«Сделано из отходов»

ГЛАВА 1

Щелк!

«Бычок» – хабарик, запущенный в полет хорошо поставленным движением указательного пальца, произвел посадку в мокрой траве и плаксиво зашипел.

– А помнишь Аньку из параллельного? Она сейчас в Штатах. За папика богатого выскочила. Жалко. Клевая бабец. Я ее как-то вечерком во дворике прижал к стеночке. Торч!

– А я Светку типа люблю.

– Типа?

– Ну, как бы.

– Рыжову?

– Ага. Тоже торч.

– А она?

– Не. Дразнится только.

Второй «бычок» приземлился рядом с первым.

– Да ну?! Как не любит?! Ты нормально просил-то?

– Я ее в мороженицу приглашал.

– И что?

– Не пошла.

– Во, морковка! Давай я с ней побазарю. Чего выкобенивается? Шоугерл рыночная.

Затащу во дворик и объясню – либо с Дыней в мороженицу идешь, либо морду ножиком накрашу. Не пойму я баб. Чего им надо.

– На фиг мне Светка с порезанной рожей? Она некрасивая будет по жизни.

– Торчу я с тебя, Дыня. Ты и рыбку хочешь съесть и бутылки сдать.

– Какие бутылки?

– Из-под «фанты», блин.

Дыня заторможенно уставился на приятеля, по обыкновению «уронив» нижнюю челюсть и пытаясь выстроить логическую цепочку «Светка-„фанта"“.

За эту особенность вытягивать личико в критические для мозга мгновения Дыня и получил свое забавное прозвище. Впрочем, он никогда не обижался на эту, в общем-то, позорную кличку – по той причине, что ничего позорного в ней не находил. Ну, Дыня… Не Урюк ведь. Не Помидор какой…

Недавно он переступил двадцатилетний рубеж, по коему поводу нажрался до крайности вместе с сидящим рядом пареньком. Банкет устроили в парадном старинного особняка, на широком подоконнике украшенного витражом окна с видом на Неву. Для придания торжеству надлежащего уровня Дыня приволок из подвала жившего там бомжа и, повесив ему на шею бабочку из бумаги, заставил прислуживать на банкете. «Чо, мы не люди, в натуре?»

Через час юбиляра, гостей и прислугу прибрал к рукам местный участковый, вызванный бездушными жильцами особняка. Дыня расстроился и пригрозил спалить особняк вместе с «фискальными крысами», но угрозу свою не выполнил по причине отсутствия денег на бензин. Деньги были больной темой в его взаимоотношениях с обществом. Общество денег не давало, а жить хорошо хотелось. Само собой, вину за эту боль Дыня возлагал на общество и на нем же отыгрывался.

В положительной части его двадцатилетнего баланса находилась пятерка по начальной военной подготовке (бег в противогазе), полученная в восьмом классе, а в отрицательной – все остальное. В восемнадцать лет юноша получил приглашение из военкомата, которое сложил «голубем» и запустил с балкона. Больше по данному вопросу отличника начальной военной подготовки никто не доставал, а сам отличник при слове «армия» ронял челюсть, произнося любимое: «Чево-о-о?»

– А мне знаешь кто нравится?

– Ну?

– Алисия Сильверстоун.

– Кто?!

– Алисия Сильверстоун. Я бы ее хоть вот здесь, прямо на траве. И так, и так, и даже вот так.

Собеседник показал приблизительную позу, в которой мечтал соблазнить американскую актрису.

– Клевая коза. Каждую ночь снится, бестия.

– Мне Светка тоже снится, – поддержал тему Дыня. – И все время голая.

– Ладно, кончай о блядях. Сколько натикало?

Дыня извлек из ватника круглый, громко тикающий будильник и поднес циферблат к близоруким глазам.

– Без десяти.

– Все, пора.

Любитель Алисии Сильверстоун поднялся с насыпи и направился к кустам, тянувшимся вдоль железнодорожного полотна. По другую сторону кустов начинался крутой овраг, поросший иван-чаем и усеянный белыми камнями.

Никого, кроме вышеупомянутой парочки, на линии горизонта не наблюдалось. Как и требовалось в настоящую минуту. То, что лишние глаза нынче неуместны, понимали даже непробиваемые мозги Дыни. Он тоже поднялся с насыпи и вслед за приятелем пошел к кустам.

Приятель имел более благородную кликуху – «Боб», происходящую непосредственно от имени Борис. В паре «Дыня-Боб» он нес почетную миссию лидера. Хотя бы потому, что знал, кто такая Алисия Сильверстоун.

Сегодняшняя затея также принадлежала Бобу. Дыня в силу субъективных причин был просто-напросто не способен рожать гениальные идеи. Зато он всегда соглашался и без вопросов выполнял порученную миссию, благо распечатал девяностый килограмм чистого веса. Мозгов Боба, которые, впрочем, тоже нельзя было отнести к высшему сорту, вполне хватало на двоих. Таким образом, союз силы и ума делал парочку весьма боеспособной и устойчивой к социальным кризисам.

Однако даже Боб, которого постигла муза, не сразу решился изложить Дыне свою идею, а начал заход издалека, прощупывая почву в голове компаньона.

– А что, Дыня, денег-то нет?

– Нет.

– А почему их нет?

– Не знаю.

– Так я тебе скажу. Потому что сволочи из Кремля по полгода не платят старухам пенсии!

Дыня хлопал глазами и молча кивал, соглашаясь с Бобом.

– Нынче всем трудно, – продолжал Боб. – Кризис в стране. Произошло сращивание политических кругов с криминальными.

От таких слов в голове Дыни закрутились необратимые процессы, могущие привести к трагедии, поэтому Боб вовремя тормознул.

С пенсиями Дыня сообразил без подсказок. Они с Бобом напрямую зависели от своевременности их выплат. В нужные дни подгребали к сберкассе, брали на заметку какую-нибудь счастливую бабулю, провожали до дому и, скромно потупясь, отбирали в подъезде кошелек с деньгами.

Риск этого незатейливого промысла сводился к нулю, бабули даже не верещали, успокоенные до смерти одним внешним видом молодого Дыни. Верещали они уже потом, придя в себя, но потом не считается: не пойман – не Дыня. Тьфу-тьфу, с ментурой по поводу этих маленьких шалостей проблем пока не возникало. Хотя и Дыня, и Боб еще с двенадцати лет состояли на учете в местном отделении, на предмет старушек власть им претензий не предъявляла. Может, старушки и не ходили в ментовскую, а может, им не хватало памяти для воспроизведения в протоколах внешности героев. Какая, в принципе, разница?

Но вскорости в двери постучался правительственный кризис, приведший к дефициту пенсионного фонда, поэтому парочке пришлось срочно компенсировать свои материальные потери новым видом предпринимательской деятельности.

– А что делать? – оправдывался перед общественностью Боб. – Не идти же на улицу с плакатами протеста? Кто во всем виноват? Мы? Виноваты те, кто разворовал Россию. Почему сидящий в кожаном кресле чиновник может грабить, а Боб с Дыней не могут? Чем Боб с Дыней хуже? Боб с Дыней лучше! У них банковских счетов нет, они по прожиточному минимуму берут.

Общественность молча соглашалась. Насчет Дыниной реакции на его новый проект Боб опасался абсолютно напрасно. Выслушав компаньона, Дыня поднял большой палец и промычал:

– Кла-а-а-с-с!

В связи с простотой исполнения операция отнимала минимум материальных средств, зато сулила мгновенное обогащение. Дыня мечтал купить «порше», чтобы покорить сердце хохотушки Рыжовой, а Боб вообще ни о чем не мечтал. Никогда. Не любил.

– Хватайся.

Дыня взялся за свободный конец рельса, и приятели потащили железяку к насыпи.

– Как ложить-то?

– Прямо так и положим.

– Поперек?

– Да какая в зад разница?! Через минуту рельса упала на железнодорожные шпалы.

– Погоди, еще пять минут. Как бы не засекли…

– Кто тебя тут засекет, Дыня? На пять кэ-мэ, кроме тощих кроликов, ни одной живой души.

Дыня потер натруженное плечо. Насчет пяти кэ-мэ это точно. Вся физическая сторона проекта легла на Дынину широкую спину. Тащить по полям эту железку… У Боба, видишь ли, какой-то енурез, тяжести нельзя поднимать.

Боб опустился на колени и приложил ухо к холодной земле.

– Едет… Тьфу, сука, перепачкался, вонять буду.

Боб плюнул на рукав джинсовки и попытался отскоблить мазутное пятно. Потом вновь ухватился за принесенный ими рельс.

– Давай… Да не так, урод!

– Чего ты обзываешься?

– Поправь, поправь. Все, отваливаем. Рельс лег поперек железнодорожного пути.

– Может, привязать? – предложил Дыня.

– Если только к твоему концу, – ответил Боб на ходу, сбегая по насыпи к кустам.

Дыня тупо посмотрел на рельс и скатился следом.

Добежав до кустов, парочка свернула влево и понеслась со всех ног подальше от оставленного на путях рельса. Пробежав метров двести, Боб остановился, перевел дух и поднес палец к губам.

– Тихо… Во, слышишь? Ползет. Оба приятеля спрыгнули в заранее облюбованную ложбинку и залегли в траву.

Со стороны Москвы приближался пассажирский скоростной экспресс.

«Твердой поступью на площадь выходит колонна участковых инспекторов. Вот они – гроза тунеядцев и пьяниц, мелких хулиганов и нарушителей санитарии! В строю как молодежь, так и ветераны. В первом ряду, с переходящим вымпелом в руках, марширует заслуженный участковый России, майор милиции Безбород ный Иван Тимофеевич. Более двадцати лет он с гордостью носит милицейский китель. В этом году им составлен миллионный протокол на нарушителей порядка. С юбилеем вас, уважаемый Иван Тимофеевич! А рядом с ним совсем молодой участковый инспектор, только что закончивший с отличием школу милиции. Он еще не успел понюхать аромат чердаков и подвалов, его еще не обзывали „легавой сукой“, но у него все впереди.

Вот так, плечом к плечу, и стар и млад, идут на смертельную борьбу с преступностью наши доблестные участковые. Ура-а-а!..»

– Потише, Саша, потише.

– Что потише? Телик? Тогда не охай так.

– Нет, ты потише… Вот так, вот так, ах… «А следом за колонной участковых ровными шеренгами выходят на парад кинологи. Рядом с ними их верные четвероногие друзья, бескорыстные и преданные. Где человек бессилен, там поможет собака. Посадить бандита не посадит, но хоть покусает. Сколько их, достойных продолжателей дела легендарного Мухтара? И не сосчитаешь…»

– Ах, Саша, ах, еще, еще!.. Господи, как хорошо…

– Больше ничего интересного не вспомнила? О-о-о…

– Сейчас, сейчас… Я Витьку Гнутого вчера на дому подстригала. Он «стрелку» по телефону забивал. Послезавтра возле стадиона. Какой-то магазин не поделили. А-а-а…

– Понял. Больше ничего?

– Не-е-е…

– У-у-у… На-та-ха…

«На площади появляются машины эксперт-но-криминалистической службы. Тяжелая, так сказать, артиллерия. Каждая машина оснащена по последнему слову техники. Внутри, склонившись над микроскопами, выявляют следы преступлений зоркие дактилоскописты, рядом с ними проявляют пленки фотографы. И можно с уверенностью сказать, как бы ни заметал следы нарушитель закона, а все не заметет. И что он не заметет, будет найдено, закреплено и положено в фундамент обвинения нашими экспертами…»

– Еще, еще!..

Трещит телефон.

Саша дотягивается до трубки.

– Алло-о-о. Ну?

– Шурик, это Рома. Ты не очень занят?

– Относительно.

– Слушай, у меня беда. Ствол не могу найти. Посмотри, может, в столе оставил.

– Хорошо, посмотрю. Все?

– Погоди, Шура. Если в столе не будет, загляни в сортир.

– Ну ты дал!!!

– Случайно вышло. Автоматически. Я когда приземляюсь на толчок, ствол с ремня снимаю, чтобы не мешал. А назад, наверное, сунуть забыл. У меня был тяжелый день.

– Ладно, гляну.

– Я перезвоню минут через десять, хорошо? «Парад подходит к своему апогею, колонны замерли перед трибуной, сейчас слово возьмет министр. В бессильной злобе смотрит преступный мир на происходящее…»

– Все-е-е… Ух.

– Что-то случилось, Саша?

– Все нормально, детка. Отдыхай. Я сейчас подойду.

Оперуполномоченный уголовного розыска Александр Сергеевич Стрельцов, на ходу застегивая ремень, вышел в коридор, достал из кармана складной ножик, сунул лезвие в щель между соседней дверью и косяком и, секунды две повозившись, открыл замок. Он не мешкая подошел к столу, выдвинул поочередно ящики и, мрачно ухмыльнувшись, прошептал:

– Долболоб.

Пришлось идти в туалет. Версия коллеги блестяще подтвердилась. Табельный пистолет всем известной системы лежал слева от унитаза, на канализационной трубе, слившись с ней, как хамелеон – с окружающей средой. Что и спасло раздолбая Рому от служебного расследования, увольнения из органов, а возможно, и от уголовной ответственности. Оружие с полным боекомплектом находилось в отхожем месте как минимум час, но осталось незамеченным ни начальством, ни личным составом, ни задержанными по разным поводам дураками.

Стрельцов поднял пистолет, протер его от влаги куском валявшейся рядом газеты и сунул за ремень. Наберут детский сад в милицию… С Романа Борисыча без вопросов пузырь «Наполеона».

Вернувшись в кабинет, Стрельцов, помимо Наташи, застал там уважаемого начальника отдела Листопада Германа Андреевича, служившего аж в звании подполковника.

– Ну-ка, выдь сюда, голубок, – Листопад указал на дверь.

В коридоре шеф, гневно сжав кулаки, зашептал Стрельцову в лицо:

– Сколько можно с бабами, а? Как ни зайду, сидят – ногами сверкают. Ты не о бабах должен думать, товарищ инспектор, а о повышении раскрываемости преступлений. Охренел совсем, да? Меры не знаешь? Гляди, ковбой, доскачешься.

– Да я… Рабочий день…

– Превратил отдел в публичную библиотеку, тьфу, мать твою, в цветник. А почему дела на полу валяются? У тебя сейфа нет?

– Случайно, – пожал плечами Шура. – Со стола уронились.

– Вышибу, понял?

– Как не понять?

Листопад повернулся и взял курс на дежурную часть.

«Дела, дела, – обиженно подумал Шурик. – „Кукушки“ нет, даже тахты нет. Где с людьми работать? А на столе, конечно, неудобно, соковат».

«Мы передавали запись парада Главного управления внутренних дел на Дворцовой площади, посвященного…»

Шурик убрал звук. Надобность в шумовом прикрытии отпала.

– Слыхала, Натаха, что Глистопад сказал?

– Нет.

– Раскрываемость повышать надо, – Стрельцов достал из стола бутылку пива и отхлебнул из горлышка. – А я превратил отдел в цветник. Усекаешь мысль?

– Не совсем.

– Информация нужна. Убойной силы.

– Мне домой пора, давай завтра.

– Тьфу… Ну что у тебя за мысли пошлые? Я с тобой исключительно из соображений любви. А информация – это так, для поддержания разговора.

– Странно. Есть информация – есть любовь, нет информации…

– Прекрати, – Шурик недовольно поднялся со своего места и спрятал Ромкин пистолет в сейф. – Выпить не хочешь? У меня калина на маньяке есть, вернее малина на коньяке.

– Нет, спасибо.

– У твоего-то когда суд?

– Через две недели.

– Передачки носишь?

– Да пошел он… Как морду бить, так мужик, я крутой, а как вляпался – сопли до колена, Натка, Натка, помоги, плохо кормят. У меня лишних «бабок» нет, перетопчется.

Наташка взяла со стола сигареты и прикурила.

– И что ты с ним нянькалась два года? Нас странными считаете, а сами? Красивая баба, все при тебе. На тебя любой мужик западет. А этот? Конь обдолбанный, без ширева через неделю копыта отстегнет.

– Не знаю, – Наташка печально посмотрела в окно. – Жалко.

Шурик пожал плечами, допил пиво и спрятал бутылку за сейф.

Телевизор беззвучно зазывал в волшебный мир прокладок, зубной пасты и колготок. Аппарат был, разумеется, ворованный и до суда, как того требует закон, хранился в органах внутренних дел в качестве вещественного доказательства. Доказательство носило красивое имя «Филлипс» и ежедневно меняло жизнь к лучшему.

Наташка, не желая возвращаться к неприятной теме, взяла пульт и прибавила громкость.

« – Привет, Серж. Я гляжу, на тебе новый прикид?

– Да, я получил за него полгода условно.

– Надо же, я за такой же отмотал пятерик от звонка до звонка. Повезло тебе, Серж.

– Ага.

Повезло Сержу, повезет и вам! Новый уголовный кодекс России!»

«У вас проблемы с головой? Она стала слаба и безжизненна? Вам поможет…»

– Да выключи ты, тошнит. Наташка нажала красную кнопку. Проблемы с головой исчезли.

– Короче, дело к ночи, разбегаемся.

– Ты меня проводишь?

Шурик строго, по-товарищески посмотрел на Наталью.

– С ума сошла, да? Тебе тоже нужны проблемы с головой? У нас трупов и без твоего хватает.

Наташка встала.

«А может, еще разок? – подумал Шурик. – Хороша, чертовски хороша. Но нет…»

– Ну, не сердись, Натали, я пошутил. Все равно, лучше не светиться вместе. Меня полрайона знает.

Шурик погладил Наташку по каштановым волосам, провел пальцем по щеке. (А с информацией ты в сотню раз краше. Даже без косметики.) Наташка глубоко вздохнула.

– Пока, киска. – Шурик чмокнул Наташку в мягкую щечку и открыл дверь. – Найди что-нибудь. Поинтереснее.

– Постараюсь.

Шпильки застучали по коридору. Стрельцов, ты сволочь. Нельзя же так демонстративно. Согласен. Целиком согласен. Использование женской слабости в серьезном деле бесчеловечно. Но. Никакое это не использование. Есть такое слово. Актуальное и бесспорно прогрессивное. Бизнес. Деловой подход. За все надо платить. У вас, девочка, есть информация, нет любви, у нас положение сходное прямо до наоборот – нет информации, зато любви сколько хотите. Будем любить-сотрудничать?

Будем! Стрельцов не сволочь, он терапевт женской души. Он на личном богатом-пребогатом опыте знает, что надо женщине. Что надо той, что этой. Кому ласковое слово, кому – Париж.

Без обид? Без обид.

«Согласно статистике на одного жителя Санкт-Петербурга приходится 0,04 проститутки. Разве можно закрывать на это глаза? Это страшно. Засилие порнографии на наших экранах, полное отсутствие идейного начала, слепое копирование Запада…»

Гришка открыл глаза. Не отрывая головы от подушки, перевел взгляд на стену, где висел рваный динамик, пугающий статистикой.

«Да, это страшно, – Гришка потянулся и зевнул. – 0,04 проститутки на человека. Просто не представить. И главное, какие 0,04? Ладно, если по теме».

Загудел и затрясся, как непотухший вулкан, дореволюционный холодильник «Морозко». Кушать подано.

Гришка влез в тапочки, дошлепал до агрегата, дернул ручку. И чего трясется впустую? Только электричество жрет. К двум светло-коричневым яйцам и половинке свежего огурца не добавилось ничего. Гришка достал яйца, переложил их на стол.

«В Петербурге одиннадцать утра. В эфире выпуск новостей…»

Гришка натянул джинсы, вышел в коридор, толкнул двери ванной комнаты.

– Занято, сейчас.

Он опустился на соседскую тумбочку, еще раз зевнул.

– Доброе утро, Гриша, – Наташа вышла из ванной, освобождая доступ к воде.

– Привет, – кивнул Гришка и поменялся с ней местами.

Пустил воду, газовая колонка пыхнула синим пламенем, старые трубы запели сопрано. Зубной пасты, как и заведено в нормальных коммуналках, под зеркалом не было. Бесплатная паста только в телевизоре. Тройная защита всей квартиры.

После Наташки в ванной остался запах цветочного дезодоранта. «Своя комната есть, – подумал Гришка. – Там и воняй. Вдруг у меня аллергия?»

Аллергией Гришка не страдал, и с Наташкой он, в принципе, никогда не цапался. Просто возвращение из беззаботного мира сновидений в душную атмосферу реальности последнее время протекало остро и требовало эмоциональной разрядки хотя бы в виде ворчания.

Гришка подождал, пока вода прогреется, и сунул голову под струю. Выпрямился и уставился в зеркало, пытаясь выявить изменения в благородной внешности, происшедшие за ночь. Увы, кроме свежего прыща на носу и жидкой щетины на подбородке, ничего принципиально нового в облике молодого человека не появи-лось. Капли воды сверкали на короткой, «под бандита» стрижке (Наташкина работа), серьга в ухе чуть позеленела (позарился на дешевизну ну и получил медяшку вместо позолоты), а синяк под глазом хоть и медленно, но исчезал.

Гришке шел двадцать второй год, и биография его мало чем отличалась от биографий молодого поколения, выбирающего «пепси». До пятнадцати лет он охватывался всеобщим средним образованием, вытягивая из педагогов снисхождение в виде твердых троек, и «слонял слонов» по двору, самоутверждаясь в жизни путем курения, мордобоя и мелкого хулиганства.

Расставшись со школой, учился искусству сварщика второго разряда в профессионально-техническом лицее, затем честно тянул службу во внутренних войсках, охраняя эшелоны с трудовыми резервами, а вернувшись на место прописки, принялся искать смысл жизни, что оказалось делом весьма хлопотным и, главное, неблагодарным. Правильный смысл подразумевал «сразу и много», а получалось «долго и мало».

Искусство сварщика второго разряда, даже в случае его удачного применения, вынуждало отказаться от всех мирских наслаждений, как-то иномарок, казино, ресторанов и средиземноморских круизов. А как обойтись без круизов честолюбивому аристократу? И как, наконец, избавиться от этой чертовой яичницы по утрам и прочей консервированной капусты? В общем, сваркой черепаховый суп не сваришь.

Родительский кошелек богатым наследством, позволяющим сразу найти смысл жизни, тоже, увы, не радовал. Мать погибла, когда Гришке было десять лет, погибла до обидного нелепо. Ее нашли в подъезде их дома лежащей на ступенях. С ножевыми ранениями. Ее успели привезти в больницу, она успела сказать врачу, что какой-то пьяный дурак с ножом хотел отнять у нее сумку. Она не отдала, и тогда дурак ударил ее. В сумке лежал батон за двадцать две копейки и кошелек с червонцем.

Отец в больницу не успел. Мать умерла от потери крови – нужной группы для переливания не оказалось. Мать была хорошей женщиной, на кладбище приехал почти весь их дом. Гришка в силу возраста еще не осознавал, что такое смерть, считая, что мама, отец, люди вокруг будут всегда, всегда будут учителя, школа, облака и деревья. К гробу его не пустили, и мать он мертвой так и не увидел.

Отец сильно изменился, как внешне, так и внутренне, с матерью он жил по любви, новой женщины в дом не привел, что, конечно, сказалось и на нем, и на Гришке. Может, у отца и были женщины на стороне, но Гришка про это ничего не знал.

Работая водителем-дальнобойщиком, отец неделями не бывал дома, и воспитанием сына в основном занимались соседи, двор и школа. Что и привело к соответствующему итогу – в тринадцать лет Гришка попался на краже шапки из школьного гардероба. Отец, узнав про это, жестоко выдрал Гришку, потом бросил ремень на пол, заперся на кухне и вышел оттуда только через час сильно пьяный. Но на сына больше не кричал, сел на диван и тихо сказал:

«Никогда больше так не делай, Гриша. Тот, кто убил нашу маму, тоже начинал с шапок». Урок запомнился, и Гриша действительно завязал.

Та гардеробная кража была последним проявлением криминала в его жизни. Семейное фото с трехлетним Гришкой на коленях родителей, отретушированное заботливым мастером художественной съемки, чуть поврежденное временем и солнечным светом, по-прежнему висело на стене. Были еще дедушки-бабушки, но жили они далеко, мать с отцом еще в молодости приехали в Питер из глубинки искать счастья.

Гриша с отцом жили в многосемейной коммуналке, занимая двадцатиметровую комнату, перегороженную шкафом. Каких-либо попыток обзавестись отдельным жильем отец не предпринимал, хотя, наверное, и не мог ничего реально предпринять – его заработка хватало только на продукты, квартплату и одежду.

Помимо них в коммуналке размещались еще две семьи. Наташка с предками имели две смежные комнаты, а в последней по коридору комнатушке обитал тощий алкоголик Семыкин по прозвищу «Обезжиренный» со своим семейством – такой же пьяницей-женой и уже начинающей «газ-квас» пятнадцатилетней дочкой Аленой.

Наташкины родители когда-то работали инженерами в крупной научной организации, но отечественная наука постепенно вытеснялась импортным шоколадом, соответственно, вытеснялись и кадры. В результате отец Наташки сейчас охранял по ночам чужие автомашины на стоянке, а мать стояла на бирже. Сама Наташка закончила курсы парикмахеров, но работы не имела, иногда обслуживая постоянных клиентов на дому. По мере отрастания волос у последних. Гришку она подстригала бесплатно в силу дружеского расположения и общего коридора.

Наташка была старше Григория на четыре года, с рождения оба жили под одной крышей, и отношения между ними нельзя было назвать просто соседскими. Но в более чем дружеские они все же не переросли, опять-таки по причине разницы возраста. Пару лет Натали бегала за каким-то вечно обдолбанным наркоманом, пока того не посадили за кражу. Непонятно, чем этот любитель забить «косяк» опутал Наташкино сердце, но других мужиков у нее не было.

Гришка вытер волосы и лицо, прополоскал рот, расправился с прыщом и вернулся в комнату. Врубил развалившийся магнитофон, воткнув кассету с «Алисой». Отдернул штору и выглянул в окно. Погода, как и настроение, – полное говно. Из арки их «колодца» выплыли два местных обморозка – Дыня и Боб. Дыня, как обычно, ковырялся в носу указательным пальцем, Боб что-то доказывал ему ручной азбукой. Иначе Дыня ничего не поймет. Пройдя двор, парочка скрылась в подъезде.

Однако где денег-то найти? Ну, или заработать на худой конец? Во, блин, проблема! На курево не хватает.

Дернулся глаз, напоминая о бланше и непогашенных долгах. В ближайшем будущем обещана реанимационная палата. Не хочется? Понимаем. А занимал зачем? У наших мускулистых ребят с этим строго.

Последний Гришкин источник доходов – заправку «тачек» на бензоколонке – перекрыли еще месяц назад. Пьяный водила в поисках повода для скандала заявил, что Гришка поцарапал полированное крыло его нулевого «ниссана». Гришка развел руками, пытаясь доказать свою непричастность, но тут же получил в челюсть и уже с асфальта не поднимался. Старший по колонке во избежание разборок с «деловым человеком» отмаксал сотенную в «зеленых» (еще колонку сожжет, придурок), а Гришке указал на дверь. «Да не царапал я! Я в суд подам! За челюсть и моральный ущерб!»

Гришке постоянно не везло с честными источниками. Прямо напасть. За год он сменил шесть мест службы, и отовсюду его несправедливо просили.

В мебельном магазине, где он таскал-грузил гарнитуры, лопнула труба, затопило склад, а крайним выставили Гришку, мол, поздно поднял тревогу. Ни фига ж себе! Гришка что, специалист по поднятию тревоги? Ему что, за это дополнительные центы платят?

Из гаражного кооператива, куда он пристроился после магазина, дернули «тачку», и опять Григория вызвали на ковер. «Колись, заморыш, с кем в доле? Не могла машина через шлагбаум перепрыгнуть, это тебе не кузнечик!»

В общем, непруха. Везде и в частности. Что касается нечестных источников дохода, то черту Гришка не переступал. Хотя соблазнов было как надписей на стенах в их подъезде. Как-то к Гришке зарулил сам начальник отдела кадров местной братской команды по кличке Выпрямитель и поинтересовался, не желает ли молодой человек на добровольных началах вступить в общество любителей «мерседесов» и заняться наконец мужской работой. Гарантировался бесплатный проезд в такси, бесплатная путевка на Канары (раз в год), хорошо оплачиваемые больничный и адвокат. Плюс табельное оружие, а через два года службы – личный сотовый телефон. Ну, мальчиш, пойдешь к нам, в буржуинство?

Гриша зачем-то потрогал серьгу в ухе и вежливо отказался. Обещать мы все горазды, а как до понятий – повезет, если бегаешь быстро.

Выпрямитель мило улыбнулся, извинился за беспокойство и позвонил в соседнюю дверь, оставив на всякий случай визитку с номером трубки.

Таким образом проблема сколачивания состояния являлась для Григория Александровича основной среди прочих. И разрешение ее ложилось всецело на его собственные юношеские плечи. Гришка вытер задержавшуюся в ухе капельку утреннего душа и, успокаивая себя тем, что проблемы есть у всех и не он один такой, двинул на кухню жарить яичницу.

В конце концов, не будь у человечества проблем, оно давным-давно вымерло бы, а если б и выжило, то до сих пор стирало бы белье в проруби и понятия не имело про стиральную машину «Индезит».

Сращивание преступного элемента с властными структурами района происходило в бывшей пирожковой «Колобок», где ныне размещались лечебная сауна, небольшой конференц-бар, несколько номеров люкс и, конечно, бильярд.

Со стороны преступного мира на сращивании присутствовал авторитет районного значения, упитанный и лысоватый мордоворот под псевдонимом Брандспойт, в миру – Виктор Павлович Угрюмов, коммерческий директор фирмы, названия которой не знал никто, в том числе и сам Виктор Павлович.

Со стороны властей прибыл скоррумпированный начальник территориального отдела милиции, подполковник Листопад Герман Андреевич.

Протокол встречи вел кадровик Выпрямитель, записывая разговоры на магнитофон в кладовой.

От прессы не присутствовал никто, событие было рядовым.

Хозяину заведения предварительно велели убраться, внеся плату за аренду сауны вперед.

В текущую секунду сращивание переместилось из сауны в конференц-бар, за круглый мраморный столик, накрытый искусным кулинаром-самоучкой из числа братвы. Пар клубами поднимался над раскрасневшимися телесами, пузырьки играли в специальных пивных кружках, молодые массажистки в люкс-кабинках поправляли макияж, ожидая своего часа.

Вопросы на повестке дня стояли довольно традиционные, но с ними покончили еще в сауне, а сейчас занимались проблемами из пункта «Разное».

Брандспойт отпил пивка и смахнул с губ пену.

– Вот еще, чуть не забыл, Герман Андреевич. Мне бы ребят твоих пяток, не больше. Девочек поохранять. Ну, чтобы в форме, с оружием. А то полиция нравов последнее время немного душит, а дурни-охранники сразу пасуют. Оплату гарантируем, ребят не обидим.

– Вопросов никаких. На всякий случай пришли письмо на мое имя. Так и так, для охраны мероприятия прошу выделить сотрудников в количестве пяти штук. У нас сейчас борьба с коррупцией, только свист стоит от слетающих фуражек.

– Конечно. Завтра же направлю. А деньги? Переводить на счет?

– Грешно смеяться над язвами общества, Виктор Павлович.

– Хорошее пиво, – пропустив замечание мимо ушей, вновь приложился к кружке Угрюмов. – Угощайся, Герман Андреевич.

Листопад отведал холодного напитка.

– Нас квартирные кражи замучили. По пять в день. Раскрываемость ни к черту. Не твои беспредельничают?

– Что ты, Герман Андреевич. Этот бизнес нерентабелен. Гопота или урки бомбят. Пьянь засиженная, не могут нормальным делом заняться, вот и издеваются над налогоплательщиками. Я скажу своим пацанам, они быстро разыщут, и безобразия прекратятся.

– Только Бога ради, не на нашей территории. А еще лучше явочки с повинной с них поиметь да в отдел привезти.

– Ну ладно, – добродушно согласился Брандспойт. – Нам без разницы. Но тогда и ты своих уйми. Что там у тебя за опер такой – Стрельцов? Пацаны жалуются – прохода нет. Натуральный обморозок с «ксивой», можно сказать. Про все «стрелки» знает, на задержаниях сразу в морду лупит. Ну, скажи «руки вверх», пацаны на рожон не полезут, но в морду-то зачем? А на днях что учинил, слышал? Мои орлы в кабаке немного перебрали, погорячились. Мужику табло расквасили да «лопатник» забрали. Ну и попались – мозгов-то… Мы с мужиком поговорили, объяснили все по жизни, чтобы не вздумал опознать. Так этот ваш беспредельщик знаешь что придумал? Он на опознании двух негров посадил и пацана нашего! Тут даже слепой опознает. И в «Кресты» пацана за сраный «лопатник»! Угомони, прошу. Под операцию «Чистые руки» подведи или просто уволь.

– Попробуем. Стрельцов, если честно, мне пока нужен. Он хоть и обмороженный, а все «мокрухи» на территории поднял. Но угомонить угомоню, постараюсь.

– И стукачков его среди наших хорошо бы заприметить. Чтобы лишнего чего не пронюхал.

– С этим сложнее. В информационный центр он гонит сплошную липу, а стукачков своих нигде не светит. По слухам, он на связи держит только баб. А твои бараны при бабах трепятся без стеснения.

Брандспойт бросил в рот пару хрустящих чипсов, разжевал и запил пивом.

– Шары погоняем?

– Опять на щелбаны?

– Так на деньги только пацаны бестолковые играют.

Кий ударил по шару.

– Плохо разбил, Герман Андреевич, не обессудь. Оп-ля!

Шар затрепыхал в лузе.

– Тут ваш ОБЭП накрыл пару наших точек по сбыту левых кукол «Барби». Товар расходился весьма неплохо. Читал, наверное, в газетах. «Барби-алкоголичка», «Барби-на-игле», «Беременная Барби». Нельзя узнать, что там в перспективе? Может, спустят на тормозах? Оп-ля!

Два – ноль.

– Сделаю.

– А как насчет операций? Ничего не предвидится? Оп-ля! Три – ноль.

– С первого на три дня объявлен «Гастролер», а с пятого – «Допинг».

– Понятно. Кстати! Водочку вы третьего дня с производства сняли, а цех опечатали. Нельзя ли все же пустить в реализацию продукт? Эх… Промазал. Прошу.

Ноль – три.

– Увы, Виктор Палыч, слишком поздно. Он уже реализован. Оп-ля! Вынимайте. Один – три.

– Тяжелый шар, но попробую… Как думаешь, Виктор Палыч, проскочит от борта?

– Попробуй.

– К слову сказать… Пришла директива произвести ремонт отдела под евростандарт. Могу телеграмму принести, если не веришь. Слово офицера! А за чей счет, почему-то не сказано. Не сделаешь ремонт – выгонят к чертям на пенсию. Обидно. Я прикинул на глазок, в лимончиков тридцать-сорок уложимся. Ну-ка… Оп-ля!

Два – три.

– Думаю, проблемы нет. Завтра же подберем спонсоров.

– Ну и прекрасно. А то не хотелось бы на пенсию.

– Да кому ж охота?

– Ох, какой шарик! Картинка!

– А может, прервемся на время? А то войдешь в азарт. Бильярд спешки не терпит. У нас остался всего час, тут строгий график, в двадцать два приедут коммерсанты. Париться. А мы еще с массажем не закончили. У меня последнее время поясница побаливает. У тебя не шалит?

– Шалит.

Герман Андреевич воткнул кий в подставочку и вернулся к столу. Взял запечатанную бутылку аперитива, два хрустальных фужера и, поправив простынь на том месте, где когда-то была талия, пошлепал босыми ногами в номер люкс.

– Кто ж это тебе, Гришенька, такой чудесный фонарик нарисовал? Крутой Уокер?

Ленка наклонила кудрявую головку и прищурила глазки.

– Это макияж. Конкурс визажистов. – Гришка явно смутился, застигнутый Ленкой врасплох.

– Надо же. А я думала, ты вступился за даму сердца и спас ее из лап бандитов.

Ленка накрутила на пальчик вьющийся локон. Гришка достал из нагрудного кармана куртки сигарету.

– А тебе идет, Гришенька. Ты сразу такой мужественный стал. Жалко, нет смокинга и бабочки.

– Завтра же куплю.

– Купи, купи, зайчик. А что мы такие хмурые? Не надо расстраиваться, Гришенька. Кстати, как насчет Парижа этим летом? Мы не передумали? Кто-то обещал покататься со мной на роликовых коньках по Елисейским полям. Ха-ха-ха. Можно надеяться? Или мы способны только трепаться и зарабатывать синячки в подворотнях?

– Можно.

– Ну, тогда я надеюсь, Гришенька. Пока.

Ленка помахала ручкой и пошла к стоящей на проспекте родительской машине.

Гришка сел на поребрик, глубоко затянулся. Закон бутерброда в очередной раз напомнил о своем существовании. Так оно всегда и случается: хочешь предстать во всей красе – черта с два, а с глазом подбитым – всегда пожалуйста, «Привет, Гришенька». Да еще прыщ на носу. Тьфу!

Гришка потушил окурок носком ботинка. Да, ничего не поделать, есть такое слово «любовь». Когда башка слетает напрочь и поступки легко могут привести в лечебное заведение с решетками на окнах. Или еще куда подальше. И никакого ведь лекарства против такой болячки не найдешь. Ни в одной аптеке. Неужели не придумать? Чтобы съел пилюлю и разлюбил.

На Ленку он запал еще в первом классе. Она жила в их дворе с родителями и старшим братом. Детская влюбленность Гришки никак себя не проявляла, до определенного возраста свои чувства следует хранить в глубочайшем секрете, иначе не избежать насмешек сверстников. Тем более нельзя унижаться до таскания чужих портфелей в школу и обратно. Что ты, носильщик? Но если честно, таскал бы по восемь раз на дню.

Кандидатов на Ленкино сердце и портфель в школе имелось полным-полно – и из старших классов, и из младших. Кукла Барби на фоне Ленки – Квазимодо в юбке. Ленка, конечно, это понимала и самым коварным образом использовала усиленное мужское внимание в личных интересах. При этом никому не отдавая предпочтения. Перетопчетесь пока, мальчики.

Ничем особенным Гришка заинтересовать Ленку не мог. Он для нее просто фамилия-имя. Внешность? Лучше не вспоминать. Социальный статус? Ой, Гришенька, ты с восьмого класса в одной куртке. Добрая душа? Так мы ж, Гриша, не в кино. Любишь? Меня многие любят. Я себе цену знаю.

Уходя в армию, Гришка пригласил Ленку. Она пришла, хотя он и не рассчитывал. Следующие два года он только и вспоминал тот вечер. Выпив водки и осмелев, он коварно заманил Ленку на кухню и раскрыл душу. По радио крутили подходящую вещицу «Никто лучше меня не сделает это», и объяснение выглядело весьма романтично. Такие слова Ленка наверняка слышала не в первый раз, поэтому не отвергла Гришкины чувства, но пожала плечами и снисходительно улыбнулась. Это прибавило Гришке уверенности, и он впился в ее губы, как вампир. Затем шепотом принялся умолять дождаться его возвращения. Ленка ничего не ответила, освободилась от Гришкиных объятий и вернулась в комнату.

Два года она снилась несчастному воину-конвоиру, два года воин рисовал в голове самые мрачные картины. Ленка, выходящая из свадебного магазина в белоснежной фате; Ленка, целующаяся за свадебным столом под крики «горько»; Ленка… Ы-ы-ы!

Странно, но Ленка замуж не выскочила. Не потому, что очень ждала Гришеньку. Гришенька же, вернувшись, нанес робкий, как бы случайный визит, рассказал пару историй из жизни конвойных войск и влюбился окончательно, бесповоротно, потому что Ленка за время его отсутствия расцвела, как розочка на клумбе.

Дама сердца отнеслась к возвращению героя не то чтобы прохладно, но довольно спокойно. Рассказала, что поступила в университет на факультет журналистики и все свободное время посвящает занятиям. Гришка намек понял и быстро смотался, дабы не мозолить глаза своей дембельской макушкой.

С того момента его личная жизнь превратилась в сплошную абракадабру. Взрослеть и мужать он не торопился, выколол себе на плече бычий череп с рогами, а в ухо вставил серьгу, считая, что таким образом завоюет авторитет и Ленкино расположение. Но серьги таскало полдвора, а наколку не было видно. Ленка же вдобавок подтрунивала над ним, чем довела беднягу до состояния невроза.

Пару месяцев назад Гришка не выдержал, подкараулил Ленку в подъезде и вторично намекнул, что жить без нее не может и готов ради Ленки на что угодно. К примеру, если она скажет свозить ее в Париж, он разобьется в лепешку, но свозит. Гришка потом долго соображал, зачем он ляпнул про Париж и вообще при чем здесь Париж. Есть такое слово «свихнулся».

Ленка захихикала, положила ладошку на Гришкину грудь и ласково произнесла: «Вот и отлично, Гришенька. Я тебя за язычок не тянула. Я с детства мечтаю прокатиться на роликовых коньках по Елисейским полям».

И, еще раз обнажив свои зубки в умопомрачительной улыбке, она оставила Гришку тосковать в темноте подъезда.

Конечно, Гришка понимал, что Леночка – не его полета птица. Его уровень – Светка Рыжова, торгующая на рынке мужским трикотажем, а ловить в сачок Ленку

– все равно что ловить Сандру Баллок из кино «Скорость». Но. Понимать-то можно что угодно.

Ну, хватит, однако. Хватит поднимать пыльные слои времени, вспоминая детство? Думайте, Гришенька, как на Париж заработать и на все остальное. «Чтоб любить эти ноги, нужен белый „кадиллак“…»

Гришка поднялся с поребрика и взглянул на часы. Лучший друг задерживался. Он без этого не может. Впрочем, вон он, ненаглядный.

– Ну, здравствуй уже.

– Ну, здравствуй. По пиву?

– Ставишь?

– Легко. Чего чахлый?

– «Бабки» нужны.

– Брось. Деньги портят натуру. Лучшего друга звали Вовой, но он предпочитал имя «Спейс», что означало «Космос». Несмотря на столь величественный псевдоним, лучший друг не дотягивал до ста шестидесяти, чего, однако, абсолютно не стеснялся, а поэтому дорогу к счастью пробивал луженой глоткой, упрямой и неглупой башкой и разбитыми до синевы кулаками. И встреться он на узенькой тропинке с Майклом Джорданом, неизвестно, кто кому уступил бы дорожку. Спейс таскал неизменную клепаную черную куртень, казаки-скороходы и турецкий «Вранглер» с миллионом заплат.

Пиво оказалось старым и теплым, скамейка – мокрой, а чипсы – пресными. По поводу чего Спейс прочитал монолог в лучших традициях народного эпоса. Гришка, оторвавшись от горлышка, неожиданно спросил:

– Ты не слыхал, сколько в Париж ломануться стоит?

– А сколько у тебя с утра на градуснике было?

– Не, без балды. Навскидку, примерно?

– Значит, объясняю популярно, хотя и удивлен. Безо всяких скидок, в зависимости от количества звездочек отеля, от места в самолете от трансфера, от питания и количества дней путевка в Париж тянет от четырехсот до тысячи баксов. Плюс дополнительные расходы на загранпаспорт, на увеселительные мероприятия, стриптиз, экскурсии и непредвиденные обстоятельства. Итого самая минимальная сумма, которая должна лежать в кошельке или на пластиковой карточке для поездки на неделю в столицу Франции, составляет шестьсот долларов. Удовлетворены?

Гришка громко икнул.

– Откуда знаешь?

Спейс вытянул ноги, поставил между ними бутылку в весьма вульгарной позиции и скромно заявил:

– Я все знаю. Какого черта ты спрашиваешь, если думаешь, что я не знаю? Еще вопросы будут?

– Где взять денег?

– Вопрос некорректен. Назовите сумму.

– Для начала тысячи две.

– Понятно. Нынешний уголовный кодекс предлагает примерно сотню возможных вариантов. Выбираете любой наиболее подходящий по моральным соображениям.

– – Желательно не…

– Так, храбрость ковбоев «Хаггис» известна всем. Хорошо, есть еще два пути. Взять в долг или заработать. Вы что предпочитаете, м'сье?

– Я и так должен. – Гришка потер синяк.

– Все с вами ясно. Брать приятно, отдавать не очень. Знакомая до икоты ситуация. Тогда вынужден вас огорчить. Вам придется их заработать, но поскольку вы ничего, кроме как охранять особо опасных рецидивистов, не умеете, то забудьте про две тысячи, как про бабушкин сундук. Вам не заработать их никогда!

– А сам-то ты чего умеешь? Только языком молоть, – зло огрызнулся Гришка.

– Мои запросы поскромнее, в Париж я не собираюсь, а умею я самое главное, что стоит уметь, – соображать. У меня в башке вмонтирован микрочип последней модели. Так что без пива и сигарет я не останусь.

Гришка покрутил в руках пустую бутылку и швырнул ее на газон.

– Напрасно. Выкинул триста рублей наличкой.

– Фак ю, – ответил Гришка единственным иностранным выражением, оставшимся в голове после школы.

Вовка-Спейс не обиделся и тоже выкинул бутылку.

– Так и быть, бр-р-ратан, дам на прокат свой микрочип. Итак, мы умеем охранять. Это нынче весьма популярно. Остается найти объект охраны. Для этого подбираешь выкинутые только что бутылки, сдаешь их, получаешь шестьсот рублей и идешь в редакцию рекламной газеты «От сердца к сердцу». Там платишь те самые шестьсот рублей и даешь объявление типа «Квалифицированный специалист предоставляет услуги по охране» или «Ищу работу с риском». Во, второе даже вернее. Извини, но видуха твоя доверия не вызывает, тебя самого охранять надо. А вот работа с риском – это то, что надо. Обтекаемо и интригующе.

Работа с риском бывает разной. К примеру, богатый дуралей желает знать, с кем трахается его любящая супруга, и нанимает тебя, чтобы навести справки. Или не менее богатому психу кругом мерещатся бандиты, и он просит посидеть темной ночкой в его прихожей с помповым ружьем в руках. В общем, всякие бывают шизофреники. А поэтому не теряй времени, беги в редакцию, оставляй телефон и жди звонка. К сожалению, ничего другого мой чип в данной ситуации выдумать не может.

– Это несерьезно.

– Несерьезно влезать в петлю и опасаться упасть с табурета. Все остальное серьезно. Действуйте, м-м-м'сье. И да поможет вам Господь.

Вовик поднялся со скамейки и изобразил реверанс.

– Знаешь, как снимают рекламу кошачей жрачки? Не кормят пару недель хвостатого, а потом суют какой-нибудь «Кискас». Он тебе не только «Кискас» схавает до последней крошки, а собственное засохшее дерьмо проглотит и тарелку вылижет. Так вот я как врач-ветеринар искренне тебе советую – не жди, когда тебя дерьмом накормят. Собственным. Адью. Ровно в два у меня сделка с совестью.

Перепрыгнув через скамейку, Спейс зашагал прямо по газону в сторону рынка. Квинтэссенцию дружбы Вовик понял давным-давно, еще пять минут, и у него начнут стрелять деньги в долг. Что нежелательно.

Употреблять собственное дерьмо Гришке не хотелось, но еще немного, и придется.

О, дама без собачки. Идет, колготками дразнит. Все при нас. Золотишко-брюлики в ушках, на шейке и пальчиках, ридикюль крокодиловый, беспечность в походке. Проводить бы до темной арочки да… И делов-то. Пять минут риска, зато шампанское в постель. Храбрость ковбоев «Хаггис» известна всем.

Гришка проводил чугунным взглядом будущую жертву какого-нибудь Робин Гуда из подворотни, вздохнул, поднялся со скамейки и пошел на газон за опрометчиво выброшенной стеклотарой.

– Запомни, Рома, старик Холмс был двести раз прав – женскую логику понять невозможно, что бы кто ни говорил. Но в этом и заключается вся прелесть наших с ними взаимоотношений. Не верь мужикам, которые кричат, что знают бабью психологию и могут просчитать ее на десять ходов вперед. Видел я таких психологов. Прижмут, оближут, завалят в койку и считают, что все, они знатоки женской души. Нет, друг мой, женскую душу не разложит по формулам ни один психолог. Но я вот что скажу – женщин надо любить. Они этого заслуживают.

Закончив столь изысканный для милицейских стен монолог, Шурик Стрельцов по привычке взгромоздил ноги на стол и сложил руки на животе.

– Почему же? – возразил его молодой коллега. – Я тут чисто по психологии одну красавицу колонул. Прямо по Фрейду.

– Да ну?

– Да-а. Эта белокурая Жазиль подпоила случайного мужичка и утащила его вещички из квартирки. Но мужичок пару дней спустя ее на улице зацепил, и в полицию. А я дежурил как раз. Пригласил даму в кабинет объясниться. Она же, подлая, доброго моего к ней расположения не оценила – ногу на ногу, сигаретку в челюсть и давай ресницами хлопать: «Знать ничего не знаю, какие-такие вещи, мужик сам все пропил, а на меня поклеп обидный возводит».

И стоит на своем, как Жанна д'Арк перед инквизицией. Хоть испанский сапожок примеряй. Тогда я очень тонко, можно сказать, изящно спрашиваю: «А что, Леля, вещички сами уйти не могли, у них ведь ножек-то нет?» Она соглашается – конечно, не могли. А я еще тоньше: «Но получается, что есть у вещей ножки, верно? Убежали вещички-то. Вот кепочку мою видишь на столе? Есть у нее ножки?»

Леля сигаретку притушила и на вопрос отвечает: «Странное вы что-то говорите, товарищ командир. Нет у вашей кепки никаких ножек». – «А ты внимательно, внимательно приглядись, нагнись пониже, может, и увидишь». Она нагибается, и тут я ей по шее, по шее, по шее!!! И потом ногами, ногами!.. Моментально все вспомнила. Так что женскую психологию можно понять. Еще как.

– Фу-у… Любопытная интертрепация, немножко даже неожиданная. Откуда-то сбоку.

– Сам ведь говорил, что нестандартный подход – ключ к раскрытию любой тайны. Затрещала местная связь.

– Стрельцов, к начальнику! Шурик убрал ноги со стола:

– Глистопад вызывает. Обзываться будет, противный. Не люблю.

Начальник в новой, с иголочки форме, сшитой в ателье по случаю досрочных звездочек на погонах, смотрелся эффектно и внушительно. Одну из стен широкого кабинета украшал российский флаг, символ патриотизма и любви к Родине, вторую – актуальная цитата: «Наша цель – доверие людей».

– Присаживайся, – шеф кивнул на ряд стульев, стоящих вдоль стены.

Раскрыл ярко-красную именную папку, достал мятый листок и принялся декламировать вслух:

– «Начальнику Главного управления внутренних дел. Заявление. Уважаемый товарищ генерал. Вынуждена вторично обратиться к вам со своей болью.

Месяц назад я была у вас на приеме по поводу старинного дивана. В двух словах напомню. Я одинокая женщина, владею по наследству старинным антикварным диваном ручной работы конца прошлого века. В силу объективных причин (время, древесные насекомые и прочее) диван стал требовать немедленной реставрации.

Я обращалась в специализированные организации, но везде за работу хотели очень большие деньги, которых у меня нет и быть не может в связи с тяжелыми жизненными обстоятельствами: одной ногой я стою на бирже, другой за чертой бедности. Отчаявшись, я записалась к вам на прием и изложила свою проблему. Вы обещали помочь.

20 июля этого года я вымылась в ванной и прилегла на диван остыть и просохнуть, но вдруг с ужасом почувствовала, что ко мне в дверь бешено стучится мужской голос. Я выскочила без тапок, заколотая одной булавкой на голое тело, и открыла замок. В квартиру, пугая меня ехидной улыбкой, зашел человек в гражданском, который представился оперуполномоченным Стрельцовым и заявил, что он по поводу дивана.

Я, сославшись на ваше обещание, предложила ему починить диван, а заодно поправить карниз. Однако Стрельцов не только не выполнил мою законную просьбу, а наоборот, повел себя позорящим милицию образом. Диван он обозвал (дословно) приютом для бездомных клопов, меня – инвалидом умственного труда, а моего кота – терминатором и пригрозил в случае повторного заявления отправить меня на какую-то пряжку .

Я была потрясена услышанным. Случай исключительный, из семидесяти квартир в моем доме только у меня нет металлической двери, мужа, любовника, денег и хамства. Я окаменела от такой катастрофы. После этого о каком доверии к милиции может идти речь? К кому нам, простым людям, еще обращаться? К Саддаму Хуссейну? Разве с таким отношением к делу мы покончим с преступностью? Сколько мы будем выслушивать от сухих и бездушных Стрельцовых отговорки: «Мне больше делать не хрен» (дословно).

Поэтому я требую незамедлительно вернуться к рассмотрению моего вопроса о починке дивана, а Стрельцова – наказать, как недостойного носить форму и пистолет. С уважением. Битумная Варвара Алексеевна».

Герман Андреевич снял очки, положил листок на офисный стол из карельской березы и коротко спросил:

– Ну?

– Что ну? – так же коротко переспросил Шурик.

– Ты что, свихнулся? Ты что творишь? Благодари Бога, что бумажка этой сумасшедшей попала ко мне, а не в Главк. Спасибо скажи мужикам из оргинспекторского, которые ее штамповать не стали, а сюда спустили накоротке.

– Кого штамповать не стали?

– Покривляйся, покривляйся, орелик. Сейчас бы бегал с обходным листом. А о других ты подумал? Вляпаешься один, а по шарам получат все. Так я спрашиваю – что было бы, если бы бумажка наверх попала?

– Да ничего. Предложили бы обеспечить Битумную железной дверью, мужем, любовником, деньгами и хамством.

– Хватит, Стрельцов, угомонись, пока я тебя не угомонил.

– А чего хватит-то? Ни фига ж себе! Я диванно-ремонтных школ не кончал. Карниз, так и быть, прибил на место, а клоповники чинить, не жалея крови, а то и самой жизни, присягу не давал. Этой полоумной и шурупы поменяй, и обивку, и стенки отполируй.

– Я все понимаю. Но, наверное, можно было разобраться без повторных заяв? Зачем диван приютом обозвал? А кот-терминатор при чем здесь?

– Диван – приют и есть, не дай Бог на такой девчонку пригласить, так на нем и останешься с переломанными ногами, а кот, блин, мне новые ботинки расцарапал. Что мне теперь – молоком его поить за это? Значит, психопатка эта опять жалобу накатала? Я ей позвоню сегодня, головушку полечу.

– Позвонишь, позвонишь. И вежливо попросишь прощения. Вежливо, Стрельцов, понял? А потом сходишь и починишь диван.

– А прокладки ей не поменять? – вскочил Шурик. – Может, еще песенку спеть на ночь? Я запросто. Сбацаю под Вову Преснякова. «А за окном бушует месяц май!»

– Ну-ка, сядь на место! Что хочешь, то и делай! Только чтобы жалоб от Битумной больше не было. И учти следующее. Последнее время мне твое отношение к гражданам очень не нравится. Слишком много нареканий. Расслабился, милый. Думаешь, раз много раскрываешь, то все позволено? Так вот запомни, еще одна жалоба – вылетишь к чертовой матери. Заявление Битумной останется у меня, в случае чего я лично ему ход дам. А теперь принеси-ка свои материалы, посмотрим, как ты раскрываешь.

– Я не раскрываю, я диваны чиню. Шурик обиженно повернулся к двери.

– Будешь и диваны чинить, и преступления раскрывать. Уважение людей надо завоевывать не словами, а делом. И кстати, вот еще что, замечу, что с бандитами заигрываешь – пеняй на себя.

Шурик не ответил, звонко щелкнул каблуками и вышел из кабинета.

«А за окном бушует месяц май…»

Ох, мама…

ГЛАВА 2

Дыня положил лопату и взялся за тяжелый лом. Пару раз ударил в намеченное место и, наконец, с третьей попытки добился желаемого – лом пробил землю и вошел под рельс.

– Шпалу надо подложить, – кивнул Боб. – Так не свернешь.

– Сверне-е-е-м…

Дыня рванул лом вверх и в сторону, крепежные винты затрещали, рельс сдвинулся на несколько сантиметров. Повторив прием, труженик переместил рельс еще примерно на четверть метра.

– Хватит?

– Вполне, – Боб удовлетворенно кивнул. – Сматываемся.

Компаньоны подхватили орудия производства и через кусты побежали к уже знакомой ложбинке.

– Сколько?

Будильник, вынутый из кармана, пустил в небо солнечный зайчик.

– Десять минут еще.

– Покурить успеем. Боб лег на траву.

– Хорошо как. Тишина, природа. Муравьи бегают. Лежать бы не вставать.

– Да-а-а, конкретно…

– Кто тебе рожу-то расцарапал?

– Рыжова, психичка. Я ей говорю, давай, блин, дружить, а она – у тебя интеллект маленький, прикинь! У меня маленький интеллект! Когда, говорит, покажешь интеллект, тогда и приходи дружить. Я ее в подъезде подкараулил и показал… Во, а она – ногтями в рожу. Да как завизжит, будто в первый раз увидела.

– Да, Дынь. Это она зря. Твоим интеллектом коня убить можно, у кого еще такой найдешь?

– Ага.

Боб взглянул в сторону железной дороги.

– Я вот думаю, получится или нет?

– А куда ему деваться? По воздуху летать не умеет…

– Прошлый раз тоже некуда было, а вон что вышло.

– Потому что рельс надо было привязать.

– Заметить могли.

– Кто? Двести кэ-мэ в час, прикинь?

– Ладно, заткнись. Время. Не высовывайся ты! Куда пялишься?

Боб отшвырнул окурок и вжался в землю, закрыв голову руками. Дыня последовал его примеру. Послышался шум приближающегося экспресса. Поезд шел на предельной, вибрация от колес ощущалась даже здесь, в ложбине. Красиво идет.

Боб сжал зубы. Еще двадцать секунд, и ка-а-а-к…

Тс-с-с-с… Ожидаемого грохота не последовало. Вместо него воздух прорезали резкое шипение, скрип и лязг вагонной сцепки. Боб осторожно раздвинул кусты и взглянул на железнодорожное полотно. Поезд замер в десятке метров от рассроченного рельса.

– Заметили, бляди, – пролепетал Боб. – Говорил же, заметят! В следующий раз гранатой рванем на ходу. Хватит херней маяться.

– Как заметили-то? – сунув палец в нос, удивился Дыня.

– Не знаю.

Боб по-партизански перекатился к краю ложбины, чтобы поближе посмотреть на место несостоявшегося крушения. Два машиниста разглядывали поврежденный участок полотна и крутили пальцами у виска.

– Это они тебе, Дыня. Черти лупоглазые. На самом деле зоркость машинистов была здесь ни при чем. Сработала аварийная сигнализация, о которой компаньоны не имели ни малейшего представления. Боб перекатился обратно.

– Отваливаем, а то еще изобьют, уроды. Достанем гранату, вот тогда…

– Где достанем?

– У Кикиморы. Или у землекопов. Боб зашвырнул лом и лопату в кусты, и приятели, ежесекундно оглядываясь, устремились в сторону леса.

Лидер организованной преступной группировки Виктор Павлович Угрюмов, он же Брандспойт, заперся в своем бандитском логове и сосредоточенно думал, выкуривая один «косяк» за другим. Для музыкального фона, позволяющего сосредоточиться и трезво поразмыслить, он сегодня выбрал группу «Нэнси». Было восемь утра, обычно в это время авторитет спал, путешествуя с автоматом в руках по чудесному миру сновидений.

Проблема, поднявшая Виктора Павловича в столь неурочный час, была для него несколько необычной, и разрешение ее представляло определенные сложности. Проблема заключалась в его собственной жене, отношения с которой можно было определить одним словом «достала». Есть такое слово. А если посмотреть правде в глаза, то заявить можно прямо, без жеманства – Виктор Павлович бесплатно поимел приложение к плешивому затылку в виде пантокриновых развесистых украшений. Иначе говоря, обзавелся рожками. Думая о «верной» супруге, лидер преступного сообщества подсознательно вспоминал фильм из далекого детства «Золотые рога» и представлял себя оленем, бегущим в свою страну оленью.

В принципе проблемы данного плана беспокоят не только лидеров мафии, но и все мировое сообщество в целом. Каждый любящий супруг может открывать лавку по продаже пантокрина и не бояться быть разоренным. Верность до гробовой доски предусмотрена только в Святом писании да в сказках Шарля Перро. А жизнь, как известно, дается только раз, и прожить ее надо так, чтобы потом не было мучительно больно…

До определенного момента Брандспойт искренне надеялся, что его данная оказия не касается и не коснется. В конце концов, он не просто Виктор Павлович Угрюмов, как набор хромосом, костей и органов, он – Брандспойт, человек, при случайном упоминании которого у многих приключается инфаркт миокарда или понос. Не говоря уже о том, что кто-то может без последствий заглядываться на его законную половину.

Половина, к слову сказать, по своим параметрам (90-60-90) вполне подходила под статус жены авторитета, и только у слепого при ее появлении в обществе не текли слюни. Она была на пятнадцать лет младше Виктора Павловича и находилась в полном расцвете духовных сил.

Будущий супруг приобрел ее на региональном конкурсе красоты, который сам же и организовал, чтобы отмыть средства, полученные им в результате контрабанды левого самопального кокаина. Брандспойт ухитрился спихнуть в Швецию центнер сахарной пудры, смешанной с крахмалом. Шведы, выявив обманку, приговорили Брандспойта к смертной казни заочно и ждали удобного момента для мести.

Заметив среди конкурсанток длинноногую блондинку и оценив ее интеллект в ходе словесной дуэли с ведущим, Виктор Павлович решил, что лучшего варианта ему не найти, и, присудив красотке первое место, увез ее праздновать победу в ресторан. Там же после интимного танца он объяснился ей в понятиях и подарил избраннице алмазную диадему. Избранница, ослепленная любовью, тут же согласилась подписать брачный контракт. Что и было сделано неделю спустя. Сразу после свадьбы молодые отправились в Австралию, чтобы поохотиться на кенгуру и занесенных в Красную книгу сумчатых медведей.

Разобравшись с проблемой домашнего очага, Угрюмов с удвоенной энергией приступил к завоеванию новых криминально-промышленных рубежей.

Но не тут-то было. Буквально через месяц молодой ощутил в своем семейном гнездышке запашок чужих носков и дыма сигарет с ментолом. В чем дело, любовь моя?! Водопроводчик? Джакузи сломалась? Надо же. Бедная супруга даже не подозревала, что Брандспойт умеет распознавать не только запах денег. Посмотрим, что там за водопроводчик.

Посмотрели. Под личиной водопроводчика скрывался среднего пошиба торговец барахлом и бананами, катающийся на «опеле» восьмидесятого года выпуска. Какова крутизна, а?

Спустя еще неделю бедолага выплыл из реки Невы в районе Васильевского острова с поврежденным жизненно важным органом и с привязанной на грудь авоськой с кирпичом.

«Опель» нашли сгоревшим от короткого замыкания проводки.

Виктор Павлович не мог объяснить мальчишкам, устроившим эти фокусы, истинную причину неприязни к объекту. Товарищ нарушил правила дорожного движения, не заметил помехи слева и не выдержал дистанцию. Чуть не врезался. Надо возместить моральный ущерб. 0'кей, босс.

Потом босс навестил королеву своего сердца, которая плескалась в уже упомянутой джакузи, напомнил о моральном кодексе и милой истории, приключившейся с девчонкой по имени Дездемона. Для убедительности он бросил в мыльную пену фотографию с осмотра места происшествия и копию постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, вынесенного соответствующими органами по факту несчастного случая с неизвестным (утонул сам, находясь в нетрезвом виде). Королева сказала:

«Ax!», – что на первый раз было воспринято как раскаяние.

А зря! Через месяц произошел второй несчастный случай. На сей раз не повезло рок-музыканту, решившему почему-то, что если он пару раз потряс на телеэкране немытыми патлами, то может клеить кого угодно. Несостоявшуюся звезду нашли в собственной квартире с улыбкой на сведенном судорогой лице и чрезмерной дозой эфедрина в крови. Все они, Джимми Хендриксы, такие, только дай волю…

Повторное объяснение ошибок любящей половине началось с легкого удушающего захвата шеи и закончилось переводом тела в партер.

Устное сопровождение действия обращало внимание на недопустимость впредь предаваться греховной похоти со всякими неприспособленными для этих целей субъектами. Не столько из соображений уязвленного самолюбия законного мужа, сколько по причине подрыва авторитета в глазах окружающей среды. Какой же это авторитет, если позволяет женушке кувыркаться с кем ни попадя? Рогатенький ты наш.

Но не тут-то. Отхаркавшись, отдышавшись и выйдя из партера, миссис Угрюмова расцарапала острыми коготками щеки и волосатую грудь милого и заявила, что семейная жизнь семейной, а личная – личной. И если милый начнет путать эти понятия, она вынуждена будет рассказать властям кое-какие интимные подробности его деловой жизни, которые стали известны ей чисто случайно, в силу замужнего положения…

Рука Брандспойта, занесенная для пощечины, замерла в воздухе. Подобной наглости Виктор Павлович ну никак не ожидал. Супруга же, поправляя испорченную модельную прическу, продолжала огорчать мистера Угрюмова своим поведением. К примеру, если еще раз мистер Угрюмов поднимет на нее руку-ногу, она растрезвонит на весь мир о наличии у нее одной бумажки, которую она, верная супруга, нашла чисто случайно, прогуливаясь по их особняку в поисках развлечений. Мало того, не дай Боже, мистер Угрюмов затеет развод или перестанет спонсировать ее маленький ридикюль, его ждет и первое, и второе сразу. Коктейль в одном бокале.

Любимая жена прикурила длинную сигарету в антиникотиновом мундштуке и распахнула пошире тяжелые портьеры. «Ах, как у нас душно. Пупсик чем-то напуган?»

Пупсик не то чтобы испугался, но сильно расстроился из-за подобного поворота событий. Бояться ему не полагалось по статусу, но расстраиваться он имел право, как всякий нормальный гражданин.

Упомянутой бумажкой являлась медицинская справка, заверенная светилами отечественной психиатрии и гласящая, что гр-н Угрю-мов Виктор Павлович страдает рядом специфических заболеваний, отчета в своих действиях не отдает и нуждается в постоянном наблюдении и уходе. Справка была абсолютно подлинной по форме, но совершенно неверной по сути. Крыша у авторитета еще не поехала, и соображал он получше врачей, поставивших свои автографы на документе.

Документ сей был изготовлен лет пять назад, на всякий роковой случай. В то время мистер Брандспойт находился в следственном изоляторе «Кресты» по обвинению в вымогательстве, сопряженном с насилием и угрозой для жизни. Дабы подстраховаться на случай обвинительного приговора, адвокат предложил «закосить» с последующим получением соответствующей справочки. «Косить» Виктор Павлович не стал, справочку друзья сделали ему и так. Но она не пригодилась. Дело развалилось на стадии предварительного расследования по причине странного поведения потерпевшего. Потерпевший просто-напросто впал в депрессию. Кроме того, авторитетная экспертиза не признала холодным оружием тот обрез, которым подозреваемый угрожал жизни и здоровью человека.

Документ о состоянии здоровья Угрюмов выкидывать не стал, вдруг потерпевший выйдет из депрессии. Он бросил бумажку в сейф и вскорости про нее забыл. И надо ж, спустя пять лет она таким неожиданным образом обнаружилась. Да и черт бы с ней, в братве – люди, они поймут, но у Виктора Павловича открывались виды на политику, где такая болячка грозила перейти в гнойный нарыв. Ежу было понятно, что дражайшая миссис Угрюмова перепрятала компромат в более надежное место, чем сейф, и только одна знала, что ее муж

– буйный шизофреник. Пока одна…

Последующая жизнь четы стала напоминать телеэфир. Как не включишь – сплошные критические дни. А вонь чужих носков не могли устранить даже самые ароматные освежители воздуха. Она заползала во все щели, навязчиво лезла в ноздри и преследовала везде, даже за порогом супружеского гнезда.

За спиной Виктора Павловича начали раздаваться первые, но очень обидные смешки. Хорош пахан, не может собственную жену унять.

Все чаще и чаще Виктор Павлович при виде любимой бросал случайные взгляды на помповое ружье, висевшее на ковре. Не пора ль тебе, девица, не пора ль тебе, красная?.. Потому что девица перестала видеть поле.

Еще семь несчастных случаев, один несчастнее другого, произошли в течение месяца. Штатные пенальтисты-киллеры потихоньку роптали, им, конечно, все равно, кого убирать, но фантазия при таких темпах роста производительности труда волей-неволей иссякает. Да и с оплатой задержки. Дефицит бюджета-общака и, как следствие, недовольство. Чего доброго, забастуют.

Короче, нарыв созрел. Пора тебе, девица, пора. Давай-ка закругляться. «Это был короткий роман…»

Но…

Вся беда в том, что поручить организацию несчастного случая своим специалистам Виктор Павлович не мог. Личность его жены была достаточно известна, а специалисты не слепые, увидят кого «инсценируют». Что тут же приведет к ненужным разговорам. Со стороны Виктора Павловича это в чистейшем виде злоупотребление служебным положением в личных целях. Одно дело – по общественной нужде чудаков валить, другое – в семейные дела соваться. Тут просьба братву не впутывать, братва должна знать, за что рискует.

Да и смешно, право… Не может угомонить жену, на место поставить, чтоб стояла. Не авторитетно, одним словом. Так что сами, господин председатель, сами. Покажите класс.

Сам. Что ж я, пацан? Было время, да, был пацаном. Воевал. Стрелял. Попадал. Но это ж когда было? Давно. А теперь ружье на ковре висит-пылится как сувенир, как память о юности. И пусть дальше, с Богом, висит.

Сам… Можно, конечно. Вывезти в лесок за ландышами, придушить, закопать да заявить, что пропала любовь без вести. Пусть ищут…

Нет, нет, глупости. Станут таскать мам-пап, друзей-подруг, узнают, что ссорились супруги по разным пустякам, начнут нос совать, куда не следует, рыться в носках и трусах. Не хочется. Да и женщина – не кошка же. «Я в женщин не стреляю».

В общем, задача ясна. Срочно найти человека, который организует трагедию. Человека левого, можно даже случайного. Найти лично, самому. Найти осторожно, чтобы ни братва, ни всякие посторонние журналисты ничего не проведали. А уж когда человечек отработает как надо, своих пенальтистов свистнуть, чтобы последний несчастный случай устроили. Дорого, конечно, но на что не пойдешь ради любви.

Виктор Павлович глотнул остывшего кофе и вернулся к тяжелым думам.

Найти человека… И чтобы никто не прознал… Задача. Сходить на биржу и поинтересоваться – не хочет ли кто поучаствовать? Или по соседнему дому пробежаться? Или по вагону в метро? «Помогите, граждане, кто чем может». Дать объявление?

А вот это…

Вспомнился репортаж, недавно показанный в «Информ-ТВ». Какой-то папик нашел киллера для своей мамочки по газетному объявлению. Какая ж газета? Ах да, от «Сердца к сердцу». Купил газету, прочитал объявление, позвонил, встретился, заплатил аванс… Да, да, очень простое решение. Странное, однако, нынче времечко. Сплошные клубы по интересам. Но как их повязали? В репортаже не сообщили.

Жаль. Дурак учится на своих ошибках. Ничего, нас не повяжут, не лохи.

Виктор Павлович не привык мусолить и пережевывать удачные идеи по несколько суток и даже часов. Он не корова на зеленом лугу. Решил – сделал.

Сняв трубку телефона, соединявшего кабинет с комнатой привратника, Брандспойт приказал сходить к киоску и купить свежий номер газеты «От сердца к сердцу».

Буквально через шесть минут привратник, молодой парень, находившийся в федеральном розыске за организацию финансовых пирамид, стоял на пороге и держал поднос с названной газетой. Виктор Павлович удовлетворенно кивнул, бросил на поднос чаевые и забрал газету.

Так, объявления. Ищу работу. Раздел «По специальности» здесь можно не искать, до такой наглости дело вряд ли дошло. Раздел «На дому». Здесь также не стоит останавливаться. Ага, вот. «Разное». Мать твою! Глаза разбегаются. Сколько ж их здесь? Мальчики-одуванчики. Скрытые резервы прогресса. «Всегда готов», «Вы платите – я делаю», «Вы не можете сделать это. Я могу. Тел.», «Решаю проблемы. Тел.».

Плохо, конечно, что такой богатый выбор. Попробуй попади в яблочко. Одуванчики хреновы. Нет, в таких вопросах полагаться на интуицию чрезвычайно опрометчиво. На нее вообще опрометчиво полагаться. Интуиция – удел дилетантов-бездельников. Поэтому разведочку-то провести поручим. По всем правилам стратегии. Подберем кандидатуру.

Виктор Павлович по второму кругу пробежал колонку объявлений и решил, недолго думая, откликнуться на первое, вполне подходящее по содержанию. «Срочно ищу работу с риском. Григорий. Тел.».

«Я не волшебник, я только учусь, но деньги помогают нам…»

С Парижем возникали определенные затруднения. Как и со всем остальным. Стыдно, Григорий, стыдно. Здоровый лоб, молодой, сильный. С неба ничего не упадет. Да идите вы подальше, сам знаю.

Затея с газетой – выброшенные шесть сотен. За три дня ни одного звонка. Желающих быстро и с риском подработать – как мух в деревенском туалете. Все хотят. Срочно. Много. Сразу.

Начался дождь. Со стороны Невы выплывала черная грозовая туча, похожая на опухоль. Идти домой не хочется, но придется. Храбрость ковбоев «Хаггис» здесь неуместна, сыро сверху, а не снизу.

Гришка поднялся со скамейки, торопливо перебежал проспект, шагнул в родимую арку.

– О, Гринька-братан. Тормозни-ка, базар есть.

Пьяный Дыня почесал толстой пятерней свой прыщавый подбородок и вопросительно кивнул.

– Сколько там? На твоих песочных?

– Восемь, – коротко бросил Гришка, решив не задерживаться в арке. От общения с Дыней могло стошнить.

– Восемь чего?

– Дня.

– А чего ты, Гринь, грубишь-то? Ну-ка стой.

Гришка остановился. Дыню он не боялся, его во дворе вообще никто серьезно не воспринимал.

– Ну?

Дыня был насколько глуп, настолько же и трусоват, хотя и имел комплекцию борова. Поэтому, увидев Гришкину невозмутимость, чуть сбавил обороты.

– Ты в армии служил?

– Служил.

– А гранаты у тебя случайно не осталось? Лишней?

Гришка сочувственно кивнул.

– О-о-о… Как же. Полрюкзака. Дома под диваном. Тебе какой марки?

– Не, Гринь, в натуре, есть граната?

– Нету. Их бин кавалерист. Зачем тебе, Дыня, граната? Корюшку в Неве глушить?

– Ты тока, братан, никому. Боб придумал, как на «бобы"* подняться конкретно. Типа раз и все. Но граната нужна по жизни. Поезд рвануть. Прикинь! „Аврору“. Там одни богатей катаются. Поезд рванем на ходу, пока суматоха, „бобов“ и насшибаем. А все на чеченцев спишут. Терроризьм.

– А-а. – Гришка решил, что Дыня дурак не конченый и чувством юмора, пускай немного своеобразным, все же обладает. – Так зачем * «Бобы» (блат.) – деньги.

Обязательно граната, Дынь? Можно рельс сковырнуть.

– Пробовали, не получается, – простодушно ответил толстячок. – Первый раз кусок рельса подложили, второй – сковырнули. Не вышло ни фига. Замечают. А вот гранатой бы в самый раз. Верняк. Так есть у тебя граната? Можем купить в долг. После вернем.

– Не, Дынь, вчера последнюю продал, извини. А вот вертолет остался, на крыше стоит.

– А где взять, знаешь?

– В музее революции. Пятый зал, вторая витрина слева.

– А серьезно типа?

– Он шутит, – раздался за Гришкиной спиной голос Боба. – Иди, Гриш, домой, не слушай урода.

– Чего ты обзываешься?!

Боб, не реагируя на вопрос, взял приятеля под руку и потащил к выходу из арки, что-то прошептав ему на ухо и покрутив пальцем у виска.

Гришка немного постоял в арке, глядя вслед удаляющейся странной парочке. Потом, тоже покрутив пальцем у виска, он двинулся к своему подъезду. «Вагончик тронется, перрон останется…»

Холодильник встретил хозяина радостным треском. Хозяин погладил четвероногого друга по дверце и выдернул вилку из розетки.

Наташка жарила на кухне картошку. Алкоголик Обезжиренный курил в туалете. Жизнь продолжалась.

Гришка, ведомый жаждой общения и ароматом картошки, переместился на кухню.

– Сейчас Дыню встретил. – Он сел на табурет напротив Наташки. – Знаешь, чего затеял? Хочет пустить под откос поезд «Аврору», а после обобрать мертвых. Гранату ищет.

Наташка убавила огонь на плите и накрыла сковороду крышкой.

– Неплохая идея. Без комплексов. А зачем граната? Проще рельс сковырнуть.

– Говорит, пытались. Пару раз. Машинист, мол, замечает, тормозит.

Наташка села на второй табурет и уже без иронии спросила:

– Правда, что ли? Гришка пожал плечами.

– Сама ж Дыню знаешь. Чудак. Может, и правда. А может, врет. Скорее всего врет. Упади я, как он, в пять лет с березы, тоже самолеты да поезда минировал бы.

– Да, возможно. Ты-то никуда не пристроился?

– Нет пока.

– Не надоело?

– Надоело.

Он уставился в окно. Начался дождь. Наташка заметила на Гришкином лбу свежую ссадину.

– Опять избили?

– Это… нет. Прикладом. На джипе покатался.

– Каким еще прикладом, Гриш?

– Автоматным.

– Куда ты снова влетел? Рассказывай. Погоди-ка. Надо перекисью. Иначе заразу занесешь.

Наташка открыла стенной ящик с утварью, достала коробку-аптечку, нашла пузырек с перекисью водорода и обработала ссадину.

– Само бы зажило… – Гришка недовольно поморщился от прикосновения к ране.

– Ну, как тебя угораздило?

– Случайно. Был сегодня на рынке, приятеля одного искал, должок стрясти. Приятеля не нашел, выхожу с рынка и с Мишкой Фирсовым сталкиваюсь, помнишь его?

– Конечно. Из третьего дома.

– Он пару лет назад квартиру на Долгом купил, там сейчас живет. Бизнес крутит. Ларьки, жрачка. Джипом обзавелся, не новым, но смотрится ничего, ништяк. «Опель-франтера». Мишка тоже на рынок заходил, предложил на «тачке» подкинуть, в нашу сторону рулил. Я, конечно, не отказался, заодно решил насчет работенки удочку зашвырнуть. Вдруг перепадет чего.

Катим на «франтере», базарим, а Мишка на джипе товар перевозит. Сегодня пивко баночное вез, ящичков двадцать на заднем сиденье да в багажнике. Ну, короче, катим и катим, правил не нарушаем. Вдруг сирена сзади, менты на хвосте повисли, ОМОН вроде, в масках. Мишка прижался сразу, остановился, из «тачки» вышел, как просили. Меня за шкирятник, руки – на капот. Обшмонали. Я так из разговора понял, что где-то джип похожий дернули. Ну, Мишка документы показал, накладные всякие, придраться не к чему.

Ребята расстроились, говорят ему: «Братан, мы за тобой километра три гонимся, резину стираем казенную, бензин жжем, нервы тратим. Почему сразу-то не остановился, а? Не по закону это. Милицию не уважаешь, да?»

Мишка руками разводит: «Да что вы, мужики, натурально? Я сразу тормознул, как велели». – «Спорить будем, да?» – «Нет, нет. Я виноват». – «Еще бы, поэтому, братан, давай по понятиям. Коробочек пять отгрузи за моральный и материальный убыток».

Не поспоришь, когда вокруг кодла с автоматами да дубинками в придачу. «Берите, ребята. На здоровье».

Пять не пять, а перегрузили все десять. Мишка вздохнул, и дальше покатили. Через пять минут опять сирена. Достали, блин! «"Опель-франтера», немедленно остановитесь!» Глянули назад, уже другие гонятся. Миха психанул, сколько ж можно?! Ни одной коробки до ларька не довезет! Хрен вам, мусора, а не пиво. Как газанет! Куда там ихнему корыту до немецкого ведра.

Километров сто двадцать Миха зарядил. По рельсам, по ямам. К взлету готов! Я молитву читаю, глаза вылупил со страху. Черт с ним, с этим пивом. А Миха в баранку вцепился и на газ, и на газ…

Глядь в зеркало – не отстают, сволочи, не отстают! Орут в свой матюгальник: «Прижаться, будем стрелять!» Миха магнитофон врубил на полную катушку, мол, не слышим ничего, и опять на педаль. Сто пятьдесят, со свистом! Абзац! Кино! Слалом-гигант! «Тачки» гудят, прохожие орут, а мы не слышим, у нас в «опеле» Лена Зосимова. «Подружки мои, не ревнуйте…»

Я поворачиваюсь – етит твою мать, подружки не отстают. А говорят, у нас машины плохие. «Опель» уже трещать начинает, а УАЗу хоть бы что, даже на обгон заходит. «Франтера», «франтера»… Ульяновский завод – вот это фирма. Хорошо, Лена быстро отпелась, паузу взяла. А за окошком – хлоп, хлоп! А по асфальту искорки – прыг, прыг! Да это ж по нам! На поражение. Предупредительные. Лена заглушила, прослушали. «Тормози, Миха, тормози, у них пули – дуры, к тому же казенные, последнее, что ли, пиво?»

Миха согласился, перекрестился и газ сбросил. Стопарнул. Ребята сердитые попались, мне с ходу прикладом в лоб, Михе – дубиной в живот. Обоих раком поставили, ругаются грязно. Двое в джип. Я голову поднимаю, а они с заднего сиденья автомат достают, бережно так, как ребеночка новорожденного, и в свой транспорт переносят. Во, думаю, дела! Неужели Миха оружие в джипе возит? А Миха плачет: «Не бейте, ребята, не специально…» Вот такие, На-тах, чудеса.

– Так он правда автомат перевозил?

– Да ты что, Натаха, не врубилась? Это те, когда пиво перегружали, забыли впопыхах. Халява, память отшибла. Потом, видно, по рации передали своим. В общем, если у меня вдруг появятся деньги, я знаю, какую машину покупать…

– Вас отпустили?

– Ну, раз я дома. Ни слова, между прочим, не сказали. Автоматик забрали, сели и укатили. Я, правда, тоже в джип не вернулся, ну его. На трамвайчике доехал, медленно, но спокойно.

Наташа усмехнулась, помешала картошку и выключила газ.

– Отец когда приезжает?

– Завтра должен.

– Картошку будешь?

– Давай.

Неожиданно Наташка опустилась на табурет, прижала руку к груди, вздрогнула.

– – Ты чего, Натах?

– Нормально все. Сейчас пройдет. Даже без включенной лампочки было видно, как побледнело лицо соседки.

– Опять сердце?

– Пройдет…

Наташка часто и тяжело задышала, согнулась в поясе.

Гришка соскочил с табурета, подхватил ее под руки.

– Теть Ира! Теть Ира! Наташе плохо! Из комнаты прибежала Наташкина мать.

– Наточка… Боже мой, Гриша, давай ее в комнату, осторожно. Доченька, потерпи.

Они помогли Наташе дойти до комнаты, положили на тахту. Тетя Ира выбежала в коридор, бросилась к телефону. Гришка осторожно вынул из Наташкиной руки вилку.

– Натах, ты чего, правда-то? Очень больно, да?

Наташка покачала головой.

– Отпустило.

Гришка знал, что у Наташки нелады со здоровьем. Не знал только, до какой степени. Сама она никогда на эту тему не распространялась, это никому ведь не интересно. Если бы не частые вызовы «Скорой помощи» да периодические обследования в больницах, Гришка и не догадался бы, что Наташка больна.

Тетя Ира вернулась и захлопотала возле дочери. Гришка положил вилку на стол и пошел к себе. Телефонный звонок заставил его задержаться в прихожей. Гришка снял трубку.

– Григория можно услышать? Это по объявлению…

Кикимора открыл створки шкафа, извлек коробку из-под телевизора и стал осторожно выкладывать содержимое на пол. Дыня протянул руку к женской сумочке.

– Не лапай! – резко предупредил Кикимора, доставая из коробки толстую книгу. – Вот, могу предложить на выбор. Есть штучки попроще, есть понавороченнее. Цены тоже разные. Вам что надо? Мгновенного действия, с дистанционным управлением, с часами?

Боб присел на корточки и ткнул пальцем в книгу:

– Это что?

– «Кровавая слизнь». Самая хитовая вещь сегодня. Видал рекламу в метро?

– Я не про то. Работает как?

– На открытие. Мощность не велика, но оторвать башку хватит. Грамм сто тротила. Можно послать кому-нибудь в подарок, оставить перед дверью, положить в автомобиль. Лишь бы открыли.

– Не пойдет. Давай дальше.

Кикимора аккуратно убрал книгу обратно в коробку.

– Вот эта штучка с пейджером, – пиротехник показал на видеокассету. – Предназначена для поражения живой силы и техники противника на дальнем расстоянии. Сто грамм пластита. Кассета прячется в любом месте или крепится под днищем автомобиля магнитом. В нужное время надо позвонить по определенному номеру пейджера и сказать «Желаю скорейшего возвращения на родную землю» или «Изменим жизнь к лучшему». Замыкается контакт, срабатывает взрыватель, ну и…

– Здорово, – потер руки довольный Дыня.

– Не совсем, – покачал головой Кикимора. – У игрушки есть существенный недостаток. Если кто-то случайно ошибется номером или девочка из пейджинговой сети нажмет не на ту кнопочку, то игрушка сработает в абсолютно ненужный момент. Увы, такое уже случалось. Что, согласитесь, неприятно. Прежде всего для меня. Подрывается марка и престиж фирмы. Я стараюсь отвечать за свой товар и даю гарантийный талон.

– Сколько? – спросил Боб.

– Триста. В основном из-за пейджера. Через полмесяца, возможно, станет подешевле, в «Неда-пейджинг» обещали скидки.

– Нам некогда ждать. Что еще есть?

– Вот неплохая вещица. – Кикимора взял в руки коробку из-под стирального порошка. – Мощная и надежная. Отстирывает без предварительного замачивания, ха-ха. Триста грамм пластита хватит, чтобы разрушить Казанский собор. Дистанционное управление от автомобильного брелка. Нажал, и порядок. Никакого риска.Кикимора вытащил из коробки брелок, выдвинул антеннку и нажал на кнопочку.

Дыня рухнул на пол. Боб просто зажмурился.

– Не стоит, господа. Я отсоединил контакты во избежание случайных нажатий. Чтобы привести агрегат в рабочее состояние, надо соединить провода по определенной схеме. Схема довольно проста, с ней разберется и первоклассник.

– Ты так не шути, – вытер вспотевший лоб Боб. – Сколько тянет?

– Недорого, это, в принципе, уже вчерашний день во взрывотехнике. Двести баксов с пластитом, сто – с тротилом. Заметьте, что у меня гораздо дешевле, чем в других местах. Если найдете дешевле, продам дешевле. Может, еще что интересует?

– Хватит. Давай с тротилом. За сотню.

– Гарантия – два месяца. Лучше использовать до указанного на коробке времени. Иначе тротил отсыреет. Оплата наличными.

Кикимора достал из нагрудного кармана калькулятор, посчитал и назвал сумму в рублях.

– В долг не продашь, Кикимора?

– Увы, в кредит, к сожалению, продать не могу. И второе обязательное условие – если попадетесь при установке или после, источник происхождения товара не называть. Я гарантирую качество, вы обеспечиваете плохую память..

– Не ссы, Кикимора. Могила.

– Ну и хорошо. С вас…

Договорить пиротехник не успел. Согласно заранее продуманному коварному плану, Дыня резким ударом вмял уродливый нос Кикиморы, поврежденный еще в детстве в ходе опытов с порохом, а Боб подставил ножку. Кикимора рухнул на пол, и Дыня опустил на его голову извлеченную из-за пазухи бутылку с песком. Остался ли жив после такого подарка упавший, никого из присутствующих по большому счету не волновало. Боб поднял с пола коробку «Ариэля» и положил ее в полиэтиленовый пакет.

– Слышь, Боб, он же не назвал схему.

– Сами разберемся. Жалко, он не выписал гарантийный талон. Некачественный сервис – потеря доверия.

Кикимора тихо застонал.

– Он, наверное, обиделся, а, Дынь?

– Не без того.

– Он ведь нам доверял, верно?

– Ага.

– А мы… Не стыдно, Дыня?

– Очень.

– И мне. Вот, Дыня. Пусть теперь кто скажет, что мы обмороженные. У нас тоже сердце есть.

– Как бы.

– Что «как бы»?

– Ну, типа.

– Ну да.

Шурик Стрельцов приоткрыл дверь палаты, убедился, что посторонних нет, и зашел внутрь.

– Привет, Натка.

– Здравствуй, Саша. Наташа села на кровати.

– Да лежала бы…

– Надоело. Спасибо, что пришел.

– Брось ты. Вот тут тебе всякое… – Шурик поставил на тумбочку пакет с продуктами. – Что стряслось-то? Мотор опять?

– Как обычно. – Наташа кисло улыбнулась.

– Что говорят-то? Люди в белых халатах. Серьезно или глупости?

– Они ничего никогда не говорят.

– Ну, ты не кисни, Натах. Нормально все. Ол'райт.

– Наверное. Что новенького?

– Да, в общем, ничего. Маршируем помаленьку, к строевому смотру готовимся. Песню вот надо подобрать. Я предложил «Мальчик хочет в Тамбов», отказались, ритм не тот. Диван дуре одной чиню по вечерам.

– Зачем?

– Жалобу на меня накатала.

– Ты умеешь чинить диваны?

– Теперь умею. Там и не сложно вовсе оказалось.

В палату заглянула медсестра, убедилась, что все в порядке, и исчезла.

– Саш… Я очень устала от неопределенности. Я ведь все понимаю…

Шурик пересел на кровать и обнял Наташу.

– Перестань. У нас крутая медицина, вон Ельцину починили мотор, теперь с коррупцией борется, как миленький. И тебе починят.

– Я не Ельцин.

– Глупости. Ты будешь помирать, а все будут охать и ходить вокруг.

– У меня клиенты на этой неделе. Жалко.

– Давай адреса, я подстригу. У меня, правда, всего одна модель. Чтобы вшей не было. Наташка улыбнулась:

– Саш, ты добрый? Шурик пожал плечами:

– Не знаю. Вообще-то я обычный.

Еще минут десять они поболтали ни о чем.

– Ты извини, Нат, я с работы свалил, Глистопад и так каждый шаг пасет.

– Конечно, Саш. Спасибо тебе.

– Я еще приеду. Сколько ты пролежишь?

– С неделю точно.

– Ну, не скучай. – Шурик чмокнул Наташу в щеку.

– Подожди, Саш. Вспомнила случайно. Ты Дыню знаешь с нашего двора? Чудик такой толстый;

– Да как не знать?

– Может, лажа полная, но на всякий случай. Он на днях спрашивал, где гранату найти.

– У тебя спрашивал?

– Нет, у Гришки, у соседа моего. Хочет якобы «Аврору», поезд скоростной, рвануть.

– Ни фига ж себе. Террорист, что ли?

– Нет. Чтобы трупы обобрать. Пару раз пытался рельс сковырнуть, но что-то там не вышло. Теперь гранатой хочет. Он вообще-то придурок, любит насочинять.

– Я проверю, но, по-моему, ты права, это фигня полная. Когда он об этом рассказывал?

– Позавчера.

– Ладно, посмотрим. Спасибо. Да, если что подвезти надо, ты звони

– У меня все есть, Саша.

– Ну, пока.

– Пока.

Шурик вышел из палаты, пересек коридор и заглянул в помещение ординаторской. Врач сидел на диване, читал газету.

– Здравствуйте, я по поводу девушки из второй палаты. Скворцовой. Что там с ней?

– А кто вы?

– Знакомый. Учились вместе. Ну там любовь-морковь…

– Вообще-то, молодой человек…

– Да ладно, я ей не скажу. Мне бы знать, насколько серьезно.

Врач бросил на диван газету, взял со стола карточку.

– К сожалению, очень серьезно. У нее врожденное заболевание…

– Если можно, без терминов. Я все равно ничего не пойму.

– Нужна срочная операция, еще пара приступов и…

– Так сделайте.

– В нашей больнице нет таких специалистов, это могут сделать только в специализированной кардиологической клинике, да и то…

– Что?

– Такая операция очень дорого стоит.

– Сколько?

– Тысячи две минимум.

– Черт! Но почему? Молодая ж девчонка. Неужели врачи не люди?

– При чем здесь врачи? Они, кстати, тоже есть хотят, но дело не в них. Препараты, лекарства, оборудование…

– Понятно. А может, само заживет?

– Ох, молодой человек, само только в библейских историях заживает.

– Тоже верно. Спасибо, до свиданья. Шурик вернулся в коридор, грустно посмотрел на дверь палаты с номером «2».

«Да, Натаха, не прет тебе откровенно…»

«Памятник выполнен скульптором Фальконе при участии фирмы „Самсунг"“.

Гришка прочитал табличку перед «Медным всадником», почесал бритый затылок и взглянул на часы. Пора бы. Из каких соображений Гришка выбрал для встречи именно это место, он не знал и сам. Первое, что взбрело в голову.

К «Медному» подъехал свадебный эскорт. Толпа гостей сбилась в кучу и стала позировать фотографу. Женишок, напялив маску патриотизма, возложил цветочки, вернулся в лимузин, и свадьба покатила в кабак обмывать событие.

Гришка сел на металлическое ограждение. Вспомнил Ленку. Хорошо бы с ней так же. А все смотрели бы, завидовали… Кайф. А после в Париж, в свадебное путешествие. Эти вон, судя по «тачкам» и манерам, точно поедут. Помечтайте, юноша, помечтайте, глядишь, полегчает.

«Интересно, что там мне за халтуру предложат? Надеюсь, позавчерашний звонок – не розыгрыш. Мужик сказал, что работка с риском, разовая, но оплата щедрая. Хорошо бы. Сделал, получил, гуляй. Все остальное – не телефонный разговор. Верно. Я не против».

Гришка хотел было еще раз взглянуть на часы но в этот момент рядом с ним на ограду опустился лысоватый толстячок и тихо спросил:

– Григорий ты?

– Я.

– Ну, пойдем потолкуем. Не стоит на солнце отсвечивать, головку напечет. Вон, садик…

***

Шурик намочил полотенце и протянул Роме, лежащему на трех составленных в ряд стульев.

– Вот, старина. Я предупреждал, что Фрейд до добра не доведет.

Рома застонал и прижал полотенце ко лбу.

– Сволочи, кто ж так работает? Мясники обдолбанные. Сначала надо документы спрашивать, а уж после… Мамочки, больно-то как.

– А ты что хотел? Резкое задержание называется.

– Мудозвонством это называется. Шурик усмехнулся, снял трубку и набрал номер.

– Здорово, брат Егоров. Узнал? Как поживает транспортный цех? Не маршируете? Напрасно. Рекомендую. Удивительно освежает. Слушай, братуха, прокинь-ка по вашим сводкам на всякий случай. Не было ли за последний месяц на трассе Москва – Питер каких-либо поломок пути? Какого-нибудь неестественного происхождения. У вас же это фиксируется?

Здесь, в области. На той трассе, где «Аврора» ползает. Да так, пока ничего конкретного… Но вдруг. Сейчас же террористы балуют, есть кое-какая информашка. Посмотри, будь другом. Перезвони сюда, о'кей? Телефон помнишь? Ну, давай, действуй.

Стрельцов повесил трубку и сочувственно покачал головой:

– Да, Рома, невезучий ты у нас какой-то. То ствол у очка забудешь, то лоб разобьешь.

– И не говори, Шур.

Беда приключилась с Ромой во время боевого дежурства. Граждане с поличным задержали квартирного ворюгу. Приволокли в отдел. Рома, работая по методу Фрейда, то есть используя психологический момент «кепка с ножками», дознался, что малый промышляет квартирками уже прилично. Живет в подвале, куда и таскает награбленное добро, как-то: телевизоры, микроволновки и прочие «Филипсы». Что-то, разумеется, сбывает, но кое-что складируется временно в подвале. Сам подвал закрыт на висячий замок, который отпирается любым гвоздем. Тут же задержанный изобразил схему местонахождения подвала и назвал адрес.

Со слов квартирника, там должны находиться два видеомагнитофона, музыкальный центр, компьютер и всякие аксессуары. Одержимый чувством справедливости Рома, не мешкая, выехал по указанному адресу с благородной целью изъять похищенное и вернуть его рыдающим потерпевшим, пока это похищенное не вернул кто-нибудь другой. Но тут-то Рому и подстерегла беда.

Дом, где находился нужный подвал, располагался на территории совершенно другого отдела. А накануне вечером заботливый дворник отвечающий за чистоту и санитарию, посетил свой участок с целью потравки крыс. Спустился и обнаружил склад импортной техники. И нет чтобы по-тихому воспользоваться счастливой находкой… Тоже ведомый чувством справедливости, он примчался в ближайший отдел милиции и настучал.

У местных ментов, в свою очередь, также обострилось и без того обостренное упомянутое чувство, и решили они устроить в подвале засаду с целью захвата злодея при попытке вынести ворованное. То, что это ворованное, и крысе понятно – компьютер смотрится в подвале как перископ – на бомбардировщике.

В засаду выбрали двух громил постовых, замаскированных под бомжей. Снабдили строгими инструкциями-полномочиями – «в виду опасности банды живым в плен никого не брать…»

В результате очнулся Рома в замкнутом пространстве, образованном четырьмя влажными, угнетающими своей мрачностью стенами, давящим на психику потолком и очень прохладным каменным полом. Проблески сознания возвращали беднягу к тому моменту, когда, одержимый радостным возбуждением, он спускался в подвал, шарил по стенам лучом фонарика, замечал цель и мягкой поступью рыси шел прямо к ней…

Дальнейшее вспомнить не удавалось, оно терялось где-то в самых дальних лабиринтах мозга.

Но, в принципе, было не больно. «Чик» – и темно. Казаки сработали на совесть. Больно было после, на выходе из лабиринта.

Вдобавок ко всему Рома оставил в куртке удостоверение, а поэтому, будучи вытащенным из камеры и усаженным на стул с привинченными к полу ножками, подвергся унизительному допросу по Фрейду. Спасла опять-таки психология. Рома раскололся сразу и не испытывал судьбу затертыми фразами типа «Погодите, мужики, давайте разберемся». Сначала признался, а потом постепенно, постепенно…

Местные очень огорчились.

Шурик склонился над листочком, разучивая текст строевой песни:

«Что-то дома мне не сидится, Что-то сохну я от тоски, А надо влюбиться, мальчишки, влюбиться, Пока на дворе золотые деньки…»

Минут через пять заучивание прервал телефонный звонок.

– Да? А, брат Егоров. Ну что? Погоди, пишу. Так, ага, это все? Даже дело возбуждено? «Глухарек»? Здоровски. Можно сказать, миленько. Ладно, старикан, я еще позвоню.

Шурик положил трубку и, сунув изгрызенную авторучку в рот, тихонько пропел:

– Что-то сохну я от тоски…

***

«Тихо, тихо, тихо. Не спешить. Главное, не спешить. Время дадено. Подумать. Думай, Гри-ха, думай. Закурить? Сейчас, сейчас. Так. Взвесим плюсы и минусы. Почему я? Ну да, объявление, сам давал. Хотел, правда, другого. Так, пропускаем, это уже несущественно.

Что требуется? Требуется замочить бабу. Всего-то навсего. Отоварить в подъезде трубой, вывернуть карманы и отвалить. Сложно? В принципе, нет. Одноразовая работа с риском. Риск сведут до минимума. Назовут время и место. Обещан аванс в случае согласия и хорошая оплата в случае исполнения. Три тысячи зеленых. Это большие деньги. Хватит и на Париж, и на роликовые коньки. Если не поймают».

Да, вот оно, звериное лицо капитализма. Все продается, и все покупается. Это я пошутил. Хватит, теперь серьезно. Мочить, если честно, не хочется. Даже не потому, что можно вляпаться. Не хочется. Ну его, к бесу. А что за баба? Не мое дело. Понятно. Мое дело – труба, которой по голове. Даже если очень не хочется. Если очень не хочется, но приходится, то можно.

Ум за разум. То, что ты идиот, Гришенька, это очевидно. Дал объявление, послушал психопата Вову. Влип. Конкретно.

И нет чтобы сразу когти рвать после таких соблазнительных предложений (шел бы ты, Дядя, в даль светлую со своими трубами-трупами). Начал выкобениваться, пустой башкой кивать – мол, подумать надо. Думать-то все равно не чем.

А дядя, чувствуется, не просто дядя. Хоть и наряжен в пенсионера без пенсии. Убедительный. Умеет убеждать. Шуточки-прибауточки, улыбочки-ухмылочки, но глазками в Кремлевской стене дыру прожечь может. Знающий дядечка. Даже про Париж и роликовые коньки в курсе.

«В Париж с Леночкой хочешь? А у папы зарплата маленькая, верно? А случись что с папой в пути? Сейчас всякое с водителями случается. Дорога длинная, груз дорогой. Пропадают без вести водители. Разве папа не рассказывал? Конечно, рассказывал. Так вот, спрашивается, что делать будем, если папа потеряется? На какие доллары в Париж поедем, а?»

Бэ. Ну что, Григорий, мысль понятна? Как не понять. Ох, дядечка…

«Ну, то, что разговор у нас сугубо интимный-конфиденциальный, надеюсь, не надо напоминать? И если вдруг где-то что-то…»

Не надо напоминать, не деревянный.

«Ну и прекрасно. На том и расстанемся. На недельку. Через недельку встречаемся на том же месте в тот же час. Ставим окончательный диагноз. Смотри-ка, сколько здесь голубей! Не забудь взять хлебушек. Покормим пташек. До встречи, мой юный друг. Надеюсь, ты придешь ОБЯЗАТЕЛЬНО».

Памятник выполнен скульптором Фальконе при участии фирмы «Самсунг»…

Что это означает, Гриша? Что сейчас возможно все. Что ты переживаешь по всяким пустячкам? Песенку модную слышал? «Боже, какой пустяк сделать хоть раз что-нибудь не так…» Сделай. Сейчас все делают. Не жуй сопли в раздумьях, а делай.

Интересно, Спейс отказался бы? Или вон, пижончик в плаще? О нет, такой однозначно подпишется. Один ты, Гриша, недоделанный. Разуй глаза пошире. Включи телевизор. Не хочется не хочется… В Париж хочется, Ленку хочется счастья хочется, а ЭТОГО не хочется. Пять минут риска… И главное, Гришенька. Не можешь ты уже отказаться. Объяснили ведь. По-человечески. Так что иди на свалку металлолома и ищи трубу потяжелее, подлиннее. Измени жизнь к лучшему…

Дыня в наличии отсутствовал. Что вполне резонно, погоды дивные стоят. Шурик с досадой захлопнул тяжелую дверь и взглянул на часы. Поздновато.

Он планировал нагрянуть сюда часиков в семь-восемь утра, вытащить Дыню прямо из постели и, не дав принять душ и выпить кофе, проводить до отдела, где как следует прочистить мозги. Чтобы не лезли туда всякие незатейливые мысли.

Но в шесть утра самого Шурика вытащил из постели звонок дежурного по поводу сыгранной то ли учебной, то ли боевой тревоги. Надлежало срочно прибыть к месту службы, иметь при себе трехдневный запас провизии, смену белья, компас, карту Ленобласти и какой-то курвиметр. «Чего-чего?» – «Курвиметр». – «А чтой-то?» – «Да Бог его…»

К отделу Стрельцов прибыл, как и велели, в течение часа. С банкой сгущенки в одном кармане и парой штопаных носков в другом. На пороге стоял Герман Андреевич с хронометром и проверяющий в камуфляжной военной форме с полковничьими погонами. Получив справедливый нагоняй за отсутствие необходимого снаряжения, Шурик отправился в кабинет до особого распоряжения. Тревога оказалась учебной, но народ продержали в боевой готовности до одиннадцати часов. Рома вместо курвиметра притащил спиртометр, видно, не расслышал по телефону…

Нанеся еще один контрольный удар ногой в дверь Дыни, Стрельцов окончательно убедился, что с визитом опоздал и операцию по оздоровлению Дыниных мозгов придется перенести на завтра. Во дворе он заметил пьяницу Обезжиренного.

Обезжиренный шлепал к своему подъезду, громыхая по асфальту лыжными ботинками.

– Семыкин! Иди сюда.

– Здравствуйте, товарищ Стрельцов. Вы все в трудах, в заботах?

– А ты все на лыжах катаешься? Лето ведь, Семыкин. Дыню не видел?

– Сигареткой не угостите?

– На.

– Не, не видел. А что случилось?

– Слушай, Семыкин, ты зачем третьего дня в универсаме прямо в холодильник отлил? А?

– Я?!!

– Нет, я! Что, не донести было до улицы? В глаза, в глаза смотрим! Вот так. Это статья, Семыкин. Бакланка. В одни ворота.

– Меня подставили, товарищ Стрельцов.

Тамбовцы.

– Да? Какие негодяи. Правильно мы им войну объявили. А ты сам часом не тамбовец? Короче, Семыкин, пошли в отдел, там разберемся, кто кого подставил. Ты в универсаме на пару миллионов товара испортил. Кто возмещать будет, лыжник?

– Участковый уже допрашивал меня по этому поводу.

– Тяжело в лечении – легко в гробу. Пошли, пошли, Семыкин. Участковый – это участковый, а я-то – за справедливость.

– Ой, вспомнил! Дыню ищете? Так он час назад вместе с Бобом на остановку пошел. С рюкзаком и лопатой. Я спросил, никак клад копать идете? А Боб ответил: «Нет, дядь Юр, картошку». Какая ж нынче картошка? Она в августе созреет. Помню, когда я в деревне жил…

Шурик не стал слушать воспоминания из жизни Обезжиренного. Матюгаясь на весь двор, распугивая голубей и старушек, он помчался в направлении любимого отдела.

В дверях Стрельцов столкнулся с Листопадом.

– Окурки из пепельницы выбросил?

– Уборщица есть.

– В кабинете запрещено курить!

– Герман Андреевич, какое курево, я второй год на игле!

– Уволю!

– Увольняйте!

Рома штудировал Фрейда. Шурик влетел в кабинет, схватил трубку, второй рукой принялся лихорадочно листать старенький телефонный блокнот.

– Егоров, братан! Стрельцов. Потом поздороваемся. Когда «Аврора» из Москвы приползает? Так, так! Ну, черт, твоя мама – не женщина! Слушай быстрее. Надо тормознуть паровоз! Помнишь те рельсы ломаные? Да, да! Мои обморозки сегодня поехали! Рванут гранатой пути и обчистят трупы! Да, шучу! Хазанов прямо! Короче, поезд тормози! Как хочешь, братан! Откуда я знаю, точно или нет?! А если точно?! Сколько там народу?! Ты чего, братан, быкуешь в натуре? Какой убыток? Ох, бля… Давай телефон!

Рома оторвался от Фрейда. Шурик чирканул на календаре номер, нажал на рычаг, сунул в рот сигарету.

– За чей, видишь ли, счет убыток? За мой, блин! У меня дедушка в Америке, оплатит, если что, старикан. Так, Ромик, бросай свою психологию, все равно без пользы, возьми адрес Дыни, садись возле дверей и жди, пока кто-нибудь не придет. Либо он, либо мамаша его.

– И сколько ждать?

– Хоть до утра. Я сяду у его приятеля. Всех в отдел и в камеру.

– Нашел мальчика на мусорных бачках сидеть. У меня…

– Будешь сидеть, салабон дешевый! – рявкнул Стрельцов так, что задрожали стекла в кабинете. – Ты зачем сюда приперся, молокосос, жопу протирать?!! Щегол! Быстро в адрес!

– Не ори, не командир!!! Нормально говорить научись, псих!

Палец Стрельцова нечаянно соскочил с диска, Шурик саданул по рычагу, матюгнулся и повторно набрал номер.

Начальник линейного транспортного отдела в тему въехал быстро, пообещал сделать все, что возможно, хотя останавливать на неопределенное время экспресс без видимых причин очень и очень чревато. Мало того, материальный убыток, так еще и пассажиры хай поднимут. Ладно, если что, спишем на звонок неизвестного. «Устроишь звонок?» Хоть двадцать!

Также транспортный шеф пообещал быстренько направить людишек на место двух первых происшествий. Бог любит троицу, глядишь попадутся.

Шурик немного успокоился, положил трубку и наконец чиркнул зажигалкой.

– Чего надулся, Роман Сергеевич? Это тебе не Фрейд! Так и быть, сидеть на мусорном бачке не обязательно, это я так, вспылил. Постовых поставим, им все равно, где службу тянуть. Я договорюсь с Глистопадом. Он, правда, блин, уволить грозился. А не хотелось бы, на самом-то деле…

***

– Осторожней. Прямо под рельс давай. Во. Как тут и была. Да погодите вы, ваше преосвященство, землей-то сыпать. Надо проводочки соединить сперва.

– Ты знаешь как?

– Не дурнее Кикиморы. Разберемся. Красный, синий, черный, желтый. Красный, наверное, надо с синим.

– Почему?

– У нас в ванной – красная ручка и синяя. Горячая вода и холодная.

– А черный и желтый – это такси!

– Верно! Кикимора – лох!

– Давай соединяй. Аккуратнее, не перепутай.

– Не писай в колошу, Дыня, не перепу… «По заказу двух друзей из Санкт-Петербурга наша радиостанция передает „Реквием“ Моцарта…»

Гришка шмыгнул в подъезд, осмотрелся. В отличие от их дома, здесь имелось люминесцентное освещение, и зрение напрягать не пришлось. Да, клевый подъезд. Код на дверях, дополнительный замок. Стены сияют белизной, будто постираны «Тайдом», и не используются под автографы всякими оболтусами. Свежевымытый пол. Даже ручки на дверях особенные, под старину. Хорошо живут буржуи. Так, хватит, не музей. Куда бы встать?

Прошмыгнув просторный холл, мимо двух раздвижных дверей лифтов, и открыв стеклянную дверь, Гришка очутился в небольшом коридоре, где вдоль стен висели почтовые ящики. В конце коридора стояла пара квадратных колонн, за которыми чернели небольшие ниши. Дворники хранили там кое-какой инвентарь – метлы, совки, тряпки. Гришка втиснулся в свободную нишу.

Отлично, в самую пору. Он расстегнул куртку, вынул из-за пояса трубу, обмотанную с одного конца изолентой. Пару раз стукнул по ладони. Тяжелая игрушка, «башню» размочалит с одного удара.

Взглянул на часы. Осталось пять минут. Работать придется на слух, баба за почтой не пойдет, а самому отсвечивать перед лифтом опасно – срисуют, запомнят. Да, кстати…

Гришка вынул из уха серьгу и положил в нагрудный карман. Затем достал заранее купонную в ларьке кепочку и напялил на голову, максимально опустив козырек.

Главный залог успеха – быстрота. Услышать, как откроется дверь, выскочить из засады, глянуть сквозь стекло и…

Тьфу, а если это не она? Или кто-нибудь ее сопровождает? Тогда… Придется отложить. Да нет, успокойся, в это время парами не ходят, поздно уже. Так, повторим приметы – двадцать пять, черные волосы до плеч, голубые глаза, красное платье. Глаза рассматривать будет некогда, но что платье красное – это хорошо.

Гришка почувствовал, как вспотела ладонь, сжимающая трубу, и быстро вытер руку о джинсы.

Трубу он нашел в соседнем дворе, где возле глухой кирпичной стены народ организовал свалку металлолома. Чтобы у другого народа не возникало претензий, на стене вывели яркую надпись «Место для отходов», вроде как узаконив грязное дело. «Место для отходов»… Во, Григорий, уловил аллегорию? Ты, по большему счету, тоже отходы.

Неужели не доходит, что тебя используют, подобрав на свалке, как не нужное никому барахло, как вторсырье. Сделан ты, Григорий, из отходов.

Тихо. Хватит мусолить, пошли вы все… Не маленький. Это просто нервы. Лишь бы лифт стоял где-нибудь наверху. Хотя бы на втором этаже. Секунд пятнадцать будет в запасе. Что это стучит? Бляха, зубы! А рожа мокрая, как из-под душа. Ищу работу с риском. Нашел. Он сжал зубы, смахнул пот с ресниц, напряг слух. Тихо, кажется, идет.

Стук каблучков по ступенькам, щелканье кнопочек кодового замка. Скрип петель.

Она! Никакой другой быть не может!

Гриша на цыпочках покинул нишу, допрыгал до дверей и… Выглянул в холл.

Она! Высокая какая. Черные волосы, красное платье… Серпантин лампочек над входом в лифт. Пятый, четвертый…

Гришка покрепче сжал трубу, толкнул ногой дверь. Баба даже не успела обернуться.

Шмяк!!!

Удар пришелся в левый висок, белоснежная стена мгновенно расцвела кровавым конфетти. Сумочка вылетела из рук и упала у дверей. Надо же, как много крови, я не думал, что будет столько крови…

Баба рухнула, как городки, скошенные тяжелой битой, захрипела, забилась в судороге. Лицом вниз. Гришка зажмурился и нанес второй, еще более сильный удар, прямо в затылок.

«Бум-м-м-м!!!» – пропела труба на низких нотах.

Гришка взглянул на свои ноги. Тьфу, бля, вляпался.

Будто проезжавший грузовик окатил Гришку фонтаном брызг из лужи. Баба затихла.

Он сунул окровавленную трубу за пояс, нагнулся к сумочке. Замочек скользил в потных пальцах и не хотел открываться. Фу, наконец. Женские причиндалы летят на пол, бря-кают и рассыпаются. Кошелек Гришка кидает в куртку-Щелк, щелк, щелк.

Дьявол, дождался! Хана! Кого-то принесло.

Он судорожно обернулся назад к стеклянной двери. Убежать, затихариться, переждать? Нет, не получится. Отпечатки окровавленных кроссовок выдадут с потрохами. Остаемся.

Гришка, словно меч из ножен, вытащил из-за пояса трубу, подскочил к двери и занял боевую стойку. Убивать не обязательно. Достаточно оглушить и валить к чертовой матери, лишь бы зашедший не увидел его лицо. На секунду он обернулся назад. Лужа вокруг головы убитой им бабы приобрела очертания огромной алой кляксы.

Дверь открылась. Гришка замахнулся трубой. Ах, черт… В подъезд зашла молодая, высокая дама с черными волосами и в красном платье. В огромных голубых глазах застыло удивление.

– Я, я… Я тут… Гришка выронил трубу.

– Что с вами, молодой человек? У вас очень бледное лицо.

Его ударило электрическим разрядом, руки затряслись в бешеной лихорадке, липкий пот противно увлажнил каждую частицу тела, к горлу подкатило удушье вперемешку с тошнотой.

Гришка медленно, через силу обернулся на лежавший у лифта труп.

Баба сидела на полу и смотрела ему прямо в глаза. Баба?

Это была Наташка. Она придерживала ладонью половинку своего треснувшего черепа и без всякой злобы, но с легкой укоризной говорила: «Гриша, ты знаешь, в чем секрет моей красоты? Главное, правильный уход за кожей. Мыло „Глюке“, содержащее провитамин „Б 5“…»

Гришка задрожал еще сильнее, попятился назад и во всю глотку, дико заорал…

Крика не было. Гришка открыл глаза, уставился в темный потолок.

От кошмара остались холодный пот и мерзкая дрожь. Гришка сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, сел на кушетку. Третью ночь подряд ему снится этот идиотизм. Мыло «Глюке»!

На кухне горел свет, тянуло сигаретным дымом.Обезжиренный, наверное, бессонницей мается. Гришка влез в шлепанцы, натянул футболку и взял со стола последнюю сигарету, оставленную на утро. К черту, надо немного успокоиться, отдышаться.

Ответ мужику-заказчику предстояло дать завтра вечером. Там же, у «Медного». Положительный ответ.

На кухне курил не Обезжиренный. Это была Наташка. Гришка вздрогнул, увидев ее, сделал шаг назад, в коридор, но, вспомнив, что он все же проснулся, облегченно выдохнул и переступил порог кухни.

– Чего не спишь, Гриш?

Гришка, не стесняясь своих полосатых семейных трусов, подошел к плите, взял из баночки спички, прикурил.

– Так, не спится. Жарко, комары… Воды испить бы. А ты?

– Потише говори, хорошо? Не хочу, чтобы мать увидела. – Наташка кивнула на сигарету.

Ее выписали вчера, хотя Гришка думал, что в больнице она проторчит как минимум месяц. Он затянулся и, сделав паузу, выдохнул дым в потолок.

– Как здоровье-то?

– Нормально. Ты вот сам какой бледный. Кошмар приснился?

Гришка молча кивнул головой.

– Проблемы? – Наташка взяла табурет и подсела к Гришке. – Или от безответной любви сохнешь?

– Сохну.

– Бывает. На кого ж ты так запал, сердечный?

«Может, рассказать все? Не про Ленку, конечно. Про работенку с риском. Нет, нет, на фиг. Сам разберусь как-нибудь. Наташка наверняка крик поднимет. Мне ж не ларек ограбить предложили. На фиг, на фиг».

– Ну, расскажи, а, Гриш?

***

– Я рад, что ты принял правильное решение. – Брандспойт жизнеутверждающе улыбнулся. – Давай теперь обговорим детали.

Гришка, не отрывая взгляда от земли, согласно кивнул.

– Простите, господа, – раздался посторонний голос за спиной, – не купите ли вы у меня вот это?

Гражданин неопрятной внешности держал в руках штангенциркуль и пару ножовочных полотен.

– Я отдам гораздо дешевле, чем в магазине.

Это очень нужные в хозяйстве вещи. Можно мерить и пилить.

– Себе померяй и отпили, – посоветовал Брандспойт. – Даю пять секунд на исчезновение.

Неопрятный гражданин сунул инструмент в холщовую сумку и побрел искать новых покупателей.

– Везде найдут, – недовольно сказал авторитет. – Что он, под скамейкой сидел?

Место для второй встречи было выбрано им более правильно – где гарантии, что юноша все же не сбегал в фискальные органы или сгоряча не растрепал о предложении авторитета? И хотя подробный письменный отчет, предоставленный службой разведки, всю неделю «пасшей» юношу, а также стенограмма прослушанных телефонных переговоров не вызывали особых опасений, но… Бог, как известно, бережет береженого.

«Добра», «счастья» и «удачи» желают Брандспойту многие. Их гораздо больше, нежели тех, кому положено желать авторитету того же самого, только по долгу службы.

Поэтому, отпустив на Невском охрану, лидер организованной преступности, облаченный в форму тунеядца, состоящего на бирже труда, не спеша прогулялся до «Медного всадника», подсел к Гришке, уже ждавшему его на ограждении, и в двух словах «перебил стрелку».

Через полчаса они встретились уже здесь, на набережной Екатерингофки, в месте почти диком и вполне подходящем для конфиденциальной беседы. Брандспойт сунул Гришке полтинник, велел поймать «тачку» и ехать к Батуевскому мосту, возле которого отпустить водилу и ждать. Сам он тоже поймал машину, покружил по городу, обрубая возможные хвосты, и наконец назвал водителю конечный маршрут.

Местечко, как уже упоминалось, было идеальным для ведения деловых переговоров. Скамейку сюда притащили любители отдохнуть на природе «под огурчик». Взору открывалась чудная речка Екатерингофка, несшая мутные воды неизвестно куда; на другом берегу высились мрачные корпуса фабрики по производству костной муки, наполнявшей всю округу ароматным незабываемым зловонием. За спинами сидевших росли жидкие кусты, спрятаться в которых мог только крутой Уокер – техасский рейнджер, да и то если б зарылся в землю и снял шляпу.

За кустами, метрах в ста, пылилась грунтовая дорога, по которой давным-давно никто не ездил.

Таким образом, заинтересованные лица могли наблюдать встречу разве что с вертолета или спутника-шпиона.

– Так, теперь слушай и развивай память. На память не жалуешься?

– Нет, хотя до сих пор путаю числитель со знаменателем и «право» с «лево». Поэтому, ее если можно, «верх-низ» и «там-тут».

– Это не понадобится. Вот фото. Это она, – Брандспойт протянул Гришке кодаковскую фотографию.

– Ничего. Просто великолепна.

– На самом деле стерва. Запоминай рожу. Здесь она крашенная «Веллой», сейчас у нее чисто черные волосы, вот такой длины, – авторитет стукнул пальцем по своему плечу. – Сказать, в чем будет, не могу, шмотки каждый день меняет. Возможно, в бордовом костюме – пиджак и юбка. Ноги от ушей, не засмотрись.

Запомнил? Давай сюда.

Виктор Павлович забрал у Гришки фотографию и спрятал ее в карман.

– Теперь адрес. Это обычный жилой дом. Послезавтра в десять вечера она приедет туда. Одна. Возможно, на такси, но она никогда не просит провожать ее до квартиры. Имей в виду, у нее есть газовый «ствол», Она таскает его в сумочке, поэтому не мешкай. И не паникуй там. Спокойно, глубокий вдох и… Как два пальца об асфальт. Сейчас объясню, где можно спрятаться, но завтра съезди туда и посмотри все сам. Зайдешь в подъезд, там есть дверь в коридор, где висят почтовые ящики. В конце коридора две…

– Колонны?

Брандспойт настороженно притормозил.

– Ты откуда знаешь?

– Типовые дома.

– Ах да, – успокоился авторитет. – Спрячься и жди. Потом…

– Ладно, разберусь, не фантик, эка невидаль, бабу трубой оприходовать. Не президента же. Деньги когда будут?

– Деньги будут, когда я смогу убедиться, что работа выполнена в полном объеме.

– А аванс? У меня дом сгорел, жить негде.

– У тебя работа сдельная. Сделаешь – получишь.

– Ну, хоть на обратную дорогу и непредвиденные расходы.

– Хорошо, держи.

Виктор Павлович извлек из кармана сотенную и передал Гришке. Затем назвал адрес и телефон, дважды потребовал повторить.

– Как сделаешь работу, позвонишь из автомата и скажешь два слова: «Панночка по-мэрла».

– Какая баночка?

– Не баночка, а панночка. Двоечник. Это из классики. «Вий» Гоголя. На следующий день встречаемся здесь же, в шесть вечера. Я привезу деньги. Вопросы?

– Если меня поймают, что я должен говорить?

– Лучше всего не попадаться, а если попадешься, не говори ничего. Ты имеешь права не давать против себя никаких показаний. Конституция. Молчи, как дворник Герасим.

– Какой дворник?

– «Муму». Тургенев.

– А если бить будут?

– Терпи. До смерти не забьют, а синяки заживут. Но лучше все же не попадайся.

– Постараюсь.

– Постарайся. Я привык платить щедро, если работу делают на совесть. Увезешь в Париж не только Ленку, но и всех своих чувих. Ну что все запомнил?

Гришка еще раз кивнул.

– Тогда до встречи, юноша. И не забудь, что те, кто пытались меня обмануть, чрезвычайно об этом пожалели. Очень плохо, что ты не видел, как больно им было.

Виктор Павлович поднялся со скамейки и бодро зашагал по грязному берегу в сторону моста.

Гришка посидел немного, затем стянул кроссовки, снял носки, закатал джинсы до колен и зашел в реку.

Вода была прохладной.

***

– Всех нас, несомненно, волнует проблема убийств, количество которых увеличилось за последнее время почти в десять раз. С чем, Александр, вы связываете это?

– Лично мне связывать некогда, я их раскрываю. Но прокурор города на последнем совещании обвинил во всем Голливуд. И он прав. Что у нас на экранах? Сплошная кровавая мясорубка, ужасы и секс. Это, можно сказать, идеологическая диверсия. Человек, насмотревшись подобной заразы, волей-неволей превращается в маньяка и тянется к топору или ножу.

– В ваших словах есть доля истины.

– Да какая уж там доля?! А книги, а пресса? За что ни возьмись, вляпаешься либо в кровь, либо в дерьмо, либо в… Ну, в эту самую.

– Да, да, я понял. Хорошо, Александр. Мы все представляем себе классическое западное убийство. Наркобизнес, наследство, раздел сфер влияния… Профессиональные убийцы-киллеры снайперский выстрел. Все это есть сейчас и у нас, не удивишь, так сказать. И тем не менее имеется ли какая-нибудь особенность нашего, отечественного убийства? Что такое, на ваш взгляд, «чисто русское убийство»?

– Ну, это элементарно. Значит, для начала грамм по пятьсот в лоб.

– Пятьсот грамм чего? Тротила?

– Нет. Жидкости. Без закуси. Затем пивка литра так два-три. Сверху. И снова грамм пятьсот. Гамбургер такой получается. «Сникерсом» зажевать, если имеется. А не имеется, так и ладно. Потом интеллигентный диспут по поводу политики, медицины или искусства. Искусство Сальвадор Дали или не искусство? Лебедь прав или Ельцин?

Диспут переходит в постукивание кулаками по столу, по корпусу или по лбу. У кого-то размер кулаков оказывается большим, и тогда тот, у кого они маленькие, вынужден хвататься за все, что подвернется под руку. Подворачиваются, как правило, кухонные ножи, реже – вилки, иногда – ножка от табуретки или рояля. В моей практике был случай, когда подвернулась разделочная доска. Короче, колюще-режуще-рубящее имущество.

Далее следует роковой удар в незащищенную точку, и один из спорящих спорить прекращает. Оставшийся или оставшиеся в живых реагируют на эту неприятность продолжением банкета.

Кто-то бежит в ларек и приносит еще грамм пятьсот-восемьсот. Пару суток спустя, когда кончается все, что можно обменять на «огненную воду», начинает решаться одна маленькая проблема – куда девать труп. Не в хате же оставлять, он ведь начинает, пардон, портиться и загрязнять окружающий мир. Однако решение быстро находится. Есть подвалы, чердаки, мусорные бачки. Особо небрезгливые личности предпочитают расчленять тело в ванной и развозить на тележке по близлежащим помойкам. Вот, пожалуй, и все. Никакой наркомафии, борьбы за наследство…

– Неужели?

– Ага.

– И какова же доля описанных вами убийств в общем их числе?

– Процентов семьдесят, зуб даю.

– Но какой выход из сложившейся ситуации вы предлагаете?

– Ларьки закрыть.

– Стоп, стоп, стоп. Шура, блин, у нас же не юмористическая программа. Договаривались же, побольше умных мыслей – плохое законодательство, кризис, тяжелое социально-экономическое положение, падение нравов. Может, тебе шпаргалку написать?

Бывший одноклассник Стрельцова, ныне бороздящий волны телеэфира в роли корреспондента, достал авторучку.

– Да не надо, запомню. Социально…

– Экономическое. Молодец. И побольше, побольше антуража. Куда мы катимся, полный беспредел, цинизм и разгул. Давай, ты ж умеешь. Ну что, готов?

– Готов.

– Камера!

– И какой выход из сложившейся ситуации… Когда с интервью было покончено и персонал принялся паковать телеинвентарь, одноклассник достал сигарету, угостил Стрельцова и вполголоса по-свойски попросил:

– Слышь, братан, в натуре. У меня через недельку эфир горит и с материалом напряг. Если чего будет кровавое, ну, вдруг повезет, позвони, а? Вот визитка. Любой труп подойдет, даже бытовуха. Сделаешь, братан?

– Повезет – сделаю.

– Спасибо. Да, еще, тебе сеточку на лицо делать?

Шурик посмотрелся в висящее на стене зеркало.

– Зачем? Да, не красавец, но не пилюли же от запоров рекламирую…

– «Мальчик хочет в Париж, а чи-ки-чи-ки-чи-ки…»

Въедливый мотивчик модного шлягера засел в башке намертво и как всегда вовремя. Хочешь, мальчик, в Париж?

Хлопок двери за спиной, серые ступени перед глазами. Серый асфальт, серый вечер. Тем-по, темпо… Арка, поворот… Трубу-то выкини, идиотина, смешно ты с трубой выглядишь, неестественно.

Труба улетает на газон. Перчатки. Да, да, никаких улик. Очень кстати мусорный бачок. Отходы.

В арке отдохнем, успокоимся, осмотримся, оправимся. Что-то барабанит. Ух ты, мотор… Тихо, тихо, нормалек, все прошло… Как и рассчитано. Сделано с умом.

Гришка взглянул на куртку, потом опустил глаза на джинсы и кроссовки. Вроде не заля-пался, хотя здесь темновато, не видно.

Из арки Гришка вышел уже не спеша, на ходу закуривая. Все в порядке у меня, граждане, все в порядке. Как у техасского пейджера. Иду-курю. Впрочем, никаких граждан. Дома граждане. Спят.

Пошарил по карманам, вытащил заранее приготовленный жетон, поискал глазами будку.

А пальчики-то дрожат у техасского пейджера, ой как дрожат. Номер удалось набрать с третьей попытки. Странный номер, не городской. Наверное, трубка. Двойной гудок. Да, трубка.

– Алло.

– Баночка помэрла.

Пи-пи-пи-пи…

«Мальчик хочет в Париж, а чи-ки-чи-ки-чиКи…»

Виктор Павлович захлопнул крышечку трубки, улыбнулся и вновь поднес к глазам бинокль. Помэрла, панночка, помэрла. Забавное нынче времечко. Забойное, ударное… Прощай, любимая.

Мало того, что этот придурок перепутал пароль, так еще и выкинул трубу прямо на газон.

Будем надеяться, он был в перчатках. Хотя сейчас снимают следы перчаток. Придется подчистить. Молодежь безголовая, сплошная суета.

Машина Брандспойта, старенький «Запорожец» – «мыльница», приютилась в ряду припаркованного вдоль соседней улицы транспорта и в глаза не бросалась. Из бинокля подъезд супруги просматривался великолепно, и авторитет с нетерпением ожидал продолжения мизансцены. Эту квартиру он подарил любимой год назад на день рождения, но она подарок не оценила, таская сюда всяких похотливых козлов.

Все прошло по намеченному сценарию, без сбоев и осечек. Она зашла, через пятнадцать секунд он вышел. Выбежал. Позвонил. «Панночка помэрла».

Вот трубу зря выкинул, погорячился.

Так, когда там ее обнаружат? Десять минут уже, как… Ага, вот собачник тащится со спаниелем вислоухим. Точно, сюда. Ну…

Все, сейчас закрутится действие… Телефон спасения 911.

«Скорая» появилась минут через пятнадцать. Как раз вовремя. Молодцы санитары, тише едешь – меньше работы. Ну, каков диагноз? Будет жить? Торопиться не надо.

Так, носилочки. Это не есть гуд. Чьерт по-бьери, да еще головой вперед. Капельница, красное платье…

Во, милиция родная прибыла. Похоже, участковый. Сейчас побежит названивать руководству. Нет, смотри-ка, не бежит. С докторишкой прет.

«Скорая» включает мигалку, докторишка залезает к больной. Уезжают. Участковый заходит в подъезд. Водитель уазика движок не глушит. Значит, долго задерживаться не собираются.

Это не есть гуд. Будет, значит, жить. Ну, киллер хренов, поговорим завтра по душам. «Не помэрла панночка».

Виктор Павлович положил бинокль в пакет, выбрался из «супертачки» и пошел в сторону арки, возле которой Гришка скинул трубу.

Было еще светло, несмотря на поздний час. Труба блестела в темной траве. Брандспойт поднял ее, поднес к глазам. Кровь.

Он вытер трубу о траву и спрятал под куртку. Поеду мимо Невы, выкину.

«Мальчик хочет в Париж, а чи-ки-чи-ки-чи-ки…» Устрою я ему Париж.

Вышел участковый, держа в руках сумочку, сел в машину.

Что, и все?!

Уазик уехал.

Виктор Павлович вернулся в «Запорожец», запустил двигатель. Минут через сорок, когда он подъезжал к своему загородному дому, запиликала трубка.

– Слушаю.

– Виктор Павлович, Листопад беспокоит. Извини за поздний звонок.

– Ничего, Герман Андреевич. Что случилось?

– Не знаю, как и сказать-то… Похоже, с твоей супругой случилось несчастье. Не волнуйся только, возможно, все еще обойдется.

– Что с ней?!

– Ты бы не мог подъехать?

– Что с ней?!

– Вероятно, она оступилась в подъезде. На шпильке. Шпилька на туфле сломана. Ударилась головой об пол. Сейчас она в Петровской больнице. Телефонограмма к нам пришла. Раньше твоя супруга никогда не падала?

– Что с ней?! – в третий раз переспросил Брандспойт.

– Открытая черепно-мозговая травма, состояние крайне тяжелое, находится в коме, опрашивать нельзя. Помещена в реанимацию.

– Кисонька, – жалобно простонал Виктор Павлович. – Малышка моя… Я поеду прямо в больницу.

– Я тоже буду там. Очень сочувствую.

– Хорошо, спасибо.

Брандспойт отключил связь, доехал до дома, переоделся в костюм, пересел на «вольво», поставил на крышу синий маячок и на бешеной скорости полетел в больницу, волнуясь и переживая.

Листопада он, естественно, опередил. В реанимации его попыталась остановить медсестра, тряся перед лицом грязными бахилами.

Брандспойт грубо оттолкнул ее и прошел, громыхая каблуками, в ординаторскую. Там сидел уставший бородатый врач и пил кофе.

– Я Угрюмов. Моя жена у вас. Что с ней?!

– Добрый вечер. Угрюмова?: Минуточку. Она на операции.

Виктор Павлович достал бумажник и бросил на стол несколько сотенных купюр зеленого цвета.

– Сделайте все возможное.

Врач скосил глаз на стол, поставил чашку с кофе и, сказав: «Подождите», исчез из ординаторской.

Пока он «делал все возможное», появился Листопад. Сегодня он был без формы, вероятно, происшествие застало его в домашней обстановке.

– Здравствуй, Виктор Павлович. Ну как?

Как дела?

– Не знаю пока. Операция. Рассказывай.

– Нам позвонили из «Скорой». Мужчина возвращался с прогулки с собакой, зашел в подъезд, увидел лежащую в крови женщину, вызвал «Скорую». Участковый нашел сумочку с документами. Вот, собственно, и все. Наверное, она оступилась. Не знаешь, она выпивала сегодня?

– Не знаю, – мрачно ответил авторитет. – Она планировала заехать на эту квартиру полить цветы…

– Она на шпильки не жаловалась?

– Да какие, на хер, шпильки? – не выдержал Виктор Павлович, которому версия с нападением была по большому счету на руку. – Открытая черепно-мозговая травма! Это ж как упасть надо?!

– Ну, у нас всякие случаи были… Люди падали с высоты собственного роста и…

– Прекрати! Где ее сумочка?

– Я не заезжал в отдел, я прямо из дома. Наверное, в дежурной части.

– Рыбка моя, девочка… Вы должны найти того, кто это сделал. Понятно? Я тоже попытаюсь. Ты понимаешь, в чей огород этот камень? Суки, козлы долбаные!

– Ты отпускал ее без охраны?

– Никогда. Я сам удивлен, почему она зашла в подъезд одна. Но я узнаю это.

Вернулся бородатый врач. Следом зашел второй, со спущенной на шею марлевой повязкой. Лица оптимизма не выражали.

– Что? – резко бросил Брандспойт.

– Извините. Мы сделали все, что могли. Она скончалась.

Виктор Павлович выдержал полагающуюся в таких случаях трагическую паузу, опустился на диван, закрыл лицо ладонями и, прошептав театральное «Не верю», громко, надрывно зарыдал. Врачи опустили головы, Герман Андреевич пожал плечами, не зная, что сказать в данной ситуации.

– А-а-а!!! – Брандспойт катался по дивану и рвал волосы. – Девочка, девочка моя, малышка, зайка, блин… Убью, убью собак! Кто ж тебя, ласточка?! У-у-у…

Потом он поднял заплаканное лицо и повернулся к врачам.

– Я могу ее увидеть?

– Можете, конечно, – ответил бородач. – Но… после трепанации черепа… Сами понимаете, без грима. Дождитесь завтра, когда ее приведут в порядок.

– Крепись, Виктор Палыч, – поддержал авторитета скоррумпированный Листопад.

– Ты найдешь их, понял?! Хоть из-под земли достань!

– Сделаю все, что могу.

– А вещи? Я могу забрать ее вещи?

– Конечно. Сейчас я распоряжусь. Они в приемном покое.

Врач принялся накручивать диск телефона. Брандспойт достал носовой платочек, протер глаза и, низко склонив голову, вышел из ординаторской. Прощай, любимая. Мне будет тебя очень не хватать. Да вообще, жить, блин, не смогу.

Сегодня погода испортилась. Дело шло к грозе. Ветер поднимал волны на мрачной Екатерингофке, пригибал траву к земле, поднимал пыль на дороге. Над заводом по производству костной муки повисла огромная черная туча, рассыпающая молнии. Минут через пятнадцать она переползет реку и обрушится бурным потоком на другой берег.

Гришка взглянул на часы. Еще две минуты, Он посмотрел в сторону моста. Никого. Черт, неужели этот папик его кинет? А запросто! Возьмет и не принесет «бабок». Что, искать побежишь? Это вряд ли.

Брандспойт, однако, появился вовремя и не со стороны моста. Словно из-под скамейки вылез.

– Ждешь уже?

– Ой, здравствуйте. Я просто думал, что вы с моста подойдете.

– Тебе незачем думать. Не наследил?

– А чего там следить? Бум, и все. Денежки гоните. Как условились.

Виктор Павлович было огляделся, сунул пуку за пазуху, извлек полиэтиленовый пакет, перетянутый резинкой, и протянул Гришке.

– Ровно три тонны. Можешь не пересчитывать.

– Извините, но меня недавно в ларьке кинули – сказали, средство от прыщей, а оказалось от поноса. Так что…

– Хорошо, только побыстрее.

Гришка распечатал упаковку и стал пересчитывать купюры. Пару раз сбивался, вызывая ругань у Виктора Павловича.

Упали первые капли.

– Ладно, верно. – Гришка сунул пачку в куртку. – В общем, если надо еще кого по балде съездить – не стесняйтесь, телефончик знаете. Всегда помогу.

– Ты поменьше язычком махай, а то отвалится.

Брандспойт поднялся со скамейки и мельком посмотрел в сторону моста. Там, спрятавшись у ведущей наверх тропинки, сидели его люди. С соответствующей экипировкой. Веревка, кирпичи, мешочек. Под мостом глубоко, лежи на здоровье, корми корюшку. Этих людей не интересует, с кем тут авторитет трендит. Они сделают дело и тихо уйдут, склонив головы и пересчитывая деньги.

Гришка поднял голову к небу.

– Жалко, промокну, наверное, насквозь.

– Зонтик надо брать, – почему-то улыбался Угрюмов. – Желаю удачи.

Виктор Павлович поднял воротник и зашагал в противоположную от моста сторону.

Где-то возле завода завыла собака.

«Правительство суверенной республики Харакирии объявило о моратории на проведение ядерных испытаний на своей территории. Любому, нарушившему решение властей, теперь грозит штраф до пятисот американских долларов. Кроме того, за организацию и ведение агрессивной войны на территории Харакирии предусмотрено…»

Шурик Стрельцов нажал кнопочку на пульте, экран моргнул, картинка сменилась. Строго убранный актовый зал, сверкающая лаком трибуна, большие и маленькие звезды на погонах, словно огрызки ночного неба… Стреляющие вспышки фото, частокол микрофонов.

«За истекший период мы заметно продвинулись в деле укрепления правопорядка в городе, снизили уличную преступность, нанесли мощный удар тамбовской преступной группировке. Продолжается борьба с коррупцией на всех уровнях, в том числе и в собственном доме. Народ стал больше доверять человеку в форме…»

– О, – Шурик еще раз нажал кнопочку. – Опять тусовка штабная. Раскрыли бы лучше чего. Во, это то, что надо! Класс!

«Мальчик хочет в Тамбов, а чи-ки-чи-ки-чи-ки…»

Стрельцов бросил на стол «лентяйку», плюхнулся на диван, обнял Наташку.

– Хочешь в Тамбов, Натах? Чего ты такая хмурая? А ну, улыбнись! Во!

– Гришки третий день дома нет. Отец приехал, волнуется.

– Ну, это напрасно. Вернется Гришка скоро. Погуляет и вернется.

– Может, отцу написать заявление? Шурик чмокнул Наташку в щеку и прошептал на ушко:

– Я поищу его. Найдется. Как моторчик? Не болит больше?

– Тьфу-тьфу пока.

– За это надо дернуть. Красненького. Рекомендовано международной ассоциацией стоматологов.

Шурик протянул руку к сейфу, извлек из его глубин початую «Хванчкару».

Дернуть не дали.

– Стрельцов, к начальнику!

– Сейчас будут склонять к перемене мест. Или предложат починить кому-нибудь холодильник. Нравится мне это дело. С детства чиню.

– Я пойду, Саш. Так что, отцу Гришкиному приходить?

Шурик подмигнул девушке и улыбнулся.

– Мальчик хочет в Тамбов. Пока, Натах. Спустя полчаса Наташа вернулась домой. Лифт давно стоял на ремонте, никто на самом деле его не ремонтировал. Она не спеша поднялась на свой этаж, физические нагрузки рекомендовано ограничить. Все равно закололо.

Открыв дверь, она в коридоре столкнулась с Гришкиным отцом. Он сидел на табурете и курил. При появлении Наташи он вздрогнул, поднял на нее красные от бессонницы глаза.

– А… Ты, Наташ.

– Не звонил Гриша? Отец покачал головой.

– Вы не переживайте, дядь Миш. Погуляет – придет. Он часто дома не ночевал, когда вас не было.

– Ну, стервец, хоть бы позвонил. Вернется – убью. Да, погоди-ка… Тут к тебе парень какой-то приходил. С полчаса назад. Письмо принес.

– Какое письмо? – удивилась Наташа.

– Не знаю, вон, на телефоне.

Наташа увидела конверт, прошла в свою комнату, оторвала корешок.

На пол высыпались стодолларовые купюры. Наташа не сразу поняла, что это за бумажки. Она сунула пальцы в конверт и извлекла сложенный пополам тетрадный листок. Развернула. Три слова.

«Починим моторчик, да?»

Ленка лучезарно улыбнулась. Ветер взъерошил ее светлые волосы, приподнял платье, обнажив на секунду стройные, сумасшедшие ножки. Она сняла солнечные очки, поправила челку.

Гришка поймал ее в объектив, поднес палец к кнопочке.

– Эйфелева башня поместилась, Гришенька?

– Ага. Замри. Щелк!

Гришка очнулся. Щелкнул замок; Хватит мечтать. :

Тяжелая дверь заскрипела, в камеру вошел Стрельцов. Гришка сел на нарах.

– Мечтаем?

– С чего вы решили?

– По роже видно.

– Нет, просто надоело тут торчать.

– Потерпите, старина. Здесь, конечно, жарковато, жестковато и пахнет неприятно, но все же лучше, чем в мешке на дне речки. Согласен?

– Просто рай.

– Ну и отлично. Там батя волнуется, куда ты пропал. Вчера заяву оставил.

– А нельзя ему намекнуть?

– Я упокоил, как мог. Напрямую пока не говорил. Да чего там – три дня осталось. Так, я что пришел. Ты готов морально? Или подготовить?

– К чему?

– Как к чему? Договаривались же. Сейчас тебя допросит следователь прокуратуры, потом он проведет очную ставку между тобой и папой Угрюмовым. Все помнишь? Будем повторять?

– Помню. Как было, так и расскажу.

– Правильно, я тоже всегда стою за правду. Оно и вернее. Так, гонорар наш я Наташке уже передал, пусть мотор лечит. Без обид, надеюсь? Если по совести

– это ее «бабки», да и нужнее они ей сейчас. А то совсем закисла. Ну ладно, жди. Я сейчас еще с экспертом договорюсь, вас на видеокамеру запишут для верности. В принципе, если все нормально проскочит, сегодня же домой отправишься. Погода на улице мировая. И главное, не позволяй блохам себя кусать.

Стрельцов вышел из камеры. Гришка зевнул и посмотрел на маленькое зарешеченное окошко. Хорошо бы сегодня выскочить, задолбало тут париться.

По обоюдной договоренности со Стрельцовым он уже седьмой день торчал в изоляторе для административно арестованных. Якобы для безопасности и чтобы всегда был под рукой. Стрельцов договорился с судьей, тот осудил Гришку на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, спрятав парнишку от рук мафии. Ну и в воспитательных целях заодно. Чтобы мысли всякие соблазнительные молодую головушку не тревожили впредь. Посидите, посмотрите, как тут мило и романтично.

О чем рассказывать-то? А о чем молчать? Ладно, сами спросят.

Он быстренько заново прокрутил хронику минувших дней. Стрельцов велел не путаться, не сбиваться, давать показания уверенно и твердо. «Ты, Григорий, железный свидетель».

…Он стоял в подъезде. Она зашла. Как и договорились, легла на пол. Гришка разлил свиную кровь из бутылки, которую сунул ему в карман Стрельцов. Испачкал трубу. Выбежал из подъезда, выкинул трубу на газон, на видное место. Чтобы нашли те, кто будет следить.

Звонок по телефону. Встреча на другой день у реки. Диктофон в кармане, размусоливание денег. «Тихо, идет съемка». Дорога к мосту. Выскочившие из кустов «быки» – «носороги» с ножами в лапах. Крик. Его крик. План – планом, а жить-то хочется, как каждому из нас.

Команда: «Руки в гору, „перья“ на пол!» Гроза. Ливень. Люди в камуфляже. Стрельцов, матерящийся без меры на всех подряд. Наручники на запястьях «носорогов». Лежащий мордой в траву Угрюмов. Какой-то протокол изъятия денег и диктофона. Написанный под мостом, чтобы дождик не промочил. Понятые. Поездка в милицейской машине в отдел. Хриплые вопли Угрюмова, угрожавшего скорым концом света с лишением гениталий…

Интересно, как Стрельцов все узнал? Он ведь все знал, когда пришел к Гришке. Наташка? Да, наверное, она, больше некому. Впрочем, может, и правильно, что заложила. Здесь, в камере, при всех неудобствах, действительно лучше, чем на дне Екатерингофки. И баба жива осталась. Не меня, так кого-нибудь еще муженек подписал бы. А Стрельцов-ухарь ухитрился с нее две тонны снять за спасение персоны. Эх, как раз на Париж. Для нее-то это мелочовка… Надо было три просить, не обеднела бы…

В коридоре изолятора послышался топот. Гришка по привычке нагнулся, чтобы завязать шнурки. Но шнурки отобрали.

Правда, обещали вернуть.

ЭПИЛОГ

Виктору Павловичу – Брандспойту, видному общественному деятелю и прекрасному (согласно характеристике) семьянину, предъявили обвинение в организации покушения на убийство милой сердцу жены. Жена к предъявленному обвинению добавила еще пяток-другой сильно компрометирующих и ужасно гадких историй, поэтому арестованный по совету адвоката был вынужден обратиться к испытанному средству – закосить под жизнерадостного дебила. Справочка с диагнозом оказалась весьма кстати.

Сейчас больной проходил стационарную судебно-психиатрическую экспертизу в соответствующем учреждении. Уголовный процесс обещал быть долгим и затяжным. Больной сделал ряд заявлений для прессы о провокации, особо бдительные малообеспеченные правозащитники попытались развить идею, пару раз выходили с плакатами на Дворцовую площадь, но их быстро разгоняли городовые, чтобы не мешали иностранцам любоваться Зимним дворцом.

Герман Андреевич Листопад в спешном порядке вышел на пенсию, благо выслуга позволяла сделать это безболезненно. Перед выходом, как и Виктор Павлович, он прошел медицинскую комиссию, но, в отличие от последнего, закосил под дебила, страдающего депрессией. Закосил удачно, комиссия признала его инвалидом второй группы, и Листопад, согласно приказу, получил двадцать дополнительных окладов. Сейчас Герман Андреевич подъедался в охранной фирме в должности консультанта, а по выходным квасил.

Шурик Стрельцов научился ремонтировать холодильники и клеить обои. Заработал выго-ворешник за то, что проспал очередную учебную тревогу, а в тревожном чемоданчике, вместо курвиметра и компаса, комиссия обнаружила пару презервативов и губную помаду. Наташе сделали операцию. Удачно. Маленькая сказка с хорошим концом. Кино.

– Привет, мальчики. Привет, Гришенька. Ты меня еще любишь? А с Парижем не передумал?

– Думаю.

– Ну, думай, думай. Я, кстати, послезавтра туда улетаю. Хочешь, маечку привезу? Ха-ха-ха. Пока, Гришенька. Между прочим, мальчики, вы удачно смотритесь на этом фоне.

Леночка приторно хихикнула и, закинув на плечо сумочку, грациозно пошла к сверкающей бесшумной «ауди», за рулем которой сидел лысоватый, но наверняка добрый и щедрый человек.

Вовчик-Спейс повернул голову, чтобы рассмотреть фон. Куча мусора, кирпичная стена, пояснительная надпись «Место для отходов».

Спейс хмыкнул и сплюнул сквозь сжатые зубы.

– А сама-то ты на каком фоне, овца напудренная? Саманта Фоке надувная. Половину женщин всего мира объединяет один секрет – они все дуры. И не только во время менструации.

Гришка грустно улыбнулся. Кто даму кормит, тот ее и танцует. Так, наверное, оно и есть. Все остальное – сказки про Золушку и принцев.

– Слышь, Грих, я вчера двух таких теток зацепил – просто атомная война. Ты ж мой вкус знаешь. И главное, без понтов девахи. Вечерком познакомлю. Короче, я за тобой зарулю часиков в восемь. Ты там – чего-как, будь готов.

Спейс встал с деревянного ящика и скрылся в арке.

Из открытого окна первого этажа доносился все тот же суперхит:

«Мальчик хочет в Тамбов, а чи-ки-чи-ки-чи-ки…»

Гришка еще раз улыбнулся, поднялся с ящика, обернулся и, приложив ладонь ко лбу, щурясь под случайным солнечным лучиком, прочитал надпись на стене.

После по привычке он потрогал свою медную серьгу в ухе, поддал ногой ящик и, продолжая улыбаться, будто только что нашел миллион, тоже направился в арку.

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ЭПИЛОГ