за спины, и на них защелкнулись наручники.

Они лежали уткнувшись лицом в землю. Трава пахла детством, интимным сидением с девушкой на берегу реки, недостижимым теперь счастьем быть на свободе…

Капитана Гаевого брал на террасе матерый волкодав полковника Панкратова, а майора Громова безработный Георгий Сырцов. Волкодав взял клиента по всем правилам: заломал, сцепил, запеленал. А Сырцов для начала слегка затемнил Грома и теперь ждал, когда тот очнется.

— Что с ним делать? — спросил про своего волкодав.

— К начальству веди.

— А ты своего?

— Мне с ним поговорить надо. Подожду, когда оклемается.

Волкодав не знающей жалости рукой вздернул на ноги Гаевого и рявкнул:

— Пошли!

Капитан помычал жалобно сквозь пластырь, но получил по шее и пошел как приказано.

За стеной продолжали мирно беседовать Александр Иванович Смирнов и Лидия Сергеевна Болошева:

— Завтра обязательно надень свежую рубашку, — это она.

— Да я в темно-синей поеду. На ней грязи не видно, — это он.

— Но она же есть! Ты эту рубашку третий день носишь.

На террасу со двора поднялся Александр Иванович Смирнов, посмотрел на отключенного Грома, посмотрел на Сырцова, покачивавшегося в кресле-качалке с «Вальтером» в обнимку. Поинтересовался:

— Считаешь, он?

— Он, он, — заверил Сырцов и протянул Смирнову нечто непонятное.

— Что это? — не беря в руки это нечто, спросил Смирнов, уже догадавшись…

— Удавка, Александр Иванович. Как я понимаю, специально для вас приготовлена.

— Ну уж нет! Меня Большой никому не отдал бы! — Смирнов прошел в комнату и выключил магнитофон. Вернулся, проинформировал Сырцова:

— Я к полковнику. Как освободишься, подходи.

— Тук-тук, — стучало кресло в тишине. — Тук-тук.

Гром услышал стук и раскрыл глаза. Смирнов не захлопнул дверь в комнату, и теперь яркая желтая полоса на полу обозначала непреодолимую границу между Громом и Сырцовым. Гром, непроизвольно пискнув, еле заметно пошевелился. Но Сырцов заметил и сразу же потребовал ответа:

— Это ты, палач, голову Леве Корзину оторвал?

— Тук-тук — стучало кресло в тишине. — Тук-тук.

— Я тебя спрашиваю, скот, — напомнил Сырцов.

Гром простонал слегка. Жалостно так. И вдруг рванул с низкого старта. Он уже был на ступенях, когда крякнул «вальтер». Левая нога его бесчувственно подвернулась, и он упал вперед и набок.

Сырцов не спеша поднялся с качалки и вышел на свежий воздух.

— Тук-тук, — стучало кресло в тишине. — Тук-тук.

Гром, хватаясь за колкие кусты роз, уже поднимался.

— Без пистолета, без стальной удавки как тебе теперь? — полюбопытствовал Сырцов. Гром шумно дышал, стараясь перенести центр тяжести на здоровую ногу, и не отвечал. Сырцов приблизился к нему, чтобы рассмотреть то, что у нормальных людей является лицом. Вурдалак осатанело глядел на него, в зверином ужасе от предчувствия своей скорой смерти. Сырцов понял: — Нелюдь! Я дал слово пристрелить тебя как бешеную собаку. Я сдержал свое слово.

Сырцов дважды, без паузы, выстрелил. В сердце. Гром, уже мертвый, пал на кусты роз и, подминая их, сполз на садовую дорожку. Сырцов ухватил его за ворот и поволок к калитке. Выволок на улицу, сбросил в канаву и осмотрелся. Привалившись к штакетнику, неподалеку стоял Дед.

— Я думал, вы уже вместе с Лехой Большого трясете, — сказал Сырцов.

— Тебя дожидался. Кончил, значит, палача.

— При попытке к бегству.

— Ты ж его терзать хотел. Что ж не терзал?

— Не смог, Александр Иванович, — честно признался Сырцов.

— Ну и молодец, — решил Смирнов, — пошли на Сеню Пограничника полюбуемся.

Пойти они не успели: ниоткуда объявился рыжий Вадик и деловито осведомился:

— Как сработало, Александр Иванович?

Смирнов не успел ответить, его опередил молодой, темпераментный Сырцов:

— Ты же в Нижнем должен быть, король прослушки!

— Я вчера, верней уже позавчера, вернулся.

— Тебе же сказано было: притихни и затаись на Волге! — И вдруг остыл: — Хотя им теперь не до тебя, малыш. Живи и действуй.

Никакого внимания не обратил Вадик на сырцовские фиоритуры. Не слушая и не слыша, дождался их окончания и повторил вопрос:

— Сработало, Александр Иванович?

— Хай класс, Вадик. Как всегда у тебя.

Обожал Деда рыжий Вадик, и похвала от него была ох как по сердцу!

— Да что там. Работка — проще не бывает. Так я поеду?

— Спасибо тебе, Вадим, — серьезно поблагодарил Смирнов. — А то оставайся, дела с клиентурой закончим и водки выпьем.

— Рад бы, да не могу. Мать беспокоиться будет. До свидания. — Вадик развернулся и, растворяясь, пошел по проулку. Не сдержался Сырцов, крикнул ему в спину:

— «Рафик»-то свой драгоценный, небось, подальше поставил! Не дай Бог пуля попадет.

— А как же! Ты, случись что, мне новый купишь? — прощально донеслось из тьмы.

— Пошли, — повторно предложил Смирнов, и они пошли. А то, что ранее называлось майором Громовым, Громом, осталось валяться в канаве.

В ближнем лесу, не очень далеко от дачи Смирновых, имелась уютная полянка. Сырцов и Смирнов вышли к ней. На полянке стояли «рейнджер», «мицубиси»-джип и «лендровер». Освещенные мощными фарами «рейнджера», вольным кружком сидели волкодавы Панкратова. А упакованные и спеленутые холуи Большого лежали неподвижно. Сырцов пересчитал: девять штук, включая Сидорова с Хайрулиным.

— Парни, где отец-командир? — бодро спросил волкодавов Дед.

— В «рейнджере» с главным извергом беседует, — ответил ленивый бас.

— Вы-то все в порядке?

— Зря нас срамите, Александр Иванович, — делано обиделся тот же бас, а остальные волкодавы дружно заржали.

Из «рейнджера», приоткрыв дверцу, высунулся полковник Панкратов и позвал:

— Александр Иванович, Жорка!

Сырцов со Смирновым без спешки подошли к нему.

— Как тут Большой поживает? — не заглядывая в салон, спросил Смирнов.

— Сопит, — доложил неунывающий полковник Панкратов. — Сопит пока. А у вас как дела? Вигвам сильно покрушили?

— Второй раз за год! — сокрушился Смирнов. — Прошлым летом киллеры, теперь вот уголовщина.

— Так вы же сами хотели со стрельбой! — справедливо уличил его полковник. — Чтобы налицо было покушение, чтобы им приличный срок мотать!

— Ладно, об этом забыли, — замял разговор о поврежденной даче по делу разоблаченный Смирнов и позвал: — Сеня, иди к нам.

— Он не хочет, — за Большого ответил Панкратов. — Он своего адвоката хочет немедленно повидать. — И вспомнил вдруг: — А где десятый? Где десятый, Жора?

— Десятый, некто по кличке Гром, — начал объяснять Сырцов, — при задержании оказал сопротивление и попытался бежать…

— И был застрелен при попытке к бегству, — за него закончил обстоятельный доклад полковник Панкратов. — За дело, Жора?

— Он был палачом, Леша. Он людям головы удавкой отрубал.

— Тогда дорогой товарищ пусть спит спокойно, — решил Панкратов и, повернувшись, сказал внутрь салона: — Выходи, а то за благородные седины вытащу!

Холеный и благообразный господин в умопомрачительном костюме вылез из «рейнджера». Не пахан, прихваченный с поличным, а ведомая на казнь Зоя Космодемьянская, готовая умереть за высокие идеалы с гордо поднятой головой.

— Что же ты так жидко обосрался, порчила? — завидя клиента, презрительно поинтересовался Смирнов.

Сергей Львович, Большой, он же Сеня Пограничник, демонстративно отвернувшись, смотрел во тьму, покойно держа на животе скованные руки.

Сырцов четко, но не на полную силу, врезал ему в челюсть и посоветовал уже лежавшему:

— Когда тебя вежливо спрашивают, надо вежливо отвечать.

И поднял слегка затуманенного господина за шиворот. Сергей Львович помотал благородной головой и многозначительно изрек:

— Вы все ответите за противоправные действия.

— Он вам, Алексей, небось говорил, что оказался здесь совсем случайно? Просто, замученный бессонницей, решил ночью в сосновом бору свежим воздухом подышать? И не имеет к этой банде никакого отношения? Так, Алексей?

— Только так, Александр Иванович, — подтвердил полковник.

— А что при нем обнаружено?

— «Магнум» с глушителем.

— Скорее всего для того, чтобы, если бессонница будет продолжаться и голова не перестанет болеть, пустить себе пулю в висок. А глушитель для того, чтобы людей понапрасну не беспокоить излишним шумом. — Смирнов подошел к Сергею Львовичу и ласково прихватил за лацканы пиджака, чтобы хорошенько посмотреть в волчьи глаза. — Ты же знал, на кого хвост поднимаешь, портяночник.

Не позволял блатной гонор покорно молчать. Большой огрызнулся:

— Все равно я когда-нибудь тебя достану, мент!

Смирнов легонько оттолкнул его от себя. Легонько и брезгливо:

— Твой палач дохлый, как падаль в канаве валяется. Хочешь к нему? Мигом устроим. А коли не хочешь, придется со мной говорить. Учти, вон те, — Смирнов кивком указал на лежавшую девятку, — сразу тебя сдадут, как только их начнут трясти. И первыми те, кто палил. Они — просто исполнители, а ты — вдохновитель и организатор всех наших побед. Говорить будешь, Пограничник?

— Смотря о чем. О погоде — буду, — еще в блатном кураже отбрехнулся Большой и тут же схлопотал по мордасам. На этот раз от Деда, который наметил многообещающую перспективу:

— Забью, Сеня. До смерти забью.

— Что тебе надо? — уже нормально спросил Сергей Львович.

— Вот и пришли к консенсусу, — облегченно отметил Смирнов. — Мне концы нужны, Сеня. Позарез нужны.

Панкратов и Сырцов сидели на приступочке «рейнджера» и с нескрываемым удовольствием наблюдали за беседой двух старых приятелей.

— Куда и к кому? — делово спросил Большой. Часто моргая, твердо глядя перед собой. Прикидывал, кого и как удачнее продать.

— К Витольду и в банк, который твою долю воровскую за бугор переправил.

— Ты уже все знал, когда я к тебе приходил! — понял вдруг Сергей Львович.

— Скажем так: догадывался. А если совсем точно, то Лида всю вашу финансовую аферу прокачала на раз, два, три.

— Так, так, — глазки Пограничника уже не смотрели твердо. Они малозаметно вращались. — А если я молчу. Что тогда?

— Тогда тебе плохо будет. Очень плохо, до самого скорого конца.

— Не пугай.

— Да зачем мне тебя пугать? — искренне удивился Смирнов. — У меня в руках кое-что имеется. И эта штука — посильнее «Фауста» Гете.

Про «Фауста» и Гете Пограничник ни хрена не понял. Но кое-что, именуемое штукой, его явно заинтересовало и обеспокоило. Но ответил лениво:

— Зря козыряешь, Александр Иванович. Нету у тебя ничего. Нету.

— А мне и не надо ничего! — страшно обрадовался Смирнов. — Ты мне ничего не говоришь, а я, обиженный, тихо шепчу на ушко знакомому законнику про то, что Большой в сговоре с банкирами завалил всех паханов, которые ему мешали, и, отцепив от общака немалый кусок, с помощью тех же банкиров перекинул этот кусок через забор. А потом через помнящих и уважающих еще меня ментов устраиваю тебя в многолюдную камеру со специфическим составом обитателей, которые и правило провести имеют право. По необходимости я им могу все подтвердить. И они мне поверят, Сеня. Ты же поверил про Сашку Воробьева.

— Что хочешь?

— Витольда и все твои выходы на него. С доказуемыми подробностями.

— Дай подумать.

— Думай. Даю пять минут.

— До утра дай подумать, Александр Иванович.

— Ночь подумать, а утром с адвокатом посоветоваться? — Да.

— А потом в отказку уйдешь.

— Куда уж мне уходить. Я сдам тебе его, гебиста вшивого, но только дай мне возможность прикинуть, как срок укоротить.

— Не хочешь на нары, — понял Смирнов. — Ладно. Думай ночь и с адвокатом советуйся. Но при условии, что сейчас мне назовешь тех, через кого ты с ним поддерживал связь. Во-первых, кто тебя с ним свел и, во-вторых, кто почтовым ящиком был.

— Свел меня с ним Феропонтов Глеб Дмитриевич…

— Во старикан неугомонный! — восхитился Смирнов. — А мне еще год назад божился, что с концами от дел отошел. А второй?

— Алтухов Роберт Васильевич.

— Этот у нас на учете. Как же ты, Сеня, с гебистами слюбился?

— Они бывшие гебисты.

— От того, что бывшие, они во сто раз хуже. Злые, коварные. Не боялся с ними дело иметь?

— Выхода не было.

— Ах, видите ли, у него выхода не было! Я теряю пять миллионов из пятнадцати, это для меня страшнее смерти! Ты мразь, Пограничник, и спутался с мразью!

— Дай ночь, начальник, — попросил Сеня. — Ночь в одиночке. Завтра, кому надо, пусть хоть до жопы колет.

— И со своими чтобы в «воронке» не ехать, — продолжил за него Смирнов. — Так, Пограничник?

— Так.

— Алексей! — позвал полковник Смирнов. — Ваш клиент свободен.

Подошел Панкратов, посмотрел на клиента и сообразил, что:

— До свободы ему теперь ой как далеко! — и вызвал: — Тишков!

Тот, кто брал Гаевого, имитируя бег трусцой, лениво приблизился и доложил:

— Я тут, командир.

— Сажай гостей в ландо.

— И этого? — Волкодав мощным своим подбородком указал на Большого.

— Этот со мной поедет. И далее в отдельный номер-люкс.

— Слушаюсь, — наконец по уставу ответил волкодав, кинул ладонь к каскетке и пронзительно свистнул в штурмовой свисток. Вдалеке зашумел отечественный мотор, и через минуту на поляну въехал, вздрагивая на ухабах, «черный воронок» защитного цвета.

— Забрасывать их, что ли? — озаботился старший волкодав, вопросительно глядя на начальство. Панкратов отверг предложение:

— Чего ребяткам зря напрягаться? Развяжите им ноги, пусть сами залезают. У нас самообслуживание. Да, Валера, а ты с Гариком, как управитесь, ко мне. Для сопровождения почетного гостя.

Валера все той же трусцой отправился по делам. Сергей Львович тут же напомнил о себе эгоистическим вопросом:

— А мне куда?

— Залезай в «рейнджер». В нем поедем, — решил Панкратов и поделился своими планами на ближайшее будущее со Смирновым и Сырцовым: — Больно хочется баранку этого зверя покрутить. На этой марке я еще не рулил.

— А другие заботы у тебя имеются? — невинно спросил Сырцов.

Панкратов проследил, как усаживался в «рейнджер» Большой. Усаживался тот медленно и коряво — мешали наручники. Уселся-таки. Тогда Панкратов и ответил:

— Имеются, Жора. Главная: какую лапшу выгоднее начальству на уши повесить в связи со своим самоуправством. Такая операция и без санкций.

За Жору солидно ответил Смирнов:

— Проще простого, Алексей. Точнейшие агентурные сведения, что с минуты на минуту должны пришить почетного милиционера. У тебя просто не было времени поставить в известность всяческое начальство, от самого близкого до самого высокого. Тем более что в это время начальники уже заслуженно отдыхали. Кто в семье, кто по бабам.

— Так вряд ли поверят, Александр Иванович, — уныло возразил Панкратов.

— А тебя что, сильно колышет, поверят они или не поверят? Отбрехался, и дело с концом. Победителей не судят.

— И то верно, — решил повеселевший Панкратов, хлопнул себя по коленям, как перед лихой чечеткой, и вдруг огласил окрестности невозможным басом: — По машинам! Рожков и Севидов поведут «мицубиси» и «лендровер»! Первым «раф», замыкающий — «газон»!

Волкодавы, отчетливо топоча коваными башмаками, кинулись исполнять приказы командира. Смирнов тронул Панкратова за рукав и тихо сказал:

— Спасибо, брат.

— Да что уж, — застеснялся вдруг полковник. — Все целы, и слава Богу. Да, где у нас мертвяк валяется? Мы его с собой захватим, чтобы у вас, Александр Иванович, лишних хлопот не было.

— В канаве. Прямо у калитки, — дал ориентиры Сырцов.

Взревели моторы. Беспорядочно полыхая фарами, автомобили уходили с поляны. Притормозив, видимо, у смирновской дачи, пошумели еще. Потом, удаляясь, затихли. Стало тихо, совсем тихо. И темно.

Сырцов и Смирнов сидели на траве.

— Александр Иванович, я сегодня убил. Не в бою, не сгоряча, а хладнокровно и сознательно, — сказал Сырцов. — Но не чувствую, ну, напрочь не чувствую, что совершил нечто ужасное. Я стал профессиональным убийцей, да?

— Ты не убивал. Ты раздавил тифозную вошь. И хватит душевных переливов. Пойдем водки выпьем.

50

Сам орал на Демидова, как Адольф Гитлер на генералов после Сталинградской битвы. Демидов стоял навытяжку и внимательно этот ор слушал.

— Мало того, что мои сыскари оказались полным говном, они — и ты, ты, Демидов! — сделали меня посмешищем! И этого я вам, паразитам, не прощу! Тупой спецназ употребляет нас на нашей территории. Видано ли это? И не тупой вовсе, а прямо-таки лихой спецназ осуществляет спешный сыск и обезвреживает серьезнейшую банду! А мой начальник того самого отдела, который как раз и должен заниматься этим делом, десять дней подряд кормит меня диетическими завтраками и обещаниями!

Больше двух минут орать так нельзя. Вредно для здоровья. Генерал взял тайм-аут. Воспользовавшись паузой, Демидов быстро высказался:

— Во-первых, я — не начальник, а ВРИО начальника. А во-вторых, когда заявление подавать?

Генерал, до этого бегавший по ковру, решил сесть. Устроился за своим столом и тихо — начальники любят такие перепады — посоветовал:

— А теперь расплачься, Демидов.

— Плакать не собираюсь. Позвольте доложить.

— Нечего тебе докладывать! — опять стал выходить на крещендо Сам. — Нечего! Слушай, что я тебе приказывать буду!

— Срочное сообщение… — попытался прорваться Демидов.

— Самые срочные сообщения у меня, — пресек эту попытку генерал. — Слушай, Демидов, внимательно. Как ты ни разбивал все на отдельные куски, как ни пытался доказать, что существуют всего лишь локальные уголовные дела, никак не связанные между собой, я окончательно пришел к выводу: отдельные самодостаточные преступления — лишь видимость. Есть одна серьезнейшая и круто заваренная каша, которую нам с тобой надо расхлебывать…

— Я ничего не разбивал и не доказывал! — опять влез Демидов.

— Не перебивай! И внимательно слушай, что тебе мудрое начальство говорит. Теперь я твердо убежден, что Сырцов, снюхавшись со Смирновым…

— Они снюхались лет шесть тому назад раз и навсегда, — не выдержал, еще раз перебил Демидов.

— Молчать! — уже серьезно рявкнул Сам. — С мысли сбиваешь. Так вот, Сырцов со Смирновым, как я полагаю, крепко в эту кашу влезли и так стали ее разгребать, что превратились в первых и самых опасных врагов наших пока не известных нам потенциальных клиентов. Ночная феерия с фейерверком — безусловное доказательство этому. В который раз прошу тебя, Володя, достань мне Сырцова, слезно прошу.

— А не Смирнова?

— Смирнова чего же доставать? Вон он, на виду. Только дорогой наш Александр Иванович хрен нам чего скажет. Может быть, только: не пошли бы вы, козлы… Да еще и адрес даст куда идти. И утремся мы с тобой, и пролепечем жалобно: мол, извините, что побеспокоили… Жорке же придется нам отвечать, он у нас на крючке. На фальшивом, правда, но это не имеет значения. Достань мне Сырцова, Володя.

— Не понимаю я, товарищ генерал, почему они без нас шуруют.

— Тут и понимать нечего. Они при нас — и все сразу в рамках закона. Прощай, допрос с пристрастием, прощай, кулак, прощай, замазанная серьезными преступлениями агентура, прощай, ловкая и смертельно опасная провокация. Они пользуются всем этим и поэтому всегда обгоняют нас.

— Не только поэтому, — не согласился Демидов.

— А почему же еще?

— Потому что они — суперсыскари.

Сам задумался. И, подумав, частично согласился:

— Тоже может быть, — и опять про свое: — Достань мне Сырцова, Володя.

— Достану, — твердо пообещал Демидов. — Достану, есть мыслишка.

— Когда?

— Думаю, завтра.

— Поспешай, послезавтра Леонид Махов прилетает.

— Он же еще неделю должен в Нью-Йорке трубить!

— Натрубился. Ему, как он говорит, там сильно надоело. Ну, ладно, иди, работай, — Сам многозначительно (завершил важный разговор) хлопнул обеими ладонями по зеленому сукну и цепко, по делу вспомнил вдруг: — Да, у тебя срочное сообщение. Ну?

— Не знаю, как и сказать…

— По-простому, по-рабоче-крестьянски. Суть.

— Задержанный спецназом и определенный на содержание в нашу КПЗ Сергей Львович Устимович, он же Семен Иванович Краев, первая воровская кличка Пограничник, вторая и последняя — Большой, сегодня под утро повесился в камере.

— Как? — тупо поинтересовался обалдевший генерал.

— На собственной рубашке. Скрутил из нее удавку и к решетке привязал.

— Что же это делается? — неизвестно кому пожаловался Сам. — Не концы, а гнилые нитки. Только притронься — сразу же рвутся.

51

Божий одуванчик Дмитрий Федорович открыл один глаз. В кои веки он навестил свой банк наконец. Он сидел за парадным столом в своем кабинете и беспечно подремывал. Но вошел Витольд Германович, и одуванчик открыл один глаз. Но божьим одуванчиком Дмитрий Федорович был до тех пор, пока не открыл один глаз. Глаз был дерзкий, хватающий, молодой. Глаз этот остановился на Витольде, а обладатель его спросил нарочито слабым голосом:

— Мне нужен помощник по безопасности, дорогой Витольд Германович.

— Зачем? — враждебно поинтересовался Витольд.

— Неужели вы думаете, что я собираюсь перед вами отчитываться? — У божьего одувана открылся не только глаз. Прорезались еще и зубки.

— Упаси Боже! Как я могу требовать этого? — почти издевательски ужаснулся Витольд. — Просто я надеялся, что могу каким-то образом заменить его.

— Мне замены не нужно. Мне нужен он.

— Роберта Васильевича сегодня нет на работе.

— А где же он? Он что — прогуливает как школьник?

— Скорее всего, приболел, Дмитрий Федорович.

— Я приболел, что ли? — изумился божий одуван-старикашка.

— Я неточно построил фразу. Как я полагаю, приболел Роберт Васильевич.

— Попрошу выражаться яснее, Витольд Германович. И жду ответа на очень простой вопрос: где человек, отвечающий за нашу безопасность?

— Теперь за нашу безопасность буду отвечать я.

— Человек, по вашей версии, серьезно заболевший, на самом деле исчез. Да?

Витольд Германович без приглашения выдвинул стул из-под заседательного стола и вольно уселся напротив учителя и друга. Надоело играть в официальные игры. Поделился со старикашкой своими размышлениями:

— Оперативно как отстучали. У вас что, собственный осведомитель в здешней структуре?

— А вы как думаете? Доверяй, но проверяй.

— Или, как любили выражаться старожилы моей бывшей конторы, друг, друг, а обыскать надо.

— Тоже по делу. Но наш перебрех излишен. Я хочу знать, где Алтухов?

— Мне непонятна ваша обеспокоенность по поводу нашей безопасности. Вы-то в банке хорошо если раз в два месяца бываете.

— Я обеспокоен не по поводу нашей безопасности. Я обеспокоен отсутствием начальника нашей службы безопасности, — Дмитрий Федорович поднял бровки, вытянул губки трубочкой, замер с идиотическим выражением лица, мертво глядя перед собой и в никуда, вдруг быстро, с хищным интересом спросил: — Вы у него дома были?

Нет, не стоило больше легкомысленно отбиваться. Старикашка уже ничему не верил, вцепился всерьез и по делу. Приходилось играть в открытую, на полное доверие. Витольд Германович встал, задвинул стул на место и, опершись о его спинку, ответил:

— Был.

— Ну и как там?

— Исчез Роберт Васильевич, исчез.

— А семья?

— Его жена и дочь уже два года назад отбыли за границу.

— Ты, как я понимаю, — Дмитрий Федорович незаметно и вполне естественно перешел на «ты», — не ограничился тем, что потоптался у его дверей и позвонил три раза. Ты вошел туда. Ну, и как: исчезновение спонтанное, внезапное или с подготовкой? Заранее продумал свой побег или мгновенно сорвался с места?

— У него нет дома. У него была берлога, в которой он отсыпался иногда. Ничего определенного в связи с этим сказать нельзя.

— Его счета в нашем банке были?

— Были, да сплыли. Его счета пусты, Дмитрий Федорович.

— Крыса? Первая крыса с нашего корабля?

— Один из возможных вариантов.

— А другие твои варианты?

— Просчитываются, Дмитрий Федорович.

Дмитрий Федорович с трудом отодвинул кресло и выбрался из-за стола. На шатких ножках загулял по ковру. Ковер был замысловато узорчат, и Дмитрий Федорович ступал, стремясь попасть своими ботиночками только на один рисунок — белый крест. Будто в детские классики играл. Поравнялся с Витольдом Германовичем, остановился и повернулся к нему лицом, на котором годы и страсти всерьез поиграли в свайку.

— Просчитывать варианты надо, как Каспаров в молниеносных шахматах. Мы в цейтноте, Витольд.

— Ты, я вижу, всерьез перепугался, — легко проигнорировав разницу в возрасте, Витольд тоже перешел на «ты». Старикашка боком, как озадаченная птица, посмотрел на него и никак не отреагировал на «ты». Поправил у Витольда галстук дрожащими пальцами и спросил:

— А ты?

— А я… — Витольд ласково отстранил старческую руку и сам сдвинул свой галстук. Так, как счел нужным. — Я перепугался давным-давно. В тот момент, когда по настоянию вашей дочери в наши дела был втянут Георгий Сырцов. Надеюсь, тебе знакома эта фамилия? И еще одна — Смирнов?

— Считаешь, что Смирнов уже копает?

— Не считаю. Уверен.

— Он до меня добирается, — внезапно осенило старикашку. — Он ко мне особый счет имеет. И твердо намерен расплатиться со мной по старым векселям.

— И со мной, — сказал Витольд грустно, потому что многое вспомнил вдруг.

— Так чего ты ждешь?! — взвился, закричав по-старушечьи, Дмитрий Федорович.

— Я не жду, я выжидаю.

— Действовать надо, Витольд, действовать, а не выжидать.

— Один тут последовал вашему совету. Где он теперь?

— Наш клиент Большой, что ли? Значит, это Смирнов его накрыл?

— Смирнов не просто накрыл. Он его обыграл, как лопуха, загнал в угол и позвал охотников, чтобы забрали бездарного баклана.

— А ты не хочешь быть бакланом, — все понял старец. — Поэтому и выжидаешь?

— Хочу ли я быть бакланом или не хочу — сейчас это не имеет никакого значения. Нам с тобой, Федорыч, свои шкуры уберечь да Светлану спасти — вот главная на сегодня задача. Мы трое связаны друг с другом неразрывной веревочкой. Отбиваться надо в едином строю, как было положено в партии, которой ты когда-то руководил. А по одиночке Смирнов нас играючи передушит.

— Придумай что-нибудь, Витольд, — сказав это, Дмитрий Федорович, ощутив стремительно навалившуюся старческую усталость, осторожно полуприлег на стоявший у стола длинный, как трейлер, кожаный диван.

— Кое-что придумал. Но надо выждать. Выждать, Федорыч!

— Будем выжидать и дождемся, — двусмысленно откликнулся старичок.

— А вы что хотите, чтобы я Смирнова на дуэль вызвал?! — терпел, терпел Витольд, но не вытерпел и взъярился-таки. — Так он прихлопнет меня как комара. Неужто не понимаете, что сейчас они с Сырцовым во всеоружии! Да и это не главное. Главное, что он бес, хитрый, изворотливый, непредсказуемый бес!

— До медвежьей болезни он тебя в свое время напугал.

— А тебя?

— Меня пугал, но я не очень-то испугался.

— Это по старческому недомыслию. Мы с тобой приговорены Смирновым уже давно. Я — в девяносто первом, ты — в девяносто четвертом. А живы мы потому, что исполнение смертного приговора отложено на неопределенное время. Судя по всему, Смирнов решил, что это время пришло. Готовься, Федорыч, чистые подштанники надевай.

Насчет себя Витольд все правильно сказал. Именно в девяносто первом Смирнов просчитал его комбинацию, которая должна была привести Зверева в кресло руководителя всех секретных служб государства. Просчитал эту хитрую и грязную комбинацию и безжалостно поломал ее. Ее, но не Витольда, которому в связи с отсутствием прямых доказательств о его участии в коварных преступлениях удалось уйти от карающей руки закона. Но он знал: карающая рука отставного милиционера вознесена и в любой момент может опуститься на него с уничтожающей силой.

А в отношении Дмитрия Федоровича Витольд ошибался из-за отсутствия должной информации. Имелись неоплаченные счета у Смирнова и к Дмитрию Федоровичу по девяносто четвертому году, когда почтенный старец, умело изображая слабоумного, ловко отрубил себя от страшного дела Павла Рузанова, занимавшегося со своими подручными заказными убийствами. В том числе и по секретным заказам и самого Дмитрия Федоровича.

Но еще Витольд не знал о шестьдесят девятом годе. В тот год Смирнов вступил в борьбу с третьим человеком в партии и государстве и, если не победил, то сильно попугал обладавшего тогда безграничной властью Дмитрия Федоровича. Многие миллионы долларов, вырученные за грабительское уничтожение и тайную перепродажу неисчислимого количества леса, вернуть стране, естественно, не удалось, все деньги остались при нем, правительственном бандите. Но Смирнов не дал ему скрыть и оставить безнаказанным убийство первого мужа Светланы, известного певца и поэта Олега Торопова. Тогда ярость всесильного от собственного бессилия (Смирнов с помощью друзей очень точно подстраховался, и достать его не было никакой возможности) застилала Дмитрию Федоровичу глаза, а теперь застилает липкий страх, который он старательно скрывал от всех. И от себя тоже.

Не обиделся божий одуван на старческое недомыслие и на чистые подштанники не обиделся. Крошечный, он колечком лежал в углу дивана и, в полуулыбке приоткрыв рот, пламенно мечтал. Домечтался:

— Давай, Витольд, и мы вынесем ему приговор. Смертный.

— Да с нашим удовольствием! Кто за то, чтобы приговорить Смирнова Александра Ивановича к смертной казни? Кто за? Вы — за? За! Замечательно! И я — за. Просто превосходно! Смирнов Александр Иванович приговаривается к смертной казни! Приговор привести в исполнение немедленно! — Витольд кривлялся увлеченно и темпераментно, но пар вышел, и он спросил без выражения и тихо: — А кто приведет приговор в исполнение, Федорыч?

— Киллеров надо нанять, — посоветовал добродушный старичок. — Какие у покойника Пашки Рузанова киллеры были!

— Говенные, если Пашка Рузанов — покойник, — резонно заметил Витольд. — И, насколько я помню, Пашку-то Смирнов с Сырцовым покойником сделали.

— Тогда ты Смирнова должен убить. Больше некому.

Витольд подошел к дивану, склонился над старичком, пригладил ему остатки волос на сухом маленьком черепе и с бешеной заторможенностью заботливо и нежно сказал:

— Помирать тебе давно пора, а нет покоя деятельной натуре. По-прежнему властвовать хочешь, людскими судьбами распоряжаться.

— А ты? — спросил Дмитрий Федорович. Выцветшие от старости глаза его были спокойны, холодны и ироничны.

52

Когда нечто твердое и холодное даже через рубашку ткнулось ему под ребра в правый бок, а чья-то левая рука дружелюбно обняла его за плечи и задушевный голос обещающе предложил ему прямо в ухо:

— Давай, Сева, покатаемся в моей машине, — Всеволод Всеволодович Горелов понял, что сопротивляться неполезно. Во всяком случае, для здоровья. Он покорно пошел туда, куда его вели. Его усадили в немолодую «восьмерку», что стояла в тихом переулке за боксами. Он не видел того, кто вертел его как куклу, но узнал его по наглости. Находящийся во всероссийском розыске за попытку ограбления банка Георгий Сырцов с веселым нахальством взял его на пороге этого самого банка.

Сырцов усадил Горелова на сиденье рядом с водительским местом и предупреждающе поинтересовался:

— Надеюсь, рыпаться не будешь?

— Не буду, — искренне и обреченно ответил Всеволод Всеволодович.

Сырцов не спеша обошел радиатор и сел за баранку. Поехали.

В привычный уголок у Лужников привез Сырцов компьютерщика. Нравилось ему тут. Выключил мотор, спокойно откинулся, развернувшись в уголок, чтобы лучше видеть собеседника, и сообщил:

— Говорить будем.

— О чем? — спросил Горелов.

— О наших общих делах, Сева.

— Спрашивайте — отвечаем, — предложил правила игры Сева.

— А чего мне тебя спрашивать. Я и так все знаю. Я буду тебе советовать, друг мой, и ненавязчиво настаивать, чтобы ты последовал моим советам.

— Готов прислушаться, — охотно и насмешливо откликнулся Горелов.

— Вот и молодец, — похвалил его Сырцов. — Перво-наперво я бы посоветовал устроить мне встречу с твоим братом Никитой.

— Мой брат погиб, — нетвердо заявил Сева.

— Сева, ну что мы зря время теряем?! — взмолился Сырцов. — Дело надо делать, а не в жмурки играть. Так устроишь?

— Я не знаю, где он сейчас.

— Да и я не знаю, где он сейчас. Может, в Третьяковской галерее. А вообще-то он, как хорошо известно и тебе и мне, в банкирских дворцах поселился. Когда ты с ним встречаться будешь?

— Так я тебе и сказал.

— Извини, неправильно поставил вопрос. Да и договорились мы — без вопросов. Он мне очень нужен, Сева, и как можно скорее. Но я думаю, что я нужен вам даже больше, чем вы мне.

— Ха! — междометием выразил свои сомнения Горелов.

Сырцов помолчал недолго, изучая насмешливого клиента, изучил и спросил:

— Знаешь, как кончали твоего дружка Леву Корзина? — Ничего не сказал в ответ Сева, ни «да», ни «нет», и поэтому Сырцов решил сам ответить на свой вопрос. В подробностях. — Ему отрезали голову стальной удавкой. Он еще стоял на ногах, а голова катилась по земле…

— Зачем ты мне это рассказываешь? — перебивая, глухо спросил Горелов.

— Я не рассказываю, — поправил Сырцов и без жалости известил Севу: — Я рисую ближайшую перспективу для вас с брательником.

— Не пугай, — для порядка отбрехнулся Горелов.

— Ты что, дурачок с мороза? Малахольный, больной, неумный? Рано или поздно Витольд, зная твои связи с Левой и его московскими командами, обнаружит прямой выход на него самого по поводу всяческих подслушивающих и сигналящих штучек, обнаружит и твою осведомленность о всех преступных операциях и разумно решит избавиться от тебя. О твоем брате, разлюбезном уголовнике Цыпе, я уж и не говорю. Как только отпадет надобность в нем, как связнике, его тотчас кончат.

— Я, Сырцов, не знаю, согласится ли Никита…

— Ты-то согласился.

— Если с пистолетом под ребром, всякий согласится.

— А ты его чем-нибудь другим, Сева, но таким же убедительным.

— Что ты можешь нам гарантировать?

— Тебе — свободу и безопасность. Никите — малый срок, если он не в крови.

— Немного. Но не так уж и мало. Я попробую.

— Не пробуй, просто сделай, Сева!

— Легко говорить.

— И говорить нелегко. — Сырцов передвинулся из угла к баранке и спросил, глядя на коробку малого дворца спорта: — Он на надежном крючке у этой суки, да?

— И про Светлану, выходит, знаешь, — понял Горелов.

— Я же тебе сказал, что знаю все. У него это действительно серьезно или она просто его умелым передком держит?

— Это слишком серьезно, Сырцов.

— Тогда хуже. Но ты попытайся, попытайся.

— Я боюсь, Сырцов. Я боюсь довериться тебе. И не довериться боюсь. Я всего боюсь, Сырцов.

— Давай подумаем, как тебе перестать бояться.

— Ничего придумать нельзя. Мне суждено жить в страхе.

— Странный ты человек, Сева. Ему, видите ли, суждено жить в страхе! Ты что, собираешься жить вечно? Ты — вечный жид, Агасфер? Тебе суждено жить совсем немного, если ты не поможешь мне. И страх кончится вместе с тобой. А если поможешь, кончится всего лишь твой страх.

— Я поговорю с Никитой, — окончательно решил Горелов. — Как мне с тобой связаться?

— Когда ты с ним будешь говорить?

— Сегодня ночью.

— К утру будешь дома?

— Постараюсь.

— Я позвоню тебе ровно в девять.

Черный мотоциклист на скорости под сто вывернулся из-за ограды Лужников и, завалясь в глубоком вираже, отчаянно тормознул. «Сузуки» вскинулся задом, как строптивый, желающий сбросить всадника необузданный конь, но не сбросил и замер метрах в двадцати от мирной пожилой «восьмерки». Черный мотоциклист (черные джинсы, черная рокерская куртка, черный шлем, закрывавший лицо), не давая упасть мотоциклу, циркулем встал обеими ногами на землю и приподнялся в седле.

— Ложись! — заорал Сырцов и, не веря в силу слов, за шиворот кинул Всеволода в щель между сиденьем и приборной доской. А сам, падая затылком, спиной вывалился на асфальт под веселый стрекот автомата «узи».

Длинная очередь крушила стекла вечной страдалицы-«восьмерки». Сырцов перекатился к задним колесам, вырвал «вальтер» из сбруи и, прижавшись щекой к горячему шершавому асфальту, глянул туда, где должен был находиться мотоциклист. Он еще был там, но уже бил кованым башмаком по газам. И автомата уже не было видно: сунул под кожаную куртку. Ничего не скажешь, умелец.

Сырцов подавил в себе томительное желание залепить в удалявшуюся черную спину пару пулек из «вальтера»: вероятность попадания была невелика, да и вряд ли следовало обнаруживать свою готовность к продолжению веселых смертельных игр. Пусть пока черный человек остается в неведении.

Всеволод Всеволодович, присыпанный стеклянной крошкой, продолжал лежать на полу и не проявлял особой охоты вставать.

— Быстро мотаем отсюда! — крикнул ему Сырцов. Закатив глаза под лоб, чтобы увидеть его, Всеволод Всеволодович, по-прежнему лежа, пролепетал, как испуганное дитя:

— Кто это? Как это?

Опять же за шиворот Сырцов вытащил его на волю. Подтягивался опасный, но любопытный народец: бомж, две испуганных до оргазма девицы, гражданин кавказской национальности.

С бриллиантовым блеском и сладким звоном посыпались осколки. Горелов-старший по-собачьи отряхнулся.

— Быстро! Быстро! — торопил Сырцов и действительно быстро зашагал к углу лужниковской ограды и, на ходу и не оборачиваясь, приказал: — Отряхни меня!

Народец восторженно взирал на них до тех пор, пока они не скрылись за углом. Всеволод послушно бил ладонями по сырцовскому пиджаку. Уже за углом взмолился:

— Я не могу на бегу! — потому что Сырцов бежал. И бежал, не отзываясь, до спасительной калитки под метромостом. Бежал и по лужниковским аллеям — туда, к всепоглощающей ярмарочной толпе. Смешавшись наконец с покупавшими и торговавшими, перешел на шаг.

— А почему мы бежим? Ведь он уехал? — задыхаясь от непривычной нагрузки, робко поинтересовался Всеволод. Сырцов остановился, обернулся, подмигнул:

— Потому что другие должны приехать.

— Какие еще другие?

— Те, с которыми я встречаться не хочу, — объяснил Сырцов и облегченно осмотрелся. Их толкали, и это было приятно. Они никого не интересовали, они здесь никому не нужны. Сырцов спросил: — Выпить хочешь, пластун?

— Выпил бы, — признался Всеволод.

В киоске Сырцов приобрел две жестяных трехсоттридцатиграммовых банки с водкой «Петров», две банки тоника и пару гамбургеров. Устроились за высоким столиком. Хотя и неудобно тянуть водяру из минимальной дырки, но тем не менее сразу же споловинили. Уже без напряга запили тоником. Гамбургеров не хотелось.

— Вот так и убивают? — спросил Всеволод.

— Так как раз и не убивают. Мы же с тобой живые и водку пьем.

— Почему он не подошел и не прикончил нас?

— Потому что он знает меня. И понимал, что, если я хоть чуть-чуть живой, он в одночасье может стать мертвым.

Всеволод откусил от гамбургера и немного пожевал. Ждал воздействия крупной дозы. Дождался — стало тепло, уютно, комфортно в этой жизни — и сработал в полную сознанку:

— Никогда не думал, что могу так испугаться.

— То ли еще будет, — открыл перед ним радужные перспективы Сырцов.

— Да сказал же я, сказал, что обязательно поговорю с ним! — прокричал Всеволод.

— Не поговорю, а уговорю, — железным голосом поправил Сырцов.

53

В Троицкое Горелов-страший прикатил еще засветло, в начале одиннадцатого. Пристроил автомобиль на площадке у нефункционирующего уже магазина и шаловливо извивающейся тропкой спустился к причалу. Никого здесь не было: последняя «ракета» на Москву давно ушла.

Он присел на бетонную тумбу и стал смотреть на воду. На ту, что внизу, и на ту, что завоевательно тянулась к горизонту. И слушать звуки, приходившие по воде издалека. Детский смех, шум ветерка, крик чайки, шлеп весел невидимой лодки.

Хотелось, чтобы так было всегда. Но не получалось, потому что покой рвали в клочья невеселые мысли и картинки. Всеволод глянул на часы. До условленных двенадцати еще пятьдесят минут. Вернулся к машине и в бензинно-парфюмерной тишине салона отхлебнул из фляжки «Смирновской». Потом включил музыку. Любимое — классическую симфонию Прокофьева. Дождался финала и вернулся на пристань.

Темь укладывалась на воду. Ее черноту потревожил многопалубный пассажирский теплоход, объявившийся вдали. Теплоход, не приближаясь, повернул и спрятался в устье канала. Темь воцарилась окончательно.

Шум моторки родился в комарином писке. Его писк поначалу был одним из многих, но вскоре перекрыл все звуки и мелодично, со злой настойчивостью застучал по гореловскому темечку.

Моторная лодка бешеным ревом и белым боком обнаружилась у причала как-то внезапно. И вдруг утихла, бортом глухо ткнувшись в резину ската, прикрепленного к бетонной стене. Белая рубашка поднялась в лодке и негромко сказала:

— Ты здесь, Сева?

— Здесь, здесь, — подтвердил свое присутствие Горелов-старший. — Вылезай.

— Я лодку на берег загоню, — решила рубашка, и снова ненадолго застучала моторка. Потом заскрипело где-то рядом. По плотному береговому песку. Всеволод пошел на этот звук.

Никита в шортах и белой рубашке стоял уже на берегу. Вопросительно посмотрели друг на друга брательники и обнялись. Лежа подбородком на плече брата, Никита тоскливо признался:

— Худо, когда тебя рядом нет, Сева.

— А совсем худо станет, когда меня просто не будет.

— Это ты о чем? — недобро спросил Никита, предчувствуя тяжелый разговор.

— Пойдем на травке поваляемся, — предложил Всеволод. — Устал чего-то. Поганый у меня был день, Никита.

Устроились неподалеку на по-ночному уже холодной траве. Всеволод прилег на живот, а Никита сел, вытянув ноги. Помолчали для порядка. Для порядка же Всеволод поделился своими ощущениями:

— Забыл, как трава пахнет. А пахнет она нашим детством, Никита.

Знал брата Никита, как себя знал. Поэтому спросил:

— Что случилось?

Всеволод нежно погладил траву ладонью, на ощупь оторвал от земли лист подорожника и, дырявя его зубами, ответил невнятно:

— Сегодня меня Сырцов теребил.

— Насчет меня? — догадался Никита.

— Насчет тебя. Он хочет встретиться с тобой.

— Нет, — мгновенно высказался Никита.

— Зачем так вот сразу, Никита? Он довольно толково объяснил, что, если ничего не предпринимать, нам с тобой, братик, будет полный абзац.

— Что-то предпринимать — это мне сдать всех?

— Никаких предварительных условий. Он просто хочет поговорить с тобой.

— Ха! — выдохнул частицу полусмеха Никита. — Простой Сырцов просто хочет просто поговорить со мной. Простак Сырцов! Прелестная картинка! Святая простота! Он, как та бабуля, с удовольствием подкидывает дровишки в костер, на котором меня будут зажаривать!

— Ты — не Джордано Бруно, дорогой мой братец! — Всеволод начинал злиться.

— Не Бруно, — согласился Никита. — Но и не дурак.

— Ты в крови, Никита? — тихо спросил Всеволод. Не смотрел он на брата, что там в темноте увидишь! Никита подтянул колени к подбородку, обнял их руками и с трудом ответил вопросом на страшный вопрос:

— Тебе это обязательно надо знать?

— Значит, в крови, — горестно понял Всеволод. — Доказуемо?

— Хрен кто что-нибудь может доказать! — хамски прокричал Никита.

— Тогда забудь, забудь об этом, Ника! Ты никого не убивал!

— Следствие закончено — забудьте! — вспомнил название итальянского фильма Никита.

— Следствие не закончено. Оно еще и не начиналось. И надо сделать так, чтобы оно и не началось. Во всяком случае, по делу, которое ты должен забыть.

— Ты посоветовал, и я забыл? А если мне это снится каждую ночь?

— Напивайся на сон грядущий.

— Севка, Севка! — Никита ударился лбом о колени. — Почему все так?

— Потому что ты связался с подлой сукой, — просто ответил Всеволод.

— Помолчи, а? — беспомощно попросил Никита.

— Я, идиот, слишком долго молчал. А надо было криком кричать. Она сломала тебя, она превратила тебя в ничто!

— Я люблю ее, Сева.

— Она — безжалостная развратная гадина!

— Я знаю, Сева.

Сева сердцем понял, что брат заплакал. Он потянулся к нему, сел рядом, обнял за плечи и утешил, как маленького:

— Все будет хорошо, Ника, все будет хорошо.

Никита мокрым носом потерся о его плечо и не поверил, что все будет хорошо:

— Я пропал, Сева.

— Ты не пропал, пока я рядом, — Всеволоду хотелось защитить родного человека, спрятать его ото всех. Он был сейчас старшим братом. Истинно. И Никита ощущал это. Он прижался к брату и по-детски попросил спасительного совета:

— Что мне делать, Сева?

— Завтра ты пойдешь на встречу с Сырцовым.

— Не пойду.

— Пойдешь, пойдешь. И будешь делать так, как он скажет.

— Он ничего не скажет, Сева.

— Это еще почему?

— Он — покойник, Сева.

— Он живее нас с тобой, дорогой братец.

— Это сегодня, Сева. А завтра…

— Что завтра? Что будет завтра? — быстро заговорил Всеволод. Он схватил Никиту обеими руками за голову и все заглядывал, заглядывал ему в глаза: — Ты его должен убить, да?

— Я не буду его убивать, — твердо сказал Никита.

— Его убьют другие, — приделал окончание к Никитиной фразе Всеволод. — Хрен они его убьют, Ника. Так ты встретишься с ним?

— Не знаю, ничего не знаю, Сева.

— Ты выжидаешь. Чего?

— Мне пора, Сева, — решил закончить разговор Никита.

— В Светланину койку? — поинтересовался старший брат, уже не чувствовавший себя старшим братом.

— Хотя бы, — холодно откликнулся Никита и встал. Поднялся и Всеволод. Напористо и жестко заявил:

— Завтра я опять буду ждать тебя здесь.

— Ну что ты мне душу мотаешь! — криком простонал Никита и зашагал к воде, к спасительной моторной лодке, которая могла отделить его от брата. Напрягшись, толкнул нос — посудина соскользнула в воду, он ловко прыгнул в нее.

— Я буду мотать тебе душу, — пообещал Всеволод.

Мотор чихнул и заработал. Перекрикивая его, Никита произнес последнее:

— Наташку за меня поцелуй!

54

Коридоры эти были ему знакомы, а люди, встречавшиеся в этих коридорах, — нет. Казарян вернулся словно в прошлое, населенное настоящим и будущим. Он не сразу поднялся в святая святых — приемную Самого, куда его настойчиво позвали. Он гулял по этажам, вспоминая, как был молодым.

Пора и честь знать: опаздывал ровно на задуманные пятнадцать минут.

Порученец — молодой, интеллигентный или интеллигентно выглядевший оттого, что в хороших очках — встретил его малоодобрительно. Поздоровавшись как положено, заметил с наигранной индифферентностью:

— Не знаю уж как и быть. К сожалению, вы опоздали на двадцать минут.

— Тогда я пойду?! — страшно обрадовался Казарян.

Урока пожилому нахалу не получилось. Порученец замер в легко обнаруживаемом недоумении. Сказать, чтобы ждал, — имеет полное право обидеться и действительно уйти. Разрешить тотчас навестить начальство — признать никчемность своего замечания, потерять лицо и, если по-простому, кругом обосраться.

Спас порученца отец-командир. Открылась дверь шкафа-предбанника, и седой генерал задушевно поприветствовал сивого, с малой, но заметной плешью посетителя:

— Рад, рад видеть тебя, Роман Суренович!

— А я уж как рад, и словами не передать! — излишне горячо откликнулся Казарян. Сам подозрительно посмотрел на него, вздохнул и буднично предложил:

— Заходи.

— Гостем буду? — тотчас поинтересовался Казарян.

Уселись за заседательский стол, напротив друг друга.

Поулыбались неопределенно. Генерал начал как положено:

— Как драгоценное здоровье нашего народного артиста? Кстати, ты нашу поздравительную телеграмму получил?

