«Спасти президента»

Спасти президента (fb2) - Спасти президента 361K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Гера Фотич

Гера Фотич Спасти президента

«Всем, кто нас любил и продолжает любить, покинув этот мир»

Об авторе

Гера Фотич (псевдоним автора) родился в Ленинграде в 1960 году. Как большинство сверстников окончил среднюю школу. Обучаясь в Ленинградском Арктическом училище, в 1980 году стал победителем городского творческого конкурса посвящённого 110 годовщине со дня рождения В.И. Ленина. После чего был принят в литературное объединение.

С этого времени стал сотрудничать с различными журналами и газетами, такими как Звезда, Новый мир, Юность, Искатель, Смена. Был полярником. Продолжительное время работал заграницей: в Канаде, Анголе, Перу и других странах. Творческий диапазон достаточно широк: повести рассказы, очерки, стихи. Печатался в сборнике молодых поэтов. Изучал творчество В. Набокова, М. Булгакова, У. Фолкнера, Ф. Кафка. Пытаясь найти поддержку у тогда уже известного писателя Даниила Гранина, учился видеть мир по-своему. Очередная повесть «Колба» об одиночестве человека живущего в самой счастливой стране не вызвала в то время восторга у мэтра художественной литературы. Редактировалась больше года, но в свет так и не вышла.

После чего с 1988 года не печатался и 20 лет посвятил себя борьбе за справедливость.

Это первое произведение автора после многолетнего молчания.

В своём творчестве Гера Фотич затрагивает чувствительные стороны человеческих взаимоотношений и психологии индивидуума. Несмотря на жестокость некоторых сцен, пытается разбудить в душах людей самые прекрасные человеческие качества, заставить их задуматься о доброте и нравственности.

Глава 1. Сон

Тело повиновалось нехотя. Можно даже было подумать, что это не повиновение, а просто какая-то остаточная согласованность между определёнными закономерностями. Когда от какого либо движения, как нам кажется, возникает волна расходящаяся кругами и затрагивающая всё на своём пути. И создаётся впечатление, что именно она повлияла на то или иное действие, но на самом деле, если вдуматься и сопоставить всё по детально, то придём к абсурду. Стоит ли об этом задумываться, если за этим анализом стоит обычный хаос?

Неизвестная сила, рождаемая где-то внутри организма из маленькой горящего в центре кусочка ещё неизученной человеческой плазмы, заставляла его двигаться ежесекундно. Шаг за шагом. Будто кто-то сидит внутри и оттуда бездумно управляет рычагами. Двигает их вперёд-назад, словно новичок, впервые севший за управление и старающийся показать себя сразу во всём цвете перед наблюдающей комиссией. И дело не в том, что ему интересно сама зависимость от его манипуляций, а потому, что другого шанса ему не дадут. И все оправдания на то, что у него нет опыта, и его не научили этому, экзаменаторов не убедят, потому что по неизвестно кем заведённым правилам ему даётся всего лишь одна попытка, только эта.

Мозг словно счётная машинка, раскручиваемая заражённой бешенством ручкой, лихорадочно работал — он хотел жить. Каждой клеточкой своего сознания, сопротивляясь очевидной тупой безнадёжности надвигающейся неотступно и закономерно. Если бы ему дали свободу, он разорвал хрупкую скорлупу черепа и вырвался наружу, обретя спасение. Мгновенная реакция, изворотливость и мимикрия, совершенствуемые в извилинах годами, выручили бы и на этот раз. Но вырваться из тела было невозможно, и приходилось тащить, его едва успевая укрывать от свистящих пуль и осколков. Мозг, пульсирующий от напряжения и вздувающийся под черепной коробкой, словно разваривающаяся манная каша не понимал, почему он должен погибнуть.

Из-за того, что неуклюжее месиво называемое организмом уже впитало в себя кучу свинца и едва волочит за собой свои конечности?

Кровь, бьющая фонтаном, стремительно покидала тело, но от этого оно становилось всё тяжелее. Мозг сделал всё как нужно. Не совершил ни одной ошибки. И не хотел расплачиваться за чужие. Он имел полное право ненавидеть это тело, возлагая на него все грехи, в отчаянии злорадствовать, когда по мышцам пробегала очередная судорога боли. Мозг знал боль, но никогда её не чувствовал. У него не было чувств, и поэтому он просто не понимал.

А тело молчало, угрюмо следуя неизвестно где рождаемому приказу. Что оно могло сделать? Ослабевая с каждым движением, из последних сил старалось уберечь голову. Чувствуя свою обречённость, испытывало огромную вину за то, что вместе с ним погибнет ни в чём неповинный мозг, полный жизненной энергии и миллионов способов выжить. Старалось как можно ниже пригнуть голову к земле, в надежде подарить ему несколько лишних секунд жизни. Лишних?

Но никто не мог понять их, обрекаемых друг другом на гибель, как этот парень, ползущий во тьме, разрезаемой светящимися клинками раскалённых лучей, в неизвестном направлении под градом пуль и осколков. Задыхающийся от боли и обиды. От непонимания, — каким образом и почему он здесь оказался. Когда чужая земля рвёт гимнастёрку на его груди, не придаст сил и не окропит живой водой высохший ручей. Кто он здесь? Что ему надо? С лёгкостью отрывается многолетний куст, за который ухватилась рука. Срывается камень, служивший опорой для ноги. Обломки скал, словно пики, вонзаются в рёбра, раздвигая их, пытаясь прорвать лёгкие. Он не видел своего врага. Только чувствовал как металл, разрывая тело, со скрипом наматывает ткань тельняшки, проникает в плоть. Каждая новая боль уже не ощущалась отдельно, а просто накапливалась в организме, постепенно выводя из подчинения один орган за другим. И вскоре уже нечем было пошевелить. Всё тело срослось с чужой землёй. Всосалось её глубинным дыханием, почувствовав обожженную горечь безысходности. Бесконечно-бездонное, голубое небо заглянуло парню в глаза и отразилось в них таким же светом. Скрывая в себе ответ на его немой вопрос, благословило в вечный путь меркнущее сознание.

И только мозг ещё продолжал вопить: «неужели это конец»?!

Глава 2. Купе

Йонас вздрогнул и открыл глаза. Опять этот сон, — подумал он. Кончится это когда-нибудь? Что ему надо от меня? Что он хочет мне рассказать?

Настроение было испорчено. Шея затекла — видимо он уснул. Воротник пальто успел натереть подбородок и сейчас он неприятно щипал. В купе было жарко. Окно запотело. Йонас подумал открыть форточку, но вспомнил, что вряд ли он сможет это сделать. Непонятно почему в поездах дальнего следования не стали открываться форточки. Кто их закупорил? Борьба с терроризмом? Или с пьяными подростками, выкидывающими в окна бутылки? А может просто жалобы на обыкновенные плевки из передних вагонов, которые в результате непонятных турбулентных процессов обязательно залетали в форточки последних вагонов? Ну что плевки! Народу постоянно кто-нибудь плюёт в лицо: правительство, депутаты, президентская братия…. И ничего, даже не утираются. Стоит приглядеться и можно увидеть многолетние следы, оставленные на их лицах зеленовато простудными полупрозрачными сгустками лейкоцитов. Где та форточка, которой можно отгородиться от хамства и унижения в этой стране?

Сквозь отрешённую дремоту, словно наводя резкость бинокля, Йонас пытался на чем-нибудь сконцентрироваться. Но сонная голова, раскачиваясь под ровный стук колёс, пыталась снова беспомощно упереться подбородком в грудь. Он снова и снова крепил её вертикально, но видимо сказывалось напряжение последних часов, и организм включал защитную функцию. Наконец последним усилием воли он уставился на расплывчатый портрет мужчины, висящий на противоположной стене, и решил зацепиться за него взглядом. Будто размахнувшись скалолазной кошкой, всадил её остриё прямо в центр светлого пятна. Контуры лица на портрете тут же стали чёткими.

— Ух, ты — чуть не вырвалось вслух у Йонаса, — ну никак без тебя не обойтись. Сонливость прошла мгновенно. Со стены смотрел его однокашник, а ныне великий кормчий страны. Йонас привстал и приблизил своё лицо к портрету: что-то было искусственное, не живое в этом взгляде голубых прищуренных глаз. Как будто живительный макияж, наложенный на усопшего. Жиденькая светлая чёлочка зачёсанная назад. Маленькие глазки хитро прищуренные, но излучающие душевное тепло. Подбородок вполоборота казался волевым, но не жёстким. Он чем-то походил на одного из вождей революции в портретах дошкольных учреждений. Где казался детям очень добрым и заботливым. Словно, вот сейчас должна войти воспитательница и, показав на портрет указкой, начать рассказывать о его тяжёлом детстве. О трудовой юности и борьбе за справедливость равенство и независимость. Как он со школьной скамьи мечтал о демократии и свободе. Верил в светлое всеобщее капиталистическое будущее. В гуманное распределение материальных благ и несметных богатств. Почётную заслуженную старость и свободный всплеск молодых идей обеспечивающих дальнейший прогресс отчизны.

Быть может, ещё в прошлом веке, когда все ещё безнадёжно продолжали строить самое гуманное общество на земле, он специально пошёл на службу государству, чтобы помогать политическим заключённым и диссидентам чем ежедневно подпиливал устои прогнившего строя: плохо работал, опаздывал на совещания, безалаберно относился к своим служебным обязанностям и указаниям руководства. Быть может, он даже создал маленький капиталистический кружок. И принимая в него новых членов, брал с них торжественную клятву, возможно соратники по кружку делали порезы на запястьях и прикладывали их к разработанной программе борьбы. А в завершение торжественной части он продавал по себестоимости, конфискованные на подпольном рынке, настоящие джинсы, которые вновь вступившие обещали хранить и одевать на заседания кружка. А потом каждый отчитывался, какой очередной поступок совершил с целью расшатывания ненавистных правителей…

— Ну, разошёлся — прервал свой сарказм Йонас, — оставь его на потом.

Но на душе полегчало.

Сколько разных портретов этих лиц он видел в кабинетах, коридорах, на улицах своего города. Зачем их столько? Почему каждый чиновник считает своим долгом повесить портрет нынешнего президента у себя над головой? Сменить его после перевыборов на другой, а потом на следующий. И снятые, хранить в кладовке, замотанными в полиэтиленовую плёнку, — вдруг, кто из них снова вернётся? Зачем деньги платить?

Большинство портретов висело за спиной хозяев кабинетов. Но иногда вешали перед собой. Чтобы любоваться в промежутках между подписанием государственных бумаг и получением взятки? Все сидят под этими портретами как под солнцем: и те, кто ворует, и те, кто не даёт воровать. Входя в кабинет и покидая его, смотрят на главу государства, думая о своём.

Сколько разновидностей его портретов существует? Сто? Тысяча? Можно наверно даже попробовать их коллекционировать! Портреты в кабинетах, на футболках и нижнем белье, матрёшках и яйцах Фаберже. В зависимости от фактуры — выражение лица. То полное доброты и ласки, прищур в глазах. То появлялся волевой подбородок на портретах, висящих у руководителей властных структур и чиновников города. Неожиданно вырисовывались жёсткие скулы и твёрдый металлический взгляд глубоких широко открытых глаз. Или скрытая под ухмылкой уверенность и непобедимость — когда он на портрете в кимоно. Хотя ничего такого у него никогда не было.

Он казался школьным товарищам бедненькой серой мышкой, его остренькое личико всегда смотрело прямо в лицо преподавателям, словно высасывало ещё что-то кроме передаваемых знаний. Многим преподавателям это не нравилось — им казалось, что он высматривает что-то у них во рту, как птенец в клюве своей заботливой матери. Но школа находилась на набережной и имела старые добрые традиции, что не позволяло учителям открыто выражать своё мнение, не посоветовавшись с руководством. Это их раздражало.

Но ещё больше, им не нравилось то, что в эти моменты, как им казалось, он думал совсем о другом — им неведомом. И это отражалось в его рассеянном взгляде. Возможно, уже тогда этот худенький мальчик видел себя отцом великого народа. Он никогда не был лидером. Никогда не имел своего мнения — поэтому никогда не спорил. Делал так, как скажет папа. Если его нет — то есть мама. Или директор. Может быть завуч. Ну а если никого из авторитетов рядом нет — то он слушал присутствующих и ждал, чем всё закончится. Это стало его преимуществом. Способом выживания, схожим с философией японской борьбы! Папа сказал надо заниматься, и он пошёл.

На ковре он мог выжидать долго — пока противник не сделает ошибки. И тогда решающий бросок и победа. Наверно там он и нашёл свой механизм жизни. Хотя это был уже не ковёр. Это были его однокашники, сокурсники, приятели, товарищи. Были ли у него друзья? Он шёл, используя чужие ошибки. Не проявляя малейшей инициативы — он ждал. И как только кто-то рядом ошибался, он был тут как тут. И все были уверенны, что именно он был прав с самого начала, потому, что он оказывался рядом и был чист! А значит, был победителем. Наверно, ему казалось, что это была честная борьба. Быть может у японцев так и есть.

Вернулось тягостное состояние души, а потом Йонас почувствовал запах женщины. Который окружил его со всех сторон: с облезлого потолка, облупившихся стен, сложенных на верхней полке комплектов одеял и постельного белья. Не духов, не запах жимолости, а едва уловимый аромат женского пота. Нежный. Будоражащий. Овеянный таинственными воспоминаниями. Возвративший давнее смятение чувств, и сплетение тел, порождающее единение человеческих душ и ведущий к чему-то первичному, первобытному, лишённому искусственного налёта и полировки цивилизацией.

Купе начальника поезда ничем не отличалось от всех остальных. Только вместо соседней койки — письменный стол со сложенными на нём папками бумаг, книг и переплетенных инструкций. Это был её мир. Маленькая крепость, скрытая от вселенского зла за башенками женских духов и крепостными стенами из гигиенических салфеток.

И на этот раз именно Йонас оказался внутри. Он въехал сюда, будто в троянском коне, дождавшись своего часа. И выбрался наружу из переплетенья своих проблем и неприятностей, от которых уже не мог спастись самостоятельно.

Где ещё могут мужчины найти спасение от обрушившегося на них небосклона, который они сами годами создавали над своей головой, хвастаясь его грациозностью и великолепием. Показывая всем это чудо и продолжая лепить на его уродливое начало замысловатые узоры собственных проблем, искренне веря, что создают нечто великое и грандиозное. Разве могут они сказать, что всю жизнь возводили над собой груду булыжников лишь приблизительно напоминающее некий эстетический образ навеянный смрадом цивилизации и прогресса!

Сбоку на штанге висело несколько ярких цветастых блузок, и ещё какие-то атрибуты интимного гардероба. На крючке — красная как революционное знамя сумочка. Она была изрядно пошаркана долгими путешествиями в поездах. Множественные потёртости, трещины на стыках швов и вялые скольжения из стороны в сторону придавали ей вид независимой мудрой надменности. Словно покачивая своей пунцовой физиономией, глядя на Йонаса, она говорила: ну что, дружок, и до тебя дошла очередь? Казалось, что ещё чуть-чуть и она сможет развернуться в огромное полотнище торжественно рея, провозгласить публично долгожданные права и возглавить борьбу за независимость всех женщин нового века!

На пластиковом столе, окаймленном металлической лентой с множеством многолетних зазубренных следов от откупориваемых бутылок, позвякивая ложкой в стакане, стоял недопитый чай. Поезд слегка раскачивался и Йонас вспомнил, что даже не успел раздеться — снял с себя длинное серое пальто. Оказывается, он незаметно для себя уснул, глядя на пролетающие в окне поезда белые берёзы. Натёртый жёстким воротником подбородок, продолжал саднить.

Он посмотрел в окно. Было начало очередного холодного лета.

Глава 3. Учительница

Природа выглядела грязной и унылой, будто размытая выплеснутой на неё ребёнком водой из пластикового стаканчика, где он ополаскивал свои акварельные кисточки, рисуя наивные пейзажи. Заросшая травой пашня, вырубленный проплешинами лес, покосившиеся чёрные домишки, пустых заброшенных деревень вызывали чувство жалости. На прогнившем крылечке, опираясь на палку сгорбившись, сидела, словно тень разлагающейся коряги неподвижная старуха. Одетая во всё чёрное, она была частью этого изъеденного временем и насекомыми деревянного порога. Глубокие червоточины не жалели их обоих, продолжая вырезать на состарившихся лицах глубокие морщины как кружевные иероглифы с закодированным в них тайным умыслом. Можно было подумать, что она сидит здесь уже целую вечность.

Ей казалось так же. Как долго — она уже и не помнила. И не пыталась это сделать. Зачем ей это знать, если вокруг ничего не меняется? Любое ненужное напряжение мысли отдавалось у неё в голове невыносимой болью. Но была ли это боль? Если на протяжении десяти лет жизни у тебя что-то болит. Разве можно назвать болью то, к чему ты привык и чего не замечаешь? Ведь мы не задумываемся о своих лёгких, пока они не заставят нас отхаркивать кровь или о ногах, пока они ещё могут спешить навстречу любимой.

Наверно о боли тоже можно не вспоминать пока не почувствуешь облегчения.

А если оно не наступит никогда?

Наверно так должно и быть. Просто что-то изменилось. Так стал работать твой организм.

Кто-то не чувствует этой боли. Кто-то никакой не чувствует: ни своей, ни чужой и живёт себе долго, страдая похмельным синдромом прошедших возлияний. Бывает даже сильно страдает, но снова продолжает жить, и не чувствовать что живёт….

Старуха на крыльце не чувствовала своё тело. Локоть остриём упирался в колено, а кисть руки в подбородок. Она не хотела знать, где она и что сейчас делает. Только так она могла отдаться своим чувствам — своей душе. Хотя для этого ей не требовалось никакого напряжения. Сердце давно перестало болеть. Глаза отличали только светлое от тёмного и она, слегка повернув голову в сторону поезда, пыталась почувствовать не что-нибудь хорошее, а хотя бы какие-то изменения в проносящейся мимо воющей махине.

Но если бы кто-то из пассажиров поезда смог увидеть её сморщенное лицо, то был бы поражён её нежно голубым лучистым взглядом, ещё стремящимся прорваться сквозь мутную пелену пережитых лет. Он словно трепетал, пульсируя в застенках морщин, прося всего лишь чуточку тепла, которого ей, возможно, не хватало, чтобы почувствовать себя.

Но давно уже никто не пытался заглянуть ей в глаза и подарить надежду кроме пугливых бродячих собак, которые могли бы рассказать ей о человеке гораздо больше, чем те книги, по которым она воспитывала своих учеников.

Только неразборчивый гул от стука колёс стоял у неё в ушах. Как раньше — многоголосье школьников выпущенных из душных классов на перемену в коридоры рекреаций. История — это то, чему она учила детей. Она знала её назубок. Красный университетский диплом не давал повода сомневаться в этом никому, и даже директору школы на набережной, куда она принципиально пошла преподавать. Непоколебимая вера в правоту своих знаний давали ей разрешение непримиримо бороться с недоумками, путающими съезды партии твёрдой поступью ведущей к коммунизму — народному счастью и благополучию. Она ощущала в себе цепного пса стоящего на страже отечественной истории и готова была загрызть любого сомневающегося в исторической справедливости и исключительной гениальности руководства страны. Разве могла она позволить себе в такой ответственный момент для страны думать о призрачности собственного материнства. Ведь она была в ответственности за всё подрастающее поколение, которое только и мечтало улизнуть с её занятий, послушать ночью «вражеские голоса», а утром глумиться над истинными ценностями и достоянием народа. Кто же, как не она должна была направить этих юнцов на путь истины?

Именно её она любила как своего, не родившегося ребёнка, как единственного мужчину. И когда по ночам её тело разрывали судороги истерик природного материнства и неудовлетворённости, она скручивала жгутом край одеяла и зажимала между своими крепкими молодыми ляжками так сильно, будто надеялась, что эта накрахмаленная белизна войдёт внутрь, разорвёт девственную плевру и усмирит взбунтовавшуюся плоть непорочным единением с её верой в светлое будущее.

Девочкой она пережила блокаду. Когда все старались уехать в деревню и говорили, что там сытнее. И всё последующее время она искренне верила в богатые кущи полей, сытость деревенских хлебов. Читала в многотиражках об огромных урожаях, борясь и ненавидя вражеские слушки о голоде и поморах в деревнях. И вот уже лет пять, а может десять она в деревне. Живёт? Или нет? С почётом проводили на пенсию и забыли. А несколько лет спустя появился её бывший любимый ученик, такой светленький с жиденькими волосиками на головке и острым носиком продолжал навещать. И теперь уже не мальчик, а настоящий молодой мужчина. Кивал головой, слушая её рассказы, совсем как раньше на уроке. Потом предложил ей на лето выехать в деревню на отдых, где он снял дачу. Просил подписать документы. А вернувшись, она обнаружила, что кто-то продал её квартиру и там уже проживает незнакомая семья. Выяснилось, что якобы она подписала какой-то документ, и теперь возврата нет. Больше всего она расстроилась, что ей негде будет видеться со своим учеником. И с надеждой вернулась в деревню. Но любимчик больше не приезжал.

А он ли это был? Был ли вообще этот мальчик?

Так долго длится день…

Глава 4. Желтая тетрадь

Йонас никогда не был на войне, но тот сон постоянно преследовал его как долг незнакомому парню, неизвестно где и непонятно за что отдавшему жизнь. Одногодки Йонаса, как декламировала пресса, со школьной скамьи стремились выполнить интернациональный долг. Он таких не знал. Но потом оказалось, что они есть, и служат рядом. Было у них нечто общее — военное братство: дружба и взаимовыручка. Тот сон неотступно преследовал Йонаса. И сопротивляясь изо всех сил, он чувствовал, что где-то рядом стоят его друзья, о которых он не догадывался. Они всё знают, и всё видят как он ползёт по скалам под градом пуль и осколков. Но почему они не могут ему помочь? Почему не подадут руки? Где их братство? Забыли клятву? Просыпаясь с ощущением обиды и ярости в душе, он невольно осознавал, что это и была их помощь. Они тянули его за собой в такую казалось страшную и непонятную ему неизвестность, пытаясь уберечь от мерзости за которую он цеплялся ломая ногти, сдирая фаланги пальцев в кровь. Отбивался от своих друзей! От тех, которым доверял но только свою жизнь, но и жизнь близких. Всеми силами, брыкаясь ногами, кусая их за руки. Старался вернуться…. Зачем?

Просыпаясь среди ночи в холодном поту, он продолжал скручивать руками простыни и отталкивать одеяло. Во сне стискивал свою жену так, что утром на её теле красовались множественные синяки от пальцев его рук.

Она долго терпела. Уговаривала. Советовала. Молчала. Пыталась давать ему лекарства. Ушла спать на диван. Затем просто ушла. Йонас не обижался на неё.

Государство никогда не заботилось о своём воинстве. Денег не было, и в праздники он мог подарить свой жене сумку с продуктами, любовь и огромную признательность, о которой не умел говорить. А своим детям, сочинённые им, сказки полные нежности и любви. Полные заботы, которой он никогда им не давал. Верили они ему, слушая наивные и в то же время полные переживаний и чувств, слова, оставленные неровным почерком на обычной белой бумаге? Мог ли он спросить их об этом? Узнать то, чего не хватало ему в жизни, которая казалась сплошной войной. Быть может не такой кровавой, как теперь любят показывать по телевизору.

Йонас достал из кармана пальто свою старую жёлтую тетрадку, исписанную шариковой ручкой с множеством помарок и зачёркиваний. Это были сказки, которые он сочинял своим детям, пытаясь заронить в их души ростки любви и благородства. Но дети уже выросли, а он продолжал их писать. Кому? Некоторые из них уже не выглядели сказками. Это был его мир, который он придумал сам, и который носил с собой. В нём не было ненависти и вражды. Там он ставил вопросы и сам на них отвечал. Там он думал обо всём. О тех людях, с которыми служил и жил. Просто встречал на улице или в подъезде. Там он оправдывал их жестокость и ненависть, подлость и лицемерие. Они были для него просто людьми, которых он жалел:

«… Тянулась холодная осень. Снега ещё не было. Холодный студёный ветер, снующий по мощёной брусчаткой набережной, заставлял редких прохожих поднимать воротники своих пальто и курток, закрываясь от непогоды. Воспользовавшись всеобщей беспомощностью, ветер хозяйничал по всему городу, шлёпая по мостовой летающими пластиковыми пакетами и глухо звякая катающимися пивными банками. Изредка, притворяясь, будто из последних сил, он срывал с дерева листок и разноцветной перчаткой бросал кому-нибудь в лицо, словно вызывая на дуэль всё вокруг. Желая помериться силой и ловкостью. Но люди не принимали этого оскорбления. Они спешили по своим делам, сетуя на непогоду.

И только старый военный корабль, стоящий на постаменте открыто встречал его вызов. Он думал.

Мысли стучали дождем по его прогнившему корпусу, звучали голосами прохожих, шелестели листьями гонимыми прочь набежавшим порывом ветра. Он думал обо всём и ни о чём. О будущем настоящем и прошлом. Прошлое было так далеко как непосильно разбивающиеся о парапет волны. Оно было так близко как живительная влага, приносимая воздухом и дарившая надежду на будущее, периодически выглядывающее из-за неопределённости настоящего. Всё что творилось вокруг, не укладывалось в его понимание. И от этого, по постаменту вниз до самого основания постоянно ползли трещины. Изредка приходили доктора в белых халатах и замазывали трещины специальными растворами. Но трещины появлялись вновь, будто вырастающие из днища корабля корни. Раньше он бороздил просторы океана. Всё было ясно и понятно. Но теперь всё стало по-другому. Брызги набежавшей и разбившейся о парапет волны дарили ему надежду, высыхающую солёной слезой на треснувшем иллюминаторе. Думы были его не о себе, а о людях. Он ежедневно смотрел на них и не мог понять, что ими движет…

Глава 5. Вокзал

Суетиться не хотелось. Йонас вообще не любил спешки ни в чём. И не любил тех, кто спешит. Он шёл не торопясь. В своём длинном сером пальто. Как идут люди чётко знающие, что придут вовремя, и никто не будет тревожиться за них, глядя на стрелки часов. В левой руке он крепко держал свой великоватый кейс. Правая рука ровно отмахивала как в строю. Он не любил зонты, которые постоянно где-то оставлял. И шляпы не любил. Они казались ему вычурными. Спортивная шапка с пальто не сочеталась. Поэтому приходилось частенько прогуливаться с непокрытой головой.

— Ноги в тепле, голова в холоде, а сердце в пламени, — вспоминал он, интерпретируя неизвестного автора. Сам себя, оправдывая, когда голова мёрзла от пронзительного ветра.

По прогнозу, сегодня дождь не ожидался, и он мог не волноваться. Йонас знал, что на вокзалах патрули иногда проверяют граждан. Но, как правило, тех, у кого можно чем-то поживиться. Чем можно поживиться у седого военного?

Вокзал был построен совсем недавно на месте старых полуразрушенных двухэтажных домов и пластиковых времянок — бывших ларьков и бытовок, где в последнее время квартировали бомжи. Когда-то это был популярный рынок, где отоваривалось живущее поблизости население. Это была маленькая страна как подобие всего государства. Со своими рабами и хозяевами, произволом чиновников и преступного беспредела. Весь рынок знал хозяина в лицо. Это был невысокий круглолицый мужчина, постоянно усмехающийся. Отчего все считали, что с чувством юмора у него всё в порядке. Убедиться в этом частенько предоставлялась возможность. Не раз из его кафе выбегали повара с блинами на голове или неся на лице недавно приготовленное жаркое или поджарку. Очень не любил он, когда в его кафе плохо кормили граждан.

Мог долго по всему рынку бегать вокруг ларьков с разделочным ножом или сковородкой за обидчиком, дабы тому неповадно было. При этом очень уважал стражей порядка и даже распускал слухи, что он тоже таковым является — чтоб уважали и боялись.

Теперь вместо рынка стоит дворец из стекла и металла. Венец современной дизайнерской идеи.

Куда всё делось? Куда исчез тот весельчак? Кто теперь главный? Хозяева не появляются — их знают только по периодически появляющимся письменным указаниям и распоряжениям. Иногда, в кого-то из них стреляют. И затем на бумагах появляются новые фамилии.

Йонас частенько думал о том, что раньше жизнь была справедливей. Подлецу можно было просто дать в рожу. И он бы смолчал. Сейчас — попробуй только назови его поддонком! Сразу — в газету! Хорошо, если потянет в мировой, а то и федеральный арестует. Платите, деньги господа, и правосудие будет на вашей стороне. Все хотят денег. Государство тоже хочет денег! Дайте! Дайте!

Не может прокормить свору чиновников? Почему если ты купил дом или квартиру, на зарплату, с которой уже уплатил кучу налогов — продолжаешь ежегодно платить налог на недвижимость? Почему не ввести налог на телевизор и магнитофон, которые стоят дома, на чайник, а заодно и чай. Можно ввести налог на секс. По количеству купленных презервативов. Кстати посчитать от объема. Если до десяти сантиметров, то, как одну силу. Если ближе к двадцати — плати за две! Ну как автомобили!

Рабы? Навстречу в красных светящихся накидках с импортными вениками шли темнокожие эмигранты — уборщики. Вот они остановились, окружив своими блестящими швабрами и яркими вёдрами старика — ветерана в телогрейке с баяном, сидящего на деревянном ящике. На лацкане — невзрачная медаль «За отвагу». Попросили что-то сыграть, напевая ему на ухо. Тот попробовал. Но иностранный мотив не поддавался его старческим высушенным пальцам. Пыхтя и сопя носом, он старался изо всех сил. Было заметно, как из-под облезлой мохнатой шапки, натянутой до бровей, к носу катились капельки пота. Смеясь, и что-то болтая на своём, они высыпали горсть мелочи в открытый для подаяния футляр. Пошли дальше. Гордое свободное племя. Сыновья заснеженных гор и бескрайних лугов вынужденные в незаконной миграции сражаться за чистоту улиц, которую величественный культурный город уже не может поддержать сам! Где вы потомки великих князей и поклонники всемирно известных мудрецов?

А вы, кто борется за чистоту нации, охотники за иноземными головами, носите фашистскую свастику, на ходу выбрасываете хабарики из машин на улицу — разучились убирать за собой? Вспомнили о своём происхождении?

По всем программам телевизора выступают клоуны. Почему бы не посмеяться? Куда подевались недавние таланты? Неужели смех и юмор существуют для того, чтобы делать из людей идиотов?

Все переродилось в школьную самодеятельность! Ты смешной! Он смешной! Не страна, а просто хохочущая тусовка, летящая на скрипящей старой телеге построенной ещё в прошлом веке, под гору. Где под общий гогот, одни лезут в карман к другим, кто-то кого-то насилует, или всаживает нож. Страна сошла с ума: раньше в студию приглашали талантливых поэтов, гениальных режиссёров, художников, а теперь сажают перед телевизионной камерой откровенного пидераста с зелёными волосами и расспрашивают его о жизни, о вкусах. Не о его жизни! О своей жизни он скромно промолчит. О нашей! И вот уже он с небрежным видом шлёпает что-то своими послеоперационными надутыми в цветочек, губками корчит из себя некое подобие целомудренного разума. И, о ужас! Миллионы его слушают, тысячи хотят быть на него похожими. А кто-то даже делает под него пластику лица! Что могли в нем увидеть здоровые полноценные люди? Как стать миллионером? Кумиром? Кто он? Да он уже забыл, как выглядел до химических превращений и хирургического вмешательства. Родная мама не узнаёт. Ему нужна реклама, чтобы заработать ещё больше? Дайте ему ещё денег! Отдайте ему свои пенсии и пособия на детей!

Миллион долларов платят за одно фото попдивы, а герои великой освободительной войны умирают от сердечного приступа в очереди за пособием.

И это при таком количестве звёзд! Звезда в шоке! Две звезды! Три звезды! Звёзды на льду! Где ещё? Посмотрите в общественном клозете — нет ли их там? А то ведь не дай бог наколетесь! Заходящие «звёзды» на быструю руку лепят молодых, обеспечивая свою старость. Словно бульдозеры толкают их впереди себя. Возьмите, возьмите его, проглотите эту наживку. И она зацепится в ваших кишках, и будет зудить круглые сутки, выдавливая последние сбережения, отложенные на воспитание детей-внуков. А наживка будет выкобениваться, в соответствии с контрактом, бесполезно надеясь, что когда-нибудь сможет сорваться с хозяйского крючка.

Выбирают мисс мира, мисс планеты, а кто позже подбирает бывших участниц выбросившихся из окон, и откачивает суицидных неудачниц им не интересно…. И кого это волнует кроме стареньких родителей из глухой деревни, у которых даже нет денег на билет, чтобы съездить на опознание дочери, внучки, правнучки…

Эти мысли постоянно кружились в голове у Йонаса. Он, как запрограммированный робот, шёл по стеклянным коридорам вокзала, вспоминая, когда он последний раз был здесь. Раньше здесь звучала музыка. Ходили зазывалы с рекламными дощечками на груди, предлагая по дешевке товар. Сновали бабки в белых фартуках с огромной вилкой в руке и эмалированными кастрюлями на поясе, полными пирожков и пышек. Каждый зарабатывал себе на жизнь. Все знали, кто кому, сколько и за что платят. Теперь все деньги просто уходят. Куда? За что? Кому?

Стоило немного постоять среди этой суеты и казалось, что ты становился частичкой всеобщего круговорота жизни. Конечно, эти люди не решали стратегию государства, но они были вместе, вот здесь рядом. И им казалось, что это они и есть тот моторчик, который раскручивает маховик экономики. Маховик сдвинулся, и они стали не нужны. Точнее они вместе стали не нужны. Только в отдельности. Когда надо создать какую-то иллюзию: демократических выборов или формальный референдум. От них ничего не зависит. Они ничего не решают в этой стране. Наверху говорят умные вещи. Вроде как заботятся. А пока эти решения дойдут до них, тут только держись. Бедные пенсионеры как биллиардные шары бегают от чиновника к чиновнику за подписями, расплачиваясь за каждую своим здоровьем, а часто и пенсиями. Освободители мира дают взятки, которые берут их дети. Возмущаются, но дают. Не желая верить, что это и есть плоды их многолетнего воспитания в стране счастливого детства. Лицемерно продолжают делать благородный вид и укоризненно спрашивать:

Чьи это дети? Кто их растил?

Цены подскакивают, налоги увеличиваются, инфляция сжирает все подачки под звучание победных фанфар правительства!

Всё стали решать деньги. Нет радости в лицах, нет веселья. Это врут, что развалились исследования по зомбированию людей. Идёт продуманная манипуляция сознанием.

Народные герои, олимпийцы, чемпионы мира, талантливейшие люди становятся партийными и на весь мир с упоением рассказывают, как они давно мечтали оказаться в этих стройных рядах строительства нового общества. Двадцатилетние девушки — чемпионки мира, которые по двенадцать часов тренировались, а после тренировки спали в метро пока ехали до дома, готовы писать законы страны, о которой они ничего не успели узнать!

Но не забывают при этом обнажаться на обложках глянцевых журналов! Смех! Как они бедные так долго жили и не знали, куда же приложить свои опыт знания и умения. А особенно, то, что у них под одеждой! Наконец-то они нашли, то, что искали всю свою сознательную жизнь.

Денег наворовали, дипломы нарисовали, к кормушке пристроились, теперь начали вспоминать о своих предках?

Сидят где-нибудь в захолустном селе бабулька с дедулькой у разбитого корыта и не знают, что оказывается, сын то их разузнал где-то, что он потомственный князь! А может герцог? Или пуще того, — какая другая королевская особа? И даже свидетельство имеется совсем новенькое. Правда, написано бывает с грамматическими ошибками, но зато с печатями. И уж орден он получил не один от президента. Не страны конечно, а некоего странного общества, то ли «ООО» то ли «AAA». Ну да это и неважно. Награждают его по телевизору. Но у родителей то телевизора нет. У них только воспоминания, да и то не долгие по причине родового пьянства.

Йонас чувствовал, что это уже было, что мы снова куда-то возвращаемся.

Эти мысли продолжали роиться у него в голове, пока он искал свой перрон. Ещё на службе он понял, что каждое решение должно созреть и давно уже не делал скоропалительных выводов. Он привык никому не верить, и даже себе. Поэтому, идя по вокзалу, периодически посматривал на своё отражение в стёклах ларьков и магазинов. На первый взгляд ничего примечательного он не видел. Кого мог привлечь высокий худощавый мужчина в длинном пальто и кейсом прямоугольной формы. Но заложенная годами осторожность периодически прерывала его мысли, заставляя останавливаться и чувствовать окружающую обстановку.

Глава 6. Тайна

Он остановился около очередной витрины и, делая вид, что рассматривает товар, попытался проанализировать обстановку.

— Скорее всего, труп обнаружили, — не сомневался он, — сомнительно, но мои приметы могли остаться у кого-нибудь в памяти. По районам пошла ориентировка. Конечно, если бы это была простая смертная, то никто даже пальцем не пошевелил. Всё бы обошлось формальностью. Но это была известная особа, и нужно было предусмотреть всё.

— Ну, приветик! — услышал Йонас прямо за спиной. И в груди похолодело. Как быстро они сработали, — подумал он. Надо же! Всё о чём он только что думал, мгновенно улетучилось. Мозг тотчас предложил несколько новых комбинаций сглаживания ситуации. Йонас не торопился оборачиваться. Надо было успеть продумать всё. Он знал, что сейчас ему положат на плечо руку и на этом всё будет кончено. Хотя не совсем. Им ещё надо будет всё доказать. Провести опознание. Отпечатки? Вроде всё стёр. Доллары? Откуда у них могут быть номера купюр? Из банка? Там записывают, что кому выдали? Вряд ли. Телефонный пеленг? Но я никому не звонил. Даже если и откручусь, всё равно поставят на контроль и вряд ли я смогу в ближайшее время выполнить свою задачу. Страна будет продолжать разваливаться, народ — развращаться. К чему это всё приведёт? ….

В одно мгновенье эти мысли пронеслись в голове Йонаса. От волнения стало подташнивать.

— Дорогуша, я же знал, что ты позвонишь… — прозвучал тот же голос.

Йонас слегка повернул голову и краем глаза увидел мужчину за своей спиной говорящего по телефону и так же рассматривающего витрину.

Невольно Йонас посмотрел по направлению его взгляда и увидел, что тот смотрит на женский манекен в нижнем белье. Ноги стали ватными. Футляр в руке стал непомерно тяжёлым. Пришлось присесть на рядом стоящую лавочку.

Ну, нельзя же так пугать пенсионеров, — подумал Йонас с усмешкой, — и опять женщина виновата!

Сидя на скамейке, он снова погрузился в свои мысли.

Ведь не может же его однокашник, став руководителем государства так перемениться! Ну, разбогател. А почему президент страны не может разбогатеть? Если в стране все воруют, почему он не может? Кто помешает воровать президенту? Всего несколько лет назад он давал свои обещания и выполнял их. Все ему верили. И что теперь? Он занимается всем, но только не тем чем должен. Страна разваливается, а по телевизору показывают, как он слушает с умным видом отчёты министров. Кивает головой. Неужели он думает, что кто-то верит его спектаклям? Иные руководители предлагают экономические меры по выходу из кризиса, обосновывают научные разработки. А этот раздаёт другим странам деньги, ездит по заводам и фабрикам, рассказывая, что всё будет хорошо!

Влезает во всё дерьмо, думая, что выглядит с лучшей стороны. А может он уже и не думает, а думают за него? А показывают его двойника? Или тройника? Один — летает за штурвалом самолёта, другой — ведёт электричку. Кому-то докладывают, что народу нравится как президент «чинит водопровод» бабе Глаше из далёкого Урюпинска или посещает детский лепрозорий. Целует в живот незнакомого мальчика. Мой однокашник стал идиотом? Нет, это не он! Разве нормальный человек может слушать подхалимные доклады своих наушников, млеть от удовольствия, намечая новый пиар. Может они все больные?

Некоторых его министров и чинуш, выступающих по телевизору, Йонас так же знал по службе. Ещё тогда они вымогали и передавали взятки. А один, с красной бугристой мордой, лично намекал Йонасу на деньги за решение вопроса в рабочем порядке.

Один случайно окажется наверху, и как навозный жук начинает выгребать своими волосатыми лапами и выкидывать из предоставленной ему норы всё, что осталось от его предшественника.

Выносится мебель, производится ремонт. Меняются портреты кормчих. Главное, чтобы ничто не напоминало о прошлом хозяине. Теперь он командует этой навозной кучей. И начинает распихивать её в разные стороны, подтягивая к себе корешков и родственников! Совсем неважно, какие они специалисты, какие у них лапы и мозги. Главное — свои. И так целая грядка сидит у государственного корыта, ставя перед собой одну лишь цель — как можно дольше там продержаться.

Сама увеличивает себе зарплату, назначает льготы, утверждает собственные пенсии. Пока не нарисовалась рядом такая же, хрюкающая команда. И тогда начинается война компроматов, подлоги подсидки, уголовные дела, аресты, облавы борьба с коррупцией.

А народ радуется: вот, мол, как борются за интересы страны, выводят на чистую воду расхитителей народных денег! Вот почему пенсионерам платят копейки….

— Вот кто, пробравшись наверх, сгубил моего однокашника! А может, его уже и нет? Или это не он, а просто двойник? Тройник? А где же он?

Йонас снова и снова доставал свою тетрадку и буквы, точно выстрелы ложились ровной строкой на белую бумагу. Но он снова оправдывал всех. Ведь они всего лишь люди, и живут в этом жестоком мире. Просто хотят счастья для себя и своих близких!

Я должен спасти его. Я спасу Вас господин Президент!

В этом желании таилась непоколебимая уверенность, и она придавала Йонасу твёрдость в своих намерениях.

Глава 7. Начальник поезда

Йонас не стал покупать билет, дабы не попасть в компьютерную базу. Надо было переговорить с начальником поезда. Им оказалась приятная молодая женщина блондинка на вид лет тридцати, в разрисованных стразами джинсах обтягивающих узкие бёдра, и ярком фиолетово-розовом свитере, от цвета которого мутило до рези в глазах, как с похмелья.

— Видимо, фантазий этой женщине не занимать — «рыба», — подумал Йонас, вспомнив гороскоп, — возиться, не придётся!

Она была невысокого роста, обтекаемая одеждой статуэтка. Идя навстречу, перебирала своими стройными ножками, будто пружиня на высоких каблучках, отталкиваясь от грязного перрона. При каждом шаге, будто волна возникала снизу от каблука до самой ягодицы, и, подходя к очаровательной округлости, слегка вздрагивала, приподнимая очаровательную попку вверх.

Йонас любил женщин. Они казались ему существами с другой планеты, думающие иначе, чем мужчины. Поэтому их мысли никогда не пересекаются с противоположным полом. Просто за прошедшие века совместной жизни женщина, как существо более приспосабливаемое, по причине деторождения, научилась неосознанно заглядывать в плоскость мужского мышления и угадывать его логику. К сожалению, мужчины этого не научились до сих пор. Кто из них может предсказать поведение женщины?

Поэтому Йонас никогда не пытался им что-то навязать. За это они его и любили…

Чем ближе подходила эта женщина, тем большее смятение возникало в душе майора в отставке. Казалось, что впереди неё следует тёплая волна, словно цунами, погружающая в себя всё встречающееся на пути, согревая и успокаивая. В этом омуте Йонас почувствовал что-то родное, знакомое с детства. Как будто он ждал этого всю жизнь.

Неожиданно забылась муторность души, беспокойство и это падающее сверху нагромождение выстроенных иллюзий. Всё вокруг погрузилось во тьму: люди, шедшие по перрону, бабки продающие газеты. Словно в свете луча девушка, улыбаясь, шла ему навстречу. Он замер, боясь, что ему это кажется. Чтобы случайно не вздрогнуть, не сделать неосторожное движение, вспугнувшее нахлынувшее тепло. Йонас стоял, не шелохнувшись, пока она не подошла совсем близко, и дурманящее тепло приобрело чудный аромат её духов. Теперь прямо пред собой он видел её огромные глаза. Небесно-голубые с зеленоватым окаймлением, они затягивали вглубь как омут. Пытаясь выкарабкаться из углубляющегося ступора, Йонас из последних сил вымолвил: «Разве можно с такими красивыми глазами быть начальником поезда?»…

— Даже с такими глазами начальники поезда не нарушают служебные инструкции и зайцев не провозят — ехидно заметила она, улыбаясь, и остановившись, выставила вперёд стройную ножку.

— Есть возможность оказать отечеству неоценимую услугу — с опытной интонацией, и уже полностью контролируя себя, твёрдо произнёс Йонас. При этом, достав из потайного кармана уже ничего не значащий старый служебный жетон.

— То, что неоценимую, это я уже поняла — сказала она с усмешкой.

Таких жетонов она успела повидать достаточно. Изучать его не было смысла — всё было ясно с первого взгляда на мужчину. Через пару минут он уже сидел у неё в купе.

Хельга работала начальником поезда уже несколько лет. С тех пор как ушла от очередного мужчины. Сколько их было? Сначала — мужья. Потом сожители. Она решила, что разницы большой нет, а на оформление требуются деньги. Зачем тратиться? Ни с одним из них она не прожила более трёх лет. Все они были разные. Был красивый, который сидел на её шее, а потом оказался педиком. Потом некрасивый, но очень заботливый, который видимо от счастья подсел на наркотики и умер. Затем — преступный авторитет, который однажды уехал на встречу и не вернулся. После чего она сошлась с пожилым профессором, бросившим свою семью. Но его ревность стала через год невыносима, и она сбежала сама. Были ещё другие. Она не хотела задумываться над своей жизнью. Года отсчитывались отпусками, а между ними были поездки. Единственное, что её, в какой-то степени, радовало — это отсутствие детей. Куда бы она их сейчас дела? Когда-то она о них мечтала.

О мальчике, похожем на любимого мужчину.

Их было так много, что она сразу не могла вспомнить на кого именно. Влюблялась сразу и безумно, переставала видеть всё вокруг.

Очередной мужчина стирал в её памяти всё, что у неё накопилось до него. И словно на магнитный диск она по-новому записывала: запах его тела, теплоту рук, звучание голоса….

Закрывая глаза, безошибочно могла воспроизвести всё его тело с родинками и шрамами. Но проходило время, появлялся новый мужчина. Новая запись накладывалась на диск, стирая предыдущую. Маленький мальчик казался ей тем ларцом, в котором она могла сохранить своего любимого мужчину, но видимо это ей было не суждено. И продолжал крутиться судьбоносный диск. Долго ли ещё?

Устроилась работать на железную дорогу. Позже посадили кого-то из министерства, и зарплата перестала расти. Мужчины ушли с поездов, предоставив бабам разбираться с буянящими пассажирами, соблюдением графика движения и выращиванием своих чад.

Детей у неё не было, и она вся отдалась работе. Руководство заметило её трудолюбие, и назначили начальником.

Хельга шла навстречу незнакомому высокому мужчине с офицерской выправкой. Она знала, что ему нужно и готовилась к отказу. Лишний билетик? Доставить посылку? Но то, что он спросил, спутало все её планы. Она успела отвыкнуть, что кто-то видит её красивые глаза, при этом разглядывая стройные ноги.

Дыханье перехватило, и чтобы справиться с собой она пригласила его в поезд. Уже потом, в купе она осознала, что офицер с секретным заданием обратился к ней за помощью. Да ещё предложил хорошо заплатить. В этой встрече она почувствовала неумолимый рок.

Его странный приятный голос. Она никогда не слышала такого — низкого, с лёгкой хрипотцой. Он окутывал её со всех сторон.

Казалось, что всё её сознание может потонуть в диапазоне его интонаций, которые не звучали, а говорили словами, воспринимаемыми только её душой и телом.

