«Золушка»

Отто понял, что за ним хвост.

Тридцать лет он занимается сыском, а за ним никто и никогда до сих пор не следил. Ничего подобного не случалось. Состарился, что ли, и больше не годится для своей работы? Пятьдесят восемь, дело, как говорится, быстро идет к концу. Он чересчур много курил, ел жирную пищу, но тут уж ничего не попишешь — профессиональные издержки. Оружия он при себе не носил, вооруженного частного детектива встретишь разве что на экране. Что проку иметь при себе пистолет, хотя бы и нынче вечером, если он не знает, как с этим пистолетом обращаться. Даже боится его, по правде говоря.

Порядочному еврейскому юноше оружие ни к чему… если он не Луи Лепке или Легс Даймонд, — о них, помнится, кричали все газеты, когда Отто был мальчишкой. Мать только головой качала: «Евреи-гангстеры, надо же такое! — И дважды сплевывала на сложенные вместе и вытянутые вперед два пальца, указательный и средний. — Тьфу, тьфу!» Порядочным еврейским юношам и пить не пристало, впрочем, их загодя считали трезвенниками. Проводились особые тесты, первое место среди пьющих заняли индейцы, за ними шли ирландцы, а евреи оказались в самой нижней части шкалы, что в известной мере доказывает справедливость общепринятых суждений. Отто пил много, тем самым опровергая всю эту чепуху.

На хвост ему сели скорее всего с полчаса назад, когда он уходил из «Лачуги у моря».

Здесь, во Флориде, любят все называть по-чудному, с вывертом. «Лачуга у моря»! Надо думать, вначале этому кабаку дали другое имя: что-нибудь вроде «Песни моря» или еще как-то так, но потом решили сострить, ведь кабак и в самом деле был лачуга лачугой.[1] Отто выпил в баре три порции, глазея на парочку грудастых девиц в узких «топиках», которые играли в «разносчика». Отчего не поглазеть, для этого-то он еще недостаточно стар. Ему попадались бракоразводные дела, когда в супружеской измене обвиняли девяностолетних стариков. Вот так-то!

Значит, там он и подцепил хвост.

Когда уходил из «Лачуги у моря».