— Телеграмму получил, здоровье — замечательное, — отрапортовал Казарян и сей же момент взял быка за рога: — На кой хрен я тебе понадобился, Валерий?

— Хочу тебе парочку вопросов задать, Суреныч.

— Мог бы и по телефону.

— Не мог.

— Ну, не мог, значит, не мог, — простил генерала Казарян, поморгал, демонстрируя мыслительный процесс и поделился результатом процесса: — Тебя, надо полагать, Валерием в честь Чкалова нарекли. Так, значит, в будущем году тебе шестьдесят. Пересиживаешь, голубок, пересиживаешь. Пора и молодым бровку уступать.

— Это вашему дружку Леньке Махову, что ли? — обиженно посопев, понял генерал.

— А что, разве плох? Умный, красивый, лихой. И без видимого пуза, — Казарян осуждающе посмотрел на форменный генеральский галстук, лежащий на рубашечном взгорье.

Сам допер, что коварный армянин заводил его нарочно. В связи с чем показал прекрасные искусственные зубы, очаровательно улыбаясь, и, дав время Казаряну налюбоваться своей приветливой обходительностью, служебно посерьезнел:

— К делам, к делам, Роман Суренович.

— К вашим, к вашим услугам, Валерий Дмитриевич.

Не принял во внимание наглую пародийность в удвоении слов деловой и энергичный руководитель столичного масштаба. Только слегка нахмурил брови. Не от обиды, нет, от серьезности предстоящего разговора.

— Вчера случилась беда с вашим автомобилем…

— Это не беда. Беда может случиться только со мной.

— Ну, не беда, — поспешно согласился генерал, — пусть неприятность. И, насколько мне известно, во второй раз за одну неделю. В первый раз неизвестный преступник произвел пять выстрелов, как вы утверждаете, в вашего сына, находившегося в автомобиле…

— Это не я утверждаю, это он утверждает, мой сын Армен, — поправил генерала Казарян. — Меня там не было.

— А может быть, и вашего сына Армена там не было?

— Я на допросе? — задал встречный вопрос Казарян.

— Зачем же так, Роман Суренович!

— Ты со мной на «вы» перешел. Следовательно, пишешь разговор.

Опять сбивал, черт паршивый. Генерал, подперев щеку ладошкой, тускло посмотрел на собеседника — не на допрашиваемого. Принес извинения:

— Будь добр, прости. Давно с тобой не общались. С отвычки.

— Общайся дальше, — разрешил Казарян.

Сбил все-таки. Опять со старта разгоняться приходилось.

— И вот случай у Лужников. И опять выстрелы в вашу… — Поправился: — В твою машину. Злой рок какой-то. Или закономерность?

— Закономерность всего одна: много бандитов на Москве. Плохо работаете, милиционеры!

— Кто был за рулем твоего автомобиля?

— Не знаю.

— Что думаешь по этому поводу?

— Угнана для единовременного использования в преступных целях.

— Кто же тогда стрелял?

— Конкуренты, Валера, конкуренты!

— Так считаешь?

— Как же еще?

— И так же думаешь?

— Безусловно.

— Хочешь знать, что я думаю по этому поводу? — Сам старательно интонацией подчеркнул местоимение «я».

— Крайне любопытно было бы узнать.

— В обоих случаях за рулем твоей машины был находящийся во всероссийском розыске Георгий Петрович Сырцов.

Бесшумно впорхнул в кабинет интеллигентный порученец. Склонился над розовым генеральским ухом, быстро-быстро зашептал. Казарян, откинувшись на спинку стула, рассматривал люстру.

— Извини, — обратился к нему генерал, — я выйду на минутку.

— Лучше будет, если ты меня извинишь, — гаденько улыбаясь, Казарян выбрался из-за стола. — Это я выйду. Насовсем.

— Хотелось бы договорить… — сказал, чтобы что-то сказать, генерал.

— Зачем ты меня вызывал, Валера? — задал риторический вопрос Казарян.

— Вот теперь и я думаю: зачем? — честно признался генерал Валера.

Казарян энергично потряс генеральскую руку и направился к выходу.

В приемной, лихорадочно прогуливаясь, маялся майор Демидов. Вежливо кивнули друг другу — шапочно были знакомы — и разошлись. Казарян — по своим неотложным кинематографическим делам, а Демидов — в кабинет к начальству.

— Есть, товарищ генерал! — едва прикрыв за собой дверь, шепотом прокричал Демидов. — Он на крючке!

— Сырцов? — боясь ошибиться, тихо спросил Сам.

— А кто же еще! — Демидова била охотничья дрожь. — Что будем делать?

— Кто его сейчас пасет? — потребовал ответа генерал.

— Игорь Нефедов.

— Один? — удивился Сам.

— Вы же сами запретили частым гребнем, — обиженно напомнил Демидов.

— Запретил-то запретил, но больно зверь матерый. И слежку в любой момент просечь может и оторваться вмиг…

— Не оторвется, Валерий Дмитриевич! — в эйфории удачи Демидов позволил себе назвать генерала по имени-отчеству.

— Значит, Нефедов его зацепил?

— Так точно!

— Ой, молодец, ой, поощрю! — пообещал, ликуя, генерал, но взял себя в руки и деловито поинтересовался подробностями: — Когда, где, как?

— Нефедов сегодня с раннего утра Сокольники отрабатывал, в основном подходы от Ярославской железной дороги. И вдруг ниоткуда — Сырцов.

— Как это — ниоткуда?

— Ну, во всяком случае, не от железной дороги.

Генерал просчитывал быстро:

— Ты прав, Володя. У него там берлога. В каком-нибудь нежилом здании.

— Вот я и говорю! — порадовался догадливости начальства Демидов. — Прочесать весьма ограниченный участок — дело техники. Поэтому я и приказал Нефедову вести нашего друга на длинном поводке. От греха. Но я жду ваших распоряжений, товарищ генерал. Что делать будем? Вязать?

— Вязать! — передразнил генерал весьма похоже. — Повяжем, и шум на все министерство. По-настоящему поработать над концами не придется: воленс-ноленс мы будем Сырцова отмывать, а не делом заниматься. Так что, Володя, чем меньше шума, тем лучше. Надеюсь, ты обнаружение преступника, находящегося во всероссийском розыске, в официальных бумагах не зафиксировал?

— Обижаете, товарищ генерал.

— А чего это мы стоим? — вдруг удивился Сам. Они действительно стояли посреди казенного ковра и глядели друг на друга. — Сядем, обстоятельно все обговорим, чаю попьем и, помолясь, приступим, наконец, к главному. — Говоря это, Валерий Дмитриевич прошел к своему рабочему месту, потрогал какую-то штучку и сказал столу, слегка клонясь: — Сергуня, чайку нам.

Интеллигент Сергуня объявился с подносом ровно через две минуты. Секрет такой оперативности был прост: для начальника, московского водохлеба, всегда кипел электрический самовар. Сергуня поставил поднос с двумя (один — большой с кипятком, другой — маленький с заваркой) чайниками на стол для заседаний и быстро глянул на Демидова: крайне редко кто-либо из подчиненных удостаивался столь высокой чести — чаепития с генералом в служебном кабинете.

Генерал с хлюпом дважды отхлебнул из чашки, поставил ее на блюдце и задумался. Демидов повторил действия начальства в точности и, поняв, что надо приступать к главному, попросил совета:

— Как действовать, товарищ генерал?

— Действовать будете вдвоем, только вдвоем. Ты и Нефедов.

— Каким образом?

— Я же тебе сто раз твердил: Сырцов мне нужен для беседы. Брать его опасно и не следует. Разговорить его сможешь?

— Попытаюсь.

— Не пытайся, а разговори! Только где-нибудь в безлюдном месте, чтобы от вашего разговора никто не пострадал.

— Вы думаете, он палить начнет?

— Не думаю, но черт его знает, может, одичал от гона, нервишки-то на пределе. Так что и вы с Нефедовым остерегайтесь.

— Если уговорим, его доставить сюда?

— Так он с вами и пошел! Соглашайтесь на все его условия, только бы мое с ним свидание состоялось. Где угодно и когда ему угодно.

Демидов поспешно допил поостывший чай и встал.

— Разрешите приступить, товарищ генерал?

— Приступай. Я на тебя надеюсь, Володя.

В его временной приемной Нефедов кокетничал с Катериной, которая, увидев временное же свое начальство, сообщила новости о постоянном:

— Леонид только что звонил. Через два часа вылетает из Нью-Йорка.

Не до Леонида было. Демидов бешеными глазами посмотрел на Нефедова и тихим страшным голосом распорядился:

— А ну зайдем!

— Зайдем так зайдем! — весело согласился Нефедов.

Демидов вошел в кабинет, пропустил вперед Нефедова, прикрыл дверь и тут же прихватил жизнерадостного подчиненного за грудки:

— Ты его упустил, да?!

— Рубашку разорвешь, — сказал Нефедов и оторвал от себя демидовские руки. — И остынь, будь добр.

— Где он?

— По своим делам по Москве мотается.

— А ты?

— А я к тебе. Доложить. Я, Вова, его лежбище обнаружил. Так что хвостом за ним ходить не имеет смысла. Не дай Бог, слежку обнаружит и уж тогда наверняка с концами уйдет. А брать его следует лучше всего прямо в берлоге.

— Ты — молоток! — похвалил Демидов. — Но брать его мы не будем ни в коем случае. Сам решил с ним разговоры на воле разговаривать. А наша с тобой задача — склонить к этому самому разговору Жорку Сырцова.

— Ничего себе задача! А если он нас с тобой постреляет?

— Не постреляет!

Задумчивый Нефедов почесал нос и предложил:

— Тогда нам с тобой пора у его берлоги залечь.

55

Они сильно умаялись, прежде чем залечь. Со тщанием проверили подходы, отработали пути возможного неожиданного ухода, отследили маршруты подъезжавших к складу грузовиков и стереотипные перемещения грузчиков. Люди на складе, конечно, усложняли их задачу, но оставалась надежда, что Сырцов возвратится в свою тайную пещеру по завершении их рабочего дня.

Под хлоп и щелк бросаемых ящиков, под ворчание автомобильных моторов, под матерный перебрех грузчиков можно было и поговорить. Демидов и Нефедов тихо и лениво говорили о многообещающем победном шествии в футбольном чемпионате их драгоценного «Динамо», о японских телевизорах, один из которых должен был приобрести Нефедов, о лейтенанте Катерине Измайловой, которая была влюблена в своего начальника полковника Леонида Махова, о перспективе получения очередных звездочек на погон… Мало ли о чем говорили оперативники, сидевшие в засаде.

В положенное время опустел склад. Автомобили убежали в свои ночные стойла, а грузчики направились в Сокольники пить водку и пиво.

Стало спокойно и скучно. Спокойно оттого, что уже никто и ничто им случайно помешать не сможет, а скучно, потому что лишились возможности трепаться всласть.

Они решили не брать Сырцова на подходе. Они решили дать ему возможность зайти в схрон, и уже там начать с ним щекотливые переговоры, предваря свое присутствие объяснительным криком. Вся надежда на то, что мастер и тайный пижон Жорка Сырцов не начнет палить сквозь закрытую дверь. Сочтет такое ниже своего достоинства. А если не сочтет?

Они лежали за больными от складской ядовитой пыли кустами с внутренней стороны забора метрах в двадцати от тайного люка. Лежали молча, стараясь не думать о том, что будет дальше. Долго лежали, очень долго. Тяжелая у них была работенка, ничего не скажешь.

Сырцов объявился где-то около десяти часов вечера. Проник во двор через просчитанную ими дыру, подошел к люку и с привычным вниманием осмотрелся. А если он с тем же вниманием начнет двор шерстить?

Пронесло. Сырцов приподнял крышку и, постепенно утопая в люке, плавно опустил ее. И опять просто загаженная земля, поросшая редкой — кучками — травой.

— Ну? — потребовал междометием активных действий нетерпеливый Нефедов.

— Пусть обживется, — решил прерывистым шепотом Демидов. Его бил колотун.

— Мочи нет ждать, — признался искренний Игорек.

— Пять минут вытерпишь.

Не успели они вытерпеть пять минут. На них навалились, их скрутили, как младенцев в пеленки, их повязали, им залепили пластырем рты, их швырнули на землю животами вниз. Они ничего не сумели увидеть, кроме мелькавшего перед глазами мрачного раскраса камуфлированных рукавов.

Рядом с их головами глухо топали увесистые башмаки. Много башмаков, штук десять-двенадцать. На пять-шесть тренированных амбалов.

Витольд Германович руководил операцией самолично. Осмотрев закованных беспомощных ментов, он кивком указал на место, где затаилась незаметная крышка люка. Невысокий, плотный гражданин лет сорока в штатском (этот ментов явно не вязал), стараясь не шуметь, поднял крышку и вопросительно посмотрел на Витольда Германовича. Тот энергично кивнул.

Гражданин присел рядом с люком, раскрыл находившийся при нем чемоданчик, извлек из него заранее снаряженную связку из трех гранат, швырнул ее в черную дыру, стремительно прикрыл крышку и стремительно прилег.

Мощно рвануло. Крышка люка откинулась и, удержанная петлями, улеглась неподалеку. Гражданин осторожно заглянул в дымящуюся дыру.

— Дверь? — хрипло спросил Витольд Германович.

— Выбита, — доложил штатский гражданин.

— Давай! — тонко приказал Витольд Германович.

Гражданин достал из чемодана желтый предмет размером один к одному с килограммовой пачкой рафинада. Из предмета торчал десятисантиметровый хвостик. Вытащил из кармана дешевую зажигалку, проскрипел ею, поджег хвостик, швырнул предмет в дыру и заверещал панически:

— Побежали!

И они побежали. Витольд Германович, штатский гражданин и четверо громадных амбалов. У них было пятнадцать секунд.

У Демидова и Нефедова не было этих пятнадцати секунд. У них вообще ничего не было сейчас, кроме мучительного ожидания неизвестного.

Не взрыв — светопреставление. Наверно, так бушевал Везувий в последний день Помпеи. Взлетала земля, вздыбились бетонные плиты, полыхнуло под ними тусклое пламя. На миг все вот так и застыло в неподвижности.

Каменный град пал с небес. На Нефедова и Демидова сыпалась крошка, больно били по спинам мелкие бетонные осколки. Бог от крупных миловал.

Нефедов, безумно пуча глаза, необъяснимым усилием перекатился с живота на спину и надрывно замычал из-под пластыря…

* * *

…Через десять минут их обнаружила милицейская патрульная машина. Менты из местного отделения, не распаковывая, обшмонали их и до обалдения удивились, прочитав, что написано в красных книжечках. Не по злому умыслу, а второпях, опять забыв распеленать мудрецов, тотчас сообщили по начальству…

* * *

…Сам прибыл через полчаса. Его могучий джип «гранд-чероки» ворвался на территорию склада и замер в двух метрах от сидевших на земле Нефедова и Демидова. Щелкнула дверца, и только тогда они подняли головы.

— Целы? — по должности полюбопытствовал генерал.

— Вроде, — равнодушно ответил Демидов.

— Я нашего врача привез, — сообщил Сам, наблюдая, как из высокого автомобиля выбирается субтильный субъект с врачебной сумкой.

— Он больше по покойникам, — сказал Нефедов.

— И по полуживым, — не согласился генерал. — Встать можете?

— Мы и спляшем, если надо, — ответил неугомонный Нефедов и поднялся с видимым трудом. Встал и Демидов. Его шатало.

Врач подошел к нему, заглянул в глаза, потрепал ладошкой по щеке, не отрывая взгляда от демидовских точечных зрачков, и уверенно сообщил начальству:

— Шок. Глубокий шок.

— Что, и трогать их нельзя? — спросил генерал.

— Да Бога ради. Трогайте, пинайте, на голову ставьте — результат будет один: нулевая реакция. На все.

— А если я тебе, лепила, сейчас нос откушу, это тоже будет нулевая реакция на все? — яростно полюбопытствовал Нефедов.

— Вот у него, — врач указал пальцем на Нефедова, но обратился к Самому, — иная шоковая ипостась: моторная реакция. Он часов пять из угла в угол беспрерывно метаться будет.

— Здесь нет углов, — осадил болтливого медика генерал и позвал: — Демидов!

— Слушаю вас, Валерий Дмитриевич, — покорно откликнулся Демидов.

— Что-нибудь соображаешь?

— Соображаю.

— Понимаешь, что здесь произошло?

— Понимаю.

— Тогда пошли, — Сам взял Демидова под руку, а Нефедова толкнул в спину, давая направление.

Втроем подошли к опустившейся метра на полтора площадке — в кривых бетонных обломках, в щетине железной арматуры, в перевернутой земле, в мелкой каменной осыпи. И малозаметных небольших красных пятнах.

— Кровь. Это кровь, — тихо догадался Нефедов.

— Это не кровь, — сказал генерал. — Это — Жора Сырцов.

Нефедов шатко развернулся и зашагал от провала незнамо куда. Он шел по ведомой только Богу дуге до тех пор, пока не наткнулся на местного лейтенанта, который, приобняв его, заговорил, по-простому жалея паренька:

— Успокойся, милый. Не терзай себя.

Нефедов уткнулся носом в жесткий лейтенантский погон и заплакал, редко икая.

Прикинувший в уме ситуацию генерал — он жалел Нефедова, а Демидова не жалел, — спросил жестко:

— Как же вы, майор, могли так осрамиться? Как вы позволили бандитам безнаказанно вас отследить? Как вы допустили, что Жору Сырцова убили?

Демидов смотрел на кровавое пятно под ногами. Генеральские вопросы были гневными и чисто риторическими, рожденными отчаянием и бессилием. На такие вопросы можно и не отвечать. Но Демидов ответил:

— Они не могли нас отследить ни при каких обстоятельствах.

— Следовательно, ты считаешь, что они знали о схроне. Тогда, извини, какого хрена для того, чтобы кончить Жорку, ждали вашего прибытия?

— Не знаю, — честно признался Демидов.

— Вы бездарно провалили операцию, майор, — резюмировал Сам.

— Я позволил им убить Сырцова, — внес коррективы Демидов в генеральское резюме.

Подошел врач, чтобы обратить на себя внимание начальства, охнув, зевнул и, обратив, сказал даже как бы с обидой:

— Здесь не врач-патологоанатом нужен, а землекопы или, наоборот, могильщики.

Демидов схватил его за отвороты белого халата и затряс со страшной силой. Голова врача моталась и лепетала в ужасе:

— Он меня убьет, он меня убьет!

— Убью, скот, — подтвердил Демидов и вдруг устал. Пар вышел. Он отпустил медработника и сообщил генералу: — Я виноват и отвечу за все.

— Негодяй, негодяй! — рыдающе возмущался врач. Генерал с царской холодностью посмотрел на него и поделился соображением ума:

— Шоковая нулевая реакция. Не так ли?

56

Он знал, что, если доберется до вершины этой бесконечно уходящей в белесое небо стрелы, все будет очень хорошо. Стрела была из серого металла, решетчатая, и он поднимался вверх к неведомому пику-концу, переступая по круглым перекладинам руками и ногами. С необъяснимой высоты земля внизу казалась мутно-зеленым морем.

Он верил в то, что скоро достигнет площадки, на которой можно будет прилечь и отдохнуть. Но площадки не было, и он в тупой безнадежности полз по ступеням-прутьям вверх, потому что на путешествие вниз к брошенной им земле — он это понимал — не хватило бы сил.

Подул сильный ветер, стрела стала заметно качаться, и сердце заходило из стороны в сторону вместе с ней. Он вцепился в прутья и замер в страхе. Только бы не сорваться, только бы не сорваться! Он насильственно закрыл глаза. Тошнота шла от желудка по пищеводу.

Оглушающе грянул взрыв, и рвущий барабанные перепонки звук заставил его открыть глаза. От земли прямо на него надвигалась оранжевая шляпка гигантского гриба. Оранжевая тьма поглотила его, и он, задыхаясь, ощутил, как слабеют руки и ноги. Они уже не держали его…

Витольд Германович проснулся. Горел ночник на прикроватной тумбе. А стрелы, уходящей в страшные небеса, не было.

Зато на старомодном стуле, принесенном из столовой, сидел отставной полковник милиции Александр Иванович Смирнов с парабеллумом на коленях. Увидев, что Витольд Германович открыл глаза, он произнес назидательно:

— Не бережешься, душегуб. Даже цепочку не накинул. Или на своих могучих охранников так сильно надеешься?

Витольд Германович мелко потряс головой, надеясь проснуться во второй раз. Не получилось. Тогда он спросил грубо:

— Как ты сюда попал?

— С помощью хорошей отмычки. Плевое дело, — свободно объяснил Смирнов и, увидев, что Витольд Германович снова прикрыл глаза, добавил: — Не надейся. Я тебе не снюсь.

— Я знаю. Такое не может присниться даже в самом кошмарном сне, — сказал Витольд Германович и малозаметно глянул на прикроватный столик. Переговорник лежал у ночника. Витольд Германович издал звук «ох-ох-ох!», обозначив желание сделать сонные потягушеньки, и потянулся, разводя руки. Левая его рука легла на гладкую пустоту за ночником…

А Смирнов, сдвинув гигиенический коврик для босых ног, обутой в крепкий башмак ногой же, каблуком, тщательно растер переговорник по паркету. Пластмасса трещала, как разгрызаемые семечки. Пластмасса стала крошевом, деликатный металл расплющился. Только две батарейки остались нетронутыми: раскатились в стороны. Смел жалкие остатки под кровать, чтобы не трещали раздражающе под ногами, и оценил попытку Витольда:

— Ни черта ты не умеешь. А еще профессионал.

— Что тебе от меня надо? — натужно спросил Витольд.

— От тебя мне ничего не нужно. Да и что у тебя осталось? Шизофреническая жажда власти? Булькающая злоба и сжигающая тебя ненависть к тем, кто лишает тебя этой власти? Гнойная помойка растленной души? Ничего этого мне не надо, Витольд. Первым моим желанием было — застрелить тебя как бешеную собаку. Но я поборол это желание. Без раздумий стрелять надо одноклеточных убийц. Ты же — машинка похитрее. В тебе есть видимость определенной идейной концепции, которой ты соблазняешь слабых людишек, мечтающих распоряжаться чужими судьбами и жировать, давя с их точки зрения второстепенных недочеловеков. Ты составил из этих людишек войско, готовое признать тебя вождем, лишь бы дал дорваться до сладостного всесилия. Ну, навинчу я сейчас глушитель, ну, тихо шлепну тебя… А твои людишки сделают из тебя икону и скоро, очень скоро найдут себе нового вожака. Благо желающих властвовать нынче навалом. Нет, голубок, так просто ты не отделаешься. Ты будешь захлебываться в слезах, слюнях и соплях на юру не перед людишками, а перед людьми, жалко пытаясь оправдаться. Но не будет тебе оправдания, вонючий убийца, и пойдешь ты не под легкую пулю, а под позорный, одобренный обществом и подтвержденный судом расстрел. Я не позволю тебе стать погибшим героем. Я сделаю тебя справедливо раздавленной гадиной, — Смирнов выплеснулся и застеснялся перед собой: — Что-то много я говорить стал. Старею.

— Штаны разрешишь надеть? — спросил Витольд.

— Нет, — ответил Смирнов. — Без порток ты лишен самоуважения.

— Ты пришел сюда покрасоваться? Унизить меня?

— Я пришел сюда для того, чтобы с этой минуты ты, вонючка, беспрерывно трясся от страха до конца своих дней.

— А если я сейчас на тебя кинусь?

— Без порток? — поинтересовался Смирнов и критически посмотрел на распластанную под простыней фигуру. — Я тебе тогда какую-нибудь часть тела отстрелю. Ненужная боль.

— Не боишься, что, если сейчас не пристрелишь меня, я до тебя завтра доберусь и кончу, как кончил Сырцова?

Смирнов по-звериному зарычал от ярости. Он понимал, что поднаторевший в провокациях бывший гебист нарочно и умело заводил его, но сдержаться не мог — рычал от ярости. Опомнившись, ударил себя рукояткой парабеллума по колену и успокоился.

— Не сумеешь, сволочь. Все твои команды, включая региональные, у меня на просвет. И я, не медля, сдам их кому надо.

— Можно я сяду? — взмолился Витольд.

— Садись, — разрешил Смирнов и на стуле отъехал от кровати метра на два. Витольд Германович спустил ноги и ногами же поправил коврик, сдвинутый Смирновым. Тот поинтересовался: — Ноги мерзнут?

— Куда ты дел Роберта Алтухова?

— Спрятал. Далеко. Очень далеко.

— Все из него выбил?

— А как же! Он ведь — твоя правая рука.

— И что ты о моей организации думаешь?

— Я так понимаю, что ты при помощи больших денег и разветвленной системы штурмовых отрядов решил тайно править страной. Надо полагать, задумал ты это от неконтролируемой ненависти и замутненного ненавистью ума.

— У меня бы все получилось, если бы не ты — преграда на непродолжительное время. У меня еще получится, Смирнов, — симулируя бодрость, Витольд Германович хлопнул себя ладонями по голым коленкам.

— Что у тебя может получиться? Ты себя и охранить от одного старика не можешь со всеми своими отрядами. Ты — дерьмо и портач, возомнивший себя вершителем судеб страны и мира. Хочешь, я прикажу тебе передо мной на брюхе ползать? И ведь поползешь, поползешь в надежде хоть на денек, хоть на минутку продлить свою поддую жизнь!

Витольд Германович ощутил, как томительно поднялась к солнечному сплетению диафрагма, и с ужасом осознал, что поползет, поползет на брюхе, если прикажет ему хромой мент.

— Ты — бес! Ты — бес, Смирнов!

