«Последняя роль»

Фридрих Евсеевич Незнанский, Ренат Гильфанов Последняя роль

1

Клиент был очень тучен, но аккуратно причесан и опрятен. Он был одет в темно-серый костюм от Пола Смита, на жирном запястье поблескивали золотые часы «Патек Филипп». Маленькие глаза смотрели на сыщиков из-под толстых надбровных дуг сердито и требовательно.

Клиента звали Ильей Ивановичем Митрохиным. Миллионы долларов, хранящиеся на счетах в трех швейцарских банках, давали Митрохину уверенность в том, что весь огромный мир может легко уместиться в кармане его дорогого пиджака, — стоит только ему пожелать. На Плетнева и Турецкого он смотрел, как на свою собственность. Вернее, как на вещи, цена которым давно известна, и цена эта — ломаный грош.

Турецкий и Плетнев давно привыкли к таким взглядам, а потому вели себя спокойно, вежливо и корректно.

— Мне вас порекомендовали как отличного специалиста, — сухо прорычал Митрохин, недовольно глядя на Турецкого.

— Так и есть, — кивнул Александр Борисович.

Митрохин чуть прищурил маленькие, заплывшие глазки.

— Вы, в самом деле, раньше работали в прокуратуре?

— Было дело, — вновь согласился Турецкий. — А что?

— Нет, ничего. — Митрохин обвел сыщиков нахмуренным взглядом и сказал: — Работа, которую я хочу вам предложить, не слишком сложная. По крайней мере, для такого специалиста, как вы. Но заплачу я за нее щедро.

— Приятно слышать, — улыбнулся Александр Борисович. — Оплату мы обсудим чуть позднее. А пока — изложите суть проблемы.

Митрохин помолчал несколько секунд, потом выпалил:

— Меня хотят убить! — Произнеся эту сакраментальную фразу, он покосился сперва на Турецкого, затем на Плетнева, как бы желая удостовериться в том, что фраза произвела на сыщиков должный эффект.

Плетнев едва заметно усмехнулся, Турецкий слегка прищурил серые глаза.

— Вот как, — сказал он. — Кто именно хочет вас убить?

— Симонов. Иван Палыч. Мой партнер по бизнесу. Мы работаем вместе уже шесть лет. Видимо, он решил, что пора от меня избавиться.

Турецкий и Плетнев переглянулись.

— Откуда у вас такая информация? — спросил Плетнев.

— Из достоверного источника, — рыкнул в ответ Митрохин.

— Вы не хотите его называть?

— Нет.

Сыщики помолчали, ожидая, продолжения рассказа, но Митрохин, видимо, решил, что сказал достаточно.

— Чего же вы хотите от нас? — спросил, наконец, Александр Борисович.

— Завтра вечером… — Митрохин выпучил глаза и перешел на хриплый шепот. — …Мой партнер Симонов попытается меня убить. Я хочу, чтобы вы «схватили его за руку». Взяли с поличным.

Плетнев потер пальцами воспаленные после бессонной ночи глаза и вежливо поинтересовался:

— Почему бы вам не обратиться в милицию?

Митрохин поморщился и тряхнул толстыми щеками.

— Никакой милиции! По крайней мере, пока.

— Но…

— Вы хотите заработать или нет? — перебил сыщика сердитый толстяк. — Если хотите, не задавайте глупых вопросов! Если нет, я обращусь в другое агентство! Благо, вашего брата нынче в Москве хватает!

У Александра Борисовича проявилось жгучее желание дать толстяку по морде. «Саня, ты должен научиться сдерживать гнев!» — прозвучал у него в голове мягкий голос жены. Турецкий вздохнул, мысленно досчитал до десяти, чтобы успокоиться и обуздать гнев, и сказал:

— Я думаю, мы с коллегой можем за это взяться.

Толстяк подался вперед, навалившись грудью на стол и рявкнул:

— Сколько?

Александр Борисович подал знак Плетневу, тот взял из стаканчика карандаш, написал на листке бумаги цифру и протянул листок Митрохину.

Тот схватил листок толстыми пальцами, глянул на него и изумленно поднял брови.

— Не дороговато ли вы себя цените?

— Ничуть, — спокойно сказал Турецкий. — Это обычная такса за подобную работу.

— Хорошо. Четверть этой суммы я отсчитаю вам прямо сейчас. Это будет аванс. Остальное получите после выполнения работы.

— Обычно мы берем пятьдесят процентов в качестве аванса, — строго произнес Плетнев.

— А сейчас возьмете двадцать пять! — прорычал Митрохин. — Или я найму других людей. Решайте.

Александр Борисович и Антон Плетнев переглянулись.

— Я думаю, мы можем сделать исключение, — сказал Турецкий.

— Идя вам навстречу, — строго добавил Плетнев.

Митрохин кивнул и полез в карман за бумажником.

— Цены не сложат… — презрительно бормотал он, доставая бумажник. — Всяк пёс за кость удавит…

Внезапно Турецкий быстро наклонился, схватил Митрохина за жирное, волосатое запястье и с силой прижал его к столу.

— А теперь слушайте меня внимательно, Митрохин, — сказал он ледяным голосом, глядя толстяку прямо в глаза. — С того момента, как мы возьмем аванс, вы будете тщательно следить за своей речью. И если вы еще хоть раз позволите себе оскорбить меня или кого-либо из моих коллег, я достану ствол и сам выбью мозги из вашей жирной головы. Вы поняли меня, Митрохин?

Взгляд Турецкого был колючим и ледянным. Митрохин несколько секунд смотрел ему в глаза, затем не выдержал, лицо его обмякло, губы потеряли твердое очертание.

— Ладно, — сказал он тихим голосом. — Ваша взяла. Я постараюсь держать себя в рамках. Я согласен. Заключайте договор, или что там, у вас, положено.

— Вот и хорошо, — сказал Александр Борисович и выпустил запястье Митрохина из своих железных пальцев. Затем откинулся на спинку стула и сказал: — Мое правило: корректность за корректность, хамство за хамство.

— И око за око, — усмехнулся Плетнев.

Митрохин посмотрел сперва на него, потом на Турецкого, нервно облизнул губы и сказал:

— Вы должны меня понять, парни. Не каждый день человека собирается убить его собственный партнер по бизнесу.

— Именно поэтому мы продолжаем этот разговор, — холодно произнес Александр Борисович.

После того, как договор был составлен, а деньги пересчитаны и спрятаны в сейф, Александр Борисович закурил сигарету, пристально посмотрел на Митрохина и сказал:

— Обговорим детали.

Спустя полчаса, когда за Митрохиным закрылась дверь, Антон Плетнев повернулся к Турецкому и сказал:

— Саш, можно вопрос?

— Валяй, — разрешил Турецкий, дымя сигаретой.

— Как ты это делаешь?

— Что именно? — не понял Александр Борисович.

— Да вот это. Один пристальный взгляд, и разъяренный волк тут же превратился в смирного ягненка.

— А, ты про это, — Александр Борисович улыбнулся. — Это называется «взгляд на поражение». Это как у японских самураев. Когда два незнакомых самурая встречались на дороге, они не сразу хватались за мечи. Вернее сказать, они за них вообще не хватались. Они просто стояли и смотрели друг другу в глаза. Кончалось это тем, что один из них отходил в сторону, уступая дорогу сильнейшему.

— Как же они узнавали, кто из них сильней?

— А вот так и узнавали — по взгляду. Помнишь как у Толстого? «Глаза — зеркало души!»

Плетнев задумчиво поскреб в затылке, и Турецкий, видя его замешательство, весело рассмеялся.

— Да ну тебя, — фыркнул Плетнев. — Я серьезно спрашиваю, а ты…

— А я тебе серьезно и отвечаю.

— Ладно, проехали. — Антон улыбнулся. — Лучше скажи, где вы Новый Год праздновать будете? К нам с Васькой не соберетесь?

Александр Борисович покачал головой:

— Нет. Хотим отпраздновать вдвоем.

— Романтично, — заметил Плетнев.

— Будешь зубоскалить, не пригласим на Рождество, — предупредил его Турецкий. — А на Рождество у нас будет огромный жирный гусь. Он уже дожидается своего часа на балконе.

— Ого! Откуда такая экзотика?

— Ирине клиентка приволокла. Плата за счастливое избавление от невроза.

— Везет же некоторым, — вздохнул Плетнев. — А мне мои клиенты только ручки дарят. У меня уже три позолоченных «паркера» в столе. И все фальшивые!

Плетнев засмеялся, однако Турецкий на этот раз остался серьезен.

— Не нравится мне этот Митрохин, — задумчиво проговорил он. — Что-то в нем есть… неискреннее.

Антон пожал плечами:

— Не знаю, Саш. По мне обычный толстосум. А насчет искренности, так они ее еще в школе за пирожок продали. Да и хрен с ним, он ведь к нам не исповедоваться пришел.

Турецкий тряхнул головой.

— Да, Антоша, ты прав. Сегодня праздник, Новый Год. Незачем портить себе настроение из-за обычного хама.

2

В запасе был еще час. Александр Борисович уже готов был спуститься в метро, но в запасе был еще час. Если выпить бокал пива, это займет не больше двадцати минут. А рюмку водки — и того меньше. Потом можно ехать домой. Да, потом можно спокойно ехать домой. Просто странно, как меняется мир после одного-единственного бокала пива. Рюмка водки в этом деле предпочтительнее, но пить водку в одиночестве почему-то считается плохим тоном. Если человек (интеллигентный и прилично одетый человек, уточним для ясности) заказывает себе в баре рюмку водки, окружающие тотчас принимаются смотреть на него с сочувствием. «У парня явно что-то случилось», — думают они.

Никого и никогда не убедишь в том, что пьешь водку… просто потому, что хочешь водки, если на тебе приличный костюм, а на носу у тебя поблескивают очки в золотой оправе. Приличный человек по определению не должен пить водку в одиночестве. Другое дело «неприличный» — этому позволено все. Даже если он запьет водку пивом, на него никто не посмотрит косо. Потому как что же с него взять, с неприличного-то?

— Александр Борисович, вы?

Турецкий отхлебнул пива и покосился на подошедшего человека. Физиономия была отдаленно знакомая. Впрочем, слишком отдаленно, чтобы забивать себе этим голову.

— Нет, вы обознались, — сухо ответил Турецкий.

Мужчина усмехнулся.

— Не валяйте дурака. Я ведь вас узнал.

Турецкий поставил бокал с пивом на стойку бара и повернулся к незнакомцу.

— И что теперь?

— Да ничего, — ответил тот, улыбаясь. — Просто приятно видеть вас в добром здравии.

— Мне приятно, что вам приятно. Всего доброго! — равнодушно проговорил Александр Борисович и снова взялся за свое пиво.

— Эге, да вы меня, я вижу, не узнали. Я Слава Прокофьев. Владелец автомастерской, помните? Вы меня посадили четыре года назад за… Впрочем, уже не важно, за что, поскольку свой срок я оттрубил.

— Я многих посадил. — Турецкий отхлебнул пива и снова покосился на мужчину. — И что теперь? Хотите расквитаться со мной за прошлые обиды?

Мужчина засмеялся.

— Вот еще! Да какие там обиды! Если б не вы, я бы сейчас до сих пор чалился на нарах. Вы меня на два года посадили и от большой беды уберегли. Парни те, с которыми я связался… они ведь через полгода после меня сели. Только уже за вооруженный налет и убийство милиционера.

— Не повезло, — заметил Турецкий.

— Им — нет, — отозвался мужчина. — А мне — да. Не посади вы меня тогда, я бы с ними был. И получил бы на полную катушку. А теперь я вот он — перед вами! Отмотал свою полторашку и вышел за примерное поведение — чистый перед Богом и людьми.

— И готовый к новым подвигам?

Улыбка сошла с лица мужчины.

— Чего? — недоуменно переспроси он.

— Ничего. К слову пришлось.

Мужчина помолчал.

— Вижу, Александр Борисыч, у вас сегодня мрачное настроение. Что-то случилось?

Турецкий нахмурился.

— Слушай, приятель, — нетерпеливо проговорил он, — иди своей дорогой. Я тебя не помню, да признаться, и вспоминать не хочу. За свою жизнь я пересажал полсотни человек. И ни один из них не стоит того, чтобы я заводил с ним дружбу.

— Это не важно, — отрезал мужчина. — Не важно, что вы меня не помните. Главное, что я вас помню. Знаете, Александр Борисыч а я ведь о вас часто думал. Там, на киче… Поначалу думал: выйду, найду вас и убью. Даже представлял себе это. Как я вас темным вечерком, из-за угла… А потом, когда узнал про дружков своих, так Богу за вас молиться стал. Это он меня уберег. Он, но вашими руками.

Турецкий молчал. Всё, что он хотел, это зайти в бар, выпить кружку пива и побыть немного одному — перед тем, как вернуться домой и продолжить изображать из себя счастливого супруга. Но даже этого не получилось. Что же это за жизнь такая?

— Я… — начал было Турецкий, гневно сдвигая брови, но мужчина остановил его жестом.

— Я всё понял. У вас нет настроения, и вы не хотите со мной разговаривать. Что ж, может быть, когда-нибудь. Вот вам моя визитная карточка. — Мужчина достал из кармана пиджака визитку и положил ее на барную стойку. — Я ваш должник, Александр Борисович. И если когда-нибудь понадобится моя помощь, — я к вашим услугам.

— Спасибо, — мрачно сказал Турецкий, даже не глянув на визитку.

— Не за что. С Новым Годом вас! Вас и вашу супругу!

— И вам не хворать, — отозвался Турецкий, по-прежнему не глядя на незнакомца.

Тот повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился.

— Александр Борисович… не знаю, вправе ли я просить. Дело в том, что я наводил о вас кое-какие справки…

— Зачем?

— Сперва — чтобы найти вас и… в общем, чтобы по-мужски поговорить. А потом… — Он пожал плечами. — По привычке, что ли.

Александр Борисович молчал, с нетерпением ожидая, когда мужчина кончит болтать и уберется по своим делам.

— Так вот, — продолжил тот, — я в курсе, что вы больше не работаете в прокуратуре. Я читал статью про взрыв в детском доме. И зауважал вас после этого еще больше.

Турецкий вздохнул и поставил бокал на стойку.

— Можно ближе к делу? — начиная раздражаться, произнес он.

Мужчина виновато улыбнулся.

— Да-да, конечно. Короче, я знаю, что вы сейчас работаете в частном сыскном агентстве. И, кажется, у меня есть для вас работа.

Турецкий усмехнулся. Ситуация была забавна. Бывший зэк, которого несколько лет назад Александр Борисович упрятал за решетку, предлагал ему работу. Какие сюрпризы преподносит нам жизнь!

— Ну, и что это за работа? — с сухой иронией осведомился Турецкий.

Мужчина посмотрел на часы.

— У меня сейчас нет времени рассказывать. Но я буду рад, если вы позвоните мне. Клиент не я, клиент мой отец. Дело у него конфиденциальное, и он сам переговорит с вами о нем. Кстати, насколько я знаю, он готов щедро заплатить. По-настоящему щедро.

«По-настоящему щедро!» Турецкий усмехнулся, но ничего не сказал.

— Визитку я вам дал, так что — звоните! А сейчас прошу прощения, но мне пора. Через полтора часа надо садиться за стол, а мне еще добираться до Медведково, и потом еще двадцать минут трястись на автобусе. Всего доброго, Александр Борисович! Буду рад, если вы позвоните!

Дождавшись, пока он уйдет, Александр Борисович допил пиво, швырнул на железную стойку смятую купюру и направился к выходу.

— Карточку забыли! — окликнул его бармен.

Пришлось вернуться и сунуть в карман эту идиотскую карточку.

После духоты бара воздух улицы, насыщенный выхлопными газами автомобилей, показался Турецкому чистым и свежим. Нужно было идти домой. Но на душе у Турецкого до сих пор было как-то странно.

Сегодня последний день уходящего года. Самого страшного года в жизни Турецкого. И не только в его жизни, но и в жизни Ирины. За прошедший год она пережила столько несчастий и горя, что другому хватило бы на всю жизнь. И всё по вине драгоценного муженька — Александра Борисовича Турецкого, когда-то отважного следака, а нынче калеки с частной лицензией, которая годится лишь на то, чтобы подтереть ею задницу! В этом-то всё и дело. В том-то и дело…

Вот и этот мужик. Лицо знакомое, но вспомнить невозможно. А ведь еще год назад он помнил — по крайней мере в лицо — практически всех фигурантов, которые когда-нибудь проходили по одному из его дел. А теперь память преподносит неприятные сюрпризы. Словно решила выбросить из головы воспоминания, связанные с работой, как ненужный мусор. Но образовавшуюся пустоту нужно чем-то заполнять. Чем, скажите на милость? Впечатлениями новой жизни? Жирным хамом Митрохиным? Его чертовым партнером, который решил в первый новогодний день прикончить своего старинного приятеля?

Турецкий сунул в рот сигарету и недовольно пробормотал:

— Не слишком ли много дерьма для новой жизни?

Затем усмехнулся, прикурил сигарету, вздохнул и медленно побрел в сторону метро.

3

Всё-таки Новый год — замечательный праздник. Казалось бы, давным-давно вырос, стал взрослым, да чего там взрослым — стареть самое время! — а всё смотришь на нарядную елку, всё ждешь чего-то. Будто и впрямь с двенадцатым ударом курантов жизнь переменится. Причем, в лучшую сторону.

Потом с громким хлопком вылетает пробка, шампанское льется в бокалы, затем благородную струю шампанского сменяет менее благородная, но более родная струя водки, и вдруг оказывается, что на часах уже шесть утра… Ты идешь спать и спишь крепко-крепко, по крайней мере, до тех пор, пока тебя не разбудит грохот петард, которые под окнами бросают мальчишки. Наконец, ты просыпаешься, опохмеляешься (если есть такая потребность), доедаешь салат-оливье, потом снова пьешь… И снова… А когда уже водка не лезет в горло, и от селедки под шубой мутит, ты узнаешь, что каникулы закончились и начинаются будни… И всё возвращается на круги своя.

Никаких чудес, никаких сказочных превращений. Тыква так и остается тыквой, а крысы даже не думают превращаться в прекрасных скакунов. И ты сидишь как-нибудь вечером на кухне, смотришь в темный квадрат окна, и чей-то голос внутри тебя мрачно произносит: «Жизнь — дерьмо».

Вот такие мысли роились в голове у бывшего «важняка», а ныне сотрудника детективного агентства «Глория» Александра Борисовича Турецкого.

Однако в телефонном разговоре с Меркуловым он их, ясное дело, озвучивать не стал. Зачем портить человеку настроение?

Константин Дмитриевич был приятно, по-праздничному, возбужден. По всей вероятности, он уже успел немного принять.

— Мы только что из театра! — сообщил Меркулов Турецкому, едва поздоровавшись. — Смотрели «Щелкунчика»! Думал — усну, а ничего. Понравилось даже. Смотрел?

— Нет, — сухо ответил Александр Борисович.

— А на улице хорошо-то как, а! — не обращая внимания на невеселый тон друга, продолжил Константин Дмитриевич. — Радостные физиономии вокруг, все навьюченные подарками, пахнет елкой… Кстати, приезжайте к нам ночью, а? Тем более, Ирина давно уже не была у нас в гостях. Моя по ней даже соскучилась. Говорит, не с кем побеседовать по душам.

— Спасибо, Кость, но вряд ли.

— Чего так?

— Старые стали, ленивые, — усмехнувшись, ответил Турецкий. — Вот вас в гости с удовольствием примем. Ирка столько всего наготовила, что нам за год не съесть.

— Да я бы с радостью, но к нам кум с семьей приехал. И потом, боюсь, что после часа ночи я буду уже не транспортабелен, а моя машину не водит. Слушай, я что хотел спросить: у тебя нога как?

— Нормально. А что?

— Да мне тут одного классного врача посоветовали. Я ему про тебя рассказал… Ну, про то, что у тебя в непогоду…

— Уже нет, — оборвал друга Турецкий.

— Сань, не ерепенься. Он, правда, отличный врач.

— Спасибо за трогательную заботу, — с мрачной насмешливостью буркнул в трубку Турецкий. — Куда бы я без вашей заботы, Константин Дмитриевич. Сначала укатали человека под асфальт, а потом интересуетесь, как он там, под асфальтом, поживает. Трогательно, аж слезы из глаз.

Меркулов помолчал.

— Зря ты так, Сань, — сказал он после паузы и уже не таким веселым голосом. — Я ведь хотел…

— Сань! — крикнула из кухни Ирина. — Иди помоги!

Турецкий поспешно распрощался с Меркуловым и положил трубку. Сентиментальные излияния подвыпившего друга не развлекали, не радовали и не умиляли его. А раз так, чего тут обсуждать?

На кухне Ирина быстро взяла мужа в оборот и заставила его чистить овощи.

— Ир, у нас что, гости будут? — поинтересовался Александр Борисович, с явным неудовольствием поглядывая на гору моркови, свеклы и маринованных огурцов, с которых ему полагалась снять шкурку.

— Не знаю, — ответила Ира, не отрываясь от работы. — Может, кто и зайдет. Но вряд ли.

— Тогда зачем столько всего?

— Ну, как… — Ирина пожала плечами. — Новый год всё-таки. Согласись, если в Новый год стол не уставлен яствами, то он выглядит несколько уныло.

— Но зачем так много? — повторил Турецкий. — Можно было обойтись парой салатов да этим гадским гусем.

— Турецкий, не брюзжи. Съешь ты своего гуся за раз, а завтра и послезавтра что будешь есть? Я в праздники с утра до вечера у плиты стоять не собираюсь.

— Отлично, — скептически улыбнулся Александр Борисович. — Тогда у меня рацпредложение. Давай отварим тонну картошки и будем есть её весь последующий год. И готовить не надо: разогрел — и порядок. А можно еще сухарей насушить.

— Турецкий, замолчи!

— А можно пирожков нажарить — штук пятьсот. Будет с чем на двадцать третье февраля чай пить.

Ирина швырнула нож на доску и резко повернулась к Турецкому.

— Сань, да что с тобой такое, а? Ты уже с Меркуловым поссорился, теперь и со мной хочешь?

— А ты всё слышишь, — пробурчал Турецкий.

Ирина вытерла руки о полотенце, поправила фартук и сказала:

— Давай, я готова.

— К чему? — не понял Турецкий.

— Слушать гадости, которые ты мне скажешь. Только давай выкладывай всё сразу, — всё, что накопилось. Чтобы за праздничным столом мы пили шампанское, а не выясняли отношения.

Турецкий стушевался.

— Ир, я не собираюсь с тобой ссориться.

— Правда? Тогда что же ты делаешь последние двадцать минут? Да какие там минуты, что ты делаешь последние несколько месяцев?

— Я что я такого делаю?

— Ты делаешь все, чтобы я с тобой развелась.

— Правда?

— Правда.

— Гм… — Турецкий насмешливо почесал затылок. — А мне казалось, наш союз нерушим. Но если ты хочешь…

— Ох-х, — вздохнула Ирина Генриховна. Затем усмехнулась и продекламировала:

Умоют меня и причешут

Заботливой, нежной рукой.

И в новое платье оденут,

Как гостя на праздник большой.

При громком торжественном пении,

При блеске свечей восковых

В строгом и важном молчании

Я встречу друзей дорогих…

— Что это? — нахмурился Турецкий, стихи ему явно «не пришлись».

— Не помню. Из какой-то книжки.

— И зачем ты мне это прочла?

— В голову пришло. — Взгляд Ирины стал грустным и насмешливым. — Смотрю я на тебя, Турецкий, и сердце кровью обливается. Тебе самому-то не надоело?

— Что?

— Жалеть себя.

— Ир, — угрюмо проговорил Александр Борисович, — это запрещенный удар.

— Раньше ты не был таким ранимым.

— Раньше я был старшим следователем Генпрокуратуры. Должностным лицом весьма высокого полета. А должностное лицо не имеет право показывать слабые места.

Ирина снова вздохнула. Она была очень терпеливой женщиной, но этот разговор утомил и ее.

— В общем, так, Турецкий, — сказала она устало и тихо. — Сегодня у нас будет праздничный ужин. И уж будь добр, сделай над собой усилие, выдай мне хотя бы пять улыбок за ночь.

— Тебе это будет дорого стоить, — съязвил Александр Борисович.

— Ничего, я готова заплатить.

— Чем? — поинтересовался Турецкий.

— Как чем? Харчами!

Турецкий хотел сурово нахмуриться, но не выдержал — рассмеялся.

— Ладно, жена, почищу я тебе твои овощи. Но смотри: если ужин мне не понравится, и все мои усилия зря, взыщу по полной программе. Кстати, Нинка еще не звонила?

— Нет.

— Родили себе блудную дочь, — проворчал Александр Борисович. — И что бы ей дома Новый год не встретить, а? С отцом, с матерью. Ведь Новый год — семейный праздник. По крайней мере, в книжках так пишут.

Ирина пожала плечами:

— Ей с нами скучно, Сань. Ведь мы с тобой для нее старики.

— Глупости. Что они такого знают, эти молодые, чего не знаю я? Можешь мне ответить на этот вопрос?

— Запросто. Ты, например, знаешь, как называется последний альбом Бритни Спирс?

— А кто это? — поднял бровь Александр Борисович.

Ирина усмехнулась.

— Вот то-то и оно. Темный ты человек, Турецкий. О чем с тобой можно говорить?

Александр Борисович вздохнул:

— Да, жена… Отстали мы с тобой от жизни.

4

Праздничный стол был великолепен. В вазочках из хрусталя и венецианского стекла играли всеми цветами радуги салаты. В огромном блюде в центре стола красовался, играя золотистой корочкой, печеный гусь, обложенный запечеными яблоками. В маленькой серебряной икорнице сверкала гроздь рубиновых шариков икры. Шампанское играло и искрилось в хрустальным фужерах.

Турецкий окинул стол взглядом и восхищенно проговорил:

— Все эти блюда стоило готовить уже ради того, чтобы на них посмотреть!

— Вот видишь, — улыбнулась Ирина. — Эстетическое наслаждение ты получил. Осталось получить гастрономическое.

— Да ведь эту красотищу даже есть жалко, — сказал Александр Борисович. — Ну, какой варвар посмеет ткнуть ложкой… ну, к примеру, в эту «мимозу»?

— Этим варваром буду я, — сказала Ирина. — Давай тарелку!

Ирина смело загребла ложкой салат и положила на тарелку мужу.

— Ну вот, одной красотой на земле стало меньше, — вздохнул Александр Борисович.

— Ничего. Зато одним сытым мужчиной станет больше, — насмешливо возразила Ирина.

— Ой! — воскликнула вдруг она, уставившись на экран телевизора. — Кажется, он уже заканчивает. Сделай скорей погромче!

Турецкий взял пульт и прибавил громкость телевизора.

— …чем в прошедшем году, — с улыбкой закончил президент. — С новым годом вас, дорогие друзья! С новым счастьем!

Президент страны отсалютовал Ирине и Александру Борисовичу фужером с шампанским. Картинка на экране сменилась. Теперь вместе загорелой и бодрой физиономии президента показывали огромный циферблат с бодро скачущей по кругу секундной стрелкой.

— Саня, ты чего сидишь? Обнови скорей бокалы!

Забили куранты. Турецкий взял бутылку и «освежил» шампанское в бокалах. В телевизоре отзвенел последний удар курантов, и грянула музыка.

— За счастье! — сказала Ирина.

— Чтоб у нас всё было хорошо! — отозвался Александр Борисович.

Супруги чокнулись фужерами и выпили.

— Отлично! — улыбнулась Ирина. — Как же я люблю Новый год!

— Как же я люблю шампанское! — иронично отозвался Турецкий. — Хотя водочку всё же больше.

— Тебе положить чего-нибудь?

— Спрашиваешь! Я хочу попробовать всё, что ты приготовила.

— Для этого тебе придется шевелить челюстями до самого утра.

— Я к тому готов, — кивнул Александр Борисович.

На экране телевизора закружился, заискрился и зашумел «Голубой огонек». За последующие полчаса Турецкий успел перепробовать добрую половину всех яств, произнести четыре тоста и разлить по фужерам бутылку шампанского.

И тогда его вдруг пробило на сантименты.

— Ир, — сказал Александр Борисович проникновенным голосом, глядя на жену мягкими, мерцающим взглядом. — В том году я умер, причем два раза… Первый раз, когда просто выключился свет… Я взрыва не слышал, просто вдруг стало темно… А потом, в темноте я услышал твой голос… И вернулся. Оказалось, что это совсем не страшно… Просто как уснуть и проснуться… А потом я умер по настоящему… Внутри меня больше не было желаний — пустота быстро наполняется, — и она наполнилась… Подозрительностью… Злобой… Ревностью… Ир… Прости меня за все… Я вернулся…

Ирина прикрыла ладонь мужа своей ладонью.

— Прости, что дала тебе повод, — тихо сказала она. — Я не могла честно сказать ни тебе, ни себе, что где-то в глубине души, я тебя винила за… нашего нерожденного ребенка.

Турецкий хотел что-то сказать, но Ирина легонько коснулась его губ пальцами.

— Тссс. — Она улыбнулась. — Я сейчас скажу и больше никогда не буду… Прости, что всю свою преданность, теплоту, любовь перенесла на Васю.

Александр Борисович снова хотел что-то сказать, но и на этот раз теплые пальцы жены легли ему на губы.

— Что он стал мне… как сын, — продолжила она. — Прости, что при этом забыла о тебе.

Александр Борисович пристально разглядывал лицо жены, так, словно увидел его впервые. «Она по-прежнему красива, — думал он. — Эта женщина вообще не стареет. Не то что я — старый барбос. И что она во мне нашла? Желчный, злой, вечно недовольный… Нет, я бы на ее месте давно бы бросил такого кретина. Однозначно».

— О чем задумался? — спросила Ирина.

— Да вот думаю, какая ты у меня красавица.

— Ты только сейчас это разглядел? — кокетливо поинтересовалась Ирина.

— Видимо, да.

Ирина вздохнула:

— Балбес.

Александр Борисович тихо засмеялся. Потом плеснул в фужеры шампанское и провозгласил:

— За тебя, Ир!

— За тебя, Саш! С Новым годом!

Они чокнулись фужерами и выпили.

— А все-таки здорово, что мы с тобой сегодня одни, — сказал Турецкий, глядя на жену мерцающим взглядом. — Когда бы еще удалось так поговорить.

— Ты прав. Стоило ждать Нового года ради одного такого разговора. Ведь в другое время тебя никаким калачом не заманишь домой. Целый день где-то бегаешь. Придешь, поешь и — бегом в свой «кабинет».

— Неужели я так делаю? — удивился Александр Борисович.

— Угу, — кивнул Ирина, глядя на Турецкого поверх фужера смеющимися глазами.

— В таком случае, я действительно балбес!

Турецкий допил шампанское и отодвинул от себя тарелку.

— Что-то я не то говорю, Ир, — сказал он, не отводя взгляда от лица жены. — Знаешь, что я подумал?

— Что?

— А ну его это застолье… — С этими словами Александр Борисович передвинулся на диване, так, чтобы быть поближе к жене. — В народе как говорят?

— И как же? — лукаво улыбнулась Ирина.

— Как Новый год встретишь, так и проведешь!

— Неужели это правда?

— Конечно. Народ зря не скажет.

Александр Борисович обнял жену и поцеловал ее в губы. Ирина смешливо поежилась.

— Сашка, дурень… Ну, где у тебя мысли, а? В каком месте?

Турецкий взял руку жены, поцеловал и положил себе на плечо. Потом вновь принялся целовать лицо жены — такое знакомое и такое незнакомое, такое милое и такое строгое.

— Ой! — с смехом сказала Ирина. — Что-то мне шампанское в голову ударило…

— Тебя это расстраивает? — осведомился Турецкий, на секунду прервав поцелуи.

— Наоборот. Мне этого так давно не хватало.

Она обхватила взлохмаченную голову Турецкого и прижала ее к груди.

5

Проснувшись рано утром, Турецкий сходил на кухню и выпил рюмку ледяной водки, закусив ее вчерашним салатом, который, постояв ночь в холодильнике, стал в десять раз вкуснее. Если и было похмелье, то после рюмки водки его как рукой сняло.

Александр Борисович выкурил сигарету, вмял окурок в пепельницу и вернулся в спальню. Некоторое время он стоял перед кроватью, глядя на спящую жену и улыбаясь. Всё-таки Ирка обалденно красивая женщина, подумал он. И как она со мной живет, с таким ослом? Могла бы найти себе какого-нибудь олигарха… Они нынче любят умных да красивых. Глупые куклы с ногами от ушей их уже не устраивают. Внезапно в голову Турецкому пришли стихи. Он присел на край кровати и тихо зашептал.

Твои глаза — как чистые озера,

Где крохотные камушки на дне,

Где водорослей тонкие узоры,

Где сам я отражаюсь в глубине…

Ирина улыбнулась во сне.

— Ты моя лапа, — прошептал Турецкий, наклонился и осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал жену в щеку.

Затем примостился рядом и, сладко зевнув, тут же уснул.

Проснулся он спустя три часа. Ирины рядом не было, но из комнаты раздавался ее негромкий голос — она с кем-то беседовала по телефону.

Александр Борисович лежал в постели и, весело щурясь, поглядывал в окно. Настроение был отличное. Он знал, что сейчас встанет, пройдет на кухню, достанет из холодильника пару вазочек с салатами, графин с недопитой водкой, огурчики и… При мысли об этом «и» на душе у бывшего «важняка» стало тепло и уютно.

Ирина в гостиной положила трубку. Послышались ее легкие шаги, дверь распахнулась и она вошла в спальню.

— А, ты уже проснулся. Как самочувствие в первый день нового года?

— Лучше, чем в последний день старого. А ну-ка, иди сюда! — Турецкий хлопнул ладонью по постели.

Ирина села на кровать, наклонилась и поцеловала мужа в губы. Лицо ее, однако, выглядело встревоженным.

«Плохие новости», — понял Александр Борисович и почувствовал, как отличное настроение куда-то улетучивается. Ни дня без плохих новостей. Когда же это кончится!

— Ир, кто звонил? — тихо спросил Турецкий.

— Алина. Моя троюродная сестра из Астрахани.

— Это которая? Такая двухметровая дылда с рыжими волосами?

Ира покачала головой:

— Нет. Невысокая, черненькая. У нее отец татарин.

— А, помню, помню. Зажигательная дамочка. И чего она хотела? Уж не в гости ли решила пожаловать? Если так, то я согласен. Завсегда рад хорошенькой женщине.

— Сань, прекрати юродствовать.

— Оп-па. — Александр Борисович нахмурился. — Кажется, я не «догнал» ситуацию, как говорит наша дочь. Что случилось?

— У Алины маленький сын — Марат.

— Да-да, я помню, — кивнул Турецкий. — Маратик. Славный мальчуган. С ним что-то случилось?

— Случилось, Сань. Он попал под машину. Множественные повреждения внутренних органов. Нужна операция.

Турецкий взлохматил пятерней волосы.

— Н-да, дела. Мы можем чем-то помочь?

Ирина пересела на диван и задумчиво сложила руки на груди.

— Ир, так чем мы можем помочь? — повторил вопрос Турецкий.

Ирина вздохнула:

— Боюсь, что почти ничем. Операция очень дорогостоящая. Нужно отвезти мальчика в Германию. Мужа у Алины, как ты помнишь, нет. Родители ее далеко не миллионеры, даже наоборот. Живет в заводском общежитии. В общем, деньги взять неоткуда.

— Так надо обратиться с призывом к каким-нибудь спонсорам. Дать объявление в Интернете и так далее.

— Уже давала.

— Ну и?

— Собрала только четверть суммы.

— Значит, надо еще раз бросить клич.

— Она готова, но времени уже нет. Через пять дней Марата нужно везти в клинику. Иначе всё.

Александр Борисович задумался.

— Черт, и мы с тобой нынче не при деньгах. Нинке за семестр не заплатили. И за ремонт машины я еще не расплатился. Сколько хоть нужно-то?

— Вместе с реабилитационным курсом тридцать тысяч долларов.

Турецкий присвистнул.

— Ого!

— Вот тебе и ого. Жалко мальчишку. Очень способный парень. С четырех лет на пианино играет. Сейчас в музыкальной школе для одаренных детей по классу композиции учится.

— Сколько ему сейчас?

— Как Ваське. Десять. — Ирина страдальчески сжала пальцы. — Черт, и ведь ничем нельзя помочь.

Александр Борисович помолчал.

— Да, сумма большая, — выдал он, наконец. Протянул руку и погладил жену по плечу. — Ну, зая, не расстраивайся ты так. Я попробую что-нибудь придумать. У меня много знакомств, ты же знаешь.

— Не думаю, что твои знакомства тут помогут, — грустно сказала Ирина. — Никто не захочет отстегнуть с барского плеча тридцать тысяч. Это ведь не вложение денег, а акт милосердия. На это мало кто способен.

— У меня есть пара толстосумов, которые…

— Саш, кончай, а! — Ирина поднялась.

Она была очень расстроена. Турецкий поскреб в затылке. Затем протянулся за сигаретами и пошарил, не глядя по тумбочке. Пальцы его наткнулись на маленький картонный прямоугольник. Турецкий машинально поднес его к лицу и прочел:

…

Вячеслав Иванович Прокофьев

Менеджер

Фирма «Ваш праздник»

— Эт-то еще кто? — растерянно проговорил Александр Борисович и вдруг вспомнил. — А, старый знакомый…

— Ты это о ком? — спросила Ирина без всякого любопытства.

— Да встретил вчера одного знакомого в баре…

— В баре?

— Ну да. Заскочил на минутку выпить бокал пива и… Постой… — Турецкий приподнялся на локте. В ушах у него зазвучал голос Прокофьева, зазвучал отчетливо и внятно:

…

«Александр Борисович, кажется, у меня есть для вас работа. Клиент не я, клиент мой отец. Дело у него конфиденциальное, и он сам переговорит с вами о нем. Кстати, насколько я знаю, он готов щедро заплатить. По-настоящему щедро».

— Он готов щедро заплатить, — пробормотал Турецкий.

— Что? — не поняла Ирина, с легким удивлением посмотрев на мужа. — Кто готов заплатить?

— Гм… — Александр Борисович задумчиво потер нос. — Что ж, посмотрим, насколько ты щедр, приятель.

— Саш, ты о ком говоришь-то?

— Да о вчерашнем знакомом из бара. Я совсем забыл, а он ведь предлагал мне работу.

— Что за работа? — насторожилась Ирина.

Турецкий пожал плечами:

— Понятия не имею. Я был не в настроении с ним разговаривать. Да и ему некогда. Всё-таки новогодний вечер…

Ирина посмотрела на визитную карточку, которую Александр Борисович все еще вертел в пальцах.

— Это его визитка?

— Угу. Надо бы позвонить.

— Но ведь у вас уже есть работа. Ты вчера рассказывал. Какой-то Митрохин…

— Ну, с «делом Митрохина» мы покончим сегодня вечером, — усмехнулся Турецкий. И подумал: «Если, конечно, его не прикончат раньше».

— А потом? — спросила Ирина.

Александр Борисович дернул уголком губ:

— Да в том-то и дело… Как в финале Гамлета». «Дальше — тишина». Так, мелочевка всякая, ничего серьезного и денежного. — Он снова взглянул на визитную карточку. — А вот господину Прокофьеву я позвоню.

— Он богат?

Турецкий покачал головой:

— Вряд ли. Если только не подпольный миллионер. Но он что-то говорил про своего отца. И я сейчас припоминаю… — Турецкий наморщил лоб. — Да, помню. Отлично помню! Его отец приходил тогда ко мне. Пытался всучить взятку.

— Ты взял? — насмешливо осведомилась Ирина.

— А как же! Я ведь не дурак отказываться от денег!

— Куда же ты их подевал?

— Как всегда, потратил на казино и дорогих проституток.

Ирина улыбнулась.

— Ну, на это не грех и потратить. Один раз живем!

Они переглянулись и рассмеялись.

— А если серьезно, Сань, что это за человек?

— Ты об отце?

Ирина кивнула:

— Угу.

— Да мутный какой-то господин. Насколько я помню, у него было что-то вроде казино… Где-то в провинции. Или игорный зал… Или еще что-то в этом роде.

— Если так, то деньги у него водятся. — Ирина взяла с тумбочки телефонную трубку и протянула ее мужу. — Турецкий, звони немедленно.

— Что, даже кофе не попью? — с напускным недовольством спросил Александр Борисович.

— Позвони, а потом попьем вместе. Если договоришься о встрече, я тебе разрешу выпить не только кофе, но и рюмку водки.

— Водки? — шутливо воскликнул Турецкий. — Ты что, серьезно?

— Вполне, — в тон ему ответила Ирина. — Видишь, на какие жертвы я готова пойти ради Алины и ее сынишки!

При упоминании о больном мальчике Ирина опять приуныла.

— Ладно, зая, не грусти заранее. — Александр Борисович взял телефон и поцеловал теплую ладонь жены. — Прорвемся!

Жена внимательно на него посмотрела и улыбнулась.

— Ты знаешь, Сань, когда ты так говоришь, я ничего не боюсь. Ладно, пойду сделаю тебе кофе.

Ирина чмокнула мужа в нос и ушла на кухню. Турецкий подождал, пока за ней закроется дверь и набрал номер, указанный в визитке.

— Слушаю вас, — почти тотчас же отозвался на том конце мужской голос.

— Я говорю с Вячеславом Ивановичем Прокофьевым?

— Да, Александр Борисович, это я. Как хорошо, что вы позвонили…

* * *

Ирина поставила турку на плитку и присела на табурет. Лицо у нее было грустным, по краям рта проступили две тонкие морщинки. В памяти у нее возникло веселое лицо маленького Маратика. Мальчишка, в самом деле, был очень смышленый. В последний раз Ирина видела его года четыре назад. Тогда у них состоялся очень серьезный и очень взрослый разговор.

— Тетя Ира, а почему у вас нет сынишки? — спросил мальчуган.

— У нас с дядь Сашей есть дочка, — улыбнулась в ответ Ирина.

— А у моей мамы есть и сынишка и дочка!

— Да, я знаю.

Тогда, вертясь на коленках у Ирины, мальчишка выдал фразу, которая на всю жизнь засела у нее в памяти.

— Теть Ира, если я умру, у мамы останется Гузель!

Ирина улыбнулась.

— Ты будешь жить долго и счастливо. И доживешь до самой старости! Будешь седым-седым дедушкой!

Мальчик улыбнулся в ответ и произнес — задумчивым, странным и совсем не детским голосом:

— Может быть, и буду. А может быть, и нет. Мне приснилось, будто я умер, и мама плачет. И тогда я подумал, что это хорошо, что у мамы есть еще и дочка. Вам тоже надо родить еще одного ребеночка!

— Хорошо, убедил. Я обязательно рожу второго ребеночка. А ты взамен перестань думать о всяких глупостях, хорошо?

— Хорошо, — кивнул малыш.

Кофейная пена с шипением выплеснулась на конфорку. Ирина быстро переставила турку на стол, снова опустилась на табурет и горько разрыдалась.

6

Иван Максимович Прокофьев, отец Вячеслава, оказался невысоким, ладно скроенным мужчиной лет шестидесяти, с приятным, хотя и несколько одутловатым, лицом и седыми волосами, аккуратно зачесанными набок. На подбородке у него красовалась седая бородка-эспаньолка, делавшая его похожим на какого-нибудь писателя или ученого. Вместо галстука Иван Максимович носил яркую шелковую бабочку.

Они сидели за столиком кофейни, у самого окна, так, что солнечные лучи, падая на белую скатерть и белые чашки, воспламеняли их и заставляли мужчин щуриться.

— Отличный сегодня день, — сказал Прокофьев, попыхивая трубкой и поглядывая на Турецкого небольшими, внимательными глазами.

— Да, неплохой, — согласился Александр Борисович.

Турецкий был готов к любому повороту дела. Если условия окажутся нелепыми, а задание невыполнимым, он просто встанет и покинет кафе. Но если дело покажется вполне осуществимым, а условия — приемлемыми — в этом случае Александр Борисович был не намерен медлить. Он подпишет договор и уйдет отсюда с авансом в кармане. Подобный исход встречи был заранее обговорен в телефонном разговоре. В сумке у Турецкого лежал бланк договора с печатью агентства и пустыми графами, которые можно было заполнить в течение десяти минут.

— Спасибо, что согласились встретиться, — сказал Прокофьев. — Мой сын много рассказывал о вас. Говорил, что вы «легенда». И, как мне кажется, даже немного гордился тем, что посадили его именно вы. — Прокофьев улыбнулся и добавил: — Как бы странно это ни звучало.

— Действительно, странно, — отозвался Турецкий и отхлебнул кофе.

Он чувствовал себя немного глупо. Напротив него сидит человек, сына которого он несколько лет назад упрятал за решетку. А тональность разговора была такой, словно он, Александр Борисович, был строгим учителем, беседующим с отцом неуспевающего ученика. Того самого ученика, которому «строгий учитель Турецкий», ради «его же блага», влепил двойку.

— Я введу вам в курс дела, — снова заговорил Прокофьев. — Но сначала вы должны пообещать мне, что наш разговор будет строго конфиденциальным.

— Всё, что вы мне скажете, останется между нами, — привычно заверил будущего клиента Турецкий.

Иван Максимович удовлетворенно кивнул.

— Полагаю, так и будет. Вы не из тех, кто нарушает слово. Итак, дело вот в чем. В городке под названием Лебедянск у меня есть театр.

— Театр? — вскинул брови Турецкий.

Прокофьев кивнул:

— Именно так. Когда-то «Глобус» был городским театром, но несколько лет назад я выкупил его у города и стал его полновластным хозяином.

— Поздравляю, — сказал Турецкий.

— Спасибо, — абсолютно серьезно ответил Прокофьев. — Театр «Глобус» имеет богатую историю. Сто лет назад его основал один лебедянский меценат — купец по фамилии Ларионов. Тот не жалел денег на его содержание, выписывал лучших актеров из обеих столиц, и очень быстро «Глобус» приобрел славу лучшего театра в губернии.

— Приятно слышать, — брякнул Александр Борисович, сдерживая зевок. — Но нельзя ли поближе к делу?

Иван Максимович посмотрел на сыщика и прищурился.

— Да, вы правы. Я начал слишком издалека. Просто я очень люблю свой театр и готов рассказывать о нем часами.

«Только не это», — с усмешкой подумал Турецкий.

— Тогда, пожалуй, я сразу перейду к делу, а потом уже мы побеседуем о нюансах.

— Это было бы великолепно, — заметил Александр Борисович.

— Дело, собственно, вот в чем. Четыре дня назад пропала одна наша артистка. И не просто артистка, а выражаясь театральным языком, «прима»! Екатерина Шиманова. Она играла главные роли во всех наших постановках. При этом ей всего двадцать семь лет.

— Она у вас и старух играла? — поинтересовался Турецкий, едва не зевнув. Еще не успев начаться, эта история уже ему наскучила. Какой-то провинциальный театр. Какая-то пропавшая актриса, которая — с вероятностью девяносто процентов — загуляла перед праздниками с каким-нибудь денежным ухажером. Может быть, он увез ее в Крым. Или на Гавайи. Или к черту на кулички. Какая, в сущности, разница?

— Екатерина Шиманова могла сыграть что угодно, — сдержанно ответил Прокофьев. — Я говорю не как владелец театра, а как его художественный руководитель. Она — гениальная актриса!

«Что же она до сих пор торчит в вашем Лебедянске, если такая гениальная?» — хотел спросить Турецкий, но сдержался. Сейчас его в этом деле интересовало только одно — гонорар. Если бы не больной мальчик, он давно бы плюнул и сделал театралу «ручкой». Однако ситуация не располагала к подобным выходкам.

— Итак, она пропала, — сказал Александр Борисович. — Как вы это обнаружили и что предприняли для ее поисков?

— Четыре дня назад она должна была играть Снегурочку в постановке по Римскому-Корсакову.

— Опера?

— Скорее, новогоднее шоу с элементами мюзикла. Спектакль начинался в семь часов вечера. Она позвонила в полшестого. Сказала, что уже едет, и что через десять минут будет в гримерке.

— Она всегда приезжала в притык?

Иван Максимович вздохнул.

— Почти. Назвать очень дисциплинированным человеком Катю нельзя. Пару раз она едва не опоздала к началу спектакля и заставила нас здорово понервничать.

— Могу себе представить, — усмехнулся Турецкий. — Я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.

— Да, собственно, продолжать почти нечего. Она так и не приехала в театр. Ни через десять минут, ни через час… Она вообще не приехала. Мы кое-как выкрутились… Выпустили на сцену артистку из второго состава. Тем не менее, факт остается фактом — Екатерина Шиманова пропала.

— Гм… — Александр Борисович задумчиво нахмурил лоб. — Она ехала на такси или на своей машине?

— Видимо, на такси. Машина у нее была, но Катя всегда боялась… то есть, боится садиться за руль. — Прокофьев слегка покраснел. — Простите, я не хотел бы говорить о ней в прошедшем времени.

— Ничего, бывает. Екатерина замужем?

Иван Максимович покачал головой:

— Нет, и никогда не была.

— Детей тоже нет?

— Нет, — вновь проговорил Прокофьев. И грустно добавил: — Хотя детишек она любит.

— Ее родители богаты?

— Ну… отец Кати — довольно состоятельный человек. Он владеет автосалоном, заправками, чем-то еще. Кроме того, он — основной спонсор нашего театра, — скромно добавил Прокофьев.

— Ему никто не звонил, не предлагал выкупить дочь? — быстро спросил Александр Борисович.

— Нет, — твердо ответил Иван Максимович.

— Ясно, — задумчиво проговорил Турецкий. — Эта ваша Катя — она красивая женщина?

— О! Очень красивая! — Прокофьев улыбнулся. — Восемь лет назад она даже победила на городском конкурсе красоты. С тех пор красота ее ничуть не увяла, скорей даже наоборот!

— Значит, у нее должен быть жених. Ну, или просто парень.

— Гм… — Иван Максимович облизнул губы. — Ее руки домогался один… местный хулиган. Даже не хулиган, а так, полное ничтожество. Некий Алексей Данилов. Он приходил к ней свататься, но Сергей Николаевич спустил его с лестницы.

— Сергей Николаевич это?…

— Это ее отец, — пояснил Прокофьев. — Сергей Николаевич Шиманов.

— Ясно. А как насчет самой Екатерины? Она любила этого парня?

Прокофьев нахмурился.

— Этого никто сказать не может. Они встречались некоторое время. Потом, вроде бы, расстались. Видимо, он просто наскучил Кате. Поняв, что теряет любимую, Данилов сделал ей предложение.

— В тот самый день, когда отец Кати спустил ее с лестницы?

— Именно, — кивнул Иван Максимович. — Он пришел с цветами, в костюме и при галстуке. Но Катя даже не стала с ним разговаривать. Она ушла к себе в комнату. Но Данилов — очень упрямый парень. Он решил переговорить с Сергеем Николаевичем. Не понимаю, как он мог рассчитывать на согласие? — Прокофьев усмехнулся. — Когда-то он работал механиком в автосалоне, но полгода назад его выгнали за пьянство. С тех пор он нигде не работал.

— На что же он жил?

— Бабка завещала ему квартиру со всем содержимым. Там было много антикварной рухляди: бронза, фарфор, старинная мебель. Впрочем, ничего по настоящему ценного.

— Откуда вы знаете?

— Хозяин антикварной лавки — мой приятель, — пояснил Прокофьев. — За полгода парень распродал всё, что можно было продать.

— И все вырученные деньги потратил на Катю? — уточнил Турецкий.

Иван Максимович тонко усмехнулся.

— Красивая подруга — дорогое удовольствие, — сказал он. — Катя любила… то есть, любит развлекаться. Рестораны, ночные клубы, поездки к озеру на уик-энд. Но, с другой стороны, на что же он рассчитывал? Такая женщина не может сидеть с утра до вечера дома и варить ему куриные бульоны… из кубиков.

— Да, вы правы, — согласился Александр Борисович, доставая из кармана сигареты. — Полагаю, с парнем уже побеседовали?

— Да, и очень пристрастно, — ответил Прокофьев.

— Ну, и?

— Он ничего не знает. Кроме того, у него есть алиби. Он весь вечер просидел в баре с приятелями. Его там видели, как минимум, человек десять.

— Ясно, — проговорил Турецкий. — Полагаю, милиция её уже ищет?

Иван Максимович замялся.

— Видите ли, Александр Борисович, наш театр очень старый, — с вежливой улыбкой говорил Прокофьев. — И он… как бы это получше сказать?… В общем, у него есть определенная репутация. Отличная репутация, добавил бы я. Эта репутация складывалась не месяцами и не годами, она складывалась десятилетиями! Да-да, не улыбайтесь.

— И не думал улыбаться.

— Мы не можем позволить себе бросить даже малую тень на наш театр, — сказал Иван Максимович, скорбно сложив брови.

— Да, я понимаю, — снова кивнул Турецкий. — Именно поэтому вы решили не обращаться в милицию?

— Совершено верно. Мы решили обратиться к вам. Вы поможете нам, Александр Борисович?

— Я готов попробовать, — ответил Турецкий деловито. — Если сойдемся в цене.

Иван Максимович сухо улыбнулся.

— Деньги не проблема. Сергей Николаевич, как вы понимаете, за ценой не постоит. Он готов на все ради счастья дочери и репутации театра.

— Он так любит театр?

— Да, любит. Всегда любил. В юности он даже пытался поступить в театральный институт. И не один раз. Даже став бизнесменом, Сергей Николаевич никогда не пропускал ни одной нашей премьеры.

— Стало быть, дочь осуществила его мечту, — сказал Турецкий. — А что насчет ее матери? Она такая же одержимая театралка?

— Увы, — грустно произнес Иван Максимович, — мать Екатерины Сергеевны умерла два года назад. Поскользнулась на льду и упала. Перелом позвоночника. Сейчас у Сергея Николаевича другая жена.

— Надо полагать, молодая и красивая?

— Угадали. — Прокофьев едва заметно усмехнулся. — Они вместе уже полтора года. Нинель — очень хорошая женщина.

— Екатерина с ней ладит?

Иван Максимович улыбнулся:

— Еще как! Молодая мачеха стала ей лучшей подругой. Хотя… Нинель не очень любит театр. Однако они вместе ходили в фитнесс-клуб, регулярно всей семьей выезжали за город на пикники. Несколько раз втроем ездили за границу. Так что, в этом плане у них было полное взаимопонимание.

«Как всегда, — подумал Турецкий. — В таких семьях всегда всё в порядке, пока не копнешь поглубже».

Прокофьев поднял руку и глянул на часы.

— Кстати, через пару минут Сергей Николаевич будет здесь, — сообщил он.

— Ясно, — сказал Турецкий. — Вы у него, вроде как, «на разогреве». Ввели меня в курс дела, чтобы он сразу взял быка за рога.

Прокофьев улыбнулся.

— Можно сказать и так. А, вон и он идет!

Турецкий глянул в окно. От стоянки к двери бара уверенной походкой шагал высокий, широкоплечий мужчина в коричневом пальто. Он был смугл и черноволос, но на висках уже серебрилась седина.

— Всегда точен, как часы! — с улыбкой сказал Прокофьев.

Не прошло и минуты, как Шиманов оказался возле стола.

— Сергей Николаевич Шиманов, — представился он густым басом, пожимая руку Турецкому.

— Александр Борисович Турецкий.

— Очень приятно.

Он сел за столик, подозвал официанта и сказал:

— Двойной эспрессо. Только быстро. — Затем повернулся к Турецкому. — Иван Максимович уже рассказал вам о нашей проблеме? — спросил он.

«Проблема, — подумал Турецкий. — Он называет это „проблема“. Любой другой на его месте сказал бы „горе“.

— Да, я уже в курсе.

— Когда вы можете выехать в Лебедянск?

— Если мы договоримся насчет гонорара, то прямо сегодня, — ответил Александр Борисович.

Прокофьев поднялся со стула.

— Прошу прощения, но мне пора идти, — сказал он с вежливой улыбкой. — Чрезвычайно рад был с вами познакомиться, Александр Борисович! И еще раз спасибо вам за моего Славика. Как выяснилось, вовремя «сесть» — это тоже удача.

Дождавшись, пока Прокофьев уйдет, Шиманов пробасил:

— Итак, обговорим вопрос гонорара. Сколько вы хотите, Александр Борисович?

— Тридцать тысяч долларов, — ответил Александр Борисович, спокойно глядя бизнесмену в глаза.

— Это большие деньги, — сказал Сергей Николаевич.

— Я знаю. Но речь идет о вашей дочери.

Шиманов подумал и кивнул:

— Да, вы правы. Но, кроме того, что я отец, я еще и бизнесмен. Как бы дико и неуместно это ни звучало. А потому давайте договоримся так: в случае, если моя дочь найдется и с ней все будет в порядке, вы получите… пятьдесят тысяч долларов. Если нет, я покрою ваши расходы и выпишу вам чек на пять тысяч. Как вам такие условия?

Турецкий склонил голову набок и задумчиво посмотрел на бизнесмена. В лице Шиманова, в его блестящих глазах, в цвете его лица, манере дергать уголком губ — было нечто такое, что безошибочно выдавало… «А может быть, я и не прав, — подумал Александр Борисович, осаживая себя. — Бизнесмен подобного уровня не может быть кокаинистом. Хотя почему нет? Втянуть носом дорожку кокаина — отличный способ снять стресс после тяжелого трудового дня».

— Видимо, вы очень хладнокровный человек, — сказал Турецкий. — Что ж, ваши условия кажутся мне справедливыми.

Сергей Николаевич кивнул:

— Вот и отлично. Должно быть, я кажусь вам чудовищем?

— Почему?

— Ну… вы, вероятно, ожидали, что я скажу что-нибудь вроде: «Я согласен на любые деньги, только найдите мне мою дочь!»

— Признаться, обычно родители пропавших детей говорят именно так, — заметил Турецкий.

Шиманов помолчал. Затем сказал — тихо и спокойно:

— Я очень люблю свою дочь, Александр Борисович. И я сделаю всё, чтобы найти ее. Однако вам я плачу не за дочь, а за вашу работу. Как любому наемному служащему. Полагаю, это справедливо?

— Вполне, — согласился Турецкий.

— Значит, мы договорились. Чек на пять тысяч я выпишу вам прямо сейчас. Плюс — две тысячи на расходы. Этого ведь достаточно?

— Увидим, — ответим Александр Борисович.

— В случае, если ваши усилия окажутся бесплодными, аванс останется у вас.

— Вы настоящий делец, — сказал Александр Турецкий, едва сдерживаясь, чтобы не усмехнуться. — Если вы не против, мы подпишем договор прямо сейчас.

Шиманов не возражал. Александр Борисович достал из сумки бланки договора и протянул их Сергею Николаевичу. Тот всё внимательно прочел, заполнил пустые графы и затем размашисто расписался.

— Дело сделано, — сказал он, протягивая Александру Борисовичу его вариант договора. — Осталось вручить вам деньги и получить от вас расписку.

Шиманов достал из кармана чековую книжку и авторучку. Проставил сумму, неторопливо расписался и протянул чек Турецкому. Взамен Александр Борисович быстро набросал расписку, украсил ее своим стремительным автографом и передал Шиманову. Сделка, таким образом, была совершена.

— Да, я забыл сказать вам еще про одно условие, — заговорил Сергей Николаевич странным голосом, который показался Турецкому зловещим.

— Что за условие?

— Если моя дочь погибнет, и я не найду виновных, за ее смерть ответите вы. Лично.

Брови Турецкого взлетели вверх.

— Это что, шутка? — холодно спросил он.

Сергей Николаевич покачал головой.

— Нет, я не шучу. Если Катя погибнет, я буду считать, что в ее смерти виноваты вы. Это будет для вас хорошим стимулом. И вы будете знать, что, рискуя ее жизнью, вы рискуете своей.

— Мне ваше условие кажется идиотским, — сказал Турецкий раздраженно. — Вы, похоже, не до конца понимаете, с кем имеете дело. При необходимости я могу привлечь к делу МУР и Генпрокуратуру.

Шиманов усмехнулся и кивнул.

— Да, я наводил о вас справки, и знаю, что у вас богатые связи. Но меня это не остановит. Ради дочери я пойду на всё. Надеюсь, что то же самое вы готовы сделать ради безопасности жены.

— При чем здесь моя жена? — насторожился Турецкий.

— Вашу жену зовут Ирина Генриховна Турецкая, — медленно и четко произнес Шиманов. — В данный момент она направляется в офис компании «Ти Джей Электроникс», чтобы провести с сотрудниками психологические тренинги.

— Что это значит? — сухо спросил Александр Борисович.

— Это значит, что пока вы ведете следствие, я буду следить за каждым шагом вашей жены, — спокойно пробасил Шиманов. — Если мне не понравится ваша работа, я оставляю за собой право наказать вас так, как посчитаю нужным.

Турецкий побледнел.

— Вы угрожаете моей семье?

Шиманов качнул большой головой:

— Нет. Но я хочу, чтобы вы знали: отныне жизнь вашей супруги зависит от того, насколько успешно вы проведете расследование. Мы совершили сделку. Вы получили аванс и теперь работаете на меня.

Некоторое время Александр Борисович молча и угрюмо разглядывая Шиманова. Потом вздохнул.

— Похоже, вы действительно, не шутите, — сказал он. — Хорошо, я возьмусь за это дело. Но имейте в виду: если с головы моей жены упадет хоть один волос, я достану вас из-под земли.

— В этом я не сомневаюсь, — спокойно ответил Сергей Николаевич. — И я запомню всё, что вы сказали. Приступайте к работе, господин Турецкий. Время не на нашей стороне, и мы не должны медлить.

7

— Ну, как? — с тревогой и любопытством спросила Ирина, когда Турецкий переоделся и сел за стол.

Александр Борисович откусил кусок пирога с рыбой и похвалил:

— Вкусно!

Ирина улыбнулась.

— Дурень, я не об этом. Как твое новое дело. Ты взялся за него?

— Слушай, Ир, а не слишком ли мало в пироге лука?

— Турецкий, не заговаривай мне зубы.

— Ладно. — Александр Борисович отхлебнул чаю и сказал: — Завтра утром я вылетаю в Лебедянск.

— О, Господи! Где это?

— Там! — неопределенно махнул рукой Турецкий. — С Плетневым я уже переговорил. Дело Митрохина они доведут до конца без меня.

Ирина прищурила голубые глаза.

— Ты же говорит, что тебе этот Митрохин не нравится. Собирался сам его контролировать.

— Ну, мало ли кто мне не нравится, — пожал плечами Александр Борисович. — Ты же знаешь, я часто склонен преувеличивать. Дело, в общем, пустяковое. Плетнев справится и без меня.

— Ну, допустим, — согласилась после паузы Ирина. — А что за дело в Лебедянске? Надолго?

— Не думаю, что надолго. У одного мецената пропала дочь. Актриса местного театра. Ехала на спектакль, да так и не доехала.

Веки Ирины дрогнули.

— Бедная девочка, — проговорила она. — Милиция ищет?

Александр Борисович покачал головой:

— Нет.

— Почему?

— Отец не хочет огласки.

— Глупости какие, — поморщилась Ирина. — Какая разница — огласка или нет. Главное, дочь найти!

Турецкий усмехнулся:

— У богатых свои причуды. Кстати, если я ее найду, этот лебедянский Рокфеллер готов заплатить пятьдесят тысяч долларов.

— Пятьдесят? — Лицо Ирины вытянулось. — Ну… хотя бы понятно, что он любит свою дочь, если готов платить такие деньги. А если не найдешь?

По лицу Турецкого пробежала тень, и это не укрылось от внимательного взгляда жены.

— Что? — с тревогой в голосе спросила она.

Он через силу улыбнулся.

— В этом случае я оставлю у себя аванс. Пять тысяч. Это, конечно, не пятьдесят, но тоже кое-что.

Ирина задумалась.

— Ты знаешь… — тихо произнесла она. — Мне почему-то не нравится эта история.

— Она и не должна тебе нравиться, — пожал плечами Александр Борисович. — Это работа. И не самая приятная работа.

— А… — начала было Ирина, но осеклась.

— Что? — спросил Турецкий.

Она покачала головой:

— Да нет, ничего. — Ирина положила руку на ладонь мужа. — Ты там береги себя, хорошо?

— Хорошо.

— И не лезь на рожон. Прошлый год был тяжелым для нас обоих. Я не хочу, чтобы он повторился.

Александр Борисович улыбнулся и погладил жену по волосам.

— Не волнуйся, малыш, я воробей стреляный, и в обиду себя не дам.

Он наклонился и поцеловал жену в губы.

— Где ты там будешь жить? — спросила Ирина.

— В гостинице. Президентский номер уже заказан, — с улыбкой сказал Александр Борисович.

— О! — Ирина засмеялась. — В таком случае, думаю, ты там надолго задержишься! Полагаю, обеды и ужины в ресторане твой клиент тоже оплатит?

— А как же! Разве «крутой московский сыщик» может питаться в какой-нибудь дешевой забегаловке? Нам подавай французскую кухню. В крайнем случае — китайскую!

— Балда ты, Турецкий! — весело сказала Ирина и чмокнула мужа в нос. — Ладно, пойду соберу тебе чемодан. Сам-то ты наверняка что-нибудь забудешь.

— Заботушка ты моя, — ласково и насмешливо произнес Александр Борисович. — Что бы я без тебя делал?

— Нашел бы себе другую жену, — пожала плечами Ирина. — У «крутого московского сыщика» с этим не может быть проблем.

— Ты права, — кивнул Турецкий. — Надо будет попрактиковаться в Лебедянске.

8

Это был обычный московский двор. Темный — по причине позднего часа, влажный — по причине прошедшего недавно дождя, и довольно тесный — по причине того, что находился почти в центре Москвы, а здесь особо не разгуляешься — каждый метр земли на весь золота.

Плетнев вспомнил двор своего родного дома, двор, в котором прошло всё его детство, за сотни километров отсюда — большой, неухоженный, поросший сиренью и чахлой рябиной, с длинными рядами белья, вывешенного для просушки предприимчивыми жителями первых этажей. Двор, больше похожий на пустырь, чем на площадку для игр, и тем не менее оставшийся в памяти как лучшее место на земле. Плетнев вспомнил свой двор и улыбнулся.

— Чего вы улыбаетесь? — поинтересовался Митрохин с заднего сидения машины.

— Так, вспомнил кое-что.

Митрохин проворчал что-то невразумительное и снова уставился в окно автомобиля.

— Вон тот подъезд его. Угловой. Он как раз отсюда виден.

Дом был шикарный. Или, как нынче принято говорить, элитный. Эркеры, арки, изящные и просторные балконы, даже что-то вроде классических портиков на торцах здания. Несмотря на бросающуюся в глаза роскошь, всё это выглядело довольно безвкусно.

— Сейчас я ему позвоню и всё уточню, — сказал Митрохин доставая из кармана телефон.

— Алло, Иван Палыч? — забубнил он в трубку. — Да, Митрохин беспокоит… Нет-нет, всё остается в силе… Конечно… Нет, время и место остаются те же. Только постарайся не опаздывать, ладно?… Есть за тобой такой грешок, не спорь… Ладно… Хорошо. До встречи.

Митрохин убрал телефон и хрипло вздохнул.

— Ну, что там? — спросил Плетнев.

— Сейчас он выйдет, — угрюмо произнес Митрохин. — Он подтвердить встречу. Через полчаса в казино «Мемфис». Знаете, где это?

— Знаю.

— Я еду туда первым, а вы следите за ним… Вот его фото.

Плетнев взял снимок из толстых пальцем Митрохина и взглянул на него. С глянцевой фотографии на него глянуло худое, самодовольное и довольно добродушное лицо.

— На вид благообразный, — заметил Плетнев равнодушным голосом.

Митрохин сзади злобно хохотнул.

— Этот благообразный должен мне огромные деньги, — сказал он. Помолчал и добавил: — И ему проще прикончить меня, чем вернуть долг.

— Странно. В наше время так проблемы уже не решают, — заметил Плетнев.

— Решают, — веско возразил Митрохин. — Это всегда лучший способ. Всегда, везде и в любое время. А я… — Он сглотнул слюну. — Я больше не могу жить в страхе. И не хочу. Мы разрубим этот узел сегодня же.

Плетнев спрятал фотографию Симонова в карман и задумчиво проговорил:

— Если взрывное устройство при нем, мы можем вызвать наряд и взять его прямо сейчас. Это будет намного проще и безопасней, вам не кажется?

Говоря это, Плетнев вгляделся в темную глубину двора. Над подъездом горела лампочка, но сам двор был почти не освещен. «Довольно странно для элитных домов», — подумал Плетнев, еще больше мрачнея.

— Так как? — переспросил он. — Вызвать наряд?

— И дать ему два года, или сколько там у вас за хранение, а то и вообще отпустить? — Митрохин хрипло рассмеялся. — Ну, уж нет! Мы будем действовать наверняка. По-взрослому. Возьмите его с поличным, когда он будет крепить взрывчатку к моей машине. Я не хочу рисковать.

Плетнев глянул в зеркальце заднего обзора на толстую, потную физиономию Митрохина и спросил:

— Скажите, Митрохин, с чего вы, вообще, взяли, что это произойдет сегодня?

Митрохин встретился с Плетневым взглядом и угрюмо пробурчал:

— Господин Плетнев, у вас свои информаторы, а у меня свои. И я им доверяю.

— И все-таки… — гнул свое Плетнев. — Почему вы не обратились в милицию?

Толстая щека Митрохина нервно дернулась, словно невидимая рука дала ему пощечину.

— У этого сучонка там… — Он показал пальцем наверх. — Есть влиятельные друзья. И вообще, что за вопросы такие? Вам что, мало денег?

— Просто не люблю сложностей, — небрежно ответил Плетнев. — Чем проще схема, тем надежнее.

— Зато за сложные схемы дороже платят. И хватит об этом.

— Хватит так хватит, — пожал плечами Плетнев.

Около минуты они сидели молча.

— Вон он! — воскликнул вдруг Митрохин и ткнул толстым пальцем в окно.

Плетнев увидел, как из дома вышел высокий худой человек в куртке. Человек неторопливо зашагал к лимузину, припаркованному прямо возле подъезда.

— Это Симонов! — хрипло и возбужденно прошептал Митрохин. — Мой партнер. И сегодня он сделает попытку меня убить.

«Дай Бог, чтобы это произошло именно сегодня», — подумал Плетнев. Ему до тошноты надоел и Митрохин, и всё это «дело», от которого — по неизвестной, впрочем, причине — Плетнева с души воротило. Что-то тут было нечисто. Но что?

Митрохин, тем временем, прижал толстый нос к окну и внимательно наблюдал за худым мужчиной, который забирался в лимузин.

— Он не сразу поедет в казино, он заедет к своей любовнице. Он всегда так делает — на счастье.

— На счастье?

— Да. Он считает, что эта дура приносит ему удачу. Так что у меня будет время оказаться в казино раньше его. Вы следуйте за ним, а я поеду в «Мемфис».

— Хорошо, — небрежно ответил Плетнев, которого стал уже раздражать командный тон Митрохина.

— И постарайтесь ничего не испортить, — едко проговорил Митрохин, выбираясь из машины.

Плетнев глянул через плечо на его грузную фигуру и испытал жгучее желание дать бизнесмену хорошего пинка. Но, к сожалению, не все желания можно удовлетворить.

Плетнев вздохнул и повернул ключ зажигания.

9

Полчаса спустя Плетнев позвонил Митрохину.

— Ну, что там? — немедленно отозвался Митрохин.

— Он только что вышел от любовницы и сел в машину. Вы уверены, что он направится в казино?

— Уверен. Следуйте за ним. План действий помните?

«Разумеется», — хотел ответить Плетнев, но не успел, потому что Митрохин затараторил вновь:

— Я буду всё время с ним! Когда это произойдет, я не знаю, но он обязательно улучит момент чтобы выйти к моей машине. И в этот момент вы должны быть рядом. Смотрите, не провороньте!

Плетнев отключил связь и сунул телефон в карман.

Митрохин раздражал его все больше. Во всем его облике, в его манере улыбаться, смеяться, сморкаться и вести разговор было что-то нечистое… лживое, что ли.

Есть такой разряд людей: поговоришь с ними пять минут, и чувствуешь, словно тебя макнули головой в ведро с помоями. Хотя ничего такого сказано в разговоре не было. Но… есть субъекты, глядя на которых, испытываешь стыд за человеческую расу. Перед кем? Перед Господом Богом, наверное.

Плетнев двигался за лимузином, стараясь не потерять его из виду. В кармане зазвонил мобильный телефон. При мысли о том, что он сейчас услышит голос Митрохина, Антон Плетнев поморщился. Но работа есть работа.

— Слушаю, — сказал он в трубку.

— Антон, это я.

— Саша! — Плетнев был рад услышать Турецкого. — Как ты?

— Нормально. Сажусь в самолет. Что там с делом Митрохина?

— Да вот, еду за его партнером к казино. Митрохин по-прежнему уверен, что покушение произойдет именно сегодня.

— Упрямый.

— Не то слово.

— Ты там будь осторожнее. Мне кажется, дело нечисто. В любом случае, ни во что не впутывайся. Будь сторонним наблюдателем. Сунешь голову в петлю, — и она затянется на твоей шее.

Плетнев усмехнулся.

— Саш, ну, чего ты меня «лечишь»?

— Потому что волнуюсь. Чутье мне подсказывает, что мы ещё нахлебаемся грязи с этим Митрохиным. Впрочем, если будем действовать осторожно…

— За это не волнуйся. Я буду осторожен, как девственница на первом свидании.

— Хорошее сравнение, — усмехнулся Александр Борисович. — Ладно, не буду тебя отвлекать. Держись. Да, и не вздумай сам соваться к машине! Обязательно дождись саперов.

— Александр Борисович… — с упреком проговорил Плетнев.

— Ну, всё, всё. Удачи!

После разговора с Турецким на душе у Антона стало чуточку полегче.

Между тем, лимузин въехал на стоянку казино «Мемфис» и остановился. Дверца открылась, худой мужчина выбрался из салона, пискнул сигнализацией и направился к двери казино.

Машина Плетнева остановилась неподалеку. Он заглушил мотор и проводил худого мужчину прищуренным взглядом, пока тот не скрылся за дверью казино. Плетнев быстро набрал номер Митрохина.

— Илья Иванович, Симонов только что вошел в казино.

— Ясно. Если план изменится, я вам позвоню.

Плетнев убрал телефон и приготовился ждать. Пожалуй, самой неприятной частью работы детектива были вот эти бесконечные ожидания. Минуты текут неспешно. Час проходит за часов с мучительной медлительностью. Начинающему наблюдателю эти минуты и часы кажутся пыткой. Опытный наблюдатель умеет расслабиться и как бы выпасть из времени, впасть в какой-то странный, не определенный наукой вид анабиоза, и при этом — не уснуть, не потерять внимания и сосредоточенности.

Ты словно переключаешь в сознание какой-то рычажок, и заставляешь мозг работать в особом режиме.

Думая об этом Плетнев всегда вспоминал один случай из детства. Когда Антону было лет одиннадцать, двоюродный дед впервые взял его с собой на охоту. В воображении Антона охота представлялась чем-то вроде увлекательной игры. Ты вступаешь в схватку с разъяренным зверем, напрягаешь все физические и душевные силы и выходишь из схватки победителем.

За этим следует приятный ужин в деревянном доме с потрескивающим камином, охотничьи байки и огромная звериная шкура, расстеленная на полу.

На деле все оказалось иначе. Около четырех часов Антон и его двоюродный дед сидели в засаде. За это время восточный ветер успел смениться северо-западным, прошел дождь, выпал первый снег… А они все сидели и ждали. Час-второй-третий-четвертый… И казалось, этому унылому занятию не будет ни конца, ни краю.

А когда зверь появился, у Антона уже не осталось ни сил, ни желания, чтобы продолжать охоту. Он просто отупело смотрел, как дед стреляет из ружья, кричит кому-то, куда-то бежит…

— Ну, как? — спросил потом дед. — Тебе понравилась охота?

— Да, — соврал Антон, опасаясь, как бы дед не назвал его слабаком.

— В следующий раз поедешь со мной?

— Да, — снова сказал Антон, совсем падая духом. — А мы опять будем сидеть в засаде?

— А как ж! — пристально вглядываясь в лицо Антону и усмехаясь, ответил дед. — В охоте засада — первое дело. Ничего, в следующий раз будет легче. Это я тебе обещаю.

Но следующего раза не случилось. Через пару дней выяснилось, что на охоте дед подхватил крупозную пневмонию легких. Деда увезли в городскую больницу, где он и умер спустя неделю.

С тех пор Антон Плетнев не любил охоту. И терпеть не мог сидеть в засаде.

И всё-таки работа есть работа. И если уж взялся за работу, будь добр, сделай ее на совесть.

В ожидании прошло около получаса. Наконец, из казино — без куртки, в рубашке и пиджаке — вышел Симонов. Он быстро зашагал к автостоянке.

— Так-так, — сказал себе Плетнев, встрепенувшись. — Кажется, началось.

Он взял с сидения цифровую видеокамеру и, нажав на зум, быстро поймал Симонова в объектив. Теперь Плетнев мог разобрать даже выражение его лица. Симонов подошел к джипу Митрохина, открыл дверцу ключом, но забираться внутрь не стал.

Вместо этого Симонов нагнулся к бардачку.

— Оп-па, — усмехнулся Плетнев, еще больше приближая изображение. — Кажется, Митрохин не ошибся, и ты впрямь собираешься…

Договорить он не успел. Яркая вспышка ослепила Плетнева — так, что он едва не выронил видеокамеру. В то же мгновение автостоянку потряс оглушительный взрыв. Яркие языки пламени вырвались из салона и заплясали на капоте джипа.

Немного оправившись от шока, Плетнев швырнул камеру на сидение, а сам выскочил из машины. И тут он увидел Симонова. Вернее, — то, что от него осталось. Взрыв отбросил его метра на четыре от машины. Пиджак и брюки сорвало взрывной волной. Тело Симонова представляло собой охваченную пламенем груду человеческого мяса.

Плетнев покачнулся и вдруг перегнулся пополам — его мучительно и шумно вырвало.

— Что? — услышал он над ухом вопль Митрохина. — Что вы наделали?

Плетнев выпрямился, вытер рот рукавом и сказал, глядя на толстое, покрытое пылающими бисеринками пота лицо Митрохина.

— Ваша машина только что взорвалась. Вместе с объектом.

Митрохин затрясся от ярости.

— Вы что, идиот? — заорал он. — Вы понимаете, что вы сделали?

Плетнев поморщился и посмотрел рассеянным взглядом на сбегающихся со всех сторон людей.

— Я ничего не делал, — проговорил он тихо. И повторил: — Ничего.

— Ничего не сделали? — продолжал орать Митрохин. — Да из-за вашего непрофессионализма я потерял машину и партнера!

— Вы не…

— Какого черта! Как мне теперь разбираться с его долей?

Плетнев посмотрел на догорающий труп и через силу усмехнулся.

— Теперь он вас не убьет, это точно.

— Это что, шутка? — рявкнул Митрохин. — Он всего-навсего должен был сесть в тюрьму! — Толстяк посмотрел на пылающую машину, достал из кармана платок и промокнул мокрое от пота лицо. — Хорошо, что хоть я жив остался, — пробормотал он.

10

В тот же вечер между ними состоялся телефонный разговор. Плетнев сидел в баре и приканчивал третью кружку пива. Однако все никак не мог прийти в себя после увиденного. Митрохин позвонил сам.

— Вы провалили дело, — сказал он грубым, злым голосом. — Я жалею, что обратился именно в ваше агентство.

— Всё случилось слишком неожиданно, — попробовал оправдаться Плетнев.

— Мне плевать, как это случилось. Вы не сделали свою работу. Причины меня не интересуют.

Плетнев кисло усмехнулся.

— Я полагаю, с оплатой проблем не…

— Оплата? — рявкнул Митрохин. — Вы что, издеваетесь? Я еще должен вам платить? Да вы меня под монастырь подвели!.. Ладно, черт с вами. Я не в первый раз плачу идиотам. Аванс оставьте себе и больше никогда не появляйтесь мне на глаза!

— Но…

— А будете спорить, я не только заберу аванс, но и пущу ваше поганое агентство по миру! — продолжил орать Митрохин. — У меня для этого достаточно денег и связей!

Лицо Плетнева помрачнело.

— В этом я не сомневаюсь, — угрюмо сказал он. — Но мы действовали по согласованному плану. И не наша вина, что план не сработал.

— Что-о? И вы еще обвиняете меня?

— Я никого не обвиняю. Я просто пытаюсь вам объяснить, что…

— Только попробуйте попасться мне на глаза, — холодно и внятно произнес Митрохин. И вдруг рявкнул, да так громко, что Плетневу пришлось отодвинуть телефонную трубку от уха: — Я вас уничтожу! Вместе с вашим гадюшником под названием «Глория»!

— И всё же… — начал было говорить Плетнев, однако закончить фразу не успел.

Митрохин отключил связь.

Первым желанием Плетнева было запустить телефоном в стену бара. Но он сдержался. Пусть Митрохин дает волю эмоциям, а он — Антон Плетнев — профессионал. Нужно тщательно и трезво обдумать ситуацию. Митрохин явно собирается сделать из него козла отпущения. Да что из него — из всего агентства! Это-то и было самое неприятное. На то, чтобы создать репутацию, уходят годы, а разрушить её можно за один день.

Что же делать?

Плетнев вздохнул и посмотрел на бокал, словно надеялся, что тот подскажет ему ответ на столь мучительный вопрос. Однако бокал, как и полагается бокалу, хранил молчание.

В принципе, неудачи случались у Плетнева и раньше. Да и хамили ему клиенты не раз. Антон привык пропускать хамские слова и реплики мимо ушей. Но то, что произошло сегодня, не укладывалось в понятие «неудача». Сегодня с Антоном Плетневым случилось страшное. Он впервые за всё время работы в «Глории» усомнился в своем профессионализме.

Когда Антон только начинал, он был всего лишь новичком, неофитом. А новичку свойственно ошибаться. Сегодня ситуация была иная. И Митрохин ясно дал это понять.

Плетнев отхлебнул пива, поразмышлял с минуту, потом снова взялся за телефон. Звонить Турецкому было довольно стыдно. Получалось, что он, Антон Плетнев, провалил выгодное и совсем несложное дело, а теперь вот позвонил — пожаловаться на обманщика-клиента, вытереть нос об жилетку старшего товарища, испросить совета… Отвратительно!

Плетнев вздохнул и уныло набрал номер Александра Борисовича.

— Алло, — бодро отозвался Турецкий.

— Саш, это Плетнев. Ты сейчас где?

— Сижу в такси. Не мог до тебя дозвониться. Как прошла операция?

— Плохо. — И Плетнев подробно рассказал коллеге обо всем, что случилось в минувший вечер.

— Гм… — проговорил Турецкий, когда рассказ был закончен. — Не повезло.

«Не повезло» — усмехнулся Плетнев.

— Это разве невезение? — буркнул он в трубку. — Наш новый опер ползарплаты в рулетку проиграл, пока наблюдал за Митрохиным и Симоновым — вот это невезение. Не сидеть же ему с газетой на диване.

— Ты уже с ним поговорил?

— Конечно. Наш клиент и ныне покойный партнер его мирно ворковали, улыбались. А потом Митрохин что-то шепнул партнеру на ухо, будто попросил чего, сунул ему что-то маленькое в руку, прости — рентгеновским зрением не обладаю, и тот пошел на улицу. Об остальном ты уже знаешь.

Турецкий помолчал, обдумывая услышанное.

— Мутная история, — проговорил он после паузы.

— Да уж, — горько сказал Плетнев. — Это еще начало. Боюсь, что завтра мне придется всё это объяснять в следственном отделе. Да и на этом всё не закончится. Если Митрохин поднимет бучу…

— Стоп-стоп, — перебил его Александр Борисович. — Не гони коней.

— Ты это о чем? — не понял Плетнев.

— Почему-то мне кажется, что никаких походов по следственным отделам не будет. Митрохин теперь замнет эту историю для ясности.

— Ты думаешь? — с сомнением произнес Антон, хмуро глядя на бокал с недопитым пивом.

— Уверен. Ему теперь можно жить припеваючи и спать спокойно. А кто, зачем, почему взорвал? Пусть следаки копают. Он будет помалкивать.

— Может, он и деньги заплатит? — с надеждой в голосе спросил Плетнев.

— Вот это вряд ли. Денег мы не увидим. Ибо безвременная смерть должника лишила его такой возможности.

— Погоди… — Плетнев нахмурил лоб. — Но ведь ему теперь достанется доля партнера!

— Нет, Антон, — возразил Александр Борисович. — Там не все так просто. У Симонова есть жена, то есть вдова. Она — наследница всего его состояния.

— Это точно? — упавшим голосом спросил Плетнев.

— К гадалке не ходи. Теперь Митрохину предстоит схватка со вдовой. Если, конечно, он заранее ничего на этот случай не придумал. Но это уже его проблемы.

— Н-да, — уныло произнес Плетнев. — У богатых свои причуды. Можешь меня осудить, но мне их заботы, даже трагедии и проблемы, не кажутся человеческими и уж никак не вызывают сопереживания.

— Слушай, если честно, у меня сейчас нет ни времени ни желания философствовать. Я вот что подумал… Если Митрохин задумал какую-то аферу, он мог использовать нас в качестве прикрытия. Так?

— Так, — согласился Плетнев.

— Гм… Ну, а если так, значит… — Александр Борисович замолчал, явно о чем-то раздумывая.

— Значит что? — нетерпеливо спросил Плетнев.

— Значит, мы можем потерять всё.

— Так ведь и я о том же! — снова начал горячиться Плетнев.

— Тише, Антон, не нервничай. Дай-ка секунду подумаю…

Пока Турецкий думал, Плетнев успел пригубить еще немного пива.

— Вот что мы сделаем, — медленно и задумчиво заговорил Александр Борисович. — Если Митрохин начнет против нас войну, мы должны встретить его во всеоружии.

— Полностью согласен, — горячо подтвердил Плетнев.

— Для этого, — продолжил Турецкий, — мы должны провести расследование и выяснить всю «подноготную» этого мерзавца. Я сегодня же позвоню ребятам в МУР, а ты свяжись со Щеткиным, чтобы он был в курсе.

— Сделаю, — кивнул Плетнев.

— Ладно, Антон, договорим потом. Кажется, я подъезжаю к гостинице. Не унывай! Приеду — разберемся.

— Спасибо за утешение, — с горькой усмешкой сказал Плетнев. — Удачи!

Он отключил связь. На этот раз даже разговор с Турецким, которого он не только безмерно уважал как друга, не смог пролить бальзам на его «израненную душу». Ну, а раз не помог один бальзам, попробуем прибегнуть к помощи другого, решил Плетнев.

Подозвав официанта, он потребовал графинчик водки.

11

Город Лебедянск оказался не таким уж паршивым и заброшенным местом, как ожидал Александр Борисович Турецкий. Население его составляло девяносто тысяч жителей. И судя по аншлагу в театре «Глобус», как минимум, половина из них были завзятыми театралами.

Сегодня вечером давали шекспировского «Генриха IV». Турецкий сидел в первом ряду и с интересом следил за развитием сюжета. Актеры справлялись с ролями неплохо. Разве что Фальстаф был чересчур молод и не достаточно упитан (седой парик и подушка под камзолом почти не спасали ситуацию), а отважный Готспер Горячая Шпора был неубедительно бледен и худосочен. Поэтому, когда он уверял:

Во мне опасность зажигает кровь,

Не нахожу забавы в травле зайцев:

Достойнее охотиться на львов, —

— верилось в это с трудом. В остальном игра и внешность актеров не вызывали нареканий.

— Если я вру, — кричала на сцене старая трактирщица, — то нет во мне ни правды, ни совести, ни женской чести!

— Их и нет в тебе, — с ухмылкой сообщил толстяк Фальстаф. — Правды в тебе — что в вареном черносливе, а совести не больше, чем в лисице, выкуренной из норы. Что же касается женской чести, то чего бы то ни было женского в тебе столько же, как в полицейском надзирателе. Пошла отсюда, тварь ты этакая, пошла!

Трактирщица возмущенно заохала, а публика в зале покатилась со смеху.

«Театр, в самом деле, процветает, — размышлял Александр Борисович, незаметно оглядывая зал. — Если здесь постоянно такие аншлаги, то Шиманов, будучи спонсором, отнюдь не меценат».

— Я порядочная женщина в законном браке, — продолжала возмущаться трактирщица. — А вот ты, хоть ты и рыцарь и дворянин, а ты подлец, если говоришь обо мне такие гадости!

— А ты, хоть ты и хозяйка, а животное, если все время споришь со мной! — грозно крикнул на нее толстяк.

— Какое такое животное? А? Моментально отвечай, какое животное?

Фальстаф выпятил живот, почесал бороду и выдал:

— Выдра — вот какое!

Какое животное?

Актеры играли так комично, с таким невообразимыми ужимками, что публика в зале покатывалась со смеху.

После того, как спектакль окончился, Турецкий проник за кулисы, чтобы побеседовать с актерами. Первым он выбрал исполнителе роли Фальстафа. Просто потому, что Фальстаф был любимым шекспировским героев Турецкого.

Войдя в гримерку, он посмотрел на актера, который успел вынуть из-под камзола подушку и снять седой парик, превратившись в худощавого, носатого мужчину лет тридцати.

— Сэр Фальстаф, я полагаю? — с улыбкой осведомился Александр Борисович.

— Пусть я стану тухлой селедкой в уксусе или комом протухших сливок, если это не так! — весело пробасил в ответ актер. Он протянул руку Турецкому и представился: — Денис Бычихин! Еще не народный, но уже заслуженный!

— Александр Борисович Турецкий. Раньше… не знаю, кто раньше, но теперь — заслуженный, это точно.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Присаживайтесь, — пригласил актер, указывая на кресло. — Прокофьев мне о вас говорил. Полагаю, вы пришли поговорить о Кате? Ничего, если по ходу разговора я буду стирать грим и переодеваться?

— Ничего. У вас тут можно курить?

— Запросто, — ответил актер.

Александр Борисович закурил, исподволь разглядывая лицо Бычихина, затем спросил:

— Скажите, Денис, куда, по-вашему, могла деться Екатерина Шиманова?

— Куда? — Обрабатывая лицо тампоном, смоченным в лосьоне актер усмехнулся и пожал плечами. — Понятия не имею. Катя — весьма сумасбродная девица. Не удивлюсь, если она объявится завтра утром и скажет, что летала в Париж с каким-нибудь новым ухажером.

— А что, у нее много ухажеров?

— Не знаю. Катя — очень скрытная девушка. Помню года два назад к ней на спектакли таскался какой-то тип. Катя сказала, что это «так, один знакомый». А вскоре я увидел ее «знакомого» в теленовостях, когда он жал руку президенту России.

— Кто это был?

— Какой-то политик из молодых да ранних. Я в них плохо разбираюсь, а имен никогда не запоминаю.

— Екатерина до сих пор поддерживает с ним отношения?

— Да что вы! Это давняя история. С тех пор она сменила полдюжины кавалеров. Только подолгу рядом с ней никто не задерживается.

— Почему?

— Ох, если бы я знал, — улыбнулся актер. — Может быть, она их отшивает. А может, они сами бросают ее. Характер-то у Катьки не сахар.

— Кто был ее последним увлечением?

— Последним? Гм… Я несколько раз видел ее с каким-то парнем. Так, ничего особенного. Не звезда, не миллионер, не политик. Точно не помню, кто он, но по-моему, чуть ли не слесарь из автосалона. А может, токарь? В любом случае, простой работяга.

— Вас это не удивило?

Актер повернулся и посмотрел на Турецкого.

— Меня? А почему это должно было меня удивить?

— Ну, не знаю, — пожал плечами Александр Борисович. — Гуляла с политиками и толстосумами, а тут снизошла до простого слесаря.

Бычихин улыбнулся.

— А я свечку над их постелью не держал, — иронично сообщил он. — И почему она его выбрала, не знаю. Может, у него мужское достоинство размером с баклажан? А может, мозги, как у Эйнштейна? А может, это судьба. Помните, как у Булгакова в «Мастере и Маргарите»? «Любовь выскочила перед нами внезапно, как убийца с ножом в руке». Может быть, Данилов — ее Мастер, а она — его Маргарита.

При этих словах лицо артиста приобрело какое-то странное выражение. Впрочем, выражение это было мимолетным, и Александр Борисович не взял его в расчет.

— Да уж, Динила-мастер, — усмехнулся Турецкий, погруженный в свои мысли.

Бычихин внимательно на него посмотрел и вдруг рассмеялся.

— Вы знаете, Александр Борисович, женское сердце вообще загадка! Они и сами себя не знают, куда уж нам? «Нам только в битвах выпадает жребий. А им дано, гадая, умереть!»

— Мандельштам?

Актер улыбнулся.

— Пастернак. Так что, Александр Борисович, если вы рассчитывали найти в моем лице помощника, то вынужден вас разочаровать. Я мало общался с Катей вне сцены и совершенно не представляю, куда она исчезла.

— Ясно. А кто может быть в курсе? С кем она дружила?

— Катя-то? Да ни с кем. Она была, что называется, alone wolf. Одинокая волчица. Так что, сплошной феерией ее жизнь не назовешь.

Турецкий затянулся сигаретой и спросил:

— У нее был настолько тяжелый характер?

— Не то чтобы тяжелый. Я бы сказал, неуживчивый. С ней можно было быть приятелем, но другом… — Актер грустно улыбнулся и медленно покачал головой.

— А в чем выражалась ее неуживчивость? — спросил Турецкий. — Она с кем-то ссорилась? Ругалась? Может, выясняла с кем-то отношения?

— Нет-нет, ничего подобного, — заверил Турецкого актер. — Она всегда была корректна и сдержана. Когда шутили, улыбалась, когда жаловались на жизнь, кивала. Но мыслями она в это время всегда была далеко. Вы читали Герберта Уэллса?

— Кое-что.

— У него есть один забавный рассказ. Там человек просыпается утром и обнаруживает, что видит перед собой берег моря и пальму. Он пытается дотронуться рукой до пальмы, но рука проваливается и натыкается на какую-то вазу, хотя никакой вазы не было видно. Смысл в том, что мужчина по-прежнему был в своей городской квартире, но взгляд его каким-то образом переместился за тысячу миль, на берег моря.

— Действительно, забавно, — сказал Турецкий.

Актер улыбнулся.

— С Катей та же история. Она слушает вас, смотрит на вас, но взгляд ее блуждает далеко отсюда. Она смотрит на вас, а видит перед собой полосу морского прибоя и заходящее солнце. И так всегда. Как видите, дружить с такой девушкой очень нелегко.

— Действительно, — согласился Александр Борисович, пуская дым. — А сколько лет она уже в театре?

— О, много! Мы пришли с ней почти одновременно. Постойте… когда же это было? — Бычихин задумался. — Лет пять… Нет, шесть назад! Катя тогда только-только закончила театральное училище и пришла работать в театр.

— Где она училась? — спросил Турецкий.

— В Ленинграде… То есть, в Петербурге. В ЛГИТМИКе. Слышали про такой?

— Слышал.

Актер протер лицо влажной салфеткой и сказал:

— Вот, в общем-то, и всё, что я о ней знаю.

Переговорив с Фальстафом, Александр Борисович встретился поочередно с принцем Гарри, Готспером, Нортумберлендом, леди Мортимер и трактирщицей мистрис Куикли. Однако все они, вместе взятые, знали о Екатерине Шимановой не больше, чем Фальстаф.

Выходя из театра, Турецкий нос у носу столкнулся с Шимановым.

— Как продвигается расследование? — осведомился тот.

— Нормально.

Турецкий хотел уйти, но Шиманов удержал его, положив руку на плечо.

— Я не хочу, чтобы вы считали меня своим врагом, Александр Борисович, — пробасил он. — Вы играете на моей стороне, поэтому в этом деле мы с вами — коллеги.

— В «этом деле»? Если не ошибаюсь, речь идет об исчезновении вашей дочери. А вы говорите об этом, как о бизнес-проекте. Странный вы человек, господин Шиманов.

— Я никогда не паникую раньше времени, — сухо сказал Сергей Николаевич. — Это мое основное правило, и я намерен следовать ему до конца.

— Вы просто железный дровосек, — усмехнулся Александр Борисович. — Между тем, возможно, что вашей дочери уже нет в живых.

Шиманов сдвинул брови и холодно произнес:

— Тем хуже для вас.

Турецкий посмотрел на руку бизнесмена, по-прежнему лежащую у него на плече. Шиманов разжал пальцы и убрал руку.

— Мой телефон у вас есть, — сказал Сергей Николаевич. — Можете звонить мне в любое время дня и ночи.

— Вы будете в городе?

Шиманов покачал головой:

— Нет. Завтра я уезжаю по делам. На пару дней. Но если я понадоблюсь, я прилечу.

Александр Борисович хмыкнул.

— Какая жертвенность. Всем бы таких отцов.

— Роль отца — самая сложная роль из тех, что мне доводилось играть, — медленно ответил на это Шиманов. — Я делаю всё, что могу, чтобы сыграть не хуже других.

— Браво, — сказал Турецкий. — Вы ошиблись всего в одном пункте.

— В каком?

— Отец — это не роль. Всего доброго!

Турецкий повернулся и зашагал прочь от театра. Впереди у него была, возможно, самая важная встреча за сегодняшний день.

12

Он вышел из гаража, с грохотом закрыл дверь, вставил ключ в замочную скважину и дважды с щелчком повернул его. Затем вынул изо рта окурок и швырнул его в лужу. Повернулся, чтобы идти, и увидел при свете фонаря, что к гаражу неспешной походкой приближается высокий мужчина.

«Кажется, у тебя снова гости, Леша», — сказал он себе, усмехнулся и сунул руку в карман. Мужчина остановился, не дойдя пяти шагов, посмотрел на него и сказал:

— Добрый вечер! Вас зовут Алексей Данилов?

Алексей чуть склонил голову набок и сказал:

— Допустим.

Мужчина двинулся вперед, но Алексей сделал предупреждающий жест и громко сказал:

— У меня в кармане куркач! Сделаешь еще шаг, и я продырявлю тебе башку!

Мужчина остановился. Несколько секунд он пристально смотрел на Алексея, после чего спокойно произнес:

— Я не причинную вам вреда. Меня зовут Александр Борисович Турецкий. Я звонил вам сегодня днем, и мы договорились насчет встречи.

Алексей поднял руку и вытер вспотевший лоб.

— Черт, — пробормотал он. — Я совсем об этом забыл. Как вы меня нашли?

— Я зашел к вам домой, но дверь никто не открыл. В подъезде я встретил соседку. Она сказала, что вы в гараже, и объяснила мне, как вас найти.

— Ясно, — сказал Данилов и вынул руку из кармана.

Турецкий достал пачку «Честера» и протянул парню:

— Куришь?

Тот покачал головой:

— Нет. У меня свои. Без фильтра. — Он снова сунул руку в карман.

Мужчины закурили.

— Кстати, — снова заговорил Александр Борисович, — а что такое куркач?

— А ты не знаешь?

Турецкий покачал головой:

— Нет.

Парень усмехнулся.

— Сразу видно, что ты не рос в нашем городе. Это самодельный пистолет. Стреляет дробью. У нас такую штуку любой мальчишка за час соорудит.

— И какова убойная сила? — поинтересовался Александр Борисович.

— Если хорошо попасть, можно превратить человека в калеку, — ответил Данилов.

— Взглянуть можно?

Данилов усмехнулся.

— Я бы показал, но… — Он сунул руку в карман и достал связку ключей. — Это всё, что у меня есть.

— Понятно, — улыбнулся Турецкий. — Где мы можем поговорить?

— Да прямо здесь.

Александр Борисович обвел взглядом узкое пространство между гаражами.

— Не слишком уютное место, — заметил он.

— Зато безопасное, — ответил ему парень.

Турецкий стряхнул с сигареты пепел, изучающее посмотрел на парня и сказал:

— Видимо, вам есть чего бояться?

Данилов усмехнулся.

— Видимо, да, — сказал он.

Турецкий затянулся сигаретой, продолжая разглядывать парня. Худощавое, скуластое лицо, глубоко посаженные темное глаза, большой нос и низкий, чуть выпуклый лоб. Красавцем он не был, это точно. Однако взгляд прямой и бесстрашный, а губы упрямо сжаты. Парень явно не трус. И может за себя постоять. Чего же он боится? Прокофьев сказал, что с Даниловым «пристрастно побеседовали». Что это значит?…

Турецкий снова вгляделся в лицо парня. Фонарь светил тускло, но кое-что бывший «важняк» хорошо разглядел. На левой скуле у парня он заметил легкую тень — синяк. По всей вероятности, от удара кулаком. Удар был несильный и имел, скорее, воспитательное значение.

Сигарету Данилов держал в левой руке, правую поднимал неохотно и как бы с трудом. К тому же, когда он отошел от двери гаража, он явно прихрамывал.

— Пару дней назад вас избили, так ведь? — спросил Александр Борисович.

— С чего вы взяли?

— Шиманов мне рассказал, — соврал Турецкий.

Парень еще крепче сжал губы, а взгляд его стал еще угрюмее.

— Что он вам еще рассказал?

— Немногое, — ответил Александр Борисович. — Рассказал, что у вас был роман с Екатериной, что вы просили его руки…

— Шиманов — болван! — угрюмо проговорил парень. — А Катьку не ищите.

— Почему? — насторожился Турецкий.

— Потому что она давно мертва. Ее придушили — быстро и безболезненно. А тело ее сожгли в городском крематории.

У Турецкого «отвалилась челюсть».

— То есть, как в крематории.?! — изумленно вымолвил он. — Откуда вы знаете?

— Я знаю ее папашу — этого достаточно.

— А-га, — задумчиво проговорил Александр Борисович, приходя в себя. — Выходит, это всё ваши предположения. Могу я узнать, на чем они основываются. Отец плохо обращался с Екатериной? Она вам что-нибудь рассказывала?

— Знаете что, идите-ка вы своей дорогой. Вы человек Шиманова, а значит, на стороне этого мерзавца. Что бы я вам ни рассказал, вы не поверите ни одному моему слову.

— Напрасно вы так думаете, — мягко проговорил Александр Борисович. — Я уже говорил вам по телефону, что единственная моя задача — найти девушку. Найти девушку, а не выгородить ее папашу, — повторил Турецкий сухо. — Если он в чем-то виновен, я выведу его на чистую воду.

— Шиманова? — с усмешкой пробормотал Данилов. — На чистую воду? — Он покачал головой. — Вы либо фантаст, либо врун, либо простак.

— Либо человек, который привык доводить дело до конца, — возразил Турецкий. — В любом случае, я стараюсь вести себя вежливо. А вы себя ведете глупо. Как, по-вашему, я найду девушку, если вы ни черта мне не рассказываете?

Парень задумался. Сигарета обожгла ему пальцы, и он швырнул ее в лужу.

— Ну, хорошо. Только имейте в виду, всё, что я скажу, я скажу не со зла. Люди Шиманова хорошо надо мной поработали два дня назад. — Парень усмехнулся. — Но я на них не в обиде. Они просто делали свою работу, а сломанное ребро рано или поздно срастется. — Данилов зажег новую сигарету, затянулся, выпустил облако дыма и сказал: — Мы с Катей любили друг друга. Но этот мерзавец, ее отец, не хотел, чтобы мы были вместе. Он постоянно настраивал Катю против меня. В конце концов, она его возненавидела. А заодно и меня. Она мне сказала: «Я устала он вас обоих и ничего уже не понимаю. Мне надо разобраться в своих чувствах».

— Это было в последнюю вашу встречу?

Данилов покачал головой:

— Нет. В предпоследнюю. Потом я как-то встретил ее на улице… Не случайно, конечно. Но я хотел с ней встретиться, поэтому подкараулил ее возле театра. Она была очень рада меня видеть. Сама бросилась мне на шею, стала целовать меня, говорить, что соскучилась. Я сказал: пошли в загс, у меня там работает двоюродная тетка, и нас распишут за пять минут.

— Ну, а она? — спросил Александр Борисович.

— Она сказала, что мы распишемся, но не сейчас. Сейчас ей нужно кое в чем разобраться.

— В чем именно?

Данилов вздохнул и покачал головой:

— Не знаю. Она мне не сказала. Не успела сказать. Там появились люди Шиманова, и Катя вынуждена была уйти с ними. — Парень затянулся и мучительно поморщился. — Я видел в ее глазах страх, понимаете? Страх.

— Может быть. Но с чего вы решили, что она боится своего отца? — спросил Турецкий.

— А кого еще? Когда она со мной разговаривала, она всё время оглядывалась. А потом, когда появились эти архаровцы, аж побледнела от страха.

— Что ж, подумать над этим стоит, — согласился Александр Борисович. — Но вам не кажется, что вы делаете слишком… далеко идущие выводы?

Данилов покачал головой:

— Нет, не думаю.

— И какова же ваша версия событий?

— Хотите версию? Пожалуйста. — Глаза Данилова широко раскрылись и замерцали в свете фонаря, голос стал возбужденным. — Катя узнала, что ее отец занимается чем-то незаконным. Может, где-то что-то услышала или прочла какой-нибудь документ. Стопроцентной уверенности у нее не было, поэтому она и сказала мне, что ей нужно кое в чем разобраться. Она выкрала у отца ключ и залезла в его сейф. Там она нашла бумаги, подтверждающие, что ее отец — негодяй и преступник. Отец застукал ее и предложил всё забыть. Катя отказалась. Она была очень честная девушка. Даже болезненно честная! Тогда Шиманов придушил ее и сбросил в реку.

Данилов затянулся сигаретой и бросил окурок на землю.

— Вот так, — мрачно сказал он. — Следы он замел. А потом вызвал вас, чтобы вы повесили смерть Кати на меня или еще на кого-нибудь. На того, кого он вам подсунет в качестве подходящей жертвы.

Александр Борисович слушал монолог парня молча. Когда тот замолчал, Турецкий сказал:

— Версия весьма правдоподобная. Но чтобы обвинять человека, одних предположений мало. Нужны факты и улики.

— Вот именно! — воскликнул Данилов. — Улики! Вы ведь сыщик? Значит, вы должны их достать. Должны, слышите! Хотя… — Парень вдруг скис и словно бы обмяк. — О чем я говорю? Вы ведь человек Шиманова. Вместе вы состряпаете такую версию, какая удобна ему. В любом случае, этот мерзавец выкрутится.

Глаза Данилова снова блеснули.

— Но знаете, что я вам скажу, — глухо и угрюмо произнес он, глядя на Турецкого исподлобья. — Я всё равно найду способ ему отомстить. Так что, пусть он лучше убьет меня, как убил Катю. Иначе ему несдобровать.

Александр Борисович усмехнулся.

— Вы, Данилов, очень решительный человек. Но не очень далекий. Я приехал сюда, чтобы разобраться в исчезновении девушки. Но я не хочу, чтобы вы путались у меня под ногами и мешали мне.

— Вам? — с убийственным сарказмом в голосе спросил Данилов. — А может быть, ее папаше?

— Мне, — спокойно ответил Турецкий. — В Москве меня ждут дела, поэтому я постараюсь раскрыть это дело быстро. Вы, конечно, поступите так, как считаете нужным, но у меня к вам просьба: не предпринимайте ничего… Хотя бы неделю. Дело слишком запутанное, и ваша горячность может всё испортить.

— Неделю? — Данилов усмехнулся. — А что эта неделя изменит?

— Надеюсь, что очень многое, — устало ответил Александр Борисович. — Но если вы задумаете устроить вендетту или будете путаться у меня под ногами, я приму меры, чтобы изолировать вас. По крайней мере, на тот срок, пока я здесь. Вы меня поняли, Данилов?

— Прекрасно понял.

— Надеюсь, что так. Всего хорошего!

Александр Борисович повернулся, чтобы уйти, но Данилов его окликнул.

— Эй, вы, сыщик!

Турецкий обернулся. Парень стоял, набычившись и сунув руки в карманы брюк.

— Поговорите с Анной. Она — лучшая подруга Кати.

— Кто она и как мне ее найти?

— Работает в театре.

— Актриса?

Данилов покачал головой:

— Нет. Среди актрис у нее подруг не было, она говорила, что они все — стервы. Анна — костюмер.

— Как фамилия?

— Это вы выясните без меня.

Данилов сплюнул на асфальт и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

13

Турецкий лежал в горячей ванне, наполненной белоснежной пеной, и разглядывал пальцы своих торчащих из воды ног. В губах у него дымилась сигарета. Вдоволь налюбовавшись пальцами, он вынул изо рта сигарету, ткнул ее в пепельницу, затем смочил в воде маленькое полотенце и положил его себе на лицо.

«Вот он — кайф!».

Однако вдоволь «покайфовать» он не успел. На полочке перед зеркалом задребезжал и зазвенел телефон.

Турецкий с досадой откинул полотенце, протянул руку и снял трубку.

— Алло, Саша? — услышал он в трубке голос Плетнева.

— Да, Антон, я. Привет!

— Добрый вечер! Не смог дозвониться тебе на мобильный.

— Аккумулятор разрядился. Давно собираюсь поменять эту рухлядь, да все недосуг. Как дела?

— Держимся. Щеткин уже подключился. Митрохин пока войну не объявил, но мы уже приступили к сбору разведданных.

— Молодцы. Давай подробнее.

— Да пока рассказывать нечего.

Плетнев в нескольких словах обрисовал Александру Борисовичу ситуацию.

— Вот, такие дела, — закончил он.

— Ясно. — Александр Борисович помолчал, собираясь с духом. — Слушай, Антон, ты случайно к Ирине не забегал? Как она там? Поджелудочная не пошаливает?

— Я думал, ты с ней на связи.

Турецкий хмыкнул.

— Я-то на связи, но разве она что-нибудь скажет? «У меня всё в порядке, соскучилась, приезжай быстрей!» Вот и весь разговор.

— Ну, она сегодня утром забегала к Ваське в школу.

— И как? Как она выглядит?

— Как всегда — потрясающе! — со смехом сказал Плетнев.

— Ну, ты не слишком там резвись.

Турецкий сдвинул брови. Значит, Плетнев ничего подозрительного не заметил. Сказать или не сказать ему о том, что за Ириной установлена слежка? С одной стороны, нельзя пускать такие вещи на самотек. С другой… можно всё испортить одним неосторожным действием.

— Слышь, Антон…

— Что?

— У меня есть подозрение, что за Ириной могут следить.

— Следить? — встревожено повторил Плетнев. — Кто?

— Давай я пока ничего тебе не буду рассказывать. Ты просто проверь, ладно? Только не привлекая внимания. И лучше сам этим не занимайся. Попроси кого-нибудь из наших ребят. Но только по тихому, чтобы об этом знало как можно меньше народу.

— Хорошо, Саш. Обязательно проверю. — Плетнев секунду помолчал и добавил: — Я, конечно, проверю. Но что делать, если это правда? Узнать, кто установил наблюдение?

— Нет, не надо. Просто проверь, и всё. Если мое подозрение подтвердится, я скажу, что делать дальше.

— Ладно, как скажешь.

— Вот и хорошо. — У Турецкого стало чуть легче на душе. — Как там твой Васька?

— Как всегда. Вчера на уроке химии взорвал самодельную магниевую бомбочку. Теперь меня вызывают на педсовет. Хорошо еще, никто не пострадал, но учительница до сих пор бледная ходит. Ума не приложу, в кого он у меня такой?

— Видать, есть в кого, — с улыбкой заметил Александр Борисович. — Ладно, Антон, до связи.

— Аккумулятор заряди!

— Обязательно.

14

Щеткин вошел в офис «Глории» вразвалочку, сунув руки в карманы брюк и пожевывая зубочистку. Пожал руку Плетневу и оперативникам.

— Как поживает родная милиция? — осведомился Антон Плетнев.

— Лучше всех! — весело ответил Щеткин. — Наша служба и опасна и трудна. Но в ней тоже есть свои прелести.

— Какие, например? — весело спросил один из парней-оперативников.

— Например, я запросто могу прийти к вам в «Глорию» в любое время дня и вечера. И знаю, что всегда получу здесь чашку крепкого, сладкого чая. А если повезет, то даже с лимоном!

Плетнев засмеялся.

— Считай, что сегодня тебе повезло! — сказал он. — Только чай будешь пить в кабинете. Не возражаешь?

— Что ты! Кабинет — самое комфортное место в Москве. А если ещё и усадишь в кресло директора, так я с него три дня вставать не буду!

— Вот с этим не получится, — улыбнулся Плетнев. — Кресло руководителя — вещь неприкосновенная. Когда Сева на месте. А без него — сиди, сколько желаешь.

— Высочайшее кресло для высочайшей задницы, — съязвил Щеткин. — Ладно, граждане начальники посижу уж на стульчике. Пошли!

В кабинете директора Всеволода Голованова Щеткин смыл с лица насмешливую улыбку. Стал суров, сосредоточен и немногословен.

— Давай, только подробно, — потребовал он, глядя, как Плетнев разливает по чашкам чай.

Плетнев посмотрел на приятеля и тоже нахмурился. Затем пододвинул Щеткину его чашку и сказал:

— Митрохин обратился к нам по поводу готовящегося на него покушения.

— Так, — кивнул Щеткин, словно фиксируя в сознании первый факт.

— Партнер по бизнесу, некто Иван Павлович Симонов, задолжал Митрохину большую сумму, а отдавать не собирался.

— Так, — снова сосредоточенно кивнул Щеткин.

Плетнев усмехнулся. Манера приятеля выслушивать информацию всегда немного веселила его.

— К месту, откуда должен был выйти его партнер, Митрохин поехал на своей машине, — продолжил Плетнев, наблюдая за реакцией Щеткина. — По словам Митрохина у него была достоверная информация.

— О чем?

— О том, что именно в этот день партнер совершит на него покушение. То есть — убийство.

Щеткин поднял чашку и шумно отхлебнул чай.

— Однако убит как раз партнер, — сказал, как пригвоздил, он. — Факт, сам по себе, более чем подозрительный.

— Нам тоже показалось это странным, — сказал Плетнев. — Мало того, после этого взрыва Митрохин стал отрицать контакт с нами, еще обвинил нас в непрофессионализме, дескать, мы виноваты, что он потерял машину и партнера, создали ему только проблему.

— Он заплатил вам обещанный гонорар?

Плетнев сразу помрачнел.

— Только аванс. Оставшуюся часть он платить отказался. Я был так зол, что готов был порвать этого подонка на части. И порвал бы, если б Саша не успокоил.

Щеткин отхлебнул чаю и задумчиво повертел чашку на блюдце.

— Так-так, — сказал он. — И какие выводы ты из всего этого делаешь?

— А ты? — поинтересовался Плетнев.

Щеткин поднял на него взгляд.

— Я могу озвучить любую — даже самую смелую — версию?

Плетнев кивнул.

— Что ж, — продолжил Щеткин. — В таком случае вот тебе моё соображение: предположим, что ваш Митрохин сам хотел убить партнера… Вас он выбрал в качестве свидетелей. Всё ведь должно было произойти у вас на глазах. И произошло. Партнер мертв, а он — белый, пушистый и напуганный. «Ай-ай: погибнуть должен был я, а погиб мой лучший друг и соратник!»

Плетнев нахмурился, обдумал слова приятеля и неуверенно проговорил:

— Версия красивая. И вполне правдоподобная. Но…

— Что — но?

— Дорогостоящий способ убийства — жертвовать такой машиной! Ты не находишь? Ведь бизнесмены — народ в массе своей жадный. Они и за меньшее удавятся. Или еще кого-нибудь удавят.

Щеткин поскреб пальцами плохо выбритую щеку.

— Ну, — пожал он плечами, — есть ведь ещё такая вещь как страховка. Может, он и не в убытке совсем, а наоборот. Короче, тут нужно все проверить. Считай, что с сегодняшнего дня я — твой полноценный сотрудник.

Плетнев усмехнулся.

— Было бы странно считать тебя «неполноценным» после того, как ты выдал такую блестящую версию!

— Потише, остряк, — насмешливо осадил его Щеткин. — Я еще размышляю, а ты мне мешаешь.

— Ой, простите, пожалуйста, мистер Пинкертон. И что же вы еще надумали?

— Надо встретиться с Митрохиным и попробовать взять его «с нахрапу», — сказал Щеткин.

— Это как?

— Как-как, — проворчал Щеткин. — Придумать «легенду», которая помогла бы нам войти с ним в контакт.

— Он не пойдет с нами на контакт, — сказал Плетнев. — Он в этом не заинтересован. А если он поймет, что мы под него копаем, он сделает всё, чтобы нас…

— Обезвредить? — подсказал Щеткин.

— Именно. И у него для этого есть возможности. Как, впрочем, у любого «денежного мешка».

— Сдается мне, что ты его боишься? — насмешливо поинтересовался Щеткин.

— Не боюсь. Но опасаюсь.

Щеткин отхлебнул чаю и улыбнулся.

— Ничего. Сам не пойдет на контакт, мы его за уши вытащим. Есть у меня одна идейка… Не уверен, что сработает, но попробовать стоит.

15

Илья Иванович Митрохин вальяжно развалился на заднем сидении новенького лимузина. В руке у него был мобильный телефон. Вот уже двадцать минут Митрохин вел деловые переговоры и, судя по довольной физиономии, дела у него шли неплохо.

Да, дела шли неплохо. Митрохин сложил телефон и достал из кармана сигару. Ему непременно захотелось выкурить сигару. Привычка, которую он приобрел в 1998 году, после того как… Впрочем об это лучше не вспоминать. Митрохин поморщился, но тут же усмехнулся.

Вспоминать о мерзостях, которые сделал было неприятно. Но вместе с тем — приятно. Есть в этом какое-то тайное сладострастие. Странное чувство. Вот и убийцы всегда возвращаются на место преступления. Это опасно, это отвратительно, но — тянет!

За пятнадцать лет в бизнесе Митрохин испытал многое. Стреляли в него, стрелял и он сам. Его били по голове, и он сам бил. Но те, кого он бил, теперь «далече». А он — вот тут, жив и здоров. И вполне энергичен. Как говорится, готов в новым подвигам и свершениям.

Митрохин тихо засмеялся.

— Что, Илья Иванович? — окликнул его водитель.

— Ничего, Петь. На дорогу давай смотри.

Митрохин поежился от удовольствия. Казалось бы, еще месяц назад его будущее было под вопросом. Этот сучонок Симонов сделал всё, чтобы его уничтожить. И ведь как крепко окопался, гнида. Казалось, подступиться невозможно. Ну, не убивать же его в самом деле! Хотя, конечно, следовало убить, но ведь сейчас не девяностые. Это тогда можно было подойти к бизнесмену среди бела дня и разрядить ему обойму в живот. Сейчас всё тоньше и сложнее.

Митрохин снова усмехнулся.

По крайней мере, ему казалось, что сложнее. Но ведь, на самом деле, в мире ничего не меняется — еще с тех самых времен, когда первый неандерталец раскроил своему приятелю башку из-за куска козлиного мяса.

Тоньше и сложнее? Пожалуйста! И Илья Иванович придумал комбинацию, которой позавидовал бы сам Анатолий Карпов. Быстро, изящно, безопасно, красиво.

«И всё же я чертовски умный сукин сын!» — подумал про себя Митрохин, пыхтя сигарой и поглядывая в окно. По тротуарам туда-сюда сновали сотни неудачников. Но, глядя на них, Митрохин не испытывал ни жалости, ни сочувствия. Так уж устроен этот мир, что побеждают в нем сильные и умные. Такие, как он, — Илья Иванович Митрохин.

Радужное настроение Митрохина немного омрачала лишь одна мыслишка. Так сказать, чайная ложка дерьма в бочке с медом. И у это чайной ложки было название — агентство «Глория». Знающие люди доложили Митрохину, что парни из «Глории» что-то уж слишком активно зашевелились.

Ну, ничего. Прихлопнуть их — занятие плёвое. Тем более, что самый опасный человек «Глории» сейчас далеко от Москвы, и ему явно не до Митрохина. А с остальными ничего не стоит справиться.

Зазвонил телефон. Митрохин ленивым движением прижал трубку к уху:

— Слушаю вас.

— Илья Иванович, возле офиса вас ждут парни из «Глории».

— Ждут, говоришь?

— Угу. Настроены очень решительно.

Митрохин криво усмехнулся.

— Реши-ительно, — насмешливо протянул он. — А знаешь такую басню — «Слон и Моська»?

— В школе читал.

— Ну, тогда какого черта мне звонишь?

— Извините, Илья Иванович. Я думал…

— Поздравляю. В следующий раз думай лучше. И не тревожь меня по пустякам.

Митрохин сложил телефон и сунул его в карман. Надо же! Они уже возле офиса пасутся. Ну, эти козлы допрыгаются. Точно допрыгаются. Придется обломать им рога. А если и это не поможет, — придется переломать их ноги.

— Да будет так, — пробасил Илья Иванович, затянулся гаванской сигарой и выпустил изо рта огромное, косматое облако вонючего дыма.

16

Высокая, худая женщина вскочила с дивана и бросилась навстречу Митрохину.

— Илья! — воскликнула она, падая в его объятья. Из глаз женщины покатились слезы, и она пару раз всхлипнула. — Как хорошо, что ты пришел!

— Ну-ну-ну… Успокойся, Маша. — Митрохин погладил женщину ладонью по спине. — Жизнь ведь продолжается. Как бы плохо нам ни было, она продолжается. А значит, надо жить.

— Жить? — Мария Ивановна Симонова отпрянула. — Как ты можешь так говорить? Ивана больше нет!

— Маш, все люди смертны. Умрем и ты, и я. — Митрохин поморщился, он терпеть не мог подобных разговоров. — Мне тоже его не хватает, поверь. Но ведь прошлого уже не вернешь. Что случилось, то случилось.

Мария Ивановна снова заревела. На этот раз Митрохин погладил ее ладонью по волосам, с удовольствием отмечая, что волосы у женщины мягкие и шелковистые, а пахнет от нее хорошими духами. Прижимая ее к себе и продолжая утешать, Митрохин с удивлением почувствовал, что возбуждается.

— Ладно, — сказала Мария Ивановна и всхлипнула в последний раз. — Пойду сделаю кофе.

— Лучше чай, — сказал Илья Иванович. — От кофе у меня побаливает сердце.

Дождавшись, пока женщина ушла, Митрохин принялся расхаживать по комнате, осматривая картины и фотографии. Он видел их сотни раз, но тогда Симонов был жив, и всё это воспринималось как-то иначе.

Теперь Симонова не было. Ни дома, ни в городе, ни в природе. Его не существовало. Пустое место — вот, во что он превратился. Сознавать это было немного странно, но приятно.

Ну, допустим, эта картинка… Митрохин остановился возле картины, изображающей безлюдный берег какого-то северного моря, заросший могучими соснами. Симонов не чаял в этой картинке души. Однажды Илья Иванович, объясняя что-то, ткнул в центр картинки пальцем, — так Симонов чуть с ума не сошел от ярости и испуга. Принялся кричать, размахивать руками.

А теперь Симонова нет. И можно сделать вот так…

Митрохин послюнил палец и потер одну из сосен. Затем сколупнул кусочек масляной краски ногтем. На картине осталось едва заметное пятнышко. Илья Иванович посмотрел на него и усмехнулся.

И никакой Симонов ничего не скажет. Можно сорвать эту чертову картину и помочиться на нее! Пусть Симонов перевернётся в своем дубовом, украшенном бронзовыми вставками, гробу!

Впрочем, не перевернется. Потому как Симонов нынче — груда гнилого мяса, в которой нет ни проблеска жизни, ни смысла. Куча никому не нужного дерьма.

«А я вот жив и здоров, — подумал Митрохин и с удовольствием погладил ладонью свой круглый, тугой живот. — И проживу еще лет двадцать, а то и тридцать — если повезёт!»

В гостиную вошла Мария с подносом в руках.

— Тебе помочь? — деликатно поинтересовался Илья Иванович.

— Нет, не надо. Я уже всё принесла.

Женщина поставила поднос на журнальный столик. Митрохин, воспользовавшись тем, что Симонова стоит к нему спиной, еще раз колупнул картину и вытер испачканный палец черным шелковым платком.

— Садись пить чай, — сказала Мария.

Митрохин прошел к столику и уселся в глубокое кресло, с удовольствием отмечая, что на подносе, помимо чайных чашек, стоят вазочки с вареньем. Он обожал варенье.

— Ох, Илюша, как же мне плохо, — пожаловалась Мария. — Я совершенно не умею жить одна.

— Я тебя понимаю, — кивнул Митрохин. — Теперь тебе придется жить заново.

— В том-то и дело. — Мария вздохнула. — Но я даже не знаю, с чего начать. Я ведь никогда не вникала в бизнес мужа. Он зарабатывал деньги, я — занималась домом. Даже если бы я захотела, он бы не стал посвящать меня в свои дела. Он считал, что место женщины у плиты.

— О, да, — мягко улыбнулся Митрохин. — В этом Иван был непреклонен. Однажды он даже процитировал мне по памяти несколько абзацев из «Домостроя». Сказал, что это самые мудрые строки, из всего, что понаписало человечество. Я попробовал с ним спорить, но… Ты же знаешь, что переубедить Ивана в чем-то было невозможно.

— Да уж, — улыбнулась Мария.

«Да уж, — со мстительной злостью подумал Илья Иванович. — Однако мне, кажется, удалось решить и эту проблему».

Он зачерпнул варенье серебряной литой ложечкой и с удовольствием отправил его в рот. Затем отхлебнул чаю и сказал:

— Маш, тебе сейчас нельзя раскисать. Впереди у нас много работы. Ты должна быть сильной.

— Легко тебе говорить — ты же мужчина. А у меня просто всё из рук валится. Начала просматривать какие-то бумаги, так ни строчки не поняла. Какие-то активы, пассивы… Мне тут уже три консультанта позвонили. Набиваются в помощники.

Митрохин чуть не поперхнулся чаем.

— А ты? — едва скрывая тревогу, спросил он. — Что ты им сказала, этим акулам?

— Сказала, что подумаю, — грустно ответила Мария. — И если решу прибегнуть к их услугам, перезвоню им. Я правильно поступила?

— Вполне, — удовлетворенно сказал Митрохин. — Этих шакалов только подпусти к деньгам. Они тебя вмиг без последней рубашки оставят.

— Я так и подумала, — кивнула Мария. — Не нравится мне вся эта суета. Всё это хлопанье крыльями. Чувствую себя лакомым кусочком, который каждый норовит съесть.

Митрохин тихо засмеялся.

— Отличное сравнение, — сказал он. — Но съесть им тебя не удастся, пока рядом есть я. Так им и скажи.

Мария улыбнулась и пожала Митрохину ладонь тонкими, прохладными пальцами.

— Спасибо тебе, Илюш. У меня только на тебя вся надежда. И если ты меня не поддержишь?…

— Даже не думай об этом! — горячо проговорил Митрохин. — Ты жена моего лучшего друга! Я любил Ивана, и я люблю тебя. И я за тебя отвечаю! Уверяю тебя, сделаю всё, чтобы ты была счастлива!

Илья Иванович взял руку Марии, поднес ее к губам и поцеловал.

— Ах, Илья… — Мария слегка покраснела. — Кстати, как тебе варенье? — спросила она смущенно.

— Замечательное варенье! Если ты скажешь, что сама его приготовила, я тебе поверю.

— Но я, и в самом деле, приготовила его сама.

— Ты просто волшебница!

Митрохин снова поцеловал руку женщины.

— Так ты говоришь, что пока никого не подпускала к бумагам и расчетам Ивана?

— Никого, — с улыбкой ответила Мария. — Я ждала тебя. Чтобы ты мне что-нибудь посоветовал. Адвокат Ивана сказал мне, что если я продам свою часть бизнеса, я могу неплохо на этом заработать. Но я ему не верю. Он всегда смотрел на меня сквозь пальцы. Даже общался со мной так… будто презирает меня за глупость. Я Ивану на него жаловалась. Но он только смеялся и пожимал плечами.

— Это ты про Скворцова говоришь? — уточнил Митрохин. — Он советовал тебе продать свою долю?

— Да, — кивнула Мария.

Илья Иванович нахмурился.

«Значит, этот подонок Скворцов уже попытался сунуть свой поганый нос в чужое дело, — подумал он. — А ведь я с ним говорил. И он обещал мне не лезть. Ну, гнида судейская, я тебе это припомню».

— Этот Скворцов — скользкий тип, — небрежно проговорил Митрохин. — И весьма темная личность. Я не раз говорил твоему мужу, чтобы он не связывался со Скворцовым. Ты знаешь, я даже не удивлюсь, если узнаю, что этот взрыв подстроил именно Скворцов.

— Да ты что?! — Мария сделала круглые глаза. — Ты действительно его подозреваешь?

— Ох, Маша, — вздохнул Илья Иванович. — Я уже и не знаю, кого подозревать. Нам с Иваном многие завидовали, ты же знаешь. Было много желающих разорвать наш бизнес на куски и сожрать нас по частям. Если бы не стойкость Ивана, я не знаю, где бы мы сейчас были. Но Скворцову не верь. Послушай… — Глаза Митрохина подозрительно блеснули. — …А он не предлагал тебе продать свою долю ему?

— Ну… — Мария замялась. — Он на это намекал.

— Вот сука! — вырвалось у Митрохина. — Прости, Маша. После всего, что произошло, мои нервы просто на пределе!

— Я тебя понимаю, — кивнула Мария. Она вгляделась в лицо Митрохина и тихо спросила: — Так что мы будем делать, Илья?

Митрохин поставил чашку на блюдце и повернулся к женщине.

— Бизнес нельзя раскалывать на куски. Пока мы вместе — мы сила.

— Это значит…

— Это значит одно, — договорил за нее Илья Иванович.

Он обнял Марию за талию и притянул к себе.

— Это значит, что мы должны держаться вместе. Иначе нам не выжить.

С этими словами он крепко поцеловал Марию в губы. Она ответила на поцелуй.

— Ты самая замечательная женщина на земле, — тихо и проникновенно проговорил Митрохин. — И я… я от тебя без ума!

Их губы снова слились в поцелуе.

Полтора часа спустя они лежали в постели и ели виноград, до которого Митрохин был большой охотник. Виноград и икру они заказали в ближайшем ресторанчике — вместе с бутылкой французского вина.

Лицо Марии было взволнованным и странным, на нем еще остались следы недавней грусти и недавних слез, но нечаянная (или вполне чаянная) женская радость преобразила его — сделала светлее, лучистее и в то же время — туманнее. Впрочем, таковы были лица почти у всех женщин, которых Митрохину за сорок с лишним лет его жизни удалось уложить в постель.

— Ты красивая, — сказал Митрохин и бросил в рот виноградину. — Я всегда считал, что ты красивая.

— А Иван называл меня «вешалкой», — сказала Мария. — И еще, когда был сильно пьян, — «тощей коровой».

— Ты не тощая, — возразил Митрохин, — ты стройная. Люблю таких. В худощавых женщинах есть изящество и порода.

Мария кокетливо улыбнулась.

— Илюш, ты преувеличиваешь.

— Вовсе нет. Ты мне всегда нравилась. И мне не нравилось, как Иван с тобой обращалтся. Ты — королева, а он — с тобой, как со своей наложницей.

— Это правда, — вздохнула Мария. — Но не будем говорить о нем плохо. Всё-таки он был хороший человек и хороший муж. За десять лет нашего супружества ни разу не поднял на меня руку. Хотя часто бывал близок к этому. Ты ведь знаешь, у Ивана был тяжелый характер.

— Да уж знаю, — хмыкнул Илья Иванович. — Кстати, давно хотел спросить, но как-то не решался… Почему у вас нет детей?

Мария бросила в рот виноградинку, нахмурилась и тихо произнесла:

— Он не мог. У него какие-то проблемы по этой части. Еще с детства.

— Но ведь можно было обратиться к донору, — заметил Илья Иванович.

— Ты что! — Мария сделала круглые глаза. — Он бы никогда на это не пошел! Я ему однажды предложила, так он меня чуть не выгнал из дома.

— Почему?

— Потому что он не хотел растить «чужого выблядка».

— Это он так сказал?

Мария кивнула:

— Да.

— Ну, теперь всё изменится. Ты молодая женщина, у тебя всё впереди.

— Я тоже на это надеюсь, — сказала Мария и посмотрела на Митрохина лучистыми глазами. — Илюш, можно тебя спросить?

— Конечно.

— А если бы я не согласилась… Что бы ты тогда сделал?

— Ты о чем?

— О доле Ивана в вашем бизнесе.

Митрохин провел пальцами по маленькой груди Марии и спокойно ответил:

— Я бы тебя убил.

— Ты шутишь? — нахмурилась она.

— Конечно, — с улыбкой ответил Илья Иванович. — Ты же знаешь, я всегда любил пошутить.

17

Ну что ж, дело в шляпе.

Илья Иванович был доволен. Всё складывалось наилучшим образом. Он поглядывал из окна машины на проплывающие мимо вывески магазинов и баров, на поблескивающие лужами тротуары, на суетливо шагающих по тротуарам людей, и думал: жизнь может быть удивительно приятной штукой.

А Маша хороша, чертовски хороша! Как этот идиот мог обзывать ее «тощей вешалкой»? Да все у нее на месте. Тонкая талия, большая грудь, длинные ноги — идеальное сочетание. Кто бы мог подумать, что удастся завалить ее в первую же встречу. Видать, баба всерьез истосковалась по сильному плечу. Как там она сказала?… «Я не приспособлена жить одна». Как-то так. А с виду была такой неприступной, такой суровой. Эк её Симонов вымуштровал! Прямо как солдата. Ну, ничего. Теперь у нее начнется новая жизнь. Таких женщин, как Маша, надо баловать. Надевать на них меха и жемчуга.

Митрохин представил себе Машу в мехах и в жемчугах и улыбнулся еще шире и слаще. Зрелище получилось возбуждающее. Он даже подвигал ногами от возбуждения. Эх, скорей бы обратно, под теплый бочок.

А может, Симонов был импотент? В самом деле, иначе с чего бы она так изголодалась? Налево она ходить не могла, это факт. Если бы Иван узнал, он бы ее прикончил. Придушил бы собственными руками.

Сидел на ее прелестях, как собака на сене — ни себе, ни людям. Ну, ничего. В этой бабе масса нерастраченного огня, и греться в его лучах будет уже не Симонов, а он — Илья Иванович Митрохин.

В кармане заверещал мобильник.

Митрохин нехотя достал трубку и приложил к уху. Прерывать сладкие мечты было неприятно.

— Илья Иванович, это я, — услышал он в трубке шелестящий и слегка картавый голос.

— А, добрый день. — Митрохин поморщился. Меньше всего ему хотелось слышать этот голос в такую минуту. Однако хорошо, что он позвонил.

— Хорошо, что позвонили, — озвучил свою мысль Митрохин.

— Вы просили позвонить, я позвонил, — ответил собеседник.

— Послушайте… — Илья Иванович слегка понизил голос. — Нужно всё отменить.

— Что именно? — осведомился собеседник.

— Всё! — сказал ему Митрохин. — Никаких резких движений. Я решил проблему мирным путём.

Собеседник помолчал. Потом сказал, тоже понизив голос:

— Это будет сложно.

— Какая мне разница, сложно или нет? Сделайте и всё!

— Но механизм уже запущен.

— Плевать я хотел на ваш механизм. Я заказчик, и я отменяю заказ. Какие проблемы?

— Вы уже заплатили аванс, — холодно ответил собеседник. — Вернуть его не удастся в любом случае.

— Что значит, не удастся? — начал горячиться Илья Иванович. — Я плачу деньги за работу. Но никакой «работы» от вас больше не требуется. Просто верните мне деньги, и мы навсегда забудем друг о друге.

Собеседник молчал.

— Эй! — грубо окликнул его Митрохин. — Вы что, онемели?

— Я думаю, — ответил собеседник.

— Не нужно думать. Думаю здесь я, а вы выполняете. Короче, в ближайшие два дня вы должны вернуть мне аванс. Заказ я отменяю. Это всё.

Митрохин хотел отключить связь, но собеседник громко просипел:

— Нет, не всё! Когда вы обратились ко мне, я вас предупредил, что выйти из игры будет непросто. Вы выслушали меня и согласились. Я просил вам подумать, прежде чем запускать механизм. Вы отказались, мотивировав тем, что всё уже продумали. Я сказал, что обратного хода не будет. Вы приняли и это условие. А теперь, по прошествии двух дней, вы требуете всё переиграть. Но это не казаки-разбойники.

Илья Иванович слушал собеседника, угрюмо сдвинув брови. От его хорошего настроения не осталось и следа.

— Это не казаки-разбойники — повторил собеседник ледяным голосом. — И просто так уйти из игры вам не удастся.

Митрохин вздохнул, он понял, что собеседник прав. Его обо всем предупреждали, и он принял условия.

— Хорошо, — устало сказал Илья Иванович. — Что я должен сделать, чтобы остановить ваш чертов «механизм»?

— Во-первых, забудьте об авансе.

Митрохин помрачнел еще больше. Однако сдержался и спокойно спросил:

— А во-вторых?

— А во-вторых, вы сделаете еще один взнос, равный пятидесяти процентам от суммы уплаченного аванса.

— Но ведь это грабеж!

— Нет. Это бизнес. Вы можете принять наше условия, а можете не принимать. Но в таком случае, вы потеряете еще больше.

— Черт бы вас побрал, — проворчал Митрохин в сердцах. — Если я вам заплачу, вы гарантируете, что она останется жива?

— Да. В случае своевременной уплаты взноса я вам это гарантирую. Вы должны передать деньги сегодня вечером.

— Сегодня… — растерянно пробормотал Митрохин. — Но я могу не успеть…

— Постарайтесь, — мягко проговорил собеседник. — От этого зависит ваше собственное благополучие и благополучие этой женщины.

— Но я…

— Всего доброго, Илья Иванович. В восемь часов вечера я вам перезвоню и скажу, куда подвезти деньги.

Собеседник отключил связь.

18

Водитель помог Митрохину выбраться из салона.

— Надо же, — тихо проговорил Сева Голованов. — Прямо как наркобарон. Даже сигара в зубах.

Он решительно двинулся к машине Митрохина.

— Господин Митрохин! — окликнул он бизнесмена. — Илья Иванович!

Митрохин остановился и глянул на Голованова через плечо.

— Чего надо? — резко спросил он. — Вы кто?

— Меня зовут Всеволод Михайлович Голованов. Я директор агентства «Глория». Вспомните, моя подпись стоит на нашем с вами договоре.

— «Глория»? — Лицо Митрохина исказила презрительная гримаса — Какого черта вам здесь нужно? Я же сказал, чтобы вы не попадались мне на глаза!

— Ну, во-первых, здравствуйте, — спокойно и даже приветливо проговорил Голованов. — А во-вторых, мне нужна ваша помощь. К сожалению, я был в служебной командировке и смог подключиться к вашему делу только сейчас.

Митрохин оглядел крепкую и рослую фигуру Севы Голованова с ног до головы. Усмехнулся и с издевкой проговорил:

— Забавно. Вообще-то, это я обратился к вам за помощью. Причем, явно не по адресу. Вы что, вздумали преследовать меня? Если так, то я…

— Я не собираюсь вас преследовать, — сухо сказал Голованов. — Вы, конечно, помните Антона Плетнева. Это он был с вами, когда взорвалась ваша машина.

— Такое не забывается, — ледяным голосом ответил Митрохин. — Боюсь, что я ошибся, когда отпустил вашего Плетнева с миром. Надо было взыскать с него по полной программе. И за испорченный автомобиль. И за испорченную репутацию. И за…

— Плетнев арестован, — резко перебил его Голованов. — А вы — единственный, кто может подтвердить его алиби.

Лицо Митрохина вытянулось.

— Минуточку! — сказал он неприязненным голосом. — Как это арестован? Что за чушь вы несёте?

Голованов вздохнул.

— Да, — произнес он трагическим голосом, — полная чушь. Его обвиняют в соучастии убийству. Но он-то до самого взрыва был в контакте с вами. Не по плану пошло у вашего партнера. Если бы не произошел взрыв, Антон отследил бы его, вызвал бы опергруппу и его взяли бы с поличным. Но увы…

Голованов снова вздохнул и развел руками.

— Так-так, — Митрохин облизнул губы. — А вы знаете, что история не имеет сослагательного наклонения? И вообще, какое мне дело до вашего сотрудника? У меня теперь достаточно неприятностей без вас и вашего Плетнева. По факту взрыва возбуждено дело. Я — потерпевший. У меня сгорела машина и погиб компаньон. Считаете, что к вам я никогда не обращался и не советую меня больше беспокоить. Ясно выражаюсь?

— Вполне, — кивнул Голованов.

— Ну, а раз «вполне», то держитесь подальше от моего офиса. Мне не нужны неприятности.

— Они никому не нужны, — заметил Голованов, буравя глазами жирное лицо Митрохина.

— Рад, что вы меня понимаете, — выпалил тот. — На этом мы распрощаемся.

Митрохин повернулся и зашагал к офису. Голованов, однако, уходить не спешил. Он стоял и смотрел вслед бизнесмену, пока за ним не закрылась дверь. Затем неторопливо подошел к машине Митрохина, наклонился и заговорил с водителем.

— Классная тачка, — сказал он.

— Да, красавица, — улыбнулся водитель.

— Салон — чистая кожа? — поинтересовался Голованов.

— А то!

— Круто. А можно посмотреть?

— Валяй смотри, — милостиво разрешил водитель.

Голованов обошел машину, сунул голову в открытое окно и оглядел салон.

— Ну, как? — самодовольно поинтересовался водитель, наблюдая за реакцией этого рослого, широкоплечего мужика.

— Отлично! — отозвался тот. — Надо же, как навернули! Просто космический дизайн. Я обожаю эту марку. Сам три года проездил на предыдущей модели.

— И как?

— Да никаких проблем. Не машина — ручной зверь! Такое ощущение, что она с мозгами — всё понимает. Пальцем шевельнешь, а она уже сделала. Ты просто счастливчик, друг. Крутить баранку такой машины — одно удовольствие.

Водитель окинул привычным взглядом салон, перевел взгляд на приборную доску и улыбнулся.

— Да, машина просто класс, — сказал он горделиво. — Только никак до конца не разберусь во всех наворотах. Их здесь знаешь тут сколько!

— Да я в курсе, — кивнул Голованов. — А что, у твоего босса эта красавица недавно?

— На днях из салона забрали. Сам понимаешь — на хорошие машины очередь. Наш еще переплатил за срочность.

— Ну, это как водится, — кивнул с улыбкой Голованов. — А что, совсем невмоготу было?

— Не то слово, — весело ответил водитель. — Там такая чехарда получилась! В салоне хотели задержать на пару дней, так мой из себя вышел. Они ему: «Подождите два дня». А он им: «Два дня?! Я что, пешком ходить буду?!» Так наорал, что они чуть в штаны не наложили. Видел бы ты их лица!..

— Н-да. Авторитетный дядька.

— Да уж, не мелюзга тебе какая-нибудь.

— Ну, ладно. — Голованов помахал водителю рукой. — Удачи на дорогах, дружище!

— И тебе того же! — радушно пожелал водитель.

Забравшись в свою старенькую «мазду», Голованов достал мобильник быстро набрал номер коллеги.

— Алло, Витя, привет.

— А, здравствуй, Сева!

— Слушай, мне нужна твоя помощь.

— Всегда пожалуйста. А что нужно?

— Ты можешь мне оперативненько узнать, когда была заказана и доставлена господину Митрохину Илье Ивановичу новая машина номер е322ку99?

— Запросто. Как, говоришь, имя-отчество твоего Митрохина?

— Илья Иванович. Записал?

— Угу.

— И еще, Вить. У этого Митрохина на днях сгорела машина. Узнай, пожалуйста, какова сумма выплаченной ему страховки. Сделаешь?

— Спрашиваешь.

— Только мне нужно быстро, — сказал Голованов, поглядывая на шикарную машину Митрохина и ее скучающего водителя.

— Нужно срочно — будет срочно, — заверил Голованова коллега. — Но за оперативность с тебя причитается.

— А как же, — усмехнулся Голованов. — Я порядок знаю. Как только выяснишь, сразу звони мне. Ну, бывай.

19

Два часа спустя, машина Митрохина снова остановилась возле офиса. За эти два часа Илья Иванович успел переделать кучу дел. В офис он заехал, чтобы лично просмотреть кое-какие документы. Шагая к зданию, он поймал себя на том, что с опаской поглядывает вокруг.

«Что такое? — с изумлением спросил себя Митрохин. — Чего это я таращусь по сторонам? Неужели я кого-то боюсь?»

Сама мысль о том, что он кого-то боится, была Илье Ивановичу смешна. Люди, подобные ему, — воины, завоеватели, вожди! — не боятся ни Бога, ни дьявола.

И всё-таки, хоть Митрохин и не признавался себе в этом, на душе у него было тревожно. Он с тревогой ждал, что из-за какого-нибудь угла выскочит очередной оперативник «Глории» и вновь начнет качать права. Но вместо этого из-за угла выскочил совсем другой человек. Угловатый, встрепанный, в нелепой куртке и с нелепым зеленым микрофоном в руке.

— Илья Иванович! — крикнул он, семеня за Митрохиным. — Скажите пару слов для газеты «Московия»!

Митрохин слегка умерил шаг. К прессе он относился хорошо. С легким оттенком презрения, как и ко всему прочему на этом свете, но все же пресса его интересовала, развлекала и забавляла. Никакой «четвертой властью» он журналистов, конечно же, не считал (слишком много чести), но пресса была неплохим инструментом. Управления, давления, влияния — да чего угодно! Главное, умело его применять.

— Что вы хотите узнать? — осведомился Митрохин у журналиста, продолжая шествовать к офису.

— Ваш партнер взорвался вместе машиной. С вашей машиной! Что вы об этом думаете?

— Я даже не знаю, как комментировать эту трагедию, — грустно ответил Илья Иванович. — Если честно, я всё еще пребываю в некоторой растерянности и в шоке.

— Вы считаете…

— Я считаю, что произошла нелепая, чудовищная случайность! — перебил журналиста Митрохин. — Иван Павлович создал наш бизнес. Он сделал нас надёжными и преуспевающими.

— Как он оказался в вашей заминированной машине? — быстро спросил журналист.

— Как он оказался в моей машине, которая оказалась заминирована? — Митрохин остановился и вздохнул. — Мне сложно говорить об этом, но я сам дал ему ключи.

— Вы дали ему ключи? Но для чего?

Митрохин грустно улыбнулся.

— Видите ли… Он хотел забрать из бардачка кое-какие документы. Мне просто лень было выходить из здания. Поэтому я и дал ему ключи. Это ужасно, но Иван погиб вместо меня.

— То есть, взорваться должны были вы?

Митрохин смерил журналиста насмешливым взглядом.

— Ну разумеется, — ответил он. — Ведь злоумышленники заминировали именно мою машину. Если бы они хотели убить Симонова, то заминировали бы его машину. Вам так не кажется?

— Действительно, — пробормотал журналист, поняв, что оплошал. — Как вы думаете, кому была выгодна ваша смерть?

Митрохин тяжело, прерывисто вздохнул.

— У меня много врагов, — сказал он. — Как, впрочем, и у всякого бизнесмена, который хочет, чтобы его бизнес был честным, а схемы ведения бизнеса — прозрачными. К сожалению, это не всем нравится. Вы ведь знаете, что мы с вами живём в страшно коррумпированном обществе.

— А вам известно, кто конкретно заминировал вашу машину?

— У меня ест определенные подозрения, — ответил Митрохин усталым голосом. — Но я пока оставлю их при себе. Могу лишь сказать, что я не собираюсь спускать это дело на тормозах. Я найду негодяя, который убил Симонова. Найду и предам в руки правосудия!

— И последний вопрос. Илья Иванович, вы ведь были с Симоновым не только коллегами, но и друзьями. Вам сейчас, наверно, очень тяжело?

— Как вам сказать?… — Митрохин нахмурился. — Он был младше меня. У него было столько идей. К сожалению, мир устроен так, чтолучшие уходят раньше других. Нам остается только помнить их.

— А в каких вы отношениях с его женой?

— А какое это имеет значение? — удивился Митрохин.

Журналист пошленько улыбнулся.

— Ну, как же, вам ведь теперь придется делить с ней «наследство» Симонова. Вы — его партнер. Она — его жена. Тоже, в некотором, роде партнер.

— Ах, вы об этом! — Митрохин снисходительно улыбнулся. — Мария прекрасная женщина, и мы с ней в прекрасных отношениях. Так что, за нас вы не волнуйтесь, мы как-нибудь решим этот щепетильный вопрос.

— Но ведь если она не пойдет вам навстречу, вы от этого сильно проиграете?

— Еще раз повторяю: межу мной и Марией Ивановной Симоновой нет никаких противоречий. К тому же… — Митрохин выдержал «мхатовскую» паузу и твердо договорил: — Я не привык проигрывать.

Илья Иванович не хотел этого произносить, но не сдержался — соблазн «сыграть крутого» был слишком велик. Впрочем, Митрохин тут же испугался озвученной мысли и поспешно добавил:

— Мария Ивановна — мой друг. И никто, даже такие ушлые ребята, как вы, журналисты, не сможет нас поссорить. Так себе и запишите!

— Хорошо, — мило улыбнулся журналист. — Тогда еще несколько вопросов. Илья Иванович, я слышал, что…

— Это всё, что я хотел вам сказать, — оборвал журналиста Митрохин. — Свяжитесь с нашей пресс-службой, они вышлют вам фотографии. Кстати, когда выйдет ваша статья?

— Завтра.

— В завтрашнем номере? Отлично. Будьте любезны, пришлите мне мой комментарий на визирование. Это возможно?

— Думаю, да.

— До свидания.

Митрохин пожал журналисту руку, затем повернулся и снова зашагал к офису. Журналист думал было увязаться за ним, но невысокий, коренастый человек, подошедший откуда-то сбоку, сунул ему под носу удостоверение и грубо оттеснил его от бизнесмена.

Митрохин уже поднимался по ступенькам, когда кто-то схватил его за рукав и силой развернул к себе. Илья Иванович недоуменно уставился на наглеца.

— Опять вы? — выдохнул он, багровея от ярости. — Я ведь, кажется, сказал вам, чтобы вы…

— Нам нужно поговорить, — перебил его Голованов.

— Я уже говорил сегодня с вашими коллегами из милиции, — угрюмо сказал Митрохин. — Разве этого мало?

— Говорили, — согласился Голованов. — Но мы с вами подписали договор. А дело не закончено. Вы конечно, можете просто повернуться и уйти, но в таком случае у вас будут большие проблемы.

— У вас тоже! — быстро проговорил Митрохин.

Голованов улыбнулся.

— Допускаю, — сказал он. — Но проблемы не нужны ни вам, ни нам. Лучше решить все «полюбовно». Вы ведь не против простого разговора?

— Вообще-то, мне с вами не о чем говорить, — пробурчал Илья Иванович, с явным неудовольствие поглядывая на Голованова. — Но так и быть. Чего вы от меня хотите?

— Обнаружились некоторые неувязки. Возникли вопросы к вам. Появилась информация, что вы знали, кто на вас покушался. А гибель вашего партнера, как раз вам на руку вышла.

Лицо Митрохина вновь налилось багровой краской ярости.

— Я не понимаю… — прорычал он. — И вообще, я не намерен с вами разговаривать! У меня много дел!

— Ничего, дела подождут, — спокойно и веско сказал Голованов. — Вы все предусмотрели. И машину новую себе заказали точно к моменту взрыва. И страховка у вас была максимальная. Надеюсь, вы предпочитаете побеседовать в офисе? В противном случае я подключу к делу своих коллег из уголовного розыска, и беседу мы продолжим на Петровке.

Митрохин задумался. Похоже, столкновение с МУРом не входило в его планы. Наконец, он кивнул и сказал:

— Хорошо. Мы поговорим. — Затем толкнул дверь офиса, посторонился, давая Голованову войти, и рявкнул: — Проходите!

20

Спустя два часа Сева Голованов переступил порог кабинета начальника МУРа Владимира Михайловича Яковлева. За ним, неуверенно и пугливо озираясь, семенил рослый толстяк с красным, потным лицом.

— Вот, — сказал Голованов, закрывая за ним дверь. — Это и есть гражданин Митрохин.

— Проходите, — сухо сказал Яковлев и указал на стул. — И присаживайтесь.

— Благодарю вас, — промямлил Митрохин, подошел к стулу и как-то неловко, бочком, уселся на него.

— Вы хотите дать показания по поводу взрыва в вашей машине, правильно я понял? — так же сухо осведомился Яковлев.

— Совершенно верно, — промямлил Митрохин, доставая из кармана платок. Он промокнул потный лоб и щеки и снова убрал платок в карман.

Яковлев достал из ящика листок бумаги, взял из бронзового стаканчика авторучку и приготовился писать. Он любил такие эффективные «примочки»: генерал а сам ведет протокол, словно простой опер. Действует на «фигурантов»…

— Начинайте, — сказал он.

Митрохин оглянулся на Голованова, который тем временем спокойно устроился

в кресле, будто, был здесь своим, и сдавленно произнес:

— Прямо сейчас?

— А чего тянуть-то? — пожал плечами Яковлев.

— Гм… А… с чего же начинать?

— С самого начала. С того момента, как встретились в тот вечер с сотрудником агентства «Глория» Антоном Плетневым.

— Ну да, ну да, — покивал Митрохин, снова промокнул мокрый от пота лоб черным шелковым платком и приступил к рассказу.

Говорил он медленно и сбивчиво. Время от времени Яковлев прерывал его, чтобы уточнить какую-нибудь деталь или вернуть рассказ толстяка в нужное русло.

Через полчаса Митрохин закончил. Казалось, рассказ этот вытянул из Ильи Ивановича последние силы. Он весь как-то сник и даже немного осунулся.

Яковлев пододвинул к нему несколько листков бумаги, исписанных крепким, размашистым почерком.

— Ознакомьтесь и распишитесь, что с ваших слов свидетельские показания записаны верно, — сухо бросил он, хмуря брови и не сводя с лица толстяка пронзительных глаз.

Митрохин вздохнул и принялся уныло просматривать листки, водя по строчкам толстым, волосатым пальцем.

— Всё верно? — с иронией спросил начальник МУРа.

— Э-э… Вот здесь… — Митрохин ткнул пальцем в листок бумаги. — Я вам сказал: «Я второй раз позвонил Плетневу без четверти двенадцать». А вы написали — в двадцать три сорок пять.

Яковлев насмешливо сощурил недобрые глаза.

— Это одно и то же, — жестко сказал он. — Так точнее. А то можно подумать, что это без четверти двенадцать дня было.

— Да-да, вы правы, — закивал Митрохин, поняв, что оплошал. И даже заерзал на стуле от переполнявшего его чувства неловкости. — Пардон, — снова замямлил он, — а где же про то, что в ноль двадцать мой заместитель заезжал во двор моего дома, и я видел из окна и его, и Плетнева?

— Это будет дальше. Несколькими строками ниже.

— Почему же вы так записали? — промямлил Митрохин сбивчиво.

— Как говорили, так и записал.

Митрохин опустил голову и снова уставился в листок бумаги. Яковлев смотрел на него с брезгливым юмором.

— Послушайте, гражданин Митрохин, — заговорил он так неожиданно, что толстяк вздрогнул и едва не выпустил листки бумаги из подрагивающих рук. — Что это вы три дня ждали, и вдруг пришли показания давать? Если так волнуетесь, что невинный человек в изоляторе сидит. Или вас кто-то к этому принудил?

Глаза Митрохина забегали. Под пристальным взглядом генерала он совсем потерялся.

— Видите ли, — промямлил он. — Я был вынужден экстренно отъехать, и не знал, что господин Плетнев задержан. Как только смог, сразу явился исполнить свой гражданский долг.

— Гражданский долг, значит? — Яковлев усмехнулся, и от его сатанинской усмешки Митрохину стало совсем нехорошо. — А как насчет новой машины, которую вы так предусмотрительно заказали? Как насчет ваших чрезвычайно запутанных финансовых дел? Как насчет того, что смерть партнера была вам выгодна?

— Я не понимаю… — испуганно проговорил Митрохин, безуспешно пытаясь достать из кармана дрожащими пальцами свой промокший платок. — Какое это имеет… Я ведь пришел, чтобы выгородить… Вернее — помочь…

— Вы всё прочли? — оборвал его Яковлев.

— Я? Э-э… Да. Прочел.

Яковлев забрал листки бумаги и сунул их в папку.

Митрохин приподнялся со стула.

— Я могу идти? — упавшим голосом спросил он.

— Нет, не можете, — ледяным голосом ответил Яковлев. — Вы у нас задержитесь, и видимо, надолго.

Красное лицо Митрохина побелело.

— Это что значит? — сдавленным фальцетом взвизгнул он.

— Я вам скажу, что это значит, — произнес у него за спиной ледяной голос Голованова. — По результатам экспертизы выявлено, что взрывное устройство было установлено заранее в салоне вашей машины. Оно было приведено в действие при помощи дистанционного управления. Гражданин Митрохин, вы арестованы по подозрению в умышленном убийстве.

— Я? А… рестован?

Ноги Митрохина подкосились, и он обессилено плюхнулся жирным задом на стул.

— А теперь начнем другой разговор, — сказал Яковлев и уставился на толстяка острым, жестким, немигающим взглядом.

21

— И тогда я решил его… ликвидировать, — сдавленным, глуховатым голосом закончил Митрохин.

Он сидел на стуле, как аморфная масса. Кусок масла, тающий на горячей сковороде. Вернее, — под испепеляющим взглядом Яковлева.

Начальник МУРа повернул к нему размашисто исписанные листки бумаги.

— Прочтите и подпишите.

Илья Иванович взял их дрожащими пальцами. Воротник рубашки взмок и прилип к его распаренной шее. Он вспотел так, словно полчаса просидел в сауне, хотя в кабинете было прохладно.

Просмотрев листки, Митрохин подписал их нетвердой и неровной подписью.

— Теперь всё? — спросил он голосом таким слабым, что его едва было слышно.

— Если вам больше нечего сказать, то да, — отчеканил Яковлев.

— Могу я рассчитывать на снисхождение?

— Вполне. Чистосердечное признание — великая вещь, и спасло не одну шею.

Когда конвой вывел Митрохина из кабинета, Голованов обратил на Яковлева восхищенный взгляд.

— Ну? — небрежно и устало спросил тот, приводя в порядок бумаги на столе. — Чего уставился?

— Никогда не видел такой виртуозной работы, — выдохнул Голованов. — Ты его расколол за пару часов.

— Я убил на это дело пару часов, — с нажимом проговорил Яковлев. — Всё можно было сделать гораздо быстрее. Скажи спасибо, что у меня вообще нашлось «окно» в делах. И, кстати, имей в виду, что одним ужином в вашем хваленом «Узбекистане» ты уже не отделаешься!

Яковлев хмурил брови, но было видно, что он слегка кокетничает и что похвала старого друга Севы Голованова чрезвычайно польстила его самолюбию.

— Митрохин — слабак, слизень, — продолжил он. — Ума не приложу, как ему удалось подняться?

— Просто повезло, — пожал плечами Голованов. — Не встретил на своем пути железного малого, вроде тебя.

Яковлев усмехнулся.

— Нет, Сева, я не просто железный малый. Я железный малый со знанием психологии. Помнишь, как у Пушкина? «Я психолОг. О, вот наука!»

— Пусть так, — признал Голованов. — Но наблюдать за тем, как ты его «раскручивал» на признание, было настоящим удовольствием. Я даже пожалел, что у меня видеокамеры с собой не было. Просматривал бы на досуге, в качестве учебного пособия.

Начальник МУРа засмеялся. Допрос Митрохина заметно утомил его, но вида он не показывал.

— Одного не пойму, — сказал Голованов, озадаченно почесывая затылок. — Как жена Симонова могла так быстро «лечь на спинку»? Ведь этот Митрохин далеко не красавец. Да и человек мерзкий.

Яковлев пожал плечами:

— Ну, женщины ведь разные бывают, — сказал он. — Одни шагают по головам, как мужики. Другие — эти, кстати, опаснее — предпочитают быстрее лечь под сильного, окрутить его и решить свои проблемы его руками.

— Да-а, — протянул Голованов, — боюсь, что в этой науке мне не преуспеть.

— Ты это о допросах? — насмешливо осведомился начальник МУРа.

— Я это о женщинах, — в тон ему ответил Сева Голованов. Он глянул на часы и поднялся с кожаного кресла. — Ладно, мне пора.

Яковлев хотел что-то сказать, но тут в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Яковлев.

Дверь приоткрылась, и в проеме показалась мужская голова.

— Арестованный Митрохин снова просится к вам. Говорит, он вспомнил что-то важное.

— Важное? Ну, тащи его обратно.

Голова кивнула и скрылась за дверью. Яковлев и Голованов переглянулись.

— Понравился ты ему, — заметил Сева, усмехаясь. — До камеры не дошел, а уже соскучился.

— Поговори мне еще, — проворчал Яковлев.

— Интересно, что такого важного хочет еще рассказать тебе гражданин Митрохин?

— Через несколько минут узнаешь. Хотя тебе нужно идти. Ты ведь, вроде, спешил?

— Ничего. Ради господина Митрохина я готов поторчать здесь еще полчаса.

Прошло ещё несколько минут, прежде чем дверь снова открылась, и конвойные ввели в кабинет Илью Ивановича. Вид у него был взволнованный.

22

Конвой удалился. Митрохин стоял посреди кабинета, тяжело дыша, как выброшенный на берег кит.

— Присаживайтесь, — сказал ему Яковлев, снова переходя на жесткий тон.

— А?

— Садитесь, говорю!

— Ах да… — Митрохин бухнулся на стул всем телом, так, что ножки стула предостерегающе скрипнули.

— Итак? — поднял бровь Яковлев. — Вы опять хотели меня видеть. Зачем?

— Я… Мне нужно вам кое-что сказать, — выпалил Илья Иванович.

— Так говорите.

Глаза Митрохина суетливо бегали по кабинету.

— Могу я узнать, сколько время? — хрипло спросил он. — Мои часы встали.

— Вы возвратились чтобы узнать, сколько время? — не удержался от едкой реплики Яковлев.

— Без пятнадцати семь, — сказал Сева Голованов.

Митрохин прикинул что-то в уме и кивнул:

— Должны успеть.

Яковлев сдвинул брови и нервно дернул щекой. Похоже, к вечеру выдержка стала ему немного изменять.

— Гражданин Митрохин, вы куда-то торопитесь? — осведомился он.

Илья Иванович взволнованно кивнул:

— Да. Я… совсем забыл вам рассказать. Дело в том, что жене Симонова, Маше, угрожает страшная опасность.

— Какая опасность?

— Как вам сказать… Дело в том, что ее должны… — Митрохин осекся. Кожа его приобрела землистый оттенок, делая его обрюзгшее лицо еще неприятней.

— Договаривайте! — жестко потребовал Яковлев. — Что должно произойти с Симоновой?

— Ее должны… убить, — выдохнул Митрохин и испуганно вытаращил глаза, словно сказанное поразило его до глубины души.

Яковлев и Голованов переглянулись.

— Так, — решительно заявил Яковлев. — А теперь выкладывайте всё по порядку. Кто ее должен убить и когда это произойдет?

— В восемь часов, — ответил Митрохин. Он судорожно облизнул пересохшие губы. — Вернее, это произойдет позже. Но чтобы отменить заказ, я должен ровно в восемь часов передать деньги.

— Так, — снова сказал начальник МУРа. — Правильно ли я понял — вы «заказали» Марию Симонову киллеру, и теперь вам нужно отменить заказ?

— Да, — кивнул Митрохин. — Я… Я одумался. Я понял, что это ошибка. Я позвонил им, но они сказали, что механизм уже запущен. И что остановить его нельзя. Вернее — можно, но для этого я должен им заплатить!

— Где вы должны передать деньги? — резко спросил Яковлев.

Илья Иванович пожал круглыми, бабьими, плечами и истерично выкрикнул:

— Не знаю. В восемь часов мне позвонят и сообщат место!

Яковлев что-то быстро обдумал.

— У вас есть нужная сумма, или ее надо собирать?

— Есть, — порывисто кивнул Илья Иванович. — Я уже собрал. Кейс с деньгами лежит у меня дома. В сейфе!

— В таком случае, вы немедленно едете домой. Вместе с нашими сотрудниками, разумеется, — сказал Яковлев и, словно ставя финальную точку, поднялся с кресла.

Ровно в восемь вечера телефон Митрохина зазвонил. Илья Иванович вопросительно посмотрел на Петра Щеткина. Тот достал из кармана мобильник Митрохина, протянул его хозяину и сказал:

— Только спокойнее. И включите громкую связь.

— Да-да, конечно.

Митрохин взял дрожащей рукой телефон и нажал на кнопку громкой связи.

— Слушаю вас!

— Илья Иванович, вы сейчас можете говорить? — зашелестел из динамика сипловатый, вкрадчивый голос.

— Да. Могу.

— Вы собрали деньги?

— Собрал. Всё до копейки.

— Хорошо. Где вы сейчас находитесь?

— У себя в машине.

Собеседник хмыкнул.

— Я спрашиваю, в каком районе города?

— Э-э… — Митрохин тревожно посмотрел на сотрудника угро. Тот кивнул и сделал успокаивающий жест.

— Я нахожусь… недалеко от Таганской площади, — сказал Митрохин.

— На Таганской площади, — раздумчиво проговорил собеседник. — Там неподалеку, в Известковом переулке, есть кафе «Мираж». Отправляйтесь туда, займите столик и ждите. Кейс должен быть при вас. Если меня ещё не будет, возьмите себе кофе и пирожное. Ну, или еще что-нибудь. Ведите себя спокойно и не привлекайте внимания. Вы всё поняли?

— Да, понял.

— Полагаю, излишне напоминать, что свидетели нам не нужны?

— Разумеется. Я буду один.

— В таком случае, до встречи.

Митрохин выключил связь и вернул телефон Щеткину.

— Что дальше? — спросил Илья Иванович.

— А дальше мы поедем в кафе… и будем ждать.

— А если он не придет?

Щеткин оставил его вопрос без ответа. Он окликнул водителя и приказал:

— Давай в Известковый переулок. Проедешь мимо кафе примерно квартал и остановишься.

— Хорошо.

Машина мягко тронулась с места, а Петя Щеткин взялся за телефон.

23

В двадцать минут девятого Илья Иванович Митрохин сидел за столиком кафе и с мрачным видом жевал пирожное, запивая его зеленым фруктовым чаем. На коленях у него лежал кожаный кейс с деньгами.

Кафе «Мираж» оказалось местом тихим и уютным. В паре метров от Митрохина, за таким же точно столиком сидели Голованов, Щеткин и Плетнев. Они пили кофе и тихо о чем-то болтали.

В кафе было еще человек пять. Пережевывая пирожное, Митрохин с тревогой на них поглядывал. В его взгляде были и испуг, и подозрительность, и ненависть одновременно.

Время от времени он вскидывал взгляд и таращился на круглые, позолоченные часы, укрепленные на стене кофейни. Взгляд у него при этом становился еще тревожнее.

«Боже мой, — в отчаянии думал Митрохин. — Неужели это я? И неужели я здесь? Как случилось, что я попал в такую ситуацию? Впереди у меня тюрьма. А сейчас… сейчас меня могут запросто убить!»

Мысль о скорой и, по всей вероятности, неминуемой смерти вселила в сердце Ильи Ивановича такой ужас, что чашка с чаем принялась отбивать по блюдцу мелкую, дребезжащую чечетку. Илья Иванович, как ни старался, не мог унять проклятую дрожь. В итоге он просто отодвинул от себя блюдце с чашкой и, достав из кармана платок, судорожным движением вытер потное лицо.

— Нервничает, — тихо сказал Щеткин Голованову.

— Он и должен нервничать, — отозвался тот. — Не с деловым партнером встречается.

Беседуя, сыщики беззаботно улыбались. При этом, с помощью быстрых, незаметных и небрежных взглядов, они умудрялись держать под контролем весь зал.

— Главное, чтобы не было пальбы, — сказал Плетнев. — Здесь не слишком людно, но всё-таки.

— Постараемся не допустить, — сказал Щеткин.

Сева Голованов улыбнулся.

— Если всё пройдет гладко, поставлю тебе бутылку шампанского.

Щеткин поморщился и качнул головой:

— Не люблю шампанское.

— Тогда угощу тебя коньяком. Против коньяка ты не возражаешь?

— Нет.

— Вот и договорились.

Примерно, в двадцать-тридцать пять один из посетителей поднялся со стула и, держа на отлете незажженную сигарету, подошел к Митрохину.

— Огонька не найдется? — вежливо осведомился он.

Митрохин достал из кармана зажигалку и крутанул колесико. Мужчина наклонился, прикурил и тихо пробормотал:

— Расплатитесь и идите с кейсом в туалет. Там стукнете два раза в левую кабинку. Спасибо! — громко добавил мужчина и вернулся к своему столику.

Митрохин подозвал официанта и, затребовав счет, быстро расплатился. Затем встал из-за стола и на негнущихся ногах двинулся к туалету.

В туалете Илья Иванович сделал всё так, как велел ему незнакомец. Правда, первые несколько секунд он от волнения не мог определиться, где право, а где лево. А определившись, стукнул два раза в дверь и прислушался. Дверь туалета приоткрылась, и в образовавшуюся щель высунулась рука:

— Давайте кейс, — потребовал уже знакомый сиплый голос.

— Но вы должны дать мне гарантии, — тихо и угрюмо проговорил Митрохин.

— Хорошо. Я даю вам гарантии.

— Но…

— Не испытывайте мое терпение, — перебил его голос. — Давайте кейс, или всё останется как есть.

Митрохин вздохнул и протянул кейс. Бледные пальцы ловко ухватили кейс за ручку и втянули его внутрь. Дверь туалета захлопнулась у Ильи Ивановича пред носом.

Он немного потоптался перед туалетом в нерешительности, затем повернулся и зашагал к выходу. В это время в зале громыхнул выстрел. Потом еще один.

Митрохин испуганно остановился.

«Господи, — перепугался он, — что же делать?!»

Поняв, что обложен со всех сторон, Илья Иванович ринулся в пустую кабинку. Там он заперся и даже, на всякий случай, запрыгнул на крышку унитаза. При его мощной комплекции это было делом нелегким, однако, подстегиваемый страхом, Илья Иванович легко справился и с этой задачей.

За дверью кабинки послышалась какая-то возня, затем короткий вскрик и звуки ударов.

А потом стало тихо. Выстрелов больше не было. Где-то зазвенело разбитое стекло. Митрохин сжался в комок. С кончика его жирного носа на верхнюю губу упала капля пота. Он слизнул ее и прислушался… Больше никаких звуков не было.

Илья Иванович вдруг почему-то вспомнил, как в десять лет вытащил деньги у матери из пальто. А потом со страхом ждал разоблачения и неминуемого возмездия. Однако возмездия не последовало. Мать лишь погладила его по голове и с упреком проговорила:

— Сынок, не делай так больше никогда.

— Да, мамочка, — пообещал он, уткнулся матери в кофту и зарыдал от стыда.

После этого по карманам матери он уже не лазал. Зачем, если это можно сделать в гардеробе школы? Там сотни пальто и курток, шарь не хочу. Митрохин хотел и шарил. Иногда хватало на мороженное, иногда на кино. Пару раз Митрохину чудом удавалось избежать разоблачения и избиения. Если бы поймали… Но как гласит русская пословица: «не пойман — значит, не вор».

Именно этого бесхитростно правила Илья Иванович придерживался всю дальнейшую жизнь. И правило это принесло ему много пользы и ни одного серьезного разочарования.

Правда, однажды его чуть было не схватили за руку. Это было в студенческие годы. Митрохин тогда умудрился вынести из спортзала часть инвентаря и продать его в подвальную «качалку». Цену он запросил астрономическую, однако ниже, чем в магазине, и «качки» вынуждены были согласиться.

Ему бы и тогда все сошло с рук, но один из «качков» повадился ходить в общагу к подружке-студентке. Там он носом к носу столкнулся с Митрохиным и, поскольку был пьян, решил внести в прошедшую сделку некоторые коррективы.

Но и тогда Илья Иванович отделался лишь разбитым носом, благополучно откупившись от «качка» бутылкой водки.

Вот таким человеком был Илья Иванович Митрохин — смелым, рисковым и предприимчивым.

Просидев на унитазе еще несколько минут, Митрохин решился, наконец, опустить ноги на пол. Опускал осторожно и боязливо, готовый в любой момент снова запрыгнуть на стульчак унитаза.

Опустил. Осторожно встал и протянул руку к замку. В этот момент на дверью снова послышались чьи-то тяжелые шаги. Шаги эти приближались. Митрохин застыл возле двери, боясь даже шелохнуться, чтобы не выдать себя.

— Гражданин Митрохин! — услышал он бодрый голос Щеткина.

В дверь стукнули.

— Выходите! Опасность миновала!

Илья Иванович облегченно вздохнул (хотя какое уж тут облегчение!) отодвинул шпингалет. Щеткин стоял возле двери, нахмурив брови. Лицо его было расцарапано. В уголке губ запеклась кровь.

— Вы их взяли? — с тревогой спросил Митрохин.

— Взяли, — небрежно ответил Щеткин.

— Никто не пострадал?

— Слава Богу, никто. Вы так и будете стоять на пороге сортира или, наконец, выйдите?

— Выйду, — сказал Митрохин и отважно шагнул вперед.

24

Анна Завидова оказалась невысокой, худенькой и невзрачной женщиной лет тридцати пяти. Завидев на пороге Турецкого, он нахмурилась и слегка покраснела.

— Добрый день! — поприветствовал ее сыщик. — Я Турецкий Алек…

— Я знаю, кто вы, — перебила его Анна. — Вы сыщик из Москвы, ищите Катю.

Александр Борисович улыбнулся:

— Совершенно верно. Вижу, сарафанное радио работает хорошо.

— При чем тут сарафанное радио? Прокофьев нам рассказал о вас перед утренней репетицией.

— Вот как? Что ж, он существенно облегчил мне задачу. И сэкономил кучу времени.

Маленькое, сухое личико Анны осветила белоснежная улыбка.

— Да уж, — сказала женщина и прищурила серые глаза. — Прокофьев сказал, что вы лучший московский сыщик. Это правда?

— Полная, — кивнул Турецкий, с удивлением отмечая, что первое впечатление оказалось обманчивым — Анна была весьма недурна собой, и главное — чертовски обаятельна.

— У вас найдется для меня десять минут? — осведомился Александр Борисович.

— Смотря для чего, — сказала Анна, с любопытством разглядывая Турецкого.

— Я хочу поговорить с вами о вашей подруге Кате.

Анна усмехнулась, достала из кармана конфету, быстро развернула и сунула в рот.

— Почему именно со мной? — поинтересовалась она, лукаво глядя на Александра Борисовича.

Прикинув все «за» и «против», Турецкий решил играть с открытыми картами.

— Все вокруг твердят, что у Кати нет подруг, — сказал он. — И только один сказал, что подруга есть. Эта подруга — вы.

— Вот как? Интересно, кто же меня «заложил»?

— Вас «заложил» приятель Кати — Алексей Данилов.

Катя улыбнулась.

— Лешка? Что ж, это на него похоже. Он страшно невоздержан на язык. Как говорится в пословице? Болтун — находка для врага!

Анна тихо засмеялась и достала из кармана еще одну конфету.

— Вы сладкоежка, — заметил Турецкий.

— О да! — Она протянула конфету сыщику. — Хотите?

— Нет.

— Не любите сладкого?

— Не хочу лишить вас десерта, — в тон ей ответил Александр Борисович.

Анна запрокинула белокурую голову и рассмеялась.

— Значит, вы с ним знакомы, — раздумчиво проговорил Турецкий.

— С Лешкой Даниловым? Немного. — Анна сунула конфету в рот и добавила небрежным голосом: — Когда-то он был моим мужем.

Турецкий вскинул брови.

— То есть… Вы были женаты? — удивленно спросил он.

— А разве слово «муж» подразумевает еще какой-то смысл? — насмешливо осведомилась Анна. — Да, мы были женаты. Целых полтора года. Но это было давно. Еще до того, как Лешка познакомился с Катей.

— Это вы их познакомили?

— Я? — Анна хмыкнула и покачала головой. — Вы удивитесь, но нет. Он пришел ко мне в театр, чтобы забрать у меня кое-что из своих вещей. И там встретил Катю. Так у них всё и закрутилось.

— Случится же такое! — усмехнулся, в свою очередь, Александр Борисович. — И что, вы не ревновали?

Анна подняла тонкую бровь.

— С какой стати?

— Ну, как же… Кстати, а почему вы развелись?

Анна сделала трагическое лицо и произнесла замогильным голосом:

— Он не любил конфеты.

— Очень смешно, — кивнул Турецкий. — А если серьезно?

— Господи, ну, из-за чего разводятся люди? Просто развелись, и всё. Прошла любовь, завяли помидоры.

— Вы расстались друзьями?

— С Лешкой? — Анна вынула изо рта конфету, посмотрела на нее и снова сунула в рот. — Нет. Мы терпеть друг друга не могли. И сейчас не можем.

— Почему?

— Он — балбес, а я — стерва. Разве между нами может быть взаимопонимание?

— Почему бы и нет? — пожал плечами Александр Борисович. — Каждый третий мужчина на земле — балбес. Каждая вторая женщина — стерва. И ничего, живут долго и счастливо и умирают в один день.

Анна поморщилась.

— Вот уж от этого избавьте. Этому придурку рано или поздно проломят голову. А я хочу дожить до старости и умереть в окружении внуков.

— У вас есть дети? — полюбопытствовал Александр Борисович.

Анна покачала головой:

— Нет.

— Если вы хотите умереть в окружении внуков, вам самое время именно сейчас позаботиться о детях.

— Да ну? — Усмешка Анны стала холодноватой. — А проскочить стадию детей никак нельзя?

— До сих пор это никому не удавалось, — заметил Турецкий. — Анна, вы очень веселый человек. Но у меня не так много времени, и я не хочу растрачивать его на шутки. Расскажите мне о вашей подруге Кате. С кем она водилась, не нервничала ли в последние дни? Не жаловалась ли вам на кого-то?

— Катя никогда и ни на кого не жаловалась. Это не в ее характере. Насчет водилась или нет… — Анна задумалась, затем покачала головой. — Нет, никаких новых знакомств у ней не было. По крайней мере, я о них не знала. Да и старых у ней тоже не густо. Катю нельзя называть компанейским человеком.

— Но ведь она любила рестораны, и всё такое.

— Любила, — кивнула Анна. — И рестораны, и ночные клубы, и выпивку. Но она не любила шумных компаний. Иногда мы ходили в ночной клуб втроем — я, она и этот балбес Лешка. Несколько раз в год она выезжала с труппой театра на пикники или проводила с ними «корпоративные вечеринки». Но она ходила на эти вечеринки не ради компании. Ей просто нравилось, когда вокруг все шумит, все искрится и сверкает. Она и шампанское любила — знаете за что?

— За что? — поинтересовался Турецкий.

— За то, что в бокале с шампанским резвятся пузырьки и вспыхивают искорки! Да, она любила гульнуть. Но при этом в любой компании она была… ну, как бы лишней. Нет, она никого не напрягала, и ее никто не напрягал, но… — Анна запнулась, подыскивая подходящие слова. — Ну, в общем, даже когда она была рядом с вами, ее как бы не было. Понимаете, что я хочу сказать?

— С трудом, — честно признался Александр Борисович.

— Ух… Мужчины, — досадливо поморщилась Анна. — Всё-то вам нужно разжевывать. Но только я не знаю, как объяснить по-другому.

— Вы расстроились, когда Катя пропала? — спросил вдруг Турецкий, пристально глядя женщине в глаза.

— Я? М-м… Что за дурацкий вопрос?

— Да, извините, — неожиданно улыбнулся Александр Борисович. — Глупость сморозил. Но таковы уж мы, мужчины. Постоянно говорим всякие глупости. Анна, вы готовы ответить мне на прямой и честный вопрос?

Анна пожала плечами:

— Пожалуйста, задавайте.

— Куда девалась Катя Шиманова?

Анна округлила глаза и два или три раза сморгнула.

— Ничего себе вопросец… — проговорила она, пытаясь усмехнуться. — Откуда ж мне знать?

— У вас наверняка есть своя собственная версия событий. Изложите мне ее.

— Своя версия? — Тонкие брови Анны сошлись на переносице. — Что ж… версия, конечно, есть. Но не думаю, что она вам понравится.

— Расскажите, чтобы я смог ее оценить, — с улыбкой попросил Александр Борисович.

Анна пожала острыми плечами:

— Пожалуйста. Катя Шиманова мертва. Это я знаю точно. А убил ее…

В это время где-то за стеной что-то грохнуло.

— А, черт! — вскрикнула Анна, вскакивая со стула. — Опять, наверное, декорации! Подождите минутку, я сейчас!

Александр Борисович не успел и рта раскрыть — Анна со скоростью метеора выскочила из кабинета. Турецкий несколько секунд раздумывал: пойти ему или остаться здесь и дождаться Анны? Решил пойти. И тут грохнуло опять, но уже основательно, будто рухнула какая-то конструкция…

25

Первое, что увидел Турецкий, подбегая к сцене, это то, что половина ее казалась накрытой рухнувшей железной конструкцией. Между кусками арматуры стояли два рабочих в комбинезонах и, склонившись над чем-то, озадаченно скребли пятернями затылки.

Александр Борисович вбежал по ступенькам на сцену.

— Что случилось? — закричал он.

— Конструкция рухнула, — ответил один из рабочих. — Нашу костюмершу придавило.

Только теперь Турецкий увидел, что под железой решеткой лежит Анна Завидова. Вернее, он увидел не женщину, а лишь ее торчащую из-под конструкции голову.

Светлые волосы женщины потемнели от крови, кровь выходила из рваной раны на голове судорожными толчками. Лицо Анна было бледным, губы посинели. Она силилась что-то сказать, но с губ ее срывался только тихий хрип. Турецкий достал из кармана чистый носовой платок и прижал его к ране на голове женщине.

— Скорую вызвали? — быстро спросил он рабочих сцены.

— Да. Уже едет.

— Какого черта стоите? — заорал на них Александр Борисович. — Возьмите решетку и уберите! Аккуратней!

Рабочие осторожно подняли с груди женщины железную решетку и перенесли ее в сторону.

Анна вновь попыталась что-то сказать, но лишь закашлялась.

— Всё будет хорошо, — мягко сказал ей Турецкий. — Всё будет хорошо.

Женщина дернулась и закатила глаза.

— Умерла? — испуганно спросил один из рабочих.

Турецкий качнул головой:

— Жива, но потеряла сознание. Кто ее обнаружил?

— Да мы и обнаружили. Мы пошли посмолить в курилку, потом услышали грохот. Прибежали, а она уже лежит.

К месту происшествия стали собираться люди.

— Что случилось? — услышал Турецкий у себя за спиной.

— Что произошло?

— Что тут, черт возьми, творится?

— Боже! Анна!

— Что такое? Что с ней?

— Анну придавило!

— Она жива?

— Мертва! Голова проломлена!

— Надо ее поднять!

Кто-то попытался поднять тело женщины, но Турецкий так грозно рявкнул на нежданных помощников, что те поспешно отошли в сторону.

— Она жива, но трогать ее нельзя! — громко сказал собравшейся публике Александр Борисович. — «Скорая» уже в пути!

Народ продолжил галдеть. К тому моменту, когда приехавшие медики переложили Анну на носилки и отнесли в машину, она успела потерять не меньше двух литров крови.

По дороге в гостиницу Александр Борисович решил зайти в бар и выпить водки. Желание созрело внезапно и было непреодолимо.

— Ну, как оно? — спросил он бармена, когда тот наполнил ему рюмку.

— В каком смысле? — улыбнулся бармен.

Турецкий пожал плечами:

— Вообще.

— Вообще — неплохо, — ответил бармен, вновь дружелюбно блеснув полоской белоснежных зубов.

— Молодец, — кивнул ему Александр Борисович. Он опрокинул рюмку водки в рот, закусил кусочком ветчины и вновь взглянул на бармена.

— Слушай… Ничего, что я на «ты»?

— Ничего, — ответил бармен.

— Тут у вас неподалеку театр «Глобус». Знаешь такой?

— Конечно!

— А что, актеры из театра часто сюда заходят — пропустить рюмку-другую?

— Случается.

— Должно быть, ты для них свой человек?

— Не то, чтобы свой… Но при встречах здороваемся, — горделиво сообщил бармен.

— Это хорошо. А у меня среди актеров ни одного знакомого, — горестно сообщил Турецкий. — Что, сильно они отличаются от нас, простых смертных?

— Совсем не отличаются, — доверительно сообщил Турецкому бармен, протирая салфеткой чистый бокал.

— А актрисы? — Александр Борисович заговорчески подмигнул бармену. — Они тоже не отличаются от других женщин?

— Практически нет, — улыбнулся бармен.

— Что, и водку так же пьют?

— Не все, но пьют, — ответил бармен.

Александр Борисович ухмыльнулся и покачал головой:

— Чудеса-а. Слушай, дружище, не знаю, как ты, а я бы не прочь познакомиться… с одной из них. Знаешь, есть там такая… с каштановыми волосами, большеглазая. Екатериной зовут. Фамилию вот только не запомнил… Она еще в «Гамлете» Офелию играла.

— Шиманова? — подсказал бармен.

— О, точно — Шиманова! Красивая баба!

— Да, ничего, — кивнул бармен.

— Такая красавица небось в ваш бар сроду не зайдет, — вальяжно проговорил Александр Борисович. — А уж водку тут пить — тем более, не станет. Да и шампанское тоже! — Турецкий хмельно хохотнул.

— А вот и ошибаетесь, — сказал бармен, вновь наполняя рюмку Турецкого водкой. — Она здесь бывает. Не скажу, что часто, но… раза три точно заходила.

— Что, и водку пила? — изумился Турецкий.

Бармен улыбнулся и покачал головой:

— Нет, только шампанское.

Александр Борисович поморщился.

— Когда женщина пьет одна — это некрасиво. Даже если она пьет шампанское.

— А кто вам сказал, что одна? Она одна здесь никогда не появлялась. Такие женщины не ходят по барам в одиночестве.

— Значит, у нее есть ухажер? Ну, парень, расстроил ты меня. Я-то грешным делом подумал, что и сам гожусь на эту роль.

— Вряд ли, — с усмешкой сообщил Турецкому бармен. — У нее ухажер солидный. Не нам с вами чета.

— Вот как? Да и помоложе, наверное?

Бармен хмыкнул.

— Вот уже это нет. Ее ухажер — мужик солидный и в возрасте. Можно сказать, пожилой.

— Пожилой? Чего ж ее потянуло на старика?

— А красивые женщины только таких нынче и любят — состоявшихся.

Последнее слово бармен произнес с явной завистью.

— Гм… — озадаченно пробормотал Александр Борисович. (Алексей Данилов никак не тянул ни на «солидного», ни на «пожилого», ни на «состоявшегося». А если не он, то кто? С кем это Катя Шиманова распивала тут шампанское?) — Значит, состоявшийся? Ну, не знаю… Так, может, он еще и красавец?

— Да нет, обычный. Седые волосы, седая бородка. А вместо галстука — бабочка! — добавил бармен таким тоном, словно бабочка на груди — самое забавное, что только может быть на свете.

— Бабочка, — тихо повторил Александр Борисович.

— Ну да, бабочка. У нас такие никто в городе не носит. Да и в Москве, наверно, не носят. Хотя… говорят, в Москве разных дураков хватает.

— Это верно, — согласился Турецкий. — Дураков там немало. А что, эта актриса… она всё время с этим мужиком сюда приходила? Или с разными?

— Только с ним, — ответил бармен. — А вы зачем спрашиваете? Хотите отбить?

— А что, думаешь, не получится? Э, брат, да у меня такие любовницы были, каких ты только по телевизору и видел! Не женщины — нимфы! Ослепительные звезды!

— Ну-ну, — улыбнулся бармен, вновь наполняя рюмку Турецкого. — Тогда точно отобьете. Тем более, что тот, с бабочкой, против вас настоящий хлюпик. Но лопатник у него тугой.

26

Погода испортилась, повалил мокрый снег. Александр Борисович сильно продрог, к тому же в номере — несмотря на всю его «люксовость» — было довольно холодно. Хорошо хоть горячая вода подавалась без перебоев.

Он наполнил горячую ванну и с наслаждением погрузил в нее свое битое-перебитое тело. Валяясь в ванне, закурил сигарету. Некоторое время он просто лежал в ванне, ни о чем не думая, лишь оглядывая свои руки и ноги, грудь и живот. Мускулатура еще была, дай, Боже. Но живот стал заплывать жирком. На левом боку и ноге красовались шрамы. Зрелище не для слабонервных.

Александр Борисович усмехнулся. Глядя на пальцы ног, торчащие из воды, он почему-то вспомнил, как жутко лежало тело Анна Завидовой на дощатом полу сцены. Час назад Турецкий звонил в больницу и разговаривал с врачом. Анна приходила в сознание, но говорить не могла. Помимо перелома берцовой кости, у нее был обширный ушиб головного мозга с повреждением речевого центра. Что-то вроде сильной контузии, как объяснил врач.

— Она выкарабкается? — прямо спросил Турецкий.

Врач помедлил, обдумывая ответ, затем сказал:

— Скорей всего, да. Но когда именно, это одному Богу известно.

Турецкий лежал в ванне с горячей водой и, хмуря брови, обдумывал ситуацию. Нелепая случайность отвлекла Анну от разговора и не дала ей закончить фразу. Фразу, важнее которой и придумать нельзя.

«Катя Шиманова мертва. Это я знаю точно. А убил ее…»

Кто убил? И насколько оправданы подозрения Анны? Данилов тоже утверждал, что Катя убита, но Турецкий ему не верил. «Просто балбес» — так отозвалась о своем бывшем муже Анна Завидова, и Александр Борисович склонен был с ней согласиться.

Но можно ли верить самой Анне?

Турецкий хотел достать из пачки, лежащей на зеркальной полочке, новую сигарету, но передумал. Надо бросать курить. Или хотя бы поменьше.

С трудом отведя взгляд от пачки «Парламента», Турецкий вновь погрузился в размышления.

Мотивы для убийства Кати Шимановой есть, как минимум, у троих. Во-первых, Алексей Данилов. Допустим, Катя дала ему от ворот поворот. Парень он странный и несдержанный. Мог убить ее из-за того, что был отвергнут. Ну, или чтобы не досталась другому.

Во-вторых, Анна Завидова. Допустим, она до сих пор неровно дышит к своему бывшему мужу. Она могла убить Катю Шиманову из ревности. Девица бойкая и безбашенная. Могла ли она «заказать» подругу? Вполне. Тогда она сознательно морочила Турецкому голову, стараясь отвести от себя подозрения.

Конечно, этот несчастный случай наводит на определенные подозрения… Всё выглядит так, будто кто-то теперь решил убрать Анну. Хотя… — Турецкий покачал головой. — Нет. Слишком много случайностей. И слишком много шума.

С другой стороны, таинственный злоумышленник, если допустить, что таковой на самом деле был, мог использовать крушение декораций и внезапное появление Анны, чтобы разделаться с ней. Увидел Анну, ну и ударил ей чем-нибудь по голове. А потом, когда она упала, опрокинул на нее железную решетку…

И вновь Александр Борисович покачал головой. Слишком много совпадений…

Ладно, идем дальше. Третья версия. Что, если всё, рассказанное Даниловым об отце Кати, правда? Допустим, она и в самом деле узнала про него то, что ей не полагалось знать. Мог ли тот ее убить?

Турецкий вспомнил физиономию Шиманова и усмехнулся: вполне!

Вот тебе, как минимум, три подозреваемых, а вместе с ними — три версии событий. Есть и четвертая. Катю никто не убивал и не похищал. Просто ей всё обрыдло и она решила сбежать, «куда глаза глядят». Имеет такая версия право на существование? Конечно! Достаточно посмотреть на ее окружение, где «безумец сидит на безумце и безумцем погоняет». Нужно принять во внимание и странный характер девушки. Она была, что называется, не от мира сего. Вполне могла выкинуть какой-нибудь фокус.

Это четвертая версия. И наконец — пятая. Если верить бармену, Катя появлялась в баре в компании пожилого седовласого мужчины, на шее у которого красовалась бабочка. Турецкий почти не сомневался, что речь шла о директоре театра «Глобус» Иване Максимовиче Прокофьеве. Что означали эти встречи в баре?

Александр Борисович вздохнул.

Итак, есть пять правдоподобных версий. Какую из них принять за основную? Прокачать Данилова? Это будет несложно. Анну — гораздо сложнее. Шиманова — почти невозможно. Прокофьева… Вот с Прокофьева, пожалуй, и надо начать.

Турецкий задумчиво пошевелил пальцами ног. Затем протянул руку к джинсам, чтобы достать из кармана сигареты.

Однако, задумавшись, Турецкий залез рукой не в тот карман и вместо сигарет пальцы его нашарили плотный листок бумаги.

Александр Борисович машинально достал листок и поднес его к лицу. Это был маленький рекламный проспектик какого-то не то ресторана, не то развлекательного центра — размером с большую визитную карточку. Без очков Турецкий не мог прочесть, что там было написано. Пришлось отвести руку с листком подальше от глаз.

…

Сауна. Досуг. Апартаменты люкс.

Это был рекламный проспект публичного дома.

— Что за черт! — тихо и недовольно воскликнул Турецкий. — Откуда эта дрянь взялась у меня в кармане?

Он вдруг представил себе, что было бы, если эту мерзкую бумажку обнаружила у него в кармане Ирина. Представил себе ее изумленное лицо и не удержался от усмешки.

Он уже собирался швырнуть листок в мусорную корзину, но вдруг остановился. Некоторое время задумчиво рассматривал листок, потом пробормотал:

— Интересно.

Это, и в самом деле было интересно. Кто-то незаметно подложил в карман бывшему «важняку» этот листок. Кто-то, с кем он встречался и, возможно, беседовал. Возможно, это была просто глупая шутка. Насмешка над московским гостем. А возможно, — намек. На что? Бог весть. Однако проверить не помешало бы.

Две минуты спустя Александр Борисович стоял в комнате, кутаясь в мохнатый халат, и снова, на этот раз с величайшим вниманием, читал рекламку. На носу у него поблескивали очки. Вот что он прочел:

…

«ФЕЕРИЯ»

Развлекательный центр

Сауна. Досуг. Апартаменты люкс.

Лучшие девушки в городе!

Мы работаем круглосуточно и ждем вас в гости!

Рядом с названием досугового центра карандашом было приписано «Марго».

Вдоволь «налюбовавшись» рекламным листком, Александр Борисович перевел взгляд на часы.

«Восемь тридцать. Самое время посетить публичный дом».

Александр Борисович вздохнул. (Походу в публичный дом он бы предпочел вечер, проведенный у телевизора с бокалом вина в руке. Тем более, что по шестому каналу сегодня показывали матч «Динамо» (Киев) — «Спартак» (Москва). Но дело — прежде всего.

— Да здравствуют плотские утехи, — кисло произнес Александр Борисович и принялся одеваться.

Для похода в «Феерию» он надел джинсы, чистую белую рубашку и кашемировый свитер. Подумал — бриться или нет? Решил, что сойдет и так.

Перед тем как выйти, Турецкий набрал номер телефона, указанный в рекламке. После трех или четырех гудков трубку взяли, и нежный женский голос приветливо проворковал:

— Добрый вечер! Слушаю вас!

— Добрый вечер. Меня зовут Александр, и я хотел бы скоротать вечерок в ваших апартаментах. Это возможно?

— Конечно. Можно один вопрос? Александр, а откуда вы о нас узнали?

Турецкий хотел сказать про рекламный проспект, но неожиданно передумал.

— Мне порекомендовал вас один мой друг. Он как-то провел у вас один незабываемый вечер, и посоветовал мне сделать то же самое.

— Что ж, я рада, что вашему другу так у нас понравилось. Когда вы подъедите, Александр?

— Минут через двадцать. Максимум, через полчаса.

— Хорошо. Вы будете на своей машине?

— Нет. Возьму такси.

— Окей, Александр! Мы вас ждем!

Турецкий отключил связь и посмотрел на свое отражение в зеркале.

«Похоже, у них там все по-взрослому, — подумал он. — Всё-таки надо было побриться».

27

Подойдя к железной двери, Александр Борисович нажал на кнопку домофона.

— Кто там? — немедленно отозвался мужской голос.

— Э-э… Добрый вечер! Я звонил вам двадцать минут назад. Меня зовут Александр.

— Проходите!

Тихо пискнул электронный замок, и тяжелая дверь отворилась. Войдя внутрь, Турецкий оказался в довольно просторном холле. Пара мягких диванчиков, несколько кресел, кадки с пальмами, на стенах зеркала и гравюры. В общем и целом, уютно.

Навстречу Александру Борисовичу вышла женщина лет тридцати пяти в деловом костюме, довольно эффектная. Она окинула Турецкого внимательным взглядом и приветливо осведомилась:

— Вы Александр?

— Да. Я звонил вам минут двадцать назад.

— Да-да, я помню. Меня зовут Алина. Присаживайтесь, пожалуйста! — Дождавшись, пока Турецкий усядется в кресло, женщина предложила: — Кофе, чай, сок? Или чего-нибудь покрепче?

— Коньяк у вас есть?

— «Мартель». Вас устроит?

— Вполне, — кивнул Александр Борисович.

Женщина улыбнулась.

— Сейчас принесу. А вы пока полистайте каталог и выберете себе подругу на сегодняшний вечер.

Только сейчас Турецкий обратил внимание, что на журнальном столике лежит толстый альбом в розовом переплете и с золотым обрезом. Он взял альбом и принялся его листать. На фотографиях были девушки — блондинки, брюнетки, рыженькие. Возле каждого снимка стояли данные девушки.

…

Диана

18 лет

Рост 170 см

Вес 50 кг

Размер груди 2

Натуральная блондинка

Услуги: классика, o/c с презерв., легкое с/м, игрушки.

Цена: $100 за час

Возле некоторых фотографий в графе «услуги» стояло простое и лаконичное: «без ограничений». Цена на такой «товар» была в два, а то и три раза выше, чем обычно.

Александр Борисович усмехнулся. Потом нахмурился. Затем вздохнул и достал сигареты.

— Вы не соскучились? — с улыбкой поинтересовалась Алина, поставив перед Турецкий широкий бокал и початую бутылку коньяка.

— Я не скучаю, я предвкушаю, — пошутил Александр Борисович.

Он плеснул в бокал коньяку на два пальца, поднес его к носу, понюхал, затем сделал маленький глоток. Неплохо. Женщина села в кресло и кивнула на альбом.

— Выбрали себе что-нибудь подходящее?

Турецкий покачал головой:

— Еще нет.

— А что так? Не нравятся наши девушки?

— Что вы? Разве такие красавицы могут не понравиться?

Алина слегка прищурила карие, чуть раскосые глаза:

— Тогда в чем же дело? Может, вам нужно что-нибудь особенное?

— Особенное? — Александр Борисович усмехнулся и изобразил на лице легкое смущение. — Не столько «особенное», сколько «конкретное». Мой друг, когда отдыхал здесь, пришел в восторг от одной девушки. Сказал, что в постели она настоящая дьяволица.

— Вот как? — улыбнулась Алина. — Вы нашли ее в каталоге?

— Честно говоря, нет, — ответил Турецкий.

— Вероятно, вы невнимательно смотрели?

— Может быть… А у вас тут все девушки?

— Конечно, — кивнула Алина. — Все двенадцать девушек.

— Гм… Странно. — Александр Борисович рассеянно почесал пальцем переносицу.

— Может быть, вы помните, как ее зовут? — поинтересовалась Алина.

— Помню.

— И как же?

Турецкий решил пойти ва-банк.

— Марго, — сказал он. — Или Маргарита.

Алина как-то странно отпрянула и замерла, что, конечно же, не укрылось от пристального взгляда Александра Борисовича.

— Да, когда-то у нас работала девушка с таким именем, — через силу проговорила Алина. — Но сейчас ее нет.

Турецкий вздохнул:

— Ах, как жаль. Где же она?

— Ну… Девушки не задерживаются у нас навсегда.

— Понимаю, — кивнул Турецкий. — И все же я хотел бы увидеть именно ее. Если честно, я сюда приехал именно ради нее.

Алина нашла в себе силы улыбнуться.

— Увы, ничем не могу вам помочь. Вашему другу понравилась Маргарита — замечательно. Но он просто не пробовал других девушек. Поверьте, другие ничем не хуже. У нас работают только настоящие профессионалки.

Турецкий сделал вид, что задумался.

— Что ж, возможно, вы правы, — медленно проговорил он. — Пожалуй, я и впрямь не буду циклиться на Марго. В конце концов, я пришел сюда тратить деньги. Много денег! — Александр Борисович красноречиво хлопнул себя ладонью по карману, в котором лежал бумажник. — И я не уйду отсюда, пока не потрачу всё! — решительно заявил он.

При этих словах лицо бандерши разгладилось, а глаза замерцали мягким алчным блеском.

— Вот это по-мужски! — весело одобрила она.

Турецкий отхлебнул коньяку.

— Да, это по-мужски, — сказал он с лукавом полуулыбкой. — Но, прежде чем начать тратить деньги, я хочу узнать, чего я лишился.

— В каком смысле? — не поняла Алина.

— Покажите мне фотографию Марго. Она ведь у вас наверняка осталась. Покажите, и я выберу девушку, похожую на нее!

Алина несколько секунд пристально разглядывала Турецкого, затем запрокинула голову и весело рассмеялась.

— Ох, мужчины! Ревнивцы во всем!

— Это жизнь, — с улыбкой кивнул Александр Борисович.

— Что ж, я покажу вам фотографию, — сказала Алина, посмеиваясь, и как бы невзначай положила ладонь на руку Турецкого. — В конце концов, трудно отказать такому красивому мужчине! Я бы даже сказала — невозможно! Кстати, Александр, вы женаты?

— А что? — прищурил серые глаза Турецкий.

— Если вы холосты, то я бы вами занялась. У меня на примете есть отличные невесты. Да, кстати, я и сама не замужем. — Алина изящным движением поправила волосы. — И я могла бы быть отличной женой для такого мужчины, как вы.

— Правда?

— Конечно. Я отлично готовлю, знаю этикет, умею выбирать одежду, люблю детей и, наконец, я знаю, как заставить мужчину кричать в постели от удовольствия.

— Вы просто находка для холостяка! — улыбнулся Турецкий. — И я обязательно подумаю над вашим предложением. Но пока покажите мне фотографию Марго.

— Ох, ну и упрямец же вы, Александр. — Алина вздохнула. — Ну, хорошо. Дайте-ка мне каталог.

Александр Борисович протянул женщине розовый альбом. Она открыла последнюю страницу и достала из-за обложки два цветных снимка.

— Вот она — ваша Марго. Держите!

Турецкий взял фотографии, едва сдерживая волнение. На первом девушка была изображена в фас. На втором — вполоборота. Стройная, темноволосая, с челкой ниже бровей, густо накрашенная. Симпатичная, но не эффектней, чем остальные. Однако главное для себя Турецкий выяснил сразу.

Александр Борисович поднял взгляд на Алину.

— Алина, вам ведь всё равно не нужны эти снимки? Могу я их забрать себе?

— Зачем они вам? — удивилась та.

— Друг просил. Он просто влюбился в эту вашу Марго.

Алина прищурила глаза и внимательно посмотрела на Турецкого.

— Довольно странная просьба, — сказала она.

— А мой друг вообще очень странный человек, — с иронией заметил Александр Борисович.

— Я заметила. Знаете, Александр, честно говоря, мы никому из клиентов не дарим фотографии девушек. Тем более, без их разрешения. Не думаю, что я могу сделать исключение для вас.

— А мне кажется, что можете.

Турецкий достал бумажник, вынул их него пятидесятидолларовую купюру и положил на столик.

— Пятьдесят долларов? — вскинула брови Алина.

Турецкий поднял палец.

— За одну фотографию. Это не дешево.

— Гм… — В глазах Алины зажегся алчный огонек. — Что ж, думаю, мы можем сделать исключение для такого щедрого гостя, как вы.

— Вот и замечательно.

Александр Борисович взял один из снимков, тот, на, котором Марго была в фас, и сунул во внутренний карман пиджака.

Алина проделала тот же фокус с пятидесятидолларовой купюрой.

— Ну, что, Александр, — улыбнулась она, — не желаете продолжить культурную программу с одной из наших девочек?

— Желаю. Но не знаю, какую выбрать.

— Выберете Диану. Отличная девочка, при этом не из Украины, а наша соотечественница — из Ростова. Кстати, иногда она работала в паре с Марго, — с хитрой улыбкой добавила Алина. — За плечами у Дианы большая школа. Если пожелаете, можете взять ее в паре с другой девочкой — брюнеткой или рыженькой.

— Может быть, потом, — улыбнулся в ответ Турецкий. — А пока мне хватит одной Дианы.

— В таком случае, допивайте коньяк и следуйте за мной. Я провожу вас к ней. Да, и еще, у нас оплата вперед. Турецкий кивнул и протянул ей стодолларовую купюру. Как было написано в рекламном листке.

Алина подала Турецкому руку, дождалась, пока он встанет, вывела его из холла и повела по довольно узкому коридорчику.

— Вы меня прям как маленького, — усмехнулся Александр Борисович.

— Ой, простите. — Алина выпустила руку Турецкого из своих теплых, влажным пальцев.

— Да я, вроде, не возражал.

Алина обернулась, и они обменялись улыбками. Пройдя по коридорчику еще несколько шагов, Алина остановилась возле одной из дверей и тихонько в нее постучала.

— Диана, солнце мое, ты готова встретить гостя?

— Да, Алиночка! — послышалось из-за двери.

Алина повернулась к Турецкому.

— Здесь я вас оставлю, — сказала она. — Если будет что-то нужно — пошлете Диану. Приятного вам вечера, Александр. Надеюсь, вы помните, что заплатили только за один час.

— Да, разумеется. Я дальше решу, в зависимости от обстоятельств.

— Хорошо, буду иметь в виду.

Алина поправила рукою волосы, одарила Турецкого ослепительной улыбкой и величественно удалилась.

«Ну, братец, держись!» — сказал себе Александр Борисович и толкнул хрупкую дверь. Перешагнув порог комнаты, он сразу попал в альков. Широкая кровать, застеленная синим шелковым бельем, полумрак, тихое потрескивание свечей. На кровати юная особа лет двадцати с копной белокурых волос, уложенных в какую-то немыслимую прическу.

28

— Добрый вечер! — улыбнулась девушка, вставая с кровати и подходя к Турецкому.

— Здравствуй! — отозвался Александр Борисович несколько смущенно. Чувствовал он себя в этой ситуации довольно глупо и не совсем четко себе представлял, каким образом он будет «раскручивать» девчонку, однако надеялся, что в процессе общения стратегия поведения выстроится сама.

— Как мне тебя называть? — спросила девушка, заглядывая Турецкому в глаза.

— А мне тебя? — ответил Александр Борисович вопросом на вопрос.

Девушка улыбнулась еще шире и ослепительней.

— Я Диана!

— А я Александр.

Путана положила Турецкому руки на плечи и, приблизив губы к его лицу, с придыханием проворковала на ухо:

— Александр — мое любимое мужское имя. В нем столько мужества.

— Да, мне тоже нравится, — согласился Турецкий. — А вот Диана не очень. Тебе бы больше подошло имя Маша или Марина.

— Почему? — удивилась девушка.

— У тебя милое и очень симпатичное русское лицо, — ответил Турецкий.

Девушка несколько секунд раздумывала, вероятно, пытаясь определить, комплимент это или наоборот — затем запрокинула голову и рассмеялась.

— Желание клиента — закон! — сказала она со смехом. — Для тебя я буду Машей! Кстати, время пошло с того момента, как ты вошел в комнату.

— Какое время? — не понял Турецкий.

— Твое время, — с улыбкой сказала девушка. — Ты же заплатил за час. Так вот, пять минут из этого часа мы уже проболтали. Если хочешь, чтобы осталось время на ласки, топай скорей в душ.

— Погоди, — остановил девушку Александр Борисович. — Давай-ка присядем.

Девушка пристально на него посмотрела, потом усмехнулась.

— Вот оно что, — сказала она. — Вы — любитель поговорить. Что ж, дело ваше. И деньги ваши. — Она села на кровать, подождала, пока Турецкий расположится в кресле напротив, и поинтересовалась: — Ну? И о чем вы хотите поговорить?

— Об одной твоей подружке, — сказал Турецкий.

— Вот как? — Улыбка улетучилась с ярко-накрашенных губ путаны. — Вообще-то, я не обсуждаю с клиентами своих подружек. У нас такой закон. Если, конечно, вы не хотите, чтобы она к нам присоединилась. Если так, то я…

— Нет, — сказал Александр Борисович, качнув головой. — Сюда мы ее пригласить не сможем, потому что она уже не работает в салоне.

— Хм… — сказала задумчиво путана и взяла с тумбочки пачку сигарет. — Я закурю?

— На здоровье.

Александр Борисович посмотрел, как она прикуривает, и тоже потянулся было за сигаретами, однако вовремя себя осадил. Нет уж, на этот раз обойдемся без никотина. Бросать так бросать.

— Девушку, о которой я хочу расспросить, зовут Марго. Ты работала с ней в паре. Припоминаешь?

— Нет, — отрезала путана.

— А если подумать?

Путана прищурила на Турецкого голубые, холодные глаза.

— А чего тут думать-то? Не знаю я никакой Марго. А вы кто, дядя? Если из милиции, то я здесь в гостях. У тети Алины. И между прочим, у нас с вами не было ничего такого.

— Ты права, не было, — согласился Александр Борисович. — И не будет. Мы просто поговорим, а потом разойдемся. И никто ничего не узнает о нашем разговоре, это я тебе клятвенно обещаю. Идет?

— Да о чем говорить-то? — пожала плечами путана. — Я же не знаю никакой… как вы сказали, ее зовут?

— Марго.

— Вот-вот. Я даже имя такое слышу впервые. Это грузинское имя?

— Марсианское, — с усмешкой ответил Турецкий. — Марго работала здесь. Так же, как и ты. Сейчас ее здесь нет.

— Тогда зачем мы о ней говорим? — сухо поинтересовалась путана. — Она вдруг затушила сигарету в пепельнице и резко поднялась с кровати.

— Ты куда? — спросил Турецкий.

— Пойду, позову Алину. Ее и будете расспрашивать о своей подружке. А я не по разговорной части.

Путана двинулась к выходу, но Турецкий схватил ее за руку, резко развернул и швырнул на кровать.

— Сядь! — рявкнул он.

— Ты что?… Драться! — Путана уставилась на Турецкого ненавидящими глазами. — Я сейчас охрану позову, понял?!

— Не позовешь, — грубо сказал Александр Борисович. — А позовешь — вместе в обезьянник отправитесь. А оттуда прямиком в следственный изолятор.

— Какой еще изолятор? За что?

— «За что», — передразнил Турецкий. — Можно подумать, что у вас здесь курсы кройки и шитья.

— Подумаешь! — дернула плечом путана. — Заплачу штраф и выйду. В первый раз, что ли.

— Это ты так думаешь, — сурово сказал Турецкий, сверля путану острым, холодным взглядом. — А я так думаю, что свободу ты увидишь не скоро.

— Это почему это? — недоверчиво спросила путана.

Александр Борисович улыбнулся сатанинской улыбкой.

— Сама знаешь. Твою подругу Марго убили. Зарезали. В день убийства вас видели вместе.

— Ка… как вместе? — испуганно пролепетала путана. — С чего это вдруг? Я ее уже две недели не видела.

— Факты говорят об обратном, — сухим прокурорским голосом произнес Турецкий. — А теперь слушай меня внимательно, девочка. Я верю, что ты не имеешь к ее убийству никакого отношения. Но настоящего убийцу судя по всему не найдут. Угадай, кого в этом случае сделают крайним?

— Меня? — упавшим голосом пробормотала путана.

— Ответ правильный, — кивнул Александр Борисович. — Но если ты перестанешь корчить из себя Мату Хари и ответишь на мои вопросы, я сделаю всё, чтобы из подсудимой ты превратилась в свидетеля. Расклад понятен?

— Да, — кивнула путана, со страхом и надеждой глядя на Турецкого.

— Имя и фамилия — быстро!

— На… Наташа Агафонова.

— Где живешь?

— Что?

— Адрес!

— Улица Блюхера, дом пять, квартира восемь, — покорно отчеканила путана.

— А теперь скажи мне, Наташа Агафонова, как давно здесь работает Марго?

— Она еще до меня пришла, — тихо пробормотала путана. — А я здесь почти год.

— Вы с ней дружили?

— Нет. Просто иногда разговаривали.

— Что она о себе рассказывала?

— Да ничего такого. — Путана наморщила гладкий лоб, пытаясь вспомнить. — Говорила, что работает здесь не только из-за денег. Что ей нравится. И что ее это… заводит. Я тогда удивилась очень. Я-то уже на второй месяц стала смотреть на это, как на обыкновенную работу. Я даже лица почти не запоминаю.

— А она?

— Что она?

— Она запоминала?

Путана нахмурилась.

— Ну, некоторых — да. У нее было несколько постоянных клиентов. Хотя у кого их нет.

— Кто они? — быстро спросил Александр Борисович.

Путана удивленно на него воззрилась.

— Да я-то почем знаю? Они мне не представлялись. И не видела я их совсем. Маргоша мне рассказывала, что один из них — бывший военный. В горячей точке служил. Говорила, что у него всё тело в шрамах, и что это её жуть, как заводит.

— Имя его она тебе не называла?

Путана покачала головой:

— Нет.

— Как насчет других постоянных?

— Больше ни про кого не рассказывала. — Путана вновь ненадолго задумалась, после чего покачала головой и повторила: — Нет, ни про кого. Хотя… — Путана замолчала.

— Что? — нетерпеливо спросил Александр Борисович.

— Был один случай… Где-то с месяц назад. По-моему, Маргоша тогда сильно испугалась. — Путана вопросительно посмотрела на Турецкого. — Про это тоже надо рассказывать?

— Обязательно, — отчеканил Александр Борисович. — И во всех подробностях.

— Да там почти и рассказывать-то нечего… В общем, пришел к ней один клиент. Всё честь по чести — заплатил за час… А Марго тогда через стенку от меня работала. У меня клиентов не было, и я — от нечего делать — валялась и книжку читала. Обычно, когда клиентов нет, я телек включаю. А тут чего-то книжку почитать захотелось.

— Дальше, — потребовал Александр Борисович.

— А дальше я слышу, как к Маргоше клиент зашел. И голос его слышу — бу-бу-бу-бу. А потом вдруг Маргоша как вскрикнет!

— Так-так, — сказал Турецкий, прищуривая глаза. — Громко вскрикнула?

Путана покачала головой:

— Да нет. Не громко. Обычно у нас громче кричат, но это когда сам процесс начинается. А тут — он пять секунд как вошел. И голос у нее был… ну, не такой, как когда кричат. А такой — будто она кого-то испугалась.

— Или узнала, — задумчиво проговорил Александр Борисович.

— Чего? — не поняла путана.

— Ничего, продолжай.

— Ну, вот. Значит, вскрикнула она. Я книжку отложила и уши навострила. Вдруг, думаю, на помощь нужно прийти. Только она больше не кричала. Одни голоса их через стенку бубнили — ее и его. Долго так бубнили — целых полчаса без остановки. Прямо как мы сейчас с вами!

— Так-так, — снова сказал Александр Борисович, о чем-то размышляя. — Значит, они просто разговаривали. И так целый час?

Путана покачала головой:

— Нет. Потом они как обычно, в постельку легли и заохали. Правда, охал только он, а она всё время молчала. Вот это меня и насторожило. У нас обычно не принято во время секса молчать. Мужчинам это не нравится, даже когда они знают, что это «цифра»…

— Что? — не понял Турецкий.

— Цифра, — с усмешкой пояснила путана. — Ну, это мы так «озвучку» называем. Как в кино — цифровой звук, долби-стерео. Клиент хочет, чтобы ты стонала, ну, ты ему «цифру» и включаешь. Типа кайфуешь вместе с ним.

— А она, значит, на кайфовала? — уточнил Турецкий.

Путана покачала головой:

— Не-а. Молчала как рыба. Я ее потом спросила — Маргоша, чё за дела?

— А она?

— А она ничего не ответила. Она потом вообще весь день как не своя была. Бледная такая, испуганная. А потом она дня три на работу не выходила.

— Вот как? — удивился Турецкий. — Это почему же?

Путана вздохнула:

— Я ее тоже потом спросила. А она сказала — мол, заболела. Простуда, и всё такое.

— Значит, простуда, — задумчивым эхом отозвался Александр Борисович. — Кстати, она не называла тебе свое настоящее имя?

— Настоящее? — удивилась путана. — А я думала, что ее так и зовут — Марго. Она сама, когда знакомились, представилась Маргаритой. А что, разве ее по-другому звали?

Турецкий не ответил. Он задумчиво потер пальцами подбородок, глядя мимо путаны.

— Дядь, а вы правда из милиции? — тихо спросила она.

Александр Борисович покачал головой:

— Нет. Я — частное лицо.

Девушка закусила губу. Казалось, она не знает, как реагировать на признание Турецкого — то ли злиться, то ли радоваться. Так и не определившись, путана вздохнула и спросила:

— Тогда зачем тебе это, а?

— Марго пропала, и я должен ее найти, — ответил Александр Борисович.

— Как это найти? Ты же сказал, что она… что её… Погоди… Ты что, обманул меня, что ли?

Александр Борисович поднялся с кресла.

— Мне пора, — сказал он. — Твоя подруга пропала. Возможно, она уже мертва. Но если нет, я найду ее. Захочешь помочь, звони. Вот тебе моя визитка.

Турецкий достал из кармана визитную карточку и швырнул на тумбочку.

— Зря вы так со мной, — сказала вдруг путана, от обиды вновь переходя на «вы». — Сказали бы сразу, я б поняла. И пугать бы не пришлось. Я ведь к Маргоше хорошо относилась. И она ко мне.

— Да-да, — рассеянно произнес Александр Борисович. Он оглядел стены комнаты, оклеенные розовыми обоями, перевел взгляд на пышный альков и усмехнулся. — Н-да. Завязывала бы ты с этим «ремеслом», Наташа Агафонова. Красивая ведь девчонка. А то смотри — поистаскаешься, и замуж уже никто не возьмет.

— Ну да, не возьмут, — фыркнула путана. — Меня уже двое зовут.

— И они знают о твоей профессии?

— Нет, конечно. Я ж не дура.

— А если сюда случайно нагрянут? Или кто-нибудь из их знакомых тебя при встрече узнает?

— Не узнают, — с усмешкой ответила путана. — Если, конечно, вы не расскажете. Да и вам не поверят. С меня макияж смой, я совсем другая стану.

— Одна уже стала, — с неудовольствием заметил Турецкий. — Ладно, мне пора. Спасибо за разговор. Если что вспомнишь — звони. Пока!

— И вам не хворать, — насмешливо попрощалась путана.

Александр Борисович вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь и бодро зашагал по коридору.

— Уде уходите? — Алина вышла ему навстречу.

— Да.

— Не понравилось?

— Очень понравилось. Но — дела.

— Понимаю, — кивнула Алина. — Будете в наших краях — заходите еще.

— Обязательно, — пообещал Турецкий, толкнул железную дверь и вышел на улицу.

В лицу ему пахнуло прохладным ветром. Александр Борисович с наслаждением вдохнул свежий воздух улицы.

29

— Алло, Александр Борисович?

— Да, Петь, я.

— Я навел справки. Нужного тебе человека зовут Руслан Штырев. Кличка Штырь. Записывай его телефон…

Петя Щеткин продиктовал номер телефона, Турецкий записал его в блокнот.

— Кто он? — спросил Турецкий.

— Когда-то работал опером. Потом его поперли за пьянство, и он ошивался во вневедомственной охране. Потом поперли и оттуда. Получил условный срок за кражу в магазине. Потом отсидел полтора года за драку. Пока сидел, жена выписала его со своей жилплощади и продала квартиру. Развелся. Сейчас живет в квартире старухи-матери. Работает на бензоколонке.

— Сколько ему лет?

— Сорок три. Будешь звонить, сошлись на подполковника Болдина.

— Ясно. А что у нас на него?

— Махинации на бензоколонке. И еще кое-что по мелочи. В целом, с учетом рецидива, лет на пять строгача потянет.

— Понял. Спасибо, Петь!

— Не за что. Как продвигается расследование?

— Со скрипом.

— Удачи, Александр Борисыч!

Переговорив со Щеткиным, Александр Борисович тут же набрал номер Штыря.

— Слушаю, — ответил хрипловатый голос.

— Привет, Штырь.

— Штырь? Не знаю такого. Вы ошиблись номером.

— Да ну? Может, ты это самому подполковнику Болдину объяснить хочешь?

Повисла долгая пауза.

— А вы кто? — спросил, наконец, Штырь.

— Встречаемся через час, — сухо сказал Александр Борисович. — Возле фонтана.

— Возле фонтана нельзя, — возразил Штырь. — Народу много. Давайте в «Шинке». Это пивной бар на окраине города, знаете?

— Нет.

— На севере. С пляжа на Отраде вас любой таксист за полтинник домчит. И давайте не через час, а через полтора — мне долго добираться.

Турецкий посмотрел на часы.

— Хорошо. Меня зовут капитан Ларин. На столе передо мной будет лежать газета. Всё понял?

— Да.

— До встречи.

Александр Борисович отключил связь и сунул телефон в карман.

Бар «Шинок» оказался настоящей дырой. Деревянные доски столов были настолько пропитаны прогорклым пивом, что газета прилипла к ним почти намертво. Однако пиво было дешевым, и, вероятно, по этой причине народу здесь было порядочно.

Турецкий ждал уже десять минут. И с каждой минутой настроение у него становилось все мрачнее и мрачнее. Наконец, когда Александр Борисович дошел до последнего градуса ярости, к столу подошел невысокий мужчина с ничем не примечательным и даже невзрачным лицом.

— Вы Ларин? — поинтересовался он.

— Он самый.

— Я Штырь. — Штырь сел за стол и с мрачноватым любопытством взглянул на Турецкого. — Извините, что опоздал. Я был далеко отсюда. Быстрее никак не получилось. Ничего, если я закажу себе пива? Так мчался, что в горле пересохло.

— Заказывай, — небрежно пожал плечами Александр Борисович.

Штырь подозвал официанта.

— Мне фирменного, — сказал он. Глянул на Турецкого и поинтересовался. — А вам?

— Еще чашку кофе, — сказал Александр Борисович.

Официант ухмыльнулся и отошел к барной стойке. Несмотря на унылый вид пивного бара, обслуживали здесь оперативно. Не прошло и минуты, как на столе появились пиво и кофе.

Штырь в несколько глотков ополовинил свой бокал и удовлетворенно крякнул.

— Ну, вот. Теперь можно и поговорить.

Он заметно повеселел, чего нельзя было сказать о Турецком.

— Итак? Зачем вы меня вызвали?

— Есть дело, — сухо сказал Александр Борисович.

— Дело? — Штырь усмехнулся и сунул в рот сигарету. — Дело — это хорошо. Но, прежде чем мы начнем разговор, я вынужден предупредить: такса повысилась. В полтора раза. Так что, если не уверены, лучше и не начинайте. Чужие проблемы мне ни к чему.

— Проблемы, говоришь? — Турецкий холодно посмотрел на Штыря и усмехнулся. — Я могу тебе их обеспечить. Тебе светит «пятерик». И я горю желанием поскорее отправить тебя на нары.

Штырь вздрогнул и быстро огляделся.

— Потише, начальник, — тихо и хрипло проговорил он. — Здесь всюду уши.

Турецкий пожал плечами:

— Привыкай. Скоро уединяться ты сможешь только в карцере.

Штырь вгляделся в лицо Александр Борисовича, как бы пытаясь определить, насколько серьезный перед ним «клиент». Решил, что серьезный.

— Мне не нужны неприятности, — примирительно сказал он. — И, если вам необходима моя помощь, я готов помочь. И даже сделать скидку. Но это только потому, что вы мне понравились. — Штырь стряхнул с сигареты пепел и снова взглянул на Турецкого. — Итак, что у вас ко мне за дело?

30

Иван Максимович Прокофьев был, как всегда, элегантен, подтянут и доброжелателен. Он сидел напротив Турецкого и пил кофе маленькими глотками, держа кофейную чашку бледными, ухоженными пальцами, оттопырив мизинец — такой же ухоженный и аккуратный, как весь облик Прокофьева. «Я не просто мизинец, — казалось, говорил он. — Я мизинец артиста!»

Турецкий усмехнулся своим мыслям, и это не укрылось от мягкого взгляда Прокофьева.

— Что такое? — поинтересовался он. — У меня смешной вид?

— Вовсе нет, — ответил Турецкий. — Просто у меня хорошее настроение.

Иван Максимович улыбнулся и поставил чашку на блюдце.

— Это, вероятно, оттого, что вам понравился наш город, — сказал он. — Наш город всем нравится. Нет, правда, не улыбайтесь. Всем без исключения! У нас тут особый воздух. Бодрит лучше крепкого кофе.

— В чем же его секрет? — поинтересовался Александр Борисович.

— Воздуха? А просто у нас вокруг города сплошные хвойные леса. Даже сквер в центре города засажен соснами и можжевеловыми кустами. В этом смысле весь наш город — одна сплошная курортная зона. Так что, дышите крепче, Александр Борисович!

Прокофьев рассмеялся мелким, переливчатым смехом. Александр Борисович натянуто улыбнулся.

— Курортная, говорите? — Турецкий усмехнулся.

— А чего вы усмехаетесь? — обиделся Прокофьев. — Ведь это так и есть. Оттого у нас и люди доброжелательнее, чем в какой-нибудь Москве.

— «В какой-нибудь», — усмехаясь, повторил Александр Борисович. — Это вы точно подметили. Лебедянск — столица цивилизованного мира. И люди здесь живут на редкость цивилизованные и приятные. Взять хоть вас, Иван Максимович. Умный, интеллигентный, респектабельный мужчина в полном расцвете сил.

— Вы как будто насмехаетесь? — прищурил карие глаза Прокофьев.

— Что вы! Ни в коем случае. Не насмехаюсь, а восхищаюсь. Вызываете меня сюда, просите разыскать пропавшую актрису. А сами скрываете, что встречались с ней не только в театре, но и проводили вместе досуг. Тет-а-тет, между прочим. Как это называется, Иван Максимович?

Лицо Прокофьева оцепенело. Он уставился на Турецкого холодным, тяжелым взглядом. Затем разжал сухие губы и спросил:

— Откуда вы знаете?

— Да уж знаю. — Турецкий потянулся в карман за сигаретами, но вспомнил, что бросает, и недовольно хмыкнул. — Может, расскажете, что между вами было?

— Да почему, собственно, я должен вам что-то рассказывать? — вспылил Иван Максимович. — Я что, у вас на подозрении?

— Конечно, — кивнул Турецкий. — И вы, и все остальные. Девушка пропала. Вы, можно сказать, последний, кто с ней разговаривал. Может, вы все врете, и она вовсе вам не звонила?

— То есть… как это не звонила? — ошеломленно пробормотал Прокофьев.

— А так, — небрежно ответил Турецкий. — Вы могли убить ее еще утром. А потом заявить, что перед спектаклем она вам звонила. Таким образом, вы выиграли время и создали себе алиби. Неплохой план, если вдуматься.

Александр Борисович отхлебнул кофе, не сводя пристального взгляда с лица Прокофьева. Он специально заговорил с театралом грубо, чтобы вывести его из себя спровоцировать на неверный шаг. Однако, на этот раз Иван Максимович остался спокоен. По всей вероятности, он разгадал нехитрый план Турецкого, и не желал ему подыгрывать.

— Значит, я вхожу в число подозреваемых, — не столько вопросительно, сколько утвердительно проговорил Прокофьев. — Оч-чень хорошо. Просто замечательно. Предположим, что вы правы. Я убил девушку, спрятал ее труп, а потом заявил, что она жива и что только что позвонила мне. Но ведь у любого преступления должен быть мотив, не так ли? Какой же мотив у меня?

— А вот вы сами скажите, — предложил Александр Борисович, вставляя-таки в рот сигарету.

Прокофьев улыбнулся.

— Хорошо. Играть так играть. Первый мотив — деньги. Катя мне не конкурент. Я ей ничего не должен. Ее отец поддерживает финансово наш театр. Во многом потому, что в этом театре играет его дочь. Нет дочери — нет и спонсорской поддержки. Как видите, я не заинтересован в смерти Кати. Скорей наоборот, я должен пылинки с нее сдувать!

— Допустим, это так, — кивнул Александр Борисович, прикуривая. — Но, помимо денег, есть и другие мотивы.

— Хорошо. Давайте продолжим игру. Второй из самых распространенных мотивов — месть. Тут мне даже нечего вам сказать. Начнем с того, что я не мстителен…

— Это вы так говорите, — заметил Турецкий.

— Да, вы правы, — согласился Иван Максимович. — Это мое субъективное мнение, и оно вас не интересует. Но мне не за что мстить Кате. Как правило, нити мести протягиваются в далекое прошлое. Но в моем далеком прошлом Кати не было на свете, она еще не родилась.

— Почему именно прошлое? — поинтересовался Александр Борисович.

Прокофьев пожал плечами.

— Ну, как же… В кино обычно всегда так бывает.

— В кино много чего бывает. Жизнь сложнее.

— Ну да, конечно. Оставим прошлое в покое. Но ведь и в настоящем мне ей не за что мстить. Какие могут быть счеты у директора театра и актрисы? К тому же, я вам уже доказал, что не заинтересован в смерти Кати с финансовой стороны. А когда месть наталкивается на финансовую сторону дела, она обычно уходит в сторону.

— Это вы тоже в кино видели?

— Это я видел в жизни, — сухо возразил Иван Максимович. — Да и вы, наверняка, тоже.

— Остается еще один мотив. Возможно, самый сильный.

— Это какой же? — прищурился Иван Максимович.

— Любовь, — небрежно произнес Турецкий.

Прокофьев смотрел на него несколько ошеломленно. Затем медленно улыбнулся.

— То есть, вы хотите сказать, что я?… Что мы?… Но, милый мой, это ведь полный бред! Мне шестьдесят лет. Я — старик. Какая тут может быть любовь?

— Старики тоже влюбляются, — заметил, дымя сигаретой Турецкий. — Это случается сплошь и рядом.

— А вот это вы уже выдумываете. Любовь — дело молодых. В сорок-то лет уже почти невозможно полюбить. Душа ссыхается, в ней не остается места для огня и страсти. Знаете, как об это сказала Анна Ахматова?

— Как?

— Нет ничего страннее и омерзительнее, чем старик, открывающий для себя таинства любви.

— Ахматова могла говорить всё, что заблагорассудится, — заметил Александр Борисович. — А я в своей практике встречал восьмидесятилетних стариков, которые ради юных любовниц пускали по миру родных и близких. Это факт.

Прокофьев улыбнулся и развел руками:

— С вами просто невозможно говорить. Кстати, вы всегда такой грубиян?

— У меня такая работа, — сказал Турецкий. — Для нежности в ней места нет.

— Это так, — уныло согласился Иван Максимович. — Но все равно вы могли бы общаться со мной… поинтеллигентней, что ли.

— Я буду общаться с вами интеллигентней, когда вы перестанете нести чушь и будете прямо отвечать на мои вопросы. Я задал вам прямой вопрос: что связывало вас с Катей, помимо театра? И с какой стати вы шлялись с ней по ресторанам?

— Да ничего я не шлялся! — возмутился Прокофьев. — Зашли пару раз выпить вина, а вы уже вешаете ярлыки! Неужели вы никогда не заходите в кафе с коллегами по работе?

Александр Борисович стряхнул с сигареты пепел и вперил взгляд в лицо пожилого театрала, стараясь докопаться до его мыслей. Прокофьев занервничал под этим взглядом и даже сердито нахмурил брови.

— Ладно, — сказал Турецкий и откинулся на спинку стула. — Сейчас я вам кое-что покажу. — Он достал из кармана фотографию Марго и положил перед Прокофьевым. — Иван Максимович, кто эта девушка?

Прокофьев взял фотографию, несколько секунд разглядывал ее, прищурив темные глаза, затем поднял взгляд на Турецкого и сказал:

— Это — Катя Шиманова. Но она здесь в каком-то странном гриме. Не могу понять, из какого это спектакля.

— Спектакль назывался «Феерия», — угрюмо пошутил Александр Борисович. — Но он шел не в вашем театре.

Прокофьев снова посмотрел на фотографию.

— Грим наложен довольно искусно, — сказал он. — Но это скорее не грим, а макияж. Откуда у вас эта фотография, Александр Борисович?

— На дороге нашел. Давайте ее сюда. — Турецкий вынул снимок из пальцев театрала и сунул в карман. — Вас видели вместе в ресторане, — сказал он сухо. — Свидетели утверждают, что вы обнимали Катю и даже целовали ее. Так что, отношения у вас были отнюдь не как у простых коллег по работе.

Прокофьев чуть не задохнулся от возмущения.

— Да как… Да как вы смеете?! — тихо и сдавлено воскликнул он. — Как вы смеете поливать грязью Катю? У меня и в мыслях никогда не было! Покажите мне того, кто вам это рассказал, и я плюну в его бесстыжие глаза!

— Тише, Иван Максимович. Успокойтесь. На нас уже люди оглядываются.

— Да плевать мне на людей! — сердито воскликнул Прокофьев. — Какой-то дурак наговорил вам гадостей, а вы ему и поверили? Как так можно, Александр Борисович!

— Я вынужден слушать дураков, — спокойно ответил Турецкий. — Тем более, что никогда заранее не знаешь, кто в этом деле дурак, а кто умник, кто жертва, а кто злодей.

Прокофьев вздохнул.

— Как мерзко, — тихо сказал он. — Впрочем, наверное, вы правы. Вы делаете работу. Грубую работу. И что бы я тут ни говорил, вы лучше меня знаете, как ее делать.

— Наконец-то, вы это поняли, — Турецкий вынул изо рта сигарету и вдавил ее в пепельницу. — Иван Максимович, у меня к вам еще один вопрос. Я побеседовал с вашими актерами. И один из них, некто Денис Бычихин, показался мне довольно странным парнем. Что вы можете о нем сказать?

— А что тут говорить? Парень был влюблен в Катю, делал ей предложение. А она дала ему от ворот поворот.

— Как? — удивленно произнес Александр Борисович. — И этот тоже?

Прокофьев усмехнулся.

— А что ж вы думали? У красивой женщина всегда много поклонников.

— Значит, между ними был роман?

— Нет, не думаю. Просто Бычихин подбивал к ней клинья. Они ведь давно знакомы, даже учились вместе. Несколько лет назад мы ставили «Ромео и Джульетту». Бычихин играл Ромео, Катя — Джульетту. Вот тогда между ними и пробежало что-то вроде искры.

— Что вы имеете в виду? — уточнил Турецкий.

— Я имею в виду внезапно вспыхнувшую влюбленность. С актерами так часто случается. Они переносят отношения со сцены или съемочной площадки в жизнь. Но даже если такая связь состоится, она, как правило, недолговечна. Просто мимолетное увлечение — только и всего.

— Так-так, — задумчиво проговорил Александр Борисович. — Значит, искра. А что, Катя ответила ему взаимностью?

— Ну… — Прокофьев пожал плечами. — Я точно не знаю. По-моему, они некоторое время встречались. Но недолго. Совсем недолго. Бычихин сделал ей предложение, она отказалась. И он сразу «отлип».

— Как-то быстро он смирился, — заметил Турецкий.

— А что тут такого? Это же актеры. Они как дети. Одно увлечение сменяется другим. Просто на Катю отрезвление снизошло чуть раньше, на Дениса — чуть позже. Они расстались, но сумели остаться друзьями. Бычихин, кстати говоря, почти сразу нашел себе новую пассию. А потом еще. И еще. У актеров это быстро, их обаяние легко распространяется на женщин.

— Еще слово, и я умру от зависти, — с усмешкой сказал Турецкий. — Ладно, с Бычихиным всё ясно. А теперь расскажите мне, какие отношения у Кати были с отцом?

— С Сергеем Николаевичем? Самые душевные! А почему вы спрашиваете? — с улыбкой поинтересовался Прокофьев. — Вы что, его тоже подозреваете?

— Не то чтобы подозреваю… Но бывший жених Кати, Алексей Данилов…

— А, бросьте! — махнул холеной рукой Иван Максимович. — Вот уж этого дурака точно не стоит слушать. Он был одержим Катей, а Шиманов дал ему хорошего пинка. Данилов — хулиган и негодяй. Я таких типов, как он, хорошо знаю. Он и мать родную грязью обольет, если она ему не даст денег на опохмелку.

— Так он алкоголик?

— Да нет. Это я образно выражаюсь.

— Хороши образы. Ладно, Иван Максимович, спасибо, что согласились встретиться. Простите, если был груб.

Александр Борисович поднялся со стула, пожал руку Прокофьеву и зашагал к выходу.

31

Антон Плетнев шел за ним уже минут двадцать. Поначалу он не был уверен, что этот человек — тот, что ему нужен. Уж больно он был ловок. Если останавливался, то обязательно по делу — газету купить, шнурок завязать, объявление прочесть. В общем, вел себя как нормальный обыватель, которому некуда спешить.

Плетнев совсем уж было махнул на него рукой, и даже решил «засветиться», но в этот момент незнакомец повернулся и скользнул по лицу и фигуре Плетнева небрежным взглядом. Небрежный-то он был небрежный, но по цепкости и жесткости не уступил бы и стальному крючку.

«Обыватель так не смотрит, — подумал Плетнев, проходя мимо незнакомца. — Черт, рано вылез. Надо было еще понаблюдать».

Плетнев свернул за угол и быстро спрятался в темной нише арки. Послышались приближающиеся шаги, а несколько секунд спустя незнакомец вывернул из-за угла.

Плетнев молниеносным движением схватил его за ворот и дернул на себя. Однако незнакомец не растерялся. Он ловко ушел от захвата и так умело двинул Плетневу локтем в челюсть, что, не уклонись Плетнев от удара, жить ему на свете со сломанной челюсть. А то и чего похуже.

Завязалась схватка. Дрались мужчины молча, без лишней суеты — скупо и жестоко, как настоящие профессионалы. В движениях незнакомца чувствовалась школа. Однако Плетнев тоже был не лыком шит. В технике ведения боя он незнакомцу, пожалуй, уступал, но в напоре и жесткости ему не было равных. Увернувшись от очередного удара, Плетнев взял незнакомца в захват, повалил его на землю и вывел на болевой. Мужчина глухо застонал.

— Ну что, успокоился? — спросил Плетнев, тяжело дыша.

— Пусти… — хрипло проговорил незнакомец. — Я… милицию позову.

— Не позовешь, — с холодной усмешкой сказал Плетнев и чуть усилил нажим. — Ты готов к разговору, или мне продолжить?

Плетнев знал, что незнакомец испытывает страшную, почти невыносимую боль, и в очередной раз удивился. Такой выдержке стоит позавидовать. Вот тебе и «простой обыватель».

— Готов, — выдохнул, наконец, незнакомец. — Я готов говорить.

— Отлично, — сказал Плетнев, но хватку не ослабил. — Ты следил за Ириной Турецкой?

— Не знаю… о чем ты, — стиснув зубы, процедил незнакомец.

— Жаль, — с искренней жалостью сказал Плетнев. — Видимо, придется сломать тебе руку. Имей в виду, в этом месте она плохо срастается. Ты можешь остаться инвалидом на всю жизнь. Но делать нечего…

Плетнев надавил чуть сильнее.

— А-а… — простонал мужчина. — Ладно… Ладно, скажу! Я следил за ней.

— Сколько вас?

— Трое.

— Как часто сменяетесь?

Незнакомец поморщился и сдавленно проговорил:

— Каждые три часа.

— Кто вы такие? — сухо спросил Плетнев, не ослабляя хватки, чтобы не дать незнакомцу надежды легко избавиться.

— Охранное агентство «Барс»…

— Кто нанял?

— Не знаю…

— А если подумать? — холодно спросил Плетнев, вновь усиливая нажим.

— А-а… Да не знаю я!

— А кто знает?

— Шеф… Он знает…

— Фамилия, имя?

— Антихович… Вадим… Юрьевич…

Продолжая держать руку мужчины в болевом захвате, Плетнев сделал то, что должен был сделать сразу — обшарил его карманы. Достал пистолет и сунул его себе в карман. Затем извлек и кармана пиджака паспорт и удостоверение, пробежал взглядом то и другое, кивнул и сказал:

— Всё сходится, оперативник Павлов. Значит, ты не знаешь, от кого поступил заказ?

— Нет, — процедил мужчина сквозь стиснутые зубы.

Плетнев усмехнулся.

— Верю. — Он отпустил оперативника, поднялся на ноги и отряхнул брюки. — Сейчас ты позвонишь своему Антиховичу и вызовешь его сюда.

— Куда — сюда? — не понял мужчина, потирая ушибленную руку и морщась от боли.

— Да вот прямо сюда, — с усмешкой сказал Плетнев. — Скажешь, что нужно срочно встретиться.

— Он не приедет, — сухо сказал оперативник.

— Да ну? А ты постарайся.

— Чего ради? — поинтересовался мужчина, медленно сгибая и разгибая руку.

— У меня твой паспорт и твой ствол, — с милой улыбкой напомнил Плетнев. — И обширнейшие связи в преступном мире. Ты ведь не хочешь, чтобы этот ствол — я уже не говорю про паспорт — засветились на месте преступления? А я легко могу это обеспечить.

— Ладно, черт с тобой. — Оперативник достал из кармана мобильник, набрал номер и прижал трубку к уху.

— Шеф?… Да, я. Вам нужно срочно подъехать… Я не могу по телефону, но это действительно срочно и важно. Вы ведь меня знаете, я никогда не поднимаю панику на пустом месте… Хорошо. Записывайте адрес… — Оперативник назвал улицу и номер ближайшего дома. — Здесь возле дома арка, — добавил он. — Встретимся под ней.

Он хотел еще что-то сказать, но Плетнев забрал у него телефон и швырнул его в урну.

— Ну как? — поинтересовался Плетнев. — Приедет?

— Обещал.

— Хорошо. Сколько ему добираться?

— Минут пятнадцать. У нас офис неподалеку.

— Отлично. Смотри, что это там! — ткнул Плетнев пальцем в воздух.

Оперативник повернул голову в том направлении. Плетнев схватил его пальцами за шею и легонько надавил. Глаза незнакомца закатились под веки, и он рухнул на землю.

— Вот так, — удовлетворенно проговорил Плетнев. — Полежи — поспи. А я пока подожду твоего босса.

32

Дожидаясь развязки событий, Антон Плетнев сел на деревянный ящик, валявшийся тут же, и стал размышлять. Турецкий не раскрыл ему подоплеки всего этого странного дела, что, конечно, было большим свинством с его стороны. Ну, как теперь прикажешь себя вести? Ведь не известно, что именно угрожает Ирине Турецкой. Плетнев ожидал встретить преступника, а встретил оперативника детективного агентства. «Хотя, конечно, оперативник вполне может оказаться преступником», — с усмешкой подумал Плетнев. И все-таки Турецкий зря не ввел его в курс дела. Теперь придется положиться на собственную интуицию и на удачу. Главное — ничего не испортить.

Плетнев посмотрел на распростертого на асфальте оперативника. «А ведь парень, и впрямь, хорошо подготовлен. Ох, Ирочка-Ирочка, во что же ты вляпалась? Или во всем снова виноват Турецкий? Вечно ты из-за него нарываешься на неприятности. Ну, ничего. Саня далеко, а я рядом».

Оперативник не обманул. Минут через пятнадцать под своды арки вошел лысый, невысокий, но чрезвычайно широкоплечий человек в сером пальто. Остановившись и, не вынимая руки из карманов, он взглянул на прислоненного к стене, полулежащего оперативника, потом на пистолет, направленный ему дулом в грудь, затем — на Плетнева.

— Ну, и что все это значит? — осведомился мужчина спокойным, почти равнодушным голосом.

— Это значит, что нам с вами нужно поговорить, — ответил Плетнев. — Вы Антихович?

— Он самый. — Мужчина присел возле оперативника на корточки и положил пальцы ему на шею.

— Спит?

— Ага, — ответил Плетнев. — Как младенец.

— Это вы его?

— Я.

— Ловко, — похвалил Антихович. — А я думал, он из лучших. Завтра же уволю.

— Зачем же так жестоко? — не спуская с мужчины пристального взгляда, сказал Плетнев. — Он, и в самом деле, хорош. Просто ему не повезло с противником.

— Возможно, вы и правы, — кивнул Антихович. — Но ему это уже не поможет. Этот неудачник звонил мне по вашей просьбе?

— Так точно.

Лысый крепыш насторожился.

— Вы бывший военный? — с любопытством спросил он.

— Да, дружище, я бывший военный. — Плетнев вышел из тени и опустил пистолет. — Ну, здравствуй, Вадим!

Антихович опешил.

— Ё-моё! — воскликнул он вдруг изумленно. — Антоха?

— Он самый. Что, так сильно изменился?

— Черт!

Мужчины обнялись. Антихович похлопал Плетнева по спине широкими ладонями, слегка отстранился и всмотрелся в его лицо.

— Потолстел на гражданке-то? — с улыбкой сказал он. — А я слышал, тебя того, — упекли на нары.

— Было дело, — усмехнулся Плетнев.

— Черт, как же я рад тебя видеть! А я думаю, что там за канитель, если Павлов сам справиться не может. А тут ты! — Антихович кивнул на лежащего оперативника. — За что ты его?

— Так получилось, — ответил Плетнев. — Сам ведь знаешь, как тяжело беседовать с нервными людьми.

— А я собирался вместо себя еще пару крепких ребят прислать. Хорошо, что не прислал, иначе они бы рядышком с этим сейчас лежали.

— Значит, у тебя теперь детективно-охранное агентство? — спросил Плетнев.

— Угу. Хочешь ко мне? Хотя прости, — спохватился Антихович. — Судя по всему, ты без работы не сидишь.

— Угадал. Слушай, Вадь, пойдем выпьем по кружке пива и поговорим по человечески?

— Я с радостью. А как же насчет моего человека?

— Минут через двадцать придет в себя, — сказал Плетнев.

— В таком случае — да здравствует пиво!

* * *

Они сидели в пивном баре, с любопытством разглядывая друг друга.

— А помнишь ту прогулку по минному полю? — спросил вдруг Антихович, усмехаясь. Как мы тогда вляпались, а? Только посреди поля узнали, что под ногами — железо. Помнишь?

— Такое не забывается, — ответил Плетнев. — Это был самый жуткий променад в моей жизни. Я чуть со страху не помер.

Антихович, покачал головой:

— Надо же. А я смотрел на тебя и думал: вот у парня железные нервы. У тебя же физиономия была, будто ты по дачной лужайке гуляешь. А под ногами не мины, а полевые ромашки. Ни один нерв не дрогнул.

— Ну, знаешь, у тебя тоже страха в лице не было.

— У меня страха не было, потому что я уже с жизнью попрощался. И думал только об одном — умереть не слишком позорно.

— Н-да, дела.

Мужчины улыбнулись воспоминаниям.

— Чудо, что мы тогда не подорвались, — сказал Плетнев. — Я потом свечку в церкви поставил. В благодарность. А ты?

Антихович качнул головой:

— Нет. Ты же знаешь, я атеист. Я в Бога не верю, я в удачу верю. А удаче свечек не ставят.

Некоторое время они пили пиво молча, размышляя каждый о своем. Первым прервал молчание Антихович.

— Ты, значит, в столице теперь обитаешь?

— Угу. Настоящий ма-асквич. А ты как? Женат? Дети есть?

— Есть, — с улыбкой ответил Антихович. — Две дочки — год и два с половиной. Жена дома сидит, с детьми. Недавно квартиру купил. Правда, на окраине, но зато двухкомнатную. Ну, а ты?

— Я? — Плетнев пожал плечами. — Ничего. Живу потихоньку. Сын в школу ходит. Особыми талантами не блещет, но школу еще не поджег — и на том спасибо.

Антихович улыбнулся исподволь разглядывая лицо старого приятеля, потом негромко сказал:

— Я слышал, ты влип в какую-то некрасивую историю. И, вроде бы, с летальным исходом для твоих недругов. Но вижу, что это вранье.

— Да нет, не вранье, — довольно мрачно сказал Плетнев.

Антихович блеснул на него холодными глазами.

— Расскажешь?

— Только в двух словах, Вадим. Мою жену убили. Подонки, сделавшие это. благополучно отмазались. На закон надежд было мало, поэтому законом для них стал я. Вот и вся история.

— Вот оно как, — негромко проговорил Антихович. Подумал, что бы еще добавить, но ничего не надумал и вместо этого отхлебнул пива. — Так, значит, за это ты и сел? — уточнил он.

— Из-за этого, — кивнул Плетнев.

— А сейчас ты?… — Антихович замялся.

Поняв его сомнения, Плетнев усмехнулся:

— Нет-нет. Я не беглый заключенный. Перед законом я чист. Насколько вообще может быть чист перед ним среднестатистический житель России.

— Понятно, — сказал Антихович и снова отхлебнул пива. — Так кто ты теперь?

— Такой же охотник за головами, как и ты, — ответил Плетнев. — У тебя агентство «Барс», а я — в «Глории».

— Так мы коллеги!

— Точно! — улыбнулся Плетнев.

— За это нужно еще по кружке, — объявил Антихович, залпом допил пиво и подозвал официанта.

Когда новая порция холодного пива была на столе, коллеги продолжили разговор.

— Значит, «Глория», — сказал Антихович, поглядывая на коллегу маленькими, цепкими глазами. — Ясно. Может, объяснишь мне, что у вас произошло с Павловым? И почему наши пути пересеклись?

— Я-то объясню. Но сперва ты мне объясни, какого черта твои архаровцы следят за моей подругой.

— За какой подругой? — сухо осведомился Антихович.

— Не валяй дурака, Вадик. Подругу мою зовут — Ирина Генриховна Турецкая. Фотографию ее тебе показывать не стану, уверен, ты и так помнишь.

— Турецкая, говоришь? — Антихович нахмурился и отхлебнул пива. — А она тебе кто?

— Я же сказал, подруга. Жена моего коллеги.

— Коллега, — глухо повторил Антихович. — Похоже, твой коллега очень серьезному человеку дорогу перешел.

— Кто такой? Как зовут?

Антихович усмехнулся и покачал головой:

— Так дела не делаются. Он мой клиент, а имена своих клиентов я не разглашаю. Иначе грош цена и мне, и моему агентству. Ты ведь сам такой, и должен понимать.

Плетнев сурово сдвинул брови.

— Вадим, давай-ка я сразу проясню ситуацию. Твои люди следят за Ириной Турецкой…

— Кто? — усмехнулся Антихович. — Какие люди? Я об этом ничего не знаю.

— Знаешь или нет, мне всё равно. У меня есть доказательства. Кроме того, у меня есть друзья в МУРе. Слежка — противозаконна. И ты можешь получить за нее срок.

— Пугать старого боевого товарища уголовным розыском не очень красиво, — заметил Антихович, усмехнувшись побелевшими губами.

— Согласен, — кивнул Плетнев. — Но ты не оставляешь мне другого выбора. Речь идет о близком мне человеке. О друге, понимаешь? А я никогда не откажу другу, если он просит меня о помощи.

— Весьма благородно с твоей стороны. Но я еще раз повторяю: я ничего не знаю ни о какой слежке.

Брови Плетнева грозно сошлись на переносице.

— Вадим, кажется, ты не понял. В этой войне мы союзники. Вспомни наше с тобой славное прошлое. Тогда тебе бы и в голову не пришло «подставить» друга и переметнуться к врагу за пачку баксов. Не хотелось бы тебе угрожать, но… — Плетнев вздохнул. — В моих силах сделать так, что бы тобой и твоими делами заинтересовались компетентные органы.

Антихович помолчал.

— Старина, — начал он медленно, тщательно подбирая слова, — Мы с тобой всегда ладили. И я не хочу, чтобы наши отношения испортились. Ты говоришь, что Ирина… Как, ты сказал, ее фамилия?

— Турецкая.

— Ты сказал, что Ирина Турецкая — твой друг. Так вот. Даю тебе слово, что ни я, ни мои парни, никто не сделает ей ничего плохого. Если, конечно, она когда-нибудь окажется в поле нашего зрения, — добавил он, прищурившись. — Тебе этого достаточно?

Плетнев пристально посмотрел Антиховичу в глаза и сухо проговорил:

— Вполне.

— Ну, слава Богу, — облегченно вздохнул Антихович. — Надеюсь, сегодняшний эпизод останется между нами?

— Правильно надеешься. Был рад с тобой встретиться.

Плетнев поднялся из-за стола.

— Может, еще по пиву? — предложил Антихович.

— В другой раз. Звони, когда будет время.

Старые боевые друзья пожали друг другу руки, и Плетнев зашагал к выходу.

33

— Александр Борисыч, привет! Это Плетнев.

— Здравствуй, Антон! — Турецкий протер пальцами сонные глаза и зевнул. — О, черт! Уснул перед телевизором, представляешь?

— Бывает.

— Со стариками?

— Не только, — возразил Плетнев. — Сань, я сделал, что ты просил.

— Ты о чем?

— Ты был прав. За Ирой действительно следили. Детективное агентство «Барс». Работают по заказу какого-то крутого господина. Узнать его имя мне не удалось. По крайней мере, пока.

— Так, — сказал Турецкий, морща лоб. — По крайней мере, мы знаем, с какой стороны нам ждать неприятностей.

— Что с именем заказчика? Мне выяснить, кто он?

— Имя заказчика я знаю. Знал с самого начала.

— Как! — изумился Плетнев. — Тогда какого рожна я рисковал собственной шкурой?

— Погоди, Антон, не горячись. История темная. Я не могу тебе всего рассказать. — Турецкий помолчал, размышляя. — Главное, никаких резких движений. Ты выяснил, кто следит за Ириной, — это хорошо. Постарайся держать этих парней под контролем. До тех пор, пока я здесь не закончу.

— Хорошо, — ответил Плетнев после паузы. — Я сам этим займусь. Лично.

* * *

— Как она себя чувствует?

Доктор, высокий, худой, сутулый, больше похожий на монаха, чем на врача, поправил пальцем очки, вздохнул и ответил:

— Состояние стабилизировалось, но наверняка ничего сказать нельзя. Ей еще трудно говорить. Более того, ей трудно думать. Добавьте к травмам шок. Возможно, она вас даже не узнает.

— Но я могу с ней поговорить?

— Не слишком хорошая идея. Вы можете попробовать, но лишь в том случае, если не будете волновать ее, — строго сказал доктор, недоверчиво глядя на Турецкого.

— Я постараюсь ее не волновать, — пообещал Александр Борисович. — Я задам пару вопросов и тут же уйду. Даже если она на них не ответит.

— Смотрите — вы обещали. — Доктор кивнул в сторону палаты. — Топайте. Через две минуты я вас оттуда выгоню.

Александр Борисович тихонько постучал в дверь палаты.

— Идите без стука, — сказал доктор. — Сейчас не до условностей.

Турецкий толкнул дверь и вошел в палату. Анна Завидова лежала в постели, укутанная одеялом до подбородка. Лицо ее было желтоватого воскового цвета. Глаза смотрели в потолок. Александр Борисович взял табурет, поставил его возле кровати и сел, стараясь все делать тихо и осторожно. Словно скрипнувший табурет мог как-то повредить девушке.

— Анна, — обратился он к ней. — Добрый день! Вы меня помните?

Девушка отвела взгляд от потолка и посмотрела на Турецкого.

— Помню, — тихо и хрипло ответила она.

— Вы можете говорить?

— Да, — так же тихо прошелестела Анна.

— У меня всего один вопрос. Вы сказали, что знаете, кто убил Катю. Помните?

— Катю… — эхом отозвалась Анна.

— Да, Катю, — сказал Александр Борисович. — Катю Шиманову. Вы помните наш разговор?

— Да… Я помню…

— Кто ее убил?

— Ее убил… — Анна закрыла глаза и снова из открыла. Было видно, что каждое слово дается ей с огромным трудом. — Ее убил…

Внезапно губы Анны задрожали, а из глаз потекли слезы.

— А-а… — застонала она вдруг, содрогаясь всем телом.

Дверь за спиной Турецкого распахнулась, и в палату вошел доктор.

— Я же просил вас! — строго сказал он, быстро подходя к кровати больной. — Выйдите отсюда!

— Но я не успел…

— Выйдите, я сказал! Или вы хотите убить ее?

Александр Борисович повернулся к Анне.

— Кто? — быстро спросил он. — Кто ее убил?

Анна что-то зашептала. Турецкий наклонился и поднес к ее губам ухо.

— Вы что, с ума сошли? — прорычал на него доктор.

— Всё. Уже ухожу.

Александр Борисович встал с табурета и вышел из палаты.

34

— Бог в помощь, приятель.

Алексей Данилов вздрогнул и обернулся. Он закрыл тяжелую дверь гаража, но еще не успел запереть ее на замок. На улице было темно, поэтому парню пришлось пристально вглядеться в окликнувшего его человека, прежде чем он его узнал.

— А, это вы, — сказал он как будто даже с облегчением.

— Сегодня вы ласковее встречаете гостя, чем при первой встрече, — усмехнулся Турецкий.

— Сегодня я вас знаю, — сухо ответил Данилов. Затем подозрительно прищурился и глухо добавил: — Хотя знаю ли?

— Чужая душа — потемки, — согласился Александр Борисович. — Алексей, мы ведь с вами, кажется, почти подружились во время нашей первой встречи. Не так ли?

— Ну, допустим.

— А между друзьями не может быть секретов, так?

— К чему вы клоните?

Турецкий шагнул к парню и сказал:

— Можно заглянуть к вам в гараж?

Данилов попятился.

— А зачем вам?

— Просто хочу посмотреть. А этом ведь нет ничего криминального, не правда ли?

Данилов взял себя в руки и посмотрел на Турецкого недовольным, нагловатым взглядом.

— Не люблю, когда чужие шляются по моей личной территории и суют всюду нос, — резко сказал он. — А гараж — это моя личная территория. Как спальня или кухня.

— Да ну? — Продолжая наступать на парня, Александр Борисович тихо засмеялся. — Выходит и спите, и завтракаете в гараже?

— А вот это уже мое дело, — грубо ответил Данилов. — И знаете что?… Давайте-ка, идите отсюда. Я устал, вы, наверно, тоже. Хотите поговорить, встретимся утром. Идет?

Турецкий покачал головой:

— Нет. Не идет. Я…

— Эй дядя, ты адресом не ошибся? — произнес хрипловатый голос у Турецкого за спиной.

Александр Борисович обернулся и увидел двух мужчин, стоявших в нескольких шагах от него.

— Так-так, — проговорил Турецкий. — Кажется, вы ребята заблудились? Идите на свет фонаря и выйдите во двор.

Мужчины переглянулись.

— О жен тебе ясно сказал, чтоб ты шел своей дорогой! — гаркнул один из них.

— Вот-вот, — подтвердил второй. — Лучше иди своими ногами, иначе тебя отсюда унесут на носилках.

— Ого! — Турецкий улыбнулся. — А ведь это уже угроза. А носильщиками, надо полагать, будете вы?

— Будешь базлать, мы станем твоими могильщиками, — пообещал один из парней.

Александр Борисович повернулся к Данилову.

— Это твои друзья? — осведомился он.

Парень ничего на это не ответил. Он смерил Турецкого оценивающим взглядом и сказал:

— Шли бы вы лучше, гражданин детектив. У нас здесь не Москва, нравы жестокие. Да и дороги неровные. Не ровен час, споткнетесь и покалечитесь.

— Да, мужик, не нарывайся, — посоветовал Турецкому один из парней.

— А теперь слушайте сюда, граждане хулиганы. У меня в кармане лежит удостоверение детективного агентства, а в другом — большой черный пистолет, который я имею полное право применять. Удостоверение я могу достать и показать. Пистолет мне доставать очень не хочется. Но если я его достану, я не стану пугать. Я стану стрелять. Ясно выражаюсь, ребятишки?

— Яснее некуда, — насмешливо сказал один из парней. — Ты, дядя, одного не учел. У нас и у самих стволы найдутся. Андестенд?

— Анде… что?

— Андестенд. Это по-английски — «врубился»?

— Так вы еще и по-английски можете? — улыбнулся Александр Борисович. Он вновь посмотрел на Данилова (не теряя из виду двух парней) и тихо и спокойно спросил: — Ты этого хочешь?

— Чего? — угрюмо отозвался тот.

— Хочешь, чтобы началась стрельба?

— Стрельбы не будет, — сказал Данилов. — Это я обещаю.

— Хорошо. В таком случае, скажи этим ребятам, чтобы они шли по домам. Время позднее, детям пора в постель.

Данилов перевел взгляд на парней и громко сказал:

— Всё в порядке, парни. Я сам разберусь.

— Уверен?

— Да.

— Как скажешь, — с усмешкой проговорил один из парней, тот, что был пониже и поплотнее.

Парни повернулись и нехотя зашагали прочь.

— Ну, вот, — облегченно вздохнул Турецкий. — Похоже, один конфликт мы решили. Теперь обсудим…

Договорить Александр Борисович не успел. Всего на секунду он отвел взгляд от фигуры Данилова, чтобы посмотреть вслед удаляющимся парням. Этой секунды оказалось достаточно. Конец железного прута со свистом рассек воздух и ударил Турецкого по темени.

* * *

— Эй! — Кто-то потормошил Турецкого за плечо. — Эй, вы живы?

Александр Борисович приоткрыл глаза и попытался сфокусировать взгляд на лице говорящего. Реальность вдруг пошатнулась, в голове заухал колокол, а в нос резко пахнуло спиртным перегаром.

— Где я?… — тихо и мучительно пробормотал Турецкий. — Что со мной? — Он поднял руку и потрогал голову. — А-а, черт…

— Вы что, ранены? — с тревогой спросила девушка. — Эй, вы меня слышите? У вас, кажется, кровь.

Турецкий приподнялся на локте, пошатнулся и с трудом удержал равновесие. Теперь он разглядел девушку, склонившуюся над ним. Тонкое лицо, огромные глаза, чуть курносый нос, кудрявые локоны.

— Вы кто? — спросил Александр Борисович, все еще слабо соображая, где он находится и что, собственно, произошло.

— Нормальный вопрос! — усмехнулась девушка. — Я-то понятно кто. А вот вы?

— Я турецкий, — ответил Александр Борисович и поморщился от подступившего к горлу приступа тошноты.

— Н-да, здорово вы, видать, наклюкались, — резюмировала девушка. Затем назидательно произнесла: — Турецким бывает берег, или свитер. А у человека должно быть имя. У вас есть имя?

— Есть.

— И какое же?

Турецкий хотел ответить, но вдруг с ужасом осознал, что не помнит своего имени. Видимо, ужас достаточно красноречиво отразился на лице Александра Борисовича, потому что девушка сказала:

— Вот это да! Вы что, даже не помните, как вас зовут? А ну-ка, поднимайтесь, а то простудитесь. — Девушка схватила Турецкого за руку и потянула на себя. — Давайте-давайте, поднимайтесь! Нечего на снегу валяться! Если не хотите застудить свою задницу. В вашем возрасте это опасно. Ну!

Турецкий, чертыхаясь и охая, поднялся на ноги.

— Нельзя разгуливать по улице в пьяном виде, — строго сказала девушка.

Она была невысокого роста, стройная до худобы, с задорным и любопытным личиком.

— Я не пил, — сказал Турецкий, щупая рукой голову. Затем неуверенно добавил: — Наверное…

— Не пил, как же! Тогда почему от вас разит, как от пивной бочки?

— Я… не знаю.

— Отлично! — Девушка засмеялась. — Вы забавный чел!

Александр Борисович тоже улыбнулся, но вдруг его качнуло в сторону, и, если бы девушка не схватила его за руку, он бы наверняка упал. Несмотря на хрупкость телосложения, девушка была на редкость сильной.

— Что же вы всё время падаете? — недовольно проговорила она. — Прямо как бревно!

— Я не бревно, — обиженно сказал Турецкий.

— Да ну? А откуда вы знаете? Вы ведь не помните своего имени. Вполне возможно, что вас зовут «бревно». А что, красивая фамилия. Вполне себе мужественная.

От трескотни девушки у Турецкого начался новый приступ головной боли. Темя заныло, в висках застучало, перед глазами поплыла желтая пелена. Турецкий вцепился в руку девушки, затем, используя ее, как поручень, нагнулся и его мучительно вырвало.

— Да вы что! — закричала девушка, пытаясь вырваться. — С ума сошли?

Турецкий вытер рот рукавом куртки, выпрямился и жалобно проговорил:

— Извините… Кажется, у меня сотрясение.

Он повернулся к фонарю, и девушка вскрикнула от страха.

— О, Боже! Да у вас сзади вся куртка в крови! Что у вас с головой?

— Меня… ударили, — поморщившись, ответил Турецкий. — Видимо, сильно.

— Ну, дела. — Лицо девушки стало растерянным. — Что же мне с вами делать? Может, вызвать «скорую»?

— Нет, — слабо произнес Александр Борисович. — Вы… далеко живете?

— Да нет. Вот мой дом! — Девушка кивнула в сторону пятиэтажки.

— А у вас…

— Нет, дома у меня сейчас никого нет, — предупредила его вопрос девушка. — В самом деле, пойдемте ко мне домой! На насильника и маньяка вы, вроде, не похожи. Да вы сейчас и не в том состоянии, чтобы кого-нибудь насиловать.

— Это точно, — болезненно усмехнувшись, сказал Александр Борисович.

— Он еще и усмехается! Идти-то сможете, господин бедолага?

— Да, — выдохнул Турецкий.

— Тогда хватайтесь за моё плечо, и пошли. Только постарайтесь больше не блевать. Дома, над унитазом, — сколько угодно.

— Хорошо, — пробормотал Турецкий. — Я постараюсь.

— В таком случае, в путь.

Турецкий вцепился в плечо девушки, и они медленно двинулись к дому.

35

— Ай! — Александр Борисович отдернул голову.

— Сидите смирно, — с укором сказала девушка. — Что вы как маленький! Подумаешь, пощипало немного. Я вам дала коньяка? Дала. Теперь ждите, пока анестезия заработает.

— Пока она заработает, я окочурюсь.

— Не окочуритесь. А как во время войны солдаты с пулей в животе в атаку шли?

— С пулей в животе в атаку не пойдешь, — возразил Турецкий, снова вверяя голову в заботливые руки девушки.

— Родина заставит — побежишь как миленький. — Девушка закончила обрабатывать рану Турецкого и принялась накладывать повязку.

— Вот так, — приговаривала она. — Будете у нас как новенький.

— Это вряд ли, — усмехнулся Турецкий. — Кстати, милая спасительница, как вас зовут?

— Диана.

— Диана? — неприятно поразился Турецкий.

— Ну да. А чего вы всполошились? Имя как имя. Не нравится, можете называть меня Диной. Так тоже можно. А мне-то вас как звать? Гражданин Бревно?

— Никаких больше бревен, — строго сказал Турецкий. — Меня зовут Александр.

— Вы точно помните? — Дина критически оглядела повязку, затем скользнула взглядом по бледному лицу Турецкого и сказала: — По-моему, это имя вам не очень подходит.

— А какое подходит?

— Аристарх, — насмешливо выпалила Дина. — Ну, или Полиграф. Есть в вашем лице что-то… от полиграфа.

— Полиграф — это детектор лжи, — наставительно сказал Турецкий.

— Да ну? Без вас не знала. В таком случае, вы настоящий полиграф. Врете без остановки. Во-первых, сказали, что не пили. А от вас разит, как от пивного ларька.

— Но я, в самом деле, не помню как пил, — виновато сказал Александр Борисович. — Возможно, в меня влили немного водки, пока я был в нокауте.

— Кто?

— Вероятно, тот, кто меня в этот нокаут отправил.

Дина подумала и кивнула:

— Резонно. А кто вас отправил в нокаут?

Турецкий задумался, мучительно наморщив лоб.

— Есть! — сказал он. — Вспомнил! Их было двое. Если, конечно, не считать третьего.

— Так мало? Если уж врете, врите на полную катушку. Скажите, что их было десять! Девятерых вы уложили, а десятый шандарахнул вас палкой по башке. Но вы и его успели уложить, прежде чем потеряли сознание. Вот как надо врать, господин Полиграф!

— Ловко, — согласился Турецкий. — Но тогда где же десять тел?

Дина подумала и сказала:

— Очень просто. Пока вы были без сознания, они пришли в себя и смылись. Вы ведь не били их палкой по головам. Вы действовали благородно — кулаками. А кулак против палки — пшик! Как вам такая версия?

— Мне нравится, — улыбнулся Турецкий.

— В таком случае, я вам ее дарю. — Девушка взяла его за руку. — А теперь вставайте и пройдитесь по комнате. Я хочу убедиться, что вы окончательно пришли в себя.

— Что-то мне не хочется гулять, — сказал Турецкий, вздохнув. — Лучше я еще немного посижу.

Дина сдвинула брови и фыркнула.

— Бросьте притворяться, Полиграф! С черепом у вас все в порядке, я сама проверяла. Лучше уж сразу признайтесь, что хотите напроситься на ночлег к одинокой девушке. Да только не выйдет. Я одинокая, но я не беззащитная!

— В этом я не сомневаюсь, — охотно признал Александр Борисович.

— Ага! Значит, я разгадала ваши коварные планы?

— Почти, — с улыбкой сказал Турецкий. — Но на ночлег я напрашиваться не собираюсь. Вдруг вернутся ваши родители, что они подумают?

Дина наморщила курносый нос.

— Не вернутся. Я снимаю это квартиру. Так что, фактически она моя, и я здесь полная хозяйка.

— В таком случае, может вернуться ваш… друг. Или жених.

— Опять не попали! У меня нет ни того, ни другого. Я свободна, как вольный ветер! Кстати, мне нравятся мужчины в возрасте. Особенно такие, как вы, — с забинтованной головой и глазами побитого пса. Хотите, постелю вам на коврике у двери. Заодно будете охранять мне квартиру.

— Боюсь, что охранник из меня сейчас никакой.

— Да ну? — Дина присела рядом с Турецким и как бы невзначай (или действительно невзначай?) положила руку ему на бедро. — Вы правда не маньяк? — с улыбкой спросила она, разглядывая лицо Александра Борисовича.

Он пожал плечами.

— Не знаю. У меня ведь отшибло память.

— Значит, мне придется рискнуть?

— Смотря что вы имеете в виду, — слегка запнувшись, проговорил Александр Борисович.

Дина провела ладонью по его щеке.

— А вы красивый, — тихо и хрипло проговорила она. — Как вы себя чувствуете?

— Чувствую, что живой, — ответил Турецкий, с некоторым удивлением поглядывая на девушку.

— Для мужчины это главное.

Она вдруг наклонилась и поцеловала Александра Борисовича в губы. Турецкий дернул головой.

— Что такое? — тихо спросила Дина. — Я тебе не нравлюсь?

— Слишком прыткая, — ответил Турецкий.

— А чего тянуть-то? На дворе двадцать первый век. Время скоростей, и всё такое. Или ты любитель долгих предисловий?

— Во-первых, я тебе в отцы гожусь, — сдержанно сказал Турецкий. — А во-вторых, ты меня совсем не знаешь.

— Ну, и что? — пожала плечами Дина. — Я же тебя не под венец зову. Сегодня подружимся, завтра расстанемся. Может быть, и не встретимся больше никогда. Так зачем время терять? Знаешь такую песню — «жить нужно в кайф!»

— Как у вас всё легко, у молодых, — недовольно проворчал Александр Борисович. — В наше время всё было как-то…

— Медленней?

— Изящней. Изящней и красивей.

Дина вздохнула и убрала руку с его бедра.

— Фу, какой ты скучный. Настоящий старпер. Девушка к тебе со всей душой, а ты ей про мораль и былые времена. Тоска!

Дина поднялась с дивана и оправила юбку.

— Кстати, — сказала она. — Если ты голоден, я могу чего-нибудь метнуть на стол. В морозилке есть пельмени и замороженные овощи. Ты что будешь?

— Ничего, — ответил Турецкий. — Спасибо за помощь, но мне пора идти.

— К жене? — уточнила Дина.

— В гостиницу, — в тон ей ответил Александр Борисович.

Дина посмотрела на него и весело присвистнула.

— Так ты еще и приезжий. То-то я смотрю, выговор у тебя какой-то странный, не наш. А ты откуда приехал?

— Из Москвы, — неохотно ответил Александр Борисович.

— Ва-ау! — Золотисто-карие глаза девушки расширились. — Из самой Москвы? А ты там кто?

— Дирижер в оркестре, — с усмешкой ответил Турецкий.

— Нет, я серьезно, ты кем там работаешь?

— Я тоже серьезно — дирижером. Могу продемонстрировать, если не веришь. Если найдешь подходящую палочку.

— Одну палочку ты уже нашел, — насмешливо напомнила Дина. — Ту, которой тебя приласкали по голове. Так что, лучше не выпендривайся. Короче, я пойду поставлю пельмени, а ты лежи отдыхай. У тебя вон, на повязке, пятно кровавое расплылось. Куда ты в таком виде на ночь глядя!

— Но я…

— Шурик, — с напускной сердитостью перебила его Дина, — я же сказала — не выпендривайся. Здесь моя территория, и правила диктую я. Андестенд?

Турецкий неприязненно передернул плечами.

— Как ты сказала?

— Это по-английски — «понимаешь?» — Дина насмешливо прищурилась. — А ты что, английского не знаешь? Ну, ты и темный. А еще из Москвы. Ладно, лежи, московский валенок. Накормлю тебя пельменями. Узнаешь, что такое «лебедянское гостеприимство».

— Спасибо, я уже узнал, — саркастически заметил Александр Борисович и потрогал ушибленную голову. — Не боишься, что я тут у тебя помру?

— Помрешь, значит, помрешь. Хоть наешься перед смертью. Ну, всё, — валяйся.

Дина выскочила из комнаты, и уже через секунду загремела на кухне какими-то кастрюлями.

Турецкий улыбнулся. Забавная девчушка. Ах черт, как же это всё-таки неприятно — стареть. Встречаешься симпатичную девушку, а в голове одна мысль — что она тебе в дочки годится. И всё. Романтичное знакомство омрачено.

«Надо идти», — подумал Александр Борисович, вздохнув.

Он оперся о кровать ладонями, собрался с силами и рывком поднялся с кровати — как в ледяную воду прыгнул. В голове зашумело, перед глазами вновь повисла отвратительная, тошнотворная желтая пелена.

— Ди-на… — сдавленно проговорил Турецкий.

Он пошатнулся и понял, что теряет сознание, но поделать ничего не смог. Ноги Александра Борисовича подкосились, и он рухнул на кровать.

36

— Эй! — И снова кто-то потряс его за плечо. — Ты думаешь просыпаться?

Турецкий открыл глаза и посмотрел на Дину. Первое, что бросилось в глаза, её голове плечо, торчащее из-под одеяла. Затем — голая, упругая грудка.

— Черт, — простонал Турецкий и приподнял над собой одеяло.

— Ты чего? — удивилась Дина. Затем поняла и рассмеялась. — Смотришь, голый или нет? Ты что, опять ничего не помнишь?

— Как-то смутно, — тихо ответил Александр Борисович. И только тут начал припоминать. То, как согласился выпить пару рюмок коньяку, как ходил в душ, чтобы прийти в себя. Как потом… — А черт… — простонал Турецкий и хлопнул себя ладонью по лбу. — А черт! — вскрикнул он — на этот раз от боли.

— Ты чего, припадошный? Убить себя решил?

Она заботливо поправила повязку на голове Турецкого.

— Нечего казниться, — сказала Дина. — Переспали и переспали. Дело-то житейское. Вряд ли я первая женщина, с которой ты это проделал.

— Дуреха, — не сдержался Турецкий. — Ты ведь мне во внучки годишься!

— Не преувеличивай, — спокойно ответила Дина. — Кстати, я бы на твоем месте показалась врачу. Иначе провалы в памяти могут стать нормой. И тогда твоя жизнь, Шурик, превратится в полное дерьмо.

Александр Борисович покосился на тумбочку и увидел пачку сигарет. «Слава Богу», — пронеслось в голове.

Он вытряхнул из пачки сигарету и вставил ее в рот. Дина быстро взяла зажигалку и щелкнула перед его носом.

— Мерси, — сказал Турецкий, прикуривая. Он помахал пред лицом, отгоняя дым, и покосился на девчушку. — Слушай, накинь на себя что-нибудь, а то неудобно.

Дина фыркнула.

— Двадцать минут назад ты по-другому пел, — насмешливо проговорила она. — Ладно, так и быть. А то еще помрешь со стыда.

Дина протянула руку, взяла с тумбочки майку и быстро ее натянула. Повернулась к Турецкому и, смешливо наморщив нос, спросила:

— Так нормально?

— Вполне, — сказал Александр Борисович. — Слушай, Дина, ты давно в этом доме живешь?

— Полтора года. А что?

— В этом доме, в соседнем подъезде, живет один парень. Зовут Алексей Данилов. Знаешь его?

Дина на мгновение задумалась и кивнула:

— Да, знаю. А зачем тебе это придурок?

— Почему же придурок? — удивился Турецкий.

— Да потому что кретин. Когда я только сюда въехала, он за мной ухлестывать принялся. Знаешь, чем хвастал? Тем, что за день сто баксов зарабатывает! Он мне сразу противен стал.

— Почему? — вновь удивился Александр Борисович.

Дина поморщилась.

— Терпеть ненавижу алчных. Эти кретины думают, что могут за деньги весь мир купить. Понимаешь, когда мужик начинает хвастать перед тобой деньгами, он сразу дает тебе понять, что ты для него — товар.

— В самом деле, — усмехнулся Турецкий. — Я об этом никогда не думал.

— Ну, и дурак, что не думал, — отрезала Дина. — К тому же, он мне и внешне сразу не понравился. У него такой взгляд… будто он тебя убить может. Ну, если ты что-то не так скажешь или сделаешь.

— Вот как? — вскинул бровь Турецкий.

— Вот так, — кивнула Дина. — Пепел с сигареты стряхни, а то пупок себе сожжешь.

Александр Борисович поспешно стряхнул с сигареты пепел в грязное, усыпанное окурками блюдце, стоявшее на тумбочке.

— А зачем тебе Данилов? — поинтересовалась Дина.

— Нужен по работе, — ответил Турецкий.

Девушка подозрительно посмотрела на него и усмехнулась.

— Ты же говорил, что работаешь дирижером!

— Ну да, — кивнул Александр Борисович. — Я слышал, что Данилов — хороший слесарь. Хотел заказать ему новую дирижерскую палочку.

— Не знаю, как насчет палочки, а машины он чинит будь здоров. Я слышала, к нему даже в очередь становятся. — Дина задумчиво наморщила лоб. — Ты знаешь, — медленно проговорила она, — мне кажется, он их не только чинит.

— То есть?

— Мне кажется, к нему пригоняют ворованные тачки. А он перебивает номера и всё такое.

Александр Борисович заинтересованно прищурился.

— С чего ты решила?

— Видел бы ты рожи его клиентов — сам бы так решил. К нему часто машины на ночь глядя пригоняют. Я с тренировки поздно возвращаюсь, поэтому пару раз видела.

— А ты спортсменка? — поинтересовался Турецкий, вспомнив, какое ладное и сильное тело у этой девушки.

— Угу, — кивнула она. — Кандидат в мастера спорта. По шахматам.

— Это шутка?

— Вовсе нет. А что, я не похожа на шахматистку? — обиженно спросила Дина. — Может, тебе рассказать о защите Филидора и гамбите Чигорина? Или пересказать по ходам решающую партию между Стейницем и Ласкером в матче за чемпионскую корону?

Турецкий воззрился на девушку с восхищением.

— Вот это да! Вижу, ты действительно шахматистка. Хотя хватка у тебя, как у самбистки.

Дина небрежно пожала плечами:

— Это у меня наследственно. У меня родители очень спортивные… Были.

— А теперь, значит, не спортивные? — улыбнулся Александр Борисович.

— Они умерли, — спокойно ответила девушка. — Когда мне было десять лет. Пошли на охоту в западно-сибирской тайге и не вернулись. Говорят, их растерзал медведь шатун.

Турецкий стушевался.

— Прости, — промямлил он, не уставая удивляться этой необыкновенной девушке.

— Да ничего, проехали. Слушай, Полиграф, угости девушку сигареткой!

Александр Борисович протянул ей пачку. Закурив, Дина долго смотрела на поднимающийся к потолку дымок.

— Забавно, — проговорила она. — Еще недавно мы с тобой не были знакомы. А теперь расстанемся, и вряд ли когда-нибудь увидимся. А я тебя буду помнить. Может быть, даже через пятьдесят лет вспомню, когда тебя уже и на свете-то не будет. Ты ведь старый. Как странно устроен мир, правда?

Выслушивать философскую тираду по поводу собственной старости и быстротечности времени Турецкий был не намерен.

— Давай вернемся к разговору о Данилове, — сказал он. — Значит, ты считаешь, что Данилов перебивает номера на ворованных машинах?

— И на запчасти их разбирает, — добавила Дина. — Поверь моей женской интуиции, Шурик. До сих пор она меня ни разу не обманывала. Да и потом, откуда у него такие деньжищи?

— Ну, может, он тебе лапшу на уши вешал? — усомнился Турецкий.

Дина покачала головой:

— Нет. Я как-то встретила их в клубе. Этого урода и его подружку. Он при ней «лопатник» доставал, так этот «лопатник» от стодолларовых бумажек по швам расходится. Я тебе точно говорю: этот Данилов — подпольный миллионер. Типа Корейки. Да и тебя он зря, что ли, отметелил? Наверняка побоялся, что ты что-то разнюхаешь. А пока ты в отключке лежал, он ворованные тачки из гаража в другое место перегнал. Как пить дать!

— Ты это сама видела? — насторожился Александр Борисович.

Дина покосилась на него и усмехнулась.

— Откуда? Когда я подошла, ты там один валялся. Почти без признаков жизни.

— Гм… — Турецкий задумчиво почесал нос. — Для двадцатилетней девчонки ты слишком сообразительна. Теперь я верю, что ты мастер спорта по шахматам.

— Во-первых, кандидат в мастера, — возразила Дина, пуская колечками дым. — А во-вторых, почему только «теперь»? По-моему, я не давала тебе повода сомневаться в моем интеллекте. Кстати, Данилов правильно поступил, когда дал тебе по башке. Во-первых, это наверняка было без свидетелей, и ты ничего не докажешь. А во-вторых, утром ты не найдешь в его гараже никаких следов. Да и самого Данилова, скорей всего, не найдешь. Он теперь заляжет на дно. Переждет немного. А когда ты свалишь из нашего паршивого городка, всплывет на поверхность и снова примется за старое.

Александр Борисович смотрел на Дину со смесью подозрительности и изумления. Эта девчонка так ловко разложила всё по полочкам, словно лет пять проработала в «органах».

— Чем больше я тебя слушаю, тем больше удивляюсь, — вымолвил, наконец, Турецкий.

— Ты дирижер — тебе положено, — пожала она плечами. Она медленно повернула голову и внимательно посмотрела на Турецкого. — Хочешь, угадаю, кто ты?

— Ну, давай, — не без опаски согласился Александр Борисович.

— Ты что-то типа следователя. Только мелкого. Раньше ты был большим человеком, но потом тебя «турнули». Разжаловали, то есть. За принципиальность или еще за какую-нибудь ерунду. У тебя еще остались старые замашки, но всё равно ты уже не тот. И еще — тебе скучно жить. Вернее, тебе плевать на жизнь, поэтому ты лезешь на рожон. И, рано или поздно, для тебя это плохо кончится.

— А ты не только шахматистка, но и психолог, — угрюмо заметил Александр Борисович.

— Угадал, — сказала Дина, глядя на догоревший до фильтра столбик пепла. — Я учусь в аспирантуре психфака. Закончила институт с красным дипломом и семь месяцев практиковалась в центре реабилитации для таких бедолаг, как ты.

Турецкий был обескуражен.

— Если через пять минут ты заявишь, что ты — агент ЦРУ, я, пожалуй, не удивлюсь, — сказал Александр Борисович.

— Не дождешься! — весело сказала Дина и ловко швырнула окурок в блюдце прямо через голову Турецкого. Затем посмотрела на него, коварно прищурившись, и томно проговорила: — Ну, как? Ты готов ко второму раунду?

Турецкий выпростал ноги из под одеяла и сел. Взял со стула брюки и принялся их натягивать, стараясь не слишком шевелить травмированной головой.

— Ты куда? — удивилась Дина.

— В гостиницу, — ответил Александр Борисович. Он встал и застегнул ремень.

— Ну, и зачем это? — насмешливо спросила Дина. — Мы же только начали. У нас вся ночь впереди. Эй, Полиграф, а хочешь, я тебя обрадую?

— Попробуй, — буркнул Турецкий, натягивая свитер.

— Между нами ничего не было. То есть — совсем ничего. Ты отключился, а я притащила тебя на кровать и легла рядом. Других-то спальных мест в моей убогой квартирке не предусмотрено.

Александр Борисович оглянулся и недоверчиво посмотрел на девушку.

— Ты не врешь?

Дина напустила на себя томный вид и проговорила густым контральто:

— Уверяю тебя, милый, если бы мы занялись сексом, ты бы этого не забыл! — Она запрокинула кучерявую голову и весело, звонко, по-детски рассмеялась.

Турецкий облегченно вздохнул, но в облегчении этом был и легкий оттенок разочарования.

— Слава Богу, — сказал он. — Довольно неприятно чувствовать себя валенком, у которого отшибло память.

— А чувствовать себя валенком, который отказался от такой супер-женщины, как я? — поинтересовалась Дина. — Это тебе не противно?

— Ты супер-болтунья, — с улыбкой сказал Турецкий.

Дина фыркнула:

— Вот еще! Вовсе нет! Я говорю только по сути. И вообще, ты мне надоел. Мне всегда хотелось провести ночь со стариком. Но теперь я вижу, что ничего прикольного в этом нет. Одно сплошное занудство.

— Это ты верно подметила, — кивнул Александр Борисович. — Дружи с ровесниками. Это будет правильней.

— Так ведь они тоже дураки, — с кислой миной заявила Дина. — Если так пойдет и дальше, мне, в конце концов, придется переключиться на женщин. И виноваты в этом будете вы — мужики.

— Не стоит прибегать к столь радикальным мерам, — весело возразил Александр Борисович. — Будь разборчивее и внимательнее, и тебе, в конце концов, повезет.

Дина посмотрела на Турецкого серьезным, грустным взглядом и тихо проговорила:

— Вряд ли. С тобой же не повезло. А я так хотела тебе понравиться. Правда.

37

Дина была права. Квартира Данилова не отвечала. Александр Борисович стучал ему в дверь, звонил по телефону, — всё было безрезультатно.

Оставив решение этой проблемы на утро, Александр Борисович съездил в станционарный медпункт, где ему наложили на покалеченную кожу под волосами несколько швов.

— Утром обязательно покажитесь врачу! — напутствовал его строгий фельдшер.

Турецкий пообещал показаться и отправился в гостиницу. Здесь, едва раздевшись, он упал на кровать и благополучно проспал до девяти часов утра.

Проснувшись и напившись кофе, Александр Борисович снова отправился к дому, в котором жил Алексей Данилов. Турецкого терзали неприятные предчувствия. Минувший вечер выдался суматошным. Данилов исчез — раз. Голова до сих пор гудела после того злосчастного удара — два. И потом эта девушка… Дина. Она внесла в душу Турецкого смятение. И дело было не в том, что она ему понравилась, или не столько в том. Неприятный осадок на сердце оставили ее предсказания. Или вернее — угадывания. Она в двух словах и при этом довольно точно пересказала почти всё, что отворилось в душе у бывшего «важняка».

«Если она права, то моя песенка спета, — невесело размышлял Александр Борисович, подъезжая к дому. — Вот и Ирине вчера не позвонил. И сегодня про нее даже не вспомнил. Что со мной, черт возьми, творится?!»

Свернув во двор, Александр Борисович сразу увидел скопление народа возле детской площадки. Итак, неприятные предчувствия начинали оправдываться.

Расплатившись с таксистом, Турецкий выскочил из машины и быстрым шагом направился к толпе.

— А ну, расступись! — властно командовал он, пробираясь сквозь толпу. — В сторону!

Народ послушно расступался.

Александр Борисович преодолел последний кордон людей и вышел на детскую площадку. Мужчина лежал возле качелей, на снегу. Руки раскинуты в стороны, одна нога подвернута. Из груди торчала рукоять ножа.

— Эй! — окликнул Турецкого милиционер. — А вам чего?

Александр Борисович достал удостоверение и качнул им перед глазами молодого оперативника.

— Турецкий. Следователь прокуратуры. Отпечатки с рукояти ножа сняли?

— Так это, — растерянно ответил оперативник. — Нет, вроде, отпечатков. Не нашли. А вы?…

— Когда наступила смерть?

— Около полуночи. Простите, я не успел разглядеть ваше удостоверение. — Оперативник протянул руку. — Позволите еще раз взглянуть?

Александр Борисович нехотя достал удостоверение и протянул его оперативнику. Тот взял, внимательно посмотрел и поднял сверкнувший злобой взгляд на Турецкого.

— Значит, агентство «Глория», — скептически произнес он. — Что вы делаете на месте преступления, гражданин Турецкий?

— Подснежники собираю, — тихо и угрюмо ответил Александр Борисович.

— Шуточки? Ты сейчас у меня в отделении шутить будешь. А ну, давай отсюда, пока старшему группы не сказал!

Оперативник схватил Турецкого за руку и толкнул за черту оцепления.

— Тише, опер, тише, — Турецкий нервно дернул плечом, но предпочел на сопротивляться и не нарываться на конфликт с ментами. Ничем страшным это не закончится, но на допросе они могут здорово вымотать нервы, да и время отнять.

Однако уйти просто так не удалось.

— Ковригин, что там у тебя! — окликнул молодого оперативника коренастый тип в кепке.

— Да вот, товарищ майор, этот тип выдавал себя за следователя прокуратуры.

Коренастый остановился перед Турецким, посмотрел на него снизу вверх и коротко спросил:

— Выдавал?

— Выдавал, — со вздохом согласился Александр Борисович.

— А ну, отойдем, — скомандовал коренастый майор и кивнул в сторону.

Они с Турецким отошли к детской веранде.

— Кто такой и чего надо? — сухо спросил его майор.

Турецкий достал удостоверение и паспорт и всучил всё это майору. Тот пролистал паспорт, скользнул взглядом по развороту удостоверения и поднял взгляд на Александра Борисовича.

— Раньше важняком был?

— Да, — ответил Турецкий. — А что, заметно?

Майор усмехнулся.

— Вы меня не узнаете, Александр Борисович? Я майор Кадочников. Мы с вами работали вместе лет пять назад. В областном центре. Ну, помните, тут у нас фуры с контрафактным оборудованием гоняли. Ну, еще зампрокурора области убили.

— А, помню, помню, — улыбнулся Турецкий. — Вы — Сергей, так, кажется?

— Он самый.

— Ну, здравствуй!

Мужчины пожали друг другу руки.

— А вы чего теперь, — на вольных хлебах? — поинтересовался майор Кадочников.

— Как видишь, — ответил Турецкий.

— Я что-то про вас слышал. Мне коллеги из Москвы рассказывали. Про взрыв, и про всё такое. Значит, сильно вас тогда?

— Сильно, — ответил Александр Борисович.

— Ну, а сейчас как?

— Нормально. Слушай, Сергей, ты извини, что я за оцепление пролез. Просто этот парень проходит по делу, которым я сейчас занимаюсь.

Взгляд Кадочникова стал цепким и деловитым.

— Что за дело?

— Пропала актриса городского театра «Глобус». А этот… — Турецкий кивнул в сторону трупа. — Был ее приятелем.

— Вот как, — неопределенно проговорил Кадочников. — И что, вы его в чем-то подозревали?

— Есть версия, что он причастен… был причастен к ее исчезновению.

— Ясно, — кивнул Кадочников. Подумал и спросил: — Есть предположения, кто его положил?

Александр Борисович нахмурился и потер пальцами переносицу.

— Да, понимаешь, майор, информация не проверенная. Я тебе ее сейчас выложу, и следствие по фальшивому пути пойдет.

— Не пойдет, — сухо сказал Кадочников. — Так что за информация?

— Ходят слухи, что Данилов перебивал номера на краденых машинах. Хвастал перед девчонками деньгами и вообще был невоздержан на язык. А сам знаешь, как в таких кругах проблемы решают.

— Да уж, известно как. — Кадочников посмотрел на Турецкого и прищурил холодные глаза. — Слушайте, Александр Борисович, а вы от меня ничего не скрываете?

— В смысле?

— Скажу вам честно: не нравится, мне, что бывший «важняк» из Москвы околачивается на моей «земле». Да и не верю я, что вы уже не работаете в генпрокуратуре. Признавайтесь: что это за история? И чего мне ждать дальше?

— Я тебя не понимаю, майор.

Кадочников раздражено дернул щекой.

— А чего тут понимать-то? Может быть, у вас в Москве убить человека — это как бутылку пива из магазина украсть. А у нас тут городок тихий, курортный. У нас убийство человека — это ЧП.

Турецкий усмехнулся.

— Да я и вижу. Расслабились вы тут, ребята. Не городок, а омут. На поверхности всё спокойно, а внизу — трясина и гниль.

— Так вы, стало быть, что-то вроде палки? — недовольно поинтересовался Кадочников. — Хотите нам тут всё расковырять и взбаламутить?

— Если получится, то да, — спокойно ответил Александр Борисович. — Если после этого на поверхность всплывет еще один труп — или даже десять трупов! — ты уж, майор, не удивляйся. Вот, к примеру, этот Данилов. Он ведь даже не таился. А о чем это говорит?

— О чем? — жестко поинтересовался майор.

— О том, что он кому-то отстегивал. Кому-то, кто закрывал дела на всего его грязные делишки. Ты это называешь «курортным покоем»? Отдай город на откуп бандитам, и здесь вообще будет тишь да гладь. По крайней мере, днем. Главное, чтобы к утру они трупы за собой уносили.

— Зря вы так, Александр Борисович, — обиженно произнес майор. — Мы хоть и провинциалы, но тоже не все сплошь продажные твари.

— Да я и не говорю про всех, — пожал плечами Турецкий. — Кстати, могу тебе дать словесный портрет предполагаемых убийц. Первый — высокий и крепкий, метр восемьдесят пять или чуть выше, лицо круглое. Второй пониже, хлипкий. Похож на казаха или киргиза.

— Откуда это вы?… — изумленно проговорил Кадочников.

— Видел их вчера вечером. Здесь, у гаражей, когда пришел поговорить с Даниловым.

— А…

— Знаю, знаю, — кивнул Турецкий. — Алиби у меня есть.

— Гм… — Майор поскреб ногтями плохо выбритую щеку. — Это хорошо. Но, в любом случае, Александр Борисович, вам придется проехать в отделение. Вы уж не обессудьте, Александр Борисович, — добавил майор Кадочников виноватым голосом.

— Надо так надо, — смиренно кивнул Турецкий. — У тебя в машине курить-то можно?

38

— Что ж, Александр Борисович, признаюсь: вы меня неприятно удивили. — Шиманов посмотрел на Турецкого и усмехнулся. — Пару дней в нашем городе, а уже наделали делов. Не думал, что мне придется вызволять вас из милиции.

Они ехали в «мерседесе» Шиманова по центральной улице. Турецкий рассеянно смотрел в окно.

— Начнем с того, что вы меня не «вызволяли», — возразил Александр Борисович спокойно. — У следователя не было серьезных оснований меня задерживать.

Илья Сергеевич усмехнулся.

— Как будто для этого нужны «серьезные основания». Сразу видно, что вы из Москвы. — Шиманов покосился на Турецкого и нахмурился. — Александр Борисович, вы торчите здесь уже, Бог знает, сколько времени, а воз и ныне там. Моя дочь по-прежнему неизвестно где. А вы, вместо того, чтобы заниматься ее поисками, проводите ночи в объятьях юных девушек.

Александр Борисович оторвал взгляд от окна и медленно повернулся к Шиманову.

— Что?

— Что слышали. Позвольте напомнить: я плачу вам не за то, чтобы вы тут развлекались. Займитесь делом, Турецкий. Вы ведь помните, что от успеха вашей миссии зависит не только жизнь вашей дочери.

Александр Борисович холодно прищурился.

— Вам бы лучше мне об этом не напоминать, — сказал он. — Иначе я сорвусь и придушу вас собственными руками. После контузии я очень нервный.

— Да, я слышал, об этом, — сказал Шиманов. — Но, честно говоря, мне на это плевать. Тронете меня — и ваши родные попадут в беду. Так что, вам придется быть сдержанным и даже вежливым в общении со мной. А сейчас расскажите, как продвигается расследование? Вы ведь не просто так переспали с этой девчонкой из второго подъезда. Она что, была знакома с моей дочерью?

— Я не хочу продолжать эту тему, — грубо ответил Турецкий. — И не хочу, чтобы ваши прихвостни шпионили за мной.

— Я плачу вам деньги, — напомнил Илья Сергеевич. — Поэтому я вправе знать…

— Ни черта вы не вправе, — оборвал его излияния Александр Борисович. — Остановите машину!

Шиманов дал знак водителю, и тот припарковал «мерседес» у обочины.

— Один вопрос, — сказал Шиманов, когда Александр Борисович уже взялся за дверную ручку. — Убийство Данилова было необходимостью?

Турецкий оцепенел.

— С чего вы… взяли? — выговорил он, наконец. — С чего вы взяли, что это дело моих рук?

Илья Сергеевич удивленно приподнял бровь.

— Это что, шутка?

— Это не шутка, — ответил Турецкий, пристально глядя в глаза Шиманову.

Тот поморщился.

— Александр Борисович, давайте не будет играть в кошки-мышки. Вы прекрасно знаете, что мои люди вели за вами наблюдение.

— Вы хотите сказать, что они видели, как я…

— Ну да, — кивнул Шиманов. — К сожалению, они не успели вас остановить. А может быть, и к счастью — смотря по обстоятельствам. В вас словно бы бес вселился, так мне доложили. Признаться, я был очень удивлен. Не думал, что вы способны на такое. Данилов мне не нравился, это факт. Я и сам подверг его… как бы это помягче… процедуре дознания. Но убивать…

Илья Сергеевич нахмурился и удрученно покачал головой, оставив при этом фразу незаконченной.

Турецкий выслушал его очень внимательно. Брови бывшего «важняка» сошлись на переносице.

— Ваши люди обманули вас, — сказал Александр Борисович, с трудом выдавив улыбку. — Я не трогал Данилова. Допускаю, что они приняли за меня другого человека.

Шиманов усмехнулся и покачал головой.

— Это исключено. Александр Борисович, вам незачем это скрывать. Я не собираюсь идти в милицию. Если вы разделались с Даниловым, значит, у вас были на то веские причины. Я просто хочу знать, какие именно?

— Еще раз повторяю вам, я не трогал Данилова! — крикнул Турецкий. — И закончим этот разговор.

Александру Борисовичу вдруг стало душно, он открыл дверцу и выскочил на улицу.

— Глупо, — сказал ему вслед Шиманов. — Очень глупо. И непредусмотрительно!

Турецкий его не слушал. Он быстро шагал по тротуару по направлению к гостинице. Перед глазами у Турецкого висела желтая пелена. В ушах звучал вкрадчивый голос Шиманова: «В вас словно бес вселился… Зачем было его убивать?»

— Я не убивал… — бормотал Турецкий, шагая вперед и не замечая луж. — Не убивал… Только не я…

Внезапно он остановился возле витрины магазина и посмотрел на свое отражение. В душе у Турецкого, впервые за многие месяцы, зашевелился страх.

39

Доктор Немченко был невысоким, кряжистым стариком с широким, красным лицом и багровым носом. Белый халат сидел на нем, как на корове седло. Внешне Немченко был больше похож на колхозного ветеринара, усердно закладывающего «за воротник», чем на врача-психиатра.

— Итак, симптоматика мне понятна, — сказал он, с интересом разглядывая Турецкого. — А позвольте уточнить, что именно вы делали в бессознательном состоянии?

— Я… ходил по улице, — сдержанно ответил Александр Борисович. — Знакомые видели меня. Утром я ничего не помнил и был уверен, что провел всю ночь в своей постели.

— Так обычно и бывает, — кивнул доктор Немченко. Он взглянул в свои записи и задумчиво проговорил: — Значит, у вас была контузия. Скажите, Александр Борисович, а раньше с вами случалось что-нибудь подобное?

— Нет, — ответил Турецкий. — Это впервые. И притом, я не уверен, что это так и есть.

Немченко удивленно глянул на него поверх очков.

— Что значит, не уверены?

— Мои друзья могли обознаться, — сказал Турецкий. — Могли спутать меня с кем-нибудь другим.

— Это они так говорят?

— Нет. Это я так говорю.

Доктор Немченко улыбнулся.

— Понимаю. В такое трудно поверить. Тут и самому себе не поверишь, не то что приятелям. Тем не менее, вы пришли ко мне. Значит, вы хотите знать о себе правду.

— Само собой, — кивнул Александр Борисович.

— Даже если эта правда… не совсем вам понравится? — осторожно уточнил Немченко.

— Даже в этом случае, — угрюмо заверил его Турецкий.

— Так-так. — Немченко потер ладони и шмыгнул багровым, как у завзятого пьяницы, носом. — Это хорошо. Вылечить можно только того, кто сам хочет вылечиться. Что касается ваших сомнений, я попытаюсь их подтвердить или развеять. Скажите, Александр Борисович, вас когда-нибудь подвергали гипнозу?

— Гипнозу? — Турецкий покачал головой. — Нет. Вернее, пробовали. Но не получилось.

— Одно из двух, — сказал Немченко. — Либо с вами занимался плохо подготовленный человек, либо у вас очень высокий порог сопротивляемости. Впрочем, я еще не встречал человека, которого не смог бы загипнотизировать.

— Хорошо, — сказал Турецкий, хотя не видел в сложившейся ситуации ничего хорошего. — Когда мы начнем?

— А прямо сейчас! — улыбнулся Немченко. — Вы никуда не спешите?

— Нет.

— Вот и славно! — Доктор снова потер ладони, как человек, предвкушающий интересную работу. — В таком случае, я немедленно вами займусь.

Немченко достал из ящика стола метроном и поставил его на стол. Маятник метронома качнулась и принялся щелкать вправо-влево, мерно и монотонно отмеряя секунды — тик-так, так-так, тик-так… Доктор Немченко повернулся к Турецкому. В руке у него откуда ни возьмись появился блестящий медальон на цепочке.

— Устраивайтесь поуютнее, Александр Борисович, — сказал он, улыбаясь. — Вам комфортно?

— Вполне, — Турецкий кивнул, с некоторым скептицизмом поглядывая и на доктора и на его незамысловатые «приборы».

— Отлично. А теперь смотрите на этот медальон.

Немченко принялся покачивать медальоном перед лицом Александра Борисовича — вправо-влево, вправо-влево, вправо-влево…

— Расслабьтесь, — спокойно и ровно произнес Немченко. — Все заботы остались за дверью этого кабинета… Здесь вы в абсолютной безопасности… Вам хорошо и комфортно… Вам никуда не хочется отсюда идти… Вы спокойны… Ваши веки тяжелеют… Тело наливается приятной тяжесть… Вы погружаетесь в сон…

Реальность качнулась перед глазами Александра Борисовича. Он вдруг вспомнил, что почти не спал минувшей ночью. А стоило ему вспомнить об этом, как тотчас же накатила усталость. Веки, и впрямь, отяжелели. Монотонно таканье метронома действовало усыпляюще. Голос доктора Немченко успокаивал.

«Надо спать, — сказал себе Турецкий. — Хватит беготни… Спать…»

Он зевнул и закрыл глаза. Еще некоторое время Турецкий слышал тиканье метронома и спокойный, дружелюбный голос Немченко. Затем он уснул.

Турецкому снился сон, и сон этот был неприятный. Улыбающееся лицо Данилова. Мерзкие физиономии его подручных. Отвратительный свист железного прута, рассекающего воздух… Удар… Темнота… Голос Дины… Ее лучистые глаза… Снова круженье каких-то лиц… Чей-то негромкий крик… Лужа крови, расползающаяся по грязному асфальту. И снова голос Дины, звучащий спокойно и дружелюбно.

— Вспомни… Ты должен это вспомнить… Данилов… удар… кровь…

— Я не могу, — простонал Турецкий.

— Ты вспоминаешь… Ты всё вспоминаешь…

И снова перед глазами закружились какие-то лица. Одно из них выскочило из чехарды и стало стремительно наплывать на Турецкого. Это было лицо Данилова. Оно приближалось, заслоняя собой перспективу. И вот уже ничего не осталось, кроме этого огромного окровавленного лица… Оно продолжило расти, порка не превратилось в огромное белое пятно. И вот уже ничего не было видно, кроме этой ослепительной белизны.

— …Три! — услышал Турецкий и открыл глаза.

Первым, что он увидел, был белоснежный халат доктора Немченко.

— Ну? — спросил Немченко. — Как вы себя чувствуете?

Александр Борисович зевнул и ответил:

— Спать хочется.

— Это нормально, — сказал доктор.

Турецкий приподнялся в кресле и размял затекшую шею.

— Долго я спал? — спросил он.

— Несколько минут, — ответил доктор Немченко каким-то странным голосом.

Только теперь Александр Борисович заметил, какими глазами смотрит на него доктор. Это были глаза испуганного и растерянного человека. При этом доктор недовольно и даже сердито хмурился. «Неужели это правда?» — пронеслось в голове у Турецкого. Его вдруг замутило.

— Доктор, — сказал он, — я что-нибудь говорил под гипнозом?

— Говорили, — сухо ответил Немченко.

— Много?

— Достаточно.

— Достаточно для чего?

— Для того, чтобы отправить вас в тюрьму, — сказал Немченко. Он отвернулся и остановил метроном. Затем убрал его в ящик стола и только после этого повернулся к Турецкому. Лицо у него стало еще мрачнее.

— Значит, я что-то вспомнил, — невесело констатировал Александр Борисович. — Расскажете что именно?

— Вы убили человека, — сухо сказал Немченко.

Турецкий качнул головой.

— Этого не может быть, — твердо сказал он. — Я ничего не помню.

Доктор вздохнул.

— Допускаю, что вы действовали в бессознательном состоянии, — произнес он упавшим голосом. — Но это вас ничуть не оправдывает. Впрочем, я не судья, и даже не следователь. Я не буду ничего сообщать милиции. Мои слова не являются доказательством. Но я прошу вас уйти отсюда.

— Доктор, я…

— И никогда больше сюда не приходить, — продолжил Немченко мрачно.

— Как скажете, — сказал Турецкий хрипло. — Но я должен задать вам несколько вопросов.

— Один, — сказал Немченко. — Только один. После этого вы уйдете. Обещайте мне.

— Обещаю, — сказал Александр Борисович. — Доктор, я… я не называл имени этого человека?

— Вы хотите узнать имя человека, которого убили? Извольте. Вы называли его Данилов.

Сердце Турецкого сжалось. Значит, это правда. Господи, но как такое может быть!

Александр Борисович с силой потер пальцами лоб.

— Но я ничего не помню, — мучительно проговорил он. — Совсем ничего.

— Это вас не оправдывает, — холодно заметил доктор Немченко. — Но я уже сказал, что не буду заявлять на вас в милицию. Поэтому не вздумайте мне мстить. Слышите? И не приближайтесь к моей семье!

— Черт, да не собираюсь я вас трогать! — вспылил вдруг Турецкий. — Но ведь вы могли ошибиться. Какова вероятность того, что всё это правда?

— Обычная вероятность сто процентов, — глухо проговорил Немченко. — Но в вашем случае… я ничего не знаю. Прошу вас, уходите! — сказал Немченко дрогнувшим голосом. — Я больше не хочу об этом говорить. И я ничего не хочу об этом знать.

Турецкий поднялся со стула. Несколько секунд он стоял посреди кабинета, мрачно глядя на доктора, затем повернулся и направился к двери. Перед дверью Александр Борисович снова остановился.

— Доктор, — тихо сказал он, — я не верю. Это не может быть правдой. Ни при каких обстоятельствах. Если я что-то и сказал, то это был всего лишь сон. Кошмарный сон.

— Вы теряли сознание? — спросил вдруг Немченко.

«Нет», — хотел сказать Турецкий, но вспомнил, как отключился в гостях у Дины и вынужден был дать утвердительный ответ.

— Было один раз, — сказал он.

— Один раз, — эхом отозвался доктор. — Этот раз вы запомнили. Но могли быть и другие. Впрочем, я не собираюсь в это вмешиваться. Прощайте!

Александр Борисович вышел из кабинета.

40

Турецкий напился. Пил он угрюмо, мрачно, много — всерьез.

«У меня была контузия, — с горькой усмешкой думал он. — Я убил человека. И я это не помню. Дожился».

Да уж, ситуация была дерьмовая.

«Допусти, — продолжал размышлять Александр Борисович, — допустим, что это так. Но за что? За что я мог его убить? Ну, не нравилась мне его рожа, ну и что? За это ведь не убивают. Впрочем… возможно, у меня случилось помутнение рассудка. А сумасшедшим для убийства мотив не нужен. Был бы под рукой нож. Кстати, а что это за нож? Ведь у меня никакого ножа при себе не было. Откуда же от взялся?»

Водка в графине кончилась. Александр Борисович подозвал официанта и заказал новый графин. Дожидаясь официанта, он откинулся на спинку стула и попробовал ни о чем не думать. Голова должна быть ясной, чистой, пустой. Добьешься этого, и любая проблема или задача решится сама собой. Так учат на Востоке. Александр Борисович постарался расслабиться.

— Ваша водка! — Официант брякнул на стол графин с водкой.

— Спасибо, — проскрежетал Турецкий, хватаясь за графин.

Расслабиться и «опустошить» голову так и не получилось. «Ну, и черт с ним!» — подумал Александр Борисович, наполняя рюмку.

Вкуса водки он не почувствовал. Поднес рюмку к носу и понюхал. Пахло водкой.

— Черт знает что такое, — проворчал Турецкий и снова взялся за графин.

К столику подошел человек и нагло, не спрашивая разрешения, уселся на стул. Турецкий сначала наполнил рюмку водкой, и лишь затем поднял взгляд на наглеца.

— Здравствуйте, — негромко сказал тот и быстро огляделся по сторонам.

— А, Штырь. — Александр Борисович закинул содержимое рюмки в рот и закусил черным хлебом с ломтиком селедки и кружочком репчатого лука. Поморщился.

— Хорошо пошла? — с едва заметной усмешкой осведомился Штырь.

— Нормально, — сердито ответил Александр Борисович. Он прожевал хлеб и уставился на незваного гостя. — Ну? Тебе чего-то надо?

— Мне? — Штырь покачал головой. — Мне нет. Но я думал, что вам нужна моя помощь. Или уже нет?

Александр Борисович нервно дернул щекой.

— Хватит демагогии, Штырь. Что ты узнал?

Штырь снова обежал взглядом зал, тревожно хмуря брови, затем повернулся к Турецкому, слегка наклонился и хрипло проговорил:

— Я выполнил ваше поручение.

— Вот как, — неопределенно произнес Александр Борисович. — И что же ты узнал?

— Шиманов… — Произнося эту фамилию, Штырь еще больше понизил голос. — Шиманов держит гостиницу и автосервис на паях с корейцами.

— С корейцами?

— Ну да. Корейская мафия. Слыхали про такую?

Александр Борисович криво ухмыльнулся. «Черт знает что такое, — подумал он. — Какие-то корейцы». Вслух он поинтересовался:

— У вас тут что, много корейцев?

— Хватает, — ответил Штырь. — Рестораны, автозаправки, станции техобслуживания, гостиничный и игровой бизнес… Они держат в своих руках полгорода.

— Вот как, — снова проговорил Турецкий. — Значит, Шиманов с ними дружит?

— Можно и так сказать, — кивнул Штырь. — Немногим удается с ними поладить. Эти парни просто звери. Но Шиманов вместе с ними начинал. Давно, еще лет пятнадцать назад. С тех пор они партнеры.

— Так-так. — Турецкий протянул руку за графином, но Штырь вдруг взялся за графин и отодвинул его от Турецкого.

— Не понял, — удивленно произнес Александр Борисович.

— Встречаясь с вами, я рискую жизнью, — сухо сказал Штырь. — А вы ведете себя так, будто мы с вами играем в казаки — разбойники. Я был о вас более высокого мнения.

— Я тоже… — насмешливо пробормотал Александр Борисович. — Я тоже был о себе более высокого… Слушай, ты бы подал мне графин, а? Я ведь могу и рассердиться.

Несколько секунд мужчины смотрели друг другу в глаза. Затем Штырь резко пододвинул к Турецкому графин с встал из-за стола.

— Вижу, говорить не о чем, — холодно бросил он. — Всего доброго.

Штырь повернулся и зашагал к выходу.

— Стой! — окликнул его Турецкий. — Я кому сказал, остановись!

Штырь не остановился.

— Ну, и черт с тобой! — крикнул Александр Борисович и схватил со стола графин, намереваясь запустить им в удаляющегося Штыря.

Водка из графина потекла по рукаву. Турецкий чертыхнулся и снова поставил графин на стол. В конце зала закричала женщина. Затем послышались громкие и возбужденные голоса. Люди встали вскакивать из-за столов и куда-то бежать. Александр Борисович смотрел на это столпотворение в полном недоумении.

— Человеку плохо! — прокричал кто-то.

— Вызовите врача! Здесь есть врач?

Галдеж «бил по ушам», и Турецкий поморщился. Он встал из-за стола и, покачиваясь, двинулся к выходу, туда, где вокруг лежащего на полу человека сгрудилась толпа.

Подойдя к толпе вплотную, Александр Борисович принялся грубо и бесцеремонно расталкивать людей. Всё, что он хотел, это быстрее добраться до выхода и оказаться на свежем воздухе.

Неожиданно толпа толкнула Турецкого в спину. Он пробежал по инерции вперед и вдруг обо что-то споткнулся. Рядом опять закричали. Александру Борисовичу удалось удержать равновесие. Он остановился и с удивлением посмотрел себе под ноги. На полу лежал человек.

— Штырь! — тихо воскликнул Турецкий.

Он нагнулся и перевернул тело на спину. Штырь смотрел на Турецкого широко раскрытыми, остекленевшими глазами. Из его груди торчала рукоять ножа.

— Нож, — пробормотал Александр Борисович.

В голове у Турецкого помутилось, к горлу подкатила тошнота.

41

— Да нет, это полный бред!

Турецкий яростно качнул головой.

— Ну, как же бред, Александр Борисович? — с холодной усмешкой осведомился майор Кадочников. — Вы были последним, кто говорил с Даниловым. И вы были последним, с кем говорил Штырев. Обоих зарезали.

— Да я сидел в другом конце зала! — горячился Турецкий.

— А кто это видел? Мы опросили официантов и бармена. Никто этого не видел! Зато все видели, как вы сидели со Штыревым за одним столиком и пили водку. Кроме того, когда милиция вошла в зал ресторана, вы находились рядом с трупом Штырева. И это еще не всё. На рукоятке ножа, которым убили Штырева, нашли ваши отпечатки пальцев!

— Да ведь я уже объяснил! Мне стало плохо. Чтобы не упасть, я схватился за этот чертов нож. Это было рефлекторное движение. Я тут же отдернул руку.

— И я должен вам верить? — с холодной усмешкой проговорил Кадочников.

— Да ведь так оно и было. — Турецкий пожал плечами. — Майор, я, в самом деле, не знаю, кто его убил.

Кадочников нахмурился и принялся сверлить лицо Турецкого холодным, подозрительным взглядом.

— Но вы ведь не будете отрицать, что за минуту до смерти Штырев сидел за вашим столиком? — спросил он после паузы.

— Не буду. Но это ни о чем не говорит.

— Какова была цель вашей встречи?

Турецкий помолчал, раздумывая, стоит ли рассказать всё, или лучше ограничиться частичкой правды?

— В вашем положении я бы во всём признался, — мягко и даже участливо сказал Кадочников. — Не мне вам рассказывать про чистосердечное признание. Кроме того, суд может учесть, что вы действовали в состоянии аффекта. Такой тип, как Штырев, мог разозлить кого угодно. У него за плечами две судимости. Он преступник. Суд обязательно это учтет.

— Хватит меня лечить, майор. — Александр Борисович потер пальцами пылающий лоб и поморщился. — Говорю тебе, я никого не убивал. Штырев был моим осведомителем. Я поручил ему собрать информацию об одном… человеке.

— Что за человек? Как фамилия? — быстро спросил Кадочников.

Турецкий вздохнул.

— Не уверен, что я могу тебе это рассказать.

— Вам придется мне это рассказать, — с нажимом произнес майор Кадочников. — Поймите, Александр Борисович, улики против вас отнюдь не косвенные. Я могу хоть сейчас отправлять дело в прокуратуру, а оттуда прямым ходом — в суд. На вас повесят два убийства. А это конец! Из тюрьмы вы уже не выйдите. С вашим-то здоровьем и в вашем возрасте.

— Спасибо, что напомнил, — усмехнулся Турецкий. — Ладно, пиши. Этого человека зовут Илья Сергеевич Шиманов. Он бизнесмен.

— Шиманов? — Брови Кадочникова взлетели вверх. — Но ведь вы приехали сюда, чтобы разыскать его дочь. Или я ошибаюсь?

— Не ошибаешься, — угрюмо сказал Александр Борисович. — Шиманов мой клиент. Но это не исключает его из списка подозреваемых.

Майор помолчал, разглядывая Турецкого и задумчиво морща лоб.

— Да, дела, — произнес он, наконец. — И что же такого интересного сообщил вам Штырь?

Александр Борисович вздохнул.

— В том-то и дело… В том-то и дело, что почти ничего. Он пришел поговорить со мной, но я оказался не готов к разговору. Я был слишком пьян, чтобы что-то соображать. Я ему нахамил. Тогда он просто встал и ушел.

— Ушел, — кивнул Кадочников. — Но, к сожалению, недалеко. Вы догнали его у самой двери, между вами завязалась потасовка, под руку попался нож и…

— Хватит, — оборвал его Турецкий. — Я больше ничего не буду говорить. По крайней мере, до тех пор, пока сюда не подъедет мой адвокат.

42

Это был пожилой, сильно побитый жизнью мужчина. Длинные седые волосы, стянутые в конский хвост и серебряная серьга в ухе выдавали в нем натуру творческую. Он сел рядом с Турецким, окинул его любопытным взглядом и спросил:

— За что тебя?

— Подозревают в убийстве. — Турецкий зевнул и взъерошил волосы пятерней.

Седовласый понимающе покивал головой. Потом усмехнулся и спросил:

— Кого хоть убил-то?

— Никого, — ответил Турецкий.

Мужчина снова покивал.

— А ты? — спросил его Александр Борисович.

— Чего я?

— Ты кого-нибудь убил?

— Может быть, — ответил пожилой мужчина и усмехнулся. — Да нет, конечно. Я пацифист и не люблю насилия в любых его формах. «И собак, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Слыхал такие стихи? Так вот, это про меня. Я художник. И между прочим, известный. Лучший в этом городе! — Он горделиво поднял голову и покосился на Турецкого. — Я написал портрет мэра. И не только его. Всех шишек города!

— Замечательно, — сказал Александр Борисович. — А сюда за что? Кому-то из «шишек» не понравился портрет?

— Напрасно иронизируешь. Я здесь случайно. Дал одному ублюдку по морде. Пьяный был, вот и не сдержался. Но через часок-другой меня выпустят, вот увидишь! А может, даже раньше.

— Везет тебе, — Турецкий насмешливо вздохнул. — А за меня и вписаться некому. Слушай, художник, поговори со своими «шишками». Похлопочи за меня.

— А что, запросто! — Пожилой мужчина улыбнулся, обнажив щербатый рот. — Думаешь, вру? А знаешь, чей портрет я писал на прошлой неделе?

— Чей?

Художник приосанился и многозначительно произнес:

— Самого Шиманова!

— Какой-нибудь чиновник? — равнодушно поинтересовался Александр Борисович.

Пожилой мужчина хохотнул и хлопнул себя ладонью по колену.

— «Чиновник»! Бери выше! Илье Сергеичу принадлежит половина нашего города. Да какая половина — почти всё! В прошлом году ему сам Путин в Кремле премию вручал, как лучшему бизнесмену Восточной Сибири!

— Да ну?

— Вот тебе и «да ну!» Знаешь, сколько он мне за портрет свой отвалил?

— Ну?

— Пять штук! Баксами!

Турецкий окинул фигуру художника критическим взглядом.

— А ты не смотри, — сердито произнес тот. — Кабы не водка да нахлебники, я бы сейчас в пятикомнатных хоромах жил. Да, может, еще и буду? — Художник стер улыбку с лица и деловито нахмурился. — Мне Шиманов обещал еще несколько заказов подкинуть. Уж больно ему портрет глянулся.

— Что за заказы? — небрежно поинтересовался Турецкий.

— Хочет, чтобы я с его дочки портрет написал. — Художник прикрыл глаза и прицокнул языком. — Красивая девчонка! Жаль только, что характер тяжелый. Никак они с Шимановым не уживутся.

— А что такое? — прежним небрежным голосом осведомился Турецкий и даже зевнул, демонстрируя безразличие. Художник не заметил подвоха и продолжил:

— Да не заладилось у них там что-то. Она, вроде как, из дома уходить собралась. А то еще кричала, что в милицию пойдет. Думаю, это она со зла сказала. Но Шиманову эти слова шибко не понравились.

— Еще бы, — поддакнул Александр Борисович. — А что, этот Шиманов, он действительно преступник?

Пожилой художник посмотрел на Турецкого сочувственно.

— Ты откуда такой свалился, парень? — насмешливо спросил он. — Шиманов — фигура! У него миллионов, как у меня тараканов в мастерской. А как такие деньжищи честным трудом заработаешь?

— Никак, — сказал Турецкий.

— Вот то-то и оно. — Художник вздохнул. — За каждым крупным состоянием, парень, стоит преступление. Это еще Бальзак подметил. Но это всё не мое дело. Мое дело картины писать, да помалкивать. Что-то я сегодня слишком болтлив.

— Это точно, — усмехнулся Александр Борисович.

Пожилой художник посмотрел на него сурово. Затем укоризненно покачал головой и встал со «шконки».

— Я не хотел вас обидеть, — сказал ему Турецкий.

— Но обидел, — тихо отозвался художник и отошел на другой конец камеры.

У Александра Борисовича не осталось сил на прения. Сон буквально валил его с ног. Ведь за последние двое суток он поспал от силы пару часов. «Ничего, — сказал себе Турецкий. — Покимарю полчаса, потом решу и эту проблему». Он зевнул, закрыл глаза и приготовился уснуть. Но не получилось.

— Эй! — окликнул Турецкого огромный детина с лысым и гладким, как бильярдный шар, черепом. — Не слышишь, что ли, я к тебе обращаюсь!

Александр Борисович посмотрел на верзилу, досадливо дернул щекой и отвернулся.

— Хамит фраерок-то, — заметил кто-то за его спиной. — Надо бы поучить.

Верзила поднялся с нар и двинулся к Турецкому. Остановился перед ним, глянул сверху вниз и прогудел:

— Ну что, фраерок, придется тебя поучить.

— Себя поучи, — угрюмо отозвался Турецкий.

Верзила ухмыльнулся поднял руки и с хрустом размял пальцы на огромных, как лопаты, ручищах.

— Слушай, а ты чего такой борзый? — поинтересовался он.

— Это ты у моих корешей спроси, они тебе расскажут.

— У корешей? — Верзила переглянулся с другими обитателями камеры. — Что за кореша? — подозрительно спросил он.

— Андрей Черный, Блот, Марат Татарин. Хватит или других назвать?

Физиономия гиганта стала озадаченной. Он поскреб пятерней лысый череп и сказал:

— Про них я слышал. А вот про тебя нет. Ты из чьих же будешь?

— На гастроли к вам приехал, — усмехнулся Александр Борисович. — С театром юного зрителя.

— Не понимаю, — нахмурившись, произнес верзила.

— И не поймешь, — грубо отрезал Турецкий. — Слушай, колобок, я не спал двое суток. Дай отдохнуть, а потом разводи на разговоры.

Верзила подумал, потом еще подумал, затем пожал могучими плечами и сказал:

— Ну, прости, брат. Не знал, что ты друг Блота и Татарина. Хотя я и сейчас в этом не уверен. Сейчас спи, а когда проснешься, мы еще побазарим.

— Побазарим, побазарим, — обронил Турецкий и отвернулся к стене. Он слышал, как верзила вернулся к своей шконке, как скрипнули под его могучим телом доски. Слышал, как верзила что-то кому-то тихо зашептал. Как ему зашептали в ответ. Говорили явно о Турецком.

«Озадачил я их, — усмехнулся Александр Борисович. — Но это ненадолго. Через час поднимут и начнут толковище. И тут уже будет не до шуток. Ну, и черт с ними. Хотя бы час посплю».

Турецкий зевнул и закрыл глаза. Спустя минуту он уже спал крепким сном человека, на долю которого пришлось слишком много неприятных приключений.

Как и предсказывал Турецкий, через час его растолкали.

— Что? — спросил он спросонок. — Куда?

— На выход! — произнес громкий голос у него над самым ухом.

Александр Борисович тряхнул головой и с силой потер ладонями лицо, прогоняя остатки тяжелого сна.

— Да, — сказал он. — Конечно.

Турецкий поднялся с нар и направился к выходу.

— Так и не потолковали, — тихо произнес ему вслед лысый верзила.

Александр Борисович вышел из камеры, и железная дверь с лязгом закрылась у него за спиной.

* * *

— Александр Борисович, вы свободны, — сухо объявил майор Кадочников.

— Свободен? — Турецкий вскинул бровь. — Это с какой же стати?

— Вы свободны, — повторил Кадочников. — У нас есть основания полагать, что Штырева убили не вы. Вот пропуск. — Он всучил Турецкому листок бумаги. — Можете идти.

— Да погоди ты, майор, — нетерпеливо оборвал его Александр Борисович. — Что случилось, пока я спал в камере? Вы кого-то задержали?… Ну же, майор! Хватит корчить из себя сфинкса. Я тебе всё рассказал, расскажи и ты. Откровенность за откровенность.

Кадочников вздохнул.

— Ну, хорошо. Нашлись свидетели, которые видели возле Штырева какого-то корейца. Он остановился возле Штырева и, вроде бы, пожал ему руку. Потом он ушел, а Штырев грохнулся на пол. Нашлись двое человек, которые видели это. Вот и вся информация.

— Значит, кореец, — тихо пробормотал Александр Борисович и задумчиво потер пальцами небритую щеку. — Задержать, конечно, не удалось?

Кадочников лишь холодно усмехнулся в ответ.

— Ясно, — кивнул Турецкий.

— Вы когда намерены уезжать из нашего города? — сухо осведомился майор Кадочников.

— А что?

— Я бы на вашем месте поторопился. Там, где вы, там трупы. Если вы задержитесь еще на несколько дней, население нашего города сильно поубавится. А мне бы этого не хотелось.

Турецкий не удержался от улыбки.

— Твоя правда, майор. Мне и самому осточертел ваш курортный городок. Но я должен довести работу до конца. Ты уж не обессудь.

— Как хотите, — сказал Кадочников. — Но если вы еще хоть раз возникните на моем пути, я церемониться не стану. И в камере вы обоснуетесь всерьез и надолго.

— Да уж это как полагается, — согласился Александр Борисович. — Ладно, майор, удачи тебе!

Турецкий повернулся и вышел из кабинета.

43

У себя в гостиничном номере Турецкий принял горячий душ, замотался в мохнатый халат, взял телефон и набрал номер Пети Щеткина.

— Петя, привет, это Турецкий.

— А, Александр Борисович! Как наши дела?

— Слушай, я сейчас не буду много говорить. Просто набегался за день. Получил по голове железным прутом. Даже в камере посидеть успел.

— Подожди… С тобой все в порядке? вы откуда звонишь?

— Со мной все в порядке. Слушай, окажи мне одну услугу.

— Александр Борисович, — с упреком сказал Щеткин, — ты же знаешь, для тебя всё, что угодно.

— Я тут узнал, что Илья Сергеевич Шиманов прокручивает темные дела.

— Шиманов — это заказчик?

— Угу, — кивнул Турецкий. — По всей вероятности, он связан с криминалом. Будь добр: пробей мне всю информацию о нем. Как, когда, с кем, за что — в общем, всё, что может показаться интересным. Сделаешь?

— Да нет проблем, — ответил Щеткин. — Могу сегодня же снарядить парней в ГИЦ. Ну, и по другим каналам проверю. Он что, у тебя на подозрении?

— Еще не знаю, — со вздохом ответил Александр Борисович. — Но в этом проклятом городе происходит что-то странное. Сегодня убили одного из фигурантов. Он — бывший любовник пропавшей девушки. Судя по всему, входил в банду, промышляющую угоном автомобилей.

— Ну, дела, — отозвался Щеткин. — вы из-за него угодил в камеру?

— И из-за него тоже, — нехотя ответил Турецкий. — Чует мое сердце, этот паренек был как-то связан с Шимановым.

— У тебя есть основания так полагать?

— Нет. Ну, или почти нет. Но я чувствую, что это так. Чувствую себя единственным зрителем в театре, перед которым разыгрывается комедия. Или трагедия, — я еще не определил. Кто-то усиленно водит меня за нос.

— Что ж, — задумчиво проговорил Щеткин, — ты всегда доверял своей интуиции. И, если не ошибаюсь, она тебя еще ни разу не подводила. Может, вызовешь на подмогу кого-нибудь из оперов?

— Да нет, пока нет необходимости. У них и в Москве дел по горло. К тому же, я пока не знаю, что им тут делать. Да и боюсь спугнуть…

— Кого? — спросил Щеткин.

Александр Борисович вздохнул.

— Эх, Петя, кабы я знал. В любом случае, пока я один, меня не боятся. Одна беда: надоело разыгрывать перед этими кукловодами идиота. Ну, ничего. Еще день-два, и игра пойдет с открытыми картами.

— Ясно, — сказал слегка рассеянно Щеткин, хотя ему было ничего не ясно.

— Ладно, Петь. Ты, главное, выполни мою просьбу. А там поглядим.

— Сделаю, Александр Борисович. Как только что-то прояснится, тут же позвоню. Береги себя.

— Ты тоже.

Турецкий отключил связь, швырнул телефон на кресло, а сам — рухнул на кровать. Зевнув, он включил телевизор, попрыгал по каналам в поисках новостей, но не нашел ничего стоящего. Остановился на канале «Культура». Бородатая голова на экране монотонно бубнила:

— …Глубоко иррациональная ложь, фантастика, а не объективность, выдумка автора. Выдумка творчески одаренного разума. Это темное отражение галлюцинаций озлобленного романиста, объект медитаций автора, не адекватный…

Слушая монотонную околесицу, Турецкий зевнул и почувствовал, что засыпает.

44

Вечер был теплый и безветренный. Александр Борисович шел по узкой лесной тропке, то и дело перешагивая через сгнившие коряги и вьющиеся, подобно змеям, корни деревьев, похожие на старческие морщинистые пальцы.

Еще не стемнело, небо было светло синим, но здесь, у подножья огромных, ветвистых деревьев, было уже темно.

Турецкий шел торопливо, хотя ему никуда было спешить. Но в таком темном лесу, на переломе дня и ночи, вряд ли у кого-то возникнет желание передвигаться прогулочным шагом. И не захочешь, а поспешишь. Спешил и Александр Борисович. Он шел все быстрее и быстрее, и наконец, перешел на торопливый сбивчивый аллюр.

Торопливо шагая по тропе, Турецкий вдруг увидел, что впереди дорогу ему преграждает какой-то темный предмет. Предмет был неподвижен, но Александр Борисович всеми фибрами души, да и самою кожей почувствовал исходящую от него опасность.

Приблизившись к предмету, Турецкий замедлил ход. А не дойдя до него полутора метров, остановился совсем. Он стоял посреди вечернего страшного леса и настороженно смотрел на продолговатый предмет, лежавший поперек тропы. Он уже знал, что это за предмет. Тело! Человеческое тело!

Судя по фигуре, это был мужчина. Он лежал ничком, поэтому лица его Турецкий увидеть не мог. Одет мужчина был в длинное пальто. Александр Борисович решился подойти поближе. Он сделал шаг и вдруг обо что-то споткнулся.

Нагнувшись, Турецкий поднял с земли лакированную трость. Несколько секунд Александр Борисович смотрел на трость, затем перевел взгляд на тело. Поколебавшись еще несколько секунд, Турецкий решительно наклонился, взял лежащего мужчину за плечо и перевернул его лицом кверху. Он ожидал увидеть что-нибудь страшное: кровь, струпья, язвы, ужасный остекленевший взгляд, — но ничего такого не было. Лицо мужчины было спокойным и даже умиротворенным, глаза закрыты.

— Прокофьев! — тихо позвал Александр Борисович. — Иван Максимович!

— Он вас не услышит, — громко и отчетливо произнес кто-то за спиной у Турецкого.

Турецкий вздрогнул и обернулся.

За спиной у него стояло странное существо. Огромное, бочкообразное тело, полосатые панталоны, манжеты на рукавах, половина лица покрыта всклокоченной бородой, похожей на мочало, нос перепачкан чем-то красным.

— Вы кто? — быстро, чтобы не дать развиться страху, спросил Турецкий.

— Как? — удивился толстяк. — Ты меня не узнал? Я Фальстаф! Джон Фальстаф! Особа, приближенная к его высочеству, принцу Генри!

«И впрямь, Фальстаф, — подумал Александр Борисович, вглядываясь в лицо толстяка. — Но что он делает здесь, в лесу?»

— Что ты здесь делаешь? — спросил Турецкий странного толстяка.

— Я? — Толстяк подошел к Турецкому вплотную и навис над ним огромной каменной глыбой. — То же, что и ты. Ищу ее!

Фальстаф перевел взгляд на лежащее у его ног тело. Турецкий тоже взглянул на тело и изумленно вскрикнул. Это была красивая девушка с великолепной фигурой, совершенно нагая. Она лежала на земле, раскинув в стороны руки, словно жаждала заключить кого-то в объятья.

— Она ждет тебя, — сказал Фальстаф. — Но ты всё не идешь. Почему ты медлишь?

Турецкому показалось, что красавица чуть-чуть приоткрыла глаза и едва заметно усмехнулась. По спине Турецкого пробежал холодок.

— С чего ты решил, что она ждет меня? — испуганно спросил он у толстяка.

— Ты приехал в наш город, чтобы найти ее, — веско ответил тот. — Но ты пока не торопишься. Ходишь вокруг да около.

— Но я… — Александр Борисович поднял взгляд на Фальстафа и сглотнул слюну. — Но я не знаю, где она. Я даже не знаю, жива ли она.

Толстяк усмехнулся и произнес глухим, словно идущим из-под земли голосом:

— Она гораздо ближе, чем ты думаешь. А теперь прощай. Я не стану тебе помогать.

— Но почему?

— Потому что тебе придется убить меня, — ответил Фальстаф, и голос его стал сух и холоден. — Убить, — повторил он.

С этими словами толстяк повернулся на каблуках старомодных туфель и зашагал прочь. Александр Борисович смотрел ему вслед, пока большую, шарообразную фигуру не поглотили сумерки.

Потом он снова посмотрел на девушку. Однако никакой девушки на земле не было. Теперь там лежал маленький белый прямоугольничек. Турецкий нагнулся и поднял его.

— Клуб «Феерия», — прочел Александр Борисович.

Название было знакомым. Турецкий вздохнул и опустил руку в карман, намереваясь достать сигареты, и вдруг почувствовал, что из темных зарослей кто-то пристально смотрит на него. Сунув в рот сигарету, Турецкий скосил глаза на заросли, а сам, тем временем, достал из кармана зажигалку.

В темных зарослях послышался глуховатый, сдавленный звук — не то рычание, не то ворчание. Александр Борисович спокойно закурил сигарету, выпустил облако дыма.

— Выходи, — сказал он, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я знаю, что ты там. Выходи, и давай поговорим как мужчины!

Колючие ветви зарослей дрогнули. Александр Борисович увидел, как из зарослей высунулась рука в черной перчатке. Она потянулась к Турецкому, удлиняясь, подобно телескопической антенне. Черные холодные пальцы коснулись горла Александра Борисовича. Он отпрянул и закричал.

Пробуждение было тяжелым. Турецкий не сразу понял, что лежит в постели. Халат его взмок от пота. Сердце бешено колотилось. За окном еще было темно. Александр Борисович взял с тумбочки мобильный телефон и глянул на время. Шесть часов утра!

Сняв халат, Турецкий снова лег в постель. В голове теснились мрачные мысли и предчувствия. Но Александр Борисович заставил себя расслабиться, и вскоре снова уснул.

45

В театре «Глобус» вновь был аншлаг. Поглядывая на публику, Турецкий удивился тому, что большинство зрителей одето не только модно, но и стильно. В Москве люди одевались из рук вон плохо. Впрочем, как и в любой столице мира, кроме, разве что, Парижа.

Взять к примеру Италию. В каком-нибудь провинциальном городке, типа Римини, выходя прогуляться по улицам, горожане одеваются так, что любого из них можно поместить на обложку журнала мод. Тогда как в Риме люди одеты кто во что горазд: небрежно, безвкусно, да и не всегда чисто.

Александр Борисович вздохнул: смотреть «Генриха IV» второй раз почти подряд было для Турецкого испытанием нелегким.

Толстяк Фальстаф разгуливал по скрипучим доскам сцены и, посмеиваясь, балагурил:

— Здесь тебе не Лондон, где я увиливаю от любой расплаты, здесь орудуют без рассрочки, и всё больше по голове.

Фальстаф достал из кармана полосатых штанов платок и вытер распаренную шею.

— Но черт возьми, — простонал он, — я вспотел в панцире, как расплавленный свинец, и стал такой же тяжелый. Кстати сказать, пронеси, Господи, свинец мимо меня! Я вполне удовлетворен тяжестью собственных кишок и не хочу добавочного веса…

«Всё-таки чертовски хорошо играет, — подумал Александр Борисович. — Хоть и фактура у него фальшивая. Да и возрастом не вышел».

Турецкий вспомнил тощую, долговязую фигуру артиста Бычихина и усмехнулся.

Между тем, на сцене появился еще один герой пьесы — принц Генри. Он протянул руку к Фальстафу и потребовал:

— Ты здесь без дела? Одолжи мне свой меч!..

— Возьми, если хочешь, мой пистолет. — С этими словами Фальстаф вынул из кобуры бутылку и протянул ее принцу.

— Смотри не обожгись, — насмешливо предупредил он. — Он разогрелся от работы. Хересу в нем достаточно, чтобы похерить целый город!

Отвлекшись от размышлений, Турецкий поймал себя на том, что вновь с интересом наблюдает за действием, разыгрываемым на сцене.

Наконец, спектакль подошел к концу. Фальстаф шмыгнул носом и добродушно проговорил стоявшему перед ним судье Шеллоу:

— Сэр, я дал вам честное слово. Не боитесь. То, что вы сейчас видели, одна комедия!

— Как бы эта комедия не затянулась до вашей смерти, — заметил этот суровый, костлявый тип.

От этих слов на душе у Александра Борисовича заскребли кошки, и он вынужден был одернуть себя. «Не расслабляться, Турецкий. Что за упаднические настроения?»

Тихим фоном заиграла музыка, и со сцены были произнесены заключительные слова пьесы. Актер произнес их велеречиво и в то же время иронично:

— Держу пари, что год не истечет,

Мы снарядим во Францию поход.

С согласья короля про это дело

Мне при дворе недавно птичка пела.

Идёмте!

Музыка заиграла громче, и актеры, кто горделиво подняв голову, а кто уныло «повесив нос», покинули сцену. Публика взорвалась шквалом аплодисментов. Турецкий поднялся с кресла и стал пробираться к выходу.

— А, достопочтенный сэр Турецкий? — Актер Бычихин повернулся к Александру Борисовичу вместе с креслом и пожал ему руку. — Давно не виделись. Вы смотрели пьесу?

— Смотрел, — кивнул Турецкий.

— И как вам?

— Как всегда, — на высоте.

Бычихин откинулся на спинку кресла и засмеялся.

— Спасибо за комплимент. Впрочем, сегодня я, и впрямь, был в ударе. А вы становитесь нашим постоянным зрителем, Александр Борисович. — Бычихин вскинул руку и весело продекламировал: — От вас так и веет миром, мистер Сайленс! Вам, наверное, хорошо в мировом суде!

— В суде мало кому бывает хорошо, мистер Фальстаф, — усмехнулся Александр Борисович. — Вам-то там точно не понравится.

— Гм… — Бычихин поскреб ногтем нос. — Последнюю реплику вы адресовали Фальстафу или мне?

— Боюсь, что вам, — сказал Турецкий.

— То-то мне показалось, что она прозвучало как-то слишком мрачно. Выходит, вы пугаете меня судом? Но за что? Чем я провинился перед вами и законом, Александр Борисович?

Бычихин говорил весело, но в его веселом голосе явственно слышались тревожные и настороженные нотки.

— А знаете такую присказку: у каждого взрослого человека в прошлом есть что-то такое, за что его вполне можно посадить? — в тон Бычихину поинтересовался Александр Борисович.

— Это всего лишь слова, — возразил артист. Он повернулся к зеркалу и продолжил стирать с лица грим специальным тампоном. — Я за собой никакой вины или греха не чувствую. Кроме первородного, конечно, — добавил он с улыбкой. — Но тут уж пусть в меня кинет камень тот, кто…

— Ну, хватит, — оборвал его Турецкий. — Если вы собираетесь ломать передо мной такую же комедию, как перед публикой в зале, то не стоит усилий.

— Отчего же? — вальяжно поинтересовался Бычихин.

— У меня не очень много времени, — ответил Александр Борисович. — И я не хочу тратить его на пустые разговоры. Поэтому я сразу раскрою карты. Сразу по приезде я навел о вас кое-какие справки. Впрочем, как и об остальных жителях города, которые попали в мое поле зрения.

— Вот как? И что же вы про меня узнали?

— Вы ведь собираетесь жениться, Денис Геннадьевич?

Рука с ватным тампоном застыла возле лица актера. Но через секунду продолжила свою работу.

— Значит, вы в курсе, — спокойно сказал Бычихин, вытирая лицо. — Что ж, я не делаю из этого тайны.

— Ваша невеста — дочь успешного бизнесмена, — продолжил Александр Борисович. — Выгодная партия, не так ли?

— Я — актер, — пожал плечами Бычихин. — И я привык к определенному образу жизни. Чего же тут плохого?

— Вы рассуждаете как женщина, — заметил Турецкий.

— Разве? — Бычихин снова, почти равнодушно, пожал плечами. — А мне кажется, что я рассуждаю, как современный человек. Мужчина, женщина, — какая разница? Все хотят жить хорошо. Я всего лишь артист провинциального театра. Но у меня есть талант, и я способен добиться многого.

— В этом я не сомневаюсь.

— Тогда к чему этот разговор? Или вы хотите пересказать мои слова невесте? Так она и сама всё прекрасно понимает. Она влюблена в меня, как кошка.

— Она — да, — согласился Александр Борисович. — А ее отец терпеть вас не может.

— И тем не менее, он дал согласие на брак, — холодно сказал Бычихин.

— Скрепя сердце, — снова возразил Турецкий. — А это значит, что вам нужно очень правильно себя вести. Ваш будущий тесть очень щепетилен в некоторых вопросах.

Бычихин кончил протирать лицо и повернулся к Александру Борисовичу.

— Вы всегда так загадочно выражаетесь? — поинтересовался он, холодно прищурившись. — Вы говорите, как человек, знающий больше, чем другие. Так что же вы такого знаете?

— Ну… — Турецкий усмехнулся. — Я кое-что знаю о ваших пристрастиях.

Актер слегка побледнел.

— Это вы о каких? — спросил он, понижая голос.

— О сексуальных, — ответил Александр Борисович. — Я знаю, что у вас есть тайный друг. Он студент, учится на четвертом курсе экономфака. Славный парень.

— Значит, это уже не тайна, — с горечью произнес актер.

— Пока я молчу — это по-прежнему тайна, — возразил Турецкий. — На мой взгляд, вашему будущему тестю про нее знать совершенно не обязательно. По крайней мере, мне бы очень не хотелось вмешиваться в вашу личную жизнь.

Бычихин молчал около минуты. На Турецкого он поглядывал с нескрываемой неприязнью.

«Смотри, смотри, — думал Александр Борисович, в свою очередь внимательно рассматривая актера. — В моей работе много грязи, но когда имеешь дело с такими субъектами, как ты, иначе нельзя».

С губ Бычихина слетел протяжный, тяжелый вздох.

— А вы действительно умеете собирать информацию, — тихо проговорил он.

— Это моя работа, — спокойно сказал Александр Борисович. — К тому же, опытному человеку это несложно. Вы живете не в вакууме, а среди людей.

Актер усмехнулся.

— Мне казалось, что окружающие меня люди умеют молчать.

— Разумеется, — кивнул Турецкий. — Потому что их никто и ни о чем не спрашивает. Но тому, кто умеет слушать, они готовы рассказать очень многое. Так уж устроен этот мир: люди любят разговаривать.

— Что ж… — Бычихин вздохнул. — Выходит, я у вас на крючке?

— Выходит, так.

— И что мне нужно сделать, чтобы вы не пустили эту информацию в вход?

— Рассказать мне всё, что знаете, — ответил Александр Борисович.

— Чёрт… — Актер досадливо качнул головой. — Да почему вы так уверены, что я что-то знаю!

— Я вам скажу. Но только после того, как вы мне всё выложите.

— Ну, хорошо, — выдохнул Бычихин. — Я… знал, что Катя подрабатывает в «Феерии». Вы ведь наверняка уже знаете про «Феерию»?

— Знаю, — кивнул Турецкий. — Но не знаю, зачем ей это понадобилось.

— Она была больна, — мрачно ответил Бычихин. — Много лет. Еще с общаги. Я не очень хорошо разбираюсь в психических расстройствах. Но, вроде бы, это называется нимфоманией. Хотя… — Он замялся. — Это не совсем нимфомания.

— Что значит, не совсем? — мягко поинтересовался Александр Борисович.

— А то, что Катя не со всяким готова была лечь в постель. Даже наоборот. Она отшивала очень многих. И тем, кто ее не знает, даже могла показаться недотрогой.

— И при этом вы называете её…

— Да просто я не знаю, как вам объяснить! — вспылил актер. Внезапно ему в голову пришла идея. — Вы видели фильм Бунюэля «Дневная красавица»? — быстро спросил он.

Турецкий покачал головой.

— Нет.

— С Катрин Денёв в главной роли!

— Сказал же — нет.

Бычихин снисходительно и вместе с тем раздраженно улыбнулся.

— Как же с вами, ментами, тяжело. Ну, хорошо. В этом фильме Катрин Денёв была нормальной замужней бабой. Без признаков психического расстройства. Но днем, когда муж уходит на работу, она шла в бордель и продавала свое тело всяким уродам и кретинам. И отнюдь не потому, что сгорала от страсти или истекала любовным соком.

— Это сложно, — сказал Турецкий. — Но правдоподобно. В жизни бывает много нелепостей. Так вы говорите, у Кати психическое заболевание?

— Ну да, — кивнул Бычихин.

— И что же, она лечилась? Стояла на учете у психиатра?

Актер вздохнул и покачал головой:

— Нет. Я много раз уговаривал ее пойти к врачу. Но она… она боялась, что все узнают.

— Подрабатывать в борделе — не лучший способ сохранить свою болезнь в тайне, — заметил Турецкий почти сердито.

— Она гримировалась. Да и принимала не всех. У нее мадам была договоренность. Думаю, Катя приплачивала ей сверх заработанного. Так сказать, плата за капризы.

Турецкий помолчал. Он, конечно, подозревал что-то подобное, но одно дело подозревать, а другое — получить своим подозрениям фактическое подтверждение. Рассказ артиста поверг Александра Борисовича в легкий шок.

— Кто, кроме вас, знал об этом? — спросил Турецкий, пристально глядя Бычихину в глаза.

— Никто, — ответил тот. — По крайней мере, я никому не рассказывал. Да и она, понятное дело, не распространялась. Разве что случайно… разговорившись… — Бычихин подумал и качнул головой. — Да нет, исключено. Она бы никогда и никому об этом не рассказала.

— Кроме вас.

— Кроме меня, — кивнул актер. — Но мы слишком долго знакомы. К тому же, она тоже знает немало моих тайн. Она считала меня своим другом и доверяла мне. Всегда. — Тут во взгляде Бычихина появилась тревога и он быстро спросил: — Надеюсь, я не совершил ошибку, рассказывая это вам?

— На этот счет можете не беспокоиться, — сказал Александр Борисович.

Актер облегченно вздохнул.

— Я вам верю. У вас удивительный дар убеждения, господин Турецкий.

— Ну, если я вас так убедил, ответьте мне еще на один вопрос.

— Задавайте.

— Вы не заметили, что в последние дни перед своим исчезновением Катя вела себя подозрительно беспокойно? Может быть, кто-то узнал о ее тайне и стал ее шантажировать?

— Шантажировать?

— Ну да, — кивнул Турецкий. — Ведь такого варианта нельзя исключать.

— Вы правы, нельзя. — Бычихин задумался и думал около минуты, затем перевел взгляд на Турецкого и сказал: — Вы знаете… а ведь она, и правда, была взволнована! Даже путала реплики на репетициях и забывала текст, а это случалось с ней крайне редко.

Турецкий подался вперед, как пес, учуявший добычу.

— Так-так, — тихо сказал он. — Дальше.

— Я не придал этому большого значения, — продолжил артист. — Вы, должно быть, слышали, что актеры — страшные эгоисты? Так вот, это полная правда. Я был занят собой и не обратил внимания на состояние Кати. Я бы и сейчас не вспомнил, если б вы не спросили…

— Она вам что-нибудь говорила?

— Пожалуй, нет. Но… — Во взгляде Бычихина замерцала догадка.

— Что? — нетерпеливо спросил Александр Борисович. — Что вы вспомнили?

— Однажды я видел, что Катя разговаривает с Прокофьевым на повышенных тонах. Это было примерно за день до ее исчезновения. Он уговаривал ее что-то сделать и очень сильно при этом горячился. Горячилась и Катя.

— О чем они говорили?

— Увы, — кисло улыбнулся Бычихин, — этого я не расслышал. Через три минуты был мой выход, и я как раз настраивался на роль. А когда я настраиваюсь на роль, остальной мир перестает для меня существовать.

Турецкий озабоченно нахмурил лоб.

— Значит, о чем они говорили, вы не слышали. Но вы подозреваете, что Прокофьев узнал о том, чем Катя занимается в свободное от работы время, и шантажировал ее?

— Я ничего не утверждаю, — сухо ответил Бычихин. — Но и ничего не отрицаю.

— И часто Прокофьев разговаривал с Катей на повышенных тонах?

— Что вы! Никогда! Он с нее пылинки сдувал. Обращался как с драгоценной китайской вазой. Даже если она была не права, он убеждал ее мягко, словно боялся, что от его громкого голоса она расколется пополам.

— Трогательная забота, — заметил Турецкий, усмехнувшись.

— А как иначе? Если б не папаша Кати, театру давно бы пришел кирдык. И потом… — Бычихин слегка замялся.

— Договаривайте, — сказал Турецкий.

— Это, конечно, всего лишь моё предположение, но мне кажется, что Прокофьев любит Катю.

— Ну, это не удивительно. Она прекрасная актриса. Ее ведь многие любят.

Бычихин покачал носатой головой.

— Вы не поняли. Любит по-настоящему: как мужчина любит женщину. Но повторюсь: это всего лишь моё предположение. — Актер вылил на ладонь лосьон из флакончика и принялся втирать его в лицо, разглядывая себя в зеркале.

— Вы думаете, что всё про всех знаете, — продолжил разглагольствовать Бычихин. — А между тем, это не так. Вы знаете лишь несколько соленых фактов, которые помогают держать вам людей в страхе и напряжении. Хороший подход. Но полной картины с таким подходом вы не получите. Вот вы, например, знаете, что Катя — не родная дочь Шиманова?

Турецкий удивленно вскинул брови, и артист, заметив его удивление, усмехнулся.

— Так вы не знали? Мать Кати изменяла Шиманову и зачала дочку от проезжего молодца. Несколько лет назад Катя каким-то образом узнала об этом. Она сделала анализ ДНК. У Шиманова она взяла образец крови, когда он спал… В ту пору он сильно закладывал за воротник, поэтому это было несложно.

— И что показал анализ?

— Он подтвердил Катины сомненья. Катя — не дочь Шиманова. Вернее, не родная. Хотя он всю жизнь заботился о ней, как родной, — в этом ему не откажешь.

Бычихин похлопал себя по щекам и покосился на Турецкого.

— Вижу, я вас озадачил? То ли еще будет.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. Если разговор со мной так вас изумил, то какого же будет ваше изумление, когда вы побеседуете с Прокофьевым. Не знаю, правда, как вы его «раскрутите». У вас на него есть что-нибудь?

Александр Борисович не ответил.

— Если нет, то к Прокофьеву лучше и не соваться. При всей своей внешней благообразности он мужик жесткий. Если наступите ему на «любимую мозоль», Иван Максимович вполне может послать вас к черту. — Бычихин вновь повернулся к Турецкому. — Кстати, вы беседовали с подругой Кати?

— С Анной Завидовой?

Бычихин покачал головой.

— Нет, с другой. С той, которую она никогда сюда не приводила.

— А есть и такая?

— Конечно. Катя считала, что театр — гадюшник, а артисты — крысы в бочке. И там, на воле… — Бычихин показал пальцем в окно. — У нее была подруга.

— Кто она и как зовут?

Актер грустно усмехнулся.

— А вот этого я не знаю. Катя всегда хотела, чтобы у нее была жизнь и вне театра. И тщательно охраняла эту свою «штатскую жизнь» от таких, как я и Прокофьев. Я даже не видел ее никогда.

— Тогда откуда вы знаете, что она есть?

— Понял по словам и случайным репликам Кати. — Больше я ничего не могу вам о ней сказать. Кстати, если вы поторопитесь, вы еще застанете Прокофьева в кабинете. Я знаю его привычки: минут через пятнадцать он отправится домой.

Александр Борисович встал со стула.

— Постойте, — окликнул его Бычихин. — А как же ваше обещание?

— Какое обещание?

— Ну вот, уже забыли. Ох и девичья у вас память, Александр Борисович. Вы обещали рассказать мне: как вы узнали, что я от вас что-то скрываю? И что «трясти» нужно именно меня?

— Во сне увидел, — мрачно ответил Турецкий.

— То есть, как?

— Просто. Уснул и увидел. Всего хорошего!

Турецкий повернулся и вышел из гримерки.

46

— Нет, — воскликнул Иван Максимович Прокофьев, положив локти на подлокотники антикварного кресла. — Нет, нет и нет! Между нами никогда ничего не было!

— Вы не горячитесь, — мягко сказал ему Турецкий. — Я не собираюсь лезть вам в душу. Но, чтобы найти Катю, я должен знать о ней всё. Я и так чувствую себя совершенно сбитым с толку. Каждый день я узнаю о Кате что-то новое. Я поймал себя на том, что уже не могу представить себе ее лицо. Оно всё время ускользает от меня.

Прокофьев пристально посмотрел на Турецкого.

— Да, — тихо сказал он, — вы правы. Катя могла быть очень… разной. Такое ощущение, что ей было весело примерять на себя разные маски. Беда в том, что она так долго и усердно этим занималась, что потеряла свое собственное лицо.

— Вы выразили то, о чем я думал, — сказал Александр Борисович. — Выразили коротко и четко.

Прокофьев улыбнулся.

— А вы умнее, чем кажетесь, — сказал он.

— Только никому об этом не рассказывайте, — усмехнулся Турецкий. — Иван Максимович, я хочу поговорить с вами откровенно. Без вранья и прочей ерунды.

— Да я, кажется, только так с вами и говорю!

Турецкий покачал головой:

— Нет.

— Что же я, по-вашему, скрываю?

— Факты. Вы ведь знаете, чем занималась Катя днем, когда была свободна от репетиций и спектаклей.

Иван Максимович нахмурился и пожевал губами.

— Я не совсем понимаю, о чем вы…

— Бросьте врать, — небрежно перебил его Александр Борисович. — Я ведь уже показывал вам ее фотографию. Ту, которую взял в клубе «Феерия».

Губы Прокофьева побелели.

— Я ничего не знаю ни про какую феерию, — неуверенно сказал он.

— Знаете. Узнали недавно, когда пришли туда в качестве клиента. А потом шантажировали Катю, обещая рассказать обо всём ее отцу.

— Что-о?! — Прокофьев угрожающе приподнялся с кресла. — Я?! Шантажировал Катю?! Да как вы смеете!

Иван Максимович вскочил с кресла и сжал кулаки.

— Убирайтесь отсюда! — рявкнул он. — Я не желаю вас видеть!

— У меня пока нет доказательств, но я найду их, — пообещал Турецкий. — И если это вы довели Катю до самоубийства — берегитесь.

— Во-он! — заорал Прокофьев, топая ногами и потрясая худыми кулаками. — С глаз моих! Во-о-он!

Старик едва не задыхался от бешенства, и Турецкий не стал испытывать его терпение.

— Еще увидимся, — пообещал он, покидал кабинет.

Оставшись один, Иван Максимович Прокофьев снял с телефона трубку и подрагивающим пальцем, то и дело срываясь с диска, набрал по памяти номер.

— Это Иван Максимович, — сказал он в трубку. — Боюсь, нам придется всё отменить.

Некоторое время Прокофьев просто слушал. Лицо его при этом было усталым и нервным. Наконец, он сказал:

— Нет. Хватит смертей. Это ни к чему не приведет. Думаю, после всего, что произошло, он усилит охрану. Я не смогу к нему подобраться.

Иван Максимович остановился, чтобы перевести дух, затем сказал, сильно повысив голос и, по-видимому, отвечая на реплику собеседника:

— Я же сказал: я не буду этого делать! Я сегодня же избавлюсь от саквояжа. Нужно найти другой способ. Я — не убийца!

Выслушав ответ, Прокофьев коротко выругался и брякнул трубку на рычаг. После этого он минут десять молча сидел в кресле, усиленно и мучительно о чем-то размышляя.

Всё говорило о том, что грязная история, в которую он вляпался, так быстро не закончится. Вернее, она может закончиться очень быстро. Но такой «конец» уже не устраивал Ивана Максимовича. Слишком многое было поставлено на карту. Кроме того, он не доверял корейцам.

На каком-то этапе интересы Прокофьева и «корейской мафии» сошлись. Правда, для Ивана Максимовича это было долгом чести, а для корейцев тем, о чем говорят: «это просто бизнес, ничего личного». Но тогда Прокофьеву понравился их план, и он с жаром взялся за его реализацию.

Это было всего два дня назад.

Но с каждым часом Иван Максимович всё больше осознавал, что зря влез в это дело. Похоже, эти чёртовы корейцы задумали загрести жар его руками. А что будет, когда всё закончится? Да ведь они просто избавятся от него, как от ненужного свидетеля.

Ну уж нет! Никаких убийств, никаких взрывов! Если этот тип перебежал корейцам дорогу, пусть они сами от него избавляются.

«Нужно выбросить саквояж. И чем скорее, тем лучше», — сказал себе Иван Максимович.

Легко сказать «выбросить», но как это сделать? Впрочем, решение быстро нашлось. Нужно вывезти саквояж в лес и сбросить его в овраг, который в январе обычно полон грязи, льда и талого снега. А потом позвонить, куда следует, и оставить информацию. Пусть с этим саквояжем разбираются знающие люди.

Иван Максимович быстро оделся, затем подошел к небольшому кожаному саквояжу, стоявшему у стены, и с величайшей осторожностью поднял его с пола.

— Ничего, ничего, — пробормотал он, с каким-то странным выражением глядя на саквояж. — Всё еще обойдется.

Машины у Ивана Максимовича не было. Страдая легкой формой клаустрофобии, он терпеть не мог кабины лифтов и салоны автомобилей. То есть, иногда он ими, конечно же, пользовался. Но, когда можно было обойтись, обходился без всякого сожаления.

Постукивая тростью по обледенелому тротуару, Иван Максимович шагал быстро и уверенно, то и дело поглядывая на саквояж, с которым он по-прежнему обходился бережно, даже стараясь не слишком им размахивать. Выглядел Прокофьев встревоженным и озабоченным. Разговор с Турецким сильно подействовал ему на нервы. Это ж надо, обвинить его, Ивана Максимовича Прокофьева, в убийстве Кати! Это даже не бред, это совершенное чёрт-те что!

Иван Максимович сердито крякнул и сплюнул.

Похоже, этот Турецкий совсем выжил из ума. «Еще чего доброго сфабрикует улики и отправит меня на скамью подсудимых, — подумал Прокофьев. — У них это быстро делается, когда нужно найти крайнего и навешать на него всех собак!»

При мысли о тюрьме Ивану Максимовичу стало так плохо, что он вынужден был остановиться и достать из кармана валидол. Лишь запихал таблетку валидола под язык, Прокофьев продолжил путь.

«Ну, ничего, — подумал он, заставляя себя успокоиться. — Я ещё найду на тебя управу. И на тебя, и на того, кто стоит за твоей спиной».

Иван Максимович был уверен, что Турецкий делает из него «козла отпущения» по указке сверху. Турецкий — всего лишь исполнитель. А за ниточки дергают другие люди. И Прокофьев даже знал, кто.

— Я еще выведу тебя на чистую воду, — с усмешкой пробормотал Иван Максимович. — Я еще заставлю тебя раскаяться, дьявол.

Однако, искать дьявола Ивану Максимовичу не пришлось, поскольку минуту спустя тот объявился сам. Не было ни вспышки молнии, ни завывания ветра, ни вонючего облака серы. Всё произошло буднично и просто.

Большая черная машина поравнялась с Прокофьевым. Тонированное стекло поползло вниз, а знакомый голос проговорил из глубины салона:

— Здравствуйте, Иван Максимович! Не угодно ли проехаться со мной в машине? Нам нужно серьезно поговорить.

Ивану Максимовичу было «не угодно», однако возражать он не стал. Таким людям не возражают, их беспрекословно слушаются. Слушаются все. И Прокофьев, при всей его старческой строптивости, был не исключением.

— Вы уверены, что мы не можем поговорить на свежем воздухе? — на всякий случай уточнил он.

— Уверен, — ответил голос из глубины салона. — Разговор слишком серьезный.

— Что ж, если вы настаиваете…

Иван Максимович вздохнул и послушно шагнул к остановившейся возле бордюра черной, похожей на гроб, машине. Кожаный саквояж плавно покачивался у него в руке.

47

На улице уже стемнело. Что-либо предпринимать было, пожалуй, уже поздно, поэтому, поколебавшись немного, Александр Борисович направился в гостиницу.

Резкий ветер пронизывал до костей. Кроме того — совершенно не по сезону — стал накрапывать мелкий, холодный дождик, с вплетенными в дождевые струи хлопьями мокрого снега.

Здесь, в Лебедянске, и зимы нормальной не было. Ничего нормального не было… Турецкий поднял воротник куртки, представил себе, как примет горячий душ и заберется в теплую постель, и зябко повел плечами. Было бы неплохо выпить грамм пятьдесят коньяку. Закусить лимончиком. А потом — сразу чай.

При мысли о чае, тут же возникла и другая мысль — о хорошем бутерброде с ветчиной, луком и майонезом. Турецкий остановился возле продуктового магазина. В душе его боролись два желания — поспать и поесть. Победило первое, и он снова зашагал к гостинице.

Путь его пролегал через небольшой, безлюдный, темный и мокрый скверик. Александр Борисович уверенно свернул с тротуара и шагнул на асфальтовую дорожку аллеи.

Он не успел пройти десятка метров, как вдруг из черных, оголенных кустов выскользнула большая черная фигура и бросилась ему наперерез. Турецкий остановился и в этот момент услышал за спиной чей-то топот.

Он на всякий случай пригнулся и отскочил в сторону — так, чтобы видеть обоих противников. Незнакомцы, однако, не двинулись с места. Они просто стояли на дороге и смотрели на Турецкого. Александр Борисович силился разглядеть лица незнакомцев, однако все было бесполезно. Тем более, что один из них был похоже, в кепке, а второй натянул на голову капюшон куртки. Турецкий прикинул, что в случае опасности он, пожалуй, успеет прорваться сквозь кусты к жилому дому. Если, конечно, в кустах не засел третий сообщник этой молчаливой пары.

Немая сцена явно затянулась. Александр Борисович решил первым прервать молчание.

— Ну? — громко спросил он. — Так и будем стоять? Кто вы такие, и какого черта вам от меня надо?

Один из незнакомцев сделал шаг к Турецкому. Александр Борисович быстро сунул правую руку в карман куртки, а левой сделал предостерегающий жест.

— Стой, где стоишь! — крикнул он. — Иначе я продырявлю тебе голову!

Незнакомец остановился. Между тем, сумрак стал еще гуще, а дождь усилился. Холодные струи барабанили по черному капюшону незнакомца, стекали ему на плечи. Он стоял и смотрел на Турецкого.

— Мы не сделаем вам зла! — сказал вдруг второй незнакомец, да так громко, что Турецкий даже вздрогнул.

— Мы просто хотим поговорить! — в тон ему сказал первый — тот, что был в капюшоне.

— Вот как? — Турецкий усмехнулся. — Тогда почему бы нам не зайти в кофейню и не поговорить там?

Незнакомцы промолчали. Затем тот, который был в кепке, покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Там нельзя.

— Поговорим здесь, — добавил второй.

Александр Борисович, наконец, смог вздохнуть.

— Ну, здесь так здесь. Только говорите быстрей — я совсем замерз.

— Мы не убивали Данилова! — громко сказал парень в кепке.

— Мы его даже не трогали, — подтвердил второй.

— Но мы видели, кто его убил, — продолжил первый.

— Вот как? — неопределенно произнес Александр Борисович. — И кто же это был? Кто убил Данилова?

— Мы не знаем, — сказал тот, что в капюшоне. — Это был пожилой человек. Мы сидели во дворе и пили пиво. Данилов попрощался и пошел домой. Но тут к нему подошел какой-то мужик.

— Мы не разглядели его лица, — продолжил второй парень. — Но походка и фигура, как у пожилого человека. И еще, у него в руке была палка.

— Палка? — не понял Турецкий.

— Да. Трость. Он подошел к Данилову и взял его под руку. Они пошли вглубь двора. Там они несколько минут беседовали. А потом…

— Потом Данилов упал, — подхватил второй парень. — А этот… с тростью… быстро пошел в конец двора.

Парень в кепке замолчал. Молчал и его приятель.

— Вы разглядели его лицо? — спросил Александр Борисович хмуро.

Парни помялись.

— Нет, — сказал один. — Они были далеко от нас.

— Но одет он был прилично, — заверил второй. — Длинное пальто, кепка, трость.

Турецкий задумался. Дождь уже хлестал его по непокрытой голове, но он не обращал на это внимания.

— Это все, что вы хотели сообщить? — спросил Александр Борисович.

— Всё, — ответил один из парней.

— Сможете подтвердить это в милиции?

Парень в кепке усмехнулся:

— Конечно, нет. С ментами мы не дружим.

— Придется подружиться, — сказал Турецкий. — Я им уже описал ваши приметы. Вас ищут.

— Мы знаем, — угрюмо сказал парень в капюшоне. — Поэтому мы и решили с вами поговорить.

— Мы не можем пойти в милицию. Даже если мы расскажем, как всё было, нам не поверят.

— У вас с Даниловым был общий бизнес? — спросил Александр Борисович.

— Да, — ответил парень в кепке. — Пару раз мы пригоняли к нему угнанные тачки. Но мы… никого не убивали. Мы не убиваем людей. Даже ради денег.

— Вы пытались напасть на меня, — напомнил Турецкий.

Парень в кепке отрицательно потряс головой:

— У нас и в мыслях не было вас убивать. Честное слово.

— Мы просто хотели, чтобы вы оставили Данилова в покое, — подтвердил тот, что в капюшоне. — Мы ведь не знали, чем всё это закончится. Мы и вас перенесли на скамейку. Ну, после того, как Данилов вас вырубил.

— Заботливые, — усмехнулся Александр Борисович. Он вытер ладонью мокрое лицо. — Что же мне с вами делать? Отвести вас в милицию или отпустить? Рано или поздно вас всё равно поймают.

— Лучше поздно, чем рано, — сказал парень в кепке. — За это время менты во всем разберутся. Вы, главное, расскажите им про этого… с тростью.

— Да, расскажите им, чтобы они к нас не цеплялись. И про девчонку расскажите.

— Что за девчонка?

— Когда этот, с тростью, отошел от Данилова, к нему подошла какая-то девка, и дальше они пошли вдвоем.

— Да, пошли вдвоем, — подтвердил второй парень. — Дошли до конца двора, сели в машину и уехали.

— Что за машина? — быстро спросил Александр Борисович.

— Этого мы не знаем. Она стояла далеко. И девку ту мы тоже не разглядели.

Турецкий задумался.

— По хорошему мне бы следовало все таки сдать вас в ближайшее отделение милиции.

— Вряд ли у вас это получится, — заметил один из парней.

— Я тоже так думаю, — кивнул Александр Борисович. — А если так, мне остается с вами распрощаться. Кстати, возьмите мою визитную карточку и звоните, если вспомните что-нибудь еще.

Турецкий достал из кармана визитку и швырнул ее на темную дорожку.

— И мой вам совет, ребята: внимательнее смотрите по сторонам. Не исключено, что тот, кто разделался с Даниловым, возьмется и за вас. Всё, пока.

Турецкий развернулся и зашагал к гостинице. Ледяной зимний дождь утих, но одежда Турецкого промокла до нитки. Он промерз до костей и чувствовал, что если не выпьет немедленно коньяку, сляжет же завтра с гриппом или ангиной.

Благо, ночной магазинчик возле гостиницы был открыт.

48

У себя в номере Александр Борисович первым делом разделся и закутался в мохнатый халат. А потом открыл бутылку коньяка. Он сделал несколько глотком прямо из горлышка. Коньяк обжег пищевод и теплой, мягкой волной прокатился по желудку.

— Отлично, — хрипло сказал себе Турецкий. — Теперь можно и в душ!

Он закрутил крышечку бутылки и направился в душ, всею кожей предчувствуя горячие струи воды. Он уже взялся за кран, когда вдруг в голову ему пришла неожиданная и забавная мысль. Турецкий задумался. На его лбу обозначились морщины.

Около минуты он простоял, сжав пальцами кран с горячей водой. Потом тряхнул головой и пробормотал:

— Почему бы и нет? Но в таком случае…

Он поднял голову и с тоской посмотрел на белый кафель в ванной. В таком случае, душ принять уже не получится. Нет времени.

Турецкий еще колебался. Он был слишком изможден, чтобы полностью отрешиться от эмоций и принять твердое и взвешенное решение. Душ манил его, как мираж в пустыне манит усталого и умирающего от жажды человека.

С тяжелым сердцем Александр Борисович выпустил из пальцев кран, повернулся и побрел к шкафу с одеждой. Натягивая свитер, Турецкий попеременно вздыхал и зевал. А одевшись, снова взял со стола бутылку коньяка и хорошенько приложился.

— Теперь можно и в бой, — с грустной усмешкой пробормотал Турецкий, поставил бутылку на стол, повернулся и быстро — пока не пропала решимость — вышел из номера.

49

Он еще раз нажал на кнопку электрического звонка и тут же — от нетерпения — стукнул по двери кулаком. Наконец. За дверью послушались шорохи.

— Кто там? — спросил чей-то голос. Не молодой. Скорее даже старческий.

«Что за черт?» — подумал Турецкий и громко отозвался:

— Мне нужна Диана!

Щелкнул замок, и дверь приоткрылась. Над покачивающейся цепочкой возникла маленькая, седая голова и подслеповато прищурилась на Александра Борисовича.

— Кого вам? — тихо каркнула старуха.

— Диану, — повторил Турецкий.

— Нет такой, — заявила старушечья голова.

Цепочка качнулась, и дверь стала закрываться. Турецкий подставил ногу.

— Подождите, бабуля! Я из милиции. Мне нужно с вами поговорить.

— Из милиции?

Выцветшие глазки обежали высокую фигуру Турецкого, задержались на его лице, замерцали и умаслились.

— А документ у вас есть?

— Есть, — ответил Александр Борисович, но доставать удостоверение не стал. Просто стоял и смотрел старухе в лицо. Смотрел прямо, честно, пристально.

— Ладно. Дай цепочку сдерну.

Турецкий тоже поверил старухе и убрал ногу. Дверь закрылась и почти тут же открылась снова.

— Входите, — сказала старуха и отошла, впуская Александра Борисовича в прихожую.

Он вошел, огляделся. Всё как и сутки назад. Те же затертые обои, та же идиотская чеканка на стене, тот же платяной шкаф с обвисшей дверцей.

— Так вам кого? — поинтересовалась старуха и поправила теплый платок на тощих ключицах.

— Вы хозяйка квартиры? — сухим, почти официальным голосом осведомился Александр Борисович.

— Ну да. Я.

— Кто с вами проживает?

— Со мной? — Старуха выпятила губу и нахмурилась. — Да никто не проживает. Одна я.

— Я вчера вечером заходил к вам, — сказал тогда Турецкий. — И здесь была девушка. Звали ее Диана.

— Девушка? — Старуха наморщила темный, покрытый крапинками старческих родинок лоб. — Ах, девушка! — Лицо старухи слегка прояснилось. — Ну да, — кивнула старуха тощей головой. — Была. Я иногда, пару-тройку раз в месяц, сдаю квартиру. На одну ночь. На это потом весь месяц и живу.

— Как сдаете? — помрачнел Турецкий. — Кому? Где?

— Да на вокзале. Выхожу с табличкой — «сдам квартиру на одну ночь». Подходит человек, везу его сюда, даю ключи, беру деньги, а сама ухожу ночевать к куме. А что? Неужто закон какой нарушаю?

Александр Борисович покраснел. Он был зол и растерян. Выходит, она его обманула. Эта девчонка его обманула!

— Вот и твоя Диана, — продолжила старуха. — Взяла у меня на вокзале ключи, дала деньги.

— На вокзале? — быстро уточнил Турецкий.

Старуха осеклась, подумала, качнула тощей головкой.

— Нет. Прямо во дворе. Я как раз к куме шла. Останавливает она меня и говорит: «Вы квартиру на ночь еще сдаете?» Я говорю: «А как же. А ты откуда знаешь? „А я, говорит, у вас как-то снимала. Давно уже“. Я говорю: „Вот оно что“. Ну, а дальше, как я уже рассказала. Она мне деньги, я ей — ключи.

— Во сколько это было? — спросил Александр Борисович.

— Часов в десять вечера.

«Как раз, когда мне дали по голове, — подумал Турецкий. — Интересное кино получается».

Старуха смотрела на него тревожным взглядом.

— А в чем дело-то? — спросила она. — Или девчонка натворила чего? Так я за неё не в ответе. Я ее и не помню совсем. Я жильцов не запоминаю. Да и зачем их запоминать? Сегодня встретились, завтра расстались. Так и с девчонкой этой. Я даже не помню, блондинка она была или брюнетка.

— Рыжая, — задумчиво сказал Турецкий. — Она была рыжая. Послушайте, бабуля, неужели вы впускаете чужого человека в свою квартиру и даже паспорт у него не забираете?

— Паспорт? — Старуха покачала головой. — Нет, не забираю. У меня тут и воровать нечего. А украдут — не велика беда.

— Необычный у вас подход, — заметил Александр Борисович.

Старуха усмехнулась, обнажив длинные, желтоватые зубы.

— Знаю. Вы, молодые, думаете небось, что старухи, вроде меня, за свою вещь удавятся. Но старухи не все такие. Вон и кума моя, когда человека на постой берет, паспорт у него не забирает.

— Ну, а данные? — с надеждой в голосе спросил Турецкий. — Данные вы из паспорта постояльца переписываете?

— А как же! — хмыкнула старуха. — Чай, не полная дура. Всё аккуратненько переписываю. У меня даже книжечка специальная для этого есть.

— Где? — крикнул нетерпеливо Александр Борисович. — Где книжечка?

Старуха нахмурилась, порылась в складках своего огромного платка, извлекла откуда-то крошечный блокнотик в синей обложке и протянула его Александру Борисовичу.

— Да вот он. Только с собой не забирайте.

— Не заберу, — пообещал Турецкий.

Он быстро пролистал книжечку, раскрыл ее на последней заполненной странице.

«Анна Павловна Каменкова, — прочел он мелкие, но вполне разборчивые синие буковки. — Г.Р. — 1982, пропис. г. Ужгород, Строительная, 45–32».

Александр Борисович развернул раскрытый блокнот к старушке и ткнул пальцем в запись.

— Это она?

Старуха, подслеповато сощурившись, ткнулась сухим носом в страничку.

— Она, кто ж еще?

— Когда она съехала?

— Сегодня в полдень. У меня — как в гостинице, — самодовольно сообщила старушка.

— Ясно. — Турецкий вернул старушке записную книжку. — А вас, извините, как зовут?

— Прасковья Алексеевна Панченко, — сообщила старушка, горделиво приподняв голову. — Не слыхали? — спросила она и сама себе ответила: — Нет, конечно. А когда-то мое имя знал весь город. «Прасковья Панченко — лучший голос области!»

— Так вы певица, — равнодушно произнес Александр Борисович.

— Была когда-то, — со вздохом отозвалась старушка. — Сейчас, конечно, уже не пою. Связки не те. Да и легкие.

— Понятно. Ладно, Прасковья Панченко, спасибо. И простите, что потревожил.

— Да ничего. — Старушка улыбнулась, отчего по лицу ее залучились морщины. — Желаю тебе поскорее найти твою Дину.

— Спасибо.

Александр Борисович повернулся и пошел к двери. Внезапно он остановился.

— Прасковья Алексеевна, — сказал он, обернулся. — Можно мне водички попить?

— А у меня только сырая, — улыбаясь, ответила старушка.

— А я не привередливый. Сгодится и сырая.

— Ладно, — нехотя согласилась старушка. — Ты тут постой, я принесу.

Прасковья зашаркала тапочками на кухню. Едва он скрылась за углом, Турецкий в мгновение ока добрался до двери, ведущей в спальню, и бесшумно ее распахнул.

— Ну, здравствуй! — сказал он и облизнул пересохшие губы. — Давно не виделись, правда?

— Как? — выдохнула девушка. — Как ты догадался?

— Она знала, что тебя зовут Дина. А в разговоре я называл тебя исключительно Дианой, — сообщил Александр Борисович, закрывая за собой дверь и прислоняясь к ней спиной.

Девушка усмехнулась.

— Досадная промашка, — тихо сказала она.

— Бывает и хуже, — сказал Турецкий, разглядывая рыжеволосую девушку, сидящую в кресле.

Дина сидела в кресле, положив вытянутые ноги на плюшевый пуфик. Она была одета в домашний халат цвета пожара. Она медленно подняла правую руку в которой был пистолет, и направила дуло его Турецкому прямо в грудь.

50

— Прасковья — твоя бабушка? — поинтересовался Турецкий.

— Такая же, как ты — дедушка, — в тон ему ответила Дина. — Она здесь ни при чем. Я живу в этой квартире, пока плачу деньги.

— Сесть-то хоть позволишь? — спросил Турецкий, прищуривая колючие серые глаза.

Дина хмыкнула.

— Ничего, постоишь.

Александр Борисович кивнул на пистолет.

— Поосторожнее с этой игрушкой. Кстати, она настоящая?

— Вот нажму на курок, тогда узнаешь.

— Не на курок, а на спусковой крючок, — поправил Турецкий. — Курок взводят и спускают, но на него не жмут.

— Спасибо за бесплатную лекцию. Зачем ты пришел?

Александр Борисович вздохнул.

— Хотел тебя увидеть, — ответил он. — Заскучал.

— Не ври. Ты пришел, потому что тебе что-то нужно. И я хочу знать, что именно?

Александр Борисович помолчал. Потом медленно проговорил:

— Вчера вечером ты подмешала мне в коньяк снотворного. А пока я спал, ты вышла прогуляться во двор.

— Да ну? Что-то я такого не помню.

— Придется вспомнить. Во дворе ты была не одна. С тобой был твой приятель. Длинное пальто, кепка, трость в руке — импозантный старичок. Припоминаешь?

— Нет, не припоминаю. — Дина жестко прищурила золотистые глаза. — Но ты продолжай. Люблю слушать сказки.

— Во время прогулки, — продолжил Александр Борисович, — вы встретили Данилова. После короткой, но эмоциональной беседы Данилов остался лежать на земле с ножом в груди.

Дина слегка побледнела, но пистолет не опустила.

— Что ты на это скажешь? — поинтересовался Александр Борисович.

— Мне не нравятся твои фантазии, — холодно ответила Дина.

Она вздохнула и положила пистолет на тумбочку. Турецкий незаметно перевел дух.

— Полагаю, теперь я могу сесть? — поинтересовался он.

— Делай что хочешь, — устало сказала Дина.

Турецкий шагнул в комнату и сел на стул.

— Ну, вот, — сказал он. — А теперь ты расскажешь мне всё по порядку. Ты ведь намеренно запутывала следы, когда рассказывала мне о том, что Данилов перебивает номера на краденых машинах. Дело вовсе не в машинах? Так?

Дина посмотрела на него пристальным взглядом.

— Давай так, — сказала она, — сначала ты рассказываешь мне свою версию, а потом я тебе — свою. Если обе версии совпадут, ты победил. Но начинаешь ты, это обязательное условие.

— Не слишком ли много условий, девочка? — Турецкий усмехнулся. — Ладно. Моя версия событий такова. Узнав, что я пришел побеседовать с Давыдовым, ты каким-то образом сообщила об этом подельникам Данилова. Сообщила, намекнула — это неважно. Но ты спровоцировала их нападение на меня. Когда меня оглушили, ты воспользовалась ситуацией, чтобы познакомиться со мной. Этакая добрая самаритянка.

— Звучит неплохо, — сказала Дина и сложила руки на груди. — Дальше!

— Дальше ты втерлась ко мне в доверие и рассказала страшные истории о Данилове. О том, что он бандит, что он сумасшедший и так далее. Вместе с тем, ты использовала наше знакомство, чтобы пристальнее ко мне присмотреться и понять, исходит ли от меня реальная угроза.

— И?

— И, видимо, решила, что я для тебя абсолютно безобиден.

— Ты слишком высокого мнения обо мне, — заметила Дина.

— А ты обо мне слишком низкого. По крайней мере, была. Ты решила, что я обыкновенный болван, но на всякий случай решила избавиться от меня. А точнее, посадить меня за убийство Данилова. Таким образом, ты убивала сразу двух зайцев. Избавилась от нежелательного свидетеля и упекла меня за решетку. Но ты не слишком хорошо все просчитала. Всё произошло… неуклюже. Как будто тебе лень было тщательнее всё подготовить и обставить.

— Послушать тебя, так я какой-то монстр, — с усмешкой проговорила Дина.

— Так и есть, — кивнул Александр Борисович.

Девушка взглянула ему в глаза и вдруг сказала абсолютно серьезным голосом:

— Ты не знаешь всей правды. Ты вообще ничего не знаешь.

— Так расскажи мне!

Дина отвела взгляд.

— Почему я должна тебе рассказывать?

— Да потому что я хочу помочь тебе! Помочь тебе избежать тюрьмы. Но для этого ты должна очень сильно постараться. Убеди меня, что ты ни в чем не виновата.

Дина молчала. Казалось, она что-то обдумывает. Турецкий ждал, пока она заговорит.

— Катя работала в салоне «Феерия», — проговорила, наконец, Дина.

— Я в курсе, — сказал Александр Борисович. — Я уже был там.

— Это я подбросила тебе рекламку «Феерии». Я была в театре и видела тебя. На «Генрихе IV».

— Вот оно что, — пробормотал Александр Борисович. — Значит, это была ты? Вот почему мне показалось знакомым твое лицо. Значит, ты и есть ее таинственная подруга.

— Да. Катя не разрешала мне ходить в этот театр. В тот день, когда я увидела тебя, я была в «Глобусе» первый раз.

— Рассказывай дальше! — нетерпеливо потребовал Александр Борисович.

— Я боялась, что ты неправильно поймешь, но ты всё понял. Ты узнал, что Катя работала в «Феерии». И, скорей всего, ты уже знаешь, почему она это делала. Это — ее проклятие, ее болезнь. Только не подумай, что она шлюха.

— И не думаю.

— Катя появлялась в «Феерии» изредка. Когда было совсем уже невмоготу. Она пробовала принимать какие-то лекарства — транквилизаторы, седативные препараты… Иногда это помогало, иногда нет.

— Кого она встретила в «Феерии»? — сухо спросил Турецкий. — Кто ее узнал? Это был Прокофьев?

Дина покачала головой:

— Нет. Иван Максимович всё знал, Катя сама ему рассказала. Он любил ее и хотел ей помочь. Он даже предложил свести ее с врачом, которого он хорошо знал и за которого ручался. Но Катя отказалась. Она боялась врачей, как огня. Боялась, что ее объявят сумасшедшей. Хотя… мне кажется, что больше всего она боялась, что сама поверит в то, что сумасшедшая. Вы ведь знаете врачей. Они умеют убеждать.

Турецкий достал из кармана сигареты, вытряхнул одну на ладонь и вставил в рот.

— Кого она встретила в «Феерии»? — повторил он свой вопрос, вхолостую щелкая колесиком зажигалки.

Дина посмотрела на его безуспешные попытки, взяла с тумбочки свою зажигалку и выщелкнула язычок пламени. Посмотрела, как Турецкий прикуривает, и сказала:

— Ты ведь и сам знаешь, кого.

Александр Борисович выпустил изо рта облако дыма, прищурился и сухо произнес:

— Данилов?

— Да. Он выследил ее. До самой «Феерии». А потом ворвался туда и потребовал, чтобы она переспала с ним. Иначе он грозился всё рассказать Шиманову. Да и не только ему — всем!

— На этом, как я понимаю, дело не кончилось?

— Нет, не кончилось. Данилов стал шантажировать ее. В свое первое посещение «Феерии» он сфотографировал Катю. Быстро, исподтишка. Потом принес ей фотографии и сказал, что расклеит их на стенах театра, если она не будет спать с ним.

— Катя согласилась?

— А что она могла сделать?

Александр Борисович тяжело вздохнул.

— А ты? — спросил он. — Что сделала ты, чтобы помочь подруге?

— Я? — Зрачки Дины сузились. — А почему я должна была что-то делать?

— Не знаю, — тихо проговорил Александр Борисович. — Не знаю, должна ли ты была что-то сделать. Но ты сделала. Не ясно только кому из вас первому пришла в голову эта идея — тебе или Прокофьеву?

— Это была моя идея! — произнес громкий голос за спиной у Турецкого.

Турецкий резко обернулся.

— Катя! — выдохнул он.

51

Судя по всему, девушка вышла из-за ширмы. И как он не догадался сразу заглянуть за ширму? Она была в точности такая, какой он себе ее и представлял. Высокая, стройная, темноволосая и красивая — той особой, непошлой, красотой, которая способна заставить мужчину с улыбкой пойти на смерть. Да что там смерть, — ради такой девушки можно и убить!

— Ты жива, — сказал Александр Борисович, вперив взгляд в лицо Кати и вздохнул: — Слава Богу.

— Вот в этом я не уверена, — тихо и устало проговорила Катя.

Она подошла к Дине и положила руку ей на плечо. Дина накрыла пальцы подруги своей ладонью. Обе они смотрели на Турецкого.

— Ты, кажется, начала о чем-то рассказывать, — напомнил Александр Борисович, изо стараясь сохранить спокойствие. — Продолжай.

— Это была моя идея, — повторила Катя. — Я решила, что мир немного потеряет, если такой мерзавец, как Данилов, перестанет коптить воздух.

— Мы обе так решили, — веско проговорила Дина. — Катя просто рассуждала об этом. А я… я решила действовать.

— И взяли себе в напарники Прокофьева, который готов был ради Кати на всё, — докончил за нее Александр Борисович.

— Убить человека непросто, — тихо сказала Дина. — У нас бы не хватило духу.

— И вы доверили это щекотливое дело мужчине. — Александр Борисович поморщился от боли и швырнул догоревшую и обжегшую ему пальцы сигарету в пепельницу. — Прокофьев сразу согласился?

Катя покачала головой:

— Нет. Он хотел пойти в милицию.

— Но мы объяснили ему, как это глупо, — сказала Дина. — И тогда он согласился.

— У нас не было другого выхода, — вздохнула Катя. — Кроме того, он каким-то образом узнал, что я прячусь у Дины. И собирался рассказать об этом моему… приемному отцу.

— Чего вы, конечно же, не могли допустить, — хмурясь, закончил мысль Александр Борисович. — Потому вы и убили Данилова. А вину спихнули на меня. Замечательный план.

— Ты просто вовремя подвернулся, — сказала Дина. — Мы не могли упустить такой шанс. Ты сыщик, а значит, и раньше убивал людей. Мы были уверены, что совесть тебя мучить не будет.

— Они были уверены! — с кривой усмешкой проговорил Турецкий. — Две юные идиотки и выживший из ума старик, вообразившие себя криминальными гениями!

Девушки переглянулись.

— Александр Борисович, — сказала Катя, — мы рассчитываем на ваше понимание.

— Если ты накапаешь на нас в милицию, мы всё будем отрицать, — резко добавила Дина. — И скажем, что видели, как ты убивал Данилова. Ты ведь уже наблюдался у психотерапевта, так что нам поверят.

— Мы будем вынуждены так сделать, — вздохнула Катя.

Турецкий посмотрел на Катю, усмехнулся и перевел взгляд на Дину.

— Ты заплатила доктору Немченко за «сеанс гипноза»? — спросил он.

— Да. Но он так и не сумел тебя загипнотизировать. Ты просто уснул у него в кресле, потому что страшно хотел спать. Он так сказал

— Но ты заставила меня думать о том, что я — убийца!

— А разве нет? — Дина фыркнула. — Неужели ты никого не убил за свою жизнь? Вот уж ни за что не поверю. Даже если и не убил, то вполне мог бы. Разве нет?

Александр Борисович вгляделся в жесткие, холодные глаза Дины и покачал головой. «А ведь она действительно так думает. Что же за чудовище эта девушка! А с виду такая чистая и невинная». Турецкий вздохнул.

— Ладно, с этим разберемся потом. Катя, почему ты исчезла? Кого ты боялась?

Катя поджала губы, затем нехотя обронила:

— Нам обязательно об этом говорить?

— Я приехал в ваш город, чтобы найти тебя. И понять причины твоего исчезновения. С первой задачей я, похоже, справился.

Катя посмотрела на Дину, и та кивнула.

— Хорошо, — сказала Катя. — Я расскажу. Человек, который называет себя моим отцом, мерзавец. Он… убил мою мать. Это было давно. — Катя помолчала, собираясь с силами, и продолжила: — Он убил её из-за меня. Убил, когда узнал, что я — не его дочь. Он всегда был ревнив и не раз говорил маме, что убьет её, если она посмеет ему изменить.

Дина хмыкнула.

— Чёртов Отелло! Он вообразил что это сойдет ему с рук.

— Он убил ее, и выдал убийство за несчастный случай, — продолжила Катя. — Но я видела. Я молчала несколько лет. Но потом…

— Потом он окончательно ее достал! — снова встряла в разговор Дина. — И она рассказала ему.

— Да, я рассказала ему. Рассказала, что видела, как он убивает маму. Сначала он не поверил. Но когда я упомянула подробности, он затрясся от злости и страха. Я поняла, что он не оставит меня в живых. И тогда я решила исчезнуть.

— Мы вместе это решили, — сказала Дина. — Я сняла эту квартиру, и мы стали жить вместе.

— Чего же вы ждали? — удивленно спросил Александр Борисович. — На что рассчитывали?

Катя вздохнула.

— Не знаю. Я просто хотела спрятаться от него. А там — будь что будет.

— Мы хотели инсценировать Катину смерть, — сказала Дина. — Но для этого ведь нужен женский труп.

— Да, без трупа никак, — с иронической усмешкой сказал Турецкий.

— Вот и мы так подумали. Я ходила в морг и пробовала договориться с одним санитаром. Но он обманул.

Внезапно Катя вскинула руки к груди и воскликнула с болью в голосе:

— Боже мой, как всё это глупо!

— Не глупо, а сложно, — строго поправила подругу Дина. — Если бы нам удалось раздобыть подходящий труп, мы бы инсценировали твою смерть. И Шиманов никогда бы тебя не нашел.

— Причина ведь не только в вашей матери? — сухо спросил Турецкий.

Катя молчала.

— Отвечайте! — потребовал Турецкий. — Вы же сами сказали: мне никто не поверит.

— Да, не только. Я… подсела на кокаин. Только не подумайте, что я наркоманка! Но иногда… когда мне совсем плохо… Но деньги у меня есть не всегда. — Лицо Кати сморщилось, словно от боли. Она сжала пальцы в кулаки до хруста в суставах и продолжила: — В тот день я прокралась в кабинет отца, чтобы… чтобы взять дозу. Я знала, что у него всегда есть. Потому что он…

Катя замялась.

— Что ты смущаешься? — резко сказала подруге Дина. — Твой папаша сидит на «коксе». Да и все его дружки-бизнесмены тоже. «Кокс» для них, как инсулин для диабетика!

— В общем, я прокралась в его кабинет, — тихо продолжила Катя, даже не посмотрев на подругу. — Я даже не успела вскрыть ящик стола, где он хранил кокаин, как в коридоре послышались шаги. Я услышала голос отца и испугалась. В кабинете у него есть туалет и душ. Когда он вошел, я спряталась за дверью душевой кабинки. С ним вместе в кабинет вошли какие-то люди. Я выглянула в щель, — это были его партнеры по бизнесу корейцы.

— В нашем городе их называют «корейская мафия», — сообщила Дина, хмуря брови.

Катя кивнула:

— Да, «корейская мафия». Отец уже несколько лет сотрудничает с ними. Казино, автомастерские, гостиница… Всем этим они занимаются вместе. Я пряталась в душевой кабинке и слышала весь их разговор. Они говорили о конкурентах и о одном важном чине из городской администрации. Его они собирались подкупить, еще кое-кого — «ликвидировать». Потом заговорили о наркотиках. О поставках кокаина и героина…

Губы Кати дрогнули.

— Я не знала, что отец связан с наркодилерами. Он столько раз говорил мне, что наркотики — зло, и что с этим злом нужно бороться. А сам оказался… В общем, я была в шоке.

Александр Борисович слушал девушку внимательно. Лицо его было спокойным, почти безразличным. Но он сам чувствовал, что мускулы лица словно оцепенели.

— В душевой кабинке было темно, — продолжила Катя. — Случайно я задела локтем флакон с шампунем. Он упал. Они поняли, что я всё слышала. Отец выволок меня из кабинки и сказал корейцам, что сам всё уладит.

— А все знают, как мафия «улаживает» дела! — заметила Дина презрительным голосом.

Катя посмотрела на нее и вздохнула.

— Да. Я поняла, что мне конец. Буквально за день до этого я сказала ему, что всё знаю про маму. А теперь вот — эти наркотики… Я поняла, что он меня убьет, и в тот же день сбежала. Вот и вся история.

Катя замолчала и уставилась на Турецкого, ожидая его реакции.

Александр Борисович молчал. Он мучительно соображал, что же теперь делать. По закону, он обязан задержать Катю и Дину и отвезти их в ближайшее отделение милиции. Они совершили преступление и должны отвечать за него.

С другой стороны, Шиманов уйдет безнаказанным. Он наверняка «подчистил» все следы, и даже если Катя даст против него показания, следствие не сможет ничего доказать. Что Катины слова против его слов!

Да и не дадут Кате ничего сказать. Если то, что она говорит, хоть на треть правда, она просто не доживет до рассвета. Найдут девчонку в петле, сделанной из лифчика, и закроют дело. Шиманов принесет на могилу дочери букет белых роз, всплакнет в телекамеру и отправится по делам.

Да и Дина отправится вслед за подругой.

А если оставить всё, как есть? Долго прятаться Катя не сможет. Рано или поздно ее найдут. Найдут и заткнул ей рот — навсегда. Шиманов отъявленный мерзавец. Его люди следят за Ириной. Что, если он решит привести угрозу в исполнение? Тут никакой Плетнев, и никакая «Глория» не помогут.

— О чем ты задумался? — громко спросила Дина, вглядываясь в лицо Турецкого.

— Ты не правильно ставишь вопрос, — сказал Александр Борисович.

— Хорошо, тогда я спрошу по-другому. Что ты решил?

— Прежде всего, нужно вас спрятать, — ответил Турецкий. — Если я вас нашел, то и Шиманов найдет. Не исключено, что его люди давно уже следят за мной.

— Куда же ты нас увезешь? — насмешливо поинтересовалась Дина. — На Северный полюс?

— У меня есть кое-какие соображения на этот счет. Собирайтесь, мы уезжаем прямо сейчас.

Дина фыркнула.

— Вот еще! Я не собираюсь прятаться. А если хочешь помочь, то лучше езжай к Прокофьеву.

— Зачем? — не понял Александр Борисович.

Девушки переглянулись.

— Он задумал… убить Шиманова, — запнувшись, сказала Катя.

Турецкий округлил глаза.

— Как убить?

— Просто, — ответила за подругу Дина. — Два дня назад Иван Максимович встречался с корейскими бандитами. Они давно точат на Шиманова зуб. Этот мерзавец решил прибрать и их бизнес тоже к своим рукам. Корейцы хотят его остановить. К тому же, им не нравится вся эта история с исчезновением Кати. Они считают, что Шиманов привлекает к своей персоне ненужное внимание.

— Но при чем тут Прокофьев? — не понял Александр Борисович.

— А при том, что он тоже хочет, чтобы Шиманов умер! — резко ответил Дина. — Ради Кати.

— Корейцы предложили ему помощь, — тихо пробормотала Катя. — И Иван Максимович сказал нам, что он согласился. Мы с Диной были против, но он заявил что всё уже решил.

— Да, он так сказал, — подтвердила Дина.

Александр Борисович задумчиво потер нос.

— Прокофьев говорил всем, каким образом собирается устранить Шиманова?

Дина покачала головой:

— Нет. Но он намекал на какую-то бомбу.

Александр Борисович глянул на часы, затем перевел взгляд на Дину.

— Ну, сегодня он уже вряд ли что-нибудь предпримет. Вы можете ему позвонить?

— И что я ему скажу? — раздраженно поинтересовалась Дина.

— Посоветуй ему не валять дурака. Скажешь, что Турецкому всё известно. И что если он не хочет сесть в тюрьму…

— Ладно, ладно, я поняла.

Дина неохотно взяла со столика мобильник и набрала номер Прокофьева. С полминуты она держала телефон возле уха, после чего вздохнула и сказала:

— Не отвечает.

— Попробуй еще раз, — сказал девушке Турецкий.

Дина снова набрала его номер. И снова безрезультатно.

— Ладно, перезвонишь потом, — сказал Александр Борисович, уже начиная терять терпение. — Пора покинуть квартиру. Постарайтесь собрать вещи как можно быстрее. Берите только самое необходимое.

Турецкий поднялся из кресла, давая понять, что разговор окончен и пора приступить к действиям. Дина, однако, не спешила вставать. Она прищурила свои золотисто-зеленые глаза и резко спросила:

— А если я возьму пистолет? Ты всё равно попытаешься увезти нас силой?

— Я еще не настолько выжил из ума, чтобы не отличить игрушку от настоящего боевого оружия, — спокойно ответил Александр Борисович. — Быстро собирайте вещи, девушки.

52

Первым из подъезда вышел Турецкий. За ним — две девушки. На улице было темно и сыро. Ледяные порывы ветра бросили в лицо Турецкому гроздья сухих снежинок.

Под козырьком подъезда спиной к двери стоял с сигаретой в руке парень. Больше никого не было видно. Метрах в десяти от подъезда угадывались очертания нескольких припаркованных машин.

— Выходите, — сказал Александр Борисович.

Они вышли, и дверь подъезда с тихим щелчком закрылась за их спинами.

— Черт! — воскликнула Дина. — Надо было взять зонтик!

Недовольно поморщившись, она подняла ворот куртки. Катя, казалось, ничего не замечала. Лицо ее было каким-то отрешенным.

— Дойдем до дороги и поймаем машину, — сказал Александр Борисович.

Он шагнул к ступеньке. В этот момент парень, щелчком швырнул сигарету в лужу и повернулся. У него было худощавое лицо и темные, по-восточному раскосые, глаза. В руке парень держал короткоствольный револьвер.

Турецкий остановился.

— Руки в гору, приятель! — приказал парень.

Александр Борисович шагнул в сторону, заслоняя собой девушек и сказал:

— Я позвонил своим в милицию. Они уже на подъезде. Лучше тебе убраться отсюда подобру-поздорову.

— Плевать я хотел и на тебя, и на твоих приятелей-ментов, — небрежно обронил кореец. — Руки в гору, я сказал!

Турецкий вынужден был подчиниться.

— А теперь топ-топ в машину. И вы тоже! — рявкнул он на девушек.

— Я не пойду, — сказала Катя. — Лучше убей меня прямо здесь.

— И я не пойду! — крикнула Дина. — Хочешь стрелять, стреляй.

Парень усмехнулся и взвел курок. Затем обернулся к стоянке машин и подал какой-то знак. Тонированное стекло черного лимузина поползло вниз, и в окне показалось бледное пятно человеческого лица. Черт было не разглядеть.

— В машине твой папаша, — сказал парень, обращаясь к Кате. — Ты можешь не бояться. Он ничего тебе не сделает, просто поговорит.

— Если это так, то почему в твоей руке пистолет? — спросила Катя.

— Это не для вас, — ответил парень, — это для него. — Он кивнул на Турецкого и добавил: — Чтобы он не делал резких движений.

— Если ты хочешь, чтобы мы пошли с тобой, тебе придется убрать «пушку», — холодно сказал Турецкий.

Парень смерил его оценивающим взглядом и усмехнулся.

— На твоем месте я бы не нарывался, — сказал он. — Сергей Николаевич просил передать, что он перевел на твой счет обещанный гонорар. Ты хорошо сделал свою работу.

— Тогда какого чёрта я должен идти в машину?

— Сергей Николаевич хочет с тобой поговорить. Ты должен ему всё рассказать.

— И не собираюсь… — начал было Александр Борисович, но договорить не успел.

— На землю! — проорал со стороны машины мужской голос. — Быстро!

Турецкий сообразил первым. Он схватил девушек за шеи и повалил их на бетонную площадку крыльца. Парень изумленно на них уставился, затем быстро повернулся к машине. В ту же секунду яркая вспышка огня ослепила Турецкого. Мир вокруг оглушительно взревел и превратился в пылающий и грохочущий ад.

Что-то просвистело над головами. Покореженная дверца машины ударилась о дверь подъезда и рухнула Турецкому на спину. Девушки пронзительно закричали. Турецкий отбросил дымящуюся дверцу и посмотрел на машину.

Черный лимузин Шиманова был охвачен пламенем. Кореец корчился на земле, рядом с крыльцом, из его живота торчал железный штырь. Он дернулся пару раз и затих.

— Что это?! — крикнула Дина, приподнимаясь. — Что случилось?!

Лицо ее было перепачкано грязью. Катя тоже приподнялась. Она посмотрела на пылающую машину, затем перевела взгляд на мертвого корейца, и ее бледное лицо исказила гримаса ужаса и отвращения.

— Вот и всё, — тихо проговорил Александр Борисович. — Спасибо, Иван Максимович… Это ведь он крикнул из машины, да, Катя?

И, не обращая ни на что уже внимания сел на скамейку у крыльца. Девушки что-то кричали, тормошили его за плечо, но Турецкий неторопливо достал из кармана сигареты и, едва удерживая между ладонями дрожащий огонек зажигалки, закурил…

Реклама на сайте