«Экскурсия выпускного класса»

2540

Описание

Незадачливый обервахмистр Штраух из пограничной охраны зачитался детективом Мики Спиллейна, мечтая, как вступит в схватку с кем-нибудь из объявленных в розыск террористов, и под дулом пистолета доставит преступника к лишившемуся дара речи начальнику. Но увлекательное чтиво оказалось роковым и для него, и для его коллег. Да и последняя школьная экскурсия, если бы не оно, прошла бы совсем по-другому…



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Райнхард Юнге Экскурсия выпускного класса

Основные действующие лица

Петер Штраух (22), слишком медленно соображает.

Густав Шойбнер (54), с опозданием сворачивает на обочину.

Пахман, человек со шрамом (24), слишком много стреляет.

Фолькер Грау (22), слишком часто отвлекается.

Рената Крауве (25), любит свою работу.

Траугот Вейен (48), любит сам себя.

Илмаз (16), просто любит.

Стефания (16), симпатизирует Илмазу.

Бруно (16), симпатизирует Стефании.

Олаф (17), симпатизирует футбольной команде Шальке.

Советник уголовной полиции Пуш (45), испытывает сильное давление.

Само собой разумеется все действующие лица романа и все происшедшие в нем события выдуманы.

Автор не ставил себе целью добиться полного соответствия действительности, но и не исключал возможность такого соответствия.

1

«Итак, дорогие ночные мечтатели и бедные ранние пташки! Еще один взгляд на часы: ровно пять сорок пять, без четверти шесть, и хочется верить, что у вас дома, в Мюнхене, Гамбурге или Ванне-Айккеле ровно столько же и ни на секунду больше…»

Обервахмистр полиции Штраух презрительно скривился, застегнул ремень и тщательно одернул мундир. Эти радиоидиоты просто не способны придумать ничего нового.

Надев фуражку, он привычно бросил взгляд в зеркало. Потом выключил транзистор, захлопнул дверь своего служебного шкафчика и запер на защелку.

Бодрой походкой Штраух направился к караулке, расположенной прямо против главного входа. Подчеркнуто молодцевато вытянулся рядом с товарищами по утреннему дежурству, вскинул руку к козырьку фуражки:

– Обервахмистр полиции Штраух прибыл для несения службы!

Старший дежурный, седовласый, чуть располневший обермейстер неодобрительно глянул на него из-за письменного стола. На мгновение показалось, будто он собирается распечь молодого полицейского за сорокапятисекундное опоздание. Однако приподнявшиеся было густые брови опустились, и он молча пометил прибытие Штрауха в журнале.

– Шульц и Хайман проверяют грузовики, Вебер и Штраух – легковые автомобили. Вы оба, – взгляд его устремился на двух оставшихся пограничников, – пока в резерве.

Он поднялся и подошел к большому сейфу в углу. Открыл, взял с верхней полки шесть магазинов с девятимиллиметровыми патронами.

– Пересчитайте и распишитесь! – привычно буркнул он, протягивая по обойме каждому пограничнику.

Петер Штраух взглянул на плоскую стальную коробочку в руке. Сквозь отверстия в стенках обоймы просвечивали латунные гильзы восьми патронов.

Утвердительно кивнув, он извлек свой «Вальтер». Держа пистолет, как положено по инструкции, дулом вниз, он загнал обойму. Сухой металлический щелчок подтвердил, что она встала на место.

– Какие-нибудь особые указания? – спросил он.

Седовласый покачал головой, на губах показалась чуть заметная скептическая усмешка.

– Все спокойно. До семи проводить выборочные проверки – одна машина из десяти. Затем утреннее движение не задерживать. Выполняйте!

Штраух и Вебер, круто повернувшись на каблуках, направились к двери. И как всегда Штраух, уже нажав ручку, задержался на две-три секунды. Глаза его скользнули по плакату, висевшему рядом с дверью, на бывшей некогда белоснежной стене:

ТЕРРОРИСТЫ!
СОБЛЮДАТЬ ОСТОРОЖНОСТЬ!
ВООРУЖЕНЫ!

Под надписью оттиснуты были фотографии пятнадцати женщин и мужчин, разыскиваемых по всей Федеративной республике.

Изучая, наверное, уже в сотый раз лица объявленных к розыску, обервахмистр слегка погладил прохладную кожу кобуры. Штрауху было двадцать два, вот уже четыре года служил он в пограничной охране, и за все время его лишь раз повысили в звании. В спокойные минуты он рисовал в мечтах, как вступит в схватку с кем-нибудь из тех, что на фотографии, и под дулом пистолета доставит преступника к лишившемуся дара речи начальнику.

– Ну, иди же! – Вебер в нетерпении подтолкнул Штрауха к двери. – По таким фото даже маму родную не узнаешь!

Их торопливо обогнали Шульц и Хайман, место дежурства которых было дальше. Хотя таможенный контроль грузового транспорта проводился сразу за зданием охраны, паспорта проверяли метров на сто впереди, там, где грузовики вновь выезжали на шоссе…

Отдежурившие ночь пограничники вышли уже из своей будки и, дрожа от холода, поджидали товарищей под навесом.

– Доброе утро, ребята!

– Привет! Могли бы и поторопиться…

– Что-нибудь интересное? – спросил Штраух.

– Все то же, – ответил один. – Террористы. Сотнями. Только почему-то никто не остановился и не спросил про тебя…

– Дурак!

Другой ухмыльнулся и указательным пальцем покрутил у лба. Затем оба двинулись к стеклянной двери главного здания.

Вебер использовал перебранку, чтоб занять себе более спокойное место в конуре. Он уютно расположился у индикатора, с подчеркнутой обстоятельностью развернул «Бильд» и, прежде чем углубиться в спортивный раздел, злорадно указал товарищу рукой на дорогу.

Таким образом, именно Штрауху предстояло в эти ранние часы заняться контролем автомашин. И только если кто-то покажется ему подозрительным, подключится Вебер: протянутое ему в раскрытом виде удостоверение он положит на стекло индикатора, а затем, нажав кнопку, передаст данные на терминал, расположенный в первом этаже главного здания.

Дежурящий там гауптвахмистр по опознавательному коду свяжется с картотекой полицейского компьютера в Висбадене. Передаст имя, фамилию и дату рождения «клиента». И буквально через секунду узнает, свела ли его судьба с одним из 215 тысяч граждан Федеративной республики, внесенных в список разыскиваемых лиц или состоящих под постоянным наблюдением…

Битых двадцать семь минут топтался Штраух между контрольной будкой и главным въездом, пока, наконец, не попросил одного из водителей предъявить документы. Двадцатая машина прибыла в шесть часов тридцать девять минут. Тридцатая свернула с перекрытого шоссе на контрольную полосу без двенадцати минут семь.

Это была последняя машина, которую обервахмистру Петеру Штрауху суждено было проверить в жизни.

2

– Сокровище, вставай!

Издав нечленораздельный звук, сокровище недовольно дернуло головой, потом раздалось негромкое сопение, нечто среднее между жужжанием электрической швейной машинки и мурлыканьем сиамской кошки.

– Котик, кофе на плите!

Швейная машинка умолкла. Котик перевернулся на другой бок, громко почмокал и издал затем свист, какой производит обычно гуляющий между домами студеный ноябрьский ветер.

– Козлик, я уже хлеб поджариваю!

Свист резко оборвался на высокой ноте. Однако вместо обычного «доброго утра» Урсула Вейен вновь услышала тихое, но теперь уже явно раздраженное ворчание, каким супруг ее имел обыкновение защищать собственный мир грез от вторжения суровой действительности занимающегося утра.

– Траугот! Ты опоздаешь в школу!

Мгновенным рывком Траугот А. Вейен принял вертикальное положение. Ему было сорок восемь лет, из них двадцать три он преподавал в реальной школе Хаттингена на берегу реки Рур и за все эти годы лишь дважды опоздал на службу: один раз, когда зимой шестьдесят четвертого его «Форд 20 М» не завелся из-за неисправности аккумулятора, и второй – восемь лет назад, когда по глупости слишком пышно отметил в середине недели свое сорокалетие.

На утренний туалет потребовалось пятнадцать минут, после чего его итальянские спортивные башмаки отстучали сухое стаккато по шестнадцати деревянным ступенькам, плавной кривой приводящим из спальных помещений собственного дома Вейенов в столовую и кухню.

Вслед за коричневыми башмаками в поле зрения Урсулы Вейен оказались спортивные брюки цвета хаки, которые Траугот приобрел в субботу. Затем появился пуловер из ягнячьей шерсти с воротником стойкой, его мягкий бежевый цвет, приятно гармонировал со сдержанным красным. Цветовую гамму довершали темные волосы Вейена, пробивающаяся седина в которых заметна была лишь при ближайшем рассмотрении.

– Скорей, сокровище, у меня все готово!

– Терпение, Урсель…

Бодрым шагом Вейен направился к широкому панорамному окну и раздвинул шторы. Открылся поистине великолепный вид на металлургический завод Хайнрихса, старый город и луга в пойме Рура. Однако низко висящие над Шуленбургским лесом облака с моросящим дождем существенно умерили деятельный Трауготов настрой. В такую погоду бродить по лугам и лесам? Мерзость!

Тут его ноздрей достиг запах яичницы с ветчиной. На несколько секунд он даже возобладал над окутывающим Вейена словно туман запахом лосьона после бритья, резким, сугубо «мужским» запахом, за который Вейену и в учительской, и в классах дали прозвище Фигаро.

Секунд этих было достаточно, чтобы Траугот ощутил аппетит. Осторожно взобрался он на высокую, как в баре, табуретку перед стойкой, символически отделявшей кухню от гостиной. При этом не забыл кончиками пальцев подтянуть брюки. Брюки, вытянутые на коленях, были для него кошмаром.

– Ну, котик, приятного аппетита!

Взгляд Вейена настороженно проследовал между тарелкой с яичницей и коленями, обтянутыми новыми брюками, он пытался высчитать возможную траекторию кусочка, могущего ненароком соскользнуть с вилки. После чего, широко раздвинув ноги, он придвинулся к столу, склонился над самой тарелкой и принялся набивать неудобно стиснутый желудок любимой пищей.

– Все уложила? – спросил он.

Урсель кивнула.

– Да, дорогой. Я сунула еще черный свитер, помнишь, тот, из Лондона. Боюсь, что вечера на Мёнезее будут прохладными. А в этих молодежных пансионатах всегда дует изо всех щелей…

Она внимательно следила, как супруг размеренно поглощал еду. Лишь минут через десять Вейен, наконец, потянулся к оливковой бумажной салфетке, аккуратно вытер губы и уголки рта. Ласково улыбнувшись, он поблагодарил ее за завтрак.

– Скажи, козлик, – спросила Урсель как бы между прочим, – а эта твоя практикантка, она хорошенькая?

От удивления брови Траугота А. Вейена стали на несколько миллиметров ближе к потолку.

– Ну, ответь же!

– Хорошенькая? Что значит – хорошенькая? Ты водь знаешь этих девиц в джинсах. Парикмахер с ними по миру пойдет, в модную лавку их не затащишь, а косметику они покупают по дешевке на распродаже. Полное отсутствие стиля – если ты это имеешь в виду!

– Амадеус! Я вовсе не это имела в виду!

– В остальном же, – продолжал он, подчеркнуто игнорируя дерзкое упоминание второго его имени, – в остальном эта Краузе скорее неприметна. Маленького роста, метр шестьдесят пять, наверное. Темные длинные волосы, посередине пробор. Большие карие глаза, единственное, что в ней привлекательно. А грудь слишком уж плоская…

– Козлик! – Урсель погрозила ему пальцем. – А ты хорошо рассмотрел эту свою малышку…

– Мой долг, – заметил Траугот с оттенком мягкой укоризны в голосе. – Как мог я вынести обоснованное суждение о ее уроках, не учитывая производимого ею общего впечатления? Тебе ведь это хорошо известно!

Взгляд Урсель – на треть ироничный, на две трети тревожный – свидетельствовал, что ссылка на служебный долг ее не убедила. Помолчав минуту и кротко вздохнув, она решилась высказать свое сомнение:

– Котик, а тебе не кажется, что неделя в молодежном лагере – далеко не самая блестящая идея?

В голосе Траугота послышались маслянисто-слащавые нотки, возвещавшие очередное глубокомысленное педагогическое суждение:

– Ты ведь знаешь, такая поездка выпускному классу необходима. Ну не в отель же с учениками реальной школы?! Там они были бы явно не на месте, не говоря уже о деньгах. Нет, Урсель, воспитатель обязан приносить иногда жертвы!

3

Почти бесшумно к контрольному пункту подкатил светло-голубой «БМВ».

Вебер дремал, носом уткнувшись в пышный бюст полуобнаженной девицы, улыбавшейся ему со страницы «Бильд».

Таможенный инспектор Гроль, с шести утра составивший компанию пограничникам, чувствовал себя не лучше. Придвинув к себе свободный стул и облокотившись на спинку, он безуспешно пробовал разомкнуть слипающиеся веки.

Штраух уже не пытался бороться с утренней прохладой. Теперь он читал детектив Мики Спиллейна, целиком уйдя в перипетии усеянной трупами карьеры непревзойденного Майка Хаммера. «БМВ» он заметил лишь тогда, когда, слегка дрогнув передним бампером, машина остановилась прямо перед ним.

Безбородое, со следами явного недосыпа лицо повернулось к нему: светловолосый водитель ждал, когда на него обратят внимание. Штраух надел фуражку и со вздохом поднялся, водитель опустил стекло. Он протянул пограничнику паспорта. Кулак у него казался увесистым и мощным. На тыльной стороне виднелось темное, в пфенниг величиной родимое пятно.

Штраух откозырял и взглянул водителю в лицо. В Париже сорвался с цепи, привычно отметил он, два дня не просыхал, мотался из одной койки в другую, и сейчас ему ой как кисло.

Он взял четыре паспорта и начал изучать. Сначала четвертую страницу: срок действия. Затем вторую: фамилия и имя. И, наконец, третью: фото.

Он склонился к окну автомобиля, чтоб сравнить фотографии с внешностью сидевших внутри. Бегло зафиксировал отдаленное сходство: гладко выбритые лица, странно выделяющаяся бледность кожи, выдвинутые вперед подбородки, коротко стриженные волосы, придающие некую угловатость головам, особенно у висков и на затылке. Все, включая водителя, глядели подчеркнуто равнодушно вперед или в сторону – типичное поведение контрабандистов-дилетантов, везущих на пару блоков сигарет больше, чем положено.

Штраух по одному передавал в машину паспорта. Сидящий сзади справа, сидящий сзади слева, рядом с водителем, водитель…

Передавая последнюю серую книжечку, он насторожился. Что-то в этих людях было странным, не похожим на обычную манеру держаться. Точно! Ни один из них не протянул руки, чтобы самому взять паспорт. Все документы забрал водитель, швырнул в углубление между передними сиденьями. Теперь он снова взялся за рычаг переключения скоростей, рука с родимым пятном легла на руль…

Руки, вот что!

Сидевший рядом с водителем прятал их под светлым плащом, который лежал свернутым у него на коленях.

А задний слева? У того на коленях кожаная куртка, словно он небрежно бросил ее, желая защититься от сквозняка, – руки под курткой.

Задний справа? Черная кожаная куртка свернута на коленях. Левая рука небрежно вытянута вдоль спинки сиденья. Но вот правая – правая спрятана под курткой.

Штраух должен был бы догадаться, но он не сообразил.

Отказала какая-то связь в мозгу, отдельные наблюдения не привели к единственно правильному выводу. Вместо этого он растерянно глянул еще раз внутрь автомобиля.

Пассажир рядом с водителем!

Он больше не смотрел равнодушно вперед, он повернул голову в сторону пограничника. Внимательно, слегка прищуренными глазами следил он за обервахмистром.

И тут Штраух понял!

Он хочет тебя отвлечь, пронеслось у него в голове. Но от чего?

Он отвел взгляд, заставил себя посмотреть вниз, под ноги. Когда его правая рука, наконец, рванулась в направлении кобуры, было уже поздно.

Светлая ткань плаща взметнулась вверх, отлетела в сторону. Показалась короткая, отвратительная на вид металлическая трубка: дуло автомата, сам Штраух десятки раз держал такой в руках на ученьях.

Автомат взял пограничника на мушку и выдал очередь в миг, когда Штраух как раз ощутил в руке рукоять пистолета. Выпущенные короткой очередью три пули угодили ему в голову, шею и грудь. Сила удара отбросила его назад, к окну контрольной будки. Медленно сполз он на окрашенный в серый цвет металлический цоколь.

Не дожидаясь, пока безжизненное тело Штрауха распластается на земле, стрелявший отодвинул в сторону водителя. Ствол автомата высунулся из окна машины и вновь выплюнул огонь, перемещаясь справа налево, чтобы прострелить всю будку.

Десять, двенадцать, пятнадцать выстрелов прорезали тишину, длинная уже не регулируемая очередь. Стеклянную дверь и переднее стекло словно взорвали, тысячи сверкающих осколков дождем рухнули вниз. Рикошетом пули со скрежетом отскакивали от металлических опор. Крик, в котором не было уже ничего человеческого, на какую-то долю секунды заглушил все.

Таможенный инспектор Гроль в последнюю минуту рефлективно прикрыл руками живот. Согнувшись вдвое словно складной нож, он рухнул головой вперед на падающий стул.

Мгновение спустя пуля настигла Вебера, который, окаменев от ужаса, все еще сидел перед своим индикатором. Что-то горячее вонзилось ему в левое плечо. Затем сильный удар в другое плечо отбросил его вместе со стулом назад, где он, наконец, оказался в укрытии, под защитой метрового металлического цоколя, окружавшего будку.

Внезапно наступила тишина.

Потом взревел мотор, взвизгнули шины, «БМВ» рванул вперед и умчался.

Обервахмистр Шульц должен был бы в эти минуты находиться в будке для проверки грузовиков. В том, что его там не было, повинна была бесцеремонность товарищей. Они настолько задымили крошечное помещение, что бегающий на длинные дистанции и не выносящий запаха табака Шульц больше не выдержал.

Делая маховые движения руками, чтоб накачать легкие свежим воздухом, Шульц быстрым шагом прогуливался по бетонке, где пропускали грузовики. Раздались выстрелы.

Шульц остановился как вкопанный. Барахлит мотор?

И тут последовала вторая, длинная очередь. Почувствовав тревогу, Шульц глянул в сторону контрольного пункта для легковушек. Полоса зеленых насаждений закрывала ему обзор. Но то, что он услышал, не оставляло сомнений: это была автоматная очередь!

Когда «БМВ» выскочил из-за кустарника на шоссе, Шульц уже лежал на обочине, зажав в руке снятый с предохранителя пистолет. Еще три, четыре секунды, и машина промчится мимо него на расстоянии тридцати метров.

Пограничник взвел курок и подставил для упора левый кулак под локоть правой руки. Не прищуривая глаза, он прицелился наугад.

Тень автомобиля показалась в поле его зрения. Шульц сделал три или четыре выстрела. Затем перекатился на другой бок, чтобы успеть попасть в машину сзади.

Но стрелять было уже поздно.

4

Взвизгнув тормозами, ярко раскрашенный фургон марки «мерседес» остановился перед филиалом магазина «Тхибо», расположенным в пешеходной зоне Хаттингена. Пока водитель затаскивал в магазин пакеты со свежеподжаренной фасолью, радио в машине орало на полную мощность.

На втором этаже дома напротив одно из окон было приоткрыто. Хриплый голос Адриано Челентано проник в просторную угловую комнату большой старинной квартиры, что с незапамятных времен сдавалась внаем часто меняющимся и самым разным жильцам.

На широкой самодельной постели у дальней стенки заворочалась молодая женщина. В полусне она нащупала сигареты, зажигалку и закурила. В один прекрасный день, поклялась она себе, она сбросит кирпич на фургон этого кретина.

Наконец внизу взревел мотор – потом стало тихо. Наслаждаясь тишиной, женщина закрыла глаза. И тут рядом с нею затарахтела бензопила.

Она вздрогнула и потянула на себя одеяло. Рядом на кровати лежал мужчина, и бензопилою был он.

Как он храпел, чудовище!

По меньшей мере раз восемь за ночь она просыпалась от зверского шума. Она трясла его, толкала локтем в грудь, с трудом переворачивала на другой бок. Но уже через десять минут он опять лежал на спине, и опять работала пила канадского лесоруба.

О боже, с кем она связалась! На десять лет старше, залысины на лбу, по крайней мере двадцать лишних фунтов на животе и боках, очки со стеклами такой толщины что куда там разделительной перегородке в самом солидном банке. Но нежен – этого у него не отнимешь…

Без особой охоты заглянула она вчера между десятью и половиной одиннадцатого к Ине, где слишком уж громко играла развеселая музыка. Она собиралась выпить стакан пива, заставить сделать музыку потише и отправиться спать, чтоб отдохнуть перед началом недели. Потом она увидела этого человека: он сидел один с бутылкой в руке, поблескивая бронированными стеклами очков. Рядом с ним было единственное свободное место.

В течение последующего часа они произнесли друг с другом не более ста слов. А потом он ненароком снял очки, чтоб протереть свои иллюминаторы краешком диванного покрывала, и тут она увидела его глаза: отливающие серо-голубым блеском, слегка прищуренные, чуть насмешливые, чуть загадочные – глаза, перед которыми нельзя устоять.

Через десять минут она взяла его за руку и повела к себе. Из-за его глаз, и потому что было воскресенье, и вообще. Укоризненный взгляд Ины она попросту проигнорировала…

Рената Краузе загасила сигарету и поставила пепельницу на место. Потом спустила ноги с постели, кончиками пальцев нащупала деревянные сандалеты и встала.

Сначала на кухню. Вынуть масло из холодильника, засыпать кофе в кофеварку, поставить вариться яйца. Только после этого душ.

Посвежевшая и уже почти одетая, она вернулась в комнату. Субъект в ее постели еще храпел – должно быть, после Канады он расправлялся теперь с сибирскими лесами. Она стянула с него одеяло и швырнула на кресло.

– Подъем!

Он появился в дверях, когда на первый поджаренный хлебец она уже намазала диетический творог и ежевичное желе. Небритый, нечесаный, но уже совсем одетый.

Рената молча показала на свободный стул с другого края стола, подвинула толстяку чашку с отбитой ручкой, прозрачный кофейник и нож. Пусть сам о себе позаботится.

Человек в очках первым делом опробовал желе, довольно кивнул и нанес почти сантиметровый слой на свой хлебец.

– Сама делала? – спросил он.

– Мать, – ответила она и подумала: как хорошо, что ее не будет целую неделю. Подобные субъекты в тот же вечер оказываются под дверью, уверяя, что всего лишь хотели записать рецепт джема. Если не быть начеку, заканчивается все это в отделе регистрации браков.

Она бросила нетерпеливый взгляд на кухонные часы. Если он сейчас уберется, она успеет еще не спеша почитать «Рундшау» и застелить постель. Она терпеть не могла возвращаться в неприбранную комнату.

Рената демонстративно взяла газету и укрылась за нею. Несколько минут царило молчание.

– В старом греческом мифе, – начал он вдруг, – была царица, которая собственноручно душила любовников на следующее утро. Она могла бы быть твоей прапрабабкой.

Рената невольно улыбнулась.

Но потом резко бросила:

– Она знала за что.

На лице мужчины в очках-иллюминаторах ничего не отразилось. Он взял блокнот, в котором жильцы огромной квартиры записывали, что надо купить, и нацарапал на листке несколько цифр. Затем подвинул блокнот на середину стола.

– Вот. Позвони, когда снова захочется кого-нибудь придушить.

– Немыслимо, – сказала она, проигнорировав блокнот.

Он не стал делать новых попыток, схватил куртку и быстро натянул на себя.

Когда он уже стоял в дверях, Рената сказала:

– Послушай, толстяк!

– Да?

– Ты был мил. Лучше, чем все эти мальчики под Роберта Редфорда.[1] Такие великие соблазнители со всякими неотразимыми штучками.

– Пожалуй…

– Что значит, пожалуй?

Он выпрямился, стекла его очков блеснули.

– Что касается всех этих штучек, то у меня есть глаза, знаешь, на это клюют все. Мой коронный прием – глаза.

5

Когда Пахман выхватил автомат и открыл стрельбу, Грау оцепенел от ужаса. В недоумении уставился он на автомат, сеявший огонь прямо перед его глазами. Он инстинктивно уперся руками в руль, отодвинувшись как можно дальше.

После первой очереди Пахман прижался к нему вплотную, уперся локтями в его руки. Снова застрочил автомат. Крупным планом увидел перед собой водитель лицо стрелявшего: сильно прищуренные глаза, налившийся кровью шрам под левой скулой, плотно стиснутые губы.

Грау боялся пошевелиться. Треск выстрелов, звон рассыпающегося стекла, нечеловеческий крик, скрежет рикошетных пуль – все слилось в какой-то невыносимый вой.

Вдруг стало тихо.

Пахман опустил автомат, рукой уперся в дверцу водителя и рывком вернулся на место, потом подтянул за ствол автомат.

– Трогай! – прорычал он. – Трогай, скотина!

Этот крик вывел Грау из оцепенения.

Он включил первую скорость, отпустил сцепление, одновременно резко нажав газ.

Машина рванула вперед.

Грау вывернул руль влево, поворот на шоссе. Заднюю часть машины резко занесло. На какие-то доли секунды серые дорожные столбики оказались угрожающе близко. Затем машина выровнялась, Грау вырулил на среднюю полосу, они проскочили ресторан, обменный пункт валюты. Восточное направление.

Выезд для грузовиков!

Быстрый взгляд вправо.

Все чисто.

За исключением этой вытянувшейся на обочине тени.

Два сухих щелчка по металлу кузова. Окрик сзади, заглушённый ревом мотора, работающего на повышенных оборотах.

Непроизвольно светловолосый сбавил газ, заставляя себя глядеть на дорогу, только вперед. Снова руль вправо, иначе они угодят в опасный узкий поворот у выезда на шоссе.

– Жми на газ, скотина, газ!

Грау пристроился перед грузовиком с огромным контейнером, ища прикрытия сзади.

Стон с заднего сиденья, там сидит шеф. Вздох, будто кто-то из последних сил пытается противостоять страшной, невыносимой боли. Но Фолькеру Грау теперь все равно.

Быстрее, быстрее, дальше, как можно дальше от этого места!

Плавный поворот влево. Светловолосый направляет машину во внутренний ряд. Спидометр показывает 180. Потом снова по прямой, длинная серая полоса, обсаженная кустарником и деревьями…

Мелькнуло большое голубое пятно, высветились крупные белые буквы: Ахен-Бранд – 1000 метров.

– Тише! – крикнул Пахман. – Давай туда!

– Ты что, с ума сошел? Надо быстрее убираться отсюда!

Человек со шрамом наклонился, вытащил автомат и еще не остывшим дулом ткнул Грау меж ребер.

– Сейчас приказываю я!

Все равно не сумеет выстрелить, подумал светловолосый. При скорости сто восемьдесят. Но было в голосе Пахмана нечто, что исключало возражения.

Тормоз, и снова юз. Почти вплотную к ограждению вписался Грау в поворот, по узкой плавной кривой приблизился к выезду на Ахенское шоссе.

Внизу светофор: красный!

Грау не поверил глазам: прямо перед ними бензоколонка «Шелл», автомастерские «Бош» и отделение «Форда». Дома по обе стороны дороги. Они приземлились в населенном районе.

– Нам надо назад, на шоссе! – крикнул он. – Здесь они нас сразу зацапают!

– Болван!

Пахман хладнокровно изучал указатель на другой стороне улицы. Налево в Ахен – это исключено. Зато направо – Штольберг, Корнели-Мюнстер, Моншау…

– Сюда! – скомандовал он. – По направлению к Айфелю!

Светофор все еще горел красным – вот уже двадцать секунд.

Стон сзади.

Грау обернулся: шеф скорчился в своем углу, глаза закрыты. На лбу выступил пот, губы подрагивают.

А что с Хельге?

– Зеленый!

Пахман грубо толкнул Грау в бок.

– Двигай!

Светловолосый покорно вывел машину на широкую улицу с четырехрядным движением. Но через пятьдесят метров опять светофор: и снова красный!

Грау затормозил, и что-то твердое глухо ударилось сзади в спинку его сиденья. Он обернулся и вскрикнул. Тело Хельге Визнера, потеряв равновесие, ткнулось головой вперед.

Пахман протянул руку. Ухватившись за темные визнеровские волосы, он приподнял голову. Неподвижные, слишком широко раскрытые глаза без признаков жизни.

– Он – он ведь уже… – пролепетал Грау.

– Судьба.

Пахман равнодушно выпустил голову из рук.

– Зеленый. Поезжай не быстрее пятидесяти…

Больше всего на свете Грау хотелось сейчас до упора нажать педаль газа. Но длинный Пахман был прав. Дома пошли плотнее, появились первые, еще слегка заспанные пешеходы. Мчавшийся автомобиль тут же бросился бы в глаза.

Наконец они миновали населенный пункт. Впереди показались густые луга и лес. Грау прибавил скорость и хотел уже усесться поудобнее, как снова пришлось нажать на тормоз – впереди медленно тащилась в гору колонна автомобилей, движение застопорил тягач с низкой платформой, на которой был установлен танк.

Пахман показал налево. Там был указатель: «Штольберг 8 км». Рядом узкая дорога уводила с пригорка в лесок.

– Давай туда!

– Но тут сплошные джунгли!

– То, что надо. Пойми, мы должны избавиться от этой колымаги. Ее ищут сейчас вплоть до самого Кельна. Жми на газ, парень!

С момента перестрелки прошло всего семь минут.

6

Илмаз жил в Хольтхаузене.

Самым большим достоинством поселка для многих его обитателей был разве что открывающийся отсюда вид. Перед жителями верхних этажей самых высоких домов открывалась панорама долины, в которой лежал Хаттинген. Даже металлургический завод Хайнрихса с висящим над ним сероводородным смогом смотрелся отсюда идиллически. Впрочем, у работавших там жителей Хольтхаузена не было на сей счет иллюзий.

К тому же беспорядочное нагромождение спешно возведенных коммунальных построек демонстрировало полную несостоятельность социального планирования. Кроме двух пивных, существовавших здесь с незапамятных времен, поначалу имелась лишь начальная школа со спортзалом и детский сад. Все остальные жившие здесь люди вынуждены были завоевывать в упорной позиционной борьбе с некомпетентными представителями муниципалитета: магазин, медицинскую практику, пункт приема рецептов. Проявлением высшей милости городских властей стала выдаваемая за молодежное общежитие постройка, состоящая большей частью из прессованного картона и потому после первых трех жарких летних дней имевшая тенденцию к самовозгоранию.

Здесь вырос Илмаз.

Вместе с родителями и тремя младшими сестрами проживал он в трехкомнатной коммунальной квартире общей площадью семьдесят восемь квадратных метров. Поскольку девочки согласно строгим турецким представлениям о морали должны были спать отдельно, мальчику для спанья оставалась разве что тахта в гостиной. Однако здесь стоял телевизор, и он практически никогда не бывал в одиночестве.

Писк электронных часов разбудил его около семи утра. Он потер глаза и вспомнил, что сегодня тот долгожданный день, когда они, наконец, отправятся на экскурсию. В тот же миг он проснулся окончательно и соскочил с постели.

Когда он вошел в кухню, Нильгюль, старшая из сестер, как раз накрывал на стол. В шестнадцать лет он уже считался взрослым, и за столом сестры обслуживали его почти так же, как мать – отца.

– Желает ли мой сын кофе?

Илмаз кивнул и потянулся к кофейнику.

Мать не позволила.

– Сядь, я сама. Эту неделю нам будет не хватать тебя.

Илмаз пил кофе. Здесь каждое его желание старались угадать по глазам, зато в школе то и дело давали пинков, и ему постоянно приходилось защищаться от некоторых учителей и от многих учеников. А стоило ему представить что Стефании с шестого этажа в жизни не пришло бы в голову налить брату кофе или выгладить рубашки, мир и вовсе казался непонятным.

– Скоро автобус, – напомнила мать.

Илмаз покачал головой.

– Нас отвезет Гертнер. У него сегодня вечерняя смена.

Мать поджала губы.

– Что с тобой? – улыбнулся сын. – Да говори же.

– Не дело, что ты ходишь к этой девушке. Отцу это не нравится. Ты ведь обещал другой…

– Мать! – Илмаз почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. – Вы сделали это четырнадцать лет назад, когда я не в состоянии был сказать еще ни да, ни нет. Я даже не знаком с этой Ширин, которую вы мне предназначили…

– Но ты не можешь нарушить слово, которое дал твой отец!

– Я не женюсь на той, кого не знаю, – решительно заявил Илмаз. – А что касается Стефании – все совсем не так, как ты думаешь.

– И господин Гертнер может понять тебя неправильно.

Илмаз сунул в рот последний кусок хлеба и запил его кофе. Потом сказал:

– Пойми, в этой стране все по-другому. К тому же ничего тут такого нет…

– Неправда! – воскликнула девятилетняя Айша. – Вчера в подвале, где велосипеды, ты с нею целовался!

Она тут же прикрыла рот рукой и спряталась за Нильгюль, испуганно глядя на мать. Та вдруг постарела на десять лет. Пальцы ее так крепко ухватились за спинку стула, что суставы побелели.

Илмаз встал и положил матери руку на плечо:

– Давай не будем ругаться. Неделю меня не будет – не стоит расставаться в ссоре.

Мать с тревогой посмотрела на сына. Он уже давно перерос ее на голову. Жесткие, почти угловатые черты лица, темный пушок над верхней губой, низкий сильный голос – все свидетельствовало о том, как он повзрослел. И поведение его доказывало, что он все больше ускользает из-под ее и отцовского влияния.

Илмаз был рад, когда наконец натянул джинсовую куртку и взял сумку. Он еще раз заглянул на кухню, прежде чем уйти.

– Будьте здоровы. Салам…

Когда за ним захлопнулась входная дверь, мать накинулась на Айшу:

– Никогда не говори такого больше, слышишь? Никогда! Особенно отцу и его братьям!

Потом она выглянула из окна, выходившего на северо-запад. Там находилась, закрытая высокими домами, реальная школа имени Анны Франк, где учился ее сын.

– Эта девушка, – проговорила она тихо, – ничего хорошего нам не принесет.

7

«Кто рано встает – тому бог подает!»

Такая надпись украшала кафельную плитку, расписанную под голубые дельфтские изразцы и издавна висевшую над столом в кухне Густава Шойбнера. Этого золотого правила тружеников маляр из Ахен-Бранда придерживался всю свою жизнь. Тем приятнее было ему обнаружить в одном из сувенирных магазинчиков в Катвейке-ан-Зе изразец с основополагающим изречением. Не колеблясь, выложил он за него восемь гульденов.

Ровно в шесть Густав Шойбнер покинул теплую супружескую постель. Он разбудил жену, которой, как обычно, предстояло сварить кофе и приготовить бутерброды на завтрак и с собою, потом прошаркал в ванную. Ему было уже пятьдесят четыре – взгляд в зеркало подтвердил, что вчерашний вечер в пивной «Бык» не прошел для его внешности бесследно.

Тем не менее в половине седьмого он уже сидел в кухне, жевал бутерброд с ливерной колбасой и просматривал спортивные новости в «Ахенер нахрихтен». Постепенно, с помощью четырех чашек кофе ему даже удалось привести себя в форму.

Без четверти семь он уже стоял у ворот гаража, рядом с маленьким своим домиком на две семьи на Рингштрассе, пятьдесят четыре. Бодрый и деятельный, он уселся за руль своего красного «форда» модели «транзит», багажную часть которого загрузил еще в субботу. Ведь уже в семь он собирался начать в Фенвегене неподалеку от Штольберга оклеивать обоями симпатичный стандартный домик, приобретенный одним штудиенратом из Ахена.

Осторожно вырулил он свой «транзит» на обочину. Эльза как и каждое утро, мывшая, несмотря на свой ревматизм, ступени лестницы, еще раз помахала мужу. Затем Шойбнер дал газ и повернул в направлении федерального шоссе номер 258. По первой программе радио передавали новые песни Мирей Матье – они задавали хороший тон начинающемуся майскому утру, пусть даже погода вновь оставляла желать лучшего.

Остановившись у светофора на Трирштрассе, Шойбнер ощутил некую естественную потребность. Остатки семи больших кружек пива, которые он позволил себе вчера вечером, да еще утренний домашний кофе делали свое дело.

Зеленый.

Шойбнер свернул вправо и теперь ехал по шоссе помер 258, у светофора он снова затормозил, не успев проскочить на зеленый.

В зеркале заднего обзора он увидел мигалку. За нею пыхтел огромный, оливкового цвета тягач с прицепом. Шойбнер обернулся и глянул через отсек багажного отделения в заднее стекло. За кабиной тягача он разглядел мощные очертания танка. Хорошо, что эта махина сзади, подумал он. На склоне горы наверняка застопорит все движение.

Еще через минуту «форд» выехал из населенного пункта. С высоты холма открывался широкий вид на Ахенскую низменность. Нежная зелень лугов, густые леса и аккуратные крестьянские дворики притягивали в конце недели толпы горожан. Шойбнер тоже любил ездить по этому маршруту. Не зря в автомобильном атласе обозначили его как особенно живописный.

Внизу в долине он свернул в направлении Штольберга. Дорога здесь вела еще немного под уклон, затем в ложбине, у заброшенной печи для обжига известняка, поворачивала влево. И тут, в самой низкой точке поворота, Шойбнер вновь ощутил тяжесть в животе – сильнее, чем в первый раз.

Теперь машина, урча, ползла по склону вверх. Справа откос, на гребне неуклюжие очертания еще одной печи, слева ложбина, в которой Хольцбринк – с ним Шойбнер регулярно оказывался в пивной за одним столиком – обычно пас свой скот. Наверху показались первые, из серого известняка домишки Краутхаузена.

На ухабистом участке дороги Шойбнер вновь ощутил известное неудобство. Идиот, выругался про себя маляр, надо было остановиться минутой раньше!

Дорога сплошной прямой линией пролегала через крошечный спящий поселок. Справа досматривали последние сны обитатели нескольких разномастных домиков, зато слева, с его стороны, вновь поблескивала свежая от росы зелень густых расстилающихся лугов. Дорога резко сворачивала вправо.

Этот поворот лишил Шойбнера последней выдержки. Прямо под линией высоковольтной передачи он вырулил на обочину. До следующего поворота, далеко у высоких тополей, он бы сухим не доехал.

Убедившись, что впереди никого нет, Шойбнер спрыгнул на дорогу. Колющая боль внизу живота подтвердила, что сделал он это своевременно. Обогнув радиатор машины, он еще раз внимательно оглянулся на Краутхаузен и расстегнул брюки комбинезона. До чего же приятно облегчиться на природе!

Наконец, Шойбнер облегченно вздохнул и начал застегиваться.

Когда он был уже в полном порядке и собирался сесть в автомобиль, послышалось глухое рычанье мощного мотора. Слегка взвизгнули тормоза, потом открылась дверца.

Шойбнер оглянулся. Из-за «транзита» выглядывало крыло светло-голубого, с металлическим отливом «БМВ». Высокий парень в черных вельветовых джинсах направлялся к нему с автомобильным атласом в руках. На открытом дружелюбном лице, которое слегка портил небольшой шрам, играла понимающая улыбка.

– Доброе утро, мастер. Извините, если помешал в важном деле. v

Шойбнер ухмыльнулся в ответ. Встречаются еще нормально подстриженные молодые люди – вот с кого должен брать пример его косматый подмастерье.

– Мы тут сбились с курса, – начал объяснять высокий. – Краутхаузен! Его нет ни на одной карте! Не могли бы вы показать, где мы сейчас находимся?

– Само собой! – приветливо рявкнул Шойбнер. – Дай-ка сюда. Вот!

Указательным пальцем он, не задумываясь, ткнул в карту.

– Вам нужно теперь…

Что-то тяжелое упало позади него в лужу, образовавшуюся у границы дерна на обочине. Шойбнер хотел оглянуться, но уже не успел.

Тупая боль в затылке, шум в ушах, ватные колени. Все расплылось у него перед глазами, потом подступила темнота.

8

Стефания жила этажом ниже. Илмаз позвонил.

За дверью раздались быстрые шаги. Фрау Гертнер отворила дверь и протянула ему руку.

– Входи.

По дороге в кухню она постучала в ванную и крикнула:

– Стефи, быстрей! Твой шейх дожидается.

Ответ заглушил шум воды.

– Входи же, – заметив, что Илмаз медлит, фрау Гертнер втолкнула его в кухню. – Присядь. Нашей девице наверняка понадобится еще часа два.

– Здравствуй, Илмаз!

Господин Гертнер жевал хлеб с джемом, не отрывая глаз от газеты, лежавшей рядом с тарелкой.

Жена перегнулась через стол, схватила газету и бросила на холодильник.

– Обрати внимание и на нас! Илмаз, хочешь кофе? Илмаз покачал головой, но мать Стефании все равно

ему налила.

– Не нужно всегда так стесняться.

– Пей, тупой турок, чего там! – подал голос брат Стефи.

– Сам ты тупой турок! – Фрау Гертнер покрутила пальцем у лба. – У Андреаса по немецкому сплошные двойки. Ни строчки без ошибки. А что у тебя по немецкому?

Илмаз смущенно улыбнулся.

– Четыре.

– Но ведь это всего лишь реальная школа! – отмахнулся Андреас.

– А господин гимназист другого сорта? – вступил в спор старый Гертнер. – Мать, с сегодняшнего дня мусор выносит Андреас. До тех пор, пока не позабудет это «всего лишь» перед реальной школой.

Влетела Стефи с мокрыми волосами и с феном в руке:

– Привет всем! Ну и теснотища, хотя только один человек прибавился!

Она протиснулась мимо Андреаса на свое обычное место, выдернула вилку тостера из розетки и включила фен. Направляя одной рукой поток горячего воздуха на рассыпавшиеся по плечам русые волосы, она схватила другой поджаренный хлебец и принялась жевать.

– Стефи, не ешь пустой хлеб!

– Я толстею, мамочка. Илмаз говорит, что у меня зад, как у коровы.

– Что-о-о?

Господин Гертнер, сделавший как раз глоток, шумно поперхнулся и со стуком опустил полную чашку на блюдце. В итоге он подавился и закашлялся. В тот же момент рядом оказалась жена и не без удовольствия принялась барабанить ему по спине.

Илмаз почувствовал, как заливается краской, и возразил:

– Ничего подобного я никогда не говорил!

– Не совсем так, – вмешалась с набитым ртом Стефи. – Большинство девиц из нашего класса кажутся ему слишком тощими. Например, Беа и Биргит, наши диско-богини. Они готовы уморить себя голодом до смерти. Блузки и брюки на них болтаются. Илмаз говорит, что такие мощи – пустое место для турка.

Папаша Гертнер вновь ухмыльнулся. Любовно погладил он далеко не тощий зад своей половины.

– Коли так, то я тоже турок.

Илмаз смущенно отвернулся к окну. Подобные речи и прикосновения были у него дома немыслимы. В присутствии детей его отец не позволял себе никаких проявлений нежности.

Должно быть, мать Стефи поняла, что происходит в душе Илмаза, и быстро перевела разговор на другую тему:

– Ну как, узнал твой отец что-нибудь новое? Они действительно собираются закрыть завод?

– Не знаю… – Юноша пожал широкими плечами. – Они ничего не могут понять и все боятся.

Гертнер кивнул:

– Ясное дело. Они будут держать рабочих в неведении, а в конце концов все-таки закроют Меннингхоф. Какая гнусность! Хозяин вкладывает миллион в свою конюшню, а завод бросает псу под хвост. Где же тут социальная ответственность предпринимателя! В лучшем случае за своих рысаков…

Он оглянулся на большие круглые кухонные часы, перегнулся через стол и вытащил вилку фена из розетки.

– Торопись, дочка! Уж коль представился случай отдохнуть от тебя недельку, то постарайся хотя бы не опоздать.

Стефи грохнула фен на стол, точно между банкой с джемом и масленкой, и принялась вылезать из своего угла.

– Прекрасно, папочка. Остается только отослать Анди к бабушке, и квартира в полном вашем распоряжении.

фрау Гертнер потянула девушку к двери:

– Пойдем, я помогу тебе причесаться.

Андреас тоже поднялся. Проходя мимо, он похлопал Илмаза по плечу:

– Мужайся! Длинноволосая красотка намерена соблазнить тебя нынче вечером.

– Идиот!

Илмаз снова залился краской. А тут еще Анди оставил его с отцом вдвоем.

Гертнер взглянул на юношу поверх газеты. Улыбнулся. Потом сказал серьезно:

– Послушай, летом мы поедем в Шварцвальд в кемпинг. У Анди и Стефи в палатке есть еще одно место. Ты не хочешь поехать с нами?

– Чисто сработано!

Пахман рванул дверь на правой стороне «форда» модели «транзит» и схватил за ноги маляра, безжизненно обвисшего на руках Грау. Короткий рывок, и тело Шойбнера оказалось между банками с краской и обоями.

– Я на «форде» поеду впереди. В первом же укромном местечке все перегрузим. Поехали!

Пахман только собрался завести мотор фургона, как из-за поворота у тополей выскочил светлый «мерседес».

Он пригнулся на сиденье, прислушиваясь к нарастающему шуму мотора, который затем быстро стал удаляться.

Взгляд в боковое зеркало – «мерседес» исчез на повороте в Краутхаузен.

Он завел мотор.

Хорошо, что успели захлопнуть дверь фургона, подумал он. Иначе этот гад бы все заметил.

Нагнувшись за поворотом у тополей, дорога привела в населенный пункт. Дома, дома, и все не видно конца. Надо избавляться от «БМВ». Не так уж много времени нужно ищейкам из полиции, чтоб установить, что они съехали с главного шоссе. Тогда начнут шарить по деревням. Мотоциклы, машины, вертолеты…

Собрав остатки самообладания, Пахман вынудил себя снизить скорость до семидесяти километров.

Время поджимало.

На выезде из населенного пункта он притормозил, начали сдавать нервы. За деревьями, кустарником и лугом угрожающе вставали крыши следующей деревни. В этом направлении шансов у них не было.

В полном отчаянии Пахман огляделся и едва не взревел от радости. Влево уходила куда-то дорога, больше похожая на асфальтированный проселок. Дома только на переднем плане, а дальше взгляд теряется среди колючего кустарника и деревьев. Это уже кое-что!

Не раздумывая, Пахман вывернул руль и дал газ. Мимо немногочисленных домиков он проскочил в несколько секунд. Теперь со всех сторон, как в туннеле, его обступала пышная зелень. Но вдали вновь показались красные черепичные крыши.

Пахман притормозил и резко свернул вправо, прямо в кусты. Ветки захлестали по кузову, потом фургон остановился.

Быстро распахнуть дверцу, выйти и оценить обстановку!

Место было на редкость удачным! Дома в начале дороги исчезли из поля зрения, словно их и не было. Справа стена густых зарослей боярышника. Слева огромный, плавно спускающийся в долину луг, на котором паслось несколько коров. Ближайшие дома на противоположном краю низины находились так далеко, что можно было различить лишь отдельные окна. Густые кроны нескольких буковых и ивовых деревьев на левой обочине отлично прикрывали место сверху, так что «БМВ» трудно было бы обнаружить даже с вертолета.

Грау притормозил за два метра от «транзита». Он выпрыгнул из автомобиля и затравленно огляделся.

– Ты что, Пахман! А если кто увидит?

– Ерунда. Здесь или нигде. Давай сначала фургон…

Мгновенно сдвинули они банки, клейстер и рулоны обоев в сторону. Маляра уложили вплотную к передней стенке. Рядом на жестяном полу, покрытом тонким резиновым ковриком, расстелили старое одеяло.

– Скорее, шефа!

Они продрались сквозь кустарник к задней дверце «БМВ», распахнули ее. Тело шефа вывалилось им навстречу. Рука угодила во что-то мокрое, липкое – кровь.

Черт побери!

Пахман вытащил раненого из машины, Грау подхватил его за ноги, и через несколько секунд тот уже лежал рядом с маляром.

– Что еще?

– Стяни со старика халат и забери документы. Потом свяжи его и найди пару тряпок. Надо стереть кровь с «БМВ».

Светловолосый лихорадочно исполнял все, что приказывал Пахман. А тот перевернул шефа на здоровый бок и ощупал ребра и спину. Пуля, должно быть, сидит еще где-то в правом боку. Без врача тут ничего не сделаешь.

Он подложил под голову раненого левую руку, чтобы тот лежал на боку, подсунул ему под спину рулоны обоев. Плохо уже то, что он не переправил шефа целым и невредимым через границу. Но если сейчас тот задохнется в собственной рвоте, Пахману будет совсем не до смеха.

Пока Грау связывал маляра, Пахман занялся убитым.

Он разложил тело на заднем сиденье «БМВ» и принялся выгребать содержимое карманов Визнера. С бумажником не было проблем, он высовывался из заднего кармана. Но вот передние карманы черных кожаных брюк оказались плоскими и узкими, скорее украшение, чем удобное место для хранения бумаг.

С трудом просунул он пальцы в узкую прорезь. Кроме нескольких крошек табака, похоже, там ничего не было. Но вот пальцы нащупали что-то похожее на бумагу. Он вытащил билет парижского метро, прокомпостированный три дня назад.

Вместе с паспортами Пахман сунул все бумаги Визнера в огромный внутренний карман своего поплинового плаща. Потом собрал разбросанное в автомобиле оружие и положил вместе с запасными обоймами на переднее сиденье «транзита» – чтоб было все время под рукой.

– Что с тряпками?

Грау протянул пластиковый пакет, наполненный белыми тряпками, это явно были куски отслуживших свое подштанников и рубах.

– Замаскируй обоями, чтобы хоть не сразу бросались в глаза, если кто в машину сунется. И поживей!

– А зачем мы вообще тащим деда с собой?

– Ты хоть раз в жизни раскинь мозгами! – Пахман постучал себя по лбу. – Если он останется здесь и придет в себя, через полчаса по нашему следу пустят всех ищеек Европы.

– А если прикончить?

– Здесь?

Пахман кивнул на виднеющиеся дома.

– Слишком рискованно. Сделаем это позже, в другом месте.

Он кинулся назад к «БМВ» и принес четыре дорожные сумки.

– А теперь давай!

Он держал убитого Визнера за ноги и ждал, пока подойдет Грау. Но тот мешкал.

– Смотри, не обделайся со страху! У нас времени нет!

Они швырнули убитого в багажник и захлопнули крышку.

– Теперь машину изнутри. Ты спереди. Быстро и тщательно…

Однако Грау стоял на обочине и цеплялся за качающиеся ветки кустарника. Его тошнило.

– Этого еще не хватало!

С отвращением взглянул он на вздрагивающие плечи Грау, потом сам влез на переднее сиденье «БМВ» и протер все ручки, стекла и кожаную обивку. Особенно тщательно полировал он все в том месте, где сидел сам, убирая следы со всего, до чего дотрагивался.

Светловолосый сидел теперь на корточках, бледный, как полотно, упираясь в землю обеими руками.

Вот дерьмо, подумал Пахман и с презрением глянул на него. Но затем подошел и положил руку на плечо. Он постарался убавить в голосе резкость, которая могла бы повергнуть Грау в еще большую панику.

– Послушай, Фолькер! Через минуту мы смоемся отсюда! И тогда худшее позади!

Он заставил светловолосого встать на ноги, ткнул его пару раз в бок.

– Мы живы, мальчик, живы! Мы проскочили, и у нас еще есть шанс. Соберись с духом!

В ответ Грау кивнул и двинулся за высоким к фургону.

Пахман включил мотор.

– Возьми карту. Айфель к чертовой матери. Шефу нужен врач.

Грау посмотрел на человека со шрамом.

– К Отто?

– Именно. Но только не через Ахен. Если нас увидит кто-то, кто знает этот рыдван, мы влипли.

Когда «форд», проехав несколько сот метров, исчез за деревьями ближайшего перекрестка, было ровно семь часов шестнадцать минут 6 мая 1984 года.

С момента первого выстрела на границе прошло не более двадцати восьми минут.

10

Десятый «Б» выстроился перед школой на автомобильной стоянке. Одиннадцать девушек и десять ребят, от пятнадцати до восемнадцати лет, стояли в одном ряду. Вейен вышагивал вдоль строя, пересчитывая головы своих подопечных.

– Внимание! – крикнул он и тут же понизил голос, так что даже Рената с расстояния трех шагов едва могла разобрать слова.

– Сейчас вы медленно направитесь к автобусу. Вещи оставьте здесь. Трое мальчишек, – он прошелся, прикидывая, взглядом по строю, – да, Карстен, Бруно и Илмаз помогут их погрузить. Остальные садятся в автобус. Но спокойно, как воспитанные европейцы, да позволено мне напомнить вам об этом! Начинайте!

Вейен склонился к своему чемоданчику из тисненой бычьей кожи. Не успел он выпрямиться, как шумный и орущий класс оставил его далеко позади. У автобуса они пошвыряли багаж на асфальт и устроили давку у дверей: каждому не терпелось занять место на заднем сиденье.

Рената побрела за толпой. Даже как следует не поздоровался, подумала она. И с такой мразью я еду на экскурсию!

Трое избранников без восторга грузили сумки в багажник.

– Вейен в своем репертуаре! – прошипел пепельный блондин Карстен. – Вечно ездит на одних и тех же!

Бруно, итальянец с почти такими же светлыми волосами, дал ему легкого пинка под зад.

– Тоже мне кайзер. Не умрешь из-за несколько чемоданов…

– Из-за несколько, – фыркнул Карстен. – Из-за нескольких! Родительный падеж, если тебе вообще известно, что это такое.

– Известно, толстый. Падежи придумали у нас в Италии. Две тысячи лет назад. Твои предки тогда еще сидели на деревьях в лесопарке Хаттингена и давили вшей.

Рената потеребила Карстена за рукав.

– Как называется ваша веселая игра? Расизм?

Карстен осмотрел невысокую практикантку с головы до ног, потом с ног до головы, при этом взгляд его дважды задерживался в области бюста.

– Могли бы сообразить, – возвестил он затем, – что мне нет охоты таскать чемоданы за вонючими пролетариями.

– В самом деле? – Рената Краузе в притворном ужасе всплеснула руками. С наигранным участием она поинтересовалась: – А чем ты страдаешь? Позвоночник? Или ревматизм?

Карстен осекся.

Бруно ухмыльнулся практикантке и сказал:

– Да не принимайте вы его всерьез. У папаши около двадцати домов, два приятеля в городском совете и один в комиссии по контролю застройки. Время от времени это ударяет толстому в голову.

– Понятно, – кивнула Рената. – Будущая профессия – наследство. Так?

Карстен сумрачно посмотрел с высоты своего метра восьмидесяти на молодую учительницу.

– Не понимаю только одного, – продолжала невозмутимо практикантка, – зачем ты учишься с вонючими пролетариями в реальной школе?

Лицо Карстена стало пепельным, как его волосы.

Но Бруно снова опередил его:

– Так это ж ясно, как день, фрау Краузе. Такую тупость не исправишь никакими родительскими подношениями.

Вожделенные места на заднем сиденье захватила группа во главе со Стефанией. Когда, наконец, носильщики стали протискиваться по узкому центральному проходу, Стефи крикнула:

– Илмаз, здесь есть еще одно место!

Как всегда, когда нужно было действовать быстро, на пути оказался замешкавшийся Карстен. Илмаз, не раздумывая, ткнул его на свободное место рядом с Олафом, третьим блондином в классе. С отвращением взглянув на его усеянную нашивками джинсовую куртку, Карстен вскочил снова.

– Только не с ним! Что общего у меня с поклонником футбольной команды Шальке? А ты, – накинулся он на турка, – держи руки дальше от наших девушек!

Илмаз усмехнулся. Потом сдвинул Карстена в сторону и стал протискиваться назад. Но не успел он сделать и шага, как кто-то схватил его за пояс. Он оглянулся: Бруно!

– Слушай, – попросил тот, – пусти меня туда!

Илмаз замотал головой.

Лицо Бруно приняло почти умоляющее выражение. Вплотную придвинувшись к уху турка, он зашептал:

– Ну, пожалуйста, Илмаз. Эта поездка – последний шанс. Через две недели вручат аттестаты, и я больше никогда ее не увижу.

– Не выйдет, Бруно, место занято. С того вечера в пятницу…

Бруно выпустил пояс. Молча смотрел он, как Илмаз уселся рядом со Стефи и тесно – очень тесно – прижался к ней. В горле у него застрял ком, который никак нельзя было проглотить.

11

Полиция и федеральная безопасность отреагировали даже быстрее, чем опасался Пахман.

Дольше всех промешкался седовласый обермейстер, распределявший около шести контрольные посты. Спустя две минуты после последнего выстрела он все еще лежал в укрытии за письменным столом. Решившись, наконец, выглянуть в окно, он ощутил, что ему необходимо срочно подкрепиться добрым глотком «Штайнхегера».[2] Овладев таким образом собой, он дрожащей рукою схватился за телефон.

Обервахмистр Шульц действовал быстрее. Едва кузов «БМВ» исчез из виду, он кинулся назад к контрольному пункту грузовиков. Запыхавшись, доложил дежурному офицеру:

– Голубой «БМВ», с металлическим отливом. Пятая модель. Номерной знак на К, цифры не разглядел. Возможны одно или два пулевых отверстия на правом крыле. Пассажиры – трое или четверо мужчин.

Уже через минуту сигнал тревоги получили все посты дорожной полиции Рейнской области. В следующие шестьдесят секунд была установлена связь с полицей-президиумом в Ахене. Запрограммированный на случай возникновения подобных ситуаций компьютер выдал список необходимых мероприятий, проведение которых началось в семь часов три минуты.

В тот же момент в центре управления и общей оперативной обстановки федерального министерства внутренних дел заработал телетайп, отбивший первое короткое сообщение о происшествии в районе Лихтенбуша. Центр работал круглосуточно, в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств ему вменялось в обязанность, минуя обычные служебные пути и ведомственное подчинение, принять срочные меры, исходя из сложившейся обстановки. Перестрелка на границе была как раз таким чрезвычайным обстоятельством.

Дежурный тут же ввел в действие девятую группу пограничной охраны. И пока пятьдесят профессионалов, специально натасканных на охоту за террористами, по тревоге неслись к вертолетам, в Бонне на центральном пульте группы безопасности в особом отделе федерального ведомства уголовной полиции уже звонил телефон.

Ровно в семь часов пятьдесят пять минут советник уголовной полиции Пуш сунул свой опознавательный знак в шлиц электронного пропускного устройства и набрал дополнительно личный свой код. За пуленепробиваемым стеклом в комнате дежурного загорелась лампочка. Часовой нажатием кнопки открыл тяжелую дверь и вышел в коридор.

– Доброе утро, господин советник. Вас срочно ожидает господин Шефер!

Пуш кивнул, вошел в лифт, поднялся в отдел по борьбе с терроризмом. Не заходя к себе, он постучал к шефу.

– Доброе утро, Пуш. У вас на столе несколько срочных сообщений. Прорыв с применением огнестрельного оружия через пограничный пункт в районе Ахена, двое убитых. Девятая группа пограничной охраны блокирует место происшествия и ждет указаний, пять человек из нашего розыскного отряда уже в воздухе. Поднимайте людей…

Люди Пуша – это около тридцати сотрудников постоянно действующей чрезвычайной комиссии по борьбе с терроризмом. Они служили в разных отделах, занимаясь ежедневными своими делами, и лишь по тревоге собирались вместе как чрезвычайная комиссия. При этом заранее было определено, кто исполняет какие функции. Весьма рациональная система.

– Еще вопросы, Пуш?

– Да. Когда и кому докладывать?

– Начальнику федерального ведомства уголовной полиции, начиная с десяти утра каждые три часа, до этого в Висбаден. Если министр решит собрать свой штаб в Бонне, вас проинформируют. Желаю удачи, Пуш.

– Благодарю, господин Шефер!

Энергично, но без поспешности направился Пуш в свой кабинет, там он набрал четыре телефонных номера. Сейчас он разговаривал с Локампом, постоянным своим заместителем и начальником штаба.

– Доброе утро, Хорст. Началось. Ахен – Лихтенбуш. Двое из розыскного отдела и мы с тобой вылетаем через четверть часа. Остальные приедут на машинах позже. Предупреди сначала вертолетчиков, потом позвони в Висбаден. И поддай жару твоим спецам по месту происшествия!

Из стенного шкафа Пуш извлек дорожный чемоданчик и поставил его у двери, даже не проверив содержимого. Жена следила, чтобы там всегда лежали глаженые рубашки, чистые носки и зубная паста.

Советник еще раз взялся за телефон и набрал домашний номер.

Ему было сорок пять лет, женат, двое дочерей. Карьера его началась в шестьдесят третьем году в отделе краж со взломом в Брауншвайге. По собственному желанию его перевели через два года в седьмой комиссариат Ганновера, там он переквалифицировался в эксперта по «левому экстремизму». Тотальное фотографирование участников массовых протестов против повышения стоимости проезда по железной дороге и в автобусах было его рук делом. Как, впрочем, и последовавшие крупные денежные штрафы.

В конце семидесятого года Пуша перевели в земельное полицейское управление. Здесь ему тоже выпал заметный успех: в результате многочасовых допросов он заставил-таки разговориться экономку одного крупного профессора, в доме которого как-то раз ночевали двое из окружения Баадера и Майнхоф.

Такой человек мог оказаться полезным и в федеральном ведомстве. Вот почему с семьдесят пятого года Пуш работал в Бонне.

Выслушав семь или восемь гудков, Пуш положил трубку. Должно быть, Криста повела как раз младшую в школу. После обеда попробует позвонить еще раз – если останется время.

Прежде чем отправиться, он отпер ящик письменного стола. Достал предметы полицейского снаряжения, о которых рядовой служащий может только мечтать, заказывать их имели право лишь служащие особых подразделений: специальную кожаную кобуру марки «Федерал мен» и пятизарядный девятимиллиметровый револьвер из специальной стали американской фирмы «Смит и Вессон».

Пуш укрепил обычную кобуру на ремне, проверил наличие патронов в пяти отделениях револьвера и спрятал его в специальную свою кобуру под мышкой. Она позволяла стремительно выхватить оружие в опасной ситуации.

Подобное снаряжение возможно спасло бы жизнь Петеру Штрауху.

12

«Восемь часов тридцать минут. В эфире вторая программа западногерманского радио. Передаем последние известия. По официально не подтвержденным данным сегодня утром на бельгийской границе, в районе контрольного пункта Ахен – Лихтенбуш произошел кровавый инцидент. Ахенская „Фолъксцайтунг“ утверждает, что имеются трое убитых. Представитель командования пограничной охраны западной границы несколько минут назад отказался дать какие-либо разъяснения, ссылаясь на отсутствие точной информации…»

– Ты слышал?

Карстен Кайзер перегнулся через проход к Олафу. Блондин, казалось, ничего не слышал. Устроившись спиной к окну и вытянув ноги поперек двойного сиденья, он с головой ушел в книгу, которую раскрыл, как только тронулся автобус.

– Эй, проснись! Красные опять кого-то убили!

– Что?

Толстяк пересказал своими словами сообщение о происшествии близ Лихтенбуша.

– И это, – сделал он вывод, – наверняка были красные свиньи из РАФ.

– РАФ? А что это такое?

Беатрикс, сидевшая позади Карстена, заинтересованно вытянула шею. Натренированным жестом откинув со лба прядь своих рыжих волос, она подмигнула Карстену.

– «Роте-Армее-Фракцион»,[3] вот что, сонная ты корова, – грубо ответил толстяк. – Террористы. Они обычно убивают консервативных политиков.

– А откуда ты это все так хорошо знаешь? – ядовито спросила Биргит, соседка Беа.

– Бог мой, бабы полезли в политику! Да это может вычислить на пальцах любой хоть немного соображающий человек…

Он сжал правую ладонь в кулак и принялся отгибать пальцы один за другим, начав с большого:

– Во-первых, кто вообще за терроризм? Красные. Во-вторых, чего они хотят? Разрушить наше государство. В-третьих, кого они убили? Пограничников, которые охраняют государство. В-четвертых, э-э-э, в-четвертых…

– Вот видишь, – обрадовалась Биргит, – больше тебе ничего не приходит в голову. Беа, у него тоже не густо в котелке!

Рыжая нервно покусывала губу. С одной стороны она обиделась за «сонную корову», с другой стороны, Карстен был вовсе не таким уж толстым. И вилла, которую недавно отгрохал его отец в излучине на крутом берегу Рура, была вовсе не так уж плоха.

В конце концов она решила никак не реагировать. Не удостоив наследника ни единым взглядом, она нахлобучила наушники своего кассетника и врубила последний диск Шейкина Стивенса на полную мощь.

У Ренаты чесался язык – ей очень хотелось включиться в шумный спор. Но Вейен велеречиво убедил ее, когда они тронулись, остаться рядом с ним на переднем сиденье. С тех пор он, не переставая, хвастался перед нею масляным своим голосом, вспоминая достойные упоминания грехи давней молодости.

Несколько раз ей уже пришлось отодвинуться на несколько миллиметров, ибо роскошный Траугот все чаще, словно по рассеянности, задевал своей ногой колено Ренаты. В конце концов она укуталась в туман сигаретного дыма, который сразу заставил ее чрезмерно общительного соседа вновь отодвинуться на приличное расстояние.

– Хайдельберг, – вздыхал он теперь, подытоживая годы ученья, – вообще говоря, он слишком прекрасен, чтобы просиживать за книгами дни и ночи напролет. Летом так и хочется провести день на берегу Неккара, наслаждаясь оттуда божественным видом Шлосберга…

– Ну не думаю, – прервала его практикантка, – это, по-моему, очень трудно. К тому же нездорово.

Траугот взглянул на нее в недоумении.

– Вполне логично, господин Вейен. Во-первых, у вас затекает шея, поскольку приходится все время смотреть вверх. А во-вторых, Шлосберг расположен на южном берегу Неккара. Вам приходится вое время смотреть против солнца. Опасно для сетчатки глаз, дорогой коллега!

13

Они прилетели в Ахен без двадцати девять. Вертолет приземлился на одном из перекрытых участков шоссе, почти точно посередине между двумя вытянутыми в длину зонами контроля. Севернее бельгийцы проверяли весь движущийся к ним транспорт. Южнее таможенный и пограничный контроль въезжающих в ФРГ машин осуществляли немцы.

Втянув головы, Пуш и его сопровождающие поспешно удалились из-под не остановившегося еще винта. Они перелезли через ближайший барьер и теперь продирались сквозь густой, покрытый свинцовой пылью кустарник к северной оконечности федеральной контрольной полосы. Оттуда открывался широкий обзор места происшествия.

Пока Пуш внимательно осматривался, Локамп целеустремленно направился к белому зданию, украшенному голубыми полосами. В его задачу входило освободить помещение для чрезвычайной комиссии и наладить надежно защищенную от подслушивания временную связь с Бонном и Висбаденом.

Самое большее через полтора часа ожидалось прибытие основных сил комиссии. Первыми в силу более короткого расстояния должны были явиться специалисты по розыску из боннской группы безопасности, за ними подтянутся техники из Висбадена.

Пуш с удовлетворением отметил, что весь район происшествия уже оцеплен. Легковые машины пропускались через пункт контроля грузовиков.

Восточнее административного здания, отделенные зеленым газоном, помещались ресторан самообслуживания и пункт обмена валюты. За красно-белой сеткой временного ограждения толпилось уже около двухсот зевак, теснимых цепью пограничников. Дай им волю, и они наверняка заполонили бы место происшествия, утащили бы на память пулевые осколки и гильзы, уничтожили бы следы.

Возле главного здания, на расстоянии примерно десяти метров от места происшествия, выстроилось несколько человек в военной и гражданской одежде. Пуш, не торопясь, направился к ним, и тут вспыхнули блицы: двое фоторепортеров, несмотря на все заграждения, умудрились-таки проникнуть на территорию. Фотографии с места происшествия должны были принести им кучу денег.

Высокий широкоплечий человек, на вид явно за пятьдесят, подошел к Пушу. Густые, но уже поседевшие волосы были тщательно расчесаны на пробор. Протягивая Пушу руку с тщательно отполированными ногтями, он улыбнулся, обнажив даже золотые коронки – вновь вспыхнули электронные вспышки.

Как навозные мухи, подумал Пуш.

– Директор уголовной полиции Йост. Доброе утро, уважаемый коллега.

Пуш небрежно пожал ему руку, представился и предложил побеседовать с глазу на глаз. По его мнению, вокруг толпилось слишком много людей.

Они уселись в караульном помещении.

И прежде чем Йост успел заговорить о погоде и любимой футбольной команде, Пуш высказал ему свои пожелания. Слово «пожелание» на данном уровне было лишь вежливым вариантом слова «приказ».

– Во-первых, мне нужен тот, кто первым начал здесь расследование. Во-вторых, трое ваших людей, хорошо ориентирующихся на местности, в помощь тем, кто будет вести розыск и преследование преступников. В-третьих, я прошу, начиная с настоящего момента, все ваши мероприятия обсуждать со мной или с моим начальником штаба. В-четвертых, уберите этих стервятников из прессы!

Лицо Йоста страдальчески скривилось. Наверняка сам пустил сюда этих фотоидиотов, подумал Пуш. Вслух он сказал:

– Мне не нужна шумиха вокруг, мне нужен результат.

В расстроенных чувствах Йост удалился. Через несколько секунд в дверях появился человек в штатском.

– Старший комиссар полиции Новицкий. Разрешите доложить…

– Выкладывайте!

Новицкий в самом деле оказался в Лихтенбуше раньше, чем люди из девятой специальной группы пограничной охраны. Это ои оцепил место происшествия, составил список свидетелей и подготовил первую, пока очень предварительную версию происшедшего, которую и изложил теперь сжато и вразумительно.

– Следы? – спросил Пуш.

– Ничего существенного. Только незначительные осколки. Зато два крупных кусочка плотной ткани уже в пути, с курьером.

– Куда?

– В Висбаден. Здесь, в Ахене, мы мало что из них выжмем.

Советник кивнул.

– Хорошая скорость. А раненые? Ахенский комиссар развел руками:

– Получивший ранение в живот на операционном столе. Дело его дрянь. Другой прооперирован, но пока под наркозом. Сотрудник с магнитофоном дежурит возле постели.

– Пули извлекли?

Новицкий выразил сожаление:

– Все сквозные. Но как только извлекут пулю из живота, мы немедленно отправим ее в федеральное криминальное ведомство. Курьер ждет.

– Отлично! – Большего Пуш и не мог ожидать. – короткий осмотр места – хотите со мной?

– Естественно, господин советник.

Пуш улыбнулся:

– Советника можно опустить. Мы не такие уж формалисты.

Перед зданием осталось теперь лишь трое сотрудников полиции из Ахена, которых Пуш никогда прежде не видел. Они нумеровали оставшиеся не отмеченными следы на асфальте и были полностью поглощены своим делом. Внутри и вокруг поврежденной будки лежало множество пуль, смешавшихся с кусочками разбитого стекла.

– Что-нибудь интересное?

– Ну стоит подождать данных лабораторного анализа. Но готов голову дать на отсечение, стреляли из оружия бундесвера. Смотрите.

Он внимательно огляделся, потом поднял один из кусочков, извлек из кармана лупу.

– Взгляните сами. Это скорее всего следы от обоймы. Как хотите, а я ставлю на добрый старый бундесверовский автомат типа «УЗИ», в справочниках он указывается как «Пистолет-пулемет-2».

Пуш внимательно поглядел на коллегу. Ему скорее всего за пятьдесят, наверное, лет десять уже он занимается разными видами оружия. У них было много таких экспертов в федеральном ведомстве. Рассматривая под лупой хорошо сохранившуюся девятимиллиметровую гильзу, они могли нередко ограничить круг предполагаемых видов оружия до десятка, даже до пяти. А ведь в настоящее время в стране в легальной и нелегальной продаже имелось около тысячи шестисот типов оружия одного только этого калибра…

– Что делают мальчики из девятой группы погранохраны? – спросил Пуш Новицкого.

– Три штурмовых отряда в подвале ожидают приказа. Остальные ведут наблюдение с вертолетов. Им буквально не терпится разнести в куски голубой «БМВ». Если вас интересует мое мнение…

– Да? – спросил Пуш.

– Захоти мой сын когда-нибудь пойти в такой отряд, я хорошенько намылю ему шею. Ничего общего с полицейской работой это уже не имеет. Им просто хочется увидеть кровь.

Задумчиво взглянул Пуш на собеседника. У него возникло вдруг чувство, что он поспешил отказаться от официального обращения.

14

Тяжелый автобус медленно полз метр за метром по южной окраине Дортмунда. Федеральное шоссе номер один, когда-то названное самой быстроходной трассой Рура, теперь превратилось в обычную черепашью дорогу.

На переднем сиденье ситуация между тем коренным образом изменилась. Гляди-ка, сейчас взорвется, подумала Рената сразу после своего, честно говоря, довольно дерзкого замечания.

Но Вейен был устроен иначе. Он был педагогом. Умение владеть собой было главной его заповедью. Угрожающий взрыв эмоций не состоялся. Вместо этого его карие глаза окружила сеточка морщин, призванных изобразить печальную, всепрощающую улыбку.

– Не кажется ли вам, дражайшая коллега, что это высказывание было несколько ниже вашего уровня? – прошелестел он. Потом грустно поник головой. Достав из темно-коричневой дорожной сумки узкую книгу, он раскрыл ее и без дальнейших комментариев углубился в стихи Стефана Георге, всегда дарящие ему отраду и утешение. Практикантку он не удостоил больше ни взгляда.

Рената притушила сигарету. Педагогически мотивированное лишение любви, подумала она, вслед за ним обычно следует порка.

– Посмотрю, как чувствуют себя дети! – сказала она и поднялась.

«Дети» чувствовали себя великолепно – за исключением расстроенного Бруно. Олаф вновь погрузился в дальние миры дешевого чтива, Карстен запихивал в себя третью плитку шоколада, Беатрикс и Биргит увлеченно изучали новые прически в дамском журнале.

Перед ними трое парней играли в скат, за ними Сандра и Беата, хихикая, вспоминали приключения по дороге домой в воскресенье. Из-за недостатка партнерш они в третий раз бесплатно закончили курс хаттингенской школы танцев и отбою не имели от кавалеров, готовых в целости и сохранности доставить их домой. Злые языки утверждали, что дело не столько в их танцевальных способностях, сколько в пышно сформировавшемся бюсте.

Три парочки на заднем сиденье сидели, тесно прижавшись друг к другу. Как куры на насесте, подумалось Ренате. В центре Стефания, словно напоказ, крепко прижимала к себе руки Илмаза, их пальцы сплелись в нерасторжимый узел.

Взгляд Ренаты вновь упал на Олафа, рядом с которым она стояла. Светлые пряди волос падали на книгу, зачитавшись, он бессознательно теребил родинку возле безымянного пальца на тыльной стороне левой руки. Полувоенную куртку с нашитыми символами «вражеских» футбольных команд и огромным значком Шальке он накинул, как одеяло, на колени.

Она коротко окликнула его:

– Олаф!

Тот недовольно поднял глаза.

– Послушай, – улыбнулась Рената, – ты где-то совсем-совсем далеко. Интересно?

Олаф молча показал ей обложку, ожидая реакции.

– Карл И. Штим. Мы стояли уже под Москвой, – прочитала она.

Крупные буквы названия были словно напечатаны на машинке и окрашены в красно-бурый цвет, сильно напоминавший кровь.

– Ты любишь такие книги?

– Конечно.

– А почему?

Олаф с удивлением взглянул на нее:

– Да ведь это здорово, можно кое-чему научиться.

Брови Ренаты удивленно взметнулись.

– Он хочет в бундесвер, – объяснила Стефания, усаживаясь позади Олафа.

– Это правда?

Олаф кивнул.

– Как только мне исполнится восемнадцать. Хотя бы на восемь лет.

– И ты гордишься этим?

– Конечно. Пройти военную выучку в лучшей армии мира – это уже кое-что.

– Не понимаю.

На лбу Ренаты появилось несколько вертикальных морщинок, призванных изобразить напряженную работу мысли.

– Ведь германские армии вот уже сто лет не выигрывали ни одной войны.

Поклонник команды Шальке поглядел на нее, не зная, что ответить.

Рената присела на ручку Карстенова сиденья, достала сигарету и закурила.

– Подумай сам! Первая мировая война проиграна, вторая тоже. Каждый раз миллионы убитых. Ни за что, и снова ни за что кому-то пришлось платить жизнью. Так ли уж нужно этим гордиться?

– Измена! – протрубил Олаф. – Кругом была измена!

Рената покачала головой.

– Сомневаюсь. Ты сам подумай. Успешно воевали германские войска только в колониях – в Юго-Западной Африке против народа гереро и против горстки крестьян в Китае. Да еще после первой мировой войны подавили пару восстаний у себя. Но какой же это был противник?

Олаф ничего этого не знал.

– Плохо вооруженные люди, без пушек, самолетов, танков. А как только появился противник, вооруженный не хуже, в восемнадцатом и сорок пятом – тогда твои храбрые воины обратились в бегство. И этим ты гордишься?

Практикантка покачала головой, дружески улыбнулась Олафу и легонько потрепала его непослушные светлые волосы.

– Раскинь мозгами над словами доброго старого Брехта: «После первой войны Карфаген был еще могуч, после второй еще существовал, после третьей был стерт с лица земли». Не может ли так случиться и с нами?

Раскрыв рот, Олаф смотрел вслед практикантке, направлявшейся к своему месту.

– Черт побери! – воскликнула Стефи. – Здорово она тебя приложила!

Олаф пошел красными пятнами, губы у него задрожали. По прежде чем он успел что-то возразить, водитель прибавил громкость радио.

«Точное время: девять часов, ноль минут. Вы слушаете вторую программу западногерманского радио. Передаем последние известия.

Официально только что подтверждено, что на пограничном контрольном пункте Ахен-Лихтенбуш имел место кровавый инцидент, в результате которого один человек убит и двое тяжело ранены. По предварительной версии, несколько молодых людей, желая уклониться от паспортного контроля со стороны пограничной охраны, развязали перестрелку.

Личности преступников и их мотивы пока не установлены. Однако по сообщениям из центра управления и общей оперативной обстановки федерального министерства внутренних дел, особенности преступления недвусмысленно указывают на то, что его совершили члены «Роте-Армее-Фращион» или одной из родственных террористических организаций. Официальные сведения пока не представлялись. Силами полиции в настоящее время ведется розыск…»

Олаф внимательно слушал.

– Ну что? – подколола Стефи, когда радио снова сделали тише. – Придумал теперь, что ответить?

– Заткнись, турецкая шлюха! – прошипел Олаф и бросил на нее злобный взгляд.

15

У дорожного ресторана «Лихтендорф» в районе Шверте красный «транзит» съехал с шоссе. Бросив внимательный взгляд на датчик бензобака, Пахман проехал мимо колонки и остановился у телефонных автоматов.

– Что случилось? – испуганно спросил Грау, вырванный из полудремы внезапной остановкой.

– Нужно позвонить! Дай-ка несколько монет по марке.

Пахман вылез из автомобиля, сделал три-четыре приседания, вращая руками – от долгого сиденья за рулем он устал. Заодно он внимательно огляделся по сторонам. Похоже, никому, кроме него, в данный момент автомат не нужен.

В будке он постарался встать так, чтобы диск не был виден из-за его спины. Услышав свободные гудки, он развернулся, чтоб держать в поле зрения соседнюю кабину и ведущую к ней дорожку.

– Это я. Срочно. В двенадцать в ресторане «Эльх», Пригони чистую машину, ни в коем случае не «БМВ». Что? Чушь! Даже заяц справится с твоей телегой. Должен быть на стоянке перед порнолавкой. Все!

Пахман не стал вешать трубку, только быстро нажал на рычаг и тут же бросил следующую монету.

Уже после второго гудка ему ответил знакомый женский голос:

– Контора адвоката доктора Шустера. Здравствуйте.

– Добрый день. Экспедиционная контора Мюллера. Соедините меня, пожалуйста, с доктором Шустером!

– Минутку, пожалуйста…

Небольшая пауза, и вот уже Шустер на проводе.

– Экспедиционная контора Мюллера, господин доктор.

– Здравствуйте…

– Только что со мной связался водитель, который перевозит вашу мебель. К сожалению, он попал в аварию.

– Надеюсь, он здоров, – тон был ледяным.

– Почти. Но маленькая ваша витрина разбита, большая повреждена. Необходим срочный ремонт.

Секунду царило молчание.

Затем мужчина на другом конце провода вежливо, но подчеркнуто холодно спросил:

– Не могли бы вы сегодня вечером заглянуть ко мне в контору? Скажем, в половине седьмого? Вас устраивает?

Вопрос был чисто риторическим – Пахман все равно не посмел бы сказать «нет».

– Прекрасно. И подготовьте товар к транспортировке. До свидания.

Человек со шрамом вытер лоб, покрывшийся бусинками холодного пота, еще раз подозрительно огляделся по сторонам. Потом извлек из внутреннего кармана кожаной куртки маленькую записную книжку, открыл ее на букву «Б» и набрал четырехзначный номер в Кеттвиге.

– Рурский филиал редакции «Бильд», добрый день.

– Главного редактора, пожалуйста.

– К сожалению, господин Беккер сейчас в…

– Слушай, куколка! – оборвал Пахман секретаршу. В его голосе вновь появились резкие, металлические нотки. – Если не хочешь, чтоб тебя вышвырнули, переключай. И поживее!

Это подействовало. Через три-четыре секунды в трубке раздался многоголосый шум. Должно быть, и в самом деле сейчас заседала редколлегия. Фамилию человека на другом конце провода он не разобрал. Но это было уже неважно.

– Слушайте внимательно, – провозгласил он. – Повторять не буду.

– Кто говорит?…

– Слушайте, не задавая вопросов. Пароль Лихтенбуш. И чтоб вы не сомневались, что это были мы – двое убито в караульной будке, один с тремя пулями в груди остался лежать перед нею.

Шум голосов в трубке смолк. Должно быть, редактор подключил говорящее устройство, чтоб все коллеги могли услышать сенсацию.

– Говорит отряд «Ротер штерн». Лихтенбуш был только началом. Мы отомстим за наших убитых товарищей! Вы еще вспомните тюрьму в Штаммгейме! Вспомните Андреаса и Ульрику! За нами победа в войне народа! Все.

16

«Зост, Арнсберг, Мёнезее – 500 м».

Огромный пассажирский автобус сбавил скорость. Вспыхнули тормозные фары, водитель направил четырнадцатитонную махину из стали, жести и стекла в узкий правый поворот, выводивший на федеральное шоссе номер 229.

– А, черт!

Рычаг ручного тормоза дернулся так сильно, что все невольно вскочили с мест. Перед автобусом виднелся хвост колонны, шесть-восемь автомашин, дальше, уже на самом шоссе, дорогу перекрывали полицейские автомобили. Кругом суетились люди в форме.

– Смотри-ка, целое полицейское стадо! – крикнул Оливер Клокке на весь автобус, вызвав общий смех.

Но улыбка застыла на лице у Ренаты, когда она присмотрелась внимательнее.

Шестеро полицейских в мокрой от дождя полевой форме стояли у выезда на шоссе и проверяли транспорт, идущий из Дортмунда, шестеро других перекрыли расположенный рядом выезд на Липпштадт и Падерборн. На боковых полосах с каждой стороны расположились еще по два полицейских с висевшими на шее в полной боевой готовности автоматами – огневое прикрытие для тех, на проезжей части.

Против выезда на автостраду, на западной стороне шоссе стояли еще десять-двенадцать вооруженных полицейских, внимательно наблюдая за ходом проверки. И по всем направлениям движения на боковых полосах разместились бело-зеленые патрульные «форды», в каждом по два человека. Небольшой дымок из глушителей свидетельствовал, что машины готовы немедленно сорваться с места.

Проверка, как оказалось, шла быстро, почти что небрежно, машины двигались безостановочно. Микроавтобус «фольксваген», старый драндулет в две лошадиные силы, получил разрешение двигаться дальше, стоило полицейским бросить быстрый взгляд на пассажиров. Зато ехавшим в темно-зеленом «БМВ» пришлось выйти. Трое проверяли документы, трое других обошли автомобиль и особенно внимательно осмотрели правое крыло. Затем пассажирам – двум женщинам и мужчине – разрешено было сесть в автомашину. Им всем было по меньшей мере за шестьдесят.

– Все наверняка из-за тех красных свиней, что стреляли на границе! – высказал предположение Карстен Кайзер.

Олаф тоже подал голос.

– А посмотри на стрелков! Добротная немецкая работа. Автоматы «Хеклер и Кох». За десять секунд могли бы сделать сто выстрелов, если б существовали такие обоймы.

Илмаз сказал вполголоса, но так, чтобы все могли слышать:

– Ему по ночам снится, будто он марширует с такой игрушкой на плацу!

Раздался смех, но тут же оборвался, когда Олаф язвительно крикнул:

– Нет, лучше я прикончу из этой игрушки дюжину пришлых азиатов!

Воцарилась мертвая тишина.

Рената вздрогнула, сильно побледнела. Взгляд ее заметался между Олафом и Вейеном. Господин учитель обязан был сейчас вмешаться!

Но прежде чем у роскошного Траугота завертелись в мозгу шестеренки, в спор включилась Стефания. Ее голос звучал скорее удивленно и совсем не высокомерно, когда она громко и ясно произнесла:

– Ты и сам наполовину пришлый!

– Что? – Олаф подскочил к ней, сжав кулаки. – Я?

С большим трудом Карстену удалось удержать обуреваемого гневом поклонника Шальке. Драки ему совсем не хотелось, для него это было бы слишком уж по-пролетарски.

– Конечно ты!

Испугать Стефанию было не так просто.

– Ведь в прошлом месяце твои старики отмечали серебряную свадьбу. Извещение в газете читал чуть не весь Хаттинген. И там была девичья фамилия твоей матери. Орщиковская! Эдельтраут Мария Грау, урожденная Орщиковская!

Стефи нарочно сделала паузу, голос ее продолжал звенеть в воздухе, она выпрямилась как свечка и только потом нанесла окончательный удар, еще раз со вкусом произнеся по слогам:

– Ор-щи-ков-ская! Древний польский род! Восемьдесят лет назад переселились в Германию, так же, как сегодня турки. «Нет читать, нет писать, нет по-немецки». Так что если ты собрался уничтожить всех пришлых, начни со своей матери!

17

Грау был на пределе.

Все чаще посматривал он на часы или затравленно выглядывал в окошко. Страх постепенно переходил у него в панику.

На полпути между Унной и Зостом он сорвался. «Форд» сильно тряхнуло на колдобине. В тот же миг белая стрелка, показывающая наличие бензина, пришла в движение. Рывком соскочила она далеко влево, на квадратное красное поле.

Бензобак был почти пуст.

– Смотри! Вот! – крикнул Грау.

Пахман непроизвольно дал газ. И пока он спешно изучал в зеркале обстановку сзади, красный «форд» рванул вперед. Прямо перед носом у него вырос задний борт грузовика. С проклятием Пахман нажал на тормоз, «форд» занесло.

– Что там случилось? – спросил он.

– Бензин! – выдавил Грау, показывая на стрелку.

Пахман перевел дух. Затем широко размахнулся и обратной стороной ладони ударил Грау по лицу.

– Возьми себя в руки, Буби! Еще одна такая глупость, и я сверну тебе шею!

Грау всхлипнул.

Чуть позже показался указатель, бензоколонка была совсем близко.

– Объясни дедушке, что ему лучше вести себя смирно! – приказал Пахман.

Светловолосый достал из углубления для перчаток пистолет, отчетливо щелкнул затвором и ткнул маляру в зубы.

– Слушай, мастер. Если на заправке издашь хоть один звук, он будет для тебя последним!

Шойбнер с трудом приподнял голову и попробовал изобразить кивок.

– Что он говорит? – спросил Пахман.

– Ничего. Просто тупо пялит глаза!

– Что он делает? – с тревогой спросил Пахман.

– Тупо пялит глаза. А что?

От злости Пахман чуть не вывернул руль:

– Выходит, ты не завязал старику глаза?

Грау только кивнул.

Пахман потерял на мгновение дар речи. Потом прошипел:

– Когда тебя делали, старик твой, должно быть, был в стельку пьян.

Пять минут на колонке показались светловолосому вечностью. С небрежным видом, но внутренне весь подобравшись, он облокотился на дверцу машины. Только бы не застонал шеф.

Пахман принес из киоска рядом с колонкой небольшую бутылку «Егермейстера».

– Ну-ка, выпей. Может, это тебя успокоит!

Похоже, водка и в самом деле подействовала. Во всяком случае, Фолькеру заметно получшало. До того самого момента, как у Зоста они попробовали свернуть с главного шоссе.

– А, черт! – прошептал он, вглядываясь вперед. Там сновали люди в коричнево-зеленой форме. На полицейских, скинувших дождевики, заметны были пуленепробиваемые жилеты, у многих на шее висели автоматы.

Грау потянулся за своим «УЗИ».

Но почувствовал, как Пахман положил руку ему на плечо.

– Спокойно. Оставь это барахло внизу. Силой тут не прорвешься. Они превратят тебя в решето.

Пахман сосредоточенно следил за происходившим на перекрестке. Какой-то «фольксваген» и «мерседес» пропущены были одним мановением руки, следовавший за ними «рено», дряхлость которого видна была невооруженным глазом, остановлен.

Оттуда вылезли двое парней и девушка. Парней заставили упереться руками в крышу автомобиля. Пинком полицейский переместил их ноги подальше, так что вся тяжесть тела лежала теперь на руках и никакое сопротивление было невозможно. Двое полицейских обыскивали подозреваемых – под мышками, между ног, за пазухой. Затем внимательно проверены были багажники и кабина, залезли даже под капот двигателя.

– Но зачем они обыскивают «рено»?

Пахман ухмыльнулся.

– Взгляни на волосы этих мальчиков. Длинные космы всегда подозрительны. Внимание, они отъезжают…

Молодым людям разрешили вернуться в машину. «Рено» тронулся, подъехал следующий автомобиль. Короткий взгляд полицейского, взмах руки – путь свободен.

Пахман с невозмутимым видом опустил стекло, положил руку на дверцу. Бросился в глаза перепачканный краской рукав рабочей одежды, самая их надежная маскировка. Небрежно откинувшись назад, человек со шрамом был само добродушие и уверенность.

Настала очередь «транзита».

Подошли двое полицейских.

– Послушай, друг, – громко спросил Пахман одного из них, – до бензоколонки здесь далеко? Еду уже на пределе…

Тот лишь пожал плечами.

– Понятия не имею, мы не отсюда…

Взгляд полицейского задержался на перекрестке, потом он неуверенно показал на юг.

– Если вам на Мёне, то дальше полно деревень. Как-нибудь дотянете!

Пахман довольно кивнул, небрежно отдал честь:

– Спасибо, шеф!

«Транзит» тронулся, свернул налево, миновал стоявшие там грузовики с пополнением – они проскочили

18

Тяжелый туристский автобус трясся уже вдоль Мёнезее. Восточнее Кёрбека по длинному узкому мосту он перебрался на южный берег и покатил вдоль озера в противоположном направлении.

У поворота, круто уводящего вверх к спортивной базе, водитель притормозил. В нерешительности смотрел он на узкую, обсаженную высокими елями дорогу. Уж очень узкой она казалась.

– Спокойно поезжайте дальше! – крикнул Олаф. – Я знаю это место. Там вверху есть где развернуться!

С шипеньем открылись двери. Ренату Краузе и Вейена вынесла наружу толпа напирающих учеников. С криком, смехом, то и дело толкая друг друга, все принялись разбирать багаж, а затем бросились штурмовать стеклянную входную дверь.

Маркус Эгерлунд, верзила в метр восемьдесят девять, самый высокий в классе, оказался первым. Держа в руках чемодан и огромный стереомагнитофон, он плечом толкнул входную дверь. Однако устремиться вверх по лестнице ему помешало неожиданное препятствие.

Перед ним стоял высокий, почти с него ростом худощавый мужчина лет шестидесяти. Редкие, гладко зачесанные назад волосы, слегка впалые щеки, поджатые губы. На нем были серая вязаная куртка, грубошерстные бриджи, серые шерстяные гольфы и лечебные башмаки на деревянной подошве.

– Вы загораживаете дорогу! – заметил Маркус, спиной сдерживая остальных.

– Знаю!

Они взглянули друг на друга в упор. Затем мужчина мягко, но недвусмысленно вытеснил Маркуса обратно во двор, пробился через толпу и отыскал глазами Вейена:

– Вы что, не можете привести в порядок этот сброд?

При слове «сброд» на лице роскошного Траугота появилось страдальческое выражение. Подобная лексика находилась вне его словарного запаса. Чуть позже до него дошло, что говоривший имел в виду его класс. Трау-гот собрался было запротестовать.

– Либо вы немедленно построите группу, как положено, либо тут же отправитесь восвояси. Мы здесь не в какой-нибудь черномазой деревне!

Не обращая больше внимания на Вейена, он направился к автобусу, где водитель как раз запирал багажные отделения.

– Вы читать умеете? – властным голосом спросил он шофера.

– Чуть-чуть, – ответил тот, выпрямляясь, – но если книжка с картинками…

Худощавый даже не улыбнулся:

– Внизу написано – проезд автобусам запрещен. Я не собираюсь каждый год асфальтировать заново площадку. Если в день отъезда вас снова сюда занесет, я заявлю в полицию. Ясно?

– Ну и рожа, – прошептал Оливер Клокке стоявшей рядом с ним Ирис, – вот в ком пропал настоящий фельдфебель!

– Внимание! – снова подал голос худощавый. – Моя фамилия Хольц. Я директор данной туристской базы. Чтоб вам сразу было ясно, здесь царит то, что называется порядком. Вы остаетесь здесь, ждете, пока мы с вашим учителем не распределим вас по комнатам. После этого группами входим в дом. Ставите свои чемоданы и застилаете постели. Потом до обеда комнаты наверху закрываются. Если пойдет дождь, можете собраться в дневном помещении номер три. Во всех остальных случаях место сбора здесь. Все ясно?

– С меня довольно, – заявила Стефания. – Если он будет продолжать в том же духе, у нас будет веселенький отдых.

Хольц повел учителей в дом. Справа, в холле, выходившем окнами на площадку у входа, помещалось нечто вроде конторки, служившей одновременно киоском: рядом с обитой зеленым дверью на зелено'м пластмассовом цоколе размещалась витрина, в которой выставлены были сувениры, почтовые открытки и всевозможные сладости. Три раза в день эта мини-лавка открывалась на полчаса – скромный дополнительный доход, от которого, как правило, никогда не отказываются на турбазах.

Для Вейена пребывание здесь началось с разочарования.

– Парней у вас десять?

Хольц задумался над схемой размещения.

– Скверно. Им остается лишь восьмиместная комната.

Еще раз взглянув на схему, Хольц сказал:

– С другим классом я не смогу разместить двух лишних. Они передерутся. Будет лучше, если вы откажетесь от отдельной комнаты и поселитесь с двумя другими учителями в комнате напротив. Тогда эти двое разместятся в вашей комнате.

– А нельзя поставить еще две кровати в восьмиместную?

– Исключено. Слишком тесно.

На улице Вейен согласно указанию выстроил класс. Когда он сообщил, что двое ребят будут размещены не в общей комнате, а «в другом месте», раздались возгласы негодования.

– Свинство.

– Мы хотим быть все вместе.

– Вот уж точно – здесь дерьмовая лавочка.

– Олаф! Кретин, как ты мог рекомендовать эту конюшню?

В конце концов первым смирился Илмаз:

– Хорошо, приношу себя в жертву. Кто еще?

Молчание. Что у них будет отдельная комната, Вейен сознательно не упомянул.

Когда желающих больше не нашлось, Траугот вызвал итальянца:

– Бруно, пойдешь вместе с ним в тридцать вторую. Понял?

Лицо Бруно выразило все, что угодно, кроме восторга. Он схватил свой чемодан, бросил на Вейена испепеляющий взгляд и, вздохнув, отправился за Илмазом вверх по лестнице.

– Ты только подумай! – воскликнул Илмаз. – Комната на двоих. С видом на озеро! Как тебе это нравится?

Бруно швырнул чемодан в угол, потом сказал, не глядя на турка:

– Я тебя об одном прошу – не приставай ко мне со своими идиотскими разговорами!

19

Эвелин Пфайфер подошла к окну. Ветер по-прежнему гнал серые облака над окрестностями Ахена. Однако не похоже было, что пойдет дождь.

Она закутала свою восьмимесячную дочурку в меховой мешок, потом усадила в спортивную детскую коляску на высоких колесах. А вот пятилетний Эрик упрямо отказывался надеть голубое зимнее пальтишко с нашитыми пингвинами: оно казалось ему слишком жарким. Смирился он только тогда, когда мать выставила на циновку желтые резиновые сапоги. Теперь он по крайней мере мог шлепать по всем лужам, не опасаясь то и дело, что его призовут к порядку.

Женщина одела стеганое пальто в крупную желтую и коричневую клетку, заперла входную дверь, подергала на всякий случай ручку. Лишь через час с лишним ей предстояло кормить маленькую, а потом заняться приготовлением обеда.

Эрик между тем пересек узкую боковую улочку. На плохо заасфальтированной обочине осталось несколько огромных луж. Издав ликующий крик, мальчик прыгнул в самую середину.

– Эрик, пошли!

Эвелин Пфайфер покатила коляску вниз по дороге, ведущей вдоль лугов и зарослей кустарника в Штольберг. Потом она собиралась повернуть налево, в Краут-хаузен, чтобы оттуда вернуться домой по большому кругу.

Эрик обогнал ее, изображая самолет, руки он раскинул в стороны, губами пытался изобразить шум мотора. За последним домом, где начинался луг и сужалась дорога, он пошел на посадку и приземлился точно перед деревянным желобом, возле которого столпилось несколько коров.

Не выпуская сына из поля зрения, мать с коляской медленно шла следом. День начался так же, как многие-многие другие, и скорее всего он так же и закончится. Вид тоже был надоевший. Вечно эти коровы, живые изгороди, одна и та же дорога.

И тут взгляд ее упал на автомобиль.

Он стоял примерно в двадцати метрах от обочины. Светло-голубой «БМВ» с кёльнским номером.

Не спеша подошла она к машине. Никто не сидел за рулем, внутри было пусто. Больше ничего нельзя было рассмотреть сквозь запотевшие стекла.

Теперь и Эрик добрался до автомобиля. Обеими руками он попробовал открыть заднюю дверцу. Когда у него не получилось, побежал назад, чтоб попытаться открыть багажник. Затем пролез между «БМВ» и живой изгородью.

– Оставь, сокровище, это не папина машина!

Эрик послушался. Но уже собираясь бежать, вдруг обнаружил в траве блестящий предмет. Похож на маленькую ракету, у которой отпилили верхушку.

– Эрик! – теперь уже громче позвала мать. Мальчик наклонился, схватил интересный предмет и

быстро сунул в карман. Мать не любила, когда он что-то подбирал на улице, а потом разбрасывал находки по комнате.

Миновав заросли боярышника, Эвелин Пфайфер снова пошла медленнее. Среди лугов, открывавших дальнюю перспективу, она чувствовала себя увереннее.

Потом она услышала вдали голоса.

По лугу бежали несколько мужчин. Они были в зеленых защитных куртках, в руках у них были предметы, издали похожие на подзорные трубы на штативе. Они размахивали руками и что-то кричали друг другу, но слов из-за расстояния разобрать было невозможно.

Эвелин Пфайфер почувствовала себя окончательно успокоенной. Должно быть, кому-то из этих мужчин и принадлежал голубой «БМВ».

20

В то время, как Илмаз и Бруно, молча, но в общем-то мирно застилали каждый свою постель, в большой комнате вспыхнула первая ссора.

Оливер Клокке, как спортсмен превыше всего ценящий свежий воздух, сразу закинул куртку на верхний матрац двухэтажной кровати прямо у окна. Но пока он извлекал привезенные из дома простыни, на ту же кровать взгромоздил чемодан Карстен Кайзер.

– Ты чего, Кайзер? – возмутился Оливер. – Это же моя койка!

– Твоя? Была твоя, да сплыла. Теперь я ее занимаю. Что, по-твоему, я должен дышать вонищей от ваших копыт?

Включился Йорг.

– А может, вы решите это в честной борьбе? Ну, скажем, в пинг-понг.

– Тоже придумал! – Карстен постучал себя пальцем по лбу.

Все засмеялись – против спортивного Оливера у Карстена не было шансов.

Наконец между обоими протиснулся Олаф и швырнул на постель свою сумку.

– Если вы не можете договориться, я охотно займу это место.

Воцарилось угрожающее молчание.

Оливер Клокке внимательно посмотрел на поклонника команды Шальке и принялся закатывать рукава пуловера.

Потом тихо сказал:

– Убери свои грязные тряпки вниз!

Олаф лишь ухмыльнулся.

– Раз…

Олаф уцепился двумя руками за край постели.

– Два… – продолжал считать Оливер, и звенящий голос его не предвещал ничего хорошего.

Олаф присел на корточки, чтоб затем быстро вскочить на верхнюю постель.

– Три!

Длинный Клокке схватил Олафа за шиворот и снова стянул на пол. Другой рукой он швырнул через всю комнату к двери его спортивную сумку. Сумка ударилась об узкий деревянный шкаф и грохнулась на пол.

Олаф вырвался из рук Оливера и бросился за сумкой. Однако ее уже поднял Маркус Эгерлунд, теперь он держал ее у груди, как в баскетболе.

– Раз, два, три, кто поймает мячик?

Четверо, шестеро рук взметнулись вверх. И прежде чем Олаф подбежал, сумка его, описав баллистическую кривую, приземлилась в руках Карстена.

Олаф оставил Маркуса и кинулся к нему. Но Карстен успел бросить сумку дальше, маленькому Енсу Пальмстрёму, а тот, развернувшись, препроводил ее Петеру Хильтгену.

Запыхавшись, Олаф остановился посреди комнаты. Словно на футбольной тренировке – один гоняется за мячом, остальные передают мяч по кругу. Если игра пойдет всерьез, у него не останется шансов.

Рассвирепев, он оглянулся. И тут взгляд его упал на вещи, которые Петер успел разложить у себя на кровати. Олаф выхватил туго набитую красную туалетную сумку, распахнул окно и выбросил ее во двор.

Вновь на мгновение стало тихо. Потом Петер как бы между делом спросил:

– Ну и как, ты принесешь мне мои вещи?

– Я? Поцелуй меня в зад!

– Лучше не надо, – ухмыльнулся Хильтген и не спеша подошел к окну. Он расстегнул молнию на спортивной сумке Олафа и теперь держал ее на весу двумя руками.

– Что тут у нас?

Олаф втянул воздух и приготовился к ответному удару, но тут распахнулась дверь. Все вздрогнули, ожидая Вейена с его нравоучениями. К счастью, это был всего лишь Илмаз, привлеченный шумом.

– Вы что, переставляете мебель?

– Да так, ерунда, – сказал Оливер. – Малыш вон разбушевался.

– Итак, – повторил Петер свой вопрос, – ты пойдешь?

Олаф молча покачал головой. Петер стал медленно наклонять сумку. Широко расстегнутая молния оказалась сначала сбоку, потом переместилась вниз.

Из туго набитой сумки вывалилась пара кроссовок, потом несколько рубашек и туалетная сумка, наконец все остальное сразу. Петер потряс сумку еще раз, так что вниз полетело содержимое боковых карманов: ручки, карандаш, книги, походный нож. Это было уже слишком. Олаф готов был с криком броситься на Петера, но Оливер и Карстен удержали его. Он в бешенстве обернулся, но тут еще двое схватили его за руки.

– Свиньи! – заорал Олаф. – Отпустите меня! Я из вас котлету сделаю!

Вновь распахнулась дверь.

В проеме стоял директор. Водянистые его глаза быстро обшарили помещение. Оливер заметил, что на Олафе они задержались чуть дольше других, но, возможно, ему показалось. Наконец взгляд его упал на Илмаза, стоявшего ближе всех к двери.

– Что тут такое? – осведомился Хольц. – Турецкий базар или что-то в этом роде?

Илмаз пожал плечами, ища что бы ответить. Жаль, что нет Стефи, она бы за словом в карман не полезла.

– Не похоже, – возразил наконец Йорг Фетчер. – Скорее день всегерманского единства или нечто в том же духе.

Раздались смешки, но под ледяным взглядом директора тут же оборвались.

– У вас три минуты, – отчеканил Хольц, не повышая голоса. – Если и после этого здесь будет черномазый бардак, можете укладывать вещи. И ты тоже, Олаф! Ясно?

У одиннадцати девушек распределение по комнатам протекало более мирно. Услышав от Ренаты, что им выделены две восьмиместные комнаты, они тут же разделились на две почти одинаковые группки. В одной оказались Биргит, Беа и еще четыре «модные куклы», как их называла Стефания. Они постоянно демонстрировали – в зависимости от родительского кошелька и собственного вкуса – новейший шик, рекомендованный журналом «Бригита», или щеголяли бабушкиными платьями из журналов «Браво» и «Карштадт», обливая презрением тех, у кого были только джинсы и куртка. Ирис, Стефи, Сабина, Андреа и Линда сознательно держались от них в стороне.

Стефи и ее компания заняли на женской половине чердачную комнатушку.

Им понадобилось десять минут, чтобы застелить постели, протереть полки в шкафах и устроиться. Линда тут же укрепила плакат с Родом Стюартом в изголовье, Ирис усадила потертого игрушечного медвежонка на подушку, Сабина прикрыла белой скатеркой поцарапанную, выщербленную поверхность колченогого столика.

– А что теперь? – спросила Стефи.

– Пойдем поищем кафе! – предложила Линда.

– Сыграем в пинг-понг! – высказалась Андреа.

– Посмотрим, что делают мужчины, – внесла предложение Ирис, поддержанная энергичным кивком Сабины.

Девушки сбежали на первый этаж, через открытое раздаточное окно в столовой заглянули с любопытством в кухню, где все блестело.

В глубине две женщины мелко резали огурцы, впереди, прямо у окошка, возился с огромной кофеваркой парень лет двадцати.

– Дамы, вы только взгляните! – воскликнула Андреа, показав на длинноволосого. – Самый красивый мужчина на Мёнезее.

Пять девичьих голов просунулись в окошко и принялись разглядывать парня, невозмутимо заливавшего огромное количество воды в бак кофеварки.

– Ты посмотри, Андреа, – хихикнула Линда, – натуральные локоны. Таких теперь не найдешь ни в одном магазине!

– Слишком уж стар! – запривередничала Андреа. – Он мне в отцы годится. И вообще неженки нынче не в моде!

Теперь уже ухмыльнулся несостоявшийся «отец». Явно изучающе взглянул он в лицо Андреа, оценил видневшуюся в окошке пышную верхнюю часть ее тела.

– Бог мой, – парировал он в итоге, – иметь такую дочь – да я бы тут же отрезал себе кое-что!

Женщины на кухне засмеялись, Андреа залилась краской и даже Линда лишилась дара речи. И как всегда одна Стефи не полезла в карман за словом:

– Что же? – спросила она с кажущейся серьезностью.

«Мальчик» тоже принял серьезный вид.

– Волосы, конечно. А что еще?

Энергичный женский голос оборвал вспыхнувший вновь смех:

– Не отвлекайте парня от работы. У этих уклонистов все и так из рук вечно валится!

– Уклонист, а что это такое? – спросила Андреа и оглянулась.

Перед ней стояла женщина лет сорока пяти, невысокая, плотная, но стройная. Темные, начавшие уже седеть волосы собраны были на затылке в узел.

– Уклонисты – это типы, которые уклоняются от службы в бундесвере и потому отбывают гражданскую повинность…

– А еще пожирают маленьких детей! – перебил ее парень. – Но больше всего им по вкусу белокурые немецкие девственницы!

– Девственницы? – насмешливо переспросила Андреа. – Вы понимаете, о чем он говорит?

Снова раздался смех, но жену директора не так-то легко было сбить с толку.

– Что касается его, – сказала она, показывая на длинноволосого, – то он здесь на работе, и вам разрешается разве что посмотреть. К тому же в деревне у него красотка, так что вам рассчитывать не на что.

Она быстро прошла в кухню и изнутри с грохотом опустила закрывающую окошко перегородку.

– Ну и что теперь? – спросила Линда.

– Я пошла играть в пинг-понг! – заявила Андреа. – Вы идете?

Но у остальных желания не было.

Стефи толкнула Ирис в бок и предложила:

– Пошли, посмотрим, что делают мужчины!

21

«Мужчины» слонялись у главного входа, кое-кто подпирал невысокую стену, за которой начинался уходящий вверх склон горы. На сырой глинистой почве стояли два стола для настольного тенниса, сделанные из прочного, не поддающегося действию сырости материала, за ними начинались высокие сосны. Но на природу всем в данный момент было наплевать: со смехом и язвительными комментариями наблюдали они, как Олаф собирает свое барахло, рассеянное по площадке.

– Что здесь случилось? – закричала Стефи через весь двор. – Малыш, должно быть, спутал окно с платяным шкафом?

Олаф, который в этот момент выуживал из небольшого цветника у стены свои трусы, бросил на нее испепеляющий взгляд.

– Заткнись, шлюха! – прошипел он.

Стефи приблизилась вплотную и, насмешливо улыбаясь, взглянула Олафу прямо в глаза. Затем медленно потянула вниз «молнию» стеганой куртки.

Показался плотно облегающий фигуру пуловер из тонкой шерсти, который Стефи нарочно натянула на груди.

Олаф уставился на вырез пуловера, потом быстро взглянул Стефи в глаза и снова опустил голову.

– Так как насчет этого? – спросила Стефи, подражая хриплому голосу Сью Эллен Эвинг, принимающей любовника. – Сколько платишь за часок?

– Старая корова! – прорычал Олаф и размахнулся, но между Стефи и ним тут же оказались Ирис и Сабина.

– Осторожнее! – предостерегла Сабина. Стекла ее очков поблескивали. – Здесь тебе не северная трибуна! И твоя команда сегодня не играет.

Олаф нагнулся, чтобы поднять кроссовки.

– Я им еще покажу, – прошептал он.

– Эй, мужчины! – крикнула Линда остальным ребятам. – Замрите на минутку!

Она сняла с плеча маленький любительский фотоаппарат.

– Несколько фото звезд на память!

Медленно пошла она к парням, останавливаясь два-три раза и нажимая на спуск.

– Внутри наверняка нет пленки! – высказал предположение Оливер.

– Ты все-таки идиот. Сегодня утром я специально зарядила новую кассету.

Стефи, Ирис и Сабина обогнали ее.

– Подожди минутку! – крикнула Сабина. – Если на фото будут только они, это же чистый расход!

Они вклинились между парнями и приняли соответствующую позу. Линда сделала два-три общих снимка, потом Илмаз попросил:

– Сделай один для нас!

Он обнял Стефанию, поцеловал в кончик носа, потом в губы, оторвал на несколько сантиметров от земли и покачал в воздухе.

– Бог мой, – сказала Линда, опуская фотоаппарат, – такая счастливая пара голубков, да тут у любого растает сердце!

В этот миг они услышали рев мотора. Взгляды устремились на дорогу. По ней на большой скорости приближался красный «форд-транзит», он подкатил к главному входу и резко затормозил. Водитель, стройный темноволосый мужчина в заляпанном краской халате, спрыгнул на дорогу. Не удостоив компанию ни единым взглядом, он исчез за стеклянной дверью.

Олаф как раз собрал последние свои вещи и сунул в сумку. Выпрямившись, он бросил еще один злобный взгляд на группу у стены. Затем невольно взглянул в кабину фургона. Раскрыв рот, он уставился внутрь.

– Эй, – шепнул Оливер и подтолкнул локтем Линду, – щелкни-ка его. Такой идиотской рожи у тебя на пленке еще не было.

Светловолосый пассажир, сидевший рядом с водителем, взглянул на парня у автомашины. Потом опустил стекло и высунул голову.

– Убирайся! – рявкнул он. – Нечего здесь глазеть.

Олаф смотрел на него в полном недоумении. Потом закрыл рот, крепко прижал к себе сумку и направился к входу.

22

Онемев от изумления, Отто Хольц уставился на мужчину в заляпанном краской халате, который без стука ввалился в конторку.

– С ума сошел? – выдавил он наконец.

– Чушь. Нужда привела.

– Ладно, пойдем!

Они перешли в крошечное соседнее помещение, наглухо отрезанное от коридора, окна там были плотно завешаны.

– Ключ! – приказал темноволосый.

– Послушай, а если кто-нибудь тебя увидит! Директор нервно потянулся к небольшому деревянному ящику, спрятанному в углу за дверью.

– Не волнуйся! Через три минуты мы уедем! Темноволосый получил маленький, отливающий серебром ключ от какого-то хитрого замка.

– И еще одно. Позвони зятю. Пусть возьмет чемоданчик первой помощи и немедленно мчится к сараю.

– Как ты себе это мыслишь? – взорвался Хольц, но тут же понизил голос: – А если у него сейчас операция?

– Неважно. Он должен!

– Что все-таки произошло?

– Ну и кретин ты, Отто. Совсем радио не слушаешь? Манфред нарвался на пулю. Большая потеря крови. До ночи он останется в сарае, потом мы его заберем. Но без врача он отдаст концы.

Хольц придвинул стул и рухнул на него без сил.

– А, черт! – сказал он. – Так это были вы.

– Да. У Петера есть другой ключ?

Хольц, задумавшись, покачал головой.

– Второй ключ в Камене. Этот положи на старое место.

– Рискованно…

– Чушь. За все годы не было случая, чтоб кто чужой забрел на территорию. Через час все будут в доме. Не нужно, чтобы Петера видели здесь, а потом у сарая. Иди!

Пахман кивнул и направился к двери. Уже держась за ручку, он произнес:

– Одного парня я оставлю здесь. Будет вернее. И знай! Если что случится с шефом – в центре разорвут нас в куски. И тебя в первую очередь!

23

Парочками двинулись они по набережной, отыскивая какое-нибудь заведение. Стефи тесно прижалась к Илмазу, Сабина повисла на Йорге, невысокая Ирис почти исчезла под широкой рукой Оливера.

– Эй вы, – крикнула Линда, вышагивая следом за парочками, – когда я вижу такое, мне делается по-настоящему завидно.

– Зато у тебя твой Род Стюарт! – ухмыльнулась Сабина.

– От этого мне ни горячо, ни холодно!

– Иди, Линда! – Длинный Оливер вытянул свободную руку. – Сегодня вечером мы приглашаем вас к себе. Скажи, кого прихватить для тебя?

– А получится? – засомневалась Сабина. – Дурак Вейен глаз с нас не спустит. Да и Краузе, ничего другого ей не остается, от этого зависит ее будущее…

– Пивная! – крикнул Йорг.

Они бросились через дорогу к маленькой площадке для автомобилей, за которой на склоне горы возвышался желтый двухэтажный дом с мезонином. Узкая каменная лестница вела на террасу, на которой располагался вход. На стене висела реклама.

– Южный берег! – прочитал Оливер.

Сабина с сомнением пожала плечами.

– Выглядит не очень-то оживленно…

Илмаз взбежал по лестнице вверх, чтобы заглянуть в окно, и тут же разочарованно махнул рукой:

– Никого!

Пришлось продолжить поиски.

Улица теперь шла не по самому берегу, густо поросший лесом полуостров вдавался в озеро. От дороги его отгораживала высокая охотничья изгородь, по верху которой была натянута колючая проволока. Лишь метров через пятьдесят они вновь оказались у самой воды.

– Пивная! – крикнул Оливер и первый бросился бегом.

Здесь тоже перед домом устроена была просторная терраса, и тоже не было ни души.

– Выглядит уж очень средневеково, – утешала всех Стефи. – Отель «Как дома», что-нибудь для господ преподавателей на заслуженном отдыхе…

– Я так и знала, Вейен ни за что не выбрал бы турбазу с пивной поблизости, – вздохнула Линда.

– А почему, собственно, Вейен? – спросил Оливер. – Олаф рекомендовал нам этот сарай.

Они поплелись дальше, дошли до пешеходного мостика, по которому можно было перейти на другую сторону озера в Кёрбеке. Семеро подростков сделали несколько шагов, потом прислонились к перилам и уставились на булькающую под ногами воду.

Турбаза отсюда была уже не видна. Поросший лесом полуостров, мимо которого они только что прошли, закрывал обзор. Два лодочных сарая, сложенные из красновато-коричневых бревен, виднелись среди деревьев у самой воды. Как и весь этот кусок берега, они казались необитаемыми.

– Если честно, – выдавил, наконец, Йорг, – здесь даже мухи с тоски дохнут. Спрашивается, что мы будем тут делать целых пять дней. Скучно до смерти.

Подавленные и мрачные, они двинулись назад той же дорогой.

У охотничьей изгороди, отгораживавшей полуостров с лодочными сараями, Илмаз вдруг остановился. Он указал на поворот за вывеской «Южного берега», там только что исчез хвост красного «транзита».

– Слушайте, а разве не эта машина была недавно на нашей базе?

Линда докрутила пальцем у виска.

– К чему это ты? Может, заболел?

– Ну, допустим, – добавил Оливер, – и что с того? Илмаз пожал плечами.

– Не знаю. Но как-то все странно. До того он был у них наверху и тут же уехал. А теперь появляется здесь. Откуда? Мимо нас он не проезжал…

– Что за вопрос, какой-то маляр…

– Вот именно. И что же, за двадцать минут он успел оклеить здесь всю квартиру?

Теперь уже Оливер засомневался, в своем ли Илмаз уме:

– От холода у тебя, наверное, мозги застыли. Он что-нибудь выгрузил и возвращается теперь назад. Мне бы твои заботы…

С восточной стороны на полуостров вела дорога, которую закрывали широкие двустворчатые ворота, рядом была узкая калитка. И через ворота, и через калитку тоже была пропущена колючая проволока.

На верхней перекладине калитки висела табличка с облупившейся белой краской:

ЛОДОЧНОЕ ХОЗЯЙСТВО ГИМНАЗИИ ДЕГРЕВЕРАЛЯ
ВХОД ПОСТОРОННИМ ЗАПРЕЩЕН

– Странное название! – Стефи тряхнула длинными волосами. – Это что, какой-нибудь город?

– Кто его знает, – сказал Оливер, – быть может, какой-нибудь средневековый монах.

– Гимназия! – Сабина презрительно сморщила нос. – Да они все чокнутые. Название, понятное всем, не для них! У моей кузины в школе…

– Взгляните-ка сюда! – Илмаз остановил открывшийся было словесный поток, ведь стоило Сабине начать про кузину, этому не было конца. – «Форд» наверняка выехал отсюда.

Он присел на корточки и показал на свежий след, тянувшийся из ворот, из глубины участка. Потом потрогал отпечатки протектора пальцами.

– Влажные. Но вода в них не собралась. Он проехал здесь после дождя.

– Послушай, Илмаз! – взмолилась Линда. – У тебя что, нет парикмахера, к которому ты бы мог пойти?

– При чем здесь парикмахер?

– При том, что парикмахеру приходится выслушивать все, что рассказывают клиенты, любую чушь…

Илмаз сдался и снова взял под руку Стефанию.

– Вы ничего не понимаете…

– Сам ты ничего не понимаешь! – Стефи запечатлела быстрый поцелуй на мрачной физиономии друга. – Твой красный «форд» подозрительно похож на сериал Джерри Коттона, выпуск тысяча пятьсот сорок семь – «Я и банда лодочного хозяйства».

24

Красный «транзит» вновь покатил в направлении шоссе. На северном берегу Мёнезее Пахман из соображений безопасности предпочел небольшой объезд, чтобы выехать на сорок четвертую автостраду восточнее Зоста. Ему не хотелось дважды проезжать один и тот же полицейский пост.

«В эфире вторая программа западногерманского радио. Одиннадцать часов ноль минут. Передаем последние известия.

Неизвестная до настоящего времени террористическая группа «Ротер штерн» заявила о своей причастности к кровавому инциденту на пограничном контрольном пункте Ахен – Лихтенбуш.

Неизвестный позвонил в 9.15 в корпункт газеты «Билъд» в Рурской области, сообщив, что данное происшествие является актом мести за Улърику Майнхоф и Андреаса Баадера, главарей террористической организации «Роте-Армее-Фракцион».

Представитель министерства внутренних дел заявил, что достоверность данного сообщения не вызывает сомнений. Неизвестный указал подробности, которые могли знать лишь участники происшествия. По его словам, ряд дополнительных обстоятельств также однозначно указывает на то, что речь может идти только о преемниках РАФ…»

Дикторша запнулась. Зашелестела бумага, потом она продолжила.

«Как только что нам сообщили, ахенский инцидент привел к еще одному смертельному исходу. В больнице от тяжелых пулевых ранений скончался двадцатипятилетний таможенный инспектор Стефан Гроль…»

– Класс! – Пахман от радости забарабанил по рулю. – Два один в нашу пользу.

При въезде на автостраду он с удовлетворением отметил, что кружной путь себя оправдал. В поле зрения не было ни одного полицейского.

Пахман взглянул на часы. Времени было достаточно. Стрелка спидометра доползла до ста десяти километров в час и застыла. На чужой машине он не собирался рисковать. Не хватало еще попасть в аварию. Ведь в грузовом отсеке по-прежнему болтался маляр.

Он еще раз последовательно проанализировал утренние события. Старался припомнить мелочи, которые они не учли, ошибки, что могли бы привести к провалу.

Ничего подобного не было.

В нормальной ситуации не следовало бы на этом автомобиле появляться в районе туристской базы. Но ситуация не была нормальной. Да и кто станет обращать внимание на фургон ремонтной конторы возле отеля, ресторана или туристской базы?

Неважно обстояли дела только с шефом. Когда его выгружали, он был без сознания. Лоб в холодном поту, судорожно сжатый рот. Явно состояние шока. Но у Манфреда сильный организм. Если врач прибудет вовремя, он выживет.

Самым трудным было отдраить фургон. Целых десять минут протирали они все, к чему могли прикоснуться дорогой. После этого Пахман подходил к машине только в перчатках.

Оружие они перенесли в лодочный сарай и упрятали в тайнике. Тайник устроен был в полой задней стенке. Чтобы обнаружить, что внутри не хватает сорока квадратных сантиметров площади, пришлось бы точно измерить лачугу. Автомат, из которого Пахман стрелял в Ахене, в один из ближайших вечеров будет погребен в Мёнезее неподалеку от моста. Это был один из важнейших принципов группы – любое оружие используется только один раз.

Из всего арсенала, который размещался в лодочном сарае, Пахман прихватил с собой напоследок лишь крошечный, легкий, как пушинка, пятизарядный револьвер системы «Смит и Вессон», каким пользуются обычно телохранители. Его короткий, длиною только пять сантиметров ствол удобно помещался в кармане заляпанного краской халата.

Тот факт, что в барабане находились только три пат-зона, нисколько не огорчил Пахмана. Он знал, что ему придется сделать еще один выстрел. В единственного свидетеля, которого все еще имела шанс обнаружить полиция.

Шойбнер.

Лучше всего, раздумывал Пахман, будет отъехать на «транзите» в дальний угол какой-нибудь тихой автостоянки и там под шум мотора прикончить обойщика. Через три минуты его бы и след простыл, и пусть полиция ломает голову над трупом.

Человек со шрамом осторожно извлек носовой платок из кармана узких джинсов. В перчатках это было нелегко. Но он ощущал себя профессионалом, а профессионалы никогда не отступают от собственных правил.

Красный «форд» появился в новом промышленном районе Камена около двенадцати. Через узкий проезд между филиалом знаменитой фирмы по производству гардин и супермаркетом он вырулил к плоскому зданию шведской мебельной фирмы. В самом дальнем углу стоянки для автомашин Пахман остановился и взглянул назад, за перегородку.

Дыхание обойщика сделалось прерывистым, взгляд остекленел. Пахло мочой и потом.

Пахман перевернул его на живот и сунул руку в карман своего халата.

Большим пальцем взвел курок. Все готово к выстрелу.

Из предосторожности последний взгляд из окон по сторонам. Пусто.

Фургон не привлек внимания.

Рука с револьвером поползла вниз, за заднюю стенку сиденья. Пахман слегка перегнулся назад и плотно приложил ствол к затылку маляра.

Указательный палец в перчатке на мгновение задержался на спусковом крючке.

Еще секунда, и курок будет спущен, заряд воспламенится и погонит смертоносную пулю в ствол.

Именно сейчас!

В тот же миг рядом с фургоном взвизгнули тормоза.

На мгновение Пахман остолбенел.

Краем глаза он выглянул наружу. Смутно различил зеленую с белым окраску автомобиля.

Полиция!

Пахман тихо положил револьвер у головы Шойбнера, глубже надвинул на лицо малярную каскетку и взялся за ручку наполненного краской ведра.

– Язык за зубами! – прошипел он.

С явным усилием перенес он ведро через перегородку, выдернул ключ зажигания и вылез из машины.

– Что случилось, шеф? – спросил он сидевшего рядом с водителем толстого полицейского, опускавшего боковое стекло.

– У вас не горит задний свет.

– Как? Опять? – Человек со шрамом был само удивление. – Ну и типы в фирме у Боша! Заверили меня, что все буквально вылизали. А с какой стороны?

– Слева! И устраните неполадку, прежде чем отправитесь дальше.

Он милостиво кивнул Пахману и снова поднял боковое стекло. Автомобиль медленно двинулся вперед, но вскоре снова остановился. У Пахмана было ощущение, будто они наблюдают за ним через зеркало заднего обзора.

– Дерьмо!

Теперь возвращаться в машину не годилось. Они наверняка проследят, чтобы он направился к ближайшей технической станции. И кто знает, не нужно ли у «форда», чтобы проверить задний свет, сначала открыть багажную дверь. Конструкторы автомобилей предпочитают порой наиболее сложное решение для самой простой проблемы.

И Пахман решился. Крепко ухватившись за ручку ведра, он с напускным спокойствием не спеша побрел к зданию фирмы «ИКЕА». Похоже, что маляру крупно повезло во второй раз.

25

В комнате для настольного тенниса яблоку негде было упасть. Вслед за автобусом из Хаттингена прибыли школьники из Бергкамена, Ваттеншайда и Гельзенкирхена. Все они толпились теперь вокруг большого зеленого стола. Игра один на один или двое на двое была уже невозможна. Играли в так называемую «карусель»: из восьми, двенадцати начинавших выбывал тот, кто первым промахивался.

С Бруно пот лил ручьями. Он остался последним хаттингенцем в «карусели» – от его ударов зависела спортивная честь города. Вместе с двумя ребятами он сражался теперь против двух девчонок.

Другие участники, выбывшие уже из игры, сидели на красных скамейках вдоль стен и на подоконнике, дожидаясь конца этой партии и начала следующей.

Бруно послал одной из девчонок круто подрезанный мяч и кинулся против часовой стрелки на другой конец стола, чтобы оказаться позади них.

Первая из девчонок, маленькая и курносая, послала целлулоидный шарик на другую половину стола и тут же сорвалась с места сама, чтоб, стоя за ребятами, дожидаться следующего удара.

В итоге Бруно остался один на один с курносой. Несколько мгновений они внимательно присматривались друг к другу, словно желая таким образом нащупать слабые места противника.

– Мануэла, ты должна его выбить! – кричали ученики другой группы.

– Бруно – за тобой Хаттинген! – скандировали Андреа и еще двое-трое из десятого «Б».

Итальянец попробовал послать подрезанный мяч в правый угол. Но в тот же миг белый шарик был отбит тыльной стороной ракетки. Удар следовал за ударом, соперница все больше загоняла Бруно в оборону, заставляя дальше отступать от стола. Затем она вдруг изменила удар и послала мяч к самой сетке. Бруно попытался достать коварный шарик, но удар его пришелся в пустоту.

Аплодисменты на одной, разочарование на другой стороне.

Теперь подавать должна была девчонка. Она точно послала мяч в сторону Бруно и так остро подрезала его, что от удара Бруно шарик тут же оказался в сетке. Ноль-два!

– Эй, Бруно! – заорал Петер Хильтген. – Малышка стоит твоего внимания.

Но Бруно был не настолько уверен в себе. Несколько секунд он вертел шарик в руках, потом примерился – и намеренно ударил так, чтобы шарик отлетел в сторону. Шумное ликование в группе из Бергкамена, разочарование среди хаттингенцев. Бруно устало вытер пот со лба. Девчонка со вздернутым носом улыбнулась, и Бруно улыбнулся ей в ответ.

26

«Даты и господа! В обзоре новостей мы уже информировали вас об инциденте на границе, в результате которого двое молодых пограничников лишились жизни, а третий оказался прикованным к больничной койке. Сейчас мы связались с господином министром внутренних дел, который, несмотря на чрезвычайно напряженный день, любезно согласился ответить на наши вопросы.

Мы встречаемся с вами, господин министр, по печальному поводу.

– Увы, это так, господин Кёниг. Об этом тяжелом преступлении меня проинформировали сегодня утром, когда я направлялся в министерство. Насколько глубоко я был потрясен, не стоит говорить. В Бонне я немедленно отдал распоряжение, чтобы к расследованию происшествия подключилась особая комиссия федерального криминального ведомства.

– Какие конкретные шаги предприняты, господин министр?

– Ну прежде всего мы установили контроль на дорогах во всей Рейнской области, а позже и в Вестфалии…

– Извините, что перебиваю, вас, господин министр, но на это вам потребовалось больше часа.

– Господин Кёниг, вы прекрасно знаете, что в условиях демократии нет и не может быть тотального наблюдения за гражданами. Мы не полицейское государство. С другой стороны, мы, конечно, проанализируем в деталях наши действия и постараемся впредь не повторять собственных ошибок.

– Кто, по вашему мнению, господин министр, стоит за данным преступлением?

– Как известно, наше министерство еще до телефонного звонка в газету «Билъд» заявило, что скорее всего мы имеем дело с левоэкстремистской террористической организацией. Все обстоятельства происшествия подводили к подобному предположению.

– А не мог быть телефонный звонок фальсификацией?

– Исключено. Звонивший указал такие детали, которые на тот момент прессе еще известны не были. Кроме того, характерен выбор слов. Говоривший бегло упомянул фамилии Баадера и Майнхоф, а затем сделал явное ударение на их именах – Андреас и Ульрика. Такая подчеркнуто интимная манера характерна для левых.

– Господин министр, многие в нашей стране полагали, что с терроризмом давно покончено…

– Увы, господин Кёниг, увы. Я и возглавляемое мною министерство, а также весь Христианско-Демократический Союз не разделяем подобных иллюзий. Еще прошлой осенью любой разумный человек должен был понять, что в левых кругах вновь вспыхнула готовность к насилию…

– Хотелось бы, чтобы вы пояснили это нашим слушателям, господин министр.

– Ну, стоит только вспомнить о четко организованных акциях так называемого движения в защиту мира, о насильственной блокаде подъездов к военным казармам, о психологическом терроре против сторонников укрепления военной мощи. За этим, господин Кёниг, стоят не только коммунисты, «зеленые» и другие экстремистские партии.

– Кого вы имеете в виду?

– Давайте называть вещи своими именами. Когда полтора года назад у нас сменилось правительство, многие ведущие политики социал-демократов присоединились к так называемому движению сторонников мира, не останавливаясь даже перед действиями на грани закона. Разве это не подстегивает экстремистские левые круги…

– На мой взгляд, это слишком сильно сказано, господин министр!

– Господин Кёниг, пора перестать видеть вещи в розовом свете. С насильственных акций по отношению к предметам материальной культуры начиналось все в шестьдесят седьмом и шестьдесят восьмом годах, затем последовали насильственные акции против тех или иных должностных лиц в семидесятом и семьдесят первом. И сейчас мы имеем то же самое. Между покушением на американского генерала в Хайдельберге, минированием казарм американской армии в районе Франкфурта-на-Майне и выстрелами в Лихтенбуше существует прямая взаимосвязь. Мы располагаем информацией, что террористические акции будут и дальше иметь место. Главными их объектами являются наши американские друзья и НАТО, незыблемая гарантия нашей свободы.

– Какие выводы мы должны сделать, господин министр?

– Мы не вправе допускать в вопросах внутренней и внешней безопасности либерализма, махровым цветом распустившегося при прежнем правительстве. Социал-демократам предстоит решить, в поддержку демократии или террора они выступают!

– А какой вклад могли бы внести вы, ваше правительство?

– Что нам нужно, так это расширение возможностей полиции по выявлению террористических акций в зародыше, с целью их предупреждения. Бесконечным рассуждениям на тему, допустимы ли в правовом отношении тайные агенты, то есть переодетые полицейские, в уголовной и экстремистской среде, должен быть положен конец. Подобная мера необходима. И я хотел бы подчеркнуть еще раз: необходим федеральный закон о полиции, дающий нам возможность совместных действий в особых случаях, позволяющий оснастить полицию новыми видами оружия и избавляющий от юридического крючкотворства, мешающего нашим парням в чрезвычайных обстоятельствах немедленно вытащить пистолет. Законы должны защищать государство и верных его слуг, но не врагов государства.

– Господин министр, благодарю вас за интервью».

27

Законодательницы мод были возмущены. С недовольными личиками стояли они в посудомоечной туристской базы, рассматривая с нарастающим омерзением гору грязной посуды, которую подвозили на тележках. Недоеденные картофелины, обглоданные кости, плавающие в белой жиже кусочки огурца – все это и в самом деле выглядело далеко не аппетитно.

– Что случилось? – спросила Рената Краузе у превратившихся в соляные столпы граций. – Ревматизм разыгрался?

Беа сунула практикантке под нос свои свеженамапикюренные пальчики.

– Надеюсь, вы не думаете, что этими руками я стану соскребать все дерьмо?

– А почему бы и нет?

– В жизни не делала ничего подобного.

На мгновение практикантка потеряла дар речи, потом спросила:

– Скажи, Беатрикс, тебе никогда дома не приходилось мыть посуду?

– Мне?! – Глаза Беа расширились от ужаса. – А на что тогда вообще мамочка? Старик приносит бабки, я занята учебой, мамаше остается домашнее хозяйство.

Насмешливые смешки. Отбывающий гражданскую повинность парень, давно уже дожидавшийся у посудомоечной машины, покрутил пальцем у лба.

Биргит почувствовала себя обязанной поддержать закадычную подругу:

– Я тоже не стану этого делать!

– Почему же?

– Тут можно подцепить какую-нибудь гадость!

Парень ухмыльнулся и протянул красоткам свои руки.

– Как, по-вашему, они выглядят?

Биргит невольно взглянула на изящные, тонкие пальцы с аккуратно подстриженными ногтями.

– Довольно чистые, – признала она в конце концов.

– Может быть, язвы или экзема?

– Насколько я вижу – нет.

– То-то. А знаешь, что я делаю этими руками в сем благородном заведении?

– Мне-то какое дело? – надменно спросила Биргит.

– Много разных вещей, мышка. К примеру, прочищаю засорившиеся унитазы, когда леди вроде тебя швыряют туда использованные тампоны!

Беа отступила на шаг.

– Прочищаешь руками?

– Ну, естественно…

Гробовая тишина.

Девицы уставились на парня так, словно им явились граф Дракула, дьявол и популярный рок-певец в едином облике.

Биргит нашлась первой.

– Ну и что? Это твоя работа! Мог бы пойти служить в бундесвер.

Когда этого никто не ожидал, подала голос Елизавета. Привычным движением она откинула челку со лба и заявила:

– Я тоже нет это делать!

– Нет? – Парень уперся кулаками в бока.

– Нет! Мне нет нужно работать кухня!

– Полька? – с участием осведомился длинноволосый.

– Я? Я нет полька, я немецкий!

– Слушай, киска! – Тон парня становился понемногу угрожающим. – От молитв тарелки чистыми не станут.

– Мы заплатили!

– Сколько же? Как за отель?

– Двадцать марок за день!

– Так вот, мышка. Или ты немедленно доплатишь шестьдесят марок, тогда тебе не нужно мыть посуду, и я даже постелю тебе постель, если ты того пожелаешь. Если нет – бери сейчас же тарелки, соскребай остатки еды в зеленое ведро и загружай в машину!

Затем он показал на Беа и скомандовал:

– Милочка, ты будешь помогать польской графине! Остальные берут полотенца, вытирают чистую посуду и убирают ее вон в тот шкаф. Кто не хочет, может выметаться через десять минут с барахлом на улицу. Всем ясно?

Прежде чем заняться своим делом, он бросил быстрый взгляд на практикантку. Та улыбнулась и подняла вверх большой палец.

28

Обермейстер полиции Хаггеней, двадцати девяти лет, направлялся в патрульном «пассате» к зданию полиции, чтобы сдать дежурство. Георг Лузебринк, тридцати восьми лет, обервахмистр и начальник патруля, сидя рядом с ним, лениво жевал резинку. В последний раз за сегодняшний день проезжали они по новому промышленному району.

– Давай-ка еще раз к «Эльху», – приказал Лузебринк.

– Что, покупки собираешься сделать?

– Чушь. Хочу еще раз взглянуть на фургон.

– На какой фургон?

Хаггеней давно уже забыл про тот случай. Лузебринк напомнил.

– Совсем с ума сошел! – возмутился Хаггеней. – Мы уже, считай, закончили!

– Поезжай! Кому сказано!

«Форд» все еще стоял на старом месте.

Патрульный автомобиль с позывными «Хельвег 12–16» остановился рядом.

– Ну и что дальше? – спросил Хаггеней.

Этого Лузебринк тоже не знал.

– И все-таки очень странно, – заметил он вдруг. – Взгляни, там за домом он красит, а здесь оставляет свой драндулет. Ты видел когда-нибудь маляра, который по доброй воле станет тащить ведро с краской через всю пустую стоянку?

Повинуясь внезапному приливу служебного усердия – первому за последние шесть или семь лет, – Лузебринк вылез из автомобиля. Кряхтя, поднялся он на подножку «транзита» и заглянул внутрь. Однако, кроме забытого термоса, на полке рядом с приборным щитком разглядеть ничего было нельзя.

Хаггеней нетерпеливо нажал стартер. Глухой стон внутри фургона потонул в этом шуме.

Лузебринк разочарованно уселся на свое место.

– И все-таки это странно, – упорствовал он. – Надо сообщить следующей смене. Пусть глянут еще раз.

29

Почти в полном составе десятый «Б» расселся на низенькой ограде перед туристской базой. Вейен назначил прогулку в деревню, и все дожидались шестерых фей, подвергавшихся истязаниям в посудомоечной. В разрыве между облаками блеснул робкий солнечный луч – погода явно, хотя и медленно, улучшалась.

Наконец явились богини. Лица у них были мрачными, словно Мёнезее в февральские сумерки.

Вейен снова пересчитал всех по головам. Затем вывел строем за ограду, на другую сторону улицы. Там он занял место в голове колонны, дав указание практикантке следовать в арьергарде, дабы подгонять отстающих, врачевать натертые ноги и спасать утопающих. Вид у него был такой, словно они отправлялись в опасную для жизни экспедицию по Скалистым горам.

Поначалу «модные куклы» держались ближе к боссу. Плотно окружив его со всех сторон, они затеяли увлекательнейшую дискуссию о самых модных лавках и фасонах стрижки. Траугот блаженствовал.

Стефи со своей компанией держалась – наполовину осознанно, наполовину случайно – в хвосте колонны, чтобы быть ближе к практикантке. Какое-то время она молча шагала рядом с Ренатой, потом спросила напрямик:

– И как это вы выдерживаете с такой скотиной? Рената вздрогнула и попыталась разыграть недоумение:

– О ком ты?

– А, бросьте, все вы прекрасно понимаете. Вейен обращается с вами точно так же.

Рената задумчиво взглянула на девушку. Как и большинство учителей, она предпочитала не обсуждать с учениками своих коллег. Когда-нибудь это обязательно выплывет, и тогда оскорбленные педагоги буквально размажут тебя по стене. Да и вообще, к чему это перемывание косточек, которого она терпеть не могла.

Но Стефи выдержала взгляд практикантки, казалось, она хотела сказать: можешь на меня положиться, я не болтаю.

– А как ты выходишь из положения? – задала Рената встречный вопрос.

Стефи пожала плечами:

– Я знаю, что мне он ничего не может сделать.

– Вот видишь, и я исхожу из этого.

Колонна между тем миновала участок с двумя сараями. Мимо ворот со странной надписью прошли последние.

Внезапно Илмаз остановился. Там, где забор подходил вплотную к озеру, в одном месте он здорово завалился, можно было просто его перешагнуть, не зацепив даже штанами о колючую проволоку. Практикантка и Стефи о чем-то оживленно болтали – момент был благоприятный.

Он перешагнул изгородь и подкрался, прячась за деревьями, поближе к сараю. Тут он обнаружил, что на участок прибыл еще один гость – почти вплотную к сараю стоял темно-синий «ауди-100».

Илмаз помедлил. Подойти ближе? Уж очень хотелось ему узнать, что происходит в этих таинственных строениях, имеющих внешне такой заброшенный вид и столь часто принимающих гостей. А с другой стороны – если его, турка, здесь застукают? Плохой расклад…

Но стоило ему повернуть назад, как в правом сарае скрипнула дверь, одна из четырех выходящих на озеро.

Илмаз сжался, боясь шелохнуться.

Дверь распахнулась, появился человек невысокого роста. Илмаз успел лишь разглядеть, что это мужчина в низко надвинутой шляпе, с чемоданчиком врача в руке. Юноша втянул голову, надеясь, что его не заметят.

Лишь когда мужчина отошел на несколько шагов от сарая, дверь захлопнулась. Илмаз отчетливо услышал, как внутри задвинули засов. Потом послышались торопливые шаги. Дверца автомобиля захлопнулась, мотор взревел. Водитель разворачивался, чтобы подъехать к воротам.

Илмаз осторожно выглянул из укрытия.

Мужчина вышел из машины и распахнул створки ворот. Затем выехал на улицу, снова вылез и запер ворота. Снова хлопнула дверца, мотор заработал на больших оборотах, и автомобиль рванул с места в направлении турбазы.

Турок еще с полминуты оставался в укрытии. Он почувствовал, как лихорадочно бьется пульс и дрожат руки.

Лишь когда шум мотора совсем смолк, Илмаз поднялся с колен и прошмыгнул назад, к повалившейся ограде. Быстрым шагом он догнал класс.

30

Пока Эвелин Пфайфер прибиралась на кухне, муж, устроившись в маленьком кабинете, просматривал бумаги клиентов, назначенных на прием во второй половине дня. Тихо играло радио. Потом начались последние известия, и он сразу прибавил звук.

«В эфире вторая программа западногерманского радио. Четырнадцать часов, ноль минут. Слушайте последние известия.

Интервью, данное в понедельник министром внутренних дел западногерманскому радио, вызвало в Бонне острые политические разногласия. Косвенным образом министр обвинил соииал-демократов в нарастании новой волны терроризма.

Представитель СДПГ подчеркнул, что члены его партии принимали участие исключительно в мирных акциях протеста. Он напомнил, что именно социал-демократическое правительство превратило в начале семидесятых годов федеральное ведомство уголовной полиции и федеральную пограничную охрану в мощный инструмент государственного аппарата. Лишь в федеральном ведомстве уголовной полиции за десять лет число штатных должностей возросло более чем втрое, финансовый же баланс увеличился в десять раз. Вот почему чудовищным выглядит обвинение СДПГ в игнорировании вопросов внутренней и внешней безопасности. Однако партия и впредь будет занимать критическую позицию по отношению к всеобщему федеральному закону о полиции. Никто в Мюнхене не имеет права решать, что должна и чего не вправе делать полиция в Кастроп-Раукселе.

Полиция продолжает розыск…»

Вальтер Пфайфер снова приглушил звук и сосредоточенно углубился в работу, пока без четверти три не раздался писк его наручных часов.

Адвокат дописал фразу, захлопнул скоросшиватель и сунул его в черный «дипломат». На бегу допивая чашку кофе, он влетел в кухню.

– Мне пора, дорогая, – сказал он, бегло поцеловав жену. – Обед был чудесен. А кофе просто потрясающий!

Эвелин устало улыбнулась:

– Это ты говоришь всегда. Но ты путаешь дом с отелем. Ты появляешься дома, чтобы только поесть и выспаться.

Пфайфер недовольно сморщил лоб. Он не любил подобных разговоров, особенно когда торопился, когда поджимало назначенное время встречи.

– Попрощайся хотя бы с сыном. Скоро он станет называть тебя дядей.

– Хорошо.

Пфайфер прошел в гостиную, где Эрик со стопкой детских книг устроился в его любимом кресле.

– Привет, мой мальчик! Поцелуй папу!

Эрик вскочил и потянулся губами к отцовской щеке. При этом книги слетели у него с колен и грохнулись на пол. А с ними упал еще какой-то предмет – длинный, блестящий, он со звоном ударился о латунную ножку кресла.

Пфайфер наклонился, поднял книги и снова положил Эрику на колени. Тут он заметил кусочек металла.

– Откуда у тебя это? – спросил он.

– Что, папа?

– Патронная гильза. Ею кто-то стрелял. Где ты ее взял?

Эрик всхлипнул. Теперь красивую вещь поминай как звали!

– Там сбоку, у дороги, стояла машина…

– Какая машина?

– «БМВ». Большая.

– А какого она цвета?

– Синяя, и блестит как металл…

Пфайфер бросился на кухню.

– Скажи, Эвелин, ты видела на дороге машину?

– Машину?

Молодая женщина кончиками пальцев потерла переносицу. Потом вспомнила:

– Да, вроде какая-то стояла. «БМВ». Теперь, наверх нос, уже уехала. А что случилось?

Через пятнадцать минут тихий переулок стал похож на военный лагерь.

Несколько полицейских машин перегородили участок дороги между последними домиками и местом, где кончалась живая изгородь из боярышника. Полицейские теснили любопытных, сбежавшихся неведомо откуда. Раздался рокот вертолета. Он завис на несколько секунд над местом действия, потом медленно приземлился на лугу. Коровы в ужасе кинулись врассыпную.

Пуш, Локамп и Херцог бежали по лугу. Друг за другом они осторожно протиснулись между рядами колючей проволоки. На дороге они остановились и принялись внимательно разглядывать автомобиль, из-за которого полиция напряженно прочесывала весь округ.

– С этой стороны ящик цел, – произнес, наконец, Локамп. – Если пограничник и в самом деле попал, пуля где-то внутри…

– Или в чьем-нибудь животе, – добавил Пуш.

Он присел на корточки. Наклонив голову, он сосредоточенно изучал дорожное покрытие. За исключением нескольких желтых комков глины у левого колеса покрытие было чистым.

– Порядок работы следующий…

Пуш выпрямился, Херцог тут же извлек блокнот и карандаш.

– Трое подходят к машине с этой стороны. Предварительно собрать комочки глины. Одновременно заходим цепью. Исследуем местность на расстоянии пятнадцати метров спереди и сзади от автомобиля. Вдоль живой изгороди. Ширина поиска от кустов до середины проезжей части. Есть возражения?

Локамп и Херцог молча покачали головами. Их шеф был сторонником системного подхода и лишь в чрезвычайных обстоятельствах допускал небольшие отклонения от правил.

Со стороны деревни послышалась полицейская сирена, замигал голубой свет. Колонна автомашин чрезвычайной комиссии достигла улицы пастора Гау и теперь медленно просачивалась сквозь заграждение.

В это время остальные полицейские пытались вычленить из любопытной толпы жителей близлежащих домов, чтобы допросить их в качестве свидетелей. Новицкий вместе с сотрудницей из Ахена немедленно направился к Пфайферам, чтобы подробно допросить Эрика и его родителей.

– Шеф.

Херцог подошел ближе.

– Похоже, они скрылись на каком-то большом автомобиле. Мы обнаружили несколько следов протектора. Должно быть, какой-то фургон.

– Марка?

– Шеф! – Херцог протестующе развел руками. – Как мы можем сейчас это установить? Данных о ширине автомобиля у нас все равно пет…

Меж тем в зону оцепления прибыл еще один радиофицированный полицейский автомобиль. Пока пожилой сотрудник комиссии разговаривал по радиотелефону, громко повторяя услышанное, молодой его коллега тщательно записывал каждое слово. Потом он вылез из автомобиля и передал Пушу записку.

– Номер был снят двадцать восьмого апреля в Дюссельдорфе с «БМВ», оставленного на Пёнсгенштрассе!

Советник вопросительно поднял брови. Другой ухмыльнулся:

– Небезгрешная улица…

Специалисты по отпечаткам пальцев покончили с двумя дверцами со стороны водителя. Начальник группы, лысый и с огромными усами, со вздохом выпрямился, потер онемевшую спину и направился к Пушу.

– Отпечатки?

– Бывалые люди. Все протерто. Позже кто-то еще побывал здесь, но явно не взрослый…

– Тогда открывайте!

В то же мгновение они смогли заглянуть внутрь – набор ключей и отмычек в комиссии был настолько разнообразен, что не составляло труда отомкнуть любой серийно изготовленный замок на всем пространстве от Фленсбурга до Боденского озера.

Взгляды всех обратились на правую заднюю дверцу. Помимо двух пробоин в обшивке автомобиля всеобщее внимание приковали два бурых кровавых пятна на внутренней обивке и на сиденье.

Херцог присвистнул сквозь зубы:

– Выходит, этот Шульц все-таки попал!

– Даже дважды.

– Отличные выстрелы!

– Неужели он ранил двоих?

Один из полицейских осторожно залез внутрь и принялся внимательно осматривать потолок кабины и сиденья.

– Все цело, – доложил он через какое-то время. – А если это так…

– …Тогда пуля до сих пор находится в чьем-то теле.

Засверкали блицы: внутренность автомобиля фотографировалась с самых разных точек – общий вид и отдельные детали. Потом другой сотрудник комиссии вполз внутрь и аккуратно взял пробы со всех пятен. Одну за другой подавал он коллегам пластиковые пластинки, на которые соскребал частички обивки кабины. Они тут же исчезали в различных пакетиках, на которые немедленно наклеивались этикетки.

Эксперт по оружию обнаружил несколько патронных гильз на полу в передней части кабины, осмотрел их и удовлетворенно кивнул:

– Девятимиллнметровые. И совершенно точно: стреляли из автомата, состоящего на вооружении бундесвера. Такие царапины оставляет только гильзоизвлекатель автомата «Пистолет-пулемет-2», когда выбрасывает из ствола пустые гильзы.

– Пробы крови и гильзы немедленно в Висбаден, – распорядился Пуш. – А что там с номером шасси?

Капот двигателя был открыт. Полицейский списал цифры и с запиской помчался к радиофицированному автомобилю.

Через три минуты они получили ответ: «Машина также украдена. В ночь с седьмого на восьмое марта. Бохум, университетский городок».

Пуш насторожился. Сочетание «университетский городок» было ему знакомо. Где-то он уже на него натыкался.

– Хинтербруннер! Пусть они там посмотрят дела группы Баадера и Майнхоф, места преступлений. По-моему, мы однажды уже регистрировали этот «университетский городок». Позвоните, если нужно, в полицайпрезидиум Бохума…

В отличие от уроженцев Рура Пуш, как и многие, произносил слово «Бохум» неверно. Локамп, родившийся в Ванне-Айккеле, болезненно вздрогнул при этом отрывистом, коротком «о». Никогда этому не научиться, подумал он.

Нетерпение, терзавшее Пуша несколько часов подряд, теперь ушло: с обнаруженным автомобилем им предстояло немало потрудиться. Что из всего этого получится, другой вопрос. Во всяком случае, вытягивающему душу бездействию пришел конец. В его сознании медленно складывалась общая картина преступления.

Со скрежетом открылся багажник. Громкие крики вернули Пуша к действительности.

– Труп!

Одним прыжком советник уголовной полиции оказался возле машины. В багажнике лежало окоченевшее тело молодого мужчины: короткие темные волосы, зеленая рубашка, черные кожаные штаны, сапоги.

– Ему должно быть не более двадцати! – высказал предположение Херцог.

Невольно его бросило в дрожь:

– Я предпочел бы прямое попадание в черепушку… При попытке вытащить убитого возникло осложнение – труп уже окоченел.

В конце концов юношу все-таки уложили на алюминиевую фольгу, расстеленную на асфальте рядом с машиной.

Полицейский врач, прежде чем присесть на корточки рядом с убитым, извлек из кармана металлическую коробочку и затушил там окурок. Потом снова убрал коробочку в карман. Один из его товарищей однажды вот так забыл окурок в трех метрах от трупа. С тех пор ему доверяли разве что относить медицинские халаты в химчистку.

Внешне спокойно, но внутренне подобравшись, Пуш наблюдал, как врач исследует труп.

– Ну? – спросил он, когда тот снова поднялся.

Сначала врач стянул тонкие, прозрачные резиновые перчатки и закурил новую сигарету. Пока специалист по отпечаткам пальцев занимался руками покойника, он пояснил:

– Трудно сказать. При нынешней температуре воздуха – между шестью и двенадцатью часами, так я полагаю. Подождем данных измерения температуры в прямой кишке.

– Причина смерти?

– Довольно однозначна. Нарушение сердечной деятельности. Мгновенный шок, большая потеря крови – все вместе. Рана похожа на попадание девятимиллиметровой сплюснутой пули, значит, это выстрел пограничной охраны.

– Херцог, – приказал Пуш, – пусть техники еще раз обследуют дверцу, может, пуля задела там какую-нибудь штангу и от этого сплющилась. Она ведь могла уже деформированной войти в тело. А от вас, доктор, мы прежде всего ждем пулю…

Все молча смотрели на убитого молодого человека. Первым вспомнил о деле Херцог:

– Уносить? Пуш возразил:

– Сначала разденьте. Прямо здесь!

Трое склонились над мертвым, чтобы стянуть с него одежду. Четвертый стоял рядом с обязательным набором пластиковых пакетов: на каждый предмет по пакету. Кроме того, он держал наготове несколько различной величины ножниц. В случае затруднений можно было разрезать несколько швов. Пятый ожидал с перевешенным через плечо портативным магнитофоном, уже включенным на запись, чтобы немедленно запротоколировать результаты осмотра.

– Пара сапог, цвет черный, натуральная кожа, высота три четверти. Подошва кожаная, с выраженным тиснением, размер… взгляни-ка, да, вот есть, сорок первый, спасибо, теперь другой. Эй, вы мне все закрыли. Вот теперь хорошо. Итак, штаны, застежка-«молния», смотри не прищеми ему то, что может еще понадобиться в раю, бог мой, штапы-то у него все мокрые…

Локамп слегка тронул Пуша за рукав и отвел на несколько шагов в сторону.

– Что-то тут не то, Вальтер. Когда я смотрю на этого парня – короткая стрижка, кожаные штаны, сапоги – и это «Ротер штерн»? Левые ведь во всем мире одеваются совсем не так…

Пуш, улыбнувшись, взглянул на своего помощника:

– Ерунда, Хорст! Левые с газетных полос – развевающаяся грива и синие джинсы – это же щепки. С ними у наших друзей ничего общего…

31

Примерно в то же время пожилой человек нетвердым шагом пересекал автомобильную стоянку возле большого мебельного магазина в центре нового промышленного района Камепа. Люди удивленно оборачивались ему вслед. На вид лет пятидесяти пяти, солидный выпирающий живот, и, несмотря на холод, одет лишь в малярный комбинезон да заляпанную краской клетчатую рубашку.

Мужчина с трудом распахнул большую стеклянную дверь и ощупью побрел вдоль стеклянной стенки. За второй дверью он попал в толпу, потерял равновесие и повалил рекламный стенд. Он рухнул возле бюро справок и информации.

32

В подавленном настроении возвращался десятый «Б» по пешеходному мостику на южный берег. Они провели незабываемые часы, расширяя свой культурный кругозор и совершенствуясь физически.

Началось с того, что Вейен отпустил их аж на целых пять минут в дешевый магазинчик на кёрбекском рынке, чтоб пополнить запасы продовольствия на ближайший вечер. Две продавщицы не были морально готовы к столь массовому наплыву в межсезонье и лишь мешали друг другу, в огромном количестве отпуская кока-колу и орешки юным клиентам.

Затем Вейен заставил проскучать всю группу в деревенской церкви Кёрбека целых сорок минут, исполнив соло на культурно-историческую тему. Стефи и Илмаз в конце концов отыскали укромный уголок и обнимались там до тех пор, пока их не прогнал возмущенный служка. Вейен сумел также мужественно противостоять искушению свернуть в кафе-мороженое «Венеция». Он вывел отряд из населенного пункта в северо-западном направлении и заставил промаршировать три или четыре километра к церквушке, которая благодаря своим округлым формам являлась несомненно историко-архитектурным аттракционом номер один между Северным полюсом и Венецией.

Здесь Маркусу Эгерлунду удалось завоевать особую благосклонность Траугота. С колокольни церквушки свисала прямо во внутренний зал веревка от колокола. Маркус долго размышлял, не дешевая ли это подделка, В конце концов он пал жертвой исследовательского духа. Поднявшийся трезвон разбудил не только древние стены, но и пришедшего в истеричное состояние Вейена, заклеймившего данный опыт как позор школы.

Мученики собрались в конце моста. Траугот настоятельно просил не отправляться без его надзора по полному опасностей пути вдоль берега, то и дело подчеркивая, что дальнейшее игнорирование высших указаний потрясает самые основы его педагогического существования.

Стефи, Илмаз и пятеро или шестеро других учеников небрежно облокотился на шаткие перила, поджидая отставшую часть класса. Йорг и Оливер плевали в воду, соревнуясь, чей продукт течение быстрее унесет под мост. А Илмаз все поглядывал на полуостров с двумя сараями, где, казалось, все вымерло.

К ним приблизилась группа из Бергкамена, тоже совершавшая прогулку. Девушка в бледно-желтом мохеровом пуловере и белых вельветовых брюках отделилась от группы, направившись к Илмазу. Она была почти одного с ним роста – белокурые, слегка завитые волосы, взлохмаченная челка и дерзкие светло-голубые глаза.

Облокотившись на перила рядом с Илмазом, она легонько толкнула его в бок и спросила:

– Можно с тобой кое о чем поговорить?

– Мне уйти? – поинтересовалась Стефания, отнюдь не предпринимая, впрочем, подобной попытки.

– Зачем? – Девушка мотнула головой и улыбнулась. – Скажи, тот блондин сзади – это кто?

Илмаз взглянул в другую сторону.

– В голубой куртке? Это Бруно.

– Ara. A y него есть подружка?

Илмаз с интересом взглянул на девушку.

– Ты что, положила на него глаз?

– Не я. Моя подруга. Вон та, на другой стороне…

Она кивнула в сторону маленькой курносой партнерши по настольному теннису, которая до обеда по меньшей мере раз десять заставила итальянца нагнуться за шариком.

– Ее зовут Мануэла. А меня Мартина.

Илмаз покачал головой.

– Нет. В данный момент у него нет подружки.

Мартина немного помялась, прежде чем сказать главное:

– А как бы сказать ему, чтоб сегодня вечером пришел к нам? После ужина мы организуем у себя в комнате небольшое торжество.

И тут Илмаз залился краской.

– Жаль, – сказал он наконец, – у нас… у нас сейчас не очень хорошие отношения. Дурацкая история. Скажи лучше ему сама.

– О черт! – Мартина вздохнула. – Такое ведь приходится устраивать не каждый день. Но чего не сделаешь для счастья лучшей подруги…

33

В 17.38 вертолет чрезвычайной комиссии уже висел над промышленным районом Камена. Толпа любопытных наседала на ограждение вокруг красного «транзита». Возле машины находилась лишь небольшая группа специалистов, которую спешным порядком затребовали из Дортмунда.

Пуш бросил беглый взгляд внутрь «форда» и осмотрел найденное оружие. Производство, калибр и укороченный ствол укрепили его во мнении, что комиссия имеет в данном случае дело отнюдь не с любителями.

Он подозвал распоряжавшегося до сих пор полицейского, показал на Херцога и коротко бросил:

– Теперь командует он!

Потом сел в поджидавшую патрульную машину. Его сопровождал Левандовский, привезший с собой целую кипу «книжек с картинками» – фотографии террористов. Шойбнеру предстояло просмотреть сотни фотографий людей, классифицированных федеральным ведомством уголовной полиции, как «экстремисты, левые, имеющие склонность к насилию».

Автомобиль сорвался с места. Мигалка и сирена расчищали путь к полицейскому управлению на Постштрассе. Пуш равнодушно глядел в окно. Мысленно он уже репетировал предстоящий допрос.

Сотрудник каменской уголовной полиции встретил их у входа в управление.

– Альке, – представился он.

– Пуш. Где свидетель?

Альке сочувственно развел руками:

– В больнице. У него окончательно сдали нервы, и после первых же вопросов он впал в тяжелое состояние. Пуш велел соединить его с евангелической больницей. Через несколько минут к телефону подошел дежурный врач.

– Этот человек в состоянии отвечать на вопросы?

– Исключено. Сердечно-сосудистый коллапс. Пациент на капельнице, ему необходима ночь полного покоя. До завтрашнего дня ничего предпринять невозможно.

Пуш шумно швырнул трубку на рычаг, ударил кулаком по столу:

– Проклятье!

Альке внес огромный поднос: кофе и бутерброды.

– Вы, наверное, проголодались…

Пуш действительно проголодался. После завтрака в Висбадене у него маковой росинки во рту не было. Но охотничий азарт до настоящего момента подавлял голод.

– Смешно, однако, – завел разговор Альке, – двое наших патрульных оставили днем для другой смены записку.

– Ну?

– Они ведь видели человека, оставившего «форд» на стоянке.

У Пуша застрял кусок в горле. Широко раскрытыми глазами он уставился на Альке.

– Один даже с ним разговаривал…

– И где же эти друзья сейчас?

– Дома…

– Вы ошиблись, господин Альке, – сказал Пуш. – Они уже направляются сюда. Или я не нрав?

Обоим полицейским и в самом деле понадобилось не больше времени, чем длилась сводка новостей в 18.00.

«Федеральный канцлер сделал заявление, в котором подчеркнул, что глубоко возмущен жестокостью террористов, убивших сегодня утром двух пограничников и тяжело ранивших третьего. В телеграммах, направленных родственникам погибших, выражены глубокие соболезнования и обещана немедленная помощь любого характера без соблюдения обычных формальностей.

Относительно имевших место разногласий между министром внутренних дел и представителем правления СДПГ канцлер заявил, что перед лицом столь жестокого террора сведение мелких межпартийных счетов неуместно. Буквально он сказал следующее: «Наша страна в опасности. В подобной ситуации все демократы обязаны выступить единым фронтом. В стране не должна повториться итальянская ситуация».

Сдвинув каблуки и выдвинув вперед подбородки, Лузебринк и Хаггеней вот уже пять минут стояли навытяжку перед письменным столом заместителя начальника отделения. За хорошо знакомым столом расположился на сей раз не добрый их приятель по картам Эмиль Вестеркотте, а незнакомый чиновник в штатском, устроивший им разнос по всем правилам искусства.

– Скажите, – осведомился неизвестный, – сколько времени вы уже осчастливливаете своим присутствием здешнее учреждение?

– Э-э-э… – Лузебринк запнулся, осторожно проглотил сладкий леденец и быстро подсчитал в уме, – девятнадцать лет и четыре месяца…

Холодные серые глаза незнакомца обратились теперь на Карла-Хайнца Хаггенея, которого доставили в тренировочном костюме прямо из его кроличьего загона.

– А вы?

– Девять лет, господин, господин… – ответил обервахмистр полиции Хаггеней, беспомощно замолкнув в конце.

– Черт подери! – С наигранным удивлением незнакомец грохнул кулаком по столу. – Выходит, за общих тридцать лет службы на вас двоих приходится всего три повышения в звании. Примите мое восхищение. Камен, неограниченные возможности сделать карьеру – так?

Георг Лузебринк мрачно смотрел на чиновника с серыми глазами.

– Скажите, Лузебринк, – начал тот снова и впервые изобразил подобие улыбки, – тому, что необходимо застегивать ширинку, покидая клозет, вы научились, так ведь?

Лузебринк непроизвольно кивнул.

– Ну вот, – с удовлетворением констатировал незнакомец и вдруг резко повысил голос: – А что неизвестный водитель в любых обстоятельствах обязан предъявить документы – это в ваши дурьи головы за двадцать девять лег и четыре месяца службы так и не вбили?

Карл-Хайнц Хаггеней попытался выгородить старшего.

– Знаете, – попробовал возразить он, – тот парень выглядел совсем безобидно, у меня-то уж глаз наметан…

– Безобидно? Этот безобидный малый стрелял утром в трех ваших товарищей. А вы, кретины, упустили его.

При слове «кретины» Альке, стоявший у окна, болезненно вздрогнул. Почему он не поможет им, мучительно задавался вопросом Лузебринк.

– Ослы деревенские!

Усталым взмахом руки Пуш подвел черту, со свистом выдохнул из легких с полкубометра воздуха и тихо, так, что чувствовалось, что гнев его начал спадать, произнес:

– А теперь проверим, есть у вас хотя бы глаза?

Он нажал клавишу записи портативного магнитофона и жестом подозвал Лузебринка:

– Как выглядел этот ваш безобидный малый?

Запинаясь, Лузебринк стал давать показания. Затем подошла очередь Хаггенея. Оба отвечали из лучших побуждений, действительно стараясь помочь следствию.

Альке в начале допроса достал блокнот и принялся быстро записывать ответы. Теперь он подал Пушу аккуратно исписанный лист бумаги.

Описание преступника:

Пуш задумчиво глядел на лист бумаги. Затем жестом подозвал обоих и перевернул так, чтобы они могли прочесть. Хаггеней при чтении шевелил губами и водил пальцем по строчкам.

– И которого же из двоих мы должны теперь искать? – спросил Пуш.

Унылое молчание.

В конце концов советник указал на дверь:

– А теперь вы сможете очень мило провести вечер.

Там сидит дядя, который будет показывать вам книжки с картинками.

Мрачное выражение на лице Лузебринка растаяло – он почуял избавление.

– Да, пока не забыл! Это не останется без последствий. Не удивляйтесь, если в ближайшее время вам придется нести патрульную службу в Краутхаузене. Убирайтесь!

Лузебринк с облегчением затворил за собой дверь.

Краутхаузен, подумал он. Неужели действительно есть такой город?

34

Контора адвоката Шустера помещалась в четырехэтажном доме в центре Дортмунда. До церкви Райнольди, символа пивной столицы и обиталища ее ангела-хранителя, было отсюда не более двухсот шагов.

Дом был последним справа в ряду похожих друг на друга однотипных строений. Над занимавшими первые этажи пивными и крошечными магазинчиками возвышались однообразные серые фасады, скрывавшие внутри фотостудии, кабинеты частных врачей и всевозможные конторы. Разместись внизу китайский ресторан, и то он не так уж бросался бы здесь в глаза.

Контора Шустера находилась на втором этаже, адвокат занимал ту его половину, что выходила окнами во двор. Шум главной улицы доносился сюда разве что в виде глухого, однообразного гула, не прекращавшегося и ночью. Только в двух дальних комнатах – одна выходила окнами на узкую боковую улочку, другая на главную – шум ощущался много сильнее.

Удобно расположенное в транспортном отношении, здание обладало еще одним преимуществом, которое особенно ценил Шустер. Через небольшой квадратный дворик можно было сразу попасть в другой квартал, на одну из старых улочек, что когда-то, до бомбежек второй мировой войны, составляли исторический центр города.

Пахман оставил серебристо-серый «пассат», на котором прибыл, в начале Борнштрассе, возле здания высшего реального училища. Потом надел кожаную куртку, одолженную у Тигра. Белый малярный халат он сунул в мусорный ящик еще возле магазина «ИКЕА». Перейдя улицу Шваненваль, он зашагал вдоль уродливого многоярусного гаража, в нижнем этаже которого помещались бензоколонка, несколько магазинов и небольшая закусочная.

У витрины книжного магазина он остановился, с деланным интересом разглядывая выставленные новые поступления. С южной стороны показался трамвай; лавируя в шумной вечерней толпе, Пахман смешался с людьми, ожидавшими на остановке.

Трамвай подошел.

Вместе со всеми Пахман кинулся к подножке. Но в трамвай он не сел, незаметно отделился от толпы, пересек трамвайные пути и вошел в подъезд напротив. Сразу после звонка раздался громкий звук зуммера. И входная дверь распахнулась.

Шустер встретил Пахмана на лестнице. Адвокату было под пятьдесят, но выглядел он, несмотря на свою болезненную худобу, намного моложе. То ли благодаря короткой стрижке ежиком и густым, темным, совсем без седины волосам, а может, из-за одежды самой последней моды – трудно сказать.

– Прошу!

В прихожую выходили три двери. Одна вела в ванную и туалет, другая – в комнату, где дожидались посетители, за ней помещалась еще комнатушка секретаря, через которую Пахман прежде всегда проходил в кабинет. Но теперь Шустер отворил третью дверь. Длинный узкий коридор привел их, в обход названных помещений, прямо в кабинет Шустера. Этим путем исчезали посетители, не желавшие быть замеченными в приемной.

Адвокат отворил следующую дверь. Она вела в самую дальнюю комнату, окнами выходившую на главную улицу, здесь стоял круглый дубовый стол с шестью удобными креслами. Над столом висела тяжелая деревянная люстра.

Матовые цилиндрические плафоны давали мягкий, рассеянный, но достаточно яркий свет. Левая наружная стена комнаты отделана была дубовыми панелями, всю противоположную стену занимала изготовленная на заказ мебельная секция с плотно закрытыми дверками. Мягкий зеленый ковер покрывал пол целиком, поглощая шаги. Тяжелые коричневые портьеры с висящими золотыми шнурками были плотно задвинуты.

Пахман секунду помедлил, прежде чем войти вслед за адвокатом в комнату. Взгляд его зафиксировал четырех мужчин, расположившихся в ожидании за столом. На подобный прием он не рассчитывал.

Только с двумя из них он сталкивался прежде. Младший из собравшихся, широкоплечий тридцатипятилетний громила двухметрового роста, привлек Пахмана три с половиной года назад. С тех пор пути их пересекались не раз – на тренировках, учениях, в деле. Железный парень, у него было чему поучиться.

Сердце у Пахмана заколотилось, когда он узнал соседа громилы: невысокого роста, сухощавый пятидесятилетний человек, часто подвергавшийся в последнее время нападкам мерзавцев с телевидения. Пахман слушал многие его выступления. Бухнер никогда не говорил по бумажке, но фразы его были ясны и отточены, голос резкий, язвительный. Речи майора производили впечатление.

Двух других мужчин, – им было явно за шестьдесят – Пахман прежде не видел. Но понял: они здесь не для мебели, возможно, голос их весит даже больше, чем голоса Шустера, громилы и Бухнера, вместе взятые.

И как бы в подтверждение его догадки старший из них, почти семидесятилетний старик с абсолютно лысым черепом, подал ему знак и указал на последнее свободное кресло:

– Садитесь, камрад Пахман!

Пахман сделал три быстрых шага вперед и выбросил вверх правую руку:

– Хайль Гитлер!

35

Не успели Лузебринк и Хаггеней обратиться в бегство, как Пуш приказал соединить его с Локампом в Ахене.

Тот доложил, что «БМВ» только что отправили на техническую экспертизу. За одну ночь его разберут по всем правилам искусства. В Бранде и Краутхаузене десятки полицейских стучатся во все двери, чтоб отыскать возможных свидетелей. Ахенские газеты обещали опубликовать на следующее утро фотографию автомобиля.

– Тогда добавьте туда заодно и «форд», – распорядился Пуш. – Фотографии вам уже отправлены. Что с трупом?

– Ничего.

– То есть как это?

– Его отпечатков пальцев нет в компьютере!

Пуш чертыхнулся про себя. Они располагают нанесенными на микроленту отпечатками пальцев восемьсот двадцати тысяч человек, а отпечатков этого парня, как назло, нет.

– Что говорят в отделе идентификации? – спросил он затем.

– Минутку…

Локамп, должно быть, немедля схватил трубку, чтобы связаться с экспертами. Система идентификации, святая святых электронного мозга федерального ведомства, содержала те индивидуальные данные, что особенно тщательно подбирались в ходе расследований и процессов, поступали от доверенных лиц ведомства по охране конституции и политической полиции. Картотека одних только террористов содержала фамилии сорока пяти тысяч подозреваемых – большинство из них не было под судом и следствием, они даже не проходили как свидетели.

– Вальтер?

Локамп снова был на проводе.

– Мальчики ввели в компьютер наше описание. Отдел идентификации выдал на настоящий момент пятьдесят фамилий, к которым могли бы подойти эти данные. Тридцать два только из Северного Рейна-Вестфалии. Возможно, будет и больше…

– Записывай, Хорст. Список фамилий отправить по телексу шефу ведомства и начальникам земельных управлений. Распорядись, чтобы дополнительно собрали адреса лиц или групп, проявивших в последнее время особую активность: демонстрации с актами насилия, нарушения общественного порядка, блокады казарм, захват пустующих домов. Запросите у военных из контрразведки данные на левых экстремистов, которых трясли по поводу воровства оружия из бундесвера. Все записал?

– Минутку. Военная контрразведка, оружие, левые… Записал.

– Все сведения в те же адреса. И дайте в газетах фото убитого. Обязательно высокой печатью. Да, еще. Чрезвычайная комиссия переедет сегодня в Дортмунд. Приготовь там для нас помещение. В президиуме достаточно места. У меня предчувствие, что все ниточки сходятся в Руре. Все.

Выпив еще две чашки кофе, советник ровно в 19.00 позвонил президенту федерального ведомства уголовной полиции. Президент находился в боннском министерстве внутренних дел, где, судя по всему, готовилось заседание штаба. Это походило на широкомасштабную федеральную акцию.

– Наконец-то, дорогой Пуш. Мы уже ждем. Попрошу кратко – факты и объекты, розыск. Начинайте!

Пушу потребовалось около десяти минут, чтобы кратко изложить основное.

– Отлично, Пуш. Где географически должен размещаться центр дальнейших поисков?

– Если рассчитать по времени маршрут Ахен – Камен, нам не хватает двух часов. Должно быть, раненого выгрузили где-то в стороне от автострады. Расчетное расстояние – пятьдесят-шестьдесят километров. В этом радиусе мы и будем вести поиск.

– Имеются ли новые данные о возможном круге подозреваемых лиц?

На мгновение Пушу вспомнилось замечание Локампа об одежде убитого. Но он отогнал эту мысль.

– Нет.

– Итак, левые террористы?

– По всей видимости, да!

– Какие мероприятия вы предлагаете исходя из имеющейся информации?

Пуш на секунду задумался.

Как бы там ни было, в земле Северный Рейн-Вестфалия предстояли в ближайшее время выборы в местные органы. И кто знает, какие соображения у министра внутренних дел земли.

– Господин президент, наиболее важные решения принимаю не я. Что, по-вашему, лучше – ковыряться в мелочах или идти напролом?

– Напролом, Пуш, на всю катушку!

– Тогда…

Советник глубоко втянул воздух и выдал свои предложения.

36

Пахман сел. Его молодцеватое приветствие, судя по всему, понравилось. Майор чуть улыбнулся уголкам i рта, человек с лысиной кивнул.

Другой старик, лысина которого окружена была узким, но плотным полукружьем седых волос, взглянул на него очень серьезно.

– Как это могло произойти? – тихо, но жестко спросил он.

Пахману потребовалось несколько секунд, чтобы преодолеть неуверенность. Похоже, люди, собравшиеся здесь, и есть настоящие руководители движения, а он впервые участвовал в таком заседании. Борьба, вооруженные акции – это было нечто другое, здесь он разбирался прекрасно. Но переговоры до сих пор вел только шеф.

Он доложил. При этом старался излагать события по-военному, коротко, четко, избегая выводов и оценок. Это была уже прерогатива собравшихся здесь людей.

Первый вопрос задал адвокат:

– Почему, по вашему мнению, вы привлекли внимание на границе?

– Не знаю. Случайность не исключена. У меня но сложилось впечатления, что нас там поджидали. Пограничники вели себя как сонные мухи.

Шустер недовольно покачал головой, голос его стал резче:

– Я не спрашиваю, почему вас подвергли контролю. Я спрашиваю, почему вы привлекли особое внимание?

Пахман запнулся. Неужели ему хотят что-то пришить?

– Скорее всего, вы просто глупо себя вели! – высказался майор. – Под плащами пушки, за щекой жевательная резинка, все тупо глядят вперед. Так ведь?

В том-то и дело, что так! Пахману кровь бросилась в лицо. Но разве он отвечает за Визнера? Сам-то он ни в чем не виноват, он должен был держать пограничника на прицеле.

Не дав Пахману подумать над ответом, седой наклонился вперед и уставился на него, не мигая.

– Известно ли вам, камрад Пахман, каких усилий стоило сделать вашего шефа тем, что он есть?

Пахман молчал.

– Вы можете представить, скольких, людей пришлось завораживать самыми ангельскими речами, пока они не согласились оказать доверие тому, кому не исполнилось еще тридцати? Чего стоило наладить нужные связи? Выбить для него деньги? Пахман, если ваш шеф не переживет приключения в Лихтенбуше – годы напряженнейших усилий псу под хвост. Придется ставить нового человека во главе, уповая на то, что он себя еще проявит!

Воцарилась неприятная тишина. Лишь постепенно до сознания Пахмана дошло, на что намекал седой. Под таким углом зрения он никогда еще не думал о движении.

Все взгляды уставились на него.

Пахман почувствовал себя неуютно. Допустим, они совершили ошибку, но разве сам он не исправил все наилучшим образом?

Человек с лысиной пришел ему на помощь.

– Думаю, не стоит так круто. Всегда что-то может сорваться. Помню, как мы в сорок пятом прорывались с боями из Будапешта вверх по течению Дуная – только с годами можно оцепить правильность такого решения. Ибо неправильные решения но оставляют возможности выжить.

На несколько секунд он погрузился в воспоминания, потом вновь вернулся к реальности.

– Как бы там ни было. Не надо тут же готовить виселицу тому, кто ошибается. Камрад Пахмап доказал сегодня, что он отличный парень. Настоящий эсэсовский формат! Такие люди нам нужны!

Оп бросил испытующий взгляд по сторонам, готовясь отмести любые возражения. Но никто не шевельнулся.

– Важно другое, – продолжил лысый и вновь посмотрел на Пахмана. – Все мы здесь, – сказал он, показывая на себя и седого, – скоро отойдем от дел. Мы свое совершили. До сорок пятого и после. Продолжить паше дело должны другие. Вы. Вам предстоит вновь вознести Германию. Наш порядок, пашу дисциплину и все прочее. Когда глаза мои сомкнутся, я хочу быть уверенным, что остаются люди, способные заткнуть глотку осквернителям родного очага, вышвырнуть назад на восток всех этих турков, курдов и прочую мразь. И мы не будем принимать в расчет нескольких осоловелых таможенников…

Вновь испытующий взгляд по сторонам, однако возражений не последовало, громила и майор даже энергично кивнули.

– Важно одно – как привлечь людей, которые это сделают. Неужели они за нами пойдут, узнав, что Манфред Керн, испугавшись приказа об аресте, поджал хвост и смылся в Париж? Мое мнение – пусть катится года на два куда подальше. Не помрет! Уж мы об этом позаботимся – верно, Шустер?

Адвокат чуть заметно улыбнулся. Он не любил, когда его деятельность широко обсуждали. Впрочем, за четыре года пребывания в исправительном заведении в Верле, Манфред ни разу не смог бы пожаловаться на нехватку денег, питания, сигарет или книг. Письма его шли мимо цензуры: посланец благотворительной организации «Верная помощь», в правление которой входил и Шустер, навещал его дважды в месяц – прямо в камере, не подвергаясь проверке при входе и выходе, без надзирателя.

– Чтоб ты все понял, Пахман, – лысый постучал костяшками пальцев по столу, – мы не для того всаживали в вас тысячи марок, чтобы шеф твой удрал в Париж, раздавал бы там время от времени интервью «Штерну» и «Панораме», а в основном пропивал и швырял девкам наши деньги. Ночи на Монмартре, шлюхи в отеле, думаешь, мы всего этого не знали?

Пахман боялся шевельнуться. Вот уже много лет никто так его не разносил. Последнюю такую выволочку устроил его старик, когда в восемнадцать лет он позволил себе однажды не ночевать дома. Сутки спустя Рудольф Пахман покинул навсегда отчий кров. Он прихватил свою сберегательную книжку, загнал стереопроигрыватель на блошином рынке и приткнулся поначалу у товарища по клубу футбольных болельщиков. Через два месяца тот взял его с собой во Францию, в летний спортивный лагерь, которым руководил Франк Витте, громила…

– Слушай, Рудольф! – Витте похлопал его по плечу. – Раскинь своими мозгами. Даже если вы кого-то прохлопаете – черт с ним! Без этого не обойтись. Но болтаться месяцами в Париже – от этого наши мальчики перестают вам верить. Мы пообещали, что Манфред приедет и произнесет речь. И вдруг из газет они узнают, что вы в Париже. Представляешь, как они высказывались по этому поводу?

Пахман кивнул.

– Это было свинство, – тихо и невыразительно произнес он.

Шустер, долгое время молчавший, включился снова:

– Чтобы вы, наконец, поняли, камрад Пахман. Если шеф поправится, он вновь выйдет на арену. В Гамбурге, во Франкфурте, в Руре. Особенно здесь! Дортмунд, Дуйсбург – это наш успех, который необходимо расширить. Пока он скромен. Нам нужны вся северная трибуна в Шальке и восточная трибуна в Бохуме. Хоккейные фанатики в Дюссельдорфе, Эссене и Изерлопе. Тысячи уже носят наши значки: «Горжусь, что я немец». И среди них есть сотни, которых и в самом деле можно использовать, они кое на что способны. Их привлечет к нам Манфред Керн!

Последнее слово в этом совете принадлежало седому.

– Ну так как, камрад Пахман, вы готовы положить в огонь руку, чтоб все так и было?

Пахман поднял правую руку:

– Клянусь!

Лица вокруг него смягчились. Седой взглянул черен стол на Шустера, прикрыл на мгновение глаза и чуть заметно кивнул головой. Тогда адвокат извлек из кармана замшевой куртки толстый конверт.

– Пересчитайте и распишитесь!

Все смотрели, как Пахман вскрывает конверт. Двадцать пять коричневых банкнотов пропутешествовали через его руки. Ему пододвинули листок бумаги и шариковую ручку. Пахман написал свою фамилию четко и разборчиво. Остальные, напротив, поставили закорючки, расшифровать которые сумели бы только сами.

За первым конвертом последовал второй.

– Тан. Ключи от автомобиля и адрес. Белый «мерседес-универсал» для перевозки больных. Стоит перед городским больничным комплексом, слева от главного входа. Вы доставите шефа в эту вот частную клинику – только вы и еще один надежный человек. Вопросы?

– Где я должен потом оставить автомобиль?

– На том же месте завтра вечером, после наступления темноты. Ключи и документы в отделении для перчаток. Еще вопросы?

– Да. Грау, судя по сегодняшнему поведению, слабоват. Нервы окончательно сдали. Надо было бы сменить его и перевести на другое место – лучше что-нибудь легальное.

Громила кивнул.

– Доставь его ко мне, я это утрясу. Замена?

– Тигр.

Все взглянули на Витте.

– Знаю, – подтвердил тот. – Дортмунд, южная трибуна. Парень что надо.

37

«Двадцать часов, ноль минут. Вы слушаете вторую программу западногерманского радио. Передаем последние известия.

Президент Федеративной республики принял решение наградить пограничника Хельмута Вебера, тяжело раненного сегодня утром во время нападения террористов, государственным крестом «За заслуги». Президент подчеркнул, что Вебер представляет те десятки тысяч солдат и полицейских, что, жертвуя своею жизнью, защищают мир и свободу. Трудной их службе редко воздают должное. А ведь именно они бдительностью своею и верностью долгу оберегают сон миллионов граждан ФРГ. Убитый сослуживец Вебера Штраух, а также умерший от тяжелого ранения таможенник Гроль будут похоронены по высшему разряду. Президент заявил далее, что, покидая свой пост, он более всего скорбит по поводу тяжелого наследия терроризма в стране. Однако он убежден, что молодежь в подавляющем своем большинстве отвергает терроризм, выступая за идеалы мира, свободы, демократии…»

Мануэла спрыгнула с кровати, выключила радио и вставила в магнитофон новую кассету.

Песня Нены о девяноста девяти воздушных шариках, пилотах реактивных самолетов и военном министре заполнила помещение.

Человек двадцать школьников втиснулось в восьмиместную комнатушку. Плотно прижавшись друг к другу, расселись они на кроватях и просто на полу; раскачиваясь в такт музыке, они ухитрялись еще беседовать, хотя шум стоял невозможный.

Девушке со вздернутым носиком и зелеными глазами с трудом удалось сохранить рядом с собою свободное место. Когда Бруно, наконец, показался в дверях и принялся смущенно озираться, она помахала ему рукой.

Бруно но по себе становилось от одной только мысли вторгнуться в чужие угодья. Если хотя бы двум здешним ребятам нравится эта малышка, легко может статься, что он запросто получит по носу.

Большая бутылка кока-колы медленно гуляла по кругу, наконец, дошла очередь Мануэли. Она сделала глоток, потом протянула бутыль Бруно:

– Попробуй…

Она внимательно смотрела, протрет ли Бруно горлышко бутылки. Есть идиоты, обожающие вытирать свои грязные руки о стекло, до которого другие дотрагиваются только ртом.

Но у Бруно были другие проблемы. Он понюхал содержимое, взглянул на Мануэлу:

– Что это у вас в бутылке?

– Ром, – ответила она. – Сейчас, наверное, рома уже больше, чем колы.

Итальянец попробовал – о кока-коле и говорить не стоило. Он осторожно сделал несколько глотков и передал бутыль дальше. Питье обжигало, как в преисподней, разыгрывать же из себя крепкого парня не хотелось.

Взгляд его украдкой скользнул по девушке. Ребята вроде красавчика Петера вряд ли взглянули бы на нее во второй раз: нормальные волосы, рассыпающиеся ниже плеч, не совсем ровный пробор, никаких тебе наклеенных ресниц, ни грамма краски на лице, джинсы, простой серый пуловер без всяких нашлепок в стиле диско. Ему вспомнилась песенка о неприметной девушке-мечте: «Взгляните лишь однажды, как глянул как-то я – что это совершенство, поймете вы меня…»

Зеленые глаза Мануэлы встретились с его глазами.

– Скажи, – решился он наконец, – а почему, собственно, ты меня пригласила?

Она улыбнулась.

– Так просто. В порядке компенсации за проигрыш, наверное. Ну и посмотреть, каковы мужчины в Рурской области.

Когда он в конце концов медленно протянул руку и обнял ее за узкие плечи, она лишь кивнула и теснее прижалась к нему.

– Не хотите пройти со мною? Я вам кое-что покажу…

Директор повел Вейена и Ренату через женское крыло дома в подвал.

Спустившись по лестнице, он отворил дверь, прошел вперед и включил свет.

Взору открылось довольно большое помещение, метров около сорока, на переднем плане разместился самодельный домашний бар. В глубине два дивана, кресла и складные стулья, всего человек на двадцать.

– Вот помещение, где учителя могут проводить свободное время, – пояснил Хольц. – Напитки за стойкой, прейскурант на стене.

Траугот скептически взглянул на далеко не новую мебель. Зато Рената вздохнула с облегчением. Тем самым она избавлена была вечером от компании Вейена где-нибудь в пивной, за кружкой пива или стаканом лимонада.

Она бы ни за что не поверила, что нелюдимый, будто аршин проглотивший Хольц способен оборудовать такой уголок. Пояснения его звучали бесстрастно, словно пояснения экскурсовода.

– Устроил это мой предшественник, – разрешил наконец загадку Хольц. – А вообще-то неплохая идея. Если ваши войска взбунтуются, не нужно бежать за вами в поселок…

– Так где же вы собираетесь провести вечер? – поинтересовался роскошный Траугот, когда они поднялись из подвала.

– Я? – Брови Ренаты удивленно взметнулись. – Здесь внизу, где же еще?

С этими словами она оставила Вейена и поднялась наверх взглянуть, что происходит у девочек.

В чердачной комнатушке с наклонной стенкой Стефи собрала свою компанию. Магнитофон играл что-то из пинк-флойдовских вещей.

– Можно? – спросила Рената из-за двери.

– Ну, конечно, – крикнула Сабина. – Только если вы без вашего Фигаро.

Она отодвинула Йорга чуть в сторону и высвободила на своей кровати еще одно посадочное место.

– Кресел, к сожалению, у нас нет.

– Ну я не так уж избалована…

Стефания положила голову Илмаза к себе на колени и нежно гладила его по волосам. Юноша явно стеснялся присутствия учительницы. Он сделал попытку подняться, но Стефи его не пустила.

– Не валяй дурака, Краузе вовсе не такая!

На другой кровати сидели Ирис и Оливер; тесно прижавшись друг к другу, они слушали музыку. Андреа, уже в ночной рубашке, лежала на своей постели и, заткнув пальцами уши, читала какой-то растрепанный детектив.

– Где же вы оставили Линду?

– А, – отмахнулась Сабина, – наверняка она на другой половине, где-нибудь у ребят. Здесь ей было слишком скучно.

– А вам нравится музыка? – спросил Оливер.

– Конечно. «Wish you were here»[4] – для любви то, что надо.

– Вам?

Йорг Фетчер удивленно раскрыл глаза.

– А почему нет? Или ты думаешь, для этого я слишком стара?

– Вот видишь. – Стефи попробовала успокоить Илмаза, который именно в этот момент предпринял еще одну отчаянную попытку освободиться. – У нее тоже в жизни было такое. Он просто представить не может, что учительницы вовсе не монахини и многие даже имеют детей.

Рената рассмеялась:

– Пятьдесят или шестьдесят лет назад так оно и было. Тогда учительницами могли быть лишь незамужние женщины. А кто выходил замуж, вынуждены были проститься со школой.

– Правда? – Стефи была возмущена. – А если просто жить с мужчиной, ну, без свидетельства о браке.

– Невозможно. В таком городке, как Хаттинген, тебя публично забросали бы камнями.

Ирис и Оливер долго о чем-то шепотом препирались. Потом он сунул руку куда-то назад и извлек бутылку «Ламбруско»:

– Мы знаем, что это запрещено. Но, может, все-таки сделаете глоток?

Рената сделала. Потом посоветовала ребятам вынести пустую бутылку с теми же предосторожностями, с какими они ее принесли.

– Вейен спит и видит, как бы поймать нескольких нарушителей порядка.

– И тогда у вас будут неприятности? – спросила Андреа.

Практикантка пожала плечами.

– Выговор наверняка. Но это не так уж страшно. Все равно никто из нас не находит потом работы.

– Как и у нас, – заметила Стефания. – На четверых одно место ученика. Некоторые будут продолжать учебу в гимназии, но это ужасно противно. Я знаю нескольких, которые попробовали. У них ничего не получилось. Уже сейчас жутко от таких перспектив.

– А как же остальные?

– Да никак! – ответила Стефи, помедлив. – Остальные будут болтаться без дела, писать до мозолей на пальцах, всюду предлагая свои услуги, пьянствовать, хвататься за любое дерьмо, многие приземлятся в тюрьме. И если я не присмотрю за Илмазом, какой-нибудь деятель в Бонне тут же отправит его назад в Анатолию…

Несколько минут все молча слушали музыку.

Наконец Рената встала и взглянула на часы:

– Ну мне пора. Да и вы прощайтесь – через пять минут все ребята должны исчезнуть. Но не у вас под одеялом, а у себя.

Около одиннадцати в доме, наконец, воцарилось то блаженное состояние, которое с известным оптимизмом можно было бы назвать некоторым подобием ночного покоя. Во всяком случае, учителям, совершавшим каждые десять минут обход своих этажей, удалось прекратить беготню между комнатами. Однако в самих комнатах жизнь продолжалась: извлечены были карты, по кругу путешествовали, в зависимости от возраста жаждущих, бутылки с кока-колой или вином, ломтики поджаренного картофеля и соленые орешки оставляли многочисленные крошки на полу и в постелях, то тут, то там разгоралась драка подушками.

Около одиннадцати в учительском подвале появилась жена Хольца с большим, накрытым алюминиевой фольгой подносом. Поставив его на один из столиков, она несколько раз хлопнула в ладоши. Когда разговоры в помещении немного утихли, сказала:

– Нам с мужем приятно доставить вам эту маленькую радость. Кто-то наверняка испытывает чувство голода. Так что прошу, налетайте.

Раздались всеобщие охи и ахи. Один из бергкаменских учителей, лет примерно пятидесяти, с большой лысиной, поднялся и, склонившись перед женщиной, произнес:

– Хозяйка, вы спасли пас. Примите всеобщую благодарность!

Глаза Ренаты встретились со взглядом другой учительницы, коллеги говорившего. На вид ей было за тридцать, и она производила, если отвлечься от выкрашенной седой пряди в волосах, вполне нормальное впечатление. У женщины слегка скривились уголки рта, в глазах засверкали искорки. Рената покрутила по школьной привычке указательным пальцем возле виска, учительница из Бергкамена ответила легким, но вполне отчетливым, утвердительным кивком.

«Сейчас двадцать три часа. Вы слушаете программу для полуночников „До двух мы с вами“. Радиостанция „Свободный Берлин“ передает последние известия.

Федеральное ведомство уголовной полиции вместе с местными полицейскими подразделениями продолжает розыск преступников, убивших сегодня утром в Лихтен-буше возле Ахена двух сотрудников пограничной охраны. Особенно важным представляется властям точное выяснение их маршрута. Как нам сообщили, преступники в районе Ахена угнали красного цвета «форд» модели «транзит», а затем бросили его на автомобильной стоянке в Камене. Конкретные данные…»

Бруно нажал клавишу транзистора и спрыгнул с постели. Натянув поверх пижамы серо-голубой тренировочный костюм, он принялся зашнуровывать кроссовки.

– На прогулку? – спросил Илмаз, скомкав иллюстрированный еженедельник, который перед этим читал.

– А ты что, против?

Илмаз ухмыльнулся и откинул одеяло – у него тоже поверх пижамы натянуты были джинсы и пуловер. Он вылез из постели.

– Хорошая? – спросил он.

Бруно кивнул. Потом протянул руку турку. Тот пожал ее.

– Снова дружба?

Бруно кивнул.

– Пока не разлучит нас смерть.

38

Грау нещадно мерз.

Вот уже двенадцать часов он торчал на участке, врезавшемся в озеро, один на один с раненым, который большей частью пребывал в полубессознательном состоянии.

В половине первого приезжал врач. Он проверил у шефа пульс, исследовал рану, сделал затем два укола, обеспечив местное обезболивание. Когда он скальпелем вскрывал рану, чтобы извлечь пулю, Грау стоял, отвернувшись к стенке – второй раз он не вынес бы вида крови.

– Его необходимо отсюда увезти, – сказал доктор Келлер после того, как зашил рану и наложил повязку. – Здесь он погибнет. Слишком большая потеря крови.

– Это мы уладим, – убежденно ответил Грау. – Только позвоните еще раз Отто – нам нужна еда.

– Сделаю. Но до наступления темноты он не появится. Слишком опасно.

С тех пор прошло почти десять часов. Грау мучительно хотелось есть, томила жажда, холод проникал до костей. Никаких вестей от Пахмана, никакого знака от Отто. Временами ему делалось страшно, что их забыли.

Шеф то и дело шевелил губами. Тогда Грау увлажнял все более скудными остатками минеральной воды полотенце и прикладывал ему ко рту. В какой-то момент он испугался, шеф не шевелил больше губами, лишь отсутствующим взглядом смотрел в потолок.

С наступлением темноты он не мог больше находиться в сарае. Еще раз смочив шефу губы, он осторожно отворил дверь. Снаружи было холоднее, чем внутри, зато пахло влажной землей и лесом. На свежем воздухе ему стало лучше.

Сделав несколько дыхательных упражнений, он прислонился к дереву, так можно было контролировать въезд и еще участок дороги перед пивной «Южный берег». Оттуда должен был появиться Пахман, оттуда же следовало ждать и Хольца.

Грау ждал.

Время от времени закуривал сигарету, пряча ее в кулаке по солдатскому обычаю. Минуты тянулись как часы.

Иногда в слабом свете уличных фонарей маячили человеческие фигуры, однако всякий раз он быстро убеждался что это не Отто. Три автомобиля промчались мимо ворот, не сбавляя скорости.

Вместе с ознобом росла злость.

Злость на ополоумевших пограничников, которым в голову взбрело проверить именно его автомобиль. Злость на Пахмана, который вытянул из него все жилы, а в довершение еще и ударил. Злость на Отто, который, трясясь за собственную шкуру, сидел сейчас в тепле, заставляя его дожидаться на ветру.

Болван, скотина, трус!

Слова Пахмана горели в мозгу. «Трус» было самым страшным оскорблением для участника боевых акций. Можно было проявить неосторожность, предпринять что-то на свой страх и риск, даже нарушить строжайшие предписания. Но трусость – это нечто недостойное мужчины и солдата, труса презирали все.

Болван, скотина, трус!

Ему хотелось быть бойцом, солдатом, не ведающим страха, одним из самых неустрашимых. Именно такие люди нужны Германии. Ведь им предстоит отомстить: отомстить за Сталинград, за фюрера и всех погибших, отомстить за поруганную страну…

Восточная Пруссия!

Оттуда родом была его семья.

Когда отец ударялся в воспоминания, перед глазами Грау возникала ласкающая сердце картина раскинувшихся золотых хлебов, крепкой, уродившейся пшеницы. Летний ветерок гулял по хлебному морю. А сам он, на великолепном тракенском[5] жеребце, небрежно зажав поводья в руке, отдавал приказания батракам, занятым уборкой урожая, иногда даже сам брался за дело, и люди почтительно обнажали в приветствии голову, ведь это ему принадлежала земля, он был помещиком, гордым, богатым, строгим, но и справедливым.

Грау прислонился к дереву, ждал. От холода его била дрожь. И чем больше он замерзал, тем больнее жгли его слова Пахмана и сильнее становилась жажда мести.

39

В коридоре Илмаз и Бруно осторожно огляделись. Из соседних комнат доносился более или менее приглушенный шум, но учителей поблизости не было.

На цыпочках пересекли они коридор и тихо отворили тяжелую дверь, что вела на лестницу. За спиной щелкнул замок. Бруно вздрогнул. Олаф в полосатой сине-белой пижаме вышел из туалета и в недоумении уставился на обоих.

– Держи язык за зубами! – пригрозил итальянец фанатику команды Шальке.

– Отправились к своим шлюхам?

Бруно почувствовал, как Илмаз втягивает в легкие воздух. Он примиряюще взял его за руку.

– Брось. Его и так уронили в детстве головой вниз.

Вдвоем они спустились на первый этаж. Прежде чем перебежать вдоль посудомоечной на женскую половину, Бруно осторожно выглянул за угол.

– Пошли! – шепнул он.

Они уже почти добежали до другой лестницы, как вдруг впереди распахнулась дверь. Прижавшись к стене, они затаили дыхание, надеясь, что в полутемном коридоре их не заметят.

В ярко освещенном проеме показался легко узнаваемый силуэт хозяйки: падающий отвесно свет высветил плотную фигуру и пучок волос сзади. Одной рукой она держала поднос, другой закрывала дверь.

Сейчас она нас увидит, подумал Илмаз.

Но женщина не пошла по коридору, стуча деревянными сандалиями, она принялась спускаться по лестнице вниз. Из-за распахнувшейся на минуту двери в подвал донесся нестройный гул учительских голосов, споривших о школе, учениках и процентах строительного банка. Затем дверь захлопнулась, поглотив шум.

– Чуть-чуть не попались – вздохнул Бруно с облегчением и принялся осторожно подниматься по лестнице. Илмаз следовал за ним.

На втором этаже они остановились.

– Мне сюда, – шепнул Бруно и улыбнулся.

– А я наверх! – ответил Илмаз.

Итальянец кивнул и отправился к своей Мануэле. Илмаз тихо двинулся дальше.

И тут кухонная дверь скрипнула во второй раз.

Илмаз, вздрогнув, остановился и глянул в лестничный проем. Это была явно не хозяйка – он услышал бы, как она поднимается из подвала.

Тихие шаги простучали по каменным ступеням. Вниз или наверх? Потом появилась высокая, худая фигура Хольца. Он стоял перед обычно запиравшимся выходом из женского крыла, позвякивая ключами. В другой руке он держал плетеную корзинку, содержимое которой было наполовину прикрыто полотенцем. Там блеснуло что-то серебристое.

Термос!

Илмаз в изумлении прижался лицом к перилам. Зачем Хольцу тащить ужин через весь двор, да еще по такому холоду? Он мог попасть к себе гораздо более удобным путем. Да и вообще – ужин! В такое время? И одет он, словно на Северный полюс собрался!

Илмаз, дурак, он же вовсе не к себе домой! Он направляется в другое место! Но куда?

И тут его осенило.

Деревянный сарай!

Врач!

Засов, который кто-то задвинул за доктором.

Красный «транзит»!

И разве сейчас, в последних известиях, они не говорили что-то о красном «форде»?

Высокий сухопарый человек исчез из его поля зрения. Дверь щелкнула. Сейчас Хольц вставит в замок ключ и повернет его.

Но ничего больше не последовало. Хольц не стал запирать дверь.

Намеренно? Или по недосмотру? Илмаз, не размышляя, принялся спускаться по лестнице.

Прежде чем нажать ручку двери, он помедлил. Стефи здорово обозлится. Но он докажет ей, что ничего ему не мерещилось.

Охотничий инстинкт победил.

Наконец-то на дороге снова движение!

Грау швырнул сигарету и тщательно затоптал. Стал напряженно всматриваться в пространство между деревьями. Высокий, худощавый человек, медленно приближавшийся к нему, – это наверняка Отто.

Внешне спокойно шагал он по дороге, то и дело бросая, однако, опасливые взгляды на окна домов по другой стороне улицы, откуда легко просматривался весь берег.

Потом скрипнули ворота. Высокий еще раз остановился и огляделся, затем двинулся к сараям.

– Наконец-то! – прошептал Грау.

Хольц вздрогнул, потом узнал голос поджидавшего.

– Фолькер? Ну и устроили же вы всем работку!

– Оставь, ничего нельзя было поделать. Слушай, я чуть не отдал здесь концы!

– Раньше никак нельзя было. Здесь меня никто не должен…

Вдруг Грау зажал ему рот:

– Т-с-с!

Он показал на дорогу. Из тени возле пивной «Южный берег» вынырнула человеческая фигура. Человек, пригнувшись, бежал в направлении к полуострову.

– Быстро! – приказал Грау. – Иди вперед. Оставь дверь открытой, чтобы виден был свет. Жди меня внутри.

Кровь тяжело стучала у пего в висках. Он достал пистолет, проверил обойму, нащупал пальцем предохранитель.

Потом стал дожидаться преследователя, замерев под деревом.

Прошла минута, другая. Где-то треснула сухая ветка. Грау смотрел на освещенную редкими фонарями улицу, дожидаясь, когда между ним и дорогой появится движущаяся мишень. Позиция была выбрана удачно – любознательный непременно должен был здесь пройти.

Вот он!

До него оставалось три-четыре шага. Он подкрадывался медленно. Грау осторожно перевернул пистолет, зажал в руке ствол и затаил дыхание.

Два шага…

Один…

Грау сделал выпад. Всю скопившуюся злость он вложил в этот удар. Всю злость, всю свою ненависть.

Глухой чавкающий звук – это рукоять пистолета вошла в затылок неизвестного.

40

Узкая улица ведет вдоль северного берега Рура в один из наиболее населенных жилых районов Хаттингена.

Сначала она вьется, лишь слегка возвышаясь над уровнем реки, меж плоскими зданиями фабричных цехов и прибрежными лугами. Потом уходит вверх, сначала почти незаметно, затем все круче. Там, где кончаются жилые дома, вплотную к проезжей части подступают обрывистые сланцевые скалы, южная сторона шоссе сразу за белыми заграждениями круто обрывается к Руру. Немногочисленные деревья, чьи корни смогли пробиться сквозь скалистый грунт по обе стороны дороги, срослись кое-где кронами, образовав естественную крышу.

Лишь в высшей точке подъема обзор постепенно расширяется. Обрывистый берег благодаря излучине оказывается теперь дальше от шоссе, на другой стороне открывается ряд красивых домов, шоссе пересекается с полевой дорогой, а дальше идут сады.

Неподалеку от перекрестка, вплотную почти к обрывистому берегу притулилось здание, плохо сочетающееся с нарядными, как-то даже слишком напоказ домиками окружающей местности. Одноэтажный дом с мезонином словно сгорбился под давно не ремонтировавшейся крышей, большие грубо отесанные куски бута выветрились, на рамах с внешней стороны облупилась краска.

Древний, ярко разрисованный и похожий на жука «фольксваген» с белым голубем мира на заднем стекле нередко оставляли прямо у входа. Владельцев проносившихся мимо «альфа-ромео», «порше» и «мерседесов» вид крошечной горбатой машины возле обшарпанного дома заставлял лишь брезгливо морщить нос.

В домике жили пять человек, друживших между собой и сообща пользовавшихся кухней и уютной гостиной в левом крыле первого этажа. Две расположенные напротив комнаты занимала тридцатилетняя незамужняя сотрудница отдела социального обеспечения коммунального управления Хаттингера вместе с пятилетним сыном Ларсом. Двадцатидевятилетний безработный учитель вместе с женой, работавшей в бохумском детском садике, оборудовал для себя мезонин. Свою полуторамесячную дочь они крестили в прошлое воскресенье. Ее назвали Джессика.

Был вторник, четыре часа утра.

Проехав вдоль фабричных цехов, три автомобиля свернули на улицу, что вела вдоль берега Рура. Впереди шел неброский серый «фольксваген-пассат», в котором сидели трое мужчин, на крыше автомобиля покачивалась довольно значительной длины антенна.

Две шедших следом машины изготовлены были на автомобильном заводе в Штутгарте. Темно-зеленые блестящие микроавтобусы в специальном исполнении: скамейки привинчены к длинным боковым стенкам, окна, за исключением переднего, заделаны прочными решетками, свет уличных фонарей отражается в голубом стеклянном куполе на крыше. В каждом автомобиле находился водитель, рядом с ним еще один человек и по четырнадцать пассажиров сзади.

На большой скорости все три автомобиля подъехали к домику, сложенному из выветрившегося бута.

Здесь они остановились.

Распахнулись задние дверцы, мягкие кожаные сапоги пружинисто ступили на асфальт, раздались приглушенные голоса, коротко отдающие команды.

Шесть человек по приказу седьмого перепрыгнули через низкую охотничью изгородь, заняв позицию на заднем дворе под окнами. Семь других последовали за ними, блокировав выход из сада, четырнадцать оставшихся расположились под окнами и у входной двери.

Теперь распахнулись дверцы «пассата». Двое его пассажиров вышли и направились к группе, окружившей дом со стороны улицы. Один из них бросил взгляд на часы и медленно поднял правую руку.

За исключением двоих, вышедших из легкового автомобиля, все остальные одеты были одинаково. На головах белые шлемы с плексигласовыми козырьками, защищающими лицо. Темно-зеленые комбинезоны из латекса и черные высокие сапоги на шнуровке. В руках продолговатые, отливающие металлом предметы, у основания которых небольшие, узкие обоймы.

Все они были полицейскими.

Все они принесли присягу, поклявшись охранять свободный и демократический правопорядок страны в духе конституции Федеративной Республики Германии. Кроме того, всем им объясняли, что прежде всего они обязаны защищать права личности: человеческое достоинство, физическую неприкосновенность, неприкосновенность жилища.

Когда шеф опустил руку, они ворвались в дом.

Через три минуты внутренность его выглядела как после бомбежки. Полки опрокинуты, постели разворочены, двери расколоты. Взрослые обитатели дома стояли лицом к стене, упираясь в нее руками.

Когда пятилетнего Ларса выхватили из постели, мать бросилась к нему.

Пинок сапога в правое колено. С криком рухнула женщина на пол, скорчившись, пролежала несколько минут. Переворачиваясь на спину, чтобы хоть как-то унять боль, она не заметила, что длинная ее ночная рубашка задралась, обнажив чуть раздвинутые ноги.

Молодой голос с издевкой произнес:

– Взгляни, старуха предлагает тебе перемирие!

– А, – ответил тот, кто, судя по всему, ударил женщину, – пусть сначала хорошенько вымоется.

Обыск продолжался час. В течение всего этого времени взрослые не имели права двинуться с места. Когда учитель потребовал пригласить понятых, один из полицейских ответил:

– Прекрасно, выгляните в окно. Если увидите кого-нибудь, пригласите зайти.

Окно в этой комнате выходило на берег Рура.

Полицейские исчезли в пять часов десять минут. Они не указали, как это положено, причину обыска, не предъявили соответствующего судебного постановления.

Когда последний автомобиль отъехал от дома, безработный учитель бросился к телефону, чтоб вызвать адвоката и врача. Шнур был выдран с корнем. Он быстро накинул пальто и босиком кинулся к телефону-автомату, находившемуся в восьмидесяти метрах от дома.

Маленький Ларс плакал и никак не мог успокоиться.

В это время по всей земле Северный Рейн-Вестфалия были проведены обыски еще в ста сорока пяти квартирах, адвокатских конторах и общественных помещениях. В операции участвовали служащие специальных подразделений, курсанты школ полиции и их преподаватели, сотни три пограничников из частей пограничной охраны – всего две тысячи сто девяносто пять человек.

Успехи оказались впечатляющими: всего обнаружено было двенадцать граммов гашиша, один газовый пистолет с просверленным стволом, польский армейский пистолет «ВИС» образца 1938 года, а также несколько патронов калибра 7,65 миллиметра.

Гашиш найден был во время обыска в одной из эссенских студенческих коммун; накануне вечером там собралось человек пятьдесят, чтобы что-то отпраздновать.

Газовый пистолет покоился в бачке мужского туалета одной из пивных Бохума. Следы ржавчины на оружии, а также на дне бачка свидетельствовали, что пистолет пребывал там долгие месяцы, если не годы.

У польского пистолета сломан был затвор, так что пользоваться им было нельзя; один из полицейских нашел его в курятнике старого шахтерского домика в Ботропе, где согласно показаниям хозяина он провалялся со времени первого фронтового отпуска зимой тридцать девятого года.

Патроны бывший солдат бундесвера из кёльнского района Кальк выставил в книжном шкафу в качестве сувенира. Пятичасовые поиски оружия, пусть даже любого калибра, не дали никаких результатов.

Еще более сенсационными были проведенные аресты. В Дюссельдорфе обнаружили курда, вид на жительство у которого истек три дня назад. В Билефельде в полицию доставили двух студентов без удостоверений личности. В зигенской жилищной общине обнаружили пятнадцатилетнюю девушку, сбежавшую из родительского дома в Люденшайде десять дней назад. Автоматические винтовки, боеприпасы к ним, а также лица с огнестрельными ранами обнаружены не были.

Более того, все подозреваемые но жаловались прежде на здоровье. Однако по завершении ее более чем двадцати гражданским лицам и одному полицейскому потребовалась медицинская помощь. Полицейский проверял, нет ли оружия под ночной рубашкой у четырнадцатилетней девочки. Увидев это, отец школьницы схватил стул и выбил полицейскому два передних зуба. За сопротивление представителю власти он был задержан и немедленно препровожден к прокурору. Пришлось вызвать еще трех полицейских, чтобы транспортировать его: несмотря на свой сравнительно молодой возраст – тридцать восемь лет – обвиняемый не в состоянии был держаться на ногах. Лицо, руки и все тело у него были покрыты огромными кровоподтеками.

41

Стефи проснулась от того, что кто-то прошлепал босыми ногами по полу и включил свет. Она открыла глаза. Ирис уже выспалась и намеревалась читать.

Через секунду пришло воспоминание о прошедшей ночи – и одновременно гнев и разочарование.

Почти два часа ждала она Илмаза. Наконец прокралась через весь дом и заглянула в комнату, которую Ил-маз занимал вместе с Бруно. Постели были пустыми. Бруно отправился к Мануэле, это было ясно, но куда делся Илмаз? Отправился к Мартине?

Этого Стефи помыслить не могла. Но после того, как она заглянула в комнаты других хаттингенских ребят и даже в туалет, у нее не осталось других объяснений. Кипя от гнева и стыда, она вернулась обратно. Да еще чуть не угодила в руки Хольцу, возившемуся с ключами у главного входа, когда она спускалась по «мужской» лестнице. Она быстро проскользнула по коридору на девчоночью половину.

На первом этаже она на секунду задумалась, не стоит ли ворваться в комнату девиц из Бергкамена и застать обоих на месте преступления. Но предпочла избежать столь неприятного момента.

Шесть часов с минутами.

– Что случилось? – спросила Ирис, выставившая своего Оливера в половине двенадцатого и спавшая с тех пор как сурок. – Он что, не появился?

Стефи молча покачала головой и бросилась на другую половину. Бруно лежал под одеялом и тихо сопел, постель Илмаза была пустой.

Стефи разбудила итальянца.

– Где Илмаз?

Тот спросонья не мог ничего понять. С трудом уселся он на постели и протер глаза. Потом, наконец, узнал Стефанию.

– Илмаз? – переспросил он удивленно. – Да ведь он был у тебя!

– Нет! Давай, признавайся, вы оба втрескались в эту Тусси из Бергкамена.

– Клянусь тебе, я пошел на второй этаж один, а Илмаз отправился к тебе.

– Пошли, помоги его отыскать! – потребовала Стефи и стянула с Бруно одеяло.

Через двадцать минут они обследовали все: комнаты на «мужской» половине, общие помещения, посудомоечную, туалеты и душевые, зал со смолами для настольного тенниса, девичьи комнаты. Возвращаясь, они надеялись, что Илмаз во время их розыскных операций проскользнул мимо и теперь лежит в своей постели. Однако койка его по-прежнему выглядела сиротливо.

– Я к Краузе! – заявила девушка.

Практикантка еще спала.

До полуночи она сидела вместе с учительницей из Бергкамена и некоторыми другими наиболее приятными коллегами за пивом. Время от времени кто-нибудь поднимался и шел наверх присмотреть за порядком, но с течением времени контроль становился все более поверхностным и формальным.

– Что тут может случиться? – сказал кто-то из учителей. – Ну пообжимаются немного, ничего страшного не произойдет, ведь все они здесь на виду.

Вейен к тому моменту уже покинул лишенное духовных запросов общество. Обиженный, он устроился в уютном клубном помещении на первом этаже. Томик стихов Готфрида Бенна и бутылка полусладкого белого вина примирили его с судьбою вечно одинокого и непонятого гения…

Лишь постучав в четвертый или пятый раз, Стефи и Бруно услышали в комнате Краузе шорох, позволяющий предположить, что кто-то с трудом поднимается с постели. Наконец практикантка предстала перед ними: нечесаная, со слипающимися глазами, в темно-коричневой фланелевой пижаме.

– Что вам нужно? Заходите!

Она снова улеглась и потянулась за сигаретами.

– Рассказывайте!

– Илмаз пропал!

Тремя минутами позже они приступили втроем к новой поисковой акции. Спешно натянув джинсы и пуловер, Краузе обследовала вместе с ними незапертые помещения. Около семи они окончательно убедились: в комнатах, куда они имели доступ, Илмаза не было.

– И что теперь? – спросила Стефи. Гнев ее прошел. С Илмазом наверняка что-то случилось. Но что? Никому не приходило в голову подходящее объяснение.

– Тогда пошли! – решила, наконец, практикантка.

– Куда?

– Нужно разбудить Траугота!

Трауготу Амадеусу Вейену потребовалось в то утро значительно меньше времени, чтоб окончательно проснуться, нежели днем раньше.

– Что? Исчез?

Он мгновенно вскочил с постели. Потом взглянул на практикантку и учеников, на себя и потребовал, чтоб они немедленно удалились, дав ему возможность одеться. Когда через пятнадцать бесконечных минут он появился в холле, вид у него был еще более прилизанный, чем обычно.

– Но я ведь проверил все помещения, – заявил Вейен после того, как ему доложили о случившемся.

– Тогда у вас плохо со зрением! – вырвалось у Бруно. – Мы даже не догадались свернуть одеяла!

Вейен побледнел. О двухместной каморке он и в самом деле забыл.

Он подошел к окну и выглянул на улицу. Руки у него были скрещены за спиною, он слегка раскачивался на носках. Инстинктивно он чувствовал приближение скандала, однако трепетная его чиновничья душа восставала при мысли, что именно он оказался способен нарушить предписание. И словно в насмешку над ним первые солнечные лучи показались из-за гор – день обещал быть солнечным и теплым.

Тут до Вейена дошло, что остальные еще не собрались. Он повернулся и взглянул на девушку.

– А почему именно ты заметила отсутствие Илмаза? Вы ведь спали в разных комнатах!

– Бог мой! – вспылила Стефи. – Вчера-вечером мы собрались устроить небольшую вечеринку. А сегодня утром я пошла их проведать…

Тихим, но полным упрека голосом Вейен заметил:

– Ты отдаешь себе отчет, что тем самым нарушила распоряжение учителей?…

– Может, мы выясним это после того, как разыщем Илмаза? – внесла предложение Рената. – Нам ведь следует начать с главного.

– Что значит, разыщем? – возразил Фигаро. – Можно подумать, с ним что-то случилось.

– А разве нет? – Стефи недоуменно взглянула на Вейена. – Не думаете же вы, что он отправился домой?

Траугот тотчас воспрял духом – в чисто риторическом вопросе Стефи забрезжил луч надежды.

– А почему бы нет? Разве мы можем понять душу мусульманина?

Все уставились на Вейена, потеряв дар речи. Но тот уже ухватился за ручку двери.

– Разумеется, я расспрошу об этом директора Хольца. Но следует подождать до полудня. И никакой паники, настоятельно вам советую.

Уже в дверях он обернулся и еще раз взглянул на Стефанию.

– А о твоем непростительном поведении у нас еще будет повод побеседовать.

42

Локамп и в самом деле ас, подумал Пуш.

После сытного завтрака в отеле «Прусский король» он удобно устроился на заднем сиденье полицейской машины, мчавшей его из Камена в Дортмунд, и теперь просматривал утренние газеты. В некоторых указан был номер телефона, по которому можно было, начиная с восьми утра, звонить в чрезвычайную комиссию. Локамп сделал все необходимое, и главное – быстро.

Восемьдесят второй звонок поступил в 10.49.

Женщина: Это комиссия, расследующая Лихтенбуш?

Комиссия: Да, назовите, пожалуйста, свою фамилию.

Женщина: Это обязательно?

Комиссия: Желательно. Возможно, у нас позднее возникнут дополнительные вопросы.

Женщина: Моя фамилия… Но об этом действительно никто не узнает?

Комиссия: Разумеется.

Женщина: Ну, хорошо, Росвита Рост, Бохум, Хустадринг, 141а. Это в районе университетского городка.

Комиссия: Итак, что вы заметили подозрительного, фрау Рост?

Женщина: Значит, так, рядом со мною, тоже на десятом этаже, есть квартира, которая долго пустовала. То есть вообще-то она не пустовала, но люди там не жили. А со вчерашнего утра все изменилось.

Комиссия: Что же произошло?

Женщина: Вчера утром, в половине одиннадцатого, в подземный гараж нашего дома въехал точно такой же фургон, как на снимке в газете, красный. Несколько молодых людей выгрузили чемоданы и такие большие зеленые рюкзаки, даже не рюкзаки, а…

Комиссия: Морские вещмешки, быть может? Больше метра в длину и довольно объемные. Это вы имеете в виду?

Женщина: Вот-вот. Очень похоже. Значит, все это они выгрузили и потащили к лифту. А вечером впервые за долгое время в соседней квартире был свет…

Комиссия: Что-нибудь бросилось вам в глаза?

Женщина: Да, вечером они явно о чем-то спорили. Музыка не могла заглушить разговоры, все это было очень шумно, а позже, когда все успокоилось, слышно было, как кто-то стонет…

Комиссия: А не могли они просто, ну, допустим, отмечать какое-то торжество? Имеется ведь, прошу прощения, и вполне естественная причина издаваемых стонов…

Женщина: Нет, нет, эти стоны были совсем не то, что вы имеете в виду. Один из молодых людей наверняка был болен или даже ранен. Он едва мог идти, остальным приходилось поддерживать его.

Университетский городок Бохума вздымается в рурское небо более чем двадцатью этажами и состоит преимущественно из бетона. Под землей разместился огромный двухэтажный гараж, попасть в который можно только через туннель. Над ним расположена пешеходная зона с обычными магазинами, пивными и горами мусора, по бокам устремились ввысь многоэтажные жилые дома и общежития.

Большинство зданий здесь имеют почтовым адресом Хустадринг. Дом 141а – крайний на северо-восточной окраине городка. Два его корпуса сходятся под прямым углом, так что из квартиры Росвиты Рост в самом деле можно наблюдать происходящее у соседей. Нужно только, набравшись терпения, надолго затаиться за шторами.

Пока двое полицейских в штатском, прихватив для маскировки букетик цветов, наносили визит фрау Рост, в соседнем бетонном корпусе двое их коллег беседовали с привратником домов 137–151.

– Совершенно исключено! – упорно возражал последний. – Я не могу выдать вам запасные ключи. Представляете, что скажет профессор, вернувшись из Штатов?

– Слушайте, вы! – Один из полицейских уперся кулаками в стол. – Мы разыскиваем убийц, ясно?

Старик поперхнулся. Потом вымученно улыбнулся, пожал плечами и натянул потертый мундир.

– Прошу вас!

Они торопливо пересекли пешеходную зону и, свернув за цветочным киоском, подошли к точно такому же гиганту из стекла и бетона, скрылись за тяжелыми металлическими дверями. Лестница была слабо освещена. Минуя голые, во многих местах заляпанные краской стены, они спустились на два этажа вниз. Еще две двери, и вот они на нижнем уровне подземных сооружений.

– Здесь прямо!

Они оказались в длинном туннеле, что вел через чрево университетского городка к автобусным остановкам на южной его окраине, а оттуда уже в другом направлении снова к Хустадрингу.

– Вон там!

Широкое, слегка поднимающееся в гору ответвление туннеля вело в подземный гараж. Серая раздвижная решетка преградила им путь.

– Ключ номер один! – объяснил привратник.

Мимо оставленных между мощными бетонными опорами автомашин всевозможных марок они прошли к узкой железной дверце с надписью «141а».

– Ключ номер два… В подвал еще нужно спуститься по лестнице.

Узкий проход рассекал бетонный фундамент высотного дома. Воздух был сухой и спертый, в углу воняло мочой. У зеленой металлической двери они остановились.

– Откройте!

– Ну, уж нет! – Привратник протянул ключ полицейским. – Это уж вы сами…

Замок, похоже, был хорошо смазан. Узкое, полностью забитое помещение открылось их взору, по обеим сторонам полки до потолка. Ближе к двери на полках стояли банки из-под джема и всяких солений, большей частью пустые и пыльные. Затем полка картонных коробок со всевозможными надписями: «Атомная физика», «Елочные украшения», «Электрический кипятильник», «Шпигель» за 1961, 1962, 1963 годы… Должно быть, хозяин в течение двадцати трех лет собирал все выпуски гамбургского еженедельника. Наугад они вытащили и открыли две-три коробки. Надписи соответствовали содержимому.

– Сюда!

Другой полицейский запер за собой дверь. На полках, расположенных в глубине, они увидели множество морских вещмешков и ящиков, настолько тяжелых, что поднять их можно было лишь вдвоем. Вскрыв ящики и удалив пластиковую пленку, они насторожились – на тихое, мирное хобби это как-то не походило.

Среди разрозненных металлических и пластмассовых частей сразу просматривались две сигнальные ракетницы марки «Морис-29» с двойным стволом – копия известного по многочисленным вестернам крупнокалиберного пистолета. Под ними в картонных коробках еще несколько дополнительных стволов и переходников, с помощью которых из девятимиллиметрового газового пистолета, рассчитанного больше на испуг, можно было стрелять пятнадцатимиллиметровыми сигнальными ракетами.

– Смотри-ка!

Один из полицейских извлек несколько радиопереговорных устройств защитного цвета.

– Похоже на бундесвер!

– Но такие можно купить в любом магазине.

Две пары ножниц для разрезания проволоки, складные лопаты и удлиненный фонарик дополняли содержимое ящика.

– Взгляни, что в мешке…

Один за другим на пол полетели десантные сапоги, черные тренировочные костюмы, две бундесверовские полевые куртки, шерстяные носки, меховые шапки и защитного цвета нижнее белье.

– Давай другой…

Внутри мешка было что-то тяжелое, угловатое, металлическое. Они заглянули внутрь: консервы, газовая горелка, нейлоновые веревки.

– Хватит?

Второй кивнул.

Когда они все снова упаковали и заперли дверь, один из полицейских сказал привратнику, дожидавшемуся в коридоре:

– Вы пойдете с нами, для надежности…

– Но у меня работа! – запротестовал старик. – Я не могу взять и уйти в часы приема!

– Сможете!

Смирившись, он проделал с ними обратный путь до пешеходной зоны. Затем они поднялись по сломанному эскалатору еще на один уровень и прошли по торговой улице, расположенной внутри этого бетонного монстра.

В крошечном, открытом лишь в дневное время отделении полиции университетского городка дежурный полицейский в одиночестве заполнял бланки еженедельного лото. В удивлении воззрился он на двух человек в штатском, которые, ничего не спросив, прямо прошли за зеленую перегородку.

– Четырнадцать «К», – произнес старший и сунул под нос полицейскому служебное удостоверение. – Нам необходимо позвонить!

– Вот, пожалуйста!

Полицейский без восторга указал на аппарат. Как и многие его коллеги, он предпочитал не сталкиваться лицом к лицу с ищейками из политической полиции. Их манера ставить себя надо всеми была известна, и многие в глубине души задавались вопросом, не подслушивают ли они заодно разговоры коллег в буфете полицейского управления.

Человек в штатском набрал ряд цифр и теперь ждал.

– Шефа! – потребовал он затем.

– Бервальд. Дело ясное. Мы осмотрели подвал. Маскировочная одежда, запасы продовольствия, сигнальные боеприпасы, средства связи. Похоже, кое-кто собирается здесь залечь на грунт…

Какое-то время он слушал, затем покачал головой:

– Десятый этаж, там с балкона не убежишь. А кроме того, у нас есть ключ от квартиры, можно послать небольшую оперативную группу…

Четыре скоростных автомобиля дортмундской мобильной оперативной группы затормозили у участка ровно через двадцать три минуты.

Тщательно законспирированное здание, где размещалась мобильная опергруппа, находилось на старом шоссе Б1. Отсюда было рукой подать до полицейпрезидиума. И вообще за считанные минуты отсюда можно было домчаться до всех важнейших объектов их зоны действия.

Бервальд поджидал опергруппу в одной из пустовавших в настоящий момент автомастерских, что была расположена наискосок от въезда в подземный гараж университетского городка. Два «ауди» и белый «мерседес» въехали внутрь, «БМВ» остановился за ближайшим углом. Из каждого автомобиля вылезло четверо мужчин, все моложе тридцати, старшему лет тридцать пять.

– Хаупткомиссар Вольф, – представился тридцатипятилетний, протягивая Бервальду руку. – Вы располагаете планом квартиры?

Бервальд планом квартиры располагал.

И пока Вольф разворачивал копию на радиаторе «мерседеса», люди его пританцовывали на месте, потряхивая руками, расслабляли кисти, как это обычно делают перед выступлением пианисты.

Теперь ясно. Всем внимание…

Вольф распределил людей по группам, сформулировал задачи. Все свершалось быстро и без лишних слов, видно было, что отряд хорошо подготовлен и роли заранее известны.

– Проверить оружие!

В считанные секунды оружие было наготове. У всех оказались револьверы девятимиллиметрового калибра и даже большего, у многих были специальные приспособления для мгновенного их извлечения. У кого-то выскользнул из магазина патрон и со звоном упал на пол.

Бервальд оказался быстрее и тотчас нагнулся. Пуля была заострена таким образом, чтоб нанести огромную, размером с блюдце, рану. Корпус пули обрабатывался специально так, чтоб разорвавшись в теле раненого, она максимально повредила ткани. Даже если такая пуля попадала просто в бедро, ранение немедленно вызывало шок и вело к смертельному исходу.

– Отличная штука! – не сдержался Бервальд и протянул патрон члену опергруппы.

Тот равнодушно пожал плечами:

– Пусть изумляются другие, нам плевать!

43

Обед в дневном помещении номер три протекал непривычно тихо. Даже Карстен Кайзер и Оливер Клокке, обычно моловшие языком без перерыва, молча хлебали густой бобовый суп, заменявший и первое и второе. Рената, вообще-то больше всего на свете любившая бобы, с усилием вталкивала в себя ложку за ложкой. Стефи с покрасневшими глазами все еще сидела перед полной тарелкой.

После завтрака роскошный Траугот дал еще один незапланированный спектакль. Вейен настаивал на том, чтоб совершить, как и было запланировано, прогулку в лес. Стефи, Оливер, Йорг и еще четверо ребят выразили несогласие, они требовали организовать общие поиски Илмаза.

Некоторое время Вейен прислушивался к голосам учеников, склонив с видом полного понимания голову. В конце он кивнул и заявил:

– Кому здесь не нравится, может попросить, чтоб его забрали домой. Позволю себе напомнить о заявлении, которое подписали ваши родители, отправляя вас на экскурсию. За грубое нарушение дисциплины и злоупотребление алкоголем ученики по требованию педагогического персонала могут быть немедленно препровождены домой. Расходы по сопровождению несут родители. Все это, естественно, относится и к так называемым добровольцам…

Повесив головы, друзья Стефи плелись вслед за классом. Никогда еще за всю педагогическую практику Ренате не было так тоскливо, как в то утро.

Пока дежурные во главе с Оливером убирали столовую, Траугот жестом пригласил Краузе в конторку Хольца. Тщательно закрыл за собой дверь.

– Что вы думаете по этому поводу, коллега?

Рената была поражена. Впервые ее спрашивали, что она думает и что предлагает.

– Вам следовало бы позвонить в школу! – посоветовала она в конце концов.

Вейен бесстрастно глянул в окно. Звонок директору – это все равно что заявление о капитуляции. Крошка Траугот не знает, как поступить…

– А не может статься, что Илмаз исчез по каким-то своим, неведомым нам причинам? – возразил Вейен. – Никогда ведь не знаешь, что в голове у этих азиатов.

Идиот, подумала Рената.

А вслух сказала:

– Илмаз – один из наших учеников. Мы несем ответственность за весь класс. И если кто-то пропал, не имеет значения, кто именно. Вы согласны?

Прошло еще целых три минуты, пока роскошный Траугот не смирился, наконец, с неизбежным. Он снял телефонную трубку и набрал номер школы.

– Нойнер.

– Вейен.

– Привет отпускникам! – По тону Нойнера заметно было, что он в отличном настроении. В Хаттингене сейчас как раз кончились уроки, и директор явно рад был возможности вздремнуть часок после обеда. – Хорошо, что застали. Через пять минут меня бы уже не было. Что у вас там такое срочное, Вейен?

Траугот сделал глубокий вздох и прикрыл глаза, словно готовясь к исповеди:

– У нас… У нас пропал ученик!

– Что-о-о?!?

Рената никогда не поверила бы, что телефон способен воспроизвести такую силу громкости. Вейен непроизвольно отвел трубку подальше от уха.

– Когда вы это обнаружили?

Вопрос Нойнера прозвучал жестко и резко, задев и без того ущемленное самолюбие Вейена.

– За завтраком…

– И вы только сейчас звоните?

Невозможно было не заметить – Вейен побледнел до корней волос. Отпускной загар, обретенный во время пасхальной недели на Крите и с тех пор тщательно оберегаемый, мгновенно сошел.

– Давайте по порядку!

Короткими, отрывочными предложениями, то и дело запинаясь и заикаясь, Траугот изложил скудные факты. Для этого ему потребовалось не более минуты.

– Бог мой! – простонал Нойнер в заключение. – Как только можно быть таким идиотом…

Вейен невольно взглянул на Ренату. Ему было неприятно, что она оказалась свидетельницей самых черных в его жизни минут. Однако на лице практикантки не было злорадства – речь шла об ученике.

– Слушайте внимательно, Вейен! Сейчас я на всякий случай заеду к Омюрам. Быть может, на паше счастье, Илмаз просто сбежал домой. Вы немедленно отправитесь в ближайший полицейский участок и заявите о его исчезновении. Краузе с учениками пусть пока прочешет окрестности турбазы. Через два часа я вам позвоню. И молите бога или аллаха, чтобы парень оказался дома, вдруг почему-то заскучав по родным.

44

Миллиметр за миллиметром хаупткомиссар Вольф осторожно вставлял ключ в замок. Потом взялся за ручку, сильно потянул ее на себя и легонько повернул ключ. Дверь приотворилась. Медленно, стараясь не производить лишнего шума, Вольф поставил замок на предохранитель.

Только потом он впустил в квартиру людей.

Первой паре предстоял самый дальний путь, они должны были ворваться в кухню. Двум другим до детской следовало сделать на несколько шагов меньше. Ванная и гостиная были еще ближе. Двое оставшихся направились прямиком в спальню, до ее двери от входной было всего три шага.

В десятую долю секунды десять полицейских пинком распахнули указанные им двери и ворвались в комнаты.

В кухне, ванной и детской никого не оказалось. В спальной обнаружили двоих, в гостиной еще одного.

Лица, застигнутые врасплох в спальной, оказались двадцатитрехлетним студентом-биологом Роландом Шнайдером, сыном владельца квартиры, и его девятнадцатилетней подружкой Катариной Виман, студенткой первого курса юридического факультета.

Когда опергруппа ворвалась к ним в комнату, оба лежали в супружеской постели профессора. На ночной тумбочке стоял поднос с остатками завтрака, а между любовниками лежала настольная игра «Баррикада».

К моменту вторжения девушке для победы оставалось один-единственный раз попасть в цель из пяти оставшихся бросков. Победа дала бы ей возможность еще часок поваляться в постели, тогда, как ее друг согласно уговору обязан был отправиться за продуктами и начать приготовление обеда.

Благодаря внезапности налета студенты не смогли оказать сопротивления. Через двадцать секунд руки у них были связаны за спиной. Оба были без одежды и не вооружены. Но еще больше, чем внезапно и грубо заломленные за спину руки, ужаснуло их другое – звук раздавшихся в квартире выстрелов.

Третий застигнутый в квартире человек обитал в гостиной. Это был двадцатидвухлетний безработный лаборант-химик Кристиан Шнайдер, племянник профессора и двоюродный брат студента-биолога.

В момент, когда сильным рывком распахнули дверь, Кристиан Шнайдер валялся на тахте и листал майский номер журнала «Конкрет». От неожиданности журнал выпал у него из рук. Бессознательно он потянулся за ним. Рука механически двинулась к полу.

И тут полицейский, первым ворвавшийся в комнату с револьвером в руках, нажал на спуск.

Один за другим грянули выстрелы. Первая пуля, пробив поролон, продырявила обивку кожаной тахты, стальные пружины и деревянные доски, застряла в стене. Зато вторая попала молодому человеку в шею, она раздробила два позвонка и прошла сквозь спинной мозг.

Он умер, не успев закричать.

Ни рядом с тахтой, там, куда потянулась рука юноши, ни вообще в квартире не было найдено ничего, что хотя бы отдаленно напоминало оружие. Даже хлебный нож на кухне оказался тупым, да к тому же с отломанным концом.

45

Стефи лежала на кровати Ренаты и спала.

Сразу после обеда она вместе с Ирис, Андреа, Бруно и Краузе спустилась к озеру. Ей еще тогда бросилось в глаза, что Илмаз проявляет непонятный интерес к участку земли с двумя деревянными сараями за забором. Его исчезновение должно быть как-то связано с загадочным местом – другого объяснения они просто придумать не могли.

Поиски ничего не дали.

Естественно – следы автомашин там были. Даже несколько, и выглядели они совсем свежими. Ну и что из этого?

Несколько раз обошли они вокруг лодочных сараев. Перетрогали все двери и замки – ничего.

В конце Рената предложила прочесать участок цепочкой. На расстоянии одного-двух метров друг от друга прошли они несколько раз от озера к шоссе и обратно, внимательно уставившись в землю. Кроме нескольких окурков с растоптанным фильтром, ржавой банки из-под кока-колы и лохмотьев покрытого грязью презерватива ничего необычного больше обнаружить не удалось.

Наконец Стефи уселась перед сараем у воды, уткнулась в колени и громко разрыдалась. Практикантка отправила остальных на турбазу, села рядом с девушкой. Мгновение поколебавшись, она обняла ее за плечи и молча погладила по волосам.

Когда они возвращались, навстречу им попался длинноволосый парень, отбывавший гражданскую повинность.

– Постой, – Рената удержала его за рукав. – У тебя в каморке не найдется в запасе хорошего глотка?

Парень с изумлением взглянул на практикантку. Обычно училки держали по отношению к нему дистанцию и редко кто обращался к нему на «ты».

– Так, ничего особенного, – сообразил он наконец, – полбутылки «Марии».

Практикантка кивнула.

– То, что надо. Сможешь принести ко мне в комнату?

Когда длинноволосый появился в комнате с коньяком, Рената уже уложила девушку в постель. Она плеснула светло-коричневой жидкости в пластмассовый стаканчик, поднесла его Стефи.

– Выпей и постарайся уснуть.

Она подождала, пока девушка выпила. Потом подсела к пей, погладила по руке.

– Спи. Утро вечера мудренее.

Парень молча сидел на пустой кровати, дожидаясь вместе с Ренатой, пока Стефи уснет. Потом скрутил две самокрутки, протянул одну Ренате.

– Хочешь?

Краузе кивнула и встала.

– Пойдем лучше вниз.

Они уселись на низкую ограду против входа в здание и молча закурили.

– Что это с ней? – нарушил молчание парень.

– Горе. Друг ее пропал.

– Никак не могу взять в толк. В десять я запер все двери. В половине одиннадцатого босс обычно еще раз проходит и сам все проверяет. Окно, выходящее с первого этажа на стоянку, открывается на узенькую щелку, там и мышь не проскочит. А все помещения со стороны фасада вечером заперты – там тоже нельзя выйти. Действительно загадка – как можно после десяти выйти из дома, не взломав дверь и не разбив окно…

– Как тебя зовут?

– Харальд. А тебя?

– Рената.

Они еще помолчали минутку. Слова Харальда заставили Ренату задуматься.

– Если Илмаз не мог выйти, значит, он сейчас где-то в доме.

Уклонист покачал головой.

– Тоже исключено. Каждое утро мы вместе с боссом совершаем обход. Все двери имеют надежные секретные замки: и кухня, и контора, и пристройка. Там его тоже быть не может.

– У кого есть ключ от входной двери?

– Только у троих. У Хольца, у его жены и у меня. Но я все запер…

Рената целиком ушла в свои мысли, когда в поле ее зрения появился Вейен.

– Фрау Краузе!

Рената поднялась и двинулась навстречу роскошному Трауготу.

– Нам придется сейчас позвонить…

Бог мой, подумала Рената. Да ведь у него уже полные штаны. Неужели я должна его еще и морально поддерживать?

46

– Итак, еще раз с самого начала. С какой целью вы приобретали оружие, создавая обнаруженные нами запасы?

– У нас нет оружия. Что у нас есть, так это ракетницы и к ним сигнальные ракеты. Мы купили их в обычном магазине. Чеки до сих пор валяются где-то у меня в столе.

– Что вы намеревались предпринять? Когда собирались перейти на нелегальное положение? Перестаньте увиливать, выкладывайте!

Допрос вращался по замкнутому кругу. В течение более чем двух часов Роланду Шнайдеру задавались одни и те же вопросы. Трое полицейских успели сменить друг друга, но ни один не продвинулся вперед. На вопросы, касавшиеся его лично, студент отвечал с готовностью. Но стоило коснуться применения найденного в подвале снаряжения – и он умолкал.

– Что с раненым? Где вы его спрятали?

Юноша молчал, облизывая пересохшие губы. Он протянул руку к столу, на котором выставлены были бутылки с минеральной водой и стаканы. Но сотрудник чрезвычайной комиссии выхватил стакан у него из рук, налил себе воды и, причмокивая, с наслаждением выпил.

– Здесь не студенческая столовая, – пояснил он затем. – Кто не сотрудничает с нами, ничего и не получает. Итак, где вы спрятали раненого?

– Никакого раненого не было, – повторил Шнайдер в десятый или двенадцатый раз. – Вы, должно быть, имеете в виду одного из наших друзей. Он страдает от последствий полиомиелита.

– Валяйте, втирайте очки. Где он сейчас?

– Я уже говорил. В мюнхенском поезде…

В комнату неслышно вошел советник Пуш. Третий или четвертый раз заходил он сюда и, прислонясь к шкафу с многочисленными папками, молча слушал. Скрестив руки на груди, он внимательно всматривался то в лица своих подчиненных, то в окаймленное длинными вьющимися волосами лицо студента. Ох непрост оказался парень! И слепой увидел бы, что он что-то скрывает.

Советник с раздражением взглянул на часы. Он ждал не только конкретных результатов допроса, не менее напряженно ждал он из Камена подтверждения, что Шойбнер узнал схваченных в университетском городке. Срочно изготовлены были цветные фотографии убитого и двух студентов и с курьером отправлены Шойбнеру в больницу. Пуш надеялся, что маляр выдаст, в конце концов, нечто в высшей степени важное.

Советник зевнул и на несколько секунд прикрыл глаза. Может, лучше сообщить, что товарищ их убит? Тогда нервный шок заставит их заговорить…

Он отбросил эту мысль – время подобного эффекта еще не пришло. Лучше, наверное, помотать задержанных еще какое-то время.

Девушка вела себя еще хуже, чем парень. Тоненькая, удивительно хрупкая, она сидела на краешке стула и упорно молчала. За все это время мерзавка не сообщила им ничего. Она просто молчала, пока с трех сторон на нее сыпались вопросы, комплименты, угрозы.

В самом начале допроса девушка заявила протест по поводу необоснованного задержания и потребовала адвоката.

– Где вы находились вчера утром в шесть сорок пять? – последовал на это вопрос.

– Адвоката! – повторила Виман.

– Крошка, не порти себе будущее! Коли ты не виновата или всего лишь сообщница, можешь смело давать показания. Мы сделаем из тебя главную свидетельницу, и ты навсегда отделаешься от этого Шнайдера. А после госэкзаменов никто об этом и не вспомнит!

– Я требую адвоката!

– Ты, шлюха, да знаешь ли ты, что все твои дружки-студенты прочтут завтра в газете, как ты была найдена среди бела дня голой в супружеской постели пятидесятитрехлетнего профессора? С учебой тогда придется распрощаться!

– Без адвоката я не скажу ни слова!

Через час они предложили девушке привлечь дортмундского адвоката. Но Катарина Вимаи лишь насмешливо улыбнулась двум членам чрезвычайной комиссии и женщине из бохумской полиции:

– Я не позволю навязать мне какого-то крючкотвора, что действует с вами заодно!

– Кого же хочешь ты?

– Из конторы Маурера!

Женщина из полиции вздрогнула. Адвокатская контора «Маурер и Ко» вынудила уже не одного бохумского судью, прокурора и тем более полицейских лечь в больницу с внезапно открывшейся язвой. Как и другие адвокатские конторы, контора Маурера существовала в основном за счет бракоразводных процессов, соседских споров из-за клочка земли и не внесенной вовремя арендной платы. Но специализацией конторы были дела, связанные с «запретом на профессию», участием в демонстрациях, защитой прав граждан от ведомства по охране конституции. Стоит только их пригласить, и неприятный инцидент в университетском городке станет через час достоянием газет и радио.

Посовещавшись, они заявили девушке, что контора Маурера не вправе вести дортмундские дела.

По малышка лишь ухмыльнулась:

– Чушь собачья! Согласно уголовно-процессуальному кодексу я имею право поручить любому адвокату возбудить дело против полиции. И прекратите делать из меня идиотку!

Полицейские переглянулись и продолжили допрос. С единственным, правда, успехом – теперь девушка свою фразу «Без адвоката я не скажу ни слова» повторяла в ответ на каждый вопрос про себя.

Заглянул Локамп и поманил Пуша в коридор:

– Был звонок из Камена…

– Ну и?

Локамп покачал головой:

– Пусто. Этих он никогда не видел.

– Бот дерьмо!

Пуш стремительно вошел в комнату, где шел допрос, и развернул студента-биолога со стулом так, чтобы видеть его глаза.

– Слушай внимательно, мой мальчик! Чтоб у тебя не оставалось сомнений – мы разыскиваем убийц, что вчера утром на границе в Лихтенбуше застрелили двух полицейских. Вы тоже находитесь под подозрением. И если ты сейчас же не объяснишь, для каких целей вы держали весь этот хлам у себя в подвале, я из тебя этот ответ выбью – у меня пет другого выхода.

Несколько секунд студент с ужасом вглядывался в стальные серые глаза советника. Затем открыл рот и расхохотался.

– У вас, наверное, не все дома! Я не убиваю людей…

– Для каких целей?

– Ну, хорошо. Мы планируем одну акцию. Она должна состояться сегодня ночью. Маскировочные костюмы нам нужны, чтобы незаметно миновать контроль. Переговорные устройства – чтобы переговариваться с теми, кто останется на земле…

– Что за акция? И кто это «мы»?

– Ах вот оно что. Мы собирались забраться на дымовую трубу угольной электростанции, они ведь там не применяют фильтров. Мы – это Greenpeace, защитники окружающей среды. Может, слышали?

47

В жизни советника уголовной полиции Пуша до сегодняшнего вторника было не так уж много ситуаций, когда он не просто лишался речи, но ощущал вдруг собственную беспомощность и беззащитность. Умение оценить обстановку, целеустремленность, осмотрительность и настойчивость обеспечили ему быструю карьеру. И чем выше он поднимался по ступенькам полицейской службы, тем все более опытным и самоуверенным становился. Начальник управления в федеральном ведомстве уголовной полиции – это меньшее, на что он, как ему казалось, мог рассчитывать.

И вот последняя фраза студента-биолога подействовала на него как удар в солнечное сплетение. Ему показалось, что земля уходит из-под ног, не хватает воздуха. Мгновение он словно висел в безвоздушном пространстве.

Все это время в комнате царила мертвая тишина. Потом Пуш помотал головой, словно желая избавиться от кошмара.

– Вы не могли бы повторить?

– Greenpeace. Защитники окружающей среды. Я что-то не так сказал?

Пуш еще несколько секунд разглядывал студента под гулкие удары собственного сердца. Потом кинулся в соседнюю комнату и захлопнул за собой дверь. Он схватил телефонную трубку, и набрал номер квартиры, где задержали молодых людей.

Трубку тут же сняли, послышалось очень неопределенное «алло».

– Брось это. Говорит Пуш. Кто у телефона?

– Херцог. А я было подумал…

– Чушь. Скажи мне, какие книги вы обнаружили в детской?

– Детскую мы очень хорошо прочесали…

– Да отвечай скорее, болван!

Пуш услышал, как Херцог на другом конце набрал в легкие воздуха. Потом откашлялся:

– Должен сказать, результаты не обнадеживают.

– То есть как это?

– Он помешан на всяких экологических штучках.

– А точнее!

– Серии книг и журналов, посвященных защите окружающей среды. Еще скоросшиватель с газетными вырезками, все об акциях «Greenpeace». Похоже, на некоторых фотографиях изображена малышка, которую мы вытащили у него из постели.

– Оружие, боеприпасы, что-нибудь свидетельствующее о применении насилия?

– По правде говоря – ничего.

– Оставайся пока у телефона…

Пуш распахнул дверь в соседнюю комнату:

– Шнайдер, вы вчера приехали на красном «форде» марки «транзит». Номер и его нынешнее местонахождение – только быстро!

– Это вы о микроавтобусе?

– При чем здесь микроавтобус? Большой автомобиль с окнами и 'дверцами на все стороны…

– Точно! Выпускается в трех вариантах. У нашего сзади шесть пассажирских мест и еще немного пространства для багажа.

– Номер?

Студент назвал бохумский буквенный индекс и несколько цифр.

– Где сейчас?

– На профилактике. В филиале «форда». Бохум, угол Харпенер и Кастроперштрассе…

Пуш вернулся к телефону и передал Херцогу данные.

– Пусть бохумские полицейские проверят, правда ли это. Направь туда ближайшую патрульную машину. И немедленно позвони.

Девять минут и тридцать восемь секунд метался Пуш по комнате, как тигр в клетке. Время от времени он бросал взгляд из окна – по Рурскому скоростному шоссе мимо здания полицейпрезидиума неслись навстречу друг другу две сплошные лавины машин, чуть подальше светился черно-желтый фирменный знак знаменитого дортмундского пивоваренного завода, еще дальше виднелась зеленая полоса лесов в предгорьях Арденн. Пуш смотрел на все это пустым взглядом, ничего не видя.

Когда зазвонил телефон, он сидел за письменным столом, обдумывая фразу, которую предстояло написать.

– Слушаю?

– Все точно! – доложил Херцог.

Пуш швырнул трубку. Потом открыл дверь и проорал в коридор:

– Локамп!

Вошел Локамп, вопросительно глядя на шефа.

– Ты, видно, совсем на пределе?

Тремя фразами Пуш проинформировал его о результатах последних пятнадцати минут.

– Что-о? – Теперь уже побледнел Локамп. – Зеленые? Вот те на! Прямой наводкой по ложной цели! Представляю, что завтра напишут газеты…

Они помолчали.

Потом Пуш спросил:

– А что маляр – ничего нового?

Локамп покачал головой.

– Пришлось прервать допрос. Он просмотрел все альбомы с фотографиями. А когда наши люди пришли с художником, чтобы сделать фоторобот, врач выставил их за дверь. Четыре часа покоя – самое меньшее.

Советник задумчиво почесал затылок.

– И что ты обо всем этом думаешь?

Секунду Локамп смотрел Пушу в глаза. Потом сказал:

– Пойдем сядем где-нибудь…

Они спустились в буфет, заказали два кофейника с кофе, заняли столик в самом дальнем углу.

– А какие, собственно, фотографии мы показывали маляру?

Пуш удивленно поднял глаза.

– Террористы и симпатизирующие им, автономные группы, наиболее воинственные защитники окружающей среды, левые от Гронде, Брокдорфа, из других групп. Несколько сот штук, может, даже тысяча, точно не знаю. А почему ты спрашиваешь?

Локамп придвинулся ближе.

– Думаю, что мы на ложном пути. Прикинь сам. Всеобщая облава сегодня утром – удар в пустоту. Потом эта история с зелеными. Два таких ляпа подряд – это уже не случайность.

– Ну и что ты хочешь этим сказать?

– Вспомни шмотки, что были на убитом парне из «БМВ». Нам следовало бы вести розыск в двух направлениях…

Пуш, задумавшись, уставился в окно. Все восставало в нем против логики Локампа.

– И где ты хочешь теперь искать? У неонацистов?

Локамп кивнул.

– Дорогой мой, – возразил Пуш, – мы полностью держим их под контролем. Несколько одержимых военно-спортивными играми – безусловно. Но такая перестрелка? Угон машины?

– Именно. Вспомни Мюнхен, осенние праздники. Двенадцать убитых. Если бы парень, подкладывавший бомбу, не подорвался на ней сам, мы бы и по сей день считали, что это дело рук «рафовцев»…

Советник молчал.

– А еще Франкфурт, нападение на американские казармы, – продолжал Локамп. – Тогда мы тоже сперва подумали, что это дело рук левых. А что оказалось на деле?

Пушу потребовалось целых пять минут, чтобы кивнуть головой.

– Ну, хорошо. Но это не обрадует высокое начальство. Вспомни интервью, которое дал вчера министр.

– Это его дело, – ответил Локамп. – Я не политик, я полицейский.

48

Часы показывали около пяти, когда «Ласточка» причалила к северному берегу. В двадцати-тридцати метрах от причала шумно тарахтевший двигатель резко сбавил обороты. Судно замедлило ход, сын капитана с тросом в руках прошел на самый нос. У причала мотор взревел еще, на сей раз дан был задний ход. Мальчик спрыгнул на причал, накинул трос на возвышающуюся на понтоне тумбу, корма судна развернулась в противоположном направлении, плавно придвинулась к пешеходному мостику, вздымая со дна грязный, илистый грунт.

Судно со скрежетом навалилось бортом на причал. Сорок подростков шумно высадились на берег. Любое колебание трапа у них под ногами воспринималось со страхом и одновременно с восторгом, сопровождалось визгом и одновременно веселыми криками.

Учителя сошли последними – никому не хотелось столкнуться со стадом бизонов. Они еще раз помахали хозяину судна, являвшемуся одновременно капитаном, штурманом и экскурсоводом. Сезонная работенка вроде этой большую команду не прокормит.

Никто из ребят не расходился, все столпились на берегу, наблюдая, как отчаливает «Ласточка». Сначала от берега отодвинулась корма, потом снят был трос, удерживавший носовую часть. Двигатель снова взревел на полную мощь, поворотом штурвала на мгновение корма придвинулась к берегу, зато нос судна отдалился от причала. Полным ходом «Ласточка» двинулась вперед, оставляя за собою на воде бурлящий след. Грустными взглядами ребята провожали судно.

Кое-кто из парней начал выискивать на берегу плоские камешки. С разной степенью умения пускали они их по воде, восторженно считая, сколько раз камешек коснется водной поверхности. Один из камешков подпрыгнул на водной глади девять раз, и рекорд этот встречен был бурными аплодисментами.

– Пора идти! – крикнул учитель и направился к тропинке вдоль берега. – Иначе мы опоздаем на…

Куда могли опоздать ученики, так и осталось невыясненным. Слова застряли у учителя в горле, в ужасе глядел он на водную поверхность. Метрах в десяти от берега, там, где винт поднял со дна ил и тину, в воде что-то плавало. Он взглянул туда еще раз и все понял.

Человеческое тело.

– Расступитесь, дайте пройти! Отойдите в сторону!

Высокий широкоплечий мужчина продирался сквозь толпу зевак, скопившихся за последний час на берегу озера.

Темноволосый здоровяк, прокладывавший себе дорогу, был старшим комиссаром уголовной полиции Зоста, фамилия его была Адлер. В кильватере следовал его шеф, на целую голову ниже и на двадцать лет старте. За гаупткомиссаром двигалась самая молодая сотрудница отделения – двадцатидевятилетняя Хельга Шундер, тоже комиссар.

Один из учителей, стоя по пояс в воде, осторожно подтянул к берегу всплывшее тело. Это оказался подросток лет примерно шестнадцати, черноволосый, явно иностранец, скорее всего турок. На утопленнике был красный шерстяной пуловер, потасканные джинсы и белые кроссовки фирмы «Адидас». Из выреза пуловера выбивался воротничок полосатой пижамы.

К трупу склонился мужчина лет шестидесяти с погасшей трубкой в руках. На нем были очки в золотой оправе. Неподалеку на сухом месте стоял маленький коричневый чемоданчик, какие обычно носят врачи.

– Добрый вечер, доктор. Вы прямо как пожарная команда…

Врач выпрямился и сделал неопределенное движение рукой:

– Да ведь я живу в Делеке. Если здесь что происходит, посылают всегда за мной. Вот снова повезло. Ну что ж, поглядим…

Взгляды окружающих устремились на тело. Одежда была грязная, вся в тине. Черные волосы слиплись на затылке, между прядями кое-где запутались полусгнившие водоросли.

– Ну что?

– Выглядит еще прилично, – начал врач. – Один-два дня скорее всего, в крайнем случае – три. Но сомневаюсь.

– Причина смерти?

– Пока сказать не могу. Необходимо сначала проверить, есть ли в легких вода. Но на утопленника не похож. Из других повреждений лишь одно: кровоподтек у основания черепа слева сзади, прямо возле кромки волос.

– От удара?

В сомнении врач покачал раскрытой ладонью вправо-влево.

– Сомнительно. Он мог, скажем, перегнуться через перила моста и, не удержав равновесия, упасть в воду. При этом удар головой о металлический выступ или бетонный край, потеря сознания, конец. Но проверять такие вещи – ваше дело.

– Подождите минутку!

Девушка-комиссар вдруг взволнованно показала на покойника. Потом сбросила висевшую через плечо сумку, кинулась к озеру и зачерпнула пригоршню воды. Вернулась и выплеснула ее на руки мертвого юноши.

– Ты в своем уме? – Остхольт попытался удержать девушку. – Изменять состояние трупа – надо же придумать.

Но она уже снова была у реки, еще раз зачерпнула воды и вылила ее точно на руки турка, чтобы смыть покрывавшую их грязь.

– Что ты все-таки делаешь…

Когда и вторая рука утопленника была отмыта таким образом, это увидели все: кровавые рубцы, кончики пальцев все в ссадинах, два сломанных ногтя, широкий слой грязи под остальными.

Первым прервал молчание врач. Указывая кончиком ноги на израненную руку, он задумчиво сказал:

– Теперь можно похоронить версию о цирковом представлении на перилах моста. Если это окажется несчастный случай или самоубийство, я готов на ужин зажарить себе свой скальпель…

Потрясенные, все смотрели на труп.

– Шеф!

Адлер выскочил из бежевого «пассата», в котором они приехали.

– По-моему, это то самое. Полицейский пост в Кёрбеке только что заявил о пропавшем без вести. Турок, шестнадцати лет, джинсы, красный пуловер. Это наверняка он…

Стефания не помнила, как преодолела пятьсот или шестьсот метров до причала. Она бежала по улице, казавшейся бесконечной, глядя перед собой и ничего не видя вокруг. Шаги гулко отдавались в висках. Неправда, билось в мозгу, такое не может быть правдой.

Потом сознание выхватило толпу любопытных на обочине дороги, зеленые полицейские машины, оцепление на берегу и небольшую группу людей у воды, там, где кончался береговой откос. Они столпились полукругом вокруг чего-то, что сверху невозможно было рассмотреть. – Эй, девушка, туда нельзя!

Полицейский схватил ее за руку, но сразу же с криком отпустил. На щеке у него проступил красный след царапины, оставленной острыми ногтями Стефании.

И прежде чем кто-то успел ее остановить, она слетела по каменным ступенькам вниз, растолкала стоявших там людей.

Вейен попытался в последний момент схватить ее за руку. Но Стефания этого просто не заметила. С трудом переводя дух и ничего не сознавая, она склонилась над распростертым на земле телом.

Это была правда.

49

К вечеру Густав Шойбнер почувствовал себя лучше. Он по-прежнему находился в евангелической больнице города Камена и по-прежнему в коридоре у входа в палату дежурили двое полицейских, дожидавшихся продолжения допроса.

Шойбнер нажал кнопку звонка, находившуюся прямо у изголовья.

Прошло несколько минут, дверь отворилась. Вошла пожилая медсестра.

– Ну как мы себя чувствуем? – спросила она.

Маляр слегка приподнялся, и сестра подложила ему в изголовье большую пухлую подушку.

– Отлично, – сказал Шойбнер, – но я чертовски голоден!

Она кивнула!

– Подождите четверть часа.

Когда она вышла из палаты, полицейские уже поджидали ее у двери. Они бросили шахматную партию в эндшпиле.

– Как там, сестра? Можно зайти?

Она энергично мотнула головой.

– И речи быть не может. Сначала он поест, потом я вызову врача. И не вздумайте заходить без разрешения!

Полицейским пришлось дожидаться еще час, пока маляр отужинал, помылся и был еще раз осмотрен врачом. Наконец, врач вышел в коридор и подозвал их к себе.

– Один час! – сказал он. – И ни минуты сверх.

В то же мгновение полицейские, подхватив принесенные «семейные альбомы», исчезли в палате.

«Альбомы» представляли собой солидные скоросшиватели. Внутри – толстая стопка продырявленных листов. На каждом одна или несколько фотографий, далеко не все хорошего качества.

Фамилии сфотографированных указаны не были. Под каждой фотографией только код, ряд буквенных и цифровых обозначений. Соответствующие тому или иному коду данные помещались на оборотной стороне листов.

У Шойбнера создалось впечатление, что нынче его вниманию предложили совсем другой круг лиц, нежели утром. Тогда на фотографиях большинство мужчин было с длинными волосами, с бородой, поразительно много было женщин и девушек. Сейчас перед ним мелькали только мужские лица. Почти все без бороды, с подчеркнуто короткой стрижкой. У многих взгляд и выражение лица чем-то напоминали тех, кого Шойбнер видел в понедельник.

В который раз Шойбнер задержал руку полицейского, перелистывавшего перед его глазами «альбом». Он внимательно разглядывал фотографии на одном из листов. Полицейские затаили дыхание.

Но Шойбнер решительно покачал головой.

– Но он. Похож на парня, что управлял «транзитом». Но не он. У того был небольшой шрам слева…

Полицейские вздохнули, принялись листать альбом дальше.

А через пять минут Шойбнер вскрикнул. Прямо перед ним было широкое, угловатое лицо с коротким, но крупным носом. Подбородок был невелик, однако нижняя челюсть мощно выдавалась вперед. Глубоко посаженные, неожиданно маленькие глаза холодно и надменно смотрели поверх объектива. Темные, зачесанные назад волосы делали лоб зрительно выше.

– Этот! – сказал Шойбнер.

– Что вы можете о нем сказать? – спросил один из полицейских.

– Это тот человек, с которым я лежал вместе в багажном отделении.

– Но ведь было темно! – возразил полицейский.

– Тем не менее! – Шойбнера нельзя было сбить с толку. – У меня достаточно было времени, чтоб внимательно разглядеть этого парня. Вот здесь, слева, залысина прямо как у тайного советника. И эти узкие, светлые брови – он это, готов поклясться!

– Разрази меня гром! – заметил один из полицейских. – Да все эти анархисты, марксисты и сторонники спонтанных акций будут теперь носить вас на руках.

Шойбнер недоумевающе переводил взгляд с одного на другого.

– Что-нибудь не так?

– Еще бы!

Полицейский медленно перевернул большим и указательным пальцами лист картона, так что показались записанные на обратной стороне личные данные:

Фамилия: Керн

Имя: Манфред

Дата и место рождения:

1.10.1955, Гамбург

Последнее место жительства:

Эрнст-Меркштрассе, 216 2000 Гамбург

Деятельность:

Боевой фронт национал-социалистов (фюрер)

Молодежь для Германии (президент)

Спортивный союз «Германия» (председатель правления)

Немецкий патриотический совет (член президиума)

Розыск:

Санкция на арест генерального федерального прокурора от 30.8.83 г. за нарушение § 86, 86а, 131 уголовного кодекса. Санкция на арест государственного прокурора Франкфурта-на-Майне от 12.1.83 г. за нарушение §§ 125, 129а, 130, 244 и др.

– А что все это значит? – спросил Шойбнер.

Полицейские задумались.

– Первые параграфы касаются антиконституционной пропаганды и чего-то в этом роде, – произнес, наконец, один из них. – А остальные? Должно быть, нарушение спокойствия, грабеж, вооруженный бандитизм.

– Точнее вы не можете сказать?

Оба смущенно молчали.

– Ну, знаете, – покачал головой Шойбнер, – если о мой ученик в своей профессии понимал столько же, сколько вы в своей, обои отваливались бы у нас от стен.

50

– Ваша фамилия, будьте добры!

– Краузе, Рената. Родилась 10 июня 1959 года в Херне…

– Сейчас не нужно. Точные сведения о себе внесете потом в анкету. Это в соседнем помещении. Вы практикантка?

– Да!

– Тогда вы, наверное, не так хорошо знаете класс, как господин Вейен?

Он его тоже не знает, подумала Рената. Но кивнула:

– Да, я преподавала в десятом «Б» в общей сложности девять или десять недель.

– А теперь рассказывайте!

– Что я должна рассказывать?

– Все, что связано с экскурсией. Особенно меня интересует, естественно, вчерашний вечер…

Он слушал Ренату, не перебивая.

– Однако у вас здесь бурная ночная жизнь, – заметил он в итоге.

– То есть как это?

– Ну как – Бруно у этой Мануэлы, Илмаз – у Стефании.

Рената покачала головой.

– Все ото безобидно. Им хотелось просто посидеть вместе, послушать музыку, подержаться за руки. Ничего другого тут быть не может.

– Как часто вы их контролировали?

– После десяти? Каждые десять минут. По очереди с учительницей из Бергкамена.

– А ваш старший коллега?

– Он должен был проверять комнаты мальчиков.

– И он действительно это делал?

Рената запнулась.

– Послушайте, – вскипел толстяк. – Речь ведь идет об убийстве, насколько мне известно. И вы и ваш уважаемый коллега по уши увязли в этом деле. Халатное отношение к своим обязанностям, слабый контроль и так далее. И для всяких церемоний сейчас не время!

Господи, да ведь он прав. Сколько поднимется пены. В школе, у нее в институте, в городе.

– Я в самом деле этого не знаю, – ответила она. – В начале одиннадцатого он с бутылкой вина перешел в дневное помещение номер восемь и, должно быть, играл там во всемирный потоп. Ну, то есть медленно напивался.

– А тому была причина?

Рената вздохнула. Ну и вопросы задает этот человек!

– Не знаю. Возможно, турбаза казалась ему ниже его уровня. У меня сложилось впечатление, что он иначе представлял этот вечер – роскошная светская вечеринка с красивыми женщинами. Он из тех верных муженьков, что годами дожидаются, когда их спустят с поводка. И в этом смысле поездка с самого начала была для него разочарованием.

Толстяк облокотился обеими руками на стол, внимательно разглядывая молодую женщину.

– Вы, видно, не очень жалуете господина Вейена?

– Нет, – ответила Рената. – Но какое это имеет отношение к смерти Илмаза?

– Никакого. Но я всегда предпочитаю знать, как отдельные свидетели относятся друг к другу.

– Я могу идти?

– Да. И попросите ко мне господина Хольца.

51

Хольц глубоко задумался над раскрытой папкой со счетами. Пальцы правой руки сильно сжимали стакан, наполненный на одну треть коричневой жидкостью. Он нервно покачивал стакан из стороны в сторону. Заметив практикантку, он вздрогнул и попытался прикрыть коньяк папкой. Однако беглая ее усмешка показала, что с этим маскировочным мероприятием он запоздал.

– Вас приглашают в дневное помещение номер три! – известила практикантка.

Хольц кивнул. Он покосился было на недопитый стакан, но затем решительно поставил его на стол, не сделав больше ни глотка. Выйдя из комнаты, он дважды повернул ключ секретного замка и для надежности подергал еще ручку двери.

– Садитесь!

Остхольт указал на стул у широкого обеденного стола, за которым расположился сам.

Хольц сел.

Выражение его лица свидетельствовало, какой тяжелейшей мукой было для него выполнять в собственном доме указания посторонних лиц.

Гаупткомиссар внимательно разглядывал его какое-то время, словно на лбу управляющего было написано, что именно он собирался скрыть.

– Какая дверь была вчера вечером не заперта? – спросил он без долгих предисловий.

Хольц взглянул на него в замешательстве. Стекла очков его искрились.

– Я… Э… Двери всегда заперты. Все!

– Но вчера вечером около одиннадцати это было не так, господин Хольц. Замки, двери и окна не имеют повреждений. Однако юноша ушел. Выходит, одна дверь была не заперта!

– А может, этот турок ушел раньше.

– Есть свидетели, видевшие его в доме после десяти.

– Кто? – спросил в ответ директор. И, почувствовав себя увереннее, добавил: – Только этот итальяшка, насколько мне известно.

– Итак, ваши показания противоречат друг другу. Выходит, кто-то из вас говорит неправду.

Теперь лицо Хольца выражало возмущение.

– И вы считаете, что я лгу? Послушайте, я в этой сфере работаю уже четверть века. И ни в одном из домов, где я был управляющим, никогда не происходило ничего подобного. А потом является такой вот наглец, и я должен теперь защищаться?

– Ну зачем вы так? – Остхольт примиряюще поднял руки. – Никто и не думает вас обвинять…

С явным облегчением управляющий поднялся, аккуратно поставил стул на место у краешка стола. Потом повернулся и направился к двери. Он уже нажал на дверную ручку, когда последовал вопрос:

– Кстати, господин Хольц. Чуть было не забыл. Сколько вы уже работаете здесь?

– Я? Дайте сообразить, шесть, нет, семь лет. Да, с семьдесят седьмого.

– Тогда вы, наверное, хорошо знаете эту местность, – заключил полицейский. – Скажите, кому принадлежит тот береговой выступ с двумя лодочными сараями? Прямо против «Южного берега».

– Против «Южного берега»?

Глаза Хольца снова блеснули.

– Какая-то гимназия из Зоста взяла участок в аренду. Летом, во всяком случае, там было много школьников.

– А в это время года?

Управляющий пожал плечами:

– Вот уже несколько месяцев я никого там не видел. Холодновато сейчас для занятий греблей…

– Благодарю вас…

Едва Хольц закрыл за собой дверь, как вновь она распахнулась. Влетел Адлер с запиской в руке. Лицо у него разрумянилось.

– Что случилось?

– Я только что видел тут одного павлина в форме Шальке. Так вот он говорит, что вчера между Бруно и Илмазом разыгралась сцена ревности…

– Из-за Стефании?

– Именно. Макаронник просто места из-за нее не находил, но подъехать не смог, турок оказался проворней…

Всем весом своего тела Остхольт откинулся назад и задумался. Потом медленно открыл жестяную коробочку и извлек длинную, светлую сигару. Запалив свой бронебойный легочный снаряд, он несколько раз кряду выпустил столб дыма, затем, наконец, отрицательно покачал головой.

– Почему тогда вечером Бруно начал ухаживать за другой?

– Откуда я знаю? Из чувства противоречия, быть может. Или чтоб заставить свою обожаемую ревновать…

Гаупткомиссар состроил недовольную мину.

– Психология двоечников. К тому же в десять вечера все двери в доме были заперты. А за двадцать минут до этого Краузе еще видела Илмаза в комнате у девушек. Ты полагаешь, что за столь короткий промежуток времени Бруно заманил Илмаза к озеру, утопил его и сам благополучно вернулся обратно? Сомнительно.

– Но Бруно был единственным, кто видел Илмаза около одиннадцати в доме…

– Не мели ерунды! – возразил толстяк. – Время не сходится. Допустим, что Бруно и этот Хольц лгут. Но одновременно оба?

Однако убедить Адлера ему не удалось.

– Вилли! Раскинь еще раз мозгами! Наверху сидит роскошная крошка с длинными светлыми волосами. От чего все южные мужчины немедленно приходят в восторг. Турок уже миновал заслоны на первом этаже. Зачем ему было возвращаться? Какая причина?

– Важная. И очень. Но нам еще предстоит ее установить…

52

Усталый и разбитый, Пахман вернулся домой.

Его скромно обставленная подержанной мебелью двухкомнатная квартирка находилась в северо-западной части Дортмунда, вблизи огромного порта. Несколько десятилетий назад район этот считался респектабельным: многие из улиц до сих пор похожи больше на аллеи, в просторных дворах достаточно места для детских игр и сушки белья, всюду оставлены места для газонов, скверов, деревьев.

Квартира Пахмана находилась в тихой боковой улочке на втором этаже старого дома, вот уже шестьдесят лет сдаваемого в аренду. Крошечный, почти квадратный коридор, в котором помещалось лишь зеркало да небольшая вешалка с тремя крючками, отделял столовую-кухню от входной двери. Еще одна дверь вела в просторную, выходившую окнами на улицу спальню.

Воздух в прихожей был сухой и спертый. Вот уже несколько месяцев в квартиру никто не заходил.

Пахман повесил кожаную куртку на крючок рядом с зеркалом и включил закрепленную над ним лампу дневного света. Его руки принялись осторожно ощупывать верхний край кухонной двери. Перед уходом Пахман защемил дверью крошечный, около сантиметра длиной, обломок спички. Начни кто-нибудь открывать дверь – и спичка упала бы. Даже если б входивший это заметил, трудно было бы поместить ее вновь на то же место.

Кончики пальцев нащупали сухой крошечный обломок. Спичка была на месте. Следовательно, в квартиру без него не наведывались.

Пахман сбросил с себя вот уже три дня не менявшееся белье, тщательно вымылся. Потом надел чистую рубашку и черные вельветовые брюки. В небольшой лавке на Уландштрассе он купил хлеба, колбасы, немного масла и пару пакетов молока.

После ужина он не стал убираться на кухне и сразу улегся в постель. Последние тридцать шесть часов отняли у него больше душевных сил, чем он предполагал. Почти все это время он провел в автомобилях, к тому же большей частью сам за рулем. Лишь на обратном пути из Баварии в Рур он прилег часа на три на носилки и малость подремал. О сне нечего было и думать.

Зато теперь напряжение медленно отпускало его. Только Грау он все еще не мог вспоминать без раздражения.

Снова представил его блуждающий взгляд, когда вернулся около полуночи в лодочный сарай, чтобы забрать шефа. Блондин втащил турка в сарай, привязал к стулу. Даже глаза не догадался ему завязать.

Решение оставалось ясное и простое, хотя неприятное. Они затолкали турку в рот кляп и выволокли из сарая. Стоя по пояс в воде, они держали его за ноги. Прошло довольно много времени, пока тело не перестало дергаться у них в руках и на воде исчезли пузыри. Потом они вытащили слипшийся кляп изо рта и швырнули труп в озеро. Тут Грау снова стошнило как щенка…

Пахман проспал самое большее полчаса, когда зазвонил телефон. Как гвозди, вонзались звонки в его сонный мозг. Пятый, шестой, восьмой раз. На десятый он снял трубку.

– Руди?

Хольц! Именно его сейчас недоставало!

– Слушай, здесь начался сущий ад. Они нашли его. Вы должны привести в порядок участок. Сегодня ночью вы, наверное, успеете еще это сделать. Утром они уже все тут перевернут…

– Вы ошиблись! – буркнул Пахман и швырнул трубку.

Этого только не хватало!

Тут же он набрал другой дортмундский номер. Ему тоже пришлось долго ждать, пока сняли трубку.

– Слушай внимательно, поспать не придется. Достань какой-нибудь фургон, лучше «фольксваген», возьми двух человек. Есть работа.

53

Допрос Штайна продолжался ровно восемь минут.

Сначала он повторил гаупткомиссару то, что уже рассказала в середине дня практикантка. Его вывод – если после десяти дверь снова отпирали, это мог сделать только Хольц. Но тому нет никакой разумной причины.

– Почему нет? – зацепился Остхольт.

– Потому что он и так мог попасть к себе в квартиру. Через пристройку. Зачем было еще раз выходить на улицу?

– Может, подышать воздухом? – предположил гаупткомиссар.

Однако длинноволосый уклонист возразил:

– Вряд ли. Он всегда совершает прогулку между восемью и десятью. После ужина и до отбоя у нас действительно не так много работы.

Гаупткомиссар задумчиво уставился в свои записи. Потом поднял глаза и спросил:

– А кому, собственно, принадлежат два лодочных сарая на береговом выступе? Против «Южного берега».

– Эти? – Штайн задумался. – Прежде там была какая-то школа спортивной гребли. Вывеска еще сохранилась. Но прошлой осенью они, должно быть, продали участок. Средств, наверное, не хватало.

Остхольт с удивлением воззрился на собеседника.

– А теперь?

Уклонист равнодушно пожал плечами.

– Понятия не имею. Я видел там людей всего два-три раза. Какой-то молодежный клуб. Интересно, где они наскребли столько денег.

– А что это за люди?

– Я, правда, не знаю. Какие-то типы на мотоциклах, в черной коже. Без женщин. Но об этом спросите лучше Хольца. Он время от времени проверяет там замки.

Толстяк молча посмотрел на узкоплечего парня. Потом что-то записал на листке бумаги.

– Эта практикантка говорила об Оливере. Не могли бы вы привести его сюда, – попросил он.

– Я могу обращаться к тебе на «ты»?

– Естественно.

– Имя и фамилия?

– Оливер Клокке.

– Возраст?

– Шестнадцать.

– Хорошо. Скажи мне, что особенно интересовало маза вчера утром и после обеда?

– Стефания. Что же еще?

– Подумай.

Длинный Оливер задумчиво почесал в том месте, где со временем должна была пробиться черная борода. Вот уже несколько лет ждал он момента, когда сможет, наконец, обзавестись такой роскошной вещью. К непреходящему его огорчению дело пока ограничивалось редкой сомнительной порослью, которую мог унести с собой первый порыв ветра.

– Да нет, честно, ничего особенного!

– Так-таки ничего?

– Ну кое-что было, но это же чушь…

– И все-таки расскажи.

– Значит, вчера утром тут кружил фургон. Подъехал к главному входу. Мужчина в халате с пятнами краски и в такой белой шапочке вышел и скрылся в здании базы. Через несколько минут он появился снова, и автомобиль уехал.

– Все?

– Нет.

– Рассказывай дальше!

Оливер ухмыльнулся и покрутил пальцем у лба:

– Но это все чушь собачья! Мы потом отправились искать пивную. И зря. На обратном пути мы проходили внизу мимо участка, ну у озера, там еще такая охотничья изгородь. Принадлежит какой-то школе с идиотским названием. И тут Илмаз сказал, что только что оттуда выехал тот самый фургон. Он даже плюхнулся на колени в грязь и стал рассматривать следы шин. Совсем сбрендил…

– А когда это было?

– Сейчас скажу. Между одиннадцатью и половиной двенадцатого. Мы еще и часа не пробыли здесь, когда двинули на разведку.

– А что это была за машина?

– Машина? Ну, обычный «форд-транзит». Красный. Такой фургон для доставки грузов. Сзади без окон. А вместо них дурацкая такая реклама: «Если дом вам покажется серым, кто-то там придет и поможет делом…»

– Шойбнер? Шойбнер придет?

– Точно! А откуда вы знаете? Ой, что с вами? Принести воды?

54

Закрыв глаза, Хольц сидел в кресле у телевизора и пытался осмыслить масштабы надвигающейся катастрофы.

На руках у него поблескивали стальные наручники, двое полицейских охраняли окна и двери жилой комнаты, трое специалистов возились с магнитофоном. Во всем доме слышно было хлопанье дверей, скрип выдвигаемых ящиков, незнакомые шаги на лестницах. Теперь они, должно быть, поднялись наверх и стоят уже перед чердачной дверью. То помещение он оборудовал долгие месяцы. Похоже, они еще возятся с замком. Теперь начали ломать дверь. До него донеслись возгласы изумления. Ни один посторонний никогда еще не ступал в эту комнату.

Первым в просторную мансарду под нависшей крышей вошел советник уголовной полиции Пуш. На пороге он, пораженный, остановился. Широкие окна на противоположной стене были тщательно задрапированы, так что никто не мог заглянуть внутрь с возвышающегося за домом склона. Слева висело большое красное знамя, обезображенное посередине белым кругом со свастикой. Напротив помещался портрет человека, покончившего жизнь самоубийством 29 апреля 1945 года, дабы избежать ответственности за все те страдания, что принесли его деяния людям. Отвратительный и крикливый трус.

Под портретом Гитлера всю стену занимал невысокий стеллаж из двух полок. Нижнюю заполняли книги, на верхней размещены были какие-то предметы. Подойдя поближе, Пуш увидел небольшую свастику, венчавшую обычно знамена, бронзовый бюст Гитлера, пистолет «Вальтер П38», бывший на вооружении в вермахте. Далее лежали начищенный до блеска штык, прозрачные коробочки, в которых на коричневом бархате поблескивали нацистские ордена, еще дальше две фотографии в рамочках: на одной лицо гитлеровского наместника Рудольфа Гесса, на другой – обвитый траурным крепом портрет палача еврейского народа Эйхмана.

По обоим краям стояли стереодинамики, развернутые к кожаному креслу под нацистским флагом. Подсоединенный к ним проигрыватель Пуш обнаружил за дверью. На диске лежала черная тридцатисантиметровая пластинка. Наклейка гласила: «Речи нашего фюрера. 1933–1938».

– Сумасшедший, – заметил кто-то. – Сидит и возбуждается от речей Гитлера. Другие предпочитают разворот из «Плейбоя»…

Трое специалистов по допросам разместились в гостиной, обставленной в старинном немецком стиле.

– Господин Хольц, – спросил один из них, – вы не против, если мы закурим?

Хольц кивнул.

– Прежде чем начать, я хотел бы поставить вас в известность, что мы располагаем судебным разрешением на обыск в вашей квартире и во всех относящихся к вашей сфере деятельности помещениях. Вы имеете право привлечь одного свидетеля. Вы хотите воспользоваться этим правом?

Хольц покачал головой.

– Далее, у нас имеется согласно параграфу 114 уголовно-процессуального кодекса, судебный приказ о вашем аресте. Вы подозреваетесь в убийстве, пособничестве убийству или укрывательстве убийц ученика Илмаза Омюра. Вы обвиняетесь также в сообщничестве в связи с убийством двух сотрудников федеральной пограничной охраны, совершенном неизвестными лицами 7 мая 1984 года. Поскольку вы, судя по всему, имели возможность предупредить преступников или устранить вещественные доказательства, это было еще одно основание для ареста.

Хольц молчал.

– Господин Хольц, прежде чем я начну задавать вам вопросы, я хотел бы согласно параграфу 136 уголовно-процессуального кодекса разъяснить вам ваши права. Как обвиняемый, вы имеете право отказаться от дачи показаний, то есть вы не обязаны высказываться по существу задаваемых вам вопросов. Далее, вы не обязаны отвечать, если задаваемые вопросы касаются ваших близких родственников, например, жены, дочери или зятя. Кроме того, вы имеете право в любое время пригласить адвоката по собственному выбору и высказываться только в его присутствии. Хотели бы вы по этому поводу сделать какое-нибудь заявление?

Хольц кивнул.

– Я использую свое право отказа от дачи показаний. Проинформируйте, пожалуйста, моего адвоката.

– Кого вы имеете в виду?

Хольц назвал фамилию одного из известных зостовских адвокатов.

– Мы постараемся устроить все наилучшим образом, господин Хольц. Кроме того, вы должны оставаться здесь до окончания обыска. Затем мы проводим вас к прокурору, давшему санкцию на ваш арест. Попросите супругу собрать необходимые вам личные вещи: белье, туалетные принадлежности и тому подобное. Чтение, к сожалению, я не могу разрешить.

Магнитофон выключили.

55

Пахман следовал по шоссе за фургоном «фольксваген» на приличном расстоянии. «Пассат» вообще-то был много быстрее фургона, но Пахман прибавлял скорости для того лишь, чтоб не потерять из вида задние огни да не перепутать фургон с другой машиной. Лишь возле Делена он вышел вперед.

Этот небольшой объезд они с Тигром придумали, чтоб не ехать среди ночи через Кёрбеке. Он боялся, что два незнакомых автомобиля могут броситься в глаза одиноким деревенским прохожим. Зато на дороге вдоль озера небольшое движение поддерживалось постоянно, даже после наступления темноты. В эту ночь им хотелось избежать малейшего риска.

На переднем сиденье рядом с водителем лежало почти новенькое мощное переговорное устройство. Длинную антенну Пахман, подняв боковое стекло, закрепил так, чтоб она высовывалась всего на несколько сантиметров. В темноте разглядеть ее можно было, если только стоять вплотную к автомобилю.

Без происшествий доехали они до перекрестка у Делека, неподалеку от моста. Фургон маячил впереди, и теперь Пахман без труда обогнал его.

Прямо перед Кёрбеке дорога круто поднималась в гору и отдалялась от Мёнезее, здесь прямо к воде выходила небольшая горная гряда. Днем отсюда открывался прекрасный вид на озеро и леса на южном его берегу. Особенно хорошо виден был пешеходный мостик, расположенный рядом пляж и лодочные сараи – они находились на переднем плане живописной картины.

Пахман ехал в гору со скоростью шестьдесят или семьдесят километров. Взгляд его не отрывался от расстилавшегося перед ним дорожного полотна. Дорога эта с наполовину стершимися указателями и неожиданными крутыми поворотами таила для незнакомого с ней водителя немалый риск. И когда вдруг из переговорного устройства раздался голос, он вздрогнул.

– Говорит первый, говорит первый. Прием.

Пахман немедленно сбросил скорость и нажал в темноте нужную клавишу:

– Здесь второй. Прием.

– Остановись. У Оскара заболел живот…

Бросив взгляд в зеркало, Пахман увидел, что фары у фургона погашены. Он проехал еще метров сто, развернулся у бензоколонки и направил «пассат» обратно.

– Что случилось?

Трое уже вышли из фургона и теперь напряженно всматривались в противоположный берег. Тигр даже извлек бинокль ночного видения и лихорадочно вращал наводку. Услышав шаги Пахмана, он протянул бинокль.

– Вон! Взгляни-ка!

Но тот уже и так видел, что произошло. Большой участок южного берега за мостом был залит ослепительным светом. В ярких лучах прожекторов тут и там вспыхивали голубые полицейские мигалки.

– Все ясно! – выдавил Пахман и сглотнул застрявший в горле комок. – У нас гости!

Несколько мгновений все они напряженно вглядывались в темноту. Сомнений быть не могло. Участок основательно прочесывали.

Человек со шрамом снова взял себя в руки. Он слегка толкнул Тигра локтем и сказал:

– Отгони обратно свою тачку. У тебя в халупе чисто?

– Само собой.

– Тогда встретимся через полтора часа у тебя. В мою квартиру теперь нельзя. У Отто есть помер моего телефона. И если он расколется, они будут знать и мой адрес.

56

Несмотря на позднее время, Херцог чувствовал себя как рыба в воде. Широко задуманная операция с применением новейшей техники была ему явно по вкусу.

Добрую сотню полицейских выставил он в ограждение участка с двумя лодочными сараями. Специальные автомобили подъехали как можно ближе к изгороди и направили на участок галогенные прожекторы. Почти бесшумно работающая динамо-машина распространяла вокруг себя удушливый запах бензина.

Сам участок предстояло прочесать утром, при дневном свете. Зато оба сарая разобраны были уже буквально по досточке. Чтобы при этом не уничтожить следов, Херцог велел проложить параллельно въезду на участок вспомогательную дорогу из легких металлических решеток. Вместе с дюжиной экспертов они начали затем осмотр сараев.

Первый склад оружия обнаружили через десять минут. В соседнем помещении кто-то наткнулся на высокую деревянную лежанку. Звук от удара ноги выдавал пустоту. Сняв поролоновый матрац, обнаружили замок. Через минуту он щелкнул и открылся. Подняли крышку, и взору открылись четыре пистолета-пулемета ПП-2 и два новехоньких автомата фирмы «Хеклер и Кох».

Чтобы сосчитать патроны, потребовалось намного больше времени – их хватило бы на тысячу девятьсот сорок выстрелов.

– И это все? – спросил Херцог.

Поиск продолжался.

У специалистов но отпечаткам пальцев появилось много работы. Через час они смогли установить, что в сарае побывало по крайней мере девять различных лиц.

В какой-то момент появился Локамп и жестом подозвал одного из экспертов:

– Бери свою технику и пошли со мной. Нужны отпечатки пальцев Хольца. И если ты найдешь такие же в этом сарае, я позволю тебе себя поцеловать.

– Ну если честно, – не остался в долгу коллега, – мне приятнее было бы поцеловать выхлопную трубу мотоцикла…

Идея точно промерить сарай родилась около трех утра. Через полчаса они обнаружили двойную стенку. Увидев столько оружия, Херцог изумленно присвистнул:

– Черт меня подери, да ведь это прямо на гражданскую войну…

Всего они обнаружили четырнадцать пистолетов системы «Вальтер и 39», три совсем новых пистолета типа СПГ П-210 и двести сорок четыре патрона к ним, а также один револьвер «Смит и Вессон» модели Магнум 357 «Хайвей Пэтролмэн» с длиной ствола десять сантиметров.

– Откуда только у них такие револьверы? Один здесь, еще один в том «транзите»? Понять не могу! – заметил один из полицейских.

Херцог ухмыльнулся.

– Спроси у наших американских друзей. Большинство готово снять с себя, что угодно, лишь бы получить дозу героина…

Когда Пуш ранним утром вошел в квартиру директора, тот все еще сидел, съежившись, в любимом своем кресле.

– Господин Хольц, – начал Пуш, – я уполномочен сообщить, что отпечатки ваших пальцев обнаружены в лодочном сарае, причем в достаточном количестве. Уж если быть точным – не только снаружи на замках и засове, но и внутри, на столе и различных предметах. Быть может, вы хотите сделать признание?

Высокий худой человек непонимающе уставился на советника. Потом закрыл лицо руками в наручниках и завыл.

57

Автобус медленно полз по узким улочкам Бланкенштайна. Казалось, рукой можно дотянуться до проползавших мимо стен старых домов с фахверком, сложенных большей частью из бутового камня. Еще несколько минут, и они в школе.

Больше всего Ренате Краузе хотелось сейчас спрятаться между сиденьями. Она боялась предстоящей встречи с родителями Илмаза, боялась смотреть им в глаза. Она не смогла бы сказать, когда в прошедшие два дня совершила ошибку, когда ей следовало бы поступить иначе – и все-таки чувствовала себя виноватой.

Вейен тоже был необычно бледен. От надменной самоуверенности, пронизывавшей каждое его замечание и действие, не осталось теперь и следа. Предстоящая встреча с директором явно не сулила радости. Но больше всего угнетала его мысль, что именно он в ближайшие дни станет главной темой городских пересудов – на рынке, на лестничных площадках. Стыд, что нечто подобное произошло именно с ним, засел глубоко и надолго.

Стефи сидела рядом с Ренатой и молча смотрела в окнo. Всего два дня назад ехали они той же дорогой в противоположном направлении. Илмаз сидел тогда рядом с нею, держал ее за руку. С того момента прошло всего пятьдесят два часа. Но теперь ей казалось, что этого вообще никогда не было.

Автобус притормозил и свернул на Марксштрассе. Еще сто метров – и вот она, стоянка перед школой. Когда тяжелый автобус, наконец, остановился, все нерешительно посмотрели друг на друга. Ничего похожего на веселую толкотню, что царила два дня назад по прибытии на Мёнезее.

В конце концов Вейен поднялся и взял в руки микрофон. Несколько раз постучав по нему указательным пальцем, он тщательно откашлялся и произнес:

– Таким образом, наша экскурсия закончена. Вы можете отправиться по домам. Завтра начнутся обычные занятия.

Раздался громкий щелчок, это Вейен выключил микрофон. Потом наклонил спинку сиденья вперед, чтобы освободить проход.

От школьного здания к ним направлялся директор. Небрежно пожав руку обоим учителям, он обратился к ученикам, чинно выходившим один за другим из автобуса:

– Подождите минутку и послушайте…

Дождавшись, пока установится полная тишина, он сказал:

– Мне очень жаль, что последняя ваша школьная экскурсия закончилась именно так. Я хотел бы, чтобы возвращение было более радостным. Но больше всего я хотел бы, чтобы вы вернулись в полном составе.

Стефи, стоявшая в трех шагах позади, всхлипнула. Нойнер обернулся, положил руку ей на плечо, притянул к себе:

– Мне очень жаль, девочка, очень жаль…

Что-нибудь подобное должен был сказать Вейен, подумала Рената, но того волнует лишь собственное доброе имя.

– Может, кому-нибудь проводить тебя домой? – спросил Нойнер.

– Я это сделаю! – ответила Рената.

– Хорошо. Но после этого сразу попрошу вас ко мне!

Через двадцать минут практикантка постучала в дверь кабинета Нойнера.

– Войдите!

Открыв дверь, Рената в первый момент вздрогнула. В кабинете директора собралась внушительная аудитория. Рядом с Нойнером, окопавшимся за письменным столом, она обнаружила еще двух шестидесятилетних мужчин, усевшихся на красном директорском диване.

Один из них был высокий седовласый доктор Киндерманн, руководитель учебного педагогического семинара и, собственно говоря, прямой начальник Ренаты. Второй – курирующий школу имени Анны Франк советник из Швельма, некий доктор Рамм, невысокий человечек в очках, принадлежность которого к высокому сословию государственных служащих была видна уже с расстояния в сто метров.

Наискосок от них, с другой стороны стоявшего перед диваном журнального столика, сидела тоже не молодая женщина в строгом сером костюме. Она сидела подчеркнуто прямо, словно спинка ее кресла утыкана была гвоздями или иголками. Против нее сидел Вейен с пепельно-серым лицом.

Взгляд его был направлен мимо дамы в сером в пустоту.

Киндерманн жестом предложил практикантке занять одно из двух свободных кресел. Его лицо, имевшее обычно розоватый поросячий оттенок, свойственный тайным любителям спиртного, налилось теперь темно-красными пятнами гнева, так что походило больше на спелую клубнику весьма странной формы.

– Фрау Краузе, мы хотели бы послушать теперь ваше сообщение о событиях последних дней, – начал школьный директор, намеренно избегая встречаться взглядом с практиканткой.

– Но я уже сделала подробное сообщение в полиции, – возразила Рената.

– Не имеет значения, – назидательно заметил Киндерманн, – полиция занимается уголовно-правовым аспектом происшедшего. Мы же хотели бы выяснить его служебно-правовой аспект.

Рената, не испросив предварительно разрешения, закурила и была награждена неодобрительным взглядом советника и старой девы в сером.

– Насколько я поняла, – произнесла Рената, – вы рассматриваете вопрос о привлечении меня к дисциплинарной ответственности?

– Можно сформулировать это и так, – уклонился от прямого ответа Киндерманн.

– Но об этом вы обязаны поставить меня в известность сразу же, в самом начале разговора и без всяких просьб с моей стороны! А кроме того, я имею право узнать, в чем конкретно вы меня обвиняете?!

Советник бросил быстрый взгляд на клубничное лицо соседа. Потом сказал:

– Это покажет наш разговор!

Смотри-ка, подумала Рената, я должна сейчас положить голову на плаху, а им останется лишь подыскать соответствующее дисциплинарное упущение.

– Если так, – сказала практикантка, – то я настаиваю на приглашении члена педагогического совета школы – по моему выбору…

– Фрау Краузе! – сморщенные щеки Киндерманна приобрели уже пурпурный оттенок. – Я бы попросил вас оставить эти профсоюзные замашки!

Рената притушила сигарету и поднялась.

– Вы начали беседу с нарушения служебной инструкции! Существующий порядок рассмотрения персональных дел с условием соблюдения интересов обеих сторон вы назвали профсоюзными замашками! И вы полагаете, что в такой ситуации я стану вести служебную беседу без свидетелей?

– Запишите, – обратился советник, к своей секретарше, – временно исполняющая обязанности педагогического работника Рената Краузе отказалась дать соответствующие разъяснения.

Рената покачала головой.

– Ложь. Я лишь настаиваю на приглашении члена педагогического совета.

– Фрау Краузе!

Советник теперь тоже поднялся.

– Мы не желаем вам никаких неприятностей!

– А разве я утверждала что-то подобное? – возразила Рената. – Но без свидетелей никаких служебных разговоров!

– Фрау Краузе! – Киндерманн с трудом попытался подавить раздражение. – Ведь больше в школе сейчас никого нет!

– Тогда назначьте другой срок!

Практикантка направилась к дверям.

Киндерманн вскочил, бросился за ней и придержал ручку двери.

– Фрау Краузе, я вынужден объявить вам, что вплоть до окончания изучения всех обстоятельств дела вы освобождены от прохождения практики.

58

В три часа дня в кафе напротив участка с сараями состоялась импровизированная пресс-конференция. Всю первую половину дня полицейский кордон держал съехавшихся репортеров на расстоянии. Теперь пора было предложить возмущенным журналистам нечто вроде всепримиряющего финала.

Конференция началась с сенсации. На стоянку перед «Южным берегом» выехали пять зеленых фургонов марки «фольксваген». Когда их раздвижные двери открылись, журналистам предстал самый большой склад оружия из обнаруженных и конфискованных в последнее время по всей восточной Вестфалии.

Только на участке дополнительно к найденному ночью в сараях обнаружено было еще десять пистолетов-пулеметов, десять автоматов «УЗИ», десять автоматов «Хеклер и Кох» и около двух тысяч боевых патронов. Оружие хранилось вблизи изгороди, на самом высоком и сухом месте, в бетонированных и тщательно замаскированных тайниках.

Но это было еще не все.

Утром молодой человек, отбывающий гражданскую повинность, на очередном допросе упомянул, что господин Хольц незадолго до этого приобрел земельный участок на опушке леса, чуть выше туристской базы. С помощью металлических индикаторов эксперты обнаружили там еще восемь тайников. Взгляду открылись двадцать пять штурмовых винтово» Г-3, находящихся на вооружении НАТО, пять тысяч боевых патронов к ним, три килограмма взрывчатки, бикфордовы шнуры и взрыватели с часовым механизмом, двенадцать ручных гранат, зажигательные патроны, ракетницы с осветительными ракетами…

Советник Пуш дал репортерам десять минут, чтоб они во всех деталях могли сфотографировать этот роскошный арсенал. Затем двери автомобилей задвинулись и колонна тронулась в путь.

– А теперь я приглашаю вас следовать за мной, господа…

Двадцать журналистов расселись за столиками в кафе. Большинство сотрудничали в местных или окружных газетах. Из федеральных средств информации присутствовали представители центрального радиовещания, телевидения, одного информационного агентства, а также самой крупной в Центральной Европе бульварной газеты.

– Хольц сознался? – Это был первый вопрос, прозвучавший после того, как все полукругом заняли места вокруг двух шефов чрезвычайной комиссии.

– Нет.

– Но он должен был что-то сказать по поводу найденного оружия!

Пуш покачал головой.

– У нас имеется лишь короткое письменное заявление его адвокатов. В нем говорится, что господии Хольц периодически наблюдал за состоянием дел на земельном участке с лодочными сараями и вот уже несколько месяцев посещал купленный им участок на склоне горы. Факт наличия там оружия он объяснить не может.

– Вы думаете, это похоже на правду?

– Я не комментирую подобные моменты.

– Правда ли, что его зять является владельцем земельного участка на берегу?

– Этот момент я тоже не вправе комментировать!

– Вы уже беседовали с владельцем участка?

– Да. Он предъявил договор об аренде, из которого следует, что дортмундский гребной клуб «Викинг» взял этот участок в аренду на пять лет.

– А что это за гребной клуб?

– Это проверяется.

– Кто конкретно арендовал участок?

– Это тоже в настоящий момент проверяется. В любом случае мы можем сообщить, что подписавшиеся под контрактом лица в момент заключения ими контракта не числились в картотеке полиции.

– Каким образом получал владелец арендную плату?

– По почте. Деньги отправлялись с разных почтовых отделений.

– Не свидетельствует ли все это, что речь в данном случае идет о хорошо организованной банде неонацистов?

– Комментариев не будет.

– Но ведь верно, что Манфред Керн находился в угнанном «транзите»?

– Похоже на то. Но пока у нас нет весомых доказательств связи Керна с Хольцем.

– А сами вы в это верите?

Воцарилось неприятное молчание.

Пуш сверлил взглядом задавшего вопрос, Локамп с безразличием игрока в покер уставился в потолок.

В конце концов, их выручил представитель бульварной газеты.

– Что известно о других угонщиках?

– Личности пока не установлены.

– А убитый?

– То же самое. Зато известно, что он по меньшей мере один раз был в лодочном сарае.

– Вы идентифицировали другие отпечатки пальцев?

– Комментариев не будет!

– Послушайте, вы не имеете права пичкать нас полуправдой.

Пуш резко выпрямился, в упор взглянул на говорившего, потом произнес:

– Я не уполномочен распространять преждевременные выводы или гипотезы. Я придерживаюсь фактов.

– Но позавчера министр внутренних дел довольно быстро поделился своей гипотезой с общественностью.

– По этому вопросу я не вправе давать объяснения.

– Но ведь в данном случае речь идет не о левых, а о нацистах?

Пуш пожал плечами.

– У господина Хольца имелись нацистские сувениры и пластинки с речами Гитлера. Вы можете делать свои выводы, я буду делать свои…

В помещение вошел Херцог и протиснулся между столами вперед. В руках он держал записку, которую протянул Пушу. Тот дважды прочитал ее и удовлетворенно кивнул.

– Господа, – заявил он затем, – господин Хольц сообщил нам, что даст свои показания в присутствии нескольких адвокатов. Допрос состоится завтра. Полагаю, федеральная адвокатура немедленно предоставит в наше распоряжение несколько своих сотрудников.

– А вы не отправите господина Хольца в Карлсруэ?

Взгляд Пуша выразил удивление.

– Разве в Зосте его охраняют недостаточно хорошо?

59

Эльфрида Шу, как обычно, вернулась домой в шестом часу. Она отворила входную дверь и, не включая в коридоре света, втащила в квартиру четыре тяжелые сумки с покупками. Затем ногой захлопнула дверь и направилась в кухню. Но тут нога ее наткнулась на большой, мягкий предмет, лежавший прямо посреди дороги. Она споткнулась, один пакет выскользнул у нее из рук, зазвенело стекло.

– Линда!

Прошло несколько секунд, прежде чем Линда открыла дверь своей комнаты:

– Да, мамочка…

– Сколько раз я говорила тебе, чтоб ты не бросала спои тряпки в коридоре? Быстро убери сумку и распакуй вещи!

Линда без всякого желания взяла несколько вешалок и потащила рюкзак в комнату. Подумав, она решила распаковать его сразу же.

Тут же в дверь полетело грязное белье. Несколько пуловеров и запасные джинсы приземлились на кровать, две пары туфель грохнулись о дверь шкафа.

И тут Линда увидела фотоаппарат.

Она сняла кожаный футляр и проверила на крошечной шкале количество отснятых кадров. Осталось только три. Она перемотала пленку и открыла крышку. Маленькую черную кассету она сунула в сумочку, выбежала в коридор и стала натягивать куртку.

– А теперь куда ты собралась?

– Я только отнесу пленку. Там должен быть Илмаз. Стефи захочется получить карточки.

60

Ранним утром в четверг гауптвахмистр Котткэмпер вместе с двумя товарищами заступил на дежурство в караульном помещении следственной полицейской тюрьмы в Зосте.

– Доброе утро. Что нового?

Заспанный после ночного дежурства полицейский помотал головой.

– Двое пьяных и один бездомный. Камеры первая, вторая и третья.

– А наци?

– В самой дальней. Сегодня его переводят в Хамм.

Котткэмпер расписался в книге приема дежурств. Затем нажал центральный включатель, от которого свет зажигался сразу во всех камерах.

– Ну, теперь посмотрим…

Он вышел в небольшой коридор и кулаком постучал в первую дверь:

– Давай, поднимайся!

Со скрежетом повернулся ключ в замке, со скрежетом отодвинулся засов:

– Ну-ка, выматывайся. Получи на входе свои шмотки и уплати за ночлег. И поживее!

Та же процедура повторилась еще дважды. Недоспавшие, с тяжелой головой, но наполовину уже протрезвевшие задержанные показались в коридоре и тяжело поплелись в караулку. Там им вернут шнурки, ремни, документы.

Котткэмпер остановился у камеры самого знаменитого на сегодняшний день заключенного: «Бильд» поместила вчера его фотографию о небольшой заметкой на третьей полосе. Вахмистру было ужасно интересно, как выглядит этот человек в натуре.

– Эй, пора подниматься, господин…

Слова застряли у него в горле. Рядом со слегка приоткрытым зарешеченным окном висела веревка, привязанная, должно быть, к перекладине решетки снаружи. На другом конце веревки была петля. Петля сжимала человеческую шею.

61

– Пора, дорогая, пора…

– Что, уже семь?

– Да. Утренний обход.

Фриц Клозе встал и потянулся за коричневой кожаной курткой. Рывком натянул ее на себя, так что связка ключей, помещавшаяся в правом боковом кармане, со звоном ударилась о стул. Тихо повизгивая, овчарка начала скрестись в кухонную дверь.

– Спокойно, Гаррас!

Клозе стоя допил кофе, вытер рукой губы, потом сунул чашку в мойку.

– Ты читал, Фриц? Все-таки нехорошо, как ополчились газеты на господина Вейена. При чем здесь он? А если кому-то из турков снова взбредет мысль удрать ночью?…

– Нет-нет, Лиза, – возразил Клозе, покачав головой. – Они по-своему правы. Ему даже было лень проверить по-настоящему комнаты. Я всегда знал, что он сядет в лужу. Дерет нос, никогда не поздоровается толком. А вот мальчишку жаль. Был очень неилохой парень…

Он еще раз поцеловал жену в лоб и распахнул кухонную дверь.

– Пошли, Гаррас!

Собака тут же бросилась в кусты, а Клозе еще несколько минут постоял на крыльце пристройки, в которой помещалась его служебная квартира. Здесь, на окраине города, воздух был достаточно свежим. Можно было бы даже почувствовать дыхание находившегося неподалеку леса, если б проклятая домна не сбрасывала на Вельпер копоть своих труб.

Клозе свистнул собаке и двинулся вперед. В обязанности сторожа реальной школы имени Анны Франк входила регулярная проверка состояния окон. Многие классы находились на первом этаже и поистине магически притягивали непрошеных гостей.

Сначала Клозе свернул влево и обследовал восточное крыло здания. Отдельные участки пути пришлось выложить плитами, ведь осенью и зимой луг от дождей раскисал, превращался в болото, стоившее ему уже не одной пары добротных башмаков.

Клозе скользнул внимательным взглядом по длинному ряду окон, выходящих во двор. Затем обогнул спортивный зал, пристроенный к длинному школьному комплексу с северной стороны.

Здесь тоже все было в порядке.

Сторож бодро зашагал вдоль западной стены, приближаясь к выходившему на Марксштрассе актовому залу. Зал находился на одной линии с административной пристройкой и главным входом.

Собака первая почуяла что-то неладное. Она замерла, выжидающе подняв переднюю лапу.

Взглянув на стену школы, Клозе остановился как вкопанный. Красной краской, наспех, неловко и с ошибками там было намалевано: «Еще одной турецкой свиньей меньше!» А рядом ухмылялись две кривые свастики.

Надпись была не единственной. Бросившись за угол, Клозе убедился, что уличный фасад тоже разукрашен.

«Евреев и турков в концлагеря! Германия, проснись!»

Прямо над главным входом кто-то написал три фамилии: Анна Франк, Илмаз Омюр, Стефи Гертнер. Две первые помечены были свастикой, третья подчеркнута красным и отмечена восклицательным знаком.

Мгновение понадобилось Фрицу Клозе, чтоб вернуть самообладание. Он скомандовал собаке:

– Ищи, Гаррас, ищи!

В десять минут девятого подтянулись последние опаздывающие, все разошлись по классам. Коридор опустел. И тут появился Клозе, держа на поводке Гарраса:

– Ищи, ищи!

Пригнувшись к полу, собака пробежала по длинному коридору, описала несколько больших и малых кругов, и, судя по всему, окончательно потеряла след. Как-никак четыреста человек только что прошли здесь – предприятие заведомо безнадежное.

Потеряв след, собака остановилась и укоризненно взглянула на хозяина – так ему, по крайней мере, показалось.

И тут у Клозе мелькнула идея.

Он схватил собаку за ошейник и потащил к себе в каморку. Здесь лежал платок в бело-голубую клетку, найденный Гаррасом с час назад у входа в подвал.

Овчарка снова взяла след. Клозе повел ее теперь по отдельным лестницам и переходам. Здесь количество следов было много меньше, чем в коридоре на первом этаже.

Этот маневр он повторил трижды, четырежды. Клозе и сам уже не верил в успех.

Однако в последнем переходе собака вдруг ощетинилась, раздалось сдержанное, но злое рычанье. Почти касаясь носом пола, овчарка рванула с места, пару раз пришлось возвращаться, но потом она снова устремлялась вперед. Перед дверью кабинета физики она остановилась и вопросительно поглядела на Клозе.

Сторож распахнул дверь.

Гаррас вытянул голову, зарычал и бросился к ученику, одиноко сидевшему на последней скамье.

Тот в страхе отпрянул, когда овчарка кинулась к ему, оскалив зубы.

– Не двигайся! – крикнул Клозе. – Иначе укусит! Скорчившись и замерев, парень лежал на полу; Гар-

ас склонился над ним.

– В чем дело, Клозе?

Учитель физики, пожилой, добродушный человек из тех, что мухи не обидит, возмущенно поднялся со стула:

– Что это вы себе позволяете?

И тут Клозе поднял носовой платок. Все узнали его – платки в бело-голубую клетку были только у одного ученика.

Он лежал на полу, бледный как мел, чувствуя дыхание овчарки на лице. Олаф.

62

«В эфире вторая программа западногерманского радио. Пятнадцать часов, ноль минут. Передаем последние известия.

До сих пор не выяснены обстоятельства, при которых пятидесятишестилетний Отто Хольц из района Мёнезее сумел покончить жизнь самоубийством в следственной полицейской тюрьме Зоста. Как уже сообщалось, Хольц арестован был в среду по обвинению в нелегальном хранении оружия и подозрению в помощи уголовно-террористической группе.

Как заявил министр юстиции земли Северный Рейн-Вестфалия, в действиях охранявших Хольца лиц не усматривается каких-либо дисциплинарных нарушений. В соответствии с инструкцией перед препровождением Хольца в камеру у него изъяты были все вещи, с помощью которых арестованный мог бы покушаться на собственную жизнь. Как попала в камеру веревка, на которой повесился Хольц, министру представляется «необъяснимым».

Как стало известно редакции гамбургского журнала «Коррект», в среду поздно вечером – уже после заявления Хольца о готовности дать на следующий день показания – его посетил один из адвокатов. В этой связи редакция отмечает, что по крайней мере один из адвокатов Хольца неоднократно выступал в прошлом защитником правоэкстремистских элементов. Журнал утверждает, что именно это обстоятельство могло бы пролить свет на смерть Хольца.

Однако представитель адвокатской конторы опроверг догадки журнала как «немыслимые и безответственные наветы». Он заявил, что против журнала будет возбуждено уголовное дело по обвинению в клевете».

– Немыслимо!

Рената со звоном грохнула кофейник на стол.

– Они даже ухитрились передать Хольцу веревку, чтобы он успел мирно повеситься в тюрьме. Если он вообще сделал это сам…

– Как это? – спросила Стефания.

– Сразу вспоминается тюрьма в Штаммгейме… Тогда они уверяли, будто Андреас Баадер и Ульрика Майнхоф исхитрились тайком пронести в камеру пистолет, а потом покончили с собой ради того только, чтобы создать трудности следствию. Блажен, кто верует…

Рената поставила на стол две большие голубые чашки с белыми нарисованными облаками. Наполнила обе до краев и пододвинула одну девушке. Потом уселась в старое протертое кожаное кресло и закурила.

– Ну все-таки расскажи!

– Что тут рассказывать?

Сидя на краешке кровати, Стефания долго молча помешивала в чашке, потом продолжила:

– Это просто ужасно. Я проревела весь день…

– Что с родителями Илмаза?

– Они с нами не разговаривают. Отец уже заказал ящики для багажа. Они возвращаются в Турцию.

Наконец она отложила в сторону ложку и сделала пару шумных глотков.

– Сегодня утром я просто не пошла в школу. Уселась на берегу Рура и смотрела на воду. Хорошо бы сейчас каникулы, тогда можно было бы уехать куда-нибудь и ни о чем не думать.

– Приходи ко мне, когда захочешь, – сказала Рената. – У меня сейчас много свободного времени.

Она соскользнула с кресла, присела на корточки перед полкой с пластинками. Провела рукой по конвертам, словно отыскивая что-то. Наконец вытащила одну пластинку.

– Никогда не слышала протяжные еврейские песни под гитару? Хочешь, поставлю?

Не дожидаясь ответа, она положила пластинку на диск проигрывателя.

Примерно через час раздался резкий, нетерпеливый звонок.

Рената отворила.

В комнату ворвались Оливер, Ирис, Сабина, Йорг, Андреа, Бруно и грохнули на стол огромную коробку с пирожными. Рената и Стефи отправились на кухню кипятить чай и снова варить кофе. Бруно и Йорг притащили еще стулья. Ирис и Сабина удобно расположились на широкой кровати, Андреа вытянулась в любимом Ренатином кресле, Бруно и Йорг удовольствовались жесткими стульями. Оливер без стеснения копался в книгах, которыми плотно забиты были четыре полки.

– Ну наваливайтесь…

Чай и кофе разлили по чашкам, зазвенели чайные ложечки. Андреа, причмокивая, облизала пальцы и потянулась за вторым куском.

– Это надо было видеть! – рассказывала Сабина с полным ртом. – Распахивается дверь, влетает Клозова собака и прямиком к этому идиоту Олафу. Тот от страха чуть в штаны не напустил.

– Я вот думаю, неужели Олаф сделал это один? – произнесла Рената.

– Сегодня ночью, возможно, – принялась рассуждать вслух Стефи. – А вообще? У нас в городе вечно расклеены плакаты «Боевого фронта». В поселке, что на склоне Розенберга, нацисты швыряют в почтовые ящики коммунистам и социал-демократам письма с угрозами. А в «Замке», там, где собираются обычно иностранцы, в окна то и дело летят камни, бомбы со слезоточивым газом. Это, наверное, целая банда.

– И что же городские власти?

– Городские власти? – отмахнулась Ирис. – А они делают вид, что ничего не замечают. Когда отец Стефи поднял об этом вопрос в муниципалитете, даже Нойнер разыграл театр и заявил, что коммунисты придают слишком большое значение глупым шуткам нескольких мальчишек. Они будто ничего не видят и не слышат!

– Вы знаете про Хольца? – спросил Оливер.

Все кивнули.

– Все-таки удивительно, – задумчиво сказал Йорг. – Мы были в пятнадцати метрах от раскрытия тайны. У меня до сих пор перед глазами тот фургон. Как подумаешь, что там внутри лежал связанный Шойбнер и раненый нацистский главарь…

Стефи кивнула.

– Я тоже все время об этом думаю. И никак не могу вспомнить лица двух типов, что сидели в «форде». Ведь мы тогда смотрели на дурака Олафа, который как истукан уставился на автомобиль.

Все замолчали.

И тут снова раздался звонок.

Рената хотела уже подняться из низкого кресла-корзинки, но Оливер опередил ее.

– Не утруждайте себя, я открою! – крикнул он, разыгрывая кавалера былых времен.

Быстрые шаги простучали по деревянной лестнице, и вот уже Линда на высоких пробковых каблуках влетела в комнату.

– Эй, люди! – крикнула она, обняв сперва Стефи, потом Ренату. – У меня есть фото!

– Какие фото?

– В тот понедельник на Монезее…

Воцарилось неловкое молчание. Стефи отвернулась в сторону, Оливер покрутил пальцем у лба. Линда побледнела.

– Ну и дура же я, – выдавила она наконец.

Но Стефи неестественно твердым голосом произнесла:

– Доставай! Я хочу посмотреть.

Фотографии пошли по рукам, никто не произнес ни слова. Увидев себя рядом с Илмазом, Стефи не удержалась. Сабина обняла ее, принялась утешать.

Вдруг Оливер крикнул:

– Я, кажется, схожу с ума. Фрау Краузе, лупу!

– Что-о?

– Увеличительное стекло!

Рената замешкалась, потом бросилась в другую комнату. Несколько минут копалась она в письменном столе, но наконец вернулась с видавшей виды, поцарапанной лупой.

Оливер буквально выхватил стекло у нее из рук. Долго рассматривал он сквозь него одну фотографию. Потом сказал:

– Линда, ты получишь пятьдесят тысяч марок!

– Что ты сказал?

– Взгляните сюда! Вот дурак Олаф возле красного «транзита». Мы еще смеялись, когда он уставился на него, как баран на новые ворота. А знаете, кто сидит в этой тачке?

Восемь голов склонились над фотографией.

Затем Стефи воскликнула:

– Да это же Фолькер Грау! Брат Олафа!

– Не может быть! – Йорг покачал головой. – Таких совпадений просто не бывает…

– Почему не бывает? И какое же это совпадение? – спросил Оливер. – Олаф путается с нацистами, Фолькер давно уже с ними, и Хольц был нацист. К тому же именно Олаф рекомендовал нам это место. Слишком уж много совпадений.

Всем понадобилось время, чтобы обдумать сказанное.

– Вот свинья! – сказала вдруг Стефи. – Это Фолькер Грау убил Илмаза.

– Пошли, – произнесла Рената и встала. – Мы должны сообщить в полицию.

63

Улица выглядела как обычно в такое время. Обитатели сдвоенных коттеджей на четыре семьи давно уже погасили свет. Горели только уличные фонари, их свет тускло отражали оставленные на обочине автомобили. Время от времени легкий ветерок доносил отдаленный гул металлургического завода Хайнрихса. Потом снова становилось тихо. Все было как обычно.

Точнее, почти все.

В тени разгрузочной платформы супермаркета, в самом начале улицы стоял оранжевый фургон марки «фольксваген», задними окнами он был развернут в сторону улицы.

В грузовом отсеке находились трое мужчин.

Один устроился на высоком удобном стуле, наблюдая через окно за улицей. Другой в наушниках сидел перед передатчиком, установленным рядом с кабиной водителя. Третий просто лежал, расслабившись, готовый в любую минуту кинуться в погоню за человеком, которого они поджидали.

Два других автомобиля перекрыли подходы к этой части улицы. Фургон марки «мерседес» остановился на Тингштрассе, грузовой «фиат» на Марксштрассе. Ничто во внешнем их облике не выдавало, что это машины полиции.

Наблюдатель в оранжевом «фольксвагене», потирая глаза, соскользнул с высокого кресла. Потрепал лежавшего товарища по плечу.

– Подмени-ка пока, я покурю…

Он укрылся в глубине фургона и, прикрыв зажигалку полой куртки, закурил сигарету, пряча ее в ладонях. Потом попробовал поудобнее устроиться на узкой боковой скамье.

– Т-с-с!

От предупредительного сигнала радиста все замерли. Он ухватился за наушники. Потом кивнул и шепнул остальным:

– Идет!

Теперь они вдвоем наблюдали через заднее стекло, из предосторожности держась в глубине автомобиля.

Какое-то время ничего не было видно. В домах напротив тоже ничего не изменилось.

Никакого движения.

– Вот он!

По улице шел человек среднего роста, среднего телосложения, ничем абсолютно не бросавшийся в глаза. Но он несколько раз оглянулся, внимательно огляделся по сторонам. Люди в фургоне невольно затаили дыхание.

Между двумя домами напротив супермаркета человек остановился. Еще раз бросил внимательный взгляд на пустынную улицу и исчез в тени одного из домов. Через несколько секунд показался слабый луч фонарика: должно быть, преследуемый никак не мог вставить ключ в замок.

И снова темнота.

– Альфа 1, Альфа 1, говорит Альфа 4, прием…

Прошло мгновение, радист начальника группы приготовился принять сообщение.

– Говорит Альфа 4. Птица вернулась в гнездо. Повторяю. Птица вернулась в гнездо.

Через несколько минут улица оживилась. Дюжина одетых во все черное молодцов, держась в тени стен, осторожно подкралась к дому. Половина тут же исчезла в заднем дворике, чтобы отрезать дом с тыла. Остальные заняли позицию за углом, оттуда хорошо просматривалась входная дверь и выходившие на улицу окна. Один из них вышел на мгновение из тени и поднял руку.

– Сигнал! Скорее передавай!

– Говорит Альфа 4. Вызываю Альфа 1. Прием. Капкан установлен. Капкан установлен.

– О'кэй, начинайте!

Один из находившихся в фургоне людей поднял карманный фонарь. На мгновение вспыхнул зеленый свет.

Треск входной двери долетел через улицу до фургона. Потом послышался более слабый звук бьющегося стекла – это выломали застекленную дверь внутри.

Несколько автомашин влетели на улицу и остановились наискось от супермаркета. Еще дюжина молодцов спрыгнула на асфальт. Но прежде чем они заняли позицию, из дома вывели светловолосого молодого человека.

Двое полицейских препроводили Грау на заднее сиденье темно-синего «мерседеса», задвинули в середину, сами плюхнулись сбоку. Не успели дверцы захлопнуться, как машина рванулась с места.

64

С удовлетворением кивнув, советник Пуш положил телефонную трубку.

– Они его взяли! – сказал он, поворачиваясь к Локампу, который стоял у окна, глядя на ночной Дортмунд. – Едут сюда!

Он отодвинул в сторону толстую папку, выложил блокнот и несколько ручек, аккуратно разложил на столе ряд больших фотографий. На первом снимке Грау был в красном «форде» – увеличение самой знаменитой любительской фотографии Линды. Но были и другие: Грау с Керном на сборище в Хаттингене, Грау с Пахманом у нацистского стенда в Бохуме, Грау с Тигром на южной трибуне дортмундского стадиона «Вестфалия». Просто поразительно, какие увлекательные вещи покоились до недавнего времени в архивах политической полиции…

Дверь распахнулась. Двое полицейских из группы захвата ввели Грау и усадили на жесткий, неудобный стул, специально поставленный Пушем посреди комнаты.

Блондин, казалось, до сих пор не понял, что произошло. С опущенными плечами сидел он на краешке стула, руки в наручниках дрожали, бегающие глаза выдавали страх. Увидев в руках Локампа дымящуюся сигарету, он с жадностью уставился на нее.

Уже готов, подумал Пуш. Он поднялся, выбрал на письменном столе знаменитое Линдово фото и подошел к Грау.

– Кто сидел за рулем? – тихо спросил он, сунув блондину под нос фотографию.

Грау вздрогнул.

Не веря глазам своим, он уставился на снимок.

– Давай, выкладывай! – прошелестел Пуш. И Грау выложил все.

65

Через час несколько полицейских машин остановились у дома 81б на Лангштрассе в Дортмунде. Двадцать человек проскользнули в ворота, бесшумно пересекли двор и тихо открыли дверь заднего дома. Бесшумно поднявшись на второй этаж, они сгруппировались у давно не крашенной двери в квартиру.

Широкоплечий, почти двухметрового роста полицейский вышел вперед, приготовившись распахнуть дверь пинком. Но ожидаемого деревянного треска не последовало. Дверь оказалась прочнее, чем это выглядело на первый взгляд.

Пахман проснулся от серии следовавших один за другим глухих ударов. Ему потребовалась доля секунды, чтобы сообразить, что взламывают входную дверь. Хорошо, что Кошка укрепил ее стальным листом и дополнительными засовами. Если они ее не взорвут, то провозятся еще минут пять.

Через шестьдесят секунд человек со шрамом был полностью одет. Он перезарядил свой «вальтер» и распахнул окно. Оно выходило на широкую деревянную крышу, откуда с высоты трех метров можно было спрыгнуть на школьный двор. У такого натренированного человека, как он, это должно получиться.

Для надежности он подергал водосток и довольно кивнул. Потом спрятал пистолет, лег на живот, ноги свесил вниз. Он медленно сползал, пока не повис на руках. В этот момент вспыхнули прожекторы.

– Прыгайте вниз! И немедленно поднимите руки вверх, бросьте оружие! – прозвучал в мегафон металлический голос.

Пахман неподвижно висел. Заломило пальцы. Тогда он разжал их.

Прыжок был хорошо рассчитан. Спружинив колени, Пахман ослабил силу удара. Его отчетливо выделяющаяся тень повторяла все движения на стене.

– Стой! Руки вверх! Не двигаться!

Он все-таки попытался.

Выпрямляясь, он сделал полуоборот и в тот же миг выхватил пистолет. Прищурив до миллиметровой щели глаза, он выстрелил прямо туда, откуда шел слепящий луч света. Может, ему повезет и он с ходу попадет в прожектор.

Но так много удачи не бывает.

66

«В эфире вторая программа западногерманского радио. Девять часов, ноль минут. Вы слушаете последние известия.

Вчера, в субботу, федеральная прокуратура сообщила, что так называемое «дело Хольца» можно считать законченным. Его связь с какой-либо организацией доказать не удалось. Единственный достоверно выявленный контакт между Хольцем и убитым вчера ночью в перестрелке предполагаемым террористом Пахманом носил, по мнению федеральной прокуратуры, скорее случайный характер.

Это подтверждают также показания некоего двадцатидвухлетнего жителя Хаттингена, который по неудачному стечению обстоятельств и против своей воли оказался замешанным в этом деле. Молодой человек заявил, что заблудился, спасаясь от полиции, и собирался спросить у Хольца дорогу. После этого он случайно обнаружил неподалеку контролировавшийся Хольцем лодочный сарай и, поскольку вид у него был явно необитаемым, наудачу укрылся там.

Сам Хольц, по мнению федеральной прокуратуры, был скорее всего – цитируем дословно – «полусумасшедшим и сбитым с толку коллекционером оружия», его следовало бы рассматривать, в том случае, разумеется, если вина его вообще юридически была бы доказана, как правонарушителя, действовавшего в одиночку…»

КАНЦЕЛЯРИЯ РЕГИРУНГСПРЕЗИДЕНТА
Ахен, 11.6.1984
Касательно дисциплинарного взыскания

Настоящим предписываю преподавателя реальной школы Траугота Амадеуса Вейена за пренебрежение обязанностью контроля за учащимися во время экскурсионной поездки выпускного класса 7 мая 1984 года в должности не повышать в течение двух лет.

Служебная печать

Верно

ГЕРМАНСКОЕ РОЖДЕСТВО ПОД ЧУЖИМ НЕБОМ

«Бог – наш незыблемый оплот!» – торжественно, строго и проникновенно звучал этот старый немецкий хорал в освещенном пламенем свечей колонном зале респектабельного отеля «Виктория» в Асунсьоне. Немецкая община Парагвая собралась на традиционный рождественский вечер. Торжество проходило под высоким покровительством – это стало уже доброй и обязывающей традицией – президента Альфредо Стресснера, проявляющего поистине отеческую заботу об общине и почтившего вместе с шостьюстами другими приглашенными торжество личным своим присутствием.

Почетное место предоставлено было нашему соратнику Манфреду Керну, фюреру «Боевого фронта национал-социалистов». Как известно, несколько месяцев назад он вынужден был покинуть родину, поскольку оказался жертвой ожесточенной травли со стороны прессы. Его, борца за возрождение Германии, бесстыдные писаки приравняли к обычным террористам. Камрад Керн заявил: «Недалек тот день, когда я вновь вступлю на немецкую землю и продолжу борьбу».

ЛА ПЛАТА ЭХО. Немецкая газета Южной Америки. 31.12.1984.

ПОДКРЕПЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ ХАТТИНГЕНА

В начале марта два опытных полицейских чиновника приступили к службе в Хаттингене: полицеймейстер Густав Лузебринк (39) и гауптвахмистр Карл-Хайнц Хаггеней (27). Будучи хорошо сработавшимся экипажем патрульной машины, они до настоящего времени совершали патрульные выезды в Камене и немало способствовали поддержанию там порядка и спокойствия.

Бургомистр Пауль Ламм приветствовал приступивших к службе новых полицейских Хаттингена и от всей души пожелал им удачи.

Рур-боте, Хаттингенская газета. 3. 1.1985

Примечания

1

Роберт Редфорд (род. в 1937) – известный американский киноактер. Советскому зрителю известен по фильмам «Погоня» и «Три дня Кондора». (Здесь и далее примечания переводчика.)

(обратно)

2

Крепкая можжевеловая водка.

(обратно)

3

Левоэкстремистская террористическая организация, возглавлявшаяся в свое время Андреасом Баадером и Ульрикой Майнхоф.

(обратно)

4

«Если бы ты была здесь» (англ.)– название пластинки английскою ансамбля «Пинк Флойд»

(обратно)

5

Тракены – известные в прошлом коннозаводчики в Восточной Пруссии.

(обратно)

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22
  • 23
  • 24
  • 25
  • 26
  • 27
  • 28
  • 29
  • 30
  • 31
  • 32
  • 33
  • 34
  • 35
  • 36
  • 37
  • 38
  • 39
  • 40
  • 41
  • 42
  • 43
  • 44
  • 45
  • 46
  • 47
  • 48
  • 49
  • 50
  • 51
  • 52
  • 53
  • 54
  • 55
  • 56
  • 57
  • 58
  • 59
  • 60
  • 61
  • 62
  • 63
  • 64
  • 65
  • 66 . . . . . .
  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «Экскурсия выпускного класса», Райнхард Юнге

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!

    РЕКОМЕНДУЕМ К ПРОЧТЕНИЮ

    Популярные и начинающие авторы, крупнейшие и нишевые издательства