«Убит по собственному желанию»

Они спрыгнули с поезда, лишь только он притормозил у светофора. Куда они приехали, Олесю и Ивана сейчас ничуть не интересовало. В старом товарном вагоне они ехали двое суток, и эти октябрьские холода чуть не заморозили подростков до смерти. И скромные огни слабо освещенного вокзала были для беглецов как врата рая. Это значило, что они уже давно в тылу, здесь даже нет светомаскировки. Иван помог спрыгнуть своей подруге, та чуть ойкнула, и он тревожно спросил: — Шо, уже?

Олеся отрицательно мотнула головой.

— Нет, просто больно. Ногу подвернула. Есть хочется.

— Мне тоже. Пошли, пошукаем шо-нибудь насчет хаты та жратвы.

Они пошли вперед на слабые мерцающие огоньки.

Многочисленная семья Вороновых в это позднее время спала еще не вся. Семь человек, они занимали две смежных комнаты в старом, еще царских времен, городском бараке. В одной половине спали трое детей да их приболевший отец. В другой половине располагалась старшая дочь, и дед с бабкой. Только что пришел со второй смены глава семьи Михаил Андреевич. Сухой, тщедушный старичок, он до сих пор работал на заводе слесарем-лекальщиком, хотя и зрение было у него уже не то, и года. А виновата в этом была война, заставившая работать всех, кто мог держать в руках хоть что-то, что могло пригодиться для фронта. Михаил Андреевич мирно обсуждал со своей старухой, Василисой Антоновной, мелкие житейские проблемы, хлебал не очень сытный борщ, когда в дверь их квартиры осторожно постучали.

— Кто там? — спросила мать.

— Мы беженцы… подайте Христа ради.

Василиса Антоновна скинула крючок, чуть приоткрыла дверь. Рассмотрев жалкие фигуры подростков, она жалостливо вздохнула.

— Да, нам и самим тут есть нечего. Вот если только хлеба…

Михаил Андреевич сорвался с места, и, оттеснив жену, начал рассматривать попрошаек.

— Ага, сказала тоже. Хлеба! Тут самим есть нечего, а еще вас, дармоедов корми! Пошли отсюда! — И старик, не выдержав, послал нежданных гостей матом, а потом со злостью захлопнул дверь.

Тут же оторвала голову от подушки дочка.

— Ой, папа, вы вечно ругаетесь так громко. Дайте поспать! Мне вставать в шесть утра!

— Да спи ты, кто тебе не дает?!

— Вы и не даете. Вечно орете над ухом.