— Это ты — бес. Мелкий, поганый, жалкий бес. А я — человек. — Смирнов встал, кряхтя, со стула. — С тобой рядом сидеть, как с хорьками в одной клетке. Вонь и смрад. Я пойду, а ты жди, когда за тобой придут.

— Прийти-то ты сюда пришел, но не уйдешь, не уйдешь! — заверил Витольд Германович, вцепившись в спинку деревянной кровати обеими руками.

— Встань! — приказал Смирнов, и Витольд, вдруг притихнув, встал. — Повернись ко мне спиной!

Витольд покорно повернулся. Смирнов сказал ему в ухо:

— Теперь все время бойся, тварь.

И ударил рукояткой парабеллума чуть повыше уха, в которое шептал.

Смирнов знал этот дом с девяносто первого. Знал лучше хозяина, улегшегося на полу в отключке минут на десять-пятнадцать. Как раз настолько, чтобы Смирнову через чердак и по крышам уйти спокойно.

57

— Ты убил его? — спросил Всеволод.

— Я не убивал его, — ответил Никита.

— Но участвовал в убийстве, — безнадежно догадался Всеволод.

Никита опоздал на час с лишним. Его лодка пришла в черной ночи, в которой под тихий ветер неспешно собиралась гроза. Устроились на облюбованной лужайке, и тогда на настойчивый вопрос Всеволода о возможности встречи Никиты с Сырцовым Никита ответил, что Сырцов мертв.

— Я не участвовал в убийстве.

— Тогда готовил его, — понял Всеволод. На этот раз Никита не возражал: Он сидел на траве в позе лотоса и смотрел прямо перед собой. В темноте непонятно было, куда он смотрел, но на миг сверкнула зарница, и Всеволод понял, что Никита никуда не смотрел: глаза его были невидящими, как бельма.

— Нам конец, Ника, — глухо сказал Всеволод.

— Это Сырцову конец. А нам жить и жить, — жалобно бодрился Никита.

— Единственный наш шанс — сегодня же, прямо сейчас бежать. В тайгу, в пустыню, в горы… Не знаю куда, но туда, где нас твои хозяева не смогут достать. И ждать. Год, два, но дождаться, когда и до них доберутся.

— До них не доберутся никогда. Они всесильны, потому что могут купить любого.

— А Сырцова купить не смогли.

— Не надо больше о Сырцове, а? — попросил Никита.

— О нем нам с тобой только и говорить, братец. Неужели ты не понимаешь, что нам определена такая же судьба! Ника, деньги есть, много денег, за сегодняшнюю ночь собираемся и исчезаем втроем. Ты, Наташка, я…

— Я останусь здесь.

— Не здесь, а с ней! — злобно прокричал Всеволод.

— Да. И будь что будет.

— Ничего не будет, Ника, потому что не будет тебя.

— Я перестраховался, Сева. Не Бог знает что, но все-таки, может, остерегутся, когда я пригрожу этим, — Никита вытащил из кармана брюк нечто и протянул Всеволоду.

— Пленка, — понял на ощупь Всеволод. — О чем там?

— Времени-то у меня навалом. Вот и развлекался в одиночестве, сам с собой разговаривая. Здесь все о них, Сева. Все!

— Но без доказательств. Куда я с ней пойду, если что? Кто мне поверит?

— Александр Иванович Смирнов. Отставной полкаш милицейский, друг Сырцова. Единственный человек, которого до усрачки боится Витольд Зверев.

— А если я не успею, если меня уберут?

— Ты же решил с концами смыться. Смывайся как можно скорее.

Никита встал. Уже тихо и могуче погромыхивало за водяным горизонтом. Он потянулся с фальшивой бодростью и пошагал к моторке.

— Ника, давай с нами, пока не поздно! — в последний раз предложил Всеволод. Никита не обернулся. Он запрыгнул в лодку и включил мотор. На этот раз завелось без чиха, и лодка сделала полукруг у берега, на котором стоял Всеволод.

— Наташку за меня поцелуй! — донеслось с воды, и стук мотора стал потихоньку удаляться.

* * *

Всеволод сел в «фольксваген» и включил зажигание. И будто бы включил дождь: по крыше увесисто застучали первые крупные капли грозового ливня. Уже убедительно рявкнул Илья-пророк, предварив свой рык вспышкой молнии. Гроза сопровождала Всеволода до Москвы. Гремели артиллерийские залпы, яростно рвались снаряды, пулеметными очередями сыпал град…

А в Москве оказалось сухо. Мокрый «фольксваген» катил по сухим улицам.

— Ну, что он? — спросила Наталья, открыв.

— Он — дурак, — злобно ответил Всеволод.

— Это я знаю. Но он решился?

— Сырцов мертв. Завтра мы будем уносить ноги из Москвы, — выдал всю информацию Всеволод и прошел к себе в кабинет. Вставил кассету в магнитофон и стал слушать первоначальный шорох. Шуршало и шумело. Всеволод перевернул кассету. Пленка шипела, как ликующая змея. Все стало ясно: пленку размагнитили.

Всеволод ворвался в спальню, где умиротворенная, дождавшаяся мужа Наталья, сидя на кровати в ночной рубашке, плела косу на ночь.

— Собирайся, — почему-то шепотом приказал он жене.

— Я и собираюсь, — обиделась она на несообразительность мужа.

— Собирайся! — застыдившись от того, что говорил шепотом, проорал Всеволод. — У тебя пятнадцать минут!

— Сева, уже глухая ночь, — напомнила Наталья.

— Ты что, жить не хочешь? А я хочу! Я только сейчас понял, что нас уже долгое время постоянно держат на прицеле из-за Никиты.

— Кто? — испугалась наконец Наталья.

— Благодетели наши, озолотившие нас, мать их… Влезай в джинсы и поехали!

— Куда? — спросила Наталья, стягивая ночную рубашку.

— Для начала к твоей матери в Осташков, а там посмотрим.

— Что с собой брать, а, Сева? Что с собой брать? — растерянная, голая Наталья тупо смотрела в одежный шкаф.

— Ничего! Все, что понадобится, по дороге купим. Деньги есть, — успокоил ее Сева и вернулся в кабинет. Встав на корточки, открыл подстольный маленький сейф и вынул всю наличность. Не пересчитывая, набросал деньги в кейс.

Видно, сильно напугал Наталью — она была уже одета.

«Фольксваген» вырвался из Москвы на рассвете. Чудесно было катить по пустынному Ленинградскому шоссе: ливень прибил зловредную пыль, встречных и попутных машин почти не было, виделось далеко и ясно. Через два часа объездом миновали Тверь и через Торжок вышли на прямую.

В пяти километрах от села Кувшинова ровно в пять часов пятьдесят семь минут «фольксваген» на ходу разорвало на мелкие куски.

58

Не в постели кувыркались — в кабинете чинно сидели. В дамском кабинете: не письменный стол — кокетливое бюро карельской березы, не книжные полки — старинные шкафы, не кожаный диван — креслица и пуфики. Светлана устроилась у бюро, а Витольд восседал на неудобном пуфике. Ровно в шесть Светлана нажала кнопку, и разъехались плотные гардины на широком окне, за которым уже сиял полноценный дневной свет. Вторым нажатием Светлана выключила электричество и спросила:

— Где контрольный звонок, Витольд?

— Сейчас будет, — стараясь быть уверенным, ответил Витольд. И не зря старался: тотчас зазвенел телефон. Светлана взглядом приказала, и Витольд, с облегчением поднявшись с пуфика, снял трубку и откликнулся негромко:

— Слушаю.

* * *

… В небольшой квартирке на окраине Москвы небольшой плотный человек в штатском (а сейчас — в трогательной пижаме), услышав в телефонной трубке зверевский голос, помедлил самодовольно и достойно представился:

— Это я, Витольд Германович.

Как и следовало ожидать, продолжением разговора было нетерпеливое:

— Ну?

— Только что из Торжка был звонок от машины сопровождения, — штатский в пижаме, сказав это, замолк. Тут же последовало второе:

— Ну?

— Все сработало как надо, — доложил человек и протяжно зевнул: — Теперь хоть засну спокойно.

* * *

…Витольд Германович положил трубку и, криво улыбнувшись, сообщил Светлане:

— Теперь он хоть заснет спокойно.

— Значит, на этот раз все сработало как надо? — дежурно поинтересовалась Светлана только для того, чтобы напомнить: а в прошлые разы — все, как не надо.

— Как надо, как надо, — механически повторил вслед за ней Витольд. — А как надо? Что надо? Зачем все это надо?

Светлана смотрела на него насмешливо и брезгливо. Ответила на дурацкие вопросы:

— Чтобы шкуры наши спасти, Витольд.

Витольд сподобился в конце концов разглядеть ее глаза, понял, что она о нем думала, и сказал то, что он думал о ней:

— Тебе-то что беспокоиться? Ты всегда ухитряешься быть в стороне.

— Не всегда, — весело возразила Светлана. — Если тебя возьмут, ты ведь меня в стороне не оставишь, а, Витольд?

Не ответил на провокационный вопрос Витольд. Он задал свой:

— А если возьмут Никиту?

— Ты же сам говорил, что для него самый лучший выход — молчать. Иначе — вышка.

— Но, малютка, ты забываешь кое о чем! А любовь? А ревность? А ненависть?

— Я ни о чем не забываю, Витольд, — сказала Светлана, встала из-за бюро, сладко потянулась. — Как там сказал твой «взрывной» палач? Теперь хоть засну спокойно? Лягим в койку, Витольд.

Витольд подошел, взял ее за локти, с нежностью полюбовался ею.

— Не могу. Сегодня не могу, милая.

— Медвежья болезнь? — ненавистно полюбопытствовала она. — Смирновский кошмар?

— Да, — признался он и отпустил ее локти. — Мне думать надо, Светлана. Очень много и долго думать.

— Думай не думай, сто рублей не деньги, — расхоже откликнулась она.

— Сто рублей — да. А ваши миллиарды?

59

Красивый, как артист Стриженов в молодости, и элегантный, как президент Кеннеди при жизни, полковник милиции Леонид Махов тихо открыл дверь предбанника своего кабинета. Лейтенант Катерина Измайлова не увидела и не услышала его: сидя за компьютерным столиком, она старательно смотрела на пустую стену.

— Катя, — позвал Махов. Она повернулась к нему и неумело улыбнулась. Он подошел к ней, погладил по коротко стриженной голове. — Здравствуй, Катя.

Она, хватаясь за его твидовый пиджак, шатко поднялась, прижалась щекой к галстуку, беззвучно истекая медленными слезами, горько и бессмысленно повторяла, повторяла:

— Леонид Константинович, Леонид Константинович, Леонид Константинович…

Он тоже повторял, продолжая гладить ее по короткой прическе:

— Но что поделать? Что поделать? Так получилось, так получилось.

Наконец Катерина поняла, о чем он говорил, отодвинулась от него, рассмотрела негодующе и твердо заявила:

— Если бы вы были в Москве, так не получилось бы.

— Выходит, я виноват, что меня не было в Москве.

— Виноваты не вы. Виноваты те, кто был в Москве, — вынесла не подлежащий обжалованию окончательный свой вариант Катерина и вспомнила о делах: — Вы от Самого, Леонид Константинович?

Леонид присел и закурил. Знал, что Катерина приступила к дотошному допросу. Сделав затяжку, ответил коротко:

— Да.

— Какие новости?

— А какие могут быть новости при взрыве? Еще и не раскопали как следует.

— Но предварительные версии, догадки хотя бы?

— Нету ничего, Катя.

— Какие мероприятия намечены?

— Катя, поимей совесть! Служебная же тайна!

— Не для меня, — жестко не согласилась Катерина.

— Ну, если для тебя… — сдался Махов. — Тогда как на духу: никаких мероприятий пока не наметили. Тычемся по углам, как слепые щенки.

Катерина села за свой столик и снова бесшумно заплакала. Она плакала, а он курил. Завершили свои дела одновременно: он загасил окурок в пепельнице, а она, вынув из ящика стола пудреницу, быстренько привела в порядок воспаленное свое лицо. Глянули друг на друга. Махов спросил:

— Демидов не появлялся?

— Вам разве Сам не сказал, что отпустил его на сутки?

— Да сказал, но я не думал, что Володька дома усидит.

— Он, Леонид Константинович, вчера такое видел… — Катерина незряче раскрыла глаза — представила, что видел Демидов, и судорожно глотнула, готовясь вновь заплакать.

— Хватит! — рявкнул Махов и командирски воздвигся. И во второй раз — участливо: — Хватит, Катя. У нас с тобой дел невпроворот.

Катя судорожно вздохнула и забыла, что хотела плакать. Поинтересовалась:

— С чего начнем, Леонид Константинович?

— Разыщи Смирнова Александра Ивановича как можно быстрее.

— Сейчас вышлю за ним машину, — решила Катерина и нацарапала что-то шариковой ручкой в рабочем блокнотике. Вдруг догадалась: — Ведь он еще ничего не знает, Леонид Константинович!

— Точно, — упавшим голосом согласился Махов. — Придется мне все ему рассказать. Который час, Катерина?

Будто у самого часов не было, будто не висели на стене казенные электрические. Катерина глянула на запястье и объявила:

— Девять сорок три.

Грянул необычайно молчаливый сегодня телефон. Отслушав два звонка, Катерина сняла трубку и сказала ей как можно более официальнее:

— У аппарата лейтенант Измайлова, — услышала ответ и замерла в испуганном изумлении. Высоко, как Пьеро, подняла брови. — Да, на месте. Сейчас закажу, — положила трубку и доложила Махову: — Александр Иванович Смирнов в проходной ждет пропуска. Хочет видеть вас.

— Выходит, он все знает, — Махов опять сел на стул. Ждать.

* * *

… Смирнов стоял в дверях предбанника и, по-старчески скривясь, тяжело опирался на свою знаменитую трость. Постоял, поймал жалостный взгляд Катерины и спросил:

— Ты что, девочка, моего Жорку хорошо знала?

Мелко покивав головой, Катерина тоненько поздоровалась:

— Доброе утро, Александр Иванович.

— Уж такое доброе, что дальше некуда, — сказал Махов, поднялся и, желая обнять, прижаться к старшему, подошел к Смирнову. — Здравствуйте, Александр Иванович.

Смирнов во исполнение маховских желаний положил ему руки на плечи (камышовая трость небольно ударила Махова по спине), притянул к себе. Ненадолго замерли, положив подбородки на плечи друг другу. Потом Смирнов любовно отодвинул Махова и осмотрел одобрительно:

— А ты в порядке, Леня. Америка тебе на пользу пошла.

— Я ее и забыл уже, Америку эту.

— Есть от чего забыть, — согласился Смирнов и обратился к Катерине: — Лейтенант Измайлова, тебя как зовут?

— Катя, — детским полушепотом призналась Катерина.

— Если мы сейчас с твоим полковником в кабинете тет-а-тет пошепчемся, не обидишься, Катя?

— Не обижусь, Александр Иванович, — поспешно откликнулась Катерина.

— Тогда не пускай никого в кабинет с часок, дочка. И к телефону не подзывай. Договорились, родненькая?

— Договорились, — покорно подтвердила она.

60

Катер-яхточка стремительно скользил по ослепительной от предполуденного солнца чешуистой воде. Рулевой сидел в пластиковой прозрачной полусфере и твердо держался за штурвал. Голова его застыла в определенном положении, как у человечка из детской игры «лего».

За его спиной в пластиковой же гигантской мыльнице находилась совсем не игрушечная женщина. Она, отодвинув потолок мыльницы, стояла на скамейке и счастливым лицом ловила ветер движения.

Этот ветер относил назад легкое белое платье, которое под его напором как бы исчезало, сливаясь с прекрасным женским телом. Колхозница из скульптурной группы Мухиной «Рабочий и колхозница»? Античная богиня победы Нике? Бегущая по волнам?

Катер-яхточка торжествующе очертил гигантский круг почета.

Светлана Дмитриевна глянула на наручные изящные часики, опустилась на скамейку красного дерева, щелкнув тумблером, через переговорник приказала рулевому:

— К Троицкому.

Роскошный катер уверенно набегал на жалкую бетонную стенку сельского причала, на краю которого стоял майор милиции Владимир Демидов. В джинсовых шортах и бело-сине-красной — цвета российского флага — веселой маечке.

Маэстро рулевой подвел яхточку к причалу так, что Светлана, положив руку на бетонную стену, без труда удержала ее, погасив еле заметное движение. Не отрываясь от причала, она подняла голову и спросила у Демидова, возвышавшегося над ней, как фальконетовский Петр I над змеей:

— Спрыгнуть можете, Владимир Игнатьевич?

— И еще как! — заверил Демидов и, полуприсев, мягким прыжком очутился на металлической палубе рядом со Светланой.

Она положила ему обе руки на плечи, признательно заглянула в глаза и, задушевной интонацией — стараясь выразить невыразимую благодарность, сказала:

— Спасибо вам за все, Володя.

Майор Демидов существовал в отдельности: через ее голову смотрел на воду. Опомнился, нехотя усмехнулся, расхоже и странно откликнулся:

— Не за что, Светлана Дмитриевна.

Извилистым и ловким бабьим ухом она ощутила ненужность в данный момент выражения благодарности и, живо моргая шальными глазами (знала, что так — хороша), азартно предложила:

— Знаете, что, Володя?! Тут неподалеку — прелестная бухточка. Позагораем, искупаемся, спрячемся от всех! Идет?

— Идет, — согласился Демидов, — только сначала покатаемся. Ощущаемой скорости хочу.

Они уселись на скамейку, и Светлана барски приказала в переговорник:

— Большой круг, пожалуйста.

Демидов через голову в пузыре смотрел вперед на мчащуюся на них низкую воду и не сразу ощутил, что на его шорты легла ее рука. Ощутив, обернулся, чтобы взглянуть на Светлану. Она тоже глядела вперед, не на него. Почувствовав его взгляд, она, не повернув головы, требовательно сказала:

— Хочу.

Он захотел тоже. Она с томным ожиданием осязала, как под джинсовой тканью поднималось и твердело. Он тихо и сладостно застонал. Легкая ее рука, медленно двигаясь, развалила молнию и проникла под джинсовую ткань, охватывая и теребя.

— Хочу! Хочу тебя! — кричала она, а он аритмично и шумно дышал.

Она приподнялась и, не отрывая левую руку, правой сорвала с себя миниатюрные невесомые снежные трусики. Перед его глазами возник маленький округлый нежный зад. Трусики зацепились за каблук, и она, падая, успела все же левой рукой в падении ввести его в себя.

Они зажили в смутном яростном ритме. Вверх-вниз, вверх-вниз. Ускоряясь, дошли до предельной частоты и, задыхаясь, перешли на круговые движения.

Голова в полусфере замерла в определенном положении.

Кончилось сразу все. И большой круг в том числе. Светлана подняла комочек трусов, щелкнула тумблером и распорядилась:

— На пляж!

Ее персональный пляж находился в маленькой бухточке. Катер носом вскарабкался на противоестественный чистый мелкий кремовый песок. Светлана и Демидов спрыгнули. Полусфера приподнялась, и голова впервые подала голос:

— Когда быть, Светлана Дмитриевна?

— Через полтора часа, — решила она, глянув на часики.

Мотор взревел, винт, мутя воду, бешено завращался, и катер-яхточка оторвался от берега. Они смотрели, как катер, вздымая пенный бурун, разворачивался, уходя.

— А у меня плавок нет, — сообщил он.

— Голым будешь купаться, — нашла простой выход она.

— А ты?

— У меня все здесь, — ответила Светлана и направилась к щеголеватой хорошего дерева купальне, мостки которой входили в воду. Он плюхнулся на песок.

Через несколько секунд она вернулась с купальником в руке и, повернувшись к нему спиной, попросила:

— Расстегни.

Он осторожно потянул замок тончайшей молнии. От лопаток до копчика. Она стояла неподвижно, и платье кругом пало к ее ногам. Он сзади осторожно уложил ее груди в свои ладони. Теперь он сказал:

— Хочу.

Молодой был, горячий, как стоялый жеребец. Она уронила купальник, не оборачиваясь, обеими руками притянула его голову к себе, и он ноздрями учуял женщину, желавшую его.

Они тихо осели на песок. Жарко трудясь, он рассматривал ее сверху, все распаляясь и распаляясь. А она, неистово помогая ему, смотрела в себя, только в себя…

Отпали друг от друга, откинулись на спины, отдыхая. Глядя сквозь ресницы на жестокое полуденное солнце, он сказал, просто чтобы говорить:

— Не боишься, что вот это твое роскошное сооружение на берегу ярая подмосковная шпана разграбит подчистую и бессмысленно испоганит?

Она повернулась, взглянула на роскошное сооружение и ответила лениво:

— Не боюсь. Пляж на нашей территории, которая тщательно охраняется.

— Следовательно, не исключено, что вон из-за тех кустов, — Демидов подбородком указал на пышные ореховые кущи метрах в тридцати от них, — за нами пристально наблюдает молодой, полный нерастраченной сексуальной потенции бык?

— Не исключено. А тебе не все равно?

— Выходит, мы — как актеры на сцене? Прилюдно?

— При-людно, — повторила за ним она. — На людях. Да какие они люди? Купленные для определенных целей инструменты.

— Купленные для определенных целей инструменты, — теперь повторил Демидов. Резко сел и без размаха тыльной стороной ладони ударил ее по лицу. Не сильно, но и не шутейно. Спросил: — Я — инструмент?

Она поймала руку, ударившую ее, поцеловала, прижала к щеке, затихла. Он, не зная, что делать дальше, замер, но возникшее вновь от непредсказуемой остроты отношений желание склонило его над ней. И все началось сначала. Ее голова с распущенными волосами и упрямо зажмуренными глазами моталась по песку, она закрытым ртом рычала, как тигрица над пойманной дичью.

— Я — инструмент? — повторно спросил он, отвалясь.

— У тебя инструмент, — изволила небрежно пошутить она. — Отличный инструмент.

— Шутка, предназначенная жиголо, — понял он.

— Остынь, Володя, если можешь, — попросила Светлана жалобно.

— Сейчас, — пообещал он и, разбежавшись по песку, кинул себя в воду. Он плыл и плыл мощным кролем до тех пор, пока его голова не превратилась для Светланы в черную точку. Когда и точка исчезла, она вновь упала на спину и раскинулась идеальным иксом. Дрема мягко подползла к ней.

Электрическим разрядом ударили по телу холодные капли. Мгновенный ужас, и Светлана, очнувшись, распахнула глаза. Нарочито не стесняясь своей наготы, он стоял над ней, бурно дыша. Она поднялась на колени. Да сколько же можно?! Можно еще раз. Она подняла артиллерийский ствол, и они опять пошли на приступ.

— В таком темпе четыре раза! — в изнеможении удивился он сам себе. — Не знал, что способен на такие подвиги.

— С дрянными бабами путался, — раскрыла секрет его успеха Светлана, — которых тебе, если разобраться, и не хотелось по-настоящему. Справлял нужду.

— А сейчас чем я занимался?

— Ты получал удовольствие, — убежденно сказала она. И опять слегка промахнулась: Демидов вскинулся, с холодным прищуром глянул на нее.

— Надеюсь, полученное наслаждение — не единственное мое вознаграждение за исполненную работу?

— Ну извини, извини меня, — запоздало спохватилась она.

— Сладкая парочка! Райское наслаждение! — бормотал он ударными фразами из рекламы. Не глядя на нее. Не искушая судьбу. Но она тихо попросила:

— Обними меня, Володя.

И он покорно обнял ее. Маленькая изящная и беззащитная девушка-девочка лежала в его объятиях, неумело и трогательно тычась носом в его тугой бицепс. Наваждение, затмение разума, бесовские игры! Он заставил себя расцепить ее руки и, оторвавшись от нее, подняться. Поднялся и решил:

— Все, Света.

— Пожалуй, — согласилась она и села в песке, обхватив колени. — Через пятнадцать минут яхта придет.

— Яхта! — издевательски воскликнул Демидов. — Дворец на берегу Лазурного моря, необозримый французский парк при нем и яхта под парами!

— И это есть, ироничный Вова, — спокойно подтвердила Светлана, поднялась, вступила в платье и, потянув его вверх, попросила: — Застегни.

Он осторожно довел замок молнии от копчика до лопаток. Она обернулась к нему, обеими руками подняла волосы, умело встряхнула их, сунула ноги в туфли и превратилась в томную светскую даму, спросившую:

— Что собираешься делать, Демидов?

Надо было отвечать как следует. И он ответил серьезно:

— Завтра подаю заявление об уходе из МУРа.

— Не спешишь?

— В самый раз. Так сказать, в раскардаше чувств в связи с гибелью Сырцова, случившейся отчасти и по моей вине.

— Оказывается, ты можешь быть отвратительно циничным, — поняла она.

— А что мне теперь остается? — искренне и горько согласился с ней Демидов.

Они прошли к симпатичному домику-купальне и уселись на замысловатую скамеечку на мостках. Лицом к воде, в ожидании яхты. Он успел на ходу влезть в шорты и маечку, и поэтому на скамеечке очутилась вполне приличная, даже добропорядочная парочка.

— Не боишься? — спросила она, упершись ладонями в скамейку и беспечно болтая ногами.

— Теперь, когда нет Сырцова, мне некого бояться.

— А нас? — негромко поинтересовалась Света.

— Вас-то мне чего бояться? Скорее вам меня бояться надо. Вам есть что терять, господа хорошие. — Демидов, усмехнувшись, мстительно вспомнил: — Дворец на берегу Лазурного моря, французский парк до горизонта, яхту под парами…

— Ты уверен, что мы выбрались из ямы?

