«Крот против оборотня»

Крот против оборотня (fb2) - Крот против оборотня 798K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Иванович Зверев

Сергей Зверев Крот против оборотня

© Зверев С. И., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2015

* * *

Глава 1

Тихий шелест шагов посетителей Пушкинского музея послушно следовал за стройной молодой женщиной-экскурсоводом из зала в зал. Завораживающий голос переносил из эпохи в эпоху, перечислял имена, даты, события. Гулко отдаваясь под высокими потолками современных и стилизованных интерьеров, он овевал притихших людей незримой атмосферой эпох, дымкой истории.

– А сейчас мы с вами перейдем в зал искусства Средних веков и эпохи Возрождения. – Экскурсовод, сделав приглашающий жест рукой и опустив указку, первая двинулась к выходу. – Прошу сюда. Сейчас вы увидите поистине уникальную выставку ювелирных украшений из фондов Лувра, которая была привезена к нам в рамках проведения Дней французско-российской дружбы. Здесь представлены изделия самых знаменитых и неизвестных ювелиров, чьи работы в разные века заказывались французскими монархами.

Зачарованные посетители, проходя мимо застекленных витрин, мимо белых бюстов, поднимали брови в недоумении и восхищении, слегка перешептывались и качали головами во время пауз экскурсовода. С легкой улыбкой она смотрела, как люди по-разному реагируют на такое великолепие. Кто-то хихикал, толкая спутницу локтем в бок и шепча, что вот, мол, тебе бы такое надеть. Кто-то облизывал пересохшие губы, не в состоянии скрыть лихорадочный блеск в глазах. Но большая часть посетителей смотрела с восхищением.

– А вот эта часть экспозиции, – остановилась экскурсовод под портретами, – посвящена русской королеве Франции. Посмотрите внимательно на этот портрет, вглядитесь в лицо этой рыжеволосой красивой женщины. Подпись латиницей гласит «Анна Киевская». Это княжна Анна Ярославна – дочь Киевского князя Ярослава Мудрого, которая стала женой французского короля Генриха I. Часть драгоценных украшений привезена была Анной из Киевской Руси в виде приданого, часть подарена мужем, или это дары, поднесенные королеве во время царствования на французском престоле.

– Как капельки крови, – прошептал кто-то среди притихших посетителей.

– Как слезинки, – вторил тонкий женский голос. – Бедненькая…

– Вы сейчас все обратили внимание на уникальное колье, – подошла ближе к экспозиции экскурсовод. – Оно сделано из золота очень высокой пробы, что является редкостью для изделий раннего Средневековья. Технологий повышения пробы в те времена еще не знали. А капельки темно-красного камня, украшающие колье, – это искусно выточенные слезинки из минерала, называемого рубином. Такой чистоты камень встречается крайне редко. Это колье называется «Рубиновые слезы», а автор работы, как и история появления колье, неизвестен. Существует несколько версий. По одной – это работа древних скифских мастеров, о чем говорит мотив золотого плетения, по другой – это изделие мастеров ранней Византии. Есть и совсем романтическая гипотеза, что это колье подарено было братом Кием своей сестре Лыбедь в честь основания города Киева. А теперь мы пройдем…

Невысокая молодая женщина в очках с крупной тяжелой оправой и тугим узлом темных волос, забранных в хвост на затылке, нарушила тишину фойе главного входа звуком каблуков своих туфель.

– Здравствуйте, Анна Николаевна, – улыбнулась ей контролер. – Вы же вроде в отгулах сегодня?

– Убегаю, Нина Ивановна, убегаю, – пояснила женщина. – Растяпа я! Вчера зарядник для мобильного телефона в столе оставила. Скажите, а Богомолов сегодня не появлялся?

– Да здесь он, – кивнула контролер на служебный коридор. – Только он сегодня какой-то… как из-за угла мешком накрытый.

– Какой, какой? – рассмеялась Анна Николаевна.

– Ну, пришибленный какой-то. Я с ним поздоровалась, а он аж испугался. Потом долго извинялся и все из рук ронял. А позже стал по кабинетам ходить. Всё что-то искал.

– Ну, вы, Нина Ивановна, как скажете, так скажете! «Из-за угла мешком накрытый». Вы просто ходячий кладезь фольклора.

– Ноги с утра гудят. Мне бы сидячим кладезем стать, я бы не возражала.

– Так посидите, сегодня я что-то экскурсий не слышу.

– Как же! Как эти французские побрякушки выставили, так тут никакого угомону нет. Третья группа с утра идет. Юля к вечеру у нас охрипнет совсем.

В коридоре что-то упало. И женщины, бросившись смотреть, наткнулись на щуплого мужчину с редкими непослушными волосами на макушке и мелкими чертами бледного лица. Он собирал на полу рассыпавшиеся канцелярские папки и что-то шептал вслух про косые руки.

– Владислав Артурович! – Анна Николаевна бросилась помогать мужчине. – Вы что-то ищете?

– Ой, Славина! Я… не могли бы вы эти папки вернуть в кабинет? Вы их просто на мой стол бросьте, а я потом разберу. Мне, собственно, только одна и нужна… Вот эта. Ах ты!

– Что такое?

– Не она! Я, наверное, ту у себя на кафедре оставил.

– Владислав Артурович! – Собрав наконец папки в стопку, Анна Николаевна пристально посмотрела на мужчину: – У вас все в порядке? Вы себя хорошо чувствуете?

– Славина, голубушка, – вытирая потное лицо несвежим серым платком, ответил он. – Ну как можно себя чувствовать в моем возрасте? Вы… бросьте папки, ладно, а я после обеда заеду, разберусь.

Шлепая себя по карманам в поисках то ли ключей от машины, то ли сигарет, мужчина поспешил к выходу из музея, провожаемый снисходительным взглядом контролера.

Владислав Артурович Богомолов подрабатывал в музее консультантом по художественно-прикладному творчеству Древней Руси. Был он профессором, признанным знатоком старинной иконографии, помимо преподавания в МГУ, числился консультантом и экспертом еще в десятке больших и малых организаций, членом огромного количества обществ и комиссий.

Те, кто знал профессора Богомолова близко, восхищались его непостижимой работоспособностью. Правда, таких людей было очень мало, буквально единицы могли похвастать, что они, например, бывали у профессора дома или имели с ним нечто похожее на дружеские отношения. На дни рождения он никого не приглашал, на чужие не ходил, каждый раз страшно раскаиваясь и рассыпаясь в извинениях, но ссылаясь на всякие сложившиеся обстоятельства и обязательства.

Странным был профессор Богомолов, весь в себе, замкнут, как устрица в скорлупе. Но со всеми был приветлив, всем улыбался вымученной улыбкой, как бы вспоминая, а не обещал ли он нечто собеседнику, не обязался ли что-то сделать. И когда с ним прощались, даже как-то облегченно вздыхал.

И сейчас, вырвавшись за пределы колоннады музея, протрусив по лестнице к служебной стоянке, он с облегчением вытер лоб, нашарил в кармане брелок сигнализации и открыл дверцу темно-серого пыльного «Рено Логан» с истертыми и поцарапанными бамперами. Опустив оба передних стекла, профессор завел машину, нахмурился, что-то опять вспоминая, и довольно уверенно вырулил на Колымажный переулок. Владислав Артурович явно нервничал, выделяясь неровностью управления машиной даже на московских улицах. Он миновал три развязки, выскочил на Новый Арбат и уже на пересечении Кутузовского проспекта и Большой Дорогомиловской, где поток уплотнился, нажал ногой на тормоз.

Ощущение мгновенного холода, пронзившего все внутри, знакомо каждому водителю, потому что каждый хоть раз в жизни попадал в ситуацию, щекочущую нервы. Педаль неожиданно ушла в пол, а на капот стремительно надвинулся задний бампер большого черного внедорожника. Владислав Артурович в панике рванул руль вправо, уже мысленно ощущая неизбежный удар, шипение пробитого радиатора, звон стекол. Кто-то отчаянно и зло засигналил, рядом завизжала резина резко тормозящей машины, а перед глазами вспучился кузов «Газели».

От удара машину занесло. Профессор больно ударился грудью о рулевую колонку, успев вспомнить, что нельзя было ослаблять натяжение ремня безопасности. Дыхание мгновенно перехватило, острая боль пронзила до самого сердца, а потом голова ударилась о боковое стекло.

Он потерял сознание и не видел, что под машиной что-то пыхнуло, раздался сильный хлопок, и днище автомобиля сразу лизнуло пламя, отражаясь зловещим красным цветом в стеклах окружающих машин. Поток транспорта мгновенно разделился на две части. Те, кто успел, проскочили дальше по проспекту и уехали, от греха подальше. Те, кто ехал сзади, сигналили и пятились назад, и только несколько водителей кинулись на помощь.

– Дверь, дверь ломать надо! Он же в кабине… Сгорит… мать….

Кто-то подбежал с бесполезным двухлитровым огнетушителем и принялся бестолково пускать порции углекислоты, кто-то притащил кусок брезента и пытался сбить языки пламени. Но огонь вырывался из-под днища автомобиля, из зоны недосягаемости. Наконец прибежал парень в спецовке с монтировкой в руках и попытался попробовать подцепить дверь, но жар отогнал и его.

Огонь полыхал уже в кабине, с треском лопнули стекла, одежда на человеке, который склонился головой на руль, загорелась, вспыхнули волосы, вспучилась кожа на лице. Парень с монтировкой, прикрывавший лицо от жара, вдруг согнулся пополам, и его вырвало прямо на асфальт. В воздухе отчетливо запахло горелой плотью. Еще одна женщина побледнела и повалилась на руки мужчине. Где-то далеко на западе с переливами зазвучала полицейская сирена, да по дороге бегали люди, что-то истошно и нервно крича в трубки мобильных телефонов.

Нашлись, правда, и такие, кто старательно снимал горящую машину на встроенные камеры своих телефонов. Еще до вечера в Сети появятся кадры этой трагедии, да начнет увеличиваться количество просмотров, побивая все рейтинги.

Антон смотрел в иллюминатор самолета на туманный горизонт, на редкие облака, проплывавшие вспученными шапками пены, но не видел ничего этого. Сегодня он покидал родной город. «Навсегда». Это слово будто насильно вкрадывалось в голову, но было оно нелепым, противным. Слово из далекого детства, когда он потерял мать. Она ушла «навсегда» так неожиданно, так нелепо, погибнув от руки пьяного милиционера-насильника.

С тех пор это слово приобрело для Антона особый смысл, мрачный смысл, роковой. Для большинства людей «никогда» означает всего лишь «не сейчас», «может быть, позже», «нет, ну, и фиг с ним». Для Антона оно означало страшный болезненный рубец в душе, разделивший жизнь до и жизнь после. Светлая, теплая, как материнские руки, жизнь школьника из Екатеринбурга – школа, спортивная секция, дом, уроки, приятели во дворе. И мама, такая улыбчивая, добрая, понимающая. А потом – непонятный удар, холод известия, неискренние улыбки чужих дядей и тетей, которые хотят ему добра. Жуткое кладбище, ужасная черная земля, сваленная в кучу, лицо матери, которое закрывается НАВСЕГДА крышкой гроба, гроб, опускаемый в зловещую черную яму, тоже НАВСЕГДА. И стук комков земли по крышке… стук, стук-стук, стук, стук-стук-стук…

И интернат с чужими лицами воспитателей навсегда, и лица чиновников из мэрии, которые слащаво улыбались и говорили, что мальчикам жить без родителей нельзя и что квартиру они ему вернут обязательно, когда он станет совершеннолетним. И он втянулся в эту жизнь «навсегда», стиснув зубы, холодно глядя перед собой и видя там только одну цель: стать таким, чтобы была возможность найти убийцу и покарать его. Сделать все и стать.

И он стал таким. Он замкнулся, выдержал прессинг жестоких сверстников в интернате, изматывал себя в спортивных секциях, добился, чтобы в военкомате его записали в нужную команду. И он не просто попал в воздушно-десантные войска, а именно в разведывательно-штурмовую бригаду. Это была закалка мышц и воли, а для ума и для прокладки жизненного пути он выбрал юридический институт МВД, который закончил с отличием и в результате получил право выбора места работы по своему усмотрению. И он выбрал, потому как уже знал, что в тот район, подальше от областного центра, и отправили работать убийцу.

Антон не понимал, как у преступника могли оказаться сильные покровители, которые скрыли его вину и завели следствие в тупик. Значит, он не один такой среди людей в погонах? Это открытие было первым на пути к прозрению. И все-таки он нашел его, вычислил по датам перевода, сумел посмотреть ему в глаза, копнуть в его душе.

Многое изменилось с тех пор. Особенно в душе Антона Копаева, капитана полиции и кавалера двух орденов. Теперь он едет в Москву, чтобы работать уже в штате Главного управления собственной безопасности МВД. Он будет приезжать в родной город, будет навещать могилу матери, но прошлое уходит, и он уезжает из своего города «навсегда». Правда, это «навсегда» для него уже не такое безысходное, как в детстве. Впервые в жизни.

Антон Копаев повзрослел и перестал быть мстителем-одиночкой. Он уже борец не за себя и научился видеть шире, понимать шире. Многому его научил его бывший шеф в Екатеринбурге полковник Быков…

Пожилой крупный мужчина с седыми редкими волосами, стоявшими ежиком на голове и с такой же точно щетиной, делавшими его похожим на большого седого ежика, зашевелился в кресле и снова затих. Антон мысленно облегченно вздохнул. Пока сосед не задремал, он извел своего молодого попутчика рассказами и собственными умозаключениями.

Антон открыл наконец крышку ноутбука на коленях и включил его.

– Что пишут? – тут же раздался голос рядом.

Черт! Все-таки проснулся! Вот не спится человеку. В его-то годы. Да я бы на его месте и сейчас бы…

– Все как обычно, – ровным голосом ответил Антон, глядя на ленту новостей. – Зарезали, застрелили, столкнулись несколько машин, украли ребенка, депутата Государственной Думы уличили в занятии коммерческой деятельностью, военного чиновника поймали на хищении нескольких миллиардов.

– Это да, – потягиваясь и принимая вертикальное положение, согласился сосед. – В нашей стране не новости плохие, а те, кто их мусолит, да на обозрение выставляет. Вот у меня один знакомый есть, художник. Решил выставками заниматься. Нашел спонсоров, стал своим друзьям-художникам помогать выставляться на различных площадках города. И столкнулся он с одной очень интересной проблемой. Позвонил в газету, предложил им репортажик сделать о выставке молодого, но очень талантливого художника. А ему там говорят, что тема скучная для населения. Если бы произошло убийство, то они бы мгновенно репортера отправили. Подивился мой знакомый, ругнулся по причине незнания жизни и на телевидение. Ты не представляешь, что ему там ответили!

– Почему? Представляю, – без энтузиазма ответил Антон. – Ему сказали, что, если бы произошло убийство, труп новорожденного ребенка обнаружили, или подвал, где молодой маньяк восемь лет держал и насиловал двух старушек, тогда бы они в два счета направили корреспондента. Угадал?

– Н-ну! – рассмеялся сосед и хлопнул Антона по плечу. – А ты не новичок в этой жизни! Уловил. Но… я вот всю жизнь проработал в полиции. Она, когда ты еще под стол без штанов бегал, называлась милицией. Не буду объяснять, кто и с какого перепугу ее переименовал, но изменилось в ней мало что со сменой названия. Может, даже и хуже стало.

– Это почему же? – заинтересовался Антон.

– А ты посуди, – понизил голос сосед, – чтобы переаттестацию пройти да на должности остаться, надо было отслюнявить некоторую сумму. А исходя из должности и звания, эти суммы были совсем уж чудовищных размеров. Кто очень хотел, те кредиты в банках брали, но у большинства имевших большие звезды на погонах такие деньги были. Были, потому и звезды были. А потом наоборот, есть звезды, значит, будут и деньги. Но это так, отвлечение. Главное, что те, кто наживался на своей должности, кто использовал служебное положение в целях наживы, как у нас говорят, у тех деньги были, и они себя выкупили. А у честного мента откуда такие «бабки»? К тому же милицию сократили на двадцать процентов во время реформы, и угадай с трех раз, кто ушел в числе этих двадцати процентов из органов? Честные или воры? Во-от, поэтому я и говорю, что стало хуже.

– А вы из каких? – широко и беззащитно улыбнулся Антон.

– Я? – насупился было сосед, но потом тоже расплылся в улыбке. – Я из честных. А ты другого ответа ждал? Ладно, если серьезно, то я из тех незаменимых работников, без которых ни один начальник не обойдется. Я даже на собеседование не ходил. Кто-то же должен работу гнать, отчетность создавать. Как-то вот до полковника дослужился.

– И ушли?

– Ушел! – засмеялся сосед. – Не ушел, а даже уехал. Прощай, старая жизнь, прощайте, серые милицейские будни! Уезжаю я, парень, далеко и надолго. Дочь у меня десять лет назад за границу уехала по приглашению. Программист она у меня от бога, не знаю, в кого. Вот и осела там в научном центре. А сейчас уже и вид на жительство получила, хороший контракт подписала. И коттедж ей дали, и машину. Замуж выходит, за своего, правда, с ней еще тогда уезжал. Вот забирает меня дочка к себе жить. Хватит, говорит, бобылем лавки во дворе протирать.

– Кажется, вы радуетесь, что навсегда покидаете родину, – заметил Антон.

– А я плакать должен? – вдруг разозлился сосед, но тут же сбавил тон, потому что на них стали оборачиваться. – Я плакать, по-твоему, должен? Родина-мать! А была она мне матерью? Она нам мать? Что это за мать, которой до своих детей нет никакого дела? Заметь, не о плохих детях говорю, не об отщепенцах и предателях, а о нормальных. О тех, которые служили ей, старались для нее, жизнями рисковали. Я, знаешь ли, под пулями тоже бывал. И в своем городе, и в командировках на Кавказе. А живет хорошо кто, жрет сладко кто, квартирами распоряжается в городе кто, пенсиями? У меня на первом этаже чета пожилых людей живет. У них пенсии вдруг стали такие большие, такие льготы всплыли неожиданно, что я глазам не поверил. А оказывается, сын их – депутат областной думы, вот и подсуетился.

– Ну, это да, – кивнул Антон.

– Опостылело все, парень, – устало откинулся на спинку сосед. – Не поверишь, как опостылело. Доживешь до моих лет и вспомнишь мои слова. Я понимаю, что наверняка через какое-то время меня снова назад потянет. По дворику своему скучать начну, по мужикам, с кем в домино резались, по мату виртуозному. Наверное, потянет назад. Но это когда еще будет, а пока я еду с удовольствием и злорадством в душе. Вот тебе дулю с маслом! Упустила ты, родина-мачеха, хорошего специалиста-программиста, и еще упустишь, вот и я к ней уеду.

– Не мне вас судить, – пожал плечами Антон.

– Конечно. Ты и сам, наверное, из этих, молодых да ранних. Ладно, извини, на личности переходить не будем. Просто не хочу я их защищать. Ведь не родину мы защищаем, а ее руководителей. А я их защищать не хочу. Не хочу защищать тех, кто распустил чиновников-воров. Ведь кого за шиворот ни возьми, ни тряхни, из него не миллионы, миллиарды сыпятся. Ты можешь представить себе миллиард? Я не могу. Могу только двадцать две тысячи представить – это моя пенсия.

Антон открыл было рот, но решил все же промолчать. Кстати, еще год назад он бы не промолчал. И два, и три года назад – тоже. Он бы кинулся в словесную драку, он бы такого наговорил в лицо каждому, кто не хочет бороться, тем самым помогая негодяям плодиться и размножаться. А сейчас? Сейчас, поварившись в этой среде, Антон стал смотреть на людей иначе. Не все бойцы по натуре, не каждый готов отдать последнее борьбе, не каждый готов заплатить ту цену, которую платит, например, Антон, посвятив всего себя этой грязной работе.

Грязненькая ведь работа, ее в белых перчатках не сделаешь. Приходится часто переступать через самого себя. И не это самое страшное, самое страшное, что порой приходится переступать и через людей. Простых, тихих, мирных, забитых жизнью, родившихся уже с характерами амеб, растений. Они ни в чем не виноваты, не все рождены для борьбы.

И методы, которыми приходится пользоваться Антону, далеки от гуманизма. Сколько на нем крови, крови преступников, крови откровенных бандитов, нелюдей, крови, которую он пролил, защищая других, защищая себя в неравных схватках. Имел он на это право или должен был дать убить себя, искалечить? И все только потому, что лишь суду разрешено определять виновность того или иного человека? А кровь на руках убийцы матери Антона, а кровь других людей на руках преступников? Нет, суд судом, но и человек должен решать своей совестью, нельзя жить по принципу «моя хата с краю, ничего не знаю».

А этот отставной полковник? Можно его судить? Почему-то не хочется. Хотя родина – она всегда родина, даже если тебя обидела. А она в данный момент такая, и это зависит от каждого из нас. И кто не борется со злом, не борется за то, чтобы сделать родину лучше, тот просто не имеет права обсуждать ее. Вот и вся логика.

Антон заставил себя погасить неуместное раздражение в душе и сосредоточиться на ленте новостей. Во-первых, отвлекает, помогает скоротать время, – во-вторых, полезно быть в курсе последних событий. Стрельба в воздух на свадьбе, крупная авария с участием десяти машин без смертельных исходов, драка в ночном клубе, полицейский требовал миллион с виновного в ДТП со смертельным исходом… Негатив, негатив, негатив…

Умер знаменитый мастер-ювелир Сергей Иннокентьевич Чебыш. Да? Есть еще такие мастера? Антон считал, что все изделия сейчас штампуются чуть ли не на конвейере. Потом он вспомнил, что даже поточное изделие нужно сначала придумать, разработать дизайн. Жаль, красивая профессия. И человек, видимо, был талантом в этой области, если… Основатель современной школы… вырастил целую плеяду талантливых учеников… автор десятков работ, хранящихся в частных и государственных коллекциях по всему миру. Человек-эпоха…

М-да, приходит время, уходят люди и эпохи. Антон стал смотреть дальше и чуть было не пропустил сообщение об очередной аварии на Кутузовском. Но глаз зацепился за знакомые слова, созвучные с предыдущей темой. Авария… не справился с управлением… машина загорелась… погиб ученый, хорошо известный в кругах искусствоведов, историк, профессор Богомолов. Трагически ушел из жизни признанный знаток, крупный специалист… преподавал… числился консультантом по европейскому ювелирному искусству Средних веков и эпохи Возрождения… участвовал в работе комиссии… комитета. Не очень хорошо неделя началась в творческой среде.

– Интересное совпадение, не считаете? – вдруг раздался голос соседа. – Хотя у вас мозг на это не заточен.

– Вы о чем? – поинтересовался Антон.

– Совпадения. В рамках Москвы среда музейных работников, ученых– близких к ним профессий и мастеров-художников не так уж и велика. В смысле процентного отношения к численности жителей. Я, конечно, не столичный житель, но понимаю, что сегодня Москва – это коммерческий город, деловой центр мирового масштаба. И из всех профессий в ней преобладают менеджеры различного звена. А если проще говорить, то там больше всего торгашей и финансистов. Денежки через нее текут, а потом по всей стране, как щупальца спрута…

– Ассоциации у вас, – покачал головой Антон.

– Нормальные. Я же не сказал, что метастазы. Мутный это город – Москва, вот что я вам скажу, юноша. И аферы там крутятся уже не только российского масштаба.

– А может, вы клевещете на столицу? – стараясь скрыть иронию, сказал Антон. – Может, это светлый, передовой во всех отношениях город? С огромными проспектами, высокими домами и счастливыми улыбчивыми людьми на улицах.

– Про транспаранты забыл, – проворчал сосед, снова откидываясь на спинку кресла и закрывая глаза. – И портреты членов Политбюро. Развлекаешься, думаешь, что я старый ворчун?

– Ну почему, просто пытаюсь вести светский разговор, ратую за справедливое существование множественности мнений.

– Ты сам сказал, что это город, передовой во всех отношениях. А почему же ты в отношении преступности не согласен? Тут-то он почему перестал у тебя быть передовым? Логика хромает, юноша, логика.

– Ладно, – согласился Антон. – Будь по-вашему. Значит, вы считаете, что эти две смерти связаны между собой. Мафия убирает свидетелей?

– А хрен ее знает, – пожал плечами сосед. – Только ты вспомни мои слова через какое-то время. Это еще всплывет в другом свете. Грязь кругом, мразь и гадость. Жить тошно, когда каждый норовит себя поставить выше других, каждый готов другому на голову… нагадить, ногу другому подставить, чтобы к финишу первым прийти. И вообще живут так, как будто он голубых кровей, а остальные – быдло. А ведь как раз хамы и скоты из быдла и вышли. Запомни, парень, самые гнусные поступки совершают те, кто из гнусного и вышел. Бывший раб никогда не станет джентльменом, он всегда будет джентльменов ненавидеть и попирать при первом же удобном случае.

– Мрачная у вас философия.

– Порожденная жизнью, – сквозь зубы процедил сосед.

Осадок от этой беседы остался неприятный. Антон и сам был кое в чем согласен с полковником, но чтобы вот в таких красках! Да, люди… Он снова вернулся к просмотру новостей.

Новые обвинения по делу «Оборонсервиса», дочь прокурора одной из областей подозревается в совершении ДТП в нетрезвом состоянии… обвиняется в получении взятки… подозревается в совершении хищения в особо крупных размерах… А что-нибудь позитивное есть? Что-нибудь светлое, для души? Может, где-то новый храм открыли, может…

Прошел аукцион… среди лотов работы известных европейских мастеров ювелирного искусства XVII–XIX веков… в Пушкинском музее в рамках Дней Франции в России выставлена экспозиция ювелирных украшений французских монархов из коллекции Лувра.

Антон вспомнил мрачные намеки о причинах смерти ювелира и гибели профессора и мысленно выругался. Черт бы побрал этого полковника в отставке с его пессимизмом. Читаешь о ярком событии в культурной жизни столицы, а тут сразу его намеки на ум приходят.

Открытие нового торгово-развлекательного центра… Открытие нового торгового комплекса за МКАД позволит вам… Новый деловой центр открылся вчера… Тьфу на тебя, полковник! «Город торгашей и финансистов». Антон с раздражением закрыл ноутбук и по примеру полковника откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Хотелось все-таки думать о хорошем, светлом, чистом…

Глава 2

Виктор Сергеевич Корнеев, небритый, невыспавшийся, в рубашке с заметно грязным воротником, сидел в кабинете заместителя начальника ГУВД Москвы и откровенно клевал носом. Хозяин кабинета – полковник Лазарев – наоборот, был подчеркнуто подтянут, выбрит до синевы на щеках, а его холеные пальцы деловито барабанили по крышке почти стерильно чистого рабочего стола. Корнеев был заместителем начальника МУРа, а всю эту неделю еще и временно исполняющим обязанности начальника. Работы у него было выше головы, он не спал вторые сутки, не был дома трое суток, и мысли его сейчас витали где-то между душевой кабиной, муровским буфетом со знаменитыми булочками и чистой белой хрустящей постелью.

– Ты, Корнеев, – с неудовольствием посмотрел на него Лазарев, – вообще-то сейчас весь МУР возглавляешь. Надо как-то соответствовать, что ли. Я имею в виду внешний вид. На тебя смотрят офицеры, пример берут. Я понимаю, что работы много, но я вот без дела не сижу, а успеваю и за внешним видом следить и… бриться хотя бы.

– Я, Алексей Юрьевич, не то что побриться, я помыться не успеваю. Тут бы не завшиветь, а вы о примере говорите. Я и дома-то уже столько не был, что… Ладно, – махнул рукой Корнеев, – я вас слушаю.

– Я о гибели оперуполномоченного уголовного розыска из окружного УВД на западе Москвы хотел с вами поговорить.

– А, этот случай. Я в курсе: старший лейтенант Козлов Петр. И что? Там же занимается главк собственной безопасности министерства.

– Я полагаю, Виктор Сергеевич, что честь управления обязана нас подтолкнуть к участию в расследовании этого… происшествия. Попрошу вас ознакомиться с материалами и доложить мне свои соображения.

– Вас на совещания дергают? – Корнеев догадался, что Лазарев просто хочет хорошо выглядеть, делая вид, что он в курсе всего, что происходит в городе. – С материалами, которые имеются в дежурной части, я ознакомился. Дело там непонятное. Эти склады почти на Кольцевой, труп уголовника, и тоже с пистолетом. Внешне похоже, что они убили друг друга в перестрелке, но в нашем деле опираться на внешний вид не стоит.

– Что за уголовник, вы навели справки о нем?

– В базе данных он у нас есть. Серый!

– Это кличка?

– Нет, кличка у него Сеня Морячок. А «серый» на нашем сленге означает, что давно нигде не фигурировал и не всплывал по контактам, то есть преступник завязал или надолго лег на дно. Дежурный следователь из Следственного управления, который выезжал с бригадой, – молодая девочка, опыт у нее – птички клювик. Я посылал своего парня, так что у меня информация фактически из первых рук.

– Так что же вы мне голову морочите? – возмутился Лазарев. – Оказывается, вы все практически знаете.

– Вы же мне не сказали, по какому вопросу просите зайти, вот я и ждал. Как только вы спросили, я вам и ответил. По-моему, все правильно и в рамках субординации.

– Что-то мне не нравится твое настроение, Корнеев.

– Мне оно самому не нравится. А причина простая – я всю неделю как мокрая соль.

– В смысле? Почему мокрая соль?

– Не высыпаюсь, – хмыкнул Виктор Сергеевич, наблюдая за реакцией полковника.

Собственно, реакции никакой не было. Лазарев недоуменно смотрел на сыщика и хмурился, видимо, от мысли, что Корнеев либо пьян, либо тихо умом тронулся на этой работе. При чем тут соль? Корнеев попытался объяснить и показал рукой сначала солонку, из которой не высыпается соль, потом подложил руки под щеку и изобразил, как ему хочется спать, а он не высыпается уже неделю. Дальше в лес – больше дров!

– Я настоял, Алексей Юрьевич, чтобы на это дело поставили старшего следователя Храпова, – произнес он, чтобы уйти от своей неудачной шутки и вернуться к теме разговора.

– Следователя Храпова? – брезгливо сморщил нос Лазарев. – А его разве не уволили? Господи, и как его там держат? Это же алкоголик, он же совсем опустился, у него вид, как… как…

Корнеев воспользовался тем, что полковник никак не подберет слова к болезненной для него теме внешнего вида офицеров, и поспешил вставить:

– Храпов, при своей тяге к алкоголю и внешней неопрятности, является самым опытным следователем. Я бы сказал, что у него опыт помножен на талант. Он у них там до такой степени незаменим, он им такие дела вытаскивал, что ни один более или менее нормальный начальник не посягнет. Его, наоборот, защищают и выгораживают. И заметьте, что он не зазнался и своим положением не пользуется в корыстных целях. Он профессионал! Профессионал до мозга костей! А тут очень много неизвестных, и все остальное очень непонятное.

– Ладно, мне, в конце концов… нам важен результат, и если начальство Храпова считает возможным с ним нянчиться, на здоровье…

Дмитрий Владимирович Храпов проснулся от раздражающего звука будильника в своем мобильном телефоне. Мерзкий, противный, тошнотворный звук, но он сам такой выбрал именно для того, чтобы иного выхода, как только подняться и выключить его, не было.

Тошнотворный – это точно, особенно если учесть, что вчера Дмитрий Владимирович опять сорвался и перебрал. Как там говорят? Головка бо-бо, денежки тю-тю? Звонок будильника сверлил и сверлил больной мозг. Терпеть это было невозможно. Дмитрий Владимирович отбросил одеяло и сел на диване, спустив босые ноги на пол. Линолеум приятно холодил ступни, по полу тянуло утренней прохладой с лоджии. Головой бы на этот пол, лбом бы к нему прижаться.

Со вздохами и стенаниями следователь поднялся и нащупал на столе мобильник. С третьего раза он нажал нужную кнопку, и аппарат замолчал. Блаженная тишина! Век бы слушал и слушал. Где-то тут стакан и две таблетки… А, черт, вчера он был в таком состоянии, что… Похмелье, похмелье! Граммов пятьдесят бы махнуть, и сердечко снова заработает, и сосудики придут в нужный тонус, и мир откроется снова живыми красками, а не будет давить на виски болезненной серостью.

Дмитрий Владимирович взял за железное правило не похмеляться алкоголем. Понимал, что, начни, и понравится. И скоро будешь «не просыхать» сутками. И тогда неизбежное: увольнение из прокуратуры, такие же алкаши, лавка во дворе, а потом… В лучшем случае смерть на дешевой кровати в городской больнице, в худшем – под лавкой во дворе.

Мысль о том, что следует бросить пить, Дмитрий Владимирович от себя гнал. Отмахивался как от назойливой мухи, как от комара, который звенит и звенит ночью где-то над ухом. Не хотелось думать, что ты, умный и сильный, пусть когда-то сильный, мужик, не можешь этого сделать. Воли не хватает. Сила воли – какие коварные слова! Они в состоянии втоптать в грязь любого человека, независимо от статуса и былых заслуг. И не обязательно слыть сильно пьющим, можно вообще ничем не выделяться среди себе подобных. Не можешь бросить курить – нет силы воли, не можешь пойти к начальству и потребовать – нет силы воли, не можешь уйти от жены – нет силы воли, не можешь отказать настырному сослуживцу, который вот уже год занимает и занимает у тебя деньги самым бессовестным образом, – нет силы воли. Ярлык, который легко прилепить и тяжело отодрать.

Как все это началось? Да как обычно начинается у людей, переутомляющихся на работе, у людей, которым позарез нужна ясная и чистая голова. Нужно подстегнуть организм, чтобы хоть еще пару часиков поработать сегодня, продержаться, потому что у тебя интересная работа, работа, без которой ты не можешь, которая и есть твоя жизнь. А потом? Потом рюмочку от усталости, рюмочку для настроения, для аппетита, потому что сегодня день пятой Конституции Албании или островов Фиджи.

«Почему я пью? – думал Дмитрий Владимирович, стоя согнувшись и держа голову под струей холодной воды. – Потому что не могу не пить. Брошу, и начнутся проблемы на работе, потому что появятся проблемы с работоспособностью. И выгонят, невзирая на прошлые заслуги. Не перестану пить – также выгонят, невзирая на прошлые заслуги. Получается, что пей – не пей, а конец один. Вот в чем правда жизни! Конец».

Дмитрий Владимирович разделся и залез под душ. Одной рукой он держал лейку над головой, второй крутил краны, делая воду то сильно горячей, то сильно холодной. Контрастный душ был единственным спасением по утрам. По таким утрам. Только взбодрить сосуды, заставить бежать кровушку через все усталые измученные члены, только заставить сердечко качать, качать и качать. Старое оно, слабо качает. Устало.

Слово «конец» стало слишком часто приходить на ум. Семьи уже нет, давно нет. И любовниц давно уже нет. А что есть? Только жизнь «на троих» – он, работа и водка. И взбодрить к жизни некому и нечем. Когда тебе за пятьдесят, то ты очень отчетливо начинаешь понимать, что все. Многого уже у тебя не будет. Ни пылкой любви, ни карьерного роста, ни творческих успехов. Невольно выстраивается ритм на доживание до пенсии, а потом на доживание… Просто на доживание.

Вот, наверное, в чем дело. В том, что исчезает перспектива в жизни, реальность подменяется искаженным восприятием мира – а это дает алкоголь. С ним и радоваться веселее, и грустить можно до слез, и слиться так, чтобы всю посуду вместе со шкафами переколотить. А еще точнее – одиночество. Вот корень всех зол в человеческой среде.

На кухне пустынно. Сварив себе кофе, Дмитрий Владимирович выпил чашку, закурил и посмотрел на холодильник. Ничего не хочется, в рот не лезет. Решительно встав, он открыл его, достал коробку холодной ряженки. Потом снова сел, отрезал кусок хлеба и стал откусывать, запивая большими глотками. Холодная ряженка, кислая, с большими комками, приятно.

Следующим разочарованием была картина форменной рубахи и форменных брюк, которые он увидел частично на стуле, а частично на полу возле стула. Это его вчера не только в лужу угораздило коленом наступить, а еще и вырвало. Прямо на грудь. В чем же идти? А тут еще… в ГУВД с утра надо. Открыв дверку стиральной машины, он зло зашвырнул туда грязную одежду. А что с чистой? Открыв шкаф, он увидел сиротливо висящую на плечиках льняную. Последняя чистая вещь.

Ругаясь и обзывая себя всякими обидными словами, Дмитрий Владимирович сгреб грязные рубашки прямо из корзины с бельем и затолкал в барабан стиральной машины.

Докатился, старший следователь Следственного управления!

Подполковник Корнеев в форме, тщательно выбритый и надушенный приятным парфюмом, сидел на переднем сиденье, чуть повернувшись боком, и рассказывал. Храпов Корнеева знал давно, лет, наверное, пять. Приходилось им сталкиваться по работе неоднократно, и каждый раз следователь убеждался в особых талантах «муровца». Например, находить общий язык практически с любым человеком, независимо от ситуации. Важное качество для сыщика.

Вот и Храпов сейчас смотрит на него, хмурится, почти злится… нет, не получается злиться на то, что подполковник выглядит выспавшимся, что он опрятный, выбритый. Вот Дмитрий Владимирович побриться не успел, и лицо у него после вчерашнего серое, и одежда мятая, а нужно было быть в форме, потому так сегодня этого служба требовала.

– Марьина Роща, – констатировал Храпов, глядя в окно, когда они проехали Рижский вокзал. – Исконно бандитские места.

– Везде своих группировок хватало. Солнечногорские, одинцовские, люберецкие. Вон ждет нас!

Храпов пригнулся в машине, чтобы посмотреть через боковое стекло. Так и есть. Медом им тут, что ли, намазано? И что они всегда лезут на места преступлений? Ведь делать им тут нечего, в осмотрах участия не принимают, людей не опрашивают. Ну, какого…

Полковник Лазарев из ГУВД Москвы расхаживал, заложив руки за спину, прямой как палка, и что-то вещал, явно нравоучительное. Перед ним чуть ли не навытяжку стоял наряд полиции в составе прапорщика и старшего сержанта. Молодые парни с широченными довольными лицами сдерживали иронию, но сейчас зайдут за угол и наверняка начнут ржать от души. И два капитана поодаль тоже посматривали на Лазарева с иронией. Недолюбливали Лазарева в Управлении, и в прокуратуре недолюбливали. Лез он все время всех воспитывать, поучать. Поборник морали и правопорядка. А самому в автосервисе машину после аварии бесплатно починили. Точнее, не ему, а дочери. И принял он это как само собой разумеющееся. Как должное, как уважение народа к себе лично.

Храпов поздоровался, ощущая на себе осуждающий взгляд Лазарева. Тем не менее полковник руку ему подал и заговорил вежливо:

– Вот, Виктор Сергеевич вам сейчас изложит суть. У нас в Управлении есть мнение, что это событие не должно остаться без внимания. Погиб офицер полиции, и необходимо разобраться в ситуации досконально.

– Я уже почти все изложил, – чуть улыбнулся Корнеев, идя впереди. – Осторожнее, здесь специально доски положили, а то не перейти. Представляете, как после вчерашнего дождя тут группа лазила? Вот здесь, в этом складском помещении…

К Лазареву подошли двое в костюмах, назвавшиеся представителями компании. Полковник, кажется, с удовольствием остановился с ними и не пошел в складское помещение.

Корнеев ругался, дважды отряхивал штанину, но видно было, что настроение у него улучшилось. Они вошли через неплотно прикрытые, старые, ржавые ворота в огромный склад из арочных бетонных конструкций. До этого именно склада ремонт еще не добрался, хотя в квартале отсюда логистический комплекс уже начал функционировать. Пыль, хлам, запах псины, следы протечек с потолков. Корнеев уверенно вел следователя.

– Вот, – показал он на стену из красного кирпича, – это у них подсобное помещение было. Там их и нашли.

– И как их нашли, – спросил Храпов, посмотрев сыщику в глаза, – если сюда никто не ходит и не ходил уже несколько недель?

– Мне приходила в голову эта мысль, – улыбнулся Корнеев. – Во-первых, сторож ночью слышал выстрелы, но побоялся заходить, потому что тут нет освещения. А утром смена по его настоянию отправилась выяснять, что за грохот был. И потом, тут работают проектировщики, которые иногда приходят для замеров. Выстрелы, кстати, сторож слышал около двух ночи.

Корнеев шагнул в разбитый и развороченный дверной проем и включил фонарь. Бетонный пол был буквально усеян битым кирпичом, всяким строительным мусором, обломками каких-то досок. Хорошо были видны два темных пятна, которые могли быть только пятнами крови.

– Морячок лежал вон там у стены, – стал показывать Корнеев. – Пуля попала ему в грудь чуть правее сердца. Видимо, он был еще жив какое-то время, оставаясь в бессознательном состоянии.

– Почему ты так решил? – задумчиво осматривая помещение, спросил Храпов.

– Непосредственно после выстрела он лежал на спине. Это было видно по направлению течения крови из раны, а потом пошевелился и чуть повернулся на правый бок, и след вытекающей крови изменил направление. В таком положении он и умер.

– И что нам это дает?

– Это нам дает, Дмитрий Владимирович, картину поединка. Один был тут, второй вошел, почти одновременно выстрелили, оба упали. И пульс проверить, и добить было некому. Кому-то надо было эту картинку нам показать и выдать ее за действительную.

– Или стрелявший очень спешил и не проверил пульс у жертвы, – добавил Храпов. – А оперативник?

– Оперативника пуля не пощадила. Точно в сердце. Он упал немного боком вот здесь у входа.

– И тебя, Виктор, снова что-то смущает?

– Я повидал на своем веку достаточно трупов. И здесь, и во время командировок на Кавказ. Рука у Козлова была расслаблена. Понимаете, когда смерть настигает человека, то у него мышцы кисти либо сокращаются до предела и потом из руки ничего почти невозможно вытащить, не выламывая пальцы, или расслабляются, делаются как тряпки, и тогда из руки все вываливается. У Козлова пистолет должен был выпасть из руки, когда он еще стоял.

– Вложили в руку потом? – догадался Храпов, к чему клонит сыщик. – Тогда скажи мне, ясновидящий, а зачем и кому нужно было разыгрывать этот спектакль?

– Вот этого я не знаю, – вздохнул Корнеев, осторожно обходя места, где лежали трупы. – Обычно людей убивают по веским и специфическим причинам скрыть что-либо, если это не маньяк и не мститель. Здесь мы имеем место с тем фактом, что двоих человек «убрали». То, что обоих в одном месте… значит, они замешаны в одном деле, а нам хотят как раз сказать об обратном. О мертвых плохо не говорят, но, думаю, этот Козлов был связан каким-то образом с криминалом. Я негласно навел справки о нем.

– А второй?

– Второй был аферистом, причем в свое время довольно известным. Потом «лег на дно», готовился к чему-то и почти на год выпал из поля зрения уголовного розыска. Мы не поверили, что он завязал, хотя он упорно избегал контактов с ворами. В преступном мире у него была кличка Сеня Морячок, на правом плече он имел наколку с корабликом, лентами бескозырки и девушкой, машущей платочком вслед кораблю. Говорили, что романтика юности. А, вообще-то, на счету Сени с десяток ювелирных магазинов и торговых точек, где торгуют побрякушками. Две судимости, и ни разу не доказали, что он организатор, оба раза шел «паровозом».

Следователь покивал головой и вышел из подсобки под высоченные гулкие потолки склада. Осмотрев свои потрепанные брюки и машинально отряхнув руки, хотя он ими ничего не трогал, Храпов стал обходить помещение по периметру. Наверное, искал места, через которые погибшие могли попасть на склад, минуя скрипучие ворота.

– Ну что, Дмитрий Владимирович, есть какие-то мысли? – окликнул следователя Корнеев.

– Есть, – проворчал Храпов. – Даже две. Первая: на хрена мне это дело с «оборотнями в погонах», когда у меня и так дел висит без продыху? Вторая: какой гад мне это дело подсуропил?

– Это я, – широко улыбнулся Корнеев.

Храпов повернулся к нему, некоторое время смотрел молча и без всякого выражения, потом снова двинулся делать обход.

– Ну, собственно, я так и думал, – наконец сказал он, не оборачиваясь. – Значит, Витя, я тебе понадобился. Спасибо, конечно, за доверие, лестно, но… Всегда есть одно «но», которое сильно мешает.

– Я думаю, что все решаемо, – рассмеялся Корнеев.

Через два часа они сидели в кабинете Храпова в Серебряном переулке. Сыщик поглядывал на часы, но виду не подавал, что торопится. Собственно говоря, и без вмешательства руководства ГУВД по городу он обязан был принять самое активное участие в расследовании обстоятельств гибели одного из сотрудников уголовного розыска окружного УВД.

Храпов листал материалы, собранные дежурным следователем, выезжавшим на место преступления, и первые ответы на запросы, и первые результаты многочисленных экспертиз. Это были пока еще крохи, капельки огромного потока информации, который скоро станет нарастать и нарастать, угрожая захлестнуть следователя с головой. Но практически этот поток дает мало полезного. Из него кропотливо приходится выбирать по крупинкам все ценное и важное, которое надо не пропустить, рассмотреть в мутном потоке, выудить, проанализировать, соотнести с другими фактами, сделать правильные выводы.

Очень хорошо знал подполковник Корнеев, и не менее хорошо знал старший следователь следственного управления Храпов, что предстоящая работа мало чем похожа на те, что обычно показывают в детективных сериалах. Не будет головокружительных погонь, перестрелок с бандитами. Когда следователь или оперативник, помогающий в его работе, допускают перестрелки, гонки с преследованиями по городским улицам – это недостаток их работы, это огромный им минус, это показатель низкого профессионализма.

Преступника вычисляют, сидя за столом, проводя сотни нудных допросов, собирая по крохам доказательства, формулируя обвинение. А потом выезжают бойцы спецподразделения или приходят оперативники, чьей работой и является именно задержание, и тихо берут нужное лицо в самом для него неожиданном месте и в самый для него неожиданный момент. И потом тоже продолжаются нудные и долгие допросы, допросы, допросы, перемежающиеся с очными ставками, процедурами опознания, другими следственными действиями. И очень много бумажной волокиты. Все протоколируется, все актируется, все подтверждается документами.

– Мне пара ребят понадобится, – не отрываясь от бумаг, произнес Храпов. – Толковых.

– С чего это «пара»? – привычно возразил Корнеев. – Вам положен один оперативник в помощь. А толковые в МУРе все. Можете по мне судить.

Храпов поднял глаза на улыбающегося подполковника и вздохнул:

– Вот почему так всегда, Витя? Как очень важное дело, так на него ставят меня…

– Вы умный, Дмитрий Владимирович, – мгновенно отреагировал сыщик.

– …а как особого отношения к этому делу попытаешься допроситься, – пропустив замечание, продолжил Храпов, – так тебя ставят в общую очередь на общих основаниях. Знаешь, за что я тебя люблю, Виктор Сергеевич? Умеешь ты отказывать так, что на тебя не обижаются. И общий язык, сколько я помню, ты всегда и со всеми находишь. Ладно, одного так одного.

– Если понадобится срочная помощь, то я дам и трех, и пятерых, – уже без улыбки добавил Корнеев. – Так какие первые впечатления?

– Такие же, как и у тебя. Убийство это. Причем никто особенно и не старался лезть из кожи, чтобы это скрыть. Камуфляж из разряда «тяп-ляп». Кое-как попытались скрыть улики, кое-как подставили мотивировку. Оружие, я думаю, наследило в преступной среде до самой невозможности. Это тоже нам для развлечения, чтобы проверяли на причастность по десяткам эпизодов. А по сути, там все просто. Но пока не будем гадать…

Трель внутреннего телефона прервала тираду следователя. Он снял трубку и, не успев толком ответить, замолчал, внимательно слушая. Судя по его лицу, звонило начальство. Вставив несколько междометий, Храпов опустил руку, потом аккуратно, даже как-то нежно положил телефонную трубку на аппарат.

– Вот за что я люблю сложные и важные дела, – скупо улыбнулся он. – Тебя сразу освобождают от массы дел предыдущих, унылых, тоскливых и очень неприятных.

Как и когда умудрились в строящемся жилом доме устроить квартиру такого рода, Антону оставалось только догадываться. По сути, у себя в Екатеринбурге они занимались кустарщиной, а здесь продуманная система со всеми необходимыми элементами защиты и предосторожности.

Теперь, возможно, на долгие годы эта квартира станет для Антона домом. Приличных размеров, двухкомнатная, обставленная мебелью и оснащенная всей необходимой бытовой техникой. Но это только с виду. Особенности начинались сразу со входа. Внешне стандартная металлическая дверь оказалась очень тяжелой. Очевидно, внутри установлена была не только бронепластина, защищающая замок, но и бронеплита, защищающая обитателя от пуль. И два экрана над дверью, которые транслировали изображение лестничной площадки с двух точек. Фактически полный обзор, но камер Антон при беглом осмотре стен снаружи так и не обнаружил.

В каждом помещении имелись датчики движения. Приемник был встроен в мобильный телефон Антона, который он получил от Борисова. При срабатывании любого датчика сигнал поступал на приемник, с указанием помещения и интенсивности движения. Практически сигнал своим телефоном Антон мог принять из любой точки страны, потому что он передавался через спутник.

Стекла на окнах и стекла на лоджии были изготовлены по специальной технологии и были непрозрачны для любого вида аппаратуры. Имелся пульт, сигналом с которого можно было изменить структуру стекла и без всяких ухищрений включать в квартире свет, который был бы невидим с улицы.

Была здесь и совершенная система звукоизоляции стен, потолков и полов. Но самый большой сюрприз прятался в задней стенке шкафа-купе. Здесь стена отодвигалась, и можно было попасть в соседнюю квартиру. Точнее, в квартиру другого подъезда дома, который выходил на другую сторону дома. А еще у Антона был ключ от одной неприметной двери возле лифтовой шахты. Кто бы мог подумать, но там имелась железная лестница, ведущая с первого на последний этаж и служившая для перемещения рабочих, проводивших сервис лифтового хозяйства.

Борисов давно ушел, а Антон все осваивался со своей служебной квартирой, со своей крепостью возле Измайловского парка. Да, когда-то кто-то хорошо поработал, готовя ее. Мощный ноутбук на столе, сейф в спальне. В сейфе два пистолета, кое-какое снаряжение и спецсредства. Полная автономия, если еще едой запастись. Хотя на этот счет тоже предусмотрено, как сказал Борисов.

Разум подсказывал Антону, что залогом успешной работы в Москве будет все же не техническое оснащение, а знание этого огромного города. Скорее всего, работать ему придется по всей стране, как прямо заявили тогда и Борисов, и заместитель министра. Штат главка МВД – этим многое сказано. Но и Москва – это не только один из многочисленных городов страны, это средоточие многих явлений, центр особой вселенной, это мощный магнит, притягивающий аферистов, дельцов, нечистых на руку воротил теневого бизнеса. Увы, Москва стала столицей не только государств, она стала столицей всего. Это неизбежная философия развития любого государства. А значит, огромная часть его заданий будет проведена именно здесь.

И Антон засел за карту, приказав себе не менее двух часов в день заниматься ее запоминанием. Схема метро… визуальная картинка с цветом линий и названием станций… станции пересадки… основные крупные объекты, расположенные вблизи этих станций… Основные улицы, главные радиальные проспекты… основные объекты на этих улицах… пересечения с концентрическими улицами… Следующим этапом будет изучение и запоминание части города внутри Садового кольца, потом, так же поэтапно, по округам. И улицы, и основные объекты…

Вообще-то, работа не такая уж и сложная. Большей частью она просто нудная, но любой человек, не обладающий сверхъестественной памятью, может ее выполнить. Для примера, кажется невероятным запомнить десять страниц осмысленного текста. Именно осмысленного, понятного, связанного. Но час или два, в зависимости от способностей, позволят практически любому человеку выучить этот текст наизусть простым методом зубрежки. Однако у Антона память была тренированная долгими упражнениями, особенно упражнениями на развитие зрительной памяти. Благодаря этому можно было надеяться на заметные результаты за пару недель, а на приблизительный конечный результат – знание Москвы на уровне среднего уроженца столицы – примерно за месяц.

На столе завибрировал телефон и пополз к краю. Антон открыл глаза и накрыл мобильник рукой. Так, звонок на служебную «симку», а этот номер никто не знает, и никому его давать Антон не должен. Для личных контактов есть вторая. СМС-сообщение, и «номер не определен». В принципе, так и должно быть. Короткий текст «номер 3», что означало срочно прибыть на конспиративную квартиру по определенному адресу, которому «тройка» и соответствует. «– 3.1» – это вторая известная Антону конспиративная квартира полковника Борисова… и последняя, ему известная.

Если Антон срочно прибыть не может, то он должен позвонить на оперативный номер и сообщить об этом, а также свой вариант встречи и возможность ответить на звонок шефа, если тот сочтет нужным это сделать. Были и другие коды, обозначаемые другими «номерами», как, например «срочно связаться по телефону», «ждать дома», даже был вариант «срочно прибыть в Управление».

Шеф открыл дверь с трубкой телефона, прижатой к уху. Он кивком велел заходить и не торчать в дверях. Посмотрев на спину расхаживающего по комнате Борисова, Антон догадался, что тот получает неприятную информацию, что он не доволен и зол, но будет это скрывать. За время общения с полковником Антон уже научился кое-что понимать в его настроении и характере.

– Так, ну, давай к делу, – бросив телефон на диван, велел Борисов и грузно уселся в большое кресло, забросив ногу на ногу.

Смотрел он хмуро, но Антон понял, что лично к нему это не относится. Просто в голове у Григория Максимовича все еще крутится полученная информация, и он ее анализирует.

– Хватит тебе, Антон, в девочках ходить, пора и замуж! Я включаю тебя в операцию. Дело не очень сложное и не очень серьезное, просто не хочу, чтобы ты без дела прохлаждался. Если есть у меня свободный сотрудник, то почему бы мне его не бросить на некий участок работы, который оказался временно обнажен. Так что для разминки тебе – дело убитого полицейского.

И Борисов обстоятельно рассказал, как и при каких обстоятельствах были обнаружены тела двоих людей с пистолетами в руках и пулевыми ранениями. И что один из них числился оперуполномоченным окружного УВД, а второй был относительно известным в определенных кругах вором, специализирующимся на кражах ювелирных изделий. Предполагается, что оба погибших были застрелены кем-то еще и что их поединок, картина, что они застрелили друг друга, был инсценирован.

Антон открыл было рот, чтобы начать задавать вопросы, но Борисов сразу же заявил, что пистолеты старые, серии «ПММ», и пропали они с армейских складов в Дагестане, куда свозилось изъятое у убитых боевиков или из вскрытых схронов оружие. Номера спилены не очень аккуратно, и один из стволов удалось даже идентифицировать. По картотеке рисунки каналов стволов уже встречались во время совершения преступлений. Эксперты определили, что из одного пистолета совершено два преступления – в Ростовской области и в Краснодарском крае. Из второго были убиты двое полицейских в Дагестане.

– То есть вы намекаете, что оба ствола специально привезли для таких случаев в Москву? Все концы на Кавказе?

– Примерно так. Не с чем связать, а кавказский след тем и удобен, что заведет в такие дебри, из которых следователь не скоро выпутается. Но это – липа.

– Почему?

– Потому что уголовник по кличке Сеня Морячок крал исключительно в Москве и сбывал украденное московским же барыгам. По сведениям уголовного розыска, он никогда не имел дел с кавказцами, и иногородними в том числе. Работал он практически всегда один. Нанимал помощников, но в деле они не состояли.

– Старший лейтенант Козлов, это второй погибший, на Кавказе в командировках или иными путями никогда не был. По службе характеризуется ни так ни сяк. Нарушения дисциплины были, нарекания от руководства тоже. Друзей не было, заметных криминальных связей не зафиксировано, на повышение не планировался.

– Не пойман, вот и не вор, – резюмировал Антон.

– В смысле?

– В смысле, что за руку его просто не поймали. Копошился парень в своей работе на своей оперативной зоне, вроде что-то раскрывал, что-то находил, задания выполнял. А чем он жил, что еще там делал, никто толком не знает. А такие вот неприметные частенько «крышуют» ларьки, имеют шашни с уголовной шушерой. Ему эта должность в полиции нужна была для корыстных целей, а не для того, чтобы с преступностью бороться.

– Знаток, – усмехнулся Борисов.

– Такие типчики что в Екатеринбурге, что в Москве имеются.

– Есть на этого, как ты говоришь, типчика еще кое-что. Но это уже по нашей линии, нашими стараниями полученное. Отчасти поэтому Козлов еще работал в органах и его возможные делишки не афишировались. Имеется у этого парня покровитель. Их отношения не особенно были на виду, но нам удалось их зафиксировать. Козлов был близок с полковником Бельшицким из МВД. Многие побаивались связываться и смотрели на дела Козлова сквозь пальцы. Даже слишком.

– Как это?

– Пару раз старший лейтенант мог вылететь со службы со страшным треском. Один раз по поводу злоупотребления служебным положением, второй – по поводу укрывания преступления.

– А что из себя представляет Бельшицкий?

– Нормальный офицер, чиновник в погонах, грамотен в вопросах документооборота, занимается в основном взаимодействием с другими ведомствами и министерствами. Говорят, что у него хорошие связи, но я их следов не обнаружил. В том смысле, что не видно, чтобы он ими пользовался каким-то образом ради выгоды для себя. Знаком со многими ответственными работниками, жена у него в структуре Министерства обороны, в департаменте образования работает, в таможенном комитете связи есть, в вузовской системе.

– А что из себя представляет уголовник Сеня Морячок?

– Осторожный, аккуратный, с выдумкой. Я бы сказал, что интеллигент от криминала. Но две ходки на зону все равно имел. Думаю, парень достаточно двуличный и хитрый. Кстати, украденное почти не изымалось во время следствия. Либо умудрялся спрятать, либо и правда успевал сбыть. Только во второй раз он кое-что сдал, чтобы пару лет скостить себе, а в первый раз все говорило о том, что его дружки-барыги кинули. «Рыжье» взяли, а «бабки» отстегнуть не успели. Вроде с него и взятки гладки.

– Он грабил ювелирные магазины?

– Не только. В наше время существует масса мест, где золотые украшения имеются в большом количестве. И он эти места умело вычислял и брал. Мастерские по изготовлению, по ремонту, скупки, ломбарды, отделы в универмагах, частные коллекции.

– Частные коллекции, – задумчиво повторил Антон. – Мастерские по изготовлению, ювелиры-мастера.

– Ты о чем? – насторожился Борисов. – Ну-ка, членораздельно!

– Когда я летел в Москву, то просматривал новости. И мне попалось два сообщения, которые любопытным образом перекликаются с вашим заданием, Григорий Максимович. Просто «Год ювелира» какой-то начинается. Я прочитал упоминание о смерти старого московского мастера-ювелира Чебыша. Не слышали о таком?

– Нет, и что? Чем тебя удивила смерть, как ты сам признался, старого человека?

– Сам факт смерти старого человека ничего загадочного в себе не несет, – терпеливо ответил Антон. – Просто хочу отметить, что это не просто мастер, это, как указывалось, основоположник целой школы ювелирного искусства, человек, воспитавший целую плеяду, и так далее. Между прочим, его работы хранятся в нескольких музеях мира и частных коллекциях. Вижу, что вас этот факт не впечатлил. Тогда скажу о втором происшествии, случившемся в тот же день. Трагически погиб в автомобильной катастрофе на Кутузовском проспекте профессор Богомолов. Известный и признанный специалист по истории ювелирного искусства, консультант ряда учреждений и член ряда обществ и комиссий. А тут еще и уголовник, который тоже, судя по вашим словам, прослыл в некотором роде специалистом по ювелирному искусству. Уж тут вы отпираться не будете и признаете смерть Сени Морячка в некотором роде загадочной.

– А интересный ты парень, – покачал головой Борисов. – У вас там на Урале все такие или это влияние Бажова? Хозяйка Медной горы и другие сказочные персонажи?

– Вы удивитесь, но они не совсем сказочные, – прошептал Антон, с опаской оглянувшись по сторонам.

– Ладно, ладно! – улыбнулся полковник. – Без мистики мне тут! Вся эта история может вообще ничего не означать. Напрасно ты сразу начинаешь склоняться к одной версии – ювелирной. Старик умер, вот происшествие! Ювелир? И что? А ты знаешь, насколько бывают более убедительными и другие совпадения? Три смерти в пределах Москвы, в которой население, если мне память не изменяет, семь миллионов человек. Да временно проживающих еще миллиона три. Три человека из десяти миллионов – это вообще ни о чем! Гораздо больше можно найти совпадений среди людей, умерших насильственной смертью. По роду деятельности, например, имеющих отношение к медицине. Это будут десятки, если не сотни людей.

– Простите, – запротестовал Антон.

– Нет, ты дослушай меня, уральский гость! Кого-то медицина связывает, а кого-то автотранспорт. Ты ведь не будешь возражать, что все погибшие в автокатастрофах и не по своей вине имели общее именно это? А у кого-то общее – страсть к рыбалке, к охоте. А кто-то из убитых имел отношение к строительству. Значит, их убила строительная мафия? За последние трое суток у нас из области строительства около двенадцати смертей. И это не количество рабочих, которые упали с лесов по пьянке!

– Ясно, – констатировал Антон, опустив голову.

– Да ничего тебе не ясно, капитан, – вдруг рассмеялся Борисов. – Ишь, голову сразу повесил. Я всего лишь хотел тебя убедить, что нельзя придерживаться одной версии. В нашей работе их нужно держать в голове и отрабатывать десятками. Только так правильно! Чем ты их больше придумаешь и отработаешь, тем больше гарантия в том, что первая, пришедшая тебе в голову, все-таки правильная и единственная. Не кидайся сразу на одну, не отметай другие только потому, что тебе, видите ли, так кажется.

– Так вам кажутся эти смерти имеющими отношение к заданию или нет?

– Разумеется, кажутся, – ответил Борисов. – Больше тебе скажу: ты молодец, что следишь за информацией, и молодец, что углядел эти совпадения. Но хвалить я не люблю, потому что хорошая работа – это единственно приемлемая форма выполнения задания. Учти это! Теперь суть твоего задания…

Глава 3

Крепкий мужчина с массивной челюстью и шеей борца, с седоватыми не по возрасту волосами, аккуратно выстриженными в непокорный ежик, стоял у парапета ограждения на втором этаже ГУМа. Его чуть насмешливый взгляд голубых глаз скользил по лицам проходивших мимо людей. Светлые льняные брюки, рубашка навыпуск, сильная загорелая грудь и руки в карманах брюк. Он вполне бы сливался с толпой примерно так же одетых мужчин этим жарким московским летом, но его выделяли уверенный взгляд, основательная посадка головы на широких плечах, упрямая складка губ.

Были в этом мужчине лет сорока воля и власть. Или жажда власти, если ее еще не было. Как-то сразу становилось ясно, даже после беглого взгляда, что это не водитель серьезного бизнесмена, слесарь соседнего ЖЭКа, не консультант магазина строительных материалов. Этот человек был создан для власти, для того чтобы быть лидером, править лодкой жизни, а не сплавляться на ней, с трудом лавируя между камнями.

– Вероничка? – вдруг окликнул он женщину, выходившую из бутика с большим пакетом. – Вот так встреча! Ты как здесь? Хотя…

Вскинув четко и профессионально очерченные брови, женщина внимательно смотрела на насмешливое лицо мужчины. Легкая тень досады или неудовольствия пролетела, и ее тут же сменила приятная улыбка.

– Николай? А ты что тут…

– Да вот, – неопределенно двинул плечом мужчина, – на Петровку по делам заскакивал, а потом решил зайти сюда. У коллеги завтра день рождения, надо посмотреть что-нибудь для бритья, после бритья… чтобы приличная марка была. А ты, значит, на шопинге? Геннадий балует?

– Ну, извини, я ведь… – начала было женщина, но мужчина перебил ее, беря за локоть.

– Посидим? По чашечке кофе, поболтаем? Я все-таки не видел тебя тысячу лет. То, что я у вас был на Восьмое марта, не считается, там я был гость. А вот чтобы так просто посидеть, вспомнить молодость.

Он усадил ее за свободный столик у перил, сел напротив и сложил кисти в замок перед лицом, глядя загадочно и томно.

– Ну, – попыталась взять инициативу в свои руки женщина, – как поживаешь, что не заходишь? Или вы с Геной на работе видитесь?

– При нашей работе, – усмехнулся мужчина, – с соседом по кабинету и то не видишься неделями. В органах служим, и служба у нас «дни и ночи».

– Ладно тебе! Ты полковник, ты не на оперативной работе, вполне можешь жить не в таком напряженном ритме.

– А ты хорошо выглядишь, Вероника, – неожиданно сменил тему разговора Николай. – Косметологи, салоны, солярии. Почти не изменилась за эти годы.

– Перестань! – махнула Вероника ухоженной ручкой, но по глазам было видно, что лесть не прошла мимо. – Как я могу выглядеть! Баба сорокалетняя. Мы же ровесники и с тобой, и с Геной. Так что я теперь Вероника Андреевна, а ты уже вон Николай Анатольевич!

– Нет, – покачал головой полковник, – не «вон уже». Все словно вчера было. Студенты-юристы, вечеринки, лекции, семинары, практики, каникулы. Молодость, порывы и всегда солнечная погода, даже когда на улице проливной дождь или метель.

– Как поэтично, – немного смущенно улыбнулась Вероника, пригубив принесенный официанткой кофе. – Ты всегда умел красиво говорить.

– Это да, – рассмеялся Николай и откинулся на спинку кресла. – Я все тогда умел делать красиво. И говорить, и ухаживать. Ты ведь чуть-чуть… Эх! Молодость, наивность. До сих пор никак не пойму, почему ты выбрала Генку, а не меня.

– Ты всегда был нахальным, – отрезала она, – а женщинам нахальство нравится только в определенных дозах.

– Помнится, что тебе оно нравилось во всех дозах, – вдруг серьезно и тихо ответил Николай. – Я помню эти минуты, помню, как ты…

– Жучков! – Глаза Вероники метнули темные молнии. – Мы, кажется, договаривались с тобой раз и навсегда! Что было, то было. И не вспоминать и не обсуждать!

– А забывать мы договаривались? – устало спросил Николай. – Вот я и не могу забыть.

– Коля, прошу тебя, давай не будем.

– Конечно, – улыбнулся полковник, – я для тебя могу сделать все что угодно. Приказывай! Хотя такое приказывать нельзя, жестоко это. Могу только молчать и улыбаться, как самый обыкновенный друг юности и друг семьи.

Они поболтали еще минут двадцать, выпили по второй чашке кофе, после чего Вероника заторопилась. То ли от чувства облегчения, что эта встреча наконец закончилась, то ли навеяло в самом деле что-то, но она наклонилась, позволила мужчине поцеловать себя в щеку, чисто по-дружески, и направилась к выходу.

Полковник Жучков посидел некоторое время, барабаня пальцами по столу и глядя вниз на людской поток. Потом его из состояния оцепенения вывел звонок мобильного телефона. Коротко обменявшись незначительными фразами, он отключился, оставил на столе деньги и поспешил к другому выходу.

Серая «Хонда» миновала МКАД и понеслась дальше, уверенно маневрируя в потоке машин. Ближе к Коломне она сошла с трассы и углубилась в лес. Примерно через час вынырнула из лесного массива и остановилась на берегу Москвы-реки. Здесь водная гладь просматривалась далеко в обе стороны. На противоположном берегу местами желтели песчаные пляжи, с обилием кустарников и невысоких деревьев.

Николай Анатольевич Жучков неторопливо выбрался из машины, сунул руку под сиденье и достал старенький, истертый до белизны пистолет «ТТ». На ствол оружия был плотно накручен глушитель, судя по металлу, недавно изготовленный. Сунув пистолет себе под рубашку за спину, Жучков пошел по берегу в сторону невысокого обрыва и извилистой дорожки, сбегавшей к воде.

Старого друга Геннадия Бельшицкого он увидел издалека. Мужчина стоял, подперев плечом дубок, и задумчиво курил. Жучков посмотрел под ноги Бельшицкого. Там валялось уже три окурка. Или нервничает старый друг, или давно приехал.

– Гена! Ты здесь? – позвал Жучков.

Бельшицкий обернулся, кивнул, бросил окурок себе под ноги, тщательно его затоптав, и проворчал:

– Наконец-то. Что за игры в шпионов, Коля? Как будто я не знаю, чем мы занимаемся.

– Не скажи, – рассмеялся Жучков и приобнял друга за плечи. – Это не мы играем, это заказчик играет. А они все люди пуганые, куста боятся. Но это я образно, потому что тут кустов как раз хватает. Пошли, я, кажется, его машину слышал.

Бельшицкий кивнул и не очень весело побрел по тропинке к спуску.

– Так в чем там дело? – не оборачиваясь, спросил он.

– Опять таможня, – недовольно вздохнул сзади Жучков. – Делов на пять копеек, а препятствий как перед танковой колонной Гудериана. Там и документы в порядке, и разрешения все есть, и справки. Человек даже за канитель готов заплатить. Он ведь коллекционер, а не перекупщик, приятнейший дядька, между прочим.

– А ты уверен, что там все чисто с документами?

– Ген, я ведь для этого тебя и прошу вмешаться. – Жучков догнал друга и пошел рядом. – Мне криминал не нужен, тебе криминал не нужен, а уж нашему иностранному другу тем более. У тебя люди на таможне свои есть, ты их просишь, чтобы они быстренько убедились без всякой волокиты, что документы в порядке, и пропустили гостя. Все! Никаких неприятностей, кроме приятностей в виде зеленых банкнот. Он богатый, Гена, ему спокойствие и респектабельность дороже.

– Ох, подведешь ты меня со своими аферами, Коля, – проворчал Бельшицкий. – Если сам факт нашей тайной встречи так далеко от Москвы станет достоянием гласности, это уже будет подтверждением преступных намерений. Во что ты ввязался!

– Вот здесь мы его и подождем, – вдруг остановился Жучков, обходя по краешку узкую полоску берега.

В этом месте река вдавалась в берег глубоким заливом. В таких вот заливах часто образуются омуты, которые очень любят сомы. Жучков покрутил головой, прислушиваясь и всматриваясь в противоположный берег. Кажется, никого и ничего постороннего нет.

– А меня ты зачем ему привез? – снова стал ворчать Бельшицкий. – Вполне могли сами договориться.

– А затем, – ответил Жучков, глядя в спину друга, – что ты меня аферистом считаешь, и дела мои аферами, а на него посмотрел бы и понял, что он вполне приличный человек.

Бельшицкий махнул рукой и пошел вдоль воды, глядя в нее унылым взглядом. Жучков проворно вытащил из-под рубашки пистолет, поднял его на уровень глаз и дважды выстрелил другу в спину. Тихие хлопки нельзя было расслышать и в десяти метрах. На рубашке, на уровне левой лопатки, тут же стали расплываться пятна крови вокруг рваных дырочек. Бельшицкий остановился, скособочившись на левую сторону, попытался обернуться, но силы и сознание покинули его, и он боком упал в воду с недоумением на лице.

Жучков некоторое время постоял, прислушиваясь, достал из кармана платок, тщательно протер оружие и с небольшим размахом швырнул его в воду. Потом подобрал небольшой камень, завернул его в платок и тоже швырнул подальше от берега. Неторопливо отойдя к деревьям, прибавил шагу и, прячась за деревьями, поспешил назад к своей машине.

Старший научный сотрудник Анна Николаевна Славина готовила экспозицию к возвращению в Лувр. Представители французской стороны в лице мадам Валери торопились, ссылаясь на то, что планы приходится менять. Они, видите ли, не удовлетворены итогами аукциона, и теперь им нужно корректировать свои коммерческие планы в ущерб планам культурного обмена.

Завотделом, Ольга Геннадьевна Липатова, торопливо проходила мимо, раздавая указания сотрудниками, когда ее окликнула Славина.

– Да, что у вас?

– Ольга Геннадьевна, я что-то не пойму. Вот эти подвески, диадема и перстень, я хорошо их помню…

– Что случилось, что с вами?

– Это подделка! – побледнев, заявила Славина.

– В смысле? – нахмурилась Липатова, сведя к переносице тонкие брови. – А нам какое дело… Что?

– Подделка. Кажется, за время выставки их кто-то подменил. Я не берусь судить, потому что слишком волнуюсь, но нам нужно срочно провести экспертизу и… Вызывать ми… полицию.

Среди сотрудников, находившихся рядом и слышавших этот разговор, воцарилась тишина. Липатова тут же подозвала всех к себе и самым строгим голосом велела держать язык за зубами. Еще ничего не известно, и каждое оброненное неосторожно слово может нанести музею такой удар по репутации, что… Сотрудники, переглядываясь с перепуганными лицами, согласно кивали и разглядывали украшения французских монархов. Славина подозревает подмену в пяти экспонатах, а если больше? Вот это скандал!

Совещание для руководства ГУВД Москвы собрали в кабинете начальника. За длинным столом сидели руководители управлений, заместители начальника ГУВД, а также несколько офицеров из МВД. Полковник Борисов тоже сидел на этом совещании и не понимал, зачем устраивать этот спектакль здесь. Вызвали бы виновных и потенциально виновных к ним на Житную, прополоскали бы мозги, а потом взялись тихо за работу. К чему этот показательный скандал?

Представитель кадровой службы рубил воздух ребром ладони и требовал самого тщательного разбирательства, самого строгого осуждения и еще чего-то, чему Борисов объяснения не нашел. Туманно говорил представитель и, если разобраться, абсолютно безграмотно. Обсуждать было рано, потому что обстоятельства гибели офицера полиции Петра Козлова пока не ясны. То, что его тело лежало рядом с телом вора, ни о чем еще не говорило и обвинением быть не могло. И вообще, вину определяет суд, а не административный гонор.

Слово взял заместитель начальника городского управления Лазарев и строго наказал провести служебное расследование, а также тесно взаимодействовать со следствием. МУР, по его словам, просто обязан разобраться в этом деле и расставить соответствующие знаки над соответствующими буквами. В общем, толок воду в ступе, потому что эти тирады большинство из присутствующих из уст полковника Лазарева слышали уже не раз.

Потом поднялся еще один полковник, чьего присутствия Борисов поначалу не заметил. Оказалось, что он из главка уголовного розыска и наконец-то, пролил свет на цель этого мероприятия.

– Товарищи офицеры. – Басовитый голос полковника заглушил шелест страниц ежедневников и блокнотов. – Тут мои коллеги много говорили об ответственности, об обязанностях и другие важные слова. Я просто поясню, что дело не только в гибели старшего лейтенанта Козлова и не совсем в том, что его тело нашли рядом с телом известного уголовника Сени Морячка. Случиться там могло всякое, и следствие разберется в обстоятельствах этой трагедии в Марьиной Роще.

– Мы тоже должны выводы сделать… – буркнул с места представитель кадров.

– Сделаем и выводы, и все остальное, – пообещал полковник. – Дело это, как можно предположить, имеет связь с другим шумным делом, которое может стать шумным и неприятным для всех нас. Вчера вечером обнаружилось, что часть экспонатов выставки ювелирных изделий из коллекции Лувра, выставлявшихся у нас в Пушкинском музее, оказалась подменена на дешевые подделки.

– Ничего себе, – не сдержался кто-то из офицеров. – Вот это работа. Две недели дешевка лежала среди дорогущих исторических ценностей, и никто не замечал.

– Когда я сказал, что подделки дешевые, – пояснил, не смутившись, полковник, – то имел в виду истинную цену коллекционных экспонатов. Подделки выполнены на очень хорошем уровне, выполнены мастерски. И догадался о подмене только специалист, и то лишь при ближайшем рассмотрении, когда экспозиция уже готовилась к отправке во Францию. Давайте не будем обсуждать эти нюансы, оставим их женским языкам для кухонных разговоров. Считайте, что поставлена задача оперативными силами городского УВД в кратчайшие сроки раскрыть это преступление и вернуть похищенные украшения.

– Кратчайшие – это сколько? – снова раздался голос из-за стола.

– Через две недели выставка должна отбыть во Францию. Вот и считайте сами! Отбыть в полном комплекте и без подделок. Дольше задерживать ее в России нельзя во избежание скандала на всю Европу. В противном случае, а я не сгущаю краски, полетят головы и погоны. И не только у нас в министерстве, но и в вашем управлении. Это дело нашей чести, товарищи офицеры.

Колдун он, что ли? Борисову пришли на ум вчерашние слова Антона Копаева, и он поежился. Может, у них там на Урале в самом деле живы еще всякие шаманские штучки? Шутка, конечно, но как он там вчера намекал на свои ощущения? Что начался «Год ювелира»? Тут подмена, там умер старик – мастер, каких свет не видывал, тут убили вора – специалиста по ювелирным кражам, там воткнулся в другую машину на оживленном проспекте консультант по ювелирному искусству.

Он вспомнил, как солидно внушал молодому капитану о совпадениях и о том, что нельзя хвататься за одну версию. А капитан-то, кажется, не сильно и ошибался. Если вообще ошибался. Ладно, пусть парень работает. Надо ослабить поводок и посмотреть, как и куда его нюх выведет. А работа полковника в этом деле – официальная сторона.

Борисов вытащил из кармашка папки красный листок для записи и быстро написал на нем «надо поговорить». Свернул листок и толкнул его через стол подполковнику Корнееву, который все еще замещал начальника МУРа. Корнеев развернул, прочел и с неудовольствием посмотрел на Борисова. Не любите вы нас, подумал Борисов, думаете, что мы только и следим, кто из вас случайно оступится, не так и не туда посмотрит. Ну и ладно, не оступайтесь.

После совещания – когда офицеры потянулись к выходу – он молча подошел к Корнееву и протянул руку, добавив:

– Давненько не виделись.

– Да уж, с вашей службой видеться – потом ночь не спать.

– Ладно краски сгущать. Мы не инквизиция и не опричники, а недостатки в работе есть у всех. Даже у нас.

– Ну что, ко мне? – предложил Корнеев тоном хозяина.

– Да уж, от глаз подальше. Дело очень серьезное, Виктор Сергеевич, и мы можем друг другу здорово помочь. И следствию тоже.

Корнеев бросил быстрый взгляд и отвернулся, как будто пропустил фразу мимо ушей. Борисов этот взгляд все же заметил.

– Да-да, следствию. Очень длинные хвосты намечаются в деле старшего лейтенанта Козлова. И сегодняшняя накачка выросла из того же болотца с мутной водичкой.

Полковник смотрел на следователя Храпова и внутренне жалел его, потому что ярко представлял то, что этот уже не очень молодой человек сейчас ощущал. Восемь утра, вчера был крайне напряженный день, а он пьющий, по лицу видно, что пьющий. И не похмеляется! И не увольняют! Не врал Корнеев про него, не врал.

А Корнеев достал из кармана пузырек и поставил на стол перед следователем. Храпов покосился, вытирая обильный пот с лица, потом взглянул на Борисова.

– Я в прошлую пятницу ездил на шашлыки к одному старому дружку, – безмятежным тоном стал рассказывать Григорий Максимович. – Места, я вам скажу, под Отрадным сказочные! И под эту сказку, да под шашлычок, а мой приятель умелец, перебрали мы как следует… А в субботу меня на работу вызывают. Вот-вот, Дмитрий Владимирович! Я вас очень даже понимаю. У Корнеева связи в аптеке. Он такие вещи достает, что без рецепта не отпускают. Берите, берите, три минуты, и вы человек!

Связи были не у Корнеева, а у самого Борисова. И таблетки эти достал он именно для сегодняшней встречи, только не знал, что именно сегодня они очень понадобятся. Храпов не стал ломаться. Как и большинство пьющих и давно пьющих людей, он перестал стесняться своего состояния, махнув на это рукой. Не нравится – не смотрите, не устраиваю – увольняйте. После двух принятых таблеток пот хлынул из следователя, как из прохудившегося брезентового ведра. Он ушел за маленькую дверь в стене, а через пару минут появился в свежей рубашке, с мокрыми причесанными волосами и немного побледневшим лицом.

Довольный Борисов сделал вид, что вообще не участвовал в спасении самочувствия следователя и принялся рассказывать о том, что его оперативники нарыли про погибшего оперативника Козлова, утаив пока сведения только о странной дружбе старшего лейтенанта из окружного УВД и полковника из МВД Бельшицкого. Он прекрасно знал, что еще вчера следователя Храпова вызвал непосредственный начальник и приказал в процессе следствия плотно и активно работать с полковником Борисовым из Главного управления собственной безопасности МВД. Но не знал, что вчера Храпов на этот приказ нахмурился и высказался в том смысле, что когда начинаются нарушения в процессе следствия, то и дело до суда обычно не доходит. Начальник погрозил пальцем и велел идти работать.

Сегодня Дмитрий Владимирович несколько изменил свое отношение к приказу начальства. Этот здоровенный полковник из министерства не лез с вопросами, не требовал сведений и информации о вскрывшихся связях. Он ничего не требовал, а, наоборот, делился информацией, и информацией важной. Она, конечно, была из разряда оперативной, но теперь им совместно предстояло сделать ее элементы конкретными уликами против преступников.

Борисов видел, как на лице следователя меняется выражение. Отчасти потому, что он подобрел к нему самому, отчасти самочувствие после таблеток улучшалось буквально на глазах. Что значит качественный препарат!

– За информацию спасибо, – кивнул Храпов, закуривая и с наслаждением затягиваясь сигаретой. Наверное, впервые с наслаждением за сегодняшний день. – Придется мне планы допросов кардинально поменять. Ну, не беда, был бы толк. Смотрите, какая ерунда получается, господа полковники и подполковники. Я еще никому не говорил и пока говорить не намерен, но в музее мы обнаружили пальчики. Очень неосторожно там один человек оставил след своего безымянного пальца с характерным кольцевым рисунком папиллярных линий. Эксперт утверждает, что стекла тщательно обработаны средством для мытья стекол типа «Клиф». Уборщица пользуется для обработки поверхностей средством «Силит». Ей такое завхоз покупает.

– Что вас настораживает? – поинтересовался Корнеев. – Что это может оказаться пальчиком вора?

– Почему «может»? Оказался. Да и нет в штате работников музея судимых.

– Он есть в нашей картотеке? – понял Борисов.

Храпов солидно кивнул и снова затянулся сигаретой. Видимо, ничто человеческое ему было не чуждо, в том числе и элементы гордости. Шутливой, но гордости и некоторого позерства.

– И в картотеке, – сказал он, – и в морге. Лежит, голубок, в «судебке» рядом с телом вашего Козлова.

– Сеня Морячок, – вздохнул Корнеев. – Значит, не зря он отлеживался «на дне», значит, втихаря готовил дельце. А судя по масштабам и по результатам, готовил даже не он, а кое-кто поумнее. И Сеню он привлек как специалиста, а потом убрал. И убрал руками Козлова. Или что там у них случилось в ту ночь?

– Есть у меня один опер, – с улыбкой заговорил Борисов. – Молодой, толковый, не по возрасту опытный. И знаете, что он мне буквально два дня назад сказал? Он сказал, что совпадений много, что «Год ювелиров» начался. А ведь он ничего еще не знал, только вычитал в наших СМИ про смерть старика-ювелира Чебыша да про несчастный случай с консультантом этого и еще ряда музеев, профессором Богомоловым.

– Вы ему премию выпишите, этому своему сотруднику, – посоветовал Храпов. – Вот вам заключение эксперта, которое гласит, что Сергей Иннокентьевич Чебыш никакими хроническими заболеваниями не страдал, патологий и иных изменений жизненно важных органов не имел, за исключением тех, что обусловлены возрастными изменениями. Это раз. Второе, господа полковники и подполковники. Перед смертью старый ювелир пребывал в состоянии крайнего возбуждения, я бы сказал, даже нервного расстройства. Это могло привести к остановке сердца, но это не смерть от старости, это смерть, если хотите, в состоянии стресса. Так что вопрос о причинах остается пока открытым.

– Вы полагаете, что Чебыш мог изготовить эти копии, что подложены в музее вместо настоящих? – задал самый важный вопрос Корнеев, видя, что никто этот вопрос поднимать не спешит.

– Скорее всего, он их и изготовил, – затушив сигарету в пепельнице, заявил следователь и, торжествующе посмотрев на коллег, извлек из папки несколько листков бумаги, скрепленных вместе. На верхнем значилось наименование какого-то экспертного заведения. – Вот вам заключение специалистов о том, что изделия изготовлены в стиле и характерной манере мастера Чебыша, но с соблюдением дизайна и художественного содержания оригинала. Причем огранка камня произведена на станке собственного изобретения и изготовления мастера Чебыша. В большинстве случаев в подделках использовался обычный поделочный камень, сходный по внешнему виду, или драгоценный, но низкого качества, мутный и с трещинками на обратной стороне. Его цена как ювелирного камня, не выше, чем у хрусталя, хотя со стороны он смотрится.

– И ни одного свидетеля не осталось, – прошептал пораженный Корнеев.

– Ну, Виктор, ты не отчаивайся, – рассмеялся Храпов и полез за новой сигаретой. – Исходя из того что нам принес Григорий Максимович, мы можем сделать вывод, что «убранные» свидетели – это своего рода улика, цепочка, которая к преступной группе и приведет. Ну а чтобы я время не терял, то задание вы своим оперативникам дайте такое. И вы тоже, товарищ полковник, – потыкал он пальцем в Борисова. – Работать вместе так работать!

Побродить по залам Пушкинского музея Антону еще ни разу не доводилось. Он как-то в Интернете видел фотографии, читал, но сам… Он и в Москве-то был всего два раза до этого официального перевода. Нет, три раза.

Мимо, тихо шелестя одеждой и крутя головами во все стороны, прошла группа японских туристов. В следующем зале, как контраст, топталась и гудела отечественная группа. В задних рядах очень мешали своими разговорами экскурсоводу, но она интеллигентно терпела.

Вот они! Антон подошел к витринам и стал разглядывать украшения с этикетками, на которых были указаны мастера, годы изготовления и кому из монархов принадлежали. Интересно, вот он, например, отличить настоящие от подделки не мог. Да и никто не сможет, кроме специалистов, раз экспозицию оставили на месте. И как журналисты еще не пронюхали?

Антон побрел дальше, улыбаясь про себя. Ему никогда еще не приходилось окунаться с головой в подобную атмосферу. Вроде бы современный мир, но насколько сильна аура прошлых столетий. Хочется почтительно склонить голову, а иногда и втянуть ее в плечи. Века, века, люди, события. Что от них осталось? Память, пожелтевшие листки да немеркнущее золото. А ведь какие эпохи были, какие люди!

Интересная работа у историков, думал он, спускаясь по широкой лестнице в фойе, расследуют события, поступки, только очень давние. А принципы те же, что и у современных следователей. Только вместо собственноручных устных показаний есть показания письменные и не всегда собственноручные.

Вдруг впереди в коридоре мелькнуло лицо, которое он видел на фотографии в нескольких ракурсах, и мгновенно исчезло справа за дверью. Что тут? «Служебное помещение». Антон поправил на носу очки, которые выглядели совсем как настоящие с диоптриями, коротко стукнув, распахнул дверь и спросил:

– Разрешите?

Комната не была ни кабинетом, ни лабораторией, а именно «служебным помещением». Два стола, микроволновая печь, электрический чайник, большой холодильник, мойка, с дополнительным краном фильтра для воды. Типичное место для перекуса в рабочее время. Нужная Антону женщина стояла вполоборота к нему, приоткрыв створку навесного шкафа, и смотрела вопросительно и устало. Усталая женщина – это плохо, а усталая одинокая женщина – плохо вдвойне.

– Вам кого? – спросила Славина неожиданно мелодичным низким грудным голосом.

Антону голос понравился, но он поймал себя на осторожной мысли, что это результат аутотренинга. Ему ведь эта женщина должна нравиться, она должна у него вызывать симпатию. Или голос в самом деле приятный? Лицо вот… макияж бы ей легенький, тончик набросать, выспаться – да на море пару недель поплескаться, да в волейбол с молодежью погонять на пляже, романчик закрутить. А так… Ничего, лет тридцати пяти, со стянутыми на затылке в хвост волосами, глаза под очками умные, темные, губы полные. Одевается… скорее для удобства, нежели чтобы выглядеть хорошо в глазах мужчин. Отчаялась уже?

– Да… – Антон помялся, но все-таки вошел в комнату. – Понимаете, мне, вообще-то все равно, но лучше бы найти одну девушку. Ее зовут Аня Славина… Анна Николаевна. Мне посоветовали ее как признанного и тонкого знатока интересующей меня эпохи, лучшего специалиста в Москве и ее окрестностях.

Лицо женщины сделалось снисходительным. Тонкая лесть, искусно вплетенная в ткань этой длинной тирады, сыграла свою роль. Все-таки падки женщины на лесть!

– Славина – это я, – мягко ответила женщина. – А что вас за эпоха интересует и кто вы вообще-то такой. Аспирант, дипломник?

– В прошлом, Анна Николаевна, все в прошлом, – закрывая за собой дверь и по-хозяйски заходя в комнату, сказал Антон. – Сейчас я, как бы это выразиться, свободный художник. В том смысле, что писатель на вольных хлебах.

– Так художник или писатель? Вы уж определитесь.

Стало понятно, что дорожка всякой шушерой от истории и художественной литературы сюда натоптана, и очень давно. Наверное, устали отваживать этих деятелей. Придется использовать свой заготовленный в рукаве козырь. Антон во многом придерживался принципа, что надо бить сразу и сильно, чтобы потом не получить пинка под зад, как в драке, так и в беседе, только в первой – кулаками, а во второй – аргументами.

– Давно определился, только спрос на мое творчество сугубо специфический. Я ведь не просто пишу книги по истории. Этого добра разного качества, в том числе и сомнительного, на прилавках пруд пруди. Я, видите ли, Анна Николаевна, пишу книги об искусстве. Сейчас вот работаю над очередной «нетленкой», и посвящена она ювелирному искусству раннего Средневековья, предшествовавшего эпохе Возрождения. Не просто о ювелирном искусстве, а о людях, об их жизни, истоках их творчества, об их бессмертных творениях и обо всем, что с ними было связано. Понимаете, какой тут интересный пласт судеб людей и их творений.

– Интересно, – опустила наконец поднятые вверх от удивления брови Славина. – Н-ну, проходите. Извините, что не приглашаю вас в кабинет, я, собственно… да и поговорить у меня с вами толком времени нет. Если вот только по чашке кофе. От меня вам что нужно? Консультация?

Женщина наливала в две чашки кипяток, а Антон любовался изгибом ее шеи, заставляя проникнуться симпатией к этой суровой, серьезной, умной женщине, которая вся в делах, в диссертации, в науке.

– Хотелось бы пройтись по вашей выставке вместе с вами. Вы бы мне немного рассказали об истории самых известных украшений, которые выставлены у вас, которые существуют в мире. Это ведь…

– Молодой человек, а вас как зовут? – спросила вдруг Славина.

– Меня? Антон, а что?

– А то, – рассмеялась она, – что мне к вам как-то же нужно обращаться. Сейчас мне некогда, и экскурсию я вам устроить не могу. И никто не может, потому что рабочий день закончился, и посторонних сейчас попросят покинуть музей. Приходите завтра, покупайте билет и слушайте хоть до посинения…

– Анна! Анна Николаевна, вы ведь это не серьезно? Вы лучший специалист в этой области…

– Да кто вам сказал?

– Все говорят! – отрезал Антон. – Вы работник музея, вы же можете тут находиться в любое время суток, если вам это надо для работы.

В лице Славиной мелькнуло что-то тревожное и крайне серьезное. Может, она заподозрила, что этот симпатичный и непосредственный незнакомец тоже из воров. Ишь, как настырно напрашивается остаться допоздна в музее. Хотя вряд ли, ведь Антон столько сил положил, чтобы показаться ей очень и очень симпатичным парнем. Ну?

– Ну, не знаю, – замялась Анна Николаевна, глубоко засовывая руки в карманы не очень нового кардигана. – Вообще-то у нас с этим делом строго. Даже для своих работников нахождение в музее в нерабочее время не поощряется. Только в исключительных случаях, когда готовятся выставки. Но тогда издается соответствующий приказ, перечисляются конкретные лица…

– А на то, чтобы вы согласились поужинать со мной в приличном кафе, вам приказ начальства не нужен? – подходя ближе, спросил Антон совсем иным голосом. Тихим и вкрадчивым. – Поужинать при свечах, как это делали в Средние века. Пройтись по набережной и под плеск волн поговорить о том, что волнует и интересует и вас, и меня. Если вы мне сейчас откажете, то я… ножа у вас нет? То я суну голову в микроволновку и поверну ручку. А потом в моем кармане найдут записку, в которой будет сказано, что в моей смерти я прошу винить, Анну С. Не доводите до греха бедного одинокого писателя.

– Бедного? – улыбнулась наконец совсем не служебной улыбкой Анна. – Если вы бедный, так чем же вы меня можете завлечь в кафе. Тремя корочками хлеба? Как в «Буратино»?

– Признаюсь, что немного перегнул палку. Сейчас я еще не бедный, но по мере того, как выполню все ваши кулинарные капризы, то неизбежно стану бедным. – Антон закончил тираду и поперхнулся, поняв, куда увела его коварная мысль.

– Та-ак, – улыбнулась Славина, – теперь вы мне намекаете, что я много ем, что я толстая и меня надо кормить, кормить и кормить?

– Баловать, баловать и баловать, – поправился Антон, очень удачно заливаясь краской. – И потом, вы ведь должны любить изысканные блюда, фрукты, тонкие вина. При вашей привязанности к определенной эпохе это должно в вас присутствовать обязательно.

– Вы льстец, но что с вами делать! У меня не было планов на сегодняшний вечер, я в самом деле устала и устану еще, потому что у меня на сегодня куча незавершенных дел. Но если вы не накормите меня во французском ресторане, я вас убью прямо на его пороге.

– Повелевайте мной, – пятясь назад и прикладывая руку к груди, произнес Антон. – Называйте время, и я отвезу вас к роскошным гобеленам ресторана «Медичи».

Глава 4

В девять часов вечера они ехали в метро. Антон рассматривал профиль Анны, пока до него не дошло, что она в отражении в окне напротив может видеть, что он не сводит с нее взгляда. Пришлось соблюсти приличия и глазеть просто в пространство, как большинство пассажиров.

Что он успел понять в этой женщине? А понять нужно, потому что ему с ней работать, ему она нужна как главный свидетель того, чего она могла и не заметить. А может она оказаться тем человеком, который эту подмену в музее и совершил? Очень запросто, потому что все мы люди и всем хочется сладко есть и мягко спать. Только одни имеют в голове ограничитель и никогда не перейдут грань дозволенного законом, а другим на закон плевать. И на людей плевать, потому что для них главное – это они сами.

Интересно, а что она из себя представляет как женщина, снова вернулся Антон внутренним взором к профилю Анны Славиной. Нос великоват, губы чуть пухлые, с небольшим вывертом, брюнетка. Вообще-то это признаки повышенной сексуальности, но что-то подсказывает, что Анна – женщина одинокая и в данный момент друга у нее нет… А может, она настолько увлечена наукой, что вообще осталась старой девой? Почему бы и нет? Страсть сексуальная, страсть к науке – какая разница, чему отдаваться, теряя голову и ощущение реальности.

Шея? Довольно длинная, посадка головы уверенная, даже где-то женственная. Есть в ней женская стать, не корова. Ноги толстоваты, хотя она вся, как это говорится, «в теле». Размер ноги? Примерно тридцать восьмой, но мне это ни о чем не говорит.

– Станция «Парк культуры»… – произнес в динамике четкий женский голос.

– Здесь выходим, – слегка подтолкнула Антона под локоть Славина.

То, что она отказалась в конце концов идти в ресторан с французской кухней и вообще в ресторан, Антона порадовало. Ну какой в ресторане разговор, какой флирт? Туда водят женщин, готовых на все, водят для самоутверждения. А охмурять дам нужно в ситуациях, соответствующих их духовным потребностям. Низкая духовность – значит, тряпки, бутики, колечки. А с Анной все иначе, ей духовную пищу подавай. Наверняка в быту она очень непритязательна.

– Вон пиццерия, – показала она рукой вперед на Пушкинскую набережную. – Я тут была пару раз с подругами. Пицца просто отличная, и готовят ее здесь несколько видов.

Через двадцать минут они сидели, уплетали за обе щеки горячую пиццу и болтали о погоде, о группе молодежи за соседним столиком, о двух тетках с большими сумками и парочке студентов-очкариков, которые наверняка еще и не целовались ни разу. Потом они пили кофе и с улыбкой переглядывались. Антон был уверен, что женщина им увлеклась, хотя была старше лет на семь-восемь. Часто бывает, что это не важно. Для романа не важно, а для серьезных отношений? Что она вообще о нем думает?

– Выставка скоро уезжает, – начал Антон нужный ему разговор, – а вы так ничего еще и не рассказали о ней. А мне еще надо успеть побродить по залам музея, прочувствовать, чтобы изложить на бумаге.

– Вы пишете на бумаге? – удивилась Анна.

– Это образное выражение, – нашелся Антон, поняв, что опять сглупил. – Художественный образ, потому что, когда смотришь на экран ноутбука, в редакторской программе видишь перед собой все равно листок бумаги.

– Ну, что вам рассказать, Антон, – пожала она плечами и поднялась из-за стола. – Выставка в каком-то смысле, конечно, уникальная. Из коллекций Лувра к нам частенько что-то интересное привозят, но в таком вот ключе – впервые.

– И что же в ней такого особенного? – выходя вместе с Анной на набережную, спросил Антон, глубоко вдыхая вечернюю прохладу.

– Есть в ней изюминка, тончайшая незримая нить, которая соединяет нас в веках. Вы знаете, что одной из королев Франции была наша русская княжна?

– А-а, у-у… – Антон понял, что попался, что сейчас он блеснет своей безграмотностью. Писатель! – Из рода Романовых?

– Нет, из Рюриковичей. Это Анна Ярославна, дочь киевского князя Ярослава Мудрого. Князя, объединившего Русь под своей рукой.

– Киевская Русь?

– Да, Киевская Русь. В тысяча сорок четвертом году дочь Ярослава Мудрого стала женой французского короля Генриха I. И в составе экспозиции среди украшений есть и те, что носила Анна Киевская, как ее называли в Париже. Часть драгоценностей она привезла из Киева как приданое, часть подарена ей мужем, часть преподнесена аристократами, зарубежными гостями, другими европейскими монархами.

– Вот она, любовь, которой неведомы границы! – пафосно воскликнул Антон и тут же нарвался на снисходительный взгляд Славиной.

– Не любовь, а политика, – поправила она его. – И задача, которая стояла перед русской княжной, была до предела проста. Она должна была родить бездетному королю Генриху наследника, и через семь лет ей это удалось.

– Интересно, это французский престол потянуло на экзотику. Взять княжну из варварской страны в просвещенную Европу. Или только из-за здоровья и омоложения крови?

– У вас, как и у многих молодых людей, устаревшие представления об истории нашей страны. И судить вас за это нельзя, потому что часто это продукт нашего костного образования и науки, оторванной от нее. Да, Ярослав Мудрый был сыном князя Владимира, который крестил Русь. И всегда принято было считать, что именно тогда началось просвещение Руси, ее подъем по лестнице цивилизации. А до этого были какие-то княжества, которые воевали друг с другом и со степняками, какие-то полудикие племена в лесах и в степях. А ведь все было совсем иначе. Сегодня у нас уже более или менее правильные представления о тех временах.

– Нам, историкам, приходится работать почти как следователям или экспертам-криминалистам. Исторические данные, спорные исторические данные, противоречия, совпадения, причины прямые и косвенные. Но это очень интересная работа.

– Я догадываюсь, – улыбнулся в ответ Антон, – судя по темпераменту, с которым вы все это говорите.

– Дикая Русь, дикие племена, – пропустив мимо ушей его замечание, продолжала Анна. – У нас так принято считать, несмотря ни на какие новые данные. А могла ли дикая разъединенная Русь иметь такой вес в Европе, какой она имела? И ведь не с Ярослава Мудрого это началось. В Чехии хранится часть документа, который выдан славянским союзникам еще Александром Македонским. Часть его армии составляли отряды славян. И в награду за их подвиги он своим указом закрепил навеки за ними свои земли.

– Наши же земли он за нами закрепил?

– Тут возможны два варианта. Либо это были не наши земли, а мы исконно жили западнее, либо он в начале своих походов не рискнул нападать на Русь, потому что видел перед собой сильное государство. Указ – это чисто политический ход «царя мира» и признание того, что он не посягнул и другим не даст. А Змеевы валы под Киевом? Вы представляете рукотворные валы, построенные для защиты от набегов кочевников, тянущиеся с севера на юг на десятки и сотни километров? Могли дикие племена такое построить? Это могло себе позволить лишь сильное большое государство.

– Значит, французский король взял в жены дочь киевского князя…

– Потому что Русь имела вес, она была знаковой фигурой в европейской и мировой политике. Ее знали давно и очень хорошо. Более того, существует множество документов, в которых упоминается, что европейские цари признавали царей-русичей за истинных, в отличие от самих себя.

– И признание это подчеркнуто родством, на которое шли очень охотно. Вторая жена самого Ярослава, ее звали Ингегерда, была дочерью шведского короля Олафа Шетконунга, сын Изяслав был женат на сестре польского короля, а Святослав на австрийской принцессе. Всеволод женился на греческой принцессе, а Игорь на германской. И дочери, помимо Анны, были выданы замуж в Европу. – Елизавета за норвежского короля, а Анастасия – за венгерского. Вот вам и дикая страна!

– Да, не сладко было им идти в чужие страны, – вздохнул Антон с видом знатока. – Чужие люди, чужие обычаи.

– Вы рассуждаете как мужчина, как современный мужчина, – возмутилась Анна. – Вы не понимаете женской психологии. Вы привыкли брать, привыкли действовать силой. А предназначение женщины в ином. Возьмите Анну Ярославну. Что может быть священнее, чем родить сына монарху, продлить род, соединить кровь двух ветвей. Анна семь лет молилась день и ночь, а когда сын все-таки родился, она в честь этого события построила храм. А вы говорите!

– Вы не только любите историю, вы любите тех людей, – засмеялся Антон. – И Анну Киевскую тоже любите, сознайтесь.

– Хотите, Антон, я расскажу вам одну романтическую, загадочную и красивую историю? – задумчиво глядя себе под ноги, спросила Славина.

– Очень хочу. Собственно, на такие истории я и рассчитывал.

– Тогда слушайте. В тысяча сорок четвертом году Ярославу, князю Киевскому, принесли долгожданное известие: король французский Генрих I сделал наконец свой выбор и отправляет посольство в Киев к князю Ярославу Владимировичу просить руки его дочери Анны. Шпионы русского князя поведали, что слух о красоте Анны перевесил чашу весов, но мудрый князь понимал, дело не в красоте, а в том, что у него было многочисленное и здоровое потомство, а это давало физические гарантии. А еще союз с Киевом давал определенные гарантии против угрозы с востока. Слишком хорошо на Западе помнили гуннов и куманов, чьи стрелы летели через стены рыцарских замков, чьи быстрые кони уходили в степь от неповоротливых, закованных в сталь рыцарских коней. Восток всегда страшил Европу, даже больше, чем угроза воинственных скандинавов…

– Путислав! – Подлетевший на вороном как смоль коне молодой дружинник Олеко осадил скакуна так, что тот присел на задние ноги, взбивая землю и вырывая с корнем степные сочные травы.

– Говори.

– С яра, – указал в сторону реки рукавицей дружинник, – мы караван увидели. Со стороны озер идет. Никак франки с посольством. Дождались ли?

– Не торопь, – усмехнулся Путислав, покручивая длинный, ниже подбородка, ус, и, обернувшись, кивнул головой. Из перелеска выехал всадник, сидевший на коне боком, перекинув ногу через седло. Молодой, сильный воин со шрамом на щеке пожевывал травинку и смотрел весело. – Горыня, возьми полсотни и зайди вон с того лесочка. – Он строго глянул на воина: – Лихо ждешь, Горыня? Война не псовая охота. Много ныне в лесах и степях всякого люда скопилось. Половцы снова вышли на разбой удаль показывать да девок воровать. Сторожко надо, сторожко!

– Сделаю, Путислав, – расплылся в широченной улыбке Горыня. – Когда ж я битым выходил?

Он перекинул ногу через седло, вставил ее в стремя, натянул кольчужные рукавицы и одними коленями пустил коня в рысь. За ним из перелеска потянулись колонной по трое дружинники. Начищенные до блеска островерхие шеломы, толстые кожаные подкольчужники с короткими рукавами, из-под которых виднелись цветные рукава рубах с оторочками и вышивками. У всех воинов были кольчуги – бронь дорогая, но легкая и удобная. Мало еще на Руси научились ее ковать, больше везли от степняков да от ромейцев. Поверх кольчуги на плечах и груди закреплены гнутые железные бляхи. У всех круглые легкие щиты, короткие копья и кривые половецкие сабельки. Обученные кони ходко пошли краем степи. Ни игривого топота, ни храпа, ни ржания.

Путислав с удовольствием смотрел на своих воев. Он – сотник киевского князя Ярослава Владимировича, почитай, князя всех русичей. Всех Ярослав помирил, всех присягнуть заставил. Потому и Мудрым его стали называть. Дела отеческие приумножил, сохранил веру, князей объединил.

Путислав у князя был в чести. И за храбрость, и за верность. Рано он сиротой остался, но пригрел княже сына своего славного воя, что после половецкого похода от ран умер. А матушка, так та давно прибралась. В свой терем взял, потом конюшим в «детскую» дружину, где сыновья старых и знатных воев и бояр служили. Потом Путислав и сам коня получил.

Вот уже двадцать зим и лет служит он. Стал сотником, да не просто. Особое доверил ему Ярослав. Собрать себе тех, кто на коне и ест и спит, кто зверем рыскать по степям и лесам может, кто ночью как сова видит, кто стрелой белке в глаз попадает, а мечом кольчугу перерубает, шелома пополам разваливает. И таких дружинников Путислав собрал и выучил. Многое князь Путиславу доверял, на десятки дней в степи уходили, вести из первых уст приносили о том, кто из племен куда кочует, кто коней с пастбищ под седла собирает, а кто чужие табуны угоняет и юрты жжет.

Два похода от Киева за плечами у Путислава. Один раз половецкого хана Карагана усмиряли, второй – отражали набег булгарского князя. Оба раза Путислав отличился со своей сотней, дорогую саблю от Ярослава получил, терем в Киеве выстроил. Да пуст тот терем, хоть и красив. И дума на челе у сотника тяжкая лежит.

Махнув рукой, Путислав вывел из леса вторую полусотню и на рысях пошел навстречу каравану. Олеке строго приказал вернуться к товарищам на яру и глядеть в оба глаза. Как только опасность какая появится, тотчас дымом сигнал подать и Путислава предупредить.

Чтобы попусту коней не утомлять, он пустил их легким наметом. Пусть разогреются, а то застоялись. Если караван к броду не пойдет, то он точно направляется в Киев. Может, это и в самом деле посольство французского короля едет княжну Анну сватать, а может, и торговый люд идет с обозами. Опасно сейчас на лесных дорогах, охраны с собой берут много. Дорого обходится, да разор от разбоя куда больше будет.

Двадцать дней Путислав волком рыщет к западу от Киева, поджидая посольство. Дважды разгонял лихих людей, двоих дружинников привезли в Киев поперек седла на слезы матерям. Двадцать дней Путислав не видел Анну…

Обозы появились, когда до них было не больше двух полетов стрелы. Четверные упряжки тащили большие возы, обтянутые сверху просмоленной рогожей от дождя. Возов было много, десятка три. Верхами крутились погонщики, поодаль вереницей ехали воины в железных бронях. Десятка два. Да с десяток шли пешими около возов. Наемный люд. По шеломам видать, что с северных морей. И мечи прямые, и щиты короткие – для конной рубки в строю. С таким в людной свалке не развернуться.

Дождаться возчиков стоило потому, что они могли про посольство принести молву. Где на ночь постояли вместе, где слышали про что. И тут с гиканьем и посвистом из леса высыпала конная ватага. Разномастные кони, от лохматых степных кобылиц до рабочих коней с сильными копытами и бабками. И всадники были такие же разномастные. Кто в кольчуге, кто в кожаной дубленой куртке, кто в гнутом и ржой тронутом панцире, снятом когда-то с убитого воина.

Путислав поморщился и надвинул поглубже шлем. Делать нечего, надо защищать торговых людишек. Киеву до них дела нет, но придется ватагу, что разбой тут чинит, разогнать да побить. Негоже им тут промысел свой чинить, когда Ярослав посольство ждет.

Конные сбились перед обозами, вытянулись в ниточку и на рысях пошли навстречу нападавшим. Путислав подивился храбрости чужих воев, однако и смысл в этом был. Если бронь защитит да первые удары выдержит, они сломают атаку нападающих, может, их набольшего убьют. А те, кто пешие, те снизу подмогнут. Три десятка человек, что умеют держать оружие в руках, многое могут сделать. Хоть сотня против них, хоть две.

Эх! Путислав помянул недобрым словом сегодняшний день и перекрестился, стянув для этого рукавицу. Он увидел, что против воинов выступили сегодня те, кто кое-что тоже в военном деле понимает. И было их много, гораздо больше сотни. На хорошую поживу их кто-то собрал. И не раз, видать, они с латными воинами сталкивались. Выскочившие вперед разбойники стали швырять рыбацкие сети с грузом по углам. Сети разворачивались в воздухе, падали на головы и плечи воинов. Их руки путались, зацеплялись шпоры на ногах, мешая управлять конями. Порубят ведь, порубят!

Олеко с товарищами, что дозором на яру стояли, уже спустились и присоединились к сотне. Нападать сейчас со своими воинами Путислав мог, но в открытом поле да на виду толку от этого будет мало, ох как мало. Не так надо, а то завязнет сотня в кровавой рубке, дружинников много потеряет. Решение пришло само. Где-то там левее Горыня с пятьюдесятью конниками. Лесом пройти и свалиться на разбойников он сможет. Они и не ворохнутся, когда он врубится в их ряды да разметет. Вот тогда и Путислав со своей частью развернется по степи и с шумом навалится. Вот тогда вырубят они их подчистую, стрелами достанут ускакавших, оставшихся же на арканах в Киев приволокут на суд княжеский. А суд короток. Топор да веревка!

Подскакавшие три воина размотали тряпицы на стрелах, что в колчанах стояли отдельно. Черные наконечники их жирно смолой смазаны, накручены на них кусками рядно и снова смолой облиты. Чиркнуло кресало, разгорелся трут, и по команде сотника в сторону рубки возле обозов взлетели в небо три стрелы. Черный дым хвостом тянулся за ними, видный издалека. Горыня был правой рукой сотника, знал все условленные знаки. Теперь ждать. Осаживать горячих коней, почувствовавших предстоящую бешеную скачку и схватку, закусывавших удила, выгибавших шеи, взрывавших дерн копытами.

С опушки было хорошо видно, как из леса появились всадники в островерхих шеломах, как они лихо вытягивают из ножен сабли и зажимают под круглыми щитами, чтобы были под рукой, когда копье в бою потеряешь. В бою и моргнуть порой не успеешь, как смерть в глаза глянет. Мешкать нельзя. Одна шеренга молча вышла из леса, вторая, третья. Конники разворачивались без лишних звуков. Еще миг, и стена шеломов и щитов, ощетинившись копьями с широкими наконечниками, двинулась сверху к реке. Молодец, Горыня, мысленно похвалил Путислав молодого дружинника.

Дробный гул десятков конских копыт нарастал. Кони шли, держа равнение в шеренгах, все быстрее и быстрее, солнце заиграло на шеломах и круглых сердцевинах щитов. И вот внизу наконец заметили дружинников. Человек в волчьей мохнатой шапке закрутил над головой саблей, закричал, привставая на стременах. И стали разбойники разворачиваться, чтобы встретить конную атаку всего-то полусотни воев.

Но тут в задних рядах дружинников поднялись руки с луками. Там сейчас прозвучала команда, и два десятка луков одновременно выпустили стаю стрел. Не успели стрелы взвиться в воздух и нацелить свои жала вниз, как взвилась вторая стая, третья. Выстраивающийся, было, в линию разбойный люд стал валиться под ноги коням, началась сумятица, ржание, крики. В ответ полетели стрелы, много стрел, но дружинники как один поднялись на стременах, выставляя перед собой на вытянутой руке щиты. А стук копыт все торопливее и торопливее, стена блестящей стали столкнулась со стеной шкур, кожи и ржавых лат. Лязг, крики…

Путислав вытянул саблю из ножен и улыбнулся хищно, поигрывая кистью, чтобы разогреть руку перед боем. Молодец Горыня, все правильно делает! Только передние воины столкнулись с врагом, как два десятка задних тут же отскочили в степь и закружили, управляя конями только с помощью колен. Стрелы летели и летели, сбивая врага с седел, валя их коней под ноги их же товарищей, ломая строй.

Три десятка дружинников прошли через толпу разбойников, как нож через масло, рассекая надвое. Вот они вылетели по другую сторону возов, развернулись, и в воздухе одновременно сверкнули десятки сабельных клинков. Большинство копья потеряли еще во время первой стычки. Сейчас начнется кровавый танец, и победит тот, у кого рука быстрее, глаз острее, нутро тверже.

Лучники откатывались и снова набегали, осыпая стрелами противника, а Горыня схватился со своими конниками в клинки.

– На ворога! – закричал Путислав. – Крыльями! Уступом справа! Отсекай от реки!

И из-за холма высыпало еще полсотни всадников, но теперь уже с молодецким свистом и визгом, которому научились молодые дружинники у степняков. Видно было, как атаман разбойников заволновался, заметался по сторонам, ища, нет ли угрозы еще с какой стороны. А Путислав со своими все ближе и ближе, он уже видит лица, вороватые глаза мужиков, раскосые глаза степняков, которые рыскали в поисках добычи и давно ушли из своих отцовских табунов.

Дружинники захлестнули свору разбойников широко, как плащом запахиваются от непогоды. Закричали раненые, повалились вражьи кони, увлекая за собой всадников. И только древки копий замелькали в толпе, застревая наконечниками в телах врага. И взметнулись сабли, искрясь на солнце белой сталью, как серебром и красной кровью, как драгоценными каменьями.

Теперь каждый дрался сам, каждый крутился и рубил того, до кого дотягивался с седла. Строй был сломан, рубились по-степняцки: больше крутиться с конем, создавая панику и неразбериху в рядах врага, и рубить без разбору, что в грудь, что в спину. Не успела ворона перелететь на ту сторону реки, как все было кончено. Вырубленная ватага заполнила телами пойменную степь от реки до леса. Еще кто-то пытался уйти оконь, но их догоняли и рубили или снимали стрелами вслед. Кто-то кинулся в воду, и понесло его течением вместе с телами убитых, окрашивавших воду красным. Кого-то уже волокли на арканах к обозам.

Путислав, вытерев лицо рукавом, ехал по побоищу и смотрел. Сабля, вся в зазубринах от чужого металла, была опущена вдоль бедра, а с долов ее все еще стекала кровь. Он увидел нескольких наемников, которые пинками гнали к русичам пленных разбойников. Горыня подъехал и снова перекинул ногу, усевшись на седле боком. Путислав покачал головой, но промолчал. Ничто не брало этого уверенного в себе воина, ни стрела, ни меч, ни слово. Лихой воин, что и говорить. Правда, сейчас на лице Горыни не было и следов веселой удали. Сняв шлем, он взъерошил соломенные волосы и зло пробурчал:

– У меня двенадцать человек в этой сече полегло. Плач великий сегодня в посаде будет, Путислав.

– На роду каждому написано. Отряди тех, у кого кони больше устали. Пусть в Киев пленников гонят да возчиков охранят. Сам со мной пойдешь. Еще на день задержимся, может, посольство близко.

Горыня кивнул, нахлобучил шлем и снова перекинул ногу, вставляя ее в седло. Толкнув коня коленями, он отъехал, и тут же его зычный голос разнесся по полю боя, отдавая приказы. Путислав вытащил из-под седла тряпицу, смоченную конопляным маслом, и протер клинок своей сабли, прежде чем бросить ее в ножны. Он почувствовал на себе взгляд, покрутил головой и увидел, что у ближайшего воза, прислонившись спиной к колесу, сидит раненый воин в блестящей кирасе и глухом шлеме, закрывающем почти все лицо. Кираса была прорублена страшным ударом топора, а на шлеме видны были несколько зарубок от ударов мечей и сабель. Человек зажимал рану на бедре рукой в пятипалой грубой кожаной рукавице.

Увидев, что к нему подъезжает русич, наемник снял с головы шлем и бросил рядом с собой наземь. Гладко выбритое лицо было залито потом, длинные темные волосы спутались и прилипли ко лбу и щекам. Блестящие карие глаза смотрели весело и торжествующе.

– Вовремя ты подоспел со своим отрядом, киевлянин, – сказал раненый с чудовищным акцентом. – Я уже думал, что святому Петру пора открывать ворота небесной обители для нас.

– Вас было слишком мало, чтобы оборонить столько обозов. Лесные людишки, видать, давно пронюхали о караване, потому-то такую большую ватагу собрать сумели.

– Нам платят хорошо, но большой отряд стоит дорого, – пожал плечами наемник.

– Так то ж верная гибель, – спрыгивая с коня, сказал Путислав.

– А как же, верная, – рассмеялся иноземец и ткнул пальцем в небо: – Рано или поздно все мы будем там. А срок зависит от Бога. Рубить мечом и командовать в бою – это все, что я умею. Выживу – куплю дом в Кельне, поставлю мельницу с водяным колесом, женюсь, если буду еще в силе.

Путислав подозвал одного из своих дружинников и велел перевязать наемника. Рана оказалась от стрелы. Воин выдернул ее сам, но потерял много крови и не мог уже стоять.

– Как тебя зовут? – спросил русич, проникшись уважением к мужеству воина.

– Кристиан Иоахим Летов-Форбек! – с гордостью ответил наемник. – К твоим услугам, киевлянин. А как твое имя?

– Путислав. Я – сотник князя киевского Ярослава, а здесь, чтобы очистить дороги для торгового люда.

– Сегодня ты славно сражался, – похвалил наемник, – такую орду побил!

– Ты тоже славно сражался, – кивнул в ответ Путислав. – Из каких же ты краев… Кристиан? Какого роду-племени?

– Моя родина на западе, – задумчиво посмотрел в сторону леса наемник. – Всего два дня скакать до холодного моря, до его пенных берегов и чаек. Мох на скалах, чистые хвойные леса. Если бы я не стал воином, я стал бы моряком. Но я родился и вырос на суше, отец мой был ремесленником, а я подался за удачей. Был оруженосцем, потом заслужил звание рыцаря, но не заслужил замка, титула и богатства. А предки мои… говорят, что они пришли с востока на север германских земель и назывались вендами.

– Тебя отправят в Киев, – подавая руку и помогая взобраться на подведенного дружинниками коня, сказал Путислав. – Будешь моим гостем, храбрый воин Кристиан, тебя проводят в мои хоромы. Рану вылечат, а по вечерам ты мне за медовыми напитками расскажешь о жизни в ваших краях.

– Буду рад быть твоим гостем, Путислав, – подавая руку с коня, ответил наемник.

Когда отряд русичей, подгоняя пленников и увозя раненых, скрылся за холмом, к Путиславу подошел сухой высокий старик с морщинистым лицом и крючковатым носом.

– Я должен отблагодарить тебя, рыцарь киевский! – прижимая желтую руку к груди, заявил он. – Ты спас жизнь и мне, и слугам моим. И добро мое тоже. Я хочу отблагодарить тебя, храбрый русич. Прими от меня в дар и в память о твоем подвиге вот это украшение.

Отвернув края чистого холста, иноземец протянул Путиславу красивое золотое колье. Витые проволочки драгоценного желтого металла создавали удивительной сложности кружево, а на подвесках покачивались красные, как кровь, капельки. Какой-то мастер очень искусно выточил из драгоценного рубина одинаковые капельки. Они светились красным огнем, играя на солнце.

– Это для твоей жены, русич. А если таковой ты не имеешь, то для дамы твоего храброго сердца. Такое только королевы носят. Прими от меня на счастье!

Путислав бережно принял в ладони украшение и залюбовался, приподняв и разглядывая его на солнце. Он уже знал, кому преподнесет эту красоту.

– Спасибо, купец, подарок и в самом деле царский…

Антон устал до чертиков. Он сидел уже в пятом, наверное, по счету кабаке и делал вид, что пьет. Лицо устало оттого, что приходилось носить маску угрюмой озлобленности, голова болела от шума дурацкой музыки и прокуренной атмосферы. Кабак, конечно, кабак! И не важно, что сейчас эти заведения называются милым европейским словом «кафе». У нас всё превращают в кабак!

Он настолько вошел в роль, что вполне сознательно рыкнул на местную проститутку, которая хотела подсесть к нему за столик. Девчонка прыснула в сторону, как испуганная птаха в кусты. Кажется, это все бестолковая затея. Вот если бы он имел квадратную физиономию с квадратным же подбородком и короткой шеей, если бы все его руки и грудь украшали наколки самых разных видов и назначений, колотых в различных колониях, вот тогда был бы смысл сидеть и ждать, когда на тебя клюнут. А имея тонкие черты лица, взгляд интеллектуала и осанку спортсмена-гимнаста, рассчитывать можно только на таких вот проституток да на скучающих девиц, ищущих приключений и сильных впечатлений.

Третьи сутки, и все безрезультатно. Хотя нет! Вчера Антон загремел в отделение полиции за драку. Единственное светлое пятно за трое суток. Такая же вот пьяная деваха попыталась сесть Антону на колени. Он вежливо ссадил ее на диван и, от греха подальше, отправился в туалет. Пусть девочка остынет или найдет себе новый объект для сексуальных домогательств. Лучше бы он в самом деле пошел в туалет, а не сделал вид, что пошел. Деваха проследила за Антоном и буквально зажала его в узком коридоре. Измазав слюнями, остатками приторной губной помады и блестками, она вдруг отшатнулась с коротким взвизгиванием и перед Антоном возникло разъяренное лицо с настоящей квадратной челюстью, лысым черепом и маленькими свинячьими глазками.

Бить себя Антон не дал, уложив претендента на пол тремя ударами. Но потом ему пришлось отдирать от себя пару дружков этого бугая, да еще деваха подняла визг, что он ее мужиков бьет. Хорошо, хоть бармен и уборщица подтвердили, что Антон только защищался. К тому же у избитой им компании имелась дурная слава и местная полиция знала их хорошо. Штраф, правда, заплатить пришлось.

Крашеная блондинка в белом переднике и с подносом снова протиснулась мимо Антона, виляя бедрами. Из-под короткого платья была видна верхняя часть ее колготок. Дура, подумал Антон, когда официантку в двадцать восьмой раз хлопнули по заду пьяные посетители. Она бы в эту гнусную среду еще бы пояс с чулками надела. Нравится такое – терпи, не нравится – увольняйся, к черту.

Официантка снова прошла мимо Антона, и тут сзади чья-то волосатая рука схватила ее за бедро и притянула к столику. Загремел поднос, упавший на пол вместе с пустым стаканом. Осколки стакана отлетели Антону на ботинок, а поднос, подскочив, ударил его в колено. Девушка наконец вырвалась и отпрянула в сторону, а неприятный тип неопределенного возраста с пятидневной щетиной на лице снова перегнулся с хохотом через стол, чтобы схватить ее. Антон не выдержал и, подхватив поднос, огрел посетителя по бритой голове.

Звук напоминал звук гонга на боксерском ринге. Почти все в зале обернулись, только обалдевший от удара тип тряс головой и тупо озирался. Один из его дружков вскочил, выпятил челюсть и попытался выбраться из-за стола в направлении Антона. Но другой приятель схватил его за руку, а потом уволок в сторону туалета дружка, получившего подносом по голове. Кажется, посчитали, что Антон был в своем праве так поступить, коль его задели. Скучно, отвратительно.

– Здорово, земеля, – вынырнул откуда-то остроносый щупленький тип со шрамом на губе. – Ты тут один или как?

– Тебе чево? – спросил Антон, даже не посмотрев на гостя.

– Так, смотрю, сидишь один, два часа уже сидишь. Может, думаю, ждет кого, а может, проблемы у человека. Дай, думаю, подойду, спрошу.

– Подошел? – процедил Антон сквозь зубы. – Спросил? Теперь срыгнул отсюда в толчок.

– Злой ты, – с улыбкой покачал головой щуплый. – Не по-людски это. Среди людей живем. Я тебе помогу, ты потом мне поможешь. Тобой вот кое-кто интересуется, а я могу ведь и хорошее сказать, и плохое. Все от меня зависит. Что за человек, с чем пришел, от кого.

– Ты можешь обо мне или хорошее сказать, или плохое? – сфокусировался взглядом Антон на собеседнике.

– Ну, да! Могу.

– Ну, так передавай привет своим дружкам, – пьяно проговорил Антон.

Он поднялся с дивана, одним движением сорвал парня со стула за воротник рубашки и пинком послал между столов в направлении туалета. Щуплый пролетел пару метров, упал на колени, потом, к величайшему веселью посетителей, ткнулся лбом в пол. Кто-то с гоготом добавил ему пару пинков, и щуплый, вскочив на ноги, исчез за дверью.

Посмотрев на часы за барной стойкой, Антон решил, что сидеть тут смысла больше никакого, шушера всякая, серьезных людей нет. Даже две его отчаянные выходки ни к чему не привели. Расплатившись, он тяжело встал и, изображая пьяную походку, двинулся на улицу. Надо связываться с Борисовым и требовать новые адреса, где собирается уголовный элемент. Может, даже адреса скупщиков краденого. Правда, туда соваться с его хилой легендой опасно, но что делать. Просиживать в кабаках сутками, чтобы то и дело ввязываться в драки? Рано или поздно его раскусят или просто прирежут.

Выйдя на улицу, он побрел в сторону шоссе, чтобы поймать такси. Можно пройти по тротуару и свернуть за угол, а можно и дворами. Только что это даст? На сегодня уже ничего. Надо ловить машину здесь и вообще никуда не ходить. Решив, что он вернется домой и выспится, Антон свернул с аллеи и буквально нос к носу столкнулся с незнакомцем. То, что он не заметил, как этот человек приблизился, Антону не понравилось. Кажется, он все-таки выпил сегодня лишнего. Надо было все же таблеточку принять, чтобы не пьянеть, так нет же, хотелось натуральности. Теперь вот с ориентацией в пространстве не очень хорошо.

– Тебе чего? – повторил Антон свой недавний вопрос, и это показалось ему смешным и символическим. – Если закурить, то я не курю и тебе не советую.

– А как насчет побазарить чуток? – произнес человек хриплым низким голосом. – А то ты молчун какой-то. Не общаешься ни с кем, на всех косо смотришь.

Теперь Антон собрался и стал воспринимать мир более или менее нормально. Он ощутил, что сзади, не далее пяти метров, еще человека три в темноте медленно двигаются в его сторону. И за спиной этого «прохожего» еще двое за деревом стоят. Курят! Орлы, ничего не скажешь. Кто же так прячется? Ты хоть в кулак, хоть в шапку кури, но тебя же все равно учуют. Ладно, пошли на конфронтацию, и сразу все станет ясно, решил Антон. Время позднее, спать пора.

– Значит, так, – дыхнув на собеседника свежим алкоголем, заявил он, – я тебя не знаю и до этого не видел. Лучше бы и сейчас не видеть. Я никого не трогаю и к себе требую такого же отношения. А потому пошел ты… в одно неприличное место…

Те, что подходили сзади, были уже совсем рядом. Антон интуитивно почувствовал замах, наверное, чем-то длинным. Не жердиной из забора, потому что они не в деревне и заборов из жердей тут нет, скорее всего, это бейсбольная бита, и ею его сейчас хотели ударить по ногам, чтобы он упал.

Антон подпрыгнул, и бита просвистела мимо его ног. Но прыгал он не просто, прыгнул он вверх и вперед. Его левое колено впечаталось «хриплому» прямо в солнечное сплетение, а когда тот согнулся, обрушил на его голову свой локоть. Одновременно Антон оценивал скорость и количество других противников. Трое за спиной буквально дышали в затылок, спереди две тени приближались менее решительно. Да еще упавший «хрипатый» вцепился в ногу. Антон ударил коленом, услышал хруст, и руки с его ноги соскользнули.

– Э-э! Парни! – пятясь задом, крикнул он. – Вам чего от меня надо?

Ему не ответили, зато окружили широким фронтом. Их пятеро, один с битой, и неизвестно, сколько еще в карманах ножей. Тяжеловато будет, ведь нельзя никого калечить и убивать, он должен войти в этот мир, в смысле уголовный мир, достойно и без озлобленности коренных обитателей.

– А ну, – прохрипел снизу главарь, – поучите его, падлу…

На Антона бросились сразу трое. Тот, что был с битой, приближался не спеша и самодовольно. А пятый задержался, нагнувшись над главарем, помогая ему встать. Трое сразу попытались взять противника в клещи. И атаковали они тоже одновременно. Это было глупо и нерационально. Тут нужна четкая последовательность и попытка подловить противника на отражении атак, нанести удар, когда он откроется с твоей стороны.

Вверх взлетели сразу две ноги, а третий попер буром, намереваясь ударить кулаком. Несмотря на недостатки освещения, Антон успел заметить, что кулак был еще тот. Отбив одну ногу блоком, он поймал вторую, но ограничился тем, что просто рванул ее, роняя противника на землю. Когда перед тобой мелькают руки и ноги, нанести ответный удар сложно, даже пытаться рискованно. Лучше – уйти в сторону, заставить противников мешать друг другу, а потом уже выбивать по одному по мере того, как представится возможность.

Когда один из трех нападавших споткнулся о своего упавшего товарища, Антон резко прыгнул влево. Навстречу снова взметнулась нога, но удар уже заведомо не мог попасть в цель, правда, резвый противник попытался достать Антона еще и локтем с разворотом в голову, но делал все слишком медленно. Блокировав его удар локтем, Антон схватил парня за шею, опустил поясницей на свое колено, и противник, мгновенно потеряв равновесие, опрокинулся на спину. Антон помог ему, добавив ускорения, а в момент падения спиной на землю добавил еще и кулаком в лоб. Глухо стукнулась голова, лязгнули челюсти, и парень затих, потеряв сознание.

Двое разобрались наконец в темноте и снова двинулись на Антона. Теперь и тот, что был с битой, насторожился и более решительно двинулся на помощь дружкам. Подпускать его к себе не стоило, потому что любой промах, и ты получаешь такой силы удар, что ни одна кость не выдержит. А со сломанной рукой или ногой боец получится не ахти какой.

И Антон ринулся вперед сам. Это было настолько неожиданно для его противников, что он не встретил стоящего сопротивления. Две руки поднялись, но он легко отбил их в разные стороны и нанес прямой удар выпрямленной ногой точно в живот. Противник отлетел на бугая с битой и едва не сбил его с ног. Второго Антон достал боковым ударом ноги в колено, а когда тот согнулся, шипя от боли, сбил его с ног локтем в стиле тайского «восьмирукого» и, перепрыгнув через этого поверженного врага, в прыжке достал и владельца биты. Удалось Антону это в тот миг, когда тот собрался замахнуться для нанесения сокрушительного удара.

Доли секунды решили все. Ударив его под локоть правой руки, Антон впечатал колено ему в пах, ребром ладони под ухо, благо противник как раз наклонился и подставил это уязвимое место. Поймав руку с битой, Антон развернул противника к себе спиной, передавив рукоятью биты ему горло. Теперь было время осмотреться по сторонам и понять, кто и как себя чувствует.

Основная масса чувствовала себя откровенно плохо. Валялась, матерясь и постанывая на разные голоса, кроме одного, который смирно лежал на спине, задрав подбородок к небу. Главарь, придерживаясь за лавку, вдруг поднялся в полный рост, держась свободной рукой за рот.

– Всем стоять! И ты стой, волчара, мать твою… Бешеный, что ли… Сука, с тобой поговорить хотели, а ты!

– Нормальный подход, – хмыкнул Антон, продолжая держать с передавленным горлом своего заложника. – Идешь ночью, на тебя пятеро с дубьем кидаются. Душевно поговорили!

– Все, хорош! – отплевываясь и отхаркиваясь, ответил главарь. – Отпусти… этого!

– Ну уж, – рассмеялся Антон, – буду я его отпускать, как же! Если дернетесь, я ему кадык сломаю. И опять же, бита в руках. Это в беседе очень важный аргумент.

– Отпусти его, я сказал! Поговорить надо. А вы все… убирайтесь, уроды!

Трое зашевелились с кряхтением и руганью, стали приводить в чувство четвертого. Антон немного подумал и отпустил своего пленника, пнув его как следует ногой. Биту он решил пока оставить при себе. Бритоголовый вытащил платок и стал прикладывать его к лицу. Антон догадался, что вдребезги разбил ему губы, и завтра у этого парня в нижней части лица будут не то что пельмени, а сдобные булочки с маком вместо губ.

– Ну, давай поговорим, – согласился он, поигрывая бейсбольной битой. – Ты первый. Что хотел?

Бритоголовый с кряхтением уселся на скамейку и полез за сигаретой, продолжая то и дело сплевывать. Антон решил, что опасность уменьшилась почти до нуля и этому типу в самом деле что-то надо. Он сел рядом, только так, чтобы на него не попадали брызги от кровавых плевков.

– Короче, – начал бритоголовый, – тут интерес насчет тебя есть. Кто такой, чего кружишь. Есть такие места, где собирается только братва, и там чужакам делать нечего, а тебя уже засекли в двух местах. Сидишь, вроде пьешь и молчишь, ни с кем в разговоры не вступаешь. И телки тебя не интересуют. Вопрос есть, братан: ты из каких? Не обижайся, но дело есть дело. Кое-кто считает, что ты из «уголовки» и тут вынюхиваешь, вот тебя и решили прощупать. Резон был, согласись, так что без обид.

– Ты, главное, сам без обид, – спокойно заметил Антон, продолжая контролировать окружающее пространство на предмет повторного и неожиданного нападения. – Вы напали, я защищался.

– Так че тебе надо, братан? Назовись, если уж так. Меня Марком кличут, а ты кто?

– Слышь, Марк, – вздохнул Антон. – Я ведь не в «дом» вхожу, не на зоне ты меня встречаешь, чтобы представляться. Я понятия знаю и первому встречному называться не обязан. Так?

– Так-то оно так…

– Тогда и говорить не о чем, – отрубил Антон. Он собрался уже подняться, но потом передумал и снова откинулся на спинку лавки. – Хотя побазарить можно и о делах. Ты вроде тут вес имеешь, с авторитетными людьми, как я погляжу, в делах. Ну-ка, скажи мне, кому можно толкнуть вещицу? Досталась по случаю, а «бабки» кончаются.

Он достал из кармана полиэтиленовый пакет, в котором было завернуто украшение, по внешнему виду напоминавшее золотое колье. На самом деле это была дешевая подделка из золота очень низкой пробы, а вместо драгоценных камней был вставлен ограненный цветной хрусталь. Борисов выдал Антону это изделие из «коллекции» вещественных доказательств. Изъята подвеска был лет двенадцать назад у залетного афериста с Дальнего Востока, который хотел ее сбыть в Москве. Можно было предполагать, что местный воровской мир это изделие не знает.

Бритоголовый удивленно посмотрел на Антона, потом взял в руки украшение и взвесил. Покрутив его в руках, он достал телефон и посветил экраном. Губы бритоголового неопределенно кривились то ли от боли, то ли от недоверия.

– Не знаю, – наконец сказал он. – Не берусь судить. Я в «рыжье» не волоку, но на вид вещица стоящая. Тяжелая. Откуда взял?

– Ну ты вопросы задаешь! – рассмеялся Антон. – Я что-то не пойму…

– Ладно, не кипешись, это я так, проверить тебя хотел. Знаю, что о таких вещах не базарят. Только и ты пойми, братан, что я тебя вижу в первый раз и откровенничать с тобой резона у меня нет. Ты чего ждал? Что я тебя к барыгам по хатам поведу? Я тебя не знаю, блатные тебя не знают, назваться ты не хочешь. Тогда чего тебе надо? Если надеешься на кулаки, считай, что ты труп. От пули не отмахнешься, и если кое-кто примет решение, то жить тебе, при всех твоих талантах, час. Врубился?

– Америку открыл, – снова засмеялся Антон. – Мне называться тоже резона нет, потому что я не знаю, кто ты. Мало ли что ты сказал и какое «погоняло» назвал? Мог и соврать для понтов. А то, что меточек на мне нет, так я на зоне не бывал. Фартило до сих пор.

– И что? – равнодушно спросил Марк, который или потерял интерес к разговору, или делал вид, что потерял.

– Ладно, давай о деле. – Антон сделал вид, что решился. – Этой побрякушкой я тебя проверить хотел. Цена ей двугривенный с полушкой. В «рыжье» ты и правда не волокешь. Сомнения меня берут, но рискну. Кто-то же должен это первым сделать. Ты, Марк, покумекай и скажи мне, где в округе есть лакомый кусочек. Чтобы и «цацек» было побольше, и «бабла» тоже. Я через сутки возьму точку и докажу, что со мной дела иметь можно. Чисто возьму!

– О как! – с интересом воскликнул бритоголовый. – Любую точку гробанешь?

– Любую, – ледяным тоном ответил Антон.

– Ладно, базара нет! – повернулся к нему оживившийся Марк. – Чисто возьмешь, тогда и потолкуем. Есть тут одно местечко. Первый этаж жилого дома, железные двери, решетки, «погремушка» у полицаев на пульте. Давай! Два квартала вот по этой улице. Ломбард «Екатерина».

– Годится, – кивнул Антон, поднимаясь с лавки и пряча в карман украшение. – Завтра ночью я его возьму.

Глава 5

По делам, от которых Храпова освободили, у него проходили кое-какие личности, имевшие в прошлом судимости. Из тех, что сейчас сидели в следственном изоляторе, интерес вызывали пятеро. Двое проходили по разбою с предумышленным убийством, один по заказному убийству, двое по «бытовухе» – по пьянке убили собутыльницу и ее любовника.

Все пятеро в уголовном мире были далеко не новичками, четверо имели даже по две судимости. Особенно доказывать в их делах было нечего, потому что в каждом случае улик хватало. И Храпов на подозреваемых на допросах не давил, с операми в камерах не разрабатывал. Более того, манера общения Храпова с подследственными вызывала у них уважение к следователю. Он не грубил, не унижал и не орал. Допросы и другие следственные действия выглядели как игра «кто умнее». Это было честное соперничество, и уголовники это видели, понимали и чувствовали себя полноправными участниками театрального действа. Обиды и зла на следователя они не имели, просто он оказался умнее, хитрее. У них своя жизнь, свое ремесло, а у него свое. И следователь этот оказался в своем ремесле большим мастером. Вот и все.

Не особенно вдаваясь в причины, Храпов быстро решил вопрос с документами у руководства и тут же получил доступ теперь уже к чужим подследственным. Весь предыдущий вечер и половину ночи он готовился, вспоминая психологические типы пятерых уголовников, манеру поведения и личностные особенности. К каждому нужен был свой подход. Поспать Дмитрию Владимировичу пришлось всего четыре часа. И это был уже четвертый день, в течение которого он не пригубил ничего, крепче кофе. Даже пива.

В комнату для допросов привели парня лет тридцати. Коренастый, с болячкой от ссадины во всю правую сторону лица, бочкообразной грудью и с постоянным брезгливым выражением лица.

– О! – изобразил подследственный кривую улыбку на лице, входя в комнату вместе с конвоиром. – Гражданин начальник? Че, поворот назад? А нас тут другой «следак» терзает, говорят, что вас с нашего дела сняли.

– Садись, Башмет, – кивнул Храпов на привинченный к полу железный табурет и, уловив жадный взгляд, брошенный уголовником на пепельницу, пододвинул к краю стола пачку сигарет. – Можешь.

– От спасибо, начальник, – уже теплее ответил Башмет, протягивая руку к пачке. – Передачи мне носить некому, опух без курева.

– А что же сокамерники не угостят? – усмехнулся Храпов. – Вы же там все братья, все родные по понятиям?

– Ладно, начальник, – затянувшись и блаженно прикрыв глаза, произнес уголовник, – уж вы-то знаете, что у нас законы волчьи. Пока ты при «бабках», пока тебе фарт идет, ты всем брат, а как в силках и на мели, то все. А за решеткой просить и одалживаться – себе дороже.

– Это точно, – согласился Храпов, – законы у вас волчьи. Пачку забери, все денек человеком будешь себя чувствовать.

– Вот спасибо, – нежно сгребая пачку со стола, поблагодарил Башмет. – Отец родной!

– Ты комедию передо мной не ломай, Башмет, – резко осадил его Храпов. – Ты не просто вор, а убийца. Ты не просто у людей отнимаешь их добро, еще и человека убил. Я в тебе хорошего не вижу и считаю, что тебя из колонии выпускать нельзя совсем. Опять будешь разбоем заниматься, опять убьешь.

– Эх, начальник, – затянувшись и выпустив дым в пол, серьезно и как-то грустно ответил уголовник. – Че базарить, виноват, че и говорить. Было дело. Я не в «оправданку», я просто по душе хочу сказать, что, когда на дело идешь, «мочить» никого не собираешься. А когда он… ну, сопротивляется, отдавать не хочет, то находит на меня такое. Я ведь уже соображаю плохо, что творю. Бывает, исполосуешь его «пером», а потом отходишь и думаешь, а на хрена я столько кровищи развел? Ведь… Это да, гарантировать не могу, да и че я умею? Чужое, говорите? А у кого оно свое? Все воруют, только вы не всех ловите. Че, с заводов не воруют, в магазинах не воруют? Да все, кто где может, там и тащит. Весь мир г…

– Душу изливаешь, так я тебя знаю, Башмет, не первый день знаю. Но давай-ка лучше поговорим вот о чем. Я ведь пришел не за жизнь с тобой разговаривать.

Башмет с удивлением посмотрел на чистый стол, на котором кроме зажигалки не лежало вообще ничего – ни протоколов, ни диктофонов.

– А че же… Типа без протокола, что ли?

– Без протокола. Расскажи мне, Башмет, про Сеню Морячка.

– Про Морячка? – прищурившись, посмотрел следователю в глаза уголовник.

Храпов заметил, как рука Башмета, которая держала пачку сигарет, дрогнула, а губы снова скривились в знакомой брезгливой усмешке.

– Значит, начальник, вы решили, что Башмета можно за пачку сигарет купить?

– Нет, покупать я тебя не собирался. Сигареты я тебе подарил чисто по-человечески, причем до того, как задал вопрос. Они твои, независимо от того, что ты мне ответишь. Можешь и совсем не отвечать. Я думал, что ты мне советом поможешь. Сеня Морячок убит недавно, убит странно. Его тело с пулей в груди нашли рядом с телом убитого оперативника из уголовного розыска. Я уверен, что Морячок полицейского не убивал. И очень мне хочется разобраться в том, почему Сеню убили, какие у него дела были с полицией. Точнее, с предателями из полиции.

– Убили, говорите? – с недоверием в голосе спросил Башмет. – А не врете?

– Когда я врал? – спокойно осведомился Храпов. – Я вашему брату не вру, зачем мне до вас опускаться. Так знаешь что-нибудь про Морячка?

Башмет затушил сигарету, помедлил и закурил еще одну. Он держал ее огоньком в ладонь, по-зэковски, и все рассматривал огонек, стряхивая пепел. Наконец заговорил:

– Я его видел разок, на хате одной в покер резались. Это в прошлом году было, осенью. Вы меня, начальник, извините, конечно, но я… не принято в наших кругах бывших «сидельцев»… Короче… – Видно было, что Башмет окончательно запутался в непривычной для себя ситуации, когда нужно составить несколько фраз из слов без воровского жаргона и матерщины.

– Вот и ты давай короче, – подтолкнул Башмета Храпов.

– Не любят вас… у нас. Полицию там и всех… А про Сеню Морячка стали в последнее время поговаривать, что он, типа, с полицаями стал дело иметь. Только не с обычными, а с теми, что сами… закон нарушают… вроде преступников.

– Я понял.

– Я не особенный «законник», да и с паханами не общаюсь. Но пацаны поговаривали, что сейчас и кое-кто из авторитетных тоже с полицаями стал дело иметь. Навар делят. Раньше ведь как было: или полиция «крышевала», или братва. А сейчас я все чаще слышу про какие-то совместные дела. Ну вот и не общался я с ним, с Морячком, а пацаны, которым пофиг, те с ним играли, «цацки» какие-то он на кон выставлял.

– Говорили ведь, что он «завязал»?

– Не, начальник, врать не буду, такого не помню. Да и нарезался я в тот день в брынзу! Я когда злюсь, то в меня водяра сама льется.

– Кого-то из полиции называли, с кем Морячок дело имел?

– Говорю же… пьяный был.

– Ладно, и на том спасибо.

То, что Башмет не врет, было очевидно. Да и не умеет он врать. Храпов помнил, как тот поначалу пытался выкручиваться. Башмет прямой, как швабра.

Следующим привели Хана. Высокий, худой, темноволосый, с еле заметными азиатскими чертами во внешности, он вошел с каменным лицом и встал в середине комнаты, ожидая команды. Дисциплинированный арестованный. Ни одного лишнего движения, ни одного лишнего слова, жеста. При его профессии это характерные особенности, а был Хан наемным убийцей.

Задержали его непосредственно после покушения на одного крупного бизнесмена, но на косвенных уликах. И только в процессе следствия Храпов собрал улики для предъявления обвинения. Следователь помнил, как он разговаривал с начальником СИЗО и своим непосредственным начальником. Тогда он был весь на нервах после самоубийства одного подозреваемого по мелкой статье. А тут киллер. Того и гляди, что найдутся люди, которые постараются его убрать, чтобы дорожка не вывела на заказчика. И Храпов устроил безобразную сцену с угрозами, если что с Ханом в СИЗО случится. Но, кажется, его негласными союзниками оказались те, кто был заинтересован в поисках заказчика, и Хан был до сих пор жив и вполне резонно полагал, что в этом немалая заслуга «следака».

– Садитесь, Ахмедов, – велел Храпов. – Есть какие-то просьбы, замечания?

– Почему вы спрашиваете? – удивился Хан. – Вы теперь не мой следователь.

– Потому что хочу знать. И потому, что я все еще заинтересован, чтобы вы остались живы.

– До суда, – закончил мысль следователя Хан.

– Почему же? Вы наемный убийца, вы за деньги убиваете людей. Это преступление по всем канонам страшное, а вы возвели его в ранг ремесла. Лично я хочу, чтобы вы не умерли раньше времени, а понесли наказание по закону. А по закону вам светит пожизненное заключение. Это было бы справедливо.

– Тут я на вашей стороне, – без улыбки пошутил Хан. – Почему-то очень хочется выжить. Природу не обманешь, ей видней. И в самых страшных условиях человеку хочется жить. Хоть хромым, хоть слепым, хоть каким. Лишь бы дышать, ощущать сердцебиение.

– Я понимаю, что вы очень любите жизнь, Ахмедов. Вы хорошо зарабатывали и могли себе позволить любые удовольствия.

– Вы забыли, – напомнил киллер, глядя в стену над правым плечом следователя. – Я почти ничего не тратил. Все, что я зарабатывал, ждет совершеннолетия моей дочери. Вы обещали не вносить это в протокол допроса. Никто не знает, что у меня есть дочь, никто не знает о ее матери. И не узнает. Тут я тверд и даже готов пожертвовать жизнью.

– Ладно вам, Ахмедов, я пришел поговорить о другом. Вы можете не ответить, но в обмен на мою честность, в обмен на то, что я неподкупен и вы до сих пор живы, прошу ответить на ряд вопросов.

– Я согласен с вашими доводами. – Наконец-то какие-то эмоции появились в глазах киллера, он посмотрел на следователя с интересом. – Я вам в самом деле благодарен. Только вы учтите, что есть вещи, о которых я, да и любой бы на моем месте, говорить не стал бы.

– Учту. Что вы знаете о некоем воре по кличке Сеня Морячок? Специалист по кражам из ювелирных магазинов, скупок, ломбардов, квартир коллекционеров.

– Куда пойдут эти сведения?

– Вы же видите, что я ничего не записываю. В любом случае они останутся в категории оперативной информации. То есть без конкретного авторства.

– А кто вам мешает сделать запись на диктофон?

– Честное слово, которое я вам сейчас даю. Никаких записей, никакого упоминания о ваших словах.

– Удивительно, но о вас говорят, что вы не врете даже уголовникам.

– Разумеется. Врать вообще нехорошо, а уж обманом служить закону – это низость, а я себя уважаю как специалиста. Ну, слышали вы что-нибудь о названном мною уголовнике?

– Остается еще один момент – это мой кодекс чести, который у меня есть, как и у вас.

– Я понимаю, – вздохнул Храпов. – Сеня Морячок недавно был убит при очень загадочных обстоятельствах. А еще Сеня имел дела с преступниками в полицейских погонах. Тот, кто его убил, сделал это, чтобы скрыть следы их дружбы и совместной криминальной деятельности. Так что ваша честь, Ахмедов, не пострадает.

Киллер впервые за все время разговора слегка улыбнулся уголками губ. Значит, удалось его убедить, значит, он про Морячка что-то знает, раз сразу не стал отнекиваться. Связи у Ахмедова были обширные в криминальной среде, только вот в той среде никто не знал о его ремесле, и заказы он получал очень хитрым способом, который практически исключал его контакт с заказчиком. Храпов был даже уверен, что Хан действительно не знает заказчика.

– Все, что я знаю, а знаю я мало, – заговорил Ахмедов, – говорит о том, что Морячок шерстил по «рыжью» и не сбывал его через местных барыг. Его подельники свои куцые доли сбывали, а он нет. Поговаривали, что за ним кто-то из полиции стоит, но я всегда думал, что это пустой треп завистников, а, судя по вашим словам, – это правда. Тогда остается верить в то, что Сеня сбывал ворованное через этих… полицейских. Точнее, через кого-то, у кого были хорошие связи. Скорее схема была через таможню и за границу. Ближнее или дальнее зарубежье. Но это мои выводы из того, насколько я знаю московскую воровскую среду.

– Если многие знали или догадывались, что Сеня Морячок имеет дела с полицией, почему же его не убили ваши сторонники и ярые поборники воровских законов?

– Убили же, – резонно ответил Хан.

– Вы считаете…

– Не утверждаю, но почему нет? Хотя вы правы в том, что за такие дела убили бы раньше. А раз не трогали, значит, кто-то из авторитетов имел в этом деле интерес. Или боялись трогать из-за его «крыши». А вообще-то для вас, думаю, не секрет, что криминальный мир давно сросся с государственной структурой. Помощники депутатов – уголовники, в депутатах уголовники, у полковников полиции «шестерят» уголовники, у главы администрации своя личная банда, в которой половина уголовников, а половина полицейских, бывших и настоящих. И чиновники очень высоких рангов получают свою долю с криминального бизнеса. Вы знаете, что сейчас самое доходное?

– Конечно, – пожал плечами Храпов, – торговля наркотиками, торговля алкоголем и сигаретами, торговля сексуальными услугами.

– Вот! И тут Сеня с его покровителями ни в чей супердоходный бизнес не влезал и никому дорогу не переходил. У них было свое дело и свой канал. Я так считаю, но всю эту логику развел здесь потому, что вы спросили, а я подумал немного с высоты своего опыта.

Хана увели, а Храпов еще с полчаса сидел, ходил по комнате допросов, размышляя о том, на что ему Ахмедов открыл глаза. Об этом стоило подумать самому и чуть раньше. Все ведь лежит на поверхности, все практически очевидно. И близко к этому Сене не подойдешь, потому что никто не был с ним близок, не подпускал он к себе никого. Если верить слухам, то Сеня залег «на дно». А если просто никто не знал, где и как он воровал? Ведь он сбывал золото по своим хитрым каналам, о которых тоже никто не знал.

Был момент, когда Храпов думал, что Сеня Морячок – хитрый агент кого-то из оперативников уголовного розыска. Может, даже сам оперативник, который решил внедриться таким способом в среду воров. Но потом у него появились очевидные доказательства, что Сеня все-таки крал. Иногда привлекал подельников и делился с ними честно. Получалось, что он или выжидал чего-то, какого-то крупного дела, и не светился с мелочовкой, или продолжал воровать в одиночку, и никто не знал, где.

Потом Храпов посмотрел на часы, вспомнил, что комната свободна еще лишь час, а потом записана за другим следователем, и велел привести третьего запланированного на сегодня подследственного.

Обрюзгший, в грязной майке, которая виднелась из-под расстегнутого грязного спортивного костюма, он ввалился в комнату и сразу принялся вытирать лоб рукавом. Потный, с мутным взглядом, парень выглядел лет на тридцать или тридцать пять, хотя ему, судя по анкетным данным, было всего двадцать восемь. Судимость за злостное хулиганство, судимость за драку с тяжкими телесными повреждениями, теперь вот за убийство во время попойки.

Саша Антонов, известный в уголовный среде как Шнобель, был пьяницей, хулиганом и лодырем. И хотя постоянно сидел по уши в долгах, со всеми расплачивался. Было очевидно, что воровал. На крупного «крадуна» он просто не тянул, значит, крал часто, но по мелочи. В остальное время он в таких же мутных компаниях пил, дрался, снова пил, тискал таких же мутных баб. В последний раз приревновал к одной из них, в состоянии крайнего алкогольного помутнения, мужика. Зарезал в драке ее, а потом и его. А утром ничего не помнил. Сейчас переживал страшно, винился, что на «мокрое» дело пошел, требовал даже одно время, чтобы к нему привели священника, но потом успокоился.

– Заходи, Саша, заходи, – кивнул на табурет Храпов. – Ну как ты тут?

– Хреново, Дмитрий Владимирович, как еще. Тюрьма – не воля! Друганы вот не забывают, передачки носят. Курево, шавку кое-какую, разрешенную, чай. А вы как? У меня теперь другой следователь… скоро суд. Как я тогда… эх, попутало меня! По трезвянке бы никогда! Вы мне верите?

– Саша, тут дело не в том, верит тебе следователь или нет, поверить тебе должен судья. А ты вел такой образ жизни, что поверить трудно. Да и сделанного уже не вернешь. Скажи мне, Саша, так, без протокола, ты в своей среде знаешь воров, кто специализируется на кражах золотых изделий, перекупщиков?

– Дмитрий Владимирович! – Шнобель весь побагровел и выкатил глаза для пущей убедительности. – Вы же в наших делах сечете, знаете, что по понятиям своих сдавать – последнее дело.

– Не надо никого мне сдавать, Саша, – терпеливо стал объяснять Храпов. – Ты просто скажи: знаешь этот круг или нет.

– Знаю, но только для вас, Дмитрий Владимирович. Вы – человек, вас я уважаю, да и другие говорят, что Храпов – человек.

– Ладно тебе, – через силу засмеялся следователь, – понесло опять. Расскажи, какие нравы в этой среде, какие законы.

– А че говорить… можно я закурю?

– Да, кури, кури!

Шнобель долго возился, вынимая из карманов пустые пачки с рассыпавшейся табачной крошкой, пока не извлек наконец кривую мятую сигарету «Прима». Он старательно и солидно прикурил, выпустил дым и стал разгонять его рукой, чтобы он не попадал на следователя. Потом доверительно начал:

– Я вот че думаю. В последнее время братва стала поговаривать, что «рыжья» стало мало. Барыги тоже его не видели давно. Говорят, чечены стали вывозить его из Москвы к себе. Они там оружие покупают на него, баксы всякие. Я толком не пойму, но базар слышал. А еще братва «терла», что полиция под себя все взяла. Не в смысле полиция, а эти… – Шнобель смущенно засмеялся, закашлялся. Покрываясь снова обильным потом, помахал рукой, разгоняя дым, и добавил: – …оборотни в погонах. Типа они весь навар через себя сбывают. И какой-то высокий там рулит. В смысле должности, конечно. Про рост я не в курсе. Я не очень-то в этот базар всегда встревал. Вообще, Дмитрий Владимирович, вы же знаете, что по нашим понятиям с полицией дела иметь западло… извините, нельзя. Но мне один авторитет… на пенсии… говорил, что воровские времена давно прошли, сейчас не понятия, а «бабки» рулят.

– Ты Сеню Морячка случайно не знал?

– Это какой? Не, не слыхал. Да и не при делах я, вы же знаете…

И Шнобель еще минут пятнадцать обстоятельно объяснял, что он не при делах, что он алкоголик, а не вор. А знакомства имеет благодаря лишь широте своей души и компанейскому складу характера.

Антон весь день присматривался к ломбарду «Екатерина». Борисов был категорически против авантюры, которую он предложил, но потом, выслушав его доводы, скрепя сердце согласился. Идея заключалась в том, чтобы Антон в самом деле «взял» ломбард. Кроме Борисова, знать об этом должны были только начальник ГУВД и начальник Главка собственной безопасности МВД. Это нужно для того, чтобы взлом все же был оперативной операцией полиции, а не настоящей кражей.

Борисов согласился, что, объяви они нормальную операцию с поддержкой спецподразделений, технических служб, вневедомственной охраны, поставь они в известность руководство ломбарда, и утечка информации будет гарантирована на сто процентов. Антон и так был уверен, что «Екатерину» Марк ему подсунул не зря. Могла быть подстава, но тут уж Борисов обещал подстраховать, если возникнут накладки.

Обследовав дом, Антон убедился, что помещение ломбарда – это бывшая квартира. На щитке уже не было квартирного счетчика, потому что во время переоборудования помещения в нежилое все было перенесено внутрь. Но общее питание помещения все равно проходило через щиток на лестничной площадке первого этажа.

Вторым этапом было посещение самого ломбарда. Результат – Антон увидел, какого рода пожарно-охранная сигнализация там была установлена. Простое отключение электропитания ничего не даст, потому что у системы есть аварийное питание, рассчитанное на двенадцать часов. Оставался один выход – отключить его. Но для этого придется попасть внутрь официально. И Антон поступил очень просто. Он набрал номер телефона директора сети ломбардов, представился инспектором сетевой энергокомпании и попросил прислать специалиста, чтобы тот провел его внутрь. Антон обосновал версию с коренной реконструкцией внутренних домовых сетей.

Больше времени заняла подготовка. Выбрав из своего набора для изменения внешности менее бросающиеся в глаза компоненты, Антон ограничился париком с более темным цветом волос. Брови и ресницы пришлось тоже подкрашивать, чтобы их цвет соответствовал цвету волос. Легкое расширение ноздрей с помощью силиконовых колец, вставленных внутрь, тоновый крем, меняющий цвет лица на более смуглый, и капелька клея с тонкой нитью, имитирующей шрам на губе. В довершение в глазах появились красивые карие линзы.

Изготовить правдоподобное удостоверение и официальное уведомление дирекции о предстоящих работах на современной технике можно было не выходя из дома, благо в Интернете доступ к бланкам компании был. И в четыре часа вечера Антон стоял у дверей ломбарда в ожидании представителя дирекции. Они встретились, прошли за железную дверь внутрь, где Антон под роспись выдал уведомление и с представителем осмотрел помещение, рассказывая, что и как будет меняться и как это затронет помещение ломбарда. Один щелчок режущего инструмента в нужный момент не заметил никто, но теперь аварийное питание не сработает.

Конечно, завтра будет заявление в полицию, все вспомнят визитера из энергокомпании, и тут же легко выяснится, что никто никакого специалиста в ломбард не посылал. Всем станет ясно, что это и был преступник, который так ловко перекусил один проводок, но описание его, увы, сведется к цвету глаз, волос и форме носа. Даже осанку описать очевидцы правильно не смогут, потому что Антон давно уже выработал специальную для таких случаев походку. И уж, конечно, все сразу начнут наперебой рассказывать о заметном шраме на губе, который эту губу чуть подтягивает вверх. Этим бесполезный словесный портрет и ограничится.

В три часа ночи Копаев приступил к основной фазе своей операции. Попасть в подъезд, открыть щиток и отключить питание помещения ломбарда было просто. Потом очень простой замок первой металлической двери, которая вела в помещение для посетителей. Конечно, ведь вся надежда на сигнализацию, зачем же ставить бронированную дверь сейфового типа, как в подвалах денежного хранилища. Датчики молчали. Открывать вторую дверь с более сложным замком Антон не стал, ведь есть окошко для сотрудника ломбарда. Правда, оно закрыто стандартными рольставнями, но мало кто знает, что они, как говорится, взломобестолковые. Пять минут работы небольшим ломиком за закрытыми дверями, и окно оказалось доступным.

А вот стеклопакет пришлось разбить. Это единственное серьезное повреждение, которое пришлось себе позволить. А дальше много следов проникновения, много следов попытки вскрыть сейфовую комнату, которая, кстати, тут оказалась. Антон еще в четыре часа дня, когда был здесь официально, очень обрадовался, увидев, где на ночь запирают ценности. Он даже и не пытался вскрыть эту комнату.

Обратная дорога через окно приемщицы в общее помещение, а потом внимание Антона привлекли звуки полицейской сирены. Через минуту он выскочил на улицу, плотно прикрыв дверь, и побежал за угол. Невысокий декоративный забор детской площадки торгового комплекса, школьный двор, а за ним двор жилого дома, где он оставил машину. Все, что Антон успел увидеть, когда перемахивал через забор, – это полицейскую машину, остановившуюся возле двери ломбарда. Что привлекло внимание вневедомственной охраны, он мог только догадываться. Скорее всего, их пульт каким-то образом среагировал на отсутствие электропитания охранного оборудования в ломбарде. А он такого варианта не учел. Хорошо, что удалось унести ноги, а то Борисов бы помучился, спасая его в этой ситуации. Если бы взяли внутри помещения ломбарда, то были бы большие проблемы и вся операция могла бы… Прав был Борисов, очень прав, когда говорил о риске.

На следующий вечер Антон, выставляя напоказ удачно исцарапанную на заборе кисть руки, заявился в тот самый кабак, после которого на него напали уроды Марка. Сегодня он зарекся пить. На душе было неспокойно. Опыт общения с криминалом подсказывал, что сложившаяся ситуация могла оказаться элементарной «пустышкой» и не привести ни к чему, кроме как к дальнейшему развитию нежелательных событий. И все же что-то подсказывало Антону, что стоит продолжать. Куда-то эта дорожка через Марка вела.

Того остроносого «шестерку», что подкатывал к нему вчера, он увидел сразу. Тот торчал у стойки бара и похотливо хихикал возле двух размалеванных девиц. Это была удача! И ее стоило сразу же использовать, пока этот недомерок не смылся.

Антон с угрюмым выражением лица подошел к стойке бара и тяжело облокотился на нее, сверля бармена глазами. Тот с готовностью подскочил.

– Водки, – рыкнул Антон. – Стольник!

Бармен нацедил в высокую рюмку и поставил перед Антоном на салфетку. Осведомиться о предпочтениях в закуске он не успел, потому что Антон, не глядя, сгреб рукой заметившего его и притихшего «шестерку», подтащил к себе и медленно вылил водку ему на голову со словами «угощайся, сучара». Девчонки мгновенно исчезли с высоких барных стульев.

– Ну как? Нравится? Еще по маленькой или сразу к закуси перейдем?

«Шестерка» забегал глазами по залу и попытался вырваться, но Антон держал его крепко.

– Тебя как зовут, упырь? – тихо спросил он, подтягивая парня к своему лицу так близко, как будто хотел откусить ему нос. В лицо пахнуло перегаром, дешевым застарелым куревом и гнилыми зубами, но пришлось терпеть, как того требовали роль и ситуация.

– Шлепок, – пропищала полузадушенная жертва. – Отпусти, ты чего…

– Ты не Шлепок, теперь ты будешь зваться Упырем, – прошипел ему в лицо Антон. – Где Марк, где эта рожа бритоголовая? Удавлю, падла!

– Я скажу… придет он… хорошо, ты че в натуре… задушишь же…

Антон отпустил скомканную в кулаке рубашку, и парень свалился на пол, громко стукнувшись коленями. За все время инцидента в зале ничего не изменилось, стоял все тот же обычный шум. Но когда он отпустил Шлепка, то сразу почувствовал, что шум стал каким-то другим. Настороженным, что ли.

Пришлось оглянуться, но только медленно, зловеще, чтобы во взгляде была угроза и готовность всех порвать и поломать. В дверях стоял Марк собственной персоной, блестя круглым теменем и насмешливо глядя на Антона. Губы у него были толстыми, все покрыты корками болячек. Это зрелище, и особенно взгляд Марка располагали к тому, чтобы примерить маску бешенства.

Повернувшись всем телом ко входу, Антон сжал рукой рюмку, подумывая, а не раздавить ли ее рукой для большей зрелищности. Наверное, не стоило, потому что можно было поранить руку, а руки ему нужны были здоровыми и крепкими. Конфликт в самом разгаре, и чем он закончится, пока неизвестно.

Марк подошел к стойке бара и уселся на стул чуть поодаль. На Антона он больше не смотрел, только ткнул пальцем куда-то в череду бутылок. Бармен, видимо, хорошо знал вкусы завсегдатая и тут же выудил из шеренги бутылок какой-то коньяк.

– Говорят, ты вчера чуть не спалился? – насмешливо спросил Марк, глядя перед собой в стойку бара.

Было понятно, что обращается он к Антону и что он в курсе ночных событий. Разговор по душам не даст абсолютно ничего, значит, нужно зубы показывать, показывать всем, что ты волчара, что за свое глотку готов перегрызть всякому, невзирая на заслуги, чины и статусы. Ладно, будем играть по вашим правилам, подумал Антон.

– И откуда ты все знаешь? – сверля взглядом Марка, осведомился он недобрым голосом. – И почему полиция приехала, когда я все отключил и сигнализация не сработала?

– А ты так уверен, что все отключил? – расплылся в наглой улыбке Марк, наконец повернув голову к Антону.

– Уверен, – процедил тот сквозь зубы, старательно доводя себя до разумного, видимого со стороны бешенства. – Я уверен, что ты мне «Екатерину» умышленно подсунул, уверен, что там не зря все «цацки» оказались под прочными замками за толстой бронированной дверью и что не случайно прилетели «вертухаи» с пушками, когда я любовался внутри пустыми полками и сейфом.

– Чево, чево? – расплылся Марк в улыбке, насколько позволял разбитый рот.

– А не ты ли, падла, легавым меня сдал? – в воцарившейся тишине громко произнес Антон. – Я тебе хлебало вчера набил, ты мне отомстить решил. Не так?

– Слышь, ты! – Марк пошел красными пятнами и нахохлился, как кочет. – Ты в чем меня сейчас обвинил! Ты, братан, за базар отвечай!

– Обвинил я тебя в том, что ты с легавыми дружбу водишь и что с ломбардом ты меня подставил, – ответил Антон и с интересом посмотрел на бритоголового.

Марк тяжело поднялся, опрокинув стул, на котором сидел, его рот нервно дергался, и из лопнувшей болячки снова стала сочиться кровь. Трое парней с соседних столиков тоже поднялись и заняли позицию вокруг Антона, впрочем, не приближаясь к нему ближе трех метров. Наверное, скорее для того, чтобы он не сбежал, нежели для нападения. Хотя еще не вечер, они себя могут проявить и по-другому. Вон девочки стали потихоньку ускользать из этой части зала ближе к выходу. Интересно, как у них тут драки происходят? Полицию вызывают или кто-то другой урегулирует?

– Говорить будем не здесь, – прошипел Марк. Скорее всего, он это произнес не для Антона, а для своих бойцов.

– Где хочешь, – согласился Антон, отвечая бритоголовому не менее горячим взглядом. – Я в своем праве. У меня претензия не к базару, а к делам.

Ехать пришлось туда, куда предложил Марк. Собственно, он не предлагал, а просто изрыгнул слово «Олимп» и, круто повернувшись, вышел из бара. Трое парней, стоявших поодаль, придвинулись к Антону, глядя на него настороженно. Пришлось засунуть руки в карманы и, демонстративно задрав подбородок, тоже двинуться к выходу.

Уважение к нему проявили, потому что не стали сажать в машину, зажимая по бокам двумя крепкими парнями. Просто один из них кивнул на серую «Мазду» и сам уселся на переднее сиденье. Антон послушно сел на заднее, успев увидеть, что еще двое сели во вторую машину – синюю «Хонду».

Ехать пришлось недолго. Узкими улицами, избегая оживленных проспектов, машины минут за тридцать выехали куда-то в район Текстильщиков. Как и следовало ожидать, целью поездки оказался спортивный клуб «Олимп», занимавший цокольный этаж жилого дома. Значит, поединок? Интересно, у них тут есть боксерский ринг? Антон предполагал, что против Марка он выстоит в рукопашной схватке без правил. Только бы они тут не придумали своих собственных правил. Например, заявить, что Марк вчера пострадал от того же Антона и драться не может, а за него встанет за справедливость и понятия его «братан». И выйдет какой-нибудь чеченец или дагестанец, чемпион России по какой-нибудь борьбе или армрестлингу.

Когда Антона завели в большой зал, видимо борцовский, то все маты с полов были убраны и свалены в кучу у стены. Пыльный квадрат посередине зала отмечал место, где они только что лежали. Значит, идея схватки именно здесь пришла в голову Марку недавно.

Сам бритоголовый сидел у стены в судейском кресле, положив ногу на ногу и глядя на Антона исподлобья. Вдоль стен топтались, стояли и прохаживались еще человек восемь крепких парней. Марк поднялся, сделал несколько шагов и остановился, выставив палец в сторону Антона.

– Все слышали, что вот он сегодня сделал мне предъяву? Нехорошую предъяву. При всех заявил, что я с легавыми дружу, и замарал мою честь. Такой поклеп смывают кровью! Все согласны, что за правду надо стоять?

Парни стали подходить, образуя неплотный, но все же круг. Смотрели без злобы, с интересом. Наверное, прикидывали шансы этого незнакомца.

– Ты не все сказал, Марк, – громко заявил Антон. – Ты забыл упомянуть и другую часть обвинения. Мы спорили с тобой, что я за сутки возьму указанный тобой ломбард. Я его взял, отключил сигнализацию, но приехала полиция, и пришлось уносить ноги. И в самом ломбарде все оказалось в этот день убрано с витрин и полок, до последней мелочи. Меня ждали там, Марк, и кроме тебя о нашем уговоре никто не знал. Теперь я все предъявил!

По залу пронесся легкий гомон. Антону показалось, что большая часть присутствующих признавала его претензии справедливыми, но вряд ли это что-то изменит. И точно! Повинуясь команде Марка, парни расступились, отойдя к стенам, но большей частью к дверям и окнам.

– Ну, как ты хочешь? – подойдя к Антону, требовательно спросил Марк. – В спортивных костюмах, в борцовках, в перчатках? Или, может, по-простому, по-пацански?

– А мне все равно, – пожал Антон плечами, изображая лицом железное спокойствие. – Твой спектакль, ты и режиссируй.

– И не боишься? – начал давить на психику бритоголовый.

– А я за правое дело биться буду, за свое честное имя. Чего мне бояться, если все законы на моей стороне, а ты по всем понятиям – сука.

– Ах ты… – Марк задохнулся от злости, но сдержался, он хотел сказать что-то язвительное, но никак не находил слов. И от этого бешенство переполняло его все больше и больше. – Тогда… тогда ты мне за все ответишь, и по моим правилам!

Последние слова он буквально выкрикнул, забрызгав Антона слюной. Пришось демонстративно вытереться носовым платком. Но эта безобидная выходка добавила свою каплю в накал ситуации. Правда, Марк, как оказалось, к чему-то подобному готовился, и у Антона непроизвольно стали возникать мысли, что насчет спектакля он не очень-то и ошибся. Ну откуда у Марка под рукой, на соседнем кресле, что стояло за судейским столиком, вдруг оказались два легендарных «катрана»?

Этот нож Антон знал, пользоваться им умел, хотя в армии, даже в спецподразделениях, он массово появляться так и не начал. Боевой нож «катран» разрабатывался изначально как подводный нож для аквалангистов. Но ВМФ в 90-е не смог закупать эти ножи по очень простой причине. У армии и флота денег не было совсем. Даже на зарплаты военным, не то что на передовое холодное оружие.

Но по многим параметрам и свойствам «катран» превосходил не только обычные штык-ножи или иностранные аналоги боевого холодного оружия. Он был передовой разработкой в целом и поэтому не мог не привлечь внимание ФСБ, а уж спецслужбы добились того, чтобы «катран» хоть маленькими партиями, но все же стал выпускаться на Тульском оружейном заводе. Постепенно ножи появились у бойцов МЧС «Лидер» и некоторых спецподразделений ФСБ и МВД.

Антон помнил рассказы многих офицеров, кто прошел войну в Чечне и где «катраны» заслужили популярность. Как это ни парадоксально, но нож, разработанный как подводный, оказался очень удачным, универсальным во многих случаях оружием для сухопутных войск и наземных операций. Благодаря форме клинка «катран» спокойно пробивал теплую плотную одежду, даже стеганые ватники, а технологическая пила на клинке наносила ужасную рану. «Катраном», как консервным ножом, открывали не только банки со сгущенкой и тушенкой, им вскрывали даже стандартные металлические двери, устанавливаемые в квартирах. При желании им можно, потратив немного времени, пробить кирпичную стену.

То, что нож оказался у бандитов, Антона не удивило. Переоценить это оружие трудно. И не случайно из нескольких тысяч выпущенных на заводе ножей сейчас в армии находилась меньшая их часть. Их продавали, меняли офицеры, имеющие доступ к вооружению. Спецназовцы, по достоинству оценившие это оружие, увольняясь в запас, тоже различными способами пытались оставить нож себе. Рапорта пестрели такими стандартными и недоказуемыми формулировками, как «потерял», «украли». Даже Сергей Шойгу, возглавлявший тогда МЧС, подарил Виктору Черномырдину, занимавшему пост премьера правительства, один из «катранов».

– Ну, – хищно блеснул глазами Марк, – бери! Давай, кто ловчее окажется! Это тебе не кулаками в темноте махать. Тут сноровка нужна. Давай выясним, кто прав, а кто виноват!

Антон смотрел на противника с холодным равнодушием. И чего это бритоголовый так рвется с ножами поиграть? Судя по навыкам, точнее, по их отсутствию, он боец плохой. И хоть с ножом управляться эффектнее, но и сложнее. Может, его кто-то обучал? Но для мастерства владения ножом нужно ведь еще и мастерство единоборца. Нельзя быть мастером ножа, не будучи мастером единоборства. Такое самомнение, глупость, или его злоба ума лишила?

Антон взял один из ножей и отошел в сторону, осматривая оружие. Невооруженным глазом было видно, что это не подделка, что клинок не подпилен. А еще, что эти ножи в серьезном деле не были. Повернувшись к Марку, он сказал:

– А почему ты думаешь, что прав тот, кто в схватке победит. Разве правота за силой?

– Че? – напряг свой мозг бритоголовый. – Ссышь? Ну! Давай!

– Давай, – спокойно согласился Антон, глядя, как Марк держит оружие.

Теперь он понял, чему бритоголового научили прежде всего. «Понты бросать» с ножом! Это он умел хорошо. Нож в руках Марка крутился как заколдованный, как пришитый к его руке, но тем не менее все время менявший положение – то острием к себе, то острием вперед, то нацеленный для удара сбоку, то для удара снизу. Смотрелось это красиво… но бестолково.

Антон взял рукоять поудобнее острием вниз, прижал клинок к предплечью, защищая руку, и двинулся на противника мягкими кошачьими шагами. Сейчас все решают точность движений, реакция и навыки. Что из этого есть у Марка?

Рука противника быстро замелькала перед лицом Антона, но все эти обманные движения обманывали прежде всего самого бритоголового. Он полагал, что владеет ножом, но когда рука Антона метнулась вверх и в сторону, Марк мгновенно отскочил назад и выставил клинок прямо перед собой. Вот вам и ответ, подумал Антон. Зачем он так скачет? Ведь ничего необычного я не сделал, я просто пытался проверить скорость постановки им защиты, а он ее не поставил вовсе, а отскочил назад, хотя прямого нападения с моей стороны не было. Он должен был блокировать клинок клинком и задействовать вторую руку для удара, захвата.

Полагая, что Марк так и будет перед ним рисоваться и пугать ловкостью, Антон не спешил атаковать сам. Но его бритоголовый противник проявил новую несдержанность. Он не стал выяснять навыков противника, не успел понять уровень его подготовки и рванул с криком вперед. Нож летал справа налево перед Антоном, рассекая воздух. Несколько ответных обманных движений, потом демонстрация открытого левого бока. В тишине зала со звучным лязгом встретились два клинка, и Антон с разворотом всем корпусом ударил Марка левой ногой в плечо. Именно левой, потому что левой бьют редко.

Пошатнувшись и отскочив назад, бритоголовый потер плечо и сплюнул прямо на пол зала. Он снова пошел в атаку, но теперь уже осторожнее. Вот и хорошо, подумал Антон. Пыл я с тебя сбил, теперь ты не будешь махать руками, как ветряная мельница. Теперь ты будешь двигаться медленнее, но реакция у тебя хуже.

И Антон пошел в контратаку, которая обычно сильно сбивает с толку неопытных бойцов. Они считают, что атаковать нужно по очереди, а тут такая фигня. Нож в руке Антона плясал острием вниз на уровне лица Марка, гипнотизируя его и отвлекая внимание от конечностей противника, прежде всего нижних. Рывок, выброс ножа клинком вперед, Марк вскинул руку, защищая голову, и тут же получил прямой удар резко выпрямленной ногой в живот. Удар оказался сильным и отбросил его на пол, заставив проехать пару метров на собственном заду. Сразу встать, держась за живот, у Марка не получилось.

Но когда он встал, Антон набросился на него с новой силой. Дважды их ножи соприкасались с металлическим лязгом, дважды Антон наносил удары невооруженной рукой по локтю противника, отбивая его руку с ножом в сторону. Наконец Марк подставил себя в неудобной позиции. Обманное движение, удар по руке и резкий захват кисти. Развернувшись всем телом, Антон поймал вооруженную руку Марка под мышку, надавил, подставив свое предплечье «на излом», а затем ударом рукоятки ножа по кисти противника выбил нож.

Обычно в подобных случаях неопытные противники всем своим естеством ощущают величайшую для себя опасность, ведь противник с ножом, а он нет. И первая же реакция сводится к попытке вырваться, а не продолжать схватку. Поэтому в такой ситуации мало кто ожидает удара, и Антон нанес удар кулаком в лицо Марка, потом локтем, а когда голова противника откинулась, тут же перехватил его, бросив руку, за горло и развернул к себе спиной.

Когда парни у стен сообразили, что происходит, их бритоголовый главарь уже стоял зажатый как в тисках и с приставленным к его горлу ножом. Одно движение, и Антон мог располосовать горло Марка от уха до уха. Сталь клинка позволяла это сделать с легкостью. Воцарилась гробовая тишина, которая по напряжению могла сравниться разве что с напряжением в высоковольтной сети.

– Эй, остынь, молодец! – раздался чей-то писклявый голос. – Ну-ка, ну-ка, оставь его, бедолагу, а то ведь и правда порежешь. А он мне еще пригодится, обалдуй.

Антон повернул голову и увидел, что от входной двери к ним движется невысокая щупленькая фигура лысенького сморщенного человечка, опирающегося на палочку. Человечек улыбался и сокрушенно крутил головой, как будто шел урезонивать расшалившихся, но таких любимых детишек. Парни у стен почтительно подобрались, с явной готовностью броситься выполнять первое же приказание этого странного старичка.

– Ну? Чего? – Старичок остановился в паре шагов от Антона и с улыбкой стал смотреть на него. – Да брось ты его, окаянного, брось! Все ты доказал, во всем ты прав. И никто тебя не тронет. Я сказал!

Последние слова он проговорил с такой уверенностью, что Антон невольно поверил – этого человека тут все послушаются. А что спектакль был именно спектаклем, и теперь он переходит к своему завершающему акту. Ладно, решил Антон и отпустил Марка, слегка пихнув его кулаком с зажатым в нем ножом в спину. Бритоголовый, промакивая кровоточащий рот тыльной стороной кисти, отшатнулся от него, сделал несколько шагов и стал ждать, что скажет старик. Антон тоже ждал, пробуя пальцем лезвие ножа.

– Дай-ка, – приказал старичок, который уже не улыбался, – дай-ка, нечего, не игрушка.

Антон с легкой улыбкой протянул ему нож рукояткой вперед, готовясь внутренне к различным неожиданностям и провокациям. Однако старик спокойно взял нож, не глядя протянул его подбежавшему парню, а потом указал Антону на кресла возле судейского стола, что стояли кучей у стены.

– Идем-ка, перетрем кое-что, дружок. Ты ведь не просто так пришел к нам, ведь правда? Не просто! Я это знаю. Вот и хочу поговорить с тобой. Ты садись, садись!

Антон сел, облокотившись локтем на низкую спинку кресла, не столько из-за желания развалиться и показать свою независимость, сколько принял позу, из которой легче всего вскочить, если будет такая необходимость.

– Значит, говоришь, сиделец ты бывший? – закивал головой, то ли спрашивая, то ли рассуждая вслух, старик. – И каких же ты мастей? «Погоняло», чай, есть?

– Напрасно стараешься, папаша, – возразил Антон, изображая моральную усталость. – Я в зонах не бывал, мастей никаких не имею. И жаргона вашего я тоже не понимаю. Почти не понимаю. А пришел я затем, чтобы старого корешка разыскать. Нужен он мне, очень нужен, а кроме, как среди ваших, быть ему негде.

– «К вам», «ваших»! А сам-то ты чьих?

– Своих, собственных, – отрезал Антон. – Живу, как умею.

– Ну, понятно, – закивал старик головой и, повернувшись в сторону парней, махнул им рукой: – Вы, ребятки, шли бы по своим делам. Нам тут поговорить надо. Если что, я позову.

Последнее прозвучало как предупреждение Антону. Мол, слушать я твой треп буду до поры до времени, а как надоест, так и позову. И твое скакание и прыгание тебе не поможет.

– Ну а теперь я слушаю тебя, – тихо приказал старичок, когда все ушли. – Ты рассказывай, не бойся. Без моего слова с тебя и волос не упадет. А с моего кивка и шкура слезет. Я тут в законе, меня слушают. Называют меня корешки мои по-дружески Слепнем. Вот и все обо мне, а теперь ты покайся, о себе расскажи.

– Меня зовут и дружки и недруги Антоном. Как в паспорте. Только чувствую я, что недругов у меня все больше, а друзей что-то не видно совсем.

– Знай, с кем дружить, – тут же вставил старик.

– И был у меня корешок один, как вы это называете, который уехал и адреса не оставил. А с ним у меня порвалась и связь с нужными людьми. Да и задолжал он мне чуть-чуть – пару «лимонов» «деревянных».

– И что же это за корешок такой паскудный?

– Сеня. Сеня Морячок – так его звали приятели. Не слыхал, папаша, о таком? Золотишко любит, умеет пристроить.

– Так, значит, – почесал подбородок старик. – Дружка потерял? А сам-то ты золотишко не любишь? Вон и в ломбард тебя потянуло, и, говорят, сигнализацию ты там умело отключил. Прямо мастак по таким делам, нет?

Антон решил пока промолчать и не навязывать мнение о себе. Если этот старый вор что-то о нем понял, то пусть попытается сам выводы сделать.

– А золотишко, значит, пристраивать стал бы твой Сеня, – продолжал бормотать старик. – Так вот вы и работали. Только что-то не слыхал про вас никто среди людей. Откуда же вы, ребятки, пожаловали к нам? И давненько ли? Если успели в Москве напакостить, то это плохо, очень плохо. И «уголовку» озлобили, не по нашим правилам работали, а пострадать могут другие, ущерб кое-какому делу нанести можете. Опять же в «общак» долю не внесли. А это дело святое, без этого никак нельзя. Нехорошо, друг ты мой ситный, нехорошо.

– Ты меня не совести, – рассмеялся Антон. – Я в вашей Москве ничего еще не сделал. А ломбард… Так это ты своего Марка допроси, как он меня подставил. А вот если бы чего там выгорело, то я обязательно бы свою долю отдал в твой «общак». Ты ведь тут типа «смотрящий», да? А раз так, то помоги мне Сеню найти. Обещаю, что с последнего навара обязательно поделюсь. Мне бы только с Сени это взыскать. Ну, договорились?

Антон не сразу понял, что старичок его очень внимательно слушал. Очень внимательно, наверное, и интонации анализировал, и ситуацию. Повидал старый вор на своем веку оперативников, по-разному его наверняка разрабатывали, и не раз. Вполне мог Слепень предположить в Антоне полицейского.

– Сукой был твой Сеня Морячок, – неожиданно сказал старик со вздохом. – С полицаями путался.

Антон резко повернулся и сделал вид, что потрясен таким признанием, но кричать что-то вроде «врешь» или «не клевещи на дружка» воздержался. Так можно и переиграть, а на этом его быстро раскусят. Сдержаннее надо быть, сдержаннее. Даже воры любят выдержку и хладнокровие.

– Это точно? – тихо спросил он.

– Куда ж точнее. Его, конечно, никто не трогал. Живет человече, и пусть живет. Да и часто стало в нашей среде такое встречаться. Полиция воровать начала, грабить, в товарищество вступать наше, а то и сами организуют и нас в свои ряды приглашают. Вот и Сеня твой с кем-то снюхался.

– А ты и не знаешь, с кем, – усмехнулся Антон. – Не хитри, Слепень. Я Сеню знаю, как облупленного, с детства знаю. Хитрый он, как змея, но работать с ним можно до поры до времени. Главное, вовремя за руку поймать да в узде держать. Я все-таки не удержал. Вот и видишь, что получилось. Ни Сени, ни золотишка, ни каналов сбыта.

– А есть что сбывать? – вдруг спросил старый вор.

– Есть, – признался Антон. – Не много, но есть. Это еще с уральских моих дел. Поможешь, старик? Не обижу.

– Отчего же не помочь хорошему человеку? Только ты не думай, что я такой вот легковерный, сразу и помогать тебе решился, хоть и вижу в первый раз. Проверочка тебе была. И в баре, и потом. И насчет полиции ты правильно понял. Уж больно ты подозрительно себя вел, вот и решили проверить. Если бы сухим вышел из воды после того, как тебя по рукам повязали, значит, ты и есть «легаш». А коли ушел, хорошо ушел, да потом вернулся, чтобы с Марком разобраться, тогда и вера тебе. Правильно рассуждаешь, ведешь себя правильно. Не побоялся, потому что честь тебе дороже. Это мне нравится. А на Марка обиды не держи, это я ему велел с тобой помахаться тут. Где научился?

– Драться? А, это еще в армии. Десантник я в прошлом.

– Ну, тогда смотри сюда, парень. Сеню твоего порешил кто-то. Кто – не знаю, но только вместе с ним и опера положили из «уголовки». Дело мутное, никто ничего не знает.

– Хреновое дело, – покачал головой Антон. – Значит, вляпался Сеня во что-то. Эх, Морячок, Морячок.

– Видать, что вляпался, – подтвердил Слепень. – Дело темное, я тебе это точно говорю. Есть у меня на ушах кое-что про Сеню. Собирался он золотишка много взять, очень много. Не по весу, а по ценности. И канал у него был за бугор к тамошним коллекционерам. «Баксов» мешками можно было получить. Ан нет, сорвалось. Я ведь немного поглядел за твоим Морячком, канал этот вроде надыбал через своих людишек, только оборвался он в самый последний момент. «Легаш» был один, «полкан» из МВД. Бельшицкий его фамилия. Только, сука, застрелился. То ли свои его просекли, то ли еще какая причина была. А может, и не сам. Только без этого «полкана» у меня вся информация в стену уперлась. Вот я и думал, что ты мне глаза приоткроешь на это дело. Уж больно заманчиво на старости лет хороший куш получить да от дел отойти, чтобы на солнышке косточки погреть где-нибудь… в теплых краях.

Вот почему ты в меня поверил, догадался Антон. Жадность одолела, куш напоследок урвать хочется. Если он правильно этого Слепня понял, то вор помогать будет, если пообещаю в долю взять. Помогать будет, но и глаз не спустит. Ох как он следить теперь будет!

Глава 6

Антон ходил по большой квартире умершего ювелира Чебыша и с трудом сдерживал восхищение. Неизвестно, через кого и что там полковник Борисов наплел молодому участковому, но тот в расспросы не пускался и без лишних разговоров привез сюда Антона, вскрыл опечатанную квартиру.

Почему-то Антону казалось, что ювелиры, пусть и знаменитые, пусть и с мировым именем, все равно ремесленники. Это слово засело в его голове еще со школы, и им он машинально называл всех, кто работает руками в собственной мастерской. Ремесленник! В длинном кожаном или клеенчатом фартуке, с засученными рукавами и кожаной повязкой через лоб, чтобы волосы не мешали. Хотя образ не складывался, потому что Антон видел несколько фотографий Чебыша. Полный дородный мужчина с аккуратной бородкой и насмешливыми глазами под седыми нависающими бровями. Нет, вид у старого ювелира был таким, что наводило на мысли о солидных сделках, а не о корпении над ограночным станком.

– Жил Сергей Иннокентьевич тихо, это и соседи показывали, – снова зазвучал голос участкового, и Антон порадовался его словоохотливости. Активные расспросы могли навести на мысли об истинных целях его посещения квартиры покойного.

– А что значит «тихо»? – спросил он, чтобы поощрить полицейского на продолжение рассказа.

– Ни шумных гостей и застолий, ни женщин, извините. Мало кто видел, чтобы он и сам из дома выходил, хотя говорят, что Чебыш вел публичный образ жизни. А еще говорят, что он был очень хорошим мастером. Не верится, но вроде его работы хранятся даже в зарубежных музеях. Вот это человек, да?

– Это точно, – задумчиво ответил Антон, обходя кабинет ювелира и разглядывая инструменты и маленькие станочки. – Странно только, что у публичного человека нет никаких фотографий.

– А этому есть причина, – вдруг раздался за спиной низкий бархатистый женский голос.

Антон резко обернулся и увидел молодую, довольно высокую женщину лет тридцати, в изящном деловом костюме, с темными очками на темени и с не менее изящным клатчем в руках. Стройная фигура, красивые ноги, короткая стрижка. Не столько по заметному мягкому акценту, сколько по внешнему виду и взгляду Антон догадался, что перед ним иностранка. Если ты достаточно наблюдателен, то обязательно видишь разницу в мимике, в наклонах и поворотах головы, еле заметной жестикуляции. Разный язык, разная культура – все это накладывает свой неизгладимый отпечаток.

– Вы кто? – неприязненно спросил он, ругая себя, что не проследил за тем, чтобы участковый запер входную дверь.

– О-о, как вы не вежливы, – с заметной иронией ответила женщина. – Хорошо, разрешите представиться: я – Валери Роба, представитель компании, оказывающей услуги по прокату экспозиции Лувра. А вы… судя по тому, что я видела некоторое подобие печати на двери, местная полиция. Кто из вас старший инспектор или комиссар?

– Мад… мадемуазель… простите. – Антон запнулся и тут разозлился на себя.

– Мадам, вполне достаточно называть меня мадам Валери. У нас так принято называть друзей. Ведь мы с вами не враги, господа?

Очаровательнейшая белозубая улыбка и блеск светлых глаз заставили Антона и участкового расплыться в ответных улыбках.

– Вот и славно, – удовлетворенно кивнула гостья и мгновенно сменила улыбку на деловое выражение лица.

– Так что вас сюда привело, мадам Валери? – строго спросил Антон, мысленно ругая лейтенанта за то, что не задал этого вопроса. Ему следовало придумать какую-нибудь легенду для себя, оправдывающую собственное присутствие в этой квартире.

– О-о, господа, только попытка отдать дань уважения великому мастеру. – Француженка прошлась по комнате, проводя ладонью по поверхности старинного комода у стены. – В Лувре тоже есть его работы, господина Чебыша знали в Европе по его творчеству. Жаль, что смерть пришла так рано.

Антон раскрыл было рот, чтобы как-то не очень явно высказать свой интерес к тому, с чем связан ее визит, если она знала, что ювелира нет в живых. Но Валерия, кажется, предугадала предстоящий вопрос и грустно заговорила:

– Я плохо знала старика, дважды мы разговаривали по телефону и один раз виделись лично во время моего визита три года назад. Я полагала, что застану в его квартире родственников, но, судя по всему, он был одинок, хотя ни единым словом за эти годы не обмолвился мне, что жил одиноко. И вот я здесь и вижу полицию и печать на двери. Что, в его смерти было нечто необычное?

Антон зло пихнул локтем участкового, воспользовавшись тем, что француженка отвернулась к окну. Пора и блюстителю закона проявить себя в беседе. Документы бы, что ли, проверил! Лейтенант удивленно обернулся на Антона, наткнулся на его свирепый взгляд и, правильно поняв кивок в сторону женщины, уверенно потребовал:

– Простите, мадам, я могу взглянуть на ваш паспорт?

– О-о, я понимаю, – снова обворожительно заулыбалась француженка, – полиция одинакова во всех странах. К тому же у вас всегда настороженно относились к иностранцам, а тут квартира умершего ювелира. Я все понимаю.

Антон еле сдержался, чтобы не подойти и мельком не глянуть в документ, который протянула Валери и который рассматривал сейчас участковый. Он решил придерживаться все той же роли, в которой выступил перед научным сотрудником музея. Он и Анне представился писателем, будет логично остаться им и здесь. Так легче не запутаться, не вызвать подозрений. А дамочка эта интересная штучка! Что-то не очень верилось Антону в версию о поклонении памяти великого мастера. Было что-то во француженке, что намекало на высокомерие. Тем более высокомерие по отношению к русским. А может, и всем нефранцузам.

– Простите, мадам Валери, вы сказали, что работаете в Лувре? – вежливо уточнил он.

– В обществе принято представляться, – вдруг осадила его дама, – если вас не представили женщине другие. Не забывайте, что я назвала себя.

– Лейтенант полиции Курочкин, – боднул головой воздух участковый в неумелой попытке выглядеть учтивым.

– Курочкин? Курочка? – Француженка наморщила лоб и весело посмотрела на полицейского, а затем повернулась к Антону: – А вы?

Как-то неуловимо эта красивая женщина держала в руках все нити общения. Это раздражало, но и завораживало.

– Меня можете называть Антоном. Я – писатель, готовлю работу по ювелирному искусству Европы раннего Средневековья. Господин Чебыш был признанным специалистом…

– Не нужно оправдываться, – перебила его Валери. – Разумеется, у вас был повод договориться с полицией и попасть сюда. Да, это храм великого мастера, здесь все дышит искусством, древним творчеством. Ну что же, будем считать, что мы этому храму поклонились. Жаль господина Чебыша, но все мы смертны!

Антон покосился на молодого участкового, который явно искал доводы, чтобы выставить француженку из квартиры. Впрочем, дама, кажется, и сама решила покинуть квартиру, чем-то явно удовлетворенная. Это Антон уловил. Или ему так показалось чисто интуитивно. В любом случае француженку отпускать не стоило. И повод для негласной ее разработки есть, и легенда располагает. Как все удачно получилось! Единственное непонятное во всей этой истории – зачем дама заговорила, если поняла, что в квартире полиция? Зачем ей было подавать голос, если она могла спокойно удалиться, пока ее никто не заметил?

– Раз вы интересуетесь творчеством европейских ювелиров, Антуан, – приглашающе улыбнулась Валери, – могу предложить вам приятную беседу за стаканчиком вермута в ближайшем кафе. С большим удовольствием расскажу вам все, что знаю в этой области. А заодно и пообщаюсь с русским писателем. Представляете, – взяла она его под руку, явно игнорируя участкового, – я не знакома ни с одним русским писателем. Это такое интересное знакомство.

– Вы уходите? – как-то облегченно пробурчал лейтенант.

– Да-да, – оживившись, обернулась к нему француженка, – мы уходим. Спасибо вам, господин инспектор, можете закрывать.

В молчании они спустились на улицу. Выйдя из подъезда и опустив на лицо свои солнечные очки, француженка снова огорошила Антона.

– А ведь вы меня обманули, Антуан, – посмотрела она ему в глаза сквозь темные стекла. – Сознайтесь, что вы никакой не писатель! Вы полицейский, да?

– Мадам, – запротестовал Антон и для пущей убедительности приложил обе руки к груди, – вы ко мне несправедливы! И потом, разве я похож на полицейского?

– Очень похожи! – оглянувшись с видом заговорщика, заявила женщина. – Вы похожи на полицейского, который заинтересовался моей персоной и пытается выведать у меня о моих отношениях с умершим Чебышем.

Антон открыл рот для нового потока возражений, но Валери вдруг приложила свою теплую душистую ладошку к его рту и промурлыкала своим бархатным голоском:

– Не нужно! Будьте вы, кем хотите, потому что мне от вас скрывать абсолютно нечего. И наше свидание остается в силе. Только я предлагаю провести его не сейчас, а вечером. Вы не против, Антуан? Вот и отлично! Тогда предлагаю встретиться в восемь вечера на Кузнецком Мосту возле книжного магазина. Знаете? С вас мартини, а с меня рассказы на любую интересующую вас тему. Идет? Так, кажется, спрашивают у русских в подобных ситуациях? Не понимаю, кто куда идет, но звучит красиво!

Антон улыбался этой милой болтовне с видом олуха и кивал головой. Решение он принял и теперь входил в роль парня «не от мира сего». То есть ничего не видящего вокруг, кроме своего творчества и погруженного только в него. Хотя флирт в рамках его легенды будет вполне уместен, ведь объект вписывается в круг интересов «писателя».

Валери неожиданно подмигнула Антону, коснулась многозначительно пальчиком его груди и тут же повернулась к проезжей части, подняв руку. Такси остановилось почти мгновенно, наводя Антона на мысль, что с машиной было договорено заранее. Он смотрел вслед уезжавшей желтой «Волге» с шашечками на крыше и размышлял. Все что угодно можно было объяснить легко и просто, кроме одного – зачем француженка заявилась в квартиру умершего знаменитого ювелира. Тем более что были основания полагать насильственную смерть. Изделия Чебыша во многих зарубежных коллекциях, грандиозное хищение в Пушкинском музее, подделки вместо настоящих украшений, смерть Чебыша, француженка в его доме после смерти. Интересная цепочка событий.

Голос полковника Борисова в трубке ответил почти мгновенно. Такое ощущение, что шеф ждал этого звонка с нетерпением.

– Что у тебя. Говори, я один в кабинете.

– Григорий Максимович, мне нужна информация о некой мадам Валери Роба. Предположительно французская подданная, имеет отношение к выставке драгоценностей из экспозиции Лувра.

– Чего, чего? – Голос полковника явно изменился. – Ну, ты даешь! И как ты на эту мадам вышел?

– Она вышла. Точнее, заявилась на квартиру Чебыша, где я как раз был с участковым.

– Ну-ка, подробнее.

Антон пересказал всю историю в деталях, включая и свою реакцию, и предстоящие намерения. В пересказе все выглядело как-то комично и нелепо, но Борисов слушал внимательно и сосредоточенно. Это было понятно по его молчанию, если бы полковник считал все это чушью, он заявил бы об этом мгновенно.

– Хм, любопытно, – наконец произнес Борисов. – Значит, девочка сама пришла, убедившись, что квартира была опечатана и что внутри полиция. А зачем ей это?

– Например, затем, что она в самом деле захотела посетить квартиру знаменитого мастера. Вы не думаете, что она могла элементарно говорить правду?

– А ты так думаешь? – удивился Борисов. – И это после того, что ты мне рассказал, включая и твои сомнения?

– Она иностранка, и мне трудно судить, что для них нормально, а что нет. Вдруг во Франции так принято поступать?

– Ладно, Антон, я наведу справки об этой даме. Как только будет информация, я сразу тебе перезвоню. Она хоть красивая?

– Я бы сказал, что мастерски красивая, – ответил Антон.

– А что это значит? – поинтересовался полковник, но после короткой паузы догадался. – Хотя понимаю. Наверное, безупречный внешний вид, профессиональная улыбка, умение обольщать в любой ситуации и любого мужчину. Не увлекайся там!

Антон улыбнулся, пряча мобильник. И здесь начинается все точно так же. В Екатеринбурге Быков все упрекал его девушками, здесь новый шеф начинает намекать на то же. Прежде чем повернуть в сторону двора, где стояла его машина, Антон с ожесточением хлопнул себя по лбу. Все-таки попался он в сети чар француженки. Ведь напрочь забыл, что у него сегодня свидание с Анной. Пришлось снова лезть за телефоном и на ходу придумывать оправдание.

– Аня. – Антон впервые использовал уменьшительное от имени при обращении. Это должно было сгладить неприятный момент. – Аня, простите меня. Дело в том, что мне срочно нужно уехать сегодня вечером. Возможно, что меня не будет день-другой. Я очень сожалею, что мы не увидимся, как намеревались…

– Что-то случилось? – спросила Анна, и в ее голосе Антон уловил явное и почти неприкрытое сожаление. – Какие-то проблемы?

– Нет, ничего страшного и серьезного. Хотя как раз серьезное. Это обязательства… я просто договаривался о встрече кое с кем из высокопоставленных чиновников… ну, и теперь отнекиваться нельзя. Работа такая!

– Я понимаю, – грустно ответила Славина, – работа…

– Как раз главная моя работа у вас в музее, – заверил Антон женщину. – Мне больше дают ваши рассказы, чем все эти встречи с чиновниками. Если вам наши встречи и наше общение кажутся интересными, то я просто счастлив, что меня с вами свела писательская судьба.

Они попрощались весьма неопределенно. Антон представил себе некрасивое лицо Анны, ее не совсем современную одежду, далекую от совершенства фигуру. Конечно, француженка выглядела гораздо эффектнее, но… Как бы это сформулировать… Своя, даже страшненькая, как-то роднее, чем иностранка, пусть и красоты неземной. У русской и характер проще, и поступки и мысли предсказуемы, а у этих современных дам и леди из-за границы все не так. Или ему Анну просто жалко? Вся такая одухотворенная, вся в истории, в своей работе, ей не до модных кофточек и джинсиков. Душа – вещь, конечно, хорошая, но видна не всегда.

Антону показалось нечестным, если он будет использовать Анну для своих оперативных целей. Она ведь ни в чем не виновата. Не виновата, но и не спросишь ее прямо. Увы, нужно с ней общаться и выуживать крохи информации о преступлении. А она о нем может ничего и не знать, кроме того, что оказалась перед фактом подмены некоторых изделий. Не хотелось думать, что она как-то связана с преступниками.

Ресторан «Версаль» Антону не понравился, но он старательно делал вид, что считает его чуть ли не олицетворением Франции. Что думала Валери, было неизвестно, потому что француженка только улыбалась ослепительной улыбкой и не сводила с Антона своих светлых бездонных глаз. На них оборачивались, когда они шли по улице, на них оборачивались и из-за соседних столиков. Не дай бог начнут приглашать танцевать, как это у нас любят, подумал Антон.

– Скажите, – наконец нашел он подходящий момент для перехода к нужной теме, – вот вы говорите, что работаете в Лувре.

– Антуан, я не говорила, что работаю в Лувре, – поправила его женщина. – Это вы меня спросили там в квартире, а я просто не успела ответить. На самом деле я представляю адвокатскую контору Шнайдера. Это известное и уважаемое предприятие, которое выступает гарантом многих сделок, в том числе и с очень дорогими объектами. И недвижимость, и океанские лайнеры, и мировые туры мегазвед эстрады. А еще мы сотрудничаем со многими музеями и частными коллекционерами.

– Так вы юрист?

– Юрист, – потягивая мартини, согласилась француженка. – Это базовое образование, но специализируюсь я на средневековых раритетах. Искусство, архитектура, мода.

– И вы привезли в Россию украшения из коллекции Лувра?

– Не я одна, над этим проектом работала группа специалистов. Я участвую еще и потому, что хорошо владею русским языком. Не правда ли?

– Вы владеете им превосходно. Можно узнать, где вы его так хорошо выучили?

– В Сорбонне. Но университет это так, главное, что я всегда интересовалась Россией, ее историей, культурой. Вы – необычный народ, вы не такие, как мы, и это во многом объясняет поступок нашего короля, который выбрал в жены вашу принцессу Анну Рыжую.

– Я слышал от экскурсоводов, что Анна Ярославна была очень красивой.

– Не это важно, хотя и предпочтительно. Анна – это свежая кровь стареющей европейской монархии, это ваши гены, ваша плодовитость. Ну, и политика тоже.

– Анна была плохой королевой?

– С чего вы так решили?

– Мне показалось, Валери, что вы говорили о ней и о нас с некоторым пренебрежением.

– Перестаньте, такие комплексы вам не к лицу. Я очень уважаю вашу принцессу Анну Киевскую. Ее история была не проста и не легка. Она очень долго ждала рождения наследника и дождалась только в тысяча пятьдесят втором году. Потом она родила еще троих детей, но не это главное, хотя этим ее роль на престоле государства могла и ограничиться. Но Анна сразу показала себя дальновидным и энергичным государственным деятелем. Сохранились документы, на которых рядом с подписью короля встречаются и славянские буквы: «Анна Ръина» – королева Анна. Ей даже писал хвалебные письма папа Николай II, а он был весьма ревностным католиком.

– Они жили долго и счастливо и умерли в один день, – попытался пошутить Антон.

– Увы, она пережила своего мужа. В тысяча шестидесятом году, после смерти короля, Анна не получила регентства и переселилась в замок в сорока километрах от Парижа. Она основала там женский монастырь и церковь. Кстати, в портике храма уже в девятнадцатом веке была установлена статуя княжны Киевской, которая держит в руках модель основанного ею храма. Тридцатишестилетняя красавица занималась воспитанием сына, охотой, пирами, ничто человеческое ей не было чуждо, как говорят у вас. Я правильно произнесла эту фразу, Антуан?

– Великолепно и к месту, – с улыбкой признался Антон.

Валери ответила ему не менее ослепительной улыбкой и продолжила рассказ:

– Потом, конечно, была снова любовь с графом Валуа. Историки говорят о некрасивой истории, когда граф выгнал ради рыжей Анны законную жену, и даже папа был возмущен таким положением дел. Однако никто не помешал их счастью, и Анна жила с графом около десяти лет в родовом поместье, пока снова не овдовела. К тому времени она помирилась и с новым папой Григорием, который в конце концов признал ее брак с Валуа, и с сыном Филиппом, доверившим ей управление дворцовым хозяйством.

– На этом ее история закончена?

– Последнее упоминание об Анне можно найти в документах до тысяча семьдесят пятого года, по крайней мере в виде ее подписей на документах. По одной из версий, Анна была похоронена в аббатстве Вилье, но оно было разрушено во время Великой французской революции. Кое-кто из историков полагает, что Анна вернулась на родину. Но, вероятнее всего, она никуда не уезжала и умерла во Франции.

– Значит, все последующие короли Франции были ее потомками?

– Теперь вы мне нравитесь, Антуан! – засмеялась Валери. – Теперь я вижу в ваших глазах здоровую гордость. Не хватает только гордости за свою полицию. Как вы полагаете, украшения будут найдены?

Антона очень удивил этот переход. Француженка задала вопрос, совсем не заботясь о сокрытии своего интереса. Может, ее интересует ход расследования, поэтому она и пошла на сближение с человеком, в котором заподозрила полицейского?

– Думаю, что на карту поставлена честь страны и в дело будут включены лучшие силы, – заверил он. – Хотя я мало что в этом понимаю. Я ведь больше интересуюсь историей искусства, а не детективными историями. Скажите, Валери…

– Я предлагаю начать говорить друг другу «ты», – приподняла бокал женщина и посмотрела в глаза Антону призывным влажным взглядом. – За дружбу, Антуан! За мою и твою дружбу!

– Хорошо, Валери, – приподнял в ответ свой бокал Антон. – За тебя, за прекрасную француженку! За первую француженку в моей жизни, которая оказалась столь прекрасна!

– О-о, сколько галантности! – рассмеялась она своим бархатным голосом.

– Умная и прекрасная – это так редко в нашем мире, – продолжил блистать Антон. – Ты вот мне скажи, почему в эпоху Возрождения был такой всплеск творчества, а раньше… Мрачное средневековье!

– Вы здесь, на востоке, часто произносите эти слова о мрачном средневековье. Но причина тому была очень проста. И обилие костров, и погибающих на них «ведьм» тоже легко объяснялось. Всему причиной была «черная смерть».

– Чума?

– Да, чума. Согласись, когда на человечество обрушивается такой жуткий мор, когда запросто вымирает половина Европы, то тут невольно начнешь относиться к этому как к мистике, колдовству. Ты знаешь, в Европе одним из самых известных в этой области музеев является музей «Коллекция Уолласа» в Лондоне. Там часто выставляются различные ювелирные коллекции, но из исторических раритетов наиболее древними являются драгоценности в основном четырнадцатого века. Есть, конечно, единичные экземпляры, вроде трех иудейских обручальных колец.

– Позволь, умирали люди, но драгоценности…

– Эксперты сходятся во мнении, что большинство драгоценных изделий было погребено вместе с умершими от чумы семьями. Я хорошо знакома со Стефеном Даффи, директором выставки, и мы часто обсуждали с ним эти вопросы. Он утверждает, что на их выставке представлены «чудом выжившие» украшения. А археолог Карин Шзех…

Антон, в голове которого уже чуть шумело от выпитого, почувствовал, как завибрировал в кармане его мобильный телефон. Отличная передышка от исторических фактов и возможность свернуть разговор в нужное русло, например, обсудить личность ювелира Чебыша, качество подделок, которыми были подменены настоящие средневековые украшения.

– Антон, можешь говорить? – послышался в трубке голос Борисова.

– Да-да, конечно.

– Что там у тебя за музыка орет? Ты в ресторане, что ли?

– Да, конечно.

– А-а, с этой, с француженкой? Ну-ну! Бабник! Теперь слушай и делай умное лицо. Валери Роба, тридцати двух лет, является экспертом по средневековому искусству и сотрудничает с большим количеством фирм, фондов, музеев по всей Европе. Я бы назвал ее свободным художником и консультантом. Мы осторожно попробуем привлечь Интерпол для определения ее личности, может, у них есть на нее что-то. Главное, учти: у нее за плечами Сорбонна и дюжина солидных контрактов. Не удивлюсь, что она миллионерша или аферистка. Будь осторожнее, на рожон не лезь. И не спугни ее чем-нибудь. Есть у меня впечатление, что эта дамочка – личность темная…

Антон слушал, делая скучающее лицо. Сейчас он закончит разговор, а потом извинится и скажет, что звонила тетушка, которая отправила ему по почте пару банок варенья и очень беспокоится, как он их получит. Наверняка такой бред пройдет лучше всего. Не стоит опять врать про чиновников и деловые встречи. Если уж играть лопуха, так до конца. И тут Антон поймал на себе совсем другой взгляд француженки. Было в нем что-то хищное, опасно-хищное. Или это мартини совершает такие метаморфозы с восприятием?

В музей Антон забежал в четыре вечера. Пришлось предварительно позвонить Анне, хотя очень хотелось сделать сюрприз.

Славина, облаченная в шерстяную безрукавку, протянула ему руку, и Антон ощутил холод ее пальцев. Кондиционер в кабинете работал на всю катушку. Сразу как-то ощутилась собственная мокрая спина в результате пробежки по солнцепеку.

– У вас тут… бр-р-р, – со смехом поежился он. – Слушайте, Аня, а покажите мне украшения Анны Киевской. Хочется окунуться…

То, как Анна повернулась, Антону не понравилось. Она неторопливо и как-то демонстративно подошла к стене и нажала кнопку на пульте. Кондиционер затих и с шипением автоматически закрыл крышку воздуховода. Что-то было не так. И лицо женщины вдруг изменилось. Постарело, что ли.

– Аня, что случилось? – спросил Антон и, подойдя к ней, взял ее за руку.

– Видите ли, Антон, я не могу вам показать эти украшения, – не глядя ему в глаза, ответила Анна. – Экспозиция готовится к отправке во Францию и…

– Аня, я знаю про хищение. Знаю и о том, что экспозиция свернута из-за этого и что отправка задерживается.

– Откуда? – испугалась Славина.

– Ну… мало ли, – пожал плечами Антон. – Я же писатель, связи имею в различных кругах. И потом, это же моя тема, как же мне не узнать. Что, много похитили? И как это удалось? Ведь у вас же тут все так строго, надежно.

К большому удивлению, Анна опустила голову еще ниже, позволила усадить себя на стул и стала рассказывать. Она рассказала о подмене, которую сама и обнаружила, о том, что никто теперь не понимает, как все произошло, и подозревают чуть ли не всех.

– Да, неприятная история, – пробормотал он, продолжая держать Анну за руку.

– Неприятнее всего, что подозревают всех. И меня, и… других. А мы ведь… даже ни намеком!

– Ну, перестаньте вы так себя изводить. Я верю, что все вскроется, злоумышленников найдут и никто невинно не пострадает. Подложил кто-то очень хитрый какие-то побрякушки…

– Вы не понимаете, – возмутилась Анна, – это не побрякушки. Это кто-то готовился заранее, копии изготавливал. Хорошие копии, мастерские. Их ведь очень быстро не изготовишь.

– Аня, а за какой срок можно было сделать эти копии? Пусть даже и работая очень быстро. Неделя, две?

– Думаю, что и за месяц сложно. Это ведь какая работа…

Анна продолжала рассказывать, какая это сложная работа, а Антон мысленно уже высчитал, что выставка в России находилась всего три недели. Получалось, что копии заказали раньше, чем украшения выставили в музее. Вот тебе и неожиданный вывод о том, что копии провезли следом, чтобы подменить именно в России. Предполагалось, что у нас безалаберная страна и безалаберный народ? Ну, спасибо, ребята! Мало того что подставили перед французской стороной, так еще и унизили.

– Вот интересно, – возмущенно заметил Антон, – с французской стороны ведь тоже специалисты, а проморгали! И эта их юрист, Валери! Как ее… Валери Роба! Такая деловая, а лопухнулась.

– Ты ее знаешь? – вдруг спросила Анна, неожиданно обратившись к Антону на «ты».

Увидев его реакцию, она смутилась и снова опустила глаза. Ему показалось, что сейчас она даже заплачет. Надо как-то выходить из этой ситуации, да еще не потерять наладившегося контакта, иначе Анна замкнется в себе, и тогда все, конец потоку информации. Такой момент!

– Если честно, то я о ней не очень высокого мнения, – торопливо стал убеждать Славину Антон. – Она, по-моему, и специалист неважный. Не знаю уж, какой она там юрист, а вот в ювелирном деле разбирается слабо. И в истории тоже. Я с ней проговорил пять минут, и мне стало скучно. То ли дело…

– Извините, Антон, я… Я назвала вас «на ты». У меня просто в голове сумбур какой-то, вы не обращайте внимания.

– А может, мы и перейдем «на ты»? – тихо предложил Антон, глядя в глаза Анны.

Она в ответ только неопределенно дернула плечом. Надо было спасать положение.

– Нет, правда! Аня, мы же почти друзья, у нас такие доверительные отношения сложились, я вас понимать начал…

– Хорошо, – неожиданно и без всякого перехода согласилась Славина. – Друзья так друзья. У меня еще никогда не было в друзьях писателя, да еще пишущего на близкую мне тему. Пошли!

Анна встала и выжидающе посмотрела на Антона. Он поспешно вскочил и старательно заморгал глазами, разыгрывая нерешительность и неловкость. Они спустились в полуподвальное помещение и пошли длинным коридором, в котором окна отсутствовали, а были только железные двери. Войдя в маленькую комнату с низким потолком, Анна включила свет. Под потолком загорелся странный светильник в двойном стеклянном колпаке, видимо, пожаробезопасный. Вдоль стен тянулись стеллажи, полки, какие-то подставки с номерочками и табличками. Анна подошла к одному стеллажу и вытащила оттуда небольшую картину размером примерно сорок на семьдесят сантиметров. Отбросив кусок специальной пленки, закрывающей полотно, она поставила картину перед Антоном и отошла на шаг назад.

Сначала он не совсем понял, что это за женский портрет и почему на него надо смотреть. Анна Киевская? Дочь Ярослава Мудрого? Но на портрете вовсе не рыжая женщина, и одежда ее как-то не сочетается с представлениями о Древней Руси. А может, это… И тут он узнал ее, пробормотал:

– Удивительно… такое сходство. Это что за портрет? Старинный? Или это стилизация, нарисованная где-нибудь на Монмартре уличным художником?

– Это не Валери, – покачала Анна головой, – хотя сходство есть, и я совершенно случайно заметила его две недели назад, когда готовила предложения по экспозиции европейской живописи пятнадцатого века.

– Любопытно.

– Любопытно, – согласилась Анна, отходя и всматриваясь в портрет. – Мы еще спорили о возможном авторстве. Дело в том, что точно неизвестно, кто написал портрет. Эксперты расходятся во мнении, хотя в литературе встречается упоминание, что на портрете изображена дочь голландского дворянина Луи де Беркена.

– Голландец? Но Валери ведь француженка?

– А кто сказал, что это Валери или кто-то из ее предков?

– Но сходство!

– В жизни бывает еще и не такое. И все равно это не доказательство.

– А предположить, что это прапрабабушка Валери Роба нельзя? – спросил Антон, разглядывая полотно.

– Ты говорил, что Валери слабо разбирается в ювелирном искусстве, – напомнила Анна. – Так вот, де Беркен известен тем, что он был не просто знаменитым ювелиром, он еще и изобрел технологию огранки твердых минералов, и прежде всего алмазов. А авторство этого портрета многие искусствоведы приписывают Андреа Вероккьо.

– А кто это?

– Хороший вопрос для писателя, специализирующегося на раннем Средневековье! Андреа Вероккьо, а настоящее его имя Андреа ди Микеле ди Франческо Чони, – это выдающийся флорентийский скульптор, живописец, архитектор, ювелир и музыкант.

– Прямо Ломоносов! – блеснул Антон своими познаниями.

– Да, довольно разносторонняя личность. И в каждом жанре он утвердился как мастер и новатор. Он никогда не повторял сделанного предшественниками, поэтому его руку не сложно узнать.

– М-да, – кивнул Антон. – Известный ювелир из Италии вполне мог знать известного ювелира из Голландии. И тем более написать портрет его дочери.

Он хотел еще добавить, что потомок известного ювелира вполне мог знать и известных ювелиров современности, в том числе и Сергея Иннокентьевича Чебыша, но промолчал, лишь заметил, слегка поежившись:

– Что-то у вас тут холодновато. Может, вернемся? Угостишь меня чашечкой чая!

Анна улыбнулась и вернула картину на свое место. Когда они возвращались в ее кабинет по коридорам музея, Антон обратил внимание, что походка у нее изменилась. Есть такие люди, у которых настроение влияет на многое, даже на походку. Чаще всего, это люди с суицидальными наклонностями. Об этом стоит помнить.

Он буквально источал симпатию, стараясь помочь Анне заварить чай, расставить чашки, выложить печенье в вазочку, и при этом почти без умолку болтал о легендах, которые легли в основу сказов Бажова, благо вырос он на Урале и знал о Бажове очень многое.

– Ну, чай получился у нас замечательный, – блаженно закатил глаза Антон. – Так что там было дальше, Аня, с вашей тезкой – Анной Ярославной?

– Дальше? А дальше в Киеве процветало строительство из камня по примеру Византии. Ярослав Мудрый укреплял стены города, хотя они выдержали последнее мощное нападение половецких орд. По описанию очевидцев, Красный княжий дворец Ярослава был очень красив. Одна его часть – новая – была построена из камня и служила для важных приемов иноземцев, но сам князь и его семья с прислугой предпочитали жить в деревянной части. Наверное, трудно было искоренить вековую тягу к древесине, которая вышла из самой природы, из язычества.

– Сейчас бы мы сказали, что это была экологически чистая часть дворца, – вставил Антон. – И насколько был велик этот… терем?

– Три-четыре этажа. Мощные, дубовые, просмоленные фундаменты, большое количество переходов между клетями, резные подпорные столбы, такие же наличники дверей и окон. Одно только Красное крыльцо имело три яруса. В окнах прозрачные и цветные витражные стекла. А внутри, я думаю, можно было с непривычки заблудиться. Все богатые дома в то время, а уж тем более княжий терем, делились на несколько частей: мужская и женская половины, потом залы для выходов, для пиров и приемов, обязательная семейная часовенка…

Невысокая светловолосая девушка в повседневном сарафане отличалась от других дворовых девок тем, что на ее шее висело штук пять различных бус, а два пальца на левой руке украшали перстни. Набросив на голову цветной плат, она тихо пробежала клети малой дружины, которая день и ночь сторожила княжьи хоромы. Сумерки опустились на город. В конюшнях возились и переругивались конюхи, пригнавшие коней с лугов и водопоя.

Девушка миновала амбары и тихо взбежала по «черной» лестнице на второй этаж. Две девушки «черной» половины охнули и отскочили с дороги, шлепая босыми ногами по выскобленным полам. В гриднице громко захохотали мужские голоса, и кто-то гулко ударил кулаком по крышке дубового стола. Отроки, составлявшие личную охрану князя, опять затеяли какое-то баловство. От безделья всё, с неудовольствием подумала девушка. Жеребцы стоялые!

На третьем этаже было темно, но легкие каблучки уверенно простучали по переходам и остановились возле широкой низкой двери в резном обрамлении. Девушка коротко постучала в дверь и прислушалась.

– Кто там? – послышался женский голос. – Ты, Синеока?

– Я, княжна, я это!

Отодвинулась задвижка, и коридор осветился светом десятка свечей. В девичьей горнице было просторно, хорошо пахло собранными травами, воском и ароматическими маслами, что привозили купцы из далеких стран. Были такие, которыми натирались после мытья по чистому телу, были такие, что надо было поджигать в плошке, чтобы воздух делался дурманящим, голову кружащим. Такими маслами можно было парню голову вскружить, хмель на пиру усилить, а можно было и в сырую землю…

– Что ж тебя, подруженька моя, так долго не было? – ласково спросила княжна, пропуская девушку в помещение. – Томно мне, тревожно, сердечко из груди рвется, а слова доброго некому сказать. Ты – моя единственная подруженька, ты с детства со мной, ты как четвертая сестра мне.

– О тебе, Аннушка, я и думала, – обняла девушка княжну за плечи и всхлипнула. – О тебе слезоньки свои лила. Я ведь его видела!

– Кого? – отпрянула княжна, и руки ее непроизвольно прижались к груди, как будто пытались удержать рвущееся оттуда сердце.

– Сама знаешь! – перешла Синеока на громкий шепот. – Сотника Путислава.

– Ой, не надо! – таким же громким шепотом ответила Анна, охнула и закрыла лицо рукой. – Ради спасителя нашего Христа…

– Так любит же он тебя, любит, лебедушка ты моя.

– Знаю, – опустив руку, твердо ответила Анна. Она отошла к окну и посмотрела во тьму, где виднелись лишь редкие огни факелов в городе да костры дружинников во дворе. – Все знаю, Синеока, потому и мочи нет. Но я должна быть сильной, ведь я – Анна Ярославна! Как в грамоте от короля французского было сказано? Анна Киевская!

– Так что же? – упала перед княжной на колени Синеока, схватила ее руку, прижалась к ней лицом и заговорила жарким шепотом, как в горячке. – Что ж с того, что короли? И короли, и князья, и василевсы ромейские и жены их – все полюбовников и полюбовниц имели. Так в чем же грех, коли они Богом помазанные…

– Не говори так! – строго приказала Анна и выдернула свою руку. – Нам княжение от Бога дано, Богом и судимо, а не людьми! Это мой путь, это долг мой перед отцом, перед Русью. Кровными узами связать монархов по всему миру, иные отношения установить, торговлю и взаимовыручку.

– Прости меня, княжна, прости глупую. О счастье твоем думала, только об этом и думала. Любишь ведь Путислава, знаю, что любишь. Упроси батюшку, он Путислава с тобой отпустит. Охрана тебе будет и в пути, и на чужой земле. Вот и ладно будет. Ведь ты его любишь!

– Люблю, – призналась Анна, стиснув кулачки, – но постыдных дел не допущу. Мне себя для короля французского беречь надо, мне его дитя в себе, чистой и непорочной, вынашивать. А та земля мне не чужая, она мне родной должна стать, а иначе и не ехать.

Посольство входило в Киев через Красные ворота. Мастеровой люд побросал свои клети и высыпал на улицу, детвора сновала между ногами и показывала пальцами на худого, горбоносого старика, ехавшего впереди процессии на муле. Впалые щеки, выбритые до синевы, только увеличивали впечатление о его худобе и аскетичности. Глубокие морщины вокруг плотно сжатого рта делали лицо надменным, чужим.

Путислав наехал на лагерь на рассвете, когда посольство облачалось перед последним переходом до Киева в парадное. Рассыпав свою сотню по лесам и пригоркам, как псов во время волчьей охоты, он строго приказал, чтобы ни один смертный не приблизился на полет стрелы к иноземцам. Сам же Путислав ехал сбоку поодаль и поглядывал на католического священника.

Вот и свершилось. Увезут голубушку ненаглядную в чужие земли, и более ее не видеть, голоса ее не слышать. Грудь сотника теснила тоска, но внешне он ничем не выдавал потаенных чувств и мыслей. Был прям, крепок, как молодой дубок, который и ветры не гнут.

Предупрежденный князь Ярослав, задрав бороду и прищурив глаза, мерил шагами парадную залу, убранную для приезда великого посольства. Решалась судьба не только его младшей дочери, решалась судьба Киевской Руси, ее влияния в большой политике. Готовы, ой как готовы породниться короли французские, польские, норвежские с русичами, с истинными царями, что правят от Северного моря до южного, а теперь и с Русью христианской. Много трудов положено ради всенародного крещения, ради приобщения к великой истинной вере, ради искоренения язычества. И трудов положено много, и голов. А иначе как?

Он сидел в глубоком массивном золоченом кресле в собольей шапке, подавшись всем корпусом вперед, и смотрел, как через широко распахнутые двери в залу входили послы. Первым шел епископ шалонский Роже, на которого бездетный тридцатидевятилетний король Генрих возложил эту миссию.

Ярослав колючим взглядом прошелся по лицам бояр и тысяцких, знатных киевлян, приглашенных на большой прием. Двое половецких послов о чем-то шептались, цокая языками. Притихли, степняки! То-то же!

Путислав стоял в середине у окна, как и положено было по его положению. И близок к князю, но не советчик. Заскочив к себе, он успел сбросить тяжелую бронь, умыться с дороги, поменять сапоги на праздничные, обшитые красным сафьяном. Саблю нацепил с каменьями, князем даренную. Сейчас он стоял и смотрел на иноземцев, а скулы его ходили ходуном.

Представление было долгим. Потом дарили дорогие подарки, заверяли в великой дружбе и любви друг к другу. Епископ, скрипучим голосом говоривший на латыни, под зычный перевод толмача стал восторгаться красотой княжны Анны и просить у князя Киевского руки дочери для своего короля. Путислав стоял как в тумане, все еще надеясь на чудо. Точнее, не надеясь, а просто повторяя про себя, чтобы Ярослав отказал инородцам-сватам.

Но чуда не произошло… Рискуя заслужить гнев князя, он покинул парадную залу и вышел во двор. Пнув подвернувшуюся под ноги курицу, почти добежал до своего терема, могучим ударом кулака распахнул тяжелую створку в воротине. Срывая на ходу пояс с саблей, праздничные одеяния, взбежал в горницу, по обыкновению увешанную по стенам орудием и доспехами, добытыми в походах и схватках. Сорвал со стены прямой меч и изрубил немецкую броню, висевшую на дубовых козлах.

Вбежавший на шум дворовый люд замер в дверях, глядя со страхом. Путислав отшвырнул меч, обернулся с перекошенным от гнева лицом и крикнул так, что в окнах стекла задрожали:

– Что надо? Вон все! Никого не видеть…

Ушел к себе, с ходу упал на постель и замер, как мертвый, стиснув голову руками. Знал, что ничего не изменить, знал, что завтра снова будет готов ко всему, хоть своими руками в чужие руки отдать. Так надо, все понимал, но совладать с собой трудно горячей голове, молодому сердцу. Завтра – не сегодня, до завтра еще дожить надо… Аннушка, голубушка…

Глава 7

С Борисовым Антон встретился на конспиративной квартире почти на час позже, чем они договаривались. Дважды у него возникало подозрение, что за ним ведется слежка, и оба раза ему приходилось очень ненавязчиво и аккуратно уходить, проверяясь. Главное, не показать раньше времени, что ты ее обнаружил. Пока наблюдатели находятся в неведении, никаких дополнительных мер они принимать не будут. Но если зародится подозрение, что ты слежку заметил, то система мгновенно усложнится. Может усложниться до такой степени, что заметить слежку станет почти невозможно.

Антон все это знал очень хорошо, знал, как можно вести наблюдение несколькими сменяющими друг друга бригадами, как можно вести его с помощью технических средств. Будь ты хоть семи пядей во лбу, а хорошо подготовленный противник тебя обязательно переиграет. Поэтому он изо всех сил демонстрировал безмятежное состояние духа и радужное мировосприятие. А то, что его потеряли в гипермаркете наблюдатели, если таковые и были, то дело вполне допустимое. С их стороны. И второй раз тоже. Они же могли не знать, что из офисного центра есть второй выход и что он был открыт.

– Так ты уверен или не уверен, что за тобой было наблюдение? – во второй раз спросил полковник Борисов, набычившись и барабаня пальцами по крышке стола.

– Нет, не уверен, – заявил Антон. – Я даже старался не проверяться лишний раз, чтобы не возбуждать у них подозрения. Просто они сами меня потеряли, если «они» были.

– Уверен, что ушел от слежки?

– Абсолютно!

– Абсолютно, – передразнил его Борисов и вздохнул. – Ладно, не верить я тебе не могу, все-таки не первый день работаешь. Будем считать, что квартиру ты мне не «спалил». Что по делу?

Антон уже достаточно хорошо уложил у себя в голове все доводы в одну цепочку, чтобы теперь, не сбиваясь и не мямля, изложить все шефу в лаконичной убедительной форме. Борисов удивленно посмотрел на молодого оперативника, потом откинулся на спинку кресла и покачал головой:

– Как-то у тебя все лихо увязывается! Выставку привезли, заранее копии подготовили, консультанта убрали, ювелира убрали, полковника Бельшицкого убрали, Сеню Морячка и старшего лейтенанта Козлова убрали. Все, теперь вывози драгоценности по не установленному полицией каналу, и концы в воду. Остается международный скандал, и мы по уши в дерьме.

– Остается еще мадам Валери, – напомнил Антон, – остается Слепень со своими ребятками и со своим интересом ко мне.

– Остается еще старший научный сотрудник музея Славина, – добавил Борисов.

– Возражаю!

– Почему?

– Она не замешана.

– Доводы, Антон, доводы, фактики!

– Не ее тип характера. Такие в конфликт с законом не вступают. Такие даже улицу только на зеленый свет переходят. И еще, если человек ушиблен каким-то делом, то он грязи в этом деле не допустит. Это как настоящий фанат спорта, который никогда не одобрит договорных матчей или поединков. Нет, она не замешана.

– Это впечатления, Антон, а они могут обманывать. Но, допустим, что ты прав. Тогда как, по-твоему, будут развиваться события и в какой момент мы сможем вычислить организаторов и исполнителей и прижать им хвост? Я не случайно напоминаю про исполнителей, потому что нам важно не вину доказать, а в обязательном порядке драгоценности вернуть.

– Я понимаю, – кивнул Антон.

– А понимать мало, надо трезво оценивать ситуацию, надо сознавать личную ответственность за срыв операции. А ты мне впечатления приводишь вместо доказательств и рассказываешь о возможной за тобой слежке. Ты отдаешь себе отчет, что можешь ошибаться с точностью до наоборот? Ведь прямых улик в твоих руках нет. Более того, ты почти расшифрован. И расшифрован как раз человеком, которого мы подозреваем – француженкой.

– Интересно получается, Григорий Максимович, – рассмеялся Антон, – моим впечатлениям вы не верите, а в историю с портретом поверили. Портретное сходство тоже ни о чем не говорит. Это может быть случайностью, капризом природы. А вы на основании этого уже сформулировали обвинение.

Борисов поперхнулся, бешено уставился на Антона, но потом как-то обмяк, покрутил головой и расхохотался во весь голос:

– А ты молодец, поймал меня! Гляди-ка, каков! Ну ладно, уел капитан полковника. Хорошо, что ты предлагаешь?

– Для вашего спокойствия и чистоты эксперимента я продолжу общение со Славиной. Возможно, что в момент, когда мы приблизимся к разгадке, она себя и выдаст чем-то. Это если объективно, но я повторяю, что в ее причастность не верю. Второе, я продолжу работу со Слепнем. Постараюсь придумать приманку, чтобы он мной заинтересовался еще больше, хотя он и так явно строит на мой счет планы. Очень он хочет под старость получить хороший куш и уйти в тень. Этот вариант надо использовать. Я не верю, что у него не осталось никаких каналов без Бельшицкого и Сени Морячка.

– Согласен, это перспективно. Я постараюсь порыться в биографии этого авторитета и подобрать тебе кое-что, чем можно оперировать.

– Шантаж?

– Не обязательно. Иногда показать то, что ты владеешь какой-то информацией, достаточно. Умные поймут, и твой Слепень не дурак. Что с француженкой делать намерен?

– Возможно, она серьезно подозревает во мне полицейского. Правда, это ее не испугало, а, наоборот, подстегнуло к общению. Думаю, что она играет со мной, веря в свою полную безопасность. А от меня ей нужна информация о ходе расследования. Наверное, она в самом деле видит во мне олуха.

– Ты смотри, может, она не хочет резко рвать отношения, поняв, что ты полицейский? Тоже вариант, между прочим. Дурой надо быть, чтобы понять это и сразу в сторону. Меня все больше и больше подмывает установить за ней наружное наблюдение.

– Может, не стоит торопиться?

– Может.

Антон топтался с букетиком на набережной и старательно делал вид, что он волнуется. Вообще-то, он постарался произвести на француженку впечатление. Нейтральное общение будет странно выглядеть, потому что у них просто нет общих интересов и общей темы. Рассказа о ювелирном искусстве он не услышал, а ему как писателю иная тема не интересна. Значит… Только влюбленность, которой интересно все!

К свиданию Антон подошел творчески. Фиг их, французов, знает, как у них читается язык цветов, но рисковать не хотелось. К большому удивлению Антона, значение в букете имели не только разновидности цветов, но и их количество. Нет, он, конечно, знал, что дарят нечетное количество, но все оказалось сложнее. Оказывается, один цветок символизирует знак внимания, но это как-то невнятно. Три цветка – знак уважения, но Валери не мама, не тетя и не начальница. А вот семь цветов в букете откровенно признавались в любви. Это было преждевременно, и Антон остановился на пяти – признании!

И с разновидностью он помучился основательно, остановившись в конце концов на желтых жасминах, которые олицетворяют скромность и робость. В этом была какая-то хохма, прийти к матерой француженке на свидание с признанием собственной робости и скромности. Как она, интересно, отреагирует?

Валери превзошла себя. Она появилась неожиданно, элегантно выбравшись из подъехавшего такси. Сегодня на ней были бежевые брючки и свободная белая блуза, по которой так призывно колыхались приподнятые кружевным бюстгальтером груди. Смущенно отведя взгляд, Антон постарался с некоторой изысканностью приподнести даме букет. Валери вскинула брови, улыбнулась и даже чуть присела в легком реверансе. Антон осмелел и прикоснулся губами к ее пальчикам. Получилось здорово.

Женщина взяла его под руку, коснувшись локтя мягкой дурманящей плотью, и принялась весело болтать о результатах закончившегося на прошлой неделе аукциона. Так они шли по набережной минут пятнадцать, пока Антон не улучил момент и не вставил свой вопрос, который тщательно готовил.

– Скажите, Валери, а вы ведь скоро уедете? Закончится расследование, и всё?

– Мой мальчик будет скучать? – окинула его хищным взором женщина. – Бедненький! Ну, конечно, мне придется уехать. Что мне еще делать в вашей стране, где нет никакого почтения к королевским украшениям?

– Что, никакого результата? Так ничего и не нашли?

– Антуан, когда похищают такие вещи из таких мест, то полиция заведомо бессильна.

– Это что же, международный скандал?

– Боже, при чем здесь народы! Одна организация не выполнила условия контракта по отношению к другой организации. Вот и весь конфликт.

– А ущерб?

– Ущерб очень большой, и его придется компенсировать, но ты, – глаза француженки стали томными, – можешь не беспокоиться. Сделка застрахована, и если экспертная оценка покажет, что безопасность была обеспечена надлежащим образом, то ущерб компенсирует страховая компания. Лично мне все равно, кто будет платить.

Да уж, конечно. Антон усмехнулся про себя, но постарался выглядеть наивным. Если ты, подруга, в этом замешана, то тебе вообще наплевать, кто пострадает от этого похищения.

– Вон, – вытянула руку в сторону пристани Валери. – Поедем кататься по Москве-реке, я так люблю ваши пароходики.

– Москва-реке, – поправил ее Антон.

– Что? Прости, не поняла.

– У нас принято произносить не «по Москве-реке», а «по Москва-реке».

– Да-да, – засмеялась она, – я это заметила. А еще в этом городе свой особенный выговор. Я даже записала себе несколько слов, которые здесь произносят не так, как в других городах. Например, «булошная» вместо «булочная», «дощ» вместо «дождь», а вместо «подожди» говорят «поджжи».

За этой болтовней они сбежали к причалу и поднялись на борт прогулочного пароходика с открытой палубой. Ветер остужал лицо, весело плескалась вода за кормой, и совсем было одолевала иллюзия обычного свидания с женщиной, если бы не воспоминания о некотором количестве трупов и похищенных драгоценностях, являющихся прежде всего ценностями культурными и историческими.

– Какая красота! – восхищенно говорила Валери, расстегнув пуговицу на блузке, отчего грудь стала виднее еще сантиметров на пять. – Как я люблю эту вашу Москву за простор! В Париже, в старом Париже, нет такого. Там узкие улочки и бешеные водители автобусов, которые лавируют, как гандольеры в Венеции. А пригороды Парижа – это уже не Париж. А ваш город всегда остается Москвой, в нем сочетаются несочетаемые эпохи! Не удивляйся, Антуан, эту сложную фразу я выучила заранее.

– Я тебя понимаю, – улыбнулся Антон.

– Даже при твоей профессии ты способен ценить прекрасное? – неожиданно спросила француженка, пронзив его холодным взглядом.

– Не понимаю, – пожал плечами Антон, – как раз писатель и способен ценить прекрасное, потому что он его описывает, он это представляет внутренним взором, ищет это в окружающем мире.

– Да? – Глаза француженки стали насмешливыми. – Ну, пусть будет так. Честно говоря, я плохо представляю себе работу писателя. – Неожиданно она схватила Антона за руку и воскликнула: – Смотри, какой дом, Антуан! Интересное архитектурное решение. Наверняка молодой специалист самовыражался. Давай сойдем здесь на берег!

Они пошли по набережной, потом вышли на параллельные улицы, где постоянно приходилось сталкиваться с другими пешеходами. Валери снова болтала, держа Антона под руку обеими руками и прижавшись к его плечу грудью. Вдруг она остановилась, взяла Антона за подбородок и повернула его лицо в сторону ближайшего дома:

– Зайдем сюда. Тут квартира одна… Там живет мой русский друг, который сейчас уехал во Францию. Он просил навестить ее, проверить… все ли в порядке.

Пока последние слова достигли сознания Антона, Валери уже подводила его к подъезду длинной девятиэтажки. Ее пальчики уверенно набрали код на пульте домофона, потом так же уверенно она свернула в сторону лифта в глубине площадки. Двери лифта призывно распахнулись, и женская рука властно подтолкнула Антона в спину.

Почти одновременно со звуком закрывающихся дверей Валери рывком повернула его к себе лицом и навалилась на него, прижимая спиной к стене. Еще миг, и он утонул в облаке ее светлых призывных глаз, погрузился во влажное небытие ее губ. Поцелуй был долгим, безумно страстным. Антон задыхался от возбуждения, мысли лихорадочно носились в голове. Они то бились о стену сознания и кричали прекратить это безумие, то шарили по стенам, искали пульт с кнопками, на котором, возможно, была и кнопка «стоп»… Но все кончилось мгновенно. Валери стояла в шаге от него, поправляя волосы перед зеркалом, двери кабины разъехались, открывая взору лестничную площадку этажа. Борясь с головокружением, Антон шагнул к выходу, мельком глянув на себя в зеркало. Ужас! Ну и физиономия! Глаза как у буйно помешанного, рот мокрый как у идиота, рубашка распахнута до пупа. Когда она успела ее расстегнуть? Вот стерва умелая!

Два ключа, извлеченные из клатча, быстро открыли дверь, и Антона завели в обширную квартиру-студию. Прихожая, выделенная только керамической плиткой на полу, плавно перетекала в большую комнату, залитую голубоватым солнечным светом, сочившимся через сложную драпировку штор. Левее, чуть приподнятая пандусом, размещалась кухня и столовая. Справа дверь, которая наверняка вела в санузел. Мебель легкая, на высоких ножках. Даже большой диван посреди комнаты, и тот возвышался над полом сантиметров на десять. Такой стиль создавал впечатление легкости интерьера, наполненности воздухом.

– Хочешь выпить? – спросила француженка, сбросив туфли и по-хозяйски расположившись на диване. – Советую красное вино. Оно придает силы и напора мужчинам, а женщин расковывает до состояния первозданной животной природы. Не хочешь?

– Я не очень люблю алкоголь, – ответил Антон, судорожно сглотнув и бегло оглядывая комнату.

Здесь вполне мог прятаться убийца. Нет, спрятаться негде, но ощущение, что это какая-то ловушка, все равно не отпускало.

– Я все-таки принесу нам по бокалу вина… – прошептала Валери и, поднявшись, пошла на кухню.

Антон поспешил за ней. Валерия открыла холодильник, зазвенела бутылками и проворчала:

– Странные вы люди, ну, кто же ставит вина в такой холод?

Эта оброненная фраза навела Антона на мысль, что Валери не единственная, кто пользуется этой квартирой, и ее тут не было те две или три недели, что она находилась в Москве. Странно. Француженка задумчиво осмотрела шкафчики на стене, а потом решительно отправилась в комнату. Мелодично звякнули дверки найденного под телевизором бара. Через несколько секунд она вернулась с бутылкой «Бодегас Осборн» в руках.

– Вот, ничего лучше не нашла. Это, конечно, не настоящий испанский херес, но все-таки. Откроешь?

– Я бы выпил чашечку кофе, – осторожно проговорил Антон, но Валери со стуком положила перед ним на стол штопор с боковыми рычагами. Пришлось сдаваться. – Ну, если ты настаиваешь…

Покрутив в руках штопор, он сел спиной к плите, а женщина стала насыпать в турку кофе. Полированное ведерко для шампанского понравилось ему тем, что отражало почти как зеркало. Он пристроил штопор на горлышко бутылки, потом неуклюже чуть не уронил ее на пол. Получилось почти натурально. Теперь вполне оправданно он может убрать ненужное ведерко на подоконник, чтобы не мешалось и чтобы не свалить еще и его.

Вообще-то это была странная квартира. В ней было все необходимое, на все вкусы и все случаи жизни, и в то же время чувствовалось, что здесь никто не живет постоянно. Выглядела она как гостиничный номер после уборки, когда очередной жилец съезжает. Что это, конспиративная квартира зарубежной разведки? Этого еще не хватало. Может, просто квартира, которой пользуются в этой фирме, а куплена она через подставных лиц российского гражданства? Значит, легко это лицо установить, если только тут не мешанина доверенностей и наследования. И почему Валери так легко эту квартиру ему показала? Фактически она «спалила», как говорят оперативники, одну из явок. Ведь она солгала про своего уехавшего на время во Францию знакомого. Ладно, проверим и это!

За окном стало темнее из-за набежавших на небо туч. Еще минута, и по подоконнику забарабанили крупные капли дождя. Антон налил в подставленные француженкой бокалы на треть вина и, подойдя к окну, выглянул на улицу.

– Что там? – спросила Валери. – Сильный дождь?

– Сейчас пройдет, – не подавая вида, что он вглядывается в отражение на полированном боку ведерка, ответил Антон. – Летние дожди у нас часты и быстро проходят.

Он видел, как за его спиной Валери что-то делала со своим перстнем на пальце левой руки. Это был большой красивый перстень, кажется, старинный, и на него Антон обратил внимание давно. Большой красный овальный камень, высокая оправа с зубчиками наподобие короны, миниатюрные листочки у основания. Сейчас она что-то пыталась с этим камнем сделать… Вот, получилось. И что она делает? Кажется, подносит руку к одному из бокалов и поворачивает ее кольцом вниз… трясет. Теперь смотрит внимательно на бокал, опять что-то делает с кольцом. Все?

– Ну вот и все, – улыбнулся Антон и обернулся, отметив, как быстро Валери схватила один из бокалов. Беглого взгляда было недостаточно, чтобы понять, есть ли осадок в оставшемся на столе бокале или нет. – Дождь прошел, остались только лужи, но и они скоро высохнут.

– Тогда, – женщина подняла свой бокал, – выпьем за то, чтобы грусть на небе проходила так же быстро и на наших лицах… Нет, чтобы она так же проходила, как тучи на небе. Все-таки сложный у вас язык, Антуан. За тебя!

– За тебя, – расплылся Антон в широченной наивной улыбке, поднимая свой бокал.

Пить он не собирался и напряженно ждал, когда же в турке на газовой плите поднимется коричневая пена. Валери поднесла к губам свой бокал и отпила приличную часть. Антон тоже поднес свой бокал ко рту именно в тот момент, когда на плите зашипел убегавший кофе. Она вскрикнула и, поставив бокал, схватила турку, но обожглась. Энергичная фраза по-французски могла означать ругательство. Наконец Валери нашла прихватку и сняла турку, дожидаясь, когда осядет пена.

Времени, в течение которого продолжались все эти манипуляции, Антону хватило, чтобы одним быстрым и плавным движением опустошить свой бокал в цветочный горшок. Когда Валери, держа турку над газом, посмотрела на него, он уже стоял с пустым бокалом в руке.

– Какой аромат? – потянул Антон носом. – Что за кофе?

– Обычный… арабика, – не удержалась Валери от взгляда на донышко его пустого бокала. – Тебе с сахаром?

Она не спешила, и это наводило на мысль, что яд длительного действия. Интересно, какого? Наверняка она будет использовать нечто современное, что не определяется в результате вскрытия. Какие-нибудь стимуляторы, вызывающие сильное повышение артериального давления, кровоизлияние в мозг.

Кофе они пили стоя. Валери у плиты, прислонившись к кухонному столу бедром, он у окна, закрывая спиной тот самый цветочный горшок. Пили молча, и оба явно делали вид, что наслаждаются вкусом кофе, хотя после вина пить кофе не очень приятно. Слишком разные вкусы, разная температура и разный эффект.

Валери допила свою чашку и вдруг заторопилась. Оказывается, она совсем забыла, что ее сегодня ждут на приеме в одной международной фирме по поводу предстоящего контракта в Бельгии. Быстро сняв с пальцев перстни, она сняла с шеи еще и кулон на золотой цепочке и скрылась за дверью, откуда отчетливо раздался щелчок запора.

Антон сел спиной к двери и посмотрел на большой перстень. Так, что тут открывалось? Вода в душе шумит, это хорошо. Вот, кажется, защелка… тут ногтем надо, женским. Кончиком штопора он все-таки умудрился нажать на очень миниатюрный листочек, который на такой же миниатюрной пружинке запирал полость под камнем. Прямо средневековое преступление – отравление ядом из перстня. Не глядя, Антон нашарил в своей поясной сумке маленький полиэтиленовый пакетик, в который высыпал несколько крупинок белого вещества, и плотно защелкнул в пазы края.

Теперь бокал. Он достал из той же сумки кусок липкой ленты, которой обычно пользуются криминалисты. Повертев бокал Валери и глядя на свет сквозь стекло, нашел два вполне четких отпечатка. С одной стороны – двух пальцев, видимо, среднего и безымянного, а с другой – большого. Сняв верхнюю пленку, приложил нижнюю липкой стороной к стакану и провел рукой. Теперь осторожно отсоединить и заклеить опять верхней частью. Все, отпечатки надежно и почти навечно зафиксированы.

Звук льющейся воды прекратился, значит, надо торопиться. Антон достал маленькую плоскую коробочку, а из нее маленькую таблетку радиомаяка черного цвета. Уложив ее в полость под камнем перстня, защелкнул замок, а потом старательно кончиком штопора согнул язычок листка таким образом, чтобы его было уже не открыть без специального инструмента. Все, теперь если и захочет открыть, то помучается.

Валери появилась в нижнем белье. Она прошла, шлепая босыми ногами по полу, к шкафу, где нашелся фен, и скорее для порядка спросила:

– В душ пойти не хочешь? Если нет, тогда быстрее одевайся, а то я тороплюсь.

Пока Антон одевался в коридоре, француженка быстро сполоснула на кухне посуду, надела свои украшения и вышла к двери. Он расплылся в улыбке, показывая, что всячески сожалеет о скором окончании их встречи и даже намерен предложить ее повторение, если дама будет расположена. Дама, кажется, была не особенно расположена к пустой болтовне и нервно притопывала носком туфли.

Они вышли из квартиры и молча спустились на лифте вниз. Уже на улице, у подъезда, Валери наконец подняла на Антона глаза и посмотрела так, как будто прощалась навеки.

– Ну все! Я спешу, так что прощаемся быстро. Я буду занята какое-то время, поэтому найду тебя сама. Пока!

Ни поцелуя, ни прикосновения к руке, просто легкий взмах кисти, поворот, и вот уже, повинуясь ее жесту, останавливается у бордюра желтое такси. Антон невольно подумал, а как бы он сам прощался с женщиной, которую заведомо отравил и которой жить оставалось несколько часов? Пожалуй, и ему было бы не до нежностей.

А такси-то стояло в пятидесяти метрах у тротуара и сразу тронулось с места, когда они появились на улице. Ее ждали, все было оговорено? Надо поскорее сматываться, а то вдруг по плану француженки ему уже должно стать плохо?

Антон вышел к дороге и тоже принялся ловить такси. Потом вспомнил наставления шефа и быстрым шагом двинулся к метро. А вдруг следующее такси по той же договоренности ждало его? Как труповозка, к примеру.

Глава 8

Полковник Жучков остановился возле знакомого дома и вышел из машины. Он долго смотрел на окна, потом закурил и уселся на низкий заборчик газона. Что-то в лице этого крепкого волевого человека было иным. Не нерешительность, не страх, но что-то удерживало его, заставляя выкурить две сигареты подряд.

Наконец он поднялся, машинально отряхнув сзади брюки, и пошел к одному из подъездов. Нажав кнопку домофона, долго ждал, пока ему не ответил бесцветный женский голос:

– Да…

– Вероника, это я, Николай.

– Коля? – В голосе прозвучало не столько удивление, сколько радостное оживление. – Ты?

– Да, я. Вот решил навестить. А то все одна да одна. Пустишь в гости? На чашечку чая?

– Да, конечно, Коля, заходи.

Запикало в механизме, щелкнул замок, и Жучков потянул на себя входную дверь. Он легко взбежал на нужный этаж и подошел к двери квартиры, которая почти сразу открылась перед ним.

Вероника Андреевна Бельшицкая посторонилась, пропуская гостя. Была она в домашнем несвежем халате, с накинутой на плечи шалью. Выглядела женщина почти жалко. Волосы, которые всегда были тщательно уложены, сейчас просто собраны в неаккуратный хвост на затылке, на лице ни следа макияжа, а только следы бессонных ночей и пролитых слез в виде темных кругов под глазами на серой коже.

– Ну как ты? – спросил Жучков, сбрасывая туфли и проходя за женщиной в зал.

– А как я могу быть? – пожала та плечами, усаживаясь на диван и зябко, несмотря на жару, кутаясь в шаль.

– Я все понимаю, моя хорошая, – садясь рядом и беря женщину за руку, сказал он. – Тебе тяжело, ты осталась совсем одна. Но с этим надо что-то делать. Тебе надо развеяться, уехать куда-нибудь на время. Невозможно в этой атмосфере и в этой квартире прийти в себя. Гену уже не вернешь, но тебе-то надо жить дальше.

– Да, я понимаю все, Коля, спасибо тебе за заботу. Ты – настоящий друг. Ты был другом и Геннадию, и мне.

– Почему был? – В запале Жучков даже повысил голос. – Почему был, Вероника? Я все тот же Коля, каким и был двадцать с лишним лет назад. Я ведь все помню, я ничего не забыл и все так же отношусь к тебе, как и в те годы. Ты помнишь?

– Коля, не надо, – попросила женщина, и ее лицо скривилось в судорогах, как будто она готова была зарыдать. – Не трави мне душу.

– Миленькая моя, я же просто хочу сказать тебе, что все можно вернуть, что жизнь не кончилась. И Геннадий, знай он все заранее, сам бы одобрил это и сам бы предложил мне не бросать тебя одну.

– Что? Ты о чем, я не понимаю…

– Я хочу быть с тобой, навсегда… Вероника, я все еще люблю тебя, как и в те годы. Ты только скажи, только кивни в ответ, и я все брошу, все отдам тебе.

– Коля, что ты такое говоришь! У тебя ведь семья, жена, сын… Как ты можешь…

– Что семья, если в ней никогда не было любви. А сын… сын поймет, когда вырастет. Я ему обязательно все расскажу, и он поймет. Ведь все мы люди, и у нас есть чувства.

– Не надо, Коля, не говори так…

– Все решено, моя хорошая, все и так решено. Скоро я буду свободен, я… скоро у меня будет все, и ты только кивни, только дай понять, что я тебе нужен. Пусть как опора, пусть пока как друг. Я многое могу для тебя сделать, я могу сделать твою жизнь снова радостной, красивой, я заменю тебе…

Жучков не успел договорить, потому что на ремне настойчиво и раздраженно запиликала мелодия вызова мобильного телефона. Он чертыхнулся, послушал, потом, коротко ответив, убрал телефон и поднялся.

– Прости, Вероника, мне нужно срочно ехать. Прости, если я наговорил чего-то лишнего. Ты потом поймешь, потом подумаешь над моими словами. Только помни, что я есть на свете, я всегда рядом и в любую минуту, любую секунду готов прийти к тебе на помощь… Прости…

Миновав несколько проспектов, машина Жучкова выехала к набережной Москвы-реки и свернула к длинному девятиэтажному дому. Оставив машину возле тротуара, он быстрым шагом, бросив несколько взглядов по сторонам, вошел во двор. На панели домофона он набрал номер и открыл дверь. Через минуту он входил в дверь однокомнатной квартиры-студии. Навстречу ему поднялась из кресла мадам Валери Роба.

– Вы долго ехали, господин полковник, – сухо бросила она.

– У нас недавно началась борьба с незаконно установленными на частных машинах сигнальными приборами, дающими право преимущества на дорогах. Теперь по Москве быстро не проедешь.

– Беда всех мегаполисов! Рассказывайте, как идет расследование?

– Что за спешка? Вы только для этого меня сюда вызвали?

– Есть спешка. Мне срочно нужно предпринимать новые ходы, и я должна знать, в каких условиях предстоит работать. Вы, господин полковник, должны были извещать меня о всех изменениях ежедневно, но уже три дня, как от вас нет вестей. Это плохо.

– Вестей нет, потому что нечего сообщать. Следствие топчется на месте.

– Это тоже вести, и их я должна знать. Значит, доказательств ваша прокуратура так и не получила?

– Никаких. Скоро разгорится неприятный скандал, начнут срывать погоны и скидывать из теплых насиженных кресел.

– Скандал не нужен. Лучше его избежать. Как это сделать?

– Я выразился образно, мадам, – усмехнулся Жучков. – Я имел в виду не скандал в прессе и МИДе, а скандал внутри силовых органов. Это наружу не вытечет. И каковы ваши дальнейшие планы?

– В мои планы входит оформление возврата подделок вместо настоящих изделий по акту. Они не останутся в виде вещественных доказательств в вашей прокуратуре. Вам придется приложить к этому руку. Русские выплатят огромную компенсацию, страховые компании тоже, а экспозиция уйдет в Париж в полном составе.

– Не понял? А в чем тогда ваша выгода?

– В том, что границу пересекут в виде подделок настоящие драгоценности с документами о результатах экспертизы. И деньги, выплаченные российской стороной, уйдут не на те счета, на которые рассчитывает художественный фонд Лувра. Мне нужны и эти деньги, и эти драгоценности. Ради меньшего я и не стала бы ничего начинать.

– Значит, надо настоящие украшения снова вернуть в музей?

– Да, и сделать это нужно срочно. Придется мне искать нового помощника среди научных сотрудников музея, потому что этот ваш парнишка-писатель, как мне кажется, подставлен полицией.

– Почему вы так решили?

– Интуиция. Но это никого больше не будет беспокоить. Я его убрала.

Жучков посмотрел на француженку и покачал головой:

– Если бы я вас не знал так хорошо, то не поверил бы. Такая красивая женщина, и столько трупов позади. Не слишком ли много? И зачем вам понадобилось убирать Бельшицкого? Ведь у него были надежные каналы на таможне, его не надо было уговаривать или покупать, он бы для меня и так все сделал.

– Я как-то услышала фразу, – насмешливо сказала француженка. – Ее произнес один ваш… депутат, который известен тем, что бьется за счастье народа и прослыл, как это, бессребреником. Вообще-то я знаю, что у него приличный бизнес в Чехии и Италии, но оформлено все не на него. Этот господин как-то в кулуарах произнес фразу, предназначенную для ушей приближенных ему людей: «Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?»

– И что это значит? – набычился Жучков.

– Он сказал ее своему помощнику, который слишком усердствовал с советами. А еще я знаю, что вы с господином Бельшицким были друзьями только на словах. Вы ведь его ненавидели, полковник? Так зачем же ломать передо мной комедию? Тем более что вы буквально обеими руками ухватились за идею убить его. Вы это сами сделали или наняли киллера?

– Это вас не касается!

– Меня все касается, мой дорогой полковник! Вы получили от меня достаточно для того, чтобы чувствовать подчиненное положение, и намерены получить еще больше. Поэтому спорить со мной не нужно, а нужно меня слушаться как своего патрона. У меня к вам очень большие претензии, Жучков. Вы не выполнили очень важную часть задания: вы не изъяли из квартиры ювелира эскизы.

Полковник хотел что-то сказать, но француженка его перебила, полыхнув холодной сталью серых глаз:

– Это все слова, что их не нашли! Они существуют, я их видела своими глазами. И их нужно найти, потому что любому идиоту-следователю сразу станет понятно, что рисовались они с изделий Лувра. Ищите способ, лезьте туда ночью сами, но найдите! Проявите сообразительность. Наверняка листки случайно попали в какую-то книгу или какой-то альбом по ювелирному искусству.

Со всеми предосторожностями полковник Борисов поднялся по лестнице соседнего подъезда и отпер ключом дверь. Это была та самая квартира, из которой в капитальной стене имелся проход в квартиру Антона. Григорий Максимович очень беспокоился, что за Антоном может вестись самая настоящая и квалифицированная слежка. Слишком близко он подошел к цели. А если француженка уже знает, что отравление не удалось?

Антон стоял и держал открытой дверцу шкафа. Он улыбался во весь рот, что Борисову совсем не понравилось. Ситуация почти критическая и готова выйти из-под контроля. Вроде опытный, хотя и молодой, оперативник, а порой ведет себя как мальчишка. Хотя если разобраться, то с начала операции Антон ни разу не ошибся. Ни в поступках, ни в рассуждениях и логических построениях. Чем старше становишься, тем больше хочется все делать самому, не доверяя молодежи, а сам-то каким был в годы этого Антона?

– Здравствуйте, Григорий Максимович, – протянул Копаев руку выбравшемуся из шкафа полковнику. – Вы очень вовремя. У меня для вас столько сюрпризов, только чур не ругать. Победителей не судят, так ведь?

– Что ты еще отмочил? – нахмурился Борисов.

Антон молча подошел к столу, где лежал его ноутбук. На экране виднелась схема Москвы, по одной из улиц ползла красная точка. Радиомаяк!

– Кто это?

– Это, товарищ полковник, мадам Валери Роба.

Признание заставило Борисова нахмуриться еще больше. Без санкции своего шефа Антон пошел-таки на необдуманный шаг. А ведь дамочка очень и очень опытная в этих вопросах. Наверняка и сама не раз в своей бурной жизни пользовалась такими штучками. Пойми она, что за ней следят с помощью технических средств, и всё – операцию можно сворачивать.

– Куда ты ей засунул «жучок»? – сухо процедил сквозь зубы разозленный полковник. – В трусы?

– Была такая возможность, – признался Антон, скромно потупив взор, – честно признаюсь. Но все гораздо интереснее. Сегодня я имел с мадам встречу. Как я и предполагал, она доказала, что в самом деле подозревает во мне работника полиции, подставленного ей под видом писателя. Фактически сразу после нашей встречи на улице она сделала попытку прощупать меня, но потом приняла решение убрать. Вот здесь, – Антон показал авторучкой на схему, – на набережной есть дом, в котором у нее или у них имеется конспиративная квартира.

– Почему конспиративная?

– Характерные признаки нежилого помещения, в котором есть все самое необходимое на все случаи жизни и, главное, на различные вкусы и потребности.

– Уж не шпионаж ли ты подозреваешь?

– Вряд ли, Григорий Максимович. Скорее, это преступное сообщество, имеющее такие квартиры во многих столицах Европы. Я думаю, что Интерпол разберется. В этой квартире она подсыпала мне в бокал с вином некий состав, который хранился в ее перстне, под камнем. Вот вам пакетик, в который я успел собрать несколько крупинок этого вещества. Пусть ребята в лаборатории посмотрят, что это такое.

Борисов покачал головой, но воздержался от комментариев. Он поднял пакетик и посмотрел на свет.

– В эту самую полость под камнем я и вставил «жучок». Правда, пришлось потом сломать замок, так что без специальной мастерской она теперь свой тайник в перстне не откроет. Да и смысл? Он ей понадобится, наверное, на родине, чтобы пополнить запасы своего тайного оружия. А вот это, – Антон взял со стола две пленки с отпечатками, – ее пальчики, которые Валери оставила на своем бокале.

– Ты очень сильно рисковал, – хлопнул по столу широкой ладонью Борисов. – Молодец, хорошо сработал, но теперь ты вне игры. Сам понимаешь…

– Подождите, Григорий Максимович, – рассмеялся Антон, – это еще не все сюрпризы. «Жучок», который я ей вставил в перстень, с микрофоном, а запись ведется автоматически. Хотите послушать диалог, состоявшийся полчаса назад в той же самой квартире, где отравили меня? Да-да, она выпроводила меня умирать, отъехала на такси, сделал крюк и снова вернулась, чтобы встретиться там со своим помощником из наших соотечественников.

Картинка с экрана исчезла, а появилась заставка программы воспроизведения звуковой дорожки. Антон провел «мышкой», нажал «иконку» «воспроизвести». Из приставных динамиков раздались голоса. Когда француженка несколько раз назвала собеседника господином полковником, Борисов поморщился и покусал губы. Но когда он услышал фамилию, то от избытка чувств так грохнул кулаком по подлокотнику кресла, что Антон испугался за мебель.

– Жучков! Вот, значит, как! – прорычал Борисов. – Мать… Вот кто приложил руку к гибели Бельшицкого…

– Квартира Чебыша, – напомнил Антон.

– Это без разговоров, – кивнул полковник. – Через час там будет наблюдение, а ночью выставлю засаду. Неужели она и старика-ювелира отравила? Ладно, гадать не будем.

– Мне кажется, Григорий Максимович, что нужно помешать преступникам поменять поддельные изделия на настоящие.

– Ой, не дура она, ой, не дура. Спугнем ведь! – Борисов вскочил на ноги и заходил по комнате. – Ладно, посоветуюсь со следователем и с МУРом.

– Нет, я не то предлагаю, – снова заговорил Антон. – Нужно не воспрепятствовать, а просто создать условия, которые будут им мешать. У нас ведь есть возможность взять инициативу в свои руки, оказаться на шаг впереди. Они будут торопиться, начнут пороть горячку, делать ошибки. Им и так придется без подготовки искать запасной канал на таможне, в музее.

– Кстати, насчет музея, – остановился Борисов. – А на кого она там прицеливается из научных сотрудников? Мне не понравились ее намеки. И не верится мне, что с гибелью профессора Богомолова у нее не осталось вариантов.

– Вы на кого намекаете?

– На твою Славину я намекаю! Не делай вид, что не понял.

– Славина вне подозрений, – покачал Антон головой. – Она никогда не пойдет на преступление.

– Тогда не проморгай того сотрудника музея, кто на это пойдет.

– Вы меня не выводите из операции? – обрадовался Антон.

– Куда ж мы без тебя в музее, – развел Борисов руками. – Ты там как петух в курятнике…

– Григорий Максимович! – стиснув зубы, нахмурился Антон.

Борисов вздохнул, посмотрел на молодого оперативника, потом подошел и положил руку на плечо:

– Ладно, извини. Если шутка повторяется слишком часто, она перестает быть смешной. Больше не буду на эту тему. Только смотри в оба. В музей и из музея! Никаких прогулок по городу, никаких кафе, набережных, пароходиков и театров. За тобой я пущу свою «наружку». Если что, они прикроют. Если понадобится им с тобой вступить в контакт, то запомни обоюдный пароль: «код три шестерки».

– Сатанинское число.

– Ничего. У нас дьявол в юбке по улицам бегает, поэтому самое в тему.

После ухода шефа Антон до самого вечера следил за перемещением сигнала «маяка» на экране. Из записанных разговоров интереса не вызвал ни один, правда, если Валери не разговаривала с кем-то только им известным кодом.

А в одиннадцать часов в здании гостиницы на Краснопресненской набережной сигнал «маяка» с экрана исчез. Антон тут же позвонил Борисову и сообщил об изменениях. Тот выслушал молча и велел ждать. Через три часа раздался телефонный звонок.

– Значит, так, Антон, – усталым голосом заговорил Борисов. – Я посылал туда парней. Ситуация следующая. Мадам Роба вернулась в гостиницу около половины одиннадцатого. В половине двенадцатого она позвонила портье и потребовала срочно принять у нее номер, потому что ей приспичило съехать. Судя по всему, она за этот час успела принять душ. Не исключено, что в перстень просто попала вода и электроника замкнула.

– Хуже, если она все же вскрыла перстень, нашла «жучок» и теперь смылась из-под нашего наблюдения. Оно, кстати, было за ней?

– По своим каким-то соображениям следователь и оперативники были категорически против «наружки».

– Значит, она скрылась, – вздохнул Антон. – Может, она уедет на свою конспиративную квартиру?

– А вот на этот счет у меня никаких договоренностей со следователем не было, – рассмеялся Борисов, – так что это предусмотрено. Еще мотай себе на ус информацию. Жучков носится по городу на машине и постоянно кому-то названивает по мобильнику. Кажется, он заметался. Дальше! Отпечаток неизвестного в квартире Чебыша идентифицирован с отпечатками француженки. Это ее пальчик там остался, она там бывала раньше. Возможно, что в момент смерти ювелира.

– Это если считать, что его убили, – возразил Антон. – Только я думаю, что в этом случае она бы там без перчаточек ничего не трогала и могла бы сама свои эскизы изъять. Похоже на то, что она была там при жизни хозяина квартиры, а при нем в перчатках ходить было неудобно. Так что доказательств ее причастности к смерти Чебыша как не было, так и нет. Хоть загадку отпечатка раскрыли.

– А зачем она у него бывала? Тебе-то она наврала, что хотела посетить квартиру, ощутить атмосферу мастерской великого ювелира. Получается, что они и так встречались достаточно. Боюсь, Антон, что она у него была затем, чтобы забрать подделки изделий из коллекции Лувра. Все-таки это его работа, эксперты уверены больше, чем на пятьдесят процентов, что это его рука.

– Жаль старика. Хочется верить, что его обманули, ввели в заблуждение относительно этого заказа. Григорий Максимович, мне придется навестить Славину и как-то ненавязчиво предупредить ее о том, что возможна новая подмена.

– Антон, убедительно прошу тебя не делать этого открыто. Любыми намеками, враньем, хоть ключи выкради, но прямо не говори. Если хочешь, то это приказ.

– Все-таки вы ей не верите, – укоризненно покачал головой Антон. – Ладно, подчиняюсь. Есть, не говорить ничего прямо.

Под утро Антону не спалось. Он проснулся часов в пять, когда в Измайловском парке начали свой гомон и пересвист птицы. Сначала лежал с закрытыми глазами, потом долго ворочался, пытаясь найти удобное положение и снова заснуть. Но мысли упорно крутились в голове и не давали задремать. В шесть он решительно отбросил одеяло и спустил ноги с дивана.

Первое, что сделал, – это включил ноутбук и проверил, а не появился по какой-то чудесной причине на экране навигатора сигнал «маяка». Может, подсохла схема, может, от сотрясения он выключился и так же от сотрясения включился. Экран был пуст… как и желудок.

Это обстоятельство напомнило, что вчера Антон не обедал и не ужинал. Обругав себя, он выскочил на середину комнаты и минут двадцать делал энергичную зарядку. Потом контрастный душ, потом чашка кофе. И потом наконец завтрак в виде каши быстрого приготовления с клубникой.

В семь Антон уже выскочил из дома. Он намеревался со всяческими предосторожностями добраться к восьми к Пушкинскому музею, но вспомнил, что Борисов установил за ним наблюдение. Значит, предосторожности только навредят. Непривычное состояние, когда не нужно проверяться, не нужно аккуратно уходить от возможного наблюдения. Антон поймал «частника» и назвал адрес на Кутузовском. Десять минут он ехал на заднем сиденье, поглядывая назад, потом приложил к уху трубку телефона, делая вид, что ему звонят, а после «разговора» попросил водителя отвезти его к Пушкинскому музею и высадить на углу Пречистенского и Староконюшенного переулков. Не оглядываясь, он двинулся в глубь квартала, надеясь выйди к музею. На часах пять минут девятого, и спешить было некуда. Рабочий день у Анны начинался в девять, значит, можно побродить и неторопливо обдумать, как с ней построить общение. Ему нужно было убедиться, что ни Валери, ни кто-то из ее помощников не предлагал Славиной сделку. Ему нужно было настроить Анну таким образом, чтобы она сама задумалась о возможности вторичной подмены экспонатов и о том, через кого это преступникам удобнее сделать. А еще было очень желательно не выдавать Анне своего отношения к работе полиции.

– Здорово, Антоха, – раздался знакомый голос.

Антон еще не поднял головы на звук, но уже перебрал в голове возможные варианты. Голос принадлежал Марку. Теперь можно поднять голову, сбавить скорость и равнодушно посмотреть на бритоголового. Тот стоял, засунув одну руку в карман брюк, а второй стряхивал пепел с сигареты. Лицо у бандита спокойное и даже как будто радостное. Выследили? Откуда, как? Ждали, что он появится возле музея? Это скорее, это наверняка. Значит, Антон срочно нужен, значит, что-то у них назрело.

– Здорово, – кивнул он и, подойдя почти вплотную, остановился, глядя выжидающе.

– Не торопишься? – расплылся в улыбке Марк и отбросил сигарету.

Антон не стал провожать взглядом окурок, зная по опыту, что такой вот бросок очень часто служит отвлекающим фактором для неожиданно наносимого удара. Человек чаще всего машинально провожает окурок взглядом, и хоть на секунду, а отвлекается.

– Что хотел? – спросил он, глядя Марку в глаза с сонным выражением.

– Ты, это – зла на меня не держи. Если хочешь, я здесь и сейчас извинюсь перед тобой, хочешь, при пацанах. Велено было, вот я и… короче, ничего личного.

– И всё? Ну как скажешь. Я не особенно и зол на тебя. Тебе велели, ты сделал.

– Ну вот, понимаешь же! – откровенно обрадовался Марк. – А то я уж не знал, как и подойти к тебе. Знаешь, Антоха, не люблю я этого, ну, когда не знаешь, чего ждать от человека за своей спиной. Люблю, когда там друг. Или хотя бы не враг.

– А что это ты про спину начал? Чешется, что ли? Это не от меня, я с тобой дел не имел и иметь не подписывался.

– Понятное дело, – охотно закивал Марк. – Только я к тебе с поручением. Слепень хочет повидаться.

– А что сам не явился? Я вроде к нему в гладиаторы не нанимался.

– Ты, Антоха, так не говори. Ты все время сам по себе был, ты наших понятий не знаешь. Но, видишь, судьба свела. Да и сам ты каналы искал, помнишь, как на меня вышел? Так что, ты уж давай в нашем монастыре по нашему уставу. Слепень – человек уважаемый, авторитетный, он ни к кому не ходит, все к нему ходят. Поехали, а?

– Надолго? – с максимальным равнодушием спросил Антон. – Я, вообще-то, искал, где пожрать, да человечка мне одного надо разыскать. Ты со Слепнем в мои сегодняшние планы не вписывался.

– Десять минут туда, кстати, там и пожрешь, – оживился Марк. – А уж со Слепнем сам смотри. Он базарил, что у него к тебе дело «да-да, нет-нет». Так что, если интерес будет, то и базар будет. Ну?

– Ты на машине?

Марк кивнул в сторону, и Антон увидел серую потрепанную запыленную «десятку» с тонированными стеклами. За рулем улыбался и махал ладошкой еще один старый знакомый – тот самый «шестерка» из бара, которого Антон два раза побил. Он представился кликухой Шлепок, но Антон его перекрестил в Упыря.

Он не стал оглядываться по сторонам, полагая, что люди Борисова засекли беседу, засекут и машину с маршрутом. Марк подбежал и цыкнул на Шлепка, чтобы свалил из-за руля назад. Шлепок сразу завелся болтовней на заднем сиденье, то и дело осторожно трогая Антона за плечо. Создавалось ощущение, что он до ужаса рад видеть Антона, или всячески демонстрирует ему свое расположение и необидчивость. Может, Антона хотят возвысить и Шлепок пронюхал об этом? Например, предложит сейчас Слепень Антону «бригадирство» какое-нибудь.

Марк выводил машину из дворов и спокойно улыбался болтовне. Он даже в зеркало заднего вида не посматривал. И тут Антона что-то кольнуло в спину пониже лопатки. Первая мысль была, что это пружина в сиденье. Потом он испугался, вспомнив, что никаких острых пружин там нет. Там иная система… На то, чтобы отодвинуться от спинки сиденья, даже на то, чтобы посмотреть на Марка, задать вопрос, сил вдруг не оказалось. Антон не чувствовал тела, оно куда-то делось, а потом и он полетел в серое мутное пространство. Голова закружилась, внутри стало дурно, звенящая ватная мгла окутала его. И он потерял сознание.

Глава 9

Сознание вернулось почти мгновенно. Антону почему-то вспомнилось, как это обычно описывается в книгах, – оно возвращается постепенно, начинают работать и воспринимать окружающий мир органы чувств. Наверное, его нервы напряжены до предела, вот они и активизировали весь организм. У него все всплыло разом: и боль, и память.

Укол в спину он помнил. Значит, его выследили для чего-то, значит, что-то изменилось, и уголовники активизировались. А он и понятия не имеет, в каких они отношениях с похитителями драгоценностей из музея и есть ли между ними отношения. Наружное наблюдение Борисова похищение наверняка зафиксировало, и помощь придет. Рано или поздно… Нет, об этом думать запрещено. Черт, подташнивает от наркотика, и конечности затекли… и спина. На чем это он лежит и где?

Антон с трудом разлепил веки и пошевелил плечами. Картина безрадостная и не особенно перспективная. Какой-то пыльный вонючий подвал, высокие стены красного кирпича, сводчатые потолки и много деревянного хлама. Похоже на винный подвал или старинный купеческий лабаз. Где тут в Москве или под Москвой остались такие бесхозные здания? Неизвестно! Сколько его везли? Тоже неизвестно. Руки и ноги могли затечь от веревок и за тридцать минут.

Антон посмотрел на то, чем он связан. В магазин специально заезжали? В спортивный? Веревки похожи на альпинистские капроновые лини. И ведь не поленились связать в полный рост, как кокон. Боятся? Конечно, в парке тогда вечером он накостылял им прилично. Марк обиделся, и это его личная инициатива? Тоже вариант.

Веревки не порвать, бесполезно даже пробовать. Перетереть бы их обо что-нибудь, но для этого нужен угол кирпичной кладки, кусок ржавой железяки, торчащей из земли или из стены, кусок стекла, факел какой-нибудь, но это уже из области исторических фильмов.

Антон непроизвольно повел головой по сторонам в поисках прикованного к стене скелета, и тут же обругал себя за это. Спокойно, десантник, спокойно. Тебя учили выдержке и хладнокровию, ты себя всю жизнь готовил к борьбе, не исключая и такие вот эксцессы. Ты! Суперкоп! Борись! Ты объявил войну всем, вот и сражайся до конца!

Эти мысли привели в порядок чувства и нервы. Зубы сами стиснулись, а взгляд перестал метаться по стенам, а стал планомерно обследовать все пространство вокруг в поисках чего-то полезного для освобождения от пут. Одновременно Антон стал энергично шевелить руками и ногами, напрягать и расслаблять мышцы тела, насколько позволяли веревки. Кровообращение нужно восстанавливать, иначе его боеспособность будет минимальная.

Где-то совсем рядом заскрипело. Антон повернул голову и теперь в полоске яркого света увидел чуть поодаль ступени, ведущие в нишу. Наверное, это выход из подвала, а наверху дверь. Судя по звуку и потоку света, там ступенек штук пять или шесть. Полуподвал. Если бы были окна, они находились бы на уровне лица стоящего взрослого человека, а снаружи на уровне ступней. Значит, до свободы всего ничего – полуметровый слой кирпичной кладки вековой давности. Но это не образ ветхости, это образ былого качества строительства, которому и взрывы не опасны.

Входящего человека Антон узнал уже по ногам, когда тот сделал еще только первый шаг со ступени на пыльный сухой пол подвала. Марк! Разумеется, сейчас он все и изложит, сейчас все прояснится. Это хорошо, потому что нет ничего хуже неизвестности. Ну, и Шлепок тут, вон носом своим, острым, как у крысы, крутит. А эти двое? Двоих парней, спустившихся следом и вставших по сторонам лестницы, Антон разглядел, и они показались ему тоже знакомыми. Одного он точно видел в баре в тот день, когда случилась драка, а второй, кажется, был в числе напавших на Антона в темном парке. Точно, тот, у которого была в руках бейсбольная бита. А он рыжий! Интересно, рыжие злыми не бывают, а он агрессивный. Может, детство тяжелое было?

– Очухался, Антоха? – широко улыбнулся Марк, насколько позволяли подживающие болячки на губах. – Отлично, а то я думал, что тебя водой обливать придется или снова укол делать.

Бритоголовый присел рядом на корточки и похлопал Антона по груди, проверяя прочность вязки.

– А воды тут взять негде. И дури для твоего возбуждения взять негде. Ехать искать… неохота. Может, так поговорим, а?

– «Так» мы могли поговорить и на улице, – ответил Антон, – без этих дешевых фокусов.

– Не могли, Антоха, не могли, – уверенно заявил Марк. – Больно уж ты здорово конечностями машешь, мне вон морду тогда разбил.

– Так я из-за этого тут? – изобразил догадку Антон. – Вот уж не знал, что ты до такой степени обидчивый и мелколживый. Ты же не так давно уверял меня, что ничего личного, что все забыто. Врал, что ли? А, Марк?

– Опять скажу, – расхохотался бритоголовый, – ничего личного. А врать мне положено. Мне за это «бабло» платят. И не хилое «бабло». За такие суммы я не только врать, я на одной ножке скакать буду. Тут, Антоха, дело посерьезнее, большие претензии к тебе есть.

– А мы их не урегулировали? Кажется, на «стрелку» мы ездили, разбирались. Слепень нас помирил и развел. Ты, никак, ослушался его? Храбрый ты, Марк.

– Ой, я уже штаны намочил, – снова заржал Марк и оглянулся на своих помощников. Шлепок, который стоял за его спиной и ковырял в носу, послушно и с готовностью захихикал. Парни у стены скупо улыбнулись и переглянулись. – А если мне Слепень приказал тебя упаковать и побазарить кое о чем? Тогда что ты запоешь?

– Я не певец, у меня и слуха-то нет, – попытался пожать плечами Антон. – Рыло кому-нибудь начистить – это пожалуйста. Развяжи, и я тебе докажу, что умею лучше всего.

– А вот хренушки тебе по всей морде, – вдруг стал серьезным Марк и поднялся во весь рост. – Сначала ты ответишь на вопросы, а потом решим, что с тобой делать. То ли так тебя в бетон закатать, то ли гантели в штаны тебе засунуть – и в реку.

Интересная информация. Значит, рядом есть река? И почему гантели, а не, скажем, кирпич? Рядом спортзал, тренажерный зал? Да, это ничего не дает, потому что таких мест может быть тысячи.

– Итак, Антоха. Вопрос первый и самый важный: ты из «уголовки» к нам заслан? Ответишь честно, и все закончится легко и быстро. Не ответишь, и в твоей жизни начнутся самые тяжелые минуты. А может, и часы. Это смотря, насколько у тебя здоровья хватит.

– Ты больной? – огрызнулся Антон. – Твои пацаны видели, как я в ломбард лазил. Кстати, по твоей же наводке.

– Большое дело, – скривился бритоголовый. – Лазил, вылазил. «Ночники» прилетели как раз в тот момент, когда ты успел ноги унести. Очень похоже, что они не торопились, а давали тебе время смыться.

– Слышь, Марк. – Антон придал своему голосу максимум стали и злости. – Ты человек понятий, ты понимаешь, что за базар придется отвечать. Такие обвинения просто так не бросают, ты фактуру давай, а не порожняк гони!

– Перебьешся, – спокойно ответил бритоголовый. – Под своего косишь? Ты, сука, на вопрос отвечай, а мне на тебя… даже стараться не буду. – Он вдруг с огромным наслаждением ударил Антона носком ботинка в бедро.

Антон в последний момент успел чуть отстраниться, смягчая удар, но боль все равно была страшной. Бритоголовый знал, как и куда бить.

– Ты полицай или не полицай?

Новый удар под ребра не совсем достиг цели, потому что спасла рука, частично принявшая на себя всю силу пинка. Антон изогнулся, но сдержал стон. Онемелость уже значительно прошла во всех мышцах, и теперь он сумел оттолкнуться спиной от пола и двумя ногами ударить Марка в колени.

Реакции у бритоголового оказалось достаточно, чтобы увернуться, а может, к Антону еще не вернулись силы. Двое подручных, торчавших у стены, метнулись к нему, и он оказался прижатым к полу сильными руками. Сгоряча ему захотелось плюнуть или цапнуть Марка, который был ближе всех к его голове, зубами за руку. Но это было бы совсем недостойно.

Марк навалился коленом Антону на грудь, вдавливая диафрагму в позвоночник. Кулак взлетел и врезался в подбородок. Убрать голову было некуда, и Антон сильно ударился затылком об пол. Рот мгновенно наполнился кровью, а Марк бил снова и снова. Голова Антона моталась, но он старательно держал ее прижатой к полу, чтобы не разбить себе еще и затылок. Удар, удар, удар. Кожу на подбородке саднило, в голове звенело, зрение сбилось, и теперь перед глазами все двоилось. Потом Марк неожиданно убрал колено и всем своим весом нанес удар в солнечное сплетение. Антон изогнулся и стал хватать ртом воздух.

– Дошло, сука, чего от тебя хотят? – заорал откуда-то сверху Марк. – Кто тебя прислал, кто прислал, кто прислал?

С каждым вопросом нога врезалась Антону в бок, и только один раз он смог смягчить удар. От боли, от волны бешенства, которая исходила от Марка, Антон стал сам переполняться ненавистью. Если бы бандит бил его лениво, равнодушно, от нечего делать, то неизвестно, что бы из этого получилось, но ненависть передалась, ударила как молния. Внутри у Антона всколыхнулось все: от страшной и нелепой смерти матери, от гибели ее убийцы до сегодняшнего дня. Через все его операции, через все лица полицейских, кто подло, гнусно презрел свой долг, присягу, кто сам стал бандитом.

В голове ударили набатом слова ротного командира, который вбивал и вбивал в головы своих солдат-десантников слова, что «никто, кроме нас», что «ВДВ – Возможно Двести Вариантов, и все надо учесть». Закалка бойца спецназа ВДВ, подкрепленная ненавистью к преступникам, взяла свое. Он собрал в кулак тренированную волю, сконцентрировался на своей ненависти, замкнул ее в своей голове в тугой комок. Удары продолжали сыпаться на него, но напряженное, как бетонная плита, тело уже почти не чувствовало боли.

Осатаневший Марк изрыгнул матерное ругательство, выхватил из кармана зажигалку и присел рядом с Антоном на корточки. Схватив его за волосы, рванул голову к себе и с брызгами слюны из вонючего рта заорал:

– Я тебя, суку, живьем сожгу, по частям жарить буду! Говори, падла!

Он еще раз рванул пленника за волосы и поднес зажженную зажигалку к его подбородку. Кожа мгновенно покраснела и сморщилась, в воздухе запахло паленым. Но Антон, ослепленный ненавистью, почти не чувствовал боли от ожога. Она была где-то там, внутри, как раскаленная плазма, она заполняла его всего и рвалась наружу с яростным дыханием, через выпученные безумной ненавистью глаза.

Марк держал огонь у подбородка Антона несколько секунд и смотрел в его глаза. Вдруг он отшатнулся и выронил зажигалку. Животный ужас охватил его, как будто перед ним был не человек, а страшное неизвестное животное, возможно, неземного происхождения. Этот странный, непостижимый, светловолосый парень не чувствовал боли, не боялся. Он лежал связанный, избитый, но он был сильнее Марка с его подручными, он был выше, он давил на психику, пугал.

– Дьявол! – непроизвольно вырвалось у бритоголового.

Он попятился спиной к двери, машинально и нелепо вытирая лоб и не сводя глаз с Антона, с его страшного, перекошенного ненавистью лица.

– Кол в тебя осиновый забивать… пули серебряные… – пробормотал Марк и выскочил из подвала.

За ним испуганно выскочил бледный как полотно Шлепок. Парни, помогавшие Марку, пятились, как будто боялись повернуться к Антону спиной. Наконец заскрипели ржавые петли, захлопнулась дверь, и в подвале воцарилась ватная тишина.

Антон обессиленно уронил на пол голову, почувствовав боль в затылке. Все-таки разбил я его, подумал он с сожалением. Но вскоре боль в затылке забылась, потому что во всем теле стала просыпаться и заполнять его тупая, ноющая боль, а подбородок нестерпимо горел живым огнем, и хотелось заорать от этой боли. Антон стиснул зубы, закрыл глаза и стал представлять лицо мамы. Он попытался говорить с ней, успокаивать ее, убеждать, что скоро приедут оперативники Борисова и вытащат его из этого подвала. Ничего страшного, ему даже не больно. А потом он стал вслух рассказывать, как они могли бы здорово съездить на море, как и собирались когда-то. Какая, к черту, боль? Эти пинки и ожоги – боль? А вы видели свою маму в гробу? Нет, не старушку, которая угасала от непосильной тяжести лет и болезней, а молодую красивую женщину, которая так любила жить, у которой было столько совместных планов с подрастающим сынишкой! Не видели? А он видел. Вот она где – боль, вот где нестерпимое жжение адского пламени, вот где отчаяние и страх. Он всех зубами порвет на мелкие клочки! Жизнь положит на то, чтобы их всех достать, одного за другим, чтобы вычистить эту землю от мерзости, гнили, гадости…

Ненависть придавала сил, она помогла отогнать головокружение и вернуть ясность зрения. Извиваясь ужом, Антон подполз-таки к стене и умудрился сесть, прижавшись спиной к кирпичам. Ничего, думал он, «наружка» зафиксировала мое похищение, ничего – продержимся. Не родился такой упырь, который меня сломает. Надорветесь, кровавым дерьмом изойдете!

Постепенно навалилась усталость, глаза стали закрываться. Боль во всем теле и обожженном подбородке притупилась, стала ощущаться как какое-то общее давление, как общий ушиб. Голова стала тяжелой и потянула куда-то вниз. Сознание пыталось ногтями царапаться, но удержаться наверху, а мозг подсказывал, что нельзя ему поддаваться, что нервная система, психика неимоверно устали, что им нужна передышка, иначе здравый смысл пострадает. Проваливаясь в беспамятство, Антон ощутил, что падает головой во что-то мягкое, оцарапав спину о кирпич. Но это была такая мелочь…

Сколько он был без сознания, Антон не знал. Все так же откуда-то сверху еле пробивался через какие-то щели солнечный свет. Нельзя было даже определить, на сколько сместилось солнце. Когда его посадили в машину, было начало девятого утра. Ехать могли час, час он мог валяться тут до допроса, отходя от укола. Еще час или два сейчас, после допроса. Итого около четырнадцати часов? Долгонько Борисов едет со своими орлами. Сколько же еще держаться?

Потом Антон подумал о том, что же его вывело из состояния обморока. В критической ситуации все рефлексы заработали с новой силой, значит, где-то на подкорке сработал сигнал, который и привел его в чувство. Догадка оказалась правильной, потому что через несколько секунд снова заскрипели ржавые петли двери, послышались какой-то шум, женские вскрикивания, ругань. Потом свет заслонили чьи-то фигуры, а потом случилось то, чего Антон совсем не ждал. Все оказалось очень и очень плохо.

Первым на свет перед Антоном вышел Слепень. Сутулый, с ласковой миной на морщинистом лице, он выглядел бы совсем добрым дедушкой, если бы не виднелись из-под рубашки наколки на его руках и груди. Сплошной синий узор, рассказывающий о его видении мира, его отношении к нему, о его философии, личном статусе, воровской карьере, отбытых сроках и тому подобном.

– Вот, Антошенька, – проговорил Слепень, сокрушенно крутя головой, – так вышло, что выхода у тебя теперь и нет совсем. Давай-те, ребятки, ее сюда.

Антон сморщился, поняв все. Очень не хотелось выдавать лицом свои чувства, но они были сильнее его. В подвал втолкнули Анну Славину. Была она босиком, черная юбка была грязной, как будто женщину тащили по земле, половина пуговиц на блузке была оторвана и почти оторван один рукав. Антон видел исцарапанную кожу, бежевый лифчик и заплаканное лицо несчастной жертвы. И даже волосы на ее голове торчали так, словно за них ее тащили. А может, так и было, потому что Анна обессиленно рухнула на колени, оперевшись о пол руками.

– Вот, – не глядя на нее, качнул Слепень головой, – привезли мы ее тебе, чтобы ты свой выбор сделал. Жалко бабу, а что делать, ведь на кону много чего стоит. Ты заруби себе на носу, Антошенька, что, если ты на наши вопросы отвечать не будешь, мы ведь ее, голубушку, на твоих глазах на куски резать начнем. Ты сможешь такое зрелище выдержать? Я вот не смогу, уйду сразу. А тебе придется глядеть… И ты ведь все расскажешь, мил-человек, все до последнего словечка, а только ее-то уже не спасешь, куда ж она с отрезанными руками, ногами… может, и грудями…

Анна отшатнулась от него и упала на пол. Ее живо подняли и подтащили, волоча по полу ногами, прямо к Антону.

– Вот-вот, – покивал Слепень, – помилуйтесь немного тут… на прощание. А чуток попозже мы и начнем. Так-то вот…

Он вышел первым, кряхтя и покашливая, за ним, одарив Антона недобрыми взглядами, вышли Марк и все те же двое его помощников. Анна подползла на боку к стене и поджала под себя ноги в рваных колготках, как будто к ним подбиралась вода или змеи. Дверь грохнула наверху с такой силой, что в полу отдалось колебаниями почвы, как при землетрясении. Она вздрогнула, зажала уши руками и с ужасом посмотрела на Антона.

– Аня, все нормально, – улыбнулся он. – Успокойся.

– Все норма-ально? – чуть ли не прошипела Славина. – Они же меня как скотину в машину заталкивали, они меня били, понимаешь… Кто они такие, как они смеют, кто им право дал! А ты? Ты почему… Что вообще происходит, Антон?

– Это бандиты, Аня, уголовники. А их главарь – известный уголовный авторитет по кличке Слепень.

– Мне от этих признаний должно стать легче, да?

– Нет, просто я хочу сказать, что это люди из крови и плоти, а не пришельцы из космоса. И с ними вполне можно бороться обычным людям. Мне, например.

– Ты смеешься надо мной? Ты избит, ты связан, как мешок, мы в каком-то дурацком подвале, и ни одна душенька не знает, что с нами!

Анна говорила, уже переходя на истерические нотки, и пора было ее останавливать, иначе она впадет в транс, и оттуда ее вывести без медикаментов будет невозможно. От страха с неподготовленными людьми часто случаются страшные вещи. Иногда необратимые.

– Тихо! – крикнул Антон и, чтобы не пугать ее, сделал вид, что прислушивается.

Она в самом деле замолчала на полуслове и стала озираться по сторонам.

– Аня, – позвал Антон, – давай-ка, помоги мне.

– Как?

– Помоги мне сесть и найди за спиной конец веревки, которой я связан. Попытайся ее развязать.

Он стал сгибать ноги и поворачиваться на бок, когда Анна придвинулась ближе к нему и стала помогать ему принять горизонтальное положение. Тело болело страшно, а от неосторожных прикосновений Анны боль буквально пронизывала Антона. Он шипел, но терпел.

Наконец ему удалось сесть и протянуть Анне стянутые за спиной руки. Только бы развязаться, а там поиграем в другие игры. Или уже по другим правилам. Анна колупалась за его спиной, всхлипывала, теребя узлы пальцами, а иногда приникая к ним и зубами.

– Ну что, – торопил ее Антон, – не получается? Давай по-другому, Аня, подожди!

– Я сейчас, – снова всхлипнула она за спиной, – я смогу, правда, просто я ноготь сломала…

– Не надо, Ана, подожди! Сними с меня левый ботинок…

– Зачем?

– Там под стелькой супинатор. Это такая железочка изогнутая, которая позволяет обуви держать форму. Только у меня он вынимается и заточен как скальпель. Сними, достань и разрежь веревку.

С явным недоумением на лице Анна нерешительно стала стаскивать с Антона ботинок, потом сунула руку внутрь, задрала стельку и вытащила плоскую и узкую стальную пластинку. Антон с одобрением закивал головой и торопливо кивнул на свои руки за спиной. Анна опомнилась и с радостью на лице кинулась резать капроновые лини. Она так старалась, что один раз лезвие сорвалось у нее и задело Антона по спине. Он стерпел и не стал ничего говорить. Через минуту его руки и ноги были свободны.

Какое наслаждение размять мышцы, пошевелить суставами, потянуть связки. Ну, ребята, теперь поговорим! Антон натянул ботинок, покрутил поясницей и повернулся к Анне, которая все еще стояла на коленях и смотрела на него с надеждой.

– Все, Аня, – присел он рядом на корточки и взял ее за плечи, – все теперь будет в полном порядке. Ты, главное, не бойся больше ничего…

– Они придут с пистолетами, с битами, а ты голыми руками с ними справишься, да? Антон, я же не дурочка, я вижу, что ты меня успокаиваешь. Ты, наверное, в самом деле полицейский, который хотел проникнуть в преступную среду? Или ты расследовал кражу из нашего музея? Они тебя за это убить хотят? А что они от тебя требуют?

– Стоп, стоп, стоп! Столько вопросов, что я и не знаю, на какой в первую очередь отвечать. Я писатель, Аня, просто писатель. Это они подозревают, что я из полиции, потому что я неосторожно интересовался драгоценными украшениями и каким-то образом оказался для них подозрительным. А еще я думаю… нет, я уверен, что вот-вот нагрянет настоящая полиция и всех их схватит.

– Не обманывай, – грустно попросила Анна, – я не девочка.

– Я тебе точно говорю, что полиция видела, как меня схватили и затолкали в машину. Просто им нужно время, чтобы найти это место, а может, они специально время тянут, чтобы схватить всех бандитов. Главное, ты мне верь, что теперь нам ничего не грозит. Я сумею тебя защитить, я бывший десантник!

– Ты спрыгнешь с парашютом? – наконец улыбнулась Анна, беря его руку своей и прижимая его ладонь к своей щеке.

– ВДВ – это не только парашюты, Аня, это еще и умение действовать в самых невероятных условиях. Но нам даже моих умений не понадобится. Давай просто сядем и будем ждать спасителей. Зачем им мешать, правда?

Он говорил так уверенно, так открыто и честно улыбался, хотя это ему удавалось сквозь боль с трудом, что она заметно успокоилась. И даже позволила усадить себя у стены рядом с Антоном. Он обнял ее за плечи, прижал к себе, и Анна доверчиво прижалась щекой к его груди. В этом месте страшно болело, возможно, были сломаны два нижних ребра. Хотя нет, Антон вздохнул несколько раз глубоко… кажется, целы. Это просто ушибы. Надо отвлечь бедняжку, а то она все равно станет себя «накручивать», распалять страхом. Того и гляди, заплачет.

– Аня! – Он наклонился и провел рукой по ее волосам. – А расскажи, что там было дальше с княжной Анной и ее возлюбленным?

– Про Анну Ярославну? Нашел место… и время… – ответила она не очень уверенно, и Антон понял, что его ласка подействовала как надо.

– Конечно! А что время? Времени у нас вагон и маленькая тележка!

– Да? – засмеялась Анна. – Смешно сказал! У меня так бабушка всегда говорила.

– У меня тоже, – мягко ответил Антон, поглаживая ее по плечу. – Расскажи, все равно нужно коротать время, а мне очень интересно. Ты так хорошо рассказываешь, будто сам там нахожусь и все вижу и слышу. Как сказка… Красивая такая сказка про настоящую любовь…

– Ладно, тогда слушай, раз настаиваешь. Был у служанки по имени Синеока возлюбленный. Звали его Стожар, и был он разбойником, промышлявшим в окрестных лесах. Он давно сговорился с Синеокой, что, как только накопит много злата и серебра с драгоценными каменьями, так и заберет ее в далекие дали за синие моря и высокие горы. И будут они жить там, поживать и как сыр в масле кататься. Только вот беда, в той самой схватке, в которой сотник Путислав отбил караван купцов иноземных, Стожар был ранен. И прятался он в палатах у Синеоки тайно, потому что она его провела и спрятала там. Ведь служанка дочери князя пользовалась огромным влиянием в Красном дворце, ей было позволено намного больше, нежели простым дворовым девкам. Считай, что тебе придворная дама…

Синеока напрасно беспокоилась, потому что шум был пустой. Гридни, дурачась и тешась своей удалью, тащили сундук с подарками, да уронили его на лестнице. Перекрестившись, девушка запахнула плат на груди и поспешила к себе в покои. Все угомонились, сама Анна Ярославна служанку отослала. Будет княжна сегодня всю ночь в часовенке молиться перед образами и вымаливать себе милости господней.

Отворив дверь, Синеока еще раз осмотрелась по сторонам, прислушалась и только потом толкнула тяжелую дверь. В зале было темно, и только в красном углу горела лампадка под иконами в обрамлении чистого вышитого рушника. Тяжелая портьера колыхнулась, и на девушку блеснули в темноте черные, как угольки, глаза.

– Я это, сокол мой, я, – поспешно заговорила Синеока, задвигая засов. – Поди, по мне стосковался?

Из-за портьеры вышел коренастый, статный молодой мужчина с черной бородой и скуластым лицом. Некогда выбритая голова теперь обросла короткими волосами, а в ухе блестела тяжелая золотая серьга. Под расшитой тонкого полотна рубахой виднелись повязки, пропитанные кровью, а в правой руке мужчина сжимал длинный кинжал с кривым лезвием, какими пользовались аланы в горах на юге. Мужчина тихо опустился на сундук у окна и положил свое оружие рядом.

Синеока подбежала и вспорхнула как птица рядом, нежно обнимая мужчину руками-крыльями со свисавшими широкими рукавами. Мужчина принял ласки и тоже обнял девушку за талию.

– Что сегодня поделывала? – спросил он низким хриплым голосом. – Как княжну свою ублажала? Что по терему люд простой говорит?

– Только и разговоров про лихих разбойников, – ластилась Синеока, – страсти всякие говорят. Ох, боязно, Стожарушка, а как тебя словят дружинники? Я же без тебя и жить не смогу. И денечка без любого моего.

– Скоро уже, – грубо оттолкнул от себя девушку разбойник. – Наш набольший ошибся, за что и смерть его нашла. Ничего, скоро все мое будет, скоро богат стану. Заберу тебя, и верхами через степь к морю в Сурож, а там кораблями хошь в Византию, хошь к южным словенам. А может, к ливонцам? На Северное море? Или в ту же Францию, за княжной твоей ненаглядной последом?

– Мне, Стожарушка, с тобой всюду мило. Только ты уж пообещай, что на княжну не посягнешь. Доля ее не легка, на святое дело едет голубушка наша. От батюшкиного двора в чужие земли. Ее, горлицу, уж собирают-собирают, одних только платьев и книг всяких восемь сотен возов закладывают.

– Сиро приданое! Книги да рухлядь. Знать, князь так жаден, что никаких злат и камений за нее королю французскому не дает.

– Про то я, Стожарушка, не ведаю. Только не на возах же злато возят, злато в сундуках, да на выях возят. При себе.

В Коровьей балке у Синь-камня Стожар собрал самых верных своих людей. Место было недоброе, худой славой обросло. Балку оттого и Коровьей называли, что там издавна пасли коров, а потом стали они пропадать. Вроде как в желтый туман уходили и больше не возвращались. И ни косточек, ни шкур. А потом, как по колдовству, на дне балки появился синь-камень. Так называли его потому, что под дождем он становился синим. А еще он самые потаенные мысли человеческие угадывал, да если, сидя на нем, попросить как следует, то и исполнял. Чего доброго не дождешься, а вот зависть людскую, злобу он хорошо чувствовал.

Стожар расхаживал по траве, потирая порубленную в жесткой сечи десять дней назад грудь. Чудом он тогда весь в крови ушел по реке от дружинников Путислава. Собралось уже человек двадцать бородатых и безбородых, одетых и вооруженных по-разному. Сидели на траве, переговаривались, ждали, что Стожар скажет.

– Браты мои по ремеслу нашему трудному, – заговорил он наконец, подойдя к людям. – Я вас для дела верного собрал. Кто мне верит, в удачу мою верит, того с собой зову. Нужно как можно больше воев собрать.

– Большим количеством уже брали мы возы, – подал голос один из пришлых. – Ты и сам еле ноги унес. Нешто с дружиной княжеской вдругорядь сцепиться хочешь?

– Не, Стожар, нам постного хватит, а то все за жирным гоняемся. Нам с дружинниками не совладать.

– Не так все, не так, – в раздражении притопнул ногой Стожар. – Что-то боязливые вы стали. Один раз живем, одним делом год кормим! Меня слушайте, браты! Через два дня возы с Красного двора пойдут, много возов. На тех возах во Французское королевство богатое приданое княжны Анны Ярославны повезут. Только там пыль одна поедет. На следующий день после возов из Киева выедет посольство французское, которое Анну во Францию и сопроводит. Вот где злата много и камений. Вот где пожива великая нас ждет, браты! Если все по-моему сделаем, то навеки уйдем от Киева, сами князьями заживем. Вы меня послушайте и по-моему сделайте…

Антону хотелось думать о многом. О красивой истории, которую так замечательно рассказывала Анна, о ней самой – человеке, для которого наука и история человечества – самое увлекательнейшее занятие на земле. Да, она одинока, у нее нет семьи и нет рядом просто мужчины. Жалко, если она вообразила, что вот этот мужчина, который сейчас обнимает ее за плечи, войдет в ее жизнь чем-то большим, чем вся эта история с похищениями сокровищ.

Но думать и отвлекаться было нельзя, потому что среагировать Антон должен был точно и быстро. И для того, чтобы выжить самому, и для того, чтобы спасти Анну. Он делал вид, что слушает, машинально поглаживал ее по плечу, а сам напряженно прислушивался.

Что-то стукнуло, проскрежетало наверху. С такими обычно предшествующими звуками и открывалась дверь. Антон вскочил, как будто его подбросила пружина, и мгновенно оказался сбоку от лестницы. Избитое тело давало о себе знать и возражало против таких энергичных гимнастических упражнений, но Антон велел ему заткнуться. Предстояли сейчас еще более сложные упражнения, и думать о боли в теле было никак нельзя. И очень хорошо, что сейчас открывается дверь, что это не пустые звуки, которые могли заставить скакать его от стены к лестнице несколько раз. Он своими выходками довел бы и Анну до истерики, и сам бы истратил остатки сил.

Дверь распахнулась, свет нарисовал жизнерадостный, но какой-то зловещий квадрат ниже последней ступени, и на этот квадрат упали тени. Судя по звукам шагов, спускались не двое, а трое или даже больше. И пока они не ступят на пол подвала с последней ступени, то не увидят, что у стены сидит лишь одна перепуганная женщина.

Первый же бандит, который ступил на пол, получил удар ногой в область груди. Антон не успел нанести второй завершающий удар сверху, как его противника отпихнули в сторону, и с лестницы мгновенно ворвались в подвал двое. Тот самый рыжий и Марк. Скорость их действия и, главное, сообразительность были похвальными.

Антон не чувствовал себя в хорошей бойцовской форме для схватки с несколькими сильными противниками. Удар ногой, нацеленный ему в голову, он блокировал, но ответный удар с нырком под ногу в область солнечного сплетения не достиг цели. Откуда-то сбоку очень быстро возник Марк, и его кулак просвистел возле уха. Каким-то чудом Антон успел среагировать и уйти от сокрушительного удара.

Отпрыгнув в сторону, он попытался очутиться в положении, когда между ним и рыжим оказался бы Марк, как наиболее неповоротливый в этой паре. Но рыжий оценил ситуацию почти мгновенно и атаковал его из боксерской стойки. Это было очень даже хорошо, он подсказал, что в основе его подготовки лежит именно бокс. Если боксерские навыки вторичны, то это очень опасно. За всякими прыжками и махами ногами очень легко нарваться на неожиданный и непредсказуемый нокаутирующий удар. Здесь же Антон знал, чего ждать, и не намерен был подставляться.

Дважды ему удавалось отпрянуть, и удары не достигли его головы, но каждый раз приходилось делать утомительные телодвижения, чтобы не дать Марку зайти сбоку или сзади. А тут еще самый первый, кому он заехал ногой в живот, начал подниматься, держась за ушибленное место рукой. Значит, надо рисковать, значит, надо идти ва-банк. Бросок – и серия ударов, которая позволит уверенно вырубить противника, потом такое же проделать с двумя остальными.

И тут Антон заметил, что под рубашкой рыжего, когда тот наносил удары, мелькнуло нечто черное – заткнутый за ремень спереди пистолет. Не успев сформулировать свой план до конца, он ринулся в атаку, в которую его бросило подсознание и тренированные рефлексы. Толчком послужило мгновение, когда рыжий споткнулся о гнилую доску.

Прыжок вперед с ударом боковой части ступни в область колена достиг цели. Блокировав машинальный ответный удар правой, Антон впечатал свой локоть рыжему в нос, а потом кулаком по затылку, когда тот скорчился от боли в области колена, где был поврежден сустав и порваны связки. Подставленное под лицо колено довершило дело. Но в этот момент второй парень опередил Марка и бросился на Антона. Но сделал он это по слишком пологой дуге, обходя своего поверженного товарища. Так делать нельзя, успел усмехнуться Антон, тут надо идти напролом, а ты потерял секунды.

Именно эти секунды и дали ему возможность нащупать и выхватить из-за ремня рыжего оружие. Палец сам лег на флажок предохранителя, убеждаясь, что оружие готово к бою. То, что собачка курка не была отведена назад, совсем не обязательно означало, что в патроннике нет патрона. Но рисковать Антон не собирался. Передернув затвор, он нажал на курок в тот момент, когда противник сократил расстояние до минимума, позволившего нанести удар.

В ограниченном пространстве подвала выстрел грохнул так, что с потолка и стен что-то посыпалась, а по ушам ударило, как из пушки. Наверное, Анна сейчас упала, зажимая голову руками. Но думать о ней времени не было. Противник Антона, словно наткнувшись на стену, замер, медленно согнулся, держась за грудь, и упал ничком на пол, стукнувшись лбом о камень. А Марк сделал то, что в его ситуации было единственно возможным и гарантирующим безопасность.

Он не бросился на Антона, он не бросился к лестнице. Просто отскочил к стене, где сидела скорчившаяся от страха Анна. Еще миг, и он держал женщину перед собой за волосы, а второй рукой прижимал к ее горлу лезвие ножа.

Тишина была бы гробовой, если бы не стоны рыжего и не хриплое дыхание двух мужчин, сверлящих друг друга яростными взглядами. Один, с бритым черепом, удерживал бьющуюся в истерике женщину, угрожая перерезать ей горло, второй, расставив ноги, держал наведенный на уровне глаз пистолет. Так продолжаться вечно не могло.

– Брось волыну! – последовал ожидаемый приказ Марка. – Брось, или я ей улыбку нарисую от уха до уха. Ну!

– Сдохнешь ведь, – возразил Антон, не шевелясь. – Я же тебя тогда убью. Это для тебя не выход, Марк.

– А тебе будет легче? – скривился бритоголовый и встряхнул в своих руках Анну. Она вскрикнула и заплакала.

Оставался один шанс. Рискованный, но шанс. Сейчас стрелять нельзя, хотя Антон и был уверен на сто процентов, что продырявит лоб Марка, не задев Анну. Только успеет ли? Марк взбешен, он напряжен, он смотрит смерти в глаза, понимая, что Антон его в живых не оставит, умри сейчас Анна в его руках. И в таком нервном состоянии Марк мгновенно отреагирует на шевеление указательного пальца на спусковом крючке. Быстро отреагирует. И что самое опасное, он может отреагировать даже не на движение пальца, а на показавшееся ему движение. Пуля быстра, но нож возле самой сонной артерии.

И Антон использовал единственный вариант, который был ему доступен. Он должен был отвлечь Марка, заставить его расслабиться, заставить расслабиться мышцы руки, отвечающие за это движение ножа, которое убьет Анну.

– Слушай, Марк, – начал Антон заговаривать зубы. – Мы с тобой вроде как начали немного ладить, помнишь? Целых два раза мирились. Может, договоримся и на этот раз?

– Брось «пушку», сука! – заорал Марк, нервно поглядывая на подергивающуюся ногу своего убитого помощника.

– Все, все! – примирительно поднял Антон ладонь левой руки, оторвав ее от пистолета. – Кладу. Только ты не делай резких движений. Ты мне женщину, я тебе пистолет. Договорились? Зачем нам нужна здесь лишняя кровь? Мы обязательно с тобой договоримся…

Он старался говорить много, торопливо и на одну тему. Главное, убедить бритоголового, что он решился не стрелять, решился отдать пистолет и верит, что Марк отпустит женщину. Главное, играть убедительно, чтобы в глазах был страх, даже немного мольбы, и пистолет не должен смотреть ему черным зрачком дула в глаза, и это всегда и всех нервирует. Антон повернул кисть так, чтобы пистолет в его руке лежал боком, он даже оторвал от рукоятки мизинец и безымянный палец. Пусть противник подумает, что ты бросаешь оружие. Но только подумает, потому что у опытного бойца и один палец на спусковом крючке – смертельная опасность.

– Ну! – поторопил Марк, но его рука уже дрогнула.

Антон понял это по напряжению кисти и по глазам бритоголового. Все, он расслабился, поверил, что выиграл, и не готов теперь в любую долю секунды полоснуть ножом по шее своей жертвы.

Антон делал вид, что сейчас положит пистолет на пол, не наклоняясь вперед. Из положения в наклоне очень сложно стрелять, поэтому он держал корпус прямо и сгибал лишь ноги. Вот уж что-что, а ноги совершенно не мешают прицельно стрелять. Вот и последний взмах левой руки, отведенный максимально в сторону и вверх, для пущей убедительности. Но это еще и отвлечение для Марка. Смотри на руку, вот она, ладонь, вот она повернута к тебе, а это признак безопасности.

Собранная в кулак воля и напряженные нервы сделали свое дело. Едва ли Антон стрелял быстрее в соревнованиях на скорость, это был даже не прицельный выстрел в полном смысле слова. Поднять руку, повернуть пистолет рукояткой вниз, прицелиться, нажать на курок… все это было бы слишком долго и слишком вероятно, что Марк успеет дернуть рукой с зажатым в ней ножом.

Палец Антона начал давить на курок, еще когда рука только поднималась и наводила ствол пистолета на лоб Марка. Выстрел произошел в тот момент, когда все линии соединились в пространстве. Линия движения ствола и траектория полета пули, которая вылетит из него в нужной точке пространства. Десятые доли секунды были выиграны.

Антону оставалось только смотреть, потому что выбор сделан, действие произведено, и обратное действие невозможно. Процесс необратим. Напряженные нервы как будто замедлили скорость течения времени. Он видел чуть ли не полет пули, а момент ее попадания в лобную кость Марка он видел точно. Обритая голова дернулась от удара, глаза удивленно вытаращились, а между ними сбежала первая темная струйка из черной точки. Большое, когда-то тренированное, а сейчас пропитанное пивом и никотином тело Марка стало непослушным, обмякло и повалилось на пол, соскальзывая вялыми руками с тела женщины, которую он только что крепко сжимал.

Анна тоже повалилась на пыльный пол подвала, вся белая от пережитого страха. Она была уже в безопасности, но Антон не знал, что творится за пределами этого помещения. А еще у ног лежал с разбитым лицом рыжий. Ткнув его стволом пистолета в ямку под затылком, Антон прислушивался к звукам. Кажется, спешат люди, и они сильно топают ногами, много людей. Они не могли не слышать выстрелов в подвале и спешат… Зачем? Выручать своих?

– Антон! – раздалось эхом от мощного голоса Борисова наверху. – Ты где?

А потом там кого-то схватили, послышались характерные выкрики бойцов спецназа МВД, которые кого-то клали на пол, кого-то заставляли бросать оружие. Потом в подвал сунулась голова в маске. Антон предусмотрительно отбросил пистолет в сторону и поднял руки. Вслед за бойцами в подвал, словно ураган, влетел широкий и мощный Борисов в распахнутом кителе с полковничьими погонами.

– Вот он, – облегченно выдохнул Григорий Максимович. – Живой! Ах ты… Молодец, Антон, молодец!

Он подбежал и сграбастал в свои мощные объятия оперативника. Попытки выбраться ни к чему не привели, зато Антон увидел, что в подвал спустился невзрачный человек с морщинистым нездоровым лицом и папкой под мышкой.

– Вот, Дмитрий Владимирович, это мой боец, – похвалился Борисов. – А ты знакомься со своим спасителем. Это старший следователь Храпов…

Антон вырвался наконец и подбежал к Анне, которая сидела на полу и смотрела на всех большими от счастья глазами, из которых ручьем лились слезы. Он обнял ее, поднял на ноги, заботливо поправляя порванную на груди блузку. Борисов крикнул кому-то, чтобы принесли из машины одеяло.

Уже сидя в микроавтобусе без опознавательных знаков, он рассказал Антону, отпаивая Славину горячим кофе, как «наружка» потеряла машину, на которой его увезли, как с двух точек на окраине Москвы поступили сведения от постов ГИБДД о замеченной машине с таким номером. Как позвонил Храпов, который довел свою цепочку от уголовника к уголовнику до Слепня и сложил разрозненные сведения об отношении Слепня с продажными полицейскими. Сведения были не уликами, за них не зацепишься, но направление следствию они дали новое и перспективное. Например, куда могли увести Антона, чтобы в последний раз убедиться, что он не полицейский и что ему можно верить. Проверка закончилась неудачно, но теперь уже все равно. Слепень спасал свою шкуру от пожизненного заключения и активно сотрудничал со следствием. Оказывается, он знал и Бельшицкого, и Жучкова, а через третьих лиц общался и с мадам Валери. В планах хитроумного Слепня было ни мало ни много «кинуть» всех и не дать вывезти за пределы страны золотые изделия безумной исторической ценности. Не для страны, конечно, он старался, а для себя.

Потом подошел сам Храпов. Следователь смотрел устало, но в целом вид у него был довольный.

– Кофейком балуетесь? – поинтересовался он, забираясь в автобус и усаживаясь с размаху на сиденье. – Не-не, мне не надо. Я, собственно, по вашу душу, Анна Николаевна. Несколько вопросов есть. Вы только не обижайтесь, но я вынужден спросить вас вот о чем. Мадам Валери Роба вам знакома?

– Конечно, она же представитель французских партнеров по устройству выставки…

– Да-да, конечно. Второй вопрос, она вам предлагала совершить какие-либо противоправные действия в отношении выставочных экземпляров?

– Мне? Да как вы, да…

– Я заранее извинился перед вами, – улыбнулся Храпов. – Значит, не предлагала. А кому она могла предложить?

– Даже представления не имею, – пожала Анна плечами и плотнее запахнула байковое одеяло. – Я с ней и общалась только один раз. Она больше с руководством музея, а простым научным сотрудникам с ней и говорить-то не о чем. Это административные и коммерческие вопросы, это компетенция управленцев, а не научных работников.

– Ну, и ладно, – кивнул следователь. – Это ведь вы обнаружили подмену, значит, вопрос не чисто управленческий, значит, и от науки есть польза. Тогда я спрошу вас еще вот о чем. Профессор Богомолов в каком качестве принимал участие в подготовке выставки, если вообще принимал?

Глава 10

Четвертый час утра – самое тяжелое время для тех, кому никак нельзя спать, и самое сладкое для тех, кому спать можно. Если посмотреть на окна домов в это время, то можно увидеть, что бодрствующих наберутся единицы от общего числа темных окон. И если ты сам вынужден не спать, раздирая рот зевотой, то этих бедолаг тебе становится жалко. У тебя служба, а им-то что не спится?

Людям в двух квартирах неприметного московского дома не спалось. Не спалось как раз по причине того, что они находились на службе. Были и еще шестеро, кто не спал, но эти сидели в машинах с затемненными стеклами и внимательно наблюдали за подъездом. Вот уже третью ночь, как, собственно, и третий день, в опечатанной квартире, где жил, работал и умер известный ювелир Сергей Иннокентьевич Чебыш, ждали гостей. Двое оперативников прятались в самой квартире, еще трое сидели за дверью в квартире напротив. Хозяев убедили помочь полиции, и они мирились с тем, что круглосуточно у них в прихожей, поочередно приникнув к глазку, дежурят трое крепких парней. Парни были, правда, вежливыми, даже застенчивыми. И хозяева, пожилая чета, сомневались, а как они будут задерживать опасного грабителя.

Сегодня ночь началась напряженно. Группа наружного наблюдения сообщила около одиннадцати вечера, что полковник Жучков вышел из своего дома и на такси отправился в район Сокола. Там он зашел в одну из секций кооперативных гаражей, а спустя двадцать минут выехал оттуда на забрызганной грязью вишневой «девятке». По каналу связи прошло предупреждение о возможном варианте номер два. Это означало, что Жучков попытается проникнуть в квартиру сам.

Полковник долго крутился по городу, видимо, опасаясь наблюдения. Не имея собственного опыта оперативной работы, а может, и находясь в состоянии нервного возбуждения, он даже не понял, что ему давно уже воткнули под крыло радиомаяк, показывающий теперь все его передвижения по городу. Это сделала блондинка на высоких каблуках, которая остановила на перекрестке свой черный внедорожник «БМВ» и вылезла из машины под нетерпеливые гудки других машин, чтобы спросить у Жучкова дорогу. Нелепая на вид деваха очень точно сыграла свою роль. Больше не было необходимости «водить» полковника по улицам непосредственно. Теперь делали только контрольные «подъезды», чтобы убедиться, что на светофорах и в пробках к нему никто в машину не сел и за рулем все еще он сам.

В четвертом часу Жучков подъехал к дому, где ждали гостей. Он остановил машину напротив арки, намереваясь, наверное, в случае опасности запутать преследователей. Он и не предполагал, что в случае преследования перекроют не только два его потенциальных пути отхода, но вообще все возможные, включая и пешие.

Двигался Жучков очень грамотно. Не привлекая внимания, очень быстро открыл подъезд, лифтом не воспользовался. Заминка произошла лишь у двери квартиры покойного Чебыша, потому что богатого опыта работы с профессиональными отмычками у полковника не было. Сразу возник вопрос, который прошел по эфиру как приказ к выяснению: «А почему в квартире не сработала сигнализация, почему Жучков не боялся, что сработает сигнал на пульте вневедомственной охраны?»

Потом он открыл дверь и исчез в квартире. Через три минуты, когда видеокамеры зафиксировали его действия в кабинете ювелира, полковника Жучкова взяли. Борисов приехал почти сразу. Поднятый с постели следователь Храпов приехал через сорок минут. Они застали Жучкова мрачным, с опущенной головой и в наручниках. Оперативники рассказали, что первой попыткой злоумышленника было прорваться из квартиры и скрыться. Но Борисов знал, что Жучков человек спортивный, поэтому выделил для этой операции только мастеров рукопашного боя и оперативников с весом не менее девяноста килограммов. Свалить такого бугая даже с разбега сложно. У Жучкова, например, не получилось.

Храпов и Борисов разглядывали эскизы, которые Жучков вытащил из красочного мелованного издания «Музеи и памятники архитектуры Парижа». Их было много, включая и фотографии самих изделий. Судя по тому, что эскизы были отпечатаны на принтере, всю эту информацию Чебышу прислали по электронной почте, или Валери Роба получила их по электронной почте и передала ювелиру. Теперь экспертиза точно сможет установить, по этим ли эскизам изготавливались копии.

– Знаешь, Дмитрий Владимирович, – сказал Борисов, разглядывая фотографии, – мне все больше и больше кажется, что Чебыш заведомо изготавливал не подделки, а именно копии. Его убедили в такой необходимости, возможно, существовал и официальный контракт, в котором обосновывалось это задание.

– Например?

– Например, француженка убедила его, что возить сами драгоценности по Европе опасно. Рано или поздно их попытаются украсть, а такие эксцессы никому не нужны. Вот и понадобились точные по виду и качеству муляжи именно для экспозиций выездного характера.

– Не веришь, что такой мастер мог оказаться сообщником преступников?

– Не верю, не хочу верить. И еще мне хочется надеяться, что он умер сам, а не госпожа Роба приложила к этому руку. Может, вот этот хлыщ, – кивнул на Жучкова Борисов, – подскажет? Все-таки подельники. А, Жучков?

– Вот он, товарищ полковник, – кивнул головой один из оперативников Борисову.

Храпов, тщательно выбритый, в чистой отутюженной прокурорской форме, посмотрел на указанного человека. Мужчина лет шестидесяти, весьма респектабельного вида. Кейс в его руке был дорогим, и шел он, как и полагалось, по «красному коридору». Так было принято во всех современных аэропортах по всему миру, так было принято и здесь, в Шереметьево. Если в вашем багаже есть вещи, подлежащие обязательному декларированию, и если вы вывозите из страны более трех тысяч долларов, то необходимо заполнить таможенную декларацию, а проходить таможенный контроль необходимо не по «зеленому коридору» вместе со всеми обычными пассажирами, а по «красному».

– Ну, пошли, – кивнул следователь. – Сейчас его начнут потрошить. Может, все-таки надо было предупредить начальство?

Борисов посмотрел на часы и удовлетворенно хмыкнул.

– Без нас уже сообщили. Пошли, ты первый, потому что сообщили про тебя и про твои полномочия.

Они прошли мимо табло и свернули к комнате, куда завели гражданина с кейсом. Храпов уверенно толкнул дверь и вошел внутрь.

– Старший следователь прокуратуры Храпов, – громко назвался он. – Это полковник Борисов из центрального аппарата МВД. Вам сообщили о нашем приезде.

Пока шел обмен формальностями и представления таможенных чинов, мужчина на стуле перед своим раскрытым на столе кейсом сидел внешне спокойно. Но Борисов заметил, как по его виску сбегает предательская капелька пота. «Клиент» все-таки нервничал.

– Этот пассажир, – таможенник протянул Храпову паспорт, – задекларировал ювелирные изделия и предоставил соответствующие документы, подтверждающие их приобретение в ювелирной мастерской города Рязани и низкую художественную ценность в силу применения поделочных камней вместо ювелирных и золота низкой пробы. В пояснении указано, что изделия предназначены для пополнения реквизита муниципального театра в городе Льеже. Я все правильно сказал, господин Скорынин?

Мужчина с достоинством кивнул, но губы его заметно дрогнули.

– Совершенно верно. Я, как сотрудник театра, занимаюсь именно реквизитом и другим оснащением.

– Вы русский? – спросил Борисов. – Давно во Франции?

– Двенадцать лет. А это имеет какое-то значение…

– Нет конечно, – улыбнулся Борисов, глядя, как таможенники вынимают, аккуратно распаковывают и раскладывают на столе изделия.

Картина была вполне мирной и рутинной, если бы не приход еще одного человека с большим серебристым чемоданчиком. Он скромно вошел, вполголоса пообщался со старшим смены и следователем прокуратуры, а потом на соседнем столике стал раскладывать свою переносную лабораторию. Появились мощный микроскоп, пузырьки с химикатами, блестящий инструмент, пластиковые перчатки.

– Я не понимаю, – начал возмущаться уже откровенно обеспокоенный действиями таможенников господин, именовавшийся по документам Скорыниным. – Меня в чем-то подозревают? Кажется, я предоставил все необходимые документы, я добросовестно прошел…

Ему не ответили. Все присутствующие в комнате как завороженные смотрели на руки эксперта. Позвякивали пузырьки, шелестела бумага, в которую он заносил какие-то данные, Наконец, спустя почти тридцать минут эксперт оторвался от своего оборудования, снял перчатки и поднялся, протягивая Храпову акт своего исследования.

– Проверкой на месте с использованием соответствующей и утвержденной методики, – сказал он, – установлено, что данные изделия являются подлинными и имеют несоизмеримо высокую стоимость. Камни, использованные при их изготовлении, относятся к категории ювелирных. Это рубины, аметисты и алмазы. Золото имеет…

Перечислял он долго, несмотря на то что Храпов читал документ. Вряд ли у них это было оговорено заранее, чтобы сразу сломить курьера, просто результат оказался неожиданностью для всех. И когда эксперт заявил, что изделия предположительно относятся к одиннадцатому, двенадцатому, четырнадцатому и шестнадцатому векам, господин Скорынин сник.

Храпов посмотрел на Борисова, и полковник ответил ему таким же удивленным взглядом. Получалось, что никто не подменял во второй раз изделия в экспозиции. Там так и остались подделки, а настоящие сокровища пытались вывезти из страны только что по поддельным документам. Будет, конечно, и более глубокая экспертиза в стенах некоего ведомственного учреждения, будет настоящий и окончательный акт, утверждающий и возраст, и ценность использованных материалов, и историческую ценность изделий в целом.

– Ловко, да? – почесал Храпов подбородок, отводя Борисова в сторону. – Не кажется тебе, что мадам кинула вообще всех на свете? Такого от нее никто не ожидал. И никакой скандал уже ничего бы не спас, никакие договоренности никому не помогли бы. И никаких перечисленных штрафных санкций она не ждала на другие счета, минуя счета Лувра. Теперь ты понял, в чем суть затеи?

– А может, у нее возможности не было осуществить вторую подмену?

– Ты думаешь, что при ее способностях она бы это не провернула? Это была сказочка для ушей Жучкова про то, что ей срочно нужен помощник из числа работников музея. На фиг ей никто не нужен. У меня эта мысль недавно проявилась в голове, когда мы твоего Антона со Славиной вызволяли. Чувствую, что разнобой какой-то пошел.

Антон был весь в предвкушении. Наверное, это молодость, думал он. Она толкает людей на дешевые эффекты, она прививает вкус к чисто эстрадному успеху, зрелищности, торжеству формы, а не содержания. Казалось бы, и так ее возьмут, и без него обойдутся, но когда Борисов сам предложил Антону подъехать в музей, он обрадовался. Как же, объявиться перед лицом человека, который считает тебя уже мертвым, который уверен, что убил тебя.

У входа Антона встретил сам Борисов. Осмотрев своего оперативника с ног до головы, обратив внимание, как тот морщится при ходьбе, он покачал головой:

– Ты нам нужен для эффекта, Антон, но по большей части молчи и не встревай. Твое дело теперь десятое. «Жучок» в кольце, запись разговора несанкционированная – это тебе не шутки. Да и вообще тебя там не должно быть. Ты мой секретный сотрудник, и я на тебя рассчитываю. Так что эффект на мадам будешь производить чисто внешний. Пошли.

– Вы хотите ее брать сейчас и здесь?

– А чего тянуть? – как-то легкомысленно ответил Борисов.

– По-моему, у нас на нее улик как улитка чихнула. Меня включать нельзя, доказательства похищения Славиной на воде вилами писаны. Если только Жучков по своей инициативе ее сдаст, так при нашем судопроизводстве и УПК собственное признание доказательством вины не считается, и наговор не учитывается без прямых улик.

– Хорошо учился? – равнодушно спросил Борисов, сворачивая в служебный коридор. – Люблю, когда у меня подбираются грамотные сотрудники.

Антон посмотрел в широченную спину Борисова и промолчал. Что-то шеф темнит, чего-то он недоговаривает.

Дверь в кабинет заместителя директора музея оказалась чуть приоткрыта. И тут открылась еще одна дверь в этом же коридоре. Это был кабинет научных сотрудников, в котором работала Славина. Оттуда вышли следователь Храпов со сосредоточенным лицом и двое оперативников Борисова. Еще двое оперативников появились сзади и перекрыли выход из коридора. Храпов и Борисов обменялись кивками, и следователь решительно вошел в кабинет.

– Госпожа Валери Роба? – громко объявил он. – Вы задерживаетесь органами следствия по подозрению в совершении ряда преступлений на территории Российской Федерации, предусмотренных уголовным кодексом. Вот, ознакомьтесь с постановлением о вашем задержании.

– Ce que vous avez, monsieur l’agent? Je ne vous comprends pas[1], – тут же возмутилась француженка.

– Ах не понимаете? – послышался голос Борисова. – Ладно. Господин Легар!

Один из «оперативников» вошел в кабинет.

– Господа, – заговорил он на вполне приличном русском, – я Франсуа Легар – сотрудник службы безопасности Национального музея Лувр. Мадам Роба, если вы намерены общаться с органами российского правосудия только на французском языке, то вам предоставят профессионального переводчика. Я прислан для соблюдения законности и интересов Французской Республики. Вы хотите, чтобы я ознакомил вас с предложенным документом прокуратуры?

– Я не желаю разговаривать, – прошипела француженка. – Обвинения русские могут предъявить моему адвокату.

Антон заметил показавшуюся из-за косяка руку Борисова, которая активно призывно шевелила указательным пальцем, улыбнулся и вошел. Выдержка мадам Роба изменила, она отшатнулась от Антона, как от привидения. Брошенный ею короткий взгляд на свое кольцо сказал очень многое, но это не было доказательством ее вины.

За спиной Антона послышались шаги, и в комнату в сопровождении подполковника Корнеева вошел высокий худощавый мужчина с жесткими складками возле уголков рта. Он степенно кивнул всем и вопросительно посмотрел на Корнеева. Виктор Сергеевич еле заметно подмигнул Храпову и объявил:

– Представляю вам сотрудника французского бюро Интерпола капитана Рожана. У господина Рожана имеются опеределенные полномочия относительно мадам Валери Роба. Но тут уж придется, как мне кажется, вставать в очередь.

– Что есть очередь? – спросил француз, внимательно разглядывая Валери.

– Претензии к вашей соотечественнице есть у всех, – пояснил подполковник. – Вопрос, кому отдать предпочтение.

– Я думаю, что мы договоримся, – вдруг улыбнулся Рожан, ощерив желтые хищные зубы. – Хотя у нас тридцать лет назад и отменена смертная казнь, но мадам грозит пожизненное заключение за совершенные у нас преступления. По вашим законам и за преступления на вашей территории она вполне может заработать этот очень длинный и нескончаемый срок. Надеюсь, мадам подумает и сделает свой выбор о сотрудничестве со следствием.

– Так что же теперь будет? – подала наконец голос заместитель директора музея. – А как же экспозиция?

– Сегодня, – кивнул вежливо в сторону Храпова Легар, – в музейное хранилище под охраной будут доставлены настоящие экспонаты, которые так и не пересекли границу…

Валери стиснула зубы, побледнела, но взяла себя в руки и промолчала, глядя в стену напротив себя.

– …Принято решение о проведении полной межгосударственной экспертизы для установления подлинности изделий, находящихся сейчас в составе экспозиции и задержанных на границе таможенниками.

– Боже мой! – раздался голос Славиной. – Они ведь чуть не похитили «Рубиновые слезы».

Легар с пониманием улыбнулся и даже развел руками, когда Валери выводили из комнаты оперативники. Рожан поклонился присутствующим и ушел вместе с полицейскими.

– У нас во Франции по поводу этого ожерелья идут научные дебаты, – продолжил Легар, – но никто не решается установить и признать возраст этого изделия. Есть основания полагать, что оно изготовлено или скифами, или еще во времена Александра Македонского в Персии, а потом уж попало в Киевскую Русь. Видимо, вы, мадам, придерживаетесь этой же версии, как ученый-историк?

– Тем не менее, – тут же вставила Анна, – название «Рубиновые слезы» за ожерельем укоренилось по аналогии с древними источниками. Только непонятно, о каком именно украшении говорится в этих источниках.

Наконец все разошлись и разъехались. Антон какое-то время топтался в кабинете Анны, пока она перебирала папки. Пять минут назад он присутствовал при разрешении двухдневного отпуска, данном руководством Анне Славиной, и тут же предложил отправиться где-нибудь посидеть, выпить чашечку кофе, но Анна странным образом замкнулась и сейчас делала вид, что Антона в комнате нет.

– Аня, – позвал он, – ты сейчас где? В прошлом или в будущем? Если хочешь, чтобы я ушел, я уйду. Но я хотел бы поговорить с тобой, кое-что объяснить.

Она вдруг оторвала взгляд от своих папок и посмотрела на Антона. В ее глазах было столько грусти и растерянности, что он невольно сел на стул. Ведь недавно все было нормально, совсем недавно Аня вела себя как сильная женщина, несмотря на то что ей пришлось пережить. И вот…

– Что с тобой?

– Со мной распутье, – тихо сказала она. – Знаешь, бывает так в жизни, что эта дорога не нравится и эта не годится, а идти больше некуда.

– Так не бывает, – уверенно возразил Антон. – Просто иногда из-за кустов и деревьев не видно до конца всей дороги, конечной цели. Надо просто хорошенько расспросить об этих дорогах, понять, к чему тебя приведет каждая из них.

– А ты, оказывается, философ. Не знала, что в полиции работают философы.

– Аня, я писатель. Давай так всем и будем говорить, хорошо? Это не самое главное, что нам следует обсудить. Тебя ведь что-то мучает.

– Меня пригласили поработать в Лувр, – вдруг сказала Анна. – Контракт на пять лет для подготовки совместной монографии. Потом возможна постоянная работа. Они получают несколько грантов от ЮНЕСКО.

Они сидели в кафе, в котором не так давно состоялся их первый разговор, первое свидание за пределами музея. Как много всего произошло за это короткое время. Антону было тяжело говорить, но он постарался убедить Анну, что ей следует соглашаться. Приглашение в Париж – это для нее как для ученого очень много значит. Это ее жизнь! Кажется, она все здраво рассудила, но все равно ей было чисто по-женски грустно и обидно, она прекрасно понимала, что между ними ничего быть не может.

Надо было этот настрой сломать.

– Аня, а расскажи, чем закончилась та история, – попросил Антон. – Что стало с любовью Путислава, что стало со Стожаром и Синеокой? С Анной понятно, она ведь стала королевой Франции…

На сердце у Путислава было неспокойно. Или тоска совсем изгрызла, или предчувствие нехорошее. С Анной Ярославной он так и не повидался перед ее отъездом. Ни к чему это. Его дело князю служить, ее доля царствовать в иных землях. Так Богом определено, и не человеку против Бога идти. Возы отправились, они будут идти долго, несколько месяцев. Потом по весне пойдут еще возы с книгами, платьями. А сама Анна сейчас выезжает из Золотых ворот Киева в сопровождении посольства.

Путиславу хотелось гнать коня во весь опор, чтобы уехать подальше от этого места, чтобы не думать и не видеть этой дороженьки, по которой увезут навсегда любимую. Полсотни с Горыней ушли вперед дня на два. Они поглядят, что да как в лесах на пути обозов. Но сам Путислав никак не мог заставить себя уйти. Он ехал по следам больших колес и думал тяжкую свою думу.

Олеко выскочил из-за поворота дороги на своем черном как смоль коне. Изо рта у коня хлопьями летела пена, но пена не белая, а розовая. Конь захрапел, дрожа стройными ногами, и повалился на траву. Молодой дружинник ловко соскочил с седла и приземлился на ноги. Только теперь Путислав увидел, что в шее животного торчит короткая толстая стрела, а вся черная шея в темной крови, смешанной с потом. Верный конь до последнего скакал, повинуясь воле хозяина, пока не свалился.

Олеко попятился, борясь с собой. Ему явно хотелось броситься к коню, но помочь несчастному животному было уже нельзя. Юноша повернулся к сотнику, едва сдерживая слезы горечи.

– Там разбойники! Много, чуть ли не сотня. Они налетели, как туча. По всему, ждали обозы. И откуда ж они? Не совладают с ними, побьют всех, обозы растащат.

Путислав улыбнулся страшной улыбкой и потянул саблю из ножен. Вот что ему было нужно, вот чего он жаждал сейчас больше всего. Сечи кровавой, схватки, сшибиться с любым врагом в чистом поле, потешить десницу. А там… так, как Бог рассудит. Кому слава, а кому сыра земля.

– Дружи мои! – закричал Путислав, оглядываясь на молодых воинов. – Душегубы-разбойники, воры посягнули на княжеское добро. Защитим княжево, постоим за добро и честь государеву! Навалимся лавой, покажем друг дружке, кто во что горазд и кто сильнее, кто с сабелькой и стрелкой тонкой ловок. Вперед, дружи мои, дети княжеские!

Ударив коня шпорами, хлестнув его по крупу плашмя саблей, он помчался к опушке, намереваясь срезать путь, высыпать на врага со стороны леса и опрокинуть его в реку. Сеча будет жаркой, врагов много, больше, чем дружинников. Но молодые вои за его спиной резвились, как дети. Для них сеча – лучший способ показать свою удаль. Убьют? Так все там рано или поздно будут. И жизнь воина – это блеск славы, блеск сабли да честной пир по правую руку от князя. Ветер и конь, свист стрелы да предсмертный крик врага – вот что ласкает слух и душу.

Лава выскочила с пригорка и развернулась веером, охватывая бьющихся вокруг возов людей с боков. Дружинники засвистали, заулюлюкали, завизжали диким половецким свистом, пугая ворога. У кого были луки, сдвинули колчаны на живот и стали осыпать разбойников стрелами. Стреляли часто, Путислав учил выпускать стрелу не реже, чем кукушка свое «ку-ку» прокричит на дереве.

Разбойный люд смешался, заметался. Пешие остались биться возле возов, а конные развернулись к дружинникам. Путислав первым врезался меж домотканых кафтанов и медвежьих шкур, нанося удары направо и налево. Конем сбил двоих, пока не оказался в самой гуще. Он крутился в седле, успевая отразить спереди и сзади чужие удары, щитом отбивал копья и мечи, отсекал руки, прорубал шелома и стеганые кожаные панцыри. Кровью забрызгало лицо, но не было времени вытереться. Во рту солоно от чужой крови, но душа сотника пела и гуляла, как на пиру. Бей, секи!

Обернулся по сторонам, когда уже понял, что стало пусто в поле и на берегу. Дружинники арканами ловили бежавших, добивали копьями с седел раненых, подцепляя кончиками мошну с поясов мертвых да подбирая красивое оружие. Пленников в Киев не возили, Ярослав боялся греха и смертью казнил редко. Но дружине своей частенько намекал, что вору, за руку схваченному, руку и секите.

Дружинники со смехом подняли на копья бородача, показывая удаль, на спор развалили двоих саблями от плеча до пояса. Один из разбойников оказался сильным и ловким воином. Когда из его рук выбили наконец меч, то тут же привязали к коням за руки и ноги. Но Путислав не дал порвать человека и велел подвести к нему.

– Как твое имя и из каких ты?

– По родству не скажу, не принято у нас, сглазу боимся, а по-людски Мигуном прозвали. С Россошей я.

– Смерти легкой ищешь? Прикажу легко убить, если в Бога единого веруешь и в сына его Христа. И если расскажешь мне, откуда такая ватага тут собралась. Нет, так конями порвут тебя да диким зверям на забаву оставят. Скажешь?

– Скажу, – вздохнул бородач. – Набольший наш, как прозывают, не скажу, не знаю, собрал много люду по лесам. Хитрое дело удумал он. Тебя, сотник, отвлечь, на обозы напасть, а что в обозах рухлядь, он знает. На княжну с посольством он когти точит, на злато и камушки, что в приданое с собой везет княжна. Должно, уже и свершилось. Посольство не здесь, за рекой пойдет, так у них уговорено.

– Ах ты! – закричал Путислав и закрутился на месте, стискивая окровавленную саблю. – На конь его, стеречь до моего возвращения! Три десятка со мной!

Маленький отряд кинулся в реку прямо с обрыва. Кони вынесли, отфыркиваясь и гребя сильными ногами. Дружинники плыли рядом, держась за седла. На берегу с ходу закинули ноги через седло и вынеслись на берег уже в стременах. Скакали долго, сдвинув шелома на затылки, закинув щиты за спину, а ножны с саблями зажав под бедрами, чтобы не хлопали на скаку коням по боку. Вихрем, соколами летели три десятка храбрых воев. Все молодые, задорные, почти никто бород не брившие, а многие и девок не целовавшие. Но у каждого за плечами не один поход, не одна жаркая сеча.

Путислав дважды поднимался на холмы и всматривался в окрестности, пока наконец не заметил пыль промеж двух байраков. Конные летели за возами, и хорошо видел Путислав из-под руки, что несколько возов были высокие и крытые. Княжна! Уставшие кони тяжело дышали, вздымая мыльные бока, но, повинуясь плетям и шпорам, впивавшимся в окровавленные бока, снова слетели с холма и понесли седоков через луг по высокой до стремян траве.

Путислав перекинул щит вперед, ухватился за ременную петлю и подобрал повод. Руку с саблей отвел назад и в сторону, готовясь по малейшему признаку вытянуть руку и принять на щит пущенные стрелы. Но стрел не было. Воины, охранявшие посольство, развернулись в линию, но разбойников было намного больше. Они рассыпались горстью камней, разбили строй и навалились по несколько человек на одного. Путислав видел, как мелькают блестящие шелома, кольчуги, как взвиваются клинки и опускаются вниз. И валятся, и валятся люди под копыта коней. Много в коже и шкурах, но много и в кольчугах и красных плащах.

На первого же врага Путислав направил своего коня и сбил его вместе со своим конем наземь. Ударил, разрубая щит напополам, щитом отвел удар копья, перерубил древко и тут же отмахнулся от чужого меча, поворачивая коня. Мелькнула тень сзади, развернулся в седле, прикрываясь щитом, и получил страшный удар топором. Рука онемела от удара, но сабля не знала промаха, разрубив противнику кисть, а потом и плечо. Что-то тяжелое ударилось по шелому, в глазах поплыло, но верный конь вынес и поскакал по полю.

Покрутил Путислав головой, оглянулся по сторонам, и сердце сжалось. Мало дружинников у него осталось, очень мало, а шкуры все мечутся и мечутся вокруг. Обрадовало то, что крытые возы удалялись, никем не преследуемые. И снова направил он коня в самую гущу, но конь споткнулся, упал на передние ноги, и всадник полетел через его голову, теряя щит.

Вскочил на ноги, вырвал из-за пояса длинный кинжал, взял его клинком вниз, и тут же налетели двое конных. Одним ударом сабли отбил в сторону меч, другой удар принял кинжалом, и саблей ударил в бедро всадника. Тот закричал и отшатнулся в сторону, брызжа кровью, но второй всадник изловчился и ударил по шелому. Меч скользнул, и Путислав чуть не упал на колено. Успел ударить саблей коня под передние ноги, рубя связки.

Пока отскочил в сторону, отбил еще двоих, ранив одного и разрубив лицо другому. Упавший с конем разбойник тяжело поднялся на ноги и пошел боком, приноравливаясь к противнику. Пол-лица закрывал шлем чудной ковки. Схватились в клинки, рубились с искрами, пока Путислав не ранил врага в руку. Тот перехватил меч в левую и накинулся с новой силой. Сражаться с левшой неудобно, непривычно, и силы уже покидали. Но противник ослаб быстрее от потери крови. Ударил Путислав его в бедро, потом в живот, толкнул ногой в грудь, и упал разбойник на спину, не в силах шевелиться.

Путислав, тяжело дыша, подошел ближе, концом сабли подцепил ремешок на шее и сбил шлем с головы поверженного врага.

– Стожар? Ты?

Черноволосый смуглый разбойник сморщился от боли, борода залита кровью, рука зажимает рану на животе, а глаза смотрят весело и задорно.

– А ты, Путислав, думал, что я мертвый, что меня вороны склевали?

– Думал, – оскалился сотник. – Выходит, ты в разбой подался, а ведь лихой дружинник был, и тебя мы как товарища оплакивали.

– Каждый сокол норовит выше других летать, – прохрипел Стожар.

– Не летать тебе соколом! – крикнул Путислав и наотмашь рубанул разбойника по шее.

Голова отлетела и покатилась по траве, разбрызгивая кровь. Тело еще дергалось, еще била кровь струей из разорванных вен, а на Путислава уже навалились двое с топорами. Он отступал к возам, но с каждым шагом все тяжелее. Из множества порезов сочилась кровь, сабля скользила в окровавленной ладони. Но тут из-за лесочка выскочили конники, резкие незнакомые крики разрезали воздух. Путислав пошатнулся, когда чужой меч ударил его в бок, прорвав кольчугу в том месте, в которое чужие клинки сегодня не раз уже попадали. Острая боль заполнила все внутри, в глазах потемнело, но смертельного удара никто не нанес.

Путислав опустился на одно колено, потом повалился на бок. Пришел в себя он от прохладной воды, что лилась ему в рот, на лицо, на грудь. Он полулежал, прислонившись спиной к разбитому возу, а перед ним сидел на коленях с флягой в руке улыбающийся рыцарь Кристиан.

– Ты? – прошептал Путислав. – Как ты здесь оказался?

– Мы отправились домой, туда. На твоих воинов наехали за рекой, видели побоище. Они рассказали, что ты помчался спасть княжну Анну, что ей грозит опасность. Я знал, что у тебя совсем маленький отряд, и поспешил на помощь. Как видишь, успел. Я не забыл, что являюсь твоим должником.

– Где мои… – Путислав приподнялся, но сил не хватило, и боль в боку не пускала.

Наемник покачал головой и грустно улыбнулся:

– Я бы так сказал, что у тебя почти никого не осталось. Вы славно сражались! Как мы тогда.

– Кристиан… – Путислав схватил наемника за руку и стиснул ее. – Ты возвращаешься домой, не откажись выполнить мою просьбу.

– Если это не нанесет вреда моей чести рыцаря и не покусится на родовую честь Летов-Форбек. – Лицо наемника сделалось хитрым и задорным. – Честно говоря, для тебя я и этим бы поступился. Говори, я выполню твою просьбу!

Путислав стащил рукавицу с руки и полез за пазуху, нащупывая там сверток. Кристиан помог ему вытащить окровавленную тряпицу и вопросительно посмотрел на него.

– Разверни, – кивнул Путислав.

Наемник развернул и увидел перед собой изумительной красоты ожерелье из витых золотых проволочек и пластинок, а на подвесках искрились рубиновые капли, искусно выточенные неизвестным мастером. Капли крови русича сливались с цветом драгоценных камней, отчего рубиновые капли казались тоже кровавыми.

– Это подарок ей… – прошептал Путислав. – Я не хотел видеться перед отъездом, но берег для нее. Теперь все равно. Кристиан, найди ее, доставь в Париж этот мой последний подарок. Пусть он принесет ей счастье.

– Хорошо, русич. Ты сумасшедший, но я сделаю это.

– Кристиан, поклянись! – схватил Путислав за руку наемника.

– Все воины в этом мире братья, когда они сражаются за святое дело, – улыбнулся Кристиан. – А я еще и звание рыцаря ношу. Ты знаешь, что это значит? Это воин славы, воин чести, защитник веры и слабых. Мне клясться не пристало, слово рыцаря выше всяких клятв.

Путислав улыбнулся и посмотрел вслед наемнику, который заворачивал тряпицу и прятал ее в доспехах. Подошел кто-то из дружинников с водой, принялся стаскивать с Путислава броню, и от боли сотник снова потерял сознание…

Антон проводил Анну до дома и брел теперь по темной ночной улице вот уже второй час. Думалось о многом. Но больше всего о том, что вот проходят века, а подлость всегда остается подлостью, предательство всегда предательством. А любовь всегда любовь, и честь всегда честь. Как прост этот мир и как он сложен. Сложен, потому что все в нем меняется очень быстро, за какие-то десятилетия. А вот эти вещи не меняются веками. Хорошо это или плохо? Наверное, хорошо, потому что мир давно бы рухнул, если бы его не поддерживали незыблемые вещи и понятия. И люди, которые эти понятия ценят.

Сноски

1

– Что же вы, господин офицер? Я вас не понимаю (фр.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg