«"Эль Гуахиро" - шахматист»

Книга первая

ГЛАВА I

ДЕБЮТ

В кафе было шумно. По мере того как стрелка старинных стенных часов приближалась к семи, в небольшом зале становилось все теснее. По традиции, здесь пока еще собирались лишь мужчины — выпить стакан оранжада, бутылку пива, передохнуть после рабочего дня, поиграть в шахматы, домино, побеседовать, а самое главное — послушать, что говорят другие о событиях в стране, в мире, что нового в Гаване.

В дальнем углу вокруг столика, стоявшего у самого окна, сгрудилось столько народу, что пробиться и узнать, как сегодня развивается сражение, было невозможно. Да в этом, собственно, не было особой нужды — каждый ход тут же сообщался и вполголоса комментировался. Еще бы, за доской сидел сильнейший шахматист города, который вот уже второй день подряд проигрывал партию за партией неизвестному молчаливому парню в спортивной рубашке навыпуск.

Конечно же, все болели за «своего». Рассудительный, всегда готовый помочь советом и делом Луис Гарсия, завскладом самого крупного в городе завода, имел повсюду множество друзей. Лучше других играя в шахматы, он, однако, упорно отклонял предложения выступить в официальных соревнованиях, чем лишний раз доказывал свою скромность и у многих вызывал восхищение полнейшим равнодушием к славе.

На вид Луису Гарсии было не более сорока. Во всем его весьма заурядном облике — он и одежду приобретал без всякого труда по размеру в магазинах — выделялись глаза, способные то вспыхивать в гневе, то лучиться подкупающей мягкостью внимательного слушателя, то убивать безучастием. Неторопливые, степенные движения его отнюдь не означали, что он обладает темпераментом флегматика, а свидетельствовали об умении контролировать свои поступки.

Он сделал очередной ход. Осторожно передвинул пешку на е5. Глянул по сторонам хитро, со значением.

Внимательные болельщики тут же подметили, что партнер Гарсии насторожился. «Нашел-таки отличный ход! Везет! — подумал в тот момент неизвестный парень. — А ведь куда, казалось бы, лучше пойти вперед ферзем. Но это случайно. Ну что ж, тем интереснее игра».

В партии сложилась острая ситуация в миттельшпиле, точь-в-точь схожая с той, в которой Хосе Рауль Капабланка,[1] играя однажды белыми против Дуз-Хотимирского,[2] избрал единственно верное продолжение и неожиданно вышел победителем.

Молодой человек немного помедлил, как бы в поисках достойного ответа. Что-что, а продолжение этой партии он знал превосходно и не сомневался в положительном для себя исходе, так как был уверен, что его противнику не повторить Капабланку. Черная пешка от короля двинулась вперед, отражая угрозу атаки белого ферзя. Но в следующий момент пешка белых была уже опущена на клетку е6!

«Черт возьми! Снова случайность? Впрочем, после предыдущего хода этот вполне логичен. А вообще… не пойму! — Молодой человек внимательно посмотрел в открытое лицо соперника, глаза которого теперь едва заметно улыбались. — Неужели предчувствует победу? Возможно ли?» — И парень невольно почесал затылок.

Ладья черных скользнула на f8, и тут же белый конь прыгнул на d3! Сомнений не оставалось — шахматист, игравший белыми, отлично знал точное продолжение партии.

«Странно! Когда капитан Родригес показывал мне эту партию, он уверял, что ее в литературе нет. Партию знали Капабланка, который обучал игре капитана, и еще один человек. Но тот после революции уехал с Кубы. Откуда же она известна этому типу?.. — Теперь молодой человек, делая вид, что размышляет над очередным ходом, исподволь изучал партнера. Он запоминал форму его головы, цвет волос, глаза, строение рук, особые приметы. — Ну что ж, если он знает следующий ход, то придется повалить короля…»

Черные перевели своего ферзя на b7. Белые, не задумываясь, сыграли конем на f5. Лица болельщиков озарились улыбками — стало ясно, что на этот раз честь города спасена.

Положив короля набок, парень в спортивной рубахе встал — он был крепким, коренастым брюнетом — и протянул руку победителю:

— Спасибо! Сегодня вы отлично сыграли. Если будет время и желание — завтра в пять. А знаете, иной раз бывает приятно проигрывать!

Гарсия кивнул дважды в знак согласия, пожал протянутую руку, взял со столика недопитый стакан пива и произнес:

— Общий счет пока в вашу пользу! Но мы ещё продолжим!

Однако очередная встреча не состоялась. На следующий день, окончив работу, Гарсия вышел с завода, свернул в улицу, ведущую к скверу, где находилось кафе, и бодро зашагал. Он раздумывал о том, какую партию ему предложит его молчаливый соперник, которому на сей раз предстояло играть белыми. У аптеки с Гарсией поравнялся старенький «форд». Из автомашины выпрыгнул человек в военной форме и пригласил изумленного завскладом завода поехать с ним.

Для человека, лежавшего на голом топчане в небольшой комнате старого особняка с окном, забранным в решетку, жизнь приостановила свой бег, отбросив его в прошлое.

Томительную, гнетущую, насыщенную тревогой тишину разорвал далекий крик петуха. И сразу его подхватил разноголосый хор. Последние два года Луис Гарсия часто просыпался с этими, не похожими ни на каких других, кубинскими петухами. Каждое утро заново, с трепетным волнением ощущал, что он дома, на родине — на чужбине ему так недоставало именно этого хора. И порой до тошноты щемило сердце от подступающей злобы, от сознания, что он не в силах навестить родные места, повидать мать, побывать на могилах дяди и брата. Они были рядом, всего в пяти часах езды на автобусе, но он был не вправе сделать это…

А сейчас Гарсия понимал, что стряслась непоправимая беда. Снова и снова пытаясь найти ответ на вопрос, в чем была его ошибка, он почему-то вместо того, чтобы анализировать свое поведение в последние месяцы, невольно возвращался в далекое прошлое.

Счастливое, безмятежное детство… Финка[3] «Делисиас»… Самое голубое небо планеты над ней, самые зеленые и красивые пальмы, самый сочный сахарный тростник, самые вкусные манго в мире, самые красивые девушки… Ему, сыну одного из майора-леи — управляющих огромным поместьем, — разрешалось бывать в хозяйском доме и даже играть с детьми дона Карлоса. Грозный хозяин был ласков со смышленым подростком, которому предстояло рано или поздно стать майоралем у его наследников. Гарсию же к миру избранных тянула неодолимая сила, хотя по-настоящему он дружил лишь с сыном местного кузнеца. «Эх, найти бы его сейчас! Он бы сумел помочь… Но какое ему дело до меня? Наверняка стал большим человеком. Педро… Педро Родригес… Педрито… «Эль Альфиль».[4]

Когда-то Гарсия считал, что весьма преуспевает в жизни. Единственно, в чем он не мог сравниться с Педро «Эль Альфилем», так это в шахматах. Сам Капабланка, который в последние годы любил приезжать на отдых в «Делисиас» и обучал подростков всевозможным тонкостям игры, прочил Родригесу блестящее будущее за шахматной доской. Но тот тянулся к политике. У Педро была настоящая идиосинкразия к тем, кто обладал богатством и безграничной властью. Теперь Гарсия почти готов был признать превосходство друга. Нет, не потому, что наконец-то осознал его правоту. Просто здесь, ворочаясь без сна на тюремном топчане, он до слёз жалел себя.

Луис Гарсия уехал в США через полгода после победы революции, когда д-р Мануэль Уррутия был смещен с поста президента республики. Уехал со старшим сыном дона Карлоса. Сам помещик заявил: «Для нас это конец!» Поспешно продал свои земли и двумя неделями раньше улетел «умирать в Испанию»…

«Если бы тогда Педро не был так агрессивен!.. Да и отец… Зачем он сказал перед смертью: «Всю жизнь я считал тебя своим сыном, но, помни, ты такой же, как они, ты им ровня…»? Если бы я знал, что так все получится! Хотя, собственно, в чем меня могут обвинить? Чужое имя… Но это не такое уж преступление… — шептал Гарсия. — Марта! Да, девочка, ты не знаешь, а я тебя люблю… Однако может статься… больше не увижу… Что она делает сейчас? Одна ли? Помнит? Ждет? Ждет! Бывают же исключения… В это надо верить или… Быть с другим — куда ни шло — может. Главное, чтобы ждала… Выкручусь… И чтобы наша встреча была для нее радостью… Но что им известно? Это ошибка… Ни с того ни с сего… Нет ничего тяжелее неизвестности…»

Рассвело. Принесли горячий кофе и булочку, но заключенный не притронулся к еде — пронизывающий все тело страх и какое-то еще не совсем понятное самому чувство, похожее на раскаяние, спазмой сжимали горло.

Через час за ним пришли. В небольшом светлом кабинете Гарсия прежде всего вгляделся в лицо следователя и облегченно вздохнул: «Мальчишка. Что он сделает? В чем бы ни обвиняли, буду все отрицать!»

— Садитесь! И рассказывайте, — поднял голову от бумаг следователь.

Возникла пауза.

— Не понимаю. Что рассказывать? — выдавил Гарсия внезапно охрипшим голосом.

— Начните хотя бы с того, как вас зовут.

— Луис Гарсия.

— А как звали раньше?

— Не понимаю. Луис Гарсия… Всегда.

— Вы знаете, где находитесь?

— Ну да, конечно.

— Тогда должны понимать, что только чистосердечное признание может смягчить вашу участь. — Следователь принялся сосредоточенно листать папку с документами, словно предоставляя арестованному самому судить, насколько глупо его запирательство. — Ну? Молчите? Этим молчанием как раз вы себя и выдаете. Боитесь сказать не то! Не знаете, что нам известно. Хорошо! Я вам помогу. Расскажите поначалу хотя бы, где были и что делали последние десять лет. Вы ведь кубинец…

Последняя фраза — не то вопрос, не то утверждение — была произнесена таким тоном, что у Гарсии упало сердце. Сколько раз за последние годы там, в США, ему становилось не по себе только от одной мысли, что его могут об этом спросить!

— Конечно, кубинец! — Он судорожно глотнул слюну.

— Ну вот и начинайте с того, где родились, кто ваши родители… Коротко до 1959 года и подробно с тех пор до вчерашнего дня.

«Что они узнали? Неужели кто-то предал?» — мучительно соображал Гарсия, уголок его верхней губы нервно приподнялся, и воздух с шипением потянулся сквозь зубы.

— Молчите? Напрасно. Вам была дана возможность самому вспомнить кое-какие ваши… жизненные комбинации. Теперь придется объявить вам первый шах. — В голосе следователя звучала откровенная ирония. — Расскажите, как вам удалось возвратиться в Штаты после Плайя-Хирон?

«Неужели они об этом знают? Нет, скорее, берет меня на пушку».

— Я там не был.

— Значит, вам не знаком, — следователь посмотрел в папку, лежавшую на столе, — Хосе Эдоси Бехар, наемник-парашютист? Вас не знает Мигель Сервера Консуэгра? И вы не знаете ни Орландо Куэрво Га-лано, ни пилотов с Б-26 Сирило Пьедру и фариаса?

«А где они меня видели? В лагере Пуэрто-Кабесас, а потом и на Плайя-Хирон. Сволочи!»

— Слушайте меня внимательно. Я спрашиваю еще раз: выбыли на Плайя-Хирон? — Теперь слова следователя прозвучали в ушах Гарсии не вопросом, а зловещим утверждением.

— Да, да! Был! Ну и что? Что?! Кастро лишил меня всего, он… Он убил моих родных — брата, дядю!.. Зачем?! — почти в истерике закричал Гарсия, который понял, что все кончено. Перед глазами его отчетливо, до шрама над левой бровью, возникло лицо Альберти, инструктора спецшколы во Флориде, сообщившего ему эту зловещую весть. У Гарсии в тот миг словно лопнула какая-то внутренняя пружина, он утратил способность рассуждать, сознание затуманила ненависть ко всему, что творилось на Кубе. Теперь случилось нечто похожее, с той лишь разницей, что прежде казалось, будто все только начинается, а сейчас… сейчас ему было уже все равно, лишь бы скорее, скорее наступал конец этой пытке неизвестностью.

— Как ваше имя? — не давая ему прийти в себя, настойчиво потребовал следователь.

— Меня зовут Рамиро Фернандес Гарсия! Ну и что? — снова вскинулся он. — Почему расстреляли их?

— Так! — Следователь внимательно посмотрел на арестованного. — Во-первых, запомни, если тебя чего-то там и лишили, то сделал это не товарищ Фидель Кастро, а народ… Во-вторых, разговор наш продолжим завтра. Вижу, тебе надо на многое раскрыть глаза…

Следующая ночь также прошла без сна. Он понял, что это провал… Провал непоправимый. Ему был известен не один способ покончить с собой, даже если тебя оставили в одном нижнем белье. Он готов был это сделать: все утрачено, последняя, единственная карта бита! Иного хода нет! Но… Было неясно, на что же они собираются ему раскрыть глаза… «На многое»… Бесплодно раздумывая над смыслом этих слов, Гарсия все чаще вспоминал Марту, се родинку за правым ухом, пухлые влажные губы, постоянно что-то просящие глаза… Чувство, которое там, за пределами родной земли, было ему незнакомо, терзало его до изнеможения.

После завтрака бледного, осунувшегося Гарсию вывели во двор, посадили с машину, где уже находились следователь и тот, кто его арестовывал, и повезли по Центральному шоссе на восток.

По обе стороны дороги мелькали пальмовые рощицы, манговые и апельсиновые сады. В разные направления разбегались ряды стройных королевских пальм. Позади оставались почти готовые к сафре плантации сахарного тростника, созревшей папайи — дынного дерева, изумрудные, во многих местах прикрытые тентами квадраты табака. Они проезжали знаменитый своими сортами район Ремедиос.

То здесь, то там зелень табачных полей прочерчивали цепочки соломенных шляп и согнутых белых спин. «Срезают лишние побеги, — невольно подумалось ему, и тут же на память пришли слова дона Карлоса, которые тот любил произносить именно в это время года управляющему своим имением: «Срезание почек требует особого внимания, требует любви рабочих к табачному листу. Их рукам вверяется успех всего урожая, поскольку любая оплошность уже никем не сможет быть исправлена».

Рамиро Фернандес Гарсия видит, как сидящий на переднем сиденье следователь обтирает лоб, затылок, грудь носовым платком, и до боли в суставах ощущает, что все это: красная земля, зеленый тростник, королевские пальмы, зебу, чайки, даже влажный, липкий, обволакивающий легкие воздух, как никогда прежде, дороги ему, близки его сердцу, но… они не принадлежат ему, они недосягаемы, как мираж, как сновидение…

К середине дня «форд» достиг поворота, за которым начинались бывшие земли дона Карлоса. Еще десять километров, и за группой серебристых тополей откроется въезд в аллею из королевских пальм, которая приведет к финке «Делисиас». Но машина не свернула с шоссе, видимо, они направляются в соседний городок. Когда «форд» приблизился к столь знакомому Рамиро двору, где раньше на цементном полу просушивали кофейные зерна, следователь посмотрел на часы и сказал:

— Стоп! Выходи! Станешь вон там, у бара…

«Зачем? Что они задумали? Убрать при попытке к бегству? Но здесь столько народа… И зачем надо было так далеко везти?» — Рамиро Фернандес терялся в догадках. В этот момент из-за угла вышел его старший брат Хосе Луис. Он увидел и сразу узнал Рамиро, бросился к нему, схватил за руку, оглянулся по сторонам:

— Идем! Скорее! Здесь могут увидеть! — Но, сделав буквально два шага, остановился. — Постой! Ты как здесь оказался? Зачем пришел?

— Хосе Луис, ты жив? Не может быть! А дядя? Где сестра? Как мама?.. — От волнения Рамиро чуть не кричал.

— Тише! — испуганно произнес Хосе. — Какое тебе дело? Тебя все равно никто не примет. Слышишь? Лучше уходи!

— Да ты не бойся, Хосе Луис…

— Я и не боюсь. Не думай, это не страх. Или ты должен прийти к нам по-другому, сам знаешь как, или уходи. Я не знаю, что ты делал все это время, но ты был там, с ними…

— Скажи только, что все живы! Скажи…

— Конечно! Что с нами могло случиться? Уходи! Нас могут увидеть. Ты мне все-таки брат.

— Ладно, Хосе Луис! Скажи только им… А, не надо… Прости… — Рамиро повернулся и зашагал прочь.

— Ну что? — спросил следователь, когда он приблизился к машине. — Жив твой брат? А? Не хочет тебя знать? Вот так!

— Увезите! Увезите меня отсюда! Скорее! — Губы Рамиро Фернандеса зашептали слова проклятий, хотя он и сам не знал, кого и что проклинает: инструктора Альберти, себя, судьбу или… Он схватился за горло и, забившись в угол, умолк.

Когда выехали на шоссе, следователь коротко бросил притихшему Рамиро:

— Сколько ты уже здесь?

— Скоро два года. — И Рамиро Фернандес Гарсия твердо и решительно посмотрел в глаза следователю. — Не думайте, что проговорился. Я сам1 Я расскажу вам все…

Машинка стучала, словно сотрудник, сидевший за ней, стремился выйти победителем конкурса. Следователь то и дело просил Рамиро Фернандеса Гарсию говорить помедленней. Тот же весь ушел в воспоминания, и временами казалось, будто он забывал, что находится на допросе в органах госбезопасности, и рассказывал о себе друзьям, с которыми давно не виделся.

В июле 1959 года они вместе с сыном дона Карлоса уехали с Кубы и сначала поселились в Майами-Бич, в дорогом отеле «Карибиан». Правда, жили каждый в своем номере — разница в цене была значительной, — но кругом бурлила с детства увлекавшая его жизнь. Деньги у Рамиро были — дон Карлос перед отлетом в Испанию снабдил его на первое время, — и Рамиро, очутившись на богатейшем из курортов, старался взять все, что мог. Однако деньги быстро вышли. Сын помещика купил себе небольшое дело, но Рамиро ни компаньоном, ни служащим не позвал. И тут начались неприятности. Не проходило и недели, чтобы Рамиро не вызывали в отдел иммиграционной службы США.

— Я не понимал, чего они добивались, пока однажды мистер Эверфельд прямо не сказал мне: «Вы ведь арестовывались после нападения на Монкаду». Я удивился, откуда им это известно, но позднее мне стало ясно, что этот Эверфельд из ФБР, хотя и работал в иммиграционном отделе. На Кубе меня действительно арестовывали после Монкады. Но членом отряда Фиделя я не был, хотя помогать им помогал через Педро Родригеса.

— Через кого?

— Педро Родригес Гомес — мой друг детства. Он был близок к отряду Фиделя, но перед самой революцией мы с ним поссорились — не сошлись во взглядах…

— Так, так! Продолжайте.

— Я помогал революционерам, хотя и не понимал, чего Кастро добивается. Но Эверфельд твердил одно и то же: «Мы не доверяем вам. Докажите свою лояльность. Докажите нам, что вы не кастровец. Иначе вышлем обратно на Кубу». Я не знал, какие ему нужны доказательства, и тогда он открыто предложил сотрудничать с ФБР — выявлять коммунистов и кастровцев среди кубинцев, которые приезжают в Штаты. Я сказал ему, что политикой никогда не занимался, почти все время провел в провинции, мало кого знаю. Но ему, видно, было все равно. А мне… Мне были нужны деньги.

Так Рамиро Фернандес Гарсия стал работать на ФБР. Вместе с пятью такими же, как и он, «гусанос»[5] он должен был следить за пилотами, совершавшими регулярные рейсы между Гаваной и Майами, подслушивать их телефонные разговоры в отелях и составлять по ним оперативные сводки.

В январе 1961 года ФБР передало Рамиро Фернандеса Гарсию в распоряжение Центрального разведывательного управления США. Произошло это на частной квартире в центре Нью-Йорка.

— Поначалу часа три со мной беседовал рыжий детина, — По всему было видно, что Фернандес Гарсия охотно давал показания. — Потом мне сказали, что это один из помощников самого Аллена Даллеса. Расспрашивал о моей жизни, допытывался, хочу ли возвратиться на родину «без коммунистов».

— Как звали рыжего?

— Мистер Громан или Горман, точно не помню. Но на следующий день меня представили Вильяму Фримэну, который числился позже в Гватемале вторым шефом.[6]

— А кто был первым?

— Главным шефом был некий мистер Мак Куоринг — тоже старший кадровый офицер американской армии. Мистер Фримэн, которого в Гватемале все звали «полковник Фрэнк» или «мистер Катт», предложил мне «спокойную работенку», как он выразился, — следить за командным составом бригады и доносить ему обо всем подозрительном… Я согласился — что мне тогда оставалось делать? — и меня отправили в Гватемалу. Поселили вместе с руководителями отрядов бригады в доме помещика. Инструкторами там были Сонни и Джимми.

— Расскажите подробнее о ваших «подвигах» на Плайя-Хирси.

— Какие там подвиги! — Рамиро махнул рукой. — Я хоть и был вооружен, ни разу не выстрелил. У меня было приказание от полковника Фрэнка в пекло не лезть, в плен не попадать, а если что… живым не сдаваться. Когда стало ясно, что никто нас не поддержал, что войска Кастро и не думают переходить на нашу сторону, а сражаются, как львы, я сел на первый попавшийся баркас. Но тут к берегу подошел Т-34 и начал топить их один за другим. Я бросился в море. Остальные струсили, остались на борту и вместе с баркасом ушли на дно. Я поплыл в сторону транспорта. Меня заметили и выслали моторную лодку. «Вот это герой! Впервые вижу кубинца, который не побоялся акул!» — похвалил полковник Фрэнк. Операция провалилась…

— По какой причине, как вы полагаете?

— Тогда я понимал, но не хотел верить, — американское правительство думало загрести жар чужими руками. Да, собственно, и кому, как не нам, самим кубинцам, надлежало освободить Кубу от коммунистов… Только бригаду вооружить они вооружили, а во всем остальном обманули. Я был рядом, когда перед началом операции «Плутон» фрэнк и начальник разведки проводили последнее совещание с командирами подразделений бригады. Помню, как Билл утверждал: «Главное ваше преимущество заключается в том — и в этом нет никакого сомнения, — что Кастро не сможет организовать отпор раньше чем через 72 часа, так как он не располагает военными соединениями ни в районе, ни поблизости от места высадки. Ближайшие его отряды находятся в Санта-Кларе, а это далеко от зоны, и к ней нет должных подъездов. Кроме того, у нас имеются сведения, что воинские формирования Кастро в ближайших провинциях Лас-Вильяс и Матансас слабы и дезорганизованы. Потребуется несколько дней, чтобы привести их в состояние боевой готовности». На этом совещании Маноло Артиме — вы знаете, он был гражданским представителем кубинского правительства в эмиграции, — спросил Билла: «Скажите, Билл, в каком состоянии находятся средства связи в районе высадки? Хирон, Плайя-Ларга, Сан-Блас и другие населенные пункты сообщаются с остальной территорией Кубы по телефону или по радио?» «Там нет решительно никаких средств связи, — ответил ему Билл. — Если кто и увидит вас во время высадки, ему придется проделать 60 километров до сахарного завода «Ковадонга», чтобы добраться до телефона. Повторяю, зона операции пустынна, если не считать нескольких десятков рабочих, которые строят дома для туристов на Плайя-Хирон». Тогда командир бригады Хосе Перес Сан Роман спросил: «А какими сведениями вы располагаете о численности и силе вооруженных отрядов Кастро?» Билл, не моргнув глазом, ответил: «В час высадки Фидель Кастро будет располагать всего несколькими старыми танками и артиллерийскими орудиями и не будет иметь никакой авиации. Те немногие самолеты, которые достались Кастро в наследие от Батисты, будут уничтожены на земле бомбежкой наших Б-26. Вам обеспечено абсолютное превосходство!» Черт побери! Свинья! Он ничего не знал…

— Вы это откровенно?

— Да! Это одна из причин. Тогда Артиме еще спросил о положении с восставшими против Кастро в горах Эскамбрая. Билл сказал, что в горах, близлежащих к Хирону, более семисот человек ожидают высадки бригады и что на вспомогательных судах заготовлено вооружения и боеприпасов еще на шесть тысяч человек. «В соответствии с расчетами на основании данных разведки в первые три дня к бригаде присоединятся не менее пяти тысяч человек, которые ждут вас и выступят против Кастро. Кроме того, наши самолеты сбросят в районы городов оружие, которым могут воспользоваться все, кто недоволен коммунизмом…» В этом месте Фрэнк перебил Билла: «Главное, что вы должны помнить, ваша основная и единственная задача — удержать захваченный вами плацдарм в течение 72 часов!»

— А что же должно было произойти затем? — Следователь улыбался.

— Вот то-то и оно! Фрэнк нам прямо так и заявил: «После 72 часов мы будем с вами, чтобы сделать следующий шаг! Но скорее всего вы не станете нуждаться в нашей помощи. Вы сами окажетесь настолько сильными в военном отношении, получив массовое подкрепление из тысяч добровольцев, недовольных режимом Кастро, что быстро, разбив вражеские силы, которые встретите на пути, пойдете вперед! Вы лично, Сан Роман, сядете за руль джипа, промчитесь до Центрального шоссе, выкинете левую руку, чтобы показать, что сворачиваете налево, и прямиком до Гаваны!» Алкоголик!.. Одно хорошо, что добрый, а так — самодовольный кретин! Никакой поддержки. Наоборот! Ваши не жалели крови, своих жизней, чтобы защитить Кастро… Никто и не подумал поддерживать нас…

— Так! Это вы себе четко представляете. Хорошо! Ну, а что потом?

— Потом… потом было еще хуже… Немного продержался на деньги, полученные за участие в деле.

Получил пособие, как все. Ел сухой картофель… А когда пленных обменяли на тракторы и медикаменты, в Майами… вы знаете, на футбольном стадионе «Оранж Боул» Джон Кеннеди пожелал встретиться со всеми нами. На поле в боевых порядках, в новом, с иголочки снаряжении были выстроены батальоны…

— И вы поняли, что таким образом президент Соединенных Штатов Америки в присутствии 50 тысяч зрителей расписался на страницах истории в том, что он, Джон Фитцджеральд Кеннеди, в действительности является верховным главнокомандующим бригады, которая отдавала воинские почести ему, точь-в-точь как и солдаты — участники агрессивной войны американского империализма, освобожденные в 1953 году в Корее после перемирия в Паньмыньджоне, маршировали перед президентом Эйзенхауэром. — Следователь перевел дух, с шумом набрав в легкие воздух.

— Нет! Этого я не понял тогда. Но мне многое не понравилось там, на этом стадионе.

— Например?

— Когда Кеннеди вместе с этой «гран пута»[7] — а что? не успели его кокнуть, как она тут же продала себя самому богатому старику в мире… — когда он с ней и сыном, сам за рулем открытого белого «линкольна» появился на стадионе, все повскакивали с мест и стали размахивать американскими флажками… ни одного кубинского…

— Как же? Там было так называемое «знамя», — с нескрываемым удовольствием вставил следователь.

— Это-то мне больше всего и не понравилось. Перес Сан Роман возник на трибуне и продекламировал: «Сеньор президент, бойцы бригады № 2506 вручают вам этот штандарт; мы передаем его вам временно на хранение». Кеннеди взял и ответил; «Я благодарен бригаде за избрание Соединенных Штатов в качестве страны — хранителя этого знамени. Я могу заверить вас, что это знамя будет возвращено бригаде в свободной Гаване!» Потом попросил Факундо Миранду, который якобы укрыл знамя, вынес его с Плайя-Хирон и в течение двадцати месяцев бережно хранил, подойти к нему, чтобы лично познакомиться. Когда Миранда поднялся на трибуну, Кеннеди прокричал: «Я хотел лично видеть человека, которому должен возвратить это знамя в Гаване!»

— Тогда на трибунах поднялся сумасшедший шум. Ваши соотечественники, ставшие племянниками дяди Сэма, чуть не подавили друг друга, поднялась стрельба. Охрана президента забеспокоилась за его жизнь, а президент США Кеннеди получил вовсе не «боевое знамя», а кусок материи, поспешно приготовленный и вышитый за несколько часов до фарса на Оранж Боул Стадиуме!

— Да! Так оно было! Многие знали об этом, но что делать? Надо было есть, пить… Знамя… Там было не до него. Как только наши подразделения почувствовали отпор и в ряде мест стали отступать, Сан Роман и Артиме были первыми, кто отдал приказ уничтожить все, что могло явиться уликой. И знамя, которое — да! — развевалось в течение нескольких часов над зданием штаба бригады в Плайя-Хирон, было утоплено в болоте, а члены штаба еще за три с половиной часа до окончания сражения разбежались кто куда. На стадионе… там я стоял и думал о том, что буду есть завтра. В заключение выступила Жаклин, на ломаном испанском с французским акцентом: «Я горда тем, что мой сын Джон познакомился с людьми бригады. Он еще маленький, чтобы понять то, что сегодня происходит здесь, но я позабочусь — он будет знать, когда подрастет, о вашем подвиге. Это мое желание и моя надежда, чтобы он сумел стать хотя бы наполовину таким смелым и храбрым, какими являетесь вы. Желаю вам удачи!» Когда она это сказала, многие подумали: что означает для нас это «желаю удачи»? Ожидать нечего, когда последняя надежда два месяца назад растаяла с провалом Карибского кризиса…

— Что вы делали в октябре шестьдесят второго? — Следователь перевел взгляд на сотрудника, сидевшего за машинкой. — Рассказывайте помедленней! Не торопитесь!

— Как и многие, кто рассчитывал, что в октябре наконец-то Штаты раздавят Кастро, сидел и ждал начала… Двести пятьдесят тысяч лучших солдат армии США находились, как и мы, под ружьем и были размещены во Флориде, на юге озера Окичоби. Вес кубинцы Майами ликовали, и я думал, что скоро увижу своих… А нас после стадиона объединили в организацию «Ветераны залива Кочинос» и вскоре стали пихать туда, где было жарко. Многие пошли служить солдатами в Форт Джексон, Форт Кнокс, Форт Беннинг, в американскую армию, другие стали военными советниками по вопросам Латинской Америки. Доминиканская республика, Боливия, Колумбия, Лаос, Камбоджа, Вьетнам… Я на это не пошел… и было очень плохо — пришлось наняться портье в отель «Гранада» на Меридиан-авеню в Майами. Там примерно через год я снова встретил полковника Фрэнка. Он был пьян в стельку, жаловался на судьбу, утверждал, что его ждут какие-то большие неприятности. Потом исчез, говорили, умер от разрыва сердца. Но тогда сжалился, помог мне поступить в специальную школу.

— Что за школа, где находится?

— Он же из ЦРУ, а школа находилась там же, во Флориде, в усадьбе, которая прилегает к Национальному парку Эверглейдс со стороны озера Окичоби.

— Так! О школе потом, я дам бумагу и ручку — напишите. Сейчас расскажите, что вы делали после школы.

— Я отлично ее окончил. Хвалили. Хотели поначалу направить для работы в Англию. Но в последний момент послали в «Альфу».[8] Там шла драчка. Я должен был держать ЦРУ в курсе дела. Денег в кассе организации не было, и тогда там решили ограбить один подпольный игорный дом. Он действовал в том же районе Корал-Гейблс, в двух шагах от штаба «Альфы». Все было о'кей, но кто-то из наших проболтался или предал… Кому-то приходилось садиться, и жребий пал на меня. Через полтора года досрочно освободили…

— На Кубе сколько раз бывали? — прервал следователь, видя, что Фернандес несколько отклонился от основного разговора.

— Было дело….

— Расскажите об этом.

— В конце августа 1969 года ко мне — я жил в Майами в отеле «Корал-Гейблс» — зашел Тико Эррера, мой знакомый, с которым мы часто играли на скачках и во фронтоне.[9] Эррера не был членом «Альфы», он действовал от ЦРУ самостоятельно. Про него говорили, что четыре раза ходил на остров. У меня в номере потолковали о том о сем, и он пригласил пообедать в «Бискейн». Там к нам подсел один босс. Тико перед ним держался, как мышь. А тот даже не подумал и представиться. Тико все расхваливал меня и твердил, что я могу справиться с любым делом. Через три дня Тико заехал за мной и велел собирать вещи. «Ни о чем не беспокойся. Везде, и в «Альфа», все улажено, чико»,[10] — сказал он и переселил меня на финку «Бискейн-Лайф» в Помпано-Бич. Там мне пришлось прочесть все кубинские газеты за последние полгода, назубок выучить план района Мирамар города Гаваны и до одури насмотреться разных профессиональных и любительских фильмов про жизнь на Кубе. Да плюс еще каждый день тренировали в плавании с маской и трубкой, обучили охоте на рыб, набили знаниями по ихтиологии. Вот, например, я знал в мельчайших деталях, как на Кубе, у острова Пинос, проходило VII лично-командное первенство мира по подводной охоте. Так было. А в первый день сентября мы вышли в море с Тико и тем же малоразговорчивым боссом. Фамилии и имени его я так и не узнал. Тико обращался к нему только почтительно: «Сеньор». Капитану катера и двум матросам — незнакомым мне кубинцам — не приходилось говорить, что делать, и они тоже молчали…

— Потом… — следователь поднял руку над столом и попытался поймать летевшего мимо комара, — потом, когда получите бумагу, опишите его внешность. Так, и что же было в море?

— В открытом море с кормы забросили ласки с с пустыми крючками: создавали видимость, что на катере любители-рыболовы. А в каюте мне сообщили задание. Суть его заключалась в том, чтобы я тайно высадился на кубинском берегу у Варадеро, добрался бы до Гаваны, там встретился с действующим агентом — мексиканским дипломатом. Мне предстояло получить у него секретные, особой важности документы и, опять же через «голубую» границу, возвратиться с ними на катер…

— Фамилия мексиканского дипломата? — Следователь жестом предложил Рамиро взять сигару.

— Советник посольства Умберто Карильо.

— Так! Продолжайте!

— Да… значит… перед самым рассветом… — Рамиро покрутил взятую сигару и положил ее обратно. — Капитал катера увеличил скорость. Мы стали быстро приближаться к берегу. Примерно милях в пяти на воду сбросили легкую двухместную лодочку с мощным двигателем. Он не производил характерного для бензинового мотора треска, а только ровно гудел на низких тонах. Я уже был в полном снаряжении охотника: маска, трубка, ласты, подводное ружье, привязанное линем к поплавку, с которого свисал кукан для рыбы. Меня усадили на сиденье. За руль лодки сел капитан катера — кубинец. Имени его не знаю. В ответ на все мои вопросы — странный какой-то, мы же остались одни, — он лишь пожимал плечами и тыкал пальцем в сторону берега. Не глухонемой же он был. Когда заглушил двигатель, сразу сказал: «Отсюда мили полторы, не больше. Хоть ты и не боишься акул и у тебя есть порошок — гляди в оба! С этими тварями шутки плохи… Удачи тебе…» И этот туда же — «удачи»…

…Рамиро, ни слова не сказав в ответ, кивнул капитану, натянул маску и, сунув в рот загубник, свалился за борт.

Море приняло его, обдав приятной свежестью. На несколько секунд загудел мотор, и тут же его звук смолк, растаяв в абсолютной тишине. Внизу была непроницаемая чернота бездны, полной неизвестности, а значит, и опасности. Рамиро содрогнулся. Поспешно раздавил капсулу в мешочке, висевшим у пояса. Мелькнула мысль: «А, все равно! Куда иначе деваться! Если нападут, так пусть лучше конец, чем искалечат».

Напряженно всматриваясь в темноту пучины, он обнаружил, что она живет, — там двигались тени, что-то поблескивало, светилось, даже, казалось, звучало. Но кто в этом мире друг, а кто враг?

Метрах в пятистах от берега Рамиро взял левее, ориентируясь на хорошо видную с моря — уже занималась заря — башню дома Дюпона.[11] И вскоре под собой Рамиро заметил светлое песчаное дно. Мимо проплыли двое в ластах и с ружьями. Ближе к берегу охотников оказалось больше. Теперь следовало смешаться с ними. Рамиро пристроился к одной из групп и сразу же подбил небольшого луира. Он поплавал еще часа два, нашел гнездо лангустов, подстрелил приличного морского окуня, а, когда на пляже появились люди, решительно направился к берегу.

Левее дома Дюпона, если глядеть на него с моря, среди острых коралловых обнажении приткнулся песчаный пляжик, обнесенный каменной террасой со ступеньками, ведущими в воду. Рамиро хорошо знал ее по многочисленным фотографиям. В правом углу, у верхней ступеньки, как и было условлено, лежали одежда и сумка. В брюках должны были находиться деньги и ключи от коттеджа. Удостоверение же личности на имя Луиса Гарсии, сотрудника Гаванского института океанологии Академии наук, было при нем в непромокаемом пакете.

Он обсох, огляделся. Пляж заполнялся медленно — был «диким», не приспособленным для отдыхающих. Рядом устроились две пары с детьми. Рамиро услышал славянскую речь и подумал: «Посмотрим, какие они, русские?» Утратил интерес к соседям, когда по словам «Прага», «Братислава», «Брно» определил, что перед ним чехи. Неподалеку, метрах в пятнадцати, расположились три молодых кубинца. По внешнему виду трудно было определить, что они собой представляют и чем занимаются. В Майами он принял бы их за официантов, возможно, продавцов второразрядного магазина. То, что они были чересчур веселы, невольно настораживало.

Рамиро собирал подводное снаряжение, когда заметил, что тот, кто постарше, не спускает с него взгляда. Следовало выяснить причину. Первое движение — встать, подойти к ним и заговорить, взять инициативу — Рамиро подавил. Ведь теперь он действовал не на территории США, защиты здесь искать было не у кого. Он поразмыслил и отправился прогуляться по пляжу. «Какого черта! Чего это ты так испугался? Спокойнее, Все только начинается. Тихо!» — приказал он себе и увидел, как тот, что наблюдал за ним, поднялся и подошел к его вещам. «Ну и что? Рассматривает улов». Рамиро хотел, чтобы это было так. «Как же! Улов-то лежит в стороне — он подошел к одежде. А я, болван, не знаю, сколько в штанах денег и от какого коттеджа ключ. Медлить нельзя!» — Рамиро быстрым шагом возвратился к вещам.

— Что случилось? Что-нибудь нужно? — спросил он, как казалось ему, с олимпийским спокойствием.

— О, извини, чико, во сколько обошлась пошлина? Ружье «чампион»! Совсем новенькое. Оттуда прислали?

«Я обязан, что ли, знать, что у них на острове не продаются американские «чампионы»? Какая досада!» — А вслух начал, чтобы выиграть время:

— Как видишь… новенькое… третий раз в море… тяжи отличные и… спусковой крючок железный… не срывается… и бой…

— Ну что? — спросил подошедший только что большеголовый парень.

— Обновляет! Всего третий раз в море. Понимаешь, наш Альберто, — говоривший обратился к Рамиро, будто тот должен знать, кто такой Альберто, — муж сестры двоюродного брата, он говорил, что посылки с Севера не принимают. Выходит, он ничего не знает? — Рамиро показалось, что его собеседник как-то многозначительно взглянул на своего товарища.

— Может, спортивные принадлежности, спортинвентарь и разрешают, — объявил свое мнение большеголовый. — Спорт — это важно для революции.

— При чем здесь спорт? Политика поважнее! Если не разрешают посылки, значит, ничего нельзя присылать. А вот ружье оттуда, совсем новенькое… Альберто ведь серьезный человек. Он говорил, что оттуда ничего не разрешают, а если что и приходит, то здесь Минсвязь конфискует. А ружье — последняя модель…

Рамиро невольно приподнял верхнюю губу и с шумом втянул через зубы воздух — в характеристике, составленной руководством спецшколы, значилась эта его привычка как признак высшего нервного напряжения, — а в сознании пробежало: «Аве Мария Пурисима! И пяти минут не пробыл… Не успел и подышать всласть. Так вот они во всем! Великие, а такую мелочь… Теперь расхлебывай»…

— Ты где работаешь?

— В институте. — У Рамиро заломило зубы — удостоверение еще лежало в непромокаемом пакете в плавках.

— Каком это? — Тот, кто подошел первым, проверял действие предохранителя.

— Океанологии, — медленно процедил Рамиро.

— О!

Сердце Рамиро екнуло.

— Я тоже из Академии наук, — продолжал первый. — Работаю в секретариате президента, капитана Нуньеса Хименеса. Он сам заядлый рыбак и отличный охотник. Бывает часто за границей. Вот у кого набор ружей! Есть испанский воздушный комплект «Марес» — подарок Фиделя. Они и вместе иногда охотятся.

— Фидель любит бывать у нас в институте. — Рамиро почувствовал, что ноги вновь становятся осязаемыми. — К нам приходит разное иностранное оборудование. Ну и род нашей работы… Мы без ружей редко уходим под воду. Мало ли что?

— И тебе приходилось охотиться с Фиделем?

— Мне лично — нет, — Рамиро понимал, что затевается длинный разговор, — а вот мой приятель не раз выходил с ним в море. И в тот день, когда они приезжали сюда, на мыс Икакос. Ну, когда Фидель охотился с чемпионами мира Педро Гомесом, Хосе Рейесом и Эверто Гонсалесом. Вы слышали об этом?

— Мой сосед, Фико — он профессиональный ныряльщик, — тоже был с ними…

— И видел, как Фидель за целый день не уступил ни одному из чемпионов? — Рамиро вновь был доволен собой.

— Чико, что ты говоришь? Да если бы… Так ведь они могли стрелять до следующего утра. Фидель силен, как лошадь, сам понимаешь, и не хотел быть хуже. Они дважды поднимались на борт, и оказывалось, что у ребят на одну-две рыбины больше. Фидель говорил, что еще рано возвращаться, и все снова лезли в воду. Пока Рейес не сообразил и не подмигнул ребятам, и Фидель вышел вперед…

— Да чего ты мелешь? Фидель сам не отличный охотник, что ли? Ты видел, какие у него ружья? — Рамиро перехватывал инициативу в разговоре. — Ты, может, будешь настаивать?

— Нет, конечно… я хотел только сказать, что он азартен. А так… Ну что, он превосходный охотник. А этот «чампион» казенный?

— Нет! — Рамиро внутренне содрогнулся, словно черт дернул его за язык. — То… есть… Вообще-то оно мое, но было казенным…

— Ага! Ну, ладно. Ты извини, мы пойдем купаться. — И оба незнакомца отошли к своим вещам.

Рамиро стал собирать подводное снаряжение, складывать в лежавшую рядом объемистую сумку. Натянул на себя одежду и заметил, как большеголовый быстро поднялся и зашагал к дому Дюпона. «Час от часу не легче! Что у него — море в доме? Или пошел принимать ванну? Вот когда надо уходить!»

Рамиро подозвал к себе мальчишек, гонявших по пляжу, и, к их великой радости, раздал им свой улов. Прихватил ружье с поплавком и куканом в одну, а сумку в другую руку и зашагал прочь от пляжа.

— Послушай, чико, — услышал Рамиро, сделавший не более пяти шагов, слова того, кто так интересовался его ружьем. — Ты не очень спешишь? Погоди немного. Сейчас возвратится мой брат.

— Зачем? — И в ту самую секунду Рамиро увидел, как от площадки трехэтажного особняка Дюпона к пляжу торопится большеголовый, а рядом человек в форме «верде оливо»,[12] очень чем-то схожий с падре Селестино, священником ближайшего к финке «Делисиас» католического прихода. Огромный, с бычьей шеей, но маленькой головой и длинными руками, падре был смешной на вид, хотя добрый, особенно к ребятам. Любил играть в шахматы и, когда проигрывал — только ему и Педро, — злился и шептал какие-то слова. Педро утверждал — то была отборная площадная брань. Дон Селестино гордился тем, что лучше него никто не знал историю Греции и Рима и все древние, особенно византийские легенды. Он их шпарил прямо наизусть. И теперь, когда сердце у Рамиро ухнуло в брюхо, перед глазами замаячил дон Селестино в черной сутане. А навстречу Рамиро, преграждая путь, шел человек, который вот сейчас, еще минута, — и задержит его. «Черт возьми! Успеть бы вытащить удостоверение. Но как? Как это сделать у всех на глазах?»

Рамиро ощутил холодок — он возник где-то между лопаток и, неприятно обжигая, побежал вниз. И тут же ему почудилось, что он слышит падре Селестино. «Ибо, — был глас, — снова ты узришь меня, и я возвещу тебе грядущее и открою тайну спасения…» Явись мне, — говорил падре, — Господь, и возвести то, что обещал… возвестить… Помню, господи Иисусе Христе, как ты рек, что должно мне приять такие же, как Иову, испытания. Но теперь вижу, что мои страдания тяжелее его: у Иова ведь оставалась жена его, и друзья, и отеческая земля, услада для глаз. Я же лишен всего этого, нищ, сир, без отчизны, без крова, потерял друзей…»

Военный с пистолетом на боку и большеголовый приближались, а голос священника продолжал:

«Совсем не оставь меня, человеколюбец, призри на уста мои и на сердце мое, дай в терпении и благодарности прожить остаток дней и так обрести покой от множества моих утеснений, ибо ты благословен вовеки», — набатом отдавали в висках слова из легенды о мученичестве святого Евстафия.

«Океанолог» остановился. Бежать было некуда, да и как было бежать? Одна надежда на чудо, и он раздельно, от упадка сил, неуверенности, охватившей его помимо воли, тихо произнес:

— А что мне твой брат? Я его ни о чем не просил…

— Да он пошел за деньгами. Продай, я хочу купить твое ружье. Да вот и они идут!

— Нет! — вскричал Рамиро. — У тебя не все дома! Послушай, что за идея! Ты что придумал? — Рамиро искренне возмущался. — Тоже мне! Продай ему ружье, а я, с чем я буду охотиться? Да и не нужны мне твои деньги. Извини, я опаздываю на автобус. — И Рамиро, приветливо махнув рукой, стал неторопливо удаляться от пляжа в сторону, где должна быть автобусная остановка. «Черт его возьми! Вот напасть! Худо им, если увидят что новое, сразу бросаются, как на фортуну».

— Погодите, — остановил его большеголовый юноша.

— Я все сказал! Не продаю! — Рамиро обрел уверенность, а подошедший военный уже говорил:

— Норберто, таких денег у меня при себе нет! Если поедем в Варадеро, там я смогу достать…

— Чего уж теперь, раз ружье не продается.

А в ушах его звучало: «Да будет ему слава, честь, сила, величие и поклонение ныне и присно и во веки веков. Аминь!» Слова эти как прилетели, так и отлетели куда-то в небытие, словно уносимые ветром, и Рамиро еле их различал. Все вытеснила одна мысль: удержать ноги, сделать так, чтобы они не торопились, чтобы против его сознания не заспешили.

Мозг, освободившись от обуявшего его минуту назад страха, работал четко: «Тщательно провериться. Спокойно! На Пятой улице поликлиника с черным ходом. У Центрального сквера общественный туалет с двумя выходами — и сразу скамейки и люди, среди которых можно затеряться и оглядеть каждого, кто выйдет вслед за мной».

Только сев в автобус, Рамиро опустил руку в карман. Там лежали пятьдесят песо и ключ с картонной биркой, на которой стояло: «Е, № 318».

Добравшись до Варадеро, Рамиро около часа удостоверялся, нет ли за ним наблюдения. И только убедившись, что он «чист», выпил два стакана «гуарапо» — сока, тут же на глазах выдавливаемого из стеблей сахарного тростника. Утолив жажду, он улыбнулся самому себе и не спеша отправился искать улицу Е, выходившую на пляжи, и коттедж № 318.

В холле на журнальном столике, где стояла ваза с цветами, ему была оставлена записка: «Луис, располагайся и отдыхай. Меня срочно вызвали в Гавану. Скоро вернусь. Все, что тебе надо, найдешь на кухне и в чемоданах». Он поел и лег спать.

Проснулся Рамиро только под вечер, принял душ и вышел прогуляться. Сразу бросилось в глаза, что улицы, скверы и парки, кафе и бары полны народа. И не американские туристы разгуливали в Варадеро, как это было прежде, а простой, по всему видно, трудовой люд. Это было непонятно и раздражало.

«Зачем? Зачем так хлипко обманывать?» — подумал он. Те, кто рассказывал ему о жизни на Кубе совсем иначе, не могли не знать ее действительного лица. «Глупо! Это все равно, что строить дом на гнилых бревнах. Будет стоять до первого свежего ветерка. Вот так, во многом они недальновидны. Лишь бы достигнуть успеха. И представляют себя непревзойденными. Ну и ладно, это их дело». Рамиро подумал еще, что люди, зажившие на Кубе иной жизнью, и веселятся по-иному. Их радость не показная, она не бьет в глаза своей рассчитанной роскошью и вызывает, черт возьми, невольное уважение своей искренностью.

Утром следующего дня он сел в автобус, который по новой автостраде всего за два часа доставил его в Гавану. Времени у Рамиро было много, и, взяв такси, он поехал в район Мирамар. Мексиканский дипломат, которого он этой ночью должен был навестить, не ждал его прихода. Рамиро имел приказание явиться к нему вечером или ночью, когда тот возвратится после работы домой. Перед этим, однако, следовало изучить обстановку.

Столицу Рамиро нашел неузнаваемой. Внешний вид Гаваны во многом изменился к худшему. Поголовно все дома давно не крашены, большинство улиц нуждалось в ремонте, открыты были только некоторые из некогда шикарных магазинов, автопарк обветшал настолько, что иные машины катили по городу без окон и дверей. Системы кондиционирования воздуха в общественных помещениях, кино, ресторанах, частных домах, за самым малым исключением, повыходили из строя и бездействовали. С городе днем летали москиты, чего прежде, к великой гордости гаванцев, никогда на бывало.

«Здорово их поприжало… Но является ли это неоспоримым доказательством провала экономики Кастро? — спросил самого себя Рамиро и тут же ответил: — Скорее всего нет. Тут какая-то другая причина. С лиц людей не сходят улыбки, они жизнерадостны, стали заметно деловитее, спешат, при встречах то и дело говорят: «Извини, чико, у меня дела». Раньше такого не услышишь. Одеты бедновато, хотя не придают этому значения. Главное, заняты. Что-то же делают… и с настроением. Однако Гавана здорово обшарпана. Но мосты охраняются, и туннели, и входы в официальные учреждения — значит, им есть чего опасаться. Такие, как я, их беспокоят. Тем не менее парки ухожены и полны цветов. Причина не в том, что не хотят. Мешает другое и серьезное? Но… не антикастровское настроение. Куда там! Все наоборот. Ладно, поживем — увидим!»

Рамиро был у цели. Он отпустил такси, подошел к перекрестку и тут же отметил, что небольшой одноэтажный домик под красной черепичной крышей, выкрашенный когда-то в бежевый цвет, хорошо просматривался со многих сторон на довольно далеком расстоянии. «Интересно, как этот перекресток освещен ночью?» Только Рамиро подумал об этом, как к дому подлетел шикарный «паккард». Шофер еще не успел до конца открыть дверцу, а из машины выскочил элегантно одетый лысеющий мужчина и устремился в дом. Рамиро посмотрел на часы — без четверти двенадцать. Продолжая идти, он быстро оглянулся и успел заметить, как в окна ближайшего дома напротив поспешно задернулась занавеска.

«Пожалуй, надо постоять на той стороне. Из окна меня не видно. А если там пост наблюдения? Рядом может быть и другой… К черту! Нечего сразу себя запугивать», — рассуждал Рамиро, стараясь не оглядываться по сторонам.

Через десять минут в дверях дома показался лысеющий мужчина. За ним следом высокий, худощавый молодой человек с объемистыми портфелями — по одному в каждой руке. Он торопливо закрыл дверь на ключ и сел в машину. Все это могло иметь только одно объяснение: за хозяином дома заехал скорее всего сам посол — Рамиро мельком видел его фотографию. Но занавеска, занавеска?..

Вечером, с наступлением темноты Рамиро вновь появился у дома. Дважды прошел мимо подозрительного окна напротив, и его сердце тревожно сжалось. Окно было открыто, свет в комнате не горел, но в ней явно чувствовалось присутствие людей.

«О моем приезде в Гавану мексиканца не уведомляли по радио из-за соображений конспирации, — старался успокоить себя Рамиро. — Дождусь его возвращения. Если будет один, тогда позвоню… «Привет от Энрике».[13] Затем скажу, что больше всего мне нравится мексиканская «Голубка», — в какой уж раз повторял про себя инструкцию Рамиро. — Если не подействует, нужно назвать номер «зелененькой». Проще бы, конечно, было предъявить вторую половину банкнота. Но раз не дали, их дело. Мое — проверить, правильно ли он пользуется шифровальной инструкцией и рацией. Ведь у него лучший портативный передатчик — РТ-48А. И все-таки половины его шифровок прочесть не могут. Не иначе, эта дипломатическая шляпа что-то напутала. Ладно, разберусь… Только вот ночевать у него не буду. Лучше взять документы — и сразу в Варадеро. Плевать я хотел на их инструкции». Задернутая занавеска днем и открытое окно темной комнаты вечером на давали покоя.

Рамиро стоял, опершись спиной о дерево, и последними словами ругал загулявшегося дипломата, когда к дому напротив подъехала машина. Из нее вылезли двое, но в дом не вошли, а стали, подсвечивая себе ручными фонариками, что-то делать у входной двери. Стрелки на светящемся циферблате наручных часов показывали 1 час 40 минут ночи. Рамиро слегка взъерошил волосы, вытащил рубаху из брюк и, пошатываясь, направился к дому. По первым же словам, произнесенным в ответ на его вопрос: «Где здесь автобусная остановка?» — Рамиро понял, что неизвестные были мексиканцы. Занимались они опечатыванием двери особняка.

Едва Рамиро отошел, как из-за угла выскочила полицейская машина и резко затормозила у дома. Он четко расслышал слова полицейского: «Добрый вечер, сеньор консул».

Все кончено. Уходить! Скорее! А впереди ночь, которую предстояло провести на улицах спящего города, не привлекая к себе внимания. Он прошел пешком по Пятой авениде в район Ведадо. Там ходил часа три быстрым шагом спешащего домой человека, а потом поймал такси и попросил отвезти его на автостанцию.

Все обошлось, и с первым автобусом Рамиро отправился в Варадеро. Он вздохнул спокойно, лишь когда запер за собой дверь коттеджа. Принял душ. Есть не хотелось. Он прилег, чтобы хоть немного вздремнуть после ночных треволнений.

Как ни устал Рамиро за прошедшие сутки, слабый шелест в холле заставил его вскочить с постели. Выглянув из спальни, он увидел на полу у входной двери газету. Кто-то бросил ее в специальную щель для почты. Интуиция подсказала, что газета имела к нему какое-то отношение.

Действительно, на первой странице, в верхнем левом углу, было набрано жирными буквами: «Ответственный сотрудник посольства Мексики на Кубе на службе ЦРУ».

«Так! — подумал Рамиро Фернандес. — Пожелай дьявол или кто там еще привести меня в дом к этому Умберто на день раньше, и я сейчас бы… — От одной мысли, что бы с ним сталось, на лбу выступил холодный пот. Рамиро налил стакан воды. — Ничего, за мной слежки нет. Все-таки ЦРУ знает свое дело. Хорошо, что не предупредили мексиканца о моем приезде. Еще несколько часов — и можно будет считать, что все в порядке…»

В шесть вечера Рамиро был на пляже. Газету, подброшенную ему, он вложил в поплавок, который специально развинчивался для этой цели и в котором сейчас, по плану, должны были находиться секретные документы особой важности, означавшие для Рамиро хороший заработок. «А, черт с ним! Скорее в море!» — подумал он и поспешно разделся. На пляже оказалось достаточно купающихся, но в морс охотников не было. Рамиро вынужден был ждать и не заплывать далеко от берега. Томительно тянулось время, но вот солнце, пробившись сквозь далекие кучевые облака, коснулось морского горизонта, и небо озарилось причудливыми узорами, фантастически окрашенными во все цвета радуги. «Ни в Майами, нигде в другом месте мира нет таких закатов», — с откровенной тоской подумал Рамиро.

Когда стемнело настолько, что Рамиро уже с трудом различал песчаный пляж, он поплыл в открытое море, раздавив прежде висевшую у него на поясе капсулу с порошком против акул. Прикинув по времени, что отплыл от берега более чем на две мили, он вынул нож из ножен, закрепленных на правой голени, повернул рукоятку и вложил обратно в ножны. Дорого стоили ему эти минуты! Рамиро чувствовал, что хладнокровие оставляло его — в душу, в сердце, в каждую пору его тела проникал дикий ужас. Ему стало холодно.

Наконец где-то неподалеку послышался знакомый гул. Когда лодка подошла, Рамиро ослабел настолько, что без посторонней помощи не смог в нес забраться. Капитан протянул руку:

— Поплавок и нож.

И ни слова похвалы или одобрения.

— Что было в рукоятке ножа? — спросил следователь, внимательно слушавший рассказ Рамиро.

— Капитан ничего не сказал, но потом я узнал, что в рукоятке находился особой конструкции передатчик сигналов. Чтобы меня могли обнаружить в открытом море.

— Приходилось вам еще высаживаться на Кубе?

— Нет! То есть да! Конечно! Сейчас, когда я получил задачу на длительное оседание.

— Расскажите об этом поподробнее.

— К началу сентября семидесятого года я был полностью готов к делу. Проверял меня кубинец по имени Фернандо, но в присутствии американца. Как тот назвал себя, я сейчас не помню, но во время подготовки в Гватемале, перед Плайя-Хирон, его звали Сонни. Он тоже узнал меня и поэтому особенно не придирался. Из их вопросов и инструкций я убедился, что моей заброске придают большое значение. Мне предстояло на несколько лет забыть обо всем, что было раньше, закрепиться здесь, в городе, и постараться «выбиться в люди». Нет, нет, не в начальство. Просто стать своим человеком, завести связи. Позднее, видимо, меня собирались использовать для легализации засылаемой агентуры, так я думаю.

— Когда, говорите, это было? — Следователь стал перелистывать страницы лежавшего перед ним «дела».

— В середине сентября за мной в отель «Гранада» приехал сам Андрес Насарио Сархен, он тогда был генеральным секретарем «Альфы-66». Сархен угостил меня дорогим обедом, и под вечер мы отправились на ранее не известную мне виллу под Майами, между Исламорадой и Матекамбо. Там было много кубинцев, но со мной никто не разговаривал. В отдельной комнате находилось мое снаряжение: надувной жилет, ласты, маска, герметический мешок для документов и одежды, всякие мелочи. Даже гаванский автобусный билет не забыли…

— Какими документами вас снабдили? Какое было оружие? — перебил его следователь.

— Согласно легенде. В удостоверении говорилось, что я сотрудник Института океанологии Академии наук Кубы. Но это только на первое время. Постоянные документы — в том числе и удостоверение курсов техников — я забрал из тайника в городе Ольгин. Оружие? Я предпочитал в подобных делах его не иметь. Складной нож полезнее всего. Если уж дело доходит до оружия, — это провал.

— Хорошо! Давайте по порядку. Что затем произошло с вами?

— Ночью — часов около двух — мы погрузились на спортивный катер и вышли в открытое море.

— Кто сопровождал вас?

— На катере были Фернандо, Сонни, капитан и моторист — оба кубинцы, но я их не знал. Насарио Сархен пожелал мне счастливого пути и удачи. Вручил письмо, которое я должен был опустить в городе Ольгин. Гаванский адрес на конверте я не запомнил… Через сутки мы заправились на острове Кэт и к вечеру следующего дня подошли к островку Ки-Верде.[14] Там мы пересели на более вместительный катер…

— Под чьим флагом?

— Американским. На него погрузилась вооруженная группа. Их было девять человек. Им предстояло высадиться и заняться диверсиями — сорвать ремонт и переоборудование сахарных заводов провинции Ориенте. К трем часам утра 18 сентября катер, подняв кубинский флаг и ориентируясь по маяку Бока-де-Сама, подошел к берегу восточнее маяка километра на два. Я находился уже в полном снаряжении. Капитан застопорил мотор, и через специальный люк в днище я ушел в воду. Об этом, кроме двух моих сопровождающих, на катере никто не знал. Те девять в форме революционных вооруженных сил должны были высадиться на большой резиновой лодке западнее маяка. Их путь лежал в сторону города Банес. А я шел по дороге через Бариай на Ольгин. Расчет был на то, что если их засекут, завяжется перестрелка. Это меня надежно прикроет. Но у них высадка прошла удачно…

— Позднее мы их обнаружили.

— Я знаю… читал в газетах. Вы их захватили в районе Хигуани и Байре.

— Да! И захватили мы их после того, как они убили трех милисианос[15] и ранили двух сотрудников Министерства внутренних дел. А ты прошел спокойно?

— Не совсем… Но потом… все обошлось…

За три дня, в течение которых Рамиро, как сам считал, вел свой «последний на этом свете рассказ», он внутренне подготовился к суровому приговору. Но, странное дело, на душе было легко, словно бы кто-то снял с его плеч непосильную ношу.

— Да, «подвигов» у тебя, Рамиро Фернандес Гарсия, немало, — подытожил следователь. — Говоришь, во время высадки ранил бойца береговой охраны? Что ж, сотню долларов на твой счет в Майами за это наверняка перевели. Не жалеешь, что пропадут?

Рамиро опустил глаза:

— Теперь уж все равно! Моя «Голубка» спета…

— Ты так считаешь? Значит, примирился с мыслью о смерти?

— Все равно…

— Ну… какая же у тебя тогда последняя просьба перед смертью? — серьезно спросил следователь.

Рамиро задумался и тут же оживился:

— У меня их три. Три просьбы! Можно?

— Ну, давай!

— Сообщите матери и брату, что я все честно рассказал и покаялся. Потом скажите, почему меня взяли. А перед концом дайте сыграть партию с одним шахматистом… Его нетрудно найти в кафе…

Быстрые глаза следователя чуть улыбнулись:

— Ишь, чего захотел, «Эль Гуахиро»[16] — шахматист! Такая, кажется, у тебя кличка в ЦРУ?

— Откуда вы знаете?

— Не все ли тебе равно? Ты ведь сам считаешь, что с этого света списан. Окончательно! Так? Рамиро Фернандес понуро уставился в пол.

— Ну да ладно, скажу! Ты был откровенен, и мы не останемся в долгу. Слушай внимательно: подвели тебя… шахматы. Вспомни, как ты выиграл последнюю партию. Тот, кого ты тогда победил, — лучший ученик Педро Родригеса…

Рамиро менее всего мог предположить, что виноват его тогдашний выигрыш. Молодой человек в спортивной рубашке, как только вышел из кафе, сразу же направился к небольшому зданию на тенистой улице. У входа он предъявил часовому удостоверение на имя Фауре Павона, начальника погранпункта на северном побережье Кубы.

— Сегодня 23 ноября 1972 года, — заметил часовой.

— Ну и что?

— Через неделю истекает срок!

— А! 3наю. Спасибо. Завтра получу новое. — И он козырнул.

Пройдя к дежурному, Павон попросил разрешения связаться с Гаваной, с капитаном Родригесом из Центрального управления.

Всю ночь, утро и день местные органы госбезопасности проверяли личность «симпатичного» Гарсии. Собранного материала оказалось достаточно, чтобы отменить очередную шахматную партию в кафе…

— Ну, а что касается последней партии перед смертью… — Казалось, никогда в жизни Рамиро не видел более искренней улыбки. — То… ты подожди! Я думаю, до смерти далеко. Считай, что твой дебют получался гамбитным… и, возможно, он будет принят. Тогда ты еще поиграешь… — И следователь встал.

Глава II

МИТТЕЛЬШПИЛЬ

Студентки гаванской школы иностранных языков в три пары рук с трудом поспевали за одним рубщиком. Его мачете сверкал под лучами яркого солнца, и звуки срезаемых и разрубаемых на части побегов сахарного тростника сливались в одну звенящую песню.

— Смотрите, девочки, до обеда осталось полчаса, а я сегодня даже не устала, — смеясь, воскликнула самая маленькая из них.

Девушки, хрупкие на вид, но быстрые и энергичные, подбирали рассеченные стебли, очищали их от листьев и укладывали в ровные кучки. Первое время им было трудновато, они не могли угнаться за малоразговорчивым рубщиком и прозвали его «перпетуум мобиле».

— Перерыв! — Из-за плотной зеленой стены в полтора человеческих роста, утирая пот с круглого лица, вышел толстячок — соломенная шляпа на затылке, рабочие перчатки под мышкой. — Выключай мотор, Луис Гарсия! Дай отдохнуть телу, и душа запоет еще до приема пищи. Идем поразмыслим. Мусагет[17] зовет!

Рамиро не сразу остановился, ему до межи недоставало метров двадцать.

— Кончай, Луис! Я же вижу, ты пашешь уже завтрашнюю норму. Но я от тебя, сеньор Молчальник, не отстану. Сегодня я уже настриг, сколько надо. Останавливай, Ну, будь человеком! Тебя приглашают выкурить сигару дружбы.

— Полчаса отсюда, полчаса оттуда. Где ж тебе хватит времени? — продолжая рубить, спросил Рамиро у подошедшего.

— Не во времени суть, а в том, что руки успевают.

— Ты, Херардо, оттого, может, быстрее других норму выполняешь, что во время работы стихи сочиняешь?

— Вот и ты уже рифмуешь. А мои стихи не рифмуются и не укладываются. Они вообще, — Херардо обернулся, чтобы удостовериться, что их никто не слышит, так как девушки находились неподалеку, складывая тростник в кучки для погрузочной машины, — они бунтарские…

— Против чего и против кого? — Рамиро отсек последний стебель у самой межи и разогнул спину.

— А, не спрашивай, Луис. Мне теперь и самому не ясно. Что это было и зачем? Твердо знаю: непонимание было. Я не понимал, и меня не понимали. Да ладно об этом… Пусть историки пекутся. Пойдем лучше посидим в тени.

— Эстер Мария, закончите — отдыхайте. Привезут обед, позовите нас! — Рамиро вытащил из кустов внушительных размеров глиняный кувшин, обшитый плотным сукном, занес его над головой, и из тупого носика потекла ему в рот струя свежей, прохладной воды.

Когда они с поэтом уселись в густой тени деревьев, Херардо спросил, заглядывая Рамиро в глаза:

— Луис, мы с тобой знакомы уже скоро месяц, а я про тебя ничего не знаю. Кроме разве того, что ты хороший человек, честный, справедливый…

— Тебе этого мало, чико?

— Нет! Но ты пойми. Мы интеллектуалы, у нас брожение умов. Такое кругом происходит! Не просто… Ты — человек труда. На заводе, говоришь, работаешь. Что там тебе было не ясно? Турнули ведь сюда по указу?

— Добровольно…

— Не болтай впустую, брат. Я разобрался, кто здесь доброволец, а кто…

— Хватит, Херардо! Хочешь посидеть со мной, давай о поэзии. Мне нравится, как ты об этом говоришь и как стихи читаешь. Не скрою… Завидую.

— Я и толкую, вот она вся разница между человеком труда и интеллектуалом. Я, пожалуйста, готов, в отличие от тебя, с удовольствием. Не упираюсь, как бык. Просят — я готов! О поэзии, так о поэзии. Пиит — он должен прославлять! Итак… Кубинская революция, самая значительная из всех революций, когда-либо происходивших в Америке, породила неисчислимое множество стихотворных произведений, поскольку она — Революция — вызвала к жизни, как принято выражаться, мощные творческие силы. Поэзия в нашей стране призвана отобразить величие народного движения…

— Мы не на лекции, Херардо! Иди к черту! Почитай что-нибудь.

— Что-нибудь этакое, что тебе должно понравиться. — Поэт подмигнул, улыбнулся лукаво, ласково-снисходительно. — Слушай.

Нас не разъять. Не одолеть нас блохам —

разряженным и жирным прыгунам.

Патронов горсть, ружье и друга локоть —

вот все, что нужно нам.

И если нас в пути настигнут пули,

пусть встанет Куба в скорбном карауле,

пусть память будет саваном сынам,

чьи тени через битвы, через бури

в историю Америки шагнули.

Вот все, что нужно нам.

— Это твое?

— Нет. Эрнесто Гевара, «Песнь Фиделю Кастро».

— Сам Че сочинил? Он сам?

— Да! А что? Ты сомневаешься? Почему, интересно?

— Ну, он… Да нет! Читай еще.

— Полагаешь, если человек взял в руки винтовку… Эка, Луис. Таким людям как раз и есть что поведать в стихах потомкам.

— Ага! А что-нибудь свое, Херардо?

— Я дал слово, что больше никогда не буду читать своих стихов. Это ни к чему!

— Ошибаешься. Напрасно! Ведь ты не можешь бросить поэзию, и она тебя не оставит. Так что где-то должна быть граница, где-то сила данного тобою слова обязана иссякнуть. Проведи черту! Считай, что это случилось сегодня.

— Мне это нравится, Луис. Будь по-твоему! Но все равно — только для тебя. О кубинце, который был на Плайя-Хирон.

— А ты был там, Херардо, на Плайя-Хирон?

— Сутки спустя после победы. Душа ликовала, но на все было печально глядеть. Разум заставлял сесть за машинку, а душа… душа страдала. Муза противилась, протестовала: лилась одна и та же кубинская кровь в угоду тем, кто нас не понимает, кто нам противопоказан… своею алчностью, зазнайством, тупостью, торгашеством, невежеством, отсутствием души, любви к поэзии… Кто ценит лишь золото и золото…

— Хорошо тому, кто понимает, что не оно главное в жизни! Я это узнал недавно. — Рамиро хрустнул пальцами.

— Оно, если так разобраться, главный враг человека. Человек породил его на вечное свое страдание, когда какому-то кретину впервые пришла мысль вместо обмена — тыква на моток шерсти — предложить золото или, как у нас в Америке, например, зерна какао… и породить эту грязь.

— Я американцев не знаю. Рос я в деревне. Только после революции попал в город. Говорят, раньше их было на Кубе навалом, чувствовали себя как дома.

— В экономике я тогда ничего не понимал, но мальчишкой… готов был, Луис, убить любого из янки, когда видел, как они заговаривали, развлекались и спали за деньги с нашими женщинами…

— Ну, и убил хоть одного?

— Из игрушечного пистолета… Но, если бы и представилась возможность, я бы не сумел это сделать. Однако учить ненавидеть американцев, их помыслы, их образ жизни не устану. Перо мое не затупить!

— А рубишь тростник до седьмого пота почему?

— Как тебе объяснить…

— Ведь не из-за страха. Или боишься? А может, чтобы быстрее попасть в Гавану? — Теперь уже лукаво улыбался Рамиро.

— Там, где страх, Луис, у меня давно мозоль выросла. Никому бы не стал признаваться. Тебя бы хотел иметь братом. Я один на свете… В человеке, Луис, есть нечто такое, что, когда это самое затронут, с тобой происходит перемена… и ты, ты уже делаешь все и трудишься не для себя — для других. Жаль только, что такое состояние быстро проходит.

Издали послышался голос Эстер Марии:

— Джентльмены, компаньеро, обед подан! Мы ждем. Идите!

Рамиро молча поднялся с земли. «Да, прежде всего надо уметь видеть! И во всем разбираться. Ложное не принимать на веру. Хитрецов и мерзавцев просвечивать насквозь и не давать им резвиться! Человек податлив, его так легко обмануть. Доверчив и прет туда, куда ему совсем не надо», — думал он.

После обеда Рамиро просмотрел свежие экземпляры газет «Гранма» и «Хувентуд Ребельде». Ему дали понять: необходимо их читать каждый день. Рамиро удивился самому себе, когда почувствовал, что втянулся и уже ощущал потребность в ежедневном чтении.

Отложив газеты, он выбрал место поудобнее и растянулся на траве, пережидая, когда немного спадет полуденный зной. Лежа на спине, закинув руки за голову и слегка прикрыв глаза, он вспоминал мать и Марту… Сердце заныло: многое еще было неясным. И совсем не ясно, увидит ли он когда-либо Марту. Последние события необъяснимо сблизили Рамиро с ней. Расстались они перед его отъездом на Кубу как-то по-дурацки. Марта, своей женской интуицией предчувствуя разлуку, пообещала ждать его. А он, он ничего не ответил ей на это, за что сейчас ругал себя последними словами,

Когда другие рубщики потянулись каждый к своему участку, Рамиро с облегчением вздохнул и вскочил на ноги. На делянке девушки трудились, не разгибая спин. Ближе к вечеру — солнце уже клонилось к горизонту — за спинами работавших послышался громкий голос:

— Как сегодня у вас дела? Вчера вы вышли на первое место. Думаю, и сегодня будет арроб[18] двести.

— А лучшие дают триста и больше, — буркнул Рамиро, узнав голос Педро Родригеса, который вот уже три дня как навещал его под видом корреспондента из столичного журнала.

— То, Луис Гарсия, профессиональные рубщики, а вы добровольцы. Погрузчики утверждают, что ваш тростник к тому же самый чистый. Значит, и самый сладкий…

— Я твердо знаю, мы должны давать двести пятьдесят! — не принял шутки Рамиро. — Девочки вот только… им бы еще одну. Тогда можно было бы говорить…

— Ну, хорошо! Голос прессы праведный. Думаю, к нему прислушаются. А пока, может, перед этим подвигом стоит отдышаться? — предложил Родригес. — И вы, девочки, отдохните, а потом еще часок, и… Норму-то сегодня уже перевыполнили. Посидите, а я тут побеседую с лучшиим рубщиком района. Он и сегодня обошел своего приятеля-поэта.

Родригес увел Рамиро к ручью. Оба разулись и опустили ноги в прохладную воду. Ветвистое дерево гуаябы, на котором уже созревали плоды, давало густую тень.

— На заводе все в порядке! Там ни у кого никаких подозрений. — Педро увидел ползущую в двух шагах гусеницу и стал швырять в нее камешки. — Все считают, что тебя отправили на сафру в порядке дисциплинарного взыскания. О настоящей причине никто не догадывается. Ревизия, которую мы специально провели, конечно, не выявила недостатков, а на днях на общем собрании за тебя вступились рабочие. Мы на глазах у всех возвратили заводу инструмент, было признано, что «хищение» произошло до тебя. С этой стороны, как видишь, все ока.[19] И здесь тобой довольны…

— Да чего такого я тут сделал? — Рамиро знал, что он отличился, и ему доставляло удовольствие немного порисоваться.

— Ладно уж! — снисходительно заметил Родригес, отметив про себя: если его друг гордится содеянным, значит, сознает, что общественно полезный труд есть надежный метод воспитания. — Помалкивай! Ты потрудился на славу! Доказал, что все понимаешь правильно.

— Знаешь, Педро, вчера срубил двести с хвостиком. Устал так, что сел под эту самую гуаябу, прислонился к стволу… Девушки закончили и ушли, а я — как провалился… Приснилось, что лечу над горами, вместо рук — крылья. Так стремительно, но плавно, и слышу голос любимой, она ведь осталась в Майами. Я тебе еще об этом не рассказывал. Ясно так слышу ее голос! Проснулся, уже темно. Заря, должно быть, только угасла. Сердце стучит, а над головой синсонте поет. Надо было спешить. Могли забеспокоиться, что меня нет. Точно, думаю, спохватились.

— Да! Так оно и было. Хотели уже искать. Все могло случиться. Однако кто-то сказал, что видел тебя спящим у ручья.

— Спал так крепко, что проснулся весь в поту. Вот синсонте выручил, успокоил. Педро, даю слово, никогда такого не слышал. Что мне эта птаха раньше? Для влюбленных. А тут сидел не шелохнувшись… Мать вспомнил… — Капитану Родригесу показалось, что голос Рамиро задрожал. — Я в грозу под дождь выбежал из дома, а рядом только что молния ствол каобы пополам расколола… Помню мамино лицо и теплоту груди. Это первое воспоминание в жизни, навсегда запомнилось. Мать несла меня на руках… А эта птица пела, и на душе стало так, как только бывало в детстве, рядом с мамой, И мне показалось, что я и синсонте и есть смысл всего… Я… птица… земля… Педро, моя земля! Ты должен помнить, как о нашей земле говорил падре Селестино. Где он сейчас? Ты его не встречал?

— О нем поговорим как-нибудь в другой раз. А тебе можно позавидовать!

— Да, Педро, это, наверное, и есть счастье, когда такое к тебе приходит…

— Кто как считает. Но то, что ты ощутил, как хорошо ни рассказывай, другому, не испытавшему то же самое, не понять. Я рад за тебя, Рамиро! Вижу, я не ошибся. Пошли, а то девочкам будет трудно снова браться за работу. Сегодня вечером — тебе разрешат отлучиться — приходи в правление сахарного завода, там еще поговорим.

После ужина, когда застрекотали цикады и заквакали кругом лягушки, Рамиро попросил разрешения у бригадира прогуляться до сентраля. К правлению завода он шагал, уже не замечая усталости, которая ощущалась во время ужина. Над головой ярко сверкали звезды, щедро усыпавшие черное бархатное небо. Он предчувствовал, что предстоит серьезный разговор, но не желал к нему готовиться. «Как получится! Я чист! Давно не дышалось так легко», — говорил он себе.

Они остались вдвоем — управляющий, молодой парень, переговорив по телефону с Гаваной, попрощался и ушел, и Родригес приступил к делу.

— Вот бумага и ручка, Рамиро. Последнее слово за тобой! Но, если хочешь, подумай еще. Время есть. Мы тебе верим, но дело опасное. Не хотим неволить…

— Педро, кто лучше, чем ты… ты же знаешь! Но… честно… я скажу… Я не все еще понимаю, Педро. Главного не понимаю. Куда Кубу ведет революция, какую конечную цель преследуете вы с Фиделем Кастро? Я хочу понять, но… эти два года… они на многое раскрыли глаза. Там, в Майами, все виделось по-иному, совсем по-иному…

— Постой, Рамиро! Ты сам понимаешь, сколько стоит это твое признание? Нам сейчас и важно, чтобы ты был с нами откровенен. Понимание, настоящее понимание придет к тебе позже. Я не сомневаюсь. А сейчас мы будем считать тебя пока попутчиком. Ты специалист, владеешь сложной профессией разведчика, и я как твой друг и как человек, несущий ответственность за определенную работу, тебе верю. И не только я. Кое-кто еще… Мы знаем твердо: ты снова, второй раз не пойдешь против… не предашь свою землю. Мы уверены!

Рамиро сжал голову руками.

— Что происходит? Как это понимать, Луис Гарсия? — спросил удивленно Педро Родригес, приглаживая пятерней свою густую шевелюру.

— Да нет! Ты же знаешь, что я никогда в своей жизни не читал стихов. Боюсь сбиться. Слушай!

Когда она в лагерь пришла,

сына уже расстреляли…

— Он свою родину предал,

и вы его расстреляли, —

тихо сказала мать, —

но в лагерь со мною пришли

два его брата —

с вами врага будут бить

два закаленных солдата.

О мертвом мне нечего вас спросить —

предателя расстреляли,

но поклянитесь собою,

что если отчизне

изменят и эти двое,

то вы их не пощадите. —

И, пристально глядя в глаза сыновей,

она им сказала:

— Идите!

— Мануэль Наварро Луна, поэма «Мать». Правильно! — Родригес улыбнулся и тут же сделался серьезным. — Я знаю, что ты так думаешь. Но повторяю, время есть. Дело не из простых. Опасное! Ни я, ни все мы тебя не неволим, повторяю!

— Я уже сказал! — решительно перебил своего собеседника Рамиро. — Давно все сказал! Вы тянете! Если не верите… Другое дело…

— Ну что ж, тогда слушай внимательно! Письмо о том, что думаешь и что готов сознательно, без принуждения, напишешь потом. — И Педро Родригес подробно сообщил Рамиро Фернандесу Гарсии план дальнейших действий.

В кафе было, как всегда, шумно. А вокруг уже знакомого нам столика в дальнем углу собралось еще больше народа, чем обычно. Маятник старинных часов раскачивался беззвучно. Лучший шахматист города Луис Гарсия возвратился после сафры в превосходной форме. Вот уже несколько вечеров подряд он выигрывал большинство партий у своего давнего соперника — молодого офицера пограничной охраны Фауре Павона. Сражения за шахматной доской сблизили противников, и все знали, что они подружились. Теперь Гарсию и Павона видели вместе и в клубе, и в парке, и на пляже.

Вот и сегодня они вдвоем ушли из кафе, о чем-то оживленно беседуя.

На следующий день Луис Гарсия зашел после работы в знакомый особняк. Там он сказал дежурному, что хочет видеть следователя, поскольку тот должен был выдать ему еще в прошлую среду справку-акт для завода. Часы показывали без десяти шесть. На стульях рядом сидели еще трое: невзрачный мужчина, глубокий старик и молодая женщина. Девять минут седьмого во двор въехал знакомый старенький «форд», из него под охраной двух сотрудников вылез арестованный. Еще через минуту, когда его ввели в дежурное помещение, воздух потряс оглушительный взрыв. Казалось, зашатались стены особняка. Раздался второй, третий… Туг же захлопали двери, в коридор с автоматами в руках выскакивали военные и мчались во двор. В дежурке появился начальник.

— Живо! Всех в камеру! — коротко приказал он дежурному. — Гляди в оба!

— Я тут при чем? Мне нужна справка. Не пойду! — энергично запротестовал Гарсия.

— Так надо, товарищ! Потерпи, пока разберутся, — извиняющимся голосом произнес дежурный, настойчиво подталкивая Гарсию в спину.

Когда щелкнул замок, Луис, усаживаясь рядом с арестованным, которого привезли на «форде», довольно зло произнес:

— Тоже мне «товарищ». Простую справку пять дней выдать не могут.

— Вы что, собираетесь туда? — спросил сосед. Гарсия, делая вид, что только сейчас заметил его, поглядел в лицо арестованного. Тонкие черты безусого лица, широкий лоб, светлые глаза, стройная фигура — киноактер, как охарактеризовал его Педро Родригес. «Верно! Мечтает о Майами», — подумал Луис. Тот не отвел глаз под пристальным взглядом. Лишь слегка улыбнулся.

— На заводе кто-то совершил кражу, до меня еще, а я вот справку никак не могу получить. В это время прозвучали еще два взрыва.

— Где это? — встревожился собеседник.

— Возможно, на заводе… и справка тогда может не понадобиться, — сказал Луис повеселевшим голосом, как бы от пришедшей внезапно ему мысли, хотя он превосходно знал, что на полигоне, который находился неподалеку за территорией завода, специально, точно в назначенную минуту подрывали старые боеприпасы.

Наступила пауза. Гарсия выжидал. Сейчас важно не заговорить первым. Но время шло, а его отпущено не так уж много. Луис собрался было рискнуть, как почувствовал, что сосед заерзал на скамье. «Ага! Тоже понимает, что времени мало», — подумал он и тут же услышал торопливый шепот:

— У меня есть деньги. Много! Мне надо послать письмо… обязательно надо… Помогите.

— Да что сейчас делать с ними? Кому нужны песо? — тихо возразил Гарсия.

— Есть и драгоценности… доллары…

Гарсия наклонился к соседу.

— Что надо?

— Отправить письмо. А еще лучше, если зайдете к другу…

— Нет! Не впутывай! Письмо отправлю. Давай адрес и говори, что написать.

— Я заплачу, чико!

— Мне деньги не нужны. Я на хорошем счету. Даже разрешение имею на выход в море. Влипнешь с тобой — и моторку отберут.

Гарсия не глядел на арестованного, но почувствовал, какое впечатление на того произвели последние фразы.

— Хорошо заплачу! Век буду помнить. Не пожалеете, сеньор.

— Нет! — отрезал Гарсия.

— У меня много друзей… Есть и там… — И арестованный, сжав руку в кулак, большим пальцем показал на потолок.

Этот жест означал — «там, на севере, в США». Поэтому Гарсия испуганно осмотрелся, но было очевидно, что их разговора никто не слышал.

— А за что здесь?

— Нигде не работаю. Уже месяц как сижу. Гарсия задумался. В это время за дверью камеры послышалось движение.

— Мой тебе совет — молчи! Ни в чем не признавайся. Раз месяц держат, значит, прямых улик нет. Быстрее давай адрес.

Адрес оказался простым, а текст еще проще: «Жду помощи. Кинтана».

— Это все?

— Да. А где ты живешь?

— В кафе «Оазис» спросишь Луиса Гарсию, шахматиста. Каждый знает

Дверь в камеру распахнулась, и Гарсия первым поспешил к выходу.

Прошел месяц. Возвращаясь поздно вечером из кафе, Гарсия почувствовал: за ним наблюдают. По меньшей мере двое. Гарсия знал, что Кинтану, который подозревался в нелегальном возвращении на Кубу и связях с контрреволюционными организациями, выпустили пять дней назад. С него взяли подписку о невыезде из города. Но он, как только вышел, сумел ускользнуть из поля зрения оперативных сотрудников и замести след.

«Он в городе явно не один. Ему помогают. Если скроется сам, вся операция сорвется, — думал Гарсия, шагая домой. — Но тогда… зачем им понадобилось устанавливать слежку за мной? Именно сейчас? Нет, не иначе он нуждается в помощи, а его люди помочь не могут. Скорее всего Педро прав, расчет его не подвел».

Рассуждения Луиса Гарсии оказались верными. На следующий день Кинтана встретил его у дома.

— Салют, Гарсия! Знаешь, все получилось вдруг как нельзя лучше.

— Ну и хорошо! Зайдем ко мне?

Гарсия жил на втором этаже дома для рабочих, построенного уже после революции. Перед зданием был разбит палисадник, густо заросший высокими кустами липии и бугенвильи. Через них к каждой квартире были проложены дорожки. К входу в квартиру, где жил Гарсия, вела отдельная лестница.

— Не опасно?

— Не бойся. Я один.

Они вошли, Кинтана осмотрелся. Убранство комнат было простым. В спальне — кровать, комод, зеркало над ним, шифоньер, ночной столик с транзисторным приемником «ВЭФ», по стенам фотографии актрис и боксеров. В холле под лампой с абажуром стол, несколько простых стульев, небольшой зеркальный шкаф, книжная полка, столик с телевизором, мягкий диван, из-под которого высовывались рукоятка ружья и ласты для подводного плавания. На телевизоре лежало чучело морской черепахи. Стены были украшены фотографиями Гарсии и его друзей — подводных охотников с трофеями.

— Вчера, чико, в тюрьме появился какой-то капитан из Гаваны, — начал рассказывать Кинтана, пока Луис выставлял на стол ром, бутылки кока-колы чешского производства, еду. — Говорят, в город должен приехать Кастро. Так капитан половину сидевших приказал выпустить. Боятся. — Кинтана опрокинул рюмку рома и запил кока-колой.

— Не такая, как там. Дрянь, верно? — спросил Рамиро.

— Ничего похожего. Там что надо!

— Я так и думал, что ты оттуда. Поэтому и работу найти не можешь.

— С чего ты взял? Ничего подобного! — Кинтана нагло улыбался, щеки покраснели, но было непонятно: то ли от выпитой рюмки чистого рома, то ли от злобы, что проговорился.

— Ладно, это я так, чтобы иметь представление, какую назначать цену. А Кастро действительно на днях будет митинговать у нас на заводе.

Кинтана взял себя в руки, но в следующей же фразе, произнесенной им, Гарсия почувствовал настороженность.

— Ну и пусть. Он знает свое дело.

— Послушай, Кинтана, говори сразу и открыто. Я ведь не мальчик. Понимаю, в чем дело. Здесь всякое может случиться. Ни «зелененькие», ни драгоценности не помешают, если не врешь, что они у тебя есть. Выкладывай, что надо, что ты от меня хочешь. Если смогу, договоримся о цене, и делу конец! — Гарсия видел, что перед ним хитрый, опытный и решительный человек, хотя на первый взгляд этого сказать было нельзя.

Кинтана выпил еще рюмку и, не проронив ни слова, пристально уставился в глаза Гарсии.

— И что ты можешь? — наконец спросил гость.

— Чистые листы бумаги со штампом и печатью завода, чистые бланки удостоверения. Возьму дорого. Не уверен я. Попадешь им снова в руки — ведь выдашь меня.

— Не годится. Деньги, говорю, есть. Здесь надоело, понимаешь? Туда хочу. Туда, где кока-кола настоящая. Понимаешь? Рыбаки знакомые есть? — Кинтана рисковал, но, видно, страх перед мыслью вновь оказаться в органах революционной безопасности лишал его терпения и выдержки.

— Рыбаки есть, но… среди них сейчас трудно найти кого надо. Большинство довольны. Да теперь в одиночку никто и не выходит, — ответил Гарсия, растягивая слова, словно обдумывал еще что-то.

— Три кольца с крупными бриллиантами, два золотых браслета, портсигар и сотня новеньких «гамильтонов».[20] Но чтобы наверняка!

— Есть одна возможность, но будет дороже. Рискованно! Зря не хочу пачкаться. Да и человеку, от которого зависит, надо крупно дать.

— Кто он?

— Есть один. С ним-то будет наверняка, если согласится. Но не знаю. Парень молодой, деньги любит… Строгой дисциплиной очень недоволен…

— Лейтенант, шахматист, что…

Но Кинтана недоговорил. Луис Гарсия опрокинул стул, одним прыжком оказался рядом, ударил гостя по скуле, вывернул ему правую руку и вытащил у него браунинг из-за пояса под рубашкой.

— Говоришь, вышел вчера? Подлец! Кому служишь? Тихо! — Гарсия свободной рукой открыл дверцу шкафа и вынул длинный узкий мешочек, набитый дробью. — Отобью легкие — всю жизнь кровью харкать будешь. Откуда тебе известно о шахматисте?

Побледневшее лицо Кинтаны медленно розовело. Он с трудом проговорил:

— Отпусти! Извини. Тебя проверял. Вышел я раньше. Дело ведь серьезное. Кому охота здесь умирать? Боялся, что завалишь, вот и проверял.

— Смотри, гад! На первый раз поверю. Но чуть что, за мной не станет… Выкладывай все из карманов. Ляжешь спать на моей кровати. В той комнате, связанным Понял? Остальные деньги где? За ними вместе сходим. Теперь ты в моих руках.

— Ладно. Делай как знаешь. Только помоги! Очень надо. — Лицо «киноактера» в эту минуту явно не годилось для съемок.

— Если клюнет, договоримся, — решительно сказал Гарсия. — Ему еще добавишь… если нет, сорвется — втройне заплатишь. Мне ведь тогда тоже уходить придется.

В последующие дни Луис Гарсия под видом выездов на подводную охоту — о том, что после шахмат этот вид спорта был его второй страстью, знали все, — на безлюдном берегу островка Эскивель создал тайный запас горючего. Затем сообщил Кинтане, что лейтенант Фауре Павон, начальник погранзаставы в рыбацком поселке Ла-Исабель, долго ломался, не хотел брать денег, но когда увидел драгоценности — дал согласие.

В ближайший воскресный день Гарсия и Кинтана с полным снаряжением подводных охотников задолго до рассвета появились на пристани Ла-Исабель. Лейтенант Павон сам проверял документы и сообщил дежурному бойцу, отмечавшему выходивших в море, что у спортсменов все в порядке.

Вечером лейтенант — это для него не составит никакого труда — черкнет против названия их моторной лодки «Манглес» крест, что будет означать: лодка возвратилась в порт. В то время, как предполагалось, перед заходом солнца Кинтана вручит сотню «гамильтонов» Гарсии, высадит его на островке, а сам уйдет в море. Гарсия же пересечет островок пешком до пляжа у маяка «Эскивель» и возвратится в Ла-Исабель на последней шаланде вместе с отдыхающими. Таков был план, сообщенный Кинтане. Однако в действительности расчет строился совсем на другом.

Весь день, пока они стреляли рыбу, готовили еду и отдыхали в ожидании захода солнца, Луис нервничал. Кинтана без труда это заметил, насторожился. Ему решительно не понравилось то обстоятельство, что Гарсия вдруг потребовал выдать ему доллары задого до наступления сумерек, — он сказал, что оставит Кинтану одного с лодкой и уйдет раньше. Все это сработало, и «красавчик», когда подошло время расставаться, изловчился и неожиданно съемочной рукояткой от руля ударил Гарсию по голове, связал ему руки, снес в лодку, побросал в нее снаряжение, завел мотор и, минуя островки, покрытые мангровым лесом, неуверенно направился в сторону Сотавенто. Кинтана намеревался обогнуть коралловый остров слева, выйти в открытое море и, ориентируясь по маяку «Мэгано», идти к банке — отмели Кай-Саль.

Луис очнулся и сразу же почувствовал сильную тупую боль в затылке. Первой его мыслью было: «Легко отделался — черепок, должно быть, вспух, но не раскололся. Значит, пока все идет как надо». Лежа ничком, он попытался пошевелить ногами. Но они, как и руки за спиной, были связаны. Мерно стучал мотор, и лодка легко скользила по небольшой волне. «Если не выбросил за борт, значит, боится остаться один. Не уверен, Ночью в море одному страшно. Подлец! Скорее всего польстился на тысячу долларов. Стало жалко. А может… Кто его знает, что думает этот гад» Волна пошла крупнее, Гарсия с трудом открыл глаза и определил по равномерно вспыхивавшим отблескам на борту, что они уже находятся в зоне действия маяка «Мэгано». Значит, выходят из пролива. Перевернуться на спину стоило огромных усилий. Голова раскалывалась.

— За что? — спросил Луис и испугался своего собственного голоса. «Что думает сейчас обо мне Педро? Стакан бы холодного пива…» — За что?

— Не скули! Еще будешь рад, — ответил Кинтана. — Посмотри лучше, правильно ли идем. Я на море, как рыба в пустыне.

— Денег пожалел, мерзавец! За все, что я сделал, так платишь? Отпусти хоть сейчас. Я не хочу туда. Мне туда нельзя, — умолял Луис.

— Если поможешь, слово даю: деньги отдам! Да еще расскажешь по радио, как пять дней паршивую справку получить не мог и про все другое, и про кока-колу, которую пить нельзя…

— Развяжи! Говорю тебе в последний раз. Отпусти, пока берег рядом. Доплыву…

— Идиот, акулы сожрут!

— Не твое дело Отпусти… Потом пожалеешь.

— Заткнись! Еще угрожать вздумал, — грубо прикрикнул Кинтана.

Гарсия видел, что лодка шла верным курсом — строго на Полярную звезду, поэтому замолчал. Предвкушая удачный исход, он думал: «Погоди, таракан, в золу запрячешься, когда куры пировать станут. Погляжу я на тебя тогда».

К вечеру следующего дня «Манглес» заметили рыбаки с острова Кай-Саль, взяли на буксир, повели в порт.

Как только они подошли к причалу, Кинтана отправился в селение. Возвратился он менее чем через час в веселом настроении. От него попахивало джином, он был чисто выбрит, одет во все новенькое. Вместе с ним в полицейский участок пришел представитель «Рефужи»,[21] предъявил удостоверение, и Гарсию выпустили.

В отдельном коттедже, где, Луис был уверен, под видом организации помощи беженцам размещалась резидентура ЦРУ, Гарсия наотрез отказался что-либо говорить. Он потребовал встречи с представителями властей США. Его отправили в Майами. Там офицеру иммиграционной службы он заявил, что он вовсе не Гарсия, а Рамиро Фернандес, что не желает встречи с прессой, что ни один фотограф не должен его видеть и что о нем немедленно следует сообщить руководству «Альфы-66».

Узнав об этом, Кинтана заволновался. Дело принимало для него явно неприятный оборот. Из-за тысячи долларов портить отношения с руководством «Альфы»… Нет, это не входило в его планы, и он, не задумываясь, заявил американцам и своим из «MRR»,[22] членом которой был, что притащил Гарсию с собой, так как тот связан с «Х-2».[23] «Уж очень у этого типа все складно получалось», — настаивал он в подтверждение. Руководство «Альфы» не поверило выдумке Кинтаны. В нее не поверили и работники ЦРУ, с которыми Рамиро Фернандес был связан. Однако железный закон подозрительности и недоверия, царящий в ЦРУ, действовал неумолимо. Для Рамиро наступили тяжелые дни.

Встречу с представителями «Альфы» ему не устроили. Вместо этого передали в руки Федерального бюро расследований, где начались допросы на «детекторе лжи».

Все это было Рамиро хорошо знакомо — и отвратительное ощущение прикосновения к телу холодных присосок, и яркий, ослепляющий свет в глаза, и специальные таблетки, и бессонные ночи. Но тогда в душе, в сознании его было иное. А что если сейчас их аппарат сработает? Что если их методы раскроют его истинное намерение? «Клянусь я в бой идти без страха, пусть дыба ждет меня и плаха!»[24] — вспомнил он слова Педро Родригеса, сказанные на прощание, и Рамиро впервые за много лет почувствовал, что нет у него в душе этого прежнего обреченного: «А, все равно!» Теперь хотелось победить.

Еще на Кубе, когда они с Родригесом прорабатывали вариант «детектора лжи», Педро советовал во время допросов мысленно читать стихи. Поэтому но первый «сеанс» Рамиро Фернандес пошел, повторяя про себя четверостишие Хосе Марти.

Моя Куба — как лес, одетый

Сумеречной вуалью печали.

Но я вижу, как черные дали

Светлеют в преддверье зари.

Допрос длился уже час, когда офицер ФБР неожиданно спросил:

— Вы агент Кастро?

— Я агент ЦРУ.

— Кто вербовал вас на Кубе?

«Чтоб жизнь была достойной, мы должны оправдывать ее борьбой и смертью».

— Я завербован в шестидесятом в Майами Эверфельдом.

— Кем еще? На Кубе!

— В Нью-Йорке мистером Громаном и мистером Фримэном.

— Мы знаем — вас перевербовали!

«Пусть я умру в борьбе — прекрасна смерть за родину и за свободу…»

Вслух Рамиро выпалил самую отборную ругань, которую знал.

— Говорю, меня силой привез Кинтана. Кретины!!!

Рамиро догадывался, что выигрывает. Он был абсолютно уверен в себе. Даже в самых глубинах сознания не было ни малейшего ощущения страха.

На очередной «сеанс» Рамиро шел, твердо зная, что выстоит.

На пятые сутки его посадили в новенький «бьюик» и повезли в направлении парка Эверглейдс к озеру Окичоби.

За высоким забором виллы тянулся тщательно подстриженный кустарник вдоль лабиринта аккуратно посыпанных желтым песком дорожек. То здесь, то там среди пышной зелени виднелись легкие строения. Тишина и безлюдие не вводили Рамиро в заблуждение. Он превосходно знал, что за каждой стеной этих «люкс-камер» находились на свободе опаснейшие из преступников, они разрабатывали планы, усваивали задания, готовились к действию…

Сопровождавший Рамиро мулат остановился у колонн парадного входа в сверкавшее белизной каменное трехэтажное здание. Дальше Рамиро повела миловидная рыжая девушка в очках. В комнате, куда он вошел, развалясь в креслах, сидели и курили Насарио Сархен, генеральный секретарь «Альфы-66», инструктор Сонни, давнишний работник ЦРУ кубинец Фернандо и еще двое неизвестных Рамиро американцев. Тот, кто сидел за столом, очевидно, был старшим по положению.

Рамиро поздоровался, вяло пожал протянутую руку представителя «Альфы», ругнулся крепким словцом и сел, не ожидая приглашения. Он еще не знал, что его показания были тщательно сверены с донесением Кинтаны. Анализ вскрыл, что Кинтана, сообщая те же факты, преподносил их явно тенденциозно.

— Извини, Рамиро, — первым заговорил Фернандо, — пока мы узнали…

Рамиро сжал зубы и пристально, с пренебрежением взглянул в сторону говорившего. Тот осекся.

— Чико, ты же знаешь, как я к тебе отношусь, — закартавил по-испански инструктор Сонни, встал, подошел к Рамиро и похлопал по плечу.

— Я не мальчик. Все понимаю. Но, пока не увижу Кинтану, нам не о чем говорить, — решительно ответил Рамиро по-английски.

— Гуд! Вот это мы и собираемся сделать, — сказал тот, кого Рамиро счел за старшего. — Надо все уладить. В таком деле всякое случается. Не надо горячиться раньше времени. — Он нажал на кнопку, вделанную в ручку кресла.

Почти сразу же в комнату вошел Кинтана и, кисло улыбаясь, протянул руку Рамиро, но тот в ответ, не вставая, резким движением левой нанес ему удар в живот. Кинтана согнулся и от второго удара в лицо полетел на пол.

К Рамиро бросились со всех сторон, а он спокойно откинулся на спинку кресла и сказал:

— И это еще не все! Не советую тебе повстречать меня на улицах Майами, кретин! Я же тебя предупреждал… там, в лодке. Не поверил — умей рассчитываться!

Сонни стоял и улыбался, явно довольный. Насарио Сархен, видевший в Кинтане представителя соперничающей организации, тоже в душе наверняка оправдывал действия Рамиро. Но тот, кто был за старшего, побагровел и гневно спросил:

— Фернандес, зачем вы помогали Кинтане? Вы, Кинтана, идите, идите! — И, когда тот, утирая разбитый нос, закрыл за собой дверь, шеф еще строже переспросил: — Зачем вы помогали Кинтане? У вас на этот счет не было наших инструкций!

— Перед ним я себя не расшифровал. Я видел, что это свой. Он оказался в беде! Вы бы бросили своего?.. — Почувствовав, что выигрывает, Рамиро продолжил: — Уверен, мистер, что и вы помогли бы своему. Но главное, я думал: этот подонок все, как положено, честно расскажет, когда доберется сюда. А он? Возомнил себя Джеймсом Бондом, навыдумывал басен. Я полагал, был уверен — вам станет известно от него, и вы поймете, что меня пора вводить в дело. Поймете, что мне тошно там сидеть сложа руки. Два года! Вы шутите! Зачем? Я для этого не гожусь…

— Хорошо, об этом позже. Но вы ведь рисковали в операции с лейтенантом. На это у вас тоже не было инструкций!

— Он у меня в руках. Любит деньги. Я его обработал, как надо…

— Но это не входило в ваше задание! — Шеф явно стремился прижать Рамиро к стене.

— Не надо было выбрасывать меня без связи… Вы знаете, что я не могу без дела…

— Рамиро Фернандес! Задание вы не выполнили, и это отразится на вашем счете в банке! — Шеф сердито стукнул ладонью по лакированной поверхности стола.

— Мистер… не знаю, как вас там, — довольно грубо ответил Рамиро, — когда вы, наконец, поймете, что есть кубинцы, которые делают это не из-за ваших долларов? Плевал я на них! Я хочу действовать, чтобы наше «возвратимся через два месяца» не превратилось в «о возвращении забудь». А с заданием я справился. Надо было осесть? Я стал лучшим на заводе. Какого человека приобрел! Вы знаете, чего он стоит? Может быть, у вас много «окон»? Здесь меня знают — если я работаю, то действую наверняка! — Рамиро помолчал, собираясь с мыслями. — Чем считать мои деньги в банке, вы бы лучше быстрее распорядились отогнать «Манглес» к кубинским берегам. Пусть там думают, что с нами что-то случилось. А лейтенант еще пригодится…

Шеф встал, вышел из-за стола, вплотную приблизился к креслу, в котором сидел Рамиро, уставился ему в глаза, ожидая, чтобы тот поднялся. Рамиро продолжал сидеть, как изваяние.

— Ну, хорошо, Рамиро Фернандес! Мы подумаем. Сейчас идите, отдыхайте, приведите нервы в порядок. Потом поговорим и о новом задании. — Шеф достал из кармана тонкий золотой портсигар, щелкнул затвором, предложил сигарету.

Рамиро закурил и молча направился к выходу. Следом за ним вышел Фернандо.

— Ладно, чико, все утряслось. На вот, держи. — И он протянул пакет с деньгами и брелок с ключами. — Это от зеленого «шевроле», что стоит рядом с «бьюиком». Пользуйся! Поселяйся в «Гранаде» на Меридиан-авеню. Там мало кого встретишь. Номер будет оплачен. Рад тебя видеть! Потом посидим, пропустим, расскажешь, как там. Уверен, все будет о'кей! А сегодня не откладывай, сходи послушай Ольгу Гильот. Она возвращается в Мексику. Да смотри, чико, кто спросит — скажи, что живешь в Чикаго, — учтиво, с явным уважением, как бы советуя, говорил Фернандо.

К вечеру Рамиро Фернандес обзавелся всем необходимым и снял не очень дорогой, но вполне приличный номер в отеле «Гранада». За окнами виднелся Фламинго-Парк, чуть дальше просматривались пляжи Майами-Бич.

К концертному залу, где выступала знаменитая кубинская певица, жившая в иммиграции, он пришел пешком и, не понимая еще причины, почувствовал, что за два года его отсутствия Майами как-то потускнел. Даже в сверкании тех же реклам не ощущалось прежнего блеска. На улицах было меньше «кадиллаков», «паккардов», «линкольнов».

Рамиро приобрел билет с рук за тройную цену у перекупщика-кубинца. Среди публики, занявшей все места и проходы, почти не было американцев. Аплодисменты гремели после каждой песни, но как-то очень быстро обрывались. Когда Ольга Гильот спела «Кубинскую ночь», треть зала захлюпала носами. А после «Ностальгии по моей Гаване» плакали уже все. Рамиро не выдержал этого зрелища и ушел. Но, приехав в отель, он подумал, что следует отправиться в бар и там напиться, «подавляя страдания», хотя ему так хотелось, не медля ни минуты, ехать к Марте. «Нет, нужно выждать еще несколько дней. Лучше пусть они не знают о Марте!»

На следующее утро Рамиро поднялся только к ленчу. Побаливала голова, настроение было плохое, причину он хорошо знал — напился без всякого желания, в то время как ему безудержно хотелось видеть Марту. Проглотив две таблетки аспирина и выпив чашечку крепкого черного кофе, он вышел из отеля и незаметно для себя оказался на Флаглер — главной улице делового центра. Она была, как и прежде, торговой, прямой, шумной и однообразной. Те же роскошные магазины Вулворта, Бардина, Уайт-Кастел. Но продавцы почему-то не столь предупредительны. Вскоре Рамиро понял: магазины полны кубинцев-иммигрантов, которые кочуют от прилавка к стенду, от стенда к прилавку, берут в руки товар, вертят его и кладут на место. Уходя из магазина, оставляют там не более 99 центов.

Рамиро вышел на Восьмую улицу юго-запада и здесь особенно почувствовал, что к прежним запахам прибавились запахи жареной поросятины, подгоревшего масла и самых дешевых в Майами сигар. Тут он не встретил ни одного американца.

Завернув за угол, Рамиро не поверил своим глазам: сеньор Эдельберто де Каррера, бывший хозяин более десятка гаванских кинотеатров, которого так любил принимать у себя в «Делисиас» дон Карлос, перекладывал овощи на лотке, вынесенном на улицу из небольшой лавочки. Редких покупателей он неизменно встречал деланной слащавой улыбкой. Плечи его сгорбились. Достойно выглядел лишь белоснежный фартук, надетый поверх изрядно помятой гуаяберы[25] и фланелевых брюк.

Рамиро остановился чуть в стороне. Сбор информации о разложении кубинской иммиграции не входил в его задание, но Рамиро было интересно узнать новые факты. Он достал кожаный портсигар, вынул сигару «Партагас» за доллар тридцать центов. И сразу его окружили появившиеся словно из-под земли худющий продавец лотерейных билетов, коротышка, тянувший к сигаре зажигалку, — он тут же предложил услуги гида; третий пригласил сыграть в «сило»,[26] четвертый пытался засунуть в карман Рамиро визитную карточку игорного дома, пятый пообещал хороших девочек. Рамиро, не произнеся ни слова, резко повернулся и почти столкнулся с человеком, лицо которого за последние три года тирании Батисты не сходило со страниц кубинских газет и журналов. Имя его чаще произносили шепотом, а у большинства кубинцев от мысли попасть в руки Караталы, одного из главных батистовских полицейских, по телу пробегали мурашки.

Теперь Караталу трудно было узнать. Не спеша он подошел к лотку бывшего владельца кинотеатров, заискивающе, как клиент перед торговцем, которому задолжал, поздоровался с ним и стал набирать в сумку два фунта картофеля, фунт фасоли, полфунта моркови, столько же чеснока и петрушки.

Сердце Рамиро учащенно забилось, и он впервые в жизни испытал незнакомое ему доселе чувство злорадства. Он дал волю новому для него ощущению и почти бегом бросился к своему отелю, где оставил машину. Дверцу перед ним распахнул высокий седой человек в поношенной, но чистой гуаябере. Гарсия сунул ему в длинные, тщательно вымытые руки доллар, а когда сел за руль и услышал сбивающиеся на хрипоту слова благодарности: «Gracias, mister! Senor, thank you», — достал из портсигара оставшиеся там четыре сигары и отдал их ошалевшему от удачи старику.

«Неужели все это произошло за два года? Нет! Просто раньше я этого не замечал», — думал Рамиро, вылетая на Флаглер.

Опять же, не отдавая отчета в том, зачем он это делает, Рамиро повел «шевроле» в самый богатый район города — Вест-Палм-Бич. По дороге почувствовал голод и заехал в ресторан «Ла Карета».

До обеда было еще далеко, и официант, расставив перед одиноким посетителем закуски, заговорил с ним. Рамиро сказал, что он мексиканец, и в ответ получил комплимент по поводу его английской, почти без акцента речи и признание:

— А, знаете, я поначалу принял вас за кубинца. Они любят у нас бывать. — И официант стал перечислять хорошо известные Рамиро имена.

Все это были так называемые «вожди» отдельных организаций, групп и группировок «гусанос», крупные предприимчивые дельцы, большинство из которых сумели еще до революции разместить свои капиталы в США. Два года назад таких групп в Майами было более сотни.

— Странно только, — продолжал официант, — раскланиваются друг с другом издали, вежливо, но никогда между собой не говорят…

«Еще бы! — подумал Рамиро, всаживая в холодного лангуста тупой рыбный нож. — Каждый из этих мечтает возвратиться на Кубу президентом… при помощи Сонни, полковника Фрэнка, Мак Куоринга… После обеда непременно поеду к Марте… Похоже, что не следят… Да и она лучше других расскажет… Каналья, и тебе не стыдно? Разве ради этого ты хочешь ее видеть?..»

До революции Марта была звездой телевидения в Гаване. Рамиро не пропускал ни одной передачи с ее участием. Вздыхал, подшучивал над собой — иногда зло. В его мечтах она была недосягаемой королевой. В Майами, выйдя из тюрьмы, где просидел полтора года за ограбление игорного дома, он встретил Марту у Мирты де Пералес, активной контрреволюционерки, содержавшей дамский салон. Но Марта не приняла его ухаживаний. Лишь несколько дней спустя случай положил начало их дружбе. Молодая женщина, переходя улицу, оступилась и подвернула ногу. Рядом, да еще с машиной, оказался Рамиро. Он подвез Марту к врачу, а затем и домой. По дороге Марта с удовольствием обнаружила, что Рамиро умеет слушать и во многом разделяет ее взгляды на жизнь и на то, что кругом творится.

Днем Марта помогала хозяйке салона принимать клиенток, а вечерами у нее не было другого занятия, как без конца до самых мельчайших подробностей, порой казавшихся Рамиро смешными, вспоминать прежнюю жизнь в Гаване.

Марта не любила Мирту де Пералес, экзальтированную, взбалмошную, надменную, не любила еще и за ее дикую ненависть к тому, что происходило на Кубе. Молодая женщина тихо тосковала по оставленной родине, тяжело переживала разлуку с родными. Рамиро не посвящал Марту в свои дела. Ему было с ней уютно, тепло, особенно когда они оставались одни — будь то дома, в зале кинотеатра, на пляже, в парке. С ней он отдыхал душой, был к Марте предельно внимателен и вскоре почувствовал, что ей хочется иметь семью, стать матерью. Рамиро всякий раз уходил от разговоров на эту тему, заводимых Мартой робко, стыдливо, с опаской.

Разыскивая сейчас Марту, Рамиро с затаенным трепетом думал о том, что с ней, как она его встретит.

Дом на углу Одиннадцатой и Двадцать четвертой улиц юго-запада по-прежнему был занят дамским салоном, но уже не принадлежал Мирте де Пералес. Эта «сеньорита» однажды по неизвестной, никем не установленной причине исчезла с горизонта своих клиенток и знакомых, и старая вывеска была заменена новой. Рамиро все-таки узнал одну из прежних маникюрш, и та поведала ему, что Марта ушла за полгода до таинственного исчезновения хозяйки, рассорившись с ней и не получив даже расчета.

Миновала неделя, прежде чем Рамиро напал на след Марты. Еще три дня он шел по нему, мечась по городу из одного частного дома в другой, пока наконец не нашел ее. Встреча была радостной.

Марта в легком розовом платьице, плотно облегавшем ее стройное тело, кружевном передничке и таком же накрахмаленном чепчике-венце на голове, казалось, готовилась к выходу на сцену. Но, увы, теперь она была всего лишь служанкой в доме богатого промышленника, чьи химические предприятия находились в Джексонвилле и Атланте.

— Рамиро, ты? Какое счастье! Не может быть! Входи, Рамиро! Я так рада! Я думала, ты пропал, забыл меня. Входи же, дорогой. — Марта бросилась ему на шею. — Мне впервые хорошо здесь! А было плохо, плохо — и без тебя очень… — торопливо произнося слова, она вела его в маленькую комнатку для прислуги.

— О'кей, Марта! Я с тобой. Мне приятно, что ты рада. — Он, охваченный столь редким теперь у мужчин чувством благодарности за память, постоянство и верность, обнял ее. «Новизна волнует, но ей не сравниться с тем, когда ждут!» — подумал он и еще нежнее прижал к груди Марту. Губы его потянулись к ее уху, к родинке за ним.

Женщина, усадив гостя в удобное кресло рядом с торшером, схватила с туалетного столика платок и поднесла к глазам.

— Думала, встретил другую… Плакала, Рамиро. Но потом, потом вдруг сразу поняла, что ты иначе жить не можешь. Иначе тебе не одолеть эту жизнь. Ты делал то, что должен был делать…

Рамиро молчал. Слова — сразу все — рвались наружу, и ни одно не могло опередить другое. И прошлая жизнь, былые свидания с Мартой, и два года на Кубе, встреча с Педро Родригесом, и злобная радость, испытанная им при виде Караталы, и сознание, что он очищается от грязи, и перехватывающая дыхание боль в груди при мысли, что было бы, не встреть он сейчас, потеряй Марту, — все перемешалось в одном судорожном вздохе. Он сидел, молча смотрел немигающим взглядом на любимую.

— Рамиро! Я так рада! Но как ты нашел меня? Хочешь что-нибудь выпить? Сейчас принесу, — не умолкала Марта. — Пиво, виски, оранжад?

— Почему ты ушла из салона? — неожиданно для самого себя спросил Рамиро.

— Там… там, знаешь, стали появляться,. клиенты. — И Марта опустила глаза, покраснела.

— А здесь…

— Нет, Рамиро! Потому мне здесь и спокойно! В других домах было иначе, и я уходила… Ты же знаешь…

Рамиро спохватился, почувствовал прилив стыда, рывком привлек к себе Марту, усадил на колени. Но в это время над дверью загорелась лампочка — Марту вызывали.

Встретившись в субботу, они весь вечер потратили в поисках места, где можно было потолковать наедине. Но в какой ресторан, кафе или бар города они ни заходили, тут же встречали кубинцев. Те, гоняя на витроле пластинки Бени Море, Фахардо, Лучо Гатики и «Пяти латинос», после рюмки дешевых виски непременно начинали плакать и набрасывались на нового человека с одними и теми же вопросами: «Что нового там? Вы что-нибудь слышали новое?»

Рамиро предложил Марте поехать в районы дорогих отелей, стоявших у шикарных пляжей, и там найти местечко поуютней. Она было сочла себя недостаточно хорошо одетой, чтобы появиться там в ночное время, но потом решила:

— Теперь здесь все равно!

Из того, что Рамиро слышал за эти дни от других, и из рассказов Марты он мог сделать прежде всего один, безошибочный вывод: положение с кубинскими беженцами серьезно волнует американские власти.

Кубинцы не желали добровольно расселяться в другие районы страны, В Майами их скопилось больше трехсот тысяч. Жизнь города изменилась. Курорт, его хозяйство, приносившее прежде высокие прибыли жителям, приходили в упадок. Богатые туристы устремились в Калифорнию и Мексику. Многие американские семьи покинули Майами, Так называемая кампания «релокализейшен», придуманная иммиграционной службой США и проводившаяся при сильном нажиме — беженцам решительно отказывали во всякой помощи, если они не хотели переселяться в другие города, — не принесла желаемых результатов. На севере страны кубинцы не могли жить из-за холода. В Калифорнии негры и «брасерос» — сезонные мексиканские рабочие — встречали кубинцев буквально в кулаки. В индустриальных районах непрофессиональные руки беженцев не могли быть использованы. Многие, чтобы как-то прокормить себя и свои семьи, брались за самую черную работу, которую прежде выполняли негры и пуэрториканцы. Это вызывало к кубинцам неприязнь. И, по этой причине тоже, они стремились возвратиться туда, где их хоть понимали и как-то могли защитить земляки.

— Более или менее благополучно решили свою судьбу инженеры и учителя, — говорила в машине Марта, когда они свернули с авениды Флаглер к морю. — А еще лучше устроились врачи. Ты меня слушаешь, Рамиро? Тебе скучно со мной?

— И да и нет! — Он положил свободную руку ей на колено.

— Что «да» и что «нет»?

— Да — слушаю! Нет — не скучаю, милая. Я думаю, где бы нам повкуснее да побыстрее поесть и завалиться ко мне. Я страдаю от того, что так медленно переключаются светофоры. Говори, говори, мое сердце!