— Кто это — мы?

— Ты, я, мой отец, банк, который он возглавляет.

— Вы с отцом — в полном отрубе. Скорее всего, и я. С Витольдом сложнее.

— Почему?

— Все через него шло. И за какую-нибудь из его ниток вполне могут зацепиться и Смирнов, и мой, надеюсь, бывший начальник Ленька Махов.

— Это опасно?

— Для кого?

— Для Витольда — во-первых, и для нас, во-вторых.

— Прямых доказательств вряд ли удастся накопать. Но шухеру может получиться много. Шухер вас не обеспокоит, мадам?

— Смотря какой, — она поднялась со скамейки и пошла по мосткам. — Катер идет, Володя. Пора прощаться.

Он шел за ней, не зная, как ему прощаться, не завершив главное свое дело. Светлана будто знала, о чем он думал. Глядя на затихавший вираж катера, она успокаивающе сказала:

— Я все помню, Володя. За нами должок.

На этот раз пластиковая голова подогнала катер к мосткам. Они прыгнули на палубу и устроились в мыльнице.

— Пообедаешь у нас? — спросила Светлана.

— Еще не голоден.

— Тогда Троицкое? — Светлана, правильно оценив его кивок, отдала распоряжение через переговорник: — В Троицкое, пожалуйста.

Без большого круга. Катер мчался по прямой. Они опять смотрели на воду — не друг на друга. Он в ярости молчал, понимая, что Светлана ждет его просьбы. Или требования, во всяком случае. Она мстительно молчала, сознавая, что доводит Демидова до беспомощного бешенства. Игра в ненавистную молчанку продолжалась до тех пор, пока не появились игрушечные домики Троицкого.

— Ах да, — небрежно вспомнила Светлана, — чуть не забыла. — Она, вероятно, нажала невидимый тайный рычажок, потому что часть обшивки красного дерева отвалилась, открыв тайник, из которого она извлекла туго набитый мужской пояс-кошелек. — Здесь оговоренные триста тысяч и сто премиальных.

Она с трудом протянула увесистый — не для ее холеных рук — пояс Демидову. Он на ладони прикинул его тяжесть и спросил с разочарованием. У нее, у себя, у мира:

— Значит, вот здесь — безбедная моя жизнь?

— Не только здесь, — холодно напомнила она. — Правда, я не знаю, где ты припрятал двести тысяч аванса.

— Пощечину не можешь мне простить? — попытался догадаться он.

Она не ответила. Катер ударился о бетонную стенку. Демидов поднялся со скамьи, нацепил пояс-кошелек и выбрался на железную палубу. Она снизу насмешливо смотрела на него.

— Как говорят деревенские бабы в таких случаях, спасибо за компанию.

Он подтянулся на руках и выбрался на причал. Невидимый уже для нее, спросил бойко:

— Считаешь, что купила меня с потрохами?

Она повернулась так, чтобы видеть его.

— Я все думаю: чем ты лучше быка, который вожделел за кустами?

— Ничем, — бодро откликнулся он. — Я — такой же инструмент. Одно отличие: я — очень дорогой инструмент.

— Когда мне понадобится очень дорогой инструмент, я позвоню тебе, Володя, — пообещала Светлана и приказала голове: — Домой.

* * *

… Папашка Дмитрий Федорович интенсивно трудился: развалясь в универсальном рабочем кабинетном кресле и сосредоточенно ковыряясь в носу, он невнимательно — отвлекаясь то на солнечный блик, заскочивший из-за шторы на лаковую столешницу письменного стола, то на муху, бродившую по зеленому сукну стола для заседаний, — слушал занудливую и, судя по всему, длинную речь Юрия Егоровича, который, путаясь в многочисленных бумагах, бубнил и бубнил. Даже появление Светланы не остановило его: не прервался в словоизвержении, не заткнул фонтана. Только кивнул. Зато папашка чрезвычайно обрадовался дочке, с которой поделился восторгом по поводу умного спича Юрия Егоровича:

— Во дает, а?!

Знала эти отцовские штучки Светлана. За последние восемь-девять лет он наловчился виртуозно косить под маразматика и занимался этим довольно часто и с нескрываемым удовольствием. Что и отметила дочка:

— Это ты даешь, а не он.

— Мне продолжать, Дмитрий Федорович? — обиженно поинтересовался Юрий Егорович.

Дмитрий Федорович вдруг затвердел в кресле и насмешливо сказал:

— Как говаривал артист Папанов в фильме «Бриллиантовая рука», — и папашка весьма точно воспроизвел папановские интонации: — Нет! На это я пойтить не могу!

— Почему? — не только обиженно, но и тупо спросил Юрий Егорович.

Любил такие перепады Дмитрий Федорович. От маразматика до мгновенно реагирующего на ситуацию железного волевика:

— Потому что все предлагаемое тобой — абстрактная и не учитывающая реальных факторов хреновина.

— Не понял, — уже с раздражением сказал Юрий Егорович.

Презрительно глядя в голое темечко собеседника, Дмитрий Федорович на одном дыхании произнес длинную и оскорбительную фразу:

— Как однажды заметил один весьма неглупый человек, облысение — это постепенное превращение головы в жопу сначала по форме, а потом и по содержанию.

— Кто тебе дал право оскорблять меня? — огнево вскричал Юрий Егорович.

— Не только тебя, — весело откликнулся Дмитрий Федорович и в подтверждение провел ладошкой по собственной плеши. — Пойми, Юра, мы с тобой — старые хрычи, осуществлявшие всю свою сознательную жизнь общее, так сказать, руководство. В стратегии банковского дела мы — невежды. Но зато та наша жизнь дала нам неоценимый опыт в интригах и знании самых дурных человеческих качеств. Знании и умении ими воспользоваться. По-моему, тот заместитель министра, который будет решать вопрос о конкурсе, в свое время работал в твоем аппарате. Я не ошибаюсь?

— Не ошибаешься, — мрачно согласился Юрий Егорович.

— Так купи его, купи за рупь за двадцать, — ликуя, прокричал Дмитрий Федорович. — И необходимость в сложнейшей и непонятной нам с тобой комбинации, и надобность в экономической теории отпадут сами по себе!

— Папа! — звонко напомнила о себе Светлана, прерывая сеанс отцовского самолюбования.

— Что тебе?

— Мне некогда, папа.

— Все выяснила?

— Да. Решайся, отец.

— Да, — подумав, нерешительно сказал Дмитрий Федорович. И, еще раз подумав, вдруг приказно повторил: — Да! Да!

* * *

… В отведенных ему апартаментах Никита Горелов валялся на диване рядом с журнальным столиком, на котором стояли бутылка джина, пластиковый сосуд с тоником и залапанный стакан.

— Не много ли пьешь, Никита? — ласково укорила Светлана, наблюдая за тем, как поспешно переводил себя в вертикальное положение Горелов-младший.

— А что мне делать-то? Только пить да ждать, когда ты позовешь, — сказал он нарочито грубо и, подойдя, нежно и боязливо взял ее руку в свои. Она осторожно высвободила руку и ею же по-матерински потрепала его по щеке.

— Вот и дождался.

— Выпьешь со мной немножко? — не дожидаясь ответа, он в несказанной радости засуетился в поисках чистой посуды и приемлемой закуси. Кинулся к буфету, достал чистый стакан, тарелку с миндалем…

— Пожалуй, выпью с устатку, — решила она и уселась в кресло. Он замер в полудвижении к журнальному столику, спросил хрипло и подозрительно:

— От чего это ты устала?

— От забот, Никита, от забот.

— Где-то прочел в свое время о том, — сказал успокоенный Никита, разливая по чистым высоким стаканам джин и тоник (треть джина, две трети тоника), — что главное достоинство богатства — обеспечение беззаботности его обладателю.

— Врут твои дешевые книжонки, — возразила Светлана, осведомленная о литературных пристрастиях Горелова-младшего, и подняла стакан. — Чем человек богаче, тем большую ответственность несет он перед своим богатством. Большое богатство — большие заботы. Выпьем за большие заботы, Никита.

— Лучше за большое богатство, — решил Никита.

— И то, — пошла на компромисс Светлана и ополовинила свой стакан. Никита тоже ополовинил. Осторожничал, надеясь, что силы пригодятся для другого. Выпил и любовно уставился на нее, в который раз стремясь понять секрет ее бесовской силы. Опять не понял и спросил вызывающе оттого, что ни черта не понял:

— С чем пожаловала?

— Из России с любовью, — со смехом вспомнила она название флеминговского боевика.

— Что из России, еще допустимо. Но вот с любовью… — удачно и по делу срезал Никита. — Кого еще убрать, Светлана?

— Вот так прямо и сказать? — злобно приняла она правила открытой игры.

— А чего тянуть?

— Неужели нам и заняться нечем? — она выбралась из кресла, стала к нему спиной и попросила: — Расстегни.

Он неверной рукой потянул замок тончайшей молнии. От лопаток до копчика. Она стояла неподвижно, и платье идеальным кругом пало к ее ногам. Дрожа от неуверенности и желания, он сзади осторожно уложил ее прохладные груди в свои горячечные ладони. Прорыдал почти:

— Света!

Она прошла к кровати, скинула покрывало и устало улеглась поверх одеяла. Не отрывая глаз от ее спокойно обнаженного тела, он, по-детски путаясь в штанах и рубашке, лихорадочно разделся.

Сегодня она была лишена обычной своей яростной моторной энергии, была томна и ленива. Как сама только что выразилась: с устатку. Но ему и этого было достаточно для маленького счастья. Кончив дело, он лежал на ней и тихо по-собачьи терся своей щекой о ее щеку.

— Колючий, — без ласковости сказала Светлана. Ухоженную свою кожу было жалко.

Он испуганно отстранился и скатился с нее. Сказал поспешно:

— Прости.

Она поощрительно похлопала его ладошкой как попало (попало по животу) — ничего, мол, паренек, страшного — и сказала вроде бы вообще:

— Тоскливо, наверное, тебе в этой одиночке.

— Мне тоскливо без тебя, — поспешно уточнил он, и вдруг мозжечком осознал, что она не о том. Глядя в потолок, спросил, раздувая ноздри: — Что я должен делать?

— Все мы в опасности, Никита, в смертельной опасности, — издалека начала Светлана. — Потому что мы все скованы одной цепью. Эта цепь — беда наша и наше спасение. Цепь затрудняет наше существование, но она держит нас вместе и позволяет легко защититься от любой напасти. Но горе нам, если одно из звеньев этой цепи ослабнет или разорвется, — все мы полетим в тартарары… Нам необходимо ликвидировать одно такое звено, чтобы цепь по-прежнему была надежной.

— Демидов? — перебил Никита.

— Пока не внушает опасений, — решила Светлана, но, спохватившись, подчеркнула: — Пока.

— Тогда кто? — не желая соображать, потребовал он наводки.

— Витольд, — свободно обозначила ослабшее звено Светлана.

Никита приподнялся на локте, чтобы посмотреть на нее — не шутит ли? Не шутила. Ее глаза были неподвижны и беспощадны.

— Так ведь на нем все держится…

— Держится то, что теперь не нужно нам. Все эти его отряды, все его подразделения, вдохновленные его маниакальной идеей тайно властвовать над страной, погубят нас. Не станет Витольда, и его бойцы расползутся как тараканы.

— Но ты же сама мечтала… — начал он, но она резко перебила:

— Теперь надо не мечтать, а жить. Точнее, выжить.

Он вспомнил некстати:

— Как ты однажды сказала, твоих мужей и любовников в конце концов убивают.

Ее правая рука, живя отдельно, нащупала нечто мягкое и летучими касаниями стала превращать нечто мягкое в нечто твердое.

— Тебя не убьют, Никита, — одновременно с работой руки тихо говорила Светлана. — Я отвоюю у этих негодяев Ксюшку, и ты станешь моим зятем. Убивают мужей и любовников, а зятя не убьют.

— Я буду твоим любовником до смерти, — сдаваясь, жарко возразил он.

— До чьей смерти? Твоей? Моей?

— Света, Света, Света, — уже шептал он. Она убрала руку и напомнила:

— Витольд.

— Не могу. Кого угодно, но не его. Не могу.

Она сползла с кровати и устало натянула платье. Приказала:

— Застегни.

Никита, двигая замок молнии от копчика до лопаток, уныло попросил:

— Не уходи.

Она резко повернулась. От неожиданности он застеснялся и прикрылся обеими ладонями.

— Не хотела говорить тебе, Никита, но придется, — как бы колеблясь, сказала она. — Хотя рано или поздно ты все равно узнаешь.

— Ты о чем, ты о чем? — в страхе, вдруг пришедшем к нему, спросил Никита, продолжая нелепо прикрываться.

— Оденься, — приказала она. Он покорно влез в джинсы и, уже догадываясь, спросил, желая, чтобы не прозвучало определенного и ужасного ответа.

— Что-нибудь случилось с Всеволодом?

Она не жалела его, но умело делала вид, что жалеет:

— Крепись, Никита. Сегодня ночью недалеко от Торжка по приказу Витольда был взорван автомобиль, в котором ехали Всеволод с женой.

Он сразу же поверил, что она говорила правду. Зашлось сердце, ослабли ноги, и он, сам того не понимая, сел на кровать. Она положила руку ему на плечо, и он небритой щекой прижался к тыльной стороне ее ладони. Единственной надеждой на спасение была эта рука.

— Тебе надо побыть одному, Никита, — решила Светлана. — Если будет охота, зайди ко мне вечером. Я буду ждать.

61

Трюкач Юрий Земцов привычно устроился у широкого окна китай-городской забегаловки. Учитывая нетерпимость Сырцова к пьянке на работе, взял он пару пива и — жрать хотелось — две порции сосисок. Выпил кружку, в три минуты справился с двумя порциями и, прихлебывая остатнее пиво, стал покорно ждать, глядя на улицу.

— Не занято? — спросил тяжелый бас.

— Занято, — злобно ответил Земцов, не отрываясь от окна и не глядя на обладателя баса. Но бас был победительно непререкаем:

— Пока суд да дело, я здесь все-таки пристроюсь.

Земцов не выдержал, обернулся. Старый мужик (не старик) в богатом пиджачке и с дорогой тростью, зацепленной за локтевой сустав, расставлял на мраморной столешнице принесенное на малом подносе: два по сто пятьдесят, два бутерброда с селедкой, две кружки пива, соленые орешки на тарелке.

— Не очень-то располагайтесь. Сейчас мой приятель придет.

— Не придет, — с мрачной уверенностью возразил старый мужик и глянул на Земцова изучающе. — Я вместо него.

— Это вместо кого же? — испуганно задрался Земцов.

— Вместо Сырцова, Юра.

— Вы чего ко мне пристаете?! — уже в ужасе зашипел Земцов.

— Не ори, а? — попросил мужик и объяснил смысл просьбы: — Раздражаешь.

— Не знаю никакого Сырцова, — ни к селу ни к городу ляпнул растерявшийся бедный Юрик.

— Вот так — не надо, — предостерег его мужик и погрозил толстым указательным пальцем. — Про тебя я все знаю. А тебе обо мне следует знать только то, что зовут меня Александром Ивановичем, и теперь ты — мой агент.

Александр Иванович полез в карман и, вынув заранее заготовленные зеленые, положил не таясь на мраморный стол. Три бумажки. Триста долларов. Земцов неотрывно смотрел на баксы. Но не корысть была в его глазах — безнадежная тоска. Отряхнулся, спросил с вызовом:

— А если не возьму?

— Тогда будешь работать на меня бесплатно, — нарисовал удручающую перспективу Александр Иванович и подвинул к Земцову стакан с полторашкой. — Давай за знакомство, Юрок.

Земцов двумя пальцами — указательным и большим — деликатно (мизинец галантно оттопырен) потрогал стакан, как бы размышляя. Поразмыслить он успел немного ранее. Сейчас просто ломался, цену набивал. Поломался, поломался и решился. Поднял стаканчик и возгласил не без юмора:

— Со свиданьицем!

Одновременно хлопнули до дна, что потребовало определенных душевных сил. Недолго смотрели друг на друга недоуменно: кто, мол, это передо мной? Потом поняли и принялись за бутерброды с селедкой. Закусив, Земцов аккуратно собрал зеленые бумажки и уложил их в специальное отделение своего бумажника. Александр Иванович с удовлетворением отметил этот факт поощрительным похлопыванием агента по плечу.

— Что мне надо делать теперь? — покорно спросил Земцов.

— Ответить на три вопроса и выполнить одно задание, — в общих чертах обозначил поле деятельности своего агента Александр Иванович Смирнов.

62

— Бу сделано! — весело пообещал в ночи полковнику Махову быстро по молодости отошедший от шоковой моторной реакции Игорь Нефедов, а к утру, когда в спящей Москве объявился полный июньский рассвет, сделал как обещал.

В небольшой квартирке на окраине Москвы небольшой плотный человечек в пижаме плохо спал. В общем-то просто не спал — маялся в кровати, ждал неизвестного. И дождался: в дверь позвонили.

У него все было готово на всякий случай — для себя и для тех, кто собирался к нему прийти. Вот он, пульт дистанционного управления — под рукой. Нажал кнопку, и взлетели, разлетелись на мелкие куски те, кто у двери, и кончился он сам, унеся с собой в никуда тайну загадочных взрывов и навсегда скрыв от возмездия заказчиков этих взрывов.

Сооружая систему адских машин у себя в квартире, он как-то не соотносил себя со взрывами, свое полное, такое привычно милое тело с разрывающей его на куски безжалостной силой, уютную свою жизнь с кровавыми лохмотьями небытия, в которое через мгновение может превратиться он. Он!

Звонок. Еще звонок.

Он исчезнет и тем самым спасет Роберта и Витольда? А если сдать Роберта и Витольда и спастись самому?

Он осуществлял только техническую часть. Только как, но не зачем, для чего и кого. Главное — кого. А вообще никого. Взрыв в Сокольниках — его попросили ликвидировать старый бункер, в котором, как его уверяли, никого не было. Взрыв под Торжком не имел к нему никакого отношения. Могли ли воспользоваться его изделиями? Вполне могли: он по просьбе Роберта и Витольда готовил мины с электронным управлением для скальных работ при строительстве виллы на Черном море. А если добрались до технических исполнителей? Им в любом случае выгоднее молчать. Заговорили — вышка. Надо полагать, что более ранние его дела им раскопать не удалось.

Третий звонок. Как в театре. Сейчас погаснет свет.

Одним движением пальца он заблокировал систему и вылез из-под одеяла. Била дрожь. Страшно замерз он в эту душную летнюю ночь, которая, судя по сияющему окну, перерождалась в утро.

Ворс придверного коврика ощутимо колол голые ступни. Он трижды глубоко вздохнул, чтобы спросить нормальным голосом:

— Кто там?

— Михаил Захарович, это я, Юра Земцов. Помните?

Вспомнил Михаил Захарович Юру Земцова. Кинотрюкача, с которым проверял устройство, сделанное использованным втемную московским пиротехником. А как быть с этим устройством? Сказали, что для розыгрыша на юбилее. На этот раз Михаил Захарович откашлялся. И получилось солиднее:

— Что-нибудь случилось, Юра?

— Случилось, Михаил Захарович. Меня взяли.

Хоть и был готов к такому повороту, но все равно ухнуло вниз в животе и мучительно захотелось в сортир. И слюна, обильная слюна. Он сглотнул вязкую, как сопли, слюну и спросил полушепотом, чтобы не показать Земцову, до чего же ему страшно:

— Теперь за мной пришли?

— Чего? — не расслышал за дверью Юра.

— Сейчас меня возьмут, да? — плачуще взвизгнул Михаил Захарович. Уже не таился.

— Да, — горестно подтвердил Земцов.

— А если я тебя и себя сейчас взорву к чертовой матери?!

— Зачем? — удивился за дверью разумный трюкач.

Действительно, зачем? Умирать-то просто до невозможности не хотелось. Сейчас зайдут, скрутят и в тюрьму поведут. И этого не хотелось. Но живого скрутят и повезут живого. А живой и выкрутиться может, если с умом.

— Что им от меня надо? — неизвестно зачем тянул время Михаил Захарович.

— Поговорить хотят.

— Считаешь, открыть надо? — решил посоветоваться Михаил Захарович.

— Караул устал, — хихикнув от облегчения, вспомнил про матроса Железняка эрудированный Юра.

— Открываю, — почти торжественно объявил Михаил Захарович и, пощелкав замками, открыл железную дверь, в проеме которой тотчас возник милицейский капитан, мгновенно нацепивший на хозяина браслеты. Обиделся хозяин: — Я со всей душой, а вы…

— Мы тоже со всей душой, — с готовностью откликнулся Игорь Нефедов. — Но и со страхом. Вдруг вы, Михаил Захарович, сгоряча перемените решение, пальчиком ткнете в кнопочку — и полетим мы все на встречу с ангелами. Или с чертями.

— Что я, дурак? — продолжал обижаться милый Михаил Захарович.

— Умный, умный, — поспешил его успокоить Нефедов, взял под руку и осторожно предложил: — Пойдем потихоньку, а?

Пошли потихоньку. К оперативной «волге», стоявшей у подъезда пятисотквартирного чуда строительной индустрии. Тихо было в предутреннем миру, светло и тихо. Лишь из-за кустов вздохнул-простонал в пьяном сне дежурный бомж. Нефедов заботливо усадил Михаила Захаровича рядом с человеком в камуфляже и порекомендовал задушевно:

— Будьте добры, Михаил Захарович, расскажите нашему специалисту о ноу-хау в вашей квартире, — прикрыл дверцу и обратился к стоявшему рядом Земцову: — Спасибо, Юра. Вас куда подбросить? В Матвеевское?

В открытом окошке оперативной «волги» возникло взволнованное лицо Михаила Захаровича.

— Ведь его тоже взяли! — возмутился он.

— Взяли, — согласился Нефедов. — Сначала взяли, а потом отпустили.

— Эх, вы! — осудил милицию Михаил Захарович.

63

Он устал. Устал думать, устал действовать, устал верить в свою победу.

После визита Смирнова Витольд Германович навсегда покинул свою гебистскую квартиру и поселился в запасной на Соколиной горе. В грустной от старости хрущевской пятиэтажке. Сюда он прибыл прямо от Светланы, приказно отрубившись от бойцов охраны. Никто не знал про эту его берлогу. С миром его связывал телефон, номер которого известен был только Светлане, Дмитрию Федоровичу и Юрию Егоровичу.

Он не спал в эту ночь. Не то чтобы не хотел, а не мог.

Он валялся в кровати, отрывочно думая обо всем и поэтому ни о чем не думая. Надо было бы напиться до выруба, чтобы в беспамятстве скоротать ночь, но, порождение суперменской конторы, он считал это слабостью. И по-спортсменски гордился собой, в течение ночи побеждая эту слабость. Но слабость в конце концов оказалась сильнее. В сером сиянии рассвета он на крошечной кухне открыл холодильник и водрузил на пластиковый стол бутылку водки.

— Смирнофф, — прочел он вслух этикетку, имея в виду однофамильца литровой бутылки.

— Смирнофф, — подчеркивая презрительное «ф», повторил он, наливая полный стакан.

— Смирнофф! — прокричал он, бодря себя после того, как принял этот стакан и закусил подвернувшимся бананом.

Последовавшая за первым стаканом половина второго вернула надежду. Надо уйти, только и всего. Уйти на время, законсервировав организацию в соответствии с давно уже разработанным планом на случай возможной неудачи.

Уйти и отдохнуть. Он подошел к окну и глянул с четвертого этажа поверх укороченных, без спиленных верхушек тополей на улицу московского захолустья. Город просыпался скучно и неторопливо. По серой улице прокатил серый грузовик, по серому тротуару прошагал серый человек.

Он никогда не был в Париже, но отчетливо, до галлюцинаций, увидел себя на Елисейских полях среди ярких, разноцветных веселых людей за пронзительно чистыми столиками уличного кафе. И пил он за столиком не уныло прозрачное традиционное российское пойло, а нечто жизнеутверждающее, восхитительно желтое, как солнце. Уйти и отдохнуть.

Он принял еще полстакана, и усталость, перманентная усталость отодвинулась от него. Уже захотелось действовать хотя бы для того, чтобы оказаться на Елисейских полях. У него имелись про запас три заграничных паспорта, по которым можно было покинуть любимую родину из Москвы, из Петербурга и через Литву из Вильнюса. Маловероятно, но все же и Москву и Питер могут перекрыть. Лучший путь — через приверженное к европейским ценностям прибалтийское государство. Сегодня в середине дня на автомобиле в общем могучем стаде выбраться из Москвы, к ночи быть в Минске, а к концу ночи — в Вильнюсе. А там на самолете — в любимую Европу, из которой рукой подать до Елисейских полей.

Витольд Германович глянул на часы. Семь без двадцати. Ишь как за оптимистическими мечтами пролетело время! Что ж, нерабочее время мечтаний закончилось, пришло время действия.

Он набрал номер дублера Алтухова — Феликса Ильича Тамаева. Сгоряча набрал служебный, в магазине, уже хотел было перезвонить, но не успел: на первом же гудке его бывший закадычный сослуживец и подчиненный снял трубку. Не ожидая ответа, заведенный приличной дозой водочки Витольд Германович назвался, не называясь:

— Это я, Феликс.

— Господи! — облегченно откликнулась трубка. — Я уже полтора часа ищу!

— И, слава Богу, найти никак не можешь, — самодовольно за Феликса продолжил Витольд Германович. — Значит, у меня все в порядке.

— Совсем не в порядке, — опроверг его Феликс. — Ночью взяли взрывника.

Уйти и отдохнуть. Скорее, скорее на Елисейские поля.

— Он не много знает, Феликс.

— Он знает все. И этого достаточно.

— Что ты предлагаешь?

— Вам надо уходить.

— Сильно обо мне заботишься?

— И о себе.

В принципе Феликс прав. Берут его, берут и Феликса с командой. Но то, с какой легкостью Феликс подставил своего номинального начальника Леву Корзина, должно было внушать некоторые опасения. Хотя что ему было делать? Он изначально его человек, Витольда Германовича Зверева. Но все-таки…

— Не слишком ли спешишь, Феликс?

— Совсем наоборот. Мы опаздываем.

— Есть план? — спросил Витольд Германович для того, чтобы, узнав план Тамаева, поступить по-своему.

— Несколько вариантов.

— Излагай по порядку.

— Сегодня, сейчас же, вы, как простой советский человек, электричкой отправляетесь в Тверь, и тверская команда прячет вас в никому недоступном тайнике на оршанских мхах.

— А дальше? — ехидно поинтересовался Витольд Германович.

— А дальше мы устраиваем вам фиктивную смерть.

— Не надо. Не надо мне смерти, ни фиктивной, ни настоящей.

— Следовательно, решили за бугор? Тогда азербайджанские друзья.

— Нет, Феликс.

— На вас не угодишь. Предлагайте сами.

— Не обижайся, — Витольд Германович хотел быть участливым начальником. — У меня к тебе только одна просьба: к середине дня, допустим, к часу, подготовь мне скоростной автомобиль с запасом бензина на тысячу верст.

— «Мерседес», «лендровер», «ягуар»? — быстро спросил Феликс. Вот ведь мерзавец, по характеру автомобиля хотел определить возможное направление предстоящего путешествия. Витольд Германович улыбнулся и ответил:

— Не надо шику, Феликс. Подойдет «девятка» с форсированным мотором.

— Наши гаражи у Ярославской железной дороги подойдут?

— Да.

— К часу дня «девятка» с форсированным мотором и запасом бензина будет вас ждать в восьмом боксе.

— Одна, — уточнил Витольд Германович. — Без какого-либо сопровождения.

— Понятно. Ключ от бокса — за задней стеной под драным пластиковым пакетом.

— Спасибо, Феликс, и до свидания.

— До свидания, — дисциплинированно не называя шефа по имени, попрощался Феликс.

Витольд Германович выпил еще полстакана и вернулся на мучительную кровать — спать, чтобы хорошо отдохнуть перед броском на Запад.

* * *

… Феликс, положив трубку, тотчас снял ее снова.

— Слушаю вас, — с партийно-правительственной неторопливостью отозвался баритональный тенор.

— Он только что позвонил мне, Юрий Егорович, — доложил Феликс.

* * *

… Юрий Егорович, положив трубку, обеими ладонями пригладил остатки волос вокруг того места, что именовалось плешью, вздохнул и снова поднял трубку. Набрал номер. Зудело, гудело. Наконец раздался интеллигентный женский голос:

— Алло? — с сугубо дамской вопросительной интонацией.

— Он позвонил, Светлана, — отчитался Юрий Егорович.

64

В необношенной форменной тужурке с девственно яркими майорскими погонами объявился в маховской приемной Владимир Демидов. И еще твердая фуражечка на голове. Неодобрительно осмотрев его, Катерина вместо приветствия строго осведомилась:

— Это зачем ты так нарядился?

— Надо, Катя, надо, — фразой из анекдота ответил Демидов и, тоже не здороваясь, поинтересовался: — Бугор в яме?

— Уже шуткуешь, — поняла Катерина неприкрыто осуждающе.

— Извини, больше плакать не могу, — злобно проинформировал бестактную Катерину майор Демидов и, повторяя вопрос, видоизменил его: — Леонид в кабинете?

— Только что пришел.

Демидов посмотрел на казенные электрические часы. Было без трех девять. Удивился вполне естественно:

— До чего же мы все дисциплинированные! К нему можно?

— Спеши, пока народ не набежал.

Леонид Махов, шикарный и без формы, что-то внимательно читал. Поднял глаза на мягкий шорох двери и удивился подобно Катерине:

— С чего это ты?

— Не с чего, а для чего, — поправил Демидов и, недолго прошагав по скромному кабинету, положил перед Маховым на ходу извлеченную из кармана бумагу.

Махов листок перевернул (в поспешности она была положена, если так можно сказать, вверх ногами) и, отодвинув свои заветные листочки, внимательно прочитал демидовский. Прочитал, постучал по нему твердым ногтем и поинтересовался:

— Сгоряча, позируя или всерьез обдумав?

— Уж и сам не знаю как, — поделился своими ощущениями майор. — И сгоряча, и всерьез обдумав. Но, во всяком случае, не позируя. Не перед кем.

— Не скажи. Хотя бы перед самим собой. — Махов порылся в ящике стола, извлек пачку «Житана» с зажигалкой и смачно закурил, наполняя небольшой кабинет махорочным ароматом. Демидов тут же полюбопытствовал:

— Ты и в Нью-Йорке этот французский горлодер курил?

— А как же! — обрадованно доложил Махов. — Тамошние копы весьма удивились. Значит, всерьез собрался из ментовки ноги делать. Дело, конечно, твое. И чем же ты собираешься на гражданке заняться?

— Еще не знаю.

— Но ведь жевать же надо, голубок! Каждодневно.

— Куда-нибудь устроюсь.

— По специальности?

— А какая у меня специальность?

— Как говорит Смирнов, догонять и ловить. Сыскная работа, которая ныне в сильном дефиците.

— Может, и по специальности, — устал отбиваться Демидов.

— А ты чего стоишь-то? — будто опомнившись, вопросил Махов. — Садись, садись, в ногах правды нет, — проследил, как усаживается на стул в профиль к нему сосредоточенный Демидов, и задал провокационный вопрос, к которому подошел через невинные предыдущие: — Как же ты по специальности работать будешь? Тут вот написано… — Махов заглянул в бумажку и монотонно зачитал: — «…позволив преступникам осуществить злодейскую акцию, тем самым обнаружил свою полную профессиональную несостоятельность». Как же ты, будучи полностью профессионально несостоятельным, собираешься работать по специальности? Ведь опять кого-нибудь подведешь.

— Теперь ученый. Больше уж никого не подведу.

— Тогда какого черта ты написал это заявление?! — неожиданно заорал Махов. — Ну, схлопочешь выговор, получишь втык от Самого. Уходить-то зачем?

— Честно? — спросил Демидов.

— По-другому не стоит.

— Если честно, Леня, то нет сил людям в глаза смотреть. Самому, Игорю Нефедову, Катерине, тебе…

— А ты не смотри пока. Не смотри и работай.

— Не могу, Леонид. — Демидов, держа перед собой фуражку, внимательно разглядывал кокарду.

— Ты через не могу, — давя, посоветовал Махов.

Демидов встал, надел фуражку и, вытянувшись по стойке «смирно», официально обратился к непосредственному начальнику:

— Когда мне ждать ответа на поданное заявление, товарищ полковник?

— Ну уж нет, милок! — по-настоящему разозлился Махов. — Этот вопрос ты мне задашь только после того, как отчитаешься по всем делам, которые ты, будучи начальником отдела, вел в мое отсутствие.

— Готов хоть сейчас, — заверил суровый майор.

— Вот сейчас и начнем, — решил Махов. Успокоился столь же внезапно, как только что разозлился. — Начнем с сырцовского дела, этой подлой и вонючей липы. Только что я получил материалы по окончательной экспертизе. Оказалось, что все — туфта, мой милый пастушок, все так называемые веские улики. Отпечатки пальцев Сырцова на рукоятке «байарда» расположены так, что трудно предположить возможность произведения при таком захвате выстрела. Кроме того, эти отпечатки смазаны и скорее всего тканью, которая гарантировала их сохранение при использовании пистолета неизвестным стрелком. — Он поискал на столе следующую нужную бумажку. — Вот и заключение по сырцовской квартире. Замок профессионально, но все же читаемо (еле заметные царапины на внутренних частях) открыт отмычкой. Запор же прикроватной тумбочки, в которой хранился «байард», отжат долотом, отверткой или ножом — отчетливо видны легкие повреждения на деревянной дверце. Результаты окончательной экспертизы можно было бы получить неделю тому назад, если бы их запросили экспрессом. Что на это скажешь, Володя?

— Я с самого начала сомневался в том, что это преступление совершил Георгий, — сказал Демидов и снова сел. — Но Сырцов ушел в бега, Леонид. И первое, что я посчитал нужным сделать, было найти его. Найти, чтобы во всем досконально разобраться.

Махов сложил листы в тонкую пачечку, аккуратно мягкими ударами о поверхность стола подровнял ее (любил порядок) и отложил на дальний от себя угол. Определился на ближайшее будущее:

— Ладно. Пока с делом Сырцова покончено…

— С Сырцовым покончено, — перебивая, тоскливо уточнил Демидов.

Они одновременно посмотрели друг на друга. Поиграли в гляделки. Проиграл Махов: отвел глаза и переключился на другое:

— Теперь убийство Корзина-Ицыковича…

* * *

… Электричка приползла к перрону Ярославского в десять двадцать семь. Александр Иванович Смирнов вместе с негустой толпой спустился в метро и в десять пятьдесят объявился на площади, украшенной энергичным марксистским Энгельсом. Отставной полковник с удовлетворением осмотрел сильно выросшие за время его отсутствия в этих местах стены возводимого вновь храма Христа Спасителя и, стуча палкой по асфальту и еле заметно прихрамывая, быстро зашагал по Остоженке. Не любил опаздывать. Любил приходить в назначенный срок вместе с сигналом точного времени.

Когда он крутил рычажок старинного звонка с трогательной надписью по окружности «Прошу крутить», где-то у соседей еле слышно зазвучали позывные «Маяка». Ровно одиннадцать. Бордовая дверь открылась. На пороге в строгом двубортном костюме стоял тоже Александр Иванович. Александр Иванович Спиридонов, которого родные и близкие, чтобы не путать с Саней Смирновым, звали детским именем Алик.

Привычно расцеловались. Смирнов спросил:

— Как дела?

— Все в сборе, Саня.

— Ишь ты! — поощрительно удивился Смирнов и, войдя в квартиру, без задержек проследовал в гостиную, где по дивану, креслам и пуфикам расположились Казарян, Кузьминский, Игорь Нефедов, слухач Вадик Устрялов. Сидели по одному, широким полукругом.

— Привет, орлы! — гаркнул отец-командир.

— Здорово, старый козел, — первым откликнулся Казарян.

* * *

… Махов глянул на свой рабочий наручный «Ориент» и решил:

— Хватит. В общем, я в курсе дела. Четверть одиннадцатого, пора и честь знать.

— Я свободен? — спросил Демидов.

— Нет. Ты мне нужен.

— Для чего?

— Съездим с тобой в одно местечко, — объяснил Махов и, нажав кнопку, прокричал в решетчатую дырку: — Катя, машину!

Ехали бульварами. Водитель, видимо, знал куда, потому что несуетливо молчал. У Никитских ворот Демидов не выдержал, поинтересовался:

— А куда мы едем, Леонид?

— Да здесь неподалеку, — мутно ответил Махов, глядя на Тимирязева.

Служебная «волга» от набережной вскарабкалась по переулку и остановилась у хорошо знакомого обоим подъезда спиридоновского дома. Махов вышел из машины и, приглашающе придерживая дверцу, предложил:

— Пойдем, Володя.

Не трогаясь с места и твердо глядя перед собой, Демидов сказал:

— Мне у Спиридонова делать нечего.

— Мне лучше знать. Пошли!

— Не приказывай. Я у тебя больше не служу.

— Служишь. Еще две недели по крайней мере. Я жду, Володя. — И было столько скрытой силы в маховском голосе, что Демидов без слов полез из «волги».

Встретил их хозяин, Спиридонов, и, не здороваясь, просто сообщил:

— Вас ждут.

Легонько толкнув Демидова в спину, Махов направил его в гостиную.

— Гляди ты, в погонах! — нарочито сяво удивился Смирнов.

— И в фуражке с кокардой, — нервно иронизируя, присовокупил Демидов.

— А пистолет? Пистолет где? — допытывался Смирнов.

— А пистолет дома.

— Уже легче. Шмонать не надо, — обрадовался Смирнов.

Махов, потеснив вольно раскинувшегося Казаряна, обстоятельно уселся на диван, а Игорь Нефедов незаметно переселился с пуфика на полукресло, стоявшее у двери. Спиридонов принес из кухни противоестественно голубой в здешнем коричнево-бордовом полумраке стул, поставил его посредине и вежливо пригласил:

— Присаживайтесь, майор.

— Как на цирковой арене, — понял про это место Демидов. — Каков мой предстоящий номер?

— Твой номер был в первом отделении. И завершился он известно как: все в говне, а ты в центре во всем белом, — разъяснил ситуацию Махов. — Сейчас — второе отделение, и мы надеемся, что в нем ты выступишь в роли говоруна-шпрехшталмейстера, который подробно объяснит нам что и как.

— Ничего не понял, — сообщил все уже понявший Демидов и, диким напряжением изображая спокойствие, уселся на уготованный ему голубой стул. — Но чем непонятнее, тем интереснее.

— Сейчас поймешь, что мы понимаем про то, что ты все понимаешь, — громоздко пообещал Смирнов и попросил слухача Вадима: — Вадик, не в службу, а в дружбу включи свой агрегат.

Не поднимаясь со своего пуфика, Вадим Устрялов сжал нечто компактное в руках, и неизвестно откуда в квартиру ворвался голос Сырцова:

Г.С. — Роберт, сучара ты греховная, неужто не понимаешь, что у тебя нет выхода?

Р.А. — Выход, Жора, всегда найдется. Только вопрос: какой?

Г.С. — Вот я и говорю: у тебя нет выхода, кроме одного-единственного — рассказать мне о ваших связях с милицией.

Р.А. — Что ты имеешь предложить мне взамен?

Г.С. — Детскую игру. Я закрываю глаза и считаю до пяти. За это время ты можешь спрятаться куда угодно. Как это там? «Раз, два, три, четыре, пять. Я иду искать. Кто не спрятался, я не виноват».

Р.А. — Искать будешь действительно ты?

Г.С. — Вряд ли. Ты мне уже стал неинтересен. Искать будут дяди в погонах.

Р.А. — Следовательно, еще до меня они находят тебя. И шьют дело об убийстве.

Г.С. — Не обольщайся, липарь гебистский. Рано или поздно вашу туфту быстренько раскидают по бревнышкам. Ленечка Махов — профессионал не чета тебе. И стану я просто свидетелем, который утопит тебя в ближайшей луже.

Р.А. — Над всей Испанией — хорошая погода. Нету луж, Жорик.

Г.С. — Не скажи. И Лева Корзин? Вместе с плененным Гаевым, который, чтобы от вышки отмазаться, на все готов. Я показываю на тебя, как на основного организатора убийства Левы Корзина. У меня там все на просвет. Прослежено поминутно.

Р.А. — Как выглядят твои «раз, два, три, четыре, пять» в нормальном времени?

Г.С. — Робик, ты забываешься, пытаясь вести торг на равных. Здесь я назначаю цену. По собственному капризу. Так что не нервируй меня. Без душа, без света в этой темнице я слегка одичал и стал излишне возбудимым. И только нежное воспитание еще удерживает меня от применения к тебе осужденных мировой общественностью методов допроса.

Р.А. — Пытать будешь?

Г.С. — Бить буду. Со знанием дела и без зазрения совести. Если честно, то я и словоблудием занимаюсь только для того, чтобы умерить в себе желание добраться до твоей благопристойной, отвратительной и подлой рожи провокатора и убийцы.

Р.А. — А жаль, что я до твоей не добрался. Но, надеюсь, другие доберутся.

Г.С. — Вот и ладушки: заговорил как тебе положено. А теперь колись до жопы, фраер.

Р.А. — Что тебе надо?

Г.С. — С чего начали. Кто у вас в ментовке?

Р.А. — По имени не знаю. Знаю, что в МУРе.

Г.С. — А не в министерстве?

Р.А. — Сам подумай, на кой черт нам министерство? Концы рубить надо у корня, на самом первом этапе.

Г.С. — МУР большой. Где, в каком отделе?

Р.А. — Тот, в котором занимаются особо опасными…

Смирнов лишь глянул на Вадика, и магнитофонные голоса замолкли. Тихо стало в старомодно-уютной гостиной, тихо-тихо.

— Охо-хо! — вначале нарушив тишину вздохом, Казарян в заключение длительно зевнул. Семеро с нескрываемым любопытством посмотрели на него. Сглаживая неблагоприятное впечатление от зевка, он, отвлекая внимание от собственной особы, задал прямой и чрезвычайно бестактный вопрос Махову: — Не ты ли, Леня, случаем на Витольда Зверева шестеришь?

— Не получается, Роман Суренович, — сожалея, огорчил Казаряна Махов. — Я в отлучке был, а в это время кто-то действовал.

— Может, Игорек? — спросил Смирнов, ласково глядя на Нефедова.

— Александр Иванович! — осуждающим рыданием взмолился тот.

— Тогда ты, Демидов, — не таясь и не играя (наигрались уже), окончательно и тоскливо определил Смирнов. — Больше некому.

— Что вам от меня надо? — невольно, повторяя алтуховские слова, спокойно спросил Демидов, уже готовый ко всему. — Чтобы я в чем-то признался? Мне не в чем признаваться. Бездоказательные параноидальные домыслы маразмирующего отставного полковника я решительно отметаю.

— Вот так прямо и отметаешь? — сдерживая гнев, негромко удивился Махов, встав с дивана, в два шага оказался у голубого стула и за борта форменной тужурки поднял Демидова своей могучей правой. — Отметаешь, значит, тварь!

— Леня, — попросил молодого полковника полковник, по определению Демидова, маразмирующий. И молодой полковник покорно отступил от майора при погонах, к которому теперь и обратился Смирнов: — Ты требуешь доказательств, Демидов?

Демидов одернул тужурку, упрямо возвратился на стул и презрительно ответил Смирнову:

— Я не требую доказательств. Я требую только одного: дать мне возможность беспрепятственно покинуть этот сумасшедший дом.

Демидов старательно и ловко уходил от игры в вопросы и ответы. Больше всего он не хотел перекрестного допроса. Опытные сыскари поняли это. Вмиг успокоившийся Махов определил план дальнейшего разговора.

— Сейчас, Демидов, ты ответишь на некоторые интересующие нас вопросы.

— Отвечать не намерен! — резко возразил Демидов.

— Ты — мой подчиненный и обязан отвечать мне.

— Тебе, может, и отвечу, — Демидов презрительно оглядел пеструю компашку и добавил: — Но не при посторонних.

— И при посторонних ответишь. Хотя здесь нет посторонних.

— Не отвечу, Леонид.

Махов достал свой «Житан», щелкнул зажигалкой и, не спросясь, закурил. Все нюхали ядреный дым. Сделав две затяжки, Леонид, как бы прочистив мозги, понял все как надо и сказал, улыбаясь:

— Что ж, сейчас я докурю, и мы с тобой поедем в МУР. И там на лобном месте в присутствии уж совсем не посторонних людей я задам тебе вопросы, на которые ты не захотел отвечать здесь. Так где же, Демидов? Там или здесь?

— Спрашивай. Твое право, — частично сдался Демидов.

— Вопрос первый. Почему после инцидента у банка ты не поехал сам к Александру Ивановичу Смирнову, а послал Игоря Нефедова?

— Ответ самый простой: был занят по макушку.

— Вопрос второй. Тебе было известно, что Сырцов определил личность так называемого убитого. Моего агента — Цыпу, Никиту Горелова. Почему ты не сообщил об этом Смирнову?

— А я разве не сообщил? — Демидов смущенно рассмеялся. — Хоть убей, не помню.

— Игорь, — попросил Махов Нефедова, — что тебе было приказано передать Смирнову?

— Я должен был сообщить Александру Ивановичу, что на Георгия Сырцова в скором времени будет объявлен всероссийский розыск и что Александр Иванович должен при первом же контакте с ним уговорить его на неофициальную встречу с майором Демидовым.

— И все? — допытывался Махов.

— И все, — поставил точку застенчивый здесь Нефедов.

— Теперь вопрос весьма интимного свойства, — предупредил Махов и прикурил от своего же окурка новую сигарету. — Ты, Демидов, по моему недосмотру присутствовал на первой моей встрече с Никитой Гореловым. Ты догадывался, что я его завербовал?

— Откуда? — вполне натурально удивился Демидов.

— Даже после того, как я отрубил его от чекового дела?

— Даже после этого, — охотно подтвердил Демидов.

— Не думал, что у меня такой тупой зам, — бросил реплику Махов и резко переменил характер вопросов: — Тебе было известно про сырцовский схрон у Путяевских прудов?

— Откуда! — теперь не вопросительно, а утверждающе воскликнул Демидов.

— Единственный, кто в МУРе кроме меня знал об этой норе, это ты, сволота, — у полковника Махова уже сдавали нервишки. — И я подтверждаю это.

— А я не подтверждаю, — беспечно отбрехнулся Демидов. — И мы квиты.

Махов яростно растирал в пепельнице недокуренную сигарету. Смирнов покосился на него, определил отсутствие в данный момент хорошей формы у начальника отдела и взял инициативу на себя:

— Сырцов сообщил тебе, Демидов, что служащий банка Сергей Сергеевич Бойцов может дать показания по поводу маячка, который он всучил Сырцову под видом доллара…

— Разве? — не дав Смирнову завершить период, опять удивился Демидов. Не обратив внимания на издевательское «разве», Смирнов продолжил:

— И в ту же ночь гражданин Бойцов умирает. Что он — важнейший свидетель по так называемому «сырцовскому делу», знал только ты. Не поспособствовал ли ты через шустрых людишек тому, чтобы Бойцов скончался как можно скорее?

— Насколько я помню, Бойцов скончался от сердечной недостаточности. Сердце не спрашивает ни у кого, когда ему сподручнее остановиться.

— Проведут повторное вскрытие и, я уверен, обнаружат при тщательных анализах, что сердечной недостаточности кто-то сильно посодействовал.

— Вполне возможно, — согласился Демидов, — но при чем здесь я?

— А кто же еще? — не выдержал, встрял в разговор Махов.

— Ну, допустим, мстительный Сырцов, — свободно предположил Демидов.

— Я тебя удавлю, сука! — взревел застенчивый Нефедов и ринулся на бывшего дружка-командира. И опять Демидова сильно потрясли за грудки. Но недолго: Кузьминский с Казаряном сумели-таки оттащить к дверям взбесившегося капитана милиции.

— Игорек, успокойся, — любовно попросил Махов. Оттого, что успокоился сам, он радостно щерился, как волк в овчарне. — Вернемся к тайной пещере Сырцова. И вопрос у меня к тебе, Нефедов. Как ты вышел на пещеру?

И Нефедов успокаивался. Но ему нечему было радоваться, ему было стыдно. Вернувшись на положенное место, он, не поднимая головы, принес извинения полу:

— Извините, — а затем ответил на вопрос: — Лесопарк за Сокольниками, как район свободного поиска, мне определил Демидов.

— Теперь ты отвечай, сукин кот, — Махов решил называть вещи своими именами.

— Ты это кому, Леонид? — живо поинтересовался Демидов. Владел ситуацией, паразит.

— Тебе, тебе, — развеял последние сомнения Махов. — Каким образом ты с аптекарской точностью определил местонахождение пещеры, о которой тебе ничего не было известно?

— Интуиция, — кратко раскрыл секрет своей прозорливости Демидов.

— Можно мне задать один вопрос господину Демидову? — тихо попросил разрешения у общественности хозяин квартиры Алик Спиридонов. За общественность ответил Дед:

— Давно пора, Алик.

— Крупно играя на бегах, вы представились завсегдатаям ипподрома вице-президентом «Департ-Домус банка». Вы что, там работаете по совместительству?

— Конспирация, — одним словом все объяснил Демидов. Но Алик был настойчив:

— И головокружительно проигрываете для конспирации?

— Как это — головокружительно?

— Это когда голова начинает кружиться от количества нулей в проигранной сумме, — вежливо расшифровал термин «головокружительно» интеллигентный Спиридонов и тут же повторно воспользовался им: — Но головокружительные проигрыши преследуют вас не только на бегах. И по московским казино вы известны как богатый неудачливый игрок.

— Ну и что? — понедоумевал Демидов.

— Откуда несчитанные бабки у майора милиции? — подвел итог спиридоновскому потоку информации Дед.

— Вот что я вам скажу, прокуроры-надомники, — презрительным вступлением начал свою речь Демидов, для значительности поднявшись с кухонного стула. — Я не оправдываюсь перед вами и не собираюсь оправдываться. Если я с вами и беседую, то только потому, что мне, как юристу, весьма любопытно, гипотетически защищая абстрактного клиента, разносить в клочья ваши липовые доказательства и сомнительные доводы. Насколько я понимаю, карточный домик облыжных обвинений благополучно рухнул. Я могу считать себя свободным, Леонид?

— Откуда бабки, скотина? — невежливым вопросом на изысканный вопрос ответил Махов, повторяя Деда. Высказался и третью закурил.

— Это уже мое дело, Леонид, — втолковал ему Демидов. — Сначала узнать откуда бабки, а потом доказать, что приобретены они бесчестным путем. Узнаешь и докажешь — тогда и поговорим всерьез. На равных. К этому времени, надеюсь, я не буду служить под твоим началом.

— Ты продал Сырцова, гад! — не выдержал импульсивный от молодости Нефедов, опять вознамерившись начистить Демидову рыло. Но Казарян с Кузьминским бдели: в их ласковых объятиях Игорек обмяк и обратил гнев против самого себя: — А я-то хорош! Не раскусил эту паскуду!

Брезгливо косясь на раскисшего Нефедова, Демидов опять поинтересовался:

— Я могу идти?

— Самую малость подожди, — благожелательно попросил его Дед.

— Ты не в суде, вонючка, — тихо напомнил об истинном положении дел Махов. — И не прикидывайся, что не понимаешь этого. Никто не встанет и не зачтет бумажку, в которой сказано, что ты освобождаешься за недостаточностью улик. И ты не уйдешь отсюда, пока мы не решим тебя отпустить.

— Сила на вашей стороне, — понял Демидов и демонстративно уселся на свой стул.

Старомодно проблямкал знаменитый звонок «Прошу крутить».

— Вот и дождались, Демидов, — обрадовал майора Дед.

Спиридонов выпростался из своего кресла, долгим взглядом осмотрел всех и пошел открывать входную дверь. Шестеро остались в гостиной. Сидели и прислушивались к тому, что происходило в прихожей. Судя по отсутствию каких-либо звуков, ничего особенного там не произошло.

У Демидова было свое любимое занятие: нежно рассматривать кокарду форменной фуражки. Этим и занимался. Но кто-то внутри него приказал: посмотри на дверь! И он посмотрел.

В дверях стоял шикарно одетый Георгий Сырцов.

— Ты… — на протяжном выдохе произнес Демидов.

— Я… — подражая ему, откликнулся Сырцов.

65

Он гнал от себя воспоминания об этом дне, но этот день жил в нем, и прогнать его было некуда. День победы и проигрыша, день жизни на волоске, день поблизости от смерти…

… Сырцов засек Нефедова сразу же, как только Игорь прицепился к нему на длинном поводке. Очень трудно было не дать ему догадаться, что слежка засечена, очень трудно было создать естественную картинку его, Сырцова, рутинной в данном положении жизни. И поэтому, завернув ненадолго к Кузьминскому, местожительство которого Нефедов знал, он вернулся в тайник, сделав это так, чтобы его вход туда отчетливо просматривался. Он был уверен, что Нефедов отскочит от него, узнав самую главную тайну, чтобы, сообщив об этом все Демидову, устроить маленькую засаду с последующей встречей высоких договаривающихся сторон.

Так и произошло: Нефедов спустил его с поводка после того, как он повторно воспользовался метро на станции «Сокольники».

В толчее ярмарки в Лужниках (понравилось Сырцову это место) покалякали с Дедом, вычислив все возможные варианты. Все, да не все.

Специально подзадержался с возвращением: не хотел, чтобы спектакль происходил на глазах изумленных грузчиков и шоферов. Их рабочий день завершился к пяти дня, а его — начался с шести. Первым тщательно продуманным и сугубо секретным заходом Сырцов определил дислокацию вражеских группировок. И засаду мерзавца Демидова с наивным Нефедовым, резерв главного командования — три старательно замаскированных машины с отрядом Витольда.

Второй заход был беспечно прогулочным: не чуявший беды Сырцов привычно возвращался в свою берлогу. С легким грохотом снял висячий замок, с легким треском открыл внутренний. Возвратился.

Прикованный к скобе в стене дремал на тюфячке, своевременно занесенным сюда предусмотрительным тюремщиком Сырцовым, Роберт Васильевич Алтухов.

— Уходи, гебист, — волево (времени в обрез) предложил Сырцов, ногой будя беспечного узника, который, полупав сонными глазами, с трудом попытался разобраться в ситуации.

— Зачем и куда? — хриплым со сна тенором осведомился Алтухов.

— Сейчас твои дружки нашу пещеру штурмовать начнут. А куда — я тебе по дороге объясню, — раздраженно (метался по подвалу, забирая с собой необходимое: «беретту», «вальтер», кожаную куртку с деньгами и документами) ответил Сырцов, набивая сумку.

— А как? — исключительно из любопытства спросил Алтухов.

— А так, — Сырцов ногой, обутой в хороший ботинок, отодвинул бетонную плиту в стене, которая одновременно являлась и стеной помещения склада. Открылась черная квадратная дыра.

— Ну, ты и ловкач! — восхищенно осудил его Алтухов.

Отстегнув от скобы и от Алтухова наручники, Сырцов поторопил освобожденного пленника:

— Быстро в дыру, дядя!

Массируя освобожденную руку, Алтухов вдруг фыркнул как конь и дерзко сказал:

— Я с тобой не пойду, сыскарь.

— Пойдешь! — уверил Алтухова Сырцов и похлопал себя по левому боку, где в сбруе притулился «вальтер». — Прикажу, и пойдешь как миленький.

— Ты уже приказал. А я не пойду.

Сырцов поставил сумку на пол и вытащил «вальтер».

— Пойдешь!

— Если не пойду, застрелишь, что ли?

— Застрелю.

— Не застрелишь. В подвале, без суда и следствия, как в добрые старые времена… Не застрелишь, Жора, рука не поднимется!

— Идиот! — Сырцов сдался. — Они же для начала палить через дверь будут.

— А я вон в тот угол, — Алтухов кивнул на закуток у рукомойника. — Он не простреливается.

— Тебя Витольд обязательно кончит. Ты же скурвился, Роберт, с потрохами всех сдал!

— Это уж мое дело.

Времени оставалось в обрез. Алтухов-то и не был ему уже нужен: отработан, выдоен, обезврежен. Просто жалел его, дурачка.

— Последний раз спрашиваю: идешь?

— Нет.

— Ну и хрен с тобой! — рявкнул Сырцов и полез в дыру.

Он был уже у тайного подкопа, которым пользовались для своих низменных целей бедовые грузчики, когда рвануло первый раз. Он понял: гранатой выбивали дверь. Теперь они могли получить только сильно контуженного Алтухова. Он уже отползал от склада по замусоренной траве, когда твердый небосвод рухнул на каменную землю — так загромыхало. Он понял: его безжалостно уничтожали вместе с пещерой. Не стала земля пухом для Роберта Васильевича Алтухова. Он был размазан своими дружками по бетонным обломкам.

Худо чувствовал себя Сырцов, очень худо. Но он выполз за ограду и тщательно проследил за отбытием команды Витольда. Потом все происходило как надо: выли милицейские сирены, подвывали на всякий случай пожарные, нервически голосила «скорая». Сбор всех частей.

Этот день поселился в нем навсегда. Глупость и предательство, бесчестье и смрад…

66

Проснулся Витольд Германович в половине двенадцатого. Минуту полежал неподвижно. Профессиональная привычка: осознать место, в котором проснулся, ощутить себя в этом месте. Все вспомнил, все понял и заспешил, не суетясь.

Скромного, старомодного рюкзачка защитного цвета хватило для его немудреного скарба. Не костюмы же и обувь с собой тащить! Все нужные бумаги и карточки уместились в одной папочке.

Унылый дачник с рюкзачком влез в трамвай и через двадцать пять минут оказался на Каланчевской площади. Подземным переходом добрался до Ярославского, законопослушно приобрел билет и вышел к платформам: выбирать подходящий поезд.

Через пятнадцать минут, без пяти час, он шел меж неряшливой кладкой кирпичных стен бесконечных гаражей-боксов. Вот и его номерок. Он протиснулся в щель и у задней стенки нашел, что и должен был найти — массивный ключ лежал под рваным пластиковым пакетом.

Фигурная головка ключа вошла в скважину, и замок легко открылся. Что ж, молодцы, блюли порядок в хозяйстве. Витольд Германович оттянул одну створку ворот и заглянул в гараж. «Девятка» ждала его.

Он шагнул в полутьму, и вдруг что-то холодное ткнулось ему в шейный позвонок.

— Животом на капот! — приказал знакомый голос, и он послушно лег на радиатор. А голос продолжал: — Пистолет где спрятан?

— Нет у меня пистолета, — с сожалением признался Витольд.

— Тогда медленно-медленно, не оборачиваясь, снимай рюкзак, — скомандовали за спиной, и он медленно-медленно, не оборачиваясь, снял рюкзак. — Теперь можешь обернуться, козел.

Витольд Германович не обернулся: поднявшись с капота, он развернулся. И увидел того, кого ожидал увидеть. У нераскрытой створки ворот стоял Никита Горелов с длиннющим пистолетом в правой руке. Без шума собирался кончить его Цыпа. Поженился Як на Цыпе, Якцыдрак на Цыпе-дрипе…

Но сразу не кончил. Видимо, говорить желал. Еще не вечер, еще есть шанс. Маленький-маленький.

— Феликс меня продал? — спросил Витольд для того, чтобы начать разговор.

— Никто тебя не продавал. Просто ты сейчас всем мешаешь и никому не нужен.

— Ты убьешь меня, Никита?

— В самое ближайшее время.

— За что?

— И ты еще спрашиваешь, сучара? Мне бы за Севку и Наташку из тебя ремни резать, а я с тобой разговариваю, — Никита ни с того ни с сего зашелся в лающем кашле. Прокашлялся наконец. — Хотел было костерок здесь развести, чтобы твои сратые яйца запечь, но передумал. Нет теперь мне большего удовольствия, чем на тебя, вусмерть перетрухавшего, смотреть. Сейчас ведь в штаны наложишь, фраерок!

Не говорить хотел Никита Горелов, хотел выговориться. Сбить его с панталыку, дать по лбу так, чтобы затормозил.

— Меня менты ведут, Никита.

— Не гони парашу.

— Зачем мне врать? Единственная надежда была — на машине оторваться.

— Думаешь, гад, что я сам при ментах тебя не завалю?

— Меня завалишь и сам завалишься.

— А я уже давно заваленный. Наша с тобой общая Светлана недаром, когда подо мной, меня покойничком называет. Нет у меня ничего, чтобы за жизнь хвататься.

— Врешь! И жить хочешь, и с сукой, которая прислала тебя, в койке кувыркаться мечтаешь, кобелек!

— Сейчас я тебя порешу, — свистяще от бурлящей в нем ненависти пообещал Никита и поднял пистолет с глушителем. Но не на пистолет смотрел Витольд: вывернув голову, он в ужасе глядел на то, что творилось за воротами гаража. Вслед за ним уставился в ослепительный прямоугольник и Никита.

Он успел выстрелить, когда Витольд уже выскочил на свет. Выстрелил и не попал. Они бежали по дну кирпичного ущелья. Иногда Никита задерживался, чтобы в очередной раз выстрелить, не понимая от желтой ярости, что значительно проще ему, молодому, догнать пятидесятилетнего, отвыкшего бегать Витольда. Он стрелял и не попадал, механически считая вслух выстрелы. Только сказав себе «шесть», осознал, что в магазине остался всего один патрон. И догнал Витольда. Они уже вырвались из гаражного лабиринта, и редкие дневные прохожие видели их. Но Никита не видел прохожих, он видел приближающуюся круглую спину, в которую выстрелил в упор последним патроном. Точно под левую лопатку.

Витольд упал лицом вниз. Тяжело дышавший Никита за плечо перевалил его на спину, чтобы глянуть на мертвое лицо. Ни боли, ни страдания, ни страха не увидел Никита. Лицо Витольда выражало счастливое облегчение. Все кончилось. Кровь, замаравшая грудь, теперь тонкой струей пробилась из-под спины и вялым ручейком, пылясь, извилисто текла по земле.

Пусто в нем как в пустыне. И кругом — пустыня. Никита оглядел пустыню. В пустыне метрах в тридцати от него стояли в ужасе толстая тетка с пуделем на поводке, бомж с двумя пластиковыми сумками в руках и тонюсенькая девица в шортах. Он невидяще рассмотрел их, вытер подолом желтой майки рукоять пистолета, бросил его рядом с Витольдом и сначала побрел, а потом побежал к железнодорожным путям.

На него чуть не наехала электричка, но он увернулся и вышел к лесному массиву Лосиного острова. Он долго брел по лесу, спотыкаясь о невидимые кочки. Зацепился в конце концов за лежащую поперек его пути жердину и упал, не сопротивляясь, на хилую лесную траву. Он лежал и нюхал землю. Земля пахла тленом.

67

— Теперь говорить по-человечески начнешь? — настойчиво спросил Демидова Дед.

Но не до разговоров было пока Демидову: он неотрывно и потерянно смотрел на Сырцова. Повторил совсем тихо:

— Ты…

— Я… — опять передразнил его Сырцов. Но дразниться надоело и после небольшой паузы про дела заговорил, все про дела: — В последнюю-то встречу у Лужников я узнал тебя, драгоценный мой говнюк Вовочка.

— Ты не мог меня узнать! — вдруг закричал Демидов.

— Потому что ты в шлеме был, что ли? — простодушно поинтересовался Сырцов.

Но Демидов был осторожен как хорек. Даже в панике почувствовал ловушку и вмиг скрылся в нору несознанки:

— Потому что меня там не было.

— И давно он так ломается? — осведомился у общества Сырцов, ища глазами местечко, где бы присесть. Казарян понял и позвал:

— Иди ко мне на диван, Жора. Я меж двумя ментами желание загадаю.

Через объемистого Казаряна Махов и Сырцов шлепнулись ладонями. Демидов завороженно смотрел на них.

— Ты по сравнению с Жорой говно, а не сыскарь, Демидов! — злорадно догадался восторженный Нефедов. — Полное говно! Тебя зацепили как сявку!

— Как тебе удалось, Сырцов? — с неожиданной откровенностью спросил Демидов, не касаясь того, что удалось. И так все знали: Сырцову удалось не стать мертвым.

— Лучше ты расскажи, как тебе удалось, — возразил беспечный Сырцов. — Как тебе удалось нас всех предать и продать, — пассаж был чисто риторический и Сырцов признался в этом: — Хотя что тебя спрашивать? Спросить можно человека, а ты — уже не человек. Ты — скотина без чести и совести, у которой только одно желание — сладко пожрать. Ты сожрал себя, ты попытался сожрать нас, но подавился. Подавился и скоро сдохнешь от удушья.

Злость временного бессилия завела Демидова и родила в нем ощущение превосходства над сборищем обыкновенных и ординарных. Он вознесся:

— Не задохнусь. Да и вам себя удушить не позволю. Не позволю, и все тут! Вы за решеткой, а я на свободе. Вы за решеткой законов, морали, предрассудков. Когда я рядом, вы еще можете, просунув лапы сквозь прутья, зацапать меня. Но я отойду от вашей клетки, уже отошел. Я не боюсь вас, потому что вы бессильны.

Высказавшись, Демидов встал и уверенно направился к двери. Гордыня застилала ему глаза: Нефедов встретил его мощным ударом в челюсть. Он упал, тут же вскочил и умело врезал носком башмака по нефедовской голени. Но что дикая боль по сравнению со страстной жаждой стереть мерзавца с лица земли. Нефедов закричал и броском добрался до демидовского горла. Вдвоем покатились по полу. Когда их растащили, то Нефедов с трудом поднялся, а Демидов остался лежать, рвано хрипя. Махов обнял Нефедова за плечи и все уговаривал, уговаривал паренька:

— Успокойся, Игорек. Он от нас никуда не денется.

Сырцов за шиворот попытался поднять Демидова, но тот, восстановив дыхание, встал сам. Нежно касаясь дрожащей правой рукой своего потревоженного горла, он постоял недолго, упрямо пошел к выходу. На этот раз его остановил Сырцов. Культурно остановил: просто положил тяжелую безжалостную руку на его нервноходящее плечо:

— Не торопись. Мы не договорили…

Спиридонов, Казарян и Кузьминский спокойно наблюдали за милицейской разборкой. А Смирнова эта заварушка весьма забавляла: он беззвучно улыбался, как сытый кот. Демидов не сел на положенное ему место. Он стоял столбом, но уйти уже не порывался. С двух попыток сумел преодолеть спазму в горле:

— Если вы не договорили, то я все сказал. Говорите, коли вам так хочется.

Весело постучав концом своей чудо-палки по ковру, Смирнов сморщил нос и сообщил Демидову радостную весть:

— Сегодня, Демидов, возьмут Витольда. И тогда тебе крышка. Восьмерик в зоне уж я тебе обещаю наверняка.

— Сначала найдите его, возьмите, заставьте дать показания на меня, а уж потом угрожайте. Что же сейчас зря воздух сотрясать? — небрежно парировал Демидов.

— Вот ты и сбой дал, стойкий говенный солдатик, — удовлетворенно отметил Махов. Он усадил Нефедова в кресло и вернулся на диван. — Откуда ты знаешь Витольда Зверева?

— Я не говорил, что знаю его, — нервно отозвался Демидов.

— Ты сказал, что он может дать показания на тебя, — напомнил Махов.

— Я сказал, что вы можете заставить его дать показания на меня.

— Кого — его? — быстро спросил Махов.

Опять дал промашку Демидов. И понял это:

— Вы любого можете заставить дать показания на кого угодно.

— Не ответ.

— Другого не дождетесь.

— Ну, а Никиту Горелова ты знаешь? — лениво поинтересовался Смирнов.

Осторожнее надо быть ему, Демидову, осторожнее.

— Постольку-поскольку.

— Что ж ты тогда мне об этом не сказал? — тотчас влез в разговор Сырцов.

— Я тебе сказал, — пришлось нагло врать Демидову.

— Я в компьютерном зале отыщу девочку, которая сможет подтвердить, что на фотку Цыпы ты взирал как баран на новые ворота.

— Ну и что тебе это даст? — окрысился Демидов.

— Мне-то — ничего, а тебе — срок.

Первый раз за все время томительного сидения здесь подал голос литератор Кузьминский:

— Ребята, не пора ли кончать балаган? Ведь эту увертливую глисту все равно не ухватишь по-настоящему до тех пор, пока не найдутся прямые улики и доказательства. Нужен Витольд, нужен Горелов — дел у вас, менты, по горло, а мы все ля-ля-ля да ля-ля-ля, — надоело Витеньке сидеть изваянием, хотелось действия, хотелось истинной победы.

— Это ты зря, Витек, — возразил Казарян. — Перед нами некий мутант, народившийся в самое последнее время. Такого надо знать, такого надо изучать. Пришла пора готовиться к драке с такими, ибо воленс-ноленс придется выводить их как клопов.

— И напрасно вы нас упрекаете в бездействии, господин беллетрист, — вскинулся Махов. — Операция «Частый гребень» началась еще ночью.

— Найдете Витольда? — с солдатской прямотой спросил Кузьминский. За Махова лениво ответил Смирнов:

— Куда он денется? А пока сидим, болтаем непринужденно и Демидова придерживаем. По-нашему, по-простому, по-рабоче-крестьянски его бы в узилище, и дело с концом. Но нынче-то права человека. Вот и приходится его здесь мариновать, чтобы он со своими благодетелями не связался до срока.

Опять заблямкал звонок-реликт. Махов балеруном сорвался с места и выпорхнул в прихожую, опережая хозяина квартиры, Спиридонова. Затем в прихожей бубнили минуты три. Потом Махов вернулся. Вскорости отыскал глазами Нефедова и приказал:

— Пошли, Игорек.

Но Смирнов не дал им уйти, криком вопросив:

— А с этим сукиным котом что делать? — и палкой указал на Демидова.

— Гоните его в шею, — распорядился Махов и повернулся, чтобы окончательно уйти. Но на этот раз ему не позволил Демидов. Ликующе осклабясь, он жизнерадостно и мстительно вопросил, обращаясь к Махову:

— Пришили Витольда Зверева, не так ли, Леонид?

Сообразительный был. Да и школа хорошая — десять лет МУРа.

— Которого ты не знаешь, — косвенно подтвердил факт Витольдовой смерти Махов.

— Которого я не знаю! — восторженно согласился Демидов.

68

Она стояла у окна — стеклянной стены — и, щурясь от лучей уже невысокого солнца, через обширную террасу смотрела на нетронутый и оттого прекрасный сосновый бор. Она стояла неподвижно и смотрела неотрывно. Наконец чуть опустила глаза и увидела на опушке маленького отсюда человечка в желтой майке. Человечек сидел в легкой тени сосновых верхушек, сидел, обхватив руками колени, в позе зародыша в утробе матери. Человечек безнадежно и терпеливо ждал.

Светлана тихонько вздохнула и вышла из спальни. Она, не торопясь, шла анфиладой комнат, по пути, как в новинку, рассматривая ковры, антикварную мебель, именитые картины по стенам. Поднялась по деревянной лестнице и без стука открыла дверь в кабинет Дмитрия Федоровича.

Папашка на слух не мог пожаловаться: уловив легкий шорох, он быстро прикрыл нечто на столе газетой, снял с носа очки и осведомился невежливо:

— Что тебе?

— Просто соскучилась, папа, — не особо стараясь, чтобы отец поверил ей, ответила Светлана и, подойдя к столу, сама спросила: — Ты что-то читал?

— Газету, — зло доложил Дмитрий Федорович.

Светлана двинула газету «Коммерсантъ» на себя. Дмитрий Федорович попытался накрыть ладонью ускользавшее средство массовой информации, но не успел. Удалось только прикрыть на столе нечто.

— Что это там у тебя? — глядя на старческую, в веснушках, пятерню, властно потребовала правдивого ответа Светлана. Прихватила, стерва. Не ломать же ваньку перед ненавистно любимой дочурой. Дмитрий Федорович опять водрузил очки на нос, взял обеими руками яркий лакированный прямоугольник и торжествующе доложил:

— Почтовая открытка от моей внучки.

— От моей дочки! — поправила Светлана.

— Да какая ты мать! — пренебрежительно заметил Дмитрий Федорович. Брал реванш, отыгрывался всласть. У дочки нервно заходили ноздри короткого носа, но усилием воли она сдержалась. Не по делу ей было ссориться сейчас с отцом. Она уселась в глубокое кресло, закинула обнаженную ногу за обнаженную ногу (в шортах была) и поинтересовалась сугубо светски:

— И что же пишет наша Ксения?

— А пишет наша Ксения, что отдыхает хорошо, — издевательски-напевно проинформировал Дмитрий Федорович. И вдруг загорелся — захотелось дочку свою удивить, ошеломить, выбить из колеи наглого превосходства. — Хочешь прочту?

Не отказываться же. Светлана прикрыла глаза и согласилась:

— Будь так добр, папа.

— «Дедуля! На открытке — гостиница, в которой я спокойно и бездумно живу. Окно моей кельи я отмстила кружком». — Дмитрий Федорович не удержался, повернул открытку так, чтобы самому тоже было видно изображение отеля, еле заметно дрожавшим пальцем указал на кружок и пояснил: — Вот здесь ее окно, — и продолжил чтение: — «Я часто думаю о тебе, деда. В келье — замечательно. Уйди от всего: от вранья, интриг, жадности, суеты — и в келью. Маме уже никто и ничто помочь не может, а ты еще можешь спастись, дед. Спасайся, я тебя прошу. Целую. Ксения».

— Бессердечная стервоза, — оценила по весточке дочь Светлана Дмитриевна. Папашка никак не отреагировал на эту реплику, он горевал:

— Открытка-то без обратного адреса. Не хочет, чтобы я ей деньги посылал. Как она там на студенческие гроши живет?

— Живет, видимо, хорошо, раз нас с тобой учит как жить.

— Тебя уже не учит. Больше не надеется выучить.

— Папа! — резким возгласом осадила распустившегося отца Светлана. Он осмотрел ее весьма скептически и походя заметил:

— А ты — дочка.

— Может, хватит? — еле сдерживаясь, спросила Светлана.

— Хватит так хватит, — согласился Дмитрий Федорович. — С чем пожаловала?

— С тревогой. Со страшной тревогой за тебя, за себя.

— Для приличия добавь: и за Ксюшку, — ядовито заметил старичок.

— И за Ксюшку! — убежденно добавила она. — С тревогой за наше существование в ближайшем будущем, за нас всех, за все наше скорпионье семейство.

— Мне-то что? Я по Ксюшкиному совету — в келью доживать, — вспомнил про совет в открытке Дмитрий Федорович. Беспечно вспомнил, будто вовсе и не обеспокоен.

— Келью тебе устроит Смирнов, это уж точно, — согласилась с ним добрая дочь.

— Свежие новости? — понял догадливый Дмитрий Федорович.

— Свежее некуда. Сегодня убит Витольд.

— А это хорошо или плохо? — задал маразматический вопрос папа, наперед зная, что это скорее хорошо, чем плохо. О чем не замедлила известить Светлана:

— Скорее хорошо, чем плохо.

— Тогда чего же нам с тобой тревожиться? — бесстрастно вопросил папаша.

— Я не сказала: хорошо, я сказала, что скорее хорошо, чем плохо.

— А для того, чтобы стало просто хорошо, я должен кое-что сделать?

— Да.

— Что именно?

— Пойдем ко мне, папа. Я хочу кое-что показать тебе.

— Ты кое-что покажешь, а я кое-что сделаю?

— Я тебя прошу, отец.

— Охо-хо-хо, — старческими междометиями пожаловался на немощь Дмитрий Федорович и выбрался из-за стола так, чтобы не затрачивать усилий на отодвиганье тяжелого кресла. Знал уже, что ему не отвертеться. — Пошли.

И опять лестница и опять анфилада. В спальне дочери папаша с интересом осмотрелся: не был здесь никогда. Особо оценил неохватную кровать, что и отметил до издевательства невинным вопросом:

— Так ты мне свою знаменитую койку хотела показать?

— Уймись, папа, — серьезно попросила Светлана и направилась к окну. А от окна потребовала: — Иди сюда.

Дмитрий Федорович покорно подошел и оценил увиденное:

— Среднерусский пейзаж. И гражданин в желтой майке. Кстати, почему он здесь? Здесь же наглухо закрытая территория.

— Я пригласила его.

— И что он здесь делает?

— Ждет меня.

— Очередной садун?

Не покоробило Светлану варварское слово «садун». Охотно разъяснила ситуацию:

— Бывший.

— Тогда на кой хрен он ждет тебя?

— Он сегодня застрелил Витольда.

Дмитрий Федорович испуганно разозлился, разозлился по-настоящему:

— Я ничего не хочу знать! Он застрелил Витольда — это его дело. И, может быть, твое, если ты его на Витольда натравила. Я-то тут при чем?

— При том, папа, при том! Он — последняя ниточка, связывающая нас с черными делами Витольда, он единственный свидетель, который может показать, что ты и я не просто знали о Витольдовых преступлениях, но и, одобряя, инициировали их.

Дмитрий Федорович не то чтобы понял, а унизительным томлением в пустой мошонке ощутил, о чем, требуя, сейчас попросит дочь. Снова глянул на опушку. Человечек в желтой майке сидел, обхватив руками колени, и ждал. Чего он ждал? Любви? Смерти?

— Как его зовут? — хрипло спросил Дмитрий Федорович.

— Это так важно? — Светлана с жалостью смотрела на отца. — Никита. Застрели его, папа.

Она резко и быстро прошла к шкафу-стене, отодвинула дверь на колесиках и вытащила карабин с оптическим прицелом. Вернулась к окну и двумя руками протянула карабин отцу.

— Это же мой, — узнал оружие Дмитрий Федорович. — Откуда он у тебя?

— Это так важно? — повторила Светлана бессмысленный вопрос. — Я прошу тебя, папа.

Дмитрий Федорович привычно проверил затвор карабина и, не поднимая глаз, сказал:

— Нет.

— Папочка, у нас нет другого выхода!

— Так прикажи любому из охраны! При двух-то извилинах ему сделать это проще простого.

— А потом тот, что с двумя извилинами, начнет нас шантажировать, и придется нанимать второго с одной извилиной, затем третьего… Папа, это бесконечная кровавая карусель, которая погубит нас.

— Не могу, — признался Дмитрий Федорович.

— Можешь, можешь! Помнишь, ты рассказывал мне, как метко стрелял на охоте? Тебе даже Брежнев завидовал.

— Нет, нет! — твердо зная, что скажет «да», прокричал Дмитрий Федорович и заплакал.

— Папочка! Папочка! — Светлана пала на колени и обняла хилые старческие ноги. — Ты выстрелишь как в тире, и мы — свободны от страха! А когда стемнеет, я утоплю карабин в водохранилище, и никто, понимаешь, никто ничего не сможет доказать. Папа, папочка!

Неведомая сила заставила Дмитрия Федоровича поднять карабин и глянуть в оптический прицел.

Человек в желтой майке, обняв руками колени, сидел и ждал.

Мощная оптика приблизила его, и уже не человечек виделся в прицеле, а безграничное поле желтой майки. Черный крест отыскал воображаемое четвертое ребро под майкой. Дмитрий Федорович нажал спусковой крючок. Потом еще. И еще. Трижды выстрелил Дмитрий Федорович. Неушедшая слеза слегка замутила взгляд, и Дмитрий Федорович увидел в оптический прицел красные розы на желтом лугу.

Он опустился на пол рядом со Светланой, и они обнялись. Она целовала его мягкое, с пустой кожей маленькое лицо и шептала, шептала:

— Теперь все будет хорошо, все будет хорошо. Мы отойдем от дел, мы поселимся в скромном домике где-нибудь на Волге. Ты будешь ловить рыбу и писать мемуары, а я буду медленно стареть. Узнав про это, к нам приедет Ксюшка, и тогда втроем мы заживем нормальной человеческой жизнью. Много ли нам надо, папочка? Мы еще будем счастливы, — она тихо баюкала его. Он так же тихо, как она говорила, плакал. Горячие его слезы редко капали на ее обнаженную ключицу. — А сейчас забудь обо всем. Сейчас я тебя уложу в постельку, и ты заснешь без снов и метаний. Да, папочка, да?

Он перекатывал голову на ее плече и визгливо постанывал. Постанывал не оттого, что убил, а оттого, что было упоительно жалко себя. Отжалев себя до конца, он дергано вздохнул и согласно сказал усталым-усталым голосом:

— Пойдем, дочка.

— Я тебе помогу, папочка, — Светлана вскочила и, взяв отца под мышки, стала натужно поднимать его. Не столько помогала, сколько мешала, но он встал. Они хотели уйти из этого места, потому что отсюда была видна опушка леса, а они не хотели видеть ее. Они хотели уйти отсюда и все забыть.

Светлана отворила дверь и прислушалась.

По анфиладе отчетливо донесся звук шагов многих людей.

69

Ровно час потратил Махов, чтобы разобраться с убийством Витольда Зверева. А два часа с лишним доказывал, убеждал, умолял и льстил только для того, чтобы выбить в соответствующих органах санкцию на обыск пансионата «Депорт-Домус банка».

Без десяти пять (в шестнадцать пятьдесят) бригада расселась по трем машинам. Смирнов и Сырцов пристроились в маховской «волге». Помчались. Махов сидел впереди и тупо рассматривал унылые несчитанные этажи вдоль Ярославского шоссе. Сырцов насвистывал из репертуара Маши Распутиной песенку «Живи, страна», а Дед, откинувшись затылком на мягкую подушку заднего сиденья, вроде бы подремывая, смежил немолодые свои глаза. Махов, не оборачиваясь, попросил:

— Жора, ты можешь со мной поговорить?

— Зачем? — удивился Сырцов.

— Чтобы ты не мог свистеть.

— Козел, — обиделся Сырцов.

— Не надо так, Жора, — еще ласковей попросил Махов. — Младший лейтенант Цветков может неправильно тебя понять.

Крутивший баранку младший лейтенант Цветков сдавленно хрюкнул. Сырцов был окончательно умыт. Перебрех этот вывел Смирнова из дремы, и он от нечего делать стал тихонько постукивать рукоятью своей суперпалки по переднему сиденью. Сырцов не достал, а Смирнов достал. Повернувшись к ним плаксивым лицом, Махов взмолился:

— Александр Иванович!

Дед поспешно притянул палку к животу и посочувствовал:

— Нервишки у тебя, брат, никуда!

— А еще полковник! — охотно добавил Сырцов, пытаясь отыграться.

— Живи страна… — вдруг запел полковник Махов.

— Опасаешься, что опоздали? — задал вопрос Дед и сам на него ответил: — Скорее всего, Леня, скорее всего.

— Не каркайте, Александр Иванович! — прорыдал полковник Махов.

Полем, полем, через лес, и вот он, торжественный забор. Вот и проходная — мини-замок в готическом стиле.

Три машины подлетели к проходной и замерли с тормозным визгом. Два обученных стража вырвались из кованой двери и тоже замерли, угрожающе расставив ноги.

Полковник Махов лениво вылез с переднего сиденья и, засунув руки в карманы элегантных брюк (чем отнюдь не испортил силуэт идеального английского пиджака), не спеша направился к ужасным церберам. Подошел и приказал:

— Старшего.

— А ты кто такой? — от растерянности нагрубил тот, который справа. Здоровенный, но тупой и сырой. Из провинции.

— Я — полковник МУРа Леонид Махов. Старшего.

— В связи с чем? — осведомился левый. Этот побойчее, пообтесанней. Словосочетание «в связи» знал.

— Это уж я ему объясню.

Старший объявился сам, без зова, почуяв неладное. Старше, как и положено старшему, своих быков, явно из служивых: выправка, постав шеи, твердость шага. Бывший офицер.

— Чем могу быть полезен? — сдержанно предложил свои услуги старший.

— В связи… — начал Махов и споткнулся: словосочетание «в связи» только что употребил неуважаемый им холуй. Поморщился и продолжил: — В связи с убийством отставного полковника Витольда Зверева нам необходимо произвести обыск в пансионате. Вот мое удостоверение, а вот санкция на обыск. — Махов показал удостоверение и протянул старшему бумагу.

Тот не читал — тупо смотрел в нее. Не знал, не знал мужичок о смерти Витольда. Очнулся, спросил, оттягивая время:

— А понятые у вас есть?

— Вы здесь постоянно живете? — неожиданно спросил Махов.

— Нет, — нервно ответил старший. — На дежурство прибываем из Москвы.

— Тогда вы и кто-нибудь из ваших подчиненных и будете понятыми.

— Ясно, — сказал старший. Ни черта ему не было ясно.

— Вы вооружены, — строго определил Махов. — Разрешение на оружие имеется?

— Мы вооружены, — с намеком и грозно признался старший. И уже насмешливо: — И разрешение имеется.

Тут же сырой дурачок завернул руку за спину и хвастливо показал здоровенный пистолет. Новенький полицейский кольт.

Ниоткуда (наверняка из ближайшей рощицы. Но как удалось так незаметно подойти?) возникли восемь пареньков из панкратовской команды в камуфляже и с легкими автоматами наперевес. Девятый, безоружный капитан, оставался чуть в стороне, наблюдая и усмехаясь. Махов посмотрел на капитана, посмотрел на старшего и миролюбиво предложил:

— Прошу предъявить ваши разрешения.

Старший, подняв брови, малозаметно глянул на дурачка, и тот поспешно воткнул кольт в кобуру. После чего старший приветливо осклабился. Не дурак был, в отличие от подчиненных. Твердо понимал, что сила солому ломит. Повинился:

— К сожалению, сейчас этих бумажек у нас при себе нет.

— К сожалению, вам тогда придется сдать оружие, — огорчился за охрану Махов.

Капитан поверх голов беседующих с вялым интересом изучал причудливую кровлю проходной и неподвижно сохранял нейтралитет. Зато двинулась восьмерка. Пареньки ненавязчивым полукругом стали за спиной Махова, который, обернувшись к своим машинам, позвал:

— Ребята, пора.

Весело, как беспечные щенята, высыпались, распахнув все дверцы, улыбчивые муровские оперативники. Пятеро. Объявились и Смирнов с Сырцовом.

— Сдайте оружие, — приказал своим ничего не понимавшим быкам старший.

— И вы, — добавил Махов.

— Что? — не понял старший.

— Свой пугач отдай, служба! — разъяснительно рявкнул подошедший Смирнов.

Игорь Нефедов небрежно бросил пистолеты в пластиковый пакет и поинтересовался, обращаясь к своему непосредственному начальнику полковнику Махову:

— А дальше что, Леонид Константинович?

— А дальше начальник караула… — Махов посмотрел на старшего и спросил: — Простите, вы не представились.

— Анистратов. Вениамин Анистратов, — с достоинством назвался старший.

— Сейчас господин Анистратов будет по одному — от греха — вызывать всех несущих караульную службу в пансионате, а мы их по одному будем разоружать. Помимо пистолетов, какое еще огнестрельное оружие имеется, господин Анистратов?

— Пять винчестеров, — доложил Анистратов, а Нефедов на это удивленно присвистнул.

— Тут пакетиком не обойдешься, — справедливо решил он.

— Сколько вас здесь? — спросил Махов.

— Со мной тринадцать, — ответил Анистратов.

— Включая этих? — Махов кивнул на загрустившую пару быков.

— Включая этих, — послушно подтвердил Анистратов.

На этих деятельные оперативники уже вежливо надевали наручники.

Управились за десять минут. Обезоруженная охрана (все тринадцать, включая Вениамина Анистратова) была упрятана в служебное помещение проходной, у закрытой двери которого остались двое из панкратовской команды. Остальные совместно с оперативниками приступили к прочесыванию территории пансионата.

Аллея мягких лиственниц вела к умело распластанному по неровному рельефу разновысокому и одновременно плоскому дому. Махов, Смирнов, Сырцов, Нефедов и двое оперативников вольной гурьбой расслабленно шли по этой аллее. Поднявшись на террасу-антре, вошли в дом. Открылась анфилада. Не таясь, они неровной дробью затопали по ней.

Этот шум и услышали дочка с папой.

— Подожди меня здесь, — приказала Светлана и бегом вернулась в свои апартаменты. Шаги приближались. Дмитрий Федорович взмахнул руками, как нелетающая курица крыльями, и закричал, бессмысленно зовя:

— Света! Света! — зная, что она уже не вернется. Кресло по ампирному закону стояло у стены меж обширных окон. Ноги держали плохо. Он опустился в кресло и ладонью прикрыл глаза. Не от света — от безнадежности.

Глядя сверху на усохшего всесильного человечка, Махов назвался:

— Полковник милиции Махов. В связи… — привязалось же это «в связи»! — … с убийством Витольда Зверева мы вынуждены произвести обыск в этом доме. Вот ордер, — он протянул бумажку, но Дмитрий Федорович не взял ее. Он вроде и не слышал, что ему говорили. Подошел Смирнов, потряс старичка за плечо, спросил обычно:

— Как живешь, Митяй?

Дмитрий Федорович, самому себе сопротивляясь, оторвал ладонь от глаз.

— Ты… — на протяжном выдохе произнес он.

Боже, как мы все одинаковы!

— Я… — подражая не ему, а Сырцову, общавшемуся с Демидовым, откликнулся Смирнов и, варьируя, повторил: — Так как жизнь, старик?

Не с добродушием приятельства пришло словечко «старик», с жестоким обозначением физического состояния и возраста было произнесено оно. Но не впавший в детство старец сидел в кресле. Ответил Смирнову сильный от ненависти яростный и несмирившийся с проигрышем старик:

— Жизнь хороша, милиционер. Одно лишь огорчение в ней: до сих пор сожалею, что не додавил тебя до конца в шестьдесят девятом.

— А теперь уже поздно, — посочувствовал ему Смирнов.

— Зря так думаете, Александр Иванович, — не согласился Сырцов с благодушным смирновским предложением. — Такой и из могилы укусит.

— И ты здесь, Сырцов? — с изумлением ахнул Дмитрий Федорович. — Ты же — покойник!

— Был им одно время, — уточнил Сырцов. — Где Светлана?

— Не знаю, — ответил невнимательный отец.

— А где ее комнаты?

Уж тут-то «не знаю» не скажешь. Слабым движением руки Дмитрий Федорович указал направление. Сырцов туда и пошел.

— Жора, Жора, ты куда? — быстро и азартно полюбопытствовал Смирнов.

— На веселые дела, — не оборачиваясь, ответил Сырцов.

В спальне ее не было. Он беззвучно открыл дверь кабинета-будуара. Склонившись, Светлана лихорадочно рылась в ящиках кокетливого бюро. Она нашла что искала и подняла голову. Просто так, не ожидая кого-нибудь увидеть.

В дверях (белых в золоте) стоял живой и шикарный мэн Сырцов.

Она посмотрела на него противоестественно спокойными остановившимися глазами и решила:

— Галлюцинация. Он чудится мне, — и закричала: — Ты чудишься мне!

— Не имею такой привычки — чудиться. Я — живой, Светлана.

Она, помолчав недолго, тягуче-медленно улыбнулась и мягко возразила:

— Всех моих любовников убивают. Ты — мертвый, Георгий.

Подняла неверную правую руку, в которой цепко держала маленький блестящий револьвер, и навела его на Сырцова.

— Ты меня не убьешь, Светлана, — не попросил — констатировал Сырцов.

— Надеешься, что я не смогу выстрелить? — оживленно спросила она. — Я смогу, смогу!

— Сможешь, — согласился он, — но не попадешь.

Пытая счастье, она выстрелила. Строго ориентируясь по ее ходившей руке, Сырцов спокойно уклонился. Она выстрелила еще раз. И еще. И еще.

Он увертывался, как в детской игре в снежки. Ее лицо исказилось в плаксивой ненависти, она ухватила револьвер обеими руками и, высунув меж зубами тонкий кончик языка, нажала на спуск в очередной раз. И опять — мимо.

— У тебя остался один патрон, — в малой паузе успел предупредить Сырцов.

Обыкновенный его голос окончательно поверг ее в безнадежность. Она опустила револьвер и устало произнесла:

— Ты погубил меня. Ты уничтожил мою жизнь. Ты отнял у меня дочь.

А он окончательно понял:

— Ты безумна, Светлана.

Она сонно посмотрела на него, воткнула дуло револьвера под левую грудь и спустила курок. Сквозь легкую маечку пуля вошла в нее.

Он подошел и, не склоняясь, сверху посмотрел на труп. Женщина — всегда женщина. Светлана не хотела и в смерти быть некрасивой и поэтому выстрелила не в голову себе, а в сердце. В шортах, в маечке с обнаженными безукоризненными руками и ногами. Тоненькая девочка лежала на ковре, несчастная девочка.

— Тут стреляют? — с некоторым сомнением спросил от дверей Смирнов. Хорошая звукоизоляция была в этом доме, ничего не скажешь.

— Тут стреляли, — поправил его Сырцов.

— В тебя не попала, а в себя не промахнулась, — догадался понятливый, все повидавший в этой жизни Дед. Подошел, стал рядом с Сырцовым. Светлана лежала лицом вверх. Разглядев это лицо, Дед грустно сказал: — Двадцать шесть лет прошло, как я увидел ее в первый раз. Уже вдовой. А все молоденькая.

— Была, — уточнил Сырцов.

Сбор всех гостей. Неизвестно как, но в кабинете-будуаре вдруг оказались и Махов, и Нефедов, и слабый, как былинка на ветру, Дмитрий Федорович, который, почуяв неладное, рванулся к Смирнову и Сырцову, палочными, без мышц, руками раздвинул их и увидел мертвую дочь. Постоял недолго, приоткрыв рот, и бешено вцепился в Сырцова.

— Это ты убил, негодяй! Ты! Ты! Ты!

Без усилия оторвав от себя старческие ручонки, Сырцов громко и раздельно, как глухому, постарался все объяснить Дмитрию Федоровичу:

— Светлана покончила жизнь самоубийством. Она застрелилась, Дмитрий Федорович.

— Ты! Ты! Ты! — ничего не слыша, продолжал исходить жалким криком старичок до тех пор, пока не устал.

Когда он устал и замолк, звучно дыша, как по заказу объявился капитан в камуфляже со снайперским карабином, который держал за оптический прицел. Оглядел всех, всех увидел, кроме мертвой Светланы, и отрапортовал:

— У нас труп.

— И у нас труп, — честно признался Махов. Не особо заинтересовался этим сообщением капитан, его занимали собственные находки.

— А еще снайперская винтовка, из которой, по моей прикидке, и сотворили нашего покойника, — сообщил он. — Под здешними окнами валялась.

— За прицел держишься, потому что на отпечатки надеешься, Сережа? — спросил Сырцов, помнивший капитана по операции на складе экспортно-импортной фирмы «Наст».

— Не надеюсь. Уверен. Залапано так, что и на глаз заметно.

— Из этого моего карабина, — вдруг совершенно спокойно заявил в торжественном горе Дмитрий Федорович, — час тому назад моя дочь Светлана застрелила своего любовника.

— А чего это ты, старый козел, вдруг выскочил? — угрожающе, не скрывая презрения, грубо спросил Смирнов.

— Старичок с ходу сообразил, что и его отпечаточки обнаружатся, — за Дмитрия Федоровича ответил Сырцов и сам задал вопрос: — В меня с четырех метров стреляла и попасть не могла. Как же она любовника-то застрелила?

— И все три пули — точно в сердце, — добавил капитан Сережа.

— Не сметь так разговаривать со мной! — в привычно начальнической интонации рявкнул Дмитрий Федорович. И голосок вроде бы слаб, но получилось грозно. Он нахмурил брови, бурно задышал.

— Я не позволю сопливым мальчишкам шельмовать себя! Я жизнь свою положил на алтарь Отечества…

— Кончай, Митяй! — приказно перебил его Смирнов. — Признавайся, гад ползучий, ведь это ты застрелил Никиту Горелова?

— Я не позволю… — начал было Дмитрий Федорович, но никому уже не удалось услышать, что собирался не позволять бедовый старичок. Он дернулся и стал оседать на левую, уже как бы не его ногу. Рот тоже съехал налево. Он попытался еще что-то сказать кривым ртом и сказал: — Be… Be…

И повалился на ковер.

— Что с ним? — спросил у всех обеспокоенный Махов.

— Похоже, инсульт, — решил Дед.

70

«Черный ворон» отвез временно задержанных охранников в темницу, санитарная машина с трупом Светланы отбыла в морг, а «скорая помощь» с полуживым стариканом, положившим жизнь на алтарь Отечества, отправилась в элитную больницу.

Они сидели в уже распотрошенном кабинете Дмитрия Федоровича, в котором въедливые оперативники не нашли ничего завлекательного. Махов, Смирнов и Сырцов. Сидели за журнальным, обширным, как портновский, столом и криминально выпивали. Коньяк был замечательный, но хозяйский, чужой, а значит, ворованный. Что и отметил Смирнов, приняв первую:

— На халяву всегда хорошо идет, ханурики!

Разливая вторую дозу по пузатым рюмкам, Махов укорил себя:

— Я тут с вами расслабленно выпиваю, а мои ребятки пупки развязывают, шмоная.

— Пошмонают, ничего не найдут и к нам присоединятся. Чего, чего, а насчет выпить тут — залейся, — успокоил его Смирнов.

— Считаете, что здесь все шито-крыто? — зная, что это так, все-таки спросил Махов.

— И здесь, и в банке. Чтобы хоть какую малость раскопать, в банке необходимо провести профессиональную ревизию.

— Налоговая инспекция, — понял Махов и прорвался: — За ваше здоровье, за ваши еще долгие-долгие годы, за вас, Александр Иванович.

— Сглазишь, — засмущался Смирнов. Но Сырцов ретиво поддержал Махова:

— За Деда!

— Я тебе дам Деда! — фальшиво окрысился на него Смирнов, но послушался и, чокнувшись с двумя любимыми своими пацанами, вдумчиво выпил. Закуски не было, понюхали ладошки.

— Подопечные-то наши друг друга поубивали, — вдруг понял Махов и в изумлении растопырил глаза. — Выходит, мне и заняться нечем?

— Ты что, дурачок с горы? — изумился уже Смирнов. — Алтухов в беседах с Жорой такого на пленку налопотал, что по его концам ходить тебе и ходить, копать и копать. Зверевская всероссийская сеть…

— Не ко мне, — перебил Махов. — За мной — Москва.

— Ишь ты, комиссар Клочков! — ни к селу ни к городу вспомнил Смирнов оборону Москвы: — Отступать некуда — за нами Москва! И в Москве у тебя дел навалом. Обезвредить четыре вооруженных формирования — это ли не задача?

— Это уже дело чистой техники, — возразил Махов.

— А тебе загадки подавай! Вот тебе загадка: через железного Феликса всерьез разработать любимца Казаряна и давнего нашего знакомца, столь же, как и болезный Дмитрий Федорович, страдающего за несчастное отечество. Юрия Егоровича, — вспомнив сладкую парочку, Смирнов забеспокоился: — Феликса-то не забыли, взяли?

— Да взяли, взяли, — небрежно успокоил его Махов.

— И Демидов, — завершил список неотложных маховских дел Смирнов. — Только теперь его вряд ли зацепить.

— Этот Феликс ничего нам на Демидова не подкинет? — с надеждой спросил Махов.

— Скорее всего — нет. Такого дорогого человечка они наверняка в глухом секрете держали. Горелов, Зверев, Светлана — вот и вся цепочка к нему. Но наша усопшая Светлана Дмитриевна очень постаралась. Цепочки нет, Леня.

— Но от меня не уйдет, — неизвестно кому пообещал Сырцов. — Рано или поздно я его достану.

Замолчали, потому что, высказавшись, Сырцов разливал по третьей.

— За нас троих, — опять выскочил Махов. — За наше братство.

За братство выпили с чувством. А потом Махов задал вопрос, который мучил его уже давно:

— Александр Иванович, если честно, вы их специально стравливали, чтобы они уничтожили друг друга?

— Друг друга? — язвительно повторил за Маховым Смирнов. — У таких друзей не бывает. Только компаньоны, конкуренты и враги. Компаньоны и конкуренты в любой момент могут превратиться во врагов. А насчет того, что стравливал… У нас с Жорой, по сути, ничего, кроме версий и теорий, не было. Нужны были доказательства, и мы э… стимулировали их действия.

— Провоцировали, — перебив, поправил Махов.

— Можно и так, — охотно согласился Смирнов. — Провоцировали их на действия, которые помогли бы нам обнаружить необходимые доказательства. И только.

— Но не исключали варианта самоуничтожения? — Махов был настойчив.

— Не исключали, — честно признался Смирнов.

— Не очень-то вы надеетесь на наше правосудие.

— Правосудие — не более чем общее понятие, — нравоучительно поведал Смирнов. — Можно ли надеяться на общее понятие? Я на Жору надеюсь. И на себя. И на тебя, Леня.

Чтобы замять этот малоприятный разговор, Сырцов быстренько спроворил по четвертой и, подняв рюмку, как олимпийский факел, возгласил:

— За здоровье присутствующих дам!

Смирнов охотно ухватил свою емкость и вдруг скривился как от зубной боли.

— Что с вами, Александр Иванович? — безмерно испугался Сырцов.

— Завтра Ксюшка с Любой прилетают. Что я скажу Ксюшке? Как скажу?

Сырцов придвинулся к нему, обнял за плечи.

— Лидия Сергеевна за вас все скажет. Она умеет.

— Она умеет. Она все умеет, — согласился Дед. — Но Ксюшку-то жалко.

— Жалко, — подтвердил Сырцов. Но неугомонно настоял: — И все же, несмотря ни на что: за здоровье незримо присутствующих здесь дам!

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg