«Ослепительный оскал»

Росс Макдональд Ослепительный оскал

Глава 1

Я увидел ее, поджидающую у дверей моей конторы. Она была коренастая, среднего роста. На ней был свободного покроя голубой жакет с голубым закрытым джемпером и накидка из голубой норки, которая не могла смягчить очертаний ее фигуры. У нее было широкое, сильно загорелое лицо и черные, коротко подстриженные волосы, еще больше подчеркивающие мальчишеские черты. Эта женщина была из тех, кто в половине девятого утра всегда на ногах, если только не были на ногах всю ночь.

Пока я отпирал дверь, она стояла поодаль и смотрела на меня снизу вверх с видом ранней пташки, выбирающей себе червяка нужного размера.

– Доброе утро, – сказал я.

– Мистер Арчер?

Не дожидаясь ответа, она протянула мне похожую на обрубок коричневую руку. Ее пожатие было крепким, как мужское. Освободив руку, она просунула ее под мой локоть, втолкнула меня в мою собственную контору и закрыла за собой дверь.

– Очень рада вас видеть, мистер Арчер.

Она уже начинала меня раздражать.

– Почему?

– Что «почему»?

– Почему вы рады меня видеть?

– Потому что... Давайте-ка сядем поудобнее, чтобы нам можно было потолковать.

Не обладая шармом, она вызывала своей настойчивостью лишь тревогу.

Она устроилась в кресле возле двери и оглядела приемную. Комната была небольшая и плохо обставленная. Женщина, видимо, отметила эти обстоятельства, но реагировала на это лишь тем, что крепко стиснула перед собой унизанные кольцами пальцы. На каждой руке было по три кольца, а в них большие бриллианты, которые выглядели настоящими.

– У меня есть для вас работа, – сказала она, обращаясь к стоящей у противоположной стены продавленной софе, покрытой зеленой имитацией кожи. Ее манеры изменились. От девичьей живости она перешла к мальчишеской серьезности.

– Это небольшое дело, но я хорошо вам заплачу. Пятьдесят в день достаточно?

– Плюс расходы. А кто вас ко мне направил?

– Никто. Да садитесь же! Ваше имя я знаю годы, просто годы.

– Тогда у вас есть передо мной преимущество.

Ее взгляд снова обратился ко мне. От небольшой экскурсии по моей приемной он немного состарился и утомился. Под ее глазами темнели коричневато-оливковые круги. В конце концов, она, может быть, и в самом деле не спала всю ночь. Выглядела она лет на пятьдесят, несмотря на свои девичьи и мальчишеские замашки. Американки никогда не стареют, они лишь умирают, и в глазах ее я прочел порочное знание этой истины.

– Зовите меня Уной, – сказала она.

– Вы живете в Лос-Анджелесе?

– Не совсем. Но неважно, где я живу. Я скажу вам, что нужно делать, если вы хотите, чтобы я перешла к сути дела.

– Если вы не перейдете, я этого просто не переживу.

Ее твердый сухой взгляд ощупал меня почти осязаемо и остановился на моем рте.

– Выглядите вы отлично. Но мне вы кажетесь каким-то голливудским.

У меня не было настроения выслушивать комплименты. Грубоватость ее напряженного голоса, смесь заискивания и дурных манер беспокоили меня. Казалось, будто я говорил с несколькими людьми одновременно, и ни один из них не раскрывался до конца.

– Это защитная окраска. Слишком разных людей приходится встречать.

Она не покраснела. Ее лицо застыло на мгновение, и только лишь. Та ее часть, которая была несовершеннолетним юнцом, сделала мне замечание:

– У вас случайно нет привычки перерезать горло своим клиентам? А то у меня есть кое-какой опыт в отбивании к этому охоты.

– С детективами?

– С людьми. А детективы тоже люди.

– Вы сегодня просто начинены комплиментами, миссис.

– Я же сказала: зовите меня Уной. Я не гордая. Могу ли я сказать вам, что надо сделать и что установить? Вы можете взять деньги и приняться за дело?

– Деньги?

– Вот.

Она вынула из голубой кожаной сумочки банкноту и бросила ее мне с таким видом, словно она была использованным лезвием безопасной бритвы. Я поймал ее на лету. Это была стодолларовая банкнота, но я не стал ее убирать.

– Задаток всегда помогает установить обстановку доверия, – заметил я.

– Я, конечно, все же перережу вам горло, но сперва дам вам нембутал.

Она мрачно обратилась к потолку:

– И почему в этих краях все такие юмористы? Вы же не ответили на мой вопрос.

– Я сделаю все, что вам угодно, если это не противозаконно и не лишено здравого смысла.

– Ничего противозаконного я не предлагаю, – резко сказала она. – И обещаю вам, что смысл будет.

– Это уже лучше.

Я положил банкноту в бумажник, где она выглядела довольно одиноко, и открыл дверь кабинета.

В нем стояло три кресла, а для четвертого места уже не было. Подняв венецианские шторы, я сел на вращающееся кресло за письменный стол. Кресло, на которое я указал ей, стояло возле стола напротив меня. Однако села она у стены, подальше от окна и света.

Скрестив ноги в брюках, она вставила сигарету в короткий золотой мундштук и прикурила от золотой зажигалки.

– Так вот, о работе, о которой я говорила. Мне нужно, чтобы вы последили за некоей особой, цветной девушкой, которая у меня работала. Она оставила мой дом две недели назад, точнее первого сентября. По-моему, это было к лучшему, так как я отделалась легким испугом, вот только она на прощание прихватила несколько моих безделушек. Пару рубиновых сережек и золотое ожерелье.

– Застрахованные?

– Нет. Они не особенно ценные. Я ценю их как память, понимаете?

Она попыталась придать своему лицу задумчивое, затуманенное воспоминаниями выражение.

– Судя по всему, это дело для полиции.

– Я так не считаю.

Лицо ее вытянулось и стало жестким, словно вырезанным из коричневого дерева.

– Вы что, не хотите заработать? Вы же зарабатываете на жизнь, выслеживая людей.

Я вынул из бумажника банкноту и бросил ее на стол.

– Очевидно не хочу.

– Не будьте таким нежным.

Она выдавила улыбку на своих жестких губах.

– По правде говоря, мистер Арчер, с людьми я круглая дура. Я чувствую себя ответственной за всех, кто бы у меня ни работал, даже если люди пользовались моими слабостями. Я испытывала к Люси настоящую привязанность, да и сейчас пожалуй, еще испытываю. Я не хочу создавать ей неприятности. У меня нет и мысли натравить на нее полицию. Все, чего я добиваюсь, – это получить возможность поговорить с ней и получить назад свои вещи. И я так надеялась, что вы мне поможете.

Она прикрыла короткими щетинистыми ресницами свои суровые черные глаза. Может быть, она и слышала вдали мелодию скрипок, я же слышал лишь шум и скрежет уличного движения, доносящиеся с бульвара.

– Помнится, вы сказали, что она негритянка.

– Мне чужды расовые предрассудки.

– Не об этом речь. Черных девушек разыскать в этом городе невозможно.

Я уже пытался.

– Люси не в Лос-Анджелесе. Я знаю, где она.

– Так почему бы вам просто не пойти к ней и не потолковать?

– Я намерена это сделать. Но в начале я бы хотела получить представление об ее передвижениях. Прежде чем говорить с ней, я хочу знать, с кем она видится и прочее.

– Довольно дорогой способ искать пропавшие драгоценности. Зачем вам это нужно?

– Это уже не ваше дело.

Она попыталась сказать это весело, с девичьим кокетством, но сквозь все эти ухищрения проскальзывала враждебность.

– Пожалуй, вы правы.

Я перебросил ей банкноту через письменный стол и встал.

– Все это похоже на поиски несбывшейся мечты. Почему бы вам не обратиться по соответствующим объявлениям в «Таймсе»? Есть уйма ищеек, которые живут на строгой диете несбывшейся мечты.

– Господи, я думала, он честный человек, – сказала она словно самой себе. – Хорошо, мистер Арчер, пожалуй вы меня убедили.

Это меня не взволновало, и я изобразил на своем лице полное безразличие.

– Я очень спешу, мне некогда было искать. Готова даже признаться, что я попала в переделку.

– Которая не имеет никакого отношения к хорошенькой воровке или краже драгоценностей. Вам бы следовало придумать историю получше. Но не пытайтесь, пожалуйста.

– Я и не собираюсь. Скажу вам правду. Когда Люси работала в моем доме, она естественно узнала о моих семейных делах. Она ушла с недобрым чувством, хотя я не подала к этому причин. Есть один-два факта, огласка которых была бы для меня нежелательна. Я боюсь, что она станет о них болтать, и поэтому хочу знать, с кем она общается. На основании этого я смогу принять собственное решение.

– Если бы я знал немного больше об этих неприятных фактах...

– О них я вам не скажу, это уж точно. Я и прийти к вам решилась, потому что хочу помешать их огласки.

Эта история по-прежнему мне не нравилась, но вторая версия была лучше первой. Я снова сел.

– Какого рода работу она для вас выполняла?

Уна немного подумала.

– Главным образом, домашнюю. Она служанка. Ее полное имя Люси Чампион.

– А где она у вас работала?

– В моем доме, естественно. А уж где он находится, вам знать ни к чему.

Я подавил приступ раздражения.

– Где она сейчас, или это тоже секрет?

– Я знаю, что кажусь неразумной и подозрительной, – ответила Уна, но я попала в очень затруднительное положение. Значит, вы беретесь за эту работу?

– Могу попытаться.

– Она в Белла-сити, за Вейли. Вам придется поторопиться, чтобы попасть туда до полудня. Это добрых два часа езды.

– Я знаю, где это.

– Хорошо. Одна моя подруга видела ее вчера в кафе на Мейн-стрит, почти на углу Гидальго-стрит. Подруга поговорила с официантами и узнала, что Люси приходит туда каждый день к ленчу, между двенадцатью и часом. Это кафе и в то же время винный погребок под названием «Том». Его легко найти. – Фотография Люси могла бы мне помочь.

– Мне очень жаль.

Уна развела руками в механическом жесте, выдававшем место ее рождения – северный берег Средиземного моря.

– Все, что я могу дать – это описание. Она красивая девушка и такая светлая, что может сойти за южноамериканку или калифорнийскую испанку. У нее очень приятные большие карие глаза и не слишком большой рот, как это бывает у некоторых из них. И фигурка была бы неплохая, не будь она так костлява.

– Сколько ей лет?

– Не так много. Она моложе меня...

Я отметил это указание, как и сравнение с собственной тучностью.

– Я бы сказала, двадцать с небольшим.

– Волосы?

– Черные, прямые, стриженые. Она держит их прямыми с помощью масла. – Рост?

– Сантиметров на пять выше меня. Во мне метр пятьдесят семь.

– Особые приметы?

– Самое лучшее у нее – это ноги, о чем она прекрасно знает.

Уна не могла подарить женщине незаслуженный комплимент.

– Нос немного вздернут. Это было бы мило, если бы ноздри не смотрели на вас в упор.

– Как она была вчера одета?

– На ней был костюм из искусственного шелка в черную и белую клетку. Насколько мне известно, он принадлежит ей. Я подарила его ей пару месяцев назад, и она его себе переделала.

– Значит, его вы вернуть не хотите.

Эта фраза, видимо, хлестнула ее по нервам. Она схватила окурок, выпавший из мундштука, и с силой ткнула его в стоявшую на столе пепельницу.

– Вы слишком много себе позволяете, мистер!

– Теперь мы почти сквитались, – сказал я. – Я выровнял счет. Мне просто не хотелось, чтобы вы считали, что слишком много покупаете за сотню долларов, вот и пришлось этим заняться. Вы подозрительная, а я нежный.

– Вы говорите так, будто вас драл медведь. У вас, случайно, нет семейных неприятностей?

– Я как раз собирался спросить вас о ваших.

– Не стоит заботиться о моей личной жизни. И хватит говорить о Люси. Настроение менялось у нее очень быстро, либо она делала вид, что оно меняется.

– О черт, это моя жизнь, и я ею живу. Мы зря тратим время. Согласны вы делать то, что я говорю, не больше и не меньше?

– Во всяком случае, не больше. Она может и не прийти сегодня в это кафе. Если же она придет, я прослежу за ней. Составлю список мест, которые она посетит и людей, с которыми она встретится. Я сообщу вам все это, так? – Да, сегодня вечером, если можно. Я остановилась в Белла-сити в отеле «Миссион». Спросите миссис Ларкин.

Она посмотрела на ручные квадратные золотые часы.

– Вам уже нужно ехать. Если она покинет город, немедленно дайте мне знать и останьтесь с ней.

Уверенно и быстро Уна двинулась к выходу. Ее затылок под короткой стрижкой был массивный со вздутыми мышцами, словно она имела привычку бодаться или рыть головой землю. Дойдя до двери, она повернулась и подняла руку в прощальном приветствии, затем подтянула повыше свою норковую накидку. Я подумал, не использовала ли она ее для того, чтобы скрыть чрезмерную тучность.

Вернувшись к столу, я набрал номер коммутатора своей справочной службы. Стоя у окна, я смотрел на тротуар через щели между планками венецианских штор. Он был запружен яркой толпой мальчишек и девчонок, снующих и порхающих туда-сюда в поисках счастья и долларов. Уна появилась среди них, темная и коротенькая с высоты моего наблюдательного пункта. Она направилась к верхней части города, выставив чуть вперед голову на мощной шее, олицетворяя собой сокрушительную силу, ожидающую преграды.

После пяти гудков служба связи ответила булькающим женским голосом. Я сообщил, что уезжаю на уикэнд.

Глава 2

С вершины склона я видел вдали горы на краю долины, лежащие гранитными пластами на фоне голубого неба. Дорога подо мной извивалась между коричневых сентябрьских холмов, заплатанных чернильными пятнами дубов. Между этими холмами и дальними горами долина была покрыта аркадами живой зелени, коричневыми рубцами вспаханных полей и яркими лоскутками садов. Среди них лежал Белла-сити, нескладный и пыльный, уменьшенный расстоянием. Я поехал вниз, к нему.

По краям зеленых полей стояли похожие на ангары склады общества садоводов. Питомники и ранчо предлагали помидоры, яйца и лимоны по минимальной цене. Я проехал мимо заправочных станций, кинотеатров на открытом воздухе, мотелей с заманчивыми названиями. Большие грузовики сновали по дороге, таща в Белла-сити дым и тяжелые прицепы.

Шоссе являлось социальным экватором, резко делящим город на белое и черное полушария. Наверху, в северном полушарии, жили белые, они владели и манипулировали банками и церквями, одеждой, бакалеей и винными магазинами. Внизу, в меньшей секции, стиснутой и придавленной публичными домами и прачечными, жили желтые и темные, мексиканцы и негры. Они выполняли большую часть работы в Белла-сити и его окрестностях. Я вспомнил, что Гидальго-стрит тянулась параллельно шоссе, двумя кварталами ниже его.

Было довольно жарко и очень сухо. От сухости у меня заболела грудь. Мейн-стрит была шумной и сверкающей от плотного полуденного движения. Я повернул налево, на восток Гидальго-стрит, и в первом же квартале нашел место для стоянки. Черные, коричневый и смуглые жены несли и катили сумки с провизией. Пара мексиканских детишек, мальчик и девочка, шествовали рука об руку в вечном полудне к ранней женитьбе.

Двое рядовых в форме возникли из ниоткуда, бледные, словно вызванные к реальности духи. Я вышел из машины и последовал за ними через Мейн и дальше к магазину на углу. Незажженная вывеска «Кафе Том» находилась напротив через улицу. «Свежее пиво высшей марки. Попробуйте наши особые спагетти».

Солдаты с видом знатоков изучали стойку с комиксами. Они выбрали с полдюжины книг, расплатились и ушли.

– Молокососы, – заметил продавец.

Это был седовласый мужчина в запачканных очках.

– Их сейчас чуть ли не с сосочки кормят. Всех можно укокошить в один прием. То ли дело, когда я служил в армии.

Я усмехнулся, стоя у витрины. Кафе «Том» могло похвастаться разнообразной клиентурой. Мужчины в деловых костюмах, спортивных рубашках, теннисках и свитерах, входили и выходили из него. Женщины были в клетчатых платьях или костюмах, состоящих из лифчика и брюк или шортов, в легких пальто поверх поношенных шелковых платьев. Среди них были и белые, но преобладали негры и мексиканцы. Костюмов из искусственного шелка в черную и белую клетку я не заметил.

– Вот когда я был в армии... – задумчиво повторял продавец.

Я взял журнал и сделал вид, будто читаю его, следя за меняющейся толпой на другой стороне улицы. Свет плясал продольными волнами на крышах проезжавших машин.

Совсем другим тоном продавец заметил:

– Вы не должны их читать, вы еще не заплатили.

Я бросил ему четверть доллара, и он успокоился.

– Вы же понимаете, дело есть дело.

– Конечно, – ответил я грубо, в армейской манере.

Сквозь пыльное стекло люди казались пожилыми в размытом свете улицы. Фасады домов были непонятной окраски и такие уродливые, что я не мог представить себе их внутри. Кафе «Том» было стиснуто с одной стороны ломбардом, в витрине которого были выставлены скрипки и пистолеты, и кинотеатром, украшенным огненным объявлением «Банда подростков», с другой стороны. Толпа, казалось, потекла левее, а потом все сфокусировалось на двойных дверях кафе «Том». Светлая негритянка с короткими волосами, в костюме из искусственного шелка в черно-белую клетку, вышла из кафе, помедлила и повернула к югу.

– Вы забыли свой журнал! – крикнул мне вслед продавец.

Я был на середине улицы, когда она дошла до Гидальго-стрит. Она повернула налево, шла быстро короткими шажками. Солнце сверкнуло в ее блестящих волосах. Я скользнул за руль и включил мотор.

Люси держалась эффектно. Ее бедра покачивались как груши на тонком черенке талии, а смуглые ноги без чулок приятно работали под клетчатой юбкой. Я дал ей пройти остальную часть квартала, потом последовал за ней, рывками передвигаясь от стоянки до стоянки. Во втором квартале я остановился перед остовом будущей церкви, в третьем возле зала для игры в пул, где молодые негры, азиаты и мексиканцы толпились у зеленого стола. В четвертом – у красной кирпичной школы на желтой безлюдной площадке для игр. Люси торопливо шла дальше к востоку.

Дорога перешла из асфальтовой в проселочную, тротуар исчез. Люси умело прокладывала себе путь среди групп детей, которые бегали, сидели и валялись в пыли, она шла мимо домов с разбитыми окнами, заделанными картоном, и корявыми облупившимися дверями или вообще без дверей. В ярком фотогеничном свете ветхость домов приобретала строгость чистоты и красоты, подобно лицам старых людей под солнцем. Их крыши осели, стены наклонились, словно усталые люди, и у них были свои голоса: скорбящие, болтливые и поющие. Дети в пыли играли в шумные игры.

На двенадцатом перекрестке Люси сошла с Гидальго-стрит и направилась к северу вдоль зеленой живой изгороди бейсбольного парка. Пройдя квартал, она снова повернула на восток, но уже по улице другого типа. Это была замощенная улица с тротуаром и небольшими зелеными газонами перед маленькими крепкими домами. Я остановился на углу, полускрытый подстриженной изгородью, обрамлявшей угловой участок. На табличке стояло название улицы: «Мезон-стрит».

Примерно в середине квартала, под перцовым деревом, напротив белого бунгало стоял потрепанный зеленый «форд». Молодой негр в зеленом купальном костюме надраивал его. Парень был очень крупный и на вид сильный. Даже на расстоянии в полквартала я видел, как перекатываются мускулы на его блестящих черных руках. Девушка направилась к нему через улицу, и ее походка стала более медленной и грациозной.

Заметив ее, он улыбнулся и пустил в ее направлении струю воды из шланга. Она хихикнула и побежала к нему, оставив всю свою важность. Он выстрелил струей воды прямо в дерево и рассмеялся так, словно выплеснул кувшин смеха. Звук его достиг моих ушей на полсекунды позже. Сбросив туфли, Люси побежала вокруг машины, на шаг впереди его миниатюрного дождя. Он бросил шланг и помчался за ней.

Люси снова появилась на моей стороне и схватила шланг. Когда он вынырнул из-за машины, Люси направила светлую струю прямо ему в лицо. Смеясь и захлебываясь, он подбежал к ней и вырвал у нее шланг. Их смех слился.

Стоя лицом к лицу на зеленой траве, они держались за руки. Вдруг их смех оборвался и перцовое дерево укрыло их своим зеленым молчанием. Вода, бегущая из шланга, пузырилась и сверкала в траве.

Хлопнула дверь. Этот резкий звук был похож на отдаленный удар кнутом. Влюбленные отпрянули друг от друга. Из двери белого бунгало вышла полная черная женщина. Она стояла, стиснув руки на покрытом передником животе. Судя по губам, она ничего не говорила.

Парень схватил тряпку и принялся полировать машину так усердно, как будто уничтожал все грехи этого мира. Девушка направилась к своим туфлям с видом искренней заинтересованности в них и только в них, словно искала их давно и безуспешно. Она прошла мимо юноши, даже не повернув головы в его сторону, и исчезла за бунгало. Полная негритянка вернулась в дом, бесшумно закрыв за собой дверь.

Глава 3

Я объехал вокруг квартала, поставил машину недалеко от перекрестка и пешком вышел на Мейн-стрит с другого конца. Юноша-негр все еще протирал свой «форд» под перцовым деревом. Он бросил на меня взгляд, когда я переходил улицу, но больше не обращал внимания. Его дом был пятым на северной стороне улицы. Я открыл белую калитку третьего, оштукатуренного коттеджа, на крыше которого, как перо на шляпе, торчала телевизионная антенна. Постучав в дверь, я вытащил из кармана черный блокнот и карандаш. Дверь немного приоткрылась и в щель выглянуло желтое худое лицо негра средних лет.

– Что вам нужно?

Когда он замолчал, его губы втянулись в рот.

Я открыл блокнот и держал наготове карандаш.

– Моя фирма проводит обследование.

– Здесь вам делать нечего.

Его рот с ввалившимися губами захлопнулся и вслед за ним захлопнулась и дверь.

Дверь следующего дома была открыта. Я заглянул прямо в гостиную, где теснилась старая мебель «Гранд Рапида». Когда я постучал в дверь, она стукнулась об стену.

Парень под перцовым деревом выглянул из-под крыла, которое он полировал.

– Вы просто заходите. Она рада будет вас видеть. Тетушка всех рада видеть... мистер, – добавил он, намеренно сделав паузу, и повернулся ко мне спиной.

Откуда-то из глубины дома послышался голос. Он был старческий и надтреснутый, но звучал плавно, как песня.

– Это ты, Холли? Нет, это не Холли. Все равно, входите, кто вы ни были. Вы, должно быть, из моих друзей, а они навещают меня, потому что я не могу выйти. Так входите же.

Речь лилась без пауз, и слова нанизывались друг на друга в приятной южной манере, когда звуки как бы слегка размыты. Я последовал за ними, как иголка за ниткой, через гостиную, по короткому коридору, через кухню в смежную с ней комнату.

– Когда-то я принимала гостей в гостиной, и не так уж давно это было. Только недавно доктор сказал мне: «Теперь, милочка, ты должна оставаться в постели, и не вздумай больше готовить, пусть Холли делает это за тебя». Вот я здесь и лежу.

Комната была маленькая и почти пустая, освещенная и вентилируемая небольшим открытым окном. Голос доносился с кровати у окна. Прислонившись к груде подушек в изголовье, на меня смотрела негритянка. Улыбка светилась на ее исхудавшем сером лице и в больших, как фонари, глазах. Улыбающиеся синие губы продолжали плести ниточку разговора.

– Это для меня вредно, он сказал, потому что мои суставы серьезно повреждены артритом, и если я буду повсюду расхаживать, как прежде, мое сердце непременно сдаст. Он сказал, что я из поколения упрямцев, а я рассмеялась прямо ему в лицо, просто не могла удержаться. Этот молодой доктор – мой большой друг, и я не слишком-то придаю значения его словам. А ты, сынок, не доктор?

Ее глаза ласково смотрели на меня, синие губы улыбались. Я ненавижу ложь, когда на моем пути встает элемент человечности, но пришлось солгать:

– Мы проводим опрос радиослушателей Южной Калифорнии. Я вижу, что у вас есть радио.

На маленьком, под слоновую кость, столике, между ее кроватью и стеной стоял радиоприемник.

– Конечно есть, – ответила она разочарованным тоном.

Ее верхняя губа с едва заметным усилием собралась во множество вертикальных морщинок.

– Он работает?

– Конечно же, работает.

Ее настроение повысилось. Мой вопрос дал ей пищу для разговора.

– Я не стала бы держать в комнате радио, которое не работает. Я слушаю его утром, днем и вечером, и выключила только когда вы постучали в дверь. А когда вы уйдете, я снова включу его. Но не спешите. Входите и присаживайтесь. Я люблю заводить новых друзей.

Я сел на единственное кресло-качалку возле кровати. Оттуда я мог видеть дверь соседнего бунгало и открытое кухонное окно.

– Как твое имя, сынок?

– Лью Арчер.

– Лью Арчер, – повторила она медленно, будто оно было коротким звучным стихом. – Красивое имя, очень красивое. А моя фамилия Джонс, по покойному мужу. Все зовут меня тетушкой. У меня три замужних дочери и четыре сына в Филадельфии и Чикаго. Двенадцать внуков, шесть правнуков, вот как. Посмотришь мои фотографии?

Стена над приемником была увешена фотографиями.

– Тебе, должно быть, не мешает немного отдохнуть. И много платят за такую работу, сынок?

– Немного.

– На тебе хорошая одежда, сынок, пусть это тебя не беспокоит.

– Это только временная работа. Я хотел вас спросить, есть ли радио у ваших соседей. Я не мог добиться ответа от мужчины из соседнего дома.

– Это от Тоби? Он такой угрюмый! У них есть радио и телевизор.

Она вздохнула от зависти и покорности.

– Ему принадлежит полквартала недвижимого имущества на Гидальго-стрит.

Я сделал в блокноте ничего не значащую закорючку.

– А как насчет другой стороны улицы?

– Только не у Энни Неррис. Я тоже была набожная, как Энни, когда могла распоряжаться своими ногами, но я не была такой упрямой. Она находит стыд даже в радиомузыке. Энни утверждает, что это новое изобретение дьявола, а я сказала ей, что она не идет в ногу со временем. Она даже не позволяет своему мальчику ходить в кино, и я сказала ей, что с мальчиком могут случиться куда более скверные вещи, чем невинные развлечения. Могут и случаются.

Она замолчала. Ее шишковатая рука с трудом поднялась с покрытых простынью колен.

– Слышите? Говорят о дьяволе.

Повернувшись всем телом, она обратила лицо к окну. За стенами дома напротив спорили два женских голоса.

Один из них густое контральто явно принадлежал полной негритянке. Я уловил обрывки сказанной ей фразы: «так слушайте... из моего дома... строить глазки моему сыну... убирайтесь... мой сын...»

Другой голос был сопрано, резкое от страха и гнева.

– Неправда! Это ложь! Вы сдали мне комнату на месяц... Низкий голос рассек его как удар.

– Убирайтесь... Укладывайтесь и убирайтесь! Можете получить остаток денег за оставшиеся дни. Они понадобятся вам на спиртное, мисс Чампион. Дверь снова хлопнула и юношеский голос проговорил:

– Что здесь происходит? Мама, ты выгоняешь Люси?

– Это тебя не касается, это не твое дело. Мисс Чампион уезжает.

– Ты не можешь с ней так обойтись.

Юноша говорил высоким обиженным голосом.

– Она заплатила до конца месяца.

– Она уезжает, это решено. А ты, Алекс, иди в свою комнату. Что бы сказал твой отец, если бы услышал, как ты разговариваешь со своей матерью? – Делай то, что велит тебе мать, – сказала девушка. – Во всяком случае, после таких оскорблений я здесь не останусь.

– Оскорблений! – с издевкой повторила пожилая женщина. – Я говорила только о фактах, мисс Чампион, и я сказала еще не все. Я не стану поганить язык другими, пока здесь слушает Алекс...

– Какими другими?

– Вы знаете какими. Я сдаю свою хорошую комнату не для того, для чего вы использовали ее прошлым вечером. Вчера вы принимали у себя в комнате мужчину и не пытайтесь лгать и изворачиваться.

Если Люси и ответила, то так тихо, что ничего не было слышно. Миссис Неррис внезапно появилась у кухонного окна. У меня не было времени отодвинуться из поля ее зрения, но она не подняла глаз. Лицо ее было каменным. Она опустила окно и задернула штору.

Тяжело дыша и улыбаясь, старая женщина откинулась на подушки.

– Вот как. Выходит дело, что Энни промахнулась. Я бы сказала, что она сама напросилась на неприятности, сдавая комнату этой молодой особе, Люси, когда у нее в доме взрослый парень.

И она добавила с прямотой очень старого человека, которому нечего терять, кроме своей жизни:

– Черт возьми, если она действительно уедет, то больше не будет ссор, которые можно послушать.

Я встал и тронул ее худое, обтянутое фланелью плечо.

– Очень приятно было с вами встретиться, тетушка.

– Мне с тобой тоже, сынок. Надеюсь, ты найдешь себе лучшую работу, чем ходить по домам. Я знаю, каково все время быть на ногах. Я всю свою жизнь готовила в больших домах. Нужно заботиться о своих ногах.

Ее голос тянулся и тянулся за мной, как бесконечная паутина.

Я вернулся к своей машине, отвел ее немного вперед и поставил так, чтобы можно было наблюдать за домом Неррисов. Моя работа связана с ходьбой и ездой, но главным образом – с сидением и ожиданием. В машине было жарко, но она была мне нужна как прикрытие. Я снял пиджак, сидел и ждал. Секунды медленно складывались в минуты, как стопки разогретых центов. В два, по моим приборным часам, с другого конца Мезон-стрит въехало желтое такси. Оно замедлило ход, посигналило перед домом Неррисов, потом развернулось и остановилось у тротуара за «фордом». Из дома вышла Люси в шляпке и с сумочкой в руке. За ней Алекс Неррис, теперь полностью одетый, тащил два одинаковых чемодана. Шофер поставил их в багажник, и Люси неохотно и робко забралась на заднее сиденье. Алекс смотрел, как машина скрылась за поворотом. С крыльца за ним следила мать.

Я, отвернувшись, проехал мимо них и последовал за такси к Гидальго-стрит, до Мейн, потом к югу от Мейн. В этом направлении находилась железнодорожная станция и я был почти уверен, что Люси спешит к поезду. Такси повернуло на улицу, ведшую к станции, и подвезло Люси к платформе. Она прошла на станцию. Я остановился за зданием и направился к задней двери комнаты ожидания. В тот же момент вышла Люси. Лицо ее было густо напудрено, волосы подобраны под шляпу. Не взглянув на меня она подошла к стоянке такси на другой стороне улицы и села в черную с белым машину. Пока шофер забирал с платформы ее багаж, я развернул машину. Черная с белым машина поехала к северу от Мейна, к шоссе, потом два квартала вдоль шоссе. Затем она замедлила ход, резко повернула налево под натянутое над двумя столбами полотнище с надписью:

МОТЕЛЬ «ГОРНЫЙ ВИД» И СТОЯНКА ПРИЦЕПОВ

Я проехал мимо и развернулся на следующем перекрестке. Вернувшись, я успел заметить, как белое с черным такси отъехало без пассажира.

Я остановил машину недалеко от полотнища с надписью и скользнул на другую сторону сиденья. Мотель «Горный вид» и стоянка прицепов размещались на бесплодной земле между шоссе и железной дорогой. Они обладали горным видом в такой же степени, в какой им располагало любое высокое здание в Белла-сити. Сквозь проволочную ограду, оплетенную лозами дикого винограда, я видел два-три десятка домов-прицепов, лежащих на грязной площадке, как киты на берегу. Вокруг них и под ними играли дети и собаки. На другой части двора стояло Г-образное здание из бетона, пробуравленное двенадцатью окнами и двенадцатью дверями. На правой двери висела табличка «Офис». На его низком бетонном крылечке стояли чемоданы Люси.

Она вышла в сопровождении толстого человека в тенниске. Он подхватил чемоданы и отвел ее к седьмой двери на углу постройки. Даже с такого расстояния Люси казалась неестественно скованной от напряжения.

Я въехал во двор и остановился перед офисом. Это была мрачная комната, разделенная надвое невысокой раскрашенной деревянной перегородкой. У двери стояла потертая брезентовая кушетка. По другую сторону перегородки находилось заваленное бумагами бюро, неубранный диван-кровать, и надо всем этим господствовал кислый запах кофе, исходящий из электрической кофеварки, полной зерен. Грязная карточка, висящая на перегородке, гласила:

«Мы оставляем за собой право выбора клиентуры».

Глава 4

Толстый мужчина вернулся в офис, его живот вздувался над тенниской. Татуировка на его предплечьях напоминала клеймо на говядине. Одна из них, на правой руке, заявляла: «Я люблю Этель», а его маленькие глазки утверждали: «Я не люблю никого».

– Свободные места есть?

– Шутите? Чего у нас полно, так это свободных мест.

Он оглядел свой офис, будто подозревая, что что-то здесь не в порядке, но не мог понять, что именно.

– Хотите снять комнату?

– Номер шесть, если она свободна.

– Она занята.

– А как насчет номера восемь?

– Восьмой можно.

Он подошел к столу за регистрационным бланком и бросил его на стойку.

– Путешествуете?

– Угу.

Я неразборчиво нацарапал свое имя, опустив номер лицензии и домашний адрес.

– Жарко сегодня.

– Пустяки. Тридцати восьми не будет. Были бы вы здесь в первых числах. Подскочила почти до сорока трех. Вот почему мало туристов. Половина комнат пустует.

Я заплатил за комнату и попросил разрешения позвонить.

– Междугородный? – подозрительно прохрипел он.

– Местный. Лично, если не возражаете.

Он достал из-под прилавка аппарат и вышел, захлопнув за собой дверь.

Я набрал номер отеля «Миссион». Голос Уны ответил немедленно, как только меня соединили с ее комнатой.

– Кто это?

– Говорит Арчер, звоню из мотеля «Горный вид». Люси Чампион только что сняла здесь комнату. Ее хозяйка, цветная женщина по фамилии Неррис, с Мезон-стрит, выставила ее.

– Где находится этот мотель?

– На шоссе, двумя кварталами западнее Мейна. Она в седьмом номере.

– Отлично, отлично, – ответила Уна напряженным голосом. – Продолжайте наблюдение. Я собираюсь нанести ей визит. Мне надо знать куда она пойдет после нашего разговора.

Уна повесила трубку. Я прошел в комнату восемь, поставил свой чемодан на середину потертого голубого ковра и повесил пиджак на железную вешалку в стенном шкафу.

Кровать была накрыта тонким зеленым покрывалом, которое не скрывало экономической депрессии в своей середине. Кровати я не доверял и сел на стул с прямой спинкой. Я поставил его перед окном и закурил.

Из окна была видна дверь в комнату Люси и окно внутреннего угла постройки. Дверь была закрыта, а на окне опущены старые зеленые жалюзи. Дым моей сигареты поднимался к оштукатуренному потолку в спертом воздухе комнаты. За перегородкой соседней девятой комнаты простонал женский голос. Мужской голос спросил:

– Что-нибудь не так?

– Нет-нет.

– Я думал, что-то не так. – Ну, давай! Все хорошо. – Я подумал, что сделал тебе больно.

– Ну, давай! Ну, давай! Ну, давай!

Вкус моей сигареты был отвратительный. Я бросил ее в банку из-под кофе, поставленную в комнате вместо пепельницы, и подумал о тех людях, которые поодиночке или парами лежали на этой железной кровати и смотрели на желтый потолок. В углах остались следы их грязи, стены впитали их запахи. Они приезжали со всех концов страны, чтобы смотреть на желтый потолок, валяться на железной кровати, трогать стены и оставлять невидимые следы.

Я подошел к перегородке, отделявшей меня от комнаты Люси. Она рыдала. Через некоторое время она что-то сказала сама себе, нечто, вроде: «Не стану!» А немного погодя: «Просто не знаю, что делать».

Люди часто рыдают в одиночку и говорят себе, что не знают, что делать, но все же слушать ее было тяжело. Я вернулся на свой стул у окна и стал наблюдать за дверью, пытаясь внушить себе, будто мне неизвестно, что за ней происходит.

Уна появилась перед ней внезапно, будто чья-то тень в наркотическом сне. На ней были пятнистые под леопарда брюки и плотная шелковая блузка. Стремительно, как боксер легкого веса, подойдя к двери, она постучала в нее два раза костяшками пальцев. Люси открыла дверь. Ее изящные коричневые пальцы взлетели ко рту и прижались к губам. Уна устремилась на нее подобно маленькому тарану, а Люси отступила и скрылась из моего поля зрения. Я услышал, как ее каблуки неуверенно зацокали по полу, и подошел к перегородке.

– Садись! – резко сказала Уна. – Нет, на кровать садись ты, а я сяду на стул. Итак, Люси, что же ты теперь делаешь?

– Я не хочу с вами говорить.

Голос Люси, вероятно, мог быть мягким и приятным, если бы страх не проделывал с ним свои фокусы.

– Не стоит так волноваться.

– А я и не волнуюсь. Это мое дело, что я делаю. Мое, а не ваше.

– Я в этом не сомневаюсь. Но все же, чем ты занимаешься?

– Я ищу работу, приличную работу. А когда я накоплю немного денег, то вернусь домой. Я не скрываюсь от вас, хотя это не ваше дело.

– И очень хорошо, Люси, потому что в Детройт ты не вернешься, ни сейчас, ни вообще когда-нибудь.

– Вы не сможете меня удержать!

Наступила пауза.

– Нет, я не стану тебя удерживать. Но я вот что тебе скажу: когда ты слезешь с поезда, тебя там уже будут ждать. Я каждый вечер звоню в Детройт.

Еще одна длинная пауза.

– Так что, видишь, Люси, Детройт для тебя исключается. Знаешь, Люси, что по-моему тебе следует сделать? Тебе нужно вернуться к нам. Ты сделала ошибку, уйдя от нас.

Люси глубоко вздохнула.

– Нет, я не могу.

– Да, ты можешь. Так было бы безопаснее и для тебя, и для нас. Для всех безопаснее.

Ясность и четкость тона Уны смягчились обманчивой мягкостью.

– Я объясню тебе создавшееся положение, дорогая. Мы не можем позволить тебе бегать вот так, без цели, как это ты делаешь. Ты попадешь в беду или приучишься слишком много пить в плохой компании, и тогда начнешь болтать. Я, видишь ли, знаю об этом все. Все мы болтуньи.

– Я – нет, – запротестовала девушка. – Я никогда не стану болтать, обещаю вам, честное слово. Пожалуйста, позвольте мне уехать, куда я хочу, не мешайте мне заниматься своими делами, пожалуйста!

– У меня есть долг перед моим братом. Я оставлю тебя в покое, если ты станешь с нами сотрудничать.

– Я так и делала, пока это не случилось.

– Да, делала. Скажи мне, Люси, где она? Тогда я оставлю тебя в покое, а если хочешь, то можешь вернуться к нам на двойное жалование. Это ей мы не доверяем, ты же знаешь. Она в городе?

– Не знаю.

– Ты знаешь, что она здесь в городе. А теперь скажи мне, где она.

Если скажешь, я дам тебе тысячу долларов наличными. Ну же, Люси, скажи мне!

– Не знаю, – снова ответила Люси.

– Тысячу долларов наличными! – повторила Уна. – Они у меня с собой.

– Не надо мне ваших денег, – ответила Люси. – Я не знаю, где она.

– Она в Белла-сити?

– Не знаю, мэм. Она привезла меня сюда и оставила. Как я могу знать, куда она поехала? Она ничего мне не сказала.

– Вот смешно, а я думала, что ты ее всегдашняя доверенная.

Внезапно изменившимся хриплым голосом Уна спросила:

– Ему сильно досталось?

– Да. То есть, я не знаю.

– Где он? В Белла-сити?

– Я не знаю, мэм.

Голос Люси стал вялый и монотонный. – Я не знаю, о чем вы говорите, мэм. – Мерзкая лгунья! – воскликнула Уна. Послышался звук удара. Стукнул стул, кто-то громко икнул.

– Оставьте меня, мисс Уна!

Напряженная ситуация вернула Люси к угрюмому подчинению и сделал ее речь невнятной.

– Я ничего от вас не возьму. Я пойду в полицию.

– Извини, милочка, я не хотела причинить боль. Ты же знаешь мой мерзкий характер, Люси.

Голос Уны стал сиплый от волнения и деланной заботливости.

– Я сделала тебе больно?

– Нет, не сделали. Вы не могли сделать мне больно. Просто не подходите ко мне. Уйдите, оставьте меня в покое.

– Почему я должна так сделать?

– Потому что вы от меня ничего не добьетесь.

– На сколько же ты согласна, милочка?

– И не предлагайте мне денег. Я вам не «милочка».

– Пять тысяч долларов!

– Я не трону ваших денег. – А ты становишься чересчур разборчивой, черномазая девка. Тебе ведь никто не давал работы, пока я не взяла тебя.

– Не называйте меня так, и делайте что хотите с вашей работой. Я не вернусь к вам даже под страхом смерти.

– Может быть, так оно и будет, – весело проговорила Уна. – Надеюсь, что смерть будет тебе угрожать.

Ее шаги прозвучали к выходу, и дверь хлопнула. Последовала мрачная тишина, потом серия звуков, медленных вялых движений. Они закончились скрипом пружин кровати и тяжелым вздохом. Я вернулся к окну. Голубизна неба ударила мне в глаза. У входа Уна садилась в такси, затем оно уехало. Я выкурил две сигареты и, наконец, Люси вышла и заперла дверь на ключ, висевший на медном кольце. Несколько секунд она помедлила, стоя на бетонном крыльце, подобно неопытному ныряльщику, готовящемуся к трудному прыжку. Толстый слой пудры покрывал, как глазурь, ее лицо, не слишком хорошо маскируя цвет ее кожи. На ней была все та же одежда, но ее тело казалось более мягким и женственным.

Она прошла через двор, повернула направо и пошла по шоссе. Я последовал за ней пешком. Она шла быстрыми и неуверенными шагами, и я даже боялся, не собирается ли она броситься под машину. Потом ее походка стала более уверенной.

У первого же перехода она пересекла шоссе.

Я обогнал ее и нырнул в первый же магазинчик, оказавшийся на моем пути. Это был фруктово-овощной магазин с открытой витриной.

Склонившись над грудой апельсинов спиной к улице, я услышал, как простучали ее каблуки, и почувствовал, как ее тень упала на меня, подобно прохладному туману.

Глава 5

Улица шла параллельно Мейн, на расстоянии квартала от нее. Вдоль покрытого выбоинами асфальта теснились не попавшие на Мейн-стрит радио и сапожные мастерские, мастерские по ремонту мебели, магазины со средствами для уничтожения насекомых и закусочные, похожие на мухоловки. Люси остановилась перед домом в третьем квартале и оглядела улицу. Я стоял на автобусной остановке на углу, в сотне метров от нее. С внезапной живостью она перебежала затененный двор дома и вбежала по ступенькам на веранду. Я пошел за ней.

Дом, в который она вошла, имел заброшенный и архаичный вид. С одной стороны он вплотную примыкал к мастерской по чистке матрацев, с другой – к парикмахерской с одним-единственным парикмахером. Трехэтажный, с фантастической остроконечной крышей, он был построен до появления калифорнийского стиля архитектуры. Извилистые коричневые отметки уровня воды испещряли его серые боковые стены. Оконные переплеты нижнего этажа были выкрашены в белый цвет, и окна смотрели на солнце, словно очки слепца. Возле двойных дверей была табличка с надписью, выведенной крупными черными буквами: «Сэмюэль Беннинг, врач».

Карточка, прикрепленная над звонком, сообщала на английском и испанском:

«Звоните и входите».

Так я и сделал.

В прихожей пахло больничным мылом, стряпней, антисептиками и сыростью. Из полумрака на меня посмотрело лицо. Это было крупное мужское лицо, очень резкое и агрессивное. Я инстинктивно отпрянул, но потом понял, что это отражение моего собственного лица в тусклом зеркале, висящем на стене. Зеркало было вставлено в старую раму с причудливыми завитками. Дверь в конце прихожей впустила свет и темноволосую женщину. На ней было серое полосатое форменное платье, и она была красива пышной горячей красотой. Она смотрела на меня черными глазами и, видимо, знала это.

– Вы хотите видеть доктора, сэр?

– Если он у себя.

– Пройдите в комнату ожидания, сэр. Он скоро вас примет. Дверь налево.

Она удалилась, мягко покачивая бедрами.

В комнате ожидания никого не было. Широкая, с несколькими окнами, она, очевидно, была раньше гостиной первого этажа. Теперь ее главным качеством было полное отсутствие респектабельности, начиная от раскромсанного ковра и кончая неопределенного цвета потолком. Вдоль стен стояло несколько расшатанных стульев, недавно обновленных с помощью яркого ситца. Несмотря на это, комната была из тех, на которых порочная нищета оставила свои следы.

Я сел на стул спиной к свету и взял журнал с расшатанного стола. Журнал был двухлетней давности, но он помог мне скрывать свое лицо. В дальней от меня стене находилась закрытая дверь. Через некоторое время дверь открылась и в ней появилась молодая брюнетка в плохо сидящей форме.

За открытой дверью я услышал женский голос, похожий на голос Люси. Она там что-то говорила, но слов я не разобрал.

Вошедшая женщина резко закрыла дверь и подошла ко мне.

У нее были глаза цвета голубой эмали. Красота ее свела на нет убогость комнаты.

Я задумался над тем, как могла эта комната удостоиться чести принимать ее, когда красавица прервала мои мысли, – Вы хотите видеть доктора?

– Да.

– Он сейчас занят.

– И долго он будет занят? Я спешу.

– Не могу сказать, как долго.

– Я немного подожду.

– Хорошо, сэр.

Она стояла под моим настойчивым взглядом с таким невозмутимым спокойствием, словно это было ее естественное состояние. Ее красота была не чувственной и не связанной с движениями. Она была застывшая, как красота статуи. Даже голубые глаза были плоскими, лишенными выражения. И все ее лицо, казалось, находилось под новокаиновой блокадой.

– Вы один из пациентов доктора?

– Пока еще нет.

– Могу я узнать ваше имя?

– Ларкин, – бухнул я, наугад. – Горас Ларкин.

Замороженное лицо не оттаяло. Она подошла к письменному столу и что-то записала в карточку. Ее слишком тесное, плохо сидящее, но шикарное платье вызывало у меня тревогу. Все в ней беспокоило меня.

Дверь хлопнула, и появился мужчина в докторском халате. Я поднял журнал и под его прикрытием принялся изучать вошедшего. Его голова с большими ушами и почти без волос казалась странно голой, как будто ощипанной. На длинном лице тускло светились тревожные светлые глаза. Глубокие печальные складки тянулись вниз от крыльев большого обвислого носа.

– Иди же сюда, – сказал он медсестре. – Ради бога, поговори с ней. Я не могу всего этого слышать.

У него был высокий и быстрый голос, дрожащий от гнева и беспокойства. Женщина холодно оглядела его, затем бросила взгляд на меня.

– Идем, – нетерпеливо проговорил он, протягивая к ней костлявую красную руку. – Я не могу с ней справиться.

Она пожала плечами и прошла мимо него в дверь. Он отпрянул от нее всем своим телом, словно она излучала невыносимую жару. Я вышел из дома. Люси вышла через пять-десять минут. Я сидел в парикмахерской возле дома доктора Беннинга. Передо мной было двое мужчин. Один сидел в кресле, ему брили шею, а другой читал газету. Читающий был немолодым и полным, в коричневом пиджаке из верблюжьей шерсти. На его щеках и на носу были красные прожилки.

Когда мимо парикмахерской прошла Люси, он торопливо встал, надел засаленную панаму и вышел на улицу. Я подождал и последовал за ним.

– Но вы же следующий, сэр! – крикнул мне вслед парикмахер. Я оглянулся с другой стороны улицы. Он все еще стоял у окна, делая зазывающие жесты зажатой в руке бритвой. Человек с прожилками на носу был на полпути к следующему углу, почти возле Люси.

Она снова привела нас на станцию. Когда она подошла к ней, пассажирский поезд на север как раз отходил от платформы. Люси встала, как вкопанная, на платформе и стояла до тех пор, пока его дым не рассеялся среди холмов. Человек в пиджаке из верблюжьей шерсти наблюдал за ней, пригнувшись бесформенной глыбой за штабелем упаковочных клетей под навесом багажного отделения.

Люси повернулась и вошла в здание станции. Узкое окно под аркой позволило мне лишь частично видеть комнату ожидания. Я перешел к другому окну, игнорируя человека за штабелем упаковочных клетей и не пытаясь поставить его в своей памяти на нужное место. Люси стояла у билетной кассы с зеленой банкнотой в руке.

Мужчина направился ко мне, прижимаясь тучным телом к стене, будто ветер мешал ему двигаться нормально. Он положил на мою руку два мягких белых пальца.

– Лью Арчер, не так ли?

Его речь был намеренно шутовской и сопровождалась самодовольной улыбкой.

– Что еще за игру вы затеяли?

Я стряхнул с руки его пальцы.

– Ты меня, мальчик, не проведешь. Я хорошо тебя помню. Ты был свидетелем по делу Сэллера, и работу ты проделал неплохую. Присяжные побили защиту. Макс Хэйс, – представился он.

Он снял свою панаму, и над его лбом вздыбился хохолок рыжеватых волос. Под ним, как вишни, живо сверкали умные темные глаза. Его легкая улыбка хранила скромное обаяние и говорила о том, что он сделал прыжок в мужественность и зрелость в сорок и сорок пять лет, не прилагая к этому никаких усилий.

– Хэйс, – повторил он, словно уговаривая. – Максфилд Хэйс.

Я вспомнил его на процессе Сэллера. Вспомнил также, что он лишился своей лицензии за сговор с членом суда на другом процессе по делу об убийстве.

– Я знаю тебя, Макс. Так что тебе надо?

– Давай прошвырнемся через улицу, я поставлю тебе выпивку и мы вспомним старые времена и все прочее.

Он говорил мягко, но настойчиво, и слова выкатывались из его губ легко, как пузыри. Его дыхание было таким сильным, что к нему можно было прислониться.

Я посмотрел на Люси. Она стояла в телефонной будке на дальнем конце комнаты ожидания. Ее губы были плотно прижаты к микрофону и шевелились.

– Спасибо, не сейчас. Мне нужно сесть на поезд.

– Опять ты надо мной шутишь. В ближайшие два часа не будет никаких поездов в любом направлении. Значит, тебе можно не беспокоиться о том, что девчонка удерет, не так ли? Она сможет воспользоваться своим билетом не раньше, чем через два часа.

Его лицо засветилось усмешкой любителя пошутить, как будто он умудрился подсунуть мне сигару со взрывчаткой.

Я почувствовал себя так, словно он именно это и сделал.

– Шутит кто-то еще. У меня для этого нет настроения.

– Ну, ну, не стоит так. Ты не должен обижаться.

– Оставь это Макс.

– Как мы можем заниматься делом, если ты даже не хочешь поболтать о новостях?

– Отойди, ты мне свет загораживаешь!

Он сделал небольшой круг и снова поднес ко мне свою самодовольную улыбку.

– Здравствуй и прощай, мальчик! Мы находимся в общественном месте и ты не имеешь права меня выгонять. А потом, у тебя нет монополии на это дело. Если бы мы откровенно поговорили, то оказалось бы, что ты даже не знаешь, в чем суть дела, готов держать пари. Здесь приоритет мой.

Я не мог не заинтересоваться, и он это понимал. Его пальцы вернулись на мою руку, как бумеранг. – Люси – моя добыча. Я пошел на риск и взял ее на прицел. Я подписал с ней контракт на семь лет и, когда уже подобрался к наличным, то на моем пути возник ты. На моем алкогольном пути.

– Слишком много слов, Макс. Сколько в них правды?

– "Ничего, кроме правды, да поможет мне Бог".

С насмешливой торжественностью он поднял руку.

– Не вся правда, конечно. Всей правды я еще не знаю, да и ты тоже.

Нам нужно обменяться своими знаниями.

Люси вышла из телефонной будки. Когда она оказалась на открытом пространстве, ее тело как-то сжалось. Она села на скамейку, положила ногу на ногу и подалась вперед, как будто у нее начались колики в животе.

Хэйс слегка подтолкнул меня. Его влажные глаза сияли, видимо, он был уверен в себе.

– Я знаю, что за этим делом стоят большие деньги.

– Сколько?

– Пять кусков. Готов быть с тобой в пополаме.

– Почему?

– Простая предосторожность, дружок.

В отличие от большинства закоренелых врунов, он умел эффектно использовать правду.

– Ударь меня – и я готов. Выстрели в меня – и я истеку кровью. Напугай меня – и я потеряю над собой контроль. Я не из числа храбрецов. Мне нужен партнер, который не бросит меня.

– Или мишень?

– Что за гадкая мысль! Это дело легальное, поверь мне. А легально не часто удается перехватить кусок в двадцать пять сотен.

– Продолжай.

– Минутку. Обменяемся знаниями, вот что я предложил. А ты пока не сказал мне ничего. Например, о том, что наговорила тебе эта леди.

– Леди?

– Женщина, дама, кто она там. Та, с мальчишеской прической и бриллиантами. Она тебя наняла?

– Ты все знаешь, Макс. Похоже, что я не смогу сообщить тебе ничего нового.

– А ты попробуй. Так что же она тебе рассказала?

– Кое-что о пропавших драгоценностях. Но это звучало не очень убедительно.

– Все же лучше той чепухи, какую она наболтала мне. Знаешь, что она мне наговорила? Будто девушка была служанкой ее покойного мужа, а когда тот умер, то оставил ей что-то по завещанию. Она же – душеприказчик, и должна, во исполнения желания покойного мужа, найти Люси и заплатить.

Он передразнил унину фальшивую сентиментальность.

– Она, наверно, решила, что имеет дело с идиотом.

– Когда это было?

– С неделю назад. Я добрую неделю рыскал в поисках этой черномазой.

Он бросил злобный взгляд в окно на согнутую спину Люси.

– Я ее нашел, и что же происходит? Звоню своей доброй нанимательнице, прошу дальнейших инструкций, а она меня вышибает.

– Что она хотела узнать, Макс?

– А ты со мной в деле?

– Зависит от обстоятельств. – Дьявол. Я предлагаю тебе половину в крупной сделке, а ты говоришь, что это зависит от обстоятельств. Я перед тобой весь, как голенький, а ты молчишь, как устрица. Это не этично.

– А пять кусков этично?

– Я же тебе обещал... Я уже горел, я уже терял свою лицензию...

– Никакого шантажа?

– Абсолютно. Если хочешь знать чистую правду, то вот она: дело настолько легально, что я его боюсь.

– Хорошо. Вот что я думаю. Ей нужна совсем не Люси. Люси – путь к кому-то еще.

– Быстро соображаешь. А ты знаешь, к кому именно?

– Имени я не знаю.

– Ага.

Его улыбка была полна превосходства своего знания.

– Это он. У меня есть его имя, приметы и все остальное. А эта малышка должна вывести нас на него.

Хэйс отдался своей эмоциональности. Его вишнево-карие глаза выкатились из орбит, руки поздравляли одна другую. Для меня же его история была слишком хороша, чтобы быть правдой, но она была правдой.

Люси внезапно выпрямилась, вскочила на ноги и кинулась к выходу. Я оставил Хэйса и последовал за ней. Когда я завернул за угол станции, Люси садилась в зеленый «форд». За рулем сидел Алекс Неррис. Машина отъехала прежде, чем захлопнулась дверца.

На стоянке за станцией было одно такси. Его шофер, развалившись, дремал на переднем сиденье. Форменная фуражка закрывала верхнюю часть его лица, рот был широко открыт. Он храпел. Уголком глаза я увидел, что «форд» повернул налево к шоссе.

Я потряс шофера за плечо. Он был маленький и седой, но рвался в бой.

– Полегче, полегче, пожалуйста. Что такое?

Я показал ему деньги.

– Давайте за тем «фордом».

– Ладно, ладно, полегче.

Макс Хэйс намеревался устроиться рядом со мной, но я захлопнул дверцу перед его носом, и такси рванулось с места. Мы выехали на шоссе и успели заметить, как «форд» повернул налево, где дорога пересекалась с шоссе на Лос-Анджелес. На перекрестке нас остановил красный свет. Прошла целая вечность, пока он сменился на зеленый. Мы быстро выехали из города и помчались по шоссе. Никакого «форда» не было видно.

В пяти километрах от города я велел шоферу повернуть.

– Извини, – сказал он. – Я не мог ехать на красный свет при таком движении. У тебя неприятности с этими людьми?

– Нет, ничего.

Когда я вернулся на станцию, Хэйс уже ушел. Это меня вполне устраивало. Я заказал завтрак – самую безопасную еду в этих стационарных закусочных – и, приступив к еде, обнаружил, что голоден.

Было немного больше пяти, когда я покончил с беконом и яйцами. Я вернулся пешком в мотель «Горный вид».

Глава 6

Ключ Люси, со свисавшим на медном кольце номером, торчал в двери. Повинуясь импульсу, я постучал. Никакого ответа. Я оглядел двор, погруженный в истому жаркого вечера. На дальнем его конце в прицепах, как сверчки, щебетали дети. Я снова постучал и, не получив ответа, нажал ручку и вошел в комнату. Люси лежала почти у моих ног. Я закрыл дверь и посмотрел на часы. Пять семнадцать.

Жалюзи на окне были опущены, свет проникал в щели между планками, и пылинки в его полосках отплясывали пляску святого Витта. На стене возле двери находился выключатель, и я нажал на него ключом. Желтые стены сомкнулись вокруг меня, потолок с кольцами концентрических кругов сдавил голову. Круг света падал прямо на лицо Люси, на ее серое, как глиняная маска, лицо, плавающее в луже черной крови. Ее перерезанное горло зияло, как пасть грифа.

Я прислонился к двери и немного отодвинулся от Люси, но смерть уже связала меня с ней крепче, чем любая церемония.

Одна рука ее была вытянута и возле распростертой на полу ладони сверкнуло что-то металлическое. Я наклонился и посмотрел. Это был ручной работы нож с кривым пятнадцатисантиметровым лезвием и черной деревянной рукояткой, украшенной резными листьями. Кровь застыла на нем пятнами.

Я переступил через тело и подошел к кровати. Она была точно такая же, как и в моей комнате. Зеленое покрывало было смято в том месте, где она лежала. Возле кровати стояли закрытые чемоданы. Я открыл один из них, пользуясь для этой цели чистым носовым платком, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. В нем лежало аккуратно сложенное форменное платье медсестры, хрустящее от крахмала. Во втором чемодане вещи находились в полном беспорядке. Туда покидали без разбора клубок чулок, поношенное платье, несвежие блузки, нижнее белье, пачку журналов с любовными историями и альбом пластинок Эллингтона, завернутый в красную шелковую пижаму. В боковом кармане, среди коробок с пудрой и кремами, я нашел конверт.

Он был адресован миссис Неррис, Белла-сити, Мезон-стрит, 14, для Люси Чампион. Судя по марке, он был отправлен из Детройта девятого сентября. На вложенном в него письме не было ни даты, ни обратного адреса.

"Дорогая Люси!

Я очень сожалею, что ты потеряла работу. Мы все думали, как ты там живешь одна. Но ты никогда не понимала, что это такое. Конечно, мы хотим, чтобы ты вернулась, только вот деньги на билет собери сама, а то у нас нет. Твой отец снова без работы и я снова тащу семью, трудно сводить концы с концами. Всегда сможем дать тебе постель и что поесть, приезжай, дома будет лучше. Брат учится в школе хорошо, пишет это за меня.

Надеюсь, ты сможешь справиться сама со своими неприятностями.

Мама.

Как поживает твой друг? Ты знаешь, кто".

Письмо изобиловало орфографическими ошибками. Я положил его на место и закрыл чемодан. Его замок тяжело щелкнул, будто в последний раз. Сумочка Люси лежала в углу, у кучке пыли. В ней находилась губная помада, испачканный ею носовой платок, несколько десяти, пяти и однодолларовых банкнот и несколько монет, билет до Детройта, страховая карточка и вырезка из газеты. В ней старомодным шрифтом было напечатано сообщение под заголовком:

МАТЬ ПРЕДЛАГАЕТ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ЗА СВЕДЕНИЯ ОБ ИСЧЕЗНУВШЕМ СЫНЕ "Эройо-Бич, восьмого сентября. Миссис Чарльз А. Синглентон, лицо, занимающее видное положение в жизни этого курортного города, объявила сегодня о вознаграждении в 5000 долларов за информацию, касающуюся местонахождения ее исчезнувшего сына. Сын, Чарльз Э. Синглентон-младший, исчез из местного отеля неделю назад, вечером первого сентября. С тех пор друзья и родственники о нем ничего не слышали.

Синглентон, выпускник Гарвардского университета и лейтенант запаса Воздушного Флота, имеет средний рост и атлетическое сложение, темные вьющиеся волосы, карие глаза и ярко-белое лицо. В последний раз на нем был серый костюм из камвольной шерсти, белая рубашка и темно-красный галстук, верхней одежды не было. Исчезнувший сын покойного мистера Чарльза Э. Синглентона является наследником сельскохозяйственного предприятия Синглентона. Его дедом с материнской стороны был полковник Айзек Вельдес, женившийся на Мэри Карлайл, дочери основателя огромного состояния.

Местная полиция отклоняет предположение о принуждении, хотя сама миссис Синглентон выражает опасение за безопасность своего сына. Местный шериф Оскар Ленсон заявил: «Похищение следует полностью исключить». Прежде всего, не было никакого требования о вознаграждении. Что же касается принуждения, то обстоятельства указывают на то, что мистер Синглентон покинул Эройо-Бич по своей воле, руководствуясь личными причинами. Следует помнить, что он человек молодой, холостой и любит путешествовать. Тем не менее, мы делаем все для того, чтобы его разыскать, и будем рады любой информации.

Лица, имеющие какую-либо информацию о Синглентоне, должны срочно связаться с капитаном Кеннеди из конторы шерифа Эройо-Бич."

Я дважды прочел объявление, запомнил имена и места, потом убрал вырезку в сумочку, а сумочку положил в угол. В некотором смысле, я знал теперь меньше, чем раньше. Так что-то, написанное на непонятном языке, только усугубляет ваше невежество. Я посмотрел на часы. Пять двадцать четыре. С того момента как я нашел Люси, прошло семь минут.

Чтобы пройти к двери, мне пришлось снова перешагнуть через ее тело. Прежде, чем выключить свет, я посмотрел на ее серое лицо. Отчужденное и уже сильно изменившееся, оно ни о чем мне не сказало.

Во дворе желтый солнечный свет казался слабым и поблеклым, словно это время дня было для него невыносимым. Старая машина свернула с шоссе и покатила по двору к прицепам, оставляя за собой облачко пыли в неподвижном воздухе. Я подождал, пока уляжется пыль, потом пошел к офису. По дороге туда я заметил, что из-за ворот за мной наблюдает Алекс Неррис.

Он побежал ко мне, неуклюже и быстро, в слишком тесном для него отглаженном голубом костюме. Я остановился и приготовился к нападению. Он был тяжелый и сильный и знал, как использовать свой вес. Он саданул меня плечом в диафрагму и повалил на землю на спину. Я встал. Пользоваться кулаками он не умел. Я выдал ему хук левой, и от удара в тело голова его оказалась в удобном для апперкота положении. Но вместо этого, спасая свои кулаки и его лицо, я зажал его правую руку и вывернул ее за спину.

– Отпустите меня! – воскликнул он. – Будем драться честно. Я вам покажу!

– Ты мне покажешь. Я слишком стар для драки.

– Я могу вышибить из вас мозги. Пустите меня. Что вы делали в комнате Люси?

– С ней кое-что случилось.

Я держал его руку, не давая ему возможности двигаться, так что ему пришлось повернуть шею и взглянуть на меня сбоку. На его черном лбу блестели капельки пота, а глаза были большие и блестящие от предчувствия несчастья.

– Вы лжете, пустите меня!

– Ты можешь постоять спокойно и выслушать меня, как разумный человек?

– Нет!

Но его ответ был лишен убежденности. Глаза его затуманились, еще минута – и на них выступят слезы. Он был мальчиком в мужском обличье. Я отпустил его.

Он медленно выпрямился, потирая скрюченную руку. На другом конце двора собралась кучка зрителей, медленно подогревавшая себя до соблазна насилием.

– Идем в офис, Алекс.

Он окаменел.

– Кому я там понадобился? – Никому. Все равно, идем. – Мне незачем туда идти.

– Тебе сколько лет, Алекс? – Девятнадцать, скоро будет двадцать.

– Имел когда-нибудь неприятности с полицией?

– Никогда. Спросите у моей матери.

– Люси твоя подруга?

– Она мне не подруга. Мы собирались пожениться... Я могу содержать жену, – добавил он патетически.

– Конечно, можешь.

Взгляд его ярких карих глаз впился в мое лицо.

– Что-нибудь случилось? Что вы там делали?

Я отступил назад, повинуясь импульсу.

– Я заходил поговорить с ней. Хотел предупредить ее, чтобы она не уезжала из города.

– Мы сегодня уезжаем. Вот почему я здесь жду. Она пошла за вещами.

Он обернулся и посмотрел на дверь седьмого номера.

– Почему она не выходит? Она больна?

– Она не выйдет, – ответил я.

Толпа зрителей двинулась от прицепов к нам, издавая короткие возгласы угроз и волнения. Я открыл дверь офиса и придержал ее для Алекса. Он прошел мимо меня, шевеля одними ногами.

Человек, который любил только Этель, сидел на кровати спиной к двери, зажав в руке полупустую бутылку кока-колы. Он встал и подошел к стойке, потом взглянул на оставленную кровать. С обложки разложенного на подушке журнала гологрудая красотка молча взывала о помощи.

Оставив ее мольбы без внимания, лысый клерк спросил:

– Чем могу быть вам полезен?

Потом его мозг медленно прореагировал на чернокожего парня.

– Что ему надо?

– Позвонить, – ответил я.

– Звонок местный?

– В полицию. Вы знаете номер?

Номер он знал.

– Неприятности?

– В седьмом номере. Идите, поглядите. Но я бы не стал и другим не посоветовал бы.

Он наклонился над прилавком и его лысина замаячила, как деревенский сыр.

– Что случилось?

– Посмотрите сами. Но сначала дайте мне телефон.

Он поставил на прилавок аппарат и ушел. Алекс сделал попытку последовать за ним, но я удержал его правой рукой, а левой набрал номер. Когда он услышал мое сообщение дежурному сержанту, то упал ничком на стойку, навалившись всей тяжестью на руки. Его тело затряслось от рыданий. Сержант сказал, что немедленно высылает машину.

Я положил руку на спину юноши, но он стряхнул ее.

– Что ты здесь делал, Алекс?

– Это мое дело.

– Ждал Люси?

– Если знаете, то нечего спрашивать.

– Сколько времени ты ее ждал?

– Почти полчаса. Я несколько раз объехал вокруг квартала и вернулся. Я посмотрел на часы – было пять тридцать одна.

– Она пришла около пяти?

– Около пяти.

– Она вошла одна?

– Да, одна.

– А потом кто-нибудь входил?

– Я никого не видел.

– Кто-нибудь выходил?

– Вы. Я видел, как вы выходили.

– А кроме меня? Раньше меня?

– Я не видел. Я объезжал вокруг квартала.

– А ты входил к ней?

– Нет, сэр, не входил.

– Почему?

– Она сказала, что забежит только на пять минут. Ее чемоданы были уже уложены.

– Ты мог бы зайти.

– Я не хотел. Она этого не хотела.

– Люси выдавала себя за белую, так ведь?

– А если и так? В штате нет закона, запрещающего это.

– Ты хорошо информирован, – сказал я. – Ходишь в школу?

– Я только что поступил в колледж первой ступени. Но я ухожу из него.

– Чтобы жениться?

– Я никогда не женюсь. Теперь я никогда не женюсь. Убегу и сгину.

Он повесил голову и, казалось, говорил со стойкой.

– Тебе придется остаться здесь и ответить на множество вопросов. Возьми себя в руки.

Я с силой потряс его за плечо, но он не шевельнулся и не двинулся.

Лишь когда послышался воющий звук сирены, голова его дернулась вверх, как у загнанного зверя.

Глава 7

Черная патрульная машина остановилась на гравии возле входа в офис.

Из нее вышел полицейский в штатском, поднялся по ступенькам и вошел в комнату. Несмотря на серую шляпу и мешковатый серый костюм, он выглядел так, будто всю жизнь был полицейским – защелкивал наручники и расследовал преступления, пробивая свою карьеру на разбитых мостовых и в темных улочках. На его огрубевшее и обветренное лицо за пятьдесят лет работы под солнцем, как на карту местности, легло отражение жизни долины.

– Я Брейк, лейтенант-детектив. Это вы звонили?

– Да, я. Она в седьмой комнате, в конце двора.

– Мертвая?

– Совершенно.

Алекс издал какой-то сдавленный звук. Брейк шагнул к нему и внимательно оглядел его.

– Что ты тут делаешь?

– Жду Люси.

– Это ту, что умерла.

– Да, сэр.

– Долго тебе придется ждать. Это ты ее зарезал?

Алекс посмотрел на детектива, словно на дерево, притом слишком толстое, чтобы на него можно было взобраться.

– Нет, сэр.

– А как это понравится твоей матери?

Не дожидаясь ответа Алекса, Брейк повернулся ко мне.

– Он ее зарезал?

– В этом я сомневаюсь. Он пришел после того, как это случилось. Говорит, что они собирались пожениться.

– Это он так говорит.

– Я ее не убивал, – заявил Алекс. – Я не тронул бы и волоса Люси.

Его тело безвольно обвисло над стойкой, поддерживаемое только локтями, как будто оно больше не могло ему пригодиться.

Вошел толстый клерк. Дверь за ним мягко захлопнулась. Он двинулся в обход вдоль стены и вокруг стойки, пробираясь к своему миру бумажной наготы, грязных простыней и молчаливых просьб о помощи. Вид смерти напомнил ему о грехах, похороненных в глубине памяти, и он подскочил, когда Брейк сзади спросил его:

– Вы портье?

– Да, сэр.

– Мне нужен ключ от седьмого номера, даже все ключи.

– Их нет, мистер Брейк.

Он подобострастно повернулся, как бы предлагая в жертву свое дрожащее тело.

– Я дал ей один, когда она сняла комнату, а потом она вернулась и попросила у меня дубликат. Сказала, что первый потеряла. Я сказал, что ей придется заплатить.

– Ключ в двери, лейтенант, – сказал я. – Почему вы этого раньше не сказали? Брейк вышел и поручил своему шоферу следить за Алексом. Подъехала вторая полицейская машина и остановилась за первой. Кольцо зрителей разомкнулось и снова сомкнулась вокруг нее. Сержант в форме пробился через толпу и подошел к Брейку. В одной руке и под мышкой он нес фотокамеру и треножник, в другой – сумку с принадлежностями для снятия отпечатков пальцев. – Где труп, лейтенант?

– Вон там. Коронеру сообщили?

– Он в пути.

– А ну, люди, дайте пройти.

Толпа расступилась и двинулась за ними.

В офисе Алекс и его страж сидели на кушетке в угрюмой близости. Страж был крупным молодым фараоном в голубой форме патрульного. На фоне его широкой грудной клетки Алекс казался меньше и худее. Его взгляд был устремлен в себя. Кажется, он впервые понял, что это такое: черный парень, попавший в сеть законов белых, и это ранило его так глубоко, что он не осмеливался шевельнуться.

За стойкой портье устроился поудобнее с остатками своей кока-колы. Я сел рядом с ним на диван-кровать.

– Мне бы хотелось поподробнее выяснить насчет ключей.

– Вопросы! – патетически воскликнул он.

Коричневая струйка жидкости поползла из угла его рта по красной сыпи на подбородке.

– Вы, возможно не поверите мне; на вид я кажусь здоровым, но у меня очень слабые нервы, у меня даже есть освобождение от армии, так что вот вам доказательство. Перекрестный допрос и труп – всего этого я не вынесу. Да еще этот лейтенант так на меня смотрел, будто я все это с ней сделал. Он состроил гримасу и стал похож на раскормленного придурковатого ребенка.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– Должно быть, около пяти. Я не смотрел на часы.

– Ей нужен был второй ключ?

– Точно. Я спросил ее, что случилось с тем, какой я ей дал, когда она въезжала. Она ответила, что, должно быть, потеряла его. Откуда мне было знать, что она идет на рандеву с убийцей?

– Она казалась обеспокоенной?

– Не знаю. На такие вещи я внимания не обращаю. Это мне нужно было беспокоиться. Зачем ей нужно было приходить сюда чтобы получить ножом по горлу? Ниже по Гидальго с ней сделали бы это безо всяких хлопот.

– Для вас это, конечно, ужасно, – заметил я. – А для нее – пустяки.

– Вот тут вы чертовски правы.

Никакой иронии или насмешки в его ответе не было, лишь жалость к себе, от которой у него булькнуло в горле.

– Откуда я мог знать, что она только выдает себя за белую? Что она собирается искровенить мне весь пол? Теперь придется мыть его!

Алекс сидел со своим стражем по ту сторону стойки. Мне был виден только его затылок, но я слышал его дыхание.

– Входил ли кто-нибудь в комнату девушки после ее возвращения? – спросил я.

– Я не видел. Я обычно не обращаю внимания на такие вещи. Они приходят и уходят.

Эта фраза понравилась ему и он повторил:

– Приходят и уходят.

– И вы никого не видели?

– Нет. Я сидел здесь и убивал время. Они приходят и уходят.

Однако в нем тлели остатки гнева.

– Хотел бы я его видеть! Задушил бы гадину, который сделал это и испачкал пол...

– Вы думаете, это был мужчина?

– Почему?

– Вы сказали «который».

– Это только оборот речи. И вообще, зачем женщине резать женщину? Наклонившись ко мне, он громким шепотом сказал:

– Если хотите знать мое мнение, то я думаю, что это дело рук того черномазого. Резать горло – это, знаете, у них в крови.

Раздался грохот. Алекс Неррис бросился через стойку головой вперед и упал перед клерком на четвереньки. Вскочив на ноги, он изо всех сил ударил его по голове. Тот слабо пискнул и свалился мне на ноги.

Алекс кинулся к закрытому окну. Я никак не мог высвободить ноги и завопил:

– Остановись, Алекс! Назад!

Алекс вышиб стекло и перекинул ногу через подоконник. Голубой пиджак распоролся у него на спине.

Охранник бегом огибал стойку. Его черная кобура была расстегнута, револьвер выпрыгнул ему в руку, как попрыгунчик из коробки. Он поднял правую руку, щелкнул предохранитель. Алекс все еще был на подоконнике, стараясь просунуть другую ногу через узкий проем. Прекрасная мишень!

Я спихнул клерка со своих колен на пол и прыгнул на линию огня. Охранник, не убирая пальца со спуска, грозно посмотрел на меня и крикнул:

– Прочь с дороги!

Алекс вылез в окно, я бросился за ним. Он мчался по высокой сухой траве к изгороди, которая шла вдоль шоссе. Она была двухметровой высоты. Он подбежал к ней и одним махом перелетел через нее. Его «форд» стоял у изгиба дороги. Я влез на изгородь и свалился на другую сторону. За моей спиной прогремел выстрел. Алекс был в машине, отчаянно нажимая на стартер. Пуля ударилась в капот «форда», хлопнув, как тяжелая капля дождя, и оставила в нем дырку. «Форд», словно подстегнутый, рванулся вперед, его задние колеса взбудоражили гравий. Я побежал за ним и вцепился в опущенное окно.

Алекс не повернул головы от руля, но неожиданно нажал на тормоз, свернул в сторону и прибавил газу. Рука моя разжалась, и я потерял равновесие. Я упал и покатился по земле. Красочный мир слился в одну сплошную массу и на секунду вообще померк. Молодой патрульный с пистолетом помог мне встать на ноги. «Форд» исчез из вида.

– Послушай, ты, – набросился тотчас на меня патрульный. – Я мог бы его пристрелить, не встань ты на моем пути. Чего ты добивался?

Пистолет в его руке угрожал мне. Левой рукой он механически стряхивал частицы гравия с моего пиджака.

– Он нужен живым. Подстрели ты его – и попал бы в переделку. Он ведь не был арестован.

Лицо полицейского побледнело под загаром, как будто я перекрыл его сердечный клапан. Он тотчас опустил пистолет.

Брейк выскочил из ворот и побежал к нам быстро и неуклюже, как медведь на задних лапах. Уже на бегу он отдал распоряжение:

– Не теряйте времени, Тренчер. Садитесь в машину и давайте за ним. Я передам сообщение. Какой номер?

– Я не заметил, лейтенант.

– Отлично работаете, Тренчер.

Брейк взмахом руки отпустил его.

Я сообщил ему номер машины. Брейк, раздраженный, поспешил к патрульной машине и настроился на волну полицейского управления. Я стоял рядом и ждал его.

– В чем дело, лейтенант?

– Тревога номер один. Надо блокировать дороги.

Он пошел к комнате Люси.

Толпа людей из прицепов – мужчины, женщины и дети – перегородили ему путь. Один мужчина спросил:

– Парень удрал от вас, лейтенант?

– Мы его вернем. На всякий случай все оставайтесь сегодня на местах.

Я побеседую с вами позже.

– Это убийство?

После этого вопроса наступила тишина, нарушаемая лишь перешептыванием женщин и детей.

– Это я гарантирую, – ответил Брейк. – Она не порезалась при бритье. Теперь довольно, возвращайтесь к себе.

Толпа, гудя, подалась назад. Повинуясь молчаливому приказанию Брейка, я последовал за ним к двери комнаты номер семь. Там работал сотрудник полиции, делая замеры и фотографии. Люси лежала под его манипуляциями со скучающим видом хозяйки, шалости гостей которой вышли из рамок.

– Входите и закройте дверь, – сказал Брейк.

Один чемодан стоял на кровати открытый, и Брейк вернулся к его осмотру. Я остался возле двери, наблюдая за тем, как его большие ловкие руки ощупывали белый халат. – Очевидно, медсестра, – заметил он и добавил как бы вскользь:

– Каким образом вы нашли ее?

– Я постучал в дверь, а она не ответила. Дверь была не заперта, и я заглянул.

– Зачем?

– Я остановился в соседней комнате.

Он перевел взгляд узких серых глаз на мое лицо.

– Вы знаете ее?

– Никогда не встречал.

– Слышали шум? Кого-нибудь видели?

– Нет.

Я быстро принял решение.

– Я частный детектив из Лос-Анджелеса. Я следил за ней с полудня.

– Так.

Серые глаза затуманились.

– Интересно. И почему вы это делали?

Сотрудник, присыпавший второй чемодан для снятия отпечатков пальцев, повернул голову и бросил на меня острый взгляд.

– Меня наняли.

Брейк выпрямился и посмотрел мне в лицо.

– Надеюсь, вы говорите это не забавы ради. Предъявите ваше удостоверение.

Я показал ему свою карточку.

– Кто вас нанял?

– Я не имею права отвечать на этот вопрос.

– Вас, случайно, не наняли убить ее?

– Если вы хотите, чтобы я с вами сотрудничал, придумайте что-то поумнее.

– Кто сказал, что я хочу с вами сотрудничать? Кто вас нанял?

– Не торопитесь принимать такой жесткий тон, лейтенант. Я мог бы удрать, когда ее нашел, вместо того, чтобы торчать здесь и позволять вам пользоваться своим опытом.

– Заливаете.

Он не очень-то умел язвить.

– Кто вас нанял? И ради бога, не твердите мне о том, что должны защищать интересы клиента. Я должен защищать интересы всего города.

Мы посмотрели друг другу в лицо. Он был крепким маленьким городским фараоном, не безразличным и не убежденным. У меня было искушение поддеть его еще раз, чтобы показать братишкам этого края, что такое столичный парень. Но мое сердце не лежало к этому. Девушка, лежащая на полу, была мне куда ближе, чем моя клиентка, и я пошел на компромисс.

– Сегодня утром ко мне в контору пришла женщина, которая назвала себя Уной Ларкин. Она наняла меня проследить за этой девушкой и сказала мне, где ее можно найти во время ленча. Я подцепил ее в кафе «Том» на Мейн-стрит и проследил за ней до дома Алекса Нерриса, где она снимала комнату.

– Приберегите детали для показаний, – сказал Брейк. – Как насчет имени клиентки? Думаете, что это обман?

– Да. А мне нужно давать показания?

– Как только кончим здесь, то поедем в город. А сейчас я хочу знать, для чего она вас наняла.

– Она сказала, что Люси работала у нее, и пару недель сбежала с какими-то ее драгоценностями: рубиновыми серьгами и золотым ожерельем. Брейк посмотрел на снимавшего отпечатки пальцев и тот покачал головой.

– Вам придется иметь дело с местной администрацией, – сказа Брейк.

Или эта история тоже обман?

– Думаю, что да.

– Женщина живет в этом городе?

– Сомневаюсь. Она была очень скрытна насчет своей личности и того, откуда она приехала.

– Вы говорите искренне или кое о чем умалчиваете?

– Искренне.

Уна заслужила это той сотней, какая лежала в моем бумажнике.

– Так было бы лучше. Вы сообщили нам сразу, как только нашли убитую? – Было несколько минут проволочки. На пути через двор к офису на меня налетел молодой Неррис.

– Он приходил или уходил?

– Ни то, ни другое. Он ждал.

– Как вы это узнали?

– Я задержал его и немного порасспросил. Он сказал, что Люси пошла за вещами, и он ждет ее с пяти часов. Они хотели уехать и пожениться. Он не знал, что она мертвая, пока я не сказал.

– Вы прочитали это в его мыслях, да? – Лицо Брейка перекосилось и он выставил вперед подбородок. У него была красная потная кожа, потрескавшаяся, как земля в Белла-сити выше уровня орошения. – Что вы еще можете сказать, мистер Опытный?

– Когда я даю показания, то стараюсь придерживаться фактов. Голые факты говорят против Нерриса. Его побег свидетельствует, вроде бы, о признании им своей вины...

– Да не может этого быть... – угрюмо сыронизировал Брейк, а его помощник хихикнул. – Вот уж никогда бы не подумал!

– Он убежал от испуга. Он боялся, что его запрячут в тюрьму по ложному обвинению и, возможно, был прав. Я видел, как такое случается с черными парнями, да и с белыми тоже.

– Ну как же, вы ведь всезнающий. Такой богатый опыт! Только какая польза от вашего проклятого опыта? Мне нужны факты.

– Их вы и получаете. Может быть, я излагаю их быстрее, чем вы можете усвоить?

Маленькие глазки Брейка заблестели, широкое лицо потемнело от прилива крови. Дальнейшее развитие ситуации было приостановлено стуком в дверь.

– Откройте, мальчики, у меня свидание с леди. Где леди?

Это был районный коронер, молодой пухлый медик, так и брызжущий избытком веселья. Для него смерть была привычна. Его сопровождал шофер скорой помощи в белом пиджаке и гробовщик в черном, старавшейся превзойти доктора в веселости. Брейк потерял интерес ко мне и моим выборочным фактам.

С пола были соскоблены остатки крови. Нож с кривым окровавленным лезвием и мелкие вещи, принадлежащие Люси, были упакованы в коробки для улик. Тело подняли на носилки и закрыли покрывалом. Гробовщик и шофер скорой помощи унесли его. Брейк опечатал дверь.

Было довольно темно и двор почти опустел. У фонаря стояла группа женщин. Они громко обсуждали убийства, которые видели, о которых читали и слышали или которые просто сочинили. Когда мимо них прошел кортеж с телом Люси, их голоса слились в тревожный протестующий шепот. Их глаза – яркие и темные на освещенных белых светом лицах – следили за покрытым телом на носилках до тех пор, пока оно не скрылось за задней дверцей машины. Небо над ними было безумно желтым, как потолки в мотеле.

Глава 8

Здание отеля «Мессион» было самым внушительным на Мейн-стрит. Оно представляло собой бетонный куб, прорезанный четырьмя рядами окон и увенчанный радиомачтой, которая посылала к звездам красный мерцающий свет. Вертикальные неоновые надписи по бокам от входа бросали красные блики на его плоский белый фасад.

Холл был большой и мрачный, обставленный тяжелыми креслами из морщинистой кожи. Места у полузакрытых шторами окон были заняты стариками, сидевшими в разных, но одинаково каменных позах, словно когда-то их занес сюда заведомый поток, да так навсегда и оставил. На стене над их головами темнела фреска, изображавшая кавалериста, который скакал на странной, с человеческими коленями, лошади, преследуя еще более странных индейцев. За конторкой сидел маленький человечек с мышиного цвета волосами, прилагавший, видимо, нечеловеческие усилия к тому, чтобы как-то выделяться среди окружающих предметов. Его волосы и усики, очень тщательно расчесанные, василек на петлице, подобранный под цвет полоски на его фланелевом костюме, ваза с васильками у тонкого локтя, подчеркивающая его изгиб – все это было выдержано в стиле Дебюсси. Он ответил на мои вопросы тоном сдержанной элегантности, таившей намек на то, что он не всегда нес сторожевую службу в этом гиблом месте.

– Я полагаю, мисс Ларкин находится у себя в номере. Я не видал, чтобы она выходила, сэр. О ком мне следует ей доложить?

– Об Арчере. Но не стоит беспокоиться. Какой номер она занимает?

– Сто второй, мистер Арчер. Думаю она вас ожидает.

Номер находился на втором этаже напротив лифта. В конце коридора виднелись занавешенные двери с красной надписью: «запасной выход». Я постучал в дверь сто второго номера. Лифт за моей спиной заскрипел и глухо стукнул. За дверью послышался усталый голос:

– Кто там еще?

– Арчер.

– Входите.

Дверь была заперта, о чем я и сказал.

– Ладно, ладно, иду.

В дверях повернулся ключ.

Уна имела вид больной. Оливковые синяки под ее глазами потемнели и увеличились. В красной японской пижаме она была похожа не столько на женщину, сколько на постаревшего в аду чертенка.

Отступив, она пропустила меня в комнату и тихо закрыла за мной дверь.

Это была гостиная двойного номера, свадебного или губернаторского, если сюда когда-нибудь заезжали молодожены или политиканы. На двух высоких окнах, выходивших на улицу, висели красные бархатные шторы. Они были освещены извне красным неоновым светом, соперничающим с пергаментно-тусклым светом настольной лампы под металлическим абажуром. Высокие резные испанские стулья имели неприступный и неудобный для сидения вид. Единственным следом пребывания Уны в этой комнате было перекинутое через спинку стула леопардовое манто.

– Что с вами? – спросил я.

– Ничего особенного. Все дело в этой дурацкой жаре, в ожидании и в неопределенности.

Она понимала, куда это ее ведет – к прямоте и хныканью маленькой девочки.

– У меня мигрень, будь она неладна. Она регулярно меня мучает.

– Плохо, – заметил я с намеренной бестактностью. – У меня у самого голова болит.

Уна повернулась и посмотрела на меня с жесткой улыбкой, противоречащей ее ипохондрии.

– Но не мигрень, держу пари. Если у вас никогда не было мигрени, то вы не знаете, что это такое. Так и хочется, чтобы отрезали голову, хотя не покажется ли странным разгуливающее без головы тело?

Она сделала усилие замаскировать жалость к себе и превратить все в шутку.

– Мужчинам этого не понять.

Уна снова льстила себе. Даже в откровенной пижаме ее тело было не более привлекательно, чем кирпич. Я устроился на неудобном стуле и сказал:

– Вы слишком восхищаетесь мужчинами.

– Они – восхитительное племя. Итак?

Она смотрела на меня сверху вниз и ее изменившийся тон указывал, что время отведенное на комедию, истекло.

– Я должен отчитаться. Почему бы вам не сесть?

– Если вы настаиваете.

Стул был слишком высок для нее, и ее ноги болтались над полом.

– Давайте.

– Прежде, чем я начну «давать», нужно пролить свет на несколько вопросов. – Что это означает?

Она так подчеркнула каждое слово, что они прозвучали гнусаво.

– Один раз вы мне солгали – насчет кражи драгоценностей.

– Вы считаете меня лгуньей?

– Я вас спрашиваю.

– Вы с ней говорили?

– Не совсем так. А разве при этом могло обнаружиться, что вы лгунья?

– Не пытайтесь поймать меня на слове, мне это не нравится. Я сообщила вам причину, по которой я хочу проследить за Люси.

– Со второго раза.

– Да, со второго.

– Вы немного сказали.

– Ну и что же? Я имею право на некоторую секретность.

– Имели сегодня утром. А сейчас уже не имеете.

– Что же это такое?

В недоумении она вопрошала комнату. Ее руки сошлись и сжались, бриллианты на них встретились в красном свете, пробивавшемся из окна. – Я плачу человеку деньги, чтобы он выполнял свою работу, а ему, видите ли, необходимо знать второе имя моего дедушки. Весьма любопытно, кстати, что его звали Марией.

– Вы очень откровенны во всем, что не имеет никакого значения. Но собственного имени вы мне так и не назвали. Я даже не знаю, где вы живете. – Если бы это было нужно, я бы вам сказала. Что вы, собственно, о себе думаете? Кто вы такой?

– Главным образом, экс-фараон, старающийся заработать на жизнь. Продаю свои услуги на свободном рынке. Это не значит, что я продаю их любому.

– Это разговор для бравады. Я могу купить и продать вас двадцать раз...

– Меня – нет. Последуйте моему совету и займитесь классификацией.

Есть мразь, которую вы сможете нанять за пятнадцать долларов в день для любой работы, кроме убийства. Убийство ценится дороже.

– При чем тут убийство? Кто говорил об убийстве?

Ее голос вдруг упал до бесплотного шепота, который жужжал и дрожал, как летящий москит.

– Я говорю. Я сказал, что оно ценится дороже.

– Но к чему сейчас говорить об этом? Какой в этом смысл. Вы разговаривали с одним из тех, о которых сейчас упомянули?

Ясно, она думала о Максфилде Хэйсе. Я сказал ей, что нет. – А с Люси?

– Тоже нет.

– Но вы же остановились рядом с ней? – Так близко, как только можно.

– Где она? Куда она поехала?

– Я не знаю, куда ее увезли.

– Вы не знаете? Я хорошо вам плачу за то, чтобы вы за ней следили.

Для этого я вас и наняла.

Она соскользнула со стула и встала передо мной со сжатыми кулаками. Я готов был схватить ее, если она бросится на меня. Вместо этого она обратила свои кулаки против себя и начала ритмично колотить ими по своим бедрам.

– Тут что, кто-то свихнулся?! – закричала она в потолок.

– Сядьте. Судя по вашему поведению, это вы свихнулись. Не говоря уже о мании убийства...

– Мания убийства!

Ее голос возвысился до предела и снова упал.

– При чем тут мания убийства? Вы говорили с Люси?

– Нет. Но я слышал, как сегодня днем вы с ней говорили, и мне не понравился ваш разговор. Моя профессия связана с жестокостью, но я не люблю хладнокровную жестокость или людей, которые угрожают другим людям.

– Ах, вот что! – с удовлетворенным видом сказала Уна. – Я хлопнула ее по лицу, но не сильно. Она сама напросилась.

– Расскажите мне больше.

– Убирайтесь в ад.

– Возможно, позже. Но прежде чем я вас поцелую на прощание, мне нужно получить кое-какую информацию. Кто вы, откуда приехали и почему охотились за Люси? А также, чем вы занимались в пять часов вечера? С этого мы и начнем. – В пять часов? Я была здесь, в этой комнате. А это важно?

Вопрос был риторическим, а не вызывающим, подобно большинству ее вопросов. Она знала или подозревала о происшедшем.

– Вы можете это доказать?

– Могу, если потребуется. Около пяти я звонила по телефону.

Она потирала руки, пытаясь согреть их в холодном огне бриллиантов. – Но, если не нужно, я не стану заниматься этим. Вы даже не сказали мне, для чего нужно алиби.

– Кому вы звонили.

– Это не ваше дело. Я же сказала, что могу доказать, если потребуется.

Она снова устроилась на краешке сиденья.

– Я интересуюсь всем, что касается вас, Уна. Совсем недавно я давал показания в полиции и мне пришлось упомянуть о вас.

– Вы были у фараонов?

В ее голосе звучало такое недоверие, словно я говорил о своей связи с дьявольскими силами.

– Они сами ко мне пришли. Я нашел Люси вскоре после пяти с перерезанным горлом.

– С перерезанным горлом, вы сказали?

– Да, именно так. Она лежала мертвая в своей комнате в мотеле. Мне пришлось объяснить, что я там делал. И естественно всплыло ваше имя – то, каким вы пользуетесь.

– Почему они не явились сюда?

– Я не сказал им, что вы в городе. Я подумал, что прежде, чем сообщить им это, мне нужно дать вам шанс выбраться на поверхность. Кроме того, мне самому интересно, за что я бьюсь и почему.

– Болван! Они могли проследить за вами.

– Болван – я запомню это слово!

Я встал.

– Для вас я еще не придумал соответствующего, но придумаю.

– Куда вы идете?

– В участок, дополнить свои показания. Чем дольше я буду тянуть, тем больше получу неприятностей.

– Нет, вы этого не сделаете.

Уна вскочила на ноги, бросилась к двери и загородила ее руками, как распятая марионетка.

– Вы работаете на меня и не смеете меня впутывать.

Я вынул из бумажника сотню и бросил ее к ногам. Уна подняла ее, беспокойно глядя на меня, опасаясь, что я сбегу.

– Нет, пожалуйста, возьмите деньги. Я вам еще заплачу.

– У вас нет такой суммы. Убийство стоит в ценнике на первом месте.

– Я не убивала ее... вы... мистер Арчер. Я докажу свое алиби.

– Телефонное алиби легко подстроить.

– Я его не подстраивала, я не могла его подстроить. Я была здесь, в этой комнате. Спросите коридорную. Я выходила только днем. – Поэтому вы и говорите об этом так спокойно? – спросил я и потянулся к ручке двери.

Своей холодной рукой она сжала мою. Банкнота упала на пол, как увядший зеленый лист. Прижавшись к двери и часто дыша, Уна не заметила этого.

– Пойду, повидаюсь с коридорной, если она еще дежурит.

– Заказ принимал портье. Я узнала его по голосу.

– Хорошо, поговорю с портье. А потом мы разберем это дело детально.

– Без фараонов?

– Это зависит от вас. Посмотрим, насколько подтвердится ваша история.

– Нет, оставайтесь здесь. Вы не можете со мной так поступить.

Слова прерывались ее свистящим дыханием.

Я повернул ручку и потянул на себя дверь. Уна села около двери и беззвучно заплакала. Раскинув ноги и открыв рот, она смотрела на меня в убийственном красном свете, а я смотрел на нее. Она издала какой-то невыносимый звук, похожий на скрежет металла. Я закрыл тяжелую дверь, обрубив звук.

Портье, при виде меня, засиял от удовольствия. В его глазах я был счастливым путешественником, подруга которого снимала самый дорогой номер, носила леопардовое манто и, возможно, настоящие бриллианты.

– Я занимаюсь делами мисс Ларкин, – сказал я. – Могу ли я посмотреть на счет?

– Конечно, сэр.

Он достал из ящика стола за своей спиной большую карточку и доверительно склонился над полированной крышкой конторки.

– Надеюсь, мисс Ларкин не собирается проверять счет? Она очень щедро платит. Это помогает морально.

Его голос понизился до робкого шепота.

– Она, случайно, не из Голливуда?

– Удивительно, что она вам это сказала.

– О, она мне не говорила, я сам понял. Я узнаю настоящий класс. И, конечно, у меня был ключ.

Он указал овальным ногтем на верх карточки. Уна дала в качестве своего домашнего адреса отеля «Рузвельт» в Голливуде. Под адресом стояли только три строчки: двенадцать долларов за номер, уплаченные вперед, 3,25 за телефонный разговор и 2,25 за обслуживание.

– Она была здесь меньше полного дня, – сказал я мелочным тоном. – Три двадцать пять кажется многовато за телефонный разговор.

Его маленькие усики поднялись к самым ноздрям.

– О нет, все совершенно законно. Звонок был междугородный и совершенно личный. Я сам об этом позаботился.

– А разве вы это не всегда делаете?

– Нет, не всегда. Дневная телефонистка уходит в пять, а ночная приходит немного позже. Я сам был на связи, когда миссис Ларкин позвонила сюда.

– В пять вечера?

– Может быть на минуты две позже. Я как раз садился за коммутатор.

Эта работа всегда доставляет мне удовольствие.

– Вы уверены, что звонила сама миссис Ларкин?

– О, абсолютно! Ее голос неподражаем. Она актриса определенного типа, характерная актриса.

– Угадали, – сказал я. – Она характерная актриса в своем собственном жанре. И все же, трудно поверить, что простой телефонный звонок мог стоить столько денег. – Ну, спросите ее!

Он был задет за живое – это было видно невооруженным глазом.

– Идите и спросите у нее.

– Миссис Ларкин не любит, когда ее беспокоят по таким будничным делам. Она держит меня для того, чтобы я освобождал ее от них. Но если звонок был в Детройт, то он мог стоить таких денег. – В Ипсалините, – выдохнул он. – Звонок был в таверну «Текумзе» в Ипсалините. Это ведь возле Детройта, не так ли?

Я напустил на себя задумчивый вид.

– Так кого же миссис Ларкин знает в Ипсалините?

– Его фамилия Гарбольд. Она попросила его соединить с человеком по фамилии Гарбольд.

Однако его пыл начал остывать. Он посмотрел на свою вазу с васильками, словно заподозрил, что среди цветов могли спрятаться вредные насекомые.

– Ну конечно, Гарбольд. Почему же вы сразу не сказали? Тогда все в порядке. Миссис Ларкин скоро расплатится.

Я нацарапал под счетом свои инициалы и быстро вручил ему счет.

Уна оказалась проворнее, чем я думал. Я постучал к ней в дверь, но ответа не получил. Тут я испытал такое чувство, какое испытывает человек, чьи затруднения предвещают ему добрый удар по голове резиновой дубинкой. Леопардовое манто исчезло со спинки стула, спальня и ванная были пусты, как свисток. По примеру Уны, я вышел через запасной выход.

В аллее позади отеля старуха в шали и поношенной черной юбке стояла, сгорбившись над мусорным баком. Она посмотрела на меня, показав лицо с сеткой бесчисленных морщин.

– Леди в пятнистом манто выходила отсюда?

Старуха вытащила что-то изо рта с провалившимися губами. Это была обглоданная косточка, которую она жевала.

– Си, – ответила она.

– Куда она пошла?

Она молча указала косточкой в конец аллеи. Я вытащил из кармана мелочь и сунул в ее дрожащую руку.

– Мучиас грациас, сеньор.

Темный взгляд индианки, казалось, шел из глубины доисторических эпох, как свет очень далекой звезды.

Дорога вела к гаражу отеля. Миссис Ларкин забрала свою машину не более, чем пять минут назад. Это был новый «плимут», большая модель. Нет, номера он не запомнил. Возможно, она оставила адрес портье. Спросите у него.

Глава 9

Я ступил на запятнанный маслом тротуар и остановился у его края. Что же делать? У меня не было ни клиента, ни достойных целей, ни хороших денег. Сожаление об униной сотне уже начинало меня грызть, как голод желудок. Мимо меня текла толпа нескончаемым калейдоскопом, из которого я изредка выхватывал отдельные детали.

Это была толпа раннего субботнего вечера. Проходили работники ферм в джинсах и ковбойках, солдаты в форме, парни в студенческих тужурках. Они шли поодиночке, парами и в сопровождении женщин всех возрастов и цветов кожи. Суровые женщины в шляпах вели за собой мужчин в деловых костюмах. Хозяева ранчо ковыляли в сапогах на высоких каблуках, опираясь на своих иссушенных солнцем жен. Под мигающим желтым светом на перекрестке длинные блестящие машины соревновались в поисках свободных мест с пикапами кочевников. Моя машина все еще стояла во дворе мотеля «Горный вид». Я втиснулся в толпу и дал ей увлечь меня к югу.

На углу у шоссе находился сигарный магазинчик со знаком телефона-автомата. Под вывеской квартет мексиканских мальчишек наблюдал за проплывающим миром. Они стояли в ряд на одной ноге, как аисты, упираясь другой в стену и сверкая кричащими носками под закатанными джинсами.

«Не сходите, пожалуйста, на проезжую часть», – тщетно взывала надпись на стене за их спинами.

Я выбрался из толпы и прошел через магазин к телефонной будке в заднем углу. Трое таксистов играли в кости. Я нашел в справочнике номер приемной доктора Сэмюэля Беннинга и набрал его. Длинные гудки прозвучали двадцать раз. Мой пятицентовик плюхнулся в отделение для возврата монет с фанфарным звоном серебряного доллара.

Когда я подходил к двери, мимо окна прошла молодая женщина. Она шла одна в южном направлении. Четверо мальчишек продолжали свой бурлескный ритуал. Крайний толкнул соседа, который чуть не свалился на женщину. Он выровнял равновесие и взъерошил куцую стрижку третьего, а тот саданул под дых четвертого. Они затоптались у входа, задыхаясь от искусственного смеха.

Я пробрался мимо них. Женщина обернулась и с презрением взглянула на мальчишек. Я узнал ее лицо, хотя она сменила полосатое форменное платье на белую батистовую блузку и юбку. Это была та пышная темноглазая медсестра, которая указала мне комнату ожидания доктора Беннинга. Моя шея зачесалась от предчувствия неожиданных совпадений.

Женщина продолжала идти, гордо неся перевязанный красной лентой конский хвост черных волос над мягко покачивающимися округлыми бедрами. Я пошел за ней, испытывая угрызения совести. Она почему-то напоминала мне Люси, хотя ее фигура была шире и имела низкую посадку тех деталей, которые у Люси располагались высоко. Уверенной походкой она вошла в тот район, где я впервые увидел Люси. А когда она перешла улицу и вошла в кафе «Том», угрызения моей совести усилились до предела.

Перед стеклянной дверью она замедлила шаги и оглядела себя. Войдя, она направилась к одной из дальних кабин. В ней, спиной к двери, сидел мужчина. Его панама торчала над низкой деревянной перегородкой. Он встал, приветствуя женщину и застегивая пиджак из верблюжьей шерсти. Затем стал восхищенно созерцать, как она протискивает бедра между сиденьем и столом. Как бы завершая обряд, он снял панаму и пригладил толстыми белыми пальцами вставший дыбом хохолок, потом сел напротив нее. Макс Хэйс так и излучал очарование.

Я прошел к бару, занимавшему всю левую стену. Кабины вдоль противоположной стены были полны, а бар был забит субботними любителями выпить – солдатами, востроглазыми темными девчонками, по виду слишком юными, чтобы здесь находиться, суровыми женщинами средних лет с перманентом на голове, стариками, в тысячный раз вспоминавшими свою молодость, шлюхами с асфальтовыми глазами, работающими по пьяным рабочим, несколькими беглецами из верхнего города, спешащими утопить в вине одну свою половину, чтобы возродить вторую. За стойкой дюжий грек в переднике, с застывшей улыбкой, раздавал горючее.

Я заказал пшеничное и выпил его стоя, следя за Хэйсом в зеркало за баром. Он навалился на стол, устремившись к брюнетке, а на ее лице было написано приятное замешательство.

Кабина за его спиной освободилась, и я занял там место, не дожидаясь, пока уберут со стола. Комната гудела от шума. Громче всех гремел автомат-пианола. Холодильник, стоявший возле стойки с напитками, временами издавал звуки, похожие на пулеметную очередь. Я пристроился на углу сидения, прижав ухо к деревянной перегородке. В метре от меня Хэйс говорил:

– Я весь день думал о вас, мечтал об этих огромных, прекрасных, удивительных глазах. Сидел и мечтал об огромных, удивительных, прекрасных глазах и так далее. Вы знаете, что означает «и так далее», Флосси?

– Могу догадаться.

Она засмеялась сладким смехом.

– Вы, большой шутник. Между прочим, мое имя не Флосси.

– Значит, Флори, какая разница. Будь вы единственной в мире женщиной – а я уверен, что так и есть – то какая разница? Вы – девушка моей мечты. Но готов держать пари, что у вас полно друзей.

Я догадался, что Макс пил весь день и дошел до такого состояния, когда его речь стала звучать как стихи, переложенные на музыку.

– Держу пари, что нет. Во всяком случае, это не ваше дело, мистер Десмонд. Я вас почти не знаю.

Но игру она знала.

– Садись со мной рядом и ты узнаешь меня лучше, малышка Флори. Милое имя для милой девочки. Кто-нибудь говорил тебе, Флори, что твой рот похож на цветок?

– И говорун же вы, мистер Десмонд!

– А, называй меня Джулиан. И подвигайся поближе. Но предупреждаю тебя, что это небезопасно. Когда рядом со мной будет огромное, удивительное, прекрасное и так далее, я могу откусить от него кусочек, предупреждаю тебя.

– Вы что, голодны?

Я услышал возню и скрип диванчика, на который перебралась Флори.

– А я вот, Джулиан, очень голодна. Я бы охотно что-нибудь съела.

– Я собираюсь съесть тебя, – проговорил Макс приглушенным голосом. Но вначале не мешает тебя немного подкормить, да? Бифштекс и что-нибудь выпить, так? А потом, кто знает? Кьен сабе, так вы говорите?

– Я говорю только по-английски, – строго заметила Флори.

Установив это обстоятельство, она смягчилась.

– Бифштекс – очень хорошо, Джулиан. Ты веселый парень.

Макс подозвал официантку. Та подошла – худенькая, с крашеными хной волосами, семенящая на изящных ножках.

– Что будете?

– Бифштекс для маленькой леди. Сам я уже обедал.

– Подождите-ка, ведь вы пьете шерри?

– Очень сухое шерри, – сказал Хэйс.

– Конечно, очень сухое.

Официантка отвернулась и бросила куда-то в сторону:

– Можно даже в порошке.

– Для меня «александер», – заявила брюнетка.

– Конечно, малышка, пей на здоровье.

Но в голосе его промелькнула нотка: «можно было бы и подешевле».

С улицы вошла женщина и быстро двинулась вдоль кабин. Ее черное пальто с широкими плечами вилось за ней, не поспевая за ее энергичными движениями. Она меня не заметила, но я увидел ее и выпрямился на своем диванчике. Она остановилась возле Хэйса и Флори. Ее голубые глаза холодно сверкали на фарфоровом лице.

– Хелло, миссис Беннинг. Вы хотите меня видеть?

Голос Флори был тихим и тонким.

– Вы не закончили работу. Идите и заканчивайте ее сейчас.

– Я сделал свою работу, миссис Беннинг. Сделала все, что вы сказали.

– Вы хотите со мной спорить?

– Нет, но сегодня суббота. Я имею право на субботний вечер. Когда же еще развлекаться?

– Хорошенькое развлечение! Вы занимаетесь болтовней о моих делах с грязной ищейкой!

– Что такое? Прошу прощения, леди... – сказал Хэйс.

– Я вам не леди. Вы идете, Флори?

Голос женщины был тихим, но пульсировал, как перегруженная электроцепь.

– Надеюсь, ничего дурного не случилось? – быстро проговорила официантка за ее спиной.

Миссис Беннинг повернулась и посмотрела на нее. Я не смог перехватить этот взгляд, поскольку она стояла ко мне спиной. Официантка попятилась, прижимая, как щит, меню к груди.

Хэйс встал. Ростом он был ниже женщины.

– Я не знаю, кто вы, леди, но должен сказать, что вы не имеете права приставать при всех к моей девушке.

Он старался придать лицу твердость, но когда его быстрый взгляд встретился с ее взглядом, он отвел глаза.

Она наклонилась к нему и тихо проговорила звенящим монотонным голосом:

– Я знаю, кто вы. Я видела, как вы следили за домом. Слышала, как вы говорили с Флори по телефону. Предупреждаю вас: держитесь подальше от нее, а особенно от меня.

– Флори имеет право иметь друзей.

Хэйс старался держаться светским человеком, но это плохо подходило к данному моменту.

– Что же касается вас, миссис Беннинг, если вы так себя называете, я не собираюсь вас задевать и не собираюсь заводить с вами знакомство.

Она рассмеялась ему прямо в лицо.

– Вам бы никогда не представился такой случай, бедняга. А теперь возвращайтесь в свою нору. Если я когда-нибудь еще увижу вас, то прибью палкой, как крысу. Идем, Флори.

Флори сидела, опустив голову и положив руки на стол, испуганная и угрюмая. Миссис Беннинг взяла ее за руку и заставила встать. Флори не сопротивлялась. Волоча ноги, она последовала за миссис Беннинг к двери. Возле входа стояло такси. Когда я вышел на улицу, оно уже умчалось и затерялось в потоке машин.

У меня было дурное предчувствие, что история повторяется в каких-то деталях. Это предчувствие усилилось, когда Хэйс подошел ко мне и тронул меня за руку. Он дотрагивался до людей при каждом удобном случае. Это возвышало его в собственных глазах, делая членом достойной расы.

– Иди, пей свою отраву, – сказал я.

Испещренный прожилками нос выступал на его бледном лице.

– Да, я видел тебя там. Думал, ты хочешь перебежать мне дорогу, мальчик, и с горя решил развлечься со свеженькой мексиканской конфеткой.

– Порасспросить ее, хочешь ты сказать?

– Ты меня недооцениваешь. Я давно уже вытянул все у Флори! Женщины не могут устоять против меня, малыш. Хотел бы я знать, чем это я на них так действую?

Увлеченный самохвальством, он чересчур активно работал своим подвижным ртом.

– Что за подача, Макс?

– Игры не будет, Арчер. У тебя был шанс войти в игру, а теперь все.

Ты не пожелал обо мне позаботиться, а теперь я не могу.

– Хочешь, чтобы тебя упрашивали?

– Вовсе нет. Не трогай меня, а то я закричу.

Он самодовольно покосился на текущую мимо толпу, словно рассчитывал на чью-то поддержку.

– Ты меня плохо знаешь, – возразил я. – Такими методами я не действую.

– Я знаю тебя достаточно хорошо, – ответил он. – Ты уже дал мне тычка.

– Забудь об этом. Какая здесь связь с тем парнем, который исчез в Эройо-Бич?

– Еще раз говорю тебе, мальчик, оставь это.

Он прислонился к краю витрины.

– Я должен тебе что-то дать и ничего взамен не получить. А мне пришлось здорово покрутиться.

Он вытер лицо носовым платком, запачканным губной помадой.

– Я ничего не пытаюсь от тебя получить, Макс.

– Тогда все в порядке.

Он пошел прочь.

– Люси мертва, – сказал я.

Это его остановило.

– Что ты сказал?

– Сегодня днем Люси перерезали горло.

– Ты просто морочишь мне голову.

– Сходи в морг и посмотри сам. И если не хочешь рассказать мне, что знаешь, то расскажи это фараонам.

– Может быть, так я и сделаю.

Его глаза светились, как подсвеченные изнутри агаты.

– Ну что ж, еще раз спокойной ночи.

Он пошел, пару раз украдкой обернулся и слился с текущей к северу толпой пешеходов. Мне хотелось двинуться вслед за ним и вытрясти из него правду. Но я только что заявил, что такими методами не действую, а слово нужно держать.

Глава 10

Я подхватил свою машину у мотеля «Горный вид» и поехал к дому доктора Беннинга. За его окнами с белыми рамами света не было. Из неухоженного двора дом выглядел как давно уже нежилой. Серые двери казались непрочными на фоне темно-красного неба, подобно наспех сколоченным театральным подмосткам.

Я позвонил, и дом сразу ожил. Где-то за его стенами звонок прогудел, как растревоженное насекомое. Я подождал и снова позвонил, но опять не получил ответа. Двери наверху были застеклены по давно прошедшей моде. Я прижался лицом к стеклу, но ничего не увидел. В одном углу стекло треснуло и держалось непрочно.

Я надел шоферскую перчатку и нажал на треснувший угол. Кусок стекла выскочил и разбился на полу. Я подождал, оглядел улицу и позвонил в третий раз. Поскольку никто мне не ответил и никто не появился на улице, я просунул руку и отпер замок.

Войдя, я закрыл и запер дверь рукой в перчатке. Разбитое стекло хрустнуло у меня под ногами. Двигаясь вдоль стены, я нащупал дверь в приемную. Через окно в комнату проникал с улицы слабый свет, придавая комнате какую-то странную красоту. Так порой некогда красивой старой женщине придает красоту густая вуаль.

Я открыл шкаф, стоящий в углу за письменным столом. Включив карманный фонарь и загородив собой свет, я просмотрел ящик с карточками пациентов. Карточки Люси Чампион там не оказалось.

Я выключил фонарик и двинулся вдоль стены к внутренней двери. Осторожно открыв ее, я проскользнул в комнату и закрылся там. Снова включив фонарь, я обвел белым стержнем его луча стены и мебель. Она состояла из дубового стола, вращающегося кресла и пары стульев, и частично заполненного медицинскими книгами и журналами шкафа. Над книжным шкафом, на окрашенной клеевой краской стене, висел в рамке диплом, выданный в июне 1933 года медицинским учреждением, о котором я никогда не слышал.

Через открытую дверь я прошел в смежную комнату с окрашенными масляной краской стенами и линолеумом на полу. Коричневые пятна на одной стене указывали, что там когда-то стояла плита. Большую часть комнаты занимал железный стол, покрашенный в коричневый цвет и отделанный черным кожзаменителем. Еще там стоял помятый белый эмалированный шкафчик для инструментов и стерилизатор у стены напротив. На другой стороне была раковина с краном. Я подошел к стенному шкафу и подергал ручку двери. Заперто.

Мне удалось открыть его дверь вторым универсальным ключом. Мой фонарик выхватил из темноты ослепительный оскал смерти.

Пятнадцатью сантиметрами выше уровня моих глаз, скелет сумрачно смотрел пустыми провалами глазниц. Когда прошел секундный шок, я подумал, что это верно останки гиганта, но потом увидел, что ноги скелета болтаются над полом. Вся эта штуковина висела в шкафу на проволоке, прикрученной к перекладине. Все ее сочленения были аккуратно соединены проволокой и слегка покачивались. Полосатая тень скелета маячила на задней стене шкафа. Он был для меня не просто вещью, но останками человека. Древнее братское чувство говорило мне, что следует пожать его лишенную плоти руку. Он был одинок и заброшен, но я боялся до него дотронуться.

Что-то скрипнуло в доме – дверь или пол. Звук был не громче мышиного писка, но воздух встал комом в моем горле. Я прислушался и услышал слабый свист своего дыхания и хлюпание капающей из крана воды. Дрожащими пальцами я снова запер шкаф и сунул ключ в карман.

Не включая фонарика, я вернулся в темноте к двери комнаты для консультаций. Только я переступил через порог, как в глаза мне ударил свет. У противоположной стены, держа руку на выключателе, стояла жена доктора Беннинга. Она была настолько неподвижна, что ее можно было принять за фигуру с фрески, за часть самой стены.

– Что здесь происходит?

Я хрипло выдавил из себя.

– Доктора здесь не оказалось, и я решил подождать его.

– Вы что, взломщик? Наркоман? Мы здесь наркотиков не держим.

– Я пришел кое о чем спросить. Думал, что в кабинете я может быть найду ответ.

– Что спросить?

Маленький пистолетик в ее руке отливал тем же холодным металлическим блеском, что и ее глаза.

– Уберите пистолет, миссис Беннинг. Я не могу говорить, когда перед моим лицом торчит железо.

– Нет, говорите.

Она оттолкнулась от стены и двинулась ко мне. Даже в движении ее тело казалось спокойным и холодным. Но я чувствовал ее силу.

– Вы еще одна вшивая ищейка, не так ли?

– Средней честности, так будет вернее. Что с Флори?

Она остановилась посреди комнаты, слегка расставив ноги. Глаза ее, цвета пистолета, были темными и пустыми.

– Если эта машина выстрелит и причинит мне вред, вы попадете в переделку, – сказал я. – Уберите его, это ни к чему.

Она, казалось, не слышала меня.

– Думаю, я вас уже видела. Вы были в кафе. Что случилось с Флори, никого не касается, кроме нее и меня. Я рассчитала ее и прогнала. Мне не нравится, когда мой персонал болтается с подозрительными личностями. Вас беспокоил этот вопрос?

– В том числе и этот.

– Прекрасно. А теперь убирайтесь или вас арестуют как взломщика. Пистолет чуть шевельнулся, но испуг тронул меня своими холодными пальцами.

– Не думаю, что вы на это пойдете.

– Хотите остаться и проверить?

Она посмотрела на телефон на письменном столе.

– Пожалуй. Вы знаете свое слабое место, иначе вызвали бы фараонов сразу. Между прочим, разговариваете вы не как жена врача.

– Может быть вы хотите посмотреть мое свидетельство о браке?

Она слегка улыбнулась, показав кончик языка между белыми зубами.

– Я могу разговаривать по-разному. Это зависит от того, с кем я говорю. С грязными ищейками я разговариваю с помощью пистолета.

– Мне не нравятся слова «грязная ищейка».

– Ему не нравится, – сказала она, ни к кому не обращаясь.

– Как вы думаете, что мне от вас нужно?

– Деньги. Или вы из тех, кто берет плату натурой?

– Неплохая мысль. Как-нибудь попробую. Теперь же я хотел бы знать, что делала в этом кабинете Люси Чампион. И если вы так и не хотите убрать пушку, держите ее поосторожнее.

Она по-прежнему стояла, слегка расставив ноги, напряженно вцепившись в пистолет, как престарелый пенсионер в свою палку. Одного движения пальца было достаточно, чтобы нажать на спуск и застрелить меня.

– Он боится.

Ее губы были полны презрения и насмешки, но она перевела палец в более безопасное положение.

– При чем тут Люси Чампион. Я не знаю никакой Люси Чампион.

– Молодая цветущая женщина, которая приходила сюда днем. – А... эта. У доктора много всяких пациентов. – И многих из них убивают?

– Дурацкий вопрос. И все же я не смеюсь, заметьте.

– Люси тоже было не до смеха. Сегодня днем ей перерезали горло.

Она постаралась проглотить это, не моргнув глазом, но на самом деле была потрясена. Ее напряженное тело, более чем когда-либо, напоминало куклу, скользящую по волнам.

– Вы хотите сказать, что она умерла? – проговорила она монотонным голосом.

– Да.

Она закрыла глаза и покачнулась, но не упала. Я сделал длинный шаг, взял из ее руки пистолет и открыл затвор. Он не был заряжен.

– Вы ее знали, миссис Беннинг?

Вопрос вывел ее из состояния транса. Глаза ее открылись, снова эмалево твердые и непроницаемые.

– Она была пациенткой моего мужа. Он, естественно, получит шок. Эта штука, между прочим, принадлежит ему.

Она надела на себя маску респектабельности и подобрала подходящий к случаю голос.

Я бросил пистолет на стол, защелкнув затвор.

– А скелет в шкафу тоже его?

– Не знаю, о чем вы говорите.

– Как хотите. Вы знали, о чем я говорю, когда я сказал о смерти Люси. Она подняла руку ко лбу, белому под угольно-черными волосами.

– Я не переношу известий о смерти, особенно знакомых мне людей.

– Насколько хорошо вы ее знали?

– Она была пациенткой, я же сказала. Я видела ее здесь пару раз.

– Почему же здесь нет ее карточки?

– Карточки?

– В картотеке постоянных пациентов. – Не знаю. Вы что, собираетесь продержать меня тут на ногах всю ночь? Имейте в виду, муж может вернуться в любую минуту.

– Вы давно замужем, миссис Беннинг?

– А вам какое дело, черт возьми! А теперь убирайтесь отсюда или я вызову полицию!

Она проговорила это неубедительным тоном. С тех пор, как я сообщил ей, что Люси убита, она лишилась силы. Она была похожа на лунатика, старающегося проснуться.

– Давайте, зовите.

– Хр...

Звук получился таким, какой бывает при рвоте.

– Продолжайте делать гадости, только убирайтесь прочь с моих глаз!

Верхние полушария ее грудей просвечивали сквозь материю ее формы как холодные трепещущие луны.

Глава 11

Обильно политое гудроном шоссе разворачивалось передо мной как использованная лента пишущей машинки. Оно пролегало среди нагромождения камней, отделявших Белла-сити от океана, прижималось к отвесным краям каньонов, петляло между скалистыми выступами, громоздившимися в темноте. После шестидесяти пяти долгих темных километров оно привело меня вниз к побережью. Поздняя луна тоскливо поднималась над океаном.

В пяти минутах езды к северу от пересечения с шоссе 101 Альтернайт по бокам дороги показались огни Эройо-Бич. Мотели, станции обслуживания, частные домики и закусочные вырисовывались в неоновом сиянии на фоне темноты. Я затормозил у колонки станции обслуживания. Пока наполнялся мой бак, я спросил служащего, есть ли у них телефон-автомат. Это был приземистый пожилой мужчина в сером форменном комбинезоне и черном кожаном жилете. От него пахло мазутом, да и выглядел он так, будто его окунули в мазут. Он указал вымазанным пальцем в сторону комнатки, из которой появился.

Местный телефонный справочник представлял собой тонкую книжечку, прикрепленную цепочкой к висевшему на стене аппарату. Миссис Чарльз Синглентон была представлена в нем в достаточной мере. Она жила в Аламеде Папанге, 1411, и номер ее телефона был тоже 1411. Второй номер принадлежал охране, третий был в квартире шофера, четвертый в коттедже садовника, пятый в комнате прислуги.

Когда служащий принес мне сдачу, я спросил его, где находится Аламеда Папанга.

– Кого ищешь, братишка?

– Да особенно никого. Я турист.

– Забавное время для туриста.

Он оглядел меня.

– У них там свои ночные патрули, а ты не похож на члена какого-нибудь садового клуба.

– Мне интересно, как живут по-настоящему состоятельные люди. А тут, я слышал, хороший район.

– Хороший – не то слово, братишка. С тех пор, как построили большой отель и толстосумы перебрались сюда, на Малибу, земля стала цениться на вес золота. Хотелось мне иметь хоть кусочек ее, а я мог бы иметь. Если бы старая леди позволила мне перед войной взять немного денег из чулка, я мог бы купить акров пять. Я был бы сейчас на коне, но она сказала: «Береги деньги». Это мертвое место, сказала она, богатые будут держаться отсюда подальше.

Его смех был горьким и вынужденным, как застарелый кашель.

– Плохо, – сказал я. – Так где Аламеда?

Он указал на темные холмы и сказал, что они стоят по краям того места. Я свернул к ним на следующем перекрестке и проехал мимо охранников. Между загородными коттеджами и поместьями, словно ничейные земли, лежали пустоши, покрытые красноватой растительностью. Я выехал на дорогу, окаймленную с обеих сторон серыми стволами эвкалиптов, ветви которых смыкались над ней подобно арке. Дорога тянулась мимо огороженного поля для поло и поля для игры в гольф. У светившегося вдали здания клуба теснились машины, и ветер доносил до меня звуки музыки.

Дорога поднималась по уступам холмов, как по ступенькам ада в чистилище. Мой взор выхватывал из темноты сияние стекла и алюминия, сверкающее как хирургическое оборудование под больничным светом луны. Дворцы в венецианском стиле сменялись виллами а-ля лазурный берег, испанскими и готическими замками, греческими, версальскими и китайскими садами. Растения жили здесь полной жизнью, но людей не было видно. Возможно, атмосфера этого высокогорного района была слишком разреженной и дорогой для дыхания людей. Это был земной рай, где деньги порождали растения. Людям здесь не было места, если им не посчастливилось разбогатеть.

Каменные ворота с цифрами 1411 скрывали за собой коттеджи в стиле Тюдор с темными серыми окнами. Ворота были открыты. Подъездная дорога провела меня между рядами тиссовых деревьев, похожих на высокородных носителей мантий, к вилле, которая смотрела на луну во всем блеске своего палладианского великолепия.

Я остановился под портиком с колоннами и позвонил в старомодный звонок. Легкие неуверенные шаги послышались с той стороны двери. В замке повернулся ключ и из двери выглянула молодая женщина с мягкими каштановыми волосами, затеняющими лицо.

– В чем дело, сэр? – спросила она неуверенным мягким голосом. – Уже слишком поздно для визита к миссис Синглентон.

Я протянул свою карточку. Женщина повернулась профилем к свету. У нее были мягкие линии подбородка, пухлые губки и прямой чистый нос. Глаза ее все еще были в тени, но я и так видел, что она молода.

– Сыщик? – сказала она. – Так вы из агентства? Для свидания с миссис Синглентон сейчас слишком поздно. Она неважно себя чувствует.

– У меня собственное агентство.

– Понимаю. Но речь идет о Чарли... о мистере Синглентоне?

– Значит, он еще не нашелся?

– Да.

– У меня, может быть, есть для вас зацепка.

– Правда? Вы знаете, где он?

– Так далеко я не захожу. Я лишь сегодня занялся... этим делом. Мне даже неизвестны обстоятельства исчезновения. И предлагается ли еще вознаграждение.

– Предлагается, – сказала она, неуверенно улыбнувшись. – Может быть, вы скажете мне, что вам удалось обнаружить?

Раньше или позже, мне все равно надо было повидаться с миссис Синглентон. Я дал девушке самый мрачный ответ, какой только мог придумать. – Мертвое тело.

Ее рука метнулась к горлу как испуганная птица.

– Чарли? Не Чарли?

– Молодой цветной женщины по имени Люси Чампион. Ей перерезали горло.

Вы знали ее?

Девушка помедлила с ответом. Я догадался, что она рождает ложь и делает это мучительно.

– Нет, я ее не знала. Какая может быть связь... – ее голос прервался.

– У ней была при себе газетная вырезка с сообщением об исчезновении Синглентона и о назначенной премии. Я решил, что она могла обращаться по этому поводу сюда. Полиция возможно тоже так подумает, когда найдет у нее эту вырезку.

– Ее убили здесь, в Эройо-Бич?

– В Белла-сити.

Это название ни о чем ей не говорило, и я добавил:

– Это удаленный от моря городок, примерно в пятидесяти километрах отсюда по прямой.

– Входите...

Она сверилась с моей карточкой.

– ...мистер Арчер. Я спрошу у миссис Синглентон, сможет ли она вас принять.

Она оставила меня в холле и пошла к освещенной двери. Одета она была дорого, но с плохим вкусом. На ней был вязаный костюм цвета ржавчины, который делал ее фигуру несколько громоздкой, по крайней мере со спины. Ее движения оставляли впечатление робкой невинности, будто внезапное развитие ее тела ошеломило ее.

Несколько минут я разглядывал китайские картины на стенах. Китайские джентльмены с гигантскими мочками ушей, свидетельствовавшими о их мудрости, путешествовали пешком через долины и увенчанные снегами горы, плыли по рекам. Всего было семь картин, и каждая из них изображала один из этапов их путешествия.

В дверях появилась девушка. Падавший сзади свет ореолом подсвечивал ее волосы.

– Мистер Арчер, она вас примет.

Комната была с высоким белым потолком, обрамленным дорическим карнизом. Стены были увешаны полками книг в одинаковых белых переплетах. Полки перемежались с картинами. Одна из них, изображавшая девушку в низко обрезанном корсете, могла принадлежать кисти Ватто или Фрагонара. На белой софе с резной спинкой сидела полная старая женщина.

У нее был тот тип лица с квадратным подбородком и густыми бровями, который невезучие женщины иногда наследуют от своих отцов. Однако лицо могло быть красивым, немного на лошадиный лад, пока жизнь и годы не заставили его затвердеть и выдаться вперед, подобно скрытому орудию. Дряблое тело было укрыто шелковым трауром. На черном колене выделялись бледные желтоватые руки. Они беспрерывно дрожали.

Старуха откашлялась.

– Садитесь, мистер Арчер, вон в то кресло.

После того, как я это сделал, она продолжала:

– А теперь, расскажите мне, кто вы.

– Я частный детектив, имею лицензию. Большей частью я работаю в Лос-Анджелесе, там же находится моя контора. До войны я работал детективом в полиции. Я вручил молодой леди свою карточку.

– Она показывала ее мне. Она сказала, что вы обладаете ошеломляющей информацией, касающейся молодой цветной женщины.

– Ее имя Люси Чампион. Я нашел ее в мотеле в Белла-сити с перерезанным горлом. В ее сумочке оказалась вырезка из выходящей в Белла-сити газеты, касающаяся исчезновения вашего сына и предложенного вознаграждения. Я подумал, что может быть ее убили из-за того, что она намеревалась потребовать вознаграждение. Она появилась в Белла-сити недели две назад, примерно в то время, когда исчез ваш сын. И я подумал, что возможно, она уже связалась с вами.

– Не кажется ли вам, что подобное заключение построено на слишком зыбкой почве?

Голос миссис Синглентон был тихий и мягкий. Ее руки двигались, взбирались одна на другую как нервные скорпионы.

– Ведь не собираетесь же вы обвинить меня в каком-то причастии к убийству этой девушки?

– Вероятно, я не очень ясно выразил свою мысль, но это совсем не так. Предположим, что ваш сын оказался замешанным в какую-то нечестную игру. Предположим, что Люси Чампион знала о том, что произошло и кто за это ответственен. Если она намеревалась прийти с подобного рода информацией к вам или властям, то это может объяснить случившееся с ней.

Старуха не подавала вида, что слушала меня. Она смотрела вниз на свои сердитые руки таким взглядом, будто хотела от них избавиться.

– Сильвия, дай мне закурить.

– Сейчас.

Сильвия встала с края софы, взяла из ящика слоновой кости сигарету, сунула ее в посиневшие сжатые губы старухи и поднесла пламя зажигалки. Миссис Синглентон глубоко затянулась и выдохнула дым через рот и ноздри. Он, подобно туману, собрался над ее головой. Даже ее глаза казалось, впитали в себя дым.

– Вы, я надеюсь, не предполагаете, что мой сын сбежал с цветной девушкой?

– О, нет, миссис Синглентон! – воскликнула Сильвия. – Он не это имел в виду.

Затем она вернулась на свое место и снова сделалась невидимой и неслышимой. Примостившись на уголке софы, она казалась напуганной своими словами.

Старуха продолжала:

– Какая же связь могла существовать между моим сыном и подобной особой?

– Я бы сам хотел это знать. Я настолько заинтересовался этим делом, что решил приняться за него на чисто проблематичных условиях.

– Вы, конечно, имеете в виду, что получите вознаграждение, если сможете его заслужить. Это можно считать само собой разумеющимся.

– Я хотел бы нечто более определенное. Вознаграждения обычно исчезают в карманах полицейских. Деньги инстинктивно тянутся к должностным лицам. Мне же хотелось быть уверенным в своих пятидесяти долларах в день и оплате расходов. – Вполне естественное желание.

Она выпустила клуб дыма, мурлыча за его завесой, как кот на сметану.

– Но я не могу понять, по какой причине я должна оплачивать вашу деятельность.

– Я не могу позволить себе работать ради удовольствия. К тому же, было бы полезно для дела заручиться вашим именем, как клиентки.

– Это я могу понять.

Ее голова, словно изваянная из серого камня, застыла в величественной позе, характерной для позднеримских императоров. Тихий голос повысился и приобрел силу, словно собираясь доминировать на званом чаепитии.

– Но я действительно сомневаюсь, нужно ли вам заниматься моими делами. Я уже наняла детективное агентство. Оно уже обошлось мне в изрядную сумму, намного большую, чем я могла себе позволить, а результата абсолютно никакого. Я небогатая женщина.

На языке ее круга это означало, вероятно, что ей хватит пальцев одной руки для подсчета своих миллионов. Чтобы вызвать сочувствие к себе, она добавила:

– Я не отказываюсь платить за ценные сведения, но если крупное агентство не смогло вернуть мне сына, то не думаю, что мне может помочь человек, действующий в одиночку. Разве я не права?

Сигарета в углу ее рта потухла. Сильвия молча встала, взяла ее и положила в пепельницу.

– Дайте мне возможность попытаться, и посмотрите, на что я способен, – сказал я. – Я намерен узнать причину убийства Люси Чампион. Если я это узнаю, то ниточка приведет меня к вашему сыну. Во всяком случае, это моя зацепка.

– Ваша зацепка, – презрительно сказала он. – Если Чарльз был увезен насильно ради выкупа, то ваш сегодняшний визит можно рассматривать, как начало переговоров с его похитителями. Вы были знакомы с этой негритянкой, которую, по вашим словам убили?

– Она действительно была убита. А вы ее знали?

Ее лицо озарилось тусклой вспышкой злобы.

– Предупреждаю вас, молодой человек, не будьте назойливы. Я знаю как вести себя с назойливыми людьми.

Я посмотрел не Сильвию. Она слегка улыбнулась и чуть заметно покачала головой.

– Вы, должно быть, очень устали, миссис Синглентон. Уже очень поздно.

Старая женщина не обратила внимания на ее слова. Она подалась ко мне, и ее обтянутые шелком колени хрустнули как металл.

– Только сегодня утром, при очень сходных обстоятельствах, сюда явился человек, представившийся, как и вы, частным детективом. Он заявил, что если я уплачу ему вперед часть вознаграждения, то он сможет разыскать моего Чарльза. Я естественно отказалась. Тогда он потратил битый час моего времени, задавая мне вопросы. А когда я, в свою очередь, попыталась задать ему вопрос-другой, то он не ответил ни слова. Какая была его фамилия, Сильвия?

– Хэйс.

– Хэйс! – с силой проговорила старуха, словно это было кульминацией разговора.

Глаза ее были подернуты слезами и пеленой горя, и все же взгляд был острый.

– Вы знаете его?

– Что-то не припомню.

– В высшей степени отталкивающая личность. В заключение он осмелился предложить мне, чтобы я написала обязательство уплатить ему пять тысяч долларов, если он представит мне сына живым или мертвым. Он хвастался своими связями с преступным миром. Я пришла к выводу, что он либо замыслил меня обмануть, либо представляет какую-то гангстерскую организацию. Я велела ему убираться из моего дома.

– Вы считаете, что я тоже играю подобную роль?

– О нет, – мягко возразила девушка.

Миссис Синглентон обмякла, ее энергия исчезла. Голова упала на резную спинку софы, словно подставляя шею невидимому ножу. Слабой струйкой потекли слова:

– Я не знаю, что и думать. Я больная, старая, измученная, лишенная своего ребенка женщина. Это мир лжецов. Никто ничем мне не поможет. Сильвия встала и мягким беспокойным взглядом указала мне на дверь. Старуха с неожиданной живостью обратилась ко мне:

– Мистер Арчер! Это Чарльз прислал вас ко мне? Это он? Ему нужны деньги?

Перемена в ее голосе вызывала тревогу. Она говорила как испуганная девочка. Я повернулся, взглянул на ее лицо и увидел, что это кажущееся детство на миг осветило его красотой. Но красота исчезла, подобно скользнувшему лучу прожектора и оставила ее губы изогнутыми в циничной пародии на материнскую любовь.

Ситуация была слишком сложной и я не мог ее понять, не знал, как дальше себя вести. Может быть, связь ее с сыном, оборвавшись, так больно ударила ее. Но, может быть, она поняла, что он умер, и говорила так, чтобы не впасть в отчаяние. Но как бы то ни было, она готова была верить почти всему и подозревать всех и каждого. Она потеряла чувство реальности.

– Я никогда не встречал Чарльза, – ответил я. – Спокойной ночи. Желаю удачи.

Старуха не ответила.

Глава 12

Сильвия проводила меня до конца холла.

– Мне очень жаль, мистер Арчер. Две последние недели были для нее ужасно трудными. Она уже много дней находится под действием наркотиков. Когда реальность не согласуется с ее представлениями, она просто не слышит того, что говорят, или забывает об этом. Но сознание у нее не затуманено. Она так много страдала, что не выносит разговоров о фактах, не желает даже слышать о них.

– О каких фактах?

Неожиданно Сильвия спросила:

– Мы не могли бы посидеть в вашей машине? Думаю, что ей все же хочется, чтобы я с вами поговорила.

– Нужно быть психиатром, чтобы понимать подобные вещи.

– Я и есть психиатр во всем, что касается миссис Синглентон. Знаете, как бывает, когда постоянно находишься у кого-нибудь под рукой?

– Приходится изучать отпечатки пальцев этой руки. Давно вы у нее служите?

– Только с июня. Но наши семьи знакомы уже пропасть лет. Отец Чарльза вместе с моим отцом учился в Гарварде.

Девушка потянулась к ручке двери.

– Извините меня, я хочу выйти на свежий воздух.

– А ей разве не нужна помощь?

– Слуги дежурят. Они помогут ей лечь.

Сильвия направилась к моей машине.

– Минутку, Сильвия. У вас есть фото Чарльза? Лучше всего недавний снимок.

– Конечно есть.

– Вы не принесете его мне?

– У меня есть один с собой, – ответила она безо всякого смущения. Девушка вынула из кармана костюма бумажник и извлекла из него маленькую моментальную фотографию, которую и вручила мне.

– Она достаточного размера, достаточно ясная?

На фото был заснят молодой человек в теннисных шортах и рубашке с короткими рукавами и открытой шеей, улыбающийся на солнце. Сила и тонкость его черт подчеркивалась стрижкой ежиком. Он был атлетического сложения, с широкими покатыми плечами и мускулистыми руками. Но в нем было что-то деланное, актерское. Его поза была нарочитой, грудь выпячена, живот втянут, словно он боялся холодного взгляда камеры или горячих глаз солнца. – Достаточно ясная, – ответил я. – Можно ее взять?

– На сколько вам будет нужно. Он здесь очень похож.

Забираясь в машину, она показала прекрасные округлые ноги. Скользнув за руль, я почувствовал, что она наполнила машину чистым, каким-то весенним запахом. Я предложил ей сигарету.

– Спасибо, я не курю.

– Сколько вам лет, Сильвия?

– Двадцать один год.

Совершенно не к месту, она добавила;

– Я как раз получила от поверенного матери чек за первый квартал.

– Очень хорошо.

– Чек почти на тысячу долларов. Так что я могла бы нанять вас, если вы согласитесь на меня работать.

– Я не могу обещать ничего определенного. Вы очень хотите его найти, не так ли?

– Да.

Казалось, вся ее жизнь была вложена в это короткое слово.

– Сколько денег должна я вам дать?

– Сейчас об этом не беспокойтесь.

– Почему вы должны доверять мне?

– Вам бы любой стал доверять. Куда более удивительно, что вы мне доверяете.

– Я немного разбираюсь в мужчинах, – ответил девушка. – Мой отец – хороший человек. И вы не похожи на этого Хэйса.

– Вы с ним говорили?

– Я присутствовала при его разговоре с миссис Синглентон. Все, что он хотел – это денег. И это было так... обнаженно. Мне пришлось пригрозить ему полицией, чтобы он ушел. До чего же жаль, ведь миссис Синглентон могла бы откровенно поговорить с вами, если бы он не испортил все дело.

– А что именно могла она мне рассказать?

– О всей жизни Чарли, – уклончиво ответила девушка. – Как выглядела эта негритянка?

Я подробно описал Люси Чампион.

Сильвия прервала меня прежде, чем я закончил:

– Это она самая.

Открыв дверцу, она принялась выбираться из машины. Все ее движения были мягкими и осторожными, словно каждое ее действие было опасной игрой. – Вы ее знали?

– Да. Я хочу вам кое-что показать.

Девушка ушла.

Я закурил. Не успел я выкурить половины сигареты, как Сильвия вернулась и снова устроилась рядом со мной.

– Вот это ее вещь.

Она протянула мне мягкий темный предмет. Я включил верхний свет и осмотрел его. Это был женский тюрбан, связанный из черной шерсти с золотой ниткой. Внутри был пришит ярлык «Дениза».

– Где вы его взяли?

– Она была здесь два дня назад.

– Хотела увидеться с миссис Синглентон?

– Теперь я думаю, что да. Она приехала на такси в середине дня. Я срезала в саду цветы и увидела ее, сидящей в машине. Казалось, она вышла, а такси вскоре уехало. Какое-то время она стояла на улице и смотрела на дом. А потом, я думаю, она потеряла над собой контроль.

– Это можно понять.

– Дом впечатляющий, правда? Я окликнула ее, хотела спросить, что она хочет, но когда она увидела, что я к ней направляюсь, она просто побежала. Я подумала, неужели я похожа на людоедку-великаншу. Я крикнула ей, чтобы она не боялась, но она только быстрее побежала. Ее шляпа упала, а она даже не остановилась ее поднять. Вот как эта вещь очутилась у меня.

– Вы не пытались ее догнать?

– Как я могла? У меня в руках был огромный букет. Шофер увидел, что она бежит за ним, и затормозил. Во всяком случае, я не имела права ее останавливать.

– Вы никогда не видели ее раньше?

– Нет. Я подумала, что она туристка. Она была очень мило одета, и шляпа эта очень хорошая. Но все же, то, что она не остановилась, заинтриговало меня.

– Вы обращались в полицию?

– Миссис Синглентон не захотела. Я подумала, не спросить ли в «Денизе», но против этого она тоже возражала.

– Вы знаете женщину, которая сделала эту шляпу?

– Знаю. У нее магазин недалеко от побережья, возле отеля.

– Здесь, в Эройо-Бич?

– Конечно. Если бы вы ее расспросили, то она может быть сказал бы вам что-нибудь новое о мисс Чампион.

– Вполне возможно. А почему вы сами не поговорили с Денизой? Неужели вы так боялись миссис Синглентон?

– Нет.

Девушка немного помолчала.

– Вероятно, я боялась того, что могла услышать. Теперь я уже не боюсь. Видите ли, Чарльз убежал с женщиной.

Она сообщила это с большой неохотой.

– Мне кажется, я боялась, что эта девушка негритянка могла быть... другой его женщиной.

– Похоже, что и мать его разделяет ваши опасения. К этому есть особые причины?

– Не знаю. Она очень многое о нем знает, даже больше, чем может признаться самой себе.

– Сильно сказано.

– Это правда. Эти дофрейдистские женщины знали все, но никогда ни о чем не говорили, даже в мыслях. Вся их жизнь проходила в переодеваниях к обедам во всяких притонах. Так говорил мой отец. Он преподает философию в Брауне.

– Кто была та женщина, с которой убежал Чарльз?

– Высокая блондинка, очень красивая. Это все, что я о ней знаю. В тот вечер, когда он исчез, их видели вместе в баре отеля. Служащий на стоянке видел, как они уехали в машине Чарльза.

– Это еще не означает, что он сбежал с ней. Больше похоже на похищение.

– Нет, они все лето жили вместе. У Чарльза есть домик в горах на Скай-Роут, и эту женщину видели там с ним почти каждый уикэнд.

– Как вы узнали это?

– Я беседовала с другом Чарльза, который живет в том же каньоне. Это Горас Уилдинг, художник – вы, может быть, слышали о нем. Он был очень скрытен, но все же сказал мне, что видел там Чарли с этой женщиной. Может быть, вам стоит с ним поговорить? Как мужчине с мужчиной?

Я включил свет и достал записную книжку.

– Адрес?

– Мистер Уилдинг, Скай-Роут, 2712. Телефона у него нет. Он сказал мне, что она красивая.

Я повернулся и увидел, что Сильвия плачет. Она сидела спокойно, сложив руки на коленях, и по ее щекам текли слезы.

– Я никогда не плакала! – с досадой бросила она, и уже без всякой досады проговорила:

– Как бы мне хотелось быть такой красивой, как она. Как бы я хотела, чтобы у меня были светлые волосы.

На мой взгляд, она была красивая и такая нежная, что, казалось, дотронься до нее – и палец пройдет насквозь. Ее фигура не заслоняла от меня огней Эройо-Бич. Между неоновыми огнями улицы с ажурными строчками огоньков магазинов высилось, подобно аэропорту, величественное здание отеля. За ним, словно маленький аэростат, поднималась луна, таща за собой световую дорожку по поверхности океана.

– Если вы хотите быть блондинкой, то почему бы вам не обесцветить волосы, как это делают другие девушки? – спросил я.

– Это бы мне ничего не дало. Он бы даже не заметил этого.

– Вы влюблены в Чарльза?

– Конечно.

Она ответила таким тоном, будто каждая девушка должна была любить Чарли. Я подождал, и она продолжала:

– Я полюбила его с первого взгляда. Вернувшись после войны из Гарварда, он провел с нами уикэнд в Провиденсе. Я в него влюбилась, но он в меня – нет. Я тогда была еще девочкой. Но он был мил со мной.

Ее голос понизился до доверительного шепота.

– Он читал со мной Эмили Диккинсон. Говорил мне, что хотел быть поэтом, а я думала: если бы я была Эмили Диккинсон! И учась в колледже, я часто мечтала, что Чарльз приедет за мной и женится на мне. Конечно, он этого не сделал.

Я видела его несколько раз, однажды на ленче в Бостоне; он был мил со мной, но не больше. Потом он уехал домой, и я долго о нем не слышала. Прошлой весной, когда закончилась моя учеба, я решила съездить на Запад и навестить его. Миссис Синглентон искала компаньонку, и мой отец устроил меня на это место. Я надеялась, что если буду жить в одном доме с Чарльзом, то он может в меня влюбиться. И миссис Синглентон тоже была не против этого. Если Чарльзу суждено было на ком-то жениться, она предпочла бы для него жену, которой могла бы управлять.

Я посмотрел ей в лицо и убедился, что она говорит искренне.

– Вы странная девушка, Сильвия. Вы действительно говорили об этом с миссис Синглентон?

– Мне не пришлось. Она оставляла нас вместе при каждом удобном случае, и я понимала причину этого. Отец говорил, что главная добродетель женщины заключается в уменье видеть то, что происходит у нее перед носом. И она должна говорить правду о том, что видит – это ее основная черта.

– Беру свои слова назад. Вы не странная, вы уникальная.

– Я тоже так думаю, но Чарли – нет. Он редко бывал дома и не дал мне приличного шанса влюбить его своей близостью. Большую часть свободного времени он проводил в своем домике или в автомобильных поездках по Штатам. Тогда я не знала о женщине, но думаю, она имела прямое отношение к тому, что он пытался сделать. А пытался он, притом безнадежно, порвать с матерью и с ее деньгами и самому строить жизнь. Видите ли, миссис Синглентон владела всеми деньгами еще при жизни своего мужа. Он был старомодным типом мужа богатой женщины – яхтсмен, игрок в поло и мальчик на побегушках у жены. Чарли мыслил совсем не так, как его отец. Он считал, что у него и всего его класса порваны связи с действительностью. Считал, что нужно спасать свою индивидуальность, погружаясь на самое дно и проникая в суть вещей.

– И он это сделал?

– Он пытался, но это оказалось труднее, чем он думал. Например, этим летом он работал в долине сборщиком томатов. Мать предложила ему место управляющего ранчо, но он не согласился. Конечно, долго это продолжаться не могло. Он подрался с десятником и потерял работу, если это вообще можно назвать работой. Миссис Синглентон чуть не умерла, когда он вернулся домой весь избитый, с синяками на лице. Я тоже чуть не умерла, но Чарльзу это, казалось, даже доставило некоторое удовольствие.

– Когда это было?

– В июле, через несколько дней после моего приезда. В середине июля.

– А где произошла драка?

– На ранчо, неподалеку от Бейкерфильда. Точно я не знаю.

– И после этого он оставался здесь до сентября?

– Уезжал и приезжал. Он часто уезжал на два-три дня.

– Вы не думаете, что и сейчас он в такой поездке?

– Может быть. Но я не надеюсь, что на этот раз он вернется по собственной воле.

– Вы думаете, он умер?

Вопрос был задан чересчур в лоб, но Сильвия смогла его принять. Внешне мягкая и неуверенная, она имела достаточный запас сил.

– Если бы он умер, я бы знала. Я не могу в это поверить. Я надеюсь, что он сделал последний рывок от своей матери и от денег, которые принесла его деду земля.

– Вы действительно хотите, чтобы он вернулся?

Она помедлила, потом ответила:

– По крайней мере, я должна знать, что он в безопасности и ведет сносную жизнь. Во время войны он сбивал вражеские самолеты, и все же остался ребячливым и слишком большим мечтателем. Неподходящая женщина может разбить ему жизнь.

Сильвия глубоко вздохнула.

– Надеюсь, я не очень мелодраматично говорю?

– По-моему, вы говорите очень хорошо. Может быть, вы только даете слишком большую волю своему воображению.

Я заметил, что она не слушает меня, и замолчал.

Ее мысли блуждали по каким-то далеким извивам, и она попыталась воплотить это путешествие в слова.

– Он чувствовал угрызения совести из-за денег, которые никогда не зарабатывал. Это еще усугублялось тем, что он разочаровался в своей матери. Чарльз хотел страданиями искупить свою вину. Он хотел, чтобы вся его жизнь была искуплением. Он мог выбрать женщину, которая заставила бы его страдать.

В свете луны ее лицо казалось девственно белым. Мягкость очертания ее губ и подбородка нарушалась угловатыми тенями.

– Так вы знаете, какого сорта была эта женщина? – спросил я.

– Не совсем. Вся моя информация получена из третьих рук. Детектив передал миссис Синглентон те сведения об этой женщине, которые получил от буфетчика отеля. А миссис Синглентон рассказала мне.

– Поедемте туда со мной, – предложил я. – Я угощу вас выпивкой. Надеюсь, спиртное вы употребляете?

– О нет, я никогда не была в баре.

– Вам же двадцать один год.

– Дело не в этом. Мне уже пора идти. Я всегда читаю ей перед сном. Спокойной ночи.

Я наклонился чтобы открыть ей дверцу и увидел, что по лицу ее, как весенний дождь, текут слезы.

Глава 13

Когда я вошел, двое филлипинцев бросили на меня любопытные взгляды и тотчас потеряли ко мне интерес. Напротив входа под мавританской аркой стоял за конторкой помощник управляющего с видом святого в смокинге. Над аркой горела красная неоновая надпись «Контина». Завершив в холле необходимые формальности, я вышел в патио. В тени сидели парочки. Я быстро прошел в бар.

Это была большая Г-образная комната, украшенная картинами, изображавшими бой быков, синяя от дыма и шумная как обезьянник. Вдоль стойки бара пестрели белые женские плечи, синие и клетчатые вечерние пиджаки. У мужчин были неестественное здоровые самоуверенные лица спортсменов, никогда не имевших шанса на успех, если не считать их успеха у женщин. Тела женщин, казалось, были больше наполнены смыслом, чем их головы. Где-то за стеной оркестр заиграл самбу. Некоторые плечи и вечерние пиджаки ринулись прочь от стойки.

Работали два бармена: проворный юнец, южноамериканского вида и редковолосый мужчина, державший в поле зрения всех остальных. Я подождал затишья в их деятельности и спросил редковолосого, постоянный ли он работник. Он бросил на меня непроницаемый взгляд.

– Конечно. Что будете пить?

– Пшеничное. Я бы хотел задать вам вопрос.

– Давайте, если придумали что-нибудь новенькое.

Его руки работали независимо от языка, наполняли мой бокал и ставили его на стойку.

Я заплатил.

– Я о Чарльзе Синглентоне младшем. Вы видели его в тот вечер, когда он исчез?

– Опять.

Он посмотрел на потолок в насмешливом отчаянии.

– Я говорил об этом шерифу. Говорил частным сыщикам.

Его глаза, серые и непроницаемы, опустились до уровня моего лица.

– Вы репортер?

Я показал ему свое удостоверение.

– Еще один частный, – невозмутимо заметил он. – Вам бы следовало вернуться к старой леди и сказать, что она зря тратит время и деньги. Младший удрал с такой шикарной блондиночкой, что лучше не найти. Так зачем же ему возвращаться?

– А зачем ему было удирать?

– Вы ее не видели. У этой дамочки есть все.

Он руками проиллюстрировал свое высказывание.

– Кошечка с младшим удрали в Мексику или в Гавану и наслаждаются там жизнью. Попомните мои слова. Так зачем ему возвращаться?

– Вы хорошо разглядели эту женщину?

– Конечно. Она купила у меня порцию спиртного, пока ждала младшего. Кроме того, она и раньше была здесь с ним пару раз.

– А что она пила?

– "Том Коллинз".

– Как она была одета?

– Темный костюм, ничего яркого. Со вкусом. Не высший класс, но ближайшая ступень. Она натуральная блондинка. Я и во сне мог бы ее описать.

Он закрыл глаза.

– Может быть, так я и делаю.

– Какого цвета у нее глаза?

– Зеленые или голубые, или что-то вроде этого.

– Бирюзовые?

Он открыл свои собственные глаза.

– Один вопрос означает на твоем языке слишком многое, дружок. Может быть нам бы следовало обратиться к стихам, но это уж как-нибудь в другой раз. Если вам нравятся бирюзовые – ладно, пусть бирюзовые. Она была похожа на одну из тех польских малышек, которых я видывал в Чикаго, но от Вест-Мэдисон она держалась далеко, в этом я уверен.

– Случается ли что-нибудь, чего вы не замечаете?

– Конечно. И не думайте, что она чем-нибудь угрожала ему. Они просто приклеились друг к другу. Он от нее глаз не мог отвести.

– Как они уехали? В машине?

– Насколько я понимаю, в машине. Спросите у Дьюи на стоянке. Только сначала суньте ему немного мелочи. Он не станет задаром, как я, упиваться звуками своего голоса.

Заметив приближающийся костюм, он отошел от меня.

Я выпил и вышел на улицу. Отель смотрел на море сквозь усаженный пальмами бульвар. Стоянка находилась за рядом маленьких магазинчиков со стороны берега. Направляясь туда, я прошел мимо витрины с серебряными и кожаными украшениями, мимо двух восковых манекенов в приятных юбочках, затем мимо витрины, забитой янтарем и остановился как вкопанный под вывеской «Дениза». Это имя было написано золотой вязью на стекле витрины шляпного магазина. За стеклом красовалась всего одна шляпа, точно шедевр скульптуры в музее. Магазин был погружен в темноту, и после секундного замешательства я прошел мимо.

Под аркой света на углу стоянки находилась будка сторожа – маленькое зеленое строение. К стене его было прикреплено объявление: «Единственный доход служителя – чаевые». Я встал возле него, держа на свету доллар. Откуда-то из рядов машин, похожих на партию консервных банок, появился маленький человечек. Фигура его была тощая и серая. Под старым флотским свитером, как куски источенного водой плавника, выступали кости плеч. Он бесшумно двигался в своих теннисных туфлях, подавшись вперед, словно невидимая рука тащила его за длинный нос.

– Почистить и протереть? Где ваш лимузин, мистер?

– Моя машина стоит за углом. Я хотел спросить вас о другой машине.

Наверно, вы Дьюи? – Наверно, так. Он моргнул выцветшими глазами, наивно обдумывая сей факт. Макушка его нечесанной седой головы торчала вровень с моим плечом.

– Держу пари, вы хорошо разбираетесь в машинах!

– Держу пари, и в людях – тоже. Вы фараон, или я не угадал? Держу пари, вы хотите спросить меня о молодом Чарли Синглентоне.

– Я частный, – сказал я. – На сколько держите пари?

– На доллар.

– Вы выиграли, Дьюи.

Я передал ему доллар.

Он сложил его в маленький квадратик и спрятал в карман грязнейших на свете штанов. – Так будет по честному, – доверительно сказал он. – Я трачу на вас свое ценное время. Я протираю ветровые стекла. По субботам я зарабатываю кучу денег. – Тогда приступим к делу. Вы видели женщину, с которой он уехал?

– Совершенно верно. Она была что надо. Я видел, как она приехала и уехала.

– Расскажите подробнее.

– Приехала и уехала, – повторил он. – Леди блондинка прикатила на новеньком голубом «плимуте». Большая модель. Я видел, как она вылезала из нее перед отелем. Я неподалеку принимал машину и видел, как она вылезла и вошла в отель. Она была что надо!

Его серая челюсть отвисла, и он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на приятном воспоминании.

– А что было потом с машиной?

– Другая ее увела.

– Другая?

– Другая, что тоже сидела в машине. Темнокожая, которая привезла леди-блондинку. Она потом укатила.

– Она была цветная?

– Та, что правила? Может, и так. Кожа у нее темноватая. Но я к ней особенно не приглядывался, я смотрел на блондинку. Потом я вернулся сюда, а Чарли Синглентон приехал немного погодя. Он вышел и вернулся с блондинкой, а потом они уехали.

– В его машине?

– Да, сэр, «бьюик-седан» 1948 года. Зеленый двухцветный.

– Вы очень наблюдательны, Дьюи.

– Ерунда. Я часто видел молодого Чарли на этой машине. Я машины знаю.

Свою первую я водил в 1911 году в Миннеаполисе, в Штате Миннесота.

– В какую сторону они уехали отсюда?

– Извините, приятель, не могу сказать. Я не видел. То же самое я сказал и одной леди, когда она меня спросила, а она рассвирепела и не дала мне чаевых.

– А что это была за леди?

Его выцветшие глазки впились в мое лицо, и где-то в глубине их забрезжили проблески тусклой мысли.

– В субботу вечером мое время стоит дорого.

– Держу пари, что другую леди вы не помните.

– На сколько спорите?

– На доллар.

– А если удвоить?

– Ну, на два доллара.

– Принято. Она примчалась несколько минут спустя после их отъезда в голубом «плимуте». «Плимут» большой модели.

– Та, темная?

– Нет, другая, постарше. В леопардовом манто. Я и раньше видел ее здесь. Она спросила меня о блондинке и молодом Чарли, в какую сторону они поехали. Я сказал, что не видел. Она обозвала меня чучелом и уехала. По виду, она была вроде не в себе.

– С ней кто-нибудь был?

– Не помню.

– Эта женщина живет здесь?

– Я видел ее и раньше, а где живет – не знаю.

Я положил два доллара на его ладонь.

– Спасибо, Дьюи. Еще одно. Когда Чарли уезжал с блондинкой, у него был довольный вид?

– Не знаю. Он дал мне доллар на чай. Всякий был бы рад уехать с этой блондинкой.

Угол его морщинистого рта искривился в усмешке.

– Вот сам я не имел с женским полом никаких дел с тех пор, как похоронил свою старушку. Двадцать лет – долгий срок, приятель.

– Да, конечно. Спокойной ночи.

Уныло вздохнув, Дьюи направил свой нос к рядам машин и вскоре скрылся за ними из вида.

Глава 14

Я вернулся в отель и разыскал телефон-автомат. Согласно справочнику, шляпный магазин «Дениза» принадлежал миссис Денизе Гринкер, чей адрес был Джакарандамейн, 124. Я набрал ее номер, дождался чтобы кто-то ответил и повесил трубку.

Улица вилась, подобно звериной тропе, между шоссе и берегом. Кипарисы затемняли путь и бросали тень на дома, расположенные вдоль улицы. Я ехал медленно на второй скорости, освещая фасады светом фар. Это были кварталы для среднего класса с несколько богемным уклоном. Во дворах буйно росла трава. Объявления в углах темных витрин предлагали приобретать ручные изделия из глины, антикварные вещи, предлагали услуги по перепечатке: «мы специализируемся на манускриптах». Номер 124 был написан на почтовом ящике сероватого бунгало с красной крышей. Написан от руки в столбик.

Я остановил машину и вошел под обвитый вьюном свод. У передней стены дома стоял заржавленный велосипед. Когда я постучал, крыльцо осветилось и дверь открылась. В дверном проеме появилась крупная женщина в купальном фланелевом халате и выставила вперед бедро. Ее волосы были закручены на металлические бигуди, от чего лицо казалось обнаженным и очень широким. Несмотря на это, оно было приятным. Я почувствовал, как моя напряженная улыбка перешла в нечто более удобоваримое.

– Миссис Гринкер? Моя фамилия Арчер.

– Хелло, – добродушно ответила она, оглядывая меня большими, немного усталыми карими глазами. – Я опять забыла запереть свой магазин?

– Надеюсь, нет.

– Разве вы не полицейский?

– Более или менее. Это заметно, когда я устаю.

– Подождите минутку.

Она достала из кармана халата кожаный футляр и извлекла из него очки в черепаховой оправе.

– Я ведь вас не знаю, правда?

– Да. Я расследую убийство, которое произошло сегодня днем в Белла-сити.

Я вытащил из кармана тюрбан и передал его ей.

– Это принадлежало жертве. Вы его делали, не правда ли?

Она осмотрела тюрбан.

– Внутри стоит мое имя. А что, если я?

– Если это ваше изделие, то может быть вы вспомните заказчицу, которой вы его продали?

Она подошла поближе к свету, еще раз окинув меня внимательным взглядом. Очки в темной оправе резко делили ее лицо на несколько частей.

– Так речь идет об установлении личности? Вы говорите, что эта шляпа принадлежала жертве? Кто была эта жертва?

– Ее звали Люси Чампион. Это была цветная женщина лет двадцати с небольшим.

– И вы хотите знать, продала ли я ей этот тюрбан?

– Не совсем так. Вопрос состоит в том, кому вы его продали.

– Должна ли я на него отвечать? Разрешите мне взглянуть на ваш значок.

– Я частный детектив, работаю вместе с полицией, – ответил я.

– Для кого вы работаете?

– Мой клиент хочет сохранить в тайне свое имя.

– Еще бы!

Меня обдало запахом пива.

– Профессиональная этика. То же самое относится и ко мне. Я не отрицаю, что продала эту шляпу и не стану отрицать того, что такая шляпа была одна. Но как я могу сказать, кто купил ее у меня? Я продала ее прошлой весной. Впрочем, одно я скажу наверняка: ее купила не цветная девушка. Они не бывают в моем магазине, если не считать нескольких темнокожих из Индии, Персии и тому подобных мест. Они – другое дело.

– Они родом из других стран.

– О'кей, не будем спорить. Я ничего не имею против цветных, но шляпы они у меня не покупают. Девушка наверно нашла шляпу или украла ее, а может быть получила в подарок или купила по случаю. Так что, если бы даже я и вспомнила, кому ее продала, то нет никакого резона вплетать в эту историю мою клиентку, не так ли?

В ее голосе звучали фальшивые нотки, отголоски лживых разговоров, которые она вела в своем магазине.

– Если вы ее делали, миссис Гринкер, то я думаю, вы могли бы вспомнить.

– Может быть могла бы, а может быть и нет.

Она заволновалась и ее голос потерял свою глубину.

– А если даже я смогу? Это было бы грубейшим нарушением профессионального доверия.

– Разве богачи заставляют вас присягать?

– У нас есть свои правила, – мрачно ответила она. – Черт возьми, я не хочу без нужды терять клиентов. Люди, которые могут платить по моим ценам, становятся такой же редкостью, как хорошие женихи.

Я постарался придать себе вид хорошего жениха.

– Я не могу сообщить вам имени своего клиента. Скажу только, что он связан с семьей Синглентонов. – С семьей Чарльза Синглентона?

Она произносила каждый слог протяжно и отчетливо, словно строку любимых стихов. – Угу.

– Как чувствует себя миссис Синглентон?

– Не очень хорошо. Она беспокоится о своем сыне...

– И это убийство связано с ним?

– Я стараюсь это выяснить, миссис Гринкер. Но если мне не помогут, я не узнаю этого никогда.

– Очень жаль. Миссис Синглентон не моя клиентка. Думаю, что большую часть своих шляп она выписывает из Парижа, но точно не знаю. Входите. Входная дверь открывалась прямо в гостиную, облицованную панелями красного дерева. В кирпично-красном камине горело газовое пламя. Комната была теплая и запущенная, и пахла кошками.

Дениза гостеприимно указала на покрытую ковром кушетку. В стакане с пивом, стоявшем на кофейном столике возле кушетки, игриво пенились пузырьки.

– Я как раз собиралась выпить на ночь пива. Позвольте предложить и вам стаканчик.

– Не возражаю.

Она вышла в другую комнату и закрыла за собой дверь.

Когда я сел на кушетку, из-под нее вылез пушистый кот и прыгнул мне на колени. Его нарастающее мурлыканье стало похожим на отдаленный рокот вертолета. Где-то в доме, как мне показалось, велся тихий разговор. Дениза не торопилась возвращаться. Я спустил кота на пол и подошел к закрытой двери, По ту сторону Дениза вела телефонный разговор.

– ...он утверждает, что работает на миссис Синглентон.

Затем после паузы:

– Совершенно ничего, уверяю вас. Конечно, я прекрасно понимаю. Я очень хотела узнать, как вы смотрите на это дело.

Снова наступило молчание, потом Дениза проговорила сахарное «до свидания» и положила трубку.

Я на цыпочках вернулся на свое место, и серый кот опять засновал у моих ног. Он расхаживал взад и вперед, терся боками о мои брюки и заглядывал мне в лицо почти с женским презрением.

– Брысь! – сказал я.

Дениза вернулась, держа в каждой руке по стакану пенящейся жидкости.

Она сказала коту:

– Разве угрюмые мужчины станут любить кисок-мисок?

Кот не обратил на это внимания.

– Есть одна история о Конфуции, миссис Гринкер. Он был прокоммунистическим китайцем.

– Я знаю, кто такой Конфуций.

– В соседней деревне, назовем ее Белла-сити, произошел пожар. Конфуций поинтересовался, не пострадали ли люди. О лошадях он не спросил. Это ее задело. Пена поднялась выше краев стакана и потекла по ее пальцам. Она поставила стакан на кофейный столик.

– Можно любить одновременно и кошек и людей, – задумчиво проговорила она. – У меня сын в колледже, хотите верьте, хотите нет. Когда-то у меня даже был муж. Интересно, что с ним сталось.

– Я поищу его, когда закончу дело, над которым работаю.

– Можете не беспокоиться. Разве вы не хотите выпить пиво?

Она села на край кушетки и принялась вытирать пальцы носовым платком.

– Дело, над которым я работаю, – продолжал я, – связано с убитой женщиной и исчезнувшим мужчиной. Если бы вашего кота задавила машина, и кто-нибудь знал ее номер, вы бы считали, что вам его должны сказать. Кому вы только что звонили?

– Никому. Это позвонили по ошибке.

Ее пальцы скрутили носовой платок в маленький предмет, напоминающий по форме шляпку.

– Телефон не звонил.

Дениза подняла на меня глаза. Ее широкое лицо выражало боль.

– Я звонила одной своей клиентке. Я могу за нее поручиться.

Боль носила частично экономический характер.

– Как у Люси Чампион оказалась эта шляпа? Ваша клиентка это объяснила?

– Конечно. Поэтому-то и бесполезно к ней обращаться. Люси Чампион была у нее прислугой. Не так давно она сбежала, никого не предупредив. Она украла у своей хозяйки шляпку и кое-какие другие вещи.

– Какие другие? Драгоценности?

– Как вы об этом узнали?

– Одна лошадка шепнула. Впрочем, лошадка не совсем подходящее слово. Миссис Ларкин больше похожа на пони.

Дениза не прореагировала на это имя. Ее быстрые, механически работающие пальцы переделали шляпку из носового платка в миниатюрное подобие черного с золотом тюрбана. Она заметила что сделали ее пальцы и бросила платок коту. Тот вцепился в него когтями.

Дениза покачала головой. Металлические трубочки на ее голове грустно щелкнули, словно несвязные мысли.

– Все это так не понятно. Ладно, давайте выпьем.

Она подняла стакан.

– Такая путаница, и все покрыто полным мраком.

Я взял стакан. Слабые пружины кушетки сблизили нас, и теперь мы сидели плечом к плечу.

– Откуда вы взяли это изречение?

– Как ни странно, но когда-то я ходила в школу. Это было до того, как я удрала с дурным образчиком человека, посвятившего себя искусству. Какое вы назвали имя?

– Арчер.

– Это я знаю. Имя той женщины, которая рассказала вам об украденных драгоценностях?

– Миссис Ларкин. Вероятно, это псевдоним. Ее зовут Уна.

– Брюнетка маленького роста, лет пятидесяти? Мужского типа?

– Да, это Уна. И она ваша клиентка?

Дениза нахмурилась, глядя на свое пиво, и отпила небольшой глоток, оставив у рта след в виде светлых усов. – Мне не следовало бы говорить о таких вещах, но если она воспользовалась псевдонимом, значит дело не чисто.

Сомнение на ее лице сменилось уверенностью.

– Вы не выдадите меня ей или еще кому-нибудь? Мое дело на грани разорения, а мне нужно дать мальчику образование. Я не могу идти на неприятности.

– Так же как Уна или как там ее зовут.

– Уна Дюрано. Мисс Уна Дюрано. Во всяком случае, под этим именем она появилась здесь. Как вы с ней познакомились?

– Одно время я на нее работал, очень недолго.

– Откуда она приехала?

– Право, не знаю. Меня гораздо больше интересует, где она живет сейчас.

– Пожалуй, я могу сказать вам все, – сухо проговорила Дениза. – Она живет в имении «Попервиль», сняла его прошлой весной. Я слышала, что она платит фантастическую сумму – тысячу долларов в месяц.

– Значит, ее бриллианты настоящие?

– О да, бриллианты настоящие.

– А где находится имение «Попервиль»?

– Я вам скажу. Но вы не поедете к ней сейчас?

Она сжала мне руку сильными пальцами.

– Если вы это сделаете, она поймет, что я подыграла вам.

– Это настоящая жизнь, а не игра, Дениза.

– Знаю. Это моя личная настоящая жизнь. Сто долларов, которые она заплатила за шляпку покрыли расходы по ренте за тот месяц.

– А какой это был месяц?

– Кажется, март. Это была первая шляпка, которую она купила у меня. С тех пор она заходила ко мне еще дважды.

– Наверно, эта шляпка шла к ней, если только к ней вообще что-нибудь может подойти.

– Ничего не может. В ней совсем нет женственности. Во всяком случае, она купила тюрбан не для себя. Она заплатила за него, но с ней была другая женщина, которая мерила его и ушла в нем из магазина.

Ее рука все еще покоилась на моей, точно птица, которая нашла себе удобную ветку для ночлега. Дениза почувствовала, как напряглись мои мускулы.

– В чем дело?

– В другой женщине. Опишите ее.

– Это была очаровательная женщина, намного моложе мисс Дюрано. Блондинка, похожая на статуэтку, с самыми чудесными на свете голубыми глазами. В моей шляпке она выглядела как принцесса.

– Вы не слышали ее имени?

– Насколько помню, нет. Разве это важно?

– Я не знаю, что важно, а что неважно. И все же вы мне очень помогли.

Я освободился от ее хватки.

– Вы не собираетесь допивать свое пиво? Не ездите туда сейчас. Уже больше полуночи.

– Я хочу просто осмотреть окрестности. Где это?

– Мне бы хотелось, чтобы вы этого не делали. Во всяком случае, обещайте мне, что вы не войдете в дом и не станете с ней говорить. Сегодня не надо.

– Вам не следовало ей звонить, – сказал я. – Но я обещаю вам и кое-что получше. Если я найду Чарли Синглентона, то куплю в вашем магазине самую дорогую шляпу.

– Для вашей жены?

– Я не женат.

– О!

Она проглотила слюну.

– Хорошо. Чтобы доехать до «Попервиля», вам нужно повернуть налево к океану и ехать к окраине города мимо кладбища. Это первое большое здание после кладбища. Вы узнаете его по оранжерее. И к нему прилегает большой участок земли.

Дениза тяжело поднялась и подошла к двери. Кот превратил импровизированную шляпу в лоскутки.

Глава 15

Я выехал на тянувшийся вдоль океана бульвар и повернул на юг. Свежий ветерок ударял в стекло и овевал мое лицо, он нес с собой влагу и запах моря. За пальмами, мелькавшими в свете фар, океан струился под луной серебристым светом.

Бульвар заворачивал влево от побережья. Он взбирался на холм, покрытый вечнозеленой растительностью, скрючившейся будто от артрита. Вдоль дороги тянулась каменная ограда, усилившая шелест шин и урчание мотора. За оградой каменные ангелы указывали в небо, святые простирали руки в железном благословении.

Кладбищенская ограда резко оборвалась, и вместо нее возникла железная изгородь, увенчанная остроконечными пиками. За ней виднелась огромная лужайка, возвращенная к первобытному состоянию, а позади нее – ровное поле с железным ангаром с гофрированной крышей и флюгером на краю ее. Я замедлил ход.

Тяжелые стальные ворота были навешены на две каменные тумбы, похожие на обелиски. К одной из них была прикреплена дощечка с надписью «продается». Я вышел из машины и осмотрел ворота. Они были заперты на цепь и висячий замок. Сквозь щели виднелась прямая подъездная дорога, окаймленная кокосовыми пальмами, а в конце ее – массивный дом, окруженный пристройками. На одной пристройке сверкала покатая стеклянная крыша – это, вероятно, была оранжерея.

На ворота можно было вскарабкаться. Железные листья между прутьями могли послужить опорой для ног и за них удобно было ухватиться. Я выключил фары и влез на ворота. Спустившись на лужайку, я отошел в сторону от подъездной дороги и стал пробираться через поднимавшуюся до пояса траву и сорняки. Путешественница-луна сопровождала меня по пути к дому.

Дом был построен в стиле испанского ренессанса с добавкой духа инквизиции. Узкие окна, закрытые резными железными решетками, глубоко сидели в широком массивном бетонном фасаде. Освещенное окно на втором этаже образовывало высокий желтый прямоугольник с вертикальными перекладинами. Мне была видна часть потолка комнаты и смутные тени, плясавшие на нем. Потом тени приблизились к окну и стали более определенными. Я прижался спиной и прикрыл рубашку пиджаком до самой шеи. У основания высокого желтого прямоугольника появилась мужская голова и плечи. На размытом лунным светом лице под спутанными волосами блеснули черные глаза. Они были подняты к небу. Я тоже посмотрел в его темную глубину, где купалась луна и откуда капали звезды, и с удивлением спросил себя, что видел там или что искал стоящий у окна человек.

Он зашевелился. Две бледные руки отделились от его темного силуэта и вцепились в решетку, обрамлявшую его лицо. Он стал раскачиваться из стороны в сторону, и я увидел, как в волосах его мелькнула седая прядь. Его плечи согнулись. Он, казалось, пытался вырвать решетку из бетонных стен. При каждой своей неудачной попытке, он бросал слово низким капризным голосом:

– Черт! Черт! Черт!

Слова тяжело выпадали из его рта раз сорок или пятьдесят, в то время, как его тело дергалось и напрягалось, с яростью раскачиваясь из стороны в сторону. Потом он отошел от окна так же внезапно, как появился у него. Я наблюдал, как его тень медленно скользнула прочь по потолку, постепенно теряя очертания человеческого тела.

Я встал и прошел вдоль стены к окну первого этажа, в котором виднелся слабый свет. За окном тянулся длинный коридор со сводчатым потолком. Свет шел из открытой двери в дальнем конце его. Прислушавшись, я уловил какую-то музыку, слабое царапанье и постукивание джаза по крышке молчания. Я обогнул дом, прошел мимо ряда закрытых дверей гаража, мимо теннисного корта, заросшего высокой травой, и запущенного сада, за которым никто не ухаживал. За ним местность уходила к крутому берегу, а тот обрывался в океан. Море, подобно железной гофрированной крыше, косо уходило к горизонту.

Я вернулся к дому. Между ним и заросшим садом находилось замощенное плитками патио, окаймленное ящиками с песком. Его столы и кресла заржавели и были засыпаны песком – старые реликвии умерших лет. Из окна с цветными стеклами падал свет. Джаз за стеной зазвучал громче, словно музыка к танцу, на который меня приглашали.

Окно не было занавешено, но находилось слишком высоко, и я не мог увидеть комнату. Виден был лишь потолок и часть дальней стены. Ее дубовые панели были густо покрыты картинами, изображавшими женщин с куриными грудями и в кружевных наколках, а также узкоплечих упитанных мужчин с бакенбардами в черных викторианских пальто. Чьи-то предки, но не Уны, подумал я. Сама-то она была отштампована машиной.

Я встал на цыпочки и смог увидеть ее затылок, покрытый, как каракулем, короткими черными завитушками. Она сидела у окна, безупречно прямо. Напротив нее, профилем к окну, сидел молодой мужчина. Профиль был тяжелый и бесформенный, хотя в складках под его подбородком и вокруг рта и глаз таилась сила. У него были светло-каштановые волосы, подстриженные коротко и небрежно. Центр его внимания находился где-то между ним и Уной, ниже уровня подоконника. По движениям его глаз, я догадался, что они играют в карты.

Музыка за окном замолчала, потом заиграла снова. Все та же старая пластинка «Сентиментальная леди» игралась снова и снова. Сентиментальная Уна, подумал я, и тут началось завывание. Отдаленное и приглушенное стенами, оно вдруг повысилось, подобно ночному вою койота. Или человека? По спине моей поползли мурашки.

Уна громко сказала, так что было слышно за окном:

– Ради всего святого, заставьте его замолчать!

Мужчина с короткой стрижкой поднялся и стал виден уже наполовину. На нем был белый халат доктора или санитара, но в лице его не было компетентности, присущей первому и второму.

– Что мне делать? Привести его сюда?

Он сцепил руки в каком-то женоподобном жесте.

– Пожалуй, придется.

Снова раздался вой. Голова санитара медленно повернулась, потом за ней последовало тело. Он отошел от окна и скрылся из поля зрения. Уна встала и двинулась в том же направлении. Ее плечи обтягивала хорошо пошитая пижамная куртка. Уна увеличила громкость музыки, и та покатилась по дому незримой волной. Вой человека тоже возвысился, как голос тонущего, и вдруг умолк. Музыка продолжала победоносно греметь.

Потом в комнате послышались голоса, и до меня донеслись обрывки сказанного Уной:

– Головная боль... Успокоить... Снотворное...

Затем уже знакомый низкий капризный голос затянул под музыку, а потом перекрыл ее:

– Я не могу! Это ужасно! Происходят ужасные вещи. Я должен их остановить!

– Успокойтесь, старина. Вы их уже остановили.

Это был тенор молодого человека; в нем слышалась насмешка.

– Оставьте его! – дико крикнула Уна. – Пусть он выскажется! Хотите, чтобы он всю ночь орал?

Наступило молчание, если не считать водоворота музыки. Я пробрался через цветочный куст в патио, подошел к заржавленному столу и испытал его прочность. Вроде он держался крепко. Я встал на стул, затем ступил на стол. Он покачнулся и, пока он выравнивался, я чувствовал себя неважно. Когда я выпрямился, голова моя оказалась почти на уровне подоконника, только я стоял теперь на три метра дальше.

В дальнем конце комнаты у радиолы стояла Уна. Она сделала звук тише и пошла прямо к окну. Я инстинктивно пригнулся, но она не смотрела на меня. С выражением гнева и нетерпения на лице она наблюдала за стоящим посреди комнаты человеком, в волосах которого светлой лентой вилась седая прядь. Его маленькое тело было закутано в красный шелковый халат с вышивкой, свисавший крупными складками, словно был взят с плеча какого-то более крупного человека. Даже лицо мужчины, казалось ссохлось под кожей. Вместо щек у него были две белые складки, колыхавшиеся при движении губ.

– Ужасные вещи.

Его надтреснутый голос казался очень громким в наступившей тишине.

– Они все время приходят. Я взял у мамы собак. Они распяли моего папу. Я вылез из трубы в холле и увидел гвозди на его руках. Он сказал, убей их всех. Это была его последняя машина, и я спустился в туннель под рекой, а мертвые мальчики, лежащие под тряпками, ходили повсюду с палками в руках.

Затем он стал говорить непристойности на смеси английского и итальянского.

Санитар в белом халате сидел на ручке кресла. Свет от лампы за его спиной придавал нереальность его фигуре.

– Ты им показал, Дюрано! Отлично выдал старина.

Уна метнулась к нему, выставив вперед сердитое лицо.

– Для вас он «мистер», чурбан! Называйте его «мистер»!

– Ладно, мистер Дюрано, извините.

Дюрано поднял лицо к свету. Его черные без выражения глаза блестели и были глубоко посажены, как кусочки угля на лице снеговика.

– Мистер районный прокурор! – пылко закричал он. – Он сказал, что в реке были крысы. Крысы в красном поле. Он сказал, убей их. Крысы в воде, они плавают по крови в моих венах. Мистер районный прокурор, я обещаю их выгнать.

– Ради бога, дайте ему пистолет, – сказала Уна. – Давайте, покончим с этим.

– Ради великого бога, – эхом отозвался Дюрано. – Я видел его на холме, когда вылез из трубы. Огромные гвозди в его руках. Он сказал, воткни их себе в ладони, мальчик, у тебя в крови крысы. Я сказал, я их выгоню.

Его руки, как зверьки, нырнули в карманы. Он вынул их, но они были пусты.

– Мой пистолет забрали! Как мне от них избавиться, если мой пистолет забрали?

В приступе гнева он поднял кулаки и стал колотить себя по лбу.

– Дайте мне мой пистолет!

Уна подлетела к проигрывателю, словно ее гнало ветром. Включив его на полную мощность, она вернулась к Дюрано, борясь на каждом шагу с невидимым ветром, который, казалось, хозяйничал в комнате. Толстый санитар распахнул халат и вынул из кармана пистолет. Дюрано ухватился за него нетвердой рукой. Санитар не сопротивлялся. Дюрано выхватил из его рук пистолет и отскочил на несколько шагов. – Так! – сказал он с важным видом и стал сыпать непристойности, словно они скопились у него во рту, и он спешил их выплюнуть. Теперь, вы, оба, руки на головы!

Санитар в точности выполнил его приказание. Уна встала рядом с ним и подняла руки. Ее кольца засверкали. Лицо ее было совершенно бесстрастно.

– Вот так, – громко сказал Дюрано.

На его лбу, в том месте, куда он себя ударял, остался красный след.

Его дряблые губы продолжали шевелиться, но музыка заглушала его слова. Он шагнул вперед, ощупывая пистолет белыми пальцами. Дюрано выглядел так, словно держался на поверхности моря.

Уна что-то тихо сказала. Санитар посмотрел на нее с ленивой усмешкой. Дюрано быстро шагнул вперед и трижды выстрелил в него в упор. Санитар упал на пол и уронил голову на протянутую руку, все с той же слабой улыбкой на лице.

Дюрано выстрелил в Уну, тоже трижды. Она покачнулась, театрально гримасничая, и рухнула на диван. Дюрано оглядел комнату в поисках других возможных жертв. Не найдя таковых, он опустил пистолет в карман халата. Когда он начал стрелять, я заметил, что пистолет был игрушечный.

Уна встала с дивана и выключила музыку. Дюрано без удивления наблюдал за ней. Человек в белом халате поднялся на ноги и повел Дюрано через комнату. Тот, дойдя до дверей, оглянулся с мечтательной улыбкой. Следы ударов на лбу припухли и немного посинели.

Уна помахала ему рукой с подчеркнутой внимательностью, как мать ребенку. Потом она села за карточный стол у окна и стала собирать карты. Сентиментальная Уна!

Я сошел со своего постамента. Было слышно, как далеко внизу у берега волны играют с песком, хлопая и булькая, как идиот-ребенок.

Я вернулся к фасаду дома. Зарешеченное окно на втором этаже все еще было освещено, и я мог видеть тени на потолке. Я подошел ко входной двери, сделанной из резного мореного дуба. Она была метров трех с половиной в высоту. В такую дверь, подумал я, надо стучаться только рукояткой пистолета.

Я постоял на заросшей клумбе, нащупывая в кармане пистолет, и решил отложить это до завтра.

У меня не было улик, не было власти, чтобы арестовать Уну. Пока я не получу того и другого, лучше оставить ее там, где мне легко будет ее найти: в ее крепости, в лоне ее семьи.

Глава 16

Указатель на пересечении горных дорог был разрисован под мишень, изрешеченную пулями метких стрелков. От нее отходили четыре белых стрелы. Одна указывала в ту сторону, откуда я приехал, на Эройо-Бич. Другая указывала вперед на Белла-сити. Еще одна тоже указывала вперед, на Игле-Лукаут. Четвертая смотрела влево, на Скай-Роут. Пятый указатель направления, сделанный не в виде стрелки, вел туда, где в воздухе парил ястреб. Было солнечное раннее утро.

Я вернулся за руль своей машины и свернул на Скай-Роут. Эта была извилистая дорога из гравия, опоясывающая горный склон. Слева от меня гора обрывалась в каньон, в котором там и сям пестрели крыши случайных домов. Вдали за каньоном виднелась поверхность моря, сглаженная расстоянием и окаймленная белым изгибом Эройо-Бич.

Я миновал несколько сельских почтовых ящиков на столбах у въездов на крутые дороги. Почтовый ящик номер 2712, с надписью «Высокие холмы, Н. Уилдинг», находился на лысой красной глыбе. Дорога к Уилдингу спускалась к расчищенной площадке почти на самом дне каньона. Маленький каменный дом крепко сидел между большими дубами и площадкой.

По двору бегали цыплята породы бантам. Старая охотничья собака недоверчиво посмотрела на меня, недовольно тявкнула и подняла одну бровь, но не выбежала к машине. Я поставил машину на тормоза и вышел. Собака апатично зарычала на меня, не двигаясь с места. Старая курица подбежала ко мне, кудахтая и хлопая крыльями, но в последний момент свернула к деревьям. Где-то внизу, в зарослях каньона, ребятишки испускали воинственные индейские кличи.

Человек, вышедший из каменного дома, вполне мог сойти за индейца. На нем были грязные парусиновые шорты и сандалии, а все остальное было обнажено и почти почернело от солнца. Прямые черные волосы с седыми прожилками свисали ему на уши.

– Хелло, – сказал он, исполняя молчаливую увертюру на своих ребрах, похожих на стиральную доску. – Разве не отличный денек? Надеюсь, вы обратили внимание на характер освещения. Оно совершенно особенное. Уистлер мог бы передать его на полотне, а я – нет.

– Мистер Уилдинг?

– Конечно.

Он протянул запачканную краской руку.

– Рад вас видеть. Рад видеть кого угодно и что угодно. Вам когда-нибудь приходило в голову, что свет создает ландшафт, так что в некотором смысле мир создан дневным светом? Я так считаю.

– Я никогда об этом не думал.

– Так подумайте, – искренне посоветовал он. – Свет создает ландшафт из древнего черного хаоса. Мы, художники, реагируем на него. Сегодня утром я не могу ступить и шагу, не чувствуя того, что чувствовал сам бог на второй день творения. Или это был третий? Но это, собственно, не имеет значения. Сам я утратил связь со временем. Я живу в чистом пространстве.

– Моя фамилия Арчер, – успел я сказать, прежде чем утонул в шквале слов. – Две недели назад...

– Извините, я был невежлив. Я так редко вижу людей, что становлюсь настоящим граммофоном, когда встречаюсь с ними. Арчер, вы сказали? Вы, случайно, не родились под знаком созвездия Стрельца? Было бы забавно, если это так.

– Мое имя Сагитариус[1], и это очень любопытно. Даже более любопытно, чем вы можете себе представить.

Уилдинг издал высокий громкий звук, подобно смеющийся птице – имитацию человеческой радости. Гулкое эхо его смеха было возвращено голосами ребятишек из зарослей.

– Но, помимо всего прочего, кто вы? – спросил он. – Входите и выпейте чашку чая. Я только что заварил.

– Я детектив. – Работаете по делу Синглентона?

– Да.

– О!

Он не стал повторять приглашения к чаю.

– Я уже рассказал все, что знал и не могу сообщить вам ничего нового.

– Я работаю один. С остальными я не беседовал и не знаю, что им известно и о чем они думают. У меня создалось впечатление, что он мертв. – Чарльз мертв?

Удивление или иное чувство пробилось сквозь дубленую кожу его лица и оставило его нахмуренным.

– Это было бы зря. Ему только двадцать девять. Почему вы считаете, что он мертв, мистер Арчер?

– По аналогии. Вчера была убита женщина, и вероятно потому, что она знала, что с ним случилось.

– Блондинка? Ее убили?

– Цветная женщина.

Я рассказал ему о Люси.

Он по индейскому обычаю сел на корточки и, опершись локтем левой руки на голое колено, стал рисовать указательным пальцем на земле. Он изобразил подобие гроба и в нем застывшее длинное лицо, немного похожее на его собственное. К нам подошел петух и остановился, наклонив голову.

Уилдинг выпрямился и, прикрыв глаза, указал на рисунок.

– Это символ вашей работы в самой грубой форме. Иногда я спрашиваю себя, не изменила ли моя матушка отцу с индейцем из племени навахо.

Он стер ногой рисунок, продолжая беспрерывно говорить:

– Художник извлекает из событий образы. А что делают другие люди, мистер Арчер? Страдают от них?

– Думаю, ваш друг Синглентон именно так и делал. Насколько мне известно, он ведь был вашим другом?

– Конечно. Я знал его, когда он был еще школьником. Одно время я преподавал в Эройо-Бич, до того, как мои картины стали покупать. И сюда он приезжал каждое лето, в течение почти десяти лет. Отсюда виден его дом.

Он указал на северную часть каньона. В километре отсюда, неподалеку от начала каньона, среди дубов сумрачно поблескивало приземистое строение из коричневых просмоленных бревен.

– Я сам помогал ему строить дом, летом 1941 года. В нем только одна комната, но Чарльз всегда называл ее студией. Он вернулся после первого курса в Гарварде с намерением стать поэтом. Обстановка в доме матери, в Хилл, сковывала его. И мать, и ее дом – не знаю, знакомы ли они вам – закостенели в традициях, совсем не в тех традициях, которые способны разбудить воображение поэта. Чарльз приезжал сюда, чтобы убежать от этого. Он называл каньон юдолью своих духовных поисков. – Мне бы хотелось взглянуть на его дом.

– Я поеду с вами.

Уилдинг живо двинулся к моей машине, я пошел за ним. Мы выбрались на малой скорости на песчаную дорогу, поднимавшуюся по склону каньона и вскоре подъехали к почтовому ящику с фамилией Синглентон. Я снова свернул на дорогу, спускавшуюся по склону. Неподалеку в естественной котловине между горными отрогами стоял рубленный дом. Остановившись перед ним и выйдя из машины, я увидел, что дверь опечатана.

– Вы не сказали мне, что дом опечатан, – обратился я к Уилдингу. – Разве шериф подозревает насильственную смерть?

– Об этом он не сообщал мне, – сухо ответил художник. – Когда я рассказал ему о выстреле, который слышал, он, видимо, не принял это всерьез.

– О выстреле?

– Прошу прощения, я думал, что вы знаете. В субботу ночью я услышал с этой стороны звук выстрела. В период охотничьего сезона здесь часто слышны выстрелы, и я не придал этому значения. Во время допроса на прошлой неделе, я, конечно, упомянул об этом. После этого, надеюсь, здесь все обследовали, но ни пули, ни чего-либо конкретного не нашли.

– Если она засела в Синглентоне, то вполне понятно, почему ее не нашли.

– Помилуй боже, – сказал художник. – Вы действительно полагаете, что Чарльза застрелили в его собственном домике?

– Власти, должно быть, тоже решили, что здесь что-то произошло, иначе они бы не стали здесь рыться. Что вы еще слышали в ту субботнюю ночь?

– Ничего, абсолютно ничего. Только короткий хлопок выстрела около одиннадцати. Мимо проехало несколько машин, но на шоссе движение всегда позднее.

Уилдинг подошел к большому окну, расположенному симметрично с дверью в передней стене домика. Он встал на цыпочки и заглянул в глубину комнаты сквозь просветы в коричневых монашеских шторах. Я заглянул через его плечо и увидел квадратную светлую комнату, обставленную с примитивным комфортом вещами из полированного дерева и меди и изделиями ручной вязки. Казалось, все было в порядке, все на своих местах. Над камином с медной дверцей, напротив окна, красивый молодой человек, написанный маслом, смотрел из побеленной деревянной рамы поверх наших голов вдаль, на залитый солнечным светом каньон.

– Это Чарльз, – сказал Уилдинг шепотом, будто юноша на картине мог его услышать. – Я сам написал его и подарил ему. Он был вылитый юный Шелли, когда ему было двадцать лет. Теперь этого уже нет. Чарльз потерял свою воздушность во время войны, когда началась история с этой женщиной. А может быть, причиной была и сама война. У меня, полагаю, врожденная предубежденность против женщин. Я убежденный холостяк.

– Это та самая блондинка, о которой вы упомянули?

– Разве я упомянул? Я не собирался этого делать.

Он повернулся и положил коричневую руку мне на плечо.

– Послушайте, старина, вы один из сыщиков старой леди? Если так, то я не хочу больше говорить. Я, естественно рассказал обо всем шерифу.

– Все, что вы мне скажете, останется между нами.

Его яркие черные глаза исследовали мое лицо, двигаясь по нему медленно, как жуки.

– Почему же вы интересуетесь Чарли, раз уж вы заговорили об этом?

– Меня наняла компаньонка миссис Синглентон.

– Сильвия Трин? Она прелестное дитя, очень любит Чарльза, как мне кажется. Но я не понимаю...

– Она знает о блондинке?

– Да, я ей сказал. Я решил, что так будет лучше для него. Ни при каких обстоятельствах Чарльз не женился бы на Сильвии. Он не из породы мужей. Но я не сказал Сильвии, как долго тянулась эта история.

– Она говорила, что это произошло в последнее лето.

– Я оставил ее в этом заблуждении. На самом деле эта история длится уже лет семь-восемь. Чарльз представил ее мне в тот год, когда стал служить в воздушном флоте. Ее звали Бесс, фамилии я не знаю. Она была очень юная и совершенно восхитительная. Удивительные краски. Превосходна во всех отношениях, пока не открывала рот... Но я что-то разболтался. Однако он продолжал:

– У Чарльза всегда были пролетарские наклонности. То ли из-за этого, то ли вопреки этому, но любовь их была неподдельной. Дети были без ума друг от друга. Хотя мне не следовало бы говорить «дети». Она была не ребенок. Насколько я понимаю, она была уже замужем, и это устраивало Чарльза вдвойне.

Он задумчиво добавил:

– Возможно, ему следовало бы на ней жениться.

– Думаете, она его застрелила?

– У меня нет причин для такого предположения. Конечно, это возможно.

Семь лет – достаточный срок для молодой дамы, которая ждет, пока парень решится.

– Она была здесь в ночь исчезновения?

– Этого я не знаю. Свет в домике я видел, а ее не видел уже несколько недель. У меня создалось впечатление, что летом они приезжали сюда очень часто, почти каждый субботний вечер.

– А раньше?

Он прислонился к опечатанной двери и некоторое время размышлял, скрестив руки на груди.

– Их наезды сюда были не регулярными. Это я знаю. Впервые Бесс появилась летом 1943 года, именно тогда я с ней и познакомился. Мне захотелось ее написать. Чарльз оказался чрезмерным собственником, и больше не приглашал меня, когда она приезжала. После того лета я не видел ее до 1945 года, когда Чарльз демобилизовался. В последующие два-три года я довольно часто видел ее на расстоянии. Потом Чарльз вернулся в Гарвард осенью сорок восьмого, чтобы изучать юриспруденцию, и я не видел его вплоть до этой весны. Вполне возможно, что она уезжала туда вместе с ним. Я никогда не спрашивал его о ней.

– Почему?

– Он ревнив, как я уже сказал, и очень скрытен в отношении своих личных дел. Частично в этом виновата его мать. Миссис Синглентон относится к людям сурово, если не сказать больше.

– Так вы не знаете, откуда приехала эта женщина, куда поехала, что делала в Эройо-Бич и за кем замужем?

– Нет, не знаю.

– Вы можете ее описать?

– Если сумею подобрать слова. Она была юной Афродитой, Венерой Веласкеса с нордической головой.

– Попробуйте еще раз, мистер Уилдинг, только более простым языком.

– Нордическая Афродита, вышедшая из пены Балтийского моря.

На лице его сверкнула улыбка.

– Она была превосходна до тех пор, пока не открывала рта. Тогда, к прискорбию, становилось ясно, что училась она английскому в весьма варварской среде. Если только можно было назвать его английским.

– Значит, я так понял: она голубоглазая блондинка и не леди.

– С балтийскими голубыми глазами, – настаивал художник. – А волосы – светлая шелковистая пшеница. Пожалуй чересчур мелодраматично для серьезной картины, но я был бы счастлив писать ее обнаженной.

Глаза его загорелись.

– Но Чарльз не хотел об этом и слышать.

– Вы могли бы нарисовать ее по памяти? – спросил я.

– При желании смог бы.

Он подкинул комок земли, как мальчик-озорник.

– В общем-то, я уже годы не работал над человеческим материалом. Мое увлечение – чистое пространство, освещенное лучами разума природы, если только вы меня понимаете.

– Не понимаю.

– Во всяком случае, я никогда не эксплуатирую свое искусство и не позволю его эксплуатировать.

– Так, так. Очень возможно. Вы отстранились от времени. Возможно, что ваш друг сделал это еще более категорично. Но большая часть людей сошла бы со своих белых коней и помогла бы по мере сил.

Он подарил мне горький, утонувший в морщинах взгляд. Казалось, он собирался заплакать, но вместо этого он опять рассмеялся странно высоким смехом, непохожим на человеческий, на который каньон отозвался эхом, напоминающим крик чайки.

– Думаю, что вы правы, мистер Сагитариус. Поедемте ко мне, и я попытаюсь это сделать.

Через полчаса он вышел из своего дома, помахивая листком бумаги.

– Вот, пожалуйста, так достоверно, как только я смог. Это пастель, спрыснутая фиксатором, смотрите, не складывайте ее.

Я взял у него рисунок. Это был цветной эскиз лица молодой женщины. Ее светлые волосы были уложены короной вокруг головы. Глаза были яркие и непрозрачные, как эмаль. Уилдингу удалось передать ее красоту, но сейчас она была старше, чем на портрете.

Он видимо догадался, о чем я думал.

– Я нарисовал ее такой, какой увидел впервые. Это мое представление о ней. Сейчас она лет на шесть, на семь старше.

– К тому же, она изменила цвет волос.

– Так вы ее знаете?

– Не очень хорошо, но попытаюсь узнать получше.

Глава 17

Я поднялся по ступенькам дома доктора Беннинга и позвонил. Дыра в стекле, которую я проделал, была залатана картоном и пластырем. Доктор вышел к двери в рубашке с короткими рукавами и с незавязанным шнурком на ботинке. Непричесанные волосы торчали как увядшая трава вокруг розовой пустыни его макушки. Пока он не заговорил, у него был вид забитого жизнью старого человека. Но голос его был твердый и нетерпеливый.

– Чем могу служить? Это вы сидели вчера днем в приемной? – Я не по поводу болезни, доктор.

– А по какому? Я только что встал.

– Разве полиция еще не связалась с вами?

– Нет. А вы полицейский?

– Я частный детектив, работаю вместе с полицией.

Я показал ему удостоверение.

– Мы расследуем убийство цветной девушки по имени Люси Чампион. Вчера она была у вас на приеме.

– Вы за ней следили?

– Да.

– Может быть, вы скажете мне, почему?

А резком утреннем свете глаза его казались тусклыми и усталыми.

– Меня наняли.

– И теперь она мертва?

– Она ускользнула от меня. Когда я снова нашел ее вчера вечером, она лежала с перерезанным горлом.

– Странно, что вы не обратились ко мне раньше. Ведь она была моей пациенткой, и я был явно одним из последних, видевших ее живой.

– Вчера вечером я пытался это сделать. Разве ваша жена вам не говорила?

– У меня еще не было возможности поговорить с ней. Она нездорова. Вы зайдете? Если вы позволите мне закончить туалет, я буду рад помочь вам всем, чем могу.

Он провел меня в приемную. Я слышал, как его шаркающие шаги затихли на лестнице, ведущей на второй этаж. Через десять минут он спустился вниз, одетый в помятый синий костюм и свежевыбритый. Облокотившись о конторку в углу, он закурил сигарету и предложил мне.

– Спасибо, до завтрака я не курю.

– Очень глупо, что я сам это делаю, Хотя без конца предупреждаю своих пациентов о вреде курения на пустой желудок. Но так уж всегда бывает с нами, с докторами. Предупреждение – девиз современной медицины, но половина из нас все еще умирает раньше срока от непосильной работы. Врач, исцелись сам.

Беннинг профессиональным жестом провел по одежде.

– Кстати, о преждевременной смерти, – сказал я.

– Я что-то разболтался.

Его мимолетная улыбка еще хранила мальчишеское обаяние.

– Эта дурная привычка. Она у меня от старания установить контакт с пациентом. Теперь об этой пациентке, мисс Чампион. Вы сказали, мистер... Арчер... что ей перерезали горло?

– Моя фамилия Арчер, и ей действительно перерезали горло.

– Какого рода информацию вам хотелось бы от меня получить?

– Ваши наблюдения, личные и профессиональные. Вчера она впервые пришла к вам?

– Кажется, это было третье посещение. Я вынужден извиниться за состояние моей картотеки. Я обучался кое-как. А потом, очень многие пациенты приходят только по одному разу. Это часто случается в нашей практике. Я не всегда аккуратен в записях, если не считать кассовой книги. Но два ее посещения у меня записаны: одно в середине прошлой недели, как мне помнится, а другое неделей раньше.

– Кто вас ей рекомендовал?

– Ее хозяйка, миссис Неррис.

– Вы знакомы с миссис Неррис?

– Конечно. Она часто выполняла у меня работу сиделки. По-моему, Анна Неррис являет собой прекрасный тип негритянской женщины. Или темнокожей, как сказала бы она.

– Ее сына подозревают в убийстве.

– Алекса?

Он резко повернулся и ударился ногой о конторку.

– Но как можно его подозревать?

– Он был на месте происшествия. Когда его задержали, он впал в панику и убежал. Если его не схватили, он наверно еще в бегах.

– Даже если и так, неужели Алекса можно заподозрить?

– Я с вами согласен, но лейтенант Брейк – нет. Понимаете, Алекс находился с девушкой в интимных отношениях. Он собирался на ней жениться. – Разве она не была намного старше его?

– А сколько ей было лет?

– Я бы сказал, около двадцати пяти. Она была дипломированной медсестрой и имела за плечами несколько лет работы.

– А что такое с ней было?

С кончика потухшей сигареты упал столбик пепла. Он рассеянно растер его по ковру носком поношенного черного ботинка.

– С ней?

– От чего вы ее лечили?

– Собственно, ни от чего особенного, – ответил он после небольшой паузы. – У нее были боли в области кишечника, причиной которых, по-моему, были слабые клинические схватки. К сожалению, она знала о болезнях слишком много и слишком мало. Она вообразила, что у нее угрожающее заболевание. Конечно, ничего подобного у нее не было. Ничего более серьезного, чем легкое психическое расстройство. Вы понимаете меня?

– Стараюсь. Причиной ее симптомов были нервы.

– Этого я не говорил.

Беннингу не терпелось показать превосходство своих знаний.

– Причиной психических расстройств является сама личность, целиком. В нашем обществе негритянки, особенно с высокой квалификацией, как мисс Чампион, часто страдают всякого рода расстройствами, которые могут стать причиной неврозов. Сильная личность иногда преобразует зарождающийся невроз в чисто физические симптомы. Это, конечно, слишком грубое объяснение, но оно передает суть дела. Мисс Чампион была стеснена рамками своей жизни, если можно так выразиться, и вызванное этим расстройство проявилось в желудочных спазмах.

Он замолчал, переводя дыхание.

– Что она делала в Белла-сити?

– Я бы сам хотел это знать. Уверяла, что искала работу, но я не думаю, что она была зарегистрирована в Калифорнии. Мне было бы очень интересно узнать о ее социальном происхождении.

– Она родом из Детройта. Семья ее бедная и совершенно невежественная.

Это может вам помочь?

– Подобные сведения не много говорят о ее психической жизни, не так ли?

– Почему так важна ее психическая жизнь?

– Насколько я понял, страх болезни был не единственной ее фобией. У нее был другой страх, более глубокий и серьезный, и он проявлялся в различных формах. Я пытался объяснить ей это, заставить ее понять, но она оказалась неспособной к этому. Она уткнулась мне в плечо и расплакалась. Это лишь вызвало у нее ужас перед другими страхами.

– Чего она боялась?

Он актерским жестом простер руки.

– Трудно сказать. Я не психиатр, хотя и пытаюсь идти в ногу с современной наукой.

Он обвел взглядом свою убогую приемную и, повинуясь скрытой мысли, добавил:

– Этого нельзя требовать от врачей, живущих в заброшенных городах, подобных нашему.

– Ее страх был действительным или воображаемым?

– На этот вопрос я не могу ответить, не зная о ней большего.

Его глаза затуманились какой-то мыслью.

– Страх всегда субъективен. Основная проблема страха такова: уместен ли он и оправдан ли ситуацией. В данном случае, видимо, он был оправдан. Мисс Чампион считала, что за ней охотятся, что ее подстерегает смерть.

– Она сообщила вам какие-нибудь подробности?

– Нет. У меня не было времени завоевать ее доверие. Она даже не упоминала о этих докучливых страхах до своего последнего визита. Вы расследуете ее жизнь и смерть, мистер Арчер? За ней в самом деле охотились? Кто ее в конце концов настиг?

– Не знаю. Я сам за ней следил, но делал это плохо, и она попалась.

Если она так боялась, значит была причина убрать ее.

Затем я задал вопрос, который вовсе не хотел задавать:

– Вы не думаете, что она от страха могла совершить самоубийство?

Доктор принялся расхаживать взад и вперед по потертой дорожке, протянутой поверх ковра от одной двери до другой. Когда он остановился и посмотрел на меня, у него был совершенно больной вид.

– Буду с вами откровенен. Она очень беспокоила меня в этом смысле.

Вот почему я сделал все, на что был способен, чтобы ослабить ее страх.

– Вы решили, что у нее есть склонность к самоубийству?

– Я счел возможным такое предположение. Вот все, что я могу сказать.

Я не психиатр.

Он беспомощно развел руками.

– Характер раны допускает самоубийство?

– Для этого она слишком глубока. Хотя Брейк или коронер смогут ответить на этот вопрос лучше меня. И Брейк захочет получить ваши показания.

– Я готов дать их сейчас, если вы идете в участок.

Я сказал, что иду. Беннинг вышел в холл и взял шляпу. С покрытой головой он выглядел гораздо моложе, но не настолько красивым и состоятельным, чтобы быть мужем той женщины, на которой был женат.

Перед уходом он крикнул наверх:

– Я ухожу, Бесс. Тебе что-нибудь нужно?

Ответа не последовало.

Глава 18

Грязно-белый фасад здания муниципалитета отличался от окружающих его магазинов и офисов флагштоком без флага, торчавшем возле него среди выгоревшей травы. От находящейся за зданием стоянки машин отходила асфальтированная дорожка, ведущая к зеленой двери полицейского отдела. Беннинг, кисло улыбаясь, свернул к двери.

– Спуск в чистилище, – сказал он.

В коридоре с зелеными стенами несколько ламп в проволочных сетках раздраженно мигали под потолком. Пахло мастикой, страхом и дезинфекцией, бедностью и застарелым потом, а над всем этим – бормотание человеческих голосов. В дальнем полутемном углу, напротив двери с табличкой «дежурный сержант», на деревянной скамье у стены виднелась монументальная фигура. Она принадлежала крупной негритянке в черном. Волосы, выбивавшиеся из-под черной фетровой шляпы, цветом и видом напоминали стальную проволоку. Когда она обернулась и посмотрела на меня, я узнал ее.

Беннинг заговорил первым.

– Миссис Неррис! – воскликнул он и направился к ней с протянутыми руками.

Она приняла их, подняв к нему большое темное лицо.

– Я рада вас видеть, доктор.

В полумраке ее нос и подбородок казались черными камнями, отшлифованными многолетними дождями. Лишь полные мрачной скорби глаза были живыми.

– Алекса арестовали. Его обвиняют в убийстве.

– Это, должно быть, ошибка, – успокоил ее врач тихим голосом. – Я знаю, что он хороший мальчик.

– Он хороший мальчик, – повторила она и вопросительно посмотрела на меня.

– Это мистер Арчер, миссис Неррис. Он занимается этим делом. Мистер Арчер только что говорил мне, что считает Алекса невиновным.

– Благодарю вас, мистер Арчер. Очень рада с вами познакомиться.

– Когда его арестовали?

– Рано утром в пустыне. Он пытался уехать из Штатов, но машина сломалась. Он сделал такую глупость, решив бежать. Теперь его дела намного хуже.

– Вы наняли для него адвоката?

– Да, мистера Сантану. Он уехал в Сьеру на уикэнд, но его домоправительница связалась с ним.

– Сантана хороший человек, – сказал Беннинг. Потрепав ее по плечу, он двинулся к двери комнаты сержанта.

– Я поговорю с Брейком и попытаюсь что-нибудь сделать для Алекса.

– Я знаю, что Алекс ваш хороший друг, доктор.

В ее словах звучала надежда, но спина и плечи покорно сгорбились. Заметив, что я намерен сесть рядом с ней, она подобрала полы пальто и подвинулась в сторону. Я сел на скамью, отполированная поверхность которой была испещрена инициалами.

– Вы знаете моего сына, мистер Арчер?

– Я немного поговорил с ним вчера вечером.

– И вы верите, что он невиновен?

– Да. Он, кажется, очень любил Люси.

Она с подозрением поджала толстые губы и спросила, понизив голос:

– Почему вы так думаете?

– Он сам мне сказал. К тому же, об этом свидетельствуют его действия.

Это заставило ее на некоторое время замолчать. Ее мягкая рука робко дотронулась до моей и вернулась на колено. Тонкое золотое обручальное кольцо так глубоко врезалось в палец, что его почти не было видно.

– Вы на нашей стороне, мистер Арчер?

– Я на стороне справедливости, если знаю, на чьей она стороне. Если не знаю, то я за побежденного.

– Мой сын не побежденный, – заметила она с внезапной вспышкой гордости.

– Боюсь, что именно так он и будет себя вести. Алексу могут предъявить обвинение в убийстве. Единственно возможный путь избежать этого – найти убийцу. И, может быть, вы сможете помочь мне в этом.

Я глубоко вздохнул.

– Я верю, что вы справедливый человек, мистер Арчер.

Я позволил ей остаться в этом убеждении.

– Я рада буду помочь вам, чем смогу, словом и делом, – продолжала она. – Вы сказали правду. Мой мальчик был без ума от этой женщины. Он хотел на ней жениться. Я приложила все силы, чтобы не допустить этого. Алексу всего девятнадцать лет, ему рано жениться. Я рассчитывала дать ему образование. Я пыталась внушить ему, что темнокожий человек без образования ничего не стоит в этой стране. И Люси была неподходящей для него женой. Она была старше его на пять-шесть лет и уже имела дурные привычки. Вчера я выставила ее из своего дома, и ее убили. Я сознаюсь, что сделала ошибку. Я страшно рассердилась на нее. Но она не нашла себе безопасного места. Если бы я знала о том, что с ней должно произойти, то предпочла бы оставить ее с нами.

– Вы не должны себя винить. Я думаю, что такой конец был неизбежен для нее.

– Вы так считаете?

– Она тащила на своих плечах какой-то непосильный груз.

– Мне тоже так казалось. Да, она боялась...

Миссис Неррис доверительно наклонилась ко мне.

– Я с самого начала чувствовала, что Люси принесет в дом несчастье.

Она родом из Детройта, а я сама жила там, когда Алекс был ребенком. Я все время боялась за Алекса, когда мы переезжали из города в город в годы депрессии, и вот вчера ко мне пришли и сказали, что она убита. Все, чего я опасалась, случилось здесь, в долине. И это после стольких лет работы и планов, когда я так старалась держать свое имя незапятнанным.

Глядя в ее глаза – глубокие темные колодцы, уходящие в глубокую тьму прошлого, – я не знал, что сказать ей в ответ.

– Я сама себя обманула, – проговорила она с вернувшейся силой. – Не о своем имени я заботилась, а об имени сына. Хотела вырваться из этих больших северных городов, поселиться подальше и воспитывать его таким, каким хотел бы видеть его отец. А теперь его арестовали.

– Где его отец? Было бы очень хорошо, если бы он был поблизости.

– Да, было бы хорошо. Отец Алекса погиб во время войны. Мистер Неррис был старшиной во флоте Соединенных Штатов!

Сила и аффект этого восклицания зажгли ее слова гордостью.

Я подождал немного и спросил:

– Когда Люси Чампион поселилась у вас?

– Она приехала на такси утром перед воскресной службой. Должно быть, это было две недели назад. По воскресеньям я не люблю заниматься делами, но как я могла дать ей от ворот поворот из-за своего упрямства? Приличные отели в этом городе для нее закрыты, а то, что сдается в наших домах, не годится и для собак. Она хорошо говорила и была хорошо одета. Сказала, что сейчас в отпуске и хочет остановиться в частном доме. Боковая комната пустовала у меня с весны, а с тех пор, как Алекс стал учиться в колледже, мне нужны деньги.

Она казалась мирной душой, хотя была нервной и робкой. Она почти не выходила из дома, только на ленч. Завтрак она готовила себе сама, а обедала с нами. Так мы договорились.

– У нее был хороший аппетит?

– Я бы сказала, что нет. Схватит что-нибудь как птичка. Раза два я спрашивала ее, может, моя еда ей не нравится, но она отвечала уклончиво.

– Она не говорила вам о какой-нибудь болезни?

– Никогда, мистер Арчер. Хотя, извините меня, говорила. У нее было что-то с желудком. Нервные боли.

– И вы послали ее к доктору Беннингу?

– Я ее не посылала. Просто сказала, что если ей нужен доктор, то он как раз подходящий. А ходила она к нему или нет – сказать не могу.

– Ходила. А с вами о докторе Беннинге она не заговаривала?

– Не помню такого случая.

– А о миссис Беннинг она упоминала?

– О миссис Беннинг? Насколько мне известно, у доктора нет жены.

– Я встретил ее вчера в его доме. Во всяком случае, женщина назвала себя миссис Беннинг. – Вы, должно быть, говорите о Флориде Гутиерец. Она работает у доктора. Он ни за что не женился бы на ней. Доктор Беннинг ни на ком бы не женился после тех бед, которых он натерпелся от первой жены.

– Он вдовец?

– Разведен, – отрезала она, с явным неодобрением в голосе и быстро добавила:

– Я ни в чем не виню доктора, кроме его глупой женитьбы на женщине, которая была настолько моложе его... Она безо всякого стыда дурно с ним обходилась. Кончилось это, как я и ожидала, ее бегством, а потом разводом. Так, по крайней мере, я слышала.

Она приняла суровый вид.

– Не надо было мне поганить себе язык, повторяя слухи и скандальные сплетни в божий день.

– Как ее звали, миссис Неррис?

– Элизабет. Доктор называл ее Бесс. Ее девичьей фамилии я не знаю. Он женился на ней во время войны, когда был военным врачом во флоте Соединенных Штатов. – А когда она его оставила?

– Примерно через два года. Ему было без нее куда лучше, хотя я не осмеливалась ему об этом сказать.

– Похоже на то, что она вернулась.

– Сейчас? В его доме?

Я кивнул.

Она сжала губы и лицо ее замкнулось.

Недоверие к белому человеку было заложено в ее сознании глубоко и крепко, краеугольным камнем, на который наслоился опыт поколений.

– Вы никому не скажете о том, что я вам наговорила? У меня дьявольский язык, и я все еще не научилась придерживать его.

– Я стараюсь вызволять людей из беды, а не усугублять ее.

– Я вам верю. Это правда, что она к нему вернулась?

– Она у него в доме. Разве Люси ничего об этом не говорила? Она была у доктора три раза, а миссис Беннинг работала как его помощница.

– Люси ничего не говорила, – твердо ответила она.

– Доктор сказал мне, что вы опытная сиделка. Скажите, у Люси проявлялись признаки какой-нибудь болезни, психической или физической? – Она казалась мне здоровой женщиной, если не считать ее дурных привычек. Но она пила, и это портило ей аппетит.

– Она пила?

– К своему стыду и печали, я узнала, что она пьяница. А теперь, когда вы спросили о ее здоровье, я вспомнила кое-что, озадачившее меня.

Она открыла черную сумочку и вытащила из нее медицинский термометр в кожаном футляре. Миссис Неррис передала его мне.

– Я нашла его в аптечке, в ее комнате. Не стряхивайте его. Я хочу, чтобы вы посмотрели на температуру.

Я открыл футляр и начал поворачивать термометр, пока не стала видна полоска ртути. Она показала 41,7 градуса.

– Вы уверены, что этот термометр Люси?

Негритянка указала на инициалы Л.Ч., написанные карандашом на футляре.

– Это ее термометр. Она была медсестрой.

– У нее не могло быть такой температуры, не правда ли? Мне кажется, что такая температура смертельна.

– Совершенно верно – для взрослых. Я сама этого не понимаю. Вы думаете, мне надо показать его полиции?

– Если хотите, я покажу. А пока, не могли бы вы мне рассказать еще что-нибудь о ее привычках? Вы говорите, что она была тихой и робкой? – Да, очень, и вначале все время сидела одна. Почти все вечера она просиживала в своей комнате с портативным приемником, который привезла с собой. Я считала, что для молодой женщины странно проводить отпуск подобным образом, и сказала ей об этом. Она рассмеялась в ответ, но не от веселья. У нее началась истерика, и тогда-то я поняла, в каком она находится напряжении. Я сама начинала чувствовать напряженность в атмосфере, когда она была дома. Она, пожалуй, была дома двадцать три часа в сутки.

– У нее бывали посетители?

Миссис Неррис задумалась.

– Нет, не было. Она сидела в своей комнате и слушала музыку. А потом я обнаружила, что она пьет. Однажды, когда она ушла на ленч, я стала убираться в ее комнате. Я открыла ящик, чтобы сменить на дне бумагу, а там лежали бутылки из-под виски, три или четыре пустых бутылки.

Ее голос сделался резким от гнева.

– Может быть, это успокаивало ее нервы, – заметил я.

Она пристально посмотрела на меня.

– Алекс сказал то же самое, когда я рассказала ему об этом. Он защищал ее, и тогда я задумалась о том, что они живут под одной крышей. Это было в конце прошлой недели. А потом, в середине этой недели – это было в среду, поздно вечером, – я услышала, что она топчет по полу в своей комнате. Я постучалась, и она открыла дверь. Она была в красной шелковой пижаме, и в ее комнате был Алекс. Она сказала, что учит его танцевать. А на самом деле она учила моего сына безнравственности, и я высказала это прямо ей в лицо.

Ее грудь колыхнулась от вызвавших гнев воспоминаний, как почва от запоздалого толчка после землетрясения.

– Я сказала ей, что она превращает мой добропорядочный очаг в дансинг и что она должна оставить моего сына в покое. Она ответила, что Алекс сам ее просил, а он поддержал ее и сказал, что любит ее. Тогда я поговорила с ней резко. Эта красная шелковая пижама на вызывающе выставленном теле убила во мне всякое милосердие. Дьявол разжег во мне гнев, и я сказала, что пусть она оставит в покое Алекса или сейчас же уходит из дома в той ночной одежде, в какой была. Я сказала, что рассчитываю на лучшее будущее для своего сына, нежели на то, которое она сможет ему дать. Тогда заговорил Алекс. Он заявил, что если Люси уйдет, то он уйдет с ней.

В некотором смысле он так и сделал. Глаза его матери, казалось, уже видели его тень в той эфемерной стране, куда исчезла Люси.

– Да. Желания моего сына для меня закон. На следующее утро Люси ушла, но вещи свои оставила. Не знаю, где она провела день. Она ездила куда-то на автобусе, потому что, вернувшись вечером, она жаловалась на обслуживание. Она была очень взволнована.

– В четверг вечером?

– Да, это было в четверг. В пятницу она весь день была спокойна, хотя, возможно, она только скрывала свое беспокойство. Думаю, что она что-то замышляла, и я страшно испугалась, как бы она не убежала с Алексом. А ночью опять случилась беда. Я так и знала, что если она останется, то все так и пойдет одно за другим.

– Что же случилось в пятницу?

– Мне стыдно об этом говорить.

– Но это может оказаться важным.

Будучи невольным свидетелем ссоры, я догадывался, о чем она не решается сказать.

– У нее был посетитель, не так ли?

– Возможно, мне лучше рассказать вам все, если это может помочь Алексу.

Она колебалась.

– Да, в пятницу ночью у Люси был гость. Я слышала, как он вошел к ней через боковую дверь. Я проследила за ним и видела, как он вошел. Она впустила в комнату мужчину, белого мужчину. В ту ночь я не стала об этом говорить, не стала давать волю своему гневу. Я решила уснуть и забыть об этом, но спала очень мало. Люси встала поздно и, пока я ходила в магазин, ушла на ленч. Вернувшись, она принялась искушать моего сына. Она поцеловала его прямо на улице, на виду у всех. Это было бесстыдством и распутством. Я сказала ей, чтобы она уходила, и она ушла. Мой мальчик хотел оставить меня и уйти с ней. Тогда мне пришлось рассказать ему о мужчине в комнате.

– Вам не следовало этого делать.

– Знаю. Я стыжусь своего поступка. С моей стороны это было опрометчиво и необдуманно. Он все равно не отвернулся от нее. Я поняла, что он для меня потерян. Раньше он всегда был послушным.

Она вдруг согнулась, закрыла лицо руками и зарыдала. Черная мать, оплакивающая разбитые надежды всех матерей на своих сыновей, черных, белых и смуглых!

В дверях появился дежурный сержант. Он некоторое время молча наблюдал за ней потом спросил:

– С ней нехорошо?

– Она беспокоится о своем сыне.

– Ее право, – равнодушно заметил он. – Вы Арчер?

– Да.

– Если вы к лейтенанту Брейку, то он сейчас примет вас у себя в кабинете.

Я поблагодарил его, и он исчез.

Приступ скорби миссис Неррис утих так же внезапно, как и начался.

– Мне очень жаль, – сказала она.

– Все в порядке. Вы должны помнить, что Алекс невиновен, хотя он и ослушался вас. Он достаточно взрослый, чтобы принимать решения.

– Я согласна с вами, – ответила она. – Но то, что он ради какой-то женщины мог покинуть меня – жестоко и несправедливо. Она привела его прямо в тюрьму.

– Вам не следовало играть на его ревности.

– Из-за этого вы не будете ему верить?

– Буду, но из-за этого у него появился мотив. Ревность – штука опасная, особенно когда нет фактов. – Разве не ясно, кем она была, раз принимала ночью в своей комнате белого мужчину?

– У нее была только одна комната.

– Это верно.

– Где же она могла принять посетителя?

– В моей гостиной, – ответила она. – Я разрешила ей пользоваться гостиной.

– Может быть, у них был секретный разговор.

– Хотела бы я знать, почему. – Ее вопрос уже содержал в себе ответ.

– Есть множество причин, по которым мужчина может посетить женщину.

Как выглядел этот человек?

– Я видела его только секунду под фонарем на углу. Обычный человек среднего роста, средних лет. Во всяком случае, двигался он нетерпеливо. Лица его я не разглядела.

– Вы заметили, как он был одет?

– Заметила. На нем была соломенная панама и светлый пиджак. Брюки более темные. Он не казался мне респектабельным.

– Возможно, вы правы, миссис Неррис. Но могу утверждать, что он приходил к ней по делу.

– Вы его знаете?

– Это Макс Хэйс. Он частный детектив. – Как вы?

– Не совсем.

Я встал, но она удержала меня за руку.

– Я слишком много наговорила, мистер Арчер. Вы по-прежнему верите, что Алекс невиновен?

– Конечно, – ответил я.

Но мотив, которым она снабдила сына, беспокоил меня.

Миссис Неррис заметила мою озабоченность и поблагодарила меня печальным поклоном.

Глава 19

Кабинет Брейка представлял собой комнату с такими же зелеными, как в коридоре, стенами. К потолку на металлических штырях были подвешены лампы дневного света, похожие на железные внутренности какого-то аппарата. Высоко на стене – маленькое окно в одну створку, и в нем квадрат голубого неба.

Доктор Беннинг сидел в неудобной позе на стуле у стены, со шляпой на коленях. Брейк с обычным видом флегматичной готовности разговаривал по телефону, стоявшему на письменном столе.

– Я занят, разве вы не слышали? Пусть этим займется дорожный контроль. И я не занимаюсь дорогами уже двадцать лет.

Он положил трубку и, словно бороной, провел рукой по волосам. Потом он сделал вид, будто только что заметил меня в дверях.

– А, это вы. Решили почтить нас своим визитом. Входите и присаживайтесь. Док как раз говорил мне, что вы развели по этому делу бурную деятельность.

Я сел рядом с Беннингом, который протестующе улыбнулся и открыл рот, собираясь заговорить. Но раньше, чем он успел это сделать, Брейк продолжал:

– Учитывая положение вещей, давайте говорить прямо. Я работаю не на себя и приветствую помощь от частных сыщиков, граждан и кого угодно. Я рад, что вы прислали ко мне доктора.

– Что вы думаете о возможности самоубийства?

Мой вопрос Брейк отмел.

– К этому я еще подойду. Вначале о другом. Если вы намерены заниматься этим делом, беседовать с моими свидетелями и вмешиваться во все происходящее, то мне нужно знать, какова ваша позиция и какова позиция вашего клиента.

– Мой клиент от меня удрал.

– В чем же заключается ваш интерес? Док говорил мне, что вы намерены выгородить этого парня Нерриса.

– Так определенно я не говорил, – возразил Беннинг. – Но я согласен с мистером Арчером, что парень, вероятно, невиновен.

– Это ваше мнение, Арчер?

– Верно. Я бы хотел поговорить с Алексом.

– Еще бы! Кстати, не наняла ли вас его мать? Чтобы водить меня за нос?

– У вас мания преследования, лейтенант.

Враждебность черной тенью медленно наползала на его лицо, подобно тени от черной тучи, проходящей над холмом.

– Вы признаете, что считаете Нерриса невиновным. Так вы и раньше думали. Вы что, собираете улики, чтобы за них зацепился какой-нибудь адвокат? Или вообще собираете показания? Это мне надо знать.

– Вообще собираю показания. Вчера меня наняла мисс Сильвия Трин. Она компаньонка миссис Синглентон.

Услышав вторую фамилию, Беннинг подался вперед.

– Это та женщина, у которой пропал сын?

– Вот именно, – сказал Брейк. – На прошлой неделе мы провели насчет него обычное расследование. Потом мы нашли в вещах Чампион газетную вырезку о награде за сведения о нем. И теперь я пытаюсь сообразить, чем мог быть связан пропавший аристократ с зарезанной здесь в долине черномазой. У вас есть какие-либо соображения, док?

– Я, собственно, об этом не думал.

Прекрасно он об этом думал.

– На первый взгляд кажется, что связь может быть только случайной. Некоторые из моих пациентов таскают с собой самые невероятные вещи, не имеющие к ним никакого отношения. А эмоционально неуравновешенные женщины часто связывают себя с людьми, о которых пишут в газетах.

Брейк нетерпеливо повернулся ко мне.

– А вы, Арчер? Что вы об этом думаете?

Я посмотрел на длинное честное лицо Беннинга и спросил себя, достаточно ли хорошо он знает свою жену. Вводить его в курс дел насчет нее не входило в мои намерения.

– Ничего такого, из-за чего вам стоило бы заряжать свой пугач.

– У меня, между прочим, револьвер сорок пятого калибра, – заметил Брейк. – А чего добивается ваша клиентка? Мисс Трин, кажется?

– Мисс Трин сообщила мне кое-какие детали исчезновения Синглентона.

Я сообщил Брейку часть их, достаточную для того, чтобы удержать его в Белла-сити, подальше от Эройо-Бич. О блондинке я не упомянул.

Утомленный моей сокращенной версией, Брейк то щелкал стальными наручниками, то играл бумагами в папке с надписью: «входящие». Беннинг слушал внимательно и очень нервничал.

Когда я кончил, доктор стремительно встал, вертя в руках шляпу.

– Извините меня, но я должен успеть до церкви забежать в больницу.

– Спасибо за то, что вы пришли, – сказал Брейк. – Если хотите, можете осмотреть труп, но вряд ли вы найдете признаки колебания жертвы. Я никогда не видел самоубийц с перерезанным горлом без таких признаков. А также с таким глубоким разрезом.

– Она в больничном морге?

– Да, в ожидании вскрытия. Просто идите и скажите охраннику, что я вас послал.

– Я состою в штате больницы, – напомнил Беннинг с кислой улыбкой.

Он нахлобучил шляпу и боком двинулся к двери, неуклюже переступая длинными ногами.

– Одну минуту, доктор.

Я встал и протянул ему термометр, который дала мне миссис Неррис. – Термометр принадлежал Люси Чампион. Интересно, какие вы сможете сделать выводы.

Он достал градусник из футляра и посмотрел его на свету.

– Сорок один и семь. Да, температура впечатляющая.

– У Люси не было вчера лихорадки?

– Я этого не заметил.

– А разве не положено измерять температуру пациентов?

Он помолчал и ответил:

– Да, теперь я вспомнил. Я измерял у нее температуру, она была нормальная. А с температурой сорок один и семь она бы долго не продержалась.

– Она и не продержалась.

Брейк обошел стол и взял термометр у Беннинга.

– Откуда вы его взяли, Арчер?

– У миссис Неррис. Она нашла его в комнате Люси.

– Она могла подержать его над горящей спичкой, так ведь, док?

Беннинг казался озадаченным.

– А зачем? Это не имеет смысла.

– По-моему, имеет. Может быть она пытается доказать, что у Чампион была горячка, и она покончила с собой в состоянии невменяемости.

– Я этого не думаю, – сказал я.

– Подождите-ка минутку.

Брейк постучал ладонью по столу.

– Чампион появилась здесь в первых числах месяца?

– Как раз две недели назад.

– Вот об этом я и думаю. Знаете, какая жара стояла тогда в долине? Сорок три градуса. Лихорадка была не у Чампион, а у этого проклятого города.

– Разве может быть такое, доктор? – спросил я. – Разве могут эти термометры показывать температуру воздуха?

– Конечно. Это сплошь и рядом случается.

– Вот вам и ключ, – сказал Брейк.

– И теперь я могу идти, – добавил Беннинг с тонкой улыбкой.

Когда дверь за ним закрылась, Брейк откинулся на спинку стула и закурил сигарету.

– Думаете, в идее дока насчет фобии Чампион что-то есть?

– Похоже, что он разбирается в психиатрии.

– Еще бы. Он говорил, что одно время собирался в ней специализироваться, только не мог позволить себе лишних пять лет учебы. Когда он говорит мне, что у девчонки с головой было не в порядке, я готов верить ему на слово. Он знает, что говорит.

Брейк выпустил кольцо дыма и проткнул его пальцем в непристойном жесте.

– Сам-то я стою за вещественные улики.

– И у вас что-нибудь есть?

– Достаточно. Будете держать это при себе, к защите не помчитесь?

Я поймал его на слове:

– А вы не забегаете немного вперед?

– Я так знаю свое дело, что могу забежать и далеко.

Он достал из ящика стола черную стальную коробку для хранения вещественных доказательств и открыл крышку. В ней лежал нож с кривым лезвием и черной резной деревянной ручкой. Пятна крови на лезвии стали темно-коричневыми.

– Это я уже видел.

– Но вы не знаете, чей он.

– А вы?

– Вчера я показал этот нож миссис Неррис. Она еще не знала, что Чампион убита, и опознала его. Ее муж прислал этот нож Алексу с Филиппин, примерно семь лет назад. Он висел на стене в его спальне, и она видела этот нож каждое утро, когда приходила убирать постель, вплоть до вчерашнего дня.

– И она это сказала?

– Да, она. Так что, возможно, у Чампион были психические приступы, о которых болтал док. Может быть, между этим делом и делом Синглентона есть связь, о которой мы не знаем. Но у меня достаточно материала для обвинения, и я ничего не собираюсь упускать.

Он закрыл коробку и убрал ее в стол.

Все утро я раздумывал, стоит ли выкладывать Брейку все, что я знал, и решил, что не стоит. В этом деле переплелись оборванные концы разных нитей: Синглентон и его блондинка, Люси и Уна. Разрозненные частицы, которые я собирал, стараясь сложить все в единое целое, нельзя было причислить к разряду прямых улик. Улика же, в понимании Брейка была неким предметом, который можно убрать в коробку, и в надлежащий момент ударить ею, как молотком, по лбам провинциальных присяжных. Нет, подобное дело было не для провинции.

– А у вас есть показания парня по этому поводу? – спросил я. – Он не дурак, и должен был знать, что нож неизбежно приведет к нему. Зачем ему нужно было оставлять там нож?

– А он и не оставлял. Он за ним вернулся. Вы же видели, как он возвращался. Он даже набросился на вас.

– Это не важно. Он думал, что между мной и Люси что-то есть, и потерял голову. Мальчик был вне себя.

– Конечно. Это часть моей версии. Он тип эмоциональный. Я не считаю это преднамеренным убийством. Нет, это преступление под действием страсти, убийство второй степени. Он ворвался и прирезал ее. А может быть, он вытащил ключ из ее сумочки, когда они вместе ехали в машине. Во всяком случае, ключа у нее не было. Он впал в ярость, зарезал ее и убежал. Потом вспомнил про нож и вернулся за ним.

– Ваша версия отвечает лишь фактам. Подозревать же вы должны совсем другое.

Однако я подумал, что раз Брейк обнаружил такой мотив как ревность, то все у него пойдет как по маслу.

– Вы не знаете этих людей так, как я. Я имею с ними дело каждый день.

Он отстегнул запонку с левой манжеты и обнажил тяжелую веснушчатую руку. От запястья к локтю змеился белый шрам.

– Тип, наградивший меня этой штукой, подбирался к моему горлу.

– Значит, получается, что Неррис мясник?

– Очень может быть.

Насмотря на впечатляющий шрам, слова Брейка звучали неубедительно. Жестокий мир, за который и против которого он боролся, не устраивал его также, как и любого другого, и он это знал.

– А я так не думаю. Слишком много людей интересовались Люси. Я бы не остановился на первом подозрении. Все не так просто.

– Вы меня не верно поняли, – возразил Брейк. – Я считаю, что мальчишка действительно виновен. За тридцать лет я насмотрелся на их лица и наслушался их болтовни.

Он мог бы этого не говорить. Все тридцать лет были ясно видны на нем, как кольца на спиленном дереве.

– Да, я по-прежнему стою за убийство второй степени. Вот так. Это мое убеждение. Убийство второй степени.

– Убеждение в виновности – штука сложная и можно сказать психологическая.

– Нет уж, позвольте. У нас голые факты. Мы набрасываемся на него с вопросами – он пытается убежать. Мы ловим его и привозим назад, а он не хочет говорить. Я пытаюсь с ним поговорить – он молчит. Спроси его, плоская ли земля – он не ответит ни да, ни нет.

– Как вы с ним обращались?

– Даже пальцем его не тронул, и вообще никто ему ничего не повредил.

Брейк опустил рукав и застегнул запонку.

– У нас свои психологические методы.

– Где он?

– В морге.

– Но это несколько необычно.

– Для меня – нет. У меня в этом городе в месяц по убийству, а иногда по два. И я их раскрываю, понятно? Большую часть. Обстановка в морге такая, что развязывает языки убийцам быстрее, чем любое другое средство.

– Психология.

– Вот это я и говорю. Ну, так что, играете со мной заодно или будете плакаться в тряпочку? Если вы со мной заодно, поедем туда вместе и посмотрим, готов ли он говорить.

Глава 20

На двери стоял номер 101. Комната, находящаяся за ней, была без окон, с низким потолком и бетонным полом. Когда дверь за нами плотно закрылась, мы очутились как бы в очень глубоком склепе. Каблуки Брейка звонко стучали по бетонному полу. Когда он приблизился к единственной в комнате лампочке, его тень легла у моих ног. Лампа была конусообразная, тусклая. Она висела на передвижной штанге над каталкой с резиновыми колесиками. На каталке под белой простыней лежала Люси. Лицо ее было открыто и обращено к Алексу Неррису. Он сидел на стуле у дальнего конца каталки, неотрывно глядя на лицо мертвой женщины. Его правая рука была скована с ее рукой тонкой стальной цепочкой, отливающей голубым. Механизм системы охлаждения, скрытый в бетонной стене, тикал и постукивал как уходящее время. За двойными стеклянными дверями морозильника лежали, в ожидании судилища, другие накрытые простынями тела на пути к уже близкому аду. И холодно было как в аду.

Полицейский в форме, сидящий напротив Алекса, встал и поднял руку в небрежном приветствии.

– Доброе утро, лейтенант.

– Ну, что, устраиваете здесь поминки, Шварц?

– Вы велели мне не трогать его. Как вы сказали, я предоставил природе взять свое.

– Ну, и она взяла?

Брейк остановился над Алексом, крупный и непроницаемый.

– Теперь вы хотите сделать заявление?

Алекс медленно поднял голову. У него было утомленное лицо. Перипетии прошедшей ночи забрали плоть с его висков и скул. Его широкие, хорошо очерченные губы раздвинулись и снова сомкнулись, не пропустив ни единого звука.

– Хотите сидеть так весь день?

– Ты слышишь, что тебе сказали? – проворчал Шварц. – Он не врет. Будешь сидеть здесь, пока не заговоришь. Через час судебный доктор будет ее резать, доканчивать твою работу. Может быть, хочешь занять место в первом ряду?

Алекс не прореагировал ни на слова Брейка, ни на слова его помощника.

Его взгляд снова обратился к лицу умершей и уже не отрывался от него. Под жестким безжалостным светом ее волосы сверкали как металлическая стружка. – Что с вами, Неррис? В вас умерли все человеческие чувства?

В этой таинственной тишине голос Брейка прозвучал почти жалобно, словно согласившийся на все юноша победил Брейка его же оружием.

– Брейк.

Это слово подействовало на него сильнее, чем я предполагал.

– Что вас там гложет?

Он повернулся ко мне. Лицо его было хмурое и смущенное. Потухшая сигара торчала из уголка рта и была похожа на черный палец. Я двинулся к двери, а он повернулся вслед за мной, так что карикатурно удлиненная тень оказалась у меня под ногами.

– Хотите поплакаться в жилетку?

Тихо, но так, чтобы услышал Алекс, я ответил:

– Вы не правильно с ним обращаетесь. Он чувствительный парнишка, а вы относитесь к нему, как к паршивому подонку.

– Он – чувствительный?

Брейк перекатил сигару в другой угол рта и сплюнул на пол.

– Он толстокожий как носорог!

– Не думаю. Во всяком случае, дайте мне с ним поработать. Снимите с него наручники и позвольте мне поговорить с ним наедине.

– Мы с женой собирались сегодня в горы, – раздраженно проговорил Брейк. – Обещали устроить детишкам пикник.

Он скосил глаза на погасшую сигару и вдруг бросил ее и растоптал каблуком.

– Шварц, освободи его! И давай его сюда.

Звук открываемых наручников был тихим, но многозначительным, словно нечто очень важное сделало оборот вокруг своей оси.

Шварц поднял Алекса на ноги, и они вместе прошли через комнату. Алекс, опустив плечи, оглядывался назад, а Шварц грубо поддерживал его.

– Отвести его назад в клетку, лейтенант?

– Пока не надо.

Брейк обратился к юноше:

– Мистер Арчер ваш друг, Неррис. Он хочет с вами немного поболтать. Лично я думаю, что он напрасно потратит время, но для вас это неплохо. Будете говорить с мистером Арчером?

Алекс перевел взгляд с Брейка на меня. Его гладкое юное лицо хранило такое же выражение, какое я видел на лице старой индианки – выражение, которое не способен понять ни один белый. Он молча кивнул и оглянулся на тело Люси.

Брейк и Шварц вышли, дверь за ними захлопнулась. Алекс пошел назад через комнату неуверенными шагами, волоча ноги как старик. К центру комнаты бетонный пол слегка понижался, поскольку там проходила дренажная труба. Алекс чуть не потерял равновесие на этом незначительном уклоне и, с трудом обретя его, подошел к каталке с другой стороны.

Склонившись над Люси, он спросил ее сухим твердым голосом:

– Почему они это сделали?

Я подошел и накрыл ее лицо простыней, потом взял его за плечи и повернул к себе лицом. Несколько секунд он почти висел на мне, затем его мускулы окрепли.

– Возьми себя в руки, – сказал я.

Он был одного роста со мной, но низко опустил голову. Я взял его правой рукой за подбородок.

– Держись прямее, Алекс. Посмотри на меня.

Он отпрянул. Я положил ему другую руку на плечо. Он вдруг весь напрягся и сбросил мою руку с подбородка.

– Держись тверже, мальчик.

– Я не лошадь! – крикнул он. – Не говорите со мной, как с лошадью. Уберите свои руки.

– Ты хуже лошади! Ты упрямый мул! Твоя девушка лежит мертвая, а ты не желаешь открыть рот и сказать мне, кто ее убил.

– Они думают, что я.

– Это по твоей вине. Не нужно было убегать. Тебе еще повезло, что тебя не пристрелили.

– Повезло.

Слово прозвучало бесцветно как зевок.

– Повезло, что ты остался жив. Это надо ценить. Ты думаешь, что сейчас уже хуже быть не может, но все равно это не причина, чтобы превращаться в марионетку. Через некоторое время ты сам захочешь узнать, что же случилось с Люси на самом деле. Только тогда будет уже поздно. Нужно браться за дело сейчас.

Я дал ему время подумать. Он постоял с нерешительным видом, теребя нижнюю губу пальцем с обкусанным ногтем, потом сказал:

– Я сперва пытался говорить с ним этим утром, когда меня забрали. Но он с районным прокурором вбили себе в голову, что это сделал я, и хотели заставить меня сознаться. А зачем мне было убивать свою невесту?

Вопрос вырвался из самой глубины его груди. Он стоял как слепой от усилия, которое над собой делал.

– Мне бы хотелось умереть, как Люси.

– Тогда бы ты не смог нам помочь.

– Никто не просил у меня никакой помощи. Кому нужна моя помощь?

– Мне.

– Вы не считаете меня убийцей?

– Нет, не считаю.

Он долго смотрел на меня, стараясь проникнуть взглядом в глубину моих глаз.

– Она ведь не сама это сделала, правда? Вы не думаете, что Люси... перерезала себе горло?

Он задал этот вопрос шепотом, чтобы не смутить им лежащую за его спиной мертвую женщину.

– Это маловероятно, но как предположение – годится. А ты что об этом думаешь?

– Никаких причин для этого не было, кроме того, что она боялась. Вчера она была ужасно напугана. Вот почему я дал ей нож, когда она уходила из дома. Она попросила у меня что-нибудь для защиты. У меня не было пистолета, – проговорил он с сожалением, – и я дал ей нож.

– Тот, которым ее убили?

– Да. Мне показали его сегодня утром. Маленький нож с кривым лезвием, который прислал мне отец из южного полушария.

– Она унесла нож с собой?

– Ну да, в своей сумочке. Она положила его в сумочку перед тем, как выйти из дома. Сказала, что если ее схватят, то она оставит на них свои пометки.

Между его бровями появилась морщинка.

– Кого она боялась?

– Ее преследовали двое мужчин. Это началось в пятницу, когда она вернулась автобусом из Эройо-Бич. Она сказала, что один мужчина вышел из автобуса и следовал за ней до самого дома. Сначала я подумал, что она морочит мне голову, придумывая таинственные истории. Но на следующий день я сам увидел его, когда Люси возвращалась домой после ленча. Он прятался на нашей улице, а вечером явился к ней, и она сказала мне, что это детектив-мошенник. Он пытался заставить ее что-то сделать против ее воли, но она не согласилась.

– Она назвала его имя?

– Сказала, что его фамилия Десмонд. Джулиан Десмонд. На следующий день ее стал преследовать еще один человек. Его я не видел, а Люси видела. А потом у нас в доме произошла неприятность, и Люси переехала.

Я почувствовал во рту горький привкус своей вины.

– Она собиралась уехать из города?

– Она еще определенно не решила. Сказала, что позвонит мне. Позвонила она мне со станции. Поезда нужно было ждать еще пару часов, а мужчины ее караулили. Она попросила меня приехать на машине. Я подхватил ее на станции, и мы удрали от них по старой дороге на аэропорт и поговорили. Она была страшно напугана. Тогда мы и решили пожениться. Я думал, что смогу ее защитить, если мы будем вместе.

Его голос зазвучал глухо, едва слышно.

– Я плохо сработал?

– И мы тоже все плохо сработали.

– Она хотела немедленно уехать из города, но сначала нам нужно было заехать в мотель за ее багажом.

– Ключ от комнаты у нее был?

– Она сказала, что потеряла его.

– Разве она не отдала его тебе?

– Зачем ей было это делать? Я не мог пойти туда с ней. Даже если бы я был таким же светлым как она, я все равно не пошел бы с ней туда. Она пошла одна и больше не вышла. Кто-то ждал ее там. Он вырвал у нее нож и зарезал ее.

– Кто ждал?

– Может быть, Джулиан Десмонд. Она же не захотела делать то, что он ей велел. Или другой, который за ней охотился.

Мне было стыдно признаться ему, что этим другим был я. Его плечи сгорбились, кожа вокруг рта обвисла. Силы снова покидали его. Я подставил стул Шварца поближе к нему и силой заставил его сесть.

– Сядь, Алекс. Тебе осталось совсем немного рассказать мне. Поговорим о деньгах. На что вы собирались жить?

– У меня было немного своих денег. – Сколько?

– Сорок пять долларов. Я заработал их на сборе помидоров. – Для совместной жизни сумма невелика.

– Я собирался найти работу. Я сильный.

В его глазах зажглась угрюмая гордость, но на меня он не посмотрел.

– И Люси тоже могла работать. Она раньше работала медсестрой.

– Где?

– Она мне не сказала.

– Она должна была что-то сказать тебе!

– Нет, сэр. Я никогда не спрашивал ее.

– У нее были деньги?

– Я ее не спрашивал. Я все равно не взял бы денег у женщины.

– Если бы только ты их не заработал, – заметил я. – А разве она не обещала выделить тебе долю, если ты сможешь увезти ее из города?

– Долю?

– Из вознаграждения, – сказал я. – Из вознаграждения за сведения о Синглентоне.

Взгляд его черных глаз медленно поднялся до уровня моих и быстро метнулся вниз. Он сказал, глядя на пол:

– Люси не нужно было платить мне деньги за то, что я на ней женюсь.

– Где вы хотели пожениться? Куда вы собирались вчера поехать?

– В Лас-Вегас или куда-нибудь еще. Это не имело значения. В любое место.

– В Эройо-Бич?

Он не ответил. Удар был неожиданный и слишком сильный. Глядя на его упрямый круглый затылок, я понял, какая устойчивая и отчаянная злость должна была накопиться в Брейке за тридцать лет попыток уложить людскую правду в дубовые рамки параграфов, выдуманных законниками и судьями. И, думая о злости Брейка, я ощутил прилив своей.

– Послушайте, Алекс. Вернемся снова к тому, с чего начали. Люси была убита, и мы оба хотим найти убийцу, чтобы он понес наказание. И у тебя больше причин желать этого, чем у меня. Ты же утверждаешь, что любил ее.

– Да!

Резвость его голоса била по нервам как ток.

– Значит, одна причина есть. А вот тебе другая: если мы не найдем убийцу, ты проведешь много лет в тюрьме.

– Теперь мне все равно, что со мной будет.

– Вернемся к Люси. Пока ты ждал ее у мотеля, кто-то этим ножом перерезал ей горло. Почему?

– Я не знаю, почему.

– Что хотел от нее Джулиан Десмонд?

– Чтобы она была его свидетельницей, – медленно ответил парень.

– Свидетельницей чего?

– Не знаю чего.

– Убийства, – сказал я. – Какого?

– Может быть, я не знаю.

– Речь шла об убийстве, не так ли? Он хотел, чтобы она помогла ему получить вознаграждение. Но Люси считала, что сможет проделать все сама и сама получит деньги. Разве не из-за этого ее убили?

– Об этом я не думал, мистер.

– Но насчет денег ты знал. Ты знал, что она надеется их получить?

– Я не собирался делить их с ней, – упрямо ответил он.

– В четверг она поехала в Эройо-Бич повидать мать Синглентона, но в последний момент у нее сдали нервы. Разве не так?

– Да, сэр. Я так понял.

– Вчера она собиралась попытаться снова.

– Может быть. Я не имел ничего общего ни с каким убийством. И Люси тоже.

– Но она знала о том, что случилось с Синглентоном?

– Кое-что она знала.

– Ты тоже кое-что знаешь.

– Она мне сказала. Я не спрашивал ее и не хотел принимать в этом участия, но она мне сказала.

– Что она тебе сказала, Алекс?

– Его застрелил один человек. В него выстрелил один сумасшедший, и он умер. Вот что она мне сказала.

Глава 21

Шварц был в коридоре один. Я спросил его, где Брейк.

– В своей машине. Говорит по радио.

Я направился к выходу из морга и по пути встретил Брейка.

– Неррис что-нибудь сказал?

– Достаточно сказал.

– Признался?

– Нет. Но он готов дать показания.

– Сейчас я занят, у меня более важные дела. Я собираюсь в горы на большой пикник с зажаренной целиком тушей.

Он мрачно улыбнулся и крикнул в коридор Шварцу:

– Отведи Нерриса назад в камеру. Если он захочет дать показания, вызови Пирса из прокуратуры. Я вернусь, как только смогу.

– С зажаренной целиком тушей? – спросил я.

– Угу.

Он рывком распахнул обитую белым металлом дверь и отпустил ее так, что она захлопнулась перед самым моим носом. Я последовал за ним к его машине и сел рядом с ним.

– Я так и думал, что вы заинтересуетесь, Арчер.

Какой-то автомобиль обогнул наш, и его шины зашуршали по гравию больничной стоянки.

– Один человек дал себя зажарить. Мужчина.

– Кто?

– Еще не опознан. Сегодня рано утром его машина кувыркнулась в каньон Ранчерио и загорелась. Когда ее нашли, то сначала даже не поняли, что в ней тело. До него не могли добраться, пока не вызвали пожарную машину. К тому времени от парня не осталось ничего, кроме головешек.

– Убийство с поджогом?

– Хэлман вроде тоже так думает. Капитан из дорожного патруля. Это происшествие считали несчастным случаем, пока не осмотрели бензобак. Он был цел, значит горевший бензин взялся откуда-то еще.

– А какая машина?

– "Бьюик-седан" 1948 года. Номерной знак уничтожен. Номер мотора ищут по спискам владельцев. Последние лачуги пригорода остались позади. Стрелка спидометра уверенно пересекла 80, 95, 110 и заколебалась около ста двадцати пяти. Брейк включил сирену. Она завыла низким тоном.

– Машина не двухцветная? – спросил я. – Синглентон уехал на «бьюике»

1948 года. Эта машина не зеленая, двухцветная?

Брейк снял шляпу, показав красную вмятину на лбу, и швырнул ее на заднее сиденье.

– У вас все Синглентон на уме. О цвете мне не сообщили. Но что это может дать?

– Неррис сказал, что Синглентон убит.

Мне приходилось кричать, чтобы перекрыть вой сирены.

Брейк выключил ее.

– А что Неррис об этом знает?

– Люси Чампион сказала ему, что Синглентона застрелили.

– Только свидетельница будет из нее не очень хорошая. Не позволяй ему морочить тебе голову, парень. Он скажет все, что угодно, лишь бы спасти свою черную шкуру.

Стрелка спидометра миновала цифру 125. На вершине небольшого подъема наша машина приподнялась и чуть не взмыла в воздух. Мне показалось, будто нас уносит ввысь, с корнем вырывая Брейка с разбитых мостовых Белла-сити. – Неужели вы не считаете, что вам пора признать свою ошибку?

– Это при том, что у меня есть оружие – его собственный нож?

– Она взяла нож для защиты. Он лежал в ее сумочке.

– А он сможет это доказать?

– Ему и не надо. Доказательства – ваше дело.

– Черт, вы рассуждаете точно какой-то адвокатишка. Терпеть не могу этих сладкоречивых деляг, которые пытаются встать на пути закона.

– Сколько красноречия!

– Вот еще!

Проселочная дорога, по которой мы ехали, свернула и влилась в шоссе, бегущее через долину на восток и запад. Брейк проехал мимо красного знака и повернул. Тормоза завизжали.

– А что я должен делать, когда они пыряют друг друга ножами и поджигают один другого. Трепать по спинам и говорить «продолжайте»? А по-моему, их надо задерживать и убирать.

– Но убирайте тех, кого нужно. Вы не сможете распутать эти убийства по отдельности, навесив Люси на Алекса, а этого новенького – еще на кого-то.

– Смогу, если они не связаны.

– Я считаю, что связаны.

– Представьте мне доказательства.

– А я и не собираюсь бросать слов на ветер.

Дорога начала подниматься вверх, все чаще и чаще стали появляться желтые дорожные знаки. Даже при полном газе стрелка спидометра замерла на ста десяти, как у остановившихся часов. Ветровое стекло оправляло в рамку складчатые голубые уступы восточных гряд. Они казались такими близкими, будто до них можно было дотянуться рукой. Минутой позже, ставши на милю ближе, они показались куда более далекими. Я начал чувствовать на своих ушах действие высоты. Мы поднялись еще выше, и за пиками, как белая крыша, появились белые облака. Внизу, подобно шахматным фигуркам, рассыпанным в пыли, виднелись дома Белла-сити.

Вскоре мы подъехали к полукруглой площадке, расположенной по левую сторону шоссе. На ней стояло несколько автомобилей, грузовик-буксир и красная пожарная машина. У края площадки стояла группа мужчин. Все смотрели вниз. Брейк остановил машину за новеньким «фордом» со знаками дорожного патруля. От группы мужчин отделился офицер в оливковой форме дорожного патруля и направился к нам.

– Хэлло, Брейк. Я приказал своим ребятам оставить все, как было после того, как погасили огонь. Мы даже сделали для вас фотографии.

– Ваши люди знают свое дело. Если бы у меня была золотая звезда, я бы повесил ее вам на лоб. Познакомьтесь с мудрецом Лью Арчером. Капитан Хэлман.

Капитан одарил меня озадаченным взглядом и твердым пожатием руки. Мы подошли к низкой ограде, опоясывающей край площадки. Дальше склон обрывался к песчаному берегу, поросшему дубом. С той высоты, где мы находились, сентябрьские воды бухты казались хрустальными, с точками случайно замутненных участков. На берегу лежал игрушечный автомобиль, посылающий кверху струйки пара, исчезающие в лучах солнца. Это был двухцветный зеленый «бьюик».

Масса сломанных и частично обугленных кустов отмечала путь, по которому «бьюик», свернув с дороги, катился вниз.

– Нашли что-нибудь на дороге? – спросил Хэлмана Брейк.

– Следы шин на обочине. Машине ехала слишком быстро, именно это сразу же вызвало у меня подозрение. Никаких следов торможения. Кто-то поджег ее, отпустил тормоза и столкнул ее вниз.

Хэлман добавил решительно и твердо:

– Тот, кто облил машину бензином и поджег, совершил большее, чем убийство. Нам просто повезло, что не начался пожар. К счастью нет ветра.

– Когда это случилось?

– Должно быть, рано утром, еще до рассвета. Фары были включены. Я получил сообщение только в восемь часов. Потом, когда я решил, что это убийство, мы оставили парня в таком же положении, как его нашли.

– Вы еще не знаете, кто он?

– Подождите, пока сами не увидите его. Это все равно, что разглядывать яичницу. Получить бы скорее ответ по номеру мотора.

– Это машина Синглентона, – сказал я Брейку.

– Может быть вы и правы, – ответил он и вздохнул. – Что ж, видно, придется мне лезть вниз.

– Сказывается возраст? – заметил Хэлман. – Вам приходилось спускаться в дыры и поглубже этой. Я бы полез с вами, но я и так уже два раза был внизу. Я оставил там на страже своих мальчиков. Я видел их, сидящих на валуне за разбитой машиной. В прозрачном воздухе все было видно ясно, как в телескоп, и по движению их губ можно было понять почти все, что они говорили.

Брейк перешагнул через низкий барьер и стал спускаться вниз. Я последовал за ним, точно придерживаясь его импровизированного извилистого пути и тормозя свой спуск с помощью ветвей деревьев. Когда мы спустились, то оба дышали часто и глубоко. Двое патрульных провели нас по берегу к обломкам машины.

Я встал справа от них. Капот, крыша и решетка радиатора имели такой вид, словно над ними поработала артель кузнецов. Все четыре шины были спущены, левая дверца повисла.

– Боюсь, что с ней уже ничего не сделаешь, даже если бы и удалось поднять ее наверх, – сказал патрульный.

Брейк круто повернулся к нему.

– Это никуда не годится. Я еще рассчитывал на ней прокатиться!

Он взобрался на верхнюю часть машины и отвел висевшую дверцу насколько возможно в сторону. Я заглянул в обгоревшую, залитую водой кабину. У лежавшей на земле правой дверцы приткнулась лицом вниз обгоревшая скрюченная фигура человека.

Брейк нагнулся над дверным проемом. Держась одной рукой за останки руля, он протянул другую к черной фигуре. Большая часть одежды сгорела, но брючный ремень мало пострадал. Когда Брейк ухватился за ремень и потянул, он порвался. Брейк протянул мне кусок ремня. На тыльной стороне серебряной пряжки стояли инициалы: Ч.Э.С.

Глава 22

Я дал три звонка с длинными промежутками. Только воскресные колокола ответили на мои звонки. Наконец к двери подошла миссис Беннинг. Купальный халат из грубой коричневой шерсти был застегнут на ней по самое горло. Лицо ее было сонное, будто она боролась со сном все утро.

– Снова вы?

– Снова я. Доктор дома?

– Он в церкви.

Она попыталась захлопнуть дверь, но моя нога препятствовала этому.

– Вот и прекрасно. Мне надо с вами поговорить.

– Я даже еще не одета.

– Вы сможете одеться позже. Снова произошло убийство. Еще один ваш друг. – Еще!

Ее рука взлетела к губам, как будто я по ней ударил.

Я втолкнул ее в переднюю и закрыл дверь.

Укрытые от полуденного света и медленных звуков воскресного звона, мы стояли рядом и смотрели друг другу в лицо.

Мне показалось, что между нами забрезжил свет понимания. Она отвернулась от меня и собралась идти, но я удержал ее.

Обращаясь к зеркалу, она спросила:

– Кого убили?

– Я думаю, что вы знаете.

– Моего мужа?

Она все еще обращалась к зеркалу, и лицо ее было застывшее как маска.

– Это зависит от того, за кем вы замужем.

– Сэма?

Она повернулась движением танцовщицы, не меняя положения тела.

– Я не верю этому.

– А я думал, что вы были замужем за Чарльзом Синглентоном.

Неожиданно она рассмеялась. Смех был неприятный, и я был рад, когда он оборвался.

– Я никогда даже не слышала о Синглентоне. Что это за фамилия – Синглентон? Я уже больше восьми лет замужем за Сэмом Беннингом.

– Но это не помешало вам достаточно близко познакомиться с Синглентоном. У меня есть к тому доказательства. Сегодня утром он был убит.

Она отпрянула от меня, тяжело дыша, и выдохнула:

– Как он был убит?

– Кто-то ударил его молотком или другим тяжелым предметом. От удара на его черепе осталась вмятина, глубиной в дюйм. Потом его на собственном автомобиле отвезли в горы, облили машину бензином и подожгли. Машина рухнула вниз со стометровой высоты, продолжая гореть с Синглентоном в кабине.

– Как вы узнали, что это его машина?

– Это «бьюик» с темно-зелеными боками и светло-зеленым верхом, выпуска 1948 года.

– Вы уверены, что в нем сидел он?

– Его опознали. Большая часть его одежды сгорела, но ремень почти не пострадал. На тыльной стороне пряжки были выгравированы его инициалы. Почему бы вам не съездить в морг и не проделать процедуру опознания?

– Я же сказала вам, что не знаю его.

– Тогда вы выказываете слишком большой интерес к незнакомцу.

– Естественно, раз вы приходите сюда и чуть не обвиняете меня в его убийстве. Когда это, по крайней мере, произошло?

– Сегодня утром до рассвета.

– Всю ночь и все утро я была в постели. Я выпила две таблетки снотворного и до сих пор не пришла в себя. Зачем вы ко мне пришли?

– И Люси Чампион, и Чарльз Синглентон были вашими друзьями, так ведь, Бесс?

– Нет, не были.

Она спохватилась:

– А почему вы называете меня Бесс? Меня зовут Элизабет.

– Горас Уилдинг называл вас Бесс.

– Я о нем никогда не слышала.

– Он живет в Скай-Роут, неподалеку от студии Синглентона. Он говорил, что Синглентон представил вас ему в 1948 году.

– Уилдинг лжет, он всегда был лжецом.

Она прикусила нижнюю губу кончиками белых зубов, и довольно больно прикусила.

– Вы же сказали, что не знакомы с ним.

– Вы так много болтаете, что можете заговорить до смерти.

– С Люси так и случилось.

– Не знаю, что случилось с Люси.

– Она была вашим другом. Она приходила сюда, чтобы поговорить с вами. – Люси Чампион была пациенткой моего мужа, – заметила Бесс невыразительным тоном. – Я уже говорила вам об этом минувшей ночью.

– Вы лгали. А сегодня утром мне солгал ваш муж, чтобы покрыть вас. Он вдавался в объяснения, почему у него нет на нее карточки, потом ему пришлось объяснять, от чего он ее лечил. Любая физическая болезнь подтвердилась бы при вскрытии – он это понимал. Поэтому он представил ее ипохондричной особой, чьи болезни были вызваны страхом. Фобии не оставляют посмертных следов. – Она и была ипохондричкой. Сэм мне говорил.

– Я не знаю ипохондрика, который не измерял бы себе температуру по меньшей мере раз в день, а Люси не трогала свой термометр две недели.

– Но такое утверждение ведь не будет достаточным в суде против слова врача-профессионала? И его жены?

– Для меня оно вполне достаточно. А это значит, что вы уже почти в суде.

– Ну, как же! Вы – и судья, и присяжные, и все прочее! Слишком много всего для одного маленького человека!

– Не испытывайте мое терпение. Если мне надоест говорить с вами, то вам лучше не будет. Увидите, какого рода суд вы найдете в городе. А я даю вам шанс до того, как передам свои улики фараонам.

– Почему вы это делаете?

Она умышленно заставила меня обратить внимание на ее фигуру. Слегка повернувшись, она подняла руку к волосам, и ее груди асимметрично поднялись под тканью халата. Широкий рукав спустился до белого плеча, лицо ее обратилось кверху.

– Зачем столько неприятностей из-за такой ничтожной бедняжки, как я? Разве я такая уж опасная?

– Какие же это неприятности? – спросил я.

Она приложила к моей щеке прохладную ладонь, затем провела ею по моему плечу.

– Пойдемте на кухню. Я только что сварила кофе. Мы сможем там поговорить.

Я последовал за ней, не зная, кто из нас выполняет желания другого. Кухня была большая и слабо освещенная. Свет проходил только через окно над раковиной. Последняя была загромождена грязной посудой. Я сел за стол с выщербленной эмалью и стал наблюдать за тем, как она наливает в чашки кофе из автоматической кофеварки. Когда она покончила с этим, я взял ее чашку и подвинул к ней свою.

– Значит, вы мне не доверяете, господин хороший! Как вы сказали ваше имя?

– Арчер. Последний из рода Арчеров. Так что быть отравленным мне совершенно ни к чему.

– И детей нет? И жены?

– Никого нет. А вас это интересует?

– Может быть.

Она выпятила полные хорошо очерченные губы.

– Я в этом смысле лучше устроилась – у меня есть муж.

– Вы находите его неплохим?

Ее глаза, не смягчившиеся вместе с лицом, сузились и сделались холодными голубыми щелками.

– Его в это не вмешивайте.

– Потому что вы играете с ним, как с маленьким ребенком?

– Я же сказала: не вмешивайте его. А то получите горячий кофе в лицо.

Она потянулась за чашкой.

– А как насчет горячего бензина?

Чашка дрогнула и немного кофе пролилось на блюдце.

– Разве я кажусь вам похожей на убийцу?

– Мне попадались убийцы с отличной внешностью. И вы не можете отрицать того, что вы – трудная дамочка.

– Я прошла трудную школу, – ответила она. – Знаете район Гейры в Индиане?

– Проезжал там.

– Я с честью закончила там образование.

В ее улыбке мелькнул огонек странной гордости.

– Хотя оно и не сделало меня преступницей. И все же я могла ею стать, если бы Сэм меня не вытащил. Он на мне женился, когда я была освобождена на поруки.

– Что же вы натворили?

– Немногое. Я была, что называется, «малолетней преступницей». Но я не считала себя таковой. Мой старик был старых взглядов, да, настоящий деревенский ханки. И как все ханки, он вбил себе в голову, что он главный, и что в каждый субботний вечер нужно бить женщин. Мне надоело каждый раз нырять под кровать, и я решила жить самостоятельно. Ушла в большой мир, ха! Сначала я прислуживала в ресторане, потом познакомилась кое с кем. И этот тип устроил меня гардеробщицей в один из клубов на восточном берегу. Не очень-то это было чистое местечко, но в ту пору мне было шестнадцать, и я получала чаевых больше, чем мой старик выжимал из своего зерна. Только недолго мне так светило. В том клубе, где я служила, шла игра. Кто-то капнул, и я вместе с другими попала под облаву. Я наняла защитника, и меня взяли на поруки. Злючка судья не разрешил мне больше работать в клубах. Но это было еще не самое худшее. Я должна была отправиться домой и жить с семьей.

Она замолчала во власти своих дум. Я тоже молчал.

– Конечно, я использовала даже такую возможность, чтобы выбраться из этой вони. За меня взялись благотворительницы. Они заставили меня поселиться поближе к моему старику, чтобы он мог до меня добраться. Сэм спас мою жизнь. Он подцепил меня в кино. Сначала я подумала, что он волк, но он был невинный. Просто смешно было видеть такого невинного врача. Сэм тогда служил во флоте. Они стояли в Грет-Лейне. Он был первым мужчиной, который хотел на мне жениться, и я согласилась. Его как раз перевели в Калифорнию, и мы поехали туда вместе.

– Он знал, что приобрел?

– Ну, он же видел меня, – спокойно ответила Бесс. – Согласна, я не сказала ему, что удираю с порук. Но давайте-ка уясним одно насчет меня и Сэма, прежде чем покончить с этой темой. Это я делала Сэму одолжение, и так было всегда.

Глядя на нее, я вспоминал ее мужа и поверил ей.

– Для жены доктора из провинциального городишки прошлое у вас довольно цветистое. И не думаю, что вы рассказали мне даже половину своей истории.

– И я не думаю. Еще кофе?

– Еще сведение. Когда вы Беннингом приехали сюда?

– Весной сорок третьего. Его направили служить в Порт-Хуэнем, недалеко отсюда. Шесть месяцев мы снимали коттедж в Эройо-Бич. Потом он стал служить на корабле. Следующие два года он был военным врачом на большом корабле. Я виделась с ним несколько раз, когда корабль заходил в Сан-Франциско.

– А еще с кем вы виделись?

– Идиотский вопрос!

– Идиотский ответ. Почему через два года вы ушли от Беннинга?

– Поразнюхали как следует, да? У меня были личные причины.

– Вы удрали с Синглентоном, не так ли?

Она начала было вставать из-за стола, и замерла на мгновение, наклонившись над чашкой с застывшим лицом.

– Почему бы вам не заняться своими делами?

– Сегодня утром Синглентона пустили под откос. И мое дело – узнать, кто чиркнул спичкой. Странно, что вас это не интересует.

– Да ну?

Она твердой рукой налила себе чашку кофе. Где-то в трущобах Чикаго или бродя по стране в мирное и военное время она приобрела твердость духа и научилась владеть собой. Я посмотрел на ее крепкие белые ноги. Она перехватила мой взгляд и ответила неторопливой усмешкой. Со стороны наша беседа могла показаться мирной домашней картиной воскресного утра. Я почти пожалел, что это не так.

Я встал и подошел к окну. Задний двор зарос и был завален многолетним хламом. В задней его части прятался в тени перцовых деревьев маленький полуразрушенный сарай и еще что-то.

Бесс подошла ко мне и остановилась за моей спиной. Я чувствовал ее дыхание на своей шее. Она коснулась меня своим телом.

– Ты ведь не захочешь причинить мне неприятности, Арчер? У меня и так их было достаточно. Могу я хоть немного пожить спокойно в мои пожилые годы?

Я повернулся, ощущая тяжесть ее бедер.

– А сколько вам лет?

– Двадцать пять. В этих краях воскресная служба тянется долго. А потом он обычно идет в воскресную школу.

Я положил ей на плечи руки. Ее груди были полными и упругими. Она обняла меня. Я смотрела на белую дорожку пробора, разделявшую ее гладкие черные волосы. Кое-где вдоль него волосы у корней были светлые.

– Я никогда не доверял блондинкам, Бесс.

– Я натуральная брюнетка, – хрипло возразила она.

– Вы натуральная лгунья, вот вы кто.

– Может быть, – сказала она безразличным тоном. – Ну и что? Это дело наполовину высушило меня, если хотите знать правду. Я стараюсь хоть как-то держаться.

– И держать своих друзей подальше от неприятностей?

– У меня нет друзей.

– А как насчет Уны Дюрано?

Ее лицо сделалось глупым, то ли от неведения, то ли от удивления.

– Прошлой весной она купила вам шляпу. Полагаю, вы ее хорошо знаете.

Ее губы искривились, будто она собиралась заплакать. Но она промолчала.

– Кто убил Синглентона?

Ее голова дернулась в одну сторону, потом в другую. Короткие черные волосы упали ей на лицо, оно стало бледным и жалким. Мне было стыдно своего поведения, но я продолжал:

– Вы вместе с Синглентоном уехали из Эройо-Бич. Это было что, похищение? Вы действовали для банды, а потом его пришлось убить? Вы убили его, потому что Люси пришла в голову грандиозная мысль? Люси мечтала о пяти кусках, но так и умерла, не получив их?

– Все это совсем не так. Я не тронула Чарли Синглентона. Я не причинила бы никакого вреда ни ему, ни Люси. Она была моим настоящим другом.

– Продолжайте!

– Не могу, я не фискалка, – ответила Бесс.

– Поедемте в морг. Посмотрите на Чарли, тогда скажете.

– Нет!

Это слово вырвалось как бы из самой глубины ее души.

– Дайте мне немного отдохнуть. Обещайте ненадолго оставить меня в покое, тогда я расскажу вам кое-что, чего вы не знаете. Кое-что очень важное.

– Насколько важное?

– Вы от меня отстанете? Клянусь, что я ни в чем не виновата.

– Давайте-ка перейдем к самому важному.

Ее голова была опущена, но голубые глаза искоса смотрели мне в лицо.

– В морге не Чарли Синглентон.

– А кто же?

– Не знаю.

– Где Синглентон?

– Я больше не буду отвечать на ваши вопросы. Вы обещали оставить меня в покое.

– Откуда вы знаете, что это не Синглентон?

– Не спрашивайте меня об этом, – тихо проговорила Бесс.

Взгляд ее голубых глаз метнулся из-под опущенных век, как колеблющийся огонек.

– Спрошу по-другому. Вы знаете, что сегодня убили не Синглентона, потому что он был убит две недели назад. Его застрелили, и вы видели, как это произошло. Да или нет?

Бесс ничего не ответила. Вместо ответа она упала вперед на меня. Мне пришлось ее подхватить.

Глава 23

Высокий пронзительный голос хлестнул мне в спину:

– Руки прочь от моей жены!

Доктор Беннинг стоял у входа в кухню, держась за дверную ручку. Он был в шляпе и с черной библией под мышкой. Я встал между ним и его женой. – Я ждал вас, доктор.

– Развратники! – закричал он. – Распутники! Я возвращаюсь из дома Господня...

Его губы задрожали, и он не смог закончить фразу.

– Ничего не было, – проговорила Бесс за моей спиной.

Глаза Беннинга метнули молнии. Всей тяжестью тела он опирался на дверную ручку и на плечо, которым прислонился к косяку. Он трясся всем телом, словно подключенный к току.

– Вы оба лжете. Вы ее обнимали. Совокуплялись тут...

Слова комком встали у него в горле, едва не задушив его.

– ...как собаки. Как две собаки у меня в кухне.

– Хватит!

Бесс вышла из-за моей спины.

– Я сказала, что ничего не было, и не желаю тебя слышать. Да и что бы ты мог сделать, если бы так было на самом деле?

Не ответив на вопрос, он сказал:

– Я помог тебе, я вытащил тебя из сточной канавы. Все, что у тебя есть – от меня.

Можно было подумать, что в голове у него крутится и крутится какая-то дурацкая пластинка.

– Добрый доктор, добрый самаритянин! Так что бы ты сделал, если бы так было?

– Сколько можно терпеть из-за женщины? У меня в столе лежит пистолет... – с трудом выдохнул он.

– Значит, ты пристрелил бы меня как собаку, да? Ведь я как собака?

Она твердо стояла на чуть расставленных ногах. Шагнув к нему движением торговки, она, казалось, подавляла его своей силой, черпая ее из его слабости.

– Я убью тебя! – крикнул он высоким голосом.

Несколько слезинок выкатилось из его глаз и побежало по унылым колеям, тянувшимся от крыльев его носа к подбородку. Он был характерным типом человека, склонного к самоубийству, но никогда бы не решившегося его совершить. Внезапно я понял, почему его описание страхов Люси звучало так убедительно: он описывал свои собственные.

– Давай, действуй! – сказала она. – Может быть эта мысль не так уж и плоха.

Стегая его словами, она подступала к нему мелкими шажками, уперев руки в бедра.

Он отпрянул от нее, протянув к ней руку в умоляющем жесте. Его шляпа зацепилась за край вешалки и упала на пол. У него был совершенно потерянный вид.

– Нет, Бесс, – заговорил он так быстро, что я едва различал слова. Я не это хотел сказать. Я тебя люблю. Ты – все, что у меня есть.

– С каких пор я у тебя есть?

Он отвернулся к стене, уткнулся лицом в пластик, и плечи его затряслись. Библия упала на пол.

Я взял Бесс сзади за локоть.

– Оставьте его в покое.

– Это почему?

– Я не могу смотреть на мужчину, раздавленного женщиной.

– Так можете уйти.

– Это вы уйдете.

– Да вы знаете, с кем вы разговариваете?

В ней все еще горел огонь, но это скорее был предупредительный сигнал.

– С подружкой Синглентона, – ответил я ей на ухо. – А теперь убирайтесь отсюда. У меня есть ряд вопросов к вашему мужу.

Я вытолкал ее за дверь и закрыл ее. Она не сопротивлялась, но я чувствовал, что она стоит за дверью.

– Доктор Беннинг. Он не ответил. Через некоторое время он повернулся ко мне лицом. Несмотря на возраст, лысину и помятый вид, он был похож на подростка, одетого как взрослый.

– Она – все, что у меня есть, – повторил он. – Не отбирайте ее у меня.

Он опускался все ниже и ниже в ад самоуничижения. Я потерял терпение.

– Я бы не принял ее даже в подарок. А теперь возьмите себя в руки и ответьте мне: где вчера была ваша жена от пяти до шести часов вечера?

– Здесь, со мной.

Каждое его слово прерывалось всхлипываниями.

– Где она была между двенадцатью часами ночи и восемью часами сегодняшнего утра?

– В постели, конечно.

– Вы можете поклясться на библии?

– Да, могу.

Он поднял с пола библию и держал ее, положив на нее правую руку ладонью вниз.

– Клянусь в том, что моя жена между пятью и шестью часами вчерашнего вечера и всю прошедшую ночь, от полуночи до утра была со мной, в этом доме. Этого достаточно?

– Да, благодарю вас.

Этого совсем не было достаточно, но на большее мне нельзя было рассчитывать, пока я не найду улик.

– Это все?

Его голос звучал как-то неуверенно. Я подумал, уж не боится ли он оставаться наедине со мной в доме.

– Не совсем. До вчерашнего дня у вас была прислуга, Флори. Так?

– Да, Флорида Гутиерец. Жена рассчитала ее за некомпетентность.

– Вам известен ее адрес?

– Конечно. Она ведь прослужила у меня почти год. Восточная Гидальго-стрит, 437, квартира Е.

Миссис Беннинг стояла у двери. Она прижалась к стене, чтобы дать мне дорогу. Ни она, ни я не сказали ни слова.

* * *

Длинный одноэтажный дом 437 находился на правой стороне Гидальго-стрит и выходил окнами на захламленную заднюю улицу. По другую сторону улицы находилась высокая проволочная ограда склада лесоматериалов. Выйдя из машины, я почувствовал запах сосны.

У входа на крытую галерею, опоясывающую дом, сидел в кресле у стены толстый мексиканец. На нем была ярко-зеленая вискозная рубашка, подчеркивающая каждую складку его живота и груди.

– Доброе утро, – сказал я.

– По-моему, добрый день.

Он перекатил коричневую сигарету из одного угла рта в другой и изменил положение тела, навалившись всем весом на одну ногу, обутую в тапки. На стене, в том месте, где покоилась его седая голова, виднелось сальное пятно. На открытой двери за его спиной красовалась большая красная буква "А".

– Тогда добрый день. Где квартира "Е"?

– Вторая дверь от конца.

Он указал сигаретой на дальний конец галереи, где сидели в тени и созерцали лесной склад несколько темнокожих мужчин и женщин в воскресных одеждах.

– Если вы ищите Флориду, то ее там нет.

– Флориду Гутиерец.

– Гутиерец, – поправил он меня, делая ударение на второй слог. – Она уехала.

– Куда?

– Откуда мне знать куда? Мне она сказала, что уезжает жить к сестре в Салинас.

Его темные глаза хранили насмешливо-циничное выражение.

– Когда она уехала?

– Вчера вечером, около десяти. Она задолжала мне за пять недель. Пришла с кучей денег в руках и спросила: «сколько я должна? Я переезжаю и буду жить у сестры в Салинасе». Я видел, что возле дома у большой машины ждет мужчина, и сказал: «Флорида, твоя сестра изменила внешность». А она ответила: «Это мой зять». А я сказал: "Счастливая ты женщина, Флорида. Вчера чуть не попала в армию голодных, а сегодня уезжаешь с зятем в «бьюике».

Он зажег сигарету, зажал ее в смеющихся белых зубах и выпустил клуб дыма.

– Вы видели «бьюик»?

– Прекрасный большой «бьюик», – ответил он. – С дырой в боку. И на нем уехала глупая девчонка с дырявой головой. Что я мог подлать?

Он развел руками в насмешливо-покорном жесте.

– Она ведь, слава богу, не член семьи Мартинес, – тихо добавил он.

– Вы заметили цвет машины?

– Точно сказать не могу, было темно. Кажется голубая или зеленая.

– А что за мужчина?

Он недоверчиво посмотрел на меня.

– С Флоридой что-нибудь случилось? Вы из полиции?

Я показал ему свое удостоверение и прослушал, как он читает его по слогам.

– Я так и подумал, что будут неприятности, – спокойно заметил он.

– Мужчина был молодой и красивый?

– Он был среднего возраста. Он даже не вышел, когда Флорида вытащила свои вещи. Никаких манер! Я не видел, как он выглядит.

– Вы можете его описать?

– Я его как следует не разглядел.

– Есть у меня один на примете, – сказал я. – Короткие темные волосы, полноватый, хитрый вид, глаза как вишни, в панаме и светло-коричневом пиджаке. Называет себя Джулианом Десмондом.

Мексиканец щелкнул пальцами.

– Это он самый. Флорида называла его Джулианом. Он правда ее зять?

– Нет. Вы были правы насчет него. Думаю, вы хорошо знаете этот город, мистер Мартинес?

Это предположение видимо приободрило его.

– За шестьдесят-то три года – как не знать. Здесь родился еще мой отец.

– Тогда вы, наверное, сможете ответить на такой вопрос. Если бы вы были на месте этого Джулиана и хотели повести Флориду в отель переночевать, какой бы вы выбрали?

– Любой в нижнем городе, думаю.

– Не назовете ли вы мне самые вероятные?

Я достал записную книжку.

Он посмотрел на нее с несчастным видом, обеспокоенный тем, что сказанное им превратится в буквы.

– А что, серьезные неприятности?

– Для нее – нет. Она нужна как свидетельница.

– Свидетельница? Ну и ну! Для чего же свидетельница?

– "Бьюик", на котором они уехали, попал сегодня утром в аварию. Мне нужно установить личность водителя.

Старик облегченно вздохнул.

– Буду рад помочь.

Уходя от него, я располагал адресами семи отелей: «Ринчерия», «Бесса», «Оклахома», «Калифорния», «Великий Запад», «Тихоокеанский» и «Ривьера».

Повезло мне в третьем по счету, которым оказался «Великий Запад».

Глава 24

Это был старый железнодорожный отель на Мейн-стрит, зажатый между проселочной дорогой и автострадой. Его кирпичный фасад с узкими окнами был таким печальным, будто большие грузовики, годами проезжавшие мимо, разбили его каменную душу. В холле по углам стояли медные плевательницы, на стенах висели старые фотогравюры с видами Тихого океана. За карточным столом в углу сидело четверо железнодорожников. У них были спокойные лица и твердые руки людей, привыкших жить по расписанию.

Клерк был старый, с морщинами на лице и зелеными тенями под глазами.

На нем была черная альпаковая шляпа. Да, мистер и миссис Десмонд были зарегистрированы, номер 310, третий этаж. Телефона нет, можно просто подняться. Посыльный по воскресеньям выходной, – так рассказал он.

Я направился к лифту. Клерк остановил меня.

– Подождите минутку, молодой человек. Вы же все равно идете наверх. Передайте, пожалуйста, телеграмму мистеру Десмонду. Она пришла сегодня утром и мне не хотелось его беспокоить.

Зеленые тени придавали его лицу какой-то загробный вид.

Я взял запечатанный желтый конверт.

– Я передам его.

– Лифт не работает, – проныл он. – Вам придется подняться по лестнице.

На втором этаже было жарче, чем на первом, на третьем стояла духота.

В конце глухого, без окна, коридора, освещенного двадцативаттной лампочкой, я нашел дверь, которую искал. С ее ручки свисала картонка с надписью: «не беспокоить».

Я постучал. Застонали пружины кровати. Женский голос сонно спросил:

– Кто это? Джулиан?

– Флори? – отозвался я.

Нетвердые шаги прошлепали к двери. Флори промямлила в замочную скважину:

– Минутку. Я сегодня ничего не соображаю.

Я сунул телеграмму в карман пиджака. Дверь отворилась внутрь, и я шагнул в комнату. В течение долгих пяти или шести секунд Флори молча смотрела на меня. Ее черные волосы были спутаны и скручены в спирали. Глаза под нависшими веками устало блестели. При той странной испуганной позе, какую приняло ее голое тело, ее бедра и грудь казались какими-то лишними. Очерченные ярко-красной помадой губы на желтоватом лице были похожи на увядшую розу, втиснутую в пластилин.

Она вдруг рванулась к кровати и натянула на себя простыню. Ее рот широко раскрылся, и я увидел бледные нежные десны.

– Что вам угодно?

– Не вас, Флори. Не бойтесь.

Воздух в комнате был спертый, пропитанный запахом дешевого спиртного и духов. На полу возле кровати стоял полупустой кувшин с мускатным пойлом. Одежда Флори была разбросана по полу, валялась в кресле и на комоде. Я догадался, что она снимала ее с привычной яростью еще до того, как напилась до потери сознания.

– Кто вы? Вас послал Джулиан?

– "Служба охраны отелей" наняла меня для проверки фальшивых регистраций.

Я не упомянул о том, что работа моя на этом поприще окончилась лет десять назад.

Флори вцепилась в край простыни.

– Я не регистрировалась. Это все сделал он. А больше мы ничего не делали. Он привез меня сюда вчера вечером и оставил с кувшином этой мускатной бурды. Потом он уехал, и с тех пор я его не видела. Я прождала его полночи, но он так и не вернулся. Так что причем здесь я?

– Я заключу с вами сделку. Если будете со мной сотрудничать – никакого штрафа.

Тень подозрения легла на ее лицо.

– Как понимать – сотрудничать?

Ее тело напряженно застыло под простыней.

– Просто ответить на мои вопросы. Нужен-то мне Десмонд. Похоже, что он от вас сбежал.

– Сколько сейчас времени?

– Час тридцать.

– Сегодня воскресенье?

– Угу.

– Удрал! Он обещал взять меня с собой.

Она села, продолжая прикрывать простыней свое чрезмерно пышное тело.

– Как вы с ним познакомились?

– Мы не знакомились. Как-то вечером на прошлой неделе он явился в приемную, кажется во вторник. Я только что закончила уборку. Доктор уже ушел, в библиотеку или куда-то еще, и я была совсем одна.

– А где была миссис Беннинг?

– Наверху, я думаю. Да, она была наверху с этой цветной девушкой, своей подругой.

– С Люси Чампион?

– Да, с ней. У некоторых людей такие странные друзья. Эта Люси пришла к ней в гости, и они поднялись наверх. Джулиан Десмонд сказал, что хотел увидеть именно меня. Он рассказывал мне сказки о том, как на Гавайях нанял медсестру за четыреста долларов в месяц! А я вела себя как дура. Позволила выспрашивать меня о моей работе, а вечером он встретился со мной, напоил и задал мне кучу вопросов о миссис Беннинг и этой Люси. Я сказала ему, что понятия не имею ни о Люси, ни о миссис Беннинг. Ему хотелось узнать, когда она вернулась к мужу, крашеные ли у нее волосы, на самом ли деле они женаты и тому подобное.

– И что вы ему сказали?

– Сказала, что она вернулась в конце уикэнда, две недели тому назад. Когда я пришла в понедельник утром, она уже была дома. Доктор сказал: «Познакомьтесь с моей женой. Она была в санатории». Она не показалась мне крашеной...

Внезапно Флори замолчала. Посидев немного, она сказала:

– Вот все, что я ему рассказала. Я поняла, к чему он подбирается, и вам не удастся поймать меня на игре в шантаж.

– Понятно. А было еще о чем рассказать?

– Нет. Больше ничего, совсем ничего. Я ничего не знаю о миссис Беннинг. Она для меня тайна.

Я изменил тактику.

– Почему она вас уволила?

– Она меня не увольняла.

– Почему же вы уехали?

– Я больше не хотела на нее работать.

– Но вчера вы еще у нее работали.

– Да, конечно, но это было до того, как она рассчитала... то есть, как я узнала... как я ушла...

– В субботу вы были там весь день?

– До шести. В шесть я ухожу, если нет дополнительной работы.

– Миссис Беннинг весь день была дома?

– Да, большую часть времени. Она выходила только под вечер, сказала, что идет в магазин за воскресными покупками.

– В какое время она уходила?

– Около пяти, немного раньше пяти.

– Когда она вернулась?

– Я ушла раньше, чем она вернулась.

– А доктор был дома?

– Насколько я знаю, он был дома.

– Он не пошел с ней?

– Нет, он сказал, что хочет отдохнуть.

– Когда вы видели ее после этого?

– Я ее не видела.

– Вы видели ее в кафе «Том» около восьми вечера.

– Да, да, я забыла.

Флори явно смутилась.

– Она дала вам деньги?

Она заколебалась.

– Нет.

Однако она инстинктивно повернулась и бросила взгляд на красную сумочку, стоявшую на комоде.

– Сколько она дала вам денег? – Она не давала.

– Сколько?

– Только расчет.

Флори стала заикаться.

– Мне дали только расчет.

– Сколько же это вышло?

– Триста долларов. – Многовато для расчета, а?

Она перевела тяжелый взгляд на потолок, потом снова взглянула на красную сумочку, словно боялась, что та оживет и куда-нибудь улетит. – Это с премией, – нашла она нужное слово. – Она дала мне премию.

– За что? Она ведь вас не любила.

– Это вы меня не любите, – проговорила она детским голосом. – Я ничего плохого не сделала и не понимаю, почему вы на меня наскакиваете. – Я вас очень люблю, – ответил я. – Просто я стараюсь раскрыть несколько убийств, а вы – важная свидетельница.

– Если я свидетельница, то мне придется вернуть деньги? Мою премию?

– Если не будете слишком много болтать, то не придется.

– Вы не скажете?

– И не подумаю. Так что же она у вас купила, Флори?

– Кровь, – ответила она. – Я обнаружила на полу в кабинете для осмотра несколько кровяных пятен. Засохшей крови. Я их стерла.

– Когда это было?

– В понедельник, две недели назад, в тот день, когда я впервые увидела миссис Беннинг. Я спросила насчет крови у мистера Беннинга, а тот ответил, что во время уикэнда у него был непредвиденный пациент – турист, который порезал палец. Я и забыла об этом случае, пока вчера миссис Беннинг не завела про это разговор.

– Как та женщина, что запретила своим детям совать в нос горошины.

– А кто она такая? – почти радостно спросила Флори.

– Это сказка. Суть состоит в том, что дети сунули в нос горошины, как только она повернулась к ним спиной. Держу пари, что вы сказали Десмонду об этих пятнах, как только миссис Беннинг повернулась к вам спиной.

– И вовсе нет, – ответила она тем юношеским голоском, который свидетельствует о виновности. – Но что я могу поделать, если люди вечно водят меня за нос.

Она попыталась отвлечь мое внимание.

– Во всяком случае, его фамилия совсем не Десмонд, а Хэйст или как-то похоже. Я заглянула в его водительские права.

– Когда?

– Вчера вечером в машине.

– В «бьюике»?

– Да. Лично я думаю, что он ее украл. Но у меня нет с ним ничего общего. Она уже была у него, когда он приехал и забрал меня. Он пытался втолковать мне, что нашел ее, представляете? Сказал, что она стоит пять тысяч, а может быть и больше. Я сказала ему, что подержанный «бьюик» стоит дешевле, но он только рассмеялся.

– Это была двухцветная зеленая машина 1948 года?

– Насчет года я не знаю. «Бьюик» с двумя дверцами и двух цветов. Он украл ее, да?

– Думаю, он действительно ее нашел. Он не сказал, где?

– Нет, но должно быть в городе. До этого у него машины не было, а в десять часов он уже приехал в «бьюике» забрать меня. Но где парень может найти «бьюик»?

– Это интересный вопрос. Оденьтесь, Флори, я отвернусь.

– Вы меня не арестуете? Я ведь ничего не сделала плохого... ничего плохого...

– Я просто хочу, чтобы вы кое-кого опознали, вот и все.

– Кого?

– Тоже интересный вопрос.

Я отошел к окну и попытался его открыть. Я уже с трудом выносил жару и вонь в комнате. Окно поднялось сантиметров на десять и застряло навсегда. Оно выходило на север, в направлении к зданиям муниципалитета и отеля «Миссион». На замершей в лучах яркого солнца улице устало тащилось несколько пешеходов и фырча ползли машины. За своей спиной я слышал шарканье расческой с поломанными зубьями, спокойное дыхание Флори, щелканье застежек, шелест шелковых чулок, стук каблуков по полу и шум бегущей в раковине воды. Под окном на остановке автобус принимал пассажиров: беременную мексиканку со стадом полуголых кирпичного цвета ребятишек, рабочего с фермы в комбинезоне, который мог быть и отцом этих детей, старика с палкой, отбрасывающего на асфальт трехногую тень, и двух молодых солдат, по всему своему виду презирающих любое путешествие по любой земле и под любым солнцем. Толпа медленно продвигалась, пьяная от солнца, пестрая как змея.

– Готово, – сообщила Флори.

Поверх батистовой блузы она надела ярко-красный жакет. Волосы зачесала назад, обнажив лицо, выглядевшее более жестким под бело-красной косметической маской. Она с беспокойством посмотрела на меня и щелкнула замком красной сумочки из искусственной кожи.

– Куда мы поедем?

– В больницу.

– Он в больнице?

– Увидим.

Я отнес ее картонный чемодан вниз. Хэйс заплатил за комнату вперед. Старый клерк не спросил меня про телеграмму. Игроки проводили нас понимающими взглядами.

Очутившись в моей машине, Флори погрузилась в угрюмое молчание. Я повел машину через город к больнице. Сквозь запыленные окна с колеблющимися на жаре занавесками, улицы и здания казались похожими на изображение города, преломленное восприятием Флори. Асфальт под каблуками был мягким как живая плоть.

А в морге было холодно.

Глава 25

Она вышла, дрожа и прижимая к груди сумочку, как сердце, которое никак не может успокоиться. Я поддерживал ее под локоть. У выхода из больницы она вырвалась от меня и сама пошла к машине. Ослепленная слишком ярким светом, она спотыкалась на своих высоких каблуках.

Когда я сел за руль, она посмотрела на меня с таким ужасом, как будто у меня было обожженное лицо, и отодвинулась подальше. Глаза ее были похожи на большие шарики из черного стекла.

Я достал из кармана желтый конверт. На нем стояло: «Мистеру Джулиану Десмонду, отель „Великий Запад“, Белла-сити, Калифорния». Пока Хэйс был жив, вскрыть конверт было преступлением. Теперь же, после его смерти, подобные действия считались законными поисками улик.

В конверте лежало письмо-телеграмма, посланная из Детройта неким «Беном».

«Только что получено сообщение о Дюрано. В 1925 году, в возрасте двадцати лет, Лео был арестован по обвинению в изнасиловании. Просидел шесть месяцев. В 1927 году арестован по делу о похищении, не осужден, видимо выгорожен членами „Пурпурной банды“. В 1930 арестован по подозрению в убийстве, но у обвинения не было свидетелей. В 1932 году подозревался в убийстве, представил полное алиби. Банда распадается, Лео организует в Чикаго группу головорезов. Руководит ею три-четыре года, потом руководит синдикатом, связанным с легальной концессией. Арестован по обвинению в хищении имущества шахт, направлен в начале 1942 года в больницу штата. Диагноз неизвестен. Освобожден в октябре 1942 года под опеку сестры Уны, стенографистки и бухгалтера. В 1943 году многочисленные попытки сколотить банду, стычки с полицейскими. В 1944 году Лео и Уна организуют в Детройте банду, находящуюся под надежным покровительством, и еженедельно получают доход в две-три тысячи. В Мичигане не появлялся с января. Дом в Ипсиланте закрыт, финансами заведует Уильям Гарибальди, он же Гарбольд, бывший питомец „Пурпурной банды“. О Элизабет Беннинг сведений нет. Лео жил с Бесс Виановской до отъезда в Мичиган. Нужно ли копать дальше?»

* * *

– Мне бы хотелось поехать куда-нибудь и лечь, – тихо сказала Флори. Вы не сказали мне, что он умер. Такая неожиданность может просто убить.

Я убрал телеграмму.

– Мне очень жаль, но я не знал, кто это, пока вы не опознали его. Почему вы так уверены?

– Одно время я работала у дантиста. Я обращаю внимание на зубы. Я сразу узнала его по пломбам.

Она закрыла руками свои блестящие глаза.

– Не отвезете ли вы меня туда, где я смогу лечь?

– Сначала в полицию.

* * *

Брейк сидел за свои столом с куском сандвича в руке. Откушенная часть его была у него за щекой и ритмически перекатывалась при жевании. Он проговорил с полным ртом:

– Жена не знала, что пикник отменяется, и наготовила столько сандвичей, что ими можно накормить целую армию. Я велел ей принести часть сюда, чтобы сэкономить деньги на ленч. Расходы на ленч все возрастают.

– Даже при сверхурочной работе?

– Эти деньги я откладываю на яхту.

Мне было известно, что ни одному фараону не платят сверхурочных, и Брейк знал об этом.

– Мисс Гутиерец только что опознала вашу сгоревшую жертву.

Я обернулся к ней.

– Это лейтенант Брейк.

Флори, все еще стоявшая в дверях, сделала робкий шаг вперед.

– Рада с вами познакомиться. Мистер Арчер убедил меня выполнить свой долг. – Очень мило с его стороны.

Брейк отправил в рот остатки своего сэндвича. Что бы ни произошло, он все равно покончил бы с ним.

– Она знала Синглентона?

– Нет, это не Синглентон.

– Черта с два. Номер мотора и номер лицензии совпали.

Брейк постучал желтым пальцем по папке «входящие».

– Машина принадлежала Синглентону, но тело – нет. Это тело Максфилда Хэйса. Он был лос-анжелесским детективом. Флори знала его хорошо.

– Вовсе не так уж хорошо. Он ко мне приставал, пытался выудить сведения о моих хозяевах.

– Входите, мисс Гутиерец, и закройте за собой дверь. А теперь расскажите мне, кто ваши хозяева.

– Доктор и миссис Беннинг, – сказал я.

– Пусть она сама расскажет. Что он пытался о них узнать, мисс Гутиерец?

– Когда миссис Беннинг вернулась к нему, покрасила ли она волосы и тому подобное.

– Что-нибудь об убийстве?

– Нет, сэр. Джулиан ничего не говорил об убийстве.

– Кто такой Джулиан?

– Хэйс пользовался этим псевдонимом, – пояснил я. – Нам следует заняться Беннингами.

– Вы можете принести присягу в опознании, мисс Гутиерец?

– Думаю, смогу, если вы настаиваете.

– Почему вы сказали «думаю»?

– Я никогда не любила эти присяги, они не для леди.

Брейк фыркнул, встал и вышел, оставив меня наедине с Флори. Он вернулся с женщиной-полисменом в форме, блондинкой с глазами как гранит. – Миссис Симпсон побудет здесь с вами, миссис Гутиерец, до моего возвращения. Не думайте, что вы под стражей.

Мы с Брейком отправились к стоянке.

– Сядем в мою машину. Я вам дам кое-что прочитать.

Я вручил ему ночное сообщение из Детройта.

– Надеюсь, в нем больше смысла, чем в этой дамочке. Она просто слабоумная.

– Она умеет видеть и запоминать.

Усмехаясь, Брейк сел в машину.

– И что же она видела? – спросил он.

– Кровь. Засохшую кровь на полу в кабинете для осмотра у Беннинга. Она там убиралась.

– Когда? Вчера?

– Две недели назад. В понедельник после уикэнда, когда был застрелен Синглентон.

– Вы твердо уверены в том, что его застрелили?

– Прочтите телеграмму. Посмотрим, что она скажет вам.

Я включил мотор и поехал к дому Беннингов. Брейк поднял глаза от желтой бумаги.

– Она немного мне сказала. В основном это сообщение о банде, о которой я никогда не слышал. Кто этот Дюрано?

– Мичиганский рэкетир. Сейчас он в Калифорнии. И именно его сестра Уна наняла меня сначала.

– Для чего?

– Думаю, что Синглентона застрелил ее брат. Люси была свидетельницей, а Уна Дюрано хотела найти ее и заставить молчать.

– Где он сейчас?

– Не знаю.

Но богохульствующий человек с игрушечным пистолетом неотрывно стоял у меня перед глазами.

– Любопытно, что вы не сообщили мне этого раньше.

Немного неискренне я ответил:

– Не мог же я вам рассказать того, что сам не знал. Я только что раздобыл эту телеграмму в отеле, где останавливался Хэйс.

– Из такой маленькой телеграммы вы раздули целую историю. И улик никаких нет, если вы не доберетесь до парня, который ее послал. Кто это Бэн.

– Похоже, что он какой-то информатор из детройтского агентства.

– Работа агентства стоит кучу денег. Этот Хэйс был крупной птицей?

– Вряд ли, но он надеялся ею стать. Он уже думал, что у него в кармане большие деньги – вознаграждение за Синглентона.

– Что он делал в машине Синглентона?

– Флори он сказал, что нашел ее. Это была улика. Она должна была помочь ему получить премию. А раньше он пытался выставить Люси своей свидетельницей. Но премия за Синглентона была для него только началом. У него на уме была более крупная сумма.

– Шантаж Дюрано?

– Возможно.

– Так вы думаете, что его поджарил этот бандит?

– Это тоже возможно.

Мы подъехали к кварталу, где стоял дом Беннингов. Я остановил машину возле парикмахерской за его домом. Брейк не выказывал намерения выйти из машины.

– Значит, вы считаете возможным то, о чем говорили? – спросил он.

– Я ничего не знаю наверняка. В этом деле много странностей. У нас чертовски мало конкретных улик и чертовски мало честных свидетелей. Нет ни одной достаточно прочной детали, на которую можно было бы уверенно опереться. Но я уже представляю себе контуры всей картины.

– Что?

– Назовем это предвидением того, как она строится. В ней участвует много людей, так что это непросто. Даже когда всего два человека, и то все не так просто.

– Бросьте философствовать, ближе к делу. Если убийство совершила банда, то что нам здесь делать? Миссис Беннинг никак не может быть причастна к этому.

– Миссис Беннинг – центральная фигура картины, – возразил я. – Она держала на привязи троих: Дюрано, Синглентона и Беннинга. Из-за нее Дюрано убил Синглентона. Она испугалась расследования, и поэтому сорвалась с места и примчалась за помощью к Беннингу.

– Что у нее за дела с Синглентоном?

– Об этом вам лучше спросить у нее.

Глава 26

Слепой и серый дом Беннинга казался застывшим в собственных сумерках. Дверь открыл доктор. Он был бледный и щурился, будто вышел из темноты, когда подошел открыть нам дверь.

– Добрый день, лейтенант.

На меня он посмотрел молча. Брейк сверкнул значком, давая понять, что пришел не с дружеским визитом. Беннинг резко повернулся, снял со стоявшей в передней вешалки шляпу и надел ее.

– Вы куда-нибудь собираетесь, доктор? – Нет, нет. Я часто ношу шляпу дома.

Он робко улыбнулся.

В прихожей было сумрачно и сыро. Запах гнилого дерева, на который я раньше не обратил внимания, забивал все другие. Этот неудачник, Беннинг, не мог выбрать более подходящего места, чем это прибежище для неудач, которое, должно быть, притягивало их как магнит. Я пытался уловить звуки – признаки присутствия в доме женщины, но ничего не услышал. Лишь где-то ритмично, как кровь из пореза, капала вода.

Брейк сказал официальным тоном:

– Я хочу видеть леди, известную под именем миссис Беннинг. – Вам нужна моя жена?

– Да.

– Тогда почему же вы прямо не сказали? – резко вырвалось у Беннинга.

Он весь съежился.

– Она здесь?

– В данный момент – нет.

Доктор прикусил длинную верхнюю губу и стал похож на верблюда, жующего что-то горькое.

– Прежде чем ответить на любой вопрос, пусть даже заданный в самой вежливой форме, я бы хотел знать, правомочен ли ваш визит. Или вы просто получаете удовольствие, играя своим значком?

Брейк покраснел.

– Никакого удовольствия в этом нет, доктор. У меня два убийства на шее, и маячит еще одно.

Беннинг несколько раз глотнул слюну, и его адамово яблоко поднималось по горлу, как потревоженный шар.

– Неужели вы всерьез полагаете, что существует какая-то связь...

Наступила тишина, и это, видимо, обеспокоило его, потому что он поспешно добавил:

– Между моей женой и этими убийствами?

– Я прошу у вас помощи, доктор. Сегодня утром вы мне ее дали. Я не могу раскрывать преступления без помощи граждан.

С минуту они молча смотрели друг другу в лицо. Молчание Брейка было тяжелым, давящим и плотным как ствол дерева. Беннинг был напряжен и взволнован. Он как будто прислушивался к неким слишком высоким для нашего слуха звукам.

Он откашлялся. Потревоженный шар качнулся туда-сюда.

– Миссис Беннинг уехала на несколько дней в Сан-Франциско. Ей было трудно заново привыкать к Белла-сити и... к семейной жизни. После неприятностей двух последних дней... э... нам обоим нужен отдых. Она уехала около двух часов тому назад.

– Где она намерена остановиться в Сан-Франциско? – спросил я.

– Мне очень жаль, но адреса я не знаю. Бесс настаивала на полной личной свободе, и я всегда позволял ей это.

Его блеклые глаза с вызовом наблюдали за мной: ну, упомяни о нашей последней встрече!

– Когда она вернется?

– Думаю, примерно через неделю. Отчасти это будет зависеть от друзей, у которых она остановится.

– От каких друзей?

– В этом я тоже не смогу вам помочь. Я толком не знаю друзей моей жены. Два последних года мы жили врозь.

Он тщательно подбирал слова, будто любое не очень удачное слово чревато последствиями, которые могут погубить его и его дом. Видимо, Бесс покинула его навсегда, и он скрывает это от меня и Брейка, а может быть, и от себя самого, подумал я.

– Почему она вернулась после этих двух лет?

– Я полагаю, она поняла, что сделала ошибку, оставив меня. Но у вас-то нет никаких прав допрашивать меня.

– Доктор прав, – заметил Брейк. – Совершенно прав. Между прочим, каким образом она путешествует?

– На машине. Она взяла мою машину.

И решительным тоном он добавил:

– Я разрешил ей взять.

– Это ведь «шевроле-седан» 1946 года? – Голубой «шевроле» 1946 года.

– А номер?

– ST1381.

Брейк сделал пометку в блокноте.

– Какой дорогой она поехала?

– Понятия не имею. Но не собираетесь же вы перехватывать мою жену на шоссе?

– Вначале я хочу убедиться в том, что ее здесь нет.

– Думаете, что я вам лгу?

– Вовсе нет. Просто я выполняю свою работ. Вы разрешите мне осмотреть дом?

– А у вас есть ордер на обыск?

– Нет. Но я убежден, что вам нечего скрывать.

Беннинг попытался улыбнуться.

– Конечно, если речь идет о простом любопытстве...

Он широко развел руками, так что костяшки его пальцев стукнулись о стену.

– Чувствуйте себя здесь, как дома.

Брейк направился к лестнице, находившейся в конце коридора. Мы с Беннингом вошли в комнату ожидания, и я остановился на пороге его кабинета. Беннинг спокойно сказал:

– Мне известны мои враги, мистер Арчер, и враги моей жены. Мне известен ваш тип, тип ненасытного человека. Стремление к разрушению.

Его голос становился все громче и громче, словно враждебный ветер, неся в себе отголоски наших предыдущих встреч.

– Почему к вам вернулась жена? – спросил я.

– Она меня любит.

– Тогда почему же сегодня она снова уехала?

– Она боялась.

– Боялась Дюрано? Полиции?

– Она боялась, – повторил он.

Я оглядел жалкие, выкрашенные масляной краской стены, покрытые обшарпанным линолеумом полы. Вода продолжала капать в раковину капля за каплей.

– В этой комнате Флори нашла кровь, доктор? – спросил я.

– Кровь? – переспросил он. – Кровь?

– На следующий день после приезда вашей жены на полу оказались кровавые пятна. Согласно словам Флори.

– Ах, да. У меня в воскресенье был срочный пациент. Порез пальца.

– А я думаю, что ваш срочный пациент прибыл сюда поздно вечером в субботу. Миссис Беннинг привезла его к вам. У него был не порез пальца, а дыра в теле. И фамилия его Синглентон. Что с ним произошло, доктор? Он умер у вас на руках?

– У меня такого пациента не было!

– А я думаю, что вы негласно сделали умирающему операцию и не смогли его спасти.

– Вы высказывали эту мысль Брейку?

– Нет, я вам не враг. Меня не интересуют детали врачебной этики. Меня интересует убийца. Но я не могу даже доказать, что Синглентон был убит. Так ведь это?

Наши взгляды встретились, и Беннинг отвел свой.

– Сам я к этому не причастен, – нерешительно проговорил он.

– А ваша жена? Это она его застрелила?

Он снова уклонился от встречи с моим взглядом. Мы оба прислушивались к звукам одиноких шагов Брейка вниз по лестнице, потом по комнатам.

Брейк уловил возникшее между нами напряжение, как только вошел в комнату.

– Что здесь происходит?

– Так, пустяки, – ответил я.

Брейк бросил на меня благодарный взгляд и попытался войти в игру.

– Заглянули под все кровати, лейтенант?

– Да. В шкафах нет женской одежды. Вы уверены, что ваша жена вернется?

– У нее немного одежды.

Брейк прошел через комнату к закрытому стенному шкафу, который я взламывал прошлой ночью, и с силой подергал ручку.

– Вы уже осмотрели эту комнату, Арчер?

– В ней всего лишь один шкаф, – заметил Беннинг. – А в нем ничего нет, кроме моего скелета.

– Вашего чего?

– Наглядного пособия для изучения анатомии.

– Откройте его.

Беннинг подошел к стенному шкафу, позвякивая связкой ключей. Отпирая его, он обернулся к нам с горькой улыбкой.

– Неужели вы думаете, что я запер там жену?

Он открыл шкаф. Череп уверенно и надменно усмехался нам из своего убежища вне времени и пространства. Беннинг отступил и посмотрел на нас, ища признаки растерянности и удивления. Мы не выказывали ни того, ни другого, и он, казалось, разочаровался.

– Госпожа смерть, – сказал я. – Откуда у вас это?

– Достал в медицинской лаборатории.

Он указал на застекленную табличку, прикрепленную к ребру скелета. «Компания Сансет. Медицинское оборудование», – прочитал я, не заметив этого прошлой ночью.

– Сейчас немногие врачи держат у себя такое, не правда ли?

– Я держу его по особым причинам. Во время учебы я не приобрел прочных знаний по анатомии и изучал ее сам, с помощью вот этого приятеля. Он ткнул пальцем в ребра, и вся штуковина пришла в движение.

– Бедняга! Я часто задаю себе вопрос, кем он был. Закоренелым преступником или беднягой, умершим в богоугодном заведении? Моменто море! Брейк занервничал.

– Идемте! – сказал он вдруг. – У меня срочная работа.

– Мне бы хотелось обсудить с доктором еще пару вопросов. – Тогда давайте поживее.

Тонкая корка льда, окружавшая Брейка, казалось треснула, и он готов был выказать обычную человеческую слабость. Он направился в комнату ожидания, словно снимая с меня свою власть.

Беннинг последовал за Брейком, подчеркивая этим, что понял происшедшую перестановку сил. Нас было двое против него, а теперь их стало двое против меня.

– Я готов ответить на вопросы, лейтенант. Я буду рад полностью удовлетворить интересы мистера Арчера и покончить тем самым с этим делом. Если только это возможно.

Беннинг повернулся ко мне лицом, как актер, который наконец-то нашел свою роль и теперь начал жить в ней.

– Возник конфликт между свидетельскими показаниями, – сказал я. – Флори Гутиерец заявляет, что ваша жена и Люси Чампион были друзьями. Вы же утверждаете обратное. Флори заявляет, что вашей жены вчера под вечер не было дома, когда Люси была убита. Вы же утверждаете, что жена была здесь, с вами.

– Я не могу притворяться объективным в подобном деле, когда на карту поставлена репутация моей жены. Могу лишь сообщить вам свое мнение о Флориде Гутиерец. Она – отъявленная лгунья. И когда вчера вечером жена ее рассчитала...

– А почему ваша жена ее рассчитала?

– За некомпетентность и нечестность. Эта Гутиерец грозила «посчитаться», как она выразилась. Я был уверен, что она пойдет на все, лишь бы нам навредить. И все же ее действия удивили даже меня. Похоже, что человеческой подлости нет предела.

– Ваша жена была вчера дома между пятью и шестью часами вечера?

– Была.

– Откуда вам это известно. Вы же отдыхали.

Доктор молчал почти полминуты. Брейк со скучающим видом наблюдал за ним из другой комнаты.

– Я не спал, – ответил Беннинг, – я чувствовал ее присутствие.

– Но вы же ее не видели? Это могла быть и Флори. Вы ведь не можете присягнуть, что это была ваша жена?

Беннинг снял шляпу и заглянул в нее, словно хотел найти в ней нужный ответ. Медленно и с трудом он проговорил:

– Я не обязан отвечать на этот вопрос, равно как и на другие. Даже на суде меня не могут заставить свидетельствовать против жены.

– Вы сами вызвались дать ей алиби. Кстати, вы еще не доказали, что она ваша жена.

– Ничего не может быть проще этого.

Он прошел в комнату для консультаций и вернулся со сложенным документом, который вручил Брейку.

Брейк взглянул на него и передал мне. Это было свидетельство о браке, выданное в штате Индиана 14 мая 1943 года. В нем сообщалось, что в этот день Сэмуэль Беннинг, тридцати восьми лет, женился на Элизабет Виановской, восемнадцати лет.

Беннинг взял его из моих рук.

– А теперь, джентльмены, мне пора заявить, что моя личная жизнь и жизнь моей жены совершенно не ваше дело. Поскольку ее здесь нет и она не может сама себя защищать, я хочу вам напомнить, что существует закон против клеветы, а дела о незаконных арестах рассматриваются в суде.

– Вам не стоит напоминать об этом мне.

Последнее слово Брейк подчеркнул.

– Не было ни ареста, ни обвинения. Благодарю вас за помощь, доктор.

Брейк посмотрел на меня. Его взгляд как аркан тащил меня к двери. Мы оставили Беннинга в передней. Он стоял у гниющей стены, прижавшись к ней, как лист бумаги. Он так крепко прижимал к груди брачное свидетельство, словно это был дар любви, или горчичник, или банкнота, или все это одновременно.

В моей машине было жарко как в печке. Брейк снял пиджак и сложил его на коленях. Его рубашка взмокла от пота.

– Вы зашли чересчур далеко, Арчер.

– Думаю, что не чересчур.

– Это потому, что у вас нет моей ответственности.

Я молча согласился с ним.

– Я не могу полагаться на удачу, – продолжал он, – не могу действовать без улик. У меня нет свидетелей против миссис Беннинг. – У вас против нее столько же всего, сколько против Алекса Нерриса. Однако он все еще в тюрьме.

– Он будет находиться под стражей двадцать четыре часа, – угрюмо ответил Брейк. – Это разрешено законом. Но с людьми подобными миссис Беннинг так поступать нельзя. Я вообще занялся Беннингом против своей воли. Он всю жизнь живет в нашем городе. Его отец в течение двадцати лет был директором высшей школы.

Брейк добавил извиняющимся тоном:

– Тем не менее, скажите, что у вас против него есть?

– Вы обратили внимание на девичью фамилию его жены в брачном свидетельстве? Элизабет Виановская. Та же, что в телеграмме. Она была любовницей Дюрано.

– Но это не доказательство по делу Синглентона, это даже нельзя назвать уликой. Что мне в этой истории непонятно – это ваше убеждение, что женщина может менять партнеров, как на этих идиотских танцах. В жизни так не бывает.

– Все зависит от женщин. Я знавал одну, которая вертела одновременно шестью мужчинами. Миссис Беннинг жонглировала тремя. У меня есть свидетель, который утверждает, что она была любовницей Синглентона в течение семи лет, временами приезжая к нему. Она вернулась к Беннингу, потому что нуждалась в помощи...

Брейк заговорил и его слова были похожи на москитов, от которых он старался поскорее отмахнуться.

– Не говорите мне больше об этом. Я должен обдумать это дело внимательно и не торопясь, иначе у меня будет полное завихрение мыслей.

– У вас или у Нерриса?

– И не давите на меня. Я веду это дело так, как считаю нужным. Если вы сможете привезти миссис Беннинг для дачи показаний – о кей, я ее выслушаю. Но гоняться за ней я не буду. И я ничего не могу сделать с доктором только потому, что его жена уехала погостить. Ей ведь никто этого не запрещал.

Пот ручьем стекал по его низкому покатому лбу, застревая в гуще бровей, как дождь в чаще листвы. Глаза его были холодны.

– Это ваш город, лейтенант.

Я высадил его у здания муниципалитета. Он не спросил меня, что я теперь собираюсь делать.

Глава 27

Уже наступал вечер, когда я ехал через Эройо-Бич к океанскому побережью. Пляж был усыпан телами, как поле после битвы. На горизонте небо и море сливались в голубую дымку, сквозь которую просвечивали выпуклости островов цвета индиго. А за всем этим спускался вниз костер раскаленного солнца.

Я свернул к югу. Машины двигались бампер к бамперу, крыло к крылу, как во время отступления. Скрюченные деревья отбрасывали вдоль кладбищенской стены длинные тени в стиле барокко. Тень от дома Дюрано занимала половину пространства до железной ограды. Я свернул на подъездную дорогу.

Ворота снова были заперты. В бетонный столб ворот под узорчатой надписью: «просим звонить садовнику» была вделана кнопка. Я позвонил три раза без видимого эффекта, вернулся к машине и стал ждать. Через некоторое время из дома вышла маленькая фигурка. Это была Уна. Она быстро шла по дороге и казалась особенно коренастой и приземистой рядом со стройными кокосовыми пальмами. Ее золотое пальто из ламы сверкало как кольчуга сквозь решетку ворот.

– Что вам здесь надо?

Я вышел из машины и подошел к ней. Она посмотрела на меня, потом оглянулась на дом, как будто ее с каждой стороны дергали за невидимые нити. Затем она повернулась ко мне спиной и пошла прочь.

– Мне нужно поговорить с Лео, – сказал я, стараясь перекрыть шум мотора.

Имя брата заставило ее вернуться к воротам.

– Я вас не понимаю.

– Лео Дюрано ваш брат?

– А что, если и так? Ведь, кажется, я вчера вас рассчитала. Сколько раз вас надо рассчитывать, чтобы вы оставили меня в покое?

– А с Максом Хэйсом случилось несчастье, потому что он тоже не оставлял вас в покое?

– А что случилось с Максом Хэйсом?

– Он погиб сегодня утром, был убит. Вы быстро меняете своих служащих, и все они одинаково кончают.

Выражение ее лица не поменялось, но усыпанные бриллиантами руки потянулись одна к другой и встретились в цепкой хватке.

– Хэйс был набит бредовыми идеями. Если кто-то его прикончил, то я тут ни при чем. И мой брат – тоже.

– Смешно, – сказал я, – но когда я увидел Хэйса в морге, то сразу подумал о вас и Лео. Он мастак на такие дела!

Ее руки разжались и подлетели к горлу, как сверкающие рачки.

– Вы видели Бесс Виановскую?

– Немного поболтали с ней.

– Где она?

Уна говорила так, будто у нее болело горло.

– Снова улизнула, – ответил я. – Вы могли бы, пожалуй, открыть ворота. Здесь мы разговаривать не можем.

– Пожалуй, могла бы.

Она сунула руку в широкий квадратный карман пальто. Я держал палец на спуске пистолета. Но она вытащила всего лишь ключ и отперла замок. Я снял цепь и распахнул ворота.

Уна вцепилась мне в руку.

– Что произошло с Максом? Его зарезали как Люси?

– Нет, поджарили как Жанну Д'Арк.

– Когда?

– Сегодня на рассвете. Мы нашли его в разбитой машине. Машина принадлежала Чарльзу Синглентону, и на Хэйсе была одежда Синглентона. – Чья одежда?

Ее пальцы впились в мою руку. Такой близкий контакт с ней был неприятным и странным. Мне казалось, что я зацепился рукой за колючий кустарник. Я стряхнул ее руку.

– Вы знаете его, Уна, золотого мальчика, за которым бегала Бесс. Кто-то оглушил Хэйса, обрядил его в одежду Синглентона и разыграл дело таким образом, будто этим утром был убит Синглентон. Но ведь вам хорошо это известно, не так ли?

– Если вы думаете, что это сделал Лео, то вы сошли с ума!

– Я удивлен, что в вашей семье все еще пользуются этими словами.

Ее взгляд, неотрывно прикованный ко мне, метнулся в сторону. Опустив голову, она сказала:

– Сегодня утром Лео был дома в постели. Я могу это доказать с помощью его сиделки. Лео очень больной человек.

– Паранойя? – спросил я.

Вымученное спокойствие слетело с нее как маска.

– Проклятые больничные костоломы! Они обещали мне хранить профессиональную тайну. Ну, я им покажу профессиональную тайну, когда они в следующий раз пришлют мне счет!

– Не вините клинику. Я достаточно насмотрелся на судах, чтобы распознать симптомы паранойи.

– Вы никогда не видели моего брата.

Я не ответил на ее невысказанный вопрос.

– Я собираюсь повидать его сейчас.

– Я хорошо забочусь о Лео! – зарычала она внезапно. – За ним ухаживают опытные сиделки! Каждый день приходит врач. Я служу ему как раба, готовлю ему любимые блюда. Если нужно, сама кормлю его с ложки.

Она оборвала поток слов и отвернулась, стыдясь прорвавшегося наружу своего второго "я" – заботливой пожилой женщины.

Я взял ее за жесткий локоть и повел к дому. Его красный кирпичный верх загораживал солнце. Я посмотрел на зарешеченные окна, за которыми сидел Лео Дюрано, получая самый лучший уход, и услышал тихое слово, повторяющееся за стенами, много раз, как эхо.

За входной дверью находилась спиральная железная лестница, ведущая наверх. Уна поднялась по ней и повела меня по длинному коридору. Почти в самом конце его у закрытой двери сидел в кресле полный молодой человек в белом халате.

Мое появление его удивило.

– Врач? – спросил он.

– Просто посетитель.

Он покачал головой.

– Я не стал бы этого делать, мисс Дюрано. Сегодня с ним очень трудно иметь дело. Мне пришлось запереть его.

– Откройте дверь, Дональд, – приказала Уна.

Он вынул ключ из кармана большого, как тент, халата и отпер дверь.

В комнате находилась голая железная кровать и прикрепленное к полу изодранное кресло-качалка. С зарешеченного окна свисало несколько лоскутков – все, что осталось от занавески. На крашеной стене возле окна виднелись отпечатки пальцев и вмятины, которые могли быть сделаны кулаками. Внутренняя сторона дубовой двери была расколота и починена с помощью свежеструганных дубовых досок.

Дюрано сидел на полу у окна в дальнем углу. Его руки, лежащие на коленях, были скреплены коричневым кожаным ремнем, на котором отчетливо виднелись следы зубов. Он посмотрел на нас через гущу черных волос, беспорядочно свисавших ему на лоб. Его окровавленный рот открылся и закрылся в попытке выпихнуть слово.

– Прости, – так прозвучало это слово.

Уна прошла к нему через комнату и тяжело опустилась на колени.

– Ты нехорошо себя вел. Прости меня.

Она прижала его голову к своему могучему торсу.

– Прощаю, – отрывисто ответил он. – Я меня прощаю. Освобожден от стражи. Сказал старьевщику, что ты не станешь гнать честного человека, сказал им, что я занимаюсь делами своего отца.

Сжав его голову обеими руками, Уна мрачно посмотрела на меня.

– И этот бедняга мог совершить утром убийство? Скажи ему, Дональд, где был утром Лео.

Дональд глотнул слюну и жалобно спросил:

– Полиция?

– Вроде этого, – ответил я.

– Он был в этой самой комнате. Всю ночь и все утро. Он здесь бывает каждую ночь и каждое утро. Дюрано теперь уже почти не выходит.

– Заткнись, ты!

Уна оставила брата и двинулась к Дональду.

– Оставь свои замечания, толстяк. Он и сейчас лучше тебя. Если бы не Лео Дюрано, ты бы и сейчас еще таскал ночные горшки за шестьдесят в месяц. Он для тебя мистер.

Толстяк отпрянул от нее, пылающий и съежившийся, как побитая мужем немка-жена.

– Вы задали мне вопрос, мисс Дюрано.

– Заткнись.

Она пронеслась мимо него как порыв холодного ветра и вылетела в коридор.

– Дональд, как насчет субботнего вечера две недели назад? – спросил я. – Лео был в своей комнате?

– Меня здесь не было. По субботам мы обычно бываем выходные.

– Мы?

– Я и Люси, пока она не ушла. Мисс Дюрано заплатила мне особо за вчерашний вечер. Вчера он был нехорош.

– Вы идете? – позвала с лестницы Уна.

Она провела меня в комнату с цветным окном, расположенную в задней части дома. Солнечное пламя занимало всю западную часть неба и касалось краями моря. У берега, там, где его линия закруглялась, несколько запоздалых купальщиков покачивались как спички на кровавой пене прибоя. Я сел в кресло у стены, откуда мне была видна вся комната, все двери и окна. При дневном свете с этого места комната казалась просторной и красивой на старомодный манер. Если бы ее содержали в порядке, она могла быть прекрасной. Но ковры и мебель были серыми от пыли и завалены вещами: разорванными журналами, скомканными газетами, окурками сигарет и немытыми тарелками. Блюдо с гниющими фруктами кишело насекомыми. Растения на стенах в горшках завяли и погибли. С потолка свисал на толстой нити паук. Римская вилла, занятая вандалами.

Уна села за карточный столик у большого окна. Карты, в которые они играли накануне вечером, были раскиданы по столу вместе с картофельными очистками. Уна стала собирать карты, ее руки засуетились над столом.

– Давно ли Лео заболел?

– Какая разница? Вы же знаете, что Хэйса он не мог убить.

– Был убит не один Хэйс.

– Ну, еще Люси Чампион. Он не причинил бы вреда Люси. Они прекрасно ладили, пока она не ушла. Она была чертовски хорошей медсестрой, этого у нее не отнимешь.

– Но ведь вы не из-за этого хотели ее вернуть.

– Разве?

Она подарила мне улыбку, горькую как полынь.

– Как давно длится его болезнь, Уна?

– С начала года. Он потерял над собой контроль на новогоднем вечере в «Дейле». Это известный ресторан в Детройте, ночной ресторан. Он без конца пытался заставить оркестр играть одну и ту же вещь, отрывок из оперы. Они сыграли ее три раза и больше не захотели. Лео сказал, что они издеваются над знаменитым итальянским композитором и хотел застрелить дирижера. Я его остановила.

Это было в канун Нового года, и все подумали, что он перебрал. Но я знала другое, я наблюдала за ним с лета. Весь последний год он страдал головными болями, а осенью выходил из себя буквально каждый день. Это Бесс его довела. Он никак не мог ее вернуть. Они все время дрались как дикие коты. Потом он начал терять память. Это зашло так далеко, что он даже забыл имена своих коллекционеров. – Коллекционеров?

Ее руки застыли на полусобранных картах. Она сцепила их и снова разняла.

– У него было агентство для коллекционеров. – Он принимал клиентов с пистолетом в кармане?

– Лео всегда носил с собою большие суммы денег. Пистолет был для защиты. Я не думала, что Лео опасен, пока он не попытался застрелить дирижера. Доктор в Детройте сказал, что он безнадежен и долго не протянет. Мне пришлось увезти его из Мичигана. Я не могла допустить, чтобы моего брата упрятали под замок.

– Снова.

– Снова, черт бы вас побрал, если вы так много знаете!

– Итак, вы нанимаете двух сиделок и переезжаете в Калифорнию. Но в Калифорнии он тоже мог кого-нибудь застрелить.

Она повернулась и посмотрела мне в лицо, пытаясь разгадать мои намерения.

– Калифорния была ее идеей. Во всяком случае, я не понимаю, к чему продолжать разговор об убийствах. Я держу его под строгим присмотром. Смешно даже предположить, что Лео мог совершить это убийство.

– Однако вам, как я вижу, совсем не смешно. С тех пор, как я здесь, вы работаете как вол, пытаясь устроить ему алиби. Более того, вы подкрепляете его защиту фактом нездоровья.

– Но вы должны признать, что я полностью доказала вам, что Лео не мог совершить убийство.

– Зачем же все эти старания, если это такая смешная мысль?

Уна неуклюже подалась вперед, твердо упершись ногой в пол.

– Вы же не захотите тревожить бедного больного человека. Что будет, если вы приведете фараонов? Они навесят на него какую-нибудь мразь или, если из этого ничего не выйдет, упрячут куда-нибудь.

– Есть места и похуже, чем больница штата.

Я подчеркнул последнее слово.

– Я не могу даже думать об этом, – проговорила Уна. – Он побывал даже и там, и знаю, как с ним обращались. Он имеет право провести свои последние дни с человеком, который его любит.

Хотя она постаралась вложить в свои слова много чувства, они вышли какими-то плоскими. Я изучал ее голову, квадратную и тяжело надвисающую над воротом золотого пальто. Одна сторона ее лица была окрашена в розовый цвет падающим из окна светом, другая его часть находилась в глубокой тени и непохожа была на лицо женщины.

– Сколько лет жизни дали ему врачи?

– Не больше года. Можете справиться в клинике. Вне больницы – может быть, два.

– Значит, от сотни тысяч до трехсот.

– Что вы, черт возьми, имеете ввиду?

– У меня есть сведения, что Лео вытягивает две-три тысячи в неделю от членов одной мичиганской банды. В сумме это составляет около ста пятидесяти тысяч в год. Налоги вы вряд ли платите.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– О деньгах, – ответил я. – Только не убеждайте меня в том, что вы не распоряжаетесь деньгами Лео. Все равно я в это не поверю.

Она не смогла удержать довольную улыбку, как будто я искусно ей польстил.

– У меня большие расходы. Очень большие.

– Ну как же. Норка, бриллианты, вилла на побережье. Все это стоит денег. – А расходы на лечение, – добавила она. – Вы просто не поверите.

– Как же, как же, вам нужно во что бы то ни стало продлить ему жизнь. Доход будет поступать до тех пор, пока он жив. Пока вы будете держать его под своей юбкой, он будет оставаться боссом рэкетиров и получать свой гонорар. Но если он умрет или его запрут фараоны, или новость о его состоянии достигнет Мичигана – доходам конец. Вы достаточно твердая штучка, и все же я не думаю, что вы решились бы вернуться в Мичиган и вступить в борьбу с бандой. Если бы вы могли это сделать, то вы не прибежали бы ко мне.

Уна сидела молча, чуть заметно дрожа под своим меховым пальто. Потом она взяла собранную половину колоды и швырнула ее на стол. Задетый ее рукавом стакан упал на пол и разбился.

– Сами вы до всего этого не додумались бы, – проговорила она холодным, но полным ярости голосом. – Тут приложила руку Бесс Виановская! – Может быть, и она помогла.

– Так вот ее благодарность!

Жилка на ее виске билась как крошечное животное.

– Она была без гроша, когда Лео снова взял ее к себе прошлым летом.

Мы выкупили ее из детройтской городской тюрьмы и обращались с ней как с королевой. Когда мы приехали сюда в Калифорнию, то даже позволили ей выбрать место, где поселиться. Мне следовало бы понять, что у нее были причины выбрать именно это место.

– Синглентон, – сказал я.

Эта фамилия подействовала на Уну как электрический разряд. Она вскочила на ноги и с такой яростью раздавила осколки стекла на полу, словно это было нечто ненавистное ей.

– Эта шлюха все разрушила. Где она? Где? Если вы где-то прячете ее в ожидании, когда она получит свой кусок, то передайте ей, что я не плачу доносчикам.

Уна стояла надо мной, дрожа от дикого гнева, сейчас уже совсем не женщина. Это была отвратительная мужеподобная кукла, способная чревовещать.

– Возьмите себя в руки, – сказал я. – У вас начинается мигрень. Ваши грязные деньги никому не нужны.

– Если мои деньги такие грязные, так зачем вы возле меня околачиваетесь?

– Ради правды, милочка. Вы знаете, что произошло с Синглентоном, если только это вообще кто-нибудь знает. И вы мне об этом расскажете.

– А если нет?

– Расскажете фараонам. Я приведу их сюда еще до наступления темноты.

Она присела на краешек кресла и стала смотреть на заходящее солнце. Наполовину скрывшееся за горизонтом, оно было похоже на гигантский птичий глаз, медленно закрываемый голубым веком.

– Как же произошло? – спросил я.

– Дайте мне время подумать...

– У вас и так было три недели. Говорите.

– Это все из-за Бесс Виановской. Для этой чикагской потаскушки было мало большого состояния и роскошной жизни. Прошлой весной она начала встречаться с этим парнем из Хиллз, с отпрыском Синглентонов. Думаю, они знакомы еще с войны, когда она жила здесь. Теперь она стала проводить с ним ночи. Я старалась скрыть это от Лео, но он все равно как-то узнал. Как раз у него был светлый период. До двух последних недель это с ним бывало. В субботу вечером Бесс была в горах со своим напыщенным дружком. Лео узнал, где она, я думаю, от Люси Чампион. В тот вечер Люси должна была за ним присматривать. Когда он решил удрать, она не смогла его удержать. Люси вызвала такси и помчалась в горы предупредить любовников. Это слово в устах Уны прозвучало как непристойное.

– А вы где были?

– В городе. Когда я вернулась, Лео поджидал меня с пистолетом. Он разобрал кровать, расковырял дверь и нашел в моей комнате пистолет. Он заставил меня отвезти его к домику Синглентона, угрожая мне пистолетом. Синглентон вышел из двери, и Лео выстрелил, сидя за мной, как только отвел от меня пистолет. Лишь вчетвером нам удалось его связать.

– Вчетвером?

– Да, я, Бесс и Люси. Люси уже была там. И Синглентон.

– Вы же сказали, что Синглентон был подстрелен.

– В то время он еще мог двигаться. Как только мы справились с Лео, я сразу же уехала. Мне нужно было отвезти его домой.

– Значит, вам известно, что случилось с Синглентоном?

– Нет. Они все трое куда-то пропали. Я наняла Макса Хэйса, просила его найти Синглентона, живого или мертвого. Он всю последнюю неделю следил за домом Синглентонов. В четверг там появилась Люси – думаю, разнюхивала насчет вознаграждения. Хэйс вернулся с ней в Белла-сити на том же автобусе и узнал даже больше, чем мне сказал. В пятницу вечером он позвонил ко мне и сказал, что потерял следы Люси в Белла-сити. Я поняла, что он меня надувает, потому что он бросил намек насчет выстрела. А сам он наверное намеревался получить деньги за свое молчание, а потом присоединить к этому вознаграждение за Синглентона.

– И вы убили его, наказав за алчность?

– Подумайте получше.

– Вам было что терять. А Люси и Хэйс хотели вам в этом помочь.

– Мне по-прежнему есть что терять. Разве я стала бы преподносить вам все это на серебряной тарелочке, если бы не выложилась до конца.

– Кто еще имел причины их убить?

– Бесс, – хрипло ответила Уна. – Люси встречалась с Бесс в Белла-сити. Я знаю это из разговора с ней. Макс Хэйс следил за ней. Откуда мне знать, что Бесс сделала с Синглентоном? Может, он умер у нее на руках, и она сделалась соучастницей? Бесс не могла допустить, чтобы этим делом занялась полиция. Она ведь зарегистрирована там уже десять лет назад.

Я встал, шагнул к ней и остановился.

– Вы напомнили Бесс об этом, там в домике Синглентона, после того, как ваш брат выстрелил в него? Поэтому она скрылась и спрятала Синглентона?

– Думайте, как хотите.

– Вы напугали ее и вынудили бежать, так ведь? Конечно, только из-за сестринской преданности, чтобы защитить своего братца и его доходы. Уна вся подобралась.

– А какие же еще у меня могли быть причины?

– Кое-что я уже разузнал, – ответил я. – И вспомнил про один случай, происшедший в Лос-Анджелесе лет пятнадцать назад. Это произошло с мужчиной, его женой и сыном. Сын был монголоидным идиотом, и этот человек возненавидел свою жену за то, что она подарила ему такого сына. Когда мальчику было лет десять-двенадцать, отец купил пистолет, отвез сына в безлюдное место и научил стрелять. У парня хватило мозгов, чтобы нажимать на спуск. Однажды ночью отец вручил ему пистолет и велел застрелить мать. Та спала в постели. Мальчик с удовольствием разнес ей голову. Против него дела не возбудили, но возбудили против отца, хотя тот физически не совершал убийства. Он был признан виновным в убийстве первой степени и отравлен цианидом.

– Очень плохо для него.

– Очень плохо для всех, кто пытается совершать убийство чужими руками. Если кто-то подстрекает психически больного человека на убийство, значит, этот кто-то виновен. Вы знали об этом, когда везли Лео в горы к домику Синглентона, когда давали ему в руки оружие?

Уна бросила на меня полный ненависти взгляд. Левая сторона ее лица, та, на которой я заметил бьющуюся жилку, была искажена, словно душевное напряжение физически давило на лицо, изменяя его форму. Свет из окна падал на него подобно отблескам огня из открытой дверцы горящей печи.

– Вам ни за что не пришить мне это! – воскликнула она. – Вы даже тела-то не нашли. Вы знаете не больше меня, где запрятан золотой мальчик. Однако конец ее утверждения превратился в вопрос.

Похоже, что этот вопрос впился ей в мозг как острый нож, и я ушел, оставив его там.

Глава 28

Свет едва брезжил за оградой палладианской виллы, как разум престарелой вдовы. Зеленые деревья и лужайки погрузились в зеленую темень. Я остановил машину и позвонил в старомодный звонок, висевший слева от выхода.

Дверь открыла толстая женщина в переднике. Она предусмотрительно не выпускала из рук белую дверную ручку.

– Что вам угодно?

– Мисс Трин дома?

– Думаю, что она занята. Что ей передать? Кто ее спрашивает?

– Мистер Арчер.

Женщина позволила мне войти в холл. Я хотел было сесть на кривоногий элегантный стульчик, но, перехватив брошенный ею неодобрительный взгляд, остался стоять. Китайский джентльмен с большими мочками ушей продолжал свое нескончаемое путешествие на стенах. Он был изображен семь раз, на каждой стадии своего путешествия в горы к месту поклонения. С одной картины он смотрел прямо на меня, и мне стало казаться, что мочки моих ушей сделались тоже такими же.

В конце холла появилась Сильвия – бледная, с отсутствующим взглядом, в черном костюме, похожим на униформу.

– Как самочувствие миссис Синглентон?

– Боюсь, не очень хорошее. Сегодняшний день совсем ее доконал. Из Белла-сити звонил полицейский. Он сказал, что нашли машину Чарльза, а в ней его тело. Они хотели, чтобы она произвела формальное опознание. Не успела она подготовиться к поездке, как раздался другой звонок.

Установили, что это был кто-то другой, какой-то детектив. Я так рада, что это не вы.

– Я тоже. Это был Макс Хэйс.

– Да, я знаю. Вам не известно, почему его убили? Почему он был в одежде Чарльза?

– Кому-то понадобилось инсценировать гибель Чарльза от несчастного случая. Тело настолько обгорело, что опознать его было очень трудно.

Глаза девушки округлились от ужаса.

– В мире происходят такие ужасные вещи! Почему?

– Ужасные вещи происходят в умах людей. А эту историю объяснить легче, чем другую. Если бы Чарльз умер сегодня утром от несчастного случая, он не мог бы умереть две недели назад от пущенной в него пули.

– Вы хотите сказать, что он умер две недели назад? Нет, нет, это невозможно.

Она просто отмахивалась от неприятного факта.

– Чарльз вполне мог умереть, Сильвия. Я знаю, что в него стреляли, и думаю, что он от этого умер.

– Кто мог стрелять в Чарльза?

– Он был связан с женщиной по имени Бесс. У нее были другие любовники. Один из них застал ее с Чарльзом в его студии и выстрелил в него, на нее есть досье в полиции, и она постаралась сделать так, чтобы все осталось в тайне. Она отвезла Чарльза к своему мужу врачу в Белла-сити. Очевидно, Чарльз умер. С тех пор его никто не видел.

– Она видела, – прошептала Сильвия.

– Кто?

– Эта женщина, Бесс. Она недавно звонила сюда. Я уверена, что это та самая женщина.

– Вы с ней говорили?

– Да. Она настаивала на разговоре с миссис Синглентон, но это было невозможно. Женщина не назвала своего имени, да это было и не нужно. Я поняла из разговора с ней, что она... любовница Чарльза.

– Что она сказала?

– Что может дать нам нужные сведения.

– Стоимостью в пять тысяч долларов?

– Да. Она утверждала, что знает, где находится Чарльз.

– Вы договорились о встрече?

– Я пригласила ее приехать сюда, но она не захотела. Она сказала, что позвонит еще раз сегодня в семь вечера и назначит место встречи. Мы должны приготовить для нее деньги в старых банкнотах. К счастью, у миссис Синглентон есть такая сумма наличными. Она держала ее наготове с тех пор, как поместила объявление о вознаграждении.

– Значит, миссис Синглентон хочет с этим покончить?

– Да, я посоветовала ей это сделать. Но, может быть, я не права. Мне не с кем было посоветоваться. Да и женщина предупредила меня ничего не говорить ни полиции, ни детективам миссис Синглентон, ни ее адвокатам. В противном случае, сказала она, сделка не состоится.

– Но, однако, я не попадаю под названные ею категории...

– Если бы вы только помогли мне, мистер Арчер! Я совсем не умею вести подобные... дела. Я даже не знаю, какие нужно потребовать доказательства. – А какие доказательства предлагала она?

– Она не говорила о них подробно, а у меня не хватило духа ее расспросить. Все это застало меня врасплох. Я не посмела даже спросить ее, жив ли Чарльз или умер.

Она помедлила, потом в порыве внезапной решимости сказала:

– Конечно, я хотела ее спросить, но мне стало как-то страшно, и я отложила этот вопрос на конец разговора. А потом телефонистка попросила ее отпустить еще монету, и женщина положила трубку.

– Разговор был междугородный?

– У меня создалось впечатление, что она звонила из Лос-Анджелеса.

– Сколько телефонистка просила ее опустить?

– Пятьдесят центов. – Возможно, что из Лос-Анджелеса. Бесс себя не назвала?

– Нет, но она называла его Чарли. А так его называют немногие. И он знала мое имя.

Сильвия поджала губы.

– Когда я это поняла, у меня как-то все опустилось. Дело не в том, что она назвала меня по имени. Она снисходила до меня, будто все обо мне знала... знала, как я отношусь к Чарльзу.

– Вы бы чувствовали себя увереннее, если бы все о ней знали.

– А вы знаете?

– Всего никто не знает. За свои двадцать пять лет она успела многое накрутить.

– Неужели ей только двадцать пять? Я думала, что она гораздо старше Чарльза.

– Бесс быстро повзрослела. Вышла замуж когда ей не было и двадцати за мужчину вдвое старше ее. Во время войны он привез ее сюда. С Чарльзом она встретилась здесь в 1943 году.

– Так давно? – сказала она с тоской. Она теряла Чарльза окончательно и бесповоротно. – Значит, задолго до того, как я с ним познакомилась.

– Уилдинг видел ее с Чарльзом в 1943 году.

– Он мне не сказал.

– Не хотел вас огорчать. С тех пор она металась по стране, то сидела в тюрьме, то выходила...

– Вы говорили, что у нее был муж. Что же с ним?

– Она разбила ему сердце много лет назад. При нужде она его использовала, когда у нее не было ничего лучше.

– Я не... я не понимаю... как мог Чарли связаться с такой женщиной?

– У этой особы прекрасная внешность. И она очень удобно устроена замужем за человеком, который не желает развода.

– Но Чарли такой идеалист! У него такие высокие требования. Для Чарльза ничего не было достаточно хорошо.

– Возможно, что он не смог удовлетворить свои требования. Я не был знаком с Чарльзом, но кажется понимаю его порок: он всю жизнь стремился ухватиться за что-то реальное, но это ему не удавалось.

Не знаю, зародилась ли моя искренность из контакта с девушкой или из зависти к мертвому.

– И эта пуля, попавшая ему в кишки, возможно была самой реальной вещью, какая ему досталась.

В ее ореховых глазах возникла тревога, но они остались прозрачными, как вода в озере.

– Вы не должны так говорить о нем!

– О мертвых ничего, кроме хорошего?

– Вы не знаете, мертв он или нет.

Она прижала руки к груди.

– Я чувствую, что он жив, так мне говорит сердце.

– Сегодня я беседовал со свидетелем, который видел, как в него стреляли.

– Тогда откуда у вас такая уверенность? Мой свидетель утверждает обратное, что он жив. – Не обманывайте себя, – сказал я не особенно уверенно.

– Вы не хотите оставить мне надежду. Наверно вам хочется, чтобы он был мертв. Я дотронулся до ее руки, все еще лежавшей на груди.

– Мне еще не приходилось видеть более доброй девушки, и я не хочу, чтобы вы теряли эту доброту ради парня, который всегда думал только о себе.

– Он не был таким!

Она просто излучала гнев. – Он был прекрасным!

– Простите, – сказал я, – я устал. Мне не следовало бы пытаться осмысливать жизнь других людей. Это никогда ничего не давало.

Я сел на кривоногий стул и позволил своим мыслям окунуться в черноту. Прикосновение ее руки к моему плечу заставило меня выпрямиться. Она смотрела на меня с улыбкой мудрой невинности.

– Не жалейте меня и не сердитесь. Я сама была не очень милой.

«Милая» было ее вторым именем, но я оставил это знание при себе. Я взглянул на часы.

– Уже почти семь. Что вы собираетесь ей сказать?

– Все, что вы решите нужным. Разве вы не сами будете с ней разговаривать?

– Она знает мой голос. Говорить будете вы. Скажете, что деньги у вас.

Вы купите у нее информацию, подтвержденную фактами. Если она в Лос-Анджелесе или где-то поблизости, договоритесь с ней о встрече на десять вечера или попозже, если она будет настаивать. Пусть она приедет в Западный Голливуд и остановится перед домом 8411 на бульваре Сансет. Там вы с ней и встретитесь.

– Я?

– Мы оба.

Я записал адрес на листке из записной книжки и протянул ей.

– На ее недовольство не обращайте внимания, не разрешайте ей самой выбрать место встречи.

– Почему?

– Вы не хотите действовать вместе со мной? Не знаю, насколько опасна Бесс, но друзья у нее опасные.

Девушка прочла написанный мною адрес.

– А что находится в этом месте?

– Моя контора. Это вполне подходящее место для встречи, и у меня есть скрытые микрофоны. Вы наверное не знакомы со стенографией?

– Нет. Но я могу сделать заметки.

– Как у вас с памятью? Повторите мои инструкции.

Она уверенно проделала это и, словно ребенок, вспомнивший, как надо себя вести, проговорила:

– Пройдемте в библиотеку, мистер Арчер. Позвольте мне предложить вам чаю в ожидании звонка. Или, может быть, вы хотите что-нибудь выпить?

Я сказал, что чай меня вполне устроит. Телефон позвонил прежде, чем я успел его распробовать. Звонила миссис Бесс из Лос-Анджелеса.

Глава 29

В половине десятого мы были в моей голливудской конторе. Я позвонил в службу информации и узнал, что мистер Элиас Мак-Братни из Биверли Хиллз дважды звонил в субботу и будет снова звонить в понедельник. Джеймс Спиноза-младший из «Спиноза Бич Гард» просил меня как можно скорее позвонить ему. Леди, отказавшаяся назвать свое имя, пыталась связаться со мной четыре раза между восьмью и половиной одиннадцатого. Я поблагодарил телефонистку и сказал, что впредь до особых распоряжений буду отвечать на звонки сам.

Я включил в приемной настольную лампу. Кабинет был тускло освещен белым прямоугольником света, падающего из приемной через застекленную поляризационным стеклом дверь. Изменчивый свет с бульвара очерчивал силуэт стоящей у окна девушки.

– Посмотрите как все холмы усыпаны огнями, – сказала Сильвия. – Я никогда не видела этого города ночью. Это так ново и так возвышенно.

– Во всяком случае, ново.

Я стоял рядом с ней и наблюдал, как движутся по дороге машины. В этой полутьме я очень ясно чувствовал близость Сильвии и бег времени. Огни фар внезапно появлялись из темноты и столь же внезапно, как искусные ныряльщики, погружались в нее.

– Когда-нибудь придется изменить все это и, так сказать, подвести подо все фундаменты.

– Мне здесь и так нравится, – возразила она. – Вся Новая Англия состоит из одних фундаментов, и больше там нет ничего. Кому нужны эти фундаменты?

– Вам, например.

Девушка повернулась и задела меня плечом, и это было как дружеское прикосновение самой темноты.

– Да, он мне нужен. У вас, Арчер, ведь есть фундамент, не правда ли?

– Не совсем. У меня есть круг деловых обязанностей, и я верчусь, чтобы не дать ему разомкнуться.

– Это лучше фундамента. И мне думается, что вы вообще ничего не боитесь.

– Я и не боюсь.

Я издал циничный смешок, перешедший в искренний смех. Сильвия его не поддержала.

На письменном столе резко зазвонил телефон. Я взял трубку.

– Хелло.

Ответа не последовало, лишь слабое электрическое бормотание, обычный разговор проводов. Потом послышался щелчок. Трубку повесили, я тоже положил свою.

– Никто не ответил.

– Может, это та женщина, Бесс?

Лицо Сильвии в слабом свете из окна казалось белым и невероятно большеглазым.

– Я в этом сомневаюсь. Она не знает моего адреса.

– Вы думаете, она придет?

– Да, ей нужны деньги, чтобы удрать.

Я похлопал по своему карману с толстым пакетом.

– Удрать, – повторила Сильвия, словно туристка, старающаяся запомнить незнакомое слово. – Какую ужасную жизнь она, должно быть, вела и сейчас ведет! О, я надеюсь, что она придет.

– Разве это так важно?

– Так или иначе, я должна знать правду о Чарльзе. И я хочу ее видеть, – добавила она чуть слышно.

– Это вы сможете.

Я указал на поляризационное стекло в двери и на наушники, соединенные с микрофоном в приемной.

– Вы останетесь здесь и постараетесь кое-что записать. Я задержу ее в приемной. Думаю, что никаких осложнений не возникнет.

– Я не боюсь. Я очень долго боялась, но это вдруг прошло.

Без восьми десять голубой «шевроле» медленно проехал по противоположной стороне улицы в направлении к Лос-Анджелесу. Лицо сидящей за рулем женщины попало в свет фар встречной машины.

– Это Бесс. Оставайтесь здесь и стойте спокойно. Отойдите от окна.

– Хорошо.

Я закрыл за собой дверь и бегом спустился на улицу. Без двух десять «шевроле» вернулся и затормозил напротив двери, за которой я стоял. Я спустился по трем ступенькам на тротуар, открыл дверцу машины и прижал к боку женщины свою пушку. Она попыталась отпустить тормоза и дать газ, но я выдернул ключ зажигания. Тогда она хотела вцепиться мне в лицо. Я перехватил ее руки.

– Вылезайте, Бесс. – Будь я проклята! Она сделала долгий глубокий вдох.

– И нужно же было мне с вами встречаться. Ну, что вам теперь надо?

– Того же, что и раньше. А потом, ведь вы сами собирались поболтать со мной.

– Кто говорил, что я собиралась?

– А пять кусков?

– Так у вас есть для меня деньги?

– Если вы их заработаете.

– И я смогу спокойно уехать?

– Если вас только не подведет память и если за вами не гонятся парни из отдела по борьбе с контрабандой спиртного.

Она так впилась взглядом в мои глаза, будто в них было спрятано все ее будущее.

– Покажите деньги.

– Наверху, в моей конторе.

– Так чего же мы ждем?

Она выбралась из машины. Желтое джерсовое платье с рядом золотых пуговиц выставляло ее фигуру напоказ во всем ее великолепии. На лестнице я похлопал ее, оружия не нашел, но слегка обжег руки. Только в освещенной комнате я заметил, что она потеряла свое очарование. Прошлое проступало на ее лице как старые письмена. Ее пудра и губная помада едкого, в свете лампы дневного света, цвета были неровно положены и не свежие. В поры ее носа и щек набилась грязь. Распад работал над ней неумолимо, как фатальная болезнь, полученная от ее мужа.

Она ощутила на себе мой холодный взгляд и механически потянулась поправить прическу. Зеленовато-желтые полоски перемежались с черными. Я догадался, что она поработала над волосами перекисью, пытаясь придать себе прежний вид, перед зеркалом дешевого отеля. Еще я подумал о том, что может чувствовать девушка, стоящая за поляризационным стеклом.

– Не смотрите на меня, – сказала Бесс. – У меня сегодня тяжелый день.

Она села в кресло у двери в кабинет, подальше от света, и положила ногу на ногу. С ногами у нее было все в порядке.

– Тяжелый день должен был наступить, – заметил я. – А теперь говорите.

– А деньги?

Я сел, взглянул на нее и положил на стол пакет с банкнотами. Микрофон, вмонтированный в настольную лампу, был включен.

– Пять тысяч, вы сказали?

– Вы имеете дело с честными людьми. Можете положиться на мое слово.

– Что я должна вам сообщить?

– Все, все что вы знаете.

– Это заняло бы годы.

– Интересно. Начнем с чего-нибудь простенького. Кто убил Синглентона?

– Его подстрелил Лео Дюрано.

Подернутый дымкой взгляд голубых глаз вернулся к пакету с деньгами.

– Теперь, я думаю, вы хотите узнать, кто такой Дюрано.

– Мы уже встречались с ним. Мне известен его послужной список.

Бесс была изумлена до крайности.

– Вы не знаете Лео так, как знаю его я. Хотела бы я никогда с ним не встречаться.

– Десять лет назад его забрали за совращение несовершеннолетней. Ею были вы?

– Ага. Это была та связь, о которой я вам говорила. Во время облавы обнаружилось, что мы живем в отеле в одной комнате. Лео отделался легким испугом. Судебный врач сказал, что он не в себе, а я подтвердила. Его упрятали в психушку, но Уна его оттуда вытащила. Она всегда вытаскивала его из переделок, еще с тех пор, когда он был ребенком.

– Из этой не вытащит, – заметил я. – Теперь расскажите о Синглентоне.

– Обо мне и Чарли? Он был большой любовью моей жизни.

Ее потрескавшиеся губы дрогнули. Бесцветные руки скользнули по гладкому джерсовому платью от грудей к бедрам, то ли стирая воспоминания, то ли вызывая их к жизни.

– Я встретила его слишком поздно, уже будучи замужем за Сэмом. Мы с Сэмом жили в Эройо-Бич, и Сэм был занят только работой, больше ничем. Мне это не подходило. Чарли подобрал меня в баре. У него было все: вид и класс и форма летчика. Настоящий класс. Это было то, что я желала. Я пошла с ним в первую же ночь, и все было как в сказке. Я не знала, что так бывает, пока Чарли мне не показал. Ни с Сэмом, ни с другими я не получала такого наслаждения.

Чарли пришлось вернуться в Гамильтон, но он прилетал на уикэнды. Я так ждала этих уикэндов. Потом Сэм ушел в море, а я не могла даже вспомнить, как он выглядит. Я и сейчас не могу. Другое дело, когда уехал Чарли. Он уехал в Гуам и не мог уже прилетать оттуда. Ожидание все тянулось, а он не писал.

Но Сэм писал, и Сэм вернулся первым. Я поступила так, что хуже не придумаешь. В конце концов, я была замужем за этим парнем. Мы поселились в Белла-сити, я готовила ему еду и говорила «здравствуйте, как поживаете» его болванам пациентам. Я ничего не говорила ему о Чарли, но думаю, что он догадывался. После возвращения Сэма ничего хорошего не было. Год я терпела, искала следы Чарли в газете Эройо-Бич и считала дни. Я вставала рано утром, вычеркивала день, а потом снова ложилась.

Но в одно субботнее утро я села на автобус, приехала в Эройо-Бич, позвонила Чарли и мы начали все сначала, почти каждый уикэнд. Кажется, это было летом сорок шестого. Но скоро это кончилось. В сентябре он сказал мне «прощай» и вернулся в Бостон заканчивать курс в Гарварде. Ту зиму я провела с Сэмом. Это была очень долгая зима. Летом опять наступила хорошая пора, но недолго она продолжалась. Как и всегда, когда в долине пошли дожди и холмы покрылись всяким зеленым хламом, я почувствовала, что не могу больше этого выносить. Я уже не слушала разговоров Сэма, они влетали мне в одно ухо и вылетали из другого.

Я поехала поездом в Нью-Йорк, а оттуда в Массачусетс, в Бостон. Чарли жил в своей квартире в Белмонте, но он совсем мне не обрадовался. Он сказал, что я была частью его калифорнийских каникул, а для Бостона я вовсе не подхожу. «Уезжай!» – сказал он. Я сказала ему, кто он такой, и ушла в одном платье. Был март и шел снег. Я решила утопиться в реке, потому что она называлась река Чарльз, и это должно было свести его с ума. Так я надеялась.

Я постояла и посмотрела на реку, как в нее падают снежинки. Потом я дошла до станции метро и поехала в нижний город. Я даже насморка не схватила. Потом я долго жила на Колли-сквер, 6, желая вернуться к Чарли. Один раз я позвонила ему и сказала, что делаю. Он повесил трубку. В тот день я стояла у метро и смотрела на рельсы. Я стояла почти час, но не могла двинуться ни вперед, ни назад.

Тип в крахмальной рубашке заметил, как я смотрю на рельсы, и увел меня. Он был безработным танцором из Монреаля. Поль Торье. Я пробыла с ним весь остаток года, мы пытались работать вместе. Слышали когда-нибудь о Лагошетьер-стрит в Монреале?

– Нет.

– Паршивое место, как и наша работа. Поль говорил, что из меня могла бы выйти танцовщица. Но то ли я была слишком неуклюжей, то ли что-то еще. А он был старый и страдал подагрой. Мы пытались пробиться в третьеразрядных клубах в «Ниагарский водопад», «Буффало» и «Толедо», потом отправились в Детройт. Я стала работать официанткой в пивной, старалась сколотить деньги, чтобы открыть танцевальную студию, но ничего не вышло. Пару раз мы пробовали воровать. Поль испугался и сбежал в Канаду, оставив меня расхлебывать кашу. Тогда-то Лео снова вошел в мою жизнь.

– Ну наконец-то, – заметил я. – Длинная у вас история.

– Вы сами на это напросились, – проговорила она с мрачной улыбкой.

Это была ее сага, и она хотела рассказать ее по-своему.

– Лео узнал, что я в Детройте и сижу за вымогательство. Его дела шли хорошо, он был крупной фигурой в мичиганской шайке. Он умел ладить с фараонами, и меня не забыл. Он выручил меня из переделки. После стольких лет я снова вернулась к Лео и его сестре. Никакого класса, но валюта, а я нуждалась в ней.

– Значит, с тех пор вы хорошо зажили, и поэтому вас здесь не было.

– Ничего смешного здесь нет, – сказала она. – У Лео начались заскоки, хуже чем раньше. К концу года он дошел до предела. Он попытался безо всякой причины застрелить дирижера оркестра. Мы показали его доктору, и тот сказал, что он болен уже двадцать лет и сейчас находится в последней стадии. После этого мы не могли его оставить в Мичигане. У него были враги в организации. Против него были и боссы, и подчиненные. У Лео не было денег в банках. Все, что он имел, – это репутацию головореза и связи. Узнай они, что он свихнулся, – его бы выкинули или прикончили. Поэтому мы уехали в Калифорнию. Его Уне я подсунула Эройо-Бич.

Еще со времен Бостона, когда Чарли выпихнул меня из своей жизни, я кое-что задумала. Он считал меня нищенкой, и я задумала появиться в Эройо-Бич с деньгами и натянуть ему нос. Встречу его на улице и сделаю вид, будто не узнала. Во всяком случае, я так хотела. Когда же я встретила его на самом деле, то все забыла и вернулась к тому, что была раньше. Субботние ночи в его студии. Мне наплевать было на то, как он со мной поступал раньше. Он был единственным мужчиной, с которым мне хотелось быть. Все было точно как в прежние времена, пока пару недель назад не наступил конец. Когда Лео узнал о Чарли и обо мне.

Бесс промолчала. Глаза ее блестели как голубая сталь.

– Он узнал об этом от Люси?

– Нет. Люси была моим настоящим другом в этом доме. Кроме того, она была медсестрой. Она понимала в психо... психотерапии. Люси ни за что не проделала бы такую штуку со своим пациентом. Люси предупредила нас о том, что Лео вышел на военную тропу. Она успела в горную хижину раньше его.

– Кто же послал Лео на военную тропу?

– Уна. Во всяком случае, мы так решили. Люси отвезла меня к отелю на свидание с Чарли. Когда Люси вернулась домой, Уна накинулась на нее с расспросами о том, где я и с кем. Люси не стала отвечать, и Уна ее уволила. Думаю, Уна уже все знала о нас. Тогда она натравила на нас Лео. Может, у них в семье все были психи, и Уна в том числе. Наверняка она дала Лео пистолет и зеленую улицу. Тогда я этого не поняла. Я была в студии с Люси, когда это случилось. Я выглянула в окно и увидела Лео и Уну в машине. Чарли вышел и подошел к ним, не подозревая опасности. Когда Чарли подошел к машине, Лео в него выстрелил. Чарли упал и снова встал. Уна выхватила у Лео пистолет. Мы все окружили его и скрутили. Уна сказала, что Лео силой заставил ехать ее сюда. Тогда я поверила ей, боялась не поверить. Я всегда боялась Уны.

Она сказала, что люди подумают, будто это стреляли охотники, а мы должны вести себя так, словно ничего не случилось. Никаких больниц для Чарли, его нужно увезти на машине, на его же машине. Я побоялась спорить с ней. Я забрала из студии все свои вещи и поехала с Чарли и Люси в Белла-сити.

Весной и летом я пару раз видела Сэма Беннинга, когда нуждалась в нем. Он думал, что я работаю в Лос-Анджелесе в доме моделей. Мы были в хороших отношениях, но я не могла ему сказать, что один мой дружок выстрелил в другого. Да и Сэм должен был сделать все так, чтобы комар носа не подточил. Я состряпала для Сэма такую сильную историю, какую только могла. Сказала, что Чарли ко мне приставал, и я в него стреляла. Люси подтвердила это, а Чарли к тому времени уже не мог говорить.

Сэм мне поверил. Он заставил меня дать слово, что если он вылечит Чарли, то я останусь с ним в Белла-сити и буду ему женой. Он прижал меня к барьеру, и я дала обещание.

Может быть, рана была серьезнее, чем мы думали. Да и Сэм не очень силен в хирургии. Он винил в случившемся Люси, сказал, что из-за ее неловкости операция прошла неудачно. Хотя Сэм не из тех, кто вечно сваливает вину на других. Но что бы там ни было, Чарли умер на операционном столе, не приходя в сознание.

– Кто делал ему анестезию?

– Не знаю, меня там не было. Я не могла смотреть, как он истекает кровью.

– Странная вы женщина, Бесс.

– Не думаю. Как я могла смотреть, как Сэм его режет? Чарли был моим мальчиком. Я его любила.

– Я скажу вам, что действительно странно, – продолжала она, помолчав. – То, что люди, которых любишь, никогда не любят тебя. А тех, кто любит, как любил меня Сэм, ты не любишь. Сэм был хорошим человеком, когда мы познакомились, но он слишком сходил по мне с ума. Я не могла любить его, а он был достаточно умен и не обманывался. Это и погубило его.

В то воскресное утро он сделал жуткую вещь. Чарли лежал мертвый, и Сэм думал, что я его убила. Я уже не могла изменить свой рассказ. Сэм боялся снова потерять меня, и это совсем его доконало. Он разделал Чарли, разрезал его на куски, как мясник. Меня запер наверху, но я поняла по шуму что он делает. Там, внизу, большой котел и газовая плита, оставшаяся после смерти матери Сэма. Когда он все закончил, от Чарли не осталось ничего, кроме костей. Следующие три ночи Сэм обрабатывал их, скрепляя проволокой. У него очень умелые руки. Когда он все закончил, покрыл лаком и высушил, то повесил эту штуку в чулане и прикрепил к ней табличку, взятую из лаборатории. Он сказал, что теперь в моем чулане будет висеть скелет, и если я от него уйду...

Бесс провела по горлу ногтем.

Из кабинета послышался приглушенный крик.

– Это и есть ваши доказательства? – громко спросил я.

– Вы найдете его в шкафу. Или уже нашли?

– Что Сэм сделал с машиной Чарли?

– Запрятал ее в сарае под старыми досками и брезентом.

– А вы помогали ему спалить Макса Хэйса, когда тот нашел машину?

Бесс меня не слушала. Из смежного кабинета доносились прерывистые звуки рыданий. Бесс слушала их, и лицо ее сделалось жестким и угловатым, словно вылепленным из сырой глины.

– Вы меня обманули, – сказала она.

Что-то мягкое и тяжелое упало на пол за дверью кабинета. Я поспешил туда. Открыть дверь было трудно, потому что Сильвия лежала возле нее в обмороке. Я просунул в щель руку и повернул девушку на спину. По обеим сторонам ее побледневшего лица чернели наушники. Она открыла глаза.

– Простите, я такая дура.

Я пошел за холодной водой. Бесс стояла у входной двери и возилась с замком. Пакет с банкнотами исчез со стола.

– Сядьте, – сказал я, глядя на ее напряженную желтую спину. – Я еще с вами не закончил.

Бесс не ответила. Вся оставшаяся в ней энергия была направлена на побег. Замок щелкнул, дверь распахнулась внутрь и в нее влетела Уна. Ее губы были влажны, глаза слепы той чернотой, какую я видел у ее брата. Но пистолет в ее руке был настоящим.

– Я так и думала, что ты здесь, у него. Вот какую плату, Виановская, получают доносчики и предатели.

– Не надо!

Бесс рванулась к открытой двери.

Я сделал шаг в сторону и выхватил пистолет, но опоздал. После первого выстрела Уны Бесс пошатнулась, после второго – рухнула на пол. Эти выстрелы хрястнули как кости в моей голове.

Я стрелял наверняка. Уна умерла, не успев упасть, с дырой в виске.

Я держал Сильвию за руку до приезда полиции. Вначале ее рука была холодна как лед, затем начала теплеть, и я почувствовал в ней биение пульса.

Глава 30

Свод звездного неба над городом был похож на хрустальную крышу. Долина была как ковер, а шершавые сталагмитовые горы казались еле освещенными стенами. Когда я свернул с автострады, улицы Белла-сити были безлюдны. Дома в резком полуночном свете луны походили на серые тени, плавающие в собственных черных тенях.

Остановившись у дома Беннинга, я нажал на звонок и услышал, как он жалобным звуком отозвался в доме. Скрипнула дверь холла, и в образовавшейся полосе света появился доктор. Потом показалось его лицо над заделанным картоном уголком стекла входной двери. Лицо было тусклое и испещренное линиями, как старый кусок древесного угля.

Он открыл входную дверь.

– В чем дело? Зачем вы пришли?

– Покажите ваши руки, доктор.

Я показал ему пистолет в своей руке.

Он отступил, тучный в застегнутом комбинезоне, и вытянул вперед пустые руки.

– Только они грязные, – заметил он. – Я занимался уборкой в доме.

– Ваша жена умерла.

– Да, я знаю. Мне звонили из Лос-Анжелеса. Я готовлюсь к поездке.

Он посмотрел на мой пистолет словно на какую-то неприличную вещь.

– Может быть, вас послали за мной?

– Я приехал по собственной воле.

– Понаблюдать за моей скорбью, мистер Арчер? – спросил он с мрачной иронией. – Вы разочаруетесь. О ней я скорбеть не стану. Я слишком много из-за нее страдал.

Он повернул грязные руки ладонями вверх и посмотрел на них, потом сжал кулаки.

– Кто эта женщина, та, что ее убила?

– Уна Дюрано. Она тоже убита. Я ее застрелил.

– Очень благодарен вам за это.

Его слова казались такими же нереальными, как освещенные луной кулаки.

– Почему она сделала это?

– У нее было несколько причин. Одна из них та, что ваша жена была свидетельницей того, как стреляли в Синглентона.

– Бесс? Свидетельницей?

– Она видела, кто стрелял.

– А кто такой этот Синглентон?

– Вы знаете это не хуже меня, доктор. Он был любовником вашей жены почти столько же лет, сколько вы были на ней женаты. В него стреляли, и она привезла его сюда, чтобы вы сделали операцию. Он умер на операционном столе. Если бы это был кто-то посторонний, то тут еще можно было бы сомневаться и даже сочувствовать. Но он увел от вас Бесс. У вас были основания воткнуть в него скальпель.

Глубоким голосом он сказал:

– Мой враг был отдан в мои руки.

Потом он открыл глаза, и в них было такое изумление, словно он говорил во сне и очнулся от кошмара.

– К Люси это не могло относиться. Она пыталась вам помочь.

Беннинг рассмеялся. Огромным усилием он подавил этот смех и погрузился в молчание.

– Сегодня Бесс рассказала мне, что Люси помогала вам при операции.

Люси должна была знать, кто убил Синглентона. Когда над ее головой нависли тучи – неприятности с квартирной хозяйкой, потеря работы, слежка за ней детективов – она стала подумывать о продаже своих знаний семье Синглентона. Но она сделала ошибку: пришла к вам и дала вам шанс, прежде чем сделать решающий шаг. Если бы ей удалось достать у вас деньги, ей бы не понадобилось продавать вас и обнаруживать свое причастие к убийству. Вы дали ей деньги, какие были у вас в руках, их хватило бы, чтобы купить билет на поезд и уехать из города. Но вы позаботились о том, чтобы она не смогла уехать, вытащив из ее сумочки ключ от комнаты в мотеле. Люси опоздала на поезд в любом смысле этого слова. Когда она вернулась в мотель, вы уже поджидали ее. Она пыталась защититься ножом, но вы оказались сильнее ее.

– Вы не сможете это доказать, – сказал Беннинг. Наклонившись вперед, он пристально разглядывал бетонный пол.

– Свидетели найдутся. Если даже Флори не видела, как вы выходили, то кто-нибудь да видел. Не может быть, чтобы по пути в мотель «Горный вид» вы не встретили ни одного знакомого. Если понадобится, я опрошу весь город. Его голова резко поднялась, словно я нажал на кнопку под его подбородком.

– Почему вы хотите это сделать? Почему вы меня ненавидите?

Он спросил не меня, он спрашивал всех, кто его знал и не любил его.

– Люси была молодой девушкой, – ответил я. – У нее был парень, который хотел на ней жениться. У них был медовый месяц в морге, и Алекс все еще в тюрьме, отдувается за вас. Как можно простить вам те беды, которые вы натворили?

Он не ответил.

– Дело не только в убитых вами людях. Вы резали, варили в котле и жгли саму идею человечности. Вы терпеть ее не могли. Она была несовместима с вами и Уной Дюрано. Каждый человек вызывал в вас ненависть. Даже такая дешевая ищейка, как Макс Хэйс. И вы его сожгли. Разве не вы это сделали?

– Это неправда. Он потребовал денег, а у меня их не было.

– Вы могли бы принять яд, – сказал я. – Вам никогда не приходило это в голову? Наверное, и сейчас не приходит. Когда Макс нашел у вас в сарае «бьюик», то стал вашим врагом. Естественно, ему пришлось умереть. И когда он пришел к вам за деньгами, вы готовы были ко встрече с ним, с одеждой Синглентона, паяльной лампой и канистрой бензина. Вам, должно быть, показался великолепным план избавиться от Хэйса и в то же время инсценировать смерть Синглентона от несчастного случая. Но главным было свалить все свои дела на Бесс. Как только я сказал ей о машине, в которой был найден обгоревший труп, она поняла, что вы убили Макса. И она удрала от вас.

– Да, она меня оставила. После всего, что я сделал для нее.

– Не для нее, а для себя. Вы убили троих, потому что они угрожали вашей безопасности. Вы убили бы и Бесс, не исчезни она так быстро. Она не говорила мне об этом, но думаю, что знала. Именно ее вы хотели убить с самого начала, и убили бы, если бы не боялись.

Он вздрогнул о прикрыл рукой глаза.

– Зачем вы меня мучаете?

– Я хочу получить признание.

Ему понадобилось несколько минут, чтобы овладеть собой. Когда он опустил руки, лицо его было спокойно. Глаза стали меньше и теплее, за ними уже не прятался зверь.

Он медленно встал с груды дров и сделал ко мне робкий шаг. – Я дам показания, мистер Арчер. Но позвольте мне на минутку зайти в свой кабинет.

– Нет.

– Это сберегло бы время и нервы всех нас.

– Но так было бы слишком легко. Я обещал себе получить полное удовлетворение. Я хочу видеть, как вы войдете в тюрьму, а Алекс выйдет.

– Вы жестокий человек.

– Надеюсь, что так. От мягкотелых и самовлюбленных людей, вроде вас, у меня бывают дурные сны.

С меня было довольно этого подвала, наполненного сломанными вещами, сыростью, жарой и разбитыми надеждами.

– Идемте, Беннинг. Желтая луна уже высоко стояла над звездами. Беннинг огляделся, и, видимо, ночь показалась ему только прибежищем теней, луна – дверцей, звезды – окнами в ужасающую ясность.

– Я действительно скорблю по Бесс. Я любил ее. Я ничего не мог поделать.

Мы сошли вниз по ступенькам, и короткая черная тень плелась, дергаясь, за ним по пятам.

Примечания

1

Арчер – стрелок (англ.), Сигитариус – стрелец (лат.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Реклама на сайте