— Так вот, поначалу нашим врачам несладко было — учить английский, пересдавать экзамены… Но худо-бедно они устроились. Правда, те, у кого там были клиники, работают просто хирургами. Но что такое две с половиной тысячи из трехсот пятидесяти? Остальные грызут галеты «Эль госо» на стипендию «Рефужи» и пережевывают без конца и без толку новости. Ты знаешь, почти никто не слушает местные передачи на испанском. А когда говорит Фидель… О! Все сидят у приемников. Ругают его последними словами, но слушают и плачут…

— Многие улицы теперь просто похожи на гаванские, — подхватил Рамиро, — на каждом углу, куда ни посмотришь, лотки с прохладительными напитками, «фритас».[27] Все играют в «сило», «ла чину», «кастильо»![28]

— Да! А подпольные игорные дома? Их развелось… Дома терпимости, продажа наркотиков…

— Каждый зарабатывает, как может, — сказал Рамиро, чувствуя, что едва сдерживает желание открыться Марте

— Женщинам труднее… Многие за крышу вынуждены платить собой… — Марта внимательно заглянула в глаза Рамиро.

Они выехали на широкую авеню, тянувшуюся параллельно берегу моря, и как бы в подтверждение их разговора на панелях у баров, прилегающих к пляжам, на каждом шагу они встречали кубинок. Кубинцев мужчин почти не было видно.

— Посмотри, и здесь… — сказал Рамиро. Марте стало обидно, и она возразила:

— Будто в Майами этим занимаются только они…

— Но их нетрудно отличить. Американки, так те всё: платья, кофты, блузки, юбки, даже обувь — носят на один номер свободнее, кубинки — наоборот.

Марта что-то хотела сказать, но Рамиро остановил машину. Две женщины, стоявшие у входа в ресторан, узнали Марту и поздоровались. Эти сеньоры, бывшие клиентки сеньориты Мирты, смотрели на нее, пришедшую с мужчиной, с нескрываемой завистью. Рамиро почувствовал это и особенно нежно взял под руку Марту, а она прошептала:

— В Гаване они сочли бы неприличным здороваться со мной, артисткой телевидения, а здесь… Скажи, Рамиро, — Марта внезапно переменила тему разговора, но вопрос ее был совершенно логичен, — скажи, ты ведь не ездил в Европу, как собирался… Ты был там? Был на острове?..

«Вот бы сейчас на мне висели эти чертовы присоски «детектора лжи»! — подумал Рамиро. — Я бы погорел… Обидно! У меня нет родней человека. Но нельзя! Ей я мог бы все рассказать, открыть себя, обнажить до последнего нерва… Увезу на Кубу, там расскажу…» А вслух предложил:

— Дорогая, давай поговорим об этом завтра. Утром, Пойдем на пляж. А сейчас, сейчас будем есть и веселиться…

Поднялись они рано и прямо до завтрака отправились к морю. Выходя из номера, Рамиро увидел в коридоре черной кошкой проскользнувшего к лифту «Эл Маго».[29] Хотел было поздороваться, но тот даже не остановился.

Трудно объяснить, как срабатывает у людей интуиция, но, когда они вошли в воду, Рамиро — он собирался рассказать, как на Кубе хорошо, — произнес:

— Марта, действительно, все это время я был там. Все эти два последних года Это ужасно тяжело! Там все плохо. Прежней Кубы нет! Я рад, что выбрался оттуда. Сидел там и ничего не делал. Ни на что глаза мои смотреть не хотели. Так что, понимаешь, рассказывать не о чем. Все в руках Фиделя! Никто ничего там не может, да и здесь… Здесь все делают только вид, а… чтобы его сбросить, одни разговоры. — И, в сердцах махнув рукой, побежал навстречу волнам легкого прибоя, увлекая за собой Марту. Свежий, набежавший вдруг порыв ветра и соленые волны были свидетелями того, как гулко стучало сердце Рамиро.

Лишь полгода спустя он узнал, что в то утро выиграл, как иной боксер нокаутом, важный для себя бой. С чердака отеля, стоявшего напротив пляжа, аппаратурой особой конструкции их разговор был записан и заснят на пленку. О том, что собирались именно на этот пляж, Рамиро и Марта говорили в машине, в ресторане и в номере отеля. А за Рамиро Фернандесом все эти дни велась тщательная слежка,

Рамиро заметил, как еще на пляже резко изменилось настроение Марты, хотя она и не сказала ему ни слова. В душе он радовался этому, но пока решил не подавать виду. В тот вечер на прощание он, однако, нежно взяв за подбородок Марту и поцеловав ее в родинку за ухом, заявил:

— Дорогая, запомни, прошу тебя, — это очень важно для меня и для нас обоих, — как бы неожиданно я ни исчезал, жди меня! Я обязательно вернусь! Я люблю тебя, девочка!

Марта схватила руку Рамиро и прижала к губам его ладонь.

Глава III

ЭНДШПИЛЬ

Через пару дней рано утром в отель к Рамиро приехал Фернандо, и они вместе отправились в усадьбу к озеру Окичоби. Там в присутствии американца, которого Рамиро видел впервые, инструктор Сонни изложил суть задания. Рамиро Фернандесу предстояло вскоре отправиться на Кубу. По тому, как был построен план операции, Рамиро понял, что ее успеху придают серьезное значение. Он внимательно слушал, переспрашивал, уточнял. Когда речь зашла о способе высадки, он высказал соображение, что для этого можно использовать надувную лодку.

— Мы думали об этом, но… ты же хороший пловец и не боишься акул, — ответил Сонни. А незнакомец, худой и плоский, словно по нему проехал дорожный каток, с налетом некоторого раздражения добавил:

— Вы ведь сами не уверены, Фер-р-р-нандес, будет ли с вами работать тот лейтенант. Зачем давать им в руки лишнюю улику? А?

— Похоже, вы отправляете меня, заранее зная, что высадка обречена на провал, — искренне возмутился Рамиро.

— Мы учли и эту возможность при определении суммы вознаграждения. А потом не забывайте, что с вами пойдет еще группа. Значит, мы вам верим.

— Что? Так сразу?

— Нет! Вы вначале подготовите на месте все необходимое… Может, и тот парень-лейтенант уже не там… Главное, мы вам верим!

— Я не об этом! У вас на все есть цена, вы думаете, что все способны купить…

— Рамиро, так действительно будет лучше. Да потом и сам ты всегда ведь любил трудности. — Сонни пытался вернуть беседу в деловое русло. — Если все пройдет благополучно, в двенадцать ночи на следующий день поставишь указатель волны на отметку 13.8 и выйдешь в эфир со словами: «Аэропорт Нассау готов к приему». Повторишь фразу три раза. Помни, что заднюю стенку приемника ты сам ни в коем случае не должен открывать!

По мере того, как Сонни уточнял подробности, становилось явным главное; Рамиро предстояло высадиться, установить связь с лейтенантом Павоном и убедиться, что тот готов оказать еще одну услугу за вознаграждение. Затем оговорить с Павоном детали и обеспечить высадку группы в три человека. В следующую ночь возвратиться с ними в море.

Рамиро понял, что ЦРУ ухватилось за возможность создания действующего «окна». Очевидно, пути переброски на Кубу агентуры через морскую границу были ограниченны. Но главное заключалось в том, что ему поверили!

Поскольку все развивалось, как было спланировано в Гаване, Рамиро, помня договоренность с Педро Родригесом, по понедельникам и вторникам ровно в полдень выходил к месту, где в киоске у гольф-клуба «Гранада» продавались лотерейные билеты, и закуривал там сигару. Это означало, что его готовят к возвращению на Кубу через район Ла-Исабель.

Высадка, естественно, прошла благополучно. Часа за два до рассвета легкая быстроходная лодка была спущена с сейнера, подошедшего к территориальным водам Кубы. Лодка с мотористом и Рамиро на борту осторожно приблизилась к берегу острова Эскивель. Рамиро оставалось доплыть каких-нибудь триста метров. На сей раз на поплавке, который тянулся за ним, висел непромокаемый мешок с одеждой и радиопередатчиком, вмонтированным в транзисторный приемник «Селга» завода «ВЭФ».

Когда катерок, доставивший на пляж первую группу отдыхающих — операция проводилась специально в воскресный день, — отправился в обратный рейс, на его борту был всего один пассажир. Не успел он как следует устроиться на корме, чтобы согреться под лучами поднимающегося из океана солнца, как дверь капитанской рубки открылась и на палубу вышел Педро Родригес.

— Поздравляю, — сказал он и присел рядом. — Нагло действуют. Поверили тебе. Поздравляю, «Гуахиро»!

— Спасибо, Педро. Обошлось. Думаю, что пока все о'кей! — ответил Рамиро и поежился. Педро снял с себя куртку и накинул на плечи Рамиро.

В доме начальника погранпункта, лейтенанта Фауре Павона, Рамиро прежде всего повторил то, что считал самым важным. Он высказал предположение, что те трое, которых он должен провести через «окно», придут с диверсионным заданием. Затем, когда хозяин дома и Педро Родригес ушли, чтобы связаться с Гаваной, Рамиро надиктовал на магнитофон подробный отчет о том, что с ним приключилось, что он видел и слышал.

Через пару часов возвратился Педро Родригес.

— Знаешь, все-таки они не особенно тебе поверили, Рамиро, — первым делом объявил он.

— Почему ты так думаешь?

— Судя по твоей информации и обстановке в районе, — ответил Родригес, — Их диверсия может быть направлена лишь против одного из трех сахарных заводов. Больше здесь ничего интересного для них нет.

— Во-первых, сахарный завод — это уже немало. Во-вторых, я тебе говорил, что их главная, общая слабость, беда их как раз и заключается в отсутствии свежих и достоверных сведений. А потом, согласись, ведь логично — они ждут от этой операции доказательства того, что я им там наговорил. Им надо убедиться, что Фауре существует, и в том, насколько действительно безопасно его использовать. Те, кто придет, особой ценности для них не представляют. Все они новички. Только что с курсов. Кстати, как ты думаешь, какой из трех заводов они могут избрать?

— Все три довольно близко один от другого. Но мы им сами поможем «выбрать». К двум сентралям их просто не подпустим. Кругом будут стоять войска. Сами наверняка не решатся сунуться. А третий подлежит реконструкции. Специалисты считают, что снос взрывом одной стены и даже разрушение старого цеха рафинирования пойдут только на пользу. Плохо вот, что мы с тобой точно не знаем, какого рода у них взрывчатка и какие взрыватели.

— Дистанционные. Скорее всего сработают по радиосигналу. Взрывчатка типа С-3 и С-4. Убежден, что с момента установки мин и до взрыва должно пройти не менее получаса. Все заинтересованы, чтобы эта затея закончилась благополучно. Повторяю, там надеются на будущие возможности. Поэтому группе обязательно дадут время на отход в безопасное место.

— Ну, хорошо! Ты сейчас отдыхай. Ночью тебе выходить на связь. В среду или четверг подберем старика и лодку. Фауре переоденет тебя в форму, и ты встретишь их вместе со стариком. Лучше всего, думаю, на островке Верде. А высадишь на берегу бухты Караатас, восточнее селения, у самого края болота. Если уйдут все трое, к тебе выйдет наш человек. У него будет рация. Линию Кемадо-де-Гуинес — Кагуагуас мы перекроем, чтобы не пропустить к городу. Таким образом, этим молодчикам ничего другого не останется, как идти через железнодорожную ветку и шоссе к заводу, — излагал свои соображения Педро Родригес. — Посудина, которая доставила вас на базу, по данным авиаразведки, отошла, чтобы не вызывать подозрений, до самого острова Ангила.

— Учтите, Педро, это сейнер лишь с виду. — Рамиро глубоко затянулся только что раскуренной сигарой. — На «посудине», как ты говоришь, установлена очень чувствительная радиоакустическая и оптическая аппаратура. Там сидят сильные специалисты. С нами пришел ас по радио, инструктор Рекс. Как бы вас не услышали. Ты говоришь, что, когда те трое высадятся, ко мне подойдет человек с рацией. Надо действовать очень осторожно! Не забывайте миноносец «Оксфорд». Стоял в десяти милях от Гаваны, а подслушивал переговоры полицейских машин, фотографировал людей на Малеконе.[30]

— Ты прав, но мы уже приняли меры и, конечно, будем осторожнее! В этом деле нельзя просчитаться. Мы тобой дорожим! И знаешь, Рамиро, я уже думаю о том, что будет дальше. Каким будет следующее задание?

Рамиро ночью вышел на связь и передал сообщение о своей готовности. Он указал: «Место сбора углежогов — бухта на северном побережье кайо[31] Верде».

Ночь с пятницы на субботу он провел на берегу вместе со старым рыбаком, доверенным человеком Фауре Павона. Рамиро, не привыкший к условиям на заболоченных коралловых островках, страшно страдал от москитов. И все оказалось напрасным — те, кого он ждал, не пришли.

В следующую ночь Рамиро, расчесавший лицо, шею и руки до крови, в третьем часу забыл о москитах. Его охватило глубокое волнение: «Неужели не поверили? А что если через свою агентуру получили сведения о затее Родригеса? Нет, этого не может быть. Да и тогда проще было бы прийти сюда и разделаться со мной. Что же там могло стрястись?»

В эту самую минуту в море мелькнула тень. Первыми заметили ее зоркие глаза рыбака. Рамиро просигналил ручным фонариком, и вскоре послышались всплески от ударов весел.

Надувная лодка, обойдя известняковый уступчик, ткнулась носом в песок, из нее выскочил невысокого роста, крепкий, без фуражки, подстриженный под профессионального борца лейтенант вооруженных сил Кубы. Рамиро не знал его в лицо.

— Руки вверх! — скомандовал лейтенант и направил на Рамиро пистолет.

Сержант, спрыгнувший на песок следом, уже обыскивал старика…

— Что еще за фокусы? — недовольно заворчал Рамиро, однако не оказывал сопротивления лейтенанту, который вытаскивал пистолет из кобуры, висевшей у Рамиро на поясе.

Третий, с чешским автоматом наизготовку, бежал в сторону прибрежных зарослей,

— Так будет спокойнее, — ответил «лейтенант». — Ты не мог придумать островок повеселее? Здесь углежоги, и отсюда до берега…

— Будешь на моем месте, придумаешь по-другому, — сердито перебил его Рамиро. — Ты знаешь, с кем разговариваешь?

— Это лучше тебе, чико, знать, с кем имеешь дело. Я… — И Рамиро услышал хорошо известное в иммиграционных кругах имя одного из руководителей. «Должно быть, сын. Захотел повеселиться. Ну, на этот раз, считай, что тебе повезло», — подумал Рамиро.

— Пошевеливайтесь, чего стоите? — грубо крикнул «лейтенант», явно показывая, что он здесь старший. — На чем отсюда пойдем?

— Прежде надо укрыть вашу лодку. У старика есть баркас с хорошим мотором, а потом пойдем на веслах. Переносите ящики! — приказал Рамиро.

— Какие ящики? Ты это о чем? — В голосе «лейтенанта» зазвучало подозрение.

Рамиро почувствовал, что оплошал. Ему ведь не должно быть известно о задании группы. Он только теперь заметил чересчур широкие пояса-патронташи. «Взрывчатка в них, — подумал он, — возможно, новый вид». Вслух же, чтобы перевести разговор, произнес:

— Что вчера не приходили? В штаны наложили?

— Было дело, Рамиро, — ответил «сержант» за «лейтенанта», — в самую последнюю минуту. Наш старший весь ужин рыбам скормил, да и в штанах хватало! Теперь у нас вот он. — «Сержант» осторожно положил руку на плечо «лейтенанта». А тот распорядился:

— Ну, хватит. Пошли!

Диверсанты, одетые в форму бойцов революционных вооруженных сил, действовали нагло, «Лейтенант» принимал быстрые, смелые решения. Но, как он ни старался, его группа вынуждена была идти к сахарному заводу, где их ждали. Обычно вход на сентраль не охранялся, поэтому проникнуть туда не составило трудности. На территории завода, где диверсанты появились ближе к вечеру, во время пересмены, они повели себя как дома. Было очевидно, что им превосходно знаком план расположения цехов, известно, какое в них оборудование. То обстоятельство, что кругом на полях работали добровольные дружины военнослужащих и на заводе было много людей в военной форме, благоприятствовало успешной «работе» диверсантов.

Действовали они порознь, поддерживая связь при помощи скрытых под рубашками ультракоротковолновых передатчиков. Пока свою задачу решал один, двое других наблюдали, подстраховывая.

— Р-три, Р-три, я Р-один. Выхожу из электрического. Увидишь меня, двигайся к своей цели, — шептал себе в грудь «лейтенант».

— Р-один, Р-один, я Р-три. Тебя понял. — Третьему надлежало заложить взрывчатку под котел цеха рафинирования.

В это время «сержант», обогнув основное здание завода, подходил к машинному отделению.

— Компаньеро, вы кого-нибудь ищете? — спросил его молодой долговязый парень, выходя навстречу «сержанту» из ворот машинного. Он вытирал ветошью испачканные в масле пальцы.

Если бы «сержант» внимательно посмотрел на руки парня, он бы сразу понял, что это руки но рабочего человека.

— Нет, мы из соседней части. Я раньше никогда не бывал на сентрале. Интересно.

— В машинном нет ничего интересного. Одно масло. В цехе рафинирования, там другое дело. Сахар! Идите лучше туда, — ответил «рабочий» и встал в воротах, широко расставив ноги.

Содержание этого разговора слышал Р-1. Поэтому, как только у него на груди зашипело: «Р-один, Р-один, я Р-два. Препятствие на проходе в машинное», — он тут же ответил:

— Р-два, Р-два, я Р-один. Заверни за угол, там должен быть проем, через который подвозят нефть.

Но и там «сержанта» встретили рабочие, возившиеся у вагонетки, загородившей собой проем в стене цеха. Следующим указанием, полученным «сержантом», было:

— Р-два, иди к приемнику-транспортеру, в конце его закладывай под котел с патокой. Смелее! Не тяни!

Р-3 доложил о выполнении, и «лейтенант» распорядился:

— Р-два, Р-два, я Р-один. Мы отходим к гаражу. Ждем тебя там. Пошевеливайся!

— Порядок! Иду! — ответил «сержант».

Как только трое диверсантов скрылись за поворотом дороги, ведущей на тростниковые поля, в ворота сентраля въехало четыре крытых грузовика с саперами. Директор завода объявил по радио о немедленном прекращении работы во всех цехах, кроме машинного отделения, и о сборе всех рабочих у здания правления. Не более чем через десять минут все три пояса-патронташа были обнаружены. Два из них обезврежены, а третий положен между котлом и стенкой цеха рафинирования.

Завод был «подорван» примерно через полчаса после ухода диверсантов. Дирекция и местные органы госбезопасности побеспокоились о том, чтобы не распространились ненужные слухи. Сразу после взрыва сентраль окружили войска.

В последующие дни в газетах было опубликовано сообщение о взрыве завода. В заметке «Происки врагов революции» говорилось, что «трудящиеся района ответят на эти выпады врага подъемом трудового энтузиазма». Через месяц те же газеты сообщили, что завод полностью восстановлен и теперь производит сахара больше обычной нормы.

В день празднования годовщины победы на Плайя-Хирон «Эль Гуахиро» доставил на Кубу новую партию, теперь уже из пяти человек. То была группа опытных агентов. В их число входил и Тико Эррера, ас-разведчик, который уже не раз высаживался на острове с ответственными заданиями.

Рамиро знал, что прежде всего ему следовало провести своих «подопечных» поодиночке мимо одной из условленных точек: толстого, разбитого молнией дерева, что стояло у тропинки, пролегавшей через топь, или заброшенного домика углежогов. Таким образом, хотя дело и происходило ночью, аппаратурой, скрытой в стволе дерева и в стене хижины, были получены фотографии всех агентов.

В задание разведывательной группы входили визуальный сбор сведений по определенным объектам, связь с уже осевшей, но пока бездействующей агентурой, получение информации, установление новых контактов, преимущественно с родственниками находившихся в Штатах «гусанос». Рамиро знал об этом и поэтому перед тем, как отправиться обратно на сейнер, в беседе с Педро Родригесом настаивал на аресте заброшенных в этот раз агентов. «Это вам не те трое юнцов, — убеждал Рамиро. — Они такое натворят… С ними шутить нельзя».

Рамиро так настойчиво уговаривал, что Педро Родригес доложил о его опасениях в Гавану. Однако там решили не спешить, а лишь усилить наблюдение за действиями агентов. В результате в распоряжении органов госбезопасности оказались ценные сведения о работе ячеек контрреволюционного подполья, были засечены новые связи, обнаружены остатки ранее разгромленных групп.

Прошло четыре недели, и Рамиро вновь высадился у кайо Эскивель. Он привез с собой крупную сумму денег для лейтенанта Фауре Павона. Рамиро надлежало провести его формальную вербовку. За согласие лейтенанта постоянно работать на «Альфу» в банк, который он укажет, на его имя должно быть положено двадцать тысяч долларов, не считая определенных сумм вознаграждений за выполнение каждого задания. Рамиро доставил и портативную рацию РС-48, на которой следовало научить работать Фауре. И это задание он «выполнил» успешно, возвратившись в Майами вместе с пятью агентами — живыми и невредимыми. Акции Рамиро неимоверно возросли.

В ЦРУ им были довольны — счет его в банке «Джефферсон Нейшнл», отделение Майами-Бич, заметно рос, в отделах же приступили к разработке планов более интенсивного использования нового и бесперебойно действовавшего «окна». Вскоре Фауре Павон сам принял в одну ночь сразу восемь человек. Рамиро, который сопровождал этих людей на надувных лодках до кайо Верде, успел сообщить старому рыбаку, что группа представляет повышенный интерес, так как ее высадке придают особое значение.

Когда уже на рассвете вторая четверка выбралась на топкий берег восточнее Караатаса, неожиданно из зарослей донеслось властное приказание:

— Стой! Руки вверх!

Черный как смоль, с кошачьими повадками крепыш сорвал с груди автомат, остальные повалились на мокрую землю, но Фауре, опережая выстрел, придержал автомат и крикнул:

— Солдат Фатуте, почему не на месте? Немедленно на пост!

— Слушаюсь, мой лейтенант. — Солдат козырнул и пошел прочь.

По стволу поваленного дерева он перебрался через чистое, не поросшее болотной растительностью место. Еще через миг он скрылся бы в мангровой чаще. Фауре взял из рук крепыша автомат и пустил очередь в спину солдата. Тот взмахнул руками, выронил винтовку и повалился лицом в вонючую жижу.

— Уходите скорее! Контакт со мной через Центр. Быстрее! — Фауре знал, что каждый агент имел свою рацию.

Эта сцена, разыгранная специально, чтобы на время прикрыть «окно», удалась как нельзя лучше. Фауре был не только хорошим шахматистом, но и превосходно владел оружием разных систем. Ни одна из пуль его очереди не задела солдата.

Однако таким образом был создан предлог подольше задержать группу на острове. Преследовалась цель заставить ее членов действовать вне рамок заранее отработанного в деталях плана. В подобных ситуациях агенты разведслужб обычно вынуждены переходить на запасные варианты, вести себя по своему усмотрению, выявляя при этом методы, принятые (в данном случае) в ЦРУ, раскрывая убежища, приготовленные на случай длительного оседания, давая в руки контрразведывательных органов материал, по которому можно судить о наличии запасных «окон».

Наблюдение в первые же дни показало, что в группу входили два американца. Их интересовали сведения сугубо военного характера.

Один из янки сразу направился в порт Кабаньяс, где связался с мотористом, работавшим в запретной зоне порта. Радиосеансы этого разведчика были запеленгованы и»— записаны, но код, которым он пользовался, раскрыть не удалось. Не удалось и удержать его под контролем. Получив сведения от моториста, он будто сквозь землю провалился. А неделю спустя, поблизости от островов Иннес-де-Сото, что напротив порта Ла-Эсперанса, засекли неизвестную подводную лодку. Скорее всего она приходила за этим ловким разведчиком.

Второму янки устроили аварию. Автомашина, в которой он ехал с одним из действовавших на Кубе агентов, столкнулась с грузовиком и скатилась в кювет. Агент отделался легким ушибом, и его не стали задерживать, американца же, который сломал руку и от боли потерял сознание, доставили в больницу. Осмотр его вещей и документов заинтересовал полицию. Но после первого допроса разведчика обнаружили в палате мертвым. Он отравился ядом из капсулки, зашитой у него под кожей на левой руке.

Тем временем Рамиро, который на сей раз ожидал возвращения членов группы в доме старого рыбака, регулярно выходил на связь. Он сообщил, что солдата, в которого стрелял лейтенант, разыскали, и на этом оборвал передачу. Через неделю — Рамиро хорошо знал, как все эти дни нервничали в ЦРУ — он объяснил, что возникли обстоятельства, которые мешали ему работать, и что найдены винтовка и обрывки одежды солдата, а труп его съеден крокодилами. Обстановка в районе напряженная. Лейтенанта Павона вызывали на доклад к начальству — вначале в главный город провинции, а затем и в Гавану.

Два месяца наблюдения дали ценный материал, и, когда стало ясно, что дальнейшая слежка ничего нового не принесет, Рамиро сообщил по радио о готовности вывести группу в море и без осложнений с этим справился.

Затем через «окно» Фауре Павона на Кубу отдельными партиями было «выброшено» еще девять человек, которые осели в Гаване.

Прошел почти год с того дня, когда Рамиро получил удар по голове рукояткой от руля. Органы госбезопасности Кубы собрали за это время обширный, компрометирующий ЦРУ и организации кубинских контрреволюционеров материал. Назрела необходимость проводить операцию по ликвидации вражеской агентуры. Но…

Но… прежде следовало возвратить Рамиро Фернандеса на Кубу. В противном случае он, вне всякого сомнения, подвергался бы серьезному риску.

Между тем руководство ЦРУ, как нарочно, больше не использовало его «по мелочам». Им не хотели зря рисковать. Так везде в один голое и отвечали ему: «Эль Гуахиро», вы ценный человек! Разве можно рисковать вами, часто ставить на карту?»

На самом же деле Рамиро грозила опасность. Кому-то а аналитическом центре ЦРУ пришла в голову мысль: не является ли странным тот факт, что все задания, даваемые «Эль-Гуахиро» — шахматисту в течение года, выполняются без сучка и без задоринки, в то время как усилия, направляемые по другим каналам, взять хотя бы «Белую розу», «Альфу», «Омегу», Революционную хунту и другие антикастросские организации, терпят провал за провалом?

Отделу, к которому был приписан инструктор Сонни, не удалось отстоять честь своего мундира и отвести возникшее подозрение… и над Рамиро навис дамоклов меч.

«Эль Гуахиро» ни о чем подобном не догадывался, ничего не подозревал. Впервые он жил с сознанием, что кому-то нужен, с чувством, что исполняет долг — рискует собой ради родной Кубы. Как-то в одну из многочисленных ночных бесед с Педро Родригесом в уютной квартирке, после работы на заводе, Рамиро спросил Педро, куда они ведут Кубу, к чему стремятся. И «Эль Альфиль» сказал: «Чтобы новый кубинец сознавал, что защита интересов родины — есть его священный долг».

Свободного времени у Рамиро было хоть отбавляй. Субботние и воскресные вечера он неизменно проводил с Мартой. Той очень хотелось снять небольшую меблированную квартиру или даже купить ее, возможности их позволяли сделать это, и жить вместе. Марта знала, что у Рамиро есть немалые средства, но не знала, как он их зарабатывает, и это сдерживало ее. Да она все не могла забыть их прежнего разговора, когда на вырвавшиеся у нее в порыве слова — не создать ли им семью — Рамиро так сбивчиво, так уклончиво и неясно ответил, что лишил ее всякой надежды.

В обычные дни недели Рамиро, неожиданно для самого себя, завел привычку сразу после обеда, а то и с утра отправляться в Бейфронт-Парк, в публичную городскую библиотеку. Там, в тиши просторных залов, он с жадностью принялся пополнять и систематизировать свои знания.

Теперь ему стало известно, что полуостров Флорида, в юго-восточной оконечности которого располагается Майами, открыл в 1513 году Хуан Понсе де Леон. Испанский завоеватель, увидев в марте месяце расцвеченную неисчислимым количеством красок землю, назвал ее «Паскуа Флорида» — «Цветущая пасха». А «Майами», это записанное по-французски индейское слово «маумее», означает «мама».

«Да, для многих заблудших земляков — испугались, струсили, как и я, рвались к райской жизни — этот благодатный уголок земли стал второй матерью, — подумал Рамиро, — но, как неблагодарные сыновья к матери… так и мои земляки. Майами на глазах хиреет. И янки!.. Не по нутру им наш темперамент, наш образ мыслей, жизни. Целыми семьями снимаются. Город становится негритяно-кубинским. Одна треть негров, одна треть — около трехсот пятидесяти тысяч — кубинцев…»

Рамиро узнал также, что Хосе Марти, создававший в 1892 году среди эмигрантов, проживавших во Флориде, кубинскую революционную партию, проездом бывал в Майами — тогда небольшом поселке, называвшемся Флаглер. Он любовался необыкновенными красотами природы, предвидел известность окружавших селение естественных пляжей, к которым вплотную подступала буйная яркая растительность. В те дни Марти вел неустанную борьбу с теми кубинскими патриотами, которые видели освобождение Кубы от ига Испании в присоединении к Штатам. Рамиро узнал об этом, когда просмотрел несколько книг Марти.

Неуклюжая и уже немолодая библиотекарша, принеся ему заказанные книги, открыла страницу, на которой цитировались отрывки из статей Хосе Марти, опубликованные им в газете «Патрия».

«…Совсем не нужно бросаться в чужое пламя ради того, чтобы не обжечь палец собственным огнем».

Эту фразу библиотекарша, на редкость чисто, без акцента говорившая по-испански, отметила своим твердым ярко-красным ногтем. Рамиро ничего не сказал, лишь учтиво поблагодарил. Когда же он в тот вечер сдавал книги, библиотекарша любезно предложила;

— Сеньор Фернандес, мы вчера получили новый сборник речей и выступлений Кастро. Хотите я вам его завтра оставлю?

— Не надо! Там ничего не может быть интересного. — Рамиро уже просмотрел сборник в библиотеке разведшколы, куда поступали не только издававшиеся на Кубе газеты, но и наиболее значительные книги.

В первую же встречу в школе с инструктором Сонни Рамиро спросил:

— Скажи, Сонни, ты случайно не знаешь библиотекаршу из «Майами паблик лайбрери»? В очках, кривоногая, страшней ее там нет.

— Кто ее не знает? — ответил инструктор. — Отец ее пять лет отсидел по обвинению комиссии по расследованию. Да и она сама коммунистка. Не нашел что-нибудь поприличнее?

— Ты это лучше директору библиотеки скажи. — Рамиро достал из нагрудного кармана две сигары Ромео № 1 «Люкс» в алюминиевой трубочке и одну предложил Сонни.

— Богато живешь, Фернандес! — с нескрываемой завистью заметил янки.

— Бедно живут только дураки, инструктор, — ответил Рамиро и направился в класс.

Если б у Рамиро на затылке были глаза, он увидел бы коварную ухмылку на лице Сонни.

В следующую субботу, полюбовавшись с набережной морем и надышавшись его соленой свежестью, Рамиро поехал к Марте. Она торопливо вышла из дому и бегом направилась к машине. Рамиро сразу почувствовал что-то недоброе.

— Дорогой, я звонила тебе вчера весь вечер… — теребя сумочку и явно волнуясь, заговорила Марта.

— Не ревнуешь ли? — Рамиро попытался шуткой развеселить Марту, но та лишь махнула рукой.

— Оставь, радость моя, не до этого. Я хочу есть! Специально не завтракала. Давай поедем в ближайшую пиццерию[32] и не пойдем сегодня в ресторан? А?

Когда гринэсли бутылки «кьянти» и дымящиеся пиццы с анчоусами, Марта, отправив кусок пирога в рот, тут же заговорила:

— Рамирито, любовь моя, я не хочу, чтобы они меня затянули. Что-то надо делать! Это страшные люди! Они ничего не боятся. У них нет ничего святого…

— Постой! Погоди! Так можно и подавиться, Мартика. Поешь, девочка, потом расскажешь. — Рамиро ловил ножом тянувшуюся за куском пиццы нить расплавленного сыра.

— Нет, мои ангел, я не могу молчать ни минуты! Я знаю, ты любишь, чтобы по порядку. Значит, так! Еще в понедельник ко мне заехала Кика. Это моя знакомая — мы одно время снимали вместе комнату. Подругой она мне не была, просто хорошая знакомая. Мы не виделись больше года. И вот… приехала раз, потом второй. А вчера хозяин и хозяйка уехали на уик-энд. Она явилась, мы поужинали у меня, выпили ликеру.

— Хозяйского? — Морщинки у глаз Рамиро собрались в гармошку. — Ты угощала?

— Нет, Кика с собой привезла. Выпила и расплакалась и все мне начистоту выложила. Если узнают, они с ней что-нибудь сделают.

— Да кто это «они»? Марсиане? — Рамиро положил вилку рядом с тарелкой.

— Хуже! Кика, сделав вид, что влюблена, заманила Адальберто на виллу, а потом… Ты знаешь, его вся колония хоронила. Она боится, но ее заставили прийти ко мне. Кика и сказала, что им нужны настоящие кубинские патриотки. Сказала, что они очень рассчитывают, надеются на меня…

— Да кто это «они», Марта? Не делай пиццу невкусной! И что это за птичка твоя Кика? — Рамиро налил доверху стакан «кьянти».

— Кика, как мы с ней перестали видеться, тут же встретила Фелипе Риверо. Стала с ним… Теперь она… и они… — Сквозь грим на верхней губе Марты проступили росинки пота.

— Стоп! — Рамиро поднял руку. — Это надо обсудить на сытый желудок, Марта. Давай поедим. — Улыбка получилась у него достаточно кривой.

Рамиро превосходно знал, кто такой Фелипе Риверо Диас. Бывший батистовский чиновник, владевший акциями медных «Рудников Матамбре», еще в 1960 году в Нью-Йорке основал организацию, названную им «Кубинское националистическое движение». С первых же дней своего существования эта немногочисленная группировка, объединявшаяся вокруг таких отчаянных людей, как братья Игнасио и Гильермо Ново Сампол, Сантьяго Гонсалес Наранхо, Мигель Сампедро, объявила, что ее конечной целью является создание на Кубе режима, подобного тому, который установил в Италии еще в 1922 году Бенито Муссолини.

Этот же Фелипе Риверо Диас, взятый в плен на Плайя-Хирон, в апреле 1961 года был вместе с другими наемниками приглашен в студию гаванского телевидения. Ответы Риверо на вопросы кубинских журналистов обнаружили его незаурядную эрудицию, достаточно глубокую культуру, бесстрашие и политический фанатизм. Он открыто осудил американский империализм, стоявший за спиной вторжения бригады № 2506, и во всеуслышание заявил, что является откровенным приверженцем идей итальянских фашистов и испанских фалангистов.

С той поры акции Фелипе Риверо, как ни странно, возросли, несмотря на то, что он упрекнул кубинскую буржуазию, госдепартамент и Белый дом, будто по их вине «на Кубе процветает коммунизм». Националистические идеи Риверо Диаса и его дружков, однако, не имели, да и не могли иметь успеха среди «гусанос». И тогда в дипломатических, торговых и иных представительствах не только Кубы, но и Канады, Мексики, Англии, Японии — стран, в той или иной степени сотрудничавших с революционной Кубой, — стали одна за другой рваться бомбы. В 1964 году был совершен, к счастью, неудавшийся, выстрел из миномета по зданию ООН в Нью-Йорке.

Федеральное бюро расследований заставили поприжать фашиствующих «гусанос», и Риверо Диас угодил на несколько лет за решетку. Вскоре «Движение» изменило свою тактику, убедившись в том, что бомбы против дипломатических представительств лишь вызывают, как следствие, аресты и широкое осуждение в международном масштабе.

Теперь Риверо Диас обвинил таких видных руководителей кубинских контрреволюционеров, как Торрьенте,[33] Масферрер, Артиме, Санчес Аранго, Маноло Рейес, в том, что главными виновниками морального разложения, политической разобщенности и физического распада антикастровских сил являются они и им подобные политические лидеры, которые уже давно своей деятельностью преследуют личные, корыстные интересы. Было заявлено, что за подобное «преступление» лица эти должны понести заслуженную кару. Таким образом, утверждали люди Риверо Диаса, «на основе ликвидации предателей будет произведена оздоровительная чистка эмиграции».

Все это в один миг всплыло в сознании Рамиро Фернандеса, и, как бы еще продолжая вспоминать, он произнес весьма невесело:

— «Торрьенте — вредное насекомое… их просто следует давить!» — так в январе заявил журналу «Реплика» твой Фелипе Риверо. «Торрьенте умрет в час «ноль-ноль»!» Сейчас начало апреля, а Торрьенте весело живет. Я за то, чтобы угроза Риверо не осталась пустым словом…

— Да и он сам такой же! Аристократ, купается в золоте, любит «дольче вита».[34] Кика из-за него страдает — хочет наложить на себя руки, утопиться…

— Надо срочно научить ее плавать, — перебил Рамиро. У него созревал план, как уменьшить заинтересованность Риверо Диаса Мартой, красивой, одинокой, ничем не связанной женщиной. — Марта, ты мне веришь? Знаю — не до конца! Но в главном веришь?

— Да, Рамиро! Да, верю. Очень! Когда любишь…

— Ну, вот и ока1 Скажешь в следующий раз своей Кике, что я сделал тебе предложение и что ты раздумываешь, но поскольку нет ничего лучшего… склоняешься к тому…

— Рамиро, побойся бога! Как ты можешь такое говорить?

— Так надо, Мартика! — уговаривал Рамиро, вкладывая в голос всю нежность, на которую только был способен. — Точно так надо ей сказать! «Поскольку нет ничего лучшего…» Поглядим, что будет дальше. Надо выиграть время.

— Хорошо, Рамиро, как скажешь, — покорно согласилась Марта. — Только вот еще… У меня от тебя секретов нет. Но, ради бога, не сделай хуже себе. Кика так и сказала, прощаясь со мной: «Помни! Фелипе — человек слова! Пепе Торрьенте осталось жить не больше недели!»

— Пусть грызутся! Лишь бы нас с тобой не трогали, Мартика. Кончай свою пиццу и едем на пляж. Ты знаешь, вчера я дочитал «Семь грехов» Эрнандеса Ката. Превосходно! Советую. Теперь берусь за «Контрабанду» Энрике Серпы. Хочешь, поедем в Коллинз-парк или в «Бас-клаб»? Отлично проведем день. Но главное, Марта, помни — нам с тобой необходимо выиграть время!

Однако время работало не на Рамиро. Каждая неделя приносила ему новые, далеко не приятные сюрпризы.

В следующую пятницу Рамиро намеревался с утра просмотреть книги, подобранные для него по теме «Социологи о развитии современного общества». Но кривоногой библиотекарши за стойкой не оказалось, и книги ему принесла молоденькая стройная девушка. Он посмотрел вслед грациозно удалявшейся девице и подумал, что ей более подходило бы красоваться в дансинге, в бикини на пляже, а то и в постели на киноэкране.

Приятное рассуждение тут же сменилось недовольством, как только Рамиро принялся разбирать стопку книг. Николае Гильен, Алехо Карпентьер, Хулио Кортасар, Рубен Мартинес Вильена…

«Какого черта! — ругнулся он про себя. — Что за выходка?» И Рамиро немедленно направился к стойке.

— Querida! Darling![35] Я просил социологов, а не коммунистов! — нарочито громко произнес он, вертя в руках чужие книги.

— Извините, произошла маленькая путаница. — Щедрая, обворожительная улыббка озарила юное лицо, и девушка кивнула на стоявшего тут же кубинца средних лет. — Он тоже Фернандес. Извините! Вот ваши книги.

Длинный, узкоскулый человек с худой шеей, названный Фернандесом, с интересом листал книгу. Рядком лежали приготовленные для Рамиро издания.

— Забавная подборка! Здесь есть кое-что эдакое, из-за чего зря не потеряете время. — На первый взгляд блеклые, выцветшие глаза ожили и засветились, и свет этот был для Рамиро единственно приятной деталью в облике однофамильца. — А мой заказ, по логике вещей, конечно же, оказался у вас. Мне очень приятно! Рауль Луис Фернандес, бухгалтер, временно без работы, — представился долговязый и стал складывать книги одна на другую.

Рамиро хотел было тут же обменять те, что держал в руках, но долговязый Фернандес заметил:

— Идемте, сегодня я устроюсь в вашем углу. Там посвободней! С таким букетом идей и мыслей в руках приятно хотя бы прошагать по залу. Редко сегодня встретишь соотечественника, которого так вот, всерьез волнует ответ на коренные вопросы общественной жизни в условиях… империализма.

Фернандес аккуратно опустил стопку на край стола, у которого остановился Рамиро, взял у него свои книги и сделал шаг к свободному столику. Рамиро кинул ему вслед:

— Вы курите? К одиннадцати пойдем передохнуть?

Они сидели на массивной чугунной скамейке перед небольшим бассейном с рыбками под негустой тенью королевских пальм и вели разговор.

— Ага! И приспело! Приспело объяснение, отчего это вы пребываете в состоянии поисков обобщающей социологической теории. — Фернандес отшвырнул сигарету и с удовольствием потер руки. — Современные социологи, особенно там, в Европе и… дальше, давно пришли к сознанию необходимости дифференцированного подхода к оценке различных социологических идей и, повторяю, нуждаются в обобщающей теории.

Рамиро не очень понимал, о чем вел речь его собеседник, и злился на себя и на него.

Фернандес же поглядел в упор и задал вопрос:

— Вы делаете вид или действительно не понимаете, что я говорю… о марксизме?

Рамиро снял ногу с ноги, отшвырнул носком гальку через дорожку, посыпанную желтым морским песком, и встал.

— Ты к какой организации принадлежишь? Если к «Кубинскому националистическому движению», то передавай привет Фелипе Риверо, — сказал довольно грубо Рамиро и собрался было зашагать к зданию библиотеки, но длинноногий Фернандес — как только не переломились его конечности — проворно вскочил и преградил путь, широко улыбаясь.

— Ну зачем же так сразу, Фернандес? Открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов крупного финансового капитала — это, честно скажу, не мое кредо. Не по мне! Мы с вами связаны одной судьбой. Апатриды — люди без родины! Мы товарищи по несчастью…

В середине дня оба они оставили читальный зал, чтобы отправиться на обед. Как только Фернандесы оказались в парке, их внимание привлекла шумевшая и быстро растущая у эстрады толпа.

— Что-то случилось, — первым заметил Рауль Луис. — Будем снова митинговать…

Бейфронт-Парк. вот уже десять лет был излюбленным местом кубинских эмигрантов для встреч, собраний и манифестаций.

— Похоже, что-то серьезное! — И Рамиро остановил пробегавшую мимо полнобедрую землячку на «шпильках» и в туго обтянутой короткой юбке.

— Вчера ночью около его дома выстрелом в спину и тремя в голову убили старика Торрьенте. Сейчас передают по радио, — сообщила та, не поднимая головы, и заспешила к эстраде.

— To the victors belong the spoils,[36] — сказал Рауль Луис, лицо его ничего не выражало. — А победителей уж нет!

— Четыре миллиона, собранных на общее дело, этими выстрелами не возвратишь! Но урок другим будет! — И Рамиро выплюнул набор бранных слов. — Мы грызем галеты «Госо», а кое-кто…

— По вас это не видно, мой друг, — не без иронии заметил Рауль Луис. — Но все, что ни делается, к лучшему!

— Каждый занимается своим! Хотите есть — поехали! — отрубил Рамиро и указал на «шевроле».

Расстались они после обеда, а наутро Рамиро был уже снова в библиотеке и рассказывал историю с книгами пожилой библиотекарше.

— Этот Фернандес много знает. Энциклопедист. Спиноза! Не признается, но я вижу, что в душе он рассуждает правильно. Вы пообщайтесь с ним — много узнаете, — добавила она.

«Спиноза! Больно уж все знает. Давит. Долго быть с ним рядом — стошнит», — подумал Рамиро.

— А с чего это он такой умный? Что читает?

— Да вы взгляните на его карточку, — предложила библиотекарша, и Рамиро установил, что его новый знакомый не случайный посетитель, он уже два года как постоянный читатель «Майами паблик лайбрери». Узнал он и то, что Фернандес — человек весьма независимых взглядов, поэтому и безработный.

Их знакомство переросло в приятельские отношения. Они стали вместе бывать на ипподроме, где в центре круга, в прудах, жили розовые фламинго, белые и черные лебеди; появлялись в кино, во фронтоне, на собачьих бегах. Рауль Луис не играл, давал лишь — и иной раз весьма точные — рекомендации. Он хорошо знал Майами, окрестности его, людей и разные организации и кубинскую эмиграцию. Его, однако, знали не многие. Видно, потому, что сам он явно к этому не стремился. Вообще же он помнил массу занимательных историй, умел рассказывать анекдоты. Чего совершенно не умел Рауль Луис, так это играть в шахматы. Вместе с тем ходил с Рамиро в клуб с удовольствием и терпеливо и подолгу ожидал его там.

Со временем Рамиро отметил, что всякий раз, как он или кто другой заводил разговор о Кастро, Рауль Луис отмалчивался, не поддерживал беседы. Но однажды, после нескольких лишних рюмок, выпитых на коктейле в «Госпитале ветеранов», куда они были приглашены администратором-кубинцем, по дороге домой Рауль Луис обронил в машине пару лестных фраз в адрес Кастро и новой Кубы. И это насторожило Рамиро.

В середине мая, после просмотра нового фильма о Кубе, инструктор Сонни отозвал Рамиро в сторонку. Лента была приобретена за большие деньги в Швейцарии у какого-то дипломата, которому удалось заполучить пленку в Праге у чешского специалиста, только что возвратившегося из Гаваны. Ее смотрели многие неизвестные Рамиро приглашенные. Сонни представил толстенького, лысеющего человека с маленькими, цепкими глазками и попросил подвезти того на Коллинз-авеню, в отель «Сан-Суси». Из разговора, который состоялся по дороге, Рамиро смог сделать единственный, совершенно определенный вывод: приезжий американец с лисьими глазами осторожно интересовался Раулем Луисом.

Прошло еще два уик-энда. Первый они с Мартой провели а загородном клубе, а во второй летали в Вашингтон. Рамиро давно обещал показать своей любимой «белую столицу великой страны».

С начала этой недели он занимался сочинениями апологетов детерминизма и экзистенциализма, разбираясь в том, что такое «свобода» и «необходимость», и, делая паузу и отдыхая, дочитывал «Мартина Идена». Джек Лондон ему нравился. Он легко читался в отличие от Хемингуэя. В этом они сходились с Раулем Луисом

Раскуривая сигарету в парке, Рамиро подумал, что вот уже несколько дней не видел своего нового приятеля. «Не заболел ли он? Где его тогда искать?» Но рассуждения прервал Рауль Луис, показавшийся на дорожке И без того бледное лицо его было желто-серым, черные круги под глазами и бескровные губы выказывали усталость и волнение.

— Что происходит, Рауль Луис? Влюбился? Страдаешь! С таким, как ты, всевышний так и поступает. На тебе лица нет!

Рамиро предложил ему выкурить «Измир», настоящую турецкую сигарету.

— Да нет, ничего! Все о'кей! С чего ты взял? — Рауль Луис сделал две глубокие затяжки. — Все девы мира одинаково… привлекательны… телом, а влюбляться — занятие пустых, неполноценных мужчин.

— Ладно! Как хочешь. Только любую ношу на двух спинах всегда легче нести. Скажи, чем это все закончится? Одни убирают Торрьенте, другие мстят за него, и на тот свет отправляется Родригес Вивес,[37] третьи стреляют в Ауреу Поджио,[38] четвертые кончают Эрнесто Родригеса.[39] Бьют и уничтожают друг друга. Чем это кончится?

— Поражением одних и победой других, — рассеянно и не очень понятно ответил Рауль Луис и неожиданно спросил: — Рамиро, если мне понадобятся четыреста — пятьсот долларов, ты сможешь одолжить? Я непременно верну их!

— Если у меня будут свободные, когда потребуется, поговорим. Вечером поедем во фронтон?

После пяти они заглянули в малолюдное кафе выпить по чашке шоколада с бисквитами. По выходе Рамиро показалось, что за ними ведется наблюдение. По дороге в «Бискейн Хай-Алай-Фронтон» он убедился в этом. Как только окончилась первая партия, Рамиро пошел к телефону и, вернувшись, сказал Раулю Луису, что должен на час отлучиться.

Ни двое мужчин — молодой и пожилой, — ни ярко накрашенная женщина, кого Рамиро определил наблюдателями-филерами, не тронулись со своих мест. Однако когда Рамиро оказался на Тридцать шестой улице и пошел вниз, у первого же перекрестка на него наскочил подстриженный под спортсмена дылда, извинился и исчез.

«Не хватило тебе места! Проверим!» — С этими словами Рамиро толкнул дверь ближайшего бара и прошел в туалет. Там он снял с себя пиджак и при тщательном осмотре на спине, у левого рукава, нашел липкую точку.

«Миниатюрный электронный датчик! Так! Выходит, это за ним. Ко мне прямого отношения не имеет. Меня берут как связь. Чем же ты занимаешься, Фернандес? Все уголовное — исключается. Политика? Значит, ты против них… Вот оно тайное, высказанное в пьяном состоянии. Фидель Кастро! А если и он такой же… Какого дьявола ему тогда делать рядом со мной? Ну, а если не знает? Не имеет возможности проверить? Вот задача! Наэлектризован — не такой, как обычно Чувствует, что не все в порядке Надо высказать ему как бы невзначай… Нет, следует подумать…» — Рассуждая так, Рамиро покинул бар.

Зайдя за угол. он догнал шедшего в пяти метрах впереди него мужчину, пересадил датчик ему на спину, галантно извинился за нечаянный толчок и влетел в первую попавшуюся дверь аптеки.

Однако тут же он осудил себя за эту поспешность. «К чему? По номеру машины установят, кто я такой. Да ладно! Пусть не думают, что я глупый, и пусть побегают за тем техасским фермером. Хотя ведь это тоже служба. И они ее обязаны нести исправно. Палачи тоже люди, и у них есть жены, дети… Нет, это сидящее в каждом чувство неподчинения чужому превосходству взяло верх. Напрасно! Все равно ведь возвращаться».

Во фронтоне по окончании очередной партии Рамиро предложил своему приятелю пораньше отправиться по домам. Перед тем как им расстаться, Рамиро сказал:

— Давай, Рауль Луис, завтра сходим в зоопарк. Я давно там не был. Если есть время, встречаемся в двенадцать в кафе напротив, за столиками под тентом.

Рауль Луис согласился.

Утром Рамиро проверился и наблюдения за собой не обнаружил. Он оставил «шевроле» на Сто двадцать пятой улице и за полчаса до встречи прошел в бакалейную лавку, находившуюся ярдах в восьмидесяти от кафе. Через стекло витрины он видел, как на такси подъехал Рауль Луис и тут же причалил серый «додж», из которого выскочили старик и два молодых парня. Проворный старикашка с одним парнем сел, как и Рауль Луис, за столик. Второй стал прохаживаться по тротуару.

Минут через десять Рамиро позвонил ид лавки в кафе. Он видел, как официант подошел к Раулю Луису, и тот отправился внутрь помещения к аппарату.

— Алло, это Рамиро. Послушай, Рауль Луис, у меня срочное дело. Не могу приехать сейчас. Жди меня в холле моего отеля в четыре. О'кей?

— Обязательно! Мне нужна твоя помощь. — В голосе Рауля Луиса звучало неподдельное волнение. — Не в деньгах. Буду ждать!

— О'кей! В четыре! — И Рамиро положил трубку.

Рауль Луис вышел под тент и направился прямо к столику, за которым сидели старикашка с парнем. «А, сволочь!» — пронеслось в голове у Рамиро, но Фернандес проковылял мимо к стенду с газетами, взял одну, бросил в блюдце никель и возвратился к себе за столик. «Так! Хорошо! Обоюдного контакта нет. Привязан только он. И не подозревает! Надо помогать!»

Оказавшись в номере лишь после двух, Рамиро отдохнул, принял холодный душ. Он взвесил все и твердо решил, что будет действовать на грани, соблюдая максимум осторожности.

Легкий стук в дверь застал Рамиро выходившим из ванной в халате. То был Сонни и с ним рыжий незнакомец.

— Извини, что без звонка. Знакомься. — Рыжий показал знак сотрудника Эф-Би-Ай. — Слушай, серьезное дело, «Гуахиро»! Хорошо, что тебя застал. Что-нибудь прохладительное есть? — И Сонни сам раскрыл холодильник, в котором на верхней полке стоял высокий стеклянный кувшин, полный апельсинового сока. — Утром оживляет, ночью убивает, а днем в самый раз! «Гуахиро», сегодня к вечеру эту жердь, с которой ты встречаешься в библиотеке и шляешься последнее время — ты меня понимаешь? — сегодня вечером его будут брать!

Сонни и «эфбиайевец» пристально глядели на Рамиро, у которого, к счастью, в тот момент развязался поясок халата.

«Они ждут! Что делать? Думай, Рамиро! Все ломается. Думай! Он уже, наверное, внизу. Горит! Думай, Рамиро! Он свой! Как же вышел на маня? Надо спасать! Завалюсь и сам…»

— Извини! Я не могу за него быть в ответе. Наркотики? Контрабанда? Мокрое дело? Сутенерство? — Рамиро машинально запахивал халат, а под черепной коробкой пульсировало; «Педро, что делать? Надо выручать! Имею ли право? Да! Поменять бы нас местами. А правила? Дисциплина! Закон! Погорел один… Нет, не имею права! Педро… Как должен поступить коммунист? Ты — новый человек…»

— Ни то, ни другое, ни третье! — Сонни поставил на телевизор стакан, покрывшийся мелкими бусинками влаги. — Ну, мы пошли!

«…Коммунист — это тот, кто выигрывает. Фернандес, потом тебе будет поставлен памятник, и я первый положу к нему цветы. Прости, друг!» — Рамиро затянул поясок.

— Погоди, Сонни. Ты молодец! Хорошо, что приехал! По телефону я мог бы и не ответить. Жарко! Что делать? В четыре я с ним встречаюсь…

— Где? — спросил рыжий и поглядел на часы.

— Здесь! В холле отеля!

— Оп! — Сонни довольно крякнул. — Ты куришь дорогие сигары. Угостил бы нас, «Гуахиро».

Рамиро полез в ящик стола.

— По телефону утром он сказал, что нуждается в помощи. Вначале просил денег, а теперь… что-то другое.

«Эфбиайевец» молчал. Сонни улыбнулся и тоном старшего распорядился:

— Отделайся! Чтобы после восемнадцати тебя с ним рядом не было. Вечером позвони мне домой. Сегодня интересный бокс по пятой из Нью-Йорка. Буду пить с женой, сидеть у «ящика» и вспоминать тебя. — Сонни весело хлопнул Рамиро. — Спеши! Уже скоро четыре, «Гуахиро». — Он взял из ящичка три сигары «Ромео и Джульетта», одну протянул рыжему, и они удалились.

…Рауль Луис сидел в той части холла, которая была отгорожена от входа живой стеной из цветов. Рамиро горячо его обнял и тут же остановил себя. «Чего это я? А если наблюдают? Хорош! Друг, я не могу тебе помочь даже взглядом!»

— Ты извини! Дела. Завтра спешно улетаю в Чикаго. Зоопарк потом…

— У тебя, — Фернандес посмотрел по сторонам, а потом просящими глазами на Рамиро, — у тебя… здесь нет места, где бы мне укрыться на несколько дней? Не спрашивай! Это серьезно. Помоги, будь другом.

Мучительно тяжелыми были эти несколько секунд. Рамиро знал, что ему делать перед дулом пистолета, в море, полном акул, с присосками «детектора лжи» на теле или когда встретил брата, отрекшегося от него, но сейчас… сейчас он был растерян и собирал всю силу воли в кулак, чтобы не обнаружить себя. «Помочь открыто — я не могу. Но… чтобы не запачкать себя… Как? А… жизнь только и может торжествовать, если все делать, подчиняясь железным правилам, ею же самой выработанным! Все!»

— Э! Рауль Луис, ты хороший парень. Умный! Но извини! Ты принял меня не за того. Я в эти игры не играю. Так что… извини! — Последнее «прости» получилось с хрипотцой, и Рамиро поспешил подняться. «Свести в бар. Угостить! Пусть ему… может, в последний раз… будет хорошо. Нет! Он обязан быть трезвым. Предстоит… и одному… серьезное сражение. И надо выстоять!»

— Если что, кому сообщить?

Рауль Луис ответил пустым взглядом и защелкал сухими суставами. Встрепенулся.

— Надо меня укрыть!

— Улетаю в Чикаго! — Рамиро протянул руку, и если бы Рауль Луис был наблюдательным, то отметил бы, что рука Рамиро непривычно для него дрожала и была влажной. — Желаю тебе! — И почти бегом оставил холл.

Прошла неделя. Острота переживаний притупилась, Рамиро продумал, как станет докладывать об этом печальном случае в Гаване, знал, что будет краснеть. И все-таки было чувство собственной победы.

Третьего дня на субботу и воскресенье они летали с Мартой в Сан-Франциско. Тоже американский город, но резко отличающийся от здешних, восточных. Марта заметила, что Рамиро был не в настроении, отнесла это на свой счет. Рамиро стоило труда разубедить ее.

Вторник начался с экзаменов, проверяли будущих выпускников спецшколы. Все они были зафиксированы фотографической памятью «Эль Гуахиро» — шахматиста. Ему удалось узнать и настоящие фамилии многих, Весь этот день, где бы он ни находился, Рамиро был в состоянии эйфории, его распирало от радости. Сердце ликовало.

Выйдя из кафе, где он слегка перекусил вместо обычного ужина, Рамиро пешком дошел до Флаглер. Неоновые вывески, разноцветные рекламные щиты и приспособления вспыхивали, гасли, привлекали внимание, слепили и тревожили. Когда-то, в былые годы неуверенной жизни, он часами простаивал на углу Третьей, Восьмой, Двенадцатой или Двадцать седьмой авеню и в точно размеренном, монотонном повторении вспышек света находил движение. Мыслями он непременно уносился в будущее, воображение помогало жить. Сегодня он был рад действительности. За год столько сделано! Собран ценнейший для Гаваны материал.

В ближайшие недели, месяц-другой — и предлог, возможность отправиться на остров и тем самым положить конец, нет, точнее, отметить важный этап, утверждающий его новое существование, — найдется сам по себе. Так полагал Рамиро Фернандес.

Сев в машину, он поехал в Луммуз-Парк, к морю, которое, несмотря на уже начавшееся лето, еще дышало свежестью и в ночные часы было загадочно-таинственным.

Облокотившись на парапет веранды, об основание которой в шторм разбивались волны, «Эль Гуахиро» вспомнил типа, консультировавшегося у него вчера. Тому, по всей вероятности, предстояла в скором времени поездка на Кубу. Запомнились его руки, огромные, неуклюжие, тяжелые, словно два висячих пятифунтовых молотка, и глаза — светлые, холодные и циничные глаза убийцы.

На пляже рядом никого не было, а днем здесь разгуливали ослепительные дивы в дерзких бикини, стреляя взглядами, однако обязательно при этом делая вид, что виснут и увиваются вокруг мужчин, с которыми они пришли. Он поднес руку к лицу, и в его воображении легко возникло обнаженное прекрасное тело Марты. Послышался ее громкий смех, тот неповторимый — она совсем недавно в загородном клубе, на виду изумленной разодетой публики, бегала, скинув туфли, по теплой бархатной траве газонов, чтобы ощутить свободу и сделать всем назло. С каким наслаждением он внес в кассу клуба тридцать долларов — наложенный администратором штраф.

Вспомнился вдруг сгорбленный старик Эдельберто де Каррера, бывший владелец гаванских кинотеатров, и с ним те, кто там, на его родине, когда-то жил шикарной жизнью, вызывая у него зависть, а теперь здесь влачил жалкое существование. И подумалось: «Отгородиться от всего мира стеной любви и…» Перед глазами возник Педро, любимый друг «Эль Альфиль», не устававший к месту и не к месту повторять слова Марти: «Кто не идет вперед, тот движется назад!»

В метре от лица Рамиро над парапетом нависала цветущая ветвь хакаранды. Он притянул ее к себе, уловил легкий аромат и поглядел на часы. Время было отправляться на встречу со старым знакомым по «Альфе», который задолжал ему триста долларов и теперь готов был их возвратить.

Лучистая лунная дорожка, искрясь негреющим мерцанием, убегала до горизонта, где проходила грань между темным небом и светлым от луны морем. Загадочные воды Гольфстрима… «По ту сторону они омывают мои берега. Что проще? Броситься в их теплые объятия и… через девяносто миль… дома». — Рамиро улыбнулся, закурил сигарету и неторопливо зашагал к своему «шевроле».

Как только швейцар — черный негр-великан во всем белом — закрыл за Рамиро массивную, обитую красной кожей дверь и Рамиро остался в полутьме, в нос пахнуло острой специфической и единственной в своем роде смесью ДДТ, спиртных и винных паров вперемешку с людским потом и духами.

Высвечивая маленьким ручным фонариком путь, мэтр провел Рамиро, назвавшего себя, к отдаленному от эстрады столику.

Знакомый встретил Рамиро радушно, но ближе к полуночи стал заметно нервничать и заторопился домой, как только окончилось первое шоу. Они расстались у туалетной комнаты. Его знакомому вдруг приспичило.

На улице, сделав несколько быстрых и глубоких выдохов, Рамиро ощутил сладкое желание вытянуться в постели, застланной свежими простынями, и забыться в освежающем сне. Луна добралась почти до зенита. У стоянки он не обнаружил негра-старика, но перед его «шевроле» не было других машин. У самой дверцы он еще раз взглянул на луну. Ему показалось, что ночное светило растянуло губы в приветливой улыбке. И тут же Рамиро услышал: «Эй, амиго!»[40] Услышал прежде, чем увидел, как сбоку из-за третьей от него машины показалась голова в светлом соломенном сомбреро.

Рамиро не успел, хотя обязан был, сделать рывок в сторону. Дуло пистолета уперлось ему в спину под лопатку. Рука незнакомца проворно скользнула под пиджак, за спину, к поясу, где в легкой кобуре находился браунинг. Обожгла мысль: «Знают, где я ношу оружие!»

— Не вздумай шалить, чико! Нас много, ты один! Шагай! К машине! — негромко, но властно приказал незнакомый голос.

Навстречу из-за черного «паккарда» вышел бледный тип. На маленьком лице астматика кривилась неприятная улыбка…

— Иди сюда! Поживей! — В левой руке говорившего опущенный к земле тускло поблескивал пистолет-пулемет.

У машины, перекатывая языком из-за щеки за щеку жвачку, стоял, широко расставив ноги, верзила, похожий на медведя гризли, с большими телячьими глазами и соломенной шляпой на затылке. Он открыл заднюю дверцу и пихнул Рамиро на сиденье. Там был четвертый кубинец с оружием в руках.

«Не грабители. И знают, с кем имеют дело. Так! Предстоит серьезный разговор. Спокойно, Рамиро!»

Позапрошлогодний, уже не раз мятый и потертый «крайслер» вырулил на Коллинз-авеню, Рамиро завязали глаза платком. Машина свернула влево и тут же начала кружить и разворачиваться. Рамиро потерял ориентировку.

— Ты знаешь, что тебя ждет? — спросил «Гризли». — Чего молчишь?

— Предпочитаю играть черными. Да и чего с вами говорить? Вы dustmen, pacota.[41]

— Дерьмо черной обезьяны! — взвился «Гризли».

— Джо! Тихо! Успокойся! Нашел место!

— Сейчас приедем! Ты у меня по-другому заговоришь! — заскрежетал зубами «Гризли».

Еще через четверть часа они остановились. Скрипнула створка ворот, и астматик, сидевший за рулем, с недовольством прохрипел:

— Этот межеумок! Он опять забыл открыть гараж!

— Ты нажми на кнопку, чико! Под зажиганием, чуть слева, — спокойно бросил находившийся по правую руку от Рамиро, и тот услышал, как, получив сигнал по радио, автоматическое устройство стало поднимать железные жалюзи.

Когда жалюзи опустились за машиной, с глаз Рамиро стянули платок.

— Ну, вот и приехали! Выходи, Хосе Марти! В доме выпьем и поговорим!

Рамиро окончательно понял, что главным будет выступать тот, кого он не успел разглядеть.

— Меня зовут Рамиро Фернандес, — спокойно ответил «Эль Гуахиро», разминая ноги и одергивая на спине задравшийся пиджак. — При чем тут Хосе Марти?

— Не знаешь? Не ведаешь, Рамиро Фернандес… Ну-ка, скажи ему, Лу, — обратился главарь к астматику. И пока тот набирал в легкие воздуха и собирался произнести, как потом оказалось, дикую нелепость, Рамиро успел подумать: «Джо, Лу — должно быть, Хуан и Луис — ассимилируются. За деньги? По велению души? Или бытие?»

— Поэтишка средней руки, никудышный писатель, тяжелое перо, — выпалил астматик. — Фанатик. Отрицательная личность в истории Америки.

— Отлично! Ну как, Рамиро? — Главарь утирал белоснежным платком пот, обильно выступивший на лбу.

— Похвально! Но не думайте, что таким образом вы и кто там стоит за вами добьетесь успеха в объединении нашей эмиграции, — спокойно ответил Рамиро, а про себя подумал: «Сволочь, вставшая из гроба. Заучил слова своего дуче Фелипе Риверо! Чтоб тебя… Ладно, за Марту мне легче будет выдержать их издевательства».

В просторной гостиной, куда они все вошли, пол был убран пышным ворсистым ковром, а стены увешаны порнографическими картинками европейского происхождения.

— Виски, водка или «куба-либре»?[42] Марти служил англичанам, а ты кому? — «Гризли» подошел вплотную, но Рамиро спокойно повернулся к нему спиной и уставился в глаза главному.

Первым моргнул и отвел взгляд «Скряга» — так Рамиро прозвал про себя угристого, постоянно потевшего главаря, которому жалко было раскошелиться на дезодорант. «Гризли» двинул Рамиро промеж лопаток, да так, что тот плюхнулся в кресло.

— Стоп, Джо! Успокойся! Не спеши. Мы же культурные люди. — И обратился к Рамиро: — Предпочитаешь выпить или сразу начнем разговор?

— Ты хоть бы назвал себя. Сказал, на кого работаешь. Может, мы друзья! Тогда выпьем, а если враги… — И Рамиро окатил присутствующих отборной бранью.

«Гризли» выхватил пистолет, щелкнул затвором, дослал патрон в ствол.

— Дай я с этой гнидой… Дай! Другим языком заговорит, мразь! — Большие влажные, поначалу казавшиеся телячьими глаза налились кровью. — Тебя не сразу отправили на кладбище. Поговорить хотели, а ты… Дай!.. Я… — «Гризли» замахнулся.

— Стоп! Стоп, Джо! Отойди! — «Скряга» схватил «Гризли» за рукав, отпихнул его. — Не хочет выпить, пусть говорит! Рамиро Фернандес, меня зовут Гильермо. Я представляю секретное кубинское правительство.

— Какое кубинское правительство? Все правители перецапались, передрались! Есть дельцы, вроде вас, которые за деньги готовы на все, кроме освобождения Кубы. А за это надо кровь пролить! — Рамиро вынул из бокового кармана расческу.

— Вот ты и прольешь! — вставил «Гризли» и опрокинул в рот виски.

— Те, Рамиро, кому ты служишь, не наши друзья! Они наши богатые партнеры. — «Скряга» на слове «богатые» сделал нажим. — Они сидят на своем золоте и могут забот не иметь! Мы единственная справедливая власть Кубы, временно захваченной коммунистами. Мы обязаны знать: кто здесь, в Майами, кто? Рассказывай, как ты снюхался с коммунистами? — «Скряга» стукнул кулаком в свою раскрытую ладонь.

— Гильермо! Во-первых, если я твой враг, как вы это себе вообразили, то с какой стати я тебе обязан об этом говорить? Во-вторых, те, кто тебе поручил это грязное дело, должны меня знать…

— Мы знаем! Мы знаем, что ты двойник! Здесь гребешь деньги, а там зарабатываешь прощение!

— Это детский лепет! Плохо тебя готовили к разговору со мной! Ты хоть бы одно доказательство подкинул. Прижал бы, а то…

— Хватит, Гильермо! Что мы зря тратим время? — «Гризли» приблизился к креслу.

— Скажите, в чем конкретно меня обвиняют? В чем? Не мотайте мне душу. Каждый час, который я проведу здесь, дорого обойдется всем вам. Мне не в чем раскаиваться! За мной нет вины. Покончить со мной вы не посмеете! Я выйду отсюда, и мы поменяемся ролями. Это я вам обещаю. А нет, так я достану каждого из вас поодиночке!

— Заткни ему глотку, Джо! И ты, Роландо!

Джо и Роландо, тот, что обезоружил Рамиро у машины и теперь стоял все это время с лицом подслушивающей чужие разговоры женщины, одновременно сорвались с места. Рамиро вскочил на ноги, но Лу швырнул ему в спину тяжелую диванную подушку. Замок наручников щелкнул у правого запястья. «Гризли» сунул кулаком под ложечку Рамиро. «Эль Гуахиро» свалился, и все трое принялись пинать его ногами. Рамиро, как мог, прикрывал руками то пах, то лицо.

Пришел он в себя от вылитой ему на голову воды из ведерка со льдом. Рядом на ковре валялась его расческа.

«Так! Выходит, дело не в Марте. И что-то совершенно определенное. Без этого было бы бессмысленно…» — подумал Рамиро и с ощущением боли во всем теле повернулся на бок, подтянул ноги к животу. Огнем полоснуло в печени. Он отдышался и, согнувшись, сел в кресло.

— Гильермо, ты можешь из меня сделать фарш. Слышишь? Но так… я вам ничего не скажу. Бывают люди — исключение. Биография моя тебя не интересует. Ты хочешь знать что-то конкретное? Говори! Буду отвечать! — Рамиро сплюнул, на светлый ворс ковра легло розовое пятно. — Хотя… после этого, — Рамиро указал рукой на свое лицо, — после этого тебя следует послать…

— Не расходись! А то больше нет воды со льдом! — «Скряга» приблизился. — Как, через кого ты передал сообщение о предстоящей ликвидации Рикардо Аларкона Кесады?[43] Выкладывай!

— Так! — «Эль Гуахиро» попытался улыбнуться и тут же зло произнес: — И из-за этого тебе надо было меня разукрашивать? Да, я знал о плане! В общих чертах. Тот, кто рассказывал мне о своем разговоре с фабианом, был пьян. Ни места, ни срока я не знал. Умберто — и это тебе должно быть известно — сам не мог мне сказать…

— Короче! Рамиро, короче! Не толки воду в ступе! Как, через кого?.. — «Скряга» многозначительно глянул на «Гризли», Лу и Роландо.

Те стояли, готовые к действию.

— Подойди поближе, — произнес Рамиро, немного подумав. — Есть вещи, которые предпочтительнее знать тебе одному. Не каждому всякая ноша по плечу. Ты меня вынуждаешь силой! Но помни — они свидетели; что я тебе сейчас скажу, будет моим алиби, но для тебя станет лишним грузом… Ты будешь в ответе за то, что вынудил меня. Подойди! Подставь ухо!

«Скряга» приблизился вплотную и, когда Рамиро перестал шептать, отскочил с криком.

— Вот об этом и речь! Как раз там ты это и сделал! Говори! Или у тех, кто тебя туда посылал, останется по тебе хорошая память. Все, что они выплатили, все до цента получат обратно… по свидетельству о твоей кончине. — «Скряга» отошел еще далее, как бы освобождая место своим партнерам.

— Хорошо, Гильермо! Ты не веришь, а они мне полностью доверяют и дорожат мной, учти! Они докопаются до сути моего исчезновения. Я был в клубе не один, и вас много… Им рано или поздно станет известно, и они не замедлят с тобой разделаться…

— Не угрожай! И кончай сказки. Последний раз спрашиваю — будешь говорить?

— Мне нечего сказать более того, что ты уже знаешь, Гильермо. И любой на моем месте ничего не сумел бы тебе доказать. Наговаривать на себя я не стану… Так что выводите… и кончайте… и пусть святая дева Каридад[44] выжжет раком ваши внутренности…

Тревожная, угрожающая тишина воцарилась в гостиной. Прошла минута, всем показавшаяся часом.

За окном послышался шум подъехавшего автомобиля. Хлопнули дверцы. До слуха донеслись отдельные слова явно подвыпивших людей. Они прошли в соседнюю комнату, очевидно, с веранды другой стороны дома, и Рамиро четко разобрал: «Вот теперь мы с тобой поговорим. Мы хорошо подкрепились. Вяжи и начинай закручивать!»

Вскоре послышался стон, тут же перешедший в крик,

— Хватит! Оставьте! Я ничего не знаю… О… а… Глухой удар, по всей видимости, в живот, и крик отчаяния понесся в темноту ночи.

«Где мы? Где это? Неужели вокруг нет живых людей?» — Рамиро потрогал распухший глаз, полез в карман за платком.

— Очередь за тобой! Они приехали вовремя! — устало, но зло произнес «Скряга».

— О! Что вы делаете? Ох! О… а… о!!! — неслось из-за стены.

— Рассказывай! Колись, чико! Рассказывай! Работаешь на Кастро? — гудел густой баритон.

— Да! Да! Ну и что? Да, я агент Кастро! И сделал все, что надо! А вы ублюдки, подонки, слизняки, дерьмо… Я ничего… вам… не… скажу… — Чувствовалось, что силы оставляют кричавшего, и вдруг, как последний порыв ветра, уносящий с собой ураган: — Да здравствует Фидель! Революцию вам не одолеть!

— Джо! Заткни этому глотку, — с перекошенным лицом прохрипел «Скряга». — Живо! Нет, постой! Тащи его сюда! Сейчас поглядим… Может, узнают друг друга…

У Рамиро екнуло, сосредоточенно забилось сердце. «Стоп! Ты же был готов умереть. Марте и маме… расскажут…»

В дверях гостиной показался подталкиваемый со спины, изможденный, избитый, шатавшийся из стороны в сторону совершенно незнакомый Рамиро парень. С головы на плечи мелкими струйками стекала кровь.

— Перестаньте издеваться! У меня больше нет сип. Я все сказал. — Вошедший опустился на колени, сел на пол.

— Ты все сказал! И он все сказал! Смотри на него! Узнаешь? — прокричал «Скряга».

Несчастный поднял голову, отрицательно покачал ею и уронил на грудь.

— Вы навоз, свинячье пойло, клубок змей! Кончайте…

— Выводи его в гараж! — «Скряга» толкнул дверь в коридор. — Ты, Рамиро, тоже выходи! Джо, сними с него наручники.

В гараже незнакомого поставили к дальней стене, хорошо освещенной специально направленной лампочкой в узком колпаке. «Скряга» подошел к Рамиро, вложил ему в руку пистолет. Джо, Лу и Роландо встали рядом.

— Если ты не гад и не продался красным, стреляй! И об этом тоже… все узнают… Стреляй!

Рамиро предпочитал не думать, но сердце сжалось до боли. Он почувствовал, что куда-то проваливается, и… вдруг всем своим до бесконечности обострившимся чутьем он понял, что это фарс! Фарс!!

Он быстро выбросил вперед правую руку и хотел было левой оттянуть затвор.

— Я сам! — «Скряга» выхватил пистолет, чуть отвернулся и, лязгнув затвором, возвратил оружие Рамиро. — Стреляй!

В тот миг Рамиро страстно жалел лишь о том, что в руке не было его браунинга, бьющего без промаха и наверняка!

Вслед за его выстрелом раздались другие. Лу пустил короткую очередь. Парень, очевидно, работавший за немалые деньги, — и превосходно! — свалился, дернулся и замер.

Но этого Рамиро уже но видел. «Скряга» утащил его за рукав со словами:

— Идем, Рамиро! Ты на моем месте поступил бы точно так! Чем игра сложнее, тем железнее ее правила! А? Я же постараюсь не встречаться на твоем пути. А предателя будем искать! И найдем! Хочешь выпить? Или предпочитаешь, чтобы ребята сразу тебя отвезли?

— Дай рюмку водки…

Уже занималась заря, когда Рамиро с платком на глазах, Джо, Лу и Роландо сели в «крайслер». Через несколько минут Рамиро потребовал остановить машину и выпустить его.

— Катись! Катись! Только не здесь, Лу. Давай там, за крутым поворотом. Уже недолго! — сказал «Гризли»-Джо повеселевшим голосом.

Когда машина остановилась, Рамиро вывели из нее, заставили лечь на землю и, не снимая с глаз повязки, толкнули в бок. Он покатился под откос. Обдирая руки о сухостой, Рамиро задержал падение, сдернул платок, но «крайслера» уже и след простыл.

Рамиро, как мог, привел в порядок волосы, расчесав их пальцами, отряхнул и поправил костюм и поднялся на шоссе.

Проезжавший на своем грузовичке курчавый мулат подвез его в город, к отелю.

Теперь Рамиро твердо знал, что ему необходимо как можно скорее вырваться на Кубу, и он начал действовать.

Фернандес «стал злоупотреблять спиртным», «запил», в общественных местах устраивал дебоши, перестал приезжать в школу на лекции и даже экзамены. Во время последней встречи с инструктором Сонни серьезно подрался с ним, а потом заявил, что ему надоело, он не может жить без настоящего дела. Сонни пригрозил Рамиро, что запрячет его в психиатрическую больницу. На этом они расстались.

Докладывая руководству, инструктор Сонни в самом деле высказал мысль, не сошел ли Рамиро с ума. Однако Сонни не все знал. В Центре же было хорошо известно, что у Рамиро Фернандеса «все дома» и что он стойкий, до конца преданный агент. Поэтому руководство ЦРУ, развивая план осуществления одной грандиозной, наподобие Плайя-Хирон операции, санкционировало использование «Эль Гуахиро» — шахматиста в весьма ответственном и очень серьезном деле. И никому другому, как инструктору Сонни, надлежало вручить Рамиро деньги и передать приказ о том, что Фернандес на время поступает в распоряжение организации, которую возглавляет Маноло Артиме.

Тот самый Мануэль Артиме Буэса, который был одним из руководителей бригады № 2506 на Плайя-Хирон и который затем, по возвращении в США, в 1963 году возглавил в Никарагуа и Коста-Рике организацию двух лагерей по подготовке саботажников, диверсантов и «групп просачивания» на Кубу специально подготовленной агентуры. Пять миллионов долларов получил от ЦРУ Мануэль Артиме для того, чтобы затея с Пунта-дель-Моно или «Манки-Поинт», как этот мысок на карибском побережье Никарагуа именовался в бумагах ЦРУ, выгорела. Однако затея эта провалилась.

В сентябре 1964 года трое наиболее подготовленных «командос» нелегально высадились на кубинском берегу. Не прошло и несколько часов, как они обнаружили себя и были задержаны. Выступая перед телевизионными камерами Кубы, эти «командос» подробно рассказали о целях создания лагерей. Всему миру также стало известно, что Артиме одновременно использовал существование лагерей для контрабандной торговли шотландскими виски и сукном через свободный порт Колон в Панаме.

В результате возникшего скандала конгресс США потребовал отказать в дальнейшем финансировании Артиме и «прикрыл кубышку». Но Мануэль Артиме, любимчик ЦРУ, умножил свой счет в банке до нескольких миллионов долларов продажей во Флориде, в паре с никарагуанским диктатором Анастасио Сомосой-младшим, мороженого никарагуанского мяса.

Артиме, используя контрреволюционную деятельность, как курицу, несущую «золотые яйца», превратился во владельца земельных участков, домов и в совладельца двух наиболее дорогих ресторанов Майами — «Бискайя» и «Бильбао». Многие знали, что руки Артиме обагрены кровью не одного собрата, вздумавшего выступать против него или решившего порвать с бесплодной затеей «гусанос».

Такому человеку в беспрекословное подчинение и передавался Рамиро Фернандес.

В «сейф-хауз» — конспиративной квартире на авениде Анастасия, — неподалеку от гольф-клуба, Раммро встретили «Эль Маго» и второй помощник Артиме «Эль Гальего» Сане. Вскоре подъехал и сам шеф.

В светлом костюме, белоснежной рубахе на номер больше, повязанной галстуком в синюю полоску, Артиме появился в холле, как человек, знающий себе цену. Круглое мясистое лицо с наметившимся тройным подбородком слегка улыбалось, обнажая крепкие широкие зубы. Темные глаза из-под густых бровей в первую минуту знакомства казались даже добродушными. Вдоль уха, мимо густой бакенбарды к вороту рубахи скатывалась капля пота. В левой руке была начатая и, видимо, в дороге погасшая сигара «Роберт Бэорнз, корона-люкс».

Маноло Артиме повел разговор с Рамиро с глазу на глаз. Задание было действительно ответственным. Следовало нелегально пробраться в Гавану, установить там связь с главой агентурной группы и заставить его — в этом состояла вся сложность и ответственность задания — действовать.

— У них есть все! Им передано необходимое оружие, лучшие телеприцелы и надежные глушители, — говорил Артиме, ковыряя в зубах. — Пусть не трусят! Тебе следует их встряхнуть! Годы идут, а мы все сидим здесь. Понимаешь? Надо действовать! — возбужденно жестикулируя, Артиме принялся раскуривать сигару. Заметно было, что он приехал на встречу с Рамиро после сытного обеда. — Знаю, что он боится. Думает, потом его не поддержат. Ты должен убедить его! Понимаешь? Пусть для успокоения запасется лодкой, катером. У него там столько друзей! Да и своя власть в руках есть. Какого дьявола! Все они там любят прогулки по морю… Но главное, главное наконец должно быть сделано!

Рамиро слушал внимательно. Конечная цель задания оказалась столь чудовищной, что он был не а состоянии скрыть своего волнения. Однако его собеседник не замечал этого или делал вид, что не замечает.

— Если струсит, сообщишь! И тогда… — Артиме сделал небольшую паузу, в его глазах, в его голосе не было и намека на сомнения. — Тогда тебе придется убрать… его и еще по меньшей мере двоих! Но я думаю, до этого не дойдет. Они готовы, только трусят! Разъясни им, что мы должны знать хотя бы примерный срок, плюс-минус пять дней. Нам ведь надо завести машину… Убеди его, что мы здесь активно готовимся и нам необходимо от него сообщение, хотя бы о примерной дате! И не позже, чем через 72 часа после его удачного выстрела, мы начнем вторжение. Шепни трусу, что «американцы с нами… а США не могут проигрывать!» Понял? И еще! Он обязан предупредить нас! Иначе… иначе он может сделать свое, а мы не успеем поддержать…

— Как я понимаю, — медленно, подавляя волнение, начал Рамиро, — многое зависит от того, насколько он уверен в том, что вслед начнется…

Но Артиме не дал ему договорить и, снова ругнувшись, со злобой произнес:

— Я про то и говорю! Но пусть не сомневается! Пусть делает все, как мы с ним договорились в Мадриде! Передай, что я по-прежнему готов, если, конечно, он сделает все, как надо… Вбей это ему в голову! Я по-прежнему готов разделить с ним руководство страной…

С того дня у Рамиро появилась «тень». То один, то другой доверенный Артиме человек постоянно находился рядом с ним.

Перед самым отъездом на уже известную виллу между Исламорадой и Матекомбо Рамиро решил встретиться с Мартой, которую не видел больше недели, с того самого дня, как получил новое задание, Артиме, зная о его отношениях с этой женщиной, любезно предложил ему провести вместе с ней последнюю ночь перед отъездом на дело. Но Рамиро на это не пошел. Он не просто не исключал возможности, он твердо знал, что тогда, сразу после его отъезда, с Мартой стрясется «несчастный случай». Рамиро придумал свое.

В последний момент, уже готовясь сдать номер в отеле, он на глазах у «тени» вошел в туалет. Вышел оттуда с куском туалетной бумаги и завернул в нее деньги. Тут же позвонил по телефону Марте и договорился, что она через полчаса встретит его у парадной двери дома, в котором служит…

Подъехав на машине вместе с «тенью», Рамиро вручил Марте пакет. При этом он незаметно, но многозначительно подмигнул ей, поцеловал и сказал:

— Жди, дорогая! Я спешно вылетаю в Чикаго. Недели на две. Это пересчитай и положи в банк на свое имя. — И он указал на пакет.

Уже в своей комнате Марта развернула пакет и прочла на туалетной бумаге, в которую были завернуты деньги: «Немедленно поезжай отдохнуть в Мехико. Там обязательно зайди к консулу. Так надо!»

Судебный процесс в военном городке Ла-Кабанья начался, как было объявлено, ровно в девять утра. В зале находились трудящиеся Гаваны, местные и иностранные журналисты. Подсудимые внимательно слушали председательствующего, который объявлял состав трибунала.

Тишина воцарилась сразу, как ввели подсудимых, но сидевшие в зале люди не переставали с удивлением переглядываться. На скамье перед революционным трибуналом находились активные в прошлом сторонники вооруженной борьбы Кастро против тирании Батисты. После победы они занимали ответственные посты в профсоюзах, различных министерствах. Теперь же обвинялись в тягчайших преступлениях против «государственной независимости и территориальной неприкосновенности», обвинялись в шпионской деятельности в пользу США и в попытке совершить убийство вождя кубинской революции Фиделя Кастро.

Из допроса обвиняемых, которые перед неопровержимыми уликами признавались в своих преступных помыслах, вырисовывалась четкая, ясная картина. Подсудимые, которые в народной революции усматривали лишь способ прихода к власти, убедившись, что строить новую жизнь во имя блага народа им не по душе, вошли в противоречие с генеральной линией партии, руководящими указаниями Фиделя Кастро и стали на преступный путь. Будучи облеченными доверием революционного правительства, некоторые из них с различными поручениями выезжали за границу. Там они и вступили в тайную связь с руководителями кубинских контрреволюционеров.

Прокурор в своей обвинительной речи сообщил, что органами революционной безопасности в последние дни раскрыта не одна сеть «предателей родины и агентов империализма», что во многих городах страны проведены аресты и ведется расследование. Говоря о постоянном вмешательстве во внутренние дела Кубы и засылке на ее территорию агентуры ЦРУ, прокурор процитировал слова премьер-министра революционного правительства Кубы товарища Фиделя Кастро: «И пусть они не думают, что суме, ют повторить историю с Плайя-Хирон, пусть не думают, что, занимаясь всякой там враждебной деятельностью, они увидят нас сидящими сложа руки. Когда воображение начинает работать, всегда находится выход. Так что пусть они не думают, что если будут продолжать вести против нашей страны тайную войну, они останутся безнаказанными».

Зал встрепенулся бурными аплодисментами. Лишь сидевшая в последнем ряду на самом крайнем стуле, ближе к выходу, красивая стройная женщина утирала платком глаза.

— Да ты что, Марта? — Соседка, видимо, подруга, радостно улыбалась. — Что ты вздумала? Сегодня первое твое выступление. Что скажут телезрители? Перестань! Ведь все же хорошо, дурочка…

К середине дня — работа трибунала длилась уже около четырех часов — для допроса со скамьи встал восьмой и последний подсудимый.

— Ваше имя, фамилия, год рождения, национальность.

— Рамиро Фернандес Гарсия, 1930 года, уроженец финки «Делисиас», кубинец. — Место работы?

— Органы революционной госбезопасности Республики Куба! — Чеканя каждое слово, гордился собой Рамиро — сколько ждал он этой счастливой минуты!

В зале меж тем поднялся невообразимый шум. Председательствующий с трудом установил тишину и переспросил Рамиро Фернандеса о его месте работы. Когда тот повторил, сразу захлопали стулья: это корреспонденты иностранных агентств срывались со своих мест, чтобы опередить коллег и первыми передать столь сенсационную новость. За их спинами раздались дружные аплодисменты.

Председательствующий пригласил на заседание трибунала представителя органов безопасности Кубы и объявил, что продолжение работы переносится на следующее утро.

Установив подлинность заявления Рамиро Фернандеса, трибунал вынес частное определение: «Ввиду выявленных в судебном следствии новых материалов по делу считать Рамиро Фернандеса Гарсию свидетелем».

Через два дня в Гаване невозможно было купить ни одну газету, не выстояв длинную очередь у киоска.

Все газеты давали подробнейший отчет о последнем дне судебного процесса, и во всех было опубликовано письме премьер-министра Фиделя Кастро Рус прокурору-обвинителю на процессе.

Гаванцы с особым восхищением читали последние абзацы письма Фиделя, на жизнь которого подсудимые готовили покушение: «Мы вынуждены признать, что из всего этого следует извлечь урок, урок горький, но полезный. Однако, товарищ прокурор, советую тебе не требовать у трибунала ни для одного из подсудимых высшей меры наказания. Революция сильна, мы ничего не должны бояться».

А в это самое время Педро Родригес, по-прежнему аккуратно подстриженный «под полубокс», с веселой улыбкой произносящий к месту и не к месту слова Хосе Марти: «Кто не идет вперед, тот движется назад!», входил в кабинет шестого этажа большого здания в центре Гаваны. Он пропустил вперед себя Рамиро Фернандеса.

— Вот! — тепло сказал Родригес. — Вот оно, твое новое рабочее место. — Педро указал на стол, где рядом с пишущей машинкой стояла синего стекла высокая тонкая вазочка с пышной красной гвоздикой. — Эту партию, Рамиро, ты сыграл превосходно! С часу до двух у тебя перерыв на обед. Приглашаю сыграть другую. На втором этаже есть специальная комната… Та, кстати, где я показал Фауре Павону партию Капабланки с Дуз-Хотимирским и которая так тогда тебя «подвела». — Родригес лукаво прищурил глаза. — Но… в конце концов я рад, Рамиро. Она привела тебя сюда. К нам! Так что сыграем сегодня, «Эль Гуахиро» — шахматист? Мы ведь с тобой давно не сражались… за шахматной доской, — закончил Педро Родригес и подмигнул. — Ну так что, сыграем?

Рамиро не мог найти нужных слов. Что-то подкатило к горлу. Он только рассмеялся и в знак согласия протянул руку.

Книга вторая

Глава I

ГАМБИТ ЭВАНСА

Приглушенно гудели залы, схожие с гигантскими пчелиными ульями. Рев авиационных турбин за окнами-витринами, изнутри охлажденными кондиционированным воздухом, ежеминутно вырывающийся из динамиков голос девушки-информатора, легонько бьющий по нервам, торопливость пассажиров составляли обыденное бытие международного аэропорта.

На вышке управления полетами монотонность работы отлаженной системы нарушилась — операторы засуетились, в глазах их запрыгали чертики любопытства. Внезапно на пульт управления поступил приказ разорвать график и на полчаса раньше принять рейс № 349, исполнявшийся быстроходным и комфортабельным «Боингом-727», в девять утра вылетевшим из Вашингтона. Машина была уже на подлете.

Плотный человек выше среднего роста, с непомерно развитыми трапециевидными мышцами, несколько сутулившими его спину, прислонился к одной из колонн открытой площадки для встречающих. Там среди растений искусственного тропического садика росли белые хибискусы. Человеку, ежечасно соприкасавшемуся с серым, бурым, зеленовато-желтым, смертельно-черным и другими оттенками, с которыми у людей обычно ассоциируется грязь, они нравились более других цветов. Он разводил белые японские гвоздики-хибискусы в саду у своего собственного дома.

Энергично поправив средним пальцем темные очки, поплотнее насадив тонкую, из панамской соломки, шляпу с широким красным околышем и незаметно дотронувшись до кольта в кобуре под пиджаком, шеф флоридского отделения ФБР изготовился, словно спортсмен на старте.

Он — все его звали Праведником — лучше других знал причину ломки графика и опережения рейса № 349. Именно ему было предписано обеспечить безопасность встречи и пребывания в Майами прилетавшей в этот южный город из Вашингтона важной правительственной персоны. Праведник отдал все необходимые распоряжения, но лично встречаться с персоной не пожелал. Они когда-то были близко знакомы, более того — они были дружны. Три десятка лет тому назад вместе начинали службу в Федеральном бюро расследований здесь же, в Майами. Он вслед за ошеломившим близких, друзей и знакомых первым успехом—раскрытие и ликвидация местной мафии, не очень мощной, но уже тревожившей жителей и власти Майами, — оказался в кругу сильных мира штата Флорида. Там Праведник познакомился с дочерью известного промышленного магната и полюбил ее безотчетно, как мальчишка. Но друг его, который теперь был зарегистрирован под именем Генри Браун в списке пассажиров «Боинга-727», исполнявшего рейс № 349, отбил у него невесту, женился на ней, покинул Майами и за последние годы, скорее всего при помощи связей тестя, сделал карьеру.

Этот самый Генри Браун мог бы прилететь на собственном самолете и на государственном, принадлежащем ЦРУ, который был бы предоставлен в его личное распоряжение, но не сделал так, по-видимому, из соображений конспирации. Этот факт красноречивее всего говорил шефу местного отделения ФБР о значимости миссии, с которой на сей раз прилетал в Майами его непрощенный и вечный враг.

С тех пор Праведник женился дважды и оба раза неудачно. Содержал и первую и вторую семью, а сам уже десять лет жил бобылем в окружении слуг-негров. Легкодоступные женщины, как и светские дамы, ставшие за последние полвека столь же доступными, не волновали. Неумолимо действовала истина, что самая сильная, самая крепкая любовь — не познанная до конца. Он страдал — отсюда иной раз бывал непомерно жесток как с преступниками, так и с подчиненными, стыдился этого и считал, что виною всех его бед был тот, кто увел от него любимую. Временами чувство, которое иначе как дикой злобой не назвать, перехлестывало через край и властно взывало к отмщению. Сдерживало другое — преданность долгу и еще что-то в душе, что — он никак не мог понять.

Вот и сейчас его словно пригвоздило к железобетонному столбу, поддерживающему смотровую площадку.

На полосе показался «Боинг-727». Праведник поглядел на часы. От служебного здания к «Боингу» направилась машина с трафаретом на крыше — «Follow me».[45] В ней сидел его человек. Как только «Боинг» встал на место стоянки, заглушил турбины и к лайнеру устремились три самодвижущиеся лестницы, из-за угла здания аэропорта выехал обычный, не привлекавший внимания «шевроле». В нем рядом с шофером сидел сотрудник ЦРУ. Одна из лестниц, опережая другие, подъехала к выходу из первого салона. Дверь тут же распахнулась, и в проеме появилась столь знакомая импозантная фигура мужчины, теперь носившего имя и фамилию Генри Браун.

Мистер Браун, если судить по внешнему виду, здоровый, преуспевающий и вполне уверенный в себе господин, проворно сбежал вниз, помахал дружелюбно командиру корабля и старшему стюарду, которые вышли следом на площадку лестницы, сдерживая поток пассажиров, и юркнул в «шевроле».

На выезде с территории аэродрома в хвост «шевроле» пристроится «бьюик» с заместителем шефа отделения ФБР и двумя до зубов вооруженными полицейскими в штатском. За каналом Тамиами, у заброшенной площадки бывшего автокинотеатра, «шевроле» остановится у обочины, и гость пересядет в «паккард» представителя ЦРУ. Далее задача флоридского отделения ФБР — обеспечивать безопасность на расстоянии.

Но что станет делать лично он — это пока было ему неизвестно.

«Паккард» меж тем уже свернул на Флаглер-стрит, чтобы тут же по Пятьдесят седьмой улице выехать на шоссе., идущее к Национальному парку Эверглейдс. Когда вдали заблестело озеро Окичоби, «паккард» резко притормозил и шмыгнул в сторону, под знак «Проезд запрещен». «Бьюик» последовал за ним, но несколько увеличил дистанцию. Как только за деревьями показался высокий каменный забор с двойными бронированными воротами и сторожкой, водитель «паккарда» подал сигнал. Ворота автоматически распахнулись, и два охранника в одежде фермеров — руки в карманах — встали по обе стороны въезда.

Мистера Брауна устроили в одной из загородных вилл, принадлежавших ЦРУ. Он пожелал принять душ, зная наверняка, что стоит ему выйти из просторной, с бассейном, ванной комнаты, он найдет в спальне уже приготовленные для него свежее белье и новенький легкий костюм из «тропикаля», вызволенные из чемоданов. Не желая откладывать знакомство с обстоятельствами дела, которое привело его в Майами, мистер Браун распорядился ждать его у машины через полчаса и затем немедленно доставить в лабораторию.

Лаборатория находилась в северо-западной части города, среди промышленных предприятий, но была должным образом замаскирована. Вход в нее осуществлялся из трех домов конторского типа на противоположной стороне улицы, по самостоятельным подземным туннелям. Тыльная сторона здания лаборатории, сложенная из силикатного кирпича, была заляпана рекламой, исписана именами кандидатов республиканской, демократической партий и главарей антикастровских организаций и не вызывала сомнений в том, что служила задней стеной второстепенного складского помещения. Однако внутренняя часть, скрытая по бокам от чужого взора ложными навесами в два этажа, сверкала белизной и демонстрировала достижения сверхсовременной техники. Двери под кодами, автоматические ставни, внутренние лифты внеконтактной связи, интерфонная и односторонняя—с экраном у начальства— телесвязь, прямые телефоны с Лэнгли[46] и Вашингтоном в кабинетах шефа и руководителей секторов, компьютерное микрофильмовое книгохранилище с изданиями по специальности на многих языках, просмотровые кинозалы и новейшее оборудование говорили красноречивее всяких слов о щедрости финансирования лаборатории. Двор с садом был разбит на три участка, территория которых спрятана от постороннего взгляда за сплошной стеной огромного склада с гаражом под вывеской фирмы, продающей сельскохозяйственные удобрения. Фасады их выходили на параллельную улицу. «Склад сельхозудобрений» — там было три сотрудника, изображавших торговлю, — и гараж принадлежали ЦРУ.

В лаборатории, в разных секциях ее, работали люди, которые не общались между собой, разве лишь по интерфону, и то с разрешения шефа. Они носили в зависимости от положения только имена или только фамилии, в подавляющем большинстве вымышленные. Тот, кто возглавлял всю лабораторию, был профессиональным ученым-разведчиком с солидным стажем и подчинялся Главной квартире, получая необходимую помощь от представителей ЦРУ в Майами.

Сотрудник ЦРУ доставил мистера Брауна к одному из трех домов и распрощался с ним до пяти вечера.

Мистер Браун тепло поздоровался с человеком, встретившим его у выхода из туннеля, так тепло, что можно было подумать: мы стали свидетелями встречи давно не видавших Друг друга братьев. Шеф лаборатории, маленький, лысый, с постоянно бегающими глазами, землисто-желтым лицом наркомана, всем своим видом вызывал брезгливое чувство, но в то же время ощущалась в нем скрытая внутренняя энергия и воля. В тот день улыбка победителя не сходила с лица «милого и дорогого Майка». Так назвал шефа лаборатории мистер Браун.

Академик Майкл, как величали его сотрудники всех секций трех секторов, а их было более трехсот, знал, что его гость, возглавлявший самостоятельный отдел ЦРУ и являвшийся прямым руководителем весьма важной операции под кодовым названием «Биран», бывал очень даже крут с нижестоящими. Но сегодня можно было почувствовать себя и на равных. Впереди, после нелегкого, продолжавшегося двадцать месяцев труда, ждал успех. Академик Майкл в этом не сомневался.

— Ну, что же, милый Майк, доложи о главном, а потом я хочу, чтобы ты познакомил меня с самим Кудесником, как ты его называешь, — заявил Браун, усевшись в мягкое кресло.

Академик Майкл тут же протянул коробку дорогих голландских сигар, но мистер Браун отказался.

— До обеда не курю.

— Обед по твоему вкусу, и, как ты просил, заказан на четыре. Здесь отменные повара.

— Вот и хорошо, у нас впереди целых два часа.

— Итак! Операция… — На пульте, представлявшем собою приставку к столу, заполненному всевозможной техникой, тревожно замигал желтый свет и басовито запел зуммер. Академик Майкл прервал речь, тело его напряглось, он приложил палец к губам.

— Что происходит, Майк? — удивленно спросил мистер Браун.

— Минуточку. — Майкл поднялся с кресла, и тут же зазвенел телефон, стоявший у него на рабочем столе рядом с аппаратом правительственной связи. — Я слушаю! Ах, вот как! Что предлагаешь?

Мистер Браун с явным раздражением закинул ногу на ногу. Майкл внимательно слушал и затем бросил короткое: «Заходите!»

— Кто это еще? — спросил мистер Браун, повышая голос.

— Бог! Бог, дорогой…

— Генри! Генри!

— …дорогой Генри. Без него и таких, как он, нам никогда не видеть удачи. Мой шеф охраны.

Брови мистера Брауна полезли вверх. Раздался легонький стук в дверь, которая открылась только после того, как Академик Майкл нажал на кнопку автоматического замка. В кабинете появился такой же щуплый коротышка, как и шеф лаборатории. Поверх его ковбойки, заправленной в брюки, на тощей талии свободно лежал патронташ, набитый пулями, на обеих ляжках болтались два револьвера. В руках вошедший держал продолговатую черную коробочку-пенал с отверстием индикатора. Воинственный тип сделал шаг вперед и вытянулся.

— Прошу прощения, господа, но долг службы обязывает.

— Вот ведь он какой! Но не дай бог, если ты ошибся, — проворчал Майкл.

Шеф охраны знал, с чего ему надо было начинать, чтобы не тратить понапрасну время, но он также знал, что в кабинете Академика сидит важная птица. Поведя черным пеналом параллельно стене, начиная от двери, шеф охраны приблизился наконец к креслу, в котором сидел облеченный властью столичный гость. Коробочка прошлась на расстоянии полуметра от легкого пиджака из «тропикаля», и шеф охраны опустил руки по швам.

— Прошу прощения, но в левом боковом кармане вашего пиджака, мистер…

— Мистер Браун! И побольше уважения, слышишь!.. — почти выкрикнул Академик Майкл,

— …мистер Браун, находится в чистом виде или встроенный в иной предмет миниатюрный электронный передатчик. Считаю своим долгом предупредить.

— О, да! Конечно же, черт возьми! — Мистер Браун хлопнул себя по лбу. — Я и забыл. Это используется мною, когда в Вашингтоне, Нью-Йорке или на улицах других городов рядом со мной охрана, господа. Однако, я вижу, у вас здесь дело поставлено.

— Вот это и требовалось доказать, мистер Браун. — Шеф охраны протянул руку. — Если пожелаете, я не стану больше вам мешать. Ручку-передатчик с золотым пером в запечатанном пакете, если позволите, вручат вам, мистер Браун, за секунду до того, как вы покинете территорию нашего заведения. Мне было чрезвычайно приятно, мистер Браун. Я ухожу?

Как только дверь затворилась, мистер Браун самодовольно улыбнулся.

— Вот так мы теперь работаем! Для начала неплохо. Поздравляю. Итак?

— Итак, операция «Биран» у нас в кармане! — Академик Майкл прошел к креслу напротив и опустил в него свое легкое тело. — Я поздравляю тебя… Генри, и себя тоже! Предварительная, начальная часть ее, самая сложная и самая главная, — осуществлена силами нашей лаборатории. Насколько я владею иной информацией, благодаря тебе вспомогательные подразделения как следует поработали. И они тоже добились успеха. Общественное мнение, так сказать, полное алиби в достаточной степени подготовлены.

— Об этом, Майк, не надо. Это уже к твоему заданию не относится.

— Да, да! Так вот, отсюда и до последней точки осталось всего три месяца. За это время вы запустите машину второй фазы, — Академик Майкл снизил голос, сделал паузу, — а то, что поставит точку, уже находится у нас в камерах глубокого охлаждения и будет там преспокойно дожидаться своего дня, дня нашей победы! Лаборатория моя сделала свое дело!

— Майк! Что происходит? Ты говоришь на языке, понятном тебе одному. Твои шеф охраны «обезоружил» меня, в чем же дело? И потом, эту декларацию разреши сделать мне, если на то будет достаточно оснований.

— Извини, Генри, ты прав! Но эти предосторожности скорее происходят от суеверия, чем от конспирации. Значит, так! Мы здесь приступили к делу, после памятной встречи в Лэнгли, силами наиболее способной группы специалистов. С твоего разрешения привлекли Корифея. Он задал векторы, определил направление. Остальное мы сделали сами, но более других отличился Кудесник. Он с таким нетерпением ждет встречи с тобой, что, уверен, уже принимает адельфан.[47]

— Победителей не судят, а значит, ему нечего волноваться. А ты наконец раскрой мне суть одной фразой.

— Ты уже многое знаешь! А суть в том, что нам удалось вывести чрезвычайно жизнестойкий патоген, в высшей степени вирулентный, с неимоверной скоростью размножения и распространения, а также с небывалой агрессивностью. Все до сегодняшнего дня известные науке способы борьбы с ним бесполезны. Фитосанитарные меры: опрыскивания — ха! — у него вызовут лишь колики в желудке от смеха. Но самое прекрасное — как вообще все в нашем деле — это фактор внезапности.

— Да ну? — почему-то чересчур серьезно спросил мистер Браун. — Главное ясно! Теперь расскажи популярно, чтобы мне доложить начальству, а не выступать с научной кафедры в защиту выдвижения твоей работы на Нобелевскую премию.

Академик Майкл пропустил шутку мимо ушей и продолжил:

— Так вот, получив задание, — да, Генри я должен тебя от всего сердца поблагодарить за оказанное мне доверие, — я попал в круг немногих, полностью посвященных в общий план всей операции «Биран». — Профессиональный ученый-разведчик встал и пожал руку продолжавшему сидеть мистеру Брауну, а тот подумал: «Так бы тебя и посвятили, если бы не твоя личная дружба со Збигневом».

— Значит, получив задание, — глаза Академика Майкла вдруг перестали бегать и пристально уставились на мистера Брауна, — мы сразу определили, что необходимы новые расы патогена гриба, обладающие неотразимыми паразитическими потенциями и неодолимой жизнестойкостью. Поиск начали тремя путями: гибридизации, мутаций и использования парасексуального процесса. Вот здесь пальму первенства и вырвал из рук других наш «Король мутантов», или, как я его теперь называю, «Наш кудесник». Чего он только не придумывал и не испробовал, но в результате, поверь моему слову, сам Ван-дер-Планк[48] мог бы позавидовать ему или от души поздравить.

— И я поздравляю, если это так.

— Полевые испытания патоген прошел отлично, проявив все свои феноменальные качества. Ничего подобного в литературе нет, а появится лишь после того, как мы положим на полку в архив материалы операции «Биран» и заполним в Красной книге нашего доблестного ЦРУ еще одну славную страницу.

— Ну, ну… — Мистер Браун потер руки.

— Вслед за тем. как Кудесник вывел «динозавра» — этот свой новый штамм, после снятия спектров ядерно-магнитного резонанса, миллионов разных спектров, он установил окончательную структуру своего детища. А там химики-органики быстро синтезировали вещество с такой структурой, и теперь оно ждет своей очереди, своего дня, то есть твоего приказа, Генри!

— Да! Если это все так, то теперь следует вплотную заняться окончательной отработкой средств доставки.

— Мы и об этом подумали здесь. Это уже, извини, мое хобби. Я отправил туристом одного способного сотрудника в Варшаву и в Москву. Он скоро будет обратно. Купит там кое-что в простом магазине. Я проведу испытания и детали разработаю за две недели. Даю слово: к первому сентября отрапортуем о полной готовности.

— И все-таки! Когда стреляешь, режешь, вводишь яд — все это происходит на глазах. А эти невидимые грибки…

— О, ты рассуждаешь, как дилетант! — Академик Майкл сделал ответный укол за то, что Браун не пожелал даже приподняться, когда он так искренне его благодарил, и тут же вновь обратился к делам. — Да ты не волнуйся, Генри. Я уверен, что вариант «первый» и «второй» сработают безотказно. Они, как это и было задумано, не подстраховывают друг друга, а удваивают эффект действия. «Третий» вариант — это не выстрел в воздух, он ответит сам за себя. Все, кто, не жалея сил своих и сна, довели и его до стартовой площадки, трудились не ради денег. У нас здесь, во Флориде, кадры подобраны по идеологическому принципу. Чистые ученые делали свое дело, но в заключительной фазе всех вариантов, в их практической проработке с проведением, так сказать, полевых испытаний, участвовали люди, которые промахнуться не могли. Для каждого из них это была своеобразная дуэль, и каждый из них владеет оружием не хуже противника, и никто не желает умирать.

— Послушай, Майкл! Или ты метишь на повышение, тебе надоели флоридские пляжи, или я вынужден констатировать и доложу по начальству, что общение с грибами и вирусами делает разведчиков поэтами. И никем другим! Доложу о том, чтобы начальство внесло дополнение в «Положение о сотруднике ЦРУ» и все знали бы наперед, что, если в деле нужны поэты, исполнителей следует отправлять к грибам и вирусам, а если поэты противопоказаны — немедленно лишать исполнителей грибов, запрещать им притрагиваться к шампиньонам и трюфелям! — Мистер Браун хлопнул в ладоши и засмеялся. Он был удовлетворен и доволен вдвойне — своей шуткой и докладом Академика Майкла. — Значит, утверждаешь, что главное сделано! Остальное — техника исполнения. — Мистер Браун поднялся и пожал руку тут же вскочившему с кресла Майклу. — Какие проблемы? Если их нет, то пойдем к твоему Кудеснику. О том, как мне надо будет строить мой доклад, мы еще поговорим. Да, и обязательно потолкуем сегодня же после обеда, за сигарой и коньяком, о «нулевом» варианте. Это важно!

— О, конечно! Там все давно в порядке. Представитель Главной квартиры здесь. Он изрядное время проводит с кубинками. Готов! У него чешутся руки. Что же касается нас, то мы технически все давно подготовили, естественно, при участии его людей и агентов-кубинцев. Но не более того! Осуществлена только подготовительная часть.

— О'кей, Майк! Пошли в лабораторию.

Дверь перед лифтом на втором этаже открылась изнутри только после того, как Академик Майкл назвал себя в микрофон, встроенный над ручкой с набором колец сейфового типа.

Мистер Браун вошел первым и увидел перед собой розовощекого атлета лет тридцати, не более. «Кровяное давление или признак здоровья», — подумал мистер Браун о его румянце и услышал за спиной голос шефа лаборатории:

— Сын превосходных родителей, дипломы с отличием — дома, в Корнелльском университете, и в Кембридже в Англии. Блестящее сочетание фитопатолога и биохимика, чемпион по регби, невообразимый выдумщик и первый среди современных стоиков. Одним словом — Кудесник!

Все в молодом человеке источало радость жизни, но глаза показались мистеру Брауну старческими.

— О'кей! О'кей! Я поздравляю вас! Если все на деле будет так, как говорит мой друг Майкл, вы получите еще один диплом с отличием и два круиза вокруг света. — Мистер Браун горячо потряс увесистую лапу Кудесника, который тут же представил ему пятерых самых близких сотрудников своей секции.

Девять со вкусом обставленных просторных комнат сообщались между собой внутренним коридором. В каждой из них была научная аппаратура и множество цветов.

На продолговатом ящике с небольшим щитком и приставкой в виде современной пишущей машинки с клавишами мистер Браун прочел: «Жидкостный хроматограф 1084Б Хьюллет-Паккард». Рядом стоял газовый хроматограф 5830А той же фирмы.

— А это что за шкафы с глазами? — спросил мистер Браун в соседней комнате.

— Аминокислотные анализаторы. Рядом Фурье-спектрофотометр для исследований в дальней инфракрасной области. Кстати, шеф, распорядитесь вызвать бригаду из фирмы: атомно-абсорбционный спектрофотометр продолжает барахлить. Отказывает автоматическая коррекция нуля и кривизны.

— Вы, Джозеф, перманентный именинник, не просите — приказывайте! — Шеф лаборатории игриво подмигнул и, когда все перешли в соседнюю комнату, сказал: — Вот на этом аппарате, мистер Браун, Кудесник забил первый гол — выделил и установил структуру ингибитора прорастания спор гриба. Затем феноменальный второй гол — с невероятной быстротой он решил проблему стереоизомерии интересующего нас вещества, которое ответственно за скорость прорастания спор. Третий гол — он один только мог так изменить конфигурацию молекулы этого вещества из транс— в цис-положение. Под действием света происходит обратная реакция и свойство самоингибитора прорастания меняется на свойство его активатора. И пошло и поехало! Теперь оно лежит в жидком азоте под семью замками и ждет приказа.

Мистер Браун покосился на руку Джозефа-Кудесника, который, переходя из комнаты в комнату, от волнения не расставался с чем-то ужасно похожим на гигантский шприц. Предмет, убранный в длинный, черного цвета, пластмассовый цилиндр с внушительной ручкой поршня наверху, заканчивался будто огромной стеклянной иглой, а к ней приставлена пробирка не то с жидкостью красного цвета, не то с кровью.

— Что это, мой друг? Не желаете ли вы неожиданно напасть на меня? Этот ваш инструмент вызывает недоверие.

— Не волнуйтесь, мистер Браун. С тех пор как Кудесник сделал свое дело и я послал вам первое одобряющее сообщение, у него одно на уме: скорее свести личные счеты с Кубой. Вот он и хватает безобидную шприц-пипетку, словно дагу,[49] — это рефлекс подкорковой реакции. В переводе сей рефлекс означает: «Я вам всажу!»

— Мне?

— Конечно же, не вам, а коммунистам, которые отобрали у его дяди превосходный сахарный завод в провинции Орьенте.

— Это можно! Я бы сказал, даже необходимо! Представление на крупные вознаграждения всех активных исполнителей, среди которых, естественно, находитесь и вы, Кудесник, — мне так нравится называть вас этим именем, — уже подписано кем следует и ждет лишь высочайшей визы. Она обещана на следующий же день после того, как мы до конца убедимся, что операция, над которой все мы трудимся, завершена. Однако все же поберегите мои нервы, «грибковый чемпион»! Положите, прошу вас, этот ваш инструмент вот туда, на стол.

Еще через четверть часа мистер Браун восторгался морозильными камерами, где в пробирках под ватными пробками хранился выведенный в лаборатории и готовый к действию невинный и вместе с тем чудовищный инокулюм[50] гриба.

За последние годы Педро Родригес Гомес — «Эль Альфиль»[51] внешне заметно изменился. Впрочем, он по-прежнему но забывал спорт. Дважды в неделю играл в свой любимый хайалай — баскскую игру с мячом, — но не специальной корзиной, как профессионал, а ракеткой. Два раза в году, в апреле и октябре, он — уже в закрытом клубе Министерства — занимался дзюдо и каратэ. И все же седина слегка посеребрила его виски, а вес поднялся выше былой нормы. Однако он по-прежнему стригся «под полубокс» и, как и раньше, с веселой улыбкой, к месту и не к месту произносил слова Хоса Марти: «Кто не идет вперед, тот движется назад!»

Между тем на погонах форменной одежды некогда капитана Революционных вооруженных сил теперь поблескивали три крупные звезды. Полковник Педро Родригес занимал генеральскую должность, но руководство Министерства не спешило с новой аттестацией — ему следовало войти в курс дела и показать себя. Ныне Педро Родригес был блестящим специалистом в своей области, в совершенстве знал английский, изучил русский язык.

На его рабочем столе (телефоны, интерфон и прочая оперативная аппаратура помещались на отдельном столике рядом) высились стопки книг, зажатые переносными мраморными стойками. Хосе Марти, «Избранное» в двух томах и «105 главных мыслей», Фидель Кастро, «История меня оправдает» и «Речи», книга «Агрессии США против Кубы, 1787–1976 гг.», «Who is who» и «Ларусс» жались друг к другу, а в стопке слева среди десятка книг виднелись роман Алехо Карпентьера «Век просвещения», на русском языке два тома в сером коленкоре — «Избранные произведения» Ф. Э. Дзержинского и томик стихов Лермонтова,

Комната для заседаний и оперативных совещаний находилась рядом с кабинетом и не имела окон. Ее освещал дневной свет. В ней были длинный стол со множеством стульев, зеленая школьная доска, карты по стенам.

Педро Родригес рассматривал бумаги, оставленные ему полчаса назад, когда в интерфон услышал знакомый голос Дигны, секретарши заместителя министра.

— Компаньеро полковник, вас просят зайти, не более чем на четверть часа.

— Иду немедленно, Дигна!

В кабинете этажом ниже, у заместителя министра, Педро Родригес застал генерала и двух его помощников, своих коллег, но из другого управления.

— Педро, садись! Чувствуешь себя хорошо? Тогда слушай! По всему видно, противник затевает серьезное дело. Полученные на днях одно за другим донесения наших людей из Майами более чем настораживают. Компаньеро Фидель не устает предупреждать нас: затишье это не что иное, как накапливание сил перед ударом, желание успокоить нас, усыпить. Враг все время точил клыки. И вот! Необходимо, чтобы ты был в курсе дела уже теперь. С донесениями товарищей познакомишься потом, но как ты отнесешься к тому, что в «Логове»[52] — так сообщают Р-27, Хота-9 и Р-16 — оживление и что там появился собственной персоной, при сохранении глубокой тайны визита, человек, любящий валенсианскую паэлью[53] и мороженое в торте, облитом горящим ромом? Сегодня он выступает под именем мистера Брауна.

— Да, насколько мы знаем, он не очень-то легок на подъем, а уж ежели стронется, после себя всегда оставляет кровавые следы, — заметил Педро Родригес.

— Правильно! Вот и жди козней, а значит, и гостей. Тебе и надо подготовиться к их встрече или найти тех, кто уже здесь. Мы их не знаем, но, может, именно они и будут подключены к новой затее мистера Брауна. Счет пока в нашу пользу, но это как раз и обязывает нас быть еще более настороже.

— Силами Хоты-9 будем держать в поле зрения представителя ЦРУ в «Логове», — вступил в разговор генерал Кардекас, — Но — и Хота-9 сообщает об этом в своем донесении — опасность следует ждать из лаборатории Академика Майкла. Из «Логова» могут быть взяты частично исполнители. Этот Браун, глазом не успели моргнуть, как уже закатился к Майклу и провел там пять часов. Р-16, хотя располагает не ахти какими возможностями, но ухитрилась узнать, что мистер Браун был на совещании с цитрусовиками и обещал через месяц вернуться.

— Значит, у нас месяц форы. Без него вряд ли начнут осуществлять задуманную операцию, — подытожил заместитель министра.

— Скорее всего, да! Но, может быть, отдельные ее узлы уже развязаны. Р-16, конечно, уже старается узнать — совещание проходило не в секции, где она работает, — как собираются ударить по нашим цитрусовым. Однако Р-27 — у него складываются хорошие отношения с шеф-поваром Академика Майкла и уже сложились близкие отношения с одной из лаборанток как раз той секции, где мистер Браун проводил совещание, — считает, что его информация пока неполная, но дает ему некоторые основания полагать, будто удар нацелен на апельсиновые деревья, более всего на сорт «вашингтон нейвел». Враг намерен использовать неизвестный тип вируса и разносчика — тлю «тохсоптера ауранти». Биологическая группа научно-технического управления Министерства готовит свое заключение и будет постоянно консультироваться с соответствующим управлением Министерства сельского хозяйства и держать тебя, Педро, в курсе. Вместе с тем компаньеро заместитель министра, новый оперативный работник, который сейчас осуществляет патронаж над Р-27, взял да и направил на экспертизу донесения, идущие к нам через почтовую связь. И мы обеспокоены. В заключении специалистов говорится, что письма Р-27, присылаемые нам по почте, носят следы обработки. Наша защитная пленка ведет себя отлично. Мы можем утверждать, что донесения не прочитаны, но и с такой же степенью уверенности мы обязаны признать, что Р-27 попал в поле зрения противника.

— Так! — Заместитель министра посмотрел на Педро Родригеса, словно тот пришел на беседу с заранее заготовленным решением этой возникшей так внезапно проблемы. — Так! Насколько я помню, в смертоносном питомнике Майкла есть у нас еще одна возможность. Там ведь работает наша связь по Иберийскому полуострову, бывшая жена американского вице-консула. Раньше она боялась, что муж разоблачит ее. Но в конце концов они ведь разошлись, а она до замужества была первоклассной лаборанткой в «Юнайтед Стейтс этикалз».[54] Думаю, что ее надо использовать. Пусть рискованно. К тому же давно не. было связи, и в США с ней никто не работал. Но обстоятельства дела вынуждают не то чтобы идти на риск, однако надо попробовать. Завтра сообщите о положении Хоты-17, сможет ли он, на ваш взгляд, оставить Вашингтон и связаться с ней. Затем запросим мнение самого Хоты-17. Я полагаю, когда он с ней свяжется, мы найдем, кому ее передать.

— Компаньеро заместитель министра, есть еще одна возможность — наша Р-31. Она в Париже, блестящее положение в международной организации, по профилю близка к Академику Майклу, и в свое время он умирал из-за нее. Мы могли бы…

— Это как крайний случай! Вот так, Педро Родригес, товарищи будут держать тебя в курсе событий, а ты начинай заводить шесты…

Педро Родригес и все присутствующие улыбнулись, также все разом отметили, что заместитель министра назвал Пиренейский полуостров Иберийским — его древним названием. Их старший начальник был силен в истории Европы и увлекался спортивной ловлей на спиннинг голубого, белого марлина, рыбы-парусника и тунца, поэтому и предложил заводить шесты.

— …Что же касается Р-27, то год назад он был на острие. Ушел в мясо-молочное дело. Так я говорю? Ну, вот, хорошо, если я ошибаюсь, но, может быть, как раз этот ход, совершенный тогда, и вынуждает нас сегодня принять решение, под которым ни одному из нас не хотелось бы ставить свою подпись. С другой же стороны — давность, сопротивление материала… жизнь требует обновления. Если от вас с течение семидесяти двух часов не поступит веских, обоснованных возражений, я — за немедленный вывод Р-27 и приезд его сюда, в Гавану. Что еще? А! Еще, полковник Родригес, я попрошу тебя в этом году выступить перед новым пополнением Министерства. Ты знаешь, о чем говорить. В следующий четверг, через неделю, в восемнадцать ноль-ноль в клубе. Если будут вопросы, заходи. — Заместитель министра встал, все поднялись за ним и направились к выходу.

…Праведник сидел на жестком вращающемся стуле в своем кабинете. Огромный дубовый стол, сделанный руками мастера еще в прошлом веке, был почти пуст. Коробка из-под дорогих конфет, полная патронов к кольту-45; массивная чернильница — Нерон на колеснице, ставшая давно реликвией, предметом присутствия, атрибутом привычки; внушительная, на чугунной подставке пепельница из морской раковины, полная окурков, и миниатюрный госфлаг США свободно чувствовали себя на зеленой суконной поверхности.

Справа к столу плотно примыкала доска. На ней было не менее дюжины аппаратов различной связи. Чуть обособленно, ближе к стене, стоял зеленый телефон с глазком в тыльной части трубки. По этому телефону с ним общались находившиеся у него лично на связи наиболее важные агенты. Фотографии президента страны, губернатора Флориды и мэра Майами висели рядом с подробными картами штата и города, занимавшими собою всю противоположную окнам стену от пола до потолка.

Праведник просматривал дело, заведенное год назад на Альберто Домингеса, ответственного служащего известной фирмы — оптового поставщика мясо-молочных продуктов.

Объект — вполне достойный кубинский эмигрант, бывший член бригады 2506, обмененный после Плая-Хирон Фиделем Кастро на бульдозеры и медикаменты, служил солдатом в Форте Джексон, сержантом во Вьетнаме, был активным членом «Альфы-66»[55] и близким человеком Сильвио Моры, одного из ее руководителей и доверенного ЦРУ. Этот Домингес считался личным другом и Хосе Кольменареса, ярого террориста из группы «Кубинского действия», основанной и возглавляемой самим Орландо Бошем Авилой.[56] Оба последних деятеля — верные люди ЦРУ. Два года назад Домингес был очень дружен с Педро Ройгом, который входил в группу, тайно руководимую ЦРУ из Майами, планировавшую покушение на руководителя коммунистической Кубы.

«Не поэтому ли сорвался так четко разработанный план? — подумал Праведник и прикурил свежую сигарету «Тарейтон» от почти догоравшей. Перевернул еще несколько страниц, углубился в чтение. — Сам факт и интуиция старого агента не вызывают сомнений», — не подумал, а утвердительно сказал он самому себе. Праведник давно придерживался принципа, по которому всякий алогичный акт или противоречащее здравому смыслу действие человека есть наиболее логичный сигнал тревоги. «Чем объяснить, что этот самый Домингес вдруг оставил доходное место крупье? Подпольный игорный дом, принадлежащий Мануэлю Артиме,[57] — прибыльное дело. Разве что ночная работа? Но Домингес молод и здоров. Перешел же в мясо-молочную фирму, теряя при этом в месяц верных двести, а то и триста долларов! А чтобы у него обнаружилась богатая тетушка, что-то никто не слыхал. И куда полез? В лабораторию Академика Майкла. Если бы об этом пронюхали в ЦРУ! Домингес и его хозяева — откуда им знать, что лучший повар Майами устроился на кухню лаборатории по моей указке? — тут же и попались бы».

Он набрал номер телефона.

— Билл, это я! Помнишь, мы были на крыше прачечной по Седьмой улице Северо-Запада в доме № 1968? Думаю, на днях нам предстоит новое путешествие. Надо найти то, что мы искали, даже если тебе придется прочесть всю его чертовскую библиотеку. Заходи ко мне в конце дня.

«Письма, отправляемые им на адреса в Мехико и Каракас, содержат тайнопись, — продолжал Праведник рассуждать про себя. — Адресаты — по достоверным данным от руководителей групп ФБР в этих странах — связаны с посольствами кастровской Кубы. И потом заключение экспертизы не вызывает сомнений».

Защелкал аппарат внутренней связи. Он нажал на клавишу, и тут же послышался надтреснутый баритон:

— Шеф, просили зайти? Это я — Fall-trap.[58]

— Заходи! Только выплюни прежде жвачку. — Он прочел вслух: — «Известные нам реактивы не в состоянии проникнуть под защитную пленку, применяемую объектом. Для окончательного анализа необходимо нарушить ткань бумажного листа». — Хлопнул ладонью по столу.

«Его можно брать! Давно! Но нет, не сейчас… Уверен! Этот Домингес роет ход под лабораторию Майкла. Пусть роет! Там поглядим», — заключил Праведник.

В кабинет вошел рыжий сыщик по прозвищу Ловушка.

— Шериф! — так обращались к руководителю флоридского отделения ФБР немногие сотрудники. — Ваш заместитель укатил на собачьи бега. Там местные дельцы перестреляли друг друга из-за какого-то пса. А у второго шерифа в это дело вложен капиталец…

— Ты что, пришел мне пересказывать биографию моего заместителя? — Праведник прикусил мундштук сигареты.

— Ради бога, шериф! Мне поручена опека над этим мистером Брауном.

— Так и продолжай исполнять полученные инструкции. И обрати особое внимание на три момента.

— Слушаю вас внимательно, шериф!

— Этот тип вообразил себе — ну, когда начинал карьеру, было понятно, — что он дальний родственник Карло Грехама Фишера. Ты помнишь, надеюсь, где у нас в городе имеется надпись по камню:

«Он вылепил Великий город из джунглей»?

— О да, конечно!

— Так вот, всякий раз, когда мистер Браун появляется здесь, он считает своим долгом приблизиться к памятнику одного из отцов наших, снять шляпу и постоять молча минуту. Ее вполне достаточно, чтобы при желании отправить любого в нынешний мир Карло Грехама Фишера. Второе! Всякий раз, появляясь в Майами, мистер Браун обязательно едет на Хилиф-ипподром. Там он покупает, в зависимости от успеха в делах, определенное количество билетов на лошадь под номером семь во всех заездах кряду. Скрывается за паддок[59] и ждет. И, наконец, чаще всего перед отъездом, он посещает городское кладбище, — девятая линия, могила № 15711 — и возлагает цветы на плиту покойной Авы Смит. Полагаю, что таким образом он самому себе, хотя думает, что богу, пытается доказать свою непричастность к гибели Авы. Много лет назад она была у него, он напоил ее, а домой не повез. Ава сама села за руль и… приехала на кладбище. Во всех трех местах усиль наблюдение. Это все! Иди занимайся своей жвачкой, мистер Ловушка.

— Спасибо за доверие, шериф. — И рыжий сыщик вышел.

Одновременно раздался телефонный звонок и замигал глазок на ручке зеленого телефона.

— Хелло! Говорите! А, это ты, старина. Представь себе, вот сижу и жду твоего звонка. Ну, что нового? А… Отлично! Лапки черных крабов под русским соусом, валенсианская паэлья и мороженое в торте, облитом горящим ромом… И он, наш Домингес, тут как тут! Что и требовалось доказать! Бабочка и должна лететь на огонь. Поглядим, мой дорогой. Продолжай! Поглядим, а там вместе придумаем ему? а11-тгар! Звони!

Комната размером пять на четыре с половиной скорее походила на уютный кабинет ученого гуманитарных наук, чем на класс. Тем не менее она служила классом индивидуальной учебы, где каждый день с 9 до 13 и с 14 до 18 часов занимались ученики — будущие бойцы переднего края.

— Я поставил тебе задачу, Мануэль, и попросил немедленно дать ее решение. Оно записано на магнитофон. Теперь, в часы самостоятельной подготовки, ты обдумай еще раз нарисованную мною ситуацию, и послезавтра, когда мы вновь встретимся здесь, продолжим разбор. Мы сравним оба решения и поговорим о психологии и применении их на практике. — Рамиро Фернандес Гарсиа, уже знакомый нам «Эль Гуахиро»[60] — шахматист, предложил юноше с шевелюрой, как у Шопена, и длинными, как у пианиста, пальцами закурить, включить вентилятор, а сам, сделав глубокую затяжку, поудобнее устроился в кресле. — У меня был приятель, который всякого нового знакомого обязательно спрашивал, указывая на первую попавшуюся машину, какая в ней главная деталь. Ответы сыпались самые различные, а он непременно говорил: «Нет, нет и нет!» Потом же пояснял: «Главная деталь всякой машины есть голова ее владельца». Но чтобы главная деталь была еще и лучшей и верно служила ее владельцу — это уже говорю тебе я, — она на основе познаний действительности должна превосходно ориентироваться в обстановке. Энгельс писал; все, что побуждает человека к деятельности, должно проходить через голову. А в твоей предстоящей деятельности — тем более. Уясни себе, что хорошо работающая психика есть залог успешных действий, конечно, плюс знания, умение, навыки и привычки. Да, в твоем конкретном случае, Мануэль, — я хотел тебе это сказать еще на прошлом занятии, — следует серьезнее заняться запоминанием. У тебя душа художника, и ты более силен в воображении — это тоже важный процесс, он помогает понимать и предвидеть ходы противника, быстрее других распознавать изменения в обстановке. Но у тебя есть опасная склонность, в тебе превалирует механическое запоминание, а в двадцать два раза более продуктивным, по сравнению с механическим, является запоминание смысловое. Наипростейший пример. Ты хочешь закурить, берешь пачку сигарет. Останови себя, подумай и ты тут же обнаружишь на пачке вмятину или царапину, на сигарете прожилку или изъян в мундштуке, и увидишь, насколько желт табак, и заметишь белизну папиросной бумаги. Сохранение запечатленного, запоминание осуществляется путем осмысливания и борьбы с забыванием. О разных видах памяти — двигательной, словеснологической, эмоциональной и образной — тебе расскажут теоретики. Но быстроту запоминания, полноту сохранения, длительность хранения, точность и готовность воспроизведения тебе надо самому в себе тренировать. Память — это твое оружие. Она необходима как в осуществлении твоих намерений, так и в защите.

Рамиро Фернандес встал, загасил сигарету, подошел к окну и задумался.

За эти годы Рамиро Фернандес почти не изменился. Украшением его, человека внешне весьма незаметного, были и теперь лишь удивительные глаза, которые то вспыхивали от негодования, то светились добротой, то убивали холодным равнодушием. Внимательный наблюдатель мог бы только сказать, что у Рамиро Фернандеса в последнее время появилась особая стать — уверенность в манере держаться и гордая осанка.

Рамиро Фернандес — и Марта, его жена, актриса телевидения, часто подшучивала над проснувшейся вдруг в муже страстью к бумагам — с готовностью возглавил архивный отдел Министерства внешней торговли и постоянно получал благодарности от руководства за образцово поставленную службу. В свободное время Рамиро вел группу практики английского языка. Кроме того, давал ежедневные двухчасовые уроки в школе Министерства внутренних дел.

Радостью жизни Рамиро и Марты была трехлетняя дочурка: они назвали ее Кончитой в честь матери Марты, доньи Кончиты, которая так превосходно помогла им создать дом, теплое, уютное гнездо.

Рамиро Фернандес жил в районе Мирамар в небольшом особнячке, принадлежавшем некогда владельцу соседней аптеки, почему-то в первый же год революции поспешно оставившему Кубу.

— Вот что я тебе еще скажу, Мануэль. — Рамиро резко повернулся. — Ты можешь допустить ошибку. В записанном на пленку моментальном ответе ты, выполнив задание, пытаешься оставить ложный след. В наши дни это похоже на то, как прежде мастера-рецидивисты по взлому и вскрытию банковских сейфов после себя оставляли стерильные плоскогубцы, медицинские пинцеты, а то и женскую шпильку. Профессиональный контрразведчик никогда не клюнет и не пойдет по следу, который ты ему оставляешь. Хотя поступь и проделки ЦРУ прежде всего можно распознать по этой самой инфантильной манере — наводить тень на плетень, оставляя ложный след. Вспомни Ли Харви Освальда в деле убийства Кеннеди. Инфантильность рядом с беспощадностью. Это опасно! Два лишь примера. Джанкана, один из главарей чикагской мафии, при помощи которого ЦРУ пыталось организовать покушение на Фиделя, был неуязвим. Прошло пятнадцать лет, и этого самого Джанкану призвали дать показания в сенатскую комиссию. Он должен был явиться в пятницу, а вечером в среду на кухне своего собственного дома Джанкана был убит выстрелами в голову. Другой главарь гангстеров, Росселли, предстал перед комиссией и вынужден был признаться в том, что по заданию ЦРУ шесть раз засылал на Кубу убийц. Имен их он не назвал, однако вскоре рыбаки из Майами доставили на берег выловленную ими в море пустую бочку из-под мазута. Внутри они обнаружили — не исключаю, что эта бочка рыбакам попалась не случайно, — тело Росселли, но уже без души… В ЦРУ считают, и порой так и получается, что между наивностью, простодушием с одной стороны, и умом, а значит, и успехом, с другой, можно ставить знак равенства.

Над дверью замигала лампочка. Рамиро Фернандес подошел к телефонному аппарату, стоявшему на тумбочке, вставил вилку в штеккер. В трубке послышался голос секретарши начальника школы:

— Компаньеро Рамиро, вы скоро заканчиваете? Вас очень хочет видеть ваш старый Друг, чтобы сыграть партию в шахматы. Через четверть часа он будет ждать вас в машине, внизу, у булочной.

— Хорошо, — ответил Рамиро Фернандес, — передайте ему, что я рад. Наконец-то он вспомнил обо мне. Но пусть не надеется — проигрывать ему в шахматы я не собираюсь.

Встреча двух друзей, рьяно хлопавших Друг друга по спинам, обратила на себя внимание прохожих. Два солидных человека, на минуту превратившихся в мальчишек, тут же сели в автомашину и направились в ближайший сквер.

Устроившись на пустой чугунной скамейке перед клумбой ярких канн, они с полминуты молчали.

— Время бежит, черт возьми, Педро, а мы видимся так редко. Ну, ладно, ты был в отъезде, а теперь? — первым начал Рамиро.

— «Гуахиро», дорогой, ты прав. Я уже два месяца как вернулся, но, ты помнишь, оба раза, когда мы виделись, у меня были срочные дела. Это воскресенье давай проведем вместе. Хочешь, мы с женой приедем к тебе, а хочешь, со своим семейством валяйте к нам на целый день? И в шахматы сыграем.

— «Альфиль», до воскресенья ждать целых четыре дня! А скажи, тебя верно можно поздравить? — Глаза Рамиро сияли.

Педро Родригес кивнул головой и игриво хлопнул своего друга по коленке.

— Но и тобой повсюду довольны. Это здорово, «Гуахиро»! В школе не нахвалятся. Говорят, иные слушатели не желают заканчивать курса, чтобы не прекращать с тобой встреч. А? И в Министерстве ты чего-то там придумал…

— Да ничего особенного. Вначале ввел систему карточек, правда, по чужому образцу, ну, а год назад все это заложили в компьютер. И теперь любой сотрудник может получить в течение пяти минут любую справку, любой материал по прошлым сделкам, стоимости, взаимоотношениям, котировке валюты, словом, по всему тому, с чем была связана за последние годы работа нашего Министерства. А вот в школе… Я все чаще думаю… Мы… я делаю здесь то же, что они там! Моя новая мораль входит в конфликт. Ведь нет никакой разницы…

— Нет, Рамиро, разница есть и большая! Не стану сейчас читать лекции. Знай твердо только одно. Там строгают дубинку, чтобы бить других, чтобы грабить, подчинять своему диктату. Ты же здесь, на Кубе, строгаешь ее, чтобы защищаться. Только и всего! Вот тебе наглядный пример. Получены достоверные сведения, что они задумали ударить по цитрусовым — подобное было с поголовьем свиней в семьдесят первом, помнишь? Вот и те, кого ты обучал, теперь станут, используя свои силы и знания, полученные и от тебя, защищать себя. Они ведь никуда не повезут смертоносный вирус, а станут искать тех, кто попытается его распространять у нас, а если и вынуждены будут работать там, то опять же ради и во имя защиты нашей жизни.

— Что ты такое говоришь?

— А то, что твоя Кончита будет лишена апельсинового сока, если мы проморгаем, если они окажутся умнее и сильнее. Останутся без апельсинов мой сын, все наши дети, мы понесем ущерб во внешней торговле, сократится поступление валюты, мы не выполним наши обязательства перед Советским Союзом, странами соцлагеря, которые помогают нам братски и бескорыстно…

— Расскажи подробнее, можешь?

— Не только могу, обязан. Мы хотели просить, и я лично прошу тебя, Рамиро, подключиться к этому делу. Даю слово, я с огромным удовольствием читал документы о том, как ты тут без меня раскрыл двойника и среди туристов благодаря своей визуальной памяти обнаружил важного человечка. Обезвредили его. И дело врача-окулиста без твоего участия не выгорело бы так здорово. А ведь как он ловко закамуфлировался! У тебя, Рамиро Фернандес, есть достойные заслуги перед революцией. Понимаешь, для исполнения нового вражеского плана, для проведения этой новой агрессии сюда непременно должны быть заброшены люди. Вот поиском и обезвреживанием их мы и просим тебя заняться. Теперь о том, что готовится. Противник вывел неизвестный нам тип вируса и при помощи тли, которая прежде никогда но питалась цитрусовыми, намерен заразить апельсиновые деревья.

Рамиро вскочил на ноги. Он готов был встретиться с любым, пусть более сильным противником, и даже проиграть — лишь бы в открытом бою, при равных условиях, в честном сражении. Но удар из-за угла… Новый болезнетворный вирус…

Прочтя негодование на лице своего друга, Педро Родригес ласково положил руку ему на плечо.

— Что ты меня успокаиваешь? Их надо презирать! — взорвался «Эль Гуахиро».

— Милый Рамиро, солдат, младший и даже средний офицер обязаны ненавидеть врага, но старший, высший командир должен его уважать. Вместо ненависти у стратега, владеющего наукой ведения борьбы, необходимо осознание силы врага. Но это не означает, что я хоть на йоту менее тебя буду беспощаден. — Педро Родригес посмотрел на часы и заторопился.

Места за столом президиума занимали ветераны, которым было от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Присутствующие в зале аплодировали стоя. Ежегодную встречу ветеранов с молодыми сотрудниками краткой речью открыл секретарь Союза молодых коммунистов в Министерстве и тут же предоставил слово Педро Родригесу. Полковник встал из-за стола, прошел на трибуну, немного выждал и начал:

— Молодые сотрудники аппарата Центрального управления госбезопасности Министерства внутренних дел революционной республики Куба! Разрешите мне от имени и по поручению руководства поздравить вас с избранием сложной, требующей полной отдачи сил, порой опасной для жизни профессии. — Педро Родригес умолк — его прервали аплодисменты. — Вы — кто год назад, а кто только вчера — встали в строй рядом с теми, которые постоянно пребывают на переднем крае и чья работа чаще всего не видна. Имена истинных героев среди нас порой подолгу остаются неизвестными. Однако без того, чем мы занимаемся, не может существовать в нынешнем мире ни одно государство, тем более первая социалистическая страна в западном полушарии, в девяноста милях от логова североамериканского империализма. У нас нет и не будет более опасного противника! Не стану излагать историю агрессии США против Кубы — она, к сожалению, полна страниц, кровавых и жестоких, полна случаев прямого вмешательства США в нашу жизнь. Хочу остановить ваше внимание на том, что, на мой взгляд, представляет собою наиболее коварную и опасную способность нашего противника…

Захлопали стулья, в зале поднялись, на сцену из-за кулис вышел заместитель министра. Он тут же жестом предложил всем сесть, а Педро Родригеса попросил продолжать, сам же занял пустовавшее место с края стола президиума.

— …что, на мой взгляд, представляет собою наиболее коварную и опасную способность нашего противника, — повторил Педро Родригес. — С течением времени и в результате определенных усилий сложился миф о боевой способности и военных подвигах янки. В действительности же успех Соединенных Штатов как империалистической нации проистекает совсем не отсюда. США при помощи мощного пропагандистского аппарата на протяжении последних ста лет сумели создать мировое общественное мнение о своей морской пехоте, как о силе, неодолимой в сражении. И все было сделано так мастерски, что некоторое время этому верили. Однако война в Корее и — совсем недавно — сражения на полях героического Вьетнама покончили с этим дутым мифом, который лопнул, как воздушный шарик.

Педро Родригес с искренним возмущением говорил о коварстве «янки-гуманиста», стремящегося оправдать свою политику якобы сверхальтруистическими намерениями. А когда напомнил об истории зарождения нации и варварских действиях янки по отношению к индейцам и неграм, полковник Родригес заметил, как сидевшие в зале молодые негры и мулаты напряженно застыли на своих местах.

— Сейчас мне трудно сказать точно, в каком из журналов еще во времена буржуазной Кубы я видел печальный рисунок. На могильной плите было начертано: «Здесь покоятся останки негра-бедняка и бедного белого, христианина и коммуниста, которые убили друг друга ради интересов богатого белого»…

По рядам прошелся шепоток.

— А здесь, на земле нашей Америки, под видом «Союза ради прогресса» североамериканский империализм замыслил создать во имя мирового господства гигантские экономические и людские ресурсы, в то время как, — Педро Родригес достал из нагрудного кармана несколько твердых карточек, — читаю строки, принадлежащие североамериканскому профессору Буэлю Галлагеру: «Обычно мы обозначаем нации, географически лежащие по ту сторону Рио-Гранде или Рио-Браво-дель-Норте, нарицанием «Латино-Америка». — Педро Родригес положил карточку, сделал паузу. — Вспомните Хосе Марти: «Я жил в чреве чудовища!» Апостол латиноамериканской революционной мысли, восхищаясь способностями народа США трудиться, беспощадно бичевал хищников североамериканского капитала, уже тогда управлявших всеми действиями вашингтонского правительства. В данном случае я возвращаюсь к профессору Галлагеру, «латино» в понимании гражданина США в действительности означает «не белый», то есть индеец, а всем известна «истина» янки: «Лишь тот индеец хорош, который мертв»!

По залу вновь прокатилась волна неодобрительного гула.

— Каждого из вас я призываю глубоко изучать опыт прошлого, всевозможные уловки и хитрости янки. И никогда не забывать, компаньерос, что психологическая война всегда есть прелюдия к войне горячей. Агенты североамериканского империализма при помощи всей своей мощной пропагандистской машины в руках ЦРУ стремятся расшатать нашу идеологию, ослабить силы сопротивления победоносной кубинской революции, сея в сознании наших граждан сомнения и смуту. Вы только послушайте их передачи! Как ловко они натравливают, настраивают одну группу кубинского народа против другой. Мы улучшили условия жизни бойцов наших вооруженных сил — их немедленно противопоставляют рабочим. Когда революционное правительство окружает заботой наших рабочих — им немедленно противопоставляют крестьян.

Педро Родригес отпил воды из стакана. Он глядел на молодые, серьезные лица в зале и вспоминал тех, с кем двадцать лет назад начинал в «Х-2».[61] Какого революционного энтузиазма они тогда были полны, и как не хватало им специальных знаний…

— Пусть каждый из вас не забывает, что враг рвется сегодня разместить своих агентов и сподручных на важных постах нашей экономики, чтобы с занятых позиций умело разваливать дело, насаждая коррупцию, разлагая людей подкупом, пробуждая в человеке самые низменные чувства. Вы скажете, что распознать все это не так-то просто. Да! Потому-то идеологическая, психологическая война до сих пор и остается самым сильным оружием североамериканского империализма. А чаще всего потворство, попустительство, разгильдяйство становятся наилучшими союзниками этого вида борьбы с революцией. Хороший, честный человек, но нетвердый в своих убеждениях и действиях делается иной раз добровольным соучастником врага. Случалось встречать таких и в наших рядах.

Из зала донеслись недоуменные возгласы.

— Редко, но случаи бывали. — Педро Родригес дождался тишины. — Компаньерос, заканчивая беседу с вами, хочу еще раз подчеркнуть, что империализм США утратил надежду покончить с нашей революцией руками «гусанос»[62] и при помощи своего оружия, принявшего в эти годы столько позора на поле открытого боя. Он знает, что солидарность стран социализма препятствует его планам покончить с нами силой. Но смириться с этим — значит, признать свое поражение. И сей «поборник гуманизма» — руководство Центрального управления госбезопасности просило меня предупредить вас — пытается теперь нанести конкретный удар по нашей экономике, используя… бактериологическое оружие.

Зал буквально замер.

— По этому поводу будет издан особый приказ. Сейчас только скажу, что сведения, полученные нами, более чем достоверны. Бойцы революции, бесстрашно действующие в стане врага, доставили нам это сообщение.

В зале раздались аплодисменты. В одном из последних рядов в места поднялся молодой сотрудник:

— С вашего позволения, компаньеро полковник, я должен уйти — через четверть часа мне заступать на дежурство. — И, получив разрешение, тихо покинул зал.

— У нас и раньше не вызывал сомнений тот факт, что ЦРУ и только ЦРУ было причастно к чудовищной диверсии семьдесят первого — семьдесят второго годов, когда на Кубе появился возбудитель африканской свиной лихорадки. Все вы помните, как наш народ стойко боролся с эпидемией. И, заметьте, ЦРУ совершило этот варварский акт всего лишь через два года после того, как их Никсон наложил вроде бы официальный запрет на использование наступательных видов химического и бактериологического оружия. Теперь сам бывший сотрудник ЦРУ, который участвовал в осуществлении операции, в прессе США рассказывает о том, как вирус свиной лихорадки в запечатанном контейнере передавался им в Форте-Гулике, на территории армейской базы США в зоне Панамского канала, агенту-кубинцу для доставки на Кубу. Население нашей страны в результате в течение целого года не имело свинины. Мы, чтобы пресечь эпидемию, своими собственными руками уничтожили около пятисот тысяч голов скота. — Оратор сделал паузу. — В США спецсекции библиотек завалены книгами, набитыми, как желудки крокодилов, восхвалениями военно-технического преимущества химического и бактериологического оружия. В известной степени объяснение тому имеется. С монополией и превосходством в области ракетно-ядерного оружия у них дело не выгорело! Вспомните Корею, где уже применялось против людей химическое оружие, и Южный Вьетнам, где применялось и бактериологическое оружие. В США есть целая сеть военных школ, готовящих специалистов по ведению химической и биологической войн. Что стоят только пресловутый институт № 408 и Форт-Детрик? А между тем пресса США, используя имена продажных ученых и лжепатриотов, пытается убедить мир в «гуманности» использования химического и бактериологического оружия. Но нас не застать врасплох! Будьте же особо бдительны каждый на своем посту и помните слова компаньеро Фиделя Кастро: «В истории человечества империализм, капитализм, фашизм, неоколониализм, расизм, жестокая эксплуатация человека человеком во всех ее формах и проявлениях близятся к закату, и их безумные преступления свидетельствуют об этом. Поэтому их ответные действия, акции становятся все более отчаянными, все более истерическими, все более циничными, все более бессмысленными». И далее: «Когда народ, сильный и мужественный, плачет — несправедливость содрогается».

— Эсперанса, попроси всех с докладами не ранее десяти ноль-ноль. Я сейчас буду занят, — сказал Педро Родригес после обычного приветствия «салюд»,[63] войдя в приемную, где его секретарша поправляла волосы перед зеркалом.

Электрическая кофеварка еще не была включена, свежий букет цветов лежал на столике рядом с закрытой пишущей машинкой.

— Слушаюсь, полковник.

— Как отец? Может, все-таки положишь его в больницу? На тебе лица нет.

— Это пройдет. Спасибо. Подожду еще пару дней.

— Ну, ну… — И Педро Родригес вошел в свой кабинет.

Первым делом он перевернул страницу настенного красочного календаря «Совавтоэкспорта». Начинался сентябрь. Затем положил личное оружие в ящик письменного стола. Набрал номер телефона.

— Полковник Васкес? Это Родригес. Пепе,[64] ты пришлешь кого или мне самому зайти?

— Час назад по срочному каналу получена новая депеша. Сейчас ее тебе занесет майор Перес и расскажет о новостях. В конце дня, наверное, встретимся у заместителя министра. Дело с Хотой-17 осложняется. Он сам не очень-то верит в успех. Знал ее он по Лиссабону, но, поскольку она сейчас разведена, свободна… Постараемся. Хотя, похоже, нам с этой затеей у Академика уже делать нечего. Вот тебе-то предстоит работенка.

— На том стоим. Лишь бы выгорело. Жду Переса. До встречи, Пепе. Привет твоей Норме.

Полковник Родригес открыл сейф, достал дело и углубился в чтение. Вскоре, однако, в динамике интерфона прозвучал голос Эсперансы:

— Полковник, к вам пришел майор, которого вы ждали.

— Пусть заходит! И принеси кофе, Эсперанса. И позвони в госпиталь имени доктора Луиса Диаса Сото, узнай о здоровье майора Фауре Павона, передай привет. В конце дня можешь и заехать к нему. Ему будет очень приятно. — Клавиша интерфона щелкнула. — Садитесь, Перес. Что там за депеша?

Майор раскрыл папку и протянул спецбланк. Полковник начал читать.

ДОНЕСЕНИЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТОЕ ТЧК СРОЧНОЕ ТЧК НАЧАЛО ТЧК ЦЕННЫЙ ГРУЗ ОТ АКАДЕМИКА ПОСТУПИЛ В НАДЕЖНОЙ УПАКОВКЕ ТЧК ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ТРИ РАЗНЫХ АДРЕСА ТЧК ЖДИТЕ ГОСТЕЙ НА V-21 ЗПТ ТЕПЕРЬ КАТЕРА РАЗВИВАЮТ ДО 35 УЗЛОВ ТЧК ИСПОЛНИТЕЛИ ПРИБЫЛИ ИЗ ДРУГИХ ГОРОДОВ ЗПТ ИЗОЛИРОВАНЫ ТЧК МИСТЕР БРАУН ВООДУШЕВЛЕН ЗПТ РУКОВОДИТ ЛИЧНО ТОЛЬКО ВЧЕРА СОЗДАННОЙ СПЕЦГРУППОЙ ТЧК ГОСТЕЙ ЖДИТЕ СКОРО ТЧК ХОТА 9 ТЧК КОНЕЦ

— Ну что же, будем ждать. — Полковник не спешил возвращать бланк телеграммы. — Тремя каналами. Серьезно! Денег не жалеют. Поглядим.

— Полковник Родригес, есть еще вчерашнее донесение Р-16. — Майор Перес взял депешу Хоты-9, положил ее в папку и передал Родригесу новый бланк.

ДОНЕСЕНИЕ ДЕВЯТНАДЦАТЬ ТЧК ЗАГОТОВЛЕННЫЙ ПРОДУКТ В ЦЕЛЛОФАНОВЫХ ШАРИКАХ И ТРЕХ МИНИАТЮРНЫХ КОНТЕЙНЕРАХ ТР МОРОЗИЛЬНИКАХ ОТПРАВЛЕН ТЧК ОДНОВРЕМЕННО ТР ВНИМАНИЕ ЗПТ НОВЫЕ ДАННЫЕ ТР УСТАНОВЛЕНО ЗПТ ЧТО ПЯТОЙ СЕКЦИЕЙ РАЗРАБОТАН СТИМУЛЯТОР РАЗМНОЖЕНИЯ И РОСТА ТОХСОПТЕРЫ АУРАНТИ ТЧК Р 16

— Ага! Осложнений следовало ожидать. Что-нибудь еще?

— Еще, компаньеро полковник, завтра будем встречать Р-27 на Ранчо-Бойэрос.[65] Все получилось как нельзя лучше. Удалось даже через Сальвадор вывезти его личные вещи. Больше всего он беспокоился о библиотеке, в которой собраны ценные в нашем деле издания. Генерал Карденас интересовался, будете ли вы встречаться с ним.

— Если возникнет необходимость. Пусть пока свыкается, входит в новую жизнь. Он, если не ошибаюсь, пятнадцать лет не был на Кубе. Безусловно, его консультации нам понадобятся, но — когда закрутится карусель. Желательно, чтобы первое время он не покидал Гавану. Пока все!

Майор Перес распрощался. Родригес набрал четырехзначный номер.

— Эсперанса, постарайся немедленно разыскать доктора Роберто Веласкеса — он возглавляет Госстанцию защиты растений — и агронома Флавио Баррето, начальника управления санэпидемслужбы Министерства сельского хозяйства. Договорись с ними, где им будет удобнее принять меня в промежутке между двенадцатью и шестнадцатью часами. Да, сегодня. Они в курсе дела. А всех, кто рвется на доклад, приглашай сейчас же в приемную.

Встреча с учеными состоялась в кабинете Роберто Веласкеса. Сразу стало ясно, что на 30 августа ни в одном из семи цитрусовых районов Кубы, естественно, прежде всего на Пиносе, который был так красочно описан Стивенсоном в «Острове сокровищ», а теперь называется островом Молодежи, каких-либо отклонений от нормы не обнаружено. Тля «тохсоптера ауранти» вела себя, как ей было положено от природы. Тщательное исследование отдельных экземпляров тли под электронным микроскопом не выявило вируса. Не было обнаружено и каких-либо морфологических, внешних изменений в самих насекомых. Более того, оба специалиста в один голос заверили Педро Родригеса, что «тохсоптера ауранти» не может представлять собой сколько-нибудь серьезной опасности и что у 30 миллионов апельсиновых деревьев, растущих на Кубинском архипелаге, — исключение составляет всего лишь один процент, — подвоем служит кислый апельсин, обычно устойчивый к вирусным и даже грибковым заболеваниям.

— Вместе с тем, — заверил Флавио Баррето, — всем районным станциям защиты растений будет предписано без шумихи, но внимательно следить за состоянием персиковой тли. В районы плантаций уже сейчас будет завезено утроенное количество инсектицидов и необходимое количество специального, приостанавливающего рост побегов препарата.

Полковник Родригес удивленно вскинул брови.

— Да-да, — в разговор вступил доктор Вела-скес, — если все произойдет, как предвидит ваша организация, то в случае появления мутанта, так надо понимать, тли «тохсоптеры ауранти», которая явится разносчиком неизвестного нам вируса, лучшим средством, помимо инсектицидов, — она ведь может оказаться устойчивой против известных нам формул, — станет голод.

— Извини, Роберто, — бактериолога перебил агроном, — я тебе уже говорил, и, полагаю, нашему гостю это тоже надо знать. Ваши волнения и опасения, уверен, имеют под собой почву, однако, будь я на месте нашего противника, ни за что не избрал бы это время года. Март, июль и конец декабря — вот периоды развития молодых побегов апельсинового дерева. Но, может, их тля вместо сока теперь приучена питаться корой апельсиновых деревьев? Посмотрим. И взведем курок. Наиболее уязвимым местом для поражения тлей, а стало быть, и вирусом являются питомники саженцев, с которых берется привой. В течение сорока восьми часов через вашу симпатичную секретаршу мы передадим вам список тех из питомников, где надо усилить наблюдение. В списке будут указаны имена, адреса и телефоны сотрудников, которых мы специально выделим вам в помощь. Питомники же следует в первую очередь оградить от посторонних людей. В случае появления первых признаков опасности, которую вы ждете, мы соберемся и обсудим дальнейшие меры.

— Мне нравится, компаньеро Баррето, ваш взгляд на вещи. Если вдруг со мной что случится, будет кому вести дело дальше. Это хороший признак здорового духа революции. Каждый должен чувствовать себя рулевым. — Педро Родригес всем своим видом давал понять, что он доволен. — В места, которые вы укажете, мы разошлем наших сотрудников и должным образом, в целях охраны питомников, сориентируем местные Комитеты защиты революции. На плантации уже сейчас начнем направлять только старшеклассников и студентов первых двух курсов вузов. С ними легче! Работники министерств, городских учреждений и промышленных предприятий будут использоваться на других сельскохозяйственных работах. С этого дня и до отбоя желательно, чтобы мы ежедневно справлялись о здоровье Друг друга. В случае любой аномалии — полное спокойствие. Решение о мерах и дальнейших действиях принимаем совместно. Благодарю за информацию и внимание. Если угостите чашечкой кофе, буду благодарен вдвойне.

После встречи на Госстанции защиты растений полковник Родригес заехал в Министерство внешней торговли и прямо прошел в кабинет заведующего архивом.

— Хочу получить справку, сколько стоит на мировом рынке золотое сердце, — произнес Родригес густым басом.

«Гуахиро» сразу узнал голос друга, хотя тот и старался изменить его, но поднял голову от бумаг, только когда услышал слова «золотое сердце».

— Вам, компаньеро, оно обойдется почти даром. Но ты не трать времени попусту. Есть новости?

— Да, «Гуахиро». Они взялись всерьез. Выведена новая сверхсексуальная порода тли, раньше называвшаяся персиковой. Теперь, по всему видно, она станет жрать и заражать цитрусовые. Ей привили новый вкус. Вирус, однако, неизвестен. Как доставят тлю и как завезут вирус — тоже. Приняты вроде все необходимые меры, но ты, Рамиро, не отлучайся из Гаваны. Марта — в прошлое воскресенье она поняла меня — готова перенести свой отпуск. Сейчас я ухожу, Рамиро, но ты помни: гостей следует ждать со дня на день.

Заместитель министра одобрил принятые меры, ему пришлась по душе и идея Педро Родригеса; вместо контингента Комитетов защиты революции и взрослого населения вывести на плантации старшеклассников средней школы и начинающих студентов вузов. Они обычно весь сентябрь работали на полях, и среди них, безусловно, не могло оказаться ни одного информатора противника.

Но по поводу мер и действий — в случае появления тли и признаков вируса — столкнулись два противоположных мнения. Педро Родригес стоял на том, что следовало, идя сознательно на минимальные жертвы, до конца выявить намерение врага, вскрыть механизм и аппарат его исполнения, а затем только одним ударом пресечь его происки.

Вечером, уже перед самым сном, — дочурка давно лежала в постели, донья Кончита возилась на кухне, а Марта была на ночных съемках — Рамиро долго парил ноги в ванной комнате. Затем в спальне, плотно прикрыв дверь, он встал на голову. Рамиро верил и не верил в этот метод, или, лучше сказать, своеобразную разминку перед работой. Сразу не мог заснуть и поднялся наутро с восходом солнца,

Позвонил, как только решил, что его друг уже на ногах.

— Послушай, «Альфиль», а если от сумасшедшего? Что если все это гамбит Эванса? Белые приносят в жертву пешку. Мы ее берем. На шахматной доске они тут же выигрывают важный темп, занимают центр, вскрывают линии. А в жизни, один бог знает, что они могут придумать. Ты что молчишь?

— Думаю, «Гуахиро». Ты молодец! Карахо![66] Вчера, на встрече с учеными, я будто догадывался об этом, а теперь, после твоих слов, и мне таким простым кажется, что гамбит Эванса может быть. Учтем, «Гуахиро», Я буду держать тебя в курсе, «Жертву пешки», как ты говоришь, мы все-таки вынуждены принять. Вирус — дело опасное. Но подготовимся и к отражению любой другой атаки. В жизни ведь как? Иной раз на доске, правда, сложнее бывает, но в жизни больше вариантов, она изобретательнее. Ее теории куда многограннее, чем теория шестидесятичетырехклеточной игры. И возможности ее бесконечны! Спасибо, Рамиро. Иногда нужен лишь легкий толчок. Однако мне бы не хотелось, чтобы на этот раз ты попал в точку.

Глава II

КОРРЕКТНАЯ КОМБИНАЦИЯ

Оперативный дежурный по Центральному управлению госбезопасности посмотрел на стенные часы. Стрелки показывали 4 часа 17 минут, когда на телевизионном экране появилась фигура дежурного офицера по управлению погранчастями.

— Докладываю. В районах порта Мариэль, пляжа Санта-Фе и порта Санта-Крус-дель-Норте с разрывом в две-три минуты совершено нарушение территориальных вод. Два катера типа V-21 со скоростью до тридцати узлов движутся по направлению Мариэля и Санта-Фе. На траверзе Санта-Крус-дель-Норте вторгся миль на пять-шесть корабль-матка. С него спущена на воду быстроходная лодка неопознанного типа. Она направляется к берегу в район между пляжем Гуанабо и мысом Эль-Кайуэло. Погранзаставы подняты по тревоге. Из Мариэля вышли канонерка-153 и сторожевой катер «Ураган». Из Санта-Крус-дель-Норте на сближение с лодкой выходит «Тайфун», из Гаваны курсом на Гуанабо направляется торпедный катер «Смелый». Поставлена задача: помешать возможной провокации или высадке агентуры, очистить территориальные воды, В крайнем случае — подавить противника силой оружия.

— Вас понял! Информируйте каждые четверть часа. Особое внимание уделите неопознанной лодке, — ответил дежурный по Центральному управлению госбезопасности и взялся за ручку, чтобы записать полученные сведения в оперативный журнал.

…Капитан сторожевого катера «Тайфун» обнаружил лодку примерно в миле от берега и начал ее преследование. Увидев, однако, что лодка идет на значительно большей скорости, капитан-лейтенант приказал открыть огонь из крупнокалиберного пулемета, но линия трассирующих пуль с каждой минутой становилась как бы короче — лодка уходила от погони и вскоре скрылась из вида.

Корабль-матка продолжал стоять на месте и, как только «Тайфун» оказался на расстоянии выстрела, открыл стрельбу по сторожевику. «Тайфун» погасил огни и принял бой. Корабль противника развернулся и стал уходить на север.

Слева по борту «Тайфуна» в темноте южной ночи росло светлое пятно. То приближался торпедный катер «Смелый». И он начал стрельбу. Корабль противника был еще в водах Кубы, когда два снаряда один за другим поразили его и пустили ко дну.

В это время милях в тридцати пяти на юго-восток от того места, где затонул корабль-матка, и всего в километре от пляжа Хибакоа, прижавшись к стволу дерева хукаро и стараясь уловить любой подозрительный шорох, стоял человек. Но слышал он лишь стук собственного сердца. За спиной лежало море, еще не потревоженное предрассветным бризом, а впереди, сотнях в трех шагов, светлой лентой тянулось полотно шоссе Гавана-Матансас — дороги надежды. Через треть часа в сторону столицы пройдет первый рейсовый автобус. Человек закурил, прикрывая огонь зажигалки полой легкой куртки, затянулся несколько раз и тут же загасил сигарету, но окурка не бросил, а положил в карман.

Кругом ни души. Сердце стало биться ровнее, тиски, охватившие голову пронзительной болью, отпускали.

— Карахо! — ругнулся человек. — Не будь я «Москон»,[67] если сегодня не увижу Гаваны!

Все инструкции Москон выполнил безупречно, операция с высадкой, похоже, была осуществлена. Нет и намека на опасность. Еще пять минут, и на холме покажется свет автобуса. А там… Москон опустил руку в холщовую сумку, нащупал сверток, в котором лежал контейнер-морозильник, коснулся коробки с «капустными сигарами», содержащими живую кладь, затем проверил, на месте ли многоцветная шариковая ручка — смертоносное оружие на два выстрела — и пачка «Висанта» местного производства на экспорт.

Память сразу унесла на седьмой этаж здания «Мьюнити» в парке Коукоунат-Гроув. Там старший офицер ЦРУ по имени Мартин, которому Москон был представлен еще в Нью-Йорке, спросил вместо приветствия:

— Вы знаете, сколь серьезно задание, которое вам надлежит выполнить?

— Я здесь, значит, меня это не пугает, — ответил Москон. — Люблю дело, конкретный разговор и деньги, Я готов! Изложите дополнительные сведения и назовите час и место, где я обязан быть перед началом операции.

— О'кей! — Мартин улыбнулся и, коротко повторив суть задания, принялся подробно излагать новые детали.

Москон вначале слушал, но вскоре стал изображать, что внимательно разглядывает замысловатые фигуры, в которые превращался дым сигары в жарком, насыщенном влагой воздухе, — почему-то кондиционер был выключен, — а сам лихорадочно думал: «Пусть я стану нищим, если это не так! Почему он сам не очень верит в успех?»

Американец проверил, точно ли Москон знает явки, пароли и номера телефонов агентов, переданных ему в подчинение, и резко спросил:

— Вопросы есть?

— Да! Один! До вчерашнего дня меня волновало то, как вы собираетесь выбрасывать меня на Кубу. Насколько известно, пограничная служба у Кастро теперь поставлена не так, как было когда-то…

— Понимаю вас!

— Нет! Уверен, что не понимаете. Хотя техника у вас на грани фантастики, и я верю в эту бесшумную, уничтожающую самое себя лодку, — я видел эксперимент, — речь идет не о том, что меня страшит возможность расстаться с жизнью. К этому я готов. Мне хочется сейчас знать, остается ли в силе прежний уговор — действительно ли это ваше последнее задание? Я устал! Вы знаете, сколько я сделал? Я устал и сейчас выполню то, что вы поручаете…

— А не усомнились ли вы в правоте дела?

— Я хочу знать определенно: последнее это задание? Я мог бы и не говорить об этом. Знаю — не профессионально, и знаю, как это может сыграть против меня в решении моей дальнейшей судьбы. Но не хочу больше лгать самому себе. Устал! Пристрелите, как загнанную лошадь, или дайте слово, что это в последний раз.

Старший офицер ЦРУ задумался: при всей кадровой выучке, основанной на особых качествах, отличающих его от обычного среднего человека, он все-таки оставался человеком и растерялся. Повернул голову в сторону зеркала, занимавшего всю стену, и уставился в его гладкую, отполированную поверхность. Мартин в отличие от Москона, который мог об этом только догадываться, знал, что за зеркальной стеной, в соседней комнате, находится мистер Браун и внимательно следит сквозь «зеркало» за настроением Москона. Мистеру Брауну, который вслушивался в каждое слово, оценивал каждый жест, после этой встречи надлежало поставить визу перед началом «нулевого» этапа операции «Биран».

— Так что?

Вопрос Москона вывел Мартина из оцепенения.

— Да, да! Вы же хорошо это знаете. Сами подписывали контракт.

— Ну, тогда по рукам! — Москон встал со стула.

— О'кей! — Старший офицер ЦРУ поднялся, выдвинул ящик стола. — Понимаю, что это не совсем к месту: вы, кубинцы, иной раз бываете сентиментальны и всегда чересчур эмоциональны и вспыльчивы. Однако долг профессии требует. Вот эту четырехцветную шариковую ручку венгерского производства мы переделали в оружие самозащиты. Красный и зеленый, по обе стороны дужки-зажима, заряжены у нас. Крошечный шарик из специального пластика летит на расстояние до трех метров, он должен попасть на обнаженную часть тела. Смерть моментальная, через пять секунд и следов шарика никто не найдет. Яд разложится на производные пятнадцать минут спустя. Утрате не подлежит!

— Ага! Понимаю, — машинально произнес Москон и взял протянутую ручку.

— А это всеми там любимые «Висакт». По паре с каждого края — не для вас! Достаточно мундштуку коснуться губ, спичек уже не понадобится…

… — Спичек и не потребуется! — почти вслух, теперь по-испански произнес Москон и увидел, как на холме возник ярко освещенный рейсовый автобус.

«Эль Гуахиро» присутствовал на разборе инцидента, который произошел всего четыре часа назад. Казалось, осуществлению плана противника удалось помешать. Более того, он был наказан. На том месте, где затонул корабль-матка, осталось масляное пятно и плавали щепки. Воздушная разведка донесла, что катера V-21 были подобраны другой маткой — рыболовецкой шхуной без опознавательных знаков, ушедшей на северо-запад, а сверхбыстроходная, также за пределами территориальных вод Кубы, — крупной моторной яхтой, приписанной к порту Нассау на Багамских островах. На побережье от Мариэля до Санта-Крус-дель-Норте не было происшествий.

И все-таки, когда полковник Родригес отпустил своих сотрудников, Рамиро Фернандес сказал:

— Как хочешь, «Альфиль», а я бы на твоем месте дал указания усилить контроль. В тех местах, где ты сам решил бы нанести удар. Уверен, что они совершили тихий ход.[68] Слишком много вложено. На затраты не скупились. И где-то рядом. Это их стиль. Но теперь ищи ветра в поле. А угроза нависает. Если начало такое, игру ведет знаток. Это как пить дать. Жди шаха!

— Согласен с тобой, Рамиро. Я в таком духе и собираюсь доложить руководству. А выжидательный ход сделаем. Обязательно! Если начнем операцию, мы дадим тебе автомашину. Предпочитаешь «форд» или «шевроле»?

— «Рамблер». Тот, что был у меня в прошлый раз. Он везучий. Мясник, когда его брали, пометил пулями абсолютно все машины, что его преследовали, а моя вышла чистой.

— Если не будет занят, Рамиро. Ты, я вижу, готов. И меня, знаешь, уже охватывает предчувствие, что затевается большая канитель.

— Это доктор Артуро Армас?

— Да, это я. Чем могу быть полезен?

— Я страдаю миокардитом.

— Сколько лет?

— Четыре с половиной года.

— Вы транспортабельны?

— Да. Сейчас приму кордиамин и сниму сердечный спазм.

— Тогда жду вас у себя дома после шести вечера. Раньше не смогу. И не делайте лишних движений.

Москон с удовлетворением положил трубку. Утром и днем он не заставал доктора дома и теперь звонил ему в кабинет, где тот принимал с двух до шести.

Вечером дверь квартиры на втором этаже дома № 510 по улице «Н», между Двадцать первой и Двадцать третьей, открыл сам доктор.

— Входите! Чем могу быть полезен?

— Я страдаю миокардитом.

— Сколько лет?

— Четыре с половиной года. Кто-нибудь еще есть в доме?

— Не понимаю вас.

— То есть как? Все в порядке! Начнем! Контейнер вы уже получили? Зарядим патроны? Где ружья? Или вначале хотите разместить меня? — Москон смело шагнул в прихожую.

— Послушайте, компаньеро, вы ошиблись. Какие патроны? Что за ружья? Вижу, вы перепутали адрес. Извините.

— Вы доктор Артуро Армас?

— Да, я. Но при чем здесь патроны и какие-то ружья?

Гость выдал такой набор непристойных слов, обычных в кубинских эмигрантских кругах, что доктор поморщился. Москон расхохотался, полез в боковой карман, достал бумажник, извлек из него банкноту в одно кубинское песо и протянул доктору.

Тот взял и внимательно посмотрел на номер. Шестизначное число должно было заканчиваться днем и месяцем его рождения.

— То-то, сеньор! Я три года без дела. А вы так шутить изволите. Сейчас покажу вам вашу комнату, отметим встречу — у меня припасено холодное пиво — и займемся ружьями и патронами. Три отличных браунинга с запасными обоймами готовы — на всякий случай. Контейнер я вчера извлек из тайника. Надежное место! Я им все время пользовался и в прошлые годы. Упаковку, как мне было сказано по телефону — очень милый женский голос, — я не трогал, но уложил в холодильник сверток и до сих пор не знаю, что в нем.

— Узнаете и обрадуетесь! А теперь доставайте пиво и на всякий случай включайте радиоприемник и приставку к нему — она ведь у вас имеется? Хотя здесь опасности, уверен, быть не может. Вы хорошо устроились. И мне симпатичны.

Полумрак, приглушенные голоса, слабый звон посуды создавали нужный настрой. Раскрепощенность, предвкушение легкого опьянения, предстоящего шоу и застольной беседы словно отключали от земной суеты.

Мистер Браун отдыхал после напряженного и как будто удачного рабочего дня. Он утонул в глубоком кресле с высокой спинкой, положив мясистые пальцы на подлокотники. Лицо его, более круглое, чем овальное, несло на себе следы порока и привычки властвовать. Глаза, однако, светились интеллектом.

Сервировка стола состояла из букетика гвоздик в хрустальной вазочке, ведерка с двумя бутылками замороженного шампанского, водки «Самовар» и соленого миндаля. Рядом суетились Академик Майкл и местный уполномоченный ЦРУ. Все они приехали в этот ночной кафешантан по настоянию мистера Брауна.

В прошлый приезд ему приглянулась молоденькая солистка. Он послал ей цветы, она ответила с эстрады воздушным поцелуем, и это показалось мистеру Брауну многообещающим. Теперь, уже несколько дней, он пытался добиться свидания с солисткой через антрепренера и сам звонил ей домой, но безуспешно. До ее выхода в тот вечер оставался еще час, а в артистической у зеркала, перед которым она готовилась к выступлению, уже стояла корзина калифорнийских роз. Мистер Браун решил действовать активнее.

Но надо же так случиться — все в жизни повторяется! — что эту самую солистку последние полгода опекал шеф местного отделения ФБР. Он знал, сколько бед ей пришлось вынести в детстве, и теперь был свидетелем поистине титанической борьбы этой женщины за чистую, честную жизнь, жизнь по любви. Он нашел ей место и помог устроиться в шоу, причем без обязательного для других певичек романа с антрепренером.

Шоу начиналось с выступления клоунов, фокусника, чечеточников и заканчивалось представлением «Двенадцать беззастенчивых див», где молоденькая солистка исполняла свои песенки.

Антрепренер, почувствовав птицу по полету и получив соответствующую мзду, тоном, не допускавшим возражений, предложил девушке после выступления подойти к столику мистера Брауна. Но как только она присела, рядом появился Праведник.

— Прошу прощения, господа, но эта дама не для ваших забав. Пойдем, sweethaert,[69] тебя ждут дома. Я отвезу.

— А! Если не ошибаюсь, мы когда-то были знакомы. Может, и вы присядете? — Мистер Браун прикусил тут же побелевшую губу и не столько от непрошеного вмешательства, сколько от злости на самого себя за то, что не учел возможной встречи. Заместитель шефа отделения ФБР в Майами, тот, который имел свою долю в прибылях от собачьих бегов, весьма подробно разукрасил и жизнь и работу своего начальника, как только почувствовал, что он несимпатичен мистеру Брауну.

— Мог бы! Но не сделаю этого как раз потому, что мы когда-то были знакомы. — И Праведник решительно подал руку девушке.

— Вы не посмеете этого сделать! — уже негодуя, произнес мистер Браун.

— Еще как! Хотя бы затем, чтобы никоим образом не остаться в долгу.

Мистер Браун полез в боковой карман пиджака, где у него лежала ручка с золотым пером, нажал на штырек, потом вынул платок, отвернулся, будто бы вытереть нос, и произнес:

— Смит, где вы?

Не более чем через десять секунд у столика появились два телохранителя мистера Брауна.

— Не советую вам совершать глупых поступков, мистер Браун! — Шеф отделения ФБР откинул полу пиджака, где висел кольт-45, сделал шаг и повернул голову. — Вы не за этим сюда прибыли. Желаю здравствовать! — И он вместе с девушкой направился к выходу.

Телохранители преградили было им путь, но мистер Браун, лицо которого вспыхнуло ярче мака, махнул платком.

— Выпьем за решительность мужчин! Это качество, однако, не снимает с них звания рогоносца… — И мистер Браун не отказал себе в удовольствии рассказать сотрапезникам историю, как он увел из-под носа нынешнего шефа флоридского отделения ФБР красавицу, которая позднее стала матерью его детей.

Когда дружный смех стих, Академик Майкл заметил:

— Сейчас не время и не место, но завтра утром я вам тоже кое-что расскажу. И давайте закругляться здесь. Я приглашаю! Мистер Браун, вы любите загадочных индусок…

Но вечер расстроился, и было решено ехать отдыхать. Однако по пути мистер Браун попросил завернуть в отделение телеграфной компании «Пост диспетч» и предложил подождать его у входа. Телеграмма была послана на итальянскую фамилию по адресу одной из аптек Лас-Вегаса, игорного города и притона гангстеров и мафиози. Вот ее текст: «СРОЧНО ПРИЛЕТАЙ С РОДСТВЕННИКАМИ МАЙАМИ ТЧК ОСТАНОВИЛСЯ У БРАТА ТЧК БИЗНЕС ЗАМАНЧИВ ТЧК РАЛЬФ».

Утром в кабинете Академика Майкла разговор о шефе местного отделения ФБР продолжился.

— Этот полицейский возомнил себя бог знает кем! Забыл свое место, — сказал Академик Майкл. — А надо бы его спросить, как и почему он упустил кастровского агента, который стремился проникнуть в мою лабораторию.

— То есть? — неподдельно удивился мистер Браун.

— Некий экспедитор по продаже мясо-молочных продуктов — фамилия его Домингес — завел знакомство с моим шеф-поваром и собирал информацию. Повар — мой шеф охраны это точно установил — сообщал о Домингесе вашему бывшему знакомому, но тот… как-то странно бездействовал, и Домингес улизнул.

— К вечеру, Майкл, у меня в кармане должен лежать подробный рапорт на имя главного инспектора за двумя вашими подписями. И забудем об этом! Я с нетерпением жду девяти вечера, когда состоится радиосеанс: главное сейчас — получить подтверждение удачной высадки. Похоже, «Х-2» приняло наш спектакль, как мы того хотели. Лодку-смерч они не догнали. Корабль-матку, к своему удовольствию, «уничтожили» и скорее всего рады.

— Издержки, однако.

— Пустяки! Старая посудина, которую давно надо было отправить на слом. Этот трюк — моя выдумка.

— Но там были люди. — Майкл отвел глаза.

— В том-то и дело, что не было. И орудия на эту калошу поставили никуда не годные. Люди открыли огонь, перевели орудия на автоматический режим, развернули посудину на обратный курс, заклинили румпель и сошли в другую лодку-смерч. Лодчонка же, на которой высадился агент, специальной конструкции — проходит боевое испытание, и, надеюсь, удачно. Она самостоятельно уходит от берега примерно на сто ярдов и бесшумно уничтожает себя. А кому придет в голову искать остатки моторчика на дне морском? Ясно?

— Мы движемся вперед. — Майкл говорил слова, приятные для мистера Брауна и для самого себя, — «Нулевой» вариант принял старт!

— Похоже. Теперь будем ждать сообщений, — ответил мистер Браун, а сам подумал: «Установить контакт с доктором, изъять из тайника деньги и охотничий билет, связаться с механиком, получить указание от Роландо о местах действия и… на охоту. А когда коммунисты спохватятся и втянутся, тут мы им и преподнесем… что надо!»

Москон походкой делового человека — как-никак он еще в прежние времена работал инженером в кубинском отделении телефонной компании США — вышел на Двадцать третью улицу и направился вниз, к набережной. Возле бело-розово-голубого отеля «Гавана-Либре» он пересек Двадцать третью улицу и в книжном магазине у входа в отель купил последний номер журнала «Верде Оливо», сложил его вдвое, засунул в задний карман брюк, закурил.

Поджарый, гладко выбритый, с аккуратно уложенными, по моде длинными волосами, Москон не походил на мужчину, который два года назад здесь же, на противоположной стороне улицы, в известном гаванском «дворце» мороженого «Коппелия», отмечал свое пятидесятилетие.

У каждого бывает особое, везучее место — церковь, ресторан, чей-то дом, парк, музей, игорный дом, улица. Посетил это место, побывал там и словно бы глотнул вина и заел кусочком просвиры — удача сама идет в руки. Москон вновь пересек Двадцать третью и прислонился к железной решетке сквера напротив внушительного, цвета поспевающей вишни, фасада кинотеатра «Яра». В прошлый свой нелегальный визит в подъезде дома на углу «L» и Двадцать первой, всего в сотне шагов от «Яры», он под видом сотрудника Центрального управления госбезопасности Кубы завербовал честного патриота из Министерства строительства. Тот функционирует и по сей день, информируя резидентуру ЦРУ о положении дел в Министерстве.

Этот успех принес тогда Москону вознаграждение в пять тысяч долларов, равное десятимесячному его содержанию. Сейчас он получал за каждый проведенный на Кубе день по пятьсот долларов.

От того самого здания, казалось, прямо на Москона, шел человек в оливково-зеленой форме капитана. Когда он приблизился, Москон отвел глаза и почувствовал холодок на спине.

«Василиск![70] — подумал Москон и оттолкнулся от решетки. — Только без змеиного хвоста и короны на голове. Пора! А то размечтался».

Москон спустился по Двадцать первой до улицы «О» и вошел в парк отеля «Насиональ». Там, у входа в бассейн, он купил билет, подождал еще немного, сверяя время по своим часам, и, словно нехотя, отправился купаться. Разделся он в общей кабине, где рядом было два свободных места. Свою белоснежную рубаху с короткими рукавами и двумя накладными карманами он повесил на крюк, а на соседнее место положил согнутый пополам журнал «Верде Оливо». Сделал он это ровно в одиннадцать часов утра — так было условлено. Через час, когда Москон возвратился в раздевалку, журнал лежал раскрытым на его месте, а рядом висели брюки и сверху точно такая же, как и его, рубаха. Взять ее вместо своей было делом одной секунды.

В доме № 510 по улице «Н» доктор Армас ждал прихода Москона с нетерпением. По инструкции реактив № 7, которым он пользовался, когда собирал информацию о 1-м съезде компартии Кубы, следовало применять лишь через полчаса после смешения двух разных жидкостей. Доктору же надо было успеть к часу дня в рабочую столовую, в затем на прием.

Москон вошел, небрежно снял рубаху, бросил её на руки доктора, а сам в башмаках завалился на диван, закурил и принялся насвистывать песенку Марии Лафоре «Мон амур, мон ами».

Доктор взбалтывал реактив в пробирке, когда услышал знакомую мелодию «Даунтауна» с переходом на «Кол ми».[71] Москон тем временем пытался ответить на заданные самому себе вопросы: «С какой стати Фрэнк подался в гангстеры? Чего ему не хватало?»

Как только на спине рубахи, смоченной изнутри реактивом, начали проявляться очертания букв, Москон строго поглядел на доктора, и тот отступил к окну, посмотрел на часы, заспешил, попрощался и тщательно запер дверь снаружи на оба замка.

Еще через минуту можно было прочесть послание: «Лучшее место охоты конце недели; район Хагуэй-Гранде — Аустралия — Юка — Торьенте, начале следующей: линия Мантуа — Гуане, конце следующей: Нуэва-Херона — Санта-фе. Отеле «Рикардо» Пинар-дель-Рио найти Мигеля-»Трабуко»[72] от Альберто. Отель острова Пинос зарезервировать. Диких голубей и перепелов покупает девять вечера по телефону 32-08-53 Роландо».

До субботы оставалось всего два дня. «Капустные сигары» хранились во влажном месте, ружья были готовы, удостоверения Национального союза охотников тоже и восемь пачек, по пятьдесят патронов с мелкой дробью в каждой, лежали в ожидании. За день до выезда они с доктором обработают сотню патронов — высыпят дробь и чуточку пороха, забьют пыж обратно, уложат сверху гуттаперчевую капсулу и прикроют срезом бумажного пыжа. Это — пустяковое дело. Пока же все идет как надо. Следовало немедля связаться с третьим «охотником», у которого был наготове «додж» выпуска 1959 года, но в хорошем состоянии.

Москон подождал, пока проявленный текст не стал бледнеть, швырнул рубаху на дно ванны, открыл горячую воду. К консервам, оставленным ему доктором, он не притронулся, закрыл кран, согрел кофе, выпил две чашечки, осторожно отпер замки и направился в город. Из продовольственной лавки, где на подставке у стены стоял телефон, он позвонил.

— Гараж? Попросите Рафаэля Мартинеса. Ждать пришлось долго, В лавку вошли и встали рядом две тетушки и молодой парень.

— Фело?.[73] Не отходи от телефона. Я тебе сейчас позвоню. У меня болит голова, а тут собрался народ. До черта, говорю, народа.

В ближайшей аптеке почти никого не было, и Москон сразу услышал в трубке голос Рафаэля Мартинеса.

— Послушай, у меня страшно болит голова. Что посоветуешь? Ну, не будь скотиной, посоветуй! Чего молчишь?

— Набираю воздух! А ты сходи в аптеку.

— Я уже здесь. А что посоветуешь?

— Таблетку дуралгина и две аспирина.

— Спасибо. Тебе куплю свечи, идет? Когда и где встретимся? Ты на машине?

— Зеленый «додж-59». Заканчиваю в пять, а в половине шестого буду ждать у музея, на Трокадеро и Монсеррате.

— Тебя кум предупреждал, что на этой неделе поедем к дяде?

— Я готов, В гараже договорился, там знают, что мне надо повидать родных.

— О'кей, Фело! Со свечами привезу тебе и подарки. Будешь доволен.

Мистер Браун возвратил шифровальщику телеграмму, полученную накануне вечером из Гаваны, Начало операции, которая проводилась как отвлекающий маневр, осуществлялось без сучка и без задоринки. Роландо сообщил, что рубаха обменена, деньги и удостоверение из тайника изъяты, отстрел дичи будет проходить в провинциях Матансас, Пинар-дель-Рио и на острове Пинос в субботу-воскресенье, вторник-среду и следующие субботу-воскресенье. Затем в течение недели можно реализовать план возвращения Москона. Роландо ждет инструкций по поводу того, как в дальнейшем использовать доктора и механика,

— Угощайтесь. — Мистер Браун предложил шифровальщику сигару «Ойо-де-Монтеррей». — Настоящие, гаванские.

Зазвонил телефон. Мистер Браун снял трубку лоснящимися на ярком свете пальцами.

— Хелло! А, это ты, Майк, У меня хорошие новости. Давай пообедаем вместе. Нам остается неделя более или менее спокойной жизни… Что? Не может быть! Вот так номер! У нас сегодня пятница. Когда же похороны? Мне надо не забыть отправить достойный венок бедняжке. Ну, ты меня огорошил. При всем его дурачестве он был неплохим малым. Что теперь будем делать с вашим рапортом? Уничтожим? Нет! Отправим по адресу. А ты, Майк, все-таки приезжай ко мне, пообедаем. Я буду ждать.

Мистер Браун двумя пальцами возвратил телефонную трубку небесного цвета на место и спросил молодого шифровальщика:

— Вы что-нибудь слышали об убийстве местного шефа ФБР?

— Только по радио. В газетах еще ничего нет. Здешние гангстеры, должно быть, свели счеты. Он их держал в черном теле. Но как свели! Повара, служанку и садовника, надо полагать, увезли из дома связанными. А когда сам шеф возвратился домой — где-то около полуночи, — его в собственном холле изрешетили одиннадцатью пулями разного калибра. И кругом никто ничего не слышал. Тела слуг-негров сегодня утром обнаружил в своем хлеву фермер из Джексонвиля. Констебля, который заступил в двадцать три часа на дежурство около особняка пострадавшего, пока найти не могут. Вот так!

— Да, это бывает. Жизнь! — подытожил мистер Браун, а сам подумал: «Еще никто не уходил от наказания за оскорбление ЦРУ и таких, как я».

В кабинете полковника Родригеса с утра в понедельник собралось человек десять. Никто не сидел на месте. Все были возбуждены и испытывали нетерпение.

Троим из оперативников надлежало на вертолете немедленно отправляться в Хагуэй-Гранде. Местная станция защиты растений обнаружила сразу в нескольких местах тлю «тохсоптеру ауранти» чужого происхождения, а ученые нашли на ней вирус «тристесы», опасного заболевания цитрусовых деревьев. В тридцатые годы «тристеса»[74] впервые проявила себя вспышкой в Бразилии, полностью уничтожив там цитрусовые плантации. Затем болезнь перекинулась в другие страны Латинской Америки, нанесла ощутимый урон Мексике, Соединенным Штатам Америки, перешагнула океан, дала знать о себе в Испании, на севере и юге Африки, на Ближнем Востоке, в Индонезии, Австралии. Подвой кислого апельсина, обычно устойчивый к другим вирусным заболеваниям, чрезвычайно восприимчив к вирусу «тристесы».

Оперативным работникам следовало собрать наиболее полные сведения о случившемся и попытаться выявить оставленные диверсантами следы. Находившийся в Хагузе-Гранде оперативный работник пока сообщил лишь об одном подозрительном факте: студенты юридического факультета университета города Матансаса видели охотников, приехавших из города, которые с азартом стреляли, но постоянно мазали. Только у одного из них, которого двое других называли «доктором», на ремешке у пояса болталась пара лесных голубей.

Выходившие из кабинета столкнулись с майором Павоном. Был он, как и прежде, коренастым крепышом, но теперь его лоб метила глубокая морщина и появилась седина в черных волосах. Перешагнув порог, майор представился и закончил словами:

— Явился для исполнения любого задания!

— А ты не бежал? — Полковник Родригес прищурился. — Кто тебе донес и как это ты ухитрился за четверть часа добраться из госпиталя сюда?

— Предчувствие. В субботу в госпитале была Эсперанса. Еле прожил вчерашний день и сегодня на обходе упросил главного врача.

— Насколько это так, попросим Эсперансу и проверить. — Глаза Родригеса смеялись. — А если это не во вред твоему здоровью, то ты появился у нас как нельзя более кстати. Началось! Да что мы стоим, компаньерос? Присаживайтесь! А ты, Павон, слушай. Потом останемся вдвоем, начнешь задавать вопросы.

Но разговор между учителем и учеником, между начальником и одним из лучших офицеров управления на сей раз не состоялся. Сперва принесли донесение Хоты-9 о том, что операция с высадкой одного агента началась успешно. Затем Родригеса вызвал к себе министр.

О сигнале из Хагуэя-Гранде уже знал компаньеро Фидель Кастро.

Полковник попросил министра — и заместитель его поддержал Родригеса — дать ему пять часов, чтобы продумать полный доклад с предложениями. Эта просьба, однако, не означала, что аппарат, подготовленный к начавшейся акции противника, будет бездействовать. Оперативные меры уже приняты, и на плантациях Хагуэя-Гранде действует специальная группа по локализации очагов и должной их агротехнической обработке.

В два часа пополудни — майор Павон все это время сидел на прямой связи с улетевшими оперативниками — в кабинете Родригеса, куда вызвали Рамиро Фернандеса, шел разговор.

— Ситуация более или менее ясна. — Педро Родригес вертел между цепкими, подвижными пальцами цветной карандаш. — Если подтвердится, что владелец зеленого «доджа» с синим номерным знаком GM-19-44 действительно отлучался из дому в субботу и воскресенье, — эту важную деталь мы будем знать до трех часов дня, — то он обязательно сделает то же в течение ближайших дней еще не один раз. На работе Рафаэль Мартинес взял отпуск на неделю. И если все так, если он никому другому не давал своей машины, а я уверен, что нет, мы ухватимся за последнее звено, которое непременно приведет нас к начальному.

— Интересно, сколько их прибыло на Кубу? И кто они? — спросил вслух, но как бы самого себя, Рамиро. — Ведь могут действовать параллельно две, а то и три группы.

— Мы повсюду наготове! Резюмирую, как если бы пришлось докладывать самому Фиделю. — Родригес подмигнул и перестал вертеть карандаш. — В прошедшие субботу и воскресенье три индивидуума, один из которых установлен — механик гаража гаванского порта Рафаэль Мартинес, — под видом охотников распространили на апельсиновых плантациях района Хагуэй-Гранде тлю и вирус «тристесы». Тля иностранного происхождения — мутант, заметно отличается по своим морфологическим данным от национальной и в отличие от нее атакует и питается не соком молодых побегов персиковых деревьев и растений семейства пасленовых, а цитрусовых деревьев. Эта тля может явиться опасным распространителем вируса «тристесы» по всей стране. Присутствие вируса этой болезни также выявлено. Диверсанты проехали и прошли от сентраля[75] «Аустралия» через Юку, Торьенте, Сокорро, Педросо до народного хозяйства «Камило Сьенфуэгос № 2» порядка тридцати пяти километров и на своем пути оставляли скопления тли и субстрат с вирусом «тристесы». По диаграмме, вычерченной в Госстанции защиты растений, можно представить себе картину следующим образом. Оставив машину у обочины, все трое углубились в посадки так, чтобы с дороги их не было видно. У десятого по счету дерева расходились. Второй шел к пятнадцатому ряду, третий — в двадцатому. Первый незаметно выпускал тлю на дерево, у которого останавливался, второй шел по своей линии и выпускал тлю у пятого дерева, третий — у десятого. Затем каждый отсчитывал пятнадцать деревьев, повторял операцию с тлей и двигался дальше. Пройдя километр, они возвращались и начинали палить из ружей по кронам тех деревьев, на которые была выпущена тля. Остатки пыжей и гуттаперчевой оболочки с вирусом, как вещественное доказательство, были подобраны в сорока трех случаях, и ни одной царапины от дроби на деревьях не обнаружено. Очаги с тлей и вирусом зафиксированы, специалисты занимаются их обработкой. Благодаря принятым мерам ущерб хозяйствам нанесен незначительный.

— А если в иных районах действуют другие группы? Вдруг Фидель задаст тебе такой вопрос? — спросил Рамиро.

Родригес не сразу ответил, но избрал наиболее верный, оптимальный вариант:

— Компаньеро Рамиро Фернандес, коль скоро мы твердо знаем, что противник сделал первый ход, и сомнений нет, что задуманная им операция началась — к тому же у нас есть подтверждение из Майами, — мы имеем полное право привлечь к делу на семь — десять дней все наши силы и средства. Границы острова Молодежи закрыть на замок силами двух батальонов специальных войск. Объявить о карантине на острове. Принимать в порт Нуэва-Херона суда, выходящие исключительно из порта Батабано, где установить строжайший контроль. Далее, ориентировать Комитеты защиты революции в местах произрастания цитрусовых на использование негласных мер, а в случае необходимости и гласных для проверки личности и цели пребывания там каждого незнакомого лица. Однако начать осуществлять этот план надо не ранее среды. И вот почему. Механик из гаража гаванского порта обязан вывести нас на остальных. Он явно последний винтик в группе. Сегодня они, по всей видимости, отдыхают. Действия механика Мартинеса полностью контролируются нами. Так вот, не ранее среды, чтобы не вспугнуть и не приостановить действий попавшей в наше поле зрения группы диверсантов. Их мы должны взять с поличным, на месте преступления.

— Компаньеро полковник, — послышался в динамике взволнованный голос Эсперансы. — Радиосвязь! Родригес щелкнул включателем.

— Первый слушает.

— Я — Девятый. Объекту звонил сослуживец из гаража, приглашал к себе в среду на ужин, обещал хорошую партию в домино. Объект ответил отказом, объяснив, что на рассвете в среду уезжает в Санта-Клару навестить родных.

— Девятый, продолжайте наблюдение. Пришлите запись разговора, установите личность звонившего. Доложите!

— Вас понял!

Родригес отключил рацию.

— Вот и доказательство! Послезавтра они отправляются в путь и, конечно же, не в Санта-Клару. Павон, все группы действия послезавтра с трех часов тридцати приводите в боевую готовность. Особенно по направлению Батабано и Пинар-дель-Рио. Раз они действуют из Гаваны, восточные провинции страны, видимо, не входят в их задание. А там пока все тихо. Рамиро Фернандес, ты с нами?

— Конечно! Хочу видеть. Может, кто из знакомых. Скажи, Педро, а как вышли на механика?

— По деталям собрали описание автомашины «охотников» и очень смутно — людей. Одна старушка из Сокорро, которую они отказались подвезти, хотела пожаловаться сыну, посмотрела на номерной знак и заметила, что он не местный. Однако она вспомнила: он был синим — частная машина — и оканчивался на «44». Этого оказалось достаточно. ЭВМ тут же выдала, что «доджей» всего пять. Ну, а дальше ошибки не могло быть. Павон, сейчас к нам должен приехать компаньеро Флавио Баррето, начальник санэпидемслужбы Минсельхоза. Прошу тебя встретить его, привести сюда и побыть с ним, пока я отлучусь на доклад.

Как только майор Павон вышел, Педро Родригос спросил:

— Как Марта? И дочурка?

— Дочка — радость моя. А Марта… Педро, боюсь сглазить. Кругом только и слышишь; «Ушел», «ушла», «надо что-то делать»… Разводов почти столько же, сколько и браков. У нее сложная работа в житейском смысле. Профессия такая… Но у меня нет сомнений. Каждую свободную минуту она старается провести со мной. Скучает. Да и я часто отлучаюсь и возвращаюсь поздно домой. Она говорит:

«Гуахиро», я не ревную. Всякий раз, когда в сердце — я же женщина и люблю — вдруг пробежит холодок, я вспоминаю твои глаза, вспоминаю, как в Майами ты глядел на меня, когда передавал пачку денег, завернутую в туалетную бумагу».

— Это было?

— Я срочно уезжал в Гавану, знал, что навсегда, а за мной ходила «тень», и я не хотел подвергать опасности Марту. На туалетной бумаге — иного выхода не было — я тогда написал ей, чтоб немедленно летела в Мексику и явилась к нашему консулу. Она ничего про мои дела не знала, и это предложение равносильно было приглашению ее на электрический стул. И она поехала! Потому что любила. И я ей верю! И очень счастлив.

— Давай, «Гуахиро», как закончим это дело, вместе вчетвером поедем отдыхать. В Сороа, например, или Виньялес.

— Компаньеро полковник, — голос Эсперансы из динамика прервал их разговор, — к вам агроном Баррето.

— Я жду.

Начальник управления санэпидемслужбы улыбался. Он вынул из «дипломата» два листка с текстом, отпечатанным на машинке.

— Вот здесь — полная картина и даже подсчитаны, правда, приблизительно, наши потери. Однако, если б нас не предупредили и мы в обычном порядке обнаружили болезнь, было бы худо, — сказал Баррето, протягивая листки Родригесу, — Их «тохсоптера ауранти», ох, как коварно задумана.

— У специалистов, ученых особенно, наша профессия вызывает разное отношение. В лучшем случае улыбочки… — начал было полковник.

— Нет, нет! — перебил его Баррето. — Я ваш сторонник. И вот доказательство!

Начальник санэпидемслужбы извлек все из того же «дипломата» и положил на стол перед полковником Родригесом том чеха Ярослава Холмана «Тля Кубы», несколько журналов на русском языке «Микология и фитопатология», книгу Делакруа и Моблана о болезнях тропических культур и труд У. Стэнли, знаменитого вирусолога США.

— Вот за это спасибо! Ну, а раз так, попрошу вас тогда подождать меня здесь в обществе майора Павона. Вы уже познакомились? Не исключено, что могут быть иные решения. — Родригес пробежал глазами записку Баррето, положил ее в папку и, взяв под руку Рамиро Фернандеса, пошел к выходу из кабинета.

В приемной друзья на прощание пожали друг другу руки.

— Не отлучайся от телефона, Рамиро. Эсперанса сейчас организует тебе «рамблер» — он стоит в гараже, Выспись в эту ночь, а послезавтра в три тридцать будь внизу у подъезда.

Дело началось, как и предвидел полковник Родригес, в среду около четырех утра. Свет в окнах квартиры механика Рафаэля зажегся без двадцати четыре. Через четверть часа заработала рация:

— Первый, Первый, я — Седьмой. Объект вышел из дома, сел в «додж» и направляется в сторону центра.

— Я — Первый. Осторожно! Вперед выдвигайте патрульную. За ней «овощной» пикап. Пленка должна быть четкой. Продолжайте!

— Но в пустом городе они их вспугнут или потеряют, — неожиданно произнес Рамиро Фернандес.

— Рамиро, ты ли это говоришь? «Додж» осматривали наши специалисты. За ним следуют по новой системе, боковыми улицами и при помощи карты, по которой он движется у них на экране. Ему не уйти. Как только остановится, к ним подъедет патрульная полицейская — это в порядке вещей в ночное время. Капитан Рамос! — Родригес обратился к одному из своих подчиненных. — Думай: куда они поедут?

— Полагаю, в Пинар-дель-Рио, полковник.

— Почему не в Батабано?

— Вряд ли. От Гаваны час езды. Первый паром на остров Молодежи отходит в шесть. Им никакого резона нет болтаться у пристани целый час.

— Так! Поглядим. Осталось недолго ждать. Тем временем «додж» лихо вылетел на авениду Менокаля, свернул по улице «Карлос III» и затем по улице «G» до Двадцать третьей… Там на углу его ждали Москон и доктор с ружьями в чехлах и сумками. Не успел Рафаэль открыть багажник, как к ним приблизилась патрульная машина.

— Кто рано встает, тот много успевает. Охотничьи билеты не забыли? — спросил боец в форме полицейского, сидевший рядом с водителем. — Удачи вам! Счастливого пути!

На лицах всех троих «охотников» появилась радость, но в ту же самую секунду сверху, по Двадцать третьей, к ним подъехал «овощной» пикап.

— Что нибудь случилось? Нужна помощь? — Получив отрицательный ответ, водитель пикапа нажал на газ.

«Охотники» расселись, и «додж» помчался в сторону Центрального шоссе.

— Теперь по машинам! — сказал полковник Родригес. — Нет сомнений, они направляются в Пинар-дель-Рио. Скорее всего в зону новых плантаций, заложенных революцией. Впереди три часа пути. Майор Павон и капитан Рамос, вы остаетесь, затем на вертолете опередите нас. Как прилетите, введете в курс дела руководство провинциального управления. Встречаемся в Пинар-дель-Рио, сразу за мостом. Вертолеты, автомашины, группы спецслужб, два взвода на грузовиках, весь состав провинциального управления должны быть задействованы. Оба просмотрите видеопленку и покажите своим, кто остается. Установите, кто из двоих доктор, где живет. Должно быть, в пределах квартала, между Двадцать третьей, «G», Двадцать первой и «Н». Соберите данные о его «госте». Ознакомьтесь с жильем доктора. Ему все равно сюда возвращаться с нами — надо в его присутствии составить протокол обыска и изъятия компрометирующих материалов. Будем брать их, как только выйдут из машины и начнут выпускать тлю. Вы, капитан Рамос, как прилетите в Пинар, проследите, чтоб к каждому руководителю студенческой бригады прикрепили радиста. Их связь на моей частоте. Поскольку «охотники» вооружены, необходимо детей в обязательном порядке вывести из зоны действия диверсантов, как только они остановят машину. Все! Да, Павон, немедленно прикажи машине Пять с аппаратурой обойти объект, выскочить вперед, подготовить и хорошенько проинструктировать местную группу наблюдения. Рамиро Фернандес, до Пинар-дель-Рио ты в моей машине. На «рамблере» едут лейтенант Матос с бойцом-радистом. Отправляемся! Да, майор, предупреди отделения по маршруту следования «доджа». Пусть обеспечат «зеленый свет», а нам докладывают по рации. Желаю всем успеха!

Когда «додж», проследовав Пинар-дель-Рио, остановился только затем, чтобы заправиться бензином, всем стало ясно, что диверсанты на сей раз наметили нанести удар по цитрусовым «Плана Второе Декабря». Плантации на довольно значительной площади были заложены недавно, только набирали силу, и нежная молодая поросль могла быть превосходным кормом иностранной тле. «План Второе Декабря» получил свое название в честь дня высадки на Кубе Фиделя Кастро в 1956 году и начала вооруженной борьбы с тиранией Батисты.

На трассе в шестьдесят два километра до городка Гуане «додж» обошла «тойота» капитана Рамоса, уже с местным номерным знаком. Капитан и сопровождавшие его оперативник и два бойца были одеты в штатское. Капитан держал связь по рации с машинами наблюдения и двигавшимся несколько на расстоянии «фордом» Первого. Главные силы захвата следовали за «фордом». Два вертолета уже приземлились в районе Гуане. Однако опережать «додж» другим машинам было рискованно — любое неосторожное действие могло вызвать подозрение и сорвать дело.

«Додж» свернул с Центрального шоссе на Гуане. По обе стороны дороги потянулись бесконечные апельсиновые плантации. Из Гуане «охотники» направились по дороге на Мантуа, и тут же полковник Родригес отдал приказ:

— Я — Первый! Я — Первый! Всем — особое внимание. В любую минуту они могут начать.

Как только все машины доложили о готовности, в динамике послышался взволнованный голос:

— Я — Пятый! Я — Пятый! Объект применил технику безопасности. Заговорил транзисторный приемник, затем появился фон. Машину веду по-прежнему. Намерения объекта уже не контролирую.

— Пятый! Сейчас к вам пристроится мотоциклист. Он — Пятнадцатый! Используйте по усмотрению.

Родригес распорядился с грузового ЗИЛа снять мотоцикл, и парень в соломенной шляпе и с микрофоном под рубахой ушел к машине Пятого,

Впереди показались дома селения Хуан-Гомес, и Пятый сообщил:

— Объект встал! Жду указаний!

— Я — Первый! Пятнадцатый, обходи! Всем ждать его информацию. Далеко не отрывайся. Через минуту послышалось:

— Я — Пятнадцатый! Полетел передний левый баллон. Прижались к обочине. Похоже, собираются менять. Имею возможность на расстоянии трехсот метров визуально вести наблюдение.

— Я — Первый! Продолжайте, Пятнадцатый!

— Я — Пятнадцатый! Меняют баллон. Все трое возятся у машины.

— Пятнадцатый, я — Первый! Как тронутся, укрой мотоцикл, пропусти их и пристраивайся к Пятому.

— Вас понял!

Полковник Родригес закурил, вытянул ноги и спросил;

— Сегодня какое число?

— Тринадцатое, компаньеро полковник, — ответил кто-то сидевший сзади.

— Вроде бы мое, везучее…

И немедленно, как бы продолжая рассуждения полковника, в динамике прозвучали уже тревожные слова:

— Первый, я — Пятый! Прерван радиоконтакт с объектом. Микрофон находился у него в багажнике.

— Карахо! — ругнулся Родригес. — Тебя понял, Пятый. Пятнадцатый, доложи!

— Я — Пятнадцатый! Объект начинает движение.

— Пятнадцатый, вперед! Ближе к Третьему. Третий — капитан Рамос на «тойоте». Оба проследуйте Хуан-Гомес. Пятнадцатый — на три, Третий — на шесть километров. Остановитесь и ждите объекта! Пятый, выдвигайся до визуального контакта. Меняйся местами с Седьмым. Осталось всего ничего! Вперед! — Полковник Родригес щелчком швырнул далеко за обочину начатую сигарету.

Пятнадцатый, а затем и Третий доложили, что «додж» проехал дальше.

— Пятый, что там?

— Объект за поворотом. Не вижу!

— Пятый, вперед до Ато-Гуанес!

Еще через минуту в динамике — наконец! — прозвучало долгожданное:

— Я — Пятый! Объект выгружает ружья. Ухожу на Ато-Гуанес.

— Внимание, внимание! Я — Первый! Всем радистам руководителей ученических бригад района Хуан-Гомес — Ато-Гуанес немедленно отвести детей в глубь плантаций, подальше от дороги, до особого распоряжения. Я — Первый! Всем радистам руководителей студенческих бригад… — Полковник Родригес повторил приказание. — Остальным выждать четверть часа и по моей команде исполнять план захвата!

Руководитель бригады учащихся средней школы из Мантуи, получив приказ, послал семиклассника за девочками, собиравшими поодаль сушняк. Они бежали по плантации к палатке руководителя, когда на шоссе показались автомашины и из них начали выскакивать вооруженные люди,

— Назад! Карахо! Назад! К машине! — прокричал Москон, отбросил в сторону «капустную сигару» и стремглав помчался к «доджу». Рафаэль пулей ринулся за ним.

Доктор, который ушел от своих спутников чуть дальше, понял, что ему не настичь машины — наперерез двигались бойцы. Тут доктор и увидел школьниц. Он отшвырнул ружье, кинулся к опешившим девочкам, вцепился в волосы той, что была поменьше, выхватил из кармана браунинг и закричал:

— Не подходите! Еще шаг — и я ее убью! Майор Павон, видевший эту сцену, — он с лейтенантом Матосом и бойцом должен был перекрыть отход «охотников» к «доджу», — остановился, не доезжая, выскочил и с криком: «Не смей, мерзавец!» — помчался к доктору. Тот выстрелил в Павона — раз, другой.

— Не подходите! Я убью ее! Вон! Вон! Убью ее! — Доктор уже вопил в истерике, а майор Павон тряс головой и утирал кровь, обильно струившуюся по лицу за ворот рубахи.

Из мегафона со стороны дороги донесся спокойный голос полковника Родригеса:

— Доктор Армас, мы сохраним вам жизнь. Честное слово, вам будет дарована жизнь. Бросьте оружие!

— Нет! Вон отсюда! Ни шагу. Я убью ее! — надсаживался доктор, приставив браунинг к шее девочки.

— И убьет! — произнес Павон. — Остались считанные секунды. Матос, ты стрелок. В голову — и наверняка!

Лейтенант взял у бойца винтовку М-1, положил ствол на сук дерева, прицелился, и тогда майор, сунув два пальца в рот, залихватски свистнул.

Доктор, тащивший девочку прочь от дороги, оглянулся. Раздался выстрел. Пуля срезала верхнюю часть черепа вместе с красной, в белую полоску, кепкой игрока в бейсбол. Доктор успел выстрелить, но в девочку не попал. Она, как только доктор, вскинув руки, осел, сама повалилась на колени. К ней уже бежали люди, Рамиро впереди всех.

— Молодец, Матос! — произнес Павон и повернулся в сторону «доджа», но того уже не было на прежнем месте. — В машину!

Москон и Рафаэль воспользовались секундами замешательства. «Додж» рванул с места, и за небольшим поворотом Москон приказал съехать на плантацию, на еле заметную, проложенную специальными машинами колею. Он указывал Рафаэлю путь, словно знал эти места, как свои пять пальцев. Примерно через километр они еще раз свернули на такую же колею, тянувшуюся, должно быть, параллельно основной дороге,

— Осторожно! Сломаешь ось! Да и не поднимай столько пыли, дурень! Видно издали! — Москон сплюнул в окно, пустил непристойную тираду.

Рафаэль молчал.

— Теперь лишь бы вывел бог на проселок — он впереди. — Москон осенил себя крестом.

Вскоре «додж» действительно выехал на грунтовую дорогу, идущую от Хуан-Гомеса до Сан-Хулиана, расположенного на Центральном шоссе.

— Им через Гуане не опередить нас.

Только Москон произнес эти слова, как оба они увидели впереди ГАЗ-69, а рядом с ним двух бойцов с автоматами. Один из них поднял руку.

— Тормози! Подъезжай медленно вплотную. Спокойно! — тихо приказал Москон и запустил руку в боковой карман спортивной куртки, передвинул кнопки на шариковой ручке, — Я выйду к ним. Спокойно, Фело!

Когда «додж» остановился, Москон с приветствием «Салюд, компаньерос!», как ни в чем не бывало, вышел, аккуратно закрыл за собой заднюю дверцу.

— Куда спешите? Здесь путь закрыт. Документы! — сказал первый боец и шагнул к Москону.

— Да мы тут рядом, из «Плана Второе Декабря», — ответил Москон, извлек из кармана многоцветную ручку — казалось, она мешала ему доставать документы. — Вот карточка с работы, а вот и охотничий билет.

Едва боец протянул руку, Москон нажал на кнопку. Второй боец не понял, что произошло, невольно сделал шаг в сторону товарища, который зашатался и стал падать. Москон выкинул руку вперед, и боец не успел развернуть автомат. Смертоносный шарик угодил ему прямо в лоб.

Москон взял свои документы, подобрал оба автомата, сел рядом с Рафаэлем.

— Ну, Фело! Теперь все в твоих руках. Бог богом, а я хочу поглядеть на тебя. По всему видно, они ищут нас и проскочили Хуан-Гомес по шоссе. Нам следует опередить их и первыми быть в Исабель-Рубио, а там в двух шагах и железнодорожная станция Мендоса. Жми! Нам бы добраться до Сан-Хулиана. Еще километров шесть. Дуй!

Но только они выехали на Центральное шоссе перед Сан-Хулианом, как над ними пронесся вертолет.

— Проскакивай, а в Исабель-Рубио бросим машину. Деньги захватил? Все оставляем здесь. Хочешь, и пистолет, так будет спокойней, — быстро говорил Москон. — А впрочем, как знаешь.

Однако перед селением Исабель-Рубио они увидели скопление машин и полицейский патруль с мигалкой. Их издали просили остановиться.

Москон оглянулся — от Сан-Хулиана вытягивались в цепочку один за другим три легковых автомобиля и грузовой ЗИЛ с бойцами.

— Рафаэль! — позвал Москон, но механик молчал. — Рафаэль, ты что, сдурел? Ну!

Рафаэль Мартинес, похожий и по цвету лица и по всему своему виду на мокрицу, всю жизнь прожившую без капли света, вел машину, как начинающий шофер. Она вихляла.

— Рафаэль, карахо! — ругнулся Москон. — Мы проиграли. Но им дорого обойдутся наши жизни. Врезайся в них, открывай огонь до последнего!

Машина начала набирать скорость, однако в полусотне метров от кордона под колесами «доджа» взорвалась радиомина. «Додж» тряхнуло, и он съехал в кювет. Москон, теряя сознание — он ударился головой о крышу, — успел, до того как подбежали бойцы, вынуть из пачки «Висанта» одну из боковых сигарет и размолоть зубами мундштук.

После осмотра машины и найденных в ней трупов полковник Родригес произнес:

— А жаль! Не такой исход мы им готовили. Механик Рафаэль Мартинес погиб от разрыва сердца, а тот, кто пришел к нам с мечом, отравил сам себя.

Рамиро Фернандес ухватил пальцами прядь волос убитого, повернул к себе уже начинавшее синеть лицо, вгляделся.

— Никак, это Москон? Это Москон, полковник Родригес, опасный тип, счастливчик. Долгие годы ходил в звании «premium»[76] ЦРУ. Да, это он.

— Доходился! Поехали, — не очень весело сказал Родригес. — А вы, капитан Рамос, найдите их «средство безопасности» — скорее всего это приставка к радиоприемнику, проследите за оформлением документов, помогите товарищам из местного полицейского управления. Начните с судебно-медицинского эксперта. Добейтесь, чтобы тайна сегодняшнего инцидента не разглашалась. А ты, майор Павон, давай-ка поскорее на ближайший медпункт. Сообщи о себе и жди нас. Мы с Фернандесом проедем к месту происшествия.

Из стереодинамиков, скрытых за шелковыми шторами, нежно и тихо лилась музыка Рея Кониффа. Мистер Браун, откинувшись на спинку и вытянув ноги, сидел в кресле Академика Майкла и крохотной пилкой приводил в порядок ногти. На столе перед ним стояла чашечка уже остывшего кофе и рюмка сухого ликера «Кюрасао».

Академик Майкл говорил у двери кабинета с шефом одного из секторов лаборатории на языке, малопонятном мистеру Брауну.

Как только они остались вдвоем, ответственный деятель ЦРУ бросил пилку — звук от удара металла о полированную поверхность вторгся в мелодию Кониффа, — посмотрел на ногти и произнес тираду, словно был на сцене:

— Я тщательно изучил донесение Роландо. Его люди побывали в Хагуэе-Гранде. Полный порядок! Как мы и хотели, нас там ждали. Другой опытный агент — он был послан как инспектор, как наблюдатель со стороны — своими глазами видел подорванную на мине автомашину и Москона, покончившего с собой. Все это хорошо! Но не мог же экспедитор по продаже мясо-молочных продуктов, ускользнувший от расплаты по вашей милости, раскрыть им смысл нашей акции в таких деталях. В близких нам кругах в Майами имеется их человек, а возможно, и не один!

— Ну так, Генри, это как раз то, что и требовалось доказать. Мы же допускали эту возможность. Более того, она нам была необходима. Кто знает, как вся операция «Биран» начала бы разворачиваться без этого успеха? Ваш Москон! Его все равно надо было списывать. Он оказался своего рода scapegoat,[77] или, точнее, сделавшей свое дело fool duck.[78] Меня удивляют, Генри, твои сомнения.

— Да, но почему мы не знаем точно, кто они и до каких границ распространяется их доступ к информации?

— За тебя, за себя и за тех, кто в курсе главного, я ручаюсь головой! — Майкл покраснел, почувствовал это и подумал: «Ради бизнеса я загоняю совесть в дальний угол души… К черту совесть! — Но тут же возразил сам себе: — Талант ученого загублен. Кто ты, Майкл? Где твой научный авторитет?»

— Стоп! Стоп! Спокойно, Майкл, а то придется посылать за адельфаном к Кудеснику. Хотя, как я понимаю, у него кровь играет оттого, что мы медлим.

— И да и нет! Он просто был хорошо воспитан с детства, — насмешливо сказал Академик Майкл. — Воспитание же предусматривает уступчивость, вежливость — прерогативы интеллигента. Интеллигентность слаба в борьбе с подлостью, хамством, грубой силой. Вот он однажды и взбунтовался против привычной ему жизни. Занял стойку в обороне. Но он сильный, и поэтому оборона его опасна. В этот момент я встретил его, понял, взял к себе и… направил всю энергию бунта против… кастровцев.

— Мы отвлеклись от главного, Майк! «Нулевой» вариант предполагалось разыгрывать до середины октября. Во всяком случае, коммунисты должны были им заниматься, бросив на это все силы. А они справились в три дня. Потери минимальные. Наши, пожалуй, значительнее. Слава богу, в руки им не попало ни одного живого свидетеля. Но на сегодня мы в проигрыше.

— Ха! Ха! Это просто смешно! Сколько бы мы ни расходовали зелененьких, нам не дотянуть до миллиона. А «Биран» обойдется им в миллиард золотом! Только в первые шесть месяцев. А чтобы залечить раны, восстановить подорванное здоровье, им потребуется еще не менее двух лет.

— Рахвастался, однако! Съешь лучше конфетку и ответь мне на вопросы. Что мы будем делать до начала сафры? Целых два месяца. И что я стану докладывать наверху?

— С удовольствием! Слопаю одну конфетку и вторую за ответы, которые я тебе сейчас нарисую без особого труда. — Академик Майкл откинул крышку коробки датского шоколада Антона Берга — редкое угощение в США — и выбрал две конфеты. — Дай мне неделю, нет — две и готовь своих в Ориенте. Мы напугаем Кастро и займем как следует его людей «диатраеей сакхаралис» — тростниковой огневкой. Будь уверен, долго придется им штаны подтягивать. Забудут все на свете. А ноябрь наступит — и мы скажем свое главное слово.

— Красиво! Ущипни себя, Майк, не сон ли видишь. Ты давно не покидал кабинета. А на Кубе за три дня справились с опасностью!

— А ты, Генри, напоминаешь мне сварливую жену, у которой муж добряк. Наконец она вывела его из терпения и тут же принялась каяться. Я не вижу причин для твоих волнений. Все идет, как надо!

— Нет, что ни говори, там выросли, возмужали. Не ты ли утверждал, будто «тристеса» чрезвычайно опасна?

— Конечно! Проморгай они с месяц, и вирус достиг бы питомников, саженцев и привоя… Деревья росли бы два, три года, ну, а насчет плодов — фигура из трех пальцев. И к восьмидесятому году остался бы кубинский архипелаг без цитрусовых.

— Пока мы преследуем другую цель. Перестань философствовать. Вернемся к конкретному делу.

— Дорого оно не обойдется. Да что это за вирус, которым ты заразил меня? Мы только и говорим о деньгах! Во сколько бы это ни обошлось — успокойся, будет стоить мало, — мы запустим им гусениц. Пусть ловят их, а тем временем… Генри, друг, конь дрожит в нетерпении. Но не ранее ноября. Дожди нужны, и роса, и начало сафры. Пусть они заведут машину. Пусть поставят задачу: девять, восемь или семь миллионов! Собирать же им будет нечего…

— Дай бог! Но, Майк, я всецело полагаюсь на твой опыт. Совершенно необходимо, чтобы они там были заняты и думали, что это и есть наш настоящий удар.

— Ставлю на карту дружбу с тобой, Генри! Я ее ценю больше, чем ты, и не рискую! Потратиться придется только на людей, которым надо будет высадиться в Ориенте. Не вздумай скупиться, и желающие найдутся — успевай отбирать. Тем более речь идет не о той высадке, за которой последует революция. Тихое дело. Ночью спрыгнули с лодочки, ушли в горы или по деревням, рассыпали по полям из мешочков яйца, почти микроскопические, невидимые, и все в порядке!

— Говори понятнее.

— Мы давно работали над огневкой, по другому заданию, для другой страны. Яиц ее у нас достаточно! За неделю еще соберем. Отлежатся в инкубаторах, и за десять — семь дней до появления гусениц разбросаем по полям Ориенте. Нужна неделя, затем еще две в инкубаторах и еще одна. Сегодня восемнадцатое. Вот и получится, что в последних числах октября и начале ноября они там будут заняты до предела, ломая голову, как уничтожить огневку. Готовь человек пять-шесть. Продумай их высадку, а я обеспечу материалом.

— Это выход, Майк! Я вдруг поверил тебе. Сейчас доложу, а вечером встретимся на углу Флаглер и Двадцать второй авеню, в твоем любимом «Ранчо Луна». После… после поедем к той подающей надежды солистке. — Мистер Браун зажмурился.

— Генри, здесь я тебя должен огорчить. Она уволилась и, как утверждает мой шеф охраны, уехала из Майами.

— Скажи, пожалуйста! Какой милый протест против злодейства гангстеров.

Академик Майкл отвел глаза, а мистер Браун взялся за трубку белого аппарата, откуда сразу же послышался голос телефонистки.

— Оперативного дежурного!

— О'кей, сэр!

— Хелло! Говорит Шестнадцатый из Майами. Соедините меня с Третьим! — Мистер Браун прикрыл трубку рукой. — Только бы оказался на месте. Надо немного разрядиться, поехать до ужина на пляж… Хай, Бобби! Здесь ужасно жарко, но приятные новости. Мы провели «нулевой» вариант. Они там повозятся. Есть людские потери с нашей стороны, но не очень значительные. Важно, что дело сделано и никаких следов. Нет, нет! Какие газеты? Абсолютно нет оснований. Однако, исходя из возможностей нашей лаборатории здесь — ее шеф знает свое дело — мы через месяц проведем еще одну отвлекающую акцию. Главное? Готово и ждет выстрела стартового пистолета. О новой затее сообщу телеграммой. Да? Ты полагаешь? Надо лететь? Тогда через неделю, Бобби. Запущу, отлажу все детали и прилечу доложить. У меня все. Хорошо. Всем привет и передай, что стараюсь, О'кей!

Рамиро шлепнул своего друга ладонью по голой спине и помчался, минуя цементные дорожки, прямо по траве к бассейну. Они с Педро решили искупаться и позагорать перед обедом.

— Ну, ты чего? — Рамиро вынырнул и не увидел Педро рядом. — Что происходит?

Родригес ускорил шаг и впервые поймал себя на мысли, что не погнался за Рамиро, поскольку «положение обязывает». Чертыхнулся в сердцах и побежал,

Наплававшись вдоволь, они улеглись на лежаки, покрытые циновками.

— Не знаю, как наши жены, Педро, но я очень доволен нынешней прогулкой. Мне всегда казалось, что здешние места в отличие от буйных восточных районов созданы разумным существом — очень аккуратным, любящим детей и не лишенным эстетических чувств, — произнес Рамиро.

— Ас самолета эти места напоминают игрушечную страну, особенно вереница слонов-моготес,[79] — заметил Педро. — Ты заговорил об этом, а я подумал о падре Селестино.

— Где он? Я давно о нем ничего не слышал.

— До отъезда на учебу я еще какое-то время не терял его из виду. Мне было жаль его. Он ушел в себя, конфликтовал, менял приходы. Похоже, не понял и не принял революции. Постарел. Жил в Санкти-Спиритус, а теперь подался куда-то на самый край острова. Он всегда к тебе особенно благоволил.

— Мне хотелось бы свидеться с ним. Не поверишь, а сегодня, когда мы были у водопада, меня охватило странное волнение, радость, и я вспомнил падре Селестино.

— Падающая вода на природе, как и пламя костра, как и волны прибоя, — это всегда красиво…

— А вот пики, острые вершины и гребни Панаде-Гуахайбон действовали на нервы. Из-за недоступности, должно быть.

Педро Родригес и Рамиро Фернандес проводили отпуск вместе с женами в Сороа.

Известный за пределами Кубы горный туристский центр Сороа славился своим живописным водопадом на реке Манантиалес, орхидеями дендрария, «Мирадором» — смотровой площадкой в горах, с которой открывался изумительный ландшафт западной Кубы, — и магниевым целебным источником.

— А иностранным туристам здесь все нравится, — произнес Педро Родригес и задумался.

— Вот штука! — изрек Рамиро после недолгого молчания. — Педро, я совсем недавно узнал, что туризм происходит от латинского tornus — движение по кругу, туда и обратно.

— Ага! Я никогда тебе не говорил, а с детства моей самой заветной мечтой было…

— Не стать чемпионом мира по шахматам.

— Брось шутить! — Педро перевернулся на спину. — Хотя верно, и ты помнишь, Хосе Рауль Капабланка[80] не раз говорил, что, если бы я серьезно занялся шахматами, то…

— Стал бы большим политиком! Об этом ты мечтал в детстве. — Рамиро тоже лег на спину, нежась под лучами еще жаркого октябрьского солнца.

— Нет, «Гуахиро»! Я с детства — и, клянусь, до сих пор — мечтаю о кругосветном путешествии. Но работа…

— Вот это да!

— Ты никогда не задумывался, Рамиро, над тем, что великие мореплаватели, географы и путешественники всё на земле пооткрывали до тебя? Человеку же — и это его отличает от обезьяны — необходимо чувствовать себя пионером… Узнавать неведомое.

— Согласен, Педро, загадочность неизвестного манит.

— А ты размышлял когда-либо над тем, сколь загадочны мы сами? К примеру, — Педро сел, чтобы поправить съехавшую циновку, — отчего ты, настоящий правша, гладишь или берешь тряпку, чтобы смахнуть сор со стола (я не раз замечал), левой рукой? Или почему твой самый любимый напиток — ликер «драмбуйе»?

— Верно! Вот на днях меня буквально потрясла одна научная статья об иммунитете. Какое дивное свойство организма! Я никогда не знал, сколько всяких болезнетворных, чрезвычайно опасных для нашей жизни микроорганизмов постоянно атакует нас… Ты чего? Что с тобой? — Рамиро открыл глаза и обеспокоенно посмотрел на друга. — Ты меня не слушаешь?

— Сколько нам осталось отдыхать, Рамиро?

— Восемь дней!

— Вам троим, но не мне. К нам спешит начальник отделения в Канделарии. По походке вижу, был звонок из Гаваны.

— А может, генерала присвоили.

— Он бы не шел, а летел. Нет, «Гуахиро», мне надо собираться. Там что-то стряслось. Где наши жены?

— Принимают ванны у источника. — Рамиро приподнялся на локтях и увидел двух военных, которые быстро шли к бассейну.

Педро Родригес не ошибся: его просили быть у телефона директора туристского центра в шестнадцать ноль-ноль.

Прочитав донесения Хоты-9 и Р-16, в которых говорилось об опасности новой диверсии ЦРУ, направленной теперь против сахарного тростника, полковник Родригес предложил начальнику Управления санэпидемслужбы агроному Флавио Баррето созвать у себя совещание. К назначенному часу в кабинет Баррето явились ведущий энтомолог страны, начальник Госстанции защиты растений Роберто Веласкес, руководитель и ответственные работники Института сахарного тростника Академии наук Кубы.

Флавио Баррето, открывая совещание, заметил, что сахарный тростник в экономике Кубы занимает среди других сельскохозяйственных культур первое место и что под эту культуру отведена треть всех угодий страны.

— Однако всем вам хорошо известно, что сахарный тростник в условиях Кубы в связи с особенностями климата подвержен воздействию многих вредителей в течение всего года. Наиболее опасный среди них — огневка. Вредоносность ее проявляется в снижении веса стеблей и в потере содержания сахара в соке тростника. Повсеместное распространение огневки, следующие одна за другой генерации и характер вреда затрудняют защиту от нее. Огневка обирает нас ежегодно на сотни тысяч тонн сахара.

Флавио Баррето посмотрел в сторону Педро Родригеса, а тот и без взгляда уже догадался, что последние слова ведущего сотрудника минсельхоза были обращены именно к нему. Только вот что-то насторожило Родригеса, когда Флавио Баррето говорил о трудностях борьбы с вредителем.

— Итак, огневка сама по себе ежегодно доставляет нам много хлопот. А сейчас мы опасаемся, что у нас на острове искусственным и тайным путем ловкий противник может распространить этого вредителя сахарного тростника. Да, компаньерос, есть все основания полагать, что правительство США задумало новую диверсию против нас. Нам следует принять меры, чтобы оградить сафру этого года от потерь. Их огневка может оказаться совершенно новым явлением для нас. И это мы обязаны предвидеть. Поэтому прошу каждого высказать свое мнение и, может быть, сразу конкретные предложения.

Когда главный энтомолог, заканчивая свое выступление, произнес: «Таким образом, мы встретим возникшую проблему во всеоружии и решим ее своими собственными силами», — и агроном Баррето согласно закивал, молодой человек в спортивной куртке, до этого скромно сидевший в дальнем углу, вскочил на ноги.

— Невозможно! Нужно обратиться за помощью к советским товарищам! — Глаза его блестели.

— Не горячись, Альберто! Погоди. Получишь слово. — Баррето поднял руку.

Полковник Родригес уже знал, что этот Альберто, молодой ученый, к которому, однако, все обращались просто по имени, уже несколько лет изучает методы борьбы с огневкой на Кубе и что у него есть свои публикации, а о результатах его исследований говорилось еще в 1975 году на VIII Международном конгрессе по защите растений, проходившем в Москве.

— Кто еще желает высказаться? — спросил Баррето. Все повернули головы в сторону Альберто. — Ну вот, теперь давай начинай про свою осу.

Альберто не обратил внимания на слова Баррето: он был слишком обеспокоен нависшей угрозой, размеры которой никто не мог себе даже представить.

— Да, огневка в условиях Кубы — серьезный вредитель сахарного тростника. Опаснее ее ничего нет. Причиняемый огневкой ущерб ежегодно исчисляется сотнями тысяч тонн сахара. В прошлую сафру мы провели исследование в провинции Матансас и обнаружили там после повреждения огневкой чистой потери семь тысяч шестьсот восемьдесят четыре тонны сахара. Самый эффективный и дешевый метод борьбы с огневкой на сегодня у нас — это использование естественных ее врагов — энтомофагов. Они уничтожают и отложенные яйца и гусениц. Мы в Институте сахарного тростника установили на Кубе около двадцати видов энтомофагов, но самым опасным следует признать «трихограмму фасциатум», которая на отдельных участках плантаций поражает до девяноста процентов яиц огневки. Мое предложение: уже сейчас создать все необходимое для разведения культуры «трихограммы» в лабораторных условиях. Я бы мог сказать, конечно, и об устойчивых к огневке образцах сахарного тростника, но вижу, что это к моменту не относится, хотя к общей проблеме борьбы с огневкой — да! И еще раз призываю руководство, не теряя ни часа, обратиться к ученым Советского Союза, например, в Ленинград, в Институт защиты растений. Там подскажут нам и другие методы борьбы.

— А почему вы так настаиваете на этом? — спросил с места Родригес.

Альберто с удивлением посмотрел на незнакомого человека, одетого в штатский опрятный костюм, но не смутился и уверенно продолжил:

— Дело в том, что у нас иногда встречаются настроения, подчиняясь которым люди принимают неверные решения. А проблема, возникающая в связи с огневкой в эту сафру, очень серьезная. — Альберто произнес это твердым голосом и сел.

В конце совещания — последним выступал Роберто Веласкес, который поддержал Альберто, — было решено обратиться за советом и помощью в Академию наук СССР.

Ровно через неделю пришел положительный ответ. Педро Родригес вместе с Роберто Велаекесом побывал в Москве и Ленинграде. И возвратились они, уверенные в том, что «диатраею сакхаралис» ждет та же участь, что и «тохсоптеру ауранти».

Кубинские биологи и энтомологи подготовились встретить «чужую» огневку и начать с ней немедленную борьбу по трем направлениям.

Первое — разведение осы-паразита «трихограммы». Второе — генетический метод, заключающийся в искусственном размножении в условиях лаборатории самцов бабочки огневки, которых затем стерилизуют и выпускают на природу. Они вступают в соперничество с детоспособными самцами, вытесняют их и оплодотворяют самку. Та откладывает яйца, из которых не появляется гусениц. Третье направление — химический метод, или использование синтетического полового феромона самки. Этот атрактант помещают в картонные Ловушки. Самцы летят, привлекаемые атрактантом, и попадают на липкие стенки ловушек.

…В день, когда все страны Америки отмечают свое открытие,[81] Педро Родригес подвез Рамиро Фернандеса домой и по пути рассказал о том, какой сюрприз готовят им Соединенные Штаты. Уже попрощавшись, Родригес сказал:

— Так вот, Рамиро, играй мы с тобой в шахматы, можно было бы сказать, что на доске сложилась корректная комбинация — правильная во всех вариантах, в которой все зависит от хода противника. Для нас очень важно знать этот ход, поскольку в действительности комбинация далеко ведь не корректная.

Глава III

БЕССМЕРТНАЯ ПАРТИЯ

Удар громыхнул за окном так внезапно, что Педро Родригес вздрогнул. За делами он не заметил, как уже давно все кругом затихло, притаилось. Даже телефонные звонки угомонились. «Уголовник вздрагивает при стуке двери, клептоман — от шороха за спиной, а я стал бояться грома. У типографа — туберкулез, у шахтера — антракоз, у официанта — варикозное расширение вен, а у человека моей профессии?» — подумал полковник.

Дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась Эсперанса, нарядно одетая, с цветком орхидеи на блузке.

— Полковник, я хочу затворить окна.

— Рановато, однако, в этом году меняется сезон.[82]

— В районе Малых Антильских формируется первый циклон. Отсюда ранний дождь.

— А у тебя светло на душе… Встал на ноги отец?

— Поправляется, спасибо. Но светло, полковник Родригес, оттого, что майор Павон сделал мне предложение.

— Этого надо было ожидать, и я рад за тебя.

— А ваш друг Фернандес в проошлый раз так и сказал: «Если Павон решится, то гром ударит среди ясного неба».

— Вот и ударил. Впрочем, оно не такое уж ясное. — И про себя добавил: «В прямом и переносном смысле».

— Не знаю, смогу ли я соответствовать…

— Лучшей подруги ему не найти! Только дай слово, Эсперанса, что не оставишь работу. Ну, уж если очень прижмет, когда появится потомство. — Родригес поднялся. — Будь счастлива. Дай пожму твою руну. — И, взяв со стола томик Лермонтова, открыл нужную страницу, прочитал:

Дай бог, чтоб вечно вы не знали,

Что значат толки дураков,

И чтоб вам не было печали

От шпор, мундира и усов;

Дай бог, чтоб вас не огорчали

Соперниц ложные красы,

Чтобы у ног вы увидали

Мундир, и шпоры, и усы!

— Это, видно по всему, означает напутствие. Любить, хранить верность, быть другом, — улыбнулась Эсперанса — она не знала русского языка.

— Примерно. — И полковник перевел стихи на испанский. — Там уже есть кто?

— Да!

— Пусть заходят. А тебя от души поздравляю, Эсперанса. В добрый путь!

Деловая встреча с флавио Баррето, Роберто Веласкесом и еще тремя специалистами из минсельхоза прошла удачно. Служба прогнозов и сигнализации болезней, увеличив втрое количество проб, не нашла отклонений в поведении гусениц огневки. Единственным тревожным фактором была обнаруженная в ряде мест головня — грибковое заболевание сахарного тростника. Однако флавио Баррето успокоил:

— У наших «чистых» ученых есть своя болезнь, которую тоже не мешало бы изучить. Чуть что — срыть, уничтожить, а у нас задача — борьба за урожай! В районе Пилона заражен головней сорт В42231. Он неприхотлив и только там, на каменистых, засоленных почвах, и может расти. Перепахать? Значит, надо три раза перепахать, а затем 25 месяцев ждать урожая. В провинции Матансас, под Лимонаром, как-то возник очаг. Подозрительный? Да! На поле частного владельца было неприятно глядеть. Каждое второе растение поражено. Поле не попе, какая-то свалка ржавого железного прута. А вокруг другие сорта и ни одного больного! Мы установили, что тому гуахиро привозил полный чемодан черенков какой-то «специалист» из Гаваны. Условно сорт из чемодана назван Матансас-22, или М22. Он оказался чрезвычайно приспособленным к черным, тяжелым почвам района, но и исключительно восприимчивым к головне. И этот очаг ликвидировали, а все остальные пока не проблема.

— Да, Флавио, но почему ты не желаешь прислушаться к нашему голосу? — спросил Веласкес. — Мы с тобой так можем недооценить опасность. Два года назад, полковник Родригес, головня почти полностью уничтожила посевы сахарного тростника на Ямайке. И все ученые заговорили, особенно в США, что споры головни с высотными потоками воздуха прибыли в наш регион с африканского континента. Ты же знаешь, головня плохо летает. Ну, пусть долетела, но с чего это она села лишь на Ямайке, не зацепив никакой другой страны и нас? Вот это меня и настораживает! Сельское хозяйство Ямайки тут же поддержали американские компании. А головня-то уже рядом! Я продолжаю опасаться ее вспышки на Кубе.

— Ну, хорошо, Веласкес, решено: в понедельник подготовленную Госстанцией брошюру, предостерегающую наших земледельцев от возможной вспышки головни, мы утвердим у министра и через неделю распространим по всей стране. Заодно доложим о головне на заседании коллегии министерства. Это все! — подытожил Баррето, и одновременно в динамике послышался голос Эсперансы:

— Компаньеро полковник, прошу прощения, но к вам комендант по очень срочному делу.

— Пригласи! — Полковник извинился и прошел с комендантом и бойцом, одежда которого была заляпана краской и испачкана известкой, в другую комнату.

Через минуту из-за плотно закрытой двери послышался резкий голос полковника, но слов разобрать было нельзя.

В комнате между тем происходило следующее.

Лицо Родригеса побелело, затем залилось краской. На ладони его лежал вытянутый металлический предмет не более трех сантиметров в длину с заостренным концом.

— Невероятно! Какой кретин сказал, что тебе надобно работать в Госбезопасности? Еще доверили красить стены! Иди и доложи своему старшему, что полковник Родригес отправил тебя на пять суток под арест. На гауптвахте будет время поразмыслить. Ступай!

Боец вытянулся и ушел, а комендант, чувствуя и свою вину, пытался исправить дело:

— Компаньеро полковник!..

Родригес приложил палец к губам и подошел к дверце несгораемого шкафа, вделанного в стену, набрал несколько номеров, отворил ее, извлек коробку, в которой были обложенные ватой ампулы, устроил рядом металлический предмет, тщательно закрыл коробку, а затем и тяжелую дверь сейфа.

— Слушаю!

— Я говорю: может быть, мы немедленно водворим эту вещицу обратно?

— Какого черта теперь? Скажите лучше, как это его угораздило ее снять?

— Увидел с наружной стороны стены этой самой комнаты, хотел, как лучше. Но я считаю, если водворить на прежнее место, то будет все нормально.

— Плохо вы их знаете. Но разве только для того, чтобы наши техники попытались установить волну. А сообрази он, доложи, мы смогли бы прежде всего определить, как давно укреплен этот микрофон, выдать им такую «информацию», что они бы там почесались, а то и обнаружить адрес, где находится приемник, и тех, кто у нас под носом занимается радиолюбительством. А теперь — ЧП! И, надо полагать, этот аппарат помощнее микрофона-пистолета 902.

— Тот похож на шляпку гвоздя, его выстреливают из пистолета на расстоянии до ста пятидесяти метров, он влетает, в окно, впивается а стену и тут же начинает работать, — торопливо добавил комендант.

Педро Родригес сдвинул брови.

— Немедленно осмотрите все стены здания. Сделайте вид, что идет ремонт. Без паники! Поставьте в известность дежурного по министерству. Надо же! Знали, где устанавливать микрофон. Если судить по внешнему виду, он появился здесь недавно. Пусть боец составит рапорт и точно укажет техникам, где именно он нашел микрофон. И пусть они немедленно заберут его у меня. Исполняйте и готовьтесь рапортовать министру.

— В районе Малых Антильских формируется циклон. — Мистер Браун зажег сигарету. — Это может способствовать, но может и помешать нашим планам на субботу и воскресенье.

— Сделаем так, чтобы способствовало, — заявил старший офицер Мартин. — Людей вы всех видели и одобрили, Сродства доставки надежные. И первым сегодня же полетит Рой Коллингз. Вы напрасно в последнюю минуту изволите сомневаться. Рой — отличный пилот и так же отлично «собьется» с пути. Непогода ему только на руку. В самые сумерки, ориентируясь по маяку островка Боррачо, он на бреющем проскочит залив Буэнависта, а там сразу три посадочные полосы: сентрали «Симон Боливар», «Араселио Иглесиас» и аэродром в Маяхагуа.

— А ну как собьется в действительности?

— Не получит свои пятнадцать тысяч зелененькими. Погода его не беспокоит. Он уверен. Рой любит острые ощущения, да и Кубу поглядит своими глазами. Вот только надо, чтобы вы правильно дело повели по дипломатическим каналам и вернули бы его вместе с самолетом. Агент, которого он выбросит, — смертельный враг кастровцев, с парашютом прыгает с высоты ста метров. Сам он из Сулуэты, район Ягуахая знает прекрасно, там его встретят на машине. Втроем они обработают северное побережье двух провинций. В субботу, то есть завтра, перед рассветом мы на новой лодочке выбросим с катера FV-28 к островку Травиесо вашего любимого «Латосо».[83]

— Почему моего?

— Он вам больше других понравился.

— У него там брат, рыбак, он и встретит.

— Вот и превосходно! Примет на своей лодке, укроет, и они обработают треугольник Сьенфуэгос — Матансас — Санта-Клара.

— Меня беспокоят групповые высадки. — Мистер Браун загасил сигарету, набрал номер телефона. — Хай, Майкл! Ты меня ждешь? Буду через час. Представь мне ту лаборантку. Помнишь, я тебе говорил? И вечером придумай, куда нам с ней закатиться. Надо расслабить нервы. Бай-бай!

— Вы же сами, мистер Браун, решили, что дважды на одном месте прокола не бывает.

— Что это? — Намек на какое-то обстоятельство не понравился мистеру Брауну.

— На пляже Эль-Кахон, неподалеку от Гуантанамо, вы сами наметили высадку трех опытных агентов. Но там в шестьдесят девятом знаменитый «Ярей»[84] — Москеда Фернандес и девять наших, можно сказать, лучших людей сложили головы.

— Возможно, скоро им поставят памятник. Но вы не находите, Мартин, что этот их Андрес Насарио Сархен[85] способен послать на верную гибель родного брата, лишь бы прославиться, заработать куш?

— И превосходно! Нам как раз такие и нужны.

— Нет, Мартин, нужны такие, которые бы не за деньги, а за совесть доводили наше дело до конца! Я почему-то верю, что на сей раз Эль-Кахон не подведет. Там рядом горы. Эта троица отвечает за богатый район Гуантанамо — Баямо.

— А я все же больше верю в успех группы, идущей к заливу Охо-дель-Торо. В ней проверенные люди Боша. «Арголья», «Калавера», «Гуинче»[86] — все прошли школу «командос». Их будут ждать закаленные в деле и хорошо осевшие в Баямо два наших агента. Всего семеро. В горах у них надежные тайники, оружие, мощный передатчик АТ-13. Бош дал согласие, и все они подписали контракты о том, что после исполнения этого задания останутся на Кубе. Сейчас — вчера я разговаривал с Лэнгли — срочно готовятся документы, а пока они посидят в горах. Питание там есть. И можно хорошо укрыться в пещерах.

— Ладно, толчем воду в ступе! Вы, Мартин, очень хотите, чтобы получилось все так, как вам хочется, или просто ласкаете мой слух приятными словами?

— Я ведь и сам несу ответственность. Зачем же вы так, мистер Браун?

— Действуйте, Мартин, а меня ждут более важные дела.

Мистер Браун хлопнул Мартина по плечу и вышел из комнаты на седьмом этаже «Мьюнити».

Через минуту после знакомства у молоденькой лаборантки заблестели глаза. И было в этом блеске нечто большее, чем просто радость от того, что такая важная персона, как мистер Браун, обратила внимание на нее и что ее впервые пригласили в столь шикарный ресторан, каким в Майами считается «Хилтон».

В очках, с волосами, на затылке забранными в пучок, в белом халате, в школьных гетрах и таких же белых сабо, хрупкая лаборантка казалась старшеклассницей.

На этот раз выбор мистера Брауна был более удачен. Он проводил лаборантку до двери кабинета, обнял ее, и она прижалась к его плотной груди.

… — Ну, Майк, теперь давай разыгрывать самое главное, — серьезно произнес мистер Браун, затворив дверь. — Ты включил звуковую защиту? Да? Ну, я слушаю! Когда будут готовы твои упаковки?

— Генри! — У Академика Майкла мучительно ныл зуб, крупинка кокаина, положенная в дупло, сняла боль лишь наполовину. — За меня ты не беспокойся. Только бы не изменили сроки и туристская группа выехала вовремя. С женой француза-специалиста в Никеро, у которой больной мочевой пузырь, ты придумал талантливо. Значит, и этот «второй» вариант, если она не заболеет и в срок вылетит в Гавану, — верная десятка!

— Ха, ха! Конечно, даже асу из «Х-2» в голову не придет выскакивать из машины и шпионить за дамой, убегающей в сахарный тростник по маленькой нужде.

— Да, но надо, чтобы и на участке Камагуэй — Ольгин, где по сторонам Центрального шоссе мало плантаций, она продолжала бы морочить им голову.

— О'кей! Меня интересует «третий» вариант.

— Здесь ты должен обеспечить к десятому числу в наше распоряжение «Черную птицу». Пилот станет исполнять наши указания, не зная, что он делает. Загрузим дополнительный бак самолета специальной жидкостью и начиним тучи спорами. Будут учтены все метеоусловия, изучены досконально направления ветров и все инверсионные и конвекционные потоки воздуха. Пилот пройдет туда и обратно Наветренным проливом и оставит после себя аэрозольные облака, полные спор. Они, впитав влагу, станут тяжелыми. Капли дождя унесут их с собой на землю. Там влажно и еще тепло. Что и необходимо! Пусть попадет на остров пятая, десятая часть из того, что он выбросит, пусть двадцатая! Черт возьми, — Академик Майкл схватился за щеку, — этого одного варианта будет достаточно.

— Переоцениваешь!

— Кудесник не зря старался. Нужно всего три дня, чтобы одна осевшая на плантацию спора дала обильный урожай — до ста тридцати тысяч спор в каждом сорусе. Еще пару часов при малейшем ветре, и поле радиусом в тридцать километров, а то и все шестьдесят заражено. Бакстон[87] удивился бы чудесам нашего Кудесника. Ко Дню Ветеранов еще нет, а вот ко Дню Благодарения[88] сможешь заказывать себе фрак с дырочкой для еще одной награды.

— Полковник Родригес?

— Я слушаю. Говорите!

— Докладывает дежурный по Центральному управлению госбезопасности подполковник Салас. Приказано довести до вашего сведения. Два часа назад в районе Ягуахая одноместный спортивный самолет нарушил границу. В непогоду сбился с пути, совершил вынужденную посадку на взлетной полосе сентраля «Араселио Иглесиас». Пилот-владелец Рой Коллингз, гражданин США, член клуба любителей-авиаторов Майами. Говорит, следовал курсом на Джорджтаун. При себе имеет телеграмму от некоей Мэри, высланную два дня назад, с приглашением провести с ней уикенд. Просит помощи. На руках имеется удостоверение клуба, в котором даются международные гарантии покрытия расходов, вызванных аварией или непредвиденными обстоятельствами, вплоть до штрафов.

— В какой конкретно помощи нуждается? — Родригес почувствовал, что устал, и принялся собирать со стола дела и бумаги.

— Номер с ванной в гостинице до прояснения погоды, возможность отправить телеграммы в Джорджтаун и Майами, охрана самолета и горючее.

— Какие соображения у руководства отделением в Ягуахае?

— Ничто не вызывает особых подозрений. Личное оружие — кольт, боеприпасы к нему, коробки с подарками, перевязанные ленточками, и документы он передал нам сам. Местные оперативные работники обратили внимание лишь на чересчур мощный мотор.

— Какие приняты меры?

— Удвоили внимание всех служб по району. Вызвали группу из провинциального управления.

— Немедленно, в присутствии нарушителя, вскрыть коробки с подарками и составить акт. Завтра утром самолетом или машиной доставить задержанного к нам в Управление, Мы же, в свою очередь, направим к самолету наших специалистов.

Молодой боец был в укрытии, где его оставил ефрейтор, потом подался чуть вперед, чтобы взять нарушителя. Окликнул его — автомат на изготовку, — потребовал назвать пароль, приказал бросить оружие и ощутил резкую, колющую боль в спине. Второй нарушитель, скрытый от бойца скалой, сзади ударил его ножом. Но прежде чем вздохнуть в последний раз, боец нажал на гашетку. Оглушительная в ночной тишине очередь прошила человека, которого он задержал. И горы, вплотную подступавшие к пляжу, ответили эхом.

Несколько раньше боец и ефрейтор зафиксировали в неспокойном море отплывавшую от берега неопознанную моторную лодку. Затем через мгновение они заметили двух неизвестных, которые высаживались на песчаный пляж с другой лодки, окрашенной в темный цвет. Один в форме вооруженных сил Кубы, другой в одежде гуахиро. Оба были вооружены и несли по объемистой сумке.

Высадившись, они разошлись, и ефрейтор заспешил наперерез тому, кто был в форме. В полусотне метров от намывной полосы прибоя начинались каменистые обнажения, густо поросшие испанским дроком и колючим марабу. Немного выше было шоссе Гуантанамо-Баракоа.

Ефрейтор, старший по дозору, спрятался за утесом, ожидая нарушителя в форме на тропе, ведущей к шоссе. То, что произошло за его спиной, казалось яснее ясного. Его товарищ дал предупредительную очередь и задержал непрошеного гостя. Сейчас он его разоружит, свяжет и посигналит криком разбуженной чайки. И если так, то скоро на шоссе обязательно должен выйти и второй, привлеченный выстрелами, но он притаился.

Вдруг за спиной посыпалась галька, треснул сучок. Ефрейтор оглянулся и увидел вспышки огня. Одновременно о камень утеса зацокали пули. Он ответил, и тогда каленым железом обожгло ногу. Ефрейтор метнулся в сторону, опустился на здоровое колено, продолжал стрелять. Противник замолчал, и ефрейтор сквозь низкий гул накатывающих на пляж волн услышал шорох. Потом он исчез. Судорогой свело все тело. Ефрейтор с трудом сел, из разбитого колена бежала кровь. Он вскинул голову, посмотрел на тропу, через силу перевалился на живот и начал стрелять короткими очередями по удалявшейся тени. Вскоре он сообразил, что следует беречь патроны, еще раз попытался подняться, но неимоверная боль при малейшем движении усиливалась, пока не наступил шок. Он затих, зная, что с минуты на минуту к нему подоспеют на помощь.

Днем в воскресенье полковник Родригес докладывал министру. В кабинет были приглашены заместитель министра и генерал Карденас.

— В субботу, за час до рассвета, в районе севернее острова Ларго, в территориальные воды вторгся катер типа FV-28. С него на воду была спущена-быстроходная двухместная лодка неизвестного нам типа. Противник, по всей вероятности, пытался установить контакт с задержанным нами рыбаком Немесио Феликсом Менендесом. Последний утверждает, будто его хотели похитить. Вместе с тем капитан сторожевого катера в рапорте указывает, что ясно видел в ночной бинокль, как в критический момент один из тех, кто находился в неопознанной лодке, разрывал какие-то пакеты и бросал их за борт.

— Ваш вывод? — Министр был не в настроении. Общие результаты последних событий не радовали. Они складывались в пользу противника.

— Наши действия помешали высадке агента ЦРУ с партией яиц гусеницы огневки. Задержанный Менендес может об этом и не знать. Состава его преступления нам не доказать. Подержим и выпустим, если не признается сам, но установим строгое негласное наблюдение.

— Правильно! — Министр раскрыл лежавшую у него на столе папку, в которой были бланки телеграмм. — Сейчас познакомишься. Докладывай дальше. Только вот агента-то надо было взять!

— Слишком тихоходны наши сторожевики, компаньеро министр.

— Авиация! Поздно был дан сигнал тревоги.

— Вы правы. Далее. В четыре пятнадцать утра сегодня двумя заходами на пляж Эль-Кахон провинции Гуантанамо высадились три агента. С первым заходом — один и следом еще двое. Дозор погранслужбы пытался их задержать, вступил в бой. Однако боец был убит ударом ножа в спину. Скорее всего это сделал тот, кто высадился первым и кого не зафиксировал дозор. Об этом говорят. следы. Вместе с тем боец успел уложить другого нарушителя. Ударивший ножом бойца подобрался с тыла к ефрейтору, который ушел вперед и должен был задержать третьего, открыл огонь и нанес старшему по дозору тяжелое ранение в коленный сустав. Из-за этого ефрейтор не смог вести преследование. Когда подоспела тревожная группа, на груди убитого нарушителя еще работал передатчик: ушедшим в горы необходимо было знать, убит он или ранен. Полагаю, компаньеро министр, нам следует сделать все, чтобы у противника не было больше этого преимущества. Радиосвязь бойцов погранвойск между собой и с дежурным по заставе значительно облегчила бы и усилила охрану госграницы.

Министр перевернул обложку настольного блокнота, сделал пометку.

— Конечные результаты?

— Группы преследования с собаками идут по следу. Весь район приведен в состояние повышенной готовности. Однако поиск затрудняется тем, что нарушители, идя на некотором расстоянии друг от друга, то и дело покрывают свои следы желтым составом, который сбивает с толку служебных собак. Пробы состава отправлены на исследование. Провинциальное управление рапортует о продвижении дела каждые два часа. Мы примем все необходимые меры, чтобы перекрыть им выход на трассу Гуантанамо — Баямо. В карманах убитого нарушителя — личность его пока не опознана — обнаружены документы, изготовленные в ЦРУ с безупречной точностью. В сумке, помимо боеприпасов, провианта, бытовой мелочи, найдены пять целлофановых пакетов, полных яиц гусеницы огневки. Яйца также переданы на исследование.

— Это все? — Министр пощипывал бородку — мало отрадного сообщил полковник.

— Пока да, компаньеро министр. Но, по всему видно, противник этим не ограничится.

— Мыслишь ты, Педро Родригес, хорошо, но вот действуешь пока не очень складно. Читай. — И министр, сделавший ударение на слове «пока», протянул полковнику два телеграфных бланка.

Родригес прочитал:

ДОНЕСЕНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ТЧК БРАУН ЗАКАНЧИВАЕТ ОПЕРАЦИЮ УСПЕШНО ЗПТ РАДУЕТСЯ ЗПТ ПОЗВОЛЯЕТ СЕБЕ РАЗВЛЕКАТЬСЯ ТЧК УСТАНОВИЛА СОВЕРШЕННО ТОЧНО УДАР НАНОСИТСЯ ОГНЕВКОЙ ПУТЕМ РАСПРОСТРАНЕНИЯ ЯИЦ ЕЕ ГУСЕНИЦ ТЧК КОНЕЦ ИНКУБАЦИОННОГО ПЕРИОДА ЯИЦ ПЯТЬ ТР СЕМЬ ДНЕЙ ТЧК Р 16

Более важным сообщением была депеша от Хоты-9.

ДОНЕСЕНИЕ СОРОК ПЕРВОЕ ТЧК НАЧАЛО ТЧК ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ ПУНКТЫ ВЫСАДКИ АГЕНТУРЫ НАЦЕЛЕННОЙ НАНЕСТИ УЩЕРБ ПЛАНТАЦИЯМ САХАРНОГО ТРОСТНИКА НЕ УСТАНОВЛЕННЫМ МНОЮ СПОСОБОМ ДВОЕТОЧИЕ ЛЮДИ АЛЬФЫ РАЙОН ГУАНТАНАМО ТР БАРАКОА ЗПТ ЛЮДИ БОША ЗАЛИВ 0Х0

ТР ДЕЛЬ ТР ТОРО ПЯТЬ ЧЕЛОВЕК ЗПТ ОДИН ПОЛУОСТРОВ САПАТА ЗПТ ОДИН НА ПАРАШЮТЕ РАЙОН ЯГУАХАЯ ТЧК ЖДУ КОНТАКТНОЙ СВЯЗИ ЗПТ ЕСТЬ ДОКУМЕНТЫ ДЛЯ ПЕРЕДАЧИ ТЧК ХОТА 9 ТЧК КОНЕЦ

Родригес закусил верхнюю губу, затем прошептал: «Кто не идет вперед, тот движется назад». Министр молчал. Он словно давал полковнику время собраться с мыслями… Родригес тряхнул головой.

— Крепко шахуют! Я тут недавно говорил, что все будет зависеть от хода противника. Он захватывает инициативу, но мы ее сведем на нет. Мы ждали! В конечном счете огневка нам большого вреда не принесет. Что же касается залива Охо-дель-Торо, то у нас есть пока единственное подтверждение высадки там столь значительной группы — перехваченная радиосвязь, запеленгованная в семь утра в районе Никеро. Скорее всего мощный передатчик находится в горах Сьерра-Маэстры. Отдел дешифровки управления радиоперехвата пытается прочесть текст. Сейчас мы немедленно свяжемся с отделом в Мансанильо и уполномоченным в Пилоне. Могу доложить вам в любое время?

Министр кивнул.

— Далее…

В кабинет вошла Дигна, и полковник замолчал. Секретарша министра передала ему записку.

— Пусть войдет!

Старший лейтенант из шифровального отдела положил, перед министром раскрытую папку.

— Вот! В самый раз! Хота-9 вышел по срочному каналу. Познакомься и продолжай. — Министр протянул бланк Родригесу.

Старший лейтенант и Дигна покинули кабинет. Полковник прочел — всего шесть строк — и передал телеграмму заместителю министра.

— Это меняет положение и расстановку сил. — И Родригес вновь, в который уже раз за последние дни, с благодарностью подумал о том, как бесстрашны бойцы невидимого фронта. — На Ар-голью — он, значит, главарь этой группы, растет парень, — у нас несколько томов досье. Мы знаем его как облупленного. Все его родственники и возможные связи нам известны и в Баямо и в Пилоне. Но Арголью скорее всего придется искать в горах. Он не решится выйти на люди.

— Это ты предполагаешь. — Министр ждал более конкретных соображений.

— Что же касается Гуинче, то о нем у нас сведений маловато, однако Рамиро Фернандес Гарсиа — вы все его хорошо помните — действительно был с ним некогда близко знаком. Хота-9 прав. О! — По лицу полковника было видно, что ему пришла удачная мысль. — В Пилоне местный приход последние годы возглавляет падре Селестино. Он не с нами, но как раз Рамиро Фернандес с детских лет знает падре, и тот всегда к нему благоволил. Полагаю, можно направить… Разрешите командировать майора Павона и Рамиро Фернандеса в Баямо и Пилон? Для связи выделить им вертолет. Задание — использовать все возможности и силы местных отделов и провести разработку группы Боша до полной ее ликвидации. Захватить живыми одного-двух диверсантов не позднее середины ноября!

— Вот это другой разговор! — Министр согласно закивал. — А что ты молчишь о парашютисте? Хитрее не придумаешь. Обошли нас!

— Где он только помещался в одноместном самолете, да в такую погоду? ЦРУ денег не жалеет. — Педро Родригес уже загорелся, обрел уверенность. — Местные крестьяне обнаружили золу, показавшуюся им странной. Да какой-то там инженер с сентраля «Араселио Иглесиас» сказал, что это, мол, они жгли упаковку из-под удобрений. Проверим и примем необходимые меры.

— Ну, что? — обратился министр к своему заместителю и генералу Карденасу. Те промолчали. — Так и решим! Действуй, полковник Родригес, и докладывай!

Уже в приемной под взглядом Дигны, которая симпатизировала ему, Педро подумал, что министр с некоей особой интонацией на этот раз произнес слово «полковник».

Церковь, внешне напоминавшая скорее большую часовню, находилась рядом с центральной городской площадью. Фасад ее, украшенный резным по камню орнаментом в стиле чурригереско, столь процветавшем в испанских колониях середины XVIII века, по обе стороны сжимали гладкие снизу и затейливые сверху звонницы. Обе створки массивной двери храма были открыты. Шла служба.

Рамиро Фернандес протиснулся к самому алтарю и встал у колонны, по которой с потолка спускалась хоругвь с изображением святых Августина, Христофора и Себастьяна. Архитектурное оформление алтаря, более чем фасад с портиком, говорило об увлечении его создателя живописным и бурным смешением готики, платереско и барокко.

Богослужение подходило к концу. Священник заметно заспешил. Рамиро почувствовал, что падре Селестино выделил его в толпе и узнал.

Прозвучало заключительное «аминь», и через минуту помещение церкви опустело. Псаломщик, ризничий и служка прибирали алтарь. Падре Селестино склонился над библией, губы что-то шептали. По его напряженной спине Рамиро видел: священник догадывался о том, что Рамиро не ушел, и боролся с желанием обернуться.

Рамиро кашлянул. Падре Селестино, худой, постаревший, быстро вскинул голову, пристально посмотрел на Рамиро. Затем водворил на место причастную чашу, оправленную в золото, подал знак следовать за ним, прошел в ризницу, предложил гостю стул. Ризничий снял с падре церковное одеяние. Черный цвет сутаны делал некогда проворного и полного жизни падре Селестино совсем стариком. Как только ризничий удалился, падре Селестино опустился в кожаное кресло с широкими подлокотниками и ножками с вычурной резьбой по красному дереву. Рядом с креслом на крюках висели кадила..

— Во благо ли всевышний привел твои стопы в сей дом? — вместо приветствия изрек падре Селестино.

— Любой, кто входит в божий дом, входит с добром. — Рамиро встал, сделал шаг в сторону кресла. — Вы-то как, падре?

Победившая разум сила сорвала старика с места, и он заключил Рамиро в объятия.

— Что вас тревожит, падре? Вижу, вы грустны.

— Душа болит! Рамиро, рассей сомнения! Скажи, что ты пришел меня проведать и разделить со мной мою печаль. А ведь не так! Что-то иное привело тебя сюда. Не чистый интерес. Во благо чего?

— Радостной жизни на земле, падре! Для всех!

— Радость всегда была единой, от бога!

— Но вы-то здоровы, отец?

— Душа в смятении! Потому и страждет тело. Сын мой, Рамиро, наслышан я о тебе всякого и разного. И ум не постигал и верить не хотелось. Как я обманулся! — Падре Селестино отстранил от себя бывшего любимца, — Теперь-то как мне понимать тебя?

— Я там, где большинство. Я с теми, с кем народ.

— С теми, кто уводит народ от бога!

— Да ведь, падре Селестино, время теперь на планете такое. Всем знания стали доступны. Вот и люди верят в другое.

— Но те, с кем ты, они же против бога. Плакать не могу, ибо сильное горе, подобно пламени, иссушающему влагу, не дает очам моим источать слезы.

— Нет, падре, мы не против! Мы увидели, что главное в жизни есть не дух — материя. Но кто верит, тому мы не помеха. Каждый свободен избирать свое вероисповедание. Мы стремимся сделать жизнь другой, более светлой, радостной, счастливой для большинства. Вспомните, падре, да разве ж мы в «Делисиас» прежде справедливо жили? Был дон Карлос, владел всем и правил всеми. Достаточно ему было только кинуть взгляд — и человека гнали вон, оставляли без куска хлеба, а то и тащили в тюрьму. Приглянулась девушка — в постель к нему.

— Остановись, Рамиро! Заклинаю, о ком угодно, но его не суди! Не греши! — Рамиро задумался. Покраснел. — Нас ограничили, загнали в стены храмов, лишили школ, больниц, домов призрения, приютов для детей и престарелых. Служителей культа гонят из страны…

— Не всех, падре, не всех, а тех, кто стал на нашем пути, кто вместо блага приносит вред, помогает врагам, противится новшествам.

— Поносите веру, и все грешат. «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне». Боязнь смертного греха ушла. Разводов более, чем браков, дети растут вне тепла семьи, тот, кто выдвигается и ведет за собой других, — не лучший. Справедливость и поблажки даете тому, кто с вами, и круг свой вы замыкаете.

— Вы, падре, веру свою утверждали сколько веков? И жгли живых людей, а веру строили. Мы ж только начинаем, отец, и неизбежны отклонения, просчеты, но не изуверства. А то, о чем вы говорите, вскроет себя, устранится. Подумайте за нас, и вы увидите, как нам трудно. Те же, кто прежде правил страной, обладал опытом и знаниями, ныне бежали, подло покинули родные очаги, родную землю. Я был там, среди них. Жил с ними. «Гусанос» — я бы их и так не назвал. Черви, как вы, падре, скажете, и те божьи создания, какие ни на есть. Люди, кого вы оплакиваете, исчадие ада. А чем занимаются сейчас местные воротилы? Совращают кубинцев, натравливают друг на друга, соблазняют за деньги продать душу дьяволу, а родину американскому боссу. Как только бог терпит таких? Как не карает их? И почему они решили, что им пристойно мешать нам здесь строить жизнь так, как мы того хотим?

— Остановись, Рамиро! Сын мой, не будь побежден злом, но побеждай зло добром.

— Вот я и прибыл сюда за этим, падре! Я приду к вам завтра под вечер и послезавтра. Мне дорога память детства, связанная с вами, и мне жаль вас. И я знаю: мог бы часами быть рядом с вами и говорить. И сколько раз я один, и мы вместе с «Эль Альфилем» вспоминали вас добрым словом. Все эти годы «Эль Альфиль» знал, где вы и что с вами.

— Педро в больших чинах.

— И все же не только помнит вас, но искренне сожалеет, что вы не с нами, что вам непонятны наши дела.

— Не творите зла, и да не претерпите зла!

— Помню с детства, отец, вы поучали из евангелия от Луки: «Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен…» Мне озираться незачем. Хочу только, чтобы вы меня поняли и помогли вместе со мной тому, кто нуждается в помощи. — Рамиро поднялся со стула.

— Иди с богом, сын мой! Дай остынуть душе, пока не воспламенилась. Любил тебя и люблю. Господь с тобой! Жду завтра к заходу солнца, — И падре Селестино осенил крестным знамением Рамиро.

Первая встреча «Эль Гуахиро» с падре Селестино произошла в предпоследнее воскресенье октября. Со стороны казалось, что священник с доброй душой встретил и проводил бывшего своего любимца. Однако Рамиро ходил и ходил к падре, а тот, явно догадываясь, чего от него ждут, упорствовал, всякий раз бросался в наступление, пытался обвинять. Тем не менее Рамиро замечал, что падре с каждой новой встречей изливал боль своей души, пыл его слабел и он смягчался.

В Пилоне к «Эль Гуахиро» прикомандировали в качестве помощника и связного верного и преданного революционера Рамона Дельгадо Миранду. Родом он был из Эскамбрая, но вот уже пятнадцать лет жил в Пилоне и занимался лесоводством. Рамон сразу понравился Рамиро Фернандесу своей простотой, бесхитростностью, проницательным умом, глубокой скорбью в серых глазах. Рамиро помнил рассказ Рамона.

— Тогда, в Эскамбрае, было просто. Лейтенант, который привел с собой сто человек, выстроил их сразу за последним боио[89] на тропе, идущей в горы, взобрался на камень и произнес: «Мы пришли сюда потому, что в этих горах действуют подлые бандиты, агенты империализма, которые без разбора убивают на месте любого, кто не желает оказывать им помощь». Все в деревне взяли оружие в руки и пошли. На каждом шагу они находили их следы. И бандитов уничтожили. А сейчас? Сейчас их нет… И они есть. Скажите, как надо их искать, и я не пожалею ни сна, ни жизни и найду их.

Рамиро уже знал еще до встречи с Рамоном, что в шестидесятые годы, когда контрреволюционные банды, снабжавшиеся оружием, одеждой и провиантом из США, действовали в горах Эскамбрая, безоружного Рамона схватили двое бандитов, привязали к столбу и у него на глазах изнасиловали его жену. А потом его избили. Рамон, превозмогая боль, двинулся следом за бандитами. Десять часов он, как тень, шел за ними, ни шорохом, ни звуком не выдавая себя, и, когда на очередном привале бандиты легли отдыхать, своим мачете зарубил обоих.

Поселился Рамиро Фернандес в чистеньком домике, принадлежавшем местному ветврачу, который уехал в Гавану. Домик стоял на окраине Пилона, но всего в десяти минутах ходьбы от жилья Рамона Дельгадо и на таком же расстоянии от обители падре Селестино.

Оперативные поиски диверсантов — следы их были найдены местным отделением госбезопасности в заливе Охо-дель-Торо — оказались безуспешны.

Между тем их присутствие ощущалось. Начальник отделения госбезопасности муниципии утверждал — и имел на то основания, — что служители церкви в Пилоне, скорее всего сам падре Селестино, поддерживают связь с недовольными элементами, а через них с диверсантами. Он требовал оснастить слушающей техникой помещение церкви, но на это Гавана не шла. Майор Павон, прилетавший в Пилон из Ольгина, где он вел поиск, рассказал, что в провинциях Гуантанамо, Сантьяго-де-Куба, Гранма, Санкти-Спиритус, Вилья-Клара начала хозяйничать гусеница огневки на плантациях сахарного тростника.

В последнее воскресенье октября Рамиро вновь был у падре Селестино. Тот заметно подобрел, но чем-то был расстроен.

Рамиро с ходу пошел в атаку.

— Падре, помогите мне встретиться с Гуинче. Вы знаете, кто это и как это сделать. Помогите!

— Ты лучше скажи, отчего твоя правда такая несправедливая? Женщину с детьми только за то, что муж ее уплыл на лодке в США, выгонять из дому… И власти гонят! У них есть решение и ордер. Она обратилась ко мне за помощью, так какой-то там начальник заявил, что он и все— они не верят в бога.

— Это — недоразумение, падре. Можно исправить.

— Да! Вот вы не верите в бога! Но кто, я спрашиваю тебя, сделал так, что люди перестали верить в природу? Издеваются над ней, переиначивают ее, и доигрались до того, что человек перестал верить человеку, самому себе и в самого себя. Вот Он и ведет отбившуюся паству к концу. Я понимаю, когда кто-то выступает против старого, физически устаревшего. Однако есть суть, дух, опыт, знания — как можно против них вести род людской?

— Это ошибка, заблуждение… Я же добиваюсь от вас, падре Селестино, помощи, пекусь, чтобы помочь ближнему. Душа его страдает, мечется, он на перепутье, устал от грязи, от крови, от лжи, от служения неправому делу. Призовите его к себе, облегчите его душу, примите покаяние! Если Гуинче придет к нам, он сохранит себе жизнь. Там же ему грозит смерть. Клянусь вам святым Николаем, избавлявшим мужей от несправедливой смерти! И вы, падре, смилуйтесь, помогите Гуинче избежать угрожающей ему опасности.

Рамиро произнес эти слова с такой неподдельной искренностью, что падре Селестино воздел руки к небу. Губы его зашевелились, он что-то шептал, вначале тихо, потом все громче. Наконец Рамиро расслышал: «Вот сердце наше томится, и скорби его множатся, и некому избавить нас от этого испытания. Вот голос покидает нас еще до смерти, и язык пересох от пламени сердца, и мы уже не можем обратиться к тебе с мольбой: «Да предварят нас щедроты твои, господи, не допусти несправедливости свершиться, не потерпи неправой казни. Избавь его от руки тех, кто ищет его смерти, и поспеши на помощь страждущему».

— Да, Рамиро, мой мальчик, Гуинче был сегодня у меня. Ты прав, он страдает, но побеждай зло добром, ради всевышнего! Сегодня в сумерки, как каждое воскресенье, он будет на кладбище у могилы отца своего. Сейчас он там.

Рамиро сорвался с места, но тут же взял себя в руки.

— Постой, постои! В спешке не натвори зла. Рамиро вернулся и горячо обнял падре Селестино, который произнес вслед: «Пусть велики будут дела твои, господи, и устрой все премудро».

На улице, в сквере напротив, Рамиро терпеливо ждал Рамон. Он мгновенно уловил состояние своего нового друга.

— Есть время обдумать? Остановись! Всегда лучше потерять одну минуту, чем жизнь за одну минуту, Рамиро!

— Идем! Дорогой сообразим. Веди кратчайшим путем на кладбище.

— Оно на отшибе. С западной стороны сразу холмы и горы. Я быстро сообщу кому надо. Возьмем подмогу.

— Не тот случай, Рамон. Сейчас надо мне одному. Как в шахматах: ты и противник. Все, что знаешь, на что способен, — с тобой. И нет другого хода! — На память пришли слова Педро Родригеса: «Помни, Рамиро, каждый из нас должен жить, чтобы хоть раз сыграть свою «бессмертную партию».[90]

Когда они приблизились к погосту, густая тьма уже окутала все вокруг. Рамиро велел Рамону ждать у входа и наказал: если послышится шум или стрельба, пусть он спешит в конец, третьего ряда.

Не поспел Рамиро всего на несколько секунд. Или вспугнул? Когда же человек с легкостью спортсмена перемахнул через изгородь и вскочил на лошадь, Рамиро узнал Гуинче. Тот был один.

— «Каждое воскресенье», — пробормотал себе под нос Рамиро и подумал, что преследовать, даже окликнуть означало наверняка испортить все дело.

Рамиро Фернандес на следующий же день навестил падре Селестино. Сказал тому, что на кладбище Гуинче не застал, дал слово не проливать кровь, разве только защищая свою жизнь, и предупредил, что улетает в Гавану повидать семью, а вернется в субботу.

Падре напомнил Рамиро: лишь один бог еще знает, что Рамиро известен обычай Гуинче бывать по воскресным дням на могиле своего отца.

На самом же деле Рамиро вылетел в Баямо к майору Павону, где члены Комитета защиты революции селения Сарсаль вместе с оперативниками составили портрет-робот неизвестного в тех местах человека. Рамиро с трудом, но все же узнал по портрету контрреволюционера из Майами и вспомнил, что все обращались к нему по прозвищу Тостон.[91]

— Надо запросить наших людей в Майами, — предложил Рамиро майору. — Тостон в начале семидесятых работал официантом в баре на Седьмой авеню между Десятой и Одиннадцатой улицами, а затем продавцом в оружейном магазине на Восьмой улице Юго-Запада. Сомнений не может быть: он из группы Боша.

Решили немедленно установить негласное наблюдение за Тостоном, как только он еще раз появится в Сарсале, чтобы таким образом выйти на всю группу, фоторобот размножили и разослали во все отделения провинций Баямо и Сантьяго-де-Куба.

А в четверг группа вновь напомнила о себе. В горном селении Лас-Мерседес восьмидесятидвухлетней старушке показалось странным, что незнакомый мужчина закупает в лавке чересчур много черного хлеба и булок. Она из любопытства побрела за ним. Когда же человек вышел из селения и двинулся по дороге, ведущей в горы, старушка поспешила рассказать о своих подозрениях милисиано, дежурившему у гаража на окраине селения. Милисиано предупредил товарищей, оставил пост и последовал за неизвестным. Окликнул, но тот ускорил шаг, а затем побежал. Еще несколько секунд — и он бы скрылся за скалой, где в разные стороны уходили в горы сразу четыре тропы. Милисиано повторил свое требование и вскинул винтовку. Он хотел ранить беглеца, но пуля угодила тому в затылок. В мешке, который потом подняли со дна ущелья, кроме хлеба, ничего не было. В карманах убитого нашли деньги и складной нож, под рубахой — пистолет «ТТ». При тщательном осмотре тела под ногтем мизинца левой руки вместе с грязью и следами синтетического волокна, скорее всего из меха спального мешка, было обнаружено раздавленное яйцо бабочки огневки.

Из центра полковник Родригес сообщил, что радист группы диверсантов довольно часто и не в определенные сеансы, а в любое время, но из разных мест Сьерры-Маэстры, выходит в эфир. Короткие депеши, прочесть которые, к сожалению, не удавалось, еще раз подтверждали, что диверсанты, распространив яйца огневки, по-прежнему отсиживаются в горах и ждут новое задание. Две канонерки, чтобы задержать группу в случае ее бегства, круглосуточно курсируют в проливе Колумба между мысом Крус и Сантьяго-де-Куба.

Рамиро едва дождался воскресенья. В пятницу с утра он уже был вместе с Павоном в Пилоне. Порознь они осмотрели место, где находилась могила отца Гуинче. Она была полностью скрыта от постороннего взгляда, тем более ночью. Начальник местного отделения предложил установить микрофон у могилы, чтобы майор и оперативники на расстоянии знали, как развиваются события. Однако Рамиро воспротивился, и майор Павон с ним согласился, Микрофон в таком тонком деле мог бы только помешать. Решили поместить его в двадцати шагах от могилы основателя Пилона.

Аллея просматривалась с холма, возвышавшегося метрах в трехстах от ворот кладбища. Там обоснуется Павон с рацией и ночным биноклем. Тропа, по которой Гуинче может уйти в горы, на ближних и дальних подступах будет тщательно блокирована. Бойцы тогда выдвинутся из укрытия наперехват и станут действовать только по радиоприказу майора Павона.

Если Рамиро появится на аллее с зажженной сигаретой, то следует подождать, что он скажет, остановившись у могилы основателя Пилона. Отсутствие сигареты будет означать, что Гуинче необходимо брать силой.

Ближе к вечеру Рамиро зашел к падре Селестино, передал ему привет от Педро Родригеса, новые журналы, свежие столичные газеты и коробку шоколадных конфет. Некогда падре любил закусывать ими яичный ликер на роме. В поведении священника не было ничего подозрительного. Рамиро сказал, что попытается увидеть Гуинче, и ушел.

Церковь и ее связь с внешним миром, включат телефонную, контролировались, и, когда Рамиро приблизился к воротам кладбища, мимо проехал на велосипеде парень в красной рубахе — это означало, что падре Селестино за последнюю четверть часа не предпринимал никаких действий.

На одном из столбов, некогда державших чугунные створки ворот, висел щит рекламы: «Самый сочный! Кубинский грейпфрут содержит мало калорий, зато богат витамином С. В силу благоприятных климатических условий страны половину веса кубинского грейпфрута составляет сок. Экспортер Кубафрутас».

«Кого угораздило вывесить здесь, в Пилоне, да еще на воротах кладбища, никому не нужную, хотя и красивую рекламу?» — подумал Рамиро и решительно вошел.

Солнце касалось своим быстро темневшим краем острых горных вершин.

Гуинче появился неслышно, как тень. Положил у подножия креста белые цветы марипосы с желтыми усиками, словно у бабочки, перекрестился, обошел могилу и встал так, как если бы отец лежал на постели и Гуинче видел бы его лицо. Скрестил руки на груди и замер.

Послышался шорох, его рука метнулась к поясу, но незнакомый властный голос опередил:

— Спокойно, Гуинче! — Рамиро приставил дуло пистолета под лопатку Гуинче. — Достань, что хотел, но не дури! Достань! Вот так! Теперь швырни в сторону. Ну!

Гуинче подчинился лишь после того, как Рамиро сильнее надавил дулом в спину. Браунинг глухо стукнулся о землю. Рамиро сделал два шага назад, опустил оружие.

— Обернись, Гуинче!

Не сразу Гуинче повернулся, а когда стал спиной к могиле отца, часто заморгал. Голос не повиновался.

— «Гуахиро»! Ты? — выдавил с трудом.

— Я!

— Что происходит? Откуда ты?

— Не из могилы, ясно. Знаю, что тебе плохо, чуешь конец. Вот и пришел. — Рамиро передвинул собачку предохранителя на своем пистолете и бросил его. Он упал на траву в метре от браунинга Гуинче.

— Эй! Что происходит? — Голос Гуинче стал прежним. — Ты что, мне друг?

— Пока нет! Однако могу стать. Гуинче понимал, что это не сон, но поверить в реальность происходящего тоже не мог.

— Чего ты вдруг оказался здесь? — Рамиро тянул время.

— Отец у меня тут лежит. А я его не знал.

— Бывает. Кровь зовет?

— Всю жизнь ничего дороже памяти о нем у меня не было. А положили здесь, когда я еще на свет не появился.

— Как это?

Гуинче начал рассказывать с жаром, словно давно хотел выговориться, а возможно, и потому, что сознательно удалял миг роковой, скорее всего смертельной развязки.

И перед глазами Рамиро Фернандеса рисовалась живая картина.

…Глубокая темная ночь окутала все вокруг. Лишь издали доносился монотонный гул сентраля «Капе-Крус». Во дворе небольшого домика, там, где к небу устремляло свою пышную крону манильское манго, притаился отец Гуинче. В просторном кармане рабочей спецовки, набитом пучками пакли, лежала смятая записка, найденная случайно час назад на столе в управлении завода. То было письмо управляющего к его жене. Последняя фраза жгла сердце. «Этой ночью твой муж дежурит. Как пробьет двенадцать, обязательно буду!»

Тот, другой, кому отдано предпочтение, бесшумно перепрыгнул через забор, замер, боязливо осмотрелся и осторожно стал пробираться к дому. Еще шаг, и он остановился у дерева манго. В мохнатой шапке листвы шелестел ветерок. Еще шаг, и стальная рука сдавила горло управляющего. Тычок коленом в живот, смертельные тиски и резкий удар головой о ствол дереза лишили жизни пришельца. И злоба, унижение, ревность разом исчезли у отца Гуинче.

«Он мертв, но она… Пусть она держит ответ!» — пронеслось в голове, и он направился к дому. Дверь не была на запоре, и вновь слепая, безудержная сила поднялась в нем. Отец Гуинче толкнул дверь, вошел в прихожую, но тут же вспышка пламени ослепила его, он ощутил боль в груди и, падая на колени, услышал гневный голос жены:

«Я вас предупреждала, негодяй!» «Это я!» — еле слышно произнесли губы отца Гуинче. Ружье громыхнуло дулом обо что-то жесткое. Женская рука кое-как нащупала включатель — вспыхнул свет. В глубоком горе женщина опустилась на пол. «Дева Мария, — шептала она, — святая непорочная, помилуй и спаси! За что такое наказание? Чиста ведь! Чиста!..» Он с трудом оперся на руку, и лицо, секунду назад перекошенное ревностью, озарилось улыбкой: он не обманут. Прилив счастья был последним, что он ощутил в этой жизни. Женщина с трудом разжала пальцы мужа, в которых он держал записку. Сердце ее замерло, губы побелели, она тихо застонала: «Дева Мария, за что? Он не прочел моего ответа!» Глаза ее округлились, и она, не вполне понимая, что делает, поднесла к невидящим глазам мужа обратную сторону записки. «Читай! Читай, о, боже!» — и потеряла сознание.

— Я родился восемь месяцев спустя, но уже в Гаване, куда мать переехала к своей сестре. Мать и сейчас жива, С первого же заработка я два года копил каждое сентаво на памятник и на дорогу в Пилон.

— Ты хотел бы повидаться с матерью? — спросил Рамиро. — Клянусь памятью моего отца, Гуинче, это можно сделать. Давай пораскинем мозгами.

— Нет, «Гуахиро», мозгов не хватит. Ни моих, ни наших вместе. Я много намесил.

— И все же! Расскажи. Вначале подумаем оба, а там помогут, если ты пожелаешь.

Гуинче замолчал, закусил губу, взъерошил волосы на голове, резко опустил руки.

— В карман не лезь! Знаю, что хочешь закурить.

— Боишься?

— Нет! Если решился, привыкай себя держать в руках с этой минуты. Потерпи.

— Ну, так! Вроде ты с добром. Но с чего начинать-то? Может, отойдем? Не здесь, не рядом.

— Здесь! И пусть прах его будет тебе судьей!

— Ты хозяин, ты и музыку заказываешь. Ладно! Слушай! Ты уже основался на Кубе, когда Висенте Мендес и Насарио Сархен задумали военную операцию. Собрали деньги, подготовили пятнадцать человек, я был в их числе. Но перед самым выходом из Майами Висенте и Насарио — у них появились сомнения — решили изменить место высадки. Хулио Сесар Рамирес настойчиво возражал. Это показалось подозрительным, и все решили, что Хулио Сесар действительно из «Х-2». Вышли в море, он за свое, и тогда его стали допрашивать и пытать, Он не признавался, но мы все больше убеждались, что он коммунист.

— Никто никогда не мог представить доказательств.

— Да, но я первым ударил его, и все начали бить. Потом его связали и бросили за борт.

— Вернулись домой и, чтобы побольше собрать денег у лжепатриотов, сделали из него мученика и знамя.

— Вот это мне не понравилось. Даю слово! От смерти же нас вместе с Висенте Мендосом[92] спасла болезнь. Но я был одним из тех, кто на судне Рамона Ороско Креспо отомстил за их гибель и потопил коммунистические рыбачьи суда «Платформа I» и «Платформа IV». Потом меня отправили в Форт-Гулик, в зону Панамского канала. Там военных из Латинской Америки учат методам борьбы с коммунизмом. Вернулся в Майами, где замышлялось что-то серьезное. Да война во Вьетнаме прижала, срочно стали набирать в американские батальоны нас, кубинцев. И попал я снова на выучку, теперь в Форт-Шерман. Неподалеку, в джунглях Дарьена, отстроили вьетнамскую деревню Гатун-Дин. Там нас обучали разным системам выживания и средствам массового уничтожения вьетнамцев, и там со мной подружился Маноло Хиберга, который потом, после перемирия с Вьетнамом, свел меня с «Майклом»-Суаресом, лучшим другом «Мачо»-Баркера, Эдгара Буттари и «Бебе»-Ребосо.

— Чьими руками Никсон завладел секретами демократической партии. И погорел потом из-за них в деле Уотергейта.

— Вот когда жирный куш достался им, а меня отбросили в сторону, я впервые ощутил себя листом, сорванным с дерева и ветром занесенным в чужие края. Правда, я успокоил себя, прочитав в книге, что бывают деревья, чьи листья содержат в себе семена. Может быть, только теперь, в эти последние месяцы, я начинаю понимать ту мысль. А в семьдесят втором году, в мае, они свели меня в Нью-Йорке с Рикардо Моралесом Наваррете.

— Встречал его. Террорист. Служит в ЦРУ.

— Ага! Нам с ним и предстояло отправить на тот свет Эдварда Кеннеди.

— Постой! Это когда он призвал правительство Никсона отказаться от провалившейся блокады и нормализовать отношения с Кубой?

— Он предложил провести мост длиной в девяносто миль, а нам предложили сделать все так, чтобы скорее был изготовлен гроб длиной в сто девяносто сантиметров. Было трудно. Дважды дело срывалось. В третий раз, за минуту до появления Эдварда, нас со всеми игрушками взяли на месте агенты ФБР. Кто давал задание, отвернулись, и я чудом не угодил в тюрьму. Вот тут-то я близко увидел их нутро, душу иуд.

— А ведь многие на старой Кубе ставили их портреты вместо икон в домашние алтари.

— А как же мне было думать иначе… Закурим, «Гуахиро»? Ну, чего?

— Ты стой! — Рамиро достал пачку сигарет, спички, закурил и бросил горящую сигарету Гуинче. Тот поймал ее, жадно затянулся.

— Спасибо!

— Я знаю, о чем ты сейчас подумал. Однако продолжай!

— Чего продолжать? Были дела разные. В марте семьдесят четвертого в Мехико представительства «Кубана де Авиасион», «ТАКА», «Айсландик» и десять окон в отеле «Франсес» — моя работа. Тогда и начал я с Орландо Бошем. Вот смельчак!

— Чужими руками жар загребать и политику делать. — Рамиро сплюнул.

— Нет, он и сам! Это тебе не Насарио Сархен, не Артиме. — И словно бы спохватился: — Клянусь матерью, а в июне семьдесят пятого, когда министры иностранных дел приняли резолюцию об отмене антикубинских санкций, я порадовался в душе. Что-то впервые шевельнулось там. И пошло.

— Ты же кубинец. А вот Бош с тобой не пришел сюда. Кто за главного здесь?

— Не торопи, «Гуахиро». — Гуинче сделал последнюю глубокую затяжку и отшвырнул окурок.

— Мозг у людей в общем-то по своему строению у всех одинаков, механизм мышления схож. — Рамиро видел, что Гуинче еще не готов, и подумал, с каким волнением сейчас майор Павон и Рамон Дельгадо по очереди пристально глядят в бинокль на аллею. — А вот я спрашиваю: отчего же у людей столь противоречивые убеждения? Я задумывался не раз, Гуинче, можно ли вывести закономерность, установить принцип. Два брата — один за дело народа, другой ненавидит его. Третий родился от тех же родителей, а ему совершенно безразлично, что происходит кругом, он увлечен скачками, женщинами и накопительством. Что удерживает людей в постоянстве их убеждений? И что влияет на перемену их? И может ли враг коммунизма стать коммунистом? Ты как думаешь?

— Не знаю. Вот человек может перестать быть человеком. Это я знаю! Видел. А другому все может сделаться безразлично…

— Но ведь и я поначалу не принял коммунизма! Однако открылись глаза. У антикоммунизма нет будущего. Каждый, кто считает себя антикоммунистом, просто не согласен с идеями коммунистов, не желает их принимать, чаще всего не зная того, против чего борется.

— Ты это куда, «Гуахиро»?

— Подумай сам! Мы оба жили там… А тебя ни разу не выволакивали из ресторана за темный цвет кожи?

— Да. Было.

— А ты задумайся, что будет, если контрреволюция победит, если все эти Артиме, Сархены, Калатауды, Мас Каносы и Боши возвратятся и станут править Кубой?

Гуинче попросил еще сигарету.

— Да Майами просто, как оно есть сейчас, переберется сюда и сделается Кубой. Хоть во главе и будут Бош и Артиме, а править станут братья Ферре.[93] Куба скорее всего в виде марионеточной республики превратится в колонию США. Люди из Вашингтона будут командовать на земле наших дедов и отцов. Не иначе!

— Но сейчас на Кубе не рай! Много чего не хватает.

— Кислое наше вино, но оно наше. И все делаем сами, своим трудом. Закладываем собственную индустрию, строим свои заводы, свои корабли. Никогда в мире Куба так не звучала. А если чего сейчас недостает, то мы скоро все будем иметь. Не в этом счастье. Нация, родина твоя живут своей жизнью, и никто нам не указывает со стороны.

— Послушай, «Гуахиро»! Смешно, мы стоим у могил и ведем такую беседу.

— Печально! Но что поделаешь? Ведь в этом ты виноват, а точнее, те, кто тебе платит. Те, кто воспользовался слабостью Кубы после ее освобождения от Испании и вложил деньги в разрушенную экономику страны. Понимаешь? При самой дешевой рабочей силе они за пятьдесят шесть лет, которые хозяйничали на нашей земле, удесятерили свои капиталы. Вот как! Революция, отобрав у них собственность, лишь совершила правосудие. Раньше получалось так. Куба была в положении мужчины, который сам не может делать детей и радуется тому, что их ему делает сосед.

— Хватит, «Гуахиро»!

— С кем пришел? Где ваш лагерь? Пойми, больше в жизни у тебя не будет шанса. Упустишь… локти кусать станешь. Учтется твое признание, добровольный приход, помощь, которую окажешь, Гуинче, по-человечески тебе говорю: решайся, сними с себя тяжесть.

— Дай уйти, «Гуахиро»! Не терзай больше! Сейчас ничего тебе не скажу. Хочешь быть человеком? Поверь! Я не иуда. И жить хочу. А в том, что на душе тяжело, ты прав, не могу больше. Дай обдумать! Так тошно мне никогда не было. Если через неделю приду, а нет, так в понедельник, — все расскажу! Вы знаете о нас. Теперь точно вижу, что знаете. Перекрыли побережье.

— Не на страх твой рассчитываю, Гуинче, на совесть. Стань вновь кубинцем, сыном своей земли!

— Перестань, «Гуахиро»! Жди! А не приду — ищите, «Гуахиро», ищите! Конец у всех один. Но решиться мне не просто!

— Закури! — Рамиро вплотную подошел к Гуинче, дал пачку, спички, сам тоже закурил, кивнул на кольцо, поблескивающее на безымянном пальце. — С ядом?

— Ага!

— Знакомо. Надавил, крутанул камень и — по коже им. Смерть!

— Не боишься?

— Ты же не мальчик, Гуинче. Кругом наши люди.

— Как?

— А ты думал! Вдруг оказалось бы, что ты неизлечим. Ну, взял бы еще одну жизнь на душу. А уйти бы не дали.

Гуинче заволновался.

— Тебя ни один из них не видел и ни один из них не знает, кто ты. Будь спокоен. Решайся только, Гуинче! Сейчас пройдешь свободно. Потом я тебе помогу. Когда-то и я одолел все это. — И Рамиро наклонился за пистолетами, лежавшими на траве, поднял оба. — Держи! Уходи, как ни в чем не бывало. Я буду ждать в воскресенье.

Когда, наконец, Рамиро показался на аллее с горящей сигаретой, майор Павон с облегчением передал бинокль Рамону.

В следующее воскресенье Гуинче не появился. Рамиро в нервном ожидании дважды прочел про себя все стихи, которые знал на память, и раз десять повторил четверостишие из «Гимна изгнанника» Хосе Марии Эредии.

Ведь герои найдутся на Кубе,

Предпочтут они славную участь:

Лучше смерть, чем, стеная и мучась,

Жизнь в неволе влачить, как рабы!

Когда Рамиро подошел к майору Павону, начальник местного отделения госбезопасности предложил все-таки запросить разрешение Гаваны и начать прочесывание.

— Так мы их не возьмем, а они нам нужны живые, — сказал, как отрезал, Павон.

— Я ставлю сто марак[94] против одной, что он придет! — с горячностью горца заявил Рамон и осекся.

— Пойдемте ужинать, — предложил Рамиро. — Вот если бы пиво у кого нашлось. Пошли, а то собирается дождь.

В понедельник, шестого, как только Рамиро поравнялся с незатейливым памятником основателю Пилона, от него мотнулась тень, и Рамиро почувствовал дуло в боку, и тут же сильным рывком его втянули в кусты.

— Тихо! Я Гуинче! А ты не из пугливых. И мне нравишься. — Гуинче отпустил локоть Рамиро, отдал ему свой браунинг. — Всю неделю с ума схожу. Держи!

— Кретин! Ты действительно не в своем уме! Так шутить! Скорее на аллею. Иди сюда! Дай я положу тебе руку на плечо. Ну! Обними меня. Вот так! — Рамиро повернулся к входу, покрутил в руках браунинг и спокойно опустил его в задний карман. — Пошли!

— Ага! Следят!

— Гуинче, ты молодец! Честно, я рад за тебя. Ну, рассказывай… Вчера я нервничал.

Гуинче рассказал, что в их группе сейчас шесть человек. Было семеро. Пятеро прибыли оттуда, а двое присоединились здесь. Одного уже, однако, «по дурости, из-за упрямства» застрелил милисиано в Лас-Мерседес. Возглавляет группу Арголья, родом он из Баямо, тертый калач, деспот. Его телохранитель «Босалон»,[95] строительный рабочий из Баранкао, симулянт, искусно прикидывается больным радикулитом, работает в году три-пять месяцев. А то все ездит по разным городам лечиться. Когда становится скучно, Арголья заставляет Босалона устраивать представления, как тот морочит голову врачам. Заместитель главаря — Калавера. Мечтает счастливо отсидеть здесь два года, заработать, а затем уехать в Атланту, жениться и открыть там пивной бар. На счету Калаверы несколько убийств, и он дважды прежде высаживался на Кубе. Радист группы — «Вененосо»[96] высокого о себе мнения, родом из Ольгина, там и живет на средства брата, у которого до революции в Ольгине было несколько жилых домов и который теперь каждый месяц получает от правительства приличную сумму. Вененосо год как на Кубе, сумел легализоваться. Шестой — Тостон, давно зарабатывавший на жизнь в Майами как профессиональный убийца, некоторое время работал личным шофером Орландо Боша. Четверо прибывших — Арголья, Калавера, Тостон и он, Гуинче, в последнюю минуту перед отъездом из Майами дали согласие осесть на Кубе и теперь ждут уже изготовленные для них документы и отработанные легенды. Всем положен хороший заработок. Группа имеет три рации в разных районах Сьерры-Маэстры. Подходы к месту нынешней стоянки днем просматриваются, а ночью охраняются электронными сторожами. Но Арголья в связи с блокадой побережья запросил центр дать им адреса конспиративных квартир в ближайших городах. Он нервничает и начинает опасаться, что дело затянется.

Рамиро расспросил, как они вооружены, чем питаются, есть ли у них связь с местным населением, посетовал на то, что Гуинче заметно изменился за неделю, осунулся, поинтересовался, смог бы он прийти на кладбище раньше следующего воскресенья.

— Нет! Арголья строг. Сегодня мне повезло. Он считает воскресенье днем наиболее ослабленной бдительности, когда люди отдыхают, развлекаются. Сам он католик.

— А кто из вас связан с падре Селестино?

— У Аргольи есть человек в Пилоне, а напрямую никто. Я один раз был у падре, просил отслужить заупокойную. Он догадался, что я давно не был на Кубе, знает историю моего отца.

— А где ваш лагерь, Гуинче?

— «Гуахиро», хочу, чтобы все было чисто. Я решился, я все и сделаю. А так ты же не самый главный. Кто-то возьмет да и рассудит по-своему.

— Хорошо, Гуинче, давай в воскресенье, контрольная встреча в понедельник. Мы подумаем, как быть. А вот бумага, ручка и фонарик. Напиши своей матери записку. Будто ты в Майами. Мы опустим в почтовый ящик. Квартальный Комитет защиты революции ей окажет внимание и помощь, так что она ничего не будет знать.

Гуинче было опешил, но после некоторого раздумья написал коротенькое письмецо.

Руководство Центрального управления госбезопасности в Гаване пришло к выводу, что сейчас группа диверсантов изолирована, практического вреда не приносит, поэтому облаву и прочесывание района проводить но следует: это потребует мобилизации многих сил и не гарантирует успеха. Надо добиться, чтобы Гуинче добровольно отказался от прошлого, затем с его помощью взять диверсантов во время сна. В скором времени предстояла международная встреча на Кубе молодых представителей демократических сип стран мира, и публичные показания агентов ЦРУ, только что захваченных на месте преступления, были бы отличным доказательством непрекращающихся враждебных происков империализма. Голос Гуинче также мог бы прозвучать на этой встрече. Было и еще одно обстоятельство: в случае, если группа получит связь и адреса конспиративных квартир в городах, потянется интересная нить и дальше.

Телефонный звонок ни свет ни заря разбудил Педро Родригеса. В трубке послышался взволнованный голос Роберто Веласкеса:

— Полковник, случилась беда! И, кажется, непоправимая! Мне срочно необходимо видеть вас.

— Вы далеко от Мирамара?

— Где-то рядом с вашим домом, но точного адреса не знаю,

— Заезжайте ко мне. — И Педро продиктовал свой адрес.

Через четверть часа они уже сидели в гостиной Родригеса, так и не притронувшись к кофе, поданному хозяйкой дома.

— В пятницу днем с нашей станции в Ольгине сообщили, что местная служба сигнализации болезней Министерства сельского хозяйства зафиксировала ржавчину сахарного тростника! Не знаю, какая сила подняла меня, но я с двумя сотрудниками, прихватив кое-какую аппаратуру, помчался туда. Вчера, весь субботний день, мы провели на полях. Поражение сорта «Барбадос 4362» повсеместное, Пустулы порошат, как пульверизаторы. Наши специалисты, в том числе и я, полные профаны в борьбе с этой болезнью, — Голос Веласкеса сипел от волнения, усталости и бессонной ночи.

— Я верю, что случилось нечто серьезное, однако нс создавайте излишней нервозности. — Родригес произнес эту фразу как можно спокойнее, но предчувствие приближения чего-то очень неприятного уже охватывало и его.

Веласкес вскочил на ноги,

— Да что вы говорите? Со времен Колумба, с тех пор, как испанские конкистадоры завезли на Кубу тростник, он ни разу не болел ржавчиной. Согласно литературе, десять пустул на одном квадратном метре сегодня — это катастрофа. Мы насчитывали на сорте В4362 тринадцать и пятнадцать. А эффективные методы лечения растений, пораженных ржавчиной, особенно «пукцинией эрианти», не разработаны. Неизвестны! В пятьдесят третьем — пятьдесят четвертом годах в США возбудитель стеблевой ржавчины, названный 15В, привел к потере десяти миллионов тонн пшеницы, стоимость которых выразилась в полмиллиарда долларов. Вот, я кое-что прихватил вам. — И Веласкес принялся выкладывать книги из своего портфеля.

На журнальном столике выросла стопка: «Микробы в воздухе» Огавы, Холла и Кепселя, «Фитопатология» Кристенсена, «Эпидемии и их контроль» Ван-дер-Планка, два тома «Болезни сахарного тростника», справочник Батлера и Джонса.

— Почитайте, полковник!

— Спасибо, Роберто, но главное? В чем оно?

— Главное, что к двенадцати часам дня я потребовал от всех районных станций дать мне сведения. На чудо, увы, я рассчитывать не могу. Я знаю, что они мне ответят. Повсеместно и в подавляющем большинстве во всех провинциях высажен сорт В4362, а он оказался чрезвычайно чувствителен и восприимчив к ржавчине. В Ольгине на участках сорта Му54129 обнаружены единичные пустулы, но сорт толерантен к этой расе гриба, и там еще, по-видимому, что-то можно будет собрать,

— А в чем суть «пукцинии эрианти»?

— Заболевания, возбуждаемого этим грибом, вы хотите сказать? Объясню. Но сейчас главное, полковник, мы, Госстанция, нс располагаем точными сведениями. Однако мои ребята народ дошлый, они утверждают, что большие площади сахарного тростника отведены под сорт В4362. А это означает, что под угрозой урожай. Боюсь думать о последствиях.

Родригес закурил, спохватился и предложил гостю, поднес ему спичку.

— Извините, Роберто. Таи в чем состоит заболевание? Может, локализуем в Ольгине?

— О нет! Если бы! Споры этого гриба летучи, как воздух. Патоген попадает на растение, прорастает, дает инфекционные структуры и проникает внутрь растения, где образуются новые поколения спор, причем в несметных количествах. Поле становится красным, и над ним носятся розовые облака. У больного стебля нарушается обмен веществ, водный баланс, снижается энергия фотосинтеза, приостанавливается рост. Листья засыхают, потери веса достигают семидесяти процентов. В нашем конкретном случае — все сотрудники мобилизованы, ведутся лабораторные исследования — картина такова, полковник Родригес, — и Веласкес понизил голос, — мы имеем дело с очень агрессивной расой патогена. Вы меня понимаете?

Педро Родригес понял все еще тогда, когда на рассвете услышал в телефонной трубке срывающийся, утомленный голос Веласкеса.

— Патоген, как вы говорите, летуч, а кто еще может распространять эту «пукцинию эрианти»?

— Все! Насекомые, которые питаются на растении и перемещаются по посевам, бабочки, пауки, мыши, кошки, собаки, птицы, человек на своей одежде. Но главный распространитель — ветер.

— Порадовали вы, однако, Веласкес. Но спасибо, что приехали. Идемте завтракать. Потом вы — к себе, а я — к себе в учреждение. В двенадцать ноль-ноль я у вас. А что с огневкой?

— Никакой опасности. Даже есть польза: люди подтянулись, стали организованнее. Подружились с советскими учеными, кроме того, мы приобрели очень полезный опыт на будущее.

В полдень полковнику Родригесу стало известно, что плантации сахарного тростника заражены ржавчиной по всей стране, что «пукциния эрианти» представляет собой нечто фантастическое, доселе невиданное, что сорт В4362 практически урожая не даст, что из 24 сортов, находящихся в севообороте на плантациях Кубы, значительные площади засеяны сортом В4362 и он — единственный из 24 сортов — оказался восприимчивым к ржавчине, что запахать зараженные плантации сахарного тростника сразу физически невозможно и объем этой работы обойдется очень дорого. Ученые, а сотрудники Института сахарного тростника присутствовали на Госстанции, пояснили, что потребуется три года как минимум на замену В4362 другими, устойчивыми к этой расе ржавчины сортами, которые, к счастью, среди районированных и перспективных сортов на Кубе есть.

Уже у машины полковник спросил Веласкеса:

— Роберто, скажите, а как могли завезти к нам эту ржавчину?

— Способов масса. С базы Гуантанамо, к примеру, поднялся вертолет. Его винты создают завихрения воздуха, лучшим образом способствующие рассеиванию взвешенных в нем спор. Достаточно правильно избрать воздушный поток в нашу сторону, и все!

Родригес тут же вспомнил, как неделю назад они передали необходимые сведения в МИД Кубы для предъявления протеста правительству США. И вот почему. Недавно вблизи госграницы Кубы — по непонятным причинам — на большой высоте летал разведывательный самолет США.

— А что думает по поводу эпифитотии агроном Флавио Баррето?

— В пятницу, перед моим отъездом в Ольгин, агроном Баррето заявил, что никого не волнует появление признаков ржавчины в Ольгине, так как эта болезнь не представляет на Кубе опасности. Он сослался еще и на то, что во всей мировой литературе по сахарному тростнику ржавчина расценивается как болезнь, не имеющая серьезного экономического значения. Я спросил, его ли это мнение, и он ответил, что так думают у них в министерство. Баррето — талантливый специалист. На мой взгляд, он искренне верит в то, что говорит, и он слишком упрям, чтобы признать свои заблуждения.

— Роберто, продолжайте, пожалуйста, собирать материалы, имеющие отношение к делу, готовьте записку в Совет Министров. До встречи!

…Вечером, когда полковник Родригес докладывал своему министру о вспышке ржавчины и о возможности печальных результатов, в Пилоне, у могилы отца Гуинче, шел разговор.

— Решено, Гуинче, чтобы избежать кровопролития и, главное, никоим образом не рисковать твоей жизнью, передать тебе сильнодействующее снотворное.

— Травить! — Гуинче переступил с ноги на ногу.

— Снотворное, дурень! В ром, пиво, кофе, чай опустишь таблетки, они растворяются почти мгновенно. Сам минут через тридцать проглотишь красную лепешечку.

— Ты на себе проверил?

— Проверял. — Рамиро нравилось, что Гуинче шутит — это было наилучшим признаком его готовности. — Сегодня я познакомлю тебя с местным жителем. Зовут его Рамон. Он работает по лесному хозяйству, и в горах свой человек. Рамон поселится в последнем боио перед тропой, которая идет к вашему лагерю. Ты расскажешь ему, где лагерь и в какой из ближайших вечеров ты решишь действовать. Может, ситуация не сложится, так в другой вечер. Рамон будет в боио постоянно, так что, как только все улягутся, ты сообщишь ему, и мы с тобой на следующее утро отправимся в Гавану. Мама твоя получила записку, ходила вся сияющая. Мы уверены, что она никому о записке не рассказала. Ну, теперь обрадуется. Скоро увидишь ее!

— Да! — несколько неопределенно произнес Гуинче и глубоко вздохнул.

— Все идет хорошо. Все на базах, и нужен один только home run.[97]

— О'кей, Рамиро! Я пятиться не умею. И в тебя поверил. Сниму тяжесть с души. Хочу другой жизни. Вот только сегодня и завтра исключаются, как я понимаю, и спешить не следует. Во вторник утром Калавера, Вененосо, я и Тостон уйдем. Мы с Колаверой до Гуантанамо и обратно, а Вененосо и Тостон поедут аж до Колона, а потом в Сагуа-ла-Гранде, Так что скорее всего я приду к Рамону в воскресенье. Тогда и проведу вас к пещере.

— Да? Ну, как знаешь. Стоишь на своем. Хорошо! Девятнадцатого!

— Точно! Осечки не будет!

— В ночь на пятницу я поднимусь в горы, поближе к Рамону, а кругом — никого. Всё тихо до твоего сигнала.

— Арголья говорит, что нас держали и не давали выхода на город, потому как пришло это последнее задание, а теперь, еще через неделю, он полагает, что мы оставим горы.

— В воскресенье, Гуинче! В воскресенье! Пошли!

Флавио Баррето был расстроен. Полковник Родригес заехал к нему в министерство, чтобы разрешить пару вопросов.

— Скажите, Баррето, чем и как можно объяснить, что из двадцати четырех сортов тростника одному только сорту В4362 было отдано такое предпочтение?

— Борьбой за урожай! Планами правительства по производству сахара.

— И что же будет с планами теперь?

— На этот вопрос вам, может быть, ответит кто-то другой.

— Хорошо, Баррето, а что вы думаете о появлении ржавчины на Кубе?

— Уредоспоры патогена «пукциния эрианти» занесены к нам воздушными потоками с африканского континента, как два года назад головня на Ямайку.

— И только на Ямайку и только на Кубу! А соседние страны летящим по воздуху спорам не понравились. Не было посадочных площадок. Ну, а как вы отнесетесь к тому, что все руководства по фитопатологии первую роль в распространении патогенов и других сельскохозяйственных вредителей на большие расстояния отводят человеку?

— Все течет, все изменяется. Но, к примеру, возбудитель ржавчины кофейного дерева был известен до семидесятого года только в Африке и Азии, а занесен…

— Все авторитеты, в подавляющем большинстве своем ученые США и их друзья, утверждали, что Уредоспоры «гемилейа вастатрикс» были занесены ветром в Бразилию из Анголы. И воздушные течения имеются. Ну, а когда в пятьдесят первом году появилась ржавчина кукурузы в Африке и нанесла там огромный ущерб — борьба с этой болезнью длилась десять лет, — споры летели против воздушных потоков? Нет, Баррето, я принимаю версию, по которой патоген ржавчины кукурузы был завезен в Африку на семенах, закупленных в США. И не случайно. А там сравнительно слабый патоген в условиях США, так утверждает известный вам Кэммек, не встретив на своем пути препятствий, быстро распространился на континенте уже по воздуху.

— Ну, если так, вам и карты в руки. Ищите на Кубе человека.

— Конечно! Как раз поэтому и следует полагать, что не напрасно за последние годы в научной литературе США так часто вспоминают факты перенесения из Нового света в Европу, Африку и Азию фотофтороза картофеля, мучнистой росы винограда, ржавчины кукурузы, а еще больше говорят о головне сахарного тростника и ржавчине кофейного дерева, занесенных якобы на американский континент. С точки зрения науки, Баррето, по-моему, это нонсенс, с точки зрения контрразведчика, в данной ситуации особенно, — фальшивое алиби, наводка на ложный след. Жаль, что вы оказались столь недальновидны и в вашем лице мы не будем на сей раз иметь сторонника.

Рамиро-мальчик стоял на полотне железной дороги — в детстве было так, — и на него со страшной скоростью несся поезд. У паровоза глаза, уши и клыки невероятного чудовища…

Рамиро пробудился, услышал движение за перегородкой, и тут же хозяин дома, местный лесничий, принялся тормошить его за плечо.

— «Гуахиро», вставайте! К вам пришли. Рамиро бросил взгляд на светящийся циферблат своих ручных часов, которые по давней привычке, ложась спать, он оставлял на полу у кровати. Они показывали три часа сорок минут ночи. Сердце гулко застучало. Натянул брюки, рубаху, вынул из-под подушки пистолет, надел на руку часы. Пригладил волосы.

В большой комнате его ждал Рамон — лесничий оставил их наедине, — там уже горела лампа. Лицо Рамона — словно маска Марселя Марсо перед выходом на сцену. Смотрит в сторону. В руке его Рамиро видит гребень, он кажется ему знакомым. Однако это не пугает его и не наводит ни на какую мысль, потому что другое куда значительней: Рамон появляется в такое время, тяжело дышит, боится глядеть в глаза. Что-то стряслось!

— Говори, Рамон!

— Гуинче убит! — вымолвил Рамон и стиснул зубы.

— Как?!

— Пришел ко мне после двух. Разбудил. Весь трясется. Стал говорить. Арголья, пока остальных не было, два раза спускался в Пилон. В субботу собрались все. Арголья то хмурится, то улыбается. Однако зло. Днем отозвал Калаверу и Босалона, велел собираться, что говорил им — неизвестно, отправил в Пилон. Потом сам с Вененосо ушел в горы на радиосеанс. Приказал Гуинче и Тостону не покидать укрытия. Возвратился Арголья к вечеру, а между девятью и десятью вернулись Калавера и Босалон. Привезли с собой на лошади женщину под наркозом.

— Что?! — Сердце Рамиро оборвалось, разум отказывался верить, цеплялся за надежду, что это совпадение. — Говори!

— Калавера заявил, что ты ушел в горы, так они… привезли твою жену…

Рамиро рванулся к двери. Мысли его лихорадочно скакали: «Радиосвязь с восьми утра! Мой пистолет-пулемет. Поднять местных людей. Нет оружия! Обложить! Уйдут с боем! — Медленно вернулся к столу. — Марта у них! Но где они?»

— Покажи! — Рамиро выхватил у Рамона гребень. Он! Испанский, из морской черепахи, с инкрустацией золотом. Его подарок. Рамиро опустился на табурет. «Как это могло произойти? Соскучилась! Приехала в Пилон! Где они?»

— Рамон, говори, где они?

— Гуинче хотел всыпать таблетки. Арголья цыкнул на него, усадил в угол. Потом до ветру пустил вместе с Босалоном. Рамиро, ради бога, дальше не могу.

— Говори!!

— Ночью все заснули… — Рамон явно что-то замалчивал. — Гуинче знал, где установлены какие-то сторожа, ушел другой дорогой и — ко мне. Рассказал. Я к передатчику, который ты оставил. Кричал! Кричал! Звал тебя. Потом понял, что ты меня не слышишь, спишь… Сказал Гуинче, что за час обернусь и приду с тобой. Он позеленел. Час — это много. Заявил, что пойдет всыплет таблетки в воду для кофе или перестреляет их во сне. Я предложил остаться, а если пойдет, то пусть только не убивает их. Он сказал мне, где их лагерь. Мой хозяин знает это место. Когда они ходили до ветру, Босалон шепнул Гуинче, что на рассвете все уйдут в другое место, ближе к морю. За Дос-Бокас, в пещеру. Я ее знаю.

Рамиро плохо слышал Рамона, голова гудела. Он с трудом соображал.

— С рассветом… с рассветом… будут уходить. — Рамиро говорил, а слова превращались в вату. — Рамон, зови хозяина, пусть будит сына, забирают с собой ружья, у меня пистолет и два пистолета-пулемета. И хозяин твоего боио пойдет с нами.

— Хорошо! Только два слова еще. Гуинче ушел, и слышу три выстрела. Думаю: один выстрел — Гуинче и два — в него. Он кричал. Я в окно и сюда.

— Пошли! Пусть лесничий седлает свою лошадь и одолжит у кого еще. Быстрее!

— Ты так решил?

— Рамон! — только и ответил Рамиро и бросился в соседнюю комнату за оружием.

К месту лагеря людей Аргольи приблизились, когда уже совсем рассвело. Хозяин боио, в котором останавливался Рамон, вызвался идти первым.

— Я здешний. В горы пошел по дрова, — скажу им, если что. — Поправил сомбреро, мачете на поясе и зашагал вперед.

Вскоре раздался свист. Рамиро побежал, остальные кинулись за ним.

Пещера пустовала, лишь земля в ней была сплошь в следах. Возле дальней стены луч ручного фонаря осветил тело Марты. Платье на ней было изодрано в клочья, жакет — ее любимый, сиреневый — валялся рядом. Рамиро скрипнул зубами, невольно застонал и опустился на колени у безжизненного тела. Посмотрел с минуту, прикрыл ей веки, пригладил волосы. Потом встал и сдавленным голосом попросил лесничего и его сына отвезти Марту в Пилон, в морг местной больницы. Жестом пригласил Рамона следовать за ним.

По дороге, там, где лошади не могли идти рысью, Рамон рассказал все, что знал о пещере, куда, должно быть, перебрались диверсанты. Когда-то, во времена пиратов, в ней хранили клады, потом она обрушилась, вход порос дикой растительностью, но в пещере имеется узкий лаз, который выводит на другую сторону недоступного с фронта и флангов хребта.

Рамиро потребовал, чтобы Рамон прежде показал ему второй возможный выход из пещеры. Лаз был едва заметен в расщелине под карнизом, который охватывал горную площадку, открытую лишь с одной стороны, обращенной к морю. На лошади до площадки было не добраться.

— Теперь, Рамон, скачи во весь опор к Павону. Он должен ночевать у меня, в доме ветеринара, или в местном отделении. И веди его с людьми к главному входу. Скажешь, что я там! Мы возьмем их измором. — Губы Рамиро пересохли, взгляд блуждал. — Поезжай!

Рамон не двигался с места. Лошади их стояли внизу, в полусотне шагов от площадки.

— Не могу, Рамиро, оставить тебя одного. Не могу!

— Это приказ! Так надо, Рамон.

— Не могу, Рамиро, это…

— Рамон, никто другой меня не поймет. Только ты! Спеши!

Эти слова подействовали, и Рамон заторопился вниз.

Напряженный, взволнованный и в то же время негодующий гул медленно угасал под сводами Амфитеатра имени Камило Сьенфуэгоса. Место свидетеля, который давал показания на Международном трибунале, обличавшем агрессивные происки империализма, занимал очередной обвинитель. Перед взорами более чем четырехсот представителей народов мира, корреспондентов крупнейших газет всех континентов и объективами теле— и кинокамер на трибуну в центре зала поднимался плотный человек в очках, лет сорока пяти, с круглым лицом и заметно поредевшей на макушке шевелюрой. Это был офицер Министерства внутренних дел Хосе Фернандес Сантос, который в 1962 году, исполняя инструкции Центрального управления госбезопасности Кубы, вошел в состав контрреволюционной группы и действовал на территории Кубы, а с 1970-го по лето 1977-го находился среди руководящих членов «Альфы-66».

— Когда я «покинул» Кубу и на роскошном катере прибыл в Майами, у пирсов на реке с тем же названием мне удалось познакомиться почти со всеми капитанами судов-маток, которые работали на ЦРУ. Капитаны эти участвовали в бесчисленных агрессивных акциях против моей родины, таких, как вооруженные нападения на рыболовецкие суда, тайные заходы в кубинские воды и нелегальные высадки контрреволюционеров на берегах Кубы. В первые же месяцы моей жизни в Майами я воочию убедился, как и каким путем ЦРУ вводит своих агентов в антикубинские организации, и прежде всего в «Альфу-66», чтобы руководить ими изнутри, финансировать их и профессионально готовить убийц и диверсантов. Вот имена этих агентов: Рамон Ороско Креспо, Хосе Мануэль Пердомо, Франсиско Гусман Пострана и главный, самый активный из них — Анхель Моисее Эрнандес Рохо, возглавлявший как бы резидентуру ЦРУ в антикубинских организациях всей Флориды. В результате моей «деятельности» я довольно быстро занял пост руководителя отдела морских операций «Альфы-66» и был одним из свидетелей того, как ЦРУ возложило задачу руководства кубинскими контрреволюционерами на созданный ими пресловутый «План Торьенте». ЦРУ изменило тактику после требования конгресса США прикрыть отделение в Майами. Были отобраны люди, которые прошли соответствующую подготовку на специальных базах, и созданы многочисленные террористические группы. Одновременно ЦРУ усилило «психологическую войну» против социалистической Кубы и сделало ставку на так называемый «Фонд Хосе Марти». Он был создан в 1969 году в стенах Калифорнийского университета на средства известного «Фонда Форда». Нужно было очень верить в необходимость той моей работы, чтобы выдержать фабрикуемые «Фондом Хосе Марти» ложь, искажения и извращения мыслей Марти, имеющие своей целью нанести моральный и политический ущерб нашей славной революции.

В зале звучал спокойный, уверенный голос, и был слышен стрекот кинокамер.

— С той поры «Альфой» не было совершено ни одного акта против Кубы, который не получал бы предварительного одобрения ЦРУ, — продолжал Хосе Фернандес Сантос и затем привел целый ряд конкретных примеров. — На территории США и ее баз в некоторых странах Центральной Америки под руководством инструкторов, подданных США, проходила военная и шпионская подготовка членов «Альфы». Ближайшее от Майами место — огороженная колючей проволокой зона в районе Эверглейдс, в семи милях от перекрестка дороги № 29 и шоссе Алигейтс Элей. Из уст самого Андреев Насарио Сархена узнал я о готовившемся покушении на команданте Фиделя Кастро во время его поездки в свободную Чили. Мне же стало известно о детально разработанном в ЦРУ плане высадки на Кубу в октябре 1974 года агентов Луиса Лобайны и Аристидеса Маркеса с той же целью. И снова, когда мне удалось проникнуть в замысел покушения на главу нашей партии Фиделя Кастро в 1976 году, планы империализма США, кровавых злодеяний ЦРУ были разрушены. — Слова Хосе Фернандеса Сантоса потонули в аплодисментах. — Тогда Фидель Кастро собирался посетить Мексику. В прессе о предстоящей поездке еще ничего не говорилось, а Патрисио Санчес, один из руководителей «Альфы», рассказал мне, что два активных агента ЦРУ уже ввезли необходимое стрелковое оружие и приготовились совершить свое гнусное дело в аэропорту Мехико. Компаньеро Фидель Кастро и президент Мексики все-таки встретились в небольшом городке на полуострове Юкатан.

И вновь в зале Амфитеатра раздались аплодисменты, отчего операторы капиталистических теле— и кинокомпаний вынуждены были выключить свои камеры.

Поднявшийся на трибуну вслед за Хосе Фернандесом Сантосом сотрудник Министерства внутренних дел Вальенте Гонсалес Моралес — человек в летах, со строгим, проницательным взглядом — рассказал, как он по заданию Центрального управления госбезопасности Кубы в 1959 году вошел в контакт с сотрудниками посольства США в Гаване, которые ввели его в контрреволюционную организацию «Антикоммунистический легион». Там он вскоре возглавил Отдел диверсий и саботажа. В июне 1959 года офицер ЦРУ Карлос Домингес, в то время военный атташе посольства США, сделал Вальенте Гонсалесу Моралесу предложение работать на ЦРУ, которое было заинтересовано прежде всего в физическом уничтожении руками членов контрреволюционных организаций таких руководителей кубинской революции, как Фидель Кастро, Рауль Кастро, Карлос Рафаэль Родригес. На втором месте стояла задаче создания новых и расширения уже действовавших на Кубе бандитских групп. С этой целью офицеры ЦРУ Роберто Франк и Карлос Домингес провели в Гаване в начале 1960 года инструктаж с двадцатью видными главарями контрреволюции. На том сборище было открыто заявлено, что усилия всех групп должны служить осуществлению планов правительства США, направленных на свержение правительства кубинской революции.

Далее слово взял Абель Гайдар Элиас — лицо его было изборождено глубокими морщинами, а глаза полны гнева.

В последнем ряду в зале, рядом со служебным входом во внутренние помещения Амфитеатра, сидели Педро Родригес и генерал Карденас. К тому и другому то и дело подходили их подчиненные, приносившие служебные бумаги.

— Еще в 1960 году я по заданию Центрального управления госбезопасности моей страны начал участвовать в деятельности контрреволюционной организации «30 ноября». Вскоре меня привлекли к осуществлению плана убийства Фиделя и Рауля Кастро. Этот план стал известен затем под названием «Дело Патти-Кандела». Он провалился! Тогда я перешел в «Движение революционного восстановления», которым из Майами руководил Мануэль Артиме, как оказалось впоследствии, агент ЦРУ. Став через два года ответственным за координацию деятельности всех групп на территории Кубы, я нелегально покинул Гавану на моторной лодке, с тем чтобы в США собрать необходимые фонды, закупить оружие и переправить его на остров. Неподалеку от Майами, на военном катере сторожевой службы США, меня встретил агент ЦРУ Диосдадо Вега, более известный под кличкой «Эль Мехикано» и работавший в те годы начальником местной иммиграционной службы. Он представил меня офицеру ЦРУ по имени Джонни, который буквально через пару встреч предложил мне за приличное вознаграждение работать на ЦРУ. Прежде всего с меня потребовали полный отчет о работе «Движения» и его людях. Затем я прошел курс специальной подготовки по технике саботажа, был обучен обращению с отравляющими веществами и сильнодействующими ядами, взрывчатками типа С-3 и С-4 и различным способам тайнописи. Первое задание ЦРУ состояло в нелегальном возвращении на Кубу и передаче контрреволюционеру Сатурнино Рондону дальнобойной винтовки с телеприцолом. Я должен был научить его стрелять из нее. Он же намеревался во время митинга на площади Революции второго января шестьдесят пятого года совершить покушение на компаньеро Фиделя Кастро. Второе задание заключалось, в том, чтобы передать агенту ЦРУ, работавшему поваром в столовой клуба имени Херардо Абреу Фонтан, флакон с сотней таблеток цианистого калия. Повар обязан был отравить некоторых высших офицеров вооруженных сил революции. Мне также надлежало связаться с ведущими главарями контрреволюционных групп, выбрать из них пять человек и нелегально вывезти из страны, ЦРУ требовалось в иммиграции создать новое правительство Кубы, которое предполагалось временно обосновать в Гаити. Затем на протяжении нескольких лет я руководил — а иной раз и сам выступал в роли исполнителя — целым рядом враждебных акций против социалистической Кубы. Большинство из них не осуществлялось до конца, срывалось или не наносило особого ущерба.

Элиаса прервали аплодисменты в зале.

— В семьдесят первом году по заданию ЦРУ я вновь тайно прибыл на Кубу с тем, чтобы проинспектировать более десяти мест на побережье и определить их пригодность, для нелегального проникновения агентуры ЦРУ на Кубу. Затем при моей помощи в Пинар-дель-Рио и на островах Коко и Романо были созданы тайники со всем необходимым для шпионской деятельности шести групп, в каждой по трое командос. Последним, что я «совершил» для ЦРУ перед моим возвращением на родину, было задержание и полная ликвидация силами органов госбезопасности нашей революции шпионской сети из тринадцати агентов во главе с неуловимым прежде Хасинто Мартинесом Вальдесом. Своей базой, оснащенной оружием, взрывчаткой, ядами, радиостанцией и портативными радиопередатчиками, они сделали островок Хутиас.

В зале раздался смех, и все захлопали в ладоши, а к полковнику Родригесу подошел капитан Рамос и передал докладную записку на одной странице, Полковник пробежал глазами по строчкам, встал, дал понять жестом генералу Карденасу, что сейчас вернется, и вышел из зала. Капитан Рамос последовал за ним.

— Ну, что? Ни от Павона, ни от «Гуахиро» ничего нет?

— Приказано передать на словах. Майор Павон выходил на связь с дежурным. Толком и сам не мог объяснить, но сообщил, что из-за непредвиденных обстоятельств вынужден немедленно приступить к вооруженному захвату диверсантов. Обещал вскоре снова доложить обстановку.

— Какое невезение! Идите к машине, капитан, и не отлучайтесь от радиотелефона.

— Слушаюсь! И еще, полковник, за дверью этой комнаты вас ждет Роберто Веласкес.

Начальник Госстанции защиты растений был мрачен.

— Полковник Родригес! — воскликнул он вместо приветствия.

— Доброе утро, Роберто.

— Мало доброго, полковник! В тот день, когда я выехал в Ольгин по первому сигналу, советский специалист Владимир Александров вместе с одним нашим энтузиастом за двое суток установил по всему побережью северо— и юго-востока острова споровые ловушки, направленные против ветров, идущих к нам на остров. Прошла неделя. Ни в одной из ста двадцати пяти ловушек спор не обнаружено. А вот это нашли ваши сотрудники в мусорном ящике отеля «Каса-Гранде» в Сантьяго-де-Куба. Там были туристы из Канады, США и Франции. — Веласкос протянул Родригесу металлический цилиндр, на котором было написано по-русски: «Дезодорант для мужчин, фавн-табак. Поллена — Варшава. Дезодорант содержит добавку композиций душистых веществ типа табак».

— Объясните, Роберто.

— При исследовании снятых со стенки остатков содержимого обнаружены споры «пукцинии эрианти».

— Вот оно что!

— Более того, полковник, было проведено совещание совместно с советскими специалистами, находящимися в настоящее время на Кубе. Среди них оказались и фитопатологи, знакомые с ржавчиной пшеницы. Выходит, что споры бурой ржавчины пшеницы никогда не залетали с территории США ни в Европу, ни в Азию, ни на территорию СССР. Об этом прежде всего свидетельствует различный набор генов вирулентности в европейских и американских популяциях ржавчины. Известно, что даже популяции с западных и восточных склонов Кордильер, например, различны. Все советские товарищи в один голос заявили, что обширные водные пространства всегда служили хорошим средством изоляции. Так что приходится признать: разглагольствования о направлении ветров с африканского континента к нам но иначе, как дело определенно заинтересованных кругов на Севере. Теперь о самом больном. Подсчитан приблизительный ущерб, полковник. Он выразится в сумме восемьсот-восемьсот пятьдесят миллионов долларов! И еще, Флавио Баррето в эту пятницу подал заявление об отставке. Просит разрешения поохать учиться во Францию или СССР.

— Вот как! — Родригес задумался, — Плохие наши дела.

— Нет нам спокойной жизни. Вот я и пришел к выводу, что любая страна, возделывающая площади моногенными по устойчивости сортами любой сельскохозяйственной культуры, живет на грани голодной смерти. Пример с кофе, какао, кукурузой, а теперь и тростником.

Педро Родригес вопросительно смотрел на своего собеседника.

— Есть у меня на Госстанции один человек, Он и его друг из Института сахарного тростника учились в Советском Союзе. Я призвал их, и выяснилась картина, возможно, не совеем точная по цифровым данным, но верная в принципе.

— Ну? Не может быть! Не могу поверить.

— Если это не так — хорошо! А вдруг! Вот я и думаю посоветоваться с вами, каким образом лучше поделиться печальным опытом…

— Немедленно составляйте короткую, но толковую записку, и мы вместе с вами поедем в ЦК. Об этом надо сообщить в Москву по партийным каналам. Действуйте, Роберто! Я скажу вам: дружбу ничто так не скрепляет, как несчастье. Дружба в застолье — праздное времяпрепровождение. В беде она только и проявляет себя. До встречи, Роберто! И в следующий раз обращайтесь ко мне просто по имени. И домой ко мне заезжайте запросто, как друг!

Родригес остался один, постоял с полминуты и решительно набрал номер телефона. На другом конце провода ответили.

— Компаньеро заместитель министра, говорит полковник Родригес.

— Что так официально, Педро?

— Как бы это сказать? Вопрос щекотливый. Флавио Баррето тяжело переживает свою оплошность, подал в отставку, просит разрешения пойти учиться. Да, у министра — он сам мне об этом говорил — лежит на подписи представление о присвоении мне очередного звания. Прошу тебя, отзови представление.

— Педро, что происходит?

— Я серьезно! Полагаю, что это само собою разумеется. А если вдруг подпишет — мне будет не по себе. Пойми меня правильно!

— Ладно! Поживем, увидим. Вечером загляни ко мне, расскажешь, как проходит Международный трибунал, и вместе будем ждать новостей от Павона. — И заместитель министра положил трубку.

Когда полковник Родригес вернулся в зал, выступал Николае Альберто Сиргадо Риос, сотрудник Министерства внутренних дел Кубы, которого внешне можно было принять одновременно за среднего филадельфийца, лондонца и парижанина. Он рассказывал, как, находясь по коммерческим делам в Лондоне, был завербован офицером ЦРУ, полковником Гарольдом Бенсоном.

— Главная миссия, которую возложило на меня ЦРУ, заключалась в том, чтобы я давал им информацию обо всем, что происходит у нас в высших правительственных и партийных кругах. Их интересовали биографические данные, привычки и слабости руководителей революции. Основной целью был компаньеро Фидель Кастро. Бенсон подчеркнул, что идеологическая работа по расколу политического сознания руководящих работников и воспитанию у них антисоветских настроений оценивается и оплачивается в ЦРУ особенно высоко. Одним из конкретных заданий был приказ ЦРУ установить в кабинете компаньеро Османи Сьенфуэгоса микропередатчик. ЦРУ необходимо было иметь точные сведения о планируемых поездках Фиделя Кастро за границу, чтобы там организовать покушение на него. И я установил этот микропередатчик, только ЦРУ получило хорошую дезинформацию!

Аплодисменты заглушили голос Сиргадо Риоса.

— В течение десяти лет со мной встречались и поддерживали связь различные сотрудники ЦРУ, в том числе Алан Моррис, Джозеф Цибульски и Майк Аккерман. А вот и вещественные доказательства. — И выступавший продемонстрировал радиопередатчик, специальную копировальную бумагу для тайнописи, различные шифры, которыми его снабжало ЦРУ, прибор для чтения микроточек и микрофильмов, микропередатчик внеконтактной связи. — Но самым циничным я считаю тот факт, что Генри Киссинджер, в то время госсекретарь США и советник президента США по вопросам национальной безопасности, первого марта семьдесят пятого года публично заявил в речи, произнесенной в Хьюстоне, — я цитирую: «Мы не видим ничего хорошего в постоянном антагонизме между нами и Кубой». Опубликовано в «Нью-Йорк тайме». А через неделю этот же самый Киссинджер прислал мне в подарок как признание моих заслуг «за отличную работу» и в знак личного уважения эти вот часы.

В зале раздался смех.

— Они приложены к остальным вещественным доказательствам преступной деятельности империализма США против социалистической Кубы.

Полковник Родригес почувствовал, что дверь за его спиной открылась, и обернулся. На пороге стоял капитан Рамос и приглашал полковника на выход.

— С Рамиро Фернандесом стряслась беда! Противник каким-то образом узнал, что «Гуахиро» в Пилоне, получил точные сведения или догадался о цели его приезда, пытался убрать. Фернандес был уже в горах, но к нему в Пилон неожиданно приехала его жена. Ее схватили и увезли в горы.

— Что?! — Полковник заспешил вниз. — За мной! Быстрее!

— Она мертва, полковник. Фернандес идет по следу преступников. Майор Павон с отрядом окружают пещеру, где скрылись диверсанты.

Уже в машине Педро Родригес связался по радиотелефону с Эсперансой.

— Полковник, вас разыскивает вице-адмирал.

— Где он?

— У себя. Ждет вашего звонка.

— Я еду! Предупреди его!

Томительно долго тянулись минуты. Рамиро стоял как изваяние, приткнувшись к утесу, и не отводил взгляда от потайного лаза в пещеру.

Собирался дождь. Тучи рвались о вершины скал и деревьев, но ползли и ползли, словно не испытывали боли. Тишину прорезала донесшаяся издали автоматная очередь. Тело Рамиро напряглось, но сознание еще не включалось. Он знал только, что должен увидеть убийц Марты.

По ту сторону склона шла перестрелка. Тягостно протянулась еще четверть часа, и наконец в расщелине послышался шорох. Рамиро уже держал в руке острый увесистый камень. Из лаза показалась рука с кольцом, точь-в-точь таким же, какое было у Гуинче. Потом исчезла. И тут же из пещеры вылетел небольшой мешок и автомат. Когда высунулась голова, Рамиро, едва сдерживая себя, легонько стукнул по затылку камнем, — разум подсказал ему, что именно он должен был сделать.

Рамиро вытащил за руки диверсанта, потерявшего сознание, снял с его руки кольцо, надел на свой палец, швырнул его пистолет и автомат подальше от выхода. По описанию Гуинче это был Калавера. Трех хлестких пощечин было достаточно, чтобы Калавера пришел в себя.

— Калавера! — Рамиро выхватил пистолет, приставил к его виску. — Кто идет за тобой? Ну, говори!

Калавера, вращая глазами, вдруг прохрипел:

— Эй! Что происходит?

— Кто идет за тобой? Тостон, Вененосо, Босалон или Арголья? Ты мне не нужен! Говори!

— Босалон!

— Вот его я и ищу! Иди, подай голос!

— Он и так вылезет. Арголья сейчас взорвал вход. — Калавера схватился руками за голову, застонал и в тот же миг увидел, как Рамиро надавил на камень кольца и крутанул им.

— Не делай этого! Детьми заклинаю! — Калавера повалился на колени, защищаясь, пытался закрыть руками лицо.

— За Марту, за мою жену! — И Рамиро мазнул кольцом по щеке Калаверы. Тот вскинулся и упал навзничь.

И тут же из лаза вывалилась сумка, другая, автомат, и показались чьи-то руки.

«Босалон! Мерзавец!» — определил Рамиро и ударил его камнем по голове. Однако Босалон не потерял сознания, хрюкнул и попятился было назад, но Рамиро сильным рывком выдернул его из лаза.

— Молчи, Босалон, мне нужен Арголья! Калавера не хотел молчать! Смолчишь — отпущу! Кто идет за тобой?

— Арголья, — выдавил Босалон, у которого зуб на зуб не попадал. — Он последний.

— А где остальные?

— Должны были подойти позже, да нас накрыли.

— Ты брал Марту?

— А-а! — Босалон понял, кто перед ним.

Удар дулом пистолета в живот будто переломил его, а в следующий миг камень кольца чиркнул по шее Босалона. Тело его свело судорогой, и он свалился, как куль.

Рамиро не хватало воздуха. Наполненные влагой клочья туч проносились рядом с площадкой, но ему нечем было дышать. Из расщелины выбирался Арголья. Рамиро отступил назад, встал так, чтобы его не сразу можно было заметить.

Арголья поднялся с колен и остолбенел, хотел было что-то сказать, поспешно нагнулся к своему автомату, но услышал за спиной голос:

— Это я, «Гуахиро»! Ты сын потаскухи, ублюдок, мразь…

Арголья повел автоматом, «Гуахиро» выстрелил и попал в руку.

Арголья вскрикнул, ругнулся, отпрыгнул и левой рукой выхватил свой пистолет.

— За Марту, за мою жену…

Из груди Аргольи рванул белый дымок, как пар из поршня. Арголья шагнул вперед и упал, будто хотел прижать к земле пурпурное пятно на белой рубахе.

Гром ударил совсем рядом, за соседним выступом, сразу вслед за ослепительной молнией. Капли застучали, и хлынул ливень. Похоже было, что разверзлось чрево тучи. Лужа крови запузырилась, вскипела.

— Этот дождь быстро пройдет, — сказал самому себе Рамиро, сел на камень, снял кольцо, поводил им по мокрой земле, отшвырнул в обрыв и закрыл лицо руками.

Внизу заржал его конь. Рамиро вскочил. И вовремя! К площадке торопливо поднимались Вененосо и Тостон.

«Одному мне не взять их, а они нужны живыми», — пронеслась мысль, и Рамиро спрыгнул за край площадки, заскользил по мокрой осыпи.

Вененосо и Тостон, обнаружив лошадь, остановились, поэтому Рамиро успел отбежать на некоторое расстояние. Его путь лежал только вниз, к морю. По правую руку тянулся крутой обрыв ущелья, на дне которого текла речушка. На другой стороне ущелья Рамиро увидел людей. До них было больше километра.

«Это люди Павона», — подумал он и не ошибся.

— …Педро, Педро, — надрывался в микрофон майор Павон, — сам знаешь, как это бывает! Боец-радист оступился, рация ударилась о камни. С трудом вышли на тебя. Диверсанты взорвали вход в пещеру. Есть жертвы с нашей стороны. Я выяснил, что из нее имеется другой выход. Около него Рамиро, вижу, что он там. Он уходит к морю. Его преследуют. Вертолет я вызвал, но он будет не ранее чем через полчаса. Сможет сесть на берегу моря. Рамиро, очевидно, это понимает, спешит туда. Сейчас вновь попытаюсь связаться с погранзаставой. Нам не успеть обойти гору. Прием!

— Павон, «Гуахиро» знает морскую азбуку? Прием!

Вопрос удивил майора, но он вспомнил: когда Рамиро Фернандес писал подробный отчет о том, как учился в спецшколе ЦРУ, он указал, что слушателям ее преподавали международный свод сигналов.

— Павон, с волны не уходи! Держи меня в курсе дела. Сейчас из Пилона отправляется еще полурота. Диверсантов надо взять живыми. Пошли людей в обход пещеры. Пусть доложат картину на вы-ходе из нее. Прием!

— Тебя понял! Жди новостей!

…В одежде, разорванной в клочья, испачканной кровью, Рамиро, задыхаясь, пробирался к морю. В него стреляли, и он отвечал. В стволе пистолета остался последний патрон. Преследователи были от него примерно в сотне метров; когда он оказывался у них на виду, взбираясь на холм или преодолевая уступ, они вели по нему огонь из автоматов.

На берег он выбрался, шатаясь, и увидел, как в бухту Охо-дель-Торо входит военное судно, Из-за мелководья оно встало почти в миле от берега. С судна выстрелили в сторону моря, еще раз, и Рамиро заметил сигнальщика. Тот спешно давал отмашку. И тут же по фалу мачты вверх побежали флаги расцвечивания.

Дождь перестал. Рамиро спешил к воде, на ходу сбрасывая с себя разбитые башмаки, рубаху. Он знал, что море сейчас его единственное спасение: диверсанты не решатся выйти на берег.

Между тем первым на фалу взвился полосатый желто-синий флаг — G, вторым флаг с двумя белыми и двумя красными квадратами U — и, затем белый с синим — А. До кромки берега оставалось шагов сорок, когда Рамиро прочел: «Гуахиро» в море».

Прохлада воды дала силы, и он поплыл, часто ныряя. Преследователи несколько раз выстрелили, еще с предгорья, не выходя на берег, увидели, как от канонерки отошел катер, и повернули обратно. И тогда один из них закричал:

— Акулы! Гляди, Вененосо! Его сожрут акулы! Рамиро отплыл уже на порядочное расстояние от берега, и диверсанты Вененосо и Тостон стали свидетелями того, как два акульих плавника показались над поверхностью моря рядом с плывущим. В следующий миг «Эль Гуахиро» ушел под воду. Там — не прошло и трех секунд — чьи-то руки приставили ко рту Рамиро загубник от акваланга и передали маску подводного пловца.

1

Капабланка-и-Граупера — кубинский шахматист, чемпион мира с 1921 по 1927 гг.

(обратно)

2

Ф. И. Дуз-Хотимирский — старейшин советский мастер

(обратно)

3

Усадьба, имение (исп.).

(обратно)

4

Альфиль (исп.) — слон в шахматной игре.

(обратно)

5

«Черви», «слизняки» (исп.) — так на Кубе называют контрреволюционеров.

(обратно)

6

Речь идет о формировании и подготовке к боевым действиям бригады кубинских контрреволюционеров № 2506, силами которой была организована в 1961 г. интервенция на Плайя-Хирон.

(обратно)

7

Великая проститутка (исп.).

(обратно)

8

«Альфа-66» — активная контрреволюционная организация, которую возглавляет Андрес Насарио Сархен — один из главарей кубинских «гусанос», обосновавшихся в США, организатор целого ряда враждебных акций против Кубы.

(обратно)

9

Место, где профессионалы играют в хайалай, народную игру басков в мяч.

(обратно)

10

Чико (исп.) — мальчик, парень. На Кубе употребляется как дружеское обращение.

(обратно)

11

Американский миллиардер Дюпон раньше владел кубинским полуостровом Икакос, где имел виллу и свой аэродром. В настоящее время особняк занят музеем.

(обратно)

12

Оливково-зеленая военная форма служащих всех родов вооруженных сил и Министерства внутренних дел Кубы.

(обратно)

13

Этим именем подписывались все послания ЦРУ, передаваемые Умберто Карильо в шифрованном виде по радио.

(обратно)

14

Коралловый островок, сходит в группу острсгвов Хументос и принадлежит Великобритании.

(обратно)

15

Бойцы народного ополчения Кубы.

(обратно)

16

Гуахиро (исп.) — крестьянин.

(обратно)

17

Предводитель муз, прозвище Аполлона, древнегреческого бога Солнца. покровителя искусств.

(обратно)

18

Мера веса, рапная 11,5 кг.

(обратно)

19

От английского о'кей».

(обратно)

20

Гамильтон, Александр (1757–1804) — государственный деятель США, ближайший сподвижник Вашингтона. Портрет Гамильтона изображен на десятидолларовом банкноте.

(обратно)

21

Центр кубинских беженцев в Майами.

(обратно)

22

«Движение за возрождение революции» — одна из контрреволюционных организаций, возглавляемая Маноло Реем.

(обратно)

23

Бывшее название отдела контрразведки повстанческих сил Фиделя Кастро.

(обратно)

24

Из поэмы «Клятва» кубинского поэта Пласидо (1809–1844).

(обратно)

25

Длинный жакет из легкой материи.

(обратно)

26

Азартная игра в кости, очень распространенная на Кубе до революции.

(обратно)

27

Жаренная в масле, прямо на улице, всякая съедобная всячина.

(обратно)

28

Игровые тотализаторы старой Гаваны.

(обратно)

29

Маг, волшебник (исп). Кличка доктора Робреньо — одного из ближайших помощников Манулля Артиме, наиболее активного руководителя кубинских контрреволюционеров.

(обратно)

30

Набережная Гавалы.

(обратно)

31

Коралловый островок (исп.).

(обратно)

32

Закусочная (итал.): пицца — круглый пирог с разной начинкой, но обязательно приправленный тертым сыром.

(обратно)

33

Один из лидеров кубинских контрреволюционеров, который выдвинул претенциозный «План Торрьенте». направленный на свержение Кастро, на время объединил многочисленные группировки «гусанос», но в результате нагрел руки, положив себе в карман 4.000.000 долларов, собранных в кассу «Национальной прогрессивной коалиции».

(обратно)

34

Сладкая жизнь (итал.).

(обратно)

35

Дорогая (исп., англ.).

(обратно)

36

Добыча принадлежит победителям (англ.).

(обратно)

37

Ярый фашиствующий кубинский контрреволюционер.

(обратно)

38

Ярый фашиствующий кубинский контрреволюционер.

(обратно)

39

Председатель партии «Христианско-демократическое движение».

(обратно)

40

Друг (исп.).

(обратно)

41

Мусорщики (англ.), люди низшего сорта (исп.).

(обратно)

42

«Свободная Куба», коктейль из порции рома и кока-колы со льдом.

(обратно)

43

В октябре 1973 г. террористическая группа так называемого секретного кубинского правительства, возглавляемого Эктором А. Фабианом, намеревалась совершить убийство посла Кубы в ООН Аларкона Кесады, регулярно, в одно и то же время посещавшего нью-йоркский ресторан на углу Пятой авеню и Двадцать третьей улицы.

(обратно)

44

У католиков покровительница Кубы.

(обратно)

45

Follow me — следуите за мной (англ.).

(обратно)

46

Лэнгли — Главная квартира ЦРУ.

(обратно)

47

Адельфан — таблетки, понижающие кровяное давление.

(обратно)

48

Ван-дер-Планк — специалист с мировым именем по эпифитотиям.

(обратно)

49

Дага — испанский кинжал (исп.).

(обратно)

50

Ипокулюм — заразное начало (лат.).

(обратно)

51

Альфиль — слон в шахматной игре (исп.).

(обратно)

52

«Логово» — условное название Майами, где сконцентрировано большинство контрреволюционных кубинских организаций и откуда чаще всего осуществляются акции против социалистической Кубы.

(обратно)

53

Паэлья — национальное блюдо из риса, мяса, овощей и продуктов моря.

(обратно)

54

«Юнайтед Стейтс этикалз» — одна из ведущих фармацевтических фирм США.

(обратно)

55

«Альфа-66» — крупная организация кубинских контрреволюционеров Майами.

(обратно)

56

Орландо Бош Авила — наиболее активный кубинский контрреволюционер.

(обратно)

57

Мануэль Артиме — один из главарей кубинских контрреволюционеров, окопавшихся в Майами, тесно связан с ЦРУ, был замешан в Уотергейтском деле.

(обратно)

58

Fall-trap — здесь: ловушка (англ.). Ср. «to fall into a trap» — попасться в ловушку. В то же время: trap — сыщик.

(обратно)

59

Паддок — место при ипподроме, где выгуливают лошадей перед скачками.

(обратно)

60

Гуахиро — крестьянин (исп.).

(обратно)

61

«Х-2» — бывшее название отдела контрразведки повстанческих сил Фиделя Кастро.

(обратно)

62

«Гусанос» — «черви», «слизняки» (исп.) — так на Кубе называют контрреволюционеров.

(обратно)

63

Салюд! — привет! (исп).

(обратно)

64

Пепе — уменьшительное от имени Хосе.

(обратно)

65

Ранчо-Бойэрос — международный аэропорт Гаваны.

(обратно)

66

Карахо! — черт побери! (исп.)

(обратно)

67

Москон — дерзкий, наглый мужчина, особенно в обращении с женщинами (исп.).

(обратно)

68

В шахматной игре ход без видимой на первый взгляд угрозы, однако содержащий опасность.

(обратно)

69

Sweetheart — здесь: «дорогая» (англ.)

(обратно)

70

Василиск — сказочное чудовище, убивающее одним своим взглядом.

(обратно)

71

«Даунтаун» и «Кол ми» — известные песни Фрэнка Синатры, популярного в недавние годы эстрадного писца США.

(обратно)

72

Трабуко — неотесанная палка, дубина (исп.).

(обратно)

73

Фело — уменьшительное от Рафаэля.

(обратно)

74

Тристеса — грусть, печаль, уныние, гибельность (исп., порт.).

(обратно)

75

Сентраль — сахарный завод (исп.).

(обратно)

76

At a premium — очень модный, в большом почете (англ.).

(обратно)

77

scapegoat — козел отпущения (англ.).

(обратно)

78

fool duck — подсадная утка (англ.)

(обратно)

79

Характерные куполообразные вершины, типичные для горного массива провинции Пинар дель Рио.

(обратно)

80

Хосе Рауль Капабланка-и-Гнаутера — кубинский шахматист, чемпион мира с 1921 по 1927 годы.

(обратно)

81

12 октября 1492 года Колумб открыл Америку.

(обратно)

82

На Кубе принято делить год на два сезона: зимний — с ноября по март, и летний — с апреля по октябрь.

(обратно)

83

Латосо — говорун (исп.).

(обратно)

84

Ярей — дикая пальма (исп.).

(обратно)

85

Андрее Насарио Сархен — генеральный секретарь «Альфы-66».

(обратно)

86

Арголья — металлическое кольцо, ошейник: калавера — череп, на Кубе так называют легкомысленного человека; гуинче — ворот, лебедка (исп.).

(обратно)

87

Бакстон — учёный США, фитопатолог, занимавшийся впятидесятые годы изучением мутанотов и выведением новых штаммов различных болезнетворных грибов.

(обратно)

88

В США последний четверг ноября.

(обратно)

89

Боио — хижина (исп.).

(обратно)

90

Так называется с теории шахмат партия, сыгранная сильнейшим шахматистом мира середины XIX века немцем Андерсеном с выдающимся польским мастером Кизерицким, которую белые завершили блестящим комбинационным финалом и с тремя легкими фигурами объявили мат при всех фигурах черных.

(обратно)

91

Тостон — на востоке Кубы так называют ломтик банана, зажаренного в масле (исп.).

(обратно)

92

Во время высадки в районе Баракоа 17 апреля 1970 года.

(обратно)

93

Морис Ферре — мультимиллионер, в прошлом мэр Майами. Луис Ферре — мультимиллионер, бывший губернатор Пуэрто-Рико.

(обратно)

94

Марака — песо, так прежде народ называл основную денежную единицу Кубы (нсп.).

(обратно)

95

Босалон — тупой, неразвитый (исп.).

(обратно)

96

Вененосо — ядовитый; здесь — настойчивый поклонник. Дон-Жуан (исп.).

(обратно)

97

В бейсболе сильный удар по мячу. дающий возможность весы игрокам и бьющему обежать базы и возвратиться с дом (англ.).

(обратно)

Оглавление

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте