«Попытка к бегству»

Максим Есаулов Попытка к бегству

Уголовному розыску посвящается

—Давно не видел Сашку из соседнего отдела.

—Он ушел в лучший мир.

—Умер?

—Нет. Уволился.

Из разговора двух оперов

— Кто?

— Болт в пальто! Убери свет! Белые ночи на дворе!

Пронзительный желтый луч неприятно колет глаза. Полумрак подворотни расплывается одним слепящим пятном.

— Белые-то белые, а хрен его знает…

Лицо у сержанта одутловатое и недовольное. На лбу каплями выступает пот. Рубашка расстегнута почти наполовину.

— Восемьдесят седьмое. Дежурный оперуполномоченный. Где все?

— Дальше, во дворе.

Душно. Обещанный дождь так и не пошел. От остывающего асфальта пахнет помойкой. Темная фигура без лица. Огонек сигареты.

— Ледогоров! Здорово! Дежуришь?

— Привет. Нет. Просто люблю гулять здесь в полвторого ночи.

Так и есть. Засыпанный доверху мусорный бак извергает ароматы почти посреди двора. Слабо светится несколько окон первого этажа. Кто-то лениво бродит с фонариком в полумраке у противоположной стены.

— Пива хочешь? Холодное.

— Я в завязке.

— Минералки нет?

— Еще молока спроси…

Эхо шагов мечется в пространстве. Интересно, кто это был. Наверное кто-то из участковых.

— Саня! Ты, что ли?

— Да вроде я.

Вадик Дударев с «убойного» легко узнаваем по крупной фигуре и звонкому, почти мальчишескому голосу. «Интересно, каково ему с его комплекцией в такую духоту». Воздух неподвижный, плотный и вязкий как вата. Все тело липкое, словно вареньем облитое. Даже ноги в кроссовках хлюпают.

— Включайся. Ваше дело будет.

— У меня включатель сломался. Почему наше-то?

— «Хулиганку» возбуждают. Прокуратура уже уехала. Вон — Петрович оформляет.

Грузный, осклабившийся серебряной решеткой радиатора «мерседес» темной грудой застыл в дальнем углу двора. Маленький, полный следователь Павленко торопливо пишет протокол в свете одного из окон первого этажа. Несмотря на жару он в неизменной твидовой кепке, из-под которой водопадом струится по лицу густой блестящий пот. На ящике у стены дремлет дежурный эксперт Зудов. Двое постовых с интересом изучают содержимое огромного багажника. Пахнет кожей, бензином, дорогим ароматизатором и перегаром. Дышать трудно. В ноздри забивается едкий знакомый запах.

— Стреляли?

— Нет бомбили! — Дударев усмехается. Этого не видно, но это чувствуется. — Ты что, не в курсах?

— Откуда? Мне справки по факсу в кабинет не присылают.

— Я же не знаю! Тогда — слушай!

В полумраке хрустит срываемая с сигаретной пачки пленка.

— Курить будешь?

— У меня свои. Рассказывай.

— Момент!

Огонек зажигалки на секунду освещает небритое Дударевское лицо, также покрытое крупными каплями пота.

— Дай папиросочку! У тебя брюки в полосочку! — вскидывается с ящика эксперт. Он явно «навеселе».

— Мы не в затяг!

От духоты кружится голова и, возможно, темнеет в глазах, что крайне трудно определить ночью. Даже белой. — Ну!?

— Потерпевший — Галустян Рафаэль Михайлович, шестьдесят восьмого года выпуска, из Тбилиси. Обнаружен нарядом ОВО, прибывшим по заявке о выстрелах во дворе дома 44 по улице Некрасова. Он сейчас…

Павленко отрывается от своих бумаг и, распрямившись, стучит в окно первого этажа.

— Я заканчиваю. Понятые! Будьте готовы расписаться!

Небо потихоньку начинает светлеть. Густой воздух словно перетекает из «темной» бутылки в «светлую».

— …доставлен в «институт скорой» на Будапештскую, 3.

— Кто?

— Что — кто?

— Доставлен?

— Галустян! Ты меня слушаешь вообще?

— Даже конспектирую!

— Могу не рассказывать.

— Извини — от жары мозги плавятся.

От арки кто-то идет, помахивая сигаретой. Почти все окна наконец погасли. Кажется, что жара усиливается, несмотря на ночь.

— Короче, в нем несколько «дырок», но все — непроникающие.

— Из чего?

— Гильзы — «семь шестьдесят две»..

— Ни хрена себе!

— Ты бы его видел — сто сорок три кило!

— Понятно! Подкожный пуленепробиваемый жировой слой.

— Фактически, да.

— А еще говорят, что лишний вес вреден для здоровья.

— Не говори.

В темном, горячем воздухе противно зудят мухи. Эксперт раздобыл где-то сигарету и пытается прикурить ее от сломанной зажигалки. Павленко, привстав на деревянный ящик, сует протокол взъерошенной женщине в окне первого этажа. Хочется в душ и, раздевшись догола, упасть на прохладную простынь под лопастями шуршащего вентилятора.

— Кто чего видел?

— Тетка с третьего этажа овощи консервировала и выглянула в окно после первых пары выстрелов. Говорит, что на капоте «мерседеса» кто-то подпрыгивал и стрелял через крышу. По крайней мере, ей так показалось.

— Креститься надо, когда кажется. А этот, «хачик» раненый что говорит?

— Говорит, что подвез пассажиров в этот двор, а они не захотели платить.

— Хорошее такси — тысяч за пятьдесят «бакинских».

— И «бедный дядя таксист» с «брюликами» на пальцах.

По растрескавшемуся асфальту белой змейкой приближается луч фонарика.

— Мужики! Пошли быстро со мной. На участковом Вале Коровине белая майка, треники и шлепанцы на босу ногу.

— Ты откель такой красивый?

— Живу я здесь. Пошли, говорю.

Возле мусорного бака дышать совсем невыносимо. С шуршаньем обращается в бегство пара крыс. Гуденье мух становится сильнее. Хочется срочно закурить.

— Вот.

Револьвер. Большой, черный и блестящий, он лежит на земле среди арбузных корок и картофельной шелухи. Откинутый «барабан» отсвечивает латунными «пяточками» патронов. Дударев приседает и, морщась от вони, аккуратно поддевает ногтем один из них.

— Пустышка. Гильза.

— С двух стволов, что ли…

— Нет, — Коровин выключает фонарик и достает пачку «ЛМ». Его белая майка расплывается во мраке призрачным пятном. — У меня тут «бомжик прикормленный» в подвале живет. Он все видел с самого начала и до конца. Говорит, что после стрельбы «толстый» вывалился из машины и бросив что-то в помойку, принялся стучать в окна с криком: «Позвоны в „скорую"! Мылицыю нэ надо!».

— А как все началось, твой «разведчик» не видел?

— Видел, конечно. Они вместе приехали. Полчаса чего-то в «тачке» терли. Прямо у окна его подвала. Но он не понял ничего. Не по-русски говорили. Второй тоже «черный». Он на Басков побежал. За руку держался.

Светлеет. Почти можно разглядеть очертания лиц. А ведь еще только три.

— Сдается мне, это больше похоже на покушение на убийство, чем на «хулиганку».

Дударев качает головой и хитро улыбается.

— Типичная «хулиганка». Хотели бы убить — убили бы. А тут так — пугали. К тому же впланы прокуратуры не входит вешать «под полугодие» лишний «глухарь» по «сто пятой»[1], пусть даже через «тридцатую»[2]. Так что вам и карты в руки. Не обижайтесь.

— На обиженных воду возят. По мне что тыквы, что апельсины. Как руководство скажет.

— Логично, — Дударев потягивается. — Поеду. У меня еще «бытовуха» по 128-ому отделу. Только Павленко скажу про «ствол».

— Он будет счастлив от нового объекта для осмотра.

Коровин бросает «хабарик» на землю и аккуратно тушит его шлепанцем. Потом зажигает фонарик и зачем-то светит им в небо.

— У тебя дача есть?

— Нет. Шел бы ты досыпать. Я-то завтрасвое возьму.

— Иду. Если дождь не пойдет — «звиздец» клубнике.

Небо продолжает светлеть. Парит.

* * *

Утро не принесло свежести. На «сходке» Ледогоров пристроился напротив жужжащего на столе у шефа вентилятора. Начальник розыска 87-ого отдела Артур Вышегородский монотонно бубнил сводку происшествий за ночь. Большинство оперов дремало, полуприкрыв глаза. Кто-то тоскливо смотрел в окно на раскаляющийся солнечный диск. Жужжали вездесущие мухи. Золотистым облаком вилась в потоке воздуха пыль.

— Черт! — Вышегородский оторвался от «сводки». — Саша! Какого хрена по Некрасова 213-ую[3] возбудили? Это же чистое покушение на убийство!

Ледогоров с трудом отвернулся от прохладных струй.

— Прокуратура дала указание.

— А ты куда смотрел? Надо было воздействовать.

— Как?

— Настойчиво.

Ледогоров усмехнулся. Он ждал этого разговора. В случае возбуждения уголовного дела по покушению на убийство заведение ОПД[4] и вся работа по делу возлагались бы на «убойный» отдел РУВД, а так придется расхлебывать розыску 87-ого и Вышегородскому лично.

— Чего молчишь-то? — Артур вскинул брови.

— А чего говорить-то? Все и так ясно.

— А раз тебе ясно — собирай материалы, заводи ОПД и вперед!

Настал черед Ледогорова вскинуться.

— Но это не моя «земля»!

Ничего, не перетрудишься. Поляков все равно в отпуске.

— Так он выходит на той неделе.

Вышегородский махнул рукой.

— Выйдет — поможет тебе. А лучше — раскрой до его выхода.

На худое лицо Артура набежала легкая тень злорадства. Они с Ледогоровым слишком давно не любили друг друга.

— Все, решено! Тема закрыта!

Ледогоров матернулся сквозь зубы.

— Что?

— Ничего. Выражаю неописуемую радость. Можно я пока домой пойду? Посплю.

— Можно. После сходки.

Ледогоров снова ругнулся.

Вышегородкий сделал вид, что не заметил.

Солнце за окном разгоралось все ярче и ярче.

* * *

На улице уже парило. Асфальт стремительно нагревался. Возле гаража двое расстегнутых до пупа водил не таясь пили пиво. Ледогоров прошел через двор, вышел на Маяковскую и толкнул обшарпанную дверь «Василисы». Внутри было пусто. За ним тоже никто не шел. Отдел практически пустовал: отпуска, командировки, больничные. Загорелая Ксения в рискованном ярко-оранжевом топике помахала рукой из-за стойки.

— Привет! Опять один?

— Пока да. Поляк на той неделе появится.

— А Антон, Юрка, Яшка?

Он вытер рукой уже намокшее лицо и поискал глазами вентилятор в углу.

— Антон «чеченский» отпуск гуляет, Юрка в командировке, Яшка в госпитале работу «косит». Ксения, включи «крутоверт». Я умру сейчас.

Она засмеялась звонко и заразительно.

— Минуту! Погоди — не умирай! Я-то родилась в Ташкенте — наверное, наследственно хорошо переношу жару.

Вентилятор загудел, наконец обдав лицо потоком воздуха.

— Что будешь?

В животе стало прохладно, активно засосало под ложечкой. С трудом проглотив наполнившую рот слюну, Ледогоров глубоко вздохнул.

— Кофе и «Нарзана» бутылочку.

Глаза прилипли к бутылке коньяка. Он чувствовал густой, плотный аромат, ощущал на губах легкое покалывание, представлял, как расслабляются мышцы и приятно шумит…

— Как всегда без сахара?

Словно разряд тока вернул его к действительности. Ксения протягивала дымящуюся чашку. Глаза у нее были серьезные и понимающие.

— Спасибо!

Он сел в углу. Открыл бутылку и булькнул в стакан ледяную воду. Первый же глоток выступил каплями пота на груди. Струйка побежала под рубашкой вниз к животу. Кофейная горечь расслабила. Он закурил.

Хоть что-то еще можно. Сколько он уже не пьет? Седьмой месяц. Когда же это кончится. Врач говорил, что желание пропадет скоро. Как надоело чувствовать себя ущербным. Ловить сочувствующие, понимающие, насмешливые взгляды. И постоянно ощущать этот вкус. Странно — он всегда не особо любил коньяк, а теперь с ума сходит от воспоминаний этого вкуса. Налить темную жидкость в фужер. Смотреть, как масляно отсвечивают его стеклянные бока. Отрезать ядреный, сочащийся лимон. Вдохнуть аромат. Подержать фужер в ладонях. Коснуться губами теплого края, ощущая усиливающийся, кружащий голову запах. Ощутить на языке…

Ледогоров залпом ошарашил себя горячими остатками кофе и, бросив недопитый «Нарзан», выскочил на улицу. Хорошо, что Ксения находилась где-то в подсобке. На Маяковской грохотали отбойными молотками рабочие. Чадя, в знойном мареве полз асфальтоукладчик. Ледогоров снова вытер ладонью лоб и побрел в сторону Некрасова. Так сильно его еще никогда не цепляло. Внутри росла злость на себя, на Вышегородского, на окружающую действительность и свою непонятную дурацкую жизнь. Он знал еще только один способ унять все это. Жара наваливалась на плечи. За спиной пулеметными очередями били вслед отбойные молотки.

* * *

В магазине было только двое покупателей. Субтильная белоногая девица в блеклом сарафане и соломенной шляпе и крупная седая женщина с пятью авоськами в загорелых обветренных руках. Юлька, высунув от усердия язык, резала сыр. На ней была его любимая синяя майка-блузка. Ледогоров вдруг почувствовал, как мгновенно успокаивается. Жизнь стала казаться проще и веселее. Он тихонько остановился на ступеньках, с удовольствием вглядываясь в любимые черты веснушчатого скуластого лица.

— С вас тридцать два восемьдесят.

— И, пожалуйста, грамм триста «Бородинской».

Черноокая хохлушка-кассирша Люба заметила его. Он приложил палец к губам и пристроился за широкой спиной женщины с авоськами. Девица отошла к кассе.

— Доченька, мне масла подсолнечного и творогу упаковку.

— Какого масла?

— Подсолнечного.

— Оно разное. Вот смотрите.

— Подешевле бы.

— Тогда вот это. Все вместе — пятьдесят два сорок.

Женщина вздохнула и тоже пошла к кассе.

— Мелочь давайте! — пронзительно говорила Любка девице в шляпе. Нету у меня сдачи!

Ледогоров подумал, что в жизни у нее приятный грудной голос, который становится противным, как только она садится за кассу. Профессиональная деформация.

Юлька что-то записывала в ученической тетрадке.

— Что вы хотите?

— Тебя.

Она подняла глаза и заулыбалась. Солнечно так. Как только одна она умела.

— Сменился? Чего спать не идешь?

— Соскучился.

Она улыбнулась еще шире и, привстав на цыпочки, слегка коснулась своими мягкими губами его щеки.

— Сумасшедший. Иди спи. Проснешься, я уже буду дома.

Он смотрел в ее смеющиеся зеленые глаза и чувствовал, как прихватывает горло от нежности. До слез. До головокружения. Он никогда не думал, что так может быть. Он никогда не поверил бы, что так может быть. Он никогда не надеялся и не мечтал, что так может быть. Хотя может так уже было. Он просто не помнил, как это было раньше.

Она погладила его по небритой щеке.

— Подожди секунду. Я позову Катьку и пойдем на двор, покурим.

Он кивнул. Ее кожа пахла солнцем. Сердце в груди стучало, как сумасшедшее.

— Иди, — она ладонями оттолкнула его от прилавка, — я догоню.

Моховая улица была сплошь забита припаркованными машинами. Ледогоров с трудом перешел дорогу и, миновав железную ограду двора напротив, присел на парапет давно разрушенного фонтана. Небо наливалось жестким белым цветом. Горячие лучи настойчиво кололи землю. Юлька вынырнула из дверей «подвальчика», держа в руках две пивные банки. Он напрягся. Шевельнулись мучительные воспоминания о недавнем утре в «Василисе».

— Это тебе, — Юлька поставила жестяные цилиндры на землю, — чешское безалкогольное. Сегодня привезли.

Он уже не слушал, любовно скользя взглядом по ее идеальной фигуре, скрытой накинутым поверх одежды белым халатом.

— А это зачем?

— Как зачем? Пить, конечно!

— Нет, — он рассмеялся, — я про халат.

Рука, отвернув полу, скользнула по теплому колену.

— Это, — она извлекла его руку обратно и вложила в нее зажигалку, — для того чтобы не быть изнасилованной посреди двора на глазах у всех жителей дома. Ты дашь мне сегодня прикурить?

Он щелкнул «крикетом», после чего закурил сам. Она присела рядом. Он обнял ее за плечи.

— Хочу тебя безумно.

— Ты маньяк! Терпи. Я сегодня только до вечера.

Магазин работал круглосуточно, но график работы у персонала был «скользящим» — то «в день», то «в ночь», то сутки.

— Только это и успокаивает.

Он смотрел как она, вытянув губы, затягивается сигаретой. Ему нравилось каждое ее движение. Все, что она делает и все, как она делает. Как-то он поймал себя на мысли, что это похоже на помешательство. Или на любовь…

— Как дежурство?

— Нормально, — он махнул рукой, — «черные» перестрелялись, а так ничего.

Юлька хотела еще что-то спросить, но осеклась. Он проследил за ее взглядом. Синий «Рено» лихо парковался напротив дверей магазина.

— Притащилась, сучка! Надо бежать, а то «концерт» будет.

Одетая в деловой серый костюм крашенная блондинка лет сорока изящно выбралась из-за руля.

Ледогоров щелчком отбросил окурок.

— Что? Опять что-нибудь?

— Да, ерунда, — Юлька поднялась, — двух коробок конфет недосчитались. Опять меня стращает.

— Слушай! — он нахмурился. — Давай я с ней поговорю.

— Прекрати! — она непреклонно тряхнула головой. — О чем? Я разберусь сама. Все. Помчалась. Отдыхай. Там бульон куриный, котлеты. Да, сыр еще есть, помидоры…

— Найду. Приходи быстрее.

— Как только — так сразу.

Он смотрел, как она грациозно перепрыгивает через газончики, оборачивается у дверей и машет ему рукой.

Жара душила город все сильнее и сильнее. Исходящие выхлопными газами автомашины «кипели» в пробках, доводя до истерики своих изнывающих от духоты водителей. Девушки разделись почти до купальников, к полному безразличию одуревших, постоянно поглощающих пиво мужчин. Уличные собаки безжизненно валялись на тротуарах, страдальчески высунув языки. Счастливые БОМЖи собирали в день месячную норму бутылок. Все, кто мог, прятались в оснащенные кондиционерами и вентиляторами помещения, или хотя бы просто в тень.

Ледогоров добрел до станции метро «Чернышевская», перешел Кирочную и вошел под гулкую, высокую арку старого грязного дома. Какую-то секунду ему не хотелось снова выходить под палящее солнце, залившее двор. Квартирка, которую они с Юлькой снимали почти задаром у каких-то ее дальних родственников, напоминала о фильмах про трущобы Гарлема. Входная дверь вела в десятиметровую кухню, соединенную узким коридорчиком с восьмиметровой комнатой. Самопальный душ в углу отделялся клеенчатой занавеской. Два окна выходили в грязный «колодец», акустика которого позволяла слышать храп на первом этаже, не говоря о более громких звуках: бурчанье телевизора, грохоте магнитофона, мате и шуме постоянных драк во дворе.

Ледогров блаженно скинул с себя пропитавшуюся потом, колом стоящую одежду и залез под душ. Спасительные водяные струи принесли облегчение. Если бы он мог — спал бы прямо здесь. Есть уже не хотелось. Усталость, духота и бессонная ночь брали свое. Он проглотил бутерброд, морщась с непривычки отпил несколько глотков безалкогольного пива и прошел в комнату. Пять метров из восьми занимала старая тахта. Он примостил на подоконнике привезенный от матери допотопный вентилятор и рухнул на свежую, остро пахнущую крахмалом простыню. Мерное шуршание лопастей убаюкивало. Поток воздуха обдувал тело как морской бриз. За окном пел Газманов, урчал мотоцикл, кто-то негромко и беззлобно ругался. Ничто не мешало. Сон уверенно овладевал им. День катился своим чередом. Несколько раз Ледогоров просыпался, ходил к холодильнику, пил и снова проваливался в сладкую истому. Вечером сквозь сон ему послышалось шуршание водяных струй душа. Он лежал в полудреме, не зная, просыпаться, или нет, когда влажное, душистое, гибкое тело скользнуло к нему под простыню и он провалился туда, где не было ни жары, ни города, ни времени.

За окном лениво сползало за горизонт солнце, криво улыбаясь пунцовой кромкой невесть откуда взявшихся облаков.

* * *

Взрыв был достаточно сильным и объемным. Стена лестничного пролета провисла посередине, угрожающе демонстрируя паутину крупных трещин.

— Правой стороны держитесь! На нее дунешь и «звиздец»!

В воздухе еще вилась мелкая белесая пыль. В сочетании с влажной духотой дышать было почти невозможно. Под ногами хрустели куски штукатурки. Пахло паленым.

— Направленный заряд, — умно сказал кто-то за спиной.

Ледогоров пожалел, что нет Полянского, который со своим боевым опытом быстро бы все объяснил.

— Ледогоров, ты либо внутрь проходи, либо вниз спускайся!

Квартира сложилась, как карточный домик. На руинах того, что когда-то называлось прихожей, как всегда невозмутимый Коля Югов набрасывал план-схему. Рядом суетливо разминал сигарету высоченный, рыжий участковый Фесуненко. У него было вытянутое печальное лицо и большие страдальческие глаза. Из глубины доносился голос Вышегородского, отдающего какие-то распоряжения.

— Здорово, Коля! Ты дежуришь?

— Нет! Сдуру рано на работу пришел. Хотел бумаги разгрести. А ты?

— Дежурка у дверей отдела развернула и сюда послала.

На лестнице противно заскрипело.

— Вы там чего, козлы? Похоронить нас всех хотите?

— Валить отсюда надо, — вмешался Фесуненко, — весь этаж на ладан дышит. Тем более, все ясно.

Ледогоров вопросительно посмотрел на Югова. Тот пожал плечами.

— Там по стенам размазаны остатки Ильи Репова. Я его лет восемь знал. Он еще школьником к «копателям» примкнул. Дважды судим еще по 218-ой [5]. Вчера вернулся с раскопок, хвастался соседу немецкими противотанковыми минами. Самоликвидация.

Ледогоров хмыкнул и аккуратно переступил через вывороченную паркетину.

— А чего тогда схему рисуешь?

Югов снова пожал плечами.

— Артур сказал. Ему для доклада надо. Мне-то по барабану.

Николай был самым невозмутимым человеком из всех, кого Ледогоров встречал в жизни. Он работал в районе с начала девяностых, года три назад уволился, а этой весной снова восстановился. Большинство оперов считали это самым идиотским поступком, какой можно совершить, но Югов лишь отшучивался.

— Двину я, пожалуй.

Ледогоров по инерции заглянул в проем выбитой двери второй комнаты. Ласковое утреннее солнце играло зайчиками сквозь расколотое оконное стекло. Из-под рухнувшего фрагмента стены выглядывала загорелая нога в розовом махровом носке. Что-то тупо заныло в груди. Он видел много трупов. Разных, порой очень неприглядных. Но сегодня почему-то никак не получалось оторвать взгляд от этого чистого розового носка.

— Жена его, или дочь?

— Какое там, — Фесуненко снял фуражку и пригладил волосы, — к соседке племянница приехала из Пскова. В пединститут поступать.

Заглянул постовой с лестницы.

— Там из РУБОПа приехали, из ФСБ и группа горпрокуратуры.

— Ща нам все раскроют, — продолжая чиркать в блокноте, кивнул Югов.

Ледогоров вышел на площадку, пропустил несколько важных, сосредоточенных мужчин и принялся спускаться. Во дворе с десяток малышей возились под присмотром бабушек в пожухлой городской траве. Три девчонки студенческого возраста листали на скамейке «Кос-мополитен». Водитель то ли «рубоповской», то ли «фээсбэшной» машины открыл все двери и, сбросив футболку, дремал на сиденьи. Солнце карабкалось все выше, раскаляя обычное питерское утро.

* * *

Когда перестаешь пить, появляется немного больше денег и гораздо больше времени. Настолько больше, что его ле жалко потратить на работу. Ледогоров несколько раз ловил себя на мысли, что абсолютно не знает, куда деть себя в отсутствие Юльки. Он всегда любил свою работу, но если раньше как все нормальные опера предпочитал увиливать от муторных поквартирных обходов и скучной работы с бумагами, то сейчас мог вечером сидеть в кабинете и методично писать справки под недоуменными взглядами коллег. Они не понимали, что с ним происходит. Он не торопился разъяснять. Он жил в двух измерениях: работа и Юлька. Больше ничего не было.

Солнце висело над скрипящими от жары крышами. Простреленный «мерс» уже, естественно, не загромождал вонючий от неизменной помойки двор. Ледогоров присел на валяющийся деревянный ящик, закурил и аккуратно развернул несколько помятых исписанных листков — полученные от следователя результаты ночного обхода дома. Когда он пришел за ними, молодой лейтенант юстиции в отглаженной форме удивленно воззрился на него.

— А зачем вам? Там же «глухарь»?

— Вот и хочу поработать.

— А разве по «глухарям» работают?

В голосе юноши читалась плохо скрываемая подозрительность. Какие цели преследует опер? Ну не собирается же он действительно работать по стопроцентному «мертвяку»? А опера — они такие! Через одного преступники!

— Сынок! Ты из милиции?

Старушка опиралась на черную эбонитовую трость и внимательно заглядывала ему в лицо. Несмотря на духоту, на ней было серое пальто и осенние ботинки. Он подумал, что старики чувствуют приближение холода. Холода смерти.

— Угадала, бабушка.

Она фыркнула.

— И гадать тут нечего! Я все видела.

Ледогоров убрал листки с обходом в карман и встал. На Некрасова прогрохотал трамвай.

— Что именно, бабуля?

Она оглянулась по сторонам и поманила его ближе. Он наклонился. В нос ударил запах больницы. По двору с дикими воплями пронеслись несколько мальчишек.

— Я сплю мало. Шторы у них никогда не закрывают. Как ни выгляну — они, все пьют и пьют.

Ледогоров выпрямился и вздохнул.

— Кто пьет?

Она посмотрела на него, как на слабоумного.

— Петровы, конечно! Совесть уже всю пропили! Сын их, вор и бандит…

— Спасибо, бабушка. Я все понял. Примем меры.

Ледогоров повернулся и зашагал прочь. Вслед неслись проклятия в адрес семейства Петровых.

Подвальная дверь оказалась изнутри привязанной толстой веревкой, что свидетельствовало о присутствии жильцов. Он сильно постучал в обитую жестью филенку.

— Хозяин, открывай! Тебе привет от участкового Коровина!

Внутри кто-то осторожно задвигался. Шелест шагов приблизился к двери. В приоткрывшейся щели Ледогоров увидел внимательно изучающий его темный глаз.

— Удостоверение предъявите, пожалуйста.

Ледогоров хмыкнул и достал «корку».

— Неприкосновенность жилища — это святое.

Он подумал, что еще полгода назад — просто бы вышиб дверь ногой. Хозяин или не уловил иронии, или сделал вид, что не заметил. Он секунду изучал удостоверение, затем завозился у дверей, отвязывая веревку.

Внутри было прохладно и на удивление чисто. Подвал был сухим, без труб, с земляным, выметенным полом. У стены стояла раскладушка, покрытая солдатским одеялом. На стареньком столе сложена мытая посуда. В дальнем углу электрическая плитка, от которой тянутся к потолку провода. «Мурлыкающий» приемник висит на вбитом в стенку гвозде.

— Садитесь, пожалуйста.

Хозяин указал на потертый стул с ножками из алюминиевых трубок, а сам опустился на раскладушку. Он был подстать своему жилищу — не похож на других бомжей. Выбритый, причесанный, в штопанной, но чистой фланелевой рубашке и серых брюках.

— Я из уголовного розыска, — Ледогоров достал сигареты, — мне Коровин Валентин посоветовал с вами поговорить.

Он почему-то не смог сказать этому «бомжу» «ты».

— Пожалуйста, — кивнул хозяин, — только смогу ли я вам помочь. Темно уже было, да и из подвала плохо видно.

Ледогоров закурил.

— Вас как зовут?

— Петр Николаевич. Можно Петр.

— Меня Саша. — Ледогоров затянулся и невольно поискал глазами, куда стряхнуть пепел. Мусорить в этом подвале не хотелось. — Давайте все сначала.

— Баночка для окурков у стены. — Махнул рукой хозяин. — Ну, если с начала, то с начала.

Он поднялся и подошел к окошку, начинающемуся на уровне его глаз. Ледогоров подумал, что иные офицеры позавидовали бы выправке этого странного «бомжа».

— Я уже спать лег, даже задремал, когда они подъехали. Такая жизнь, — он обвел подвал рукой, — вообще учит спать чутко. А тут — рев двигателя, скрип тормозов и все это — прямо над головой. Они курили и ругались. Я чувствовал запах сигарет. Говорили по-грузински. Один молодой, другой постарше. Молодой «наезжал» на второго. Тот нервничал и огрызался.

Петр Николаевич отошел от окошка.

— Я решил пойти…

— А почему именно по-грузински? Вы понимаете этот язык?

Хозяин усмехнулся.

— Ну, сказать, что понимаю — не могу. Но отличить от другого — вполне. Я когда-то служил в Поти. Так вот, я решил пойти к другому окошку. — Он кивнул в глубину подвала. — Там дом делает поворот и оно было как раз напротив машины. Я хотел посмотреть, кто это и не опасны ли они для меня. Мало ли что.

Он помолчал секунду.

— На полпути я услышал выстрелы. Сначала револьверные, потом из ТТ. Я …

— Стоп! Стоп! Стоп! — Ледогоров помахал рукой. — Вы еще и выстрелы различаете?

Петр Николаевич улыбнулся. Грустно. Одним уголком рта.

— Я когда-то был военным инструктором по стрелковому оружию. В Сирии, потом в Ливии. Майором, как и вы.

Он налил себе воды из пластмассовой бутылки.

— В общем, я ручаюсь: ТТ и револьвер большого калибра. Я домчался до окошка и увидел, как с крыши «мерседеса» спрыгнул парень и побежал в сторону арки. Левой рукой он придерживал правую за кисть.

Ледогоров встал и тоже подошел к окошку. На уровне его глаз пушистый серый котенок гонял по горячему асфальту пачку из-под «Винстона».

— В руках у него было что-нибудь?

Петр Николаевич пожал плечами.

— Самое темное время. Трудно разглядеть. Только силуэты и видно.

— Про руку-то увидели.

— Это когда он в полосу света от окон вбежал.

Котенок остановился и уставился на Ледогорова умными зелеными глазенками.

— А дальше?

— Дальше? Дальше из-за руля вывалился толстый мужчина и швырнул что-то в мусор. Я слышал, как ударило в железный край бака. После он начал стучать в окна и кричать…

— «Позвоны в скорую! Мылицыю нэ надо!» Это я знаю. — Ледогоров отвернулся от окна. — Узнать не сможете?

— Кого? Убежавшего? Нет, я же говорю…

— Понял. Спасибо. — Ледогоров замешкался на секунду у входа.

— Кстати, — Петр Николаевич коснулся его плеча. — Я утром посмотрел на «мерседес», так я его раньше видел. Больно номер приметный — 222.

— Где? Здесь во дворе появлялся?

— Нет. Я подрабатываю на «Московской-Товарной» и видел, как он заезжал на территорию. Несколько раз.

Ледогоров протянул Петру Николаевичу руку. Ладонь у того оказалась крепкой и широкой.

— Спасибо еще раз. Вы очень помогли. А можно личный вопрос?

— Водка, Снова печально улыбнулся Петр Николаевич. — Только водка. Когда человек опускается, в этом всегда виноват только он сам. Подняться вновь — почти не возможно. Я поздно это понял. Я угадал ваш вопрос?

На дворе поднялся ветер. Горячий и пыльный, он нес по земле обрывки газет и обломки веток. Прохожие отворачивались, защищая ладонями глаза. Небо приняло ядовито-синий оттенок. Котенок куда-то спрятался. Ледогоров оглянулся на подвальные окна и двинулся к ближайшей из парадных.

* * *

В зале «Василисы» вентилятор безнадежно «лопатил» плотные слои спертого воздуха. В углу трое молодых парней цедили пиво. Югов ворошил ложкой дымящийся харчо.

— Привет! — Ледогоров помахал Ксении. — Сделай сосиски с картошкой. И кофе, конечно.

Он рухнул за столик напротив Югова. Лицо того раскраснелось от валящего из тарелки пара.

— Как ты можешь есть это в такую жару?

— С аппетитом.

— Описал эпицентр взрыва?

— Как положено.

Ксения принесла кофе и сосиски, обильно политые кетчупом. Югов доел харчо и вытер салфеткой вспотевший лоб.

— Ты-то откуда? Его превосходительство тобой интересовался.

Ледогоров фыркнул.

— А он не помнит, что сам повесил на меня стрельбу на Некрасова! Я повторный обход делал.

Югов закурил.

— По-моему, он просто ищет повод к тебе прицепиться.

— Ну и черт с ним! — Ледогоров отломил кусочек упругой сосиски. — У нас с ним давняя любовь.

Югов пожал плечами.

— Смотри, аккуратней — подставит.

— Да и хрен с ним! Наконец уйду и буду жить нормально.

Кофе почти остыл и казался противно-теплым. Югов покачал головой каким-то своим мыслям и почесал жесткую пшеничную бороду.

— Это звучит лучше, чем есть на самом деле. Чего тогда сам не уходишь?

— Созреваю, — Ледогоров быстро доел пюре и потянулся за сигаретами. Пот, стекая со лба, противно щипал глаза.

— Все так думают, — улыбнулся Югов. — Впрочем, ладно. Накопал что-нибудь?

— В принципе — ничего. Разборка между «черными». Стрелок молодой, возможно, раненый в руку. Убежал на Басков. Вот и все.

Югов затушил сигарету в пепельнице и залпом допил свой сок.

— Да, не густо. А какой это дом по Баскову?

Ледогоров напряг память.

— Где-то угол с Радищева. А что?

Югов поднялся и снова почесал бороду.

— Хрен его знает. В доме напротив, на лестнице, малолетки тусуются. На подоконнике второго этажа. Я их гонял пару раз, «земля»-то моя. Окно на Басков выходит. Может, видели чего…

Он наморщил лоб.

— Юрка-«Шульц», Димон-«Джип», Светка Туманова и другие. Они там каждый вечер. Потереби их.

Ребята в углу перешли с пива на коньяк. Нос Ледогорова безошибочно определил поплывший по кафе аромат. Горло сдавил знакомый спазм. Замутило. На языке появился кислый привкус. Он торопливо сунул в рот новую сигарету и, махнув Ксении рукой, вышел под жгучее белое солнце, устало опускающееся за линию серых питерских крыш.

* * *

— Медленно! — лицо Артура выражало благородное недовольство. — Вторые сутки пошли, а сдвигов никаких! Григоренко недоволен! Грозился всех наказать! Ты к потерпевшему ездил?!

— Нет. Завтра собираюсь. — Ледогоров уставился на обвисший за окном тополь. Он знал, что Артур врет. Какое дело начальнику РУВД до заурядной разборки между кавказцами. К тому же без трупов. Ежедневно в районе «зависает» пять-десять «глухарей». На контроль ставятся только наиболее серьезные. Югов был прав. Артур целенаправленно готовил его «под слив».

— Ну вот! — Вышегородский картинно бросил ручку на стол. — Потерпевший двое суток не опрошен, а ты занят черте чем!

— Я повторный обход делал.

Ледогоров продолжал играть отведенную ему в этом спектакле роль. Все опера, сидящие на «сходке» понимали, что происходит. Вышегородский знал, что они понимают. Тем не менее все продолжали играть. Так было в милиции принято годами. Любой руководитель знает, в силу каких объективных причин его подчиненные не имеют возможности добиться результата, но он должен ругаться и «наезжать» на них, а они оправдываться и исправляться. Все это не влечет за собой никаких последствий, если только нет особой цели. Кого-то «слить».

— Кому нужен повторный обход, когда потерпевший не опрошен?! — голос Артура просто сочился справедливым негодованием. — А если он умрет?

— Не умрет. — Ледогоров считал листья на ближайшей к окну разлапистой ветке. — У него ни одного проникающего.

— Скажите, пожалуйста! — Артур закатил глаза. — Ты у нас еще и врач! Чтобы завтра до обеда потерпевший был опрошен! Ясно! Доложишь мне лично!

— Ясно. — Ледогоров пожал плечами. — Все равно он правды не скажет. И, — он отвернулся от окна и посмотрел на Артура, — не ори на меня больше.

— Я не ору, — голос Вышегородского «съехал», — я просто удивляюсь, что такой опытный сотрудник как ты, Саша, допускает такие промашки.

Ледогоров усмехнулся про себя. Когда он пил, Артур предпочитал вообще не замечать его выкрутасов, опасаясь получить по морде. Теперь же он всячески старался расквитаться за тот период, хотя временами страх и напоминал о себе.

— Да сделаю я все. Сказал же.

Небо за окном наливалось фиолетовыми чернилами. Тополь нервно вздрагивал под порывами горячего ветра и жалобно царапался веткой в окно.

— Свободны все. — Артур откинулся в кресле. — Завтра не опаздывайте.

* * *

Магазин был забит под завязку. Плотная толпа возвращающихся с работы людей штурмовала прилавок в радужных мечтах о сытном ужине перед орущим телевизором. Колбаса, сыр, пельмени, водка, пиво. И снова: пиво, водка, пельмени, сыр, колбаса… За прилавком стояла толстая Ленка. Ледогоров обошел очередь и тронул ее за плечо.

— Где?

Ему показалось, что ее глаза блеснули испугом.

— На дворе. Курит.

Сгрудившиеся у прилавка покупатели не давали возможности пройти через магазин. Он вышел на улицу и свернул в арку. Крепчающий ветер оставался горячим как в пустыне. Небо продолжало грозно темнеть.

Юлька сидела на ящике, завернувшись, как в сари[6], в неизменный белый халат. Он тихо подошел сзади и положил ладони ей на плечи. Она взвилась как кошка, которой наступили на хвост.

— Ты ?!!

От неожиданности он даже отпрянул.

— Не делай так никогда больше! — Она почти кричала, толкая кулачками его в грудь. — Я ненавижу, когда меня пугают!

Он увидел, что глаза у нее красные и вспухшие. Она вдруг резко успокоилась и прижалась к нему. Он погладил ее по голове.

— Что стряслось?

Она отстранилась, вытерла глаза и достала сигарету.

— Ничего. Производственные проблемы.

Он дал ей прикурить.

— Опять?

Она промолчала, выпуская порциями сизый табачный дым. Он протянул руку и, взяв ее за подбородок, развернул к себе лицом.

— Опять, я спрашиваю?

Она кивнула.

— Теперь я воровка! Ящик коньяка украла!

Он тоже достал сигарету и улыбнулся.

— Ну, ты и пить! Коньяк-то хороший?

Она прыснула.

— Отстань! Не до шуток. Коробка «Камю» пропала. Ее два дня назад привезли и поставили у Софьиного кабинета. Сегодня она приехала, а там пусто.

— Ты-то здесь причем?

— Она говорит, что я, как старший продавец, должна возместить стоимость. А это моя годичная зарплата.

Ледогоров бросил окурок.

— Чушь какая-то!

Юлька кивнула.

— Конечно, чушь. Софья меня ненавидит — вот и докапывается. Бесит ее, что я ей жопу не лижу. Еще бандитами пужает!

— Че-го? — Ледогоров обнял ее за плечи. — Я все же с ней поговорю.

— Не надо, — Юлька погладила его по щеке, — Егор Викторович приедет из отпуска и я ему расскажу. Он меня любит, а он все-таки хозяин.

— Когда он возвращается?

— Через неделю где-то.

Он поцеловал ее.

— А если бандиты?

Она улыбнулась.

— Ты же меня защитишь?

Он щелкнул ее по носу.

— Конечно. Софья про меня знает?

— Нет, она же пришла, когда ты уже здесь не халтурил.

Из дверей магазина высунулась Ленка.

— Юль! Встань за прилавок! Я писать хочу!

Ветер шуршал песком по выгоревшим стенам двора.

* * *

В квартире было совсем сумрачно и очень душно. Ледогоров открыл настежь окна и посмотрел в наливающееся зловещей синюшностью предгрозовое небо. Седенькая бабушка с нижнего этажа тоже выглядывала, облокотившись на подоконник.

— Ой, скорее бы грянуло! Мочи нет дышать!

В холодильнике он обнаружил пару котлет и готовый салат из помидор. Поев, тщательно вымыл посуду и упал на тахту перед телевизором. Что-то бубнили придурковатые ведущие ток-шоу, взрывали машины крутые американские копы, умничала скучная всезнайка Каменская. Он нашел какую-то «музыкалку», встал и скользнул взглядом по книжной полке. Ничего не привлекало. Юлька работала в ночь. Он сварил кофе. Духота сгущалась, становясь все более и более ощутимой. Голова оставалась пустой и гулкой как чугунный шар. Он допил черную, горячую жидкость и снова выглянул в окно. Подумав, отыскал среди Юлькиных вещей розовый, несуразный зонтик, оделся и вышел за дверь.

Несмотря на не позднее еще время народу на улицах было мало. Ожидание неминуемой грозы разогнало людей по квартирам. Редкие прохожие спешили мимо, поминутно оглядываясь на небо. Торопливо проносились блестевшие фарами автомашины. На Баскове было еще безлюднее. Притихли пустующие дворы. Тревожно косились желтыми зрачками окон старые усталые дома. Город настороженно затаился в ожидании ненастья.

Ледогоров осторожно отворил дверь парадной и прислушался. Тихо. Только еле слышная возня в глубинах квартир. Он поднялся на второй этаж. Большое окно выходит как раз на арку нужного двора. Вся стена исписана названиями рок-групп и разрисована эмблемами футбольных клубов. Он аккуратно приоткрыл дверцу коробки электросчетчиков. Обычных для такого места шприцов и использованных игл не было. Он внимательно осмотрел замусоренный радиатор парового отопления. Ничего, кроме окурков и пакетиков из-под чипсов. Может, не балуются, а может, прибирают за собой. Надо было спросить у Югова. Ветер ударил по треснувшему стеклу. Оно противно скрипнуло. Ледогоров вышел на улицу и поежился. Заботливо собранные вихрем по всему городу песчинки больно кололи незащищенные руки и лицо.

В отделе было тихо. Дежурный, Костя Новоселец, приветливо помахал из-за толстого «аквариумного» стекла.

— Саня! Увидишь там Хохмачева — пни его! Заявка по краже висит, а он трубу не берет!

На этаже Ледогоров сразу, же услышал раздраженные голоса. Говорили на повышенных тонах, причем сразу несколько человек. Замешкавшись у двери с кодовым замком, он различил знакомый басок ушедшего в УБНОН[7] Сергеева и вторящий ему фальцет дежурящего сегодня Ромы Хохмачева. Сергеев был из «деловых», постоянно «крутился», умел угодить начальству, никогда не испытывал недостатка в деньгах. Рома, будучи полной бездарностью во всем, начиная от оперативной работы и заканчивая получением «левых» денег, смотрел на него как на бога. Проходя к своему кабинету, Ледогоров бросил взгляд в приоткрытую Ро-мину дверь. Чернявый мужчина средних лет, в съехавшем на бок галстуке испуганно взирал на нависшего над ним Сергеева, играющего татуированным бицепсом. Хохмачев перегнулся через стол и несильно дернул его за воротник.

— Так в какие сроки будем отдавать? — Сергеев потер ладонью могучую шею. — Не слышу? А?

— Вы понимаете? — мужчина перевел дух, продолжая коситься на его руки. — Товар еще не продан, и я не отказываюсь…

— А меня не мнет ни разу, продан он, или нет! — Сергеев положил свою ручищу мужчине на плечо. — Через два дня деньги должны быть у Аслана!

— Да, через два дня! — поддакнул Хохмачев. — Или наркотики в карман и в зону.

Ледогоров кашлянул.

— Рома, ты бы позвонил в дежурку. Там кража висит.

В кабинете он зажег свет, открыл сейф и, достав папку с документами, принялся заполнять бланк постановления на заведение ОПД. Где-то далеко за окном послышались первые раскаты грома.

Дверь отворилась. Широко улыбающийся Сергеев, не спрашивая плюхнулся на пустующий стул Юрки Громова и извлек из кармана пачку «Парламента».

— Будешь?

— У меня свои.

Сергеев прищурился.

— Мужик совсем оборзел! Взял у знакомого товар на реализацию и «звиздец». Приходится помогать.

— Бывает. Ледогоров не отрывался от заполняемого бланка.

— А чего прикажешь делать?! — Сергеев вдруг начал заводиться. — Законов нет, деньги можно тырить безнаказанно. Если не вписываться, то они все скоро пойдут друг другу глотки резать!

— Правильно, — Ледогоров кивнул, — профилактика — это свято!

— Иди ты! — Сергеев стукнул по столу. — Чего ты бычишь?! Я же в твои дела не лезу!

Ледогоров поставил под постановлением свою размашистую подпись и наконец поднял глаза.

— А я лезу? Ты чего, Шура, перегрелся? Ты пришел ко мне в кабинет. Объясняешь чего-то. Наезжаешь на меня! Мне по хрену, чем вы там занимаетесь! Ко мне только не лезьте.

Сергеев встал и наконец закурил. Казалось, он сам неожиданно понял нелепость ситуации.

— Ты всегда смотришь так, — он с силой затушил в пепельнице почти целую сигарету, — как на «врага народа». А я чего, граблю кого? Или чужое отнимаю? Если этот урод и вправду должен. А себе… Так я тоже хочу, чтобы моя семья сытно жила. Будто я один. Генералы наши, вон — на «лимонах» крутятся. Я, кстати, уже пятнадцать лет в «ментовке».

Ледогоров бросил документы в сейф.

— Слушай, я смотрю, как умею, — он повернул ключ в замке и поднялся. — А ты чего не уволишься? Простор для деятельности — ешь, не хочу.

Сергеев усмехнулся. Получилось криво.

— Дурак! Кому мы там нужны.

Дверью он все-таки не хлопнул.

Идя вниз по лестнице, Ледогоров думал о том, что, крышуя над мелкими наркодилерами, Сергееву грех корчить из себя несчастного, о том, что Сергеев никогда не уволится, так как лишится своей главной кормилицы — милицейской «ксивы» и о том, что «Сергеевы» будут всегда лучше жить, чем такие идиоты, как он сам.

Когда он спустился, в проеме открытой двери ослепительно ярко блеснуло, тяжелый молот прошелся по нескончаемым питерским крышам, и на город рухнула долгожданная лавина воды.

* * *

Ливень продолжался ровно столько, сколько ему понадобилось, чтобы дойти до Баскова переулка. Несчастный розовый зонтик оказался слабой защитой. Вода стекала с него ручьями. Футболка прилипла к телу. Джинсы и кроссовки, набухнув, потяжелели килограмм на пять. Ледогоров закрыл зонтик, проверил, в каком состоянии «ксива» в заднем кармане и открыл уже знакомую дверь.

— Димон! Оставь курнуть!

— Сгоняй лучше! Дождь уже кончился!

— Ломно!

— Маш! Дай тушь, а то у меня глаза «поплыли».

Их было пятеро. Трое пацанов и две девчонки. Всем от четырнадцати до шестнадцати. На подоконнике несколько бутылок «Специального» и пакет чипсов.

— Привет!

Пять пар глаз смотрели, если не враждебно, то настороженно. У детей большого города всегда не самый приятный опыт уличных знакомств.

— Старший кто?

Плотный, стриженный парень в футболке с надписью «Нирвана» стряхнул с брюк крошки от чипсов. Все выжидательно притихли.

— Ну, допустим, я.

Ледогоров показал «ксиву».

— Пошли на улицу, покурим. Поговорить надо.

Парень степенно слез с подоконника и с независимым видом начал спускаться по лестнице. На середине он обернулся к остальным.

— Ну, пишите письма.

Ледогоров усмехнулся.

— Димон! Не колись! — хихикнул сверху кто-то из девчонок.

На улице было свежо. По водосточным трубам с веселым журчанием сбегали на асфальт остатки недавнего ливня. Блестели лужи. Ледогоров увернулся от стремящихся стукнуть по темечку капель и достал пачку «Винстона».

— Угощайся.

Парень с чувством собственного достоинства взял сигарету и щелкнул дешевой китайской «псевдозиппой». С минуту оба молча глубоко затягивались. Затем Ледогоров спросил:

— Ты «Димон-Джип»?

Парень посмотрел на него с плохо скрываемой неприязнью.

— Это у вас, в «ментовке». А вообще я Дмитрий Васильевич Солодов, проживаю: Басков, 36, квартира 44.

Ледогоров развел руками.

— Извини, Дмитрий Васильевич.

— Ничего. Я привык.

Разговор явно не клеился. Ледогоров вздохнул и прикурил одну сигарету от другой.

— Слушай, Дима! Я не собираюсь здесь особо перед тобой выеживаться. Я тебе ничего плохого не делал. Позапрошлой ночью вон в том дворе была перестрелка. Преступник выбежал через эту арку. Я пытаюсь его найти. Можешь мне помочь — спасибо. Нет — разошлись и забыли.

Повисла пауза. Утробно булькали, падая в лужи, срывающиеся с краев крыши капли. С противным дребезжанием протарахтел мотоциклист.

— Вы-то не делали… — буркнул себе под нос Солодов, выбрасывая сигарету. — Да мы и не разглядели его вовсе.

Ледогоров молчал, выпуская кольца дыма.

— Мы только пришли, — продолжил Солодов, — открыли пиво, вдруг — бах, бах. Мы к окну. Смотрим — чувак выбежал, прыг в «тачку» и свалил. Мы спустились, а во дворе уже менты. Только все равно его никто не узнает. Темно было.

— Чего к милиции не подошел?

— Я ментам не помощник. А можно еще сигарету?

Ледогоров усмехнулся.

— Держи. Машина какая была?

Сигарета попалась сырая и Солодов с трудом «растянул» ее.

— «Копейка», по-моему, зеленая. — Он отошел на шаг от дверей и задрал голову. — Шульц, в какую «тачку» мужик после пальбы позавчера прыгнул?

— В «единичку» зеленую!

— В синюю! Я тоже видела! — сверху высунулась девичья голова. — Я видела!

— Закройся! — Солодов махнул рукой. — Не слушайте ее. Она уже пива насосавшись была, а она после первой бутылки белый от черного не отличит.

— Спасибо! — Ледогоров протянул руку. — Номер или какие-нибудь особенности не запомнил?

— Не, — Солодов помотал головой, — плохо видно было.

— За руль сел?

— Да нет. Вроде справа. Точно справа.

— А повернула машина куда?

Парень помешкал, разглядывая свои руки и что-то прикидывая в уме.

— Налево, — наконец определился он. — Точно налево, к Кирочной.

— Спасибо, — повторил Ледогоров и достал свою почти полную пачку « Винстона». — На, оставь себе.

— Спасибо. У меня есть деньги. Я куплю.

— Как хочешь. А почему все-таки «Джип», Дима?

Лицо Солодова снова помрачнело.

— Я с пацанами «забился», что девчонку одну на джипе прокачу. Ну, сосед наш, «новый русский», с сорок девятой квартиры, попьяни ключи от «Монтеры» в замке оставил. Я по двору кружок и крутанул. Причем сам ему ключи и принес. А он побежал на Чехова и заяву накатал. Меня на учет поставили, как лидера группы угонщиков, специализирующейся на джипах. Кличку присвоили, раструбили везде. Уже на Литейный, в угонный отдел, три раза таскали. А я, кроме этого раза, за рулем только на ЗИЛе сидел, в школе на УПК[8].

Ледогоров рассмеялся.

— Знакомая история. Ладно, не грусти, постараюсь помочь.

Солодов махнул рукой.

— Ладно, все равно забудете.

Скрипнула за ним дверь парадной.

Несмотря на поздний час, облегчившееся дождем небо стремительно прояснялось. Улицы неожиданно начали наполняться гуляющим народом. Изможденные пыльной духотой горожане спешили глотнуть свежего, прохладного воздуха. Ледогоров задумчиво остановился на Радищева. Если машина свернула налево, то значит, скорее всего водитель домчался до Кирочной, а там, что на Литейный, что на Суворовский — все пути открыты. Сколько в городе зеленых копеек. До пенсии можно проверять. Он посмотрел на часы. Полдвенадцатого. Спать не хотелось, а значит, идти домой не было смысла. Он задумчиво побрел по Радищева. Послегрозовая прохлада приятно щекотала спину. На углу с Кирочной зазывно сверкало уютными огнями бистро. Хотелось зайти и выпить кофе, но, мысленно пересчитав деньги в кармане, он передумал. Как всегда, кольнула противная мысль: «Дожил — лишний раз кофе не попить». На Кирочной было оживленней. Шуршали автомобили. Как огромный, светящийся изнутри жук, полз запоздалый троллейбус. Ледогоров остановился. Он не знал, куда идти. Охватило пронзительное чувство полного отчуждения от окружающих. На перекрестке, у тротуара стояла «гаишная» машина. Высокий, здоровый лейтенант разбирался с выглядывающей из темно-синего БМВ жгучей брюнеткой. Оба улыбались. Ледогоров остановился и посмотрел на оставшуюся за спиной улицу Радищева. «Гаишник» покосился на него, еще раз сказал что-то девице и козырнул. Она улыбнулась еще шире и рванула с места. Ледогоров достал «ксиву» и подошел ближе.

— Привет, коллега, уголовный розыск «восемьдесят седьмого». Окажи помощь.

— Тьфу ты, блин! — заулыбался лейтенант. У него были ярко-голубые глаза и детские ямочки на щеках. — А я думал — УСБ сзади пристраивается. — Он сделал недвусмысленный жест. — Зря только бабу просто так отпустил.

Ледогоров развел руками.

— Ну, извини!

— Да ладно, — «гаишник» отмахнулся. — Бог дал, Бог взял. Чего надо-то?

— Ты позавчера здесь в ночь не стоял?

Лейтенант почесал затылок.

— А позавчера, это чего было?

— Вторник.

— Тогда стоял. Точно. Вчера меня не было.

Ледогоров показал большим пальцем себе за спину.

— У нас там стрельба была. Никто около часа не вылетал оттуда на скорости? Зеленая «копейка», например?

«Гаишник» рассмеялся.

— «Копейки», старый, не летают. Летают «мерсы» и «бомбы». А сказать могу точно: никого не было. Я по рации переговоры ваших про стрельбу услышал и как полагается, — он снова хохотнул, — удвоил бдительность. Оттуда вообще за последующий час никто не выезжал.

— Точно?

— Железно. Мне что, по-твоему, палки не нужны?

Ледогоров пожал плечами.

— Палки-то палками…

Веселое лицо лейтенанта стало серьезным.

— Слышь, друг. Нарушения — это одно, а стрельба — совсем другое. Так что ты даже и не думай.

— Да я и не думаю. Ты не обижайся. Спасибо. — Ледогоров хлопнул «гаишника» по плечу. — Удачи тебе.

— Тебе тоже.

Перевалило за полночь. Идя по Кирочной, Ледогоров представлял себе, как ровно двое суток назад «мерседес» Галустяна, рыча, заруливал во двор на Некрасова. В это время он сам пил в кабинете чай и ел положенную Юлькой с собой на дежурство ватрушку. Он часто пытался вспомнить, где был и что делал, когда совершалось очередное преступление. Полянский называл это инстинктивным поиском алиби. Сам он знал, что это просто поиск несуществующей справедливости. Вспоминая любимую фразу матери о том, что «Бог все видит, Бог все знает», он никогда не мог понять почему тогда Бог не приводит его на нужное место заранее, позволяя предотвращать чужие беды.

На углу с Восстания Ледогоров остановился. Спать не хотелось. Он оглянулся, мучительно соображая, куда идти. Что-то кольнуло в голове. Что-то привычное и, в то же время, крайне важное именно сегодня. Что-то повседневное, но на что следовало взглянуть по-новому. Это что-то билось и стучало у него в голове, отчаянно пытаясь обратить на себя внимание. Он потер виски и достал сигарету. Мимо тянулись от «Чернышевской» пассажиры последней электрички.

— Господи! Когда же все это закончится! Все роют и роют!

Длинноногая, изящная женщина в кремовом легком платье, осторожно ступая на высоких каблуках, спустилась на развороченную бульдозерами улицу Восстания. Шел капитальный ремонт дороги с заменой труб и снятием трамвайных путей.

До Ледогорова дошло. Почти бегом он устремился вдоль траншеи. Рылеева. Сквозного проезда нет — яма. Гродненский. То же самое. Саперный. Гора песка, высотой до второго этажа. Басков. Стоп! Он даже запыхался. Незажженная сигарета по-прежнему была зажата между пальцев. Он прикурил ее. Получалось забавно: если верить «гаишнику», «копейка» не выезжала на Кирочную, значит, могла свернуть только налево в один из переулков, так как направо нет ни поворотов, ни проходных дворов. Но каждый переулок из-за ремонта улицы Восстания оканчивается тупиком. Значит, машина не выезжала из микрорайона, ограниченного Басковым, Кирочной, Восстания и Радищева. Есть, правда, пара сквозных дворов с Рылеева на Кирочную, но они давно не проездные. Уставшие от шума и выхлопных газов жильцы врыли посередине металлические болванки. Теперь каждая сторона заезжает со своей улицы. Ледогоров шел обратно, давя в себе детское желание немедленно начать осматривать дворы в поисках зеленой «копейки». В принципе, они могли заехать в любой двор и переждать. Нет, слишком рискованно. Оставить машину, уйти пешком, а потом за ней вернуться? Тоже рискованно, особенно, если один из них ранен. Вторая машина ждала на Кирочной? Слишком сложно. Не знали, что Восстания перерыта? Слишком просто. Черт! Так можно гадать вечно!

Ледогоров снова оказался возле метро. Пробежка по свежему воздуху и напряженная работа мысли дали о себе знать. Он поднялся по своей абсолютно темной лестнице, отпер дверь, разделся и, не зажигая света, залез под душ. Ощущая кожей покалывание прохладных струй, почему-то вспомнил, как двадцать лет назад, в Сочи, ходил с родителями ночью купаться. С тех пор он ни разу не был на море. Жесткая тахта приняла его в свои объятия. Он представил себе, как Юлькины волосы щекочут его плечо, ее теплое дыхание на своей щеке и мгновенно заснул, улыбаясь в темноту.

* * *

Хохмачев независимо надувал щеки и смотрел в пол.

— Двое с «видаком» задержаны. Почему не отработаны? — Вышегородский говорил тихо. Любая игра когда-нибудь наскучивает. — Они же без документов.

— Занят был на других заявках.

— На каких?

— Кража была из «Лексуса»?

— Ты там был меньше часа.

— Почти полтора.

— Ну хорошо, пусть полтора, а остальное время? А ведь сейчас отдыхать пойдешь? Кто за тебя дорабатывать будет? Они? — Вышегородский обвел кабинет рукой.

Ледогоров смотрел на привычный тополь за окном и думал о том, что Артур прав, но его боевой пыл скоро угаснет, о том, что мучительно не хочется ехать на Будапештскую в набитом трамвае, о том, что сегодня пятница и у Юльки выходной, о том, что на Московскую-Товарную нужно успеть до обеда, иначе Генка уже наберется и о том, что обо всем этом он уже десять раз думал.

— Между прочим, Артур Викторович, — Хохмачев нагло развалился на стуле и закинул ногу на ногу, — нам после дежурства по КЗОТу положено не один, а два дня отдыха. Один «отсыпной», а следующий просто выходной. Я просто не успеваю отдохнуть.

— Причем здесь это? — вскинулся Артур.

— При том, — Рома с видом вождя мирового пролетариата оглядел аудиторию. — Мы не можем работать в таких условиях — отсюда и ошибки. Я сколько на работе задерживаюсь — никто этого нигде не учитывает. Я вообще…

— Вот дурак. Совсем «двинулся», — шепнул Ледогорову, сидящий рядом Виталя Коршунов.

— Сейчас доведет нашего «Артемона».

Кличку эту Вышегородскому он придумал давно и прицепилась она к шефу основательно.

Ледогоров безучастно кивнул. Небо за окном было едкого аквамаринового цвета и начинало стремительно белеть, как будто кто-то рьяно крутил ручку яркости телевизора. Все раздраженно молчали, злясь на Хохмачева из-за затянутой «сходки». Все эти разговоры «в пользу бедных» про КЗОТ и конституцию давно уже были пережеваны и выплюнуты. Работа в уголовном розыске всегда строилась по принципу «не нравится — уходи». Система плевала на своих людей. Точнее, это она позволяла им заниматься любимой работой за гроши, на ее условиях. Что-то вроде отношений между наркоманами и наркодилерами.

— Вон! — Артура наконец прорвало. — Завтра с утра рапорт и чтобы духу твоего здесь не было!

— А не буду я ничего писать! — Хохмачев налился краской, как свежий помидор. — За что вы меня выгоните? У меня ни одного взыскания! Показатели в норме! Я все обжалую…

— Пошел на хрен! — казалось, что Вышегородский сейчас его ударит.

— Ну и пойду, только домой! У меня законный «отсыпной»!

Хлопнула дверь.

— Во артист! — Хихикнул кто-то.

Артур откинулся в кресле.

— Все. Всем работать по своим планам.

Лениво перешучиваясь и разминая затекшие ноги, опера потянулись к выходу. Ледогоров на секунду задержался у стола шефа.

— Артур, а почему завтра рапорт?

Тот поднял глаза.

— Что?

— Ты же знаешь, тебе никто не даст его выгнать.

Вышегородский достал сигареты.

— Саша, хоть ты не лезь, а.

Лицо у него было усталое и погасшее.

— Извини.

Идя по коридору, Ледогоров ругал себя за то, что думает о вещах, до которых ему нет никакого дела. Воздух снова наливался влажной духотой.

* * *

Муха осторожно ползла по краю деревянной измерительной линейки.

— Зачем вам?

Следователь смотрел строго и, как видимо ему казалось, проницательно. Ледогоров развел руками.

— Чтобы собрать информацию о потерпевшем, его образе жизни и подготовиться к разговору с ним.

Муха начала восхождение на толстую папку одного из уголовных дел. Следователь покачал головой.

— Я против того, чтобы вы беседовали с ним до того, как я его допрошу.

Ледогоров вздохнул.

— Почему?

Муха спустилась с картонной обложки и замерла на углу стола. Вопрос застал юношу врасплох.

— Ну, я … Нужно сначала… Необходимо зафиксировать…

Ледогоров резким движением поймал муху. Следователь судорожно дернулся.

— Хочешь, я за тебя отвечу? Ты боишься, что я выкручиваю какие-то свои «шкурные» интересы. Боишься, что попытаюсь зачем-нибудь надавить на потерпевшего, или договориться с ним. Ты сам не знаешь, чего боишься, но слышал, что опера все очень ушлые и работают, только когда имеют свой интерес. Я прав?

Парень открыл было рот, чтобы ответить.

— Знаю, что прав. Но, послушай меня, тебе придется жить своим умом. Опера бывают разные. Как и следователи. Придется научится различать. Без оперов по «глухарям» ты ничего не сделаешь. Если ты, конечно, хочешь что-нибудь сделать. Я должен искать того, кто подстрелил этого Галустяна. И я буду его искать. Потому что просто это моя работа. Скажут искать кого-нибудь другого — буду искать другого. Но всегда буду стараться это делать хорошо. Поэтому, друг мой, если не можешь решить сам, то снимай трубку и звони руководству.

Ледогоров встал, подошел к раскрытому окну и выпустил муху. Она, обалдев от обретенной свободы, сделала сумасшедший пируэт и растворилась в раскаленном воздухе. Внизу, среди облезлых железных гаражей, группа пацанов в трусах и майках носились друг за другом с пластмассовыми брызгалками. За спиной зашуршал диск старенького телефонного аппарата.

— Андрей Юрьевич, это Копылов. Здесь пришел оперуполномоченный по делу Галустяна. Хочет посмотреть вещдоки. Да. Ну, я просто подумал… Хорошо. Его фамилия? Ледорубов. Что? А, да точно — Ледогоров. Понял… Понял.

Ледогоров улыбнулся. С начальником следственного отделения Андреем Тихонравовым они «подняли» не одно дело. Правда, давно. До того как он сам начал пить.

— Андрей Юрьевич вас просит, — следователь протянул трубку.

— Слушаю.

— Привет, Саня!

Голос Тихонравова шипел в старой мембране.

— Здорово!

— Слышал — ты в себя пришел?

— Да, только не войти.

— Чего?

— Пришел и стою на пороге — не войти никак.

— Молодец, — прогудел Тихонравов, явно не поняв последней фразы, — ты на Копылова не обижайся. Он еще маленький. Сразу после «поляны»[9]. Я ему все объяснил. Поднатаскай его заодно.

Ледогоров усмехнулся.

— Я опер, а не следователь! Это твоя работа!

— У меня дела. А ты все знаешь. Пока!

— Пока! — Ледогоров повесил трубку — А я шарики надуваю.

Поднимающееся солнце залило кабинет ослепительным светом. Прикрывая глаза ладонью, Копылов возился в покосившемся полированном шкафу у дверей.

— Вот, — он протянул заклеенный скотчем полиэтиленовый мешок с косой надписью «Галустян», сделанной шариковой ручкой. — Только пистолет на экспертизе.

— Спасибо, — Ледогоров забрал мешок, — я у себя в кабинете посмотрю.

Копылов обреченно вздохнул.

— Конечно.

Ледогоров улыбнулся.

— Давай расписку напишу. — Он протянул руку. — Меня, кстати, Сашей зовут. Можно на ты.

— Леня, — Копылов пожал протянутую руку и наконец улыбнулся. Улыбка у него была доброй и очень детской. Под окном отчаянно визжали поливающие друг друга водой мальчишки.

* * *

До Московского вокзала Ледогоров шел пешком. Днем садиться в какой-нибудь общественный транспорт в центре города было форменным сумасшествием. Нескончаемые автомобильные «пробки» закупоривали почти каждую улицу. Половина их была перекрыта, в связи с ремонтом к какой-то очередной юбилейной дате. Проезд двух остановок на трамвае мог занять около часа. Жаркий, разреженный воздух впитывал в себя выхлопные газы. От раскаленных двигателей плыло горячее марево.

В вещдоках не оказалось ничего интересного. Записная книжка на нерусском языке. Паспорт. Доверенность на «мерседес». Пяток фотографий, изображающих Галустяна в окружении кавказских мужчин и славянских женщин. На всякий случай он прихватил их с собой.

Ледогоров потрогал насквозь мокрую на груди футболку и бегом припустил через площадь Восстания. Оглушительный свисток застиг его у самой «отвертки»[10]. Такой же взмокший как и он, «гаишник» неспешно направлялся к нему от служебного «жигуленка». Второй интенсивно прогонял обезумевший поток машин.

— Сержант Луков, — козырнул первый, — нарушаем!

Ледогоров достал «ксиву».

— Извини. Все нормально, свои.

Сержант скользнул взглядом и неприязненно поморщился.

— А что, если свои — нарушать можно? «Ксива», она от смерти не спасает.

Он повернулся и пошел обратно.

Ледогоров выругался. Формально «гаишник» был прав, но все равно было неприятно. Он же извинился. Демонстративно неторопливо он пересек оставшуюся до здания вокзала площадь. Ворота на Московскую-Товарную находились со стороны Полтавской улицы, но он хотел зайти в линейный отдел милиции. Вокзал жил своей особенной, понятной только его обитателям жизнью. Носильщики, лоточники, проститутки, воры, кавказцы, менты, ну и, конечно, пассажиры. Ледогоров никогда не работал ни здесь, ни в сопредельных территориальных отделах, поэтому хорошо жизнь вокзала не знал. Он шел к Гене Жарову, бывшему оперу восемьдесят седьмого, бывшему оперу УУРа и РУБОПа, осевшему теперь в качестве зама по оперработе Мосбана. Вокзал отдыхал. Дневное время не было самым напряженным. Основная масса поездов уходила вечером и прибывала утром. Сейчас же по перрону барражировали лишь ошалевшие от жары пассажиры пригородных электричек и постоянные жители вокзала — бомжи. Ледогоров не любил вокзалов. Они почему-то вызывали у него чувство тревоги.

Здание линейного отдела охранял младший сержант в лихо заломленной на затылок форменной кепке.

— К кому? — Спросил он, проверив документы. Ледогоров почувствовал запах застарелого перегара и сырого лука.

— К Жарову.

— Подождите, я узнаю.

Мимо, махнув постовому рукой, прошли внутрь отдела двое «джигитов» с большой дорожной сумкой.

Ледогоров забрал свое удостоверение.

— Ваши сотрудники? — съязвил он, кивая кавказцам вслед.

— Ага! — не моргнув глазом, хохотнул постовой. — Внештатные.

Кабинет у Жарова был узким и продолговатым как ящик. Решетчатое окно упиралось в желтую, облупившуюся стену. Гоняя воздух, спасительно гудел вентилятор

— Садись! — Гена пинком сбросил со стула запыленную пачку дел, перевязанную толстой бечевкой.

— Я лучше присяду, — Ледогоров посмотрел на упавшую пачку. — Ни хрена себе! Дела восемьдесят первого года.

— Ну, — Жаров кивнул. — Здесь дела в архив сдавали последний раз никогда. У оперов из-под всех диванов и шкафов торчат. Вот, решил заняться.

— Тоже дело, — одобрил Ледогоров, вглядываясь в серое лицо Жарова с темными кругами вокруг глаз.

— Сотку будешь? — Гена достал с подоконника початую «Охту».

— Не, — Ледогоров покачал головой, — я в завязке.

— Развяжи, — пожал плечами Жаров, — хлопнем и снова завяжешь.

— Не могу. «Заколдовался» я.

У Ледогорова неприятно закололо в груди.

— Ну, как знаешь, волшебник. А я в сказки не верю. Мне можно.

Жаров «начислил» себе почти полстакана и залпом выпил. Несколько секунд он молча сидел, прислушиваясь к себе, затем шумно выдохнул.

— Прошла. Ну, с чем пожаловал?

Ледогоров, не отвечая, разглядывал красные прожилки на его лице, растрепанные, нестриженные волосы и черную полосу на воротничке рубашки. Жаров был старше его на пять лет и ему еще не стукнуло и сорока, хотя на вид можно было дать «полтинник». В начале девяностых они сидели в одном кабинете Урицкого РУВД, где пришедший в розыск на два года раньше Гена натаскивал своего более молодого напарника. В девяносто первом его позвали в главк, где он два года протрудился в убойном отделе, затем переход в только что созданный РУОП и начало стремительного, никому непонятного падения. Жаров неожиданно перевелся в один из территориальных отделов области, где тихо спивался в течение нескольких лет. Когда его оттуда выперли — устроился опером в «Кресты», откуда уже перекочевал сюда. Бывший франт, спортсмен и любитель туризма, он абсолютно перестал следить за собой, забросил все свои многочисленные увлечения, оставив лишь одну водку. Жена быстро бросила его, к счастью не успев обзавестись ребенком. Больше он не женился и даже не предпринимал попыток. Друзья плавно отошли в сторону, отчаявшись вправить ему мозги, или хотя бы понять, что происходит. Напившись, он называл себя палачом, бормотал, что виновен в смерти людей, плакал и даже дважды пытался покончить с собой. К счастью, эти попытки не стали известны руководству, которое немедленно вышвырнуло бы его на улицу, к скорой смерти от перепоя. Работа пока еще была единственной вещью, которая не позволяла Жарову опуститься окончательно. Не проявляя ни рвения, ни инициативы, он, тем не менее, ухитрялся в любом состоянии добросовестно исполнять свои повседневные обязанности.

— Ну чего разглядываешь? Сам знаю, что не фотомодель! Что надо-то?

Ледогоров очнулся от неприятных мыслей.

— Гена, у нас разборка была. «Черные» перестрелялись. Один из них, потерпевший, якобы заезжал к вам на «товарную». Может и стрелок наш там трется, или притяжение имеет. У меня по первому есть номер машины и данные. Можно чего-нибудь разнюхать?

Жаров пожевал губами и достал пачку «Беломора».

— Азера? Даги? Гурзошники?

— Потерпевший армянин, но из Тбилиси. А остальные визиток не оставили.

— Грузинские армяне? — Жаров выпустил дым. — Это Нурика тусовка.

Они перевозчиков трясут и «герыч» из Москвы получают.

Он снова достал бутылку.

— Погоди-погоди, — Ледогоров отодвинул от Гены стакан. — Давай по порядку. Какой Нурик? Какой «герыч»? Какие перевозчики?

— Не боись — не отрублюсь! — Жаров насмешливо скривился и вернул стакан на место. — Нурик — это Рухадзе Нукзар, начальник снабжения. Он из Тбилиси. Вокруг него целая стая земляков. Молодежь промышляет грабежами фур, которые загружаются на «Товарной», а основной бизнес — героин. Грузинская воровская диаспора Москвы шлет крупные партии по нашей «железке» в Питер. Нурик все принимает и через земляков организовывает сбыт. Потом часть денег едет обратно, в златоглавую. Вот и вся любовь!

Жаров тщательно наполнил стакан до половины. Ледогоров задумчиво взъерошил волосы.

— Ну и чего ты по ним делаешь?

Жаров пьяно усмехнулся.

— А ничего! Они что, на вокзале что ли, водил опускают и «герычем» банкуют? У меня все спокойно! Это что вы по ним делаете?! Твое здоровье.

Он приподнял стакан. Ледогорову надоело. Он поднялся.

— Пошел ты, Гена…

— Сам иди!

Жаров резко опустил руку. Водка выплеснулась на ободранную крышку стола. Неожиданно лицо у него стало жестким и абсолютно трезвым.

— Ты думаешь, я не пробовал ничего? Не забывай — у нас здесь государство в государстве. Свой РУБОП, свой УБНОН, своя прокуратура. И все подчинено Дороге. А Нурик на Дороге — это величина. Мне быстро намекнули, сколько бывает на путях несчастных случаев. Да и не надо никому ничего. Опера здесь по десять лет сидят на своих местах. У них все давно ровно. Заодно и за мной присматривают.

Он резко опрокинул в рот остатки водки. Ледогоров снова сел.

— Так вали отсюда.

Жаров поморщился.

— Куда? Мне до пенсии семьсот два дня. — Он посмотрел на часы. — Через пять часов останется семьсот один.

Ледогоров усмехнулся.

— И куда потом? Водку целыми днями жрать?

Жаров прикурил «беломорину» и покачал головой.

— Водку жрать я и здесь могу. Бежать. — Он посмотрел в окно. — В тайгу, на Землю Франца Иосифа, на Северный Полюс. Туда, где людей поменьше.

— От себя не убежишь, — Ледогоров встал, — а это, по-моему, то, чего тебе хочется. Давно не понимаю, что с тобой происходит. В общем, как я понял, ты мне — не помощник?

Жаров разогнал рукой вонючий дым.

— Мог бы — помог бы. А так — извини.

— Бывай.

Ледогоров все-таки протянул руку;

— Ты тоже.

Жаров слегка придержал ее.

— На воротах, на Полтавской «вохровец» есть старый, Семен Петрович. Он все примечает, учет машин ведет заезжающих. Скажи, что я порекомендовал. Может, полезно будет.

— Спасибо.

— Не булькает.

Ледогоров подумал.

— А с Нуриком можешь мне встречу организовать?

— Зачем?

— Поговорить.

Жаров фыркнул.

— Бесполезняк.

— Ничего не теряю.

— Я для него не лучшая рекомендация, но попробую.

— Еще раз спасибо.

— Все так же не булькает.

Ледогоров закрыл за собой дверь. Сразу же навалилась духота. В коридоре несколько милиционеров шустро шмонали огромные дорожные сумки то ли вьетнамцев, то ли китайцев. Он не видел, как в кабинете Жаров долил в стакан остатки «Охты» и, глядя на дверь, грустно улыбнулся.

— Какой же ты счастливый, Саня, что не можешь знать, что со мной поисходит.

Где-то истошно гудела подходящая к перрону электричка. Горячее полуденное солнце аккуратно щупало окно своими вездесущими лучами.

* * *

— А почему Геннадий Олегович сам не пришел?

— Он занят. Если хотите — можем ему позвонить.

За воротами протяжно засигналил очередной автомобиль. Рев клаксона ассоциировался с трубным зовом слона в джунглях.

— Не надо. Извините, я сейчас.

Семен Петрович спустился из будки. Ледогоров огляделся. В каждом казенном помещении есть что-то, говорящее о его работниках. Он был уверен, что пепельница из снарядной гильзы, маленький портрет Сталина и книга с биографией маршала Жукова принадлежат его сегодняшнему собеседнику. «Вохровец» оказался подтянутым узколицым стариком в сером отглаженном костюмом со значком Ворошиловского стрелка и парой орденских планок. Пыхтя выхлопной трубой, в ворота протиснулся КАМАЗ с областными номерами. Старик поднялся обратно.

— Итак, слушаю вас. Простите, как ваше имя-отчество?

Он снял на секунду круглые очки с толстыми линзами и энергично потер глаза.

— Александр Игоревич. — Ледогоров снова протянул раскрытую «ксиву».

— Спасибо, спасибо. Я уже прочитал. — Семен Петрович надел очки обратно. — Слушаю вас, Александр Игоревич.

Ледогоров вздохнул.

— Совершено преступление, — начал он, — подозреваются лица кавказской национальности, имеющие притяжение к товарной станции. Есть номер машины одного из интересующих лиц. Геннадий Олегович сказал, что у вас ведется учет автомашин, заезжающих на территорию.

Семен Петрович слушал и кивал, полуприкрыв глаза. На момент Ледогорову показалось, что старик задремал.

— У вас есть фото? — неожиданно спросил он.

— Простите, что?

— Фотографии подозреваемых у вас есть?

Ледогоров пожал плечами.

— Есть, но я хотел бы посмотреть журнал регистрации…

— Успеете. Давайте сначала фотографии.

Голос у Семена Петровича налился металлом. Глаза прищурились. Лицо стало еще острее. Он походил на старую, но еще опасную овчарку.

— Смотрите, — Ледогоров протянул взятые с собой снимки, — вот наш потерпевший.

— Толстый?

— Да.

— Я его знаю, — старик снова снял очки и принялся тереть глаза. В этот момент лицо его расслаблялось и он походил на обычного доброго дедушку-пенсионера из-за «доминошного» столика. — У него синий «мерседес», в номере три двойки.

Ледогоров шумно выдохнул и достал сигарету. Ситуация становилась интересной.

— Он ездил по специальному пропуску от нашего грузинского князька. — Продолжил Семен Петрович. — Понимаете, о ком я говорю?

Ледогоров кивнул.

— У нас сейчас все «черножопые» по его пропускам ездят. Этот жирный говнюк часто бывал. Важный как барин. Так и хотелось поставить его на колени и с нагана в затылок.

Ледогоров поежился. В голосе старика сквозило неприкрытое знание предмета разговора.

— Когда он приезжал последний раз? — наконец спросил он, прикуривая.

— Дня два назад, — Семен Петрович достал из стола пачку «Примы» и раскрыл лежащий перед ним журнал. — Точно! Двадцать пятого.

Ледогоров почувствовал, как холодные буравчики засверлили в груди. Стрельба произошла в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое. Начинал вырисовываться день Галус-тяна перед покушением.

— Во сколько он уехал? У вас это отмечается?

Казалось, старик испепелит его взглядом.

— Александр Игоревич, я здесь в охране служу, а не дворником. Во времена Лаврентия неточностей не прощали. — Он закурил и снова склонился над тетрадью. — Вот: заехал в девятнадцать сорок, выехал в ноль тридцать пять.

— Что? — Ледогоров подался вперед. — В ноль тридцать пять? Это точно?

Он чувствовал, как слетает разом, вызванная жарой истома. Внутри завибрировал энергетический моторчик. Мысли убыстряли свое движение. Перестрелка началась около часа. Отсюда до Некрасова по ночному городу минут десять — пятнадцать ходу. Выходит, именно отсюда Галустян поехал на встречу со стрелком.

— Конечно точно! — всплеснул руками Семен Петрович. — Двадцать пятого дежурил я. У нашего князька был день рождения и вся шайка была в сборе. Гуляли в ресторане вокзала, гниды.

Старик снова мгновенно превратился из «дедушки» в опасного пса.

— Этот урод — пьяный был, кстати! Я помню. Орал тут во дворе что-то на своем тарабарском. Потом они уехали.

Ледогоров сощурился. Едкий дым от «Примы» попал ему в глаза.

— Они? С ним кто-то был?

— Да, по-моему. Парень молодой. Они с ним вместе и орали. Потом сели в «мерседес» и уехали. Чуть ворота не снесли. Я даже полностью открыть не успел.

Ледогоров пододвинулся еще ближе к Семену Петровичу,

— Парня запомнили?

— Ну, молодой, лет двадцать пять… челка… — старик наморщил лоб, — в черном пиджаке. Темновато уже было.

— Он раньше бывал?

— Не припомню.

— Машина у него была?

— Не приметил.

Ледогоров вздохнул.

— А говорите: не прощали неточностей. Самое главное-то вы и упустили.

Старик выглядел откровенно удрученным. За воротами кто-то отчаянно сигналил, но он не обращал внимания.

— Откройте, Семен Петрович. — Ледогоров тронул его за плечо. — А мне пока дайте журнал посмотреть.

Страничка за двадцать пятое число оказалась исписанной вдоль и поперек. Прослеживалась устойчивая и закономерная тенденция: с утра на территорию в основном заезжали грузовики, «Газели», «каблучки» и прочие «рабочие лошадки», а с шести вечера в списке фигурировали «мерседесы», «бомбы», «тойоты» и другие иномарки. Видимо, начался съезд гостей на праздник. Ледогоров вытер пот со лба и посмотрел в окно. Старик о чем-то спорил с высоченным водителем серого фургона. Взгляд снова вернулся к списку. «Джип-Че-роки», «Крузер», «пятисотый». А дед неплохо разбирается в марках. «Ауди», снова «мерс», снова «Крузер». Представительная тусовка. «Лексус», «Ровер»… Стоп!»

Ледогоров даже дыхание затаил. В девятнадцать пятьдесят на территорию заехала «копейка» А 980УК 78 РУС. Выехала в двадцать ноль пять. Это, конечно, могло быть совпадением. Это могло вообще ничего не значить. Это могло… Он заставил себя успокоиться и внутренне усмехнулся своей внутренней дрожи. От этого не закодируешься и не подошьешься. Дверь распахнулась. Глаза старика сияли.

— Ну-ка, Александр Игоревич, дайте мне еще раз фотографии!

Он снова принялся тереть глаза.

— Неужто вспомнили что?

Ледогоров протянул ему пачку.

— Рано меня стыдить! — Семен Петрович торопливо надел очки. — Вот он! Конечно! Как я сразу не понял!

Ледогоров забрал из сухой, чуть подрагивающей руки глянцевый прямоугольник. Молодой, изящный парень с благородными чертами потомка грузинских князей стоял рядом с Галустяном возле знакомого темно-синего «мерседеса». У него были модная, спускающаяся на лоб челка и родинка под левым глазом.

— Перстень, — старик ткнул пальцем в руку парня, лежащую на плече Галустяна. На ней явно выделялось массивное кольцо с ярким красным камнем. — Ненавижу это б…во — мужиков с побрякушками. А у него здоровый такой. Сразу в глаза бросается. У водилы последнего, — он кивнул за окно, — тоже какая-то херня на пальце была. Вот я и вспомнил и перстень, и фото, и челку. Рано меня списывать!

Он просто лучился от собственной радости.

Ледогоров продолжал изучать фотографию. Парень был одет в черный пиджак и белую футболку. За спиной громоздились купола Спаса-на-Крови. Возможно, снимок был сделан совсем недавно. Он повернулся к пребывающему в эйфории Семену Петровичу и подвинул журнал.

— Вот эту машину не помните?

Старик посмотрел на лист, зачем-то перевернул его, подумал секунду.

— Тоже на день рождения приезжала.

— Уверены?

— Абсолютно. Я потому и запомнил, что такая простенькая. На день рождения приезжало много людей без пропусков. Князек звонил и говорил, какую машину пропустить. Марку и номер. По поводу этой я даже переспросил — решил, что ослышался.

— А пассажиров видели?

— Нет. Здесь точно нет. Вместе с ней какой-то пьяный подъехал без пропуска и я с ним разбирался.

— А когда обратно ехал?

— Нет, не помню. Он почти сразу выехал.

Ледогоров потер переносицу. Все вытанцовывалось. Водитель привез стрелка на день рождения и убыл. С праздника тот уехал с Галустяном, повздорил с ним и устроил пальбу. А почему тогда «копейка» ждала на Баскове? Мало ли, почему? Все равно все окажется совсем не так. Пока просто нужно идти по имеющемуся пути.

— Ну поймаете вы его, — грустно вздохнул Семен Петрович, — не расстреляете же Посидит — выйдет. Еще родственников сода притащит. Надо же как, — глаза его просветлели от воспоминаний, — ввести к ним пару дивизий. С утра всех тепленькими хвать! Мужиков в расход, а остальных за Урал — работать, страну обустраивать. С ними, «черными», только так и можно.

— Спасибо, Семен Петрович, — Ледогоров поднялся. — Вы нам очень помогли, — выцедил он дежурную фразу и усмехнулся. С портрета на стене на него строго смотрел кумир старика — главный «черный» всех времен и народов.

По Миргородской, поднимая тучи пыли, летели пыхтящие четырехколесные чудовища. Беспощадное оранжевое солнце угадывалось сквозь копоть выхлопных газов. Ледогоров выругал себя, что не додумался идти сквозь вокзал, но снова видеть Семена Петровича не хотелось. Он вздохнул и зашагал в сторону Гончарной улицы.

* * *

В какой-то миг ему даже показалось, что этот момент не наступит никогда. Но автобус зашипел, захрипел и, растворив железные оковы, выплюнул его из похожего на сауну салона. Вслед посыпались крупные коренастые женщины с авоськами и компания школьников с магнитофоном и дежурным пакетом апельсинов. Почему все всегда тащат в больницу именно эти оранжевые плоды? Ледогоров глубоко вдохнул горячий, не освежающий воздух, проверил наличие сумочки со стволом, «ксивы», бумажника, пуговиц на джинсах и двинулся в сторону возвышающейся посреди пустыря башни Института Скорой помощи. В холле сновали туда-сюда женщины в белых халатах. Под пустыми вешалками зачем-то в середине лета скучала гардеробщица. Он подошел к окну «Справочной».

— Галустян Рафаэль Михайлович, доставлен ночью двадцать шестого.

Седая женщина в очках скользнула по нему равнодушным взглядом и уткнулась в списки.

— Девятый этаж, третья хирургия, палата девятьсот тринадцать.

— Спасибо.

Солнце било через огромные витринные окна, нагревая и без того плотный больничный воздух. У турникета его схватила за руку маленькая пожилая женщина со злым лицом скандалистки.

— Куда?! А обувь переодеть?

Он показал удостоверение.

— Я по рабочему вопросу.

Она еще больнее сжала его руку.

— Нельзя! У меня указания! Ну и что, что милиция!

На мгновение он позавидовал Семену Петровичу. В его времена было явно проще работать. Высвободить руку оказалось не просто.

— Извините, я же сказал, что у меня служебный вопрос. Мне необходимо опросить…

— Меня не волнует, чего вам надо! — женщина загородила проход. — Без тапок — не пущу.

Она явно принадлежала к разряду людей, видящих в таких скандалах смысл жизни. Мимо прошли двое стриженных спортивных парней в дорогих костюмах и остроносых туфлях. Передний оттер ее плечом и она безмолвно посторонилась.

— А эти? — кивнул Ледогоров.

— Это к главврачу! — нашлась женщина-цербер.

— Тогда я тоже к нему!

Ледогоров сильно оттолкнул ее руками с дороги и прошел к лифту. Она не закричала, не побежала за ним, а, повернувшись, как ни в чем ни бывало, засеменила к гардеробщице.

— Валя! Давай чаю попьем!

В ожидании лифта он пытался понять, сколько еще в этой стране хамство будет универсальным способом общения.

На девятом этаже было пустынно. В холле стоял некогда модный гобеленовый диван. В воздухе висел тяжелый, ни с чем не сравнимый больничный запах. За дверью с надписью «3-я хирургия» скучала за столиком миловидная русоголовая девушка в белом халате.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Вы к кому?

— К Галустяну.

Она посмотрела на него внимательней.

— К нам вообще-то без тапочек нельзя.

— У меня особый случай.

— Почему?

— Я киллер. Пришел его добить, а в тапочках убегать неудобно. Шучу. — Ледогоров показал удостоверение.

— Жаль, — она вздохнула.

— Чего жаль? — не понял он.

— Что не киллер. Достал уже. — Она кивнула в глубину коридора. — Девятьсот тринадцатая палата. У него жена.

— Кто? — Ледогоров на секунду задержался.

— Же-на, — девушка скорчила гримаску. — Якобы.

Перед тем, как толкнуть дверь с криво приклеенными цифрами 913, Ледогоров на всякий случай постучал. Первое, что бросалось в глаза внутри одноместной палаты — это огромная куча продуктов на столе. Здесь были и помидоры, и острый перец, и персики, и сулугуни, и лаваш, и тарелочки с шашлыком, и даже бутылка коньяка. Ледогоров мгновенно почувствовал, как рот предательски наполняется слюной. Время обеда давно наступило. Рядом со столом лежал, вздернув на растяжки ногу и руку, огромный бородатый кавказец с пухлым круглым лицом. На стуле возле него сидела крашенная высокая блондинка с синими губами и черными ногтями. На вид ей можно было дать лет двадцать пять, из чего Ледогоров заключил, что ей не больше двадцати. Он давно навидался таких кавказских «жен», заполнивших рынки и торговые зоны у станций метро, готовых на все за дозу, шашлык и колготки, наивно верящих в будущий брак со своим очередным любимым.

— Здравствуйте! — на свет автоматически появилось удостоверение. — Моя фамилия — Ледогоров. Я из уголовного розыска. Веду дело о нападении на вас.

— Вах! Здравствуйте! — Галустян задергался на своих растяжках. — Проходыте, па-жалу ста! Галя, дай стул, да! Кущать будете?

Девица молча встала и, подвинув свой стул Ледогорову, отошла к окну. В палате было приятно прохладно — в углу работал китайский микрокондиционер.

Ледогоров опустился на стул.

— Спасибо, я обедал. У меня к вам несколько вопросов.

Галустян улыбнулся и здоровой рукой похлопал его по колену.

— Э-э, дарагой, па-атом вопросы! Давай щащ-лык кущать, коньяк пить.

По его знаку блондинка засуетилась вокруг стола. Ледогоров тоже улыбнулся и жестом фокусника извлек из-за ремня джинсов пластиковую папку с бланками объяснений.

— Рафаэль Михайлович, к сожалению я тороплюсь. Шашлык в другой раз, а сейчас расскажите еще раз, что с вами произошло.

Галустян разочарованно поцокал языком и жестом остановил приближающуюся с двумя стаканами коньяка девицу.

— Что тут рассказывать, да? — он закатил глаза и выпятил нижнюю губу. — Ехаль на свой машина. Два парня, маладой, просят — падвези рядом. Ми покажем, гаварят. Я что? Минэ нэ жалко! Садытесь, гаварю. Дэнэг минэ нэ надо! Просто хате л помощь сдэлать, пани-маэшь? Прыехалы, а они пыстолеты минэ — раз! — Галустян ткнул указательным пальцем себе в лоб. — Виходы из машина! Я гаварю — стрэляй, сабака! Убэй минэ! Нычего нэ палучиш! И давай я с ними драца! Оны в минэ — бах! А я с ными дерус! Они сновы — бах! А я деру с! Оны все выстрэлили и бежать!

Он шумно выдохнул, видимо, тяжело переживая собственный героизм.

Ледогоров пожалел, что у него нет диктофона.

— Где они вас остановили?

— Главный проспект, — Галустян замялся и вопросительно посмотрел на девицу.

— Невский, — подсказала она низким хриплым голосом.

— Да, Нэвскый, гдэ лошадь на мосту.

— Аничков мост? — Ледогоров едва не прыснул со смеху.

— Да, — Галустян кивнул и откинулся на подушку. — Извиныте, я по-русски плохо гаварю.

— Ничего.

Ледогоров бегло писал объяснение, хорошо понимая бесполезность этой работы. Даже если Галустян даст весь этот бред на протокол допроса, подписавшись под ответственностью за дачу ложных показаний, даже если поймать его на противоречиях и доказать, что он врет, то все это можно засунуть себе в задницу. Ответственность эта существует лишь на страницах уголовного кодекса. Для того, чтобы привлечь к ней, в реальности необходимо, чтобы решение об этом принял суд, а как же дело попадет в суд, если и врут, чтобы этого не произошло. Ладно, это свидетели и потерпевшие. Обвиняемым и подозреваемым закон позволял вообще лгать безнаказанно, мотивируя это правом на защиту. Ледогоров вообще слабо понимал, почему преступник имеет законное право выкручиваться, и это никак не ущемляет права тех, кого он обворовал, ограбил или убил. По его, Ледогорова, разумению, каждому осужденному, находившемуся до приговора «в отказе», следовало набавлять срок за дачу ложных показаний. Причем лет пять, не меньше.

— Как они выглядели?

Галустян вытянул губы трубочкой и нахмурился. Видимо, еще не успел сочинить.

— Маладые, свэтлые, — сказал он наконец, — в чорном одэты.

— Оба с пистолетами?

— Да. Оба.

Ледогоров написал еще несколько строчек, потом перевернул листок.

— Так. Вернемся к началу. Где прописаны?

— Тбылиси. Руствэлли чатырнадцать, кавартыра сорок.

— А в Санкт-Петербурге?

Галустян снова обратил свой горячий взор к блондинке. Она встрепенулась.

— Дыбенко восемь, сто один.

Ледогоров наконец повернулся к ней.

— А вы кем приходитесь?

Она высоко подняла голову.

— Жена.

— Можно вашу фамилию, имя и отчество?

— Воротникова Галина Романовна.

— Давно замужем?

Глаза Ледогорова откровенно смеялись. Она скривила губы.

— Мы еще не расписались. У нас гражданский брак. А что? Нельзя?

— Можно-можно, — Ледогоров вернулся к бумаге. — Кстати, на Дыбенко — это ваша квартира?

— Снимаем. А что, нельзя?

— Да можно, — он улыбнулся. — Что вы такая агрессивная? Рафаэль Михайлович, вы работаете?

— Канэчно!

— Где и кем?

Галустян опять наморщил лоб.

— Киллер я.

Ледогоров чуть не свалился со стула.

— Кто? Кто?

— Ну киллер. Здесь купи ль, там продаль.

Смех просто рвался наружу.

— Может быть — дилер?

Галустян облегченно заулыбался.

— Ха! Точно — дилер! Я же по-русски очэнь нэ харашо.

Ледогоров покрутил в пальцах ручку.

— А где работаете?

Потерпевший снова погрустнел.

— В фирма. Нэ помню названия. Визитка в бамажник. Он у вас. Я два мэсяц как прыехаль.

Ледогоров кивнул.

— А вы, Галина Романовна, домохозяйка?

— Почему? — она передернула плечами. — На рынке торгую. На Правобережном. А что?

— Да ничего, ничего, — он протянул Галустяну листок с объяснением. — Читайте. Все ли правильно?

Потерпевший махнул рукой в сторону своей дамы.

— Пусть она. Я же по-русски…

Девица смутилась. Видимо, чтение не входило в число ее любимых занятий.

— Прочитайте вы. У меня глаза от бессонных ночей болят. — Находчиво выкрутилась она.

Ледогоров послушно кивнул.

— Ради бога. По существу заданных вопросов могу пояснить следующее… на автомашине «мерседес», которой управляю по доверенности… остановили у Аничкова моста… попросили подвезти…

Он мучительно думал, стоит ли под каким-нибудь соусом показать фотографии.

— … угрожая оружием, попытались завладеть автомашиной…

Очень боязно было ошибиться и засветить свое знание ситуации.

— … оказал сопротивление, после чего они начали стрелять в меня…

Все-таки хотелось рискнуть. Это был шанс быстро получить все необходимое.

— … славянского типа, волосы светло-русые, одеты во все темное, опознать смогу. Все верно?

Галустян кивнул.

— Вот здесь, — Ледогоров протянул ему листок. — С моих слов записано верно. Мною прочитано. И подпись.

Здоровой рукой, с помощью девицы, чертов потерпевший накарябал необходимое. Ледогоров убрал объяснение обратно в папку и засунул сзади за ремень. Потом достал фотки. Сердце учащенно забилось.

— А у нас с вами, похоже, Рафаэль Михайлович, есть общие знакомые. Я тут случайно заглянул в фотографии, изъятые из вашего «мерседеса», и — на тебе.

В глазах Галустяна мелькнула какая-то смесь заинтересованности и испуга.

— Вот, — Ледогоров ткнул в молодого рыжего грузина на групповой фотографии в каком-то кабаке. — Это же Арчи л. Он в кафе «Риони» часто бывает. Боксом раньше занимался. А сзади брат его.

Понять, что двое из зафиксированных на пленке — братья, не смог бы только слепой.

— Нэт, — Галустян поморщился, словно припоминая, — это нэ Арчил. Это Гоги. А брат его — Ваха. Оны, правда, боксеры. — Он сжал свободную руку в кулак и покивал головой. — Но он нэ Арчил.

— Да быть не может, — случайное попадание в точку окрылило Ледогорова и он, словно в запале, выхватив фотографии, нашел главную. — Что я, Арчила не помню? Мы с ним на соревнованиях выступали. Вот это ведь — Давид? — Он щелкнул по изображению изящного парня в черном пиджаке. — Правильно?

— Этого я ваабщэ нэ знаю, — быстро сказал Галустян. Лицо его приняло землистый оттенок. — Нэ знаю, как его завут.

— Как это? — опешил Ледогоров. — А фото?

— Вах! — собеседник покачал головой и снова поцокал языком. Он, видимо, овладел собой. — Слюшай! Я — уважаемый чэловэк. Зэмляков много. Всэ падходят. Давай пакущаем! Давай сфатаграфыруемся! Развэ запомнищ всэх!

Ледогоров понял, что пора выходить из ситуации.

— Это Давид! — уверенно сказал он. — Я его тоже по спорту помню. Увидишь — пусть позвонит!

— Обязатэльно! — кивнул Галустян. — Слюшай! Отдай фото. Вам нэ нужны.

— Не могу, — сокрушенно покачал головой Ледогоров. — Только следователь, может. Он приедет и отдаст. Под расписку.

Галустян вздохнул. Ледогоров поднялся.

— Выздоравливайте. Всех благ…

— Падажды, — Галустян придержал его за руку. — Галя, выйди, нам пагаварит надо!

Она послушно прикрыла за собой дверь.

— Слюшай, дарагой! Я нычэго нэ хачу! Я нэ на кого нэ в обидэ! Пагарячылысь рэбята и хрэн с ными! Зачэм слэдоватэл? Зачэм бамага? Сдэлай так, чтобы дэла нэ была. Я табэ дэнги дам! Много дэнги! Памаги, брат!

«Не брат я тебе, гнида черножопая! Нет. Это не то.»

— Не могу, друг! Это только следователь может. Он придет — с ним и поговори. — Ледогоров высвободил руку и улыбнулся. — Счастливо. Удачи.

— Табэ тоже. — Галустян расстроенно поцокал языком.

В коридоре было жарко. Огромная приоткрытая створка окна не давала сквозняка. Воротникова нервно курила, оглядываясь на дверь. Ледогоров махнул рукой.

— Счастливо, новобрачная!

Она подошла, покачиваясь на каблуках.

— Почему вы не верите, что мы поженимся? Он схватил ее за длинный, несмотря на жару рукав блузки.

— Потому что ты раньше сдохнешь от передоза, красавица. Или надоешь ему. Или сядешь. Чем торгуешь-то на Правобережном.

— Козел ментярский! — она вырвалась и ломанулась в палату.

Ледогоров хмыкнул и пошел к лифту. Вместо русоволосой сестрички у дверей несла вахту толстая одутловатая баба, проводившая его недобрым взглядом. В лифте он думал о том, что старик не ошибся и парень со снимка — стрелок, что Галустян его очень боится, что надо срочно пробить машинку из списка, и что у Юльки через четыре часа кончится смена.

Транспорта не было видно. Наплыва ожидающих пассажиров тоже. Горячий, порывистый ветер гонял по пустырю обрывки газет и пучки блеклой травы. Небо потемнело и стало зеленовато-синим. Вокруг громоздились безликие Купчинские многоэтажки. Он сел на скамью, откинулся к дюралевой стенке автобусной остановки и с удовольствием прикрыл усталые глаза.

* * *

В отделе было оживленно. Вечер пятницы всегда настраивал на приятный лад. В кабинете курил Юрка Громов, откомандированный в группу главка по раскрытию убийства банкира, расстрелянного два месяца назад у своего офиса на Миллионной.

— Здорово!

— Привет! Ты какими судьбами?

Ледогоров упал на свой стул и бросил в ящик стола папку с объяснением Галустяна.

— Соскучился! — Громов затянулся и выпустил дым кольцами. — Да и Виталя звал. Он сегодня в отпуск уходит. Отвальная.

— А-а, — Ледогоров кивнул и потянулся к телефону. — Как там в бригаде? Раскрываете?

Громов потянулся за пепельницей.

— Зря, кстати, подкалываешь. Этот новый отдел по «заказнякам» — очень даже ничего. Не удивлюсь, если и впрямь раскроют. Работают интересно, к тому же возможностей у них… Не то что у нас.

— Добрый вечер, — Ледогоров дозвонился. — Из Калуги, Восемьдесят седьмой отдел, два семьдва сорок три двенадцать. Машинку на принадлежность. Диктую: Алена, девять, восемь, ноль, Ульяна, Константин. По семьдесят восьмому региону. Жду. Ты уже себе там местечко прибил?

— Иди ты.

— Да я серьезно. Не век же тебе здесь гопников гонять.

— А тебе?

— Я — другое дело. Я — «заколдованный». К тому же достало уже все.

Громов выбросил хабарик в распахнутую форточку. Огонек сверкнул на фоне ярко-синего неба.

— Я пытаюсь, — задумчиво протянул он. — Но я же говорю — отдел серьезный. Походами за водкой место не заработаешь. Если не получится — уйду к чертовой матери!

— Да, пишу, — Ледогоров прижал трубку плотней. — Так, Навалочная Ольга Петровна, шестьдесят первого, проспект Кима, два, квартира одиннадцать. А какого цвета? Светло-синяя? Спасибо. А по административной практике есть что? Задерживался только один человек? Пишу. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. А где прописан? Понял. Позвоню в ЦАБ. Спасибо.

Он повесил трубку и вздохнул. Светло-синяя машина не входила в его планы. Хотя ребята могли и перепутать. Ночь, хоть и белая, есть ночь. Он стопарнул себя. Самое опасное — подтаскивать факты к собственным версиям.

Громов поднялся.

— Пойду, пока у вас сходка, сигарет куплю — кончаются.

Ледогоров встрепенулся.

— Извини. Тут просто дело одно… Куда это ты собрался? К какой матери?

Юрка улыбнулся.

— К чертовой, Саня. К чертовой… Я, Саня, говорю, что если не удастся перевестись в «заказной» — уволюсь. Достало все. Семь лет в этом отделе. Блевать уже от одних стен хочется. Подвалы, бомжи, крадуны, гопники, подучетники. Местные недоноски уже выросли и ушли в бандиты, а я все сижу в одном кабинете, за тем же столом. Во где все. Сколько народу ушло в главк, РУБОП, УБНОН, в ОУР РУВД хотя бы. Я не хуже многих из них. Либо переведусь, либо на хер. То есть в народное хозяйство. Никакого желания работать уже не осталось. Увидимся у Витали в кабинете.

Дверь за Громовым захлопнулась. Ледогоров сидел и молчал. Он прожил с Громовым в одном кабинете три года, из которых уже почти год не пьет, а значит способен что-то замечать. За все это время даже на секунду не показалось, что слегка пофигистичный, слегка излишне потребляющий, но всегда готовый помочь и умеющий работать Юрка мучается внутри какими-либо серьезными проблемами. Может, так он и Жарова проморгал? Хотя тот уже в главке работал. Но так и его самого пропустили, проморгали после смерти отца. Внутри шевельнулся больной нерв. Кабинет начал заполнять густой запах коньяка. Ледогоров помотал головой. Так всегда: бегаешь, крутишься, работаешь — все нормально. Только пауза — и все снова. Он опять потянулся к телефону.

— Любашев, пожалуйста. Алло, девушка, здравствуйте. Из Калуги, восемьдесят седьмое, два семь два сорок три двенадцать. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. Места рождения нет. Жду.

За окном медный блин солнца протискивался в щель между домами и колол сверкающими иглами прямо в глаза. Вечер не нес свежести. Никаких намеков на обещанные с утра гидрометцентром грозы.

— Что? Рылеева, тридцать шесть, квартира одиннадцать? Здорово. Спасибо. Что? А, родился пятого января в Ленинграде. Спасибо.

Он заставил себя успокоиться. Адрес водителя «копейки» находился в границах квадрата, где, как он вчера посчитал, возможно, растворилась машина со стрелком. Правда, она была зеленая.

Заглянул Югов.

— Ты на «сходняк» не хочешь зайти? Все сидят уже давно.

Вышегородскии встретил его не самым приветливым взглядом.

— Извините.

— Ничего. Спасибо, что зашел.

Вечерняя «сходка» в пятницу — безумно тягостное и тоскливое мероприятие. Особенно, если руководителю некуда спешить, или у него плохое настроение. Единственное, что греет — это предвкушение выходных, но его можно «подмочить», подержав людей в душном кабинете минут сорок. Видимо, сегодня в Артуре сочетались обе гибельные предпосылки. Он, не торопясь, подробно расспрашивал всех о выполненных планах, придираясь к мелочам.

— Саша, съездил в больничку?

— Да.

— Опросил?

— Да.

Ледогоров прекрасно видел негативный настрой шефа и не собирался облегчать ему жизнь.

— Ну и как?

— Врет. Прогнал фишку со случайными пассажирами.

— А ты что?

— Записал все подробно и старательно.

Знакомый тополь тревожно мельтешил, заглядывая в окно. Ледогоров знал, что докладывать начальству правду нельзя — полетят руководящие указания, гениальные идеи, доклады наверх.

— Дальше что будешь делать?

— Искать.

— Кого?

— Преступника.

— Как?

— С использованием всех форм и методов оперативно-розыскной деятельности.

Вышегородскии посмотрел на него.

— Чего ты ерничаешь?

Ледогоров с трудом удержался, чтобы не ответить вопросом «А ты?». Завязав с выпивкой, он старался сдерживаться, особенно в присутствии кого-то еще.

— Почему? Разве это не правильный ответ?

— У тебя сколько материалов?

— Ни одного. Вы поручили мне день и ночь раскрывать эту хулиганку.

— Коршунов! Сколько ты не добил материалов, отпускник?

Виталя потупился.

— Три, но я в понедельник выйду и…

— Отдашь Ледогорову, а то он с жиру бесится.

— Да я…

— Я сказал — отдашь! Понял?

— Понял.

Ледогоров скрипнул зубами.

— Спасибо шеф за заботу о моей фигуре.

— Не за что. Свободны все. И чтобы в кабинетах через пять минут никого не было.

Все вышли. В открывшуюся дверь хлынул воздух из коридора. Такой же плотный и влажный как в кабинете. За окном медное солнце отчаянно цеплялось за дома и деревья последними лучиками.

— Кончаются белые ночи.

Ледогоров подошел к Артуру. Тот смотрел в сторону, сидя за столом.

— Что? Не дают тебе Хохмачева турнуть?

— Причем здесь это?

— Притом, что не надо на мне за это отыгрываться.

Вышегородский продолжал глядеть в стену.

— Ты действительно не загружен. От трех материалов не развалишься. Посмотри на остальных.

Ледогоров хмыкнул.

— Я и от десяти не развалюсь.

— Учту.

— Сделай милость.

Артур повернул голову и посмотрел на него.

— Саша, почему вы меня так не любите? Ты, Полянский, Челышев?

Ледогоров пожал плечами.

— Что ты, девчонка, что ли?

Артур скривился и махнул рукой.

— Оставь. Ты понимаешь о чем я говорю.

Ледогоров наклонился к нему.

— Я-то понимаю, а ты вряд ли поймешь.

— Постараюсь.

— Просто мы менты. А ты милиционер.

Вышегородский молчал. Словно ждал продолжения.

— Я же сказал — не поймешь!

В коридоре висел полумрак. Из-за дверей Коршуновского кабинета доносились обрывки оживленного разговора и бульканье жидкости. Ледогоров тихо поцарапал ногтями дверь.

— Про меня не забыли?

— Ты же не пьешь?

— Зато ем!

Он сделал огромный бутерброд из булки, сыра, кильки в томатном соусе и ломтика помидора, после чего налил себе «Колы». К счастью, коньяка не было. Стаканы с «Охтой» в руках у ребят не вызывали никаких эмоций.

— Спокойнее! — сказал из угла знакомый голос. — Это не еда, а закуска!

— Я без обеда, — он откусил кусок и поднял глаза. — Какие люди!

Загорелый, отдохнувший Полянский весело улыбался.

— Здорово!

— Привет! Ты когда выходишь?

— Уже в понедельник. Шел мимо и нарвался на Виталю!

— Ладно, — Югов поднял свой стакан, — потом поговорите! У нас есть повод! Виталя! Хорошо тебе отдохнуть и ни разу за отпуск о работе не думать!

Ледогоров пробрался к Полянскому.

— Как дела?

— Отлично! Взял Жанку в охапку и рванул дикарем в Абхазию.

— Ну, ты рисковый парень.

Все закурили. Сизый дым начал заполнять кабинет.

— Откройте дверь!

— Артур еще здесь!

— Да пошел он на …! Открой!

— Извини! — Ледогоров отвлекся. — Хорэ! Мужики! Не нарывайтесь! Уйдет и откроем!

Несмотря ни на что, ему было немного жалко Артура и не хотелось ставить его в совсем неудобное положение.

— Так как Абхазия?

— Очень хорошо! — Полянский взял со стола веточку укропа и сунул в рот. — Цены мизерные. На Россию все молятся. Правда, после войны ни хрена не восстановлено, но море — есть море.

Народ гудел все громче и громче.

— Виталя! У тебя что с рукой?

— С рукой? Ничего.

— А почему не наливаешь?

Ледогоров плеснул себе еще «Колы».

— Я в перестрелке копаюсь. По твоей земле, кстати.

— Ну, я включусь, с понедельника.

Дышать стало совсем нечем. Несмотря на открытое окно, все взмокли от жары.

— Да откройте же вы дверь! Задохнемся!

Ледогоров посмотрел на часы.

— Серега! Мне пора! В понедельник поговорим. — Он начал вылезать. — Мужики! Я посмотрю сейчас, где Артур! Виталя! Хорошо тебе отдохнуть!

Дверь кабинета Вышегородского была опечатана. Ледогоров заглянул обратно.

— Все нормально! Проветривайте! Только не орите сильно!

Небо стало серо-зеленым. По прежнему парило. Опаздывая, он бегом пересек забитый пятничной пробкой Литейный, нырнул в проход-няк возле почты и оказался на Моховой. Юлька демонстративно стояла на улице, поглядывая на часы. В очередной раз кольнула собственническая гордость за ее сногсшибательную фигуру.

— Опаздываете, мужчина, — она нахмурилась. — Не боитесь, что уведут девушку?

Он обнял ее.

— Нет. Не боюсь.

— Правильно, — она нашла его губы.

Проходящая пожилая пара смотрела на них с улыбкой. Ледогоров с трудом перевел дух. Внутри все дрожало. Он чувствовал себя как школьник после первого настоящего поцелуя.

— Куда пойдем?

Она посмотрела на него снизу вверх.

— Конечно домой! И по-быс-трее!

Сгущалась вязкая вечерняя мгла. Снова невесть откуда взявшийся ветер шелестел над головами уставшей от жары листвой.

* * *

Ночью по городу идет гроза, разгоняя царящую дневную духоту, дождевыми потоками отбивая чечетку по железу остывающих крыш и стеклу запыленных окон. Электрическими дугами эротично выгибаются в темном небе молнии. Юлька плотнее прижимается к нему, касаясь губами небритой щеки.

— Можно я тебя спрошу?

— Нет.

— Что нет?

— Я тебя не люблю.

Она слегка кусает его за щеку.

— Больно?

— Нет.

— Врешь.

— Вру.

— Будешь вредничать — я тебе ухо от кушу.

Красная дуга ослепительно сверкает за раскрытым окном. Кто-то смеясь пробегает через двор, цокая каблуками.

— Ты меня сразу полюбил?

— Нет.

— А что ты подумал, увидев меня в первый раз?

— А ведь трахает ее кто-то.

Она прижимается сильнее, больно впиваясь в него ногтями.

— Не думай больше об этом!

— Не думаю.

Удар грома сотрясает стены.

— Чего ты хочешь больше всего на свете?

— Честно?

— Честно.

— Выпить.

Она вскидывается, наклонившись к его лицу.

— А меня?

— Ты же просила честно.

— Мог бы соврать.

— Хорошо, теперь буду врать.

— Не надо.

Кажется, ливень заполняет все пространство за пределами комнаты, оглушительно шурша в проеме «колодца».

— Ты меня любишь?

— Нет.

— Ты меня хочешь?

— Нет.

— Ты врешь?

— Нет.

— Врешь!

— Ты же сама просила.

— За-гры-зу!

Хорошо разговаривать в темноте. Никто не увидит, как ты улыбаешься.

* * *

— Саня, возьми тапочки!

— Спасибо, я так.

— Одень, говорю! Я еще полы не мыла!

В прихожей «хрущевки» не развернуться. Юлька прижалась к стенке, высоко подняв мешки с продуктами.

— Проходи уже куда-нибудь, пока не передавил все.

Протискиваясь, он наткнулся ладонью на ее грудь.

— Не сейчас. Боюсь — родители не поймут.

Он фыркнул.

— Здорово, Саня! — Анатолий Палыч поднялся из кресла. — Как дела?

У него была крепкая заскорузлая рука профессионального шофера.

— Да все — ничего. Бьемся помаленьку.

— Мама! Куда продукты?

— На кухню неси, доча! — Александра Михайловна вынырнула из дверей с полотенцем в руках. — Ты взял тапочки? Молодец. Сейчас уже обедать будем. Посидите пока с отцом.

Квартирка Юлькиных родителей издевательски называлась четырехкомнатной. Общая площадь ее едва ли превышала три Ледогоровских кабинета. Большая гостиная со входом в кухоньку и три маленьких закутка. Даже выросший в коммуналке на Моисеенко, Ледогоров никогда бы не поменял две их с матерью комнаты на этакие «хоромы». Обставлена она была просто и стандартно, как и могли это сделать сестра-хозяйка одной из городских больниц и водитель рейсового автобуса. Правда, сейчас зарплата Анатолия Па-лыча составляла три Ледогоровских, но все уходило в дачу — шесть соток где-то в Пупышево. Единственной новой вещью в доме был купленный на прошлый Новый год телевизор «Самсунг» — предмет гордости хозяев.

— Садись, Саня! — Палыч хлопнул ладонью по дивану, — Посмотрим, пока бабы там подсуетятся.

По экрану носились футболисты. Ревела публика. Слов комментатора почти не было слышно.

— Во дают бразильянцы! — хозяин покачал головой. — Наши-то — козлы! С бельгийцами видел?

Ледогоров с удовольствием откинулся на продавленном диване. С кухни тянуло жаренной курицей и горящим маслом.

— Да я как-то — не фанат, Анатолий Палыч. Да и работы много сейчас.

— А я чемпионат мира всегда… Бей! — хозяин подался вперед. — Чего на работе? Когда депутатку раскроете? И этого, ну на Невском которого?

— Вице-губернатора, — улыбнулся Ледогоров. — Так это не мы. Это главк и ФСБ. Я все больше: воришки, грабители, хулиганы.

— Да, — Палыч отмахнулся. — Грабители, говоришь. Вон у меня сменщика после зарплаты у метро так отоварили, что неделю в больнице лежит. Денежки тю-тю. И что? Приехал от вас мальчишка и начал: ты ведь пьяный был, может потерял или пропил бабки, может и не бил тебя никто, а сам упал. Мы уже с мужиками решили сами у метро походить с Вальком. Найдем этих гадов!

Ледогоров усмехнулся. Неизвестного коллегу он не оправдывал, но понимал. На пять-семь «земельных» оперов таких заявок в месяц — бесчисленное множество. В особо «интересных» местах: у метро, рюмочных, ночных магазинов, в сутки бывает по пять грабежей. Охватить все невозможно — вот и пытается опер уменьшить количество преступлений, балансируя на канате под неусыпным оком прокуратуры. Объяснять все это Палычу не хотелось. Да и «по барабану» рядовому обывателю, а тем более потерпевшему и его близким, все милицейские проблемы. Им хочется, чтобы быстрее раскрыли их кражу, грабеж, разбой. Что понятно и вполне справедливо.

— Гол! — Анатолий Палыч даже подскочил. — Ну все — хана фашистам!

— Шура! Скоро вы там?

— Все уже! Выдвигайте стол!

Палыч хмыкнул и поднялся.

— Пособи, а то уже в кишках сосет.

Вдвоем они отодвинули от стены старый обеденный стол с поцарапанной полировкой. Через раскрытую балконную дверь неслись со двора детские крики. Небо было мутным, словно подернутым пленкой поднимающегося от земли пара. Душный и влажный субботний день неспешно набирал обороты.

— Быстренько к столу, — Александра Михайловна расстелила цветастую клеенку. — Юля! Давай тарелки!

Ледогоров терпеть не мог все, что готовили в этом доме. Юлина мама стряпала жирную, тяжелую пищу и щедро раскладывала ее огромными порциями. Вот и сейчас на столе появились гигантские тарелки щей с глазками жира и кастрюля курицы, плавающей в майонезе. Палыч достал из серванта рюмки.

— Мать! А…?

— Сейчас принесу.

Он вопросительно посмотрел на Ледого-рова.

— По граммульке?

Тот вздохнул. Юлька тревожно поджала губы.

— Мне нельзя! Я на антибиотиках. Простыл чего-то!

Александра Михайловна закивала.

— Сейчас погода такая. Жарко-жарко, а на сквозняке прохватывает.

Палыч нахмурился.

— Что у тебя то одно, то другое? Ни разу не выпили еще. Что ты за мужик, что таблетками лечишься? Рюмку прими и все пройдет.

— Отстань отец! — Юлька обняла его за плечи. — Это я ему курс лечения прописала. А с тобой я выпью.

Палыч продолжал что-то недовольно бубнить, разливая водку.

— Ну! За вас, родители! — Юлька подняла хрустальную рюмочку и лихо опрокинула содержимое себе в рот.

— Ой, как ты, доча! — Александра Михайловна отпила глоточек и поспешно закусила помидором.

Ледогоров усмехнулся про себя. Видела бы мама, как «доча» в подсобке магазина пила водку из граненого стакана, закусывая «Сникерсом», а потом, по пути домой, маршировала строевым шагом, распевая песни военных лет. Юльку, конечно, нельзя было назвать пьющей, но толк в питие она знала и пить умела.

— Я с вами мысленно! — поднял он стакан с домашним морсом.

— Ешь, Саня! — Александра Михайловна подвинула ему хлеб.

Он кивнул и принялся за щи, с ужасом думая о курице. Палыч налил снова.

— Я на дачу шифер заказал…

— На рынке семена так подорожали…

— Мама, я приеду помогу…

Небо за окном прояснялось. Ледогоров думал о том, что к Любашеву нужен какой-то хитрый заход, что его как водителя есть на чем «колоть», что с понедельника выйдет Полянский…

— Саня, ты поможешь крышу покрыть?

— Только если на подхвате. Я никогда не пробовал.

… и будет полегче, что хорошо бы успеть с Юлькой сегодня в кино и, что курица в него точно не влезет.

— Доча, я тебе носки теплые на зиму связала…

— Папа! Хватит наливать уже…

— Я семью поднимал, как мужик и должен…

Ледогоров вытер пот, вежливо улыбнулся Александре Михайловне и достал сигареты.

— Спасибо. Пойду подымлю на балкон.

Вдалеке виднелся Ленинский проспект. Из-за соседней пятиэтажки выглядывал угол бывшего кинотеатра «Нарвский», давно раздерба-ненного в аренду различными коммерческими организациями. Становилось жарче и жарче.

— Покурим! — Палыч вышел на балкон и потер ладонью шею. — Давай твоих, модных.

Ледогоров достал пачку, вглядываясь в его, словно вырубленное из старой древесины лицо и думал, как у такого человека и крайне внешне неброской Александры Михайловны родился такой яркий ребенок как Юлька.

— Нравится Юляха? — спросил Палыч, словно угадав его мысли, и затянулся «Винстоном».

Ледогоров кивнул. Он вообще не любил говорить о личном. Даже с лучшими друзьями. Даже о мимолетных связях.

— Когда женишься? — с обескураживающей простотой продолжил Палыч.

Ледогоров молчал. Он всегда понимал, что этот вопрос скоро встанет, но никак не думал, что в такой ситуации.

— Ну чего молчишь?

— Как решим, — наконец осторожно сказал он.

Палыч кивнул, икнув. Ледогоров понял, что он уже немного пьян.

— Да это вы сами разберетесь! Ты скажи, на что семью кормить будешь?

Порыв ветра всколыхнул листву в метре от балконной решетки. Тонкими струйками сквозь дымку наконец просочилось солнце.

— Я, Анатолий Палыч, работаю и зарплату получаю.

Тот махнул рукой.

— Какая это, на хер, работа? Это служба такая. Как в армии. Работа — это профессия. — Он назидательно покачал перед собой пальцем. — А ты что умеешь делать? С пистолем за шпаной бегать? Какое у тебя ремесло в руках?

Ледогоров смотрел на волну листвы почти у себя под ногами. Он сам в прошлом пил достаточно долго и вдумчиво, чтобы теперь пытаться что-то объяснять пьяному.

— Молчишь? — Палыч кивнул. — Правильно. А деньги? То, что ты получаешь — это не деньги. Ребенок будет — вообще «звиздец» настанет. Мы, конечно, поможем… — Он хлопнул Ледогорова по плечу. — Я все придумал. Права у тебя есть. Пойдешь к нам в парк. Откроем категорию тебе и вперед. Я уже с Бог-данычем переговорил. Юлька! — Крикнул он в открытую дверь. — Я твоего мужика к нам в парк на работу беру! А то никчемный он какой-то — ни ремесла, ни денег!

— Ты чего, отец? Совсем рехнулся? Юлька вышла на балкон. — Ну-ка, иди. Тебя мать зовет!

Дождавшись, когда он исчезнет в недрах комнаты, она схватила Ледогорова за руку и, поднеся ее к губам, жадно затянулась его сигаретой.

— Уф! Хорошо! Пока родители не видят! Ты что, обиделся? — Она поцеловала его. — Он же перебрал, а когда…

Ледогоров погладил ее по голове.

— Все нормально. Не переживай. Просто… Просто в чем-то он прав. Хорошо еще не знает, что я «закодированный».

Она засмеялась и затянулась еще раз.

— Бедненький. Хочешь, я из солидарности тоже пить брошу?

Он кивнул.

— И есть. Пошли в кино.

Она кивнула.

— Пошли.

— На что ты хочешь?

— На то на что ты.

— Я первый спросил.

— Я уже сказала. Выбирай сам.

— Тогда пьем чай и сматываемся.

Солнце окончательно прорвало блеклую пленку, ослепительными пятнами сверкая в образовавшихся прорехах. Далеко, вдоль линии горизонта протянулась линия ярко-голубого неба. Очень далеко.

* * *

Гроза не пришла. Темная духота неподвижно висит за окном. Скомканные простыни давно упали на пол. Где-то в недрах двора тоскливо рвется из магнитофона Уитни Хьюстон.

— Тебе понравился фильм?

— Да, только грустный.

— Зато жизненный.

— Тем грустнее. Мне больно, что он погиб.

— Он просто больше не хотел жить. Исчез смысл.

— Так бывает?

— Наверное. Не знаю.

Она целует его в губы, шею, грудь.

— Не надо. Не хочу, чтобы ты узнал.

— Не бойся.

Она не останавливается.

— Я! Я стану твоим смыслом жизни.

Он крепко прижимает ее к себе.

— Уже. Уже стала.

Все-таки хорошо, что в темноте не видно лиц.

* * *

Первое, что бросилось в глаза — это пришпиленная к настольной лампе бумажка с ярким отпечатком губ и надписью «Люблю! Не скучай!». Ледогоров с трудом продрал глаза и сел. В окно вовсю лезло солнце, уже запустившее свои лучи в самые темные закутки двора. Он посмотрел на часы. Половина первого. Ни хрена себе поспал!

На столе стояли приготовленные бутерброды и заварочный чайник, накрытый полотенцем. По выходным он отдыхал от кофе, немерено поглощаемого за рабочую неделю. Есть не хотелось. Ледогоров залез под душ, тщательно побрился, выпил чашку чая и внимательно изучил программу передач. Жара полностью завладела улицей. От окна парило как из жерла домны. Он подумал и снял трубку телефона.

— Мама, привет! Ты дома? Я заеду.

Народу на улице было немного. Мало-мальски разумные горожане предпочитали проводить выходные за городом. Те же, кто оставался, прятались от солнца в домах, кафе и барах. Район улицы Моисеенко в выходные и вовсе был безлюден, что объяснялось отсутствием на ней магазинов и других увеселительных заведений. Дом располагался почти на углу с Новгородской и со стороны больше походил на производственный корпус какого-нибудь из многочисленных в округе предприятий. Ледогоров с грустью и любовью посмотрел на выщербленные, осыпающиеся стены из красного кирпича, заросший серо-желтой городской травой дворик, где они с соседскими пацанами играли в «войнушку» и толкнул тяжелую дверь парадной.

— Здравствуй.

Мама открыла сразу, как будто специально ждала за дверью. Она была в своем неизменном зеленом домашнем платье и держала в руках книгу. Коридор освещался тускло, как в большинстве питерских коммуналок, хотя эту квартиру можно было назвать благополучной. Шесть семей мирно сосуществовали в восьми комнатах с конца войны. Даже постоянно садящийся в зону вор-карманник Леха, сын бабки Евдокии, воспринимался как неотъемлемая часть полувекового совместного бытия.

— Кушать будешь? — мама пропустила его в комнату. — У меня каша гречневая, с молоком.

— Очень хочу! Я не завтракал.

Комната была большая, квадратная и солнечная. Ледогоров опустился на скрипящий, с детства знакомый стул. Здесь все было таким, не изменившимся ни на йоту.

— Ты сегодня не работаешь?

— Нет.

— А Юля твоя где?

Мама накладывала в тарелку дымящуюся кашу из замотанной в одеяло кастрюли.

— Как раз на работе.

— Она все там же, в магазине работает?

Он кивнул, принимая из ее рук тарелку. Она укоризненно покачала головой.

— Ночью. Девушке. В магазине.

Он вдохнул густой, аппетитный запах гречи.

— Бывает хуже.

— Конечно-конечно, — она вскочила, едва сев. — Сейчас молока дам.

— М-м, — Ледогоров набил кашей рот. От валящего из тарелки пара моментально прошиб пот. Холодное молоко было жирным и вкусным.

— Пей. Это колхозное. Мне Светлана Вик

торовна с дачи привезла.

Ледогоров с набитым ртом показал большой палец. Мама села напротив и, сложив ладони под подбородком, смотрела, как он ест. Ее серебристые волосы были аккуратно уложены в пучок, под глазами темнели предательские черные круги. Он прожевал.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально-нормально.

Ее ответ был слишком поспешным. Он взял ее за руку.

— Ма-ма! Я же сыщик. Опять колики были? Ты была у специалиста?

Она отмахнулась.

— Сашенька! Мне уже поздно лечиться, да и лекарства сейчас таких денег стоят!

— Что за глупости! — Ледогоров даже ложку отложил. — Ну-ка, говори, что тебе прописали? Я не хочу тебя потерять!

Он чуть было не добавил «как отца». Мать только вздохнула.

— Когда-нибудь это произойдет. Мне бы только знать, что у тебя все хорошо.

Ему показалось даже, что глаза у нее подернулись влагой. Он вылез из-за стола и, подойдя, обнял ее, поцеловав в щеку.

— Ты это брось! Хорошо?! Давай сюда свои рецепты!

Она погладила его по руке.

— Спасибо, Сашенька! Успеется. Садись, доешь, а то остынет.

В жарком пространстве улицы, под настежь распахнутым окном прогрохотал трамвай. Где-то раздавались глухие хлопки, видимо кто-то выбивал ковер. Мама продолжала смотреть, как он ест кашу, запивая молоком.

— Как на работе?

— Нормально.

— С начальством ладишь?

— Нормально.

Она подождала, пока стихнет лязганье нового трамвая.

— Бандитов много?

— Нормально.

— Что ты все «нормально» да «нормально»! Расскажи что-нибудь. Мне же интересно.

Ледогоров поднял глаза и улыбнулся.

— Да нечего рассказывать, мама. Так, те кучка. Воришки. Бумажки.

Он давно понял тщетность объяснить окружающим перипетии своей работы.

«„Если знаете, кто убийца — почему не сажаете?" — „Доказательств нет." — „Новы же знаете!" — „А доказать не можем!" — „Ничего не понимаю! Чушь какая-то!"»

Она снова вздохнула.

— Ты специально ничего не рассказываешь, чтобы меня не пугать. Я же смотрю телевизор. Кругом убивают! Кошмар!

Ледогоров доел последнюю ложку и допил молоко.

— Не волнуйся. Я по убийствам не работаю. У меня не опасные дела.

Он пересел со стула на свой любимый диван и вытянул ноги. Жара расслабляла. После сытной еды потянуло в сон.

— Посиди. Отдохни. — Мама собирала со стола посуду. — Я сейчас.

Она вышла. Ледогоров тупо смотрел на экран старого «Садко» и думал, чем ему заняться в остаток дня. Раньше он бы пошел в «Василису» и … Стоп! Он помотал головой, отгоняя коньячный запах. На экране кривлялись герои какого-то из бесконечных телесериалов. Ледогоров встал, вышел в коридор и толкнул дверь комнаты напротив. Здесь толстым слоем лежала пыль. Аккуратистка-мать просто старалась как можно реже сюда заходить. Отцовские модели поблекли. Казалось, что три десятка самолетов до сих пор носят траур по своему создателю. Ледогоров вспомнил, какую жгучую зависть вызывали они у сверстников. На письменном столе громоздились книги. Технические справочники и инструкции по моделированию. Отец двадцать лет проработал руководителем авиамодельного кружка. Единственный, кого он не сумел заразить этим занятием, был собственный сын. Маленький Саша рос нетерпеливым и вспыльчивым. Когда какая-нибудь деталь не вставала на место — в стенку летела вся конструкция. Отец нервничал, раздражался, потом махнул рукой. Ледогоров же пошел в секцию дзю-до и уже через год отец с удовольствием приходил поддержать его на соревнованиях. Только мама, работающая всю жизнь в библиотеке и укрывающаяся за книжными обложками от ужасов реальности, не одобряла такого увлечения. Взгляд Ледогорова наткнулся на чужеродную картонную коробку с яркими рисунками. Он повернул ее. Видеомагнитофон «ДЭУ». Сзади приоткрылась дверь.

— Нашел! — мама всплеснула руками.

— Что это?

Она просияла.

— Ладно. Раз нашел — забирай! Это подарок тебе на тридцатитрехлетие. Все-таки возраст Христа!

Он стоял как пыльным мешком стукнутый.

— Ты что? А деньги откуда?

Она подошла ближе.

— С книжки сняла. Хранила тебе на свадьбу. Да видно, ты уже без меня женишься. Вот, решила, пусть будет тебе… вам.

Ледогорову снова показалось, что она сейчас заплачет. Он прижал ее к себе.

— Так! Надоело это слушать! Ты бы лучше лекарства себе купила!

Она улыбнулась, блеснув слезой в глазах.

— Бог с ними. Ты же у меня один, сыночек! Когда ты сам себе купишь такую вещь?

Ледогоров поцеловал ее.

— Спасибо, мамочка! У меня нет слов. Но лекарства все равно нужны! Давай мне рецепты.

— В той комнате. — Она промокнула глаза. — Пойдем.

Солнце заливало паркет, растекаясь по углам. Мама достала из прикроватной тумбочки сложенные вдвое листки.

— Вот это, говорят, очень дорогое, — она выбрала один из них. — Остальные должны быть подешевле.

Он забрал рецепты и спрятал в карман.

— Разберемся.

Она присела за стол.

— Ну, расскажи мне еще что-нибудь. Как вы живете?

— Нормально.

— Она хоть готовит?

Ледогоров улыбнулся.

— Готовит, готовит.

— Тогда почему ты голодный?

— Потому что утром есть не хотел. Мама! Юлька за мной следит.

Она в сомнении покачала головой.

— Не знаю…

— Мама! Все! — он поднялся. — Мне пора! Давай не будем. Я первый раз — за тридцать лет встретил женщину, с которой мне хорошо. Снова вздох.

— Неделя знакомства и сразу вместе жить!

Он рассмеялся.

— Сердцу не прикажешь. Иди, провожай меня!

В полутемном коридоре жужжали мухи. Несмотря на жару, мама накинула платок на плечи. «Видик» вместился в старую дорожную сумку. Он поцеловал ее в щеку.

— Спасибо за царский подарок. Завтра что-нибудь решу с лекарствами!

На улице горячие лучи сразу кольнули лицо. Солнечный диск сиял как начищенная медная монета. Он закинул свою приятную ношу на плечо и пошел, щурясь в высокое белесое небо.

* * *

— Сколько будет за все?

— Четыре тысячи сто двадцать три рубля.

Рука с авторучкой зависла в воздухе.

— Выписывать?

— Нет. Я еще приду.

На стеклянных дверях ослепительная девица демонстрировала своей внешностью пользу мази от целлюлита. Ледогоров остановился на тротуаре и достал сигарету. Дешевле не болеть. Сумма более чем на полторы тысячи превышала его зарплату. Мимо струился нескончаемый поток Невского, который летом полностью не прекращался даже ночью. Он закурил и, вклинившись в него, устремился через переход в сторону «шайбы» станции метро «Площадь Восстания». В голове вертелись вариации доставания денег. От самых реальных: занять, продать «видик», до самых фантастических: отнять у бандитов, выиграть в карты. Пекло. Люди отчаянно обмахивались газетами, журналами и всем, что можно было приспособить под веер. По Восстания бесстрашно носились на «скейтах» мальчишки.

— Тебя можно с покупкой поздравить? Не по средствам живете, товарищ майор!

Ледогоров обернулся. Антон Челышев с неизменной папиросой в зубах держал за руку серьезного неулыбчивого мальчишку лет шести.

— Здорово! — Ледогоров опустил на асфальт коробку и протянул руку. — Гуляете?

Антон кивнул. У него было какое-то безмятежное лицо, ничем не напоминающее того жесткого, замкнутого в себе человека, который в начале года отправился добровольцем в Чечню.

— В кино ходили. Теперь мороженое есть идем. Паша! Поздоровайся с дядей Сашей.

Малыш буркнул что-то и отвернулся.

— Дуется, — улыбнулся Антон. — Мы в автоматы не успели поиграть.

Ледогоров продолжал разглядывать его лицо. Он ни разу не видел Челышева после Чечни и был поражен переменами. Вместо усталого, нервного, на грани срыва человека перед ним стоял спокойный, жизнерадостный, уверенный в себе мужик.

— Торопишься? — спросил Антон. — Пошли с нами, по-кофею. Я угощаю.

— Пошли, — Ледогоров наконец оторвался от своих мыслей и тоже улыбнулся. — Хорошо выглядишь, Тоха!

— Стараюсь.

В кофейне на углу Жуковского и Восстания было людно. Под потолком успокаивающе шумел «кондишн».

— Ты все еще — нет? — Антон сделал общеизвестный жест, щелкнув пальцем по горлу.

— Не, — Ледогоров замахал руками. — Кофе!

На секунду его окатила волна страха, что Челышев возьмет себе коньяку, но тот согласно кивнул:

— Тогда и я не буду.

Кофе здесь разливали в красивые чашечки с золотым ободком. Антон пригубил.

— А у Ксении в «Василисе» лучше.

За окном, на остановке изнывающие от жары люди провожали взглядами невесть откуда взявшуюся поливальную машину, едущую по другой стороне улицы. Повеселевший Паша ковырял ложкой внушительную цветную пирамиду из мороженого.

— Как впечатление от поездки.

Антон пожал плечами.

— Так сразу не расскажешь. Но одно точно. Жить — хорошо!

— Ты действительно ожил как-то.

Антон усмехнулся, снова глотнул кофе.

— Знаешь, Саня! Побыв там три месяца, я понял, что все мои психозы и депрессии — детский сад. Я хожу по улицам во весь рост и вожу ребенка в кино. Моя семья не прячется в подвале разрушенного дома. Моим близким не угрожает постоянная опасность попасть под обстрел, подорваться или быть мимоходом расстрелянными. Я как-то по-другому на все посмотрел. Все, что происходит в моей жизни — это не беда. Беда там, а у меня — проблемы, которые можно решать.

Он достал папиросу и сунул ее в рот, не зажигая.

— Чертов Цыбин один раз меня едва не убил и дважды чуть не свел с ума[11]. Я так думал! Я ошибся. Стрелял в меня он, а сводил себя с ума я сам. Всего-то понадобилось дать пострелять в себя побольше, чтобы это понять.

Ледогоров быстро бросил на Антона взгляд. Еще недавно одно имя киллера, расстрелявшего несколько лет назад всю челышевскую группу и попавшего под машину при задержании, могло вызвать у него неадекватную реакцию. Навязчивая идея, что убийца ушел от возмездия, сознательно убежав в другой мир, рвала Антона изнутри. Психика опера — тонкая и очень сложная система. Она мало кому понятна и обычным людям, даже близким и любящим, очень трудно заметить, когда она начинает рушиться. Заметить трудно, а усугубить — легко. Достаточно неосторожного слова, несправедливого упрека, секундного недостатка душевной теплоты…

— Папа! А какого цвета шарик тебе больше нравится?

Паша перестал поглощать мороженое и воззрился на руины былой пирамиды.

— Все красивые. — Антон продолжал мусолить во рту «беломорину».

— Но какой больше?

— Зеленый.

— Зеленого не было!

— Тогда желтый.

Паша полез в креманку ложкой. . — Возьми. Я его тебе дарю.

Антон повернулся, вытер ему рот и чмокнул в макушку.

— Спасибо, дорогой. Ешь. Я не хочу.

Он наконец прикурил.

— Вот так, Саня! Так что я теперь спокоен и весел. Потому что живу, люблю…

— Папа! Я дорогой — потому что дорого стою?

— Ты бесценен.

— А сколько мороженого можно на это купить?

Ледогоров допил кофе. Он смотрел на Антона и думал, что все здорово, но не так просто. Он думал, что тот просто перешагнул через очень сложный этап, но кто знает что впереди. Он думал, что, может, надо бросить все и бежать, как мечтает об этом Жаров. В тайгу, в тундру… Думал, что каждого где-то подстерегает свой Цыбин и что, бросив пить, он сам стал слишком много думать.

— В общем, Тоха, ты — уникум! Человек, которому Чечня пошла на пользу.

Подошла девушка в фирменном переднике с логотипом кафе.

— Извините, но у нас не курят.

— Ой, это вы извините. — Антон торопливо затушил папиросу в блюдце. — Ты что? Думаешь, я там один такой был? Да каждый третий как я. — Он рассмеялся и начал загибать пальцы. — Первые — те, кто за деньгами, хотя платят уже хреново. Дальше — «залетчики», которых с нетерпением ждет дома прокуратура, и те, у кого внутри что-то не так. Вот и весь список.

Ледогоров улыбнулся.

— Повторить заход не тянет?

Антон покачал головой.

— Нет. Перегибать не надо. Это мне еще перед отъездом Максаков сказал. Я его как раз в тот день встретил, когда он погиб[12].

Ледогоров кивнул.

— Я тоже.

Оба помолчали.

— Глупо.

— А умно бывает?

Народу стало больше. От стойки аппетитно пахло выпечкой. Антон одернул пытающегося залезть с ногами на стул Пашу.

— Сиди прилично! Ты-то как? Бросил пить и купил видак?

Ледогоров улыбнулся.

— Это мне надо было бы не пить с рождения. Мать подарила. Кстати, не знаешь, никому не нужен?

— А что? У тебя уже есть?

— Нет, — Ледогоров вздохнул, — нету. Матери лекарства нужны. На четыре тыщи. А она мне такие подарки делать! Придумала тоже.

Антон проследил, как сын доел последнюю ложку мороженого.

— Пошли на улицу. Покурим уже, наконец.

Ветер так и не появился. Стеклянный, неподвижный воздух заполнял пространство между домами. Казалось, большинство прохожих идет молча, экономя на жаре силы. Они остановились в призрачной тени овощной палатки. Курить Ледогорову не хотелось, но повинуясь стадному инстинкту, он достал сигарету.

— Нормальный аппарат, — сказал Антон, рассматривая коробку. — Сколько тебе надо-то?

Ледогоров пожал плечами.

— А сколько он вообще стоит? Тысяч пять. Он же нулевый.

— Да я спрашиваю, сколько на лекарства нужно, балда?

— Четыре, а что?

— Могу дать тебе с «чеченских». Все равно на них ничего не купишь особого. Так, на жизнь отложил. Отдашь потихоньку.

— Тоха! Брат! Спасибо! — Ледогоров обнял Антона за плечи. — Ну, ты выручил!

Внутри билась радостная мысль, что не надо расставаться с подарком.

— Да ладно, — Антон, похоже, даже смутился от такого бурного выражения эмоций. — Если есть возможность, так чего там… Ты домой? Пошли. Нам у «Чернышевской» с мамой встречаться. Я тебе «бабки» завтра на работу закину.

Поднимая сумку, Ледогоров погладил глянцевый бок коробки. День катился к вечеру. Красное солнце взирало сверху на воскресный неспешный город. Жара не спадала.

* * *

Ледогоров всегда помнил, как перехватывало дыхание, когда гас свет. И узкие зеленые билетики из оберточной бумаги. И муторное ожидание окончания «Ленинградской кинохроники» или «Новостей дня». И километровые очереди на «Легенду о динозавре». И видеосалоны с кучей новых названий и имен. Он мог ходить на несколько сеансов подряд, мог смотреть одно и то же по десять раз, мог ради этого прогуливать работу и учебу. Потом все успокоилось. Кинотеатры исчезли, или стали похожими на смесь дискотеки с закусочной. Видаки перекочевали из салонов в квартиры. Билеты стали выглядеть как рождественские открытки. Но что-то ушло. Что-то, вспыхивающее на мгновение при виде новых афиш, или обложек видеокассет. Это что-то была юношеская вера в реальность происходящих на экране событий и надежда на участие в чем-то подобном. Вера, умершая вместе со взрослым хмыканьем и беспощадной короткой фразой: «Ну прямо как в кино!»

В пункте проката было просто невозможно дышать. Молодящаяся, тучная блондинка с обвислой грудью под модным сарафаном обмахивалась журналом. Ледогоров тщательно отобрал четыре французских фильма, шедших когда-то в прокате и сто раз пересмотренных в маленькой, пыльной «Искре» на Суворовском.

— Сколько?

— Тридцать в сутки, плюс залог за кассету.

Напротив выхода, у кромки тротуара был припаркован бледно-синий «фольксваген». Мерцающая в жарких сумерках реклама магазина «Снарк» отражалась на его капоте. Ледогоров перешел Кирочную и, заходя в арку, снова зацепил его краем глаза. Что-то щелкнуло в мозгу и мгновенно ушло, отступив перед предвкушением приятного вечера. Кино так и осталось с детства его любимым развлечением. Темнело. Открывая дверь, он снова почему-то вспомнил «фольксваген». Положив магнитофон на кухонный стол, открыл холодильник, достал ледяную банку с остатками безалкогольного пива, отпил глоток и вдруг все понял.

* * *

Они были на месте. Их силуэты хорошо просматривались на фоне слабо освещенной лестницы, а заливистый девчоночий смех вообще можно было услышать через две улицы.

— Привет.

Никто, естественно, не проявил особой радости. Солодов слез с подоконника.

— Мы все рассказали. Нам добавить нечего.

— А здороваться не надо? — Ледогоров подошел поближе и протянул ему руку.

— Ну здравствуйте, — буркнул тот, но руку все-таки пожал. Какова бы ни была «блатная» романтика, а простецкие отношения с опером тоже поднимают авторитет среди друзей.

На этот раз с ним были только прыщавый длинный парень в майке с эмблемой какого-то американского баскетбольного клуба и рыхлая девчонка-переросток в обтягивающей маечке и велосипедных шортах.

— У меня всего один вопрос, — Ледогоров прислонился к стенке. — Кто из вас говорил, что машина была синяя?

— Осторожно, запачкаетесь, — Солодов показал на стенку. — Это вон, Ирка, только я…

— Да заткнись ты! Я те че? Слепая? девчонка пыхнула сигаретой. — Я ее с метра видела, когда сюда шла. Синяя она была!

Ледогоров протиснулся между ней и Солодовым к подоконнику.

— Ты мимо нее проходила? А потом вы все видели ее сверху? Вот стоит «опелек» старый. Какого он цвета?

Допотопная иномарка припарковалась в желтых лучах рекламы какой-то фирмы на углу.

— Зеленая, — сказал первым Солодов. — Как раз похожий цвет.

Остальные кивнули.

— Правильно. Зеленая. — Задумчиво кивнул Ледогоров и улыбнулся. — Спасибо, ребята. Дима, я про твои проблемы не забыл. Постараюсь помочь.

Все озадаченно посмотрели ему вслед.

— О, блин, дурак! — протянула Ирка.

— Заткнись ты, — беззлобно бросил Солодов и потянулся за бутылкой пива.

Ледогоров вышел из подъезда и подошел к седому майору в кабине блекло-синего «опеля», издалека кажущегося зеленым в ярко-желтых неоновых лучах.

— Спасибо, Михалыч! Выручил!

Тот отмахнулся.

— Не зря хоть? Ну и ладно! Поехал додежуривать. Тебя подбросить?

Ледогоров покачал головой.

— Спасибо, пройдусь. Не январь на дворе.

— Ну, как хочешь.

Дома Ледогоров аккуратно, по инструкции подсоединил магнитофон к телеку, лёг на тахту, вставил первую кассету и погасил свет. Заунывный парижский дождь ворвался с экрана в комнату, пронзительно печальный Ален Делон, кутаясь в плащ, двинулся сквозь него навстречу своей гибели. Ледогоров посмотрел в окно. Ему показалось что дождевые струи постукивают по железному карнизу, но сумерки оставались влажными и душными. Совсем стемнело. Он прибавил звук.

* * *

— Веселенькая история, но интересная. — Полянский откусил бутерброд и помешал кофе. — Ты чего такой взъерошенный?

— Мать видак подарила. Полночи смотрел. Как в юности, когда они только появились.

Полянский улыбнулся и с удовольствием отпил кофе.

— Великая сила искусства!

В «Василисе» они сидели уже более получаса. Ледогоров рассказывал ему новости и вводил в курс по стрельбе на Некрасова.

— Антон, кстати, обещал заехать. Он мне денег занял. Слушай! Сколько можно жрать? Третья чашка с бутером!

— Тебе-то что? У тебя Юлька здесь? Вот! А Жанка позавчера к матери на неделю рванула, в Новгород. — Сергей вытер губы. — Дома — хоть шаром кати. Я уже все подъел.

Ледогоров закурил очередную сигарету.

— Приходи к нам. Накормим.

— Разберемся.

В кафе вошел Югов в форме и с дубинкой.

— Саня! Тебя Артур искал! По поводу Коршуновских материалов.

— Успеется! — Ледогоров махнул рукой. — Ты там береги себя!

— Козлы! — Югов купил сигареты и выразительно покрутил пальцем у виска. — Оперов — охранять консульство от каких-то антиглобусистов.

— Антиглобалистов, — поправил Полянский.

— Один хер! Саня! Я скажу, что тебя не видел!

Дверь противно скрипнула несмазанной пружиной. Полянский потянулся.

— Ну чего? Пойдем, попробуем водилу снять с адреса?

— А не торопимся?

Сергей хмыкнул.

— А чего мы сможем еще сделать? По судимости его пробить? «Ног»[13] нам под него никто не даст. Для обыска — оснований нет. Так что — как всегда: быть, или не быть, расколется, или нет. Пошли — у меня трудовой энтузазизм.

С утра город покрывала серая, едкая дымка. В воздухе висел запах гари. Солнца не было видно, но дышать от этого легче не стало. Прохожие морщились. Некоторые даже дышали через платки.

— Торф горит! — Полянский откашлялся. — Передавали, в Москве вообще жопа.

Они свернули с Маяковской на Рылеева и без труда нашли нужный дом. Синяя «копейка» ярким пятном выделялась в углу двора. Ледогоров машинально отметил, что до Радищева — рукой подать. Вдвоем быстро осмотрели снаружи заслуженный агрегат. Ничего особенного. Потертый, местами ржавый и облезлый «жигуленок». Даже сигнализации нет. Дворик был приличный, с газоном, на котором росло несколько кустов. Маленький мальчуган в красной панамке сосредоточенно поливал их из допотопной пластмассовой лейки. Его бабушка, сидя на скамейке, зорко и тревожно наблюдала за их кругами вокруг машины.

— Пошли, — Ледогоров тронул Полянского за плечо. — А то сейчас ментов вызовут.

Тот прыснул от смеха.

— Подожди секунду!

Он направился к бабушке.

— Доброе утро! Уголовный розыск! Помогите нам, пожалуйста…

Ледогоров рассматривал нужную парадную. Квартира находилась на третьем этаже и, если порядковая нумерация сохранялась, выходила окнами во двор. Он задрал голову. Ни черта не было видно. Крыша вообще терялась в сером горячем тумане. Вернулся Сергей.

— Вася — мужик нормальный, малопьющий, вежливый. Вышел года три назад. Сидел за драку. Живет с женой и двумя спиногрызами. Жена работает в ателье на Суворовском. Машину всегда ставит здесь. .Пошли. Должен быть дома.

В парадной попался навстречу невысокий крепкий мужик с острыми, глубоко посаженными глазами, который бросил на них изучающий взгляд. На нем были «вареные» джинсы, футболка и матерчатый жилет со множеством карманов, купленный, видимо, в охотничьем магазине.

Лестница оказалось чистой, стены выкрашенными в приятный бежевый цвет, дверь квартиры — металлической, обитой деревянными рейками.

Ледогоров позвонил. Воцарилась тишина.

— А если наш стрелок у него живет? — предположил Полянский.

— Вряд ли. Семья все-таки.

— Кто там?

Голос был совсем детский. Ледогоров взялся за ручку.

— А папа или мама дома?

— Мама на работе, а папа только ушел.

Они переглянулись. На дворе, чихнув, завелся двигатель.

— Идиоты!

Скакать вдвоем через ступеньку на узкой лестнице было неудобно. Ледогоров больно врезался плечом в косяк входной двери и, пропустив Полянского, выскочил наружу.

«Копейка» стояла на месте с работающим двигателем и открытым капотом. Уже знакомый мужик прикуривал у группки откуда-то появившихся студентов, дымящих посреди двора. Оба, сразу успокоившись, перешли на шаг. Полянский засунул руки в карманы брюк. Жужжали мухи. Бабушка, косясь на них, тянула юного натуралиста за руку.

— Быстро пойдем домой.

— Ба! Я еще не все деревца напоил!

Любашев подошел к своей машине и захлопнул капот. Полянский начал обходить «кружок» студентов слева. Ледогоров сдвинул «кенгурушку» со стволом вперед и подался правее.

— На теормехе лысый точно «завалит»…

— Ленка подругу возьмет…

— Кондрату из германщины предки такой аппарат привезли…

Где-то истошно заорала кошка. Любашев открыл водительскую дверь и в последний момент обернулся, явно ища их глазами. Полянский пинком ноги захлопнул дверцу и прихватил его за плечо.

— Спокойно, Вася! Милиция!

Ледогоров взял водителя в «коробочку» с другой стороны. Тот на секунду напрягся, затем мгновенно расслабился,

— Чего такое, мужики?! Я стою, я спокойно!

Ледогоров быстро похлопал его по карманам.

— Документы есть?

— В «барсетке», в машине.

Студенты минуту смотрели на них с интересом, затем продолжили разговор.

Полянский открыл дверцу и извлек «бар-сетку».

— О! А это что? — он снова нагнулся и достал из-под сидения телескопическую железную дубинку.

— Я… Это… Это я нашел.

— И нес сдавать. — Ледогоров вытащил из-за ремня неизменную папочку с бумагами — главным оружием, опера. — Серж, зови этих ребят в понятые. Будем осмотр машины писать!

В отдел ехали на «копейке». Сидящий за рулем, Любашев морщил лоб. Он не казался ни испуганным, ни обескураженным. Только спросил: «На Чехова?» и, получив ответ, кивнул. Возле входа в отдел он аккуратно закрыл машину и протянул Ледогорову ключи. Тот подумал и покачал головой.

— Оставь себе. Пока.

В кабинете Любашев сел на указанный стул и, склонив голову набок, выжидающе посмотрел на них. Полянский сходил к себе и принес чайник.

— Кофе будешь?

— Нет, спасибо.

— Можешь курить.

— Спасибо. Не хочу пока.

Ледогоров усмехнулся.

— Потом можем уже не разрешить.

Любашев пожал плечами.

— Ну что ж делать.

Он держался спокойно. Не задавал вопросов. Не бузил. Ждал их первого хода. Ледого-ров оседлал стоящий перед ним стул и закурил.

— Тебя не удивляет, что ты здесь, Василий?

Он подумал, что если Любашев попросит обращаться к нему на «вы» — можно «сливать воду». Ничего не получится.

— Нет. Вы же милиция. Значит, есть ко мне вопросы.

Лицо у него было внимательным, без тени волнения. Полянский присел рядом на крышку стола.

— Правильно! Вопросов море! У нас, у прокуратуры и еще кое у кого, кто хотел бы найти тебя раньше нас.

Что-то мелькнуло в глубоких, подвижных глазах.

— Не понимаю. При чем прокуратура? Чего меня искать? Я дома живу, по месту прописки.

За окном было серо, как осенью. Вездесущий запах гари забивал ноздри. Духота кабинета мгновенно проступила потом на лицах. Под мышками набухали влажные пятна.

— Бандитизмом занимается прокуратура. Ты же человек опытный. Понимать должен.

Любашев махнул рукой. Это было его первое движение в кабинете.

— Какой там опыт! Дали срок за глупую драку, а вы сразу — опыт! Какой бандитизм? Ничего не понимаю! Еле концы с концами свожу.

Полянский забрался на стол поудобнее.

— Работаешь?

— Не, не устроиться.

— На что живешь?

— Машина кормит. «Бомблю».

— Сколько получается?

— На еду хватает.

Ручка двери изнутри дернулась, затем кто-то снаружи неистово заколотил.

— Б… Ну видят же — закрыто! — Ледогоров поднялся и распахнул дверь.

— Занят я!

— Извини, — на пороге стоял Андрей Мальцев — худосочный, очкастый юнец, пришедший в отдел два месяца назад с гражданки. — Тебя начальник ищет. Сказал срочно к нему зайти.

— Позвонить не может, что ли! Серж, я сейчас!

Ледогоров с грохотом захлопнул дверь. Мальцев побрел по коридору к себе в кабинет. Он был весь какой-то унылый, какой-то нездешний по определению. Ледогоров посмотрел, ему вслед.

— Андрей!

— А?

— Извини, я на тебя… Просто там «клиент» и … Ну, не вовремя просто.

Мальцев улыбнулся. Похоже, настроение у него повысилось.

— Да понял я все. Не бери в голову.

Артур сидел и нервно барабанил пальцами по столу.

— Ты где лазаешь?

— На территории! Работаю!

Ледогоров сел, не дожидаясь приглашения.

— Ты материалы Коршунова забрал?

— Нет. Некогда. После обеда заберу.

Артур вскочил.

— Ты рехнулся?! Я тебе что сказал?! Там по заявлению Шалимова срок завтра! Материал на контроле в главке! Ты знаешь, кто такой Шалимов?! Бросай все, хватай материал и к нему!

Ледогоров тоже встал. Внутри у него клокотало.

— У меня задержанный по стрельбе, которую ты мне подсунул!

— Отдай все Полянскому!

— Хрен! Я все накопал, а теперь отдай! Мне по хер, кто такой ваш Шалимов! Я буду заниматься своим задержанным! И не ори на меня! Я тебе не шавка!

— Я тебе тоже! И ты на меня не ори!

— Я не ору!

— Орешь!

— Не ору!

— И я не ору!

— Орешь!

Они стояли, тяжело дыша, друг против друга. Артур покосился на дверь.

— Тише. Весь отдел соберем.

— Ты первый начал.

— Ладно. Задержанный реальный?

— Нет — виртуальный!

— Колется?

— Пока только нюхает.

Артур скривился.

— Хватит тебе. Иди. Я с материалом сам разберусь.

Ледогоров хмыкнул.

— Хохмачеву отдай. Он «заказные» темы любит.

Вышегородский вздохнул.

— Хохмачев у нас больше не работает.

Ледогоров обернулся в дверях.

— Неужто ушел?

Артур посмотрел в блеклое от дымки окно.

— Переведен в ОУР РУВД. Старшим на детскую линию.

Ледогоров поперхнулся смешком.

— Ну! Поздравляю ОУР с суперприобретением. Здорово тебе в морду плюнули, Артурчик.

Вышегородский не ответил.

За дверью кабинета слышался возбужденный голос Любашева. Вставлял какие-то реплики Полянский. Ледогоров поскреб дверь. Внутри было как в парилке. Концентрация дыма в воздухе достигла уличной. Он заметил, что «клиент» уже тоже закурил.

— Какие новости?

Полянский развел руками и, соскочив со стола, размял ноги.

— Свое участие в бандформированиях Василий отвергает начисто.

— Ну послушайте, — Любашев усмехнулся. — Какой из меня бандит? На «копейке»! Еле …

— Какой-какой? Настоящий! — Ледогоров достал пакет с дубинкой. — Вооруженный холодным оружием.

— Ну это, да, — Любашев погрустнел, — это для защиты. Я же таксую. Пойми меня, командир!

Ледогоров снова сел на свой стул.

— Поймем. Если ты нас поймешь, — он достал сигарету. — Серж! Ты по существу вопроса говорил?

Полянский налил из чайника кипятку и высыпал в кружку один из заблаговременно приобретенных пакетиков «Нескафе».

— Нет. Я только в общих чертах обрисовал ситуацию.

— Тогда, Василий, — Ледогоров прикурил, — слушай сюда! Дубинка — это херня, но мы тебя на ней арестуем. Знаешь, почему прокуратура на это пойдет? Потому что речь идет о соучастии в убийстве. Подожди! Не возражай! Тебя уже опознали как водителя машины, в которую сел киллер. Опознают и машину. Для начала этого хватит, а там посмотрим. Ты, конечно, тюрьмы не боишься — ты парень судимый, но есть один нюанс. Жертва — не кто-нибудь, а авторитетный армянский пацан. Поэтому либо тебя подрежут в «Крестах», либо ты кинешься к нам искать защиты. А вот тогда уже мы раскрутим тебя по полной. Включая фуры на трассе.

Ледогоров почти физически почувствовал, что последняя брошенная наобум фраза оказалась решающей. Любашев «дернул глазами». Его «цепануло». До этого он вполне меланхолично слушал его излияния. Подавляя в себе желание еще надавить, Ледогоров молча курил. Таких как Любашев очень опасно пережимать.

Сзади подошел Полянский, держа в руке кружку, излучающую терпкий аромат.

— Кофе будете? — невозмутимо спросил он.

— Да! — ответили оба разом и Любашев расслабился.

Ледогоров много раз видел, как отпускает внутри человека натянутая пружина. Как уходит напряжение под воздействием принятого решения. Какого — будет видно по следующей фразе. Может запереться окончательно, а может «развалиться» до задницы.

Любашев спокойно закурил, взял из рук Полянского кружку с кофе и, закинув ногу на ногу, ровным голосом спросил:

— Какие варианты?

— Варианты? — Полянский взгромоздился обратно на стол, незаметным жестом остановив готового к продолжению беседы Ледогорова. — В зависимости от того, какова правда. Так что, ты рассказывай как есть, а мы уже будем думать, как это положить на протокол, чтобы сделать из тебя запуганного нечаянного пособника, или вообще честного свидетеля. Про дубинку, разумеется, забываем.

— И про трассу.

Полянский с Ледогоровым быстро переглянулись. Любашев перевел взгляд с одного на другого. Это было скорее утверждение, чем вопрос.

Ледогоров кивнул.

— Хорошо.

Серое облако над городом стало таким густым, что за окном, казалось, наступили сумерки. На часах было полтретьего. Хотелось есть. Курить не хотелось. Снаружи в стекло билась обезумевшая от дыма муха. Где-то отчаянно сигналили автомобили. Любашев поискал в своей пустой пачке сигарету. Не найдя, попросил и закурил. Ледогоров, как любой нормальный опер, видел все это десятки раз. Все оттягивали этот момент до последнего. Все курящие закуривали. И коммунальные воришки, и наемные убийцы. Он так и не научился воспринимать это спокойно. Сердце рвало грудь. Пальцы дрожали и пришлось опустить руку с сигаретой под стул. По щеке сбежала предательская капелька пота.

Любашев глубоко затянулся.

— В общем, в тот день он позвонил…

— Подожди. Давай сначала. Как вы познакомились?

Ни один опер так никогда и не сможет объяснить, почему люди «колются».

* * *

В кабинете у Копылова дымом пахло меньше. Наверное, потому что он не курил. На улице было так мутно, что пришлось включить свет. Леня грыз колпачок шариковой ручки и не перебивая, слушал Ледогорова.

— Короче, после того как он его подвез, Зураб и спрашивает его: «Хочешь подзаработать „пятихатку" в день? Повози меня пару недель, а то у меня ни прав, ни машины». Ну, Любашев ухватился за эту возможность и начал с ним кататься. Мест там всяких много, но нас-то интересует конкретный день. И вот, что получается, — Ледогоров заглянул в блокнот. — Зураб сказал Василию заехать за ним в три часа дня. Съездили на рынок, купили продуктов. Отвезли бабу Зураба к подруге. Затем поехали на Московскую-Товарную. Там был праздник. Василий понял это, потому что искали подарок и Зураб сказал, что идет в кабак. Оттуда Василия он отпустил и велел заехать за ним к полуночи. Любашев подъехал и ждал за воротами. Поэтому, кстати, его не видел больше старик-«вохровец». Где-то в полпервого из ворот выехал «мерс» с Зурабом и каким-то толстым «черным». Раньше Вася видел их вместе один раз в кафе. Зураб вышел и сказал, чтобы Вася ждал его на углу Баскова и Радищева. Ну и они разъехались. Вася подъехал на место и стал ждать. Выстрелов он не слышал — музыка играла громко, но когда в салон запрыгнул Зураб, то он держался за кисть руки и за ремнем джинсов у него был пистолет. Василий утверждает, что марки ТТ. Они выехали на Радищева и заехали к нему во двор. Он испугался, что Зураб серьезно ранен, но пуля прошла по касательной. Рану перевязали, хлопнули по рюмке, Зураб позвонил кому-то из друзей и за ним приехали. Вот, в общем, так.

Ледогоров перевел дух. Копылов по-взрослому хмурил брови.

— А кто приехал?

— Он не видел. Зураб один спустился.

— А пистолет?

— С собой забрал?

— Жена Любашева Зураба видела?

— Нет. Она с детьми в деревне была. Только вчера приехала.

Копылов снова покачал головой. Чувствовалось, что ему очень хочется быть настоящим, опытным следователем.

— Не верю, что этот Любашев такой чистый и невинный! — высказался он наконец. — Неужели он ничего заранее не знал?

— Я думаю, не знал, — не согласился Ледогоров. — Там может вообще — эксцесс. Не договорились о чем-то, и понеслось.

— Все равно, — Копылов безуспешно попытался поймать одну из поселившихся у него в кабинете мух. — Что-то он оставляет «за кадром».

— Вряд ли, — Ледогоров закурил, и усмехнулся про себя.

По договоренности с Любашевым «за кадром» остались шесть эпизодов нападений на грузопервозчиков, доставка из квартиры Зураба к воротам «Товарной» того самого пистолета ТТ, о чем он попросил, увидев «мерс» Галустяна, три или четыре покупки для Зураба героина и, наконец, обещание Зураба дать две тысячи долларов после «разборки» с «жирным скотом». Дело было не в том, что Ледогоров не доверял следователю. Он берег его. Берег от лишней пока информации. Следователь — лицо процессуальное. Его общение со «злодеями» должно ограничиваться исключительно следственными действиями. Договариваться, беседовать за жизнь, лавировать среди фактов, играть словами — это удел оперов. Работа с задержанными иногда похожа на коктейль из дипломатических переговоров и рыночной торговли: «дам показания об этом, если вы „отмажете" от этого…», «расскажу о том, если „забудете" о сем»… и т. д. Вот и крутится опер, взвешивая на невидимых весах чужие горести. «Плохо, что вас обворовали, но вора придется отпустить — он убийцу сдает». «Аморально!» — закричали бы обыватели. «Преступно!» — заключает прокуратура. «Беспредел!» — возмущается пресса. И никто не помнит, что в любимых всеми «правовых государствах», «сделка с правосудием» в законе прописана. Сдал киллер целый клан мафиозный, сумел остаться живым до суда — получи новую жизнь, несмотря сколько ты народу накрошил. А остальным всем — пять веков срока. А у нас — всплывет такой факт, уцепятся за него адвокаты и выйдут все злодеи на свободу, кроме того, который показания давал. Он-то и сядет, с опером заодно. Поэтому проще — ничего не раскрывать. Спокойнее, безопаснее, сытнее. Но как-то больно, обидно и тоскливо.

— Когда он его последний раз видел?

— А? Что? — Ледогоров вынырнул из пучины морально-правовых размышлений.

— Я спрашиваю, когда Любашев Зураба последний раз видел? — Копылов пролистывал жидкие материалы уголовного дела.

— Видел именно тогда, — Ледогоров окончательно вернулся мыслями в кабинет. — А слышал вчера. Зураб сказал, что собирается в Грузию на днях.

Копылов вскинулся. Его юношеские глаза горели неподдельным азартом.

— Так надо брать его! Может, он уже уехал.

— Может.

— Надо перекрыть самолет и поезда.

Ледогоров кивнул.

— Надо. Только кроме имени мы ничего не знаем.

Копылов поджал губы.

— Тогда…

— Тогда надо просто ехать в известный нам адрес, попытаться его там найти, сделать обыск — вряд ли он теперь «горячий» ствол с собой поволочет и хотя бы полностью установить его личность.

Копылов кивнул, вскочил, засуетился, схватил какую-то бумажку, положил ее на место, взялся за телефонную трубку и вдруг обмяк.

— Че-е-рт! — простонал он. — Я забыл!

— Что? — Ледогоров смотрел на него с изумлением.

— Сегодня же первое число. Новый кодекс!

Ледогоров матернулся и зажег новую сигарету. Стало кисло. Казалось, что вездесущие мухи жужжат как реактивные самолеты. Он тоже забыл. Если бы помнил — попробовал бы крутиться быстрее.

Новый уголовно-процессуальный кодекс, вступавший в силу с первого июля в милицейских кулуарах звался уголовно-бандитским, или попросту беспредельным. Ходили слухи, что на оплату этого так называемого правового документа ушла львиная доля всего «общака» преступного мира России. Ледогоров, в принципе, хорошо понимавший, что это смешно и, что «общак» — это не мешок, набитый деньгами, тем не менее соглашался, что подобное беззаконие стоит дорого. Созданный под флагом борьбы за человеческие права документ почему-то начисто игнорировал права жертв преступлений, давая широкие возможности разнообразным преступникам ускользнуть от ответственности. Работа же правоохранительных органов усложнялась, количество бюрократических и формальных моментов увеличивалось. Это должно было отбить у последних борцов с преступностью желание добиваться справедливости.

Все это вихрем пронеслось в голове у Ледогорова. Он почувствовал, как приподнятое «расколом» Любашева настроение и охотничий азарт уступают место усталости и апатии. Следователи и раньше-то не очень любили рисковать, опасаясь быть наказанными за необоснованное, по мнению начальства задержание, или обыск. Чего уж теперь ждать?

Копылов сидел, глядя прямо перед собой, затем вздохнул и подтянул к себе текст нового закона.

— Когда-то надо начинать. Саша, вы… ты погоди, я почитаю, чего теперь делать надо.

Ледогоров кивнул.

— Я пока к себе схожу.

Дымная мгла растворилась в вечернем полумраке. За окном с трудом проглядывались мерцающие окна дома напротив. Полянский с Любашевым пили кофе с сушками и беседовали.

— А Корней не «бомбит»?

— Не, он как вышел — остепенился, работает. Вот Силантий…

«Пошел процесс, — подумал Ледогоров, — только надо ли это теперь?»

Полянский обернулся.

— Ты чего так долго? Следак готов?

— Через десять минут. «Сходняк» начался?

— Вроде.

— Можно тебя на секунду?

Они примостились прямо у дверей кабинета, поглядывая в щель на оставшегося в одиночестве Любашева и общаясь шепотом.

— Ну и чего теперь? — не понимал Полянский.

— Ничего. Может и смысла нет Зураба ловить. Тогда пошлем Васю подальше и сами по домам.

— Его бы это устроило, но я не понимаю…

— Да я сам не понимаю! Когда мы вообще чего-нибудь понимали!

— Не ори. Любашев услышит.

— Извини. Я не на тебя.

— Да понятно.

За неплотно притворенной дверью кабинета Вышегородского раздался грохот отодвигаемых стульев.

— «Сходка» закончилась. Я пошел к следаку.

— Давай. Если что не так — надо Артураподключить. Он — начальник. Пусть у него голова болит.

— Посмотрим.

Копылов что-то активно печатал на машинке.

— Саша! — поднял он голову. — Надо в прокуратуру лететь. Я позвонил Тихонравову, он договорился насчет обыска. Пока еще прокуратура санкционирует. Суды еще не готовы. Я так решил — задержать этого Зураба на сорок восемь часов я по закону право имею. Получится — будем думать как в суд за арестом выходить, а пока давай адрес квартиры.

Ледогоров выпучил глаза. Вчерашний мальчик-новичок неожиданно оказался деятельным, умеющим принимать решения следователем.

— Ушинского тридцать семь, корпус два, квартира сто девять, товарищ следователь. Раз решите привести свидетеля?

Губы серьезного Копылова тронула едва заметная улыбка.

— Ведите.

Он изо всех сил старался не подать виду, как ему приятно.

Дежурка оказалась на удивление сговорчивой и согласилась дать «патрульку» до прокуратуры всего за два пива. Полянский вызвался сгонять. Копылов приступил к подробному допросу Любашева, несмотря на окончание рабочего дня. Жизнь казалась чудесной, волшебной сказкой. Ледогоров заглянул в начальственный кабинет. Хотелось всех радовать.

— Артур! Похоже, раскрываем Некрасова. Нужна машина на утро.

Вышегородский заполнял какие-то таблицы.

— Тьфу ты! Опять процент по кражам в жопе! Ты сколько карточек по сто пятьдесят восьмым выбил?

Статистические карточки, заполняемые следователями, при направлении дела в суд были основным показателем работы уголовного розыска. Нет карточки — нет раскрытия. Это особенно комично смотрелось на фоне заявлений больших начальников в ярких погонах о ликвидации «палочной системы». Сказка начала превращаться в скучную реальность.

— Я говорю, Артур, машина нужна. Утром обыск с задержанием. И человека бы одного.

Вышегородский оторвался от бумаг.

— На задержание — святое. Позвони Огурцову. Он завтра должен выйти. А машину я оставлю у отдела.

Водитель «жигуленка» Валя Огурцов скрывался на больничном примерно месяц из трех. Автомобилем в его отсутствие пользовался сам Артур. Ледогоров протянул руку.

— Давай ключи. На хрен мне Огурцов — я и сам могу. Человек еще нужен?

Артур протянул связку с массивным брелоком.

— Выбери сам кого-нибудь. Только не Югова — я ему заявление Шалимова отписал.

Ледогоров кивнул, удивляясь сговорчивости Артура.

— Спасибо.

— Не за что. Хорошо бы огнестрел поднять. Постарайтесь.

В коридоре Югов возился с перекошенной дверью собственного кабинета. Она никак не хотела закрываться.

— Помочь?

— Давай. Чего домой не идешь?

— Следак задержанного допрашивает, а ты?

— Уже иду. Материал — дерьмо подсунули. Один учредитель хочет нашими руками другого «съесть». Артур кричит: «Натягивай мошенничество».

Дверь хрустнула и встала на место. Замок защелкнулся. Югов достал платок и промокнул лоб. Похоже, из-за бороды ему было особенно жарко.

— Артура, похоже, Гриня плющит. Сегодня на «сходняке» визжал, что снимет. Громкая связь случайно включилась.

Под Гриней, естественно, подразумевался начальник РУВД Григоренко. Ледогоров усмехнулся. Сговорчивость Вышегородского нашла объяснение. Для зама по УР на грани понижения в должности хорошее раскрытие отдела — палочка-выручалочка.

— Спасибо, — Югов пошел к выходу.

Из соседнего кабинета появился протирающий очки Мальцев. Ледогоров вспомнил о завтрашнем обыске.

— Андрей, молсешь завтра с ранья с задержанием помочь?

Тот помялся секунду.

— Ну да, конечно.

— Тогда в семь, у входа в отдел.

— Хорошо.

На улице видно стало совсем мрачно. Было уже не разобрать, где темнота, а где дым. Откуда-то налетел порывистый ветер. Спертый воздух, казалось, гудел, как поверхность барабана после удара палкой. Тяжело дыша, на этаж поднялся Полянский.

— Ну и духота! Мрак! Гроза идет с севера.

Ледогоров кивнул.

— И слава богу. Привез?

— Конечно. Подпись прокурора, печать. Все по закону.

Оба закурили.

— Господи, уже скоро восемь.

— Темнеет-то как. А неделю назад белые ночи еще были.

— Завтра вставать спозаранку. Следак допрашивает еще?

— Да. Надо дождаться. Проконтролировать, все ли нормально Вася сказал.

Полянский откинулся на стуле.

— Иди. Я дождусь. У тебя же Юлька дома.

— А ты? Может, ужинать к нам?

— Не, я куплю литр молока, батон — и спать.

— Точно?

— Точно.

— Спасибо, старый.

— Сочтемся.

Где-то далеко, в районе Гражданки, ударили первые раскаты грома.

* * *

Ливень уходит к югу, затихая теплым шуршанием за чередой остывающих крыш и поглощая, растворяя в себе надоевшие за день запахи дыма и гари.

— Пообещай, что будешь осторожен!

— Я уже обещал.

— Еще!

— Обещаю.

Она гладит его по голове.

— Спи.

— Сплю.

— Пока я думаю о тебе, с тобой ничего не случится.

Ее теплое дыхание щекочет щеку. Он гладит ее по теплой подрагивающей спине.

— Все самое худшее в моей жизни уже было.

— Что?

— Самое худшее, самое страшное.

— Что?

Он опускает руку ниже. — Я жил без тебя.

— Бедный!

Она долго целует его в губы.

— Как ты выжил?

— С трудом.

— Все. Спи.

— Сплю.

Ночь. Далеко-далеко переваливается с ноги на ногу уходящая гроза.

* * *

— Вот эта точка. У торгового центра. Вторая.

Машина «чихнула». Ледогоров выругался сквозь зубы. Сказать, что Вышегородский не следил за машиной — не сказать ничего. Было по-утреннему прохладно и сыровато от прошедшего ночью ливня. На остановке толпились сонные люди. Машин мало. Летом пульс города слегка ослабевает.

— Давай. Вставай между домами.

Задремавший в дороге Мальцев как-то совсем по-детски тер глаза и вертел головой.

— Приехали?

— А то.

На улице по коже побежали мурашки, В семь утра, в одной футболочке явно холодновато. Парадная оказалась оборудована домофоном, Ледогоров мысленно выругал себя и Серегу за то, что не уточнили этот вопрос у Любашева. Про входную дверь расспросили подробно, а про парадную — не догадались.

— Звонить, как я полагаю, не будем? — осведомился Полянский и достал сигарету. — Значит, придется ждать.

Прикурить он не успел. Дверь «пискнула», замигала зеленым огоньком и отворилась. Пожилая женщина в испуге шарахнулась от трех застывших под козырьком подъезда мужиков. Ледогоров посторонился, освобождая дорогу.

— Проходите, пожалуйста.

Она заспешила прочь, поминутно оглядываясь.

— Тринадцатый этаж.

Лифт скрипел и стонал, поднимая их наверх. Полянский хихикал, читая вслух нацарапанные на его стенках эротические мечты местных тинейджеров. Лестничная площадка этажа имела замысловатую, угловатую форму. Дверь в сто девятую оказалась, наоборот, самой простой и единственной деревянной. Любашев не обманул. Видимо хозяева, сдающие квартиру, не видели смысл пока ее укреплять. Ледогоров обернулся к Мальцеву.

— Ты без оружия. Дуй вниз. Определись, где окна и жди, когда полетят пулеметы и мешки героина. Ферштейн?

Мальцев без улыбки кивнул, пошел обратно к лифту. Полянский приложил ухо к филенке.

— Спят.

— Ты удивлен?

— Нет. Я бы тоже с удовольствием еще на массу давил.

— Ничего. Сейчас и их разбудим, чтобы не обидно было.

Ледогоров посмотрел на часы и достал из «кенгурушки» пистолет.

— Звони.

Сколько ни стоял он за свою оперативную жизнь перед такими дверями, сжимая ПМ, а сердце снова учащенно забилось, холодок скользнул от затылка в ноги. Он подумал, что когда перестанет это чувствовать — значит, точно пора уходить. Полянский кивнул и показал на дверь. Кто-то изнутри завозился. Глазка не было.

— Кто там? — наконец осведомился сонный и блеклый женский голос.

Ледогоров вздохнул.

— Соседи снизу. У нас протечка. Заливаете.

За дверью снова зашаркали. Послышались приглушенные голоса. Полянский снова нажал кнопку звонка.

— Не звоните! — голос уже «проснулся» и приобрел окраску. — У нас ничего не течет!

— Но у нас-то течет!

Ледогорова с Юлькой заливали месяц назад и роль разгневанного соседа удавалась без труда, но строгое жюри явно не торопилось присудить ему «Оскара».

— Я уже сказала — у нас все нормально. Уходите.

Полянский снова прислушался у замочной скважины.

— Не одна, — шепнул он.

Ледогоров сделал еще одну попытку.

— Девушка! Откройте! Я милицию вызову!

Воцарилась пауза.

— Вызывайте кого хотите!

Полный провал. Полянский усмехнулся и снова нажал кнопку. Противный, резкий звонок резал утреннюю тишину. Хозяйка выдержала только три минуты.

— Охерел, козел? Убирайся!

Ее тон качественно изменился.

— Вера! За такие слова пятнадцать суток положено! — Полянский отпустил кнопку. — Открой, милиция.

Снова пауза. Видимо, в квартире совещались.

— Не знаю, какая вы милиция! Сначала одно говорите, затем другое! Я не пущу.

— Вера! Не дури! Мы дверь сломаем!

— Не имеете права! Я буду жаловаться!

— Имеем! Открой! Поговорить надо!

— Я вам не верю! Вы из шестьдесят третьего?

Ледогоров усмехнулся.

— Ну наркота уже точно в унитазе, — шепнул он Полянскому. — Мы из Архитектурного РУВД! Можете туда позвонить…

— Не знаю я ничего…

— Серега, пора понятых и ломать.

Полянский кивнул. Действующие законы как ни странно разрешали ломать двери, в случае воспрепятствования проведению обыска. Но только в присутствии понятых, которые могут подтвердить отказ открыть двери и проследят, что опера с порога не разбрасывают по квартире пакеты героина. Дверь сто восьмой квартиры без вопросов открыла красивая женщина в черном шелковом халате.

— Здравствуйте. Милиция. Вы не могли бы поприсутствовать в качестве понятого при…

— Нет.

— Почему?

— Не хочу ни во что ввязываться.

Дверь захлопнулась. Полянский еще секунду постоял.

— Спасибо. Чтобы вас ограбили и изнасиловали.

На лестницу пробились первые солнечные лучи. Видимо ливень притушил торф и засилья дыма сегодня не предвиделось.

— Милиция. Вы не могли бы поприсутствовать…

— Не, извините мужики, мне на работу.

— Милиция. Вы не могли бы…

— Ой, я болею.

— Милиция…

— Нет, нет. Ничего не могу.

Ледогоров стоял в душном полумраке лестничной клетки, жал из вредности на кнопку звонка и переполнялся знакомой периодически каждому оперу ненавистью ко всем гражданам, которые хотят от милиции всего, не желая в нужный момент пошевелить и пальцем. Полянский уже спустился на этаж ниже. За дверью слышались шаги и возня. Ледогоров думал о том, что можно было придумать что-нибудь еще: привлечь Любашева, или подключить местного участкового. Серега вернулся. С ним был явно отставной военный лет шестидесяти и дворничиха в рабочем жилете.

— Наш «концерт» привлек внимание председателя ЖСК, который согласился нам помочь.

Ледогоров мрачно кивнул, не отпуская звонок.

— Сам бог велел. Насдавали квартир бандитам.

Отставник робко пожал плечами.

— Разве же уследишь.

Его желтая рубашка на глазах темнела от пота.

— Откройте! — Полянский стукнул в дверь ногой. — С нами председатель ЖСК. Он подтвердит, что мы из милиции!

— Хватит стучать! Козел!

Голос стал нагло-развязным.

— Кажись, ширнулась, — Серега повернулся к Ледргорову. — Давай «монтажку».

Предусмотрительно взятый из машины инструмент стоял прислоненный к стенке. Ледогоров изучил замок.

— Обыкновенный. Я отожму, а ты вдарь. Как там у Андрюхи?

— Вроде ничего не кидали. Может, позвать его?

— Он без ствола. На хрен нужен.

— Нашел кого взять.

— Да из башки вылетело. Понятые, отойдите подальше. От греха…

Разговаривая, Ледогоров прилаживал монтировку в щель напротив замка. Дверь, к счастью, открывалась вовнутрь. Ухало в голове. Тело покрылось испариной. Полянский встал напротив дверей, выставив перед собой пистолет и перенеся вес на одну ногу. Понятые отошли к самому выходу на лестницу. Как всегда, до предела обострился слух. Было слышно, как внизу плачет ребенок, пиликает какая-то компьютерная игрушка и шипит на сковороде масло. Одной рукой монтировку было не удержать. Ледогоров сунул ПМ за пояс и изо всех сил потянул импровизированный рычаг.

«Все-таки надо было позвать Мальцева и отдать ломик ему».

Дверь заскрипела под давлением. Хрустнул колющийся в щепки косяк.

— Давай!

Полянский прыгнул вперед и, вложив вес тела, врезался ногой в дверь около замка. Ослабленный рычагом косяк поддался, с глухим стуком упала какая-то часть замка, дверь распахнулась.

— Лежать! Милиция! — заревел Ледогоров и, рванув пистолет, ворвался в квартиру.

Поднявшееся во всей красе солнце било через окна прямо в глаза. Пахло пылью и свежесваренным кофе. На фоне слепящих лучей мелькали тени. Оглушительно визжала женщина.

Никогда нельзя строго судить группу захвата. Состояние людей, летящих навстречу возможному выстрелу таково, что рефлексы самозащиты всегда работают быстрее, чем мозг. Сколько раз Ледогоров смотрел крутые полицейские боевики и поражался, как напарники в самые критические моменты обмениваются знаками, понимая друг друга с полу жеста. Он никогда не мог подробно вспомнить ни одного задержания. Для него это было подобно видеоклипу, или компьютерной стрелялке. Его всегда уважали за смелость. Он часто думал, что просто не успевает испугаться, потому что не успевает ни о чем подумать.

Кто-то вынырнул за спиной справа. Ледогоров резко ударил локтем. Еще раз. Всхлип. Стон. В нос ударил едкий запах лака для волос и женского тела. Он пинком распахнул задрапированную какой-то циновкой дверь, перескочил расхристанную двухспальную кровать и уткнулся стволом в раздвижную дверцу платяного шкафа. Сзади хлюпало.

— Су-у-ка, — негромко выл снизу приглушенный женский голос.

Он присел и «вжжикнул» дверцей. Никого. Ноги не спрячешь. Тот же запах пыли и покачивающиеся над головой шмотки. Аккуратно приоткрыл дверь на лоджию. Солнце вцепилось в лицо. Пусто. Давно неметенный бетонный пол, табурет, пепельница, полная хабариков. Постепенно сверху вниз начали расслабляться клеточки тела. Он повернулся. В глазах медленно угасали солнечные блики. Стало вдруг тихо.

— Су-у-ка.

— Ты как? — крикнул из прихожей Полянский.

— Нормально. Здесь пусто. — Ледогоров начал обходить кровать, под аккомпанемент подвывания.

— Здесь тоже. Махни Андрюхе. Он с твоей стороны.

— Сейчас.

На полу, в дверях спальни, скорчилась крупная загорелая девица в одних трусиках. Обеими руками она держалась за лицо, тщетно пытаясь унять растекающуюся по полу кровь.

— Су-у-ка. Ко-о-зел.

В дверях, тяжело дыша, возник Полянский с разодранной щекой. Пистолет он все еще держал в руке стволом вниз.

— Вторую подругу я к батарее пристегнул, — он потрогал царапину. — Хорошо, что Жанка в отъезде.

Ледогоров присел перед подрагивающим в рыданиях телом и потянул за плечо.

— Сядь.

— Пошел ты, пи…

Он ухватился за длинные темные волосы и дернул.

— Больно!

— Сядь ты, б…! Запрокинь голову.

У девицы оказалось широкое, немного плоское лицо, черт которого невозможно было разглядеть под смесью из крови и слез. Она все-таки села, прислонившись к косяку и скрестив по-турецки ноги. Ледогоров стянул с кровати простыню и сунул ей в руку.

— На, промокай!

Взгляд скользнул по пышной груди с большими темными сосками, вокруг одного из которых вилась татуировка «Только для взрослых!» Полянский протиснулся у него за спиной и вышел на балкон.

— Андрей! Поднимайся!

Ледогоров выглянул в прихожую. Квартира была двухкомнатной. Через двери гостиной был виден опрокинутый сервировочный столик и желтые тельца бананов на синем паласе. На кухне, прямо на полу, безвольно уронив голову на грудь, сидела тусклая, худосочная девчонка в белом махровом халате. На вид ей было лет шестнадцать. С лестницы осторожно заглядывал «отставник».

— Мы еще нужны?

Он наткнулся взглядом на голую, замызганную кровью девицу и прилип взглядом к ее экстравагантному бюсту.

— Нужны, — выдохнул Ледогоров и, рывком подняв свою недавнюю жертву, поволок ее в ванную под пристальным взглядом старика. — Серж! Объясни понятым их права.

Холодная вода привела девицу в более-менее удобоваримый вид. Кровь унялась. Нос, по счастью, оказался цел. Зато разбитая губа увеличивалась на глазах. Ледогоров накинул на нее висевший на крючке халат, нашел в шкафчике перекись водорода и пластырь. Наркоманы всегда трепетно относятся к медикаментам. Она послушно, скосив глаза, наблюдала за его манипуляциями с ее лицом.

— Может, ты меня еще и трахнешь?

Он усмехнулся и заклеил ей ссадину на лбу от удара в дверной косяк.

— Обязательно. Если будешь мне мозги парить.

Она подняла обе руки.

— Не надо, начальник. Я все скажу. Хотя, если ты «жаришь» как лупишь…

— Цыц, — Ледогоров отрезал последний кусочек пластыря.

— Молчу, начальник, молчу.

Такие экземпляры встречались не часто. Ледогоров с трудом давил в себе смех.

— За что сидела, Верочка.

Он наконец закончил и бросил пластырь и ножницы на полку. Она поднялась с края ванны, не позаботившись запахнуть халат.

— За что Верочка сидела, я не знаю. А Катенька, то есть я, сидела за любовь.

— Несчастную, — кивнул Ледогоров, удивляясь, насколько больше она подходит на роль подруги дерзкого Зураба, чем невзрачная девчонка из кухни.

— Почему? Наоборот — счастливую, — она криво усмехнулась разбитыми губами и пропела. — Вор воровал, воровала и я!

— Ладно, пошли. Там разберемся. — Он открыл дверь. — Да запахнись ты!

На кухне Полянский зачитывал постановление на обыск. Девчонка в белом халате уже сидела на стуле и водила вокруг обалдевшим взглядом. Стол загромождали остатки вчерашнего пиршества. Дворничиха с интересом изучала с полдюжины пустых бутылок с цветными этикетками.

— Это что ж? Девки столько выдули?

Катя вошла и упала на стул, широко расставив ноги.

— Ты, тетка, не видела, какие мужики…

Ледогоров легонько хлопнул ее по затылку.

— Умолкни!

— Все, начальник, все.

«Отставник» не отводил взгляда от ее ног.

— Вера Васильевна, — Полянский тронул вторую девчонку за плечо. Вы снимаете эту квартиру?

Она кивнула.

— Предлагаю выдать хранящиеся в квартире орзокие, боеприпасы…

— Верка! Тащи миномет из-под кровати! — хихикнула Катя.

— …. и вещи, не принадлежащие вам.

Кухню заливало солнце. Оконное стекло нагрелось и излучало его тепло. Утробно урчал холодильник. Покряхтывал модными аккордами старенький приемник.

— Нет такого? Распишитесь.

Ледогоров взял со стола паспорт в потертой ледериновой обложке. Муратова Вера Васильевна, семьдесят четвертого года. Да, явно не шестнадцать лет. Уроженка и жительница Петрозаводска.

— Приступим, — Полянский поднялся. — Понятые, прошу вперед.

Хозяйка, похоже, еще плохо соображала, что происходит. Катя поманила Ледогорова.

— За диван в большой комнате не лазайте, — шепотом сказала она. — Я, когда трахалась, туда презики кидала. Некрасиво.

— Переживем, — он подтолкнул ее к двери. — Вперед.

Любой обыск есть занятие пыльное, муторное и малоприятное. Последнее возрастает пропорционально размерам и степени захламленности квартиры. Интересные находки являются редкой наградой за кучи перелопаченного белья и десятки метров грязных кладовок и антресолей. Сколько потерянных вещей находят в результате обысков хозяева. «Ой! Моя старая косметичка нашлась!» От какого количества ненужного хлама избавляются. «А эту коробку обратно не надо. Мы ее на помойку снесем.»

Квартира Муратовой была средней. Как и все съемные хаты, она не была переполненной вещами, но и маленькой ее было не назвать. В серванте валялось несколько полароидных фотографий Веры и Зураба. На них она выглядела ярче и привлекательней. У телевизора валялась упаковка одноразовых шприцов, что само по себе, юридически конечно, ничего не доказывало. У дивана, на котором, видимо, ночевала Катька, стояла пепельница с окурками папирос. Полянский понюхал один из них.

— Не нюхай! Это «блядомор» и есть! — махнула она рукой. — В тюрьме привыкла. А «дрянь» я не курю.

Дворничиха вздохнула и покачала головой.

— Понятые, перейдем в спальню.

На полу еще не засохла Катькина кровь.

— Гестапо! — ткнула она пальцем. — Понятые…

— То ли еще будет, — угрожающе шепнул Ледогоров.

— Поняла. Молчу.

Полянский приоткрыл пошире балконную дверь. Потянуло спасительным сквозняком. Небо за окном было синее-синее.

— Саша! — неожиданно позвал все время молчащий Мальцев, застыв перед открытым ящиком комода в углу.

Ледогоров подошел.

— Понятые, прошу поближе и повнимательнее! Серж! Найди какую-нибудь коробку!

Под стопкой белья матово отсвечивал стволом пистолет ТТ.

Муратова не шелохнулась. Катька подошла поближе.

— Ну ты даешь, подружка! — присвистнула она. — Нашла куда срок свой спрятать!

Ледогоров сел на кровать и посмотрел на Полянского. Тот улыбался.

А может, его просто слепило солнце.

* * *

Кофе блаженно наполняет пустой, бурчащий желудок. Мягкий бублик заканчивается с неумолимой быстротой. Полянский ставит чашку и закидывает ноги на стул.

— Хорошо!

— Да. У меня вообще на голодный желудок голова не варит.

В раскрытое окно кабинета вовсю плывет белый июльский зной.

— С кого начнем?

— С Кати. Как ее, кстати?

— Лукьянова Екатерина Матвевна.

— Хватит стебаться!

— На справку! Читай!

— Действительно, Матвеевна, семьдесят четвертого, статья сто пятьдесят восемь, часть три. Освобождена…

— Я по пути понял, что они — одноклассницы.

— Классная у них школа! А?

— Ладно! Давай допивай и поехали.

— Дай покурить спокойно!

— Кури, а я пока начну.

— Вот торопыга!

Жарко.

* * *

Одетая, Лукьянова выглядела менее интересно. Обыкновенная крупная «телка» в просторной футболке и обтягивающих зад джинсах. К тому же с разбитой физиономией.

— Кофе будешь?

— Давай! И сигаретку!

Курить ей было явно больно. Она охала и морщилась.

— Ну ты приложил!

— Сама виновата. Чего под руку кидаешься.

— Это спьяну и спросонья. Да я не жалуюсь.

Ледогоров потряс справкой об освобождении.

— Неделю, как на свободе. За что сидела-то?

— Там написано.

— Написано-то — написано. А по жизни?

Она отхлебнула кофе и ойкнула.

— Больно, б…! По жизни — за глупость и любовь. Правда. Милый мой хаты чистил с пацанами, и меня потянул. Им по семь, мне три.

— В Саблино отбывала?

— Там написано.

Несмотря на жару, Ледогоров снова включил чайник. Невыспавшийся, перенервничавший организм требовал еще кофе. Девица ему нравилась. Она не комплексовала, не рисовалась, не жаловалась на судьбу, просто была самой собой.

— Муратову давно знаешь?

— Верку? С первого класса. Она одна мне письма писала. На свиданки ездила. Она клевая.

Ледогоров кивнул.

— Как ты к ней попала?

— Как? Обыкновенно. Вышла, позвонила и приехала.

— Когда?

Катька посчитала, загибая пальцы.

— В четверг. Вечером.

Чайник забулькал и щелкнул. Полянский налил кофе себе и Ледогорову.

— Тебе долить?

Она поморщилась.

— Мне бы лучше водки.

— Подождешь.

— Как скажешь, начальник.

— Мужика ее знаешь?

— Которого?

— Не дури! Зураба.

— Зуру? Конечно видела. Он до воскресенья был.

Ледогоров с Полянским переглянулись. Двух дней не хватило.

— А теперь где?

Она пожала плечами.

— А я почем знаю? Это Веркин мужик.

Полянский присел рядом на корточки.

— А друзей его видела кого-нибудь?

Она кивнула.

— Ну да. Кобу, по-моему. Здорового такого. Он его вызвонил в первый день. — Она улыбнулась. — Очень уж мне хотелось.

— Телефон оставил?

— Да на хрен он мне нужен! Сделал дело и ладно!

— И чего? Зураб не говорил, куда едет?

— А мне надо…

Ледогоров вышел в пустынный коридор отдела. Муратова сидела пристегнутая наручником к скамье и вежливо кивала какой-то потерпевшей бабушке, явно не заметившей стального браслета у нее на руке. Лицо у Муратовой было бледным как мел. Пальцы другой руки сжимали наспех собранную по указанию Полянского сумку с вещами. Ледогоров подумал, что еще полчаса и она созреет. Закурив, он вернулся в кабинет.

— … не знала, что Верка ширяется, поэтому и говорю: «Открывай, дура! Менты! Все равно дверь вышибут.» Она мне шприц показывает и говорит, что надо в унитаз слить. А я бухая. Мы только в полшестого угомонились. Я ей и говорю: «На хера сливать! Лучше вмажься!» Она и пошла. А я «соточкой» похмелилась и отъехала! Только, когда в морду получила, то протрезвела. А «волыну» я не видела! Б… буду!

Ледогоров присел на старый медицинский топчан и смотрел, как Полянский с Катькой дымят сигаретами, перебивая друг друга. Со стороны походило на беседу старых друзей. Ему вдруг захотелось домой и увидеть Юльку. Радовало, что так многое в этой жизни остается для нее неизвестным, и что она не знает того, что знает эта веселая Катька.

— …этот Коба и говорит, чтобы я…

Ледогоров вдруг вспомнил о лекарствах для матери. Челышев не приехал и не позвонил. Кольнула обида, Хоть бы предупредил.

— У нас в отряде была одна «мочалка»…

Зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Привет! Это я! — Юлька очень редко звонила ему на работу. — У тебя все в порядке?

— … принимала «цыриков» по трое…

— Тихо! — рявкнул он. — Да, все нормально!

— На кого это ты так кричишь?

Он вздохнул. Лукьянова показала язык. Губа и щека у нее совсем раздулись.

— Это по работе.

Юлька засмеялась.

— Как хорошо, что я не часть твоей работы. Пока. Целую.

— Пока.

Он не стал проявлять своих чувств при посторонних.

— Серж! Не пора ли поговорить с Верой Васильевной?

— Вполне.

— Мужики! — серьезно сказала Катька. — Вы ее только не лупите сильно, ладно? Она же слабенькая.

На неровно покрашенных стенах кабинета весело играли солнечные зайчики.

* * *

— Где он?

— Не знаю.

— Врешь!

— Я не знаю.

— Чей пистолет?

— Я его никогда не видела.

— Ты чего? Ты в Зою Космодемьянскую решила поиграть?

— Я ничего не знаю.

— Ты понимаешь, что пойдешь в тюрьму?

— Воля ваша.

— Это тебе кажется, что все это просто так. Ты будешь сидеть! Ясно? Сидеть!

— Не кричите на меня.

— Что?! Ты чего? Обалдела, сучка?!

— Я не сучка.

— Сучка! Где он?!

— Я не сучка.

Ведомый Полянским Ледогоров отошел и сел на топчан. Серж слегка подмигнул и вернулся к столу, напротив которого все так же сжимая сумку в руках, сидела вытянувшаяся в струнку Муратова.

— Мой коллега излишне эмоционален, — начал он, — но его можно понять…

Было очень жарко. Воздух в кабинете жег лицо. Ледогоров думал о том, кто придумал вариант работы «хороший-плохой». Все знают, но фактически все покупаются. В той, или иной степени. Психология. Муратова смотрела прямо перед собой. Казалось, что, несмотря на жару, она превратилась в ледяную статую.

— Нам было бы неприятно держать вас под стражей за оружие, которое вы не…

Ледогоров уже понял, что Муратова — крепкий орешек. Потому что она не боится Зураба. Потому что она не прикрывает его дела. Потому что она просто.его любит. Ледогоров специально употребил несколько выражений, типа «ублюдок» и «черная тварь», чтобы заметить, как страдальчески дергалось ее лицо и почувствовать исходящую от нее мощную волну ненависти. Он был уверен, что она готова выцарапать ему глаза.

— …готов забыть об оказанном сопротивлении, — Полянский потрогал ссадину на щеке.

— Извините, я была не в себе.

— Точнее, вы находились в состоянии наркотического опьянения.

— Нет. Я.просто…

— В вашем мусорном ведре мы нашли и жгут и шприц пустой. Вас отвезти на экспертизу?

Ледогоров решил подогреть ситуацию.

— Чего ты с ней цацкаешься? Ты на руки этой твари посмотри!

Муратова сверкнула глазами, лицо ее приобрело яростное выражение.

— Да! — выкрикнула она, роняя с колен сумку. — Я колюсь! Я больной человек! Вы меня за это посадите?!

— Подожди, Саша! — Полянский снова пе реключил внимание задержанной на себя. — Вера Васильевна, мы можем арестовать вас за укрывательство преступника и хранение оружия.

— Но я не знаю…

— Мы изъяли договор аренды квартиры на ваше имя. Значит, за все обнаруженное ответственность…

Ледогоров сидел, прикрыв глаза, и думал, что, если она запрется, то максимум у них будет сорок восемь часов. Арестовать ее отказалась бы даже прокуратура. Чего уж говорить о нашем самом гуманном суде в мире. Закон спокойно и безнаказанно разрешал обманывать себя, врать и укрывать преступников. Ледогоров думал, что он очень устал придумывать, как ради справедливости бороться и с Муратовыми, и с зурабами, и с законом.

— Я ничего не знаю! Ничего говорить не буду!

Он почувствовал, что сейчас ударит ее. Сильно и с удовольствием. Чтобы хоть как-то достучаться до заклиненных мозгов влюбленной наркоманки-партизанки. Чтобы удержаться, пришлось встать и выйти в коридор. Катька сидела на скамье и дымила сигаретой. Возле нее стояли Олег Армишев и Егор Сонин — молодые ребята, отработавшие в отделе по году.

— … только туфли на два метра отлетели!

Все расхохотались. Катька захабарила сигарету.

— В камере пригодится! А вот еще анекдот…

Ледогоров подошел ближе.

— Братцы! Шли бы вы работать! И не мешали девушке думать о ее грустной судьбе.

— Веселая «соска»! — ухмыльнулся круглоголовый лопоухий Сонин. — Саня! Закончишь, дай мы ее на что-нибудь поколем!

— Сам ты сосунок! — неожиданно возмутилась Лукьянова. — Иди давай!

— Че-го?! — Сонин угрожающе повернулся.

Ледогоров слегка свистнул.

— Брэк! Я сказал — займись своими делами!

Сонин остыл. Несмотря на свою «быковатость» и накачанные бицепсы, он понимал, что с Ледогоровым у них, во всех смыслах, разные весовые категории. Было странно, что объединяет его с абсолютно иным, изящным во всем, Армишевым.

— Пошли, Олежа.

Дверь кабинета за ними захлопнулась.

— Суки! — заключила Катька и, поймав сердитый взгляд Ледогорова, дернула плечами. — Что я им, проститутка, что ли? «Соску» нашли!

— Дурное воспитание, — Ледогоров присел рядом. — Надо тебя в травму свозить. Вдруг сломано чего?

Она махнула рукой.

— Забей! Заживет. И не так получала. Как там Верка?

— Едет в камеру.

Она даже в лице изменилась.

— Ты чего, сдурел?! Ее нельзя… Она же там не выдержит!

Ледогоров прикурил.

— Будешь?

— У меня хапец остался.

— А что я могу сделать? Она его выгораживает. Ствол однозначно зависает на ней.

Катька возбужденно заерзала.

— Погоди-погоди. Но ты же знаешь, что это не ее?

— Знаю! — он тоже повернулся к ней. — Но что толку! Она молчит!

Пистолет найден в ее квартире!

— Черт! Черт! Идиотка! — Катька нервно выпускала дым. — Ей в тюрьме — звиздец! Она чем думает!

Ледогоров ухмыльнулся.

— Не головой — это точно! Она втюрилась в этого «гурзошника». Вот и разыгрывает Джульетту.

— Дура! — простонала Лукьянова и запустила пальцы в свои волосы. — Я его видела! У него таких как она — на каждом углу. Вот безмозглая! Это на нее похоже — любовь до гроба! Сгинет ведь! А он и не вспомнит!

Ледогоров молчал. Дым попал в глаза, которые теперь противно щипало. В закуток заглянул Югов.

— Ты чего тут?

— Любовное свидание!

— Извини.

Было тихо и душно. За дверью что-то бубнил в телефон Сонин.

—Давай ее сюда! — неожиданно сказала Катька.

—Чего?

—Не боись. Ради этой дуры побуду «ментовской наседкой». Дай нам поговорить минут десять.

Ледогоров пристально взглянул в ее темные глаза.

— Да не протыкай ты меня взглядом. Давай, пока я не передумала!

В кабинете все было по-прежнему.

— Я понимаю ваши чувства, Вера Васильевна, но у меня есть служебные…

Ледогоров посочувствовал Полянскому. По себе знал, как тяжело разговаривать, когда нет контакта. Как со стеной.

— Серж! Хорэ метать бисер перед свиньями! Следак будет готов через десять минут. Пристегни ее пока в коридоре. Пусть с подругой попрощается.

Она не дрогнула лицом.

Солнце продолжало заливать кабинет.

* * *

Потолок весь испещрен сетью трещин. Хорошо лежать на топчане и смотреть как уплывают вверх призрачные, сизые кольца дыма. Серж раскачивается на стуле. Когда он наклонятся вперед, ножки противно цокают о линолеум.

— Думаешь, убедит?

— Не знаю.

— Ты ей доверяешь?

— Не знаю.

— Это обнадеживает.

— А у нас есть выход?

— Согласен.

Кто-то идет по коридору. В самом конце хрустит замок.

— Артур приехал.

— Я счастлив.

— Будет доволен. Ствол-то изъяли.

— А мы?

— Что?

— Мы будем этим довольны?

— Не смеши.

Солнце потихоньку смещается вбок и кажется, что по стене ползет неведомое черное чудовище. Под окном лениво ругаются «пэпээсники».

— Думаешь, убедит?

— Не знаю.

— Ты ей доверяешь?

— Не знаю. Жара.

— 

* * *

— … только сказал, что у него проблемы. Рука перевязана. Пистолет положил сразу в комод и больше не брал.

— Больше ничего не говорил?

— Нет.

— А раньше часто пистолет забирал?

— Точно не помню. Ну раз пять-шесть. — Муратова мялась. Лицо ее порозовело. — Вы извините. Я просто раньше боялась.

Ледогоров улыбнулся.

— Не страшно. Вы тоже меня извините. Нервы.

— Что вы, что вы. Можно воды?

Полянский протянул девушке стакан.

— Может, чай или кофе?

— Нет, спасибо! Жарко.

— Когда он ночевал последний раз?

— В воскресенье.

— Где он сейчас?

— Я адрес не знаю. Могу показать. Мы новую квартиру сняли. Здесь, недалеко, на Саперном переулке.

— Серж! Звякни следаку! Скажи, заминка маленькая. Мы сейчас сгоняем — адрес посмотрим.

Ледогоров вышел в коридор. Катька сидела на скамье, уронив голову на руки.

— Как тебе это удалось?

Она подняла на него усталое, какое-то погасшее лицо.

— Просто.

Он сел.

— Как?

— Какая разница?

— Интересно.

— Дай лучше сигарету.

Он смотрел, как она выпускает дым через нос.

— Я сказала, что он меня трахнул. Несколько раз, когда ее дома не было. И что звал меня в Турцию. Она мне не говорила, но я слышала, что он ей предлагал.

Ледогоров усмехнулся.

— А по-настоящему?

Она отмахнулась.

— Ты что? Рехнулся? Она — самый близкий мне человек.

— Ну, ты даешь!

— А что делать было? Она по-другому бы не поверила. Уже в камеру бы ехала, дуреха. И так заставила жизнью матери поклясться.

Ледогоров встал.

— Не боишься за мать?

— Да пусть сдохнет быстрее, потаскуха!

— Спасибо!

— Отстань! Не для тебя старалась. Выпускай уже. Водки хочется.

У дверей кабинета окликнул Вышегородский.

— Как дела?

— Работаем.

— Нашли что?

— Так, по мелочи.

— Машина нужна еще?

Ледогоров кивнул.

— Очень.

Артур подумал секунду.

— Ладно. И скажи Полянскому, чтобы в Новгород позвонил. Его Чергачева с собаками ищет.

Жанна Чергачева работала в ИДН и когда-то Вышегородский сам добивался ее расположения.

— Хорошо.

В кабинете Серж рассказывал Муратовой какую-то байку. Она вымученно улыбалась, щурясь на бронзовеющее солнце.

* * *

— Направо? Налево?

— Налево.

«Шестера» подскочила на внушительной выбоине в асфальте. Ледогоров затормозил. Выгуливающая пуделя тучная девочка одарила их неприязненным взглядом. Солнце светило, выглядывая из-за края крыш. На маленьком балкончике второго этажа, закатав подол и подставив лицо горячим лучам, сидела средних лет женщина с внешностью домохозяйки.

— Следующий дом. Парадная с улицы. Последний этаж. Дверь белого цвета.

Муратова на заднем сидении слегка подрагивала. Рядом с ней сидел Мальцев. Никак не могущий дозвониться до Новгорода и нервничающий Полянский остался в отделе. Ледогоров поощрительно улыбнулся.

— Не бойся. Машина тонированная — снаружи не видно ничего.

Она кивнула.

— Я схожу посмотрю и едем обратно.

Она снова кивнула.

Сразу навалилась жара. Он подумал, что в Питере она именно наваливается. Жмет к земле, забивает легкие и душит липкими потными пальцами. Что поделаешь? Влажность. Болото.

В парадной было прохладнее. Тянуло могильной сыростью из булькающего прохудившейся трубой подвала. Стены бледно-зеленого цвета пестрели обычными для Питера надписями: «Зенит-чемпион», «Шнур forever» и т. д. Белая дверь на последнем этаже была одна. Тяжелая, двухстворчатая, но деревянная. Ледогоров записал номер: 43. На чердаке громко возмущались чем-то голуби. Он пошел вниз. Очень хотелось есть. Голова слегка кружилась от недосыпа и сигарет. Губы издевательски пощипывал откуда-то появившийся привкус коньяка. Входная дверь противно скрипнула несмазанной пружиной.

Зураб спокойно шел по тротуару, подставляя лицо палящему солнцу. Он был в том же черном пиджаке, черных джинсах и ослепительно белой футболке.

Ледогоров не смог отвезти взгляд.

Родинка, челка, темные выразительные глаза.

Надо было спокойно перейти на другую сторону улицы. Город вдруг стих и стал каким-то далеким и нереальным. Деревянные ноги несли через дорогу.

Зураб расслабленно скользнул взглядом по машинам, зацепился за тонированную «шестерку», мимолетно улыбнулся и пошел дальше. Они сближались по противоположным тротуарам. Равнодушное солнце ухмылялось в ослепительной синеве.

Ледогоров подумал о Мальцеве, сидящем в машине, о Муратовой, притаившейся с ним, о рации, так и не полученной в дежурке и о сумке-«кенгурушке» со стволом, оставшейся лежать в кабинете. Подумал спокойно. Подумал с досадой. Подумал со злостью. На себя.

«Лучше пусть ствол будет у тебя, когда он не нужен, чем в нужный момент его не окажется.»

Он сам любил повторять эту фразу. Просто, когда сидишь за столом, рукоятка очень больно врезается в живот. Просто очень спешно собирались. Просто…

Зураб прошел мимо парадной. Легко. Не замешкавшись. Словно ничего его с ней не связывало.

Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею, руки…

Зураб спокойно брел по раскаленному тротуару.

До машины было шагов десять. Мальцев смотрел своим невыразительным взглядом.

Ледогоров поймал спину Зураба в зеркале стоящей у тротуара «Ауди». Казалось, что на ней висит рюкзак в сто килограмм. Он повернулся и пошел обратно.

Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею…

Зураб по диагонали перешел дорогу и непринужденно осмотрелся, словно хотел убедиться в отсутствии машин.

Их разделяло метров тридцать. Улица была почти безлюдной.

Двадцать пять.

Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб…

Подташнивало. Асфальт сам стелился под ноги.

Двадцать.

Солнце жгло лицо, уши, щеки…

Ноги стали воздушными. Дома по краям дороги парили в жаркой синеве.

Пятнадцать.

Солнце жгло лицо, уши…

Зураб бросил взгляд через плечо и завозился во внутреннем кармане диджака. Капельки пота стекали в глаза, туманя взгляд.

Десять.

Солнце жгло лицо…

Безвольно обвис флаг какого-то консульства. Толстый сержант ковырял бородавку на носу.

Пять.

Солнце жгло…

Зураб не выдержал и обернулся.

— Стоять! Милиция!

* * *

Вода была теплой и вонючей. Ледогоров еще плеснул себе в лицо и глянул в зеркало. Бывало и хуже. Причем намного. В коридоре столбами вилась пыль. Угрюмый Полянский как всегда сидел на столе.

— Ну а дальше?

— Дальше я кидаюсь ему на спину, тыкаю пальцем в спину, пытаюсь повалить и кричу: «Зура! Спокойно! Не дергаться!»

— А он?

— Он. Он падать не хочет. Молчит и пытается освободиться. Я его подсекаю и мы валимся. Причем возимся в метре от постового у консульства. Я ему кричу: «Помоги! Я опер!» А он: «А я откуда знаю!». Этот брыкается как лось, а сержант глазеет и головой качает: «Не могу оставить пост».

— Морамой!

— Не говори! Хорошо Мальцев издалека увидел, бросил «тачку», бабу и рванул на помощь. Вдвоем еле спеленали.

Полянский посмотрел на часы. Ледогоров грустно разглядывал разодранные ниже колена джинсы.

— Потом, конечно, начальство из консульства набежало. Не провокация ли? Не политический ли инцидент? Хотел я сказать: «Кому ваша Венгрия нужна!» У тебя когда автобус?

Полянский снова посмотрел на часы.

— Уже пора двигать. Саня! Ты извини… Кто ж знал… Жанка там на лампочке. Она мать боготворит, а тут инфаркт.

Ледогоров махнул рукой.

— Ты чего паришься? Езжай спокойно. Все главное мы уже сделали. Вернешься к премии.

— Сань…

— Отстань! Родные — это святое.

Полянский спрыгнул со стола.

— Побежал! Еще домой. Артура я предупредил. Надо ж так. Два дня из отпуска и…

— Забей! — Ледогоров обнял Полянского. — Ни пуха!

— К черту! Береги себя! Да! Чуть не забыл. Антон заезжал — деньги в ящике стола.

Хлопнула дверь. Ледогоров остался сидеть на топчане, устало вперившись взглядом в висящую на спинке стула «кенгурушку» со стволом.

Солнце жгло…

* * *

— Леня! Ты начал?

— Да.

— Нормально говорит?

— Пока да.

— Ладно. Я с задержанным в кабинете.

— Хорошо.

Ледогоров положил трубку.

— Вера? — негромко спросил Зураб. Он сидел напротив, положив на колени скованные «браслетами» руки. От их недавней схватки у него остались ссадина на подбородке и надорванный лацкан пиджака.

— Какая Вера? — Ледогоров почти искренне вздернул брови. За Зурабом приезжала патрульная машина. Муратову он не видел. Катьку тоже перебазировали на третий этаж, где она ждала подругу у кабинета следователя.

Задержанный улыбнулся.

— Да ладно. Я и так понял. Больше некому. Так?

Он был не похож на других кавказцев. Ни лицом, ни поведением. Ледогоров не ответил и открыл новую пачку «Винстона».

— Кури.

— Спасибо. Мои, видно, выпали.

Курил Зураб длинными, глубокими затяжками, подолгу не выпуская дым. Ледогоров поворошил разложенные на столе документы.

— Ну что? Кобалия Зураб Георгиевич, разговор будет?

— О чем?

— О покушении на Рафика Галустяна.

Кобалия пожал плечами.

— Не знаю такого.

Ледогоров рассмеялся.

— Я тебе напомню.

Уже порядком помятая фотография легла на крышку стола. В лице Кобалии ничего не изменилось.

— Кто это?

— Хороший вопрос. Он с тобой сфотографирован.

— Мало ли земляков сейчас в Питере. Все подходят…

— Давай покюшаем! Давай сфотографируемся! — Ледогоров удачно спародировал Галустяна.

Кобалия улыбнулся.

— Вы сами все знаете.

Ледогоров посмотрел в окно. Лилово-красный диск прятался за густой листвой тополя. Небо приняло фиолетовый оттенок. Как всегда неожиданно поднявшийся ветер нес пыль и мусор. Утомленный город ждал вечера.

Позвонил Артур.

— Ты чего молчишь?!

— А что я, петь должен?

— Хорошо бы мне не последнему узнавать о раскрытии огнестрела и изъятии оружия.

Ледогоров посмотрел на часы. Шесть. Видимо, Мальцев на «сходке» рассказал.

— Я еще работаю.

— Работай. Только не забудь справку в главк написать. Я буду на мобильном.

— Хорошо. — Ледогоров повесил трубку.

«Мог бы и спасибо сказать».

Кобалия спокойно смотрел на него.

— Командир. Давай договоримся.

Ледогоров заулыбался.

— Давай!

— Сколько ты хочешь?

— Миллион. Купюрами по доллару, причем бывшими в употреблении.

Кобалия снова улыбнулся.

— Понял.

Ледогоров посмотрел на него с интересом.

— Что ты понял?

— Что не за того тебя принял?

Ледогоров усмехнулся. Грузин определенно не был похож на остальных своих собратьев, обычно так и не верящих в честность ментов и считающих, что все дело в цене.

— Тогда, может, поговорим все-таки.

— С удовольствием. О чем? О футболе? О женщинах?

— О пистолетах. И о женщинах, которые их хранят. И о тюремных сроках, которые за это положены.

Кобалия секунду подумал.

— Можно еще сигарету? У меня есть деньги — можно будет еще купить.

— Да бери. Отравы не жалко,

Ледогоров помог ему прикурить. Зураб выпустил дым.

— Пистолет мой, — спокойно сказал он. — Нашел два дня назад.

Ледогоров улыбнулся.

— И где?

— У Мальпевского рынка. Во дворе.

— А чего ты там делал?

— По нужде зашел.

Ледогоров продолжал улыбаться. Кобалия улыбнулся в ответ. Мгновение они смотрели друг на друга.

— Красиво, — признал Ледогоров.

— Мы же умные люди. Оба все понимаем.

Кобалия грамотно признавал пистолет, придумав место его нахождения в непосредственной близости от места стрельбы. Единственное, чего он не предвидел — это показании Любашева. Зазвонил телефон.

— Ну?

— Не нукай — не запряг! — Артур говорил на фоне играющей музыки. — Я доложил Григоренко! Он в восторге! Сегодня началась операция «Терек» по кавказцам! Главк уже в курсе, так что не забудь справку! Слышишь?

Ледогорову показалось, что Вышегородский уже прилично нагрузился. «Когда успел?» — подумал он.

— Слышишь?

— Да слышу, слышу. Конец связи.

Кобалия смотрел в окно, на мельтешащую на солнце листву.

— Зураб, — Ледогоров снова закурил. В такие дни сигареты «летели» как семечки. — Ты же умный парень. Я все сам знаю. Знаю про «Товарную», про Нукзара, про фуры, про героин, про вашу ссору с Галустяном, про все. Смысл тебе запираться? Я же тебя не прошу сдавать кого-нибудь. Твой Нурик, с остальными твоими друзьями за тебя так и так впишутся.

Ледогоров сыпал наугад. Когда имеешь много общей фактуры и ничего конкретного, полезно давить на мозги задержанного своей осведомленностью, в надежде на то, что он дрогнет.

При имени Нурика Кобалия фыркнул.

— Какие они мне друзья?! Собаки жирные!

В первый раз в панцире его спокойствия образовалась трещина. Ледогоров хмыкнул.

— Смел ты. Не боишься? Нурик человек авторитетный.

Кобалия поджал губы.

— Я тоже не композитор! Я к ним не побоялся один прийти и все им в лицо сказать!

Чтобы как-то занять паузу, Ледогоров скорчил скептическую мину. На Кобалию это подействовало. Он подался вперед и без спроса принялся выковыривать сигарету из лежащей пачки. Наручники мешали ему, брякая о крышку стола. Красивое, тонкое лицо исказила гримаса гнева.

— Вот ты говоришь, что все знаешь! Ты считаешь меня не правым?

Вместо ответа Ледогоров помог ему прикурить.

— Представь — твой друг умер в Грузии. Там его похоронили, там семья. Родственники собирают деньги и дают одному земляку, да! Чтобы семье помог, памятник поставил, да! А он их крысит, да!

От волнения у Кобалии появился акцент.

— Ты что сделаешь?! В милицию напишешь?! Или убьешь его как собаку?!

Ледогоров молчал. Он мог ответить, но знал, что это не требуется.

Зураб снова посмотрел в окно.

— Какие они авторитеты? Они «крысу» не осудили! Им его деньги важнее!

Ледогоров продолжал чирикать карандашом на чистом листе бумаги.

— Я ему предложил по-честному, один на один. Он хотел исподтишка в машине выстрелить.

Ледогоров скомкал лист и достал чистый.

— Руку правую покажи.

Зураб отмахнулся.

— Да зажило уже. Ты бумагу не доставай. Писать все равно ничего не буду. Я на правильных понятиях стою. Меня тоже когда-то «короновать» хотели.

Ледогоров бросил бумагу в стол. Он уже понял, что не выиграл и не проиграл. Хотя нет. Все-таки выиграл — по очкам.

— Чего не «короновали»?

— Сам не захотел, — Кобалия уже успокоился и улыбался своей прежней улыбкой. — Во-первых, я не «сидел», а, во-вторых, какой из меня «вор» в двадцать семь лет. Вор — это опыт, мудрость. Сейчас в Грузии каждый второй — «вор в законе», или «авторитет».

Ледогоров рассмеялся.

— Это точно! Как там у вас вообще?

— Конец полный! Жить нельзя! Власти нет. Полиция вся продажная!

— Так разве это плохо?

Кобалия покачал головой.

— Я тебе сейчас объясню. Когда власть изменилась — половина «пацанов» пошла в полицию. Прикинь! Ты вчера с ним на дело ходил, а сегодня он тебя на это же дело и раскручивает!

— Беспредел, — согласился Ледогоров.

— Вот, — кивнул Кобалия.

Солнце за окном понемногу меняло цвет, становясь все темней и насыщенней. Ледогоров потер усталые глаза.

— Колешься давно?

Кобалия помрачнел.

— Два года.

— Соскочить не пробовал?

— Даже лечился.

Ледогоров понимающе кивнул. Съехать с иглы удавалось единицам.

— Веру ты подсадил?

Не секунду показалось, что Кобалия смертельно оскорбился.

— Ты что? Я ее лечиться хотел отправить.

Скорее всего это было ложью. Или сказкой для самого себя. Наркоманы все делают вместе. Вместе колются, вместе лечатся, вместе заражаются СПИДом, часто вместе отходят в мир иной, кольнув себе какой-нибудь дряни.

Зазвонил телефон. Наверное, Артур снова хотел знать, как дела.

— Да?

— Сашу можно?

Взволнованный женский голос звучал приглушенно, почти шепотом. Он подумал, что скорее всего ошиблись.

— Слушаю.

— Саня, — чуть громче затараторили на другом конце. — Это Люба! Люба-кассир из магазина!

— Да, — он почувствовал, как ледяная волна дрянных предчувствий заливает его изнутри. — Что случилось?

— Саша! Софья прислала бандитов. Чтобы Юльку… Ну она сказала, что ее повоспитывать надо! Они ее в подсобку повели и…

Дальше он не слушал. Холод в груди разорвался горячей бомбой.

Бросило в жар. В висках стучало.

— Пошли, быстро!

Кобалия непонимающе крутил головой, сорванный со стула рывком руки. На этаже никого не было. Ледогоров ткнулся к Мальцеву. Заперто! Куда он подевался? Должен был ждать! По лестнице они почти бежали. Кобалия споткнулся.

— Что…

— Потом! За пультом дежурного сидел старый подполковник Гнатюк. Больше никого не было видно

— Петрович! Мне срочно надо… В какую его камеру пока?!

Гнатюк что-то писал в одном из служебных журналов, по-стариковски медленно выводя буквы.

— Подожди.

— Не могу! У меня беда! Мне…

— У вас всегда беда. Подождешь.

Гнатюк относился к разряду сотрудников, которые уголовный розыск на дух не переваривают. Ледогоров понял, что сейчас ударит его.

— Прими задержанного, б…!

Гнатюк поднял голову и поправил очки.

— Не приму. Ты его когда в отдел привез? Я помню. Три часа прошло! Либо давай протокол задержания, личный обыск…

— Следователь работает!

У Ледогорова темнело в глазах.

— Вот как отработает — так и приводи!

Гнатюк победоносно улыбнулся. В этом кресле он был королем.

— Сука!

Ледогоров выдернул невозмутимо молчащего Зураба из дежурки. Тащить его обратно на четвертый этаж уже не было времени. Они взлетели на второй, где располагались канцелярия и кабинет начальника отдела Мурзенко, находившегося на постоянном больничном. Напротив его двери стояла тяжелая скамья для посетителей. Этаж давно опустел. Штабные после шести обычно не задерживаются. Ледогоров отстегнул Зурабу одну руку и защелкнул «браслет» вокруг железной рейки между сидением и спинкой скамьи. Поставил наручники на «стопор».

— Подожди, я скоро!

— Может, я пока за сигаретами схожу?

Ледогоров не ответил. Сердце колотилось как безумное. Внизу живота образовалась холодная пустота. Он бросил Зурабу свою пачку и бегом пустился к выходу.

Город наполнился своей особенной вечерней тишиной. Настороженной и неторопливой. Тускнеющее солнце еще соперничало с электрическим светом из некоторых окон. Его лучи уже не жарили, но нагретый за день воздух обволакивал как теплая, влажная простыня. Казалось даже машины едут шепотом.

Ледогоров выскочил на встречку, врубив дальний свет и швыряя «жигуленок» из стороны в сторону. Пробка в сторону Литейного моста тянулась аж до Белинского. Около почты удалось нырнуть в длинный «проходняк». Испуганно прижались по стенкам прохожие. Истошно залаяла собака.

«Как в кино!», — мелькнула мысль.

Он едва не влетел во врытую посреди следующей арки рельсину, установленную жильцами-автозавистниками. Несколько секунд не удавалось закрыть машину — ключ не поворачивался. До магазина была одна минута бегом. Ледогоров восстановил дыхание и, пригибаясь, спустился по знакомым ступенькам. Торговый зальчик был почти пуст, не считая молодого парнишки в джинсах и футболке, терпеливо замершего у кассы. Любки на месте не было. За прилавком тоже никого. Под недоуменным взглядом единственного покупателя Ледогоров откинул столешницу-дверцу и, перешагнув через пару пивных ящиков, пошел по узкому подвальному проходу. Спереди доносился гул голосов. Откуда-то справа кинулась Любка.

— Там! — она махнула в сторону директорского кабинета.

Ледогоров отпихнул ее. Вкус коньяка щипал небо. Что-то сдавливало горло. Хотелось отключить воображение, рисующее самые разные картины. Нужная дверь была приоткрыта. На столе виднелась зажженная лампа.

— Ты у меня все бабки отработаешь!

Ударом ноги в филенку Ледогоров возвестил о своем прибытии. Оба, стоящих к нему спиной парня, обернулись. Им было лет сорок на двоих. Они не удивились и не испугались. Правый — худощавый и очень высокий, с длинным, тонким носом, одетый в шелковую бордовую рубашку и черные брюки, держал в руках блокнот и авторучку. Второй — как близнец напоминающий Сонина, играл обнаженными фирменной майкой бицепсами. На нем были шорты и пляжные тапочки. Все это Ледогоров зафиксировал мельком, скользнув взглядом. Его внимание было приковано к сидящей на широком кожаном диване Юльке. Она вся подобралась, стиснув колени и придерживая рукой одну из бретелек желтого короткого сарафана. Из разбитой губы сочилась кровь. При виде его в глазах у нее мелькнуло что-то напоминающее мстительное торжество.

— О! А вот и Дядя Степа Милиционер! — Высокий повернулся и насмешливо постучал дорогим «паркером» по нубуковой обложке блокнота. — А мы считаем, сколько Юлечка должна в кассу!

Второй хмыкнул. Его круглое лицо выражало удовольствие. Они были действительно очень молоды — года по двадцать два от силы. Им нравилось играть в бандитов. Нравилось не бояться его. Нравилось собственное поведение. Никто постарше никогда не повел бы себя так.

Ледогоров достал ствол. Высокий презрительно скривил губы.

— Ой, как страшно! Стрелять, что ли, будешь?

— Нет! — сказал Ледогоров, не отрываясь глядя на алую струйку у Юльки на подбородке, и ударил.

Стальной торец рукоятки «пээма» врезался высокому в челюсть. От ребристого бугорка фиксатора обоймы лопнула кожа, кровь мгновенно залила лицо и грудь, черными пятнами проступая на бордовом шелке. Парень завыл, скорчился у стены. Ледогоров добил его боковым слева. Он с детства часто дрался и навсегда усвоил, что недобитого противника нельзя оставлять за спиной. Круглолицый секунду хлопал глазами. Затем глаза его налились кровью.

— Ах, ты … !

Ледогоров врезал кроссовкой ему в колено, добавил локтем в переносицу и стволом по макушке. Все произошло очень быстро. Стало тихо. Высокий стонал. Второй лежал молча. Юлька встала с дивана и по стенке стала пробираться к Ледогорову. Он отметил, что на лице у нее ни малейших признаков истерики. Наклонившись, ткнул стволом в щеку круглолицего.

— Живой, ублюдок?

Тот пошевелился, обхватив голову руками.

— Мы же то-олько поговори-и-ить.

Ледогоров пнул его под ребра.

— Следующий раз — убью!

Он уже знал, что следующего раза не будет. Юлька встала у него за спиной.

— Как ты?

— Нормально.

Он посмотрел на порванный сарафан. Она кивнула на круглолицего.

— Это он.

Ледогоров еще раз врезал лежащему ногой, затем схватил пытающегося подняться высокого за воротник рубашки и, подтянув к письменному столу, сунул в руки трубку белого «Панасоника».

— Звони Софье!

Тот послушно набрал номер. Ледогоров отпустил его и отобрал аппарат.

— Алло, — сказал приятный женский голос.

— Софья?

— Да.

— Слушай меня, … подзаборная! Веденеева у тебя из магазина увольняется. Еще раз кого-нибудь пришлешь к ней — будешь выглядеть еще хуже, чем твои сопляки! Ясно?

Она выдержала паузу.

— Кто это?

— Болт в пальто!

Ледогоров швырнул трубку. Высокий отшатнулся, закрываясь руками. Не обращая на него внимания, Ледогоров схватил Юльку за руку и вышел из кабинета. В проходе стояла Люба. Он вспомнил, как отпихнул ее.

— Люба! Извини, что я …Спасибо большое!

Она отмахнулась.

— Ладно.

Ледогоров тянул Юльку к выходу во двор. Она дернулась и вырвала руку.

— Подожди!

— Что?

— Сумка!

Она исчезла в направлении торгового зала. Он постепенно успокаивался. Саднило разбитые пальцы левой руки. Хотелось курить. Он поискал сигареты и вспомнил, что оставил их Кобалии. На пустых ящиках лежала оставленная кем-то из грузчиков пачка «Беломора». Горячий, горький дым окончательно привел сердцебиение в норму. Появилась Юлька.

— Пошли.

Она послушно кивнула.

На улице было по-прежнему душно. Легкий ветерок был горячим и не приносил облегчения. Сев в машину, Ледогоров включил двигатель и повернулся к Юльке. Она улыбнулась и вдруг заревела, уткнувшись в его плечо. Проходящие люди с интересом всматривались сквозь тонированные стекла. Он чувствовал как намокает от слез футболка, вдыхал аромат ее волос и чувствовал, что не знает, что сказать. Он всегда знал, как успокоить свидетельницу, как вывести из истерики потерпевшую, но сейчас ровным счетом не представлял, что делать. Он просто гладил ее по голове, тихонько целуя рыжие локоны.

Возле дома Юлька окончательно пришла в себя и даже достала из сумочки пудреницу. Ледогоров заехал во двор. Магнитофон на втором этаже как всегда орал дурным голосом. На этот раз что-то про лето и жару. Он заглушил двигатель.

— Юль! Я должен вернуться! Там задержанный один остался! Хочешь, поедем со мной на работу? Я закончу все и пойдем домой.

Она мотнула головой.

— Не волнуйся! Я уже в норме. Приготовлю чего-нибудь вкусного. А ты купи бутылку вина. Должны же мы отпраздновать мое увольнение.

Он поцеловал ее.

— Ты у меня молодец.

Она улыбнулась.

— С тобой мне ничего не страшно.

В отделе было тихо. За стеклом дежурки все также шевелил губами Гнатюк. Он здорово походил на большого жука в стеклянной банке. Ледогоров хотел пройти мимо, когда рядом с Гнатюком появился следователь Копылов и радостно замахал руками. Дежурный открыл «бойницу» в перегородке и Леня приник к ней, как подводник к источнику кислорода.

— Саша! Ты куда пропал?! Я с Муратовой давно закончил! Где Кобалия?

Ледогоров махнул.

— Пошли!

Он дождался, пока Копылов выйдет из дежурки, корча рожи Гнатюку.

Только сейчас стало по-настоящему отпускать.

— Выскочить пришлось! Я его на втором этаже пристегнул.

— А я ищу тебя, ищу…

Ледогоров подумал, что из кабинета сразу позвонит Юльке и скажет, как ее любит. За одной из запертых дверей второго этажа надрывался телефон.

— Где?

— Здесь!

Произнося эту фразу, Ледогоров уже все увидел. И пустой коридор. И пустую скамью. И пустые наручники, висящие на железной рейке. Голова закружилась. Ноги стали мягкими. Он прислонился к стене напротив скамьи и сполз вниз. Непонимающе молчал Копылов. В окне синело темное горячее небо. Было нечем дышать.

* * *

Яркий свет противно резал глаза. От кондиционера тянуло пронзительным холодом. Синий мрак за окном плотно укутал спящий город.

— Ты понимаешь, что произошло?

Несмотря на ночь, Григоренко был одет в свою неизменную белую рубашку. Только пиджак сменила зеленая вязаная кофта.

— Понимаю.

— Что?

У начальника КМ Грача какой-то отсутствующий вид, словно он находится далеко отсюда и проблема сбежавшего преступника его нисколько не касается.

— Бандит сбежал.

Григоренко всплеснул руками и посмотрел на Вышегородского. Тот машинально отвернулся, скрывая свежий запах спиртного и явно несвежее лицо.

— У вас в восемьдесят седьмом все такие?!

Голос стал нервным и высоким, что говорило о приближении приступа психоза. Вышегородский промолчал.

— Да хрен с ним, с этим бандитом! Не первый, не последний! Мы же уже в главк доложили! Я лично с начальником разговаривал! — Григоренко как всегда оглянулся на портрет генерала. — Что я теперь должен делать?!

Ледогорову хотелось сказать, что надо было меньше трепать языком, но он промолчал. Вообще ничего не стал говорить. Потому что говорить что-либо было бесполезно. Потому что говорить было нечего. Потому что винить кроме себя было некого. Самовольный уход Мальцева, тупая вредность Гнатюка. Все это — утешение для бедных. Хотелось спать. Голова гудела. Во рту призывно покалывал привкус коньяка. Часы показывали четверть второго.

— Молчишь? — Григоренко снял очки и постучал ими о стол. — Всех подвел! Дезертировал! Бросил задержанного! Стакан пошел опрокинуть, или бабу разок…

— Он не пьет, — вмешался Грач.

Вышегородский молчал.

— Значит к бабе! — кивнул Григоренко. — Не пьет! А раньше? Я что, не помню!

Ледогоров подумал, что даже раньше он пил не больше, чем Григоренко до сих пор. Подумал, что хочется, чтобы все быстрее кончилось. Подумал и снова промолчал.

Григоренко покачал головой.

— Как мне завтра с начальником говорить?!

Он словно спрашивал совета. Никто не ответил. Все давно знали, что шефу это не нужно.

— В общем так! — Григоренко откинулся в кресле и достал лист бумаги. — Садись, пиши рапорт на увольнение с … — он по смотрел на перекидной календарь, — с восьмого, с понедельника. Давай-давай!

Ледогоров сел и принялся писать. Можно было упереться. Уволить из милиции человека, не потерявшего «ствол», или не залетевшего по пьяни — не так просто. Сначала надо отметиться выговором и неполным служебным соответствием. У Ледогорова был только снятый «строгач», в настоящий момент уже никакой роли не играющий. Просто не хотелось выглядеть скандалистом. Просто не хотелось унижаться. Просто было тошно. Он аккуратно поставил под рапортом свою подпись. Григоренко взял и пробежал глазами.

— Хорошо! У тебя есть пять дней! Не найдешь этого грузина до восьмого — отдам рапорт в кадры!

Он явно был крайне горд придуманным воспитательным ходом.

— Ясно?

— Ясно.

— Все, иди!

Темный коридор РУВД освещался только пробивающимся с лестницы желтым сиянием. Ледогоров спустился вниз, махнул через стекло дежурному и вышел в теплую синюю темноту. Несмотря на ночь, было гораздо менее зябко, чем в кабинете Григоренко. Глаза слипались. Мыслей не было. Вспомнилось испуганное лицо Муратовой, узнавшей о побеге. Мимо, рыская фарами, промчались две иномарки. Ледогоров закурил и не торопясь пошел по 4-ой Советской. Сзади обреченно стелилась по сизому асфальту его собственная притихшая тень.

* * *

Квадрат окна плотно закупорен бархатно-черным небом. Воздух густ и неподвижен. Тишина. Слышно как на крыше негромко урчит кошка.

— Прости меня.

— За что?

— Это все из-за меня.

— Не говори ерунды.

Ее голова лежит у него на плече. Сладкий аромат волос щекочет ноздри.

— Ты ведь его найдешь?

— Нет.

— Почему?

— Не хочу.

Она вскидывается, пытаясь увидеть в темноте его лицо. Слышно, как из плохо закрученного крана капает вода.

— Не верю.

— Зря. Я устал. Пора заканчивать.

— Ты никогда об этом не говорил.

— Зато думал.

Она молчит, снова прижимаясь к его плечу. Он яростно облизывает губы, пытаясь содрать с них манящий вкус коньяка. Приближается утро.

* * *

Сходка шла уже минут двадцать. Ледогоров отпер дверь кабинета и устало рухнул на свой стул. От переполненных пепельниц исходил резкий, тошнотворный запах. Над засохшими кофейными чашками вились мухи. Он отворил пошире окно. Несмотря на утро, было ощущение полной разобранности. Почти бессонная ночь не прошла даром. Ледогоров аккуратно взял пепельницы, сгреб посуду и вышел в коридор. К счастью, вода в туалете была. Сочилась из крана тоненькой теплой струйкой. Это было отлично, так как летом она редко поднималась до четвертого этажа. Вымыв чашки, он посмотрелся в зеркало. За последние дни у него появилась симпатичная русая щетина и несимпатичные мешки под глазами. Он попытался представить себя в камуфляжной форме у шлагбаума какого-нибудь офиса и улыбнулся. «Ну уж нет! Найдем что-нибудь получше.»

В коридоре на него неожиданно налетел Вышегородский. Сходка закончилась.

— Ты чего? Думаешь, тебе уже можно на работу не ходить?

Ледогоров пожал плечами.

— Я дела подбиваю. Бумажки подшиваю. Подумай, кому мою макулатуру передать.

Лицо Артура вытянулось в изумлении.

— Ты чего? Да брось ты! Шеф все это не серьезно!

— А я серьезно.

В дальнем конце коридора остановились Югов с Армишевым. Казалось, что даже уши их развернулись по направлению к ним. Артур почти втолкнул Ледогорова в его же собственный кабинет и закрыл дверь.

— Да найдешь ты…

— Даже искать не буду.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Ты же никуда не собирался.

— Теперь собрался. Не хочу упускать удобный случай. Когда все решили за меня.

Вышегородский вздохнул.

— Как хочешь.

В нем явно боролись боязнь потерять одного из самых рабочих оперов и желание избавиться от конфликтного сотрудника. Жизнерадостное золотое солнце плескалось на выцветших обоях.

— Кому дела-то передавать?

— Я подумаю.

Хлопнула дверь. Ледогоров щурясь посмотрел в окно, поставил чашки на стол и вышел.

В «Василисе» как всегда с утра было пусто. За стойкой стояла незнакомая серьезная девочка с большими темными глазами.

— А где Ксения?

— Заболела. Я подменяю.

— Кофе. Маленький двойной, без сахара.

Она кивнула. Он секунду подумал.

— И пятьдесят грамм коньяка.

Она снова кивнула и спряталась за урчащим кофейным аппаратом. Мерно гудел вентилятор. В пронизанном солнечными лучами душном воздухе искрилась пыль. Ледогоров сглотнул слюну.

Девушка поставила на стойку кофе и потянулась к бутылке «Дагвино». Он завороженно смотрел, как она берет фужер, мерную рюмочку, открывает бутылку. Так же завороженно он прислушивался ночью к своим ощущениям, пытаясь понять, откуда взялось и как утвердилось казавшееся еще вчера абсурдным решение. Он ведь и сам понимал, что, если покаяться, или просто «возбухнуть» — максимум «неполное служебное»[14]. Просто вдруг показалось, что все должно когда-то кончаться. Просто вдруг разом устал, сдулся. Захотелось выдохнуть. Просто вдруг…

— Еще что-нибудь?

Девочка смотрела на него выжидательно. Видимо, повторяя этот вопрос уже не первый раз.

— Спасибо.

Он сел в угол, отхлебнул кофе, закурил и посмотрел на фужер. Красно-бурая жидкость медленно сползала по выпуклому стеклянному боку, оставляя маслянистый след. «Интересно, что будет, если выпить? Этот вопрос живет, наверное, в каждом завязавшем.» Он наклонился и понюхал коньяк, поглаживая стекло бокала указательным пальцем. Терпкий сладковатый запах, казалось, ввинтился прямо в мозг. На секунду перехватило дыхание, заломило виски, рот наполнился слюной. Ледогоров выдохнул и помотал головой.

— Медитируешь? — Югов хлопнул его по плечу, опускаясь напротив с чашкой кофе. Увидев фужер — слегка смутился. — Я не о том.

Ледогоров усмехнулся.

— Не страшно. Нюхаю. Это как курить не в затяжку.

Югов кивнул.

— Ты не переживай. Этот «черный» никуда не денется, шеф отойдет…

— Да я и не переживаю. Я увольняюсь.

Ему самому понравилось, как уверенно прозвучала фраза. Югов задумчиво почесал бороду и отпил свой кофе.

— Мысль, конечно, не новая, — выдал он наконец, — но благая… Наверное.

Было тихо и жарко. Ледогоров снова чуть понюхал коньяк и глотнул кофе.

— Устал я. Мать болеет. Юлька уволилась. Хочется пожить спокойно.

Югов кивнул.

— До пенсиона все равно не дослужусь. Годом раньше, годом позже. Сколько можно гробиться.

Югов снова кивнул. Выражение лица его было умиротворенным как у врача-психиатра.

— Место только надо найти.

Югов порылся в бумажнике и достал визитку.

— Попробуй. Меня просили кого-нибудь подыскать в службу безопасности.

Ледогоров взял картонный прямоугольник. «Банк Реструктуризации и Углубления». Прохоров Роман Олегович. Заместитель управляющего по вопросам безопасности.

— Спасибо. Название какое-то несуразное.

Югов ухмыльнулся.

— Зато деньги суразные. Только зря ты это.

Ледогоров положил визитку в карман. В зал ввалились гурьбой какие-то прогуливающие студенты.

— Что?

— Увольняешься.

— Почему?

Югов допил кофе и как-то грустно улыбнулся.

— Розыск штука привязчивая. — Он поднялся и, нагнувшись, щелкнул дальцем по Ледогоровскому фужеру. — Это не выпивка. От этого не «закодируешься». Я пошел. Удачи!

Несколько секунд Ледогоров смотрел ему в спину, затем отодвинул фужер и потянулся за новой сигаретой. Яркие солнечные лучи все настойчивей протискивались между неплотно прикрытыми шторами.

* * *

Сейф был забит бумагами доверху. Как большинство оперов Ледогоров подшивал дела только перед проверками, обычно просто бросая пришедшие документы в сейф. Сейчас он сидел, глядя в распахнутые недра металлического ящика и был не в силах заставить себя приступить к разбору этой бумажной свалки. Солнце уже парило вовсю. Казалось, оконные стекла трещат от жара. Снаружи воцарилось полное безветрие. Листья знакомого тополя за окном скукожились и неподвижно висели застывшими серо-зелеными сосульками. Хрипло порыкивали на улице автомобили. Ледогоров запер сейф, достал визитку и набрал номер.

— Роман Олегович?

— Да.

Голос был приятный и безукоризненно вежливый.

— Здравствуйте, я от Югова Николая, по поводу работы.

— Очень приятно, — голос не изменился. — Как вас зовут?

— Александр.

— Очень хорошо. Александр, когда бы вы могли к нам подъехать?

Ледогоров помялся.

— Сейчас могу.

— Очень хорошо, — похоже, собеседник на том конце провода был воинствующим оптимистом. — У вас есть адрес?

— Тот, который на визитке.

— Замечательно! Спросите меня на входе. Жду.

Ледогоров повесил трубку и закурил. Он подумал, что Роман Олегович скорее всего полный, круглолицый и невысокий. Он подумал, что по манере общаться он явно бывший «комитетчик». И еще подумал, что все это его касается постольку-поскольку.

Внизу, возле дежурки, к нему подошел Дима Долгов. Он когда-то работал в розыске, затем перескочил в следствие, а года полтора назад вообще уволился, став адвокатом. Они с Ледогоровым несколько раз встречались в РУВД, здоровались, курили во дворе и болтали на отвлеченные темы, вспоминая общих знакомых.

— Привет.

— Здорово. А я к тебе. Слышал, ты увольняешься?

Ледогоров выругался. Информация в милиции всегда распространялась как сплетни в деревне.

— Кто уже трепанул?

— У меня свои источники. Пошли пива попьем. Предложение есть.

— Хреновые у тебя источники. Я почти год как в завязке.

— Ну тогда кофе.

Ледогоров покачал головой.

— Не могу. У меня дело сейчас одно.

— Ну давай завтра. Позвони. — Долгов сунул ему в руки визитку. — Только Обязательно. Это будет тебе интересно.

— Ладно, — Ледогоров, не глядя, сунул прямоугольничек в карман. — Пока.

— Пока.

Он с трудом успел вскочить в переполненный трамвай. Запах человеческих тел ударил в нос. Несмотря на распахнутые окна и люки в глазах мгновенно потемнело от недостатка кислорода. Вагон плелся как черепаха, отчаянно сигналя заграждающим рельсы автомобилям. Выпав на Финляндском, Ледогоров ощущал себя основательно выкупавшимся. Футболку и джинсы можно было выжимать.

Банк занимал массивное «сталинское» здание напротив вокзала. У дверей топтался парень в наглухо застегнутом темном костюме с бэйджиком «Security» и рацией. Пот катился с него градом.

— Я к Роману Олеговичу.

Парень кивнул и схватился за рацию.

— Первый, первый, я шестой.

В эфире булькало, всхлипывало и хрипело.

— Первый, первый, я — шестой.

Мимо плелись изнуренные жарой люди, не обращая на них никакого внимания.

— Может, по телефону попробовать? — предложил Ледогоров.

Парень подумал. Потом еще немного. Наконец, кивнул и отворил тяжелые двери. Внутри было восхитительно прохладно — работал кондиционер. За небольшим столиком сидел высокий огненно-рыжий «секьюрити» в таком же, как у первого, костюме. Выслушав, он тоже подумал немного. Затем снял трубку изящного черного «Сименса».

— Роман Олегович? К вам посетитель. Как вас представить? Александр. Понял, сейчас проводим. — Он положил трубку. — Следуйте за мной.

Большинство перегородок в банке на западный манер были прозрачными. Ледогоров шел и смотрел как, подобно аквариумным рыбкам, снуют между столами аккуратные мужчины и женщины. Он вдруг поймал себя на том, что в здании ничем не пахнет. Словно ноздри заткнули ватой. Ни острого аромата кожаной мебели, ни тонкого дыхания женского парфюма, ни привычного запаха бумаги. Ничего. Полная стерильность.

Рыжий остановился у непрозрачной двери.

— Вам сюда.

— Вы так думаете?

— Не понял?

— Я пока тоже.

Ледогоров толкнул дверь.

— Здравствуйте-здравствуйте! — Маленький, круглолицый и абсолютно лысый толстяк выскочил из-за стола и бросился к нему, как к лучшему другу. — Вы Александр? Очень приятно.

Кабинет был небольшой, обставленный стандартным набором офисной мебели и абсолютно чистый. Даже на столе не было видно ни единой бумажки. Ледогоров сел в предложенное кресло.

— Кофе? Чай?

— Спасибо. Не хочу.

Он вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Раньше приходилось посещать такие места исключительно по служебным вопросам и он всегда ощущал себя уверенно, как и подобает представителю власти. Сегодня все было по-иному.

— Нет, так нет. — Роман Олегович сел за стол. — Так. Расскажите о себе.

Глаза у него стали вдруг водянистыми и блеклыми. Исчезла улыбка. Показалось, что даже лицо заострилось, утратив свою округлость.

Ледогоров вздохнул.

— После школы не поступил в институт, пошел служить в армию, потом школа милиции…

Рассказывая, он не сводил с Романа Олеговича взгляда. Тот никак не реагировал, казалось, впал в кому. Тихо шипел кондиционер. Стало холодновато.

«Вылитый комитетчик».

— …где и работаю по настоящее время.

Роман Олегович встрепенулся и снова стал добродушным толстяком.

— Семья, дети?

— Женат не был. Сейчас есть невеста.

Заместитель управляющего улыбнулся еще шире.

— Отлично! Отлично! У вас, конечно, большой опыт. Но мы тоже очень солидное учреждение! — Он обвел рукой кабинет. — Когда вы можете приступить к работе?

Ледогоров удивленно воззрился на него.

— Хотелось бы узнать, в чем она заключается?

— А Коля вам не объяснил?

— Нет.

— Извините. Я думал… Все очень просто. Нам нужен начальник внутренней охраны. — Роман Олегович сделал театральную паузу, но, не увидев ожидаемой реакции, продолжил. — Самая лучшая работа. Никаких нервов. У нас семь внутренних постов. Таких как на входе. Ваша задача: раздать утром рации, проверить внешний вид, провести инструктаж и несколько раз в сутки проверить несение службы. Для начала — четыреста долларов. По-моему, это нормально!

Ледогорову вдруг безумно захотелось курить. Он уже понял, что в помещениях банка это запрещено, поэтому даже не спрашивал.

— Так как?

Ледогоров думал, что после розыска о такой работе можно только мечтать, что зарплата в четыре раза выше его нынешней и что будет много свободного времени. Очень много свободного времени. Слишком много свободного времени. В лишенном запахов стерильном здании. Среди людей-рыбок. Где нельзя курить.

— Так…

— Я могу подумать?

Роман Олегович передернул плечами. В его понимании, думать было не о чем.

— Конечно. Но не долго.

— Я позвоню вам завтра. Повинуясь нажатию кнопки под столешницей, в дверях возник рыжий.

— Проводи, — Роман Олегович снова улыбнулся. — Я жду решения.

Ледогоров встал.

— Спасибо. Вы раньше работали в ФСБ?

Замуправляющего покачал головой и усмехнулся. Лицо у него вновь стало серьезным, с каким-то оттенком грусти.

— Нет, — мягко произнес он. — Не в ФСБ. Я работал в КГБ. А это совсем разные вещи. Всего доброго.

На улице жгло невыносимо. Нескончаемый поток человеческих тел тек к вокзалу и в недра метро. Ледогоров присел на ступеньку какого-то магазина и с наслаждением закурил. Пахло бензином, асфальтом, потом, цветами, пирожками, пивом, духами, помидорами и свежевы лов ленной корюшкой. Пахло суетой, городом и жизнью. Приближался полдень.

* * *

В коридоре отдела, прямо напротив дверей ледогоровского кабинета топтался агент всех разведок мира Женя Васин, по кличке «Мутный». Женя представлял собой хорошо знакомый каждому более-менее опытному оперу тип источника — сумасшедший фантазер. Изо всех сил стараясь быть полезным, Женя изобретал иногда такие сюжеты, что главк готов был поднимать в воздух вертолеты, а «комитетчики» уже сверлили дырки для орденов. Потом все вскрывалось. Женю били и стращали психбольницей, но он уже на следующей неделе находил новых благодарных слушателей из числа сотрудников спецслужб. Ледогоров был одним из немногих, кто сумел извлечь из общения с Мутным конкретную пользу. Он очень быстро заметил, что когда Женя рассказывает о складах с оружием и чеченских террористах — это полная чушь, а когда о ворованных автомагнитолах — это правда. В районе Мутного считали убогим и особо не боялись при нем говорить.

— Здравствуйте, Александр Игоревич.

— Привет.

Ледогоров отпер дверь и вошел в кабинет.

— Есть информация.

— Опять про террористов.

Он воткнул чайник в розетку.

— Да, — Женя присел на краешек стула. У него было худое лицо с выпирающими скулами. И весь он был тощий, нескладный, в старом, дырявом спортивном костюме. — Я вчера у Тенгиза на рынке ящики грузил, вечером. К нему кавказец прибежал. Нервный, запыхавшийся. Тенгиз своего племянника подозвал и они с ним ушли. Сейчас везде призывают к бдительности. А грузины чеченам помогают. Я думаю, что это террорист был. Беглый.

Ледогоров чуть не рассмеялся. Бывает же так. Когда уже ничего не надо — все само падает в руки. Он достал из стола фото у «мерседеса» .

— Здесь он есть?

Мутный старательно склонился над глянцевой картинкой.

— Вот этот. Молодой.

Ледогоров пошарил по карманам и нашел «десятку».

— На, пива попьешь.

— Спасибо, Александр Игоревич! Я всегда готов…

— Все. Давай, иди.

Оставшись один, он налил себе кофе и закурил. По небу бежали волны различных оттенков синевы. Солнце висело ослепительным золотым щитом. От гаражей внизу тянуло запахом раскаленного железа. Сухая сигарета сгорела за две затяжки. Он пододвинул телефон, достал визитку Долгова и набрал номер. Ответом были длинные гудки. Жара нарастала. Ледогоров вышел из кабинета. Открытой была только дверь Сонина с Армишевым. Оба пили «боржом», развалившись на своих стульях.

— Мужики! Вчерашний «бегунок» к Тенгизу на рынок прибегал. Через него и «загасился». Хотите стать героями?

В глазах Армишева блеснул интерес. Сонин зевнул и сделал глоток из бутылки.

— А сам-то чего?

В голосе сквозила сонливая лень.

— Мне уже «палки» не нужны.

— А нам вообще не нужны, кроме тех, которые в штанах! — спошлил Сонин и загоготал. Смех у него был громкий и какой-то неестественный.

Армишев виновато улыбнулся и поерзал в кресле. Ледогоров в очередной раз поразился их «спарке».

— Боже, храни милицию! — Сонин понял. Смех оборвался.

— Ты из себя-то святого не строй! Сам-то драпаешь! А мы за тебя должны хвосты заносить!

— Драпаю, — грустно согласился Ледогоров. — Не должны.

— Перестрелялись бандюки — и хрен с ними!

Это был уже не новый аргумент. Ледогоров вздохнул.

— А завтра их пуля попадет в твою мать, идиот! — Он с силой захлопнул дверь. Колыхнулась в полутемном коридоре потревоженная пыль.

Толстая коричневая тетрадь лежала в первом ящике стола. С легкой руки Полянского ее называли компьютером. В нее несколько старых оперов заносили любопытную информацию о районном криминогенном контингенте Ледогоров нашел нужную страницу, пробежал глазами, перелистнул и взялся за телефон.

— Юра? Привет, Ледогоров! У тебя дело Гварамадзе, по наркоте? Ну и что там? Так. Понял. А сбыт точно «отвалится»? Уже постановление пишешь? Понял. Спасибо. Да так. Комбинашка одна в голове есть. Что? Да, правда. Но пока-то работаю. Еще четыре дня. Бывай!

«Ну откуда уже все знают?»

Положив трубку, он посидел минуту, опершись подбородком на кулаки и широко распластав локти. За стенкой громко хохотал Сонин. В кабинете напротив орало не выключенное радио. Он снова набрал номер Долгова. Никто не ответил. Позвонил домой. Тишина. Юлька с утра уехала искать работу по объявлениям. Было четверть второго. Жара, похоже, достигла пика. Ледогоров встал, плеснул воды из чайника себе на ладонь и протер лицо. Полегчало. Он пожал плечами. «Почему бы и нет?» Закурил и вышел из кабинета.

* * *

— Рад тебя видеть! Проходи, дорогой. Коньячку выпьешь? Пообедаешь?

Хозяин рыночной кафешки Тенгиз Гварамадзе внешне очень походил на карикатурного грузина эпохи застоя. Невысокий, пузатый, длинноусый, в старомодной кепке-аэродроме. Кафе он здесь держал лет семь и конечно прекрасно знал всех оперов и участковых близлежащих отделов, хотя за это время их сменилось уже немало. В противовес своему образу Тенгиз был немногословен, говорил по-русски чисто, практически без акцента.

Ледогоров поздоровался, взял сок и жестом пригласил хозяина за столик. Тот немного подобрался, поняв, что визит не праздный и именно по его душу.

— Тенгиз, — Ледогоров откинулся в тесном пластмассовом кресле, — я у тебя на халяву когда-нибудь пил, или ел?

Гварамадзе покачал головой.

— На деньги тебя напрягал когда-нибудь?

— Нет. Что ты говоришь?

Ледогоров не ответил и посмотрел вниз. Кафе располагалось на втором ярусе рыночного здания. Разнообразные фрукты и овощи казались отсюда стеклышками калейдоскопа. Доносился аромат свежести и разнообразных пряностей. Накатывался разноязыкий гул голосов.

— Знаешь, почему я так не делал?

— Потому что ты человек.

Ледогоров кивнул.

— Спасибо. И тебя я человеком считал. — Он сделал паузу. — А ты меня так подставил.

Оба замолчали. Тенгиз не выдержал первым.

— Объясни, дорогой.

Ледогоров достал сигарету.

— Ты говорил, что против наркомании, против бандитов. А сам сбежавшего преступника скрываешь. И наркомана к тому же. Нехорошо. Куда его твой племянник спрятал?

Тенгиз вздохнул и произнес несколько явно ругательных фраз на грузинском. Ледогоров невозмутимо выпускал дым. Он знал, что в этой ситуации, как и в большинстве других, возникающих в ходе работы, шансы на успех несоизмеримо малы. Тенгиз отошел к стойке, налил себе водки, залпом выпил и вернулся обратно.

— Прости, Саша, — покачал он головой. — Не могу тебе помочь, а врать не хочу. Родственник он мой. Беда семьи, но все равно не поймут меня, если не помогу ему. Очень уважаю тебя, но ты и меня пойми.

Ледогоров зло усмехнулся и стряхнул пепел на пол.

— Хорошо у вас все получается. Вы здесь живете, торгуете, рассказываете, как бандитов не любите, как они ваш народ позорят, а чуть что: «Извини, меня не поймут»! — Он придвинулся к Тенгизу. — У тебя, кажется, сын младший в «Крестах»? По «наркоте», да? Кажется, у него сбыт и хранение? Так вот! Поможешь — останется у него только хранение, а нет — пойдет «на полную катушку»! Как ты говоришь? Очень уважаю тебя, но и ты меня пойми! Я завтра зайду!

Спускаясь вниз, Ледогоров думал, что проиграл, думал, что Тенгиз никогда не сдаст Зуру, и что уже пора перестать обо всем этом думать.

У последней ступеньки умело орудовала шваброй седая женщина неопределенного возраста в синем рабочем халате. Пол она мыла качественно, не размазывая грязь, а добросовестно собирая ее на тряпку. Ледогоров остановился, тронул ее за плечо и показал удостоверение. Он по опыту хорошо знал, что именно такие незаметные люди всегда примечают на рынке все.

— Извините, окажите помощь в поимке бандита и наркоторговца. — На свет снова появилось потрепанное фото. — Не видели его здесь вчера?

Изгиб лестницы надежно прикрывал их от чужих глаз и Ледогоров надеялся, что уборщица не испугается. Она не испугалась. Прищурившись, посмотрела на него узкими, неожиданно недобрыми глазами и, выжав тряпку, швырнула ее в ведро.

— Видела, — сказала она надтреснутым неприятным голосом. — Ну и что с того? Ничего не скажу! Ну и что, что ты власть? Я от власти ничего хорошего не видела! А эти бандиты и наркоторговцы мне работу дали! Деньги платят! Продукты дарят! Храни их Бог! Ты меня, что ли, кормить будешь?! Видали какой выискался!

Ледогоров даже опешил на мгновение, затем все залила холодная злость. Он подумал даже, что сейчас ее ударит.

— Ну арестуй меня! Бабку больную!

В проеме хозяйственного выхода появились несколько кавказцев.

— Чтоб твои дети и внуки на иглу сели и от передоза сдохли! — Фраза нашлась сама собой.

Уборщица замерла, разинув рот.

— Да ты… — В спину ему понеслись непечатные выражения.

На улице все еще было как в печке. Небо слегка потемнело, но духота оставалась ужасающая. Ледогоров вдруг почувствовал, что очень хочется есть. На углу Некрасова и Радищева работало кафе «Шаурма», в которое он собирался зайти в течение всего последнего года. Сейчас было самое время. Он выбрал теневую сторону улицы и побрел, сутулясь под тяжестью горячих солнечных лучей. Легкий неощутимый ветерок поднимал скопившуюся у кромки тротуара пыль. Беспрерывно хотелось чихать.

В кафе дразняще пахло жареным мясом и луком. Народу было немного. Ледогоров заказал шаурму в тарелке, кофе и сок. Свободный столик был только около двери.

— Саня! Подсаживайся сюда!

Он в недоумении оглянулся.

— Да здесь я!

Охранник кафе в черном форменном костюме «а ля спецназ» махал рукой из-за столика с табличкой «служебный».

— Чего? Не узнаешь? А ведь в одном кабинете сидели!

Ледогоров наконец вспомнил и обреченно вздохнул.

— Паша? Ну точно — богатым будешь.

Павел Опарин когда-то действительно работал у них в отделе опером и участковым. Много и необузданно пил, потерял «ксиву», устроил пьяную стрельбу в своей коммуналке и был уволен. В отдел он почти не заходил, никто с ним особо отношений не поддерживал и скоро его имя кануло в лету, как имена многих мелькнувших и мгновенно погасших на небосводе уголовного розыска. Сейчас он был чисто выбрит, носил модные дорогие очки и вертел в пальцах пачку «Парламента».

— Какими судьбами?

— На рынке был.

— Ясно. А чего раньше не заглядывал?

— Так кто ж знал, что ты здесь.

— А я Хохмачеву говорил! И этому здоровому! Как его? Сергееву! Они часто заходят. Обедают. С рыночными чего-то трут. Ну, мое дело — сторона. Сам понимаешь. У меня своя работа!

Опарин произнес это с таким выражением, словно работал президентом «Лукойла». На его форме красовался знак в виде молнии на фоне согнутого дерева. Ледогоров вспомнил табличку на дверях кафе: «Объект охраняется охранным предприятием „Смерч"».

— Работаешь здесь? — он сам понимал идиотизм вопроса, но просто не знал, о чем говорить с бывшим сослуживцем и уже проклинал момент, когда решил зайти пообедать именно сюда.

— Ну! — Опарин расплылся в улыбке. — Фирма!

Ледогоров не сдержался и усмехнулся. Паша это заметил.

— А чего? — в голосе его просквозила обида. — Серьезная компания. С улицы не берут. Работа суточная. Через двое на третьи. Я еще в одном месте подрабатываю. Баксов шестьсот выходит. Не то что в ментуре! И нервы никто не треплет.

Ледогоров кивал, стараясь как можно быстрее съесть горячую шаурму. Аппетит окончательно улетучился. Опарин тараторил без умолку, даже не интересуясь, слушают его или нет,

— Я тут в уважухе. Может, скоро старшим объекта сделают. Там майор бывший с ПВМ. Он ни хрена не справляется. В частном бизнесе, Саня, выживает не всякий! Это в ментовке все равны, а здесь свое место заработать надо.

Создавалось впечатление, что Опарин лично раскрутил самую крутую в городе «охранку». Ледогоров усиленно жевал, продолжая кивать в такт его излияниям. Большой размер порции неожиданно начал раздражать. Было очень душно. Нагретый солнцем воздух смешивался с жаром из кухни.

— Жизнь на «гражданке» — это не ментура…

В кафе вошли двое: высокий седой мужчина в строгом костюме, с явно военной выправкой и коренастый парень в таком же как у Опарина черном «милитари». Паша сидел спиной к выходу, продолжая болтать без умолку. Они подошли. Седой тронул его за плечо.

— Опарин! Почему отвлекаемся?! Почему посторонние за служебным столом?! Почему спиной к входу?! Работать надоело?! Хочешь свалку металлолома охранять?! Где дубинка? А?!

Паша вскочил. Он был похож на старшеклассника, застигнутого военруком курящим в школьном туалете. Ледогоров доел шаурму, допил кофе и потянулся за салфеткой.

Седой смерил его командирским взглядом.

— Вы кто? Ваши документы!

Ледогоров вытер губы и бросил розовый бумажный шарик в тарелку.

— А ваши?

Не вставая, он показал удостоверение. Седому пришлось согнуться, чтобы его прочесть. Парень в форме равнодушно смотрел в стену.

— Извини, майор. — Седой выпрямился. — Я сам бывший подполковник милиции. Вот проверяю несение службы охранниками фирмы.

Ледогоров убрал «корки» и кивнул.

— Все-таки документы можно?

В принципе, все это ему было на хрен не нужно. Просто хотелось чуть осадить нагловатого бывшего «подпола». Напомнить ему, что он «бывший». «Бывший»! А ведь через пять дней…

— Пожалуйста!

Он только чуть глянул в массивное удостоверение с оттиском «ОП „Смерч"». Поликарпов А. А. состоит в должности начальника первого дивизиона.

«Хорошо, что не эскадрона или батареи.»

— Спасибо. Счастливо, Паша.

Он начал протискиваться между уже порядком заполненными столиками и усмехнулся, услышав, как у него за спиной Седой повернулся к своему спутнику.

— Костя! Пометь себе, — выписать этому барану штраф в размере оплаты трех смен.

Вечерело.

* * *

В отделе стояла мертвая тишина. Все двери заперты. Никого. Ледогоров открыл кабинет. На столе тихим потрескиванием бурчал телефон. Утром он убавил громкость звонка до минимума.

— Да?

— Саша! Это Копылов! Я слышал, что ты уходишь? А я? А дело? А Кобалия?

В голосе Лени слышалась почти детская обида. Ледогоров молчал.

— Так же нельзя! Мы поймаем его! И посадим!

Ледогоров облизнул губы.

— Леня! Я перезвоню попозже.

Едва трубка легла на аппарат, он снова разразился своим тихим бормотанием.

— Да, Леня.

— Это я, — Полянского было слышно как из соседнего кабинета. — Я уже знаю. Это все из-за меня.

— Еще один. Все прогрессивное человечество солидарно…

— Не юродствуй! Если бы я…

— Хватит, Серега! Как теща?

— Плохо. Но я…

— Даже и не думай! Сиди там. Жаннку поддерживай. Ни один бандит не стоит близких.

Полянский молчал.

— Слышишь?

— Слышу. Ты только глупостей не делай, а?

— Не буду! — соврал Ледогоров. — Пока. Звони.

Жара не спадала. День.клонился к вечеру. Он достал из стола деньги, принесенные Че-лышевым и пересчитал их. Снова заговорил телефон. Юлька.

— Привет. Ты как?

— Нормально.

— Точно?

— Точно.

— Точно-преточно?

— Да.

В ее тоне чувствовалось явное недоверие. Она даже вздохнула.

— А я работу нашла. Лучше прежней.

— Здорово.

— Ты правда рад?

— Конечно.

— Я уже дома. Жду тебя и очень люблю.

Он сунул деньги в карман.

— Я скоро.

Последние языки солнца выползали из кабинета, оставляя следы в виде глубоких синих теней.

* * *

— Точно кушать не будешь?

Мама поставила на стол сахарницу и две знакомые с детства фарфоровые кружки с рисунками из «Золотого Петушка».

— Нет! Я только-только.

— Зачем есть где-то, незнамо что, если до дома пять минут ходьбы. Ледогоров не ответил, помешивая крепкий душистый чай.

— Спасибо за лекарства, сынок. Я даже не представляю, сколько они стоят.

Он махнул рукой.

— Мне ребята бесплатно достали.

Пригубил чай.

— Мам, я увольняюсь из милиции.

Она никак не отреагировала. Отломила кусочек пряника, подвинула ему розеточку с вареньем.

— Что-нибудь случилось?

Он усмехнулся.

— Нет. Просто устал. Хочу спокойной жизни. Хочу семьи. Хочу денег.

Она кивнула.

— И куда ты пойдешь?

— Мало ли хороших мест? Вон сколько бывших наших ребят в службах безопасности работают.

Она опять кивнула. Он рассердился.

— Я думал, ты обрадуешься! Ты же сама этого всегда хотела. А сидишь мрачнее тучи.

Мама прожевала пряник и замахала руками.

— Что ты, что ты! Я просто очень хочу, чтобы все было так, как ты действительно хочешь, сынок!

— Так я хочу!

— Ну и замечательно.

За окном набегали сумерки. Ледогоров поднялся.

— Пойду домой. Устал.

— Конечно, сынок, — мама помялась секунду. — Доктор звонил. Сказал, что у тебя срок кодировки уже вышел. Спрашивал, надо или нет снова… — Она умолкла.

Он взял ее за руку.

— Не волнуйся! Уже ничего не надо.

— А может…

— Не может.

Мать кивнула, но глубоко в глазах ее продолжала гнездиться тревога. Ледогоров поцеловал ее в сухую щеку.

— Меня даже не тянет.

Она снова кивнула.

— Проводи меня до дверей.

Теплый воздух, струящийся от остывающего асфальта, делал вечерний пейзаж размытым как акварель. Пахло бензином, гарью и сиренью. Ледогоров поддал носком кроссовки пустую банку. Она с лязганьем покатилась по тротуару. Немногочисленные прохожие обернулись. От второго удара она вылетела на мостовую и хрустнула под колесом грузовика. Ледогоров достал сигарету, повертел ее в пальцах и убрал обратно в пачку. Было душно.

* * *

Грозы хочется, но ее нет. Хочется ветра, но и его нет. Даже темноты нет настоящей. Вместо нее серо-коричневая дымка, слегка колышущая занавеску.

— Ты никогда мне этого не простишь.

— Не говори ерунды.

— Я всегда тебя чувствую.

— Чушь! Причем здесь ты!

На потолке пляшет синий отблеск работающего в окне напротив телевизора. Внутри него мечутся тени.

— Я знаю.

— Прекрати.

— Я знаю.

— Прекрати, я сказал!

— Ты никогда раньше на меня не кричал.

Он садится и тянется за сигаретами. Огонек зажигалки вспыхивает во мраке теплым маячком.

— Извини.

Она целует его в спину.

— Я же говорю — не простишь.

Он не отвечает. Она приподнимается и приникает к нему всем телом.

— Я всегда тебя чувствую.

Темно.

* * *

— Ледогоров? Да, есть такой. — Вышегородский переложил телефонную трубку из одной руки в другую. Собравшиеся на утреннюю «сходку» опера притихли. — Нет, не в отпуске. Да, работает. Пишу.

Небо за окном имело нежный сапфировый цвет. От проснувшегося солнца воздух казался размешанным в розовом тумане. Тополь замер как затаившееся в засаде гигантское диковинное насекомое. Ледогоров смотрел на все это и даже взглядом не хотел возвращаться в душный полутемный кабинет к запахам пыли, бумаги, клея и кожи.

— Хорошо. Я записал. — Артур положил трубку и задумчиво посмотрел на телефонный аппарат. — Все работать. Саша, задержись.

Опера потянулись к выходу. Идущий последним Армишев аккуратно притворил дверь. Ледогоров отвернулся от окна и вопросительно посмотрел на Вышегородского.

— Кто это?

— У СБ. Вызывают тебя. — Артур оторвал листок календаря. — К одиннадцати. В отдел служебных проверок.

Ледогоров взял протянутую бумажку.

— Понял. Буду.

— Что ты натворил?

Он усмехнулся.

— Не боись. Если бы натворил — в прокуратуру бы вызывали.

Из-за крыш наконец вынырнул красный сверкающий шар солнца. Его рыжие языки лизали пол кабинета.

— Я пошел.

На часах было десять. Он зашел в «Василису», взял «полтинник» коньяку и, усевшись в угол, закурил.

Через пять минут после его ухода хмурая сменщица Ксении Валя удивленно повертела перед глазами нетронутую рюмку и, пожав плечами, слила содержимое обратно в бутылку.

* * *

— С какого года в органах?

— С девяносто первого?

— Где и на каких должностях работали?

Майор-«уэсбэшник» был немолод, худ и невообразимо скучен. От одного его вида во рту становилось кисло. Он носил очки со стеклами-«хамелеонами» и все время казалось, что у него просто нет глаз.

— У вас на столе выписка из моего личного дела.

— Неважно. Я хочу услышать от вас.

Ледогоров вздохнул и посмотрел на высокий потрескавшийся потолок.

— Я не помню. Много всего было. Память подводит.

Майор оторвался от материала перед собой, достал пачку «Невских» и закурил. Ледогоров почему-то подумал, что «Невские» припасены специально для демонстрации честности и бедности, а где-нибудь в столе найдется и пачка нормальных сигарет.

— Зря ты так начинаешь. Проблемы у тебя серьезные.

Ледогоров вынул из кармана свой «Вин-стон» и взял со стола зажигалку.

— Да? Надо же.

— Точно. И я не разрешал тебе курить.

— А я тебе.

— Хватит тыкать мне.

— Ты первый начал.

— Я официальное лицо…

— А я «хрен с бугра».

Ледогоров с удовольствием выпускал дым. Майор пришел в легкое замешательство. Видимо, еще никто не вел себя так в его кабинете. Он нервно потер ладонью мгновенно вспотевший лоб и уткнулся в лежащие перед ним бумаги.

— Значит так, Александр Игоревич, — продолжил он официальным тоном. — К нам поступило заявление от директора магазина «Аре» Заправиной Софьи Николаевны, в котором она пишет, что вы, сожительствуя с работницей магазина Юлией Шадриной, постоянно требуете повышения ей зарплаты, покрываете совершения ею хищений из магазина, угрожаете… А два дня назад вы в состоянии алкогольного опьянения ворвались в магазин, избили двух друзей Заправиной и грозили ей самой физической расправой.

Ледогоров покачал головой.

— В состоянии алкогольного обвинения?

Майор кивнул.

— Да.

— Ужас какой.

«Уэсбэшник» достал бланк объяснения.

— Что можете пояснить.

— Ничего.

— В каком смысле?

— Во всех. Статья пятьдесят первая.

Майор недоуменно покачал головой.

— Но это не допрос.

— Тем более, — Ледогоров встал. — Я пойду? Или будете меня задерживать?

За окном по залитой солнцем Конюшенной площади сновали автомобили. «Уэсбэшник» ухмыльнулся.

— На твоем месте…

— Из нас каждый на своем месте. Отметь пропуск.

На стол лег бумажный квадратик. Майор не пошевелился.

— Крутой?

— Нет. Просто устал доказывать, что я не верблюд.

— Я делаю свою работу.

— Тогда делай ее хотя бы вежливо, а не растопырив пальцы.

— Тебя забыл спросить!

— Вот-вот. Отметь пропуск. Я отказываюсь давать объяснения.

— Будешь в прокуратуре отвечать.

— Ради бога.

— А руководству твоему я сегодня же сообщу. Вылетишь в три минуты.

— Пропуск отметь.

Майор наконец подтянул к себе листок и расписался.

— Счастливо оставаться.

По площади с ревом пронеслась группа байкеров. Ледогоров нашел телефон-автомат и набрал номер. Юлька была еще дома.

— Сходи в травму. Сними побои.

Она удивилась.

— Зачем?

— Надо. Сходи.

— У меня уже зажило…

— Скажи, болит до сих пор.

— У тебя проблемы?

— Нет. Сходи в травму!

Она помолчала.

— Хорошо. Только не кричи на меня.

— Извини.

Ледогоров повесил трубку и подумал, что стал срываться. Захотелось выпить. Воображение мгновенно нарисовало рюмку коньяку и бутерброд с рыбой. Он помотал головой. Было жарко. Солнце нещадно пекло кожу. Даже волосы на голове стали горячими. Ледогоров снова снял трубку. Подошли две девчонки. Лет по пятнадцать. Накрашенные, в завязанных узлом на животе рубашках и широких джинсах «клеш».

— Дадите карточку позвонить?

— Нет.

Они явно не ожидали.

— Почему?

— Самому нужна.

Одна рассмеялась, решив, что это шутка.

— А пивом угостите?

— Нет. Это портит фигуру.

— Ну и жмот.

Обе фыркнули и пору лили прочь.

«Нормально! Я еще и жмот!» — подумал Ледогоров, набирая номер Долгова.

— Привет, это я. Ты хотел поговорить?

— Да! Старик, у меня сейчас стрелка в кафе «Пит-Стоп». Знаешь?

— Да.

— Подгребай. Заодно перекусим. Я угощаю.

Идя по набережной и глядя в мутные воды канала Грибоедова, Ледогоров думал, что, конечно, крутовато взял с «уэсбэшником» что подстраховаться все-таки придется и что как всегда, они моментально потеряют к нему интерес, узнав об увольнении. По коричневатой воде скользили катера, набитые жизнерадостными людьми, которые встречаясь с ним взглядом, .принимались весело махать руками.

* * *

— Салат будешь?

— Давай.

— По полтинничку? А, извини, я забыл. Сок? Минералка?

Ледогоров помолчал. От разнообразия этикеток в баре рябило в глазах. Отдельно, прямо на стойке, громоздилась трехлитровая бутылка «Метаксы», с краником.

— Ну?

— Сок, — выдавил он наконец.

Долгов сделал заказ и покрутил стоящую на столе пепельницу.

— А я курить бросил. Представляешь? Вот что значит другой образ жизни.

Ледогоров кивнул и внимательно посмотрел на него. Дима здорово изменился. В «ментовке» он был порывист, стремителен, подвижен. Говорил быстро, сопровождая речь выразительной мимикой. Сейчас лицо его округлилось. Движения стали ленивыми и вальяжными. Голос звучал плавно. Он очень нравился сам себе в тонком белом пиджаке и шелковой рубашке. Загорелое запястье перехватывал массивный желтый браслет.

— Золото. — Долгов, видимо, перехватил его взгляд.

— Скажи еще: «И у тебя такой будет!»

— И у тебя такой будет!

Ледогоров усмехнулся.

Официантка принесла заказ.

— Излагай.

Долгов ковырнул вилкой селедку «под шубой».

— Все просто. Моя консультация специализируется на мелких делах. Кражи, грабежи, разбои, хулиганки. Все районы поделены между нашими адвокатами. В зависимости от того, кто где может решить вопрос. Работаем плотно с дежурными следователями. На проценте. Основное — решение вопроса о «подписке». Понимаешь, в общем?

Ледогоров кивнул и отпил сок. К салату он не притронулся.

— Проблема в том, — продолжил Долгов, — что Архитектурным районом я занимался сам. А сейчас навалом дел по организации работы. Вон на правом берегу бывшие местные пытаются сколотить свою команду и зарабатывать без нас. Надо с ними разбираться. В общем, тебя все в районе знают. Я тебе следаков своих передам, новых подберешь сам — и вперед. Зарабатывай. В нашу Межпланетную коллегию я тебя протащу за пару дней. Только не забывай двадцать процентов в казну засылать.

Он налег на селедку. Ледогоров молча пил сок. В десятке телевизоров вокруг ревели

двигатели болидов «Формулы-1». Монотонно сливались в ушах голоса многочисленных посетителей. Долгов доел и потянулся к бутылке «Боржоми».

— Ну как?

— Клево.

— А я о чем! Знаешь, каких трудов стоило эту систему по всему городу отладить!?

Ледогоров кивнул.

— Интересно…

— Еще как! И не надо с «громкими» делами связываться. С операми главка бодаться.

— Да нет. Я говорю, интересно, сколько ты таким образом моих дел развалил?

Долгов махнул рукой.

— Да ладно. Большинство клиентов так и так бы вышло. И вообще, привыкай к другой стороне баррикад.

Ледогоров усмехнулся, наклонился к нему поближе.

— Дима, обещай мне одну вещь, — полушепотом попросил он.

Долгов вытер губы салфеткой и тоже подался вперед.

— Какую?

Остатки сока полетели ему в лицо.

— Как можно реже попадаться мне на глаза. А то не выдержу.

— Ты чего? Идиот?

Деньги никак не доставались из тесного кармана джинсов.

— Это за угощение! Сдачу оставь себе, ублюдок!

Долгов пытался вытереть пятна с пиджака.

— Лучше бы ты пил, псих! Знаешь, сколько это стоит?

За соседними столиками прервались разговоры. Два десятка глаз уставились на них. Ледогоров поднялся и пошел к выходу. Бешенство клокотало в груди, грозясь порвать тонкую телесную оболочку.

— Ну и сиди с голой жопой и красным флагом, козел! — крикнул вслед Долгов.

Он не обернулся. Заглушая рык двигателей на экранах, в ушах барабаном бился стук собственного сердца.

* * *

В отделе было многолюдно. Мялись у дверей заявители. Угрюмо сидел пристегнутый к скамье неопрятный длинноволосый мужик. Сновали туда-сюда опера.

— Дурдом! — пожаловался дежурный Армишев. — Заявитель пошел косяком. Квартиры трещат. Сумки дергают. Хорошо еще не все глухо. ГЗ грабителя взяла. В дежурке малолетки с краденными шмотками.

— Помочь? — Ледогоров испытывал к Олегу симпатию.

— Да нет, спасибо. Егор помогает. — Армишев замялся. — Зря ты на него… Он просто пытается казаться хуже чем есть. Ему кажется, что так правильно.

Ледогоров отпер дверь.

— А тебе?

— Мне нет.

— Ну так подскажи ему.

Олег улыбнулся.

— Бесполезно. Это пройдет само.

— Может быть, — Ледогоров обернулся в дверях. — Но мне почему-то не верится.

В кабинете он сразу включил кофейник и открыл сейф. Тошнит от бумаг или нет, а сдавать дела придется.

— Ты занят?

На пороге стоял Андрей Мальцев и смотрел в пол перед собой.

— Теперь я свободен как птица. И похоже, надолго.

— Извини. Я ушел, потому что думал, что тебе не нужен.

Ледогоров откинулся к стенке и достал сигарету.

— Что ты! Какие пустяки! Всего-то увольняюсь! А спросить меня нельзя было?!

Мальцев поднял глаза.

— О чем? Не нужен ли сторож для задержанного? Вы же с Полянским сами обо мне забыли. Постоял под окнами — и ладно! Даже послушать как вы работаете, не дали. Все говорят: пора чему-нибудь научиться. Как? У кого? — Он как-то устало вздохнул. — Я тоже увольняюсь.

Ледогоров опустил руку с зажженной зажигалкой.

— Ты-то чего?

— Не мое это. Не получается. Я все как-то по-другому себе представлял. Как в кино.

— Место-то есть.

— Что?

— Куда пойдешь, спрашиваю?

— Не знаю. Может, на завод. Я же инженер по образованию.

Ледогоров, наконец, прикурил.

— Рапорт уже написал?

— Только что.

Оба помолчали. Мальцев полез в карман.

— Я еще чего зашел. Какой-то мальчик кавказский тебе бумажку принес. Он ее под дверь подсунул, а ветром обратно в коридор выдуло. Я подобрал, чтобы не пропала.

Он шагнул и положил на стол сложенный вчетверо тетрадный листок.

— Спасибо. Удачи.

— Тебе тоже.

Когда Мальцев вышел, Ледогоров развернул записку. На расчерченной в клеточку бумаге карандашом размашисто была написана, одна короткая фраза. «У сестры Жереха». Тенгиз очень любил своего сына.

Ледогоров долго курил, глядя в окно. Затем матернулся, щелчком выбил окурок в форточку и зашвырнул обратно в сейф только что вынутые оттуда дела.

* * *

— Лысый! Не отдашь бабки — пером попишу!

— А… в… не хо?

Мальчишкам было лет по десять. Они стояли, полукругом охватывая двоих, громко обещавших друг другу страшные кары. В руке одного блестел выкидной ножик китайского производства.

— Убери железо!..

— Ща тебе кишки выпущу!

Их высокие голоса отражались от стен и затихали в ущелье огромного серого колодца, мрачной ямой темнеющего под ослепительным июльским небом. Большинство окон были начисто лишены стекол, в других их заменяли разнообразные фанерки. На стенах еще можно было разглядеть черные гаревые подтеки — следы давнего пожара.

— Да я тебя!

Ледогоров свистнул.

— Стоять всем!

Его сразу узнали.

— Атас, менты!

Топот ног растворился в недрах соседних дворов. Дом носил название «Сопка» и возвышался несколькими корпусами возле самого рынка. Одно крыло считалось расселенным. В других располагались дикие многоуровневые, тридцатикомнатные коммуналки. Здесь можно было найти что угодно и кого угодно. Только если знать, где и как искать. Дом жил своей жизнью. Отличной от жизни города, государства и всей остальной планеты. Жизнью со своими законами и порядками, своими обитателями, которых Ледогоров знал достаточно неплохо.

Лестница скрипела от каждого шага. Она была узкой и деревянной. Когда-то это был черный ход с нормальными каменными ступенями, но после пожара было решено установить временные деревянные пролеты. Нет ничего более постоянного, чем временные меры и уже мало кто помнил лестницу другой. Жизнь дома делилась, как и жизнь страны — до пожара и после.

Ледогоров поднялся до последнего этажа. Квартира с экзотическим номером 666 была на площадке одна. Вообще-то она числилась шестьдесят девятой, но «девятка» давно опрокинулась, а сумасшедший художник-сатанист из угловой комнаты приколотил к редко запирающейся двери еще одну «шестерку». Коридор был пуст и освещен блеклым светом из окошечек под потолком. Его длинная кишка терялась во мраке за поворотом. Из крайней двери выплыла высокая старуха в белом махровом халате и с полотенцем на Голове.

— Здравствуйте, — степенно кивнула она.

— Здравствуйте, — кивнул Ледогоров и пошел по коридору.

Комната мелкого наркодилера Жени Жерехова находилась в самой середине и носила номер пятнадцать. Напротив в одной из двух тридцатиметровых кухонь пили водку, жарили рыбу, резались в домино, обсуждали сериалы и обменивались новостями. Никто не обращал на Ледогорова никакого внимания. Идет человек — значит, надо ему. Он послушал под дверью. Кто-то шебуршился внутри. Тихо-тихо.

— Подслушивать нехорошо.

Аккуратно одетый мальчишка лет шести строго смотрел на него.

— Мне можно, — Ледогоров достал пистолет. — Я сыщик. Подслушивать и подглядывать — моя работа.

— Аркаша! Отойди! Не мешай!

Русоволосая женщина в пестром платье подхватила мальчика. Пистолет в руке Ледогорова не вызвал у нее никакой реакции. Здесь привыкли не лезть в чужие дела.

Ледогоров постучал стволом в дверь. Он помнил, что сестра Жереха, наркоманка и проститутка, не живет здесь уже года полтора, но рисковать не хотелось. Ответом была тишина. Он потянул ручку. Она подалась. За спиной прошли две женщины с тазами белья.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

Дверь тихо пошла внутрь. Ледогоров осторожно заглянул и уже не таясь, вошел. Все пространство пустой комнаты было засыпано штукатуркой. Сквозь дыру в потолке виднелись перекрытия крыши и чердачное окошко с голубым квадратиком неба. Шуршали от ветерка свисающие лоскуты обоев.

— Как обвалилось, то Женя и съехал.

Пожилой мужчина в теплом не по погоде жилете выходил из кухни с чашкой чая.

— Давно?

Ледогоров пнул кусок штукатурки.

— Месяц как?

— Куда, не знаете?

— Нет.

Было ясно, что дед знает, но это не его дело.

— А сестренка его?

— Маша? Она прошлой зимой уехала. Как Ильинична померла.

— Спасибо.

— Не стоит.

Ледогоров выбрался на лестницу и спустился вниз. Казалось, что стены двора застилают небо. Высокие голоса мальчишек неслись из-под соседней арки. Как всегда, здесь пахло сыростью и помойкой. Он подумал, что пора возвращаться к набитому бумагами сейфу и поинтенсивней заняться проблемами трудоустройства, когда сквозь далекий шум улицы его ушей достиг громкий голос магнитофона, выводящий аккорды постепенно уходящей в далекое прошлое песни.

«Я вспоминаю утренний Кабул…»

Ледогоров подумал секунду, щурясь на сверкающее солнце, толкнул дверь ближайшей проходной парадной и вышел на Некрасова. У фасада «Сопки» между магазинами толпились бабушки, предлагающие семечки, цветы, носки, овощи и прочий ходовой товар. Их шеренга тянулась от самого рынка. Вокруг, едва не попадая под колеса ползущих машин, сновали вездесущие местные мальчишки. Что-то гортанно кричали на своем языке разгружающие фургон кавказцы. Толкали друг друга в спину покупатели и простые прохожие. Ледогоров без труда нашел гремящее аккордами окно первого этажа. Оно было распахнуто настеж. Он попросил у крупной загорелой тетки ящик, поставил его «на попа» и заглянул внутрь. В нос сразу же ударил сладкий запах «травки».

Афган был дома. Он лежал на диване и курил. Его большая, обставленная старой мебелью, комната была как всегда тщательно убрана. Только на столе стояла тарелка с невыкину тыми останками вяленой рыбы.

— Хозяин! Пивком угостишь?!

Ледогоров балансировал на ящике. Афган

сел. Он был в своей неизменной футболке с надписью «Vyetnam — to kill or be killed» и полинялых джинсах. Взгляд. ярко-голубых глаз был вполне осмысленным.

— Саня! Здорово! Залезай! — он аккуратно заслюнявил папиросу. — Трава — дрянь. Хорошей уже не достанешь! «Петровское» будешь?

Ледогоров помотал головой.

— Спасибо! Я пошутил. Я в завязке. У меня дело.

Афган поднялся с дивана и подошел. У него было обветренное загорелое лицо с белесой звездочкой осколочного ранения на правой щеке. Ледогоров пожал жесткую руку. Афган жил от продажи рыбы, пойманной им на Ладоге. После удачной рыбалки отдыхал — пил пиво, курил «травку» и слушал старые песни. Он не верил, что все уже забыли ту войну, что ее затмила новая, которая была ближе, ярче и масштабней. Он не верил, что его жизнь сломалась на давно перевернутой всеми страничке истории. Перевернутой и ставшей всем не интересной.

— Чего стряслось?

— Ты Жереха знаешь, с «шестерок»?

— Женьку? — Афган пожал плечами. — Кто ж его, гниду, не знает! Дрянью торгует. Давно пора башню проломить.

Афган был «плановым», то есть только курил анашу, а всех колющихся презирал и торговцев героином считал уродами. Они с Ледогоровым познакомились, когда он влетел на драке с одним из них. С тех пор меж ними воцарились странные отношения, которые нельзя было еще назвать дружбой, но уже большие, чем простое знакомство. В отделе Афгана уважали и закрывали глаза на его маленькую слабость.

— Ищу я его, а точнее его сестру.

Афган присел на подоконник и взял предложенную сигарету.

— Машку я давно не видел, — сказал он задумчиво. — А Жерех где-то в районе шарится.

Ледогоров усмехнулся, тревожно прислушиваясь к хрусту ящика под ногами.

— Это я и сам догадался.

Афган глубоко затянулся.

— Вод гады! Сигарета и та больше забирает! — он выпустил дым. — Жерех… Жерех… Танька-Тыква из «тридцать пятой» у него берет «герыч». Пошли, спросим.

Ледогоров кивнул.

— Только без нервов.

Как умеет «спрашивать» Афган, он уже как-то видел.

— Я же трезвый. Заруливай во двор. — Афган высунулся в окно. — Баба Нюра! Дай морковочку! Ой, спасибо!

Ледогоров вернул ящик, обошел дом со стороны Греческого. Этот двор был на удивление зеленым и симпатичным. На скамейке под деревьями несколько мужиков пили пиво. Щурясь на солнце, появился Афган в тапочках на босу ногу.

— Пошли.

Тридцать пятая квартира располагалась в благополучном крыле дома.

Здесь по большей части были отдельные квартиры.

— Танька раньше нормальная была, — увидя ледогоровский немой вопрос, пояснил Афган. — Тренером по «шейпингу» работала в каком-то комплексе.

Они подошли к хорошей парадной лестнице с крепкой металлической дверью. Афган уверенно набрал код.

— А года три назад, — продолжил он, — какие-то «бычки» там в бане перепились и поставили ее на «хор». Она сначала бухать стала, а потом на иглу.

Дверь открылась. Внутри парадная также оказалась вполне приличной. Даже стены были свежевыкрашены в приятный кремовый цвет.

— Бандитов-то нашли? — спросил Ледогоров.

— Не. Она не стала заявлять.

Они остановились у двери, обшитой мореным деревом.

— А «Тыква» почему?

— А увидишь ее формы, — Афган нажал кнопку звонка. — Только особо не облизывайся. СПИД у нее.

Дверь отворилась без вопросов.

— Привет, Тань! Дело есть.

— Ну проходите.

Квартира носила следы давно прошедшего благополучия: дорогая мебель пятилетний давности, видик, телек, следы от картин на стене. Везде грязь, упаковки от лекарств и еды валяются прямо на полу. Сама Татьяна выглядела примерно также. Худоба наркоманки не победила до конца отличную фигуру. Провалившиеся глаза тщательно накрашены. Вымытые волосы уложены так, чтобы максимально скрыть на виске язвы подбирающейся болезни.

— Кофе будете?

— Нет, — ответили они одновременно.

Татьяна усмехнулась.

— Я теперь держу одноразовые чашки. В упаковке.

Афган покачал головой.

— Мы пива напились.

Она смела рукой мусор со стола и, сев, достала пачку «Мор».

— Ну?

Афган дал ей прикурить.

— Тань, нам нужен Жерех. Где он?

Она пожала плечами.

— Я почем знаю. Сегодня брала у него. Был на рынке.

Ледогоров кивнул.

— Давно?

— А чего надо-то?

Афган улыбнулся.

— Так, дело есть.

— Какое?

— Важное.

Татьяна стряхнула пепел.

— Слышь, Афган, не темни! Я вам чего скажу, а вы его «обуете». Что я делать буду? Или грохнете.

Афган замахал руками.

— Да ты чего, меня не знаешь?! Просто разговор есть.

Татьяна затушила сигарету и, открыв холодильник, достала бутылку водки. Никому не предложив, налила себе рюмку и хлопнула.

— Смотри не улети, — предостерег Афган. — После дозы-то.

— Не учи ученого, — она снова села и ткнула пальцем в Ледогорова. — Это кто?

— Мой товарищ.

— Товарищ? А по-моему, я его видела раньше! По-моему — это мент!

— Ну мент, — спокойно кивнул Афган. — Но мой товарищ.

— Да-а?! — Татьяна снова вскочила и налила себе водки. — Вы Жереха закроете! Я знаю! Хрен вам…

Афган слегка привстал и отвесил ей сочную оплеуху. Рюмка полетела на пол. Татьяна вскрикнула.

— Я же говорю, не догоняйся. Улетишь!

Она села, закрыв лицо руками. Ледогоров встал и, обойдя стол, присел перед ней на корточки. Солнце нестерпимо слепило в правый глаз. Хотелось закрыться ладонью.

— Не бойся, — мягко сказал он. — Не закроем мы твоего любимого.

Татьяна прыснула, отняла руки от лица и посмотрела ему в лицо. Неожиданно он увидел где-то в глубине ее глаз жизнерадостную красивую девочку-тренера. Она захохотала.

— Любимого? Ну ты даёшь?! Пусть эту тварь паралич разобьет! Он такое со мной делал, когда раньше у меня денег не хватало! А сейчас чек чуть ли не издалека кидает. Жаль, я его предупредила. Надо было устроить ему ночь любви.

Ледогоров встал.

— Что ты тогда так волнуешься?

Она перестала смеяться.

— Что? Что? Его не будет, у кого я брать буду? Опять надо нового дилера искать.

— Да сказал же — только поговорить.

Татьяна подумала секунду.

— Ладно. Только если его трясти будете, «герыч», который при нем — мне. А ты, Афганушка, больше руки не распускай.

Тот пожал плечами.

— Считай, я тебя нежно шлепнул.

Она порылась на подоконнике.

— Вот номер его «трубки». Завтра я ему буду звонить в двенадцать.

— А сегодня?

— Сегодня я уже взяла. Нет повода.

— А если для подруги.

— Нет у меня подруг. Он знает. Только завтра.

Ледогоров подумал.

— Хорошо. Завтра в двенадцать я у тебя. И не стоит его предупреждать. Через пять минут «трубка» будет на прослушивании.

Она обреченно кивнула. Вроде поверила в эту чушь. Афган поднялся.

— Пошли, что ли?

На углу Греческого и 9-ой Советской сломался трамвай. Вынужденные объезжать его автомобили нервно сигналили друг другу.

— Спасибо.

Ледогоров протянул Афгану руку,

— Не за что. Дальше справишься?

— Конечно.

— Пойду. Пива еще море. Да «травы» надо нормальной взять.

— Осторожно, а.

— Разберемся.

— Пока.

Солнце палило нещадно. Часы показывали четверть пятого. Хотелось есть. Ледогоров покопался в карманах. После его демарша в «Пит-стопе» денег хватало только на чебурек. Купив плоский теплый треугольник теста, он откусил безвкусный кусочек и зашагал в сторону отдела, ругая себя, что вместо сдачи дел гоняется за ветряными мельницами. Думалось, что он успеет все подбить до понедельника. Хотелось верить, что Татьяна не сдаст. Он так и не мог разобраться, что было важнее.

* * *

Телефон звонил не переставая. Замок заело. Ледогоров крутил в скважине гнущийся ключ и гадал, насколько хватит терпения у неведомого абонента на том конце провода. Хватило надолго.

— Алло?

— Саня, ты?

— Я.

— Не узнаешь?

— Нет.

— Зря. Я уже и так богат. Коля Павловский.

Ледогоров хмыкнул.

— Привет.

Павловский уволился года три назад. Точнее, перевелся в таможню аэропорта. Парнем он был умным и деятельным. Часто заезжал в отдел. Пальцы не гнул. Даже как-то раздобыл для оперов «ксерокс», который, правда плотно обосновался где-то в паспортном столе.

— Здорово. Как сам?

— Хорошо

— Слышал, увольняешься?

— Ты-то откуда…

— Город маленький, а ментовский мир еще меньше. Место нашел?

— Есть несколько предложений.

В кабинете захлопнулась форточка и было невыносимо душно. Трубка телефона елозила у мгновенно вспотевшего уха.

— Не торопись. Я хочу с тобой поговорить. Ты завтра как?

— Нормально.

— Звякни мне с утречка. Пиши телефон.

Ледогоров аккуратно записал номер «мобильного»,

— Ну до завтра.

— Счастливо.

Ледогоров положил трубку, влез на подоконник и открыл форточку. Поток теплого, свежего воздуха приятно обдал лицо. Алые солнечные пятна красиво подсвечивали железо крыш и кроны деревьев. Небо темнело, наливаясь сочной вечерней синевой. Ледогоров подумал, что Павловский тот человек, с которым хотелось бы работать. После Полянского, Челышева, Громова…

— Ты чего?

В дверях стоял Вышегородский.

— Побывав в УСБ, решил поступить как настоящий офицер. Смерть превыше бесчестья.

— Ну тебя. Они уже звонили.

— Извинялись?

— Ага. Спросили, откуда ты такой «борзый» взялся.

— Ты сказал, что я — твой воспитанник?

— Сказал, что ты увольняешься. Они скисли. Может, ты слезешь уже?

— Зачем? Мне тут нравится.

— В общем, я обещал им выписку из приказа о твоем увольнении до конца следующей недели. Чтобы они прекратили проверку по материалу.

— Ясно. В результате своевременного реагирования управления собственной безопасности злодей уволен из органов МВД.

— Ты сам все понимаешь.

Ледогоров снова бросил взгляд в окно. На фоне розовой небесной раны, у самого края последних крыш тянулась цепочка каких-то птиц. Он спрыгнул на пол.

— Артур! Можно, я домой пойду. Что-то нехорошо мне.

Вышегородский пожал плечами.

— Мне главное — чтобы ты дела в нормальном виде передал.

— Я в выходные выйду.

— Ради бога.

Когда Ледогоров запирал кабинет, ало-розовая волна достигла подоконника, играя на нем яркими отблесками. Птицы превратились в размытые точки. Кружилась голова.

Дома никого не оказалось. На столе белела записка. «Саша, я поехала к родителям. Скоро буду. Люблю. Юля.»

Он прошел в комнату. За окном висела вечерняя духота. На тахте валялся Юлькин халат. Он лег и зарылся в него лицом, глубоко вдыхая запах ее тела и прислушиваясь, не скрипнет ли в замке ключ.

* * *

Тишина. Даже со двора не доносится ни звука. Хочется спать, но сон не идет. В темноте еле слышно похрустывает на легком ветерке занавеска окна.

— Ты спишь?

— Да.

— Ты какой-то другой стал.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Да.

Он молчит, чувствуя как она касается кончиками пальцев его волос.

— Все будет хорошо.

— Да.

— Ладно. Спи.

Ночь.

* * *

На работу Ледогоров пришел к одиннадцати. Сходка давно закончилась. Вышегородский кивнул в коридоре, не сказав ни слова. Сквозь немытое стекло кабинетного окна уже настойчиво заглядывало неизменное солнце. Ледогоров врубил чайник, дождался, пока он закипит и замешал растворимого кофе. Отхлебнув пару глотков, разыскал записанный на клочке бумаги телефон.

— Алло. Коля? Это я.

— Здорово, брат. Сможешь ко мне сейчас подлететь?

— Куда.

— В «Пулково», вестимо.

Ледогоров посмотрел на часы. Было двадцать минут двенадцатого. До встречи с Татьяной оставалось сорок минут.

«Хрен с ней, — мелькнула мысль, — пора думать о другом».

— Ну так как?

— Не могу, — неожиданно сказал он и соврал, — в двенадцать к шефу вызывают.

— Святое, — усмехнулся Павловский. — В последний раз. Тогда завтра подъезжай к одиннадцати. Я дежурю.

— Идет.

— Ну бывай.

Ледогоров пояожил трубку и задумчиво посмотрел на аппарат. Было тихо. Только за стенкой что-то бубнил Сонин. Никто не заглядывал в кабинет. Никто не звонил. Он посмотрел на часы и поднялся. Солнце за окном карабкалось выше и

выше.

* * *

— Женя? Ты? Просто голос у тебя какой-то… Так похмелись!

У Татьяны было такое лицо, словно она входила в клетку с тиграми.

— Мне надо как всегда. Конечно есть. В четыре?

Ледогоров замахал руками.

— Раньше! Раньше! Умираешь! — зашептал он.

— А пораньше? Загибаюсь я!

Голос Татьяны вдруг окреп, в нем появились истерические нотки.

— В два? У «Октябрьского»? Где кассы? Буду! Спасибо!

Ледогоров поднял большой палец.

— Ты просто актриса!

Она устало посмотрела на него.

— С бодуна он. Как вы все меня достали! Только, чур, я сначала куплю, а то потом кто его знает, как все будет.

Ледогоров кивнул.

— Нет проблем.

Она поднялась.

— Кому как. Ты здесь торчать собираешься? Так может чего-как? Нет? Тогда погуляй где-нибудь.

Дверь за спиной с треском захлопнулась. На дворе те же мужички снова пили пиво. Сквозь пыльную листву меж краев крыш просвечивала синева. Ледогоров вышел на Греческий, зашел в угловую булочную, где купил себе огромный свежий круассан и, перейдя дорогу, устроился в сквере напротив рынка. Мимо шли люди. Что-то вопили дети. Гонялась за воробьями рыжая кошка. Было хорошо сидеть и есть горячую пышную сдобу. Есть, щуриться на небо, закрывать глаза и не думать о том, как жить дальше, перечеркнув больше десяти лет жизни, о том, как начинать заново в мире, который всегда видел с одной стороны, о том, каким он будет — завтрашний день. Обрывки мыслей болтались в мозгу. Он полудремал, сидя под горячими солнечными лучами. Перед глазами скользили Юлька, отец, Кобалия, Тенгиз, Муратова, Вышегородский, мать и снова Юлька. Время ползло с неумолимой быстротой. Словно легкий разряд кольнул в сердце. Глаза открылись сами собой. Без семи два. Затекшая спина хрустнула от резкого движения. Ледогоров пошел через сквер, старательно обходя копошащихся в земле детей.

Татьяна была уже на месте. В обтягивающих джинсах и футболке ее фигура смотрелась крайне выгодно. Портило все осунувшееся лицо с воспаленными нервными глазами наркоманки. Ледогоров пристроился у стеклянной витрины с купленной заранее газетой в руках. Жерех не заставил себя долго ждать. Невысокий, вертлявый, в белых слаксах и черной футболке, он появился пешком со стороны Невского. Ледогоров видел его несколько раз на рынке и на Восстания. Знакомы они не были. Жерех торговал под прикрытием районного ОБНОНа и практически никогда не задерживался. Лиц оперов розыска не знал и не считал необходимым запоминать. Это было его ошибкой. Скользнув по Ледогорову безразличным взглядом, он вошел в кассовый павильон, где полдюжины уставших от духоты людей изучали репертуар концертного зала на ближайший месяц. Ледогоров достал сигарету и слегка развернулся, боковым зрением контролируя ситуацию. Спина Жереха закрывала от него Татьяну. Минуту они стояли друг против друга, после чего Жерех нагнулся, выпрямился, развернулся и все так же вихляясь пошел к выходу. Ледогоров углубился в газету. Дождавшись, пока дилер перейдет Лиговку, он отклеился от чугунного поручня витрины и, не спеша, направился за ним. Жерех пересек Жуковского и повернул по ней в сторону Восстания. Идти за ним было легко. Он был абсолютно спокоен — не оглядывался и не проверялся. Ледогоров злорадно подумал, скольких преступников сгубила излишняя самоуверенность, идущая от безнаказанности. Жерех свернул в арку. Это был замысловатый проходняк, режущий угол с Жуковского на Восстания. Ледогоров ускорился. Белое пятно слаксов мелькнуло меж грязно-серых углов. Вокруг не было ни души. Ледогоров перепрыгнул через поваленный мусорный бачок. Жерех вошел в длинную узкую подворотню. Обернулся он лишь в последний момент.

— Стоять! Милиция!

Ледогоров с удовольствием хряпнул тщедушное тело о стену.

— Не дергайся, Жерех! Руки! Руки под ними!

В целях дополнительной аргументации последовал тычок в затылок.

— Я не дергаюсь. А чего я сделал?

Голос у дилера оказался подстать внешности — писклявый и вибрирующий. Чувствовалось, что он не на шутку испуган.

— Пособничаешь Бен Ладену. — Ледогоров завел его руки за спину и защелкнул наручники. Молодой мужик в сером костюме вошел в подворотню и, ускорив шаги, проскочил мимо них.

— Что-о?

— Ничего. Пошли. И без глупостей.

Он крепко взял Жереха под руку.

— А удостоверение можно посмотреть? — К дилеру возвращалась уверенность.

— Пожалуйста!

Ледогоров ткнул ему в нос раскрытую ксиву.

— А за что меня?

— За все. Двигай копытами!

К счастью, до отдела было недалеко. По улице пришлось идти, тесно прижавшись друг к другу. Ледогоров усмехнулся, представив, как они выглядят со стороны. Он привычно срезал углы знакомыми дворами. Солнце припекало землю, ослепительно отсвечивая в окнах домов. Жара нарастала. Во дворе перед отделом Ледогоров остановился.

— У тебя есть тридцать секунд чтобы выбрать приз, или продолжить игру.

— Чего-о?

— Или мы проходим в дежурку, зовем понятых и снимаем с тебя правую туфлю, или поднимаемся ко мне в кабинет, разговариваем и расстаемся,

— Не понял, о чем…

— Двадцать секунд прошло.

— Давайте поговорим.

— Приз в студию!

В кабинете Жерех с трудом примостился на краешке стула. Мешали скованные за спиной руки.

— Расстегните. Я же не побегу.

— Посмотрим по разговору.

Заглянул Вышегородский.

— Это кто?

— Дела подбиваю.

— Григоренко напомнил, что у тебя осталось два дня. Я сказал ему, что ты уже все решил.

— Это очень благородно с твоей стороны.

— Не юродствуй! С УСБ звонили.

— Сколько внимания моей скромной персоне!

— Дела передашь Сонину.

— Ладно.

Когда дверь закрылась, Жерех встрепенулся.

— Уходите?

— Переводят начальником ОБНОНа.

— А Максим Петрович?

— Сажают.

По лицу дилера волной прокатилась вся гамма обуревавших его чувств.

— Я… Я могу быть полезен.

— В чем?

— Много знаю.

— Сейчас увидим. Где Машка?

Жерех вскинул брови. В глазах его мелькнула тревога.

— Какая?

— Сестра твоя, придурок!

— А! Где-где. На Староневском стоит.

— Живет где?!

— Да хрен ее знает.

Ледогоров поднялся и потянул дилера за плечо.

— Пошли в дежурку.

Жерех вырвался.

— Все. Все. Ладно. Понял я. Я знаю, кто вам нужен. Только это… Ну, не наркота сдать. Он… Он меня грохнет.

— Можешь переждать за речкой.

— Спасибо. Не хотелось бы.

— Тогда слушаю.

Жерех поморщился.

«Сейчас попросит закурить», — подумал Ледогоров.

— Можно сигарету? И расстегнуть.

Он разомкнул один из браслетов и прицепил его к стулу. Достал пачку «Винстона» и щелкнул зажигалкой. Жерех затянулся.

— Он у меня раньше товар брал несколько раз. А тут племянник Тенгиза приводит. Говорит, что Тенгиз просит спрятать. Я подумал. Отказывать «черным» нельзя — мне с ними еще работать. Ну и определил его к Машке. Она на углу Невского и Литейного живет. Там хата полу расселенная. Из соседей — только бабка больная. Он документы ждет. От своих тоже гасится.

Ледогоров вздохнул и привычно покачался на стуле.

— Отведешь?

— Нет! Лучше сажайте! Я объясню! Проще простого! Вход с Литейного около магазина видеокассет. Последний этаж. Дверь слева, с обломанным наличником. Комната последняя справа. За кухней. Остальные пустые все. Это тот дом, из которого губернатора чпокнули.

— Вице-губернатора, — машинально поправил Ледогоров.

— Один хрен.

Ледогоров подумал.

— А если врешь?

— Да что я, враг себе?

Солнце грело вовсю. С противным жужжанием о стекло билась большая зеленая муха.

— Хотите, я позвоню туда? — неожиданно предложил Жерех.

Ледогоров удивленно посмотрел на него.

— В расселенке телефон?

— Там бабка какая-то заслуженная. Ей разрешили до ее переезда оставить. Вдруг скорую надо будет и все такое. А за денежку малую она дает пользоваться.

Ледогоров закурил и пододвинул дилеру аппарат.

— Только без глупостей!

Сам он снял параллельную трубку на громовском столе. Ответили почти сразу.

— Галина Никитична! — залебезил Жерех. — Как здоровье ваше?

— Да не очень, Женечка, — заскрипел в ответ старческий голос. — Жара проклятая. Давление мучает.

— Приеду, привезу что-нибудь из лекарств! А Маша дома?

— Дома, дома! — старушка на секунду закашлялась. — Спит. Умаялась в ночную-то в своем ларьке. А ухажер ее всю квартиру задымил. Дышать нечем. Даже на балкон не выходит. Скажи уж ему.

— Скажу, скажу, — Жерех кивнул Ледогорову. Мол, смотрите — не обманул! — А Машу не будите. Я позже позвоню. Спасибо.

— Тебе спасибо.

Жерех повесил трубку. Ледогоров усмехнулся.

— В ларьке? В ночную?

— А что она должна говорить?

Заглянул Сонин.

— Шеф сказал у тебя дела принять.

— Давай попозже.

— Да мне по барабану.

Ледогоров снова покачался на стуле.

— Ладно. Снимай туфлю.

— Вы же обещали.

— Я и не отказываюсь. Давай, снимай!

В кармашке под надорванной подкладкой притаились четыре пакетика из фольги. Ледогоров по очереди надорвал их и высыпал порошок в щель за плинтусом.

— Пусть крысы травятся.

Жерех пожал плечами.

— Смысл?

— Четырьмя дозами в городе стало меньше.

Дилер ухмыльнулся.

— Думаете спасли кого-то? Наоборот. Несчастные наркоманчики, увидев, убили бы вас. Кто это придумал? Больные! Лечить! Сбытчики — чудовища! Не мы породили их, а они нас! Они не страдают! Они колются и прутся от этого! Им не надо ничего! Маму продадут за дозу! А я виноват. Продавцов водки почему-то никто не арестовывает.

Ледогоров поднялся и отстегнул наручники.

— Философ ты! «Породили»! Слова-то какие умные знаешь!

Жерех потер руки.

— Читал много в детстве.

— Видно не те книги. Пошли!

— Я найду дорогу.

— Без меня тебя в камеру не пустят.

Жерех дернулся.

— Но вы же…

— Для чистоты эксперимента посидишь, пока я на Литейный сгоняю.

— А если…

— Тебе лучше, чтобы никаких «если» не было.

В дежурке было на удивление тихо.

— Три часа, — напомнил помдеж Юра Петров. — Потом выпускаю.

— Успею, — Ледогоров придержал его за руку. — Только никаких звонков родителям, сестрам, любовницам.

— Что я, не знаю, что ли.

— Так. На всякий случай.

У Югова было заперто. У Мальцева тоже. На месте оказался только Сонин. Он сосредоточенно метал дротики от дартса в плакат Шварценеггера на стене.

— Чего, Саня?

Ледогоров подумал секунду.

— Нет. Ничего.

На Литейном была дикая пробка. От рева автомобильных сигналов закладывало уши. К духоте добавлялся резкий запах выхлопных газов. Пришлось идти пешком, лавируя в нескончаемом людском потоке.

* * *

Внутри было тихо. Ледогоров еще раз заглянул в щель выщербленной, ободранной двери. Пустой захламленный коридор, освещенный квадратами солнца из настежь распахнутых комнатных дверей. Пыль. Пустота. Замок был один. Простой как две копейки. Ледогоров достал выкидную зоновскую финку, подаренную два года назад операми из «Металлки»[15] и подцепил кончиком язычок. С первого раза не вышло. Нож соскочил, противно царапнув сталь замка. Внизу отворилась дверь, кто-то подскоками помчался вниз по лестнице. Ледогоров подумал, что со стороны однозначно похож на вора-квартирника, что задержание его за незаконное проникновение в квартиру — просто подарок для «уэсбэшников», и что не понятно, зачем все это уже ему надо. Затем в глубине квартиры зазвонил телефон и мысли его приняли другое направление. Телефон брякнул несколько раз и умолк. Видимо сняли трубку. Ледогоров приник к щели. Внутри квартиры угадывались какие-то движения, но видно ничего не было. Похоже, жилые комнаты находились за поворотом коридора. Он подождал минуту, другую. Было тихо. Он снова потянулся за ножом и увидел Зураба. Тот возник из пыльной дымки и стоял в центре одного из солнечных квадратов, напряженно вертя головой. Их разделяло метров семь. Зураб был небрит, но футболка его блистала белизной. Он постоял еще секунду и мягко, по-кошачьи, двинулся к выходу. Стараясь двигаться как можно более плавно, Ледогоров оторвался от двери и прижался к стене рядом. Ему почудилось, что застежка сумочки-кобуры щелкнула на весь дом. Рукоять пистолета скользила в ладони. Внутри скрипнула половица. Еще. Ледогоров набрал полную грудь воздуха. Казалось, что он слышит дыхание присевшего по ту сторону Кобалии. Слегка дрогнула дверь. Ледогоров представил, как Зураб рассматривает в щель лестничную площадку. В ушах звенело. С Литейного доносился шум улицы. Солнце заливало бывшую когда-то парадной лестницу через широкие открытые окна. Хлопнула входная дверь подъезда. По мраморным ступеням зацокали каблучки. Ледогоров сидел, вжавшись затылком в неровную стену и слуша, как стучит собственное сердце. На втором или третьем этаже резанул звонок.

— Ну наконец-то!

— Пробки кругом…

Зураб шумно поднялся, выдохнул и пошел в глубь квартиры по скрипящим половицам. Стало совсем тихо. Ледогоров выпустил воздух, посидел еще, прикрыв глаза, и встал, разминая ноги. Пистолет едва не выскользнул из руки на каменный пол. Пришлось вытирать ладонь о футболку. Он привел дыхание в порядок, присел, и, положив ПМ возле себя, снова достал нож. Собачку удалось отжать с третьего раза. Сквозняк едва не стукнул открывшейся створкой о стену. Ледогоров снял пистолет с предохранителя и тихо пошел по коридору.

Большинство комнат были полностью пустыми. В некоторых покрывались пылью брошенные хозяевами предметы мебели, чем-то напоминающие оставленную при отступлении боевую технику. Квартира сделала поворот. Ледогоров напрягся. За ближайшей дверью гундел телевизор. Судя по переводу, шел какой-то латинский сериал. Из комнаты тянуло лекарствами и больницей. Он прошел дальше. Капля пота пробежала по переносице и зависла на кончике носа. Пол предательски скрипнул. Здесь было темновато из-за закрытых комнатных дверей. Справа характерно журчала вода в унитазном бачке. Ледогоров аккуратно заглянул. Никого. Кухня, грязная, темная, наполненная запахами горелого масла и помойного ведра, также была пуста. Он подошел к последней двери. Она была не заперта. Внутри тихо. Только солнечный лучик просачивался сквозь щель. Вдруг стало спокойно. Даже сердце улеглось. Он еще раз вытер руку о футболку, смахнул с носа надоевшую каплю и, зачем-то сосчитав до трех, распахнул дверь.

— Стоять! Милиция!

От бьющего в глаза белого июльского солнца захотелось зажмуриться. Ствол пистолета рыскнул вправо, затем влево и опустился вниз. Комната была небольшой и крайне просто обставленной. Старая широкая кровать, тумбочка с телевизором и «видаком», двухкассетник на полу, пара стульев. Посреди кровати сидела голая коротко стриженная девица и, даже не пытаясь прикрыться простыней, смотрела на него без всякого выражения. Больше никого не было.

— Где он?!

Она молчала. Ледогоров машинально оглянулся в полумрак коридора и бросился к окну. Маленький балкончик притулился почти под самым краем крыши. Встав на перила, можно было легко дотянуться до ее железной оградки. Он автоматически отметил, что слой пыли на перилах справа стерт словно подошвой ботинка и, взявшись за край балконной двери, поставил туда же свою ногу.

Высоты Ледогоров боялся с детства. Он никогда не гулял со сверстниками по крышам, не катался на «Колесе обозрения», не прыгал в бассейне с вышек. От одной мысли, что его могут призвать в воздушно-десантные войска, ему становилось худо. Он никогда не сделал бы ничего подобного, если бы успел подумать. Но времени не было. Рванувшись вверх, он ухватился за чугунную спицу оградки. Шестью этажами вниз, в глубине двора истошно залаяла собака.

— Ва-а-ля! Домой! — заорал визгливый женский голос.

В голове шумело. В животе стало холодно. Ледогоров вдруг подумал, что Зураб мог прятаться под кроватью и сейчас появится на балконе. Мысль эта подхлестнула. Он вдохнул и, подтянувшись, закинул на край сначала ногу, а потом все тело. В нос ударил запах горячего железа. Хряснули, зацепившиеся за жестяной заусениц, джинсы. Осторожно он поднялся на ноги.

Кругом было небо. И солнце. Насколько хватало глаз. Казалось, что крыши парят в безоблачной синеве отдельно от города. Города несуществующего. Города оторвавшегося от крыш и камнем рухнувшего далеко вниз. Солнце сверкало сквозь выжженные им вентиляционные трубы. Лучи его играли на натянутых тросах телевизионных антенн. Словно уклоняясь от их слепящих уколов, балансируя из стороны в сторону, по самому коньку крыши шел Кобалия. Он был не так далеко — метрах в ста. Ледогоров зажмурился на секунду, спасая глаза от блестящих солнечных игл и на четвереньках, по-обезьяньи полез вверх по пологому, шелушащемуся облезлой краской скату.

Идти по «коньку» оказалось не сложно. Главное было держать равновесие и не смотреть вниз. Часто попадались трубы, антенны и другие выступы, за которые можно было держаться. Крыша повернула направо, потом еще раз. Ледогоров не следил за маршрутом. Когда ситуация позволяла отвлечься от пути, он искал глазами обтянутую знакомым черным пиджаком спину. Похоже, что Кобалия еще не заметил его. Он так же был поглощен проблемой равновесия. Ледогоров неожиданно вспомнил, как герои «чекистских» фильмов бегом носились по крышам, стреляя друг в друга. А ведь во все это верилось. Зураб достиг края очередного участка, посмотрел вниз и куда-то спрыгнул. Ледогоров постарался ускорить шаг. Метрах в двух ниже начиналась плоская крыша какой-то пристройки. Впереди она обрывалась четырехметровым пролетом, за которым виднелся зеленый скат следующего дома. Кобалия стоял у края и заглядывал вниз. Ледогоров сел, свесив ноги и достал пистолет.

— Зураб! — позвал он.

Горло пересохло. Крик получился хриплым. Ветер подхватил его и понес куда-то вверх.

Кобалия услышал. Он обернулся. До него было метров двадцать пять, но Ледогорову показалось, что на лице его нет удивления. Он развернулся и пошел обратно. Ледогоров спрыгнул, выпрямился и тоже пошел ему навстречу. Солнце било в глаза. Пришлось прикрыть их рукой. Кобалия казался силуэтом, вырезанным из черной бумаги. Шаг. Еще шаг. Проступили черты лица. Зураб улыбнулся, помахал рукой и вдруг, крутанувшись, стремительно побежал к краю крыши. Ледогоров замер на секунду и бросился за ним. Противно зашуршал под ногами откуда-то взявшийся гравий.

— Зура! Не дури! — крикнул он и увидел, как черная фигура взлетела вверх, на секунду зависла в прозрачном воздухе и рухнула на зеленую жесть противоположной стороны. Гулко лязгнуло. Кобалия скользнул вниз, уперся ногами в ограничительную решетку и замер на мгновение. Ледогоров подбежал к своему краю и, припав на колено, поймал его спину на мушку. Зураб покрутил головой и рванулся к чердачному окну. Палец поглаживал спусковой крючок. Солнце слепило. Зураб достиг окна. Ледогоров выдохнул, поставил пистолет на предохранитель и встал. В проеме Кобалия обернулся. Ледогоров показал ему поднятый вверх большой палец, повернулся и пошел назад. Накатилась усталость. Было жарко. Саднило ушибленный где-то локоть.

Ближайший спуск на чердак оказался недалеко от злополучного балкона. Ледогоров добрался туда относительно спокойно. Его вдруг начисто перестала волновать высота. Пришлось спуститься по другой лестнице во двор, выйти на Литейный и снова подняться наверх. С тротуара крыши казались обыденно невысокими. Дверь квартиры так и не закрыли. Ледогоров отряхнул, насколько можно было, джинсы и прошел в последнюю комнату. Маша Жерехова лежала поверх простыни, щелкая телевизионным пультом. У нее была острая, невкусная фигура и все такое же безразличное лицо. Чем-то неуловимо она напоминала Муратову. На стуле валялся пустой шприц. Ледогоров сел на край кровати и закурил. На экране кривлялись диск-жокеи MTV.

— Куда он пойдет?

— Не знаю.

Она не отрывалась от телевизора.

— Тебе позвонит?

— Не знаю.

Сигаретный дым восхитительно кружил голову.

— А чего побежал?

— Предупредили.

— Кто?

— Брат позвонил. Сказал — менты идут.

Сигарета кончилась. Ледогоров бросил ее в окно и встал. Диск-жокеев сменил Нагиев с героями какого-то шоу.

— Вещи его остались какие?

Она покачала головой. Пальцы методично жали кнопки пульта. Ледогоров пошел к двери.

— Даже пистолетик забрал.

— Что? — он обернулся.

— Пистолетик. Черный такой, красивый. Ему вчера принесли.

По экрану побежали титры очередного сериала.

— Как он выглядел, пистолет?

Она положила пульт и, закрыв глаза, потянулась.

— Как у тебя. Такой же.

Ее рука скользнула под подушку и вынырнула со стандартным «пээмовским» патроном.

— А я пульку стащила.

Ледогоров вынул кусочек металла из тонких, почти детских пальцев.

— Отберешь?

— Да.

— Как всегда.

Она вернулась к телевизору. «Квиты» — думал Ледогоров, спускаясь по лестнице и подбрасывая на ладони теплый желтый цилиндр. Солнце темнело и оседало на крыши багровыми вечерними лоскутами. Жара не спадала.

* * *

Юра Петров старательно заполнял за своим столом бланк административного задержания. Рядом на скамье скучал худой похмельный мужик с пустыми скотскими глазами. Ледогоров уселся на стол, сминая разложенные бумаги.

— Я же просил!

Рука ухватила помдежа за галстук.

— Ты что?

— Как человека просил!

Ледогоров потянул худенького Петрова на себя. Тот испуганно выпучил глаза. Задергалась ниточка усов над верхней губой.

— Хорэ, мужики!

Вокруг засуетился народ.

— Я же сказал: никаких звонков.

Фуражка соскочила с головы Петрова и скатилась на пол. Он испуганно уперся руками Ледогорову в грудь.

— Да что я, виноват, что его Шалимов забрал?! У него спрашивай! Я-то при чем?!

— Что? — Ледогоров ослабил хватку. Его сразу оттащили.

— Ничего! — Петров чуть не плакал. — Шалимов, начальник ОБНОН — ответственный от руководства РУВД. Он сказал, что этот твой Жерехов в отделе уже больше трех часов, а ты уже от работы отстранен и выпустил его.

Ледогоров сел, чувствуя, как покрывается испариной. Стало неудобно.

— Чуть не задушил, — Юра поднял фуражку. — Дурак.

Ледогоров чувствовал себя полным идиотом.

— Юра, извини, пожалуйста.

Петров одернул китель.

— Чуть что — сразу дежурка. У себя раз беритесь сначала.

— Ну извини. С меня по л литра.

— Литр.

— Ноль семь.

— Только «ливизовской».

Петров наконец улыбнулся. Мужик на скамье продолжал смотреть перед собой тупым взглядом.

— Кстати, ствол сдай. Приказ Григоренко.

Ледогоров фыркнул.

— Я же еще не уволен.

— Извини. Мне приказали — я делаю. Пошли, оружейку открою.

На площадке второго этажа Ледогоров встретил Шалимова. Начальник ОБНОНа разговаривал с кем-то по «мобильнику». Увидев его, тот прервался, закрывая мембрану рукой.

— Ты чего треплешь, что меня сажают? Совсем охренел?

В глазах металась плохо скрываемая тревога. Ледогоров пожал плечами.

— Я вчера в УСБ был. Там слышал. Думал, ты знаешь.

До четвертого этажа пришлось идти, сдерживая смех.

За окном небо приняло оттенок морской волны. Солнце утонуло за линией домов. Он закурил, открыл сейф и стал аккуратно составлять акт передачи дел.

* * *

Горячий ветер рвет занавеску, наполняя комнату своим жгучим дыханием. Иссиня-черная ночь затопила все, поблескивая тусклыми точками звезд.

— Ты спишь?

— Нет.

— Почему?

— Думаю.

Внизу, как всегда, шипит магнитофон. Старая забытая мелодия. «Шербурские зонтики». Французская тоска в питерском дворе.

— Что-нибудь случилось?

— Жизнь меняется.

— Это хорошо.

— Не знаю.

— Волнуешься?

— Боюсь.

— Кого?

— Себя.

Она обнимает его, ища губы.

— Я всегда буду тебя защищать.

В темноте негромко стонет саксофон. Жарко.

* * *

Утро ничего не изменило. То же ядовито-синее небо. То же рыжее солнце. Та же духота. Те же мысли. Ледогоров проснулся и долго лежал, смотря в потолок и слушая, как на кухне Юлька возится с завтраком. Было около одиннадцати. Наконец она заглянула в комнату.

— Проснулся? Вставай! Кофе горячий.

Он улыбнулся.

— Причешись!

— Потом.

Прихлебывая черный сладкий напиток и жуя оладьи, Ледогоров смотрел в окно. Двор замер в субботней утренней истоме. Большинство занавесок было еще задернуто. Стояла тишина, изредка нарушаемая звуком шагов внизу.

— Папа звонил, — Юлька намазала бутерброд маслом. — Спрашивал, как у тебя дела.

Он кивнул.

— Ты сказала, что хорошо?

Она откусила кусочек.

— Сказала, как есть.

— То есть, хорошо.

— Тебе виднее.

Ледогоров отвернулся от окна.

— В каком смысле?

Она погладила его по руке.

— Ты-то сам знаешь, что для тебя хорошо?

На сковороде зашипело масло.

— Оладьи угробишь. Принеси телефон.

Она выключила конфорку.

— Ты забыл сказать «пожалуйста».

— Пожалуйста!

Она вышла. Где-то за одним из сонных окон вдруг заплакал ребенок. Жалобно и испуганно. Ледогоров вздрогнул.

— Вот! Звони пожалуйста!

Он придержал ее.

— Спасибо. Извини. Хорошо для меня — найти как можно быстрее нормальную работу.

Она усмехнулась.

— Ледогоров! Ты и нормальная работа — это фантастика. Я пошла причесываться.

Он допил кофе и набрал номер.

— Коля! Это я. Да, выезжаю.

Ребенок умолк. Припекало солнце. Двор начал просыпаться.

* * *

Самолеты казались огромными белыми птицами, дремлющими под полуденным солнцем на прогретом бетоне аэродрома. Ледогоров всегда любил аэропорт. Захотелось взять Юльку и немедленно улететь в первом попавшемся направлении.

— Нравится вид? — Павловский расстегнул ворот форменной рубашки и полез в холодильник. — Пиво будешь?

Ледогоров помотал головой.

— Я в завязке.

— Тогда минералки.

— Пойдет.

Было свежо. Тихо гудел кондиционер.

— В общем, так, — Коля разлил «Нарзан» в стаканы. — Начнешь с грузового терминала. Работа суточная. С ребятами познакомлю. Там старший — мой человек. Зарплата — не супер, но больше, чем в ментовке, к тому же, как ты понимаешь, это не главное. Сложного ничего нет…

— Подожди, — Ледогоров отпил холодной воды. — Что делать-то надо будет. Я…

Павловский усмехнулся.

— Что делать? То, что я скажу. И как скажу. — Он достал из стола пачку «Давидофф». — Кури, Саня. И не парься. Пойми, работа — ерунда. Мне что — супер-инспектор нужен? Мне надежный человек нужен! Инспекторов у меня — жопой ешь. Здесь главное — команда. Обещаю — с голоду не помрешь! Потом и свои темы появятся. Дело наживное.

Ледогоров вытащил из пачки сигарету, закурил, поморщился и, затушив, вынул свой «Винстон».

— Ты увидишь, грузовой терминал — это…

Белый, изящный аэробус величественно выруливал на полосу.

— Коля, — Ледогоров не отрывался от стальной птицы.

— А?

— Ты в «ментовке» взятки брал?

— Нет, — Павловский удивленно умолк. — Я и сейчас не беру.

Самолет заревел и начал свой разбег по полосе.

— Саня! Только не начинай себе передергивать. Какие взятки? Я просто немного помогаю людям.

Ледогоров кивнул.

— Я тоже.

— Что?

Самолет оторвался от земли и устремился в бездонную синеву.

— Тоже немного помогаю людям.

Павловский передернул плечами.

— Короче, Саня! Мое право — предложить. Твое — отказаться. Только завтра мне надо ответ знать. Чтобы в понедельник с шефом решать. Ферштейн?

Ледогоров поднялся.

— Спасибо. Я обязательно позвоню завтра. Мне надо с Юлькой посоветоваться.

— Ладно! — Павловский махнул рукой. — Подумай хорошенько.

— Обязательно.

На автостоянке перед зданием аэропорта шел ремонт. Ветер нес пыль. Громко трещали отбойные молотки. Набитая маршрутка отчалила прямо на глазах. Ледогоров поискал глазами остановку автобуса, присел на бетонный блок и прикрыл глаза. Солнце палило нещадно. Высоко в небе был виден белый след самолета.

— Сашка! Ледогоров! Хватит спать. Поехали, до города доброшу!

Огромный, серебристый «Ландкрузер» остановился прямо перед ним. Высокий, мускулистый парень, перегнувшись, отворил пассажирскую дверцу.

В голове лениво шевельнулись очень давние воспоминания.

— Сергачев? Сергачев Олег? «Сержант»!

— Надо же, узнал! Садись! Автобуса еще долго не будет!

Ледогоров потер виски, отгоняя сонливость и плюхнулся на вкусно пахнущее кожей сиденье.

С Олегом Сергачевым по кличке «Сержант» они вместе прозанимались дзюдо почти восемь лет. После армии дороги их разошлись. Один пошел в менты, другой в бандиты. Последний раз судьба свела их года четыре назад во время проведения какого-то из многочисленных «Вихрей»[16].

— Ты как?

Сергачев уверенно гнал джип в сторону шоссе.

— Нормально.

— Не генерал еще?

— Нет.

— Жаль. Ну будешь хоть?

— Уже вряд ли.

— А чего?

— Увольняюсь.

— Да ну?

— Точно.

«Крузер», не сбавляя скорости, вписался в поток, развернулся у поста ГАИ и понесся к городу.

— А чего так?

— Устал.

— И куда теперь?

— Выбираю.

Площадь Победы они обогнули километрах на ста.

— Тебе куда, кстати?

— В Центр.

— Невский подойдет?

— Вполне.

Сергачев помолчал, что-то обдумывая. Он еще в спортклубе отличался разговорчивостью и замолкал, лишь прокручивая в уме какие-то очень важные вещи. За окном проносились серые саркофаги «сталинок» Московского проспекта.

— А к нам пойдешь? — спросил, наконец, Олег.

Ледогоров повернул голову и усмехнулся.

— В буржуинство?

— Нет, в фирму.

Сергачев свернул на Лиговку и затормозил на светофоре.

— Какую фирму?

— Охранную. У нас шеф контору создал. Там все менты и гебисты бывшие. Последить, послушать, ментам потсдать. Их полковник КГБ возглавляет. Бывший, конечно. — Олег снова вдавил педаль газа. — Получают они — мне и не снилось. Я могу слово замолвить.

— Спасибо, — Ледогоров откинулся на сиденьи и смотрел в окно. — Но ты же знаешь, я — идейный.

Сергачев потряс стриженой головой и резко переложил руль.

— Знаю. Но ты же уже будешь не мент.

Желтый «жигуленок» испуганно прижался к тротуару, освобождая дорогу. За лобовым стеклом мелькнуло испуганное лицо в очках.

— Не мент, — кивнул Ледогоров. — А ты представь, что у вас какие-нибудь ребята ушли от дел, а мы их подтянули и создали из них подразделение по борьбе с вами. Как?

— Отстой, — согласился Сергачев. — Козлы конченные. А что, есть такие?

Ледогоров с улыбкой покачал головой.

— Пока нет. Это я к примеру. Объясняю, почему я к вам не пойду.

Машина остановилась на углу с Разъезжей.

— Это правильно, — вдруг заключил Сергачев и наклонился к нему поближе. — Полковник за два месяца себе «лупоглазого» купил и «двушку» на Комендане[17] — шепотом сообщил он. — И я не уверен, что хочу знать, за что платят такие деньги.

Машина вылетела на Площадь Восстания.

— У метро высади.

— Базара нет.

Не глуша двигатель, Сергачев порылся в бардачке и достал визитку.

— Ты Борю помнишь? Рыжего! Он сейчас телохранителем подъедается. Просил напарника найти. Хочешь — позвони.

— Спасибо. — Ледогоров спрятал карточку. — Кто знает, как сложится.

Сергачев кивнул.

— И я о том.

— Удачи.

— Бывай.

«Крузер» рванул по Невскому, лавируя, как на трассе слалома. Ледогоров закурил и пошел по Восстания. Ветра не было. Воздух напоминал скомканный полиэтилен. На душе было кисло.

* * *

— Не понравилось? — спросила Юлька с деланным безразличием.

— Думаю.

Ледогоров прошел в комнату и включил телевизор. Она присела рядом.

— Отец опять звонил. Сказал, что в парке у него все оговорено и, если только ты…

— Передай ему большое спасибо.

— Но он хочет как лучше.

— Я тронут.

Юлька встала.

— Просто, если у тебя пока не получается…

— Можно, я телевизор посмотрю?

— Конечно.

Она вышла. За окном снова завели «Шербурские зонтики». Кто-то основательно «подсел» на эту древнюю мелодию. Ледогоров сидел и тупо смотрел ненавистный футбол. Потом потянулся к телефону.

— Боря? Это Саня Ледогоров. Помнишь такого?.. Что?.. Сержант уже звонил? Вот торопыга… Да, могу… Это вообще рядом. Я у «Чернышевской» живу… Все. Бегу.

Он положил трубку, выключил телевизор и вышел из комнаты. Юлька сидела за столом и перебирала гречку. Он обнял ее сзади.

— Прости. Просто, отработав десять лет в уголовном розыске, хочется чего-то другого, нежели водить автобус.

Она вздохнула.

— Но тебе ничего не нравится.

— Я ищу. Не найду — пойду за баранку.

Она снова вздохнула.

— Не раздражайся, пожалуйста, ладно? Все будет как тебе надо.

— Даже если будет совсем наоборот, — закончил он.

— Что?

— Так говорит один мой старый друг. Хватит перебирать эту крупу. Она чистая.

Юлька улыбнулась.

— Это меня успокаивает. Заодно и кашу сварю.

Прозрачный субботний день перевалил на вторую половину.

* * *

— Здорово.

— Привет.

— Я бы тебя не узнал!

— А ты такой же.

Борька Рыжий почти не изменился. Только стрижка стала короче, да черный костюм с галстуком и зеркальные очки смотрелись на нем непривычно. Ледогоров подумал о том, как все подвержены стереотипам. Телохранители всегда являлись точными копиями персонажей из американских фильмов.

— Как сам?

— Долго рассказывать. А ты?

— Тоже.

Обмен дежурными фразами подошел к концу. Они стояли возле зеленого БМВ, припаркованного напротив салона красоты на Чайковского. Борька открыл машину и жестом показал:

— Садись.

Внутри было прохладно. Ледогоров достал сигареты.

— Убери, — Рыжий покачал головой. — Хозяйка не разрешает.

В салоне машины пахло персиком.

— В общем, все просто. Концерн «Хрен-газ» знаешь? Вот жену Хренова я и охраняю. Напарник уволился и — вилы. Так мы с ним в смену работали, как договоримся. А теперь я каждый день. Уже неделю без продыха.

Ледогоров понимающе кивнул.

— Смены суточные?

— Как придется. Бывает, с полдня отпускают, а бывает, до утра.

— По одному?

— Конечно. Мы ж на случай хулиганов. Кому она на хрен нужна.

— С лицензией?

— Да. Хозяин за полдня ее делает. Оружие только не сразу.

— И сколько.

— Пятьсот. Плюс премия по праздникам. В поездках кормежка.

Запиликала «Зайка моя» в электронном варианте. Рыжий достал мобильник.

— Да. Иду.

Он повернулся к Ледогорову.

— Вылези пока. А то кто-нибудь увидит — мне втык сделают.

— Нет проблем.

Боря запер машину и вошел в салон. Ледогоров курил, привалившись к отливающему изумрудом крылу. Рыжий вышел, неся под мышкой коричневого «пекинеса», посадил его на заднее сиденье, достал из бардачка какие-то модные журналы и пошел обратно.

— Я сейчас.

«Пекинес» покрутился на сиденьи, помочился и стал царапать дверь.

Ледогоров бросил сигарету. Боря вернулся.

— Сейчас поедем уже.

— Он там поссал.

— Вот тварь! Удавлю когда-нибудь по-тихому. Опять с порошком си духу скоблить.

— Тебе?

— А кому же еще.

Ледогоров хмыкнул. Рыжий пожал плечами.

— Да нормально. Работа как работа. Я же не собираюсь ее грудью закрывать, если что. Ну как, пойдешь?

— Подумать надо.

— Только недолго. Тебе еще увольняться?

— Да. Неделю минимум.

— Вешалка.

Из салона вышла яркая, хорошо одетая женщина с брезгливо-скучающим взглядом. На Ледогорова она даже не посмотрела. Боря открыл ей дверцу. Она задержалась.

— Сходи купи пачку «Вог».

— Понял.

Ледогоров кивнул.

— Пошли. Мне по пути.

Они перешли дорогу.

— Капризная.

Рыжий покачал головой.

— Да нет. Ничего. Тем, кто шефа возит, хуже. — Он оглянулся и понизил голос. — Тот, как нажрется, то любит ночью на самокате кататься. Вот и побегай за ним!

Солнце медленно клонилось к закату.

* * *

На лестнице было сумрачно.

«Как быстро день пролетел», — подумал Ледогоров, отпирая дверь.

Шуршал душ. Юлькина манящая фигурка отчетливо проступала сквозь полупрозрачную занавеску.

— Это ты?

— Нет. Сексуальный маньяк.

— Я и говорю — ты. Как сходил?

Он не ответил, подошел к холодильнику, достал пакет сока и с наслаждением отпил.

— Юль!

— А?

— Какой автобусный маршрут тебе больше нравится?

Она высунула голову и серьезно посмотрела на него.

— Тот, по которому будешь ехать ты.

Ледогоров сел на стул.

— Это будет тупиковый маршрут.

Она даже не улыбнулась.

— Но мне надо именно туда.

Капли воды стекали с душевой шторки на пол. Он кивнул.

— Задерни. Потоп устроишь.

Она спряталась.

— Я уже выхожу. Тебе Антон звонил.

Он чертыхнулся.

— Блин! Забыл его за деньги поблагодарить!

Челышев подошел сразу.

— Антоха! Прости. Все хотел позвонить. Спасибо. Выручил.

— Да ерунда, — Антона было плохо слышно. В трубке орал телевизор. — Паша, сделай тише. Кому я говорю! Извини. Я чего хотел. Тебя Рощин Серега искал. Просил позвонить. Запиши его трубку.

Ледогоров хмыкнул. Серж тоже работал раньше в отделе. Бросив на стол ксиву после одного из совещаний, он с переменным успехом перебивался в качестве частного детектива, но уважение бывших коллег сохранил.

— Чего он хочет?

— Предложение какое-то сделать.

— И он уже знает?

— Конечно.

— Откуда?

— От верблюда.

Ледогоров выругался.

— Я бы этому верблюду… А сообщений в прессе о моем увольнении не было? Диктуй. Юлька еще возилась в душе. В глубине двора сгущались сумерки. В сотый раз крутилась тягучая французская мелодия. Ледогоров позвонил.

— Серега. Это Саня.

— Ты где?

— Дома.

— Где это?

Ледогорову показалось, что Рощин слегка навеселе.

— У «Чернышевской».

— Через десять минут подъедем. Выходи. Дом какой?

— Но…

— Дом какой?

— Семнадцать. По Салтыкова.

— Едем.

Несколько секунд он смотрел на пикающую короткими гудками трубку. Рощин не менялся. Все тот же кавалерийский наскок. Все та же безаппеляционность. Сигареты кончились. К счастью, на подоконнике нашлась давно заначенная пачка. В кухне вытирала голову Юлька.

— Ты куда?

— Я скоро.

— Не задерживайся, а?

Он поцеловал ее в душистую щеку и шею.

— Ско-ро.

— Жду.

Они уже стояли у арки. Поджарый, порывистый Рощин в джинсовом костюме и крепкий ширококостный мужик в чиновничьей «тройке». От обоих исходил стойкий запах коньяка.

— Вот тот, кто нам нужен! Саня! Это Семен. Семен. Это Саня. Здесь есть кафе какое-нибудь?

— Кафетерий, — пожал плечами Ледогоров. Ему вдруг подумалось, что он вообще зря тратит время.

— Пошли.

Темнело. За желтыми светящимися окнами виднелось несколько пустых столиков. Вошли. Серж заказал два коньяка, три кофе и лимон.

— Тебе не предлагаю? Ты ж в завязке.

— Ты единственный, кто это помнит.

— Я помню все, — Рощин поднял свою рюмку. — Будем!

Ледогоров отпил кофе и закурил.

— Значит, так, — Серж выдохнул и закусил лимоном. — Буду краток. Мы выпили, но не пьяные. Я слышал, ты увольняешься? Есть предложение.

Ледогоров молчал.

— Семен — мой старый друг. Сегодня его назначили директором питерского филиала фирмы «Протон». Слышал? Разумеется, нет. Серость. Это крупнейший производитель гидронасосов по северо-западу. Их насосы… Впрочем, тебе это по хрену. — Рощин сделал паузу и тоже отпил кофе. Семен тихо сидел и, к удивлению Ледогорова, смотрел на них абсолютно трезвым взглядом. — Короче, здесь, в Питере — два производства, демонстрационный зал и офис. Нужен начальник СБ и пяток человек в штат. Понял?

Ледогоров кивнул.

— Понял. Задачи?

— Очень простые, — вступил Семен. — Работа по персоналу, ну, чтобы не воровали. Проверка партнеров. Сохранность имущества.

— Вопросы «крыши»?

— Вас не волнуют. У нас договор с одной охранной фирмой. На вас враги внутренние.

— У меня нет лицензии.

— Она пока вам не нужна, а вообще — не проблема.

— Люди?

— Наберете, кого считаете нужным.

— Оперрасходы? Техобеспечение?

— Представьте смету и обоснование.

— Зарплата?

— Вам пока тысяча. Потом посмотрим. Остальным пятьсот-семьсот.

Семен говорил уверенно, спокойно и взвешенно. Он вообще сразу вызывал симпатию.

— Мне еще надо минимум неделю.

— Я думаю, даже больше. Пока у нас идет реорганизация. Мы можем предложить вам «подъемные» в размере вашей будущей зарплаты. Съездите куда-нибудь, отдохните, пока есть время.

Ледогоров допил кофе и усмехнулся.

— Похоже на сказку. Вы бывший Санта-Клаус?

Семен улыбнулся.

— Не угадали. Военный инженер.

Ледогоров закурил. Мозг привычно искал подвоха.

— Последний вопрос, — он повернулся к Рощину. — Почему не ты?

Тот тоже улыбнулся.

— У меня уже другие планы. Потом поговорим.

Семен наконец выпил свой коньяк.

— Ну как?

Ледогоров пожал плечами.

— А что? Кто-нибудь отказался бы?

— Отлично, — Семен похлопал его по плечу. — Одна формальность. Здесь наш президент фирмы. Он жуткий педант и позер. Все руководители должны быть ему представлены. Завтра в шестнадцать прошу к нам в офис. Манежный, дом 6. Заодно посмотрите свой кабинет. Только не опаздывайте, у президента самолет и он специально подъедет на десять минут. И не забудьте костюм и галстук.

Ледогоров кивнул.

— Ради такого случая подойду пораньше.

— Вот и хорошо, — Семен повернулся к Рощину. — Поехали. Коля развезет нас по домам. Всего доброго. До завтра.

Прощаясь, Рощин абсолютно трезво подмигнул.

— С тебя стакан.

За окнами стемнело. Ледогоров вышел в теплый вечер. Мимо неслись машины. Гулял выходной народ. Он подумал, сколько милицейских зарплат будет теперь получать, сколько вещей можно будет купить Юльке, сколько денег давать матери, сколько он не был на море и сколько в мире чудесных мест. Свет в квартире не горел. Без звука работал телевизор. За окном снова играл Мишель Легран.

— Юль! В каком море ты хотела бы купаться через две недели?

* * *

Телевизор работает без звука, слепя в темноте ярким пятном. Разгоняя густой, плотный воздух, стрекочет вентилятор. Душно. На крыше снова ссорятся кошки.

— Ты довольна?

— А ты?

— Я первый спросил.

— Я буду довольна всем, что тебе понравится.

Она лежит на спине, закинув руки за голову и прикрыв глаза. Тонкая простыня давно скомкана где-то в ногах. Он, опираясь на локоть, касается губами ее груди.

— У тебя будет все, что ты захочешь.

Она открывает глаза.

— У меня уже все есть. Пусть все будет у тебя.

В окне серебрится луна.

* * *

Костюм выглядел вполне прилично. Почти как новый. Последний раз Ледогоров надевал его на похороны отца. Серая, клетчатая «тройка» была куплена на распродаже в РУВД, хитро приуроченной какой-то зампотыловской[18] фирмой к получению «шмоточных»[19]. С тех пор многих сотрудников Архитектурного можно было узнать издалека по одинаковым вещам сомнительного качества.

Ледогоров посмотрел в окно. Жара наседала, делая воздух все более вязким, горячим и упругим. Солнце, как всегда, радостно расплескивалось по железу крыш. Он уже давно устал от этой картины, ощущая постоянную резь в глазах. В комнату заглянула Юлька.

— Ну ты и спать! Полпервого уже.

Он положил костюм на незастеленную тахту.

— Сама виновата. Мне же уже не двадцать.

— Ой-ой-ой! Старичок нашелся. Иди, кормить буду.

Она скрылась в кухне. Ледогоров не стал убирать «тройку» в шкаф, натянул шорты и майку. Небо также было дежурно белесым. На жестяном скате противоположной крыши загорали две молодые полные девицы. Их молочные телеса выделялись на сером железе чужеродными розовыми пятнами.

Брякнул телефон. Подумал чуть-чуть и разразился истерической трелью. Ледогоров хотел крикнуть Юльке, что его нет, но подумал — вдруг Рощин — и снял трубку.

— Добрый день! А Александра Игоревича можно?

Голос был приятный, вежливый и до боли знакомый.

— Это я.

— Привет. Жаров, моя фамилия.

Ледогоров хмыкнул.

— Не узнал.

— Богатым буду.

Ледогоров вдруг подумал, что уже много лет не слышал Гену трезвым.

— Извини, что беспокою в выходной.

— Ничего.

— Ты просил встречу с Нуриком. Я договорился.

Ледогоров вздохнул.

— Да уже вроде и не надо.

— Ну смотри сам. Он обедает в ресторане вокзала в два. Приглашает тебя.

— Я увольняюсь, Гена. Уже место нашел.

— Поздравляю, — голос Жарова не выразил никаких эмоций. — Если что — его зовут Нукзар Иосифович. Удачи.

— Счастливо.

Трубка разразилась цепочкой коротких гудков.

— Ты идешь есть, или нет?

Юлька снова заглянула в дверь.

— Случилось чего?

Он покачал головой.

— Нет. Рабочие хвосты.

— Плюнь.

— Плюю.

— Пошли. Омлет стынет.

За поздним завтраком Ледогоров смотрел в пыльное кухонное окошко, машинально отвечал на Юлькины вопросы о новой работе и думал, стоит ли идти на встречу. С одной стороны, можно помочь ребятам в розыске, с другой — кто знает, какие контакты пригодятся на новом месте. Последний аргумент представлялся очень весомым. И укладывался в новое мировоззрение.

— Красное, — сказала Юлька.

— Что?

— Море Красное. Ты вчера спрашивал.

Он спохватился и кивнул.

— Конечно.

Она встала из-за стола и присела перед ним на корточки. Он не мог заставить себя не смотреть в вырез ее халата. Мысли мгновенно утратили сосредоточенность и серьезность.

— Ты где? — глаза у нее были тревожные.

— Солнечная система, третья планета, Европа, Россия, Санкт-Петербург, улица Кирочная, дом семнадцать, квартира одиннадцать, кухня…

— Хватит паясничать.

— Что случилось?

— Да ничего. Надо пораньше выйти. У меня еще одно дело.

Она взяла его за руку и заглянула в глаза.

— Делай, пожалуйста, всегда так, как ты хочешь.

Он улыбнулся.

— Всегда?

— Всегда.

— Уговорила.

Он подхватил ее на руки и понес в спальню.

* * *

Казалось, что костюм сделан из меха. Спина под пиджаком взмокла. Рубашка прилипла к телу. Прихваченный лучшим галстуком ворот больно тер шею и мешал дышать. Сменившие любимые кроссовки, почти ненадеванные туфли жали в носке. Ледогоров придирчиво осмотрел свое отражение в витрине книжного киоска. Все перечисленные неудобства никак внешне не проявлялись. Вокруг воскресный вокзал жил своей неторопливой дневной жизнью. Солнечные пятна желтели на гранитном полу. Ледогоров поправил галстук и толкнул дымчатую стеклянную дверь ресторана.

Первыми на глаза ему попались Сергеев, Хохмачев и Дима Долгов, отходящие от единственного занятого столика. Хохмачев на ходу прятал что-то в барсетку.

— Привет, — Рома ошарашенно поздоровался.

— Здорово, — Ледогоров пожал ему и Сергееву руки.

Долгов демонстративно отвернулся.

— Ди-ма?

— Ну чего?

— План «Барбаросса» в действии?

— Пошел ты.

— Уже в дороге. Только мне сюда. — Ледогоров прошел между ними. — Пока-пока.

Ему показалось, что Хохмачев и Сергеев окончательно сбиты с толку.

За столиком сидел немолодой седоватый грузин в черном костюме, белой рубашке и с массивной золотой заколкой на «версачевском» галстуке. Ледогоров подумал, что все кавказцы падки на сочетание черного и золотого. Нукзар сделал приглашающий жест.

— Александр, если я не ошибаюсь?

— Да, — Ледогоров сел. — Не ошибаетесь.

Нукзар поманил официантку.

— Вино? Водка? Чахохбили? Шашлык?

Ледогоров покачал головой.

— Когда мне передали о встрече, я как раз обедал. Только кофе.

Нукзар не стал спорить.

— Кофе, — бросил он официантке. — И сладостей принеси.

Ресторан был оформлен в чисто русском, а точнее, советском стиле, но кухня уже была кавказской. Ледогоров подумал, что, кто платит, тот и музыку выбирает.

Нукзар отпил вина из широкого бокала и растянул губы в улыбке.

— Ну? Что вас привело ко мне?

Говорил он чисто, без акцента. Внешность его была не броской, но где-то внутри ощущалась опасность и чувство превосходства над всеми окружающими. Ледогоров подумал, что зря пришел. Все было уже кончено.

— У нас с вами есть общая проблема. Хочу предложить решить ее совместно.

Нукзар снова отпил «Киндзмараули» и склонил голову набок.

— Я говорю о Кобалии, — не дождавшись другой реакции, продолжил Ледогоров. — Не думаю, что вы уютно себя чувствуете, пока он на свободе. Кроме того, он стрелял в вашего человека.

Нукзар молчал. Ледогоров достал специально купленную пачку «Мальборо» и закурил.

— Мне кажется, что его задержание решило бы много вопросов. Ведь, если с ним что-нибудь случится, то это немедленно будет связано с вашим именем. Вам это явно не нужно, а возможностей найти его у вас больше. Мы можем помочь друг другу.

Нукзар рассмеялся. Громко и откровенно. В этом смехе исчез один из руководителей железной дороги, седой, благообразный бизнесмен. Остался ржущий наглый и опасный бандит. Ледогоров до боли хрустнул пальцами свободной от сигареты руки.

— Странные вы все, — Нукзар наконец закашлялся и снова пригубил вино. — Вы думаете, что если мы ссоримся, то будем вкладывать друг друга. Думаете, у нас общая проблема. Думаете, мы можем друг другу помогать. — Он снова усмехнулся. — Херня! Вы как дети. Вы ничего не понимаете и понимать не можете!

Голос его стал ленивым, как у уставшего твердить одно и то же школьного учителя.

— У меня нет проблем. Мальчики перестрелялись? Помирятся. Просто не поняли друг друга. У меня все хорошо. Я не урка какой-нибудь, а руководитель крупного предприятия. Я с твоими генералами шашлык кушаю, а ты мне предложения делать решил. Мне просто интересно стало, что какой-то оперишка от меня хочет. Это у тебя проблемы. Увольняют тебя. Потому что Зураб хитрее оказался. Это у вас у всех проблемы, раз я вас по двести баксов оптом скупаю, раз живу как хочу, раз мы сильнее, а таких неугомонных как ты, у вас выплевывают, словно зернышки от граната.

Ледогоров сидел и смотрел на улыбающееся снисходительно лицо и с удивлением понимал, что не чувствует злости, не закипает, не впадает в бешенство. Было просто грустно от того, что Нукзар прав и возразить ему особо было нечего. Грузин вытер губы крахмальной салфеткой.

— А когда что-то идет не так, ну как с Зурабом, то нам просто везет. Знаешь, почему он сбежал? Потому что Бог за нас. Он всегда за тех, кто сильнее. — Салфетка полетела на скатерть. — Хочешь еще что-нибудь сказать?

— Нет, — Ледогоров встал. — Жаль, что ты оказался не так умен, как говорили.

Можно было заорать, сказать что-то обидное, пообещать страшные кары, броситься в драку, наконец, но все это уже было бы признанием поражения. Оставалось только красиво уйти. Ледогоров повернулся и пошел между столиками. Проклятый костюм все-таки был тесноват. Пришлось расстегнуть пиджак.

— Если что, заходи. Мне нужны носильщики.

Он не обернулся.

* * *

Терпкая жидкость кольнула губу, защипала язык, царапнула горло и теплым шариком скользнула вниз. Ледогоров замер, прислушиваясь к себе. В «Василисе» было пусто и тихо. Ксения, пристально глянув на него, налила коньяк и ушла в подсобку. Он сидел и крутил перед собой ополовиненную рюмку. Ничего не произошло. Он попытался вспомнить, когда пил последний раз. Привычно шуршал вентилятор. Жужжали мухи. До назначенного Семеном срока оставалось чуть менее получаса. Ледогоров спокойно допил коньяк и сам удивился будничности этого момента. Было вкусно, приятно, легко, но больше не хотелось. Он закурил, встал и пошел к выходу. В дверях на него налетел Югов.

— Ты откуда?

— Дежурю. Сигареты кончились. На «Сопке» кто-то Жереха застрелил. Только что. Прямо в лоб из «пээма».

Что-то холодно резануло в животе.

— А ты куда такой нарядный?

— Работу нашел.

— Хорошую.

— На штуку в месяц. Так что: прощай, ментовка!

Югов, как всегда, странно усмехнулся.

— Не зарекайся. Ладно, я побежал.

Ледогоров вышел на Маяковского. Солнце палило нещадно. Пот капал на серую ткань костюма. Он дошел до Баскова и повернул направо. Странный БОМЖ Петр Николаевич брел навстречу с мешком бутылок. Увидев — отвернулся. Значит, узнал. Просто не в курсе, что теперь можно не соблюдать конспирацию. На Восстания горячий ветер пылил сваленным в кучи песком. Бока новых труб в котловане белели как ребра ископаемого динозавра. Ледогоров едва на поскользнулся на каких-то досках, повернул в сторону «Чернышевской» и пошел, слегка ослабив галстук. Теперь солнце скрылось за домами. Кто-то тронул за плечо. Лицо девицы в мини-юбке и футболке было знакомо.

— Вы меня узнаете? Я Света. Света Туманова. Подруга Димы Солодова. «Джипа».

Наконец Ледогоров вспомнил. Компания с Баскова. Машина Любашева.

Прошло десять дней, а уже из другой жизни.

— Узнал. Привет.

— Товарищ начальник! Помогите! В городе у какого-то начальника «джип» угнали. Димку вчера на Суворовский забрали. Избили и требуют машину вернуть. А вы же знаете — он не угонщик!

Ледогоров молчал. Она схватила его за рукав.

— Поможете?

Он едва покачал головой.

— Я увольняюсь.

Она сникла.

— Как же теперь?

— Есть другие сотрудники.

Она сникла еще больше и пошла прочь. Шагах в пяти обернулась.

— Вы… Вы просто были нормальный.

Идя по Восстания, Ледогоров думал, что «нормальный» — самый странный комплимент, который получал, что надо купить жвачку, что Жереха ему не жалко, что он придет в офис минута в минуту, что Зураб уже не остановится ни перед чем и что это именно Зураб переходит перед ним дорогу.

Кобалия наискось перебирался через наспех закопанную траншею посреди улицы. Он был в том же черном пиджаке и джинсах. Ледогоров подумал, что он идет как раз со стороны «Сопки», что он явно придерживает что-то справа на поясе, когда Зураб добрался до тротуара и повернул на Манежный. Ноги сами несли по намеченному маршруту.

Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею, руки…

Переулок был пуст. Сияло ослепительно-голубое небо. Обтянутая пиджаком спина маячила метрах в тридцати. Ледогоров отстраненно подумал, что до встречи в офисе осталось несколько минут и машинально ускорил шаги. Розовые лучи играли в трещинах выщербленного асфальта.

Двадцать пять.

Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею…

Впереди была новая классная жизнь. Казалось, шум города остался за спиной. Где-то президент «Протона» посмотрел на часы. Наливал водку Григоренко. Смаковал вино Нукзар.

Двадцать.

Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб…

Чертов костюм стеснял движения. Туфли натирали ноги. Где-то внимательно смотрел сквозь дымчатые очки «уэсбэшный» майор. Улыбался Полянский. Считали баксы Хохмачев с Сергеевым.

Пятнадцать.

Солнце жгло лицо, уши, щеки.

Резь в глазах стала невыносимой. Соленая капля, прочертив лицо, скользнула по губе. Где-то тревожно смотрела в окно мать. Наполняла шприц Муратова. Щелкала пультом телевизора сестра Жереха. Дымил папиросой Афган.

Десять. Солнце жгло лицо, уши…

Справа приблизилась белая дверь с надписью «Протон». Новая жизнь. Сытая и удобная. Лучшая. Плескалось Красное море. Улыбаясь, подставляла лицо теплым лучам Юлька. Усмехался Югов. Хмурился Сонин. Плакала Туманова. Скалился мертвый Жерех.

Делай всегда как ты хочешь…

Это не выпивка, от этого не закодируешься…

Драпаешь…

Вы нормальный…

Пять.

Солнце жгло лицо…

Часы всего мира пробили шестнадцать. Белая дверь осталась за спиной. Зураб остановился, сунул руку под пиджак и начал обворачиваться.

Солнце жгло…

Как в кино!

Бог за нас. Он всегда за тех кто сильнее.

— Стоять! Милиция!

Солнце…

Санкт-Петербург

Сентябрь — ноябрь 2002 г .

Примечания

1

Статья 105 УК РФ — умышленное убийство.

(обратно)

2

Статья 30-105 УК РФ — соучастие в убийстве

(обратно)

3

Статья 213 УК РФ — хулиганство.

(обратно)

4

ОПД — оперативно-следственное дело.

(обратно)

5

Статья 218 УК РФ — незаконное хранение оружия по старому Кодексу.

(обратно)

6

С ар и — национальная индийская одежда.

(обратно)

7

УБНОН — Управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.

(обратно)

8

УПК — учебно-производственный комбинат.

(обратно)

9

Поляна — Юридический университет МВД в Сосновой поляне, одном из районов Санкт-Петербурга (жарг.).

(обратно)

10

Отвертка — стела на площади Восстания, у Московского вокзала Санкт-Петербурга (жарг.).

(обратно)

11

События, описанные в повести «Цепь 1. Цепь».

(обратно)

12

События, описанные в повести «Цепь 3. В темноте».

(обратно)

13

Ноги — наружное наблюдение (жарг.).

(обратно)

14

Неполное служебное — объявление неполного служебного соответствия занимаемой должности — дисциплинарное наказание в органах МВД, предшедствующее увольнению.

(обратно)

15

Металлка — исправительно-трудовое учреждение в поселке «Металлострой».

(обратно)

16

Вихрь-антитеррор — широкомасштабная спецоперация МВД по выявлению и задержанию скрывающихся преступников.

(обратно)

17

Комендан — район города «Комендантский аэродром».

(обратно)

18

Зампотыл — заместитель начальника по хозяйственной части.

(обратно)

19

Шмоточные — денежная компенсация, выплачиваемая сотрудникам МВД в случае неполучения ими форменного обмундирования.

(обратно)

Оглавление

Максим Есаулов Попытка к бегству

Реклама на сайте