«Искатель. 1961-1991. Выпуск 1»

Искатель. 1961-1991. Выпуск 1

Джеймс Хэдли Чейз ЕСЛИ ВАМ ДОРОГА ЖИЗНЬ…

Глава 1

Мег проснулась внезапно, словно от толчка, хотя проспали они от силы час. Оторвала голову от рюкзака, что служил ей подушкой, и тревожным взглядом обвела залитую лунным светом пустую комнату. Над собой она увидела густую гирлянду провисшей паутины, по потолку шествовал гигантский паук.

– Жутью какой-то веет, – сказала она Чаку, когда они выломали двери. – Для привидений самое подходящее место.

Но Чак не страдал от избытка воображения. Он загоготал.

– Ну и ладно… Составим им компанию. Все лучше, чем эти чертовы комары. На этот заброшенный дом они наткнулись, когда сошли с шоссе номер четыре в поисках ночлега. Вскоре после того, как они ушли из Гулдса, городка лимонов и картофеля, деньги у них кончились. Чак пытался подработать на одной из упаковочных фабрик, но ему дали от ворот поворот. Волосы до плеч, борода, а запах? Последний раз ему удалось помыться в Джексонвилле – для работодателей все это было никуда не годной рекомендацией.

Пустынный дом стоял в зарослях чахлых пальм и буйно растущего кустарника. Это была двухэтажная усадьба колониальных времен, крышу с фасада подпирали шесть квадратных колонн; видимо, дом когда-то принадлежал богатому южанину и производил на его гостей солидное впечатление.

Мег даже заохала: неужели хозяин не нашел покупателя на такие хоромы? И что это за хозяин такой?

– Нам-то что? – ответил на ее недоуменные вопросы Чак, подошел ко входным дверям и как следует саданул ногой по массивному железному замку. Просевшие двери открылись. Одна сорвалась с петель и грохнулась наземь, взметнув облако удушающей пыли.

Мег отпрянула.

– Не хочу я там спать… там жутко!

– Не утомляй! – Чак был не в настроении, чтобы выслушивать этот суеверный бред. Ему хотелось есть, он устал, на душе было муторно. Схватив Мег за руку, от втащил ее в пропыленную тьму.

Спать они решили на втором этаже: окна первого были заколочены досками. А на втором – стекла, хоть и грязные, пропускали лунный свет, и можно хоть как-то распаковаться. А широкая лестница, что вела наверх, – вот это да! Мег представила себе, как по этим ступеням спускается, скажем Скарлетт О'Хара во всем своем великолепии, а снизу, из большого холла, на нее восторженно взирают поклонники и обожатели. Но этими мыслями делиться с Чаком она не стала. Она знала: он поднимет ее на смех, вот и все. Чак жил сегодняшним днём и только. Даже будущее для него – сплошь белая пелена. И вот неведомо от чего она проснулась; сердце билось как-то неровно. Она стала вслушиваться в ночь.

Дом жил своей жизнью. Долетавший с Бискейнского залива ветер негромко постанывал под свесами крыши. Что-то пришептывали клочья обоев. Поскрипывали половицы, где-то внизу от ветра распахнулась дверь, и проржавевшие петли визгливо просигналили об этом.

Мег еще минутку прислушивалась, потом, хотя тревога и не улеглась, решила: надо спать. Она посмотрела на Чака – он лежал на спине, рот приоткрыт, прядь длинных немытых волос упала на лицо. Даже со своего места она чувствовала его запах, но что поделаешь? От нее и самой небось пахнет не лучше. Ладно, вот доберутся они до моря, искупаются – и проблема отпадет сама собой.

Она подняла глаза к потолку, вытянула длинные ноги, провела рукой по пышной груди, укрытой протертым до дыр грязным свитером.

Она уже привыкла к жизни, полной лишений, привыкла довольствоваться малым. Тут были свои преимущества; по крайней мере, она вольна идти куда хочет и жить как хочет, а для нее это уже немало.

Она вспомнила отца, работавшего за гроши страховым агентом, занудную матушку. До семнадцати лет она мирилась с ними, хотя уже в четырнадцать решила: уйдет из дому, едва почувствует в себе силы уйти. Этот затхлый мирок среднего класса – она в нем просто задыхалась. И когда в ее жизни появился Чак, она сказала себе: пора.

Чак был старше ее на четыре года. Она тогда отправилась в кино, одна – такое случалось редко, подружек всегда хватало. Но именно в тот вечер ей хотелось побыть одной. Родителям она сказала, что идет в кино с Ширли. Родителям надо было всегда знать, с кем она идет и куда, и она всякий раз им врала, потому что знала: им и в голову не придет проверить – простофили. Она врала, даже когда шла куда-то с Ширли, говорила, что идет с Эдной. Пудрить мозги родителям – в этом был особый смак. Да они небось и не слышали, что она им говорила. Сидят себе, уткнувшись в телевизор, и всегда одно и то же напутствие: «Счастливо, милая, гуляй, только не поздно». Ее так и подмывало сказать, что сегодня у нее свидание с Френком Синатрой – ведь и ухом бы не повели!

Фильм оказался страшной скукотищей, она не высидела и половины, ушла. Но на улице стала себя корить. Ведь еще только девять часов. Ну ушла из кино, а что дальше? Вечер душный, знойный, да и не бродить же по улицам. А идти некуда, разве что домой… но провести вечер с родителями за телевизором – такого она не могла пожелать даже врагу.

– Не скучно одной?

Перед ней, шагнув из тени, появился Чак. Она окинула его оценивающим взглядом. Мужчин для своего возраста она повидала немало и позволяла им многое, но последний рубеж – девственность – не сдавала. Ей нравилось тискаться в машине, отчаянно сопротивляться и в конце концов сдавать позицию за позицией – кроме последнего бастиона. Мать столько раз предупреждала ее от незнакомых мужчин держаться подальше, что это предупреждение стало поперек горла.

По-своему Чак был привлекателен. Невысокий, коренастый, крепко сбитый. Длинные рыжеватые волосы и борода пришлись ей по вкусу. Лицо независимое, беззаботное, при всей неправильности черт красивое. В нем чувствовалось мужское начало.

Они пошли на пляж, выкупались нагишом. Чак совершенно не стеснялся своей наготы, чем убил в Мег последние остатки робости – она сняла с себя одежду.

Когда они добрались до моря, он предложил: «Поплаваем?» Тут же разделся донага и, не успела Мег прийти в себя, бросился в воду. Поколебавшись мгновение, она последовала его примеру, а потом уступила его настойчивым ласкам.

Первый в ее жизни акт любви прошел с блеском. Недостатков у Чака хватало, но доставить удовольствие женщине он умел.

– Ты мне нравишься, Мег, – сказал он, когда, исчерпав любовный пыл, они лежа отдыхали друг подле дружки. – Деньги у тебя есть?

Вскоре выяснилось, что Чака по-настоящему интересуют лишь две вещи: деньги и женщины. У Мег и вправду было отложено триста долларов – дарили богатые родственники, вот она и скопила за многие годы – «на черный день», как говаривала ее мамаша. Черный день пока не наступил, но стоит ли ждать его прихода?

Чак сказал ей, что собирается во Флориду. Хочет погреться на солнышке. Нет, ничем особенным он не занимается. Когда деньги кончаются, устраивается на работу – какая подвернется, как немножко отложит, сразу снимается с якоря. Для него такой образ жизни в самый раз. А для нее! А ведь, пожалуй, тоже. Трех сотен, сказал Чак, нам хватит на целую вечность. Давай двинем во Флориду вместе?

Именно этой минуты Мег ждала весь последний год. Вот он – мужчина, который ее волнует, да и на жизнь у них взгляды сходные. Сильный, самостоятельный, да и любовник что надо. Уговаривать ее не пришлось.

Они договорились встретиться назавтра на автовокзале – и вместе рвануть во Флориду.

На следующее утро, когда мать ушла по магазинам, Мег побросала в рюкзак свои нехитрые пожитки, черкнула записку, что назад не вернется, позаимствовала пятьдесят долларов, которые «на черный день» держал в доме отец, и покинула родительский кров навсегда.

Триста долларов плюс пятьдесят отцовых кончились довольно быстро – какая там вечность! Среди прочих слабостей Чака числилась неукротимая страсть к азартным играм. Мег с замиранием сердца следила, как Чак беззаботно просаживал ее деньги, играя в кубик с двумя парнями, которые прилепились к ним по пути в Джексонвилл. Когда в ход пошли последние пятьдесят долларов, Мег дрожащим голосом пролепетала: «Может быть хватит?»

Парни посмотрели на Чака. Старший из них спросил:

– Ты что же своей бабе командовать позволяешь?

Чак прижал к лицу Мег широкую, короткопалую ладонь и как следует толкнул – Мег полетела вверх тормашками, ударилась о кочковатую землю, да так, что едва дух не вышибло. Когда она очухалась, Чак уже проигрался в пух и прах, а два парня с ее деньгами растворились в вечерней тьме.

– Да деньги на то и придуманы! – огрызнулся Чак в ответ на ее жалобный вопль. – Нечего тут ныть! Найдем деньги… их кругом полно, только не зевай.

Они подрядились убирать апельсины и вкалывали на жаре целую неделю, пока не наскребли тридцать долларов. Потом снова двинули в сторону Майами.

Но и этих денег хватило не надолго: надо было что-то есть, платить за дорогу. Сейчас у них не осталось ни гроша, и Мег здорово проголодалась. Вот уже двенадцать часов во рту у нее не было и маковой росинки. Последним из того, что она съела, был поджаренный на прогорклом масле гамбургер… и все же пока она ни о нем не жалела. Да, пусть она грязная, голодная, бездомная, но это куда лучше, чем жить в постылой тюрьме, которой правят ее родители.

Ничего, завтра что-нибудь подвернется. Чак что-нибудь придумает. Она снова примостилась поудобнее, собираясь заснуть, и снова вздрогнула, подняла голову.

На первом этаже кто-то ходил!

Она ясно услышала скрип кожаной подошвы, и сердце ее учащенно забилось. Подвинувшись к Чаку, она взяла его руку и легонько ее встряхнула.

– Чак!

Он застонал, отбросил ее руку и стал переворачиваться на другой бок, но она снова тронула его за запястье.

– Чак!

– Ну какого хрена! – Он проснулся, приподнялся на локте. Даже в такую минуту исходивший от него запах грязи и пота заставил ее наморщить нос. – Чего тебе?

– Внизу кто-то ходит.

Она почувствовала, как напряглись его стальные мышцы, и успокоилась. Перед его физической силой она благоговела.

– Слушай! – прошептала она.

Сбросив ее руку, он поднялся. Бесшумно ступая, подошел к двери и приоткрыл ее. Она смотрела не его широкую спину. Он чуть пригнулся, словно изготовился к прыжку, и страхи ее улеглись. Он долго вслушивался, потом закрыл дверь и вернулся.

– Да… ты права. Там кто-то есть… может, фараон.

Она уставилась на него.

– Фараон?

– Мы же нарушаем право собственности. И если какому-то фараону неймется… – Он прикусил нижнюю губу. – Нас вполне можно упечь за бродяжничество. – Мы же ничего плохого не делаем… бродяжничество?

Но Чак ее не слушал. Из кармана брюк он вытянул какой-то предмет и сунул его в руку Мег.

– Засунь себе в трусы. Если это фараон, лучше пусть у меня этого не будет, а то еще найдет…

– Чего «этого»?

– Ножа, бестолковая!

Он подошел к двери и неслышно открыл ее. Мег видела, как он вышел, остановился у начала ступеней. Потом она перевела взгляд на костяную рукоятку ножа с хромированной кнопкой и непроизвольно нажала на кнопку. И тут же вздрогнула – из рукоятки выщелкнулись три дюйма мерцающей стали. Она понятия не имела, как убрать лезвие обратно в рукоятку, поэтому подскочила на ноги, прошла в другой конец комнаты и спрятала нож под кучу ободранных заплесневелых обоев. Потом вышла вслед за Чаком. Он сделал ей знак: тихо! Так они стояли, не шевелясь, и вслушивались. Но кроме гулкого тиканья собственного сердца, Мег ничего не слышала.

– Пойду вниз, – прошептал Чак.

Мег вцепилась ему в руку.

– Не надо!

Казалось, он только этого и ждал. Похоже, он был испуган не меньше ее, и она в нем слегка разочаровалась. Они еще некоторое время прислушивались, и тут из комнаты слева от холла донесся ясный звук шагов. Человек – виден был лишь темный силуэт – вошел в холл. Заметив красный огонек сигареты, Чак сразу успокоился. В любом случае это не фараон. Фараоны на дежурстве не курят.

– Кто там? – спросил он, и Мег его голос показался строгим и зычным.

На минуту наступила пауза. Тусклый силуэт не двигался, потом на них ударил луч мощного фонаря, заставив отпрянуть. Через секунду-другую луч исчез, и они вообще перестали видеть что-либо.

– Дай нож, – прошептал Чак.

Мег, спотыкаясь, вернулась в комнату, добежала до груды обоев и нашла нож.

– Я увидел, дверь открыта, – объяснял мужской голос снизу, когда Мег встала рядом с Чаком, – вот и вошел.

Жаркие, вспотевшие пальцы Чака сомкнулись на рукоятке ножа.

– Как вошел, так и выходи, – прорычал он. – Мы тут по праву первого. Так что проваливай!

– По-моему, тут всем хватит места. У меня еда есть. А одному ужинать неохота.

При мысли о еде у Мег сразу закололо в желудке, потекли слюнки. Она стиснула руку Чака. Он понял ее – ведь и сам как следует проголодался.

– Я думал, ты фараон, – миролюбиво объяснил он. – Поднимайся сюда.

Человек ушел в комнату возле холла и тут же вернулся, неся рюкзак. Подсвечивая себе фонарем, начал подниматься по ступеням.

Чак ждал его с ножом руке, отпихнув Мег подальше, к комнате, в которой они спали. Она застыла в дверях, с бьющимся сердцем наблюдая, как приближается непрошенный гость.

Не спускал с него глаз и Чак. Он видел лишь высокий силуэт: человек был на голову выше Чака, но худощав и отнюдь не широкоплеч. В случае чего управимся, решил Чак. – Дай фонарь.

Человек протянул ему фонарь. Перехватив его, Чак резко направил луч в лицо пришельца.

Увидев это лицо, Мег оцепенела. Перед ними стоял индеец-семинол. По дороге из Джексонвилла им встретилось несколько индейцев этого племени, и сейчас она узнала эти густые иссиня-черные волосы, темную кожу, выступающие скулы и узкие черные глаза. Индеец был красивый и молодой – года двадцать три или двадцать четыре, только лицо какое-то бесстрастное, застывшее, окаменевшее, и Мег стало не по себе. На нем была желтая рубашка в белый цветочек, темно-синие джинсы, коричневые стопы были вдеты в веревочные сандалии-плетенки.

Он стоял спокойно, позволяя им разглядывать себя. В свете фонаря Мег показалось, что в глазах его тлеет огонь.

– Как тебя зовут? – спросил Чак, направив луч фонаря на пол.

– Пок Тохоло, – ответил индеец. – А тебя?

– Чак Роджерс… А это моя девушка, Мег.

– Давай ужинать.

Освещая путь фонарем, Чак повел незванного гостя в комнату. Мег уже сидела там возле своего рюкзака, а желудок ее посылал сигналы бедствия.

Пок бухнул свой рюкзак на пол, склонился над ним, развязал тесемки, достал из него два свечи и прилепил к полу. Потом забрал у Чака фонарь и убрал его в рюкзак, а на свет извлек пластиковый пакет, в котором лежали аппетитный жареный цыпленок и несколько кусков ветчины.

– Эй! Откуда такая роскошь? – воскликнул Чак, выпучив глаза. Он даже вспомнить не мог, когда в последний раз ел цыпленка.

Пок взглянул на него.

– Какая тебе разница? – Он ловко поделил цыпленка на равное части, орудуя ножом с костяной рукояткой.

Ели они молча, вгрызаясь в цыпленка с яростью и довольством. Мег заметила, что индеец то и дело поглядывал на Чака. В ее сторону он не взглянул ни разу.

Покончив с трапезой, Чак откинулся на спину, уперся локтями в пол.

– Ну, брат! Славно подхарчились! Ты куда путь держишь?

Пок достал пачку сигарет.

– В Парадиз-Сити. А вы?

– В Майами вроде собирались.

Они прикурили от пламени свечи.

– А работа там у тебя есть? – спросил Пок. Он сидел, скрестив ноги, уперев руки в колени.

– Найду.

– Так уверен? – Пок внимательно посмотрел на Чака. – Фараоны всякое отребье не жалуют.

Чак застыл, оцепенев от такой наглости.

– Ты это меня назвал отребьем?

– А кто же ты есть? Весь грязный, и воняет от тебя.

Мег вздрогнула. Ведь сейчас Чак кинется на этого индейца с ножом! Но Чак, как ни странно, остался сидеть на месте.

– По мне лучше быть отребьем, чем краснокожим дикарем, – подал голос он. – Думаешь тебе работу на тарелочке поднесут?

– Мне работа не нужна.

Чак насторожился.

– У тебя что же, деньжата водятся?

Пок кивнул.

– И сколько? Десять долларов? Спорить буду, что не больше!

– Завтра я покупаю машину.

Чак присвистнул сквозь зубы.

– Машину? Какую?

Пок пожал плечами.

– Что-нибудь подешевле… подержанную. Главное, чтоб ездила. Мне нужна машина.

– Мать честная! – Чак долго смотрел на индейца, что-то обдумывая. – Слушай! А что, если нам втроем сколотить компанию? Доберемся вместе до Парадиз-Сити… что скажешь?

Мег, слушая, восхитилась Чаком – молодец, без комплексов. Так и надо. Не попросишь – не получишь.

– А зачем нам объединяться? – после паузы спросил Пок.

– Хуже-то тебе не будет. Одному в дороге – тоска. А с нами – все веселее.

Пок поднялся, отнес рюкзак в дальний конец комнаты, подальше от Чака и Мег, и там уселся на пол.

– Ты что глухой? – крикнул Чак. – Хуже-то тебе не будет!

– Подумаю. А сейчас я хочу спать. Задуйте свечки… они денег стоят. – И Пок вытянулся на полу, повернулся к ним спиной и положил голову на рюкзак. Чак и Мег переглянулись.

Мег задула свечи. Над ними сомкнулась тьма. Прошло несколько минут, прежде чем их глаза привыкли к лунному свету. Пок как будто уже заснул. По крайней мере, дышал он ровно и спокойно.

Улеглись и Чак с Мег.

Утолив голод, намытарившаяся за день Мег заснула мгновенно, а Чак… Чак и не думал спать, мозг его вовсю трудился.

Блефует этот индеец или нет? Неужто и вправду собирается покупать машину? Может он решил пустить им пыль в глаза… а если нет? Тогда деньги либо на нем, либо в рюкзаке.

Чака прошиб пот. Как минимум у него должны быть две сотни долларов! Поганый индеец с двумя сотнями долларов!

Его толстые, короткие пальцы сомкнулись вокруг рукоятки ножа. Задача не из трудных. Прокрасться в другой конец комнаты, один взмах ножом – и дело в шляпе.

Кое-какой опыт на этот счет у Чака имелся. Если бы он шел на мокрое дело впервые… но на его счету уже числились два покойника. Одним больше, одним меньше – велика ли разница?

Потом он вспомнил Мег и поморщился. Незачем было тащить ее с собой. Если он убьет индейца, она жутко развопится – это точно. Пальцы его крепче стиснули нож. Две сотни долларов! Что ж, будет выступать, – и ее отправим по тому же адресу. Когда найдут тела, он будет за много миль отсюда… так их надо еще найти.

Тыльной стороной ладони он вытер вспотевшее лицо.

Так тому и быть! Только надо немного выждать. Сон у индейца пока не глубокий. Пусть забудется в глубоком сне… тогда вперед!

– Чак?

Заслышав голос индейца, Чак оцепенел.

– Я сплю чутко, и у меня есть пистолет. – Помолчав, Пок добавил: – Поговорим завтра.

Пистолет!

Пальцы Чака сами собой разжались. Этот паразит словно прочел его мысли.

– Да заглохни ты, – пробурчал он. – Я уже засыпаю.

– Поговорим завтра.

Вскоре Чак и вправду заснул.

На завтрак Пок выложил еще ветчины, немного черствого хлеба и бутылку кока-колы.

Ели они молча, но Мег снова заметила: Пок все поглядывает на Чака, и в его глазах блестят огоньки, будто он взвешивал, стоит иметь с Чаком дело или нет.

Когда они поели, Чак без лишних церемоний спросил:

– Если купишь машину, нас подвезешь?

Пок подошел к своему рюкзаку, достал из него электробритву с батарейным питанием, карманное зеркальце. Приткнул зеркальце к оконной раме, начал бриться.

Чак сжал кулаки, лицо налилось кровью.

– Ты не слышал, что я сказал?

Пок взглянул на него и продолжал бриться. Когда закончил, обронил: – Я еще думаю. – Продув ножи, он убрал машинку и вытащил полотенце и кусок мыла. – Тут рядом канал. Идем?

Сердце Чака бухнуло под ребрами. Вот он, его шанс! Подальше от Мег. Он убьет этого индейца, а потом вернется и скажет ей, что краснокожий утонул. Поверит она или нет – ее дело, но свидетельницей она уже не будет.

– Пошли.

Вслед за Поком он вышел из комнаты. Но у лестницы вдруг спохватился: – Черт! Полотенце забыл.

Пок с каменным лицом посмотрел на Чака.

– Скажи ей, пусть не дергается. Деньги при мне. – Он пересек холл и вышел на воздух.

Чак вернулся в комнату перекошенный от ярости. Порылся в рюкзаке, извлек оттуда отсыревшее, грязное полотенце. Мег спросила:

– Как ты думаешь, он возьмет нас с собой?

– Откуда мне знать? – рявкнул Чак и вышел.

Он догнал Пока и через подлесок они направились к каналу.

Разденемся, думал Чак, тогда я его и порешу. А кровить свою одежку нечего. Коленом в пах, потом ножом – и порядок.

Вот и канал. На поверхности воды плясали солнечные блики. По ту сторону канала виднелось шоссе 27, ведшее в Майами. В этот ранний час никакого движения на трассе не было.

Чак стянул через голову засаленную рубашку, поиграл мускулами. Пок отошел чуть в сторонку, разделся и стал у края канала.

Чак увидел: его тонкая талия обхвачена пластиковым поясом для денег. И явно не пустым. Глаза Чака сузились. Но когда он окинул взглядом фигуру Пока, ему стало слегка не по себе. Такого торса он еще не видел. Плоские мышцы колыхались при каждом движении, будто рябь на поверхности воды. Не тело, а гибкая сталь… Чак вдруг потерял уверенность в собственных силах. Да, этого индейца голыми руками не возьмешь. Впрочем, зачем голыми? Рука юркнула в карман и пальцы нащупали рукоятку ножа.

Между тем Пок нырнул в воду и, делая мощные гребки, поплыл к дальнему концу канала. Отвернувшись, Чак вытащил из кармана плотную эластичную ленту и обмотал ее вокруг кисти. Сунул под нее нож. Потом скинул брюки, отшвырнул с ног ботинки и тоже нырнул. Пловец он был плохонький и рыбой себя в воде не чувствовал никогда. Пок же, расслабившись, лежал на спине. Тяжелыми гребками вспарывая воду, Чак поплыл к нему. Резкое движение снизу вверх – и индейцу конец, только надо успеть стащить пояс, прежде чем тело пойдет ко дну.

– Хороша водичка, да? – выдавил он из себя хрипло.

Пок кивнул.

Чак подгреб чуть ближе. Они были уже совсем рядом, как вдруг Пок скрылся под водой. Скрылся, будто не было, осталась только легкая рябь.

Выругавшись про себя, Чак ждал, глаза его шарили по поверхности канала. Вдруг чьи-то крепкие пальцы обхватили его лодыжки, и его потянуло вниз, вода ворвалась в рот, ноздри. Он отчаянно задергался, заколотил ногами, наконец, хватка ослабла, пальцы на его лодыжках разжались. Он выскочил на поверхность, отплевываясь и глотая ртом воздух. Вытряхнув воду из глаз, он увидел Пока – тот спокойно уплывал от него. А нож, прихваченный лентой к кисти, исчез!

Ошалев от гнева, позабыв об осторожности, Чак яростно погреб к берегу, но Пок без труда его опередил. Он уже стоял в независимой позе, когда Чак, карабкаясь, только вылезал из воды.

Чак, снедаемый яростью, бешеным быком пошел на Пока – голова втянута в плечи, пальцы словно щупальца-крючья. Пок уклонился от нападения и тут же ловкой подножкой лишил Чака точки опоры – тот рухнул как подкошенный. В ту же секунду Пок навалился на него. Прижал к земле, надавил коленом на грудь, и в руке индейца Чак увидел собственный нож. Острое, словно бритва, поблескивавшее лезвие прикоснулось к горлу Чака.

Чак похолодел. Он посмотрел в блестящие черные глаза и с ужасом понял – вот сейчас жизнь вытечет из него тонкой струйкой.

Пок не сводил с него глаз, острие ножа покалывало кожу.

– Ты хотел убить меня? – негромко спросил он. – Только не ври! Говори правду!

– Я хотел забрать деньги, – выдохнул Чак.

– Тебе так нужны деньги, что ты готов убить человека?

Они посмотрели друг на друга, потом Пок встал и отошел на пару шагов. С трудом поднялся на ноги и Чак. Его трясло, по лицу струился пот.

– Тебе нужны мои деньги? – спросил Пок. – Забирай, если сможешь. – Он похлопал по пластиковому поясу. – Здесь двести двадцать долларов. – Он посмотрел на нож и, держа его за лезвие, протянул рукояткой к Чаку. – Держи.

Ошарашенный, Чак выхватил нож. Пок спокойно смотрел на него.

– Забирай мои деньги, если сможешь.

Чак посмотрел не индейца. Эти блестящие глаза, эта неподвижность… будто кобра изготовилась к прыжку. Чак испугался – и не выдержали нервы. Нож выскользнул из его пальцев и упал на траву.

– Значит, все-таки не дурак, – подытожил Пок. – Иди умойся. От тебя воняет.

Присмиревший Чак взял кусок мыла, который протянул ему Пок, и пошел к воде. Он мылся и вытирался. Пок тем временем успел одеться, присел на бережок и закурил сигарету. Он подождал, пока Чак натянет на себя свое грязное тряпье, потом жестом подозвал его.

Чак, словно загипнотизированный кролик, подошел и сел рядом.

– Я искал такого, как ты, – сказал Пок. – Человека без совести. Ты был готов ухлопать меня за двести двадцать долларов… а скольких ты убьешь за две тысячи?

Чак облизнул губы. Этому индейцу место в психушке. Он вспомнил, как нож едва не вонзился ему в горло, – и содрогнулся.

– Ты живешь, как последняя свинья, – продолжал Пок. – Чумазый, вечно голодный, воняет от тебя хоть нос затыкай. Посмотри на меня! Если мне что-то нужно, я это беру. Я бреюсь, потому и украл бритву. Цыпленка с ветчиной украл в супермаркете. И деньги эти украл. – Он постучал себя по талии. – Двести двадцать долларов! Сказать, как я их украл? Очень просто. Человек меня подвез, а я его припугнул. Пистолетом. А когда человек испуган, он готов заплатить, лишь бы его оставили в покое. Я просто показал ему пистолет, а он выложил денежки. И никаких проблем. Страх заставляет богатеев открывать бумажники и сумочки. – Он повернулся к Чаку и посмотрел на него в упор. – Я изобрел формулу, как внушить людям страх.

Чак понял только одно: связываться с этим индейцем опасно. Ведь явный же псих!

Из кармана рубашки Пок извлек пачку сигарет и протянул Чаку. Поколебавшись, тот вытянул сигарету и закурил.

– Расскажи мне о себе, – велел Пок. – Только без вранья. Ты мог бы мне пригодиться. Давай, рассказывай.

– Пригодиться? Это как же?

У Чака возникло жутковатое ощущение – этот индеец не блефует. Две тысячи долларов!

– И что я должен делать?

– Для начала расскажи о себе.

Что ж, решил Чак, ничем особенным он не рискует. И стал рассказывать.

Грамоте он как следует не выучился. Читать умел, но писал с трудом. Мать была проституткой. Отца в глаза не видел. В восемь лет был главарем шайки пацанов, которые тибрили вещички в магазинах. Позже стал сутенером собственной мамаши. Ему все время не давали житья фараоны, и в конце концов одного из них пришлось убрать. Чаку тогда едва исполнилось восемнадцать. А фараона этого все в их квартале ненавидели лютой ненавистью. Чак подкараулил его и забил до смерти железным прутом. В двадцать он схлестнулся с одним субчиком, который вообразил, что сместит Чака с поста главаря шайки. Была драка на ножах, и верх одержал Чак. Тело узурпатора выкинули в цементо-мешалку, и его кости с плотью легли в фундамент нового трущобного поселения. Мать закончила жизнь трагически. Чак нашел ее с перерезанным горлом. Наследство она оставила небогатое – сто долларов. Что было делать Чаку? Он навсегда расстался с родным кварталом и стал бродяжничать. Пробродяжничал весь прошлый год, жил где придется, житье было не сахар, но он не очень-то огорчался, потому что все ему в этом мире было до лампочки.

Он выбросил окурок в канал.

– Вот и вся моя биография. Так что там насчет двух тысяч долларов?

– Значит, на тебе два убийства. – Пок внимательно посмотрел на него. – Если ты идешь ко мне в дело, придется убивать еще. Ты к этому готов?

– Лучше бы не подставляться, – сказал Чак после долгой паузы. – Так что насчет денег?

– Две тысячи – это будет твоя доля.

У Чака перехватило дыхание.

– И что за такие денежки надо делать?

– План у меня продуман до последней мелочи, он сработает, тут и думать нечего, но одному мне не управиться. Расскажи-ка о своей девчонке. Может пригодиться и она.

– Мег? – Чак пожал плечами… – Сбежала из дому. Телка подходящая. Больше мне про нее и сказать нечего.

– Может пригодиться и она.

Чак, сузив глаза, задумался. Потом неохотно покачал головой.

– С мокрым делом она связываться не будет.

– Мне нужна девушка. Это часть моего плана. Можешь ее уговорить?

– Откуда я знаю? Ты же не говоришь, что надо делать! Что за план-то?

Пок холодно посмотрел на него. От этого взгляда блестящих черных глаз Чаку опять стало не по себе.

– А ты точно хочешь знать?

– Что значит «точно»? Ясное дело, хочу!

– Ты только что сказал, что лучше бы не подставляться.

– За две тысячи долларов можно и высунуться. Ну, что за план?

Пок не спускал с него пристального взгляда.

– Если я тебе скажу, а потом ты вздумаешь отказаться, живым тебе отсюда не уйти. Этот план я вынашиваю давно. И если я тебе его открою, он уже не будет моей тайной, верно? Так что назад пути нет. Либо ты со мной, либо ты покойник.

В руке индейца появился тупоносый пистолет. Только что не было, и вдруг… как у фокусника. Чак отпрянул. Оружия он боялся.

– Так что решай.

Чак посмотрел на пистолет.

– Не хочешь – бывай здоров, найду кого-нибудь другого. Но если сейчас говоришь «да», потом не отказываться.

– Сколько я на этом заработаю? – спросил Чак, чтобы выиграть время.

– Я же сказал… две тысячи долларов.

– А эти убийства… все будет шито-крыто?

– Убить придется троих… все будет шито-крыто. План у меня надежный. Я и сам не собираюсь подставляться, но моя доля будет больше твоей.

Две тысячи долларов! Это же целое состояние!

– Я согласен! Давай, рассказывай, – заявил он.

Пок убрал пистолет в карман.

– А девушка?

– Ее я беру на себя. Уговорю.

– Страх – вот ключ, который открывает бумажники и сумочки, – повторил Пок. – Я изобрел формулу, как внушить людям страх.

Коричневое неподвижное лицо, блестящие глаза, какое-то неестественное спокойствие… Чак едва не выкрикнул: не надо, ничего не говори! Но снова подумал о деньгах и заставил себя промолчать.

По лбу его сбежала капля пота, выкатилась за переносицу и с носа сорвалась на подбородок.

Слушая план индейца, Чак понимал – да, тут и вправду можно здорово поживиться.

– Нам нужна винтовка с оптическим прицелом, – сказал в заключение Пок. – Я знаю в Парадиз-Сити оружейного мастера, тут проблем не будет. Как только достанем винтовку – за дело.

– А ты Парадиз-Сити знаешь? – спросил Чак.

Странная, горьковатая улыбка заиграла на губах Пока.

– Да. Когда-то я там жил. Да, я его знаю.

В Чаке проснулось любопытство. Он выложил индейцу всю свою подноготную. Должен тот хоть что-то сказать о себе взамен?

– Ты там работал?

Пок поднялся.

– Сейчас на очереди – машина. – Он внимательно посмотрел на Чака. – Ты со мной?

Чак кивнул:

– С тобой.

– Поговори с девушкой. Если ты в ней не уверен, оставим ее здесь. Найдем другую.

– Ладно.

Пок направился в сторону шоссе. Чак посмотрел ему вслед, потом подобрал полотенце и с нелегким сердцем побрел к бесхозному дому.

Чак дал Мег выкупаться в канале, а когда она стала сушить волосы, подсел к ней на берегу.

Полчаса назад Мег, вся изведясь от ожидания, накинулась на Чака: ну что, возьмет их Пок с собой в машину или нет.

– Иди умойся, – сказал ей Чак. – Потом поговорим.

Теперь, когда он сел рядом, она повторила вопрос:

– Мы едем с ним?

– Я – да, – ответил Чак, не глядя на нее.

Мег выронила полотенце. Она похолодела от страха.

– Ты – да? А я?

Чак вырвал горсть травы и подкинул ее в воздух.

– Пожалуй, дальше тебе лучше идти своей дорогой.

– Как это? – Мег приподнялась на колени. – Ты что же, меня бросаешь?

В глазах ее он увидел панику, но ухмылку скрыл. Откинулся на спину, сунул руки под голову и уставился в голубое небо.

– Понимаешь, крошка, мне такая жизнь обрыдла. Мне нужны деньги. – Из кармана рубашки он вытащил смятую пачку сигарет. – Курить будешь?

– Чак! Неужели ты хочешь от меня уйти?

Он не спеша закурил сигарету.

– Послушать можешь? Так вот, чтобы заработать по-крупному, надо рискнуть, – изрек он наконец, а Мег на коленях стояла рядом и со страхом смотрела на него. – Я не хочу ни во что такое тебя втягивать, вот и думаю, что нам с тобой лучше расстаться.

Мег закрыла глаза.

– Выходит, я тебе больше не нужна… я тебе надоела?

– Я разве это сказал? – Чак глубоко затянулся, потом выпустил дым через ноздри. – Ты что, не слышишь меня? Я же о тебе забочусь. Ты мне нравишься, и в опасное дело я втравливать тебя не хочу. Терять тебя мне неохота, но у тебя на это просто духа не хватит, так что лучше расстаться.

– На это? На что именно… на это? – почти завизжала Мег.

– Пок собирается провернуть один ловкий номер. Ему для этого нужен я и еще девушка. – Чак был доволен собой – разговор он построил правильно. – Только дело может и не выгореть. И загремишь ты в тюрягу на двадцать лет.

Мег похолодела. Значит они замышляют какое-то преступление! Она была с Чаком уже два месяца, и хотя он часто болтал о воровстве, дальше разговоров дело не шло. Не шло, потому что свою роль сыграла она. Она всякий раз умоляла его не красть, хотя порой им здорово подводило желудки. И сейчас она поняла: Чак попал под влияние этого индейца! Тот своими россказнями толкает Чака к пропасти!

– Чак! – Она схватила его за руку. – Бежим отсюда, пока он не вернулся! Он же сдвинутый. Я вижу. Устроимся где-нибудь на работу. Пока ведь обходились. Я буду для тебя все делать… я…

– Да заткнись ты! – огрызнулся Чак. – Я еду с ним, так что давай мне концерт с рыданьями не закатывай. А на работу устраивайся сама… если нравится. Ты что, до конца жизни хочешь гнуться в три погибели на солнце, собирая эти чертовы апельсины? Тогда на здоровье – дорога открыта!

Мег поняла – Чака не сдвинешь. И тут же вся затряслась от отчаяния. Собирать апельсины? Либо это, либо домой! А дома… родители, завтрак, обед и ужин, опостылевшие занятия, утром подъем, потом на работу к отцу, там до одурения стучать на машинке, вечером баиньки, а с утра снова подъем и так до бесконечности.

– А тебе тоже дадут двадцать лет? – спросила она.

Чак смял сигарету.

– Конечно, если проколемся, только не проколемся мы, да и вообще мне это до лампы! Я хочу быстро взять большие деньги, и тут мы их возьмем! Пок говорит, что тебе он заплатит пять сотенных. Он считает, что ты за эту работу возьмешься, а я – что нет. Я ему сказал, что такие раскрутки не для тебя. – Он поскреб бороду. – У тебя для этого кишка тонка.

Перспектива разбогатеть оставила Мег равнодушной, но вот остаться одной… После двух месяцев с Чаком жизни без него она себе просто не мыслила.

– Что мне придется делать?

Чак отвернул голову, чтобы она не увидела в его глазах искры триумфа.

– Что скажут. Пойми, крошка, чем меньше обо всем будешь знать, тем безопаснее и для тебя, и для меня. Мы тебя берем при одном условии: ты беспрекословно выполняешь все распоряжения Пока, не задаешь никаких вопросов. Твоя доля – пятьсот долларов. Как только снимем пенку, мы с тобой сматываем удочки – и в Лос-Анжелес!

– Но, Чак, это нечестно! Как же так! Я даже не знаю, на что соглашаюсь! – Мег застучала стиснутыми кулачками по коленкам. – Сам говоришь, что я на двадцать лет могу загреметь в тюрьму, а в чем дело не рассказываешь… Так нечестно!

– Ты права, но таковы условия. – Чак поднялся на ноги. – Никто тебя, крошка, не неволит, можешь не соглашаться. У тебя еще есть время подумать. Мы с Поком снимаемся через полчаса. Так что ехать с нами или нет – решай сама.

Он был уверен – никуда не денется.

Он зашагал было прочь, но тут услышал:

– Чак!..

– Ну, что?

– А ты ему доверяешь?

– Я не доверяю никому, в том числе и тебе, – отрезал Чак. – И никогда не доверял, но знаю – тут можно здорово поживиться. И другое знаю: большой куш мы с ним сорвем быстро, а на остальное я чихал. На раздумье тебе полчаса. – Он внимательно посмотрел на нее. – И запомни, крошка, если ты уж с нами, значит с нами… назад хода нет… понимаешь? – С этими словами он ушел.

Мег долго сидела и смотрела на поблескивавшую воду канала. Пок наполнил ее душу страхом. От него исходило нечто зловещее, да и тронутый он. И если она сейчас скажет «нет» – Чак для нее потерян. Ну что ж, сказала она себе наконец, уж если станет совсем невмоготу, она всегда сможет наложить на себя руки. Если что ей по-настоящему и принадлежит, так это собственная жизнь. Единственное ее достояние. Глотаешь горсть таблеток, лезвием по кистям и привет… что угодно, лишь бы не остаться здесь без Чака, без гроша денег, совсем одной.

Она встала и пошла к бесхозному дому. Чак уже упаковал рюкзак и сидел на верхней ступеньке лестницы, во рту торчала сигарета. Он взглянул на нее, в табачном дыму его маленькие глазки будто чуть косили.

– Сейчас соберусь, – сказала она. – Я уеду с вами.

– Будешь делать все, что тебе скажут… без вопросов?

Она кивнула.

Ухмылка Чака вдруг превратилась в теплую и дружелюбную улыбку.

– Ну и отлично. Знаешь что?

– Что?

– Мне ведь терять тебя совсем неохота.

К горлу Мег подкатил ком, она едва не расплакалась. В жизни она не слышала ничего более приятного. Ее бледное, исхудавшее лицо засветилось, и Чак понял – он сказал именно то, что надо. Он встал, и она кинулась ему в объятия. Облапив Мег, Чак крепко притиснул ее к себе.

– Чак… Но ты уверен, что дело выгорит? – Ее бил озноб. – Мне страшно. Этот индеец… он же сдвинутый… Я чувствую.

– Положись на меня, крошка. Я с ним разберусь. Иди, пакуйся.

Через двадцать минут к ним на старом «бьюике» с откидной крышкой подрулил Пок Тохоло. Машина была слегка обшарпанная, но хромированные детали блестели, как новенькие. Неприметная машина: темно-синяя с темно-синим верхом, выцветшими сиденьями из красной кожи; в многотысячном потоке машин, что проносятся по шоссе 4, она, безусловно, не привлечет ничьего внимания.

Увидев, что Чак и Мег сидят на ступенях с рюкзаками, Пок понял: свою партию Чак разыграл как надо. Он вышел из машины и подошел к ним.

– Все в порядке? – спросил он, глядя на Мег.

Она кивнула, внутренне съежившись под взглядом его черных блестящих глаз.

Тогда он повернулся к Чаку.

– Первую остановку делаем в Фулфорде. Сбреешь бороду и пострижешься. В Парадиз-Сити мы должны выглядеть прилично – респектабельные люди приехали отдохнуть. И шмотки тебе придется постирать.

Чак недовольно поморщился. Своей бородой и патлами он гордился.

– Ладно, – согласился он, пожав плечами. – Как скажешь.

Подхватив два рюкзака, они с Поком пошли к машине.

Мег еще долгую минуту сидела, поджариваясь на солнце, но вот Пок завел двигатель, и она, беспомощно поведя плечами, забралась в машину.

Глава 2

Детектив первого класса Том Лепски решительным шагом вошел в комнату детективов полицейского управления Парадиз-Сити, поглядывая на окружающих свысока, будто в нем было десять футов роста. Только день назад он получил долгожданное повышение; для этого ему пришлось изрядно попотеть в чине детектива второго класса целых полтора года. И такое событие он конечно же не мог не отметить. Жене Кэрол он купил орхидею и повел ее в дорогой ресторан, там принял умеренную дозу спиртного, а завершился вечер и вовсе бесподобно: в постели Кэрол одарила его ласками, сравнимыми разве что с временами их медового месяца.

Лепски, высокий и поджарый, с холодными как сталь голубыми глазами, был честолюбивым и сметливым полицейским, хотя его мнение о своих достижениях не отличалось полной объективностью.

Сержант Джо Беглер, старейший среди детективов Парадиз-Сити, разбирался с утренней сводкой по городу. Увидев Лепски, он откинулся на стуле и с тяжелой иронией изрек:

– Ну, теперь город в безопасности. Бери стул, Том. Пойду брошу чего-нибудь на зуб.

Чужую иронию Том всегда пропускал мимо ушей, он поддернул манжеты и подошел к столу Беглера.

– Отдыхайте, сержант. Я тут управлюсь. Как Фред, не звонил?

Сержант Фред Хесс из отдела по расследованию убийств лежал в больнице со сломанной ногой. На нам держался весь отдел, и только поэтому он не стал посмешищем всего управления. У Хесса был шестилетний сын, Фред Хесс младший, на Малбери-авеню, где они жили, его величали маленьким «злодеем». Мальчишка озорства ради зашвырнул на дерево котенка сварливой вдовы-старухи. Хесс, вместо того, чтобы повиниться перед вдовой за сына, на глазах у восхищенных соседей полез вызволить котенка. Сук надломился, Хесс грохнулся и сломал ногу. Котенок, понятное дело, соскочил вниз без посторонней помощи, а Фред Хесс младший стоял над стонущим отцом, злодейски ухмыляясь, – мол, было из-за чего огород городить. Разгневанный отец хотел оттаскать сорванца за ухо, но тот оказался еще и проворным – успел дать стрекача.

– Фред? – Беглер ухмыльнулся. – Он там совсем опозорился. Сестры на него жалуются – мол, кроет всех и вся на чем свет стоит. Но поправляться он поправляется. Через пару недель будет как огурец.

– Я ему позвоню, – сказал Лепски. – Пусть там не переживает. Узнает, что все его дела веду я, сразу успокоится.

Беглер встревожился.

– Лучше не надо. Мы же хотим, чтобы он вернулся побыстрее. А от такого звонка у него давление поднимется.

Когда Беглер вышел, Лепски посмотрел на детектива второго класса Макса Джейкоби, который едва сдерживал улыбку.

– Слышал? – спросил он. – Как считаешь, Джо мне завидует?

– Естественно, Том. Тебе все завидуют, даже я.

– Ну да? – Лепски был польщен. – Впрочем… Он пожал плечами. Жизнь есть жизнь. Придется к этому привыкать. – Что новенького?

– Ничего. Тишь да гладь.

Лепски поудобнее устроился на стуле.

– Мне бы сейчас какое-нибудь смачненькое убийство… на почве секса. Пока Фред там отлеживается, я мог бы сорвать банк. – Он зажег сигарету, затянулся и уставился в пространство. – Фред, конечно, не дурак, но ведь и я не лыком шит. Жена уже подзуживает – давай, говорит, теперь тяни на сержанта. Эти женщины, вечно им мало. Меня же только что повысили. – Он вздохнул, покачал головой. – Тебе легче, ты не женат.

– Это точно! – С чувством подтвердил Джо. – Свобода дороже всего!

Лепски хмуро покосился на него.

– Да я совсем не против семьи. Своих плюсов хватает. Ты парень в расцвете сил, самое время жениться. Ты…

Зазвонил телефон. – Чувствуешь? – Лепски самодовольно улыбнулся. – Стоило мне появиться, работенка тут как тут. – Он цапнул трубку. – Полиция. Детектив первого класса Лепски слушает.

Джейкоби прыснул в кулак.

– Позовите сержанта Беглера, – пролаял мужской голос.

– Смена сержанта Беглера кончилась, – ответил Лепски, нахмурившись. Что это еще за тип? Почему это он предпочитает ему Беглера? – А в чем дело?

– Говорит Хартли Данвас. Капитан Террелл там?

Лепски выпрямился.

Хартли Данвас был не только экспертом окружного прокурора по баллистике, ему принадлежал шикарный магазин охотничьего оружия, где отоваривались все местные богачи; в городе он был важной шишкой, к тому же личным другом шефа Лепски.

– Нет, мистер Данвас, шефа пока нет, – сообщил Лепски, жалея о том, что вообще поднял трубку. – Я могу вам чем-то помочь?

– Живо пошлите сюда кого-нибудь потолковее! Ко мне вломились воры, – рявкнул Данвас. – Передайте капитану Терреллу, пусть едет сюда, как только появится.

– Хорошо, мистер Данвас, – заверил Лепски. – Уже выезжаю, мистер Данвас, – и он повесил трубку.

– Так это был мистер Данвас, – присвистнул Джейкоби, сразу посерьезнев.

– Да… Неприятности. Звони шефу. Данваса ограбили. – Он поднялся да так стремительно, что стул грохнулся на пол. – Скажи ему, что Данвас рвет и мечет, требует его немедля, а я понесся туда. – И дверь за ним захлопнулась.

Хартли Данвасу было лет пятьдесят пять. Этот высокий, сухой и чуть сутулый мужчина держался самоуверенно и надменно, как и полагается миллионеру.

– А кто вы такой, черт подери! – возмутился он, когда Лепски провели в его роскошный, что дух захватывало, кабинет. – Где Беглер?

Ишь распоясался, подумал Лепски, только со мной этот номер не пройдет. Пусть этот наглец хоть десять раз шишка, но Лепски, между прочим – детектив первого класса.

– Меня зовут Лепски, – ответил он своим самым полицейским голосом. – Что там насчет взлома?

Данвас покосился на него.

– Да, я о вас слышал. Террелл приедет?

– Его предупредили. Если это всего лишь взлом, я управлюсь и сам. Шеф занят.

Данвас неожиданно улыбнулся.

– Да… Разумеется. – Он поднялся на ноги. – Идемте.

Он провел Лепски через большой магазин, спустился вниз и отпер комнату-склад.

– Залезли здесь.

Лепски взглянул на небольшое зарешеченное стальной решеткой окошко. Решетка была выдрана и торчала торчком из цементного основания.

– Стальной трос, крюк и машина, – пояснил Лепски. Через окошко он увидел узкую аллею, ведущую к автостоянке. – Проще пареной репы. Что они взяли?

– Вот как они сюда забрались? – Данвас посмотрел на Лепски с некоторым уважением. – Забрали одну из моих лучших снайперских винтовок: ручная работа, с оптическим прицелом, глушителем, стоит пятьсот шестьдесят долларов.

– Еще что-нибудь пропало?

– Ящик с сотней патронов для винтовки.

– Где хранилась винтовка?

– Сейчас покажу.

Данвас, а следом за ним и Лепски вернулись в магазин.

– Здесь, – сказал он, остановившись около узкой стеклянной витрины, установленной прямо на прилавке. – Достать ее оттуда – дело нехитрое. Поднимаешь стеклянную крышку – и все. Я тут ничего не трогал. Может, остались отпечатки пальцев.

– Угу. Сейчас подошлю сюда наших ребят, мистер Данвас, пусть ищут отпечатки, – сказал Лепски, но, глянув на надраенный до блеска стеклянный ящик, сразу понял – толку от этого не будет. Человек, забравший винтовку, был в перчатках.

Часа два спустя шеф полиции Террелл вызвал к себе в кабинет Беглера и Лепски, они сидели и потягивали кофе.

– Никаких улик, никаких отпечатков… тут работал профессионал, – пробурчал Беглер, прочитав отчет Лепски. – Видно, парень знал, за чем пришел. Там ведь были винтовки и подороже, а он взял именно эту.

Террелл, грузноватый мужчина со стальной сединой в волосах, потер массивный подбородок…

– У Данваса в основном оружие для спортивной стрельбы. А эта винтовка – снайперская. Почему взяли именно ее?

Лепски нетерпеливо повел плечами.

– Игрушка-то непростая: тут тебе и оптический прицел, и глушитель. Может, какой-нибудь щенок увидел ее, вот у него руки и зачесались. Данвас сказал, что месяц назад эта винтовка стояла в оконной витрине.

Террелл кивнул.

– Может и так, только ведь для убийцы такая винтовка – просто находка. – Я все же думаю, это какой-нибудь мальчишка.

– Если так, то замашки у него профессиональные, – вставил Беглер.

– И что? Сейчас любой сосунок знает, что на дело надо надевать перчатки, знает, как выдернуть оконную решетку – по телевизору и не такого насмотришься, – парировал Лепски.

– Дайте сообщение в газеты, – распорядился Террелл. – Толку от этого, скорее всего, не будет, но о краже пусть напишут, и фотографию винтовки напечатают… У Данваса она наверняка есть.

Когда Лепски вернулся к своему столу и начал крутить диск телефона, Беглер сказал Терреллу:

– Может, Том и прав… попалась эта винтовка на глаза какому-то сопляку, и он не удержался.

Террелл задумался. Вспомнил, как мальчишкой по субботам ходил в магазин Данваса – тогда хозяином был отец Хартли, – как глазел на снайперскую винтовку – вот бы мне такую. Он мечтал об этой винтовке недели три, а потом эти мечты из головы как метлой вымело. Не исключено, какой-нибудь мальчишка мечтал вот так же – и не выдержал.

– Будем надеяться, что он прав, только не нравится мне это. Винтовка с оптическим прицелом – оружие для убийцы.

Дин Маккьюэн был президентом корпорации «Флорида кэннинг энд гласс», этот концерн с оборотом в миллион долларов поставлял упаковку флоридским садовникам и зеленщикам. Маккьюэн, высокий и седовласый, с испитым лицом, сам никогда не сидел сложа руки и подчиненных гонял, в итоге кое-чего в этой жизни добился. Он был трижды женат: все жены от него уходили, не в силах вынести его буйный нрав, образ жизни и непомерные требования.

Маккьюэн жил по часам. Поднимался в 7.00: полчаса проводил в спортзале в подвальном этаже своего роскошного дома, который утопал в цветущих садах площадью два акра; в 7.31 принимал душ, в 9.03 садился в «роллс-ройс» и уезжал на работу. Таков был распорядок его дня, который никогда не нарушался.

Проработавшая у него три года секретаршей Марта Делвин прекрасно знала – он не опаздывает ни на секунду, и когда в это ясное летнее утро он по широкой лестнице спустился к завтраку, она, не глядя на часы, определила: сейчас без одной секунды 8.00.

Тридцатишестилетняя высокая брюнетка с обыденной внешностью, Марта Делвин ждала его у стола, держа в руке утреннюю почту.

– Доброе утро, мистер Маккьюэн, – сказала она и положила почту на стол. Маккьюэн кивнул. Он был не из тех, кто тратит слова впустую. Он сел, положил на колени салфетку, а Токо, его японский Пятница, разлил по чашкам кофе и принес омлет и телячьи почки.

– В почте что-нибудь есть? – спросил Маккьюэн, прожевав почку.

– Важного ничего, – ответила Марта. – Обычные приглашения. – Она сделала паузу, поколебалась секунду, потом добавила: – Есть, правда, одна странная вещь…

Маккьюэн проткнул вилкой еще одну почку, потом нахмурился.

– Странная? Вещь? Как это понять?

Она положила перед ним половинку листа дешевой писчей бумаги.

– Это было в почте.

Маккыоэн достал свои двухфокусные очки, надел их и вперился глазами в листок. Крупными буквами было написано следующее:

УПОКОЙ ГОСПОДЬ ДУШУ ТВОЮ

9.03

ПАЛАЧ

– Это еще что за чертовщина? – раздраженно вскричал Маккьюэн.

Токо, стоявший за стулом Маккьюэна, поморщился. По тону хозяйского голоса он понял: утро начинается плохо.

– Не знаю, – ответила Марта. – Решила, что надо вам это показать.

– Зачем? – окрысился на нее Маккьюэн. – Разве не видите, что это писал псих? На кой черт вы это мне подсунули? Специально, чтобы испортить завтрак, не иначе. – И он смахнул листок бумаги на пол.

– Извините, мистер Маккьюэн.

Маккьюэн круто развернулся и накинулся на Токо.

– Гренок холодный! Все утро спишь! Принеси еще!

В 9.03, закончив диктовать и все еще негодуя, Маккьюэн с напыщенным видом вышел на улицу, где его ждал «роллс». Ярко светило солнце.

У дверцы машины, держа фуражку под мышкой, его ждал Брант, пожилой, изрядно натерпевшийся от своего хозяина шофер. У верхнего основания солидных ступеней остановилась Марта Делвин, вышедшая проводить Маккьюэна.

– Вернусь в шесть. Сегодня с визитом приедет Халлидей. Обещал в половине седьмого, но вы его знаете не хуже меня. Пунктуальностью он никогда не отличался…

Эти слова оказались последними в жизни Дина К.Маккьюэна. Жуткое воспоминание о следующей секунде навсегда врезалось Марте в память и не раз терзало ее по ночам. Она стояла рядом с Маккьюэном, и вдруг на ее глазах лоб его превратился в губчатое месиво из крови и мозговой мякоти. Небольшой комочек его мозга шлепнулся ей в лицо и пополз по щеке. Кровь его брызнула на ее белую юбку. С тяжелым стуком он рухнул на мраморные ступени, от удара раскрылся чемоданчик, и оттуда высыпалось все содержимое.

Парализованная от ужаса, она смотрела, как катится по ступеням плотное, крепкое тело Маккьюэна, а по лицу ее ползло что-то омерзительное, скользкое… и она зашлась в безумном крике.

Доктор Лоуис, полицейский врач, спустился по ступеням в холл, где его ждали Террелл, Беглер и Лепски.

Лоуис был невысоким лысеющим толстяком, на лице крапинки веснушек. Террелл уважал в нем профессионала.

Звонок раздался, едва Лепски положил трубку после разговора с представителями прессы насчет похищенной винтовки. Звонил Стив Робертс из патрульной машины, он услышал крики в доме Маккьюэна и выяснил, что там случилось. Услышав его отчет, Террелл, Беглер и Лепски кинулись по ступеням в свою машину, а Джейкоби было велено позвонить в отдел по расследованию убийств. В том, что произошло убийство, Террелл не сомневался, такого в Парадиз-Сити не случалось уже давно, и убили одного из самых влиятельных жителей города.

Они приехали на место происшествия вместе с каретой «скорой помощи», а еще через пять минут появился доктор Лоуис.

Сейчас «скорая» с телом Маккьюэна уже уехала в морг.

– Как секретарша? – спросил Террелл.

– Я дал ей успокоительное, – ответил доктор Лоуис, останавливаясь у основания ступенек. – Допрашивать ее нельзя по меньшей мере сутки. Она в тяжелом шоке.

Террелл не удивился – он уже выслушал полицейского, видел тело Маккьюэна.

– Есть какие-нибудь соображения, док?

– Стреляли из мощной винтовки. Сейчас поеду в морг, вытащить пулю. Могу спорить, что это классная снайперская винтовка с оптическим прицелом.

Террелл и Беглер переглянулись.

– А угол стрельбы?

– Стреляли сверху.

Террелл с Лоуисом вышли на террасу. Внимательно оглядели открывавшийся им вид.

– Вон оттуда, – решил Лоуис, махнув жирной ручкой. – Я снимаюсь. Это уже по вашей части, – и он уехал.

К Терреллу подошел Беглер.

Они старались смотреть вперед. Принадлежавший Маккьюэну участок обрамляли большие каштановые деревья, за ними виднелось шоссе, дальше – свободное пространство, а в отдалении – жилой дом с плоской крышей.

– Ничего себе выстрел, – заметил Беглер. – Если оттуда.

– Но больше вроде и неоткуда… посмотри вокруг, – Террелл повел рукой. – Слышал, что сказал Лоуис: классная снайперская винтовка с оптическим прицелом… вполне возможно, это винтовка Данваса.

– Угу. Как только Лоуис достанет пулю, все станет ясно.

– Том! – Террелл повернулся туда, где ждал распоряжений Лепски. – Возьмите ребят, сколько сочтете нужным, и прочешите этот дом. Проверьте крышу и все пустые квартиры. Если пустых квартир нет, проверьте все квартиры без исключения. В общем, вас учить не надо.

– Есть, шеф.

Взяв четверых сотрудников из отдела по расследованию убийств, Лепски уехал вместе с ними в сторону видневшегося вдали многоэтажного дома.

– Пойдем поговорим с шофером и с японцем, – распорядился Террелл.

– Смотри, уже принесла нелегкая, – сказал Беглер и застонал.

Из подкатившей машины вылезал высокий седовласый мужчина. Кто-то сказал однажды ему, что он похож на киноактера Джеймса Стюарта, и с тех пор он всячески «работал» под эту знаменитость. Звали его Пит Хэмилтон, он вел уголовную хронику в местной газете «Парадиз-Сити сан» и на городском телевидении.

– Возьми его на себя, – едва шевеля губами процедил Террелл. – Про винтовку – ни слова. Прикинься дурачком, – и он вернулся в дом.

Херберту Бранту, шоферу Маккьюэна, сказать было нечего. Он еще не оправился от потрясения, и Террелл быстро понял, что лишь зря потратит время, а вот Токо, слуга-японец, не видевший убийства, полностью держал себя в руках. Он передал Терреллу листок, который Маккьюэн так презрительно смахнул со стола. Обрисовал облик своего хозяина – его нравы и привычки. Эти сведения оказались очень полезными.

Беглеру с Хэмилтоном повезло куда меньше.

– Хорошо, хорошо… Я знаю, это случилось только что, – нетерпеливо говорил Хэмилтон, – но какая-то версия у вас должна быть? Маккьюэн – фигура заметная. И его убили… как Кеннеди! Да в нашем городишке такого события уже несколько лет не было, неужто вы этого не понимаете?

– Согласен, это событие, – отвечал Беглер, отправляя в рот полоску жевательной резинки. – Но причем тут Кеннеди? Маккьюэн вовсе не президент США.

– Так вы мне что-нибудь скажете или нет? – рассердился Хэмилтон.

– Если бы что-нибудь было, Пит, обязательно бы сказал, – ответил Беглер увещевающе. – Но пока у нас ничего нет.

– А снайперская винтовка, которую украли у Данваса… может, она и есть орудие убийства?

Беглер пожал плечами.

– Об этом можно только гадать. Эту версию мы прорабатываем.

– Когда у вас будет что мне сказать?

– Через пару часов. После полудня в управлении проведем пресс-конференцию.

Хэмилтон окинул Беглера пристальным взглядом, но тот и бровью не повел.

– Ладно… Это все?

– Пока все.

Хэмилтон сбежал по ступенькам к своей машине. Беглер посмотрел ему вслед, потом пошел в дом – узнать, как успехи у Террелла. Тот, стоя, выслушивал рассказ Токо. Наконец Токо выговорился, и Террелл его отпустил. Оставшись в Беглером наедине, Террелл показал ему записку, которую передал Токо.

Беглер изучил ее, потом выругался сквозь зубы.

– Псих.

– А может, для отвода глаз.

Оба знали: именно психи с оружием – убийцы наиболее ловкие и изворотливые, загнать их в угол труднее всего.

Беглер сунул листок в пластиковый конверт.

– Отвезу это ребятам в лабораторию. – Он зашагал было к машине, потом остановился. – У Хэмилтона, как всегда, ушки на макушке. Выспрашивал про украденную винтовку. Боюсь, нас ждет солидная реклама.

– Похоже.

Через пять минут после их отъезда к дому Маккьюэна снова подрулил Пит Хэмилтон. Он поговорил с Токо, фотограф сделал несколько снимков, и они уехали, едва не столкнувшись на подъездной дорожке с двумя газетчиками-конкурентами.

В 11.00 Хэмилтон уже выступал в программе теленовостей. На экране – фотографии украденной винтовки. Потом жилище Маккьюэна, в отдалении – многоэтажный дом. Вперившимся в свои телевизоры обывателям Хэмилтон рассказал о записке от Палача.

– Кто этот человек? – задал он вопрос. – Нанесет ли он удар снова?

Мотель «Добро пожаловать» стоял на проселочной дороге, слегка в стороне от шоссе 4, в трех милях от Парадиз-Сити. Пятнадцать обшарпанных коттеджиков, каждый с собственным гаражом, принадлежали миссис Берте Харрис, муж которой погиб еще в корейскую войну.

Берта, полнотелая и немного кургузая женщина, готовилась разменять седьмой десяток. Мотель был источником ее существования. На то, чтобы подхарчиться, хватало, как говаривала сама Берта, а поскольку еда ее интересовала в первую очередь, мотель вполне можно было считать предприятием успешным.

Как правило, ее клиенты останавливались всего на одну ночь, и поэтому она была приятно удивлена, когда прошлым вечером к мотелю подкатил запыленный «бьюик» и приличного вида обходительный индеец сказал ей, что у него с друзьями отпуск, и не могли бы они снять два домика на неделю, а может, и дольше?

К ее вящему удовольствию индеец принял ее цену безо всякой торговли. Он согласился на ее условия с такой готовностью, что она даже обругала себя: надо было просить больше. Приятным было и то, что индеец заплатил за оба домика вперед, правда, друзья его – парень и девушка – почему-то оказались белыми, впрочем, ей что до этого?

В книге регистрации индеец записался как Харри Льюкон, а парочка оказалась мистером и миссис Джек Аллен.

Они пошли в ресторан, где заправлял цветной помощник Берты, мохнатый негр по имени Сэм, в свои восемьдесят пять он умудрялся поддерживать в коттеджиках относительную чистоту и в случае надобности мог приготовить наводящую уныние пищу, что, впрочем, случалось редко. Поужинав хлипкими гамбургерами и клейким яблочным пирогом, запив все это шипучкой, троица отправилась спать, и Берта о ней забыла.

В 22.00 разошлись по домикам и другие три ее гостя – пожилые коммивояжеры. В мотеле воцарилась тишина. Но перед этим Пок Тохоло тихонько постучал в дверь домика Чака, и с минуту они о чем-то шептались, а Мег безуспешно пыталась подслушать их разговор. Потом Чак велел Мег идти спать, а сам вместе с Поком сел в «бьюик», и они отправились в сторону Парадиз-Сити.

По городу Пок вел машину так уверенно, что Чак сразу понял: Парадиз-Сити индеец знает как свои пять пальцев. Они два раза объехали вокруг торгового центра, и лишь тогда Пок объяснил, что им сейчас предстоит.

Он уже все подготовил. Под задним сиденьем у него лежал стальной крюк и длинный стальной трос. Вырвать решетку, защищавшую окно складской комнаты оружейного магазина, оказалось детской забавой.

Пока Чак, нервничая и слегка потея, стоял на стреме в темной аллее, Пок проскользнул в окно. Минуту спустя он передал Чаку снайперскую винтовку, оптический прицел и коробку с глушителем. Все это Чак положил под сиденье машины.

Они вернулись в мотель.

– Иди спать, – сказал Пок, когда машина остановилась около домика Чака. – Ей ни слова… понял?

Чак вылез из машины.

– А ты что будешь делать?

– Узнаешь, – спокойно ответил Пок, нажал на газ, и машина скрылась в темноте.

Мег лежала в постели, но не спала, ждала его – одолевали тревожные мысли. Он стал раздеваться.

– Где ты был? – спросила она.

Он скользнул под одеяло, потянулся к ней.

– Где ты был? – повторила она, отпихиваясь от него. – Нечего меня жать! Ты даже не умылся, поросенок несчастный! Даже зубы не почистил!

– Подумаешь, – отозвался Чак и перевернул ее на спину.

Проспали они до 9.50. Разогревая кофе, Мег через окно увидела, как подъехал Пок и поставил машину в гараж.

– Его всю ночь не было? – спросила она, разливая кофе в чашки.

– Спроси его самого, – буркнул Чак.

Она сразу заткнулась.

Потом Чак побрился, принял душ, а Мег тем временем смотрела по телевизору рекламу.

Намыливая лицо, Чак думал о Поке. Они украли винтовку. Всю ночь Пока не было. А ведь он сказал: будет три убийства. Под ложечкой у Чака засосало – вдруг Пок уже пустил винтовку в дело?

Он причесывался, когда на телеэкране появился Пит Хэмилтон и начал рассказывать об убийстве Маккьюэна. Он показал записку, полученную Маккьюэном, и в эту минуту Чак вышел из душа.

– Слушай! – воскликнула Мег в возбуждении.

– Итак, среди нас завелся убийца… может быть, убийца-сумасшедший, – говорил Хэмилтон. – Этот человек называет себя Палачом. Но каковы его мотивы? И ждать ли нам нового убийства? Вчера вечером из известного оружейного магазина была похищена снайперская винтовка… из магазина Данваса. Не из нее ли убили Маккьюэна? Вот фотография винтовки, оснащенной оптическим прицелом и глушителем. – Появился новый снимок, и Чак вздрогнул.

– Посмотрите внимательно на этот снимок, – продолжал Хэмилтон. – Если вы уже видели эту винтовку, если вы видели ее в чьих-то руках, немедленно сообщите об этом в полицейское управление. Дик К.Маккьюэн был одним из самых известных наших горожан. Он…

Чак выключил телевизор.

– Делать нам больше нечего, – сказал он как можно более беззаботно. – Поехали, посмотрим на город.

Мег не сводила с него глаз. Он побледнел, на лбу выступили бусинки пота, глаза бегали. Она похолодела.

– Что случилось?

Чак натянул рубашку.

– Случилось? Ничего не случилось. Ты, что, не хочешь посмотреть город?

– Это убийство… этого человека… Палач… к нам ведь это не имеет отношения, правда, Чак?

Чак натянул брюки.

– Спятила, что ли? К нам?

Но глаза отвел в сторону.

– Что же тогда на тебе лица нет? Это имеет к нам отношение? – Мег отшатнулась от него. – Где он шлялся всю ночь? Деньги, что он нам обещал, они откуда?

Чак понял – настал критический момент. Что называется, сейчас или никогда.

– Ну, хватит, – взъярился он. – Пакуй свои вещички! Тебя предупреждали! Чтобы никаких вопросов, так? А теперь все, привет! Катись! Пакуй свои дурацкие шмотки! Катись!

Мег съежилась и беспомощно взмахнула руками, протянула их к нему.

– Нет! Идем вместе, Чак! Он злодей! Я точно знаю! Идем вместе!

– Слышала, что я сказал? Пакуй шмотки! И проваливай!

Она села на неприбранную постель, обхватила руками голову.

– Не могу я одна, Чак… хорошо… ни о чем спрашивать не буду. Только не гони.

Прижав ухо к деревянной стене своего коттеджика, хлипкой и тонкой, Пок Тохоло внимательно слушал.

Чак знал, что победа на его стороне, но сейчас самое время поставить ее на место.

– Ты мне надоела, – заявил он. – Баб кругом полно, найду другую. Так что лучше дуй отсюда. Давай… пакуй вещички!

Она почти пресмыкалась перед ним.

– Пожалуйста, Чак… мне все равно. Ни о чем больше не спрошу. Мне самое главное – чтобы с тобой.

Он прошелся по комнате, будто бы охваченный сомнениями.

– Поговорю с Поком. Таить от него я не буду. Так что, может, тебе все-таки лучше смотать удочки.

Мег подскочила и схватила его за руку.

– Нет, ему не говори! Обещаю! Клянусь, больше ни словечка не спрошу, ни вопросика! Буду все делать, как скажешь! Обещаю!

Чак сделал вид, что слегка колеблется, потом кивнул.

– Ладно, будем считать, я обо всем забыл. Поедем глянем на город?

– Идем. – Она благодарно взглянула на него. – С удовольствием.

– Спрошу Пока, можно ли взять машину.

В ту же секунду ее снова охватила паника.

– Ты ему не скажешь… ни о чем не расскажешь?

В его ухмылке появилось злорадство. Для его «я» это просто бальзам – видеть, как она перед ним пресмыкается.

– Не скажу. – Короткими влажными пальцами он взял ее за подбородок и ущипнул, да так, что она сморщилась. – Только помни, крошка, это в последний раз.

Он вышел из коттеджика и постучал в дверь Пока. Тот его впустил и тут же закрыл дверь. Они стояли и смотрели друг на друга.

– Я все слышал, – сказал Пок негромко. – Ты был на высоте. Возьми машину, съездите на пляж. Поразвлеки ее. А я посплю. – Из кармана он вытащил двадцатидолларовый банкнот. – Вот… порадуй девочку. – Он умолк. Его черные блестящие глаза обшарили лицо Чака. – Вечером ты мне понадобишься. Отсюда стартуем в одиннадцать.

Чак замер, во рту вдруг пересохло.

– Номер два?

Пок кивнул.

Глядя в сторону, Чак выдавил из себя.

– С первым ты управился сам. Зачем тебе нужен я?

– На сей раз без тебя не обойтись, – ответил Пок. – Отвези ее на пляж и подразвлеки.

Чак кивнул, помешкал секунду, потом вышел.

Пок закрыл за ним дверь и заперся на задвижку. Подождал, пока Чак и Мег сели в «бьюик» и уехали, потом подошел к своей постели, поднял матрас и вытащил из-под него снайперскую винтовку.

Сев на край кровати, он принялся чистить ствол.

Всю свою утреннюю корреспонденцию Терреллу удалось просмотреть только после 14.00. Отвечать на входящие звонки он посадил Беглера. Телевизионный рассказ Хэмилтона произвел в городе эффект разорвавшейся бомбы, и телефон в полицейском управлении трезвонил без умолку. Местные богатеи были все народ избалованный, нервный, и они не на шутку взволновались. Полиция, по их понятиям, находилась у них в услужении, была только для того и создана, чтобы стоять на страже их интересов. Ну что, вы уже поймали этого психа, вопрошали они – гневно, визгливо, на грани истерики. Вы что там, в полиции, не понимаете, что он может убить еще кого-нибудь? Какие меры вы принимаете?

Беглер отражал эти атаки, не теряя самообладания, излучая спокойствие и уверенность, изо рта все время торчала сигарета, рядышком на столе – картонный стаканчик с кофе.

Звуки голосов на все лады стучали по его барабанным перепонкам… врезать бы этому Хэмилтону по заднице, чтобы не болтал лишнего.

Лоусон Хэдли, мэр города, слыл человеком разумным. С Терреллом он уже переговорил.

– Может, это псих, – сказал ему Террелл. – А может, и алкаш. Пока у меня мало сведений, ничего определенного сказать не могу. Все рапорты и донесения я разберу примерно к 15.00. Если хотите подождать, Лоусон, ради бога, я не против.

– Подожду, Фрэнк. Этот Хэмилтон, черт его дери, нагнал на всех страху, а мы сами не знаем, в чем дело. Я буду где-нибудь поблизости.

В 15.00 Террелл, Хэдли и Беглер сидели за столом в кабинете Террелла.

– Орудие убийства похищено вчера вечером из магазина Данваса, – начал Террелл. – Это подтверждают специалисты по баллистике. Убийца выстрелил из жилого дома, который называется «Коннот», с террасы пентхауза. В этом пентхаузе, как вам известно, живет Том Дэвис, и сейчас он отдыхает где-то в Европе. Его нет уже три месяца, и убийца, скорее всего, это знал. Лифт из подвального гаража ведет прямо к Дэвису в квартиру. Если подобрать инструмент, подняться туда на лифте несложно. В общем, никаких особых усилий не потребовалось. Убийца заехал в гараж, поднялся в квартиру Дэвиса, вышел на террасу и стал ждать, когда появится Маккьюэн. Швейцар «Коннота» на ногах примерно с 6.00. Видимо, убийца пробрался в здание ночью, поднялся наверх и стал ждать. В 9.30 швейцар идет завтракать. С 9.30 до 10.15 дом никем не охраняется. В это время убийца и улизнул.

Хэлли провел рукой по редеющей шевелюре.

– Впечатление такое, что он все тщательно спланировал, причем давно.

– Или хорошо знал заведенный распорядок. Похоже, ему было точно известно, когда именно надо выстрелить, когда выйти из здания и что Дэвис в отъезде.

– Выходит, это кто-то из местных?

– Скорее всего.

Хэдли обеспокоенно задвигался в кресле.

– Еще что-нибудь у вас есть?

– Записка… странная какая-то. Это предупреждение. Ее отправили вчера вечером. Тут я пасую. Убийца предупреждает Маккьюэна, что тот будет убит. Но зачем?

– Реклама, – предположил Беглер. – И он ее получил. Еще какую.

– Может быть. Ты прав, рекламу он получил. Ребята из лаборатории эту записку обработали. Отпечатков нет, написано шариковой ручкой, бумага продается в любом дешевом магазине. То есть у нас нет ничего, кроме самого текста. – Террелл достал записку и передал ее Хэдли. – Буквы, как видишь, печатные и слегка корявые. Важно время, указанное в записке: 9.03. Это значит, убийца прекрасно знал привычки Маккьюэна. Маккьюэн ведь был помешан на времени, всегда все делал секунда в секунду. И убийца знал, что из дому Маккьюэн всегда выходит в 9.03. Кто мог знать это с точностью до минуты? Секретарша Маккьюэна, его шофер, слуга. Но они здесь ни при чем. В этом я не сомневаюсь. Возможно, Маккьюэн хвастался этой своей точностью перед друзьями. Что ж, проверим. Скорее всего, убийца живет или жил здесь и хорошо знаком с укладом и распорядком жизни в наших краях. Ведь знал же он, что Дэвис в отъезде, что швейцар идет завтракать в 9.30, а Маккьюэн всегда выходит из дома в 9.03. Кое-что это нам дает, но немного. Насчет Маккьюэна вы все знаете не хуже меня. Большой любовью к нему никто не пылал, врагов в деловых кругах было предостаточно. Я в жизни не поверю, что кто-то из его деловых партнеров решил поохотиться на него с ружьем, это уж слишком, черт подери, но ведь я могу и ошибаться. Возможно, эта записка – лишь отвлекающий маневр, но что-то мне подсказывает – никакого маневра тут нет. Мне кажется, это какой-то обозленный псих, он живет здесь и еще даст о себе знать.

Хэдли переварил все сказанное, потом спросил:

– Каков наш следующий шаг?

Террелл подался вперед, положил свои большие кулаки на стол.

– Строго между нами, понятия не имею. Никаких конкретных шагов мы сейчас предпринять не можем. Официально заявим, конечно, что расследование ведется, разрабатываются версии и тому подобное, но делать нам особенно нечего. Фотоснимок винтовки еще раз покажем по телевидению, покопаемся в жизни Маккьюэна и поговорим с его друзьями, но, боюсь, это мало что даст. Безмотивное убийство – это самый крепкий орешек. Попробуй разгрызи. Будем молить бога, чтобы это убийство оказалось единственным.

Хэдли пристально посмотрел на него.

– Ты не исключаешь, что он пойдет на убийство снова?

– Откуда мне знать? Надеюсь, что нет. А мы будем действовать по обычной схеме. Проверим всех, кто ссорился с Маккьюэном, а таких немало. Постараемся выяснить, кому он насолил сильно, кто мог иметь на него зуб… может, кто-то из его подчиненных. Если какие-то идеи есть у тебя, Лоусон, выкладывай – сейчас самое время.

Хэдли раздавил сигару о дно пепельницы и поднялся.

– Нет… но положение мне ясно. Ладно, Фрэнк, действуй. Я поеду к себе в кабинет, постараюсь погасить страсти… ничего другого мне пока не остается.

Когда он уехал, Террелл допил кофе, закурил трубку и взглянул на Беглера.

– Ну, Джо, заводим машину на полные обороты. Всех в работу, пусть ищут. Боюсь, правда, ни черта они не найдут, но сидеть сложа руки нам тоже не след.

– Есть, – Беглер поднялся. – Считаешь, шеф, одним дело не кончится?

– Надеюсь, кончится.

– А я думаю, что нет. Это же псих, кто знает, что такому взбредет в голову. – Беглер покачал головой. – Повезло Фреду. Я бы с удовольствием залег сейчас в больницу со сломанной ногой.

– Он допустит ошибку… все они в конце концов ошибаются, – сказал Террелл без особой уверенности в голосе.

– Вопрос когда?

– Да, верно… когда.

Они посмотрели друг на друга, потом Беглер пошел в комнату детективов – как следует загрузить их работой.

Лепски прекрасно знал, что в эту пору все соседи возятся в своих садиках, – поливают химией тлю, стригут лужайки – и решил подкатить к дому с шиком – знай наших!

Он пронесся по их улице со скоростью пятьдесят миль в час и, поравнявшись со своей садовой калиткой, резко утопил педаль тормоза – машина, негодующе взвизгнув, застыла на месте, а сам Лепски едва не вылетел через лобовое стекло. Вот это класс, подумал про себя Лепски, бодро выпрыгивая из машины. Так, правда, и влететь во что-нибудь недолго, да ладно. Хлопнув дверцей машины, зная, что соседи прервали все свои дела и глядят на него округлившимися глазами, он протопал по садовой тропинке к передней двери. Довольный – номер прошел на ура – он воткнул ключ в замок. Все жители улицы уже знают, что он получил повышение – жена позаботилась. Теперь самое время показать этим обывателям, каков он, детектив первого класса в действии.

К сожалению, дверной замок он пытался открыть ключом от машины. Ему бы ворваться в дом, хлопнуть дверью – соседям было бы о чем посудачить, а он замешкался с замком, не сразу понял, что ключ не тот – и впечатление, конечно, было подпорчено.

Пока он, ругаясь, нашаривал нужный ключ, дверь распахнулась.

– Ну зачем так ездить, скажи на милость? – строго встретила его Кэрол Лепски. – Ты же показываешь дурной пример.

Лепски протиснулся мимо нее, ногой захлопнул дверь и кинулся к туалету.

– Умираю, хочу отлить, – объявил он и заскочил внутрь.

Кэрол вздохнула. Высокая, хорошенькая двадцатисемилетняя брюнетка, она была женщиной энергичной и волевой. До замужества она работала в Майами, в «Америкэн экспресс компани» и вела финансовые дела богатых, консультировала их. Эта работа дала ей уверенность в себе, в манерах даже появилось что-то покровительственное.

Своего мужа она считала лучшим детективом в управлении, самым толковом. По ее планам через шесть, самое большее семь лет он должен был стать шефом местной полиции. Ему этого она не говорила, но покоя не давала, подгоняла вперед, от повышения к повышению. Вот он уже и детектив первого класса; теперь на очереди звание сержанта.

Лепски вышел из туалетной комнаты, картинно вытирая со лба несуществующий пот.

– Давай выпьем, – предложил он, бросаясь в кресло. – У меня всего пять минут… как раз хватит, чтоб рубашку переодеть.

– Если ты все еще на дежурстве, Лепски, нечего тебе пить. Обойдешься кокой.

– А мне, черт бы подрал все на свете, хочется выпить! Хорошую порцию виски, и льда побольше!

Она вышла на кухню и вернулась оттуда с хорошей порцией коки, где было много льда.

– А что ты такой взбудораженный? – спросила она, садясь на ручку его кресла.

– Я? Взбудораженный? С чего ты взяла? – Он отпил полстакана коки и поморщился. – Может, плеснем туда на полпальца виски?

– Нет! Вид у тебя какой-то взбудораженный. Да я и сама… Сидела у телевизора, будто пришитая. Этот убийца… Палач… что вообще происходит?

– Псих. А псих – это для нас самая худшая болячка, сама знаешь. Только, Кэрол, никому ни слова! Я знаю, все твои языкастые подружки думают: сейчас получим информацию из первых рук. Так вот, чтобы ни слова!

– А что рассказывать-то? Даже ребенку ясно, что убийца – сдвинутый. Или вы его уже нашли?

Лепски безрадостно усмехнулся.

– Нет еще. Мне, пропади все пропадом, придется весь вечер народ расспрашивать. Обычное дело. Но город напуган, и у нас должен быть деловой вид. Если честно, это пустая трата времени, но не вздумай кому-нибудь это сказать.

– Я могу дать тебе зацепку, Лепски. – Теперь, когда выяснилось, что муж в тупике, Кэрол была готова выложить припасенный козырь, который приведет мужа к очередному повышению. – Как только утром я услышала по телевизору Хэмилтона, сразу пошла к Мехитабел Бесингер. Я точно знала: если это дело кто и раскроет, так только она.

Лепски застыл на мгновение, потом расстегнул ворот рубахи.

– Это старое брехло? Ты просто спятила! Ладно, крошка, дай-ка мне чистую сорочку. Меня не будет весь вечер. Может, сварганишь мне пару бутербродов? Что там у нас в холодильнике? Говядина осталась?

– Послушай, Лепски, – продолжала Кэрол твердо. – Может, Мехитабел и старая, но никакое она не брехло. У нее дар провидения. Я сказала ей, что для тебя это очень важно и…

– Минуточку! – Лепски выпрямился в кресле, заподозрив неладное. – Ты отдала ей мое виски? – Вскочив на ноги, он бросился к бару. Его бутылки «Катти Сарк» на месте не было. Он повернулся и укоризненно посмотрел на жену. – Ты отдала этой старой пропойце мое виски!

– Какая она тебе старая пропойца? Ну, иногда позволяет себе выпить. Да, я отдала ей виски… ничего страшного, Лепски, у тебя в последнее время насчет этого перебор.

Лепски ослабил узел галстука.

– Причем тут мой перебор! Ты хочешь сказать…

– Помолчи! Можешь меня выслушать? – Голос Кэрол зазвенел.

– Могу, могу, – Лепски запустил пальцы в волосы. – Только я и так все наперед знаю. – Он снял галстук и принялся мять его в руках. – Ты пошла к ней, она достала свой дурацкий магический кристалл и за бутылку моего лучшего виски поведала тебе, кто убил Маккьюэна… так?

Кэрол расправила плечи.

– Именно так, представь себе. На нее снизошло откровение. В своем магическом кристалле Мехитабел увидела убийцу.

Лепски издал звук, какой издает пневматическая дрель, швырнул галстук на пол и наступил на него.

– Свой нрав показывать нечего, – холодно заметила Кэрол. – Иногда мне кажется, что в тебе сидит избалованный ребенок.

Лепски прикрыл глаза, но в конце концов взял себя в руки.

– Угу… может, ты и права. Ну, ладно… черт с ней, с Мехитабел. Будь хорошей девочкой, сделай мне пару бутербродов. С говядиной… если она еще осталась.

– Только о еде и думаешь! – укорила его Кэрол. – Выслушай меня, ради бога! Мехитабел видела этого человека! Он индеец. Одет в цветастую рубаху, с ним еще двое, парень и девушка, но их она ясно не разглядела.

– Неужели? – Лепски хмыкнул. – Впрочем, это меня не удивляет. Стоит этой старой проспиртованной керосинке захапать бутылку, ничего другого она разглядеть уже не может. – Он поднялся. – Пойду побреюсь и сменю рубашку. Бутерброды приготовь, ладно?

Кэрол застучала кулачками по коленям. Иногда – сейчас был как раз такой случай – в ней просыпалась актриса похлеще самого Лепски.

– Ты что же, идиот этакий, не видишь, что это зацепка… да еще какая! – взбеленилась она. – Нельзя же быть таким ограниченным! Да, Мехитабел старая, но пророческий дар у нее есть… она же медиум!

– Ты кажется назвала меня идиотом? – спросил Лепски, распрямляясь во весь рост.

– Ты слышал, что я сказала? – вскричала Кэрол, глаза ее метали молнии. – Я слышал, что ты назвала меня идиотом, – ответил Лепски. – И я хочу переменить рубашку. Если в доме осталась говядина, сделай, пожалуйста, бутерброды. – И он гордо прошествовал в спальню.

Когда Лепски побрился, принял душ, надел свежую рубашку и вышел из спальни, Кэрол ждала его с пакетом, в котором лежали бутерброды.

Она ткнула ими ему в грудь, он взглянул на пакет.

– Говядина?

– О, господи! Да!

– С горчицей?

– Да.

Он улыбнулся.

– Как-нибудь увидимся, дорогая. А эту проспиртованную керосинку выбрось из головы. – Чмокнув ее в щеку, он вихрем вылетел из дома и по садовой дорожке побежал к машине.

Ему предстояла трудная ночь: утюжить улицы, что-то у кого-то выпытывать, приставать с расспросами в ночных клубах, где бывал Маккьюэн, и все это впустую. Ему, как и другим детективам, шедшим в ту ночь параллельным курсом, удалось уяснить разве что одно: на город, подобно радиоактивным осадкам, опускается страх.

Глава 3

Детектив второго класса Макс Джейкоби ночью дежурил в управлении. Отвечая на телефонные звонки, он успевал сортировать входящие сообщения по поводу убийства Маккьюэна, отделяя зерна от плевел, чтобы наутро положить на стол Терреллу полезную информацию.

Его одиночество разделяли два молодых полицейских, толковые ребята, но совсем неопытные. Рыжеволосого звали Дасти Люкас; приземистого – Роки Хэмблин. Часть работы Джейкоби переложил на их плечи. Позевывая, они вчитывались в сообщения, которых было несметное множество.

– Ребята все подметки стопчут, как пить дать, – заметил Дасти, протягивая руку за очередным отчетом. – Это же надо: сорок третий отчет читаю, и что полезного вычитал – ничего!

Джейкоби, будучи старшим по службе, знал, что должен быть для них примером. Поэтому он поднял голову и, нахмурившись, изрек:

– Такая у полиции работа. А в сорок четвертом может оказаться то, что мы ищем.

– Неужто? – в один голос воскликнули новобранцы. – Кому ты мозги пудришь, Макс?

Зазвонил телефон.

Потянувшись к трубке, Джейкоби взглянул на засиженные мухами часы. Они показывали 22.47.

– Полицейское управление, Джейкоби, – деловито произнес он.

– Требуется помощь, – сказал мужской голос. Он слегка дрожал, но все-таки звучал властно. – Адрес такой: Сигалл, Бич-Драйв. Быстро кого-нибудь пришлите.

– Кто говорит? – спросил Джейкоби, – записывая адрес в блокнот.

– Малколм Риддл. Тут у меня убитая женщина… быстро кого-нибудь пришлите.

Имена всех, кто в их городе был так или иначе заметной фигурой, Джейкоби знал. Малколм Риддл был президентом яхт-клуба, председателем правления директоров местной оперы, а жена его в списке самых богатых женщин Флориды стояла на седьмом месте. Все это делало Риддла фигурой весьма заметной.

– Хорошо, мистер Риддл, – Джейкоби даже приподнялся в кресле. – Немедленно высылаю дежурный наряд. – Он уже смотрел на электронное табло, показывающее, где находятся патрульные машины. – А можно чуть подробнее?

– Ее убили, – бесстрастно сказал Риддл и повесил трубку.

За несколько секунд Джейкоби связался с патрульным полицейским Стивом Робертсом, дежурившим в районе Бич-Драйв.

– Стив, быстро езжай в Сигалл, Бич-Драйв, – передал он. – Звонил Малколм Риддл, заявил об убийстве. В отдел расследования убийств я позвоню. До их приезда действуй сам.

– Понял, – в голосе Робертса зазвучали тревожные нотки. – Уже еду.

Следующие несколько минут Джейкоби сидел на телефоне, а два новобранца не сводили с него вытаращенных глаз. Сначала он позвонил Беглеру, тот уже укладывался спать. Когда Беглер услышал имя Малколма Риддла, он велел Джейкоби предупредить Террелла.

– Где Лепски? – спросил Беглер, борясь с зевотой.

– Должен быть дома. Дал отбой двадцать минут назад.

– Пусть едет туда, – велел Беглер и повесил трубку.

К небольшому шикарному бунгало Лепски и Беглер приехали почти одновременно.

Любому, кому удавалось заглянуть поверх живой изгороди из цветущего кустарника, наполовину скрывавшего уютное жилище, являлась только одна мысль: это место для любовных свиданий. Выходил домик на море, с тыла его прикрывал лесок из мангровых деревьев, а с боков высоченные цветущие кусты.

Под пальмой стояла патрульная машина Робертса. Из тени появился краснолицый здоровяк полицейский и подошел к Беглеру.

– Я заглянул туда, сержант, – сообщил он. – Теперь вот жду вас. Вы будете в восторге… Это снова Палач.

Выругавшись про себя, Беглер по короткой дорожке поднялся к открытой двери дома. Лепски и Робертсу жестом велел оставаться на местах.

В просторной гостиной в кресле сидел Малколм Риддл. Это был коренастый мужчина лет под шестьдесят, лицо чувственное, красивое, загорелое – человека этого вполне можно было принять за кинозвезду. На лице его застыло выражение такого тяжкого отчаяния, что у Беглера опустились руки. Риддл ему нравился, знал Беглер и о его проблемах. Жена Риддла была настоящей стервой. Она попала в автомобильную катастрофу, и остаток жизни ей предстояло провести в кресле-каталке, но это не помешало ей остаться стервой.

Заслышав шаги, Риддл поднял голову.

– А-а, Джо… хорошо, что это вы. Ну и кашка заварилась… – Он махнул рукой в сторону дальней двери. – Она там.

– Не нервничайте так, мистер Риддл, – как мог, успокоил его Беглер и подошел к двери, ведущей в спальню. Свет был включен. Гигантская кровать занимала почти всю площадь пола.

На кровати лицом вниз лежала женщина, голая. Опытный глаз Беглера сразу засек нейлоновый чулок вокруг ее горла, потом глаза его пробежали вдоль длинной загорелой спины.

От шеи до ягодиц густой черной краской шла надпись:

ПАЛАЧ

Беглер долго стоял и смотрел на тело, на лице его резче обозначились скулы, потом он вернулся в гостиную и, не обращая больше внимания на Риддла, вышел в душную ночь.

– Это снова наш баловник, – сказал он Лепски. – За работу. Вызывай сюда народ из отдела. Я увезу Риддла.

Лепски кивнул и по телефону из машины позвонил в управление.

Беглер вернулся в бунгало.

– С минуты на минуту сюда нагрянут газетчики, – сказал он. – Давайте я отвезу вас домой, мистер Риддл.

Риддл тяжело поднялся на ноги.

– Я не хочу домой… пока не хочу. Вам, конечно, надо меня допросить. Я поеду в своей машине… а вы – за мной. Поедем в бухту Мала-Бей… там спокойно.

Десять минут спустя Риддл остановил машину под пальмой. Днем в Мала-Бей негде было яблоку упасть – любители понежиться на пляже отдавали этой бухте предпочтение, но в ночное время здесь всегда царили тишина и покой.

Беглер и Риддл сели рядышком на песок. После долгой пауза Риддл заговорил:

– Хорошая заварилась кашка, а? Боюсь, для меня это конец. И почему этот мерзавец выбрал меня? – Он взял протянутую Беглером сигарету, оба закурили. – Не спусти колесо, этого могло бы не случиться. Наверное, это судьба. Я всегда приезжал в бунгало раньше Лай, но сегодня у меня спустило колесо, и она оказалась там первой.

– Расскажите поподробнее, мистер Риддл, – попросил Беглер. – Все равно без этого не обойтись. Простите, но мне нужно знать все, что знаете вы. Ведь этот псих может убить еще кого-то.

– Да… давайте… спрашивайте, что считаете нужным.

– Кто эта женщина?

– Лайза Мендоза, – Ридл посмотрел на мерцающий огонек своей сигареты. – Про мою жену вы знаете. Конечно, я не должен был заводить любовницу, но моложе мы не становимся… назовите это лебединой песнью. С Лайзой я познакомился случайно. Между нами вспыхнула какая-то искра. Она была очень милым человеком и, как и я, совершенно одинока. – Голос его чуть задрожал, стих. – Ну вот. Я купил это бунгало. Наше любовное гнездышко… Ведь именно так напишут бульварные газетенки, да?

– Бунгало вы купили давно?

– Полтора года назад… год и семь месяцев… примерно так. Мы оба знали, что долго это не протянется… всему приходит конец.

– А встречались вы часто?

– Каждую пятницу, по вечерам. Строго по расписанию… вот и сегодня пятница…

– В бунгало она не жила?

– Господи, нет, конечно. Мы приезжали сюда только по пятницам, потому что в этот день моя жена всегда рано ложится спать. По субботам у нас приемы, и ей надо быть по возможности в форме.

– Кто еще знал о ваших встречах, мистер Риддл? Кроме вас и мисс Мендозы?

Риддл непонимающе посмотрел на него.

– Знал?

– Может, вы кому-то доверились… кому-то из друзей?

– Странный вопрос.

Беглер постарался не выказать нетерпения.

– Не такой он уж странный. У вас сейчас голова занята тем, что произошло с вами. А меня занимает убийца, который уже совершил два убийства и, возможно, на этом не остановится. Образ жизни Маккьюэна не был для него тайной. И ваш, подозреваю, тоже. Поэтому повторяю вопрос: о вашей связи никто не знал? или вы кому-то доверились?

Риддл задумался, затолкнул сигарету в песок.

– Да… я понимаю. Простите меня. Это просто эгоизм. Мне ясно, куда вы клоните. Да, я доверился кое-кому из близких друзей, но они никогда…

– Не сомневаюсь, что они к этой истории не причастны, но, возможно, кто-то из них случайно проговорился или что-то в этом роде. Вы не назовете их?

Риддл потер переносицу.

– Хэрриет Грин, моя секретарша. Бунгало сняла она. Дальше – Дэйвид Бентли, с ним я хожу под парусом, это мой ближайший друг. Терри Томпсон, администратор в местной опере. Он был другом Лайзы. Он все знал и был целиком «за». – Риддл помолчал, подумал. – Льюк Уильямс – это мое алиби. Считалось, что в пятницу по вечерам мы с ним играем в боулинг. Жена это одобряла. Говорила, подвигаться мне полезно.

В изумительном лунном свете Беглер черкнул имена в блокнот.

– Вы сказали, что у вас спустило колесо?

– Да, я собрался ехать и увидел, что правое переднее колесо спущено. Бейтса, моего шофера, я отпустил, и пришлось ставить запаску самому. В таких делах я не силен и провозился долго. Обычно в бунгало я приезжал к девяти. Особенно я не тревожился. Знал, что Лайза будет ждать. Я задержался на тридцать пять минут. Она лежала там убитая. Вот и все. Еще что-нибудь?

Беглер заколебался. А вдруг Риддл поссорился с любовницей и убил ее? И сам написал на спине «Палач», чтобы отвести от себя подозрение? Но на лице Риддла была такая скорбь, что Беглер отогнал эти мысли.

– Нет, мистер Риддл, езжайте домой. – Он поднялся. – С вами захочет встретиться шеф. Я сейчас же пошлю к вам пару человек, чтобы не подпускали к вам журналистов.

– Спасибо, – Риддл тоже встал. Повернулся к Беглеру. – Да, заварилась кашка. – Он поколебался, потом протянул руку. Чуть удивившись, Беглер пожал ее. – Спасибо, что отнеслись с пониманием.

– Все образуется, – попытался утешить его Беглер.

– Да, наверное.

Риддл пошел к машине, сел в нее и уехал.

Беглер поморщился. Покачал головой, потом забрался в свою машину и погнал ее назад к бунгало.

Сидя в своем тесноватом коттеджике, Пок Тохоло смотрел телевизор – с экрана вещал комментатор. Чак и Мег уехали. Он велел Чаку свозить Мег на танцы и с возвращением не спешить.

Возбужденный толстяк, размахивая микрофоном на фоне любовного гнездышка, трещал без умолку. Несколько мгновений назад тело Лайзы Мендозы, крытое простыней, вынесли из бунгало на носилках и положили в стоявшую здесь же карету «скорой помощи».

– Итак, палач нанес новый удар, – с наигранным волнением говорил комментатор. – Сначала Дин Маккьюэн, один из самых известных жителей нашего города, он был застрелен вчера, и вот теперь жертвой стала Лайза Мендоза, наши любители музыки хорошо знали эту замечательную скрипачку, она была задушена, а ее тело мерзкий убийца замарал своей подписью. Все жители нашего города задают себе один вопрос, и он вовсе не в том, нанесет ли этот сумасшедший следующий удар, их волнует другое: когда он нанесет этот удар, кто будет следующей жертвой. Рядом со мной шеф полиции Террелл…

Пок улыбнулся. Что ж, атмосферу он нагнетает – лучше не придумаешь. Он слушал, как Террелл призывал народ сохранять спокойствие, не паниковать, и прекрасно знал: богатых и избалованных пустыми словами не успокоить. Еще одно убийство – и начнется повальная паника, это ему и требуется, он возьмет за горло весь город.

На сей раз Чаку надо доверить роль посерьезнее. Пока вклад его был невелик: он помог украсть винтовку и выпустил воздух из колеса Риддла. Поку требовалось время, чтобы добраться до бунгало раньше Риддла, когда его любовница будет там одна. Но следующее убийство будет обставлено иначе. Пора Чаку и поработать за обещанные денежки: пусть завязнет как следует, тогда уже не захочется рвать когти.

Освещенный экран привлек внимание Пока.

Комментатор перешептывался с подошедшим к нему человеком. Пок услышал взволнованный шепот комментатора:

– Господи! Это точно?

Мужчина кивнул и вышел из поля зрения камеры.

Комментатор оттер вспотевшее лицо платком и снова повернулся к телезрителям.

– Друзья… Мне только что сообщили, что умер Малколм Риддл. Вы, конечно, потрясены, как потрясен и я. Ответив на вопросы полиции, он возвращался домой и, видимо не справился с машиной. Она сорвалась с обрыва в океан в районе Уэст-Пойнта. Мистер Риддл…

Пок поднялся на ноги и потянулся. На такое он и не рассчитывал. Он взглянул на часы – едва перевалило за полночь. Выключил телевизор, снял свою цветастую рубаху, скинул голубые джинсы и прошел в душ. Еще через несколько минут натянул линялую красную пижаму и лег на кровать. Выключил свет.

Мысли его вернулись к тому моменту, когда он проник в бунгало. Открыть замок на задней двери оказалось делом нехитрым. Он стал ждать в темноте. Она приехала в 21.25, как он и предполагал: слышал, как Льюк Уильямс шепотом поведал об этом другому члену клуба, они сидели за стойкой в баре, а Пок разливал им напитки. Он спрятался за шторами в большой спальне. Она разделась. Беззаботно швырнула чулки, и они упали в двух шагах от его укрытия. Он надеялся на свои руки, но она сама подбросила ему орудие убийства…

В соседний гараж заехала машина. Он выскользнул из-под одеяла и выглянул наружу, чуть отодвинув занавеску.

Чак и Мег шли к своему домику. Хлопнула дверь, послышался невнятный рокот голосов.

Он снова растянулся на кровати.

Завтра… последнее убийство… потом – урожай.

Какое-то время он лежал без сна, строя свои планы. Что ж, все идет, как задумано. Через неделю в его карманы потекут деньги.

С думами о деньгах он погрузился в сон.

В пентхаузе мэра Хэдли, на крыше городского муниципалитета, горел свет.

Было 2.33.

Хэдли только что избавился от Хэмилтона и других газетчиков. Они здорово его допекли – он был взбешен и бледен, на лбу выступил пот.

Его жена Моника, сорокатрехлетняя хранительница очага, женщина разумная и очень приятная, сидела в кресле чуть в сторонке. Напротив мэра расположился шеф полиции Террелл.

– Лоусон, дорогой, постарайся успокоиться, – увещевала Моника. – Тебе нельзя так волноваться. Ты ведь знаешь…

– Успокоиться? – взорвался Хэдли. – Успокоишься тут! Ты что, не понимаешь, что из-за этой катавасии я могу работы лишиться? Какой к черту покой? По городу гуляет маньяк-убийца!

Моника и Террелл переглянулись.

– Но, милый, даже если ты вдруг потеряешь работу, стоит ли так убиваться?

Хэдли сжал кулаки и со свистом втянул в себя воздух, стараясь побороть раздражение.

– Ты не понимаешь, Моника… прошу тебя, иди спать. Мне надо поговорить с Фрэнком.

– Я все понимаю, Лоусон.

– А я говорю нет! Ты не можешь понять одну простую вещь: весь город сейчас – как растревоженный улей!

– В самом деле? – Она поднялась и грациозной походкой подошла к окну, из которого открывался прекрасный вид на жилые дома-небоскребы, окружавшие здание муниципалитета. Свет горел лишь в нескольких окнах. – А мне кажется, что почти все спят спокойным сном. Если кто и растревожен, так это горстка журналистов да ты.

– Моника, прошу тебя, иди спать!

– Да, разумеется. – Она улыбнулась Терреллу, потом направилась к двери. – Для Лоусона нет ничего важнее благополучия наших горожан, Фрэнк, – сказала она от двери и скрылась.

Последовала долгая пауза, затем Хэдли заговорил.

– Моника не в состоянии оценить возможные последствия. Ты-то понимаешь, что завтра нас с тобой могут вытряхнуть из наших кресел?

Террелл достал трубку и начал ее набивать.

– Ты так считаешь? – Он посмотрел на Хэдли. – Все никак не мог сказать тебе одну вещь, Лоусон. Моника ушла, теперь скажу. По-моему, ты ведешь себя, как старуха, которой мерещится, что у нее под кроватью мужчина.

Хэдли залился краской.

– Это ты мне говоришь? – гневно вопросил он, но Террелл выдержал его взгляд, и мэру удалось взять себя в руки. – Не смей со мной так разговаривать!

– Что сказано, то сказано, – примирительно произнес Террелл. – Теперь послушай меня для разнообразия. – Он зажег трубку, с удовлетворением затянулся и лишь тогда продолжил: – Я уже пятнадцать лет как шеф полиции. Мне на этой работе пришлось понавидаться всякого. И то, что у нас завелся псих, совершивший два убийства, еще не причина для паники, а ты ударился в панику. В любом городке время от времени появляется псих – ты знаешь это не хуже меня. Ничего уникального в этом нет.

Хэдли вдавил кончики пальцев в лоб.

– Но ведь это происходит в Парадиз-Сити!

– Верно. А чем Парадиз-Сити отличается от других городов? Я скажу тебе чем. Парадиз-Сити – сюда приезжают порезвиться самые богатые, самые высокомерные, самые вульгарные и самые неприятные люди во всей стране. И вот здесь появляется убийца: лиса среди золотых гусей. Случись такое в любом другом городе, ты бы и читать об этом не стал.

Следя за голосом, Хэдли заявил:

– Защищать людей, которым я служу, – мой долг! На другие города мне плевать! Для меня важно то, что происходит здесь!

– И что же здесь происходит? Псих совершил два убийства. Если паниковать – нам его не найти.

– Вот ты сидишь и разглагольствуешь, – сердито буркнул Хэдли. – А какие-нибудь меры ты принял?

– Ему от меня не уйти. Я его найду, это дело времени. А ты вместе с газетчиками ведешь себя так, как будто вы решили создать такую атмосферу, какая и требуется убийце, – такое у меня складывается впечатление.

Хэдли откинулся на спинку кресла.

– Что такое ты несешь? Говори, да не заговаривайся! Пока ты со своими людьми не сделал ни черта, чтобы люди могли сказать: «Да, наша полиция кое-чего стоит». Два убийства! И чем ты можешь похвастаться? Ничем! Я создаю атмосферу, которая требуется этому маньяку? Как тебя прикажешь понимать? Как у тебя язык повернулся, и как тебя, черт возьми, прикажешь понимать?

С невозмутимым видом кряжистый Террелл закинул ногу за ногу.

– Я в этом городе прожил почти всю свою жизнь, – сказал он. – И впервые здесь запахло страхом. Здесь пахло деньгами, сексом, коррупцией, скандалом и пороком, но страхом – никогда… А сейчас я его чую.

Хэдли раздраженно взмахнул рукой.

– Мне начхать на твое обоняние! Ты обвиняешь меня в том, что я создаю атмосферу, выгодную убийце… будь любезен, объясни, о чем речь!

– Ты не задавал себе вопрос: какой у этих убийств мотив? – спросил Террелл. – И почему этот убийца себя рекламирует? Когда ко мне попадет дело об убийстве, я перво-наперво спрашиваю себя: каков мотив? Если убийство без мотива, полиции приходится блуждать в потемках. И я спросил себя: а что за мотив у этих двух убийств?

Хэдли резко подался назад в своем кресле.

– Что ты на меня смотришь? Это твоя работа, а не моя, черт подери!

– Верно. Это моя работа. – Террелл как следует затянулся. – Так вот, так или иначе, а мотив есть всегда. Когда имеешь дело с психом, мотив с ходу не определишь, но он есть, нужно только как следует его поискать. Маккьюэн был типичным продуктом нашего города. Лайза Мендоза была музыканткой. Между ними нет ничего общего, кроме одного: их смерть – это средство сделать известным человека, который окрестил себя Палачом. Умно окрестил, ничего не скажешь… С этим словом он с ходу попал на первые страницы газет. С ним сразу посеял панику в городе. Мне кажется, это и есть его мотив – другого пока не вижу, – посеять в городе панику.

– Что за чушь! – рявкнул Хэдли. – Зачем психу надо сеять в городе панику?

– Тем не менее, он это делает, – спокойно заметил Террелл. – Я не утверждаю, что на сто процентов прав, но где другое объяснение? При том, как развиваются события, похоже, что мотив я определил верно.

Хэдли надолго задумался, потом, сильно оттолкнувшись от ручек кресла, поднялся.

– Я устал. На сегодня – под завязочку. Извини, Фрэнк, что распетушился… Ладно… Над твоими словами я подумаю. О том, что нас ждет завтра, и говорить не хочется. – Террелл промолчал, и Хэдли волей-неволей представил себе завтрашние газеты, бесконечные телефонные звонки, скандальное выступление Пита Хэмилтона в теленовостях. – Ты и вправду считаешь, что этому психу вздумалось запугать весь город?

– А что он, по-твоему, делает?

– Что предпримем?

– Теперь это зависит от тебя, – сказал Террелл. Он наклонился и выбил табак из трубки, постучав ею о пепельницу. – Прежде чем ехать в управление, я хочу знать, на моей ли ты стороне?

– На твоей ли я стороне? – Хэдли пристально взглянул на него. – Естественно, на твоей.

– Естественно? – С каменным лицом Террелл посмотрел на Хэдли. – Ты только что говорил, что я могу потерять работу. Тебе нужен новый шеф полиции?

Хэдли дернулся, как от удара.

– На кой черт мне новый шеф полиции? Если кто и может поймать этого мерзавца, так это ты!

Террелл поднялся.

– Тут ты прав. Если кто и может его поймать, так это я. А посему больше никакой паники.

– Молодец, Фрэнк, – раздался голос Моники от дверей. – Я все ждала, кто же это ему скажет!

Мужчины обернулись и тут же поняли, что она слышала весь разговор.

У Хэдли внезапно полегчало на душе. Вид у него был сконфуженный.

– Ох, эти жены! Может, ты заберешь ее от меня, а, Фрэнк?

Террелл тоже сразу смягчился. Подмигнул Монике.

– Не будь у меня своей благоверной, поймал бы тебя на слове, – пошутил он. – Они друг друга стоят. – И он пошел к выходу.

Хэдли с сомнением в голосе спросил:

– Хочешь, завтра приеду в управление?

– Тебя мы хотим видеть всегда, Лоусон, – еще раз пошутил Террелл. Коснувшись руки Моники, он сел в лифт… а внизу его ждали телекамеры.

Джек Андерс, швейцар в гостинице «Плаза-Бич», стоял на красном ковре перед солидными мраморными порталами, которые вели в лучшую гостиницу Парадиз-Сити, ручищи он сцепил за спиной, а проницательные серые глаза изучали бульвар перед входом.

Андерс был ветераном второй мировой войны, имел несколько впечатляющих медалей за доблесть и участие в боевых действиях и теперь был весьма заметной фигурой на бульваре. В должности швейцара «Плаза-Бич» он работал последние двадцать лет.

Утро – время далеко не пиковое, и Андерс мог позволить себе расслабиться. Через пару часов на предобеденный коктейль начнут съезжаться гости, и работы у него будет по горло: открывать дверцы машин, инструктировать шоферов насчет парковки, приподнимать фуражку перед постоянными клиентами, отвечать на кретинские вопросы, информировать и получать долларовые купюры. Никому из клиентов «Плаза-Бич» и в голову не приходило заговорить с Андерсом, не приготовив для него доллар. Но сейчас, в 9.30, он не ожидал никаких посягательств на его внимание и соответственно отдыхал.

Полицейский Пэдди Макнейл, массивный ирландец средних лет, дежуривший на бульваре на случай транспортного затора, да и просто поглядывавший за престарелыми и богачами, остановился рядом с Андерсом.

Они были друзьями, и немудрено. Вот уже сколько лет в любую погоду Андерс стоял на страже перед входом в гостиницу, а Макнейл прохаживался по бульвару и каждые два часа подходил к гостинице – передохнуть и немного поболтать.

– Ну, как там твой приятель… Палач? – спросил Андерс, когда Макнейл остановился рядом. – Я тут радио слушал. Мои старички все штанишки промочили.

– Твои старички… если бы только они, – мрачно заметил Макнейл. – Не жизнь пошла, а хрен знает что. Мне еще повезло, что меня сюда поставили. Старую гвардию – еще человек десять вроде меня – хоть как-то пощадили, остальные, высунув язык, ищут этого сукина сына. Утром два грузовика с людьми подослали из Майами. Да толк-то от них какой? Трата времени и денег. Что они здесь знают, эти легаши из Майами?

– Как думаешь, Хэмилтон по делу вещает? – невинно спросил Андерс. Подколоть Макнейла он любил.

– Хэмилтон? – Макнейл фыркнул. – Я этого трепача и слушать никогда не слушаю… только и знает, что воду мутить. – Он скосил глаза на Андерса. – И что он провякал на этот раз?

– Этот малый якобы маньяк, зациклился на убийстве и у него зуб на богатых.

Макнейл столкнул фуражку на лоб и почесал затылок.

– Если ненавидишь богатых, еще не значит, что ты убийца или маньяк, – изрек он наконец. – Я, к примеру, и сам не сгораю от любви к богатым.

Андерс скрыл усмешку.

– Их тоже иногда попользовать можно.

– Кто сомневается? Я бы с тобой махнулся не глядя.

– Да, работенка у меня ничего. – Выглядеть самодовольным павлином Андерсу не хотелось. – Правда, надо подход к ним иметь. Как думаешь, поймают этого психа?

– Я? – Макнейл покачал головой. – Я в эти игры уже не играю. Я свое в этой жизни отловил. Как и ты… нам теперь что-нибудь поспокойнее, без напряга… но шеф его поймает, и сомневаться нечего. Террелл – мужик головастый, но какое-то время на это уйдет, понятное дело.

Ко входу подкатил сияющий «ролс» песочного цвета, и, оставив Макнейла, Андерс деловито прошел по красному ковру и открыл дверцу машины.

– Доброе утро, Джек. – Симпатичного толстяка, вылезшего из машины, звали Родни Бразенстайн. Это был удачливый адвокат и каждое утро приезжал встретиться с клиентами, жившими в гостинице. – Миссис Данк Броулер не появлялась?

– Для нее рановато, сэр, – ответил Андерс. – Минут через пятнадцать.

– Если спросит, скажите, что я еще не приезжал. – Бразенстайн сунул долларовую банкноту в раскрывшуюся ладонь Андерса, после чего прошел в гостиницу.

Шофер отвез «ролс» на стоянку, а Макнейл подошел поближе к Андерсу.

– У тебя болячки на пальцах никогда не выскакивали? – с заботой в голосе спросил Макнейл.

– Как-то обхожусь, – быстро ответил Андерс. – Только ты не думай, что все это так просто – раз и в дамках. У меня на это ушли годы.

– Неужто? – Макнейл покачал головой. – Я утюжу этот чертов бульвар уже сколько лет, хоть бы одна собака мне доллар сунула.

– Личное обаяние, – пояснил Андерс. – А тебе просто не везет.

Из гостиницы, слегка ковыляя, вышла крошечная женщина с небесно-голубыми волосами и сморщенным лицом, ее скрюченные подагрой пальцы были унизаны бриллиантовыми кольцами.

Андерс в ту же секунду оказался рядом.

– Миссис Клейтон! – Глядя на него, Макнейл даже вздрогнул: такое неподдельное изумление читалось на красном, жестком, как подошва лице Андерса. – Куда это вы собрались?

Маленькая женщина жеманно улыбнулась и с восхищением воззрилась на Андерса.

– Решила немножко прогуляться.

– Миссис Клейтон! – Обеспокоенность в голосе Андерса заставила забеспокоиться даже Макнейла. – А доктор Ловенстайн разрешил вам немножко прогуляться?

Маленькая женщина виновато покосилась на него.

– Если честно, Андерс, то нет.

– А я уж было удивился! – Андерс нежно взял ее за локоть и начал препровождать обратно в гостиницу. – Посидите спокойненько, миссис Клейтон. Я попрошу мистера Бивена позвонить доктору Ловенстайну. А то вы здесь будете носиться как угорелая, а мне потом отвечать?

– Батюшки светы! – пробормотал Макнейл, пораженный до крайности, и даже перекрестился.

Через несколько минут Андерс вернулся и занял свой пост на красном ковре. Макнейл все еще стоял у входа, не в силах оправиться от увиденного, маленькие ирландские глазки слегка осоловели.

– Это миссис Хенри Уильям Клейтон, – разъяснил ему Андерс. – Ее старик сыграл в ящик пять лет назад. И оставил ей пять миллиончиков.

Макнейл выпучил глаза.

– Ты хочешь сказать, что этот дряхлый мешок с костями стоил пять миллионов?

Андерс нахмурился.

– Пэт! О покойниках плохо не говорят.

– Угу. – Последовала долгая пауза, потом Макнейл сказал: – Ты вроде бы задал старушонке перцу?

– С ними только так и надо. Она это дело обожает. Знает, если кто к ней с открытой душой, так это я.

– И много таких в вашем заведении? – спросил Макнейл.

– Навалом, – Андерс покачал головой. – Старые чудики, одной ногой в могиле, а денег куры не клюют… грустно это.

– Мне бы такие деньги, я бы не грустил, – заметил Макнейл. – Ладно, паси своих божьих одуванчиков, а я пошел. Увидимся. – Он умолк, потом внимательно посмотрел на Андерса. – Сколько она тебе сунула?

Андерс прикрыл правое веко – подмигнул с прищуром.

– Секрет фирмы, Пэдди.

– Ну ты даешь! А я всю жизнь не тем делом занимаюсь! – Вздохнув, Макнейл зашаркал по бульвару, шлепая по разогретому асфальту крупными ступнями.

С плоской крыши ночного клуба «Пелота», лежа, Пок Тохоло смотрел на удаляющуюся спину здоровяка-полицейского. Смотрел сквозь оптический прицел своей винтовки.

Пок обосновался на крыше три часа назад. Четырехэтажное здание клуба находилось от гостиницы «Плаза-Бич» примерно в тысяче ярдов, чуть меньше. Пок подъехал к клубу на «бьюике» в 6.00 – в это время вокруг наверняка никто не увидит, как он выходит из машины с винтовкой в руке.

Клуб Пок знал хорошо – как никак одно из самых старых зданий в городе. Сзади крепилась подвесная металлическая лестница, туристы считали ее какой-то диковинкой и всегда на нее пялились. Подъем на крышу оказался нетрудным и вполне безопасным, однако Пок прекрасно знал: со спуском будет куда сложнее. К тому времени на бульваре будет многолюдно, забьет ключом жизнь и в соседних зданиях, и его, конечно, могут заметить, но он был готов на этот риск.

Лежа за невысоким парапетом, он взглянул на часы: 9.43. Он снова подладился глазом к оптическому прицелу и принялся изучать бульвар.

Машин становилось все больше. Появились люди, сплошным потоком они шли по бульвару в обе стороны. Тут он увидел Чака и одобрительно кивнул. Чак пришел чуть раньше, но это ничего. Свежая красно-белая рубашка, серые джинсы – Чак ничем не отличался от молодых туристов, что в это время года наводняли Парадиз-Сити. Он шел праздной походкой и на ходу читал газету.

Пок чуть повернул колесико оптического прицела, сфокусировал его на лице Чака. На нем блестели капли пота. Что ж, ничего удивительного. Чаку предстояла тонкая работа, и не менее опасная, чем самому Поку.

Пок снова посмотрел на часы. Еще несколько минут… он переместил оптический прицел на вход в гостиницу «Плаза-Бич». Сфокусировал перекрестье на голове Андерса… все в порядке, он не промахнется.

Ничего не подозревавший Андерс, спокойно оглядывал бульвар, отвечал кивком на кивок, притрагивался к фуражке, когда удостаивался приветственного взмаха, и вообще нежился на солнышке.

С тех пор как в моду вошли мини-юбки, туалеты в обтяжку и прозрачные платья, жизнь Андерса стала куда полнокровнее. С одобрением он взирал на фланировавших мимо девиц. Его насущный хлеб как швейцара зависел от стариков, богачей и толстяков, но он вовсе не утратил интерес к длинным ножкам, вихляющим бедрам и подрагивающим в такт походке грудям.

Появилась миссис Данк Браулер.

Андерс ее ждал. Она не могла не появиться, это было ее время. Он приветственно, по-особому, взмахнул рукой и расплылся в сверкающей, полной дружелюбия улыбке – такой улыбки удостаивался далеко не каждый.

Миссис Данк Браулер была тучной коротышкой лет под семьдесят. Пожалуй, «тучная» – весьма слабо сказано. Почти все свои шестьдесят семь лет она питалась весьма обильно пять раз в день, в результате ее скромный скелет оброс таким слоем жира, которому мог позавидовать даже слон. Она принадлежала к многочисленному отряду чудаков, живших в гостинице постоянно. Само собой, денег у нее было несметное множество; сколько именно, не знал никто, но раз жила она в одном из лучших гостиничных «люксов», который стоил 300 долларов в день – без питания! – вывод напрашивался сам собой: ее подкожные запасы были ох как велики.

Лишившись четыре года назад обожаемого мужа, она купила в загоне для бездомных собак здоровенную неповоротливую суку, доллара за три, и Андерс был убежден, что она еще переплатила. Может, псина и была «жуткой прелестью», но на снобистский взгляд Андерса бросалось в глаза отсутствие класса.

– Матери этого недоразумения должно быть стыдно, – так он сказал, обсуждая достоинства суки со своими помощниками.

Но для миссис Данк Браулер Люси – так звали собаку – была и любимым ребенком, и самым дорогим сокровищем, и подругой, и спутницей… Андерсу пришлось смириться – право на маленькие слабости имеет каждый.

И вот миссис Данк Браулер появилась, в развевающихся ослепительно белых одеждах – прекрасная реклама фирме по производству моющих средств «Проктор энд Гэмбл», – в огромной шляпе с искусственными вишенками, абрикосами и лимонами, появилась, дабы Люси смогла совершить утренний моцион. Свою роль Андерс знал прекрасно.

– Доброе утро, мадам, – поприветствовал он ее с легким поклоном. – Как сегодня поживает мисс Люси, мадам?

Миссис Данк Браулер засветилась от удовольствия. Андерс, считала она, такой душка, такой миляга, и для Люси у него всегда доброе слово найдется.

– Чудесно, – ответила она. – Лучше не бывает. – Обратив лучезарную улыбку сверху вниз на пыхтящую суку, она продолжала: – Люси, радость моя, скажи милейшему Андерсу «доброе утро».

Псина посмотрела на него взглядом, в котором читалась пресыщенность и скука, потом присела – и на красном ковре появилась лужица.

– Ой, какой конфуз. – Миссис Данк Браулер беспомощно посмотрела на Андерса. – Это я виновата… не вывела мою любимицу пораньше.

Ковер придется снимать, отдавать в чистку, стелить на его место другой, но это совсем не его, Андерса, забота. Если старушка платит за номер три сотни в день, чего ему беспокоиться?

– В жизни, мадам, всякое бывает, – успокоил он ее. – Зато какое прекрасное утро для прогулки.

– Да… утро просто прелесть. Пока Люси завтракала, я слушала, как заливаются птицы. Они…

Эти слова оказались в ее жизни последними.

Прошив ее смехотворную шляпу, пуля вошла прямо в мозг. Миссис Дану Браулер сползла на красный ковер, как подстреленный слон.

Долю секунды Андерс смотрел на лежавшую у его ног мертвую женщину, потом сказалась армейская выучка. В свое время он нагляделся на простреленные снайперами головы и мгновенно понял, что произошло. Он метнул внимательный взгляд вокруг, обшаривая глазами крыши отдаленных зданий. Вокруг вопили женщины, кричали и проталкивались ближе мужчины, с резким скрежетом тормозили автомобили, Андерс же узрел промельк на крыше ночного клуба «Пелота» – это человек нырнул за низкий защитный парапет.

Андерс не стал тратить время на крики, жестикуляцию. Пробившись сквозь густевшую на глазах толпу, он выбрался на дорогу и торопливо затопал к ночному клубу в конце бульвара.

– Джек!

Не останавливаясь, Андерс обернулся через плечо. За ним тяжелой рысью бежал полицейский Макнейл.

– Этот ублюдок там! – задыхаясь, Андерс указал на крышу ночного клуба. – Вперед, Пэдди! Мы его поймаем!

Однако возраст, далекий от спортивного образ жизни, и чрезмерное пристрастие к виски «Катти Сарк» уже начали сказываться. Ноги Андерса начали заплетаться, и скоро Макнейл его догнал.

– Я его видел! – хватая ртом воздух, просипел Андерс. – Пожарная лестница, Пэдди!

Макнейл хрюкнул и протопал мимо Андерса, здоровенная ручища сама выхватила пистолет из кобуры. Люди ошарашенно глазели на него и поспешно расступались. Никто не побежал следом, чтобы помочь. Пусть полиция делает свое дело – почему это они должны рисковать своей шеей?

Пок Тохоло еще скользил вниз по пожарной лестнице, когда из-за угла здания, пыхтя, выбежал Макнейл. Они увидели друг друга одновременно. В руке индейца был пистолет. Макнейл остановился – бочкообразная его грудь вздымалась после бега – и вскинул руку с оружием. Но не успел нажать на курок, как ощутил сильнейший толчок в грудь, который оторвал его от земли и с грохотом кинул на спину.

Последний десяток ступеней Пок преодолел в мгновение ока и побежал к автостоянке. Макнейл собрался с силами и снова поднял пистолет, но в эту секунду Пок оглянулся. Увидев направленное на него дуло, Пок нырнул в сторону и увернулся от пули, потом тщательно прицелился и выстрелил Макнейлу в голову. Меняя на бегу направление, он несся к автостоянке, черные глаза его неистово зыркали по сторонам – нет ли опасности? Но глазам его предстал лишь десяток машин, оставленных на ночь. За несколько секунд он нашел среди них незапертую. Скользнув на заднее сиденье, он захлопнул дверку и скрючился на полу.

Он скрылся из вида, когда Андерс, запыхавшийся и побагровевший от непривычной нагрузки, появился на автостоянке и увидел тело Макнейла.

С одного взгляда Андерс понял – Макнейлу помощь уже не требуется. Он подхватил пистолет Макнейла и поспешил через автостоянку к дальнему выходу, не сомневаясь, что преступник убежал туда. В это время на стоянку неуверенной походкой вышли три человека с испуганными лицами. Увидев Андерса с пистолетом в руке и признав в нем по форменной одежде швейцара из гостиницы «Плаза-Бич», они, набравшись храбрости, припустили за ним.

Пок, не теряя самообладания, смотрел им вслед, потом вытащил из кармана платок и аккуратно обтер пистолет. Жалко, но придется с ним расстаться. Он поднял сиденье и засунул пистолет под него, как можно глубже.

На стоянку высыпали люди. Сирены полиции и «скорой» наполнили воздух кошмарным шумом. Пок выскользнул из машины и не спеша приблизился к толпе, окружившей убитого полицейского. Толпа приняла его – еще один любопытный. Он так и стоял, глазея вместе со всеми, пока стоянку не заполнили полицейские. Он позволил отодвинуть себя вместе с остальными и, оказавшись на бульваре, спокойно направился к своему «бьюику».

Тем временем Чак, отчаянно потея, влился в толпу, что бурлила вокруг тела миссис Данк Браулер. О ее собаке, Люси, все забыли, эта ожиревшая сука стояла в ступоре на краю тротуара. Чак наклонился к ней, потянулся к ошейнику. Чужих Люси не любила. Она отпрянула. Выругавшись, Чак схватил ее за шею. Никто не обращал на него внимания.

Лишь когда полиция восстановила порядок, когда работники гостиницы кинулись за простыней, чтобы прикрыть тело покойной, когда обывателей упросили разойтись, помощник администратора гостиницы, сам большой собачник, вспомнил о Люси. Именно он нашел багажную бирку, пристегнутую к ошейнику. На табличке печатными буквами было написано:

ПАЛАЧ.

Глава 4

Весть о том, что в городе, более славном своими праздными богачами, чем Монте Карло, орудует убийца, победоносно заняла первые страницы газет во всем мире. На Парадиз-Сити стаей стервятников обрушились иностранные журналисты, съемочные группы с независимого телевидения и прочая пишущая и вещающая братия. Они заполонили все гостиницы и мотели и готовы были селиться даже в палатках, когда с номерами стало туго.

Все они хотели заполучить швейцара Джека Андерса – единственного человека, который хоть одним глазком да видел Палача, но добраться до него этой назойливой публике не удалось – его своевременно препроводили из города. Проведя летучку с директором гостиницы «Плаза-Бич», мэр Хэдли убедил его, что Андерсу лучше на время уехать к брату в Даллас – там ему будет спокойнее. Андерс, будучи человеком толковым, сообразил – надо соглашаться. Богатые и эксцентричные старички и старушки могут к нему перемениться, если он станет звездой телеэкрана. Купаться в лучах юпитеров – это, извините, для них, а не для какого-то гостиничного швейцара.

Андерса тайком вывезли из города, но прежде его в присутствии Террелла и Хэдли допросил Беглер.

Беглер знал, что перед ним сидит старый вояка, тертый калач; у него ясно работает голова, и на его показания вполне можно положиться. Андерс не станет ничего преувеличивать и приукрашивать, лишь бы выпятить себя, хотя такому соблазну поддались бы многие. И фактам, которые сообщит Андерс, можно будет доверять.

– Только не будем гнать лошадей, Джек, – попросил Беглер. – Давайте еще раз сначала. – Он заглянул в свой блокнот. – Миссис Браулер всегда выходила из гостиницы в 9.45?

Андерс кивнул.

– Изо дня в день?

Андерс снова кивнул.

– И давно так было заведено?

– С того дня, как она у нас поселилась… лет пять.

– Миссис Браулер была особой известной. Эдакая чудачка?

– Можно и так сказать.

– И то, что она выйдет из гостиницы именно в это время, могли знать многие?

– Да.

– Хорошо, Джек. С этим ясно. Перейдем к стрельбе. Вы стояли и разговаривали… тут все и произошло. Расскажите еще раз, как это было.

– Я уже говорил: по ране в голове, по тому, как упала миссис Браулер, я сразу понял – стреляли из мощной винтовки, – начал объяснять Андерс. – Я глянул по сторонам. Снайпер мог прятаться только в двух-трех местах, но самое подходящее – крыша клуба «Пелота». Туда я и посмотрел, и увидел убийцу.

– Так, теперь помедленнее, – прервал его Беглер. – Вы нам уже говорили, что увидели убийцу мельком. Постараемся что-то из этого выжать. Я сейчас не требую никаких фактов. Меня интересует впечатление. Понимаете, чего я хочу? Верное это впечатление или нет – не важно. Просто я хочу его знать.

Андерс задумался.

– Я видел движение. Не человека, а именно движение. Но сразу понял: там человек. Он нырнул за парапет, и я понял: это и есть снайпер… и побежал за ним.

– Я спрашиваю не об этом, – терпеливо остановил его Беглер. – Об этом вы уже говорили. Вы увидели движение и поняли, что там человек. Прекрасно, а теперь – каково ваше впечатление об этом человеке?

Андерс озадаченно глянул на Террелла и Хэдли, снова перевел глаза на Беглера.

– Я даю вам факты, – буркнул он.

– Факты я уже записал. – Беглер хлопнул по блокноту. – А теперь давайте-ка так, наощупь. Вот вы мельком увидели, как человек нырнул за парапет крыши. Он был белый или цветной? Только не думайте… что сразу приходит в голову? Мне плевать, ошибетесь вы или нет. Белый или цветной?

– Цветной. – Андерс тут же спохватился и покачал головой. – Сам не знаю, почему я это сказал. Не знаю. Я ведь только и видел, что движение, а не его самого.

– Но впечатление такое, что он цветной?

– Не знаю. Да… наверное. А может, просто загорелый. Поклясться не могу. Но что он темный, это и вправду показалось.

– Во что он был одет?

На лице Андерса появилась легкая тревога.

– Откуда я знаю? Я же сказал…

– Черная рубашка, белая или цветная?

– Пожалуй, цветная. – Андерс потер вспотевший подбородок. – Я стараюсь помочь, но вы на меня сильно не давите, а то скажу то, чего не было.

Беглер взглянул на Террелла, тот кивнул.

– Хорошо, Джек, спасибо, – согласился он. – Вы нам очень помогли.

Когда Андерс вышел, Хэдли сердито заметил:

– Ничего себе, помощь! Вы просто заставили его дать ложные показания!

– У Андерса взгляд тренированный, – мягко заметил Террелл. – И солидный послужной список участия в боевых действиях. И его впечатление для меня важнее, чем так называемые надежные улики обычных свидетелей. Андерс нам очень помог.

Хэдли пожал плечами и встал.

– Три убийства! И что у нас есть? Ничего!

– Это ты так считаешь, – уточнил Террелл. – А по мне нам кое-что известно. Ты, Лоусон, плохо себе представляешь работу полиции. Сейчас у нас есть две ниточки: одна вполне конкретная, другая более абстрактная. Мы знаем, что убийце кто-то помогает. Кто-то выпустил воздух из колеса Ридла, чтобы убийца мог застать Лайзу Мендозу одну. Кто-то прицепил бирку на ошейник собаки миссис Браулер… выходит, у этого человека есть сообщник. И можно предположить, что сам он – цветной. Так что насчет «ничего» я с тобой не согласен.

– Да, но что это нам дает? – спросил Хэдли. – Этот сумасшедший…

– Не горячись, Лоусон. Идем со мной.

Террелл поднялся и, взяв Хэдли за локоть, повел его по коридору в комнату детективов. За всеми столами кипела работа. Каждый детектив говорил со свидетелем, который либо был очевидцем убийства миссис Данк Браулер, либо что-то слышал о выстреле в Маккьюэна, либо что-то знал о Риддле и его любовнице; все это были люди подвижные и живые, им до всего было дело, они жаждали поделиться сведениями, какими располагали, в основном совершенно бесполезными, но все же способными хоть на йоту приблизить полицию к Палачу. Очередь из этих добровольцев тянулась по коридору, спускалась вниз и выходила на улицу.

– Кто-то из этих людей, – пояснил Террелл, – может подбросить нам ключ, Лоусон. Так работают в полиции. Рано или поздно мы его поймаем.

– Пока будете ловить, он еще кого-нибудь укокошит.

– Рано или поздно он допустит ошибку… все они в конце концов ошибаются.

– Что мне сказать прессе?

– Что мы ведем расследование. Больше ничего, – предостерег Террелл. – Это очень важно… если тебе нужно все на кого-то свалить, вали на меня. Скажи: полиция трудится не покладая рук.

Хэдли кивнул, прошел по лестнице мимо длинной очереди терпеливых, вспотевших от долгого ожидания людей и вышел к караулившим его газетчикам.

Террелл вернулся в кабинет, где его ждал Беглер. Их взгляды встретились.

– Так, начальство отчалило, давай посмотрим, на каком мы свете, – сказал Террелл и уселся в кресло. Потянулся за листом бумаги, на котором что-то черкал, делая выжимки из донесений его людей. – Кое-какая картина уже складывается. Не совсем четкая, но все же кое-что. Мотив пока не ясен. Все три жертвы были первоклассными игроками в бридж и входили в клуб «Пятьдесят». – Он поднял голову от записей. – Что нам известно об этом клубе?

Беглер знал Парадиз-Сити куда лучше, чем Террелл, и обоим это было хорошо известно. Какой бы каверзный вопрос о городе Террелл не задавал, у Беглера всегда был готов четкий и ясный ответ.

– Клуб «Пятьдесят»? Снобистское заведение высшего пошиба… прием в члены – строго индивидуально. Вступительный взнос – около 15000 долларов, ежегодный членский – два раза по столько. Если тебя принимают, считай, что вошел в когорту самых отъявленных городских снобов, но в бридж ты должен играть на профессиональном уровне.

– Значит, Маккьюэн, Риддл и миссис Браулер состояли в одном и том же клубе… может, тут что-то есть… а может, и ничего. Надо поговорить с кем-нибудь в клубе. Вдруг мотив там? Еще одна любопытная штука – убийца знал образ жизни своих жертв. Знал, что миссис Браулер выходила из гостиницы в девять сорок пять. Что Маккьюэн всегда выходил из дому в три минуты десятого, что в пятницу вечером Лайза Мендоза будет в бунгало. Возникает простая мысль: этот человек – из местных.

Беглер кивнул.

– Надо искать человека, который мог все это знать. Может, кто-то из клубной обслуги. И еще надо поговорить с людьми, которых упомянул Риддл, прежде чем сигануть с утеса. Я пошлю своих ребят.

Террелл потянулся за трубкой.

– Как думаешь, Джо, он цветной?

– Мы с тобой можем только гадать, а вот Андерс, похоже, думает именно так.

Зазвонил телефон. Террелл схватил трубку, слушая, он что-то бормотал под нос, потом сказал:

– Ладно… спасибо… да, отчет мне на стол, – и повесил трубку. – Это Мелвил. Они проверили винтовку, которую нашли на крыше. Маккьюэна и миссис Браулер убили из нее, но отпечатков на ней, конечно, нет. Данвас ее опознал. Но что это нам дает? Ничего.

– По крайней мере, теперь у этого ублюдка нет винтовки, – заметил Беглер.

– Что ему стоит украсть другую? – возразил Террелл и начал раскуривать трубку.

Лепски много чего ненавидел в этой жизни, но допрашивать очевидцев и писать отчеты – это был для него нож острый. Если человек сам, считал он, по своей доброй воле предлагает подвергнуть себя допросу, место ему в лечебнице для умственно отсталых. Но куда деться – работа в полиции без таких допросов немыслима. Когда мог, Лепски от них увиливал, если же выхода не было, как сейчас, приходилось терпеть и сдерживаться, хотя это стоило немалых усилий. С тоской он взирал на все растущую вереницу людей, жаждущих, чтобы их допросили.

За соседним столом в поте лица трудился Макс Джейкоби. Он только что отделался от словоохотливого старичка, который видел, как умерла миссис Данк Браулер. Старичок высказал любопытную версию – всему виной искусственные фрукты на ее шляпе. Именно они, убеждал Джейкоби старичок, вызвали гнев убийцы и заставили нажать на курок. Джейкоби в конце концов избавился от него, а Лепски – от пожилой дамы, которая пыталась ему втолковать, что убийцу наверняка видела милейшая собачка миссис Данк Браулер – неужели полиция никак не может этим воспользоваться?

Лепски и Джейкоби переглянулись.

– Как жизнь? – спросил Джейкоби, устало ухмыльнувшись.

Прекрасно сознавая, что он старший по званию, Лепски одарил коллегу хмурым взглядом.

– Такая уж наша работа, – изрек он.

– Если хочешь найти воду, надо копать глубоко.

На стул перед столом Джейкоби тяжело плюхнулся старик в потрепанной одежде, с одутловатым лицом; подавив стон, Джейкоби потянулся за новым листом бумаги.

– Слушаю вас, сэр? Ваши имя и адрес?

Господи, подумал Лепски, какие остолопы! Три часа – и все коту под хвост! Дурдомовский паноптикум отпустили погулять! Он подколол свой последний протокол, потянулся за сигаретой и вдруг оказался в парфюмерном облаке. Подняв глаза, он увидел девушку, которая уже заняла стул напротив и теперь смотрела на него широко раскрытыми, полными сочувствия глазами.

– Бедненький, тяжко вам приходится, – протянула она.

Лепски ощутил предательскую дрожь в коленках. Куколка была из тех, какие встречаются только на страницах «Плейбоя». Такой пташке под силу и труп оживить – мужского пола: роскошная блондинка с огромными фиолетовыми глазами, а ресницы такие, что и каменный истукан начнет облизываться. А фигура! Молокозавод такой, что у Лепски даже дух захватило. Он тут же заметил, что Джейкоби, его одутловатый старик, четыре детектива, взятые напрокат в полиции Майами, и три патрульных, следящих за порядком в очереди, – все пялились на сидевшую перед ним красотку.

Лепски свирепо оглядел комнату, и все неохотно вернулись к своим обязанностям.

– Слушаю вас, – рявкнул он своим полицейским голосом. Этот голос большинство людей повергал ниц, но на девушку не произвел никакого впечатления. Она поправила одну из своих внушительных грудей – чтобы ей было поудобнее в бюстгальтерной колыбельке, поправила в светлых шелковистых волосах заблудший локон и повторила:

– Тяжко вам приходится.

Лепски произвел легкий шум, будто муха, ненароком залетевшая в конверт. Одутловатый старикан с лицом, похожим на голландский сыр, наклонился вперед и чесночными парами дыхнул Лепски в лицо.

– Извините, мистер, но эта маленькая леди права, – поддакнул он, сияя. – Видно, как тяжко вам приходится… малость перетрудились.

Лепски скомкал лист бумаги.

– Может займетесь своим свидетелем? – рявкнул он на Джейкоби. В голосе его было столько злобы, что одутловатый сразу увял. Тогда Лепски повернулся к девушке:

– Вы хотите что-то сказать?

Девушка смотрела на него глазами, полными восхищения.

– Ого! Я про местную полицию много чего слышала, но вы – просто закачаешься… честно.

Лепски поправил галстук.

– Слушайте, мисс, у нас тут работы по горло, – сказал он, явно смягчаясь. Ее искреннее восхищение сделало свое дело. – Так что у вас?

– Девочки сказали, что надо к вам прийти.

Лепски вздохнул и потянулся за чистым листом бумаги.

– Ваше имя и адрес, пожалуйста.

– Я Менди Люкас. Работаю и живу в клубе.

– В каком клубе?

– Ну, в этом… клуб «Пелота».

– Вы там живете?

Она наморщила свой хорошенький носик.

– У меня там комната… вообще-то жизнью это не назовешь.

– Вы хотите нам что-то сообщить, мисс Люкас?

– Вообще-то девочки сказали, что надо к вам прийти, но я не уверена… ну и запахи тут у вас стоят! Сколько народу… зато вас встретила! Ого! Когда я девочкам про вас расскажу, они из бельишка повыпадают!

Глаза у Лепски округлились. Он глянул на Джейкоби – тот слушал их разговор, тоже выпучив глаза, а одутловатый знай себе подхихикивал.

Вспомнив, что он теперь – детектив первого класса, Лепски подался вперед и скорчил довольно суровую полицейскую гримасу.

– Мисс Люкас, что вы хотели мне сказать?

Пристроив поудобнее другую грудь, девушка сказала:

– Зовите меня Менди… мои хорошие друзья никогда не зовут меня мисс Люкас.

– Хорошо, Менди… – Лепски закинул ногу на ногу, стремительно переложил шариковую ручку с правой части стола в левую, изрыгнув при этом какой-то глубинный шум, подобный камнепаду. – Теперь говорите, что вас к нам привело.

– Вы вправду хотите знать? Я сказала девочкам, чего я туда пойду, только время отнимать… честно, так и сказала. – Она хлопнула длинными ресницами. – Я же знаю, как вы здесь пашете. Но девочки, они меня прямо вытолкали…

– Угу. – Ведь так, подумал Лепски, чего доброго и давление подскочит. – Это моя работа. И мое чертово… мое время – это не ваша забота… так что говорите.

– Ого! Ну тут и жарища! – Она встала, вильнула бедрами, чуть оттянула мини-юбку, давая скрытой части тела подышать, и снова уселась. – Мистер детектив, а вы женаты?

– Женат, – сказал Лепски, совсем отчаявшись.

Она наклонилась вперед и доверительно зашептала:

– Тогда вы поймете. Эти одноразовые трусики – кошмар какой-то, хоть снимай!

У Лепски глаза чуть не выскочили из орбит.

– А ваша жена когда-нибудь жалуется? – спросила девушка.

– Менди! – прохрипел Лепски. – Прошу вас, скажите, зачем вы сюда пришли?

– Ого! Ой, извините. Вы уж на меня не серчайте. Я немножко с приветом. Так вы правда хотите знать… без смеха?

– Валяйте! – распорядился Лепски голосом, который удивил бы говорящего скворца.

– Ну, в общем, я видела этого парня. Такой конфетка! – Она наклонилась вперед, передняя часть платья чуть провисла, и Лепски на мгновение открылись ее груди во всем своем великолепии. – Я вообще-то к темненьким дышу ровно. Да нет, не думайте, я против цветных ничего не имею. Понимаете? Но дышу к ним ровно. Как правило. Но и на старуху бывает… В общем, мужик он и есть мужик, а этот был просто глаз не оторвать.

Лепски издал звук, какой издает потревоженный улей.

– Когда вы видели этого человека, Менди?

– Сразу после этой кошмарной стрельбы. Она меня разбудила… стрельба. Ну, и весь шум и гам, что был потом. – Она подтянула бретельку бюстгальтера. – Когда я просыпаюсь, я вообще не человек. У вас так бывает? Ну вот совсем ты не человек… глаза будто смолой залепили… голова будто чугунная?

Пальцы Лепски превратились в крюки.

– Вы видели этого человека на автостоянке?

– Ну, там люди носились взад-вперед… знаете что?

– Я вас слушаю.

– Я тогда этих людей увидала, думаю, прямо как мексиканские бобы-попрыгунчики… знаете, прыгают, как живые… дети всегда от них в отпаде.

Лепски издал звук, какой издает циркулярная пила, когда натыкается на сучок.

Менди уставилась на него.

– Моя мама учила, если сделаешь такой звук, надо сказать «пардон».

Лепски опустил глаза в свой блокнот, крепко-накрепко взял себя в руки и после небольшой паузы произнес:

– Ну, ладно, люди прыгали, как мексиканские бобы-попрыгунчики. Что было дальше?

– Этот бедняжка фараон… то есть полицейский… он там лежал. Ну, тут уж сон с меня в момент слетел. Еще бы! Глаза чуть наружу не выскочили! И тут этот красавчик вылезает из машины!

Лепски откинулся назад на стуле. Чтобы успокоиться, промурлыкал про себя несколько тактов из национального гимна.

– Вы видели, как из машины, стоявшей на стоянке, вылез человек?

Она широко раскрыла глаза.

– Ну да, я разве что-то другое сказала? Это самое. Вообще-то я иногда брякну сама не знаю что. – Она приподнялась со стула, проделала какие-то манипуляции с юбкой, вызвав живейший интерес всех, кто был в комнате, и снова села. – С вами-то, наверное, такого не бывает? Ну, чтобы ты что-то сказал, а потом это у тебя начисто из головы вылетело. Нет у вас такой проблемы?

Лепски ослабил узел галстука.

– Такой нет.

– А вот меня она достает все время. Прямо мучаюсь из-за этого.

– Так вы сказали, что видели, как из машины на автостоянке вылез человек. Именно с этим вы сюда пришли?

– Ну да, девочки меня прямо вытолкали, надо, говорят, полиции про это рассказать. – Она нервно хихикнула. – Нет, правда извините. Я так и знала, что только время у вас отниму, но девочки…

– Никакого времени вы у меня не отняли, – прервал ее Лепски. – Я тут для того и сижу, чтобы собирать сведения. – Он быстро что-то записал на листе бумаги, потом подтолкнул его к девушке. – Здесь написано, что из машины на автостоянке, где убили полицейского Макнейла, вылез цветной человек, вы это видели своими глазами. Правильно?

Близоруко сощурившись, она вгляделась в написанные им строчки, потом кивнула.

– Вроде бы правильно, но, может, еще надо добавить, что это была моя машина, и у нее разряжен аккумулятор, и она стоит себе без дела уже целый месяц?

Лицо Лепски покрылось испариной. Еще чуть-чуть и он упустил бы что-то по-настоящему важное, а все потому, что совсем отупел от потока бессмысленной информации.

– Повторите, пожалуйста.

Менди повторила последнюю фразу.

– Поэтому-то девочки меня к вам и вытолкали, а я говорю, да вы что, меня там за чокнутую примут.

– Никто не принимает вас за чокнутую, – заверил ее Лепски. – Теперь подробнее расскажите, что именно вы видели.

Глаза ее снова округлились.

– Но я вам уже все сказала.

– Пожалуйста, повторите все снова.

– Господи! Неужто это так важно?

– Вполне возможно, – сказал Лепски, прикладывая влажному лицу платок. – Вполне возможно.

Через два часа шеф полиции Террелл вошел в кабине мэра Хэдли.

Хэдли бледный и изможденный, только что повесил телефонную трубку. Три часа он без передышки выслушивал истерические вопли своих богатых друзей, каждый из них требовал одного: пусть полиция меня защитит! Каждый думал только о себе, и этот нахрапистый эгоизм привел мэра в ярость. Поэтому сейчас, увидев Террелла, он вздохнул с облегчением.

– Проклятье! Ты знаешь, что люди пачками уезжают из города… как беженцы!

– Что ж мы теперь из-за них убиваться будем? – спросил Террелл, усаживаясь в кресло.

– Да это же неслыханно! Как ты можешь… конечно, мы должны из-за них убиваться!

– У нас есть первая зацепка.

Хэдли пристально посмотрел на него, потом, оживившись, подался вперед.

– Зацепка? Какая?

– Есть описание убийцы. Я ведь говорил тебе, будем копать, что-то обязательно подвернется, но даже я не ждал результатов так быстро.

– Ну, не тяни! Говори!

– В клубе «Пелота» работают шесть девушек, они платные партнерши, – начал Террелл, поудобнее усаживаясь в кресле. – Живут они прямо в клубе, на последнем этаже. Окна их комнат выходят на стоянку, где застрелили Макнейла. Одна из этих девушек… Менди Люкас… имеет собственный «форд»; но не ездила на нем уже месяц, и все это время он стоит на стоянке позади клуба. От звука выстрелов она проснулась. Выглянула в окно и увидела толпу вокруг тела Макнейла; дальше из ее машины якобы вылез парень и слился с толпой. Машина уже у нас, во дворе управления. Под задним сиденьем мы нашли пистолет, из которого был убит Макнейл. Видимо, убийца забрался в машину, чтобы укрыться от Андерса, а когда Андерс пробежал мимо, а вокруг убитого начала собираться толпа, он просто сунул пистолет под заднее сиденье, вышел из машины и смешался с толпой. У этого парня крепкие нервы, но одного он не учел: кто-то вроде Менди Люкас может случайно оказаться у окна.

– Ну, ну, дальше! – Хэдли нетерпеливо откинулся назад. – Эта женщина смогла его описать?

– Да. Она довольно бестолковая, но божится, что узнает его из тысячи. В такие заявления я не очень верю. Сколько раз свидетели клялись, что узнают преступника, но при опознании давали маху. Правда, она уверяет, что парень этот – индеец, а ведь так показалось и Андерсу. Она говорит, что ему лет двадцать пять, густые черные волосы, он индеец и хорошо сложен. Да, именно индеец, а не негр, это она подчеркнула… на нем была желто-белая цветастая рубаха и темно-синие джинсы.

Хэдли шлепнул ладонью по столу.

– Ну, это уже кое-что! Наконец-то! А на винтовке его отпечатки есть?

– Нет. Он знает, что делает. Отпечатков не оставляет.

– Ты передал его приметы прессе?

– Нет. – Террелл взглянул на Хэдли. – Сделать это, конечно, придется, но прежде я хотел поговорить с тобой. Ты знаешь не хуже меня, что в Парадиз-Сити работают индейцы-семинолы, их никак не меньше ста человек. В основном это все молодежь; в основном все они носят цветастые рубахи и джинсы… это, если хочешь, их униформа. Для большинства наших горожан все индейцы – на одно лицо. Это описание для нас большое подспорье, но тут недолго и до беды.

– Да, – Хэдли нахмурил лоб, задумался. – Я понимаю, куда ты клонишь, но другого выхода у нас нет, Фрэнк. Наши с тобой ведомства вовсю критикуют – где результаты? Сейчас же собираю пресс-конференцию. Такую новость скрывать нельзя.

Террелл кивнул.

– Мои люди уже на улице, подтягиваются к индейскому кварталу. Этот парень из местных. Тут у меня сомнений нет. – Он встал. – Уж лучше бы девушка сказала, что убийца – белый.

– По крайней мере, что-то стало известно, – заключил Хэдли и протянул руку к телефону.

Закрывая за собой дверь, Террелл услышал, как Хэдли велел зайти своему сотруднику по связи с прессой.

Мег лежала на постели и смотрела, как по потолку бродит трупная муха. Перевела взгляд на часы – около полудня. На самом деле сейчас, наверное, чуть больше. Ее часы отставали минут на десять в час, и если она забывала их подвести, стрелки показывали вообще невесть что, но ей было плевать.

Она совсем истомилась от скуки, от ожидания.

Чак ушел, когда она еще спала, и до сих пор не объявлялся. Сварить что ли чашечку кофе… Но надо вылезать из кровати. А на это нет сил… хотя кофе бы не помешал. Нет, лучше она полежит да поглазеет на муху.

Но вскоре муха улетела… счастливая. Вот бы и ей так же взять и улететь. Красота! Когда захотела, тогда и снялась с места, никаких тебе печалей, а проголодалась – садись на любой кусок мяса… подкрепилась и лети себе дальше… везет мухам!

Она закрыла глаза и погрузилась в полудрему. Что-что, а это ей проще простого. Спать да балдеть – больше она вообще ни на что не способна.

Проснувшись, она увидела, что муха снова сидит на потолке. Мег была сама себе противна – какая-то вся липкая, потная. Сколько можно так томиться? Она взглянула на часы. Если им верить, то уже 14.35. Неужели так поздно? А муха знай ползает себе по потолку. Вот это жизнь! Мне бы так… походить по потолку вверх ногами! Вдруг она опомнилась, испугалась. Где Чак? Она села, скинула с себя простыню. Уже несколько часов, как его нет! Неужели он ее бросил!

Она вихрем соскочила с кровати, подлетела к окну и открыла его. Высунулась и поглядела на хибарку, где помещалась хозяйка мотеля. В окне мелькнула миссис Берта Харрис. Машин на стоянке не было. Где же Чак? Она снова взглянула на часы. Неужели так поздно? Не может быть! Она поднесла часы к уху. Чертова машинка, даже не тикает! Выходит, сейчас может быть еще позже! В панике она напялила на себя брюки, натянула через голову грязный свитер, сунула ноги в сандалии и кинулась к двери. Ухватив и свое отражение в маленьком настенном зеркале, она остановилась и посмотрела на себя внимательнее.

Господи! Ну и вид!

Она метнулась в душевую, плеснула себе в лицо водой. Вытерлась и проволокла гребешок сквозь длинные спутанные волосы. Выйдя из душевой, увидела: в открытых дверях стоит Чак.

– Где ты был? – взвизгнула она. – Я вся извелась… где ты был?

Чак закрыл дверь. Вид у него был сосредоточенный, собранный, и Мег это испугало.

– Пакуй вещички! – коротко бросил он. – Снимаемся отсюда.

Он подошел к шкафу, сгреб свои нехитрые пожитки и швырнул их на кровать.

– А куда мы?

Он схватил ее за руку, как следует крутанул и шлепнул по ягодицам – с такой злобой, что она даже вскрикнула.

– Пакуйся!

Она отступила назад, глядя на него во все глаза.

– Добавить, что ли? – спросил он, угрожающе надвигаясь.

– Нет!

Она торопливо вытащила из-под кровати рюкзак, подскочила к комоду и начала выкидывать свои вещи на кровать, рядом с его манатками.

Наружная дверь приоткрылась, и в домик заглянул Пок Тохоло.

– Чак. – Он сделал знак, приглашая Чака выйти, и шагнул назад.

– И мои вещички запакуй, – велел Чак. – Через пять минут уезжаем. – И он подошел к двери Пока.

У того рюкзак уже был собран.

– Как она, нормально? – спросил он.

Чак кивнул.

– Куда ехать, что делать – знаешь?

– Угу.

– Выясни у старухи, может, мы ей что-то должны. Только ты с ней покультурнее.

– Это мы уже проходили, – нетерпеливо буркнул Чак.

– Если все помнишь, тогда отлично. – Пок поднял с земли рюкзак. – Я сматываюсь. Не забудь: в десять утра, в любой день.

– Буду ждать.

Пок закинул рюкзак на плечи.

– Последний номер прошел не так гладко, – сказал он, будто ни к кому не обращаясь. – Так и задача была непростая. – Он глянул на Чака, глаза его блеснули. – Этот фараон сам напросился.

Чак промолчал.

– А того, кто убил их товарища, фараоны ненавидят лютой ненавистью. – Пок ослабил лямки рюкзака. – Стало быть и тебя тоже – если найдут.

Глаза Чака сузились.

– Ты считаешь, что меня надо пугать? – спросил он.

Пок внимательно посмотрел на него.

– Просто хочу, чтобы ты об этом помнил… да и ей несдобровать.

– Ладно… Все понял, не глухой.

– Я дам о себе знать. – И Пок прошел мимо Чака навстречу солнцу.

Чак смотрел ему вслед. Когда тот скрылся из виду, Чак пошел к домику миссис Харрис.

Миссис Харрис ела гамбургер, завернутый в бумажную салфетку.

– Мы уезжаем, мадам, – объявил Чак.

Миссис Харрис подняла голову, и ее четыре подбородка превратились в два. – Вы же говорили, что пробудете дольше.

У Чака была наготове легенда.

– Мы случайно друзей встретили. Они говорят, переезжайте к нам. Мы ведь за неделю заплатили, правда? Посмотрите, кто кому должен: вы нам или мы вам?

Миссис Харрис откусила кусок от гамбургера и, жуя, раскрыла книгу регистрации.

– Пожалуй, мы в расчете, – подытожила она. – У вас еще два дня, но вы меня не предупредили заранее. Так что в расчете.

– Ну и отлично, мадам. – Чак положил на стойку доллар. – Это для вашего мужа. Спасибо, мадам. Нам у вас было очень удобно. Если снова окажемся в этих краях, обязательно остановимся у вас.

Миссис Харрис просияла.

– Всегда будете желанными гостями. – Она смахнула доллар в ладонь. – А индеец тоже уезжает?

– Да… мы все уезжаем.

Миссис Харрис языком слизнула с губ кусочек лука.

– Он ваш приятель?

К этому вопросу Чак был готов. Он покачал головой.

– Просто приятный парень, мы с женой познакомились с ним в дороге. Он едет в Ки-Уэст… его там работа ждет. – Чак улыбнулся. – Ну, ладно, будем трогаться. До свидания, мадам!

Он вернулся в коттеджик, где его с двумя собранными рюкзаками ждала Мег. – Поехали, – распорядился Чак, поднимая рюкзаки.

– Куда?

Он обернулся и свирепо глянул на нее.

– Когда ты научишься держать свой чертов язык за зубами? – рявкнул он.

– Что же мне и слова нельзя сказать? – вскинулась Мег, проявляя характер. – Нельзя спросить, куда мы едем?

– Ладно, кончай!

Чак отнес рюкзаки к «бьюику», плюхнул их на заднее сиденье и скользнул за руль. Мег уселась рядом.

– А где Пок? – спросила она. – Мы его ждать не будем?

Чак пристально посмотрел на нее, и на сей раз от его взгляда ей стало не по себе.

– Кто такой Пок? Ты о чем? – спросил он и завел двигатель.

Она открыла было рот, но тут же закрыла.

– Вот именно. – Чак включил передачу. – Так оно лучше.

Машина выехала со стоянки и по шоссе помчалась к Парадиз-Сити.

В городе Чак, по возможности избегая центральных бульваров, боковыми улочками добрался до гавани. Возле причала он нашел место для стоянки, выключил зажигание и вылез из машины.

– Давай, – велел он, вытаскивая свой рюкзак из машины. – Бери свой. Дальше идем пешком.

Сгибаясь под тяжестью рюкзаков, они пошли вдоль берега, сейчас здесь бурлила жизнь. В этой части гавани шла бойкая торговля губками и черепахами.

Мег слепо шагала за Чаком, который, наоборот, двигался вполне уверенно. Они протащились мимо заводика по разделке гремучих змей. Над зданием красным неоновым кольцом свернулась змея. А вон еще одна мигающая надпись: «Закусите змейкой». Они протолкались сквозь густую толпу фруктового рынка, потом Чак выбрался на улочку, где воздух был пропитан какими-то запахами, по обеим сторонам тянулись двухэтажные деревянные постройки, дряхлые и обветшалые. У последнего домика Чак остановился и сбросил на землю рюкзак.

– Никуда не уходи, – сказал он и прошел в дверной проем, завешанный разноцветными нейлоновыми полосами, которые защищали жилище от вторжения мух.

В конце короткого и темного коридора за столом сидел толстый семинол и терзал куриную ножку.

– У нас здесь заказана комната, – сказал Чак. – Мистер и миссис Джонс.

Индеец куда-то выкинул обглоданную косточку, чуть поднялся, сунул под себя руки и вытер пальцы о штаны, потом снова уселся. Улыбнулся, обнажив полный рот золотых коронок.

– Комната вас ждет, мистер Джонс. Второй этаж, налево. Номер три.

– Я приведу жену, – сказал Чак.

Индеец продолжал лучиться от счастья.

– Да, мистер Джонс, конечно.

Оказалось, что у них задняя комната, с видом на гавань. Двухспальная кровать, скрипучий и расшатанный комод, стенной шкаф и, как это ни странно, телефон, стоявший возле кровати на ночном столике. На другой стороне лестничной площадки находились так называемая ванная и провонявший туалет.

Мег опустила рюкзак на пол и оглядела комнату.

– Зачем мы перебрались в эту жуткую дыру? Неужели нельзя было остаться в мотеле? – спросила она, безнадежно махнула рукой и рухнула на кровать.

Чак подошел к окну, взглянул на берег. Он простоял так несколько минут, словно зачарованный, наблюдая за шумной толкотней, потом повернулся и подошел к кровати.

Мег взглянула на него.

– Если честно, Чак, иногда я думаю, что ты совсем с приветом, – призналась она. – Зачем было съезжать из мотеля. Там было удобно. А в этой жуткой дыре что мы забыли?

Чак посмотрел на нее остекленевшим взглядом.

– Какого мотеля?

Мег вздрогнула. Закрыла руками лицо.

– Чак! Ну что такое? Ты из меня чокнутую хочешь сделать, да? Я тебя спрашиваю про Пока, а ты говоришь: кто это такой? Теперь я… а ты говоришь: какой мотель! Что это значит? Что с тобой… или не с тобой, а со мной?

– Со мной все в порядке, крошка, – спокойно объяснил Чак. – Просто мы никогда не встречались с Поком. И никогда не останавливались в мотеле.

Мег в отчаянии запустила руки в спутанные волосы.

– В смысле, так я должна сказать полиции?

Чак ухмыльнулся.

– Видишь, крошка, оказывается мозги у тебя все-таки есть. Да, все так. Никакого Пока… никакого мотеля.

Вдруг ее опостылевшие, приставучие родители, опостылевший дом показались раем земным, сулящим спасение.

– Нет, Чак. – Стиснутыми кулачками она застучала по лбу, да так, что сделала себе больно. – Нет! Я уезжаю! Ты оставайся с этим сумасшедшим индейцем, на здоровье! А я ничего не хочу знать… И ничего никому не скажу. Все, я уезжаю!

– Неужели?

Он сказал это таким тоном, что она застыла на месте.

Чак вытащил свой нож с пружиной. Она попятилась, увидев сияющее лезвие.

– Ты с нами, крошка, – сказал он мягко. – Я ведь тебя предупреждал, и ты сказала: я с вами. И если ты сейчас хочешь выйти из игры, мне придется тебя немножечко поцарапать. Неужто тебе охота до конца жизни ходить со шрамами на лице?

Она в ужасе смотрела на нож. Чак удовлетворенно хмыкнул. Убрал нож обратно в карман.

– Ладно, крошка, идем посмотрим на город.

Она сидела неподвижно, обхватив руками живот.

– Тебе туда… через коридор, – подсказал Чак.

Скорчившись, она прошла в дверь напротив. Услышав, как в туалете заработал слив, Чак вышел и запер за собой дверь. И стал ждать Мег на лестничной площадке.

Плечом к плечу они спустились по ступенькам, прошли мимо улыбающегося индейца-толстяка – и оказались в котле, что бурлил возле гавани.

Пок Тохоло крепко держался за дверцу грузовика.

Водитель, веснушчатый, лысеющий крепыш-коротышка, изнывал от скуки… вот бы с кем-нибудь поболтать… хоть с кем. И когда он увидел на обочине голосовавшего Пока, он нажал на тормоз и помог Поку затащить в кабину его рюкзак. Едва Пок устроился поудобнее и грузовик с ревом понесся в сторону Парадиз-Сити, водитель снял со рта замок.

– Слушай, друг! Ты зря в эти края собрался! Радио слышал? Нет? Да ты что? Я только его и слушаю, когда не дома – дома приходится слушать жену. Про Палача слышал? Вот… то-то же! Хоть что-то новенькое, а то плетут все одно и то же… Никсон со всеми своими делами. Уши вянут… а тут совсем другой коленкор! Все кругом только и судачат, что об этом злодее! А ты откуда? Из Джексонвилла? Да, конечно, знаю… чего я только не знаю на этой трассе! Отпуск, а? Да, брат, не туда ты в отпуск собрался, точно говорю! Этот Палач… я так полагаю, у него мозги расплавились. Вот по радио сию минуту передали – полиция ищет какого-то индейца. И уж это без дураков… у нас полиция толковая. Если объявили, что этих толстосумов шваркнул индеец, значит, так оно и есть. Понимаешь, я против индейцев ничего не имею, но для меня все они едины… улавливаешь? Не думай, я не расист какой. Я так думаю, что и для индейцев все белые едины. А что, логично! Нет, но ты только представь! Этих толстосумов шваркнул индеец! Сказать, что я про это думаю? А вот что: на этих трех толстяков всем накласть. Ну вот, а по радио только что про него передавали. Эта шлюха его видела своими глазами: Менди Люкас. Она подтрясывает богатеньких в клубе «Пелота». Заведение еще то, я тебе доложу! В общем, она видела, как этот малый вылезал из ее машины… представляешь? Из ее машины! Я тут в кафешку заехал чего-нибудь перехватить, а она в телеящике красуется… в телеящике! Шлюха! Нет, я бы с такой и сам не прочь побарахтаться. Товар-то у нее в порядке. Одни титьки чего стоят! В общем, полиция ее охраняет. Она заявила, что узнает этого малого из тысячи, так вот, полиция собирается выстроить в линию всех индейцев города, чтоб им пусто было, а уж ей останется только пальцем на него показать. Как тебе это нравится? Говорю тебе, друг, индейцу в Парадиз-Сити сейчас лучше не соваться… смотри, а то хвост прищемят по ошибке, потом разбирайся!

Лицо Пока во время этой тирады оставалось бесстрастным, но в черных глазах пылал огонь.

Полицейский Уоргейт зевнул, потянулся… сейчас бы закурить. Было 2.45. Пост на автостоянке за клубом «Пелота» он занял два часа назад. Инструктировал его сержант Беглер.

– Слушай, Майк, – говорил Беглер, – забраться в комнату этой девушки можно только по пожарной лестнице. Она – единственная наша свидетельница. За ее безопасность ты отвечаешь.

Уоргейта это задание оскорбило. Кому она нужна, эта шлюха, не много ли чести ее охранять? Но за это он получал зарплату и потому выполнял приказ, изнывал от желания закурить и сам себя жалел.

Пок появился из-за угла подобно черному призраку, прижался к стене, на которую падала густая тень. В руке у него был нож. Он стал ждать, наблюдая за неспешно ходящим взад-вперед Уоргейтом.

Из клуба доносилась дробь ударных, всхлипы саксофона.

Уоргейт остановился, оперся спиной о пожарную лестницу. Оглядел залитую лунным светом стоянку, заставленную машинами. До закрытия клуба еще полчаса – раньше здесь никто не появится. Можно и закурить. Когда он чиркнул спичкой, Пок бросил нож.

Крик Уоргейта утонул в громком завывании саксофона. Пок шагнул вперед, вытащил нож из тела и вытер его о рукав Уоргейта, потом полез по пожарной лестнице.

На дверях шести девушек, живших на верхнем этаже клуба, висели таблички с именами.

Это была идея их агента.

– Девушкам приятно думать, что они – звезды, – объяснял он, выколачивая контракт из менеджера «Пелоты». – Вы же хотите, чтобы они были довольны?

Поэтому найти комнату Менди Люкас Поку не составляло труда.

Когда он приоткрыл дверь, в ноздри ему ударил запах дешевой парфюмерии и пота.

Свет луны падал прямо на спящую девушку. Став главной свидетельницей, Менди с работой в клубе сразу распрощалась. Она только и делала, что спала – наверстывала упущенное.

Ей снился ее телевизионный триумф, волнующий момент, когда впервые в жизни на нее была направлена телевизионная камера.

Рука в перчатке мягко сомкнулась вокруг ее носа и рта. Девушка проснулась, забилась в ужасе, тело ее выгнулось дугой, но хватка Пока только крепла. Свободной рукой он вонзил ей в сердце наточенный как лезвие нож.

Глава 5

Уолтон Уолбек оказался первым среди богачей, членов клуба «Пятьдесят», кто обнаружил в своей почте записку.

Этот высокий, бледнолицый и весьма изнеженный мужчина унаследовал от отца весьма солидное состояние и за всю свою жизнь не ударил и пальцем о палец, не освоил никакого полезного занятия, разве что научился недурно играть в бридж. Сейчас, в шестьдесят пять лет, он был обузой для своих знакомых – друзей у него не было, – обузой для себя самого и как черт ладана боялся смерти.

В то утро за завтраком – яйца в мешочек – он нервничал более обычного. Жуткая смерть миссис Данк Браулер его просто потрясла. Старушенцию он ненавидел от всего сердца, но как партнер по бриджу она его вполне устраивала. Какая жуткая смерть! Ужас! А потом еще этот развязный комментатор в утренних новостях подлил масла в огонь. «Похоже, полиция не знает, с какой стороны взяться за дело». Как тут не забеспокоиться! А дальше – эта женщина… Менди, как там ее… закололи ножом! И полицейского, что ее охранял – тоже! Охрана! И это полиция называет охраной?

Струны его нервов забренчали совсем не в лад, когда он услышал, как его слуга Джексон что-то выронил в кухне.

Он потянулся к очередному письму и увидел перед собой конверт, надписанный аляповатыми печатными буквами. Что это еще за мерзость? Чуть поколебавшись, он вспорол клапан, извлек сложенный лист писчей бумаги и резким движением пальцев развернул его.

Записка была написана крупными корявыми буквами; Уолбек вчитался в строки, и сердце его бешено заколотилось, вдоль позвоночника поползли ледяные щупальца страха.

«Если вам дорога жизнь.

Точно следуйте этим инструкциям:

Положите в конверт пять банкнот по сто долларов и прикрепите конверт клейкой лентой к днищу телефона-автомата в будке А в вестибюле аэропорта сегодня в 12.00.

Иначе вас ждет смерть.

Думаете вас защитит полиция? Спросите Менди Люкас.

ПАЛАЧ

Эту записку вложите в конверт с деньгами, и вам гарантирована безопасность.»

Уолбек отбросил письмо, будто оно его укусило. В панике он вскочил на ноги и бросился в другой конец комнаты к телефону. Но на полпути остановился. Сердце тукало по ребрам так неистово, что он того и гляди мог потерять сознание.

– Джексон! – позвал он и бухнулся в кресло. – Джексон!

Слуга, терпевший его прихоти вот уже десять лет, не спеша подошел к двери. Он был примерно на год моложе Уолбека, но сохранился заметно хуже.

– Вы звали, сэр?

Уолбек посмотрел на слугу, и сердце у него упало. От Джексона нечего ждать помощи, какая помощь, он еще будет счастлив, что хозяин попал в такое кошмарное положение. Он знал, как его «любит» Джексон, и не питал на этот счет никаких иллюзий.

– Нет… ничего… уходи! Что ты на меня уставился? Занимайся своим делом!

– Да, сэр.

Когда Джексон вышел, Уолбек заставил себя подняться. Подошел к бару и налил себе хорошую порцию бренди. Выпил, подождал, пока алкоголь начнет действовать. Мозг его тем временем метался под черепной коробкой, будто попавшая в капкан мышь.

Палач!

Маккьюэн, миссис Данк Браулер, любовница Риддла… теперь еще эта Менди!

Этот тип – просто сумасшедший, и полиция ничего с ним не может сделать!

Неверной походкой он вернулся к столику для завтрака и снова глянул на письмо.

Сообщить полиции? Вызвать своего адвоката? Но чем они смогут помочь?

Нет… лучше всего… и надежнее всего – заплатить. Конечно, заплатить, и немедленно! Сейчас же в банк, снять деньги, потом – в аэропорт. Да и сумма не бог весть какая… всего пятьсот долларов… укус комара!

Пок Тохоло с рюкзаком за спиной вошел в вестибюль аэропорта и смешался с толпой авиапассажиров. Нашел свободное место возле ряда телефонных будок и сел, положил между ног рюкзак. Никто не обратил на него внимания, он мгновенно стал частью фона. Здесь было несколько семинолов в цветных рубахах и джинсах, стоя небольшими группками, они ждали своих самолетов. Пок развернул газету и стал читать спортивную страницу.

Чуть после 11.30 он увидел: в вестибюль входит Уолтон Уолбек. Он был завсегдатаем клуба «Пятьдесят», и Пок его мгновенно узнал. Уолбек направился к телефонной будке А. Там разговаривала какая-то девушка, и Уолбек принялся ждать, нервно поглядывая по сторонам, отирая высокий лоб шелковым платком.

Наконец, девушка повесила трубку, вышла из будки и быстро зашагала прочь. Уолбек забрался в будку, захлопнул за собой стеклянную дверь. Его спина скрывала все его манипуляции. Через несколько мгновений он вышел, украдкой глянул направо, налево и поспешил к выходу.

Пок обвел взглядом переполненный вестибюль. Войти в будку и проверить, есть ли деньги? Соблазн был велик, но Пок сдержался. То, что он здесь, уже огромный риск.

Заявил Уолбек в полицию или нет? А они: велели ему следовать инструкциям и теперь ждут, кто придет за деньгами?

Пок еще раз огляделся. Вокруг никого, кто смахивал бы на фараона; но это ничего не значит. Если Уолбек связался с полицией, фараоны не будут маячить возле будки, а установят за ней наблюдение из какого-нибудь укромного уголка, готовые в нужную секунду кинуться наперехват.

Он продолжал читать газету. Время от времени в будку А кто-то заходил. Деньги – если они там – прикреплены к автомату снизу, на них не наткнешься, если не искать специально… ведь так?

Наконец он поднялся и прогулочной походкой направился к выходу – там стояли автобусы, курсировавшие между аэропортом и городом.

У выхода он задержался, будто что-то вспомнил, подошел к телефонной будке напротив той, куда заходил Уолбек, и захлопнул за собой дверь.

Чак посмотрел на часы: 11.45. Он сидел на кровати и курил: под ногами скопилась кучка окурков.

Мег сидела на стуле у окна и смотрела на текший внизу людской поток. Она знала: Чак чего-то ждет, но уже научилась не задавать вопросов.

Звонок телефона заставил их обоих вздрогнуть.

Чак схватил трубку.

– Чак?

Он узнал голос Пока.

– Угу.

– Аэропорт… будка А, – сказал Пок, и раздались гудки.

Чак положил трубку на место. Глаза его загорелись. Пок не стал бы звонить просто так… значит, деньги принесли… номер удался!

– Тебе надо кое-куда съездить, – тоном, не терпящим возражений, произнес Чак, глядя на Мег. – Слушай внимательно. Автобусом доедешь до аэропорта. Где остановка, знаешь?

Она безмолвно кивнула.

– В аэропорту войдешь в главный вестибюль. Справа – ряд телефонных будок. Они все обозначены буквами: А, В, С и так далее. Зайдешь в будку А. Дальше слушай внимательно: наберешь этот номер. – Он протянул ей клочок бумаги. – Это телефон городского центра информации по туризму. Тебя интересует, где можно выкупаться бесплатно.

Мег слушала, и глаза ее округлялись.

– Должна же ты зачем-то зайти в телефонную будку, – продолжал Чак. – Вдруг полицейский тебя об этом спросит? Или почему ты вообще оказалась в аэропорту. Скажешь, что у тебя отпуск, вот ты и решила, что и на аэропорт стоит поглядеть… скажешь, что аэропорты – это вообще твоя слабость. – Он окинул ее изучающим взглядом. – Никакой фараон тебя ни о чем спрашивать не будет, но если что, легенда у тебя должна быть наготове. Ясно?

Она кивнула.

– Так, слушай дальше… пока будешь набирать номер, пошарь под дном аппарата. К нему клейкой лентой прикреплен конверт. Конверт забираешь, кладешь в сумочку. Только чтобы никто не видел. Поняла?

Она облизнула губы.

– А почему ты сам не поедешь? Зачем посылаешь меня? – внезапно охрипшим голосом спросила она.

Чак свирепо глянул на нее.

– Опять старые песни?

Она дернулась, как от удара.

– Нет… я все сделаю.

– Вот и умница. С конвертом вернешься прямо сюда. Пок будет за тобой наблюдать. Имей это в виду.

С каменным лицом она взглянула на него.

– Кто такой Пок?

Он осклабился, потом кивнул.

– Молодец, делаешь успехи… но помни, ты под присмотром. А теперь вперед.

Она подхватила свою обшарпанную сумочку и вышла. Он прислушался к звуку ее удаляющихся шагов, потом, убедившись, что она ушла, сам сбежал по деревянным ступеням, кивнул толстяку-индейцу, сидящему за своим столиком, – и оказался на залитом солнцем берегу.

Он быстро пробирался сквозь толпу. Вот и остановка… Он спрятался за лотком с бананами. Мег и еще несколько человек стояли и ждали автобуса. Вскоре он приехал, и Мег поднялась в салон.

Едва автобус ушел, Чак побежал к причалу, где запарковал «бьюик». Лихо газуя по боковым улочкам, он примчался в аэропорт на десять минут раньше автобуса. В вестибюле аэропорта он огляделся – найти место, откуда просматриваются телефонные будки, а самому при этом оставаться незамеченным.

Устроившись около газетного киоска, он увидел: в вестибюль быстро вошла Мег. Направилась прямиком к будке А, и он удовлетворительно кивнул.

Вроде не паникует. Не трясется от страха.

Она вошла в будку, закрыла за собой дверь. И вдруг… мышцы живота у Чака завязались тугим узлом. Откуда ни возьмись появились два детектива. В штатском, но он готов был поклясться, что это детективы: рослые, гладко выбритые, подтянутые, широкоплечие и целеустремленные. Они взрезали толпу, приближаясь к линии телефонных будок… на лбу у Чака выступила испарина.

Выдаст ли его Мег? Эта мысль пришла первой. Надо рвать когти, уносить из города ноги к чертовой матери! Он оцепенел от страха, просто стоял и смотрел.

Детективы неожиданно поменяли курс и остановились перед молодым индейцем-семинолом, только что вошедшим в вестибюль.

Чак смахнул пот с подбородка и перевел дыхание. Детективы препроводили индейца в угол и устроили ему перекрестный допрос. Он протестовал и размахивал руками, а люди стояли, разинув рты.

Опомнившись, Чак перевел взгляд на будку А – оттуда как раз вышла Мег и направилась к выходу. Она не видела того, что произошло десять секунд назад, но шла слишком быстро… подозрительно быстро.

Чака снова сковал страх.

Вдруг один из полицейских сейчас обернется и увидит ее? Куда это, интересно, эта крошка так спешит? Но Чак тревожился напрасно. Детективы увлеченно допрашивали индейца.

На негнущихся ногах Чак вышел из аэропорта. Вон и Мег, садится в автобус. Он поспешил к своему «бьюику».

В автобусе ехало всего пять пассажиров. Мег заплатила за билет и прошла в дальний конец салона, где не было вообще никого. Водитель, когда она садилась, взглянул на нее с любопытством. Да, вид у нее, наверное, будь здоров. По спине ползли мурашки, едва она села, ее заколотило, как в лихорадке. Лишь бы другие пассажиры ничего не заметили. Несколько минут она пыталась унять дрожь, но вот автобус, погромыхивая, выбрался на шоссе, а на нее все никто не оборачивался. И постепенно она успокоилась.

Автобус влился в густой поток машин, и Мег открыла сумочку, вытащила из нее коричневый конверт, взятый в будке. Посмотрела на него, перевернула, поколебалась минутку, потом – она должна знать! – достала из сумки пилочку для ногтей и вскрыла конверт.

Внутри оказалось пять купюр, по сто долларов каждая. При виде этих денег, она вся скорчилась от страха… а это что? Записка… Палач! Страх сменился ужасом. К горлу подкатил ком, рот наполнился слюной. Ее чуть не вывернуло наизнанку, но ей все же удалось справиться со спазмом. Она снова прочитала записку, чувствуя, что покрывается холодным потом. Вот все и выяснилось! То, чего она смутно опасалась, оказалось правдой!

Палач!

Пок – это Палач!

Сколько людей он убил? Мысли ее заметались – она попыталась вспомнить. Хотя так ли это важно? Разве одного убитого мало?

Трясущимися руками она положила деньги и записку в конверт, убрала обратно в сумочку.

А Чак повязан с этим жутким индейцем… и она повязана тоже!

Она повернула голову и стала смотреть сквозь замызганное окно – пальмы, пляжи, купальщики, – парализованная от ужаса.

Потом заставила себя сосредоточиться, подумать.

Пок запугивает людей и вымагает у них деньги, а она эти деньги собирает! Ведь ее могла караулить полиция! Ее могли арестовать, когда она брала конверт из-под телефона!

И обвинить в убийстве!

Ну, нет! Связываться с убийством она не желает – этого не стоит даже Чак! В голове все помутилось, ну где же, где же выход? Что делать? Рот опять наполнился слюной, усилием воли она снова подавила позыв к рвоте.

Заявить в полицию?

Она поежилась. Легко сказать: в полицию! Ну, допустим, она идет в логово этих фараонов и обо всем им рассказывает. Пусть даже они ей поверят, что дальше? Отправят назад к родителям? Скорее всего запихнут куда-нибудь, где она якобы будет в безопасности! Мозг ее яростно искал выход, но лишь ударялся о стенки черепной коробки, словно теннисный мячик.

Она закинула ногу на ногу, еще раз переменила позу. Стиснула кулачки, застучала ими по коленкам, потом опомнилась и в страхе посмотрела вдоль прохода. Никто в автобусе не обращал на нее внимания. Ей хотелось закричать, чтобы эти пятеро ее услышали: люди, помогите!

Но она заставила себя сдержаться. Нет, выход только один. Сразу же, сейчас же – в Майами. Из Майами – на север, как можно дальше от Парадиз-Сити. И затеряться где-нибудь, забыть про Чака, и все начать сначала.

Стоило ей принять это решение, паника враз схлынула.

Уж этот номер она как-нибудь провернет, невелика хитрость. Через пару миль автовокзал. Она попросит водителя остановиться. И автобусом же – до Майами. А оттуда…

И снова ее сковал лед отчаяния.

Все ее барахлишко – в этой вшивой комнатенке, где заправляет толстяк-индеец! А с собой – ничего! И что она за дура такая? Только сама себя заводит! Ну как, как она доберется до Майами? Все ее бегство – два доллара в сумочке, да и тех не наберется!

Минуту она сидела, вперив застывший взгляд в окно.

Два доллара? Что она, совсем спятила? А пятьсот? Только… хватит ли у нее духа их взять? Ведь тогда она – соучастница или как там это называется у фараонов? Зато – свобода! Кончится этот кошмар! Вот уж точно надо быть дурой, чтобы этим подарком не попользоваться!

Она глубоко, сквозь бившую дрожь, втянула в себя воздух.

Пять сотенных ей хватит, чтобы добраться до Нью-Йорка. Там она растворится… устроится на работу!

Дрожь улеглась, вернулась уверенность в себе. Украдкой она открыла сумочку и пересчитала пять сотенных купюр, не вынимая их из конверта.

Так тому и быть!

Она едва не зарыдала от облегчения.

Никакого тебе больше Чака! Никакого Пока! Никакой полиции!

И никаких сомнений! Она решительно захлопнула сумочку, поднялась с места и пошла по проходу к водителю.

– Остановите, пожалуйста, у автовокзала, – попросила она, удивившись, как ровно звучит ее голос. – Уже близко, да?

Водитель автобуса был отцом пяти дочерей. Девчонки все добрые, симпатичные, аккуратные. Старшая – примерно ровесница вот этой, подумал он. Да он просто счастливчик! Слава богу, дочки у него – народ вполне приличный, порядочный. А эта! Вся потом провоняла! А одета во что? Рвань да грязь! Такую дочку иметь – не дай господь!

– Угу… через пару минут, – буркнул он, не глядя в ее сторону. – Остановлю.

– Спасибо, – поблагодарила Мег и вернулась на место.

Через несколько минут автобус подрулил к людному в этот час автовокзалу. Едва автобус начал тормозить, Мег двинулась по проходу. В дверях выдавила из себя улыбку.

– Спасибо.

– Тебе спасибо, – откликнулся водитель со злой иронией. Включил сцепление, и автобус тронулся.

Вцепившись в сумочку, Мег зашагала к кассе.

– Привет!

Ее словно громом поразило. Она медленно повернулась, цепенея от ужаса.

Из окошка «бьюика» на нее смотрел Чак. На лице его поигрывала знакомая ухмылка.

– Тебя подвезти, крошка? – спросил он.

Эллиот Хансен считался блестящим мастером бриджа, мирового уровня, но его вполне устраивал пост секретаря клуба «Пятьдесят» – он был отпетым гомосексуалистом, и спортивная сторона бриджа его абсолютно не интересовала.

В этот жаркий и солнечный день он сидел за своим столом и разглядывал детектива Лепски, как разглядывают большого мохнатого паука, невесть откуда свалившегося к вам в ванну.

Эллиот Хансен был статный, осанистый и видный мужчина. Густые седые волосы спадали на воротник. Ровнейшие ряды вставных зубов, которые он чистил минимум три раза в день, так и лучились, стоило ему улыбнуться. Он уверял, что ему шестьдесят, но даже набросив лет семь, вы бы все равно промахнулись. В сфере его общения находились только богачи, люди богатые до неприличия. Он купался в роскоши, пил только старые выдержанные вина. В маленьком мире клуба его окружала только роскошь, но даже сейчас Хансен не упускал случая легонько облапить где-нибудь в туалете первого попавшегося красавчика.

Шеф полиции Террелл решил: к Хансену нужно послать Тома Лепски, здесь нужен именно он, – человек, который не витает в облаках, далек от снобизма, не робеет перед богатством, а самое главное – обладает недюжинным честолюбием.

– Слушаю вас, – нежно пропел Хансен. Он вытащил из-за манжеты надушенный шелковый платок и помахал перед своим изысканным носом.

Своим полицейским голосом, заставившим Хансена поморщиться, Лепски объяснил цель своего прихода.

По происхождению Эллиот Хансен был англичанином. Много лет назад он служил мажордомом у некоего герцога, но однажды герцог здорово вляпался с каким-то бойскаутом. Вскоре английская полиция пресытилась и собственными деяниями Хансена, ему пришлось уехать из страны, и он с радостью принял пост секретаря самого престижного клуба для игроков в бридж во Флориде, клуба для избранных.

Хансен слушал Лепски, едва веря собственным ушам.

– Но, мой дорогой друг, это в высшей степени немыслимо! Один из нашей обслуги? Нет! Нет! Категорически невозможно!

Лепски ненавидел гомосексуалистов не меньше, чем Хансен ненавидел детективов. Он заерзал в кресле, сдерживая раздражение.

– Мы ищем индейца, – сказал он. – По нашим данным, ему года двадцать три – двадцать пять, густые черные волосы, ходит в темных джинсах и цветастой рубахе. У вас есть индеец, который подходит под это описание?

– Такой молодой? – Хансен поморщился. – Нет… нет… все наши индейцы – народ в возрасте. Работают у нас много лет… да, еще как много… и всю жизнь – в цветастых рубахах. – Он отвел голову назад и засмеялся. Произведенный им звук напомнил Лепски ржание кобылы.

– Угу… но поставьте себя на наше место, – напирал Лепски. – Два члена вашего клуба убиты. Третий решил сыграть в ящик сам: убили его любовницу. У нас, естественно, возникает вопрос: нет ли связи между убийцей и вашим клубом? Нам известно, что убийца – индеец-семинол. Улавливаете? Может, кто-то из вашего персонала взялся за отстрел членов клуба?

Хансен высокомерно улыбнулся, демонстрируя шикарные вставные челюсти.

– Уверяю вас, дорогой друг, вы совершенно не там, абсолютно не там ищете. Наши слуги работают у нас не первый год… Далеко не первый. Они нас обожают. Вы себе этого просто представить не можете. Эти индейцы – народ исключительно преданный, такие душки. Они нас обожают.

– А вдруг кто-то из них заимел на вас зуб? – настойчиво допытывался Лепски. – Может, кто-то считает, что с ним плохо обошлись?

– Плохо обошлись? – Хансен искренне поразился. – К персоналу здесь – наипрекраснейшее отношение. Мы как одна семья – большая и счастливая.

Лепски тяжело задышал через нос.

– Вы никого из персонала не увольняли? Может, кто-то не отвечал вашим требованиям?

Во время всего разговора Хансен поигрывал ручкой с золотым пером. Тут она выскользнула из пальцев и покатилась по столу. Он чуть вздрогнул, будто на секунду дал о себе знать какой-то зубной нерв. От глаз Лепски это не укрылось.

Последовала долгая пауза, потом Хансен поднял ручку и принялся снова катать ее между пальцами.

– Ну… разве что в прошлом… да, такое бывало, – выдавил он медленно и неохотно. Ему вспомнился тот молодой индеец. Когда это было? Четыре месяца назад? Он старался не вспоминать об этом неприятном случае, но сейчас память все высветила с пугающей ясностью. Как его звали? Тохоло? Да… его отец работает в клубе уже двадцать лет. Однажды этот старик пришел к нему и попросил взять на работу сына. Увидев его, Хансен согласился… такой красивый, прекрасно сложенный мальчик! Но какой дикарь! Когда Хансен ему улыбнулся… они были одни в туалете, возле умывальника, и он его легонько погладил. Воспоминание ожгло Хансена. Каков дикарь! Тут любой испугается. Он, конечно, позволил себе лишнее. Но уж слишком обманчивый вид был у парня. Короче, пришлось от него избавиться. Отцу он тогда как можно вежливее объяснил: ваш сынок в клубе пока не на месте… слишком молод. Старик тогда посмотрел на него недобрым взглядом. Хансен обеспокоенно задвигался в кресле. Перед ним возникли черные глаза, пылавшие презрением.

Но не говорить же этому кошмарному детективу насчет Тохоло! Только начни объяснять… нет! Невозможно!

– Вы помните конкретно какого-нибудь индейца, которого пришлось уволить? – повторил вопрос Лепски.

Суровый полицейский голос резанул по нервам Хансена.

– Такого не случалось уже несколько лет, – сказал он. – Люди, конечно, уходят. – Он посмотрел на Лепски и тут же отвел глаза в сторону. – Возраст поджимает. Мы отправляем их на пенсию.

Лепски уже учуял след.

– У вас есть список персонала?

Хансен растерянно моргнул. Вытащил шелковый платок и коснулся им висков.

– Конечно.

– Можно посмотреть?

– Но, уверяю вас, вы просто тратите время.

Лепски откинулся в кресле. Лицо худощавое, подумал Хансен, прямо ястреб.

– Мне платят за то, чтобы я тратил время, – жестко возразил Лепски. – Вы, что, не хотите мне показывать этот список?

На Хансена вдруг накатила слабость. Но он призвал в помощь все свое достоинство.

– Прошу вас держаться в рамках приличий, – сказал он, но голос его предательски подрагивал. – Если хотите видеть список, я вам его покажу.

Полицейские глаза Лепски тускло замерцали.

– Да, я хочу его видеть.

– Пожалуйста.

Хансен открыл ящик стола. Передал Лепски книгу в кожаном переплете.

Лепски изучил список имен, который не сказал ему ровным счетом ничего, но он был убежден: Хансен пытается что-то скрыть.

– Мне нужна копия. Со всеми этими людьми придется поговорить, – отчеканил он и бросил книжку на стол.

– Пожалуйста.

Но Хансен продолжал сидеть неподвижно. Какой-то момент они смотрели друг на друга, потом Лепски сказал:

– Прямо сейчас, я подожду.

– Пожалуйста.

На трясущихся ногах Хансен поднялся и, подхватив книгу, вышел. Через пять минут он вернулся и протянул Лепски лист бумаги.

– Вот, держите… вряд ли это вам что-то даст, но раз вы просили…

Лепски изучил список, потом поднял голову и тусклыми глазами уставился на Хансена.

– Одного не хватает, – сказал он. – В вашем списке было пятнадцать индейцев, а здесь – четырнадцать.

Лицо у Хансена вытянулось.

– Извините… вы не представляете, сколько страданий мне доставляют мои сотрудники. Секретарша – почти полная идиотка.

– Неужели? – Лепски протянул руку к списку в кожаном переплете, который Хансен держал под мышкой. Побледнев, Хансен передал список.

Лепски быстро сверил имена.

– Кто такой Тохоло? – спросил он.

Хансен облизнул пересохшие губы.

– Она не включила в список Тохоло? Что же она, совсем того? Это наш старейший и самый верный работник! Уверяю вас, можете о нем не думать. Тохоло! Да он работает лет двадцать!

Лепски поднялся.

– Хорошо… извините, что пришлось побеспокоить. – Он пошел к выходу, потом остановился и спросил: – Вы не возражаете, если я поговорю с Тохоло прямо сейчас?

Хансен плюхнулся в кресло. Взял ручку с золотым пером, посмотрел на нее. Он как-то сразу сник и обернулся глубоким стариком.

– Если не будете мешать членам клуба, говорите, – хрипло произнес он. – Он в баре.

– Где у вас бар?

Хансен продолжал смотреть на свою ручку.

– В дальнем конце коридора, левая дверь.

Тут он взял себя в руки. Надо что-то предпринять. Не позволять же, чтобы вся его отлаженная жизнь взяла и рухнула? Он поднялся и в отчаянии посмотрел на Лепски.

– Но, уверяю вас… вы просто потратите время.

– Угу… это вы уже говорили, – отозвался Лепски и вышел из кабинета.

Ручка выпала из пальцев Хансена. Страх болезненно расползался по всему телу. Он вспомнил, как двадцать лет назад ему позвонил добрый друг и предупредил: им интересуется полиция, и лучше ему уносить из Англии ноги… он надеялся, что испытать этот ползучий страх ему уже не доведется, и вот опять… – Но это же чувство караулило его на следующее утро, когда он получил письмо, первой строкой в котором стояло: «Если вам дорога жизнь…» Автор письма требовал с него пятьсот долларов, а внизу стояла подпись: «Палач».

Чак вырулил на проселочную дорогу, что вела к одному из многочисленных пляжей на побережье. Этот пляж из-за песчаных дюн был не очень популярным, но и здесь уже стояли машины, а в море купались люди.

Свой «бьюик» Чак запарковал чуть в сторонке. Потом повернулся к Мег: съежившись, она сидела подальше от него. За время короткой поездки к пляжу они не сказали друг другу ни слова.

– Взяла? – спросил он.

Трясущимися руками она открыла сумочку, вытащила из нее конверт и передала ему.

– Ты видела, что там? – спросил он, когда обнаружил, что конверт вскрыт. Потом вытащил пять сотенных купюр. – Блеск, – пробормотал он. – Какие хрустяшки!

Мег всю предернуло.

Из конверта выпорхнуло лежавшее между банкнотами послание от Палача и опустилось на сиденье.

– И это видела?

Мег стиснула кулачки, зажала их между коленями. Слова застряли в горле. Она просто сидела и смотрела на Чака.

– А куда это ты, крошка, ехала? – спросил Чак. – В Майами?

Она кивнула, потом, сделав над собой усилие, сказала:

– Я в это больше не играю! – Свой голос показался ей сиплым карканьем. – С меня хватит! Я никому не скажу! Обещаю! Но с меня хватит!

– Ну, конечно. – Чак сложил банкноты и убрал их в карман рубашки. – Такое многим недоумкам приходит в голову… кому-то из них даже везет… но тебе не повезет, крошка, ручаюсь.

Она смотрела на него горящим, почти безумным взглядом, от бессилия стуча кулачками друг о друга.

– Я же обещаю! Никому ни слова! Только отпусти меня! Ведь у этого индейца мозги совсем стухли. На кой тебе вязаться с чокнутым индейцем? – Она снова воткнула кулачки между коленками и принялась раскачиваться взад-вперед. – Чак! Ты подумай! Давай убежим, а? Ведь он же людей убивает! Чак, послушай меня, а?

С неба вдруг свалился большой красно-белый пляжный мяч, бухнул по крылу машины, перекатился через лобовое стекло.

Чак и Мег от неожиданности отпрянули.

За мячом прибежал худенький загорелый мальчонка в тонюсеньких плавках. Подобрав мяч, он радостно улыбнулся Чаку.

– Извините, мистер, – сказал мальчишка, на секунду замялся, потом предложил: – Стукнуть не хотите?

– Чего бы не стукнуть? – Чак вылез из машины. Взял у мальчика мяч, бросил его перед собой на песок, потом как следует шваркнул его ногой – и мяч взвился высоко в небо. Завизжав от восторга, мальчишка припустил за мячом, летевшим в сторону океана.

Чак вернулся в машину.

– Малый симпатяга, – сказал он. – Знаешь, в его годы у меня не было… вообще ни хрена не было.

– С меня хватит! – вскрикнула Мег фальцетом. – Слышишь ты меня? Не могу больше!

Чак подобрал записку Палача и прочитал ее, потом взглянул на Мег.

– А жизнь твоя, крошка, тебе дорога? – спросил он.

Она вся съежилась, словно усохла в своей одежонке, забилась в угол.

– Ты что, совсем не петришь? – продолжал он. – Ладно, он чокнутый. Значит, такая уж ты везучая. Может, и я такой же. Хочешь сниматься – дело твое, но далеко тебе не уйти. Мы с тобой повязаны с полоумным индейцем, а это – дело особое. Давай, снимайся, только подумай, далеко ли ты от него уйдешь. Ну, допустим, доберешься до Майами. Не знаю, правда, как это тебе удастся без денег, но, допустим, туда ты добралась. Да что толку от этого Майами, когда тебе, того и гляди, в печенку воткнут нож или всадят пулю в башку? – Он постучал пальцем по письму. – Прочитала? Вот и спроси себя: дорога мне жизнь или нет?

Мег рывком приподняла волосы с плеч, не зная, на что решиться.

– Нечего меня запугивать! Пуганая! Все, выхожу из игры!

Чак принялся ковырять в носу.

– Знаешь что? Мне это что-то стало надоедать. Давай… линяй. Вылезай к чертовой матери из машины, только я знаю одно…

Она уставилась на него.

– На твой гроб я ни единого цветка не брошу, чтоб мне провалиться!

– Эй, мистер!

Мальчишка вернулся.

Чак улыбнулся ему широкой улыбкой.

– Хотите еще раз звездануть, мистер!

Чак глянул на Мег.

– Проваливай… У меня видишь какое общество.

Он вылез из машины, взял у мальчишки мяч и как следует поддал его ногой. Потом вместе с мальчишкой побежал за ним к воде; мяч ударился о землю, Чак позволил пареньку подобрать его, потом выхватил и снова запулил мяч в сторону океана.

Мег сидела и смотрела на них.

Одинокая, никакой надежды на будущее… что ее ждет впереди? Да и страшно… Она осталась в «бьюике».

Там и застал ее Чак, вдоволь набегавшись с мальчишкой и вернувшись к машине.

На полмили вдоль берега тянулись лавчонки и лотки – городской рынок. Здесь продавали местные дары природы, от бананов и апельсинов до черепах, креветок и даже океанских губок. Над каждым лотком развевался веселый многоцветный навес. Торговали почти сплошь индейцы.

За лотком, заваленным апельсинами, стоял Пок Тохоло. Хозяином лотка был индеец по имени Джупитер Люси.

Люси напоминал резиновый мячик, тугой, веселый и упругий, он на нюх не переносил богачей и полицию, но был не настолько глуп, чтобы лезть на рожон. Среди торговцев он был известен как «верный», потому что никогда не задавал вопросов и не лез в чужие дела. Когда к нему подошел Пок и попросился поработать у него за бесплатно, Люси долго раздумывать не стал. Он знал отца Пока. Он знал, что Пок человек вспыльчивый, эдакая взведенная пружина. И понял – раз Пок просится к нему работать за бесплатно, значит, ему нужно прикрытие. И Люси без колебаний согласился.

И когда к его лотку в конце концов подошли два вспотевших детектива в штатском, Люси должен был как-то выгородить Пока, объяснить, что он здесь делает.

Детективы прекрасно понимали – их миссия обречена на провал. Они протащились по жаре уже полмили, останавливаясь у каждой лавчонки, у каждого лотка, задавая вопросы и записывая имена, но ни секунды не сомневались, что проверка индейцев – это пустая трата времени.

– Это мой двоюродный, – объяснил Люси насчет Пока, показывая в счастливой улыбке золотые коронки. – Парень что надо… весь в меня. И фамилия у него такая же – Люси. Он – Джо, а я – Джупитер.

Детективы записали имена и двинулись дальше… легче отыскать иголку в стоге сена.

Люси и Пок с улыбкой переглянулись.

А вот Макс Джейкоби, которому поручили проверить все пригородные мотели, кое на что наткнулся.

Миссис Берта Харрис к полицейским относилась с предубеждением. Лет тридцать назад ее поймали за руку в магазине самообслуживания, и она до сих пор помнила, как с ней обращался арестовавший ее легавый. И когда к мотелю «Добро пожаловать» подкатил Джейкоби, она решила: ну, уж тебе-то, голубчик, я окажу достойный прием.

Как обычно, она жевала гамбургер. Она предпочитала рецепт старины Сэма: лука больше, чем мяса. Правда, получалась довольно вязкая кашица, но это ее не смущало.

– Мы ищем индейца, – заговорил Джейкоби без особой надежды в голосе. – Лет примерно двадцать пять, густые черные волосы, высокий, цветастая рубаха и темные джинсы. – Эту фразу он произнес за день уже раз тридцать и не приблизился к цели ни на шаг, но твердо верил: капля камень точит… такая уж, настраивал он себя, у полицейских работа. – У вас такой человек не останавливался?

Берта икнула, прикрыв рот рукой.

– Что такое вы сказали?

Джейкоби повторил описание.

Берта задумалась, дыша в лицо Джейкоби луковыми парами.

– У меня тут жильцов хватает, – сказала она наконец. – Одни приезжают, другие уезжают. Запоминай я каждого, я бы уж целое состояние нажила, как в телевикторине.

– Значит, у вас часто останавливаются индейцы, так? – спросил Джейкоби, понимая, что на этой ожиревшей ведьме где сядешь, там и слезешь.

Берта откусила кусок гамбургера, пожевала, поглядела пустым взглядом куда-то мимо Джейкоби.

– Нет… не сказала бы.

– Дело-то серьезное. – Голос Джейкоби зазвучал тверже. – Мы ищем убийцу. Поэтому спрашиваю еще раз: не останавливался ли у вас молодой индеец?

Мизинцем Берта выковыряла полоску мяса откуда-то из коренного зуба.

– Не слыхала я ничего про ваше убийство. Вы полиция, вот и ищите.

– В третий раз повторяю вопрос: у вас останавливался недавно молодой индеец?

Убийство!

Берту внезапно прошиб пот. И ведь наказала себе: никакой им помощи, этим легавым… Но тут, видно, не до шуток.

– Был такой… останавливался.

Десять минут Джейкоби вытягивал из нее описание, но в конце концов он прямо-таки возликовал: сомнений нет, это он!

– А он зарегистрировался?

– У меня все регистрируются, – с достоинством ответила добродетельная Берта и передала ему захватанную книгу.

– Харри Льюкон? Это он?

– Угу.

– А эти двое: мистер и миссис Джек Аллен?

– Симпатичные воробушки. Они приехали вместе с ним.

– Домики 4 и 5… так?

Берта вздохнула.

– Угу.

– Мне надо позвонить, – заявил Джейкоби.

– Сколько угодно, – с кислой миной разрешила Берта.

Джейкоби позвонил в управление Беглеру. Выслушав его, Беглер обещал немедленно выслать в мотель бригаду из отдела по расследованию убийств.

– А ты, Макс, покрутись там до их приезда… похоже, след верный.

Джейкоби повесил трубку.

– Только этого не хватало, – с отвращением пробурчала Берта. – Теперь тут от вашего брата проходу не будет.

Джейкоби улыбнулся.

– Это еще слабо сказано, миссис Харрис, – утешил ее он.

В это время дня роскошный бар клуба «Пятьдесят» пустовал.

Лепски застал Боку Тохоло одного. Тот спокойно выкладывал на блюда из граненого стекла оливки, соленый миндаль и тому подобное, готовясь к пиковому времени – посетители нахлынут через пару часов.

Бока Тохоло был маленький щуплый человечек с седеющими волосами, глаза – две бусины черного янтаря. Завидев Лепски, вошедшего в тускло освещенный зал, он поставил банку с соленым миндалем на стойку, лицо его ничего особенного не выражало. Полицейский здесь, в этой святая святых – не иначе, как что-то очень серьезное. Но лично у него совесть была чиста, и в глаза Лепски он посмотрел не таясь и без боязни.

– Вы Тохоло? – спросил Лепски.

– Да, сэр… это я, – спокойно ответил старик.

– Я Лепски… из полицейского управления. – Лепски взобрался на табурет. Локти положил на отполированную стойку бара и изучающе, но без враждебности посмотрел на индейца.

– Понятно, сэр.

– Я разговаривал с мистером Хансеном, – сообщил Лепски. – Похоже, его что-то подводит память. Я думал, мне поможете вы.

Старик наполнил миндалем еще одно блюдо.

После паузы Лепски продолжал:

– Я спросил у мистера Хансена, не работал ли здесь молодой индеец, лет двадцати трех, с густыми черными волосами. Мистер Хансен такого не помнит. А вы?

Тохоло поднял голову:

– Может, вы о моем сыне, сэр?

На такой подарок Лепски не рассчитывал.

– Ваш сын? Он здесь работает?

Старик покачал головой.

– Он мог здесь сделать отличную карьеру. Он прирожденный бармен, мне до него далеко. Прямо талант, но мистер Хансен решил, что он слишком молод, и ему пришлось уехать.

Лепски внимательно посмотрел на старика. От него не укрылась ненависть, застарелой раной открывшаяся в глазах индейца.

– Где ваш сын сейчас, Тохоло?

– Не знаю, сэр. Из города он уехал. Уж четыре-пять месяцев от него ни весточки. Надеюсь, устроился в каком-нибудь приличном баре. На это дело у него прямо талант.

– А он долго здесь проработал, прежде чем мистер Хансен посчитал его слишком молодым?

– Долго ли? Месяца два.

– А еще кто-нибудь, кроме мистера Хансена, считал, что он молод для этой работы?

– Нет, сэр. На моего сына никто не жаловался.

Лепски задумался, погрыз ноготь большого пальца.

– Может, мистер Хансен и ваш сын чего-то не поделили? – спросил он наконец.

– Это не мое дело, сэр.

Вот где собака зарыта, подумал Лепски.

– Расскажите о вашем сыне, Тохоло. Почему он не пишет? У вас с ним испортились отношения?

Тохоло посмотрел вниз, на свои темные, тонкие руки.

– Мой сын что-то натворил, сэр?

Лепски заколебался. Потом решил: надо выкладывать карты на стол. Хуже не будет. Конечно, у него перед носом могут захлопнуть дверь… а если повезет?

– Вы про Палача слышали?

Старик поднял голову и посмотрел на Лепски.

– Да, сэр.

– Нам известно, что этот убийца – индеец, – сказал Лепски как можно мягче. – Он убил двух членов вашего клуба и приятельницу третьего. У этого человека повредился рассудок. Мы должны найти его, пока он не убил кого-то еще. Мы знаем, что он – молодой. И стараемся выйти на его след. Поэтому я хочу у вас узнать: что за человек ваш сын?

Лицо старика стало мраморно-серым.

– Вы думаете, сэр, это натворил мой сын?

– Я этого не утверждаю. Мы все должны проверить. Пока мы ищем больного индейца, который хорошо знает личную жизнь членов вашего клуба. Что произошло между Хансеном и вашим сыном?

В растерянности Тохоло поднял стакан и начал его протирать. Лепски увидел: руки его подрагивают.

– Я про это ничего не знаю, сэр. Просто мистер Хансен решил, что для работы здесь мой сын еще молод, вот и все.

– Фотографии сына у вас нет?

Старик замер. Заставил себя поставить стакан на стойку, взять другой.

– Нет, сэр. Мы индейцы, не любители фотографироваться.

– А как ваш сын уживался с другими членами клуба?

Наблюдая за стариком, Лепски инстинктивно чувствовал: эти вопросы вот-вот сломят Тохоло. Еще чуть-чуть его потрясти, и что-то обязательно высыплется.

– Что? – хрипло переспросил Тохоло.

Лепки повторил вопрос.

Тохоло совсем сжался, будто уменьшился в размерах.

– Я надеялся, сэр, он здесь приживется, но иногда ему приходилось трудно.

Лепски обдумал услышанное.

– Вы хотите сказать, что эти старые чудаки с пухлыми кошельками… иногда действовали на нервы?

Тохоло даже отпрянул.

– Нет, сэр… ничего такого не было. Просто мой сын еще молодой. А молодые… – Он смолк, беспомощно взмахнув рукой.

Лепски стало жаль старика. Кому же охота предавать родного сына?

– А с полицией у него неприятности были?

Черные янтарные глаза расширились.

– Чего не было, сэр, того не было, господь уберег.

После паузы Лепски спросил:

– А вообще какие-нибудь неприятности?

Тохоло перестал протирать стакан. Поставил его на стойку и посмотрел на него, и таким грустным был этот взгляд, что Лепски стало не по себе. Помолчав, он все-таки повторил вопрос.

– У моего сына нрав не из легких, – хрипло произнес старик. – И дома с ним бывало трудно. Мне даже к доктору пришлось обратиться. Тот поговорил с Поком, но… молодежь нынче такая трудная.

– А кто ваш доктор?

– Мой доктор? – Тохоло поднял голову, словно удивившись вопросу. – Доктор Уанники.

Лепски вытащил блокнот и записал фамилию доктора, потом подался вперед и глянул Тохоло прямо в глаза.

– Ваш сын болен, мистер Тохоло?

Старик, внезапно обмякнув, сел на табурет и прижал руки к лицу.

– Да, помоги господь его матери и мне… да, наверное.

Глава 6

Парни из отдела расследования убийств обшаривали два домика в мотеле «Добро пожаловать», а Лепски тем временем газовал назад в управление.

Под ревущей сиреной Лепски ракетой несся по оживленному бульвару, представляя себя великим автогонщиком, а впереди – последний круг. Нагнать страху на все эти «роллсы», «кадиллаки», «бентли», разметать их в разные стороны – это Лепски любил, пусть богачи не забываются. Заслышав его громогласную сирену, водители этих гладеньких, поблескивавших крепостей в панике жались к тротуарам. Победоносным всадником он оставлял позади этих толстосумов с их заплывшими похожими на сливы лицами, с их безукоризненными шмотками и ухмылялся ухмылкой серого волка. Еще раз подстегнув своего рысака, он промчался мимо серебристого «роллса», заметив, что владельца этой роскоши едва не парализовало от ужаса. Вот и черт с тобой, удовлетворенно подумал Лепски, нужна же мне какая-то разрядка, хоть какая-то компенсация за неблагодарную, монотонную полицейскую работу!

Ему даже хотелось высунуться в окно и закричать: «Будь здоров, пузатый!» – но он сдержался и пролетел мимо, дальше по бульвару.

Домчавшись до управления, он нырнул в ворота и подлетел к стоянке. Вырубил сирену, отер лицо тыльной стороной ладони и выколупнулся из машины. Побежал через двор и уже начал подниматься по ступенькам, как вдруг понял, до чего же он устал.

Приостановившись, он задумался. Это что же такое получается? Он не был дома пятьдесят восемь часов, не ночевал там две ночи и даже не вспомнил о родной жене? С тех пор, как они виделись последний раз, он, оказывается, вообще спал всего четыре часа и где? На раскладушке в полицейском управлении.

Покачав головой, он пошел вверх по лестнице. Вошел в дежурную, там сержант Чарли Тэннер пропускал через себя бурный поток событий, что каждодневно обрушивались на их форт.

– Чарли! Тебе не пришло в голову позвонить моей жене? – вопросил Лепски, круто тормозя перед столом Тэннера.

– О твоей жене разве забудешь? – отозвался Тэннер с легкой язвительностью. – Мне и звонить ей не пришлось. Она сама меня затерроризировала. Звони ей скорее, Том. А то к нам из-за нее никто пробиться не может.

– Угу. – Лепски провел пальцами по волосам. – Но ты по голосу как понял: она вся кипит?

Тэннер обдумал вопрос, посасывая кончик своей шариковой ручки.

– Не знаю, что ты имеешь в виду под словом «кипит», – сказал он наконец. – А я по голосу представил тигрицу, которой в задницу влетел шмель.

Лепски закрыл глаза, снова открыл.

– Чарли, будь другом, а? Позвони ей, скажи, что я по уши в работе. Сделай такое одолжение.

– Ну уж нет, – решительно отказался Чарли. – Мне мои барабанные перепонки еще дороги!

Лепски фыркнул через нос, да так, что не испугаться могли только люди с очень крепкими нервами.

– Кого волнуют твои барабанные перепонки? Ну-ка звони, нечего тут выпендриваться! Забыл, как я звонил твоей жене да отмазывал тебя? Или еще помнишь?

Тэннер сразу скис. Естественно, он помнил жуткую историю, когда он как следует флиртанул с одной блондинкой – ах, какая была ягодка! – брак его повис на волоске, и Лепски прикрыл Тэннера, спас, внаглую наврав его жене.

– Ну, Том, это шантаж!

– Можешь подавать в суд! – зарычал Лепски. – Звони Кэрол и умасливай ее! – И он зашагал наверх, в комнату детективов.

Через несколько минут он докладывал капитану Терреллу, рядом сидел Беглер.

– Хорошо, Том, поговорите с этим доктором… как там его? Уанники? Если парень болен, как подозревает его отец, видно, это и есть наша пташка. – Террелл повернулся к Беглеру. – Пошли людей к Тохоло домой. Вдруг там есть фотография, а то и на отпечатки пальцев наткнемся. – Он встал. – Я еду в клуб «Пятьдесят», поговорю там кое с кем.

Спустившись, Лепски уже было прошел мимо дежурной комнаты, но тут увидел Тэннера – тот отчаянно махал ему, держа возле уха телефонную трубку.

Лепски подскочил к нему, тормознул каблуками.

– Кто там?

– Твоя женя, – ответил Тэннер с перепуганным лицом.

У Лепски засосало под ложечкой. Поколебавшись секунду, он выхватил трубку из руки Тэннера.

– Кэрол? Все никак не найду минуты позвонить, дорогая. Сейчас занят выше головы! Потом перезвоню, ладно? Мне надо лететь сию секунду!

– Лепски!

Голос жены вонзился в мозг Лепски, будто пуля. Он поморщился, потом покорился судьбе.

– Угу… угу… как ты, крошка? Я тут ношусь как угорелый, будто мне вставили… в общем занят я, понимаешь?

– Лепски! Хватит там стонать, послушай меня!

Лепски облокотился на стол Тэннера, ослабил узел галстука.

– Я же тебе сказал… ты извини, но… я, как из дому уехал, спал всего четыре часа. Я… черт возьми! Я делом занят, понимаешь?

– Если бы я хоть секунду сомневалась, что ты был, есть и будешь занят делом, я бы с тобой немедля развелась, – довела до его сведения Кэрол. – А теперь хватит выступать и дай выступить мне.

Пальцы Лепски едва не продырявили крышку стола Тэннера.

– Я тебя слушаю, – выдохнул он.

– Я только что была у Мехитабер Бесингер.

– Ты ей отдала еще одну бутылку моего виски?

– У тебя только выпивка на уме! Мехитабел знала, что Палач – индеец! Она мне сказала, а я тебе, но ты не изволил прислушаться! Она…

– Погоди… ты и вправду отдала ей вторую бутылку? Ну, мать честная!

– Лепски, сколько раз я просила тебя не выражаться?

Глаза Лепски так испугали Тэннера, что он машинально потянулся к ящичку первой помощи.

– Угу. И что же тебе напророчила эта старая проспиртованная керосинка?

– Не смей ее обзывать. Как не стыдно, все-таки пожилая женщина.

Лепски издал звук, какой издает машина, когда ее пытаются завести при севшем аккумуляторе.

– Что это было? – Даже Кэрол, привыкшая к разнообразным звукам, издаваемым ее мужем, опешила. – Ты там в норме, Лепски?

– Не знаю.

– Иногда я по-настоящему за тебя беспокоюсь. Надо же уметь сосредоточиться, без этого тебе ни за что не стать сержантом.

Лепски вытер с лица пот.

– Угу… Ты права… Давай… Я уже сосредоточился.

– Слава господи! Так вот, Мехитабел сказала… ты точно слушаешь?

Лепски со злостью бухнул ногой по полу, но попал по другой ноге, да сильно. Он заскакал, как при игре в «классы», а Тэннер, все это время не отводивший от него взгляда, выпучил глаза и, пораженный, откинулся на стуле.

– Да. Слушаю, – заверил ее Лепски, стоя на одной ноге.

– Она говорит, что вам надо искать Палача среди апельсинов.

– Среди кого? – заорал Лепски.

– Не ори так, это дурной тон. Повторяю: она сказала, что вы должны искать этого человека среди апельсинов. Она видит это в своем магическом кристалле.

– Ах, вот как? Значит, среди апельсинов? – Лепски втянул воздух с такой силой, что любой пылесос позеленел бы от зависти. – Ну, это уже кое-что. Твоя подружка бьет без промаха, а? Да сейчас весь рынок провонял апельсинами. Тут и захочешь, да не ошибешься! И за это она хапнула еще одну бутылку моего виски?

– Я тебе передаю ее слова. В первый раз она была права, но ты ей не поверил. Вот тебе вторая наводка. Пошевели мозгами, Лепски.

– Хорошо, крошка, пошевелю. А сейчас мне надо бежать.

– Я же стараюсь, чтобы тебя быстрее повысили.

– Ну, ясное дело… угу… спасибо! – Он смолк, потом спросил еще раз: – Так что, эта старая перебродившая бочка выкушала вторую бутылку моего виски?

Последовала долгая пауза, потом ледяным тоном Кэрол произнесла: – Знаешь, Лепски, иногда мне кажется, что у тебя миниатюрные мозги, – и на другом конце линии раздались гудки.

Лепски положил трубку и посмотрел не Тэннера:

– Чарли, тебе жена никогда не говорила, что у тебя миниатюрные мозги?

Тэннер обалдело уставился на него:

– С чего бы это? Да она и слова такого не знает.

– Угу. Везет же некоторым, – подытожил Лепски, сбежал вниз, прыгая через три ступеньки и ввалился в машину.

Лучи жаркого вечернего солнца нещадно лупили по прибрежному кварталу, отскакивали от полосатых навесов фруктовых лотков. Серьезная торговля закончилась. Между лотков еще ходили приблудные покупатели, надеясь купить фрукты подешевле, но торговый день, как таковой, был закончен.

Джупитер Люси отправился в ближайший бар пропустить кружку пива, оставив у лотка Пока. Расторговались они в этот день удачно, осталось всего несколько ящиков апельсинов.

Из тени вышел Чак. Парни посмотрели друг на друга. Блестящие черные глаза индейца и маленькие бегающие глазки Чака оглядели все вокруг, потом Чак шагнул вперед.

– Хрустяшки у меня: пять сотенных!

– А она как? Нормально?

Чак кивнул.

Пок не спеша принялся взвешивать фунт апельсинов.

– Завтра у нее будет много работы, – сказал он, снимая апельсины с весов и подыскивая другой, поменьше. – Пять вызовов.

Чак всосал в себя воздух.

– Пять вызовов… пять?

– Две с половиной тысячи зеленых. На дне пакета лежит записка, там все сказано, где, как и что.

Чак кивнул. Потом бросил быстрый взгляд направо и налево вдоль берега, удостоверился, что никто за ним не наблюдает, и сунул что-то индейцу в руку.

– Правильно я поделил: триста пятьдесят тебе, сто пятьдесят мне?

– Да.

Чак забрал пакет с апельсинами и ушел.

Вскоре из бара вернулся Люси. Вместе с Поком они стали разбирать лоток.

Завтра – новый день, новые заботы.

Капитану Терреллу повезло: едва он въехал в передний двор клуба «Пятьдесят», как увидел Родни Бразенстайна, тот вылезал из своего «роллса».

Бразенстайн был одним из основателей клуба. Он играл в бридж по первому разряду, но впридачу к этому был перворязрядным адвокатом.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Что вы здесь делаете, Фрэнк? Только не говорите, что решили стать членом этого паноптикума.

– Я, как всегда, за информацией, – отозвался Террелл.

– О-о, лучше меня вам осведомителя не найти. – Бразенстайн улыбнулся. – Идемте, промочим горло.

– Я бы предпочел поговорить в вашей шикарной машине, – возразил Террелл. – Спорить готов, этот, как вы называете, паноптикум не придет в восторг от визита полицейского.

– Возможно, вы правы. – Бразенстайн прошел к своей машине, распахнул дверцу и скользнул за руль.

– Ничего машинка: телевизор… телефон… кондиционер… выпивон… машинка, что надо, – прокомментировал Террелл, усаживаясь рядом с Бразенстайном.

– Сами понимаете: положение обязывает. Между нами говоря, мне больше по душе «эвис», – признался Бразенстайн. – Но что поделаешь? Правила игры. Ну, с чем пожаловали, Фрэнк?

Террелл выложил все, как есть.

– Пок Тохоло? Как же, помню: красивый малый, а мартини готовил лучше всех в городе. Но, увы, старая мамочка Хансен не захотел держать руки при себе, и парню пришлось уйти.

– Так я и думал, – сказал Террелл. – А как к нему относились другие члены клуба… помимо Хансена?

Бразенстайн пожал плечами.

– Девяносто процентов из них искренне убеждены: если ты не белый, значит – обезьяна. Лично мне индейцы-семинолы нравятся. Но для большинства членов клуба индейцы – обезьяны на побегушках, не более.

– А с миссис Данк Браулер у Тохоло конфликта не было?

– Представьте себе, что был, – припомнил Бразенстайн, и глаза его сузились. – Конечно, это была старая занудная стерва. Ее псина и бридж – больше ничего в этой жизни ее не волновало. Помню, я играл за соседним столом… месяца три назад было дело… может, чуть больше… не важно. Короче, Тохоло подавал напитки, и миссис Браулер велела ему прогулять ее псину. Тохоло сказал, что оставить бар не может. Я все слышал. Может, миссис Браулер ждала от него покорности, не знаю. Короче, она назвала его черномазым.

– Что было дальше?

– Другие трое игравших велели Тохоло выгулять собаку и не забываться… выбора у него не было, пришлось выгулять.

– Кто были другие игроки?

– Риддл, Маккьюэн и Джефферсон Лейси.

Террелл помрачнел, задумался.

– Похоже, что-то вырисовывается, – сказал он наконец. – Маккьюэн, Риддл с любовницей и миссис Браулер – все мертвы. Я бы хотел поговорить с Джефферсоном Лейси.

Бразенстайн кивнул.

– Пожалуйста. Он у нас слегка на особом положении. У него в клубе – своя комната. Если хотите, я вас представлю.

– Да, так будет лучше.

Но когда Бразенстайн спросил швейцара, здесь ли мистер Лейси, оказалось, что тот с полчаса назад куда-то уехал.

Откуда было знать Бразенстайну и Терреллу, что в эту самую минуту Джефферсон Лейси с перекошенным от страха лицом приклеивал конверт с пятьюстами долларов к днищу телефона-автомата, что находился в будке на железнодорожном вокзале Парадиз-Сити?

Когда Мег вошла в оживленный вестибюль отеля «Эксельсиор», где останавливались туристы рангом пониже, ей было море по колено…

Прошлым вечером Чак сказал ей: завтра утром надо забрать в разных телефонных будках пять конвертов.

– Тут-то и потекут денежки, крошка, – подбадривал ее Чак. – Тут ты и сделаешь великое открытие. Знаешь, какое?

Мег сидела на кровати, уставившись в протертый до дыр ковер. Она не ответила.

– У тебя что, крошка, уши заложило?

В голосе его послышалась угроза. Она подняла голову.

– Какое открытие? – безразличным тоном спросила она.

Чак одобрительно кивнул.

– А такое, какое сделал Колумб или как там его… поймешь, что наткнулась на райские кущи… вытянула лотерейный билет.

Она посмотрела мимо Чака через открытое окно – солнце уже садилось, и розовые облака начинали малиново густеть.

– Это ты что ли лотерейный билет? – спросила она.

– Угу. Я самый. – Он ухмыльнулся. – Все бабы в этом мире только и думают, как бы его найти, заветный билетик, а тебе вот подфартило – бухнула в самую десятку! Нашла свой билет… меня!

Мег все смотрела на облака – в лучах умирающего солнца они наливались кровавой краснотой.

– Теперь это так называется? Я рискую, отдаю тебе все деньги, и ты же еще лотерейный билет? – негромко вымолвила она.

Чак закурил новую сигарету.

– Твоя беда в том, что у тебя между ушами ничего нет – так, безвоздушное пространство. Повезло тебе, что меня бог мозгами не обидел. Завтра зайдешь в пять телефонных будок и в каждой заберешь по пятьсот долларов. Это в сумме сколько набежит? Ну-ка… сосчитай!

– Мне-то что, – вяло откликнулась Мег, пожимая плечами. – Я тут причем?

Рука Чака мелькнула в воздухе.

Мег полетела на спину поперек кровати, лицо горело – Чак влепил ей пощечину.

– Ну, я жду, – зловеще прошипел он. – Складывай, вспомни, чему в школе учили!

Она коснулась щеки и, не мигая, посмотрела на него. На побелевшей скуле выступили отпечатки его пальцев.

– Не знаю и знать не хочу, – отрешенно сказала она и прикрыла глаза.

И тут же – вторая оплеуха; голова ее дернулась.

– Так сколько, крошка?

Она лежала, крепко зажмурив глаза, и ее колотила дрожь – что будет дальше?

– Ладно, ладно, если ты такая бестолковая! – презрительно фыркнул Чак. – Ты меня совсем достала своим занудством. Это же надо – никаких честолюбивых помыслов! Ты завтра подснимешь две с половиной тысячи долларов! Понимаешь ты это? Две с половиной тысячи! А потом – делаем отсюда ноги! С такими хрустами нам сам черт не страшен!

Внезапно до нее дошел смысл его слов, замерцал крохотный лучик надежды.

– А он? – спросила Мег, открывая глаза.

– Ага, значит, между ушами у тебя что-то все-таки есть. – Чак помотал головой как бы в восхищении. – Знаешь что? Я слышу от тебя первые умные слова с того самого дня, как я тебя подобрал.

Подобрал?

Мег посмотрела на грязный потолок. Он меня подобрал… будто заблудившуюся кошку или бродячую собаку. А что… кто она, если разобраться… заблудшая…

– Эй, кончай из себя мумию корчить, слушай, что говорю! – сквозь туман донесся голос Чака.

Хорошо лежать вот так, распластавшись на постели, через окно задувает ветерок, ласкает ее горящее лицо. Лежи себе, никаких усилий не требуется. Даже слушать резкий голос Чака – и то не надо усилий.

– Этот индеец – полоумный… в башке винтиков не хватает, – продолжал Чак. – Я тебе не рассказывал, а ведь он меня один раз чуть не порешил. В самый первый раз… помнишь? Когда мы пошли купаться.

На кой он ей это сейчас рассказывает? Тоже мне, новости протухшие. Что он псих, она когда еще об этом говорила.

– Но он хотя и полоумный, – развивал мысль Чак, – а, как быстро захапать денежки, скумекал. А нас это даже очень устраивает. Потому я с ним и связался, но как только хрусты получим… две с половиной тысячи зеленых… тут мы ему и сделаем ручкой.

Неожиданно Мег припомнился дом. Ясно и отчетливо она увидела мать и отца – они сидят в их убогой гостиной и смотрят на освещенный экран телевизора. Бесформенное тело матери мешком утонуло в кресле. Отец как обычно, приподнимает языком вставную челюсть и со щелчком, не услышать который нельзя, загоняет ее на место. Мать скинула домашние тапки, стопы у нее широкие, все в мозолях.

– Крошка!

Голос Чака словно бичом хлестанул ее и загнал назад, в эту постылую комнату с влажными пятнами на стенах, шумом с берега, вплывавшим через раскрытое окно.

– Что?

– Как только все денежки соберем, – говорил Чак, – садимся в его машину – и только нас и видели! А он умоется! Две с половиной тысячи зеленых!

Она вспомнила, как Чак ей сказал однажды:

«Мы с тобой повязаны с полоумным индейцем, а это – дело особое. Ну, допустим, доберешься до Майами. Да что толку от этого Майами, когда тебе того и гляди в печенку воткнут нож или всадят пулю в башку?»

В ту минуту она и перестала бояться смерти, боли, полиции, да хоть чего. Пусть хоть гром грянет – ей все равно.

…В вестибюле гостиницы «Эксельсиор» толклись туристы, с овечьим терпением ожидая, когда за ними приедет автобус и перевезет их в очередной задрипанный отель с очередным громким названием.

Мег прошла к телефонным будкам, никто из туристов даже головы не повернул в ее сторону. В кабинке под номером 3 никого не было. Она приоткрыла дверь, шагнула внутрь и сунула руку под днище телефона. Нащупала пристегнутый клейкой лентой конверт. Резким движением выдернула его и сунула в сумочку. Даже не стала делать вид, что собирается звонить. Меры предосторожности? Ей теперь на все плевать.

Она вышла из отеля. На бульваре припекало, и лицом она ощутила горячее солнышко.

В «бьюике» она щелкнула замком сумочки и выкинула конверт Чаку на колени.

– Порядок?

Она увидела – он смотрит в сторону отеля. Маленькие его глазки метались, будто у пропавшей в капкан крысы. Ему-то не наплевать, ой как не наплевать! Боится… а ей теперь все нипочем. В ней даже всколыхнулось нечто вроде триумфа – один ноль в ее пользу!

Он надорвал конверт, пересчитал деньги, с присвистом перевел дыхание. Порядком струхнувший, алчный, на загорелом лице – какая-то незрелость, недоразвитость… и какое у нее с ним будущее? Безнадежность окутала ее, будто саван, каким быстро задергивают лицо покойника.

– Теперь вокзал, – Чак взял себя уже в руки. – Телефонная будка номер восемь. Припарковаться там нельзя. Я тебя высажу, а потом подберу.

Он погнал машину по боковым улочкам – бульвар был запружен транспортом, – а Мег сидела смирно, зажав руки между коленями, и безучастным невидящим взглядом смотрела сквозь запыленное лобовое стекло.

– Вперед, крошка!

Мысли унесли ее за много миль отсюда, и Чаку пришлось как следует встряхнуть ее за руку, вывести из оцепенения – она погрузилась куда-то в прошлое, где царил покой, и не подстерегала опасность.

Она вошла в здание вокзала, пробралась сквозь толпу… вот они, телефонные будки… будка номер 8. Мег нащупала конверт, отцепила его от дна автомата, пихнула в сумочку, вернулась к выходу и там остановилась у края тротуара.

Примерно через минуту возле нее остановился «бьюик», она забралась в него, и Чак сразу нажал на газ.

– Без проблем?

Она снова увидела его вспотевшее лицо, стреляющие глазки.

– Без.

Он негромко присвистнул.

– Обалдеть можно! Прямо ягоды-грибочки, ходи и собирай!

Отъехав от вокзала, он вскоре нашел место для парковки и остановил машину.

– Давай.

Она передала ему конверт и, пока он вспарывал его, глядела на надраенные до блеска дорогие машины, что проносились мимо. А люди в них все сытые, откормленные: женщины в идиотских шляпах, лица мужчин посечены паутиной надломленных венок. Может, это и есть уверенность в завтрашнем дне? Гигантские машины, заплывшие жиром тела, багровые лица и шляпы с цветами?

– Ну, мы стали с тобой на тысячу долларов дороже, – пошутил Чак, бросая конверт в перчаточный бокс. – Я же тебе говорил… лотерейный билет с золотой каемочкой!

Она кивнула, слыша его лишь краем уха.

Из кармана он вытащил клочок бумаги, который Пок сунул в пакет с апельсинами.

– Дуем дальше… отель «Эдлон». Будка четыре. – Он вывел машину в поток.

– Не знаю, – ответила Мег.

– Ты хоть что-нибудь знаешь? – взъярился Чак. – Мне одному прикажешь шурупить?

Через десять минут Мег вышла из гостиницы «Эдлон», и вскоре к выходу подкатил «бьюик». Она села в машину, и Чак, встревоженно стреляя глазами, рванул с места в карьер.

– Без проблем?

– Без.

– А этот индей здорово скумекал! – воскликнул Чак, когда опять зарулил на стоянку и вскрыл конверт.

– Полторы тысячки, – пробормотал он. – Еще два захода и мы снимаемся. – Он заглянул в свой список. – Теперь аэропорт. Будка С. Потом автовокзал. Будка шесть.

Чак запарковал машину неподалеку от входа в аэропорт.

– Шевелись, крошка, – подбодрил он Мег. – Я жду здесь.

Не мешкая, она вошла в оживленный вестибюль аэропорта. Смотрит на нее кто-нибудь, нет – ей плевать. Она направилась прямо к телефонным будкам. Из будки С как раз выходил человек. Он глянул на нее, и в его глазах она прочла неодобрение. А сам – эдакий аккуратненький дяденька в возрасте, с солидным брюшком. Добропорядочный живоглот, каких она ненавидит больше всего. Зацепив его локтем, она вошла в будку, даже не удосужившись прикрыть за собой дверь, даже не оглянувшись – вдруг толстяку вздумалось за ней понаблюдать?

Она сунула руку под дно автомата и ощутила холодный металл. Ее словно током ударило. Она пошарила еще раз. Конверта не было! Она бросила быстрый косой взгляд через плечо на стеклянную дверь. Все правильно. Будка С.

– Вы будете звонить или просто дождь пережидаете? – раздался ироничный мужской голос.

Еще один расфранченный добропорядочный толстопуз! Она вышла из будки. Господи! Как она ненавидит этих удачливых фатов, этих самовлюбленных всезнаек!

Она быстро вернулась на стоянку и влезла в «бьюик».

– Порядок? – спросил Чак, заводя двигатель.

– Нет.

Рука его зависла над ручкой сцепления.

– Как то есть… нет?

– Ты сказал «будка С»?

– Да… небось не оглохла!

– Там ничего не было.

Глазенки Чака зловеще сузились.

– Ты что, сучка безмозглая, меня напарить решила?

Она кинула сумочку ему на колени.

– На, гляди! Сходи сам и проверь. Нет там ни хрена, в этой будке С!

Он швырнул ей сумочку обратно.

– Иди и проверь все будки! Может конверт по ошибке сунули не туда.

– Сам проверяй.

Он кулаком трахнул ее по коленке. Ее пронзила боль. Она ссутулилась, обхватила коленку руками.

– Ну-ка, живо, иди и проверяй! – зарычал он.

Она вылезла из машины и вернулась в вестибюль аэропорта. Даже прихрамывала, так болела коленка. Почти все телефонные будки были заняты. Осторожность? Плевать она на нее хотела!

Она распахнула дверцу первой будки, оттолкнула в сторону звонившего и сунула руку под аппарат… Пусто. Следующая будка… Следующая. Бледная с горящими глазами – что-то в ней заставляло людей сносить это бесцеремонное вторжение молча.

Меньше чем за пять минут она обошла все будки и убедилась – конверта нигде нет. Теперь уже люди вовсю глазели на нее.

В последней будке звонил крупный мужчина в твидовой шляпе, между зубами зажата сигара. Он притиснулся к стенке, когда Мег быстро принялась шарить под дном аппарата.

– Что-то потеряла, цыпочка? – спросил он, расплываясь в улыбке.

– Да уж не тебя, петушок, – срезала она, круто повернулась и поспешила назад к «бьюику».

– Ничего, – объявила она, усевшись в машину.

– Черт! Что еще за номер? Думаешь какой-нибудь ханурик нашел его раньше тебя?

Мег потерла ушибленную коленку.

– Не знаю.

– Это все, на что у тебя хватает ума? – взъярился Чак. – Пять сотенных!

Выехав со стоянки, он повел машину к автовокзалу. Всю дорогу что-то бормотал про себя и время от времени бухал стиснутым кулаком по баранке.

– Тебе-то на все начхать, да? – буркнул он. – Безмозглое пугало!

Мег ничего не ответила. Она откинулась на сиденье и потирала больную коленку, закатив полуприкрытые глаза.

Подъехали к автовокзалу. Чак увидел – машину поставить негде. Он притормозил и, перегнувшись над Мег, открыл ее дверку.

– Будка шесть… давай. Я через минуту подъеду.

Мег вышла из машины и зашагала к переполненному вестибюлю, а Чак тут же уехал.

В будке под номером шесть звонила девушка, и Мег сразу поняла – придется подождать. Лицо девушки было словно высечено из камня. Длинноволосая блондинка, ногти длинные, будто когти хищника. Разряженная в дорогое, она, разговаривая, взмахивала рукой, на которой виднелись три бриллиантовых кольца.

Блондинка продолжала говорить, а Мег не спускала с нее глаз. Но вот под взглядом Мег девушка заежилась, стала жестикулировать не так бурно.

Мег стояла неподвижно, и в этой неподвижности, грязном свитере, захватанных джинсах и нечесанных длинных волосах было что-то такое, что мешало девушке сосредоточиться. Наконец она повесила трубку, вышла из кабинки и описала круг, чтобы не приближаться к Мег.

В кабинке Мег окунулась в аромат дорогих духов. Конверт оказался на месте, Мег забрала его и вышла.

Ей улыбнулся парень в желтой водолазке и белых легких брюках, длинные волосы плавно ниспадали на ворот рубашки, а бачки аккуратными стрелками тянулись к подбородку.

– Охота за сокровищем? – спросил он.

Обрати на нее внимание такой парень в другое время, она запищала бы от восторга. А сейчас… ну смазливый малый, ничего хорошего от него не жди.

С каменным лицом она прошла мимо, едва удостоив его взглядом. Весь из себя свеженький, при деньгах, романтичный и видный – увы, ей такое общество заказано. А почему? Остаться бы с таким… но куда там, у нее теперь на всю жизнь другая дорога…

Она передала конверт Чаку, он открыл его и обнаружил внутри пять купюр по сто долларов.

– Две тысячи, – пробормотал он, потом надолго задумался. Положил конверт в перчаточный бокс. – Должно хватить. Рвем когти, крошка. Две тысячи – это лучше, чем ничего. Сейчас назад в город, пакуем шмотки – и в Лос-Анжелес!

Всю дорогу в Парадиз-Сити Мег смотрела в окно – встречные машины, беззаботные люди на пляже, фруктовые лотки в прибрежном квартале.

Чак достал из бокса все конверты и сунул их за пазуху.

– Пошли… запакуемся по-быстрому, – велел он. Голос выдавал его – он нервничал. Взглянул на часы: 12.45. Да, утро здорово затянулось. Ничего, через полчаса они уже будут мчаться по шоссе 25: Белль-Глейд, Уидден, Бакинхэм, Нокэтт, дальше поворот на шоссе 17.

Две тысячи – много лучше, чем ничего!

Они прошли вдоль берега, свернули в пахучий переулок, приблизились к своему жилищу.

Толстяк-индеец как обычно восседал за столом. Увидев их, он засиял, но они, не говоря ни слова, стали подниматься к своей комнате.

Две тысячи долларов! И машина впридачу! Так думал Чак, глядя в спину идущей впереди Мег. Не пойдет же этот полоумный индей в полицию – у меня, мол, машину угнали! Потому что понимает: только вякнет – и ему крышка. Как только они окажутся на трассе – все, прости-прощай, друг любезный, а две тысячи у нас!

На лестничной площадке Мег остановилась.

– Что ты застряла? – раздраженно бросил Чак и, обойдя ее, распахнул дверь их комнаты.

На кровати, жуя апельсин, сидел Пок Тохоло. Чак застыл в дверях, Пок выплюнул на пол апельсиновое зернышко.

– Ну, сколько насобирали? – спросил он, поблескивая черными глазами.

Мег ждала, когда девушка с бриллиантовыми кольцами закончит говорить по телефону, а капитан Террелл в эту минуту окончательно убедился: индеец по имени Пок Тохоло и есть Палач.

Положив перед собой последний из прочитанных отчетов, он откинулся на кресле и зажег трубку.

– Это он, – сказал он Беглеру. – Теперь фокус в том, чтобы его найти. Вывод стал окончательным после того, как свой материал прислал отдел по расследованию убийств. Во-первых, сотрудники этого отдела обнаружили в домике мотеля «Добро пожаловать» отпечатки пальцев, совпадавшие с найденными в комнатке, где Пок когда-то жил с родителями. Во-вторых, они обнаружили неопровержимые доказательства того, что под матрасом в домике хранилось оружие. Его след ясно отпечатался в исхудавшем матрасе, виднелись пятна оружейного масла.

Кроме того, описание Пока, какое дала им миссис Берта Харрис, вполне соответствовало описанию, данному Лепски доктором Уанники.

Доктору Уанники перевалило за восемьдесят, зрение порядком ослабло. Лепски показалось, что и голова у доктора уже не такая ясная, но мелкие заболевания он продолжал лечить по сей день, и индейцы-семинолы приходили к нему, как приходили когда-то их дедушки и бабушки.

– Пок – мальчик неплохой, – сказал Уанники в разговоре с Лепски. – Разве что немного вспыльчивый, так ведь в молодости все такие. Душевнобольной? – Старик потер колючий подбородок. Утром он забыл побриться. – Ну, душевнобольной нынче – не такая редкость. Но я бы не сказал, что Пок… – Он умолк и встревоженно посмотрел на Лепски, словно вдруг понял что-то, чего раньше не понимал. – Вспыльчивый он был, это точно.

Лепски обхаживал старика, как мог, но выудить из него больше ничего не удалось, только описание, совпадавшее с описанием человека, который останавливался в мотеле «Добро пожаловать».

– Итак, мы знаем, кто он, – подытожил Террелл. – Только уж мотив больно сомнительный. Неужели он убил всех этих людей лишь потому, что старуха назвала его черномазым?

– Но он же свихнулся, – заметил Беглер. – И теперь жаждет крови. Нагнал страху на богачей, да еще какого. Ведь психи – народ непредсказуемый, поди пойми, что ими движет.

– Теперь надо его найти.

– Угу. – Беглер не терял времени даром. – В городе по официальным данным сто пятьдесят два индейца-семинола, – сообщил он, – и половина из них похожи друг на друга. Другая половина тоже похожа на первую, только постарше. Думаю, надо объявить: мы хотим поговорить с Поком Тохоло. По радио и телевидению, в газетах. Как думаешь, мэр не поскупится на вознаграждение? Если оно будет крупным, этого Тохоло нам принесут на тарелочке.

Террелл задумался.

– У индейцев круговая порука. Пока этот парень не знает, что мы его вычислили. – Он сделал паузу, закурил трубку. – А как только узнает – ляжет на дно. Сейчас ему нет особой нужды прятаться, а вот если он забьется в нору, нам придется изрядно попотеть, чтобы его найти.

– Если мэр пообещает крупное вознаграждение, проблем не будет, – не согласился Беглер, который верил в могущество денег.

– Наши парни рыщут уже несколько дней, проверяют всех индейцев. Что они там надыбали?

– Бумаги извели столько, что ни один эсминец не увезет.

– И куда ты девал все это добро?

– Передал Джеку Хэтчи.

Сквозь идущий из трубки дым Террелл покосился на Беглера.

– Толковая мысль Джо.

– Иногда со мной такое бывает, – не без самодовольства признал Беглер. – Если кто из этого что-то выудит, так только Джек.

Джек Хэтчи был в городской полиции единственным индейцем-семинолом. Он работал в архиве, был далеко не молод и славился хорошей памятью.

– Надо узнать, вдруг он на что-то наткнулся.

Беглер покачал головой.

– Сам скажет, шеф. Ему надо перелопатить тонну бумаги, и он не из тех, кого надо подстегивать. Лучше его не трогать. Я ему сказал – дело срочное.

Террелл пососал трубку. О чем-то крепко задумался, потом сгреб лежавшие на столе отчеты, проглядел их и вытащил из стопки два листа бумаги. Внимательно изучил их, а Беглер тем временем зажег сигарету.

– Подождем, что нам принесет в клюве Джек, – заключил он. – Но я уверен, если мы объявим, что ищем Пока Тохоло, нам его нипочем не найти. – Черенком трубки он постучал по отчету, который держал в руках. – Но у нас есть еще двое: мистер и миссис Джек Аллен. Мы знаем, что Поку кто-то помогает. Хозяйка мотеля утверждает, что вместе с Поком приехали мужчина и женщина. Можно сказать почти наверняка – в подручных у Пока именно они. У нас есть их описание, описание их машины. Так вот, Джо, давай-ка искать их. Отловим их, они выведут нас на Пока. Озадачивай своих ребят. – Он передал Беглеру два листа бумаги. – Где-то ведь они остановились. Пусть проверят все дешевые гостиницы, меблированные комнаты, пусть ищут «бьюик». Как только найдем их, найдем и Пока.

На столе загудело устройство внутренней связи. Террелл дернул рычажок переключателя.

– Шеф?

Это был сержант Тэннер.

– Что такое, Чарли?

– У меня здесь дама… хочет поговорить с вами. Миссис Матильда Доуби. Я сказал ей, что вы заняты, а она – я, мол тоже, а вопрос важный.

– А какой именно, спросили?

– Угу… она говорит, это не моего ума дело, – кислым тоном ответил Тэннер.

Террелл поколебался, потом пожал плечами.

– Хорошо… проводите ее ко мне.

Он взглянул на Беглера.

– Миссис Матильда Доуби – это имя о чем-то говорит, Джо?

– Если бы и говорило, я нипочем бы в этом не признался, – отшутился Беглер и встал. – Иду озадачивать парней.

Он вышел из кабинета и направился в комнату детективов.

Через несколько минут в дверь Террелла постучал, а потом и заглянул сержант Тэннер.

– Шеф, миссис Доуби.

Террелл отпихнул от себя ворох бумаги, отрешенным голосом произнес:

– Пусть войдет, Чарли.

Миссис Матильда Доуби оказалась крошечной женщиной лет под восемьдесят. Одета она была опрятно, но бедно, во все черное. Белоснежные волосы и очень живые, приметливые голубые глаза.

– Вы шеф полиции? – вопросила она, останавливаясь перед столом Террелла.

Террелл поднялся и одарил ее теплой и дружелюбной улыбкой.

– Совершенно верно, миссис Доуби.

Он вышел из-за стола, пододвинул для нее стул.

Миссис Доуби смотрела на него с явным одобрением.

– Спасибо. Я, конечно, уже не девочка, но и беспомощной старухой себя не считаю.

– Чашечку кофе, миссис Доуби? – спросил Террелл, садясь в свое кресло. – Нет, спасибо. Дел по горло. Честно сказать, я большой крюк сделала, чтобы к вам попасть. А мне еще мистера Доуби обедом кормить. Задерживаться нельзя – он будет тревожиться.

– Что вас к нам привело? – спросил Террелл, кладя ручищи на груду отчетов и донесений.

– Я только что из аэропорта. Внука провожала. Хотела позвонить дочке, что, мол, Джерри… мой внук… взлетел нормально и все такое. – Миссис Доуби сделала паузу. – Только не подумайте, что я пришла к вам языком почесать, я знаю – полиции нужны факты… верно?

– Верно, – согласился Террелл. Терпение было не последней из его добродетелей – одна из причин, по которым его считали хорошим шефом полиции.

– Дочь работает на фирме. А за Джерри приглядывает моя сестра, она живет в Майами… впрочем, вам это неинтересно. У дочки в этой ее фирме хлопот полон рот, вот я и согласилась проводить Джерри… бабушки в таких делах – первые помощники, верно?

Террелл пососал трубку и кивнул:

– Думаю, верно, миссис Доуби.

– Мою дочку послушать, иначе оно и быть не может, молодежь нынче такая – все им сделай и подай. Но я не против. Не думайте, что я жалуюсь.

Террелл выколотил из трубки пепел.

– Значит, вы хотели позвонить дочери? – напомнил он и начал набивать трубку.

– Да. Зашла в один из автоматов прямо в аэропорте. Ну и сумочку уронила. – Она взглянула на Террелла, в приметливых глазах заиграла легкая усмешка. – Вы, конечно, можете сказать, что это возрастное, но уронить сумочку может всякий.

– Вы совершенно правы, – еще раз согласился Террелл. – У меня так просто все валится из рук.

Миссис Доуби взглянула на него с подозрением.

– Совсем не обязательно говорить такое из вежливости.

– Значит, вы уронили сумочку?

Она улыбнулась, это была приятная понимающая улыбка.

– Ох, шеф, все-таки я – редкая болтунья. Уж вы извините старуху. – Она поудобнее уселась на стуле и продолжала: – Наклонилась я за сумочкой и вижу: ко дну телефонного аппарата лентой прикреплен конверт. – Она открыла свою большую потрепанную сумочку и вытащила оттуда конверт. – Ну, думаю, странности какие, что здесь делать конверту? – Она посмотрела Терреллу прямо в глаза. – Уж не знаю, хорошо я поступила, плохо ли, только я его взяла и открыла. Иначе как бы я узнала, что там внутри? Может, надо было подойти к любому полицейскому и отдать, не открывая? Так надо было поступить?

– И что же в конверте? – спросил Террелл, уходя от ответа.

– Деньги… много денег. – Она посмотрела на него. – Как только я увидела, что там столько денег, сразу поняла: лучше бы и не открывала. И еще поняла: надо идти не к любому полицейскому, а к вам. Столько денег – не всякий устоит перед соблазном, а полицейские ведь не миллионеры.

Террелл откашлялся.

– Позвольте, конверт миссис Доуби? Я напишу расписку, что забрал его у вас.

– Не нужна мне ваша расписка, – отказалась она, передавая ему конверт. – Мне бы домой поскорее, накормить обедом мистера Доуби.

Глава 7

Пок Тохоло бросил на пол апельсиновую корку и ногой зашвырнул ее под кровать. Вытер пальцы о джинсы и протянул руку.

– Сколько насобирали? – спросил он.

Чак вошел в комнату так, будто знал: пол насквозь прогнил и того гляди рухнет под его весом.

При виде индейца, сидевшего на постели, Чака словно парализовало. Еще десять секунд назад он представлял себе, как они с Мег мчатся в машине, а в кармане у него – две тысячи долларов. Монетка столь внезапно перевернулась с орла на решку, что все его рефлексы застыли, будто кто-то одним ударом отсек все нервные окончания, идущие к мозгу.

– Сколько насобирали? – повторил Пок.

Чак взял себя в руки, и часть его мозга все-таки заработала.

Уж не заподозрил ли чего этот полоумный индей?

Он взглянул на Пока – смуглое ничего не выражающее лицо, блестящие черные глаза… нет, если бы он допер, что они собирались его предать, это было бы видно.

– Один не расплатился, – хрипло ответил Чак.

Спиной он ощутил присутствие Мег и сделал шаг вперед, чтобы она тоже могла войти в комнату.

Не глядя на Пока, она подошла к окну, уселась на единственный нормальный стул, приподняла с плеч волосы и тут же их отпустила… видя такое безразличие, Чак едва не кинулся на нее с кулаками. Она подалась вперед, уперлась локтями в подоконник и принялась смотреть на оживленное побережье.

– Думаешь, я куплюсь на такую брехню? – спросил Пок, не сводя глаз с Чака.

Чак облизнул пересохшие губы.

– Спроси ее… конверты собирала она.

– Я спрашиваю тебя, – сказал Пок.

Медленно, неохотно Чак достал из-за пазухи четыре конверта. От его пота они увлажнились, он швырнул их на кровать.

– Один не заплатил… в аэропорте. Я послал ее проверить во всех будках. Нигде ничего не было.

– В аэропорте! – Пок заметно успокоился. – Хансен… да… вполне возможно. Хансен мог не заплатить, но он заплатит. Сполна.

Чак не знал, о чем речь. Он прислонился к стене, стараясь прийти в себя. Тем временем Пок стал открывать конверты и считать деньги. Потом шесть сотенных бумажек толкнул в сторону Чака.

– Завтра еще пять заходов, – сказал Пок. Из кармана он достал кусочек бумаги и бросил на кровать. – Не город, а дойная корова, а?

– Угу. – Чак смотрел, как остальные деньги индеец запихивает себе в карман. – Точно… Угу.

Пок поднялся и мимо Чака прошел к двери.

– Заплатят если не все, то большинство. – Его черные глаза вперились в Чака. – Потому что наложили в штаны от страха. А когда человек боится, он делает то, что ему говорят, – с этими словами он вышел.

После долгой паузы Мег, не поворачивая головы сказала:

– Так что, мне паковаться?

– Ты разве не слышала, что он сказал, безмозглая сучка? – огрызнулся Чак. – Завтра представление повторяется.

– Неужто?

Что-то в ее голосе заставило его резко вскинуть голову. Она продолжала смотреть в окно. Лица не было видно из-за волос, но от ее голоса ему стало не по себе. Внезапно он понял, что сам он ходить по будкам и собирать деньги не сможет – нервы не выдержат. Не сумеет заставить себя. Ведь это же совать голову прямо в капкан! Он представил, как берет конверт, и тут же из укрытия выскакивают полицейские и набрасываются на него. Чака бросило в пот.

Он поднял клочок бумаги, оставленный Поком, и прочитал:

«Аэропорт. Будка В.

Автовокзал. Будка 4.

Вокзал. Будка 1.

Эксельсиор. Будка 2. Эдлон. Будка 6».

Пусть расколются хотя бы трое: это полторы тысячи, да плюс шестьсот, что ему отдал Пок! Только на сей раз он в этот притон не вернется, дудки! Подснимут последний конвертик – и сразу ходу! И чем он думал, когда решил вернуться сюда за шмотками?

– Слушай, – сказал он, – завтра мы забираем деньги и смываемся. Сразу, никуда не заезжая. Вот где я прокололся. А завтра, только денежки собрали – и по газам, ищи-свищи! Он пока дотумкает, мы будем уже далеко.

Она повернулась и посмотрела на него.

– Да, Чак, мелковато ты плаваешь, – сказала она спокойно. – Я думала, ты хоть что-то из себя являешь, а ты… Дура я, и все. Что у меня теперь есть? Вообще ничего. Ничего с минусом.

– Ты, бестолковая, две тысячи-то мы с тобой поделим! Это как, ничего с минусом? – взвился Чак. – Завтра мы с тобой будем в большом порядке. Пойдешь брать деньги?

Она отвернулась и посмотрела в окно. Из океана на лодках возвращались ловцы губок. Три человека вытаскивали на берег стофунтовую черепаху. Торговцы-семинолы жонглировали апельсинами и кричали на безразличных покупателей.

Чак встал и подошел к ней. Оттащил ее от окна. Вцепился в нее горячими потными руками, как следует встряхнул.

– Пойдешь или нет? – заорал он.

– Пойду, – сказала она, и Чак отпустил ее – уж слишком отсутствующий был у нее взгляд. – Мне теперь все до лампочки, понял, ты, лотерейный билет с золотой каемочкой?

Тем временем Пок остановился перед столом улыбающегося индейца-толстяка, хозяина меблированных комнат.

Звали этого индейца Ошида. С виду добродушный простяга, но под этой оболочкой скрывался один из заправил местного преступного мира, человек весьма могущественный. Меблированные комнаты были прикрытием его многообразной деятельности. Он имел счет в швейцарском банке. Держал в руках сеть, через которую шла торговля наркотиком ЛСД. Двадцать шесть проституток-индианок регулярно приносили ему четвертую часть своего заработка. Он получал два процента от всех продаваемых на местном рынке фруктов, потому что заключил сделку с человеком из мафии. Ему отчислялся один процент прибылей от продажи черепахового супа, потому что на фабриках по разделке черепах работало много индейцев, а почти всех работающих индейцев он контролировал. В его карман шли три процента от платы за парковку на набережной – в противном случае запаркованные машины просто сталкивались в воду.

Ошида был теневой фигурой, к нему сходились нити почти всех операций, что проводились в прибрежном квартале, и у него хватало ума держаться в тени.

Сидеть за столиком в обшарпанных меблированных комнатах, улыбаться, ковырять в зубах и складывать в голове цифры – это доставляло ему удовольствие. На него работали люди. Деньги текли рекой. Так чего ему не быть счастливым? Из Парадиз-Сити деньги перетекали в Берн, в Швейцарию. Деньги – они были для него предметом восхищения, как картина Пикассо для поклонника живописи. Вот они, твоя собственность, ты смотришь на них – и ты счастлив.

Пок Тохоло Ошиде нравился. Толстяк знал – этот парень опасен, но, если хочешь выколотить деньгу из этого так глупо устроенного мира, где нет никакого порядка, ты должен быть опасным.

Он знал, что Пок – это Палач, как знал и обо всех преступлениях в городе. Поквитаться с белыми богачами – это была толковая мысль. А толковыми людьми он всегда восхищался. Да, у Пока не все в порядке с головой, ну и что? У многих, кто вершит в этой жизни важные дела, с головой не в порядке. В общем, раз этот малый выдумал, как нагнать страха на белых богачей и выудить у них денежки, он заслуживает его, Ошиды, одобрения.

И когда Пок остановился перед столом Ошиды, тот одарил его самой широкой своей улыбкой.

– Мне нужен пистолет, – негромко сказал Пок.

Ошида наклонился и из коробки, что стояла в дальнем углу его стола, вытащил зубочистку. Сунул ее между двумя золотыми коронками, не сводя глаз с Пока.

– Какой? – спросил он.

– Хороший… ноль тридцать восьмого калибра, автоматический, пристрелянный.

Ошида вытащил зубочистку, вытер ее об рукав и сунул обратно в коробку.

Ошида восхищался людьми, которые перед ним не трепетали. Пок был одним из них.

– Подожди.

Встав из-за стола, он понес свою тушу в заднюю комнату. Минут через десять вернулся – в руках его был коричневый сверток, перевязанный ленточкой. Он положил сверток на стол.

Пок полез в карман, но Ошида покачал головой.

– Мне он достался даром… почему я должен брать деньги с тебя?

Пок положил перед Ошидой стодолларовую купюру и взял сверток.

– За удовольствие я привык платить, – отрезал он и вышел на залитую солнцем улицу.

Дежурная улыбка на лице Ошиды поблекла. Он поглядел на купюру, потом сунул ее в нагрудный карман.

Он считал, что с деньгами надо расставаться лишь в одном случае: когда это неизбежно. Такова была его жизненная философия.

Он потер оплывшую челюсть.

Видно, с головой у этого парня совсем плохо.

Беглер передал Терреллу записку вымогателя и сказал:

– Что ж, теперь мы знаем мотив.

– Тут дело не только в старухе, назвавшей его черномазым, – задумчиво произнес Террелл. – Интересно, сколько еще членов клуба получили такую записку? Понимаешь? Эти толстосумы в клубе уже и так дрожат от страха и вдруг получают такую записку: платите, иначе вам продырявят шкуру. Так вот, они заплатят как миленькие, а нас даже в известность не поставят.

Беглер закурил новую сигарету.

– И мне, шеф, как-то неохота их винить. Если его маневр в этом и состоит, он ловкач. Убивает троих, чтобы остальные поняли, – шутки с ним плохи. А что мы сделали, чтобы успокоить наших стареньких лапочек? Ничего.

Террелл кивнул.

– Я поеду к Хансену. Его надо защитить, защитить без дураков. Он заплатил, но до Пока деньги не дошли, получается, что Хансен платить не пожелал, а раз так… Пошли в клуб хороших ребят, несколько человек, пусть охраняют здание спереди и сзади. Проверять всех индейцев, входящих и выходящих.

Беглер ушел в комнату детективов, а Террелл по задней лестнице спустился во двор управления, где стояла его машина.

В комнате детективов Беглер не застал никого. Весь наличный состав был занят поисками пары, назвавшейся мистером и миссис Джек Аллен. Понимая, что обеспечить охрану Хансену – дело крайне срочное, Беглер с неохотой позвонил капитану Хеммингсу из полиции Майами и попросил прислать подкрепление.

– На вас уже пашут пятнадцать моих парней, – заметил Хеммингс. – Вы думаете, все наши уголовники ушли в отпуск?

– Сэр, одолжите нам еще двоих, – попросил Беглер, – вы нас очень обяжете. Как только у меня хоть двое своих освободится, я ваших тут же отпущу.

– Знаете что, Джо? У меня этот ваш краснокожий давно сидел бы под замком. Френк все делает через одно место, но это не мой участок, так что мое мнение мало кого интересует.

Беглер с трудом сдержал гаев.

– Капитан Террелл свое дело знает, сэр.

Какая-то нотка в голосе Беглера напомнила Хеммингсу – ведь это он честит начальника Беглера.

– Да, конечно, – поспешно согласился он. – Ладно. Двоих я сейчас вам пошлю. Если у нас вдруг поднимется волна преступности, вы нам тоже подсобите, верно? – Он отрывисто хохотнул. – Впрочем, надеюсь, ваша помощь нам не понадобится.

– И я надеюсь, сэр. – Скользнуть бы сейчас вдоль телефонного провода, пнуть Хеммингса в жирную задницу – и немедля назад, в надежные стены своего кабинета. Увы, чудеса если и бывают, то не такие.

– Через час ваш человек будет под охраной, – пообещал Хеммингс.

Но охрана опоздала. Пока Террелл черепахой полз в густом потоке машин, пока Хеммингс инструктировал двух детективов, отправляя их в Парадиз-Сити, Пок Тохоло нанес удар.

Убить Эллиота Хансена оказалось делом несложным. Не без риска, конечно, но к риску Пок был готов.

В 14.30 с ленчем в клубе уже покончено; индейская обслуга вся внизу, в здоровенной кухне, сидят и обедают; две трети клуба разошлись по своим кабинетам, остальные дремлют в салоне. Все это Пок прекрасно знал. Как и то, что Эллиот Хансен всегда уходит в свой кабинет и минут сорок кемарит на диване. Хансен – человек чувствительный, и он за свой счет отделал себе кабинет звуконепроницаемым материалом. Это Поку тоже было известно.

В ту минуту, когда он оказался у входа в клуб для персонала, два истомленных жарой детектива только подъезжали к Парадиз-Сити, а капитан Террелл затормозил перед красным сигналом светофора в полумиле от клуба.

Пок неслышно прошел по тускло освещенному коридору, вслушиваясь в голоса и позвякивание посуды из кухни. На вешалке висели белые кители, он взял один и надел. Китель оказался слегка велик, но какая разница? Дверь в кухню была открыта, но его никто не заметил. Вот и гостиная. Никого. Следующий коридор вел к бару. У входа в бар он замедлил шаги. Увидел отца: тот мыл стаканы и во всем его облике было терпеливое раболепие, всегда раздражавшее Пока. Он замер и, не показываясь, долго смотрел на старика… сейчас бы войти в эти двери и обнять отца… Нет, это слишком большая роскошь. И Пок прошел мимо.

Навстречу шагали два члена клуба: холеные, откормленные господа, у каждого между пальцами – сигара. Его они даже не заметили. Естественно, кто это обращает внимание на обезьяну в белом кителе? Как муха на стене – ни фамилии, ни имени.

Вот и кабинет Хансена. Пок даже не огляделся по сторонам. Легонько повернул ручку и вошел в комнату. Дверь затворилась с нежным присвистом – это выжала воздух звуковая изоляция вокруг двери.

Эллиот Хансен сидел за столом. Обычно в это время он спал, но сейчас заснуть ему мешал страх. Выстроенный им мир начал осыпаться, скоро он может рухнуть и завалить его своими обломками.

Он поднял голову, увидел индейца в белом кителе и раздраженно махнул рукой.

– Я тебя не звал! Уходи! Как ты смеешь входить сюда… – Тут он узнал Пока, судорожно глотнул воздух и вжался в кресло.

Пок поднял пистолет. На его коричневом лице мелькнуло подобие улыбки, и он нажал на спуск.

После первого выстрела на белом пиджаке Хансена, возле правого плеча расцвело кровавое пятно, и Пок понял, что пистолет отбросило чуть вправо. Вторая пуля попала Хансену в рот, разбив вдребезги его шикарные белые вставные челюсти. Третий выстрел пришелся в голову, пуля вышибла из несчастного мозги, красноватая гуща заляпала лежащий перед ним блокнот.

В таком состоянии и нашел тело Хансена капитан Террелл, приехавший ровно через десять минут.

Когда сержант Беглер вошел в кабинет Террелла, на лбу его блестели капли пота, глаза метали молнии. Террелл взвалил на него неблагодарную работу – встретиться с газетчиками, но никакой информации не выдавать. Реакция газетчиков была бурной – можно сказать, слишком бурной для кровяного давления Беглера.

– Знаешь, как эти сукины дети нас называют? – спросил он, сжимая и разжимая большущие кулаки. – Бумажные тигры! Они сказали…

– Бог с ними, Джо, не до них. – Террелл только что кончил говорить по телефону с мэром Хэдли, который прямо-таки бился в истерике. Но когда Террелл бывал уверен, что свою партию разыгрывает правильно, никакая истерика, никакие окрики на него не действовали. – Садись… выпей кофе.

Беглер уселся и отхлебнул кофе – его только что принесли в бумажных стаканчиках.

– Завтра газеты дадут нам прикурить, шеф, – сказал он, стараясь успокоиться. – А вечерние теленовости… будет что посмотреть!

– Ты сказал им, что никаких зацепок у нас нет?

При воспоминании об этом Беглер поморщился.

– Сказал.

Террелл принялся набивать трубку.

– Хорошо, скольких ты привела?

– Шестерых. Они ждут за дверьми.

В кабинет, ведомые Лепски, вошли лучшие работники Террелла. Макс Джейкоби, Дейв Фаррел, Джек Уоллес, Энди Шилдс и Алек Хорн.

– Берите стулья, – распорядился Террелл, – и садитесь.

После сумбурных перемещений шесть детективов расселись.

– Ситуацию вы знаете, – начал Террелл. – Отчеты читали. Преступника зовут Пол Тохоло. Двое, что назвались мистер и миссис Джек Аллен, работают с ним и могут нас на него вывести. Их описание у нас есть. Их мы, скорее всего, засветим быстро – они же не знают, что мы их ищем. Потому и подставляемся прессе. Газетчикам мы сказали, что никаких зацепок у нас нет, пусть называют нас бумажными тиграми, эта троица только расслабится, а это мне и надо… пусть расслабятся. – Он раскурил трубку, потом продолжал: – Уверен, записку с требованием заплатить получил далеко не один член клуба «Пятьдесят», все они наверняка заплатили, но никто из них в этом не признается. Все это народ мягкотелый, и убийство Хансена испугало их до умопомрачения. Между тем Хансен заплатил, но конверт с деньгами случайно нашли раньше. Пока нашли и забрали, поэтому он убил Хансена. Мысль приклеить конверт с деньгами ко дну телефона-автомата явно недурна. Ведь из автоматов люди звонят постоянно, и засечь, как кто-то забирает конверт, почти невозможно… но у нас есть описание этой троицы, о чем они не знают и знать не должны. Они пользовались телефонной будкой в аэропорте, а раз они не знают, что мы взяли след, могут воспользоваться ею еще раз. Макс, Дейв и Джек – немедленно в аэропорт. Обойдите все телефонные будки, проверьте под днищем аппаратов. Если найдете конверт, оставьте на месте и звоните мне. На это уйдет какое-то время. Вы не полицейские, вы просто люди, которым надо позвонить. Помните, за вами могут наблюдать, один неверный ход – и вся операция будет сорвана. В детали могу не вдаваться, и так все ясно, да?

Три детектива кивнули.

– Если увидите там кого-то из этой троицы, из поля зрения не выпускать. У вас радиосвязь с Лепски. Наш план – взять их всех сразу. Если увидите, что их там трое, окружайте… но очень осторожно… публика опасная. Скорее всего за деньгами придет кто-то один из них… вероятно, девушка. Тогда – преследовать ее или его, постоянно докладывать. Ясно?

Три детектива снова кивнули.

– Тогда по коням.

Конверт, приклеенный к днищу телефона-автомата в будке В в вестибюле аэропорта, обнаружил Джек Уоллес. Прижавшись мощным торсом к телефону и как бы отгородившись от любопытных глаз, правой рукой он стал набирать номер, а левой провел по днищу телефона. Конверт! Уоллес даже вздрогнул, будто легонько током ударило. Он собирался переброситься парой слов с женой, но, нащупав конверт, тут же дал отбой и набрал другой номер – Террелла.

– Нашел, шеф, – доложил он. – Будка В.

Террелл с шумом втянул в себя воздух: он сделал верную ставку!

– Отлично, Джек. Уходи из здания и доложи Лепски.

Повесив трубку, Уоллес вышел из будки, и его место тотчас заняла пожилая женщина.

Лепски сидел в машине, приемник был включен; он весь напрягся, услышав голос Террелла.

– Джек обнаружил конверт в будке В, – сказал Террелл. – Приступай к операции, Том, ты старший… желаю удачи.

Сунув руку под куртку, Лепски коснулся рукоятки своего специального полицейского пистолета ноль тридцать восьмого калибра и отчеканил:

– Ладно, шеф, как будут новости, сразу сообщу, – потом отключил связь. У машины Лепски появился Уоллес.

– Извести остальных, Джек, – распорядился Лепски. – Я зайду внутрь, оценю обстановку.

Прошагав через громадную автостоянку, он вошел в вестибюль аэропорта. Толпа бурлила, он пробирался через нее с праздным видом. Вот и телефонные будки. Мимолетным взглядом он окинул старушку, звонившую из будки В, потом поднялся на антресольный этаж, где располагалась местная администрация и службы управления аэропортом. Будка В с антресоли прекрасно просматривалась.

– Извините, сэр, – услышал он девичий голос, – но сюда нельзя. Этот этаж – только для работников аэропорта.

Лепски обернулся и пристально посмотрел на девушку.

Перед ним стояла невысокая хорошенькая брюнетка в желтой блузке и черной мини-юбке – униформе местной воздушной линии. Чуть дольше положенного его глаза задержались на ее ногах и, когда она смущенно хихикнула, он подобрался и стал до мозга костей полицейским.

– Кто здесь старший? – спросил он и показал свой значок.

Через несколько минут он уже сидел в каком-то кабинете и через стеклянную перегородку смотрел на вестибюль в целом и на будку В в частности, не привлекая ничьего внимания. Его радио было включено.

Ждать – этому Лепски был обучен. Такая уж у полиции работа. Первые четыре часа тянулись неимоверно долго. В конце каждого часа в будку заходил один из его людей и проверял, на месте ли конверт. Из будки за это время успели позвонить пятьдесят три человека. Лепски считал их от нечего делать – все звонившие никак не соответствовали описанию преступной троицы. Через пять часов его сменил Макс Джейкоби, и Лепски прикорнул на раскладушке, которую ему любезно предоставил работник аэропорта.

Ему снилась стюардесса. Причем вытворяла такое, что даже Лепски был поражен, а поразить его воображение было трудно. Проснулся он крайне разочарованный.

После утреннего кофе Чак первым делом проверил «бьюик». Подогнал машину к станции обслуживания, там ему заправили полный бак, проверили колеса и аккумулятор, долили в радиатор охлаждающей жидкости. Механик посоветовал ему поменять две свечи, что и было сделано. Ведь как только они соберут деньги, сразу в путь, ехать придется долго, и всякие сюрпризы им не к чему. Операцию будем считать завершенной. Две тысячи долларов плюс машина – можно начинать новую жизнь. Когда-то еще эти деньги кончатся… Не сейчас же этим себе голову забивать? Он привык жить сегодняшним днем. А деньги всегда найдутся, только поищи – и сразу найдешь желающих с ними расстаться. Так что о завтрашнем дне будет думать завтра.

Довольный, что машина стала как игрушечка – не бог весть что, но все-таки, – он подъехал к берегу и запарковал ее. Посмотрел на часы: 10.43. Через полчаса – за дело. Стоя на солнце, он изучал бумажку, которую дал ему Пок. Аэропорт лучше оставить напоследок. Оттуда рукой подать до шоссе 25, а там – вперед, в Лос-Анжелес. А начнут они с «Эдлона».

Когда он уходил, Мег еще не поднялась, и он велел ей встретить его у берега. Он закурил, подошел к швартовой тумбе и сел на нее. Эта часть гавани была пуста. Все ловцы губок ушли в океан. По ту сторону гавани виднелись яхты, катера и парусники богачей. Он стряхнул пепел в маслянистую воду, потер тыльной стороной ладони приплюснутый нос и попытался расслабиться.

Чак никогда не читал газет, не слушал радио. Он жил в своем маленьком ограниченном мирке. И поэтому ничего не знал ни об убийстве Хансена, ни о том, какой шум после этого подняла пресса.

Не город, а дойная корова, сказал тогда Пок.

Чак невесело усмехнулся. Так, да не совсем. Корова возьмет да и начнет бодаться. А если бы доить собрались этого полоумного индейца, как бы он к этому отнесся?

Чуть после 11.00 он вернулся к машине.

В это время дна на берегу было полно индейцев, рыбаков, туристов с фотокамерами, моряков с шикарных яхт. Люди шли в бары – опрокинуть утренний стаканчик. У края набережной толпились туристы – смотрели, как разгружают добычу ловцы омаров.

Выбравшись из толпы, Мег скользнула на сиденье рядом с водителем. На ней был захватанный белый свитер, порядком износившиеся джинсы; она поерзала, устраиваясь поудобнее, и длинные прямые волосы волной колыхнулись на плечах.

Чак нырнул за руль. Повернул ключ зажигания, завел двигатель.

– Ну, крошка, погнали, – сказал он. Вместо желанной бодрости в голосе прозвучали тревожные нотки. Им предстоят не самые приятные два часа… опасные два часа. А где Пок – все у фруктового лотка? Глотнув, он оглядел запруженную народом набережную.

Мег все молчала, и Чак покосился на нее. Внешне вполне спокойна… он перевел взгляд на ее руки – не дрожат… черт бы ее подрал! Хладнокровная сверх меры! Да нет же, ей просто на все наплевать! А это уже опасно. Когда человеку на все плевать, он, бывает, идет на неоправданный риск. А вдруг к ней прицепится какой-нибудь фараон? Даже подумать страшно…

– Собираем все деньги – и сразу сматываемся, – повторил он. – Дуем в Лос-Анжелес. Там не соскучишься. А с двумя тысячами зеленых мы там гульнем как следует.

Она снова не ответила. Просто сидела и смотрела застывшим взглядом в окно… Сейчас бы вмазать ей, руки так и чешутся… Но нет, не время.

Ему вспомнилась прошлая ночь. Он хотел ее, желал. Она лежала под ним как труп. Чего он только не делал, чтобы ее раззадорить, но куда там… и когда страсть выплеснулась из него, он скатился с Мег с отвращением.

Включив заднюю передачу, он стал выводить машину со стоянки. А ведь он сыт этой дурой по горло! Да выкинуть ее за ненадобностью, вместе с индеем! Соберет конвертики, вырулят они на шоссе 25, он остановит машину – и пинка ей под зад! Две тысячи или около того – с такими деньгами уж он найдет себе подружку, которая будет откликаться на его ласки – не то, что эта чертова мумия! Ничего с минусом? Так она о нем сказала? Ладно, только собери конверты, а уж там мы с тобой долго цацкаться не будем!

– Сначала в «Эдлон», – распорядился он. – Будка шесть. Слышишь?

– Да, – отозвалась она.

С оживленной набережной он свернул в боковую улочку, выходившую другим концом на главный бульвар. А на углу этой самой улочки дежурил патрульный полицейский О'Грейди.

У всех полицейских были описания преступников и четкие инструкции: не арестовывать, только сообщить. И при появлении запыленного «бьюика» О'Грейди сразу насторожился. Машина на малой скорости проехала мимо. О'Грейди взглянул на Чака, потом на Мег и в ту же секунду узнал их по описанию, которое гвоздем засело в памяти. Он едва устоял перед соблазном остановить машину и арестовать их. Ведь тогда в газетах замелькает его фотография, может, даже телевидение возьмет у него интервью… но тут перед его глазами возник разгневанный Беглер, кроющий его на чем свет стоит, и соблазн исчез. Он посмотрел, как машина влилась в густой поток главного бульвара, потом включил переговорное устройство.

Беглер, получив эту информацию, тут же предупредил патрульную машину номер 4.

Машина полицейских Херна и Джейсона стояла на бульваре. Оба тотчас вскинулись, услышав из динамика рокочущий голос Беглера.

– Х.50, темно-синий «бьюик», номер 55789, едет к вам. Повторяю – Х.50. Если сможете, преследуйте, но чтобы они вас не засекли. В машине мужчина и женщина. Повторяю – не преследовать, если они могут вас засечь.

Сигнал Х.50 означал, что речь идет об операции «Палач». Херн завел двигатель. Радио оставил включенным и слышал, как Беглер предупреждает другие патрульные машины.

– Вот они, – сообщил Джейсон, и Херн начал осторожно внедряться в поток машин.

«Бьюик» проехал мимо, дав полицейским возможность внимательно оглядеть Чака и Мег. Херн втиснулся между «роллсом» и «кадиллаком». Водитель «роллса» бухнул кулаком по гудку, потом понял – ведь это он гудит полицейским! Он стал делать вид, что нажал на сигнал случайно, но все равно нарвался на свирепый взгляд Джейсона.

«Бьюик» успел проскочить перекресток, а полицейской машине пришлось остановиться на красный свет. Херн выругался.

– Все, мать честная, приехали. Не сирену же включать. Вон они. Сорвались с крючка.

Чак, не подозревая, что их засекли, на следующем перекрестке повернул направо и медленно подрулил к гостинице «Эдлон».

– Вперед, крошка, жду тебя здесь.

Мег вошла в здание гостиницы и в будке 6 взяла конверт. Вернулась к машине и бросила конверт в перчаточный бокс. Они поехали в отель «Эксельсиор», и Мег снова забрала конверт без малейших проблем.

Ликуя в душе, Чак смотрел, как она кладет конверт в перчаточный бокс, потом повел машину к вокзалу.

– Ну мы даем! – пробормотал он себе под нос. – Будто коровку доим, точно! Тысяча зелененьких – это тебе не фигли-мигли! Еще три остановки – и дело в шляпе!

Из патрульной машины 6 передали, что «бьюик» проехал мимо них в противоположном направлении. Развернуться не удалось – слишком густой поток, – и машину они потеряли.

Беглер взглянул на большую карту города, расстеленную на его столе. Он пометил места, где видели «бьюик», и предупредил патрульные машины 1 и 2, что «бьюик» может ехать в их сторону.

Но к вокзалу Чак поехал по боковым улочкам и на глаза полицейским не попался.

У вокзала Чаку пришлось дать круг – парковаться негде. Нехорошо. Мег выйдет, будет стоять. Вдруг к ней подойдет какой-нибудь дотошный полицейский и спросит, чего она ждет? Еще четыре раза он прокатился вокруг вокзала и лишь после этого увидел ждущую Мег.

Обливаясь потом, он тормознул около нее.

– Совсем там закопалась! – рявкнул он, когда она села в машину и они отъехали. – Взяла?

– Да. – Мег открыла перчаточный бокс и положила поверх двух конвертов третий.

– Фу ты! – Чак вытер лицо тыльной стороной ладони. – А я уж было… – Он замолчал и выжал из себя улыбку. – Полторы тысячи зеленых! Дуем на автовокзал!

Проскочив по боковой улочке, он вырулил на Приморский бульвар. Патрульный полицейский оказался на высоте – он засек вползавший в густой поток «бьюик» и немедля сообщил Беглеру. Тот предупредил патрульную машину 2, но она безнадежно застряла в тягучем потоке. Водитель отозвался – без сирены мне не вырваться. Беглер выругался, но что тут поделаешь? Из-за этих чертовых бездельников по бульвару не проехать, им что, выставляют напоказ себя и свои машины, да глядят попутно, как народ на пляже валяет дурака.

Мег вылезла из «бьюика» и вошла в здание автовокзала.

Будка 4 была занята.

Звонила молодая женщина лет тридцати с небольшим, из тех, кого Мег ненавидела и презирала: замужняя, с незамысловатой причесочкой, в более чем средненьком платьице, вместо украшений – какие-то сомнительные побрякушки. Разумеется, произвела на свет ребенка, о котором готова рассказывать без передышки, но тщательно скрывает ото всех, что на самом деле ее ребенок – настоящий монстр и всячески ее третирует. Муж у нее – редкий зануда, говорить способен только о деньгах и гольфе, за свою работу держится обеими руками.

Мег с ненавистью наблюдала за ней… что-то такое лопочет, да ручкой помахивает… у-тю-тю… у-тю-тю… у-тю-тю. Вот пронзительно засмеялась – Мег услышала сквозь запыленную дверь. У-тю-тю… у-тю-тю… у-тю-тю.

Потеряв терпение, Мег открыла дверь будки, оттолкнула женщину в сторону, пошарила под дном автомата, нащупала конверт, отцепила его и сунула в сумочку.

– Эй! Что такое? – вскричала женщина, вытаращившись на нее.

– А пошла ты, – отрубила Мег и неторопливо зашагала туда, где ее ждал Чак.

– Порядок? – спросил Чак, когда Мег положила конверт в перчаточный бокс.

С каменным лицом она посмотрела на него.

– Ясно, порядок, иначе меня бы здесь не было.

Чак всосал в себя воздух.

Две тысячи долларов!

– Что с тобой? – грубо спросил он, когда они выехали на трассу. – Какого хрена тебя не устраивает?

– Сама бы хотела знать, – ответила Мег. – Ох, как хотела бы!

Ладно, скоро он ей даст пинка под зад – и до свидания. У нее мозги набекрень, как у индея! Да и хрен с ними, он их обоих сплавит! Следующая остановка – аэропорт! Даже если там и не дожидается последний конвертик, у него сейчас две тысячи шестьсот долларов! Мать честная! На такие денежки можно здорово покутить!

Когда они приехали в аэропорт, стрелки больших часов в вестибюле показывали 12.15.

Машины на автостоянке стояли ровными рядами. Тут место для парковки Чак нашел без труда. Чувствуя запах собственного пота, он резко дернул ручной тормоз.

– Ну, давай, крошка! Последний заход! Вперед, шевелись!

Мег вышла из машины и по бетонному покрытию направилась к входу в аэропорт.

Зыркнув по сторонам – никто не смотрит? – Чак вытащил из перчаточного бокса конверты и вспорол их ножом. На колени ему посыпались деньги.

Ай да мы! Доим коровку! Собираем ягоды-грибочки! Обалдеть можно!

Пересчитав деньги, он положил все купюры в один конверт, остальные три скомкал и швырнул на заднее сиденье. А сразу потолстевший конверт положил в перчаточный бокс.

Если последний подход будет удачным, он огребет три тысячи сто долларов! Ну, мать честная! Прямо дух захватывает!

Кулаком он саданул по рулю.

Ну, давай же, чертова мумия, где ты там? Чего мешкаешь, сучка заторможенная? Быстрее – и сматываемся!

А потом, где-нибудь на шоссе он остановится на обочине, откроет правую дверку – и пинка ей под зад – будь здорова, не кашляй!

И уедет, а она останется на шоссе и будет смотреть ему вслед.

Только бы дожить до этой минуты, мать честная!

Лепски дежурил с 11.00. Пока сообщать не о чем, сказал ему Джейкоби. Конверт преспокойно лежит на месте. Другие детективы, сменившись ранее, снова заняли свои места.

– Эдак можно и месяц прождать, – кисло пробурчал Лепски, закуривая сигарету и поудобней устраиваясь в кресле.

– Я схожу за кофе… ладно? – Джейкоби направился к двери.

В эту минуту из переговорного устройства раздался голос Беглера. Детективы замерли на месте.

Беглер сообщил: засекли мужчину и женщину (но не индейца), судя по всему, они едут в аэропорт. В данный момент патрульные машины их потеряли.

– Спускайся в вестибюль, Макс, – распорядился Лепски, когда Беглер дал отбой. – Похоже, пришел наш час.

Джейкоби вышел из кабинета, и Лепски тут же предупредил по радио остальных детективов.

Но их долгое ожидание было вознаграждено лишь в 12.15.

Первым ее увидел Джейкоби – деловой походкой она шла к телефонным будкам, – потом и Лепски.

Он внимательно вгляделся в нее: высокая блондинка, волосы прямые, одета неопрятно, лицо угрюмое, бледное, как свечка. Она открыла дверь будки В… да, сомнений нет – они пасут именно ее.

Он щелкнул переключателем своего радио.

– Похоже, птичка прилетела! Блондинка, белый свитер и голубые джинсы. Сейчас в будке. Только на глаза ей, ради бога, не лезьте. Ведите ее издалека. – и он отключил связь.

Вышел из кабинета и быстро спустился по лестнице в вестибюль.

Девушка, размахивая сумочкой, шла прочь. Джейкоби двинулся следом.

Лепски метнулся к телефонной будке и открыл дверцу одновременно с каким-то плечистым толстяком.

– Полиция! – рявкнул Лепски своим полицейским голосом, оттеснил мужчину в сторону и пошарил под днищем телефона. Конверта не было! Обойдя пялившегося на него толстяка, он быстро зашагал за Джейкоби.

Значит, он не ошибся!

Он включил переговорное устройство.

– Это она! Выходит! – В лучах солнца он остановился и увидел, что девушка идет к автостоянке. Увидев, что Джейкоби свернул к своей машине, Лепски одобрительно кивнул. – Дейв, она идет к автостоянке! Жди в машине у северного выезда. «Бьюик» 55789. Садись им на хвост, если проедут мимо. Энди! Прикрываешь южный выезд! – Выключив связь, он побежал к машине Джейкоби и забрался внутрь. Радио в машине работало, и Лепски тотчас наводнил эфир инструкциями для шести патрульных машин, дежуривших в миле от аэропорта.

Водители патрульных машин свой маневр знали. Они прикрывали выезды из города. В этом и заключалась их работа. А три полицейских машины в самом аэропорту были начеку, если «бьюик» вдруг поедет назад в город.

В эфире появился Дейв Фаррелл.

– Северный выезд, Том, катят из города. Сижу на хвосте.

– Поехали, – велел Лепски, и Джейкоби нажал на газ.

Дейвид Джексон младший лег спать в хорошем подпитии, хмель не выветрился и к минуте пробуждения. В это утро ему надо было ехать в аэропорт, встречать летевшую из Нью-Йорка с визитом матушку. Матушку он нежно любил, но неужто она не могла прилететь в другой день? А тут он после банкета, и какого! Но матушкой пренебрегать нельзя, она для него как путеводная звезда в этой жизни, как же ему ее не ценить? В шестеренках зацепления между ним и его отцом она играла роль смазки. Без ее постоянного и настойчивого вмешательства Дейвид Джексон младший давно бы утратил право на наследство, а поскольку его отец стоил миллионов пятнадцать долларов, мысль об утрате этого права досаждала ему более чем, как изящно выразился один покойный актер.

Короче говоря, проснувшись, он выполз из кровати, твердо зная – ему надо быть в аэропорту точь-в-точь, даже если весь его организм решительно против. Встретить старушку надо во что бы то ни стало. Но как трещит голова… будто через мясорубку пропустили. Он забрался в свой «ягуар» и, чтобы унять зверскую головную боль, как следует приложился к бутылке «Тичерз», которую всегда держал в машине.

Глянув на свою золотую «Омегу» он увидел: до прибытия матушкиного самолета осталось всего пятнадцать минут.

Его зубы мудрости совершенно утонули в виски, и он решил: где наша не пропадала! И понесся к аэропорту со скоростью участника гонок в Монте-Карло, ведя при этом машину, как малолетний дебил.

Три раза он избежал столкновений исключительно благодаря мастерству других водителей. Ему удалось-таки вырваться из потока на шоссе, и тут он как следует придавил педаль газа. Машина с ревом помчалась вперед. Он глянул на часы. 12.30. Но когда едешь со скоростью 110 миль в час, неразумно отводить глаза от дороги, а взгляд на часы просто ведет к роковым последствиям.

Длинный капот «ягуара» на всех парах врезался в бок пропыленного голубого «бьюика», который выскочил на шоссе с дороги, что вела в аэропорт.

Удар был страшный. «Бьюик» отшвырнуло на встречную полосу, развернуло, и в него врезалась другая машина, остановить которую водитель уже был не в силах. Второй удар пришелся на радиатор.

«Ягуар» вылетел с дороги, перевернулся в воздухе, упал на крышу и мгновенно загорелся. Дейвид Джексон младший умер еще до того, как языки пламени начали превращать его тело в обуглившийся кусок мяса.

Чак видел, что на него несется «ягуар», но уйти от столкновения не мог. Он ощутил могучий удар, и лобовое стекло шрапнелью брызнуло ему в лицо.

Бог знает по какой прихоти судьбы дверцы машины распахнулись, и их начисто оторвало от корпуса машины. И по какой-то прихоти судьбы из машины выбросило Чака – он приземлился на четвереньки посреди дороги.

С ужасом он увидел, что вокруг него расползается красная лужица… ведь это же его кровь! Ему было больно, жутко, он понимал, что скоро истечет кровью, но думать мог только об одном – о деньгах в перчаточном боксе «бьюика». С трудом он поднялся на ноги. Словно в тумане слышал автомобильные гудки, чьи-то крики. Да катитесь вы все! Согнувшись, он побежал к изуродованному «бьюику» и сунулся за деньгами.

Река горящего бензина из «ягуара» оранжево-красной змеей метнулась под уклон дороги и окатила «бьюик» в тот момент, когда кровоточащие пальцы Чака ухватили конверт.

Пробитый бензобак «бьюика» взорвался.

Чака швырнуло в воздух, одежда на нем загорелась, и его полыхающий труп рухнул на торчавшие кверху колеса «ягуара».

Глава 8

Пламя объяло и третью машину, попавшую в аварию, Лепски и Джейкоби пробивались сквозь невесть откуда взявшуюся толпу зевак, над трупом Чака рассеивался черный дым – а на кисти Мег в эту минуту сомкнулась чья-то коричневая рука и оттащила ее от пламени и дыма.

Мег была в состоянии шока.

Каким-то чудом она увернулась от осколков разбитого вдребезги стекла, но столкновение было страшным – казалось мозг ее сорвался с якоря и болтается в голове сам по себе. Она чувствовала, что ее куда-то тащат, но лишь беспомощно передвигала ноги. Она не видела ничего вокруг, только дрожала, ощущала прикосновение чьих-то тел – это индеец тащил ее сквозь толпу. Люди удивленно оборачивались на нее, но тут же снова впивались взглядом в горящие машины.

Когда взорвался бензобак третьей машины, толпа отхлынула, и Мег поняла, что сейчас упадет. Но чьи-то крепкие решительные руки потянули ее вверх – и она потеряла сознание.

Оттащивший ее в сторону индеец склонился над ней, схватил под коленки, взвалил на плечо. И, наклонив голову, пошел вперед, прокладывая путь сквозь толпу. Черный дым, что клубился над горящими машинами, отвлекал от него внимание людей.

Те, кто его все-таки приметил, решили: какая-то несчастная едва не сгорела, и он ее спас. Запах поджарившихся тел, буйное пламя, густой дым – все это было куда более захватывающее зрелище, чем какой-то индеец, уносивший какую-то грязнулю-хиппи. Толпа пропустила его, потом подалась вперед – смотреть, как горит тело Чака.

Дейв Фарелл, наблюдавший за всем этим из полицейской машины от северного выезда из аэропорта, вызвал Беглера.

– У нас тут жуткая авария, – доложил он. – Шоссе полностью блокировано. Нужна помощь. В аварию попал и «бьюик» 55789. Сюда мчится пожарная команда. Жуткая пробка. Повторяю… нужна помощь.

К этому времени Лепски, а следом за ним и Джейкоби сквозь толпу и дым пробились к горящему «бьюику». Два детектива увидели, как тело Чака, лежавшее поперек задних колес перевернутого «ягуара», лижут языки пламени. Пламя полыхало так яростно, что к горевшему телу нельзя было подойти.

Под вой сирен примчались аэропортовские пожарники и пеной начали гасить объятые пламенем машины.

Только минут через десять у Лепски высвободилась секунда, и он связался с Беглером. Выслушав его, Беглер велел ему ехать в управление, а остальным детективам остаться – помочь восстановить порядок на трассе.

Индеец, вытащивший Мег из покореженного «бьюика», сидел в высокой кабине пятнадцатитонного грузовика, положив руки на руль, он терпеливо ждал, когда полиция растащит сгоревшие машины и освободит дорогу.

Мег безжизненным мешком лежала на полу кабины. Она еще не пришла в себя, и индеец, которого звали Манати, поглядывал на нее с сомнением.

У этого худощавого, узкоглазого индейца двадцати семи лет от роду, с коротко остриженными черными волосами, напоминавшими нейлоновый веник, было четверо детей. Он водил один из грузовиков, принадлежавших Ошиде, перевозил ящики с апельсинами с рынка в аэропорт и неплохо на этом зарабатывал. Манати оттрубил три года на специальной тюремной ферме, где было совсем не сладко. Срок ему дали за ограбление с применением силы. Не приди на помощь Ошида, знавший нужных людей, Манати нипочем не получил бы водительские права и скорее всего вместе с семьей умер бы с голоду. О своем долге Манати помнил всегда и не упускал случая отблагодарить Ошиду. У индейцев, промышлявших в прибрежном квартале, секретов друг от друга не было; почти все они знали, что именно Пок Тохоло изобрел способ вытрясти денежки из белых богачей, именно он нагнал на них жуткого страху. Почти все они с удовольствием оказались бы на его месте или провернули нечто подобное, будь у них больше мозгов, выдумки и смелости. А поскольку Пок жил у Ошиды и был другом Джупитера Люси, у которого Маната брал апельсины, Маната считал, что обязан Поку помочь.

Манати узнал «бьюик» Пока, хотя за рулем его, уезжая из аэропорта, сидел Чак. Манати слышал, что Поку помогают двое белых, и понял: водитель и сидевшая рядом девушка и есть эти двое.

Когда произошло столкновение, грузовик Манати стоял на стоянке. Двести ящиков с апельсинами он уже выгрузил и перед обратной дорогой решил немного передохнуть, выкурить сигарету. Он ужаснулся, когда увидел, что машина Пока загорелась. Заметив, что из машины выпала девушка, он среагировал мгновенно и интуитивно.

И вот она лежит у его ног. Черты и без того исхудалого лица совсем заострились, бледная как смерть, глаза закрыты.

Манати стали мучить сомнения – а правильно ли он поступил? Может, нечего было вмешиваться? Может, она сильно ранена? И ее надо везти в больницу?

Он положил руку ей на плечо и легонько ее встряхнул. Глаза Мег открылись. В изумлении она уставилась на него. Секунду ей казалось, что склонившийся над ней человек – это Пок… нет, это кто-то незнакомый. И, вообще, почему она на полу кабины? Она попыталась сесть. И тут вспомнила – машина сбоку, жуткий удар, и мимолетная, страшная картина: Чак вылетает из машины, а лицо его все в стеклянных брызгах.

– Что с вами, мадам? – спросил Манати. – Вы ранены?

Ранена? Она чуть подвигалась, боли как будто не было.

– Вроде нет. А что… с ним?

– Боюсь, он сгорел.

Мег содрогнулась… потом облегченно откинулась на грязную спинку сиденья. Выходит, она свободна, и можно начинать все сначала? Выходит… но тут ее всю затрясло, она закрыла голову руками – до нее в полной мере дошел смысл сказанного.

Манати увидел, что машины впереди двинулись. Эта задержка может ему дорого обойтись. Он включил двигатель.

– Может, отвезти вас в больницу? – спросил он с тревогой, видя, как ее трясет.

– Нет.

– Я подобрал вашу сумочку, мадам. Вы ее уронили, когда упали без чувств. Вот она, рядом с вами.

Мег постаралась унять дрожь.

– Успокойтесь. Я высажу вас где-нибудь возле гавани. Годится?

– Да… спасибо.

И грузовик двинулся вместе с потоком под энергичную жестикуляцию краснолицего и вспотевшего инспектора.

– Мы их держали в клещах, и тут этот чертов «ягуар» вылетел, как пробка из бутылки, и сорвал нам всю операцию, – объяснял Лепски.

Террелл слушал. Слушал и Беглер, сидевший на подоконнике.

– Так. Парень мертв, но где девушка? – спросил Террелл.

– В машине она была. Я видел, как она садилась, – заверил Лепски. – Дальше – авария. Все заволокло черным дымом, заторище образовался неслыханный. Человек пятьсот там крутилось, не меньше. В общем, ей как-то удалось смыться. – Лепски из кожи вон лез, чтобы как-то оправдаться.

– Итак, мы вернулись в исходную точку, – устало и отрешенно подытожил Беглер.

Террелл задумчиво посмотрел на свою трубку, потом поднял тяжелые плечи. – Да. Я сейчас же буду говорить с Хэдли. Придется прибегнуть к крайним мерам. Я попрошу у Хэдли денег на вознаграждение. Мы вынуждены объявить, что хотим поговорить с Поком Тохоло. Тут же перекрываем все дороги и трясем индейский квартал, пока его не найдем, трясем, как яблоню.

Раздался стук в дверь, и вошел Джек Хэтчи из архивного отдела.

Это был высокий коренастый индеец с седеющими волосами, обвисшими густыми усами и проницательными черными глазами мыслителя. Детективы его уважали. Они давали ему имя, описание, метод действия – он согласно кивал и рано или поздно, Хэтчи никогда не торопился, приносил конструктивный ответ.

Из-за нагромождения событий Террелл о нем совершенно забыл, но сейчас, увидев его, как-то сразу успокоился – так успокаивается больной, когда на пороге появляется доктор.

– Что у вас, Джек?

– Я прочитал все сообщения, шеф, – доложил Хэтчи. – Извините, что на проверку ушло много времени, но уж слишком много было материала. В одном сообщении – липа. У Джупитера Люси двоюродного брата нет.

– Кто такой Джупитер Люси?

– Индеец. У него хороший бизнес, он продает апельсины на вывоз, плюс на берегу у него свой лоток, – объяснил Хэтчи. – В береговом квартале он – фигура заметная… человек хитрый, осторожный. Он проворачивает незаконные делишки, но действует аккуратно, не зарывается. Когда Лоусон и Додж проверяли всех индейцев и подошли к его лотку, там был еще один человек. Люси сказал, что это его двоюродный брат, Джо Люси. Так вот, родные братья и сестры у Люси есть, а двоюродных – нет.

Лепски внезапно вспомнил, что сказала ему жена, вернее, что напророчила старая проспиртованная керосинка Мехитабел Бессингер: «Ищите этого человека среди апельсинов»!

А ведь однажды эта старая гадалка уже оказалась права… человек, которого они ищут – индеец! Неужели?..

Он подался вперед, пожирая глазами Хэтчи.

– Этот тип торгует апельсинами?

Беглер и Террелл взглянули на него – их насторожила какая-то нотка в его голосе.

– Да, и торговля у него обширная.

Чуть фыркнув, Лепски втянул в себя воздух.

– Это он! Я… – Тут он умолк. Не скажешь же Терреллу и Беглеру, что его жена ходила выяснять истину к гадалке. От одной мысли о том, как они это воспримут, его бросило в жаркий пот.

– Тебе что-то пришло в голову, Том? – нетерпеливо спросил Беглер.

– Предчувствие. – Лепски смущенно заерзал на стуле. – Я…

Террелл и Беглер снова повернулись к Хэтчи. Предчувствия их не интересовали – им требовались факты.

– Хорошо, значит, у Люси двоюродного брата нет… это мы проверим. Поезжайте туда, – обратился Террелл к Лепски, – найдите лоток Люси и поговорите с малым, которого Люси выдает за своего двоюродного брата.

Лепски уже не сомневался – человек, к которому его посылают, и есть Пок Тохоло. Может, старая проспиртованная керосинка и полощет рот его виски, но первый раз она попала в точку… наверняка не сплоховала и со вторым пророчеством.

– Шеф… а если этот парень – Тохоло? – спросил он, чуть наклоняясь вперед и глядя прямо в глаза Терреллу. – Хорошо, я иду и проверяю, что это за птица. Только как? Ведь Тохоло я не знаю. В глаза его не видел. И никто из нас не видел. Так недолго и на пулю нарваться. Возможно, какой-нибудь сопляк отсидел свой срок, и Люси дал ему подзаработать, но если это Тохоло, я могу здорово нарваться и провалить всю операцию.

– Он прав, – негромко согласился Хэтчи. – Если это Тохоло, можно здорово нарваться.

Террелл кивнул. По его внезапно нахмурившемуся лицу детективы поняли: он сердится, что не учел этого сам.

– Верно.

Террелл задумался, потом потянулся к телефону:

– Чарли… попробуйте связать меня с Родни Бразенстайном. Да… Бразенстайн. Для начала позвоните в «Пятьдесят».

После недолгого ожидания в трубке раздался голос Бразенстайна.

– Род… я могу попросить тебя об одолжении? Можешь поработать немного на полицию? – спросил Террелл.

– Вот это предложеньице! – Бразенстайн засмеялся. – Поработать на полицию! А конкретно?

Террелл объяснил.

– Ну, разумеется. – Голос Бразенстайна зазвучал серьезно. – Да, Пока Тохоло я узнаю где угодно. Что именно от меня требуется?

– Я сейчас же пришлю своего человека, – сказал Террелл. – Он покажет тебе лоток Люси. Тебе надо пройти мимо и посмотреть, стоит ли там Тохоло. Будь осторожен. Не подавай вида, что узнал его.

– Понимаю. Хорошенькая будет прогулочка! Ладно, Френк, присылай человека. Жду.

– Он согласился, – объявил Террелл, повесив трубку. – Джек, поезжайте в клуб «Пятьдесят», заберите там Бразенстайна и отвезите его к берегу. Там и покажете ему лоток Люси, но издалека, самому на глаза не лезть. Думаю, все ясно. – Он повернулся к Лепски. – Том, поезжайте с ним, прикроете Бразенстайна. Пока вы туда доберетесь, я перекрою все выходы из прибрежной зоны. Вперед!

Когда Лепски и Хэтчи уехали, Террелл взглянул на Беглера.

– Черт его знает, как все может обернуться… ведь там, на рынке, всегда полно народу. Если это Тохоло, возьмет и начнет стрелять. Он ведь вооружен. – Террелл выдвинул ящик стола, порылся в нем и извлек большую карту береговой зоны. Минуту-другую внимательно ее изучал, потом начал делать карандашом какие-то пометки. – Джо, все улицы, которые я пометил, перекрыть. Если это Тохоло, мы его возьмем – живым или мертвым.

Беглер кивнул, забрал карту и ушел к своему столу. Через микрофон стал отдавать распоряжения, располагая своих людей широким полукругом – с побережья не должна прошмыгнуть и мышь.

Родни Бразенстайн вылез из полицейской машины, за ним – Лепски и Джек Хэтчи.

– Так, ребята, – заговорил Бразенстайн, чувствуя себя хозяином положения, – вы только покажите, где может быть этот индеец, остальное предоставьте мне. Что нужно шефу, я знаю. Если это Тохоло, я достану носовой платок и вытру им чело.

Лепски много чего в этой жизни ненавидел, в частности, богатых адвокатов, что раскатывали на «роллс-ройсах» и жили в домах на десять спален.

И Бразенстайн действовал на Лепски, как накидка матадора – на быка.

– Вытрете… что? – переспросил Лепски.

Бразенстайн посмотрел на поджарого детектива и в его жестких голубых глазах прочитал враждебность.

– Чело… лоб… верхнюю часть лица, – не без иронии ответил Бразенстайн, – вот так. – Он извлек из кармана безукоризненно белый платок и провел им надо лбом. – Улавливаете?

Лепски возненавидел его еще больше.

– Да. – Он повернулся к Хэтчи, наблюдавшим за этой сценой с явным интересом, хотя на лице его не дрогнул и мускул. – Джек, сначала пойду я. Девятнадцатый лоток справа?

– Точно.

И Лепски ушел, смешался с толпой. Начал считать лотки. У девятнадцатого стоял белый и разговаривал с толстым индейцем, поблизости был молодой индеец. Проходя мимо, Лепски окинул его внимательным взглядом, и цепкая полицейская память запечатлела и черты, и одежду индейца. Что ж, может, это и есть Пок Тохоло. Посмотрим, опознает ли его Бразенстайн.

Когда Лепски скрылся из вида, Хэтчи повел Бразенстайна вдоль берега. Они неторопливо пробирались сквозь толпу, и ярдов через сто Хэтчи остановился.

– Мы почти пришли, сэр, – сказал он. – Видите тумбу? Нужный лоток как раз напротив.

Бразенстайн посмотрел на тумбу, кивнул. Внезапно он оказался в плену сомнений. Уж не рехнулся ли он? Дал себя притащить сюда, под нещадно палящее солнце, делать за полицию их грязную работу. Черт подери! Он, между прочим, один из самых преуспевающих… почему один из?.. самый преуспевающий адвокат в городе, и вот он подрядился опознавать какого-то полоумного индейца! А если он идет навстречу своей смерти?

Увидев, что Бразенстайн внезапно изменился в лице и заколебался, многоопытный Хэтчи понял: Бразенстайн испугался. Как можно спокойнее он сказал:

– Вон та тумба, сэр, впереди.

На лбу Бразенстайна выступил холодный пот.

– Да… да… я не слепой!

– Хорошо, сэр. Лепски вас прикрывает. Он в нашей полиции лучший стрелок, сэр.

Хэтчи надеялся, что от этих слов у белого полегчает на душе – все-таки спокойнее, когда знаешь, что ты под защитой. Но реакция оказалась как раз противоположной. Страхи Бразенстайна только возросли.

Его защищают? Значит, опасаются, что возможна стрельба? Боже правый! Еще секунда – и Бразенстайн отменил бы всю операцию, но тут столкнулся взглядом с Хэтчи, черные глаза этого немолодого уже индейца смотрели пристально, испытывающе.

Бразенстайн взял себя в руки. Не след показывать этому индейцу, как он струхнул.

– Хорошо, – буркнул он хрипло. – Я пошел. – И он зашагал к тумбе, до которой было пару десятков ярдов.

Пришлось протискиваться сквозь толпу. Шум, крики торговцев, резкие голоса туристов – он еще больше разволновался. Вот и тумба.

Напротив нее был ряд фруктовых лотков. Сердце гулко бухало под ребрами. Бразенстайн застыл на месте. Повернуться к лоткам – это вдруг оказалось выше его сил. Вместо этого он принялся разглядывать маслянистую воду гавани.

Лепски, увидя это, застонал. Неужели этот откормленный слизняк наложил в штаны?

Лепски стоял в тени сводчатого прохода, который вел к рыбным ресторанам поприличнее, здесь же, на побережье. От запаха жареной рыбы у него текли слюнки. Оказывается, последние пятьдесят часов он ничего путного не ел, перебивался чем бог пошлет.

Отогнав эти мысли, он снова вперился взглядом в Бразенстайна. Вот чудик! Какие-то ужимки… кто в первый раз выступает по телевизору, примерно так же выглядит.

Наконец Бразенстайн повернулся и взглянул в сторону фруктовых лотков. Вгляделся, оцепенел… вытащил платок и вытер им лоб.

Более дешевой актерской игры Лепски в жизни своей не видел – настолько дешевой, что на Бразенстайна тут же уставились туристы, как по команде. Обычное дело – стоит одному задрать голову, тут же пялиться в небо начнут еще сто человек.

Лепски выругался сквозь зубы.

Пок Тохоло стоял, облокотившись на ящик с апельсинами. Джупитер Люси заключал сделку с оптовым покупателем из испанского отеля – продавать им по восемь ящиков. Что-то они никак не могли договориться. Но Пока это не касалось. Он поглядывал на свои дешевые наручные часы. Чак, должно быть, уже собрал все конверты.

Но можно ли ему доверять?

Пять конвертов… две с половиной тысячи долларов!

Пок взял апельсин и стал им поигрывать, чуть сдавливая.

Что ж, план он придумал отличный, но из-за цвета его кожи пришлось подрядить в помощники Чака и девушку. Хотя он знал заранее: деньги, если идут через их руки, автоматически подвергаются опасности.

Он вспомнил, как ждал Чака с деньгами, как тот вошел в комнату. Не вошел, а застыл в проходе как вкопанный, явно не ожидая увидеть его, Пока. И испугался тоже. Вполне возможно, что он был готов предать Пока.

А ведь теперь Чаку ничего не стоит уехать с новой порцией денег.

По кисти Пока побежал апельсиновый сок: он совсем забылся от этих мучительных мыслей и начисто раздавил апельсин. Выбросив остатки плода, он вытер руку о джинсы.

Люси и оптовый покупатель наконец завершили сделку. Теперь они улыбались и жали друг другу руки.

Через запруженную народом набережную Пок взглянул на маслянистую воду гавани. Маслянистая поверхность играла всеми цветами радуги. Тут он увидел Бразенстайна.

Пок сразу узнал этого дородного красавца. Работая барменом в клубе «Пятьдесят», Поку приходилось мириться с безмерным самодовольством этого типа, с его снисходительностью – ничего, мол, индейцы тоже люди. Бразенстайн всегда был с ним вежлив, и Поку эта вежливость была еще невыносимее, чем откровенная грубость других членов клуба. Индейцы тоже люди!

Пок вспомнил, как Бразенстайн громогласно увещевал Джефферсона Лейси, который в открытую презирал цветных.

«Ты не можешь не признать – они люди старательные, трудолюбивые. Да наш клуб только на них и держится. Мне они нравятся. Люди милые, симпатичные. Что-что? Ну, Джефф, это уж ты, извини меня, хватил лишку. Сделать их членами клуба? Может, еще и негров пригласить?»

Пок чувствовал, как в нем закипает ненависть. Бразенстайн… что это он там тужится около тумбы?

Семья Тохоло исповедовала католическую веру. Живя дома, Пок всегда ходил с отцом на воскресную мессу.

Стоя на коленях в тускло освещенной церкви – мерцающие свечи внушали ему религиозный трепет, – Пок сквозь переплетенные пальцы, прикидываясь, что молится, наблюдал за отцом, преклонившим колени рядом. Отец смотрел на алтарь с такой безмятежностью, что Пока охватывало отчаяние. Познать такую безмятежность ему было не суждено.

Он вспомнил слова, какие произносил священник в своем поспешном, затасканном обращении к прихожанам.

«А затем воспоследовал поцелуй Иуды, и остался он в памяти людской как знак предательства».

Бразенстайн теперь смотрел прямо на него, и Пок понял: тот его узнал. Бразенстайн вытащил платок и вытер им лицо, и Поку стало ясно: Бразенстайн предает его.

Роковая клетка в мозгу Пока вспыхнула белым сиянием, будто взорвалась электрическая лампочка.

Затравленно, словно животное, почуявшее опасность, он глянул направо, потом налево. Инстинкт подсказал ему: этого сигнала ждали притаившиеся поблизости полицейские.

Джупитер Люси что-то строчил в книге заказов. Покупатель из отеля, довольный заключенной сделкой, уходил прочь.

Лепски увидел, как Бразенстайн картинно машет платком. Значит, этот индеец – Тохоло! Он включил переговорное устройство.

В эту секунду Пок сунул руку под полку, и его коричневые пальцы сомкнулись вокруг рукоятки автоматического пистолета ноль тридцать восьмого калибра. Тонкие губы вытянулись в зверином оскале, обнажив зубы.

Подняв голову, Люси увидел безумное, убийственное выражение в глазах Пока, он тут же кинул свою книжку и незаметно смылся.

Лепски тем временем передавал в микрофон:

– Бразенстайн опознал Тохоло. Перехожу к операции.

Бразенстайн поступил так, как ему велел Террелл. Он начал уходить. Его походка была неверной, страх еще не улетучился. Ладно, остальное – дело полиции. Что до него, в жизни на подобное больше не согласится. Он удалялся, и тут ему в голову пришла мысль: ведь эта история для него – настоящий клад! Друзья наперебой будут приглашать его на обед и, завороженные, слушать, как он помог полиции взять Палача.

Он уже начал расслабляться и предвкушать приятные минуты в обществе друзей – и тут в затылок ему врезалась пуля, вылетевшая из пистолета ноль тридцать восьмого калибра.

Слушая указания Террелла, Лепски на миг выпустил Бразенстайна из поля зрения. Он услышал выстрел, поймал глазами падавшего Бразенстайна и тотчас перевел взгляд на Тохоло… но индейца у лотка уже не было.

Мозг Лепски лихорадочно заметался в поисках решения. Как быть: сообщить о происшедшем или немедля броситься за Тохоло?

За этот короткий миг сомнения все индейцы, работавшие во фруктовых рядах и видевшие, что произошло, устроили страшную неразбериху, и Поку удалось ускользнуть.

В следующую секунду на берегу поднялась настоящая паника, отовсюду неслись крики, а индейцы носились взад и вперед, якобы охваченные ужасом, внося в общую панику достойный вклад.

Лепски понял: преследовать Тохоло бессмысленно, даже и знай он, в какую сторону бежать. Между ним и лотком Люси колыхался теперь уже непроходимый людской барьер. Двое индейцев, изображая панику, перевернули лоток конкурента, и волны апельсинов покатились к ногам Лепски.

Он включил радио и доложил о случившемся.

В управлении его слушали Террелл и Беглер.

Когда связь кончилась, они обменялись долгим взглядом.

Беглер, кажется, никогда не видел шефа обескураженным, а сейчас понял, что и этого большого, крепкого человека можно выбить из седла – так внезапно побелело лицо Террелла, такое потрясение читалось в его глазах.

– Выходы из прибрежной зоны перекрыты, Джо? – спросил Террелл, поднимаясь на ноги.

Встал и Беглер.

– Перекрыты.

– Что же, тогда будем его выкуривать, – заключил Террелл. Он вытянул ящик стола и достал оттуда полицейский пистолет и крепежные ремешки для него.

– Шеф, – с тяжелым сердцем произнес Беглер. – Давайте поеду я. Должен же кто-то остаться здесь. Будут звонки… и вообще…

Терпел окинул его тяжелым взглядом.

– Операцию буду проводить я, – сказал он негромко. – Здесь останешься ты. Я послал своего друга на смерть. Это уже личное. – И он вышел из кабинета.

Чуть поколебавшись, Беглер по радио связался с Лепски.

– Том, к вам едет шеф, – сообщил он. – Взял в голову, что смерть Бразенстайна – на его совести. Он в таком состоянии, что может полезть прямо на пулю. Ты меня понял?

– Понял, – ответил Лепски и выключил связь.

Пока захлестнула волна дикого злорадства, когда он увидел, что Бразенстайн упал. А теперь бежать – и немедля. Нажимая на курок, он знал, что будет делать в следующую секунду.

Бразенстайн только падал, а Пок уже пригнулся и стрелой метнулся в лавчонку, ярдах в четырех от лотка с фруктами.

Лавку эту держал восьмидесятилетний индеец, он продавал всякую всячину: от луков и стрел, бус и ожерелий до крокодильей кожи. Он был одним из осведомителей Ошиды. За товар, попадавший в лавчонку, платил Ошида. Людей, которые докладывали Ошиде о том, что происходит на берегу, было немало.

Старого индейца звали Микко. Когда прогремел выстрел, он сидел в дверях своей крошечной лавчонки и нанизывал на нитку стеклянные бусы.

Пок метнулся мимо него в темноту лавки, а старик как ни в чем не бывало продолжал шерудить длинной иглой в коробке с бусами и подцепил сразу восемь штук.

Он знал, что через несколько минут все побережье будет запружено полицейскими. Он видел, как Пок стрелял. Глупый, плохой поступок, но совершил его индеец. Про Пока и его «подвиги» Микко знал. Когда он услышал о них впервые, его это позабавило, он даже покивал головой в знак одобрения, но теперь Пок вел себя как безумный, и это Микко уже не нравилось. И все же Пок оставался индейцем.

Микко и отец Пока были близкими друзьями. Микко жалел старика – уж слишком он честный. Как он будет страдать, когда обо всем узнает. Ведь рано или поздно Пока поймают. Никуда ему не деться. Но все равно индейцы должны защищать друг друга. Полиция придет к нему в лавку – обязательно придет! – а он скорчит дурацкую рожу и прикинется глухим. Все-таки ему восемьдесят лет. Никто не удивится, что индеец в таком возрасте и безмозглый и глухой.

И когда Пок проскочил к задней стене лавки и открыл дверь, что вела к верхнему ярусу лавчонок, Микко уяснил, что свой маневр он знает твердо.

Прибрежный квартал был настоящим лабиринтом, путей для побега имелось несметное множество. Сплошь крыши, погреба, крошечные пропахшие комнатки, крутые и темные ступени, еще комнатушки, еще крыши, какие-то проулки, пожарные лестницы на другие крыши, а оттуда – на крыши еще более низкие, слуховые оконца, выходившие в переходы, по обе стороны которых двери в комнаты-шкафы – здесь жили индейцы, когда не занимались своим бизнесом на побережье.

Все это Пок знал. Несколько месяцев назад естественный инстинкт выживания велел ему разведать весь береговой квартал. Он поставил перед собой задачу – так человек, отправляющийся в долгое и непростое путешествие, внимательно изучает карты, уточняет расстояние и прикидывает, каким путем пойти.

Индейцы никогда не задают вопросов. Кто-то из них удивился, что это Поку вздумалось обследовать их жилища, лазать по крышам, обегать их пропахшие переулки… впрочем, какое им дело… может, парень свихнулся? Им надо на пропитание зарабатывать… Так что не до него.

И вот тогдашнее его жгучее желание выжить приносило плоды.

Полиция, конечно, уже догадалась, что он – Палач. Как-то пронюхали, что он работает у Джупитера Люси. Но брать решили не сразу, сначала опознать. И эту предательскую миссию доверили Бразенстайну.

Через слуховое окно он вылез на крышу. Что ж, и ладно, он посчитался еще с одной высокомерной тварью.

Сверху нещадно палило солнце. Надо сосредоточиться. Он и вправду как в лабиринте: не знаешь, направо повернуть, налево или дуть прямо.

Надо идти к Ошиде. Чак с деньгами уже должен быть там. А потом – сразу из города. У него будет больше двух тысяч! Тысячи хватит, чтобы подкупить старшего бармена в отеле «Панама» в Майами, и тот возьмет его вторым барменом. А за такую работу он только на чаевых будет грести больше двухсот долларов в неделю! Бармен обещал ему это место за тысячу долларов.

Поку не пришло в голову, что за ним будут охотиться все полицейские во Флориде. Ему казалось, что стоит выбраться из Парадиз-Сити – и все опасности позади.

Он осторожно придвинулся к краю крыши и глянул на кишащее народом побережье. Оно напоминало разворошенный муравейник. Женщины визжали и вопили, мужчины толкались, пихали друг друга. Под стоны сирены приехала «скорая». Взмыленные полицейские, бранясь, пытались оттеснить толпу. Сотни апельсинов, на которых то и дело поскальзывались зеваки, золотым ковром лежали вокруг трупа Бразенстайна.

Среди этого гвалта и неразберихи глаз Пока внезапно узрел Джека Хэтчи… вот она, смертельная опасность! Ведь этот полицейский – индеец! И прибрежную зону знает не хуже Пока.

Секунду Пок колебался, потом та самая клетка в мозге снова взорвалась электрической лампочкой.

Отерев ствол пистолета на руку, он прицелился в голову Хэтчи – и нажал на спуск.

– Ты здесь наведи порядок, Джек, – говорил Лепски. – А я… Докончить фразу ему не удалось.

Он увидел, как Хэтчи пошатнулся, и на его седеющей шевелюре появилась полоска крови. И только когда этот здоровяк упал, Лепски услышал выстрел.

Мгновенно вскинув голову, он увидел, как что-то шевельнулось на крыше лавчонки, одной из множества, окаймлявших берег.

Рука его метнулась к пистолету. Он вытащил его и тут же выстрелил – одно едва уловимое движение.

Из толпы выскочил Энди Шилдс и подбежал к нему.

– Он там, наверху! – бросил Лепски. – За ним!

Расталкивая народ, к ним пробился Дейв Фаррелл, и Лепски махнул рукой в сторону Хэтчи – тот был ранен и шевелился.

– Помоги ему, Дейв, – распорядился он и вместе с Шилдсом побежал к лавчонке старьевщика Микко, расталкивая на ходу встречных и поперечных. Но шагов через десять наступил на апельсин и шмякнулся, да так, что перехватило дыхание. Шилдс хотел подхватить коллегу, но сам поскользнулся на другом апельсине и повалился на Лепски, когда тот, ругаясь на чем свет стоит, уже вставал на ноги.

Выстрел Лепски едва не попал в цель.

Пуля просвистела над самым ухом Пока и отколола цемент от трубы. Он пригнулся, но осколки шрапнелью полетели в него. Сгусток цемента шибанул ему под левый глаз, пошла кровь.

Держась как можно ниже, Пок побежал по крыше, отирая платком кровь с лица. Скатился по железной пожарной лестнице, на миг замер, разобраться, где он – какой-то узкий, зловещего вида пахучий переулок, – и побежал направо. Кошачьим движением перемахнул через кирпичную стену, приземлился в другом переулке, снова сориентировался на местности – и побежал налево. В конце переулка увидел распахнутую дверь. Все еще держа у лица пропитавшийся кровью платок, он прошел через дверь и взбежал по узким крутым ступеням. На площадке играла с куклой девочка-индианка. Пок чуть сбавил шаг, взглянул на нее, потом пошел дальше. Девочка онемела от ужаса, увидев в его руке пистолет и окровавленный платок.

В дальнем конце коридора была дверь. Пок открыл ее и снова вынырнул на солнечный свет. Пригнувшись, пробежал по плоской крыше, остановился у слухового оконца, с треском дернул раму и снова скользнул во тьму, оставив на раме отпечатки пальцев.

Безумно скатившись по крутым и узким ступеням, он выскочил через дверь в другой переулок. Еще стена. Через нее он спрыгнул во двор, там на ящике сидела необъятных размеров индианка и ощипывала курицу. Секунду они смотрели друг на друга, потом женщина опустила глаза, а Пок метнулся мимо нее в хибарку, которую она называла своим домом.

Еще переулок, еще стена – и вот перед ним задняя дверь меблированных комнат Ошиды.

Порез на лице уже перестал кровоточить, и пропитанный кровью платок он запихнул в карман. В коридоре остановился, прислушался, потом тихонько открыл дверь в комнату Ошиды.

Ошида оказался на месте – он сидел в сломанном кресле, сложив руки на оплывших коленях. Он разговаривал с Маната, пришедшим за минуту до Пока. Несмотря на полумрак, Пок узнал Манати сразу. Быстрым и незаметным движением Пок сунул пистолет в задний карман джинсов. Вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.

Ошида откинулся на кресле. На сей раз на его лице не было обычной улыбки, глаза бегали.

– Пок, дело обернулось плохо, – сказал он. – Маната тебе расскажет.

Манати в нескольких словах рассказал Поку, что произошло в аэропорте. Пок слушал, глаза его блестели.

– Белый умер?

Манати кивнул.

– Машина?

– Сгорела.

– А девушка?

– Я довез ее до берега. Потом она ушла.

Мозг Пока заработал с лихорадочной быстротой. А деньги? Сгорели вместе с машиной? Или они у девушки? На него нахлынула волна бешеной ярости.

Он вскинул большой палец, показывая на дверь.

– Выйди!

Манати взглянул на Ошиду, тот кивнул. Водитель быстро вышел из комнаты.

После долгой паузы Ошида спокойно сказал:

– Тебе надо уезжать, Пок. Жаль, что все так кончилось. План твой был хорош. Что делать, не повезло – несчастный случай.

Не сводя глаз с толстяка, Пок заявил:

– Мне нужны деньги. Тысяча долларов.

Ошида вздрогнул. Видя, как зловеще поблескивают глаза Пока, он понял: ему, Ошиде, угрожает реальная опасность.

В верхнем ящике стола у него всегда лежал пистолет. От места, где он сидел, до стола было ярда четыре. Автоматический кольт ноль сорок пятого калибра он когда-то купил у армейского сержанта, хотя и представить не мог, что он ему когда-нибудь понадобится. Пистолетом этим он гордился. Время от времени он его чистил и смазывал. А сейчас, глядя на Пока, понял: этот пистолет… если до него добраться… может спасти ему жизнь… да, он знал – жизни его угрожает опасность. Но он сидел в разломанном кресле… Пока будет тянуться за пистолетом, Пок его убьет. Значит, надо немного поблефовать.

– Будь у меня такие деньги, я бы тебе их дал, – начал он. – Мы с твоим отцом добрые приятели. Я был бы рад выручить тебя.

– Моего отца сюда не приплетай… давай деньги, – веско приказал Пок, убрал руку за спину и из кармана джинсов вытащил пистолет.

Ошида кивнул. Медленно поднявшись на ноги, он подошел к столу. Хотел было вытянуть верхний ящик, где лежало оружие, но тут в спину ему уперся пистолет Пока… Что ж, он проиграл. Рука его потянулась ко второму ящику, выдвинула его. Там были наличные.

– Вот… это все, что у меня есть, – вымолвил он. – Бери.

Пок отпихнул его и цапнул из ящика толстую пачку долларовых банкнот. Сунув их под рубаху, он быстро направился к двери.

Ошида понимал: опасность еще не миновала, и поэтому стоял, не двигаясь.

– Помни, Пок, мы с твоим отцом – добрые приятели, – подал он голос, и голос этот подрагивал.

– Открой верхний ящик, – приказал Пок. – Ну, давай, открывай!

Долгую минуту они смотрели друг на друга, Ошида видел, что глаза Пока горят безумным блеском. Медленно, слыша гулкие удары собственного сердца, Ошида открыл ящик.

На листе промасленной оберточной бумаги лежал пистолет.

– Добрые приятели, да? – прошипел Пок и нажал на спусковой крючок.

Выстрел эхом прогремел по всему зданию, услышали его и на берегу.

Когда. Ошида упал, Пок подскочил к столу, схватил «кольт», бросил на пол свой пистолет – патронов в нем все равно уже не было – и выбежал из комнаты.

Эту часть квартала прикрывал детектив Алек Хорн. Услышав выстрел, он подбежал к концу переулка, в который выходила задняя дверь дома Ошиды, и в эту самую секунду из нее выскочил Пок.

Долю секунды Хорн колебался: вдруг этот индеец не Пок Тохоло? В руке Пока блеснул пистолет, и Алек вскинул свой.

Но опоздал – вот она, доля секунды! Пуля Пока врезалась Хорну в плечо и сбила его с ног.

Хорн все-таки успел выстрелить и попал – пуля вспорола борозду на левой руке Пока.

Дико озираясь, Пок раненным зверем помчался по переулку. Боль в руке застила ему свет, тут только он осознал, что за ним охотятся, и его охватила паника. Он добежал до двухэтажного дома-развалюхи в конце переулка, пнул дверь ногой и на ощупь кинулся в темный коридор. Им владела одна мысль – спрятаться. Перед собой он увидел ступеньки. Перепрыгивая через две, он взбежал на площадку, остановился. Направо вела одинокая дверь, слухового окошка не было. Он понял, что загнал себя в тупик.

Тут дверь распахнулась, и он вскинул пистолет.

На площадку вышла индианка, высокая, стройная, лицо в оспинках, на голове кренделем закручена коса.

При виде Пока она оцепенела от ужаса.

Пок направил на нее дуло пистолета.

Они неотрывно смотрели друг на друга. С пальцев Пока капала кровь, на полу появилась красная лужица.

– Забинтуй! – он хлопнул себя по простреленной руке и снова пригрозил ей пистолетом.

Глаза ее чуть не вылезли из орбит, но она согласно кивнула. Шагнула назад в комнату и поманила его за собой.

Когда Пок прогнал Маната, тот спрятался в складской комнате Ошиды – боялся за своего боса. Услышав выстрел, он понял – страхи его оправдались. Пок пробежал по коридору, и Манати бросился в гостиную – там на полу распростерлась громадная туша. Потрясенный, он повернулся и заспешил к задней двери. И тут же услышал два выстрела – это Пок и Хорн наградили друг друга пулей.

Он осторожно высунулся. В конце переулка увидел бегущего Пока, тот остановился и скрылся в дверях последнего дома.

Манати посмотрел в другую сторону – с земли пытался подняться раненный детектив.

Не убей Пок Ошиду, Манати и в голову не пришло предавать его… но теперь Пок разрубил пуповину, что связывала его с индейским братством и порукой.

Манати приблизился к упавшему детективу, и в ту же секунду через стену перемахнули Лепски и Энди Шилдс.

Рука Лепски легла на пистолет Шилдса, толкнула его вниз.

– Это не он! – Отпихнув Манати в сторону, он опустился на колено возле Хорна, тот уже сидел, корчась от боли. – Что, сильно задело?

Хорн отрицательно покачал головой.

– Он побежал туда.

Лепски поднял голову – обшарпанный переулок кончался тупиком.

– Займись им, Энди. Вызови помощь! Наверное, он сиганул через стену.

– Сэр! – Манати стоял, прижавшись спиной к стене. – Он в последнем доме, в конце переулка. Оттуда только один выход – дверь, через которую он вошел. Этот дом я знаю. Там живет Мани, внучка Ошиды.

Лепски внимательно посмотрел на индейца – можно ли ему доверять? Ведь все они, кто живет в прибрежном квартале – одна семья, друг друга не продают. Вдруг это отвлекающий маневр, чтобы у Пока было время убежать?

– Он убил моего хозяина, сэр, – сказал Манати, будто читая мысли Лепски. – Он рехнулся. Его надо поймать. Он там!

– Точно знаешь, что другого выхода оттуда нет?

Манати кивнул.

Через стену перелезли двое полицейских.

– Помогите Алеку, – дал им задание Лепски. – Энди, будем его брать.

Держа перед собой пистолеты, два детектива пробежали в конец переулка, остановились у открытой двери дома, потом Лепски, прикрываемый Шилдсом, шагнул внутрь.

На полу виднелись пятна крови. Лепски посмотрел наверх, куда вели узкие ступени.

Чуть отойдя назад, он включил связь.

Откликнулся Террелл.

Лепски доложил обстановку, сообщил, где находится.

– Он в ловушке, шеф, – заключил Лепски. – Мы с Энди идем его брать.

– А бежать ему некуда? – спросил Террелл.

– Нет… мы его загнали в угол.

– Тогда, Том, никаких действий, пока я не приеду. Брать его я буду сам.

Лепски поморщился. Он вспомнил слова Беглера – приглядывайте за шефом, не пускайте его под пулю.

– Ладно, шеф, – и он выключил радио. Немного поколебался, потом глянул на Шилдса. – Идем брать эту сволочь, – скомандовал он и начал бесшумно подниматься по ступенькам.

Тем временем индианка Мани закончила обрабатывать Поку рану. Он сидел на кровати и оглядывал крохотную душную комнатенку.

Дверь осталась открытой. Над изголовьем постели висело большое распятие. Он посмотрел на него и тут же отвел глаза – вдруг почувствовал угрызения совести. Распятие напомнило ему об отце, как они вместе стояли на коленях в церкви, пахло ладаном, мерцала свеча, а на лице отца было безмятежное блаженство.

– Ты Пок Тохоло, сын большого друга моего дедушки, – сказала Мани, отодвигаясь от него. – Иди теперь к дедушке, он поможет тебе уйти. Он никому не отказывает в помощи.

– Твоего дедушки? – Пок выпрямился на кровати, глаза его округлились. – Ошида – твой дедушка?

Она кивнула.

– Ну да. Иди к нему. Он тебе поможет.

От отчаяния у Пока все поплыло перед глазами. Он давно подозревал, что с головой у него неладно. Подозревал, но не хотел верить – считал, что сумеет исцелиться силой воли. А сейчас понял – он болен, по-настоящему болен. Зачем он убил Ошиду? Ведь стоило только попросить Ошиду спрятать его, и тот бы выполнил эту просьбу без промедления.

Он сидел, не двигаясь, прислушиваясь к пульсирующей боли в руке, пистолет лежал на коленях. Вдруг стало ясно – жизнь его подошла к концу. Никто ему уже не поможет, никто не спасет.

Десятая ступенька сверху была подгнившей. Пок скакал через две ступеньки и на десятую не попал. Мани всегда через нее переступала. Лепски же этого знать не мог и на гнилушку надавил. Под тяжестью его тела ступенька сломалась с оглушительным треском. Рука его лежала на перилах, он вцепился в них – иначе нога оказалась бы в капкане. Ругнувшись себе под нос, он выдернул ногу, но, разумеется, уже себя выдал шумом и потому ракетой взлетел по оставшимся ступеням… голая площадка, справа – открытая дверь. Он махнул Шилдсу – поднимайся! – а сам прижался к стене, в руке его блестел пистолет.

Сквозь дверной проем он видел запыленный пол, проникшие через окно лучи солнца начертили на нем косые узоры.

Шилдс поднялся до третьей ступеньки сверху, пригнулся и застыл, направив пистолет на дверь и прикрывая Лепски.

Пок вздрогнул, когда услышал, как треснула ступенька. Метнул взгляд в сторону площадки за открытой дверью. Поднял пистолет.

На его лице Мани прочла бессильное отчаяние, испугалась, отодвинулась в сторону.

Левой рукой Пок вытащил из-под рубашки деньги, украденные у Ошиды, и бросил их на кровать.

– Прости, – сказал он, глядя на девушку. – Я сильно болен. У меня что-то с головой. – Он показал на деньги. Теперь они твои. – Поколебавшись секунду, он добавил: – Я убил твоего дедушку. Эти деньги – его. Я их забрал. Теперь они твои.

Лепски, кравшийся вдоль стены, застыл и стал прислушиваться.

Мани посмотрела на кучу денег, рассыпавшихся на грязном белом покрывале. В жизни она не видела столько денег. Глаза ее широко раскрылись.

– Мои?

Голова у нее пошла кругом. Если эти деньги и вправду ее, это же дверь в новую жизнь! Эта комнатка, запах и шум берегового квартала, цепкие пальцы, норовившие залезть ей повыше под юбку, когда она работала в ресторане, белые моряки, которых приходилось приводить сюда, когда хотелось подновить гардероб… с такими деньгами она выметет из своей жизни это и многое другое.

– Бери, – сказал Пок, наблюдая за ней.

– Ты правду говоришь? Это мне?

Она таращилась на деньги, не веря своим ушам и глазам.

– Я убил твоего дедушку, – повторил Пок, но тут же понял, что она его не слышит. Деньги – думать о чем-то другом она уже не могла. Он вдруг возненавидел ее. – Забирай и проваливай!

Она схватила деньги и выбежала на площадку.

Лепски мгновенно поймал ее за кисть и толкнул в объятия Шилдса. Тот зажал ей рот рукой.

Пок сидел на кровати и смотрел в открытую дверь. В мозгу его чередой поплыло все, что он в этой жизни ненавидел лютой ненавистью: клуб, раболепие и угодничество отца, богатые, самодовольные, жестокие и милостиво-снисходительные подонки из клуба.

О смерти он думал часто. Лучше всего, считал он, угаснуть, как гаснет лампа, когда потихоньку закручивают фитилек. Огонек сходит на нет и пропадает. Но его фитилек медленно не закрутить. В косые лучи света уже попала тень Лепски. Пок взглянул на висевшее на стене распятие. Каким-то чудом распятие вселило в него надежду, он засунул ствол пистолета в рот и нажал на спуск.

– Не скучно одной?

Мег вздрогнула и подняла голову.

Вот уже два часа она сидела на каменной скамье в гавани, совершенно одна, если не считать кружившего над ней ястреба.

Она полностью пришла в себя после аварии. И начала думать – а что дальше? Денег у нее нет. Все ее захудалые вещички в меблированных комнатах, и если она за ними вернется, толстяк-индеец, как пить дать потребует с нее плату за жилье. Да и Пок, возможно, там ее караулит. Нет, возвращаться нельзя, стало быть, одежонка, что на ней надета, – все ее богатство.

А лотерейный билет с золотой каемочкой уплыл! Она горько усмехнулась. Хорош лотерейный билет, нечего сказать! В отчаянии она подняла с плеч длинные волосы. Что ж, придется искать другого кавалера, который ее приоденет и подкормит. Такой найдется всегда – пока ей не надоест под него укладываться.

Не скучно одной?

Именно эти слова произнес Чак, когда подцепил ее, а потом начался этот немыслимый кошмар.

Она глянула на парня, стоявшего рядом.

Ну и недоносок!

Длинный, болезненная худоба, бородка клинышком, очки. Линзы такие толстые, что глаза – как две коричневые виноградины. Серая рубашка с открытым воротом заправлена в черные штаны, подпоясанные кожаным ремнем с тусклой медной пряжкой, талия такая, что плевком перешибешь.

Но хоть чистый, потом от него не разит – может у него есть деньги? Если грязнуля, вроде нее, на деньги рассчитывать нечего.

Она выдавила из себя улыбку.

– Привет, – откликнулась она. – Ты откуда свалился?

– Просто увидел тебя. Наверное, думаю, скучает девушка. – Он погладил бороденку, словно надеясь привлечь к ней внимание. – Ты и вправду скучаешь?

Голос у него был какой-то хлипкий, в нем не было мужского начала, силы. Она разглядывала его, а сердце стучало: не то, не то. Ей бы человека, на которого можно опереться… а это просто какой-то…

Но в ее нынешнем положении особенно не повыбираешь, и она ответила:

– Есть немного.

– Так я подсяду?

– Валяй.

Он обошел скамью и уселся рядом.

– Я – Марк Лиз. А тебя как зовут?

– Мег.

– Просто… Мег?

Она кивнула.

Наступила длинная пауза. Она подняла голову, посмотрела на парившего в небе ястреба. Взмахнуть бы волшебной палочкой и взлететь к нему в поднебесье! Пари себе над океаном, хватай из воды рыбку, а самое главное – полная свобода! Красота!

– Ты в отпуске?

Она нахмурилась, потом спустилась на грешную землю.

– Что?

– У тебя отпуск?

– А у тебя?

– У меня – нет. Я вчера без работы остался. Теперь вот прикидываю, чем заняться да куда податься.

Она вдруг увидела в нем родственную душу:

– И я вот прикидываю, чем заняться.

Он взглянул на нее и тут же отвел глаза. Взглянул как бы искоса, мимолетно, но она знала: ее пышный бюст и длинные ноги не остались незамеченными. Господи, как все просто. Все мужики – кобели, дурные кобели.

– Этот город меня совсем достал. Никаких денег не хватит. Богатым здесь раздолье, а так… Я с машиной. – Он снова глянул на нее. – Вообще-то я собирался в Джексонвилл. У меня там приятель. Обещал помочь с работой. – Еще один мимолетный взгляд на ее грудь. – Прокатиться не желаешь? Вдвоем веселее.

Колебаться она не стала:

– Можно.

Он заметно раскрепостился и снова стал шарить пальцами в бороде.

– Ну и порядок. Где твои вещички? Давай я подгоню машину и погрузимся.

Теперь настал ее черед приглядеться к нему повнимательней. Лицо худосочное, какое-то вялое, в глазах – ни живинки. Он смотрел на свои худые, костистые руки, лежавшие на коленях. Она вдруг засомневалась. А что если он – сексуальный маньяк? Поразмышляв секунду-другую, она мысленно пожала плечами. Сексуальный маньяк опасен, если сопротивляться… а если нет… Но из Парадиз-Сити надо уезжать. Хотя бы в Джексонвилл – какая разница?

– У меня ничего нет, – призналась она. – Ни денег… ни шмоток… вся тут.

– Ну, кое-что у тебя есть… как у всех девушек. – Он поднялся. – Тогда поехали.

Молча они прошагали вдоль стены гавани и вышли к автостоянке. Он подвел ее к старенькой, местами проржавевшей «ТР-4».

Когда они сели в машину, он сказал, не поворачивая головы:

– Я бы хотел переспать с тобой… ты как… не против?

Она знала, что этот вопрос неизбежен… представила себя в объятиях этого унылого недоноска и внутренне содрогнулась.

– А деньги у тебя есть? – спросила она.

Он искоса глянул на нее, потом отвернулся.

– При чем тут деньги? – спросил он тупо.

– Значит, причем.

Тут она поймала свое отражение в лобовом стекле и поморщилась.

Господи! Ну и видок у нее… а волосы!

Она открыла сумочку, чтобы достать расческу – и вдруг замерла, сердце ее подскочило. В сумочке лежал коричневый конверт из плотной бумаги… конверт, который она взяла в аэропорте. Ведь авария произошла почти сразу, она даже не успела положить его к другим конвертам в перчаточный бокс и начисто о нем забыла.

Она быстро захлопнула сумочку.

Пятьсот долларов!

Недоносок никак не мог завести машину, нажимал на стартер, да все без толку, и что-то бормотал себе под нос.

Она свободна! Как ястреб! И не надо терпеть этого недоноска, не будет он, постанывая и кряхтя, извиваться на ней!

Пятьсот долларов!

Она открыла дверку машины и вышла.

– Эй! – Он уставился на нее, а она уже хлопнула дверцей. – Ты куда?

– Куда угодно, лишь бы не с тобой, – отрезала она и пошла прочь.

Чуть позже она снова уселась на каменную скамью в конце гавани. Над ней снова кружил ястреб. Дрожащими, нетерпеливыми пальцами она открыла конверт.

Денег в конверте не было.

По крайней мере, один из богатеев оказался не робкого десятка.

На дорогой рельефной бумаге клуба «пятьдесят» твердым и решительным почерком было написано:

«Катись к черту».

Перевод М. Загот

Чарльз Вильямс ДОЛГАЯ ВОСКРЕСНАЯ НОЧЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Все началось пятого января. Утро я провел на охоте и у себя в конторе по продаже недвижимости на Клебурн-стрит появился только в час дня.

Мой офис как две капли воды похож на любой другой в нашем городе: витрина с объявлениями, унылые фикусы в кадках, несколько дешевых кресел, письменный стол, заваленный проспектами, и, как полагается в каждом деловом организме, — главный нервный узел: комнатушка с телефоном, пишущей машинкой и тридцатилетней девицей, которая всегда знает, где отыскать любую, даже самую пустяковую, бумажонку. Секретаршу зовут Барбара Райан. У нее медно-рыжие, вечно немного всклоченные волосы, красивый рот, спокойные голубые глаза, которые глядят на мир понимающе и холодно.

В ту минуту, когда я вошел в контору, Барбара говорила по телефону.

Увидев меня, она тут же поспешила избавиться от собеседника:

— Одну минуту, пожалуйста. Вот как раз мистер Варрен. — И уже шепотом добавила: — По междугородному.

Звонила, наверное, Фрэнс, чтобы предупредить о своем возвращении. Я пытался связаться с нею раза два накануне вечером, но моя женушка, очевидно, еще не вернулась в отель.

— Спасибо. — Я прикрыл дверь в комнату секретарши и снял трубку параллельного телефона.

— Алло?

Это действительно была Фрэнс.

— Джон! — Ее раздраженный голос не предвещал ничего хорошего. — Ну что за манера рявкать в трубку? Разве твоя секретарша не предупредила, кто звонит?

— Извини, моя прелесть! Вчера вечером я тебе несколько раз звонил…

— Да, знаю! — нетерпеливо перебила она. — Но после концерта у Дикинсонов мы выдумали прошвырнуться по кабакам, и меня привезли в гостиницу только в три утра. Не правда ли, звонить тебе было уже поздновато. Или рановато. Твоя прелесть только что проснулась, нежится еще в постели. Даже кофе не пила…

Мысленно я представил ее черные локоны на кружевной подушке, темно-серые глаза на прекрасном точеном лице, длинные сильные ноги…

— В котором часу выезжаешь, дорогая? Вещи, надеюсь, уложить недолго? — Мне так не терпелось увидеть ее рядом.

— Ты знаешь, милый, я хочу остаться здесь до воскресенья. Поэтому и звоню.

— Что?! — подскочил я от изумления.

— Понимаешь, Дикинсоны пригласили меня сегодня на ужин. А завтра у них званый коктейль…

— Но помилуй, прелесть моя! Уже неделя, как ты уехала!

— Право, Джон, нельзя быть таким нехорошим! Я задержусь всего на два дня, не больше. Клянусь! К тому же мой милый собирался поохотиться на уток, а?

— Я уже охотился сегодня утром. А, кроме того…

Но спорить дальше было бесполезно. Если бы даже удалось настоять на своем, это ни к чему, кроме непременной ссоры по ее возвращении, не привело бы. Пришлось уступить.

— Хорошо, моя радость. Но не позже воскресенья, договорились?

— Разумеется, дорогой!

После небольшой паузы Фрэнс добавила:

— Да, кстати, не мог бы мой дружочек выслать подружке телеграфом немного денег?

— Почему же нет! Сколько?

— Мне послышалось, ты уже сам назвал пятьсот долларов, а? — спросила она, дурачась. — Я тут кое-что присмотрела в магазинах. А потом — это ровное число, согласен?

— О боже!

— Опять рявкаешь, дорогой!

— Нет, стенаю! Послушай, прелесть моя, ты же взяла с собой все свои кредитные карточки! Да и в любом магазине тебе всегда поверят в долг. — Чуть было не добавил, что она прихватила из дому еще и шестьсот долларов наличными, но удержался.

— Нет, дорогой, — ласково щебетала Фрэнс. — В местных магазинах в долг не поверят, а мне приглянулся один очаровательный костюмчик! Он так пойдет к моей фигуре.

— К твоей фигуре идеально подойдет любой костюм. И у тебя их предостаточно… А я вот уже неделю лишен возможности любоваться твоей фигурой и просто в бешенстве. Надеюсь, когда фигура окажется в присмотренном костюмчике, вы вместе вернетесь наконец к забытому мужу?

Она звонко рассмеялась.

— Обожаю, когда ты так мило говоришь! Ну просто как в кино!

В трубке послышались какие-то посторонние звуки. Похоже, звуки рожка или трубы.

— Ты что, опять купила магнитофон? — мной снова начинала овладевать злость. Этих вопящих ящиков дома и без того скопилось не меньше дюжины.

— Что-то по радио передают, — ответила жена. — Сейчас выключу…

Через минуту-другую Фрэнс повесила трубку. Меня охватила апатия. Возможно, виновата и погода: очень жарко, ни ветерка, словно перед грозой. Мы с Фрэнс чуть не поругались, но ссоры, слава всем святым, удалось избежать; тем не менее я спрашивал себя, не слишком ли легко пошел на уступки. У друзей из Нового Орлеана оказался лишний билет на финальный матч по бейсболу. Допустим, и я смог бы раздобыть местечко на стадионе, но оставить контору не позволяли дела, и жена отправилась одна. Поездка вначале планировалась максимум на три дня; потом затянулась на неделю, а теперь уже и на девять дней! Это мне совсем не нравилось. Мною вертели, словно куклой. Вот бы удивились все те в Карфагене, кто всегда считал меня сорвиголовой и кремень-человеком!

Мы с Фрэнс женаты уже два года. Что привлекло ее — наш город или же я как мужчина? Она выросла в цветущей и веселой Флориде, в Майами. Мой Карфаген, увы, не бог весть какой райский уголок. Прямо скажем, захолустье. А я, Джон Варрен, что собой представляю? Да, да, конечно, неглупый, энергичный, дружелюбный, удачливый в делах… Но сейчас мне представлялся этакий стареющий мужлан, мелкий делец из провинциального городишка. Типичная посредственность, каких хоть пруд пруди, чьим именем никогда не будет назван какой-нибудь город, мост, болезнь или животное.

Вся моя жизнь прошла здесь, в Карфагене. Матушка умерла, когда мне было восемь лет. В наследство осталось три дома на Клебурн-стрит. Один из них я продал. Оставшиеся два дома приносили неплохой доход. В одном из них сейчас моя контора. В другом, старом солидном здании на углу Клебурн-стрит и площади Монтроз, — оптическая аптека Лакнера, спортивный магазин и лавка писчебумажных товаров Аллена, а на втором этаже несколько офисов.

Фрэнс я впервые увидел в своей конторе. Однажды утром она вошла сюда — на этой неделе исполнится ровно два года с того момента — и изъявила желание снять пустовавшее помещение в угловом здании. Фрэнс хотела открыть там магазин модной одежды. Помнится, я хмыкнул тогда про себя: «Что смыслит в коммерции эта двадцатипятилетняя красотка?» Однако ошибся — хватка у нее была что надо. К тому же в Майами она вместе с мужем, с которым рассталась год назад, уже владела подобным магазином, и дела их там шли совсем недурно.

После развода Фрэнс решила покинуть Майами и отправилась к побережью на собственном автомобиле. Переночевать остановилась в Карфагене, каким-то образом успела разведать местные коммерческие перспективы и осталась… А кончилось все тем, что я сдал ей в аренду помещение и спустя полгода лишился своей арендаторши, предложив ей стать женой.

Но пора кончать с воспоминаниями. Дела не ждут. Я принялся рыться в груде бумаг, скопившихся на столе. Затем явился Эванс, мой маклер, и мы обсудили кое-какие деловые предложения. А в три часа дня отправились по соседству, к Фуллеру, выпить чашку кофе.

Спустя час на город обрушилась первая волна холодного воздуха. Водители спешно поднимали стекла припаркованных автомобилей; прохожие, убыстряя шаг, с опаской поглядывали на небо.

Позвонив Барбаре, я попросил ее зайти — надо было срочно продиктовать несколько деловых писем. Она вошла и, как это ей почему-то нравилось, вольно уселась на край стола. Через минуту я вдруг поймал себя на мысли, что больше думаю о Барбаре, чем о посланиях своим адресатам. Было бы, конечно, глупо утверждать, будто в течение целого года, что она работает в конторе, я вовсе не замечал ее женского обаяния. Конечно, замечал! Но сегодня, право, впервые эта женщина вдруг заинтересовала меня всерьез.

Барбара склонилась над блокнотом, медная прядь волос упала на левую щеку, подчеркивая нежный матовый цвет лица. Ей очень шла блузка с длинными пышными рукавами. А руки этой женщины, изящные, с тонкими длинными пальцами, были просто великолепны. Внезапно я сбился с мысли.

— Учитывая возможность изменения планировки здания, — перечитала она последнюю фразу, — мы рассчитываем, запятая, что в обозримом будущем… — И, видимо, поняв причину моей остановки, восхитительно улыбаясь, заметила, помогая мне прийти в себя: — Что за дурацкое выражение — «в обозримом будущем»?

— Да, да, напишите просто — в будущем. Не возражаете?

Мы продолжили диктовку, но мысли по-прежнему разбегались, сосредоточиться как следует не удавалось. И тут зазвонил телефон.

Барбара сняла трубку.

— Это шериф! — воскликнула она с удивлением.

— Шериф? — Я был поражен не меньше секретарши. — Что понадобилось вдруг от меня старине Скэнлону?

— Слушаю вас, шериф!

— Варрен? Вы охотились сегодня утром на болоте?

— Да, — ответил я. — А что?

— В котором часу?

— Пришел туда перед самым восходом солнца, а ушел… что-то без четверти десять.

— Вы там не встретили Дана Робертса?

— Нет. Но видел неподалеку его машину. А в чем дело?

— Он застрелился. Мы пытаемся установить точное время, когда произошло несчастье.

— Застрелился?!

— Да. Доктор Мартин и Джимми Макбрайд нашли его с полчаса тому назад и позвонили в полицию. Врач говорит, он снес себе полчерепа. А случилось все, видимо, рано утром. Робертс сидел в шалаше, что справа, в конце дороги, засидка номер два, так это у вас, охотников, кажется, обозначается? А где находились вы?

— В засидке номер один. Там же, в конце дороги, но на другой стороне… Бог ты мой, не пойму, как он умудрился сотворить эдакое!

— Не знаю. Туда поехал Малхоленд с каретой «Скорой помощи». Доктор утверждает: когда раздался выстрел, дуло находилось очень близко от лица. Можно предположить, что Робертс по какой-то причине пытался поднять ружье за ствол. Не знаете, стрелял ли он после того, как вы покинули свою засидку?

— Нет, полагаю… Просто не во что было стрелять. За все утро я не видел ни одной утки. Выстрелы же слышал только рано утром, еще до восхода солнца.

— Иными словами, до часа открытия законной охоты?

— Вот-вот! Это-то меня и поразило: первым делом подумал, кто бы мог оказаться таким э… э… недисциплинированным! Мы все на этот счет очень щепетильны.

— Значит, Робертс… На болото, кроме вас двоих, никто больше не ходил. Я уже опросил всех местных охотников. Так, говорите, слышали не один выстрел?

— Вот именно. Их было два!

— А с каким интервалом?

Я задумался.

— Трудно сказать… Примерно с минуту.

— А вам не кажется, что стрелял дуплетом охотник из двустволки, скажем, по стае уток?

— Ну нет, промежуток между выстрелами был слишком велик. Стая бы уже улетела. Я решил, что коллега по охоте ранил птицу и, когда та пыталась взлететь, добил ее вторым выстрелом.

— А над вами утки пролетали?

— Увы… Как я уже сказал, за все утро мне на глаза не попалось ни одной даже самой паршивой пташки. А между тем вряд ли им удалось бы миновать мою засидку — шалаш поставлен очень удачно, между двумя рукавами болота. Даже налети стая сзади — я все одно услышал бы свист крыльев.

— Понимаю. Да, еще один вопрос: у Робертса есть родственники?

— Мне об этом ничего не известно. — Этот телефонный допрос уже раздражал меня. — Слышал только, что приехал он из Техаса. Но откуда — не знаю.

— Ладно, попробуем узнать в магазине. Спасибо!

Когда я передал суть разговора Барбаре, та от изумления долго не могла прийти в себя.

Дану Робертсу, наверное, не исполнилось еще и тридцати. Ни жены, ни детей, насколько известно, у него нет, так что и оповещать о несчастье некого. Он был одним из моих арендаторов, но, кроме того, что Робертс страстный охотник и имел дорогую спортивную автомашину с мощным двигателем, я о нем действительно ничего толком не знал.

Появился Дан в Карфагене месяцев десять назад и открыл магазин спортивных товаров в том же здании, где Фрэнс раньше держала свой. Как раз накануне сезона охоты вступил в наш клуб охотников на уток, удачно перекупив членский билет Арта Рассела, уехавшего во Флориду, — мы ведь постоянно ограничивали число членов клуба. Их насчитывалось всего восемь.

Мне не доводилось охотиться с ним на пару, правда, раза два или три тренировались вместе в тире. И, надо признать, это был прирожденный стрелок — с ружьем обращался профессионально, как свойственно человеку с большим опытом.

Около пяти часов пополудни разразилась наконец гроза. Я подошел к окну и выглянул на улицу. Струи дождя отчаянно хлестали по металлическим гирляндам, оставшимся висеть на площади с Нового года. Барбара накинула чехол на машинку и достала из ящика свою сумочку. Стало невероятно тоскливо.

— Вас подбросить домой? — Сегодня мне хотелось побыть с ней подольше.

Она покачала головой.

— Спасибо. Я уже вызвала такси.

В тот момент, когда Барбара была уже на пороге, опять зазвонил телефон. Из трубки снова заскрипел голос Скэнлона.

— Варрен? Не могли бы вы немедленно зайти во Дворец правосудия?

— Разумеется. А в чем дело?

— Да по поводу мистера Робертса.

— Удалось, надеюсь, установить, при каких обстоятельствах произошел несчастный случай?

— Полной уверенности пока нет… Давайте поговорим обо всем, когда придете.

Я закрыл входную дверь на ключ и забрался в машину. До Дворца правосудия всего ничего — каких-то полмили. Через пару минут моя машина стояла у входа во дворец.

Контора шерифа находилась на первом этаже в большущей и унылой комнате, для каких-то надобностей разделенной пополам деревянной решеткой. За нею стояли четыре стола, на них — лампы с зелеными абажурами времен, пожалуй, еще гражданской войны. На дальней стене висела крупномасштабная карта. Рядом — застекленный шкаф, в котором тускло поблескивали стволы нескольких карабинов и газовых пистолетов. Стена справа от двери вся заставлена ящиками с картотекой.

Малхоленд, помощник шерифа, сидел за одним из столов и что-то внимательно разглядывал в свете одной из ламп, сняв с нее абажур. Около него лежала двустволка системы «браунинг». Рядом я заметил также гильзу, конверт и какие-то фотографии.

Едва моя персона возникла на пороге, как тут же из малоприметной двери слева появился Скэнлон.

Высокий, худощавый и, несмотря на зрелый возраст, весьма подвижный, шериф молча протянул фотографию. То, что на ней было запечатлено, могло потрясти кого угодно. Право, я не стыжусь, что в этот момент мне едва не стало дурно. Робертс лежал на спине в своей охотничьей лодочке — весь правый висок разворочен, глаз выбит, лицо залито кровью. С дрожью я положил фотографию на стол, а, подняв глаза, встретил устремленный на меня пристальный взгляд Скэнлона.

— Это вы в него стреляли?

Смысл сказанного Скэнлоном дошел до меня не сразу.

— Что?

— Вы стреляли в него? — повторил шериф.

— С ума сошли! Чего ради стал бы…

Он перебил:

— Послушайте, мистер Варрен! Парни и покрепче впадают в панику, застрелив случайно кого-нибудь. Если подобное случилось и с вами, не петляйте, скажите прямо, пока не поздно. Мы будем считать это явкой с повинной.

— Я уже говорил вам! — Голос мой дрожал от негодования. — Мне он даже на глаза не попадался. А за ваши дурацкие шутки…

Скэнлон достал сигару, откусил кончик и сплюнул.

— Не ерепеньтесь, Варрен. Я задал обычный в подобных ситуациях вопрос.

— А не вы ли, между прочим, не так уж давно сказали, что Робертс покончил с собой?

— Так надо было, — вмешался Малхоленд, презрительно усмехаясь, — дабы ввести вас в заблуждение.

Помощник шерифа, самовлюбленный, напыщенный тип, и прежде вызывал у меня чувство неприязни, хотя делить нам с ним было нечего.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.

— Робертс убит не из собственного ружья.

— Откуда это известно?

Тот пожал плечами и взглянул на Скэнлона, словно спрашивая разрешения. Шериф закурил сигару и кивнул головой.

Малхоленд взял в руки двустволку.

— Дело в том, что заряжены были оба ствола. А стреляли из одного. Вот пустая гильза.

Он отложил ружье, взял гильзу и повертел ее перед моим носом, показывая маркировку.

— Видите? Шестой номер, здесь отмечено.

— Вижу. Ну и что?

Малхоленд взял со стола белый конверт и высыпал из него на стол несколько дробин.

— Свинцовые штучки из черепа Робертса. Врач их немало там наковырял. Все четвертый номер.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я растерянно вертел головой то в сторону Малхоленда, то Скэнлона. Наконец промямлил:

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно! — отрезал шериф. — Мы сравнили дробь с той, что в новых гильзах. Потом исследовали ее под микроскопом, взвесили на аналитических весах в лаборатории. Одним словом, все как положено. Робертс убит четверкой. А в казеннике его ружья оказались гильзы, начиненные шестеркой.

— Минуту… Возможно, Дан их перезарядил? Впрочем, это настоящий идиотизм — перезаряжать… Ведь такие патроны можно по дешевке купить сколько угодно и где угодно.

Скэнлон покачал головой.

— Гильзу никто не перезаряжал. Патрон новенький — прямо с фабрики. Такой же, что и в другом стволе. И как все двадцать три другие в патронташе Дана. Робертса сначала застрелили, затем уж шарахнули из его ружья, дабы симулировать несчастный случай. Вот почему вы слышали два выстрела с интервалом в одну минуту в том месте, где находились.

— Если только слышал он их именно там, где находился, — сыронизировал Малхоленд.

Судя по всему, этот тип уже чуть ли не напрямую обвинял меня. Терпению моему пришел конец.

— Если есть еще вопросы, — повернулся я к Скэнлону, — то задавайте. Но сначала избавьте меня от вашего коллеги. Или, на худой конец, пусть оставит свои домыслы при себе.

— Заткнитесь оба! — рявкнул Скэнлон. — Ладно… Вы говорите, что прибыли на болото до восхода солнца. А не заметили ли на дороге рядом с машиной Робертса какой-нибудь другой мотор?

— Когда я туда приехал, там не было ни-ко-го и ни-че-го!

— Значит, мне послышалось, когда вы сказали, что видели неподалеку автомашину Робертса?

Шериф явно пытался поймать меня на мелочах… И ничего другого не оставалось, как припоминать мелочи и выкладывать их Скэнлону.

— Видел, когда уезжал… А до того, сидя уже в засидке, слышал гул другого мотора — свет его фар мелькнул среди деревьев. А чей он — откуда мне знать!.. Ну а отправляясь восвояси — было около десяти утра, — разглядел на дороге «порше» Робертса.

— Другие, значит, на глаза не попадались?

— Нет.

— А может быть, была автомашина, вы просто не заметили?

— Невозможно! Разве только кто решился подъехать с погашенными фарами?.. Впрочем, тоже сомнительно. Дорога там каменистая, много ям и колдобин, да и пни встречаются. Хотя не исключено, что машина могла появиться и после восхода солнца.

— Но ведь вы звуки выстрелов слышали еще в темноте. Подъехать же с погашенными фарами туда просто невозможно, как я понял…

— Да.

— Ваша засидка ближе всего к дороге. Почему же Робертс не направился прямо к ней?

— Ясно почему! Заметив мою машину, понял, что место занято… Засидка же самая удобная! Ее непременно занимает первый из прибывших на болото.

— А калитка на тропинке, что ведет к засидкам, к вашему приходу была закрыта на ключ?

— Да. — Я все больше изумлялся дотошности шерифа. — И когда уходил — тоже.

Он с сомнением покачал головой.

— Все же Робертс мог ведь и не закрывать за собой калитку. И тот, кто его убил, легко прошел вслед за ним до стоянки автомашин. А на обратном пути мог защелкнуть замок без ключа. Не исключено, что весь путь убийца проделал пешком. Пять миль не бог весть какое расстояние.

— Неужели вы всерьез думаете, что кто-нибудь туда заявился с целью его убить?

Скэнлон иронически усмехнулся:

— А как же иначе? Дан отправился охотиться один. На болоте, кроме вас и него, ни души. Самоубийство исключается. Следовательно, Робертса хладнокровно прикончили, а затем замели следы. И все было бы шито-крыто, не окажись дробь разного калибра. Пустяк какой-то, мелочь: убийца не удосужился определить калибр дроби у своей жертвы.

— Но зачем? С какой целью? — Растерянности моей не было конца, и глупые вопросы сыпались один за другим. — Кому понадобилось его убивать?

— Знай мы это, преступник сидел бы сейчас в этой комнате… Кстати, не знаете, кому он мог насолить?

— Нет.

— В каких отношениях были вы?

— В самых прекрасных. Робертс — идеальный клиент, арендную плату всегда вносит вовремя. Аккуратен, обходителен… — Тут, поймав новую ухмылку Малхоленда, я запнулся, поняв, что говорю о Дане словно о живом. Да еще и расхваливаю на все лады… Подозрительно? Пожалуй, да. Я сам себе стал противен.

— А какой номер дроби вы предпочитаете для охоты на уток? — поинтересовался Малхоленд.

— Четвертый. Всегда только четвертый. И сегодня… А что?

— Ничего, — притворно улыбнулся Малхоленд. — Просто спросил, чтобы убедиться.

— Убедились? Ну и прекрасно! Есть еще какие-нибудь дурацкие вопросы?

Скэнлон опять цыкнул на нас, призвав к порядку. «Шериф прав, — подумал я. — Взрослые люди, а пикируемся словно сопляки. И вопрос, который задал мне Малхоленд, учитывая сложившиеся обстоятельства, вполне закономерен…» Но меня бесила манера поведения этого типа. Он всегда относился ко мне презрительно и высокомерно.

— Мистер Скэнлон, а отпечатки пальцев на ружье остались?

— Нет, — прищурился шериф. — Ничьих отпечатков нет. И Робертса — тоже…

— Кто-то стер их! — опять подскочил Малхоленд. — Ловко, не правда ли?

Я сделал вид, что не расслышал.

— Мое присутствие еще необходимо?

Скэнлон угрюмо рассматривал затвор ружья.

— Ладно… пока все. Спасибо, что зашли.

Я выскочил на улицу и сел в машину. Отправляться ужинать еще рано, да и сама мысль о том, что придется весь вечер сидеть одному дома, казалась невыносимой. Поэтому вернулся в контору, заполнил со злости целую кипу налоговых квитанций и, таким образом, убил время до восьми часов вечера. Затем поехал к Фуллеру. В кафе все разговоры крутились вокруг Робертса, так что пришлось раз двадцать повторить все известное мне по этому поводу. Пожалуй, дело шло к полуночи, когда я наконец вернулся домой.

По стеклам хлестали струи дождя, выл ветер. Я налил себе виски и решил посидеть в гостиной, почитать, успокоиться. Но все напрасно: из головы не шло это проклятое убийство. Кому же понадобилось свести счеты с Робертсом? Из-за чего? И почему именно на болоте? А эта глупая попытка замаскировать убийство…

Ключи от калитки на тропинку в болоте имелись лишь у восьми членов нашего клуба. Кроме Робертса и меня, их получили в свое время доктор Мартин, Джим Макбрайд, коммивояжер фирмы Форда, Джордж Клемен, самый известный адвокат в городе, Генри Клинт, кассир городского банка, Билл Соренсен и Валли Альберс. Кстати, двое последних давно уже отправились с женами на Ямайку. Все мы прекрасно ладили — благо деловые интересы каждого никак не зависели от бизнеса любого коллеги по клубу…

Конечно, Скэнлон прав — Робертс вполне мог оставить калитку за собой незакрытой. Или же убийца пришел пешком? В таком случае он просто обязан превосходно знать окрестности, расположение засидок, чтобы точно добраться к ним за пять миль от дороги в полной темноте. К тому же и от города до болота добрых двадцать миль…

Я встал и направился к бару налить еще стаканчик. Зазвонил телефон.

— Это Варрен? — спросил женский голос.

— Да, мисс? С кем имею честь?..

— Неважно. Я хотела сказать… Вам не выкрутиться, вот что!

Господи! Мало меня дергали во Дворце правосудия два представителя сильного пола, теперь, кажется, ввязываются и женщины.

— Что значит «не выкрутиться»? Как прикажете понимать?

— Думаете, все сойдет с рук? Если так, то у меня для вас есть кое-какие новости…

— Послушайте, мисс, почему бы не отложить все разговоры до утра?

— Не рассчитывайте отделаться от меня. Вы знаете, о чем идет речь: Дан Робертс!

Я уже собирался бросить трубку, но это имя заставило продолжить разговор.

— Робертс? — В памяти вдруг всплыла его размозженная голова.

— Если у вас появилось желание прикончить кого-нибудь, так сначала убейте свою жену. Или, полагаете, Дан у нее был один?..

Я швырнул трубку и вскочил вне себя от ярости. Решил закурить сигарету, нечаянно сломал ее, табак высыпался в стакан. Но минуту спустя все же взял себя в руки — глупо сходить с ума от банального телефонного розыгрыша какой-то глупой злопыхательницы.

Скоро телефон затрезвонил вновь. Я снял трубку спокойно, очень спокойно. Звонил, наверное, уже кто-нибудь другой; вряд ли интриганка осмелится повторить свой ход.

Она осмелилась.

— Не бросайте трубку, когда разговор не завершился. В ваших же интересах!

— Да? Скажите-ка на милость, какая заботливость!..

Я знал, можно сказать, весь Карфаген, пусть поболтает подольше, может быть, удастся узнать ее по голосу. Вроде он показался мне знакомым.

— Вы, наверное, считаете Скэнлона идиотом, а? Или думаете, он вас боится?

Моя собеседница явно не блистала умом. Всякий в городе знал шерифа и не сомневался, что он парень не без ума, да и не боится ничего на свете.

— Давайте ближе к делу. — Стоило попытаться вытянуть из нее хоть какую-то информацию. — Вы хотите что-нибудь рассказать Скэнлону?

— Да. Думаю, его заинтересует, почему миссис Фрэнс Варрен бегала к Дану. Ведь когда-то она там жила. А потом, наверное, забыла, что переехала к законному мужу.

— Разумеется, сказанное весьма интересно, — согласился я. — Знаете, что сделаем? Отправляйтесь немедленно к шерифу и все ему расскажите. А как только показания будут зарегистрированы, я подам на вас в суд за клевету. Там мы и встретимся. Идет?

— Не больно-то иронизируйте! Доказательства налицо, и не мелочь какая-нибудь…

— Что ж, они очень и очень понадобятся, едва вы осмелитесь высунуть нос из своей гнусной норы!

— Я имею в виду зажигалку. Или мистер Варрен не в курсе, что его жена потеряла ее?

— Попали пальцем в небо! Фрэнс не теряла никакой зажигалки!

— Вы уверены? Золотая зажигалка с ее инициалами — Ф и В. Фирмы, ну-ка… да, «Данхилл». Приятных сновидений!

Она повесила трубку.

Какое-то время мне было здорово не по себе — речь действительно шла о зажигалке Фрэнс. Тут же припомнилось: жена и впрямь говорила о ней недели две-три назад. Мол, надо заменить колесико или что-то там еще. И отослала «данхилл» в Нью-Йорк, в тот же магазин, где я купил дорогую безделушку. Зажигалку по идее должны уже вернуть. Я вскочил и чуть ли не бегом бросился в гостиную; по-моему, как раз накануне из Нью-Йорка на имя Фрэнс пришла какая-то бандероль. Рывком открыл ящик стола, куда складывал всю корреспонденцию жены, и вздохнул с облегчением: маленький плоский пакет, отправленный фирмой «Данхилл» из Нью-Йорка, лежал на месте.

Тут мое внимание в стопе бумаг привлекло письмо от биржевого маклера из Нового Орлеана, который занимался продажей акций. «Неужели, — подумалось, — она продала все свои акции, не посоветовавшись со мной?» Сумма, впрочем, небольшая, что-то около шести тысяч долларов, и это ее личные деньги: выручка от продажи магазинчика. Но тем не менее…

Я снова уселся в кресло со стаканом в руке, стараясь забыть об анонимном звонке. Да не тут-то было! Кто эта женщина и с какой целью звонила? Чокнутая, обозленная на весь мир особа? Или у нее есть какой-то повод ненавидеть Фрэнс и меня? Видимо, она близкая знакомая Робертса, коли называла его по имени. И голос… Уж очень знакомый. Только чей?

Да, а как точно описала эта злопыхательница зажигалку моей жены? Конечно, где-то могла и увидеть ее у Фрэнс, но откуда тогда эта странная интонация: «Фирмы, ну-ка… да, „Данхилл“!» Сказано так, словно держала зажигалку в руке и разглядывала.

Я почувствовал, что меня начинает бить озноб. Чертыхнувшись, опять подскочил к столу, рывком дернул ящик и выхватил бандероль. Сорвав обертку, открыл крышку выложенной бархатом коробочки. Внутри лежала золотая зажигалка с монограммой Ф и В. Только она была абсолютно новой.

С минуту тупо разглядывал зажигалку, затем принялся кружить по комнате, словно боксер, попавший в нокдаун. Наверное, случилась ошибка. Возможно, у фирмы такое правило — заменять отказавшие зажигалки новыми в течение гарантийного срока? Нет, в коробочке лежала и квитанция об уплате денег. Стало быть, Фрэнс выслала чек и заказала новую зажигалку! Я схватил трубку и потребовал соединить меня с Новым Орлеаном. Пока телефонистка вызывала отель, лихорадочно соображал, что же все-таки сказать жене? Вопрос-то следовало выяснить с глазу на глаз.

Ответил портье.

— Позовите, пожалуйста, миссис Варрен! — попросил я.

— Если не ошибаюсь, — вежливо проговорил тот, — она уже съехала. Одну минуту, пожалуйста! Сейчас приглашу администратора!

А Фрэнс ведь сообщила, что задержится до воскресенья. Что заставило ее внезапно изменить решение?

— Администратор у телефона. — Густой баритон прервал новый каскад моих размышлений.

— Говорит Джон Варрен. Я пытаюсь связаться с моей женой по очень срочному делу. Не могли бы вы сказать, в котором часу миссис выехала из отеля?

— Конечно, мистер Варрен. Около семи вечера!

— Не знаете, ее спрашивал кто-нибудь по междугородному? Или, может, она звонила?

— Хм… Мне кажется, кто-то из Карфагена пытался к ней пробиться, но неудачно.

— В котором часу?

— Примерно в половине шестого. Как раз перед тем, как миссис вернулась в гостиницу.

— Не оставила ли она какую-нибудь записку?

— Нет, мистер Варрен. Ничего не оставила. Разве что… Если не подводит память, именно сама миссис интересовалась, не звонил ли кто. И я, прежде чем ответить, проверил по книге записей… Никаких междугородных переговоров ею не заказывалось.

— Постойте, постойте! А сегодняшний звонок в Карфаген в час тридцать?

— Не зарегистрировано такого.

Я с такой силой сжал трубку, что чуть было не раздавил. Даже пальцы заныли от боли.

— Проверьте еще раз, пожалуйста. Она звонила мне сегодня в час тридцать дня.

— Наверное, миссис выходила на связь из города, мистер Варрен. Ошибки нет. Иначе мы бы выписали счет.

«Я еще в постели», — сказала Фрэнс. Да, но не уточнила, в чьей… Внезапно в голове четко прогудел рожок или труба, тот самый звук, когда жена говорила со мной по телефону; тогда он напомнил мне что-то знакомое. Бог мой, что же это могло быть?

Налив себе новую порцию шотландского виски, не разбавленного на этот раз, я уселся за стол, уставившись на пачку сигарет. Снова принялся вспоминать детали, строить какие-то предположения. Перебирал в уме самые невероятные версии, пока не остановился на одной: если телефонная фурия сказала правду насчет Робертса, то можно допустить, что и остальное злопыхательница не сочинила. «Или, вы думаете, он у нее один?»

Во всяком случае, в отель Фрэнс звонил не Робертс. К половине шестого тот уже трижды прошел проверку в чистилище…

Внезапно я вспомнил, что пытался дозвониться жене в отель вчера вечером, но напрасно. Как знать, не окажутся ли ее россказни о набеге вместе с Дикинсонами на ночные кабаки Курбон-стрит тоже сплошной липой? По словам администратора, миссис Варрен вернулась в номер не раньше половины шестого, а к семи уже оплатила счет и съехала. Хотя меня уверяла, что задержится до воскресенья. Ни с кем из Карфагена она в гостинице не говорила — только поинтересовалась, был ли звонок. А затем сложила вещички и упорхнула.

Тут мне на глаза снова попалось письмо биржевого маклера, уголок его высовывался из-под коробки с зажигалкой. Вскрыв конверт, я несколько минут вертел в руках листок с напечатанным на машинке текстом, из которого явствовало, что три дня назад Фрэнс продала все свои акции. Зачем? Для каких нужд ей понадобились шесть тысяч долларов? У нас общий счет, никаких передряг по поводу снимаемых ею сумм никогда не возникало. Я скомкал письмо и швырнул на пол. Ладно! Все одно выведаю у женушки о Робертсе, иначе ей не выбраться из этой комнаты.

Взглянул на часы. Зная лихую манеру Фрэнс водить авто, подумал, что та появится здесь не позднее чем через час. Сунул зажигалку в карман, погасил свет и стал ждать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Спустя сорок минут во дворе послышался шум мотора, скрипнули тормоза. Хлопнула дверь гаража.

Повернулся ключ, на кухне зажегся свет, и тут же послышался знакомый перестук каблучков — на матовом стекле дверей возник изящный силуэт ее фигуры. В одной руке Фрэнс держала чемодан и сумочку, другой шарила в поисках выключателя. Вспыхнул свет.

— Привет, — меня прямо-таки распирало от вежливости. — Добро пожаловать к родному очагу.

Она вздрогнула. Чемодан выскользнул из рук вместе с сумочкой. Глаза ее вспыхнули гневом.

— Чего ты тут расселся в темноте? Я чуть не умерла от страха!

Одетая в темный приталенный костюм с белой блузкой (ее норковое манто, наверное, осталось в машине), с широко распахнутыми глазами, резкая в движениях и вместе с тем грациозная, Фрэнс сейчас (впрочем, а когда нет?) казалась царицей фей. Вот только ее лексикон!..

— Что за глупые шутки, кретин!

Но, получив в ответ лишь молчание, она сбавила тон, голос чуть дрогнул.

— Что происходит? Или не рад меня видеть?

— Просто изумлен и хочу понять, почему ты вдруг решила сегодня вернуться?

— Ну, право! Сам же трезвонил, чтобы твоя прелесть приехала пораньше! И вдруг такая встреча…

— Тем не менее жду ответа: почему ты вернулась?

Почуяв неладное, Фрэнс решила прибегнуть к испытанному приему, который выручал ее уже не однажды. Лукаво блеснув глазами и подойдя близко-близко, капризно надула губки.

— А разве обязательно нужна причина?

— Но ведь можно на всякий случай и спросить… — Я принялся подыгрывать ей.

— Наверное, просто из-за такого пустяка, что услышала по телефону твой голос… — томно прошептала Фрэнс.

Она умышленно не закончила фразу, как бы предоставляя мне возможность подать ей реплику и дополнить слово делом. Оставалось лишь встать, шагнуть и… дать обратный ход уже оказалось бы так же невозможно, как заставить течь вспять Миссисипи. Да, лгунья и мошенница, умеющая использовать свою красоту с хладнокровием искусного игрока в бридж, — но и в уме ей не откажешь. Я сунул руку в карман, достал зажигалку и подбросил ее на ладони.

Фрэнс продолжала еще что-то говорить, стараясь скрыть замешательство.

— …Так все мнется в машине, просто ужас!

Она приподняла свою безукоризненно выглаженную юбку и, обнажив стройные ноги, принялась разглядывать швы на чулках. Ей хотелось во что бы то ни стало вбить в тупую голову мужа одну единственную мысль — протяни руку и возьми. Обычно моя половина очень любила испытывать мое терпение: за накладыванием крема на лицо следовало поедание сандвича, затем стакан с молоком, ванная и так далее. На сей раз все развивалось по-другому: чулки и пояс полетели на кресло, за ними последовала юбка. Пожалуй, я даже немного удивился! Так вульгарно Фрэнс себя никогда не вела, но, видимо, сейчас она полагала, что особые обстоятельства требовали и особых, именно этих, средств. Потом она решила, что произвела впечатление, повернулась ко мне лицом и с сахарной улыбкой вымолвила:

— Ужасно жарко… не находишь? — И тут голос ее прервался, улыбка моментально испарилась, взгляд остановился на зажигалке.

Фрэнс облизнула губы, пытаясь что-то еще выговорить, но не тут-то было. Глаза, неотрывно следящие за подскакивающей в моей ладони золотой безделушкой, округлились, лихорадочно заблестели.

— Ну, что же ты, дорогая, продолжай! — У меня еще хватало терпения поиграть в простачка.

— Что?..

— Продолжай врать! Только теперь ты попалась. Не так уж часто обманутому мужу удается заполучить в руки столь веское доказательство. — И опять подбросил вверх зажигалку.

Фрэнс задыхалась. Она закрыла лицо рукой и начала пятиться, словно я собирался ударить ее. Между тем нас разделяло несколько метров. Споткнувшись о диван, что стоял слева от двери в столовую, Фрэнс села.

— Не понимаю… что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что очень жарко стало супруге, которая обежала все окрестные магазины и чувствует горячее желание вернуться домой к любимому мужу! Если только, разумеется, ей не понадобился еще один чек на кругленькую сумму!

Ярость перехлестывала через край. Я встал и с ненавистью двинулся к жене.

Та задумала бежать. Пришлось усадить ее, и не самым ласковым образом.

— Куда спешишь, красотка? Или не хочешь, чтобы тебе сообщили потрясающую новость? Твой любовник сдох, его прикончили!

Глаза жены наполнились ужасом, извиваясь, словно змея, она принялась колотить меня кулаками в грудь.

— С ума сошел! — Боже, этот вопль, право, мог оглушить кого угодно. — Отпусти сейчас же!

Фрэнс поджала ноги, уперлась ими мне в живот и внезапно толкнула изо всех сил. Я сделал шаг назад, пытаясь устоять, но не сумел, поскользнулся на ковре и растянулся во весь рост. Фрэнс, как фурия, промчалась мимо в холл, затем скользнула в ванную и заперлась. Я бросился за ней.

В этот момент послышался продолжительный звонок у входной двери.

Подумал сгоряча: «Кого еще черт принес!»

Включив свет, рывком распахнул дверь. Передо мной стоял Малхоленд; выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Что угодно, мистер?

— Вас, — ответил он сухо.

— Как это понимать — «вас»! Дурак набитый! — снова прорвало меня. — Чего трезвоните в дверь, словно тут глухие!

— Едемте со мной. Вас приглашает Скэнлон.

— Чего ради?

— Приедем — узнаете!

— Как бы не так! Желаю знать немедленно!

— Дело ваше.

В его выпуклых карих глазах появился злобный блеск.

— Скэнлон велел доставить вас, но не уточнил как. Если желаете прибыть к нему в наручниках и с доброй шишкой на голове, что же, готов приняться за дело, для меня это раз плюнуть!

— Он сейчас в конторе?

— Да.

Я повернулся кругом, пересек вестибюль и вошел в гостиную. Малхоленд немедленно последовал за мной и остановился в дверях. Пока набирал номер шерифа, этот тип рыскал глазами по сторонам. Заглянул и в столовую. Чемодан виднелся на диване, но сумочки Фрэнс с порога незаметно…

Малхоленд сунул в рот сигарету и чиркнул спичкой о ноготь большого пальца — вероятно, видел, как подобное делает в кино какой-нибудь супермен. Спичка, разумеется, не зажглась. Малхоленд с ухмылкой взглянул на меня.

— Надеюсь, вы не собираетесь улизнуть? — Ему явно хотелось довести жертву до крайности.

Пришлось собраться с силами и промолчать, выражая презрение.

Наконец Скэнлон взял трубку.

— Варрен говорит. Что за выдумки? Зачем я вам еще понадобился?

— Значит, надо.

— Объясните толком.

— Хочу задать несколько дополнительных вопросов.

— Прекрасно. В таком случае напоминаю: живу в Карфагене уже тридцать три года и сам без чьей-либо помощи смог бы отыскать Дворец правосудия. Если же срочно понадобится — у меня есть телефон! Могли бы и не утруждать этого придурка…

— Ради бога, Варрен! Если намерены произносить речи, отложите их до завтра! У меня тут люди сидят, которым весьма хотелось бы отправиться домой спать.

— Знаете, а не зайти ли мне к вам завтра утром?

— Вы должны быть здесь немедленно!

— Прекрасно! Но в следующий раз действуйте решительней. Присылайте взвод дураков и оцепляйте сразу весь дом!

Я швырнул трубку.

Фрэнс к моему возвращению, конечно, смоется. Ну и черт с ней, пусть катится! Мной овладело безразличие. Что, в конце концов, теперь изменишь? Она, бесспорно, виновата, но чего добьешься, продолжая глупую ссору?

Малхоленд кивком указал мне на дверь и вышел. Полицейская машина стояла рядом.

По пути в голову лезли самые невероятные мысли. Но скоро их вытеснила одна: «Та девка, что звонила мне, видимо, предупредила и Скэнлона, иначе откуда взяться поводу для столь позднего вызова. Вернее, вывоза… А теперь, когда ее сведения подтвердились, можно опасаться, что мною займутся всерьез. Хотя, как знать, примет ли всерьез Скэнлон анонимный звонок?»

Дворец правосудия был погружен в темноту, светились лишь окна кабинета шерифа. Малхоленд затормозил прямо у входа. Не дожидаясь его, я выскочил из машины, бегом поднялся по лестнице и рывком распахнул массивную дверь. Первое, что бросилось в глаза, — охотничье ружье по-прежнему лежало на столе.

Скэнлон, указав на стул, сухо бросил:

— Садитесь.

Кинув пальто на один из свободных столов, я уселся. Малхоленд забрался в кресло у другого стола, положил на стол ноги и с довольным видом принялся разглядывать меня, словно диковинного зверя. «Плевать, — решил я, — мы еще с тобой поквитаемся, мерзкая рожа. И в самом ближайшем будущем».

— Надеюсь, у вас налицо самые веские основания поступать подобным образом? — Я был сама вежливость.

Скэнлон вынул из кармана сигару, откусил кончик.

— Вот именно.

— Прекрасно! В таком случае, если, конечно, незатруднительно, объясните, пожалуйста, в чем их суть?

Скэнлон чиркнул спичкой.

— Я полагал, мистер в курсе. Мы ведем расследование совершенного преступления…

— А какое отношение сыщики имеют ко мне?

— Вы находились на месте преступления. А потому хотелось бы вновь услышать, как это произошло. Расскажите-ка все сначала. И по порядку.

— Зачем?

— Вопросы здесь задаю я. Вам Робертс говорил, что собирается ехать на охоту?

— Нет.

«Значит, девка свое гнусное дело сотворила?» — У меня пересохло в горле. Скэнлон опять о чем-то спросил.

— Что?

— Итак, вы видели его машину, когда ставили свой автомобиль в конце дороги и, следовательно, знали, что Робертс сидит уже в засидке?

Вот оно что!

— Да ведь трижды уже говорил!!1 К моему приезду там никаких автомобилей и близко не было! Робертс приехал позже.

Сомнений не оставалось: девка позвонила. Причем, разумеется, не назвалась. Но у Скэнлона появилось то, чего недоставало: нащупана побудительная причина преступления.

В голову вдруг пришло, что все полицейское усердие может объясняться просто-напросто беспомощностью стражей закона перед лицом загадочного убийства. Идет лихорадочный поиск выхода из тупика — и на тебе, попадается простофиля, из которого можно сделать козла отпущения. Идея наверняка пришла в голову именно Малхоленду, гораздому на всякого рода пакости. Ярость тугим кольцом сжала горло. Нагнувшись над конторкой, решил спросить в упор:

— Меня обвиняют в убийстве Робертса?

— Вас допрашивают.

— На каком основании?

— Вам уже объяснили…

— Нет, абсолютно ничего не объяснили. И так как не сказали, почему именно я нахожусь под подозрением, все вопросы можете задавать сами себе!

Скэнлон стукнул кулаком по столу и уставился, как удав на кролика.

Но меня уже было не унять:

— А почему бы не пришить мне заодно убийство этого, как его… Джуниора Делевана, которого пристукнули пару лет назад? Повесьте на мою шею сразу два трупа!

— К черту Делевана! — рявкнул шериф.

— Кстати, внесите в протокол: Варрен кокнул Авраама Линкольна, Джона Кеннеди и пустил ко дну «Титаник»!

— Заткнитесь!

— Тогда разрешите воспользоваться телефоном?

— Это еще зачем?

— Хочу позвонить своему адвокату. — И, не давая им опомниться, торопливо набрал номер домашнего телефона Джорджа Клемена.

— Варрен беспокоит, — представился я, когда адвокат взял трубку. — Не могли бы вы приехать сейчас во Дворец правосудия?

— А что произошло?

— По непонятным мотивам подозреваюсь в убийстве Дана Робертса. Объяснений же ни от кого тут добиться невозможно.

— В убийстве Дана? Но это просто смешно!

— Придерживаюсь того же мнения! Но дальнейший разговор с ними хотелось бы продолжить только в присутствии адвоката.

— Знаете… только лег… Но выезжаю немедленно!

— Особо торопиться нужды нет. Можно и подождать. Тем более что здешняя компания любит позднее время…

— Ведете себя черт знает как! — завопил Скэнлон.

— Уж таким воспитали!.. Кроме того, я за вас голосовал на выборах, а не вы за меня.

— Вы дружили с Робертсом? — смягчился шериф.

— Не могу сказать, чтобы были близкими друзьями. Скорее, поддерживали нормальные деловые отношения. Он снимал у меня помещение.

— Не досаждал ли Дан когда-либо и чем-нибудь в ваших делах?

Я уже отвечал на подобный вопрос и не счел нужным возвращаться к нему. А потому закурил сигарету и откинулся на спинку стула.

— Мне нечего сказать.

Скэнлон опять стукнул кулаком по столу.

— Может быть, мистер воображает, будто его тут допрашивают ради собственного удовольствия?

— Как знать? Вам виднее.

До появления Джорджа минут десять наша троица обменивалась испепеляющими взглядами.

О, Джордж славный малый! Ему пятьдесят один год. Рост метр восемьдесят. Благодаря седеющим волосам и коротко подстриженным усам на первых порах всегда кажется чопорным и высокомерным, но неприятное впечатление рассеивается, едва познакомишься с ним поближе. Он опытный юрист и сильный игрок в покер, хотя играет всегда осторожно. Фанатично увлекается спортивной рыбной ловлей и по нескольку раз в год катается во Флориду или на Багамские острова. Флерель, его жена, женщина весьма состоятельная, можно сказать, рупор всего высшего общества в Карфагене; однако есть в ней что-то от приматов — нрава необузданного и властного настолько, что даже и не пытается прикрыть вечное пребывание своего мужа под ее каблуком. Меня же Флерель почему-то всегда считала бабником.

Джордж вошел, улыбаясь, и поприветствовал всех изящным кивком головы.

— Добрый вечер, шериф! Добрый вечер, мистер Малхоленд!

Затем повернулся ко мне:

— Ну, задира, что тут стряслось?

— Да сам толком не пойму. — Появление Джорджа сразу подняло настроение. — Понятно лишь то, что по приказу шерифа этот тип вытащил меня из постели.

— Шериф, — спокойно проговорил Джордж, — можно побеседовать с Джоном один на один?..

Скэнлон с яростью раздавил сигару в пепельнице.

— О! Конечно же, да! Буду рад, если удастся заставить его хоть немного пораскинуть мозгами! В таком случае, может, чего-нибудь наконец и добьемся!

Малхоленд расстегнул пояс, отцепил кобуру, сложил все в ящик стола, холодно окинул нас взглядом и с важным видом удалился из помещения.

Мы с Джорджем уселись за дальний стол друг против друга. Рядом с ним я чувствовал себя уверенно и спокойно.

— Ну, — начал адвокат, — расскажите-ка все по порядку.

Я поведал ему об анонимном телефонном звонке и добавил:

— Наверное, девка и Скэнлону позвонила.

— Допустим. Но он-то об этом и не заикнулся…

— Вот именно! Значит, не осмеливается признать, что придает значение болтовне какой-то чокнутой бабы. А вытянуть сюда и взять меня на испуг тем не менее не побрезговал!..

Адвокат покачал головой и выдавил из себя улыбку:

— Понятно, понятно. Пока что вы в основном вели себя правильно.

— Послушайте, Джордж, в конце-то концов!..

— Минуту! Может быть, женщина, говорившая по телефону, психически и не вполне нормальна. Но ни один полицейский офицер не пройдет мимо любого источника информации, сколь бы скуден или сомнителен тот ни был. Скэнлон, следовательно, вынужден проверить надежность каких угодно полученных им сведений. Вы же, вместо того чтобы помочь шерифу разобраться, сделали все возможное, чтобы убедить его в обратном. И, полагаю, тот решил, что нет дыма без огня и вы что-то скрываете от следствия. Советую перестать вести себя словно раненый дикий кабан, иначе, Джон, я и впрямь понадоблюсь вам как адвокат!

— Выходит, можно обвинять в убийстве на основании лишь анонимной клеветы по телефону да еще потому, что кто-то находился на болоте в момент преступления?

— Вряд ли. Без веских улик это невозможно. Но существуют и моменты, которые, очевидно, ускользнули от вашего внимания. Во-первых, Скэнлон, чувствуя одно только упрямство и… неуважение, а также нежелание помочь, может серьезно осложнить вам жизнь. И — при полном соблюдении законности. Приближается уик-энд, и ему ничего не стоит засадить вас за решетку до понедельника просто как главного подозреваемого. Во-вторых, лицо, торпедирующее расследование и отказывающееся от сотрудничества со Скэнлоном, тем самым лишает полицию возможности обнаружить подлинного убийцу Робертса. И уж коль оно находится под подозрением, следовательно, делает это в своих интересах. Вот мой совет: хватит вести себя как дитя неразумное. Ответьте на все вопросы шерифа. Ведь это прямая обязанность гражданина Штатов, так и выполняйте ее, как положено лояльному гражданину и стопроцентному американцу. И ради всех святых, прекратите унижать Малхоленда!

— Это еще почему?

— Неужели вам не приходило в голову, что Скэнлон умышленно использует его, дабы еще больше разъярить вас, заставить выйти из себя и совершить какую-либо неосторожность? Шериф хитер и умен. О, не будь он нищ, Скэнлон сумел бы выбиться в люди. Им прилагаются сейчас немалые усилия, чтобы разработать единственно стоящую версию — убийство на почве ревности. Ну а заняв позицию упрямого осла, вы делаете все возможное, чтобы убедить шерифа: именно такие ослы и способны на безрассудную ярость и убийство в состоянии аффекта. И не глядите на меня так, словно готовы слопать! Последуйте лучше совету и начинайте помогать Скэнлону. Никогда не защищайтесь от обвинения, которое против вас еще не выдвинуто, мой друг!

Джордж встал, и мы прошли в кабинет Скэнлона.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Процедура заняла менее часа, допрос проходил в довольно непринужденной обстановке. Пожалуй, слишком непринужденной. Скэнлон, чувствовалось, понял, что пошел по явно ложному следу, и ограничился лишь формальными вопросами с тем, чтобы оправдать сам факт допроса. Шериф, разумеется, приберег про запас информацию, полученную от «телефонной особы», решив сначала по возможности проверить реальность ее заявления. Когда же в его руках соберутся необходимые доказательства, вот тогда защитник закона и обрушит их на меня.

Я пересказал Скэнлону подробности событий минувшего утра, начиная с момента прибытия на болото в засидку и кончая возвращением домой в десять утра. Ответил на кучу ловко сформулированных вопросов, цель которых — как нетрудно было понять — вытянуть какую-либо деталь, которую я мог упустить и которая оказалась бы в состоянии вывести на след третьего лица, по всей вероятности, находившегося на месте событий. Джордж, сидя рядом, спокойно покуривал, не принимая участия в допросе.

Наконец Скэнлон утомленно помял лицо рукой.

— Ладно… Пока все.

Затем бросил напоследок:

— Причина, из-за которой совершено убийство, — вот единственная путеводная нить, которая нам нужна. Никто ничего не добьется, пока не станет ясно, почему убит Дан!

Мы с Джорджем вышли и сели в его машину.

— Когда возвращается Фрэнс? — спросил адвокат, останавливаясь у асфальтовой дорожки, что вела к моему дому.

— В воскресенье, — пришлось солгать. — Если только опять не передумает. Прямо-таки прижилась в Новом Орлеане.

— А моя в субботу… Как насчет партии в бридж на будущей неделе, а?

— Спасибо. С удовольствием. — Слова благодарности сыпались из меня словно из рога изобилия. — Весьма благодарен, метр!

— Пусть эта история с убийством вас больше не волнует. Скэнлон в конце концов отыщет настоящего убийцу. Хватка у него железная. Ставлю тысячу против одного доллара, что Дана прикончил чужак. Вероятно, какой-нибудь заклятый враг, которого Робертс нажил себе задолго до приезда в Карфаген… Кстати, именно это обстоятельство могло послужить главным поводом для переезда сюда. Он же был отчаянный бабник и, наверное, крепко насолил кому-то.

— Вполне может быть, — согласился я, открывая дверцу автомашины. — Спокойной ночи, Джордж!

— Радостных сновидений, дружище!

Джордж развернулся, скоро огни автомашины исчезли за углом.

Фрэнс оставила свет включенным. Чемодан ее и сумка исчезли.

Вдруг представилось, как она садится за руль своего «мерседеса» и мчится сквозь ночь, рассекая фарами ночную мглу. Куда? Опять в Новый Орлеан? Или в Майами, откуда вообще здесь появилась?

Спать не хотелось, да и не надеясь заснуть, я включил кофемолку, сварил порцию бодрящего ароматного капучино. Вернувшись в гостиную, заметил, что на диване лежит женская перчатка. Вторая валялась рядом, на ковре. Перепуганная Фрэнс впопыхах, видимо, забыла о них.

Тут вспомнились слова, сказанные Джорджем: мол, поведение мое давало основания подозревать, будто я ревновал Фрэнс. Неужели в это и впрямь кто-нибудь поверил? Да, во мне давно живет антипатия к Малхоленду. Но неприязнь к нашему пинкертону с его дурацким высокомерием возникла задолго до того, как в местном театре ставили «Детективную историю». И любовных сцен в пьесе, кажется, немного, по крайней мере между мистером Маклеодом и Мэри Маклеод, роли которых исполняли Малхоленд и моя жена. Ну а если я и возражал против участия Фрэнс в спектакле, то лишь потому, что все вечера в течение месяца женушку невозможно было застать дома — репетиции, репетиции. Ей, клянусь честью, совсем не нравился Малхоленд.

А что касается меня… Два года назад Малхоленд жестоко избил подсобного рабочего с лесопилки — якобы тот надерзил. Мальчишку пришлось отправить в госпиталь. Я застал лишь часть побоища и с присущим мне тактом облаял Малхоленда, пригрозив сообщить обо всем Скэнлону. С тех пор тот демонстрировал свою неприязнь ко мне где и как только мог. Вплоть до того, что отказывался уступить дорогу при встрече на улице! Я презирал этого типа до глубины души. Но ревновать мерзавца к Фрэнс? Даже не смешно!

«Или вы думаете, Дан у нее был один?» К черту эту девку! Но как ни пытаешься забыть телефонный звонок, напрасно: слова ее не выходят из головы… И потом, отчего Фрэнс столь внезапно решила вернуться домой? Есть ли тут связь с убийством Робертса? Тогда каким образом Фрэнс узнала о смерти Дана? Из Карфагена в отель ей никто не звонил. Со мной же она разговаривала не из гостиницы! Анонимная девица… Голос-то, безусловно, знакомый. Наверняка я знал ее! Но каким образом? Может быть, слышал в компании Робертса? Вряд ли… Ведь женатый, в возрасте уже за тридцать, я был далек от круга, в котором вращался холостяк Дан.

Вдруг почему-то вспомнилась Барбара Райан. Тут же захотелось потолковать с ней. Протянув руку к телефону и мимоходом взглянув на часы, я с удивлением отметил: четверть второго ночи.

Барбара жила одна в небольшой квартирке в нескольких сотнях метров от Клебурн-стрит к западу от центра города.

— Варрен говорит. Извините, если разбудил…

— Я еще не сплю, — ответила Барбара. — Лежу, читаю. И знаете, даже рада, что позвонили. Кстати, правда, что Робертса убили? Все говорят…

— Судя по всему, нет никаких сомнений.

И тут же принялся деловито рассказывать о дроби разного калибра.

— Мне уже об этом говорили… А кто бы, по-вашему, мог такое сделать?

— Пока не имею и малейшего представления. Но вот о чем хотел бы спросить: вы в курсе амурных дел Робертса?

Барбара помолчала, видимо, колеблясь, выдавать свою осведомленность или нет.

— Право, Джон, — наконец, тщательно взвешивая слова, проговорила она, — вряд ли в данном случае меня можно считать компетентной. А что, собственно, вам хотелось бы узнать?

— Кому из девиц Дан назначал свидания?

— Ох, право! Ну, мне, например. Я с ним встречалась раза два или три.

Это было для меня новостью!

— Ну и что он представлял собою как кавалер?

— Довольно приятный, хороший танцор. Правда, оставил ощущение, что уж слишком влюблен в самого себя.

— А с другими дамами Робертс встречался?

— Как сказать! Не было нужды, знаете ли, следить… Несколько раз, правда, видела среди здешних красавиц.

— Не помните с кем?

— Хм… Надин Вильдер… Мадж Карсон… А что?

— Да был тут мне таинственный звонок от какой-то женщины или скорее девушки, которая не пожелала назваться. И кажется, та очень и очень неплохо знала Робертса.

— Понимаю. — Барбара, секунду помедлив, вдруг выпалила: — Весьма, может быть, и неплохо. Он в подобных делах быстро управлялся, лишь бы девица не шибко артачилась. Да, кстати, по поводу особ, которых я упомянула. Сомневаюсь, что анонимный звонок исходил от кого-либо из них. Обе вполне приличные девушки. Надин служит в городской электрокомпании…

— А малышка Карсон работает у доктора Ваймана? — Мне захотелось блеснуть перед Барбарой знанием светского общества Карфагена. — Обеих знаю и уверен, что звонили не они. Но прошу, поставьте в известность, если вдруг вспомните какие-либо другие имена. Хорошо?

— Договорились, шеф!

— Большое спасибо.

Я положил трубку и принялся прикидывать в уме, сколько же людей в нашем городе могли что-либо знать о взаимоотношениях Фрэнс и Робертса. Столько перебрал вариантов, что разболелась голова. Пришлось встать и отправиться через вестибюль в ванную комнату за таблеткой аспирина — все лекарства хранились там в аптечке. Шлепая по коридору, заметил: в спальне по-прежнему горит свет. Когда вошел — обомлел: чемодан Фрэнс по-прежнему лежал на кровати. Рядом валялся другой, вместе с грудой ее платьев и белья.

Неужели Фрэнс ничего не взяла с собой? Словно после долгого отсутствия, задерживая взгляд то на одном, то на другом предмете, я оглядел комнату. Большая двухспальная кровать, сооружение трехметровой длины, стояла у стены справа; по обе стороны ее высились платяные шкафы. Прямо темнел камин. Слева — бог ты мой! — светилась дверь, ведущая в ванную и туалетную комнату жены. Сейчас она почему-то распахнута настежь! Помимо ночника под розовым абажуром, в спальне, горела и лампа в туалетной комнате Фрэнс. В лучах света на паркете по другую сторону кровати темнело какое-то пятно. Подошел поближе, нагнулся и… оказался лицом к лицу с Фрэнс. Вернее, с тем, что осталось от него.

Колени мои подкосились, и я осел на паркет рядом с кроватью. С силой зажмурил глаза, желая избавиться от ужасающей картины. Ан нет… Страшнее всего было видеть орудие убийства — грязные, закопченные каминные щипцы, которые убийца оставил на груди Фрэнс.

Я перевернулся на бок и попытался встать, но поскользнулся и очутился на полу лицом к трюмо. Поначалу не узнал самого себя: физиономия моя побелела как мел, исказилась от ужаса.

Зазвонил телефон на ночном столике. Я наконец-то встал и, шатаясь, направился в ванную. Сняв с крючка большое банное полотенце, накинул его Фрэнс на голову и грудь. Телефон продолжал звонить.

Фрэнс лежала на спине в том самом костюме, в котором приехала из Нового Орлеана. Ноги ее нелепо подвернулись. «Зачем надо было бить женщину прямо по лицу и так зверски?» — стучала в голове единственная мысль.

Один из платяных шкафов был открыт. Наверное, Фрэнс брала из него одежду, и в тот момент, когда повернулась спиной к убийце, он схватил каминные щипцы и нанес свой первый удар. Правая рука Фрэнс выглядывала из-под полотенца. Я встал на колени и осмотрел ее, затем приподнял полотенце и осмотрел левую. К удивлению, на них не оказалось ни синяков, ни следов сажи. Следовательно, жертва не делала и попытки защититься, когда убийца наносил удары щипцами по лицу. Итак, он убил Фрэнс сзади первым ударом. По лицу трупа убийца молотил, движимый патологической ненавистью или получая садистское наслаждение.

Однако Фрэнс позволила ему войти. Ведь я запер дверь на ключ, когда уходил. Внезапно пришло ощущение, что в спальне случилась какая-то перемена, но понадобилось две или три минуты, прежде чем сообразил какая.

Телефон наконец перестал трезвонить. Подойдя к аппарату и сняв трубку, я принялся набирать номер шерифа, чуть не истерически смеясь от радостной мысли: «Как здорово мне повезло: ведь когда все происходило, я находился в конторе шерифа, в присутствии свидетелей. Алиби налицо!» Но сразу же бросил трубку. О, если бы можно было уйти из комнаты, где крики Фрэнс все еще гремели в коих ушах. Но это были вовсе не вопли жены. Это снова звонил телефон. И в спальне.. И в гостиной… Выскочив на кухню, я подставил лицо под струю воды. Зачем? Наверное, надеялся таким образом как-то охладить горевшие мозги.

Потом уселся за кухонный стол и принялся шарить по карманам в поисках сигарет.

Обрывки мыслей, нелепые, неспособные сложиться в цельную картину, крутились, сталкивались в пылающей голове, пугая и обессиливая. Ну да! Все сотворил Малхоленд! Никто, кроме него, не знал, что Фрэнс приехала. Помощник шерифа, разумеется, заметил перчатку и ни минуты не сомневался, что и чемодан тоже принадлежит ей. Стало быть, именно этот тип и прикончил Робертса, а Фрэнс так или иначе замешана в случившемся на болоте… Впрочем, почему обязательно Малхоленд? Мало ли кому Фрэнс могла позвонить и сообщить, что вернулась.

А что же все-таки она делала в Новом Орлеане? Зачем вдруг понадобилось столько денег? Одним прыжком я вскочил, бегом бросился в спальню и стал лихорадочно рыться в ее сумочке. А вдруг именно здесь найдется улика? Как знать, действительно ли была Фрэнс в Новом Орлеане сегодня или вчера вечером? В отель — заплатить по счету — она могла вернуться лишь между половиной шестого и семью часами вечера; ей ничего не стоило побывать и здесь, в Карфагене. Губная помада, кошелек, расческа, зеркало, ключи от машины, платок — обычная дамская чепуха. Ничего достойного внимания. Стоп! Счет из гостиницы, оплаченный по кредитной карточке. С конца декабря по 5 января. Открыл кошелек — там лежало две бумажки по пять долларов и три по доллару. А когда Фрэнс уезжала из дому, у нее было шестьсот долларов наличными, и сегодня, очевидно, она успела получить телеграфный перевод еще на пятьсот. Кроме того, ею продано на шесть тысяч долларов акций… Гостиница оплачивалась по кредитной карточке, а в кошельке лишь тринадцать долларов. Бог ты мой! Я вдруг вспомнил: когда Фрэнс вернулась, на ней не было норкового манто, легкого, как перышко, но стоившего не менее четырех тысяч долларов. Бегом припустил в гараж, осмотрел «мерседес». Манто в машине не оказалось.

Вернувшись в кабинет и застыв около письменного стола, ничего не понимая, я мрачно стал разглядывать расписку маклера, удостоверяющую выдачу шести тысяч долларов в обмен на акции. Что бы это значило? Куда Фрэнс извела деньги? Может быть, ее ограбили? Прокутила? Что делать? Вызвать полицию? Спасаться бегством? Позвонить Джорджу, посоветоваться?

Вдруг во дворе заскрипели тормоза автомобиля. Хлопнула дверца, затем на крыльце раздались чьи-то шаги. Без перерыва затрезвонил звонок входной двери. На цыпочках подкрался к окну, чуть-чуть отодвинул в сторону занавеску и глянул на улицу. У крыльца стояла полицейская автомашина, мигая красными фарами на крыше. «Бежать? Поздно. Даже если и удастся без шума открыть дверь гаража, полицейская машина загораживает проезд. Конечно, можно выйти черным ходом, но далеко ли уйдешь на своих двоих!»

Звонок снова зазвонил требовательно и раздраженно три или четыре раза подряд, затем в дверь забарабанили кулаком. Конечно же, это он, мерзкий помощник шерифа. Если его не впустить, то Малхоленд, чего доброго, выломает дверь, от таких крыс можно всего ожидать…

Но у порога стоял Лен Оуэнс, старший ночного патруля. Вид у него был слегка заспанный.

— Извините, что потревожил, мистер Варрен!

Я широко открыл рот. Но так как не мог произнести ни звука, то тут же закрыл его.

— Нам позвонила миссис Райан, сэр! — продолжил полицейский. — Она очень беспокоится. Сказала, что недавно говорила с вами по телефону, а потом еще несколько раз пыталась дозвониться, но…

Мне удалось выдавить улыбку.

— Я… Да… Я лег и, наверное, заснул. Да, да, конечно же, заснул уже.

Теперь, когда я смог наконец выговорить внятно несколько слов, то уже с трудом заставил себя замолчать.

— Такое впечатление, что все с ума посходили после убийства этого Робертса, — произнес Оуэнс. — Во всяком случае, не мешало бы вам ей позвонить.

Затем патрульный козырнул, повернулся, словно на разводе, через левое плечо и направился к машине.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Барбара долго извинялась.

— У меня такое чувство, что я вела себя как дура, позвонив в полицию. Но вы не отвечали. А после этой ужасной истории с Робертсом…

— Ничего, все нормально.

Отупение, вызванное всем происшедшим, постепенно проходило, голова начинала соображать получше.

— Я, наверное, заснул. Так в чем дело?

— Ей-богу, может быть, вся эта чепуха не стоит и выеденного яйца. Но вы просили позвонить, если мне вдруг удастся вспомнить, с кем еще встречался Робертс.

— И вы вспомнили?

— Нет, пока нет. Но, кажется, вам имеет смысл справиться у Эрни Севелла. Он работал у Робертса с первых дней открытия магазина и, очевидно, знает все о нем лучше, чем кто-либо в городе. И потом, по всей вероятности, Робертс гораздо охотней рассказывал о своих победах мужчинам, чем малознакомым женщинам…

Черт побери! Мне самому следовало бы вспомнить о Севелле.

— Спасибо за идею. А не можете ли вы мне еще вот что сказать: когда Фрэнс звонила вчера после полудня, откуда был звонок? Не помните, сказала ли телефонистка, что звонят из Нового Орлеана или же просто объявила «междугородная»?

Подавляющее большинство моих знакомых в таких случаях не преминуло бы спросить: «А в чем дело?» Барбара Райан к их числу не относилась. Она работала у меня более года, но лишь сейчас я начинал по-настоящему ценить ее такт.

— Точно не могу сказать, — ответила секретарша. — Я поняла только, что разговор шел из автомата.

— Постойте, постойте! Вы в этом уверены?

— Да. Линия оказалась свободной, и мне отчетливо было слышно, как телефонистка сказала Фрэнс, сколько монет следует опустить в аппарат.

«Я еще в постели»… Какова же была цель этой низкой лжи? И что за рожок вдруг заиграл поблизости? Возможно, музыкальный ящик?

— Сколько же монет та порекомендовала ей опустить?

— Хм… Девяносто центов, насколько помню. Да, точно. Девяносто центов. Я еще подумала — почему не целый доллар?

Следовательно, Фрэнс, видимо, и впрямь звонила из Нового Орлеана. Во всяком случае, не из Карфагена. Кое-что начало проясняться в моей дурацкой башке, даже принимать форму некой гипотезы. Но мне не хватало помощи умного, толкового человека. Наиболее подходящая фигура? Конечно, Джордж! Но я не мог к нему обратиться. Положение адвоката, лица, связанного жесткими рамками законности, будь он на сто процентов уверен в моей невиновности, не позволяло ему стать участником затеи, не вполне законной и к тому же рискованной. Джордж просто-напросто посоветует обратиться в полицию. А вот Барбара при желании могла бы и помочь. Конечно, постараюсь не слишком впутывать ее в эту историю…

— Послушайте, Барбара, — мне пришлось начать издалека. — Я не могу сейчас объяснить все, но завтра Скэнлон, без сомнения, задаст вам обо мне целую кучу вопросов. Отвечайте ему честно и подробно. Только не говорите, что я просил вас об этом. Понимаете?

— Ей-богу, сделать подобное нетрудно, хотя… Право, ничего не могу понять. Впрочем, думаю, справлюсь. Что еще?

— Шериф может спросить, все ли на месте в моем сейфе. Составьте опись и передайте ему. Вот и все. И тысячу благодарностей, Барбара!

Закончив разговор, я быстро вернулся в спальню. Избегая заходить за кровать, где лежала Фрэнс, стараясь ничего не двигать с места, я быстро надел темный костюм, достал из шкафа один из чемоданов, большой кофр желтой кожи с моей личной монограммой. Уложил в него костюм, несколько рубашек, смену нижнего белья, несессер и электрическую бритву. Тут мне в голову пришло, что не мешало бы взять с собой и портрет Фрэнс. Но имелась только одна фотография с ее прелестной головкой — наша свадебная. Жена избегала фотографироваться. Ладно, сгодится и свадебная. Она стояла на ночном столике. Повернулся, протянул руку и не поверил своим глазам: фотография исчезла.

Не может быть! Ведь стояла здесь еще, когда… Тут я осознал, что вряд ли смогу припомнить, когда видел фотографию в последний раз. Знал, что стоит на туалетном столике, привык к ней как к чему-то непременному, непоколебимому. Принялся просматривать ящики, проверил комод в ванной комнате. Фото исчезло. Тем не менее я твердо помнил, что оно стояло на месте после отъезда Фрэнс в Новый Орлеан.

В ярости выругался. Терялось драгоценное время, нечего теперь скрести в затылке, словно деревенский дуралей. У меня в бумажнике лежала небольшая копия свадебной фотографии, которую я сделал тайком от Фрэнс. На худой конец сойдет и копия.

С шумом захлопнул чемодан, повернул выключатель и зашагал по коридору. По дороге прихватил пальто, шляпу и погасил везде свет.

Бросил чемодан в «шевроле». Улица до конца аллеи была темна и пустынна. Задним ходом вывел машину из гаража и закрыл его. Вновь и вновь повторял себе, что единственно возможный метод действий — максимальная естественность всех поступков. Иначе моя затея обречена на провал.

В этот час ночи проще пареной репы определить, установлена ли за мной слежка или нет. Все машины графства, принадлежащие полиции, имели особые номера, которые в Карфагене каждому известны. У последнего перекрестка перед Клебурн-стрит повернул налево, поехал по направлению к западу от центра города, по Тейлор-стрит, затем через два квартала свернул вправо, на Фултон-стрит, чтобы оттуда выехать на Клебурн-стрит в район, где находилась моя контора. Этим путем я ехал всякий раз, отправляясь на работу.

Поставил машину на стоянку, что находилась напротив моей конторы, и вышел из автомобиля. Перед кафе Фуллера стояло три авто, но ни на одном не было полицейского номера. Я пересек тротуар и открыл дверь конторы. Оглянулся — на улице ни души.

У задней стенки конторы рядом с дверью стоял массивный сейф — его всегда хорошо видно с улицы. Я направился прямехонько к стальной коробке, подавляя желание выглянуть в окно. Затем, опустившись на колени, принялся набирать шифр на диске. Дверь сейфа распахнулась. Открыл стальной шкафчик внутри, достал оттуда конверт из толстой белой бумаги. В нем находилось примерно восемнадцать тысяч долларов в бонах по пятьсот и тысяче долларов. Затем запер сейф, вынул из кармана сигарету и, сев на стул, закурил. Первая часть моего плана удалась.

За окнами по-прежнему ни души.

Когда задним ходом выводил «шевроле» со стоянки, из-за угла Фултон-стрит выехала полицейская машина и двинулась в мою сторону. Кровь внезапно словно застыла в жилах. Но внутри автомобиля оказался всего-навсего сержант Кэп Дитс из бригады ночного дозора. Он поприветствовал меня кивком головы и поехал вниз по Клебурн-стрит.

Единственно реальную опасность представлял собою только Скэнлон. Что же… Не спеша я проехал по Клебурн-стрит и повернул на площади Монтроз по направлению к дому. После второго перекрестка вновь свернул и покатил по улице, параллельной Клебурн-стрит. На западной окраине Карфагена выехал на магистральное шоссе и еще раз бросил взгляд в зеркало заднего обзора. Никого. С облегчением вздохнув, свернул на шоссе и дал газ. Когда проезжал столб с транспарантом «Добро пожаловать в Карфаген», стрелка на спидометре «шевроле» прыгала на отметке сто десять миль в час…

Солнце уже поднялось, часы показывали двадцать минут седьмого утра, когда я поставил автомашину на стоянке в аэропорту Нового Орлеана. Взглянув в зеркальце, увидел, что под глазами у меня большие темные крути. Но голова оставалась ясной. Сунув конверт с долларами в чемодан, я закрыл на ключ дверцу автомашины и отнес поклажу в камеру хранения аэровокзала. В ресторане выпил чашку кофе, разменял в кассе пару долларов на никели, забрал багаж и направился к кабине телефона. Чемодан поставил так, чтобы не выпускать его из поля зрения.

Вызвав междугородную, попросил телефонистку помочь связаться с Эрни Севеллом. Его номера я не знал, но мне было известно, что тот проживал на Спрингер-стрит, на окраине Карфагена, в маленьком, купленном в кредит домишке типа ранчо. Жена Эрни работала в администрации графства в управлении налогообложения. Сам же Эрни, серьезный и работящий молодой человек лет двадцати четырех, поначалу руководил отделом спортивных товаров в универмаге Женнингса, а затем стал работать у Робертса.

— Кто говорит? — раздался сонный голос. — А, мистер Варрен! Мне послышалось, или телефонистка права, сообщив, что вы звоните из Нового Орлеана?

— Точно, — подтвердил я. — Мы здесь со вчерашнего дня. Прошу прощения, ведь разбудил ни свет ни заря…

— Не имеет значения. Знаете, вчера весь день одолевало желание позвонить вам. Но потом решил, что стоит переговорить лично.

— Валяйте! В чем дело?

— Да… — в голосе Эрни послышалась нерешительность, — это по поводу магазина. Не хотелось бы показаться наглым торопыгой, ведь Робертс еще даже не погребен, но ведь и оборудование, и товары на складе в любой момент могут быть скуплены по дешевке каким-нибудь заезжим бизнесменом. И вот мне пришло в голову: коль вы являетесь хозяином здания, то вам, конечно, было бы приятнее иметь в нем работающий магазин, нежели пустое помещение. У меня скопилось несколько тысчонок. Кроме того, если замолвите словечко в банке… В таком случае я сумел бы взяться за дело. О, магазинчик мог бы приносить немалые доходы!

— Вы хотите сказать, что он не приносил должного дохода? А мне казалось, Робертс неплохо справлялся с делом. Разве не так?

— Так-то оно так, да не совсем. Внешне бизнес процветал. И если судить по книгам приходов-расходов, то Робертс действительно получал большие прибыли. Но я не хотел бы говорить неправду во имя лишь того, чтобы, обманув, добиться с вашей помощью займа от банка. Дело в том, что торговля шла столь мизерными темпами, что прибылей от нее едва хватало на погашение арендной платы за помещение и выплату моего заработка. И это при самых отличных перспективах! Иными словами, Робертс абсолютно не выказывал интереса к процветанию магазина. И мне не позволял проявлять и малейшей инициативы. У него на складе никогда не находилось товаров по сезону, он просто не желал заказывать их и уступал лишь двойному нажиму клиента. В конце концов дело дошло до того, что клиент предпочитал нам универмаг Женнингса. И еще: Робертс ни за что не хотел заниматься рекламой. Как я ни старался, мне не удалось убедить его в простой и проверенной истине: реклама — двигатель торговли.

Вспомнились дорогой карабин Робертса, тысяча долларов — сумма паевого взноса в клуб охотников на уток, его спортивная машина последней модели…

— Понимаю, Эрни. Каким же образом ему удавалось выкручиваться?

— Самому любопытно, мистер Варрен. Но мне ничего не известно. Робертс никогда не испытывал никаких затруднений при оплате счетов, а на его счете в банке всегда имелись крупные суммы. Парадокс! Знаю лишь одно: возьмись кто-нибудь как следует за этот магазин спортивных изделий — Женнингсы разорятся за два-три месяца. У них ведь нет никого, кто как следует разбирался бы в системах охотничьих ружей и рыболовных снастях.

— Да, да, знаю… Итак, вы полагаете, что Робертс подделывал свои бухгалтерские книги или имел другой источник доходов?

— Ей-богу, не знаю, плутовал ли он с книгами, но на счет в банке откладывал денег куда как больше, чем зарабатывал на продаже спортивных товаров…

— Я помогу вам, Эрни, получить заем от банка. А скажите, как там с родными Робертса? Объявился ли кто-нибудь?

— Да. Мистер Скэнлон вместе со мной посетил вчера вечером после ужина магазин, и мы нашли там два письма от брата господина Робертса с обратным адресом. Тот проживает в Техасе, в Хьюстоне. Скэнлон послал ему телеграмму и через два часа пришел ответ: брат распорядился отправить тело в Хьюстон, где у Робертсов своя родовая усыпальница на кладбище. Но сам приехать за личными вещами Робертса и урегулировать дело с продажей магазина он сейчас не может.

— А вы не запомнили адрес брата?

— Нет, к сожалению. Но помню, что его имя Клинтон. Клинтон Робертс.

— Надо полагать, сегодня магазин будет закрыт?

— Да, конечно. Скэнлон сказал, что лучше подержать его закрытым до приезда мистера Робертса. Я ему отдал ключи… Имеется в виду мистер Скэнлон.

— Понимаю. Да, Эрни, вот еще что! Не знаете ли вы случайно имена девиц, с которыми Робертс обычно встречался?

Эрни теперь, конечно, сгорал от любопытства, но его выдержки хватило, чтобы ничем не выдать себя.

— Да у Робертса их была целая куча, право! Девицы интересовали шефа куда больше, чем дела в магазине! Видел его несколько раз с Кэрол Холидей и миссис Райан, которая у вас работает. Потом с Мадж Карсон и… постойте, еще с Дорис Бентли и Сю Прентис. Ну и с другими, конечно. Только вот имена вылетели сейчас из головы.

«Дорис… Дорис Бентли — вот чей голос казался мне таким знакомым! Она работала у Фрэнс. Дорис частенько брала трубку, когда я звонил будущей жене».

— Большое спасибо, Эрни! — радости моей не было конца. — И не беспокойтесь о займе!

Смешавшись с толпой авиапассажиров, я сел в автобус, что направлялся в центр. На первой же остановке сошел и взял такси, попросив отвезти в недорогой отель поближе к центру города. Там записался под именем Джеймса Вивера из Оклахомы.

Комната, которую мне предоставили, была на третьем этаже и выходила окнами на мрачную улочку, заставленную баками для мусора и пустыми бочками. Попросив разбудить меня в половине десятого, я разделся и лег.

Но какой тут, к черту, сон! Пришлось встать, побриться, принять душ… До девяти часов, куря сигарету за сигаретой, старался привести в порядок свои мысли. Для полной и четкой картины ниточке, которую, кажется, я нащупал, не хватало какого-то пустяка, самой малости. Без пятнадцати десять, достав из чемодана конверт с бонами, отправился в центр города и в одном из банков попросил обменять их на доллары. Здесь меня хорошо знали и только любезно спросили: «Желает ли мистер получить деньги чеком на предъявителя или на собственное имя?» Выяснив, что мне нужны ассигнации, взглянули с явным удивлением — серьезному бизнесмену не пристало таскать при себе мешки денег. Но спорить, конечно, не стали: каждый волен сходить с ума по-своему. Я, разумеется, постарался найти какой-то предлог, мол, срочная сделка, требующая наличных… Распихав по карманам ассигнации, выскочил на улицу. Часы показывали десять минут одиннадцатого. Время подгоняло, следовало спешить.

Обычно я завтракал у Фуллера, даже после женитьбы на Фрэнс: та никогда не вставала раньше десяти. А в конторе появлялся четверть девятого. Малхоленд завтракал у Фуллера по крайней мере шесть раз в неделю — и в то же время. Даже допустив, что сегодня помощник шерифа пропустит свой завтрак, все одно справится, не видел ли меня кто у Фуллера. Скэнлон, разумеется, уже в курсе, что в городе меня никто не видел. Он позвонит в контору, затем домой ко мне, потом затопит Дворец правосудия океаном проклятий. После чего отправит на Клебурн-стрит пару полицейских осмотреть гараж и убедиться, на месте ли моя машина. Установив, что та отсутствует, а «мерседес» Фрэнс на месте, полицейские некоторое время будут названивать в дверь, потом взломают ее… Спустя час все полицейские участки Соединенных Штатов от Мексики до Канады будут располагать данными обо мне и моем «шевроле». Как только ночная история станет известна Карфагену, Эрни позвонит Скэнлону и сообщит, что я нахожусь в Новом Орлеане. Даже если этого не произойдет, после обеда Скэнлон, будучи осведомлен, в каком банке я абонирован, узнает об обмене бон на доллары, а новоорлеанская полиция обнаружит на стоянке в аэропорту брошенный «шевроле». В моем распоряжении оставалось четыре или пять часов.

Я кинулся к телефонной кабине и лихорадочно стал листать пожелтевшие страницы телефонного справочника. Авиавокзал… Авиакассы… Агентства частные детективные…

Луис Норман, глава частного детективного агентства «Норман и компания», человек с худым интеллигентным лицом, всем своим видом внушал доверие. Он смотрел внимательно, и взгляд его как бы призывал поделиться с ним всеми известными тайнами. Откинувшись в кресле, Луис Норман задумчиво взял в руки дорогую авторучку и спросил:

— Чем могу быть полезен, мистер?..

— Варрен. — Я протянул детективу свою визитную карточку. — Джон Варрен, Карфаген, Алабама. Прежде всего скажите, достаточно ли у вас людей, чтобы заняться весьма неотложным делом. Причем учтите, им придется здорово поработать ногами.

— Трое, не считая меня, — ответил Норман, не задавая излишних вопросов. — Кроме того, могу заполучить и еще двоих, если понадобится. Но такая работа, мистер… э… э… Варрен, особенно если она займет много времени, стоит уйму денег.

— Мне это известно. — Выудив из кармана десять ассигнаций по тысяче долларов, я разложил их перед Норманом на столе. — Сколько понадобится людей, вам лучше судить. Если этого не хватит, представите дополнительный счет. Мне нужны некоторые сведения, причем в темпе.

Я достал из бумажника фотографию Фрэнс и положил ее рядом с банковскими билетами.

— Это моя жена. Миссис находилась в Новом Орлеане с тридцатого декабря по вчерашний день. Мне нужно знать, где она тут бывала, с кем встречалась и так далее…

— По вчерашний день, говорите? Значит, ее больше здесь нет?

— Вы правы.

— Да, нелегкое дельце, — решил Норман, скорчив гримасу. — Будь ваша жена еще в городе… Одно дело — слежка за кем-нибудь, другое — идти по остывшему следу.

— Окажись все это легким и простым, к вам обращаться просто не стоило бы, не правда ли? Так беретесь?

— Как давно сделана фотография?

— Восемнадцать месяцев назад. Миссис здесь очень похожа.

— Что ж, это облегчает задачу. Но успех зависит, конечно, от тех исходных данных, которые вы в состоянии предоставить.

Норман протянул руку к блокноту и отвинтил колпачок авторучки.

— Имя и фамилия, — начал я, — Фрэнс Варрен. Девичья фамилия Киннан. Двадцать семь лет, рост метр семьдесят, вес приблизительно пятьдесят пять, волосы черные, глаза серо-голубые. Всегда элегантно, со вкусом одета. Даже днем предпочитает темные платья и костюмы. В Новый Орлеан уехала в норковом манто, домой вернулась без него. И без семи тысяч долларов. В ее распоряжении имелся «Мерседес-Бенц-220» темно-синего цвета с голубыми сиденьями, зарегистрированный в Алабаме. Но не исключено, что в городе жена им не пользовалась, поскольку не любит водить автомобиль по улицам с оживленным движением. Думаю, предпочитала такси. Знаете, ее ни за что на свете не затащить в автобус, а пешком она ходит только в самом крайнем случае, практически никогда. Любой таксист наверняка запомнит ее. Во-первых, по причине красивых ног, а во-вторых, потому, что таких неимоверных скряг по части чаевых они никогда не забывают. Останавливалась миссис Варрен в Девор-отеле и покинула его вчера около семи часов вечера. Цель визита в Новый Орлеан — побывать на бейсбольном матче вместе со здешними нашими друзьями Дикинсонами, которые проживают по Стиллвел-драйв, дом две тысячи семьсот семьдесят. Вместе с миссис Дикинсон она намеревалась посетить несколько концертов, пару коктейлей. Виделась ли моя жена с Дикинсонами, не знаю. Если вы будете копать с этой стороны, то мое имя, пожалуйста, не упоминайте. Что наверняка известно — в Девор-отеле миссис останавливалась, я с ней говорил по телефону второго января вечером и третьего января, тоже вечером…

Норман перебил меня:

— Жена вам звонила или вы ей?

— Я ей. Она действительно находилась в гостинице.

— Почему, собственно, вы стали ее подозревать?

Пришлось рассказать ему о звонке из наружной кабины, когда Фрэнс пыталась уверить, будто говорила из отеля.

— И из-за денег тоже. Никто не в состоянии выкинуть за неделю семь тысяч долларов с тем, чтобы побывать на бейсбольном матче да паре концертов. Даже на тряпки. Тут ведь не Париж. И наконец, куда делось норковое манто?

— Вы его застраховали?

— Да.

— Возможно, украли. Или миссис его потеряла, а вам признаться побоялась. Но, принимая во внимание, какую сумму денег ваша жена потратила в нашем городе, скорее всего, манто продано или находится в закладе. Я дам задание своим людям проверить все ломбарды и ростовщиков, а также поинтересоваться городскими объявлениями о купле-продаже. Но как вашей жене удалось достать семь тысяч долларов? На текущем счету, я думаю, ведь у нее не могло быть такой суммы, не так ли?

Пришлось объяснить, что Фрэнс продала свои акции, и сообщить имя маклера.

— Стало быть, деньги — ее собственность? — уточнил Норман. — И именно они вас интересуют?

— Не деньги. А то, что миссис их извела.

— Думаете, у нее был другой мужчина?

— Бесспорно. Ничем другим не могу объяснить, почему она скрыла, где и с кем находилась. Конечно, кругленькая сумма отдана в чьи-то ласковые и крепкие руки!

— Буду говорить с вами как профессионал, — предупредил Норман, — поэтому не обижайтесь. Если судить по фотографии, у вашей жены нет необходимости покупать любовника. Итак, деньги израсходованы на что-то иное. Как вы полагаете, не возникали ли у нее какие-либо серьезные неприятности в жизни? Что-нибудь… дающее повод к шантажу?

— Нет, — на этот счет у меня сомнений действительно не имелось. — Она не была какой-нибудь дворовой девчонкой. До нашего брака владела приличным магазином в Карфагене. А еще раньше имела такое же предприятие в Майами.

— Есть ли у нее родственники в Карфагене?

— Нет.

— Друзья? Я хочу сказать, до переезда в Карфаген.

— Нет.

— Хм… А говорила ли миссис когда-нибудь, почему ей пришло в голову свернуть дело в фешенебельном Майами и возобновить его в столь захолустном городишке, где у нее не оказалось даже знакомых?

— Разумеется. Последствия развода. Моя жена и ее первый муж владели магазином на паях, а когда развелись, то продали его и выручку разделили пополам.

И я рассказал детективу, как Фрэнс решила прокатиться к побережью, как остановилась в Карфагене на ночь и как ее привлекли местные возможности и перспективы.

— Понятно, — кивнул Норман.

Хотя мне показалось, объяснение его не убедило. Впрочем, и я не очень в него верил.

— Как с вами связаться в Новом Орлеане?

— Никак. Я буду здесь только один день и даже не снял номера в гостинице. Сегодня после обеда позвоню сам. В дальнейшем звоните в мою контору в Карфагене. Если меня не окажется на месте, все сведения можно сообщить секретарше миссис Барбаре Райан.

— Мы предпочитаем не сообщать конфиденциальной информации третьим лицам, — покачал головой детектив.

— Считайте, вы имеете на это мое личное разрешение.

— Необходимо дать в письменном виде, сэр! И кроме того, как узнать, с кем я говорю? Любая женщина на другом конце провода может заявить, что она — ваша секретарша Барбара Райан.

— Разумеется. Но ведь можно договориться о каком-нибудь пароле или шифре?

— Годится, — решил Норман и написал несколько цифр в своем блокноте. — Номер вашего дела будет В-511. Употребляйте его как шифр.

— Спасибо!

Тут же на фирменном бланке я написал, что разрешаю агентству «Норман и компания» сообщать все сведения третьему лицу, знающему номер В-511, и подписал документ. Детектив тем временем уже вовсю давал по телефону своим парням необходимые указания по розыску следов Фрэнс в Новом Орлеане.

Распрощавшись с Норманом, я заглянул в ближайший банк, разменял двадцать долларов на монеты по двадцать пять и десять центов и на такси заехал в местное бюро телефонной компании. Здесь, попросив справочники Хьюстона и Майами, просмотрел списки тамошних детективных агентств. Конечно, можно было бы дать задание какому-нибудь одному крупному учреждению частного сыска, действующему в масштабах Штатов, но я решил: пусть каждое расследование ведется местными силами и отдельно.

Что касается Майами, то выбор мой пал на агентство «Кросби инвестигейшн», а в Хьюстоне мне приглянулся некий Говард Кейт.

Сначала позвонил в Майами и потребовал связать с мистером Кросби. Сообщив имя и род занятий, спросил:

— Не могли бы вы взяться за дело, требующее участия двух агентов?

— Да, сэр, — прозвучал короткий ответ.

— Отлично. Через полчаса вышлю авиапочтой чек на ваше имя. Двухсот долларов аванса хватит?

— Вполне, мистер Варрен. Что вы желаете?

— Получить сведения конфиденциального характера на одну из моих сотрудниц, которая проживала в Майами.

Я сообщил девичью фамилию Фрэнс и все необходимые данные о ее внешности и тому подобное.

— …Родилась в тридцать седьмом году в Орландо и там же окончила колледж. Затем училась два года в университете в Майами. Так, во всяком случае, она написала в своей анкете. В пятьдесят третьем году начала работать продавщицей в отделе дамского готового платья в магазине Бурдена, затем стала завотделом по рекламе. В пятьдесят пятом вышла замуж за некоего Леона Дюпре, который был чем-то вроде заместителя директора магазина готового платья Лернера, если не ошибаюсь. Вскоре они открыли собственный магазин на Флэглер-стрит. В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году супруги развелись. Этих данных, полагаю, достаточно, чтобы начать сбор более подробных и, главное, точных сведений. Прежде всего мне необходимо знать, не было ли у нашей дамы каких-либо неприятностей, получила ли она действительно развод и где находится в настоящее время этот Дюпре. Наконец, если удастся, узнайте, состояла ли миссис когда-либо в близких отношениях с неким Даном Робертсом, — заключил я, дав описание примет Робертса. — Беретесь ли вы за это дело?

— По исходным данным, мистер, задача вовсе не из трудных. Каким временем мы располагаем и как вам доставить сведения и окончательный счет расходов? По почте?

— Нет. Телеграфируйте мне в контору в Карфаген. Завтра после семи вечера или чуть позднее.

— Будьте спокойны, все будет выполнено в лучшем виде, мистер Варрен!

Я повесил трубку, потом вновь набрал номер междугородного телефона и попросил связать меня с Хьюстоном. Однако у Кейта было занято, пришлось несколько минут подождать. Наконец, сообщив Кейту свое имя и адрес, я договорился об оплате на тех же условиях, что и с Кросби, и дал указание собрать все сведения о Робертсе:

— Мне не известно, где он там проживал… Но у него есть брат, который и теперь обитает в вашем городе, — Клинтон Робертс. Это имя наверняка есть в телефонном справочнике…

— Годится, — решил Кейт прокуренным басом. — А что вы, собственно, хотели бы узнать?

— Где работал? Не имел ли неприятностей с полицией? Почему покинул Хьюстон? Есть ли у него враги? И не проживал ли он когда-нибудь во Флориде, пусть даже и кратковременно? Телеграфируйте мне в контору, в Карфаген, не позже чем завтра после обеда, если вам удастся, конечно, справиться. Не возражаете?

— Нет. Мы беремся за дело немедленно.

Повесив трубку, я вышел из телефонной кабины и опять отправился в банк, третий по счету. Там оформил два чека на предъявителя, приобрел два конверта авиапочты, наклеил на них побольше марок и сделал надпись «срочно». Положив чеки в конверты и надписав на них соответственно адреса Кросби и Кейта, бросил в почтовый ящик. Затем помчался в такси на ярмарку подержанных автомобилей. Не копаясь долго, выбрал подержанный, но прочный «олдсмобил», оформил документы на имя Оливера Твиста из Нью-Орлеана, расплатился и отвел машину на одну из стоянок в центре города, неподалеку от гостиницы. К отелю же подъехал на такси, уплатил там по счету, вышел с чемоданом на улицу. Оттащив его по запруженной в этот обеденный час улице на стоянку к «олдсмобилу», уложил чемодан в багажник.

Часы показывали уже два с четвертью, оставаться в Новом Орлеане далее было опасно. С минуты на минуту на всех стоянках автомашин, автобусов, такси, в аэропортах и вокзалах появятся усиленные наряды полиции, ловчая сеть захлопнется, и я окажусь внутри нее. Чуть ли не бегом бросился к телефонной будке и принялся названивать Норману.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Тот удивился.

— Не думал, что позвоните так скоро…

— Мне больше нельзя оставаться в городе. Дела поджимают. Ничего не нашли?

— Есть кое-что, хотя и не очень много. Агент, занятый проверкой ломбардов и ростовщиков, еще не напал на след норкового манто. Снайдер же, который ведет расследование в Девор-отеле, опросил пока лишь дневную смену, но несколько интересных деталей все-таки обнаружить удалось. Швейцар и многие посыльные припоминают, что видели на вашей жене манто в начале ее проживания в отеле. Но никто не помнит, чтобы оно было на ней в последние два-три дня. Во всяком случае, если вещь потеряна или украдена, ни в отеле, ни полиции ваша жена ничего не сообщила. Далее. Судя по словам горничной на этаже, где находился номер вашей супруги, все вечера миссис проводила одна в своей комнате. Никто не видел, чтобы в номере появлялись мужчины, да и никаких следов их присутствия не отмечалось. Судя по всему, ее вообще никто не посещал. А звонила лишь однажды женщина, вероятно, миссис Дикинсон. Вот только что странно: ваша жена после обеда в отеле регулярно отсутствовала. Всегда просила будить ее в половине одиннадцатого, завтрак ей подавали в номер. Затем, примерно без четверти час, она выходила из отеля. Швейцар постоянно вызывал на это время такси, но ни разу не слышал, какой адрес миссис называла шоферу. Мы размножили ее фотографию и в четыре часа дня, после конца смены, отправимся во все основные компании таксомоторов, дабы опросить максимальное число водителей дневной смены. Есть уверенность, что мы встретим кого-нибудь, кто вспомнит о ней как о пассажирке и скажет, куда возил.

— Отлично. — Собранные факты действительно показались серьезными. — Большое спасибо.

— Уверен, что завтра к утру мы будем знать все, что необходимо. — Затем, помолчав и поколебавшись, Норман добавил: — Послушайте, мистер Варрен, это, конечно, ваше дело и можете не говорить, но вы нам значительно облегчите дело, сказав прямо. Во время пребывания вашей жены в Новом Орлеане вы никому не поручали проследить за ней?

— Нет. Слово даю, что нет! А в чем дело?

— Понимаете, мне кажется, за миссис велась активная слежка. Кто-то интересовался всеми ее действиями в нашем городе.

— С чего вы взяли?

— Знаете, ребята из гостиницы, я имею в виду посыльных, такие пройдохи, от них буквально ничего нельзя скрыть. Один из них намекнул Снайдеру, что кое-что знает. И когда мой человек одарил его дополнительно пятеркой, то рассказал следующее: всякий раз, едва ваша жена выходила из гостиницы, за ней устремлялся один и тот же тип. Посыльный убежден: частный детектив! Появлялся в холле отеля в полдень и торчал там, делая вид, будто читает газету. А когда миссис выходила из лифта, с невозмутимым видом садился в такси и ехал следом.

— А вы не думаете, что мальчишка мог просто-напросто все выдумать, чтобы заполучить лишнюю пятерку?

— Не исключено. Но я так не думаю. По описанию посыльного мне этот тип знаком. Профессионал.

— Сможете ли вы узнать, кто нанял детектива?

— Исключено.

— А полиция может заставить его говорить?

— Разумеется. Но пока вам не с чем идти в полицию. Нет закона, который бы мог запретить жене тратить собственные деньги. И даже ваши, если уж на то пошло.

— Ладно. — Я представил себе, какое будет лицо у Нормана, когда он раскроет сегодняшние вечерние газеты. — Продолжайте сбор сведений! Всего наилучшего!

Повесив трубку, я вытащил из кармана новую пригоршню монет и вновь насел на междугородную.

— Прошу связать непосредственно с мистером Макнайтом, «Строительная компания Макнайт», Эль-Пасо, штат Техас.

— Хорошо. Не вешайте трубку, пожалуйста!

Мак был моим старым другом. В Пенсильвании учились в одном военном училище, а затем встретились в университете в Техасе, вновь оказавшись сокурсниками. Каждый год мы вместе охотились на перепелок. Я молил бога, чтобы тот оказался на месте. И мне повезло.

— Джон? Ты, старый плут? Где обитаешь?

— В Новом Орлеане.

— Садись тогда на первый же самолет и ко мне, пойдем охотиться!

— Да я бы всей душой! Но вот, понимаешь, тут все пошло наперекосяк.

— Что ты хочешь сказать?

— Нахожусь в очень затруднительном положении, дружище. Мне нужна помощь.

— Выкладывай, старина!

— Послушай, сразу хочу предупредить. Тебе может крепко непоздоровиться, если кто сможет доказать…

Он перебил:

— Я уже сказал: выкладывай, дубовая голова! Остальное — мое дело.

— Нужно, чтобы ты мне отбил телеграмму.

— Черт побери, и это все?

— Достаточно. Отправь ее завтра утром около восьми часов откуда-нибудь, где твою персону не знают. У тебя есть ручка поблизости?

— Да, диктуй.

— Агентство по продаже недвижимости Варрена, Карфаген, Алабама. Срочно свяжитесь с агентством Луиса Нормана в Новом Орлеане по делу под кодовым номером В-511. Точка. Позвоню вам позднее. Подпись: Вивер.

— Все понял.

Он перечитал текст телеграммы.

— Больше я ничего не могу для тебя сделать?

— Нет. Gracias, amigo![1]

— Por nada.[2] Что, очень плохо там у тебя?

— Очень плохо.

— Ладно, ты не один. Верный друг с тобой!

— Не бросай меня, Мак! Пожалуйста!

Я повесил трубку и вернулся на стоянку автомашин. Старая телега работала неплохо. Переехал по мосту через Миссисипи, купил на той стороне немного сандвичей и термос, который попросил наполнить крепким кофе. Затем отыскал придорожный мотель, подремал там до полуночи — и опять за руль. Было три часа ночи, когда наконец подъехал к Карфагену.

К северу от магистрального шоссе, на западной окраине города, расположен район трущоб, бидонвилль, в центре которого пылила хлопкоочистительная фабрика. Я повернул у городской черты налево по направлению к бидонвиллю и припарковал машину около какого-то ветхого строения. Вдоль тротуара вытянулось еще с десяток потрепанных автомобилей; среди них моя вполне могла простоять неделю, не вызывая внимание полиции, хотя на ней и был номер другого штата, Луизианы.

Внимательно оглядел погруженную во мрак пустынную улицу. Ни одно окно не светилось. Вылез из авто, взял чемодан и, вернувшись назад, пересек шоссе, которое вливалось в ярко освещенную желтыми ртутными фонарями Клебурн-стрит. Дошагав до этой улицы, заметил две-три машины, стоявшие с погашенными фарами перед кафе Фуллера. Кругом ни единой живой души.

Ускорив шаг, я пересек Клебурн-стрит и, прижимаясь к стенкам домов на соседнем тротуаре, проследовал до пересечения улицы с Тэйлор-стрит. Затем повернул налево, к центру. Где-то неподалеку залаяла собака. Уличные фонари на перекрестках слегка раскачивались на ветру, тени обнаженных деревьев плясали на асфальте.

Конечно, очень нервничал. То и дело оглядывался, замирал, постоянно опасаясь увидеть вдруг фары полицейской машины ночного дозора. Казалось, что ботинки мои оглушительно скрипели в ночной тиши, нарочно выдавая меня. Вот позади осталось два квартала. Три. Когда пересек Мэсон-стрит, прямо перед глазами вдруг появились неоновые огни вывески бюро похоронных принадлежностей. Дрожь охватила меня с головы до ног. Я почти побежал.

Наконец добрался до кафе Фуллера. Заведение было, разумеется, абсолютно пустым. Мне оставалось лишь пересечь улицу, повернуть налево и дошагать до переулка, что проходил позади моей конторы. Я стоял посреди мостовой, хорошо заметный, откуда ни погляди. Еще каких-нибудь тридцать шагов — и вот он, спасительный переулок! В эту самую минуту сзади послышался шум приближающейся машины, я побежал. Машина резко развернулась, и свет ее фар прорезал тьму. Он вот-вот должен был настичь меня. Припустил по переулку и прижался к стене, укрывшись за углом дома. Машина проехала мимо, даже не успел заметить, был ли это полицейский патруль.

Мокрый, как мышь, несколько минут не мог двинуться с места. Затем пошарил в кармане и достал ключи. Пересек мостовую, открыл заднюю дверь конторы и облегченно вздохнул, когда она захлопнулась за мной. Им никогда не придет в голову искать меня здесь. Теперь все зависело только от Барбары Райан. Если она поверит, что я убил Фрэнс, то вызовет полицию…

Проснулся на рассвете. На часах начало восьмого. В кабинете еще царил полумрак. Взяв из чемодана несессер, я побрился. Затем надел чистую рубашку и вычистил щеткой костюм, на который налипла какая-то дрянь. Потихоньку начало проходить ощущение безысходности, наоборот, почувствовал себя в состоянии бросить вызов судьбе. Съев бутерброд и выпив чашку кофе из термоса, я уселся за свой рабочий стол и закурил. Барбара должна появиться минут через десять: контора открывается в восемь, а Тернер и Эванс, мои маклеры, приходили без четверти девять. Записав на листок текст телеграммы, которую должен был прислать Мак, я стал ждать.

Открылась входная дверь. Было слышно, как выдвинули и вновь задвинули ящик стола; Барбара, очевидно, положила на привычное место свою сумочку. Прошло две-три минуты, и раздалась пулеметная очередь пишущей машинки.

Я протянул руку к кнопке звонка, но заколебался. Что она предпримет? Заголосит? Бросится искать спасения на улицу? Позвонит Скэнлону? Будь что будет: стреляй или отдай ружье другому, как говорил в таких случаях мой дядя! Я нажал кнопку.

Стук машинки тут же прекратился, наступила гнетущая тишина. Несколько секунд, которые показались мучительно долгими, ровно ничего не происходило. Затем сдвинулся стул, хлопнула дверь. Но это была та дверь, что вела в коридор. Я с облегчением вздохнул и подумал, что только осел мог целый год проработать с такой женщиной и не заметить в ней гения. Для любого любопытного прохожего на улице она просто отправилась в туалет, а не в кабинет к шефу. Откинулся в кресле, сплел пальцы и в ожидании уставился на боковую дверь. Скоро та тихонько открылась. В голубых глазах Барбары ни грани испуга или смущения.

— Войдите!

Она послушно закрыла за собой дверь, затем встала рядом со стойкой, где размещалась моя коллекция охотничьих ружей. Самим своим поведением Барбара уже ответила на сакраментальный вопрос, но мне казалось необходимым все же его задать.

— Вы верите, что ее убил я?

— Нет, — коротко прозвучал ответ.

— Вы единственная, наверное, кто придерживается такого мнения.

Она покачала головой.

— Убийство, конечно, наделало много шума, но сейчас все в недоумении, и никто ничего не может понять. В вашу виновность никто просто не верит, несмотря на вроде бы бесспорные факты. Но я единственная, кто был уверен, что вы вернетесь.

— Почему же?

— С той самой минуты, когда поняла смысл указаний составить опись содержимого в сейфе и передать ее Скэнлону. Хотели, чтобы тому стало известно: вы взяли с собой банковские боны?

— Правильно. Он сразу должен был сообразить, что без денег я никуда не смогу уехать из города. Равно как не смогу и достать их где-либо в случае бегства. Потому и решил, что первым делом он наведет справки, были ли какие-либо ценные бумаги или деньги в моем сейфе. Да вы садитесь, Барбара!

Она присела в одно из кресел. Полюбопытствовала, наконец:

— Как вам удалось вернуться?

— А я, по сути дела, ниоткуда и не возвращался! Моя машина находится в Новом Орлеане. Вы меня здесь тоже не видели, не так ли?

— В любом случае я не намереваюсь ставить кого-либо в известность о вашем приезде!

— Допустим, что они узнают и меня сцапают в собственном кабинете. Даже в таком случае вы вполне могли не ведать о моем присутствии. У вас просто не возникло никакой надобности заходить в кабинет. Все нужное для работы, включая картотеку, находится в вашей комнате.

— Хорошо, раз вы на этом настаиваете, — улыбнулась Барбара. — Скажите, а чего мне еще не положено знать?

— Что я прослушиваю все телефонные звонки. Допустим, что случайно мой интерфон остался включен. Примерно через час вы получите телеграмму из Эль-Пасо, смысл которой вам будет непонятен. Вот текст.

Я протянул ей листок. Она прочитала, задумчиво покусывая нижнюю губу.

— Поначалу мне покажется, что никакого мистера Вивера мы не знаем, и у нас нет досье под номером В-511. Но я женщина старательная — тем более что в перспективе намечается повышение зарплаты, — конечно, накинусь на телефон и стану названивать в агентство Нормана, ведь вас тут нет, а работа есть работа.

— Прекрасно! — одобрил я. — Тут вы узнаете, что это агентство не что иное, как частное бюро расследований, а телеграмма послана мною. Вы сообщите об этом Скэнлону, а также передадите ему те сведения, которые получите от Нормана. Если, конечно, получите.

Барбара изобразила на лице улыбку.

— Проклятье! Какая же я все-таки пакостная женщина! Доношу на собственного патрона!

— Вы почитающая законы Штатов гражданка! И не хотите скрывать от полиции ничего. Тем более если это способствует раскрытию тайны двойного убийства. Позднее, в течение дня, вы получите еще две телеграммы; их также зачитайте по телефону Скэнлону.

— Что ж, думаю, действия соответствуют моему характеру. Я порядком-таки тупа, вполне могу оставить включенным интерфон, и вы сможете даже слышать, как я набираю номер на диске аппарата. Прекрасно. Мы полностью просмотрели каталог моих достоинств или в запасе что-нибудь осталось?

— Кое-что есть. Вы, конечно, не знаете, что сегодня идет в Кроун-театре?

— Нет, конечно. Но просто сгораю от желания узнать. Давайте посмотрим. Сегодня у нас суббота. Стало быть, касса откроется в два часа дня.

Она задумчиво поморгала.

— Дорис Бентли? О ней-то я и не подумала…

— Эрни сказал, что Робертс с ней гулял. И помните, она работала у Фрэнс. Мне кажется, здесь есть какая-то связь.

— Возможно, — одобрительно кивнула Барбара. — Вы думаете, что узнаете ее по голосу, если услышите?

— Надо попробовать.

— Считаете, она что-нибудь знает?

— Понятия не имею.

Я рассказал Барбаре слово в слово все, что мне сообщил анонимный женский голос по телефону.

— Уверен, существует еще какой-то мужчина, который так или иначе замешан в этом деле. И если мы узнаем, кто он, то кое-чего определенного достигнем.

Потом я вкратце поведал ей об исчезнувших деньгах, норковом манто и сообщил о подозрениях Нормана; похоже, что Фрэнс была объектом профессиональной слежки во время своего пребывания в Новом Орлеане.

Барбара встала и сделала шаг к двери.

— Да, кстати! Наши телефоны подключены к одной линии. Так что, если хотите избежать двух отдельно различимых щелчков, нам следует снимать трубки одновременно. Скажем, сразу же после третьего звонка. Не возражаете, шеф?

— Вы прелесть, Барбара! — мое восхищение было самым искренним. — Просто не знаю, как и благодарить!

— Ну, это невозможно, шеф! — рассмеялась Барбара. — Вас же здесь нет, вы в Эль-Пасо!

Спустя пару минут пишущая машинка застучала вновь. Я с удовольствием закурил сигарету и попытался собраться с мыслями.

Должна существовать какая-то зависимость между тратами Фрэнс и таинственными источниками дохода Робертса, которые заинтриговали Эрни. Но какая? Семь тысяч долларов растаяли только за последнюю неделю, а Робертс, если верить Эрни, разрабатывал свою золотую жилу не один месяц. Кое-что можно проверить, не выходя из конторы: все наши ежемесячные суммы трат легко установить по прошлогодним бухгалтерским счетам. Открыл ящик стола, достал оттуда двенадцать старых конвертов, вынул счета и принялся изучать. Внезапно зазвонил телефон.

После третьего звонка я снял трубку и прикрыл рукой микрофон.

— Торговля недвижимостью Варрена, — произнесла Барбара. — Добрый день.

Раздался визгливый женский голос:

— Значит, это правда! Когда мне сказали, я сначала не поверила!!!

— Вы, собственно, о чем? — вежливо спросила Барбара.

— О чем я, собственно?! — Говорившая просто задыхалась от ярости. — И вы все еще продолжаете служить у этого чудовища! Неужели вам совершенно неведомо чувство приличия?

— Ах, вот в чем дело, — мягко сказала Барбара. — Стало быть, он уже осужден и приговорен? А я-то ничего и не знала!

— О, бог мой! Никогда столь отвратительная история…

На линии раздался какой-то шум, и голос прервался. Я положил трубку на место.

В кабинете Барбары вновь застучала машинка. Потом наступила пауза, послышался шорох по интерфону, что стоял слева от меня.

— Очаровательная старая ведьма! — негромко вымолвила в переговорное устройство Барбара. — Просто бесится от злобы!

Интерфон умолк. Сколько, интересно, подобных звонков пришлось уже выслушать Барбаре за вчерашний день? И сколько их будет еще! Мне стало совестно, что оставил ее тут вчера отбиваться одну-одинешеньку, а сам скрылся.

Отгоняя прочь слезные мысли, вновь принялся сверять прошлогодние счета. Робертс появился в апреле и тогда же открыл свой магазин. Но в первое полугодие, именно с января по июль, Фрэнс в среднем снимала со счета по 200 долларов в месяц. Цифры колебались от минимальной в сто сорок пять долларов до максимальной в триста пятнадцать. Затем в августе расходы ее подскочили до 625 долларов, включая два чека по 200 долларов. В сентябре опять двести. В октябре 350, в ноябре 410 и в декабре 500.

Увы, цифры ничего не проясняли. С момента появления Робертса в апреле до августа никаких существенных изменений в расходах. Потом, с августа до декабря, она выписала чеков на общую сумму в 2 тысячи долларов, в среднем 400 долларов ежемесячно. Может быть, в этом и есть какой-то смысл, но никакого, который мог бы объяснить подозрения Эрни. В торговом деле, которое ведется спустя рукава, две сотни долларов не делают погоды.

И тем не менее сходство обстоятельств, даже манера появления Робертса и Фрэнс в Карфагене, наводило на размышления. Вряд ли такое совпадение случайно. Знали ли они друг друга раньше? Вполне можно допустить, что один человек появляется в маленьком городке, где его никто не знает, и открывает там магазин. Но два сразу? Что-то здесь не так…

Скрипнула входная дверь. Пришли, наверное, Эванс и Тернер. Но, взглянув на часы — на них было без пяти десять, — я убедился: мои маклеры оставили тонущий корабль. Послышались приглушенные голоса, затем дверь вновь открылась и закрылась.

— Ну, начинаем! — сказала Барбара в интерфон. — Телеграмма пришла.

Мак не бросил меня в трудную минуту.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Барбара вызвала телефонистку и заказала Новый Орлеан, агентство Нормана.

— Попросите, пожалуйста, к телефону мистера Нормана. С вами говорят из агентства по торговле недвижимостью Варрена, что в Карфагене.

— Кто говорит? — послышался голос Нормана.

— Барбара Райан. Мистера Варрена нет, а мы получили какую-то странную телеграмму от какого-то мистера Вивера из…

— Неважно откуда, — перебил Норман. — Если послал тот, о ком я думаю, то мне предпочтительно не знать, откуда пришла телеграмма. Будет лучше, если вы мне ее просто зачитаете.

Барбара прочитала текст.

— Хм, — сказал Норман. — Телеграмму отправил ваш патрон.

— Сам мистер Варрен, вы думаете?

— Именно так, и никто другой. Он меня облапошил, словно желторотика, а сейчас вас дурачит.

— Что вы хотите этим сказать?

— Он запросил какие-то сведения, которые я ему раздобыл. Но ежели вы передадите их ему, не предупредив предварительно полицию, где находится шеф, вам непоздоровится. Когда Варрен попросил меня раздобыть эти сведения, то постеснялся, видите ли, сказать, что иметь дело с ним опаснее, чем с кучей радиоактивного кобальта. Я обо всем узнал только из вчерашних газет. А теперь жду нашествия полицейских к себе в контору. Те знают, что он был в Новом Орлеане. А мы вчера опросили примерно пять тысяч человек — и все по поводу прекрасной покойницы миссис Варрен! Но что бы там ни было, я не знаю, где он и не хочу знать.

— Стало быть, вы отказываетесь сообщить мне факты, которые агентству удалось раздобыть?

— Отнюдь. У меня на руках подписанное мистером Вареном разрешение на передачу вам всех данных. Тем более, что вы знаете условный номер. А что будете делать со всеми сведениями, не моя печаль.

— Исходя из сложившихся обстоятельств, я буду вынуждена, как мне кажется, передать факты полиции вместе со сведениями о местонахождении мистера Варрена. Но если вдруг мне позвонит мистер Варрен, то и ему обо всем расскажу, ведь он как-никак оплатил работу по сбору данных. Вы не будете в претензии, если я сообщу местной полиции, что мой шеф пользовался услугами вашего агентства?

— Нет. Ведь я не в курсе, куда он скрылся. И ничего не намерен скрывать. Какие же ко мне могут быть претензии? Не думаю, что мистеру Варрену пригодятся теперь те сведения, что мы раздобыли. Я хочу сказать, нам известно, чем занималась его супруга в Новом Орлеане.

Сердце мое сжалось от боли.

— Чем же? — спросила Барбара.

— Она играла на скачках.

Так вот что означал звук рожка! Какой же я идиот! В такой рожок дудят на ипподроме всякий раз перед тем, как пустить лошадей со старта. Фрэнс звонила из телефонной будки на ипподроме, только и всего.

— Вы уверены в этом? — спросила Барбара.

— Нет ни малейшего сомнения. В течение всей недели она каждый день отправлялась после часу на скачки. Вчера в четыре часа дня мы взяли показания у двух шоферов такси, которые припомнили, что неоднократно возили покойную миссис Варрен на скачки. Мы тут же отправились на ипподром и продемонстрировали ее фотографию кассирам, принимающим ставки. Сначала нам не везло, но потом, когда пришел черед окошка, где принимают пятидесятидолларовые ставки, удача наконец улыбнулась. Кассир вспомнил ее. Миссис делала ставки в общей сложности по двести — триста долларов на каждый заезд, особенно последние два дня. Установлено также: свое норковое манто она заложила в ломбард. Ей дали за него триста пятьдесят долларов, а шубка стоит как минимум три-четыре тысячи. Пусть адвокат мистера Варрена попытается вернуть ее по суду. Если состав присяжных будет из мужей, у которых сплошь расточительные жены, то успех ему обеспечен, он процесс наверняка выиграет!

— Другими сведениями вы не располагаете?

— Есть еще, конечно. Мы абсолютно убеждены, что покойная миссис Варрен ни с кем из мужчин в нашем городе никаких дел не имела. С меньшей долей уверенности, но можем утверждать, что за ней здесь велась профессиональная слежка, по крайней мере несколько дней.

— Вы хотите сказать, она была под наблюдением полиции?

— Нет, частного детектива. Я об этом вчера говорил мистеру Варрену. Позднее мы еще раз получили этому подтверждение.

— Известно ли, от какого агентства работал детектив?

— Он действовал сам по себе. Что-то вроде частного сыщика мелкого пошиба. Имя — Поль Денман… Итак, поручение мистера Варрена выполнено. Всего доброго!

— Большое спасибо!

Барбара повесила трубку. Я задумчиво уставился взглядом в стенку, чувствуя себя разочарованным. Скачки? Черт знает что, просто идиотизм какой-то! Ни разу за все восемнадцать месяцев нашей совместной жизни она и словом не обмолвилась о своей страсти. Впрочем, увлечение Фрэнс бегами для меня не криминал, это было ее личным делом. Одним словом, расследование в Новом Орлеане ничего не дало. Хотя нет. Возникла загадка с этим Денманом. Если удастся установить, кто его пустил по следу Фрэнс, возможно, в руки попадет ключ и к разгадке всей кровавой истории?

Барбара вновь подняла телефонную трубку.

— Бюро шерифа. Скэнлон слушает!

— Мистер Скэнлон, Барбара Райан беспокоит, здравствуйте! Я кое-что должна сообщить. Наверное, вам это поможет в расследовании. Я… хм… — Она очень естественно изобразила нерешительность.

— В чем дело? Слушаю!

— Тут, понимаете, телеграмма пришла. Думается, от мистера Варрена…

— От Варрена?! Откуда?

— Из Эль-Пасо, что в Техасе. Может быть, мне ее прочитать?

Барбара зачитала текст телеграммы и продолжала:

— Я, конечно, ничего не поняла, но когда позвонила Норману, то оказалось, что он детектив. Он сказал, что телеграмма от мистера Варрена, а я должна обо всем заявить в полицию. Вот я и звоню, мистер Скэнлон!

— Вы правильно делаете, миссис Райан, очень правильно! Одну минутку, пожалуйста! Не кладите трубку.

Было слышно, как шериф отдавал распоряжение:

— Срочно отправляйтесь в контору Варрена и доставьте сюда телеграмму, которую возьмете у миссис Райан. Быстро, быстро!

Скэнлон снова взял трубку.

— А что еще сообщил Норман?

Барбара подробно изложила разговор, состоявшийся с новоорлеанским детективом. Потом запричитала:

— Ради всех святых, посоветуйте, что делать, если вдруг позвонит мистер Варрен?

— Передайте ему все сведения, которые вам сообщил Норман. Только не говорите, что полиция в курсе. Постарайтесь как можно дольше затянуть разговор. Мы предупредим телефонную компанию и полицию в Эль-Пасо.

— Хорошо, — согласилась Барбара с заметным неудовольствием. — Только, кажется, вы толкаете меня на путь Иуды!

— Миссис Райан, зарубите себе, пожалуйста, на носу. Или Варрен закоренелый преступник, или опасный сумасшедший в последней стадии паранойи. Так что сами судите, что к чему. Каминными щипцами он зверски убивает свою жену, а спустя десять минут как ни в чем не бывало сидит у меня в кабинете и с видом оскорбленной невинности требует адвоката для защиты своих гражданских прав, обвиняя остальных в противозаконных действиях. Лично мое мнение таково: Варрен уже просто забыл, что прикончил свою супругу, с ума сошел на почве ревности, понимаете? Он даже заявил Джорджу Клемену, будто ему неизвестно, когда жена возвращается домой. А когда Оуэнс по вашей просьбе заехал к Варрену узнать, почему тот не подходит к телефону, ваш шеф заявил, что заснул. Всемогущий бог! И пока этот тип на свободе, он представляет смертельную опасность для всех, в том числе и для себя самого.

— Значит, вы полностью отрицаете даже саму возможность его невиновности?

— Послушайте, — произнес Скэнлон, устало вздохнув, — все невиновны, пока виновность не доказана, даже если речь идет о сумасшедшем. Не мое дело — судить и выносить приговор, мне деньги платят, чтобы я ловил преступников и сажал за решетку раньше, чем они кому-нибудь еще размозжат голову!

— А что вы думаете о тех сведениях, которые собрал Норман? Или о том, что мистер Варрен дал поручение проверить поведение жены в Новом Орлеане?

— Вы имеете в виду расследование поведения уже убитой им миссис Варрен?

— Нет, нет! Я хочу обратить ваше внимание на то обстоятельство, что кто-то вел слежку за миссис Варрен еще до убийства! Если бы удалось установить, кто нанял этого Денмана…

В голосе Скэнлона зазвучали саркастические нотки:

— Вы хотите сказать, что не догадываетесь, кто бы это мог быть?

— Во всяком случае, не мистер Варрен!

— Одному богу известно, сколько он мог нанять детективов. Я не удивлюсь, если окажется вдруг, что за мной им тоже установлена слежка. Или за Робертсом.

— Что ж, мистер Скэнлон, если вы отказываетесь узнать у Денмана, кто поручил ему следить за покойной миссис Варрен, боюсь, я не смогу в дальнейшем сотрудничать с вами! А мистеру Варрену скажу…

— Один момент! — оборвал шериф. — Не лезьте в бутылку, миссис! Конечно, мы свяжемся с Денманом и все проверим. Для того нас тут и держат. Но вы столь же прекрасно, как и я, знаете, что Денмана мог нанять только Варрен, и никто иной!

— А я настаиваю, что вся история — ужасная ошибка! Мне известно, что миссис Варрен была жива, когда мистер Варрен с противным Малхолендом ушел из дома.

— Напрасно теряете время, миссис Райан! Вы же сами утверждали, что не можете с точностью до десяти минут сказать, когда это было. Бесспорно, это имело место еще до его ухода, когда он меня поносил как не знаю кого!

Я был заинтригован. О каком таком «это» говорилось?

— Хорошо, — согласилась Барбара. — Сделаю все, что вы скажете.

— Ну и слава богу!

— А все же прошу сообщить о Денмане…

— Обещаю!

Скэнлон повесил трубку. Вскоре пришел полицейский и забрал телеграмму. В течение последующих двух часов было пять телефонных звонков. Три раза из редакций газет интересовались подробностями моей биографии. Затем позвонил какой-то мужчина, назвался и принялся утверждать, доказывать, что считает меня невиновным. Другой мистер, не назвавшийся, наоборот, заявил, что, как только я буду пойман и доставлен в Карфаген, меня следует немедленно линчевать.

Когда Барбара отправилась на обед, то предупредила меня по интерфону, чтобы я не брал трубку. Во время ее отсутствия телефон звонил только раз. Вернувшись, Барбара по коридору направилась в сторону туалета, но вошла ко мне. Пододвинула кресло к столу и уселась, положив ногу на ногу.

— Я не все понял в вашем разговоре со Скэнлоном. — Меня распирало от любопытства.

— Знаете, времени всего минута. Я именно для того и пришла, чтобы объяснить. Вечером пыталась к вам дозвониться… хочу сказать, позавчера. Хотела узнать, в курсе ли вы тех слухов, что ходят по городу: ну, будто Робертс не застрелился, а убит. Но ваш телефон был занят.

— В котором часу? — Я чуть не подскочил к потолку.

— В этом-то вся и загвоздка! Знаю только, что было примерно без четверти двенадцать. Плюс-минус пятнадцать минут. Малхоленд утверждает, что вы вышли из дома как раз без четверти двенадцать, а перед этим говорили по телефону со Скэнлоном. В полиции считают, будто именно тогда я и не могла до вас дозвониться. Боже мой! Ну, что мне помешало взглянуть на часы!

— Нет сомнения, Фрэнс кому-то позвонила, едва мы с Малхолендом вышли из дома.

— Но зачем? Чтобы вызвать убийцу и дать себя прикончить?

— Не знаю, — меня охватила тупая усталость. — Ничего не знаю.

— Что ж, у нас еще остается Денман… К тому же скоро час, пойду звонить Дорис Бентли.

Барбара вышла. Я снял трубку и нетерпеливо ждал, пока она набирала номер.

— Кроун-театр. Вас слушают!

— Будьте любезны, скажите, какая картина сегодня у вас на экране? — спросила Барбара.

— Пожалуйста. «Храбрецы» с участием Грегори Пека.

Сердце мое забилось сильней. Конечно, это тот самый голос, никакого сомнения.

— А когда ближайший сеанс?

— В час тридцать. Но сначала будут новости и мультфильм.

— Благодарю вас.

Барбара положила трубку, а спустя минуту зашептала в интерфон:

— Ну, что скажете?

— Она!

— Что будем делать?

— Придется теперь и мне с ней побеседовать.

— Каким образом?

— Подождем, пока начнется сеанс. Сможете сыграть роль телефонистки с междугородной?

— Постараюсь. Но послушайте: если она поставит в известность Скэнлона, шериф тут же поймет, что мы плутуем. На телефонной станции наверняка подслушивают.

— Не в ее интересах болтать. Скрыла же, кто она и откуда. Видимо, ей есть чего опасаться.

Полчаса тянулись неимоверно долго. Я прокручивал в голове все возможные варианты. Не исключено, что Дорис Бентли не признается и откажется от собственных слов. Если только мне не удастся ее запугать. Почему она скрыла свое имя? Не хотела, чтобы знали о ее визитах в спальню Робертса? А ведь зажигалку Дорис могла найти только там.

Барбара включила интерфон и стала набирать номер.

— Кроун-театр. Вас слушают!

— Междугородная вызывает. Попросите к телефону мисс Дорис Бентли!

— Междугородная?

— Да. Эль-Пасо вызывает. Просят мисс Бентли.

— Я мисс Бентли, но право…

— Говорите! Мисс Бентли у аппарата!

— Алло! — сказал я. — Алло, Дорис?

Она тяжело задышала.

— Я все-таки вспомнил, где слышал ваш голос! Узнаете?

— Кто вы? О чем речь?

— Прекрасно знаете, кто я. Ближе к делу! И не вздумайте повесить трубку, иначе дам знать Скэнлону и вас упрячут за решетку! У меня достаточно друзей в полиции, будьте уверены! Там живо растолкуют, что полагается за анонимные телефонные звонки! А знаете, какие крысы у них в камерах?!

— Минутку подождите, пожалуйста! — любезно сказала Дорис Бентли. Она положила трубку и стала разговаривать с клиентом, пожелавшим приобрести билет. Звякнула мелочь в кассе, и Дорис Бентли вновь взяла трубку: — Вы не станете рисковать, ведь полиция тогда узнает, где вас искать.

— Там и так все знают. Рано или поздно меня схватят, будь то даже в Мексике. Мне терять нечего. Иное дело вы, не правда ли?

— Что надо?

— Имя другого мужчины.

— Какого «другого мужчины»?

— Послушайте. Хватит прикидываться! Когда вы мне позвонили, то сказали, что Дан Робертс у нее был не единственным. Как зовут другого?

— Я не знаю.

— Прекрасно! Дело ваше. Сейчас позвоню своим друзьям в полицию!

— Да говорю же вам — и правда не знаю! Знаю только, что был еще один. В ту пору, когда я у нее работала, до ее замужества.

— А откуда известно, что был еще один?

— Знаю, вот и все, — сказала Дорис капризным голосом.

— Откуда вам это известно?

— Что у меня, глаз нет? Она ведь меня за человека не считала, подлая шлюха…

— Вы ненавидели ее, не так ли?

— Ну и что?

— Из-за чего?

— Это мое дело. Во всяком случае, она ведь велела убить Робертса, а?

— Мне об этом ничего не известно.

— Конечно, она добрая и хорошая! Грех и подумать!

— Вы когда-нибудь говорили Робертсу об этом мужчине?

— Нет.

— Поскольку его просто не существовало на свете, не так ли?

— Послушайте, думайте, как вам угодно. А что я знаю, то и знаю. Был другой мужчина, был!

— А Робертс расспрашивал вас когда-либо о Фрэнс?

— Нет. Только один раз, мне кажется. Он спросил о девичьей фамилии Фрэнс до свадьбы. И откуда та приехала.

— Дан не сказал, почему его это заинтересовало?

— Нет.

— Когда случился разговор?

— Прошлым летом.

— Точную дату не припомните?

— О боже, какие дурацкие вопросы!.. Наверное, в первое же наше свидание. В июле… Нет, в июне! Не помню я. Вы меня утомили!!!

Тут она повесила трубку. Сразу же послышался голос Барбары в интерфоне:

— Ну что, интересные данные?

— Трудно сказать. Вряд ли. Не исключено, что Дорис просто врет по поводу другого мужчины.

— Я бы не сказала! Что-то ее уж очень сильно расстроило. И озлобило. Может быть, смерть Робертса? Вполне вероятно. И еще один любопытный момент: почему она так упорно цепляется за столь незначительный факт: ну, был у Фрэнс любовник, что из того?

— К тому же упорно заявляет, что ей неинтересно, о ком идет речь.

— Я вспомнила кое-что, пока вы с ней беседовали. Ведь Дорис когда-то встречалась с Джуниором Делеваном, не так ли?

Я наморщил лоб, припоминая.

— Да, точно! Она с ним гуляла!

— Не знаю, есть ли здесь какая связь но бедняжке, право, не везет с ухажерами! — решила Барбара.

Интерфон замолк.

Делеван был парнем высоким и красивым, но с тяжелым, вспыльчивым характером и с дурными наклонностями. Еще в годы учебы в колледже он не раз задерживался за угон автомашин; затем был уличен в квартирной краже и осужден условно. Спустя два года его тело обнаружили на городской свалке. Убийцу же так и не нашли. Случилось все как раз накануне нашей свадьбы с Фрэнс, тогда еще владелицей магазина готового женского платья, но какая тут взаимосвязь? Фрэнс в то время уже исполнилось двадцать пять, а Делевану еще не исполнилось и девятнадцати. Скорее всего, моя жена даже не подозревала о его существовании; в лучшем случае, видела этого парня раз-другой вместе с Дорис.

Снова голос Барбары в интерфоне.

— Телеграмма! — прошептала секретарша.

Я схватил трубку, когда она уже накручивала диск.

— Бюро шерифа. Малхоленд у телефона!

— А можно мистера Скэнлона? Барбара Райан говорит!

— Можно-то можно, котеночек! Ну а я разве не сгожусь? Помоложе, как-никак, а?

Мне представилась мерзкая улыбка на роже этого сволочного типа. Так хотелось двинуть ему кулаком в морду!

— Если не затруднит, — холодно произнесла Барбара, — я бы предпочла иметь дело с мистером Скэнлоном и только с ним!

— Ладно, ладно, котеночек!

— Это опять Барбара Райан, — сказала она, когда Скэнлон подошел к телефону. — Только что получена еще одна телеграмма…

— От Варрена? — не стерпел шериф.

— Нет. Из Хьюстона, штат Техас. Адресована мистеру Варрену. Я читаю: «Дан Робертс, родился в Хьюстоне в тысяча девятьсот тридцать девятом году, круглый сирота с двенадцати лет, воспитывался старшим братом Клинтоном Робертсом, владельцем городского магазина спортивных товаров. Точка. Поступил на службу в полицию Хьюстона в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, назначен в отдел по борьбе с проституцией в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году, разжалован и исключен из состава полиции в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году за вымогательство. Точка. Подвергнут суду, осужден условно. Точка. В апреле прошлого года брат дал средства для организации делового предприятия в другом месте. Точка. Никогда не был во Флориде до апреля прошлого года. Точка, Никаких опасных врагов, были только опасные друзья. Подпись: Кейт». Как вы думаете, мистер Скэнлон, что все это может означать?

— Не знаю, — усталым голосом ответил Скэнлон. — Но я стал с опаской открывать ящик собственного стола. Мне так и кажется, что оттуда выскочит парочка детективов, нанятых Варреном, и вцепится мне в нос. Нам только что позвонили из Нового Орлеана…

— По поводу Денмана?

— Да. Он сам. Заявляет, что его нанял какой-то тип из Карфагена по имени Жозеф Рэндалл.

— Рэндалл? Не знаю его. Клиента с таким именем у нас нет.

— Вот именно!

— А что, сам Денман разве не видел этого Рэндалла? Может быть, тот дал ему свой номер телефона или адрес?

— Нет. Рэндалл позвонил ему по междугородному и нанял следить за миссис Варрен. Сказал, что гонорар вышлет почтой. Обязательство, кстати, выполнил. Пришел почтовый перевод с обратным адресом «проездом». Во вторник вечером он звонил Денману, потом в среду, тоже вечером, и детектив сообщил ему о своих наблюдениях. Денман собрал те же сведения, что и Норман. Мы, конечно, проверим, откуда были звонки, справимся в телефонной компании. Но я заранее уверен в ответе: из уличного телефона-автомата. Характерный почерк параноиков. Они стараются перехитрить целый мир, считая, будто все человечество состоит в заговоре против них. И не доверяют никому.

— А вдруг это был кто-нибудь еще, но не мистер Варрен?

— Миссис Райан, — вздохнул шериф. — Вы слышали когда-нибудь о том, чтобы мужчина нанимал сыщика следить за чужой женой?

— Тогда почему же Денман дал согласие на таких условиях?

— А он из тех, кто не слишком заботится о репутации клиента. Для него главное — лишь бы платили!

Последняя нить оказалась оборванной. Что делать? Отдаться в руки полиции — и дело с концом! В коридоре зацокали каблучки, и боковая дверь тихонько открылась. Появилась Барбара с сумочкой в руках.

— Любая женщина имеет полное право уединиться на несколько минут и почистить перышки перед чашкой кофе, разве не так? — улыбнулась секретарша.

Она села в кресло у письменного стола и вынула из сумочки какой-то желтый конверт.

— Вот только что принесли! У меня не хватило смелости достать и прочитать, что там написано, — призналась Барбара.

— Спасибо.

Я откинулся в кресле и надорвал конверт. В нем оказалась телеграмма от Кросби.

«Джону Д. Варрену. Агентство по продаже недвижимости Варрена. Карфаген. Алабама.

Никого по имени Фрэнс Киннан. Точка. Проверены акты гражданского состояния Орландо и графства Дейд. Никаких сведений о рождении или браке. Точка. Неизвестна в университете Майами и магазине Бурдена. Точка. Никаких следов Леона Дюпре или магазина на его имя в районе Майами. Точка. Предупредите о направлении дальнейших розысков. Агентство Кросби».

Я прочитал телеграмму и, не говоря ни слова, протянул листок Барбаре.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Секретарша прочитала и спросила:

— Что скажете?

— Только одно. Пора кончать. Отдамся в руки полиции. Позвоните Скэнлону.

— Так уж сразу! — возразила Барбара. — По-моему, борьба только начинается. Вам удалось узнать чрезвычайно много интересного, позволяющего по-новому взглянуть на все дело. Есть человек, выгнанный из полиции за вымогательство, и авантюристка, которая…

Она в нерешительности заколебалась.

— Ладно… — Мне давно было безразлично, кто и как назовет Фрэнс. — Времени на светскую беседу нет! Называйте вещи своими именами. Авантюристка с уголовным наверняка прошлым. В итоге — шантаж. Но это еще ничего не значит.

Я показал Барбаре суммы расходов Фрэнс за прошлый год.

— Это совпадает с тем, что сказала нам Дорис Бентли. Если верить ей, то как раз прошлым летом Робертс и стал задавать ей вопросы о Фрэнс. Спорить попусту нужды нет, но допустим, что у него были причины подозревать: она не та, за кого себя выдает. И вероятно, принялся разнюхивать, что к чему, в конце концов обнаружив то, что она пыталась скрыть. Пока все сходится. И вот в августе ее расходы вдруг резко увеличиваются. Но взгляните, тем не менее, в сущности, пустяки! Максимум двести долларов в месяц. И все это время она держит про запас шесть тысяч долларов, не притрагиваясь к ним… И вдруг швыряет их под ноги рысакам все за одну неделю. Можно подумать, возникла какая-то кризисная ситуация. Но чтобы исключить нелепую версию, следует помнить, что, будучи тогда в Новом Орлеане, жена никак не могла убить Робертса.

— Да, — согласилась Барбара. — Но не будем упускать из вида, что могли существовать и два шантажиста. Если Дорис не ошибается и не врет, то у покойницы был еще какой-то дружок.

Я в задумчивости рассматривал свою секретаршу. А ведь ума у нее хватит, пожалуй, на троих представителей сильного пола вроде меня.

— Возможно, вы попали в яблочко, Барбара! Тогда понятно, откуда вдруг у Робертса появились тайные доходы, источник которых Эрни никак не мог определить. Точно так же, как и сумму непонятных доходов. У нас нет никаких данных, сколько он стриг с этого второго. Чего боялся тот, коль платил Робертсу, судя по всему, немалую дань? Скандала? Развода?

— Наверняка чего-нибудь более серьезного, — решила Барбара. — Он не только ему платил дань, он его в конце концов и прикончил. И ее тоже.

— А мне кажется, — столь же уверенно заявил я, — что эта Дорис Бентли знает гораздо больше, чем хочет показать. Нет ли у вас ощущения, что дело каким-то образом связано со смертью Джуниора Делевана? Дорис в то время еще работала у Фрэнс.

Барбара покусала губу, сморщила нос. Наконец, лицо ее приняло обычное выражение:

— Да, в мае позапрошлого года Дорис еще работала в магазине. Тело Делевана обнаружили в воскресенье утром, а на вскрытии установили, что убийство произошло около полуночи…

— Момент! В субботу на вечер я назначил Фрэнс свидание и собирался отправиться с нею на бал. Затем из-за срочных дел перенес встречу и выехал из Карфагена. А когда вернулся, она встретила меня странно, с какой-то обеспокоенностью. Я подумал еще, что это из-за сорванного свидания.

В уме у меня вдруг возникла невероятная идея. Просто безумная. Но иная не приходила!

— Надо бы потолковать с Дорис. Если той известно что-либо, я из нее это выбью!

— Вам нельзя выходить отсюда. Вы в отъезде! — встревожилась Барбара.

— Ну не торчать же мне тут всю жизнь! И смысла уже нет. Вначале я хотел выяснить, кто убил Фрэнс. А сейчас мне неясно даже, кто она сама. Дело не продвигается, мы, наоборот, пятимся назад!

— Вас могут узнать! Или же Дорис вызовет полицию…

— Что делать, придется рискнуть. Вы знаете, где она живет?

— Нет, но, если настаиваете, могу узнать. И отвезти в своей машине.

— Об этом не может быть и речи!

— Что ж… Мне пора на свое рабочее место! — поднялась Барбара.

Она позвонила Скэнлону и прочитала ему телеграмму от Кросби.

— Что скажете? — спросила его моя покровительница.

— А то, что скоро взбешусь! — рявкнул Скэнлон. — Ну и занятьице же выбрал, черт побери!

— Вам не кажется: эти новые данные придают делу совершенно иной оборот?

— Факты — упрямая вещь, миссис Райан, от них никуда не денешься. Но как бы там ее ни звали, Варрен ведь убил жену.

— А мне показалось, что вы не судья, а только следователь? Сами же говорили, что судить — не ваше дело, мистер Скэнлон!

— Боже упаси! — вздохнул шериф. — Но Варрен-то находился дома, когда его жена поставила машину в гараж. А когда тот уехал, она оказалась мертвой. Это установлено окончательно. А там кто его знает… Постарайтесь все же задержать разговором как можно дольше, если ваш шеф вдруг позвонит. Телефонная компания и полиция Эль-Пасо предупреждены и сделают все как положено. Думаю, вот-вот он объявится.

Спустя некоторое время Барбара отправилась пить кофе и вернулась не одна. Судя по голосу, ее сопровождал мужчина, вероятно, Тернер, который решил-таки зайти. Пишущая машинка застучала опять. В половине шестого секретарша и ее спутник, насколько можно было понять из их разговоров, решили отбыть. Каблучки Барбары процокали по коридору мимо моего кабинета. В щели под дверью показалась сложенная вдвое бумага. Я осторожно встал, взял ее и прочитал отпечатанный на машинке текст: «Дорис Бентли проживает в муниципальном доме, расположенном на углу Тейлор-стрит и Вестбюри-стрит. Квартира номер 2. Сегодня суббота, не исключено, что у нее какое-нибудь рандеву после работы. Узнаю и вам сообщу. Если зазвонит телефон, берите трубку только после десятого звонка. Возник ряд срочных и важных вопросов, которые необходимо продумать: если Ф. решила прятаться от кого-либо по причине своего темного прошлого, то почему выбрала именно Карфаген? Случайность или нет? Были ли приспособлены для нормального проживания комнаты, находившиеся за помещением, снятым Ф. у вас под магазин? Было ли оно в тот момент наиболее подходящим для магазина или в городе имелось что-нибудь получше? Допустим, что Дорис не солгала насчет „дружка“, тогда как оказалось, что в таком маленьком городке никто, кроме этой девицы, не был в курсе их связи?»

Мысль Барбары была ясна как день и полностью совпадала с моими подозрениями. Невероятно, чтобы два лица совершенно случайно и примерно в одно и то же время прибыли в один и тот же город, где никто их не знал и они никого не знали, и оба открыли здесь по магазину. Почему Фрэнс привлекло помещение именно в моем доме? Может быть, что-нибудь особенное в его расположении? Я постарался припомнить, имелись ли в ту пору еще какие-нибудь незанятые помещения в нашем районе… Да, было одно, причем гораздо более подходящее под магазин готового платья, чем то, что Фрэнс решила снять у меня. Помнится, я ей об этом говорил, убеждал, но она настояла на своем. Мои «апартаменты» трудно было даже назвать квартирой: кухонька, ванная и комната. Правда, они имели два входа: один через магазин, а другой вел в переулок и одновременно к лестнице на второй этаж.

Меня охватило волнение. Разумеется, любой, кто захотел бы проникнуть в квартирку через основной вход, никак не остался бы незамеченным. Другое дело — попасть в квартиру по лестнице, ведущей в переулок. А кто жил на втором этаже? Доктор Мартин, Джордж Клемен, доктор Этли, дантист Сойер. И Мартину, и Сойеру уже перевалило за семьдесят, доктор Этли женат, а Джордж… Смешно и подумать!

Волнение понемногу улеглось. Но «варианты» в голове прокручивались лихо: Джордж и доктор Мартин члены клуба охотников на уток. И оба считаются столпами городского истэблишмента. Человек же, которого надо найти, убил двоих людей. Значит, его вынудило к этому нечто пострашнее боязни развода или мелкого скандальчика…

Начинало смеркаться, затем сидеть пришлось уже в полной темноте. О, если бы только Барбара могла позвонить! Не в состоянии больше сдерживаться, я чиркнул зажигалкой и при свете ее огонька набрал номер. Но телефон оказался занятым. Подождав минут пять, собрался еще разок позвонить, но как раз в это мгновение телефон затрезвонил сам. Выждав условленные десять сигналов, снял трубку.

— Алло! — негромко сказала Барбара. — Только что говорила с Полем Денманом из Нового Орлеана.

— Есть что-нибудь новое?

— Очень немного и вряд ли пригодится. Он плохо помнит голос Рэндалла, утверждает только, что у него баритон. Денман считает, что говорил человек образованный. А подобное можно сказать о сотне граждан Карфагена. Однако, он полагает, что наверняка мог бы узнать этот голос. Деньги же, которые ему выслал Рэндалл, находились в обычном белом конверте, такие можно купить в любом магазине писчебумажных товаров. Адрес был отпечатан на машинке.

— Сплошной тупик. Однако тысячу раз спасибо!

— Я сейчас пойду узнаю, что делает Дорис после работы, и тут же позвоню.

— Хорошо! Буду ждать!

Барбара повесила трубку, а я принялся думать о Фрэнс. Но через пять минут «увидел» в сплошной темноте ее разбитое лицо, сообразил, что пора переключаться на что-то другое, иначе и впрямь сойдешь с ума. Что ж, попытался еще раз осмыслить обстоятельства дела, найти ход к решению проблемы. Но скоро мысли запутались окончательно. Ожидая звонка, стал думать о Барбаре. Пословица права: друзья познаются в беде. Родом моя помощница из Нового Орлеана. Имела несчастье влюбиться в парня, у которого все лучшее давным-давно уже осталось в прошлом. Страсть к регби в крови у всех новоорлеанцев, а Джонни Райан слыл лучшим нападающим сборной команды местных колледжей. Большинство молодых людей обычно не принимает близко к сердцу свои спортивные успехи или неудачи школьных лет. Что же касается Джонни, то переполненные трибуны и исступленные вопли сверстников: «Джонни! Давай жми, Джонни!», поклонение девичьих толп — все оказало на него слишком сильное впечатление, отравило жаждой славы на всю жизнь. Он решил посвятить себя спорту. Ему удалось добиться стипендии для занятий в школе спортивной атлетики, но в большой спорт непросто попасть. В ту осень, когда Джонни женился на Барбаре, его, правда, приняли в профессиональную команду «Чикагские медведи», но, не продержавшись и месяца, после травм он был вынужден бесславно вернуться в Новый Орлеан.

Барбара никогда ни о чем не говорила, но, полагаю, ей нелегко было слыть женой недавнего героя. Впрочем, Джонни поначалу неплохо вышел из положения, принявшись торговать машинами от фирмы Джима Макбрида. Сначала в Новом Орлеане, затем в Оксфорде, а потом и у нас, в Карфагене. Однако вскоре комиссионные стали уменьшаться, а выпивки увеличиваться. В общем-то неплохой человек, честный и порядочный, он был сломлен обстоятельствами. Винные пары, надо полагать, позволяли ему верить в себя. В конце концов Джонни уехал во Флориду, а Барбара осталась. В то время у нее уже было место стенографистки в «Саутлэнд титл компани» и диплом помощника нотариуса. Джордж Клемен оформил ей развод, а затем предложил место в своей конторе с более высоким окладом. Впрочем, спустя год она уволилась и поступила на работу ко мне.

Телефон зазвонил только в половине первого.

— У Дорис действительно свидание. С Малхолендом, — сообщила Барбара.

Я навострил уши.

— Что бы это значило?

— Все, что угодно! Ему ведь двадцать пять лет, и он холостяк, а она хорошенькая. К тому же сегодня уик-энд.

— Ну а вы что? — вдруг полюбопытствовал я. — Перенесли свое свидание или как?

— Нет, никаких свиданий и не назначалось. Со мной ведь все непросто. Для того чтобы ходить на матчи по регби, слишком стара. Но достаточно молода, чтобы ложиться спать спозаранку… Дорис с кавалером отправилась потанцевать в «Неон-касл».

«Ага, в ночной ресторанчик, кажется, километрах в пятнадцати от города…»

— Я туда проехала следом, — продолжила Барбара, — чтобы убедиться самой в их намерении. Ясно — пробудут там пару часов, а затем отправятся в какое-нибудь укромное местечко. Неплохо бы оказаться поблизости… Мне, знаете, нравится играть роль детектива-любителя! Тем более, что, представьте себе, появились новые идеи, которыми хотелось бы поделиться с вами. Я сейчас заеду…

— Нет! Не могу позволить вам больше рисковать…

Но Барбара была непреклонна.

— Не спорьте, Джон! Пешком вы до нее не доберетесь — легко могут задержать. Через пять минут подъеду к переулку. Выходите через заднюю дверь. Если вдруг ничего подозрительного не появится, дам знак. Тогда быстренько влетайте в машину и ложитесь на пол.

Я открыл рот, намереваясь возразить, но «детектив-любитель» повесила трубку. Ничего не поделаешь! Пришлось на ощупь отыскать плащ и выйти в коридор.

Осторожно приоткрыл дверь, выглянул — кругом тихо и темно. Только у Фуллера нудно жужжал электровентилятор.

Скоро появился «форд» Барбары и остановился в начале переулка. Профиль девушки за рулем машины четко вырисовывался в круге фонарного света. Барбара сделала знак. Я бегом пересек тротуар, нырнул в машину и опустился на колени на пол между сиденьями.

— Все в порядке! — шепотом сказала девушка. — В радиусе мили ни души.

«Форд» тронулся с места, повернул направо на Клебурн-стрит. Попетляв несколько минут по улицам города, мы выехали на шоссе, а там оно сменилось гравийкой. Через час Барбара повернула чуть ли не под прямым углом вправо, машина проехала еще несколько метров и остановилась.

— Порядок, Джон, — с облегчением выдохнула моя спасительница.

«Форд» стоял на вершине небольшого холма у северной окраины города. Сзади и слева виднелись темные ряды деревьев. Впереди светились огни Клебурн-стрит и других улиц города, в котором я родился и провел большую часть своей жизни. Город, где никто, кроме приезжей девушки Барбары, не захотел протянуть мне руку помощи! Я открыл переднюю дверцу автомобиля и присел рядом с Барбарой.

Барбара улыбнулась. Ее лицо едва виднелось при свете звезд.

— Ну а теперь, — сказала она, — потрясем-ка ящик Пандорры, поглядим, что там.

— Хорошо. Но прежде всего позвольте сообщить: если вдруг мне удастся выбраться невредимым из этого осиного гнезда, то первое, что я сделаю, так это подам прошение в суд с просьбой, чтобы вы меня усыновили.

Барбара покачала головой.

— Вам и впрямь нужен хороший опекун! Вы поступаете иногда словно упрямый ребенок! Но оставим шутки. Прежде всего, как мне кажется, этот Малхоленд — вот уж противный тип! — понял, что Фрэнс вернулась домой. Если он заметил перчатки, то мог догадаться, что и чемодан ее. Стало быть, вы еще находились во Дворце правосудия, когда он оттуда ушел?

— Да.

— Но с другой стороны, помощник шерифа, наверное, поверил, что миссис кому-то звонила, когда вас не было дома. Потому что, я настаиваю, все произошло после одиннадцати часов сорока пяти минут вечера. Стало быть, Фрэнс могла звонить кому угодно. А теперь постарайтесь припомнить точно: сколько прошло времени после того, как вы позвали Джорджа Клемена к телефону и после его появления в конторе шерифа?

— Не более десяти минут.

Я на мгновение задумался.

— Джордж?!

— А почему бы и нет? — спросила Барбара. — Полицейские действуют точно таким образом, если верить детективным романам, которые мне довелось прочитать. Каждый находится под подозрением, пока не будет доказано обратное. Кроме того, существует еще одно обстоятельство, о котором вы вскользь упоминали. Но сначала давайте-ка подумаем о злополучных десяти минутах. Какое расстояние должен преодолеть Джордж, чтобы заехать сначала к вам домой, а затем примчаться во Дворец правосудия?

Я быстро прикинул в уме:

— Пять тысяч четыреста метров. Не получается, невозможно! Ведь ему еще надлежало одеться.

— Это он так сказал. Но представьте себе: Джордж одет и как раз намеревается выйти, ведь ему только что позвонила Фрэнс.

— Бог ты мой!..

— К тому же, если время для него ровным счетом ничего не значило, то спрашивается: чего ради он так старался заострить на этом ваше внимание? Сами же сказали, что помните слово в слово, как Джордж заявил: «Я только что лег». Я хорошо знаю адвоката, подобное абсолютно не вяжется с его характером. Клемен — человек особого склада, совсем не из тех, кто много говорит, он человек действия. И выехал бы по вашей просьбе без лишних слов. Значит, Джорджу просто необходимо было убедить вас, что ему еще придется потратить время на одевание. Улавливаете мысль, Джон?

— Да, но ведь всего десять минут. Так мало?!

— Может быть. Но учтите, уличное движение в столь поздний час весьма редкое, можно прохронометрировать все расстояние на моей машине. Для того и заехала.

— Минутку, минутку, подождите! — взмолился я.

Гипотеза казалась абсолютным абсурдом.

— Ведь речь идет о Джордже Клемене, Барбара, о Джордже Клемене, моем друге, бывшем мэре, уважаемом гражданине нашего города! И друге Фрэнс к тому же! Мы ведь каждую неделю вместе играли по вечерам в бридж. Джордж Клемен — воплощенное уважение к закону, даже преклонение перед ним!

— Мне все это известно, — спокойно сказала Барбара.

— Но послушайте, не может же существовать на свете человек, способный спустя три-четыре минуты после убийства как ни в чем не бывало появиться на людях. Черт побери! Он меня еще задирой обозвал, когда я там расшумелся. Разве можно вообще спокойно смотреть в глаза мужу женщины, которую только что убил зверским ударом кочерги по голове?!

— Можно, — Барбара была непреклонна. — Именно таков Клемен. Не забывайте, что я проработала у него около года и достаточно хорошо изучила его. Джордж в любой ситуации превосходно владеет мимикой своего лица. Другой такой человек мне просто не встречался. Конечно, нельзя утверждать, что Клемен точно так же управляет своими страстями, но, коль пожелает, уверена на все сто процентов, может полностью скрыть истинные чувства. Словно бы опускает какую-то непроницаемую занавеску, что ли. Мне не раз доводилось наблюдать за ним на суде, когда тот имел дело с враждебно настроенными свидетелями или судьями. А однажды я ему дала пощечину…

— Что?

Барбара улыбнулась.

— Я дала вашему Джорджу Клемену по морде.

— Но… но за что?

— Право, все может показаться и смешным, но, по совести говоря, в тот момент подобный метод показался мне наиболее уместным — ведь требовалось заставить Клемена мгновенно вынуть руку из моего лифчика.

— Вы хотите сказать… Джордж? Да не может быть!

— Уверяю, Джон, у него есть руки.

Я глядел на нее ошеломленно.

— Бог ты мой! Старый боров! Двуличная душа! Так вот почему вы уволились!

— Да. Но не тогда, немного позднее. Он извинился, и я решила, что это был случайный порыв. Но оказалось, Клемен просто изменил тактику. В конце концов мне надоело отбивать его атаки, прямые и косвенные, и я уволилась. Само собой разумеется, никому ничего не говорила, даже вам. Да и сейчас не сказала бы, не имей подобные детали прямого отношения к вашему делу. Так вот, мы говорили о его способности чудесно владеть выражением лица. Кто-нибудь другой, получив увесистую оплеуху, наверняка бы рассердился, обругал меня, наконец, сделал обиженный вид. Или же, наоборот, обратил бы все в шутку, рассмеялся, во всяком случае, как-то проявил свои чувства. А Джордж сделал безучастный вид. Представьте себе его физиономию — на щеке красное пятно от пощечины, а лицо спокойное. Лишь невозмутимо произнес: «Прошу извинить, миссис Райан!» Про себя, наверное, чертыхался и в мой адрес, и в свой, поскольку поставил себя в смешное положение. Тем не менее, продолжал диктовать, словно ничего не произошло. Ни одной запятой не пропустил!

Я начал приходить в себя.

— То, что вы рассказали, существенно меняет дело. Вполне может оказаться, что Джордж именно тот человек, который нам нужен!

— Разумеется. Но важно знать другое. Есть ли полная уверенность, что Фрэнс прибыла к нам в город именно из Флориды?

— Да. Никаких сомнений. Хотя Кросби пока не удалось напасть на ее след, но она прикатила в Карфаген из Майами, это точно. На автомобиле был флоридский номер. И арендную плату за помещение под свой магазин Фрэнс вносила сначала чеками, выписанными на один из банков Майами. Конечно, она многое наврала, но приехала, бесспорно, из Флориды, где называлась Фрэнс Киннан. Именно эта фамилия значилась в документе на ее машину, которую я продал перед покупкой «мерседеса».

— А не помните дату выдачи документа? Или дату покупки ее авто?

— Нет. Я тогда не придавал, как вы понимаете, подобным деталям никакого значения. А что?

— Насколько помнится, Фрэнс прибыла в Карфаген в январе шестьдесят девятого года. Не так ли?

— Да. На днях исполнилось ровно два года.

— Прекрасно! А Джордж как раз вернулся из поездки во Флориду, куда недели за три отправился… на рыбную ловлю.

— Не может быть! Вы в этом уверены?

— Абсолютно! Я все прекрасно помню. Я поступила к нему в контору в ноябре 1968 года, а это все случилось месяц спустя. Мы в то время занимались двумя бракоразводными процессами, и Джордж куда-то отлучался на неделю во второй половине декабря. Вернулся в Карфаген за несколько дней до Нового года. А затем один отправился во Флориду.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Бог ты мой! — воскликнул я. — Кажется, все сходится! Так вот зачем он ездил во Флориду! И всегда один, без жены.

— Во Флориде Джордж вполне мог встретиться с Фрэнс, ну и, конечно… — Лицо Барбары исказила гримаса отвращения. — Знаете, не очень-то приятно говорить о подобном!

— Мне тоже. Но ничего не поделаешь, приходится. Итак, наш адвокат там с нею познакомился. А потом прихватил с собой, решив удобства ради пристроить любовницу поближе к дому. Затем провернул комбинацию с магазином модной одежды. Ему ведь было отлично известно, что там имеется и квартирка, и пустующее помещеньице… Значит, целых два месяца…

Я не стал продолжать. Объяснения все равно шились белыми нитками.

— Что остановились? — удивилась Барбара. — Продолжайте!

— Опять тупик, Барбара! Что бы там любовники ни вытворяли, во всем нет и намека на мотивы преступления! Посудите сами. Предположим, Робертс разнюхал что-нибудь о проделках Фрэнс, — ну, узнал, кто прекрасная леди на самом деле, — и моя жена платила ему за молчание. Затем Фрэнс выходит за меня замуж. Допустим, ее разыскивает полиция, скажем, за присвоение денег или мошенничество. Я бы, конечно, выбранил ее как следует, может быть, развелся. Но что в таком случае можно инкриминировать Джорджу, даже выплыви его комбинация с магазином?! Тертый калач, опытный юрист, он никогда не позволит поймать себя на предоставлении убежища беглой преступнице! О, мистер Клемен двадцать раз все продумает… И заявил бы с чистой совестью, что знать не знал о преступлениях Фрэнс! А утверждай миссис обратное, кто ей поверит? Слово Джорджа Клемена в Карфагене весомее речей тысячи граждан города. Конечно, любой скандал совсем не в его интересах. Но при уме Джорджа и его опыте адвоката он бы трезво оценил опасность.

— Согласна, — кивнула Барбара. — Тут кроется что-то еще. Мы не до всего докопались.

— Вот потому ваш покорный слуга и продолжает настаивать, что Джордж ее не убивал! Не верю! Слишком ничтожное число минут прошло между моим телефонным звонком к нему и его появлением в конторе шерифа.

— Можно проверить! — деловито предложила Барбара. — Чем теперь и займемся. Но сначала давайте-ка еще раз проверим гипотезу с Делеваном. Мне все время кажется, что анонимный звонок как-то связан с нашим делом. Считайте предположение женской интуицией, но, на мой взгляд, ненависть Дорис к Фрэнс — вовсе неспроста. Сначала мне казалось, будто Дорис считает вас убийцей Робертса и возлагает вину за преступление на Фрэнс. Возможно, она и сейчас не отказалась от своей версии. Но думаю, совсем не это ее обозлило. Не очень-то Дорис за него и держалась. Надо копать глубже. Вот от Делевана, судя по слухам, наша истеричка была просто без ума!

Барбара закурила и продолжала:

— Я навела кое-какие справки, не слишком, конечно, демонстрируя свой интерес к пикантному делу, и мне известно все, что установлено в связи с убийством Делевана. По правде говоря, очень мало. Скэнлон наряду с другими расспрашивал и Дорис, но милашка сказала лишь, что в тот день не встречалась с Делеваном. Точнее, свидание намечалось, но парень не пришел.

Какое-то смутное воспоминание вдруг прорезалось в моем мозгу. Я попытался удержать его, но оно исчезло. И наверное, пробурчал какую-то фразу, поскольку Барбара, прервав свой рассказ, спросила:

— Что?

— Извините, — промямлил я в ответ. — Просто попытался кое-что припомнить. Продолжайте.

— Возможно, Дорис солгала насчет несостоявшегося свидания с Делеваном. Но Скэнлон сделал вид, будто полностью ей верит. Дорис вроде бы даже звонила Делевану после того, как убедилась, что он не появился в условленном местечке. Они договорились встретиться в девять вечера после закрытия магазина. Во всяком случае, мать Делевана подтвердила ее слова, сообщив, что Дорис дважды звонила Делевану домой в тот вечер. Вот, собственно говоря, и все. Полиции, впрочем, известно, где находился Делеван до половины двенадцатого: оказывается, с двумя приятелями, Кенни Доулингом и Чаком Маккинстри, катался в машине по городу и накачивался пивом. Скэнлону оба парня сказали потом, что Делеван расстался с ними на Клебурн-стрит, около кафе Фуллера. Как раз в половине двенадцатого. Он заявил собутыльникам, что есть необходимость срочно уладить какое-то важное дело, а потому, дескать, ему некогда с ними, пьянчугами, время терять. Те решили — речь идет о свидании с девушкой. Делеван любил похвастаться своими амурными победами. Друзья даже спросили его, как зовут красотку, но ответа не дождались. С той минуты они его больше не видели. Скэнлон продержал молодых любителей пображничать у себя в конторе часов шесть, не меньше. А когда наконец отпустил, вид у парней был не ахти какой: шериф их буквально выпотрошил. Но ни тот, ни другой не могли сказать ничего определенного, видимо, и впрямь не знали, куда отправился Делеван и зачем. Но они оказались последними, кто видел его живым. По всей вероятности, Делевана убили в течение следующего получаса. И неизвестно где.

— Видит бог, нам ничего больше не остается, как попытаться узнать у Дорис, что та скрывает от нас. Поехали?

— Хорошо. Но сначала займемся хронометрированием.

Я опять забрался в машину, сел на корточки между сиденьями и вооружился маленьким электрическим фонариком, который Барбара достала из своей сумочки. Скоро вернулись в город. Машина повернула налево, проехала несколько сотен метров, свернула вправо и затормозила.

— Мы находимся сейчас на Стюарт-стрит, — взволнованно объявила Барбара.

Стюарт-стрит — первая улица, проходящая около дома, где жил Клемен.

— Стоим на Клебурн-стрит, в ста метрах от перекрестка. Время, которое потребуется на это расстояние, как раз равно тому, что понадобилось Джорджу на вывод автомобиля из гаража. Вы готовы?

Я прикрыл фонарик ладонью и осветил циферблат часов.

— Начали!

Барбара тронула машину с места и повернула вправо к перекрестку. Навстречу проехал автомобиль. Я пригнулся как можно ниже. Барбара опять повернула, теперь налево. Выехали на площадь Монтроз. Машина шла не спеша. Немного спустя повернула направо, потом еще раз налево.

— Я сделала круг, чтобы сзади подъехать к вашему дому, — пояснила Барбара. На сей раз голос ее звучал спокойно. — Не думаю, что адвокат оставил бы машину у всех на виду.

Очень даже вероятно, что так оно и было. Перед моим домом, через улицу, стоят еще два многооконных особняка, оттуда его легко могли бы увидеть.

— Машину припаркую прямо под окнами, — сказала Барбара и въехала на тротуар. — Сколько прошло времени?

Я не поверил своим глазам.

— Одна минута тридцать две секунды. Итого две минуты.

— А скорость не превышала и пятидесяти миль в час! — торжествовала Барбара. — Но хорошо, проверим вторую часть.

Едва Барбара отъехала от дома, я снова засек время. Окрест стояла тишина. Даже на Клебурн-стрит не слышалось шума моторов. Навстречу всего раз попался какой-то «фордик».

Остановились.

— Сколько? — нетерпеливо повернулась ко мне Барбара. — Подъехали прямо ко Дворцу правосудия…

Я взглянул на часы.

— Одна минута тридцать две секунды. Итого две минуты сорок четыре секунды.

— Именно то, чего и следовало ожидать! — ликовала Барбара. — Видите, у него в распоряжении имелось по меньшей мере семь минут. Ладно, отнимем две: допустим, столько понадобилось, чтобы выйти из машины, войти в дом, а затем вернуться назад. На остальное времени у адвоката хватило с лихвой…

Итак, Джордж! Ведь ни в какие диалоги, дискуссии с Фрэнс вступать ему нужды не было. Он приехал с единственной целью — убить. Хладнокровное, заранее обдуманное убийство. Фрэнс позвонила, затем спокойно впустила любовника в дом, а едва отвернулась, тот схватил каминные щипцы и… Узнает ли кто когда, зачем Клемен совершил убийство?

Мы двинулись в обратный путь. Вернее, к следующему объекту нашего внимания. У перекрестка высилось многоквартирное здание, обращенное входом в нашу сторону. Я взглянул на часы — без пяти минут три.

— Дорис уже, наверное, вернулась.

— Да, но нам неизвестно, где находится Малхоленд. Тот мог подняться к ней. Если через полчаса они не появятся — вернусь к себе домой и позвоню, узнаю, тут ли наша красавица.

С четверть часа молча наблюдали за темной пустынной улицей и светлым пятном на перекрестке; никто не появлялся.

Ночь казалась бесконечно долгой, но я с тоской спрашивал себя, что станет со мной, когда она в конце концов пройдет. Буду ли я жив? Окажусь ли в тюрьме? Вряд ли. Тот, кто заинтересован в моей гибели, не станет зря рисковать и постарается прикончить, стоит только мне нос высунуть…

У Дорис было назначено свидание с Делеваном, а тот не пришел. Девица пыталась связаться с ним, звонила ему. Два раза. Может быть, просто от ярости при мысли, что милый ее надул, или зачем-либо еще? Может быть, ей не терпелось сообщить что-то срочное? Но тут мне пришлось отвлечься от своих мыслей. Какая-то автомашина повернула на Тейлор-стрит.

— Пригнитесь! — прошептал я.

Мы легли на сиденья. Машина приблизилась и проехала мимо. Пересекла перекресток и остановилась у тротуара напротив входа в многоквартирный дом. Грузный, высокий мужчина выбрался из машины, обошел ее спереди и открыл дверцу. Дрожь пробежала у меня по спине, заставила напрячься. Малхоленд!

Тот помог Дорис выйти, и они, взявшись за руки, направились к дому. Я пристально глядел им вслед, спрашивая себя, последует ли Малхоленд за девицей? Но полицейский остался у входа. На мгновение оба силуэта слились, потом Дорис исчезла, а Малхоленд вернулся и сел в машину. Какое-то время ехал по Тейлор-стрит, а у первого перекрестка свернул.

— Подождем минут пять — вдруг вернется! — прошептала Барбара. — И запомните: вам ни в коем случае нельзя ее пугать больше, чем необходимо. Если Дорис перепугается, начнет кричать. Я высажу вас у входа, а сама останусь рядом, через дом-другой.

Выждали несколько минут. Вокруг спокойно и тихо. Пора отправляться, пока решимость совсем не покинула меня. Тихо открыл дверцу и выскользнул из машины.

— Желаю удачи! — услышал вслед голос Барбары.

Преодолел тротуар и прижался к стене дома у входной двери. Та, разумеется, была заперта и открывалась автоматически по сигналу изнутри. Наугад нажал сразу на несколько кнопок и стал ждать; мускулы вмиг словно бы одеревенели. Наконец дверь, скрипя, открылась. Тихо прикрыл ее за собой и бегом помчался вверх по лестнице, застеленной на несколько пролетов старой, потертой ковровой дорожкой.

Быстро сориентировавшись в коридоре второго этажа, отыскал дверь Дорис — слева, вторая по счету. Резко надавил на кнопку звонка и крепко взялся за ручку. Какое-то время по ту сторону стояла тишина. Мне в голову пришло, что если вдруг дверь у нее снабжена цепочкой, то я пропал.

— Кто там? — спросила Дорис.

Я пробормотал что-то невнятное, рассчитывая на ее любопытство. Ручка медленно повернулась.

Увидя меня, Дорис икнула и в ужасе открыла рот, собираясь, видимо, закричать. Но я бросился на нее и ладонью накрыл лицо. Ударом ноги захлопнул дверь и потащил девушку в комнату, где рядом со старомодной кроватью стояло вытертое кожаное кресло. На столике горела небольшая лампа под розовым абажуром.

«Пока что везет, вот и шума удалось избежать; но не будет же вести бесконечно!» Меня одолевали сомнения.

Комнатка Дорис, очень маленькая, оказалась настолько нашпигована мебелью, что заниматься борьбой здесь нам просто было негде. Я мягко усадил Дорис в кресло, продолжая зажимать ей рот ладонью. Желая облегчить ее участь, пообещал:

— Не бойтесь, плохого ничего не сделаю. Утихомирьтесь — и тут же будете отпущены.

Дорис перестала сопротивляться и дрыгать ногами. Выбеленные перекисью волосы упали ей на лицо, а карие глаза, обычно тусклые и невыразительные, сверкали страхом и злобой.

— Что вы собираетесь со мной делать?

— Задать несколько вопросов, только и всего. Но на сей раз жду точных и правдивых ответов, не то шею сверну! Из-за тебя, дрянь, я попал в жуткое положение, так что давай помогай выкручиваться! Что за мужчина ходил к Фрэнс, когда ты у нее работала?

— Не знаю!

— Сама же говорила, что кто-то ходил?!

Она старательно прятала от меня глаза.

— Я, наверное, просто ошиблась.

— Ничего ты не ошиблась, давай-ка выкладывай все начистоту! Только тебе одной удалось вызнать про него, так что не стесняйся, говори! Ты видела его?

— Нет.

— Ты заходила на квартиру Фрэнс?

— Только раз или два. Вместе с ней.

— А мужской одежды там не заметила? Окурки? Трубку?

Дорис отрицательно завертела головой.

— Понятно. Мы тогда с Фрэнс начали встречаться и часто бывали вместе. Все уже считали нас женихом и невестой. Стало быть, если ты и заметила какие-либо следы мужчины у нее на квартире, то решила, что это я. Так?!

— О боже! Ну конечно, так, наверное, и было…

— Хорошо, допустим. Но когда ты мне позвонила и сказала, что у Фрэнс был кто-то еще, кроме Робертса, то не меня же ты имела в виду, так? Может быть, узнала, что у нее ночевал какой-то мужчина, когда меня не было в городе или когда я наверняка сидел у себя дома, а? Припомни, пожалуйста!

Дорис заколебалась.

— Послушайте… Наверное, я ошибаюсь, но…

— Нет, ты не ошибаешься. Ты абсолютно права, и скажу тебе почему. Я ведь все знаю! Твой парень, как его, Делеван, он же был сильный, здоровый лоб! Настоящий мужчина!

— Ничего я об этом деле не знаю!..

— ….Достаточно сильный, чтобы какая-то бабенка в пятьдесят пять килограммов веса могла его прикончить, а затем затащить в машину и выбросить на помойку. Ты не находишь?

— Я же сказала, что ничего не знаю.

— Возможно. Но держу пари, тебе наверняка известно, куда он в тот вечер собирался пойти, не так ли?

Взгляд ее устремился на дверь, потом обежал всю комнату, словно в поисках выхода.

— Я… Я его в тот вечер даже не видела! Справьтесь в полиции, если хотите, или спросите его мать…

Разбросанные части мозаики-головоломки складывались теперь в ясную картинку. Звено, которого мне так недоставало, наконец нашлось. Все встало на свои места. Я презрительно усмехнулся.

— О`кэй, я тебе верю! Ты ему дважды звонила. Так?

— Да. Он мне назначил свидание. Обещал встретиться после закрытия магазина, но не пришел, обманул!

— Значит, твоего дружка убили именно в тот вечер, когда он не пришел на свидание?

— Что вы хотите сказать?

— Видишь ли, дело в том, что у меня тоже намечалось свидание, с Фрэнс. Помнишь?

— Нет. Чего ради я должна помнить о чьих-то свиданиях?

Дорис пыталась храбриться, но по-прежнему избегала моего взгляда.

— Нет, ты прекрасно помнишь. Тогда, в пятницу, после обеда, ты сидела в магазине. А я зашел и пригласил Фрэнс на бал в субботу вечером в Кантри-клуб в Разерфорде.

— Может, так оно и было. Откуда мне знать?

— Ты говорила Делевану, что нас с Фрэнс в субботу вечером не будет дома?

— Столько времени прошло! Я не помню…

— Ты ему об этом говорила?

— Не помню! Разве я записываю все, что говорю?!

— А я утверждаю: ты ему об этом сказала!

— Утверждайте, что хотите! Вы только и думаете, что о своей бесценной персоне да собственных свиданиях! А мне-то до вас какое дело? Даже если бы и помнила, какое это имеет значение?

— Не знаю, — ответил я. — На сей вопрос тебе скорее смог бы ответить Скэнлон. Однако займемся делами посерьезней. Когда в субботу вечером в день убийства Делевана я зашел предупредить Фрэнс, что вынужден срочно уехать и мы не сможем сходить на бал, ты тоже еще сидела в магазине, не так ли? Ты утверждаешь, что в тот вечер не виделась с Делеваном. И сама же минуту назад сказала о попытке дважды до него дозвониться. Стало быть, тебе срочно требовалось сообщить ему нечто важное. Чрезвычайно важное! Так что же?

Дорис не отвечала.

— Тебе не удалось связаться с Делеваном, — продолжал я. — Значит, он не знал, что в субботу вечером Фрэнс вместо того, чтобы отправиться со мной на бал, осталась дома. А на следующее утро его нашли на городской свалке с расколотой башкой. Ты знала, что он намеревался в тот вечер пошарить в магазине?

— Джуниор не хотел совсем…

— Ты утверждаешь, будто Джуниор не хотел! Да он уже отсидел срок за кражу со взломом! Но на сей раз у него нашлась верная подруга, которая обеспечила его ключом от магазина! Или твой дружок опять воспользовался фомкой?

По выражению ее лица все стало понятно, но Дорис еще пыталась отпираться.

— Просто не знаю, о чем вы? Выдумки какие-то…

— Фрэнс не могла прикончить твоего сообщника, вот почему ты и решила, что Фрэнс проводила вечер с каким-то мужчиной! Ты знаешь, кто он?!

— Нет! И вы все равно ничего не сможете доказать! Сплошные выдумки! Никакая я не сообщница! — истошно завопила Дорис. В мгновение ока она вдруг вскочила, захлопнула за собою дверь ванной и защелкнула ее на задвижку.

Мне ничего не оставалось, как броситься вон из комнаты. В коридоре еще стояла предутренняя дремота. Но когда я скатился по лестнице на первый этаж, удача изменила. Какой-то мужчина выскочил в вестибюль, другой высунул голову в коридор. Они, конечно, тут же меня узнали и заголосили как оглашенные. Задержать, впрочем, не пытались, им я представлялся опасным психом, который прикончил уже двоих и запросто мог перерезать горло еще полдюжине. Тот, что оказался в вестибюле, даже отступил в сторону, открывая дорогу. Но я тоже подался влево, чтобы не столкнуться с ним, и врезался в беднягу, словно пушечное ядро. Мы оба свалились на мраморный пол.

Захлопали двери, послышались голоса, и какая-то баба стала визжать, словно сирена при налете бомбардировщиков:

— Полиция! Зовите полицию! На помощь!

В тот самый момент, когда мне удалось наконец выпутаться из чужого халата и вскочить на ноги, сзади набросился какой-то тип посмелей и попытался заломить руки за спину. Пришлось ему врезать, тот упал. Я с размаху наскочил на дверь, забыв, что та открывается вовнутрь, и двинул ее плечом. Стекло разлетелось на куски, осколки с жалобным звоном усеяли пол вестибюля. Дернув дверь на себя, наконец скатился по ступеням вниз. Когда бегом пересекал мостовую, то заметил слева от себя, довольно далеко, машину Барбары, трогающуюся с места. Я сделал ей отчаянный знак рукой, мол, уезжай прочь, и бросился к Вестбюри-стрит. Минуту спустя, обернувшись, через плечо заметил, что автомобиль следует за мной и намерен свернуть на Вестбюри-стрит. Я нырнул в кусты живой изгороди и лег на землю. Машина проехала мимо. Моля небо о том, чтобы Барбара успела покинуть квартал до прибытия полиции, стал потихоньку прикидывать свои шансы на спасение. У перекрестка машина свернула направо. На улице перед зданием, откуда меня только что вынесло, уже собралась толпа. Кругом кричали, там и сям стали вспыхивать окна соседних домов, кто-то бился в истерике, но с места толпа не двигалась.

Я вскочил, бегом пересек двор, куда меня занесла нелегкая. На пути возникла невысокая кирпичная стена. Перелез через нее и помчался по какому-то пустырю, потом очутился на соседней улице. Поблизости уже не было ни души. Но вдали выли сирены полицейских машин. Первая из них пересекла Тейлор-стрит. Я устремился в сторону центральной улицы.

О возвращении назад, в контору, не могло быть речи, даже если бы это вдруг и удалось осуществить. Полицейские, конечно, перевернут там все вверх дном. Но буквально в двух шагах — квартира Робертса, надо лишь добраться до конца переулка, пересечь одну улицу и успеть завернуть за угол.

…Дверь слева вела на лестницу, выходившую на второй этаж, правая — через кухню — позволяла попасть в квартиру Робертса. Отдышавшись немного, я вскочил на ноги и бросился вперед, выставив плечо. С третьего удара дверная щеколда поддалась, и дверь с грохотом распахнулась. Вбежав вовнутрь, закрылся, чиркнул зажигалкой. Только тут заметил, что вся рука в крови, и та вовсю капает на линолеум. Кровь сочилась из глубокого пореза на тыльной стороне левого запястья.

«Значит, поранился еще у Дорис, — лихорадочно забегала мысль. — А, спасаясь бегством, оставил за собой кровавый след, который любой мальчишка обнаружит без труда. Влип. Укрыться больше негде…»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ощупью я направился в ванную комнату. Окон в ней, конечно, не имелось, следовательно, можно без опасений зажечь свет. Промыл пораненную руку. Порез начало сильно щипать. В пылу схватки с истеричной дурой я даже не почувствовал боли. В настенной аптечке нашелся бинт, так что с перевязкой все обошлось без хлопот. Однако кровь тут же промочила повязку и вновь стала капать на пол. Пришлось туго перевязать кисть полотенцем.

В квартире покойного тускло блестели стекла двух окон. Одно из них, в жилой комнате, выходило на Монтроз-стрит, другое, на кухне, — в переулок. Заперев дверь в кухню, я снял с постели в жилой комнате одеяло и завесил им окно. Зажег верхний свет. Чтобы обыскать все помещение, много времени не понадобилось. У стены, рядом с дверью, ведущей в торговый зал, стоял допотопный комод. Напротив — полированный секретер. Параллельно окну в нише располагалась кровать, рядом высился стенной шкаф.

Начать решил с ящиков комода. Тщательно все осмотрев, убедился, что меня опередили. Предшественник постарался аккуратно положить все на место, но действовал весьма непрофессионально.

Если даже и допустить, что у Робертса имелись какие-то материалы, касающиеся личности Фрэнс и ее прошлого, то теперь, без всяких сомнений, искать их здесь совершенно бесполезно. Неведомый тип имел в распоряжении по крайней мере две ночи. И проникнуть в квартиру к Робертсу ему не составляло никакого труда. Ключ можно было забрать у Робертса после убийства. Никто ведь не удосужился сменить замок. Тут припомнилось, что Скэнлон и Эрни разыскивали сведения о ближайших родственниках Робертса. Может быть, они и шарили?

Пришел черед заняться секретером. В нем на самом виду лежало с десяток писем, оставленных после прочтения прямо в конвертах. Два из них, со штемпелем Хьюстона, были, видимо, те самые, помогшие Скэнлону обнаружить адрес брата Робертса. Остальные, написанные от руки на бумаге разных цветов, были от женщин с обратным адресом Гальвестона. Пробежав некоторые из них, я пришел к выводу, что для написания их скорее бы подошла не надушенная бумага, а в лучшем случае асбест, с таким жаром изъяснялись корреспондентки. И все листочки содержали один и тот же страстный призыв: почему, дорогой, ты больше мне не пишешь?! Робертс, судя по письмам, придерживался железного принципа: с глаз долой — из сердца вон. Не рассчитывая обнаружить в амурной переписке покойника каких-либо улик, проливающих свет на причины его убийства, я пробегал глазами абзац-другой и брался за следующее послание. Последнее из писем, с адресом Лос-Анджелеса и датированное ноябрем прошлого года, я поначалу даже вовсе отбросил. Но вдруг внимание привлекло в последней строке слово «вырезки»…

Вырезки?

Пришлось прочитать письмо с самого начала.

«…Ты свинья, ты даже не сообщил мне, получил ли ты вырезки, которые просил у меня этим летом! А лишь вспомню, как я старалась и с каким риском для себя, чтобы раскопать тебе все это дело, так просто злость берет, какой ты подонок, других слов у меня для тебя больше нет! Таким, как ты, одно название — д-е-р-ь-м-о! Дерьмо собачье! Архивариус чуть было не поймал меня, когда я вырезала материалы из старой подшивки. Ты бы мог хоть написать мне, пригодились ли они тебе и зачем. Просто не знаю, что и делать! То ли послать тебя ко всем чертям, то ли взбеситься от ревности. Вот уж штучка эта красотка, ну и вкус же у тебя! Фу, какая мерзость! Ответь мне немедленно, негодяй, и расскажи все подробно, не то…»

Отбросив письмо, я принялся лихорадочно перерывать весь секретер. Никаких вырезок, разумеется, не обнаружилось, равно как и других писем со штампом Лос-Анджелеса. Пришлось вновь приняться за комод. На этот раз тщательно просмотрел каждую рубашку, каждую пару носков, все бумаги. Ничего! Сорвав с кровати простыни, подверг изучению матрас. Обшарил карманы всех костюмов в стенном шкафу, прощупал швы. И пришел в уныние, убедившись, что улики, которые искал, когда-то действительно находились в этой квартире. Может быть, даже вчера. Не исключено, впрочем, что они и сейчас еще здесь. Но где?

Я продолжал безнадежные поиски. Исследовал стенки всех чемоданов, прощупал подкладку, содрал пленку со шкафа, отогнул ленты на шляпах, отодвинул от стены комод и секретер, перевернул кресла и проверил подушки, сунул нос в сливной бачок, пошарил под ванной. Затем просмотрел стволы двух охотничьих ружей и порылся в резиновых сапогах. Наконец, проверил, не поднимался ли линолеум пола кухни. Ничего. Если у Робертса имелись какие-либо вырезки из газет, касающиеся Фрэнс, значит, их взял Джордж.

Вернувшись в жилую комнату, в изнеможении бросился на кровать. Поиски заняли у меня почти два часа, было уже половина шестого. По Монтроз-стрит опять пронеслась автомашина и, повернув на Клебурн-стрит, взвизгнула тормозами. Я вообразил, как полицейские прочесывают весь город, просвечивают фарами и фонарями подъезды, скверы, перекрывают все ходы и выходы.

Приподняв голову, я уставился в потолок. Прямо надо мной на следующем этаже размещалась контора Джорджа. Протянув руку к телефону на секретере, набрал номер и слушал, как наверху раздаются телефонные звонки. Пожав плечами, положил трубку на место. Потом позвонил Барбаре. Пожалуй, стоит напомнить о себе. Она наверняка уже вернулась домой. Моя хранительница отозвалась немедленно:

— Да?

— Это я.

— Ох! Слава богу! Чуть с ума не сошла от страха! Где вы находитесь?

— У Робертса на кровати. Послушайте… Полиция должна обнаружить мой чемодан в конторе. Строго придерживайтесь версии: вы абсолютно ничего не знали о моем возвращении в Карфаген.

— Оставим это, — перебила Барбара. — Что вы узнали у Дорис?

Вкратце я обрисовал ей ситуацию. И заключил:

— Значит, истеричка не хочет признаться, но ей известно, что Делеван в тот вечер собирался ограбить магазин. Ей не удалось с ним увидеться или связаться по телефону и предупредить, что у меня изменились планы и Фрэнс остается дома. А парень по-прежнему думал, что квартира и магазин пусты и субботняя выручка полностью в его распоряжении. Только ему не повезло: дома их оказалось двое, и вторым, я теперь в этом ни минуты не сомневаюсь, был мой дружище Джордж. Только что проверил: из квартиры Робертса прекрасно слышно, как звонит телефон в конторе Клемена. Трудно лучше устроиться с любовницей в таком маленьком городке, как наш, да еще женатому человеку! Мне кажется, ему частенько приходилось допоздна задерживаться на работе…

— Да, причем обычно он оставался один. Мне доводилось замечать, когда, допустим, возвращалась вечерами из кино, что свет в окнах его кабинета еще горел. И адвокат никогда не просил меня задержаться поработать вместе с ним. Я считала, он упорно трудится над речами по делам своих подзащитных.

— Прекрасно устроился, мерзавец! Если кому-либо в голову пришло бы вдруг его проверить и позвонить — женушке Флерель, например, — ему достаточно было через кухню выйти на лестницу, подняться наверх и снять трубку. Конгениально! Но, видимо, в тот вечер, когда их застал Делеван, Джордж потерял голову. Не думаю, что ему хотелось прикончить парня. Просто его застигли врасплох, и он чересчур сильно ударил воришку чем пришлось. Остальное — дело техники. Убрать труп из помещения труда не представляло. Подогнали машину со стороны переулка к задней двери, только и всего. Нет сомнений: Джордж не развода боялся и не просто скандала…

— А бедняга Робертс об этом мог и не знать, — предположила Барбара.

Я усмехнулся. Невозможно испытывать жалость к шантажисту, и все же Робертс вызывал непонятное чувство жалости. У него был прекрасно отлаженный рэкет, он безо всяких хлопот и забот регулярно тянул с Фрэнс понемногу деньжат. А тут, очевидно, вознамерился сорвать крупный куш за убийство Делевана, не подозревая, чьих рук это дело. Стал угрожать Фрэнс.

— Просто чудо, что Робертс продержался так долго. Делеван — вот истинная причина его гибели. Точнее, его полная неосведомленность об отношениях между Джорджем и Фрэнс.

Но интересно, чем ее шантажировал Робертс до убийства Делевана. Видно, Фрэнс совершила нечто противозаконное еще до переезда в Карфаген.

— Как вы думаете, откуда Робертсу об этом стало известно?

Я рассказал Барбаре о письме девицы из Лос-Анджелеса, в котором шла речь о газетных вырезках.

— Квартиру всю обшарил, каждый сантиметр. Никаких вырезок нет. Не исключено, что Робертс хранил их где-то в другом месте. Или же Джорджу удалось найти их раньше меня. Кстати, а ведь газетные вырезки могли подтверждать только то, что Робертсу уже было известно. И вот тут маленькая несообразность. Фрэнс приехала из Флориды, Робертс — из Техаса, а вырезки делались из калифорнийских газет в другом конце Америки. Полагаю, что какой-нибудь сыщик в Хьюстоне или в Майами мог бы обнаружить что-нибудь полезное для нас, да только сейчас не до этого. Мы по-прежнему ужасно далеки от цели. А потому примите мою самую искреннюю благодарность за помощь и поддержку. И поставим точку. Не вижу больше смысла сопротивляться.

— Но почему бы вам не рассказать Скэнлону все, что нам стало известно?

— Я не в состоянии ничего доказать. Все ведь сплошь наши с вами домыслы. Кроме того, чего ради Джордж убил Фрэнс? Мы не обнаружили никакого мотива преступления.

— Мотив? Он ее просто ненавидел!

— Возможно, но где доказательства? К тому же Джордж отлично сведущ в юриспруденции и слишком хитер, чтобы где-то подставиться.

— Ну, промах им допущен, и нам об этом известно. Я имею в виду убийство Робертса — дробь ведь оказалась другого калибра.

— Совсем незначительный промах. Попробуйте на его основе инкриминировать Джорджу умышленное убийство. Фантастика! К тому же с минуты на минуту полиция будет здесь.

— Им никогда в голову не придет искать вас у Робертса!

Пришлось рассказать о кровавых следах.

— Как только рассветет, они обнаружат капли крови на асфальте и наверняка догадаются, где искать «психа».

— Может быть, мне заехать за вами? Уверена, сумею сделать все незаметно.

— Выбросьте из головы эту мысль! Они уже оцепили город, не исключено, что на дорогах устроены заставы и проверяется каждый путник. Прорваться нереально. Еще раз спасибо, Барбара, за все.

Я повесил трубку, не дав ей возразить мне что-либо. Затем тяжело опустился на кровать и тупо уставился на окровавленное полотенце на руке. Под окном послышались шаги, потом по улице пронеслась автомашина. Где-то раздался громкий крик. Порылся в карманах в поисках сигареты. Обнаружил лишь пустую пачку. Скомкав, зашвырнул ее в угол. Черт побери, даже сигареты — недолгое счастье Джона Варрена — и те кончились!

Зазвенел телефон. Машинально снял трубку.

— Послушайте, Джон! — Голос Барбары прерывался от волнения. — Я только что сообщила им, где вы находитесь.

— Прекрасная идея! Мне она как-то не пришла в голову. Теперь вы полностью вне подозрений.

— Идите вы знаете куда! Рано сдаваться и самому лезть на электрический стул! Всегда успеется. Просто в голову пришла неплохая идея. Вы еще в состоянии соображать?

— Допустим. Так что?

— Они вас все равно бы скоро нашли, так что терять нам нечего. Но можно сделать ход конем…

— Валяйте!

— О, не подумайте, пожалуйста, только, что гарантия стопроцентная. Но шанс есть. Чем черт не шутит, а? Рискнем?

— Рискнем.

— Отлично. Теперь слушайте внимательно. Расскажите Скэнлону обо всем, что удалось узнать про Делевана. Но ни слова относительно Джорджа! Пусть адвокат будет пока вне подозрений. Скажем так: замешан еще какой-то человек, он и есть убийца, но кто это — у вас нет ни малейшего понятия и никаких подозрений. Вы потребуете, чтобы Клемен стал вашим защитником на суде и присутствовал на всех допросах. Вы поняли меня?

— О`кэй!

Я совершенно не представлял, что там еще придумала мой любитель-детектив, но не согласиться с ней не мог: терять-то было нечего.

— Желаю удачи! — необычайно нежно сказала Барбара и повесила трубку.

Прошло минут пять. Я сидел и ждал полицейской сирены. Их подъедет не меньше роты, они окружат здание, ослепят фарами все входы и выходы и прикажут в мегафон выходить с поднятыми руками. Я выйду, и у кого-нибудь дрогнет палец…

Снова зазвонил телефон.

— Алло?

— Мистер Варрен, говорит Барбара Райан. Выслушайте меня, пожалуйста, это очень важно. Я звоню вам из конторы шерифа, прошу не вешать трубку, пока не кончу говорить.

Брови у меня полезли к затылку. Что еще за штучки? Какая идея взбрела ей в голову? Открыл было рот, собираясь перебить ее, но девчонка трещала как пулемет, не давая мне и слова сказать:

— Так надо, мистер Варрен, у вас нет другого выхода. Я сообщила шерифу, где вы находитесь. И прошу, обещайте мне не предпринимать ничего безрассудного. Я постараюсь вам помочь, если вы будете меня слушаться.

Тут меня озарило. Скэнлон, разумеется, подслушивал по параллельному телефону, поэтому-то Барбара и торопилась высказаться до конца, прежде чем я ляпнул бы что-нибудь не то.

— Вы должны сдаться без всяких условий, — продолжала Барбара скороговоркой. — Вся эта история может уладиться, если вы будете вести себя разумно. Мы призовем на помощь адвокатов и детективов. Вас не бросят одного в беде. Но если станете безрассудно сопротивляться, вас убьют. Тогда не останется ни одного шанса. Мистер Скэнлон сейчас направит к вам своих людей, но я его попросила позволить мне прежде договориться с вами и убедить сдаться. Прошу вас не оказывать полиции сопротивления. Обещайте мне это!

Очень хотелось бы знать, каким образом я смогу оказать сопротивление полиции, даже если бы подобная, откровенно дурацкая мысль и впрямь пришла мне в голову. Но тут же вспомнил, что рядом, за дверью, магазин спортивных и охотничьих принадлежностей. Там на полках на несколько тысяч долларов ружей и патронов. Будучи уверен в моем сумасшествии, шериф, конечно, отнюдь не в восторге сейчас от мысли, что ему придется направить своих людей брать штурмом дом, обороняемый хорошо вооруженным маньяком. Понятно, Скэнлон с радостью согласился на предложение Барбары помочь ему уговорить меня сдаться и избежать кровопролития. Само собой разумеется, взамен Барбара попросила его отнестись ко мне с максимально допустимым участием. Черт побери, я должен был ей в этом подыграть, хотя бы ради того, что она делала для меня.

— А какой шанс остается у меня, когда они схватят меня за шиворот? Банда тупиц, с которыми шериф вынужден иметь дело, они же толком ничего сделать не могут! Где гарантия, что, когда я сдамся, они со страха не прикончат меня, а потом свалят на мою персону все проклятые убийства? Если они до сих пор не могли найти подлинного убийцу… Да куда им! Стадо тупоумных баранов, индюки надутые!

В трубке раздался голос Скэнлона:

— Вы бы лучше послушались своей секретарши, Варрен! Не то нам придется окружить дом и применить слезоточивый газ.

— Мистер Скэнлон! — вмешалась Барбара. — Позвольте мне сказать!

Голос ее зазвучал приглушенно, словно Барбара, прикрыв трубку рукой, говорила с кем-то в комнате. Я слышал, как она уговаривала Скэнлона набраться терпения и не подвергать своих людей риску быть убитыми или ранеными.

Потом Барбара обратилась ко мне, вновь прося сдаться без сопротивления.

— Подождите-ка минутку! — Я вошел в роль. — Не так быстро. Прежде всего, пусть мне гарантируют адвоката. Хватит вешать на Варрена убийства, которые были и есть во всем графстве!

— Адвокат вам гарантируется. Я приглашу любого адвоката, какого вы пожелаете.

— Требую, чтобы пригласили Джорджа Клемена. И немедленно. Я сдамся только в том случае, если при акции будет присутствовать адвокат. Всякие там политические штучки со мной не пройдут!

— Я немедленно вызываю мистера Клемена! Так мы договорились, мистер Варрен?

— Ладно, согласен! Скажите им, что я выйду через главный вход с поднятыми руками.

— Ну, слава богу!

Барбара вложила в последнюю фразу столько пыла и искреннего чувства облегчения, что я чуть не прослезился от умиления. Бросив трубку, почувствовал даже нечто вроде самодовольной гордости за собственную персону: ну, ни дать ни взять знаменитый гангстер!

Сев на кровать, я снял с пораненной руки полотенце. Иначе, чего доброго, полицейские подумают, что в тряпке прячется револьвер. Голова трещала, просто раскалывалась от боли. Откровенно говоря, до меня не доходило, что придумала Барбара, какой нашла выход. Очевидно лишь одно: ей зачем-то нужна помощь и поддержка Скэнлона. Она выдала меня полиции отнюдь не из страха быть заподозренной в предоставлении убежища преступнику.

Полицейские появились спустя минут пять-семь, подогнали к зданию несколько автомашин, окружили дом, уставились автомобильными фарами во все окна и двери и приказали выходить с поднятыми вверх руками.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Тихо! — прорычал Скэнлон. — Малхоленд! Вышвырни-ка всех вон и запри дверь! И прикажи Симпсону очистить коридор. В этом сумасшедшем доме пора, наконец, навести порядок, работать невозможно!

Окна Дворца правосудия посветлели, начался новый день. Рану мою на руке зашили и забинтовали. Скованный наручниками, я сидел за столом в конторе шерифа. Скэнлон и Говард Брилл, один из его помощников, расположились напротив и не спускали с меня глаз. Малхоленд и еще один тип сдерживали разъяренную толпу, которая напирала на двери кабинета.

Лицо Скэнлона, серое, изможденное, с покрасневшими глазами, подсказывало, что поспать ему так и не довелось. Очевидно, и моя физиономия выглядела не лучше.

Малхоленд вытолкал всех в коридор, запер дверь и подошел к нам. Пристально посмотрел на меня, покачал головой и уселся за стол по соседству.

Скэнлон что-то сказал.

— Чего еще? — вырвалось у меня.

— Не хотите ли сделать какое-либо заявление? — повторил шериф.

— Да, хочу. Целых три. Во-первых, я не убивал свою жену. Во-вторых, я не убивал Робертса. И, в-третьих, я требую присутствия своего адвоката Джорджа Клемена.

— Ну вот опять все сначала! — завопил Малхоленд.

Скэнлон вытащил из кармана сигару, привычно откусил кончик; глаза его смотрели бесстрастно, холодно, словно объектив фотоаппарата. Мы были с ним старые друзья, но он находился при исполнении служебных обязанностей, ему за это платили, и шериф честно отрабатывал свое содержание.

— Клемен уже выехал, — произнес наконец Скэнлон.

«Чего уж там, — подумал я. — Этот не задержится! На сей раз ему ведь не понадобится никуда заезжать».

Тут же у двери раздался приглушенный шум голосов, и вошел Клемен, изящным движением оправляя пиджак. Я встал, и мы пожали друг другу руки, неловко, правда, мешали наручники. Барбара велела мне ломать комедию, и я ее ломал.

— Ужасно расстроен, Джон! — начал Клемен таким тоном, каким говорят обычно ветеринары, когда речь идет о перебитой собачьей лапе. — Эта история, конечно, сплошное недоразумение, и скоро все разъяснится. Как адвокат, не могу, само собой разумеется, вмешиваться никоим образом в расследование, но я с вами, и вы можете полностью на меня рассчитывать.

— Прекрасно! Всегда знал, что смогу на вас положиться. Уверен, что и вы разделяете мое мнение. Есть лишь один-единственный способ распутать эту историю: надо установить, кто убил Робертса, Фрэнс и почему. У меня есть подозрения, и если полиция постарается хоть немного помочь нам, то мы…

— Хватит, Варрен! — холодно перебил мои словоизлияния Скэнлон. — Вы здесь не затем, чтобы произносить пылкие речи. Вы задержаны по подозрению в убийстве, и я должен предупредить, что все сказанное вами может быть обращено против вас. Намерены ли вы сделать какое-либо заявление?

— Я его уже сделал. Не имею ничего общего со всеми убийствами. Если бы вы допросили Дорис Бентли…

— Оставьте Дорис Бентли в покое!

— Намерены вы или нет внести ясность в расследуемое преступление?

— Бросьте, Варрен! Или желаете заработать еще и обвинение в попытке изнасилования? Дорис Бентли не предъявила нам жалоб, но на вашем месте я не стал бы искушать судьбу.

— Мисс сообщила, зачем я с ней встретился?

— Да. Заявила, что вы пытались ее изнасиловать.

— И все?

— Видите ли, она, без сомнения, считала, что этого достаточно. Вы ворвались в квартиру в три часа ночи и стали сдирать с нее одежду. Надо полагать, что если вы скажете, будто заявились туда лишь затем, чтобы узнать рецепт приготовления рагу из баранины, то это будет звучать малоубедительно.

Джордж уселся за стол и спокойно положил руки перед собой. Я бросил на него взгляд и опять обратился к Скэнлону:

— Настаиваю, чтобы девушка была вызвана сюда. Именно она сможет вам сообщить, где, как и почему был убит Джуниор Делеван.

Скэнлон прищурил глаза.

— Что еще за выдумки?!

На лице Джорджа не дрогнул ни один мускул. Он лишь с любопытством взглянул на меня, словно спрашивал самого себя, с какой стати я вдруг вспомнил о столь давнем и полузабытом деле.

— К тому же Дорис Бентли, — спокойно продолжил я, — именно та особа, которая звонила вам в четверг вечером, чтобы сказать, будто Варрен, то бишь ваш покорный слуга, убил Робертса, поскольку тот имел интимную связь с Фрэнс.

— Откуда вам это известно? — рявкнул Скэнлон.

— Она мне тоже звонила.

— До возвращения вашей жены?

— Вот именно.

Дело сдвинулось с мертвой точки. Не поворачивая головы, Скэнлон сказал Малхоленду:

— Немедленно доставьте мне девушку!

Тон его приказа исключал всякие возражения. Малхоленд вскочил и чуть ли не бегом бросился к двери. Я обернулся к Джорджу:

— Понимаю, метр, что усложняю вашу задачу, но так надо!

— Разумеется, если Дорис подтвердит свои слова, сказанные ею по телефону, то сторона обвинения извлечет из этого максимум пользы: станет возможным утверждать, что имелась бесспорная причина для убийства, которое и осуществлено с заранее обдуманным намерением.

— Но так как ваш покорный слуга не убивал Фрэнс, — продолжил я, — это ничего, по сути дела, не меняет.

Все посмотрели на меня с жалостью. Кроме Джорджа. Тот достал сигарету из серебряного портсигара, задумчиво взглянул на нее.

Молча мы принялись ожидать. Я спрашивал себя, удастся ли сейчас вытянуть признание из Дорис? Если вздорная провокаторша будет стоять на своем, налицо тупик. Ее утверждения против моих — и только. Может быть, Скэнлон сумеет как-то помочь? Шериф достаточно опытный сыщик и не упустит возможности пролить свет на нераскрытое убийство.

Спустя несколько минут в коридоре раздался шум, и они вошли в зал. Девушка не успела наложить косметику. Малхоленд наверняка не разрешил ей терять время. Заметно, что Дорис изрядно трусит. Бросив взгляд на меня, сразу же отвернулась.

— Я не собираюсь подавать жалобу, — сказала Дорис угрюмо. — Он же псих.

— Мы вас не за этим вызывали, — произнес Скэнлон. — Скажите, вы звонили в полицию в четверг вечером? И заявили, что Фрэнс Варрен навещала Дана Робертса у него дома?

Какое-то мгновение я полагал, что та станет отрицать. Дорис посмотрела на меня с укоризной.

— Что, он меня в этом обвиняет?

— Не имеет значения.

— Ну и что? Я сказала правду.

— Конечно, конечно! Вы также звонили мистеру Варрену и сообщили ему то же самое, так?

— Да.

Отрицать не имело смысла, она ничем не рисковала.

— Вы сначала позвонили нам или мистеру Варрену?

— Ему.

— Во сколько, не помните?

— Что-то между десятью и одиннадцатью вечера. А минут через двадцать — вам.

Скэнлон кивнул головой.

— Готовы ли вы подтвердить свои слова под присягой?

— А что, надо?

— Вероятно. Если говорите правду, то это ведь для вас не составит труда?

— Н-нет… Нет, я полагаю. Ведь так и было, я говорю правду!

— Ну и прекрасно!

С минуту Скэнлон молча разглядывал девушку, как будто собираясь с мыслями. Затем спросил:

— Когда звонили мистеру Варрену, вы назвали ему свое имя?

— Нет, — ответила Дорис.

— Понятно. Тогда откуда же он узнал, что говорили именно вы?

— Думаю, по голосу.

— Возможно. А вот когда мистер Варрен ворвался к вам в комнату прошлой ночью, он по этому поводу ничего не говорил? Только пытался изнасиловать?

Дорис заколебалась. По части вранья девица не отличалась большим воображением.

— Ага, он стал меня раздевать.

— А может, хотел убить? Знаете, вашего свидетельства достаточно, чтобы обвинить его в преднамеренном убийстве.

Дорис явно ободрилась.

— Конечно! Конечно, хотел убить! Он же сумасшедший!

— Ну, это еще надо доказать. Вы лучше скажите, как долго мистер пробыл в вашей комнате, когда пытался вас убить?

— Наверное, минут пять. Может, больше.

— И вам подобное расточительство не кажется странным? Чего ради он вдруг стал тратить столько времени?

Тут мисс поняла, что допустила промашку.

— Ух! Я не знаю. Может быть, меньше пяти минут. Не помню уже!

— Хм… Пусть меньше. Скажем, три минуты?

— Да. Наверное. Около трех минут.

— Понятно. Но мне кажется, даже три минуты — слишком много. Зачем убийце тратить время на какую-то болтовню да расспросы, если он пришел лишь с одной целью — прикончить опасную свидетельницу? Да еще в доме, где много соседей рядом, за стеной? Явись мистер Варрен с целью убить, он сделал бы это немедленно, вы не успели бы закричать и позвать на помощь. Кстати, почему вы немедленно не позвали на помощь? Подождите, подождите-ка. Когда его увидели, вы еще не догадывались, что он намерен вас убить. Думали, наверно, что хочет вас изнасиловать.

— Уф!.. Да… Вот именно.

— Почему? Он ведь до вас еще не дотрагивался!

— Ага… Я не знаю, чего ему надо было от меня.

— А почему не спросили его? О чем же вы с ним беседовали? Надо думать, не о новинках кино и не о погоде, а? Так о чем с вами говорил мистер Варрен?

— Да так, о всякой всячине! Выдумки сплошные, чепуха! Совсем спятил, форменный псих. А потом я очень испугалась, ничего не помню.

— А что за выдумки? Постарайтесь припомнить. Ну, слово, другое. О Джуниоре Делеване он с вами говорил?

Дорис попыталась спрятать глаза. Взгляд ее заметался по стене, словно у пойманного зверька. Она искала выхода. И молчала. Я посмотрел на Джорджа. Тот давно уже уяснил себе оборот, который принял допрос Скэнлона, но физиономия его не выражала ничего, кроме профессионального любопытства и самого доброго участия.

— Так как? Шла речь о Джуниоре Делеване? — повторил Скэнлон свой вопрос.

— Вот привязались…

— Ну!

— Как сказать… В общем, да.

— Почему?

— Уф! Ну откуда мне знать почему? — завизжала Дорис.

Сигара Скэнлона потухла. Он вынул ее изо рта и задумчиво уставился на обмусоленный конец.

— В нашем деле, Дорис, я имею в виду полицию, много всякого случается! Как вы объясните мне, что некий мужчина врывается в комнату симпатичной девушки в три часа ночи, срывает с нее одежду, и все лишь затем, чтобы побеседовать о покойном Джуниоре Делеване?

Внезапно Скэнлон стукнул кулаком по столу и закричал:

— Говори быстро, что у тебя спрашивал Варрен по поводу Делевана?

Этого оказалось достаточно. Дорис сникла, словно воздушный шарик, который проткнули иголкой. И чуть ли не слово в слово изложила шерифу содержание нашей ночной беседы.

— А Джуниор спрашивал у тебя, какой была обычно сумма недельной выручки?

Дорис рыдала в три ручья.

— Да, может быть… Не помню, ведь так давно…

— Ключ от магазина у него имелся?

— Нет, — замотала головой девушка. — Я… Я не уверена, не знаю.

— А у тебя он был?

— Нет. Точно нет. Миссис Варрен ведь там жила, она всегда и открывала магазин.

— Каким же образом Делеван раздобыл ключ?

— Нет… У него не было никакого ключа!

— А я считаю, был. Видимо, есть причина, коль ты раньше не сообщила обо всем в полицию. И ты явно подозреваешь, что Делевана убили в магазине. Ты и сама, конечно, замешана в этом деле, у меня, во всяком случае, нет ни малейшего сомнения. Придется, видимо, взять тебя под стражу. Или вы вместе замыслили кражу, или же ты о ней знала заранее. Откуда у него взялся ключ? Ты украла его у своей хозяйки, признавайся!

— Нет! Я ничего не крала!

— А у Делевана случалась такая возможность — подержать в руках ключи от магазина?

Дорис колебалась, страх полностью овладел ею, и она как-то пыталась его одолеть.

— А мне… Что мне за это будет?

— Ничего не могу обещать. Может быть, и ничего, если ты скажешь всю правду.

— Хорошо. Но я тут ни при чем.

— Слушаю.

— Все случилось, когда миссис куда-то выходила, я не знаю куда, а ключи оставила на прилавке около кассы. Джуниор был в магазине, мы с ним беседовали. А тут вошла какая-то дама. Я занялась ею, а потом увидела, что Джуниор разжевал жевательную резинку и сделал оттиск ключей.

— Когда это произошло? — спросил Скэнлон.

— Недели за две до того… До его убийства.

— И ты ей ничего не сказала? Я имею в виду Фрэнс Киннан.

Дорис вновь зарыдала.

— Я боялась. Джуниор пригрозил, что убьет меня, если проболтаюсь!

Скэнлон устало махнул рукой.

— Ладно, можешь проваливать!

Дорис не заставила себя долго просить и выскочила вон. Скэнлон разжег сигару и вздохнул.

— Нам никогда не удастся доказать суду ничего в этой истории.

— Совершенно верно! — поддакнул я. — Если только вам не удастся найти того мужчину, который находился в ту ночь в квартире Фрэнс. То есть убийцу. Кстати, имейте в виду, на ту ночь у меня абсолютное алиби. В Карфагене вообще не был, что легко проверить.

Скэнлон раздраженно буркнул:

— Вы-то тут при чем? С вашим делом убийство Делевана никак не связано!

Я стукнул по столу скованными кулаками.

— Черт побери! Связано, да еще как!

— Заткнитесь! — рявкнул Скэнлон. — Надоело слушать всякую чепуху! Вы прикончили Робертса, узнав, что он состоит в интимной связи с вашей женой. И ее стукнули по той же самой причине. А все, что касается домыслов, где и когда был убит Делеван, не имеет к этим двум убийствам никакого отношения! У вас, Варрен, нет ни малейшего шанса выйти сухим из воды! Нечего и пытаться, выкладывайте все начистоту! Ваша правдивость, может быть, послужит смягчающим обстоятельством.

— Правдивость! Тогда слушайте меня внимательно, шериф. Робертс шантажировал Фрэнс. И не из-за Делевана вовсе, а потому, что знал какие-то подробности из ее прошлого, какой-то компрометирующий факт, из-за чего та и сменила фамилию. Если бы удалось установить, кто она на самом деле и что заставило ее переехать в Карфаген…

— А нам это известно, — промолвил Скэнлон.

Я с надеждой взглянул на него.

— Известно? Каким образом?

— Ее опознали по фотографии, которую вы передали Норману. На нее имеется целое досье.

— Крупная растрата?

— Нет, — ответил Скэнлон, качая головой. — Я тоже сначала так подумал, когда узнал про ее увлечение скачками. Однако все оказалось не так просто. Могу сказать со всей авторитетностью, что за четверть века службы в полиции мне с таким не доводилось встречаться! Ее имя — Элен Мэллори, так во всяком случае она называла себя в юности. Со временем количество имен, под которыми мисс выступала, значительно увеличилось.

Я взглянул на Джорджа. Его физиономия выражала лишь умеренное любопытство воспитанного человека. Может быть, мы с Барбарой просто-напросто ошиблись? Возвели поклеп на невинного человека?

— Судя по всему, она лет семь назад была объявлена в розыск под различными именами штатами Невада и Калифорния по обвинению в контрабанде, уклонении от налогов, неумышленном убийстве, двоемужестве, неявке в суд, причинении увечья в автомобильной катастрофе с последующим бегством и многом другом, всего не перечислишь! Но чертовка ловко умела прятать концы в воду!

Наконец-то в руки попало нечто существенное и осязаемое.

— Двоемужество?

— Да. Судя по всему, с этой женщиной легко возникали всякие неприятности. В досье указано, что родилась от матери ирландки и отца испанца, образование получила в Соединенных Штатах. После окончания школы вышла замуж за тренера школы верховой езды в Калифорнии. Потом ее муж лишился диплома по обвинению в даче допинга скаковой лошади. Впрочем, он заявил, что это сделала его жена. Элен ушла от него и, не дав себе труда оформить развод с прежним мужем, вышла замуж там же, в Калифорнии, за довольно состоятельного торговца автомашинами. Таким он, во всяком случае, был, пока молодая жена не заполучила доступ к его банковскому счету и не принялась за старое — играть на скачках. Состояния нового мужа ей хватило на несколько месяцев. После чего она от него сбежала. Сбила насмерть на шоссе пешехода и, не оказав ему помощь, даже не остановившись, умчалась прочь на новенькой спортивной машине. Фрэнс заметили было на скачках во Флориде, но та опять бесследно исчезла. Это произошло за несколько недель до ее появления в Карфагене.

На мой взгляд, все совпадало. Он подобрал мою женушку во Флориде в самом жалком состоянии и снял ей магазин в нашем городе. И меньше чем через полгода Фрэнс сумела бросить его и очаровать меня, снова выйти замуж, выгодно продав снятый и обеспеченный им товарами магазин, обокрав любовника и благодетеля на шесть тысяч долларов! А что осталось ему? Ужасное сознание того, что доверился авантюристке, лишенной каких бы то ни было моральных устоев и способной в любой момент запрятать его в тюрьму за убийство Джуниора Делевана.

Я в который раз пристально посмотрел на Джорджа. Тот чувствовал себя превосходно. Никто никогда ни в чем не сможет его обвинить. Ни она, ни Робертс уже не смогут свидетельствовать против него.

И все же я решил продолжать борьбу.

— Отлично, Скэнлон. Вот вам и объяснение, почему к ней приставили Поля Денмана. Кто бы ни был его наниматель, он превосходно знал, что полиция ждет, не объявится ли снова Фрэнс где-нибудь на скачках. Вот затем и нанял Денмана. Ну и, конечно, узнал от сыщика, что Фрэнс не удержалась и вновь принялась за старое. А раз так, то ее могли найти буквально с минуты на минуту. Вот почему, едва миссис вернулась домой, он ее и прикончил. Постарался даже уничтожить ее единственную фотографию, ту, что была в спальне, нашу свадебную фотографию. Убийца боялся, что газеты опубликуют ее и все выплывет наружу. Ему было невдомек, что у меня имелась другая.

Скэнлон привычно покачал головой.

— Он не мог ее убить. Никто, кроме вас, Варрен, не знал, что миссис вернулась домой.

Тут распахнулась дверь и дежурный полицейский доложил:

— Господин шериф! Миссис Райан. Говорит, что ей нужно вам что-то сообщить. Вам или мистеру Клемену.

— А по какому поводу? — удивился Скэнлон.

— Говорит, со свидетельскими показаниями!

— Хорошо, впустите ее.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Когда Барбара вошла, у меня буквально перехватило дыхание. Вид у нее был прекрасный, хотя и несколько усталый. Она улыбнулась мне, затем сделала вид, что улыбается всем присутствующим, и подошла к столу.

— Извините, что помешала, мистер Скэнлон, — проворковала Барбара, — но мне кажется, есть одно обстоятельство, которое должно вас заинтересовать.

— Что вы имеете в виду? — буркнул Скэнлон, подозрительно глядя на мою секретаршу.

Барбара слегка повернула голову, обращаясь одновременно к Скэнлону и Клемену.

— Не знаю, можно ли считать серьезной уликой, но мне кажется, нельзя ее оставлять без внимания, вот почему я и решила прийти.

— О любой улике, миссис Райан, — улыбаясь, сказал Джордж, — сколь бы незначительной та не казалась, необходимо сообщить полиции. И защита тоже должна быть в курсе дела, вы не возражаете, шериф?

— Нет, нисколько! — ответил Скэнлон. — Выкладывайте, что там у вас, миссис Райан!

— Дело в том, что я беседовала с этим Денманом. Помните — частный сыщик? Вчера ему звонила, спрашивала, сможет ли он узнать голос Рэндалла, нанимателя, по телефону. Денман ответил, что вряд ли. Вернее, заявил, что не в состоянии различить голос Рэндалла среди прочих и его свидетельство поэтому вряд ли будет иметь какую-либо ценность. Тогда я спросила про конверт, в котором Рэндалл послал ему гонорар. Дэнман ответил, что ничего особенного конверт не представлял. Обычный, из белой бумаги, купленный в каком-нибудь газетном киоске или на почте, а адрес был напечатан на машинке. И только деньги, никакой записки или письма там не было. Тут мне пришло в голову, что можно установить, на какой машинке печатали. Ведь шрифт каждой из них имеет свои особенности.

— Разумеется, — согласился Скэнлон. — Тонкости может определить любая лаборатория криминалистики. Но вряд ли конверт сохранился. Их ведь обычно тут же выкидывают.

— В том-то и дело, что сохранился! — с жаром воскликнула Барбара. Лицо ее разрумянилось от волнения.

— Откуда вам это известно?

— Я же сказала: только что звонила Денману. Прямо домой. Он действительно швырнул конверт в мусорную корзину, но полагает, что уборщица еще не убиралась в конторе, а сам сыщик корзину не вытряхивает до среды! А ведь как раз в среду и пришел конверт с деньгами. Через полчаса Денман будет в конторе, только позавтракает, а потом пошарит у себя в корзине. Я просила его позвонить вам, если он обнаружит вдруг конверт.

— Хорошо. Если конверт найдется, я сам передам его в лабораторию криминалистики.

Скэнлон вынул изо рта погасшую сигару и задумчиво уставился на нее.

— Клянусь всеми святыми, миссис Райан, вы молодец! Хотелось бы только надеяться, что все это не обернется против вас.

— Я так не думаю, — просто сказала Барбара. И вышла. Какое-то время все молчали. Затем Скэнлон раскурил свою сигару и с кривой улыбкой обратился к Клемену:

— Мне кажется, метр, вы это дело проиграете. Если установят, на какой машинке напечатан адрес на конверте и «трещотка» вдруг окажется из конторы Варрена, то, принимая во внимание все факты, которыми мы располагаем… Одним словом, ваше дело труба.

Джордж безразлично пожал плечами.

— Шрифт еще не идентифицирован, так что говорить пока рано.

Я взглянул на часы. Было семь тридцать пять. Как она сказала? Через полчаса он будет в конторе, только позавтракает.

А Джордж даже не дал себе труда взглянуть на часы. Он лишь закурил новую сигарету и внимательно слушал Скэнлона, который возобновил допрос. Стоящий на столе рядом с нами телефон казался мне бомбой замедленного действия, черной и безмолвной. Другой аппарат стоял рядом с Джорджем, прямо под рукой. Он не обращал на него внимания.

Нет, мы все-таки ошиблись. Невозможно иметь такие крепкие нервы. Если же мы не ошиблись, то он вполне мог допустить такой ход с нашей стороны и правильно оценить его, как типичный блеф. Нет, сказал я себе, еще не все потеряно. На его месте я бы в уме отсчитал некоторое время, а затем вышел под каким-нибудь удобным предлогом, элегантно и не вызывая никаких подозрений. Но бог мой, какую надо иметь силу воли и выдержку, чтобы спокойно выжидать это время! Сколько он еще может терпеть?!

Скэнлон о чем-то спросил меня, я даже не расслышал.

— Что?

Он бросил на меня угрюмый взгляд и саркастически промолвил:

— Извините, Варрен, за надоедливые и дурацкие расспросы! Но дело, видите ли, в том, что в этом городе убиты два человека, и люди почему-то разнервничались: хотят знать, кто это сделал.

— Прекрасно. Удовлетворите их любопытство.

— Готовы ли вы сделать заявление?

— Я только тем и занимаюсь с той минуты, как меня сюда притащили, — заявляю, что ни в чем не виноват. Но у вас в голове мои ответы никак не умещаются; в одно ухо влетают, из другого вылетают!

Семь часов тридцать девять минут.

— Долго вы еще будете упрямиться?

— Так долго, пока способен дышать. Я же объяснил, как все произошло.

— Вы были единственным в городе, кто знал, что ваша жена вернулась домой. Как мог убить ее кто-либо другой?

— Фрэнс ему позвонила. В тот момент, когда я вышел из дома с Малхолендом.

— Ну да! И позвала пробить себе голову каминными щипцами. Вот уж поистине железная логика!

Я подробно рассказал шерифу о последней семейной сцене.

— Может быть, по моему поведению Фрэнс — мир ее памяти! — и впрямь решила, что я прикончил Робертса. Увидела у меня в руках зажигалку, о которой говорила Дорис. А это была новая зажигалка. Во всяком случае, Фрэнс решила, что пора сматываться. Но денег-то у нее не было ни цента, где же ей раздобыть их на дорогу? Не у меня же! Вот она и позвонила тому типу.

— Но зачем же ему понадобилось ее убивать, раз миссис все одно уезжала из города? Что она могла ему сделать?

— Мистер Икс не доверял ей. Ведь та была слишком неосторожной. Вы же ознакомились с ее досье. Рано или поздно Фрэнс бы попалась. Но самое важное — мистер ее ненавидел. Вот почему так изуродовал ей лицо. И чтобы в газеты не попало.

Семь часов сорок четыре минуты.

Мои руки, скованные наручниками, безвольно и устало лежали на столе. Настенные часы висели прямо перед глазами: прошло уже девять минут… Нет, десять.

Зазвонил телефон, и звонок его прозвучал словно взрыв бомбы. Если он вдруг не взвоет, не подпрыгнет до потолка, решил я, значит, у него вообще нет нервов. Или же он невиновен. Я опять взглянул на него. Лицо Джорджа выглядело по-прежнему абсолютно спокойным, словно он ничего и не слышал. Ан нет! Слегка повернул голову и смотрит, как Скэнлон снимает трубку.

— Контора шерифа. Скэнлон у телефона.

Все внимательно наблюдали за ним.

— Да, да, знаю, — сказал шериф.

Скосив глаза, я заметил, что Джордж достал из пачки еще одну сигарету. Но тут же, увидев, что предыдущая еще дымится в пепельнице, сунул ее обратно.

— …Но черт побери, дорогая! Я никуда не могу отлучиться. Да, да, прекрасно знаю, что еще не завтракал. И не спал, да, тоже знаю. И мне вовсе не надо об этом напоминать. Нет, я отсюда не двинусь, пока не покончу с делом.

Скэнлон повесил трубку.

Джордж отогнул манжету и посмотрел на часы.

— Кстати, насчет завтрака, шериф. Вы наверное, еще долго намерены терзать Джона?

— С такими темпами, конечно, придется повозиться, — ответил Скэнлон с сокрушенным видом.

Джордж поднялся со стула.

— В таком случае думаю, вы не посетуете, если я добегу до Фуллера, проглочу кусок-другой. Пришел к вам, знаете, тоже на голодный желудок.

Он повернулся в мою сторону.

— Пока что я не могу быть ничем вам полезен, Джон. Минут через двадцать вернусь. Не возражаете?

— Нет. — Что мне оставалось говорить?

— Может быть, попросить у Фуллера принести вам поесть?

— Нет, спасибо. Знаете, не могу даже думать о еде…

Джордж удалился. После того как дверь захлопнулась за ним, наступило общее молчание. Скэнлон и Малхоленд обменялись красноречивыми взглядами. Шериф кивнул головой. Малхоленд вышел, и тут же вошла Барбара. Она, наверное, ждала где-нибудь в соседней комнате. Подойдя к столу, Барбара села рядом со мной.

— Переключите телефон на внутреннюю радиостанцию! — приказал Скэнлон Бриллу.

Тот чуть ли не бегом бросился в личный кабинет шерифа, оставив дверь за собой открытой. Мы втроем — Барбара, шериф и я — остались сидеть на своих местах, уставившись на телефон. Скэнлон пристально посмотрел на Барбару, глаза его блестели жестко, словно острые стекла.

— Никогда не думал, что мне придется идти на такую авантюру. Если бы у меня в душе не горела искра надежды, что вы правы, я бы без лишних фокусов упрятал вас за решетку! Вас, мадам, вас! Вместе с вашим обожаемым Джоном Варреном!

Барбара ничего не ответила. Лишь посмотрела на меня и попыталась улыбнуться. Но у нее ничего не получилось. Прошла минута или две. В воскресное утро в столь ранний час за две-три минуты можно домчаться в любой конец города. Все должно произойти именно за эти несколько минут.

Минута. Еще минута… Я то и дело посматривал на телефон и на Барбару. Она опустила голову, плотно закрыла глаза. Руки ее лежали на столе, пальцы тихонько выстукивали какой-то странный ритм.

Зазвонил телефон. Барбара затаила дыхание. Потом закашлялась, на ощупь вытащила из сумочки платок, прижала к губам.

Скэнлон снял трубку. Послушал, затем поблагодарил телефонистку и сказал Бриллу:

— Уличная кабина на углу Клебурн-стрит и Мэсон.

Барбара закрыла лицо руками, сдерживая рыдания.

Я слышал, как Брилл повторил сказанное шерифом по другому телефону, видимо, патрульной автомашине. Скэнлон продолжал слушать. Брилл вышел из кабинета, схватил трубку параллельного телефона. Мгновение спустя Скэнлон жестом указал мне на наушник и прижал палец к губам. Брилл поднес поближе телефонный аппарат и приложил к моему уху наушник. Я услышал мужской голос.

— …Вы всерьез полагаете, что конверт еще там?

Да, разговаривал Джордж.

— Право, не совсем уверен в этом, — отвечал другой мужской голос. — Как уже сказал, я только-только собирался в контору, чтобы проверить корзину.

— А я больше чем уверен, что там нет никакого конверта! Ведь прошло столько времени. Вы, часом, не любитель пари, мистер Денман?

— Почему же нет? Ей-богу, я не прочь иногда побиться об заклад, особенно если ставка стоит того. А что?

— Могу спорить на что угодно, вам ничего не найти в своей конторе.

— Хм… На что угодно? А если поконкретнее?

— Скажем, две тысячи долларов.

— Ну, ну, мистер Рэндалл! Несерьезно! Судя по всему, там запахло жареным, а вы требуете, чтобы я уничтожил важную улику.

— А кто говорит, что надо уничтожать какую-то улику? Я ничего подобного не говорил, а я уверен, что предмет сей был выброшен еще пять дней тому назад! И ничего более! Ставка четыре тысячи долларов против одного, что вы ничего не найдете!

— Пять.

— О`кэй. Но поймите меня правильно, ни цента больше.

Тут послышался какой-то шум.

— Я держу его! — хриплым голосом произнес Малхоленд. — Не уйдет, негодяй!

— Хорошо, давайте мистера Икс сюда! — со вздохом облегчения произнес Скэнлон. Потом добавил в трубку: — Спасибо, Денман!

— Чего там! — послышался смешок. — Наш долг помогать полиции. А счет направляю миссис Райан, предупредите ее, что сумма крупная! Услуги классных специалистов — штука дорогая!

Скэнлон повесил трубку. Брилл взял наушник, положил его на стол и снял с меня наручники. Руки мои совсем онемели, запястья отекли. Я потряс кистями, чтобы восстановить кровообращение, затем правой рукой обнял за плечи Барбару.

Она напряглась всем телом, повернулась ко мне. Подбородок ее дрожал, по щекам катились по-детски крупные слезы.

— Вам… а… а… Вам надо немедленно побриться, — промолвила наконец. — У вас просто ужасный вид!

Барбара вскочила и устремилась к дверям. Спустя несколько минут появилась вновь. Все следы слез на ее лице были ликвидированы. Женщина оставалась женщиной.

— Извините, пожалуйста, за истерику. Наверное, подобные испытания просто не для меня, — сказала Барбара, обращаясь ко мне и Скэнлону.

— Вполне вас понимаю, — меня охватила непонятная нежность. — Мне тоже здорово не по себе.

— Но теперь-то, надо думать, все кончено?

Скэнлон выудил вторую сигару.

— Для вас-то все кончено, разумеется! А для нас только начинается! Неужели вы думаете, что этот тип сразу расколется? Как бы не так! С ним немало придется повозиться!..

Когда мы с Барбарой, взявшись за руки, спускались по ступеням Дворца правосудия, Джорджа вывели из полицейской машины. Правая рука его была скована наручниками с рукой Малхоленда. «Один другого стоит!» — почему-то подумал я. Джордж выглядел вполне уверенным в себе и держался весьма независимо. Но при виде нас тут же отвернулся.

Было как-то странно вновь оказаться на улице средь бела дня среди людей. Мы перешли на другую сторону, забрались в машину Барбары и какое-то время молча, не двигаясь, посидели в ней, отгороженные от всего мира. Потом Барбара предложила:

— Сводите-ка меня лучше к Фуллеру да угостите завтраком. И отгул на понедельник неплохо бы получить, шеф.

— Отвечаю по порядку. К Фуллеру идем. Отгул предоставляется. Теперь вы мне ответьте: чего ради ввязались в это дело? С какой стати?

Барбара минуту поколебалась. Потом на ее лице появилась прежняя, хорошо знакомая мне усмешка.

— Да просто от скуки! Суббота, вечер, делать нечего. А в кино я уже ходила…

У Фуллера нам удалось устроиться за отдельным столиком в глубине зала, мы скромно заказали яичницу с ветчиной. Спустя какое-то время публика в закусочной разошлась, предоставила нам возможность разговаривать свободно.

— Очень сожалею, Джон, — сказала Барбара, — но у меня не было иного выхода…

— А что произошло?

— Понимаете ли, сначала я по наивности думала, что стоит мне заявиться к Скэнлону и рассказать ему о том, где вы находились, про конверт, про Денмана, как все само собой образуется. Да не тут-то было! С полицией сговориться трудно! Те тут же начинают угрожать наручниками и тюремной камерой! Короче, поладить миром с ними оказалось невозможным. Тогда, припомнив все криминальные фильмы, которые смотрела, я предложила Скэнлону, так сказать, помочь: он мне дает разрешение позвонить вам, а я, мол, постараюсь вас уговорить сдаться, добровольно. Подумайте, пришлось постращать шерифа, — ведь речь идет о человеческих жизнях, так просто Варрен не сдается, он же отличный стрелок! По правде говоря, уверенности, что шериф принял все за чистую монету, нет, но, кажется, он поверил моим подозрениям в отношении Клемена. Хотя бы наполовину. Во всяком случае, согласился.

— Как вы ему преподнесли тот факт, что вам известно, где я нахожусь? Надеюсь, не сказали, что мы провели весь день вместе?

— Нет, конечно. Сообщила лишь, что вы позвонили мне в контору и задавали разные вопросы о Клемене, потому что я у него раньше работала. Кроме того, поделились со мной некоторыми своими подозрениями, а когда повесили трубку, я посчитала своим гражданским долгом сообщить полиции о вашем местонахождении, чтобы избежать, так сказать, лишнего кровопролития.

Я восхищенно взглянул на нее:

— Знаете, Барбара, мне просто повезло, что вы оказались на моей стороне! А как вам пришла в голову идея с конвертом? Ведь именно это и доконало Джорджа!

— Так вы же сами мне сказали: он слишком хитер, чтобы положиться в чем-либо на случай! Лису ловят, как известно, именно на ее хитрости. Само собой разумеется, адвокат на сто процентов был уверен: конверт давно уже попал в мусоропровод. Скажем, уверен на девяносто девять процентов. Но Клемен не такой человек, чтобы пренебречь вероятностью даже в один процент! И решил иметь стопроцентную гарантию. Кроме того, Клемен знал, что пойди Денман на сделку, он абсолютно ничем не рисковал. А две тысячи долларов — очень приличный куш, тем более для такого, в общем-то, мелкого сыщика, как Денман!

— Действительно, вы ловко поймали Клемена на крючок! Но мне кажется, больше всего на него подействовала психологическая обстановка у шерифа. Ожидание звонка. Молчащий долго телефон. Получасовой срок… Он ведь не мог сразу же выйти из комнаты после того, как вы подожгли этот, так сказать, бикфордов шнур с конвертом! Такая спешка всем показалась бы подозрительной. Вот каналья и сидел, вынужденный сохранять спокойствие, ожидая, что вот-вот позвонит Денман. В довершение ко всему телефон и впрямь зазвонил! А оказалось, миссис Скэнлон всего-навсего позаботилась лишний раз о муже.

Барбара отрицательно покачала головой.

— Это была я.

— Что?!

— Так и задумано было по сценарию. Мне пришла мысль, что неплохо бы нанести Клемену сокрушающий психологический удар. И решила: подобный телефонный звонок, так сказать, холостой выстрел, — именно то, что нужно. Скэнлон со мной согласился.

Я вздохнул и с унылым видом произнес:

— Знаете, если вы и далее намерены совершать нечто подобное — предупредите меня, пожалуйста, дня за два-три. Я постараюсь успеть сбежать куда-нибудь подальше, скажем, в Австралию!

Барбара улыбнулась:

— Шериф, представьте себе, сказал мне то же самое!

Скэнлон оказался прав. Клемен сдался далеко не сразу. Полиция работала как каторжная, потребовалось много часов кропотливого поиска, чтобы постепенно, фрагмент за фрагментом, восстановить картину преступления. Вооружившись фотографиями, детективы прочесали всю Флориду и в одном из отелей Майами-бич обнаружили следы уединенного пребывания нашей парочки, после того как Джордж познакомился с Фрэнс во время одной из своих рыбацких экспедиций. Сыщики переворошили гору чеков и счетов, расписок и ведомостей… И в конце концов, конечно, откопали, когда и сколько денег ссудил Клемен Фрэнс на магазин модной одежды.

Впрочем, в ходе расследования обнаружилось кое-что такое, чего никто и представить себе не мог. Джордж Клемен, самый известный в городе адвокат, один из столпов высшего общества Карфагена, был… тесно связан с преступным миром. Еще в бытность Клемена мэром мобстеры купили его на корню. За соответствующую мзду он оказывал преступникам любые услуги, начиная от выдачи лицензий и кончая прекращением уголовных дел. Джордж был под каблуком у своей супруги Флерель, контролировавшей все его расходы. А ему были нужны деньги не только, чтобы по нескольку раз в год ездить во Флориду ловить рыбу, но и на любовные интрижки. И Клемен, будучи мэром, быстро нашел себе дополнительный источник доходов. Нетрудно представить, как, подобно многим нашим политиканам, оправдывал он этот тайный бизнес в собственных глазах: «Меня избрали на пост мэра, чтобы я помогал своим гражданам. Но ведь и мобстеры тоже граждане Америки. Значит, моя обязанность помогать и им». Видимо, те шесть тысяч долларов, которые Клемен дал Фрэнс на покупку магазина, тоже были получены от мафии.

А затем стал давать показания и Клемен. Он рассказал, что тщательно обыскивал квартиру Робертса, но тоже не обнаружил никаких газетных вырезок. Те, как оказалось, хранились в банковском сейфе, ключ от которого находился в бумажнике Робертса в момент убийства. Бумажник, разумеется, сдали шерифу для передачи родственникам покойного. Таким образом, Джордж, как и я, был в полном неведении относительно местонахождения вырезок. Полицейские получили разрешение прокуратуры на вскрытие сейфа и обнаружили там три тысячи долларов наличными, а также пачку газетных вырезок, которые приятельница Робертса из Лос-Анджелеса настригла из подшивок различных газет. Имелись фотографии Фрэнс, а также текст повествования о ее исчезновении.

Что возбудило вдруг подозрения Робертса в отношении Фрэнс, полностью установить не удалось. Однако, как оказалось, в момент ее очередной громкой проделки, незадолго до увольнения из полиции Хьюстона, он отдыхал в Лас-Вегасе и, очевидно, читал сообщения о ней в газетах. Фотографию ее он, конечно, мог запомнить. В отель в Новом Орлеане в тот день, когда Фрэнс вернулась домой, звонил, конечно, Клемен. Адвокат уже получил сообщение Денмана о результатах слежки, очень опасался, что ее застукают, и, надо полагать, был на грани паники.

Прошел почти год, и события тех дней начали уже понемногу забываться. Эрни перекупил магазин спортивных товаров и успешно справляется с делом. Всю мебель из квартиры за магазином мы продали с аукциона, и Эрни устроил там первоклассную оружейную лавку. Барбара пока еще работает у меня в конторе, но это продлится недолго. В январе мы повенчаемся.

Как-то после полудня мы сидели за столиком Фуллера и пили кофе. Вошел Скэнлон. Заметив нас и поприветствовав, он уселся за наш столик. Затем заказал кофе, вытащил свою сигару, как обычно, откусил кончик и сказал с задумчивым видом:

— Знаете, что я вам скажу? Мне всегда хотелось быть свидетелем у кого-нибудь на свадьбе. Но, сам не знаю почему, как-то все не получалось. Так вот, если у вас еще нет никого на примете…

Глаза Барбары весело заблестели.

— Было бы просто здорово, не правда ли, Джон?

— Разумеется, — согласился я. — Потрясающе.

— Право, не думал, что вы так легко согласитесь!

Скэнлон чиркнул спичкой и стал раскуривать сигару.

— Знаете, даже настроился прибегнуть к шантажу…

— К шантажу? Какому шантажу? — спросила с невинным видом Барбара.

— Шантажу невесты.

Шериф дунул на спичку, молча повертел ее пальцами, внимательно разглядывая.

— Я тут как-то между делами порылся в судебном законодательстве. Меня заинтересовали такие, понимаете ли, моменты: укрывание от властей преступника, помехи, чинимые отправлению правосудия, и шантаж в отношении представителя полиции. Заметьте, что ничего из этого набора мной в ход не пущено. Но если бы вынудили обстоятельства…

— Нет, разумеется, нет! — рассмеялась Барбара.

— Прежде всего я имею в виду тот способ, которым вы побудили Джона сложить оружие и выйти на свет божий.

— Честное слово, — скромно опустила глаза Барбара, — я старалась, как могла!

Перевод Л. Корнеев

Жорж Сименон ОТПУСК МЕГРЭ

Повесть

ГЛАВА I

Ты их знаешь? — вполголоса спросила мадам Мегрэ мужа, резко обернувшегося вслед проходящей парочке. Прохожий, маленький кругленький коротышка, тоже оглянулся, растерянно улыбаясь. Казалось, он раздумывает не вернуться ли и пожать руку комиссару? Его спутницей была невысокая пухленькая толстушка. Почему то Мегрэ решил, что она бельгийка, быть может, из за светлой кожи и выпуклых, навыкате голубых глаз.

Они встречались здесь уже раз пять. Нахмурив брови, комиссар тщетно рылся в памяти. Где встречал он этого типа и его жену, похожую на раскрашенную марципановую фигурку?

С минуты на минуту в музыкальном павильоне курортного парка должен был начаться концерт. Музыканты были в пышной униформе и, точно генералы латиноамериканской армии, украшены золочеными галунами, красными эполетами и белыми перевязями на груди.

Сотни железных желтых стульев окружали рядами здание павильона, и почти все они были заняты. После жаркого дня к вечеру посвежело, ветерок колыхал листву, молочного цвета канделябры отбрасывали светлые блики на темную зелень. Отдыхающие двигались медленным шагом, прислушиваясь к звукам музыки Многие шли парами, но немало было и одиночек — мужчин и женщин. Ярко освещенное белое казино, перегруженное скульптурными украшениями по моде 1900 года, казалось, напоминало о давно прошедших временах.

— Она там! — шепнула мадам Мегрэ, движением головы указывая куда-то назад. Для нее это уже превратилось в игру и даже вошло в привычку наблюдать за мужем и догадываться, когда он чем-то заинтересован.

А что еще здесь делать? Они шагали медленно, беспечно поглядывая на деревья, дома, лица прохожих. Они готовы были поклясться, что находятся здесь уже целую вечность, хотя шел всего лишь пятый день их пребывания в Виши. Уже возник определенный распорядок дня, которого они неукоснительно придерживались.

Проходя каждый день в одни и те же часы по аллеям парка и вдоль берегов Аллье, по бульварам, усаженным платанами, по улицам, то шумным, то пустынным, они все время обращали внимание на какие-то лица и силуэты, постепенно ставшие частью их существования.

— Как тебе кажется, она вдова?

Та, которую они называли «дамой в лиловом», так как в ее туалетах всегда присутствовал этот цвет, в этот вечер, видимо, запоздала и нашла место лишь в последних рядах.

Накануне они рассмотрели ее получше. В восемь часов, за час до начала концерта, чета Мегрэ проходила, как обычно, близ музыкального павильона. Все стулья были свободны, кроме одного в первом ряду, где восседала «дама в лиловом». Она ничего не делала, не читала при свете ближайшего фонаря, не вязала, а сидела неподвижно, сложив руки на коленях, глядя прямо перед собой. На ней была белая шляпа, хотя большинство женщин ходили с открытой головой, плечи покрывала прозрачная, тоже белая, шаль, платье было ее излюбленного лилового цвета. Лицо удлиненное, узкое, губы тонкие…

— Должно быть, это старая дева, как по-твоему?

Мегрэ промолчал. Он не вел следствия, не проводил. Дознания, никого не выслеживал. Ничто не заставляло его наблюдать за людьми и пытаться докопаться до истины. Он интересовался порой каким то прохожим, старался отгадать его профессию, семейное положение, образ жизни. Но все это делал совершенно беспричинно, пожалуй, машинально.

«Дама в лиловом» была одной из чех, кого они заметили с самого начала. Определить ее возраст было трудно ей можно было дать и сорок пять, и все пятьдесят пять — годы не оставили на ее внешности заметного следа Сидела ли она, как сейчас, ходила ли, она не заговаривала ни с кем из соседей, не обращала внимания на прохожих и, несомненно, очень удивилась бы, если бы узнала, что Мегрэ без всякой профессиональной необходимости стремится проникнуть в тайну ее личности.

— Пройдем еще один круг?

К этому времени они всегда проходили близ музыкального павильона. В некоторые вечера эта часть парка была совсем пустынной. Они пересекали ее, направляясь к узкой аллее, идущей вдоль улицы со множеством светящихся вывесок. Там помещались отели, рестораны, магазины, кинотеатр, куда они еще не ходили. Другие проделывали тот же путь, что и они, те-м же неспешным шагом Некоторые срезали путь, чтобы скорей попасть в театр, и тогда можно было изредка видеть мужчин в смокингах и дам в вечерних платьях.

Эти люди приезжали сюда из Парижа или из провинции, из Брюсселя, Амстердама, Рима или Филадельфии; они принадлежали к определенным кругам общества со своими правилами, запретами, условностями. Одни были богаты, другие бедны Встречались тяжелобольные и такие, которым необязательно было соблюдать врачебные предписания. Здесь все были связаны между собой, сливаясь в однообразную массу.

Для Мегрэ все это началось самым банальным образом — как-то вечером в гостях у друга доктора Пардона. Мадам Пардон приготовила утку под особым соусом, блюдо, которое обычно ей удавалось на славу и которому Мегрэ всегда отдавал должное.

— Что, невкусно? — забеспокоилась хозяйка, заметив, что он, отведав немного, больше не притронулся к еде.

Пардон всмотрелся в гостя повнимательнее:

— Вам нехорошо?

— Немножко… Ничего, пройдет…

Тем не менее врач заметил, что Мегрэ побледнел и его лоб покрылся капельками пота.

Во время обеда комиссар пригубил стакан вина, но, когда ему предложили к кофе-рюмку старого арманьяка, решительно отказался:

— Нет, благодарю! Только не сегодня! Извините меня!

Несколько позднее Пардон предложил:

— Что, если мы пройдем на минуту в кабинет?

Мегрэ нехотя последовал за ним. Он предвидел, что все равно когда-нибудь придется показаться врачу, но все откладывал это со дня на день.

— Что-нибудь не ладится, Мегрэ?

— Не знаю. Возраст, как видно.

— Пятьдесят два?

— Пятьдесят три… Последнее время было много работы и неприятностей… Никаких сенсационных процессов, ничего потрясающего. С одной стороны, настоящая эпидемия нападений на одиноких женщин. Пресса подняла шумиху, а у меня, как обычно, не хватает людей. С другой стороны, уйма бумаг в связи с реорганизацией Уголовного управления…

— Как у вас с пищеварением?

— Неважно! Случаются, как, например, сегодня, рези в желудке. Чувствую какую-то тяжесть, усталость…

— Что, если я вас выслушаю? Здесь больно?

— Немного… Нет, пониже…

— Как давно вы не брали отпуск?

— В прошлом году удалось урвать недельку, потом меня вызвали, так как…

— А предыдущий год?

— Оставался в Париже.

— Вы переутомлены — факт! И неделя отпуска не избавит вас от усталости Как вы чувствуете себя при пробуждении?

— Мрачно. Не в духе.

— Так вот слушайте! Вы не больны и отличаетесь исключительным здоровьем, принимая во внимание ваш возраст и деятельность, зарубите это себе на носу раз и навсегда! Перестаньте прислушиваться к резям, неясным болям и разного рода ощущениям и не старайтесь осторожно подниматься по лестнице.

— Откуда вы знаете?

— А вы, допрашивая подозрительного субъекта, откуда все знаете?

Оба улыбнулись.

— Сейчас середина июля, в Париже отчаянное пекло, духота — дышать нечем. Вы немедленно отправитесь в отпуск, не оставляя, по возможности, адреса, во всяком случае, избегая телефонных разговоров с набережной Орфевр.

— Это можно! — пробурчал Мегрэ. — Наш домик в Мэн на Луаре…

— У вас еще будет время воспользоваться им когда-нибудь после отставки. У меня для вас другой план. Вы знаете Виши?

— Никогда там не бывал, хоть и родился близ Мулена, в пятидесяти километрах от него.

— Думаю, что лечение в Виши пойдет вам на пользу.

Пардон чуть не расхохотался, увидев выражение лица комиссара.

— Курс лечения?!

— Двадцать один день регулярного беззаботного существования.

— Без пива, без вина, без деликатесов?.

— А сколько лет вы этим пользовались вовсю? Все это у вас еще впереди, даже если и ограничить кое-что! Ну, решено?

Мегрэ сам удивился, когда, вставая, произнес:

— Решено!

— Когда?

— Через несколько дней, самое большее через неделю, когда улажу дела.

— Я направлю вас к одному из моих коллег… Доктор Риан. Я вам дам его адрес и телефон и завтра напишу ему.

— Благодарю, Пардон.

В гостиной он успокаивающе улыбнулся жене и только на улице Попенкур, у самого дома вскользь, словно о чем-то совсем незначительном, пробормотал:

— Отпуск мы проведем в Виши.

* * *

Доктор Риан успокоил его:

— Не думаю, чтобы ваш случай требовал строгого курса лечения: вы нуждаетесь просто в хорошей чистке организма. Сейчас я вам назначу режим и диету. Вы привыкли вставать рано и слегка закусывать? Так… Вы здесь с женой? В таком случае я не заставлю вас идти натощак через весь город. Давайте сначала ограничимся водой двух источников — Шомелье и Большой Решетки в парке. Начните утром с Большой Решетки, там вы найдете стулья для отдыха. Будете через каждые полчаса пить по стакану воды, как можно более горячей. К пяти часам вы проделаете то же у источника Шомелье.

Все это происходило давно, тогда он еще был новичком и путал один источник с другим. Теперь-то приспособился, как и остальные курортники, толпящиеся вокруг с утра до вечера.

— Тебе не скучно? — спросила его жена на второй день после приезда.

— С чего бы это? — удивился Мегрэ.

Он нисколько не скучал. Постепенно приспосабливался к новому ритму жизни, смотрел на лодки у яхт-клуба, любовался молодыми людьми на водных лыжах. Наконец, и в парке было интересно. Мадам Мегрэ не переставала удивляться его спокойствию и послушанию. Ее это даже беспокоило. Тут-то она и открыла причину его поведения. Он словно играл в детектива: наблюдал людей, замечал как бы невольно малейшие детали, разделял их на категории. Старался угадывать историю каждого.

Парочка, которую он прозвал «потешными весельчаками», очень занимала его. Этот толстяк, все время порывающийся пожать ему руку, его жена, похожая на конфетку… Чем бы они могли заниматься в обычной жизни? Может быть, узнали комиссара по газетным фотографиям?

И другая личность заинтриговала его… «Дама в лиловом». Она также проводила курс лечения, только у Большой Решетки, где они виделись ежедневно. У нее было здесь свое место, в стороне от других, близ газетного киоска. Она отпивала лишь один глоток, после чего полоскала стакан, вытирала его и снова вставляла в соломенный футляр, всегда полная достоинства и далекая от окружающей суеты. Три—четыре человека с ней здоровались. После обеда супруги Мегрэ ее уж не встречали. Может быть, она ходила на гидротерапию? А может, врач предписал ей отдых?

В этот вечер «дамы в лиловом» они больше не видели, так как никогда не дожидались окончания концерта и рано уходили, шагая по пустынным улицам.

Какой же это был день? Пятый, шестой? Мадам Мегрэ совсем была выбита из колеи: по утрам не нужно было варить кофе; в семь часов им приносили на подносе легкий завтрак со свежими рогаликами и газету из Клермон-Феррана, регулярно посвящавшую две странички курортной жизни в Виши. У Мегрэ вошло в привычку прочитывать их от первой до последней строки, так что он всегда был в курсе всех местных происшествий. Он читал даже извещения о смерти и объявления.

Мегрэ в кресле у окна курил свою новую трубку. Перед ним дымилась чашка кофе — он старался продлить удовольствие как можно дольше. Взяв в руки газету, он невольно вскрикнул.

— В чем дело? — испугалась жена, выбегая из ванной.

— Погляди!

На первой полосе, посвященной Виши, была помещена фотография «дамы в лиловом», на ней она была несколько моложе и силилась изобразить улыбку,

— Что с ней случилось?

— Убита.

— Прошлой ночью?

— Если б это произошло прошлой ночью, газета не могла бы сообщить об этом сегодня утром. Накануне.

— Но мы видели ее на концерте в павильоне.

— Да, около девяти часов. Она вернулась домой на улицу Бурбонне, недалеко отсюда. Я и не сомневался, что мы почти соседи. Успела войти в дом, снять шляпу, накинуть шаль, войти в гостиную…

— Как ее убили?

— Задушили…

— Она не курортница?

— Нет, она живет в Виши круглый год, владелица двухэтажного дома, сдает меблированные комнаты жильцам верхнего этажа.

Мегрэ все еще сидел в кресле, и жена понимала, чего это ему стоило. — Думаешь, это ограбление?

— Убийца все перерыл, но как будто ничего не у^нее. Драгоценности и деньги не тронуты, однако все ящики раскрыты настежь.

Он молча глядел в окно.

— Знаешь, кто ведет следствие?

— Нет, конечно.

— Лекер, бывший мой инспектор. Теперь он шеф уголовной полиции в Клермон-Ферране. Он сейчас здесь и даже не подозревает, что я рядом.

— Собираешься зайти к нему?

Мегрэ промолчал.

ГЛАВА II

Было уже без пяти минут девять, но Мегрэ все еще не ответил на вопрос жены. Строгое соблюдение режима стало для него, можно сказать, делом чести. Он старался точно, без малейшего отклонения выполнять все предписания врача.

Спокойно дочитал газету до конца, допил кофе, побрился, принял душ, и они спустились вниз.

Хозяин в белой куртке и поварском колпаке на голове уже подстерегал его в коридоре:

— Месье Мегрэ, жаловаться вам не приходится. О вас не забывают, вот даже приготовили вам хорошенькое преступление. Надеюсь, собираетесь им заняться?

— Все, что происходит за пределами Парижа, не в моей компетенции.

Вместо того чтобы свернуть на улицу Овернь по направлению к реке и детскому парку, он с самым невинным видом двинулся направо. Конечно, им и раньше приходилось менять маршрут, но это было на обратном пути в город. Жена всегда удивлялась его умению ориентироваться. Он не изучал плана города и, казалось, шел наугад, углубляясь в какие-то переулки. И вдруг она узнавала неожиданно возникавший перед ними фасад отеля с двумя кустами в зеленых кадках.

На сей раз они повернули направо, прошли еще немного и увидели толпу зевак, глазеющих на дом по другую сторону улицы. Веселый огонек блеснул в глазах мадам Мегрэ. Комиссар явно колебался. Он остановился, чтобы выбить трубку, постучал ею о каблук и медленно, не спеша стал набивать вновь. В такие моменты он казался жене большим ребенком.

В душе Мегрэ происходила борьба. Наконец он смешался с толпой зевак, глядя, как и они, на дом напротив, перед которым стояла машина и у дверей дежурил полицейский. Дом, как большинство зданий на этой улице, был свежевыкрашен в бледно-розовый цвет, а ставни и балкон в светло-зеленый. На мраморной табличке можно было прочесть написанное вычурными буквами название «Ирис».

Зеваки обменивались комментариями:

— Здесь как будто любовная драма…

— Ну вот еще! Ей же было около пятидесяти…

Мегрэ уже собрался было уходить, когда из дома вышел высокий лохматый парень, перешел улицу и зашагал к нему.

— Дивизионный комиссар просил вас зайти.

Жене с трудом удалось скрыть улыбку:

— Где тебя ждать?

— На обычном месте, у источника.

Значит, его узнали из окна. С достоинством, не спеша пересек он улицу. У входа в коридоре на бамбуковой вешалке висели две шляпы. Он водворил туда и свою соломенную, купленную недавно.

— Входите, патрон, — услышал он веселый голос и увидел знакомое лицо.

«Лекер», — сразу узнал его Мегрэ, хотя они не виделись больше пятнадцати лет с той поры, как Дезире Лекер работал инспектором в бригаде Мегрэ на набережной Орфевр.

— О, патрон, сколько воды утекло! И мы не помолодели, нет, успели отрастить животик и отхватить чины — теперь я начальник полицейского управления в Клермон-Ферране, благодаря чему и свалилось мне на шею это отвратное дело! Входите же!

Он ввел его в голубую комнату и уселся за стол, заваленный бумагами Не без осторожности Мегрэ присел на хрупкий золоченый стульчик в стиле Людовика XVI. В его глазах, должно быть, читался вопрос, так как Лекер поспешил сказать:

— Хотите знать, конечно, откуда нам известно, что вы здесь? Прежде всего Муане, вы ею не знаете, он ведает полицией в Виши, встретил ваше имя в списках постояльцев отеля и, разумеется, не посмел вас беспокоить, но его люди видели вас ежедневно.

— Вы приехали вчера?

— Из Клермон-Феррана с двумя моими людьми, один из них, молодой Дисель, засек вас на тротуаре. Я не решался беспокоить вас. Ведь вы приехали лечиться, а не подавать нам руку помощи. К тому же я знал, что, если дело вас заинтересует, вы в конце концов… — Он смешался.

Мегрэ слушал с мрачным видом.

— Убийство с целью ограбления?

— Отнюдь!

— Из ревности?

— Маловероятно. Хотя прошли уже сутки, а я не продвинулся вперед ни на шаг и знаю ненамного больше, чем вчера утром, когда только прибыл

Он порылся в ворохе бумаг на столе, заменяющем ему бюро.

— Жертву зовут Элен Ланж. Сорок восемь лет. Родилась в Марсильи, в десяти километрах от Ла-Рошели. Я телеграфировал в мэрию Марсильи и узнал, что ее мать, вдова, умерла, она держала маленькую лавочку на площади у церкви У нее было две дочери: Элен, старшая, училась на курсах машинописи в Ла-Рошели, работала в конторе, потом уехала в Париж, где след ее теряется. Она никогда не требовала выписки из метрики, это заставляет предположить, что она не была замужем. К тому же и на удостоверении личности значится «незамужняя». Сестра младше ее на шесть—семь лет, была маникюршей. Тоже уехала в Париж, но через десять лет вернулась домой.

Должно быть, ей удалось скопить приличную сумму денег, позволившую купить парикмахерскую, которую она держит до сих пор. Я пытался звонить, но застал лишь ее помощницу, потому что хозяйка уехала в отпуск на Балеарские острова. Телеграфировал ей в отель, чтобы она срочно вернулась, и жду ее сегодня. Сестра тоже не замужем, других родных нет…

У Мегрэ на лице невольно появилось выражение профессиональной заинтересованности. Можно было подумать, что это он ведет следствие, а один из сотрудников дает ему отчет.

Пока Лекер докладывал, он отметил две—три детали в этой комнате, очевидно гостиной, имелись фотографии одной лишь Элен Ланж. На тумбочке ее можно было лицезреть малышкой, в возрасте пяти—шести лет, с жиденькими косичками и в слишком длинном платье. На стене висел большой портрет хорошей работы, где она, двадцатилетняя, была снята в романтической позе. На третьей она была изображена на берегу моря в белом платье, край которого ветерок откинул как флаг, обеими руками она придерживала светлую широкополую шляпу.

— Известно, при каких обстоятельствах совершено убийство?

— Трудно восстановить происшедшее Позавчера, то есть в понедельник вечером, она пообедала одна в кухне, убрала посуду и вышла, потушив везде свет. Если вас это интересует, она съела два яйца всмятку. На ней были лиловое платье и белая шаль, а также белая шляпа

Мегрэ поколебался, но в конце концов не мог удержаться и сказал:

— Знаю!

— Откуда? Уже вели дознание?

— Нет, но в понедельник вечером я ее заметил перед павильоном, где давали концерт.

— Не знаете, когда она покинула парк?

— Нет, мы ушли в половине девятого. — Она была одна?

— Она всегда была одна.

Лекер и не пытался скрыть удивления:

— Вы ее замечали и раньше?

Улыбаясь, Мегрэ утвердительно кивнул головой

— Почему?

— Да ведь как здесь проводят время? Гуля-ют, разглядывают друг друга, встречаются в одних и тех же местах в одно и то же время.

— Составили уже себе мнение?

— О чем?

— О женщине, что это за тип?

— Она, конечно, необычная. Это все, что знаю.

— Так… Ну, продолжаю. Две из трех комнат верхнего этажа сданы: первая занята инженером из Гренобля, неким Малецким с женой. Они вышли несколькими минутами позже мадемуазель Ланж и отправились в кино, вернулись в половине двенадцатого. Все ставни были, как обычно, закрыты, но из окон нижнего этажа сквозь щели пробивался свет. Войдя в коридор, они заметили, что свет идет из-под двери гостиной и спальни мадемуазель.

— Они что-нибудь слышали?

— Малецкий ничего не слышал, его жена, правда неуверенно, говорит о каких-то звуках, голосах… Они почти тотчас же легли, и ничто их не обеспокоило до самого утра. Другую комнату снимает мадам Вирво, вдова, живет в Париже. Это внушительная особа лет шестидесяти — она ежегодно приезжает в Виши спустить несколько килограммов. У госпожи Ланж она впервые, в предыдущие годы останавливалась в отеле. Похоже, что она знавала лучшие времена, муж ее был богатым человеком, но слишком расточительным и оставил ее в трудном положении. Короче, вся она в фальшивых драгоценностях и говорит языком плохих театральных пьес. Она вышла в девять часов, никого не видела и оставила дом в полной темноте.

— У каждого жильца есть ключ?

— Да. Вдова Вирво отправилась в клуб на бридж и ушла оттуда немногим раньше полуночи, вернулась, как обычно, пешком. Машины у нее нет. У Малецких имеется небольшое авто, но они редко им пользуются в Виши, и оно чаще всего стоит в гараже.

— Свет горел по-прежнему?

— Погодите, патрон. Разумеется, я не мог не допросить мадам Вирво, как только преступление было обнаружено. Не знаю, может, у нее сильно развито воображение, но она утверждает, что на углу бульвара де Ла-Саль и улицы Бурбонне она почти налетела на мужчину. От неожиданности он отскочил, закрыв рукой лицо, чтобы не быть узнанным.

— Но она все же его приметила?

— Вирво утверждает, что узнала бы его. Она испугалась и все же обернулась в то время, как мужчина устремился к центру города. Это очень большой, сильный человек, огромная грудь, как у гориллы, говорит она, шел быстро, наклонившись вперед.

— Какого возраста?

— Не молод, но и не стар. Очень сильный, страшный такой. Она испугалась, побежала и не успокоилась, пока не сунула ключ в дверь…

— Свет все еще был виден на первом этаже?

— Нет, как раз нет. Света не было, если только можно довериться ее показанию. Она ничего не слышала, легла и была так взволнована, что приняла ложечку мятного спирта на кусочке сахара.

— Кто обнаружил преступление?

— Минутку, патрон. Мадемуазель Ланж соглашалась сдавать комнаты только очень приличным людям, но не держала пансион. Она не разрешала готовить и не терпела даже спиртовки для утреннего кофе. К восьми часам мадам Малецкая спустилась, как обычно, с термосом в соседний бар за кофе и рогаликами. Ничего особенно она не заметила. Так же было и по возвращении, кругом тихо, что ее удивило, ибо госпожа Ланж обычно вставала рано, и слышно было, как она ходит туда и обратно из комнаты в комнату… «Уж не заболела ли она?» — спросила Малецкая мужа за завтраком, так как хозяйка часто жаловалась на нездоровье.

Малецкий попытался открыть комнату своим ключом, но это ему не удалось. В конце концов он позвонил в полицию из того же бара, куда его жена ходила за кофе. Это почти все. Прибыла полиция со слесарем. Ключа от гостиной так и не нашлось. Другие двери в кухне и в спальне были заперты изнутри, ключ в замке. В гостиной на краю ковра лежала распростертая Элен Ланж. Смотреть на нее было страшно — ее задушили. На ней было все то же лиловое платье, но шаль и шляпа на вешалке в коридоре. Все ящики были раскрыты настежь, все в них разворочено, содержимое вывалено, бумаги и картонные коробки разбросаны на полу.

— Следы насилия есть?

— Даже и попытки нет. Так же как и ограбления, насколько нам известна. Отчет в «Трибюн» довольно точен. В одном ящике обнаружены пять банкнотов по сто франков. Ручная сумочка была раскрыта, содержимое вывалено и разбросано.

— Дом этот давно куплен?

— Девять лет назад, она приехала тогда из Ниццы, где жила некоторое время.

— Она работала там?

— Нет, занимала довольно скромное помещение близ бульвара Альберта I и жила как будто на ренту.

— Путешествовала?

— Почти ежемесячно уезжала на два—три дня.

— Куда ездила, известно?

— На этот счет она помалкивала.

— А здесь?

— Первые два года она не брала жильцов. Затем стала сдавать три комнаты на время сезона, но три комнаты не всегда были заняты. Так же, как и сейчас. Голубая комната свободна, тут есть белая, розовая и голубая комнаты…

— Гостей она принимала?

— По словам соседей, никогда.

— Письма?

— Время от времени приходило письмо из Ла-Рошели. Мы допросили почтальона — проспекты, магазинные счета из Виши.

— Имелся ли у нее счет в банке?

— В «Лионском кредите». Она делала регулярные ежемесячные взносы по пять тысяч франков, не всегда в одни и те же дни. Да, вот еще: во время сезона взносы были крупнее, но не за счет жильцов, оплачивающих наем комнат.

— Чеки она подписывала?

— Поставщикам, почти всегда местным или из Мулена, куда ездила время от времени. Иногда оплачивала чеками вещи, заказанные в Париже по каталогу. Там в углу эти каталоги свалены целой грудой.

Лекер разглядывал Мегрэ, белый пиджак которого так отличал его от другого Мегрэ, знакомого по работе на набережной Орфевр.

— Так что вы об этом думаете, патрон?

— Что мне нужно идти. Жена меня ждет.

— Ах да, первый стакан воды…

— Полиции в Виши и это известно? — пробурчал он.

— Вы вернетесь? Уголовная полиция не имеет отделения в Виши, каждый вечер приходится возвращаться машиной в Клермон-Ферран — шестьдесят километров. Начальник местной полиции предложил мне комнату с телефоном, но я предпочитаю работать на месте., Мои люди пытаются разыскать прохожих или соседей, которые видели бы, когда возвращалась Элен Ланж. Ведь неизвестно, сопровождал ли ее кто, или встретился ей на улице, или…

— Извините меня, старина, жена…

— Ах да, патрон… Не хотите ли, мы вас подвезем? Моя маши, на здесь, и молодой Дисель ждет…

— Благодарю… Я здесь хожу только пешком.

И он зашагал быстрее обычного, чтобы нагнать упущенное время.

Выпив свой первый стакан, он нашел жену на месте. Она не задавала ему вопросов, но внимательно следила за малейшим жестом и выражением лица. С газетой на коленях, Мегрэ рассматривал сквозь листву ослепительно белое облачко, появившееся на небе.

В Париже он порой жаловался, что утерял некоторые ощущения, о которых частенько вспоминал с сожалением: о теплом прикосновении ветерка к щеке, об игре света в листьях дерева, о скрипе гравия под ногами и даже о запахе пыли Здесь он преобразился. Не переставая думать о своей беседе с Лекером, он в то же время чувствовал, что его обволакивает окружающее и ничто происходящее не ускользает от него.

Отдыхающие женщины обычно составляли стулья в кружок и, склоняясь доверительно друг к другу, обменивались признаниями и откровениями, хотя были знакомы лишь несколько дней. Они беседовали о своих болезнях, о детях и внуках, показывали друг другу их фотографии. Редко кто садился в стороне, в отдалении, как «дама в лиловом».

Элен Ланж была одинока, но она не хотела, чтобы ее причислили к категории старых дев, чтобы ее жалели, и поэтому ходила очень прямо, легкой походкой, с высоко поднятой головой.

— Они напали на след? — Мадам Мегрэ тяготила его задумчивость. В Париже она не посмела бы расспрашивать мужа во время следствия. Здесь же, часами вышагивая вместе, бок о бок, они привыкли думать вслух. Это не было беседой, всего лишь несколько слов, замечаний, достаточных, чтобы понять течение мысли другого.

— Нет, они ждут сестру.

— Других родных нет?

— Нет. Как будто нет.

— Тебе пора пить второй стакан.

Они снова подошли к холлу, где возвышались головы подавальщиц. Элен бывала здесь ежедневно Было ли то предписание врача, или служило лишь предлогом для прогулки?

— О чем ты думаешь?

— Почему она избрала Виши? Она обосновалась здесь около десяти лет назад. Значит, ей было тогда тридцать семь, и она как будто не нуждалась в заработке первые два года, так как не сдавала комнат…

— Ну и что? — возразила жена.

— Но ведь существуют сотни малых и средних городов, где она могла бы осесть, не считая Ла-Рошели, где провела детство и юность Сестра ее вернулась домой и там осталась.

— Возможно, сестры не ладили между собой…

— Ну, не так просто! Прежде чем перебраться в Виши, она пять лет прожила в Ницце, — пояснил он жене.

— Немало мелких рантье…

— Да, конечно! Мелкие рантье, но также люди всех слоев общества. Эта толпа напоминает мне о Ницце Здесь тоже, должно быть, немало лиц, славящихся своими любовными похождениями, всяких бывших театральных и кинозвезд. Мы открыли здесь целый квартал шикарных особняков, где еще можно увидеть лакеев в полосатых жилетах… На холмах прячутся какие-то богатые и таинственные виллы. Как в Ницце.

— И какие выводы ты из этого делаешь?

— Никаких. Ей было тридцать два года, когда она переехала в Ниццу, и там она была одна, как и здесь. Обычно к одиночеству приходят позже…

— Бывают сердечные драмы…

— Не при такой внешности.

— Существуют и разбитые семьи…

— Восемьдесят пять процентов женщин обычно снова выходят замуж…

— А мужчин?

Он широко улыбнулся и бросил ей шутя:

— Все сто процентов. В Ницце население непостоянно, там много филиалов парижских магазинов, несколько казино. В Виши десятки тысяч курортников меняются каждые двадцать один день. Где-нибудь в другом месте ее бы знали, заинтересовались бы ею. Но не в Ницце и не в Виши. Но может быть, ей нужно было что-то скрывать?

— Ты должен встретиться с Лекером?

— Он просил заходить к нему в любое время. И по-прежнему называет меня патроном, как тогда, когда был у меня на службе…

— Все они так!

— Это, верно, по привычке.

— Может быть, скорее из чувства привязанности?

Он пожал плечами, и они повернули обратно. На сей раз они пошли через старый город, останавливаясь порой перед трогательными предметами в витринах антикваров.

Они знали, что за столом все пансионеры втихомолку наблюдают за ними, и давно привыкли к этому. Мегрэ добросовестно старался следовать советам доктора Риана: глотать только тщательно пережеванную пищу, хотя бы это было картофельное пюре, не нанизывать на вилку новый кусок, не проглотив предыдущий, за едой не пить более одного или двух глотков воды, немного подкрашенной вином. Мегрэ, несколько раз пыхнув трубкой, поднялся по лестнице, чтобы немного отдохнуть не раздеваясь. Сквозь ставни проникал слабый свет, жена, сидя в кресле, просматривала газету. Спросонья он слышал шелест переворачиваемых страниц. Прошло не более двадцати минут, когда раздался стук в дверь. Жена вышла в коридор, послышался шепот, затем она на несколько минут спустилась вниз.

— Это Лекер.

— Что-нибудь новое?

— Приехала сестра. Ее проводили в морг для опознания трупа. Лекер ждет на улице Бурбонне. Он спрашивает, хочешь ли ты присутствовать при допросе?

Мегрэ, ворча, уже встал.

— Подождать тебя у источника?

Источник, стакан воды, железный стул — значит, было уже пять часов дня.

— Это недолго. Лучше жди меня на одной из скамеек около площади, где играют в шары.

Он колебался, брать ли соломенную шляпу.

— Боишься, что посмеются над тобой? — усмехнулась мадам Мегрэ.

Тем хуже. В конце концов у него отпуск. И он лихо надвинул шляпу на голову.

Толпа зевак все еще продолжала глазеть на дом, по-прежнему охраняемый полицейским.

— Садитесь, патрон! Если поставите кресло в углу близ окна, вы увидите ее при полном освещении.

— А вы ее еще не видели?

— Я сидел в ресторане, когда мне сказали, что она в помещении полиции. Ее привезут сюда.

Сквозь тюлевые занавески они заметили подъезжающую черную полицейскую машину и за ней длинное открытое красное авто. Свежий загар на лицах сидящей в нем пары красноречиво свидетельствовал о хорошо проведенном отпуске. Женщина и мужчина пошептались немного, низко склонившись друг к другу, и после короткого поцелуя женщина вышла из машины, а ее спутник, закурив сигарету, остался за рулем. Это был смуглый молодой человек с резкими чертами лица, в желтой трикотажной тенниске, облегавшей его спортивную фигуру. Равнодушно, без всякого любопытства оглядывал он дом.

— Комиссар Лекер. Полагаю, вы Франсина Ланж?

— Верно. — Она кинула взор на Мегрэ, которого ей не представили.

— Мадам или мадемуазель?

— Я не замужем, если вас это интересует. Там, в машине, мой друг. Черта с два! Я слишком хорошо знаю мужчин, чтоб выйти замуж за одного из них. Да и не так-то просто отделаться от них при желании!

Это было красивое создание — ей никак нельзя было дать сорока лет. Прохаживаясь по узкой комнате, она вызывающе демонстрировала прекрасные формы. На ней было платье огненного цвета, почти прозрачное. Можно было поклясться, что от нее все еще пахнет морем.

— Вашу телеграмму мы получили только вчера вечером. Люсьену пришлось просто из кожи вылезти и здорово намаяться, чтобы раздобыть билеты на первый самолет. В Орли мы сели в свою машину, которую оставили там перед отъездом…

— Полагаю, это о вашей сестре идет речь?

Она спокойно кивнула головой, без всякого волнения.

— Может быть, присядете?

— Спасибо. Можно курить? — спросила она, глядя на клубы дыма из трубки Мегрэ, словно хотела сказать: уж ежели этот тип может так рьяно попыхивать трубкой, то и мне позволительно закурить сигарету…

— Прошу вас! Думаю, что это преступление вас так же поразило, как и нас?

— Конечно! Я не ожидала этого.

— Вы не знаете, были ли у нее какие-либо враги?

— Откуда они могли у нее быть?

— Когда вы ее видели в последний раз?

— Шесть или семь лет назад, не скажу точно. Помню, что было это зимой, в метель, она не предупредила о своем приезде, и я очень удивилась, когда она преспокойно вошла в мой парикмахерский салон…

— Вы с ней ладили?

— Как вообще сестры между собой. Я не так уж хорошо ее знала из-за разницы в возрасте. Она кончала школу, когда я только поступила, потом она посещала курсы в Ла-Рошели задолго до того, как я стал маникюршей. Потом она уехала из города.

— Сколько ей тогда было?

— Погодите. Я уже год была в обучении, значит, мне было шестнадцать. Прибавьте семь… Ей было двадцать три года.

— Вы ей писали?

— Редко, у нас в семье это не было принято.

— Ваша мать уже умерла тогда?

— Нет, она умерла через два года, и Элен приехала для раздела имущества. Хотя и делить-то было нечего. Лавочка и гроша не стоила.

— Что делала ваша сестра в Париже?

Мегрэ упорно разглядывал ее, вспоминая силуэт и лицо умершей. Между ними было мало общего. У Франсины глаза были голубыми, волосы золотистыми, может быть, слегка подкрашенными. На первый взгляд это была разбитная особа, бой-баба, наверное, обслуживающая клиентов с преувеличенной любезностью. Она не пыталась изображать благопристойную особу из высшего общества, а, напротив, как бы с удовольствием подчеркивала свою вульгарность.

Не прошло и получаса после посещения морга, а она весело отвечает на вопросы Лекера и даже по привычке кокетничает.

— Что она делала в Париже? Думаю, что была машинисткой в конторе, но я к ней не ходила. Мы ведь не больно-то схожи друг с другом… В пятнадцать лет я уже заимела дружка, шофера такси, и потом у меня было немало других, не думаю, чтоб такое было в духе Элен, или же она хорошо скрывала свои делишки…

— На какой адрес вы ей писали?

— Сначала, я помню, был какой-то отель на авеню Клиши, но название я позабыла… Она частенько меняла отели, потом у нее была квартира на улице Нотр-Дам де-Лоретт, забыла, какой номер…

— Когда вы приехали в Париж, вы навестили сестру?

— Да, конечно, и я была удивлена, как она хорошо устроилась. Я даже сказала ей об этом. У нее была прекрасная комната окнами на улицу, гостиная, кухонька и настоящая ванная комната.

— Был ли какой-нибудь мужчина в ее жизни?

— Не знаю… Мне хотелось остаться на несколько дней у нее, пока найду себе жилье, но она ответила, что проводит меня в очень чистенький и недорогой отель, она, мол, не может жить с кем-нибудь вместе.

— Даже три—четыре дня?

— Так я поняла.

— Это вас не удивило?

— Не очень-то… Знаете, меня удивить нелегко. Если люди позволяют мне поступать так, как мне вздумается, то и они также могут делать что хотят, и вопросов я не задаю.

— Сколько времени вы жили в Париже?

— Одиннадцать лет.

— Все время работали маникюршей?

— Сначала маникюршей, потом косметичкой. Я изучила это ремесло на Елисейских полях.

— Вы жили одна?

— Когда одна, когда нет…

— Встречались с сестрой?

— Можно сказать, никогда.

— Так что вы почти ничего не знаете о ее жизни в Париже?

— Знаю только, что она работала.

— Когда вы вернулись в Ла-Рошель, у вас были большие сбережения?

— Достаточные…

Он не спрашивал, как заработала она эти деньги, и она об этом не говорила, но каждый понимал другого.

— Вы никогда не были замужем?

— Я уже вам отвечала: я не так глупа…

Обернувшись к окну, откуда видно было, какие позы принимал ее спутник, восседая за рулем красного авто с сигаретой в зубах, она воскликнула, посмеиваясь:

— Поглядите, какой у него дурацкий вид! Рожи-то какие корчит! Выпендривается как!

— Но ведь вы же…

— Ну и что! Это мой служащий и к тому же прекрасный мастер, в Ла-Рошели мы живем врозь — не люблю я, чтоб он путался у меня под ногами… В отпуске еще куда ни шло!

— Ваша сестра никогда не имела детей?

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Право, не знаю, ведь каждая женщина…

— Насколько мне известно, не имела. Ведь мы бы уж знали, правда?

— А у вас?

— У меня был один. Я жила тогда в Париже, пятнадцать лет точу назад. Первой моей мыслью было отделаться от него, и так, конечно, было бы лучше, но сестра посоветовала его оставить.

— Значит, вы тогда виделись с сестрой?

— Да, я и пошла-то к ней из-за этого… Мне нужно было поговорить с кем-нибудь из близких. Вам это может показаться смешным, но бывают моменты, когда вспоминаешь о семье. Короче, у меня был сын… Филипп. Я поместила его у кормилицы в Вогезах.

— Почему там? У вас там родные, друзья?

— Ничего подобного. Элен нашла этот адрес, не знаю, в каком бюллетене. Я ездила туда несколько раз за два года. Ему там было хорошо, у очень милых крестьян, ферма была чистенькой, но однажды они сообщили мне, что он утонул… — Она задумалась на минутку, пожала плечами: — В конце концов, оно, быть может, и лучше для него!

— Не знаете, была ли у вашей сестры какая-нибудь подруга?

— Не думаю, уже в Марсильи она глядела на других девушек свысока, и ее дразнили «принцессой». Думаю, что и в школе машинописи и стенографии было то же самое…

— Она была гордячка?

Она поколебалась, раздумывая:

— Не знаю… Не то слово. Нет. Она не любила людей… не любила общаться с ними. Вот именно: предпочитала быть одна. Она любила себя, ей нравилось жить так, как есть. В сущности, она была очень довольна собой…

Слова эти поразили Мегрэ: он мысленно вновь увидел «даму в лиловом», попытался определить выражение ее лица и не сумел. Франсине это удалось: «Она очень любила себя». Так любила, что только в одной комнате были три ее фотографии, и в других комнатах, куда он не заходил, несомненно, были тоже. И ни одного портрета матери, сестры, друга или подруги. На берегу моря она тоже была снята одна.

— Я предполагаю, вы ее единственная наследница? Мы не нашли завещания в ее бумагах, правда, они разбросаны преступником, но не вижу, по какой причине он мог бы унести завещание.

— Когда будет погребение?

— Это зависит от вас.

— Как вы думаете, где я должна ее похоронить? — Понятия не имею…;

— Я здесь никого не знаю. В Марсильи вся деревня сбежалась бы на похороны просто из любопытства. Послушайте, если я вам больше не нужна, я поищу себе номер в отеле и приму ванну.

— Жду вас завтра утром…

Уходя, она обернулась на мгновение к Мегрэ, словно спрашивая, что он там делает молча в углу, и нахмурила брови.

Может быть, она узнала комиссара?

В окно они увидели, как она села в машину, наклонилась к спутнику, сказала несколько слов, и машина отъехала. Мужчины переглянулись, и Лекер первый произнес, слегка улыбаясь:

— Ну, что скажете?

Попыхивая трубкой, Мегрэ пробурчал:

— Что и говорить!

Беседовать ему не хотелось, он не забыл, что его ждет жена.

— До завтра, старина…

ГЛАВА III

Мегрэ сидел на своем обычном месте в зеленом кресле у открытого окна. Здесь он ощущал себя скорее в отпуске, а не на лечении, и смерть «дамы в лиловом» вписывалась в распорядок его безмятежной жизни. Накануне вечером они, как обычно, обошли парк. Наступал час театров, казино, кинотеатров. Люди выходили из отелей, пансионов, меблированных комнат, и каждый выбирал себе развлечение по душе. Мегрэ машинально искал прямой, полный достоинства силуэт, удлиненное лицо, высоко вздернутый подбородок и взгляд, беспокойный и жесткий. Только один человек в городе знает тайну дома «Ирис»: тот, кто задушил одинокую женщину. Прогуливается ли он в парке, направляется сейчас в театр или в кино?

Мегрэ разжег трубку, перевернул страницу газеты и невольно вздрогнул, увидев вдруг свою фотографию на две колонки, снятую без его ведома в тот момент, когда он пил один из своих обязательных стаканов воды.

«МЕГРЭ ВЕДЕТ СЛЕДСТВИЕ?

Из соображений скромности мы не сообщали нашим читателям о присутствии среди нас комиссара Мегрэ, который находится в Виши не по делам службы, а для того, чтобы воспользоваться, как и другие выдающиеся личности до него, лечебными свойствами наших вод. Удержится ли комиссар, однако, от желания раскрыть тайну улицы Бурбонне?

Его узнали, когда он выходил из дома, где было совершено преступление, вместе с симпатичным комиссаром Лекером, начальником уголовной полиции в Клермон-Ферране, ведущим следствие.

Возьмет ли верх необходимость лечения или…»

Он отбросил газету и пожал плечами. До девяти часов все его дела совершались по твердо установленному распорядку, и, когда мадам Мегрэ в розовом костюме показалась в дверях, они направились к лестнице.

— Доброе утро, дамы и господа!

Это был неизменный привет хозяина. Мегрэ заметил силуэт на тротуаре и отблеск света на объективе фотоаппарата.

— Он уж час как ожидает вас… Это не из «Монтаньи», где пишут о вас в утреннем номере, а из «Трибюн», из Сент-Этьенна…

Человек с камерой был высок, с рыжей шевелюрой, одно плечо выше другого. Он бросился навстречу комиссару.

— Вы позволите сфотографировать вас? Только один снимок…

К чему отказываться? Он остановился неподвижно у входа. Мадам Мегрэ отошла в сторону.

— Поднимите немного голову…

Впервые за многие годы его фотографировали в соломенной шляпе. Он носил такую только у себя на даче, в Мэн на Луаре, старую шляпу садовника.

— Еще раз… Одну секунду… Спасибо. Мсье Мегрэ, смею ли спросить, вы действительно занимаетесь этим делом?

— Как шеф уголовного управления с набережной д’Орфевр я не вмешиваюсь в то, что происходит за пределами Парижа…

— Но преступление все же вас интересует? — Как и большинство ваших читателей.

— Ведь преступление имеет особенный характер — жертва была одинокой, ни с кем не общалась, неясен мотив, не видно причины…

— Когда ближе ознакомятся с ее личностью, выяснится и причина и мотив.

Мегрэ нашел Лекера в голубой комнате у телефона.

— Присаживайтесь, патрон. Алло! Это просто удача, что прежняя консьержка на том же месте. Да! Да! Что? Она не знает где? Садилась на метро? Ага, на станции Сен-Жорж. Не разъединяйте, мадемуазель. Ну спасибо. Я пошлю тебе опросный лист, чтобы все это упорядочить. Да, да, разумеется, с ребятами всегда заботы. Я-то об этом кое-что знаю. С тремя моими мальчишками…

Он повесил трубку и обернулся к Мегрэ.

— Это Жюльен, вы должны его знать, сейчас он инспектор в девятом округе, я просил его вчера порыться в бумагах. Он нашел точный адрес Элен Ланж на улице Нотр-Дам де-Лоретт, где она жила четыре года.

— Значит, с двадцати восьми до тридцати двух лет…

— Да, почти… Консьержка все та же. Мадемуазель Ланж как будто была спокойной девицей. Она уходила и приходила в определенное время, как человек работающий, редко выходила по вечерам куда-нибудь в театр или в кино… Служба ее, должно быть, была в другом квартале, потому что она садилась в метро. В половине первого возвращалась, завтракала и вновь уходила. В половине седьмого возвращалась.

— Кто-нибудь у нее бывал?

— Один человек, всегда один и тот же.

— Консьержка знает его имя?

— Ничего она о нем не знает. Он приходил раз—два в неделю к половине девятого, а к десяти часам уже уходил.

— Что за тип?

— Как будто порядочный человек. У него была своя машина. Ей не пришло в голову запомнить номер. Большое черное авто, вероятно американское…

— Возраст?

— Сорок лет. Очень сильный. Довольно полный, тщательно одевался.

— Проводили ли они вместе уик-энд?

— Один лишь раз.

— А отпуск?

— Нет. У Элен Ланж в то время был двухнедельный отпуск. Она ежегодно уезжала в Этрета и жила в семейном пансионе, куда ей посылали почту.

— Она получала много писем?

— Мало. Изредка письмо от сестры. Она пользовалась абонементом в одной книжной лавке и много читала…

* * *

Сотрудники Лекера опросили всех соседей. Не только никто не видел и не слышал ничего в вечер убийства, но все единодушно утверждали, что у Элен Ланж не было ни друзей, ни подруг и что у нее никто не бывал. Иногда она уезжала с маленьким чемоданчиком в руках, и тогда ставни оставались закрытыми в течение двух-трех дней. Машины у нее не было, и она никогда не вызывала такси. По утрам она делала закупки в ближайших лавочках. Не скупилась, но цену деньгам знала. По субботам отправлялась на большой рынок за провизией, летом всегда в белой шляпе, зимой в темной.

Мегрэ обдумывал все детали, подремывая в кровати, в то время как мадам Мегрэ читала у окна. Золотистый полусвет проникал в комнату сквозь щели в ставнях. Бесформенные мысли кружились у него в голове. Вдруг он задал себе вопрос: «А почему именно в этот вечер? Почему ее не убили накануне или на следующий день, месяцем раньше или двумя месяцами позже?»

Казалось, вопрос несуразен, однако он придавал ему большое значение. Десять долгих лет жила она на тихой улочке в Виши. Никто у нее не бывал. Она, насколько известно, тоже никого не навещала, разве только во время своих кратких поездок. Соседи видели, как она приходит и уходит Ее можно было также видеть на желтом стуле в парке, пьющей свой стакан воды, или вечером на концерте в парке.

Если бы ему самому пришлось опрашивать лавочников, он задал бы им вопросы, которые наверняка удивили бы их. Произносила ли она когда-либо лишние слова? Не наклонялась ли Иногда погладить вашу собачку? Беседовала ли с женщинами в очереди, здоровалась ли с ними, встречая ежедневно по утрам в одни и те же часы? И наконец: смеялась ли она когда-нибудь? Или только улыбалась?

Пришлось бы вернуться на пятнадцать лет назад, чтобы обнаружить ее контакт с человеческим существом: мужчиной, приходившим к ней один или два раза в неделю в квартиру на улице Нотр-Дам де-Лоретт. Можно ли жить столько лет и ни с кем не делиться признаниями, не высказать вслух того, что на сердце?

Ее задушили. Но почему в этот вечер? Для задремавшего Мегрэ вопрос этот стал главным; когда жена сообщила ему, что уже три часа, он все еще пытался на него ответить.

— Выйдем вместе?

— Конечно, вместе, как каждый день. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Ты мог условиться с Лекером.

— Никакого свидания не предвидится…

И чтоб доказать это, он проделал с ней большой круг начиная с детского парка. В толпе они узнали двух веселых типов, «потешных весельчаков», как они их называли, но теперь во взгляде мужчины, обращенном к нему, что-то изменилось. Вместо того чтобы пройти, как обычно, он направился прямо к комиссару, протягивая ему руку.

— Вы меня не узнаете?

— Уверен, что видел вас раньше, но тщетно роюсь в памяти.

— Бебер. Это имя вам ничего не говорит?

Много было в его практике Беберов: и Малыш Луи, и Верзила Жюль, но…

— Вы арестовали меня впервые на бульваре Капуцинов. Второй раз это произошло при выходе из метро на станции Площадь Бастилии. Да, давненько это было! Я был молод тогда!.. Да и вы, с позволения сказать…

Тут Мегрэ разом вспомнил эту историю, потому что, преследуя воришку, потерял шляпу — соломенное канотье.

— Ну и сколько вы тогда отхватили?

— Два года… Я понял… Взялся за ум и… завязал. Работал у старьевщика, торговца подержанными вещами, уйму старья перечинил — ведь я всегда отличался ловкостью рук!

Он подмигнул Мегрэ, как бы намекая на особенности своей бывшей профессии.

— Потом я встретил мадам! — … Это слово он произнес с пафосом и даже гордостью. — У нее не было ни одного привода, — продолжал он, — ни одной судимости, и в проституции она не была замечена. Она только что приехала в Париж из Бретани и работала в закусочной. С ней у нас сразу пошло на полном серьезе, и мы поженились. Знаете, она даже настояла, чтоб мы поехали в ее деревню, чтобы там обвенчаться в церкви… О, то была самая настоящая свадьба, с фатой, флердоранжем, белым платьем, все как полагается!

Рассказывая, он бурно веселился, жизнь в нем била ключом.

— Мне казалось, — вспоминал он, — что я вас узнал, каждый день смотрел, смотрел, но все сомневался и только сегодня, открыв газету, увидел вашу фотографию… Никогда не забуду… вы были со мной очень порядочны! Славные были времена, не правда ли? До свидания, господин комиссар! Попрощайся же, душечка!

Парочка удалилась. Мегрэ еще долго забавлялся перипетиями судьбы бывшего карманника, но постепенно лицо его стало серьезным. Наконец он вздохнул с облегчением:

— Теперь я понимаю, почему именно в тот день, не месяц тому назад, не год, была убита эта женщина! С тех пор как мы здесь, трижды в день мы встречаем одних и тех же людей, и лица их становятся нам знакомы. Лишь сегодня благодаря снимку в газете этот забавный тип узнал меня и решился подойти. Так вот — это наш первый курс лечения, а может быть, и единственный. Подумай! Кто-то приехал, как и мы, впервые, выбрал врача, прошел осмотр, провел ряд исследований и анализов, ему назначили курс лечения, источники, режим…

Он встретил Элен Ланж, и ему показалось, что он узнал ее. Потом он встретил ее во второй, в третий раз… Может быть, он был рядом с ней в тот вечер, когда она слушала музыку…

Комиссар продолжал размышлять:

— Согласно местным публикациям сюда приезжает двести тысяч курортников в год, если распределить их по месяцам, то получится около двадцати тысяч в месяц. Положим, что треть из них новенькие, как мы, и тогда нам остается несколько тысяч подозреваемых. Ах нет, нужно еще отбросить женщин и детей. Сколько, по-твоему, здесь женщин и детей?

— Женщин больше, чем мужчин, что касается детей…

— Погоди! А сколько калек и убогих в колясках или на костылях? Большая часть стариков не способна задушить довольно сильную женщину…

Она спрашивала себя, шутит он или говорит серьезно. Положим, тысяча человек в состоянии задушить женщину. По свидетельству мадам Вирво и содержателя бара, речь идет о большом и сильном человеке, тогда следует исключить из этого числа низеньких и тщедушных… Оставим пятьсот… С облегчением услыхала она его смех.

— Над кем же ты смеешься?

— Над полицией. Над нашим ремеслом. Сейчас я объявлю Лекеру, что остается всего лишь пятьсот подозреваемых, не считая тех, что были в этот вечер в театре или могут доказать, что играли в бридж и еще во что-нибудь… И подумать только, ведь в конце концов не так уж редко находят виновного.

В Скотленд-Ярде однажды решили опросить всех жителей города с двухсоттысячным населением. Это заняло месяцы.

— И нашли?

— В другом городе, случайно, — уронил равнодушно Мегрэ, — этот тип, выпив, сам проболтался.

Они подошли к дому мадемуазель Ланж. — Я вернусь в отель, — шепнула мадам Мегрэ. — Хорошо, я скоро приду.

Дверь в гостиную была открыта, и было видно, как рабочие прибивали черную материю к стенам.

Показался Лекер.

— Я так и думал, что вы появитесь. Проходите. — Он проводил его в спальню, где было тише.

— Ее хоронят в Виши?

— Да, сестра заходила ко мне утром…

— Когда погребение?

— Послезавтра. Нужно дать людям в квартале возможность отдать последний долг усопшей.

Лекер покручивал кончики своих рыжих усов:

— Сегодня Франсина была какой-то совсем иной, менее игривой и далеко не жизнерадостной. Не бросалась фразами, как раньше. Такое впечатление, что ее мучит какая-то мысль, но она не решается мне что-то сказать. В какой-то момент она меня спросила: это комиссар Мегрэ, не так ли? Она видела ваше фото в газете.

— Несколько человек, видевшие меня ежедневно, после фотографии реагировали так же.

— Думаю, тут что-то посложнее, — задумчиво возразил Лекер, как бы следя за какой-то смутной, ускользающей мыслью. — Вы полагаете, что я ею должен был заняться и узнать о том времени, когда она жила в Париже?

— Возможно, принимая во внимание образ жизни, который она там вела.

— То, что меня сейчас занимает, более тонко и менее определенно. Для нее я обыкновенный провинциальный полицейский, исполняющий свои обязанности и задающий полагающиеся вопросы. Как только вопрос зарегистрирован, я перехожу к следующему. Вы понимаете, что я хочу сказать? Войдя сюда вчера, она чувствовала себя совершенно свободно. Вас она не узнала. Увидев на следующий день ваше фото в газете, она подумала: с чего бы это Мегрэ присутствовал при нашей беседе?

— И какие выводы вы делаете из этого?

— Не забывайте о вашей репутации, о том, что люди думают о вас… — Он смутился, опасаясь, что его слова будут неправильно поняты. — Это очень важно! Она задала себе вопрос: а случайно ли вы здесь? А может быть, вы занимаетесь этим делом…

— Вам показалось, она чего-то боится?

— Ну, так далеко я не заглядываю. Я заметил, что она вся какая-то иная, настороженная. Я задал ей всего два незначительных вопроса, и она всякий раз долго раздумывала, прежде чем ответить.

— Нотариуса нашли?

— Ее спутник составил список местных нотариусов и позвонил им всем. Кажется, мадемуазель Ланж ни у кого в клиентах не состоит. Только один из них, работавший здесь клерком лет десять тому назад, вспомнил, что составлял акт продажи этого дома…

— Как его имя?

— Метр Рамбо.

— Не хотите ли ему позвонить? — Сейчас?

— В провинции нотариусы обычно живут при конторе.

— И что спросить?

— Платила ли она чеками или по переводу с какого-нибудь банковского счета?

Мегрэ побродил по кухне, заглянул в ванную комнату — просто так, бездумно.

— Ну что, Лекер?

— Как вы догадались?

— О чем?

— О плате за дом Она платила наличными деньгами. У нее был с собой чемоданчик, битком набитый купюрами.

— Вы опросили железнодорожных служащих?

— Черт подери, и не подумал!

— Хотелось бы знать, отправлялась ли она всякий раз в одно и то же место или в разные…

— Завтра же постараемся узнать.

В музыкальном павильоне был концерт, и супруги Мегрэ, достаточно ходившие сегодня, заслужили право посидеть.

ГЛАВА IV

У него было в запасе еще десять минут. Может быть, оттого, что в сегодняшнем номере «Трибюн» нечего было читать. Хозяин, как всегда, поджидал внизу, у лестницы:

— Ну, что с этим убийством?

— Меня это не касается, — улыбнулся комиссар.

— Вы полагаете, эти люди из Клермон-Феррана на высоте? Куда это годится, чтобы в таком городе, как наш, душитель разгуливал на свободе! Говорят, несколько пожилых женщин уже уехали…

Направляясь к улице Бурбонне, Мегрэ еще издали заметил на дверях дома черную драпировку с вышитой серебром буквой Л. Полицейского у двери не было. Комната, обтянутая черным, была погружена во мрак. Гроб стоял на обеденном столе Свечи не были зажжены, но в стеклянном бокале стояла освященная вода с веточкой самшита. Двери в кухню были открыты, там перед чашкой кофе сидел молодой Дисель.

— Комиссар Лекер здесь?

— Его срочно вызвали вчера ночью в Клермон-Ферран. Там ограбили сберегательную кассу и убили случайного прохожего. Он вошел в тот момент, когда воры уже уходили. Один из них выстрелил.

— Здесь ничего нового?

— Нет, насколько мне известно…

— Вы не были на станции?

— Это поручено моему коллеге Триго. Он, вероятно, еще там.

— Франсина Ланж не заходила?

— Я жду ее. Никто ничего не знает. Гроб выставлен, дверь открыта, но. придет ли кто? Мне поручено оставаться здесь и незаметно наблюдать за посетителями, если они будут…

Мегрэ прошел в столовую. Машинально он взял с круглого столика книгу в темном переплете. Это был «Люсьен Левен» Стендаля. Пожелтевшая бумага хранила особый запах городских библиотек и книжных магазинов, выдающих абонементы читателям. Лиловая печать указывала на имя книготорговца и его адрес. Положив книгу на место, Мегрэ вышел.

Он нашел жену на зеленой скамейке у отеля. Увидев его так скоро, она удивилась. Они принялись шагать, как обычно. Начали с детского парка, почти пустынного в это время, и прошли круг в тени деревьев. Неожиданно Мегрэ свернул налево, в один из переходов, где перед магазином на лотке были выставлены книги.

— Войдем! — предложил он жене.

Хозяин в длинной серой блузе, по-видимому, узнал комиссара, но ждал, когда к нему обратятся…

— Есть ли у вас несколько свободных минут?

— К вашим услугам, господин Мегрэ. Вы, вероятно, хотите спросить меня по поводу мадемуазель Ланж?

— Она была одной из ваших клиенток, не так ли?

— Она заходила по крайней мере раза два в неделю. Для обмена книг. У нее был абонемент.

— Давно ли вы ее знаете?

— Шесть лет. Я не здешний, из Парижа. Она бывала еще у моего предшественника.

— Приходилось ли вам с ней беседовать?

— Она была неразговорчива.

— Просила вас помочь выбрать книгу?

— О, у нее был особый образ мыслей. Вот поглядите…

Помещение за магазином было уставлено от пола до потолка книгами в черных переплетах.

— Здесь она проводила по получасу, а то и больше, рассматривая тома, прочитывая то тут, то там по нескольку строчек.

— Последняя книга была «Люсьен Левен» Стендаля, — заметил Мегрэ.

— Стендаль — ее недавнее открытие. Раньше она прочла всего Шатобриана, Альфреда де Виньи, Бенжамена Констана, Мюссе, Жорж Занд. Всех романтиков. Однажды взяла Бальзака, не помню уж, что именно, но на другой же день принесла обратно. «Не понравилось?» — спросил я ее. И она ответила что-то вроде: «Это слишком грубо!» Бальзак груб! — пожал он плечами.

— Никаких современных писателей?

— Никогда не брала, зато перечитала переписку Жорж Занд с Мюссе.

— Благодарю вас!

Мегрэ уже дошел до двери, когда книготорговец позвал его:

— Позабыл об одной детали, может, это вам пригодится. Я удивился, обнаружив во взятых ею книгах карандашные пометки. Слова и целые фразы были подчеркнуты, иногда на полях был начертан крест. Хотелось знать, у кого из клиентов такая привычка? Наконец выяснил, что это мадемуазель Ланж…

Она находила Бальзака грубым, слишком реалистичным. Не выходя за пределы первой половины XIX века, в высокомерном неведении не знала Флобера, Гюго, Мопассана. Тем не менее Мегрэ в первый же день заметил у нее дома сваленную в углу целую груду журналов. Невольно он пытался все глубже и глубже раскрыть образ умершей женщины. Она увлекалась чтением романтической и сентиментальной литературы, но взгляд ее порой отличался совершенно реальной жесткостью.

— Ты видел Лекера? — спросила жена.

— Нет, его вызвали в Клермон-Ферран.

— Думаешь, он найдет убийцу?

Мегрэ вздрогнул. Ему тоже надо было вернуться к реальности. Он почти забыл, что владелица дома с зелеными ставнями задушена, и главное теперь — найти убийцу; он и искал его, то есть и он тоже. Мысль об этом человеке, внезапно вошедшем в жизнь одинокой женщины, была неотвязной. И никаких следов на улице Бурбонне, нигде ни фотографии, ни письма, ни короткой записки, ничего! Нужно было вернуться в Париж, на двенадцать лет назад, чтобы представить себе таинственного посетителя, приходившего раз или два в неделю на часок к той, которая была тогда еще молодой женщиной. Даже сестра, живя тогда в том же городе, утверждала, что ничего не знает о ней.

Элен прямо-таки пожирала книги, смотрела телевизор, ходила на рынок, хозяйничала, гуляла под сенью деревьев, как и другие курортники, ни с кем не общаясь, слушала музыку и смотрела только вперед. Все это сбивало его с толку, В своей практике он знавал немало женщин и мужчин, свирепо влюбленных в свою свободу, встречал маньяков, удалившихся от мира, забившихся в самые невероятные, часто просто гнусные места. Но эти люди всегда сохраняли хоть какую-то связь с внешней жизнью. Старухи, например, тянулись к скамейке в сквере, где находили других старух, или же хранили привязанность к церкви, исповеди, к своему кюре. Некоторые старики были привязаны, как к якорю, к бистро, где каждый его узнавал и дружески принимал. Здесь же впервые встретил он одиночество в чистом виде. Одиночество ее не было агрессивным, она не выказывала недружелюбия к соседям, поставщикам, не выражала им презрения, не разыгрывала из себя важную даму.

Просто другие не занимали ее, она не нуждалась в них. Имела жильцов, потому что располагала пустыми комнатами и получала от этого доход. Между этими комнатами и нижним этажом была проведена резкая грань.

— Разрешите, господин начальник?

Перед Мегрэ возник высокий тип, держа стул за спинку. Комиссар видел его на улице Бурбонне: это был сотрудник Лекера, вероятно, Триго. Он уселся, и Мегрэ спросил:

— Как вы узнали, что найдете меня здесь?

— Мне сказал Дисель.

— А откуда он?..

— Нет полицейского в городе, который бы не знал вас, так что куда бы вы ни пошли…

— Что нового?

— Эту ночь я провел на станции. Днем дежурят другие служащие. Утром я вернулся, затем звонил комиссару Лекеру… он все еще в Клермон-Ферране.

— Франсину вы не видели?

— Она в доме умершей. Вынос тела в девять часов. Вероятно, это она послала цветы.

— Сколько венков?

— Только один.

— Вы уверены, что это от нее? Простите, все забываю, что это меня не касается!

— Наш шеф другого мнения. Он поручил дать вам отчет о том, что я узнал на станции. Думаю, что нам в бригаде, и мне также, придется попутешествовать…

— Далеко она ездила?

Триго вытащил из кармана связку бумаг, порылся еще и вытащил лист, который искал.

— Всех ее передвижений они не помнят, но некоторые названия городов их удивили. Например, Страсбург, месяц спустя Брест. Они еще заметили, что сообщение не всегда было удобно, и ей приходилось два или три раза пересаживаться… Каркассон, Дьепп, Лион. Это еще не так далеко. Большей же частью путешествия были далекими: Нанси, Монтелимар…

— Все большие города? Не маленькие и не деревни?

— Только значительные города, правда, она могла оттуда поехать на автобусе…

— Ни разу не брала билет до Парижа?

— Ни разу.

— И с какого времени это тянется?

— Последний служащий, которого я опрашивал, работает за этим окошком девять лет. Он уверял меня, что это была постоянная клиентка. На станции ее знали, ждали ее прихода. Служащие спорили между собой об очередном городе, который она выберет.

— Помнят ли они более или менее точные даты?

— …Иногда ее не видно было по шесть недель, особенно летом, во время сезона, ее передвижения не были связаны с каким-либо определенным сроком…

— Лекер не говорил вам, что он собирается делать?

— Он заказал размножить фотографии… Пошлет людей в ближайшие города, с сегодняшнего дня обратится с фотографиями в местные отделения полиции…

— Вы не знаете, почему Лекер просил меня навестить?

— Он не сказал… думает, вероятно, что у вас имеется какая-нибудь идея. Я также, кстати…

Мегрэ всегда считали более проницательным, чем он был на самом деле, а его протесты принимали за хитрость.

— Кто-нибудь явился на улицу Бурбонне?

— Дисель говори, что одна женщина в переднике вошла, стала у гроба, вынула из кармана четки. Окропив святой водой крест, она удалилась. Потом приходили соседи, по одному или по двое.

— Мужчин было много?

— Не очень: мясник, столяр, живущий на углу, несколько человек из соседних домов.

А почему преступление не могло быть совершено кем-нибудь из квартала? Они все пытались воспроизвести жизнь «дамы в лиловом» в Париже, в Ницце, выяснить о ее поездках по разным уголкам Франции, но никто не подумал о соседях, живущих рядом.

— Не подскажете ли, чем мне следует заняться?

Раз Мегрэ здесь, у него под рукой, почему бы не воспользоваться? — решил Триго.

— Может быть, кто-нибудь из служащих вспомнит точную дату хотя бы одной или двух поездок?

— Есть такой. Этот тип запомнил дату — 11 июня, потому что речь шла о Реймсе, откуда родом его жена. А ее день рождения как раз 11-го.

— На вашем месте я удостоверился бы в банке, был ли сделан вклад 13 или 14 июня.

— Вы имеете в виду шантаж?

— Или пенсию…

— Почему же вклады делались в разное время и нерегулярно?

— Я задаю себе тот же вопрос.

Триго поглядел искоса, уверенный, что Мегрэ просто смеется над ним.

— Нет уж! Лучше займусь ограблением, — буркнул он и встал. — В банк уже поздно. Пойду туда к двум часам, а потом, если нужно, отправлюсь на станцию…

Так же когда-то работал и Мегрэ: отбивал подметки, топая часами по мостовым и в дождь и в пекло, опрашивая людей, осторожных, виляющих на каждом шагу, вытягивая из них слово за словом.

* * *

— У источника, к 11 часам. Я там буду!

В его голосе чувствовалось дурное настроение. Мадам Мегрэ опасалась, что муж соскучится в Виши. И вот уже три дня, как он действительно недоволен, если приходится пропустить прогулку. А сегодня погребение, и он обещал Лекеру присутствовать. Солнце палило нещадно, хотя на улицах была все та же утренняя влажность и свежесть.

Улица Бурбонне представляла собой неожиданное зрелище: помимо жителей соседних домов, облокотившихся на подоконники, чтобы следить за похоронной процессией, можно было заметить много любопытных вдоль тротуаров. Катафалк уже прибыл. Позади него остановилась черная машина, вероятно похоронного бюро, и еще одна, неизвестная Мегрэ. Лекер вышел навстречу.

— Пришлось бросить своих бандитов, — пояснил он. — Ограбления происходят ежедневно — публика к ним привыкла, а женщина, задушенная у себя дома, в таком тихом городке, как Виши, без видимой причины…

Мегрэ узнал среди толпы рыжую шевелюру фотографа из «Трибюн». Двое других орудовали на улице, один из них заснял полицейских, переходящих улицу. В сущности, смотреть было не на что, и зеваки поглядывали друг на друга, словно недоумевая, чем они тут, собственно, занимаются.

— Ваши люди здесь, на улице?

— Трое. Не вижу Диселя, но он, должно быть, где-нибудь здесь. Ему пришло в голову прихватить с собой мальчишку из колбасной, тот знает здесь всех и вся, сможет указать людей пришлых, не из этого квартала.

— Вы поедете на кладбище? — спросил Мегрэ у Лекера.

— Желательно, чтоб и вы туда отправились. У меня личная машина — я подумал, что полицейская машина здесь была бы проявлением дурного вкуса…

— А Франсина?

— Только что прибыла со своим любовником. Она там, в доме…

— Не вижу их машины.

— Служащие похоронной конторы хорошо знают, что подходит и не подходит в этих случаях: вероятно, они дали понять, что их открытая красная машина в похоронной процессии была бы неуместна.

— Она с вами говорила?

— Слегка кивнула, когда прибыла… Она как будто нервничает, беспокоится… Входя в дом, внимательно оглядела ряды зевак, будто искала кого-то глазами.

Люди начали выходить из дома. Водитель похоронных дрог взгромоздился на сиденье. Как по сигналу, четверо служителей не без труда вынесли гроб через дверь и вдвинули его в машину. Франсина Ланж ожидала на пороге, в черном платье. Катафалк отъехал на несколько метров. Франсина села в черную машину, ее спутник — за руль.

— Поедемте, патрон…

— Все? — спросил Мегрэ, обернувшись.

— Родных больше нет, друзей тоже…

Кладбище находилось недалеко, по другую сторону линии железной дороги. Здесь было пустынно. Итак, их было всего четверо, не считая служителей похоронной конторы. Лекер и Мегрэ подошли к Франсине.

— Вы скоро уезжаете? — спросил Мегрэ у Молодой женщины. Он задал этот вопрос просто так, чтобы что-нибудь сказать, не придавая ему значения, и заметил, что она глядит на него пристально, словно пытаясь уловить какую-то мысль в его словах.

— Вероятно, придется остаться на два-три дня, чтобы привести все в порядок…

— Что вы собираетесь делать с жильцами?

— Я разрешила им остаться до конца месяца. И заперла комнаты нижнего этажа…

— Рассчитываете продать дом?

Она не успела ответить, так как один из служителей в черном подошел к ней. Какой-то фотограф, не рыжий, другой, появился неизвестно откуда и сделал несколько снимков в тот момент, когда опускали гроб и Франсина бросила в могилу горсть земли.

Лекер взглянул на Мегрэ, погруженного в свои мысли. О чем думал он? О Ла-Рошели, об улице Нотр-Дам де-Лоретт, о начале своей деятельности, когда был секретарем комиссара полиции IX округа?

К ним подошла Франсина, теребя носовой платочек, свернутый в комок. Она не плакала и была не более взволнованна, чем факельщики или могильщик. Ничего трогательного не было в этом погребении. И если она комкала платочек, то только затем, чтобы скрыть смущение.

— Не знаю, как полагается… Обычно после похорон следует угощение, не так ли? Но у вас, вероятно, нет охоты позавтракать с нами… Могу ли я хотя бы предложить вам по стаканчику?

Мегрэ был поражен переменой, происшедшей с ней. Даже здесь, на пустынном кладбище, она непрерывно оглядывалась вокруг, словно ей угрожала какая-то опасность.

— У нас, несомненно, еще будет случай встретиться, — дипломатично отозвался Лекер.

— Вы так ничего и не обнаружили?

Но смотрела она не на него, а на Мегрэ, точно именно от него ожидая чего-то.

— Следствие продолжается…

Мегрэ не спеша набивал трубку. Эта особа, несомненно, знала жизнь, перенесла не один удар судьбы. И не морщась была способна смотреть опасности в глаза. Не смерть же сестры так повлияла на нее! В первый день встречи она была куда веселей и жизнерадостней.

— В таком случае, господа… Не знаю, как сказать… Что ж, до свидания и спасибо, что пришли…

Если бы она осталась еще хотя на одну минуту, он, может, и спросил бы, ее угрожал ли ей кто-нибудь.

— Ну, что вы об этом скажете? — спросил Мегрэ у своего коллеги из Клермона, когда Франсина ушла.

— Вы заметили? Хотелось бы мне побеседовать с ней с глазу на глаз. Но для этого нужен какой-нибудь благовидный предлог. Сегодня это просто неприлично. Она как будто чего-то боится…

— И у меня такое же впечатление…

— Думаете, ей кто-нибудь угрожал? Как поступили бы вы на моем месте?

— Что вы хотите сказать?

— Нам неизвестно, почему убили ее сестру… Может быть, в конце концов, это какая-то семейная драма… Мы почти ничего не знаем об этих людях. А если они обе замешаны в чем-нибудь? Она сказала, что задержится здесь на два—три дня? Я поставлю кого-нибудь незаметно последить за ней. В моем распоряжении людей маловато, но дело с ограблением терпит. Профессионалы в конце концов всегда попадаются.

Они уселись в машину.

— Где вас высадить?

— Где-нибудь около парка…

— Да, ведь вы же курортник! Почему бы и мне не стать отдыхающим?

* * *

Не увидев жены на обычном месте, Мегрэ подумал было, что она еще не пришла. Они так привыкли ежедневно встречаться в одних и тех же местах, что он удивился, заметив ее на другом стуле, в тени другого дерева, и незаметно понаблюдал за ней. Мадам Мегрэ не проявляла нетерпения. Она следила за проходящими, и легкая улыбка освещала ее лицо.

— Ты здесь! — удивленно воскликнула она. — Я не думала, что ты так быстро освободишься…

— Кладбище недалеко.

— Было много народу?

— На улице… А потом нас было только четверо.

Они стали в очередь к источнику, затем Мегрэ купил парижские газеты, почти не упоминавшие о душителе из Виши. Только одна газета накануне опубликовала статью, так и озаглавленную: «Душитель из Виши», и ниже поместила фотографию Мегрэ.

Было любопытно узнать о результатах, полученных полицией в городах, куда в разное время отправлялась мадемуазель Ланж. Он читал, но мысли его витали где-то далеко.

— Сестра плакала? — спросила мадам Мегрэ.

— Нет.

Его сильно занимала Франсина. В течение всего утра он не раз думал о ней. Они вернулись в отель, поднялись к себе наверх освежиться и спустились в столовую. В это время Мегрэ сообщили, что его просят к телефону.

— Алло! Я вас не побеспокоил? Есть новости. Я послал одного из моих людей понаблюдать в отель де ла Гар. Прежде чем приступить к слежке, он решил узнать номер комнаты Франсины Ланж. Дежурная сообщила, что она уехала!

— Когда?

— И получаса не прошло после того, как мы расстались. Кажется, эта парочка, вернувшись, даже не поднялась наверх и сразу потребовала счет. Наспех уложили вещи, все погрузили в красную машину и укатили по направлению к Ла-Рошель.

Мегрэ молчал. Лекер тоже. Последовала долгая пауза.

— Что вы об этом думаете, патрон?

— Она боится…

— Это ясно, но она и утром чего-то боялась. Тем не менее заявила, что рассчитывает остаться в Виши еще на два—три дня…

— Может быть, для того, чтобы вы ее не задержали.

— По какому праву я мог ее задержать, ничего не имея против нее?

— Вам известен закон, а ей нет. Сегодня или завтра утром мы узнаем, вернулась ли она в Ла-Рошель…

— Тем не менее я просто взбешен. Я намеревался ее повидать и побеседовать подольше… Вы свободны в два часа?

Это было время послеобеденного отдыха, и Мегрэ ответил неохотно:

— Ничего особенного не предвидится.

— Сегодня утром кто-то позвонил в местное отделение полиции, хотел поговорить со мной. Я как раз нахожусь сейчас здесь. Речь идет об одной молодой женщине, Мадлен Дюбуа. Это ночная телефонистка в отеле де ла Гар. Я жду ее.

— Буду!

Отдых он пропустил. Сотрудник полицейского управления Виши проводил его в конец коридора на первом этаже, где Лекеру предоставили почти свободную от мебели комнату.

— Сейчас без пяти минут два. Надеюсь, она не раздумает. Во всяком случае, надо разыскать третий стул.

Точно в два часа дежурный постучал в дверь и объявил:

— Мадам Дюбуа.

Она вошла — маленькая, живая, темноволосая. Переводя глаза с одного на другого, спросила:

— К кому мне обратиться?

Лекер представился, не называя Мегрэ, усевшегося в углу.

— Не знаю, заинтересует ли вас то, что я хочу рассказать. Сначала я не обратила на это внимания… Отель переполнен. Работы, как обычно, много. Дело идет об одной нашей клиентке, мадам Ланж…

— Вы говорите о мадемуазель Франсине Ланж?

— Я думала, она замужем. Известно, что у нее умерла сестра, сегодня были похороны. Вчера вечером, в половине девятого, кто-то вызывал ее по телефону.

— Мужчина?

— Да, мужчина, со странным голосом… Я уверена, что он болен астмой, потому что мой дядя, страдающий астмой, говорит так же.

— Он не назвал своего имени?

— Нет.

— И не спросил номера комнаты?

— Нет. Я позвонила, но никто не ответил. Тогда я сказала, что ее нет на месте. Он позвонил еще раз около девяти часов, но 406-й по-прежнему не отвечал.

— У них была одна комната на двоих?

— Да. Человек этот позвонил в третий раз, и мадемуазель Ланж ответила. Я их соединила.

Она замялась, бросив украдкой взгляд на Мегрэ. Конечно, узнала его.

— Вы подслушивали?

— Прошу прошения… Это совсем не в моих привычках. Считается, что мы всегда подслушиваем разговоры, но, если бы люди знали, как это неинтересно, они бы так не думали… Может быть, из-за убийства се!тры или из-за странного голоса мужчины…

— Расскажите-ка все.

— «Кто у аппарата?» — спросила Франсина. «Вы Франсина Ланж?» — «Да». — «Вы одна в комнате?»

Она поколебалась. Я почти уверена, что ее спутник был с ней.

«Да, но что вам до этого?» — спросила она. «У меня к вам секретное поручение. Слушайте меня внимательно. Если нас прервут, я позвоню вам через полчаса».

…Он тяжело дышал, иногда с каким-то присвистом, как мой дядя.

«Я слушаю… Но кто вы такой?» — «Это не имеет значения. Вам необходимо остаться на несколько дней в Виши. В ваших же интересах. Я еще с вами свяжусь, не знаю пока, когда именно. Наш разговор даст вам возможность получить крупную сумму денег, вы меня поняли?»

Он замолчал и повесил трубку. Через несколько минут позвонили из 406-го номера.

Это была мадемуазель Ланж: «Мне только что звонили. Можете вы сказать, это из Виши или из другого места?» — «Из Виши». — «Благодарю вас!»

Вот и все! Сначала я решила, что меня это не касается. Но сегодня утром я никак не могла уснуть и позвонила сюда, чтобы узнать, кто ведет следствие.

Она нервно теребила сумочку, переводя взгляд с одного на другого.

— Вы не вернулись в отель?

— Мое дежурство сегодня с восьми часов вечера.

— Мадемуазель Ланж уехала.

— Она не была на похоронах сестры?

— Она покинула Виши тотчас же после погребения.

— А! — Потом, помолчав, добавила: — Вы думаете, что этот человек хотел завлечь ее в ловушку? Не душитель ли это?

Она побледнела при мысли, что убийца был на другом конце провода.

Мегрэ уже не жалел о пропущенном послеобеденном отдыхе.

ГЛАВА V

Телефонистка ушла, а двое мужчин не двинулись с места. Мегрэ медленно попыхивал трубкой, Лекер молчал, затягиваясь сигаретой. Дым клубами стлался над их головами. Воцарилось долгое молчание. И тот и другой были старыми служаками, матерыми волками уголовного сыска и за долгие годы работы имели дело с самыми разными преступниками.

— Это он звонил… — произнес наконец Лекер.

Мегрэ ответил не сразу. Они реагировали по-разному. Не говоря о методах (слово, не любимое обоими), сам подход к делу был у них разным. С тех пор как была задушена «дама в лиловом», Мегрэ мало заботила личность убийцы. Он как загипнотизированный думал о жертве: как живая, стояла эта женщина у него перед глазами. Казалось, он снова видит ее на желтом стуле перед музыкальным павильоном, ее длинное лицо, мягкую улыбку, маскирующую жесткость взгляда. Ознакомившись с ее домом, узнав детали ее жизни в Ницце и Париже, он добавил к этому образу несколько новых мелких штрихов и оттенков. Душитель же был лишь неясным силуэтом.

— Я все спрашиваю себя, как он узнал, что Франсина Ланж остановилась в отеле де ла Гар… Газеты ведь сообщили только о приезде сестры жертвы, но адреса не указывали.

Мегрэ подумал, что тот человек мог звонить в разные отели с просьбой соединить его с мадемуазель Ланж. Живо представил он себе убийцу, склонившегося над телефонным справочником, над длинным списком отелей. Может быть, он действовал в алфавитном порядке?

— Не могли бы вы позвонить в отель, название которого начинается на букву А или Б? — обратился он к Лекеру.

С загоревшимся взором Лекер схватил трубку:

— Будьте любезны, дайте мне отель «Англетер». Нет, не дирекцию, не отдел регистрации. Мне нужна телефонистка. Алло! Это из уголовного розыска. Не просил ли вас кто-нибудь вчера соединить его с некой Франсиной Ланж? Нет, не жертва, ее сестра. Ах, вот как! Попросите тогда вашу коллегу. Их на коммутаторе двое, — пояснил он Мегрэ. — В отеле 500–600 комнат. Алло! Вы получили вызов? Вас ничего не удивило? Хриплый голос, говорите? Как будто у него… Спасибо!

И, обратясь к Мегрэ, доложил:

— Вчера вечером, в 10 часов. Хриплый голос или скорее как у человека с затрудненным дыханием…

— Вероятно, он здесь лечится. — Мегрэ думал об этом с первого же дня. Наверное, он встретил Элен случайно и последовал за ней, чтобы узнать, где она живет.

Зазвонил телефон. Говорил инспектор, посланный в Лион. Следов мадемуазель Ланж он не обнаружил, но одна служащая почтового отделения вспомнила, что она приезжала дважды и получала до востребования конверты из грубой серой бумаги. Первый раз пакет пролежал целую неделю, второй раз только что прибыл.

— Даты известны?

— Да.

Задумавшись и попыхивая трубкой, Мегрэ наблюдал за работой коллеги.

— Алло! «Лионский кредит»? Вы составили перечень вкладов, о котором я просил? Можете сказать, не принят ли вклад тотчас же после 13 января прошлого года и 22 февраля текущего года? Жду…

Это не потребовало много времени.

— 15 января взнос в 8 тысяч франков, 23 февраля этого года — 5 тысяч франков.

— Средняя сумма вклада 5 тысяч франков?

— Да, исключения редки. Счет у меня перед глазами. А вот пять лет назад вижу вклад в 25 тысяч франков по кредиту на банковском счете. Это единственная значительная сумма.

— Всегда в банкнотах?

— Всегда.

— Какова общая сумма вклада на сегодняшний день?

— 452 тысячи 650 франков.

Лекер повторил эти цифры Мегрэ.

— Она была богата, — пробормотал он. — И, однако, сдавала комнаты во время сезона.

С удивлением услышал он ответ комиссара:

— Он очень богат…

— Верно. По-видимому, все эти деньги из одного источника. Человек в состоянии вносить ежемесячно по пять тысяч франков, а при случае и более значительные суммы…

— Значит, этот человек не знал, что она владелица дома в Виши, маленького беленького дома с бледно-зелеными ставнями во Французском квартале. После каждой посылки адрес менялся. Быть может, деньги вносили и в определенные даты, а забирала она их несколькими днями позже нарочно, чтобы быть уверенной, что за почтовым отделением не следят?

— Тот, кто звонил, безусловно, человек богатый, во всяком случае весьма состоятельный. Разговаривая с Франсиной, он не указал точного места встречи. А просил лишь задержаться в Виши на несколько дней и ждать вызова.

— Вероятно, он женат и здесь с женой, а может, и с детьми и временем своим не располагает…

Лекер, в свою очередь, получал удовольствие, следя за работой мысли Мегрэ. Разве только мысли? Теперь комиссар уже пытался постичь личность этого человека, слиться с ним целиком, врасти в него полностью, проникнуть в его психологию.

— На улице Бурбонне он не нашел того, что искал. А Элен Ланж молчала. Если б она заговорила, быть может, была бы жива? Он хотел ее напугать, чтоб добиться сведений, в которых нуждался…

— Каких сведений добивался он от Элен Ланж и почему она так упорно отказывалась говорить? Вошел ли убийца в дом до нее, взломав нехитрый замок и обыскав содержимое ящиков до ее возвращения? А может, наоборот, догнал ее, когда она возвращалась домой?

— Почему вы так хитро усмехаетесь?

— Все думаю об одной дурацкой детали: прежде чем добраться до отеля де ла Гар, убийца должен был, если он действовал в алфавитном порядке, звонить не менее тридцати раз. Это вам ничего не говорит? — Мегрэ набил новую трубку, он размышлял: «Вся полиция на ногах. Его разыскивают. А он должен бесконечно повторять имя женщины, то же имя, что и у жертвы… Все вызовы проходят по местному коммутатору. К тому же рядом жена (вполне правдоподобное предположение). Звонить из кафе, бара опасно, могут услышать…» — На вашем месте, Лекер, я поставил бы людей последить за городскими телефонными кабинами.

— Но ему же удалось добраться до Франсины по телефону!

— Он должен ее вызвать еще раз.

— Но ее же нет в Виши.

— Он этого не знает.

В Париже Мегрэ виделся с женой трижды в день, как и большинство мужей, утром, в полдень и вечером. Прийти позавтракать удавалось не всегда, так что он мог без ее ведома делать в остальное время дня что угодно. Но здесь, в Виши? Они фактически все двадцать четыре часа проводили вместе, и он был не единственным в таком положении.

— Не было у него возможности задерживаться долго в кабине, — вздохнул Мегрэ.

Не один раз, вероятно, спускался он вниз под предлогом покупки сигарет или желания поразмяться, пока жена одевалась. Если жена тоже лечится, как и он, ходит на гидротерапию, например, то и это дает ему время. Он представлял себе этого человека, пользующегося любым предлогом, лгущего и изворачивающегося, как мальчишка. Человек сильный, солидный, богатый, пытающийся здесь, в Виши, полечить свою астму.

— Вас не удивляет, что сестра внезапно уехала? Франсина Ланж денежки любила. Бог знает через что только пришлось ей пройти, когда она жила в Париже, чтобы их добыть. Она владелица процветающего предприятия, наследница сестры, но разве такая женщина способна пренебречь значительной суммой денег?

— Не полиции ли она опасается? Непохоже, если только не решила удрать за границу,

— Нет, она вернулась в Ла-Рошель. Полиция может допросить ее там точно так же, как и здесь. Сейчас она все еще катит по дороге, а молодежь завистливыми взглядами провожает красную открытую машину!

— Но почему она так поглядывала на вас сегодня утром?

— Думаю, что понимаю. — Мегрэ улыбнулся не без замешательства. — Газетчики создали мне репутацию исповедника, что ли. Она как будто колебалась, довериться ли мне, решиться ли спросить совета, а потом подумала: «Нет, себе дороже».

Лекер нахмурился:

— Почему?

— Человек пытался получить сведения от Злен Ланж, и сведения эти столь важны, что он потерял власть над собой. Он явился на улицу Бурбонне безоружным, у него не было намерения убить ее, а ушел он с пустыми руками, ни с чем.

— Он думает, что сестра располагает теми же сведениями?

— Определенно. Иначе зачем с таким трудом и риском узнавать, в каком отеле она остановилась, зачем звонить и соблазнять крупной суммой?

— Франсина знает, чего он добивается?

— Возможно, — пробормотал Мегрэ, глядя на часы.

— Да, пожалуй. Она так испугалась, что смылась втихомолку, не сказав нам об этом ни слова!

— Мне нужно встретить жену, — сказал Мегрэ и подумал: «Этот крепкий широкоплечий субъект вынужден был пускаться на всякие ребяческие уловки, чтобы иметь возможность лишний раз позвонить из городской телефонной будки. Кто знает, может быть, во время длительных ежедневных прогулок мы не раз сталкивались с этой парой? Может, стояли бок о бок с ними у источника, когда пили воду…» — Не забудьте о телефонных кабинах…

— Мне потребовалось бы столько же людей, сколько у вас в Париже.

— Мне всегда их не хватало. Когда вы позвоните в Ла-Рошель?

— В шесть часов, перед отъездом в Клермон-Ферран. Я должен увидеться там с судебным следователем. Эта история с ограблением не дает ему покоя.

Мадам Мегрэ ждала на скамейке. Он запаздывал, но она ее упрекнула мужа, отметив, что у него совсем иной вид, чем утром. Такое выражение лица ей было знакомо: задумчивое и нахмуренное в одно и то же время.

— Куда пойдем?

— Походим!..

Как и в прежние дни, как и та, другая, пара. Жена ни о чем не догадывается, она идет рядом с мужем, не подозревая, что тот дрожит при виде любого полисмена в форме. Он убийца Бежать он не может, не навлекая подозрения, и вынужден вести прежний образ жизни. Остановился он, вероятно, в одном из роскошных отелей. Мегрэ это не касается, но если б он был на месте Лекера…

— Лекер — превосходный работник, — пробормотал он, что означало: «Наверняка он об этом подумал». Не так уж много пансионеров там, чтобы… Но ему самому не терпелось докопаться до истины.

Для Мегрэ убийца Элен Ланж уже не был более некой смутной тенью. Мало-помалу его образ начинал приобретать индивидуальные черты. Преступник жил здесь, в городе, гулял вдоль улиц, по которым с таким постоянством ходил ежедневно Мегрэ, проделывал почти те же движения, что и он, смотрел те же зрелища, видел те же парусники, велосипеды, желтые стулья в парке и ту же толпу, движущуюся в медленном и однообразном ритме.

Мегрэ представил рядом с ним довольно еще молодую женщину, жалующуюся, возможно, на боль в ногах. О чем беседовали они, прогуливаясь? О чем говорили между собой все эти пары? Он убил Элен Ланж, его разыскивали. Одно слово, один жест, малейшая неосторожность, и он арестован! Конец жизни, полнейший крах! Его имя на первых страницах газет, состояние близких под угрозой, друзья потрясены! Тюремная камера вместо уютных апартаментов.

— И все же он продолжает…

— Продолжает что?

— Добиваться истины.

— О ком ты говоришь?

— Ты знаешь, о ком я говорю. Он звонил Франсине Ланж. Хотел с ней встретиться.

— Его могут поймать?

— Если бы она вовремя предупредила Лекера, можно было бы организовать засаду. Это и сейчас возможно. Стоит поместить в 406-й номер женщину примерно тех же лет, и когда он позвонит…

Мегрэ остановился посреди аллеи, ругнувшись и сжав кулаки, в невольной ярости:

— Чего, собственно, добивается он, черт подери, пускаясь на такой риск?!

* * *

Мужской голос ответил:

— Алло! Кого вам нужно?

— Я хотел бы поговорить с мадемуазель Франсиной Ланж. — Кто ее спрашивает?

— Дивизионный комиссар Лекер.

— Минутку.

Meгрэ сидел напротив Лекера в пустом бюро, придерживая около уха отводную трубку.

— Алло! Вы не могли бы позвонить завтра утром?

— Нет.

— Через полчаса?

— Через полчаса я уже буду в дороге.

— Но мы только что приехали. Франсина… я хочу сказать, мадемуазель Ланж в ванне.

— Попросите ее от моего имени выйти.

Лекер подмигнул парижскому коллеге, потом снова послышался голос Люсьена Романеля, ее любовника:

— Сейчас подойдет.

— Алло! — Голос казался более отдаленным, чем у ее приятеля.

— Мадемуазель Ланж, сегодня утром вы мне заявили, что остаетесь на два—три дня в Виши…

— Да, у меня было такое намерение. Потом я передумала.

— Могу спросить почему?

— Я могу вам ответить, что передумала. Это мое право, не так ли?

— Так же, как и мое запастись опросным листом и заставить вас говорить

— Какая разница, в Виши я или в Ла-Рошели?

— Для меня большая, и очень. Повторяю вопрос; что заставило вас изменить свое намерение?

— Я испугалась.

— Чего?

— Вы это прекрасно знаете Сегодня утром я убеждала себя, что он не осмелится…

— Говорите яснее, пожалуйста Страх? Отчего? Испугались чего?

— Человека, задушившего сестру. Уж если он прикончил ее, то способен взяться и за меня!

— По какой причине?

— Не знаю…

— Вы с ним знакомы?

— Нет.

— Имеете ли вы хоть малейшее представление о том, кто это может быть?

— Нет.

— Однако в полдень, сообщив мне о намерении продлить ваше пребывание в Виши, вы тут же впопыхах покинули отель.

— Я испугалась.

— Лжете… Точнее, имеете особую причину бояться.

— Я вам сказала: он убил сестру. Он мог бы и меня…

— За что?

— Не знаю.

— И вам неизвестна причина убийства сестры?

— Знала бы, сказала.

— Почему в таком случае вы не рассказали о телефонном звонке?

Он живо представил ее себе в купальном халате, с мокрыми волосами, в комнате, где стоят раскрытые чемоданы. Имеется ли у них отводная трубка? Если нет, значит, Романель стоит перед ней, бросая вопрошающие взоры.

— Каком звонке?

— Том самом, вчера вечером в вашем отеле.

— Не понимаю, о чем вы?

— Нужно ли напомнить вам слова вашего собеседника? Не советовал ли он вам остаться на два-три дня в Виши? Не сказал ли, что вы могли бы получить крупную сумму денег?

— Я и не слушала.

— Почему?

— Приняла за шутку. А у вас не такое впечатление?

— Нет.

Это «нет» прозвучало весьма сухо, затем последовало угрожающее молчание. Женщина на другом конце провода растерялась, пришла в замешательство и подыскивала слова.

— Повторяю, я приняла это за фарс…

— И часто вам устраивают такого рода фарсы?

— Ну, не такого рода.

— Не этот ли телефонный разговор напугал вас настолько, что заставил срочно покинуть Виши?

— На меня это сильно подействовало.

— Что именно?

— Знать, что убийца все еще в городе. Какая женщина не испугается при мысли, что душитель бродит по улицам?

— Отели, однако, не опустели. Слышали вы когда-нибудь этот голос?

— Не думаю.

— Голос особенный, своеобразный.

— Не заметила. Была слишком удивлена.

— Только что вы говорили о дурной шутке, розыгрыше.

— Я устала, еще позавчера я была на Балеарских островах и с тех пор почти не спала…

— Это не причина для лжи.

— Я не привыкла к допросам, тем более по телефону! меня буквально вытащили из ванны.

— Если хотите, через час вам нанесет официальный визит мой коллега в Ла-Рошели, и все вами сказанное будет должным образом запротоколировано.

— Но я же отвечаю.

Глаза Мегрэ лучились смехом. Лекер показывал образец работы. Может быть, Мегрэ иначе взялся бы за дело, но результат был бы тот же.

— Вы знали, что полиция разыскивает убийцу. Не могли вы не понимать, что малейшее указание могло быть ценным для нас.

— Ну да.

— Так вот, вполне возможно, что ваш собеседник как раз и есть тот самый убийца. Вы об этом подумали, мало того, были уверены, поэтому и испугались. Однако вы производите впечатление женщины далеко не робкого десятка…

— Я подумала об этом, но не была уверена.

— Любой на вашем месте позвонил бы и поставил нас в известность. Почему вы этого не сделали?

— Я только что потеряла сестру, единственного родного человека, и только сегодня ее похоронили…

— Отвечайте на вопрос!

— Вы могли бы меня задержать…

— И какие такие срочные дела призывают вас в Ла-Рошель? Ведь вы предполагали остаться на Балеарах еще несколько дней.

— Меня угнетала атмосфера. Одна мысль о том, что этот человек…

— А может быть, скорее мысль, что из-за этого звонка мы могли бы задать вам несколько вопросов?

— Вы могли бы меня использовать как приманку. Если бы он меня вызвал, назначил встречу, вы бы меня послали и…

— И?

— Ничего… Я боялась…

— Почему задушили вашу сестру?

— Откуда мне знать?

— Кто-то встретил ее после долгих лет, последовал за ней и вошел к ней?

— Я думала, она застала его, когда он грабил…

— Не так вы наивны. Он хотел задать ей вопрос, важный вопрос.

— Какой?

— Это именно то, что я стремлюсь выяснить. Ваша сестра получила большое наследство, мадемуазель Ланж…

— От кого?

— Об этом-то я вас и спрашиваю…

— Мы обе получили наследство от матери, но она не была богата. Лавочка в Марсильи трех су не стоила, да несколько тысяч франков в сберегательной кассе…

— Ее любовник был богат?

— Какой любовник?

— Тот, который приходил к ней в квартиру на улице Нотр-Дам де-Лоретт…

— Я не в курсе.

— Вы встречали его когда-нибудь?

— Нет…

— Не разъединяйте! Нам, как видно, еще долго придется… Алло!

— Я слушаю.

— Ваша сестра была машинисткой, вы маникюршей.

— Я стала косметичкой.

— Допустим… Две девочки из Марсильи, родители состояния не имели. Вы обе уехали в Париж.

— И что в этом исключительного?

— Вы утверждаете, что ничего не знаете о делах и поступках сестры. Даже не могли сказать, где она работала.

— Прежде всего между нами была большая разница в годах, и потом мы никогда не ладили между собой с детства…

— Я не закончил. Вышло так, что вскоре вы совсем молодой стали во главе парикмахерской в Ла-Рошели, она должна была стоить недешево.

— Часть денег я выплатила по годовому заемному обязательству и по векселям.

— Возможно. Позднее мы выясним этот пункт. Сестра ваша некоторым образом отошла от вашего круга. Сначала она прожила несколько лет в Ницце. Вы ездили к ней?

— Нет.

— Знали ее адрес?

— Она прислала мне три или четыре открытки.

— За пять лет?

— Нам нечего было сказать друг другу.

— А когда она переселилась в Виши?

— Она мне не говорила.

— Не написала, что переселилась в этот город и купила там дом?

— Я узнала об этом от друзей.

— Каких друзей?

— Уж и не помню. Люди, встретившие ее в Виши.

— Они с ней говорили?

— Возможно. Ах, вы меня путаете… Лекер, довольный собой, подмигнул Мегрэ.

— Были вы в «Лионском кредите»?

— Какой кредит?

— Банк в Виши.

— Нет.

— И не полюбопытствовали узнать, какую сумму вы наследуете?

— Этим займется мой нотариус в Виши. Я в этих делах не разбираюсь.

— Однако человек вы деловой. Знаете, какая сумма на счету вашей сестры?

Последовало молчание.

— Я вас слушаю.

— Не могу вам ответить.

— Почему?

— Потому что не знаю.

— Тогда вы удивитесь, узнав, что сумма приближается к полумиллиону франков.

— Так много? — произнесла она спокойным тоном.

— Это много для скромной машинистки, отправившейся однажды из Марсильи и проработавшей в Париже всего десять лет.

— Она не делилась со мной признаниями.

— Подумайте, прежде чем отвечать. У нас имеются возможности проверить ваши слова. Когда вы обосновались в Ла-Рошели, первые взносы сделала ваша сестра.

Снова молчание… По телефону оно кажется более внушительным, чем когда собеседник находится у вас перед глазами.

— Вам нужно подумать?

— Она одолжила мне немного денег.

— Сколько?

— Это надо спросить у моего нотариуса.

— Ваша сестра жила в это время в Ницце?

— Возможно… Да.

— Значит, вы поддерживали с ней отношения, а не только обменивались почтовыми открытками?

— Мне пришлось туда поехать.

— Минуту назад вы утверждали обратное

— Ах, я путаюсь в ваших вопросах. Вы меня сбиваете.

— Однако они совершенно ясны, не в пример вашим ответам.

— Это все?

— Нет еще. Настоятельно советую вам не обрывать разговор, в противном случае я буду вынужден прибегнуть к малоприятным мерам. На сей раз мне нужен ясный ответ: да или нет! В запродажном акте купленного вами предприятия чья подпись фигурирует: ваша или вашей сестры? Иначе говоря, кто подлинный владелец? Вы или ваша сестра?

— Мы обе.

— Значит, вы были компаньонами и хотите меня уверить, что не имели с сестрой никакого контакта?..

— Это дела семейные и никого не касаются.

— Но не тогда, когда налицо преступление.

— При чем тут это?! Здесь нет никакой связи.

— Если вы так полагаете, почему же вы впопыхах, как угорелая, покинули Виши?!

— Вы намерены задавать мне еще и другие вопросы?

Мегрэ кивнул головой, схватил карандаш и написал несколько слов на бумаге.

— Минутку! Не бросайте трубку! У вас был ребенок, не правда ли?

— Я вам об этом говорила.

— Родили вы в Париже?

— Нет.

— Почему?

На записке Мегрэ было написано: «Где она родила? Где записан ребенок?»

— Не хотела, чтобы знали.

— Куда вы отправились?

— В Бургонь.

— В какое место точно?

— Мениль де Мон.

— Это поселок?

— Скорее деревушка.

— Там был врач?

— В то время нет.

— И вы выбрали для родов глухое захолустье, без врача? — А как рожали наши матери?

— Сами выбрали это место? Вы там раньше бывали?

— Нет, я выбирала по дорожной карте.

— Отправились туда одна?

— Как же вы допрашиваете обвиняемых, если так терзаете ни в чем не повинных людей?..

— Я вас спросил, вы поехали туда одна?

— Нет.

— Это уже лучше. Вы видите, что проще говорить правду, чем хитрить. Кто вас сопровождал?

— Моя сестра.

— Это было в то время, когда вы обе жили в Париже, по вашим словам, встречались лишь случайно. И вы уверяете меня, что даже не знали, где она работала.

— Меня это не касалось.

— Вы не любили друг друга, не имели почти никакой связи между собой, и вдруг она бросает работу, чтобы следовать за вами в глухую деревушку в Бургони?

Она молчала, не зная, что ответить.

— Сколько времени вы там оставались?

— Месяц.

— В гостинице?

— На постоялом дворе.

— Принимала акушерка?

— Не уверена, что это была акушерка, но она принимала у всех беременных женщин в том краю.

— Как ее зовут?

— Ей было тогда лет 65, она, наверное, давно умерла.

— Не помните имя?

— Мадам Радеш.

— Вы записали ребенка в мэрии?

— Ну конечно…

— Сами?

— Я была в постели. Сестра пошла туда с хозяином нашей харчевни, он же и был свидетелем.

— Видели вы потом запись в мэрии?

— С чего бы я туда пошла?

— Есть у вас копия метрического свидетельства о рождении ребенка?

— Столько времени прошло с тех пор…

— Куда вы потом направились?

— Послушайте, если вы намерены допрашивать меня часами, приезжайте сюда! Я больше не могу!

Лекер невозмутимо спросил:

— Куда вы отвезли ребенка?

— В Сент-Андре. Сент-Андре дю Лавион, в Вогезах.

— В машине?

— Тогда у меня еще не было машины.

— А у сестры?

— Она никогда не водила.

— Она сопровождала вас?

— Да! Да! Да! А теперь можете думать все, что вам угодно. Я больше не могу! Понимаете, не могу! Хватит!

И она швырнула трубку.

ГЛАВА VI

После длительного телефонного разговора с Ла-Рошелью последовал мирный обед в белой уютной столовой отеля. Никто, по-видимому, не интересовался четой Мегрэ, и все же они были в центре внимания, почтительного и дружелюбного одновременно. Теперь им предстояла вечерняя прогулка. Вдалеке слышались раскаты грома, и порой налетали внезапные порывы ветра.

Машинально направились они к улице Бурбонне, где виден был свет в окнах комнаты, занимаемой толстухой Вирво. Малецкие, как видно, вышли прогуляться. В нижнем этаже было темно и тихо, мебель снова водворили на прежние места. Элен Ланж исчезла бесследно.

Они шагали по направлению к парку. «Какой Лекер прекрасный следователь!» — подумал Мегрэ. Вопросы, которыми осаждал Франсину комиссар из Клермон-Феррана, не давая ей времени прийти в себя, были хорошо продуманы. Он умело использовал сведения, имеющиеся в его распоряжении, добился ощутимых результатов.

Возможно, Мегрэ взялся бы за дело иначе. Люди, даже применяющие один и тот же метод, действуют по-разному. Но не в методе дело. В глубине души комиссар завидовал деловой напористости и натиску своего коллеги, его уверенности в себе Для Мегрэ, например, «дама в лиловом» была не только жертвой И не только о деталях убийства думал он. Прежде всего это была история двух сестер.

Сестры жили в глухой деревушке на Атлантическом побережье, росли в лавчонке у церкви. Мегрэ знакомы были эти деревушки, где люди обрабатывали и землю и море. Четверо или пятеро крупных фермеров владели устричными садками и отмелями, где разводили эти съедобные ракушки.

Он так и видел перед собой женщин, молодых и старых, и совсем юных, встающих с восходом солнца, а то и глубокой ночью, в зависимости от времени прилива, — в резиновых сапогах, в толстых вязаных брюках и в изношенных мужских пиджаках. Они собирали устриц на открытых отмелях. Большинство девушек, как, впрочем, и мальчиков, не имели свидетельств об окончании школы, во всяком случае в то время, когда сестры жили в деревне. Элен была исключением. Она пошла в городскую школу и получила достаточно знаний, чтоб работать в конторе. А позднее и сестра ее сумела устроиться.

Они обе живут в Париже. Сюда не приезжают… Они нас презирают… — говорили соседи. Прежние подружки по-прежнему скребли по утрам устричные отмели, собирали раковины, выходили замуж, воспитывали детей. Элен Ланж добилась своей цели благодаря железной воле. Совсем молодой она отказалась от судьбы, уготованной ей устоявшимся укладом жизни, нашла иной путь, избрав свой собственный мир, внушенный ей писателями романтического толка. Бальзак казался ей слишком грубым, то есть слишком близким к Марсильи, к родной лавочке и устричным отмелям, где от холода сводило пальцы. Франсина также избегла этой участи, но на свой лад. В 15 лет ее лишил невинности шофер такси.

В конце концов, разве обеим не удались их планы? Одна владелица дома в Виши, обладательница солидного счета в банке, другая вернулась в родные края, используя свои чары и деловые качества в лучшем салоне красоты.

Лекер не ощущал потребности понять их жизнь. Он устанавливал факты, делал выводы, не испытывая сомнений и терзаний.

В жизнь сестер вмешался человек, имени которого никто не знал, лица никто не видел, но он находился здесь, в Виши, в одном из отелей, ходил по аллеям местного парка, посещал залы Большого казино, бывал повсюду. Человек этот убил. Его преследовали, все теснее окружая.

Позади у него тоже была своя жизнь. Он был ребенком, потом молодым человеком, влюбленным, вероятно, женатым, ибо появлялся на улице Нотр-Дам де-Лоретт один—два раза в неделю, не оставаясь там на ночь. Потом Элен оказалась в Ницце. Но до того она проделала большой крюк, прожив месяц в глухой деревушке, в Бургони на постоялом дворе, вместе с сестрой, родившей там ребенка.

Этого мужчину Мегрэ тоже должен был постичь. Убил он непонятно почему. Он пришел на улицу Бурбонне, чтобы задать вопрос. Но Элен Ланж молчала. Даже когда он схватил ее за горло, чтобы припугнуть. И заплатила жизнью за свое молчание.

Знал ли он о существовании ее сестры? Та утверждает, что нет. Из газет он узнал, что Франсина приезжает в Виши. Он старается связаться с ней; проявив редкое терпение и хитрость, узнает название отеля, где она остановилась. Элен не заговорила, но, может быть, младшая не устоит перед крупной суммой? Он богат, занимает видное положение. Разве мог бы он иначе вносить по пять тысяч ежемесячно в последние годы? Пятьсот тысяч франков… ничего не получая взамен и даже не зная, где жила та, которой он посылал деньги.

«Задержитесь в Виши на два-три дня». Преступник пытался использовать последний шанс, рискуя в любой момент быть схваченным. Он понимал, что полицейская машина уже пущена в ход. И все-таки должен позвонить. Поэтому вблизи большинства городских телефонных кабин дежурили сотрудники Лекера.

Не ошибался ли Мегрэ, полагая, что преступник не станет звонить из кафе, бара или отеля? Мегрэ с женой как раз проходили мимо уличной кабины. Сквозь стекло они заметили оживленно болтающую юную девушку.

— Думаешь, его поймают?

— Да, и очень скоро.

Потому что этот человек слишком рьяно добивался чего-то. Кто знает, может быть, годами лелеял он эту настойчивую мысль, надеясь на случай, представившийся лишь через пятнадцать лет. Вполне возможно, что это деловой человек, никогда не теряющий хладнокровия в обычной жизни. Пятнадцать лет вынашивать одну и ту же мысль! Мегрэ внезапно остановился посреди аллеи, словно натолкнулся на что-то совершенно немыслимое и чудовищное…

— Интересно, как за это возьмется Лекер? — пробормотал он вполголоса.

— За что?

— Заставить его признаться.

— Его еще надо найти и арестовать.

— Он даст себя арестовать, и скоро. Это было бы для него облегчением: не надо больше изощряться, хитрить…

— Надеюсь, он не вооружен?

Вопрос жены заставил Мегрэ обдумать новую возможность. Вместо того чтобы сдаться, не решится ли он покончить со всем этим раз и навсегда? Поручил ли Лекер сотрудникам соблюдать осторожность? Но если даже преступник и сдастся, станет ли он говорить?

— Признайся, что ты предпочел бы сам взяться за это дело…

— Я тоже задаю себе этот вопрос. Нет, не думаю.

Почему же так беспокоится? Ведь приехал он, чтобы лечиться и отдыхать, «очистить организм», по выражению доктора Риана. Как раз завтра он должен быть у него на приеме — пациентом, озабоченным состоянием своей печени, желудка, селезенки. А сколько лет Лекеру? Он моложе лет на пять. Скоро и Лекер начнет подумывать об отставке.

Они прошли мимо двух самых роскошных отелей города, позади казино. У края тротуара застыл длинный ряд машин. Хрустальная люстра освещала холл с мраморными колоннами и персидским ковром на полу; портье в галунах отвечал на вопросы дамы в вечернем платье. Быть может, это и есть тот самый отель, в котором живет незнакомец.

— Минуточку. Куплю табаку.

Он зашел в шумное кафе, где большинство посетителей смотрело телевизор. Все вокруг пропахло вином и пивом. Лысый хозяин непрестанно наполнял стаканы, а девушка в черном платье с белым передником разносила их по столам. Машинально глянул он на телефонную будку в глубине зала, рядом с туалетами. Кабина была пуста.

Они уже подошли к своему отелю, когда увидели на пороге Диселя.

— Разрешите спросить, патрон?

Мадам Мегрэ не стала дожидаться, вошла в отель и сняла ключ с доски.

— Может, походим?

Улицы были пустынными, шаги слышны издалека.

— Это Лекер посоветовал зайти за мной?

— Да, я только сейчас говорил с ним. Он дома, в Клермоне, с женой и детьми.

— Сколько у него детей?

— Трое. Старшему восемнадцать. Возможно, станет чемпионом по плаванию.

— Так в чем дело?

— Нас здесь человек десять, следим за телефонными кабинками. Людей не хватает, и мы выбрали те, что в центре, поближе к главным отелям.

— Кого-нибудь задержали?

— Нет еще. Я жду комиссара, он уже в пути. Я сейчас вам все расскажу. Я стоял на посту, близ кабины на бульваре Кеннеди. Там легко укрыться за деревьями.

— Кто-нибудь вышел позвонить?

— Да, большой, плотный, схожий с полученным описанием. Он огляделся вокруг, но видеть меня не мог… Стал набирать номер. Возможно, я слишком высунулся или он вдруг изменил намерение: набрал три цифры, повесил трубку и вышел из кабины.

— Вы его задержали?

— Мне было поручено ни в коем случае не арестовывать, а только следить. Я удивился, когда к нему тотчас же подошла женщина — она ждала его в тени.

— Что за женщина?

— Очень приличная, лет пятидесяти.

— Они не спорили?

— Нет, она взяла его под руку, и они направились к отелю «Амбассадор».

Как раз тот, холл и люстру которого недавно разглядывал Мегрэ…

— Затем?

— Мужчина подошел к консьержу, тот протянул ему ключ, пожелав доброй ночи.

— Вы хорошо его видели?

— Довольно хорошо. По-моему, он старше жены. Ему, должно быть, под шестьдесят. Они прошли к лифту, и больше я их не видел.

— Он был в смокинге?

— Нет, в темном костюме хорошего покроя. У него серебристые волосы, зачесанные назад, красноватый цвет лица и как будто маленькие седые усики.

— Вы спросили о нем портье?

— Разумеется. Чета занимает 105-й номер — большую комнату и гостиную. Они первый раз в Виши, но знакомы с владельцем отеля, у которого еще один отель в Боле. Это промышленник Луи Пеллардо — Париж, бульвар Сюше.

— Он лечится?

— Да. Я спросил о его голосе, и консьерж ответил, что он астматик. Доктор Риан лечит их обоих.

— И мадам Пеллардо?

— Да. Детей у них как будто нет. Здесь они встретили друзей из Парижа, и в столовой у них общий стол. Иногда они вместе ходят в театр.

— Кто-нибудь следит за отелем?

— Я поручил это дежурному полицейскому, пока прибудет мой коллега. Парень оказался сговорчивым.

Дисель был сильно возбужден.

— Как вы думаете, это он?

Мегрэ помолчал, раскуривая трубку, и наконец сказал:

— Думаю, что он.

Молодой инспектор удивленно взглянул на него. Он готов был поклясться, что комиссар произнес эти слова с сожалением.

* * *

Во время антракта из театра Большое казино на улицу высыпала толпа. Многие зрители, особенно дамы в легких платьях или сильно декольтированные, с беспокойством поглядывали в небо, где с запада наползала большая зловещая туча.

Мегрэ и Дисель молча стояли у отеля «Амбассадор». Лекер явился в тот момент, когда упали первые капли дождя и раздался звонок, извещающий об окончании антракта. Ему пришлось немного повозиться, чтобы пристроить машину, и наконец он подошел к ним с озабоченным выражением лица.

— Он у себя в комнате?

Дисель поспешил ответить:

— 105-й на первом этаже, окна на улицу.

— И жена там?

— Да, они вернулись вместе.

Из полутьмы вынырнул чей-то силуэт, и незнакомый Мегрэ полицейский вполголоса спросил:

— Слежку продолжать?

— Да.

Лекер закурил сигарету и стал у порога:

— Я ведь не имею права арестовать его в часы между заходом и восходом солнца, разве только застигнув на месте преступления. — Эти слова из инструкции уголовного кодекса он произнес иронически, добавив: — У меня даже нет достаточных улик, чтобы получить ордер на его арест.

Он как бы призывал Мегрэ на помощь, но тот и бровью не повел.

— Но и мариновать его здесь всю ночь тоже не хотелось бы. Он и не подозревает, что обнаружен. Что же ему помешало позвонить? Присутствие жены в нескольких шагах от кабины тоже сбивает меня с толку. Вы молчите, патрон? — спросил он с упреком.

— Мне нечего сказать.

— Что бы вы сделали на моем месте?

— Не ждал бы больше, но воздержался от визита наверх: они, наверное, сейчас раздеваются. Удобнее было бы послать ему записку.

— И что написать?

— Что некто в холле хочет лично сообщить ему кое-что.

— Думаете, он спустится?

— Готов держать пари.

— Ты подождешь нас здесь, Дисель. Не стоит ломиться в отель в полном составе.

Лекер направился к консьержу, а Мегрэ остался посреди холла, рассеянно оглядывая огромный полупустой зал. Все люстры были зажжены, и где-то далеко, в каком-то ином, казалось, мире двое пожилых мужчин и две женщины играли в бридж.

Посыльный метнулся к лифту с конвертом в руках. Приглушенным голосом Лекер произнес:

— Посмотрим, что это даст!

Затем, явно взволнованный торжественностью минуты, снял шляпу. Мегрэ также держал свою соломенную шляпу в руке. Снаружи тем временем разразилась гроза, и дождь хлынул потоком. Несколько человек — видны были только их спины — укрылись на пороге. Посыльный отсутствовал недолго, вернулся и доложил:

— Месье Пеллардо сейчас спустится.

Невольно они оба повернулись к лифту. Мегрэ имел возможность удостовериться, что пальцы Лекера, поглаживающие ус, слегка дрожали.

Седой человек в темном костюме вышел из лифта, обвел глазами холл и подошел к двум мужчинам, вопрошающе глядя на них. Лекер незаметно показал ему зажатый в ладони полицейский жетон.

— Я хотел бы поговорить с вами, месье Пеллардо.

— Сейчас?

Это был тот самый хриплый голос. Человек не потерял самообладания, хотя, несомненно, узнал Мегрэ и казался удивленным его ролью статиста.

— Да, сейчас. Машина у двери. Я вас отвезу к себе в бюро.

Лицо мужчины побледнело. На вид ему было лет шестьдесят, но держался он прямо, с большим достоинством.

— Полагаю, вы не откажетесь?

— Конечно, это только усложнит положение.

Быстрый взгляд на консьержа, затем в зал, где по-прежнему рисовались вдали четыре силуэта. Еще один взгляд наружу, на струи дождя.

— Посылать за плащом и шляпой не стоит, не так ли?

Мегрэ встретил взгляд Лекера и глазами указал на потолок. Было бы жестоко оставлять женщину наверху в неизвестности. Ночь будет длинной, и мало надежды на то, что муж вернется успокоить ее. Лекер пробормотал:

— Вы можете послать записку мадам Пеллардо… если только она в курсе.

— Что же мне написать?

— Что вы, вероятно, задержитесь дольше, чем рассчитывали.

Пеллардо направился к конторке:

— Найдется ли у вас листок бумаги, Марсель?

Он был скорее печальным, чем подавленным или напуганным. Шариковой ручкой написал несколько слов, отказавшись от конверта, протянутого консьержем.

— Поднимитесь наверх немного погодя.

— Хорошо, месье Пеллардо!

Консьерж хотел было что-то добавить, но не нашелся и замолчал.

— Сюда! — Лекер тихим голосом отдавал приказания промокшему насквозь Диселю, который уже открывал заднюю дверцу.

— Прошу!

Пеллардо нагнулся и первым влез в машину.

— И вы, патрон.

Мегрэ понял, что коллега не хочет оставить задержанного одного. Минута, и они уже катили по мокрой от дождя улице.

Машина остановилась на авеню Виктория, и Лекер шепнул несколько слов дежурному постовому. В коридорах было темновато — горела лишь часть ламп, и путь показался Мегрэ долгим.

— Входите! Здесь не очень-то удобно, но я предпочитаю пока не отвозить вас в Клермон-Ферран.

Мегрэ уселся и стал медленно набивать трубку, не сводя глаз с лица задержанного, спокойно сидящего на стуле. Ни одна черта в его лице не дрогнула. По очереди переводил он глаза с одного на другого, очевидно, пытаясь понять, какую роль играет тут Мегрэ.

Чтоб выиграть время, Лекер положил перед собой блокнот и карандаш, пробормотав как бы про себя:

— Ответы на вопросы зарегистрированы не будут, так как допрос неофициальный.

Человек наклонил голову в знак согласия.

— Вас зовут Луи Пеллардо, вы промышленник, живете в Па — риже, бульвар Сюше.

— Да.

— Женаты, полагаю?

— Да.

— Дети есть?

Он помедлил и произнес со странной горечью:

— Нет!

— Вы здесь на лечении?

— Да.

— Впервые в Виши?

— Мне приходилось проезжать мимо на машине.

— Не для того, чтобы встретить некую особу?

— Нет.

Лекер вставил в мундштук сигарету, закурил и помолчал еще с минуту:

— Вам неизвестна причина, из-за которой вас привезли сюда?

Лицо Пеллардо по-прежнему было спокойно, но Мегрэ уже понял, что это было следствием крайнего волнения.

— Предпочитаю не отвечать…

— Вы последовали за мной без возражений.

— Да.

— Вы этого ожидали?

Пеллардо повернулся лицом к Мегрэ, словно призывая его на помощь, затем повторил тихим голосом:

— Предпочел бы не отвечать.

Лекер черкнул какое-то слово в блокноте, подыскивая иной подход:

— Вы удивились, встретив в Виши женщину, которую не видели свыше пятнадцати лет?

Глаза Пеллардо повлажнели, но слез не было видно.

— Сегодня вечером, когда вы шли с женой, вы собирались звонить?

Поколебавшись немного, Пеллардо утвердительно кивнул головой.

— Значит, ваша жена в курсе событий?

— По поводу телефонных звонков? Нет.

— Ей неизвестны некоторые ваши поступки?

— Абсолютно.

— Однако вы звонили из городской телефонной кабины…

— Не хватило терпения дожидаться другого случая. Я сказал ей, что оставил ключ от комнаты в замке и надо позвонить консьержу.

— Почему же вы не закончили набирать номер?

— Почувствовал, что за мной следят.

— Вы ничего не увидели?

— Что-то шевельнулось за деревом. В то же время я подумал, что звонок бесполезен и излишен.

— Почему?

Он не ответил, положил обе руки, пухлые, ухоженные, на колени. — Если желаете курить…

— Я не курю.

— Дым вам не мешает?

— Жена моя курит. Даже слишком.

— Вы не сомневались, что на проводе Франсина Ланж?

Он снова не ответил, но и не отрицал.

— Вчера вы ее вызвали и объявили, что снова позвоните и назначите свидание. Я имею все основания предполагать, что час и место встречи намечены на сегодня…

— Извините, я не могу… — У него перехватило дыхание, и легкий свист, шедший из горла, заглушил слова.

— Вы рассчитываете на помощь адвоката?

Он махнул неопределенно рукой, как бы отгоняя эту мысль,

— Поймите, месье Пеллардо, с этого момента вы лишены свободы. — Лекер тактично не произнес слова «заключенный», и Мегрэ был ему благодарен за это. Человек этот импонировал им обоим.

— В какой отрасли промышленности вы работаете?

— В прядильной.

Сейчас была затронута тема, на которую он мог говорить совершенно свободно, не пытаясь что-то скрывать.

— Я получил в наследство от отца небольшую прядильню близ Гавра, сумел ее расширить, построил еще и другие в Руане, в Страсбурге.

— Значит, вы руководите значительным предприятием?

— Да. — Казалось, он был смущен этим.

— Ваша контора в Париже?

— Основная. Более современные в Руане и в Страсбурге, но я сохранил старое помещение на бульваре Вольтера.

Для него все это было уже в прошлом. В тот миг, когда посыльный в золоченых галунах поднялся наверх с запиской в руках, прошлая его жизнь перестала существовать. Он знал это и потому, может быть, разрешил себе говорить.

— Давно ли вы женаты?

— Тридцать лет.

— Работала ли у вас в конторе некая Элен Ланж?

— Предпочитаю не отвечать.

И так всякий раз, как только разговор затрагивал этот пункт.

— Отдаете ли вы себе отчет, месье Пеллардо, что вы не облегчаете моей задачи?

— Извините меня.

— Если вы намерены отрицать факты, которые я вам собираюсь предъявить, я предпочел бы знать это уже сейчас.

— Что вы хотите этим сказать?

— Считаете ли вы себя ни в чем не виновным?

— В некотором смысле нет.

Лекер и Мегрэ переглянулись — он произнес это просто, естественно, ни одна черта в его лице не дрогнула.

— Знали ли вы мадемуазель Ланж?

Пеллардо застыл неподвижно, прерывисто дыша и задыхаясь — у него начался приступ астмы. Лицо его побагровело, он поспешно выхватил из кармана платок, раскрыл рот и неудержимо закашлялся, согнувшись вдвое.

С воспаленными, полными слез глазами Пеллардо несколько минут тщетно пытался преодолеть кашель. С трудом можно было разобрать его слова:

— Это случается со мной по нескольку раз в день. Доктор Риан утверждает, что лечение мне поможет… — Ирония этих слов вдруг дошла до него… — Я хочу сказать, что принесло бы мне большую пользу.

У них был один и тот же врач, у него и у Мегрэ. Они раздевались в одной и той же комнате, укладывались на ту же кушетку, застланную белой простыней.

— Что вы спросили?

— Знали ли вы Элен Ланж?

— Нет смысла отрицать…

— Вы ее ненавидели?

— Почему? — прошептал он. — За что мог бы я ее ненавидеть? — Он повернулся лицом к Мегрэ, точно призывая того в свидетели.

— Вы ее любили?

Присутствующие были поражены внезапным превращением. Нахмурив брови, он по очереди переводил взор с одного на другого, останавливаясь дольше на лице Мегрэ.

— Не понимаю… — пробормотал он.

— Вы приходили к ней на квартиру на улице Нотр-Дам де-Лоретт?

— Да. — И добавил: — И что же, какое это имеет значение?

— Полагаю, вы оплачивали квартиру?

Он ответил сдержанным движением руки.

— Она была вашим секретарем?

— Одной из моих служащих.

— Ваша связь длилась несколько лет?

— Я приходил к ней раз или два в неделю.

— Ваша жена знала об этом?

— Нет, разумеется.

— Но в известный момент ей это стало известно?

— Никогда.

— А теперь?

Бедняга Пеллардо производил впечатление человека, непрестанно натыкающегося на одну и ту же стенку.

— Теперь тем более. Она не имеет никакого отношения…

Отношения к чему? К преступлению? К телефонным звонкам? Каждый из них говорил на своем языке, каждый следовал течению своих мыслей, и оба были удивлены, не понимая друг друга.

ГЛАВА VII

Взгляд Лекера упал на телефонный аппарат на столе, и он помедлил в нерешительности. Заметив небольшую пластинку с белой кнопкой, он нажал на нее:

— Не знаю, что это за звонок, но где-нибудь же он звонит. Посмотрим, явится ли кто-нибудь?

Они ощущали настоятельную необходимость в какой-то передышке и молча ждали, не глядя друг на друга. Из них троих месье Пеллардо, пожалуй, более других владел собой, во всяком случае внешне.

Наконец откуда-то издалека до них донесся неясный шум, затем прозвучали чьи-то шаги в дальнем коридоре, потом в другом, и, наконец, они услышали робкий стук в дверь. Это был один из дежурных, совсем юнец. Лекер спросил:

— Располагаете ли вы свободной минутой?

— Конечно, господин комиссар.

— Постерегите, пожалуйста, месье Пеллардо во время нашего отсутствия.

Полицейский с удивлением разглядывал элегантного мужчину, сидящего на стуле.

Лекер и Мегрэ вышли на крыльцо. Над ступеньками был протянут тент, предохраняющий от дождя.

— Я просто задыхался и подумал, что и вам не мешает немного поразмяться и глотнуть свежего воздуха…

Огромная, низкая туча, то и дело озаряемая вспышками молний, повисла над городом. Ветер стихал. Улица была пустынной, лишь изредка проезжала машина, вздымая фонтаны брызг. Начальник уголовного розыска в Клермон-Ферране закурил сигарету, прислушиваясь к шуму дождя, барабанящего по цементным плитам и шелестящего в листве деревьев.

— Чувствую, что я плавал самым жалким образом. Следовало бы лучше уступить место вам, патрон.

— А что бы я мог сделать? Вы сумели внушить ему доверие. Ведь он уже дошел до того, что считал излишним отвечать на вопросы и предпочитал молчать. Он дошел до предела, больше ни на что не реагировал и готов был ко всему — будь что будет!

— И у меня создалось такое впечатление.

— Но мало-помалу вам удалось вырвать у него кое-что. А потом произошло что-то, чего я до сих пор не могу уразуметь. Одна ваша фраза его поразила.

— Какая?

— Не знаю! Знаю только, что внезапно произошла какая-то заминка, что-то заклинилось. Надо было взвешивать каждое слово. Я не отрывал глаз от его лица. Он был уверен, что мы знаем больше его самого.

— Что знаем?

Мегрэ замолчал, пуская дым из трубки.

— Какой-то факт, очевидный, казалось, для него, но ускользнувший от нас.

— Может быть, следовало записать его ответы?

— Он бы тогда совсем замолчал.

— Не хотели бы вы закончить допрос, патрон?

— Это было бы не только незаконно, но и неправильно. Потом его адвокат мог бы придраться к этому. Да я и не думаю, что сумел бы справиться лучше вашего.

— Я просто не знал, с какого конца взяться, а главное — как бы он ни был виновен, мне его бесконечно жаль. Это совсем иной тип преступника. Когда мы покинули отель, мне показалось, что весь мир внезапно замкнулся за ним навсегда.

— И он это почувствовал.

— Вы думаете?

— Да, ему хотелось во что бы то ни стало сохранить некоторое достоинство, и любое проявление жалости он рассматривает как милостыню.

— Расколется ли он в конце концов?

— Он заговорит.

— Сегодня?

— Возможно.

— В какой момент?

Мегрэ уже готов был ответить, но снова задымил и наконец небрежно бросил:

— В какой-то момент вы могли бы упомянуть Мениль ле Мон, спросив его, к примеру, не бывал ли он там?

— А чего ради отправился бы он туда? И какое отношение имеет это к происшествию в Виши?

— Так, смутная интуиция, — неопределенно пояснил Мегрэ. — Когда тебя несет течение, цепляешься за что попало.

— Охотно опрокинул бы- кружку пива.

На углу улицы был бар, но не бежать же туда под проливным дождем? Что касается Мегрэ, то слово «пиво» вызвало у него грустную улыбку. Он обещал Риану не пить и держал слово.

— Ну вернемся?

При их появлении полицейский быстро выпрямился и застыл по стойке «смирно». Пеллардо по очереди разглядывал их.

— Спасибо! Вы можете идти…

Лекер занял прежнее место.

— Я дал вам несколько минут, чтоб вы поразмыслили, месье Пеллардо. Не хочу задавать вопросы, которые могли бы вас запутать и привести в замешательство. В данный момент я пытаюсь составить себе представление… нелегко ведь так с маху, в один присест проникнуть в жизнь человека, постичь ее безошибочно, не заблуждаясь.

Он подыскивал тон, совсем как музыканты в оркестровой яме перед открытием занавеса. Пеллардо глядел на него внимательно, но без видимого волнения.

— Вы уже были женаты некоторое время, когда встретили Элен Ланж?

— Мне было за сорок, уже четырнадцать лет, как женился.

— Вы женились по любви?

— Этому слову с возрастом придают различное значение. Я сожалею, что должен причинить жене страдания. Мы с ней добрые друзья, и она хорошо меня понимает.

— Даже в отношении Элен Ланж?

— Об этом я ей не говорил.

— Почему?

Он осмотрел их обоих по очереди.

— Мне трудно это обсуждать. Я не ловелас, не бабник. Много в жизни работал и долгое время, должно быть, оставался довольно наивным.

— Страсть?

— Не могу подобрать подходящее слово. Я встретил существо, совершенно отличное от тех, кого знал до сих пор. Элен и привлекала меня, и отпугивала. Ее восторженность и экзальтация ставили меня в тупик.

— Вы стали ее любовником?

— Спустя довольно долгое время.

— Это она заставила вас ждать?

— Нет, я сам не решался. У нее не было связи до меня. Но все это так банально для вас, не правда ли71 Я любил ее… думал, что любил… Она ничего не требовала, довольствовалась самым малым местом в моей жизни, этими визитами.

— И не было речи о разводе?

— Никогда! К тому же я всегда любил жену, конечно, иначе, и никогда не согласился бы ее бросить!

— Элен сама вас оставила?

— Да.

— Скажите, месье Пеллардо, ездили ли вы когда-нибудь в Мениль ле Мон?

Лицо его мгновенно побагровело, он низко наклонил голову, прошептав:

— Нет.

— Знали вы, что она там находилась?

— Тогда нет.

— Когда она туда отправилась, вы уже расстались?

— Она сказала, что я никогда больше ее не увижу.

— Почему?

Новое оцепенение и взаимное непонимание. Снова оторопевший, недоумевающий взгляд человека, не сознающего, на каком он свете.

— Она не хотела, чтобы наш ребенок…

Теперь настала очередь Лекера вытаращить глаза, в то время как Мегрэ не двинулся с места, замкнувшись в себе.

— О каком ребенке вы говорите?

— От Элен. О моем сыне. — Невольно он произнес эти слова с гордостью.

— Вы утверждаете, что она имела от вас ребенка?

— Да, Филиппа.

Лекер вскипел:

— Она дошла до того, что уговорила вас, заставила поверить…

Но его собеседник поник головой:

— Она не заставляла, у меня было доказательство.

— Какое доказательство?

— Выписка из метрического свидетельства.

— Выданного мэром Мениль ле Мон?

— Разумеется.

— И ребенок носит имя матери, Элен Лаиж?

— Очевидно.

— И вы не ездили к ребенку, которого считали своим сыном?

— Считал сыном? Но он и есть мой сын. Я не ездил туда, потому что не знал тогда, где Элен родила.

— А почему такая таинственность?

— Она не хотела, чтоб ребенок оказался, ну, как сказать… в ложном положении.

— Вы не находите, что такие тонкие соображения давно вышли из моды?

— Для некоторых, наверно. В этом смысле Элен придерживалась старомодных взглядов. Она исповедовала высокие чувства…

— Послушайте, месье Пеллардо, я, кажется, начинаю наконец понимать, но давайте оставим на время эти тонкости. Простите, но факты есть факты, и тут уж ничего не поделаешь.

— Никак не возьму в толк, о чем вы?

Снова смутное беспокойство поколебало его уверенность.

— Вы знали Франсину Ланж?

— Нет.

— Никогда не встречали ее в Париже?

— Нет, и нигде в другом месте.

— Вам было известно, что у Элен есть сестра?

— Да, она говорила о младшей сестре. Обе они были сиротами, и Элен вынуждена была оставить учение и взяться за работу, чтобы ее сестра…

Лекер, не в силах больше сдерживаться, поднялся со стула и, если бы комната была побольше, принялся, наверно, в бешенстве мерить ее шагами из угла в угол.

— Продолжайте, продолжайте!..

— Чтобы сестра могла получить должное воспитание, полагающееся ей…

— Полагающееся ей… А, черт подери! Не сердитесь на меня, месье Пеллардо, я вынужден причинить вам боль. Возможно, следовало бы не так взяться за дело, подготовить вас к правде…

— Какой правде?

— Ее сестра с 15 лет работала в парикмахерской и была любовницей шофера такси, а потом имела бог знает сколько еще других мужчин.

— Но я читал ее письма.

— Чьи?

— Франсины. Она была в известном швейцарском пансионе.

— Вы ездили туда?

— Нет, конечно.

— Так вот, все это время Франсина была маникюршей в парижском салоне красоты на Елисейских полях. Теперь начинаете понимать? Все, что вы читали, — чистая липа

Бедняга еще боролся, черты его лица все еще оставались твердыми, но рот так жалобно скривился, что Лекер и Мегрэ враз отвернулись.

— Не может быть! — прошептал он.

— К несчастью, это правда.

— Но почему?..

— Прошу прощения, месье Пеллардо. До сегодняшнего вечера, до последней минуты я и сам не знал, что сестры были в сговоре.

Лекер все еще не решался сесть и нервничал.

— Элен никогда не заговаривала о браке?

— Нет…

Но это «нет» было уже менее категоричным.

— Даже когда сообщила, что беременна?

— Она не хотела разбивать мою семью.

— Значит, говорила об этом.

— Не в том смысле, как вы думаете. А для того, чтоб сообщить, что собирается исчезнуть.

— Покончить самоубийством?

— Об этом речи не было. Просто потому, что ребенок не мог быть законным.

Лекер шумно вздохнул, взглянув на Мегрэ. Они понимали друг друга. Им представлялись сцены, развертывавшиеся между Элен и ее любовником.

— Вы не верите мне. Я сам…

— Попытайтесь посмотреть правде в глаза, это принесет вам только пользу.

— Мне, в моем положении?

И он обвел глазами стены вокруг, словно это уже были своды тюрьмы.

— Разрешите мне закончить, каким бы смешным вам это ни казалось. Она хотела посвятить свою жизнь воспитанию ребенка, как воспитала и младшую сестру. — Так, чтоб вы ни разу его не видели?

— А как бы мы объяснили ему мое присутствие?

— Ну, вы могли быть дядей, другом…

— Элен ненавидела ложь…

Внезапно в его голосе прозвучала ирония.

— Итак, она решила скрыть от сына, что вы его отец.

— Позднее, когда он станет совершеннолетним, она бы ему сказала. — И хриплым голосом добавил: — Теперь ему пятнадцать лет.

Лекер и Мегрэ хранили тяжелое молчание.

— Когда я ее встретил в Виши, я решил…

— Продолжайте…

— Увидеть его, узнать, где он.

— Узнали?

Он покачал головой, и в глазах его показались слезы:

— Нет!

— Где, по словам Элен, она родила?

— В маленькой деревушке, место она не уточняла. Лишь два месяца спустя она отослала мне выписку из метрического свидетельства о рождении. Письмо пришло из Марселя.

— Сколько денег дали вы ей при отъезде?

— Это важно?

— Очень. Увидите.

— Двадцать тысяч франков. И послал тридцать тысяч в Марсель. Затем обязался выдавать регулярную пенсию, чтобы наш сын получил хорошее воспитание.

— Пять тысяч ежемесячно?

— Да.

— Под каким предлогом она заставляла вас адресовать деньги в разные города?

— Она не была уверена в силе моего характера.

— Это ее слова, она сама их употребляла?

— Да. В конце концов я согласился не видеть ребенка до его совершеннолетия, до 21 года.

Лекер, казалось, молча спрашивал Мегрэ: что делать?

ГЛАВА VIII

Лекер, наконец, медленно уселся и произнес с сожалением:

— Мне придется вновь причинить вам боль.

Горькая улыбка Пеллардо словно говорила: вы думаете, можно причинить мне еще большую боль?

— Я вам сочувствую и даже уважаю вас. Не думайте, что я разыгрываю комедию для получения признаний, в которых, кстати, совсем не нуждаюсь. Все, что я вам говорю, чистая правда, и я крайне сожалею, что она так груба и жестока.

Помедлив немного, чтобы дать время собеседнику подготовиться, он отчеканил:

— Никогда не было у вас сына от Элен Ланж.

Лекер ожидал бурного протеста, тяжелой сцены, но вместо этого увидел убитого, раздавленного человека, безмолвного в неподвижного.

— Вы и не подозревали?

Пеллардо молча покачал головой, указав на горло. Он едва успел выхватить платок, как его потряс новый приступ кашля, еще более сильный, чем предыдущий.

В наступившем молчании Мегрэ ощутил, что снаружи тоже воцарилась тишина. Гром затих, и дождь перестал стучать по мостовой.

— Порой у вас возникало подозрение, не так ли?

— Только раз, один только раз.

— Здесь, в Виши, когда увидели ее в первый раз?

— За два дня до…

— Вы последовали за ней?

— Издалека, чтобы узнать, где она живет. Я рассчитывал увидеть ее с сыном или подстеречь, когда он выходит из дома.

— В понедельник вечером.

— Нет, я видел, как ушли жильцы. Я знал, что она в парке слушает музыку — она всегда любила музыку. Без всякого труда я открыл дверь — подошел ключ от моей комнаты. Первое, что меня поразило, — я обнаружил только одну кровать.

— Фотографии?

— Только она одна. Чего бы я ни дал, чтобы найти детскую фотографию. Я обыскал ящики — ничего не было. Я столкнулся с совершенно непостижимой, пугающей пустотой. Даже если Филипп в пансионе, ведь должны были быть письма…

— Она застала вас, когда вернулась?

— Да. Я умолял ее сказать, где наш сын, спрашивал, жив ли он, не было ли несчастного случая?

— Она отказалась отвечать?

— Да, она была спокойна и напомнила о нашем уговоре.

— Об обещании вернуть вам сына по достижении совершеннолетия?

— Да. Ведь я поклялся не пытаться искать встречи с ним.

— Она писала вам о нем?

— Со многими подробностями, первые зубки, детские болезни. О кормилице, взятой на то время, когда чувствовала себя слабой, описывала его жизнь день за днем. Потом писала о школе.

— Не указывая его места жительства?

— Да, в последнее время он как будто хотел стать врачом. — Он с мольбой поглядел на комиссара: — Неужели он никогда не существовал?

— Ребенок был, но это был не ваш сын.

— От другого?

Лекер отрицательно качнул головой:

— Это Франсина Ланж родила мальчика в Мениль ле Мон. До того, как вы мне это сообщили, я и не знал, признаюсь, что ребенок был записан как сын Элен Ланж. Мысль эта, вероятно, пришла в голову обеим сестрам, когда Франсина забеременела. Насколько я знаю последнюю, первой ее мыслью было отделаться от ребенка. Но ее сестра смотрела дальше.

— Я подумал об этом. В тот вечер я умолял, угрожал. Пятнадцать лет я только и жил мыслью о сыне, которого однажды увижу… Мы с женой бездетны. В тот день, когда я почувствовал себя отцом… Но к чему это теперь?

— Вы схватили ее за горло?

— Только чтобы припугнуть и заставить говорить. Я заклинал ее открыть правду. Я боялся, что ребенок умер или стал калекой.

Он бессильно уронил руки.

— Я слишком сильно сжал пальцы. Если б ее лицо выразило хоть какое-нибудь волнение! Но нет, она даже не испугалась.

— Когда вы узнали, что ее сестра в Виши, вы снова обрели надежду?

— Если ребенок жив, если одна Элен знала, где он находится, значит, не осталось никого, кто позаботился бы о нем. Со дня на день я ждал ареста. Мне нужно было отдать распоряжения…

— Вы звонили в разные отели по алфавитному порядку?

— Откуда вы знаете?

Это было ребячеством, но Лекер нуждался хотя бы в слабом утешении.

— Звонили из разных городских кабин?

— Значит, вы меня сразу обнаружили?

— Почти.

— А Филипп?

— Сын Франсины Ланж вскоре после рождения был отдан на воспитание в семью мелких фермеров Берто в Сент-Андре де Лавион в Вогезах. На ваши деньги сестры купили парикмахерскую-салон в Ла-Рошели. Ни та, ни другая не заботились о ребенке, он жил в деревне, а в два с половиной года утонул.

— Умер?

— Да, но для вас он должен был оставаться в живых, и Элен придумывала все детали его детства, затем первые годы учебы, игры и, наконец, его стремление к медицине.

— Чудовищно!

— Да.

— Чтобы женщина была способна… — Он поник головой. — Я не сомневаюсь в ваших словах, но что-то во мне протестует против этой правды.

— Такие случаи известны в анналах криминалистики. Могу поведать вам о нескольких…

— Нет, нет! — отмахнулся Пеллардо.

— Полагаю, вам достаточно рассказать присяжным свою историю, — сказал Лекер. — Ваша жена волнуется, — продолжал он.

Пеллардо, вероятно, и думать о ней позабыл, но при этих словах поднял искаженное мукой лицо.

— Что я ей скажу?

— К сожалению, я не имею права оставить вас на свободе и обязан отвезти в Клермон-Ферран… Вашей жене, вероятно, будет разрешено свидание.

Мысль эта смутила Пеллардо. Он помолчал и поглядел на Мегрэ с отчаянием:

— Вы не могли бы взять это на себя?

Мегрэ взглянул вопросительно на коллегу, но тот пожал плечами, как бы давая понять, что это его не касается.

— Постараюсь! — согласился он.

— Только, пожалуйста, проделайте это поосторожней — сердце у нее слабое! Мы уже немолоды — ни она, ни я!

Так же, как и Мегрэ. Он чувствовал себя сегодня совсем старым, спешил к жене, к привычной ежедневной курортной рутине с прогулками по городу, с желтыми стульями в парке.

Они вышли все вместе.

— Где вас высадить, патрон?

— Предпочитаю ходить пешком,

Мостовые блестели. Черная машина быстро удалялась, увозя Лекера с арестованным в Клермон-Ферран. С наслаждением раскурив новую трубку, Мегрэ машинально засунул руки в карманы.

После грозы похолодало. Капли дождя скатывались с кустов, росших в кадках по сторонам дверей отеля «Березина».

— Наконец-то! — с облегчением вздохнула мадам Мегрэ, подымаясь в постели навстречу мужу. — Мне снилось, что ты на набережной, у себя в отделе, ведешь допрос и тебе непрестанно подносят кружки пива…

Вглядевшись повнимательней в лицо комиссара, она шепнула:

— Кончено?

— Да.

— Кто это?

— Очень порядочный, деловой человек, руководитель нескольких тысяч служащих, но оставшийся предельно наивным в жизни.

— Надеюсь, завтра ты уже будешь спать спокойно?

— Увы, нет! Я должен объяснить все его жене.

— Она здесь?

— В отеле «Амбассадор».

— А он?

— Через полчаса перед ним откроются ворота тюрьмы в Клермон-Ферране.

Она молча наблюдала за ним, пока он раздевался. Странный вид был у него!

— Как думаешь, сколько ему дадут?

Набив последнюю за день трубку, Мегрэ, затянувшись несколько раз, бросил:

— Надеюсь, его оправдают.

Перевод с французского В. Ровинского.

Виталий Гладкий КИЛЛЕР Повесть

 Художник Павел ДЗЯДУШИНСКИЙ

КИЛЛЕР[3]

Я смотрю через пыльное оконное стекло на улицу, к мне до чертиков хочется выйти в наш старый убогий двор, сесть за столик под тополями и до полуночи забивать «козла» в компании таких же, как и я, неприкаянных. А потом, выпив на сон грядущий стакан кефира, лечь на чистые с крахмальным хрустом простыни и уснуть… И спать долго-долго… и проснуться где угодно, только не в этой мерзкой коммунальной дыре, где меня недоношенного родила мать-алкоголичка. Или не просыпаться вовсе…

Спокойно, спокойно, дружище… Не дави себе на психику без нужды. В нашем деле мандраж перед работой может стать началом финишной прямой в этой жизни. А будет ли другая? Ученые умники обещают, да вот только на кой она мне? Я и этой сыт по горло…

Наган почистил и смазал еще вчера, но проверить лишний раз не помешает. Хорошая безотказная машинка, и калибр что надо. В прошлом году «Макаров», сволочь, подвел, патрон заело, едва ноги унес.

Попрыгали, попрыгали… Нигде не звенит, не шебаршится… Кроссовки «кошачий ход», брюки в меру просторны, куртка… Куртку сменить, чересчур приметна. И карманы, карманы проверь, обалдуй! Ни единого клочка бумаги чтобы не было.

Похоже, все и ажуре. Готов. Время еще есть, нужно теперь себе алиби сотворить. Оно вроде и ни к чему, но береженого бог бережет.

— Петровна! — кричу, это я соседке по коммуналке.

Она на кухне, что-то стряпает: как обычно, вонючее невероятно.

— Чаво тебе, паразит?

— Разбудишь меня через часок, — как можно строже говорю, высунув только голову из двери своей комнаты — чтобы, случаем, не увидела, что я одет по-походному.

Впрочем, опасения мои беспочвенны: Петровна подслеповата, а засиженная мухами маломощная лампочка в захламленном коридоре едва высвечивает кусок потолка в ржавых разводах потеков.

— Мине больше делов няма! — визжит в ответ Петровна, или Хрюковна, по-нашему, по-дворовому. — Пайшов ты!..

— Старая лярва! Твою… нашу… богородицу! — Это уже я, иначе Хрюковну ничем не проймешь. — Если не разбудишь ровно через час, то я тебя… и твою маму… Дошло.

— Так бы сразу и сказал… — шипит подколодной Хрюковна и переспрашивает: — Во скоки? — И добавляет, но тихо: — Паразит…

— В одиннадцать нуль-нуль! — кричу как можно громче. — Сегодня «Взгляд» смотреть буду!

— Будя тебе згляд… — снова матернулась Хрюковна. — Сполню…

Исполнит, в этом у меня нет ни малейших сомнений, разбудит точно в срок, уже проверено. На кухне висят старинные часы с пудовыми гирями, ничейные, и теперь Хрюковна будет следить за ажурными стрелками, как кот за мышью. Конечно, вовсе не из уважения к моей персоне, а чтобы в одиннадцать вечера, подойдя к замызганной двери, пинать ее изо всех сил, хоть так вымещая годами накопленную злобу на соседей, которых, кроме меня, было еще три семьи.

Удовлетворенный, я замыкаю дверь изнутри и падаю на скрипучую кровать. Хрюковна уже под дверью, подслушивает, стерва старая. Впрочем, зачем я… Ее уже не изменишь. Старый кадр эпохи культа личности…

Наконец шлепанцы Хрюковны удаляются от двери, и я осторожно встаю. На улице уже темно. Смотрю на часы-в моем распоряжении час и четыре минуты.

Это было больше чем достаточно. Открывая окно, взбираюсь на подоконник. Третий этаж, в общем-то невысоко, но случись промашка… А, что об этом думать-не впервой. Становлюсь на карниз и, цепляясь за щербатый кирпич стены, медленно трюхаю к пожарной лестнице. Стена увита плющом, все легче…

Лестница. Теперь быстро, быстро! Двор, проходной подъезд, переулок. Трамваи. Так надежней: «леваки» и таксисты имеют глаз наметанный, а мне лишние свидетели нужны как зайцу стоп-сигнал…

Парк. Темные аллеи. Пока пустынные. Пока. Через полчаса закончатся танцы в ДК, и здесь появится городская шелупонь со своими шмарами. Надеюсь, им будет не до меня…

«Дубок». Ресторан из разряда престижных. Абы-кого сюда на пушечный выстрел не подпускают. Только высокое начальство и «деловых» людей с приличной мошной. Богатый выбор вин, икорочка, белорыбица. И путаны на заказ.

Швейцар, морда барбосья, жирная, глаза рыбьи, легавый на пенсии, стоит, закрыв брюхом всю входную дверь. А мне она и не нужна. Я обхожу ресторан с тыла, натягиваю тонкие лайковые перчатки, поспешно вынимаю несколько кирпичей из стены, вырываю решетку и спускаюсь в полуподвал. Это подсобка, в ней складируют тару. Весь маршрут мной продуман и разработан самым тщательным образом. Кирпичи и решетка — мои вчерашние ночные труды.

Поднимаюсь по лестнице. Теперь главное-проскочить незамеченным узкий коридорчик. Дверь, еще одна дверь… Комната-каморка. Ведра, тряпки, швабры — здесь ютятся уборщицы. Сейчас здесь пусто. Закрываюсь изнутри на задвижку. Нужно передохнуть и подготовиться.

Подставляю стул, взбираюсь на него, выглядываю в крохотное оконце под самым потолком. Лады, «наводка» не подвела — за столиком в нише сидит мой «клиент». Он в добром подпитии, хихикает. Ему за пятьдесят, он чуть выше среднего роста, слегка располневший, в костюмчике французском тыщи за полторы, на левой руке перстень с черным бриллиантом. Шикует кандидат… Рядом с ним, покуривая длинные черные сигареты, кривляются две встрепанные шалавы, корчат из себя пай-девочек — видно, их, за неимением лучшего, подсунул моему «клиенту» толстый барбос-швейцар из своего НЗ.

Про девок ладно, хрен с ними, а вон те два хмыря за его столиком, телохранители с тупыми рожами, — это да-а… Я пас этих бобиков неделю по городу, знаю все их ухватки. Серьезные ребята. «Перышки» и кастеты и карманах точно имеются, за «пушки» не ручаюсь, но подозреваю, что могли и их прихватить с собой. А чего и кого им бояться? В ресторане все свои, все куплено и схвачено. Дежурные менты при встрече с моим «клиентом» едва не кланяются ему, губы до ушей растягивают…

Ладно, все это шелуха, время уже поджимает. Пора. И плевать я хотел на его дуболомов. Знал, на что шел. Десять «штук» за мякину не платят. Интересно, что они там не поделили между собой — мои «благодетель» и этот шикунчик?

Надеваю черную вязаную шапку-маску с прорезями для глаз, достаю наган из-за пазухи, сую его за пояс. Так удобней. Выхожу из каморки. Коридор пустынен. Он ведет в кафетерий, который работает только днем. Еще одна дверь, дубовая, прочная, заперта. За нею слышен ресторанный гам и звуки оркестра. Ключ от этой двери у меня есть, добыл с великим трудом. Приоткрываю дверь. Все точно, вот она, ниша, за портьерой, рукой подать. В щелку виден мой кандидат в покойники с фужером в руках. Держит речь. Извини, дорогой, времени у меня в обрез, доскажешь на том свете. Достаю наган, рывком отдергиваю портьеру и выскакиваю перед честной компанией «клиента», как черт из табакерки. Стреляю в голову почти в упор… Два раза — для верности. Вполне достаточно. Вижу, как дуболомы от неожиданности шарахаются в сторону, один из них валится со стула. Секунд пять-семь у меня есть в запасе, пока они очухаются, поэтому я спокойно возвращаюсь за портьеру и запираю дверь на ключ. А теперь — ходу, ходу! Бегу по коридорам, спускаюсь в полуподвал. Вот и мой лаз. Выбираюсь наружу и бросаюсь в кусты. Снова бегу, не выбирая дороги. Наконец впереди блеснул свет фонарей. Аллея. Прячу в карман оружие, шлем, перчатки и неспешным шагом иду к выходу из парка. Человек гуляет, вечерний променад…

— Эй, парень, дай закурить!

Компашка, человек семь. Расфуфыренные крали, раскрашенные, как индейцы сну на военной тропе, и — один, второй… — точно, четыре лба, два из которых росточком под два метра. Акселераты хреновы…

— Не курю, — бросаю на ходу и уступаю им дорогу.

— Как это не куришь? Ну-у, парень…

Начинается обычный в таких случаях базар-вокзал.

Матерюсь втихомолку: остолоп, нужно было кустами до самого выхода из парка чесать, а теперь стычки не миновать, сопляки на подпитии. Или накололись, что все едино. Мне разговаривать недосуг, надо рвать когти отсюда, и поскорее, но они уже окружили меня, ржут в предвкушении спектакля. Эх, зеленка, молокососы…

Бью. Удары не сдерживаю, но стараюсь не уложить кого-нибудь навеки. Мне перебор не нужен, да и дерусь не со зла, а по необходимости: к тому же не за зарплату.

Все. Кончено. Один, сердешный, ковыляет в кусты, трое лежат. Кто-то из них подвывает от боли. У-шу, детки, не игрушка… Крали стоят в стороне, нервно повизгивая.

— Привет… — машу им рукой и исчезаю…

Двор, лестница, карниз… Немного побаливает рука, на тренировке ушиб, сегодня добавил. Ладно, до свадьбы заживет. Главное, заказ выполнен, десять тысяч в кармане. Теперь мотать нужно отсюда на месяц-два. Но — не сразу. Через неделю — в самый раз.

Закрываю окно, раздеваюсь. И все-таки устал. Чертовски устал. Спать…

На кухне бьют часы. Одиннадцать. И тут же в дверь моей комнаты забарабанила Хрюковна.

— Вставай, паразит! «Згляд» ужо…

Выдерживая положенные полминуты, жду, пока Хрюковна не выстучит мне алиби. Дверь ходит ходуном, даже старая краска осыпается, а старая ведьма молотит не переставая. Ладно, пусть порадуется, горемычная…

Наконец послышались голоса остальных — соседей выползли из своих щелей, ублюдки. О, как я их ненавижу! Ерошу волосы, отмыкаю дверь и выскакиваю в одних плавках в коридор, пусть все посмотрят на меня, «сонного».

— Ты что, сбрендила?! — ору на Хрюковну и усиленно тру глаза.

— Сам просил… — довольно растягивает она свои лягушачьи губы. «Згляд» смотреть. Тютелька в тютельку…

— А-а… — мотаю головой, прогоняя остатки «сна», и шлепаю в ванно-сортирную комнату — умываться.

День прошел — и ладно…

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ

Горячий, сухой воздух схватывает клещами. Пыль, густо настоянная на пороховом дыму, рвет легкие на мелкие кусочки, но кашлять нельзя, собьется верный прицел, и тогда амба и мне, и Косте, и Зинченко, и командиру, который ранен в голову и лежит за камнями. Душманов много, они окружают нашу высотку, и я стреляю, стреляю, стреляю…

Они пошли в очередную атаку. Огромный бородатый душман бежит прямо на меня. Я целюсь ему в грудь, пули рвут одежду, кровь брызжет из ран, но он только ускоряет бег как ни в чем не бывало, и лишь страшная, злобная ухмылка появляется на его бронзовом лице.

Я вгоняю в его волосатую грудь весь боекомплект, пулемет разогрелся так, что обжигает ладони, а он все еще жив и бежит, бежит… Вот он уже рядом, его заскорузлые пальцы, извиваясь змеями, подбираются к моему горлу. Я задыхаюсь, пытаюсь вырваться из крепких объятий, кричу…

И просыпаюсь. За окном рассвет, чирикают воробьи.

Тихо, спокойно. Отворяется дверь спальни, входит мама, склоняется над моей постелью.

— Ты снова кричал… — говорит она, вздыхая.

— Сон, все тот же сон… — бормочу я в ответ и невольно вздрагиваю.

Сколько лет прошло с той поры, а Афган все не отпускает мою память, является ко мне в кошмарных снах, будь он трижды проклят. В кошмарных снах, которые были явью…

— Мама, я уже встаю… — глажу ее руки.

Она, скорбно поджав губы, качает головой и уходит.

Господи, как она сдала за те два года! Совсем седая стала…

Зарядка желанного спокойствия и сосредоточенности не принесла. На душе почему-то сумрачно. Быстро проглатываю завтрак и едва не бегом спускаюсь по лестнице в подъезд. До управления минут десять ходьбы, если напрямик через парк.

Парк еще безлюден, дремлет в полусне при полном безветрии… Свежеокрашенные скамейки, словно плоскодонки, плавают по обочинам аллеи в голубоватом утреннем тумане. На душе становится легко и прозрачно, но уже возле входа в здание горУВД я чувствую, как благостные мысли исчезают, оставляя после себя тлен хандры.

Кабинет уже открыт.

— Привет! — с наигранной бодростью в голосе говорю я Славке Баранкнну, своему напарнику, белобрысому крепышу, — у нас кабинет на двоих.

— Умгу… — отвечает он, дожевывая бутерброд.

Славка, как и я, холостяк, но в отличие от меня живет в милицейской общаге, похожей на СИЗО, — на первом этаже решетки, двери обиты железом, гнусно-синей окраски панели в коридорах, и дежурные у входа с непрошибаемо-дубовыми моральными устоями первых коммунаров, когда женщина считалась просто гражданкой, а мужчина должен был засыпать ровно в одиннадцать вечера и непременно с единственной мыслью о светлом будущем.

— Тебя ждет Палыч. Справлялся раза два, — Славка крупными глотками пьет чай.

— С чего бы? — бормоча себе под нос, будто кто-нибудь может мне ответить.

Понятно зачем. Палыч — наш шеф, начальник отдела уголовного розыска, подполковник. И если с утра пораньше интересуется моей особой, значит, мне светит новое дельце.

— Сводка есть? — обращаюсь к Баранкину.

— Держи, — протягивает он машинописный листок. — Свежатинка.

Да уж, свежатинка… За сутки три разбойных нападения, пять квартирных краж, изнасилование с отягчающими, четыре угнанные машины, восемнадцать карманных краж (только заявленных), две новые группы наперсточников объявились… В принципе, конечно, меньше, чем обычно, но работенки вполне достаточно.

Ага, вот, по-моему, «изюминка». Убийство в «Дубке».

Применено огнестрельное оружие. Убийцу задержать не удалось. Интересно, когда-либо удавалось? Что-то не припоминаю…

— Серега, шеф ждет, — напоминает мне Баранкин, постукивая ногтем по циферблату часов.

— Готов к труду и обороне, — уныло отвечаю и нехотя отправляюсь на свидание с Палычем.

Палыч сегодня непривычно хмур, смотрит на меня исподлобья. Ему давно пора на пенсию, но, слава Богу, новое начальство, не в пример прежнему, не спешит расставаться с Палычем, чтобы заполнить вакантное место своим человеком. Палыч — «зубр» уголовного розыска, Дока, каких поискать. Знает всех и вся. Работать с ним — одно удовольствие. Ходячая энциклопедия уголовного мира и его окрестностей.

— Кх, кх… — прокашливается Палыч. — Поедешь… э-э… и ресторан «Дубок». Знаешь?

Палыч немногословен, в общем — не оратор, свои мысли вслух он формулирует с трудом, будто выдавливая слова.

— А как же, конечно, знаю, — отвечаю я быстрее, чем следовало бы.

Палыч с подозрением смотрит на меня поверх очков с толстыми линзами. Горячительных напитков он не принимает совершенно, поэтому подчиненных на сей счет держит в жесткой узде.

— Живу я там, неподалеку, — делая невинные глаза, тороплюсь объяснить.

— А-а… Ну да… — Палыч, кряхтя, устраиваете. — поудобней и продолжает: — В общем… э-э… убийство. Займешься ты…

— Товарищ полковник! — прерываю я его занудную тираду. — Почему я? У меня на шее четыре незаконченных дела висят. И потом, с какой стати этим убийством должны заниматься мы? Это ведь территория Александровского РОВД. Вот пусть и… А то все на нас валят.

— Б-будешь ты… — твердо чеканит Палыч, и я сникаю.

Если он еще и заикаться начал, значит, дело весьма серьезное и моя кандидатура стоит в списке под номером первым.

— Дела передашь… э-э… Баранкину.

Вот это уже новость! Такое мне не приходилось слышать никогда. Интересно, кого это там прихлопнули?

Видать, фигура…

— Дело на контроле у генерала…

Эка невидаль. Это не так страшно, как кажется на первый взгляд. Контроль так контроль. В угрозыске я уже не новичок, подконтрольные дела мне приходилось расследовать не раз. Но Палыч, по-моему, что-то недоговаривает… Или мне показалось?..

— Можно идти, товарищ подполковник? — подчеркнуто официально обращаюсь к Палычу.

Тот молчит, на меня не глядит, шевелит беззвучно губами. Ну говори же, говори, старый хрыч! Мямля…

— Ты там смотри… поосторожней… Не наломай дров… — выдавливает наконец шеф. — Если что… э-э… приходи, посоветуемся….

Ухожу со смутным чувством тревоги. Да уж, денек начинается славно…

В «Дубке» похоронная тишь. Все ходят едва не на цыпочках, говорят шепотом, почему-то жмутся поближе к стенкам. Следователь прокуратуры мне знаком. Иван Савельевич, добродушный увалень в годах. Звезд с неба не хватает, но свое дело знает туго.

— Ну? — спрашиваю, пожимая его пухлую лапищу.

— Дви диркы в голови, — басит он.

Ивана Савельича года два назад перевели в наш город с Западной Украины, с русским языком он не совсем в ладах и нередко, забываясь, шпарит на своем родном.

Он водит меня по ресторанным закоулкам, показывает полуподвал с вынутой оконной решеткой.

— Профессиональная работа. Следов нэма… — осторожно сообщает он мне эту «потрясающую» новость.

Что работал «профи», мне и так ясно. Все продумано до мелочей. И только один вопрос вертится у меня на кончике языка, но отчего-то боюсь задать его.

Впрочем, все равно нужно:

— Личность убитого установлена?

— А что ее устанавливать? Тебя разве не проинформировали?

Я выразительно пожимаю плечами и наблюдаю за реакцией Ивана Савельевича. Он явно обескуражен, но с присущей хохлам хитринкой делает простодушную мину и говорит небрежно:

— Та якыйсь Лукашов… Геннадий Валерьянович…

Ох, Иван Савельевич, Иван Савельевич… И чего это ты, старый лис, под придурка решил сыграть? Можно подумать, тебе был неизвестен Лукашов, глава треста ресторанов и столовых, депутат, орденоносец и прочая…

И если до этого во мне теплилась скромная надежда, что убит какой-нибудь урка в законе — не поделили чего, свели счеты, дело привычное, не из ряда вон выходящее, — то теперь я вдруг осознал, какую свинью подложил мне наш Палыч. Ах ты, старый хрен! А Иван Савельич, между прочим, глазом косит, просекает мои душевные коллизии.

— Ну что же, Лукашов так Лукашов, — спокойно встречаю любопытный взгляд следователя.

Иван Савельевич, дорогой ты мой, а ведь и твоя душа не на месте. Тебя, похоже, «подставили». Но с тобой ладно, это ваши прокурорские делишки, но вот меня зачем?

— Ничего, распутаем, — эдак бодренько говорю я Ивану Савельевичу. Вместе распутаем, — подчеркиваю. — Я рад, что мне придется работать именно с вами…

Увы, ответной радости прочитать на широком лице Ивана Савельевпча не могу. Я ему прощаю, не во мне причина.

— Я тут кой-кого поспрашувов… — Иван Савельевич сокрушенно качает головой.

Понятно. Чего и следовало ожидать. Героев-добровольцев в наше время среди свидетелей найти трудно, а в ресторане-тем паче: нюх на «жареное» у ресторанно-торговых работников отменный.

— Нужно допросить тех, кто был с Лукашовым… — осторожно намекаю я.

— Они здесь.

Это уже обнадеживает. Больше всего я боялся, что Лукашов ужинал с чинами высокого ранга. А к ним подступиться не так просто.

Опрос свидетелей меня вымотал дальше некуда. Все оказалось гораздо сложнее, чем я ожидал. Ну на кой ляд Лукашов поперся туда, где его знает каждая собака? Почему не закрылся в отдельном банкетном зальчике, отделанном в стиле шик-модерн, для особо важных гостей? Кстати, стол был накрыт на шесть персон, так приказал Лукашов. Кого он ждал? И наконец, два его собутыльника, Руслан Коберов и Борис Заскокин.

Что было общего между влиятельным чиновником Лукашовым и двумя этими мордоворотами, которые являлись членами торгово-закупочного кооператива «Свет»?

Вопросы, вопросы… Девиц, напуганных до полусмерти, которые плели черт знает что, мы не стали долго задерживать. А вот Коберова и Заскокина мы с Иваном Савельевичем попытались «прокачать» на всю катушку.

Но не тут-то было: держались они уверенно, солидно, даже с наглецой. На вопрос, каким образом очутились за одним столом с Лукашовым, отвечали как по писаному: дело случая, оказались свободные места. Явная ложь, и они знали, что нам это известно, но в протоколе опроса пришлось записать их показания именно в таком виде. А как бы мне хотелось вернуть время вспять и поговорить с ними сразу после убийства! Увы…

Когда мы с Иваном Савельевичем остались одни, он сокрушенно покачал головой:

— Цэ гиблэ дило…

— Но работать надо.

— А як же.

И такой у него в это время был несчастный вид, что мне стало его искренне жаль. А себя? Если честно, то тогда я об этом не задумывался, хотя стоило бы…

— Что будем предпринимать? — спросил я его, насколько мог, сухо и официально.

Как-никак задание на розыск мне должен давать следователь прокуратуры. Но Иван Савельевич не принял предложенный мною тон. Он посмотрел на меня с мягкой укоризной и сказал:

— Брось. А то ты не знаешь…

— Да знаю… — вздохнул я. — Связи, знакомства Лукашова, мотив преступления.

— Связи, знакомства, — повторил Иван Савельевич и стал суетливо тереть носовым платком свою лысину-его в этот момент даже пот прошиб.

— И нужно повнимательней присмотреться к этим двум наглецам.

— Хамлюги, — согласился со мной Иван Савельевич, что-то сосредоточенно обдумывая.

Я с надеждой выжидательно смотрел на него: по прежним нашим встречам знал, что круглую, как капустный кочан, голову Ивана Савельевича нередко осеняют толковые мысли.

— Оци два бугая… щось тут нэ тэ… — Иван Савельевич достал блокнот и что-то записал. — Отой кооператив… Надо ОБХСС подключить. Пусть проверят.

— Иван Савельевич, только без шума и пыли! — взмолился я, быстро смекнув, о чем речь.

— Ага, всэ будэ тыхэнько… — хитро сощурил глаза следователь. — У меня есть на примете гарный хлопец из той конторы.

— И мне, с моей стороны, не мешало бы повнимательней присмотреться к Заскокину и Коберову, — испытующе глядя на него, сказал я.

— Ой, смотри… Они мужики серьезные. Щоб нэ выйшло чого…

— Так ведь и я не подарок им, — облегченно вздохнул я. Ответ следователя был согласием на «разработку» Коберова и Заскокина…

Я приехал к дому, где жил Лукашов, под вечер. Тело его пока находилось в морге. Как я успел выяснить, Лукашов сменил двух жен и жил с третьей, двадцатисемилетней Тиной Павловной. Детей у них не было.

Тина Павловна была одета в какую-то импортную хламиду наподобие кимоно, которая вовсе не скрывала ее женские прелести. А она была женщина видная: полногрудая, длинноногая, с удивительно прозрачными голубыми глазами, в которых почему-то не просматривалось должное страдание. Некоторое время мы молчали: я с интересом осматривал интерьер комнаты (а там было на что посмотреть), хозяйка с любопытством и не таясь изучала мою персону. Первой нарушила молчание она:

— Хотите кофе? С коньяком?

— Спасибо, с удовольствием, — отказаться я просто был не в состоянии-ее удивительно мягкий, приятный голос вдруг заставил трепыхнуться мое холостяцкое сердце, к тому же мой рабочий день уже закончился…

Кофе был великолепен. Такой у нас днем с огнем не сыщешь, не говоря уже о французском коньяке. Не спрашивая моего согласия, Тина Павловна палила коньяк в две серебряные рюмашки и с женской непосредственностью объяснила:

— Я люблю так. И вам советую. Кофе бодрит, а коньяк успокаивает.

— Понимаю, вам необходимо успокоиться…

— Вы так думаете? — с неожиданной иронией в голосе спросила она, заглядывая мне в глаза. — Или советуете по долгу службы?

Я невольно смутился:

— Извините, я… в общем, такое горе…

— Горе… — Тина Павловна медленно, врастяжку выпила. — Вам-то что до этого? Горе… — повторила она. — А если нет? Бывает такое? Ну вот нет горя, нет страданий — и все тут? Черствая я, бездушная, да? Простите за возможно нескромный вопрос — сколько вам лет?

Я ответил.

— Мы с вами почти одногодки. И в то же время я старше вас минимум вдвое. Почему? Хотите начистоту?

Я, естественно, не возражал, только изобразил приличествующую моменту мину глубокого сочувствия и понимания.

— Вышла я замуж за Лукашова, надеюсь, вы понимаете вовсе не по любви. Он меня просто купил. Вот так — взял и купил, как красивую безделушку, отвалив моему папеньке за меня «Волжанку» и новую квартиру в центре города. С гаражом. Калым, бакшиш, или как там это все называется… Нет, нет, я с себя вины не снимаю! Двадцать три года — возраст для девушки-невесты приличный, предполагает некоторою самостоятельность в мышлении и поступках. Но я была тогда студентка, заканчивала экономический факультет университета, ждала распределения в какую-то тмютаракань, уезжать из города не хотелось… Вот так все и вышло… просто…

— Тина Павловна… — начал я с отменной вежливостью.

— Прошу вас, очень прошу — зовите меня просто Тина. Иначе я чувствую себя старухой.

— Хорошо, Тина, у Геннадия Валерьяновича были враги?

— Сережа… можно я буду вас по имени? Сережа, скажу вам откровенно: он никогда и ни при каких обстоятельствах не посвящал меня в свои проблемы. Правда, я ими и не интересовалась. А последние год-два мы и виделись редко — заседания, совещания, когда он приезжал домой, я уже спала. Потом командировки… В общем — перестройка…

А вот это уже зря, Тина Павловна. Ну зачем же мне, извините, лапшу на уши вешать? Ведь лежит в моей папочке записка, которую мы нашли в бумагах покойника в его рабочем кабинете:

«Ген! Тебя разыскивал В. А. Срочно позвони ему. Очень важное Дело.

Т.».

И почерк, Тина Павловна, между прочим, ваш. Мы ведь тоже не лыком шиты, не лаптем щи хлебаем. Кто такой В. А.? Ладно, с записочкой повременим. Будем «качать» дальше…

— Тина, если можно… — выразительно показал я глазами на бутылку «Камю».

— Конечно, конечно. И кофе?

— И кофе — не сопротивлялся я: урезать так урезать, как сказал японский самурай, делая себе харакири. Увидел бы эту картинку Палыч…

Коньяк на Тину Павловну подействовал обнадеживающе. Для меня. Она раскраснелась, стала раскованней, и во взгляде, в котором прежде проскальзывало беспокойство, а временами и холодная настороженность, появилось нечто, льстящее моему мужскому самолюбию.

— Тина, скажите, за день-два до смерти Геннадия Валерьяновича не случилось что-либо неординарное, из ряда вон выходящее? Ну, например, некое событие, возможно, неприятное известие…

Она ответила чересчур быстро:

— Нет, нет, что вы! Все было… как обычно…

Вот и не верь медикам, когда они говорят о вреде алкоголя. Тина Павловна на некоторое время совершенно потеряла над собой контроль, и выражение испуга, даже, я бы сказал, ужаса, появилось на ее внезапно побледневшем лице.

Что за всем этим кроется? А ведь дата на записке — день, предшествующий убийству… Кстати, нужно узнать, есть ли у Лукашова дача.

КИЛЛЕР

Это море и эта орава людей, с утра до вечера галдящая и что-то жующая, и озверевшее солнце, от которого нет спасу даже в тени, в конце концов сведут меня с ума. Я боюсь сорваться, из последних сил сдерживаю себя в мелких конфликтах, порой случающихся в бесконечных очередях за жратвой, иногда мне хочется выхватить наган и стрелять, стрелять в эти потные, самодовольные рожи отдыхающих, а последней пулей разнести вдребезги свою башку, наполненную не мозгами, а, как мне кажется, горячей, клокочущей грязью. Деньги… Их у меня много. Больше чем достаточно. Можно купить все, что душа пожелает. Но что у нас купишь? И зачем, кому? Одеваюсь я просто, мне особо «светиться» незачем, кутежи в ресторанах не по моей части, потому как спиртного в рот не беру, а женщины… Они у нас бесплатные. За исключением путан, но на этих крыс у меня душа не встанет, я ими брезгую.

К спиртному у меня отвращение сызмала. Пьяные гульбища моей матери, забулдыжного вида хмыри, от которых за версту перло сивухой и грязным бельем, напрочь отшибли желание хотя бы попробовать этого зелья. Видимо, из-за упрямого неприятия того шабаша, который годами не прекращался в нашей коммуналке, я и начал заниматься дзюдо. Учился на удивление хорошо, меня даже как мастера спорта приняли в институт физкультуры. Все могло быть совершенно иначе в моей жизни, не случись стычки с очередным «папашей», которому вздумалось поучить меня уму-разуму. Я его так отходил, что он месяц валялся в реанимации. Из института меня, конечно же, выперли…

Ее я заметил сразу. Ужинал я обычно в ресторане, был один из порядком надоевших мне угарных кабацких вечеров, она пришла с шикарной подругой в «фирме», лупоглазой и нахальной. Я как увидел ее, так и прикипел к ней взглядом, хотя «фирмовая» деваха тоже была вполне ничего.

Интересно, почему я люблю таких незаметных, серых мышек? Красота их неброская, по натуре они добры и чертовски наивны. Эта была к тому же еще и стеснительная до невероятия. Видно, чтобы уговорить ее пойти в ресторан, лупоглазой выдре пришлось немало потрудиться.

Их столик находился неподалеку, до меня даже изредка долетали обрывки разговоров. Говорила больше лупоглазая, а «мышка» только кивала растерянно и сжималась в комочек, когда подходил очередной кавалер приглашать на танец. Она отказывала всем подряд, не поднимая глаз, что вызвало прямо-таки водопад гнева ее шустрой подруги, возле которой крутились два грузина.

— Дурочка… шикарные ребята… Чего тебе еще нужно? — зло бубнила лупоглазая в перерывах между танцами. — Так и останешься старой девой… Корчишь из себя недотрогу…

«Мышка» кивала, соглашаясь и едва сдерживая слезы, но проходила минута-другая, и очередной фрайер топая от нее несолоно хлебавши.

Конечно, подойти к ней я не решился, знал что откажет. Вышел из ресторана раньше, чем они. Рассудил так: поначалу узнаю, где она живет, а потом… Впрочем, что будет «потом», мне представлялось весьма смутно. Вскоре появились и они в компании — трех грузин. Лупоглазую обнимали сразу двое, а третий что-то квохтал, бегая вокруг «мышки», видимо, уговаривал. Но она упрямо мотала головой и не спешила к автостоянке, где горделиво сверкала лаком машина «тружеников Востока», японская «тоета».

— Ну чего ты? — цыкнула на нее лупоглазая. — Едем. И точка. Решено.

— Извини, но я остаюсь, — впервые услышал я ее голос, он был тих, но ясен и мелодичен, как звон хрусталя.

— Э-э, нэт, зачэм так гаварищ? Подруга зовет-нэ хочэш, да? На руках понэсу… — ухажер «мышки» сгреб ее в охапку.

Но она неожиданно резким и сильным движением для довольно хрупкого тела освободилась из объятий и попыталась уйти. Тогда на помощь ее ухажеру пришел его товарищ, и вдвоем они потащили «мышку» к машине.

— Я буду кричать. Отпустите меня. Сейчас же отпустите! — взмолилась она.

— Молчи, дурочка! — прикрикнула на нее лупоглазая. — Иначе сейчас получишь от меня по башке.

Я подошел к компании, когда «мышка» начала плакать.

— Отпустите девчонку, генацвале, — как мог спокойнее обратился я к главному, здоровенному горбоносому бугаю. — Хватит вам и одной.

Он молча, даже не глядя в мою сторону, оттолкнул меня и открыл дверцу машины.

— Садитесь, — сказал он компании. — И поехали…

Судя по всему, это были «кидалы», наши доморощенные гангстеры автомобильных рынков, и в другое время, при иных обстоятельствах я бы не рискнул с ними связываться. Но неделями копившаяся злость затуманила мне мозги. Я решительно шагнул вперед и оттер от них девчонку, которая тут же спряталась за мою спину.

— Вы поедете, она останется, — твердо сказал я, едва ворочая непослушным от ярости языком.

Я видел, как главный лениво повел бровью, и один из них, высокий, худощавый, с родинкой под глазом, молниеносно выбросил вперед кулак, целясь мне в челюсть.

И попал в пустоту. Но удивиться этому не успел: мой ответный удар опрокинул его на землю, где он и затих.

Все на какое-то мгновение остолбенели. Первым пришел в себя горбоносый бугай:

— Мы тэбя сейчас рэзать будэм…

В этом у меня сомнений не было, такие ребята зря не суетятся и слов на ветер не бросают.

— Не советую… — я взвел курок нагана и направил ствол в толстый живот бугая. — Свинец чересчур вреден для пищеварения…

Они как-то вдруг отрезвели и сникли. Ребята были битые, сразу поняли, что у меня в руках не детский пугач, а настоящая «пушка», потому пробовать судьбу на авось не стали.

— Мы с тобой еще встретимся… — выдавил из себя горбоносый, садясь за руль.

— Лады, — ответил я, кипя от злобы и едва сдерживая палец на спусковом крючке. — Готов в любое время. А сейчас проваливайте.

Они затащили пришедшего в себя забияку на заднее сиденье и уехали, увозя с собой и лупоглазую.

— Пойдем… — пряча наган, обернулся я к «мышке», которая тихо всхлипывала позади. — Тебе куда?

— Т-туда… — показала она в темноту.

Некоторое время мы шли молча, а затем вдруг она остановилась и пролепетала в отчаянии:

— Heт, туда… туда не пойду.

— Почему?

— Они могут быть там, на квартире, где мы с Инкой живем…

— Ты здесь отдыхаешь?

— Да-а…

— Дела-а… — задумался я. — Вот что… Как тебя зовут?

— Ольга…

— Значит, так, Ольга, как я понял, ночевать тебе негде. Поэтому пойдем ко мне.

— Но… — робко пискнула она.

— Никаких «но», — как можно строже прервал я ее. — У меня в комнате две кровати, есть комплект чистого белья. И не дрожи ты, все позади…

Так она и вошла в мою неприкаянную жизнь нечаянно, негаданно, не сказал бы, что тихо и незаметно, но по-будничному просто, будто я и она ждали этого момента долгие годы, ждали наверняка, не разменивая свои чувства на житейские мелочи, а храня их, как скупец свои сокровища.

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ

Вид Ивана Савельевича не сулил мне ничего хорошего. Настроение у него было хуже некуда, и я прекрасно понимал, по какой причине, по отступать не собирался — не приучен.

— Дачу Лукашова я нашел. Она записана на имя его матери.

— Ото новына… — безразлично буркнул Иван Савельевич, не поднимая головы.

— Мне нужна санкция на обыск, — упрямо гнул я свое.

— С какой стати? — взвился, будто ужаленный, следователь. — Ты в своем уме? Лукашов тебе шо, преступник? Цэ бэззаконие.

— И квартиры тоже, — жестко отчеканил я. — Закон как раз и предусматривает подобные действия. И я требую…

— Ц-ц-ц… — зацокал Иван Савельевич. — Якэ воно упэртэ… Я тебе говорю — нет. И точка.

— Иван Савельевич, — тихо и доверительно спросил я, — звонки были? — показал глазами в потолок.

Иван Савельевич замахал руками, будто увидел нечистую силу.

— Ш-ш… — зашипел он испуганно, невольно посмотрев в сторону приставного столика, где были телефоны и селектор.

Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Ох уж эта наша боязнь подслушивающих устройств, которые, по мнению обывателей (и не только), некая секретная служба понатыкала везде, вплоть до туалетных комнат…

Но в том, что на Ивана Савельевича надавили сверху, у меня уже сомнений не было.

Иван Савельевнч и впрямь нашел мне в помощники «гарного хлопца», капитана ОБХСС Хижняка, который обложил интересующий нас кооператив «Свет» по всем правилам стратегии и тактики. Выяснилось, что Коберов и Заскокин исполняли в кооперативе роли охранников.

Но кого они охраняли, вот в чем вопрос. И уж, конечно, не председателя, некоего Фишмана, который старательно изображал фигуру большой значимости, а на самом деле был подставным лицом, пешкой в крупной игре. Месячный оборот торгово-закупочного кооператива «Свет» составлял полмиллиона рублей, в основном за счет перепродажи импортной видеоаппаратуры и компьютеров. Но это была только верхушка айсберга, что и раскопал неутомимый и цепкий Хижняк: большая часть сделок совершалась тайно, минуя бухгалтерские документы. Кто-то ворочал бешеными деньгами. Но кто? И чья фигура стояла за зицпредседателем Фишманом?

Посоветовавшись, мы решили для начала подключить финорганы — очередная ревизия, не более того. Но вот тут-то и началось…

Во-первых, Хижняку влетело от начальства за «самодеятельность», и его срочно отправили в командировку на периферию в сельский район. Во-вторых, Ивана Савельевича вызвал прокурор области и так вздрючил за какие-то мелочи, что тот неделю валидол из-под языка не вынимал. А в-третьих… уж не знаю, кто там и что говорил Палычу, но он на оперативников был чернее грозовой тучи и носил нас по кочкам с таким остервенением, будто собирался не на пенсию, а на повышение, где требуется не столько ум, сколько начальственный кулак…

Мне так и не удалось уломать Ивана Савельевнча. И я пошел к Палычу.

— Прошу подключить к расследованию седьмой отдел, — без обиняков заявил я ему.

— Зачем?

— Нужно понаблюдать за Коберовым и Заскокиным. Мне они не по зубам. У них машина, а я пехом.

— Основание?

— Следователь дал «добро»… — уклончиво ответил я.

Палыч изучающе осмотрел меня с ног до головы. Я терпеливо ждал.

— Ладно… — наконец сказал он почему-то с обреченным видом. — Пойду… э-э… к генералу.

Я облегченно вздохнул: значит, Палыч принял решение и теперь от него не отступит, чего бы это ему ни стоило.

— И еще, товарищ подполковник, у меня есть предложение… В общем, нужно ускорить события, подтолкнуть кое-кого к активным действиям.

— Как?

— Хочу запустить в работу записку, найденную в кабинете Лукашова. Думаю, что пора, в самый раз.

— Записка… — Палыч покачал головой. — Это мина…

— Да. Уверен, что она заставит их принять какие-то контрмеры.

— Их? — как бы про себя тихо переспросил Палыч.

— Мне кажется, в этом сомнений нет…

— Может быть, может быть… Хорошо, будь по-твоему. Но мне не хотелось бы… э-э… чтобы жена Лукашова… В общем, ты сам понимаешь…

Да уж, я понятливый… И если по моей вине заштормит, то Тину Павловну следует поберечь…

Тина Павловна встретила меня как старого доброго приятеля. Прошло уже две недели после похорон Лукашова, на которых побывал и я, естественно, по долгу службы. Конечно, я не вышагивал в длиннющей похоронной процессии, а скромно наблюдал со стороны, запоминая участвующих в траурном шествии безутешных сограждан. И все потому, что меня не покидала надежда вычислить неизвестного мне В. А.

— Тина, вас трудно узнать, — невольно восхитился я при виде жены покойного Лукашова.

Она и впрямь выглядела эффектно: длинное узкое платье, выгодно подчеркивающее ее по-девичьи тонкую талию и открывающее мраморной белизны плечи с безукоризненной кожей, свежее, пышущее здоровым румянцем лицо, искрящиеся от радостного возбуждения глаза…

— Я вам нравлюсь? — с обезоруживающей непосредственностью спросила она.

— В общем… да.

— Так в общем или да? — смеется звонко и зовуще.

Это уже слишком! В конце концов я на службе и пришел сюда по делу. Я мотаю упрямо головой и говорю:

— Тина, у меня к вам есть один вопрос…

— Очень важный? — лукаво спрашивает она. — Может, ваш вопрос подождет? А мы тем временем выпьем кофе.

— Спасибо, нет, — решительно жгу я мостик, который она пытается проложить между собой и мной. — Кофе как-нибудь в следующий раз.

— Я вас внимательно слушаю, — с легкой обидой отвечает она.

— В первую нашу встречу я спросил вас, не случились ли какие важные события за день-два до смерти вашего мужа. Помните?

— Припоминаю… — она вдруг напряглась, посуровела.

— Ну и?

— Я ведь вам тогда ответила.

— Ваш ответ я не забыл. Но тогда, как мне кажется, вы находились ну, скажем, в шоке и просто не могли все вспомнить…

Я бросаю ей спасательный круг. Ну возьми же его, возьми! Не нужно лезть в дебри лжи и недомолвок. Мне этого почему-то так не хочется.

Нет, она не приняла мою жертву. Или не захотела, или просто не поняла.

— Это допрос? — вдруг резко спрашивает она.

Нечто подобное я предполагал. По женской логике, если хочешь скрыть смущение или промах, нужно сразу переходить в атаку. Ах, Тина Павловна, какая жалость, что я не пришел к вам просто в гости, попить, к примеру, кофе с коньяком… А что касается вашей «атаки», так ведь не зря мне пять лет кое-что вдалбливали в голову на юрфаке университета и уже три года натаскивает Палыч.

— Что вы? — неискренне, с отменной фальшью в голосе отвечаю я. — Мы просто беседуем…

Фальшь она ощущает мгновенно, а потому постепенно теряет самообладание. Простите, Тина Павловна, я не хотел, не я предложил эту игру…

Глядя на нее суровым, «милицейским» взглядом, я достаю из кармана известную записку, сложенную вчетверо, и медленно разворачиваю. Тина Павловна смотрит на записку как загипнотизированная.

— Это вы писали? — официально и строго спрашиваю я.

Тина Павловна переводит взгляд на мое лицо и вдруг…

Нет, с женщинами работать просто невозможно! Она падает в обморок!

Я долго привожу ее в сознание, бегая вокруг кресла, где она лежит, как спящая царевна, и обливая водой шикарный ковер под ногами, ищу валерьянку или нашатырный спирт. В общем, нежданные хлопоты с червонной дамой при поздней дороге…

Потом, уже на диване, куда я уложил ее с мокрым полотенцем на голове, она начинает плакать. А больше всего я не переношу женский плач. Конечно же, продолжать какие-либо расспросы просто бессмысленно, что меня больше всего бесит. Не оставаться же мне на ночь, чтобы подождать, пока Тина Павловна успокоится.

Как бы там ни было, я ухожу, провожаемый всхлипываниями. Обещаю завтра позвонить, на что в ответ слышу не очень внятное: «Звоните…» И на том спасибо. Значит, есть надежда на продолжение диалога в непринужденной домашней обстановке. А мне очень не хотелось бы, Тина Павловна, вызывать вас в наши казенные стены…

На улице уже стемнело. Удрученный неудачей, я медленно бреду по тротуару, стараясь разобраться в своих чувствах. Неожиданно загораются автомобильные фары, и серебристая «Лада», которая до этого стояла неподалеку от подъезда Тины Павловны, взревев форсированным двигателем, проносится мимо меня и исчезает за поворотом.

«Клевая машинка… — думаю я, подходя к автобусной остановке. Интересно, хотя бы к пенсии скоплю деньжат, чтобы купить такую же?»

Мог ли я предполагать, что и в эту ночь мне не удастся как следует отоспаться? Что события, которые я сам поторапливал, так скоро тропическим шквалом обрушатся на мою бедную голову? Увы, не мог. Я уже догадался, с кем имею дело, но чтобы они сработали так оперативно… Этого я не предполагал.

Телефон зазвонил где-то около трех часов ночи. Я нехотя снял трубку и тут же, будто мне вогнали гвоздь пониже спины, выметнулся из теплой постели — Иван Савельевич!

— Она жива?! — заорал я, пытаясь одной рукой натянуть брюки.

— Бу-бу-бу… бу-бу… — отвечала мне телефонная трубка на украинском языке.

— Еду! Уже еду! — не дослушав следователя, бросил ее на рычаги.

Жива! Слава тебе, господи, жива… И это главное. А там… там видно будет…

Оперативная машина на этот раз прибыла вовремя.

Когда я, застегивая на ходу куртку, выскочил из подъезда, желто-голубые «Жигули» уже нетерпеливо фыркали у тротуара. Скорее! Скорее! — мысленно подгонял я молоденького сержанта-водителя, хотя тот и гнал лихо, с шиком закладывая крутые виражи на поворотах, почти не сбавляя скорости…

Иван Савельевич непривычно суетлив. Завидев меня, он вцепился в мою руку мертвой хваткой и принялся торопливо объяснять. Я его слушал вполуха, пожирая глазами дверь гостиной, где неторопливо и обстоятельно работали эксперты-криминалисты ЭКО.

— Санкцию! Я требовал санкцию на обыск! — с бешенством, уже не сдерживая себя, рявкнул я прямо в лицо следователю. — Черт бы вас всех побрал, законники хреновы… А теперь что? Сосать лапу на нижней полке? Ищи-свищи ветра в поле! Собирай по крохам то, что можно было взять в одночасье?

— Моя вина, моя вина… — сокрушенно забормотал сникший Иван Савельевич.

— А! — махнул я рукой. — Моя — твоя, ваша-наша… Разве в этом суть? Нас как пацанов в лапти обули. Стыдоба…

Я едва не вбежал в гостиную.

— Э-эй, Серега, поосторожней! Ходи слева…

Это эксперт-криминалист Кир Кирыч, или Кирилл Кириллович по фамилии Саленко, мой приятель.

— Привет, Кир… — не глядя на него, на ходу бросаю я, забираю влево и прохожу вдоль стены к дивану, где лежит, закрыв глаза, Тина Павловна. Рядом, у ее изголовья, сидит врач опергруппы, недавний выпускник мединститута, худой и длинноносый Савельев в темных очках. Он спит, откинувшись на спинку кресла и чуть приоткрыв рот. Я не могу удержаться и сильно щелкаю пальцами у самого уха врача.

— А! Что? — вскидывается Савельев, пытаясь выбраться из удушающе-мягких объятий глубокого арабского кресла.

Я помогаю ему встать. Савельев наконец приходит в себя, привычным жестом поправляет очки и изрекает:

— Придурок…

— А меня зовут Сергей, — церемонно жму ему руку. — Рад был познакомиться.

— Иди ты…

— Не могу-служба. Ладно, будет… — суровею я. — Рассказывай, Миша, — отвожу в сторону.

Он еще злится на меня, но мой серьезный вид не располагает к конфронтации.

Итак, теперь я могу соединить сведения Ивана Савельевича и врача в некое единое целое, насколько это возможно. На Кир Кирыча надежда слабая.

К Тине Павловне они заявились сразу после полуночи. Их было трое или четверо, она не может вспомнить, что и немудрено. Дверные замки открыли или дубликатами ключей, или превосходной отмычкой, цепочка перекушена кусачками. Тину Павловну до поры до времени оставили в покое, только закрыли в ванной и приказали молчать, если дорога жизнь, пригрозив пистолетом. Что уж они там искали, одному аллаху ведомо, но все комнаты выглядели так, будто по ним прошелся ураган. Особенно тщательно рылись они в кабинете Лукашова, где взломали вмонтированный в стену сейф, который теперь пуст.

После шмона они принялись за Тину Павловну. Ее привязали телефонным шнуром к дивану, разорвали ночную рубаху и включили в электросеть утюг. Можно только предполагать, что они собирались с ней сделать, по тут, но ее словам, как передал мне Иван Савельевич, в гостиную вбежал еще один из них и крикнул: «Смываемся! Минуты через три они будут здесь». А затем он что-то прошептал главарю, и тот, не мешкая ни секунды, указал всем на выход.

А случилось так, что непрошеных ночных «гостей» заметили соседи из квартиры напротив, подсмотрев в глазок, как они управлялись с дверными замками. У соседей телефона не было, поэтому, подождав с полчаса для перестраховки, они поднялись этажом выше к приятелю и позвонили дежурному по горУВД. Выслушав рассказ немолодых людей, сообразительный дежурный тут же решил направить на место происшествия не патрульную машину, а спецгруппу захвата. Это заняло немного больше времени, но было вполне оправданно: у патрульных выучка не та, ребята там собраны по принципу — с миру по нитке, а оперативники — «волкодавы» и вооружены соответственно, и натасканы весьма прилично.

И все же они опоздали, хотя счет шел на минуты.

Почему? Кто-то предупредил? Но кто?

Оставив все еще обиженного на меня Савельева у двери, я поспешил к дивану — Тина Павловна открыла глаза и зашевелилась.

— Сережа… — тихо прошептала она, заливаясь слезами.

— Ну будет, будет… — как только мог, нежно заворковал я, поглаживая ее руки. — Все о'кэй.

— Это ужасно… Это ужасно… Эти люди…

— Тина, успокойтесь, мы их найдем, — чересчур бодро пообещал я. — Как они выглядели?

— Бр-р… — вздрогнула Типа Павловна, непроизвольно сжав мою руку. Они были в масках. Я… я не помню…

В «Дубке» убийца был в маске, здесь — то же самое… Не из одной ли компании? Не знаю, не знаю…

«Почерк» схож: продуманность, наглость, безбоязненность и, наконец, оперативность действия. Что они искали? Нашли или нет? Из вещей ничего не пропало, забрали только деньги, около тысячи рублей остались от похорон, А взять будь это простые грабители, было что: импортная видеоаппаратура, норковая шуба, редкий фарфор соответствующей цены золотые украшения в шкатулке на немалую сумму, серьги с бриллиантами в ушах хозяйки… Не успели? Ну уж, времени у них было вдоволь. А вот деньги прикарманили… Вопреки приказу? Деньги не пахнут… Кто отдал приказ? И что, что хотели они от вдовы Лукашова?!

— Тина, эти типы вас о чем-либо спрашивали?

— Нет, — ответила она, не задумываясь.

Ее глаза смотрели на меня с такой кротостью, что я на этот раз ей поверил. Не спрашивали… Это значит, что о существовании тщательно замаскированного сейфа-тайника, который был прикрыт массивным книжным шкафом, им было известно давно. Тогда выходит, что они ничего не нашли? И хотели «поспрашивать» Тину Павловну на свой манер, но им помешали…

— Сергей Петрович! — вывел меня из задумчивости голос Ивана Савельевича. — Ходь сюды…

— Я сейчас, — мягко отстранил я руку Тины Павловны и подошел к следователю.

— Оцэ я тут кой-кого поспрашував… — зашептал он мне на ухо. Суседей… Так они видели, шо эти уехали на «Ладе» новой модели.

«Лада»! Уж не та ли, которую я видел, когда возвращался от Тины Павловны? А если так, значит… Значит, они вели за домом наблюдение! И мое посещение вдовы Лукашова не осталось незамеченным. Вот почему они проникли в квартиру почти сразу после моего уходабоялись, что опоздают…

— Чи ты заснув? — теребил меня за рукав Иван Савельевич. — Ото я и кажу, можэ, воны и дачу… того…

Дача! Какой я осел! А ведь все так просто…

— Иван Савельевпч! Ты тут сам… крутись, а я помчал.

— Куды? — вытаращился на меня следователь.

— На… На кудыкины горки… — едва не сорвался я, чтобы ответить совершенно народной мудростью, — вовремя вспомнил о присутствии Тины Павловны.

— Проснись! Да проснись, чтоб тебя! — едва растолкал я сержанта-водителя, который сладко посапывал на разложенном сиденье. Поехали, ну! Жми на всю железку…

КИЛЛЕР

Если и есть земной рай, то я изведал его за эти две недели здесь, в этом прокаленном насквозь бешеным южным солнцем аду. До меня Ольга не знала мужчин. Каким неизъяснимым блаженством полнилось все мое естество, когда я сжимал ее в объятиях! Она что-то робко лепетала, а я целовал ее, целовал…

Во мне что-то сломалось, какой-то очень важный стержень, на который была нанизана вся моя сущность.

Почему я такой? Неужто мне на роду написано быть убийцей, человеческим отбросом, способным из-за денег на все? Неужели я настолько пропащий, что мне уже не узнать никогда простого человеческого счастья быть любимым и любить, стать мужем и отцом?

Эти проклятые вопросы доводили меня едва не до умопомрачения, по ночам я стал мучиться бессонницей.

И когда мне уж совсем становилось невмоготу, я с неистовством приникал к губам Ольгушки, словно страждущий путник к роднику, и упивался ее свежестью и безгрешной чистотой…

Все это было… Теперь мне кажется, что это был сон…

Все закончилось в одночасье, когда постучала в дверь нашей комнаты субботним вечером чья-то уверенная рука. В это время мы лежали в постели, воркуя, как два голубка.

— Кто? — спросил я как можно спокойнее, прижимаясь спиной к стене у двери.

— Свои… — скрипнуло ржаво за дверью.

— У меня нет своих, — упавшим голосом ответил я, стиснув зубы до скрежета.

— Не дури. Открывай. Мне некогда тут трали-вали разводить.

Этот ржавый скрипучий голос я бы узнал из тысячи других в любой толпе. Я даже замычал от ненависти к этому человеку.

— Смотри не пальни, — из-за двери. — С тебя станет…

— Погоди чуток… Оденься… — обернулся я к Ольге, которая, затаив дыхание, смотрела на меня исподлобья.

Трус я поганый, сморчок, сявка! Не хватило у меня духу признаться… нет, хотя бы намекнуть, кто я на самом деле, когда она спросила, почему я ношу оружие.

Сказал, что сотрудник… уже и не помню каких органов, отдыхаю после опасного задания. Эх! А ведь она все поняла бы и простила, скажи я ей всю правду. И уехать нужно было из этих мест, не медля ни дня. Куда глаза глядят уехать. Главное-вдвоем…

Теперь — поздно…

— Заходи, — щелкаю я замком и поднимаю наган.

— Ну-ну, не балуй, красавчик! — с настороженным прищуром глядя на меня, входит, пнув дверь ногой, широкий, как шкаф, Додик. — Спрячь «пушку».

Додик смотрит на Ольгу, которая сидит в халатике на краю кровати, зажав кулачки между колен.

— Недурно устроился… Отдых по первому классу… — скалит зубы.

И умолкает, натолкнувшись на мой взгляд. Вовремя — скажи он сейчас хоть одно поганое слово в ее адрес, лежать бы ему тут вечным молчальником с пулей в фиксатой пасти.

— Нужно поговорить… — хмуро бросает он. — Выйдем…

Я успокаивающе улыбаюсь Ольге и выхожу вслед за ним, стараясь скрыть клокочущий во мне гнев. Мы садимся на скамью у ворот, я снимаю комнату в частном секторе на окраине городка.

— Тебя вызывает шеф, — тихо скрипит над ухом Додик. — Возьми… — сует мне в руки кусочек картона.

— Что это?

— Ты еще сонный? — ехидно интересуется Додик. — Билет. На поезд. Отправление через два часа. Так что поторопись.

— Почему такая спешка? — едва выговариваю я — перехватило горло.

— Спросишь у шефа. Мое дело — обеспечить тебе билет и прикрытие. Вон мои ребята… — с многозначительной ухмылкой кивает Додик на двух парней, которые фланируют неподалеку.

Все, я в «клещах». Додик с его «прикрытием» — конвой. Шеф что-то заподозрил? Возможно-я не подаю вестей уже больше двух недель, не звоню, как было условлено, по известному номеру. Непростительная глупость! К сожалению, понимаю это слишком поздно.

А может? Я оценивающе гляжу на парней, затем перевожу взгляд на Додика. Он, сволочь, понятливый — отодвигается поспешно и показывает свои золотые фиксы в волчьем оскале:

— Хе-хе… Не советую упрямиться. Ты ведь знаешь, что шеф не любит чересчур самостоятельных…

— Лады… Ждите меня. Соберу вещи…

Я бы этих двух угрохал, как птенчиков, влет. А Додику размозжил бы ногой его тупую башку, не вставая со скамьи. Но странная слабость вдруг охватила меня, приглушила гнев. Шеф… Шеф не любит.

Ольга все поняла без слов. Она даже не заплакала, только глядела на меня широко открытыми глазами, в которых плескалась смертная печаль.

— Надо… Так надо… Это тебе, — я сунул ей в карман халатика две пачки червонцев в банковской упаковке.

— Зачем? — тихо и безразлично.

— Ты моя жена. Клянусь, я к тебе приеду! Не знаю, как скоро, но приеду. Жди.

— Я буду ждать… Сколько нужно… Хоть всю жизнь…

— Всю жизнь не придется. Я ненадолго. Приеду — поженимся.

— Поженимся… — как эхо повторила она, безвольно откинув голову, пока я ее целовал.

Прочь, прочь отсюда! Спотыкаясь, я выскочил на улицу и, словно в тумане, поплелся на станцию.

Видимо, на них я наткнулся случайно-на трех грузин, «кидал», у которых я отбил свою Оленьку.

— Вот, кацо, мы и встрэтились… — загородил мне дорогу горбоносый бугай, поигрывая велосипедной цепью.

Два других уже обходили меня с тыла.

Они меня не боялись. Похоже, думали, что днем я оружие не ношу. Но как некстати они появились. У меня совершенно пропала злость, и только глухая тоска кровожадно терзала мою опустошенную душу. Первым порывом было достать наган, чтобы припугнуть их, потому как драться я не мог, не тот настрой. Но тут мне, когда я оглянулся, попался на глаза Додик, который топал со своим «прикрытием» метрах в двадцати сзади.

Тогда я постарался, как мог, миролюбиво улыбнуться и сказал, чтобы потянуть время:

— Знаешь, что я тебе посоветую, генацвале?

— Гавары, дарагой… — поиграл бугай. — Я сегодня добрый. Пока добрый.

— Есть хорошая поговорка: «Не зная броду, не суйся в воду». Слышал?

— Приходилось… — осторожно ответил горбоносый, не понимая, к чему я клоню. — Ну и что?

— А то, что и сегодня я тебя и твоих корешей прощаю. Но уже в последний раз. Если мы еще когда встретимся по вашей милости, то тогда вас унесут вперед ногами. Усек? Нет? Додик, объясни гражданину, что я лицо неприкосновенное.

— О чем тут трали-вали? — поинтересовался Додик-шкаф, протискиваясь между мной и грузином.

Остальные два мои «опекуна», сунув руки в карманы, отсекли от меня товарищей горбоносого.

Бугай смерил Додика с ног до головы и, видимо, остался удовлетворенным, потому как что-то невразумительно буркнул и молча порулил в переулок. За ним потянулись и его кореша.

— Покеда — не без грации сделал ручкой Додик, и мы снова зашагали к станции, которая была уже неподалеку…

В эту ночь я так и не смог уснуть. Временами мне хотелось выть, и тогда я с остервенением грыз подушку и рычал, как затравленный зверь…

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ

И все-таки я опоздал. На полчаса раньше бы…

Они уже выезжали из ворот дачи Лукашова, когда мы вписывались в поворот, откуда можно было наконец разглядеть и высоченный дощатый забор, и красный кирпич фасада, и флюгер на остроконечной крыше двухэтажного строения, выполненного с претензией на прибалтийскую старину. Все это великолепие окружал заповедный хвойный лес, а тропинка от калитки сбегала прямо в небольшое озеро, обрамленное камышами.

Рассвело. Вот-вот из-за дальних лесов должно было показаться солнце. В низине стелился туман, и их серебристая «Лада», «девятка», казалось, начала в нем растворяться, теряя четкость очертаний. Нас они заметили сразу, потому скорость набрали максимальную, сколько могла позволить дорога.

— Дай! — потянул я к себе микрофон. — Включи. — показал водителю на громкоговоритель.

— Остановитесь! — как можно внушительнее прорычал я в микрофон. — ГАИ! Приказываю — остановитесь!

Как же, так они и послушались…

Мой сержант был молодчина, вел наш видавший виды «Жигуленок» с уверенностью гонщика-аса, потому мы и держали «Ладу» в пределах видимости до самого шоссе. Но на асфальте преимущество в скорости сказалось сразу, и мы начали отставать.

— Жми, дорогой, ну! — подгонял я раскрасневшегося сержанта.

Тот отмалчивался, только желваки гонял под румяной кожей — злился. И неизвестно на кого больше — на меня или на свою таратайку.

Я включил рацию, надеясь выйти на связь с оперативным залом горУВД. Трубка хрипела несвязными обрывочными фразами, но голоса дежурного по управлению я так и не услышал-чересчур велико было расстояние.

Неожиданно сержант резко вывернул руль, и «Жигули» вспороли шинами пушистые пыльные пласты проселочной дороги.

— Ты что, чокнулся?! — рявкнул я на ухо сержанту. — Куда?!

— Шоссе тут делает петлю… — сквозь зубы процедил он внимательно следя за дорогой. — А мы напрямик… Им деваться некуда, только по шоссе, ответвлений там нет. Перехватим…

Мне осталось одно — ждать скрепя сердце…

Тем временем, проскочив неглубокую балку с шатким деревянным мостком, под которым журчал ручей, мы наконец выползли на безлесый пригорок, откуда была хорошо видна окрестность.

— Есть! — радостно вскричал водитель. — Вон они голубчики!

И дал газ. «Жигуленок» запрыгал по кочкам, как горный козел, но мне уже было наплевать на эти неудобства-даже по самой примерной прикидке выходило, что мы перехватим «Ладу» перед мостом через неширокую речку.

На этот раз удача была на нашей стороне. Когда наш «Жигуль» затормозил у моста, «Лада» еще была километрах в двух от берега.

Я приготовил оружие и кивнул сержанту:

— Давай…

И мы медленно двинулись навстречу «Ладе» с таким расчетом, чтобы встретиться посреди моста.

«Лада» выметнулась из-за поворота на большой скорости. Они нас увидели тотчас, но их водитель, видимо, ошалел от неожиданности, потому как только прибавил газу. Чтобы еще больше усилить эффект от нашего появления, я включил громкоговоритель:

— Остановитесь! Вы окружены!

«Лада» на какой-то миг притормозила, но тут же снова ринулась вперед, будто собираясь пойти на таран.

А в открытое окно почти до пояса высунулся человек в маске, который держал в руках автомат.

— Тормози! — заорал я водителю. — Прыгай!

И я еще на ходу вывалился на шершавые доски настила.

Эх, сержант, сержант… Ну почему ты не прошел растреклятую школу Афгана, где малейшее промедление всегда было смерти подобно? Не успел, замешкался с непривычки… Автоматная очередь вспорола утреннюю тишину, и лобовое стекло наших «Жигулей» сверкающими брызгами осыпалось на капот. Мне почудился сдавленный крик или стоп, и машина ткнулась бампером в перила. Эх, пацан…

Я перекатился за «Жигули». Но перед этим, использовав некоторое замешательство бандитов, успел всадить две пули в то место, где должен был находиться водитель «Лады». И попал! «Лада» вильнула, резко притормозила, а затем на малой скорости притерлась к перилам моста. Правда, мне от этого легче не стало — автомат бил короткими очередями не переставая. По звуку я определил, что это не наш АК, калибр поменьше, видно, что-то заграничное, малогабаритное. Я лежал, стараясь как можно плотнее вжаться в настил, ждал.

А что еще оставалось делать? Я был у них как на ладони: шевельнись — и точка. Ждал я одного — когда у этого сукиного сына кончатся патроны и он начнет менять магазин. И дождался. Пауза в гулкой трескотне очередей хлестнула меня будто кнутом. Я ни на миг не усомнился, что магазин у него пуст: кто прошел нелегкую школу войны, тот кожей ощущает эту спасительную передышку, которую упустить никак нельзя — это шанс, возможно, единственный, выжить и победить.

Я рывком выкатился на середину моста и начал палить из своего «макарова», стараясь достать автоматчика.

Я услышал крик, затем увидел, как они сыпанули из салона и спрятались за «Ладу». Сколько их было? Кажется, четверо — в такой спешке ошибиться можно запросто. Одного из них, по-моему, я все же достал, когда он открывал дверцу машины, но насколько серьезно, судить было трудно. Снова затявкала эта подлая иностранная штуковина, и я поспешил укрыться за «Жигулями».

Наконец наступило затишье. Подозрительное затишье. Я осторожно выглянул из-за своего весьма ненадежного укрытия и похолодел: сволочи, нашли выход! — «Лада», подталкиваемая сзади, медленно двигалась в мою сторону. Вот этого я уже не ожидал и в отчаянии пальнул в их сторону наобум. Но, получив в ответ очередь из импортного шавкунчика (кажется, это был израильский «узи» — знакомая штуковина), я снова ткнул голову за колесо. Все, амба, приехали…

Думай, Серега, думай! Пора на что-то решаться. Пора!

Если откровенно, этот вариант я вычислил, едва вывалился из машины. Опять-таки армейская привычка, которая вошла в кровь и плоть, — наступая, не забудь, куда драпать будешь, приготовь путь к отходу покороче да без ухабов.

Шуршанье шин «Лады» приближалось, я уже явственно слышал тяжелое дыхание бандитов. Ну, держись, Серега! Слабо?!

Во мне словно пружина сработала: оттолкнувшись от настила, я вскочил на ноги и выпустил остаток патронов в автоматчика. Видимо, он не ожидал от меня такой прыти и потому промедлил. От чрезмерного волнения, я, конечно же, смазал, но и он оказался не на высоте: нажал спусковой крючок только тогда, когда я ринулся через перила вниз головой в реку.

Река оказалась довольно глубокой, по крайней мере я не достал дна. Течение было слабым, я без труда доплыл под водой к одному из баков, где и спрятался под ледоломом, копьеобразной двухскатной крышей из толстенных брусьев.

Я слышал, как они матерились, бегая по мосту, пытаясь высмотреть меня. Но я сидел тихо, как мышка, до боли в суставах сжимая бесполезный пистолет. Их беготня продолжалась недолго: как я и предполагал, им было недосуг спускаться под мост, чтобы поискать меня там.

— Хрен с ним… — матернулся хриплый бас. — Кажись, я его срезал. Рвем отсюда…

И только после этих слов я почувствовал, что у меня болит левая нога. Осторожно ощупав бедро, я едва не охнул — зацепило все-таки! Ну да ладно, главное — жив…

— Машина! — крикнул кто-то из бандитов. — Смываемся!

— Не паникуй дура! — отозвался хриплый бас. — Это как раз то, что нам надо. Не видишь, в кабине только водило.

Теперь и я услышал шум мотора.

Машину они «сняли» элементарно. Уж не знаю, что они там сотворили с водителем, но вскоре шум мотора стал удаляться. Выждав еще минут пять, я, набрав побольше воздуха, нырнул.

Выбрался я на берег метрах в тридцати от моста по тернию в чахлой осоке. Ковыляя к дороге, мокрый, весь в тине и уставший донельзя, я думал, почему-то совершенно не ощущая радости: «Опять я не дался ей, безносой… В который раз… Поживем…»

День выдался пасмурным, время от времени накрапывал мелкий занудливый дождь. И настроение у меня было под стать погоде, скверное: сержант-водитель в реанимации, неизвестно, выживет ли, хозяин «Волги», захваченной бандитами, на ладан дышит, саму машину нашли в яру и полусотне километров от моста, опергруппа застала на даче Лукашова полный разгром и труп его матери. Судмедэксперты установили, что у нее не выдержало сердце — еще бы, при виде этих вооруженных «горилл» в масках. И опять они что-то искали…

Единственной зацепкой была «Лада» и ее мертвый водитель, личность которого я установил без особого труда: некий Осташко Леонид Петрович, по кличке Лабух, бас-гитарист оркестра ресторана «Дубок», отсидевший четыре года за угон автомашин. «Лада» была тоже ворованная и находилась в розыске с прошлого года, но тем не менее документы на нее были в полном ажуре, а номера выданы на вымышленную фамилию.

Обыск в квартире Осташко-Лабуха оказался очередной пустышкой. Жил он после отсидки замкнуто, к нему никто не ходил, комнату снимал у чужих людей, пенсионеров родители его проживали в деревне. Комната была чисто прибрана, ухоженная — и никаких бумаг, кроме паспорта…

Я шел по кривым закоулкам Ганзовки (поселка на окраине города), которая издавна пользовалась дурной славой среди горожан. Новостройки постепенно поглощали безобразное и хаотическое скопление довоенных бараков и мазанок, местами полуразваленных и вросших в землю почти по окна, крытых только кусками ржавой жести. Но все же Ганзовка не сдавалась, упрямо цепляясь за лысые бугры и поросшие чертополохом канавы, жила своей жизнью, темной, тайной и жестокой к чужакам, которые по недомыслию или случайно забредали на ее грязные колдобистые улочки без названий.

Искал я пристанище дружка Лабуха, адрес которого под большим секретом подсказала мне уборщица ресторана, рано состарившаяся женщина с испуганными глазами. «Только никому не говорите, что это я… Христа ради… Очень прошу…» — шептала она мне, дрожа всем телом…

Убогую покосившуюся развалюху, где жил дружок Лабуха, я нашел не без труда. Хорошо, помогли всезнающие мальчишки. На мой стук долго никто не откликался, и я уже было засомневался в благоприятном исходе моей «экспедиции», как вдруг за дверью послышался кашель, и хриплый голос спросил:

— Кто?

— Открывай, увидишь…

— Какого хрена… — проворчал хриплый голос, и дверь отворилась.

На пороге стоял худой человек в давно не стиранной голубой майке и «семейных», в цветочек трусах.

— Я тебя не знаю, — подозрительно глядя на меня, сказал он и попытался закрыть дверь.

— Погодь, Лузанчик, — я придержал дверь. — Разговор есть…

Лузанчик — кличка дружка покойного Лабуха. Фамилию и имя его я так и не смог выяснить, этого никто не знал. Все с незапамятных времен кликали его только так.

— Мент? — хмуро поинтересовался Лузанчик.

— Угадал.

— Имею право не пустить в свою квартиру, — нахально заявил Лузанчик, с воинственным видом загораживая вход.

— Имеешь, — согласился я, широко улыбаясь. — Но не стоит…

— Пугаешь?

— Чего ради? Я же тебе сказал — хочу поговорить. Важное дело, Лузанчик. Очень важное…

— Убедил… — как-то сразу боевой пыл Лузанчика рассеялся, и он, опустив плечи, поплелся, шаркая рваными шлепанцами по грязному полу, внутрь своей «квартиры».

— Ну? — исподлобья глядя на меня, спросил он, усаживаясь на кровать, кое-как прикрытую дырявым пледом.

Я не торопился: нашел себе стул, застелил его газетой, сел стараясь поудобней устроить раненую ногу, которая уже подживала, осмотрелся. Пыльно, неуютно, грязно На плите металлическая коробка из-под шприца, несколько игл лежат на пожелтевшей марле там же. Перехватив мой взгляд, Лузапчнк поторопился надеть пиджак, чтобы спрятать сколотые руки — он наркоман со стажем, это мне тоже рассказала уборщица.

Пауза несколько затянулась, и Лузанчнк не выдержал.

— Говори, чего надо. И уходи — я отдохнуть хочу.

— После каких трудов? — ехидно поинтересовался я.

— Не твоя забота.

— И то правда… — согласился я, если честно, мне почему-то было жалко этого изможденного, больного человека. — Ты знал Леху Осташко?

— Нет, — не глядя на меня, отрезал Лузанчик.

— Лабуха… — добавляю я.

Лузанчик упрямо молчит. Затем, видимо, кое-что начинает соображать.

— А почему — знал? — встревоженно интересуется он.

— Потому — отвечаю, пытаясь поймать тусклый ускользающий взгляд Лузанчика. — Чего же здесь непонятного?

— Леха… помер? — наконец поднимает на меня округлившиеся глаза Лузанчик.

— Не то слово…

— Кто? — понимает меня Лузанчик.

— Это и я хотел бы знать, — осторожно отвечаю — не говорить же ему, что именно благодаря мне его дружок отправился в мир иной, правда, вины своей почему-то не чувствую.

— С-суки… — шипит Лузанчпк, вскакивает, что-то ищет.

Находит брюки. Торопливо натягивает на свои худые журавлиные ноги и снова усаживается на постель.

Надолго умолкает, о чем-то сосредоточенно размышляя.

Острый большой кадык Лузанчнка, как ткацкий челнок, быстро снует вверх-вниз по тонкой жилистой шее.

— Спрашивай… — через какое-то время совсем охрипшим голосом отзывается Лузанчик. — Я им этого не прощу… — С угрозой добавляет: Терять мне нечего…

Я понимаю его — Лабух был единственным другом Лузанчика. Это мне тоже известно.

— На кого он работал в последнее время?

— А ты меня на понт не берешь, случаем? — вдруг просыпаются подозрения у Лузанчика. — Не верю я тебе, понял — нет?! — кричит он в истерике.

Я молча достаю из кармана фотографии, отснятые на мосту экспертами ЭКО, и сую под нос Лузанчику.

Он жадно рассматривает их, затем резко отворачивается и закрывает лицо руками.

— Так на кого Леха работал? — снова спрашиваю я.

— Этого я не знаю… — глухо отвечает Лузанчик. — Леха всегда был скрытным. А я нелюбопытен. Но уверен, что это штучки Додика. Собака…

— Кто такой Додик? Где живет?

— Если бы я знал…

— Тогда где можно разыскать? И как он выглядит?

— Жирная скотина метра под два ростом… — с ненавистью хрипит Лузанчик и довольно толково обрисовывает внешность Додика. — Он часто бывает в «Дубке» и в пивбаре «Морская волна»…

Лузанчика начинает пробирать озноб. Он ерзает по кровати, нервно потирая ладони, и часто посматривает в сторону плиты, где лежат иглы. Похоже, пришла пора впрыснуть очередную дозу отравы.

— Уходи, я все рассказал, — в конце концов умоляюще просит Лузанчик.

— Спасибо, — благодарю я и поднимаюсь. — Всего…

— Найди Додика… Это все он… Найди… — исступленно хрипит мне вслед Лузанчик.

Я киваю в ответ и стараюсь побыстрее выйти на свежий воздух. Едва уловимый запах наркотического зелья, который был так знаком мне по афганским духанам и который витал в развалюхе Лузанчика, еще долго преследует меня. Помочь бы Лузанчику, но как? Со слов уборщицы я знаю, что его принудительно лечили раза четыре. И без толку. Конченый человек…

КИЛЛЕР

Шеф встретил меня на удивление любезно. Я не видел его чуть больше месяца, но за это время он здорово похудел и осунулся, хотя и до этого был похож на трость с набалдашником в виде птичьей головы с большим клювом.

— Здравствуй, здравствуй, курортник, — шеф изобразил подобие улыбки, отчего морщины обозначились еще резче. — Наслышан, наслышан о твоих приключениях.

— О чем это вы? — безразлично поинтересовался я.

— Ну как же — любимая женщина… Это всегда приятно. В свои молодые годы я тоже был далеко не безгрешен, хе-хе… — будто не замечая моего скверного настроения, игриво продолжал шеф. — Симпатичная мордашка… — Он достал из письменного стола пачку фотографий и протянул мне. — Возьми. На память.

Я посмотрел на фотографии и от неожиданности вздрогнул: ах, сволочь, пустил по моему следу шакалов!

На снимках красовались мы с Ольгушкой.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил я, хотя внутри все закипело.

Шеф внимательно наблюдал за моей реакцией на «подарок».

— Но впредь прошу этого никогда не делать, — продолжал я. — Вычислю и шлепну. Будь то фотограф или «хвост», любого.

— Серьезная заявка. Верю, — благодушно согласился шеф, меня его тон насторожил.

Он встал, прошелся по кабинету, где мы расположились, и вдруг резко обернулся ко мне и зашипел, брызгая слюной:

— Пацан, желторотик! С бабой связался, мозги сразу набекрень съехали! Да тебя можно было голыми руками брать, ходил, будто слепой, на столбы натыкался. Я тебе свою жизнь доверяю, а она у меня одна. Слышишь, одна!

Я молча, с отсутствующим лицом, смотрел в окно, где виднелись стволы столетних сосен в солнечных веснушках — мы находились на даче шефа, в сосновом бору.

— Понял ты наконец или нет?! — шеф выкрикнул эти слова прямо мне в лицо.

Я брезгливо отодвинулся — от него разило перегаром. Сегодня он явно был с глубокого похмелья, что для меня внове — шеф никогда не злоупотреблял спиртным. Что бы это могло значить?

— Надоело… Все надоело… — Полнейшее безразличие вдруг овладело мной, я ссутулился в кресле, будто мне на плечи лег стопудовый груз. — Будь я проклят — надоело…

Шеф выпрямился и некоторое время пристально изучал мою физиономию. Затем, коротко вздохнув, сел и закурил.

— Тебе, я вижу, отдых не пошел на пользу. Только расслабил. Учтем на будущее. А пока… — Голос шефа стал жестким, неприятным, как крупный песок на зубах. — Пока есть одно дельце по твоему профилю. Серьезное. Оно поможет тебе снова набрать форму.

Я отрицательно помотал головой:

— Нет. С меня довольно. Сыт по горло.

— Удивил… — Шеф поморщился, будто жевал лимонную дольку без сахара. — Решил завязать?

— Возможно…

— Хорош гусь… — Шеф покривил свои тонкие, злые губы, — Почуял, что паленым запахло, — и в кусты?

— Просто устал… От всего устал…

— Ну тогда еще можно с тобой разговаривать… — Он открыл сейф, вмонтированный в тумбу письменного стола, достал пачку полусотенных и кинул ее на стол. — Это задаток. По окончании получишь вдвое больше.

Похоже, дело и впрямь не из легких. Такую сумму мне предложили впервые, а шеф особой щедростью не отличался. Деньги хорошие… Но я снова упрямо мотнул головой.

— Послушай… — шеф нервно пригладил седые виски. — Я не хочу что-либо от тебя скрывать. У меня сейчас серьезные осложнения и могут быть большие неприятности. Которые затронут, случись что, и тебя. Поверь, я говорю правду. Нужно выпутываться. Я все продумал, рассчитал. И очень на тебя надеюсь. Мы можем выплыть или утонуть только вместе. Другого не дано. Решай.

— Почему не Додик, почему я?

— Додик… — пренебрежительно махнул рукой шеф. — Тупоголовое быдло. А здесь нужен ум, опыт, смекалка. Ты просто незаменим.

— Кто? — Грубая лесть шефа меня не тронула, но, похоже, дело действительно дрянь, коль он так запел.

— Твои знакомые, Коберов и Заскокин.

— Ну? — удивился я, и впервые за все время моей работы на шефа поинтересовался: — Это за что же им такой приговор?

— Резонный вопрос… — бесстрастно посмотрел на меня своими серыми холодными глазами шеф. — За них мертвой хваткой вцепился угрозыск. А им кое-что известно такое…

— Откуда известно, что их «пасут»?

— У нас есть свои люди и там, — покривился в улыбке шеф. — Мы проверили. Все точно. Обложили их по всем правилам.

— Надо предупредить?

— Зачем? И как? Они теперь будто инфузории под микроскопом. Но так продолжаться не должно! Иначе это дубье приведет уголовку куда не следует. Если уже не привели… А потом прихватят их и расколют, как гнилой орех. Тогда хана всему и всем. Теперь понял, что только ты способен спасти нас?

Понял, понял… Впрягся ишак в телегу — тяни… Кому какое дело до моих переживаний? И вообще — чего я скис? Шеф хорошие деньги платит…

— Если потребуется, я тебе дам ребят для прикрытия, — кольнул меня острым взглядом шеф.

— Не нужно. Вы ведь знаете, что я работаю всегда один.

— Вот таким ты мне нравишься, мой мальчик, — благосклонно похлопал он меня по плечу. — А теперь давай перекусим…

Что Коберова и Заскокина «пасли», я убедился только на вторые сутки после разговора с шефом. Наблюдение было поставлено на высоком уровне, не мог я не отдать должное своим «конкурентам»: за моими клиентами и днем и ночью шли спецмашины, замаскированные под такси, продовольственные фургоны, «скорую» и частников. Машины постоянно менялись местами, и временами мне было трудно определить, кто есть кто. А это уже опасно…

Все это время Коберов и Заскокин мотались по городу с утра до ночи, как мне показалось, совершенно бесцельно. Неужто они чуяли «хвост»? А если нет, то что им давали эти гонки? Увы, выяснить это я не мог, ведь в моем распоряжении были только две машины шефа — «Волга» и «Лада», и «засветиться» мне не позволяла элементарная осторожность. И все-таки, как мне казалось, я нашел уязвимое место у моих конкурентов по слежке за Коберовым и Заскокиным. На этот раз я вооружился до зубов: кроме нагана и десантного ножа, прихватил и презент шефа — пистолет, «ламаавтомат» с глушителем. Где уж шеф откопал эту заграничную штуковину, трудно сказать, но пистолет мне понравился своим внушительным видом.

Торговое помещение кооператива «Свет» было построено год назад на месте пивного ларька, по которому «отцы» города в ретивой спешке прошлись бульдозером, чтобы он не портил общую картину отчетности в период глобальной трезвости населения. Сложенное из красного кирпича с двумя или тремя оконцами, забранными решетками, и металлической входной дверью, довольно просторное помещение кооператива напоминало хорошо подготовленную к длительной осаде крепость.

Внутри всегда толпились люди, в основном глазели на импортную электронику баснословной цены. Большая часть людей толклась у прилавков с комиссионной одеждой и тканями заграничного происхождения. Здесь торговля шла живее.

Я вошел в торговый зал, чуть опередив Кобсрова и Заскокина. С трех часов пополудни пришел их черед сменить напарников по охране кооператива, двух тяжеловесных апатичных верзил, изнывающих от скуки у входа. Не задерживаясь в зале, я неторопливо и деловито, как свой, прошел мимо довольно миленьких продавщиц в глубь помещения, туда, где находились подсобки и контора кооператива.

Дверь кабинета председателя Фишмана была приоткрыта. Он сидел вполоборота и что-то быстро говорил в телефонную трубку, энергично взмахивая рукой. Был он тучен, лысоват, чернокудр. Я быстро натянул свой шлем-маску и неслышно проскользнул внутрь.

И все же он меня заметил боковым зрением:

— Одну минуту… — в трубку и, поворачиваясь ко мне: — Вы к кому?

Не знаю, какие мысли появились у него в голове при виде моей особы, но он выпучил мгновенно остекленевшие глаза и беззвучно зашевелил большими полными губами. Я несильно ударил Фишмана ногой в висок, чтобы только оглушить на некоторое время — за его жизнь мне зарплата не причиталась. Он задергал ногами, будто кролик на бойне, и ткнулся лицом в бумаги на столе. Не теряя ни секунды, я подхватил его под мышки, оттащил в угол кабинета, к массивному сейфу, а сам спрятался за дверью. В коридорчике уже звучали шаги — это топали Коберов и Заскокин. Я знал, был уверен, что это именно они: за неделю распорядок их рабочего дня мне пришлось изучить досконально. Перед тем как занять свой пост у входа, они обычно заходили минут на пять к Фишману…

«Ну, не подведи…» — мысленно взмолился я, сжимая в руке пистолет. Наган я тоже приготовил, но стрелять из него было равносильно смертному приговору самому себе — такой грохот услышат не только в торговом зале, а и менты, которые окружили со всех сторон эту мышеловку.

— Пора его за жабры брать… — послышался мне голос, кажется, Заскокина.

— Сволочь… — согласился Коберов. — Сколько можно нас за нос водить. Вот и поговорим…

— Угу…

Первым зашел в кабинет Коберов.

— Где его нечистая носит? — проворчал он, подходя к столу.

— Наверное, в подсобке товар получает. Подождем… — Заскокин прикрыл дверь и увидел меня.

Я нажал на спусковой крючок. Конечно, «ламаавтомат» — машинка что надо: раздался тихий хлопок, Заскокина будто кто сильно толкнул в грудь, он отшатнулся и сполз по стене на пол.

Нельзя не отдать должное реакции Коберова, еще звучал в ушах выстрел-хлопок, а он уже выбросил кулак, целясь мне в скулу. И достал бы, в этом нет сомнений — уйти в сторону мне мешала стена, а сблокировать я уже не успевал. Оставалось одно: резко мотнув головой назад и подогнув колени, я упал на спину. И уже в падении вогнал ему пулю меж глаз…

В торговом зале все было спокойно: галдели покупатели, на экране японского телевизора полицейские в каком-то видеофильме ловили гангстеров, щебетали улыбчивые продавщицы, зевали охранники, одуревшие от теплого спертого воздуха… Не останавливаясь, я прошел мимо них с группой студентов, которые живо обсуждали последние видеоновинки, и очутился на улице. Некоторое время я шел рядом с ними, а затем, когда они свернули за угол, направился к своей машине.

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ

В пивбаре «Морская волна» штормило — привезли свежее пиво. Этот бар был одним из последних островков прежнего пивного изобилия, влачащих жалкое существование после известных указов и постановлений.

Любители пива всех возрастов, от юнцов с нежным пушком на щеках до стариков пенсионеров с орденскими планками на потертых пиджаках, брали приступом массивный дубовый прилавок, за которым с невозмутимостью старого морского волка важно «правил бал» знакомый доброй половине города Жорж Сандульский.

Основная масса страждущих, получив вожделенный напиток, толпилась у длинных стоек, сверкающих удивительной, немыслимой для наших баров чистотой. Две или три девушки в белоснежных халатах словно пчелки сновали по залу, убирая пустые кружки и рыбьи остатки в рваных и мокрых газетах — Жорж терпеть не мог грязи и беспорядка. Приколотый на видном месте призыв «У нас не курят» здесь исполнялся неукоснительно. Редких нарушителей этого правила (в основном приезжих) сначала вежливо предупреждали, а затем брали под локотки и выводили вон. И после такому горемыке путь в «Морскую волну» был заказан — у Жоржа была отменная память.

Меня Сандульский узнал сразу — мы учились в одной школе, только Жорж на два класса старше. Знал он, и где я теперь работаю. Любезно улыбнувшись, Жорж кивнул, приветствуя меня. Но его глаза вдруг стали холодными, а взгляд — жестким и вопросительным. Я показал ему на дверь подсобки. Он понял.

— Вера! — позвал Жорж одну из девушек. — Смени…

Подсобка оказалась весьма уютным кабинетом с мягкой мебелью, цветным телевизором и импортным видеомагнитофоном.

— Шикарно живешь… — не удержался я, усаживаясь.

— Ты по этому поводу пришел? — насмешливо посмотрел на меня Жорж.

Я неопределенно пожал плечами. Жорж несколько изменился в лице, хотя по-прежнему держался раскованно, по-хозяйски.

— Пива выпьешь? — спросил он. — Есть свежая тарань.

— Увы, не могу. На службе.

— Пренебрегаешь?

— Что ты, Жора… Просто через часок мне надобно появиться на глаза шефу, а он у нас мужик принципиальный. Не ровен час, учует запах…

— И то… — согласился Жорж, испытующе глядя на меня.

Я рассмеялся:

— Не узнаю тебя, Жора. Ты стал похож на Штирлица во вражеском тылу. Расслабься, меня твои пивные нюансы не щекочут.

— Будешь тут Штирлицем… — Сандульский с видимым облегчением откинулся на спинку кресла, — Проверки да комиссии через день. Замахали. Тяну на голом энтузиазме. Жду лучших времен.

— А они предвидятся?

— Тебе лучше знать. Ты ведь в начальстве ходишь. А мы народ простой.

— Да уж… Ладно, не про то разговор, Жорж. У меня к тебе один вопросик имеется. Но только чтобы между нами…

— Обижаешь, — серьезно ответил Жорж. — С длинным языком в торговле не держат, ты должен бы об этом знать.

— Надеюсь… Жорж, тебе известен некто Додик?

Сандульский вдруг побледнел. Он быстро встал, подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул в зал. Затем не спеша вернулся на свое место и осторожно спросил:

— Какой… гм… Додик?

— Не темни, Жора, ты знаешь, о ком идет речь.

Мой уверенный тон смутил Сандульского.

— В общем… конечно… Приходилось видеть…

— Выкладывай, — требовательно сказал я. — Все, что тебе о нем известно. Что слышал, что народ говорит.

— А что я могу знать? Ну иногда заходит в пивбар с компашкой. Пьют пиво. Не дебоширят, солидные ребята…

— Маловато. Другому бы, может, и поверил, тебе — нет. У тебя глаз наметан, ты своих постоянных клиентов наперечет знаешь, всю их подноготную. Не так? Убеди меня в обратном, если сможешь.

— Не хочу я о нем говорить! — окрысился Жорж, потеряв на миг самообладание. — Не хочу, не буду! И не заставишь.

— Своя рубаха ближе к телу — это мне понятно… Вот что, Жорж: или мы с тобой здесь, так сказать, не для прессы, побеседуем, или я тебе повесточку в зубы — и в управление. А там официально: вопрос-ответ. С твоей личной подписью. Устраивает такой вариант?

— Ну и что? Да знаю, на какую статью УК намекаешь. А я ничего не видел, не знаю, не помню!

— Смел ты, однако… — прищурился я. — Раз ты стал такой непонятливый объясню. Расскажешь что-либо интересное для нас или нет — не суть важно. Додика мы и без тебя вычислим. Но это, видимо, будет уже после того, как до Додика дойдет слушок о наших с тобой посиделках. А слухи, сам понимаешь, бывают разные…

— Не просекаю твою мысль.

— Это на тебя и вовсе не похоже. Не строй из себя умственно недоразвитого. Короче — кто такой Додик и где он обретается? И учти, Жорж, времени у меня в обрез.

— Нет покоя честному человеку в этой стране… — Сандульский страдальчески скривился. — Линять нужно отсюда… Да понял я твои намеки, понял! С какой стороны ни подойти, а я окажусь крайним. Право выбора, так сказать… Если Додик случаем узнает, что я тут язык распустил, он мне его вырвет с корнем. И никакая милиция меня не спасет.

— Если узнает… Не волнуйся, Жора, тайну исповеди я тебе гарантирую. Даю слово.

— Слово к делу не пришьешь. — Сандульский мрачно, с явным сомнением посмотрел на меня. — Да и знаю я, в общем, всего ничего.

— А что знаешь, то и выкладывай.

— Опасные это люди, Серега. У Додика такие связи и такие знакомства. Ого! Большими деньгами ворочает. А эти его мордовороты… Бр-р! — Жоржа передернуло. — Тут их все стороной обходят, боятся связываться, даже самые отпетые.

— Фамилия?

— Дергачев… Эдуард Дергачев… Где живет — не знаю. По-моему, на Лиговке. Извини, за достоверность не поручусь.

— Он сидел?

— Черт его знает. Шарит под «делового», но, думаю, это просто поза.

— Почему?

— Те, кто тянул срок, не общаются с ним. Побаиваются, это, конечно, факт, но и презирают. Сам слышал, как они его в разговоре между собой обзывали. Короче, у Додика с ними нейтралитет…

Побеседовав с Сандульским еще минут пять, я поспешил в управление.

— Серега женюсь! — встречает меня сияющий Баранкин. — Деваха — во! — показывает большой палец — Одевается — закачаешься. Вчера с ее стариками познакомился. Мать — завмаг, папахен — в райисполкоме…

— Будущий зять в милиции, — прерываю я его щенячьи восторги. — Все при дефицитах. Дружная советская семья, в которой полный ажур я благоденствие.

Поздравляю. Карьера тебе обеспечена. И жратва.

— Ты… ты что, Серега? Какая тебя муха укусила? Я ведь не на деньгах женюсь. И на кой ляд мне все эти дефициты. Ну нравится она мне, влюбился.

— Это твои дела, Славка. А сейчас вали отсюда.

Смойся с моих глаз. Дан мне возможность спокойно поработать. Кстати, Слав, не в службу, а в дружбу, выполни мою просьбу. Запиши, будь добр. Дергачев Эдуард, примерно тридцать лет, предположительно живет в районе Лиговки. Нужен точный адрес и прочие данные, если они имеются. Зайди в картотеку, может, он уже проходил по нашему ведомству.

— Сделаю… — Баранкин торопливо собирает бумаги, запирает сейф и уходит.

Я закрываю дверь на ключ, раскладываю свои записи: Лукашов, Коберов, Заскокин. В. А., Додик, лабух… Пасьянс. Но для начала неплохо.

Рапортички службы наблюдения. Фотографии, Коберов и Заскокин, так сказать, в препарированном виде Какие-то девицы, пивбар «Морская волна», гриль-бар, ресторан. Но это не «Дубок». Понятное дело, воспоминания о нем не из приятных. Далее, ресторан мотеля. А вот это уже интересно. Если верить рапортичке Коберов и Заскокин явно кого-то ждали. Дождались ли? Непонятно. К ним подсел незнакомый мужчина с девушкой. Незнакомый? Фотографии ответа не дают, но седьмой отдел утверждает, что, судя по поведению, встретились впервые. Эта парочка за столиком вела себя отчужденно, ворковали только друг с дружкой. Правда, когда девушка выходила из зала по своим делам, «объект № 2», то есть Коберов, все же перекинулся несколькими ничего не значащими фразами с незнакомцем. Потом заиграл оркестр. А девушка не возвращалась долго… Ничего странного. Если не считать маленькой, но весьма интересной подробности: незнакомец с девушкой, не дожидаясь закрытия, буквально испарились из ресторана. Случайность? Или низкий профессиональный уровень сотрудников седьмого отдела? Поди разберись.

И все-таки, кого он мне напоминает, этот незнакомец? Это лицо… Где-то, когда-то… Нет, не вспомню. Нужно увеличить изображение.

Звонит телефон.

— Слушаю?

— Старший лейтенант Ведерников? — Голос совершенно незнакомый, слегка глуховатый, но солидный, обстоятельный.

— Так точно. С кем имею честь?

— Вот что, опер, послушай добрый совет: не копай так глубоко, иначе себе могилку выроешь. Понял, о чем речь?

— Кто это, черт возьми?

— Неважно. Доброжелатель… — в трубке смешок. — Случай на мосту мы тебе прощаем. Что поделаешь, ты выполнял профессиональный долг, — покашливание. — Но впредь умерь свой пыл и служебное рвение. Мы знаем, что ты не трус, но жизнь так коротка и так прекрасна…

Гудки. Все, разговор окончен. Я ошеломлен, взбешен. Ах, сволочи! Быстро накручиваю телефонный диск.

— Алло! Говорит Ведерников, горУВД. Проверьте срочно, кто только что звонил по номеру… — диктую. — Записали? Да, срочно. Жду.

Ну и дела. Даже в пот бросило. Открываю окно, дышу глубоко, стараюсь успокоиться. Кто бы это мог быть? Глупый вопрос. Но откуда им известен мой номер телефона? Моя фамилия и звание?

Снова телефон.

— Да! — слушаю, а на душе становится совсем муторно. — Понятно, спасибо. Хорошо, звоните.

Подключение к линии где-то в районе цирка. Выехали, чтобы проверить на месте. Час от часу не легче. Фирма веников не вяжет… Мертвого осла уши они там найдут, мне уже известно, как работают эти мерзавцы, наши «мафиози».

Замигала сигналка селектора. Я нажимаю на клавишу.

— Ведерников! — это Палыч.

— Я, товарищ подполковник.

— Срочно ко мне, выезжаем.

— Куда?

— Коберов и Заскокин убиты.

— Что?!

— Не кричи. Лучше поторопись.

Некоторое время я сижу будто пришибленный. Затем достаю авторучку и ставлю против фамилии Коберова и Заскокина в своих записях два крестика.

В кабинете председателя кооператива «Свет» эксперты ЭКО. Коберов и Заскокин лежат валетом, у Заскокина открыты глаза, и от этого мне почему-то становится жутко.

— Гильзы нашли? — спрашиваю у Кир Кирыча, который с лупой ползает по полу.

— Чего нет, того нет…

Снова наган? Не похоже. Значит, гильзы даже не забыл подсобрать. Опять «профи»?

Прибыл следователь прокуратуры. Новенький, видно, только с университетской скамьи. Салага. Иван Савельевич после моих приключений слег в больницу. Сердце, говорит, пошаливает. Микроинфаркт. Поди проверь… Похоже, хитрит, хочет дело сбагрить этому ретивому да молодому несмышленышу. Хитер бобер…

Фишман охает и ахает. Голова его обмотана мокрым полотенцем.

— …Нет, нет, ничего не помню… — со стонами рассказывает он мне. Обернулся, смотрю — стоит такой огромный, в маске… И все…

— Как — все?

— Что-то мелькнуло — и все… — Фишман нервно потирает пухлые короткопалые руки.

Я уже слышал разъяснения врача опергруппы, поэтому мне состояние Фишмана понятно. Убийца, без всякого сомнения, прекрасно владеет приемами каратэ или у-шу — с того места, где он стоял, нанести такой точный и молниеносный удар может только незаурядный мастер. Но почему он оставил в живых именно Фишмана?

— Наблюдение «засветилось»… — хмуро буркает Палыч, будто подслушав мои мысли.

Да уж, в седьмом отделе траур — пролетели они со своими подопечными, как фанера над Парижем. А такие «проколы» у них случаются очень редко, и бьют за них очень больно. Представляю, что сотворит с их шефом генерал…

Я ловлю взгляд Палыча — он, сощурив и так узкие глаза, будто держит на прицеле Фишмана. И я понимаю «зубра».

— Мне нужно задержать потерпевшего, — говорю я следователю вполголоса, отведя его в сторонку.

— Зачем? — тот удивлен. — К тому же он не совсем здоров…

— Хотя бы на сутки, — умоляюще шепчу.

— С какой стати? — колеблется салажонок. — И под каким предлогом?

— Предлог будет, — подходит Палыч. — Ты пока его поспрашивай, — говорит он мне, кивая на Фишмана. — Заболтай. А я… э-э… поищу Хнжняка.

Ах, «зубр» — голова! Нет, я в старика все-таки влюблен.

Через полтора часа все уладилось. На нашу удачу Хижняк вернулся из своей «ссылки» и подбросил нам кое-какие документы по торгово-закупочному кооперативу «Свет», которых оказалось достаточно для задержания Фишмана (правда, с большой натяжкой, ну да семь бед — один ответ) Конечно, Ивана Савельевича нам уломать бы не удалось ни под каким предлогом.

Но молодой его коллега просто не мог представить, в какую кашу он может угодить по нашей милости.

КИЛЛЕР.

Я паковал чемоданы, когда в дверь постучала Хрюковна.

— Что нужно? — спрашиваю я не очень дружелюбно.

— Гы… — осклабилась Хрюковна. — Там к тебе морда ящиком пришел. Пущать?

Это Додик. Я ждал, что он припрется: вчера у меня был по телефону неприятный разговор с шефом.

— Впусти.

Додик как всегда с дебильной ухмылкой от уха до уха.

— Во овчарка, — кивает он на дверь, за которой топталась Хрюковна. — Ей бы зэков в зоне сторожить.

— Зачем пришел? — не поддерживаю треп Додика и включаю телевизор почти на всю громкость.

— Шеф кличет. Срочно. Едем. Прямо сейчас.

— Никуда я не поеду. У тебя все? Тогда топай.

— Не дуркуй, красавчик. — Додик напирает на меня своим брюхом. — Мне приказано тебя доставить обязательно. Живым… или мертвым. Усек?

— Убирайся… — цежу я сквозь зубы.

— Красавчик, к чему эти трали-вали? Без тебя мы не уедем. Посмотри… подходит к окну.

Я смотрю. Еще довольно светло, и я вижу, как во дворе расположилась компашка — три лба, и каждой — косая сажень в плечах. Думаю, что это еще не все в сборе.

— Уже иду — смиряюсь я и начинаю одеваться.

Додик прислоняется к дверному косяку, цепким взглядом шарит по комнате. Конечно же, мои чемоданы с барахлом не остались незамеченными…

— Жди… — Додик останавливает машину за городом неподалеку от бензозаправки.

Он вытаскивает ключ зажигания и уходит вместе со своими хмырями, которые всю дорогу хлестали баночное чешское пиво на заднем сиденье и дышали мне и спину перегаром. Они вооружены, по крайней мере Додик и его помощник по кличке Феклуха: пока мы усаживаемся в машину, я успеваю их «прощупать».

Шеф возникает из темноты неслышно, как привидение. Он усаживается рядом на месте водителя.

— Свое решение менять не собираюсь, — упреждаю и его вопрос. — Я завязал.

— Хочешь уехать? — спокойно говорит шеф, располагаясь поудобней. — У меня нет возражений.

— Тогда что вы от меня хотите?

— Выручи. В последний раз.

— Нет!

— Я так не говорил, когда вытаскивал тебя из весьма щекотливых положений. Ты неблагодарный человек…

Это правда. Я ему многим обязан. Впервые он меня выручил, когда я едва не отправил на тот свет очередного отчима. Мне грозило как минимум лет пять колонии, но шеф «смазал» где надо, и я отделался лишь исключением из инфизкульта. Второй раз, уже перед тем, как я начал на него работать, поддержка шефа пришлась очень кстати: я, к тому времени прозанимавшись почти три года в одной подпольной шарашке у-шу, влип в драку на танцплощадке. Меня пытались пырнуть ножом, пришлось защищаться жестоко, и парень, который решил побаловаться «пером», остался калекой на всю жизнь. Доказать свое право на самозащиту я не смог, потому как танцплощадка находилась в другом районе города, где у меня не было ни друзей, ни сочувствующих. Свидетели клепали на меня, что только могло им в голову взбрести. Шеф опять не поскупился, купил всех свидетелей на корню, в суде они отказались от своих показаний, и я остался на свободе.

— Отпустите меня, — прошу я. — Поверьте, я и впрямь больше не могу. Дошел до точки.

— Я тебя не держу. Мы просто работали вместе. И ты не был ни в чем обижен. Ты волен поступать как тебе заблагорассудится. Но ты забыл, что долг платежом красен.

— Свои долги я вам уже вернул. С лихвой. Если вы считаете, что платили мне слишком много, я верну вам деньги.

— Деньги… Мальчик мой, разве это деньги? Так, шелуха, мизер… Ты еще только на подступах к настоящим деньгам. К большим деньгам. И ты будешь их иметь, сколько захочешь: сто, двести тысяч, миллион. Выполни мою последнюю просьбу — даю слово, что последнюю! — и я возьму тебя в компаньоны. Голова у тебя работает прилично, человек ты надежный, проверенный — лучшего помощника трудно сыскать. А «чернухой» заниматься больше не будешь. Для этой работы люди всегда найдутся…

— Спасибо за доверие, но я не хочу. Плевать мне на большие деньги. Они меня к «вышке» приведут.

— Ну этого я, предположим, не допущу, — мягкий, убаюкивающий голос шефа вдруг стал скрипучим, неприятным. — «Вышка» предполагает судебное разбирательство…

Я понимаю и чувствую холодок под сердцем. Значит, дорога у меня теперь только одна…

— Кончать меня сейчас будут или как? — спрашиваю я сквозь зубы.

— Предположим, это совсем непросто сделать…

Не возражаю, тут я согласен.

— Но зачем ты так плохо обо мне думаешь? — продолжает шеф. — Или я тебе дал повод?

Я не отвечаю, смотрю, стиснув зубы, в ночную темень. Вот он, финиш… Возможно, я приду к нему и позже, все зависит от моего согласия. Какая разница?

— Кого на этот раз? — глухо бормочу, не глядя на шефа.

Он некоторое время колеблется, пытаясь заглянуть мне в лицо, хотя что можно увидеть при мельтешении светящихся фар редких легковушек, которые проносятся мимо? Затем решается и, придвинувшись поближе, тихо говорит мне на ухо… Ну, это уже слишком! Видимо он прочитал мои мысли, потому что резко отстранился и надолго умолкает. Я тоже молчу. Первым заговаривает он:

— Я тебе доверил… большую тайну. Надеюсь, ты это понимаешь. И чтобы между нами не было недомолвок, должен сообщить: в случае чего — ты знаешь, что я имею в виду, — мы «позаботимся» и о твоей любимой девушке.

Мир обрушивается на меня, давит под своими обломками. Мерзавец, как он посмел?! Ольга — заложница?

Я даже не понял, как очутился в моей руке наган.

Ярость захлестнула меня, лишила разума.

— Убью… — хриплю я. — Сейчас, здесь…

— Я тебе сказал — в случае чего… — голос шефа дрогнул — Ты должен и меня понять…

Стрелять! Выпустить весь барабан в него, затем кончить Додика… а потом себе пулю в лоб… А Ольга? Она ведь ничего не знает, ни в чем не виновата. Мои грехи, мне и расплачиваться…

— Оставьте ее в покое… — снова хриплю я. — Иначе я за себя не ручаюсь…

— Ладно, ладно, все, — торопливо говорит шеф и мягким движением отодвигает дуло нагана в сторону. — Извини, я переборщил. С кем не бывает. Успокойся, с ее головы и волос не упадет.

Не верю я ему, не верю! Но делать нечего — киваю и прячу наган. Шеф быстренько прощается, хлопает меня по плечу и исчезает. Минуты через две появляется Додик и компания.

— Поехали, — улыбается мне рожа неумытая. Я стою возле машины.

— Без меня… — отвечаю ему.

— Это почему? — удивляется Додик.

— Ну как знаешь… — косится на мою руку, которую я держу на поясе поближе к оружию.

Они уезжают. Я облегченно вздыхаю и вдруг сажусь прямо на асфальт ноги стали ватными.

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ

Фишман защищался с упорством, которое трудно было предположить в человеке такого склада характера.

И все же Хнжняк «дожал» его — мрачные стены следственного изолятора и дикие нравы сокамерников-уголовников оказались весьма действенным средством.

Фишман начал давать показания, когда ему пообещали отдельную камеру. Известно ему было немного, но вполне достаточно, чтобы представить картину тотальной системы коррупции, которая опутала город и область. Кооператив «Свет» был создан для легализации торговли импортной видеоаппаратурой, компьютерами и прочей электроникой, которую поставляли зарубежные партнеры по подпольному бизнесу. Контрабанда доставлялась в город частично транзитными рейсами в автофургонах, но больше железной дорогой в ящиках с импортным оборудованием для строящегося завода по производству магнитофонов. Расплачивался за заграничный товар преимущественно антиквариатом и золотыми изделиями.

По самым скромным подсчетам, месячный оборот торгово-закупочного кооператива «Свет» составлял около полутора миллионов рублей. В чьих карманах оседали эти деньги? Фишман, увы, этого не знал — зицпредседателя в такие подробности не посвящали. Он лишь передавал выручку от тайных операций в условленном месте некоему молодому человеку без имени, молчаливому и угрюмому. А перед этим обычно звонил шеф и назначал дату, время и место встречи. Шефа Фишман в глаза не видел…

Новость принес Баранкин.

— Ты слышал, что случилось в СИЗО? — спросил он, передавая мне оперативные сводки.

— Не приходилось, — буркнул я в ответ, не придав должного значения словам Баранкина.

— Вчера поздним вечером подследственные захватили заложников! Требуют, чтобы им дали оружие, деньги, машину. Генерал вызвал группу специального назначения.

Некоторое время я сидел спокойно, «переваривая» услышанное. Новость, конечно, была из разряда редких, но, собственно говоря, мне-то что… И вдруг меня словно током ударило — Фишман!

Я включил селекторную связь.

— Товарищ подполковник! СИЗО…

— Знаю, — перебил меня Палыч. — Только что звонил. Спецназ готовится к атаке. Договориться… э-э… не удалось. Выезжаем туда. Поторопись…

В СИЗО хаос: расщепленные взрывом двери, куски отбитой штукатурки, кислый дым от взрывчатки, который еще не успел выветриться. Ребята из спецназа курят, устроившись на каких-то ящиках у ворот. Только некоторые сняли бронежилеты, остальные отдыхают в полной экипировке, до боли знакомой мне по Афгану.

Начальник следственного изолятора бледен и не выпускает из зубов сигарету, дымит, как заводская труба.

— Из-за этих сволочей чуть кондрашка меня не хватила, — жалуется он подполковнику. — Теперь комиссии забодают — такое ЧП…

— Ты мне вот что скажи — убитые есть? — нетерпеливо спрашивает Палыч.

— Один. Всего один. Подследственный.

— Из тех, кто брал заложников?

— Нет. Этих молодчиков взяли живьем.

— Фамилия? — не отстает Палыч.

— Не помню. Зачем тебе?

— Нужно.

— Сейчас справлюсь…

Начальник СИЗО подзывает кого-то из своих сотрудников, спрашивает, тот разводит руками, при этом глухо ухмыляясь. Мне его состояние понятно радуется, что в такой передряге жив остался.

— Где труп? — наконец теряет терпение Палыч. — Веди к нему…

Убитый лежит на затоптанном полу одной из камер.

Он прикрыт какими-то тряпками, кажется, старыми простынями. Палыч, кряхтя, присаживается на корточки и открывает лицо покойника. Смуглая кожа, черные, чуть тронутые сединой кудри, крупный нос… Фишман!

— Как это случилось? — глухим голосом спрашивает Палыч.

— Когда спецназ вышибал дверь взрывом, Фишману размозжило голову, отвечает начальник СИЗО.

— А как он оказался под дверью? Ведь он не был… э-э… с теми, кто брал заложников.

Начальник СИЗО, как перед этим его подчиненный, в недоумении разводит руками.

— Ты предполагал нечто подобное? — усталым, бесцветным голосом обращается ко мне Палыч, когда мы усаживаемся в машину.

Я совершенно разбит, подавлен: похоже, все наши усилия и старания теперь не стоят выеденного яйца.

— Угу… — единственное, на что у меня хватает духу.

Мы молчим всю обратную дорогу. И только у входа в управление меня прорывает:

— Товарищ подполковник! Чем я провинился, что вы именно меня на это дело сосватали? Ведь вы знали, знали, чем оно пахнет!

— Знал… — угрюмо соглашается Палыч. — Потому тебя и выбрал…

— Спасибо за доверие, — что-то мутное, нехорошее поднимается из глубины моей души, и необъяснимая злость охватывает меня. — Между прочим, моя жизнь мне пока еще не наскучила.

Палыч вдруг сутулится, становится как бы ниже ростом. Не глядя на меня, он тихо роняет:

— Жаль… Мне бы твои годы…

И, чуть прихрамывая, он поднимается по лестнице.

Я остаюсь. Мне нужно немного прогуляться, чтобы привести в порядок свои мысли и чувства. Неужто я трус? Теперь уже просто не знаю… Но что прикажете делать, если передо мной резиновая стена? Я ее бодаю изо всех сил, упираюсь, как вол, она вначале поддается, а затем пружинит и, больно пнув, отбрасывает на прежние позиции.

Фишман был уже мертв, когда специазовцы вышибали взрывом дверь СИЗО. Такое заключение дал судмедэксперт. Допросы взбунтовавшихся подследственных ничего не прояснили. Тупик.

Что-то во мне надломилось. Это заметил даже счастливый Баранкин, который совершенно ошалел от своей любовной эпопеи.

— Серега, ты болен? — спросил он участливо.

— Я не болен… Я уже мертв… — мне не хотелось даже языком шевелить — я как раз сидел за своим столом и бесцельно листал дело Лукашова. Морально мертв…

— Ну ты даешь… — озадаченный Баранкин подошел ко мне и принялся рассматривать фотографии, разбросанные по столу, украдкой поглядывая в мою сторону — хотел продолжить разговор, но не решался. — Серега, а Лозовой тебе зачем? — наконец спросил он после довольно длительной паузы, ткнув пальцем в один из снимков.

Я невольно опешил — это были фотографии, полученные мною из седьмого отдела. А на снимке, который заинтересовал Славку, был изображен таинственный незнакомец из ресторана при мотеле.

— Кто такой Лозовой?

— Мы вместе учились в школе милиции. Только Лозовой на курс выше.

— Где он сейчас?

— Ты что, не помнишь? Служит у нас в управлении, в дежурной части. Старший лейтенант.

В дежурной части! В моей голове будто кто щелкнул выключателем, и мрак хандры тут же рассеялся.

— Погоди… Я быстро набрал номер дежурного по управлению. — Алло! Говорит Ведерников. Кто дежурил?.. — я назвал дату. — Жду… Понял, спасибо.

Именно Лозовой дежурил в ту ночь, когда бандиты ворвались в квартиру Лукашова, к Тине Павловне! И спецгруппа захвата опоздала… Потому что кто-то предупредил. Вывод напрашивается однозначный, но я все равно не могу поверить.

— Как тебе Лозовой? — спрашиваю Славку, который напряженно смотрит на меня.

— Здоровый… Мы с ним мало общались. Жлоб…

— Почему жлоб?

— Любитель выпить на дармовщину. А у самого снегу прошлогоднего не выпросишь. За копейку удавится. Так зачем тебе Лозовой?

— Интересуюсь, — неопределенно ответил я и стал складывать бумаги в сейф. — Извини, тороплюсь. Будет спрашивать меня Палыч, скажешь, что появлюсь часа через два.

Я спешил в парк ресторана «Дубок», где меня уже должны были ждать.

— Вот здесь он стоял, — долговязый юнец топнул ногой об асфальт аллеи.

— Я даже не успел заметить, куда он бил, — явно смущаясь, добавил второй, ростом пониже.

Он был бледен и немного прихрамывал. Собственно говоря, благодаря ему я и вышел на эту историю, которая случилась в вечер убийства Лукашова. Парень после драки попал в больницу с тяжелыми травмами ноги и ребер, а его мать, недолго думая, заявила в райотдел милиции о «хулиганах, избивающих наших деток…»

В РОВД происшествие расследовать не спешили, хотели, видимо, спустить его «на тормозах» — такие драки случались через день, а эта, к счастью, обошлась без поножовщины. Но мать пострадавшего обладала уникальной настойчивостью и добилась приема у самого генерала, после чего дело «повесили» на Баранкина.

Вот тут-то и выяснилось, что четверых здоровенных парней избил всего лишь один человек.

Я слушал объяснения юнцов и их подружек и все больше убеждался, что это именно тот человек, которого я ищу: роста выше среднего, широкоплеч, быстр в движениях, очень силен, отлично тренирован, в совершенстве владеет приемами восточных единоборств. А значит, он должен был где-то тренироваться. И если он не приезжий, не «гастролер»…

— Словесный портрет незнакомца из парка, составленный мною с помощью компашки потерпевших, оставлял желать лучшего. Что и немудрено достоверность словесных портретов, за редким исключением, не выдерживает никакой критики. Это как раз тот момент, когда теории не в ладах с практикой…

— Зайди к старику, — благоухающий Баранкин терпеливо чешет свои непокорные вихры, глядясь в карманное зеркальце. — Просил.

— Пижон, — отвечаю я и поправляю узел пестрого галстука, который идет ему, как корове седло. — Фрайер деревенский.

— На свадьбу придешь? — осторожно интересуется Славка, все еще не веря, что я в настроении.

— Куда денешься… Придется. Пора уже и мне заводить полезные знакомства.

Баранкин скалится, а я отправляюсь к Палычу.

В кабинете «зубра» полнейший кавардак: везде валяются бумаги, книги, а сам он, скинув пиджак, усердно копается в ящиках письменного стола.

— Звали?

— Садись… Сережа…

Ошеломленный, я медленно опускаюсь на стул: впервые за три с лишним года нашей совместной работы Палыч обращается ко мне по имени.

— Будем прощаться… — продолжая свои изыскания, негромко говорит он, не глядя на меня.

— Как… прощаться?

— Ухожу. Пора, брат, пора… На пенсию ухожу.

Я молчу. Что-то внутри оборвалось, и как-то нехорошо заныло сердце.

— Вот так… — Палыч поднимает на меня глаз.

Только теперь я замечаю, как он сдал за последний месяц. Передо мною сидел старик с потухшим взглядом, болезненный и вялый.

— Ты себя побереги, Сережа… Я перед тобою виноват… Ты был прав. Не надо было путать тебя в это дело.

— Иван Палыч, о чем вы? — И я впервые называю его по имени-отчеству, Это наша работа. Не я, так другой.

— Другой, может, и не полез бы на рожон. Видно, ты копнул чересчур глубоко. Особенно кое-кому не поправились твои разговоры с друзьями покойного Лукашова. Возможно, и не стоило с ними так…

Да уж, разговоры… Век бы мне с ними не говорить, не видеть их холеные рожи и пустые циничные буркалы. Хорошо, что я не сказал старику о звонках «доброжелателя».

— Иван Палыч, вас «ушли»? — прямо спрашиваю я.

Старик не выдерживает моего взгляда и опускает глаза. Его молчание красноречивее любых слов.

— Из-за меня, значит… Но я все равно доведу дело до конца! — едва не кричу я. — Чего бы мне это ни стоило! Я не позволю этим подонкам творить их черные делишки! Я не боюсь их.

— Знаю… Потому и… Эх! — машет Палыч рукой. — Пропади оно все…

— Значит, именно вас избрали козлом отпущения?

— Вроде того… Зря мы Фишмана арестовали…

— И теперь на всех перекрестках будут кричать, что мы применяли недозволенные методы, что он оговорил себя и других… Попробуй опровергни. Снова концы в воду и на трибуны, чтобы в который раз поклясться в верности перестройке.

— Опровергнуть трудно, это верно… Они уже накатали «телегу» в обком и… э-э… выше…

Мне почему-то в этот момент вспомнился Иван Савельевич и его молодой коллега. Да, им тоже не позавидуешь.

— Едва не забыл… — Палыч хмурится еще больше. — Наблюдение за квартирой Лукашова снято.

Вот это уже совсем плохо Теперь Тина Павловна осталась одна, как перст. Помощи ждать неоткуда…

Я смотрю на Палыча, он виновато отводит взгляд.

Я знаю, что он отстаивал до последнего наш план перед начальством. Увы.

Он смотрел на меня настороженно и с некоторой опаской. Я его понимал, лишь совсем недавно вышло постановление об официальном признании восточных единоборств в нашей стране, до этого гонимых и преследуемых, ютящихся в подвалах и развалюхах, подальше от глаз милиции. И нашей вездесущей общественности.

— Басков… — представился тренер и, помедлив чуток, добавил: — Олег…

Был он уже немолод, лет под сорок, худощав, жилист и как-то по-особенному собран.

— …Да, этого человека я знаю. — Басков долго рассматривал фоторобот, над которым мне пришлось изрядно потрудиться вместе с компашкой из парка. — Он здесь, правда, не очень похож. Но, судя по вашему описанию, — это Карасев. Редкий талант, доложу я вам. Настоящий боец, великий мастер.

— Вы с ним давно знакомы?

— Как вам сказать. Не так чтоб уж очень. Он тренировался у меня.

— Здесь? — показал я на приоткрытую дверь спортзала.

— Нет, — хмуро улыбнулся Басков. — В другом месте… Это когда мы, извините, в подполье ушли. По инициативе, между прочим, вашей конторы.

— Что он собой представлял? — Я не отреагировал на выпад тренера. — Вы ведь с ним общались — сколько? — почти три года.

— Неразговорчив, скрытен. Но заводной. Нервишки у него шалят, это точно. Очень обязательный. Если пообещал — разобьется, но исполнит. Вот, пожалуй, и все.

Из спортзала я не шел, а летел, будто за полчаса у меня прорезались крылья. Карасев! Не думаю, что теперь установить его место жительства будет архитрудной задачей.

Адрес Карасева я получил за считанные минуты. И сразу же, не мешкая, отправился к нему домой, на всякий случай, для подстраховки, захватив с собой Баранкина.

Дверь коммуналки, где жил Карасев, открыла приземистая старуха.

— Чаво? — переспросила она, приставив ладонь к уху, тем не менее в мое удостоверение впилась цепко и что нужно вычитала вмиг. — А, Карасев… Ентот паразит… Вона евойная дверь. Нетути Карасева.

— Не знаете, когда придет?

— Гы… — открыла щербатый рот старуха. — Он мине не докладывает. А нетути его ужо неделю. Не меньше.

Новость для меня малоприятная. Что делать? Не думаю, что мне удастся быстро получить санкцию на обыск: Иван Савельевич все еще по больницам прохлаждается, а его молодой коллега, завидев меня, зеленеет от испуга и старается побыстрее сбежать куда-нибудь «по делам». А что, если?..

— Рискнем? — тихо говорю Баранкину, показывая глазами на дверь комнаты Карасева.

— Ты что, того?.. — хотел покрутить он пальцем у виска, но, заметив любопытный взгляд старухи, быстро опустил руку. — Серега, у меня свадьба через три дня… — взмолился он. — Кто капнет — нас со свету сживут, по высоким кабинетам затаскают…

— Могеть, вам зглянуть на евонную комнату надыть? — робко спросила старуха.

— Не мешало бы… — переглянулся с Баранкиным, он только потупился безнадежно.

— Чичас… — Старуха зашлепала по коридору.

Через минуту она возвратилась и протянула мне ключ.

— Евойный, запасной… — Глаза ее забегали.

— Откройте, пожалуйста, — с официальной сухостью сказал я.

Старуха помялась немного, но не возразила.

Комната Карасева поражала убожеством: давно не беленные стены, слой пыли на столе и телевизор старой модели, простыни не первой свежести на довоенного образца кровати с медными шишечками… Я чувствовал себя неловко и ругался последними словами — а дальше что? Обыскать — значит, нарушить закон, уйти просто так — а вдруг в комнате есть что-нибудь такое… Короче, мы с Баранкшшм топтались у входа, а затем он меня потянул за рукав к выходу. И тут я увидел! В другое время, при иных обстоятельствах я, возможно, прошел бы мимо, ничего не заметив, но в этот неприятный для нас с Баранкиньш момент все мои чувства были обострены…

Через полчаса я уже стоял на пороге ЭКО.

— Здорово, Кир Кирыч! Колдуешь?

— А, Серега. Наше вам… — Мой приятель-эксперт оторвался от окуляра микроскопа и вяло пожал мне руку. — Садись. Хлебнешь? — показал на колбу, до половины наполненную прозрачной жидкостью.

— Спиритус вини?

— Извини, Серега, коньяк для опытов нам не положен. Чем богаты…

— Увы, не могу. Как-нибудь в другой раз. Тороплюсь. Я к тебе за помощью. Нужно срочно определить, что это за следы, — и я протянул Кир Кирычу полиэтиленовый пакет с тряпкой, которую выудил из картонного ящика с мусором в комнате Карасева.

— Старик, для тебя сделаю. Посиди. Я в лабораторию. Вот журнальчик итальянский для мужчин. Поразвлекайся. Да не вздумай увести. Вещдок…

Вскоре Кир Кирыч возвратился.

— Ну, это просто… Сам, наверное, знаешь. На этой тряпке следы порохового нагара, оружейного масла и чешуйки свинца. Короче, этой тряпкой чистили ствол, похоже, револьвера.

— Чешуйки свинца… Слушай, Кир, а нельзя проверить, не из этого ли оружия застрелили Лукашова?

— Можно. Но на это потребуется значительно больше времени. Нужно провести спектральный анализ чешуек и пуль.

— Кио, голубчик, постарайся! С меня причитается.

— Да ладно, сочтемся. К вечеру заключение будет готово.

Поздним вечером я позвонил в ЭКО.

— Обрадую тебя, Серега, — ответил на другом конце провода усталый голос Кир Кирыча. — Именно из этого нагана был застрелен Лукашов. За бумагами зайдешь?

— Спасибо, Кир! Ну ты молодец… Бумаги завтра. Будь здоров!

КИЛЛЕР

Как я по-глупому влип, простить себе не могу! Попался на элементарную уловку, как молокосос. Взяли меня Додик с Феклухой в тот момент, когда я помогал подняться старушенции, ни с того ни с сего рухнувшей прямо передо мной. Это я уже потом понял, что старая стерва была «подсадной уткой», когда меня притащили к ней на «хазу» в пригородном поселке, Додик и Феклуха ржали, как помешанные.

Шеф появился на вторые сутки моего заточения.

— Ну, здравствуй, мой мальчик, — он уселся на табуретку, развяжите ему ноги, пусть сядет, — приказал он Додику.

Я лежал на кровати, связанный по рукам и ногам, — эти поганцы боялись меня, как огня, конечно, в данной ситуации это обстоятельство было слабым утешением.

— Шеф, да он… — Додик скорчил глупую гримасу.

— Два раза я не повторяю…

Додик поспешил исполнить приказание.

— Ты голоден? — участливо поинтересовался шеф.

Я молчал, с ненавистью глядя на его тщательно выбритое лицо.

— Не сердись. Ты сам виноват. То, что надумал завязать — ладно. С кем не бывает… А вот то, что осмелился водить меня за нос, — это уже наказуемо, и со всей строгостью. Тебе было поручено ликвидировать жену Лукашова. С некоторых пор она стала для нас опасна. Я тебе объяснил почему. Для тебя ее кончить… тьфу! И нет. Невелика сложность. А ты все ходил вокруг да около, глаза мне замыливал, а сам лыжи вострил: билет на самолет прикупил, денежки припрятанные откопал. Те, что я тебе платил. Я! Не скупясь платил. К бабе своей собрался по-шустрому да втихаря? Ну это еще полбеды. Но за то, что ты пожалел жену Лукашова — пожалел ведь, а? — и не выполнил мой приказ, ответ держать придется. Молчишь?

Шеф закурил и некоторое время смотрел на меня задумчиво, пуская дымные кольца.

— Выйди. — указал он Додику на выход. — Оставь нас одних.

Подождав, пока Додик плотно прикроет дверь, он начал:

— Как ты думаешь, зачем я тебя спасал, вытаскивал из всех твоих историй, приблизил к себе? За какие такие заслуги? Не знаешь. И мать твоя тебе этого не рассказывала… Впрочем, когда я с тобой познакомился, она уже была полностью деградированной. Водка, пьянки-гулянки… Значит, не знаешь? А я тебе расскажу. Она была моей любовницей, стала ею в четырнадцать лет. Не исключено, что ты мой сын, — он гнусно ухмыльнулся. — Хотя… нет, не похож, совсем не похож… Видно, нагуляла тебя с каким-нибудь ублюдком. Такие дела, мой мальчик.

Он поднялся.

— Но будь ты и моим сыном, простить тебя все равно не имею права. Таковы наши законы, и они незыблемы. Мы тебя будем судить. Чтобы другим неповадно было… — Он прошелся по комнате. — А бабу эту, Лукашову, мы сейчас поедем кончать. Без тебя обойдемся, слабонервный. Но прежде мы с нею побеседуем кое о каких вещах. Жди.

— Я тебя… и на том свете… найду… — Мне казалось, что я схожу с ума: голову, словно раскаленным обручем схватило, в глазах потемнело, а по жилам будто расплавленный свинец прокатился.

Он посмотрел на меня с брезгливым сожалением и молча вышел.

Вскоре от дома отъехала машина.

В комнату вошел Додик.

— Балдеешь, красавчик? Вот, оставили меня тут сторожить. А как по мне, то тебя нужно было сразу в расход пустить, не разводить трали-вали. Лишняя морока только. Подумаешь, фигура… Давай сюда свои лапы, я их веревками забинтую. В сортир, гы-гы, и стреноженный попрыгаешь…

Всю свою ненависть я вложил в этот удар ногой, мне даже послышался хруст височной кости. Додик завизжал, как заяц-подранок, упал и забился в конвульсиях, из его ушей потекла темная кровь.

Я вышиб плечом дверь и прошел в грязную крохотную кухню, где возилась старушенция.

— Режь, стерва старая, иначе зашибу… — едва сдерживая бешенство, показал я на свои связанные руки. — Ну!

Старуха что-то прошамкала и покорно перерезала кухонным ножом веревочные узлы.

Я выскочил на улицу с единой мыслью — догнать, опередить! Подняв руку, остановил голубые «Жигули».

— Тебе куда, парень? — спросил водитель.

— В город…

— Не по пути… — И водитель хотел закрыть дверцу — видно, что-то во мне ему не понравилось.

Тогда я рванул дверцу на себя и уселся на сиденье.

— Поехали, — сквозь зубы процедил я. — Прошу тебя… Нужно человека спасать… Я заплачу…

— Да пошел ты… — И водитель потянулся за монтировкой, которая лежала у него на подхвате.

Я достал свой наган, который отобрал у Додика.

— Выметайся. Быстро! — взвел я курок.

Перепуганный водитель не выскочил, а вывалился на шоссе. Я сел на его место и дал газ. Вскоре поселок остался позади.

ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ

Карасев. Все, что я смог собрать о нем, лежит у меня на столе: характеристика, справки, свидетельские показания. Есть и фотографии, правда, десятилетней давности: настороженный взгляд, упрямо сжатые губы, квадратный подбородок. Симпатичное лицо. Убиица — «профи»… Он? В тот вечер, когда был убит Лукашов, алиби у Карасева почти стопроцентное. Во всяком случае, если судить по показаниям его соседей. А не верить им невозможно — особой любви к Карасеву они не питали. Но не мог же он быть одновременно в своей комнате и в парке у ресторана «Дубок»?!

Избитые неизвестным юнцы не смогли с полной уверенностью ответить на вопрос, когда им показали фото Карасена: не тот ли это человек? «Вроде похож… Как будто он… А может, и ошибаюсь… Вот если бы увидеть его в натуре, да в полный рост…»

Если бы… Исчез Карасев, испарился. Бесследно. Примерно через неделю после убийства Лукашова. Впрочем, судя по рассказам соседей, такое за ним замечалось и раньше — случалось, не бывал дома по два-три месяца. Был на заработках, «шабашил», объяснял, когда спрашивали. Весьма вероятно. Но как истолковать присутствие на тряпке следов порохового нагара и свинца?

Мои размышления прервал телефонный звонок:

— Ведерников? А ты, оказывается, упрямый… Слышишь меня, алло?

— Слышу, — отвечаю, с трудом сдерживая внезапную дрожь — это снова «доброжелатель».

— Фишман — последнее предупреждение. Забудь о том, что он наболтал. А убийцу Лукашова, хе-хе, — снисходительный смешок, — мы тебе на блюдечке с голубой каемкой преподнесем. Услуга за услугу. Идет? Что молчишь?

— П-паскуда, — хриплю я, от бешенства заикаясь. — Я до вас все равно доберусь, — добавляю совершенно непечатное.

— Жаль, — голос на другом конце провода становится жестче. — Жаль, что не удалось договориться с тобой по-хорошему. Надеешься на своих «стукачей»? Напрасно, считай, что их уже нет. До скорой, встречи, опер… Хе-хе…

Я медленно кладу трубку на рычаги. В глазах какая-то муть, трудно дышать. Встаю, с силой распахиваю окно и хватаю воздух широко открытым ртом. Хаотическое движение мыслей постепенно упорядочивается, и одна из них вдруг огненным всплеском озаряет мозг: «Тина Павловна! Ей угрожает опасность!» Снова хватаюсь за телефонную трубку, накручиваю диск, но мембрана отвечает только длинными гудками вызова. Ее нет дома? Но я ведь, черт побери, просил по вечерам не выходить на улицу!

Туда, немедленно к ней! Я выскакиваю в пустынный коридор управления и мчусь к выходу. Только бы успеть, не опоздать…

Такси, в котором я ехал, еще не успело развернуться, а мои ноги уже стремительно отсчитывали последние ступеньки лестничного марша, в конце которого солидно высится дубовая резная дверь квартиры покойного Лукашова.

Звоню. Еще и еще раз. За дверью ни шороха, ни звука. Хотя что можно услышать, если на полу прихожей пушистый болгарский ковер ручной работы, в котором ноги утопают по щиколотки, а дверь такой толщины, будто ее сняли с бомбоубежища?

Наконец звякает, отодвигаясь, массивный засов (его поставила Тина Павловна после ночного визита бандитов), затем поворачивается ключ в замочной скважине, и дверь медленно отворяется.

Жива! Я облегченно вздыхаю и прячу пистолет в кобуру.

— Вечер добрый! Не рады? — говорю, широко улыбаясь.

Она молча смотрит на меня остановившимися глазами, затем, будто опомнившись, отступает в глубь полутемной прихожей.

— Проходите… — тихо говорит, покусывая нижнюю губу.

Я переступаю порог, закрываю дверь и только теперь замечаю в тусклом свете бра, что на ее ресницах блестят слезинки. С чего бы?

Хочу спросить, но не успеваю: удар, который мог бы свалить и быка, швыряет меня на вешалку с одеждой. Удар мастерский, выверенный, в челюсть. Удивительно, но я еще сохраняю крупицы сознания: цепляясь за металлические завитушки стилизованной под «ретро» вешалки, пинаю ногой наугад в глыбастые человеческие фигуры, которые готовы обрушиться на меня. В ответ слышу вскрик и матерное слово, но порадоваться не успеваю: снова сильнейший удар, на этот раз он приходится мне в плечо. Валюсь на пол, перекатываюсь, на меня кто-то падает. Пытаюсь выскользнуть из-под тяжеленной туши, придавившей меня к ковру, хочу дотянуться до рукоятки пистолета… — и полный мрак, звенящая пустота…

Очнулся я в кресле. Надо мной склонился широкоплечий детина с маленькими глазками и низким лбом. Он держал в своей волосатой руке клок ваты, пропитанный нашатырем, и время от времени совал его мне под нос.

— Оставь его, Феклуха… — чей-то голос сзади. — Он уже оклемался.

Я помотал головой, пытаясь восстановить ясность мышления, и взглянул на говорившего. И ничуть не удивился, узнав в нем того самого бандита с автоматом «узи», который едва не отправил меня на мосту к праотцам.

— Старые кореша… — ухмыльнулся он. — Наше вам… Какая встреча…

Я промолчал. Интересно, где Тина Павловна? Что с ней? В комнате ее не было. Чертовски болит голова…

— Здравствуйте, Ведерников…

Высокий худощавый мужчина лет шестидесяти с нескрываемым любопытством рассматривал меня, заложив руки за спину. Представляю, как выглядит моя многострадальная физиономия…

— По-моему, вы слегка перестарались, — добродушно обращается к двум громилам, которые, как почетный караул, стоят едва не навытяжку возле моего кресла.

Феклуха захихикал. Второй поторопился пододвинуть худощавому кресло на колесиках.

Худощавый сел. Он был сед, крючконос, его слегка выцветшие глаза смотрели остро, испытующе.

— Я так и предполагал… — наконец молвит он, удовлетворенно откидываясь на спинку кресла. — Вы крепкий орешек, Ведерников. Это похвально. Люблю сильные, незаурядные личности.

Худощавый небрежно щелкнул пальцами два раза, и Феклуха быстро подал ему тонкую зеленую папку.

— Это то, из-за чего разыгрался весь сыр-бор, — худощавый показал мне несколько машинописных листков, достав их из папки. — Имена, адреса, суммы выплат нашим партнерам по бизнесу и, скажем так, помощникам. Ну и так далее…. Короче говоря, компромат, который собирал Лукашов на своих ближайших друзей-приятелей. А это, согласитесь, некорректно. И, естественно, у нас наказуемо. Эту папку нам любезно предоставила Тина Павловна. Правда, мы ее настоятельно попросили об этом одолжении. Эту папку она бережно хранила как память о безвременно усопшем муже.

Он умолк, исподлобья глядя на меня, — похоже, ждал вопросов, приглашал к разговору. Ну что же, побеседуем…

— Где Тина Павловна? — спрашиваю, непроизвольно морщась от боли видимо, моя челюсть требует серьезной починки, хотя сомнительно, судя по нынешним обстоятельствам, что мне представится когда-либо такая возможность…

— Жива-здорова, — натянуто улыбнулся мой собеседник. — Что с ней станется? К Тине Павловне мы теперь особых претензий не имеем. Она просто заблуждалась.

— А ко мне?

— К вам? — взгляд худощавого суровеет. — Кое-какие есть…

— Например?

— Мы вам советовали не копать так глубоко в деле Лукашова. Вы не послушались. И это очень прискорбно.

— Почему?

— Как вам сказать… Вы здорово подвели некоторых товарищей. К примеру, некий Лузанчик, с которым вы беседовали о наших проблемах, от расстройства принял несколько большую, чем требовалось, дозу морфия и… Надеюсь, понятно… А ему бы еще жить и жить…

Значит, они кончили и Лузанчика…

— Кого я еще… подвел?

— Узнаете в свое время.

— Это когда архангелы загудят в свои трубы?

— Думаете?… — Худощавый снисходительно ухмыльнулся. — Ну что вы… Зачем нам это? У вас своя парафия, у нас своя. Мы антиподы, но, увы, существовать друг без друга просто не можем. Не вы, так другой, третий… Зачем нам ссориться? Каждый занимается своим делом, всего лишь…

А ведь он позер… Странно, почему я вовсе не ощущаю страха? Неужели они выпустят меня живым? Сомневаюсь…

— Вы нам уже неопасны, Ведерников, — тем временем после небольшой паузы продолжил худощавый. — И все же мне не хочется конфронтации. Поэтому я предлагаю соглашение: вы изымаете из дела Лукашова ту записочку, которую написала Тина Павловна за день до смерти мужа, а мы вам выдадим его убийцу. Думаю — нет, уверен! — что вы сразу же получите повышение по службе и награду. Игра стоит свеч.

В. А.! Это он! Как же мне это сразу не пришло в голову?! Худощавый, видимо, прочел в моих глазах, что я понял, с кем имею дело, и с высокомерным видом кивнул, клюнул своим хищным носом-клювом.

— Нет! — ответил я твердо, насколько мог.

— Я в вас не обманулся… — В. А. посмотрел на часы и встал. — Уже ночь, поздно, а у меня еще есть кое-какие безотлагательные дела. Привяжите его, да покрепче, — приказал он своим подручным, недобро зыркнув на меня ледяным взглядом.

Приказ В. А. они исполнили быстро и на совесть — через одну-две минуты я был в буквальном смысле распят на арабском кресле. Сильная боль в грубо вывернутых назад руках вдруг всколыхнула всю мою ненависть к этим подонкам.

— Паскуда… — не сдержался я и выругался крепко, с яростью и вызовом глядя прямо в глаза В. А., который стоял напротив. — Все равно тебя достанут, не я, так другие.

— Весьма возможно, — спокойно ответил В. А. — Правда, это очень непросто, смею уверить вас. А по поводу записки Тины Павловны… Мы обойдемся и без вашей помощи. К утру записка будет лежать в моем кармане.

— Лозовой?.. — вырвалось у меня непроизвольно, — и тут же я едва не до крови прикусил губу: что ты болтаешь, олух царя небесного?!

В. А. вздрогнул. От его невозмутимости не осталось и следа: лицо пошло красными пятнами, в глазах полыхнула жестокость.

— Та-ак… — протянул он. — И это раскопал… Тем хуже для тебя — чересчур много знаешь… — В. А. на некоторое время задумался, Феклуха! — наконец прокаркал он вдруг охрипшим голосом: и, показав на дверь одной из спален, резко щелкнул пальцами.

— Гы… — придурковато осклабился Феклуха и в нерешительности затоптался на месте. Но, натолкнувшись на тяжелый взгляд В. А., отшатнулся в испуге и как-то боком, по-крабьи, завороженно глядя ему в глаза, потопал в спальню.

— Заткни менту пасть, — скомандовал В. А. второму бандиту.

Когда тот засовывал мне в рот кляп, я едва не потерял сознание от боли в сломанной челюсти.

— Ты сам выбрал свой путь, — В. А. склонился надо мною. — Я чуть было не совершил ошибку. Я думал, что ты все-таки внемлешь голосу рассудка и оставишь это дело. А возможно, и согласишься работать на нас. Увы, увы… — Голос его стал неприятным, скрипучим. — Я обязан принять меры предосторожности, несмотря на то, что ты вызываешь во мне симпатию…

За дверью спальни, где находился Феклуха, послышался какой-то шум, затем сдавленный крик или стон.

В. А. недовольно поморщился. Дверь отворилась, и в гостиную вошел Феклуха, облизывая окровавленный палец.

— Курва… — заматерился он. — Грызанула мать ее… Все, шеф, кранты. Преставилась. Аппетитный был бабец, гы-гы…

— Помолчи! — резко оборвал его В. А. — Принеси канистру с бензином. Она в багажнике машины, — повернулся он ко второму своему подручному, который с безучастным видом стоял, прислонившись к стене, и поигрывал уже знакомым мне автоматом «узи».

— Бу сделано… — буркнул тот и не торопясь, вразвалку, пошел к выходу.

— А ты тащи сюда газеты, журналы, книги… любые бумаги, которые найдешь, — обратился В. А. к Феклухе. — Да поживей! Мы сейчас побрызгаем здесь бензином, — снова нагнулся он надо мной, — подожжем, и все превратится в пепел. И ты тоже. А уже сегодня утром у меня будет не только эта вшивая записка, но и все остальные бумаги по делу Лукашова. Вот так.

Он смотрел на меня со злобным торжеством, упиваясь моей беспомощностью.

«Нет, шалишь, сволочь мафиозная! Тебе не удастся взять меня на испуг, унизить перед смертью!»

Превозмогая дикую боль в сломанной челюсти, я сделал веселые глаза и попытался улыбнуться, насколько это было возможно с кляпом во рту. Господи, прошу тебя только об одном-пусть он догадается, пусть знает, что я смеюсь над ним!

КИЛЛЕР

Эта ночь выпила всю мою душу без остатка. Видения, которые вместе с взвихренной теменью залетали в открытое окно салона «Жигулей», сводили меня с ума. Мое проклятое прошлое протянуло свои тонкие детские ручонки с железными пальцами и время от времени до физической боли сжимало мне горло.

Я снова и снова вспоминал, как одноклассники собирали поношенную одежонку, а классная, по прозвищу Штучка-Дрючка, в торжественной обстановке, со слезой на глазах, вручала мне ее, при этом проникновенно болтая о «счастливом, обеспеченном детстве». Эти обноски я никогда не надевал, отдавал матери, которая тут же меняла их на самогон.

Я вспоминал, как в одиннадцать лет сбежал от нее и попросился в детский дом. Я назвался чужим именем, Но меня никто и не искал…

Вспоминал кухню детского дома, грязную, неухоженную, в запахах протухшего мяса и кислых щей, куда я пробирался тайком, чтобы погрызть предназначенные для собак кости, кухню, которая отменно кормила директора, воспитателей, кухонных работников и их семьи, но только не детдомовцев, вечно голодных, забитых… и жестоких. Через два с половиной года я ушел оттуда, вернулся в свою коммуналку, после того, как порезал крохотным перочинным ножиком двух старшеклассников, которые пытались меня изнасиловать в туалете…

Я совершенно перестал ощущать течение времени, и когда подъехал к дому, где жила вдова Лукашова, то с удивлением отметил, что улица была совершенно пустынна: похоже, уже наступили предутренние часы. Я действительно пожалел эту женщину, без вины виноватую, которая мало что соображала в плутнях своего мужа, не хотел ее убивать. Едва я начинал размышлять, как мне лучше спроворить это дельце, чтобы выполнить приказ шефа — будь он проклят, упырь! — и тут перед моими глазами вставало лицо Ольгушки… Нет, я не мог!

«Волгу» шефа я заметил совершенно случайно, когда разворачивался, чтобы припарковаться неподалеку от дома, за деревьями скверика. Она стояла за углем, едва не впритирку к стене. Там была самая густая тень.

Я бросил взгляд на окна квартиры Лукашова. Они были зашторены, но сквозь узкие щелки кое-где пробивался неяркий свет. Значит, шеф все еще там.

Он выскользнул из черноты подъезда, как привидение. Я едва успел спрятаться за мусорный ящик метрах в шести-семи от «Волги». Я его узнал сразу, хотя он горбился и жался поближе к стене, — это был один из «боевиков» шефа, который выполнял лишь особо секретные поручения моего «благодетеля». Никто не знал имя и кличку этого человека. Про себя я прозвал его Брюнетом — он был черноволос, смугл и смахивал на грека. Брюнет всегда был вооружен до зубов.

Он едва не бегом свернул за угол, направляясь к машине шефа. Вскоре я услышал, как он открыл багажник. Момент был удобный, и мне нельзя было его упустить: встав во весь рост, я в несколько прыжков очутился возле «Волги». Брюнет, засунув голову в багажник, ковырялся там, перекладывая, судя по звуку, какие-то железки.

Я не колебался ни секунды: резкий удар локтем по позвоночнику и, когда он со стоном обмяк, я сильным рывком запрокинул ему голову назад. Раздался хруст, слабый вскрик и сипение… я отпустил уже бесчувственное тело, которое тюфяком сползло на землю, и решительно, не таясь, направился к подъезду.

Я вовсе не удивился, что дверь квартиры Лукашова была не заперта. Горячечное возбуждение охватило меня, но руки, когда я достал наган, не дрожали. Все, шеф, пора ставить последнюю точку… Ольга, Ольгушка, где ты? Как ты там? Увижу ли я когда-либо тебя?

Я взвел курок и рывком открыл дверь…

Примечания

1

Спасибо, друг! — исп .

(обратно)

2

Не за что. — исп .

(обратно)

3

Киллер — наемный убийца (англ.).

(обратно)

Оглавление

Искатель. 1961-1991. Выпуск 1

  Джеймс Хэдли Чейз ЕСЛИ ВАМ ДОРОГА ЖИЗНЬ…

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

  Чарльз Вильямс ДОЛГАЯ ВОСКРЕСНАЯ НОЧЬ

    ГЛАВА ПЕРВАЯ

    ГЛАВА ВТОРАЯ

    ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    ГЛАВА ПЯТАЯ

    ГЛАВА ШЕСТАЯ

    ГЛАВА СЕДЬМАЯ

    ГЛАВА ВОСЬМАЯ

    ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

    ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

    ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  Жорж Сименон ОТПУСК МЕГРЭ

    ГЛАВА I

    ГЛАВА II

    ГЛАВА III

    ГЛАВА IV

    ГЛАВА V

    ГЛАВА VI

    ГЛАВА VII

    ГЛАВА VIII

  Виталий Гладкий КИЛЛЕР Повесть X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?