Ещё не зная, каким образом, но она поняла, что вечером очутится в его крепких объятиях, и будет наслаждаться своей беспомощностью. У неё так давно не было настоящего мужчины! И пусть он окажется грубым или тихим пьяницей, но ей хотелось прижаться к его огромной груди и почувствовать себя не обычной половинкой, а полноценной единой женщиной.

Она не стала посылать его к проводникам и поселила у себя. Не терпелось закончить свою работу и отчитаться перед начальством.

На протяжении всего оставшегося времени она думала только о своём нижнем белье. Привычка отправляться в поездку в новых трусиках на этот раз оказала ей своевременную услугу. Начавшие появляться возрастные следы от целлита удачно скрывала новая модель, удлиненная по бёдрам с оборочками. Периодически заходя в туалетную комнату, она рассматривала своё отражение и представляла как он, глядя в упор, возьмёт её за плечи. Потом руки как бы случайно соскользнут на её лопатки, и она окажется на расстоянии одного дыханья от него….

Перед зеркалом она с закрытыми глазами гладила свою шею, отчего сводило плечи. А руки опускались на грудь, чувствуя затвердевшие соски, готовые проткнуть грубую материю служебной сорочки и скользили дальше под неплотно затянутый ремень брюк, с удовольствием ощущая шероховатые кружева нижнего белья.

Представляла, как втянет свой ещё упругий животик и пропустит между ног крепкую мужскую ладонь. А затем, слегка прогнувшись назад, прижмёт её к металлической молнии ширинки, будто попавшую в капкан.

Она была уверенна, что он не попытается её выдернуть от неожиданности и продолжит ласкать её.

От этих мыслей её приятно мутило, и к голове по шее ползли мурашки. Она пыталась переключиться на доклады подчинённых, реально понимая, что на работу ей в настоящее время наплевать.

Глава 8. Товарищ капитан

Йонас осторожно поставил свой кейс на верхнюю полку и сел к окну. Он не мог понять, почему вдруг дыхание стало таким глубоким, словно он вышел из духоты накуренного помещения и теперь может с лёгкостью расправить свою грудь.

И дышать, дышать,…наслаждаясь ароматом нахлынувшего живительного потока. Вот точно так когда-то познакомившись в холодном декабре на побережье средиземного моря с женой. Он помнил наизусть всё, что записал тогда в свою тетрадку:

…она обещала называть его «товарищ капитан»… Он звал её солнышком. Своим маленьким декабрьским солнышком. Потому что встретились они именно в декабрьской Ницце. В последнем холодном месяце года. Когда уже в природе не осталось тепла. И земля хочет завершить очередной виток, зачав новое рождение года. Когда появляется надежда с ощущением чего-то неизвестного, тайного ещё совсем маленького чуда — юного декабрьского солнышка. Ему хотелось, уместить его на ладони, укрыв от завистливых жадных мёртвых глаз. Но он не мог это сделать, понимая, что станет его тюрьмой. Оно жило тем, что дарило свет всему вокруг! Кто мог осудить её за это? Маленькое декабрьское солнышко, откуда оно взялось? Быть может, это была просто упавшая звёздочка, заблудившаяся на ночном небосклоне и случайно сорвавшаяся вниз. Он не хотел об этом думать. Он просто был счастлив, что она упала к нему на ладонь, и, затаив дыханье, с трепетом ощущал её лучи согревающие всё его тело. Он любовался ею, вытягивая перед собой руку. Видел, как она искриться, и мерцает сквозь плотно сжатые пальцы. Она жила у него на ладони. Не гасла. Не таяла как снежинка. И он хотел быть причастен к её жизни: чувствовать, как все тянуться к ней и быть рядом. Её лучи могли примирить кого угодно. В её свете всё виделось по-иному. А может быть, это и была реальность?… она обещала называть его «товарищ капитан»… Он называл её солнышком. Своим маленьким декабрьским солнышком.

Он не мог вспомнить, когда это случилось. Так давно, что казалось это, было всегда. Или вчера? Она сидела у моря и закрыв глаза, впитывала в себя свежесть прибоя, который дарил ей свои силы. Этот воздух входил в неё новой жизнью. И ОН хотел быть этим воздухом. Она была рядом и шептала ему ещё о двух совместных днях, которые ей нужны, чтобы жить. И он хотел быть этими двумя днями. Он хотел быть её неделею, месяцем, годом…

А может это и есть два дня? Кто знает, когда заходит для человека солнце? И может ли оно взойти больше одного раза? А если это не солнце, а маленькое декабрьское солнышко на его ладони… Она обещала называть его «товарищ капитан»…он звал её солнышком. Своим маленьким декабрьским солнышком. Он никогда не видел цветных снов. Сновидения редко напоминали ему собой о свойстве человеческого сознания. Может поэтому, проснувшись однажды, не удивился, увидев чудо. Просто протянул ладони. И солнышко не испугалось, не исчезло, не затерялось среди множества таких же ладоней. А может, он сам и создал это чудо. Может ли человек создать чудо? А сохранить его? Как долго? Маленькое чудо, затянувшееся на всю жизнь — как это нелепо! Наверно так же нелепо выглядит счастье. Что он чувствовал, когда, засыпая, хранил на ладони своё маленькое декабрьское солнышко? А, просыпаясь утром, снова видел его там же. Она ничего не спрашивала и ничего не просила. Просто была рядом и больше ничего не хотела знать. Что он мог рассказать ей? Любое слово было бы заведомой ложью, потому, что оно шло от сознания. А он не мог думать, он только чувствовал. Этот промежуток времени был неучтён секундомером его жизни. Когда на электронных часах отражается ноль часов ноль минут. Кажется, что оно бесконечно и ничьё. Но это было его время и маленького декабрьского солнышка. Когда никто не мог помешать быть им вместе, потому что для всех остальных этого отрезка не существовало. Но и у времени есть свои законы. Проснувшись однажды ночью от ощущения холодеющей ладони, он увидел, как она стала удаляться, пока не превратилась в маленькую звёздочку на небе. Он не пытался удержать её, зная, что однажды она снова упадёт к нему на ладонь. И он снова назовёт её своим маленьким… солнышком. А она будет звать его…

А вот и я! — услышал Йонас радостный голос Хельги. Она закончила свою работу и теперь могла, наконец, насладиться обществом майора. Он совсем не казался ей опасным, хотя военных она всегда побаивалась. От него исходило волнующее тепло и спокойствие. Она села напротив и стала молча разглядывать своего попутчика.

В свои тридцать лет, десять из которых отдала железной дороге, она видела всякое, повидала многих и внезапно подумала о том, что если бы этот седой офицер сейчас предложил ей выйти за него замуж, она не сомневалась бы ни секунды. И хотя знала, что это не любовь с первого взгляда, чувствовала, что с ним ей будет хорошо.

Его спокойный ровный голос и обволакивающий взгляд больших глубоко посаженных глаз, контролировали её всю. Казалось, что он знал, какие трусики она сегодня одела, и о чём думает. Не надо было ничего объяснять или оправдываться. Стоит ему наклониться к ней, и она потянется к нему навстречу без промедления. Он не был разговорчив, но его голос звучал, заполняя всё пространство купе, оставаясь в воздухе ещё долгое время, передавая женскому телу волнующую дрожь.

У неё всегда было чем попотчевать гостя, и вскоре на столе появилась масса вкусных закусок и бутылка водки, а она суетилась как заправская официантка, предлагая откушать то одно, то другое.

Йонас автоматически отвечал, кивая головой, но думал совсем о другом.

Ему нравилась эта женщина. Своей простотой и ненавязчивостью. Видимо жизнь потрепала её, и она научилась ценить истинно мужское отношение к себе. Ей не нужны были слова. Она всё чувствовала в его жестах, глазах. Когда не надо ничего объяснять. Или в чём-то оправдываться. Можно просто протянуть руку, и дотронуться до заманчивого бугорка, слегка обозначенной свитером, ключицы. Она без слов поймёт и сядет напротив, взяв в руку стопочку с водкой. Пригубив, неожиданно засуетится, боясь, что всё может закончиться очень быстро, и она не успеет насладиться, выпавшим, на её долю осколочком счастья. Начнёт что-то рассказывать весёлое из жизни. Но в глазах уже будет плыть ночь полная любви. Взгляд будет манить и удерживать.

Йонас не слушал, что она говорит, но ей это было и не надо. Она чувствовала, что находится внутри его.

— Дождь — тихо произнёс Йонас.

Хельга повернула голову к окну, но увидела за ним только темноту.

— Прислушайся — повторил он.

Как будто тихий шелест листвы проникал сквозь плотно закрытое окно.

— Осенний дождь — монотонно продолжал Йонас, — он начинается с шума листвы, а потом постепенно стихает, и ты стараешься уловить тот момент, когда он пропадёт вовсе…. Но он не проходит, останавливаясь на чуть слышной грани и уже входит в наше сознание привычным шелестом, словно всегда существовал в тебе — дарил тебе спокойствие и равновесие. Прозрачное тонкое стекло отделяет мир суеты природы от ровного дыхания тепла и уюта в этой маленькой уютной комнате…

Хельга не перебивала, продолжая ждать чего-то главного. Чувствуя в его голосе глубокую откровенность и расположенность, старалась вникнуть в каждое его слово, услышать скрытые интонации и наполненное таинственным сумраком звучание его речи. Не хотела думать ни о чём другом.

— Дождь — снова повторил он будто про себя, — тёплый летний дождь.

Она медленно перевела взгляд на окно, и ей показалось, как по нему с той стороны стала медленно сползать капелька, преломляя идущий из купе свет ночника. От неё повеяло теплом.

В унисон её раздумьям, продолжал звучать монотонный голос Йонаса:

….взгляд неотрывно следит за, медленно опускающейся по стеклу, каплей… будто привязан к ней, удерживает её, управляет,… сдвигая то вправо, то чуть левее,… а затем снова вниз… остановка… и снова медленно из стороны в сторону… и эта уверенность соответствия ощущается в спокойствии и умиротворении… дыханье становится ровным… ничто не тревожит… сердце бьется ровно… ни о чём не хочется думать… ничто не хочется анализировать… мыслей нет… звуков нет….

Хельга не в силах оторвать взгляд от стекла, с удивлением следила за непонятными узорами, оставляемыми каплей, которые та проделывала, сползая вниз. Чувствуя, как замедляется всё вокруг, наполняя спокойствием и расслабленностью полумрак купе. Откуда-то сверху ровно звучал уверенный голос, всё плотнее заворачивая её в непроницаемый для иных звуков кокон:

….за первой каплей сползает вторая…третья… четвёртая… их следы пересекаются, образуя непонятные узоры, будто замысловатые знаки, которые кто-то старается написать на окне, запутываясь сам и запутывая других,…но взгляд от них оторвать невозможно и ты стараешься всё глубже вникнуть в эти недоступные для осознания письмена…узоры становятся ещё запутанней, и уже невозможно справиться с получаемой информацией…усталость…взгляд продолжает бессмысленно скользить по стеклу тяжелее с каждым мгновеньем, …словно заглядывая в тёплую приятную глубину… тягучий свинец, проникает в веки и наполняет их своей тяжестью как переплетением незнакомой клинописи опутывающей затуманенное сознание, желающее покоя…

Хельга, не отрываясь, пристально смотрела в тёмное окно. Следы от падающих дождевых капель что-то пытались ей сказать. Иногда она словно начинала понимать их тайный смысл, но неожиданно всё путалось, и она делала новую попытку. С каждым разом это было всё труднее. Неуловимые мысли путались, не давая друг другу дойти до сознания и сложиться во что-то осмысленное. И от нарастающего напряжения в глазах возникала слепящая резь. Веки становились неподъемными, всё расплывалось. Узоры на окне всё быстрее меняли свои формы и конфигурации, сливаясь в единое серое пятно, не поддающееся анализу. Непосильная усталость исключала любой смысл сопротивления. Свет раздражал. Веки опускались. Она облегченно закрыла глаза, почувствовав, что именно к этому всегда стремилось её существо. Долгожданный отдых окутал её со всех сторон. Ей никогда не было так хорошо и спокойно….

Глава 9. Знакомство

Со временем тот сон настолько реальным вошёл в жизнь, что стал неотделимой частью. Йонас уже ждал его, пытался анализировать. Запоминал какие-то детали, звуки. Переносил его на реальные события. Запоминал черты лица этого парня и искал его в толпе. Но всё было безуспешно. Сон начинал сам себя трансформировать. Изменялся в деталях. Он мог начаться с атомного взрыва или обвала высотного дома, с крика неизвестной женщины или младенца. Мог с суши перенестись на глубину океана и начаться с оползня. Но конец был всегда один — смерть!

Потом в этот сон стали влезать какие-то клоуны, бросающие со сцены в зал цветочки и шарики, превращающиеся во время полёта в ядовитую блевотину и мерзкую паутину, с головы до ног опутывающую зрителя. И он оказывался вместе с людьми в зале. Никто не замечал, что все давно уже превратились в перевариваемый кокон. Искренне радовались очаровательным дьявольским выродкам, прыгающим по сцене, вылезающим из телевизоров, и радиоприёмников. А далее снова была безысходность и смерть с ожогами и асфиксией.

В последнее время Йонас стал серьёзнее относиться к приметам и всему тому, что происходит вокруг. Он пришёл к выводу, что мир полон предсказаний, и только надо в них разобраться. О чём они предупреждают. Все совпадения и случайности не происходят просто так. Тому примером была вчерашняя роковая встреча, перевернувшая его сознание.

Он проснулся в чужой квартире. Снова снилась война. И тот парень в горах. Всё тот же сон, словно чужая память, проникал в его беспомощное сознание, пользуясь ночным бессилием. Непреодолимую горечь чувствовал он в эти моменты. Будто что-то самое дорогое покинуло его в предрассветный час. Казалось, что кто-то давал ему последнюю надежду остаться там, куда ушли его близкие. Где ему могло бы быть хорошо, где он бы чувствовал себя спокойно и свободно. Но он этим не воспользовался. Что-то родное ушло, обрекая на реальность мучений в надежде снова пережить эти чувства. Йонас подумал, что в такие моменты люди умирают во сне. Просто не возвращаются.

Возможно, это случалось потому, что прошлое казалось Йонасу нереальным. Всё стало не так. Парни в клешах от колена и девочки в мини-юбках. Рубль в кармане — как залог успеха, уверенности и постоянства жизни. Романтичные напевы в тамбуре ночной электрички под четырех — аккордное бренчание гитары. Всё это как детский мультик, увиденный однажды тайком на просмотре цензуры и не прошедший по конкурсу, положенный на полку.

Никому нельзя его смотреть, потому, что не верится, как из таких же ребят смогли сделать киллеров, проституток и воров.

Сколько времени прошло с тех пор? Казалось, что в какое-то мгновенье всё начало вертеться кувырком: «…пироги за утюгами, утюги за сапогами…». Инфляция, распад страны, пустые прилавки магазина. Сумасшедший дом! И это колесо перемен раскручивалось всё быстрее. Какой-то неведомый смерч закрутил страну в фантастическом танце, разбрасывая вокруг поломанные дома и человеческие судьбы. Оставляя после себя высохшие родники народного достояния и потаённые сокровища олигархов. Будто всходы посеянного смерчем урожая, стали, как грибы появляться миллионеры, а вокруг их высоких заборов расовая ненависть, ложь, нищета братоубийства. И только любовь к соитию не переставала тревожить манить растерзанные ураганом души.

Только в эти мгновения блаженства люди могли не видеть окружающего их кошмара.

Реальность вторглась в его сознание интерьером незнакомых апартаментов. Сначала, он даже не мог сообразить, где находится. Но постепенно память вернулась: светская тусовка, его неудавшийся шантаж, пьяная оргия….

Он с грустью стал рассматривать зеркальный потолок над кроватью, разделенный позолоченными вставками на полуметровые квадраты. В них, как за решёткой, отражалась широченная кровать, покрытая пышным одеялом. Йонас никогда не просыпался в таких местах. Верхом благополучия казалась типичная обывательская клетушка с коврами на стенах и неровным паркетом на полу. Он почувствовал рядом движение, и сонная женская рука, вынырнув из-под одеяла, легла поперёк его груди, пахнув тёплым беззаботным уютом, который исходит от женщины готовой выйти замуж.

Есть женщины, от которых исходят ощущаемые только нутром похотливые волны. Их голос опутывает тебя в кокон с ног до головы. И уже ничего не хочется, как только прижаться к её обнажённому телу, обвить его руками и закрыть глаза. Кажется, что ты ждал этого момента всю жизнь и уже ничто не сможет тебя потревожить. Всё становится далёким и ненужным. Всё что случается вокруг становится незначительным. И только слившаяся плоть, подарившая несколько мгновений наслаждения, становится всеобщей истиной жизни человеческого существования.

Йонас представил себе мужчину, который вот так же как он совсем недавно лежал на этой кровати. А может даже ещё вчера или позавчера, а до него другой, а до этого ещё один. Скольких мужчин она хотела?

О чём они думали, когда просыпались и глядели точно так же в потолок на появляющиеся солнечные блики? Быть может, искали в этих узорах знакомые буквы или даже слова. Вон там, в углу как будто вырисовываются две буквы «X» и «У». Быть может, кто-то, прочитав их, сказал себе: пора!

И навалился на нее, раздвинув горячие ляжки….

Одеяло пахло чем-то томным и уютным. От этого появлялось раздражение, что рано или поздно придётся данное благополучие нарушить. Оно как ведение исчезнет, рассыплется по углам, заберётся в потаённые щели, где будет ждать очередного случая, проявить своё поглощающее марево уютного коварства.

Было еще рано и сквозь задернутые шторы летнее солнце пыталось проникнуть во все затемненные уголки спальни. Как тебе было бы интересно проникнуть в мою душу, — подумал Йонас и усмехнулся.

Причудливая лепка по краям потолка создавала впечатление оскаленных зубов. Вот это по мне, — решил про себя он. Вместе со сравнением вернулась реальность чувств. Видимо, ей еще рано просыпаться, подумал он. Другой образ жизни, другой распорядок дня.

А у меня-то, какой может быть распорядок? То, что я сам себе намечу и постараюсь потом выполнить, если не забуду. Стоит ли об этом думать? Стоит ли вообще думать, о чём-либо, когда находишься в тёплой женской постели, хотя и не стремился в неё.

И не было чувства отвращения, когда она ночью, сняв одежду, словно вылезла из кокона расплывшись жирными телесами. И когда хлюпал её потный живот под натиском похотливого самца с затуманенным водкой глазомером. И даже вроде бы кончил, но сильно устал….

Глава 10. Тайная связь

Она уже давно проснулась, но лежала, не открывая глаз, с головой укрывшись одеялом. Она больше ничего не хотела в этой жизни потому, что все, что могла она уже взяла. Единственное, чего она хотела, это чего-нибудь хотеть. Кто-то ей сказал, что когда человек уже ничего не хочет, господь прибирает его к себе. А поскольку ей здесь нравилось, она из всего встречного пыталась возбудить в себе хоть какие-то позывы похожие на желание.

Секс с этим воякой, попытавшимся её шантажировать, и предложившим купить у него аудиокассету с записью её разговора был не нужен.

Дебил! Стоило ждать пять лет, чтобы нарисоваться с этим компроматом?

А как он побледнел, когда узнал, с кем был этот разговор. Даже что-то лепетал про однокашника. В этот момент она и решила просто его «отыметь» вместе с этой записью, для чего затащила к себе в постель.

Она привыкла брать все, что есть у мужчин: улыбку, взгляд, стихи. Когда было нужно — забирала деньги. Всегда презирала тех, кто считал, что миром управляют мужчины. Они просто что-то делают. И часто не знают, что из этого получится. Добывали ядерную энергию — получили бомбу.

Она всегда знала, что мир принадлежит именно женщинам, но они этого не знают и знать не хотят. Играют в свои дурацкие куклы. А ведь самые настоящие куклы живут рядом. А какой спектакль можно разыграть из них!

Она любила разыгрывать спектакли, когда училась в школе, а потом в университете, а теперь в Думе. Как это азартно и заразительно. Смотреть на мужчин, которые, будучи уверенными, в своём величии ничего собой не представляют, кроме как раздутых индюков. Думают, что решают нечто важное, исторически значимое. Не догадываются, что уже прошла «проплата» и решение вот-вот будет вынесено. Стоит только обратить на них внимание. Преображаются как пингвины в Антарктиде. Вот туда бы их всех сослать.

Хотя это было бы не совсем правильно. Где бы я тогда взяла себе этого зрелого самца рассматривающего потолок моей квартиры. Наверно никогда не видел такой лепнины, и современного дизайна.

Она не хотела, чтобы он видел её проснувшейся, и подсматривала за ним сквозь неплотно прищуренные веки. Строят, изобретают, доказывают.

Что они могут сделать без настоящей женщины. Не той, что смотрит им в рот. Или считающей своим долгом вовремя наварить кастрюлю щей и прыгнуть в очередную постель за атрибутом высокой моды.

Она чувствовала свою причастность к чему-то большему. Она управляет ими: сажает в кресла и выкидывает на улицу с тёплых мест, стравливает и сажает неугодных.

Ещё в детстве понаблюдав за игрой мальчишек в пивные пробки, она просто подошла и забрала жестянки себе. А когда почувствовала, что разразится драка, просто позвала своего папу. Потом она железки выбросила за ненадобностью, но осталась уверенность, что можно забрать всё. Позже она поняла, что лучше, когда тебе отдают сами. Это стало смыслом жизни. Ей казалось, что она рождена тигрицей-охотницей на всё. Вокруг было так много чужого. Но государство ещё не продавалось, и она стала охотиться на мужчин. Благо их было достаточно. Да и ценник на них никогда не был высоким. Государство душило их свободу. Жёны уничтожали личную жизнь. Партия извращала мораль.

Это было азартно. На женщин она не обращала внимание. Они её не интересовали. Да и что можно было у них забрать. Если только мужчину, который непонятно почему случайно прибился в поисках утешения от одних жизненных неурядиц к другим.

Навеянные воспоминания пронзили тело сладкой истомой. Сколько их было? Таких разных, застенчивых и наглых, спортсменов и алкоголиков. Она забирала себе всё, что у них было, и то, что у них ещё могло быть впереди. Зачем им что-то оставлять, этим грубым неотёсанным созданиям, старательно маскирующим свои потные железы, чтобы доставлять плотские наслаждения женщинам.

Она слегка приподняла одеяло и сквозь прищуренные веки посмотрела на лежащего с ней мужчину. Ей было спокойно.

Кто он? Она даже не знает его имени. Больше они никогда не увидятся. Он и не предполагает, что стал жертвой её очередного каприза. Все мужчины казались ей глупыми детишками. Ей захотелось рассказать этому малышу что-нибудь жалостливое, побаюкать его. Она осторожно прижала лицо Йонаса к своей груди и стала тихо ворковать то ли себе, переживая заново огромные временные пространства, то ли незнакомцу, подарившему ей очередной оргазм.

Об умершем муже — большом чиновнике, о связях, о деньгах. Жаловалась на вечеринки, устраиваемые дочкой, завоевавшей на поприще крутых дискотек репутацию скандальной светской львицы, еще недавно вытаскиваемой из наркотских притонов. О том, как нынешний кормчий работал помощником у её мужа. В том числе и в постели. Там он был очень хорош. Особенно когда кончал. Его стон звучал как победный крик на бойцовском ковре. Он весь деревенел, а затем расслабленный опускался на влажное тело самки, из последних сил облизывая появившиеся на её сосках капли солёного пота. Молодой, умный, с крепким сухим мускулистым телом. Он ещё не пропускал ни одной тренировки. Быть может, его спортивная злость привлекла её внимание. А может невнимание мужа, который считал себя великим революционером и изо дня в день строил какие-то призрачные планы и проекты. Где он витал? В каком поднебесье? Иногда становилось за него даже неловко перед иностранными дипломатами, с которыми он любил общаться особенно часто. Слава богу, рядом оказался нормальный, реальный человек который организовал настоящее жильё, устроил дочку. Это был умный внимательный администратор. Его глаза светились как звездочки, на ясном небе излучая любовь ко всему. Он будто подталкивал всех к добрым делам, служению народу…

Глава 11. Начало пути

Йонас слушал её в блаженной полудремоте. Не было ни желания не сил выныривать из этого поглощающего омута наполненного ласковым воркованием. Как давно забытая сказка, подаренная бабушкой, вернулась из далёкого детства. Не смыслом, а переливом интонаций, журчанием звуковых оттенков её голоса. И словно былинные сюжеты вставали перед Йонасом одна за другой картины борьбы этой женщины за своё счастье.

Вот она молодой девушкой приезжает из провинции в большой город. Поступает в университет. Не желает уезжать по его окончанию. Выходит замуж за глупца, обучающегося на старшем курсе, и получает прописку. Что можно ещё забрать у него? Квартиру? Это такая мелочь для неё. Но больше у него ничего нет.

Ведь нельзя же забрать любовь и ласку, что тебе дарили. Их можно только чувствовать когда ты рядом.

Чувствовала ли она? Была ли она рядом? Наверно первую любовь она вложила в добывание своей первой квартиры. И так это чувство было огромно, что, получив в собственность жертвенные метры, отдалась демону. Кинулась в объятья обладателю всесильной тайны познания законов бытия.

История и юриспруденция звучит как союз меча и орала. Что ещё надо в этой стране, где не действуют законы, и никто не знает своей истории. Что может быть плодом такого союза, как не желающее появляться на свет дитя? Но для господа все равны, и он дарит женщине любовь, как надежду на исцеление, нарекая её своим именем. Кто была та маленькая сгорбленная старушка, встретившаяся на пути? Как звали её? И была ли она вообще. То, что случается с нами иногда не может быть реальностью. И мы это знаем. Просто не хотим об этом думать. Это вспоминать.

Но муж стал другим, увидев вокруг себя людей, которых оказалось гораздо больше, чем статей в кодексе.

Неужели весь этот сброд стал ему дороже своей семьи? А ведь надо было ещё позаботиться о родителях. Создавать свою маленькую крепость.

Он поверил, что его любят все, и бескорыстно окунулся в работу, провозглашая всеобщее народное счастье единственной целью. Он бросался с копьём любви на вековые крепости человеческой глупости и ханжества. Кому нужен был этот Дон — Кихот? Какой глупец! Разве можно было его любить?

Он внёс свою лепту — можно было от него избавиться. И испытывая очередной оргазм с его заместителем, она срывалась как до отказа заведенная пружина и, суча ногами по постели, превращалась в единый вопль, разрывающий на части её плоть.

Неожиданно у неё испортилось настроение. Возможно, сказался результат вчерашних возлияний. Она слегка выглянула из-под одеяла, приподняла от подушки голову и посмотрела на Йонаса.

— А знаешь ли ты, по поводу чего был банкет, на который ты попал? Ты полковник? Майор? Ты даже не лейтенант! Прапорщик! Ха-ха! Просто прапорщик! Скоро он заберёт меня к себе наверх, и ты будешь гордиться, что провёл у меня ночь. Но никто тебе не поверит!

— Как он тебя заберёт, если у него заканчивается срок, — недоумённо спросонья возразил Йонас.

— О! Какой ты грамотный солдафон! Это у вас — сроки, а мы просто живём и даём жить друг другу! Он на днях уйдёт и поставит вместо себя какого-нибудь корешка с юридическим образованием. А потом досрочно его снимет и изберёт себя ещё на пару сроков. А меня на своё место! Но ты об этом уже не узнаешь! Она мерзко захихикала в подушку.

— Ты смотрел фильм Кончаловского «Лев зимой»? — продолжила, она, смеясь, — так вот те интриги, при короле Англии Генрихе — детский лепет, по сравнению, что творит твой корешок!

Откинувшись на кровать, Йонас продолжал слушать словесный поток, и думал затаив дыхание. Чувствуя, как из глубинных коридоров памяти появляется связующее звено, выстраивая всё в логическую цепь.

Она рассказала, что сегодня снова увидится со своим старым близким другом в пригороде. Он приезжает инкогнито, чтобы навестить семью. Но для неё тайн не бывает. Шикарный ресторан в бывших царских предместьях. Железная дорога, проходящая рядом, напоминала о прошедших столетиях. Йонас лежал, закрыв глаза, и думал. Дремота прошла, и он реально осознал своё положение. Ему было смешно от того к чему он пришёл! Что очередной женщиной в его жизни стала эта безобразная властная шлюха, которая в угаре может вызвать охрану и его упекут как того парня, о котором идёт речь на плёнке. Будет прокурор и суд, соответствующая статья уголовного кодекса. К похмельному унынию добавился непонятный нервяк. Всё тело внезапно охватила дрожь как электрический импульс, словно волны побежали борозды мурашек. Они накатывались друг на друга, иногда гася внутренний мандраж, а иногда многократно его усиливая. Отчего всё тело превратилось в полигон междоусобных бурь. Когда нет совместимости с самим собой, и кажется, что твоя душа ошиблась оболочкой. Залетела не в ту плоть, перепутала адрес. Наверно это состояние и натолкнуло его на мысль о неизбежности расплаты.

Не может же быть случайностью эта встреча. Йонас понимал, что стоит на краю неизвестного. Но он не хотел возвращаться. Странный азарт сменил нервную дрожь. Будто кто-то подталкивал его идти дальше, не останавливаясь и не задумываясь. Ещё вчера сразу после первых слов общения с ней, Йонас понял, что не сможет получить с этой женщины деньги за аудиокассету, которую хранил столько лет. И теперь от неё он узнал, кому она делала заказ. Вряд ли она отпустит Йонаса живым. Сейчас он понял, что никто не сможет получить с неё ничего и даже вернуть своё.

Ему стало ужасно стыдно за себя и гадко. Что вот он боевой офицер хранил этот подлый, как ему казалось крутой компромат, в надежде уйдя со службы позаботиться о своей семье. Как это могло только придти к нему в голову? Кто смог заставить его сделать это? Его, как все считали, кристально чистого сотрудника. Неподкупного и бескомпромиссного. Кто за всё время службы не то, что не сделал, а даже подумать не мог о каком-то обогащении. Кто подсунул ему эту кассету? Какое-то помутнение нашло на него тогда. И он целых пять лет хранил её. А она подтачивала его изнутри. Напоминая о себе каждый раз, как только он открывал сейф. И все эти пять лет он боролся с ней. Рука неоднократно тянулась в темноту схватить эту мерзость как ядовитое существо сжать, уничтожить, раскромсать на кусочки. Но он этого не сделал. Гаденькие мыслишки, скрывающиеся в неведомом уголке мозга, вдруг вырастали гигантами, заполняя всё его сознание. Поглощали душу, и он не знал, чего больше хотелось: погладить шершавый пластик кассеты, или, схватив, сжать её и услышать, как хрустят её перегородки, как перемалываются её внутренности, словно живого организма таящего в себе сладостное и смертельно ядовитое чувство минутного наслаждения.

И вот теперь прошло пять лет. Она всё та же. Матовый чёрный корпус с серой незаполненной наклейкой. А он? В кого превратился он? В мелкого вымогателя? Без жены. Без семьи. Живущего в глухой деревне и развлекающего игрой на гитаре одурманенных самогоном соседей. Долго ли это будет продолжаться?

Другого выхода нет. Всё это не случайно. Только этим я смогу спасти свою душу и его. Только одна мысль затмила все остальные: «я спасу Вас господин президент…».

После всего, что он услышал, Йонас понял, что она не даст ему выйти из квартиры самостоятельно, поэтому нельзя оставить её в живых.

Курс спецподготовки не прошёл для него даром. Он ждал лёжа с закрытыми глазами. Наконец она выговорилась.

Видимо устав от напряжённого монолога, она снова откинулась на подушку и закрыла глаза. Йонас стал подстраивать свое дыхание, усиливая внутренний шум собственного выдоха звучащий как шум моря. Йонас полностью расслабился, растворяясь в собственном сознании, перестав ощущать своё тело, пытаясь слиться с идущим от неё теплом. Рука женщины слегка вздрогнула, затем ещё раз.

Пора, — подумал Йонас и начал незаметно вплетать слова в свой внутренний выдох:

«Со-о-он», — растягивал он слова, — «глубокий со-о-он, сон становится глубже…».

Постепенно, усиливая звучание своего голоса и произнося слова более внятно, но монотонно и уже более требовательно, позволил себе выйти из специально расслабленного состояния. Такие минуты всегда возбуждали его, но радоваться было ещё рано. Он ещё не владел её сознанием. Надо было продолжать работать. Вскоре он увидел, как под закрытыми веками женщины двигаются зрачки, и понял, что она в трансе. Теперь осталось немного. Надо было только создать комбинацию, придумать логический сюжет, которому бы она доверяла, то, что случалось с ней ранее.

Йонас представил ей побережье тёплого моря. Распахнув шторы, внушил ей яркое солнце. Открыв окно, сообщил о порывистом ласковом ветерке несущем полуденный зной, от которого хочется окунуться в живительную морскую гладь. Йонас помог женщине подняться с постели и ступить на широкий подоконник, служивший в её грёзах краем бассейна. И предложил охладиться в этот жаркий день…

Скрываясь за шторой, он видел, как стоявшая на тротуаре публика с недоумением наблюдает появившуюся в оконном проёме четвертого этажа невозмутимую любительницу острых ощущений в цветастой ночнушке. Свидетелей будет много, подумал Йонас. В своей причастности к данному убийству он даже не задумывался, но встречаться с участковым ему всё равно не хотелось. Он не стал смотреть последний сюжет спектакля и даже подумал, что наверно в этом у неё будет шанс выжить, не чувствуя при этом ни радости ни сожаления. Только безразличие, как проведение очередной рядовой оперативной комбинации. Примерно такое же, как испытывает дворник к гражданам, разгребая в парке осеннюю листву.

Удивившись своему спокойствию, Йонас подумал, что если существует «ад», то он точно здесь. И поэтому боятся нечего. А тот парень из сна — беспомощное прошлое. Нет у него имени, потому что нет такой могилы, на которой можно прочитать слова посвящённые ему близкими. Стала ли эта жизнь продолжением прошлой, он не знал, потому что не был уверен, из чрева ли матери он родился или из чрева войны, ибо каждый встретившийся тебе на пути ведёт непримиримую битву за своё существование, которую, в конце концов, проиграет….

Йонас посмотрел по сторонам. В комнате было полно всякого барахла, которое ценили здешние обитатели, но ему всё это было ни к чему. Он быстро оделся, взял из верхнего ящика стола две банковские стодолларовые упаковки и сунул их в карман. Затем протер тряпкой, возможно оставленные отпечатки своих пальцев и, торопливо покинул квартиру, захлопнув за собой дверь. Внизу он увидел несколько обеспокоенных граждан суетящихся вокруг лежащей на асфальте женщины. Вернее вокруг того, что от неё осталось. Ночная рубашка уже пропиталась кровью, и её алый цвет служил неплохим орнаментом, окаймляя цветочки на льняной ткани. Труп лежал лицом вниз, словно стараясь что-то вынюхать. Порывистый ветер едва шевелил спутанные волосы, под которыми блестела темная густая жидкость, хищно расползающаяся по асфальту. Вокруг того, что раньше называлось головой, валялись осколки черепа белого цвета с красными краями и прилипшей тёмной и белой слизью. Нет женщины, нет и её голоса, — подумал Йонас, кидая в мусорный бак ненужную аудиокассету. Только теперь он почувствовал облегчение. Больше он не услышит, как женский голос истерически требует решения вопроса любыми средствами.

— Какая же тёмная сила таилась в этой бабе! — подумал он и ещё раз посмотрел на размозжённую голову с вытекающей из неё густой темной жидкостью, напоминающей яд.

Похоже, что он уже никому не принесёт вреда.

Глава 12. Отец

Йонасу казалось, что сразу после получения пенсионного удостоверения жизнь его приобретёт иной смысл. Но ни торжественный ужин в ресторане, ни затянувшееся до обеда утро в постели не были похожи на стартовый флажок нового периода жизни.

Когда-то в юности Йонас решил стать полярником и рванул на север, окунувшись в рискованную и азартную игру со страной ледяного холода, ожидая жизненного скачка. Но скачок пришёл не оттуда — спустя четыре месяца полярной ночи он получил радиограмму о смерти отца.

Оказывается, на кон была поставлена его жизнь! Что было бы, если б он остался рядом?

Совершая свои геройские поступки, мы никогда не задумываемся о том, что расплачиваются за них наши близкие, родные, любимые. Они несут тяжесть наших заслуг вместе с нами. А случается и в одиночку, когда для всех мы уже преданы забвению.

Всё это кажется теперь странным: день назад Йонас отправил отцу поздравление с днём рождения, заказав красочную открытку с нарисованными на ней пирогом и лесными зверушками, а ночью дежуря на радиостанции, никак не мог принять радиограмму из-за помех в эфире. Её упорно посылали из центра, и она пробивалась сквозь атмосферные неурядицы. Но для Йонаса звуки её морзянки то сливались, то пропадали, не желая складываться в слова. И он посылал в ответ: «Гухор, гухор, гухор…». Что означает на языке радистов «не слышу вас». В конце концов, измотавшись, выключил станцию, ушёл спать.

Часто ли мы слушаем своих родителей, которые пытаются наставить нас на путь истинный, оберегая от своих ошибок и желая нам добра? Они дарят нам свою любовь и нежность, готовые пожертвовать собой, и получают в ответ только «Гухор»! А через много лет, став взрослыми, мы наблюдаем, как наши дети спешат к своим друзьям, избегая наших советов и ласк. «Гухор! Гухор!» — кричат они нам всем своим видом.

Утром, открыв глаза, Йонас увидел рядом со своей постелью троих закоренелых полярников смущённо стоящих, переминающихся с ноги на ногу, и глядевших не на него, а в одну точку — лежащий на его постели маленький листочек бумаги, практически полностью исписанный чьими-то соболезнованиями, извинениями, обещаньями. И все эти слова как в призрачном хороводе кружились вокруг одной малюсенькой фразы состоящей из двух слов: «отец умер».

И всё вокруг неожиданно пахнуло смертью. Деревянные стены зимовки. Книги на полках. Лица полярников. Распахнулась маленькая форточка и ударила по фрамуге, но как то бесшумно, словно извиняясь. И вторя ей, так же тихо сквозняк приоткрыл дверь. Всё оставалось то же, только подёрнулось тусклым, мутным налётом смерти. Йонасу казалось, что он много знает о ней, но только теперь он её увидел. Всё вокруг было пронизано ею насквозь. Каждый предмет носил на себе отпечаток её надменного величественного лика. Она затмила всё, что раньше наполнялось его отцом. И Йонас понял, как много его было вокруг. Он отражался во всём. Теперь его место заняла смерть. Сколько родных и близких душ должно умереть пока она заполнит всё пространство вокруг тебя. К сожалению, у нас его не много.

Отец умер от сердечного приступа, не дожив до своего сорокалетия один день. Есть ли в этом какой-то тайный смысл? Что хотел этим сказать Всевышний? Показать свой крутой нрав? Своё бесконечное владычество над смертными? Кого-то предупредить? Предостеречь? Быть может в последний раз. Или это была просто его игра, презрительная издёвка: человек готовиться справить свой день рождения, друзья приготовили подарки, шлют поздравительные телеграммы и вот…

Йонас возвращался с севера на перекладных, пытаясь успеть на похороны. Не зная, что успеет только лично получить у почтальона телеграмму направленную им самим за день до трагедии, в которой, с учётом дальней дороги, заранее поздравлял отца с днём рождения и желал здоровья. Где она плутала, целую неделю, пока Йонас через множество золотоносных приисков добирался в центр, а оттуда уже самолётом домой. Он помнил, как смеялись бородатые старатели в скачущей по торосам коробочке вездехода, радуясь полярному сиянию. Чокались железными кружками со спиртом, расплескивая, его друг на друга. Кивая на отрешенного молодого парня. Протягивая кружку ему.

— Пей с нами, — кричали они сквозь грохотанье дизеля и лязг гусениц, — не бойся, пей!

Йонас пил не чувствуя крепости спирта, не поперхнувшись. Ему наливали снова, и он машинально опрокидывал в себя всё до дна. Но только не было дна в его душе, и пить он мог сколько угодно. И не было страха, потому что чувствовал он себя сильнее других. Одного его слова было достаточно, чтобы все эти люди замолчали, нахмурились, перестали веселиться, начали сочувствовать Йонасу, жалеть его. Но разве в этом заключается сила, думал он. Стоит ли этого смерть?

Так и стоял Йонас с прочитанным клочком бумажки перед весёлым парнем — почтальоном, искренне верящим в недоступный ему розыгрыш, не понимая, как это молодой человек расписывается за телеграмму своему отцу, которую, сам и послал. Что мог объяснить ему Йонас? Да и зачем?

…Пока мы молоды и веселы, смерть видится нам где-то далеко в тумане расплывчатым горизонтом. И, как горизонт, недостижима. Но вдруг, она бесшумно надвигается, и занесённая тобой нога застывает в воздухе. До рези в глазах, всматриваешься вперёд. В пустоту? Оставаясь с ней один на один. Не испугаешься ли увиденного? Твёрдо шагнёшь или попятишься? Запрыгаешь на одной ноге, пытаясь развернуться? Задёргаешься в конвульсиях, взмахивая руками как птица, моля о помощи, захлёбываясь изрыгаемой блевотиной воспоминаний, дрыгаясь всем телом, постепенно теряя равновесие. Будешь судорожно цепляться за своё прошлое, какое бы оно не было ужасное? Вспоминать свои грехи, услышанные где-то молитвы, руки любимых женщин….

Есть ли разница, какая смерть подкараулила тебя?

Одни будут говорить: «Он легко ушёл от нас, пусть земля ему будет пухом…». Остальные будут поддакивать и молча кивать головами. Но откуда им знать легко ли ты ушёл из жизни? Может твоя душа в деревенеющем теле, кувыркалась как по булыжникам, кровя последним, что оставили тебе, и что ты пытался нести с собой, оберегая от грязи и нечистот. Но ты никогда не сможешь им рассказать об этом. А нужно ли им это знать, если даже будучи живым, ты их мало интересовал…?

Йонас не смог тогда сделать это.

Всего лишь бросить горсть земли на отцовский гроб. Он стоял, будто окаменевший, сжав в кулаке шершавую влагу. Тупо смотрел на кидаемые в могилу комья земли. Падая, они стучались в деревянную крышку гроба, словно маленькие требовательные кулачки детей и бессильно рассыпались, не найдя сочувствия, не услышав ответа.

Только подойдя к машине, Йонас вспомнил. Разжав кулак, посмотрел на ладонь. Земля в некоторых местах уже высохла. С прожилками светлой глины, с вкраплениями кварцевых блёсток, со странным блеском, каким-то матовым, тусклым, мёртвым. Оставляла впечатление давнего света. Из глубины образовавшихся трещин проглядывала стянутая кожа. Белая неживая. Готовая оторваться со сброшенной землёй. Йонас снова сжал её в кулак. Со всей силой, выдавливая её, упирающуюся, недовольно скрипящую. Медленно просачиваясь между пальцев руки, она свешивалась наростами, не желая отпадать. Брызгала сгустками оставшейся влаги. Впивалась в кожу, проникая глубже в тело, в мозг, лёгкие.

Он забыл бросить эту горсть земли, и та вошла в его сердце, оставшись там навсегда. Наверно это была первая тяжесть, вошедшая в его сердце. С годами она стала накапливаться.

Кто знает, сколько лет или месяцев нужно человеку, чтобы не вздохнуть уже было от тяжести такой. Когда внутри не остаётся места не тронутого горем. Тогда сам человек становится болью, общей, человеческой. Будет жить он, роняя святую тяжесть в близкие души знакомых и просто встречных…

Глава 13. Дорога домой

Йонас ехал к себе домой. Было грустно. Пришло время, и теперь он может думать и делать то, что хочет. Может рассказать, что такое служба отечеству. Как её понимают сидящие в окопах и стоящие у руля. Раньше казалось, что стоит выйти на пенсию, и он на каждом перекрёстке будет клеймить позором зажравшихся чиновников и самодуров-генералов. Будет показывать на них пальцем, и уничтожать выявленными ранее фактами коррупции и мздоимства. Обратиться во все газеты, чтобы осуществить публичную казнь сволочам, мешающим народу жить и воспитывать своих детей. Люди, услышав скрываемое ранее, поднимутся на баррикады и перевешают на площади всех подонков. После чего заживут справедливой долгой жизнью.

Вот и перекрёсток вроде подходящий центральный, и народу много. Но почему-то глядя на людей, пропадают нужные слова. Забываются призывы. Только жалость к ним накрывает теплой волной и заливает всё вокруг. Будто нет ни у кого глаз. Мутные взгляды опущены вниз. Словно слепые котята тыкаются друг в друга. В движениях покорность и безысходность. В словах — невозможность что-либо изменить. Отсутствие всякого желания — лишь бы не было хуже. Если люди заглядывая в лужу, не могут разглядеть отражаемых в ней звёзд. О чём они могут мечтать?

Нужно ли было Йонасу готовить себя к этому дню двадцать лет. Для того, чтобы никому ничего не сказать? Стоит ли тогда вообще об этом думать?

Старенький дизель «патрола» ровно урчал под капотом, периодически прерывая раздумья Йонаса и заставлял переключать его внимание на дорогу. Как много за рулём появилось женщин. Почему? Наверно мужчины просто устали от безысходности. От вечной борьбы за жизнь, за чье-то счастье. С радостью готовы отдать когда-то взятую на себя ответственность. Что будет дальше? Матриархат?

Приятно видеть хорошенькое личико в салоне красивого автомобиля. Хотя, иногда очень смешило, когда малюсенькая креолка выглядывает в лобовое стекло громадного чёрного джипа, пытаясь увидеть, где заканчивается капот её авто. Складывалось впечатление, что, её головка, с прилизанными волосами привязана к рулю.

Йонасу нравилось наблюдать, как женщины вылезают из своих автомашин. Большинство покидает свою машину с таким видом, будто показывает всем вокруг как она её «отымела», и что будет с каждым, до чьего рычага передач она дотянется.

Некоторые, покидают свой транспорт, словно, извиняясь. Как правило, их машины недорогие, неновые. Возможно, их стесняют именно эти обстоятельства. Поэтому сексуальность отношений более приближается к материнской. Определить, что впереди тебя едет женщина очень просто. Как только ты начинаешь материться по поводу непредсказуемости поведения впереди едущей машины, то знай — за рулём «она». Конечно, бывают исключения из правил, но чаще приходится ругаться.

Йонас смотрел на встречные машины, их водителей. Лобовое окно, как некая рамка, обрамляющая вход во внутренний мир салона автомобиля полный интимных подробностей частной жизни владельца. Это как маленькая кладовая, где человек хранит свои секреты, иногда не предполагая об этом. В салоне автомашины Йонаса не было ничего лишнего. Никаких наклеек. Никаких прибамбасов и наворотов. Всё самое необходимое. Автомобиль не роскошь, а средство передвижения — вспомнил Йонас классическую фразу.

Неожиданно он увидел бегущего к машине мужчину в форме и полосатым жезлом в руке. Попасть на заметку Йонасу было сейчас особенно незачем и он, остановив нисан, сразу попытался оправдаться:

— Стараюсь правила не нарушать, что-то случилось?

Успокаивая после бега дыхание, сотрудник представился, а затем попросил предъявить документы.

— Вы пересекли сплошную, — уже более твёрдо произнёс он.

— Какую сплошную? — искренне недоумевал Йонас.

— Вот тот грузовик с аварийным сигналом вы объехали, пересекая сплошную!

— А как же я его должен был объехать, другой же дороги нет. А он растопырился на всю полосу. Да там и нет никакой сплошной.

— Как это нет? Вы полосу разделяющую дорогу видели?

— Видел, но она же чёрная.

— Вот это она и есть! — страж дорог обрадовался внимательности водителя.

— Кто она? В правилах записана жёлтая или белая. А это чёрная.

— Не видишь что ли, дорогу недавно отремонтировали. Пока подготавливают к покраске — она чёрная. А потом покрасят, и будет белая.

— Ну, пока то не белая…

— Когда ты придёшь доказывать свою невиновность в суд, она снова уже почернеет — ехидно улыбнулся сотрудник, — давайте документы.

— Ну, ты даёшь! — искренне возмутился Йонас, вытаскивая пенсионное удостоверение.

— О блин, да ты из наших, пенсионер! — разочарованно произнёс парень, — что сразу-то не сказал. Пудришь мне здесь мозги. Тратишь моё время. Плати штраф!

— Издеваешься, командир? С пенсионера штраф?

— Ладно, давай десять рублей, а то день не заладится. Ты у меня первый сегодня!

Йонас отдал десятку и пошёл к машине.

— Обошлось, — подумал он про себя. На душе было смешно и грустно.

Каждый ли человек задумывается о судьбе своей страны, спрашивал себя Йонас. Наверно только тот, кто связывает себя с ней. Кто никогда не уедет искать счастья на стороне потому, что знает — там его нет. Не отдаст своих детей в обученье заморским учителям, а будет создавать условия для их обучения здесь. И только здесь на Родине даже малюсенькая победа — это всеобщий восторг, вознаграждающий тебя за вынесенные мучения. Как победа над самим собой в момент обретения нового сознания. Когда понимаешь, что ты сделал шаг вперёд, тем самым, подарив добро своим родным близким и просто знакомым. Только увидев радостный блеск глаз окружающих тебя людей, можно ощутить настоящее счастье. Разве можно построить счастье для одного человека?

Ровно тарахтя «патрол» неторопливо продолжал ехать по пригородной дороге. Йонас знал, что сосед Семёныч следит, чтобы в его доме было всегда тепло. Час езды от города и никакой суеты, никакого шума. Только чистый воздух, небольшая речушка с крутыми берегами да случайно забредшие грибники. Всё это ему досталось в наследство от службы. На полученное при увольнении в запас пособие он купил этот дом в деревне. Денег получал мало, поэтому не скопил. Детей почти не видел. Но не был на службу в обиде. Уйти не мог. Это была война, в которую он ввязался много лет назад. И тогда он ещё надеялся, что выйдет из неё победителем.

Единственное, что ему оставалось теперь, это попытаться почувствовать себя свободным. Мужчина может чувствовать себя свободным даже в клетке, если там у него есть всё что ему в данный момент необходимо. К сожалению женщины часто этого не понимают. Как только заходит разговор о мужской свободе, они начинают подразумевать «измену родине». Считают, что это экспансия на их права. Не в силах проанализировать существующие взаимоотношения, прибегают к самому простому — «ты меня не любишь, я тебе не нужна». Иногда женщины всё же проявляют верх благоразумия и пытаются понять примитивную мужскую логику. Возможно даже, они её понимают, но витиеватость и пытливость женского ума не в силах смириться с мужской наивностью. Они подозревают под этим скрытую угрозу посягательства на уже имеющееся благополучие взаимоотношений, налаженное в первые очаровательные, полные таинства, минуты знакомства. Зачем рисковать, идти к чему-то новому, неизвестному. А вдруг, будет хуже? — думают они, и в который раз тайком перечитывают далёкие письма молодости, вспоминают заученные рифмы наивных мальчишеских стихов, удивляясь, почему он не напишет ей снова что-то подобное?

Глава 14. В деревне

Йонасу нравилась его одноэтажная, незаметная избушка из толстых многолетних брёвен, потемневших от времени, но продолжавших долго хранить тепло русской печки. Дом находился почти в центре маленькой деревни, ближе к речке. Летом речка практически пересыхала, и Йонас сделал запруду. Образовалось небольшое озерцо. Об этом узнала местная детвора и в хорошую погоду с речки неслись радостные детские крики. Жители деревни, будучи трезвыми, удивлялись, почему они сами не догадались сделать такое развлечение. И с удовольствием шли понырять. С тех пор деревня прониклась к Йонасу доверием. Местные жители стали частенько заглядывать к нему в дом, предлагая что-нибудь сделать: убрать двор, прополоть огород, починить крышу. И делали вид, что очень огорчаются, когда Йонас давал им за работу небольшие деньги. У него самого желания возиться с огородом отсутствовало. Он считал это дело нерентабельным. Но попробовать первых огурчиков и помидор не отказывался. Поэтому он не возражал, когда постепенно местные взяли шефство над его огородом и участком. Хотели и в доме прибраться. Но этого Йонас не разрешил, учитывая опыт прошлых лет. Он хотел чётко знать, где у него что лежит. И брать вещи оттуда, куда он их положил. Женщины не обиделись, а даже ещё больше полюбили его. Наверно потому, что он сам следил в своём доме за порядком, чего не делали их мужики. Появилось в деревне и развлечение. Йонас перевёз из квартиры свою электрогитару с автономным усилителем и колонкой — единственное, что осталось в наследство от городской квартиры. В летние вечера он выставлял свою аппаратуру на улицу и лихо играл на гитаре классический рок. Иногда пел, бывало, как ему казалось, на английском. Хотя он в этом был уже давно не уверен, так как вместо забытого слова подставлял выдуманное, главное чтобы было созвучно. Местных это поражало до крайности, и они гордились, тем, что в их деревне есть такой гитарист-певец, что давало им моральное преимущество над жителями соседних деревень.

Но пить всё равно не переставали.

Как только начинали звучать настраиваемые струны, все кто ещё мог двигаться направлялись к Йонасу Несли с собой огурцы, помидоры, зелень, варёную картошку. И конечно немереное количество самогону. Самогон был так себе, но по мозгам шибал ой как сильно. Народ рассаживался кто где. На траве, на досках, приготовленных для ремонта сарая, или высохших дровяных брёвнах. Они словно не замечали Йонаса. Суетились вокруг накрывая на улице досчатый стол. Расставляли, какие были тарелки, расчищали площадку перед гитаристом. Йонас сидел в мягком, видимо ещё с барских времён, старом облупившемся кресле склонив голову к ладам потихоньку крутил колки дёргая то за одну, то за две струны. Отчего гитара издавала недовольные пронзительные звуки. Деревенские ходили по участку на цыпочках. Разговаривали в полголоса, дабы не мешать.

И как только Йонас поднимал голову, всё будто становилось официальным. Все начинали шумно здороваться с Йонасом, звенеть посудой. Наполнять стаканы мутным самогоном. Веселье начиналось. Мужики наперебой начинали заказывать полюбившуюся им музыку:

— Йонас, давай для затравки Диппапу, ту что помедленнее!

— Ну да, давай Чайзом тайм!

И Йонас начинал затягивать известную композицию Диппёпл. На втором куплете все уже дружно, но пока тихо ему начинали подпевать:

— У У У… А А А…

Танцы были редки. В основном народ пил и обсуждал наболевшее. Думал, как жить дальше, если с каждым годом становилось всё хуже.

Иногда Йонасу надоедали эти пустые споры и жалобы. Он включал дома проигрыватель и выставлял колонку в окно. Ну, тогда начиналось настоящее веселье. Мужиков и баб было не успокоить. Самогон лился рекой. Соседи бегали к себе домой за закуской, и возвращались с корзинками овощей, мяса практически ни у кого не было. Веселье заканчивалось далеко за полночь. Все расходились по домам, не убирая столы. Йонас знал, что когда он проснётся, на дворе будет чистота и уют.

Частенько после таких вечеринок он в постели оказывался не один. Парней на деревне не осталось. Кто в город подался, да там и пропал, кто здесь спился или подсел на чёрное. Частенько девушки были разные. Все они нравились Йонасу, он не хотел ни какой отдавать предпочтение и со всеми был ласков. Видимо они понимали его и никогда между собой не ссорились, хотя все друг о дружке знали и не смущались делиться впечатлениями.

Глава 15. Дома

Йонас зашёл в дом. Внутри он казался совсем не большим. Одна большая комната и отгороженная шторой постель, на которой он практически не спал, была всегда аккуратно заправлена для гостей или когда у него бывали женщины. Для сна Йонасу служила печь. Он будто заряжался от неё как от аккумуляторной батареи. Стоило прилечь на многолетние медвежьи шкуры, оставленные бывшим хозяином, как забывались все неприятности и обиды, глаза сами закрывались. В холода тело будто растекалось, впитывая в себя деревенское тепло горящих поленьев, нежась в многовековой ауре переходящей от предков к потомкам, неся с собой биологические коды целых поколений.

Это было зимой, а сейчас светило солнце и пели птицы. Он подумал, что пора бы уж снова устроить в деревне гулянья, оставить у себя до утра девчонку. Но настроения не было — в голове скреблась одна и та же мысль: он должен это сделать.

«Я Вас спасу господин президент».

Всё находилось на своих местах: в дальнем углу лежала пачка газет, рядом вырезки статей, ножницы, чашка с недопитым вчерашним кофе, сахарница с ложкой внутри. Рядом стояла большая металлическая банка для сжигания ненужных бумаг. Шкуры на печке слегка сползли вниз, оголив белизну штукатурки. Синий спортивный костюм из мягкой набивной ткани лежал свёрнутый тут же на табуретке. Он спасал от единственного неудобства побелки русской печки и поэтому в некоторых местах имел белые проплешины. Обведя взглядом комнату, Йонас убедился, что всё в порядке. Это совсем не означало качество уборки. Для мужчины это не обязательно. Главное чтобы он знал, где у него что лежит — называлось творческим беспорядком. Он переоделся в спортивный костюм и, поправив шкуры, прилёг на печку. Кушать не хотелось. Йонас с удовольствием раскрыл свою любимую газету, ожидая очередных новостей. Мужика посадили на четыре года за кражу огурцов из погреба соседки. Ректору университета за хищение ста миллионов дали восемь лет условно!

Прочитал о прекращении прокуратурой уголовного преследования в отношении очередного крупного городского чиновника, в связи со смертью обвиняемого случившейся в результате сердечного приступа. Было смешно читать о том, что покойный прошел трудный путь от семнадцатилетнего подростка на заводе до высшего руководства городом. Как его в своё время призвал комсомол, а затем партия. Кто это их всё призывает? Йонас не понимал, почему все бездельники предатели и провокаторы постоянно устраивают себе кормушки на народные деньги. Бывший политический лидер молодёжи, запрещавший дискотеки теперь в столице владелец самого дорогого ночного клуба. Ярый защитник национализации, клеймивший позором бедных садоводов, завладел землёй вокруг города и ждёт когда пройдут сроки давности уголовной ответственности, и он сможет ею распоряжаться открыто. Складывается впечатление, что любое патриотическое движение существует только для чьего-то обогащения или продвижения во власть.

Что вокруг творится? Уборщики не убирают потому, что их не хватает, а зарплату не хватающих делят между собой.

Чиновники, отвечающие за энергетику, ходят по домам с целью выявления неплательщиков, и тут же за деньги предлагают подключение в обход счётчиков.

Управление по борьбе за экологию организовывает незаконные свалки. Правоохранительные органы легализуют преступный транспорт.

Прокуратура за деньги организовывает любой прессинг, а арбитражные судьи, через свои связи ведут торги между истцом и ответчиком рассматриваемой жалобы за получение большего вознаграждения.

По телевизору говорят, что народ никогда не отличался послушанием и новое законодательство разрешает иметь при себе каждому десять доз наркотиков. Сплошная глупость!

Но это только на первый взгляд. Йонас знал, что «звёзды зажигают не зря». Это нужно тем, кто продаёт свою страну. Кто уже купил себе убежище заграницей и наша страна для него только полигон. Если они обучают своих детей там, зачем им восстанавливать школы здесь? Они живут в другом мире. У них иные ценности. Им важнее купить зарубежную команду футболистов, чем найти среди наших детей талантливых игроков и построить для них клуб. Кто эти ироды? Откуда они взялись? Неужели они выросли в стране «самого счастливого детства»?

Йонас перечитывал газеты, и душа его закипала негодованием. Он не хотел разбираться с этими уродами, стоящими у власти, владеющими миллионами долларов и человеческих судеб. Они все больные люди и Йонас видел признаки их неизлечимой болезни на их лицах, в их глазах. Слышал в звучании их голоса. И только одно лекарство он мог предложить им.

Казалось, что ещё надо? Пенсия в кармане. Есть деловые предложения от бизнесменов. Но все мысли снова и снова возвращались к одному — его стране.

Оставалась всего пара часов. Надо было успеть осмотреть поезд и купить купе на сторону, откуда будет виден ресторан.

«Господин президент, я вас спасу…»

В голову ничего хорошего не лезло. В висках стучало только одно: «…господин президент я Вас спасу».

Йонас взял со стола свою тетрадку и быстро просмотрел последние записи. Затем свернул её трубочкой, и положил за пазуху. Стал просматривать накопившиеся газеты, переполненные бульварной чепухой.

Убийства, трагедии, звёзды — всё перемешалось, образуя единый конгломерат общественной жизни.

Мы являемся заложниками собственных слов — подумал Йонас. Стоит назвать кого-то звездой и все уже смотрят на него снизу вверх. Готовы, заворожено следить за её кривлянием на сцене. Ловить каждое слово, пытаясь найти в нём глубокий смысл. И ругать свою пустую голову, если ненароком тупость звёздного изречения разрушит общепринятые границы и станет нам непонятной.

Стоит назвать кого-то президентом, и мы сразу начинаем ощущать его гениальность, забывая, что он, так же как и все ходит в сортир и даже бывает мимо, а сидя по утрам на унитазе выковыривает из носа засохшие козявки.

Он превращается в некое безликое существо, олицетворяющее чаяния всех страждущих и надежду бедствующих. При этом почему-то все забывают о том, что он вырос в таком же дворе, и так же тырил мелочь из маминой сумки или из школьных раздевалок и его ласково называли крысёнышем или иным прозвищем. Кто может об этом рассказать? Кто решится? Были ли у него в переходном возрасте друзья, с которыми он на переменке бегал пить пиво. Или в это время, забившись в тёмном уголке, подслушивал девичьи секреты, подглядывая за подтягиваемыми колготками. Почему мы не представляем себе, что он мог вырасти подонком и сволочью только до поры скрывающим это. Но ведь Йонас знал его…

Никто об этом не задумывается, пока не наступает день окончания терпения. Когда от унижения и всеобщей бесправности некуда деться, как только выйти на улицу и встать под знамёна очередных авантюристов которые снова будут казаться чем-то божественным и неприкасаемым. Сколько ненависти накопилось у людей за последнее время. Она заполнила все спальные районы, больницы и рестораны, воинские части и школы. Её марево подымается всё выше. Охватывает частных предпринимателей затем малый бизнес, и ползёт дальше, своими всплесками напоминая миллионерам, что и они не вечны.

И всё же до последней капли терпения мы продолжаем верить в хорошего президента, которого окружают плохие дяди, не пускающие его к народу. Не рассказывающие как плохо живут люди, обираемые бюрократами чиновниками и правительством. Тем самым, подвергая опасности жизнь своего кормчего, который под светом видеокамер плавает на подлодке, получает водительские удостоверения на трактор и тепловоз, летает на военных самолётах, скромно выслушивает жополизов с предложением о продлении сроков полномочий, кивая на конституцию, которая уже давно ничего не гарантирует своему народу.

«Господин президент я Вас спасу…»

Пора — подумал Йонас. Он надел пальто, сложил в футляр нарезное ружьё с оптикой, так же доставшееся ему в наследство от службы. Волнения не было. Показалось, что даже автомашина завелась бодрее, чем обычно. Услышав работу двигателя, во двор вышел сосед. Он недоумённо посмотрел на Йонаса: Только приехал и уже обратно?

Йонас развёл руками — так надо. До вокзала было не более часа, и Йонас не торопясь, включил первую скорость.

Глава 16. Спасение

Поезд на всех порах продолжал мчаться вперёд, стараясь приблизить будущее. Можно было подумать, что он изображает из себя гигантские часы, отстукивая колёсами прошедшие секунды. И когда на повороте скорость уменьшалась, казалось, что есть возможность и вовсе повиснуть в бесконечности, наслаждаясь ошибкой природы. Это был последний перегон, и надо было принять решение.

Казалось смешным то, что Йонас сам нашёл её. Ведь до встречи с этой женщиной всё было ясно и понятно.

Казалось, что кто-то ещё раз решил проверить на прочность его намерения. А если это просто совпадение? И он просто потеряет её. Это новое солнышко, которое опустилось ему на ладонь! Та далёкая звёздочка, встречи с которой он так долго ждал. И вот теперь, когда она снова появилась, он должен её покинуть. Сам. Оставив, уйти. Разве об этом он мечтал?

Разве этого хотел в тот момент, когда она покидала его, теряясь на звёздном небе, и сердце подсказывало, что всё ещё будет?

Час назад она сидела напротив, и её глаза были полны любви. Что он мог объяснить ей в оставшиеся двадцать минут. Как мог передать всю ту безысходность, которая накопилась в душе за десятки лет службы отечеству. А надо ли ей всё это знать и чувствовать.

Кто дал тебе право перекладывать на кого — то горестную ношу своих переживаний, даже если ты считаешь их мировой важности.

Или тебе хотелось, чтобы она сразу почувствует твою значимость и полюбила тебя ещё сильнее, словно великого мученика — юродивого? Зачем тебе это?

А ей?

Йонас сидел около окна. Он ждал, что в голову начнут лезть воспоминания или какие-то торжественные мысли. Но этого не было. Просто пустота. Казалось, что его жизненный локомотив начинает тормозить перед очередным пролётом полным неизвестности. Йонас осторожно, чтобы не разбудить девушку, достал с полки свой большой кейс. В нём всё было аккуратно разложено по ячейкам. Всё на своих местах.

Наконец-то оно пригодилось. Для кого оно было приготовлено? Сколько лет изъятое у бандитов, снайперское ружьё мирно хранилось у него в сейфе? Иногда с друзьями он выезжал в лес и показывал своё мастерство. Наконец, подошло время исполнить то, для чего оно было изготовлено. Йонас стал привычно его собирать, протирая детали смоченной в масле ветошью, лаская металлические части, приговаривая про себя:

— давай моя лапочка войдем в стволик, вот так, закрепимся, вставим пружинку, слабенький щелчок, всё на месте, как и должно, быть.

Он гладил оптический прицел, вставляя в крепление, накручивал глушитель. Ни о чём не думал, вдыхая свою душу в каждую металлическую деталь. Периодически он возвращался к спящей в трансе девушке, углубляя её сон.

Всё происходило как само собой разумеющееся. Первая станция, затем вторая третья. Пора. На этом участке поезд шёл медленно. Раньше, быть может для того чтобы приезжие могли полюбоваться царскими парками и дворцами.

Йонас приоткрыл окно. Он положил на столик пару подушек и опёрся в них локтями. Поезд стал притормаживать.

Первое, что увидел Йонас это скопление черных автомашин. Они стояли везде. На газонах и тропинках парка, словно грозные великаны жуки, поедающие свежую зелёную травку. Грузные мерседесы, гленвагены, лэндкрузеры. Вокруг них бесшумно двигались люди в тёмных костюмах, по одному, по двое. В некоторых местах их было по пять и более человек. Они суетились как весенние пчёлы вокруг улья. С чёрными родинками микрофонов у рта. Всё их внимание было направлено на проезжавшие мимо автомашины и остановившихся зевак.

— Не соврала, — подумал Йонас.

Он сел на постель и стал внимательно изучать обстановку. И тут на втором этаже деревянной мансарды он увидел знакомый осветленный затылок сидящего мужчины, которого он видел на множестве портретов. На которых, ни разу не видел его затылка, но именно так его представлял. Может он снился ему во сне? Этот суженный как куриное яйцо затылок с зачёсанными, будто закрученными на него окружностями тонких светлых волосиков. И светящимся центром, отполированным массажными расчёсками. Сколько человек не покладая рук трудились над его имиджем. Пытаясь удовлетворить владельца и его команду призраков. Используя многолетний проверенный на живых и мёртвых опыт макияжа? Место рядом с ним было не занято и это явно беспокоило всех, но только не Йонаса. Он знал, что сегодня оно будет свободно. В этот момент официант поднёс к столу очередное блюдо, и мужчина потянулся в него вилкой. Йонас прильнул к прицелу. Первое что он увидел это грибы. Тёмные, аккуратно переложенные луком, блестящие на ярком солнышке. Наверно «солёные» — автоматически подумал Йонас — с нерафинированным маслицем?». В следующую секунду в прицел попал знакомый затылок. И маленькие крепенькие, словно свиные хвостики, ушки, закручивающиеся внутрь с двух сторон головы. На затылке, были явно видны какие-то чёрные точки, словно червоточины на осенних яблоках. Старательно прикрытые, жиденькими как обезвоженные водоросли, выцветшими волосёнками. Они были такими тонюсенькими и нежными в результате профессиональных ухаживаний, что походили на первый пушок новорождённого. Совсем младенец — подумал Йонас. Как он может руководить государством. Сколько мыслей может уместиться в такой головке? Задержал дыхание и медленно стал тянуть на спусковой крючок.

Ещё он успел подумать, что наверно его однокашнику, а ныне президенту страны тоже сняться такие сны.

Глава 17. Прозрение

Выстрела не слышал никто, только слабый щелчок и лёгкий хлопок в ладоши. Круглое тёмное пятно толкнуло затылок вперёд, и стало расползаться во все стороны, будто желая перекрасить всю голову. Затем в перекрестье попала левая лопатка, и снова тихий щелчок с хлопком. Йонас уже не видел, как конвульсивно дёрнулось на столе безжизненное тело. Стоящая у столика охрана шарахнулась в стороны. Но, вспомнив о службе все, стали мгновенно доставать пистолеты и, озираясь по сторонам, старались прикрыть объект своими спинами, словно организовали крутящийся вокруг упавшего на стол затылка замысловатый хоровод. Тёмное пятно расползалось во все стороны будто спрут, на котором, как на блюде, с остекленевшими глазами и вилкой во рту лежала кукольная безжизненная головка.

Йонас видел из-за занавески, как большинство охранников стали смотреть в сторону удаляющегося поезда и что-то передавать по радиостанции. Несколько джипов сорвались со своих мест и помчались в сторону города.

Йонас действовал автоматически как на службе. В эти мгновения он не думал ни о чём. Разборка ружья. Выход в тамбур. Открыв треугольным ключом, дверь на противоположную сторону бросил боёк, через несколько минут ствол в канавы, наполненные водой. Снял перчатки и положил их в горящую топку разогреваемого титана с чаем. Вернулся в купе. Он наклонился над спящей женщиной и твёрдым голосом произнёс: «Как только я уйду, сон постепенно будет становиться обыкновенным, ты выйдешь из транса». Затем повторил эту фразу ещё два раза и направился к выходу.

До города оставалось пару остановок. По дороге оставил футляр. Опустился в метро. Был час пик. И только почувствовав себя зажатым со всех сторон, он смог расслабиться. Ничто не раздражало. Ни тётка, постоянно дёргающая свою сумочку тем самым надеясь отпугнуть воришек. Ни пьяный бомж нашедший приют для своей головы на плече Йонаса. В этот раз ему казалось особенно приятным чувствовать себя с народом единым целым. Он смотрел на суетящихся вокруг людей и ощущал радость.

Наконец-то ему захотелось крикнуть прямо здесь в летящем со свистом поезде: — теперь всё будет хорошо, вот увидите! Я спас президента, нашей страны!! Пробок в городе, почему-то, не было, и он быстро добрался до своего дома.

Спал ли Йонас в эту ночь, он не мог бы сказать даже себе. Непонятная дрожь в теле, обрывки воспоминаний. Радость сменялась тревогой и беспокойством. А потом снова выплёскивалась фонтаном, откуда-то изнутри смывая все волнения. Время, казалось, остановилось. Он закрывал глаза, проваливаясь в дремоту, а когда открывал, видел по будильнику, что прошло не более пяти минут. Если бы он мог, то просто прокрутил землю на полоборота, чтобы наступило утро. Но время едва тянулось.

Было ещё темно, когда он выскочил из дома сел в машину и поехал в город к ближайшему газетному киоску. Но газеты не подвезли, и он поехал в центр к издательству. У больших ворот была суета: люди выносили пачки, что-то обсуждая на ходу, грузили их в газели. Он сунул в руку одному из мужчин сотню и вытащил из пачки газету. Отойдя немного в сторону к пешеходному переходу, направился через проезжую часть к своей машине стоящей на противоположной стороне улицы. Но, не дойдя до тротуара, не вытерпел, и развернул ее, впившись глазами в первую страницу. Она была пуста. Точнее на ней много чего было изложено: о наступающем кризисе, об эпидемии животных, о волнениях в африканском государстве… Он посмотрел последнюю страницу, затем полностью развернул газету и с ужасом заглянул внутрь. Он замер, готовый занырнуть внутрь всех новостей, которые она предлагала, и начать разгребать их в разные стороны руками, отыскивая одну единственную.

Глава 18. Почему

Хельга очнулась, как только майор вышел из купе. Поезд стоял. Она тупо уставилась в противоположную стену, безуспешно пытаясь собраться с мыслями. Не понимала, как она могла уснуть днём сидя в своём купе. Чуть не прозевала станцию. Увидев на столе недоеденную закуску и две стопки, она неожиданно почувствовала прилив той нежности, которую испытала всего лишь пару часов назад и которая сейчас, преодолевая установленные кем-то преграды, скинула пелену с её памяти. Как она могла в этот миг, который ждала, возможно, всю свою жизнь задремать и позволить ему уйти. Ведь она так его хотела и знала, что всё будет. Неужели она ошиблась, и он ничего не понял? Неужели он так и не почувствовал переполнявшее её желание и равнодушно ушёл, предоставив ей бороться с переполняющими её эмоциями самостоятельно? Этого не должно было случиться! Она схватила с дивана смятую белую салфетку. Прижала её к лицу, окунаясь в, уже родной знакомый, запах его рук.

«Я должна его найти, обязана его найти» — в смятении повторяла она, про себя продолжая оглядываться вокруг. Надеясь увидеть какую-нибудь зацепку, которая бы помогла его вернуть его….

Сколько раз в своей жизни она хотела вернуть мужчин? Куда они уходили? Куда вообще уходят мужчины от женщины? К сопернице? Но ведь она не раз проверяла это, и удивлялась, что никакой женщины у них не было. Они уходили просто так? В никуда? В темноту промозглой ночи? В солнечное призрачное завтра? Зачем? Что они там хотят увидеть, почувствовать? Что они ищут в этой жизни? Почему им просто не прислониться к женской груди, которая так ждёт этого, и закрыть глаза. Попытаться расслышать участившееся сердцебиение, ощутить теплоту разгорячённой самки и отдаться ей. Что им нужно от своей жизни или от чьей-то? Кто уводит их от любимых женщин, детей, в которых они не чаяли души, и в которых видели своё будущее. Которых они боготворили и желали им счастья? Неужели есть большая сила, которая перечеркивает всё пережитое и то, что ещё предстоит пережить в полной любви и надежд единстве мыслей желаний и чувств? Уйти, чтобы возможно никогда не вернуться, как бы они этого не хотели! Они просто безумцы. Они безмозглые идиоты, вбившие в свои тупые мозги, что есть нечто большее, чем любовь, чем инстинкт сохранения собственной жизни, жизни близких, своего рода. И это нечто разрушает всё органически созданное на земле. Что заставляет их своими куриными мозгами думать о всеобщем счастье, если они не в силах даже построить собственное…?

С раннего утра, ещё в темноте она уже неслась на своей убитой девятке по городу, объезжая воинские части в надежде увидеть знакомую фигуру. Несколько раз ей казалось, что она почти у цели, но обернувшийся мужчина приносил очередное разочарование. Она не считала, сколько намотала километров её автомашина. Не чувствовала усталости, хотя только недавно купила машину и сдала на права.

Если бы ей сказали, что до встречи с ним надо проехать ещё два дня, он бы не сомневаясь, заехала на очередную заправку и продолжила свой путь.

Включили светофоры, и можно было не бояться случайных пешеходов, ориентируясь, на зелёный свет. Она ехала вперёд и крутила головой по сторонам, пытаясь узнать его из немногочисленных двигающихся по тротуару пешеходов. И подъезжая к очередному перекрестку, не стала снижать скорость. Она не сразу поняла, что неподвижная тёмная фигура посреди пешеходного перехода это застывший с газетой мужчина. Он стоял, вытянув её перед собой, и заглядывал в неё, будто стараясь проникнуть внутрь, неосознанно закрывая себе обзор. Хельга от неожиданности убрала ногу с акселератора, а затем, испугавшись, что машина продолжает катиться, со всей силы резко надавила на тормоза.

Но двигатель взревел как раненый зверь и её девятка, словно в прыжке, бросилась вперёд. Через мгновенье она почувствовала сильный удар и мужчина, навис, над ней прилепив газету на лобовое стекло. Хельга закричала и, оторвав руки от руля, попыталась закрыть ладонями глаза.

Но в этот миг край газеты загнулся, и она увидела его недоумённое бледное бескровное лицо. Лицо, которое бы она узнала из миллионов. Оно слегка шевелило губами, беззвучно спрашивая её о чем-то, глядя сверху вниз широко открытыми глазами. Паря над машиной, и двигаясь вместе с ней. Распластавшись на невидимой воздушной подушке, раскинув руки, словно пытаясь обнять всё, что находилось под ним: Хельгу в разбитой машине, едущий транспорт, залатанную дорогу, тротуар с застывшими на нём людьми…. В ту же секунду тело мужчины с грохотом рухнуло, Хельга почувствовала удар в лицо. Теряя сознание, вдруг ощутила где — то внутри себя образовывающуюся пустоту. Расширяющийся во все стороны вакуум заполняемый горечью безнадёжности и безысходности.

Там где раньше был ОН! Он! Он!

Горечь невосполнимости потери, прорываясь наружу из разорвавшегося сердца, не в силах сдерживаемая из последних сил тихо застонала губами Хельги: почему..?

Глава 19. Эпилог

Спасатели пытались вытащить женщину из салона разбитой автомашины.

— Что там этот парень увидел в газете, что застыл как вкопанный на проезжей части? — спросил один из них у другого.

— Да чёрт его знает, газета как газета, ничего интересного, — просматривая колонки, ответил другой, — Украина продолжает воровать газ у России….

— Раз продолжают воровать, значит это надо им обоим, — подвёл итог первый, держа мужчину за шею и безуспешно пытаясь почувствовать пальцами пульсацию артерии.

Две «скорые» стояли рядом, мигая фонарями. На краю тротуара сидел школьник лет десяти и внимательно читал найденную на проезжей части жёлтую тетрадку:

«…облака плывут белые причудливые. Будто кто-то лепит комья снега и пускает их по небу. А они летят толкаясь. Обгоняют, лезут друг на друга своими животами, образуя непонятные нагромождения, которые, растут, вверх закрывая солнце. Кажется, что самый верхний ком снега вот-вот обвалиться вниз и за ним как с гор обрушиться целая лавина. Но он не падает, а на него наползает ещё один, а затем следующий, и так без конца. Постепенно нагромождения начинают оседать под собственной тяжестью, темнеют от близости земли, смывая под собой очертания домов, дорог, людей. И под этой тяжестью начинает бесноваться ветер. Рвётся из последних сил, как зверь, попавший лапой в капкан. И, кажется, будто небо держится только на нём одном. Долго ли ещё…

p. s.

Быть может президент и хороший парень, но чтобы занять эту должность, ему, кроме всего прочего, необходимо было получить благословение целой своры подонков негодяев и мерзавцев…!!!!

Оглавление

Об авторе

Глава 1. Сон

Глава 2. Купе

Глава 3. Учительница

Глава 4. Желтая тетрадь

Глава 5. Вокзал

Глава 6. Тайна

Глава 7. Начальник поезда

Глава 8. Товарищ капитан

Глава 9. Знакомство

Глава 10. Тайная связь

Глава 11. Начало пути

Глава 12. Отец

Глава 13. Дорога домой

Глава 14. В деревне

Глава 15. Дома

Глава 16. Спасение

Глава 17. Прозрение

Глава 18. Почему

Глава 19. Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg