«Пес смерти. Мисс Марпл рассказывает. Расследует Паркер
 Пайн. Второй гонг»

Пес смерти. Мисс Марпл рассказывает. Расследует Паркер
 Пайн. Второй гонг (fb2) - Пес смерти. Мисс Марпл рассказывает. Расследует Паркер
 Пайн. Второй гонг (пер. И. Борисов,Татьяна Владимировна Юрова,Н. Румянцева,Станислав Степанович Никоненко,В. И. Габриэлян, ...) (Кристи, Агата. Сборники) 3152K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Агата Кристи

Кристи Агата СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ТОМ ДВАДЦАТЫЙ, книга 3

ПЕС СМЕРТИ The Hound of Death 1933 © Перевод. Борисов И., Габриэлян В., Никоненко С., Румянцева Н., Юрова Т

Пес смерти

1

Впервые об этой истории я услышал от корреспондента американской газеты Уильяма П. Райана. Я обедал с ним в Лондоне накануне его возвращения в Нью-Йорк и случайно упомянул, что завтра отправляюсь в Фолбридж.

Он вскинул глаза и резко спросил:

— Фолбридж в Корнуолле?[1]

Сегодня едва ли один из тысячи знает, что Фолбридж есть и в Корнуолле. Остальные убеждены, что речь может идти лишь о Фолбридже в Гемпшире[2]. Так что познания Райана меня поразили.

— Да, — подтвердил я. — Вы там бывали?

Он ответил, что очень хотел бы побывать, а потом спросил, не приходилось ли мне наведываться в дом под названием «Трирн».

Я был сражен окончательно.

— Приходилось, и не раз. Туда-то я, собственно, и еду. Это дом моей сестры.

— Здорово! — воскликнул Райан. — Бывают же такие совпадения!

Я предложил ему высказаться яснее, а не говорить загадками.

— Хорошо, — согласился он. — Но тогда мне придется вернуться к тому, что со мной случилось в начале войны[3].

Я вздохнул. События, о которых я рассказываю, происходили в двадцать первом году. Вспоминать о войне мало кому хотелось. Слава Богу, мы начали забывать… К тому же я знал: рассказы Уильяма П. Райана о его военных приключениях отличались страшным занудством.

Но теперь его уже нельзя было остановить.

— В самом начале войны, как вы знаете, моя газета направила меня в Бельгию — освещать военные действия. Так вот, есть там небольшая деревушка — назову ее Икс. Глухое местечко — вряд ли найдешь где-нибудь что-то похожее, там находится большой женский монастырь. Монахини в белом — не знаю как еще их назвать, мне неизвестно, что это за орден. Ну, в общем, все это не важно. Короче говоря, этот маленький городишко оказался как раз на пути наступающих немцев. Уланы приближались…

Я беспокойно заерзал. Уильям П. Райан успокаивающе поднял руку.

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Я не собираюсь рассказывать о жестокости немцев. Можно бы, конечно, но здесь случай особый. Все как раз наоборот… Немцы направились к монастырю, вошли в него — и взлетели на воздух.

— Ого! — воскликнул я, пораженный.

— Странное дело, не правда ли? — Конечно, все решили, что немцы сами доигрались со своей взрывчаткой. Но, оказывается, ничего подобного. У них там даже и взрывников-то не было. Ну, а теперь я хочу вас спросить, могли ли все это устроить монашки — эти овцы в белом? Хотя бы одна из них?

— Действительно странная история, — согласился я.

— Я заинтересовался слухами, которые ходили среди тамошних крестьян. Болтали всякую ерунду, — будто это было самое настоящее чудо. Кажется, одна из монахинь имела репутацию подающей надежды святой; так вот, она вошла в транс, и ей было видение. Ну, согласно этому видению, она и сотворила чудо: вызвала молнию, чтобы поразить нечестивых врагов, а заодно и все остальное в пределах досягаемости. Очень эффектно, не так ли?

Я никогда не пытался докопаться до истины — не хватало времени. Но чудеса в ту пору были в моде — ангелы и тому подобное[4]. Я описал случившееся, разбавил сентиментальными фразами, снабдил версией, что бытовала у крестьян, и отправил свой очерк в газету. В Штатах эту историю приняли на «ура». Тогда события подобного рода вызывали особый, и вполне объяснимый, интерес.

Однако (не знаю, сможете ли вы понять) в процессе работы меня все больше увлекала эта история. Мне страшно захотелось узнать, что же произошло на самом деле. И мне не оставалось ничего иного, как поехать и осмотреть место события. Там сохранились еще две стены, и на одной из них ясно выделялось темное пороховое пятно, напоминавшее своими очертаниями огромную собаку.

Окрестные крестьяне испытывали смертельный ужас перед этим пятном. Они называли его «Псом смерти» и с наступлением темноты опасались проходить мимо.

Суеверия всегда вызывали мой интерес, и я захотел увидеть женщину, причастную к этому событию. Оказывается, она не погибла, а в числе других беженцев оказалась в Англии. Я постарался отыскать ее следы. И обнаружил, что она осела в «Трирне», Фолбридж, Корнуолл.

Я кивнул.

— Моя сестра приютила бельгийских беженцев в начале войны, человек двадцать.

— Ну вот, я и решил, как выдастся свободное время, повидаться с этой женщиной. Хотел услышать от нее самой, что же там все-таки произошло… Однако меня постоянно одолевали какие-то дела, и случай этот постепенно стал стираться в памяти. А в Корнуолл моя журналистская судьба ни разу меня не забрасывала.

Я бы так и забыл обо всем этом, если бы вы не упомянули о Фолбридже.

— Надо будет расспросить сестру, — сказал я. — Она, возможно, что-нибудь об этом слышала. Правда, все бельгийцы давным-давно репатриированы.

— Разумеется. Тем не менее, если ваша сестра что-нибудь знает, буду рад получить от вас весточку.

— Это я вам обещаю.

На этом разговор закончился.

На следующий день после моего приезда в «Трирн» я вспомнил ту рассказанную мне Райаном историю. Мы сидели с сестрой на террасе и пили чай.

— Китти, — сказал я, — не было ли среди твоих бельгийцев монахини?

— Ты, видимо, имеешь в виду сестру Марию-Анжелику?

— Ну-у… да, — ответил я осторожно. — Расскажи мне о ней.

— О, дорогой, она личность совершенно необыкновенная. Кстати, она все еще здесь.

— Что? В доме?

— Нет-нет, в деревне. Доктор Роуз — ты помнишь доктора Роуза?

Я покачал головой.

— Я помню, тут у нас практиковал какой-то восьмидесятитрехлетний старец.

— Это доктор Лэрд. Он умер. Доктор Роуз здесь всего лишь несколько лет. Совсем молодой и весьма увлечен разными новомодными теориями. Он очень заинтересовался сестрой Марией-Анжеликой. Понимаешь, у нее бывают галлюцинации — говоря ее языком — «видения» — и, наверное, это очень интересно с медицинской точки зрения. Бедное создание, она почти не ходит, и, по-моему, действительно слегка чокнутая — во всяком случае, производит такое впечатление. Ну так вот, она никуда не ходит, а доктор Роуз оказался настолько любезным, что сам стал ее навещать. Я подозреваю, что он пишет о ней монографию или… ну что обычно пишут доктора…

Она немного помолчала, затем спросила:

— Ну, а что ты слышал о ней?

— Довольно странную историю. — И я поведал ей все, что узнал от Райана.

Китти очень заинтересовалась.

— Да, такие люди, как она, способны на многое, — ты понимаешь, что я имею в виду, — проговорила сестра.

— Я думаю, — решительно сказал я, — что мне действительно следует поговорить с этой женщиной.

— Что ж, посмотрим, какое у тебя о ней сложится впечатление. Сначала только зайди к доктору Роузу. Вот кончим чаевничать, и иди.

Так я и сделал.

Доктор Роуз, по счастью, был дома. Это был симпатичный молодой человек, но чем-то он мне определенно не понравился. Сам не знаю, но чувство неприязни было настолько сильным, что я никак не мог от него избавиться.

Едва я упомянул сестру Марию-Анжелику, он весь напрягся. В его интересе к ней не приходилось сомневаться. Я изложил ему то, что поведал мне Райан.

— О-о, — протянул он задумчиво. — Это многое проясняет. — Он бросил на меня быстрый взгляд и продолжил: — Случай действительно крайне любопытный. Эта женщина явно перенесла тяжелую психическую травму. Она прибыла к нам в состоянии сильного возбуждения. Ее преследовали галлюцинации и кошмары. Вообще, она очень интересная личность. Может, хотите побеседовать с ней? Она того заслуживает.

Я с готовностью согласился.

Идти надо было к маленькому коттеджу на самой окраине. Фолбридж — удивительно живописная деревня. Она расположена в устье реки Фол, главным образом на восточном берегу, западный слишком крут для того, чтобы на нем возводить постройки, хотя несколько коттеджей все же здесь было. Коттедж доктора прилепился к самому краю обрыва. Отсюда можно было видеть, как могучие морские валы бьются о черные скалы.

Маленький домик, к которому мы направлялись, находился в ложбине, и отсюда моря видно не было.

— Здесь живет районная сестра-сиделка, и я устроил Марию-Анжелику к ней на полный пансион. Это очень удобно, ведь теперь она под постоянным присмотром.

— А ведет-то она себя нормально? — спросил я на всякий случай.

— Сейчас все сами увидите, — улыбаясь ответил доктор.

Районная сестра — коренастая симпатичная малышка, когда мы подошли, как раз собиралась садиться на велосипед.

— Добрый вечер, как ваша пациентка? — обратился к ней Роуз.

— Без изменений, доктор. Сидит со сложенными руками, и мысли где-то далеко. Часто она мне не отвечает, хотя английский теперь знает достаточно хорошо.

Роуз кивнул и, когда медсестра укатила на своем велосипеде, постучал в дверь и резко распахнул ее.

2

Сестра Мария-Анжелика лежала в шезлонге у окна. Когда мы вошли, она повернула голову.

Лицо ее было необычным — бледным, почти прозрачным, с огромными трагичными глазами.

— Добрый вечер, сестра, — сказал Роуз по-французски.

— Добрый вечер, мосье доктор.

— Позвольте представить — мой друг мистер Энстразер.

Я поклонился, и она в ответ чуть наклонила голову, слегка улыбаясь.

— Ну, и как вы себя сегодня чувствуете? — спросил доктор, усаживаясь рядом с ней.

— Как обычно. — Она замолчала и тут же продолжила: — Я живу не в совсем реальном мире. Прошел ли день, месяц, год. Я этого не замечаю. Реальны только мои сны.

— Вы все еще много грезите?

— Все время, и — представляете — сны для меня более реальны, чем жизнь.

— Вы видите во сне свою Бельгию?

Она покачала головой.

— Я вижу во сне страну, которой на самом деле никогда не было. Но вы это хорошо знаете. Я много раз вам рассказывала. — Она замолчала, а затем резко сказала: — Но, может быть, этот джентльмен тоже доктор — специалист по психическим заболеваниям?

— Нет-нет. — Роуз принялся ее успокаивать, и, когда он улыбнулся, я обратил внимание, какие мощные у него клыки и что есть в нем что-то волчье. Он заговорил: — Я подумал, вам интересно будет побеседовать с мистером Энстразером. Он немного знает Бельгию. И кое-что совсем недавно слышал о вашем монастыре.

Ее глаза остановились на мне. Бледные щеки чуть порозовели.

— На самом деле ничего особенного, — поспешил сказать я. — Позавчера я обедал с одним моим другом, и он рассказал мне о разрушенном монастыре.

— Значит, он действительно был разрушен! — Это слабое восклицание было обращено скорее к себе самой, нежели к нам. Затем она снова взглянула на меня и после некоторого колебания спросила:

— Скажите, мосье, рассказал ли вам ваш друг, как… каким образом… был разрушен монастырь?

— Он был взорван, — ответил я и добавил: — Крестьяне боятся проходить мимо него ночью.

— Почему боятся?

— Потому что на полуразрушенной стене сохранилась темная отметина. Она внушает им страх.

Женщина подалась вперед.

— Скажите мне, мосье, — скажите, скорей, — на что похоже это пятно?

— У него очертания огромной собаки, — ответил я. — Крестьяне называют его «Псом смерти».

— О! — Нечеловеческий вздох сорвался с ее губ. — Тогда, значит, все это правда. Все, что я вспомнила, — это правда. А вовсе не ночной кошмар. Все это было! Было на самом деле!

— Что было, сестра? — спросил доктор, понизив голос.

Она решительно повернулась к нему.

— Я вспомнила. Там, на ступенях… я вспомнила. Я вспомнила, как все произошло. Я использовала силу, как мы обычно используем ее. Я стояла на ступенях алтаря и просила их не подходить ближе. Просила их уйти с миром. Но они не хотели слушать, они продолжали приближаться, несмотря на мое предупреждение. И тогда… — Она наклонилась и сделала странный жест. — И тогда я спустила на них Пса смерти…

Она откинулась в своем шезлонге, по ее телу пробежала дрожь, глаза закрылись.

Доктор поднялся, достал из шкафчика стакан, наполнил его наполовину водой, накапал несколько капель из бутылочки, которую вынул из кармана, и протянул ей стакан.

— Выпейте это, — сказал он.

Она повиновалась — механически, как мне показалось. Взгляд ее был как будто не здесь, словно она наблюдала какую-то видимую только ей картину.

— Значит, все это правда, — сказала она. — Все. Город Кругов, Кристальный народ — все. Все это правда.

— Это только кажется, — сказал Роуз. Его голос был тихим и успокаивающим, он хотел ее подбодрить и не нарушать течения ее мыслей. — Расскажите мне о городе, — попросил он. — О Городе Кругов — так вы его назвали?

Она отвечала безразличным вялым голосом:

— Да, там три круга. Первый — для избранных, второй — для жриц, и внешний круг — для священников.

— А в центре?

Она глубоко вздохнула, и ее голос понизился до неописуемо благоговейного тона:

— Кристальный дворец…

Выдохнув это, она поднесла правую руку ко лбу и пальцем начертала на нем какой-то знак.

Ее тело, казалось, окаменело, глаза закрылись, она слегка качнулась, затем внезапно, словно вдруг очнувшись, рывком выпрямилась.

— Что такое? — сказала она смущенно. — Что я сказала?

— Ничего, — успокоил Роуз. — Вы устали. Вам нужно отдохнуть. Мы, пожалуй, пойдем.

Она казалась немного удивленной, когда мы направились к выходу.

— Ну, — сказал Роуз, когда мы вышли. — Что вы думаете обо всем этом? — Он искоса бросил на меня пытливый взгляд.

— Полагаю, ее сознание основательно расстроено, — раздумчиво проговорил я.

— Похоже на то, что оно разрушено?

— Нет, я бы этого не сказал, по существу, она говорит — ну, просто очень убедительно. Когда ее слушаешь, создается впечатление, что она действительно сделала то, о чем говорит, — сотворила великое чудо. Ее вера в то, что она его сотворила, кажется довольно искренней. Вот почему…

— Вот почему вы говорите, что ее сознание расстроено. Вероятно, именно так. Но теперь взглянем на все с другой стороны. Предположим, что она действительно сотворила чудо, предположим, что именно она разрушила здание и уничтожила несколько сот человеческих жизней.

— Всего лишь усилием воли? — невольно улыбнулся я.

— Ну не совсем так. Ведь согласитесь, человек действительно смог бы уничтожить целую толпу, нажав на кнопку взрывного устройства.

— Да, но это совсем другое дело. Это возможно посредством именно взрывного устройства.

— Правильно, с помощью устройства, которое, в сущности, управляется естественными источниками. Гроза и электростанция — в основе своей — одно и то же.

— Да, но для контроля грозы мы должны использовать механическую силу.

Роуз улыбнулся.

— Теперь я собираюсь отклониться от темы. Существуем субстанция, которая называется зимолюбией. В природе она существует в растительной форме, но ее можно получить в лабораторных условиях — синтезировать, или химическим путем.

— Да?

— Моя точка зрения заключается в том, что часто различными путями можно прийти к одинаковому результату. Предположим, наш путь — синтез. Но возможны и другие варианты. Вспомните тех же индийских факиров: экстраординарные результаты, достигнутые ими, нелегко объяснить. Вещи, которые мы называем сверхъестественными, необязательно таковыми являются на самом деле. Электрический фонарь для дикаря — тоже чудо. Сверхъестественное — это всего-навсего естественное, законы которого еще не познаны.

— Вы так считаете? — спросил я зачарованно.

— Да, и я вовсе не исключаю того, что есть люди, способные обрести безграничную разрушительную силу и использовать ее. Средства, при помощи которых это происходит, могут нам показаться сверхъестественными, хотя на самом деле они вовсе не являются таковыми.

Я слушал открыв рот.

Он рассмеялся.

— Это всего-навсего рассуждение, — сказал он беспечно. — Скажите-ка, вы обратили внимание на ее жест, когда она упомянула Кристальный дворец?

— Она положила руку на лоб.

— Точно. И начертала на нем круг. Очень похоже на то, как католик сотворяет знак креста. А теперь, мистер Энстразер, я расскажу вам и впрямь кое-что интересное. Слово «кристалл» настолько часто упоминалось в бессвязных речах моей пациентки, что я решился на эксперимент. Я одолжил кристалл у одного человека и однажды незаметно подсунул моей пациентке, чтобы посмотреть на ее реакцию.

— И что же?

— Результат оказался очень любопытным и наводящим на размышления. Она уставилась на него, как бы не веря своим глазам. Затем опустилась перед ним на колени, прошептала несколько слов и потеряла сознание.

— Что это были за слова?

— Весьма примечательные. Она сказала: «Кристалл! Значит, вера еще жива!»

— Невероятно!

— Есть над чем поразмыслить, не так ли? Теперь еще одна любопытная подробность. Когда она очнулась, она все забыла. Я показал ей кристалл и спросил, не знает ли она, что это такое. Она ответила, что, по-видимому, это кристалл, какой используют предсказатели судеб. Я спросил, видела ли она его прежде. Она ответила: «Никогда, доктор». Но я прочел в ее глазах замешательство. «Что вас беспокоит, сестра?» — спросил я. «Так странно, — отвечала она. — Я никогда раньше не видела этого кристалла, и, однако, мне кажется, что он мне хорошо знаком. Что-то с ним связано… если бы я только могла вспомнить…» Напряжение памяти причиняло ей такое страдание, что я запретил ей думать об этом. Это было две недели назад. Я специально решил выждать некоторое время. Завтра я собираюсь продолжить эксперимент.

— С кристаллом?

— Да, с кристаллом. Я предложу ей вглядеться в него. Думаю, результат будет интересным.

— А что бы вы хотели извлечь из этого — для себя? — спросил я.

Спросил из праздного любопытства, но слова мои вызвали неожиданный результат. Роуз, весь вспыхнув, застыл, манера его речи тут же изменилась. Он стал говорить более формальным, профессиональным языком.

— Хотелось бы пролить свет на некоторые психические расстройства, недостаточно изученные. Сестра Мария-Анжелика — весьма интересный объект для ученого.

Выходит, интерес Роуза был чисто профессиональным? Я удивился.

— Вы не возражаете, если я тоже буду присутствовать при эксперименте?

Быть может, мне показалось, но я почувствовал, что он в явном замешательстве. Интуиция мне подсказывала, что он не желал моего присутствия.

— Конечно. Не вижу причин для возражений, — наконец произнес он и добавил: — Полагаю, вы не собираетесь здесь надолго задерживаться?

— Всего на пару дней.

Мой ответ его определенно удовлетворил. Лицо его прояснилось, и он начал рассказывать о недавних опытах, проводимых на морских свинках.

3

Согласно договоренности мы встретились с доктором на следующий день и вместе отправились к сестре Марии-Анжелике. Сегодня доктор был сама доброжелательность. Я даже подумал, что он стремится сгладить впечатление от вчерашнего.

— Вы не должны слишком серьезно воспринимать то, что я говорю, — заметил он, усмехаясь. — Мне бы не хотелось, чтобы вы увидели во мне любителя оккультных наук.[5]Но ничего не могу с собой поделать — чертовски хочется разобраться в этом деле.

— Правда?

— Да, и чем более фантастичным оно выглядит, тем азартнее я становлюсь.

Он виновато рассмеялся, как человек, признающийся в своей слабости к чему-нибудь.

Когда мы пришли в коттедж, районная сестра захотела о чем-то проконсультироваться с Роузом, так что я остался наедине с сестрой Марией-Анжеликой.

Я заметил, что она внимательно меня разглядывает. Наконец она заговорила:

— Здесь хорошая сестра-сиделка, она сказала мне, что вы брат той доброй леди из большого дома, где я жила, когда приехала из Бельгии.

— Да, — подтвердил я.

— Она была очень добра ко мне. Она хорошая. — Она замолчала, погрузившись в свои мысли. Затем спросила: — Мосье доктор тоже хороший человек?

Я немного смешался.

— Ну, да. Я думаю — да.

— О! — воскликнула она, потом заметила: — Конечно, он очень добр ко мне.

— Иначе и быть не может.

Она быстро на меня взглянула.

— Мосье, вы… вы… кто мне теперь скажет — вы верите, что я сумасшедшая?

— Что вы, сестра, подобная мысль никогда…

Она медленно покачала головой, прервав мой неубедительный лепет.

— Сумасшедшая ли я? Я не знаю — какие-то вещи я помню, какие-то забыла…

Она вздохнула, и в этот момент в комнату вошел Роуз.

Он весело ее приветствовал и объяснил, что собирается сегодня предпринять.

— Некоторые люди, как вы знаете, обладают даром видеть в кристалле некоторые грядущие события. Я думаю, сестра, что и у вас есть такой дар.

Она сразу сникла.

— Нет-нет, я не могу этого сделать. Стараться узнать будущее — это грешно.

Роуз был обескуражен. Такого ответа он не предвидел. Тогда он ловко изменил тактику.

— Никому не следует заглядывать в будущее. Вы совершенно правы. Но в прошлое… совсем другое дело.

— В прошлое?

— Ну да, в прошлом так много удивительного. Внезапное озарение — оно длится мгновение и затем исчезает… Не старайтесь увидеть что-нибудь до того, как я вам скажу. Возьмите хрустальный шар в свои руки, вот так. Вглядитесь в него — смотрите вглубь. Глубже, еще глубже. Вы вспоминаете, не так ли? Вы вспоминаете. Вы слышите меня. Вы можете отвечать на мои вопросы. Слышите ли вы меня?

Сестра Мария-Анжелика осторожно приняла шар из его рук и держала его прямо-таки с благоговением. Потом она пристально всмотрелась в него, и глаза ее стали пустыми, невидящими, голова склонилась. Казалось, она уснула.

Доктор аккуратно взял кристалл из ее рук и положил на стол. Он приподнял уголок ее века. Затем сел рядом со мной.

— Теперь нужно подождать,1 пока она проснется. Думаю, это произойдет скоро.

Он оказался прав. На исходе пятой минуты сестра Мария-Анжелика зашевелилась. Ее глаза медленно открылись.

— Где я?

— Вы здесь — дома. Вы немного задремали. Вы видели сон, не так ли?

Она кивнула.

— Да, я видела сон.

— Вы видели во сне кристалл?

— Да.

— Расскажите нам об этом.

— Вы подумаете, что я сумасшедшая, мосье доктор. Ибо, понимаете, в моем сне Кристалл был священным символом. Я даже нарисовала в своем воображении второго Христа — Кристального Учителя, который умер за свою веру. Его последователей тоже преследовали — они были схвачены. Но вера все преодолела. — Да — пятнадцать тысяч полных лун — значит, пятнадцать тысячелетий назад.

— Как долго длится полная луна?

— Тринадцать простых лун. Да, конечно, это было пятнадцать тысяч полных лун назад. Я была жрица Пятого знака в Кристальном дворце. Это было в первые дни прихода Шестого знака…

Ее брови сошлись, будто какое-то страшное видение пронеслось перед ее глазами.

— Слишком рано, — прошептала она. — Слишком рано. Ошибка… Ах да, я помню! Шестой знак!

Она привстала, затем снова опустилась, провела рукой по лицу и пробормотала:

— Но что я говорю? Я брежу. Этого никогда не было…

— Не надо расстраиваться, — сказал доктор.

Она смотрела на него в растерянности.

— Мосье доктор, я не понимаю. Почему у меня такие сны, такие видения? Мне едва исполнилось шестнадцать, когда я стала монахиней. Я никогда не путешествовала. А мне снятся какие-то города, незнакомые люди, незнакомые обычаи. Почему? — Она сжала голову руками.

— Вас когда-нибудь гипнотизировали, сестра? Или, может, вам приходилось пребывать в состоянии транса?

— Меня никогда не гипнотизировали. Но во время молитвы в часовне мой дух часто отделялся от тела, и я в течение долгих часов была как мертвая. Это, безусловно, было блаженное состояние. Преподобная мать говорила — состояние благодати. Ах да. — У сестры прервалось дыхание. — Я вспоминаю, мы тоже называли это состоянием благодати.

— Мне хотелось бы провести эксперимент, сестра, — деловитым тоном проговорил Роуз. — Это может развеять ваши болезненные воспоминания. Еще раз всмотритесь в кристалл. Я буду называть определенное слово. Вы будете произносить в ответ другое. И так, пока вы не устанете. Сконцентрируйте ваше внимание на кристалле, а не на словах.

Я снова развернул кристалл, укутанный в черный бархат, протянул Марии-Анжелике. Она буквально с благоговением приняла его своими хрупкими ладонями. Ее удивительные глаза (про такие говорят: бездонные) всматривались в сердцевину шара. После краткого молчания доктор произнес:

— Пес.

Сестра Мария-Анжелика без малейшего промедленья ответила:

— Смерть.

4

Я не собираюсь томить вас долгим описанием эксперимента. Доктор специально произносил много несущественных и не имеющих никакого отношения к той истории слов. Некоторые слова он повторял по нескольку раз, иногда получая на них один и тот же ответ, иногда ответы были разными.

А вечером, сидя в маленьком домике доктора, стоявшем на краю обрыва, мы обсуждали результаты эксперимента.

Он откашлялся и пододвинул к себе записную книжку.

— Картина складывается очень любопытная. В ответ на слова «шестой знак» мы получили: «разрушение», «пурпур», «пес», «сила», затем снова «разрушение», и в конце «сила». Позже, как вы могли заметить, я изменил принцип, по которому задавал вопросы, и получил следующие результаты. В ответ на слово «разрушение» я получил «пес», на «пурпур» — «сила», на «пес» — «смерть» и на «сила» — «пес». Все ассоциации вполне логичны, но при повторении слова «разрушение» я получил «море», это слово явно выбивается из ассоциативного ряда. На слова «пятый знак» я получил «голубой», «мысли», «птица», снова «голубой» и, наконец, фразу, заставляющую подумать: «Открытие сознания другому сознанию». Из того факта, что на слова «четвертый знак» получен ответ «желтый», а позже — «свет», а на «первый знак» — «кровь», я сделал вывод, что каждому знаку соответствует определенный цвет и, возможно, особый символ, для «пятого знака» — это «птица», а для «шестого» — «пес». Однако я подозреваю, что «пятый знак» представляет собой то, что обычно называют телепатией — открытие сознания сознанию. «Шестой» же, вне всякого сомнения, символизирует «силу разрушения».

— Что означает «море»?

— Признаюсь, не могу объяснить. Я ввел это слово позже и получил тривиальный ответ «лодка». Для «седьмого знака» я получил сначала ответ «жизнь», а второй раз — «любовь». Для «восьмого знака» ответом было «ничто». Отсюда я заключил, что «семь» — это сумма и число знаков.

— Но «седьмой знак» не был достигнут, — сказал я по внезапному побуждению. — Поскольку с «шестым знаком» пришло «разрушение»!

— Ах! Вы так думаете? Но мы подошли к этим ее бессвязным словам слишком серьезно. Не забывайте, что это порождение больной психики. В действительности результаты, полученные мной, представляют интерес лишь с медицинской точки зрения.

— Уверен, что они привлекут внимание психиатров.

Глаза доктора сощурились:

— Дорогой сэр, я отнюдь не намерен кому-то их сообщать.

— Но тогда зачем вам все это было нужно?

— Обыкновенное любопытство, если хотите, азарт исследователя. Разумеется, я сделаю записи об этом случае.

— Понимаю. — Но на самом деле я ничего не понимал и чувствовал себя как слепец, который видит лишь пелену мрака. Я поднялся. — Ну, доктор, желаю вам доброй ночи. Завтра я возвращаюсь в город.

— А! — В этом восклицании прозвучала явная радость — и даже облегчение.

— Успехов вам в ваших исследованиях, — продолжал я бодрым тоном. — Не спускайте только на меня Пса смерти, когда мы встретимся в следующий раз!

Его рука была в моей, когда я произносил эти слова, и я почувствовал, как она едва заметно вздрогнула. Он быстро овладел собой. Губы его приоткрылись, обнажая в улыбке длинные заостренные зубы.

— Для тех, кто любит демонстрировать свою силу, такая забава в самый раз! — воскликнул он. — Держать в своем кулаке чужие жизни!

И его улыбка стала еще шире.

5

Так закончилась моя непосредственная связь с этим делом.

Позже в мои руки попали записная книжка доктора и его дневник. Я позволю себе привести несколько кратких фрагментов из него, хотя, как вы поймете, до некоего момента он не являлся моей собственностью.

5 августа. Установил, что под «Избранными» сестра М.-Л. подразумевала тех, кто воспроизводил расу. Очевидно, они пользовались наивысшим почетом и возвышались над жреческим сословием. Контраст с ранними христианами.

7 августа. Убедил сестру М.-А. позволить мне загипнотизировать ее. Сумел ввести ее в транс, но обратная связь не была достигнута.

9 августа. Существовали ли в прошлом цивилизации, не имеющие с нашей ничего общего? Если — да, то я единственный человек, у которого есть ключ к этому…

12 августа. Сестра М.-А., будучи под гипнозом, совершенно не поддается внушению. Однако состояние транса достигается легко. Не могу этого понять.

13 августа. Сестра М.-А. сегодня упомянула, что в «состоянии благодати» ворота должны быть закрыты, чтобы другой не мог командовать телом. Интересно — но сбивает с толку.

18 августа. Итак, «первый знак» не что иное, как… (здесь слова стерты)… сколько столетий займет путь до «шестого знака»? Ну, а если сократить путь к «силе»…

20 августа. Организовал приход М.-А. сюда вместе с сестрой-сиделкой. Сказал ей, что необходимо держать пациентку под морфием. Сумасшедший ли я? Или стану Сверхчеловеком и буду держать «силу смерти» в своих руках?

(На этом записи обрываются.)

6

Было, я думаю, 29 августа, когда я получил письмо, переправленное мне кузиной. Надписано оно было косым почерком, явно иностранным. Я открыл его с некоторым любопытством. Вот что я прочитал:

«Cher Monsieur[6]. Я видела вас лишь дважды, но почувствовала, что могу вам довериться. Были ли мои сны отражением реальности или нет, прояснится позже… Но, мосье, в любом случае одно из моих видений реально существует, это — „Пес смерти“… В те дни, о которых я вам рассказываю (были они реальностью или нет, я не знаю), тот, кто является Стражем Кристалла, открыл „шестой знак“ людям слишком рано… Зло проникло в их сердца. Они обладали даром убивать по желанию, и они убивали без суда, во гневе. Они упивались властью силы. Когда мы увидели это, мы, кто были еще чисты, поняли, что нам опять не удастся завершить Круг, и мы не придем к Знаку Вечной Жизни. Тот, кто должен был стать следующим Хранителем Кристалла, был призван действовать. Старые могли умереть, а новые, после бесконечного числа веков, могли прийти снова, он выпустил Пса смерти на море (предусмотрительно не завершив Круг), и поднялась волна, похожая на Пса, и поглотила сушу…

Однажды я уже вспоминала это — на ступенях алтаря в Бельгии…

Доктор Роуз, он из Братства. Он знает „первый знак“ и форму „второго“, хотя его значение сокрыто от всех, кроме малого числа посвященных. Он хотел бы узнать от меня „шестой знак“. Я долго противостояла ему, но я ослабела. Мосье, это очень плохо — когда человек обретает силу раньше времени. Многие столетия должны миновать, прежде чем мир будет готов, чтобы получить Силу смерти в свои руки… Я умоляю вас, мосье, вас, кто печется о торжестве добра и истины, помочь мне… пока не поздно.

Ваша сестра во Христе, Мария-Анжелика».

Я опустил письмо. Земная твердь под ногами показалась мне менее твердой, чем всегда. Я стал собираться в путь. Вера бедной женщины в мое могущество, такая искренняя, взволновала меня. Сомнений не оставалось, доктор Роуз злоупотребил своим профессиональным положением, учинив все эти эксперименты. Я хотел было броситься к выходу, но вдруг заметил среди прочей корреспонденции письмо от Китти. Я вскрыл его.

Произошло нечто ужасное, — читал я. Ты помнишь маленький коттедж доктора Роуза на скале? Он был унесен оползнем прошлой ночью, доктор и бедная монахиня, сестра Мария-Анжелика, погибли. Развалины на берегу ужасающи — все смешалось в фантастическую груду — издалека она своими очертаниями очень похожа на огромного пса…

Письмо выпало из моих рук.

Другие факты могут быть просто случайным совпадением. Мистер Роуз, который, как я обнаружил, приходился родственником доктору Роузу, умер в ту самую ночь, пораженный молнией. Насколько было известно, никакой грозы поблизости не было, правда, один или два человека заявили, что слышали удар грома. На теле мистера Роуза обнаружили электрический ожог «странной формы». Все свое состояние он завещал племяннику — доктору Роузу.

А что, если доктору Роузу все же удалось выведать тайну «шестого знака» у сестры Марии-Анжелики? Я всегда подозревал, что он человек, не обремененный принципами, — он бы не остановился перед тем, чтобы лишить своего дядю жизни, если бы был уверен, что его никто в этом не уличит. Но одна фраза из письма Марии-Анжелики засела у меня в мозгу: «…стараясь не завершить Круг…» Доктор Роуз не выполнил того, что был обязан сделать, — быть может, не был предусмотрителен: он не знал, как к этому подступиться, или даже не сознавал необходимости этого действия. Так что «сила», которую он использовал, вернулась и завершила свой Круг…

Но конечно же все это полная чушь! Все можно объяснить вполне естественными причинами. То, что доктор верил в видения сестры Марии-Анжелики, лишь подтверждало, что у него самого тоже была расстроена психика.

Однако порой я представляю континент в глубинах моря, где некогда жили люди, достигшие высочайшего уровня цивилизации, далеко опередившей нашу…

Или же, наоборот, сестра Мария-Анжелика вспоминала — некоторые считают, что это возможно, — будущее, а не прошлое, и Город Кругов грядет?

Но все это конечно же чепуха, всего лишь галлюцинация!

Красный сигнал

— Ой, как интересно! — взвизгнула миссис Эверсли, в прекрасных глазах которой, настежь распахнутых теперь от удивления, мысль угадывалась с большим трудом. — А вы, сэр Эйлингтон вы верите что женщины наделены шестым чувством?

Знаменитый психиатр, люто ненавидевший таких вот хорошеньких дурочек, ядовито усмехнулся. Эйлингтон Уэст знал себе цену и старался, чтобы другие ее тоже не забывали.

— Чем-чем, миссис Эверсли? — переспросил он с некоторой брезгливостью. — Каким, вы сказали, чувством?

— Ой, ну какие вы ученые все-таки нудные! Ведь это так интересно! Сколько случаев, когда люди безошибочно угадывали будущее! Ну, предвидели события, которые еще только должны были произойти! По мне, так это самое настоящее чудо. Вот Клер меня понимает. Правда, дорогая?

С минуту напрасно подождав ответа, миссис Эверсли пожала плечами и обиженно надула губки.

Кроме Вайолет Эверсли за ужином присутствовали хозяйка дома Клер Трент, ее муж Джек Трент, специально приглашенный сэр Эйлингтон Уэст и его племянник Дермут — старый друг семьи.

— Да будет вам, Вайолет! — рассмеялся румяный, толстый и добродушный Джек Трент. — Знаю я эти чудеса! Кто-то из ваших знакомых погибает в автомобильной катастрофе, и вы туг же припоминаете, что на прошлой неделе видели во сне черного кота и еще ломали голову, к чему бы это.

— О нет, Джек, это совсем другое! Сэр Эйлингтон, ну не будьте таким букой! Скажите нам, существует предчувствие или нет?

— Ну, в какой-то мере это возможно, — недовольно отозвался тот. — Но каждый подобный случай нуждается в тщательном изучении. Практика показывает, что большинство из них все же придуманы, причем придуманы, так сказать, постфактум[7].

— А я ни в какие предчувствия не верю, — решительно сказала Клер Трент. — В интуицию, кстати, тоже. Все эти шестые чувства — обычная игра воображения. Я вообще сравнила бы нашу жизнь с ночным экспрессом. За окнами темно и станция назначения неизвестна.

— И сравнение было бы совсем уже мрачным, — поднял голову, впервые вступая в разговор, Дермут Уэст, — если бы не станционные огни.

Его ясные серые глаза, светившиеся ровным внутренним светом, резко выделялись на смуглом лице.

— Огни?

— Ну да. Зеленый — все в порядке, красный — опасность.

— О, красный сигнал! — выдохнула Вайолет Эверсли. — Понимаю.

Дермут Уэст обреченно вздохнул.

— Это, конечно, всего лишь образ. Красный свет как символ опасности. Что-то вроде предупреждения.

— Тебя послушать, — заинтересованно взглянул на него Трент, — такое впечатление, что ты их получаешь пачками.

— Нет, конечно. Хотя, однажды…

— Что однажды? Давай уж выкладывай.

— Ладно. Это случилось в Месопотамии[8], вскоре после заключения перемирия. Как-то вечером, вернувшись в свою палатку, я почувствовал сильнейшее, хоть и беспричинное беспокойство. Ощущение, надо сказать, не из приятных. Пытаясь от него отделаться, я обошел весь лагерь, придираясь ко всем и вся и принимая такие меры предосторожности, какими не пользовался даже в период военных действий. Снова возвращаюсь в палатку — и что же? Ощущение опасности еще сильнее, чем прежде. Клянусь вам, это просто висело в воздухе! В конце концов я вынес спальный мешок наружу и спокойно заснул.

— И что же?

— Первое, что я увидел, вернувшись в палатку утром, — это здоровенный, чуть не в пол-ярда[9], нож, воткнутый в матрас, на котором я спал. Это должно было стать расплатой за то, что я приказал расстрелять за шпионаж сына одного из моих слуг-арабов. Ну, что скажете, дядя Эйлингтон? По-моему, прекрасный пример того, что я называю Красным Сигналом.

Сэр Эйлингтон кисло улыбнулся.

— Что ж… На редкость поучительная история.

— И только?

— Меня, по крайней мере, она совершенно не убедила. Дорогой мой, я нисколько не сомневаюсь, что в тот момент ты действительно чувствовал опасность, но следует хорошенько разобраться, было ли это предчувствием. Ты ведь сам говоришь, что это исходило откуда-то извне — иными словами, было вызвано внешним источником. Сегодня можно с уверенностью говорить, что первопричина почти всех таких неосознанных страхов лежит в нашем подсознании.

— Ну, приехали! — воскликнул Джек Трент. — Старое доброе подсознание… И что бы ученые без него делали?

Сэр Эйлингтон привычно пропустил критическую реплику мимо ушей.

— Думаю, — невозмутимо продолжал он, — твое подсознание уловило в поведении этого араба нечто странное. Возможно, взгляд. На сознательном уровне, ты, конечно, ничего не заметил. Но подсознание не упускает ничего! Кстати сказать, последнее время в научных кругах прослеживается тенденция к качественной переоценке роли бессознательного. Допускается, что рассудочные процессы в подсознании имеют место не только независимо от сознательного мышления, но и наряду с ним. Таким образом, зародившееся в твоем подсознании подозрение о возможном покушении могло самостоятельно пробудить физиологическую защитную реакцию.

— Звучит, должен признать, убедительно, — улыбнулся Дермут. — Сдаюсь.

— Ну, так слишком скучно! — разочарованно протянула миссис Эверсли.

— Возможно также, что ты — опять же подсознательно — почувствовал направленную на тебя ненависть, — продолжал сэр Эйлингтон. — Так называемая телепатия, безусловно, существует, хотя условия, при которых она проявляется, еще слишком мало изучены.

— А больше ничего такого с вами не случалось? — спросила Клер.

— Почему же? Только не таким романтическим образом. И, думаю, большинство этих случаев действительно можно объяснить с чисто реалистических позиций. Однажды я отказался от приглашения своих хороших знакомых только потому, что внутренний голос сказал мне: «Не надо!» Все тот же Красный Сигнал. Вскоре их загородный дом сгорел. Кстати, дядя, попробуйте-ка объяснить, как сработало подсознание в этом случае?

— А никак, — усмехнулся сэр Эйлингтон.

— Но объяснение-то у вас, конечно, есть? Не стесняйтесь. Мы, как-никак, родственники.

— Вот именно. И, зная тебя, могу догадаться, что тебе просто не хотелось туда ехать, а пожар стал настолько прекрасным оправданием твоей лени, что ты убедил себя в дурных предчувствиях, помешавших этой поездке.

— Нет, с вами решительно невозможно спорить! — расхохотался Дермут. — У вас на все готов ответ.

— Не смейте так легко сдаваться, мистер Уэст! — возмутилась Вайолет Эверсли. — Я, например, верю в ваш Красный Сигнал безоговорочно. А после пожара он больше вас не тревожил?

— До…

— Что вы сказали?

— Нет-нет, ничего.

Дермут замолчал. «До сегодняшнего вечера, нет», — чуть было не сказал он. Эти слова возникли — как сказал бы его дядя — совершенно неосознанно, выражая не вполне оформившуюся еще мысль, и, однако, — он почувствовал это сразу — в них была истина. Мрак, окутывающий будущее, рассеивался. Теперь там тревожно мерцал Красный Сигнал, предвещая близящуюся опасность.

«Но какую? — недоумевал Дермут. — Какая, к черту, опасность может угрожать ему здесь, среди друзей? Хотя…»

Он взглянул на Клер Трент. Тонко очерченное бледное лицо… грациозный изгиб шеи… золото волос… Но с этим он давно уже привык справляться. Джек Трент был его лучшим другом. Больше даже, чем просто другом. Когда-то Джек спас ему жизнь во Фландрии[10] за что был даже представлен к Кресту Виктории[11]. Дермут всегда это помнил, и — точно судьба хотела испытать его силы — безумно полюбил его жену. Дермут надеялся, что когда-нибудь это пройдет. Невозможно было все время страдать так, как сейчас. Он покончит с этим. Возьмет себя в руки. Хорошо хоть сама Клер ни о чем не догадывается. А если бы и догадывалась… Безнадежно… Статуя, прекрасная статуя из золота, слоновой кости и бледно-розового коралла… Игрушка для королей, а не живая женщина…

Клер… Даже мысленно произнося ее имя, он ощущал страдания… Нет, он должен с этим справиться! Всегда справлялся. «Да, но тогда все было иначе», — тут же возразил он себе. Вот именно: «иначе». В этом все дело.

Так что тут опасности не было. Боль — да, но не опасность. Во всяком случае, не та, о которой предостерегал его Красный Сигнал. Снова оглядев сидевших за столом, он только теперь сообразил, что общество подобралось довольно странное. Ну как, например, сюда попал его дядя? Он вообще редко обедал вне дома, тем более, в таком узком кругу. И это при том, что Тренты вовсе не относились к числу его друзей. До сегодняшнего вечера Дермут и не подозревал, что они знакомы. Нет, объяснение этому, конечно, существовало. После ужина ожидалась довольно известная дама — медиум[12], которая должна была провести спиритический сеанс[13]. Дядя как будто интересовался спиритизмом. Да, это, конечно, повод.

Повод… Или предлог, убедительно объясняющий присутствие психиатра? Но если так, что же в действительности привело сюда его знаменитого дядюшку? Память тут же услужливо подсказала ему множество подробностей, ранее незаметно проскользнувших мимо сознания.

Сэр Эйлингтон несколько раз как-то странно посмотрел на Клер… Изучающе — вот, пожалуй, точное слово. И, несомненно, Клер тоже это заметила. Слишком уж она была оживлена, слишком беспокойна. Ее руки явно не находили себе места. Она словно чего-то боялась. Но чего? Ведь не его же дяди?

Усилием воли он заставил себя прислушаться к разговору. Миссис Эверсли как раз упрашивала сэра Эйлингтона рассказать какой-нибудь интересный случай из его практики.

— Но ведь к вам приходят, наверное, и сумасшедшие? — боязливо спросила она.

— Милая моя, — вздохнул тот, — ну что такое, по-вашему, сумасшествие? Поверьте мне, чем больше изучаешь это явление, тем меньше, как это ни парадоксально звучит, понимаешь, что именно следует изучать. Например, каждому в той или иной мере присуща склонность к самолюбованию. Когда эта склонность приобретает гротескные черты и доходит до абсурда, заставляя пациента возомнить себя, скажем, самодержцем всея Руси, его тем или иным образом изолируют от общества. Однако, прежде чем дойти до такой крайности, человек проходит долгий и сложный путь, и поставить в каком-либо месте этого пути указатель с табличкой «Здесь началось безумие» решительно невозможно. Мало того, если бы он сумел держать язык за зубами, его, скорее всего, и не отличили бы от нормального человека. Кстати, поразительный феномен: душевнобольные, как правило, очень умны.

Сэр Эйлингтон отпил вина и, смакуя его, лучезарно улыбнулся.

— Я слышала, что они очень хитрые, — заметила миссис Эверсли, — эти сумасшедшие.

— Так оно и есть. Однако необходимость постоянного подавления своей мании часто приводит к губительным последствиям. Психоанализ учит, что подавление опасно в любой его форме. Именно поэтому выраженная эксцентричность поведения позволяет рассчитывать на положительный прогноз, и, напротив, мужчина… — сэр Эйлингтон запнулся, — или женщина, которые кажутся вполне нормальными, в действительности могут быть крайне опасны для общества.

Его взгляд снова скользнул вдоль стола и остановился на Клер. Несмотря на то, что сэр Эйлингтон тут же отвел глаза и снова пригубил вина, Дермута охватил едва ли не панический страх. Неужели то, о чем он смутно догадывался, правда? Но тогда…

— Как хорошо, что вы все это объяснили, — воскликнула миссис Эверсли. — Никогда больше не буду подавлять свое «я». Господи! Только подумать, какая страшная опасность мне угрожала. Вот уж поистине: всегда нужно оставаться собой.

— Милая миссис Эверсли, — поморщился сэр Эйлингтон, — вы неверно меня поняли. Истинная причина болезни кроется все же в физиологии. Скажем, болезнь мозга, зачастую наследственная, проявившаяся под действием какого-либо внешнего фактора.

— Наследственность — это ужасно, — поддакнула миссис Эверсли. — Туберкулез и вообще…

— Туберкулез по наследству не передается, — сухо заметил сэр Эйлингтон.

— Разве? Вот странно. А что же тогда передается?

— Подагра[14],— усмехнулся сэр Эйлингтон. — И еще дальтонизм[15]. Тут, кстати, мы сталкиваемся с очень интересным явлением. У женщин, в отличие от мужчин, эта болезнь способна присутствовать в скрытой форме и проявляется только тогда, когда ею страдали и мать и отец одновременно — явление, как вы понимаете, крайне редкое. Ограниченная наследственность, зависимая от пола…

— Как интересно! Но с сумасшествием все по-другому, не так ли?

— Да. Вот это наследуется совершенно независимо от пола, — серьезно ответил сэр Эйлингтон.

Неожиданно послышался грохот упавшего стула: Клер, поднимаясь, отодвинула его слишком резко. Она была очень бледна, ее руки заметно дрожали.

— Может, пора уже переменить тему? — сказала она, Изо всех сил стараясь выглядеть непринужденно. — Все-таки мы собрались здесь по другому поводу. Вот-вот должна прийти миссис Томпсон.

— Это все ваш портвейн, — заявил сэр Эйлингтон. — Он настолько восхитителен, что я даже забыл о таинственной миссис Томпсон. А ведь, положа руку на сердце, только ею меня сюда и заманили.

Клер поблагодарила его вымученной улыбкой и, оперевшись на плечо миссис Эверсли, вышла из комнаты.

— Вот так всегда, стоит мне оседлать любимого конька, — смущенно проговорил сэр Эйлингтон, усаживаясь на место. — Прошу меня извинить.

— Пустяки, — небрежно бросил Трент.

Он казался уставшим, озабоченным, и Дермут вдруг почувствовал себя здесь чужим. В этом доме явно была какая-то тайна. Тайна, которую Трент не посчитал возможным доверить ему даже несмотря на долгие годы дружбы. Дермут постарался отбросить эти мысли. Ведь, собственно, ровным счетом ничего не случилось. Дядя не так посмотрел на Клер… Она опрокинула стул… Да он просто все себе выдумал!

Они посидели еще немного, в тишине потягивая вино, потом с общего молчаливого согласия поднялись и перешли в гостиную. Не успели они расположиться в креслах, как было объявлено о прибытии миссис Томпсон.

Миссис Томпсон оказалась дородной дамой неопределенных лет с громким и грубоватым голосом. С головы до пят она была закутана в какой-то уродливый балахон темно-красного бархата.

— Надеюсь, я не опоздала, миссис Трент? — бодро осведомилась она. — Насколько я помню, мы договаривались на девять?

— Вы очень пунктуальны, миссис Томпсон, — ответила Клер своим приятным приглушенным голосом. — А вот и наше небольшое общество.

Дав понять, что в персональном представлении гостей она не нуждается, медиум обвела собравшихся оценивающим взглядом.

— Думаю, сеанс пройдет плодотворно, — подвела она итог своим наблюдениям. — А то, знаете, бывает страшно обидно, когда все мои усилия пропадают, так сказать, впустую. Меня это буквально выбивает из колеи. Надеюсь, Широмако (мой знакомый дух из Японии) доберется сегодня без приключений. Что до меня, я всегда в отличной форме, а сегодня, вдобавок, отказалась от гренок с сыром. Для меня это большая жертва.

Дермут, поначалу слушавший ее с интересом, почувствовал к ней отвращение. Какая гадость! Или это просто предубеждение? В конце концов, спиритизм еще слишком мало изучен, чтобы так вот с ходу отказывать ему в праве на существование. Хотя, конечно, аналогия забавная… Точно хирург перед операцией…

Когда слуги принялись расставлять стулья и передвигать лампы, Дермуту пришло в голову, что все это вполне можно было сделать и заранее. И потом, его дядя наблюдал за приготовлениями С откровенной скукой. Он явно пришел сюда совсем с другой целью. Дермут снова оглядел собравшихся. Походило на то, что, кроме самой миссис Томпсон, да еще пожалуй, миссис Эверсли — но с той что и взять, — предстоящий сеанс не интересовал никого. А ведь мать Клер умерла за границей. И никто толком не знает, от чего. Наследственность?

Усилием воли он заставил себя вернуться к действительности.

Все расселись, лампы — кроме одной под красным абажуром, стоящей в дальнем конце комнаты, — были потушены, и комната погрузилась в красноватый полумрак. Слышалось только мерное дыхание медиума. Постепенно оно становилось все более затрудненным. Вдруг где-то в дальнем углу комнаты раздался тихий стук. От неожиданности Дермут вздрогнул. Стук повторился — теперь уже с другой стороны комнаты, и вдруг на собравшихся обрушилось настоящее крещендо[16] гулких ударов. Потом все разом стихло, и по комнате прокатился раскат визгливого смеха, сменившегося высоким и чистым голосом. Это никак не могло быть голосом миссис Томпсон.

— Я здесь, господа, — сказал голос. — Можете задавать вопросы.

— Вы… Широмако?

— Да, я Широмако, — подтвердил голос. — Задавайте вопросы. Ответы мне известны. Я здесь уже давно… очень давно…

Затем дух счел необходимым посвятить их в некоторые подробности загробной жизни. Ничего нового и оригинального, впрочем, он так и не сообщил. Все это Дермут слышал уже много раз. Все были счастливы, счастливы и еще раз счастливы. Передавали приветы оставшимся на земле родственникам, но выбирали почему-то такие выражения, что решительно невозможно было понять, кто же, собственно, и каким родственникам их передает. Потом какая-то пожилая дама, представившаяся матерью одного из присутствующих, долго потчевала их прописными истинами, преподнося их как величайшее откровение.

— И последнее сообщение, — неожиданно объявил Широмако. — Думаю, одному из джентльменов это будет особенно интересно.

Последовала пауза, и комната вдруг наполнилась раскатами демонического хохота. Отсмеявшись, голос, явно звучавший на сеансе впервые, сообщил:

— Лучше вам не ходить сегодня домой! Уж поверьте моему слову: лучше не ходить!

— И кому предназначается сей совет? — невозмутимо осведомился Трент.

— Одному из вас. И на его месте я бы прислушался. Опасность! Кровь! Не так много, но достаточно. Не ходите домой!

Голос начал стремительно удаляться.

— Не хо-оди-и-те до-о-о-мой!

Все стихло. Дермут почувствовал, как на лбу у него выступили капли пота. Он был уверен, что предостережение предназначалось ему. Теперь он больше не сомневался: этот вечер таил в себе смертельную опасность.

Послышался тяжелый вздох медиума, потом стон — она постепенно приходила в себя. Включили свет. Миссис Томпсон сидела, неестественно выпрямившись, ее глаза холодно поблескивали.

— Надеюсь, все прошло успешно?

— О да, просто изумительно. Мы так вам благодарны, миссис Томпсон!

— Мне? Благодарите лучше Широмако.

— О да, конечно, и его, и всех других.

Миссис Томпсон зевнула.

— Смертельно устала. Чувствую себя как выжатый лимон. Рада, что все прошло хорошо. Я, честно говоря, чего-то побаивалась. Атмосфера тут какая-то… — Она огляделась и, передернув плечами, закончила: — Тревожная атмосфера. Нехорошая. Может, здесь кто-то недавно умер?

— Здесь?

— Ну, я имею в виду: среди близких родственников или друзей присутствующих. Нет? Ну и хорошо. А то, как ни скверно это звучит, смерть здесь просто витает в воздухе. Впрочем, возможно, это у меня с голоду фантазия разыгралась. Что ж, всего доброго, миссис Трент. Рада, что смогла угодить.

Миссис Томпсон подобрала складки своего нелепого одеяния и чинно удалилась.

— Надеюсь, сэр Эйлингтон, вы не разочарованы? — тихо спросила Клер.

— Ну что вы, дорогая! Чрезвычайно интересный вечер, просто чрезвычайно. Искренне благодарен вам за представление. А теперь позвольте пожелать приятного вечера. Бели не ошибаюсь, теперь все общество пойдет на танцы?

— Может, и вы с нами?

— О нет. Я, знаете ли, давно уже взял за правило встречать полночь в постели. Так что… доброй всем ночи. Доброй ночи, миссис Эверсли. Дермут, мне нужно с тобой поговорить. Может, прокатишься со мной? Присоединишься к остальным чуть позже.

— Конечно, дядя. Встретимся на танцах, Джек.

До особняка сэра Эйлингтона на Харли-стрит[17] было совсем недалеко. По дороге они почти не разговаривали. Сэр Эйлингтон только извинился, что потащил Дермута с собой и заверил, что отнимет у него лишь несколько минут.

— Оставить тебе машину, мой мальчик? — спросил он, когда они приехали.

— О нет, дядя, не беспокойтесь, я возьму такси.

— Ну и прекрасно. Не люблю задерживать Чарлсона дольше, чем это необходимо. До свидания, Чарлсон. Но куда же, черт побери, я задевал ключ?

Машина давно уехала, а они все еще стояли на ступенях парадного.

— Наверно, оставил в другом пальто, — вздохнул сэр Эйлингтон, тщетно обследовав свои карманы. — Что ж, придется звонить. Впрочем, Джонсон наверняка еще не ложился.

Как всегда невозмутимый, Джонсон действительно отпер им меньше чем через минуту.

— Потерял где-то ключ, — пожаловался ему сэр Эйлингтон. — И вот еще что, Джонсон… Принесите нам в библиотеку два виски с содовой.

— Слушаюсь, сэр.

Включив в библиотеке свет, сэр Эйлингтон жестом пригласил племянника войти и прикрыть дверь.

— Не стану тебя задерживать. Хочу только кое о чем спросить. Так вот, чтобы не тянуть кота за хвост: ты действительно испытываешь определенные чувства к миссис Трент или мне это только показалось?

Кровь бросилась в лицо Дермуту.

— Джек Трент — мой лучший друг.

— Знаю, но это, согласись, не ответ. Возможно, ты считаешь мои взгляды на разрушение семьи устаревшими и излишне строгими, но не забывай, пожалуйста, что ты единственный мой близкий родственник и к тому же наследник.

— О разводе не может идти и речи, — упрямо сказал Дермут.

— Не может. И поверь мне, на то есть очень веские причины. К сожалению, открыть их тебе сейчас я не могу. Но предостеречь должен. Забудь эту женщину, Дермут!

Молодой человек посмотрел дяде в глаза.

— Я вам верю. Потому что знаю о цели вашего сегодняшнего визита к Трентам.

— Знаешь? — удивился тот. — Но это невозможно.

— Считайте, что я догадался, дядя. Я ведь не ошибусь, предположив, что вы были там как врач?

Сэр Эйлингтон прошелся взад и вперед по комнате.

— Не ошибешься, Дермут. И хотя, боюсь, скоро это все равно перестанет быть тайной, большего я тебе сейчас сказать не могу.

Дермут побледнел.

— То есть ваши подозрения подтвердились?

— Да. Наследственность со стороны матери. Конечно, все это очень печально, очень.

— Я этому не верю, дядя.

— Естественно. Для непосвященных пока слишком мало признаков. Собственно говоря, их нет вообще.

— А для специалиста?

— А для специалиста это очевидно. Необходима полная и немедленная изоляция.

— Господи! — выдохнул Дермут. — Вы только что сами сказали, что нет решительно никаких признаков, а теперь говорите об изоляции. Если называть вещи своими именами, то о сумасшедшем доме.

— Но, дорогой мой, ты же не будешь спорить, что когда человек представляет собой опасность для общества, его следует изолировать? В данном случае опасность более чем реальная. Возможно даже, это особая форма мании убийства. Как у матери.

Дермут закрыл лицо руками. Клер! Его Клер! Он застонал.

— Учитывая обстоятельства, — мягко продолжал его дядя, — я считал своим долгом предупредить тебя.

— Клер, — простонал Дермут. — Бедная Клер!

— Да. Ей можно только посочувствовать.

Дермут вскинул голову.

— Я этому не верю.

— Что?

— Вы слышали, дядя. Я не верю. Врачи слишком часто ошибаются. Они делят мир на здоровых и больных и всегда рады перевести человека из первой категории во вторую.

— Дермут! — возмутился сэр Эйлингтон.

— Я не верю вам, слышите? А если даже вы и правы, пусть! Мне все равно. Я люблю ее. И, если только она согласится, мы уедем вместе. Туда, где ее не достанут назойливые докторишки. И там я буду заботиться о ней и оберегать ее.

— Ничего подобного ты не сделаешь. Да ты в своем ли уме?

— Ну вот, опять, — усмехнулся Дермут. — Это, похоже, превращается у вас в навязчивую идею.

Сэр Эйлингтон побледнел от гнева.

— Да как ты смеешь! Ты опозоришь не только себя, но и меня тоже. Только сделай это, и я тут же лишу тебя всякого содержания, равно как и наследства. Да я лучше раздам все больницам!

— Да хоть чертям, если вам так хочется, — раздельно выговорил Дермут. — У меня, по крайней мере, останется женщина, которую я люблю.

— И которая…

— Еще слово, и, клянусь, я убью вас! — проговорил Дермут с такой решимостью, что сэр Эйлингтон отшатнулся.

Тихий звон бокалов заставил их оглянуться. Стоявший в дверях дворецкий, как и подобает прекрасно вышколенному слуге, невозмутимо ждал с подносом в руках, когда на него обратят внимание. Дермут подумал, что так он мог стоять здесь уже давно.

— Виски, сэр, — спокойно сказал дворецкий.

— Хорошо, Джонсон, — сквозь зубы проговорил сэр Эйлингтон. — Поставьте и можете быть свободны.

— Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи, сэр.

Джонсон вышел. Сэр Эйлингтон и Дермут старались не глядеть друг на друга. Внезапное появление Джонсона привело их в чувство.

— Дядя, — заговорил Дермут первым, — признаюсь, я не должен был так говорить. Поверьте, я прекрасно понимаю и в чем-то даже разделяю вашу точку зрения… Но я давно уже люблю Клер. До сих пор дружба с ее мужем связывала мне руки. Теперь, думаю, это уже не важно. Признаться, я удивлен, насколько плохо вы меня знаете. Иначе вы не пытались бы остановить меня таким способом. Это просто смешно. Думаю, впрочем, мы оба сказали то, что должны были сказать друг другу. Доброй ночи.

— Дермут…

— Не будем спорить, дядя. Мне очень жаль. Прощайте.

Хлопнув дверью, он быстро вышел из комнаты, пересек темный холл и вышел на улицу. Парадная дверь с грохотом захлопнулась за его спиной. У соседнего дома как раз освободилось такси, и, окликнув его, Дермут отправился в Галерею Графтона.

Из дверей танцевального зала на него обрушились пронзительные звуки джаза и женский смех. Дермут в нерешительности замер на пороге. Казалось, он попал в совершенно иной мир, где нет места заботам и печали. Недавнее казалось сном. Он уже с трудом мог поверить, что чуть ли не насмерть разругался с дядей. Улыбаясь, мимо проплыла Клер, похожая в своем белом с серебристыми блестками платье, плотно облегавшем ее тонкую грациозную фигуру, на лилию. Лицо ее было спокойным. Дермут уже с трудом различал, где сон, а где реальность. Танец окончился, и Клер, улыбаясь, тут же подошла к нему. Точно во сне, он пригласил ее на следующий, и, бережно сжимая в объятиях, закружил в такт знакомой мелодии… Наконец-то вместе!

Но что-то было не так. Слишком уж тяжело Клер опиралась на его плечи, слишком устало…

— Клер! Что с вами? Может, вы устали? Хотите отдохнуть?

— Да-да, пожалуй. Пойдемте куда-нибудь, где потише. Мне нужно поговорить с вами.

Эти слова тут же вернули Дермута на землю. Нет, все это не было сном. И как только ему могло показаться, что лицо ее спокойно? Как мог он не заметить этой смертельной тревоги и страха? Неужели она обо всем догадывается?

Они нашли тихий уголок и уселись.

— Так я слушаю, — беззаботным тоном напомнил Деризо всех сил стараясь не выдать своих чувств. — Вы ведь хотели мне что-то сказать?

— Да, — тихо ответила она, опустив глаза и нервно теребя кисточку на поясе. — Но не знаю, как это сделать.

— Просто скажите, Клер, и я все пойму.

— Это не совсем то… Видите ли… Я хотела бы… хочу… В общем, я прошу вас на какое-то время уехать.

Дермут ожидал чего угодно, только не этого. Он почувствовал, как у него темнеет в глазах.

— Уехать? Но почему? — словно со стороны услышал он свой голос.

— Вы мой друг, Дермут, и джентльмен. Я знаю, что могу быть откровенна с вами. Дело в том… В общем… Я прошу вас уехать потому… Потому что имела неосторожность полюбить вас!

— Клер! — Он не мог больше вымолвить ни слова.

— Прошу вас, не осуждайте меня. Я не настолько самоуверенна, чтобы надеяться на взаимность. Просто я… не совсем счастлива и… О, прошу вас! Уезжайте!

— Клер! Неужели вы не видите, что я люблю вас, люблю страстно — с первой нашей встречи?

Она недоверчиво подняла глаза.

— Вы? Меня?

— Да. Я полюбил вас с первого взгляда.

— Господи! — вскричала она. — Но почему вы не сказали этого раньше? Почему только теперь? Когда уже слишком поздно! Боже мой, что я говорю? Мы никогда не могли бы быть вместе.

— Слишком поздно? Клер, о чем вы? Это… Это из-за моего дяди? Из-за того, что он знает? То есть думает?

Она молча кивнула. По ее щекам текли слезы.

— Клер, любимая, не верьте этому. Не думайте об этом больше. Мы уедем вместе. Я увезу вас далеко на юг, где острова похожи на изумруды и где мы будем счастливы. Я буду заботиться о вас и всегда вас оберегать…

Дермут прижал ее к себе и почувствовал, что она вся Дрожит. Внезапно она высвободилась из его объятий.

— О нет, ради Бога, нет! Как вы не понимаете? Теперь уже слишком поздно… Я не могу. Так нельзя… Нельзя! Моя честь, мое достоинство… Нельзя, слышите? Нельзя!

Он отпрянул, не зная, что делать. Клер смотрела на него умоляющим взглядом.

— Прошу вас, не нужно… Нельзя…

Ему нечего было возразить. Он молча поднялся и пошел прочь. Уже подходя к гардеробу, он столкнулся с Трентом.

— Дермут! Уже уходишь? Это на тебя не похоже.

— Настроения нет.

— Настроения? — угрюмо переспросил Трент. — Тебе бы мои заботы!

Почувствовав, что за этим последует продолжение, Дермут весь сжался. Только не сейчас! Что угодно, только не это и только не сейчас!

— Ну, пока, — заторопился он. — Я домой.

— Гмм… Домой? А духи не советуют…

— Я все же рискну. Спокойной ночи, Джек.

Дермут жил неподалеку и решил прогуляться, чтобы подышать свежим воздухом и хоть немного прийти в себя. Подойдя к дому, он отпер дверь, вошел, включил свет и едва не зажмурился от нестерпимого красного света, вспыхнувшего в его мозг. Красный Сигнал! Ощущение было настолько сильным, что на какую-то минуту он даже забыл о Клер. Сейчас опасность грозила ему, и таилась она где-то здесь, в этой самой комнате.

Дермут и рад был бы посмеяться над своими страхами, но ему было совсем не до смеха. Однажды Красный Сигнал уже спас ему жизнь… И, стыдясь самого себя, он обошел и тщательно осмотрел всю квартиру. Нигде никого не было. Милсон, его единственный слуга, давно ушел домой. Дермут был совершенно один.

Вернувшись в спальню, он медленно разделся. Ощущение опасности становилось все сильнее. Он открыл комод, чтобы достать чистый носовой платок… и застыл как вкопанный. Белье в ящике приподнималось покатым холмиком — под ним, на дне ящика, явно что-то лежало. Дрожащими пальцами Дермут откинул простыни и тупо уставился на находившийся под ними револьвер.

Потом он нехотя протянул руку, взял его и осмотрел. Единственное, что он мог сказать, это то, что марка револьвера ему незнакома и что совсем недавно из него стреляли. Еще чувствовался слабый запах пороха. Кроме того, Дермут готов был поклясться, что, когда он одевался к обеду, револьвера в ящике не было. Значит, его положили туда вечером.

Он уже хотел вернуть его на место, но раздавшийся звонок в дверь заставил его замереть на месте с оружием в руке. Казалось, этот звонок заполнил собой всю квартиру. Он звенел и звенел. Дермут, стиснув зубы, ждал. Наконец звонок стих, но тут же раздался снова. В мозгу Дермута оглушительно завыла сирена: «Опасность! Опасность! Опасность!»

Он машинально выключил свет, накинул лежавшее на стуле пальто и открыл дверь.

На пороге стояли двое мужчин в штатском. Чуть поодаль Дермут заметил третьего. Тот был в форме.

— Мистер Уэст?

Дермуту показалось, что прошла вечность — в действительности это были секунды, — прежде чем он услышал свой голос, с бесстрастностью хорошего слуги сообщивший:

— Мистер Уэст еще не вернулся, сэр. Кроме того, у него нет привычки принимать гостей в столь позднее время.

— Еще не вернулся? Что ж, мы подождем, разрешите пройти.

— Боюсь, сэр, что никак не могу вам этого позволить.

— Послушайте, любезный… Ладно. Я инспектор Вэролл из Скотленд-Ярда. Вот ордер на арест вашего хозяина.

Дермут долго рассматривал переданную ему бумагу, потом тупо спросил:

— Арест? Он что же, набедокурил где?

— Вроде того. Убил своего дядю, сэра Эйлингтона Уэста.

У Дермута закружилась голова. Он пропустил незваных гостей и, пройдя в гостиную, включил свет. Полицейские не отставали от него ни на шаг.

— Обыскать здесь всё! — приказал инспектор и повернулся к Дермуту. — А ты, дружище, побудешь пока с нами. Сдается мне, тебе не терпится предупредить хозяина. Тебя как зовут?

— Милсон, сэр.

— Хорошо, Милсон. Так когда, говоришь, вернется хозяин?

— Не знаю, сэр. Он сейчас на танцах. В Галерее Графтона, если не ошибаюсь.

— Он уже с час как ушел оттуда. Ты уверен, что его здесь не было?

— Не думаю, сэр. Я бы услышал.

Из соседней комнаты появился мужчина, производивший обыск, и молча протянул инспектору револьвер. Тот довольно ухмыльнулся.

— Ясно. Значит, он все-таки здесь был. Я, пожалуй, пойду, Каули, а ты на всякий случай побудь здесь. И приглядывай за этим парнем. Сдается мне, что он темнит.

Когда инспектор ушел, Дермут постарался выведать у Каули подробности. Это оказалось нетрудно. Тот явно скучал и охотно поддержал разговор.

— Идиот твой хозяин, — пренебрежительно бросил он. — Вот только уйти и сумел. Само-то убийство обнаружили сразу. Джонсон, слуга, как раз собирался лечь, а тут выстрел. Ну, он спустился, только глянул на своего хозяина — а тому пуля угодила прямехонько в сердце — и давай названивать нам. Мы приехали, послушали его, и все стало ясно.

— Что же это все? — осмелился спросить Дермут.

— Да все. Вечером дядя пришел домой со своим племянничком. Когда Джонсон принес им выпивку, они как раз ссорились. Старик угрожал лишить этого молодца наследства, а тот орал, что убьет его за такие штуки. Сказано — сделано. И пяти минут не прошло, как он его застрелил. Ну не идиот ли?

У Дермута упало сердце. Все действительно было предельно ясно. Подброшенный в его шкаф револьвер означал смертный приговор. С такими уликами не поспоришь. Ему оставался единственный выход — бежать. Но как?

Когда он предложил приготовить чай, Каули, как он и рассчитывал, охотно согласился. Еще бы! Он сам осматривал квартиру и прекрасно знал, что другого выхода нет. Получив согласие, Дермут прошел на кухню, поставил на огонь чайник и, стараясь производить побольше шума, достал из шкафа посуду. Потом он шагнул к окну и бесшумно поднял раму. Тремя этажами ниже тускло поблескивал асфальт, на котором стоял маленький подъемник, которым пользовались разносчики товаров. От него вдоль стены к крыше тянулся тонкий стальной трос.

Мгновением позже Дермут уже скользнул по нему вниз. Трос до крови содрал кожу, но ему было не до того. Минутой позже он уже оказался на земле. Он осторожно свернул за угол и тут же наткнулся на поджидавшего его там человека. К величайшему его облегчению, им оказался Джек Трент. Он уже знал о свалившемся на друга несчастье.

— Бог ты мой! Это ты, Дермут? Быстрее! Нельзя терять ни секунды!

Схватив приятеля за руку, Джек чуть не волоком протащил его какими-то переулками и впихнул в первое попавшееся такси. Назвав таксисту свой адрес, он пояснил:

— Это теперь самое безопасное место. Сможешь там отсидеться, пока мы не решим, что делать дальше. Хотел предупредить тебя, да, как видишь, не успел.

— Значит, ты уже все знаешь? Но ты… ты ведь не поверил?

— Бог мой, дружище, конечно же нет. Я тебя слишком хорошо знаю. Но со стороны, признаюсь, все это выглядит чертовски скверно. Представляешь? Они заявились в Галерею Графтона и начали всех выспрашивать… Когда пришел? Когда ушел? Как выглядел? Все такое… Черт, но кому понадобилось убивать старика?

— Понятия не имею. Уж наверное, тому, кто подбросил мне револьвер. Похоже, он был в курсе всего, что мы сегодня делали.

— Вот-вот, — согласился Трент. — И в этом свете затея со спиритическим сеансом кажется мне особенно подозрительной. «Не ходите домой!» Выходит, это предназначалось твоему дяде. Поневоле поверишь во всякую чертовщину. Ведь, не пойди он домой, может, был бы сейчас жив.

— В какой-то мере предупреждение относилось и ко мне, — заметил Дермут. — Только меня дома ждал подброшенный револьвер и полиция.

— Ну, будем надеяться, меня оно не касалось, — рассмеялся Трент. — Приехали.

Он расплатился по счетчику, и они вышли. Открыв дверь парадного, Трент провел Дермута по темной лестнице, толчком распахнул еще одну дверь и впустил его в свой кабинет — маленькую комнатку на втором этаже. Потом включил свет и вошел следом.

— Тут ты в полной безопасности. Давай-ка теперь подумаем, как нам быть дальше.

— Черт! Раньше надо было думать! — взорвался вдруг Дермут. — Ну чего я, скажи на милость, испугался? Все эти улики против меня шиты белыми нитками. А вот этим побегом я действительно подписал себе приговор. Чего ты смеешься?

Трент откинулся на спинку стула, трясясь от неудержимого смеха. В его смехе было что-то жуткое, глаза странно блестели. Во всем его облике проступало что-то мрачное и нездоровое.

— Подписал! — подтвердил он, задыхаясь от смеха. — Дермут, дружище, тебе конец!

Он потянулся к телефону.

— Куда это ты собрался звонить? — насторожился Дермут.

— Как это куда? В Скотленд-Ярд, конечно. Сказать им, что птичка здесь, в надежном месте, под замком. Да-да, дверь заперта, а ключ у меня в кармане. И та, что у меня за спиной, заперта тоже. Только изнутри. Она, понимаешь ли, ведет в комнату Клер. Она всегда заперта. Бедняжка, представь себе, боится. Давно уже боится, что однажды я возьму вот этот нож… Такой длинный, такой острый… Лучше не стоит, дружище!

Увидев направленный на него револьвер, Дермут медленно сел на место.

— Их у меня было два, — жизнерадостно пояснил Трент. — Первый я подбросил тебе, предварительно застрелив из него старого Уэста. Ты куда там смотришь? Опять на эту дверь? Брось! Даже если Клер ее и откроет — а ради тебя, подозреваю, она это может, — я подстрелю тебя прежде, чем ты сделаешь первый шаг. Убивать я тебя не буду — зачем? Но бегать ты уже не сможешь, это точно. Я ведь метко стреляю, кому это знать, как не тебе. Господи, каким же идиотом я был, когда спасал твою шкуру! Видишь нож? Ну так можешь его не бояться. А знаешь, почему? Потому что ты умрешь иначе. Тебя повесят, дружище. Повесят-повесят, можешь не сомневаться. А нож мне нужен для Клер, для моей маленькой Клер. У нее такая нежная белая кожа… Старый Уэст знал в этом толк. Для того и приходил нынче: поглядеть, совсем я уже спятил или еще нет. Хотел упрятать меня за решетку! Ничего себе! Как бы это я резал мою беленькую Клер из-за решетки? Я был оч-чень осторожен. Выкрал у него ключ — да и твой, кстати, тоже — и выскользнул из танцевального зала, как только все мы туда вошли. Навестил старика — сразу после тебя — и тут же вышел. Потом еще заглянул к тебе, оставил револьвер и вернулся в Галерею почти одновременно с тобой. Кстати, ключ я положил в карман твоего пальто, когда мы прощались. Видишь, я совершенно с тобой откровенен, а знаешь почему? Во-первых, потому, что нас никто не услышит, а во-вторых, я хочу, чтобы, когда тебя будут вешать, ты помянул добрым словом старого доброго Джека. Господи, до чего смешно! Задумался, братец? Ну на что ты там опять уставился, скажи на милость?

— Знаешь, Трент, а ведь тебе тоже не стоило возвращаться домой.

— Это еще почему?

— Оглянись.

Трент медленно повернул голову. На пороге соседней комнаты стояли Клер и инспектор Вэролл…

Мгновением позже прозвучал выстрел, и Трент тяжело повалился на стол. Пока инспектор, склонившись над ним, обследовал безжизненное тело, Дермут, словно во сне, смотрел на Клер. В его мозгу пронесся целый рой отрывочных мыслей и образов. «Ей можно только посочувствовать», «Прошу вас, не нужно… Нельзя…», сцена ссоры, возникшей из-за страшного недоразумения: английский закон о разводе, навеки приковывавший Клер к сумасшедшему мужу; взгляды, которыми они обменивались за столом…

Да, но теперь…

Инспектор выпрямился.

— Мертв, — сказал он с досадой.

— Конечно, — услышал свой голос Дермут. — Он всегда метко стрелял. Кому это знать как не мне.

Попутчик

Каноник[18] Парфитт немного запыхался. Не в том он уже был возрасте, чтобы гоняться за поездами. Да и не в той форме. С тех пор как его безнадежно разнесло, он все больше мучился одышкой. Сам каноник, впрочем, предпочитал более благородное объяснение. «Сердце…» — смиренно вздыхал он.

Плюхнувшись на сиденье у окна, каноник облегченно перевел дух. За окном валил снег, но в купе первого класса царило умиротворяющее тепло. Хорошо, что ему досталось место в уголке. Ночь впереди длинная и тоскливая. В таких поездах давным-давно пора ввести спальные вагоны.

Остальные три угловых места были уже заняты. Осматривая купе, каноник вдруг в какой-то момент заметил, что сидевший наискосок мужчина приветливо ему улыбается, как старому знакомому. Лицо мужчины было тщательно выбрито, виски чуть тронуты изысканной сединой, а на губах играла легкая ироничная улыбка. Ну просто типичный законник! Сэр Джордж Дюран, будучи известным адвокатом, действительно был причастен к юриспруденции.

— Что, Парфитт, — добродушно заметил он, — пришлось побегать?

— Боюсь, такие нагрузки не особенно полезны для моего сердца, — отозвался каноник, наконец-то узнавший адвоката. — Однако, сэр Джордж, вот так встреча! Далеко собрались?

— В Ньюкасл[19],— лаконично сообщил сэр Джордж. — Вы еще не знакомы с доктором Кемпбеллом Кларком?

Мужчина, сидевший напротив каноника, учтиво склонил голову.

— Столкнулись на платформе, — пояснил адвокат. — Просто день встреч какой-то.

Каноник с интересом разглядывал доктора Кемпбелла Кларка. Это имя было ему хорошо известно. Знаменитый психиатр, последняя книга которого, «Проблемы бессознательного», стала сенсацией года.

Каноник увидел перед собой квадратную челюсть, немигающие голубые глаза и изрядно поредевшие, хоть и не тронутые еще сединой, рыжие волосы. Все вместе произвело на каноника впечатление исключительно сильной личности.

Каноник автоматически перевел взгляд на четвертого пассажира, почти не сомневаясь, что это кто-то из его знакомых, но этот человек был ему совершенно неизвестен. Мало того, он определенно походил на иностранца. Худощавый, смуглый и решительно ничем не примечательный человечек. Подняв воротник широченного пальто, он, казалось, безмятежно спал.

— Каноник Парфитт из Брэдчестера? — почтительно уточнил доктор Кемпбелл Кларк.

Каноник почувствовал себя польщенным. Эти его «научные проповеди» уже стали притчей во языцех — особенно с тех пор, как ими заинтересовалась пресса. И недаром: ему удалось весьма своевременно уловить давно уже витавшую в воздухе потребность привести церковные догматы в большее соответствие с требованиями и духом нынешнего дня.

— С большим интересом прочел вашу книгу, доктор Кларк, — учтиво сообщил он. — Хотя, признаться, без специальных знаний местами приходится трудновато…

— Парфитт, давайте определимся сразу, — перебил его сэр Джордж. — Или мы спим, или разговариваем. Сам я, признаться, страдаю бессонницей, поэтому…

— О да! Разумеется! Конечно! — подхватил каноник. — Я и сам плохо сплю в поездах, да еще и книга скучная попалась… — Он прикусил язык.

Доктор чуть лукаво улыбнулся и сказал:

— К тому же когда еще соберешь столь компетентную компанию. Церковь, Закон и Медицина.

— Да уж, — с воодушевлением подхватил сэр Джордж, — это еще поискать, в чем бы мы не сумели сообща разобраться. Каноник у нас специалист по человеческим душам, я беру на себя все практические и юридические вопросы, а остальное — от примитивной психической патологии до тончайших психологических проблем — приходится на долю доктора. Сдается мне, джентльмены, любой вопрос так или иначе оказывается в нашей компетенции.

— Боюсь, не совсем так, — возразил доктор Кларк. — Вы забыли еще об одной, и весьма существенной, точке зрения.

— А именно?

— Мнение человека с улицы, обывателя.

— Ну, так ли уж это важно? Как раз оно ведь обычно и оказывается дальше всего от истины. Разве нет?

— Практически всегда. Но зато у человека с улицы есть то, чего неизбежно лишен профессионал: личное отношение к происходящему. А ведь, что там ни говори, мы никак не можем совершенно пренебречь ролью личностных отношений. В моей профессии особенно. Поверите ли, но на каждого действительно больного пациента, обращающегося ко мне за помощью, приходится человек пять, единственная проблема которых заключается в том, что они решительно не способны нормально сосуществовать со своими близкими. Можно называть это как угодно — от «колена служанки»[20] до «писчего спазма»[21],— но причина одна: постоянный стресс, вызванный бесконечными трениями и неумением понять друг друга.

— Вы, наверное, уже и слышать спокойно не можете о «нервах»! — сочувственно заметил каноник. Его-то нервы были в полном порядке.

— Вот! — взвился врач. — И вы туда же! Нервы! Почему-то многим это кажется очень смешным. «А знаете, от чего он лечится? Вы не поверите! От нервов!» Бог ты мой, да от чего же еще лечиться? Мы давно уже научились распознавать и лечить телесные недуги, а о скрытых причинах психических расстройств знаем не больше, чем… ну хоть, во времена королевы Елизаветы![22] И это при том, что разновидностей таких расстройств великое множество!

— Ничего себе, — выговорил каноник Парфитт, несколько огорошенный столь суровой отповедью. — Неужели все так скверно?

— И позвольте напомнить о милосердии, к которому, между прочим, вы и ваши коллеги неустанно призываете. В прежние времена человека приравнивали к животному, которое хоть и является обладателем души, но тело, у которого так сказать, главнее…

— Обладателем тела, души и духа, — деликатно поправил его священник.

— Духа? — переспросил врач с ироничной улыбкой. — А что, вы, священники, собственно, под этим понимаете? Что-то вы никогда не спешили внести ясность в это туманное понятие. Напротив, спокон века Церковь старательно избегала точного определения.

Каноник не спеша откашлялся, но, к величайшей своей досаде, не успел сказать ни слова.

— Да как можно быть уверенным хотя бы в том, — продолжал доктор, — что это именно «дух», а не «духи»?

— Духи? — переспросил сэр Джордж, иронически поднимая бровь.

Кемпбелл Кларк перевел свой немигающий взгляд на сэра Джорджа.

— Да, — подтвердил он и для пущей убедительности легонько похлопал его по пальто.

— Так ли уж вы уверены, — без тени улыбки спросил он, — что все семь, сорок семь, семьдесят… или сколько уж кому выпадет лет… в этом уютном жилище, в котором явно нуждается наш организм, проживает единственный постоялец? Как всякому дому, этому жилищу требуется подходящая мебель и забота. Но потом вещи ветшают, их владелец начинает потихоньку готовиться к приезду в иные места и в конце концов съезжает вовсе — и дом превращается в груду бесполезных развалин. Хозяин дома вы — кто спорит? — но разве сами вы не ощущаете постоянного присутствия посторонних? Бесшумных слуг, выполняющих всю работу по дому, результатов которой вы попросту не замечаете? Или друзей — а это уже настроения, которые вдруг иногда завладевают вами, превращая на какое-то время — как говорят тогда близкие — в «совершенно другого человека»? Так что хоть вы в этом замке и принц, можете не сомневаться, что куча довольно темных и сомнительных личностей, ютящихся до поры до времени на задворках, только и ждет, как бы устроить небольшой переворот.

— Помилуйте, Кларк, — протянул адвокат, — от ваших речей становится как-то не по себе. Неужели мое сознание — только поле битвы для антагонистических личностей? Это что же, и есть последнее слово науки?

Доктор пожал плечами.

— С вашим телом все обстоит именно так, — сухо ответил он. — Почему с сознанием должно быть иначе?

— Как интересно, — проговорил каноник. — Ох уж эта наука… Чудеса, да и только! «Господи, какая из этого получится проповедь!» — подумал он и мысленно потер руки.

Доктор Кларк, однако, успел уже охладеть к этой теме и, откинувшись на спинку дивана, со скукой в голосе-закончил:

— Собственно говоря, нечто подобное и ожидает меня в Ньюкасле. Раздвоение личности. Очень интересный случай. Пациент, конечно, явный невротик, но о симуляции нет и речи.

— Раздвоение личности, — задумчиво повторил сэр Джордж. — Но ведь это, кажется, не такая уж редкость? Если не ошибаюсь, одно из последствий потери памяти? Что-то подобное, помнится, всплыло недавно в одном деле о наследстве…

Доктор Кларк кивнул.

— В качестве классического примера можно привести случай Фелиции Баулт. Вы, наверное, помните слушания по этому делу?

— Да, конечно, — подтвердил каноник. — О нем писали в газетах. Но это было давно, очень давно. Лет семь назад.

Доктор Кларк снова кивнул.

— Эта девушка прославилась тогда на всю Францию. Да что там Францию? Чтобы взглянуть на нее, ученые съезжались со всего света. У нее отчетливо проявлялись по меньшей мере четыре разных личности, получивших, соответственно, названия Фелиция-один, Фелиция-два, Фелиция-три, ну и так далее.

— Кажется, кое-кто поговаривал о возможном мошенничестве? — припомнил дотошный сэр Джордж.

— Ну, личности Фелиции-три и Фелиции-четыре действительно вызывали некоторые сомнения, — признал доктор. — Но суть от этого не меняется. Позвольте напомнить, что Фелиция Баулт была обычной крестьянской девушкой из Бретани. Она была третьей дочерью отца-алкоголика и умственно неполноценной матери. В один из запоев он задушил жену, и, насколько я помню, остаток жизни провел на каторге. Фелиции тогда было пять лет. Какие-то сердобольные люди приняли участие в ее судьбе, и Фелиция попала в приют для нуждающихся детей, который содержала некая незамужняя английская леди. Той, однако, удалось добиться от девочки немногого. По ее отзывам, Фелиция была патологически тупа и ленива. Ее с огромным трудом удалось научить кое-как читать и писать. К рукоделию она оказалась решительно неспособна. Эта леди, мисс Слейтер, пыталась приохотить девушку к домашней работе и, когда та достигла совершеннолетия, даже подыскала ей несколько мест, ни на одном из которых та долго не задержалась вследствие врожденной тупости и невероятной лени.

Воспользовавшись недолгой паузой, каноник устроился поудобней и поплотнее запахнул свой дорожный плед. Ворочаясь, он неожиданно заметил какое-то движение справа. Скосив глаза, он обнаружил, что попутчик их уже не спит, а пристально наблюдает за ними, причем с таким насмешливым видом, что достойному служителю церкви стало очень неуютно. Он подозревал, что этот иностранец не только внимательно слушает каждое их слово, но и от души забавляется услышанным.

— На фотографии, сделанной когда Фелиции было семнадцать лет, — продолжил доктор, — она выглядит самой обычной крестьянской девушкой, грубоватой и неуклюжей. Ни за что не подумаешь, что об этой простушке вскоре заговорит вся Франция.

Пятью годами позже, когда ей исполнилось двадцать два, Фелиция Баулт перенесла тяжелейшее нервное заболевание, после которого, собственно, и начали проявляться все эти странные феномены. Прошу заметить, что излагаемые мною факты подтверждены самыми лучшими специалистами.

Так вот, личность, условно названная Фелицией-один, была полностью идентична личности самой Фелиции Баулт, сложившейся и проявлявшейся на протяжении всех двадцати двух лет ее жизни. Фелиция-один с трудом и многочисленными ошибками писала на французском, не знала иностранных языков и была начисто лишена музыкального слуха. Фелиция-два, напротив, свободно говорила по-итальянски и вполне прилично изъяснялась на немецком. Ее почерк разительно отличался от каракулей Фелиции-один; свои мысли на бумаге она выражала четко и уверенно. Она совершенно свободно могла поддержать разговор о политике или об искусстве и обожала играть на фортепьяно. Фелиция-три чем-то напоминала Фелицию-два. Она была так же умна, столь же хорошо образована, но в нравственном отношении разительно от нее отличалась. В сущности, это было до предела развращенное и порочное существо — причем развращенность ее была сугубо парижской, словно она выросла в столице, а не в провинции. Она в совершенстве владела парижским арго, равно как и словечками парижского полусвета[23], и в ее манерах был эдакий дерзкий дешевый шик. Ее лексика была пересыпана руганью, а о религии и так называемых «добропорядочных гражданах» она отзывалась так, что хоть святых выноси. И наконец, была еще Фелиция-четыре — якобы ясновидящая, особа крайне набожная и мечтательная, если не полоумная. Однако этот ее четвертый образ был настолько размыт и неустойчив, что закрадывалось подозрение, не розыгрыш ли это, на который явно была способна артистичная Фелиция-три, — ей ничего не стоило подшутить над доверчивой публикой, притворившись святошей. Могу добавить, что каждая личность (за исключением Фелиции-четыре) была вполне целостна, самостоятельна и не знала о существовании других. Доминирующей, несомненно, была Фелиция-два. Ею девушка ощущала себя до двух недель кряду, после чего на день-другой появлялась Фелиция-один. Ее сменяла Фелиция-три или Фелиция-четыре, но эти образы становились ее «я» лишь на несколько часов. Каждый раз перемена личности сопровождалась сильнейшими головными болями, тяжелым сном и полной утратой памяти о предшествующем отрезке времени. Проявившись, новая личность осознавала свое существование с того самого момента, в который ее на время сменяла другая. Словно и не было этого… мм… перерыва.

— Поразительно, — прошептал каноник. — Просто поразительно. Как ничтожно мало мы еще знаем о чудесах мироздания!

— Ну, то, что оно битком набито ловкими мошенниками, давно уже ни для кого не секрет, — сухо заметит адвокат.

— Фелицию Блаунт осматривали не только врачи и ученые, — живо отозвался доктор Кларк. — Юристы тоже не остались в стороне. Мэтр Кимбелье, если вы помните, лично провел самое тщательное расследование, подтвердившее выводы ученых. И, в конце концов, почему это должно нас удивлять? Почему яйцо с двумя желтками или сдвоенный банан имеют право на существование, а сдвоенная душа нет?

— Сдвоенная душа?! — в смятении воскликнул служитель церкви.

Пронзительные голубые глаза доктора Кларка насмешливо уперлись в каноника.

— А как еще прикажете это называть? Если, конечно, душа и личность суть одно.

— Хорошо хоть, природа нечасто отпускает такие шутки, — заметил сэр Джордж. — Представляю, что творилось бы в судах, будь это в порядке вещей.

— Подобные состояния, безусловно, есть отклонение от нормы, и это очень редкая патология, — согласился доктор Кларк. — Тем более досадно, что не удалось провести более тщательного исследования: внезапная смерть Фелиции Блаунт свела на нет все наши усилия.

— Если не ошибаюсь, это случилось при довольно странных обстоятельствах? — заметил адвокат.

Доктор Кларк кивнул.

— Совершенно необъяснимый случай. Утром ее обнаружили задушенной в собственной постели. Вскоре, однако, было неопровержимо доказано, что она сделала это сама! Невероятно, но факт. Отпечатки пальцев на шее принадлежали ей же. Признаться, довольно необычный способ самоубийства. Теоретически, конечно, возможно, но это требует колоссальной физической силы и невероятной силы воли. Что подвигло ее на этот шаг, неизвестно. Впрочем, о разумной мотивации здесь, видимо, говорить не приходится. Однако факт остается фактом. Загадка Фелиции Баулт навсегда осталась для нас неразгаданной.

В наступившей тишине вдруг раздался смех. Собеседники вздрогнули, как от выстрела, и разом обернулись к четвертому пассажиру, о котором успели совершенно забыть. Тот, все еще не в силах унять смех, пробормотал:

— Ох… простите меня, джентльмены, ради Бога, простите.

Не считая легкого акцента, его английский был безупречен. Он наконец выпрямился, и из-за ворота пальто показалось бледное лицо с угольно-черными усиками.

— Еще раз прошу меня простить, — он шутливо поклонился, — но, право же, когда это за наукой оставалось последнее слово?

— Вы хотите сказать, что вам что-то известно о случае, который мы обсуждали? — с холодной учтивостью осведомился доктор.

— О случае? Нет. А вот о ней — да.

— О Фелиции Баулт?

— Да. И об Аннет Рэйвл тоже. О! Я вижу, вы не слышали об Аннет Рэйвл? А между тем история одной — не более, чем рассказ о другой. Уверяю вас, мосье, если вы не знакомы с историей Аннет Рэйвл, вы ровным счетом ничего не знаете о Фелиции Баулт.

Он вытащил из кармана часы и, взглянув на них, сообщил:

— До ближайшей станции еще полчаса. Я вполне успею рассказать вам эту историю. Конечно, если вы захотите ее услышать.

— Сделайте такое одолжение, — спокойно отозвался доктор.

— С удовольствием послушаем, — заявил каноник. — С удовольствием.

Сэр Джордж Дюран ограничился тем, что изобразил внимательного слушателя.

— Позвольте представиться, мосье. Летардью. Рауль Летардью.

Вот вы только что упомянули английскую леди, мисс Слейтер, посвятившую себя благотворительности. Так вот… Я родился в бретанской рыбацкой деревушке, и когда мои родители погибли в железнодорожной катастрофе, именно мисс Слейтер озаботилась моим будущим и спасла меня от приюта… ну от того, что у вас называют работным домом. Под ее опекой находилось тогда около двадцати детей, мальчиков и девочек. Были там Фелиция Баулт и Аннет Рэйвл. Попрошу запастись терпением, мосье, но, если я не сумею объяснить вам, что собой представляла Аннет, вы не поймете ровным счетом ничего. Так вот… Мать ее была женщиной, как говорится, «fille de joie»[24].

Она умерла от чахотки вскоре после того, как ее бросил любовник. Она была танцовщицей, и ее страсть передалась Аннет. Когда я увидел ее впервые, ей было одиннадцать лет — совсем еще козявка, но уже тогда ее глаза были полны призыва, который, впрочем, тут же сменялся насмешкой. Она вся была — огонь и жизнь. И я тут же — тут же, мосье, — превратился в ее раба. Стоило ей сказать: «Рауль, сделай то» или: «Рауль, сделай это», и я опрометью бросался выполнять. Я боготворил ее, и она это прекрасно знала.

Бывало, мы все вместе отправлялись на побережье… Я имею в виду втроем, потому что Фелиция всюду таскалась за нами. Там Аннет сбрасывала свои ботинки, чулки и танцевала на песке. А потом, рухнув на песок, чуть переведя дух, рассказывала нам, что она собирается делать и кем намерена стать. «Вот увидите, я стану знаменитостью. Да-да, меня все будут знать. У меня будет целый ящик — нет, целый комод шелковых чулок, самых лучших. А жить я буду в роскошных апартаментах. И у меня будет куча любовников — молодых, красивых и очень-очень богатых. И весь Париж прибежит смотреть, как я танцую. Все будут кричать и просто визжать от восторга. А зимой я танцевать не буду. Я буду уезжать на юг, где всегда светит солнце. Там есть виллы с апельсиновыми садами. Я куплю себе такую и буду загорать там на шелковых подушках и целый день есть апельсины. Но ты, Рауль, не бойся, я никогда тебя не забуду. Я буду тебе помогать и, как это говорят, покровительствовать. А Фелицию, так и быть, возьму горничной — хотя нет, слишком уж она неуклюжая. Только погляди, какие у нее ручищи».

Фелиция тут же начинала злиться, а Аннет продолжала ее дразнить:

«Она ведь у нас такая недотрога, наша Фелиция. Такая вся изысканная да утонченная… Ну вылитая принцесса. Только больно уж ловко маскируется!»

«Зато, в отличие от некоторых, мои родители были женаты», — огрызалась Фелиция.

«Ага. А потом папочка задушил мамочку. Вот здорово-то! Весело, наверное, быть дочерью убийцы, а, Фелиция?»

«А твой… твой… А твой вообще оставил твою мать гнить заживо!»

Аннет тут же становилась серьезной и говорила: «Да… Paiivre Maman[25] Человек должен быть здоровым и сильным. Здоровье — это всё».

«Я вот выносливая как лошадь», — тут же с гордостью заявляла Фелиция, и это была чистая правда. Она была вдвое сильнее любой из наших девчонок. И она никогда не болела.

Но, Боже мой, мосье, до чего же она была тупа! Как корова — нет, даже хуже. Я долго не мог понять, почему она все время таскается за Аннет. А ее тянуло к ней как магнитом. Думаю, временами она просто ненавидела Аннет, и, сказать по совести, было за что. Та вечно издевалась над ее тупостью и неповоротливостью и никогда не упускала случая выставить на посмешище. Фелиция буквально белела от бешенства. Порой мне казалось, что вот сейчас она сомкнет пальцы на хрупкой шее Аннет, и той придет конец. Фелиция была слишком глупа, чтобы пытаться состязаться с ней в остроумии, но в конце концов нашла аргумент, действовавший безотказно — зато я сильная, говорила она. Когда наконец поняла (я-то знал это всегда), что Аннет завидует ее выносливости.

Однажды Аннет подошла ко мне с заговорщицким видом.

«Знаешь Рауль, — говорит. — Сегодня мы так разыграем Фелицию, что все просто помрут со смеху над этой дурой».

«Что это ты надумала?» — спросил я.

«Встретимся за сараем, там расскажу».

Оказалось, Аннет раздобыла где-то книжку про гипноз. Она поняла там далеко не все: книга предназначалась совсем не для ребенка. Одна из первых работ в этой области, если не ошибаюсь.

«Смотри, Рауль. Тут написано „блестящий предмет“. Знаешь медный шар на спинке моей кровати? Так вот, он вертится вокруг оси. Вчера вечером я заставила Фелицию глядеть на него. „Смотри внимательно, — говорю, — и не отрывай глаз“. И раскрутила. Рауль, я даже испугалась. У нее стали такие глаза… Такие странные. Ну, я ей и говорю: „Фелиция, отныне ты всегда будешь делать то, что я тебе прикажу“. А она отвечает: „Да, Аннет, отныне я всегда буду делать то, что ты мне прикажешь“. Ну, я ей и велела: „Завтра в полдень вынесешь во двор сальную свечку и станешь ее есть, а если тебя спросят зачем, ответишь, что это очень вкусный сухарик“. Представляешь?»

«Да ни в жизнь не будет она есть свечку», — возразил я.

«А в книге написано, что будет. Я, правда, и сама не очень-то верю, но, Рауль… Вот здорово будет, если все получится!»

Признаться, мне идея тоже понравилась. Мы предупредили остальных детей, и в полдень все собрались во дворе. В двенадцать часов, минута в минуту, появилась Фелиция, держа в руке огрызок сальной свечи. И вы бы видели, мосье, с каким удовольствием она ее обгладывала. Все были в восторге. То и дело кто-нибудь из ребятни подходил к ней и участливо спрашивал: «Вкусно, Фелиция, правда?» И она неизменно отвечала: «Да, да, спасибо, очень вкусный сухарик». Все так и покатывались со смеху. Мы хохотали так громко, что в конце концов, видно, вывели Фелицию из транса. Во всяком случае, она внезапно осознала, что делает. Озадаченно хлопая ресницами, посмотрела на нас, на свечу, потом снова на нас… «Но что я тут делаю?» — растерянно проговорила она, проведя рукой по лбу.

«Обжираешься свечками!» — хором воскликнули мы.

«Это я, я тебя заставила!» — объяснила Аннет, приплясывая от восторга.

Некоторое время Фелиция тупо смотрела на нее, а потом медленно двинулась вперед.

«Значит, это ты… Ты выставила меня на посмешище. Да, я что-то вспоминаю. Ну берегись, я сейчас тебя убью».

Она говорила очень тихо и спокойно, но Аннет внезапно отшатнулась и спряталась за моей спиной.

— Рауль! Спаси меня. Я ее боюсь.

— Фелиция, это же шутка! Только шутка!

— Мне не нравятся такие шутки, — мрачно сказала та. — Понятно? Не нравятся. Я тебя ненавижу. Всех вас ненавижу.

Потом она вдруг расплакалась и убежала в дом. Думаю, результаты эксперимента напугали Аннет. Во всяком случае, она никогда больше не пыталась повторить его. Но с того самого дня ее власть над Фелицией стала еще сильнее, неизмеримо сильнее. Теперь-то я понимаю, что Фелиция всегда ее ненавидела, но ничего не могла с собой поделать. Ее тянуло к Аннет, и она всюду ходила за ней как собачка.

Вскоре после этой истории мисс Слейтер удалось устроить меня на работу, и я появлялся в приюте уже только изредка, по праздникам. К намерению Аннет стать танцовщицей никто так и не отнесся всерьез, но с возрастом у нее проявился музыкальный слух и очень красивый голос, и мисс Слейтер позволила ей брать уроки пения.

Наша Аннет работала с таким самозабвением, что мисс Слейтер приходилось насильно заставлять ее хоть иногда отдыхать. Однажды она даже призвала на помощь меня. «Я знаю, Рауль, вам всегда нравилась Аннет. Убедите ее себя поберечь. В последнее время у нее появился какой-то нехороший кашель».

Вскоре дела заставили меня уехать далеко из тех мест. Я получил от Аннет два письма, и все. Последующие пять дет я провел за границей, а вернувшись в Париж, совершенно случайно набрел на театральную афишу с портретом Аннет Равели. Я тут же узнал ее и тем же вечером был в театре. Аннет пела на французском и итальянском, и пела изумительно. После концерта я зашел к ней в гримерку. Она сразу меня узнала.

«О! Рауль! — воскликнула она, протягивая мне свои изящные, холеные руки. — Вот здорово! Где ты пропадал все эти годы?»

Я, конечно, понимал, что вопрос этот чисто риторический и что в действительности моя жизнь ее нисколько не интересует.

«Видишь? — Она обвела рукой заваленную цветами комнату. — Я-таки добилась своего».

«Наша добрая мисс Слейтер, должно быть, страшно тобой гордится».

«Старушка-то? Да ты что! Она ведь, представь, прочила меня в консерваторию. Чтобы все было чинно и благородно. Но я артистка! И только здесь, на сцене варьете, я могу раскрыться полностью!»

Тут в гримерку вошел приятный — немолодой мужчина весьма аристократической наружности. По его поведению я понял, что это покровитель Аннет. Он все поглядывал на меня искоса, пока она не объяснила:

«Это же Рауль! Друг детства. В Париже проездом. Увидел мою афишу — et voila![26]»

Он сразу успокоился и стал исключительно учтив и любезен. Уже совершенно меня не стесняясь, достал браслет с рубинами и бриллиантами и защелкнул его на запястье Аннет. Почувствовав себя лишним, я поднялся, и Аннет, украдкой бросив мне торжествующий взгляд, шепнула: «Я сделала это. Видишь? Весь мир у моих ног».

Выходя, я слышал ее сухой отрывистый кашель. Я слишком хорошо знал, что это значит. Наследие ее чахоточной матери.

В следующий раз мы встретились только через два года. Она бежала от всех, укрывшись у мисс Слейтер. О карьере уже не могло идти и речи. Она буквально сгорала в огне чахотки. Врачи были бессильны.

О! Я никогда не забуду, какой увидел ее в последний раз. Она лежала в саду под каким-то жалким подобием навеса. На свежем воздухе ей было немного легче. Ее уже практически никогда не заносили в дом. На ее впалых щеках пылал румянец, глаза лихорадочно блестели. Она кашляла не переставая, но приветствовала меня таким отчаянно-бодрым тоном, что мне стало не по себе.

«Хорошо, что ты пришел, Рауль. Ты, наверное, уже знаешь, что они говорят? Что я, скорее всего, не поправлюсь? За моей спиной, естественно. Мне-то, конечно, они говорят другое. Так вот, Рауль, ты им не верь. Чтобы я вот так просто взяла и умерла? Когда меня ожидает долгая и прекрасная жизнь? Не бывать этому! Главное — не сдаваться… Все великие врачи это говорят. А я не из тех, кто так просто сдается. Я уже чувствую себя гораздо лучше. Несравнимо лучше, слышишь?»

Она даже приподнялась на локте, чтобы я лучше ее слышал, но тут же рухнула на подушки, сотрясаясь от жуткого кашля. Все ее хрупкое тело корчилось в судорогах.

«Кашель — это пустяки, — выговорила наконец она. — И то, что я харкаю кровью, меня тоже не пугает. Я еще сильно удивлю всех этих докторишек. Главное не падать духом. А я, Рауль, запомни, твердо намерена жить».

Все это было так грустно, мосье, так грустно… И в этот момент из дома вышла Фелиция Баулт, неся поднос со стаканом горячего молока. Она подала его Аннет и смотрела, как та пьет. На ее лице было написано выражение, которое врезалось мне в память. Это была какая-то смесь превосходства и мрачного удовлетворения.

Аннет тоже заметила этот взгляд и в ярости отшвырнула стакан. Он вдребезги разбился. «Вот! Видишь? Теперь она всегда на меня так смотрит! Радуется, что я умираю. Точно тебе говорю, все это страшно ее веселит. Она-то здорова как лошадь! Только подумай: она же ни разу — ну ни разу! — не болела за всю свою дурацкую жизнь. Ну почему все так несправедливо? На что этой идиотке такое крепкое тело?»

Фелиция молча наклонилась и принялась собирать осколки.

«Пусть себе болтает, — монотонно забубнила она. — Кому какой вред? Я девушка порядочная, да… Не то что некоторые. Скоро она попадет в огонь чистилища, а я христианка, так что я помолчу».

«Да ты меня ненавидишь! — выкрикнула Аннет. — Всегда ненавидела. Ха! Да только это тебе не поможет. Я всегда заставлю тебя делать то, что мне надо. Вот если я только прикажу, ты как миленькая будешь ползать передо мной на коленях».

«Ни за что», — неуверенно сказала Фелиция.

«Будешь-будешь. Потому что мне так хочется. На колени! Это я тебе велю — я, Аннет. На колени, Фелиция!»

И, представьте, Фелиция медленно опустилась на колени — прямо в траву. Ее руки были широко раскинуты, а лицо бессмысленно и безучастно. Аннет откинула голову и расхохоталась. Она все смеялась и смеялась, не в силах остановиться.

«Ты только взгляни на эту тупую рожу! Господи, ну и зрелище. Всё, Фелиция, поднимайся, спасибо. Можешь сколько угодно злиться. Я твоя хозяйка, и ты всегда будешь делать то, что я тебе прикажу».

Она без сил откинулась на подушки, а Фелиция медленно поднялась, подобрала с травы поднос и побрела прочь. У крыльца она оглянулась, и мне стало не по себе: столько боли было в ее глазах.

Когда Аннет умирала, меня рядом не было, но, как я понял, это было страшно. Она как безумная цеплялась за жизнь. «Я не умру, слышите? — хрипела она снова и снова. — Не умру. Я буду жить. Жить…» Мисс Слейтер рассказала мне все это, когда спустя полгода я приехал ее навестить.

«Бедный мой Рауль, — сказала она. — Вы ведь любили ее, правда?»

«Всегда, — ответил я. — Всегда! Но на что ей был такой недотепа? Прошу вас, не будем больше об этом. Ее уже нет. Хотя она была сама жизнь, — прелестная, ослепительная».

Мисс Слейтер, будучи женщиной деликатной, тут же заговорила о другом. В числе прочего о том, что последнее время ее сильно беспокоит Фелиция. Оказывается, с ней случилось нечто вроде нервного срыва, и с тех пор она вела себя как-то странно.

«Вы знали, — спросила мисс Слейтер, немного поколебавшись, — что она умеет играть на фортепьяно?»

Я не верил своим ушам. Фелиция — и фортепьяно! Я готов был поклясться, что она ни в жизнь не отличит одну ноту от другой!

«У нее, оказывается, способности, — продолжала мисс Слейтер. — Ничего не понимаю! Я всегда считала ее… Да что уж там! Вы, Рауль, сами знаете, что она всегда была недалекой».

Я молча кивнул.

«А теперь она временами делается такой странной… Не знаю, что и думать».

Через несколько минут я стоял на пороге общего зала и слушал, как играет Фелиция. Я узнал мелодию… Эту песню Аннет пела в Париже. Мне стало так грустно, мосье… И тут она внезапно бросила играть и обернулась. В ее глазах светились ум и насмешка. На какой-то миг мне показалось даже… Ну, не важно, что мне тогда показалось, мосье.

«Tiens![27] — воскликнула она. — Так это вы — мосье Рауль».

Очень сложно передать, как именно она это сказала. Аннет всегда звала меня просто Раулем, Фелиция же, когда мы все повзрослели, начала обращаться ко мне не иначе как «мосье Рауль». Только теперь она произнесла слово «мосье» как-то по-другому, точно такое чинное обращение по отношению ко мне вдруг показалось ей страшно забавным.

«Здравствуй, Фелиция, — выдавил я. — Ты сильно изменилась».

«Правда? — задумчиво протянула она. — Странно, очень странно. Однако не принимайте все так уж всерьез, Рауль… Нет, положительно, я буду звать вас просто Рауль — мы ведь все-таки друзья с самого детства. Жизнь создана для веселья. Давайте лучше поговорим об Аннет, отошедшей в лучший из миров. Или бедняжка угодила прямиком в чистилище? Вы как думаете?»

И она принялась что-то напевать. Мелодию я улавливал с трудом, но песня была — не французской!

«Фелиция! — воскликнул я. — Ты знаешь итальянский?»

«Что ж тут такого, Рауль? Вот никогда не приходило в голову, что я куда умнее, чем хочу казаться, а?»

Наверное, у меня: был страшно растерянный вид, потому что она взглянула на меня и расхохоталась.

«Ладно-ладно, Рауль, не мучайтесь. Я объясню. Просто я очень хорошая актриса, хоть никто этого и не подозревает. У меня много ролей, и каждую я исполняю с блеском».

Она снова рассмеялась и выбежала из зала, прежде чем я успел ее остановить.

Перед тем как уйти, я решил с ней попрощаться. Но она спала, устроившись в кресле, и громко храпела. Я стоял и рассматривал ее со странной смесью отвращения и любопытства. Неожиданно она вздрогнула и проснулась. На меня смотрели мутные, безжизненные глаза.

«Мосье Рауль», — сонно пробормотала она.

«Да, Фелиция. Я уезжаю. Сыграете мне что-нибудь на Прощание?»

«Я? Сыграю? Ну вот, мосье Рауль, вы опять надо мной смеетесь».

«Но как же? Вы ведь играли для меня утром».

Она покачала головой.

«Играла? Кто же будет учить игре на фортепьяно такую бедную девушку?»

Она помолчала, словно что-то обдумывая, и поманила меня ближе.

«Странные вещи творятся в этом доме, мосье Рауль. Кто-то двигает вещи, переставляет часы… Да-да, я знаю, что говорю. Это все она, мосье Рауль».

«Кто?» — спросил я с некоторой опаской.

«Аннет. Все она, проклятая. И при жизни меня мучила, и после смерти успокоиться не может. Приходит и мучает…»

Я внимательно посмотрел на Фелицию. Только теперь я осознал, что она в самой настоящей панике. Ее лицо было искажено страхом.

«Она злая. Злая, говорю я вам. Она крадет мой хлеб, мою одежду и даже мою душу».

Внезапно она вцепилась в мое пальто.

«Мне страшно, мосье Рауль. Страшно, говорю я вам! Я боюсь ее. Нет, не в ушах. Вот тут! — Она постучала по своему лбу. — Скоро она совсем меня выживет, и что я тогда буду делать? Что со мной тогда будет? Может, вы мне скажете?»

Ее голос сорвался на визг. В глазах застыл ужас загнанного животного… Неожиданно она лукаво улыбнулась, мигом превратившись в хитроватую крестьянку. Но что-то в этой улыбке заставило меня в испуге отшатнуться.

«Так вот, мосье Рауль, если до этого дойдет, я знаю что делать. У меня очень сильные руки, мосье Рауль, очень…»

До того я никак не обращал внимания на ее руки. Взглянув на них теперь, я невольно содрогнулся. Вздувшиеся вены, короткие мясистые пальцы… Все это говорило о чудовищной силе. Не могу передать, как нехорошо мне вдруг стало. Такие же руки, наверное, были у ее отца, задушившего свою жену.

…Это был последний раз, когда я видел Фелицию Баулт. Вскоре я уехал в Южную Америку и вернулся только через два года после ее смерти. Кое-что о ее жизни и внезапной смерти я прочел в газетах. Остальное — благодаря вам, мосье! — услышал сегодня. Фелиция-три и Фелиция-четыре, говорите? Что ж, она была прекрасной актрисой…

Поезд начал замедлять ход, и мужчина принялся застегивать пуговицы своего пальто.

— А как вы сами все это объясняете? — спросил адвокат, подавшись вперед.

— Не могу поверить, что… — начал было каноник Парфитт и смешался.

Доктор молчал, но не сводил глаз с Рауля Летардью.

— «Мой хлеб, мою одежду и мою душу», — весело напомнил тот, поднимаясь. — Я же говорил вам, мосье, что история Фелиции Баулт — это рассказ об Аннет Рэйвл. Вы не знали ее, мосье. Я знал. Она очень любила жизнь…

Уже взявшись за дверную ручку, он внезапно повернулся и, наклонившись, похлопал каноника Парфитта по плечу.

— Мосье доктор говорил недавно, что все это, — каноник поморщился от довольно чувствительного тычка в живот, — чье-то жилище. Скажите, мосье, а что бы вы сделали, обнаружив в своем доме вора? Пристрелили бы его, верно?

— Нет! — возмущенно вскричал каноник. — Только не я! И не в этой стране…

Последние слова, однако, прозвучали, когда дверь уже захлопнулась.

Священник, адвокат и врач остались втроем.

Цыганка

Макферлейн не раз примечал за своим приятелем Диком Карпентером непонятную неприязнь к цыганам. Причины ее он не знал. Но после того, как расстроилась помолвка Дика с Эстер Лоэс, тот стал менее замкнутым, а иногда даже пускался в откровения.

Макферлейн сам уже около года был помолвлен с младшей сестрой Эстер — Рэчел. Он знал обеих девушек с самого детства. Медлительный и осмотрительный по натуре, он долго не решался себе признаться в том, что детское личико Рэчел и ее честные карие глаза все больше притягивают его. Она, конечно, не такая красавица, как Эстер, нет! Но зато куда более искренняя и нежная! Да, дружба их началась, пожалуй, после помолвки Дика со старшей сестрой.

И вот теперь, всего через две недели, помолвка расстроилась, и Дик, простодушный Дик, тяжело это переживал. До сих пор его жизнь протекала гладко. Он выбрал хорошую профессию на флоте. Любовь к морю была у него в крови. Не склонный к глубоким размышлениям, очень простодушный и непосредственный, Дик чем-то напоминал викинга. Он принадлежал к той породе молчаливых юных англичан, которые предпочитают сдерживать свои эмоции, к тому же им крайне трудно облекать свои мысли в слова.

Макферлейн — суровый шотландец, в сердце которого таился романтизм его кельтских предков, молча курил, в то время как его друг беспомощно барахтался в потоке слов. Макферлейн понимал, что Дику надо выговориться. Но он думал, что речь пойдет совсем о другом. Однако имя Эстер Лоэс поначалу даже не упоминалось. Скорее, это был рассказ о детских страхах.

— Все началось с того сна, который я увидел в детстве. Обычный сон, какие часто снятся детям, — не какой-то кошмар. Понимаешь, она — эта цыганка — могла появиться в любом моем сне, даже хорошем, ну в тех, что дети называют хорошими, — с весельем, сластями, игрушками. Я мог веселиться до упаду, а потом вдруг почувствовать, что стоит мне поднять голову, и я увижу ее — как она стоит и смотрит на меня… И у нее такие печальные глаза, будто она знает обо мне что-то такое, что мне самому еще неизвестно… Не могу объяснить, почему это меня так пугало, но пугало, да еще как! Каждый раз! Я просыпался с криком, и моя старая нянька обычно говаривала: «Ну вот! Нашему молодому хозяину опять цыганка приснилась!»

— А тебя никогда не пугали настоящие цыганки?

— Да я никогда и не видел их — никогда в жизни. И вот однажды… Я разыскивал своего щенка. Он убежал. Я вышел через садовую калитку и направился по лесной тропинке. Знаешь, мы тогда жили в Новом лесу. Я оказался у опушки, где деревянный мостик над рекой. Около моста стояла цыганка! На голове — красный платок — точь-в-точь как во сне. И тут я испугался! Знаешь, она смотрела на меня… Так же, как во сне, будто знала обо мне что-то, чего не знал я, и жалела меня… Кивнув мне, она чуть слышно сказала: «Лучше бы тебе не ходить здесь». Не знаю почему, но я здорово струхнул. Я помчался мимо нее прямо на мостик. Наверное, он был непрочный. В общем, он рухнул, и я оказался в воде. Течение было таким сильным, что я чуть не утонул. Черт возьми, еле выплыл! В жизни не забуду. И я чувствовал, что все это из-за цыганки…

— Возможно, хотя она ведь предупреждала тебя?

— Считай, что так. — Дик помолчал, затем продолжил: — Я рассказал тебе об этом сне не потому, что он связан с тем, что случилось, — я даже думаю, никак не связан, — а потому, что с него-то все и началось. Теперь ты поймешь, что я подразумеваю под этим «цыганским наваждением». Начну с того первого вечера у Лоэсов. Я тогда только вернулся с западного побережья. Такое удивительное ощущение — я снова в Англии! Лоэсы — старые приятели моих родителей. Их девочек я не видел с тех пор, как мне было лет семь, хотя их младший брат Артур был моим закадычным другом, и после его смерти Эстер начала писать мне письма и высылать газеты. Какие веселые письма она писала! Они здорово помогали мне. Мне всегда хотелось отвечать ей такими же. Я ужасно радовался, что увижу ее. Даже странным казалось, что можно так радоваться встрече с девушкой, которую знаешь только по Письмам. Итак, я первым делом направился к Лоэсам. Когда я приехал, Эстер не было, ее ждали к вечеру. За ужином я сидел рядом с Рэчел, но всякий раз, когда я поднимал голову, меня охватывало странное ощущение. Как будто кто-то наблюдал за мной, и это беспокоило меня. И тогда я увидел ее…

— Увидел кого?

— Миссис Хаворт — вот о ней-то я и рассказываю. У Макферлейна чуть было не сорвалось: «Я-то думал, об Эстер Лоэс», но он сдержался, и Дик продолжал:

— Было в ней что-то отличное от других. Она сидела рядом со старым Лоэсом, очень грустная, с опущенной головой. Вокруг ее шеи был повязан вроде как тюлевый шарф. И по-моему, надорванный сзади, потому что время от времени он взвивался над ее головой как язычки пламени… Я спросил у Рэчел: «Кто эта женщина?.. Та, темноволосая, с красным шарфом». — «Вы имеете в виду Элистер Хаворт? — сказала Рэчел. — Да, шарф у нее действительно красный. Но сама она блондинка. Натуральная блондинка».

Знаешь, она действительно была блондинкой. С чудесными светлыми золотистыми волосами. Но в тот момент я готов был поклясться, что они темные… Странные штуки вытворяет иногда наше воображение. После ужина Рэчел представила нас друг другу, и мы бродили по саду. Мы говорили о переселении душ…

— Но это вовсе не в твоем духе, Дикки!

— Да, пожалуй. Помню, мы говорили о том, что, бывает, встречаешь человека впервые, а кажется, знаешь его давным-давно. Она еще сказала: «Вы имеете в виду влюбленных?..» Что-то странное было в том, как нежно и горячо она это произнесла. Это напомнило мне о чем-то, но о чем именно, я не мог вспомнить. Разговор продолжался, но вскоре старый Лоэс окликнул нас с террасы и сказал, что приехала Эстер и хочет меня видеть. Миссис Хаворт положила ладонь на мою руку и спросила: «Вы пойдете туда?» — «Конечно, — ответил я. — Пойдемте вместе». И тогда… тогда…

— Что?

— Конечно это покажется диким, но миссис Хаворт произнесла: «Лучше бы вам не ходить туда…» — Дик помолчал. — Она здорово напугала меня. Даже очень.

Я ведь потому и рассказал тебе о своем сне… Потому что, понимаешь, произнесла она это так же тихо, как та, другая, будто знала что-то обо мне, чего не знал я. Это не были слова женщины, которой хотелось бы остаться со мной в саду. Она сказала это как что-то обычное, очень печальным и добрым голосом. Как будто знала о каких-то последствиях… Наверное, я должен был ей что-то ответить, но я повернулся и почти бегом бросился к дому. Как будто там меня ждало спасение. Я понял, что с самого начала испытывал страх перед ней. И как же я был рад увидеть старину Лоэса! И Эстер!.. — Дик какое-то время молчал, а потом торопливо пробормотал: — Как только я увидел ее, мне все стало ясно. Я влюбился.

Макферлейн мгновенно представил Эстер Лоэс. Однажды он слышал, как о ней сказали: «Шесть футов и один дюйм библейских совершенств»[28]. «Прямо в точку», — подумал он, вспоминая ее необычный рост в сочетании со стройностью, мраморную белизну лица, изящный с горбинкой нос, черный блеск волос и глаз. Неудивительно, что Дикки, с его мальчишеским простодушием, был сражен. Сердце самого Макферлейна ни разу не забилось часто при виде Эстер, хотя он и признавал, что она очень красива.

— А затем, — продолжал Дик, — мы обручились.

— Как, сразу?

— Ну примерно через неделю. И еще две недели понадобилось, чтобы она поняла, насколько ей все это не нужно… — Он горько усмехнулся. — Итак, наступил последний вечер перед моим возвращением на корабль. Я шел из деревни через лес и тут увидел ее, миссис Хаворт то есть. В красном шотландском берете — знаешь, я прямо-таки вздрогнул! Я ведь рассказывал тебе о своем сне, так что ты поймешь… Некоторое время мы шли рядом. Мы не сказали ни слова, которого нельзя было бы не сказать при Эстер, понимаешь?

— Да? — Макферлейн с интересом взглянул на друга. Странно, зачем люди рассказывают о вещах, в которых сами еще до конца не разобрались!

— И когда я направился обратно к дому Эстер, миссис Хаворт остановила меня. Она сказала: «Скоро вы будете там. Лучше бы вам не спешить…» Вот теперь я уже знал, что меня ждет нечто ужасное, и… как только я вошел, Эстер встретила меня и сказала, что она передумала, и что ей все это ни к чему…

Макферлейн сочувственно хмыкнул.

— Ну и что же миссис Хаворт? — спросил он.

— Больше я ее не видел… До сегодняшнего вечера…

— Сегодняшнего?

— Да, когда был на приеме в клинике. Там осматривали мою ногу, я ее повредил, когда нас задела торпеда. И в последнее время немного меня беспокоила. Старый доктор посоветовал мне сделать операцию — совсем пустячную. Когда я выходил, то столкнулся с девушкой — в красной кофточке поверх халата. Она сказала: «Лучше бы вам не соглашаться на операцию…» Я пристально посмотрел на нее и понял, что это миссис Хаворт. Она прошла так быстро, что я не успел остановить ее. Я расспрашивал о миссис Хаворт у другой сестры. Но она ответила, что у них нет никого с такой фамилией… Странно…

— А ты уверен, что это была она?

— О да, понимаешь, она такая красивая… — Он помолчал и добавил: — Конечно, я пойду на операцию, но… но если я вдруг вытяну не ту карту…

— Что за ерунда!

— Конечно, чушь. Но все же я рад, что рассказал тебе обо всей этой цыганщине… Знаешь, было ведь еще что-то, если бы я только мог вспомнить…

Макферлейн поднимался по крутой, проложенной среди зарослей вереска дороге. Он повернул к воротам дома, стоявшего почти на вершине холма. Крепко стиснув зубы, он нажал на кнопку звонка.

— Миссис Хаворт дома?

— Да, сэр, я доложу.

Служанка оставила его в длинной узкой комнате, выходящей окнами на вересковую пустошь. Макферлейн слегка нахмурился. Не свалял ли он дурака, заявившись сюда?

Тут он вздрогнул. Где-то наверху запел низкий женский голос:

Цыганка, цыганка Живет на болоте…

Голос оборвался. Сердце Макферлейна учащенно забилось. Дверь отворилась.

Необычная, скандинавского типа красота миссис Хаворт поразила его. Несмотря на описание Дика, он представлял ее черноволосой цыганкой… Внезапно вспомнился тот особый тон, которым он сказал: «Понимаешь, она такая красивая…»

Классически-безукоризненная красота — большая редкость, и именно такой бесспорной красотой обладала Элистер Хаворт. Он даже потерял дар речи, затем, собравшись с духом, обратился к ней:

— Вы меня совсем не знаете. Ваш адрес я взял у Лоэсов. Я — друг Дикки Карпентера.

Какое-то время она пристально смотрела на него. Затем сказала:

— Я собиралась прогуляться — вглубь, к болоту. Пойдете со мной?

Она отворила дверь и вышла прямо на склон холма. Он последовал за ней. Здесь, в плетеном кресле, сидел, покуривая, неуклюжий простоватого вида человек.

— Мой муж! Морис, мы хотим пройтись к болоту. А потом мистер Макферлейн пообедает с нами. Вы не против, мистер Макферлейн?

— Спасибо, не против.

Он взбирался вслед за ней по холму и, глядя на ее изящную фигурку, подумал: «О Боже, ну как она могла выйти замуж за такого?..»

Элистер направилась к груде камней.

— Давайте присядем. И вы расскажете мне все, что хотели.

— А вы знаете, о чем?

— У меня нюх на дурные вести. Случилось какое-то несчастье, да? Что-нибудь с Дики?

— У него была операция — в целом она прошла удачно. Но, видно, у него было слабое сердце. Он не выдержал наркоза.

Что он ожидал увидеть на ее лице, он и сам толком не знал, но только не этот взгляд, полный отчаянной усталости. Он услышал, как она прошептала: «Опять ждать, долго, так долго…»

Она взглянула на него.

— Да, вы что-то хотели сказать?

— Только это. Кто-то предостерегал его, какая-то медсестра. Он думал, что это были вы. Это правда?

Она покачала головой:

— Нет, не я. Но у меня есть кузина — она работает медсестрой. Нас иногда путают. Наверное, так все и било. — Она снова взглянула на него. — Но это совсем не важно, ведь так?

Вдруг глаза ее широко раскрылись. Она глубоко вздохнула.

— Ах, — сказала она, — ах, как странно! Вы не понимаете…

Макферлейн был озадачен. Она продолжала смотреть да него.

— Я думала, вы поняли… Вы должны были… Мне кажется, что вы тоже обладаете этим…

— Чем этим?

— Даром, проклятьем… назовите как угодно. Я верю, что вы тоже можете… Посмотрите внимательно вот на эту ложбинку в камне? Ни о чем не думайте, просто смотрите… Ага! — Она заметила, как он вздрогнул. — Ну, видели что-нибудь?

— Должно быть, померещилось. Мне показалось, что она наполнилась кровью.

Она кивнула.

— Я знала, что вы увидите. Когда-то давно на этом месте солнцепоклонники приносили жертвы. И я знала об этом еще до того, как мне рассказали. Временами я чувствую, что именно они ощущали, как будто я была там сама… И подхожу я к этому месту с таким чувством, словно возвращаюсь в свой дом… В общем-то, вполне объяснимо, почему я обладаю даром. Я из семейства Фергюссон. В нашей семье это было всегда… то, что называют ясновидением. И моя мать была медиумом, пока не вышла замуж. Ее звали Кристина. Она была довольно известна среди людей, увлекающихся спиритизмом.

— Под словом «дар» вы понимаете способность предугадывать?

— Ну да, видеть прошлое или будущее, все равно. Например, я поняла, что вы удивлены, почему я замужем за Морисом. О да, вы были удивлены! Но это просто: я всегда чувствовала, что над ним тяготеет злой рок. Мне хотелось спасти его… Это чувство присуще многим женщинам. С моим даром я могла бы предотвратить… если кто-то вообще может… Я не смогла помочь Дикки… Но Дикки и не смог бы понять… Он испугался. Он был слишком молод.

— Двадцать два.

— А мне тридцать. Но не в этом дело. Люди могут быть разделены очень многим — например пространством… но если они разделены временными рамками — понимания между ними не будет никогда… — Она замолчала, глубоко задумавшись.

Низкий звук гонга позвал их на ленч.

За столом Макферлейн наблюдал за Морисом Хавортом. Несомненно, тот безумно любил жену. Его глаза светились прямо-таки собачьей преданностью. Макферлейн отметил и ее нежное, почти материнское отношение к мужу. После трапезы он сразу поднялся.

— Я решил побыть здесь денек-другой. Остановлюсь внизу, в гостинице. Вы позволите мне еще раз навестить вас? Может быть, завтра?

— Да, конечно, только…

— Что?

Она быстро провела рукой по глазам.

— Не знаю… Мне вдруг подумалось, что мы не встретимся больше… Вот и все… Прощайте.

Он медленно спускался по дороге. Вопреки собственному разуму, он чувствовал, будто холодная рука медленно сжимает его сердце. Конечно, в ее словах не было ничего такого… но все же…

Автомобиль выскочил из-за угла абсолютно внезапно. Макферлейн успел прижаться к изгороди… и очень вовремя. Внезапная бледность покрыла его лицо.

«О Господи, нервы ни к черту!» — пробормотал Макферлейн, проснувшись на следующее утро. Он скрупулезно припомнил все происшествия минувшего вечера. Автомобиль, спуск к гостинице, неожиданный туман, из-за которого чуть не сбился с пути, зная при этом, что совсем рядом — опасное болото. Потом угольное ведерко, упавшее из окна, и тяжелый запах гари ночью от тлеющего на ковре уголька. Ну и что? Ничего особенного! Совсем ничего особенного… если бы не ее слова и не эта глубокая непонятная внутренняя убежденность, что она заранее знала…

С внезапной тревогой он отбросил одеяло. Надо срочно пойти и увидеть ее! И только так избавиться от наваждения! Избавиться… если… он сумеет дойти. Господи, ну что за глупость!

Он едва притронулся к завтраку. И в десять утра уже поднимался по дороге. В десять тридцать он уже нажимал кнопку звонка. Только теперь он позволил себе вздохнуть с облегчением.

— Миссис Хаворт дома?

Дверь ему открыла все та же пожилая женщина. Но он едва ее узнал — на ней лица не было, видно, случилось какое-то несчастье.

— Ах, сэр! Ах, сэр, вы разве не слышали?!

— Не слышал чего?

— Миссис Элистер, наша козочка… Это все тоник. Каждый раз она пила его на ночь. Бедный капитан вне себя от горя, он чуть с ума не сошел. Он перепутал бутылки в темноте… Послали за доктором, но было уже поздно…

Макферлейну тут же вспомнились слова: «Я всегда чувствовала, что над ним тяготеет злой рок. Мне хотелось спасти его… если кто-то вообще может…» Да, но разве можно обмануть судьбу! Ирония судьбы — трагедия пришла оттуда, откуда, казалось, ждали спасения…

Служанка продолжала:

— Моя милая козочка! Такая добрая и ласковая, вечно она за все переживала. Не могла спокойно смотреть, как кто-то страдает. — Потом помолчала и добавила: — Вы подниметесь наверх — взглянуть на нее, сэр? По тому, как она говорила, я поняла, что вы давно ее знаете… Она сказала, очень давно…

Макферлейн поднялся вслед за ней по лестнице, через гостиную, где еще вчера пел низкий женский голос, в другую комнату с цветными витражами в окнах. Красный отсвет падал на голову покойной… Цыганка с красным платком на голове… «Чушь какая, опять разыгрались нервы!» И он долго еще смотрел на Элистер Хаворт — в последний раз.

— Сэр, вас спрашивает какая-то леди.

— Что? — Макферлейн отрешенно посмотрел на хозяйку гостиницы. — О простите, миссис Роуз, мне почудились призраки.

— Только почудились, сэр? Я знаю, на болоте с наступлением сумерек можно увидеть диковинные вещи. Там и дама в белом, и чертов кузнец, и моряк с цыганкой…

— Как вы сказали? Моряк с цыганкой?

— Так говорят, сэр. Эту историю рассказывали еще в дни моей юности. Они любили друг друга, много лет назад… Но уж давненько их здесь не видели.

— Не видели? Хотелось бы знать, появятся ли они когда-нибудь снова…

— О Боже, о чем вы говорите, сэр! Да, а как же с молодой леди?

— Какой еще молодой леди?

— Да той, что ждет вас. В гостиной. Она представилась как мисс Лоэс.

— О!

Рэчел! Его охватило странное чувство — будто пространство вокруг вмиг стало другим. Будто до этого он общался с другим миром! Он забыл о Рэчел — Рэчел, принадлежавшей только этой жизни… И снова — эта удивительная смена пространства и возвращение в мир привычных измерений — в трехмерное пространство.

Он распахнул дверь гостиной. Рэчел с ее честными карими глазами! И внезапно, как это бывает у только что проснувшегося человека, его охватила теплая волна радости от соприкосновения с реальным миром. Он был жив, жив! «Вот она, настоящая жизнь! Только одна она и есть — настоящая», — подумал он.

— Рэчел! — произнес Макферлейн и, наклонившись, поцеловал ее в губы.

Лампа

Вне всяких сомнений, это был старый дом. И вообще, от всей площади, где он стоял, веяло той назидательной величественной старостью, которая столь характерна для городов со своей епархией. Но дом номер 19 производил впечатление старейшины среди старцев. Он отличался поистине патриархальной внушительностью, возвышаясь серой громадой над остальными — самый надменный и самый холодный среди этих угрюмых особняков. Суровый и неприступный, с печатью того особого запустения, присущего домам, в которых подолгу не жили, он напоминал господина в окружении своих вассалов.

В любом другом городе его бы непременно нарекли «обителью призраков», но жители Вейминстера очень уж не жаловали привидений, делая исключение разве что для предков графских семейств. Так что дом номер 19 никогда не входил в реестр «домов с привидениями». Тем не менее уже не один год на нем висела табличка: «Сдается внаем; продается».

Миссис Ланкастер с одобрением оглядела дом. Разговорчивый агент по продаже недвижимости, с которым она приехала, был в отличном настроении, предвкушая, как он наконец-то сбагрит «номер 19». Он вставил ключ в замок, не прекращая нахваливать товар.

— Как долго дом оставался пустым? — осведомилась миссис Ланкастер, довольно бесцеремонно оборвав его излияния.

Мистер Рэддиш (из фирмы «Рэддиш и Фолпоу») несколько смутился.

— И… э… некоторое время, — промямлил он осторожно.

— Так я и предполагала, — сухо проговорила миссис Ланкастер.

Тускло освещенный холл был пронизан прямо-таки могильным холодом. Женщина более впечатлительная почувствовала бы трепет, но только не энергичная и практичная миссис Ланкастер. Она была высокого роста, с темно-каштановыми, чуть тронутыми сединой волосами и холодными голубыми глазами.

Она обошла весь дом — от чердака до подвала — время от времени задавая каверзные вопросы. Завершив осмотр, миссис Ланкастер и ее провожатый вернулись в большую гостиную, окна которой выходили на площадь. Она пытливо посмотрела на агента.

— Так что все-таки с этим домом?

Мистер Рэддиш был застигнут врасплох.

— Без мебели дом всегда выглядит несколько мрачноватым, — попытался выкрутиться он.

— Чепуха, — отрезала миссис Ланкастер. — И все-таки, почему такая смехотворная цена — за целый особняк! Должны же быть какие-то причины… Видимо, тут обитают призраки.

Мистер Рэддиш нервно повел головой, но ничего не сказал. Миссис Ланкастер снова пытливо на него посмотрела.

— Естественно, все это чушь. Лично я не верю во все эти привидения и прочую нечисть, но вот что касается слуг… все они такие трусливые и суеверные. Я настоятельно прошу вас сообщить мне, что за существо сюда является.

— И… э… я действительно не знаю.

— Но вы обязаны знать, — сказала его клиентка. — Я не могу арендовать этот дом, как следует обо всем не разузнав. Что здесь произошло? Убийство?

— О нет! — воскликнул мистер Рэддиш, потрясенный самой мыслью о чем-либо подобном в столь респектабельном месте. — Это… это всего лишь ребенок.

— Ребенок?

— Да.

— Я только в общих чертах знаю эту историю, — продолжал он неохотно. — Конечно, существуют различные версии… Лично я слышал, что лет тридцать назад дом купил некий мистер Уильямс. Он не держал прислугу и редко выходил на улицу. Друзей у него тоже не было, и поэтому о нем практически ничего нельзя было узнать. У него имелся ребенок — маленький мальчик. Прожив здесь два месяца, мистер Уильямс отправился в Лондон, и там он сразу попал под пристальное внимание полиции. Совершил ли он какое-то преступление — не знаю. Но, видимо, дело было настолько серьезным, что он предпочел застрелиться. Таким образом сын его остался один. У него был какой-то запас пищи. Так день за днем мальчик ждал возвращения отца. Должно быть, тот строго-настрого запретил ему выходить из дома и с кем-либо общаться. Малыш был весьма болезненным и робким и даже не помышлял о том, чтобы ослушаться отцовского приказа.

Мистер Рэддиш сделал паузу.

— И… э… ребенок умер от голода, — заключил он таким тоном, будто речь шла всего лишь о перемене погоды.

— И его призрак теперь разгуливает по дому? — спросила миссис Ланкастер.

— Нет-нет, — поспешил успокоить ее мистер Рэддиш. — Никогда его не видел. Говорят только, что… Сомнительно, конечно, но горожане уверяют, будто из дома доносится иногда плач — детский плач…

Миссис Ланкастер, выслушав его, двинулась к выходу.

— Мне здесь очень понравилось, — сказала она. — Ничего лучшего за такую цену я не найду. Я еще раз все обдумаю и сообщу вам о своем решении.

— Он действительно выглядит очень приветливым, верно, папа?

Миссис Ланкастер с явным удовольствием осматривала свои новые владения. Яркие коврики, тщательно отполированная мебель и множество нарядных безделушек совершенно преобразили мрачные комнаты.

Миссис Ланкастер обращалась к сухощавому, чуть сгорбленному старику с утонченным отрешенным лицом. Мечтательно-рассеянный мистер Уинберн совсем не был похож на свою рассудительную и на редкость практичную дочь.

— Да, — ответил он с улыбкой, — не одно привидение, должно быть, гостило в этом доме.

— Папа, не болтай ерунду. Хотя бы сегодня, в первый день.

Мистер Уинберн снова улыбнулся.

— Ну хорошо-хорошо, моя дорогая, так и договоримся: никаких привидений.

— И, пожалуйста, — продолжала миссис Ланкастер, — не говори ничего Джеффу. Он такой впечатлительный…

Речь шла о маленьком сыне миссис Ланкастер, соответственно, внуке мистера Уинберна. А отца у него не было — муж миссис Ланкастер недавно умер.

Снаружи зашелестел дождь, тихонько постукивая по оконным стеклам: кап-кап, шур-шур.

— Послушай, — сказал мистер Уинберн, — очень похоже на шаги?

— Больше похоже на дождь — сказала миссис Ланкастер с улыбкой.

— Но это… это чьи-то шаги! — воскликнул ее отец, снова прислушиваясь.

Миссис Ланкастер громко расхохоталась.

Старому джентльмену ничего не оставалось, как тоже рассмеяться. Они пили чай в холле, и мистер Уинберн сидел спиной к лестнице. Но теперь он даже развернул свой стул так, чтобы видеть лестницу.

По ней как раз спускался маленький Джеффри, спускался не по-детски медленно, явно испытывая благоговейный трепет к этому таинственному дому. Одолев наконец все ступеньки — а они были из гладко отполированного дуба и без ковровой дорожки, — он остановился рядом с матерью. Мистер Уинберн слегка вздрогнул. В то время как его внук уже шел по полу, он отчетливо услышал звук других шагов — на ступенях. Причем это были шаги человека, которому идти очень трудно, и он еле волочит ноги. Мистер Уинберн скептически пожал плечами. «Дождь, конечно, дождь», — подумал он.

— Бисквитное печенье, — мечтательно произнес Джефф, не сводя глаз со столь аппетитного объекта. Миссис Ланкастер поспешила придвинуть вазочку с печеньем к его чашке.

— Ну, сынок, как тебе шли новый дом?

— Здоровский! — ответил Джеффри с набитым ртом. — То, что надо.

Сделав это заявление, которое, несомненно, означало наивысшую похвалу, он замолчал, сосредоточившись на том, чтобы поскорее умять печенье. Проглотив, не разжевывая, последний кусок, он разразился речью:

— Ой, мамочка! Джейн говорит, здесь есть чердак. Можно я туда полезу, прямо сейчас, а? Там, наверное, есть потайная дверь. Джейн говорит, что нет, а я думаю, есть. Трубы там точно будут, трубы с водой — можно я с ними поиграю? И еще — можно мне посмотреть паро… паровой котел? — он с такой мечтательной растяжечкой произнес это слово, что его дедушке стало даже немного не по себе. Потому что этот безоглядный детский восторг вызвал в его воображении лишь омерзительное воспоминание о едва теплой воде в ванне и кипах счетов от водопроводчиков.

— Чердаком мы займемся завтра, малыш. А сейчас неси-ка сюда свои кубики. Из них можно построить замечательный дом или паровоз.

— Не хочу строить паровод.

— Паровоз, — поправил его дед.

— Ни паровоз не хочу, ни дом.

— Тогда построй паровой котел, — тут же нашелся мистер Уинберн.

Джеффри просиял.

— Вместе с трубами?

— Да, побольше труб.

Джеффри, счастливый, побежал за кубиками.

Дождь за окном все не унимался. Мистер Уинберн снова напряг слух. Ну конечно же это был шум дождя! Но до чего же похож на шарканье…

Ночью ему приснился странный сон. Будто он гуляет по городу, по большому городу. Но на улицах почему-то только дети, толпы детей, и ни одного взрослого. Мистеру Уинберну снилось, что все они ринулись к нему, чуть ли не в один голос крича: «Ты привел его?!» И там, во сне, он понял, о ком речь, и печально покачал головой. Тогда дети с горькими рыданьями разбежались.

…В этот момент он проснулся, но рыдания все еще звучали в его ушах. Через пару минут он окончательно стряхнул с себя сон, но плач не утихал. Мистер Уинберн вспомнил, что спальня Джеффри этажом ниже, тогда как эти надрывающие душу детские рыдания доносились сверху. Он сел и чиркнул спичкой. Рыдания сразу прекратились.

Мистер Уинберн не стал рассказывать дочери про свой сон и про его продолжение, хотя был убежден, что ему вовсе не почудилось и что действительно кто-то плакал. Чуть позже, днем, он услышал это снова. Ветер завывал в камине, но эти тихие стоны и всхлипывания, различимые в завываньях, могло издавать только живое существо — это был плач ребенка, горький и безнадежный.

Он обнаружил также, что этот плач слышал не только она. Случайно услышал, как горничная говорила кухарке: — Нянька-то совсем, видать, измучила мистера Джеффри, он «так утром плакал, аж сердце обрывалось». Однако за завтраком Джефф был очень весел и бодр, равно как и во время ленча. Мистер Уинберн больше не сомневался: то плакал другой ребенок, чьи слабые шаркающие шажки он то и дело слышал.

Одна миссис Ланкастер ничего не слышала. Ее уши, вероятно, были так устроены, что просто не могли улавливать звуки из другого мира.

Тем не менее однажды и она испытала потрясение.

— Мамочка, — сказал Джефф жалобно, — позволь мне играть с тем маленьким мальчиком.

Миссис Ланкастер, писавшая какое-то письмо, с улыбкой посмотрела на сына.

— С каким мальчиком, сынок?

— Я не знаю, как его зовут. Он был на чердаке, сидел на полу и плакал, а когда увидел меня, убежал. По-моему, — Джефф слегка усмехнулся, — он испугался, совсем как маленький, и потом, когда я играл в детской в кубики, он стоял в дверях и смотрел, как я строю. Он… он совсем один и, наверное, хотел поиграть со мной. Я сказал: «Давай построим паровод», но он не сказал ничего, только посмотрел как… как если бы увидел много шоколадок, а его мама не велела их трогать. — Джефф тяжко вздохнул, очевидно, припомнив нечто подобное. — Я спросил Джейн, что это за мальчик, и сказал ей, что хочу поиграть с ним, а она сказала, что тут нет никаких мальчиков и что обманывать нехорошо. Я больше не люблю Джейн.

Миссис Ланкастер резко отодвинула стул и встала.

— Джейн права. Не было никакого мальчика.

— Но я видел его. Ну мамочка, разреши мне с ним поиграть. Он такой грустный, ему, наверное, очень скучно… Я очень хочу, чтобы он стал веселым.

Миссис Ланкастер собралась было что-то сказать, но ее отец покачал головой.

— Джефф, — проговорил он очень мягко, — этот бедный маленький мальчик очень одинок, и, возможно, ты сумеешь как-нибудь его подбодрить. А уж как — это ты придумай сам… Считай, что я загадал тебе загадку — ты меня понял?

— Потому что я уже большой и должен сделать это само… самостоятельно, вот…

— Да, потому, что ты уже взрослый мальчик.

Как только Джефф вышел из комнаты, миссис Ланкастер с досадой выпалила:

— Папа, как ты можешь! Как можно поощрять эти фантазии, чтобы он и дальше верил во всякие нелепые выдумки прислуги!

— Никто из слуг ему ничего не рассказывал, — мягко возразил старый джентльмен. — Он видел, а я слышал и, вероятно, мог бы и увидеть, если бы был в его возрасте.

— Но это же полная чепуха! Почему я ничего не видела и не слышала?

Мистер Уинберн улыбнулся загадочной и немного усталой улыбкой, но не ответил.

— Почему? — повторила его дочь. — И почему ты призывал его помочь этому… этому существу? Ведь это невозможно.

Старик бросил на нее задумчивый взгляд.

— Почему невозможно? Ты не помнишь эти слова:

Какая лампа дарит яркий свет Тем детям, что бредут во тьме? «Слепая вера»,— Небеса в ответ.

У Джеффри есть эта Слепая Вера. Как у всех детей. Становясь старше, мы теряем ее — просто отбрасываем как ненужную вещь. Иногда, когда мы становимся совсем старыми, слабый отблеск возвращается к нам, но ярче всего волшебная лампа сияет в детстве. Вот почему, я думаю, Джефф сумеет помочь этому мальчику.

— Я ничего не понимаю, — растерянно прошептала миссис Ланкастер.

— Я-то сам ничем помочь не могу. Тот… тот ребенок в беде, он мечтает, чтобы его освободили. Но как это сделать? Я не знаю. Ужасно даже думать об этом — о том, что он так страдает.

Через месяц после этого разговора Джеффри серьезно заболел. Восточный ветер был суровым, а он не отличался крепким здоровьем. Доктор сокрушенно покачал головой и объявил, что случай весьма непростой. Мистеру Уинберну он откровенно сказал, что надежды никакой.

— Он не выживет. Ни при каких обстоятельствах. У него очень плохие легкие, и болезнь запущена.

…А миссис Ланкастер, когда ухаживала за Джеффом, убедилась в том, что другой ребенок все же существовал.

Сначала она не могла отличить всхлипывания от звуков ветра, но постепенно они становились все более отчетливыми и… реальными. Наконец она стала явственно слышать их даже в минуты затишья — рыданья ребенка, печальные, безнадежные, разрывающие сердце.

Джеффу становилось все хуже, и в бреду он твердил о «маленьком мальчике». «Я хочу помочь ему выбраться. Я это сделаю!» — вскрикивал он.

Вслед за бредом наступала апатия, и он забывался сном. Джеффри тяжело дышал и ни на минуту не открывал глаз. Ничего нельзя было сделать, только ждать и надеяться.

Однажды ночь выдалась ясная и тихая, без единого дуновения ветра. Вдруг Джеффри пошевельнулся, веки его поднялись, но смотрел он не на мать, а на распахнутую дверь. Он пытался что-то сказать, и она наклонилась, чтобы хоть что-то разобрать.

— Хорошо, я иду, — с усилием прошептал он и снова впал в забытье.

Миссис Ланкастер охватил ужас. Она кинулась к отцу. Где-то поблизости смеялся тот, другой ребенок. Его звонкий ликующий смех эхом пронесся по комнате.

— Мне страшно, страшно, — простонала несчастная мать.

Мистер Уинберн обнял ее за плечи, защищая… Внезапный порыв ветра заставил их обоих вздрогнуть, и тут же снова наступила тишина.

Смех больше не звучал, но теперь к ним стал приближаться слабый звук, почти неуловимый, однако постепенно он нарастал — и вскоре они смогли отчетливо различить шаги. Шаги, которые сразу же начали удаляться.

Шур-шур, шур-шур — слышалось хорошо знакомое шарканье маленьких ножек. Однако — да-да! — теперь к нему присоединились другие шаги — легкие и упругие. Дружный топот по ступенькам. Все ниже и ниже — к парадной двери. Шур-шур, топ-топ… Дружно бегут невидимые маленькие ножки.

Миссис Ланкастер взглянула на отца обезумевшими глазами.

— Их — двое… двое!

Ее лицо сделалось серым от ужасного предчувствия… Она метнулась в сторону кроватки, но мистер Уинберн мягко удержал ее.

— Ну-ну, — сказал он тихо.

Шур-шур, топ-топ — все слабее, слабее…

И — полная тишина.

Когда боги смеются

— …И, конечно, исключить любые волнения и нагрузки, — сказал доктор Мейнел, как всегда в таких случаях говорят врачи.

Миссис Хартер, как и все те, кому доводилось слышать от врачей эту, в сущности, бессмысленную фразу, погрузилась в задумчивость, явно расстроенная.

— Наблюдается легкая сердечная недостаточность, — поспешно проговорил врач, — но это совсем не опасно. Уверяю вас. И все же, — продолжал он, — лучше бы сделать в доме лифт. Что вы на это скажете?

Миссис Хартер еще больше помрачнела.

Доктор Мейнел был, напротив, доволен собой. Он вообще любил иметь дело с богатыми пациентами, ибо тут, что-то рекомендуя, он мог дать волю своему воображению.

— Да, лифт, — повторил доктор Мейнел, пытаясь придумать что-нибудь еще более обескураживающее, но ничего придумать не смог. — Так мы исключим чрезмерные нагрузки. Вам полезны ежедневные прогулки — но никаких подъемов. И побольше развлечений. Нельзя замыкаться на своей болезни.

В разговоре с племянником старушки Чарлзом Риджвеем доктор высказался более ясно.

— Поймите меня правильно, — сказал он. — Ваша тетя может прожить долгие годы, возможно, так оно и будет. Но какой-нибудь шок или эмоциональное возбуждение могут сразу же убить ее! — Он прищелкнул пальцами. — Она должна вести очень размеренную жизнь. Никаких нагрузок, никакого переутомления. И уж конечно, ей противопоказаны отрицательные эмоции. Ее необходимо отвлекать от печальных мыслей.

— Отвлекать, — задумчиво повторил Чарлз Риджвей.

Чарлз был вдумчивым юношей. К тому же он был предприимчивым юношей, который не привык отступать перед трудностями.

В тот же вечер он предложил установить в доме радио.

Миссис Хартер, и без того расстроенная перспективой установки в доме лифта, всячески сопротивлялась его затее. Но Чарлз был непреклонен.

— Не нравятся мне эти новомодные штучки, — жалобно причитала миссис Хартер. — Видишь ли, там ведь волны… электрические волны. Они могут на меня плохо подействовать.

Чарлз мягко и чуть назидательным тоном стал ее переубеждать, доказывая всю абсурдность ее страхов.

Миссис Хартер ничего не знала об обсуждаемом предмете, но, поскольку отказываться от своего мнения было не в ее характере, она никак не соглашалась.

— Ох уж это электричество, — боязливо пробормотала она. — Ты можешь говорить что угодно, Чарлз, но ведь многие люди действительно ощущают электричество. У меня перед грозой всегда дикие головные боли. — И она торжествующе кивнула головой.

Чарлз был терпелив и не менее упрям, чем его тетушка.

— Милая тетя Мэри, — сказал он. — Позвольте разъяснить вам суть дела.

И он прочел ей целую лекцию. Об электронных трубках, эмиттерах, усилителях, высоких и низких частотах, о транзисторах и конденсаторах.

Миссис Хартер захлестнул поток незнакомых и непонятных слов, и она сдалась.

— Ну, конечно, Чарлз, — бормотала она, — если ты действительно считаешь…

— Моя дорогая тетя Мэри, — с жаром продолжил Чарлз, — это то, что вам нужно. Это спасет вас от хандры и вообще взбодрит.

Вскоре был установлен лифт, предписанный доктором Мейнелом, и это чуть не отправило бедную леди на тот свет, поскольку она, как и все старушки, очень боялась появления в доме посторонних, которые, как ей казалось, только и норовят украсть фамильное серебро.

Вслед за лифтом появилось и радио. И миссис Хартер оставалось только созерцать этот, по ее мнению, отвратительный предмет — огромный нелепый ящик с кнопками и ручками.

Потребовался весь энтузиазм Чарлза, чтобы заставить ее смириться с приобретением. Зато сам он, с азартом крутя ручки и разглагольствуя, был в своей стихии.

Миссис Хартер тихо сидела в кресле с высокой спинкой и вежливо внимала племяннику, в глубине души оставаясь при своем мнении: все эти новомодные штучки — абсолютная чушь.

— Слышите, тетя Мэри, мы поймали Берлин! Разве это не замечательно? Вы слышите диктора?

— Я не слышу ничего, кроме шума и треска, — отвечала миссис Хартер.

Чарлз продолжал крутить ручки.

— Брюссель, — радостно провозгласил он.

— Неужели? — равнодушно проговорила его тетя.

Чарлз снова начал крутить ручку, и в комнате раздался жуткий вой.

— Теперь мы, должно быть, попали на псарню, — заметила миссис Хартер. Она всегда была остра на язык.

— Ха-ха, — рассмеялся Чарлз, — раз вы шутите, тетя Мэри, значит, все в порядке.

Миссис Хартер не могла не улыбнуться. Она была очень привязана к Чарлзу. Несколько лет с ней жила племянница, Мириам Хартер. Она собиралась сделать ее своей наследницей. Но Мириам в конце концов разочаровала миссис Хартер. Очень уж она была нетерпелива и явно тяготилась обществом друзей миссис Хартер. К тому же, как любила повторять миссис Хартер, «она вечно где-то болталась». В итоге связалась с молодым человеком, которого ее тетя никак не могла одобрить. Мириам была возвращена матери с короткой запиской, как некачественный товар. Она вышла замуж за своего молодого человека, и миссис Хартер обычно посылала ей в подарок на Рождество носовые платки или салфетки.

Разочаровавшись в племянницах, миссис Хартер стала присматриваться к племянникам. Чарлз понравился ей с самого начала. Он всегда был так внимателен и слушал воспоминания о ее молодости с неподдельным интересом. В этом отношении он был прямой противоположностью Мириам Хартер, которая явно тяготилась этими рассказами и не скрывала этого. Чарлз никогда ничем не тяготился, всегда был в хорошем настроении, всегда весел. И он раз по пять на дню повторял, какая она чудесная старушка.

Будучи вполне удовлетворенной своим новым приобретением, миссис Хартер написала адвокату, чтобы он подготовил новое завещание. Оно было прислано, миссис Хартер его одобрила и подписала.

Даже появление радиоприемника вскоре было прощено, а в глубине души миссис Хартер была даже благодарна ему за это.

Только поначалу миссис Хартер была против приемника, потом она им заинтересовалась и спустя какое-то время уже буквально от него не отходила, пытаясь поймать ту или Иную волну. В отсутствие Чарлза он доставлял старушке огромное удовольствие. Вся беда в том, что Чарлз никогда не мог от начала до конца слушать какую-нибудь передачу. Миссис Хартер, с удовольствием устроившись поудобнее в своем кресле, могла наслаждаться каким-нибудь симфоническим концертом, или лекцией о Лукреции Борджиа[29], или рассказом о животных. Но Чарлза подобные передачи не устраивали. Тихое звучание то и дело прерывалось треском и писком — это он увлеченно пытался поймать какую-нибудь иностранную станцию. Зато, когда Чарлз ужинал у друзей, миссис Хартер блаженствовала. Она усаживалась в свое кресло с высокой спинкой и слушала вечернюю программу.

Прошло, наверное, месяца три с момента появления в доме радио, когда произошло первое странное событие. Миссис Хартер была дома одна. Чарлз играл у друзей в бридж.

В вечерней программе был концерт старинных шотландских баллад. Всемирно известная певица исполняла «Анни Лори»[30], и вдруг на самой середине песни произошло нечто странное. Раздался щелчок, песня неожиданно прервалась, из приемника послышались писк и треск, затем и они исчезли. Наступила тишина, а потом раздалось чуть различимое шипение.

У миссис Хартер, почему-то сложилось впечатление, что звук шел откуда-то очень издалека… А потом ясно и отчетливо зазвучал голос, мужской, с легким ирландским акцентом:

— Мэри… ты слышишь меня, Мэри? Это говорит Патрик… Я скоро приду за тобой. Ты ведь будешь готова, Мэри?

И тут же звуки «Анни Лори» снова заполнили комнату.

Миссис Хартер буквально окаменела, руки ее вцепились в подлокотники. Может, она грезила? Патрик? Это был голос Патрика! Голос Патрика вот в этой комнате, он разговаривал с ней. Нет, это — сон или, возможно, какая-то галлюцинация. Должно быть, она немного задремала. Как странно, что во сне ее муж разговаривал с ней по радио. Это ее немного напугало. Что он сказал?

«Я скоро приду за тобой. Ты ведь будешь готова, Мэри?»

Было ли это… могло ли это быть предчувствием? Сердечная недостаточность. Да, ее сердце. В конце концов, она ведь уже не молода.

— Предупреждение — вот что это было, — сказала миссис Хартер, с трудом вставая с кресла и чувствуя сильную боль в области сердца. Затем она добавила: — А сколько денег зря выброшено на этот лифт.

Она никому ничего не сказала, но следующие два дня была весьма задумчива и озабочена.

Вскоре последовал второй случай. Миссис Хартер снова была одна в комнате. Передавали оркестровую музыку. Радио, как и в прошлый раз, неожиданно замолчало. И снова была тишина, и снова ощущение большого расстояния, и снова голос Патрика, но не такой, какой был у него в жизни, а удаленный, прерывающийся и — какой-то неземной.

— Мэри, с тобой говорит Патрик. Я очень скоро приду за тобой.

Затем щелчок, шум и снова оркестровая музыка.

Миссис Хартер посмотрела на часы. Нет, на этот раз она точно не спала. Бодрствуя и будучи в твердом рассудке, она действительно слышала голос Патрика. И она уверена, что это была не галлюцинация. Вконец сбитая с толку, она начала вспоминать то, что ей рассказывал Чарлз о волнах и частотах.

Может ли быть, чтобы Патрик действительно говорил с ней? Мог ли его голос дойти до нее сквозь пространство? Чарлз говорил что-то о «потерянных» волнах, о каких-то дырах в шкале. Может быть, эти потерянные волны и есть причина так называемых парапсихологических[31] явлений? Ну да, возможно, так оно и есть. С ней говорил Патрик. Он воспользовался новейшими достижениями науки, чтобы подготовить ее к неизбежному.

Миссис Хартер вызвала звонком свою горничную.

Элизбет была высокая худая женщина лет шестидесяти, за весьма неказистой внешностью которой скрывалась прекрасная, чистая душа. Элизбет была безмерно предана своей хозяйке.

— Элизбет, — сказала миссис Хартер, когда ее верный вассал появился в комнате, — ты помнишь, о чем я тебе говорила? Левый верхний ящик в моем секретере. Он заперт — длинный ключ с белым ярлыком. Там все приготовлено.

— Приготовлено для чего, мадам?

— Для моих похорон, — раздраженно сказала миссис Хартер. — Элизбет, ты ведь прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ты сама помогала мне складывать туда все эти вещи.

Элизбет изменилась в лице.

— О, мадам, — запричитала она, — не думайте об этом. Вам ведь гораздо лучше.

— Всем нам придется покинуть этот мир рано или поздно, — рассудительно заметила миссис Хартер. — Я и так зажилась. Если тебе так нравится реветь, иди куда-нибудь и там реви.

Все еще всхлипывая, Элизбет удалилась.

Миссис Хартер с любовью посмотрела ей вслед.

— Вот старая дура! Но она привязана ко мне, очень привязана, — проговорила она. — А сколько я ей завещала: сто фунтов или только пятьдесят? Следовало бы сто.

Этот вопрос мучил старую леди, и на следующий день она села и написала своему адвокату — просила прислать ее завещание, ибо хотела еще разок проглядеть его. Это было в тот самый день, когда Чарлз за обедом рассказал историю, которая потрясла миссис Хартер.

— Между прочим, тетя Мэри, — сказал он, — кто этот забавный старикан наверху, в комнате для гостей? Я имею в виду картину над камином. Старый франт с бородой и бакенбардами?

Миссис Хартер строго посмотрела на него.

— Это твой дядя Патрик в молодости.

— О, ради Бога, простите, тетя Мэри. Я вовсе не хотел вас обидеть.

Кивком головы миссис Хартер дала понять, что он прощен.

Чарлз, чуть помявшись, продолжал:

— Мне просто было интересно. Видите ли…

Он замолчал в нерешительности, и миссис Хартер резко проговорила:

— Ну? Так что же ты хотел сказать?

— Ничего, — поспешно ответил Чарлз, — ничего существенного.

Миссис Хартер больше не стала допытываться, но позднее, когда слуги ушли, она вернулась к этому разговору.

— Я хочу знать, почему тебя так заинтересовал портрет твоего дяди.

Чарлз смутился.

— Хорошо, тетя Мэри, я вам все расскажу. Но это совершеннейший абсурд, предупреждаю… просто мои глупые фантазии.

— Чарлз, — властно произнесла миссис Хартер, — я настаиваю.

— Ну ладно, если вы так хотите. Мне показалось, что я видел его — мужчину с портрета. Он выглядывал из крайнего окна. Это случилось, когда я возвращался домой прошлым вечером. Полагаю, это был какой-то световой эффект. Я все гадал, кто бы это мог быть… Лицо его было таким… ранневикторианским[32] если вы понимаете, что я имею в виду. Я спросил Элизбет, не приехал ли кто, но она сказала, что в доме — никаких гостей и никого из посторонних. А позже вечером я случайно забрел в комнату для гостей на втором этаже, и там был портрет над камином. Смотрю — тот самый незнакомец. Я полагаю, что есть вполне простое объяснение этому факту. Игра подсознания. Должно быть, я как-то уже видел эту картину, но мельком, не акцентируя внимания, вот мне через какое-то время и пригрезилось в окне лицо дяди.

— Это было крайнее окно? — резко спросила миссис Хартер.

— Да. А что?

— Нет-нет, ничего, — сказала миссис Хартер.

Тем не менее она была напугана. Крайнее окно было в гардеробной ее мужа.

В тот же вечер Чарлз снова ушел в гости, а миссис Хартер с лихорадочным нетерпением включила радио. Если и в третий раз раздастся таинственный голос, значит, так оно и есть: она действительно общается с потусторонним миром.

Сердце ее бешено колотилось… Она даже не удивилась, когда послышался знакомый щелчок, затем повисла долгая пауза, и слабый далекий голос снова заговорил с ирландским акцентом:

— Мэри… теперь ты готова., в пятницу я приду за тобой… В пятницу в половине десятого… Не бойся, ты не Сочувствуешь боли… Будь готова…

И, как бы прервав последние слова, резким диссонансом зазвучала бравурная музыка.

Несколько минут миссис Хартер сидела неподвижно, лицо ее побледнело, губы дрожали.

Наконец она заставила себя встать и дойти до письменного стола. Трясущейся рукой она написала:

«Сегодня, в девять пятнадцать, я отчетливо слышала голос моего умершего мужа. Он сообщил мне, что придет за ней в пятницу в девять тридцать вечера. Если я умру в тот день и в этот час, я бы хотела, чтобы об этом факте шало известно общественности. Ибо это — бесспорное доказательство возможности контактов с потусторонним миром.

Мэри Хартер».

Миссис Хартер прочла свое письмо, вложила его в конверт и надписала адрес. Потом она позвонила. Элизбет немедленно явилась на зов хозяйки. Миссис Хартер встала из-за стола и вручила ей письмо.

— Элизбет, — сказала она, — если я умру в пятницу вечером, передай это письмо доктору Мейнелу. Нет-нет, — она решительно пресекла попытку Элизбет возразить, — не спорь со мной. Ты мне часто говорила, что веришь в предчувствие. Ну а теперь у меня предчувствие. Да, и еще. В завещании я отписала тебе пятьдесят фунтов, а хотела бы сто. Если я не успею сходить в банк, мистер Чарлз отдаст соответствующее распоряжение.

И миссис Хартер снова решительно пресекла слезливые протесты Элизбет. На следующее утро старая леди сказала своему племяннику:

— Не забудь, Чарлз, если со мной что-нибудь случится, ты должен дать Элизбет еще пятьдесят фунтов.

— В последнее время вы что-то уж очень хандрите, тетя Мэри, — добродушно проговорил Чарлз. — С чего бы это? Через двадцать лет мы отметим ваш столетний юбилей, доктор Мейнел категорически это обещает.

Миссис Хартер с нежностью посмотрела на него, но ничего не ответила. Помолчав, она спросила:

— Что ты делаешь в пятницу вечером, Чарлз?

Чарлз был несколько удивлен.

— Ну вообще-то Ивинги пригласили меня на партию в бридж, но если вы хотите, я с удовольствием останусь дома…

— Нет, — твердо произнесла миссис Хартер. — И не вздумай, Чарлз. В этот вечер более чем когда-либо я хочу побыть одна.

Чарлз с изумлением посмотрел на нее, но тетя не пожелала ничего объяснять. Она была уверена, что должна встретиться с неизведанным в одиночку. А смелости и решительности ей было не занимать.

В пятницу вечером все было тихо и мирно. Миссис Хартер, как всегда, расположилась в своем кресле с высокой спинкой у камина. Она была готова. Утром старая леди сама отправилась в банк, сняла со счета пятьдесят фунтов и вручила их Элизбет, несмотря на все ее слезы и протесты. Затем миссис Хартер просмотрела и рассортировала все свои вещи, надписала на коробочках с драгоценностями имена родных и друзей, которым они предназначались. Она также написала подробные инструкции для Чарлза. Вустеровский[33] чайный сервиз надо будет отдать кузине Эмме, севрские[34] сосуды — молодому Уильяму, и так далее.

А теперь она взяла в руки длинный конверт и вынула оттуда завещание, присланное по ее просьбе мистером Хопкинсом. Она уже успела его внимательно прочесть, но решила просмотреть еще раз, чтобы освежить в памяти. Все было написано четко и сжато. Пятьдесят фунтов.

Элизбет Маршал за преданную службу, по пятьсот фунтов сестре и кузине, все остальное — ее любимцу Чарлзу Риджвею.

Миссис Хартер удовлетворенно кивнула головой. После ее смерти мальчик будет очень богат. Ну что же, он всегда был так заботлив. Так нежен и добр и так мило развлекал ее.

Она посмотрела на часы. До половины оставалось три минуты. Что ж, она готова. Она спокойна, совершенно спокойна. И хотя она повторила про себя эти слова несколько раз — как заклинание, сердце ее билось часто и неровно. Нервы были напряжены.

Половина десятого. Радио включено. Что-то она услышит? Привычный голос диктора, передававшего прогноз погоды, или прерывистый, едва различимый голос человека, умершего двадцать пять лет назад?

Но она не услышала ни того, ни другого. Вместо этого раздался вполне обыденный и знакомый звук, но сегодня он заставил ее похолодеть и схватиться за сердце… звук открываемой входной двери…

Звук повторился. Как будто холодный вихрь пронесся по комнате. Миссис Хартер остро ощутила страх. Она боялась. Не просто боялась, а была парализована ужасом.

Мелькнула мысль:

«Двадцать пять лет — очень большой срок. Патрик успел стать мне чужим».

Ужас! Ее обуял ужас.

Тихие шаги за дверью — тихие шаги прихрамывающего человека. А потом дверь начала медленно открываться…

Миссис Хартер медленно встала, ее покачивало, взгляд не отрывался от распахнутой двери. Что-то выскользнуло из ее руки и упало на горящие угли.

Она пыталась закричать, но не смогла. В тусклом свете камина на пороге появилась знакомая фигура с каштановой бородкой и бакенбардами в старомодном викторианском сюртуке.

Патрик пришел за ней! Сердце ее в последний раз судорожно сжалось — и остановилось. Старая леди рухнула на коврик у камина…

Там, двумя часами позже, ее и нашла Элизбет.

Тут же послали за доктором Мейнелом, Чарлза Риджвея спешно вызвали из гостей, но уже ничего нельзя было поделать. Миссис Хартер покинула этот мир.

Только через два дня Элизбет вспомнила о письме, которое ей дала хозяйка. Доктор Мейнел прочел его с живейшим интересом и показал Чарлзу Риджвею.

— Любопытное послание, — сказал доктор. — Нет сомнений, что у вашей тети были галлюцинации. Ей слышался голос умершего супруга. Она, должно быть, так разволновалась, что это привело к фатальным последствиям, и когда наступил ожидаемый час, бедняжка умерла от шока.

— Самовнушение? — спросил Чарлз.

— В известном смысле, да. Лично мне все совершенно ясно. Однако обстоятельства смерти столь необычны, что желательно провести вскрытие. Я постараюсь поскорее сообщить вам их результаты.

Чарлз понимающе кивнул.

В ту же ночь, когда все в доме уснули, он убрал провода, протянутые из комнаты, где стояло радио, в его спальню этажом выше. И поскольку вечер был холодный, попросил Элизбет затопить камин в его комнате, и сжег там каштановую бороду и бакенбарды. Затем он водворил старомодный викторианский сюртук, принадлежавший его дяде, обратно в старинный сундук на антресолях.

Больше ему опасаться было нечего. Идея «потусторонней связи» возникла у него, когда доктор Мейнел сообщил, что при должном уходе его тетя может протянуть еще очень долго. Он разработал тщательный план действий и успешно его исполнил. Внезапный шок, как сказал доктор Мейнел… Чарлз, этот нежный юноша, любимец старой леди, улыбнулся своим мыслям.

Когда доктор удалился, Чарлз приступил к организации похорон. Нужно было позаботиться о билетах для родственников, которые приедут издалека. Некоторые из них останутся ночевать. Чарлз спокойно и методично занимался всеми этими проблемами, но это не мешало ему размышлять о своем.

Сколько хлопот! Возись теперь со всей этой родней. Никто, и уж тем более его тетя, не подозревал, какой опасности он подвергался. Тайные делишки, в которых он увяз по уши, могли привести его прямиком в тюрьму.

Если бы он в ближайшее время не раздобыл значительную сумму денег, его ждали бы позор и разорение. Ну, слава Богу, теперь все в порядке. Чарлз улыбнулся. Благодаря его «шутке» — ну да, обыкновенный розыгрыш, что в этом ужасного — он спасен. Теперь он богат. Это он знал точно, ведь миссис Хартер никогда не скрывала, что Главный наследник — он.

Его размышления прервала Элизбет. Она просунула голову в дверь и сообщила, что пришел мистер Хопкинс и хотел бы видеть мистера Чарлза.

Это было весьма кстати. Подавив желание присвистнуть, Чарлз придал лицу подобающее печальное выражение и спустился в библиотеку. Там его ждал пунктуальный пожилой джентльмен, который вот уже четверть века вел дела покойной миссис Хартер.

Чарлз предложил адвокату сесть, тот откашлялся и сразу перешел к делу:

— Я не совсем понял ваше письмо, мистер Риджвей. Мне показалось, что вы считаете, будто завещание покойной миссис Хартер находится у нас.

Чарлз в изумлении уставился на него.

— Но, действительно… так говорила тетя.

— О! Все так, все так. Оно действительно хранилось у нас.

— Хранилось?

— Именно так. Миссис Хартер написала мне и попросила прислать ей завещание. Это было в прошлый вторник.

У Чарлза отвратительно засосало под ложечкой. Он почувствовал, что его ждут малоприятные сюрпризы.

— Вне всяких сомнений, мы найдем его среди бумаг усопшей, — успокоил его адвокат.

Чарлз ничего не ответил, он не решался сказать… что тщательно просмотрел все бумаги и был уверен, что завещания там нет. Только минуты через две он смог выдавить эту фразу — когда снова смог взять себя в руки. Голос его так странно дрожал, и вообще его бил озноб.

— Кто-нибудь занимался ее вещами? — спросил адвокат.

Чарлз ответил, что этим занималась горничная Элизбет. Мистер Хопкинс предложил послать за ней. Она пришла сразу же и с готовностью ответила на заданные ей вопросы. Чувствовалось, что она искренне переживает утрату.

Да, она просматривала все вещи и одежду хозяйки. Она была абсолютно уверена, что среди них не было никаких бумаг, похожих на завещание. Она помнит, как оно выглядело — ее бедная хозяйка держала его в руке в день смерти.

— Вы в этом уверены? — резко спросил адвокат.

— Да, сэр. Она сама мне так сказала. И она заставила меня взять пятьдесят фунтов. Завещание было в большом голубом конверте.

— Совершенно верно, — сказал мистер Хопкинс.

— Теперь я припоминаю, — проговорила Элизбет, — что этот же голубой конверт лежал на столе на следующий день, но пустой. Я убрала его в секретер.

— Я там его и видел, — сказал Чарлз.

Он встал и вышел, чтобы принести конверт. Вскоре он вернулся. Мистер Хопкинс взял конверт в руки и кивнул головой.

— Да, тот самый, в который я запечатал завещание в прошлый вторник.

Мужчины пристально посмотрели на Элизбет.

— Я могу еще чем-нибудь быть полезной? — почтительно спросила она.

— В настоящий момент — ничем. Спасибо.

Элизбет направилась к дверям.

— Одну минуту, — остановил ее адвокат. — В тот вечер в комнате хозяйки зажигали камин?

— Да, сэр. У нее всегда горел камин.

— Благодарю вас.

Элизбет удалилась. Чарлз наклонился вперед, руки его тряслись.

— Ну, что вы думаете? Какие из этого можно сделать выводы?

Мистер Хопкинс покачал головой.

— Мы должны надеяться, что завещание найдется. Если только…

— Что если только?

— Боюсь, что есть только одно разумное предположение. Ваша тетя просила прислать завещание, чтобы его уничтожить. А поскольку она не хотела, чтобы Элизбет пострадала, она вручила ей причитающуюся сумму наличными.

— Но почему?! — дико закричал Чарлз. — Почему?!

Мистер Хопкинс сухо кашлянул.

— Не было ли у вас… э… споров с вашей тетей, мистер Риджвей? — пробормотал он.

Чарлз был потрясен.

— Ну конечно же нет, — мягко сказал он. — У нас до самого конца были добрейшие, нежнейшие отношения.

— А! — не глядя на него, произнес мистер Хопкинс.

Чарлз понял, что адвокат ему не верит. Этого он никак не ожидал. Кто знает, какие слухи дошли до этой сукиной воблы? Он, должно быть, наслышан о его делишках. Небось считает, что эти же слухи дошли и до миссис Хартер и что она рассорилась с племянником.

Но ведь это было не так! Чарлз почувствовал горькую досаду. Когда он лгал, ему все верили. А теперь, когда говорит правду… Что за нелепость?!

Конечно же, его тетя не сжигала завещания. Конечно…

И вдруг перед его глазами возникла картина: старая леди, левая рука прижата к груди… что-то выскользнуло из другой руки… какая-то бумага… она падает на раскаленные угли.

Лицо Чарлза стало мертвенно-бледным. Он услышал хриплый голос… его голос… задающий вопрос:

— А если завещание не будет найдено?

— Есть предыдущее завещание, датированное сентябрем тысяча девятьсот двадцатого года. В нем миссис Хартер оставляет все своей племяннице Мириам Хартер, в настоящее время Мириам Робертсон.

Что там бормочет этот старый дурак? Мириам? Мириам с ее болваном мужем и четырьмя отвратительными, вечно хныкающими детьми. Выходит, весь его блистательный план — для Мириам!

Резко зазвонил телефон. Он взял трубку. Это звонил доктор. Он говорил тепло и сердечно:

— Это вы, Риджвей? Решил сразу вам сообщить. Получил результаты вскрытия. Причина смерти — та самая, о которой я говорил. Но оказывается, состояние ее сердца было гораздо серьезнее, чем я предполагал. При самом лучшем уходе она не прожила бы и двух месяцев. Я подумал, что вы должны об этом знать. Может быть, это вас хоть чуточку утешит.

— Простите, — сказал Чарлз, — я не очень хорошо расслышал.

— Она не прожила бы и двух месяцев, — чуть громче произнес доктор. — Все, что ни происходит, все к лучшему, мой друг…

Но Чарлз уже повесил трубку. В глазах у него потемнело. Адвокат что-то говорил ему, но Чарлз с трудом понимал, о чем идет речь.

— О, мистер Риджвей, вам плохо?

Будьте вы все прокляты! Самодовольный адвокат и этот отвратительный старый осел Мейнел. Впереди только призрак тюрьмы и никаких надежд.

Он понял, что Кто-то на небесах играл с ним — играл, как кошка с мышкой. И этот Кто-то смеялся…

Свидетель обвинения

Невысокого роста, худощавый, элегантно, почти щегольски одетый — так выглядел мистер Мейхерн, поверенный по судебным делам. Он пользовался репутацией превосходного адвоката. Взгляд серых проницательных глаз, видевших, казалось, все и вся, ясно давал понять собеседнику, что тот имеет дело с весьма неглупым человеком. С клиентами адвокат разговаривал несколько суховато, однако в тоне его никогда не было недоброжелательности.

Нынешний подопечный Мейхерна обвинялся в преднамеренном убийстве.

— Моя обязанность еще раз напомнить вам, что положение ваше крайне серьезное и помочь себе вы можете лишь в том случае, если будете предельно откровенны.

Леонард Воул, молодой человек лет тридцати трех, к которому были обращены эти слова, не реагировал на все происходящее, уставившись невидящими глазами прямо перед собой. Наконец он медленно перевел взгляд на мистера Мейхерна.

— Я знаю, — заговорил он глухим прерывающимся голосом. — Вы уже предупреждали меня. Но… никак не могу поверить, что меня обвиняют в убийстве. Да еще таком жестоком и подлом.

Мистер Мейхерн привык верить фактам, ему чужды были эмоции. Он снял пенсне, не спеша протер сначала одно, потом другое стеклышко.

— Ну что ж, мистер Воул, нам придется изрядно потрудиться, чтобы вытащить вас из этой истории. Думаю, все обойдется. Но я должен знать, насколько сильны улики против вас и какой способ защиты будет самым надежным.

Дело никак нельзя было назвать запутанным, и вина подозреваемого казалась настолько очевидной, что ни у кого не должна была бы вызвать сомнений. Ни у кого. Но как раз сейчас появилось сомнение у самого мистера Мейхерна.

— Вы думаете, что я виновен, — продолжал Леонард Воул. — Но, клянусь Богом, это не так. Конечно, все против меня. Я словно сетью опутан, как ни повернись — не выбраться. Только я не убивал! Слышите — не убивал!

Вряд ли кто-нибудь в подобной ситуации не стал бы отрицать свою вину. Кому-кому, а мистеру Мейхерну это было хорошо известно. Но в глубине души он уже не был уверен. В конце концов могло оказаться, что Воул действительно не убивал.

— Да, мистер Воул, против вас все улики. Тем не менее я вам верю. Но вернемся к фактам. Расскажите, как вы познакомились с мисс Эмили Френч.

— Это было на Оксфорд-стрит[35]. Какая-то старая дама переходила улицу. Она несла множество свертков и как раз на середине дороги уронила их. Стала собирать, едва не угодила под автобус и кое-как добралась до тротуара. Я подобрал свертки, как мог очистил от грязи. На одном из пакетов завязал лопнувшую тесьму и вернул растерявшейся старушке ее добро.

— Это что же, выходит, вы спасли ей жизнь?

— Ну что вы! Обычная услуга. Так поступил бы на моем месте любой нормальный человек. Правда, она очень тепло поблагодарила, даже, кажется, очень хорошо отозвалась о моих манерах, которые якобы такая редкость у современной молодежи. Что-то в этом роде, не помню точно. Ну а я отправился дальше своей дорогой. Мне и в голову не приходило, что мы с нею когда-нибудь увидимся. Но жизнь преподносит нам столько сюрпризов!.. В тот же день я встретил ее на ужине у одного моего приятеля. Она сразу вспомнила меня и попросила, чтобы я был ей представлен. Тогда-то я и узнал, что зовут ее Эмили Френч и что живет она в Криклвуде. Мы немного поговорили. Она, по-моему, была из тех, кто быстро проникается симпатией к совершенно незнакомым людям. Ну вот, а потом она сказала, что я непременно должен навестить ее. Я, разумеется, ответил, что с удовольствием зайду как-нибудь, но она заставила назвать конкретный день. Мне не очень-то хотелось к ней идти, но отказаться было неудобно, да и невежливо. Мы договорились на субботу, и вскоре она ушла. Из рассказов приятелей я понял, что она чрезвычайно эксцентричная особа, и достаточно богатая. Они сообщили мне, что живет она в большом доме, что у нее одна служанка и целых восемь кошек.

— А что, — спросил мистер Мейхерн, — о том, что она дама весьма обеспеченная, вам действительно стало известно лишь после ее ухода?

— Если вы думаете, что я специально все подстроил… — с обидой произнес Воул, но мистер Мейхерн не дал ему договорить.

— Ничего я не думаю. Я лишь пытаюсь просчитать, какие вопросы могут возникнуть у обвинения. Мисс Френч жила скромно, если не сказать — скудно, и сторонний наблюдатель никогда бы не предположил в ней состоятельную даму. А вы не помните, кто именно сказал вам, что у нее есть деньги?

— Мой приятель, Джордж Гарви.

— Он может это подтвердить?

— Не знаю. Прошло столько времени.

— Вот видите, мистер Воул. А ведь первой задачей обвинения будет доказать, что вы испытывали денежные затруднения, узнали о богатстве этой дамы и стали добиваться знакомства с нею.

— Но это не так!

— Да, хорошо бы ваш приятель все-таки вспомнил тот разговор. И учтите: по совету своего адвоката мистер Гарви может заявить, что эта беседа состоялась гораздо позже.

Леонард Воул некоторое время молчал, потом, покачав головой, сказал тихо, но твердо:

— Не думаю, мистер Мейхерн. К тому же нас слышали несколько человек, и кто-то еще пошутил, что я пытаюсь завоевать сердце богатой старушки.

— Жаль, очень жаль. — Адвокат не скрывал своего разочарования. — Но мне нравится ваша откровенность, мистер Воул. Итак, вы познакомились с мисс Френч. Знакомство не ограничилось одним визитом. Вы продолжали бывать в Криклвуде. Каковы причины? Почему вдруг вы, привлекательный молодой человек, заядлый спортсмен, имея столько друзей, уделяли так много внимания старой даме, с которой у вас вряд ли могло быть что-то общее?

Леонард Воул долго не мог найти нужных слов.

— А я, честно говоря, и сам толком не знаю. Когда я пришел туда в первый раз, она жаловалась на одиночество, просила не забывать ее и так явно выражала свое расположение ко мне, что я, скрепя сердце, просто вынужден был пообещать, что приду еще. Да и приятно было почувствовать, что я кому-то нужен, что обо мне заботятся и относятся, как к сыну.

Мистер Мейхерн в который раз принялся протирать стекла пенсне, что служило признаком глубокого раздумья.

— Лично я принимаю ваше объяснение, — проговорил он наконец. — Мне вполне понятны ваши чувства. Но у Обвинения может сложиться иное мнение. Пожалуйста, продолжайте. Когда впервые мисс Френч попросила вас помочь ей вести дела?

— Конечно, не в первый мой приход. Обмолвилась как-то, что почти ничего не смыслит в составлении бумаг, беспокоилась по поводу некоторых своих капиталовложений.

Мистер Мейхерн бросил на Воула быстрый, цепкий взгляд.

— Служанка мисс Френч, Джанет Маккензи, утверждает, что хозяйка ее была женщиной очень разумной и сама справлялась с финансовыми делами. То же говорят и ее банкиры.

— Мне она говорила совсем другое.

Мистер Мейхерн снова пытливо посмотрел на Воула. Сейчас он верил ему даже больше, чем прежде. Он прекрасно знал психологию старых дам. Он хорошо представлял себе эту мисс Френч, чье сердце покорил интересный молодой человек, догадывался, каких усилий стоило ей найти повод, чтобы заставить его наведываться к ней. Вполне вероятно, что она разыгрывала полнейшую неосведомленность в денежных делах, просила его помочь — чем не повод? И она наверняка понимала, что, подчеркивая таким образом его незаменимость, лишний раз — а для мужчины совсем не лишний — польстит ему. Она была еще достаточно женственна, чтобы сообразить это. Вероятно, ей также хотелось, чтобы Леонард понял, как она богата. Ведь Эмили Френч, будучи особой очень решительной, по-деловому подходила к любым проблемам. И никогда не стояла за ценой.

Вот о чем успел подумать мистер Мейхерн, глядя на Воула, но лицо его при этом оставалось абсолютно бесстрастным.

— Значит, вы вели дела мисс Френч по ее личной просьбе?

— Да.

— Мистер Воул, — адвокат заговорил, специально выделяя каждое слово, — теперь я задам очень важный вопрос, и мне необходимо получить исключительно искренний ответ. Ваше финансовое положение было критическим: вы, как говорится, были на мели. В то же время именно вы распоряжались всеми бумагами старой дамы, которая, по ее собственным словам, ничего не смыслила в подобных вещах. Вы хоть раз — так или иначе — использовали в корыстных целях ценные бумаги, находившиеся в ваших руках? Поймите, у нас есть два возможных варианта. Или следует всячески подчеркивать вашу честность в ведении дел покойной и то, что вам попросту незачем было совершать такое преступление ради денег — благодарная старая леди и так бы отплатила вам. Если же прокуратуре есть в чем вас уличить, мы должны выбрать иную линию поведения: дескать, зачем вам было убивать человека, благодаря которому вы могли обманом получать немалые суммы к своим скромным доходам. Улавливаете разницу? Так что хорошенько подумайте, прежде чем давать ответ.

Но Леонард Воул вовсе и не хотел думать.

— Мне не в чем себя упрекнуть. Я был абсолютно честен; более того, я всегда старался добиться наибольшей выгоды для мисс Френч.

— Я вижу, вы слишком умны, чтобы лгать в столь серьезном деле.

— Ну разумеется, — воскликнул Воул. — У меня не было причин убивать ее! Даже если допустить, что я намеренно не прерывал знакомства, рассчитывая получить деньги, то смерть ее значила бы крушение всех моих надежд.

Адвокат вновь принялся протирать пенсне.

— Разве вам неизвестно, мистер Воул, что в оставленном завещании мисс Френч назначает вас единственным своим наследником?

— Что?! — Воул вскочил со стула и уставился на мистера Мейхерна в непритворном изумлении. — О Боже! Меня — наследником?!

Мистер Мейхерн лишь кивнул в ответ Воул опустился на стул, обхватив голову руками.

— Вы хотите сказать, что ничего не знали о завещании?

— Говорю вам — нет. Это совершенная неожиданность для меня.

— А что вы скажете на то, что служанка мисс Френч утверждает обратное? Она между прочим заявила, что хозяйка сама намекнула ей, будто советовалась с вами по поводу своего намерения.

— Джанет лжет! Погодите, я сейчас все объясню. Она подозрительная и к тому же чертовски ревнивая старуха. Вела себя как сторожевая собака, да-да. Меня она не очень-то жаловала.

— Вы думаете, она настолько вас не любит, что даже решилась оклеветать?

— Да нет, зачем ей? — Воул выглядел искренне озадаченным и испуганным.

— Этого я не знаю, — сказал мистер Мейхерн. — Но уж больно она на вас зла.

— Ужасно! Будут говорить, что я добился расположения мисс Френч и вынудил ее написать завещание в мою пользу, выбрал время, когда она была одна, и… А утром ее нашли мертвой. О Боже, как это ужасно!

— Вы ошибаетесь, Воул, думая, что в доме никого не было, кроме убитой, — прервал его адвокат. — Джанет, как вы помните, ушла в тот вечер раньше обычного: у нее был выходной. Однако в половине десятого ей пришлось вернуться. Она вошла в дом с черного хода, поднялась наверх и услышала в гостиной голоса. Один из них принадлежал ее хозяйке, другой — какому-то мужчине.

— Но в половине десятого я…. — От былого отчаяния Воула не осталось и следа. — В половине десятого!.. Так я спасен!!!

— Спасены? Что вы имеете в виду? — не понял мистер Мейхерн.

— В это время я был дома. Жена может подтвердить. Примерно без пяти девять я простился с мисс Френч, а уже двадцать минут десятого был у себя. Слава Богу! Храни Господь эту подозрительную старуху, Джанет Маккензи!

На радостях он даже не заметил, что лицо адвоката по-прежнему сурово и печально.

— Так кто же, по-вашему, убил мисс Френч?

— Грабитель, разумеется, как сразу и подумали. Замок на окне был взломан. Ее убили ломом, который лежал на полу рядом. Пропали кое-какие ценные безделушки. Если бы не дурацкая подозрительность Джанет да не ее неприязнь ко мне, полиция не тратила бы на меня столько времени, не шла бы по ложному следу.

— Ну не скажите, мистер Воул, — возразил адвокат. — Пропавшие вещицы были не так уж ценны. Полагаю, их взяли для отвода глаз. И следы от отмычки на оконном замке какие-то неубедительные. Подумайте сами, мистер Воул. Вы говорите, что в половине десятого были дома, а служанка ясно слышала в гостиной мужской голос. Вряд ли бы мисс Френч стала разговаривать с грабителем.

— Да, но… — не найдя, что возразить, Воул растерялся. Вскоре, однако, он сумел взять себя в руки. — В любом случае я здесь ни при чем. У меня алиби. Вам непременно нужно увидеться с Ромейн. И как можно скорее.

— Обязательно, — согласился мистер Мейхерн. — Я хотел сразу же встретиться с вашей женой, но она уехала в Шотландию — как только вас арестовали. Насколько мне известно, миссис Воул прибывает сегодня — я вызвал ее телеграммой, — и я намерен отправиться к ней, как только мы закончим нашу беседу.

Воул удовлетворенно кивнул; видно было, что теперь он совершенно успокоился.

— Да, Ромейн все вам подробно расскажет. О Боже! Все-таки мне повезло.

— Простите за чрезмерное любопытство, мистер Воул, вы очень любите жену?

— Конечно.

— А она вас?

— О, Ромейн очень предана мне. Ради меня она готова на все.

Чем больше воодушевлялся Воул, рассказывая о жене, тем неспокойнее становилось на душе у мистера Мейхерна. Можно ли вполне доверять показаниям бесконечно любящей женщины?..

— Кто-нибудь видел, как вы возвращались домой двадцать минут десятого? Служанка, может быть?

— У нас нет постоянной служанки, только приходящая.

— Не встретили ли вы кого-нибудь на улице?

— Из знакомых никого. Правда, часть пути я проехал на автобусе. Возможно, кондуктор вспомнит меня.

Мистер Мейхерн с сомнением покачал головой.

— Есть ли кто-нибудь, кто мог бы подтвердить свидетельство вашей жены?

— Нет. Но ведь это и не нужно, не так ли?

— Надеюсь, что в этом не будет необходимости, — торопливо заверил его адвокат. — И еще один вопрос. Мисс Френч знала, что вы женаты?

— Разумеется.

— Вы никогда не приходили к ней вместе со своей супругой. Почему?

— Ну… даже не знаю. — Впервые в голосе арестованного прозвучала какая-то неуверенность и — неискренность.

— А известно ли вам, что Джанет Маккензи уверяет, что ее хозяйка была уверена, что вы свободный человек и намеревалась выйти за вас замуж?

Воул расхохотался.

— Что за дичь! Она старше меня на сорок лет.

— Как бы то ни было, факт остается фактом. Так, значит, ваша жена никогда не виделась с мисс Френч?

— Нет. — И снова в голосе Воул а мелькнуло какое-то напряжение.

— Смею заметить, — сухо произнес адвокат, — я как-то не очень понимаю, зачем вы так старательно завоевывали симпатию мисс Френч.

Воул вспыхнул и, чуть помявшись, заговорил:

— Ладно, буду с вами откровенен. Вы же знаете, что мои финансовые дела оставляют желать лучшего. Я надеялся, что мисс Френч одолжит мне денег. Она явно мне сочувствовала. Но я очень сомневаюсь, что ее занимали мои семейные проблемы. Более того, я понял, что она совершенно уверена, что мы с женой не живем вместе. Мистер Мейхерн, мне очень нужны были деньги. Для Ромейн. Я не стал вдаваться ни в какие разъяснения и решил: пусть думает, что угодно, она часто говорила, что я для нее как приемный сын. Но ни о какой женитьбе речи никогда не было — это все выдумки Джанет.

— Это все? Вам больше нечего мне сказать?

— Нечего.

И опять в его голосе вроде бы прозвучало легкое напряжение. Адвокат поднялся и протянул своему подопечному руку.

— До свидания, мистер Воул. — Он посмотрел на осунувшееся лицо молодого человека и вдруг во внезапном порыве произнес: — Несмотря ни на что, я верю в вашу невиновность и надеюсь, нам удастся ее доказать.

Леонард улыбнулся открытой улыбкой.

— Я тоже на это надеюсь. Ведь у меня верное алиби.

И опять мистер Мейхерн промолчал, а потом сказал:

— Исход дела во многом зависит от показаний служанки. Она ненавидит вас. Это очевидно.

— Ей не за что меня ненавидеть, — сказал мистер Воул.

Адвокат покачал головой и вышел.

— Ну что ж, теперь побеседуем с миссис Воул, — пробормотал он себе под нос. Настроение его было порядком испорчено, так как все складывалось далеко не самым лучшим образом.

Воулы жили в маленьком неказистом домике недалеко от Пэддингтон-Грин. Туда и направился мистер Мейхерн.

Дверь ему открыла немолодая грузная женщина, скорее всего, та самая приходящая служанка, о которой говорил Воул.

— Миссис Воул вернулась?

— Да, час назад. Но не знаю, сможет ли она вас принять.

— Думаю, сможет, если вы покажете ей вот это. — И мистер Мейхерн достал свою визитную карточку.

Женщина недоверчиво посмотрела на него, вытерла руки о передник и осторожно взяла карточку. Потом закрыла дверь перед самым носом адвоката, так и оставив его на улице. Через несколько минут она вернулась, но теперь вела себя гораздо почтительнее.

— Входите, пожалуйста.

Она провела мистера Мейхерна в небольшую уютную гостиную. Ему навстречу шагнула высокая стройная брюнетка.

— Мистер Мейхерн? Вы, кажется, занимаетесь делом моего мужа. Вы сейчас от него? Прошу вас, садитесь.

Когда она заговорила, легкий акцент сразу выдал в ней иностранку. Приглядевшись повнимательней, мистер Мейхерн отметил чуть широковатые скулы, пожалуй, излишнюю бледность, очень густые иссиня-черные волосы, характерные жесты. Во всем ее облике угадывалось что-то неанглийское.

— Дорогая миссис Воул, вы не должны предаваться отчаянию, — начал адвокат и осекся: было совершенно очевидно, что миссис Воул и не собиралась отчаиваться. Напротив, она выглядела на удивление спокойной.

«Странная женщина. Такая невозмутимая, что сам начинаешь нервничать», — подумалось мистеру Мейхерну. С самой первой минуты общения с этой женщиной он чувствовал себя неуверенно. Перед ним была загадка, которую ему, как он смутно сознавал, разгадать вряд ли было по силам.

— Вы мне все расскажете? Я должна знать все до мелочей, Не надо меня щадить. Ничего не надо скрывать, даже самого худшего. — Она немного помолчала, а потом с каким-то странным выражением добавила: — Я хочу знать и самое худшее.

Мистер Мейхерн передал содержание разговора с Воулом. Она слушала очень внимательно, время от времени кивая головой.

— Значи! — сказала она, когда адвокат кончил свой рассказ, — он хочет, чтобы я подтвердила, что он пришел домой двадцать минут десятого?

— Но ведь он и пришел в это время!

— Не в этом дело, — холодно процедила она сквозь зубы. — Я хочу знать, поверят ли моим словам? Кто-нибудь может их подтвердить?

Мистер Мейхерн растерялся. Настолько быстро ухватить самую суть! Нет, все-таки было в ней нечто, отчего он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Никто, — тихо пробормотал он.

— Понятно.

Минуту или две Ромейн сидела молча, и с губ ее не сходила странная улыбка. Чему тут можно было улыбаться? Чувство тревоги, не покидавшее мистера Мейхерна, усилилось.

— Миссис Воул, я хорошо представляю, что вы сейчас чувствуете…

— В самом деле? А я в этом совсем не уверена.

— Но в данных обстоятельствах…

— В данных обстоятельствах мне надо не сглупить.

Он посмотрел на нее с опаской.

— Миссис Воул, вы слишком перенервничали… я знаю, как вы преданы своему мужу…

— Простите, как вы сказали?

Вопрос этот совсем озадачил Мейхерна, и уже с меньшей уверенностью он повторил:

— Вы так преданы своему мужу…

— Это он вам сказал? Ах, до чего же тупы бывают мужчины! — с досадой воскликнула она, резко поднимаясь со стула.

Гроза, которую предчувствовал мистер Мейхерн, разразилась.

— Ненавижу его! Слышите, вы?! Ненавижу! Хотела бы я посмотреть, как его повесят!

Мистер Мейхерн не мог выговорить ни слова. Она приблизилась к нему; голос, взгляд, вся поза ее дышали гневом.

— Что, если я скажу, что в тот вечер он вернулся не двадцать минут десятого, а двадцать минут одиннадцатого? Что он знал о завещании, потому и решил убить? И сам — сам! — признался мне во всем?! Что я видела пятно крови на рукаве его рубашки! Что, если я все это скажу на суде?

Глаза ее, казалось, насквозь прожигали мистера Мейхерна. Адвокат с большим трудом справился с волнением и ответил как мог тверже:

— Вы не можете быть привлечены к даче показаний против мужа. Таков закон.

— Он мне не муж!

Мейхерн решил, что ослышался.

— Не муж! — повторила она, и наступила долгая пауза… — Я была актрисой, играла в Вене. Была замужем, и муж мой жив, но он… в сумасшедшем доме. Как видите, наш брак с Воулом не может быть признан действительным. И теперь я рада этому! — Она с вызовом посмотрела в глаза мистеру Мейхерну.

— Мне бы хотелось услышать от вас только одно, — мистер Мейхерн вновь был адвокатом Мейхерном, человеком, чуждым эмоциям, — почему вы так настроены против… э… мистера Воула?

— Я не хочу говорить. Пусть это будет моей тайной. — Она слегка улыбнулась.

Мистер Мейхерн откашлялся и поднялся со стула.

— Нет надобности продолжать этот разговор. Я дам вам знать, когда переговорю со своим клиентом.

Эта непостижимая женщина подошла вплотную к мистеру Мейхерну, и он совсем близко увидел ее чудесные черные глаза.

— Скажите откровенно, когда вы шли сюда, вы верили, что он невиновен?

— Да.

— Мне вас очень жаль. — И она снова улыбнулась своей странной улыбкой.

— Я и сейчас верю, — сказал мистер Мейхерн. — Прощайте.

Пока он шел по улице, перед глазами у него стояло лицо Ромейн. Да, удивительная женщина, дьявольски опасная… Женщины невероятно изобретательны, когда хотят отомстить…

Что же теперь делать? Похоже, у бедного малого не осталось ни одного шанса… А может, он действительно убийца?

«Нет, — сказал себе адвокат. — Слишком много улик. И дамочке этой я не верю. Она явно перестаралась. И уж конечно не станет болтать всего этого в суде. Да, хорошо бы ей помолчать».

Предварительное следствие в полицейском участке шло быстро. Главными свидетелями обвинения были Джанет Маккензи, служанка убитой, и Ромейн Хейльгер, австрийская подданная, женщина, считавшаяся женой Леонарда Воула.

Мистеру Мейхерну пришлось-таки выслушать обещанные Ромейн Хейльгер разоблачения. Она доложила полиции, что ее незаконный муж — убийца.

Дело было передано в суд. Мистер Мейхерн уже ни на что не надеялся. Похоже, Леонарду Воулу рассчитывать было не на что. Даже то, что защищать его в суде должен был знаменитый адвокат, вряд ли могло что-то изменить.

— Если бы удалось опровергнуть показания этой австриячки, — пробормотал мистер Мейхерн, — до чего запутанная история…

Мистера Мейхерна особенно мучил один-единственный вопрос. Если Леонард Воул говорит правду, если он действительно ушел из дома мисс Френч в девять часов, с кем же старая леди разговаривала в половине десятого — как утверждает служанка?

Единственная возможная зацепка — это шалопай племянник, который в былые времена вился около тетки, выманивая у нее деньги. Джанет Маккензи, как удалось разузнать мистеру Мейхерну, очень благоволила к этому малому и всячески нахваливала его своей хозяйке. Как знать, может, это он заявился в дом мисс Френч после того, как ушел Леонард Воул? Если выяснится, что его не было нигде из излюбленных им мест, значит, эта версия очень даже вероятна…

Никаких других вариантов спасения его подопечного не было. Никто не видел, как Леонард Воул входит в свой дом и как он выходит из дома мисс Френч. И никто не видел, чтобы оттуда выходил кто-то другой.

Уже вечером накануне суда мистеру Мейхерну неожиданно пришло письмо — с шестичасовой почтой, которое заставило его взглянуть на все совсем с другой стороны.

Письмо было запечатано в грязный конверт, бумага — самая дешевая. Мистер Мейхерн еле-еле сумел разобрать безграмотные каракули:

Дарагой мистер!

Вы вроде бы как катите спасти маладого мистера. Хатите знать про эту крашеную иностранку — про обман ейный и вранье? Тогда преходите севодни вечером на Шоурентс в дом 16, степни. И ни забутте принисти двести фунтов. Спросите мис Могсон.

Снова и снова перечитывал мистер Мейхерн загадочные строчки. Все это могло оказаться розыгрышем, но, поразмыслив, адвокат пришел к выводу, что вряд ли таким образом с ним шутят. Он также понял, что теперь только от него зависит, появится ли у Воула шанс спастись. Последний шанс, ибо только доказательство непорядочности Ромейн Хейльгер могло лишить ее доверия, а следовательно, поставить под сомнение правдивость ее показаний.

Он обязан во что бы то ни стало спасти своего клиента!

И мистер Мейхерн решился.

Долго пришлось ему пробираться по узким улочкам, грязным кварталам, вдыхая тяжкий дух нищеты, прежде чем он отыскал нужный дом — покосившуюся трехэтажную развалюху. Мистер Мейхерн постучал в обитую грязным тряпьем дверь. Никто не отвечал. Лишь после повторного стука послышались шаркающие шаги, дверь приоткрылась — чьи-то глаза осмотрели адвоката с головы до ног, — затем распахнулась, и на пороге появилась женщина.

— А, это ты, дорогуша, — проговорила она хриплым голосом. — Один? Хвоста с собой не притащил? Тогда проходи.

Поколебавшись, мистер Мейхерн вошел в маленькую тень грязную комнату, освещенную тусклым светом газового рожка. В углу стояла неубранная постель, посредине — грубо сколоченный стол и два ветхих стула. Только немного привыкнув к полумраку, адвокат сумел рассмотреть хозяйку убогого жилища. Это была женщина средних лет, очень сутулая, неряшливо одетая. Неопределенного цвета, давно не чесанные волосы торчали в разные стороны Лицо до самых глаз было укутано пестрым шарфом.

Встретив откровенно любопытный взгляд мистера Мейхерна, женщина издала короткий смешок.

— Ну чего уставился? Удивляешься, почему лицо прячу? Что ж, погляди на мою красоту, коль не боишься, что соблазню.

С этими словами она размотала шарф, и адвокат невольно отшатнулся при виде безобразных алых рубцов на ее левой щеке. Мисс Могсон снова закрыла лицо.

— Как, хочешь поцеловать меня, милашка? Нет? Так я и думала! А ведь когда-то я была прехорошенькая… Знаешь, откуда у меня это украшение? От купороса, чтоб ему… — И она разразилась потоком отвратительной брани.

Наконец она замолчала, успокоилась, и недавнее волнение угадывалось лишь в резковатых выразительных движениях ее рук.

— Довольно, — наконец нетерпеливо произнес мистер Мейхерн. — Насколько я понимаю, вы хотите сообщить мне нечто важное по делу Леонарда Воула. Я жду.

Мисс Могсон хитро прищурила глаза.

— А деньги, дорогуша? — прохрипела она. — Гони двести как уговорились.

— Сначала я должен получить от вас надежные улики.

— Мудрено говоришь. Я женщина старая, какие такие улики. Дай две сотенки, может, у меня и найдется, что тебе надо.

— Что же именно?

— Ее письма! Ну что — подходящий товар? Только, чур, не спрашивать, как они ко мне попали. Двести фунтов, и письма твои.

— Десять, и ни фунтом больше, если письма действительно стоящие.

— Что?! Всего десять фунтов?! — Женщина снова перешла на крик.

— Двадцать, — ледяным тоном проговорил мистер Мейхерн. — И ни пенни больше.

Адвокат поднялся, словно бы намереваясь уйти. Потом, пристально посмотрев на мисс Могсон, достал из бумажника деньги.

— Хочешь — бери, хочешь — нет. Здесь все, что у меня с собой, — небрежным тоном произнес он, заранее зная, что при виде денег она сразу сделается более покладистой — слишком велик соблазн.

Разразившись проклятьями в адрес адвоката, мисс Могсон сдалась. Подошла к кровати, приподняла матрас.

— Забирай, черт с тобой! — Она швырнула на стол пачку писем. — Сверху то, которое тебе нужно.

Мистер Мейхерн развязал бечевку, методически перебрал все письма. Женщина не сводила глаз с его бесстрастного лица, пытаясь понять, насколько они ценны для него. Это была любовная переписка Ромейн Хейльгер, и писала она, судя по всему, не Воулу.

Отдельные письма Мейхерн читал от начала до конца, иные бегло просматривал. Верхнее письмо он прочитал два раза; на нем стояла дата: день ареста Воула.

— Ну что, угодила я тебе? Особенно тем письмецом, что сверху?

Пряча пачку в карман, адвокат спросил:

— Как эти письма попали к вам?

— Ну мало ли как. — Она усмехнулась. — Письма еще не Все. Угадай, где была эта шлюха в тот вечер. Я слыхала, как она врала на полицейском суде, будто сидела дома как миленькая. Спроси в кинотеатре на Лайэн-роуд. Там должны ее помнить. Та еще штучка, пропади она пропадом!

— Кому адресованы эти письма? Там только имя, в одном письме.

— Тому, кто оставил мне это. — Мисс Могсон поднесла руку к изуродованной щеке, пальцы ее при этом повторили уже знакомое мистеру Мейхерну движение.

— Его рук дело. Много лет прошло, да я не забыла. Эта иностранка увела его от меня, мерзавка эдакая. Однажды я выследила их, и он в отместку плеснул мне в лицо какой-то дрянью. А она смеялась, будь она проклята! Долго же мне пришлось ждать, чтобы поквитаться с ней за все. По пятам за ней ходила. Теперь-то она у меня в руках, за все ответит. Правда, мистер?

— Возможно, ее приговорят к заключению за дачу ложных показаний.

— Только бы заткнуть ей глотку, мистер. Эй! Куда же вы? А деньги?!

Мистер Мейхерн положил на стол две банкноты по десять фунтов и вышел. Оглянувшись на пороге, он увидел уклонившуюся над столом фигуру мисс Могсон.

Адвокат решил, не теряя времени, отправиться на Лайэн-роуд. Там по фотографии швейцар сразу вспомнил Ромейн Хейльгер. В тот вечер она появилась в кинотеатре после десяти. С ней был мужчина. Его, правда, швейцар не разглядел, но ее помнит очень хорошо. Она еще спрашивала, какой идет фильм. Сеанс кончился в двенадцатом часу — парочка досидела до самого конца.

Мистер Мейхерн ликовал: показания Ромейн Хейльгер оказались ложью. Ложью от первого и до последнего слова. А причиной всему — ее ненависть к Воулу. И чем он ей так досадил? Бедняга совсем упал духом, когда узнал, что говорит о нем та, кого он называл своей женой. Никак не хотел этому верить, твердил, что это невозможно.

Впрочем, мистеру Мейхерну показалось, что после первых минут растерянности протесты Воула были уже не столь искренними. Несомненно, он заранее знал, что она скажет. Знал, но не хотел, чтобы узнали другие. Тайна их странных отношений по-прежнему оставалась неразгаданной.

Мистер Мейхерн уже не надеялся когда-либо ее разгадать.

«Надо немедленно уведомить сэра Чарлза», — подумал он. Это был королевский адвокат, который должен был защищать Воула.

Судебный процесс над Леонардом Воулом, обвиняемым в убийстве Эмили Френч, наделал много шума. Во-первых, обвиняемый был молод, хорош собой; во-вторых, уж в слишком жестоком убийстве подозревали этого привлекательного молодого человека; и, наконец, была третья причина столь горячего интереса к предстоящему судебному заседанию — Ромейн Хейльгер, главный свидетель обвинения. Многие газеты поместили ее фотографии, в печати появились также «достоверные» сведения о ее прошлом.

Поначалу все шло как обычно. Первыми читали свои заключения эксперты.

Затем вызвали Джанет Маккензи, и она слово в слово повторила то, что говорила следователю. При перекрестном допросе защитник сумел раз или два уличить ее в противоречии показаний. Главный упор он делал на то, что, хотя она и слышала мужской голос, не было никаких доказательств, что голос этот принадлежал Воулу. Ему также удалось убедить присяжных, что в основе свидетельства служанки — неприязнь к обвиняемому, а не факты.

Вызвали главного свидетеля.

— Ваше имя Ромейн Хейльгер?

— Да.

— Вы австрийская подданная?

— Да.

— Последние три года вы жили с обвиняемым как его жена?

На миг Ромейн встретилась глазами с Воулом. Выражение ее лица было каким-то странным…

— Да.

Допрос продолжался. Ромейн поведала суду ужасную правду: в ночь убийства обвиняемый ушел из дома, прихватив с собой ломик. Двадцать минут одиннадцатого он вернулся и признался в совершенном убийстве. Рубашку пришлось сжечь, так как рукава были черны от запекшейся крови. Угрозами Воул заставил ее молчать.

По мере того как вырисовывался страшный портрет обвиняемого, присяжные, настроенные поначалу доброжелательно, резко посуровели. Но было заметно и другое. Отношение к Ромейн тоже изменилось, ибо ей не хватало беспристрастности, злоба сквозила в каждом ее слове.

С грозным и важным видом встал защитник. Он заявил, что все сказанное свидетельницей — злобный вымысел. В роковой вечер ее не было дома, и она, естественно, не может знать, когда вернулся Воул. Он также сообщил присяжным, что Ромейн Хейльгер состоит в любовной связи с другим мужчиной, ради него и наговаривает на обвиняемого, обрекая его на смерть за преступление, которого он не совершал.

С поразительным хладнокровием Ромейн отвергала все предъявленные ей обвинения.

И тогда при полной тишине в затаившем дыхание зале было прочитано письмо Ромейн Хейльгер:

Макс, любимый! Сама судьба отдает его в наши руки. Он арестован! Его обвиняют в убийстве какой-то старухи; его-то, который и мухи не обидит! Ах, наконец пришло время отмщения! Я скажу, что в ту ночь он пришел домой весь в крови и сам во всем признался. Его отправят на виселицу, и он узнает, что это я, Ромейн Хейльгер, послала его на смерть. Воула не будет, и тогда — счастье, мой дорогой! После стольких лет… Наше счастье, Макс!

Эксперты готовы были тут же под присягой подтвердить подлинность почерка, но в этом не было необходимости. Ромейн Хейльгер призналась: Леонард Воул говорил правду, лгала она.

Теперь, когда показания главного свидетеля обвинения потеряли силу, ничего не стоили и слова государственного обвинителя.

Сэр Чарлз призвал своих свидетелей.

Воул был допрошен вторично и ни разу не сбился, не запутался во время перекрестного допроса. И хотя не все факты говорили в его пользу, присяжные, почти не совещаясь, вынесли свой приговор: невиновен!

Мистер Мейхерн поспешил поздравить Воула с победой. К нему, однако, было не так-то просто пробраться, и адвокат решил подождать, пока разойдется народ. Судя по тому, как он принялся тереть стекла пенсне, он здорово переволновался. Про себя мистер Мейхерн отметил, что у него, пожалуй, вошло в привычку: чуть что, браться за пенсне. Вот и жена говорит ему то же самое. Ох уж эти привычки, прелюбопытнейшая вещь!

Да, все-таки чрезвычайно интересный случай. И эта женщина, Ромейн Хейльгер… Как ни старалась казаться спокойной, а сколько страсти обнаружила здесь, в суде!

Едва Мейхерн закрывал глаза, перед ним тотчас возникал образ высокой бледной женщины, охваченной порывом неистовой страсти. Любовь ли., ненависть ли… И это странное движение пальцев…

И ведь у кого-то он уже видел точно такое. Но у кого? Совсем недавно…

Мистер Мейхерн вдруг вспомнил, и у него перехватило дыхание: мисс Могсон из Степни!

Не может быть! Неужели?!

К нему подошел сэр Чарлз и положил руку ему на плечо:

— Ну что, еще не успели поздравить нашего клиента? Был на волоске от виселицы. Идите к нему.

Мистер Мейхерн деликатно снял со своего плеча руку королевского адвоката.

Сейчас ему хотелось только одного: увидеть Ромейн Хейльгер.

Но встретиться им довелось много позже, а потому место встречи большого значения не имеет.

— Итак, вы догадались, — сказала она. — Как я изменила лицо? Это было не самое трудное; при газовом свете разглядеть грим довольно трудно, а остальное… Не забывайте, что я была актрисой.

— Но зачем?..

— Зачем я это сделала? — спросила она, улыбаясь одними губами. — Я должна была спасти его. Свидетельство любящей и безгранично преданной женщины — кто бы ему поверил? Вы сами дали мне это понять. Но я неплохо разбираюсь в людях. Вырвите у меня признание, уличите в чем-то постыдном; пусть я окажусь хуже, недостойнее того, против кого свидетельствую, и этот человек будет оправдан.

— А как же письма?

— Ненастоящим, или, как вы это называете, подложным, было только одно письмо, верхнее. Оно и решило дело.

— А человек по имени Макс?

— Его нет и никогда не было.

— И все же, мне кажется, — сухо заметил адвокат, — мы сумели бы выручить его и без этого спектакля, хотя и превосходно сыгранного.

— Я не могла рисковать. Понимаете, вы ведь думали, что он невиновен.

— Понимаю, миссис Воул. Я думал, а вы знали, что он невиновен.

— Ничего-то вы не поняли, дорогой мистер Мейхерн. Да, я знала! Знала, что он… виновен!..

Тайна голубой вазы

Первый удар Джек Хартингтон смазал и теперь уныло следил за мячом. Мяч остановился. Джек подошел и, оглянувшись на мету, прикинул расстояние. Он был очень недоволен собой, что явно отражалось на его лице. Вздохнув, он достал клюшку и свирепыми ударами снес с лица земли одуванчик и пучок травы, после чего сосредоточился на мяче.

Воистину тяжко служить ради хлеба насущного, когда тебе всего двадцать четыре и предел твоего честолюбия — скостить свой гандикап[36] в гольфе[37]. Пять с половиной дней в неделю Джек прозябал в городе, замурованный, — словно в могиле — в кабинете из красного дерева. Зато половину субботнего дня и воскресенье он фанатично служил истинному своему призванию, от избытка рвения он даже снял номер в маленьком отеле в Стортон Хит, близ поля для игры в гольф, вставал в шесть утра, чтобы успеть часок потренироваться, и отправлялся в город поездом в восемь сорок шесть. Единственная проблема состояла в том, что он решительно был неспособен рассчитать хоть один удар в такую рань. Если он бил клюшкой, предназначенной для средних ударов, мяч весело катился далеко по дорожке, а его четыре «коротких» с лихвой покрыли бы любое расстояние.

Вздохнув, Джек покрепче сжал клюшку и повторил про себя магические слова: «Левую руку до отказа, глаз с мяча да спускать».

Он замахнулся… и замер на месте от пронзительного крика, разорвавшего тишину летнего утра.

— Убивают… помогите! — взывал кто-то. — Убивают!

Кричала женщина. Вопль оборвался, послышался стон.

Бросив клюшку, Джек рванул на крик, раздававшийся где-то рядом. Он оказался с той стороны поля, где почти не было домов. Поблизости находился лишь один небольшой живописный коттедж; его старомодная элегантность не раз привлекала внимание Джека. К нему он и помчался. Коттедж скрывался за поросшим вереском холмом. В мгновение ока обогнув холм, Джек остановился перед закрытой на щеколду калиткой.

С той стороны калитки стояла девушка. Джек, естественно, решил, что именно она и звала на помощь, но тут же понял, что ошибся.

Девушка держала в руке маленькую корзинку, из которой торчали сорняки — она явно только что пропалывала широкий бордюр из фиалок. Джек заметил, что глаза ее тоже похожи на фиалки — бархатистые, темные и нежные, скорее фиолетовые, чем синие. И вся она напоминала фиалку, в этом простом полотняном фиолетовом платье.

Девушка смотрела на Джека то ли с раздражением, то ли с удивлением.

— Простите, пожалуйста, — сказал молодой человек, — это не вы кричали?

— Я? Нет, конечно.

Неподдельное удивление девушки смутило Джека. Голос ее звучал нежно, а легкий иностранный акцент добавлял ему прелести.

— Неужели вы не слышали? — воскликнул он. — Кричали как раз отсюда.

Девушка смотрела на него во все глаза.

— Я ничего не слышала.

Теперь уже Джек смотрел на нее во все глаза. Не может быть, чтобы девушка не слышала крика о помощи. Однако ее спокойствие казалось настолько естественным, что подумать, что она говорит неправду, Джек не мог.

— Но кричали где-то здесь, совсем рядом, — настаивал он.

Девушка насторожилась.

— И что же кричали? — спросила она.

— «Убивают… помогите! Убивают!»

— Убивают… помогите, убивают, — повторила за ним девушка. — Кто-то подшутил над вами, мосье. Кого бы здесь могли убивать?

Джек растерянно огляделся, словно ожидал увидеть труп прямо на садовой дорожке. Ведь не померещилось же ему в самом деле, он ведь точно слышал душераздирающий крик. Он взглянул на окна коттеджа. Все дышало миром и спокойствием.

— Не собираетесь ли вы обыскать наш дом? — сухо спросила девушка.

Ее явный скептицизм усугубил смущение Джека. Он отвернулся.

— Простите, — сказал он. — Должно быть, кричали где-то там, в лесу.

Джек вежливо приподнял кепку и удалился. Бросив взгляд через плечо, он увидел, что девушка невозмутимо продолжает полоть бордюр.

Некоторое время он рыскал по лесу, но ничего подозрительного не обнаружил. И все-таки он ни на мгновенье ни усомнился, что действительно слышал крик. Наконец он прекратил поиски и поспешил домой — надо было проглотить завтрак и успеть на поезд в восемь сорок шесть. Обычно он вбегал туда за пару секунд до отправления. Уже сидя в купе, он почувствовал легкие угрызения совести: может, следовало все-таки сообщить в полицию? Не сделал он этого по одной-единственной причине: из-за недоумения фиалковой девушки. Ей он, похоже, показался со странностями. Значит, и в полиции ему тоже могут не поверить. А вдруг… вдруг ему действительно все это послышалось?

К этому моменту уверенности у него поубавилось, как всегда бывает, когда пытаешься воскресить утраченное ощущение. Может, он принял за женский голос крик какой-нибудь птицы? Нет, какая чушь! Кричала женщина, в этом он не сомневался. Тут он вспомнил, что буквально перед тем, как услышать крик, смотрел на часы. Пожалуй, это было в семь двадцать, точнее не помню. Сей факт мог бы пригодиться полиции, если… что-нибудь обнаружится.

Возвращаясь в тот день домой, Джек внимательно просмотрел вечерние газеты — нет ли сообщений об убийстве. И, ничего не обнаружив, даже не понял, успокоило это его или разочаровало.

Следующее утро выдалось дождливым, настолько дождливым, что охладило пыл даже самых заядлых игроков в гольф.

Джек провалялся в постели до последней минуты, на ходу позавтракал, вскочил в поезд и опять уткнулся в газеты. Ни единого упоминания о каком-либо убийстве. То же самое и в вечерних газетах.

Странно, но факт. Может быть, кричали сорванцы-мальчишки, игравшие в лесу?

На следующий день Джек вышел из отеля спозаранку. Проходя мимо коттеджа, он успел заметить, что девушка уже в саду и опять пропалывает цветы. Должно быть, привычка. Он сделал пробный удар, который ему очень удался. Он надеялся, что девушка это видела. Уложив мяч на ближайшую мету, он посмотрел на часы.

— Надо же, двадцать пять минут восьмого, — прошептал он, — интересно…

Он осекся, так как сзади раздался тот же крик, что и в прошлый раз. Голос женщины, прерывающийся от ужаса: «Убивают… помогите, убивают!»

Джек помчался назад. Фиалковая девушка стояла у калитки. Вид у нее был испуганный, и Джек торжествующе на ходу прокричал ей: «Ну на этот-то раз вы наверняка слышали!»

Ее широко открытые глаза смотрели на него со странным выражением, смысл которого Джек не уловил, тем не менее он заметил, как она отпрянула при его приближении и даже оглянулась назад, словно раздумывала: а не спрятаться ли ей в доме?

Не сводя с него глаз, она покачала головой.

— Я ничего не слышала. — В ее голосе сквозило удивление.

Эти ее слова просто сразили Джека. Девушка казалась такой искренней, что он не мог ей не поверить. Но ведь ему не померещилось, не могло померещиться… не могло… Он услышал ее голос, спокойный и даже сочувственный: «У вас, наверное, была контузия?»

В ту же секунду он понял, что означал ее испуганный вид и почему она озиралась на дом. Она подумала, что он во власти галлюцинаций. Как ледяной душ, обожгла его ужасная мысль: «А что, если она права? Если у меня и впрямь галлюцинации?» Ужасное смятение охватило его. Ничего не сказав, он отошел от калитки и побрел прочь, не разбирая дороги. Девушка посмотрела ему вслед, вздохнула и опять склонилась к цветам.

Джек попытался до конца разобраться в себе. «Если завтра в двадцать пять минут восьмого я снова услышу этот проклятый крик, — сказал он сам себе, — значит, я заболел. Но я его не услышу».

Весь день он нервничал, рано лег спать, твердо решив провести очередной эксперимент на следующее утро.

Как и бывает в таких случаях, он долго не мог заснуть и в результате проспал. Было уже двадцать минут восьмого, когда он выскочил из отеля и побежал на поле для гольфа. Джек понимал, что за пять минут не успеет попасть на то роковое место, но, если голос всего лишь галлюцинация, он услышит его в любом месте. Он бежал, не отрывая глаз от стрелок часов. Двадцать пять минут… Издалека эхом донесся жалобный призыв… Слов он не разобрал, но определил, что крик тот же самый и доносится из того же места: со стороны коттеджа.

Как ни странно, это его успокоило. В конце концов, все могло быть и шуткой. Ведь посмеяться над ним — хотя, конечно, вряд ли — могла и сама девушка. Он решительно расправил плечи и достал из футляра клюшку. «Буду играть на дорожке возле коттеджа».

Девушка, как обычно, находилась в саду. Сегодня она казалась гораздо приветливее и, когда он приподнял кепку, застенчиво с ним поздоровалась. «Сегодня она еще очаровательнее», — подумал он.

— Славный денек, не правда ли? — бодро начал Джек, проклиная себя за неизбежную банальность.

— Да, день сегодня действительно чудесный.

— Вероятно, для ваших цветов самая подходящая погода?

Девушка чуть-чуть улыбнулась, на щеке ее появилась пленительная ямочка.

— Увы, нет! Моим цветам нужен дождь. Взгляните, как они поникли.

Джек понял ее жест как приглашение, подошел к живой изгороди, отделявшей ее владения от игровой дорожки, и заглянул в сад.

— Вроде все нормально, — заметил он несколько неуверенно и в то же время, чувствуя что она, оглядывает его с некоторой жалостью.

— Солнце, конечно, важнее всего, — сказала она. — Что касается дождя, то их ведь можно полить. А солнце дает силы, укрепляет здоровье. Я вижу, мосье, сегодня вам значительно лучше.

Ее ободряющий тон вызвал у Джека сильную досаду. «Пропади все пропадом! — сказал он себе. — Похоже, она откосится ко мне как к малому ребенку».

— Я абсолютно здоров, — с раздражением сказал он.

— Ну вот и хорошо, — быстро ответила девушка успокаивающим таким голоском.

Но у Джека конечно же осталось досадное чувство, что она вовсе так не думает.

Он поиграл еще немного и отправился завтракать. Во время еды он почувствовал на себе — и уже не в первый раз — пристальный взгляд мужчины за соседним столиком. Средних лет, с властным запоминающимся лицом, на котором темнела маленькая бородка. Цепкие серые глаза. Держался он уверенно и непринужденно — весь его облик свидетельствовал о принадлежности к элите общества. Джек знал, что его фамилия Левингтон, слышал еще, что он известный врач, но, поскольку самому Джеку не приходилось бывать на Харли-стрит, его фамилия для него ничего не значила.

Сегодня он окончательно понял, что находится под пристальным наблюдением, и ему стало немного не по себе.

Неужели все написано у него на лице? И Левингтон, будучи специалистом, заметил отклонения в его психике?

Джека залихорадило: «Так я и правда схожу с ума? Что же это такое: я на самом деле болен, или все это грандиозная мистификация?»

А может, одним ударом разрешить все свои сомнения. До сих пор он играл один — без партнера, а если с ним будет кто-то еще? Тогда либо они оба услышат этот крик, либо… только он один.

В тот же вечер он приступил к реализации своего плана. Он подошел к Левингтону. Они сразу разговорились, тот, похоже, только и ждал подходящего случая. По-видимому, Джек чем-то его заинтересовал. Ему без особого труда удалось договориться сыграть несколько партий в гольф — до завтрака. Условились на следующее утро.

Из отеля они вышли около семи. Утро было прекрасное — тихое и ясное, правда, было немного прохладно. Доктор играл хорошо, Джек — скверно. Он был очень сосредоточен и все время украдкой поглядывал на часы. Было двадцать минут восьмого, когда они дошли до седьмой дорожки, проходившей возле коттеджа.

Девушка, как обычно, копалась в саду и даже не подняла головы, когда они проходили мимо.

Ближе к лунке лежал мяч Джека, немного поодаль — доктора.

— Вы подставились, — сказал Левингтон, — полагаю, грех не воспользоваться этим.

Он нагнулся, чтобы рассчитать направление удара. Джек буквально замер и неотрывно смотрел на часы. Двадцать пять минут восьмого. Мяч быстро покатился по траве, остановился на краю лунки, дрогнул и скатился вниз.

— Отличный удар, — сказал Джек.

Голос его звучал хрипло и казался чужим. Он поправил часы на руке с чувством безмерного облегчения: ничего не произошло, чары разрушены.

— Подождите, пожалуйста, — сказал он, — я хочу закурить.

Джек набил и зажег трубку, пальцы плохо слушались, дрожали. Но с души словно свалился огромный камень.

— Боже, какой хороший день, — заметил он, озирая открывшуюся перед ним перспективу.

— Продолжайте, Левингтон, ваш удар.

Но в то мгновение, когда доктор ударил по мячу, раздался женский крик, пронзительный, отчаянный: «Убивают… помогите! Убивают!»

Трубка выпала из ослабевшей руки Джека, он резко повернулся, но тут же, вспомнив о Левингтоне, затаив дыхание, посмотрел на него.

Тот готовился к удару, и Джек не увидел его глаз.

— Немножко близко… и неудобно, хотя, я думаю…

Он ничего не слышал.

Мир, казалось, закружился вместе с Джеком. Шатаясь, он сделал шаг, второй… Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на траве, а над ним нависла фигура Левингтона.

— Очнулись, теперь только не волнуйтесь, не волнуйтесь.

— Что я натворил?

— Вы упали в обморок, молодой человек… или умело симулировали его.

— Боже мой! — застонал Джек.

— Что случилось? Закружилась голова?

— Я вам все сейчас расскажу, но вначале я хотел бы спросить вас кое о чем.

Доктор зажег трубку и уселся на скамейку.

— Спрашивайте, — спокойно сказал он.

— Последние дни вы наблюдали за мной. Почему?

— Вопрос довольно щепетильный. Как известно, и кошке дозволено смотреть на короля. — В глазах его мелькнула насмешка.

— Пожалуйста, скажите. Мне совсем не до шуток. Так почему? Мне необходимо это знать.

Лицо Левингтона посерьезнело.

— Постараюсь ответить вам как есть. У вас вид человека, которого что-то сильно гнетет, и мне стало интересно, что же именно.

— Ответ предельно прост, — с горечью сказал Джек. — Я схожу с ума.

Он выжидательно помолчал, но его заявление, похоже, не вызвало ожидаемого эффекта — интереса, ужаса, — и он повторил:

— Говорю вам, я схожу с ума.

— Очень странно, — пробормотал Левингтон. — Действительно, очень странно.

Джек взорвался.

— И это все, что вы можете мне сказать? Какие же вы все-таки, врачи, бессердечные.

— Ну-у, мой юный друг, здесь вы не правы. Хотя бы потому, что я, хоть и имею диплом, лечу несколько иные болезни, чем те, что лечат обычные врачи. Выражаясь точнее, я не врачую плоть, вот так-то.

Джек оживился.

— Вы психиатр?

— В каком-то смысле да, хотя, наверное, если быть более точным: врачеватель души.

— А-а-а…

— Я вижу, вы разочарованы. Но надо ведь как-то называть ту субстанцию, которую можно отделить от плоти и которая существует независимо от своей телесной оболочки. Знаете, молодой человек, вам надо бы прийти в согласие с собственной душой, — это ведь не просто религиозное понятие, выдумка церковников. Можно назвать это разумом подсознания или какими-нибудь другими словами. Вы вот обиделись на меня, но, могу вас заверить, я действительно нахожу странным, что такой уравновешенный и абсолютно нормальный юноша, как вы, считает себя сумасшедшим.

— Все равно со мной что-то не в порядке. Что-то с головой.

— Простите, но я не верю.

— У меня галлюцинации.

— После обеда?

— Нет, по утрам.

— Ну это вряд ли возможно, — сказал доктор, пытаясь разжечь потухшую трубку.

— Я слышу то, чего никто не слышит.

— Один человек из тысячи видит спутники Юпитера[38]. И то обстоятельство, что девятьсот девяносто девять их не видят, не опровергает факта их существования, и, разумеется, нет причины называть этого единственного сумасшедшим.

— Спутники Юпитера — научно доказанный факт.

— Вполне возможно, что то, что сегодня воспринимается как галлюцинации, когда-нибудь станет научно доказанным фактом.

Рациональный подход Левингтона оказал на Джека благотворное воздействие. Он почувствовал себя неизмеримо спокойнее и бодрее. Доктор внимательно посмотрел на него и кивнул.

— Так-то лучше, — сказал он, чуть улыбнувшись. — Беда с этими молодыми, все отрицаете, что выходит за рамки вашего мироощущения, а когда в вашу жизнь вторгается что-то новое и ломает ваши представления, вы пугаетесь. Ладно, говорите, как вы сходите с ума, а потом мы вместе решим, запирать вас в сумасшедший дом или нет.

Самым подробным образом Джек рассказал ему все, что происходило с ним — день за днем.

— Но что я не могу понять, — закончил он, — почему сегодня утром я услышал крик в половине восьмого — на пять минут позже, чем обычно.

Левингтон немного подумал, а затем спросил;

— Сколько сейчас на ваших часах?

— Без четверти восемь, — ответил Джек, взглянув на часы.

— Тогда все очень просто. Мои показывают без двадцати восемь. Ваши часы спешат на пять минут. Момент очень интересный и важный… для меня. Просто бесценный.

— В каком смысле?

Доктор вызывал у Джека все больший интерес.

— Вот вам самое поверхностное объяснение: в первый раз вы действительно слышите крик — может быть, это чья-то шутка, а может, и нет. В последующие дни вы уже ждете его в то же самое время…

— Да нет же, поначалу я совсем не ждал.

— Сознательно, конечно, нет, но подсознательно, знаете ли, с нами происходят весьма странные вещи. Так или иначе, но к вам это явно не относится. Если бы мы имели дело с внушением, вы слышали бы крик в двадцать пять минут восьмого по своим часам и никогда не услышали бы его позже, когда думали, что время уже прошло.

— И что же дальше?

— Ну… это очевидно, не так ли? Крик о помощи занимает совершенно определенное место во времени и пространстве. Место — вблизи коттеджа, время — семь часов двадцать пять минут.

— Да, но почему я один слышу этот крик? Я не верю в привидения и всю эту потустороннюю чушь — спиритические выстукивания и все такое. Почему же именно я слышу этот проклятый крик?

— А! Вот на этот вопрос мы пока ответить не можем. Любопытная закономерность: большинство знаменитых медиумов прежде были убежденными скептиками. Даром общения с душами владеют вовсе не те, кто увлекается оккультными явлениями. Некоторые люди видят и слышат то, что другим не дано, но в девяти случаях из десяти они не хотят и слышать этого и убеждены, что страдают галлюцинациями… так же, как вы. Нечто похожее мы наблюдаем в электричестве. Некоторые вещества хорошо проводят электричество, и долгое время никто не знал почему. Приходилось довольствоваться самим фактом. Сегодня мы знаем причину. Вне всякого сомнения, наступит день, и мы узнаем, почему вы слышите этот крик, а я и та девушка на грядках — нет. Как известно, все подчиняется естественным законам — ничего сверхъестественного просто не существует. Чтобы открыть законы, которые управляют так называемыми психическими явлениями, нужна долгая и кропотливая работа… и каждый должен внести свой посильный вклад.

— А что же делать мне? — спросил Джек.

— В данный момент, мой юный друг, отправляйтесь завтракать и уезжайте в город, не обременяя больше свою бедную голову непонятными вещами. А я отправлюсь на поиски, и посмотрим, не удастся ли мне узнать кое-что об этом коттедже. Готов поклясться, что именно там спрятан ключ к тайне.

Джек вскочил на ноги.

— Хорошо, сэр. Я готов, но послушайте…

— Слушаю.

Краска смущения залила лицо Джека.

— Я уверен, что девушка тут ни при чем, — пробормотал он.

Левингтон развеселился.

— Вы не сказали мне, что она хорошенькая. Ладно, не унывайте, скорее всего, тайна существовала еще до ее приезда сюда.

В тот вечер Джек возвращался домой, сгорая от любопытства. Теперь он слепо полагался на Левингтона. Доктор воспринял все случившееся настолько естественно и невозмутимо, что это произвело на Джека очень благоприятное впечатление. Своего нового друга он встретил во время обеда. Доктор уже ждал его и пригласил за свой стол.

— Есть новости, сэр? — волнуясь, спросил Джек..

— Я навел справки обо всех владельцах усадьбы «Хитер Коттедж». Сначала его арендовал старый садовник с женой. Старик умер, а вдова уехала к дочери. Усадьба попала в руки строителя, который модернизировал ее и продал какому-то джентльмену из Лондона, приезжавшему только на выходные. Около года назад усадьбу купили некие Тернеры, муж и жена. По рассказам, они представляли собой весьма любопытную пару. Он — англичанин, его жена, — по многочисленным предположениям, русского происхождения, — была очень красивой женщиной с экзотической внешностью. Жили они очень замкнуто, никого не принимали и едва ли когда-нибудь выходили за пределы своего участка. По слухам, они боялись чего-то, но не думаю, что нам стоит полагаться на досужие разговоры. Потом они внезапно уехали, исчезли ранним утром и больше не возвращались. Местное агентство по продаже недвижимости получило от мистера Тернера письмо, отправленное из Лондона, с указанием продать усадьбу как можно скорее. Обстановка дома пошла с молотка, а сам дом купил мистер Молеверер. Он прожил в доме две недели… после чего объявил о сдаче дома внаем. Нынешние обитатели — французский профессор, больной туберкулезом, и его дочь. Они здесь всего десять дней.

Джек молча переваривал информацию.

— Не понимаю, чем могут помочь собранные вами сведения, — наконец сказал он. — А вы что думаете?

— Я бы предпочел побольше узнать о Тернерах, — невозмутимо сказал Левингтон. — Итак, они уехали ранним утром и никто этого не видел. Тернера с тех пор встречали, но я не смог найти никого, кто видел бы миссис Тернер.

Джек побледнел.

— Не может быть… вы думаете…

— Не волнуйтесь, молодой человек. Воздействие живого существа на окружающую среду в момент смерти, и особенно насильственной смерти, очень велико. Рассуждая теоретически, окружающая среда могла поглотить выделившуюся энергию, а затем передавать ее определенно настроенному объекту. В данном случае в роли такого объекта выступили вы.

— Но почему я? — протестующее заворчал Джек. — Почему не тот, от кого могла бы быть польза?

— Вы воспринимаете эту энергию как нечто разумное и целенаправленное, в то время как она неосознанна и слепа. Я сам не верю в земных призраков, появляющихся в каком-нибудь месте с определенной целью. Эта энергия души — а я много раздумывал над вашей историей и едва не поверил в чистое совпадение — подобно слепцу, бродит на ощупь в поисках справедливого возмездия… этакое скрытое движение неких сил, всегда стремящихся к логическому концу…

Он оборвал себя на полуслове, потряс головой, как бы освобождаясь от навязчивых мыслей, переполнявших его, и посмотрел на Джека с улыбкой.

— Может быть, закроем тему? Хотя бы на сегодняшний вечер, — предложил он.

Джек согласился, но позже понял, что освободиться от терзавших его мыслей вовсе не так легко.

Во время выходных он сам энергично наводил справки, но так и не узнал ничего нового. А от партии в гольф перед завтраком он решительно отказался.

Новости пришли с неожиданной стороны и стали следующим звеном в цепочке событий.

Однажды, когда он вернулся из города, ему передали, что его ждет молодая дама. К его удивлению, это была Девушка из сада. Фиалковая девушка, как он всегда мысленно ее называл. Она сильно нервничала и казалась смущенной.

— Мосье, вы простите меня за поздний визит? Но есть обстоятельства, о которых я хочу вам рассказать… я..

Она в растерянности оглянулась.

— Проходите, пожалуйста. — Джек быстро провел ее в гостиную отеля — унылую комнату, в избытке обитую красным плюшем.

— Присаживайтесь здесь, мисс… мисс…

— Маршо, мосье, Фелис Маршо.

— Присаживайтесь, мадемуазель Маршо, и расскажите мне, что случилось.

Фелис послушно села. Сегодня на ней было темно-зеленое платье, которое еще больше подчеркивало красоту и изысканность ее словно выточенного из мрамора лица. Джек сел рядом с ней, сердце его так и колотилось.

— Дело вот в чем, — начала объяснять Фелис. — Мы поселились здесь совсем недавно, но нас сразу же предупредили, что наш милый домик облюбовала нечистая сила и что по этой причине мы не сможем найти прислугу. Правда, меня это совершенно не испугало, ведь я привыкла все делать сама, к тому же, я неплохо готовлю.

«Она прекрасна, как ангел», — с нежностью подумал Джек, но всем своим видом продолжал изображать деловую заинтересованность.

— «Болтовня о привидениях — просто глупость» — так я думала еще четыре дня назад. Но, мосье, четыре ночи подряд мне снится сон: я вижу даму, высокую красивую блондинку, в ее руках голубая китайская ваза. Она несчастна, очень несчастна и протягивает мне вазу, как бы настойчиво умоляя что-то с ней сделать. Но, увы! Она не может говорить, а я… я не понимаю, о чем она просит. Такой сон я видела в первые две ночи. Но позавчера видение исчезло, и вдруг я услышала ее крик, я знаю, что это был ее голос, вы понимаете, мосье, она кричала те самые слова, которые вы слышали в то утро: «Убивают… помогите! Убивают!» Я в ужасе проснулась. Я могу сказать себе, что это просто ночной кошмар, но вы-то слышали эти крики наяву. В прошлую ночь сон повторился. Мосье, что все это значит? Вы ведь тоже слышите ее голос. Что же нам делать?

Лицо Фелис исказилось страхом. Ее маленькие руки судорожно сжимались. Она умоляюще смотрела на Джека.

Тот попытался изобразить беззаботность, которую отнюдь не испытывал.

— Все в порядке, мадемуазель Маршо, не надо волноваться. Если не возражаете, я дам вам совет — расскажите все моему другу, доктору Левингтону, он живет в этом отеле.

Фелис высказала готовность последовать его совету, и Джек отправился искать Левингтона. Несколько минут спустя он вернулся вместе с доктором. Пока Джек торопливо вводил его в курс дела, Левингтон присмотрелся к девушке. Несколькими ободряющими словами он быстро расположил ее к себе и, в свою очередь, внимательно выслушал ее рассказ.

— Очень странно, — сказал он, когда девушка замолчала. — Вы рассказали отцу?

Фелис покачала головкой.

— Мне не хотелось тревожить его. Он очень болен. — Глаза ее наполнились слезами. — Я скрываю от него все, что может его взволновать или расстроить.

— Понимаю, — мягко сказал Левингтон, — и рад, что вы пришли к нам, мадемуазель Маршо. С мистером Хартингтоном, как вам известно, случилось то же, что и с вами. Полагаю, что теперь можно сказать: мы на верном пути. Не могли бы вы вспомнить что-нибудь еще.

Фелис встрепенулась.

— Конечно! Какая я глупая! Забыть самое главное! Вот, взгляните, мосье, что я нашла в глубине комода, должно быть, завалилось..

Она протянула им замусоленный кусок картона с акварельным наброском женского портрета На расплывчатом фоне была изображена высокая, светловолосая женщина с нетипичными для англичанки чертами лица. Тут же был нарисован столик, а на нем — голубая китайская ваза.

— Я обнаружила его только сегодня утром, — объяснила Фелис. — Мосье доктор, на рисунке вы видите женщину, которая мне снилась, и ваза та же.

— Потрясающе, — прокомментировал Левингтон. — Возможно, голубая ваза и есть ключ к тайне. Мне кажется, что она китайская и, может быть, даже старинная. Смотрите, какой любопытный узор.

— Ваза китайская, — подтвердил Джек. — Я видел точно такую же в коллекции моего дяди, — он, знаете ли, коллекционирует китайский фарфор.

— Китайская ваза, — раздумчиво произнес Левингтон. Минуту он пребывал в задумчивости, затем резко поднял голову, глаза его странно горели. — Хартингтон, давно ли у вашего дяди эта ваза?

— Давно ли? Точно не знаю…

— Подумайте. Может, он приобрел ее недавно?

— Не знаю… Впрочем, да, вы правы, действительно недавно. Теперь я вспомнил. Я не очень интересуюсь фарфором, но помню, как дядя показывал мне последние приобретения, и среди них была эта ваза.

— Меньше чем два месяца назад? А ведь Тернеры покинули «Хитер Коттедж» как раз два месяца назад.

— Да, именно тогда.

— Не посещает ли ваш дядя иногда сельские распродажи?

— Иногда! Да он все время колесит по распродажам.

— Стало быть, он вполне мог приобрести эту вазу на распродаже имущества Тернеров — это очень даже вероятно. Странное совпадение… хотя, может быть, это то, что я называю неотвратимостью правосудия. Хартингтон, вы немедленно должны выяснить у дяди, когда и где он купил вазу.

Лицо Джека вытянулось.

— Боюсь, не получится. Дядя Джордж уехал на континент. И я даже не знаю, куда ему писать.

— Сколько же он будет в отъезде?

— Как минимум три-четыре недели.

Наступило молчание. Фелис с тревогой смотрела то на Джека, то на доктора.

— И мы ничего не можем сделать? — робко спросила она.

— Кое-что все-таки можем, — сказал Левингтон, в его голосе слышалось едва сдерживаемое волнение. — Способ, пожалуй, необычный, но не сомневаюсь, что мы достигнем цели. Хартингтон, вы должны добыть эту вазу. Принесите ее сюда, и если мадемуазель позволит, то ночь мы проведем в «Хитер Коттедже».

Джек почувствовал, как по коже неприятно побежали мурашки.

— А что, по-вашему, может произойти? — с беспокойством спросил он.

— У меня нет об этом ни малейшего представления, но я уверен, что таким образом мы раскроем тайну, а привидение вернется в свою скорбную обитель. Наверное, в вазе что-нибудь спрятано. Попробуем помочь этой женщине.

Фелис захлопала в ладоши.

— Замечательная идея! — воскликнула она. Глаза ее загорелись от восторга. Джек же, наоборот, был немного напуган, хотя никакая сила не заставила бы его признаться в этом при Фелис. Доктор вел себя так, как будто предлагал что-то совсем обычное.

— Когда вы сможете принести вазу? — спросила Фелис, повернувшись к Джеку.

— Завтра, — ответил тот неохотно.

Ему следовало разобраться в происходящем, но воспоминание о безумном крике, преследовавшем его каждое утро, лишило его возможности рассуждать. В голове у него была только одна мысль: как избавиться от наваждения?

На следующий же вечер он пошел в дом дяди и взял вазу, о которой шла речь.

Взяв ее в руки, он окончательно убедился, что именно она была изображена на рисунке. С большой осторожностью он повертел ее в руках, но не обнаружил и намека на тайник.

Было одиннадцать часов вечера, когда они с Левингтоном прибыли в «Хитер Коттедж». Фелис уже ждала их и открыла дверь, прежде чем они постучали.

— Входите, — прошептала она. — Отец наверху, лучше его не будить. Я приготовила вам кофе здесь.

Она провела их в маленькую уютную гостиную. На каминной решетке стояла спиртовка, и, склонившись над ней, девушка заварила им ароматный кофе.

После кофе Джек распаковал вазу. Едва ее увидев, Фелис задохнулась от изумления.

— Ну вот же, вот она, та самая! — горячо воскликнула девушка. — Я узнала бы ее из тысячи других.

Тем временем Левингтон занимался приготовлениями к сеансу. Убрав с маленького стола все безделушки, он переставил его на середину комнаты. Вокруг расставил три стула. Потом взял из рук Джека вазу и поставил ее на середину стола.

— Ну вот, мы и готовы, — сказал он. — Теперь выключим свет и сядем.

Все послушно уселись. Из темноты снова зазвучал голос Левингтона:

— Старайтесь ни о чем не думать… или думайте о пустяках. Расслабьтесь. Возможно, один из нас обладает способностью общаться с духами. Тогда он войдет в транс. Помните, бояться нечего. Освободите свои сердца от страха и плывите… плывите…

Голос его замер, наступила тишина. Проходила минута за минутой, и казалось, тишина разрастается, наполняется тревогой. Хорошо Левингтону говорить: «Освободитесь от страха». Джек испытывал не страх, а панический ужас. Он был почти уверен, что и Фелис в таком же состоянии. Вдруг он услышал ее голос, низкий и даже пугающий: «Что-то ужасное надвигается, я чувствую».

— Освободитесь от страха, — сказал Левингтон. — Не противьтесь воздействию.

Темнота, казалось, стала еще темнее, а тишина — пронзительнее. Все тяжелее давило ощущение какой-то угрозы. Джек начал задыхаться… его душили… дьявольское создание закружило его, пытаясь куда-то увлечь…

Внезапно кошмар кончился. Он поплыл… его подхватило течением… веки опустились… покой… темнота…

Джек слегка пошевелился. Голова тяжелая, как будто свинцовая. Где он? Солнечный свет, птицы… Он лежал под открытым небом.

Постепенно память возвращалась к нему: уютная комната, спиритический сеанс, Фелис, доктор… Что же произошло?

Джек сел — его подташнивало, голова кружилась — и огляделся по сторонам. Он лежал в небольшой рощице неподалеку от коттеджа. Рядом никого не было. Он вынул часы. К его удивлению, часы показывали половину первого.

Джек с трудом поднялся и поспешил, насколько позволяли силы, к коттеджу. Должно быть, он долгое время не выходил из транса, и они вынесли его на воздух.

Добравшись до коттеджа, он громко постучал. Ответа не последовало, во всем доме никаких признаков жизни. Должно быть, они отправились за помощью. Или же… Джек почувствовал, что его охватывает тревога. Что произошло прошлой ночью?

Со всех ног он помчался в отель и уже собирался обратиться к администратору, как почувствовал сильнейший толчок в плечо, едва не сбивший его с ног. Возмущенный, он обернулся… и оказался лицом к лицу с пожилым седым джентльменом, сиявшим от радости.

— Не ожидал меня, мой мальчик, ведь не ожидал, а? — хрипел этот чудак.

— Откуда вы, дядя Джордж? Я думал, вы далеко отсюда, где-нибудь в Италии.

— A-а! Я там не был. Высадился в Дувре[39]. Надумал ехать в город на машине и решил завернуть сюда, чтобы повидать тебя. И что узнаю! Всю ночь напролет, а? А ты, оказывается, ходок…

— Дядя Джордж. — Джек решительно прервал его. — Мне надо рассказать вам невероятную историю. Скорее всего, вы мне не поверите.

И он рассказал все, что с ним произошло.

— И бог знает, куда они подевались, — закончил он свой рассказ.

Казалось, дядю вот-вот хватит удар.

— Ваза, — удалось наконец выдавить ему. — Голубая ваза! Где она?

В полном недоумении Джек уставился на дядю, но, вслушавшись в стремительный поток обрушившихся на него междометий, кажется, начал понимать.

Прозрение пришло внезапно: «эпоха Мин…[40] уникальная ваза… жемчужина моей коллекции… стоимостью десять тысяч фунтов, как минимум… предложение Хеттенхеймера, американского миллионера… единственная в мире… Черт возьми, сэр, что вы сделали с моей голубой вазой?»

Джек бросился в контору отеля. Он должен найти Левингтона. Молодая служащая холодно взглянула на него.

— Доктор Левингтон уехал поздно ночью… на машине. Он оставил вам письмо.

Джек разорвал конверт. Письмо было коротким, но содержательным:

Мой дорогой юный друг! Закончился ли для вас день чудес? Если не совсем, то это вполне естественно — вы стали жертвой последних научных достижений. Сердечный привет от Фелис, ее мнимого отца и от меня лично. Мы выехали двенадцать часов назад, думаю, это гарантия того, что мы с вами больше никогда не встретимся…

Всегда ваш, Эмброуз Левингтон, Врачеватель Душ.

Удивительное происшествие, случившееся с сэром Артуром Кармайклом

(Из записок покойного Эдварда Карстарса, доктора медицины, знаменитого психолога.)

Я вполне отдаю себе отчет, что странные и трагические события, о которых я здесь повествую, могут быть истолкованы с самых противоположных точек зрения. Однако мое собственное мнение никогда не менялось. Меня уговорили подробно описать эту историю, и я пришел к убеждению, что для науки и в самом деле очень важно, чтобы эти странные и необъяснимые факты не канули в забвение.

Мое знакомство с этим делом началось с телеграммы от моего друга доктора Сэттла. Кроме упоминания имени Кармайкла, остальное содержание телеграммы было для меня абсолютно туманным, тем не менее я откликнулся на призыв друга и отправился поездом, отходящим в 12.20 с Паддингтонского вокзала[41] Уолден, что в Хартфордшире[42].

Фамилия Кармайкл была мне знакома. Мне приходилось встречаться с ныне покойным сэром Уильямом Кармайклом Уолденским, хотя в последние одиннадцать лет я ничего о нем не слышал. У него, как я знал, имелся сын, ныне баронет[43], и сейчас ему, должно быть, было двадцать три года. Я смутно помнил ходившие тогда слухи о втором браке сэра Уильяма, но ничего определенного, кроме давнего неприятного впечатления, которое произвела на меня новая леди Кармайкл, на память не приходило.

Сэттл встретил меня на станции.

— Спасибо, что приехали, — сказал он, пожимая мне руку.

— Полноте. Я понял, что здесь что-то произошло по моей части?

— И даже очень серьезное.

— Психическое расстройство? — предположил я. — С какими-то необычными проявлениями?

Между тем мы принесли мой багаж, уселись в двуколку и покатили к «Уолдену», находившемуся в трех милях от станции. Несколько минут Сэттл молчал, так и не ответив на мои вопросы. Потом внезапно взорвался:

— Совершенно непостижимый случай! Молодой человек двадцати трех лет, нормальный во всех отношениях, весьма привлекательный, без излишнего самомнения, может быть, не получивший блестящего образования, но в целом типичный представитель молодежи из английского высшего общества, однажды вечером лег спать в полном здравии, а на следующее утро его нашли вблизи деревни в совершенно непонятном состоянии, не узнающим своих родных и близких.

— О! — сказал я с воодушевлением: случай обещал быть интересным. — Полная потеря памяти? И это произошло.

— Вчера утром Девятого августа.

— И ничто этому не предшествовало? Я имею в виду какое-нибудь потрясение, которое могло бы вызвать такое состояние.

— Абсолютно ничего не предшествовало.

У меня внезапно зародилось подозрение.

— А не скрываете ли вы чего-нибудь?

— Н-нет.

Его колебание усилило мои подозрения.

— Я должен знать все.

— Это никак не связано с самим Артуром. Вся суть в доме.

— В доме? — переспросил я с удивлений.

— Вам ведь приходилось иметь дело с подобными вещами, не так ли, Карстарс? Вы исследовали так называемые заколдованные дома. Вы ведь имеете представление, что это такое?

— В девяти случаях из десяти — обыкновенное мошенничество, — ответил я. — Но в десятом — полнейшая реальность. Я обнаружил феномен, абсолютно необъяснимый с обычной материалистической точки зрения. Я убежденный оккультист.

Сэттл кивнул. Мы уже повернули к воротам парка. Он указал рукой на белый особняк у подножия холма.

— Вот этот дом, — сказал он. — И что-то в нем происходит — сверхъестественное и ужасное. Мы все это ощущаем, хотя я вовсе не суеверный человек.

— А что конкретно там происходит? — спросил я.

Он смотрел прямо перед собой:

— Думаю, лучше вам ничего не говорить. Вы понимаете, лучше, если вы сами это прочувствуете… ну…

— Да, — согласился я, — пожалуй, так будет лучше. Но я был бы очень рад, если бы вы рассказали мне о самой семье.

— Сэр Уильям, — начал Сэттл, — был женат дважды. Артур — ребенок от первого брака. Девять лет назад он вновь женился. В нынешней леди Кармайкл есть что-то таинственное. Она лишь наполовину англичанка, и я думаю, что в жилах ее течет азиатская кровь.

Он остановился.

— Сэттл, — сказал я, — вам не нравится леди Кармайкл.

Он не стал отпираться:

— Да, не нравится. Мне всегда казалось, что от нее исходит что-то зловещее. Ну, продолжим. От второй жены у сэра Уильяма родился еще один ребенок, тоже мальчик, которому теперь восемь лет. Сэр Уильям умер три года назад, и Артур унаследовал его титул и поместье. Мачеха и его сводный брат продолжали жить с ним в «Уолдене». Имение, должен вам сказать, сильно разорено. Почти весь доход сэра Артура уходит на его содержание. Несколько сотен фунтов своего годового дохода сэр Уильям оставил жене, но, к счастью, Артур всегда превосходно ладил с мачехой и даже радовался, что они живут вместе. Теперь…

— Да?

— Два месяца назад Артур был помолвлен с очаровательной девушкой мисс Филлис Паттерсон. — Понизив голос, он добавил с волнением: — Они должны были пожениться в следующем месяце. Она сейчас находится здесь. Вы можете себе представить ее горе…

Я сочувственно кивнул.

Мы подъехали к дому. По правую сторону от нас распростерся зеленый газон. И вдруг я увидел умилительную картину. Молодая девушка медленно шла по траве к дому.

Она была без шляпы, и солнечный свет усиливал сияние ее великолепных золотых волос. Она несла большую корзину роз, и красивый серый персидский кот не переставая крутился у ее ног.

Я вопросительно посмотрел на Сэттла.

— Это мисс Паттерсон, — пояснил он.

— Бедная девушка, — сказал я, — бедная девушка. Какая прелестная картина — она с розами и этот серый кот.

Я услышал неясный звук и быстро оглянулся на своего друга: поводья выпали у него из рук, и лицо стало совершенно белым.

— Что случилось? — воскликнул я.

Он с усилием преодолел волнение.

Через несколько мгновений мы подъехали, и я проследовал за ним в зеленую гостиную, где уже все было подано к чаю.

Красивая женщина средних лет поднялась нам навстречу.

— Это мой друг, доктор Карстарс, леди Кармайкл.

Я не могу объяснить почему, но только я коснулся ее руки, у меня вдруг возникла антипатия — к этой красивой, статной женщине, двигавшейся с мрачной и томной фацией, которая подтверждала догадки Сэттла о ее восточных корнях.

— Как хорошо, что вы приехали, доктор Карстарс, — сказала она низким мелодичным голосом. — Надеюсь, вы поможете нам. Такая вдруг беда…

Я пробормотал что-то тривиальное, и она протянула мне чашечку чаю.

Через несколько минут в комнату вошла девушка, которую я видел возле дома. Кота с ней не было, но она все еще держала в руках корзину роз. Сэттл представил меня, и она импульсивно устремилась мне навстречу.

— О! Доктор Карстарс, доктор Сэттл много рассказывал нам о вас. У меня такое чувство, что вы сможете чем-нибудь помочь бедному Артуру.

Мисс Паттерсон действительно была очень миловидной девушкой, хотя ее щеки были бледны, а глаза окаймлены темными кругами.

— Дорогая леди, — сказал я, — вы не должны отчаиваться. Случаи потери памяти или раздвоения личности зачастую весьма кратковременны. И в любую минуту пациент может вернуться к своему нормальному состоянию.

Она тряхнула головой.

— Какое же это раздвоение личности, — сказала она. — Это вовсе не Артур. Это вовсе не он. Не он. Я.

— Филлис, дорогая, — сказала леди Кармайкл ласковым голосом, — вот ваш чай.

Но что-то в выражении ее глаз, когда они остановились на девушке, сказало мне, что леди Кармайкл не очень-то любит свою будущую невестку.

Мисс Паттерсон отказалась от чая, и, чтобы сменить тему, я бодро спросил:

— А пушистый кот, наверное, отправился к блюдечку с молоком?

Она взглянула на меня удивленно:

— Пушистый кот?

— Да, с которым вы были там, в саду, несколько минут назад…

Раздавшийся звон не дал мне договорить. Леди Кармайкл опрокинула заварной чайник, и горячий чай полился на пол. Я поставил чайник на место, а Филлис Паттерсон вопросительно взглянула на Сэттла. Он встал.

— Доктор Карстарс, не хотите ли взглянуть на вашего пациента?

Я сразу же последовал за ним. Мисс Паттерсон пошла с нами. Мы поднялись по лестнице, и Сэттл вынул из кармана ключ.

— Иногда у него бывает странная прихоть — покидать дом и бродить по округе, — пояснил он. — Поэтому обычно, уходя из дому, я запираю дверь.

Сэттл повернул ключ в замке, и мы вошли.

Молодой человек сидел на подоконнике, освещенный золотистыми лучами заходящего солнца. Сидел очень тихо, странно изогнувшись и абсолютно расслабившись. Сначала я подумал, что он не слышал, как мы вошли, пока вдруг не заметил, что его глаза, полуприкрытые веками, внимательно за нами следят. Его взгляд встретился с моим, и он моргнул. Но не двинулся с места.

— Поди сюда, Артур, — сказал Сэттл заботливо. — Мисс Паттерсон и мой друг пришли навестить тебя.

Но молодой человек на подоконнике только моргнул. Чуть позже я заметил, что он опять украдкой наблюдает за нами.

— Хочешь чаю? — спросил Сэттл, громко и бодро, будто говорил с ребенком.

Он поставил на стол чашку с молоком. Я с удивлением поднял брови, а Сэттл улыбнулся.

— Удивительная вещь, — заметил Сэттл, — единственное, что он пьет, — это молоко.

Через несколько секунд сэр Артур распрямился, вышел из своего неподвижного состояния и медленно приблизился к столу. Я внезапно сообразил, что его движения были абсолютно бесшумными. Подойдя к столу, он сильно потянулся, выдвинул одну ногу вперед для равновесия, оставив другую сзади. Это продолжалось довольно долго, затем он зевнул. Никогда я не видел ничего подобного! Казалось, все его лицо превратилось в огромную пасть.

Теперь он полностью сосредоточился на молоке: стал наклоняться, пока его губы не коснулись чашки, затем принялся жадно пить.

Сэттл ответил на мой вопрошающий взгляд:

— Он совсем ничего не делает руками. Похоже, он вернулся к первобытному состоянию. Странно, правда?

Я почувствовал, как Филлис Паттерсон немного ко мне придвинулась, и утешающе пожал ее руку.

Наконец с молоком было покончено, и Артур Кармайкл потянулся еще раз, затем он, так же бесшумно, возвратился к подоконнику, уселся на него, изогнувшись, как прежде, и принялся, то и дело мигая, смотреть на нас.

Мисс Паттерсон увлекла нас в коридор. Она вся дрожала.

— О! Доктор Карстарс! — воскликнула она. — Это не он. Это существо вовсе не Артур! Я это чувствую, знаю.

Я печально наклонил голову.

— Мозг может совершать невероятные трюки, мисс Паттерсон.

Признаюсь, данный случай меня озадачил. Здесь было много необычного. Хотя я никогда прежде не видел молодого Кармайкла, его своеобразная манера передвигаться, да и то, как он моргал, напоминали мне кого-то или что-то. А вот что именно — я никак не мог осознать.

Обед прошел как обычно, вся тяжесть общения с гостями легла на леди Кармайкл и на меня. Когда дамы покинули комнату, Сэттл поинтересовался, какое впечатление произвела на меня хозяйка.

— Должен признаться, — сказал я, — не знаю почему, но мне она определенно не нравится. Вы абсолютно правы, в ее жилах течет восточная кровь, и, следует отметить, она обладает определенной оккультной силой. Она — женщина с экстраординарным магнетизмом.

Сэттл, казалось, собирался что-то сказать, но воздержался и только через пару минут заметил:

— Она полностью поглощена заботой о своем маленьком сыне.

После обеда все сидели в зеленой гостиной. Мы только что покончили с кофе и вяло обсуждали события прошедшего дня, когда вдруг послышалось жалобное мяуканье за дверью. Никто не произнес ни слова. Поскольку я люблю животных и не могу, когда кто-то из них мучается, я тут же поднялся.

— Можно впустить бедное создание? — спросил я у леди Кармайкл.

Ее лицо стало совсем бледным, но она сделала легкое движение головой, которое я воспринял как разрешение, подошел к двери и открыл ее. Коридор оказался абсолютно пустым.

— Странно, — сказал я, — готов поклясться, что слышал кошачье мяуканье.

Когда я вернулся к своему креслу, то заметил: все внимательно наблюдают за мной. Мне стало немного неуютно.

Мы рано отправились спать. Сэттл проводил меня до моей комнаты.

— У вас есть все необходимое? — спросил он, оглядываясь.

— Да, спасибо.

Он еще помедлил некоторое время, как если бы хотел что-то сказать, но так и не решился.

— Между прочим, — заметил я, — вы сказали, что в доме есть что-то таинственное. Пока он кажется мне вполне обычным.

— Вы можете назвать его веселым домом?

— Едва ли, учитывая обстоятельства. Тень великой скорби падает на него. Что же касается чего-то сверхъестественного, я пока этого не почувствовал.

— Доброй ночи, — сказал Сэттл отрывисто. — И приятных сновидений.

Я заснул. Серый кот мисс Паттерсон, видимо, крепко засел в моем мозгу. Несчастное животное снилось мне всю ночь напролет.

Внезапно проснувшись, я убедился, что кот весьма основательно заполонил мои мысли. Он настойчиво мяукал за моей дверью. Спать под такой аккомпанемент было невозможно. Я зажег свечу и подошел к двери. Но в коридоре не было никаких кошек, хотя мяуканье все еще продолжалось. У меня возникла новая идея. Несчастное животное куда-то забралось и не может оттуда выбраться. Слева был уже конец коридора и комната леди Кармайкл. Поэтому я сделал несколько шагов вправо, и снова позади меня раздался звук. Я резко повернулся, и звук вновь повторился, причем на этот раз совершенно отчетливо справа от меня.

Почему-то, возможно от сквозняка в коридоре, меня охватила дрожь, и я поспешил возвратиться в свою комнату. Тотчас установилась тишина, и вскоре я вновь заснул. Проснулся, когда уже вовсю сияло солнце.

Одеваясь, я увидел из окна нарушителя моего покоя. Серый кот медленно крался по газону. Я подумал, что он охотится — рядом резвилась стайка птиц, занятых чисткой своих перышек.

Но тут произошло нечто очень любопытное. Кот приблизился к стайке и проследовал в самую ее гущу, касаясь птиц своей шерсткой, однако, о чудо! — они не разлетелись! Я не мог этого понять — происшедшее показалось мне в высшей степени странным.

Меня настолько поразила эта сценка, что я не мог не упомянуть о ней за завтраком.

— Вы знаете, — обратился я к леди Кармайкл, — у вас какой-то необычный кот.

Я услышал резкий скрежет чашки по блюдцу и взглянул на Филлис Паттерсон: ее губы приоткрылись, она коротко вздохнула и посмотрела на меня.

Повисло неловкое молчание. Тогда леди Кармайкл сказала с явным недовольством:

— Я думаю, что вам, должно быть, показалось. В доме нет никаких кошек. Я, во всяком случае, ни одной не видела.

Стало очевидно, что я коснулся запретной темы, поэтому я поспешно заговорил о другом.

Но заявление леди Кармайкл поставило меня в тупик. Может, кот принадлежит мисс Паттерсон и она прячет его от хозяйки дома? Леди Кармайкл явно недолюбливала кошек, впрочем, как и многие люди. Не скажу, что это объяснение устраивало меня, но я был вынужден на тот момент довольствоваться хотя бы им…

Мой пациент находился в прежнем состоянии. На сей раз я произвел тщательный осмотр и имел возможность наблюдать его гораздо ближе, чем прошлым вечером. По моей рекомендации было все сделано для того, чтобы он мог проводить как можно больше времени с семьей. Так мне было сподручней наблюдать за ним — чтобы он был менее боязлив. А главное, я надеялся, что привычный ему до недавнего времени распорядок поможет пробуждению его интеллекта. Его поведение, однако, осталось прежним. Он был спокоен и послушен, скорее, безучастен, но в то же время постоянно украдкой за всем наблюдал. Я сделал одно неожиданное открытие: он выказывал необычайную привязанность к своей мачехе. На мисс Паттерсон Артур почти не смотрел, зато всегда норовил сесть как можно ближе к леди Кармайкл. Однажды я увидел, как он потерся головой о ее плечо, молчаливо выражая тем самым свою любовь.

Меня этот факт насторожил. Что-то подсказывало мне: в этом странном жесте таится ключ к разгадке всех несчастий. Но ничего конкретного мне в голову не приходило.

— Весьма странный случай, — сказал я Сэттлу.

— Да, — согласился тот, — просто не знаешь, что и думать…

Он глянул на меня, как мне показалось, украдкой.

— Скажите, — спросил мой друг, — этот юноша вам никого не напоминает?

От его слов мне стало как-то не по себе, я сразу вспомнил впечатления предыдущего дня.

— Напоминает — кого? — в свою очередь задал вопрос я.

Он тряхнул головой.

— Может, мне просто показалось, — пробормотал Сэттл. — Конечно же это у меня разыгралась фантазия. — И больше ничего не сказал.

Да, здесь явно что-то крылось. Удручало, что я никак не мог найти ключ к тому, чтобы хоть немного приоткрыть завесу тайны. Даже незначительным событиям я не находил объяснения. Взять хотя бы эту историю с котом. Так или иначе все эти странности действовали мне на нервы. Мне постоянно снились коты, и я постоянно слышал мяуканье. Время от времени я мельком видел того красавца кота. И то, что с ним связана какая-то тайна, невыносимо терзало меня. Наконец я даже решился попытаться что-то выведать у дворецкого.

— Можете ли вы мне что-нибудь сказать о коте, которого я тут видел?

— О коте, сэр? — Он выглядел вежливо-удивленным.

— Ведь в доме есть кот? Или был?

— У ее милости был кот, сэр. Она его обожала. А потом его почему-то убили. Очень жаль — ведь он никому не мешал.

— Серый кот? — медленно спросил я.

— Да, сэр. Персидский.

— И вы сказали, что его убили?

— Да, сэр.

— Вы абсолютно в этом уверены?

— О да! Абсолютно уверен, сэр. Ее милость не захотела отослать его к ветеринару — сделала это сама. Чуть меньше недели назад. Он похоронен там, под буком, сэр. — И дворецкий вышел из комнаты, оставив меня наедине с моими вопросами.

Почему же леди Кармайкл утверждала, что у нее никогда не было кошек?

Интуитивно почувствовав, что эти кошачьи похороны — факт для этой истории весьма важный, я тут же обратился к Сэттлу.

— Хочу задать вам один вопрос, — сказал я. — Случалось ли вам видеть кошку в этом доме? Или слышать, как она мяучит?

Этот странный вопрос не вызвал у него удивления. Похоже, он его ожидал.

— Мяуканье я слышал, — ответил Сэттл, — но никаких кошек ни разу не видел.

— Ну, а в первый день! — вскричал я. — Тот серый кот. На газоне вместе с мисс Паттерсон!

Он пристально посмотрел на меня.

— Я видел идущую по газону мисс Паттерсон. Ничего больше.

Я начал прозревать…

— Значит, — начал я, — этот кот…

Он кивнул:

— Я хотел убедиться, что вы — как человек новый и непредубежденный — тоже услышите то, что все мы слышали…

— Значит, вы все тогда слышали?

Он кивнул снова.

— Странно, — пробормотал я задумчиво. — Никогда прежде не слышал о кошках-привидениях.

Я рассказал ему о том, что поведал мне дворецкий.

— Это для меня новость, — удивился он. — Я этого не знал.

— Но что это может означать? — беспомощно спросил я.

Он покачал головой:

— Одному Богу известно! Но, скажу вам, Карстарс, мне страшно. Эти кошачьи вопли означают угрозу.

— Угрозу? — спросил я быстро. — Кому?

Он развел руками:

— Если б знать.

В тот же вечер после обеда, я убедился в справедливости его слов. Мы, как и в вечер моего приезда, сидели в зеленой гостиной, когда за дверью раздалось громкое настойчивое мяуканье. Но на сей раз в нем совершенно отчетливо слышалась злоба, временами оно переходило в свирепый кошачий вой — долгий-долгий и угрожающий. И лишь только эти звуки стихли, латунная ручка с той стороны двери загремела — как если бы ее дергали.

Сэттл поднялся.

— Клянусь, там какой-то кот, — громко произнес он.

Он кинулся к двери и распахнул ее. Там никого не было.

Он вернулся, потирая лоб. Филлис сидела бледная и дрожащая, леди Кармайкл смертельно побледнела. Только Артур, свернувшись калачиком и положив голову на колени мачехи, был спокоен и безмятежен, как ребенок.

Мисс Паттерсон взяла меня за руку, и мы пошли к лестнице.

— О! Доктор Карстарс! — вскричала она. — Что это такое? Что все это означает?

— Мы еще не знаем, дорогая леди, — ответил я. — Но обязательно выясним. Так что не надо бояться. Уверен, что лично вам ничто не угрожает.

— Вы думаете? — с сомнением спросила она.

— Абсолютно, — ответил я. На ее счет у меня не было опасений: я вспомнил, с какой нежностью кот вился вокруг ее ног. Опасность угрожала не ей.

…Я несколько раз погружался в сон, но едва впадал в дремоту, как тут же пробуждался от какого-то неприятного чувства. А в какой-то момент я услышал шипение, скрежет… шум стоял такой, будто что-то отдирали или рвали. Я бросился в коридор. В тот же самый момент открылась дверь Сэттла — его комната была напротив моей. Звук доносился слева.

— Вы слышите это, Карстарс? — проговорил он взволнованно. — Вы слышите это?

Мы поспешили к двери леди Кармайкл, однако ничего особенного не заметили. Но шум прекратился. Пламя от наших свечей отражалось на сверкающих панелях двери леди Кармайкл. Мы переглянулись.

— Вы знаете, что это было? — полушепотом спросил он.

Я кивнул:

— Так скребут кошачьи когти — когда что-то раздирают.

Меня била легкая дрожь. Я слегка опустил свечу — и невольно вскрикнул:

— Посмотрите сюда, Сэттл!

Сиденье кресла, стоявшего у стены, было разодрано, кожа свисала длинными полосами…

Мы внимательно осмотрели его и снова переглянулись.

— Действительно кошачьи когти, — сказал он, сдерживая дыхание.

Я кивнул.

— Теперь все ясно. — Он перевел глаза от кресла к закрытой двери. — Вот кому угрожает опасность. Леди Кармайкл!

В ту ночь я больше не сомкнул глаз. События приблизились к критической точке, и следовало что-то предпринять. Насколько я понимал, только один человек мог что-то прояснить. Я подозревал, что леди Кармайкл знает много больше того, что рассказала.

На следующее утро она спустилась к завтраку смертельно бледная и к еде почти не притронулась. Я чувствовал: только благодаря своей железной воле она держит себя в руках. После завтрака я попросил ее уделить мне несколько минут и без обиняков перешел к существу дела.

— Леди Кармайкл, — начал я, — мне доподлинно известно, что вам угрожает серьезная опасность.

— В самом деле? — Она приняла это известие с удивительным безразличием.

— В вашем доме, — продолжал я, — имеется некая призрачная тварь, весьма опасная для вас.

— Чепуха, — пробормотала она презрительно. — Неужели вы думаете, что я поверю в этот вздор!..

— Кресло в коридоре за вашей дверью, — заметил я сухо, — этой ночью было разодрано в клочья.

— Неужели? — Она подняла брови, изображая удивление, но я видел, что сказанное мною отнюдь не неожиданность для нее. — По-моему, это какая-то глупая, злая шутка.

— Ничего подобного, — возразил я — с особой настойчивостью. — Я хочу, чтобы вы мне рассказали — ради вашей собственной безопасности… — Я остановился.

— О чем же? — поинтересовалась она.

— Обо всем, что могло бы пролить свет на эти события.

Леди Кармайкл рассмеялась.

— Я ничего не знаю, — возразила она. — Абсолютно ничего.

Никакие предупреждения об опасности на нее не действовали. Тем не менее я был убежден, что она знала значительно больше, чем кто-либо из нас. Но я понял, что заставить ее говорить совершенно невозможно.

Тем не менее я все же решил предпринять некоторые предосторожности, ибо ни минуты не сомневался в том, что опасность совсем уже близка. Вечером, прежде чем леди Кармайкл отправилась в свою комнату, Сэттл и я внимательно осмотрели помещение. Мы договорились, что будем по очереди дежурить в коридоре.

Я дежурил первым, и никаких инцидентов в это время не произошло. В три часа ночи меня сменил Сэттл. Утомленный бессонной прошлой ночью, я моментально отключился. И увидел любопытный сон.

Мне снилось, что серый кот сидит у меня в ногах и смотрит на меня со странным умоляющим выражением. Я каким-то образом понял, что кот хочет, чтобы я последовал за ним. Я так и сделал, и кот повел меня вниз по большой лестнице — в противоположное крыло дома, в комнату, которая служила, очевидно, библиотекой. Кот остановился там у одной из нижних полок и, подняв передние лапы, потянулся к какой-то книге. При этом он смотрел на меня с тем же призывным выражением.

Затем и кот и библиотека исчезли, и я проснулся, обнаружив, что уже наступило утро.

Дежурство Сэттла также прошло без происшествий, но сон мой весьма его заинтересовал. По моей просьбе он повел меня в библиотеку, обстановка которой до мелочей совпадала с той, что я видел во сне. Я мог точно узнать место, откуда кот в последний раз печально посмотрел на меня.

Мы оба постояли там в молчаливом смущении. Вдруг мне пришла в голову мысль выяснить название книги, к которой тянулся кот. Но на том месте зияла пустота.

— А книгу-то отсюда взяли! — бросил я Сэттлу.

— Ого! — воскликнул он, подходя. — В глубине, видите — гвоздь. И за него зацепился кусочек страницы.

Он осторожно вынул клочок размером не больше квадратного дюйма[44], на котором тем не менее уместилось знаменательное слово — кот…

— Все это вызывает у меня ужас, — проговорил Сэттл. — Просто невыразимый ужас.

— Мне необходимо знать, — сказал я, — что за книга была здесь. Как вы думаете, нельзя ли ее найти?

— Может, есть каталог библиотеки? Возможно, леди Кармайкл…

Я покачал головой:

— Леди Кармайкл ничего не захочет рассказать.

— Вы так думаете?

— Убежден в этом. В то время как мы гадаем и блуждаем в потемках, леди Кармайкл знает. И, по известной только ей причине, ничего не говорит. Она пойдет на любой риск, но не нарушит молчание.

День прошел без всяких неожиданностей, что вызвало у меня ощущение затишья перед бурей. И меня снова охватило странное чувство, что дело близится к развязке, что до сих пор я бродил на ощупь в темноте, но скоро увижу свет. Все факты были налицо, требовалась лишь вспышка огня, чтобы высветить их и связать между собой.

И это свершилось! Самым неожиданным образом!

Это произошло, когда мы все вместе, как обычно, сидели в зеленой гостиной после обеда. Повисло тяжелое молчание. В комнате было так тихо, что откуда-то бесстрашно выскочила маленькая мышка. И в этот момент случилось следующее: прыжком Артур Кармайкл соскочил со своего кресла и с быстротой летящей стрелы оказался на пути мышки. Она устремилась к деревянной стенной панели, и Артур замер в ожидании — его напрягшееся тело все дрожало от нетерпения.

Это было ужасно! Никогда в жизни мне не проходилось переживать такого. Долго же я ломал голову над тем, кого напоминал мне Артур Кармайкл своей бесшумной походкой и сощуренными глазками! И вот теперь неожиданная разгадка — дикая, неправдоподобная, невероятная, — как молния, родилась в моей голове. Я отбросил ее как нечто совершенно невообразимое! Но мысли мои все время возвращались к этой сцене.

То, что произошло дальше, я помню смутно: все события казались размытыми и нереальными. Помню, что кое-как мы поднялись по лестнице и быстро пожелали друг другу спокойной ночи, боясь встретиться взглядами и увидеть в глазах собеседника подтверждение своих страхов.

Сэттл остался у двери леди Кармайкл на первое дежурство, пообещав разбудить меня в три часа ночи. Я уже не думал о леди Кармайкл — я был слишком поглощен моей фантастической, невероятной догадкой. Я говорил себе, что это невозможно, — но мысли мои, как зачарованные, все время возвращались к ней.

Внезапно ночная тишина была нарушена. Голос Сэттла, призывающего меня, сорвался на крик. Я выскочил в коридор.

Он изо всех сил колотил по двери леди Кармайкл.

— Черт бы побрал эту женщину! — кричал мой друг. — Она заперлась!

— Но…

— Он там, старина! С ней! Вы не слышите его?

Из-за запертой двери раздался протяжный свирепый вой кота. А затем последовал ужасный визг, повторившийся еще раз… Я узнал голос леди Кармайкл.

— Дверь! — завопил я. — Мы должны взломать дверь. Через минуту будет слишком поздно.

Мы уперлись в нее и надавили изо всех сил. Дверь затрещала, поддалась, и мы ввалились в комнату.

Леди Кармайкл лежала на кровати вся в крови. Я не видел зрелища более ужасного. Ее сердце еще билось, но раны были страшными: кожа на шее была вся содрана и висела клочьями… Содрогнувшись, я прошептал: «Когти…» Трепет суеверного ужаса пробежал по моему телу.

Я перевязал и тщательно забинтовал ее раны и сказал Сэттлу, что истинную причину случившегося лучше держать в секрете, особенно от мисс Паттерсон. Потом написал телеграмму госпитальной сестре, чтобы отправить ее, как только откроется телеграф.

Рассвет подкрался незаметно. Я выглянул в окно и посмотрел на газон.

— Нужно одеться и спуститься вниз, — коротко сказал я Сэттлу. — Леди Кармайкл теперь, наверное, чувствует себя лучше.

Вскоре он вернулся, и мы вместе спустились в сад.

— Что вы собираетесь делать?

— Откопать кота. Я должен быть уверен…

Мы нашли среди инструментов лопату и начали копать у подножия большого бука. Наконец наши усилия были вознаграждены. Картина была не из приятных — животное было закопано неделю назад. Но я увидел то, что хо тел.

— Кот, — сказал я. — Точно такого же я видел, когда только приехал сюда.

Сэттл присвистнул. Повеяло запахом горького миндаля.

— Синильная кислота!,— заметил он.

Я кивнул.

— Что вы думаете об этом? — спросил мой друг.

— То же, что и вы!

Моя догадка не была новостью для него — она приходила и ему в голову, я понял это.

— Это невозможно, — пробормотал он. — Невозможно! Это против здравого смысла — против законов природы… — Его дрожавший голос оборвался. — Та сцена с мышкой, — продолжил он. — Но… О!.. Этого не может быть!

— Леди Кармайкл, — произнес я, — очень странная женщина. Она знакома с оккультными силами — и наверняка обладает гипнотическими способностями. Ее предки — с Востока. Можем ли мы знать, как использует она эти силы в отношении такого слабого милого существа, как Артур Кармайкл? И не забывайте, Сэттл, если Артур Кармайкл останется в теперешнем своем состоянии, безнадежным идиотом, всецело преданным ей, все имущество практически окажется в ее руках и ее сына, которого, насколько мне известно от вас, она обожает. А Артур собирался жениться!

— Но что нам делать, Карстарс?

— Пока ничего, — сказал я. — Лучшее, что мы можем сделать, — это стать между леди Кармайкл и тем, что ей угрожает.

Леди Кармайкл постепенно выздоравливала. Раны, как я и предполагал, быстро затягивались, но шрамам видимо, суждено было остаться до конца ее жизни.

Никогда я не чувствовал себя более беспомощным. Хотя сила, которая противостояла нам, находилась сейчас в пассивном состоянии, мы не могли ожидать, что так же будет происходить и в дальнейшем. Я точно знал только одно: как только леди Кармайкл достаточно окрепнет, она должна будет покинуть Уолден. Это был единственный шанс избежать трагедии. Между тем время шло.

Синильная кислота — цианистый водород, ядовитая бесцветная летучая жидкость с запахом горького миндаля.

Отъезд леди Кармайкл был намечен на восемнадцатое сентября. А утром четырнадцатого сентября произошло непредвиденное.

Мы с Сэттлом в библиотеке обсуждали детали случившегося с леди Кармайкл, как вдруг в комнату влетела взволнованная горничная.

— О, сэр! — вскрикнула она. — Скорее! Мистер Артур — он упал в пруд. Он шагнул в лодку, она накренилась, и он потерял равновесие… Я видела это из окна.

Мы с Сэттлом бросились к двери. Филлис была в саду и слышала слова горничной. Она побежала с нами.

— Не волнуйтесь, — кричала она. — Артур — великолепный пловец.

Меня, однако, охватило неприятное предчувствие, и я побежал еще быстрее. Поверхность пруда была спокойна, лениво плавала лодка, но Артура нигде не было видно.

Сэттл скинул пиджак и ботинки.

— Я нырну, — сказал он, — а вы возьмите багор и прощупайте дно вокруг лодки. Здесь не так глубоко.

Казалось, прошло очень много времени — наши поиски были тщетными. Минута бежала за минутой. И когда мы уже потеряли всякую надежду, наконец обнаружили и вытащили безжизненное тело Артура Кармайкла на берег.

Сколько буду жить, всегда буду помнить выражение безнадежности на лице Филлис.

— Нет, нет… — Ее губы отказывались произнести страшное слово.

— Нет-нет, — успокаивал ее я. — Мы обязательно возвратим его к жизни!

Но в глубине души я не очень-то верил в то, что говорил. Артур находился под водой с полчаса. Я послал Сэттл а в дом за горячими одеялами и всем необходимым, а сам начал делать искусственное дыхание.

Мы энергично работали более часа, но признаков жизни не появилось. Я оставил Сэттла и приблизился к Филлис.

— Боюсь, — сказал я мягко, — что дела плохи Артуру уже невозможно помочь.

Она мгновение оставалась недвижима и вдруг бросилась на безжизненное тело.

— Артур! — крикнула она в отчаянии. — Артур! Вернись ко мне! Артур, вернись, вернись!

Ее голос эхом отдавался в тишине. И тут я коснулся руки Сэттла.

— Посмотрите! — проговорил я.

Легкая краска проступила на щеках утопленника. Я почувствовал слабый трепет его сердца.

— Продолжайте делать искусственное дыхание, — закричал я. — Он приходит в себя!

Теперь время, казалось, летело. Через считанные мгновения глаза его открылись.

Я сразу же заметил, как они изменились. Теперь это был осмысленный взгляд нормального человека.

Его глаза остановились на Филлис.

— Хэлло, Фил, — сказал Артур слабым голосом. — Это ты? Я думал, ты приедешь завтра.

Она не могла поверить своим ушам и была не в состоянии говорить — лишь улыбалась ему. Он огляделся с растущим смущением.

— Но где я? И — как отвратительно я себя чувствую. Что со мной произошло? Хэлло, доктор Сэттл!

— Вы едва не утонули — вот что произошло, — ответил ему Сэттл угрюмо.

Сэр Артур сделал гримасу.

— Да, неудивительно, что я так плохо себя чувствую! Но как это случилось? Я что, бродил во сне?

Сэттл покачал головой.

— Надо отвести его в дом, — сказал я и подошел к нему ближе.

Артур посмотрел на меня, и Филлис сказала:

— Артур, это доктор Карстарс.

Мы подняли его и повели к дому. По лицу юноши было видно, что ему не дает покоя какая-то мысль.

— Скажите, доктор, я, наверное, не оправлюсь до двенадцатого?

— До двенадцатого? — переспросил я медленно. — Вы имеете в виду двенадцатого августа?

— Да, до пятницы.

— Сегодня четырнадцатое сентября, — сказал Сэттл отрывисто. Он был в полном замешательстве.

— Но… я думал, что сегодня восьмое августа… Я, должно быть, был крепко болен?

Филлис очень быстро ответила своим нежным голосом:

— Да, ты был очень болен.

Он нахмурился.

— Не могу понять. Я чувствовал себя превосходно, когда прошлой ночью отправился спать. Правда, оказывается, в действительности это была не прошлая ночь… Хотя, помню, мне много чего снилось… — Он сдвинул брови, силясь что-то вспомнить. — Что-то… что это было?., что-то ужасное… кто-то сделал мне это — и я стал злым, ужасным… И когда я спал, я был котом — да, котом! Странно, не так ли? Да, это был невеселый сон. Более того, ужасный! Но я не могу вспомнить. Что-то мне мешает, когда пытаюсь… нет, не могу..

Я положил руку ему на плечо.

— Старайтесь не думать об этом, сэр Артур, — сказал я. — Зачем вспоминать неприятное…

Он пытливо взглянул на меня и покорно кивнул. Я услышал, как Филлис облегченно вздохнула. Мы подошли к дому.

— Между прочим, — спохватился вдруг сэр Артур, — где мама?

— Она больна, — ответила Филлис после короткой паузы.

— О! Бедняжка! — В его голосе прозвучала нежность и тревога. — Где она? В своей комнате?

— Да, — сказал я, — но лучше ее не беспокоить..

Слова застыли на моих губах. Дверь гостиной открылась, и леди Кармайкл, одетая в халат, вошла в холл.

Ее глаза устремились на Артура, и я увидел взгляд, наполненный ужасом… Ее лицо, искаженное невероятным страхом, было похоже на отвратительную маску, рука потянулась к горлу.

Артур с мальчишеской непосредственностью бросился ей навстречу.

— Хэлло, мама! Вам тоже не по себе? Признаться, в этом есть и моя вина.

Она отпрянула от него, ее глаза расширились. Затем с криком, идущим откуда-то из глубины истерзанной души, она внезапно рухнула навзничь.

Я бросился вперед и склонился над ней, потом подозвал Сэттла.

— Пока ни слова, — попросил я. — Поднимайтесь с Артуром наверх, а потом возвращайтесь сюда. Леди Кармайкл мертва.

Через несколько минут мой друг вернулся.

— Что же произошло? — спросил он. — Какова причина?

— Шок, — коротко констатировал я. — Шок при виде Артура Кармайкла. Артура Кармайкла, возвращенного к жизни! Впрочем, если угодно, вы можете назвать это — карой Божьей!

— Вы думаете. — Доктор колебался.

Я посмотрел ему в глаза, пытаясь выразить взглядом свою мысль.

— Жизнь за жизнь, — сказал я.

— Но..

— О, я знаю, что только случай, и поистине невероятный случай, позволил душе Артура Кармайкла возвратиться в его тело, но тем не менее Артур Кармайкл был убит.

Он посмотрел на меня с явным испугом.

— Синильной кислотой? — спросил он, понизив голос.

— Да, — ответил я. — Синильной кислотой.

Мы с Сэттлом никогда не касались вопросов веры. В данном случае, вероятно, и не было ничего, во что следовало бы верить. Согласно официальной точке зрения, у Артура Кармайкла была всего лишь потеря памяти, леди Кармайкл повредила горло во время случившегося с ней припадка, а серый кот был всего лишь иллюзией.

Но существовало два факта, в которых, я считал, нельзя было усомниться. Первый — разодранное кресло в коридоре. Другой — то, что благодаря каталогу библиотеки выяснилось, что пропавший том — это старинный и очень любопытный трактат о возможностях превращения людей в животных!

И еще: я с особым удовлетворением сообщаю, что Артур ничего не знает. Филлис сохранила эту страшную историю в своем сердце и никогда (я уверен в этом) не расскажет ее мужу, которого так сильно любит и который сумел вернуться к ней, преодолев барьер смерти, именно благодаря этой любви.

Зов крыльев

1

Впервые Сайлас Хэмер услышал об этом от Дика Борроу. Промозглым февральским вечером они возвращались со званого обеда у Бернарда Сэлдона, специалиста по нервным заболеваниям Борроу был необычайно молчалив, и Хэмер даже спросил его, о чем это он так старательно размышляет. Ответ Борроу оказался неожиданным:

— Понимаете, я вдруг понял, что из всех сегодняшних гостей лишь двое могли бы назвать себя счастливцами. И эти двое, как ни странно, это вы и я.

Слово «странно» было вполне оправданным, ибо не существовало людей более несхожих, чем Ричард Борроу, приходской священник из Ист-Энда[45], усердно пекущийся о благе паствы, и Сайлас Хэмер, холеный самодовольный делец, миллионы которого служили основной темой пересудов у родственников.

— Понимаете, вы крайне нетипичный миллионер, — рассуждал священник, — я знаком со многими весьма состоятельными людьми, но вы единственный, кто абсолютно доволен собой и своей жизнью.

Хэмер некоторое время помолчал, а когда он заговорил, в его тоне уже не было никакой светской шутливости.

— Я был жалким разносчиком газет. Тогда я хотел — и я этого добился! — иметь кучу денег, чтобы жить в комфорте и роскоши, но — и только. Деньги требовались мне не для того, чтобы получить влияние и власть, а чтобы тратить их не считая — исключительно на самого себя. Как видите, я вполне откровенен.

Говорят, на деньги всего не купишь. Истинная правда, но лично я могу купить все, что хочу, — и потому я вполне доволен жизнью. Я материалист, Борроу, материалист до мозга костей.

Яркий свет уличных фонарей подтверждал это признание, прозвучавшее почти как клятва. Плотное пальто, отороченное мехом, мягко облегало далеко не стройную фигуру Сайласа Хэмера, а темный мех еще больше подчеркивал наличие изрядного второго подбородка. У Дика Борроу, напротив, было очень худое лицо — лицо аскета, и сияющие фанатичным блеском глаза.

— А вот вас, — проговорил Хэмер с нажимом, — я понять никак не могу.

Борроу улыбнулся.

— Я живу в нищете, постоянной нужде и голоде — испытываю все невзгоды, уготованные нашей плоти. Но небесные видения поддерживают мои силы. Это трудно понять тем, кто не верит в их существование… Вы, я полагаю, не верите.

— Я не верю ни во что, — твердо сказал миллионер, — чего сам не могу увидеть, услышать и потрогать.

— Именно так. В этом-то и вся разница между нами. Ну, до свидания, теперь земля поглотит меня, — то ли шутливо, то ли серьезно сказал он, так как они подошли к входу в метро.

Хэмер продолжил свой путь в одиночестве. Он был доволен, что отослал шофера, решив пройтись пешком. Воздух был свеж, пощипывал щеки морозцем, и тем приятнее было ощущать нежащую теплоту роскошного плотного пальто.

Он остановился у бровки тротуара, собираясь перейти улицу, и посмотрел налево. Огромный автобус приближался к перекрестку. Если бы Хэмеру вздумалось перейти дорогу перед ним, то следовало поторопиться. Но Хэмер торопиться не любил, и к тому же ему не хотелось нарушать состояние приятной разнеженности.

И тут вдруг на дорогу нетвердой походкой вывалился какой-то пьяный оборванец. Хэмер услышал крик, скрежет тормозов резко вильнувшего в сторону автобуса, а затем — даже не осознав сразу весь ужас случившегося — увидел бесформенную кучу тряпья на середине улицы.

Как по волшебству тут же собралась толпа, в центре которой стояли двое полисменов и водитель автобуса. Хэцер же, как завороженный, никак не мог отвести взгляд от безжизненной кучи, которая только что была человеком — в сущности, таким же как он! Он вздрогнул словно от какой-то зловещей угрозы.

— Не переживай, начальник, — подбодрил его стоявший рядом потрепанного вида субъект. — Ты бы ничего не мог поделать. Ему бы и так и так крышка.

Хэмер ошеломленно посмотрел на него. Мысль о том, Что бедолагу можно было попытаться спасти, даже не пришла ему в голову. Конечно, если бы он по дурости вдруг бросился в тот момент… Ему не хотелось даже думать о подобной возможности, и он пошел прочь от толпы зевак, гонимый безотчетным неутолимым страхом. Он был вынужден признаться себе, что напуган, дико напуган. Смертью… смертью, которая мгновенно и беспощадно могла настичь каждого, не разбирая, богат он или беден.

Он ускорил шаги, но страх не отступал, все больше засасывая его в свою леденящую пучину. Он удивлялся самому себе, ибо никогда раньше не был трусом. Лет пять тому назад, размышлял он, этот страх не мог бы поразить его. Ибо тогда Жизнь не была столь приятной. Так вот в чем дело… Любовь к Жизни — вот причина этой постыдной трусости. Он только-только почувствовал вкус к жизни. А у жизни, однако, был враг — Смерть-разрушительница!

Он свернул с освещенной улицы в узкий проулок между высокими стенами, чтобы кратчайшим путем попасть на площадь, где был расположен его дом, известный своей роскошью и изысканными коллекциями.

Шум улицы за его спиной стал постепенно ослабевать, он слышал теперь лишь глухой стук собственных шагов.

И вдруг из мрака донесся другой звук. У стены сидел человек и играл на флейте. Не иначе как один из многочисленного племени уличных музыкантов, но почему он выбрал такое необычное место? Понятно, уже почти ночь, и полиция начеку… Внезапно размышления Хэмера были прерваны тем, что он обнаружил: этот человек — калека. Пара костылей была прислонена к стене. И еще Хэмер увидел, что играл он вовсе не на флейте, а на каком-то странном инструменте, звуки которого были значительно выше и чище, чем у флейты.

Человек продолжал играть, никак не реагируя на приближение Хэмера. Его голова была сильно запрокинута, глаза закрыты — он всецело отдавался музыке, а звуки лились и лились, чистые и радостные, взмывая все выше и выше…

Это была странная мелодия — строго говоря, это была вовсе не мелодия, а лишь одна музыкальная фраза, чем-то напоминающая медленное чередование звуков в партии скрипок из «Риенци»[46]. Повторяемая вновь и вновь, переходящая от одной тональности к другой, от созвучия к созвучию, она делалась все полнее, достигая с каждым разом все большей свободы и раскованности.

Хэмер никогда не слышал ничего подобного. Было в этом что-то совершенно необычное — что-то вдохновенное и… возвышающее… да-да… Ему даже пришлось вцепиться обеими руками в выступ, торчавший в стене, иначе бы он просто не устоял на ногах…

Внезапно до него дошло, что музыка больше не звучит. Безногий человек потянулся за своими костылями. А он, Сайлас Хэмер, все еще цеплялся как сумасшедший за каменный выступ, потому что несколько секунд назад у него возникло крайне нелепое ощущение — абсурдное донельзя! — будто он отрывается от земли, будто музыка несет его вверх…

Он засмеялся. Что за дикая фантазия! Разумеется, его ноги ни на мгновенье не отрывались от плиты, на которой он стоял… Что и говорить, странная галлюцинация!

Легкое постукивание подсказало ему, что калека уходит. Хэмер обернулся и долго смотрел ему вслед — пока фигура музыканта не растворилась во мраке. Странная личность!

Хэмер медленным шагом отправился дальше, но все не мог забыть то блаженное, ни с чем не сравнимое ощущение, когда, казалось, земля уходила у него из-под ног…

Подчинившись внезапному импульсу, Сайлас Хэмер вдруг развернулся и поспешил назад. Тот чудак не мог уйти далеко — он скоро его догонит.

Различив впереди силуэт калеки, Хэмер крикнул:

— Эй! Подожди минуту!

Человек остановился, терпеливо поджидая Хэмера. Уличный фонарь горел как раз над его головой, и теперь Хэмер мог как следует разглядеть его лицо. Он буквально остолбенел… Незнакомец был невероятно красив, ни у кого еще Хэмер не видел столь совершенных черт, столь безупречной формы головы. Что же касается возраста… безусловно, далеко не юноша. И тем не менее от него так и веяло молодостью и энергией — и какой-то неистовой силой!

Хэмер испытывал странную робость, не решаясь начать разговор.

— Послушайте, — наконец произнес он. — Я хочу знать. Что это за вещь вы сейчас играли?

Человек улыбнулся… И его улыбка словно преобразила все вокруг — наполнив весь мир радостью…

— Это старинная мелодия. Ей, наверное, уже много веков.

Его речь была очень правильной и какой-то чересчур четкой. Было ясно, что он не англичанин, однако Хэмер затруднялся сказать, какой он национальности.

— Вы ведь не англичанин? Откуда вы приехали?

Опять широкая радостная улыбка.

— Из-за моря, сэр. Я приехал очень давно, много-много лет тому назад!

— С вами, вероятно, произошло несчастье? И… давно?

— Не то чтобы очень, сэр.

— Какая страшная судьба — лишиться обеих ног.

— Они того заслуживали, — абсолютно спокойно проговорил человек. — Они были плохими.

Хэмер сунул ему в руку шиллинг и пошел прочь, вконец сбитый с толку и встревоженный. «Они были плохими!» Какая странная фраза. Очевидно, перенес операцию из-за какой-то болезни. И все-таки как странно это прозвучало…

Хэмер вернулся домой в полном смятении. Напрасно он старался все это выбросить из головы. Лежа в постели, он уже почти засыпал, когда часы в гостиной пробили час. Один удар, затем тишина — но кратковременнейшая… ее нарушили знакомые звуки… Сна тут же как не бывало, Хэмер почувствовал, как быстро колотится его сердце. Он был где-то рядом, тот человек из переулка…

Звуки текли, приятно обволакивая, плавная размеренность чередовалась с радостным будоражащим всплеском — той самой упоительной музыкальной фразой… «Это непостижимо, — пробормотал Хэмер, — непостижимо. Словно выросли крылья…»

Яснее и яснее, выше и выше — каждая волна звуков поднималась выше предыдущей и увлекала его за собой… На этот раз он не сопротивлялся, он позволил себя увлечь… Вверх-вверх… Волны несказанной благодати несли его выше, выше… Ликующие и безудержные, они целиком поглотили его.

Выше и выше… Теперь они преодолели грани человеческих возможностей, но они все равно продолжали наслаивать это блаженство — поднимаясь, все еще поднимаясь… Достигнут ли они конечной цели, полной гармонии, головокружительной высоты?

Еще один подъем…

…Что-то потащило его вниз. Что-то громоздкое, тяжелое и неодолимое. Оно тянуло — безжалостно тянуло его назад, вниз… вниз…

Он лежал в постели, пристально смотря на окно. Затем, мучительно, тяжело дыша, приподнял руку. Это немудреное движение показалось ему невероятно трудным. Тесной вдруг стала мягкая постель, и тягостно было смотреть на тяжелые плотные занавески, преграждавшие путь свету и воздуху. Потолок, казалось, давил на него. Хэмер почувствовал, что задыхается… Он слегка шевельнулся под одеялом, и вес собственного тела показался ему просто чудовищным…

2

— Я хочу с вами посоветоваться, Сэлдон, как с врачом.

Сэлдон чуть отодвинул свое кресло от стола. Он давно уже ждал, когда Хэмер заговорит о том, ради чего пригласил его вместе отобедать. Он редко виделся с Хэмером в последнее время. И сегодня в глаза ему бросилась некая перемена в поведении друга.

— Так вот, — сказал миллионер, — меня беспокоит мое состояние.

Сэлдон улыбнулся.

— Вы выглядите очень даже неплохо.

— Это не так. — Хэмер помолчал, а затем произнес: — Боюсь, что я схожу с ума.

Сэлдон с внезапным любопытством посмотрел на него и неторопливо налил себе портвейна.

— Почему вы так решили?

— Со мной творится нечто невероятное. Такого просто не может быть. А значит… значит, я действительно схожу с ума.

— Не торопитесь, — сказал Сэлдон, — и расскажите, что именно вас беспокоит.

— Я никогда не верил россказням о каких-то там особых мирах, — начал Хэмер. — Но это ощущение… Ладно, я лучше расскажу все по порядку. Это началось однажды вечером прошлой зимой.

Он кратко поведал о встрече с калекой-музыкантом и о странных переменах в своем мироощущении, последовавших за этой встречей.

— Так все началось. Я не смогу вам объяснить, какое оно — ощущение, которое я имею в виду, — но оно изумительно! С того вечера это продолжается постоянно. Не каждую ночь, но довольно часто. Дивная музыка, ощущение подъема, парения в вышине… и затем невыносимо тяжкое возвращение на землю, и после этого боль, самая настоящая физическая боль при пробуждении. Это как резкий спуск с высокой горы — знаете эти болезненные ощущения в ушах при спуске? Примерно то же самое, но гораздо сильнее — и еще ужасное ощущение собственной тяжести — когда ты скован, подмят собственным телом…

Он прервался, и наступила пауза.

— Прислуга уже думает, что я окончательно спятил. Я не могу находиться в доме — вот, оборудовал себе жилище на крыше, под открытым небом, без мебели и ковров, без занавесок и пологов… Но теперь мне мешают окрестные дома. Мне не хватает простора, открытого пространства, где можно дышать полной грудью… — Он посмотрел на Сэлдона. — Ну, что вы скажете? Вы можете как-то это объяснить?

— Гм… Объяснений множество. Вас загипнотизировали. Или вы сами все это себе внушили. Сдали нервы. А возможно… возможно, все это вам только снится.

Хэмер покачал головой.

— Ни одно из этих объяснений не подходит.

— Имеются, впрочем, и другие, — медленно произнес Сэлдон, — но они не очень… популярны.

— А вы лично признаете их?

— В целом, да! Существует много явлений, которые мы не в состоянии понять, их невозможно объяснить обычным способом. Нам предстоит еще многое узнать. И для этого нужно просто держать открытыми глаза и уши.

— Но что делать мне? — спросил Хэмер, немного помолчав. — Что посоветуете?

Сэлдон наклонился к нему:

— Уезжайте-ка из Лондона и подыщите себе подходящее открытое пространство. И эти ваши грезы… или галлюцинации, возможно, прекратятся.

— Нет-нет, — возразил Хэмер. — Только не это. Я не хочу, чтобы они прекращались.

— A-а… так я и думал. Есть еще одна возможность. Найдите этого калеку. Вы приписываете ему всякие сверхъестественные способности. Поговорите с ним. Развейте чары.

Хэмер вновь покачал головой.

— Но почему?

— Я боюсь, — честно ответил Хэмер.

Сэлдон нетерпеливо повел плечом.

— Ну как можно так слепо во все это верить?! Эта мелодия — этот своего рода… э… э… проводник, с которого все пошло-поехало… на что, кстати, она похожа?

Хэмер принялся напевать — Сэлдон сосредоточенно слушал.

— Очень напоминает увертюру из «Риенци». Действительно возникает ощущение легкости, кажется, вот-вот взлетишь. Но смотрите — я не отрываюсь от земли, и никакого намека на крылья… А кстати, эти ваши полеты, они всегда одинаковы?

— Нет, нет. — Хэмер стремительно наклонился вперед. — Я чувствую себя все увереннее во время парения. И с каждым разом чуть больше вижу. Это трудно объяснить. Понимаете, я как бы приближаюсь к определенной точке — музыка несет меня туда — не плавно, а толчками, на гребне невидимых волн, и каждая волна поднимает выше, чем предыдущая, до некой точки, откуда уже невозможно двигаться выше. Я останавливаюсь там, пока меня насильно не возвращают назад… Это не какое-то конкретное место, а целая страна. Да-да. Не сразу, а спустя некоторое время я начинаю ощущать, что рядом есть и другие существа, и они ждут того момента, когда я буду способен воспринимать их. Вспомните котенка. У него есть глаза, но рождается он слепым и должен научиться видеть. Примерно то же происходит и со мной. Глаза и уши там уже не могут мне служить, но появляются — правда, совсем еще слабые — какие-то иные органы восприятия информации — не телесные. Мало-помалу все это нарастает… Возникает ощущение света… затем звука… затем цвета… Все очень туманно и смутно. Это скорее познание вещей, нежели просто их восприятие… Всякий раз я этим своим новым зрением сначала видел свет, свет, который становился все сильнее и ярче, потом — песок, огромную пустыню из красноватого песка, пересеченную длинными полосами воды, очень похоже на каналы..

Сэлдон резко выдохнул.

— Каналы? Как интересно… Продолжайте.

— Это еще что! Самое главное было потом — то, что я не мог видеть, но слышал. Слышал звуки, подобные взмаху крыльев… Сам не знаю почему, но это вызывало ощущение невероятного блаженства! Не-ве-роятного. А затем вам даруют другое наслаждение… Я видел их! Крылья! Ох, Сэлдон, Крылья!

— Но что это такое? Люди? Ангелы? Птицы?

— Я не знаю. Я не могу понять — пока еще не могу. Но этот цвет! Цвет Крыла — в нашей реальности такого нет — это потрясающий цвет.

— Цвет крыла? На что это похоже?

Хэмер нетерпеливо махнул рукой.

— Как мне вам объяснить? Как объяснить слепцу, что такое голубой цвет! Вам его никогда не увидеть — цвет Крыла!

— Ну?

— Вот и все. Потом падение вниз. И с каждым разом все более мучительное. Спрашивается, почему? В тот странный мир я отправляюсь без телесной оболочки. Почему же тогда мое возвращение причиняет такую страшную боль?

Сэлдон сочувственно покивал головой.

— Это что-то ужасное. Невыносимая тяжесть, затем боль — в каждом суставе, в каждом нерве, а в ушах будто вот-вот лопнут перепонки. Я хочу света, воздуха, простора — главное простора, чтобы не задыхаться. И я хочу полной свободы.

Вот это-то и есть самое страшное. Я, как и прежде, обожаю всякие земные радости, если не больше, чем прежде. И вся эта роскошь и удовольствия тянут меня прочь от Крыльев. В душе моей идет непрерывная борьба. И я сам не знаю, чем это закончится.

Сэлдон сидел безмолвно. История, которую он выслушал, была просто невероятной. Фантастика! Было ли это иллюзией, повторяющейся галлюцинацией? Или же… действительностью — при всей своей невероятности? И если так, почему именно на Хэмера пал выбор? Этот материалист, не признающий никаких духовных начал, был самым неподходящим человеком для подобных испытаний. И ведь именно ему приоткрылся другой мир…

Хэмер с тревогой смотрел на друга.

— Я полагаю, — задумчиво подытожил он, — что вам остается только ждать. И наблюдать за тем, что произойдет дальше.

— Но я не могу ждать, не могу! Вы так и не поняли… Меня будто раздирают надвое, эта вечная борьба — она убивает меня — эта затянувшаяся битва между, между… — Он запнулся.

— Между плотью и душой? — предположил Сэлдон.

Хэмер, немного подумав, сказал:

— В сущности, вы правы. Как бы то ни было, это непереносимо… Я не могу стать свободным…

Сэлдон снова покачал головой, не зная что и сказать. Наконец он решился на совет:

— На вашем месте я бы все-таки попытался разыскать этого калеку.

И уже вернувшись домой, доктор рассеянно пробормотал:

— Каналы… ну и ну…

3

На следующее утро Сайлас Хэмер отправился к тому проулку, решив последовать совету приятеля и найти того странного человека с костылями. Но в душе он был убежден, что поиски окажутся напрасными. Надо думать, загадочный незнакомец исчез навсегда, как будто его поглотила твердь земная.

Темные здания стояли вплотную, и оттого в проулке было мрачно и таинственно. Только в одном месте, на полпути к улице, был просвет между стенами, и сюда пробился пучок золотых лучей, выхвативший из мрака фигуру сидящего на земле человека. Это был он!

Его диковинная флейта была прислонена к стене рядом с костылями, а он цветными мелками рисовал на плитах. Два рисунка уже были закончены: пейзажи необыкновенной красоты и изящества — и деревья, и ручей казались просто живыми. И вновь, как и в первый раз, Хэмера одолели сомнения. Кто же он? Уличный музыкант, художник? Или… кто еще?..

Внезапно самообладание покинуло миллионера, и он с неистовой злобой прокричал:

— Кто ты?! Ради Бога, кто ты?!

Человек поднял голову и молча улыбнулся.

— Почему ты не отвечаешь? Говори, говори же!

В ответ человек с невероятной скоростью стал что-то набрасывать на чистой каменной плите. Хэмер следил за каждым его движением… Несколько смелых штрихов, и на заднем плане возникли гигантские деревья, затем подвился плоский валун, а на нем — человек, играющий на свирели. Человек с необыкновенно красивым лицом и… с козлиными ногами…

Рука калеки сделала быстрое движение, и у человека на валуне исчезли ноги. Художник снова взглянул на Хэмера.

— Они были плохими, — пояснил он.

Хэмер не мог отвести взгляда от его лица. Оно было совсем таким же, как на картинке, но более одухотворенным и невероятно прекрасным… На нем не было ни следа страстей или суетных наслаждений, только всепоглощающая радость жизни.

Хэмер повернулся и почти бегом бросился вниз, к залитой ярким солнечным светом улице, непрестанно повторяя про себя: «Это невозможно. Невозможно. Я сумасшедший — сны уже кажутся мне явью!» Но прекрасный лик преследовал его — лик Пана[47]…

Он вошел в парк и опустился на скамью. В эти часы здесь почти никого не было. Несколько нянек со своими питомцами прятались в тенечке, а на зеленых островках газонов темнели фигуры развалившихся на траве бродяг.

Слова «жалкий бродяга» были для Хэмера символом всех земных невзгод. Но сегодня он позавидовал этим бродягам. Они казались ему самыми свободными существами на свете. Под ними — земля, над ними — только небо, и в их распоряжении целый мир, они вольные странники, ничем не связанные и не обремененные.

И вдруг он осознал, что тяжкое бремя несет он сам — бремя богатства. Как он о нем мечтал, как стремился его заполучить, ибо считал это самой богатой силой, какая только может быть. И теперь, опутанный золотыми цепями роскоши, он понял, что так оно и есть. Деньги крепко держали его — он был их рабом.

Но, может быть, дело не деньгах? А в любви к деньгам? Да, он сам создал эти путы, не богатство само по себе, а любовь к богатству стала его оковами.

Теперь он окончательно осмыслил то, что с ним происходит. Две силы борются в его душе: тяжкая, заволакивающая любовь ко всему материальному, которая тянет его вниз, и противостоящая ему любовь к духовному — Зов крыльев, как он назвал ее.

И если первая сила сражалась за него, не желала выпускать его из своей власти, то другая не снисходила до борьбы. Она только звала — кротко, но настойчиво. Он слышал ее так ясно, будто она разговаривала с ним.

«Ты не сможешь договориться со мной, — казалось, говорила она. — Ибо я превыше всего сущего. Если ты последуешь моему зову, ты должен от всего отказаться и оборвать путы, которые удерживают тебя. Ибо только свободному открыта дорога, по которой я поведу…»

«Я не могу! — закричал Хэмер. — Не могу!..»

Несколько человек обернулось на его крик, но он этого не заметил.

Итак, от него требовалась жертва, причем пожертвовать он должен был самым дорогим, тем, что было частью его самого.

Частью его самого — он вспомнил человека без ног…

— Какими судьбами вас занесло сюда? — спросил Борроу. Действительно, визит в Ист-Энд, отнюдь не респектабельный, никак не соотносился с характером Хэмера.

— Я слышал множество всяких проповедей, — сказал миллионер, — их смысл таков: «Помоги ближнему своему». Обычно ваши коллеги расписывают, как бы они осчастливили страждущих, будь у них деньги. Так вот: деньги у вас будут.

— Очень мило с вашей стороны, — ответил Борроу с некоторым удивлением. — И большая сумма, сэр?

Хэмер усмехнулся.

— Все, что у меня есть. До единого пенни.

— Не понял.

Хэмер четко и деловито изложил все детали. У Борроу пошла кругом голова.

— Вы… вы хотите передать все ваше богатство в пользу бедных в Ист-Энде? И сделать меня своим доверенным лицом?

— Вот именно.

— Но почему?.. Почему?

— Я не могу объяснить, — проговорил медленно Хэмер. — Помните тот наш разговор о… видениях? Ну, считайте, что это видение мне посоветовало.

— Это замечательно. — Глаза Борроу засияли.

— Ничего в этом нет замечательного, — сказал мрачно Хэмер. — Мне, в сущности, нет дела до ваших бедных. Все, в чем они нуждаются, — это выдержка. Я тоже был беден, но я выбрался из нищеты. А теперь я хочу избавиться от денег, и побуждают меня к этому вовсе не дурацкие благотворительные общества. А вам я действительно могу доверять. Накормите на эти деньги голодных и их души — лучше первое. Я голодал и знаю, каково это, но вы действуйте так, как считаете нужным.

— До сих пор ни с чем подобным я не сталкивался, — запинаясь, произнес Борроу.

— Дело сделано, и покончим с этим, — продолжил Хэмер. — Юристы все оформили, я все подписал. Мне пришлось полмесяца возиться с бумажками. Избавиться от имущества почти так же трудно, как и приобрести его.

— Но вы… вы хоть что-то себе оставили?

— Ни пенни, — сказал Хэмер радостно. — Нет, соврал. У меня в кармане завалялась пара пенсов. — Он засмеялся.

Попрощавшись со своим совершенно озадаченным другом, он вышел из здания миссии на узкую, дурно пахнущую улицу. Сразу вспомнились слова, только что произнесенные им с такой радостью, но теперь он испытал горечь — горечь потери. «Ни пенни!» У него не осталось ничего от всего его богатства. Ему стало страшно — он боялся нищеты, голода и холода. Жертва не принесла ему удовлетворения.

Тем не менее он понимал, что избавился от гнета ненужных обременительных вещей, что ничто больше не связывает его с прежней суетной жизнью. Освобождение от цепей оказалось болезненным, но предвкушение свободы придавало ему силы. Но свалившееся на него чувство страха и дискомфорта могло только приглушить Зов, но не уничтожить его, ибо он знал: то, что бессмертно, не может умереть.

В воздухе уже чувствовалась осень, и ветер был резким и холодным. Хэмера пробрала дрожь, к тому же ему страшно хотелось есть — он забыл сегодня позавтракать. Его будущее слишком быстро на него надвигалось. Просто невероятно, что он отказался от всего, что имел: от покоя, комфорта, теплоты. Все его тело вопило от отчаяния и безнадежности… Но тут же он ощутил радость и возвышающее чувство свободы.

Проходя мимо станции метро, он замедлил шаг. У него в кармане было два пенса — можно было доехать до Парка, где две недели тому назад он позавидовал лежащим на газонах бездельникам. Он доедет до парка, а дальше… что ему было делать дальше, он не знал… Теперь он окончательно уверился в том, что он ненормальный — человек в здравом уме не поступил бы так, как он. Однако если это так, то его сумасшествие было прекрасной и удивительной вещью.

Да, теперь надо отправиться именно в парк, с его просторными полянами — и именно на метро. Ибо метро для него было олицетворением всех ужасов заточенной в склепе жизни, могилой, в которую люди сами себя загнали. Из этого плена он поднимется на волю — к зеленой траве, к деревьям, за которыми не видно было давящих громад домов.

Эскалатор быстро и неумолимо нес его вниз. Воздух был тяжелым и безжизненным. Хэмер остановился у края платформы, в отдалении от остальных. Слева от него чернел туннель, из него, извиваясь, вот-вот выбежит поезд.

Он почувствовал, сам не зная почему, какую-то тревогу. Вблизи, на скамейке, сгорбившись сидел парень, казалось, погруженный в пьяное забытье.

Издали приближался смутный рокот. Парнишка поднялся и тоже подошел к краю платформы, и, чуть наклонившись, стал вглядываться в туннель.

И вдруг — все произошло так быстро, что невозможно было это сразу осмыслить — он потерял равновесие и упал на рельсы. Сотни мыслей разом пронеслись в мозгу Хэмера. Ему вспомнилась бесформенная куча под колесами автобуса и хриплый голос стоявшего рядом работяги:

«Не переживай, начальник. Ты бы ничего не смог поделать». Но этого парня он еще мог бы спасти, только он… Больше никого не было рядом, а поезд уже рокотал совсем близко. Все это в какую-то долю секунды пронеслось в его сознании. Мозг работал четко и спокойно.

Ему потребовалось буквально мгновение, чтобы принять решение, и он понял в этот момент, что от страха смерти он все же не смог избавиться. Уже не имея ничего, он все равно ужасно боялся.

Испуганным людям на другом конце платформы казалось, что между падением мальчика и прыжком мужчины вслед за ним не прошло и секунды — поезд уже вынырнул из туннеля и на всех парах мчался к платформе.

Хэмер схватил паренька. Он так и не испытал прилива храбрости — его дрожащая плоть повиновалась приказу невидимого духа, который звал к жертве. Последним усилием он бросил парня на платформу и — упал.

И тут внезапно умер Страх. Материальный мир больше не удерживал его. Упали последние оковы. На миг ему показалось, что он слышит ликующую мелодию Пана, его нежную свирель. Затем — все ближе и громче — затмевая и заглушая все, возник радостный наплыв бесчисленного множества крыльев… они подхватили его и понесли…

Последний спиритический сеанс

Рауль Добрэй, напевая вполголоса незамысловатую мелодию, пересек мост через Сену[48] этого тридцатидвухлетнего француза было довольно приятное лицо, и ему очень шли небольшие черные усики. По профессии он был инженер. Дойдя до улицы Кардоне, он свернул и направился к дому номер семнадцать. Консьержка коротко бросила ему из своего закутка «Доброе утро», и он тут же бодро и приветливо отозвался. Потом поднялся в квартиру на четвертом этаже. Ожидая, пока на его звонок откроется дверь, он снова замурлыкал свою песенку. Сегодня он ощущал особенный прилив сил. Морщинистое лицо пожилой француженки, открывшей ему, расплылось в улыбке, когда она увидела, кто пришел.

— Доброе утро, мосье.

— Доброе утро, Элиз. — Он прошел в переднюю, как всегда, на ходу снимая перчатки.

— Мадам меня ждет? — спросил он, обернувшись.

— О да, конечно, мосье.

Элиз закрыла дверь и повернулась к нему.

— Если мосье пройдет в маленькую гостиную, мадам через несколько минут выйдет к нему. Она сейчас отдыхает.

Рауль пытливо на нее посмотрел:

— Она нездорова?

— Вполне здорова! — фыркнула Элиз, прошла вперед и открыла дверь в маленькую гостиную.

Он вошел, Элиз последовала за ним.

— Здорова! — продолжала она. — Как может быть здорова бедная овечка? Спиритические сеансы, сеансы, все время одни сеансы! Нехорошо это — неестественно, разве для этого создал ее всеблагой наш Господь? По мне, скажу прямо, — это самое настоящее общение с дьяволом.

Рауль успокаивающе похлопал ее по плечу.

— Ну, полно, полно, Элиз, — мягко сказал он, — не волнуйтесь и не ищите дьявола в том, чего вы просто не понимаете.

Элиз с сомнением покачала головой.

— Ну, ладно, — проворчала она тихо, — мосье может говорить что угодно, но мне все это не нравится. Вы только посмотрите на мадам — тает с каждым днем — такая худенькая и бледная, и эти головные боли!

Она воздела руки.

— Ах, как это нехорошо — общаться с душами. Тоже мне души. Все порядочные души находятся в раю, а остальные в чистилище.

— Вы до смешного упрощенно смотрите на загробную жизнь, Элиз, — сказал Рауль, опускаясь в кресло.

Старушка с гордостью ответила:

— Я добрая католичка, мосье.

Она перекрестилась и направилась к двери, но, взявшись за ручку, обернулась.

— После вашей женитьбы, мосье, — сказала она умоляющим тоном, — надеюсь, вы не станете все это продолжать?

Рауль дружелюбно ей улыбнулся:

— Вы глубоко верующее существо, Элиз, и так преданы своей хозяйке. Не бойтесь, сразу же, как только она станет моей женой, со всем этим «духовным баловством», как вы это называете, будет покончено. Для мадам Доброй спиритических сеансов больше не будет.

Элиз улыбнулась.

— Это правда? — спросила она с надеждой.

Рауль кивнул.

— Да, — сказал он скорее самому себе, чем ей. — Да, с этим необходимо покончить. Симона обладает чудесным даром, и она щедро им делилась, но теперь она свою миссию выполнила. Вы же сами заметили, что она стала совсем бледненькой и сильно похудела. Все медиумы испытывают такое напряжение… А вместе с тем, Элиз, ваша госпожа — самый замечательный медиум в Париже, да что там в Париже, во всей Франции. К ней приезжают люди со всего света, а все потому, что знают — здесь никаких трюков…

Элиз оскорбленно фыркнула:

— Трюки! Конечно же нет. Мадам не смогла бы обмануть и младенца, даже если бы и захотела.

— Она ангел, — подхватил Рауль. — И я должен сделать все, что в моих силах, чтобы она была счастлива. Вы мне верите?

Элиз выпрямилась и тоном, полным наивного достоинства, сказала:

— Я служу у мадам много лет, мосье. И очень ее люблю. Если бы я не была уверена в вашей любви к ней, eh bien[49], мосье, я бы не пустила вас и на порог этого дома!

Рауль засмеялся.

— Браво, Элиз! Вы настоящий друг, и вы должны поддержать меня — я хочу сказать мадам, чтобы она рассталась со своими духами.

Он ожидал, что Элиз оценит его шутку, но, к его удивлению, она была сама серьезность.

— А вдруг, — проговорила она нерешительно, — духи ее не оставят?

— Я думал, вы не верите в духов.

— Больше не верю, — сказала Элиз упрямо. — Глупо в них верить. И все же…

— Ну?

— Это трудно объяснить, мосье. Видите ли, я всегда считала, что медиумы, как они себя называют, — это обычные мошенники, которые обманывают бедных людей, потерявших своих близких. Но мадам вовсе на них не похожа. Мадам хорошая. Мадам честная и…

Она понизила голос и проговорила с благоговейным страхом:

— Что-то действительно происходит. Это не трюки — то, что происходит. Вот почему я боюсь. По-моему, все это нехорошо, поскольку противно природе и le bon Dieu[50], и кто-то должен за это расплачиваться.

Рауль поднялся с кресла, подошел к ней и похлопал по плечу.

— Успокойтесь, моя добрая Элиз, — сказал он с улыбкой. — Я хочу вам сообщить приятную новость. Сегодня состоится последний спиритический сеанс; и больше их не будет.

— Значит, сегодня последний? — В голосе Элиз слышалось недоверие.

— Последний, Элиз, последний.

Элиз мрачно покачала головой.

— Мадам не в состоянии… — начала она.

Фраза осталась неоконченной. Открылась дверь, и вошла высокая красивая женщина, стройная и грациозная, с лицом боттичеллиевской[51] Мадонны. Лицо Рауля засияло радостью, и Элиз тут же незаметно удалилась.

— Симона!

Он взял ее белые изящные руки в свои и по очереди поцеловал.

Она нежно прошептала:

— Рауль, дорогой мой…

Он еще и еще раз поцеловал ее руки и внимательно посмотрел ей в лицо.

— Симона, как ты бледна! Элиз сказала, что ты отдыхаешь. С тобой все в порядке, моя радость?

— Да, в порядке… — Она явно что-то недоговаривала.

Он посадил ее на диван и сел рядом.

— Тогда скажи мне, в чем дело.

Женщина слабо улыбнулась.

— Ты сочтешь меня глупой, — прошептала она.

— Я? Сочту тебя глупой? Никогда!

Симона высвободила руку и отрешенно уставилась на ковер. Потом заговорила тихим, торопливым голосом:

— Я боюсь, Рауль.

Он ждал какое-то время, что она что-то еще скажет, но она молчала, и тогда он попытался ее подбодрить:

— Чего ты боишься?

— Просто боюсь — и все.

— Но…

Он посмотрел на нее с недоумением, и она быстро ответила на его вопрошающий взгляд.

— Да, абсурд это или нет, однако я чувствую страх. Чувствую — и все. Я не знаю — чего именно я боюсь и почему, но меня все время точит одна и та же мысль: со мной должно произойти что-то ужасное, ужасное…

Она невидящим взглядом уставилась перед собой. Рауль нежно обнял ее.

— Любимая моя, — проговорил он, — ты не должна поддаваться таким настроениям. Я знаю, что это такое. Ты просто устала, Симона, устала из-за образа жизни, который ведешь. Все, в чем ты нуждаешься, — отдых и покой.

Симона благодарно взглянула на него.

— Да, Рауль, конечно же ты прав. Все, что мне нужно, — это отдых и покой.

Она закрыла глаза и откинулась на обнимавшую ее руку.

— И счастье, — прошептал Рауль ей на ухо.

Он крепче прижал ее к себе. Симона, сидя все еще с закрытыми глазами, глубоко вздохнула.

— Да, — прошептала она, — да. Когда твои руки обнимают меня, я чувствую себя в безопасности. Я забываю о той ужасной жизни, какую веду, — жизни медиума. Ты очень много знаешь, Рауль, но даже тебе не дано понять, что это такое.

Он почувствовал, как ее тело замерло в его объятиях. Ее глаза открылись, и она снова уставилась пристальным взглядом прямо перед собой.

— Находишься в кабинете, в темноте, в ожидании, и темнота эта ужасна, Рауль, ибо это темнота пустоты, небытия. Усилием воли растворяешься в этом небытие. И тогда ничего не знаешь, ничего не чувствуешь… Но наконец наступает медленное мучительное возвращение, пробуждение от сна, однако это так утомительно, ужасно утомительно…

— Я знаю, — прошептал Рауль, — я знаю.

— Так утомительно, — снова прошептала Симона.

Ее тело, казалось, становится все слабее и слабее с каждым произнесенным словом.

— Но ты изумительна, Симона.

Рауль взял ее руки в свои, стараясь взбодрить своим обожанием:

— Ты уникальна, ты — величайший медиум, какого когда-либо знал мир.

Она с легкой улыбкой покачала головой.

— Да-да, — настаивал Рауль.

Он вынул из кармана два письма.

— Взгляни-ка, вот от профессора Роше из Сальпетриера, а другое от доктора Жене из Нанси, и оба умоляют, чтобы ты хотя бы изредка продолжала с ними сотрудничать.

— О нет!

Симона неожиданно встала.

— Я не хочу! Не хочу! С этим все кончено, ты обещал мне, Рауль.

Рауль изумленно смотрел на нее. Она стояла, чуть пошатываясь, и походила на затравленного зверя. Он поднялся и взял ее за руку.

— Да-да, — сказал он. — Конечно же с этим будет покончено, само собой. Но я так горжусь тобой, Симона, вот почему я упомянул об этих письмах.

Она искоса с подозрением глянула на него.

— И ты не захочешь, чтобы я продолжала сеансы?

— Нет-нет, — ответил Рауль, — если только тебе самой вдруг не захочется, хотя бы изредка… для своих старых друзей…

Она решительно перебила его:

— Нет-нет. Никогда больше. Это опасно. Так и знай. Я чувствую ее… страшную опасность…

Она стиснула ладонями голову и направилась к окну.

— Обещай мне, что никогда больше этого не будет, — обернувшись, сказала она просительно, почти шепотом.

Рауль подошел к ней и обнял за плечи.

— Дорогая моя, — заговорил он с нежностью, — обещаю тебе, после сегодняшнего вечера ты больше никогда не будешь проводить сеансы.

Он почувствовал, как она вздрогнула.

— Сегодня, — прошептала она. — Ах да… Я забыла про мадам Экс.

Рауль взглянул на часы:

— Она придет с минуты на минуту, но, может быть, если тебе нездоровится…

Казалось, Симона едва его слушает, думая о чем-то сроем.

— Она странная женщина, Рауль, очень странная. Ты знаешь, она вызывает у меня такое ощущение… почти ужас.

— Симона!

В его голосе был упрек, она сразу почувствовала.

— Да-да, Рауль, я знаю, ты — как все французы. Для тебя любая мать — это святое, и с моей стороны нехорошо так говорить, когда она убивается из-за потери своего ребенка. Но — мне трудно объяснить тебе, она такая огромная и страшная, и ее руки — ты когда-нибудь обращал внимание на ее руки, Рауль? Большие сильные руки, такие же сильные, как у мужчины. О!

По ее телу пробежала дрожь, и она закрыла глаза. Рауль выпустил ее из объятий и проговорил почти холодно:

— Никак не могу понять тебя, Симона. По-моему, ты женщина и не должна ничего, кроме сочувствия, испытывать к другой женщине, недавно потерявшей своего единственного ребенка…

Симона сделала нетерпеливый жест.

— О, именно этого ты не можешь понять, Рауль! Никто не может помочь мне в этом. В первый же момент, как я ее увидела, я почувствовала…

Она вскинула руки.

— …страх! Вспомни, сколько времени прошло, прежде чем я согласилась проводить для нее сеансы. Я чувствовала, что она принесет мне несчастье.

Рауль пожал плечами.

— А между тем она принесла тебе прямо противоположное, — проговорил он сухо. — Все сеансы прошли с потрясающим успехом. Дух маленькой Амелии сразу же смог руководить тобой, и материализация была просто потрясающей. Профессору Роше следовало бы присутствовать на последнем сеансе.

— Материализации, — сказала Симона, понизив голос. — Скажи мне, Рауль, — ты ведь знаешь, что я ничего не осознаю, пока нахожусь в трансе, — материализации и в самом деле так поразительны?

Он восторженно кивнул.

— В начале нескольких сеансов фигура ребенка представала в виде туманной дымки, — пояснил он, — но во время последнего сеанса…

— Да?

Он старался говорить очень мягко.

— Симона, девочка, стоявшая перед нами, была по-настоящему живая, из плоти и крови. Я даже прикоснулся к ней, но, видимо, это прикосновение причинило тебе боль, и я не позволил мадам Экс поступить так же. Я боялся, что она потеряет контроль и в результате причинит тебе вред.

Симона опять повернулась к окну.

— Я была страшно измотана, когда очнулась, — прошептала она. — Рауль, ты уверен, действительно уверен, что все это правильно? Ты знаешь, что добрая старая Элиз думает, будто я общаюсь с дьяволом?

Она натянуто засмеялась.

— Ты знаешь, что я думаю, — проговорил Рауль. — Прикосновение к неизведанному всегда таит опасность, но это благородное дело, ибо движет науку. В мире всегда были мученики науки, пионеры, приносившие жертву на ее алтарь во имя того, чтобы другие могли, не страшась, следовать по их стопам. Те десять лет, что ты работала для науки, стоили тебе ужасного напряжения. Ты выполнила свою миссию, и отныне ты свободна и будешь счастлива.

Она нежно ему улыбнулась, спокойствие вернулось к ней. И тут же бросила быстрый взгляд на часы.

— Мадам Экс опаздывает, — прошептала она. — Может, она не придет?

— Думаю, придет, — возразил Рауль. — Твои часы, Симона, немного спешат.

Симона двинулась по комнате, то и дело прикасаясь к безделушкам.

— Интересно, кто она, эта мадам Экс? — проговорила она. — Откуда она появилась, есть ли у нее родные? Странно, но мы ничего о ней не знаем.

Рауль пожал плечами.

— Большинство людей, приходящих к медиуму, стараются сохранить свое инкогнито, — заметил он. — Из элементарной предосторожности.

— Должно быть, так, — равнодушно согласилась Симона.

Небольшая китайская ваза, которую она держала, выскользнула из ее рук и разбилась вдребезги о каминные изразцы. Симона резко повернулась к Раулю.

— Ты видишь, — пробормотала она, — я не хотела этого. Рауль, ты не сочтешь меня малодушной, если я скажу мадам Экс, что не в состоянии проводить сегодня сеанс?

Его изумленно-обиженный взгляд заставил ее покраснеть.

— Ты же обещала, Симона… — начал он мягко.

Она прислонилась к стене.

— Мне бы не хотелось этого делать. Мне бы очень не хотелось…

И опять его ласково-укоризненный взгляд заставил ее болезненно поморщиться.

— Ты же понимаешь, Симона, я прошу тебя не из-за денег, хотя ты сама понимаешь, какую огромную сумму предложила эта женщина за последний сеанс, невероятно огромную.

Она резко его перебила:

— Есть вещи, которые значат больше денег.

— Конечно же так, — согласился он с нежностью. — Я ведь именно об этом и говорю. Подумай, эта женщина — мать, мать, лишившаяся единственного ребенка. Если ты не больна на самом деле, если это всего лишь твоя прихоть — ты можешь отказать богатой женщине в капризе, но можешь ли ты отказать матери в последнем взгляде на своего ребенка?

Женщина-медиум в отчаянии вскинула перед собой руки.

— О, как ты терзаешь меня, — прошептала она. — И в то же время ты прав. Я исполню твою волю. Но теперь я поняла, что внушает мне ужас: это слово «мать».

— Симона!

— Существуют некие первобытные силы, Рауль. Многие из них были разрушены цивилизацией, но материнство осталось тем же, чем была изначально. Животные, человеческие существа — все едино. Любовь матери к ребенку не сравнима ни с чем в мире. Она не знает ни законов, ни жалости, готова на любые действия, сметая все на своем пути.

Она остановилась, слегка запыхавшись, и повернулась к нему с быстрой обезоруживающей улыбкой.

— Я сегодня ужасно глупая, Рауль. Я знаю.

Он взял ее за руку.

— Может, немного отдохнешь, пойди приляг, — попросил он.

— Хорошо, — улыбнулась Симона и вышла из комнаты.

Рауль оставался еще некоторое время в раздумье, затем через небольшой холл прошел в комнату, где проходили спиритические сеансы, комната очень походила на ту, которую он только что оставил, только в одном ее конце находился альков[52], где стояло большое кресло. Элиз занималась подготовкой комнаты. Она придвинула ближе к алькову два стула и маленький круглый стол. На столе лежали бубен и рог, несколько листов бумаги и карандаши.

— В последний раз, — пробормотала Элиз с мрачным удовлетворением. — Ах, мосье, как мне хочется, чтобы с этим было покончено.

Раздался пронзительный звук электрического звонка.

— Это она, эта гренадерша, — проворчала старая служанка. — Почему бы ей не пойти в церковь и не помолиться за душу ее малышки и не зажечь свечу нашей Благословенной Божьей Матери? Разве наш Господь не ведает, что для нас лучше?

— Отвори дверь, Элиз, — приказал Рауль.

Служанка бросила на него недовольный взгляд, но подчинилась. Через пару минут она вернулась вместе с посетительницей.

— Я доложу хозяйке, что вы пришли, мадам.

Рауль пожал руку мадам Экс. Слова Симоны всплыли в его памяти: «Такая огромная и страшная».

Посетительница была крупной женщиной, и тяжелое черное траурное одеяние, казалось, подчеркивало ее размеры. Она заговорила своим низким голосом:

— Боюсь, я немного опоздала, мосье.

— Всего на несколько минут, — улыбнулся Рауль. — Мадам Симона прилегла отдохнуть. К сожалению, она не очень хорошо себя чувствует, она переутомилась и очень нервничает.

Ее рука вдруг стиснула его локоть, словно тисками.

— Но она проведет сеанс? — требовательно спросила женщина.

— О да, мадам.

Мадам Экс облегченно вздохнула и опустилась на стул, обронив одну из черных вуалей, в которые была закутана.

— Ах, мосье, — тихо проговорила она, — вы не представляете, вы не можете понять то чудо, ту радость, которую приносят мне эти сеансы! Моя малышка! Моя Амелия! Видеть ее, слышать ее, даже — быть может — протянуть руку и коснуться ее.

Тут Рауль заговорил, и в его голосе слышались железные нотки:

— Мадам Экс — как бы вам объяснить? — вы ни в коем случае не должны делать ничего, кроме того, что я вам скажу. Иначе может случиться несчастье.

— Опасность ждет меня?

— Нет, мадам, — сказал Рауль, — опасность подстерегает медиума. Вы должны понять, что происходящий феномен имеет определенное научное толкование. Приведу простой пример. Дух, чтобы проявить себя, должен воспользоваться физическим телом медиума. Вы видели газообразное облачко, выходящее из губ медиума. Затем оно конденсируется и приобретает очертания физического тела, которым обладал умерший, дух которого вызывают. Но эта внешняя оболочка, по нашему убеждению, на самом деле является неотъемлемой частью субстанции медиума. Мы надеемся доказать это в самом ближайшем будущем после тщательного исследования этого феномена, и здесь мы сталкиваемся с загадочным явлением — со страданиями и болью, которые испытывает медиум при прикосновении к видимому нами феномену. Неосторожное обращение с полученным после материализации телом может вызвать смерть медиума.

Мадам Экс слушала его очень внимательно.

— Это очень интересно, мосье. Скажите, пожалуйста, а не наступит ли время, когда процесс материализации станет настолько совершенным, что образовавшиеся субстанции смогут отделиться от своей родительницы, то есть от медиума?

— Это слишком фантастическое предположение, мадам.

Она настаивала:

— Но на самом деле неужели такое невозможно?

— Сегодня абсолютно невозможно.

— Но, может быть, в будущем?

Приход Симоны освободил его от необходимости отвечать. Она выглядела вялой и бледной, но видно было, что она овладела собой. Симона подошла к мадам Экс и пожала ей руку. Рауль заметил, что по всему телу его возлюбленной в это мгновение пробежала дрожь.

— Я с сожалением услышала, мадам, что вам нездоровится, — сказала мадам Экс.

— Ничего, — ответила Симона довольно резко. — Начнем?

Она прошла в альков и села в кресло. Внезапно Рауль ощутил волну страха, нахлынувшую на него.

— Ты недостаточно здорова, — воскликнул он. — Лучше отменим сеанс. Мадам Экс поймет.

— Мосье!

Мадам Экс негодующе поднялась.

— Да-да, так будет лучше.

— Мадам Симона обещала мне последний сеанс.

— Это так, — тихо согласилась Симона, — и я выполню свое обещание.

— Я жду от вас этого, мадам, — сказала женщина.

— Я не нарушу своего слова, — холодно ответила Симона. — Не бойся, Рауль, — добавила она мягко, — в конце концов это в последний раз… Слава Богу, в последний раз.

По ее знаку Рауль задернул альков тяжелой черной занавесью. Он также задернул штору на окне, так, чтоб комната погрузилась в полутьму. Затем указал на один из стульев мадам Экс и приготовился занять другой. Мадам Экс, однако, колебалась.

— Извините, мосье, но — вы понимаете, я, конечно, полностью вам доверяю, впрочем, как и мисс Симоне, но — на всякий случай — я позволила себе кое-что принести с собой.

Из своей сумки она вынула кусок тонкой веревки.

— Мадам! — воскликнул Рауль. — Это оскорбление!

— Всего лишь предусмотрительность.

— Я повторяю, это оскорбление.

— Я не понимаю почему вы так разволновались, мосье, — холодно сказала мадам Экс. — Если все по-честному, то вам нечего опасаться.

Рауль презрительно рассмеялся.

— Могу заверить вас, что мне нечего бояться. Я ничего не боюсь, мадам. Свяжите меня по рукам и ногам, если вам угодно.

Его речь не произвела эффекта, на какой он рассчитывал, ибо мадам Экс просто бесстрастно прошептала:

— Благодарю вас, мосье, — и придвинулась к нему с клубком веревки.

Вдруг Симона из-за занавески закричала:

— Нет-нет, Рауль, не разрешай ей делать этого.

Мадам Экс зло рассмеялась:

— Мадам боится…

— Да, я боюсь.

— Помни, что ты говоришь, Симона, — воскликнул Рауль. — Мадам Экс, видимо, полагает, что мы шарлатаны.

— Я должна быть уверена, — мрачно сказала мадам Экс.

Она подошла к своей задаче весьма основательно и надежно привязала Рауля к его стулу.

— Я должен поздравить вас с успехом, мадам, — заметил он с иронией, когда она закончила свою работу. — Теперь вы удовлетворены?

Мадам Экс не ответила. Она обошла комнату, внимательно проверяя панельную обшивку стен. Затем заперла на замок дверь, ведущую в холл, и, вынув ключ, вернулась к своему стулу.

— Теперь, — сказала она не поддающимся описанию голосом, — я готова.

Прошли минуты. Из-за шторы слышалось дыхание Симоны, которое становилось все более тяжелым и затрудненным. Затем дыхание стихло, сменившись стонами. Потом воцарилось молчание. Внезапно оно было прервано стуками тамбурина. Рог был сброшен со стола на пол. Донесся иронический смех. Занавес алькова, казалось, слегка раздвинулся, и в проеме показалась поникшая фигура медиума. Вдруг мадам Экс шумно вздохнула. Струйка тумана вытекала изо рта медиума. Он сгущался и начал постепенно принимать определенные очертания — очертания маленького ребенка.

— Амелия! Моя маленькая Амелия! — хриплым шепотом вскричала мадам Экс.

Туманная фигура продолжала конденсироваться. Рауль не верил своим глазам. Никогда прежде не достигалась столь успешная материализация. Сейчас перед ними несомненно стоял реальный ребенок, настоящий ребенок из плоти и крови.

— Maman! — раздался нежный детский голосок.

— Мое дитя! — вскрикнула мадам Экс. — Мое дитя!

Она приподнялась со своего стула.

— Осторожнее, мадам, — воскликнул Рауль.

Девочка нерешительно прошла сквозь штору. И теперь стояла перед ними, протягивая руки.

— Maman!

— О! — застонала мадам Экс.

Она опять приподнялась со своего места.

— Мадам, — встревожился Рауль, — медиум…

— Я должна коснуться ее, — хриплым голосом твердила мадам Экс.

Она сделала шаг вперед.

— Ради Бога, мадам, не делайте этого! — закричал Рауль. Сейчас он был действительно напуган. — Сядьте немедленно.

— Моя малышка, я должна коснуться ее.

— Мадам, я приказываю вам, сядьте!

Он отчаянно боролся с опутывавшими его веревками, но мадам Экс постаралась от души, он был беспомощен. Ужасное ощущение надвигающейся беды охватило его.

— Именем Господа, призываю, мадам, сядьте! — зарычал он. — Помните о медиуме.

Мадам Экс не обращала на него внимания. Она совершенно преобразилась. Ее лицо сияло экстазом. Ее протянутая рука коснулась маленькой фигурки, которая стояла в просвете занавеса. Женщина-медиум издала мучительный стон.

— Боже мой! — вскинулся Рауль. — Боже мой! Это ужасно. Медиум…

Мадам Экс повернулась к нему с грубым смехом.

— Какое мне дело до вашего медиума? — крикнула она. — Мне нужен мой ребенок!

— Вы сумасшедшая!

— Мое дитя, говорю я вам. Мое! Мое собственное! Моя плоть и кровь! Моя малышка вернулась ко мне с того света, она живая, она дышит…

Рауль разжал губы, но язык не слушался его. Она была ужасна, эта женщина! Безжалостная, дикая, вся поглощенная своей страстью. Губы ребенка раскрылись, и в третий раз разнеслось эхом:

— Maman!

— Подойди ко мне, моя малышка, — звала мадам Экс.

Резким движением она схватила девочку в свои объятия. Из-за занавеса раздался дикий вопль.

— Симона! — кричал Рауль. — Симона!

Он смутно видел мадам Экс, стремительно пронесшуюся мимо него и отперевшую дверь, слышал удаляющиеся вниз по ступеням шаги.

За шторой все еще звучал ужасный пронзительный вопль — ничего похожего Рауль в своей жизни не слышал. Затихая, он перешел в какой-то всхлипывающий звук. Затем из алькова донесся стук падающего тела…

Рауль с маниакальной силой старался освободить себя от пут. В своем неистовстве он сделал невозможное, разорвав зубами веревку. Как только ему удалось встать на ноги, в комнату ворвалась Элиз с криком: «Мадам!».

— Симона! — закричал Рауль.

Вместе они бросились к сцене и отдернули занавес.

Рауль отшатнулся.

— Боже мой! — прошептал он. — Боже мой!.. Какой ужас…

Позади него раздался резкий, вздрагивающий голос Шиз:

— Мадам мертва. Все кончено. Но скажите, мосье, что случилось? Почему мадам так съежилась, почему ее тело уменьшилось вдвое? Что здесь произошло?

— Не знаю, — сказал Рауль.

Его голос перешел в истошный вопль:

— Не знаю! Не знаю! Но чувствую — я схожу с ума… Симона! Симона!

«Sos»[53]

1

— Уф! — удовлетворенно выдохнул мистер Динсмид и, отступив на шаг, с законной гордостью осмотрел круглый стол.

Отблески пылавшего в камине огня лениво ползали по белоснежной скатерти и, натыкаясь на столовое серебро, превращались в ослепительные вспышки.

— Может… еще что-нибудь? — неуверенно спросила его жена, маленькая увядшая женщина с бесцветным лицом и гладко зачесанными жидкими волосами. Она всегда нервничала.

— Ни в коем случае! — добродушно рявкнул ее муж. — Все уже есть.

Это был крупный мужчина с сутулыми плечами и широким красным лицом, на котором весело поблескивали крохотные поросячьи глазки, почти скрытые буйно разросшимися бровями. На внушительном подбородке мистера Динсмида волосы почему-то расти не желали.

— Может, лимонаду? — чуть слышно пискнула миссис Динсмид.

Ее муж энергично помотал головой.

— Дался тебе этот лимонад. Ты взгляни в окно. Дождь и слякоть. В такую погоду нет ничего лучше, чем чашка горячего чая.

Он игриво подмигнул ей и снова принялся обозревать стол.

— Думаю, добрая яичница, холодная солонина и хлеб с сыром будут в самый раз. Да, именно так я и думаю. Так что ступай, мать, и быстренько приготовь нам ужин. Шарлотта на кухне. Она поможет.

Миссис Динсмид тщательно сложила свое вязание и поднялась.

— А ты заметил, как она повзрослела? — робко поинтересовалась она. — Настоящая красавица!

— Ага! — хмыкнул мистер Динсмид. — Прямо-таки вылитая мамочка. Ладно, ступай-ступай, нечего резину тянуть.

Оставшись один, он принялся прохаживаться по комнате, напевая что-то себе под нос. Выглянув в окно, он пробормотал: «Ну и погодка! Непохоже, чтобы у нас сегодня были гости», — и тоже вышел из комнаты.

Минут через десять вошла миссис Динсмид, неся блюдо с яичницей. Следом за ней появились обе ее дочери с остальной провизией. Шествие замыкали мистер Динсмид и его сын Джонни. Усевшись на свое место, глава семейства привычно забормотал:

— Благодарим Тебя за… и так далее, и тому подобное. И особая благодарность, — неожиданно заключил он, — тому, кто придумал консервы. Хотел бы я знать, что бы мы без них делали, когда мясник забывает доставить в нашу глушь недельный заказ?

Он принялся привычно разделывать солонину.

— Не понимаю, кому вообще пришло в голову строить дом у черта на куличках, — раздраженно заметила одна из дочерей, Магдален. — Немудрено, что мы никого не видим.

— Ага, — жизнерадостно промычал ее отец, — никогошеньки.

— До сих пор не пойму, зачем ты его купил, па, — заметила вторая дочь, Шарлотта.

— Не поймешь, дитя мое? Ну, у меня были на то причины. Еще какие причины…

Он попытался поймать взгляд жены, но та нахмурилась и отвела глаза.

— Да еще с привидениями, — продолжала Шарлотта. — Ни за что на свете не согласилась бы ночевать тут одна.

— Чушь какая! — фыркнул ее отец. — Можно подумать, ты хоть раз что-то такое видела. Ну что, скажешь, видела?

— Видеть не видела, но вот…

— Ну что такое?

Шарлотта поежилась и промолчала. Порыв ветра хлестнул струей дождя по оконному стеклу, и миссис Динсмид выронила ложку. В наступившей тишине звон показался оглушительным.

— Что-то ты, мать, сегодня разнервничалась, — невозмутимо проговорил мистер Динсмид. — Ветер разгулялся, только и делов. Так что прекрати дергаться. Мы дома, в тепле и уюте, и очень непохоже, чтобы кто-то поперся к нам за тридевять земель в такой ливень. Это слишком бы походило на чудо А чудес, как тебе известно, не бывает, — удовлетворенно заключил он и еще раз повторил: — Нет, не бывает.

Не успели эти слова слететь с его губ, как в дверь постучали Миссис Динсмид тоненько охнула и вцепилась в свою шаль Ее муж на секунду точно окаменел.

— Что за черт? — выдавил наконец он.

— Чудо, па, — сказала Магдален, наклоняясь к нему. — Так что лучше тебе встать и впустить кто бы там ни был.

2

Двадцатью минутами раньше затерянный в дожде и тумане Мортимер Кливленд проклял свое невезение и свою машину в придачу. Два прокола в течение десяти минут — это уже слишком! И, разумеется, это должно было случиться именно здесь, в этой глуши, среди голых и безжизненных Уилтширских[54] холмов и непременно на ночь глядя.

Он покрутил головой, без особой надежды всматриваясь в плотную пелену тумана, и неожиданно уловил слабый проблеск света на вершине холма. Секундой позже свет исчез, но, терпеливо подождав несколько минут, Мортимер был вознагражден повторной вспышкой. Поразмыслив с минуту, он бросил машину на дороге и решительно зашагал вверх по склону.

Вскоре пелена тумана осталась внизу, и Мортимер увидел, что свет шел из окна маленького домика. По крайней мере, не придется ночевать в машине… Мортимер ускорил шаги, согнувшись в три погибели, чтобы противостоять натиску дождя и ветра, казалось, задавшихся целью во что бы то ни стало сбросить его с холма.

Хотя подавляющему большинству простых смертных имя Мортимера Кливленда не сказало бы ровным счетом ничего, в определенных кругах он был своего рода знаменитостью. Известнейший психиатр, автор двух превосходных монографий о подсознании, он к тому же был членом Общества по изучению психических явлений[55] и изучал оккультизм — в той мере, в какой тот касался его основной профессии.

Природа наградила его крайней восприимчивостью — способностью, которую он еще более развил специальными упражнениями и длительной тренировкой. Добравшись наконец до двери и постучавшись, он тут же ощутил легкое возбуждение и прилив любопытства. Все его ощущения внезапно обострились до предела.

Изнутри явственно доносился гул голосов, тотчас же стихших, едва он постучал. Потом он услышал, как кто-то отодвигает стул, и вскоре ему открыли. На пороге стоял мальчик лет пятнадцати. Заглянув через его плечо внутрь, Кливленд увидел картину, живо напомнившую ему картины голландских мастеров.

Семья, при свечах ужинающая за круглым столом… Красные отблески камина на скатерти и на лицах… Крупный плотный мужчина по одну сторону стола, маленькая седая женщина с испуганным лицом — напротив… Девушка, сидящая лицом к двери… Ее широко раскрытые глаза смотрели прямо на Кливленда, рука с чашкой замерла на полпути к губам…

Она была на редкость красива, и красота ее была очень необычной. Золотисто-рыжие волосы, словно мерцающее облако, оттеняли нежное лицо, широко расставленные прозрачно-серые глаза чуть испуганно смотрели на незнакомца. Линии ее губ и подбородка были такими же, как у итальянских мадонн эпохи раннего Возрождения.

Какое-то мгновение в комнате царила абсолютная тишина. Потом Кливленд шагнул внутрь и объяснил, что заставило его нарушить их уединение. Когда он закончил свой незамысловатый рассказ, почему-то снова возникла тягостная пауза. Наконец глава семьи медленно, словно через силу, поднялся.

— Что ж, добро пожаловать, мистер… Кливленд, вы сказали?

— Да, совершенно верно, — улыбнулся тот.

— Ну, располагайтесь, мистер Кливленд. Как говорится, в такую погоду никто даже собаку… гм… Проходите к камину. Эй, Джонни, может, все-таки закроешь дверь? Или ты намерен всю ночь торчать на пороге?

Кливленд сел на деревянный табурет у самого огня. Джонни закрыл наконец дверь.

— Меня зовут Динсмид, — заявил глава семьи, внезапно превращаясь в радушного хозяина. — Это вот моя хозяйка, а это дочки, Шарлотта и Магдален.

Кливленд увидел лицо девушки, сидевшей спиной к двери. Оно было не менее прекрасным, чем у ее сестры. Но сходства ни малейшего. Иссиня-черные волосы, мраморно-белое лицо, тонкий орлиный нос и строгий рот. Эта красота и манила, и почти пугала, холодная и надменная. Девушка медленно кивнула, не отрывая от Кливленда глаз. Это был откровенно изучающий взгляд.

— Глоточек чего-нибудь горяченького, мистер Кливленд? — подмигнул ему хозяин.

— Огромное спасибо. С удовольствием бы выпил чаю.

Мистер Динсмид удивленно на него воззрился и, с минуту потоптавшись на месте, одну за другой взял со стола все пять чашек и выплеснул их в помойное ведро.

— Этот уже остыл, — бросил он. — Завари новый, мать.

Миссис Динсмид поднялась и, схватив чайник, поспешила на кухню. Мортимеру показалось даже, что она рада уйти из комнаты.

Вскоре она вернулась со свежей заваркой, и незваного гостя принялись чуть ли не насильно кормить ужином.

Мистер Динсмид не умолкал ни на минуту. Он явно был в ударе. Он рассказал о себе всё. Он был весел и красноречив. Совсем недавно он оставил наконец труды праведные, сколотив приличный капиталец, и, посовещавшись с женой, решил перебраться за город. Истосковались они по свежему воздуху, в этом-то все и дело. Октябрь да ноябрь, понятно, время не совсем удачное, но они уже просто не могли ждать. Жизнь такая штука… Никогда не знаешь, что будет завтра. Ну, вот они и купили этот дом. Восемь миль[56] от ближайшего населенного пункта и девятнадцать от того, какого-никакого города. Нет, они не жалуются. Девочкам тут, конечно, скучновато, но они с женой просто не нарадуются.

Он все говорил и говорил, и этот стремительный журчащий поток слов почти заворожил Кливленда. Он буквально млел в этой уютной домашней атмосфере. И однако, никак не мог избавиться от ощущения, возникшего, едва он переступил порог. Он явственно ощущал угрозу, исходящую от одного из пятерых сидевших за столом, — правда не мог понять, от кого именно. В конце концов он решил, что у него просто разыгралось воображение. Нервы ни к черту! Он напугал их своим внезапным появлением, только и всего.

Он деликатно поинтересовался, нельзя ли у них переночевать. Оказалось, все уже давно было решено.

— Вы остаетесь у нас, мистер Кливленд, куда ж вам иначе деваться. У нас есть свободная комната, и, хотя моя пижама будет вам, пожалуй, великовата — все лучше, чем ничего. А к утру просохнет и ваш костюм.

— Вы так добры…

— Пустяки, — добродушно отмахнулся мистер Динсмид. — Я же говорю: в такую погоду хороший хозяин и собаку во двор не выгонит. Магдален, Шарлотта, приготовьте гостю комнату.

Девушки вышли, и вскоре Мортимер услышал их легкие шаги наверху.

— Да, наверное, вашим прелестным дочерям здесь действительно скучновато, — с улыбкой сказал он.

— Красавицы, правда? — с отцовской гордостью заметил мистер Динсмид. — Не то что мы со старухой. Ну да нам грех жаловаться. Очень мы с ней друг к другу привязаны, мистер Кливленд, как на духу вам скажу. Верно, Мегги?

Миссис Динсмид вымученно улыбнулась и опустила глаза к вязанию. Ее спицы так и мелькали.

Вскоре комната была готова, и Мортимер, еще раз поблагодарив хозяев за гостеприимство, изъявил намерение отправиться ко сну.

— А грелку в постель положили? — подняла голову миссис Динсмид, внезапно вспоминая о своих обязанностях хозяйки дома.

— Конечно, мама, даже две.

— Ну и хорошо, — кивнула миссис Динсмид. — Покажите мистеру Кливленду комнату, девочки, и посмотрите, не нужно ли чего еще.

Магдален подошла к окну и проверила, заперты ли ставни. Шарлотта окинула взглядом приготовленные умывальные принадлежности. Сестры еще немного задержались в дверях.

— Доброй ночи, мистер Кливленд. Вы уверены, что ничего больше не нужно?

— Нет-нет, спасибо. Я и так доставил вам слишком много хлопот. Доброй ночи.

Они вышли и прикрыли за собой дверь. Мортимер не спеша разделся и, облачившись в розовую пижаму мистера Динсмида, сложил свою одежду и вынес ее в коридор, как его просили. Снизу доносился приглушенный голос мистера Динсмида. Невероятно! Казалось, этот человек решительно не способен молчать. Странный тип. Впрочем, и все остальные тоже со странностями. Или ему просто так показалось?

Он медленно вернулся в комнату, закрыл дверь и в задумчивости постоял у кровати. Его взгляд упал на туалетный столик красного дерева, и Кливленд даже вздрогнул от неожиданности… На пыльной поверхности отчетливо виднелись выведенные пальцем буквы: SOS!

Мортимер не верил своим глазам. Выходит, все его смутные подозрения не напрасны. Что-то в этом доме было не так.

SOS. Призыв о помощи. Но чей же пальчик написал это? Магдален или Шарлотты? Он смутно помнил, что, прежде чем уйти, они обе ненадолго замешкались у этого столика. Так кто же из них тайком вывел эти три буквы?

Он представил себе лица девушек. Холодное замкнутое лицо Магдален… Лицо Шарлотты, каким он увидел его впервые… Испуганное, с широко распахнутыми глазами, в которых угадывалось нечто, чему он никак не мог подобрать названия…

Он снова подошел к двери и осторожно ее приоткрыл. Мистера Динсмида больше не было слышно. В доме царила тишина.

Мортимер задумался.

«Сегодня уже поздно что-либо предпринимать. Но завтра… Завтра посмотрим».

3

Проснулся он рано, спустился в гостиную, затем прошел в сад. Ночью тоже шел дождь, и в воздухе пахло свежестью. Мистер Мортимер с удивлением обнаружил, что кое-кто встал еще раньше. В дальнем конце сада, облокотившись на изгородь, стояла Шарлотта, любуясь утренним пейзажем. Сердце Кливленда учащенно забилось. В глубине души он почему-то не сомневался, что послание на столе написала именно Шарлотта. Услышав его шаги, она обернулась.

— Доброе утро. — Она смотрела на него открыто и доверчиво, как ребенок. В ее глазах не было ни намека на объединяющую их тайну.

— Не просто доброе — изумительное, — улыбнулся Мортимер. — Никакого сравнения с прошлой ночью.

— Да… правда.

Мортимер небрежно протянул руку к какому-то деревцу и отломил веточку. Задумчиво глядя вдаль, он принялся рассеянно водить ею по еще не просохшей земле. Он начертил «S», потом «О» и, наконец, «S». Пристально взглянув на девушку, он не обнаружил, однако, ни малейших признаков понимания.

— Вы знаете, что это означает? — отчаявшись, спросил он.

Шарлотта взглянула на землю и, нахмурившись, неуверенно проговорила:

— Кажется, это передают пароходы, то есть вообще корабли, когда терпят бедствие?

Мортимер кивнул.

— Вчера вечером кто-то написал это на столике в моей спальне, — тихо сказал он. — Я думал, может, вы?

Она взглянула на него с искренним изумлением.

— Я? Нет, конечно.

Значит, он ошибался. Разочарование оказалось неожиданно сильным. Ведь он был почти уверен — почти. А интуиция нечасто его подводила.

— Вы уверены? — упорствовал он.

— О да.

Они медленно пошли к дому. Казалось, Шарлотта напряженно о чем-то думает. Он несколько раз пытался заговорить с нею, но она отвечала невпопад. Неожиданно она тихо и торопливо заговорила:

— Странно, что вы спросили об этой надписи. SOS… Я этого, конечно, не писала, но… впору бы написать.

Он остановился, чтобы взглянуть ей в лицо, но она даже не сбавила шага.

— Я знаю, это звучит глупо, но я так боялась… И, когда вчера вечером появились вы, это выглядело как-будто… как будто ответ.

— Но чего же вы боялись? — поспешно спросил Кливленд.

— Не знаю.

— Не знаете… — растерянно повторил он.

— Наверное, это дом. С каждым днем он действует на нас все сильнее и сильнее. Мы все меняемся. Отец, мама и Магдален, они уже очень изменились.

Мортимер не сразу нашелся, что ответить, и Шарлотта продолжила:

— Вы знаете: говорят, здесь водятся призраки.

— Как вы сказали? — переспросил он, заинтересовываясь все больше.

— Ну, несколько лет назад какой-то человек убил здесь свою жену. Это выяснилось, уже когда мы сюда приехали. Отец говорит, все это ерунда, но я… Даже не знаю.

Мортимер задумался.

— И это убийство, — деловито спросил он, — случилось в комнате, где я провел ночь?

— Вот этого я не знаю.

— Занятно, — проговорил Мортимер больше для себя. — Что ж, очень даже возможно…

Шарлотта вопросительно на него взглянула.

— Мисс Динсмид, — мягко спросил Мортимер, — вы никогда не задумывались, что, возможно, обладаете экстрасенсорными способностями?

Девушка смотрела на него в полном недоумении.

— Думаю все-таки, что это вы написали SOS вчера вечером, — спокойно продолжал он. — Совершенно неосознанно, разумеется. Любое преступление оставляет очень сильное поле, которое способно воздействовать на чувствительный мозг, как, скажем, ваш, проецируя на него мысли и ощущения жертвы. Думаю, несколько лет назад та женщина написала на столе SOS, и вчера вечером вы совершенно неосознанно в точности повторили ее действия.

Лицо Шарлотты прояснилось.

— Понимаю, — задумчиво проговорила она. — Вы думаете, в этом все дело?

В этот момент ее позвали из дома, и она ушла, оставив Мортимера в одиночестве расхаживать по садовой дорожке. Он и сам не знал, удовлетворен ли собственным объяснением, стыкуется ли оно с известными ему фактами и является ли достаточным основанием для возникшего у него вчера за столом ощущения угрозы.

С одной стороны, все вроде бы сходилось, но с другой… Все-таки его внезапное появление вчера вечером вызвало слишком уж сильное замешательство.

«Я чересчур увлекся парапсихологией, — сказал он себе. — Все это, конечно, прекрасно объясняет поведение Шарлотты, но никак не других. Мое появление буквально повергло их в шок — всех, кроме, пожалуй, Джонни. Что бы это ни было, Джонни явно остался в стороне».

Уверенность в этом была настолько же полной, насколько и беспричинной. Кливленд не переставал себе удивляться. И как раз в этот момент Джонни вышел из дома и, подойдя к гостю, неловко пробормотал:

— Завтрак готов. Пойдемте?

И, заметив, что Кливленд рассматривает его руки, сокрушенно рассмеялся.

— Никак не удается отмыть. Химикаты, знаете, — важно пояснил он. — Обожаю химию. Па это просто бесит. Хочет, чтобы я стал инженером, как он. А я твердо решил стать ученым. Химиком.

В окне появился мистер Динсмид, и при одном только виде его широкого и благодушного улыбающегося лица Кливленда тут же охватила совершенно непонятная неприязнь. Миссис Динсмид была уже за столом. Когда она пожелала ему доброго утра своим невыразительным голосом, он еще больше уверился, что по какой-то причине она его боится.

Последней явилась Магдален и, коротко кивнув гостю, села напротив.

— Надеюсь, вы хорошо спали? — осведомилась она. — Постель была удобной?

Она очень серьезно смотрела на Кливленда, и тот готов был поклясться, что, когда он учтиво поблагодарил ее и заверил, что все было прекрасно, на ее холодном лице промелькнуло что-то очень похожее на разочарование. «Интересно, — подумал он, — а чего же она ожидала еще услышать?»

Он повернулся к мистеру Динсмиду.

— Я смотрю, ваш парнишка увлекается химией? — одобрительно заметил он.

Послышался звон разбитой посуды, и миссис Динсмид принялась суетливо собирать осколки своей чашки.

— Ну-ну, Мегги, — проговорил ее муж, причем Мортимеру показалось, что он не столько успокаивает, сколько пытается ее предостеречь.

Затем мистер Динсмид повернулся к гостю и угостил его очередной порцией своего красноречия. В течение последующих пяти минут Кливленд узнал все о преимуществах профессии инженера и несбыточных иллюзиях, которыми любит тешить себя современная молодежь.

После завтрака он вышел в сад и закурил. Очевидно, пора было прощаться. Затягивать свое пребывание без убедительного предлога было решительно невозможно. Ему безумно не хотелось уезжать, но какой, к черту, тут можно было найти предлог?

Обдумывая это, он не спеша прогуливался по дорожке, огибавшей дом. Проходя мимо кухонного окна, он отчетливо расслышал, как мистер Динсмид произнес:

— Это же целая куча денег!

Кливленд тут же застыл на месте — к счастью, у его ботинок каучуковые подошвы, позволяющие передвигаться практически бесшумно. Ответа миссис Динсмид он не расслышал, но не услышать голос ее мужа было просто невозможно.

— Адвокат сказал, почти шестьдесят тысяч фунтов!

Кливленд вовсе не собирался подслушивать, но отошел от окна не сразу. Упоминание о деньгах объясняло многое. Там, где решается судьба шестидесяти тысяч фунтов стерлингов, люди всегда ведут себя странно. И очень редко — достойно.

Из дома вышла Магдален, однако ее тут же окликнул голос мистера Динсмида, и она снова исчезла внутри. Вскоре показался и сам мистер Динсмид.

— Отличное выдалось утречко, — благодушно заметил он. — Надеюсь, с вашей машиной ничего не случилось.

Ему явно не терпелось отделаться от незваного гостя.

Кливленд еще раз поблагодарил его за столь своевременный приют.

— Пустяки, не о чем и говорить, — отмахнулся тот.

Из дома снова вышла Магдален, но теперь уже вместе с Шарлоттой. Девушки под руку направились к грубой деревянной скамейке, стоявшей поодаль, и Кливленд откровенно залюбовался ими. Золотистые волосы и волосы черные как смоль. Удивительный контраст.

— Какие они всё же разные! — вырвалось у него.

Мистер Динсмид, раскуривавший свою трубку, вздрогнул и уронил спичку.

— А? Да-да, есть такое дело.

Интуиция редко подводила Кливленда.

— На самом деле они не сестры, да? — как можно небрежнее обронил он.

Мистер Динсмид искоса взглянул на него и, немного поколебавшись, произнес:

— Верно, сэр. Одна — найденыш. Мы взяли ее совсем крошкой и воспитали как родную дочь. Она-то сама об этом не знает. Пока не знает, — добавил он со вздохом.

— Пора получать наследство? — безмятежно предположил Кливленд.

Мистер Динсмид смерил его внимательным взглядом и, похоже, решил, что уже достаточно долго был вежливым.

— И как это вы догадались, сэр, — процедил он, почти уже не скрывая враждебности.

— Телепатия, — подмигнул ему Кливленд.

— Ну-ну. Собственно говоря, мы удочерили девочку по просьбе ее матери. За вознаграждение, ясное дело. Мне тогда как раз нужны были деньги: только открыл свое дело… Ну, а несколько месяцев назад я наткнулся в газете на объявление, и, похоже, речь в нем шла как раз о нашей Магдален. Я ответил, и на меня тут же насели адвокаты. Разговоров было — не оберешься. Не очень-то они мне доверяли, да оно и понятно. Впрочем, теперь все уладилось, и на той неделе я повезу ее в Лондон. Она, правда, еще не знает… Оказывается, ее отцом был какой-то богатый еврей. О существовании дочери он узнал за несколько месяцев до смерти. Тут же завещал ей все свои деньги и нанял кучу детективов, чтобы те ее разыскали.

История выглядела вполне убедительной. Тем не менее Кливленда не оставляло чувство, что за всем этим кроется что-то еще. Однако он вовсе не хотел, чтобы Динсмид догадался о его подозрениях.

— Ну и ну, — сказал он, сдержав скептическую усмешку. — А говорят, чудес не бывает. Мои сердечные поздравления мисс Магдален. С ее красотой, а теперь еще и с деньгами, ее ждет блестящее будущее.

— Это точно, — тут же смягчился ее отец. — И она заслужила это как никто другой.

В его голосе звучала самая искренняя привязанность.

— Ну, — сказал Мортимер, — мне, пожалуй, пора. Еще раз огромное вам за все спасибо.

Сопровождаемый хозяином, он зашел в дом попрощаться с миссис Динсмид. Когда они вошли, она стояла у окна спиной к двери.

— А вот и мистер Кливленд! Желает с тобой попрощаться! — громогласно объявил ее муж.

Миссис Динсмид вздрогнула и резко обернулась, выронив что-то из рук. Мортимер поспешно наклонился и поднял с пола фото Шарлотты в кокетливой шляпке, которые были в моде лет двадцать пять тому назад. Протянув его миссис Динсмид, он поблагодарил и ее. И снова его поразил затаенный страх в ее взгляде и это загнанное, измученное выражение…

Девушек в гостиной не было, но Кливленд ничем не выдал своего желания их увидеть. У него уже возникли кое-какие догадки, которые очень скоро подтвердились.

Не успел он пройти и полмили, как из придорожных кустов вышла Магдален.

— Мне нужно было поговорить с вами, — сказала она.

— Я ждал этого. Это ведь вы написали вчера SOS на столике в моей комнате, верно?

Магдален кивнула.

— Почему? — мягко спросил Мортимер.

Девушка отвернулась и принялась обрывать листья с ближайшего куста.

— Не знаю, — сказала она наконец. — Правда, не знаю.

— Попробуйте хотя бы объяснить.

Магдален глубоко вздохнула.

— Понимаете, я не из тех, кто вечно что-то выдумывает. Я воспринимаю жизнь такой, как она есть. Вы, я знаю, верите в духов и привидения. А я — нет… В нашем доме, — она махнула рукой в сторону вершины холма, — происходит что-то очень плохое. Я имею в виду, действительно происходит. И не только из-за… каких-то там… отголосков прошлого. Все началось с тех самых пор, как мы сюда приехали. И с каждым днем это становится все заметнее. Мы все меняемся. Отец, мама, Шарлотта…

— А Джонни… Джонни тоже меняется? — перебил ее Мортимер.

В устремленном на него взгляде Магдален мелькнуло что-то похожее на уважение.

— Нет, — сказала она. — Я только теперь об этом подумала. Джонни все тот же. Он единственный, кого это не коснулось. По крайней мере, вчера за чаем, он еще был прежним.

— А вы? — спросил Мортимер.

— Я теперь все время чего-то боюсь — безумно. Как в детстве, когда не знаешь даже, что именно тебя пугает. А отец… он стал очень странным. Именно странным, иначе и не скажешь. Когда он заговорил вчера о чуде, я просто молила Бога — понимаете, просто молила — чтобы оно свершилось… И в дверь Постучали вы.

Она неожиданно смолкла и смерила его ледяным взглядом.

— Я, должно быть, кажусь вам сумасшедшей, — надменно сказала она.

— Нет, — ответил Мортимер, — напротив. Вы кажетесь мне исключительно разумным человеком. Это совершенно естественно: чувствовать надвигающуюся опасность.

— Вы меня не поняли, — нетерпеливо перебила его Магдален. — Я боюсь… не за себя.

— Тогда за кого же?

Магдален растерянно покачала головой.

— Не знаю. Я написала SOS, повинуясь какому-то импульсу. Мне почему-то казалось — глупость, конечно, — что они, остальные, не позволят мне попросить вас. Причем я и сама не знаю, о чем хотела вас попросить. Я и сейчас не знаю.

— Не волнуйтесь, — сказал Мортимер, — я это сделаю.

— Но что вы можете?

Мортимер улыбнулся.

— Я умею думать!

Девушка подняла на него глаза, явно пытаясь понять, не шутит ли он.

— Ну да, — подтвердил Мортимер. — Думать. Вы не поверите, чего можно достичь таким способом. А теперь скажите: вчера вечером — до того, как я появился — за столом не прозвучало ничего, что привлекло ваше внимание или показалось странным?

Магдален нахмурилась.

— Да нет, кажется. Ну, па сказал матери, что Шарлотта вылитая ее копия, и как-то странно засмеялся, но что же тут подозрительного?

— Ничего, — согласился Мортимер, — кроме разве того, что они совершенно не похожи.

Он надолго задумался, а когда поднял наконец глаза, то обнаружил, что Магдален терпеливо ждет от него объяснений.

— Ступайте домой, дитя мое, — сказал он. — Я постараюсь вам помочь.

Магдален послушно двинулась по направлению к дому. Мортимер еще немного прошелся, потом сошел с дороги и улегся на траву. Закрыв глаза, он усилием воли сосредоточился на событиях последних двух дней. Вскоре перед его глазами потянулись обрывки воспоминаний. То одни, то другие образы появлялись и исчезали без всякой видимой связи… И тем не менее связь была.

Джонни! Все замыкалось на Джонни. На абсолютно невинном, никогда не меняющемся Джонни, стоящем выше всяких подозрений и которым, тем не менее, замыкался этот странный зловещий круг. В его ушах снова раздался звон разбившейся чашки. Что же тогда так напугало миссис Динсмид? Неужели случайное упоминание о безобидном увлечении ее сына? Тогда он не обратил внимания на ее мужа, теперь же перед его мысленным взором отчетливо предстал мистер Динсмид, застывший с так и не донесенной до рта чашкой.

Чашкой. Чашкой, через край которой на него смотрели испуганные глаза Шарлотты, когда он так неожиданно появился на пороге их дома. Чашка… В его памяти тут же всплыло другое воспоминание. Мистер Динсмид, выливающий чай в помойное ведро. «Этот уже остыл». Пар, поднявшийся над ведром. Не может быть, чтобы чай и впрямь был таким уж холодным.

В его памяти возникло какое-то смутное воспоминание. Что-то такое он слышал, и совсем недавно… Не больше месяца… Какой-то случай с отравлением… Вся семья… Мышьяк, оставленный в кладовой, просыпался в пакет с мукой… Да, он читал об этом в газете. Возможно, мистер Динсмид читал тоже.

Ситуация начала проясняться.

Через полчаса Мортимер Кливленд энергично поднялся на ноги.

4

Все снова сидели за круглым столом. На этот раз ужин состоял из вареных яиц и свинины. Глава семьи собственноручно принес с кухни большой чайник, из носика которого с шипением рвался пар.

— Погода сегодня не чета вчерашней, — промолвила миссис Динсмид, взглянув в окно.

— Да уж, — согласился ее муж. — Тишина такая, что иголку урони, и то слышно будет. Ты, мать, разливай чай. Остынет ведь.

Миссис Динсмид встала и, наполнив чашки, раздала их. Поставив чайник, она неожиданно вскрикнула и схватилась за сердце, с ужасом глядя на дверь. Ее муж поспешно развернулся… и увидел непринужденно улыбающегося Мортимера Кливленда.

— Простите, если напугал, — извиняющимся тоном проговорил тот. — Пришлось, знаете, кое за чем вернуться.

— Вернуться? — взревел мистер Динсмид, стремительно багровея. На его лбу отчетливо проступили вены. — Это, интересно, за чем же?

— За чаем, — сказал Мортимер.

И, стремительно схватив со стола одну из чашек, вылил ее содержимое в маленькую пробирку, извлеченную из кармана.

— Что… что вы делаете? — задохнулся мистер Динсмид.

Теперь он был мертвенно-бледен. Казалось невероятным, что кровь может отхлынуть от лица с такой скоростью.

— Ну как же? — невозмутимо отозвался Мортимер. — Вы ведь читаете газеты? Уверен, читаете. Интересные вещи там иногда пишут, правда? Например, целая семья отравилась. Кто-то выздоровел, кто-то нет. Только в нашем-то с вами случае покойник будет один, верно? Первое объяснение: просроченные консервы со свининой. Ну, а на случай, если доктор окажется человеком подозрительным и не поверит в консервы-убийцы, в кладовке у вас припасен пакетик мышьяка. Полкой ниже хранится чай. А полка, на которой стоит мышьяк, такая вся старая и растрескавшаяся, что никого не удивит, если выяснится, что он просыпался в чай сквозь щели. Случайно, конечно. Не иначе, Джонни ненароком опрокинул пакет. Но с него что взять?

— Я… я не понимаю, о чем вы, — выдавил мистер Динсмид.

— Еще как понимаете, — сказал Мортимер, беря со стола еще одну чашку и опорожняя ее во вторую пробирку.

На одну он прикрепил красный ярлычок, на другую — синий.

— Там, где красный, — дружелюбно пояснил он, — чай, который предназначался Шарлотте. В другую я налил из чашки Магдален. Готов поклясться, что в первой мышьяка окажется в четыре, а то и в пять раз больше, чем во второй.

— Вы с ума сошли!

— Уверяю вас, ничего подобного. Сегодня вы говорили, мистер Динсмид, что Магдален вам как дочь. Это не совсем так. Она и есть ваша настоящая дочь. Приемная — Шарлотта. И она так похожа на свою мать, фотографию которой разглядывала сегодня ваша жена, что я даже принял ее за фотографию Шарлотты. Такого сходства не скроешь. Любой, кто знал ее мать, тут же бы понял, кто есть кто. И, поскольку вы хотели, чтобы наследство досталось вашей родной дочери, Магдален, вы решили… Ну, вы знаете это лучше меня. Немного мышьяку в чай…

Миссис Динсмид, раскачиваясь на стуле, зашлась в истерическом хохоте.

— Чай! — взвизгнула она. — «Какой еще лимонад? — сказал он. — Принеси-ка ты нам чайку!»

— А ну заткнись! — взревел ее муж.

Кливленд увидел устремленные на него через стол широко открытые недоверчивые глаза Шарлотты и тут же почувствовал, как кто-то дергает его за рукав. Магдален оттащила его подальше от стола и, волнуясь, проговорила:

— Послушайте, вот это… — Она показала на пробирки. — Вы же не станете… Папа…

Мортимер бережно взял ее за плечи.

— Дитя мое, — мягко сказал он. — Вы не верите в прошлое. Я — верю. Я сам чувствую, как давит атмосфера этого дома. Если бы ваш отец не приехал сюда, возможно, — я говорю, возможно, — все это никогда бы и не пришло ему в голову. Я сохраню эти пробирки. Для гарантии безопасности Шарлотты. Кроме этого, я не предприму ничего. Хотя бы ради той, кто написал тогда три буквы — SOS.

МИСИСС МАРПЛ РАССКАЗЫВАЕТ Miss MarpI Tells a story 1935–1960 © Перевод под редакцией И. Борисова

Шутки старых дядюшек

— И наконец, — провозгласила Джейн Хелльер, с мастерством опытной актрисы подводя церемонию представлении к апогею и торжественному финалу…

И наконец, — повторила она, и ее голос задрожал от восторга и благоговейною трепета, заставив молодых людей нетерпеливо податься вперед в предвкушении столь лестного знакомства.

И наконец… Мисс Марпл!!!

В глазах молодых людей — стройной темноволосой Чармин Страунд и добродушного белокурого гиганта Эдварда Росситера отразилось некоторое смущение и даже недоверие. Гостем, которого с такой помпой представляла им Джейн Хелльер, оказалась ничем не примечательная старушка, кроткая и голубоглазая.

Чармин, первая справившись с разочарованием, выдавила:

— О-очень приятно.

— Дорогая, — сказала Джейн Хелльер, отвечая на ее короткий вопрошающий взгляд, — мисс Марпл самая настоящая волшебница. Положитесь на нее. Я же обещала пригласить ее… И вот она здесь!

— Вы ведь поможете им, да? — повернулась она к мисс Марпл. — Вам это будет не трудно, правда?

Мисс Марпл подняла голову, и ее глаза цвета блеклого голубого фарфора обратились к Росситеру.

— Не расскажете ли вы мне, что же все-таки случилось?

— Мы с Говардом попали в переплет, — нетерпеливо вмешалась Чармин, — и Джейн сказала, что, если мы придем на ее вечеринку, она познакомит нас с кое-кем, кто может, кто мог бы…

Эдвард поспешил ей на помощь.

— Джейн сказала нам, что вы лучше любого сыщика!

Глаза старой леди блеснули, но она скромно возразила:

— О нет, нет, ничего подобного! Просто, когда живешь в деревне, все происходит буквально на ваших глазах… Ну, и с годами понемногу начинаешь разбираться в людях. Признаюсь, вы разбудили мое любопытство. Так расскажите же, что все-таки у вас случилось?

— Все до смешного банально, — сообщил Эдвард. — Мы не можем найти клад.

— В самом деле? Звучит интригующе.

— Ну да, «Остров сокровищ»[57] и все такое… Только у нас никакой романтикой и не пахнет. Ни крестов на карте, ни черепов со скрещенными костями, ни даже указаний вроде: «Четыре шага в северо-западном направлении». У нас все гораздо прозаичнее: мы не знаем, где рыть.

— Но вы пробовали?

— Я бы сказал, мы вспахали два акра[58]. Все поместье теперь сильно смахивает на огород. Для полного сходства осталось только посадить кабачки или картошку. Никак не решим, что выгоднее.

— Мы и в самом деле можем вам все рассказать? — неожиданно спросила Чармин.

— Ну конечно же, милочка.

— Ладно! — решилась девушка. — Только давайте найдем местечко поукромнее Идем, Эдвард!

Они покинули набитую гостями прокуренную комнату и поднялись по лестнице в маленькую гостиную на третьем этаже.

Когда все расселись, Чармин сразу же принялась рассказывать.

— Ну, значит, так… Началось все с нашего дядюшки Мэтью, хотя, если уж быть точной, никакой он нам не дядюшка. Мы оба приходимся — приходились — ему внучатыми племянниками. Он был просто невероятно старым. Кроме нас с Эдвардом, у нею никаких родственников не осталось, и он буквально обожал нас и вечно твердил, что, когда умрет, все деньги останутся нам — каждому по половине. Ну и вот, в марте он действительно умер… Вы только не подумайте, будто мы этого ждали — мы действительно его любили, но… Он так долго болел… В общем, когда он умер, оказалось, что делить практически нечего. Честно говоря, это оказалось для нас сильным ударом. Скажи, Эдвард?

Эдвард кивнул. Впрочем, казалось сомнительным, чтобы такая мелочь могла поколебать его благодушие.

— Видите ли, — безмятежно сообщил он, — с этим наследством у нас были связаны кое-какие надежды. Ну, вы понимаете: когда твердо знаешь, что скоро получишь деньги, вроде как и не к чему лезть из кожи и что-то там зарабатывать самостоятельно. У меня, конечно, есть мое армейское жалованье, но об этом и говорить смешно. А Чармин так и вовсе вечно сидит без гроша. Режиссеру нравится ее работа, но о деньгах, как вы понимаете, можно забыть. А мы ведь собирались пожениться. Все думали, вот разбогатеем, и тогда…

— А вышло как раз наоборот! — вмешалась Чармин. — Похоже, нам придется даже продать Энсти — родовое поместье, где мы оба выросли. Но некуда не денешься, нужны деньги.

— Чармин, — заметил Эдвард, — ты отвлекаешься.

— Ну тогда сам и рассказывай!

Эдвард снова повернулся к мисс Марпл:

— Понимаете, в чем дело… С возрастом дядя Мэтью становился все более и более подозрительным. Под конец уже вообще никому не доверял!

— И правильно делал, — заметила мисс Марпл. — Даже не верится, до чего люди сейчас испорчены.

— Вот и дядя Мэтью в этом нисколько не сомневался. Он и сам как-то погорел, доверившись одной сомнительной конторе, а одного его друга банкиры так просто разорили. Так что под конец он во всеуслышание утверждал, что самое умное, что можно сделать с деньгами, — это обратить их в золото и закопать.

— А, — протянула мисс Марпл. — Кажется, я начинаю понимать.

— Друзья пытались его образумить, убеждали, что капитал должен находиться в обороте и приносить доход, но на него это не действовало. «Бог с ним, — говорил он, — с доходом! Деньги нужно держать только в сундуке и под кроватью, а еще лучше взять и закопать в саду».

— И когда он умер, — подхватила Чармин, — при всем своем богатстве не оставив никаких ценных бумаг, мы решили, что он так и сделал: зарыл деньги в саду.

— Нам удалось выяснить, что время от времени он снимал со счета крупные суммы, — пояснил Эдвард, — о дальнейшей судьбе которых в бумагах нет ни малейшего намека. Ну, и нам показалось вполне вероятным, что он именно так и поступал: покупал золото и закапывал его.

— А он ничего не говорил перед смертью? Не оставил бумаг, писем?

— Нет. Вот это и сводит нас с ума. Последние несколько дней он почти постоянно был без сознания. Только уже перед самой смертью ненадолго пришел в себя, посмотрел на нас, хихикнул — тихонько так — и проговорил: «У вас, мои голубки, все будет тип-топ». И похлопал себя по глазу. Как сейчас помню, по правому. И всё… Бедный старый дядя Мэтью.

— По глазу, — задумчиво повторила мисс Марпл.

— Вам это тоже кажется подозрительным? — оживился Эдвард. — Я помню, в одном из рассказов про Арсена Люпена[59] стеклянный глаз использовали как тайник… Только у дяди Мэтью оба глаза были настоящими.

— Нет, мне пока что-то ничего не приходит в голову.

— А Джейн говорила, вы сразу скажете, где копать, — обиженно надула губки Чармин.

Мисс Марпл виновато улыбнулась.

— Поверьте, я бы с радостью… Но я ведь совершенно не знала вашего дядю. Я даже не представляю себе, что он был за человек. И потом, я не видела дома.

— А если бы видели? — осведомилась Чармин.

— Ну, тогда, наверное, все было бы проще, — скромно ответила мисс Марпл.

— Проще! — фыркнула Чармин. — Вот приезжайте к нам в Энсти… Посмотрим тогда, так ли это просто, как кажется.

Чармин была в полной уверенности, что беседа так и закончилась ничем, совершенно не думая о безграничном простодушии, так свойственном мисс Марпл.

— Ой! — смутившись от неожиданности, обрадованно воскликнула она. — Огромное вам спасибо, душечка. Вы даже не представляете, как давно я мечтала отыскать какие-нибудь зарытые сокровища!

Особенно если это поможет соединить два любящих сердца, — добавила она, в лучшей поздневикторианской манере одаряя молодых людей чуть смущенной улыбкой.

— Ну вот, видите? — воскликнула Чармин, театрально разводя руками.

Они только что завершили обход Энсти. Осмотрели вдоль и поперек исполосованный канавами огород, прогулялись по рощице с безжалостно выкопанными деревцами, побывали на чердаке, усеянном содержимым выпотрошенных сундуков и коробок и, наконец, в подвале с вывороченными плитами пола. Особенно тягостное впечатление произвела на мисс Марпл некогда зеленая и опрятная лужайка перед домом, превращенная теперь в изрытое ямами и траншеями подобие полигона. Они измерили и простучали все стены, обследовали всю старинную мебель, с виду способную содержать хоть какой-нибудь тайник, — ничего!

Все бумаги, которые оставил после себя покойный Мэтью Страунд, так и лежали чудовищной кипой на столике в его спальне. Чармин с Эдвардом просмотрели их все. Эти бумаги не давали молодым людям покоя. Они вновь и вновь обращались к ним, просматривая счета, приглашения и деловую переписку в надежде отыскать в них до сих пор не замеченный ключ.

— Может, проглядеть еще разок? — с неиссякаемым оптимизмом предложила Чармин.

— Думаю, это лишнее, — покачала головой мисс Марпл. — Мне всегда казалось, что во всем нужно знать меру. Вот, например, у моей подруги, миссис Элдрич, была чудесная служанка… Вы не поверите, как она натирала линолеум… Но однажды, натирая его в ванной, она настолько увлеклась, что когда несчастная миссис Элдрич, приняв душ, потянулась за полотенцем, губчатый коврик прямо-таки выскользнул у нее из-под ног. Естественно, бедняжка упала и при этом сломала себе лодыжку. Самое неприятное, она не могла самостоятельно отпереть дверь в ванную, и пришлось вызывать садовника, чтобы он принес лестницу и залез туда через окно… Миссис Элдрич долго потом не могла оправиться от этого потрясения. Понимаете, она женщина очень застенчивая, а тут… Садовник! И она. В ванной. Ой, опять увлеклась, — опомнилась мисс Марпл, поймав изумленный взгляд Эдварда. — Вечно меня заносит… И ведь прекрасно знаю за собой этот недостаток, но ничего не могу поделать: одно цепляется за другое и совершенно невозможно остановиться. Я ведь только хотела сказать, что, если задуматься…

— Вот именно, мисс Марпл, — мрачно проговорил Эдвард, — если задуматься. Боюсь, тут вам придется рассчитывать только на себя. На нас с Чармин надежды никакой.

— Ну, для вас все это, разумеется, особенно тяжело. Если вы не против, я просмотрю бумаги. Конечно, если там нет ничего личного. Не хотелось бы, чтобы меня считали чересчур любопытной…

— Ну что вы, о чем речь? Смотрите, конечно. Боюсь только, вы даром потратите время.

Мисс Марпл не медля уселась за стол и принялась старательно перебирать бумажки. Через некоторое — и немалое — время все документы оказались разложены небольшими аккуратными стопками. Мисс Марпл, невидяще глядя прямо перед собой, молча застыла на стуле, совершенно не замечая терпеливо ожидавших результатов молодых людей.

— Ну и?.. — не выдержал Эдвард.

Мисс Марпл вздрогнула и очнулась.

— Прошу прощения. Очень интересные бумаги.

— Так вы что-то нашли?

— Нет-нет, ничего такого. Зато теперь я, кажется, начинаю понимать, что за человек был ваш дядя. Ну вылитая копия моего дядюшки Генри! Тот тоже обожал разные непритязательные шутки. Убежденный был холостяк. Наверное, испытал разочарование в молодости. Педант до мелочей. Впрочем, холостяки все такие.

За спиной мисс Марпл Чармин сделала жест, заметив который та могла бы обидеться, но, поскольку она ничего не заметила, то старушка продолжала самозабвенно предаваться воспоминаниям о своем дядюшке Генри.

— А как он любил каламбуры! Кое-кого это, правда, раздражало. Вроде невинная шутка, а обидно, знаете ли, до ужаса. Он тоже страдал подозрительностью: вечно ему казалось, что слуги его обкрадывают. Обкрадывали, разумеется, но не все же время! Дальше — больше. Под конец бедняга заподозрил, что ему что-то подсыпают в еду, и наотрез отказался есть что-либо кроме вареных яиц. Говорил, что никому еще не удавалось подмешать что-то в вареное яйцо. Бедный дядя Генри. А ведь каким он был весельчаком в молодости! Да-а… Кофе очень любил, особенно после обеда. Помню, как скажет: «Жидковат кофеек-то нынче», сразу ясно было, что еще чашечку хочет.

И в молодежи души не чаял, — безмятежно продолжала мисс Марпл, даже не подозревая, какому чудовищному испытанию подвергает невинный рассказ о дядюшке Генри терпение молодых людей. — Любил, правда, подразнить. Вечно прятал конфеты в места, откуда ребенку их не достать…

— Послушать вас, так он просто чудовище! — не выдержала Чармин.

— Да нет же, милочка. Очень, кстати, неглупый был человек. Почти все свои деньги держал дома. Заказал, представьте себе, огромный сейф. И очень им гордился. Показывал всем и каждому. Ну, естественно, в итоге кто-то залез в дом и без труда этот сейф обчистил.

— И поделом, — заметил Эдвард.

— Только там ничего не было, — продолжила мисс Марпл. — На самом-то деле все свои деньги дядюшка хранил в библиотеке за какими-то сборниками проповедей. Говорил, кому придет в голову снимать с полки эдакое?

— Погодите! — взволнованно перебил ее Эдвард. — Ну, точно! Как же мы могли забыть про библиотеку?

Чармин покачала головой.

— Говори за себя. Лично я просмотрела все книги еще на прошлой неделе. Нет там ничего.

Эдвард вздохнул, а затем, призвав на помощь всю свою деликатность, попытался избавиться от не оправдавшей надежд гостьи.

— Боюсь, однако, мы и так уже отняли у вас слишком много времени, мисс Марпл. Спасибо, что попытались помочь. Жаль, что ничего не вышло. Давайте-ка я лучше подгоню машину, и вы как раз успеете на поезд в пятнадцать тридцать…

Мисс Марпл искренне удивилась.

— А разве вы передумали искать деньги? Нельзя же так сразу опускать руки, мистер Росситер.

— Как? Вы намерены продолжать?

— Собственно, я еще и не начинала, — скромно сообщила мисс Марпл. — Как совершенно справедливо говорится в кулинарной книге миссис Битон, для того чтобы приготовить зайчатину, нужен, во-первых, сам заяц… Замечательная, кстати, книга, только больно уж дорогая. Вы не поверите, но почти все рецепты в ней начинаются словами: «Возьмите кварту[60] сливок и десяток яиц». Погодите… О чем это я? Ах да, заяц! Так вот, образно говоря, заяц у нас уже есть. Это, извиняюсь, ваш дядюшка Мэтью. Остается только подумать, куда он мог спрятать деньги. Только и всего.

— Только и всего? — не веря своим ушам, выдавила Чармин.

— Ну конечно, милочка. Зная своего дядюшку, я почти уверена, что и ваш не стал особо ломать голову. Скорее всего, он спрятал деньги в каком-нибудь потайном ящике.

— Золотые слитки в потайной ящик не положишь, — сухо заметил Эдвард.

— Не положишь, — удрученно согласилась мисс Марпл. — Но почему вы думаете, что он обратил свои деньги именно в золото?

— Он сам всегда говорил…

— Вот и мой дядюшка Генри вечно твердил про свой сейф… А в потайной ящик лучше всего прятать бриллианты.

— Мы уже искали во всех потайных ящиках, — злобно сообщила Чармин. — Даже столяра специального приглашали.

— Правда, милочка? Как это предусмотрительно! А он, случайно, не говорил, что вон тот высокий секретер у стены выглядит очень многообещающе?

Чармин пожала плечами, подошла к секретеру и опустила крышку.

— Пожалуйста!

Внутри располагались ячейки для бумаг и несколько отделений с дверцами. Открыв среднее, Чармин дотронулась до едва заметной пружинки, и днище с легким щелчком выскользнуло вперед, открыв небольшое углубление. Там было пусто.

— Удивительно! — оживилась мисс Марпл. — Вы не поверите, но у дядюшки Генри был точно такой же секретер. Правда, тот был из полированного ореха, а этот — из красного дерева…

— В любом случае, здесь, как видите, ничего нет, — сказала Чармин.

— Наверное, вам попался начинающий столяр, — вздохнула мисс Марпл. — Или слишком молодой. Как бы то ни было, но он совершенно не разбирается в секретерах.

Она вытащила из волос заколку и вставила ее острие в крошечную, будто прогрызенную червем дырочку в стенке потайного отделения. Что-то едва слышно щелкнуло, и на свет появился маленький ящичек, в котором лежали пачка выцветших писем и свернутая бумажка.

Эдвард и Чармин тут же его схватили. Развернув трясущимися от нетерпения пальцами бумажку, Эдвард чуть не застонал от разочарования.

— Кулинарный рецепт! Запеченный окорок! — выдавил он, роняя бумажку на пол.

Чармин развязала ленточку, которой были схвачены письма, и, выхватив одно, жадно впилась в него глазами.

— Любовное письмо! — с не меньшим разочарованием воскликнула она.

— Как интересно! — оживилась мисс Марпл, с большим трудом удерживаясь, чтобы не потереть ладони. — Возможно, это объясняет, почему ваш дядя так и не женился…

Чармин принялась читать:

Дорогой мой! Мэтью!

Признаюсь, я уже успела соскучиться со времени твоего последнего письма. Пытаюсь занять себя делами и все время повторяю, как же мне повезло: ведь я повидала изрядную часть земного шара, а теперь оказалась здесь! Ну могла ли я подумать, отправляясь в Америку, что полюблю эти «Богом забытые острова»?

— Это еще откуда? — нахмурилась Чармин. — Ах да, конечно… Гавайи![61]

Она возобновила чтение.

Увы, этим несчастным туземцам еще слишком далеко до прозрения! Они дики, раздеты и проводят почти все время плавая, предаваясь каким-то языческим танцам и украшая себя цветами. Мистеру Грею удалось обратить нескольких в истинную веру, но это настолько неблагодарный труд, что у них с миссис Грей попросту опускаются руки. Я, конечно, пытаюсь по мере сил ободрить и развеселить их, но мне это не очень-то удается по причине, о которой ты, дорогой Мэтью, легко догадаешься. Разлука такое тяжкое испытание для любящего сердца! Единственное, что облегчает мне эту ношу — твои клятвы и торжественные заверения в вечной любви и преданности. Мое же сердце навеки отдано тебе, дорогой Мэтью.

Остаюсь твоей возлюбленной Дазуб Неймет.

Эдвард присвистнул.

— Миссионерша… Так вот кого любил дядя Мэтью! Но почему они так и не поженились?

— Она, кажется, исколесила весь мир, — заметила Чармин, — а на всех этих «Богом забытых островах» нет ничего проще, чем загнуться от желтой лихорадки или чего похуже.

Услышав звуки с трудом скрываемого веселья, они изумленно обернулись и уставились на мисс Марпл.

Мисс Марпл, поглощенная чтением какой-то бумажки, не сразу заметила устремленные на нее вопрошающие взоры. Наконец она спохватилась и прочла бумажку молодым людям. Источником ее веселья оказался найденный в тайнике рецепт. «Печеный окорок с липой. Взять окорок побольше, нашпиговать чесноком и обложить жженым сахаром. Запекать на медленном огне. На стол подавать вместе с мелко порубленными листочками молодой липы».

— Ну, что вы на это скажете? — спросила мисс Марпл.

— Я бы такое и в рот не взял, — ответил Эдвард.

— А по-моему, довольно оригинально. Я, собственно, спрашиваю, не наводит ли это вас на определенные мысли?

Лицо Эдварда прояснилось.

— Неужели тайнопись?

Он схватил рецепт.

— Слушай, Чармин, а ведь в самом деле! Зачем класть кулинарный рецепт в потайной ящик?

— Вот именно, — важно кивнула мисс Марпл.

— Знаю! — воскликнула Чармин. — Чтобы проявить невидимые чернила, бумагу нужно нагреть! Эдвард, включай скорее электрокамин!

Подождав, пока молодые люди убедятся, что никаким нагреванием не удастся заставить бумажку обнаружить новые надписи, мисс Марпл деликатно кашлянула.

— Мне кажется, вы слишком все усложняете, — проговорила она. — Рецепт, скорее, лишь указание. Главное, думаю, в письмах.

— В письмах?

— Точнее даже, в конвертах.

— Чармин, смотри! А ведь она права. Конверты старые, а письма выглядят так, будто их писали совсем недавно! — возбужденно воскликнул Эдвард.

— Совершенно верно, — подтвердила мисс Марпл.

— Это самая настоящая подделка. Бьюсь об заклад, дядя Мэтью сам их и написал.

— Точно, — согласилась мисс Марпл.

— Все это розыгрыш, никакой миссионерши не было и в помине. Тогда это, должно быть, шифр…

— Милые дети, ну зачем же все так усложнять? Подумайте, разве это похоже на вашего дядюшку? Ему просто захотелось немного пошутить, только и всего.

Две пары глаз недоуменно, но уже куда с большим доверием обратились на мисс Марпл.

— Что вы имеете в виду? — медленно проговорила Чармин.

— Только то, милочка, что сейчас вы держите в руках свои деньги.

Рецепт, милочка! — сжалилась над ней мисс Марпл после того как девушка, внимательно осмотрев свои руки, разочарованно подняла глаза. — Рецепт! Он же выдает все с головой! Отбросьте чеснок, жженый сахар и самый окорок. И что у вас останется? Липа! Самая обычная липа. Иными словами, обман и надувательство. Теперь вспомните, что сделал ваш дядя перед смертью. Он похлопал себя по глазу! Вот вам и разгадка!

— Интересно, кто здесь сошел с ума? — осведомилась Чармин. — Мы или вы?

— Милочка, но вы же должны знать эту поговорку. «Близок локоть, да не укусишь», только другими словами. Или теперь уже так не говорят? Жаль, хорошая была поговорка… «Видит око, да зуб неймет».

Эдвард шумно втянул воздух и уставился на письмо, которое держал в руке.

— Дазуб Неймет…

— Именно, мистер Росситер. Как вы только что сказали, этой особы никогда не существовало. Письма написал ваш дядюшка и, подозреваю, немало тем поразвлекся. Как вы уже заметили, они написаны гораздо позже, чем выпущены конверты, не говоря уже о марках. Та, например, которая сейчас сверху, выпущена в тысяча восемьсот пятьдесят первом году.

Она помолчала и многозначительно повторила:

— В тысяча восемьсот пятьдесят первом. Вам это ничего не говорит?

— Абсолютно ничего, — признался Эдвард.

— Оно и неудивительно, — заверила его мисс Марпл. — Я бы тоже ничего не знала, если бы не мой внучатый племянник Лайонел. Такой милый мальчик! Страстный, знаете ли, филателист. Чего только он не знает о марках! Как-то, помню, рассказывал мне про всякие редкости. За сколько их продают с аукциона и все такое. Например, какая-то двухцентовая марка тысяча восемьсот пятьдесят первого года выпуска — голубенькая, помнится — ушла чуть не за двадцать пять тысяч долларов. Представляете? Надо думать, и остальные не дешевле. Я так понимаю, ваш дядюшка скупал их через посредников, причем позаботился хорошенько «замести следы», как пишут в рассказах про сыщиков.

Эдвард со стоном рухнул на стул и обхватил голову руками.

— Ты что? — испугалась Чармин.

— Господи! Ведь если бы не мисс Марпл… Представляешь себе картинку? Мы с тобой, как и подобает любящим родственникам, предаем огню личные письма дядюшки!

— А вот старым шутникам такая картинка почему-то и в голову не приходит, — заметила мисс Марпл. — Помню, дядюшка Генри решил подарить своей любимой племяннице на Рождество пять фунтов. И что же он сделал? Вложил пятифунтовую бумажку в открытку, заклеил края, да еще и написал на обороте: «С сердечными поздравлениями и наилучшими пожеланиями. Боюсь, это все, что у меня для тебя нашлось в этом году». Бедняжка, разумеется, страшно обиделась и тут же выбросила открытку в камин. Так что пришлось дядюшке дарить ей еще пять фунтов.

Вероятно, именно этот поступок дядюшки Генри и позволил молодым людям в корне пересмотреть свое к нему отношение.

— Знаете что, мисс Марпл? — задумчиво протянул Эдвард. — Схожу-ка я за шампанским… Большой грех не выпить за такого человека!

Убийство миссис Спэнлоу

Мисс Полит взялась за дверной молоток и деликатно постучала в дверь коттеджа. Подождав немного, она постучала снова. Сверток, который она держала под мышкой, при этом едва не выскользнул, и ей пришлось его поправлять. В пакете было готовое к примерке новое зеленое зимнее платье миссис Спэнлоу, а в черной шелковой сумочке, висевшей на левой руке мисс Полит, — булавки, портновский сантиметр и большие ножницы.

Мисс Полит была высокой худощавой женщиной с острым носом, тонкими губами и жиденькими седеющими волосами. Она все еще переминалась на крыльце, не решаясь постучать снова, когда увидела на дороге быстро приближающуюся фигуру. Мисс Хартнелл, жизнерадостная особа лет пятидесяти пяти с вечно обветренным лицом, совершенно не умевшая говорить тихо, еще издали пророкотала своим мощным басом:

— День добрый, мисс Полит!

— Добрый-добрый, мисс Хартнелл, — поспешно согласилась портниха.

Несмотря на то, что пора, когда юная мисс Полит служила горничной, давно миновала, голос у нее так и остался писклявым и заискивающим.

— Простите, — продолжала она, — вы случайно не знаете, миссис Спэнлоу дома?

— Понятия не имею, — отозвалась мисс Хартнелл.

— Видите ли, это даже как-то странно. Она сама сказала мне прийти в это время. В половине четвертого. Хотела примерить новое платье.

Мисс Хартнелл взглянула на свои часы.

— Ну да, половина четвертого и есть. С минутами.

— Да, и я стучала несколько раз, но никто не открывает. Может, она ушла куда-то, а про меня забыла? Хотя она вроде никогда ничего не забывает. И потом, платье ей нужно уже к послезавтра.

Мисс Хартнелл вошла в калитку, прошла по дорожке и решительно поднялась по ступенькам коттеджа «Лабурнем».

— А Глэдис куда смотрит? — осуждающе сказала она. — Ах да, ясно: по четвергам она выходная. Знаете что? Спит, должно быть, ваша миссис Спэнлоу. Вы небось и не стучали-то еще по-настоящему.

И, выхватив молоток, она показала мисс Полит, что значит стучать по-настоящему. Для надежности она еще пнула дверь и оглушительно вопросила:

— Эй, есть кто дома?

Ответа не последовало.

Мисс Полит робко предположила, что миссис Спэнлоу все-таки забыла о встрече и куда-то ушла, так что лучше и ей, Полит, прийти в другой раз, и даже стала спускаться со ступенек.

— Чушь какая, — отрезала мисс Хартнелл. — Не могла она уйти. Я бы ее встретила. Пойду загляну в окно. Никуда она не ходила! Что они там, повымерли все, что ли?

Она громогласно расхохоталась, давая понять, что это шутка, и бросила небрежный взгляд на ближнее к крыльцу окно. Небрежный, потому что оно вело в проходную комнату, которой редко пользовались. Мистер и миссис Спэнлоу предпочитали маленькую гостиную. Но и этот небрежный взгляд оказался не напрасным: в комнате на каминном коврике она увидела миссис Спэнлоу — без всяких признаков жизни.

— Ну, я, понятно, не растерялась, — рассказывала впоследствии мисс Хартнелл. — На эту Полит вообще смотреть было жалко, так она испугалась. «Держите себя в руках, — говорю я ей. — Стойте здесь, а я пойду за констеблем Полком». Она, ясное дело, начала лепетать что-то о том, что она боится оставаться одна, но я, понятно, ноль внимания. С такими людьми нужна твердость. Ненавижу таких вот трусих! Ну, я уже собралась уходить, и тут из-за угла появляется мистер Спэнлоу.

В этом месте мисс Хартнелл обычно делала многозначительную паузу, и слушатели, затаив дыхание, спрашивали. «И как он выглядел?»

На что мисс Хартнелл отвечала:

— А выглядел он так, что я сразу почуяла неладное! Слишком уж он был спокоен, этот Спэнлоу. Даже и не удивился. Говорите что хотите, но это ненормально. Можно было подумать, у него каждый день жену убивают.

Все с этим согласились. Такая невозмутимость в один Из самых трагических моментов его жизни показалась настолько подозрительной, что она поспешила выяснить, что он будет иметь в результате смерти жены. Обнаружился общий с женой счет в банке и составленное сразу после свадьбы завещание, по которому в случае смерти одного из супругов все совместное имущество отходило другому. Неприязнь тут же переросла в уверенность.

Некая мисс Марпл, жившая рядом с домом приходского священника старушка, милая, но — по некоторым отзывам — слишком уж острая на язык, была допрошена в первую очередь. Не прошло с момента обнаружения тела и получаса, как констебль Полк уже стоял на ее пороге и с важным видом листал свою записную книжку.

— Если не возражаете, мадам, я хотел бы задать вам пару вопросов.

— Это по поводу убийства миссис Спэнлоу?

Констебль Полк поморщился.

— Могу я спросить, мадам, как вы об этом узнали?

— От разносчика рыбы, — коротко ответила мисс Марпл.

Ответ показался констеблю Полку вполне приемлемым. Приносить на ужин не только рыбу, но и последние новости было вполне в духе мальчишки-разносчика.

Мисс Марпл вежливо заметила:

— Насколько я знаю, она лежала на полу в гостиной. Задушенная — возможно, узеньким поясом. Но, чем бы ни воспользовался убийца, он унес это с собой.

— И откуда этот Фред все знает…

Мисс Марпл довольно ловко отвлекла его, поинтересовавшись:

— А что это у вас за булавка в куртку воткнута?

Констебль Полк озадаченно оглядел свой мундир и, широко улыбнувшись, объяснил:

— Примета такая. Коли найдешь булавку, надо ее обязательно поднять, и весь день тебе будет сопутствовать удача.

— От всей души желаю вам этого. Так о чем вы хотели спросить?

Констебль Полк важно откашлялся и заглянул в свою записную книжку.

— Мистер Артур Спэнлоу, муж покойной, утверждает, что в четырнадцать тридцать вы позвонили ему по телефону и договорились о встрече в пятнадцать пятнадцать на предмет какой-то консультации. Это утверждение соответствует истине, мадам?

— Ну конечно же нет, — ответила мисс Марпл.

— Стало быть, вы не звонили мистеру Спэнлоу в половине третьего?

— Ни в половине третьего, ни в какое другое время я ему не звонила.

— Ага, — удовлетворенно проговорил констебль Полк, самодовольно покручивая усы.

— А что еще говорил мистер Спэнлоу?

— Он утверждает, что, выйдя из дома в десять минут четвертого и прийдя сюда в точно назначенное время, он узнал от горничной, что вас нет дома.

— А вот это правда, — сказала мисс Марпл. — Он действительно приходил, а я в это время была на заседании женского комитета.

— Ага, — повторил констебль Полк.

— Помилуйте, констебль, неужели вы подозреваете мистера Спэнлоу? — воскликнула мисс Марпл.

— Ну, мадам, на данном этапе расследования пока еще рано делать выводы, но, думается мне, кто-то, не будем говорить кто, действовал на редкость осторожно.

— Стало быть, вы подозреваете мистера Спэнлоу… — задумчиво повторила мисс Марпл.

Мистер Спэнлоу ей нравился. Это был маленький сдержанный человечек — чопорный, неприступный и до невозможности респектабельный. Это был такой совершенный образчик городского клерка, что непонятно было, как он вообще оказался в деревне. Мисс Марпл, однако, это знала.

«Когда я был мальчишкой, — как-то проговорился он, — мне очень хотелось жить в деревне и иметь собственный садик. Я всегда любил цветы. Знаете, ведь у жены была раньше цветочная лавка. Там я ее в первый раз и увидел».

Сухая констатация факта, за которой скрывалась истинная романтика. Мисс Марпл живо представила себе мисс Спэнлоу, юную и прелестную, на фоне цветов.

На самом деле, однако, мистер Спэнлоу совершенно не разбирался в цветах. Он не имел ни малейшего представления ни о прополке, ни о рассаде, ни даже о луковицах и почве. Он представлял себе только маленький коттеджик, утопающий в зелени сада и благоухании цветов. Но он старался. Важно наморщив лоб, он задавал мисс Марпл бесконечные вопросы о садоводстве и старательно записывал ее ответы в специальный блокнот.

Это был человек спокойный и рассудительный настолько, что после убийства его жены полиция с легкостью истолковала эти черты характера как расчетливость. Сведения о покойной миссис Спэнлоу собирались с такой дотошностью и скрупулезностью, что вскоре об этом заговорил весь Сент-Мэри-Мид.

В юности миссис Спэнлоу служила в богатом доме. Потом, выйдя замуж за помощника садовника, уволилась и открыла с мужем собственный цветочный магазин в Лондоне. Дела в магазине шли прекрасно, чего никак нельзя было сказать о ее муже, который вскоре заболел и умер.

Вдова, вынужденная управляться с магазином в одиночку, повела дела так разумно, что через некоторое время удвоила свое состояние. Потом она довольно выгодно продала магазин и снова вышла замуж — теперь за мистера Спэнлоу, ювелира средних лет, у которого было собственное, и довольно доходное, дело. Вскоре, однако, они продали и его, переехали в Сент-Мэри-Мид и прочно там обосновались.

Миссис Спэнлоу была состоятельной женщиной. Заработанный на цветах капитал — в сущности, довольно скромный, но крайне удачно помещенный — приносил на удивление неплохой доход. Всем любопытствующим миссис Спэнлоу разъясняла, что секрет успеха в том, чтобы полностью положиться на советы потусторонних сил. Любопытствующим оставалось только дивиться практичности и деловитости потустороннего мира.

При всем при том миссис Спэнлоу решительно отвергала медиумов с их спиритическими сеансами, предпочитая им индуизм[62], йогу[63] и всевозможные дыхательные упражнения. По прибытии в Сент-Мэри-Мид, однако, она полностью к ним охладела и подалась в лоно Англиканской церкви[64]. Она стала частым гостем в доме викария, исправно посещала все службы, опекала деревенский магазинчик, принимала живое участие во всех местных событиях, оставшееся время посвящая игре в бридж.

И вот, когда жизнь ее, казалось, окончательно вошла в колею, ее убили!

Полковник Мэлчетт, начальник полиции, вызвал к себе инспектора Слэка.

Инспектор Слэк был сильным и решительным человеком. Любое его решение было тверже гранита. Не было в его душе сомнений и теперь.

— Это сделал муж, сэр, — твердо сказал он.

— Вы думаете?

— Уверен. Вы только посмотрите на него. Ни малейших признаков переживаний. Он вернулся домой, точно зная, что жена мертва. Так что это он, сэр, никаких сомнений.

— Но почему тогда он хотя бы не разыграл удивление и горе?

— Не тот человек, сэр. Слишком самоуверен, слишком чопорен. Презирает всякую игру.

— Может, у него были другие женщины? — предположил полковник Мэлчетт.

— Зачем ему это, сэр? Его и так, насколько я понимаю, содержала жена. Но, видно, все ее «измы» порядком его достали. Вот он и решил от нее избавиться и спокойно пожить в свое удовольствие. Хитрый тип… Ловко замел следы.

— Что ж, вполне возможно.

— Он все тщательно спланировал. Притворился, что ему позвонили…

— Факт звонка подтвердился? — перебил его Мэлчетт.

— Никак нет, сэр. Это означает либо что он лжет, либо что звонили из телефона-автомата, а их здесь всего два: один на станции, другой на почте. С почты звонить не могли: миссис Блэйд постоянно смотрит за посетителями. Со станцией, конечно, твердой уверенности нет. В два двадцать семь приходит поезд и начинается настоящее столпотворение. Но лично я в этом сомневаюсь. И потом, Спэнлоу сам утверждает, что ему звонила мисс Марпл. Наглая ложь. Ни она сама, ни кто бы то ни было из ее дома не звонил.

— А вы не допускаете возможности, что мужа попросту удалили из дома? Что убийца кто-то другой?

— Вы имеете в виду молодого Теда Джерарда? Я рассматривал эту возможность, но у него нет мотива. Он чист.

— Насколько я понял, он позволяет себе присваивать чужие деньги.

— А я и не говорю, что он невинная овечка. Но, в конце концов, он сам признался начальству в растрате. А в фирме ни о чем и не подозревали.

— Он, насколько я знаю, член Оксфордской группы?[65] — заметил Мэлчетт.

— Да, сэр. Говорит, обратился и решил покаяться. Скорее всего, хитрит: понял, что разоблачение не за горами, и решил прикинуться праведником.

— А вы скептик, Слэк, — заметил полковник Мэлчетт. — Кстати, вы не говорили об этом с мисс Марпл?

— Это еще зачем, сэр?

— Так, на всякий случай. Она знает все местные сплетни. Почему бы вам не заглянуть к ней и не поболтать немного? Очень наблюдательная старушка.

Слэк поспешно сменил тему разговора.

— Чуть не забыл, сэр. Я тут кое-что выяснил. Покойная в молодости служила у некоего сэра Роберта Аберкомби, и я все никак не мог вспомнить, откуда же мне знакомо это имя… Так вот, среди не раскрытых дел числится дело о краже у него драгоценностей — изумрудов стоимостью в целое состояние. Их так и не нашли. Я просматривал дело. Кража произошла, когда там еще служила миссис Спэнлоу. Тогда она была еще совсем молоденькой девушкой. Так что вполне возможно, сэр, что она могла быть в этом замешана. Спэнлоу в то время был ювелиром и имел все возможности сбыть краденое.

Мэлчетт покачал головой.

— Не думаю. Сомневаюсь, чтобы они были тогда знакомы. Я помню это дело. Доказать ничего не удалось, но, скорее всего, драгоценности украл Джим Аберкомби, сын сэра Роберта, гуляка и прожигатель жизни. Он был по уши в долгах и сразу же после кражи расплатился со всеми. Заявил, будто за него заплатила богатая любовница. Никто, естественно, этому не поверил, но старый Аберкомби замял дело.

— Я только высказал предположение, сэр, — сказал Слэк.

Рекомендация полковника Мэлчетта обеспечила инспектору Слэку самый радушный прием у мисс Марпл.

— Как мило с его стороны! Вот уж не думала, что он все еще об мне помнит!

— Еще как помнит! Сказал, вы знаете абсолютно все, что происходит в Сент-Мэри-Мид.

— Он слишком добр ко мне. К сожалению, об убийстве я не знаю ровным счетом ничего.

— Но вам, наверное, известно, что говорят об этом люди?

— Ну разумеется! Только ведь не слишком-то это хорошо — пересказывать чужие сплетни, верно?

Неожиданно для себя инспектор Слэк ощутил прилив совершенно неподобающего любопытства.

— Э… видите ли, это совершенно неофициальная беседа. Я бы даже сказал, совершенно конфиденциальная, доверительная беседа…

— Следовательно, вы хотите знать, что болтают люди? Даже если это только их досужие вымыслы?

— Ну, в каждом вымысле есть доля правды.

— Что ж, разговоров и предположений достаточно. Можно сказать, что вся деревня разделилась. Одни считают, что убил муж. Впрочем, подозревать в таких делах жену или мужа более чем естественно. Вы не находите?

— Возможно, — осторожно заметил инспектор.

— Живя долгое время вместе, можно друг другу надоесть. Потом — деньги. Я слышала, все деньги принадлежали миссис Спэнлоу, и, мало того, она все их завещала мужу. Боюсь, это дает повод для самых невероятных предположений.

— Все верно. Он получил весьма приличную сумму.

— Именно. И может показаться вполне правдоподобным, что он задушил жену, затем, выйдя из дома через черный ход, зашел ко мне вроде как бы по моей просьбе, затем вернулся назад и сделал вид, что обнаружил убитую в его отсутствие жену. Очевидно, рассчитывая при этом, что преступление отнесут на счет грабителя или бродяги.

Инспектор кивнул.

— Да, деньги — вполне вероятный мотив, а если, как вы говорите, Спэнлоу еще и ругались…

— Бог с вами, никогда не ругались, — перебила его мисс Марпл.

— Откуда вы это знаете?

— Потому что о первом же скандале Глэдис Брэнт, их служанка, тут же разболтала бы на всю деревню.

— Может, она просто не знала… — начал было инспектор и тут же сник, награжденный то ли снисходительной, то ли жалостливой улыбкой.

— Правда, есть люди, — продолжала мисс Марпл, — придерживающиеся другой версии, что убийца — Тед Джерард. Приятный молодой человек… Теперь, правда, внешности придают слишком уж большое значение. Вот, например, наш прежний кюре был просто красавчик, так вы не поверите, как это повысило посещаемость его прихода. Девушки не пропускали ни одной службы — ни утренней, ни вечерней, а пожилые женщины принялись так активно заниматься благотворительностью, что просто завалили беднягу шапочками и шарфами. Разумеется, все это было очень тяжело для такого молодого священника…

Простите, я, кажется, отвлеклась. Так о чем это мы? Ах да… Этот юноша, Тед Джерард! Разумеется, говорят всякое. Например, что он слишком уж часто навещал миссис Спэнлоу. Но ведь, если не ошибаюсь, он состоит в этой — как ее? — Оксфордской группе… Это такое религиозное течение. А, насколько я знаю, люди там сплошь честные и порядочные, и миссис Спэнлоу сама мне говорила, какое приятное впечатление они на нее произвели.

Мисс Марпл перевела дыхание.

— Так что, мне кажется, нет никаких причин думать, будто их объединяло нечто иное, чем общность религиозных взглядов. Но вы же знаете, каковы люди! Им куда больше нравится думать, что юноша внушил миссис Спэнлоу безрассудную страсть и она — скажем так — одолжила ему крупную сумму денег. Кстати, его видели в тот день на станции. Точнее, в поезде, который прибыл в четырнадцать двадцать семь. Понятно, что ему совсем нетрудно было сойти с поезда и незамеченным пробраться в коттедж. Говорят еще, миссис Спэнлоу была довольно странно одета.

— Странно?

— Но ведь она была в халате! — Мисс Марпл заметно покраснела. — Что многих наводит на определенные мысли.

— И вас в том числе?

— О нет, только не меня. Мне это, напротив, кажется совершенно естественным.

— Естественным?

— В данных обстоятельствах, да.

Мисс Марпл смотрела спокойно и задумчиво. Инспектор Слэк спросил:

— Выходит, муж мог убить ее из ревности?

— Ну что вы, какой из мистера Спэнлоу ревнивец? Неладное он заподозрил бы не раньше, чем нашел на камине записку, в которой жена сообщала бы, что ушла от него к другому.

Под пристальным взглядом мисс Марпл инспектора Слэка охватило смутное беспокойство. Это было на редкость мучительное ощущение, что он никак не может ухватить какую-то важную мысль, к которой его очень настойчиво подталкивают.

— Разве вы не нашли никаких зацепок на месте преступления? — с нажимом спросила мисс Марпл.

— Видите ли, мисс Марпл, в наши дни преступники уже не оставляют отпечатков пальцев или сигаретного пепла.

— Вот как? А мне казалось, дело, скорее, в днях минувших, — заметила мисс Марпл.

— Что вы хотите этим сказать? — беспомощно вопросил инспектор Слэк.

— Знаете, — видимо отчаявшись, раздельно произнесла мисс Марпл, — мне кажется, констебль Полк сумел бы вам помочь. Он ведь первым туда явился… Я имею в виду, на место преступления, как говорят в романах.

Мистер Спэнлоу с потерянным видом сидел в шезлонге и жаловался своим высоким сухим голосом законченного педанта:

— Возможно, мне только так показалось… Последнее время я стал гораздо хуже слышать… Но, по-моему, этот малыш назвал меня именно Криппен…[66] У меня даже сложилось такое впечатление, что он намекает на то, что это я… я убил собственную жену.

— Нисколько не сомневаюсь, что именно это он и имел в виду, — отозвалась мисс Марпл, срезая засохший бутон розы.

— Но откуда… откуда такие мысли у ребенка?

— Не иначе, как от старших, — предположила мисс Марпл, кашлянув.

— Вы… вы хотите сказать, что кто-то действительно в это верит?

— Половина Сент-Мэри-Мид.

— Боже милостивый! Но как это вообще могло прийти кому-то в голову? Я был искренне привязан к жене. Она, правда, не разделяла моего страстного желания жить в деревне, но ведь никто и не ожидает от супружеской жизни полного согласия по любому вопросу. Это недостижимый идеал — фикция, если хотите. Уверяю вас, я глубоко скорблю о своей утрате.

— Поверьте, я лично в этом нисколько не сомневаюсь, однако других несколько смущает отсутствие всяких видимых признаков этой скорби.

Мистер Спэнлоу надменно — насколько это позволял его скромный рост — выпрямился.

— Уважаемая, позвольте рассказать вам о китайском философе, жизнеописание которого я прочел много лет назад. Когда умерла его горячо любимая жена, он продолжал невозмутимо разгуливать по улице, по своему обыкновению ударяя в гонг. Это обычное развлечение китайцев. Горожане были потрясены силой его духа.

— В Сент-Мэри-Мид, — заметила мисс Марпл, — развлекаются по-другому. Да и китайская философия здесь не в моде.

— Но вы-то меня понимаете?

Мисс Марпл кивнула.

— У меня был дядя, — заметила она, — который сделал своим девизом: «Никогда не давай брать над собой верх». Дядя Генри. Необычайной был выдержки человек…

Внезапно лицо мистера Спэнлоу приняло такое сосредоточенное выражение, что мисс Марпл смолкла и выжидательно на него посмотрела.

— Я как раз подумал, — медленно проговорил тот, — что к западу от коттеджа беседка будет смотреться гораздо лучше. Только надо еще посадить чайные розы, глицинии[67] и такие белые цветочки… как там они называются… совершенно вылетело из головы.

Мисс Марпл вздохнула и тоном, каким обычно разговаривала со своими трехлетними внучатыми племянниками, сказала:

— У меня есть прелестный каталог цветов. С картинками! Вы пока посмотрите, а мне еще нужно сходить в деревню.

Мисс Марпл стремительно вошла в дом, поспешно завернула одно из своих платьев в кусок коричневой бумаги, вышла и быстро зашагала по направлению к почте, оставив мистера Спэнлоу умиротворенно разглядывать каталог.

Мисс Полит, портниха, жила в квартире над почтой, однако мисс Марпл не стала сразу к ней подниматься. Вместо этого она дождалась, когда ровно за минуту до половины третьего к почте подкатил автобус из Мач-Бенгэма, с завидной пунктуальностью останавливавшийся здесь каждый день. Когда нагруженная посылками почтмейстерша поспешила наружу, мисс Марпл не спеша вошла внутрь. Когда через несколько минут почтмейстерша вернулась, мисс Марпл уже поднималась по лестнице наверх. Как выяснилось, она хотела немного обновить свое серое креповое платье и, если это, конечно, возможно, привести его в большее соответствие с требованиями современной моды. Озадаченная мисс Полит обещала попробовать.

Визит мисс Марпл явился для начальника полиции полной, хоть и приятной, неожиданностью.

Простите, Бога ради, за беспокойство, полковник, — с порога начала извиняться мисс Марпл. — Прекрасно знаю, как вы сильно заняты, и, однако, вы всегда относились ко мне с таким терпением, что я решилась, минуя инспектора Слэка, обратиться лично к вам. Понимаете, не хотелось бы, чтобы у констебля Полка начались из-за меня неприятности, но, право же, ему не стоило этого делать.

— Не стоило делать что? — недоуменно повторил полковник Мэлчетт. — Вы про Полка говорите? Констебля из Сент-Мэри-Мид?

— Ну да. Понимаете, он подобрал булавку и заколол ею свою куртку. Вот мне и пришло в голову: а вдруг он подобрал ее в доме миссис Спэнлоу?

— Ну что же, — с некоторым облегчением вздохнул полковник Мэлчетт, — в конце концов, тут нет ничего страшного. Обычная булавка. И он действительно подобрал ее возле тела миссис Спэнлоу. Кстати, вчера он явился к Слэку и сам ему в этом признался — понимаю теперь почему. Разумеется, ему не надо было ничего трогать на месте преступления, но это же только булавка, каких у любой женщины с десяток.

— Я, конечно, понимаю, полковник, что для мужчины она, скорее всего, действительно выглядит как самая обычная булавка, но в действительности это не совсем так. Она очень тонкая. Такие булавки продают в специальных коробочках, и пользуются ими в основном портные.

Полковник Мэлчетт во все глаза смотрел на мисс Марпл. Он уже начинал понимать… Та радостно закивала головой.

— Правда же, все сразу становится понятным? Она была в халате потому, что собиралась примерять платье. Они прошли в переднюю комнату… Мисс Полит, снимая мерку, закинула сантиметр ей на шею. Она даже сама, наверное, ей помогала… А дальше оставалось только скрестить концы и потянуть. Говорят, это совсем нетрудно. Ну а потом мисс Полит вышла, закрыла за собой дверь и принялась стучать в нее, как будто только что пришла… Только вот булавка указывает на то, что она все же успела побывать в доме.

— Стало быть, это она звонила мистеру Спэнлоу?

— Да, с почты. Как раз в половине третьего рядом с почтой останавливается автобус, и служащие выходят к нему.

— Но, мисс Марпл… Зачем? Зачем ей это? Вы ведь и сами знаете, что не бывает преступления без мотива.

— Да, конечно, но все, что я слышала об этом деле, говорит, как мне кажется, о том, что мотив есть, только искать его нужно не в настоящем, а в прошлом. Это как с моими кузенами: Энтони удавалось все, за что бы он ни взялся, а бедняжке Гордону не стоило даже и пытаться: скаковые лошади у него тут же ломали ноги, акции сразу же обесценивались, предприятия немедленно разорялись и так далее. Насколько я понимаю, они обе принимали в этом участие.

— В чем?

— Ну, в краже. Много лет назад. Я слышала, очень ценные изумруды. Горничная и служанка. Никто ведь так и не спросил, откуда у нее появились деньги, чтобы открыть цветочный магазин. А спросить бы стоило, потому что открыла она его на свою долю от продажи краденых изумрудов. Ну, а дальше все пошло как по маслу. Дело у нее спорилось, деньги будто сами собой приносили доход. Но вот другой, горничной, не везло настолько, что она кончила деревенской портнихой. И — представляете? — тогда судьба столкнула их снова. Думаю, правда, все бы обошлось, не появись здесь Тед Джерард. Понимаете, слишком уж религиозна была миссис Спэнлоу… Она и без того-то мучилась угрызениями совести, а с появлением этого, как ей казалось, чистого и набожного юноши они, верно, стали и вовсе невыносимы. В общем, довольно скоро мисс Полит поняла, что дело идет к раскаянию и чистосердечному признанию, которое приведет в тюрьму их обеих, и решила, что нужно действовать. Боюсь, у нее слишком порочная натура, чтобы переживать оттого, что за ее преступление повесят ни в чем не повинного, кроме разве непомерной наивности, мистера Спэнлоу.

Полковник Мэлчетт задумчиво проговорил:

— Но нужно же как-то… проверить… вашу теорию. Идентифицировать эту Полит с горничной леди Аберкомби, или…

— Все куда проще, — замахала руками мисс Марпл. — Во-первых, как мне кажется, она относится к тому разряду людей, которые тут же сдаются, стоит загнать их в угол, и потом, я позаимствовала у нее сантиметр. Вчера, во время примерки. Когда мисс Полит узнает, что он у вас, она тут же во всем признается. Понимаете, она не настолько образованна, чтобы понять абсолютную непригодность этой штуки в качестве улики.

Мисс Марпл ободряюще ему улыбнулась.

— Поверьте, у вас все получится.

Последний раз таким тоном с полковником Мэлчеттом разговаривала его тетушка, убеждая, что он ни за что не провалится на вступительных экзаменах в Сэндхерст[68].

И он действительно не провалился.

Дело безупречной служанки

— Не хотелось бы вам мешать, мэм…

У мисс Марпл, которая никогда за словом в карман не лезла, много чего нашлось бы сказать о людях, которые никому не хотят мешать и, однако, тем только и занимаются, но для этого она слишком любила свою маленькую служанку.

— Конечно, Эдна, — только и сказала она. — Входи и прикрой дверь. Так что там у тебя стряслось?

Войдя в комнату, Эдна послушно закрыла дверь и остановилась напротив мисс Марпл. При этом она упорно смотрела в ковер, а ее пальцы нервно теребили край передника.

— Что такое, Эдна? — ласково спросила мисс Марпл.

— Ах, мэм, моя кузина Глэдди… Она потеряла место!

— Бог мой! Какая жалость! Она ведь, если не ошибаюсь, служила в Олд-Холле? У сестер Скиннер?

— Да, мэм, совершенно верно, И она ужасно переживает, ну просто ужасно.

— Мне казалось, она давно уже привыкла к перемене мест, разве нет?

— Но, мэм, она ведь в поисках Ну, чтобы душа лежала. Но до сих пор она каждый раз уходила сама.

— А на этот раз дело обстоит иначе? — удивилась мисс Марпл.

— Да, мэм… И она страшно переживает.

Мисс Марпл не переставала удивляться. Сколько она помнила Глэдис, которая иногда заходила к ним в свой выходной поболтать с Эдной на кухне, это была на редкость жизнелюбивая, неунывающая и уравновешенная особа.

— Все дело в том, мэм, — продолжала Эдна, — как именно это произошло. И особенно как при этом на нее смотрела мисс Скиннер.

— И как же она на нее смотрела? — заинтересовалась мисс Марпл и тут же получила самый подробный отчет о всех обстоятельствах этого «гнусного дела».

— Ох, мэм, вы просто не поверите, как Глэдди переживает! Понимаете, у мисс Эмили пропала брошка и поднялся страшный шум. Нет, это-то как раз понятно: кому понравится, когда у него что-то пропадает? Это всегда неприятно, так ведь? А уж как Глэдди старалась… ну просто все перерыла — брошка словно сквозь землю провалилась! Мисс Лавиния уже собиралась идти в полицию, а тут она как раз и нашлась. Лежала себе t в туалетном столике, в самой глубине ящика. Глэдис еще так обрадовалась… А на следующий день из-за какой-то несчастной разбитой тарелки мисс Лавиния пришла в ярость и сказала, что увольняет Глэдди и чтоб через месяц духу ее в доме не было. Только каждому ясно, что дело-то вовсе не в тарелке, а что мисс Лавиния просто искала, к чему бы придраться. На самом-то деле все из-за этой броши. Представляете, они думают, будто Глэдди ее взяла, а потом — когда заговорили про полицию — испугалась и положила на место. А Глэдди на такое не способна, уж я-то ее знаю. Никогда она такого не сделает, мэм, вот… А теперь точно пойдут всякие разговоры, а она как раз в поисках…

Мисс Марпл понимающе кивнула. Особой симпатии к хвастливой и излишне самоуверенной Глэдис она не испытывала, но в ее честности была твердо убеждена и прекрасно понимала, как все это должно было ее расстроить.

— Так вот, мэм… Может, вы могли бы ей как-то помочь? — с надеждой спросила Эдна.

— Просто скажи ей, чтоб перестала глупить, — отрезала мисс Марпл. — Раз она не брала брошь — а я знаю, что не брала, — нечего и расстраиваться.

— Но разговоры-то все равно пойдут, — уныло протянула Эдна.

— Ну хорошо, — вздохнула мисс Марпл. — Я сегодня как раз буду в тех местах и… э-э-э… поговорю с сестрами.

— Ой, огромное вам спасибо, мэм! — обрадованно вскричала Эдна.

Олд-Холл представлял из себя древнее викторианское сооружение, затерянное в лесу и окруженное на редкость не ухоженным парком. Когда — немедленно по окончании строительства — выяснилось, что целиком дом ни продать, ни хотя бы сдать внаем не удастся, владелец поставил перегородки, разделив его на четыре квартиры, провел центральное отопление и разбил в парке что-то вроде участка для общего пользования. Эксперимент удался. В одну из Квартир въехала богатая и эксцентричная пожилая дама с дачной горничной, обожающая птиц и днями напролет задающая им в саду роскошные обеды. В другой поселился судья, удалившийся на пенсию после долгих лет службы в Индии, и его жена. Третью квартиру заняла чета молодоженов. Четвертую удалось сдать всего пару месяцев назад двум сестрам — убежденным старым девам. Соседи Вследствие отсутствия общих интересов решительно не желали друг с другом знаться, что, по мнению хозяина, было только к лучшему. Весь его опыт говорил о том, что стоит между соседями возникнуть дружбе, как немедленно начинаются и ссоры, разрешением которых все почему-то считают его обязанным заниматься.

Хотя мисс Марпл и не была близко знакома с обитателями дома, она имела о них прекрасное представление. Из двух сестер Скиннер главной, несомненно, была старшая, мисс Лавиния. Младшая, Эмили, почти все время проводила в постели со всевозможными недомоганиями, которые, по общему убеждению, сама себе и выдумывала. Во всем Сент-Мэри-Мид одна только мисс Лавиния была твердо уверена, что ее сестра «терпит страшные муки», и самоотверженно выполняла все прихоти несчастной. И, если кто-нибудь видел, как она торопливо семенит по дороге в деревню, он мог быть уверен, что «малютке вдруг захотелось чего-то эдакого» и мисс Лавиния спешит в магазин.

По твердому убеждению жителей деревни, человек, страдающий хотя бы половиной из имеющихся у мисс Эмили заболеваний, давно бы уже обратился если не к гробовщику, то к доктору Хейдоку уж точно. Однако на все советы вызвать врача мисс Эмили устало закрывала глаза и объясняла, что ее случай — единственный в своем роде, что это страшное заболевание уже поставило в тупик лучших лондонских специалистов, и только один врач, которого ей рекомендовали исключительно по знакомству, назначил курс лечения, который дает хоть какую-то надежду на улучшение. Обычные же врачи в ее случае совершенно бессильны.

— Сдается мне, — без обиняков заявила ей на это мисс Хартнелл, — вы, милочка, себе на уме. Доктор Хейдок даром что врач, а человек прямой. Думается мне, он не стал бы особо рассусоливать и прямо бы вам сказал, что хватит уже ломать комедию и пора бы уже поиметь совесть, что, не сомневаюсь, пошло бы вам только на пользу.

Однако мисс Эмили оставила ее мнение без внимания, а только еще больше ослабла и окружила себя бесчисленными коробочками с непонятными снадобьями, от которых у нее вскоре совершенно исчезла тяга к обычной пище и появились абсолютно немыслимые запросы, на удовлетворение которых отныне уходила подавляющая часть времени ее сестры и служанки.

Когда Глэдис открыла дверь, мисс Марпл была поражена тем, как изменилась и осунулась девушка. Мисс Лавиния ожидала гостью в той части бывшей залы, которая после установки перегородок, разделивших ее на четыре части, больше других напоминала гостиную.

Лавиния Скиннер была высокой сухопарой женщиной лет пятидесяти. Ключицы у нее выпирали, голос хрипел, а манеры — шокировали.

— Рада вас видеть, — произнесла она. — К сожалению, Эмили прилегла: ей, бедняжке, опять нездоровится. Надеюсь, вам удастся ее развеять — это, конечно, если она вас примет. Временами она просто не желает никого видеть. Бедняжка так исстрадалась!

Мисс Марпл ответила какой-то любезностью. Поскольку кроме как о прислуге в Сент-Мэри-Мид говорить было особенно не о чем, мисс Марпл оставалось только ждать, когда беседа плавно повернет в свое привычное русло. Когда это наконец случилось, она тут же вспомнила, как кто-то ей говорил, будто эта милая Глэдис Холмс от них уходит.

Мисс Лавиния радостно закивала.

— В следующую среду. Перебила нам всю посуду, мерзавка. Нельзя же с этим мириться?

Мисс Марпл вздохнула и заметила, что нынче приходится мириться практически со всем. Слишком уж трудно заманить прислугу в деревню. Неужели мисс Скиннер и впрямь решилась расстаться с Глэдис?

— Да, новая прислуга, конечно, проблема, — согласилась мисс Лавиния. — Вот Деверье до сих пор никого не нашли. Правда, кто к ним и пойдет? Сплошные ссоры, всю ночь танцы, едят чуть не каждые полчаса. Да и хозяйке, прости Господи, в куклы бы еще играть, а она туда же, замуж. В хозяйстве абсолютный ноль. Да мне что, мужа ее жалко. А вы слышали: от Ларкинсов прислуга тоже ушла. Удивляюсь только, чего они так долго тянули. Мало того, что у судьи характер не приведи господи, так ему еще в шесть утра подавай эту… как ее… чоту-хазри[69] — как он только ее ест?! Опять же, и миссис Ларкине минуты помолчать не умеет… Вот от миссис Кармайкл ее Дженет ни за что не уйдет. Хотя, честно говоря, на месте миссис Кармайкл я бы сама ее выгнала: больно уж она наглая.

— Вот и я говорю: вы подумайте насчет Глэдис. Хорошая ведь девушка. Я неплохо знаю ее семью: люди сплошь честные и работящие.

Мисс Лавиния покачала головой.

— Поверьте, у меня есть причина от нее избавиться… — Многозначительно сказала она.

— Брошь? — еще многозначительнее отозвалась мисс Марпл.

— Вы-то откуда знаете? Небось сама девчонка и проболталась? Честно говоря, я почти уверена, что это она ее взяла. А потом испугалась и положила на место. Хотя, конечно, говорят: «Не пойман — не вор…» Вы загляните к Эмили, мисс Марпл, — сменила она тему. — Может, ее это подбодрит.

Мисс Марпл повиновалась.

Мисс Эмили, разумеется, занимала лучшую в доме комнату. Постучавшись и услышав слабое «войдите», они открыли дверь и погрузились в таинственный полумрак Все шторы были задернуты, а на кровати возлежала мисс Эмили, наслаждаясь полумраком и своими страданиями.

На фоне белоснежной подушки неясно вырисовывалось худенькое нерешительное личико, обрамленное растрепанным ореолом желтоватых волос, сильно напоминающих гнездо, наспех свитое какой-то обезумевшей птицей. В комнате пахло одеколоном, камфарой и лежалыми бисквитами.

Приоткрыв один глаз, Эмили Скиннер слабым голосом сообщила, что «сегодня у нее не самый лучший день».

— Телесные муки для меня ничто, я к ним давно привыкла, — меланхолически продолжила она. — Больше всего страданий мне причиняет сознание, что я для всех обуза. Бедная Лавиния: ей так тяжело со мной приходится. Кстати, Лэвви, душечка, если тебя не затруднит, нельзя ли впредь смотреть, когда наливают грелку? Сейчас она так давит на грудь, что почти невозможно дышать. А в прошлый раз, наоборот, принесли полупустую, и она тут же остыла. Но это, конечно, пустяки.

— Прости, дорогая, я сейчас немного вылью.

— Может, лучше налить заново? Сухарей у нас, естественно, нет… Ничего, ничего, я обойдусь. Хотя так хочется сухарика… Ну, дай мне тогда слабенького чайку. С лимоном. Нет лимона? Ну ничего-ничего, только тогда уже и чаю не надо. Молоко, кажется, свернулось еще утром. Ну и ладно, все равно мне сейчас не очень хочется. Обойдусь. Господи, такая слабость во всем теле! Кто-то мне говорил, устрицы очень питательны. Ну что ты, Лэвви, я же просто к слову. Уже поздно. Куда ты сейчас побежишь? Ничего страшного не случится, если я денек не поем.

Однако Лавиния уже выскочила из комнаты, на ходу бормоча, что на велосипеде до деревни рукой подать.

Больная одарила мисс Марпл слабой улыбкой и заметила, что, кажется, опять доставила милой Лэвви беспокойство.

Вечером мисс Марпл пришлось признаться Эдне, что ее миссия не увенчалась успехом.

По деревне начали неудержимо расползаться слухи.

Мисс Уэтербай, встретив мисс Марпл на почте, взволнованно зашептала:

— Дорогая, вы уже слышали? Они написали ей в рекомендации, что она исполнительная, непьющая и бог знает какая еще. Только вот про честность там нет ни единого словечка. Ни единого! Так-то вот! Думаю, во всей этой истории с брошью что-то все-таки есть. Не те, знаете, сейчас времена, чтобы вот так просто выгонять прислугу. Кто сюда поедет-то? Да еще в Олд-Холл! Вечером оттуда просто страшно одной возвращаться! Вот увидите, никого они не найдут. Так что придется Эмили забыть о своей ипохондрии[70], встать с кроватки и приняться за хозяйство самой.

Известие, что сестры Скиннер нашли-таки через агентство новую — причем решительно во всех отношениях безупречную — прислугу, стало для жителей Сент-Мэри-Мид страшным разочарованием.

— Рекомендации за три года, и все с самой лучшей стороны. С детства обожает деревню и согласна на меньшее жалованье, чем Глэдис. По-моему, нам просто повезло.

— Однако! — только и сказала мисс Марпл, когда Лавиния выложила ей все это в рыбной лавке.

Все это было слишком уж хорошо, чтобы оказаться правдой, и Сент-Мэри-Мид от всей души надеялась, что В самый последний момент эта безупречная служанка растает в воздухе как дым.

Сент-Мэри-Мид ошиблась и вскоре, мрачно насупившись, наблюдала, как сокровище по имени Мэри Хиггинс едет в такси по направлению к Олд-Холлу. Приходилось признать, что вот так вот с ходу ничего плохого о ней сказать нельзя. Мэри Хиггинс была недурна собой и очень аккуратно одета.

Когда мисс Марпл нанесла в Олд-Холл следующий визит (в рамках подготовки благотворительного базара к приходскому празднику), дверь ей открыла Мэри Хиггинс. Вне всякого сомнения, это была горничная высшего класса. Лет сорока, с черными, аккуратно уложенными волосами и здоровым румянцем. Легкая полнота умело скрыта черным платьем и белоснежным передником. На голове — чепчик. («Как в добрые старые времена», — рассказывала соседкам мисс Марпл.) Речь негромкая, но исполненная достоинства, что, после гнусавой и зычной Глэдис производило особенно выгодное впечатление.

Мисс Лавиния выглядела куда более спокойной, чем обычно, и, хотя заботы о сестре никак не позволяли ей участвовать в благотворительной акции, она пожертвовала весьма приличную сумму и даже обещала прислать перочистки и детские носки.

Мисс Марпл сделала ей комплимент, сказав, что она прекрасно выглядит.

— Это все благодаря Мэри. Вы не поверите, как я рада, что решилась избавиться от той девицы. Мэри просто цены нет! И готовит прекрасно, и за столом прислуживает, а квартиру так убирает, что любо-дорого поглядеть. Представляете, она каждый день выбивает перины! А уж как добра к Эмили!

Мисс Марпл, спохватившись, поспешила справиться о здоровье несчастной. Узнав, что оно оставляет желать лучшего, особенно в последние дни, она не слишком-то удивилась.

— Это все погода, — озабоченно поясняла мисс Лавиния. — Бедняжка очень чувствительна к малейшим изменениям. Ну разве можно ее за это винить? Хотя, конечно, порой приходится нелегко. Она ведь, бедняжка, попросит чего-нибудь, а как принесут, так у нее аппетит и пропал. Через полчаса, глядишь, появился, а все уж испортилось и нужно готовить заново. Масса забот, но Мэри как будто этого и не замечает. Говорит, привыкла ухаживать за больными. Сразу находит с ними общий язык. Мне так с ней легко…

— Как вам повезло, дорогая! — заметила мисс Марпл.

— Знаете, я иногда думаю, что на небе услышали наши молитвы и прислали Мэри.

— Это, думаю, вряд ли, — протянула мисс Марпл. — На вашем месте я бы… приглядывала за ней, что ли.

— А как же! — горячо воскликнула Лавиния Скиннер, не вполне уловив смысл сказанного. — Я и так уж из кожи вон лезу, чтобы ей у нас понравилось. Не представляю, что будет, если она уйдет.

— Думаю, это случится не раньше, чем ей понадобится, — сказала мисс Марпл, пристально глядя на Лавинию.

— Так спокойно, когда не нужно беспокоиться о доме, правда? — восторженно щебетала та. — А как ваша Эдна? Справляется?

— Вполне. До вашей Мэри ей, конечно, далеко, но зато я все о ней знаю. Эдна — наша, деревенская.

Выйдя в гостиную, она услышала раздраженный голос Эмили:

— Компресс совсем высох. А доктор Аллертон специально подчеркнул, что он все время должен быть влажным. Ладно, оставьте. Принесите мне лучше грелку и сварите яйцо. И ради Бога, запомните наконец, что его нужно варить ровно три с половиной минуты! И пришлите ко мне мисс Лавинию.

Из спальни вышла «незаменимая Мэри» и, сообщив мисс Лавинии, что ее зовет сестра, помогла мисс Марпл одеться, как-то особенно ловко подав ей при этом зонтик.

Уже выходя, мисс Марпл зацепилась зонтиком за косяк и, пытаясь подхватить его на лету, выронила еще и сумочку, все содержимое которой немедленно рассыпалось по полу. Мэри проворно нагнулась и, быстро собрав носовой платок, записную книжку, старомодный кожаный кошелек, два шиллинга, три пенса и початый мятный леденец, вручила все это мисс Марпл. При виде леденца та несколько смутилась.

— Это, наверное, сын миссис Клементс сюда его положил. Я помню, он все сосал его, а потом стал играться моей сумкой.

— Выбросить его, мадам?

— О, благодарю вас!

Мэри наклонилась, чтобы подобрать последний предмет, выпавший из сумочки, — зеркальце. Взяв его, мисс Марпл радостно воскликнула:

— Слава Богу! Не разбилось!

После этого она удалилась, а Мэри осталась стоять в дверях, держа в руке полосатый леденец. Лицо ее было абсолютно бесстрастно.

В последующие десять дней в Сент-Мэри-Мид только и говорили, что о «сокровище», незаслуженно попавшем в руки сестер.

А утром одиннадцатого дня случился пренеприятный сюрприз. «Сокровище» исчезло! Постель оказалась нетронута, входная дверь — открыта. Ночью Мэри незаметно выскользнула из дома.

Исчезла не только Мэри. Вместе с ней пропали еще две броши и пять колец мисс Лавинии, а также три кольца, медальон, браслет и четыре броши мисс Эмили.

И это было только начало.

Вскоре обнаружилось, что у молодой миссис Деверье пропали бриллианты, которые она хранила в незапертом ящике, а также меха, подаренные ей на свадьбу. Судья с женой недосчитались как драгоценностей, так и наличности. Больше всех, однако, пострадала миссис Кармайкл, имевшая неосторожность хранить дома не только драгоценности, но и все свои деньги. У ее горничной был как раз выходной, а сама она, по своему обыкновению, чуть не до полуночи бродила по саду, отыскивая заблудших пташек, чтобы скормить им хлебные крошки.

Не вызывало никаких сомнений, что Мэри, эта идеальная служанка, успела подобрать ключи ко всем четырем квартирам.

Приходится, к сожалению, признать, что новости вызвали у обитателей Сент-Мэри-Мид значительное злорадство. Впрочем, мисс Лавиния сама успела прожужжать им все уши своей «драгоценной Мэри».

«И вот, представьте себе, милочка, — оказалась обыкновенной воровкой!»

И, будто всего этого было мало, скоро выяснилось, что Мэри, исчезнувшая в неизвестном направлении, была к тому же вовсе не Мэри. Агентство, через которое она устроилась, представив отличные рекомендации, было крайне неприятно удивлено, обнаружив, что настоящая Мэри Хиггинс как работала, так до сих пор и работает в одной корнуолской деревушке у сестры викария. Единственное, что оказалось настоящим, это ее рекомендации.

— Неплохо придумано, — вынужден был признать инспектор Слэк. — Если хотите знать мое мнение, она работает не одна. В прошлом году в точности то же самое случилось в Нортумберленде[71]. Разумеется, эти растяпы ее упустили. Думаю, нам повезет больше.

Инспектор Слэк свято верил в свои силы.

Однако неделя проходила за неделей, и, хотя его вера не ослабевала, «Мэри Хиггинс» все еще разгуливала на свободе. Инспектор Слэк удвоил энергию. Результат оставался тем же.

Мисс Лавиния все время плакала. О мисс Эмили даже и говорить не приходится. От всех этих переживаний ее здоровье пошатнулось настолько, что она даже вызвала наконец доктора Хейдока.

Несмотря на то, что вся деревня сгорала от желания узнать, что он думает о состоянии здоровья новой пациентки, спросить его об этом прямо никто не решался. Но, поскольку помощник провизора мистер Мик добивался взаимности Клары, служанки миссис Прайс Ридли, кое-что все-таки просочилось. Доктор Хейдок прописал больной смесь асафетиды[72] с валерьянкой, каковой смесью, по словам мистера Мика, в армии обычно потчуют симулянтов.

Неудивительно поэтому, что вскоре мисс Эмили, совершенно не удовлетворенная результатами подобного лечения, заявила, что состояние здоровья попросту вынуждает ее перебраться в Лондоне, где, Бог даст, и найдется наконец врач, способный разобраться в ее недуге. «И потом, — говорила она, — в Лондоне Лавинии будет полегче». Квартиру они решили сдать.

Через несколько дней смущенная и взволнованная мисс Марпл появилась в полицейском участке Мач-Бенгэма и спросила инспектора Слэка.

С некоторых пор инспектор недолюбливал мисс Марпл, но, зная, что констебль графства полковник Мэлчетт не разделяет его мнения, тут же ее принял. Хотя и совершенно без удовольствия.

— Здравствуйте, мисс Марпл. Чем могу быть полезен?

— Ах, инспектор, — вздохнула мисс Марпл, — вам, наверное, некогда.

— Некогда, — согласился инспектор Слэк и, вспомнив полковника Мэлчетта, поспешно добавил: — Впрочем, пара минут найдется.

— Ну что ж, — сказала мисс Марпл, — тогда я постараюсь все объяснить как можно короче. Только очень уж это трудно. Вы меня понимаете? Нет, наверное, не понимаете. Я хочу сказать, иногда все же очень не хватает образования… Все какие-то гувернантки, у которых на уме одни короли и династии… Всего понемногу, и все не то что нужно. И теперь вот еще необходимо ясно изложить свои мысли… Я, собственно, насчет служанки мисс Скиннер, Глэдис.

— Мэри, — машинально поправил ее инспектор Слэк.

— Да нет же, Мэри Хиггинс их вторая служанка, а я говорю про первую — Глэдис Холмс… Девушка, конечно, резковатая и слишком самонадеянная, но, можете мне поверить, абсолютно честная.

— А я ее, кажется, ни в чем и не обвиняю, — возразил инспектор.

— Вот именно: никто не обвиняет. Это-то и плохо. Потому что, знаете, разговоры-то продолжаются. О Господи, я так и знала, что не сумею ничего толком объяснить. В общем, нужно срочно найти Мэри Хиггинс.

— Нужно, — мрачно согласился инспектор. — Может, вы знаете и как это сделать?

— Вообще-то да, — сказала мисс Марпл. — Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но неужели отпечатки ее пальцев ничего вам не дают?

— Ах, это! — протянул инспектор Слэк. — Ну, тут она нас перехитрила. Всю работу делала в резиновых перчатках — ну, этих… которые надевают хозяйки. И была очень аккуратна — стерла все отпечатки и в спальне, и с раковины. В общем, во всем доме не оказалось ни единого отпечатка.

— А если бы они у вас были, это бы помогло?

— Не исключено, мэм. Они вполне могут оказаться в Скотленд-Ярде. Непохоже, чтобы это было первое ее дело.

Мисс Марпл радостно закивала и, раскрыв свою сумочку, достала оттуда картонную коробочку, в которой оказалось завернутое в вату маленькое зеркальце.

— Выпало из моей сумочки, — пояснила мисс Марпл. — На нем имеются отпечатки ее пальцев. Думаю, это должны быть хорошие отпечатки. Как раз перед этим она трогала очень липкий предмет.

Инспектор Слэк удивленно посмотрел на нее.

— Вы сделали это специально?

— Конечно.

— Значит, вы ее подозревали?

— Понимаете, мне показалось, что уж больно она хороша. Собственно, я говорила об этом мисс Лавинии, только она не поняла. Видите ли, инспектор, мне вообще не нравятся люди без недостатков. Недостатки, уж поверьте моему опыту, есть у всех, а в быту они особенно проявляются.

— Что ж, — сказал инспектор, к которому уже вернулось обычное его самообладание, — вы очень нам помогли. Отошлем отпечатки в Скотленд-Ярд. Посмотрим, что там скажут.

Мисс Марпл слегка склонила голову набок и пристально посмотрела на инспектора.

— Зачем же так далеко ходить, инспектор?

— Вы, собственно, о чем?

— Это довольно трудно объяснить. Вот знаете, когда сталкиваешься с чем-то необычным, оно сразу же бросается в глаза. Хотя зачастую оборачивается при этом совершеннейшим пустяком. Вот и тут… Я же все время это чувствовала… Я про ту историю с брошью. Глэдис — девушка честная. Она тут точно ни при чем. И мисс Скиннер должна была понимать это не хуже меня: умом ее Господь не обидел. И все же она упорно хотела избавиться от хорошей служанки. Это при том, что сейчас почти невозможно найти прислугу! Не правда ли, странно? И еще кое-что… Мисс Эмили подвержена ипохондрии, но я впервые вижу, чтобы ипохондрик ни разу не обратился к врачу. Они же их обожают! А мисс Эмили — нет!

— Вы, собственно, на что намекаете, мисс Марпл?

— На то, что мисс Лавиния и мисс Эмили — люди очень странные. Мисс Эмили, например, почти все время сидит в темноте… И, если ее прическа не парик, то я… я вообще тогда ни в чем не разбираюсь. И вообще: почему, собственно говоря, худая седеющая женщина не может при внимательном рассмотрении оказаться черноволосой и румяной толстушкой? Насколько мне известно, никто никогда не видел мисс Эмили и Мэри Хиггинс одновременно. К тому же у нее было предостаточно времени, чтобы сделать дубликаты всех ключей, узнать привычки остальных жильцов, а затем… затем избавиться от девушки из нашей деревни. Ну вот… Однажды ночью мисс Эмили выходит из дома, быстро доходит до станции и появляется уже под видом Мэри Хиггинс. Потом, в нужный момент, Мэри Хиггинс исчезает, и все кричат: «Лови воровку!», а чего ее ловить? Лежит себе спокойненько на кушетке мисс Эмили и во всеуслышание заявляет, что собирается переехать в Лондон. Если сомневаетесь, возьмите у нее отпечатки пальцев. Это они, сестры Скиннер, обокрали своих соседей! Нисколько не сомневаюсь, что они связаны со скупщиками краденого — так вы, кажется, их называете. Только на этот раз им не улизнуть! Это же надо было так оболгать девушку из нашей деревни! В жизни им этого не прощу. Глэдис Холмс честная девушка, пусть все так и знают. Ну да что это я так разволновалась… Всего доброго, инспектор… Я и так уже отняла у вас столько драгоценного времени…

Когда инспектор пришел в себя, мисс Марпл уже не было в комнате.

— М-да, — пробормотал он и, словно избавляясь от наваждения, энергично потряс головой. — Да быть того не может!

Вскоре, однако, ему пришлось убедиться, что мисс Марпл снова оказалась права. Впрочем, благодарность от полковника Мэлчетта за проявленную расторопность быстро утешила его самолюбие. Что же касается Глэдис, то она была приглашена к мисс Марпл на чай, во время которого самым серьезным образом обсуждалось то, что в жизни каждого человека наступает пора, когда ему нужно остепениться и осесть на каком-нибудь одном месте. Если оно, конечно, окажется подходящим.

Лекарство для мисс Марпл

— Ну-с… и как мы себя чувствуем? — спросил доктор Хейдок.

Откинувшись на подушки, мисс Марпл слабо ему улыбнулась.

— Гораздо лучше, — ответила она, — только слабость ужасная. Но, по правде сказать, доктор, я не понимаю, зачем мне вообще выздоравливать. Посмотрим правде в глаза: я больная, никому не нужная старуха. В могиле мне самое место.

— Да-да, обычные мысли после гриппа, — бесцеремонно перебил ее доктор Хейдок. — Мы явно идем на поправку. Теперь необходим лишь небольшой толчок, чтобы вернуться в нормальное состояние. Легкая встряска для ума…

Мисс Марпл вздохнула и покачала головой.

— Между прочим, — продолжил тот, кладя на одеяло большой конверт, — я принес лекарство с собой. Такая небольшая загадка по вашей части. Как раз то, что доктор, ха-ха, прописал.

— Загадка? — слабым голосом переспросила мисс Марпл.

— Это, собственно, мой первый литературный опыт, — пояснил доктор Хейдок, краснея. — Здесь я попытался последовательно изложить все события. «Он сказал», «она сказала», «девушка подумала» и так далее. Но все это было на самом деле.

— Но почему загадка? — спросила мисс Марпл.

Доктор усмехнулся.

— Потому что я опустил объяснение. Хотелось, знаете ли, убедиться, так ли вы проницательны, как говорят.

И, выпустив эту парфянскую стрелу[73], он удалился. Мисс Марпл достала из конверта рукопись и принялась читать:

— А где же новобрачная? — не унималась мисс Хармон.

Тот же самый вопрос волновал и всю деревню. Всем не терпелось увидеть молодую, красивую и богатую жену, которую Гарри Лекстон нашел себе за границей. При этом, что случается редко, все были искренне за него рады. Гарри, этому испорченному юному шалопаю, вообще прощали все и всегда. Стоило ему состроить жалостливое, убитое горем личико, и даже владельцы разбитых окон расплывались в снисходительной всепрощающей улыбке, пусть даже его рогатка поражала их стекла чуть ли не раз в неделю. Юный Лекстон без устали бил стекла, опустошал соседские сады и воровал кроликов. Немного повзрослев, он устремил свою энергию на более серьезные занятия. Вскоре он уже просто купался в долгах, а его отношения с дочкой продавца из местной табачной лавки зашли так далеко, что молодого человека пришлось срочно отправлять в Африку. Тем не менее деревенские старые девы, эти всемогущие законодательницы общественного мнения, лишь снисходительно улыбались: «Мальчик еще не перебесился. Дайте ему время».

И вот блудный сын вернулся, и вернулся вроде как действительно остепенившимся. Он преуспел. Рассказывали, что он много работал, выкарабкался из долгов и, в довершение всего, завоевал сердце и — что важнее — руку ослепительной красавицы англо-французского происхождения, обладавшей, кроме того, значительным состоянием.

Теперь Гарри мог с равной легкостью позволить себе и особняк в Лондоне, и целое поместье с собственными охотничьими угодьями в каком-нибудь живописном уголке Англии, но он предпочел обосноваться в родных местах и, что показалось всем особенно романтичным, приобрел заброшенное поместье, на территории которого, в маленьком флигеле, прошло его детство.

В Кингсден-хаус уже лет семьдесят как никто не жил, и это огромное величественное здание пришло в полный упадок и запустение. Только престарелый сторож с женой еще ютились во флигеле, который, хоть и представлял из себя самую обычную пристройку, сработанную без особых претензий, но со вкусом, благодаря окружавшему его дикому саду и частоколу высоченных мрачных деревьев казался самым настоящим зачарованным замком.

Когда-то поместье принадлежало майору Лекстону, отцу Гарри, и малыш облазил его вдоль и поперек, изучив каждый уголок заросшего сада. Старый дом всегда maim для него какое-то особое очарование.

Когда несколько лет тому назад майор Лекстон умер, в деревне решили, что Гарри никогда уже не вернется в дом своего детства. И вот он вернулся и, мало того, привез с собой молодую жену. Кингсден-хаус ожил. Поместье наводнили строители и архитекторы, старое обветшавшее здание снесли, и за фантастически короткое время — Гарри мог себе позволить не считаться с расходами — на его месте возвысился новый дом. Ослепительно белый, он загадочно поблескивал за деревьями.

Затем появились садовники, за ними — декораторы и специалисты по интерьеру[74], и вскоре дом был готов. Первыми прибыли слуги. Наконец роскошный лимузин[75] подвез к парадному и самих мистера и миссис Лекстон. За этим событием, затаив дыхание, наблюдала все деревня.

Миссис Прайс, владелица самого большого в деревне дома и, как следствие, считавшая себя предводительницей местного общества, разослала приглашения на вечер в честь новобрачных. Это было значительное событие, заставившее многих дам сшить себе новые туалеты. Все были возбуждены, взволнованы и заинтригованы. Каждому не терпелось увидеть новую жену Гарри, о красоте которой уже ходили самые немыслимые слухи. Говорили, что вся эта история слишком напоминает сказку.

Мисс Хармон, добродушная, много повидавшая на своем веку старая дева, продираясь сквозь собравшуюся толпу, неутомимо выспрашивала о новобрачной. Мисс Брент, маленькая, худенькая, вечно брюзжащая и, к слову сказать, тоже старая дева, с готовностью удовлетворила ее любопытство:

— Ой, дорогая, молодая просто прелесть! Такие манеры… И совсем молоденькая. Тут прямо позавидуешь… И внешность, и деньги, и воспитание… Как говорится, кому-то все, а кому-то…. В общем, всем хороша. И Гарри к ней так привязан!

— Ну, — заметила мисс Хармон, — времени-mo прошло совсем немного… Дайте срок.

От возбуждения мисс Брент начала потирать кончик носа.

— Так вы, дорогая, думаете…

— Ну вы же знаете Гарри!

— Говорят, он изменился, он…

— Дорогая, — мягко, но решительно перебила ее мисс Хармон — Мужчины никогда не меняются. Если он привык порхать как мотылек, так всю жизнь и будет. Уж я-то знаю.

Мисс Брент заметно повеселела.

— Вы правы, дорогая, ах, как вы правы. Хлебнет она с ним горя, бедняжечка. Кто-то должен ее предостеречь. Как вы думаете, она знает эту историю с дочерью табачника?

— Трудно сказать. Но, в любом случае, нельзя оставлять бедняжку в неведении. Ведь ситуация очень пикантная… Аптека-то у нас одна! (Дочь продавца из табачной лавки к тому времени уже вышла замуж за аптекаря.)

— А что, если ей ездить в мач-бенгэмскую аптеку? — осенило мисс Брент.

— Думаю, — заметила мисс Хармон, — Гарри ей сам это предложит.

Они понимающе переглянулись.

— Но предупредить ее все равно нужно, — заключила мисс Хармон.

— Вот свиньи! — возмущалась Кларисса Вейн. — Ну почему некоторые люди ведут себя так по-свински?

Доктор Хейдок недоуменно поднял глаза на свою племянницу.

Впрочем, он давно уже привык к импульсивности этой высокой темноволосой девушки, хорошенькой и очень отзывчивой. Сейчас в ее огромных карих глазах пылало негодование. Она яростно продолжала:

— Эти старые девы жить не могут без сплетен! Вечно они все вынюхивают да подсматривают…

— За Гарри Лекстоном, ты хочешь сказать?

— Ну да. Почему бы им не оставить в покое всю эту историю с дочкой табачника?

— Ах, вон оно что! — Доктор пожал плечами. — Довольно неприглядная история.

— Вот именно. И к тому же давняя. Ну и зачем вытаскивать все это на свет Божий через столько лет? Весьма напоминает вурдалаков[76], пирующих над трупом.

— Ты, конечно, права, милая… Но, видишь ли, у нас здесь так мало событий, что люди поневоле обращаются к прошлым. Не пойму только, почему тебя все это так расстраивает.

Кларисса Вейн покраснела и отвернулась. Когда она наконец заговорила, голос ее звучал совершенно нормально.

— Ну… они выглядят такими счастливыми. Я про Лекстонов… Такие молодые и так любят друг друга… Это же чудесно. И меня бесит, что какие-то сплетни и грязные намеки могут разрушить их счастье.

— Хм… Понятно.

— Я только что говорила с Гарри. Он же радуется как ребенок, что осуществил свою заветную мечту и перестроил Кингсден. Совершенно счастлив и полон самых радужных надежд. А она вообще дитя. Думаю, у нее и горя-то настоящего в жизни не было. И не должно быть! Ты же ее видел, дядя. Разве я не права?

Доктор ответил не сразу. Многие завидовали Луизе Лекстон, считая, что судьба уж слишком к ней благосклонна. У него же она вызывала воспоминание о популярной песенке из далекого прошлого. Там был такой припев: «Бедная богатая девочка…»

Миниатюрная и изящная, с тонкими льняными кудрями и огромными мечтательными голубыми глазами, Луиза совсем не была готова к свалившимся на нее обязанностям светской львицы. Она едва держалась на ногах от усталости, а поток поздравлений все не иссякал. Ей безумно хотелось домой — сейчас же, если Гарри не против. Она украдкой взглянула на мужа. Высокий, широкоплечий и неутомимый, он от всей души наслаждался этим скучнейшим вечером.

«Бедная богатая девочка…»

— Уффф! — вырвался у Луизы долгий вздох облегчения, когда они наконец оказались на свежем воздухе. — Милый, это было ужасно!

Гарри с нежностью посмотрел на жену и рассмеялся.

— Просто чудовищно! Но теперь все позади. Ты же знаешь, любимая, нужно было пройти через это. Все эти старые девы знали меня, когда я был еще мальчишкой. Они бы просто померли, если бы не смогли тебя увидеть.

Луиза отшатнулась в притворном ужасе.

— И нам тоже придется устраивать для них приемы?

— Ну что ты, любимая, конечно же нет. Теперь они нанесут нам церемонный визит с визитными карточками и всем таким… Мы ответим им тем же, и дело можно будет считать законченным. Может, заведешь каких-нибудь подружек…

Минуты через две Луиза спросила:

— А тут есть интересные люди?

— Дорогая, это же провинция. Но попадаются довольно милые особы. Остальные же, боюсь, покажутся тебе скучноватыми. Тут ведь в основном интересуются садом, лошадьми и собаками. Ты, конечно, будешь ездить верхом. Уверен, тебе понравится. Кстати, хочу показать тебе одну лошадку в Иглинтоне… Ты будешь от нее без ума. Послушная, ласковая и жутко породистая.

Впереди уже показались ворота Кингсдена, и машина начала замедлять ход, когда перед самым ее капотом будто из-под земли появилось существо, нелепее которого трудно было себе и представить. Выругавшись, Гарри крутанул руль и в самый последний момент избежал столкновения. Существо, стоя посреди дороги, грозило вслед машине кулаком и изрыгало чудовищные проклятия.

Луиза испуганно схватила мужа за руку.

— Какая жуткая старуха! Кто это?

Лицо Гарри потемнело.

— Маргетройд. Они с мужем почти тридцать лет прожили в тех развалинах, что я снес.

— А почему она грозила тебе кулаком?

Гарри покраснел.

— Говорят, после смерти мужа она слегка тронулась. Он уже два года как умер. Она, кажется, считает, что этот дом принадлежал ей. Ну, и теперь она, конечно, осталась без работы.

— Она… она голодает? — побледнела Луиза, имевшая весьма смутное представление о практической стороне жизни.

Даже Гарри, прекрасно знавший, насколько отдаляет богатство от контактов с реальным миром, был потрясен.

— Боже правый, Луиза, что за мысли! Разумеется, нет. Я назначил ей пенсию, и притом немалую. Нашел ей новый коттедж и все такое…

— Так на что же она злится? — недоуменно спросила Луиза.

Брови Гарри сомкнулись в сплошную мрачную линию.

— Откуда мне знать? Я не психиатр. Кажется, она очень любила этот старый дом.

— Но ведь ты говоришь, это были просто развалины?

— Ну да, так и разваливался на части. Крыша сгнила Не представляю, как там вообще можно было жить. Ее, правда, это не смущало. Похоже, он и впрямь для нее много значил. А впрочем, не знаю. У старой дуры мозги совсем набекрень.

— Она… она, наверное, нас проклинает. Ох, Гарри, как это все нехорошо!

С тех пор зловещая фигура сумасшедшей старухи отравляла Луизе всю радость от жизни в новом доме. Стоило ей выехать за ворота или просто выйти на прогулку с собаками, как она тут же натыкалась на поджидавшую ее старуху. Та стояла, согнувшись в три погибели, и бормотала себе под нос проклятия. Из-под старой мятой шляпы торчали неопрятные седые космы.

Луиза больше не сомневалась, что Гарри прав и старуха действительно сошла с ума, но ей от этого было не легче. Миссис Маргетройд, правда, никогда не пыталась войти в дом, и все ее проклятия и угрозы носили совершенно абстрактный характер, но скрюченная фигура неизменно маячила за воротами усадьбы. Обращаться в полицию было бессмысленно. Гарри объяснил жене, что это только вызовет к старой чертовке сочувствие деревенских. Он, правда, вообще относился к происходящему гораздо проще.

— Да будет тебе, дорогая. Скоро ей самой надоест. Может, она так развлекается.

— О нет, Гарри. Она… она нас ненавидит! Я чувствую. Она… она желает нам зла.

— Ну и пусть себе желает. Она же не ведьма, милая. Хотя, конечно, похожа. Относись к этому с юмором.

Постепенно Луиза начала замыкаться в себе. Теперь, когда семейная жизнь перестала быть чем-то новым и неизведанным, она чувствовала себя страшно одинокой и неприкаянной. После Лондона и Ривьеры[77] тихая английская провинция казалась ей скучнейшим местом на свете. Обученная искусству икебаны[78], она тем не менее ровным счетом ничего не понимала в садоводстве. Собак она побаивалась, а соседями тяготилась. Единственным ее утешением стала верховая езда. Иногда они катались с Гарри, но он все чаще оказывался занят усадебными делами, и ей приходилось отправляться на прогулку одной. Она медленно объезжала окрестности, наслаждаясь стремительной поступью великолепного коня, подаренного ей Гарри. Принц Хэл, казалось, заразился страхом своей маленькой хозяйки, и при одном только виде согбенной седовласой старухи начинал раздраженно фыркать и старался обойти ее как можно дальше.

Однажды Луиза все-таки набралась смелости. Возвращаясь с очередной прогулки, она уже прошла было мимо старухи, по своему обыкновению делая вид, что не замечает ее, но вдруг остановилась и, задыхаясь от волнения, спросила:

— Что вам от меня надо? Чего вы хотите?

Старуха хитро прищурилась. В ее смуглом лице было что-то цыганское. Свалявшиеся волосы торчали из-под бесформенной шляпы грязно-белыми клочьями, а в мутных глазах застыла туповатая подозрительность. Луизе показалось даже, что старуха пьяна. И тут она заговорила высоким плаксивым голосом, в котором, однако, явно звучала угроза:

— Чего надо-то? Известно чего! Того самого, что у меня отняли. Вышвырнули меня из Кингсден-хауса! А я там жила, когда вас еще и на свете не было. Больше сорока лет я там жила! Черное дело вы, милые мои, сделали, ну да и принесет оно вам одни несчастья!

— Но ведь вы получили очаровательный домик… — робко начала Луиза.

— А на кой он мне? — злобно перебила ее старуха и, воздев руки к небу, вдруг запричитала: — Ой-ой-ой! Разрушили, все разрушили… Даже очага не осталось. Где мне теперь, горемычной, преклонить свою старую голову? Ну ничего, вам это еще откликнется. Не знать вам счастья на новом месте — только смерть и горе. И личику вашему прелестному тоже недолго таким оставаться. Вспомните еще мое проклятие, ой как вспомните!

Луиза повернулась и не помня себя бросилась прочь.

«Бежать! Подальше отсюда! Прочь из этих мест! Продать дом и бежать!» — крутилось в ее голове.

Она даже удивилась, как все, оказывается, просто. Взять и уехать! И, как на стену, натолкнулась на ледяной взгляд Гарри.

— Уехать? Отсюда… А дом продать… Из-за какой-то сумасшедшей старухи… Да это не она — это ты рехнулась.

— Боже мой, Гарри, но я боюсь. Мне страшно. Я чувствую, что что-то должно случиться. Что-то очень нехорошее.

— Ладно, я этим займусь, — мрачно процедил тот. — Обещаю тебе: я заставлю ее заткнуться.

Не считая возраста, Кларисса Вейн была почти полной противоположностью Луизе, и тем не менее именно она стала вскоре самой ее близкой подругой. В обществе Клариссы Луиза чувствовала себя гораздо увереннее и спокойнее. Кларисса была так независима, так надежна! Когда Луиза рассказала ей о миссис Маргетройд с ее угрозами, Кларисса даже разозлилась.

— Но ведь это попросту глупо! — воскликнула она. — Хотя, милая, прекрасно понимаю, как это должно тебя огорчать.

— Ты не понимаешь, Кларисса, я действительно ее боюсь. По-настоящему. Так, что даже сердце заходится.

— Ерунда, милая. Нельзя же так изводить себя из-за каких-то глупостей. Старухе самой все это скоро надоест.

Луиза так долго молчала, что Кларисса наконец не выдержала:

— Ну, что такое?

— Ненавижу! Ненавижу это место! — прорвало вдруг Луизу. — Не могу здесь жить! Понимаешь? Не могу! Я ненавижу здесь всё: дом, лес, эту мертвую тишину по ночам. Здесь даже совы ухают как-то особенно жутко. Людей ненавижу!

— Людей? Каких людей?

— Ну, в деревне. Всех этих отвратительных старых сплетниц.

— Они тебе что-то наговорили? — резко спросила Кларисса.

— Да нет, ничего такого. Но от них прямо-таки веет злобой. После того как с ними пообщаешься, вообще больше никому не хочется верить. Просто никому.

— Забудь о них, — решительно сказала Кларисса. — Делать им нечего, вот и сплетничают. Не знают уже, что от скуки и выдумать.

Луиза грустно посмотрела на подругу.

— Как бы я хотела, чтобы мы никогда сюда не приезжали. Но Гарри любит эти места… — с нежностью проговорила она.

Кларисса вздохнула: «Как же она его любит!»— и коротко сказала:

— Мне пора.

— Подожди, тебя отвезут. Только, пожалуйста, не пропадай надолго.

Кларисса кивнула.

Визит подруги ободрил Луизу. Гарри, заметив это, сам предложил приглашать ее почаще.

Через несколько дней он с таинственным видом подошел к Луизе.

— У меня для тебя хорошие новости, дорогая.

— Что такое?

— Я все уладил с этой Маргетройд. Оказывается, у нее есть сын в Америке. Ну, я и устроил, чтобы старуха отправилась к нему. Оплатил ей переезд.

— О Гарри! Но это же чудесно! Теперь я, наверное, даже смогу полюбить Кингсден.

— «Даже»? Но ведь это самое прекрасное место в мире!

Следующим делом Гарри Лекстон лишил местных кумушек всякого удовольствия, которое они намеревались получить, осведомив новобрачную о прошлом ее мужа.

Мисс Хармон и Кларисса Вейн как раз находились в аптеке мистера Эджа, когда туда вошли Гарри Лекстон и его жена. Мисс Хармон покупала нафталин, а Кларисса — пакетик боракса[79].

Поздоровавшись с дамами, Гарри повернулся к прилавку и попросил зубную щетку, но вдруг замер на полуслове и, будто не в силах поверить своему счастью, вскричал:

— Не может быть! Белла… ты?

Миссис Эдж, появившаяся из подсобного помещения, просияла и расплылась в радостной улыбке, продемонстрировавшей великолепные белые зубы. Из хорошенькой темноволосой девушки она успела превратиться в зрелую привлекательную женщину. Хотя она сильно располнела, а лицо давно утратило юношескую наивность, ее большие карие глаза были по-прежнему прекрасны.

— Я, мистер Гарри… Конечно, я. Сколько же лет прошло! — нежно проговорила она.

Гарри обернулся к жене.

— Познакомься, — сказал он. — Белла, моя первая любовь. Я был просто без ума от нее, правда?

— Или тебе так тогда казалось, — рассмеялась миссис Эдж.

Луиза засмеялась тоже.

— Всегда рада старым друзьям мужа, — искренне проговорила она.

— Да, — вздохнула миссис Эдж. — А уж мы вас не забывали, мистер Гарри. Вы теперь ну прямо как принц: и жена красавица, и дом новый.

— Ты и сама прекрасно выглядишь, — заметил Гарри. — Смотри как расцвела!

Миссис Эдж засмеялась.

— Да будет вам! Так что вы, говорите, хотели? Зубную щетку?

Вся эта сцена так заметно расстроила мисс Хармон, что Кларисса едва сдержала улыбку.

«И поделом! Молодец, Гарри!» — подумала она.

— Что это еще за дурацкая история со старухой Маргетройд? — раздраженно спросил доктор Хейдок у своей племянницы. — Говорят, она сутками околачивается возле усадьбы, проклиная новых хозяев?

— Так и есть, дядя. Луиза места себе не находит.

— Скажи ей, что все это глупости. Маргетройды проклинали всех и вся, даже когда служили там сторожами. Они и оставались-то там только потому, что старик пил как лошадь и его больше никуда не брали.

— Я скажу, — задумчиво проговорила Кларисса. — Только вряд ли это подействует. Старуха действительно выглядит жутковато.

— Странно. Очень странно. Когда-то она просто обожала маленького Генри.

— Ну, не важно. В любом случае, они скоро от нее избавятся. Гарри оплатил ее переезд в Америку.

А через три дня случилось несчастье. Двое мужчин, как раз подъехавшие к усадьбе на хлебном фургоне, видели, как все это произошло. Луиза выезжала на Принце Хэле из ворот, когда старуха Маргетройд, что-то крича и размахивая руками, бросилась чуть не под копыта лошади. Принц Хэл встал на дыбы и понес. Луиза не удержалась в седле.

Один из мужчин остался возле лежавшей без сознания Луизы, а другой бросился в дом за помощью.

Из дома выбежал мертвенно-бледный Гарри Лекстон. Втроем они сняли с петель дверь фургона, положили на нее Луизу и перенесли в дом. Она умерла, не приходя в сознание, еще до прихода врача.

(Конец рукописи доктора Хейдока).

Когда доктор Хейдок навестил больную в следующий раз, он с удовлетворением заметил, что щеки мисс Марпл порозовели, а к глазам вернулся прежний блеск. Она явно ожила.

— Ну, и как вам мой стиль? — осведомился врач.

— Вы подаете надежды, доктор, — деликатно ответила мисс Марпл. — Только где же тут загадка?

— Как? Неужели я должен это вам объяснять?

— А-а-а, — протянула мисс Марпл. — Вы, наверное, имеете в виду странное поведение этой старушки? Действительно, непонятно. Ладно бы еще ее выгнали из собственного дома… Так мало того, что и дом не ее, он ей еще, насколько я поняла, никогда и не нравился. Да, все это действительно выглядит довольно подозрительно. Кстати, что с ней потом стало?

— Несчастье с Луизой так ее напугало, что она тут же удрала в Ливерпуль Решила, что подождет свой корабль там.

— Кое для кого очень удобно, не правда ли? — заметила мисс Марпл. — Что ж, думаю, загадка ее поведения решается очень просто. Подкуп, не так ли?

— Это ваше заключение?

— Конечно. Когда кто-то начинает вести себя не так, как ему это свойственно, на то должны быть причины. Кто-то явно ей заплатил.

— И вы знаете кто?

— Думаю, да. Боюсь, дело здесь, как всегда, в деньгах. Кстати, вы замечали, что мужчины всегда увлекаются одним и тем же типом женщин?

— Нет, знаете, как-то не приходилось.

— Ну, хорошо. Вот посмотрите… Первая любовь Гарри Лекстона — жизнерадостная брюнетка Белла Эдж. Ваша племянница Кларисса принадлежит к тому же типу… А вот бедняжка Луиза была совсем другой: тихая, совсем домашняя блондинка. Абсолютно не в его вкусе! Стало быть, он женился на ней исключительно из-за денег. Из-за них же и убил.

— «Убил?» Я не ослышался?

— К сожалению, нет, доктор. Думаю, Гарри Лекстон принадлежал к тому типу людей, которые очень нравятся женщинам, но совершенно неразборчивы в средствах. Полагаю, он собирался, получив деньги Луизы, жениться на вашей племяннице. Насколько я понимаю, в деревне считали, что он кокетничает с миссис Эдж. Только сильно я сомневаюсь, чтобы он делал это искренне. Другие у него были планы… Но бедняжка, конечно, поверила…

— Так как же, по-вашему, Гарри убил свою жену?

Несколько минут мисс Марпл сидела с отсутствующим видом, устремив вдаль взгляд своих выцветших голубых глаз, потом медленно заговорила:

— Все было просчитано до мелочей… Даже прибытие хлебного фургона, водители которого должны были стать свидетелями. Они и стали. Увидев старуху, они, естественно, отнесли испуг лошади на ее счет. Только, думается мне, испугалась она совсем по другой причине… Знаете, в детстве Гарри удивительно ловко управлялся с рогаткой… Или, может, духовое ружье — в сущности, это не важно. Когда Луиза выезжала из ворот, в лошадь выстрелили. Она, естественно, понесла и сбросила свою всадницу.

Мисс Марпл нахмурилась и замолчала.

— Конечно, Луиза вполне могла разбиться насмерть при падении, — медленно продолжила она. — Но не тем человеком был Гарри Лекстон, чтобы оставлять что-то на волю случая. Иначе зачем бы ему тратить свое время на миссис Эдж? Сильно подозреваю, что при ближайшей ревизии ее муж недосчитался какого-нибудь сильнодействующего наркотика или яда. Думаю, Гарри Лекстон ввел его Луизе перед вашим приходом, совершенно уверенный, что падение с лошади покажется вам вполне убедительной причиной столь скорой смерти.

Доктор Хейдок кивнул.

— А почему вы его заподозрили? — поинтересовалась мисс Марпл.

— Честно говоря, мне бы это и в голову не пришло. Помог случай. Вы же знаете: убийца, совершенно уверенный в безупречности своего плана, впадает в нечто вроде эйфории и становится удивительно беспечен. В общем, я как раз подошел к нему, чтобы выразить свои соболезнования… Как сейчас помню, мне было чертовски жаль парня… Ну, а ему вздумалось полезть в карман за платком. Я так понимаю, слезы вытереть. И у него из кармана выпал шприц для подкожных инъекций! Он его, конечно, сразу же спрятал, но с таким видом, что тут уж любой на моем месте задумался бы. Здоровью Гарри Лекстона позавидовал бы и буйвол, наркоманом он тоже не был, так на кой черт, спрашивается, ему шприц?

В общем, когда я делал вскрытие, то уже предполагал возможность отравления. И действительно обнаружил строфантин[80]. Вот, собственно, и все. Остатки строфантина были найдены в доме Лекстона при обыске, Белла Эдж призналась на допросе, что это она передала его Гарри, и, Наконец, старая Маргетройд подтвердила, что он заплатил ей за спектакль с проклятиями.

— А как ваша племянница? Долго переживала?

— Ну что вы! Она, конечно, успела им сильно увлечься, но не настолько же, чтобы закрыть глаза на убийство! В общем, не очень долго.

Доктор сложил свою рукопись.

— Ну что же, мисс Марпл, ставлю вам «отлично». И себе, кстати сказать, тоже. Лекарство явно пошло вам на пользу. Я вижу перед собой прежнюю мисс Марпл!

Мисс Марпл рассказывает

А вот еще одна история, которую я, кажется, вам еще не рассказывала, мои дорогие — ни тебе, Реймонд, ни тебе, Джоан, душечка, — про один забавный случай, который произошел несколько лет назад. Только не подумайте, что я хочу похвастаться — кому, как не мне, знать, что вы, молодые, куда умнее меня — Реймонд издает такие модные книжки про малоприятных молодых людей, а Джоан рисует совершенно необыкновенные картины, где все люди квадратные, да еще и с какими-то буграми по всему телу — надо же такое придумать, милочка, — мне бы это и в голову не пришло — недаром Реймонд меня называет (правда, очень добродушно — ведь он просто ангел) закоренелой викторианкой. Да, я очень высокого мнения о мистере Альма Тадема[81] и о мистере Фредерике Лейтоне[82], а вам они кажутся, я полагаю, безнадежно устаревшими.

Но постойте — о чем же я? Ах да, я вовсе не хочу показаться тщеславной — и все же трудно отказать себе хоть в капельке тщеславия, когда тебе удается просто при помощи здравого смысла справиться с загадкой, которую не могли осилить люди поумнее меня. Хотя, по правде сказать, по-моему все было абсолютно ясно с самого начала…

И если вам все-таки покажется, что я рассказываю эту историю ради того, чтобы потешить свое самолюбие, не забудьте, что я при этом помогла бедняге, которому грозила очень большая неприятность.

Все началось с того, что как-то вечером, часов около девяти, Гвэн (вы помните Гвэн — это девчушка служила у меня, рыженькая такая), так вот, Гвэн входит и говорит, что мистер Паркер и еще один джентльмен пришли меня повидать. Гвэн провела их в гостиную, и правильно сделала. Я-то сидела в столовой — ранней весной топить камины сразу в двух комнатах излишняя роскошь, по моему разумению.

Я велела Гвэн принести херес[83] и стаканы, а сама поспешила в гостиную. Не знаю, помните ли вы мистера Паркера? Уже два года, как он умер, он был моим старым другом и поверенным. Это был редкого ума человек и замечательный адвокат. Теперь мои дела ведет его сын — очень милый и толковый молодой человек, но я почему-то никак не заставлю себя доверять ему так же безоговорочно, как мистеру Паркеру.

Я объяснила мистеру Паркеру, почему растоплен только один камин, и он охотно согласился перейти вместе со своим другом в столовую, а затем представил мне этого джентльмена — мистера Родса. Это был довольно молодой мужчина — чуть за сорок, не старше — и я сразу заметила, что с ним что-то неладно. Он вел себя очень странно, можно было бы даже сказать, грубовато, если не знать, что это вызвано огромным внутренним напряжением.

Когда мы уселись в столовой и Гвэн подала херес, мистер Паркер рассказал, что привело его ко мне.

— Мисс Марпл, — начал он, — вы уж простите старому другу эту вольность. Я пришел к вам за советом.

Мне было не очень понятно, куда он клонит, и он продолжал:

— В случае болезни обычно прибегают к совету специалиста и семейного доктора. Принято больше ценить мнение специалиста, но я лично не разделяю эту точку зрения. Специалист компетентен только в своей области, у семейного же доктора меньше знаний в этой области, зато куда более обширный и богатый опыт.

Мне ли не знать, как это бывает — моя молодая племянница совсем недавно кинулась со своим малышом к какому-то доктору, специалисту по кожным болезням, не посоветовавшись с семейным врачом, потому что считает его просто старым болтуном. Ну так вот, этот кожник назначил ей ужасно дорогое лечение, а потом оказалось, что у ребенка была просто корь, только в какой-то необычной форме.

Я оттого это упоминаю, что совершенно согласна с мистером Паркером, он привел очень удачное сравнение.

— Если мистер Родс занемог… — начала было я, но тут же замолчала — несчастный джентльмен разразился ужасающим хохотом.

— Да уж, и эта болезнь грозит Мне в ближайшем времени смертельным исходом! — сказал он.

Тут наконец все и выяснилось. Недавно было совершено убийство в Барнчестере — городке милях в двадцати от нашей деревни. Боюсь, что я в свое время не обратила на это должного внимания — у нас был большой переполох из-за местной патронажной сестры, так что события во внешнем мире, будь то убийство в Барнчестере или землетрясение в Индии, отошли на второй план. В деревне всегда так.

И все же я припомнила, что читала что-то про женщину, которую закололи в каком-то отеле, хотя, как ее звали, я, конечно, запамятовала. И представьте — эта женщина оказалась женой мистера Родса — и мало ему этого горя, так его еще и заподозрили в убийстве!

Мистер Паркер растолковал мне все и заметил, что, хотя коронер[84] и вынес вердикт «убийство неизвестным лицом или группой лиц», мистер Родс имеет все основания полагать, что его со дня на день могут арестовать. И он обратился к мистеру Паркеру, вручив ему свою судьбу. Мистер Паркер добавил, что сегодня уже консультировался с сэром Мальколмом Оулдом, королевским адвокатом, и, что если дело дойдет до суда, сэр Мальколм готов защищать мистера Родса.

И еще мистер Паркер сказал, что сэр Мальколм — человек молодой, владеет самыми современными методами, у него уже намечен определенный план защиты. Но этот план не вполне устраивает мистера Паркера.

— Видите ли, дорогая моя леди, — сказал он, — перед нами пример того, что я называю мнением специалиста. Представьте сэру Мальколму имеющиеся факты, и он увидит их только с одной точки зрения — с точки зрения адвоката, и тут же наметит план защиты в суде. Но наилучший с точки зрения специалиста план защиты подсудимого, на мой взгляд, недостаточен, если будет упущено из виду самое важное. А защитник не принимает во внимание то, что произошло на самом деле.

Ну, потом он принялся делать мне комплименты, наговорил много лестных слов о моей проницательности, светлом уме и знании человеческой натуры и попросил разрешения изложить мне все подробно, в надежде, что я смогу что-то подсказать.

Я видела, что мистер Родс настроен в высшей степени скептически и раздосадован тем, что его вообще сюда привели. Но мистер Паркер, не обращая на него внимания, продолжал рассказывать о том, что же, собственно, произошло ночью восьмого марта.

Мистер и миссис Родс остановились в отеле «Корона» в Барнчестере. Миссис Родс — насколько я поняла по весьма деликатным намекам мистера Паркера, особа нервная, мнительная — легла спать сразу же после обеда. Они с мужем занимали две смежные комнаты. Мистер Родс решил еще немного поработать, он пишет книгу о кремневых орудиях первобытного человека. В одиннадцать часов вечера он сложил свои бумаги и собрался ложиться спать. Перед тем как лечь, он мельком заглянул в комнату своей жены — на случай, если ей что-нибудь понадобится, — и видит, что его жена лежит поперек кровати, с ножом в сердце! И тело ее уже начало остывать. Дальше мистер Паркер стал описывать обстановку. В комнате миссис Родс имелась вторая дверь, которая вела в коридор. Эта дверь была заперта на ключ и закрыта на задвижку изнутри. Единственное окно было закрыто на шпингалет. По словам мистера Родса, через его комнату никто не проходил, кроме горничной с грелками. Смертельная рана была нанесена тонким стилетом, который раньше лежал на туалетном столике миссис Родс. Она всегда пользовалась им для разрезания книжных страниц. Никаких отпечатков пальцев на нем не обнаружили.

Вот так обстояло дело — кроме мистера Родса и горничной, ни одна душа не входила в спальню покойной.

Я спросила про горничную.

— С этого мы и начали наше расследование, — сказал мистер Паркер. — Мэри Хилл — из местных. Она работает в отеле горничной уже десять лет. Ни малейшего повода нападать на гостью у нее не было. Хотя надо сказать, что она очень уж глупа, просто совершенно не в себе. Знай твердит одно и то же: пришла, мол, принесла леди горячую грелку, а та уже сонная, вот-вот уснет. Честно говоря, я никак не могу поверить — да и присяжные не поверят, — что она способна на такое преступление.

Далее мистер Паркер сообщил еще некоторые детали. Рядом с верхней лестничной площадкой в отеле «Корона» имеется маленькая комната для отдыха, где иногда можно посидеть и выпить чашечку кофе. Вправо коридор, последняя дверь, в самом конце, ведет в комнату мистера Родса. Затем коридор поворачивает направо, и первая дверь за углом — дверь комнаты миссис Родс. Как оказалось, обе двери были в поле зрения свидетелей. Первая дверь — в комнату мистера Родс, находилась в поле зрения четверых, которые как раз пили кофе — два коммивояжера и пожилая супружеская пара. По их словам, в эту дверь входили только мистер Родс и горничная. А возле второй двери работал электрик, и он тоже клянется, что, кроме горничной, в эту дверь никто не входил и не выходил.

Да, дело оказалось весьма любопытным и интересным. Казалось бы, миссис Родс мог убить только мистер Родс, и никто иной. Но я видела, что мистер Паркер был совершенно уверен в невиновности своего друга, а он человек очень проницательный.

На допросе мистер Родс рассказал неубедительную и путаную историю про какую-то женщину, которая писала его жене письма, полные угроз. Насколько я поняла, этим его показаниям никто не поверил. Мистер Паркер попросил его рассказать, в чем дело, и он попытался объясниться.

— Говоря начистоту, — признался он, — я в это и сам-то не верил. Думал, Эми просто сочиняет.

Как выяснилось, миссис Родс была натурой романтической и склонной к фантазиям, такие люди любят украшать свою серую и невзрачную повседневную жизнь, безбожно искажая все, что случается с ними на самом деле. Количество роковых происшествий, постигших ее всего за один год, просто не поддается счету. Стоило ей поскользнуться на банановой кожуре, как потом выяснялось, что она просто чудом избежала смерти. Самое прозаическое — тление абажура на лампе превратилось в ее сознании в ужасный пожар, из которого ее вытащили в последнюю минуту. Муж уже привык не принимать ее россказни всерьез. Поэтому, когда она сказала ему, что какая-то женщина, ребенка которой она случайно сбила машиной, поклялась ей отомстить, — сами понимаете, мистер Родс не придал этому никакого значения. Это случилось еще до того, как они поженились, и хотя она читала ему письма, написанные явно человеком с определенными отклонениями, он подозревал, что она сама же их и пишет. Вообще-то за ней такое водилось. Она была женщиной истерического склада, и ей очень не хватало острых ощущений.

В общем, все это показалось мне довольно убедительным — у нас в деревне живет молодая женщина, которая развлекается подобным способом. Беда только в том, что когда с несчастными приключается действительная неприятность, никто не верит, что они говорят правду. А полиция, судя по всему, просто решила, что мистер Родс выдумал эту сказку, чтобы отвести от себя подозрения.

Я спросила, не останавливались ли в отеле одинокие женщины. Оказалось, были такие дамы: некая миссис Грэнби, вдова, чей муж служил в Индии, и мисс Каррутерс, уже немолодая особа, из тех, кто обожает конный спорт и щеголяет охотничьим жаргоном — знаете, как они разговаривают сквозь зубы — половины слов не разберешь. Мистер Паркер добавил, что, судя по самым тщательным расспросам, их никто и близко не видел возле места преступления, да и вообще, казалось, обе они никоим образом не были причастны к этому делу. Я попросила его описать их внешность. Он сказал, что у миссис Грэнби рыжеватые, не слишком аккуратно причесанные волосы, бледное, одутловатое лицо, и на вид ей никак не меньше пятидесяти. Носит она довольно яркие шелковые платья из индийских тканей, ну и прочее в этом роде. Мисс Карутерс лет сорок, она носит пенсне, короткую почти мужскую стрижку и пиджаки мужского покроя.

— Просто беда, — сказала я. — До чего же это все усложняет.

Мистер Паркер испытующе посмотрел на меня, но я решила пока ничего не объяснять и поинтересовалась, что намерен предложить судьям сэр Мальколм Оулд.

Как оказалось, сэр Мальколм настаивает на самоубийстве. Мистер Паркер заметил, что заключение судебного медика не дает никаких оснований для подобного вывода, и надо принять во внимание отсутствие отпечатков пальцев, но сэр Мальколм готов был вызвать своего эксперта, который сумел бы объяснить причину отсутствия отпечатков. Я спросила у мистера Родса, что он об этом думает. Он заявил, что все врачи — просто болваны, но сам он никогда не поверит в то, чтобы его жена могла покончить с собой.

— Да не из тех она, кто может на такое решиться, — прямо заявил он.

— Я придерживаюсь такого же мнения. Люди подобного душевного склада очень редко кончают жизнь самоубийством.

Я немного подумала и спросила, выходит ли дверь из комнаты миссис Родс непосредственно в коридор. Мистер Родс ответил, что там есть еще маленький коридорчик, из которого попадаешь в ванную и уборную. Именно дверь из комнаты в этот коридорчик и была заперта изнутри на задвижку.

— В таком случае, — заметила я, — все, по-моему, совершенно ясно.

И действительно все объяснялось чрезвычайно просто. Проще и не придумаешь. Ума не приложу, почему никто не сумел догадаться…

Мистер Паркер и мистер Родс так воззрились на меня, что мне даже неловко стало.

— Похоже, — сказал мистер Родс, — что мисс Марпл упустила из виду некоторые трудно объяснимые факты.

— Ничуть не бывало, — ответила я. — Перед нами четыре возможности. Миссис Родс была убита своим мужем, или горничной, или покончила жизнь самоубийством, или ее убил совершенно посторонний человек, которого никто не видел.

— Но это невозможно! — выпалил мистер Родс. — Через мою комнату никто не мог пройти — разве что невидимка… а если кто-то и сумел пробраться в комнату жены прямо на глазах у электрика, то как же, черт побери, он вышел оттуда через запертую на ключ и засов дверь?

Мистер Паркер взглянул на меня и сказал, словно подначивая:

— Ну-с, что скажете, мисс Марпл?

— Я бы хотела задать один вопрос, — начала я. — Скажите, мистер Родс, а как выглядела горничная?

Он сказал, что не очень-то хорошо ее разглядел — кажется, довольно высокая, а вот блондинка она или брюнетка — не запомнил. Я спросила о том же мистера Паркера.

Он сказал, что роста она была среднего, волосы довольно светлые и румянец во всю щеку.

— Вы человек приметливый, Паркер, куда мне до вас, — сказал мистер Родс.

Я позволила себе в этом усомниться. И попросила мистера Родса описать мою служанку. Это не удалось ни ему, ни мистеру Паркеру.

— Неужели вы до сих пор не поняли, что я имею в виду? — сказала я. — Вы оба пришли сюда, сосредоточенные только на своих делах, а девушка, которая открыла вам дверь, была для вас всего лишь прислугой, и, как она выглядит, вам совершенно безразлично. То же самое И с мистером Родсом. Тогда в отеле он видел только горничную. То есть только ее форменное платье и передник. Он был поглощен своей работой. А вот мистер Паркер разговаривал с ней при совершенно иных обстоятельствах. Он смотрел на нее, как на личность.

Как раз на это и рассчитывала женщина, убившая миссис Родс.

Они все еще ничего не понимали, и мне пришлось объяснять подробно.

— Вот как все было, на мой взгляд, — продолжала я. — Горничная прошла через комнату мистера Родса в спальню миссис Родс, отдала ей грелку и вышла через проход возле ванной в коридор. А в этот промежуток времени убийца вошла через другую дверь в тот же маленький коридорчик, спряталась — м-м-м… в некоем помещении — и подождала, пока горничная уйдет. Затем она вошла в комнату миссис Родс, взяла стилет с туалетного столика (не сомневаюсь, что она заранее посмотрела, что где лежит), подошла к кровати, нанесла смертельный удар уже задремавшей миссис Родс, обтерла ручку стилета, заперла и закрыла на задвижку ту дверь, в которую вошла, и вышла через комнату, в которой работал мистер Родс.

Мистер Родс воскликнул:

— Но ведь я бы ее увидел! Да и электрик ее бы заметил, когда она входила.

— Нет, вот тут вы ошибаетесь, — сказала я. — Вот тут вы и ошибаетесь. Вы бы ее не увидели — потому что она была одета как горничная.

Я подождала, пока до них дойдет смысл моих слов, и продолжала:

— Вы были поглощены работой — краешком глаза вы заметили, что горничная вошла, прошла в комнату вашей жены, а затем вышла обратно. Платье было то же самое, а вот женщина — другая. То же видели и те четверо свидетелей: горничная вошла, а потом вышла. И электрик тоже ничего не заметил. Будь горничная хорошенькой, возможно, вы обратили бы на нее внимание — такова уж человеческая натура, — но, когда это неприметная немолодая женщина — вы только видите то, что было на ней надето, но никак не ее лицо или фигуру.

— Так кто же она, кто? — воскликнул мистер Родс.

— Ну, — отвечала я, — тут возникают некоторые затруднения. Безусловно, это либо миссис Грэнби, либо мисс Каррутерс. Мне кажется, миссис Грэнби обычно носит парик, так что в роли горничной она могла бы просто его снять. С другой стороны, мисс Каррутерс ничего не стоило бы надеть парик, при ее-то короткой стрижке… Я думаю, что если бы вы сейчас ее увидели — ту женщину, в форме горничной) то сразу бы поняли, кто она на самом деле. Лично я думаю, что это была мисс Каррутерс.

Ну вот, мои дорогие, на этом история, собственно говоря, и заканчивается. И хотя звали ее, конечно, не мисс Каррутерс, убийцей все же оказалась она. У них в семье была дурная наследственность, понимаете? Миссис Родс, беспечная и неосмотрительная, действительно когда-то задавила ее маленькую дочурку, и ее рассудок не выдержал, увы… Внешне она совершенно не походила на сумасшедшую, разве что письма, которые она писала своей будущей жертве… Какое-то время она преследовала ее, и наконец исполнила задуманное, очень ловко спланировав преступление. Даже парик и форму горничной на следующее утро она отослала куда-то по почте. Но когда ей представили факты, тут же созналась в содеянном. Да. Теперь бедняжка в Бродмуре.

Несколько дней спустя мистер Паркер навестил меня и передал письмо от мистера Родса — мне даже неловко стало от его благодарностей… А потом Паркер спросил:

— Скажите: а как вы догадались, что это Каррутерс, а не Грэнби? Вы же ни одну из них в глаза не видели!

— Понимаете, — ответила я, — все дело в том, что, по вашим словам, она словно цедила слова сквозь зубы и глотала отдельные звуки. Понимаете, это только в романах встречаются такие персонажи, а вот в жизни если попадаются, то им уж никак не меньше шестидесяти. А ей, по вашим словам, было не больше сорока. Так что мне показалось, что она просто играла роль и к тому же явно переигрывала.

Того, что мне сказал в ответ мистер Паркер, я вам говорить не стану — однако его слова были для меня очень приятными, и я… да… все-таки чуточку возгордилась.

Удивительное дело — что ни делается в этом мире, все к лучшему… Мистер Родс снова женился — на очень славной, разумной девушке — и у них родился чудесный ребеночек — и — что бы вы думали? — они просили меня стать крестной. Как это мило с их стороны, не правда ли?

Ну, да что это я разболталась — сколько времени у вас отняла…

«Причуда Гриншо»

1

Они обогнули обсаженную кустарником аллею.

— Ну, вот мы и пришли. Думаю, это как раз то, что тебе нужно, — сказал Реймонд Уэст.

От восторга у Хореса Биндлера даже дух перехватило.

— Господи! — вскричал он. — Глазам своим не верю!

Его голос упал до благоговейного шепота.

— Нет, это что-то неслыханное. Настоящее чудо. Лучший образец эпохи.

— Я знал, что тебе понравится, — с удовлетворением заметил Реймонд Уэст.

— Понравится?! Да это… это…

Так и не найдя слов, Хорее деловито расстегнул ремешок фотоаппарата и не медля приступил к съемке.

— Это будет жемчужиной моей коллекции! — восторженно объяснял он. — Ты даже не представляешь, как увлекательно собирать подобные несуразности. Придумал лет семь назад… В ванне, как сейчас помню. Последний шедевр я обнаружил в Генуе[85], в Кампо-Санто[86], но он и в подметки не годится этому монстру! Как он, кстати, называется?

— Понятия не имею, — пожал плечами Реймонд.

— Но должно же у него быть какое-то название?

— Ну… Местные жители окрестили его «Причудой Гриншо».

— Гриншо — это тот, кто его построил?

— Ага. То ли в шестидесятых, то ли в семидесятых годах прошлого века. Такой местный герой… Вырвался из нищеты и сколотил сказочное богатство. В одном только мнения расходятся — с чего это ему вздумалось вдруг выстроить такую штуку. Одни говорят, он уже просто не знал, куда девать деньги, другие — что хотел произвести впечатление на кредиторов. Если верно второе, то номер не удался, потому что кончил он полным банкротом или чем-то вроде этого. Отсюда и название.

Щелкнул затвор фотоаппарата.

— Порядок, — удовлетворенно произнес Хорее. — Кстати, напомни мне как-нибудь показать тебе триста десятый номер своей коллекции. Совершенно невероятная каминная доска итальянской работы… Черт возьми! Интересно все-таки, о чем он думал, сооружая это страшилище?

— Ну это-то можно себе представить, — сказал Реймонд. — Он посещал замки Луары[87] Видишь вон те башенки? Потом, видимо, попал под обаяние Востока. Вот тут, несомненно, влияние Тадж-Махала[88]. А вот флигель явно в мавританском стиле. И конечно же традиции венецианской дворцовой архитектуры. — Мне все это даже очень импонирует.

— Интересно, где он разыскал архитектора, который взялся воплотить все это в реальность?

Реймонд пожал плечами.

— Думаю, как раз с этим проблем не было. Архитектор обеспечил себя на всю жизнь, а Гриншо, наоборот, разорился.

— А можно посмотреть на дом с другой стороны? Или там уже частные владения? — поинтересовался Хорее.

— Вообще-то мы уже в частных владениях, — ответил Реймонд, — но это не важно.

— А что теперь здесь? Приют для сирот? Пансион? Готов поспорить, что не школа: слишком уж тихо, да и спортплощадок нет.

— Ты не поверишь… Здесь все еще живут Гриншо!

Каким-то чудом им удалось сохранить дом. Сначала его унаследовал сын — редкостный, кстати сказать, был скряга. Всю жизнь провел в дальней комнате, исхитрившись не потратить ни пенни. Возможно, впрочем, у него их и не было. Теперь здесь хозяйничает его дочь. Довольно эксцентричная пожилая особа.

Рассказывая все это, Реймонд мысленно поздравлял себя с тем, что догадался показать гостю «Причуду Гриншо». Ох уж эти литературные критики! Ну зачем, спрашивается, делать вид, что прямо-таки мечтаешь провести выходные в сельской местности, если начинаешь скучать, не успев туда добраться? Реймонду позарез нужно было дотянуть до завтра, когда должны прийти воскресные газеты. Как удачно, что он догадался показать ему эту штуку! «Причуда Гриншо» обогатит его знаменитую коллекцию.

Обогнув угол дома, они вышли к запущенному газону, по краю которого располагались несколько поросших цветами альпийских горок[89]. Завидев склонившуюся над ними женскую фигуру, Хорее в полном восторге дернул Реймонда за рукав.

— Бог мой! — вскричал он. — Ты только взгляни на ее платье! Набивной ситец! А рисунок? Эти цветочки… Неподражаемо! В таких раньше горничные ходили. О, незабвенные времена! Детство, деревня… Открываешь утром глаза, а над тобой стоит горничная в ситцевом платье и чепчике, и все это так накрахмалено, что хрустит при каждом движении! Ты хоть представляешь себе, что такое чепчик? Я, например, как сейчас помню: муслиновый[90] такой, с лентами… Хотя нет, ленты, кажется, были у другой, которая прислуживала за столом. Ну да не важно… В общем, это была самая настоящая горничная, и она держала в руках огромный медный таз с горячей водой. Знаешь, дружище, я уже почти не жалею, что согласился приехать.

В эту минуту женщина выпрямилась и обернулась к ним. В руке она держала маленькую садовую лопатку. Ее внешность производила странное впечатление. Седые волосы неряшливыми жидкими прядями падали на плечи, на голове красовалась нелепая соломенная шляпа — в Италии такие обычно надевают лошадям, — пестрое платье доходило почти до щиколоток, а с обветренного и не слишком чисто умытого лица оценивающе смотрели удивительно проницательные глаза.

— Простите нас за вторжение, мисс Гриншо, — начал, приближаясь к ней, Реймонд Уэст. — Надеюсь, вы простите нас, узнав, что мой гость, мистер Хорее Биндлер (тот снял шляпу и поклонился), всерьез увлекается историей и… э… памятниками архитектуры.

Реймонд Уэст произнес это с той непринужденностью, которая сразу отличает модного писателя от простого смертного.

Мисс Гриншо оглянулась на громоздящееся за ее спиной фантастическое сооружение.

— Да, — просто согласилась она, — у нас действительно очень красивый дом. Дедушка построил его, когда меня еще и на свете не было. Говорят, ему хотелось поразить местных жителей.

— Уверен, мадам, это ему удалось, — учтиво сказал Хорее Биндлер.

— Мистер Биндлер известный литературный критик, — счел нужным сообщить Реймонд.

На мисс Гриншо это не произвело ни малейшего впечатления. Она спокойно продолжала:

— Для меня этот дом — воплощение дедушкиной мечты. Люди недалекие частенько советуют мне продать его и переехать в современную квартиру. Но что мне там делать? Это мой дом, и я здесь живу. Всегда жила.

Мисс Гриншо задумчиво продолжала:

— Нас, сестер, трое было. Лора вышла замуж за помощника приходского священника. Папа не дал им ни пенса. Сказал, духовному лицу деньги ни к чему. Лора умерла родами. Ребенок тоже… Нетти сбежала с учителем верховой езды. Папа, конечно, тоже лишил ее наследства. Красивый был парень, этот Гарри Флетчер, но что толку? Не Думаю, чтобы Нетти была с ним счастлива. Теперь и она умерла… Остался ее сын. Иногда он мне пишет, да только какой из него Гриншо? Я последняя в нашем роду.

Она гордо расправила плечи и поправила свою нелепую шляпу. Потом, неожиданно обернувшись, резко спросила:

— Да, миссис Крессуэлл, в чем дело?

Появившаяся из дома женщина была полной противоположностью мисс Гриншо. Ее пышные волосы пепельного цвета были тщательно подкрашены, завиты и уложены. Так, должно быть, прихорашивались в старину маркизы, отправляясь на костюмированный бал. У нее так же был прекрасно развитый бюст, а голос, когда она заговорила, оказался неожиданно глубоким, и дикция была прекрасная, и лишь едва заметные паузы перед наиболее труднопроизносимыми словами выдавали, что в детстве она картавила. На ней было темное вечернее платье — слишком блестящее, чтобы оказаться настоящим шелком.

— Рыба, мадам, — коротко сказала она. — Я имею в виду треску. Ее так и не доставили. Я просила Альфреда, но он отказался.

Мисс Гриншо фыркнула.

— Отказался?

— Да, мадам. И в крайне нелюбезных выражениях.

Мисс Гриншо поднесла ко рту два испачканных в земле пальца и оглушительно свистнула, умудрившись при этом еще и крикнуть:

— Альфред! Альфред, поди сюда!

Из-за угла дома на зов появился молодой человек с красивым дерзким лицом. В руке он держал лопату. Он приблизился и наградил миссис Крессуэлл взглядом, который никак нельзя было назвать дружелюбным.

— Звали меня, мисс?

— Да, Альфред. Я слышала, ты не хочешь идти за рыбой. В чем дело?

— Кто сказал, не хочу? Схожу, коли надо, — мрачно отозвался молодой человек. — Вам стоит только приказать.

— Да, пожалуйста, Альфред. Мне нужна к ужину рыба.

— Хорошо, мисс. Иду.

Уходя, он еще раз вызывающе глянул на миссис Крессуэлл. Та вспыхнула и тихо пробормотала:

— Нет, это решительно невыносимо!

— Знаете, о чем я подумала? — повернулась к ней мисс Гриншо. — Эти господа — как раз то, что нам нужно.

Миссис Крессуэлл удивленно на нее воззрилась.

— Простите, мадам, я не совсем…

— Для дела, о котором мы говорили, — пояснила мисс Гриншо и, повернувшись к Реймонду Уэсту, осведомилась: — Я ведь не ошибаюсь? Лицо, в пользу которого составлено завещание, действительно не имеет права быть свидетелем?

— Нет, — согласился тот, — не ошибаетесь.

— Я так и знала, — кивнула мисс Гриншо. — Уж настолько-то я в законах разбираюсь.

Она бросила лопатку в корзину для сорняков.

— Вы, оба, кажетесь мне заслуживающими доверия. Не откажитесь подняться со мной в библиотеку.

— С удовольствием, — галантно согласился Хорее.

Они прошли в просторную гостиную, когда-то выдержанную в желто-золотых тонах. Теперь парча драпировки совсем выцвела, а мебель покрыл толстый слой пыли. Пройда через большой, тускло освещенный холл, они поднялись до лестнице на второй этаж и вошли в одну из комнат.

— Дедушкина библиотека, — объявила мисс Гриншо.

Хорее с нескрываемым любопытством огляделся. Комната была полна диковин. Повсюду, в самых неожиданных местах, красовались головы сфинксов;[91] один из углов полностью занимала огромная бронзовая скульптура, изображающая, по-видимому, Поля и Виргинию;[92] у стены громоздились колоссальные бронзовые часы с украшениями в классическом стиле. Едва их увидев, Хорее поклялся себе, что сфотографирует их, чего бы это ему ни стоило.

— У нас здесь собрано очень много книг, — заметила мисс Гриншо.

Реймонд небрежно пробежался взглядом по корешкам и не нашел ни одной сколько-нибудь интересной. Непохоже было, чтобы их вообще кто-нибудь когда-то читал. Это были великолепно переплетенные тома классической литературы, изданные лет девяносто назад и с тех пор пылящиеся в библиотеке каждого желающего считать себя начитанным джентльменом. На полках виднелась и более легкомысленная литература — тоже конца прошлого века, — но и эти книги вряд ли когда-нибудь кто открывал.

Мисс Гриншо подошла к массивному письменному столу и, покопавшись в его недрах, извлекла оттуда сложенный лист пергамента.

— Мое завещание, — объявила она. — Надо же кому-то оставить свои деньги. Так уж принято. Очень бы не хотелось, чтобы достались сыну барышника. Гарри Флетчер был привлекательный мужчина, но и мерзавец тоже порядочный. Уверена, его сынок не многим лучше. Нет, нет, — продолжала она, как будто кто-то пытался ей возразить, — я уже приняла решение. Я оставлю все Крессуэлл.

— Вашей экономке?

— Да. Я ей все уже объяснила. Я прекращаю платить ей жалованье, но зато она становится наследницей всего моего имущества. Меня это в значительной мере избавит от текущих расходов, а ее заставит вести себя более подобающе… Во всяком случае, не хамить и не пытаться, чуть что, уволиться. Вы, я думаю, уже заметили, что она весьма высокого о себе мнения. Учитывая, что ее отец был водопроводчиком, нечего ей нос задирать.

Она развернула пергамент, взяла ручку и, обмакнув ее в чернила, вывела свою подпись:

«Кэтрин Дороти Гриншо».

— Вот так, — удовлетворенно выговорила она. — При свидетелях. Теперь распишитесь вы, и документ обретет законную силу.

Она передала ручку Реймонду Уэсту. Тот немного замялся, почувствовав вдруг странное нежелание делать то, о чем его просили, но затем взял ручку и стремительно вывел свою подпись, прекрасно известную каждому его поклоннику. Утренняя почта ежедневно приносила ему до полудюжины писем с просьбой осчастливить их авторов подобным росчерком.

Хорее взял у него ручку, и, в свою очередь, расписался.

— Дело сделано, — сказала мисс Гриншо.

Она направилась к полкам и в нерешительности застыла, обводя взглядом ряды книжных корешков. Потом, открыв застекленную дверцу, решительно вынула какую-то книгу и вложила в нее сложенный пергамент.

— Я знаю, где нужно хранить такие вещи, — сказала она.

— «Тайна леди Одли», — пробормотал Реймонд Уэст, успевший заметить название, пока хозяйка ставила книгу на место.

Мисс Гриншо снова фыркнула.

— В свое время это был бестселлер. Не такой, конечно, как ваши…

Она дружески ткнула Реймонда в бок. Оказывается, она знает, что он пишет книги. Правда, бестселлерами его труды еще никто не называл. Даже теперь, когда с возрастом его взгляды на жизнь несколько смягчились, он писал исключительно о мрачных сторонах нашей действительности.

— Скажите, пожалуйста, — вмешался Хорее, сгорая от нетерпения, — а можно сфотографировать вон те часы?

— Да ради Бога! — отозвалась хозяйка. — По-моему, их привезли с парижской выставки.

— Вполне возможно, — согласился Хорее, щелкая затвором.

— После смерти дедушки сюда мало кто заходил, — сказала мисс Гриншо. — Вот в этом столе полно его дневников. Думаю, там нашлось бы немало интересного, Только вот прочесть не могу: зрение… А так хотелось бы их опубликовать! Но ведь для этого, вероятно, их нужно как-нибудь обработать?

— Так наймите кого-нибудь, — посоветовал Реймонд.

— В самом деле? Хорошая мысль. Надо подумать.

Реймонд взглянул на часы.

— Ну, не будем злоупотреблять вашим гостеприимством.

— Рада была знакомству, — благосклонно отозвалась хозяйка. — А то я сперва приняла вас за полицейских.

— Почему это? — спросил ее Хорее, никогда не отличавшийся особым тактом:

— Не знаешь, сколько времени, спроси у полисмена, — пропела она игриво, толкнула его в бок и расхохоталась.

— Отличный выдался день, — вздохнул Хорее, когда они возвращались. — Ну и домик! Вот только мертвого тела в библиотеке не хватает. Знаешь, в старинных романах каждое сколько-нибудь приличное убийство обязательно происходило именно в такой вот библиотеке.

— Это не ко мне, дружище. Об убийствах надо беседовать с моей тетей.

— Тетей? Ты про мисс Марпл? — недоуменно переспросил Хорее.

Обаятельная старушка, которой он был представлен накануне, казалась абсолютно несовместимой с каким бы то ни было насилием.

— Ну да, — подтвердил Реймонд, — убийства ее конек.

— Ты меня просто заинтриговал, дружище. В самом деле?

— Именно. В криминалистике есть три категории людей: во-первых, собственно убиенные… Во вторую категорию входят те, кто обеспечивает первую, а в третью те, кто изобличает вторую. Тетя Джейн относится к третьей.

— Шутишь!

— Ни в коем случае. И это в один голос подтвердят тебе отставной комиссар Скотленд-Ярда, несколько старших констеблей и парочка инспекторов лондонской уголовной полиции.

— Однако у вас тут скучать не приходится, — заметил Хорее.

За чаем, на котором присутствовали жена Реймонда Джоан Уэст, ее племянница Луиза Оксли и старая мисс Марпл, приятели упомянули о своих дневных приключениях, подробно повторив все, что им рассказала мисс Гриншо.

— Лично у меня остался неприятный осадок, — закончил Хорее. — И эта женщина: не то маркиза, не то экономка… Теперь, когда она знает, что хозяйка завещала ей все свое состояние, с нее, по-моему, станется подсыпать ей в чай мышьяку.

— А вот мы спросим у тети! — воскликнул Реймонд. — Тетя Джейн, так подсыплет или нет? Как вы думаете?

— Я думаю, — сурово отвечала мисс Марпл, — что не следует иронизировать по поводу мышьяка. Его слишком легко купить. Впрочем, поскольку его используют для уничтожения сорняков, он скорее всего и так уже лежит где-нибудь в сарае.

— Ну, тетушка, — воскликнула Джоан, — это же слишком просто.

— Завещание-то она составила, — вмешался Реймонд, — только сильно сомневаюсь, что кроме этого уродливого дома, на который никто и не позарится, там значится что-то еще.

— Почему Это не позарится? — возразил Хорее. — Для какой-нибудь кинокомпании или отеля это просто находка.

— Все равно они много за него не дадут, — не сдавался Реймонд.

Мисс Марпл покачала головой.

— Боюсь, Реймонд, насчет денег ты как раз ошибаешься. Гриншо — тот, безусловно, был из тех, кому «легко досталось, легко ушло». И похоже, он действительно спустил все до пенни, оставив сыну лишь дом. Но сынок-то его был из совершенно иного теста. Знаешь, когда человек всю жизнь экономит каждый пенни, он так или иначе что-нибудь да скопит. Ну, а раз мисс Гриншо пошла в отца, подозреваю, что деньги у нее есть, и немалые.

— Ты слышишь, Луиза? — повернулась Джоан к племяннице. — Это как раз для тебя.

Луиза, недавно, по ее собственному выражению, «разбежавшаяся» с мужем и оставшаяся теперь с двумя детьми на руках при весьма ограниченных доходах, вопросительно подняла брови.

— Я имею в виду, — пояснила Джоан, — что, если мисс Гриншо действительно хочет издать дневники и ей нужно подготовить их к публикации…

— А ведь это мысль, — одобрил Реймонд.

Луиза наконец поняла.

— Это бы мне подошло, — тихо согласилась она. — Мне кажется, я бы сумела.

— Так я ей напишу, — предложил Реймонд.

Мисс Марпл явно думала о чем-то своем.

— Хотела бы я знать, — задумчиво проговорила она, — что миссис Гриншо имела в виду, сказав о полицейском?

— Думаю, она просто пошутила.

— Это напоминает мне… — Мисс Марпл энергично тряхнула головой. — Да, это определенно напоминает мне мистера Нэйсмита.

— А кто это такой? — удивился Реймонд.

— Один пчеловод, — ответила мисс Марпл. — Замечательные акростихи[93] для воскресных газет составлял. Большой был шутник… Иногда, правда, это приводило к неприятностям.

Наступила неловкая пауза. Ввиду очевидного отсутствия всякой связи между упомянутым Нэйсмитом и мисс Гриншо оставалось только предположить, что в силу преклонного возраста милая тетя Джейн что-то напутала.

2

Коллекция Хореса Биндлера больше не пополнялась, и вскоре он вернулся в Лондон. Тем временем Реймонд Уэст действительно написал мисс Гриншо письмо, в котором предложил ей кандидатуру своей знакомой, миссис Луизы Оксли, для работы над дневниками, и по прошествии нескольких дней получил ответное письмо, написанное причудливым тонким почерком, каким писали в старину. Мисс Гриншо сообщала, что прямо-таки горит желанием воспользоваться услугами миссис Оксли и, соответственно, назначала ей встречу.

В указанное время Луиза отправилась к мисс Гриншо. Предложение оказалось весьма выгодным, и уже на следующий день она приступила к работе.

— Не знаю, как тебя и благодарить, — говорила она вечеров Реймонду. — Так удачно все получилось… По пути на работу я как раз буду успевать отводить детей в школу и забирать их, возвращаясь домой. Просто удивительно, как все чудесно устроилось. Никогда бы не поверила, что такие старосветские дамы еще существуют, если б сама не увидела.

Вернувшись вечером после первого рабочего дня, Луиза делилась впечатлениями.

— Экономку я почти и не видела. Принесла мне в половине двенадцатого кофе с печеньем и тут же исчезла. На редкость жеманная особа. Губы поджаты, слова лишнего не скажет… Подозреваю, она злится, что меня взяли на работу. А садовника Альфреда просто ненавидит. Жутко ленивый парень, из местных… Они друг с другом даже не разговаривают. Ну, мисс Гриншо, конечно, выше всех этих дрязг.

Говорит: «Сколько себя помню, с прислугой всегда так. При дедушке уж точно. У нас тогда было три садовника, мальчишка-посыльный и целых восемь служанок. И все они дни напролет только и делали, что между собой грызлись».

На следующий день Луиза возвратилась домой с новостью:

— Представляете, сегодня утром мисс Гриншо попросила меня позвонить своему племяннику.

— Племяннику?

— Да. Он, кажется, актер. Этим летом его труппа выступает в Борхэме. Я позвонила в театр и попросила передать ему приглашение на завтрашний ленч. Что интересно, от своей экономки она это скрывает. Чем-то, видно, та ее рассердила.

— С нетерпением будем ждать завтрашнего выпуска сериала, — насмешливо заметил Реймонд.

— Но ведь и правда все как в сериале! Примирение с племянником, кровь все же не вода, составляется новое завещание…

— Тетя Джейн, вы о чем-то задумались.

— Да, действительно. Скажи, дорогая, а полицейский больше не упоминался?

— Полицейский? — удивилась Луиза. — Да нет, кажется. С чего бы?

— Ну как же… Помнишь ее замечание? — сказала мисс Марпл. — Должно же оно было что-то значить!

На следующий день Луиза явилась на работу в отличном расположении духа. Парадная дверь, как всегда, была распахнута настежь. Окна в доме тоже, кстати, никогда не запирались. Мисс Гриншо совершенно не боялась грабителей по той простой причине, что любой оставшийся в доме предмет весил никак не меньше тонны и вряд ли годился для продажи.

Проходя через холл к лестнице, ведущей наверх, Луиза привычно бросила взгляд на большой портрет Натаниеля Гриншо, висевший над камином. Гриншо, сидевший в огромном кресле и поглаживающий спускающуюся на грудь массивную золотую цепь, казался ей типичным представителем викторианской эпохи в период ее расцвета. Внушительный живот, обрюзгшее лицо, двойной подбородок… Неожиданно она подумала, что в молодости Натаниель Гриншо был, пожалуй, недурен собой. Если бы еще не чудовищные брови и пышные черные усы… Да, тогда он Определенно походил бы на Альфреда. Садовника она видела только что, возле дома. Заметив ее, он тут же выбросил сигарету, отошел от дерева и принялся энергично сметать сухие листья. «Какая жалость, — еще подумала тогда Луиза. — Такой красивый и такой лентяй».

Поднявшись на второй этаж, она вошла в библиотеку, прикрыла за собой дверь и, достав пишущую машинку и дневники, приготовилась работать. Выглянув в открытое окно, она заметила мисс Гриншо, прилежно ковырявшуюся на своих альпийских горках. Последние два дня были дождливыми, и сорняки сильно разрослись. Мисс Гриншо была в своем неизменном красновато-коричневом платье в цветочек.

Луиза, горожанка до мозга костей, мельком подумала, что никакая сила не заставила бы что-то пропалывать ее, Луизу, и принялась за работу.

В половине двенадцатого в библиотеку вошла миссис Крессуэлл. Настроение у нее, похоже, было даже хуже, чем обычно. С грохотом поставив поднос на стол и глядя поверх Луизиной головы, она сообщила:

— Гости к ленчу, а в доме ни крошки! И что мне теперь, интересно, делать? Альфреда, понятно, нигде нет.

— Когда я пришла, он подметал на центральной аллее, — сказала Луиза.

— Понятно. Подметал. Это как раз по нем.

Миссис Крессуэлл величественно выплыла из комнаты и захлопнула за собой дверь. Луиза улыбнулась. Интересно, что за племянник у Гриншо.

Выпив кофе, она вернулась к работе и скоро увлеклась настолько, что совсем не замечала времени. Мемуары Натаниеля Гриншо с каждой страницей становились все откровеннее. Старик, видимо, вошел во вкус. Добравшись до отрывка, целиком посвященного достоинствам какой-то служанки из соседнего городка, Луиза подумала, что одной редакторской правкой здесь явно не обойтись.

От столь пикантного чтения ее отвлек донесшийся из сада крик. Подбежав к открытому окну, Луиза увидела мисс Гриншо, которая, шатаясь, брела к дому, прижимая обе руки к горлу. Луиза не сразу даже заметила странный предмет, торчащий между ее пальцами. Тонкий, длинный, украшенный на конце перьями… Не веря своим глазам, Луиза поняла наконец, что из горла мисс Гриншо торчит самая настоящая стрела.

— … он… в меня… из лука… помогите… — донесся до Луизы хрип. Глаза мисс Гриншо на миг встретились с глазами Луизы, но она тут же уронила голову.

Луиза бросилась к двери и яростно принялась дергать ручку. Дверь не открывалась. Прошло несколько секунд, прежде чем она осознала, что ее заперли. Она вновь бросилась к окну.

— Я заперта!

Мисс Гриншо, уже с большим трудом удерживаясь на ногах, звала теперь экономку, окно которой находилось рядом с библиотечным.

— …в полицию… телефон…

Качаясь как пьяная, она вошла в дом и исчезла из поля зрения Луизы. Минутой позже снизу послышался звон разбитой посуды, упало что-то тяжелое, и наступила тишина. Луиза прекрасно могла представить себе, что там случилось. Мисс Гриншо, из последних сил цепляясь за маленький столик с севрским чайным сервизом, опрокинула его и упала сама.

В отчаянии Луиза принялась колотить в дверь библиотеки, не переставая громко звать на помощь. Устав наконец от бессмысленного сражения с дверью, она снова бросилась к окну. Но ни водосточной трубы, ни вьющихся растений, по которым можно было бы спуститься вниз, она не увидела… Зато увидела голову экономки, осторожно высунувшуюся из соседнего окна.

— Миссис Оксли, помогите же. Выпустите меня. Меня заперли!

— Меня тоже.

— Какой кошмар! Я уже вызвала полицию. Здесь есть телефон. Чего я не пойму, так это почему я не слышала, как меня заперли? Вот вы… вы слышали, как ключ повернулся в замке?

— Н-нет. Господи, но что же нам делать? И почему Альфред не отзывается?

Луиза изо всех сил закричала:

— Альфред! Альфред!

— Сильно подозреваю, что он ушел обедать. Который теперь час?

Луиза взглянула на свое запястье.

— Двадцать пять минут первого.

— Ему еще пять минут работать. Впрочем, он не упустит случая улизнуть пораньше.

— Вы думаете… вы думаете…

Луиза хотела спросить: «Вы думаете, она мертва?» — но слова застряли у нее в горле.

Оставалось только ждать. Она уселась на подоконник. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем из-за угла дома появилась внушительная фигура в шлеме. Луиза высунулась из окна, и констебль, прикрыв рукой глаза от яркого солнца, задрал голову.

— Что тут у вас? — недовольно спросил он.

Луиза и миссис Крессуэлл, каждая из своего окна, наперебой принялись объяснять ему, что случилось.

Констебль поморщился и, не спеша, достал карандаш и блокнот.

— Дамы, я вас попрошу… Во-первых, ваши имена. Потом, зачем вы заперлись в своих комнатах…

— Мы не запирались, нас кто-то запер. Поднимитесь же и выпустите нас наконец!

— Всему свое время, — степенно молвил констебль и, войдя в дом, скрылся из виду.

Снова потекли долгие минуты ожидания. Вскоре послышался шум автомобиля, и через несколько минут, показавшихся Луизе часом, они оказались на свободе — сначала миссис Крессуэлл, а затем и она сама. Прибывший на место происшествия сержант полиции оказался куда более расторопным, чем констебль.

— А мисс Гриншо… — Голос Луизы дрогнул. — Как она?

Сержант откашлялся.

— Глубоко сожалею, мадам, но, как я уже сообщил миссис Крессуэлл, мисс Гриншо мертва.

— Что значит мертва? — возмутилась миссис Крессуэлл. — Убита, вы хотели сказать.

— Это мог быть несчастный случай, — осторожно проговорил сержант. — Скажем, кто-то из деревенских ребятишек играл с луком…

Услышав шум подъезжающей машины, он поспешил вниз, на ходу бросив:

— Это врач.

Луиза и миссис Крессуэлл поспешили за ним. Однако сержант ошибся. Молодой человек, со смущенным и нерешительным видом переминавшийся на пороге, ни в коем случае не походил на врача.

— Простите, могу я узнать… Мисс Гриншо здесь живет? — увидев их, спросил он приятным и показавшимся Луизе странно знакомым голосом.

— Так точно, сэр, а вы, собственно, кто ей будете? — выступил вперед сержант.

— Вообще-то я ей племянник, — ответил молодой человек. — Флетчер. Нэт Флетчер.

— Ах вот как… Прошу прощения… Я не знал…

— Да что такое? — испуганно спросил Флетчер.

— Произошел… а… несчастный случай: ваша тетя… — начал было сержант, но его перебил истеричный голос миссис Крессуэлл, в котором не осталось и следа обычной изысканности:

— Прикончили вашу тетю, вот что! Прикончили!

3

Инспектор Уэлш оперся локтями о стол и обвел взглядом четверых собравшихся. Был вечер того же дня. Инспектор заехал к Уэстам, чтобы уточнить показания Луизы Оксли.

— Вы уверены, что слышали именно эти слова: «… он… в меня… из лука… помогите…»?

Луиза кивнула.

— А который был час?

— Я как раз взглянула на часы. Было где-то минут двадцать пять первого.

— А у вас точные часы?

— Библиотечные показывали то же время.

Инспектор повернулся к Реймонду Уэсту.

— Насколько мне известно, сэр, примерно неделю назад вы и мистер Хорее Биндлер засвидетельствовали подлинность завещания мисс Гриншо?

Реймонд вкратце изложил обстоятельства их визита в «Причуду Гриншо».

— Ваши показания могут сыграть важную роль, — заметил Уэлш. — Значит, мисс Гриншо сказала, что составила завещание в пользу своей экономки и поэтому больше не собирается выплачивать ей жалованье, так?

— Да, это ее слова.

— А как вы думаете, миссис Крессуэлл об этом знала?

— Несомненно. Когда мисс Гриншо в ее присутствии упомянула о том, что лицо, в пользу которого составлено завещание, не может быть свидетелем при его подписании, миссис Крессуэлл ясно дала понять, что понимает, о чем идет речь. Более того, мисс Гриншо говорила мне, что они с миссис Крессуэлл давно уже все это обсудили.

— Таким образом, у миссис Крессуэлл были все основания считать себя лицом заинтересованным. Вполне достаточный мотив для убийства, и она была бы главным подозреваемым, если бы не два обстоятельства: во-первых, она, как и миссис Оксли, была заперта в своей комнате, а, во-вторых, по словам покойной, в нее стрелял мужчина.

— Она действительно была заперта?

— О да. Сержант Кейли выпустил ее. Там солидный старинный замок с огромным ключом. Ключ находился в замке, и ни повернуть его изнутри, ни открыть дверь как-нибудь иначе было решительно невозможно. Миссис Крессуэлл была заперта в своей комнате и не могла оттуда выйти — приходится принимать это за установленный факт. К тому же в ее комнате не нашли ни стрел, ни лука. И потом, мисс Гриншо практически не могла быть убита выстрелом из того окна: помешал бы угол дома. Нет, миссис Крессуэлл определенно здесь ни при чем.

Он немного помолчал и спросил:

— Скажите, как вам показалось: у мисс Гриншо была склонность к розыгрышам?

Мисс Марпл бросила на него проницательный взгляд.

— Значит, завещание было составлено все-таки не в пользу миссис Крессуэлл? — спросила она.

Инспектор Уэлш посмотрел на нее с явным удивлением.

— Вы поразительно догадливы, мадам, — сказал он. — Нет, она там даже не упоминается.

— Ну, совершенно в духе мистера Нэйсмита, — заметила мисс Марпл, кивая головой. — Избавила себя от необходимости выплачивать миссис Крессуэлл жалованье, сказав, что сделала ее своей наследницей, а сама тем временем завещала деньги кому-то другому. Помнишь, Реймонд, ты говорил, она все хихикала, пряча завещание в «Тайну леди Одли»? Ну еще бы! У нее были все основания собой гордиться.

— Очень, кстати, удачно, что мы заранее знали, где искать завещание, — сказал инспектор. — В противном случае пришлось бы порядком повозиться.

— Викторианское чувство юмора, — пробормотал Реймонд Уэст.

— Значит, на самом деле она оставила все племяннику? — спросила Луиза.

Инспектор Уэлш покачал головой.

— Она не оставила Нэту Флетчеру ни пенни. Я, конечно, человек в ваших краях новый и могу ошибаться, но, по слухам, в свое время обе сестры Гриншо были неравнодушны к некоему учителю верховой езды, но, естественно, чувства одной из них остались без ответа. Так что деньги она завещала не племяннику.

Инспектор устало потер подбородок.

— Она оставила их Альфреду.

— Садовнику? — удивленно переспросила Джоан.

— Да, миссис Уэст, садовнику. Альфреду Поллоку.

— Но почему? — вскричала Луиза.

Мисс Марпл кашлянула и пробормотала:

— Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, по, так сказать, семейным причинам.

— Вот именно, — согласился инспектор. — Похоже, в деревне ни для кого не секрет, что дед Альфреда, Томас Поллок, был внебрачным сыном старого Гриншо.

— Ну, конечно! — осенило Луизу. — А я-то все гадала, откуда такое сходство.

— Вероятно, мисс Гриншо полагала, — сказала мисс Марпл, — что Альфред Поллок гордится этим домом и, возможно, даже мечтал в нем жить. В то время как ее племяннику он, скорее всего, ни к чему, и он постарался бы как можно скорее от него избавиться. Он ведь актер, да? И в какой пьесе сейчас играет?

«Ну вот, теперь старушка уведет разговор в сторону», — подумал инспектор Уэлш, однако вежливо ответил:

— Насколько мне известно, мадам, весь сезон будут идти пьесы Джеймса Барри[94].

— Барри, — задумчиво повторила она.

— Ну да, Джеймс Барри. Который еще написал «Что знает каждая женщина», — подтвердил инспектор и тут же покраснел. — Сам-то я не большой любитель театра, но моя жена на прошлой неделе смотрела и осталась очень довольна.

— Да, у него попадаются премилые вещицы, — заметила мисс Марпл, — хотя, признаться, когда я со своим старым другом генералом Истерли смотрела «Маленькую Мэри», то просто не знала, куда глаза девать.

Мисс Марпл сокрушенно покачала головой.

Уэлш, с «Маленькой Мэри» незнакомый, недоуменно смотрел на мисс Марпл.

— Во времена моей юности, инспектор, — с достоинством пояснила та, — уже самое слово «желудок» считалось неприличным…

Инспектор совсем перестал что-нибудь понимать. Мисс Марпл же неспешно продолжала:

— Больше всего мне у него нравится «Замечательный Крихтон» и «Мэри Роуз». Совершенно очаровательная вещица. Помню, я даже плакала. А вот «Кволити Стрит» оставила меня совершенно равнодушной. Ну и конечно, «Поцелуй для Золушки».

На этом перечисление кончилось, и инспектор Уэлш с облегчением вернулся к занимавшему его вопросу.

— Неясно только, знал ли Альфред Поллок об этом завещании. Говорила ему об этом мисс Гриншо или нет? Видите ли, это довольно важно, поскольку в Борхэме есть клуб стрелков из лука, и Альфред Поллок является его членом. Причем одним из лучших.

— Но это же все объясняет! — вскричал Реймонд. — В том числе и то, каким образом обе женщины оказались заперты. Уж Альфред-то прекрасно знал, где они могут находиться.

Взглянув на него, инспектор меланхолически ответил.

— У него есть алиби.

— А мне казалось, алиби всегда подозрительны.

— Вы говорите как писатель, — сказал инспектор Уэлш.

— Господь с вами! В жизни не писал детективных романов! — возмутился Реймонд Уэст.

— Так или иначе, приходится считаться с фактами, — тяжело вздохнул инспектор, — алиби у него есть. На данный момент у нас есть трое подозреваемых, — продолжил он. — Все трое находились поблизости от места преступления примерно в момент его совершения, и все трое, как ни странно, не имели ни малейшей возможности его совершить. Про экономку я уже говорил. Племянник, Нэт Флетчер, как раз в это время заехал в гараж заправиться и уточнить дорогу. Что касается Альфреда Поллока, то, по крайней мере, шесть человек готовы присягнуть, что в двадцать минут первого он зашел в «Собаку и Утку» и просидел в углу, потягивая свое пиво, никак не меньше часа.

— Тщательно подготовленное алиби? — спросил Реймонд, выжидательно глядя на инспектора.

— Если так, — отозвался тот, — тогда просто блестяще подготовленное.

Наступила продолжительная пауза. Чтобы прервать тягостную тишину, Реймонд обратился к мисс Марпл, которая молча сидела в своем кресле с крайне задумчивым видом:

— Что скажете, тетя Джейн? Я, например, в совершеннейшем тупике. И Джоан, и Луиза, и сержант, и инспектор тоже. Но вам-то, тетя Джейн, все ясно, не правда ли?

— Нет, дорогой мой, — ответила мисс Марпл, — не все И вообще, Реймонд, убийство вовсе не повод для шуток. Тем более такое жестокое убийство. Очень хорошо продуманное и на редкость хладнокровно исполненное. Неужели это так смешно, Реймонд?

— Да нет, конечно, — смутился тот. — Не такой уж я бессердечный, как может показаться. Просто, если не относиться к некоторым вещам с юмором, жить не захочется.

— Что ж, возможно, это действительно в духе времени, — заметила мисс Марпл, — смеяться над войнами и похоронами. Беру свои слова обратно.

— Но ведь мы ее почти не знали, — заметила Джоан.

— Совершенно верно, душечка, — отозвалась мисс Марпл. — Причем мы с тобой не знали ее вообще. Луиза была знакома с ней всего два дня, а впечатление о ней Реймонда основывается всего лишь на одной встрече.

— Ну теперь-то, тетя, — попросил Реймонд, — вы поделитесь с нами своими соображениями? Вы не возражаете, инспектор?

— Конечно же не возражаю, — вежливо сказал инспектор Уэлш.

— Что ж, — начала мисс Марпл, — насколько я понимаю, налицо три человека, у которых были причины — или им так казалось, что совершенно одно и то же, — совершить убийство, и столько же соображений, почему они никак не могли этого сделать. Экономка сидела взаперти у себя в комнате; кроме того, мисс Гриншо определенно утверждала, что в нее стрелял мужчина. Садовник во время совершения убийства находился в «Собаке и Утке». Племянник в это время был в гараже.

— Вы очень точно все обозначили, мадам, — заметил инспектор.

— И, поскольку кажется маловероятным, что это мог сделать кто-то со стороны, то к какому же выводу мы приходим?

— Как раз это инспектор и хотел бы знать, — вставил Реймонд.

— Мы так часто ошибаемся в своих суждениях… — мягко произнесла мисс Марпл. — Поэтому, раз уж мы не можем изменить местонахождение или передвижение подозреваемых, почему бы нам не попробовать изменить время совершения убийства?

— Вы хотите сказать, что и мои часы, и те, что в библиотеке, показывали неправильное время? — спросила Луиза.

— Нет, дорогая, я вовсе не это имела в виду. Я хотела сказать, что убийство произошло не тогда, когда ты его увидела.

— Но я видела все своими глазами! — вскричала Луиза.

— Конечно, душечка, вопрос в том, что именно ты видела. Ты не задумывалась, почему тебя приняли на эту работу?

— Что вы имеете в виду, тетя Джейн?

— Разве тебе самой это не кажется странным, милая? Мисс Гриншо не любила тратить деньги и тем не менее охотна наняла тебя, да еще на таких выгодных условиях.

Мне кажется, все было рассчитано заранее: поместить тебя в библиотеке, откуда ты через открытое окно сможешь точно зафиксировать время и место преступления и стать, таким образом, главным свидетелем. Совершенно незаинтересованным и потому полностью заслуживающим доверия.

— Не хотите же вы сказать, — спросила Луиза с недоверием, — что мисс Гриншо спланировала собственное убийство?

— Я только хочу сказать, дорогая, что ты плохо знала покойную. Ведь нет решительно никаких оснований утверждать, что мисс Гриншо, которую видела ты, была той самой мисс Гриншо, с которой разговаривал Реймонд за несколько дней до этого. Да, да, я знаю, — продолжала мисс Марпл, предупреждая возражения Луизы, — она носила старомодное ситцевое платье, странную соломенную шляпу и у нее были неопрятные волосы. Она в точности соответствовала тому образу, который нарисовал Реймонд. Но ведь они примерно одного возраста, роста и комплекции. Я имею в виду экономку и мисс Гриншо.

— Но экономка толще! — вскричала Луиза. — И потом… видели бы вы ее бюст!

Мисс Марпл кашлянула.

— Э… душечка, сейчас такие времена, недавно я сама видела эти… гм, ну, эти, вы понимаете. Выставлены в витрине самым нескромным образом. Просто подходи и выбирай какой тебе понравится.

— Я что-то не понимаю, — запротестовал Реймонд.

— Я просто думаю, дорогой, что в течение тех двух дней, что Луиза там проработала, одна женщина вполне могла исполнять две роли. Ты сама говорила, Луиза, что почти не встречалась с экономкой, только когда она приносила тебе кофе. Каждый ведь видел, как в театре актеры поочередно изображают совершенно различных персонажей с паузой в две-три минуты. Думаю, в нашем случае метаморфоза могла быть достигнута самым простым способом. Эта великолепная аристократическая прическа, например, могла быть самым обычным париком, который в любой момент легко можно снять.

— Господи, тетя Джейн! Так вы, значит, думаете, что, когда я пришла туда в первый раз, мисс Гриншо уже была мертва?

— Нет еще. Вероятно, она находилась под воздействием какого-нибудь наркотика. И, думаю, это еще не самое худшее, на что способна миссис Крессуэлл. Она договорилась с тобой относительно работы, потом попросила тебя позвонить племяннику и пригласить его на ленч к определенному часу. Единственным, кто мог бы узнать настоящую мисс Гриншо, был Альфред, но, как ты помнишь, первые два дня шел дождь и она не выходила из дома. А Альфред почти и не бывал в доме из-за давней вражды с экономкой. Сегодня же утром, когда мисс Гриншо работала в саду, он подметал на центральной аллее. Кстати сказать, мне было бы интересно взглянуть, что она там навыпалывала.

— Так вы считаете, что убийца — миссис Крессуэлл?

— Я думаю, что, принеся кофе, эта женщина заперла тебя и перенесла бесчувственную мисс Гриншо в гостиную. После этого она изменила внешность и отправилась пропалывать альпийские горки. В какой-то момент она закричала и, шатаясь, направилась к дому, сжимая стрелу, которая будто бы пронзила ей горло. Она нарочно сказала «он стрелял», чтобы отвести подозрения от себя. Для этого же стала звать миссис Крессуэлл, притворившись, что видит ее в окне Затем, войдя в гостиную, опрокинула столик с сервизом и поднялась наверх. Надела парик и, высунувшись из окна, сообщила тебе, что тоже заперта.

— Но она действительно была заперта, — сказала Луиза.

— Я знаю. Вот тут-то и появляется полицейский.

— Какой полицейский?

— Вот именно — какой? Инспектор, не будете ли вы так любезны рассказать мне, как и когда вы прибыли на место.

Инспектор, казалось, пришел в сильное замешательство.

— В двадцать девять минут первого нам позвонила миссис Крессуэлл, экономка мисс Гриншо, и заявила, что ее хозяйка убита. Сержант Кейли и я немедленно выехали на место происшествия и прибыли туда без двадцати пяти минут час. Мы обнаружили мертвую мисс Гриншо и двух женщин, запертых в своих комнатах.

— Ну вот, дорогая, — сказала Луизе мисс Марпл, — констебля, которого ты видела, в природе не существует. Но, поскольку — вы уж простите, инспектор, — у полицейского видишь только форму, никто, в том числе и Луиза, о нем больше не вспоминал.

— Но кто это был?

— Кто? Если бы вы видели «Поцелуй для Золушки», то конечно бы знали, что главный герой там — полицейский. Так что форма у Нэта Флетчера была под рукой. По дороге он завернул в гараж, обратив внимание механиков на время и обеспечив тем самым свое алиби: было двадцать пять минут первого. Затем, подъехав к дому, оставил машину за углом, быстро надел форму и сделал свое дело.

— Какое еще дело?

— Оставалось только запереть экономку снаружи и воткнуть стрелу в горло настоящей мисс Гриншо. Лук для этого, как вы понимаете, вовсе не обязателен, это можно сделать и рукой.

— Вы хотите сказать, они сообщники?

— Подозреваю, что не только Очень возможно, они мать и сын.

— Но сестра мисс Гриншо давно умерла.

— Зато ее муж жив И, зная репутацию Флетчера-старшего, можно не сомневаться, что вскоре он женился снова. Кроме того, подозреваю, что ребенок от первого брака давно умер и этот так называемый племянник — сын его второй жены, то есть даже и не Гриншо. Ну вот, мать устроилась экономкой у мисс Гриншо и как следует изучила обстановку. Затем ее сын написал мисс Гриншо письмо, назвался ее племянником и предложил навестить ее. Не исключено, что при этом он пошутил насчет того, что может появиться в полицейской форме, а может, просто пригласил на спектакль. Так или иначе, мисс Гриншо каким-то образом догадалась, что он ей не родня, и отказалась его принять. Если бы она умерла, не оставив завещания, он автоматически становился бы ее наследником. Если бы они знали, что мисс Гриншо уже составила завещание в пользу Альфреда, ничего бы и не случилось, но она заставила экономку поверить, что сделала ее наследницей. После этого ее участь была решена.

— Но почему стрела? — спросила Джоан. — Довольно странный выбор орудия преступления.

— Вовсе нет, милочка. Альфред — член стрелкового клуба, и подозрение тут же бы пало на него. То, что он отправился в пивную даже раньше обычного — в двадцать минут первого, — оказалось для них роковой случайностью.

Мисс Марпл покачала головой.

— Вообще-то мне это кажется возмутительным. Он и всегда уходил раньше времени. Впервые вижу, чтобы лень спасала человеку жизнь. Какой урок он из этого вынесет?

Инспектор наконец обрел дар речи.

— Мадам, все ваши предположения будут самым тщательным образом рассмотрены и проверены…

4

Мисс Марпл и Реймонд стояли на газоне возле альпийской горки и смотрели на садовую корзину, полную увядающих растений.

Мисс Марпл бормотала:

— Бурачок, камнеломка, подладанник, колокольчики… Вот и доказательство. Кто бы ни полол здесь утром, в растениях он не разбирался совершенно. Сколько сорняков, столько же и цветов! Ну ладно, теперь я хоть больше не сомневаюсь. Спасибо, Реймонд, что проводил. Хотелось убедиться своими глазами.

Мисс Марпл со смешанным чувством рассматривала чудовищную громаду дома, когда за ее спиной кто-то кашлянул. Она обернулась. Стоявший поодаль красивый молодой человек, не отрываясь, смотрел на дом.

— Ну и домина! — сказал он. — Знаете, кое-кто считает, что по нынешним временам он чересчур велик, а по мне так в самый раз. Эх! Вот выиграть бы мне в тотализатор…[95] Я бы построил точно такой же!

Альфред Поллок застенчиво улыбнулся и взъерошил себе волосы.

— Вы, наверное, и сами уже знаете. Это дом моего деда… и, по-моему, отличный дом, хоть все и называют его «Причудой Гриншо».

Ожерелье танцовщицы

Жена приходского священника вышла из-за угла своего дома, примыкавшего к церкви, сжимая в руках охапку хризантем. Ее грубые башмаки были вымазаны жирной садовой землей, а нос — чего она уже никак не могла знать — усеян брызгами того же происхождения.

Ей пришлось повозиться, прежде чем покосившиеся ворота провернулись на заржавевших петлях. Налетевший порыв ветра сдвинул ее потертую фетровую шляпу под совсем уже лихим углом.

— Ах ты, пропасть! — сказала Банч.

Несмотря на то, что в первых порывах восторга от рождения дочери родители дали малышке романтическое имя Диана, впоследствии никто уже не называл ее иначе как Банч[96]. Придерживая хризантемы, она пересекла двор и подошла к церкви.

Ноябрьский воздух был сырым и теплым; по небу стремительно проносились облака, в разрывах которых мелькали голубые просветы. В церкви было холодно и темно: топили только во время службы.

— Бррр! — поежилась Банч. — Эдак и окочуриться недолго. Придется поторопиться.

Со сноровкой, приобретенной долгой практикой, она наполнила многочисленные вазы и кувшины водой.

— Эх, нам бы лилий! — вздохнула она. — Так надоели эти чахлые хризантемы.

Ее ловкие пальцы проворно расставляли цветы, и вскоре уже все было готово. Результат, правда, не претендовал не оригинальность, но не претендовала на нее и сама Банч Хармон. Однако в церкви теперь было гораздо уютнее. Бережно подхватив вазы, Банч поднялась в боковой придел[97] и направилась к алтарю.

Выглянувшее в этот момент солнце заиграло на цветных витражах — пожертвовании богатого прихожанина викторианских времен, — заставив их вспыхнуть всеми цветами радуги. «Как драгоценные камни», — подумала Банч и застыла, различив в полумраке темную фигуру, распростертую на ведущих к алтарю ступенях. Стараясь не помять цветы, Банч бережно положила их на пол, подошла ближе и наклонилась. На ступенях, лицом вниз, лежал мужчина. Банч опустилась рядом на корточки и осторожно перевернула его. Ее пальцы нащупали пульс. Он был таким слабым и прерывистым, а лицо мужчины таким белым, что ни о каком притворстве не могло идти и речи. Хуже того: мужчина явно находился при смерти.

На вид ему было лет сорок — сорок пять; на нем был темный потертый костюм, а взглянув на вторую руку, которую он прижимал к груди, Банч разглядела в ней крепко зажатый платок, покрытый бурыми пятнами. В том, что это засохшая кровь, Банч даже и не сомневалась. Она нахмурилась.

Неожиданно мужчина открыл глаза и посмотрел прямо на Банч. Это был вовсе не блуждающий полусознательный взгляд, какого можно бы было ожидать от умирающего, — этот взгляд был живым и осмысленным. Губы мужчины шевельнулись, и, наклонившись, Банч расслышала:

— Убежище.

Сказав это, мужчина облегченно улыбнулся и отчетливо повторил:

— Святое… убежище.

Затем он тихо, протяжно вздохнул, и его глаза закрылись. Банч снова пощупала его пульс. Он явно стал еще более слабым и прерывистым. Она решительно встала.

— Не двигайтесь, — сказала она, — и не пытайтесь подняться. Я иду за помощью.

Человек снова открыл глаза, но, казалось, окрашенные цветным стеклом солнечные лучи, бродившие по полу, поглотили все его внимание. Наконец он с трудом оторвал от них взгляд и попытался что-то сказать. Банч показалось, что он зовет ее мужа.

— Джулиан? — переспросила она. — Вы пришли сюда, чтобы встретиться с Джулианом?

Мужчина не ответил. Его глаза снова были закрыты; дыхание медленно и тяжело вырывалось из груди.

Банч повернулась и быстро вышла из церкви Бросив взгляд на часы, она удовлетворенно кивнула: в это время доктор Гриффитс должен был быть у себя. Его дом находился в двух шагах от церкви, и вскоре Банч, даже и не подумав постучаться, вошла в его кабинет.

— Пойдемте, мистер Гриффитс, — коротко сказала она. — В церкви умирает человек.

Быстро осмотрев умирающего, доктор поднялся с колен.

— Можно перенести его в ваш дом? — спросил он. — Там мне было бы удобнее, хотя, по правде сказать, надежды все равно нет.

— Конечно, — ответила Банч. — Я пойду вперед и все приготовлю. И пришлю Харпера и Джонса, чтобы они помогли вам его перенести.

— Спасибо. Тогда я от вас и позвоню. Только, боюсь, пока санитарная машина приедет…

— Внутреннее кровоизлияние? — спросила Банч.

Доктор кивнул.

— А как он сюда попал?

— Мне кажется, он пробрался в церковь еще прошлым вечером, — подумав, ответила Банч. — А утром Харпер открыл, но внутрь, как всегда, заходить не стал.

Минут через пять, переговорив по телефону, доктор Гриффитс вернулся в комнату, где на спешно приготовленной раскладушке поместили раненого. Банч уже успела принести таз с горячей водой и прибиралась после осмотра.

— Все в порядке, — сказал Гриффитс. — Я вызвал санитарную машину и сообщил в полицию.

Он грустно посмотрел на умирающего. Тот лежал с закрытыми глазами, его левая рука конвульсивно сжималась и разжималась.

— В него стреляли, — сказал Гриффитс. — Причем с очень близкого расстояния. Видите? Он пытался платком остановить кровотечение.

— Вы думаете, это случилось здесь? — спросила Банч.

— Необязательно. Известны случаи, когда смертельно раненные люди поднимались и шли как ни в чем не бывало, а пять или десять минут спустя силы внезапно их оставляли Я бы не решился утверждать, что в него стреляли именно в церкви. Это могло произойти и на значительном от нее расстоянии. Не исключено, конечно, что он выстрелил в себя сам, потом бросил револьвер и кое-как добрел до церкви. Но тогда я не понимаю, почему он пошел в церковь, а не к вашему дому.

— А я понимаю, — сказала Банч. — Он сказал: «Святое убежище».

— Святое убежище? — недоуменно переспросил доктор.

— А вот и Джулиан, — сказала Банч, услышав шаги в холле. — Джулиан! Мы здесь.

Его преподобие Джулиан Хармон вошел в комнату. Из-за вечно отсутствующего вида, свойственного настоящим книжным червям, он выглядел гораздо старше своих лет.

— Господи Боже! — воскликнул он, удивленно разглядывая хирургические инструменты и распростертого на кровати мужчину.

— Нашла его в церкви, — как всегда лаконично объяснила Банч. — Он умирал. Похоже, в него стреляли. Мне показалось, он назвал твое имя. Ты его знаешь?

Священник подошел к кушетке и внимательно посмотрел на умирающего.

— Бедняга… — Он покачал головой. — Нет, не знаю. Почти уверен, что никогда не видел его прежде.

В это мгновение умирающий снова открыл глаза. Их взгляд скользнул по врачу, потом по священнику и, наконец, остановился на Банч.

— Скажите нам… — поспешно шагнул к нему доктор, но тот его явно не слышал.

Не отводя глаз от Банч, он с трудом прошептал:

— Прошу вас… пожалуйста…

По его телу пробежала дрожь, и он снова закрыл глаза. На этот раз — навсегда.

Сержант Хейз лизнул карандаш и перевернул страницу блокнота.

— Это все, что вы можете нам рассказать, миссис Хармон?

— Да, — ответила Банч. — И вот еще вещи, которые были у него в карманах.

Она выложила на стол бумажник, старые часы с полустертыми инициалами «У. С.» и обратный билет до Лондона.

— А вы уже выяснили, кто этот человек? — поинтересовалась она.

— Несколько часов назад в участок обратились некие мистер и миссис Экклс. Похоже, погибший приходился миссис Экклс братом. Его — ну и, соответственно, ее девичья — фамилия Сенберн. Со слов сестры, его здоровье и особенно нервы давно уже оставляли желать лучшего. В последние дни наступило резкое ухудшение. Позавчера, взяв револьвер, он ушел из дому.

— Он что же, нарочно приехал сюда, чтобы застрелиться? — недоверчиво спросила Банч. — Почему?

— То есть как? Депрессия..

— Я не об этом, — перебила его Банч. — Я спрашиваю, почему именно сюда?

Меньше всего сержанту Хэйсу хотелось признаваться, что об этом он еще как-то не задумывался. Поэтому он ответил весьма уклончиво:

— Он приехал сюда пятичасовым автобусом.

— Понятно, — кивнула Банч. — Но почему сюда?

— Да не знаю я, миссис Хармон! — не выдержал сержант. — Когда у человека расшатана психика…

— То, если ему приспичит покончить с собой, он сделает это в первом попавшемся месте, — закончила за него Банч. — И уж точно не поедет для этого в такую даль Как я понимаю, у него тут и знакомых-то не было?

— Во всяком случае, пока нам не удалось их отыскать, — сказал сержант.

Он виновато кашлянул и, уже вставая, произнес:

— Может так случиться, что мистер и миссис Экклс захотят поговорить с вами. Если вы, конечно, не против.

— Разумеется, я не против, — ответила Банч. — Прекрасно понимаю их чувства. Хотелось бы только знать побольше, чтобы их не разочаровывать.

— Ну, я пойду? — заторопился сержант.

— Одно меня радует, — вздохнула Банч. — Что это хоть, слава Богу, не убийство.

Услышав шум подъезжающей машины, сержант выглянул в окно и нервно заметил:

— Похоже на то, что они все-таки приехали. Мне, наверное, лучше уйти.

Проводив сержанта, Банч приготовилась к тяжелой сцене.

«Но ведь я всегда могу позвать на помощь Джулиана, — успокаивала она себя. — В конце концов, это его прямая обязанность — утешать родственников в такую минуту».

При виде четы Экклсов она даже удивилась, до чего не похожими они оказались на тот образ, который она уже успела мысленно себе нарисовать. Мистер Экклс, розовощекий толстяк, был явно не в своей тарелке от того, что обстоятельства не позволяют ему отпустить какую-нибудь шутку и сочно над ней расхохотаться. Его жена была низкорослой вульгарной особой с недобро поджатыми губками и противным писклявым голосом.

— Думаю, вы понимаете, миссис Хармон, — поинтересовалась она, — какой страшный удар мы пережили?

— О да, понимаю, — поспешила заверить ее Банч. — Садитесь, пожалуйста. Позвольте вам предложить… Хотя для чая сейчас, пожалуй, рановато…

Мистер Экклс протестующе замахал своими пухлыми ручками.

— Нет-нет, ничего не нужно, спасибо. Мы ведь просто хотели… узнать… эти, как их… последние слова нашего бедного Уильяма. Ну, и все такое… вы понимаете.

— Он долго путешествовал, — пояснила миссис Экклс, — и много пережил. Он вернулся домой таким тихим, таким подавленным… Все повторял: этот мир не стоит того, чтобы в нем жить, что у него нет будущего и еще что-то вроде этого… Бедный Билли, он всегда был слишком впечатлительным.

Банч молча ждала продолжения.

— Он унес револьвер мужа, — всхлипнула миссис Экклс. — А мы даже и не знали! Он сел на автобус и поехал сюда… Не хотел делать это в нашем доме. Так благородно!

— Бедняга, — вздохнул мистер Экклс. — Не нам его осуждать.

И, немного помолчав, добавил:

— А он не оставил какой-нибудь записки? Самоубийцы, я слышал, страсть как любят это дело.

Его блестящие глазки так и впились в лицо Банч. Миссис Экклс тоже наклонилась вперед, с видимым нетерпением ожидая ответа.

— Нет, — тихо произнесла Банч. — Ему было достаточно того, что он умер в церкви. В святом убежище, как он сказал.

— В святом убежище? — удивленно переспросила миссис Экклс. — Я что-то не пойму…

— В святилище, моя дорогая, в святилище, — нетерпеливо перебил ее муж. — Ну что тут непонятного? Церковь считает самоубийство грехом. Ну, вот Билли вроде как и извинился.

— Перед самой смертью, — продолжала Банч, — он попытался что-то сказать, но, кроме «Прошу вас…», ничего не успел.

Миссис Экклс поднесла платок к глазам и шмыгнула носом.

— О Боже! — простонала она. — Мое сердце сейчас разорвется.

— Ну, ну, возьми себя в руки, Пам, — сказал ее муж. — Хватит уже убиваться. Что сделано, то сделано. Билли теперь хорошо. Мы вам очень благодарны, миссис Хармон. Надеюсь, мы не слишком вас задержали. Мы ведь понимаем, сколько обязанностей у жены священника.

Уже пожимая ей на прощание руку, мистер Экклс хлопнул себя по лбу.

— Ах да, пальто! Его пальто все еще у вас?

Банч нахмурилась.

— Пальто?

— Ну да, — вмешалась миссис Экклс. — Мы хотели за брать все его вещи. Все-таки память… Вы понимаете.

— У него были только часы, бумажник и железнодорожный билет, — сказала Банч, — и все это я отдала сержанту Хэйсу.

— Ну и отлично, — сказал мистер Экклс. — Заглянем к нему и заберем. Его документы, должно быть, в бумажнике.

— Там была только банкнота в один фунт, — заметила Банч. — Никаких документов.

— Не было документов? Ну, может, письма? Ничего такого?

Банч покачала головой.

— Что ж, еще раз огромное вам спасибо, миссис Хармон. Прощайте. Да… а пальто тоже у сержанта?

Банч нахмурилась, пытаясь вспомнить.

— Кажется, нет, — протянула она. — Дайте припомнить. Я помогла доктору снять с него пальто, чтобы удобнее было осмотреть рану… Потом…

Она обвела комнату рассеянным взглядом.

— А потом, наверное, я отнесла его наверх вместе с тазом и полотенцами.

— Если не возражаете, миссис Хармон… Хотелось бы его взять. Все-таки последняя вещь, которую он носил. Для нас это много значит.

— Да, конечно, — сказала Банч. — Только давайте я сначала отошлю его в чистку. Оно… оно в пятнах.

— Нет-нет, ни в коем случае, мы сами!

— Куда же я его все-таки положила? — снова задумалась Банч. — Извините, я на минуту.

Она поднялась наверх, однако минутой дело не ограничилось. Наконец она, запыхавшись, вернулась.

— Простите, ради Бога! Оказывается, служанка положила его с другими вещами, приготовленными для чистки. Насилу отыскала. Вот, возьмите. Только заверну в бумагу…

Не обращая внимания на протесты супругов, она тщательно упаковала пальто. Экклсы, рассыпаясь в благодарностях, попрощались и наконец ушли.

Банч медленно вернулась в дом и прошла в кабинет мужа. Его преподобие Джулиан Хармон, оторванный от сочинения воскресной проповеди, был вынужден с горечью констатировать, что историк опять возобладал в нем над служителем церкви и проповедь больше напоминает лекцию о политических разногласиях между Иудеей[98] и Персией в эпоху царствования Кира[99].

— Да, дорогая? — растерянно произнес он.

— Джулиан, — спросила Банч, — как ты думаешь… Почему этот человек сказал «святое убежище»?

Джулиан Хармон с явным удовольствием отложил рукопись в сторону.

— Видишь ли, — начал он, — одно из помещений в римских и древнегреческих храмах, где стояло изваяние какого-нибудь божества, называлось «cella» и служило убежищем для тех, кто хотел спастись от преследователей. До тех пор, пока человек находился внутри, он считался неприкосновенным. Потом, латинское слово «ara» — алтарь — имеет также значение защиты, покровительства. В триста девяносто девятом году нашей эры, — продолжал он, потихоньку увлекаясь, — право на убежище было официально признано в христианстве. Первое упоминание о подобном же праве в Англии относится к шестисотому году нашей эры, оно встречается в Своде Законов, изданном Этельбертом…[100]

Он принялся добросовестно развивать эту тему, но она, нагнувшись, нежно поцеловала его в кончик носа. Его преподобие тут же окончательно сбился с мысли. В такие минуты он готов был поклясться, что в точности знает, какие чувства испытывает собака, угодившая хозяйке особенно ловким исполнением сложного трюка. В общем и целом, это были приятные чувства.

— Приходили супруги Экклс, — сообщила Банч.

— Экклс? — принялся старательно морщить лоб его преподобие. — Что-то не припоминаю…

— А ты их и не знаешь. Это сестра человека, которого я нашла в церкви, и ее муж.

— Надо было позвать меня, милая.

— Не было нужды, — сказала Банч, — они вовсе не нуждались в утешении. Слушай, Джулиан, я хочу тебя кое о чем спросить. Если я оставлю тебе еду в духовке, ты справишься без меня? Я хотела завтра съездить в Лондон на распродажу.

— На распродажу? А что это такое?

— Ну, это когда в большом магазине, «Берроуз и Портман», например, продают кучу разного белья. Джулиан, ну это-то ты должен знать: простыни, скатерти, полотенца… Ума не приложу, что творится с нашими кухонными полотенцами: они просто горят. И потом, — задумчиво добавила она, — я хотела повидать тетю Джейн.

Упомянутая дама, мисс Джейн Марпл, всю жизнь провела в деревне и теперь, на склоне лет, вынуждена была — по настоянию своего племянника и по его же выражению — «целых две недели наслаждаться прелестями столичной жизни» в его лондонской квартире.

— Реймонд такой милый, — объясняла она Банч. — Они с Джоан улетели на две недели в Америку и прямо-таки заставили меня переехать на это время к ним. А теперь, дорогая, рассказывай, что тебя тревожит.

Банч была любимой крестницей мисс Марпл. Под ласковым взглядом старушки она небрежно сдвинула на‘затылок свою лучшую шляпку и приступила к рассказу о вчерашних событиях.

Излагала Банч коротко и предельно четко. Когда она закончила, мисс Марпл понимающе кивнула головой.

— Все ясно, — сказала она. — Яснее некуда.

— Вот-вот, — обрадовалась Банч. — Потому-то я и пришла. Мне, например, ровным счетом ничего не ясно…

— Дорогая, ты себя недооцениваешь…

— Нет-нет. Вот Джулиан, тот действительно умный.

— Хм, — промычала мисс Марпл. — Я бы, скорее, назвала это интеллектом.

— Какая разница? У Джулиана интеллект, а у меня только обычный здравый смысл.

— Зато, дорогая, его у тебя столько, что это очень напоминает ум.

— Как бы там ни было, я в совершеннейшем тупике. Можно, конечно, посоветоваться с Джулианом, но эти его нравственные принципы…

Мисс Марпл поняла ее с полуслова.

— Разумеется, дорогая. У нас, женщин, все это как-то… сложнее. Итак, что произошло, ты мне уже рассказала, — продолжала она. — Теперь хотелось бы услышать, что ты об этом думаешь.

— Здесь что-то не так! — заявила Банч. — Я сразу это почувствовала. Этот человек знал о праве убежища в церкви. То есть это начитанный и образованный человек. Почти как Джулиан. Если бы он стрелял в себя сам, то не пытался бы добраться до церкви и не говорил бы об убежище. По-моему, он просто пришел в место, где, как ему казалось, он будет в безопасности. Ведь когда-то даже закон не мог покарать человека, пришедшего в церковь.

Она вопросительно посмотрела на мисс Марпл. Та кивнула, и Банч продолжила:

— А эти Экклсы ну совсем на него не похожи. Невежественные какие-то, грубые… И потом: на крышке часов покойного значатся инициалы «У. С.». А внутри — совсем мелкими буквами — выгравировано: «Уолтеру от отца», и дата. Понимаете? Уолтеру! А Экклсы все время говорили о нем как о Уильяме или Билли.

Мисс Марпл хотела было что-то сказать, но Банч поторопилась закончить:

— Ну да, я прекрасно знаю, что людей не всегда зовут по имени. И я бы поняла, если б она называла его «Толстым» там, или «Рыжим», или еще как. Но Биллом? И это когда его настоящее имя Уолтер? Да никогда!

— Ты думаешь, она ему не сестра?

— Уверена. В жизни не видела более отвратительной парочки. Они явно пришли за его вещами и еще, чтобы вынюхать, не говорил ли он чего перед смертью. Я же видела, как им полегчало, когда я сказала, что нет. Думаю, — неожиданно заключила Банч. — Экклс в него и стрелял.

— Убийство? — спросила мисс Марпл.

— Вот именно, — подтвердила Банч. — Поэтому-то я и пришла к вам, дорогая.

Человеку постороннему эти слова должны были показаться как минимум странными. Лишь несколько человек в Лондоне знали, что хрупкая и безобидная с виду мисс Марпл способна распутать любое, даже самое загадочное, убийство.

— Перед смертью он успел сказать мне: «Прошу вас», — добавила Банч. — Он хотел, чтобы я что-то для него сделала. Самое ужасное, я не имею ни малейшего представления о том, что именно.

Мисс Марпл немного подумала и задала тот самый вопрос, который давно уже мучил Банч:

— Но зачем он вообще к вам приехал?

— Вот именно. Если он нуждался в убежище, подошла бы первая попавшаяся церковь. Зачем ему понадобилось тащиться в нашу глушь?

— Стало быть, у него все же была какая-то цель, — сказала мисс Марпл. — С кем-то он там должен был встретиться. Ваш Чиппинг Клегхорн не так уж и велик, Банч Ты не задумывалась, к кому он мог приехать?

Банч перебрала в памяти жителей своей деревни и покачала головой.

— Да если на то пошло, к любому!

— Он не называл никаких имен?

— Он очень невнятно говорил. Мне послышалось, что он зовет Джулиана, но, может, я и ошиблась. С тем же успехом это могло быть и Джулией. А в Чиппинг Клегхорне, насколько я знаю, нет ни одной Джулии.

Банч зажмурилась, пытаясь восстановить в памяти эту сцену. Мужчина на ступенях, ведущих к алтарю, поток света, бьющий сквозь цветные, похожие на драгоценные камни, стекла.

— Драгоценности![101] — неожиданно воскликнула Банч. — Возможно, он сказал «драгоценности». Весь пол был усеян разноцветными бликами. Казалось, что по полу рассыпаны драгоценные камни.

— Драгоценности? — задумчиво повторила мисс Марпл.

— И самое главное… — продолжала Банч. — То, ради чего я, собственно, и приехала. Понимаете, слишком уж эти Экклсы зациклились на том несчастном пальто. Я ведь сама снимала его с умирающего перед осмотром. Обычное старое пальто, довольно потрепанное… Такому грош цена. Экклсы, правда, уверяли меня, что для них оно важно как память, но я не поверила ни единому их слову. Так что, перед тем как отдать им это пальто, я еще раз внимательно его осмотрела, тем более что вспомнила, как умирающий теребил его, словно стараясь что-то нашарить. Ну и вот, в одном месте подкладка оказалась пришита другими нитками. Я ее подпорола и нашла внутри небольшую бумажку. Я ее вытащила и снова все зашила, постаравшись подобрать нитки по цвету. Сомневаюсь, что они что-то заметят, хотя, конечно, как знать… Потом спустилась вниз, извинилась за задержку, что-то там наплела и отдала им пальто.

— А бумажка? — спросила мисс Марпл.

Банч открыла свою сумочку.

— Джулиану я ее не показывала, — заметила она. — Он бы заявил, что ее нужно немедленно отдать Экклсам. Решила, лучше сначала показать вам.

— Квитанция из камеры хранения, — определила мисс Марпл. — Паддингтонский вокзал.

— А в кармане у него был обратный билет до Паддингтона, — многозначительна добавила Банч.

Взгляды женщин встретились.

— Что ж, идем! — решительно сказала мисс Марпл. — Но прежде я хочу тебя кое о чем спросить. Ты не заметила: по дороге в Лондон никто за тобой не следил?

— Следил?! — воскликнула Банч. — Не думаете же вы…

— Во всяком случае, не исключаю такой возможности, — сказала мисс Марпл. — А на всякую возможность, как говорится, нужна предосторожность.

Она стремительно поднялась.

— Ты ведь приехала сюда под предлогом посещения распродажи? Значит, чтобы быть последовательными, нам И впрямь следует ее посетить. Предварительно кое-что подготовив… Думаю, — с таинственным видом подмигнула она крестнице, — вот это старое пальто с бобровым воротником понадобится мне не скоро…

Через полтора часа дамы, усталые, но довольные, входили в маленький ресторанчик с поэтическим названием «Яблоневый цвет», любовно прижимая к себе громоздкие пакеты с покупками. Обе чувствовали настоятельную необходимость подкрепить свои силы после недавней битвы за товары и, не колеблясь, заказали два бифштекса, пудинг с почками и яблочный пирог со взбитыми сливками.

— Это очень редкие полотенца, — все еще немного задыхаясь, объясняла мисс Марпл. — Довоенное качество! Не говоря уже о метке «Д». Теперь, если я отойду в мир иной раньше, чем рассчитываю, всегда можно оставить их жене Реймонда. Как все-таки удачно, что ее зовут Джоан!

— А мне так они просто позарез были нужны, — сказала Банч. — И такие дешевые!

Вспомнив что-то, она помрачнела.

— Хотя те, которые эта рыжая утащила у меня прямо из-под носа, были еще дешевле.

В этот момент в «Яблоневый цвет» вошла аккуратно одетая молодая женщина. Лицо ее было подрумянено, а губы ярко накрашены. Внимательно оглядев зал, она стремительно подошла к их столику и положила возле тарелки мисс Марпл какой-то конверт.

— Вот, мисс, возьмите, — живо сказала она.

— О, благодарю вас, Глэдис, — ответила мисс Марпл. — Право, вы так любезны!

— Всегда рада услужить вам, мисс, — сказала Глэдис. — Эрни чуть не каждый день мне напоминает: «Всем, что ты умеешь, ты обязана мисс Марпл». Так что я всегда, всегда рада быть вам полезной, мисс.

— Славная девушка, — заметила мисс Марпл, когда Глэдис ушла. — Удивительно милая и услужливая.

Она заглянула в конверт и передала его Банч.

— Тебе нужно быть очень и очень осторожной, моя дорогая, — озабоченно проговорила она. — Кстати, у вас в Милчестере все тот же инспектор? Такой молодой и симпатичный…

— Не знаю, — ответила Банч. — Наверное.

— Если нет, — подумав, сказала мисс Марпл, — я могу позвонить начальнику полиции. Надеюсь, он меня еще помнит.

— Еще бы он не помнил! — фыркнула Банч. — Не родился еще человек, которому удалось бы забыть вас так скоро. Ведь вы у нас просто уникум!

Приехав на Паддингтонский вокзал, Банч зашла в багажное отделение и предъявила квитанцию из камеры хранения. Через минуту ей выдали довольно потрепанный старый чемодан.

Дорога до Чиппинг Клегхорна прошла без происшествий. Когда поезд остановился, Банч встала, взяла чемодан и направилась к выходу. Но, стоило ей ступить на платформу, как какой-то мужчина, топтавшийся неподалеку, выхватил чемодан у нее из рук и бросился бежать.

— Остановите, остановите его! — закричала Банч. — Он украл мои вещи!

Пожилой служащий неуверенно заступил было вору дорогу, бормоча: «Вы чего это? Вы это зачем?», но тут же отлетел в сторону, отброшенный мощным ударом в грудь. Похититель выбежал на улицу и кинулся к поджидавшей его машине. Он швырнул в нее чемодан и собирался уже нырнуть следом, когда на его плечо опустилась тяжелая рука.

— И что это у нас здесь происходит? — невозмутимо поинтересовался начальник полиции Эбел.

— Он украл мой чемодан, — задыхаясь, сообщила подоспевшая Банч.

— Чушь! — довольно естественно возмутился мужчина. — Эта женщина бредит. Чемодан — мой. Я только что вынес его из поезда.

— Разберемся, — невозмутимо сказал начальник полиции.

От устремленного на нее неподвижного бычьего взгляда Банч стало как-то не по себе. Казалось невероятным, что совсем еще недавно она долго и обстоятельно по-дружески обсуждала с этим человеком сравнительные достоинства навоза и костной муки для подкормки розовых кустов.

— Вы утверждаете, мадам, что это ваш чемодан? — повторил свой вопрос начальник полиции.

— Да, — кивнула Банч. — Мой.

— А вы, сэр?

— А я говорю, мой.

Это был высокий, смуглый и очень хорошо одетый мужчина. Он говорит, растягивая слова, и вообще держался на редкость высокомерно. В этот момент из машины донесся женский голос:

— Конечно, наш. Не понимаю, что нужно этой женщине.

— Разберемся, — повторил начальник полиции. — Если это действительно ваш чемодан, мадам, не откажитесь сообщить, что в нем лежит.

— Пожалуйста, — ответила Банч. — Длинное твидовое[102]пальто с бобровым воротником, два шерстяных джемпера, туфли…

— Достаточно, — остановил ее мистер Эбел и повернулся к мужчине.

— Я театральный костюмер, — заявил тот. — В чемодане находится собственность театра. Собираемся ставить здесь любительский спектакль.

— Понятно, сэр, — кивнул мистер Эбел. — В таком случае, мы просто заглянем внутрь и уладим это недоразумение. Это можно сделать в полицейском участке. Впрочем, если вы спешите, вернемся на станцию и откроем его там.

— Второй вариант устраивает меня больше, — высокомерно заявил мужчина. — Между прочим, меня зовут Мосс, Эдвин Мосс.

С чемоданом в руке мистер Эбел направился к станции.

— Мы только пройдем в отделение для посылок, Джордж, — бросил он контролеру.

Там, положив чемодан на стол, он нажал на защелки — чемодан раскрылся, он не был закрыт на ключ. Банч и мистер Эдвин Мосс стояли рядом, с ненавистью пожирая друг друга глазами.

— Ну вот! — сказал начальник полиции, откидывая крышку.

Внутри лежало аккуратно сложенное потертое твидовое пальто с бобровым воротником, два шерстяных джемпера и пара простых башмаков, какие носят в деревне.

— В точности, как вы сказали, мадам, — подтвердил начальник полиции, повернувшись к Банч.

Если мистер Эдвин Мосс кого-нибудь ненавидел, то ненавидел люто. Если же он раскаивался, то раскаяние это поистине не знало границ. Таким уж, видно, он был человеком.

— Виноват! — вскричал он. — О, как же я виноват! Простите! Ради Бога, простите! Поверьте, я ужасно, безумно огорчен. Как я мог?! Мое поведение было чудовищным, попросту отвратительным! Еще раз простите!

Он взглянул на часы.

— А теперь мне надо бежать. Похоже, мой чемодан остался в поезде.

В последний раз приподняв шляпу и чуть не плача от расстройства, он выдавил очередное «простите» и поспешил наружу.

— Неужели вы дадите ему уйти? — спросила Банч шепотом.

Один из бычьих глаз мистера Эбела ненадолго закрылся и снова уставился на Банч. Это определенно было подмигивание.

— Конечно, мадам. Вот только одного я его отпустить никак не могу, если вы меня понимаете.

— А! — с облегчением выдохнула Банч.

— Старая леди звонила мне, — пояснил мистер Эбел. — Имел честь познакомиться, когда она приезжала сюда несколько лет назад. Светлая головка, что и говорить! Однако сегодня здесь затевалось что-то серьезное. Не удивлюсь, если инспектор или сержант навестят вас завтра утром.

Навестить Банч утром пришел инспектор Крэддок — тот самый, который запомнился мисс Марпл. Улыбаясь, как старый знакомый, он жизнерадостно произнес:

— Похоже, вы у нас скоро станете знаменитостью, миссис Хармон. Что ни день, то новое преступление, а?

— Удовольствие, прямо сказать, небольшое, — отозвалась Банч. — Вы как: тоже вопросы задавать будете или сами для разнообразия что-то расскажете?

— Сначала, пожалуй, расскажу. И начну с того, что за семейкой Экклсов полиция давно уже наблюдает с самым неподдельным интересом. Есть все основания полагать, что последние грабежи, совершенные в этих краях, не обошлись без их деятельного участия. Дальше — больше. У миссис Экклс действительно есть брат, Уильям Сенберн, недавно исчезнувший из дома. Однако, что бы с ним после этого ни случилось, в вашей церкви умер не он.

— Знаю, — сказала Банч. — Покойного звали Уолтер.

Инспектор кивнул.

— Полное имя Уолтер Сент-Джон Три дня назад он бежал из Чаррингтонской тюрьмы.

— Ну конечно, — тихо проговорила Банч, — полиция охотилась за ним, и он нашел убежище в церкви… А что он сделал? — спросила она, помолчав.

— Долгая история. Несколько лет назад в мюзик-холле выступала довольно известная танцовщица. Впрочем, вы вряд ли о ней слышали. Ее лучший номер был взят из «Тысячи и одной ночи»[103] и назывался «Алладин в волшебной пещере». Надевала она при этом всего ничего, но камней, как ни странно, ухитрялась нацепить массу. Фальшивых, конечно.

Насколько я понимаю, особого таланта у нее не было, что, впрочем, полностью искупалось — скажем так — выдающимися внешними данными. Увидев все это однажды, один азиатский принц совершенно потерял голову. Он буквально засыпал ее подарками, среди которых было и великолепное изумрудное ожерелье.

— Фамильные драгоценности раджи![104] — восторженно выдохнула Банч.

Инспектор Крэддок кашлянул.

— Боюсь, что нет, миссис Хармон. Принц все-таки был довольно современным молодым человеком. Так или иначе, вскоре его высочество совершенно охладел к нашей танцовщице и переключился на какую-то кинозвезду, которая, кстати сказать, обошлась ему гораздо дороже.

Несмотря на то, что Зюбейда — это сценическое имя танцовщицы — ни на миг не расставалась со своим ожерельем, в конце концов его все-таки украли, что меня лично не удивляет. Оно исчезло прямо из театральной гримерной, и полиция долго не могла отделаться от подозрения, что все это инсценировано самой танцовщицей. Это, знаете ли, не редкость. Причем все это может оказаться как рекламным трюком, так и самым обычным воровством.

Ожерелье так и не нашлось, но во время расследования внимание полиции привлек этот самый Уолтер Сент-Джон. Подучив прекрасное образование, работал он, тем не менее, обычным ювелиром в одной сомнительной фирме, которую подозревали в скупке краденых драгоценностей.

Существовали доказательства, что исчезнувшее ожерелье прошло и через его руки, впрочем, осужден он был совсем по другому делу, связанному с операциями этой сомнительной фирмы. Собственно говоря, он уже почти отбыл свой срок и его побег выглядел совершенно необъяснимым.

— Но почему он приехал именно сюда? — спросила Банч.

— Нам бы тоже хотелось это знать, миссис Хармон! Уже установлено, что после побега он подался в Лондон. Он не стал обращаться к помощи своих многочисленных прежних приятелей, а вместо этого навестил одну пожилую особу, Некую миссис Джекобе, работавшую раньше театральной Костюмершей. Она, однако, отказалась что-либо рассказать нам об этом визите. И последнее: ее соседи сообщили, что, уходя, молодой человек держал в руках чемодан.

— Ясно, — заметила Банч. — Он оставил его в камере хранения на Паддингтонском вокзале, а затем приехал сюда.

— К этому моменту, — продолжал инспектор Крэддок, — Экклс и человек, который называет себя Эдвином Моссом, уже вышли на его след. Нет никаких сомнений, что они охотились за содержимым чемодана. Они выследили Сент-Джона и, когда он сел в автобус, по всей видимости, первыми прибыли сюда на машине…

— И убили его? — выдохнула Банч.

— Да, — ответил Крэддок. — Револьвер принадлежал Экклсу, но стрелял, по-видимому, Мосс. А теперь, миссис Хармон, не откажите в любезности сообщить нам, где сейчас находится тот самый чемодан, который Уолтер Сент-Джон оставил на Паддингтонском вокзале?

Банч усмехнулась.

— Думаю, тетя Джейн уже его получила. Это была полностью ее идея. Понимаете, она предвидела, что его попытаются у меня похитить, поэтому попросила свою бывшую горничную сдать в камеру хранения другой чемодан, набитый старыми вещами. Потом мы обменялись квитанциями, я получила чемодан мисс Марпл и привезла его сюда.

На этот раз ухмыльнулся инспектор Крэддок.

— Мисс Марпл, кстати, просила его ей вернуть. Я как раз еду в Лондон, чтобы с ней встретиться. Не желаете прокатиться, миссис Хармон?

— Пожалуй, — согласилась Банч, поразмыслив. — Прошлой ночью у меня разболелся зуб, так что не мешало бы заглянуть к дантисту.

— Безусловно, — одобрил инспектор.

Мисс Марпл перевела взгляд с инспектора Крэддока на полное ожидания лицо Банч Хармон. Чемодан лежал на столе.

— Разумеется, я не открывала его до прихода официальных лиц, — пояснила мисс Марпл. — Мне бы это и в голову не пришло. И кроме того, — с очевидным сожалением добавила она, — он заперт.

— Как вы думаете: что там? — спросил инспектор.

— Театральные костюмы Зюбейды, — без запинки ответила мисс Марпл и невозмутимо поинтересовалась: — Стамеска подойдет, инспектор?

Когда чемодан был открыт, женщины дружно выдохнули от восхищения. Костюм, усыпанный красными, синими, зелеными и оранжевыми камешками, искрился в лучах света всеми цветами радуги.

— Пожалуй, для Пещеры Алладина в самый раз, — заметила мисс Марпл. — Как красиво!

— Угу, — мрачно согласился инспектор, — но это еще не причина, чтобы убивать человека.

— Думаю, это была умная женщина, — задумчиво произнесла мисс Марпл. — Она ведь умерла, не так ли, инспектор?

— Да, три года назад.

— Понимаете, она просто вынула из своего ожерелья все изумруды и заменила ими зеленые камушки на своем костюме. Все, естественно, продолжали принимать их за кусочки цветного хрусталя. Кроме того, она заказала дубликат настоящего ожерелья, который, собственно, и украли. Ничего удивительного, что оно так никогда и не всплыло.

— Здесь какой-то конверт! — воскликнула Банч, роясь в чемодане.

В конверте оказалось два листа, отпечатанных на гербовой бумаге.

— «Свидетельство о браке между Уолтером Эдмундом Джоном и Мэри Мосс», — прочел вслух инспектор и растерянно проговорил: — Но это же настоящее имя Зю-Вейды!

— Ну что ж, значит, они были женаты, — сказала мисс Марпл. — Только и всего.

— А вторая бумага? — спросила Банч.

— Свидетельство о рождении дочери, Джуэл Сент-Джон.

— Джуэл? — воскликнула Банч. — Бог мой, ну конечно! Джуэл, Джилл… Теперь-то я знаю, зачем он приехал в Чиппинг Клегхорн. Он приехал к дочери! Понимаете, когда-то давно супруги Мэнди взяли на попечение маленькую девочку. Потом они так к ней привязались, что уже относились к ней не иначе как к собственной внучке. Я почти и забыла, что ее зовут Джуэл. Старики-то звали ее Джилл! Ну вот… А с неделю назад у миссис Мэнди случился удар — и, как нарочно, ее муж слег с тяжелой формой пневмонии. Им обоим нужно в больницу, но не с кем оставить девочку. Я как раз подыскивала для Джилл семью, где ей было бы хорошо. В приют я ее ни за что не отдам!

— Вероятно, все это каким-то образом дошло до ее отца, и он бежал из тюрьмы. Хотела бы я знать, что он наговорил старой костюмерше, после чего она отдала ему чемодан. Скажите, инспектор, ведь если драгоценности принадлежали Зюбейде, деньги, вырученные за них, наверное, можно будет потратить на содержание ребенка?

— По всей вероятности, да, миссис Хармон. Если только они здесь.

— О, в этом можете не сомневаться, — уверенно сказала мисс Марпл.

— Слава Богу, ты вернулась, дорогая! — воскликнул Джулиан Хармон. — А то я весь измучился. Ты ведь знаешь, как миссис Бэрт старается угодить мне в твое отсутствие? Ну вот… Сегодня утром она подала мне на завтрак особые, как она сказала, рыбные котлеты. Они были очень странные, дорогая, ну просто очень странные. Чтобы не обижать ее, я попытался втихую скормить их коту, и представляешь? Он отказался! Пришлось их выбросить.

— В том, что касается рыбы, — заметила Банч, поглаживая своего любимца, — мы оч-чень привередливы. Привередливы и капризны.

Кот довольно мурлыкнул и положил голову ей на колени.

— А как твой зуб, дорогая? Ты показалась врачу?

— Ага, — ответила Банч. — Было почти и не больно. И еще я навестила тетю Джейн.

— Милая наша старушка, — сказал Джулиан. — Надеюсь, она не слишком одряхлела?

— Я бы не сказала, — усмехнулась Банч.

На следующее утро, идя в церковь, она нарвала свежих хризантем. День выдался солнечный, и на ступенях алтаря снова плясали разноцветные блики.

— Не волнуйтесь, — тихо сказала Банч. — С вашей девочкой все будет хорошо. Обещаю.

Она привела все в церкви в порядок и, прежде чем вернуться домой, где ее ждали скопившиеся за два дня дела, опустилась на колени и долго молилась, чего никогда не делала прежде.

РАССЛЕДУЕТ ПАРКЕР ПАЙН Parker Pyne Investigates © Перевод И. борисова

Случай дамы среднего возраста

Одно, два, три… четыре фырканья, возмущенный голос, интересующийся, почему не могут оставить его шляпу в покое, стук входной двери, и мистер Пакингтон исчез в направлении станции, чтобы успеть на девятичасовой в город.

Миссис Пакингтон застыла за кухонным столом. Ее лицо покраснело, губы поджались, и не плакала она только потому, что в последнюю минуту гнев оказался сильнее.

— Хватит! — решила она. — Больше я этого терпеть не стану.

И, после мрачной паузы, добавила:

— Мерзавка! Гнусная пронырливая кокетка! Ну как только Джордж может быть таким идиотом?

Гнев улетучивался, уступая место слезам. Вскоре они Действительно появились в глазах миссис Пакингтон и медленно покатились по ее немолодым щекам.

— Легко сказать — больше я этого терпеть не стану. А что мне делать?

Она вдруг почувствовала себя беспомощной, одинокой и бесконечно несчастной. Она взяла со стола газету и прочитала — который уже раз — объявление на первой полосе:

ЧАСТНЫЕ ОБЪЯВЛЕНИЯ

Счастливы ли вы? Если нет — обращайтесь к мистеру Паркеру Пайну, Ричмонд-стрит, 17.

ФЛОРА. — Я так устала ждать! — Д.

ФРАНЦУЗСКАЯ СЕМЬЯ ПРЕДОСТАВИТ обеспеченным гостям жилье в пятнадцати минутах езды от Парижа. Большой особняк, современные удобства, превосходная кухня. Возможны уроки французского.

— Идиотизм, — заключила миссис Пакингтон. — Самый настоящий идиотизм. Но… в конце концов, почему бы не попробовать…

Вот почему, несколько нервничая, она и появилась в одиннадцать часов утра в офисе мистера Паркера Пайна.

Как уже было сказано, она нервничала, но все ее волнение загадочным образом улетучилось при одном только виде хозяина кабинета. Это был крупный — чтобы не сказать тучный — мужчина с лысым аристократическим черепом и маленькими глазками, поблескивающими за мощными линзами.

— Садитесь, прошу вас, — предложил он и участливо подсказал: — Вы пришли по объявлению?

— Да, — призналась миссис Пакингтон и замолкла, не решаясь продолжить.

— И вы несчастны, — продолжил за нее мистер Паркер Пайн бодрым деловым голосом. — Ничего удивительного Странно как раз то, что кто-то еще счастлив.

— Правда? — вяло отозвалась миссис Пакингтон, не чувствуя от этого ни малейшего облегчения.

— Вам это, понятно, не интересно, — заметил мистер Паркер Пайн, — зато крайне интересно мне. Тридцать пять лет своей жизни, представьте, я посвятил службе в статистическом управлении. И вот теперь, на покое, решил использовать накопленный опыт в новых целях. Все очень просто. В несчастье существует пять основных градаций — не более, поверьте. Ну, а там, где поставлен диагноз, найдется и лекарство.

Я выступаю в роли врача. Ставлю диагноз, назначаю соответствующее лечение… Существуют безнадежные случаи, когда исцеление невозможно. Тогда я откровенно говорю пациенту, что ничем не могу помочь. Однако, уверяю вас, миссис Пакингтон, если я все же берусь за дело, исцеление практически гарантировано.

В душе миссис Пакингтон затеплилась надежда. Все это, разумеется, могло оказаться сплошным надувательством, но — вдруг?

— Проанализируем ваш случай, — с улыбкой продолжил мистер Паркер Пайн, откидываясь в кресле и соединяя кончики пальцев. — Причиной ваших несчастий мне видится муж, совместная жизнь с которым протекала до сих пор, по-видимому, безоблачно. Полагаю, он даже преуспевает. Думаю, здесь не обошлось без некой юной особы, вероятно, работающей в его офисе.

Слова так и хлынули из миссис Пакингтон.

— Машинистка! — взорвалась она. — Гнусная крашеная кокетка. Губная помада, шелковые чулки, перманент — и ничего больше.

Мистер Паркер Пайн успокаивающе кивнул.

— «Ну что ж тут страшного?» — так, несомненно, говорит ваш муж?

— Так прямо и говорит, — подтвердила миссис Пакингтон.

— «Почему он должен лишать бедняжку даров невинной дружбы и тех маленьких удовольствий, которыми может скрасить ее серую жизнь? Бедное дитя, ведь у нее так мало радостей!» Примерно так, полагаю?

Миссис Пакингтон ожесточенно закивала.

— Вранье все это, одно сплошное вранье. Он возит ее на реку — я сама обожала ездить на реку, но лет пять или шесть назад он заявил, что у него почти не остается времени даже на гольф. Для этой он своим гольфом пожертвовать, конечно, может! Я обожаю театр, но Джордж всегда говорил, что слишком устает к вечеру. А теперь он водит ее на танцы — танцы! И возвращается в три ночи. Я — я…

— И, несомненно, сокрушается, что в женщинах настолько развит собственнический инстинкт, что они готовы ревновать без малейшего на то повода?

Миссис Пакингтон снова кивнула.

— Именно. А откуда вы все это знаете? — опомнилась вдруг она.

— Статистика, — буднично ответил мистер Паркер Пайн.

— Я так несчастна, — пожаловалась миссис Пакингтон. — Я всегда была Джорджу хорошей женой. Когда мы только поженились, я из сил выбивалась, чтобы помочь ему стать на ноги. Пальцы чуть не до костей сработала. На других мужчин никогда даже и не смотрела. Кормлю я его хорошо, за одеждой тоже слежу, хозяйство веду чисто и экономно. И вот теперь, когда мы добились чего хотели и могли бы наслаждаться жизнью, немного попутешествовать и делать все то, о чем я так долго мечтала, — теперь вот пожалуйста!

Она с трудом сглотнула.

Мистер Паркер Пайн серьезно кивнул.

— Поверьте: я прекрасно вас понимаю.

— И… вы можете как-то помочь? — чуть слышно выдохнула миссис Пакингтон.

— Разумеется, милая моя леди. Существует одно средство… О да, существует.

— И какое же?

Миссис Пакингтон затаила дыхание, вся — вопрос и ожидание.

— Положитесь на меня, — внушительно ответил мистер Паркер Пайн. — Обойдется вам это в двести гиней.

— Двести гиней?

— Именно. Вы вполне можете позволить себе эту сумму, миссис Пакингтон. Ведь заплатили бы вы ее за операцию? Неужели, по-вашему, счастье стоит дешевле?

— Оплата, конечно, по результатам?

— Напротив, — ответил мистер Паркер Пайн. — Вы платите вперед.

Миссис Пакингтон поднялась.

— Боюсь, я не привыкла…

— Покупать кота в мешке? — жизнерадостно продолжил за нее мистер Паркер Пайн. — Что ж, возможно, вы и правы. Риск велик, да и деньги не маленькие. Вам, видите ли, придется мне довериться. Просто заплатить и ждать, что из этого выйдет. Таковы мои условия.

— Двести гиней![105]

— Вот именно. Двести гиней. Сумма приличная. Всего вам доброго, миссис Пакингтон. Дайте знать, когда передумаете.

Он улыбнулся и невозмутимо пожал ей руку.

Когда она вышла, он нажал кнопку селектора. На звонок явилась невзрачная девушка в очках.

— Пожалуйста, картотеку, мисс Лемон. И можете передать Клоду, что, вероятно, он мне скоро понадобится.

— Новый клиент?

— Клиентка. Пока еще сомневается, но скоро решится. Думаю, сегодня же, ближе к четырем. Заведите на нее карточку.

— Вариант «А»?

— Разумеется. Удивительно, до чего всем хочется думать, будто их случай уникальный. Да, и предупредите Клода. Скажите, чтоб не перестарался. Никаких духов и стрижка покороче.

В четверть пятого миссис Пакингтон снова была в офисе мистера Паркера Пайна. Заполнив чек и получив расписку, она нетерпеливо спросила:

— И что теперь?

— А теперь, — улыбнулся ей мистер Паркер Пайн, — вы вернетесь домой и с утренней почтой получите инструкции, за пунктуальное следование которым я был бы вам весьма признателен.

Домой миссис Пакингтон вернулась в приподнятом настроении. Появившийся вскоре мистер Пакингтон был настроен решительно выдержать любую сцену, разразись таковая за ужином. К великому своему облегчению, он обнаружил жену в мирном расположении духа и необычной задумчивости.

Краем уха слушая радио, Джордж размышлял, позволит ли этот милый ребенок Нэнси, чтобы он подарил ей шубку. Она ведь такая гордая. Он не хотел бы ее обидеть. Но ведь она жалуется, что мерзнет… Это дешевое твидовое пальтишко совершенно не держит тепла. Нужно повернуть как-нибудь эдак, чтобы она не смогла отказаться… Скоро они снова пойдут ужинать. Сплошное удовольствие сводить такую девушку в шикарный ресторан. Он же видел, как те юнцы ему завидовали. Необычайно хороша. И он ей нравится. Сама сказала, что он не очень старый.

Он поднял глаза и поймал устремленный на него взгляд жены. Появившееся откуда-то чувство вины было совершенно некстати. Ну до чего ограниченная, подозрительная женщина! Завидует каждой крупице его счастья.

Он раздраженно выключил радио и отправился в кровать.

На следующее утро миссис Пакингтон получила три письма, содержание двух из которых явилось полной для нее неожиданностью. Первое было печатным бланком модного салона красоты с указанием времени ее визита. Второе информировало о договоренности с портным. Третье оказалось от мистера Паркера Пайна и содержало просьбу оказать ему честь отобедать с ним нынче в «Ритце»[106]

Мистер Пакингтон вскользь заметил, что деловая встреча может задержать его допоздна, и, получив в ответ рассеянный кивок, покинул дом, поздравляя себя с тем, что так ловко избежал бури.

В салоне красоты ужаснулись. Так себя запустить! Мадам, но почему? Этим следовало заняться еще несколько лет назад. Однако не все еще потеряно.

И ею занялись.

Распаривание, маска, массаж. Целебные глины. Питательные кремы. Пудра. Всевозможные завершающие процедуры.

Наконец ей подали зеркало.

— Кажется, я и впрямь выгляжу моложе, — решила миссис Пакингтон.

Визит к портному был не менее впечатляющ.

Миссис Пакингтон вышла оттуда, чувствуя себя элегантной, модной и современной.

В половине второго она вошла в вестибюль «Ритца». Там, в безупречных одеждах и облаке заразительного спокойствия, ее уже ожидал мистер Паркер Пайн.

— Очаровательно, — заключил он, окидывая ее опытным глазом. — Я взял на себя смелость заказать вам «Белую даму»[107].

Миссис Пакингтон, знакомая с коктейлями все больше понаслышке, возразить все же не решилась. С опаской потягивая пьянящую жидкость, она слушала своего благодетеля.

— Вашего мужа, — вещал тот, — следует расшевелить. Понимаете, расшевелить. С этой целью я намерен представить вам одного своего друга. Сейчас вы вместе пообедаете.

В ресторан, оглядываясь по сторонам, вошел молодой человек. Обнаружив мистера Паркера Пайна, он непринужденно двинулся к его столику.

— Мистер Клод Латрэ, миссис Пакингтон.

Клоду Латрэ можно было дать никак не больше тридцати. При этом он был безупречно одет, утонченно галантен и крайне привлекателен.

— Польщен знакомством, — учтиво поклонился он.

Тремя минутами позже миссис Пакингтон и ее новый наставник сидели за маленьким столиком на двоих.

Поначалу она чувствовала себя довольно скованно, но мистер Латрэ быстро развеял первую неловкость от знакомства. Он прекрасно знал Париж и много времени провел на Ривьере. Он осведомился, любит ли миссис Пакингтон танцевать. Она ответила, что обожает, но последнее время такая возможность предоставляется ей крайне редко, поскольку мистер Пакингтон слишком устает к вечеру.

— Но с его стороны просто варварство держать вас взаперти! — воскликнул мистер Латрэ с улыбкой, обнаружившей ослепительно ровные зубы. — Современная женщина не должна потакать мужской ревности.

Миссис Пакингтон чуть было не проговорилась, что речь идет, в общем-то, не совсем о мужской ревности, но вовремя удержалась. В конце концов, заблуждение нового знакомого было довольно лестным.

Клод Латрэ непринужденно заговорил о ночных клубах, и они договорились следующим вечером отправиться с ним в довольно модный «Малый Архангел».

Правда, она немного нервничала, предвкушая объяснение с мужем. Джорджу, подозревала она, это покажется слишком уж необычным — возможно, даже нелепым. Однако ее опасения оказались напрасны. Так и не решившись объявить новость за завтраком, ближе к обеду она была избавлена от этой необходимости телефонным звонком Джорджа, сообщившим, что он ужинает в городе.

Вечер удался на славу. В юности миссис Пакингтон прекрасно танцевала и, под умелым руководством Клода Латрэ, быстро научилась всем современным па. Клод рассыпался в комплиментах по поводу ее платья и новой прически (результат утреннего визита к модному парикмахеру). На прощание он самым волнующим образом поцеловал ей руку. Уже очень давно у миссис Пакингтон не было такого изумительного вечера.

За ним последовала череда не менее изумительных десяти дней. Миссис Пакингтон и Клод Латрэ обедали и танцевали, пили кофе и танцевали, ужинали и танцевали снова. Вскоре миссис Пакингтон узнала всю правду о тяжелом детстве Клода Латрэ. Услышала о печальных обстоятельствах, при которых его отец потерял свои сбережения; узнала о трагической неразделенной любви, оставившей горький осадок, навеки омрачивший его отношения с женщинами.

На одиннадцатый день они танцевали в «Горьком Пропойце». Своего супруга миссис Пакингтон увидела первой. Джордж был с юной дамой из своего офиса. Обе пары танцевали.

— Привет, Джордж, — небрежно окликнула она мужа, когда танец свел их поближе.

Стремительная смена оттенков, от нежно-розового до темно-багрового, на лице Джорджа немало ее позабавила. Помимо пунцовой расцветки лицо Джорджа украсилось выражением крайнего изумления и стыдливостью пойманного с поличным прелюбодея.

Странным образом миссис Пакингтон почувствовала себя хозяйкой положения. Бедный старый Джордж! Вернувшись за столик, она принялась наблюдать за беднягой. Ну до чего же приземистый, лысый, да и к тому же еще неуклюжий танцор! Так не танцуют уже лет двадцать! Бедный Джордж, до чего же ему хочется выглядеть молодым!

Взгляд миссис Пакингтон обратился на его партнершу.

Бедная девочка! Ужасно, должно быть, все время притворяться, что тебе это нравится. Теперь, когда голова девушки находилась у плеча Джорджа и он не мог видеть ее лица, оно выглядело довольно унылым.

Миссис Пакингтон с удовольствием подумала, насколько более завидно ее собственное положение. Взглянула на своего безупречного Клода, погрузившегося теперь в тактичное молчание. Как он ее понимает! И ни малейшего раздражения, которое рано или поздно начинают вызывать мужья.

Она снова посмотрела на него. Их глаза встретились. У Клода они были темные, с затаенным страданием и явным романтизмом, они так нежно смотрели в ее…

Он улыбнулся.

— Потанцуем?

И они танцевали снова и снова. Это было блаженство!

Немного смущал неотступный виноватый взгляд Джорджа. Но так ведь и было задумано: расшевелить его — вспомнила вдруг миссис Пакингтон. Боже, сколько уже лет он не ревновал ее! Впрочем, она совсем не хотела заставить его ревновать. Это его расстроит. В этот вечер все должны быть счастливы…

Когда она вернулась домой, мистер Пакингтон уже был там. Он выглядел смущенным и растерянным.

— Хм, — выдавил он, — это ты?

— Ага, — весело откликнулась миссис Пакингтон, сбрасывая накидку, купленную утром за сорок гиней.

Джордж откашлялся.

— Э… как мы встретились-то, а?

— Действительно забавно, — согласилась миссис Пакингтон.

— Я… э… решил, нужно как-то развлечь бедняжку. У нее неприятности дома. Ну, я и подумал… из чистого сострадания…

Миссис Пакингтон кивнула. Бедный старый Джордж! Только вспомнить, как он топтался, потел да еще делал вид, будто ему это приятно!

— А кто этот парень, с которым ты была? Я его, кажется, раньше не видел.

— А, это Клод. Клод Латрэ.

— А откуда он взялся?

— Познакомились где-то, — неопределенно ответила миссис Пакингтон.

— Довольно странно, что ты выбралась танцевать — в твоем-то возрасте, я хочу сказать. Зачем же выставлять себя на посмешище, дорогая?

Миссис Пакингтон улыбнулась. Она была настроена слишком благодушно, чтобы спорить.

— Всегда приятно переменить обстановку, — дружелюбно ответила она.

— Но все же будь осторожней, дорогая, — упорствовал Джордж. — Сейчас столько развелось бездельников, только и желающих пожить за чужой счет. Женщины в возрасте часто становятся для них легкой добычей. ‘Я ведь только Хочу тебя предупредить, дорогая. Не хотелось бы, чтобы, не ровен час, сделала какую-нибудь глупость.

— Мне он нравится, — возразила миссис Пакингтон.

— Хм. Я заметил.

— Надеюсь, тебе тоже, — мягко добавила она. — Так здорово быть счастливым, правда? Помнится, ты сам сказал мне это за завтраком. Дней десять назад.

Муж подозрительно взглянул на нее, но сарказма на ее лице не обнаружил. Она зевнула.

— Пойду спать. И, кстати, Джорджи, последнее время я стала жутко расточительной. Должны прийти кое-какие счета, так ты уж не падай в обморок.

— Счета? — переспросил мистер Пакингтон.

— Ну да. Платья там, массажистка, парикмахер… Страшно дорогое удовольствие, конечно, но я же знаю, что ты только «за».

Она поднялась наверх, оставив мистера Пакингтона внизу стоять с открытым ртом.

С одной стороны, жена на удивление снисходительно отнеслась к его «желанию развлечь бедняжку». Ведь как это здорово — быть счастливым. Словно ее это вовсе и не трогает. С другой — досадно, что ей вздумалось транжирить деньги именно теперь. И это Мэри, которая всегда была образцом бережливости. Ох, женщины! Джордж Пакингтон покачал головой. Хотя братья малышки еще хуже. И откуда они только взялись со своими неприятностями? Она ходила сама не своя. Да нет, он, конечно, рад был помочь, только вот — тьфу ты! — именно сейчас дела идут из рук вон плохо!

Вздохнув, мистер Пакингтон в свою очередь побрел в спальню.

Случается, брошенная мельком фраза достигает своей цели не сразу. Только на следующее утро миссис Пакингтон по-настоящему осмыслила слова мужа.

Альфонсам[108] женщины в годах легкая добыча…

Миссис Пакингтон была храброй женщиной. Она решилась взглянуть правде в глаза. Жиголо![109] Из газет она знала о жиголо все. Оттуда же — об их жертвах — наивных стареющих женщинах.

Неужели Клод — жиголо? Миссис Пакингтон решила, что, вероятно, да. Хотя, с другой стороны, жиголо живут за счет женщин, а он как раз всегда платил за нее. Да, но на самом-то деле платил не он, а мистер Паркер Пайн или уж, если на то пошло, она сама из тех двухсот гиней.

Значит, она — стареющая дурочка? Неужели Клод втайне смеется над ней? При этой мысли лицо ее вспыхнуло.

Ладно. Она — стареющая дурочка, Клод — жиголо. Ну и что? Хотя, наверное, в таком случае давно уже следовало подарить ему что-то. Золотой портсигар, например. Что-нибудь такое.

Повинуясь внезапному импульсу, она выскочила из дома и направилась в «Асприз»[110]. Вскоре портсигар был выбран и оплачен.

Днем они обедали с Клодом в «Клариджес»[111]. За кофе миссис Пакингтон достала портсигар из сумочки.

— Маленький подарок, — неловко пробормотала она.

— Мне? — нахмурился Клод.

— Да. Надеюсь, он тебе нравится?

Рука Клода тяжело опустилась на золотую коробочку и отшвырнула ее через весь стол.

— Это еще зачем? Я не возьму. Убери. Убери, я сказал.

Он был взбешен. Его глаза так и сверкали.

— Извини, — пробормотала миссис Пакингтон, пряча портсигар в сумочку.

Между ними возникла напряженность, так и не исчезнувшая до конца дня.

На следующее утро Клод позвонил ей.

— Мы должны увидеться, — заявил он. — Я могу зайти К тебе днем?

Она предложила зайти в три.

К трем Клод явился. Очень бледный, донельзя сдержанный. Напряженность стала еще ощутимей.

Неожиданно он взорвался.

— За кого ты меня принимаешь? Мне необходимо это знать. Мы ведь были друзьями, не так ли? Да, друзьями. И, тем не менее, ты думаешь, что я — жиголо! Живу за счет женщин. Ты ведь так думаешь, да?

— О нет, нет же.

Взмахом руки он отмел ее возражения. Его лицо совсем побелело.

— Нет, именно так ты и думаешь! Ну что ж, я пришел сказать, что это правда. Все правда. Мне платят, чтобы я обедал с тобой, развлекал тебя, притворялся влюбленным и заставлял забыть мужа. Это моя работа. Достойное ремесло, не правда ли?

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросила миссис Пакингтон.

— Потому что с этим покончено. Не могу больше. Только не с тобой. Ты — другая Я преклоняюсь перед тобой, я, наконец, тебе верю.

Он подошел к ней вплотную.

— Ты, наверное, думаешь, что и теперь это только слова, часть игры. Я докажу, что это не так. Я уезжаю — навсегда. Ради тебя. Я покончу с этим ненавистным существованием и стану мужчиной, достойным тебя.

Неожиданно он притянул ее к себе. Их губы встретились. Так же внезапно он отпустил ее и отступил назад.

— Прощай. С тех пор как я родился, я всегда был подлецом. Клянусь тебе, я изменюсь. Помнишь, ты сказала однажды, что любишь читать колонку объявлений о розыске пропавших. Отныне, раз в год, в этот самый день, ты будешь находить там и мое объявление. Ты будешь знать, что я жив и помню тебя. Тогда ты поймешь, сколько ты для меня значила. И еще одно. Я ничего не взял у тебя. Теперь я хочу кое-что тебе дать.

Он снял с пальца простенькое золотое кольцо.

— Оно принадлежало моей матери. Я хочу, чтобы его носила ты. Прощай.

И он решительно зашагал прочь, оставив миссис Пакингтон растерянно стоять на крыльце, сжимая в руке золотое кольцо.

Этим вечером Джордж Пакингтон вернулся домой рано. Жена сидела перед камином и задумчиво смотрела в огонь. Отвечала она мягко, но как-то отстраненно.

— Послушай, Мэри, — неожиданно выпалил мистер Пакингтон. — Насчет этой девушки…

— Да, милый?

— Я… я совсем не хотел тебя огорчать. Ты же понимаешь. У нас с ней ровным счетом ничего такого.

— Я знаю. Глупо было с моей стороны ревновать. Конечно, ходи с ней куда хочешь, раз это доставляет тебе удовольствие.

О таких словах мистер Пакингтон мог только мечтать. Но, как ни странно, услышав их, он не испытал ни малейшего удовлетворения. Совсем даже напротив! Что за радость встречаться с девушкой, если твоя жена чуть не сама об этом просит? Это, черт возьми, не по правилам! Бесшабашный гуляка, крутой мужик, играющий с огнем, в мгновение ока бесславно сгинул, оставив вместо себя опустошенного — и не только морально — Джорджа Пакингтона. Девица оказалась настоящей чертовкой.

— Мы могли бы выбраться куда-нибудь вместе, если Хочешь. А, Мэри? — робко предложил он.

— Не думай обо мне, дорогой. Я совершенно счастлива.

— Но я действительно хочу куда-нибудь с тобой съездить. Мы могли бы отправиться на Ривьеру…

Миссис Пакингтон отстраненно ему улыбнулась. Бедный старый Джордж. Какой он все-таки хороший. Такой старый, милый, несчастный. И в его жизни совершенно не было того тайного блеска, который возник в ее. Она улыбнулась бедняге еще нежнее.

— Было бы здорово, дорогой, — сказала она.

Мистер Паркер Пайн совещался с мисс Лемон.

— Накладные расходы? — осведомился он.

— Сто два фунта четырнадцать шиллингов и шесть пенсов, — сообщила мисс Лемон.

В этот момент дверь распахнулась, и появился мрачный как туча Клод Латрэ.

— Доброе утро, Клод, — приветствовал его мистер Паркер Пайн. — Все прошло хорошо?

— Надо думать.

— Кольцо. Что вы, кстати, там выгравировали?

— Матильда, — мрачно сообщил Клод. — Тысяча восемьсот девяносто девять.

— Превосходно. А текст объявления?

— «Стараюсь. Помню. Клод».

— Запишите пожалуйста, мисс Лемон. В колонку объявлений о пропавших. Третье ноября сроком — дайте подумать… Расходы сто два четырнадцать и шесть. Да, сроком на десять лет. Это оставляет нам чистый доход в девяносто два фунта два шиллинга и четыре пенса. Приемлемо. Вполне приемлемо.

— Послушайте, — взорвался Клод, дождавшись, когда мисс Лемон выйдет. — Мне это не нравится. Это., подло.

— Милый мой!

— Подло, я говорю Она хорошая… очень хорошая женщина. Меня тошнит от всей этой лжи и слезливого вздора, которым я ее кормил, черт меня побери!

Мистер Паркер Пайн поправил очки и взглянул на Клода с некоторым интересом. Научным интересом, если быть точным.

— Бог ты мой, — сухо сказал он. — Что-то не припомню подобных проблесков совестливости на протяжении вашей — кхм! — скажем, славной карьеры. Вспомнить хотя бы ваши беспримерные по своей наглости подвиги на Ривьере или ужасно бессердечное обращение с миссис Хэтти Уэст, женой калифорнийского огуречного короля, когда вы так явно обнаружили свои корыстные интересы.

— Я становлюсь другим, — пробормотал Клод. — Это… нехорошо, вся эта игра…

Теперь мистер Паркер Пайн говорил с Клодом как мастер, наставляющий любимого ученика:

— Милый мой Клод, считайте, что вы совершили акт милосердия. Вы дали несчастной женщине то, в чем она нуждалась: роман. Женщине не нужна страсть — рано или поздно она разлетится вдребезги и оставит лишь боль. Роман же она всегда сможет сохранить в своем сердце и греться им долгие годы. Я знаю людей, мой мальчик. Говорю вам: подобного эпизода ей хватит на долгие годы.

Он кашлянул.

— Так что мы полностью выполнили свои обязательства перед миссис Пакингтон.

— Все равно, — пробормотал Клод, — мне это не нравится.

И ушел.

Мистер Паркер Пайн достал из стола чистую папку и написал на обложке:

«Спонтанные проблески совести у закоренелого жиголо.

Примечание: взять под наблюдение».

Случай скучающего солдата

У дверей офиса Паркера Пайна майор Уилбрэхем замялся, достал из кармана утреннюю газету и прочел — в который уже раз — приведшее его сюда объявление. Там черным по белому было написано:

ЧАСТНЫЕ ОБЪЯВЛЕНИЯ

Счастливы ли вы? Если нет — обращайтесь к мистеру Паркеру Пайну, Ричмонд-стрит, 17

ФЛОРА. — Я так устала ждать! — Д.

ФРАНЦУЗСКАЯ СЕМЬЯ ПРЕДОСТАВИТ обеспеченным гостям жилье в пятнадцати минутах езды от Парижа, Большой особняк, современные удобства, превосходная кухня. Возможны уроки французского.

Вдохнув поглубже, майор решительно толкнул дверь в приемную. Невзрачная девушка, печатавшая там на машинке, подняла голову и вопросительно на него взглянула.

— К мистеру Паркеру Пайну, — выдавил майор Уилбрэхем, краснея.

— Сюда, пожалуйста.

Она встала и проводила его в кабинет к благожелательному мистеру Паркеру Пайну.

— Доброе утро, — приветствовал он гостя. — Не желаете ли присесть? А теперь, — продолжил он, — расскажите, что я могу для вас сделать.

— Меня зовут Уилбрэхем, — начал майор.

— Полковник? Майор? — поинтересовался мистер Паркер Пайн.

— Последнее.

— Ага! Недавно из-за границы? Индия? Восточная Африка?

— Африка. Восточная.

— Прекрасная страна, я так полагаю Итак, вы дома — и вам здесь неуютно. Проблема в этом?

— Вы абсолютно правы. Но откуда.

Мистер Паркер Пайн величественно отмахнулся.

— Могу вас заверить, майор Уилбрэхем, что девяносто шесть процентов отставных строителей империи — как я их называю — испытывают разочарование. Они несчастливы здесь. Оставив бурную жизнь, полную опасностей и приключений, что они обрели? Вечную стесненность в средствах, унылый климат и общее ощущение рыбы, вынутой из воды.

— Все это верно, — подтвердил майор. — Что меня больше всего бесит, так это скука. Да еще эти бесконечные сельские пересуды. Но что я могу? У меня есть кое-какие средства помимо пенсии, отличный домик возле Кобхэма — но вот, скажем, охотиться мне все равно не по карману. Я не женат. Соседи очень милые люди, но ограниченные, как все островитяне.

— Иначе говоря, проблема в том, что жизнь в Англии кажется вам чересчур пресной.

— Чертовски пресной, — согласился майор.

— А вам хотелось бы риска, возможно, даже — настоящей опасности?

Майор уныло пожал плечами.

— Это же пансион благородных девиц, а не страна Какие тут опасности?

— Прошу прощения, — решительно возразил мистер Паркер Пайн, — но здесь вы ошибаетесь. Лондон полон опасностей и самых невероятных приключений. Вы просто не там ищете. Вы видите только внешнюю сторону жизни, размеренную и безмятежную, но есть и другая. Если хотите, я покажу ее вам.

Майор Уилбрэхем взвесил предложение. Мистеру Паркеру Пайну отчего-то хотелось верить. Этот крупный мужчина производил впечатление исключительной компетентности.

— Должен, однако, предупредить, — добавил мистер Паркер Пайн, — что это может оказаться опасным.

Глаза майора просветлели.

— Хорошо, — кивнул он и коротко спросил: — Сколько?

— Это обойдется вам, — сообщил мистер Паркер Пайн, — в пятьдесят фунтов, выплаченных авансом. Если через месяц жизнь будет казаться вам столь же пресной, я верну вам деньги.

— Справедливо, — отозвался майор по некотором размышлении. — Весьма справедливо. Я выпишу вам чек сейчас же.

Сделка состоялась, и мистер Паркер Пайн нажал кнопку селектора.

— Теперь у нас час дня, — сказал он, взглянув на часы. — Я попрошу вас отобедать с одной юной леди.

Открылась дверь.

— Мадлен, дорогая, позвольте представить вам майора Уилбрэхема. Он приглашает вас в ресторан.

Майор заморгал, что, впрочем, было совершенно неудивительно У вплывшего в комнату создания были потрясающие глаза, длинные черные ресницы и изумительно нежная кожа. Элегантное открытое платье выгодно подчеркивало женственность и грациозность походки С ног до головы девушка была само совершенство.

— Э… очень приятно, — выдавил майор Уилбрэхем.

— Мисс де Сара, — сообщил мистер Паркер Пайн.

— Так мило с вашей стороны, — приглушенно выдохнула Мадлен де Сара, — пригласить меня.

— Пока все, — повернулся мистер Паркер Пайн к майору. — Ваш адрес у меня есть, Дальнейшие инструкции получите завтра утром.

После этого он выпроводил пару из офиса.

Мадлен вернулась в три.

Мистер Паркер Пайн поднял голову от бумаг.

— Ну? — спросил он.

Мадлен покачала головой.

— Он меня боится. Думает, я хочу его соблазнить.

— Этого следовало ожидать, — заметил мистер Паркер Пайн. — Вы выполнили мои инструкции?

— Да. Обсудили всех за соседними столиками Ему нравятся блондинки. Голубоглазые, немного анемичные[112], не слишком высокие.

— Я так и думал, — заметил мистер Паркер Пайн. — Дайте-ка мне список «Б». Посмотрим, что у нас есть.

Его палец прошелся по списку и остановился против одной из фамилий.

— Клегг Фреда. Да, думаю, Фреда Клегг подойдет идеально. Теперь дело за миссис Оливер.

Утром майор Уилбрэхем получил следующее послание:

В одиннадцать часов утра следующего понедельника вам надлежит отправиться в Хэмпстед[113]. Отыщите особняк «Орлиное гнездо», что на Монастырской аллее, и спросите мистера Джонса. Представьтесь работником торговой компании «Гуайава».

Соответственно, в следующий понедельник майор Уилбрэхем согласно полученному посланию отправился на Монастырскую аллею. Причем именно отправился, а не прибыл, поскольку по дороге туда с ним кое-что приключилось.

Понедельник выпал на официальный выходной, и, казалось, весь город сговорился отправиться в Хэмпстед. Майор продирался сквозь толпы, давился в подземке и без устали расспрашивал, как пройти на Монастырскую аллею. Никто не знал.

В конце концов выяснилось, что это заброшенная дорога, вся в выбоинах, ведущая к тому же в тупик. Поодаль от нее с обеих сторон расположились большие дома, процветание и благополучие которых явно осталось далеко в прошлом.

Уилбрэхем уже шагал по аллее, вглядываясь в полустертые номера домов, когда неожиданный звук пригвоздил его к месту. Звук был странный и булькающий, подозрительно напомнив майору хрип удушаемого человека.

Звук повторился, сложившись на этот раз в довольно внятное: «Помогите!» Доносился он из-за стены, возле которой майор остановился.

Ни секунды не колеблясь, Уилбрэхем толкнул шаткую калитку и мягкими кошачьими прыжками помчался по заросшей бурьяном дорожке. Два огромных негра тащили в кусты хрупкую, беззащитную девушку. Несчастная жертва отчаянно сопротивлялась, кусаясь и выворачиваясь. Заглушая мольбы о помощи, один из негров зажал ей рот своей огромной ручищей.

Слишком занятые борьбой, ни негры, ни девушка не заметили приближения майора. Обнаружили они его присутствие, только когда сокрушительный удар в челюсть опрокинул на траву одного из них — того, который зажимал дедушке рот. Второй от неожиданности выпустил свою жертву и угрожающе развернулся к майору. Тот был наготове. Его кулак молнией метнулся вперед, и второй насильник, зашатавшись, опрокинулся навзничь. Майор стремительно обернулся к первому.

Но тот, видно, решил, что с него достаточно. Поспешно вскочив, он опрометью бросился к калитке. Его Приятель последовал его примеру. Уилбрэхем рванулся было за ними, но передумал.

Девушка, держась за дерево, медленно поднималась на моги.

— Спасибо, — выговорила она, все еще задыхаясь. — Это было ужасно.

Майору Уилбрэхему представилась наконец возможность рассмотреть, кого же он столь неожиданно спас. Девушке было никак не больше двадцати двух. Худенькая, светловолосая, с чудесными голубыми глазами.

— Если бы не вы! — всхлипнула она.

— Ну полно, полно, — успокаивающе проговорил майор. — Все позади. Думаю, впрочем, нам лучше отсюда уйти. Эти парни могут вернуться.

На губах девушки появилась слабая улыбка.

— Сомневаюсь. После того как вы их так отделали. Это было здорово!

Под ее теплым восторженным взглядом майор Уилбрэхем немедленно принялся краснеть.

— Ничего особенного, — пробормотал он. — Обычное дело. Защитить даму… Попробуйте опереться на мою руку. Вы можете идти? Такой шок…

— Со мной уже все в порядке, — ответила девушка, опираясь, однако, на предложенную руку.

Ее неуверенная походка тут же сказала майору, что это не совсем так.

Девушка оглянулась на дом.

— Не понимаю, — проговорила она. — В нем же явно никто не живет.

— И давно уже, — согласился майор, мельком глянув на заколоченные ставни и покосившуюся дверь.

— Но здесь написано, — указала девушка на полустертую табличку, — «Дом кармелитов», я именно туда шла.

— Забудьте пока об этом, — посоветовал Уилбрэхем. — Сейчас мы попробуем поймать такси, поедем куда-нибудь и выпьем по чашечке кофе.

Дойдя до конца аллеи, они вышли на более оживленную улицу. Удача им улыбнулась: какое-то такси только что высадило на углу своего пассажира. Поспешно окликнув машину, майор назвал водителю адрес, и они тронулись.

— Не надо ничего говорить, — предупредил он свою спутницу. — Просто расслабьтесь. Вы пережили шок.

Девушка благодарно ему улыбнулась.

— Кстати… э… меня зовут Уилбрэхем.

— А меня Клегг. Фреда Клегг.

Десятью минутами позже Фреда, Клегг, сидя за маленьким столиком, прихлебывала горячий кофе, не сводя восхищенного взгляда с расположившегося напротив спасителя.

— Боже мой! Это было как сон, — медленно проговорила она, — кошмарный сон.

Она поежилась.

— Только подумать: совсем еще недавно я мечтала, чтобы со мной что-то приключилось! Хоть что-нибудь! Нет, мне этого на всю жизнь хватит!

— Но расскажите, что же все-таки произошло.

— Ну, чтобы было понятно, боюсь, сначала придется кое-что рассказать о себе.

— Об этом можно только мечтать, — заметил майор Уилбрэхем с учтивым поклоном.

— Ну, вот. Я сирота. Отец — он был морским капитаном — умер, когда мне исполнилось восемь. Три года назад не стало и мамы. Я работаю в городе. Служу в газовой компании «Вакуум». На прошлой неделе, вернувшись вечером домой, я обнаружила дожидавшегося меня джентльмена. Он представился адвокатом. Мистером Рейдом из Мельбурна[114].

Он был очень вежлив и задал много вопросов о моей семье. Сказал, что когда-то давно знал моего отца. Как он выразился, «выполнял некоторые его деловые поручения». Потом он объяснил мне цель своего визита. «Мисс Клегг, — сказал он, — у меня есть основания полагать, что вы являетесь законной наследницей огромной суммы, полученной от финансовой сделки, заключенной вашим отцом за несколько лет до своей кончины». Естественно, я была сильно удивлена.

«Вряд ли вы могли слышать об этом раньше, — продолжил он. — Думаю, Джон Клегг никогда не относился к этому предприятию серьезно. И вот, неожиданно, оно принесло плоды, которые по праву принадлежат вам. Боюсь только, право это вступит в юридическую силу при наличии у рас определенных бумаг. Они находились среди прочих документов вашего отца и вполне могли быть уничтожены как не представляющие ценности. У вас сохранилось от него хоть что-нибудь?»

Я сказала, что все бумаги отца мама держала в его старом морском сундучке. Я как-то просматривала их, но не нашла ничего интересного.

«Ну, даже если они и там, вряд ли вы могли их определить», — снисходительно улыбнулся он.

Ну вот, я пошла в дом, вынула из сундучка бумаги и принесла их ему. Он все просмотрел, но сказал, что тоже не берется судить так сразу, есть среди них нужные или нет. Мы решили, что он заберет все с собой и, если что-нибудь прояснится, тут же со мной свяжется.

В воскресенье с вечерней почтой я получила от него письмо, в котором он приглашал меня обсудить кое-какие вопросы. В письме был указан адрес: Хэмпстед, Монастырская аллея, «Дом кармелитов». Мы должны были встретиться там сегодня утром без четверти одиннадцать.

Я не сразу отыскала дом и чувствовала, что опаздываю. Я вошла в калитку, и тут… из кустов выскочили эти чудовища и набросились на меня. Один из них тут же зажал мне рот. Я и крикнуть не успела. Потом мне все-таки удалось на секунду высвободиться и позвать на помощь. К счастью, поблизости оказались вы. И если бы не это…

Она умолкла, но ее взгляд был красноречивей всяких слов.

— Счастлив, что оказался рядом. Клянусь Богом, они еще легко отделались. Полагаю, прежде вы их не видели?

Девушка покачала головой.

— Как вы думаете, что бы все это значило?

— Трудно сказать, — пожал плечами майор. — Одно кажется несомненным. Кому-то очень понадобились бумаги вашего отца. Чтобы взглянуть на них, этот Рейд сочинил для вас целую историю. Очевидно, нужных ему документов среди них не оказалось.

— Ох! — выдохнула Фреда. — Вот оно что! А я-то еще сомневалась. Понимаете, в субботу, когда я пришла с работы, мне показалось, что кто-то рылся в моих вещах.

Сказать по правде, я тогда заподозрила хозяйку. Такая любопытная особа — никакого удержу. Но теперь-то понятно…

— Уж поверьте моему опыту. Кто-то проник в вашу комнату, обыскал ее и, не найдя нужного документа, решил, что вам известна его подлинная ценность и что, возможно, вы носите его при себе. В результате — сегодняшнее нападение. Если бы документ был при вас, его бы просто забрали, но, поскольку при вас его не было, вас заперли бы и постарались тем или иным образом выпытать, где он находится.

— Да что же это за документ такой? — вскричала Фреда.

— Не знаю. Но явно что-то ценное, если ради него пошли на такое.

— Я думаю, вряд ли.

— Почему же? Ведь ваш отец был моряком. Он бывал в разных странах и мог приобрести там что-то, истинную цену чему не знал и сам.

— Вы думаете, это возможно? — возбужденно воскликнула девушка, и ее бледное лицо оживилось нежным румянцем.

— Конечно. Вопрос в том, что нам теперь делать. Полагаю, вы не хотите обращаться в полицию?

— Ох, пожалуйста, только не это.

— Рад, что вы так думаете. Я тоже не вижу, какая от них может быть польза — сплошные формальности и хамство. В таком случае, позвольте предложить вам сейчас где-нибудь пообедать, а потом я доставлю вас домой, чтобы с вами ничего такого не случилось. Ну, а затем мы можем поискать эти бумаги. Ведь где-то же они должны быть!

— Отец мог давно их уничтожить.

— Мог, конечно, но противная сторона, похоже, совершенно уверена в обратном, что позволяет надеяться на лучшее.

— А как вы думаете, что это? Зарытые сокровища?

— Бог мой, а почему бы и нет! — возбужденно вскричал майор, разом возвращаясь в детство. — Но сначала, мисс Клегг, — опомнился он, — сначала мы должны пообедать!

Обед прошел в исключительно приятной обстановке. Уилбрэхем поведал Фреде о своей бурной жизни в Восточной Африке. Описание одной уже охоты на слонов ужаснуло и потрясло девушку до глубины души. В конце майор настоял на том, чтобы отвезти ее домой на такси.

Фреда жила неподалеку от Ноттингхиллских ворот[115]. После короткого разговора с домохозяйкой Фреда провела майора в свою квартирку на третьем этаже, состоящую из крошечной спальни и совсем небольшой гостиной.

— Все как мы думали, — сообщила она. — В субботу утром приходил электрик сменить проводку. Сказал, что неполадки у меня в комнате. Ну, хозяйка его и пустила.

Уилбрэхем нахмурился.

— Покажите мне этот сундучок, — попросил он.

Фреда принесла ему обитый медными образами ящик.

— Только, видите, он пуст, — заметила она, поднимая крышку.

Майор задумчиво кивнул.

— И больше нигде никаких бумаг не осталось? — спросил он.

— Уверена, нет. Мама хранила все здесь.

У майора, осматривавшего тем временем сундучок, вырвалось восклицание:

— Здесь… в дне трещина.

Он сунул в сундучок руку, и лицо его застыло в напряженном ожидании.

Наконец его усилия были вознаграждены.

— Есть! — воскликнул он. — Там что-то есть… на дне.

И он вытащил свою находку — грязный, в несколько раз сложенный листок бумаги. Майор расправил его на столе и Фреда, с интересом следившая за процедурой через его плечо, разочарованно протянула:

— Какие-то каракули.

— Да нет, это… это суахили![116] — объявил майор. — Суахили, черт меня побери! Один из диалектов восточно-африканских племен.

— С ума сойти! — воскликнула Фреда. — И вы его знаете?

— Еще бы! — ответил майор. — Вот так штука!

Он подошел к окну.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросила Фреда.

Майор еще раз перечитал бумажку и повернулся к девушке со странным смешком.

— Как что? Зарытое сокровище, конечно.

— Нет, правда? Кроме шуток? Испанские дублоны[117], затонувший галеон[118] и все такое?

— Ну, может, конечно, не так романтично, но, в общем, да. Здесь указано местонахождение тайника со слоновой костью.

— Слоновой? — изумилась девушка.

— Ну да. Бивни слонов. По закону слонов разрешено отстреливать лишь в ограниченном количестве. Этот парень, похоже, действовал с размахом. Видимо, его преследовали, и ему пришлось зарыть добычу. По его словам, их столько… и здесь есть четкие указания, как все это найти. Послушайте: придется нам туда поехать — нам с вами, я имею в виду.

— Вы хотите сказать, оно того стоит?

— Это целое состояние.

— Но откуда у отца эта бумага?

Уилбрэхем пожал плечами.

— Наверное, парень умирал или еще что. Написал записку на суахили — из осторожности — и отдал вашему отцу. Может, в благодарность за что-то, может, просто на хранение. Отец ваш, не зная языка, не придал бумажке никакого значения. Это только предположение, но скорее всего оно очень недалеко от истины.

— Просто дух захватывает! — воскликнула Фреда.

— Только что же нам теперь делать с этой бумажкой? Не хотелось бы оставлять ее здесь. За ней в любой момент могут явиться снова. Осмелюсь предложить вам оставить ее у себя…

— Конечно. Но… — запнулась девушка, — не опасно ли это для вас?

— Я твердый орешек, — мрачно отозвался майор. — Можете за меня не волноваться.

Он сложил документ и положил его в свой бумажник.

— Что, если я загляну к вам завтра вечером? — предложил он. — К тому времени я сверюсь со своими картами и разработаю маршрут. Когда вы возвращаетесь с работы?

— Около половины седьмого.

— Отлично. Устроим небольшое совещание, а потом, если вы не против, отправимся куда-нибудь поужинать.

Нужно это отметить. Значит, до завтра. В половине седьмого.

На следующий вечер майор Уилбрэхем явился в точно условленное время. Позвонив, он спросил мисс Фреду Клегг.

— Мисс Клегг? — переспросила открывшая ему горничная. — Ее нет.

— О! — отозвался майор, не решаясь просить разрешения дождаться ее в комнате. — Тогда я зайду попозже, — небрежно обронил он вместо этого и, выйдя на улицу, принялся расхаживать вдоль дома, каждую минуту ожидая увидеть спешащую домой Фреду.

Время шло. Без четверти семь. Семь. Четверть восьмого. Фреда не появлялась, и у майора появилось нехорошее предчувствие. Он вернулся и позвонил снова.

— Послушайте, — обратился он к горничной, — я должен был встретиться с мисс Клегг в половине седьмого. Вы совершенно уверены, что ее нет — или что она не оставила мне какого-нибудь сообщения?

— А вы майор Уилбрэхем? — спросила горничная.

— Да.

— Так для вас же есть записка! Передали с посыльным.

Майор поспешно развернул ее и прочел следующее:

«Дорогой майор Уилбрэхем!

Случалось нечто странное. Нет времени на подробности — не могли бы мы встретиться в „Особняке кармелитов“? Отправляйтесь туда немедленно.

Искренне ваша Фреда Клегг».

Майор нахмурился, что-то лихорадочно обдумывая Пошарив в кармане, он обнаружил там еще не отправленное письмо к портному. Морщины на его лбу тотчас разгладились.

— Простите, — обратился он к горничной, — у вас не найдется почтовой марки?

— Думаю, миссис Паркинс уступит вам одну.

Через минуту она вернулась с маркой, и Уилбрэхем, заплатив за нее шиллинг, поспешно зашагал в сторону подземки. По дороге он опустил конверт в почтовый ящик.

Записка сильно его встревожила. Что могло заставить девушку в одиночку отправиться туда, где только вчера на нее было совершено нападение? Он покачал головой Вот уж чего он от нее не ожидал! Может, опять объявился этот Рейд и каким-то образом снова втерся к ней в доверие? Зачем ей вообще было туда ехать? Хоть бы какой-то намек дала…

Записка смущала еще и другим. Какой-то самоуверенный тон. Совсем не похоже на Фреду.

Было уже без десяти восемь, когда он добрался наконец до Монастырской аллеи. Майор пристально всматривался в сгущавшиеся сумерки, но аллея казалась абсолютно безлюдной. Он тихонько толкнул покосившуюся калитку, и она беззвучно открылась. Дорожка была пуста. Заброшенный дом глядел на майора холодными черными окнами. Уилбрэхем медленно двинулся вперед, настороженно вглядываясь в темнеющий по сторонам кустарник. Он не позволит застигнуть себя врасплох.

Внезапно он замер. Сквозь щель в одном из ставней вырвался и тут же исчез узкий луч света Дом не был пуст! Кто-то затаился там, внутри.

Майор бесшумно скользнул в кусты и, укрываясь в них, принялся медленно обходить дом. Наконец он нашел то, что искал, — незапертое окно на первом этаже. За ним оказалось какое-то подсобное помещение. Уилбрэхем толкнул створку, обвел фонариком (спешно купленным по дороге) заваленную хламом комнату и залез внутрь.

Пройдя через комнату, он очень медленно и осторожно открыл дверь. Ни звука. Майор решился еще раз включить фонарик и в его свете разглядел, что попал на кухню. Выйдя оттуда, он обнаружил с полдюжины ступенек, ведущих к еще одной двери. На этот раз, видимо, двери в жилую часть дома.

Приоткрыв ее, майор застыл, прислушиваясь Ничего. Он скользнул внутрь. Теперь он был в коридоре. Налево и направо вели две двери. Он выбрал ту, что справа, подождал немного и осторожно надавил на ручку. Она легко подалась, и майор, отворив дверь, шагнул внутрь.

Комната оказалась пустой. В ней не было даже мебели.

Внезапно за его спиной раздался какой-то звук, майор рванулся в сторону — но поздно Что-то опустилось ему на голову, и он провалился в беспамятство.

Жизнь возвращалась к нему медленно и мучительно. Голова раскалывалась от боли. Майор попытался встать и обнаружил, что это невозможно. Он был надежно связан. Он не представлял, сколько времени пролежал без сознания.

Неожиданно что-то щелкнуло в мозгу, и он вспомнил. Ну да, его ударили по голове!

В неверном свете газовой горелки, расположенной высоко на стене, он разглядел, что лежит в каком-то погребе. Он скосил глаза, и его сердце замерло. Рядом, всего в нескольких футах, лежала Фреда, и тоже, как и он, связанная. Глаза у нее были закрыты, но под пристальным взглядом майора ее веки затрепетали, распахнулись, и растерянный взгляд голубых глаз упал на Уилбрэхема. В них тотчас появились радостные огоньки.

— И вы тоже? Но что случилось?

— Случилось то, что я страшно подвел вас, — вздохнул майор. — Бросился сломя голову и попал в ловушку. Скажите, вы посылали мне записку с просьбой здесь встретиться?

Глаза девушки удивленно распахнулись.

— Я? Это же вы меня просили сюда прийти.

— А, так вы тоже получили записку?

— Ну да. Я была на работе, когда мне ее передали. Там было сказано, что планы поменялись и мы встречаемся здесь.

— То же самое, — простонал майор и объяснил Фреде ситуацию.

— Понятно, — проговорила та. — Значит, они хотели..

— Заполучить бумагу. Должно быть, вчера за нами следили. И вышли на меня.

— И они… заполучили ее? — с ужасом спросила Фреда.

— К несчастью, это трудно определить, — отозвался майор, разглядывая свои связанные руки.

Раздавшийся в этот момент голос, точно соткавшийся из пустоты и мрака, заставил их вздрогнуть.

— Да, благодарю вас, — сказал этот бесплотный голос, наполняя пленников мистическим ужасом. — Заполучил. Можете не сомневаться.

— Это Рейд, — сдавленно пробормотала Фреда.

— Одно из моих имен, дорогая, — согласился голос, — и только. У меня их, знаете, много. А сейчас должен с великим сожалением сообщить, что вы помешали моим планам, чего я никому не прощаю. Самое скверное то, что вы знаете об этом доме. Пока вы еще не поделились этим открытием с полицией, но вы еще можете это сделать.

Сильно опасаюсь, что никак не могу положиться на вас в этом вопросе. Вы, конечно, могли бы пообещать, но кто сейчас держит слово? А этот дом, представьте, очень для меня ценен. Это дом, откуда не возвращаются. Я посылаю людей отсюда — в никуда. Вынужден сообщить, что это вам сейчас и предстоит. Печально, конечно, но совершенно необходимо.

Голос немного помолчал и продолжил:

— Никакой крови. Ненавижу кровь. Мой метод куда лучше. И, сколько могу судить, не так уж мучителен. Ну, а теперь мне пора. Доброго вам обоим вечера.

— Эй, послушайте! — воскликнул Уилбрэхем. — Делайте что хотите со мной, но при чем же тут девушка? Она ровным счетом ничего не сделала — решительно ничего. Она никому ничего не расскажет, если вы ее отпустите.

Ответа не последовало.

Вдруг Фреда в ужасе вскрикнула:

— Вода!

Уилбрэхем с трудом развернулся и проследил за ее взглядом. У самого потолка в стене открылось отверстие, из которого теперь била мощная струя воды.

— Они хотят утопить нас, — в ужасе простонала Фреда.

На лбу майора выступил холодный пот. Но он постарался взять себя в руки.

— Нельзя сдаваться, — твердо сказал он. — Мы позовем на помощь. Кто-нибудь услышит. Ну, давайте вместе.

Они кричали и кричали снова, а потом еще — до тех лор пока окончательно не охрипли.

— Боюсь, бесполезно, — мрачно сказал Уилбрэхем. — Слишком уж глубоко, да и стены, я подозреваю, со звукоизоляцией. Можно было догадаться, что в противном случае нам просто-напросто заткнули бы рты.

— Ох! — простонала Фреда. — Что я наделала? Зачем я втянула вас во все это?

— Не думайте обо мне, дорогая. Меня больше беспокоите вы. Я-то бывал в переделках и раньше и, как видите, всегда выбирался. Выберусь и теперь. Времени у нас предостаточно. Если вода будет прибывать с той же скоростью, пройдут часы, прежде чем случится непоправимое.

— Вы просто чудо! — вскричала Фреда. — Никогда еще не встречала такого человека — ну, разве в книжках.

— Пустяки. Обычный здравый смысл. Давайте-ка лучше займемся веревками.

Через пятнадцать минут мучительных физических упражнений майор с удовлетворением констатировал, что путы заметно ослабли. Вскоре ему удалось нагнуть голову и приподнять руки настолько, чтобы достать до узлов зубами.

После того как он освободил руки, остальное было минутным делом. Одеревеневший, онемевший, отлежавший все, что только можно, но все же свободный, майор развязал девушку.

Вода к этому времени едва успела добраться до их лодыжек.

— А теперь, — сказал майор, — пора отсюда выбираться.

Дверь в погреб находилась на несколько ступеней выше уровня пола.

— Довольно хилое сооружение, — заключил майор, осмотрев ее. — Никаких проблем. Сейчас откроем.

Он налег на дверь плечом и нажал.

Послышался скрежет, затем треск, и дверь сорвалась с петель. За ней оказался ведущий наверх лестничный пролет, заканчивавшийся еще одной — но совсем не такой же — дверью. Эта была из цельного дерева и вдобавок обита железом.

— Немного сложнее, — заметил майор. — Ха! Да она не заперта.

Он толкнул дверь, выглянул наружу и, повернувшись, помахал девушке. Теперь они были в коридоре за кухней, где майор уже все знал. Через минуту они стояли на Монастырской аллее, а над их головами сияли звезды.

— Ох! — Фреда тихонько всхлипнула. — Это было так ужасно!

— Бедняжка моя, — откликнулся майор, заключая ее в объятия. — Да вы были просто образцом мужества. Фреда, ангел мой, не могли бы вы — то есть могли бы вы.. — черт! — я люблю вас, Фреда. Вы выйдете за меня замуж?

После приличествующей случаю паузы (очень понравившейся обоим) он со смехом добавил:

— И мало того, сокровище все еще при нас.

— Как? Они же забрали карту!

Майор весело подмигнул.

— Ничего подобного. Понимаешь, вчера вечером я снял с нее копию — только название страны поменял — и, перед тем как идти сюда, положил настоящую в письмо своему портному и опустил в почтовый ящик. Так что мистер Рейд получил фальшивку, с чем я его и поздравляю. Знаешь, любимая, что мы сделаем? Мы проведем наш медовый месяц в Восточной Африке и найдем сокровище.

Мистер Паркер Пайн вышел из своего кабинета и поднялся по лестнице двумя пролетами выше. Там, под самой крышей, находилась комната миссис Оливер, автора приключенческих романов, а с недавнего времени — сотрудницы мистера Паркера Пайна.

Он постучался и вошел. Миссис Оливер сидела за столом, на котором, помимо пишущей машинки, помещались также несколько блокнотов, ворох исписанной бумаги и большая корзина яблок.

— Отличный сюжет, миссис Оливер, — весело сказал мистер Паркер Пайн.

— Все прошло гладко? — поинтересовалась та. — Ну и слава Богу.

— Да, но этот эпизод с водой и колодцем, — неуверенно начал мистер Паркер Пайн. — Как вы считаете, может, в следующий раз стоит придумать что-нибудь более оригинальное?

Миссис Оливер важно покачала головой и взяла из корзинки очередное яблоко.

— Думаю, нет, мистер Пайн. Люди, видите ли, привыкли читать о таких вещах. Вода, поднимающаяся в погребе, газ на кухне и так далее. Поэтому, когда нечто подобное случается с ними в действительности, это придает ощущениям особую остроту. Публика очень консервативна, мистер Пайн, — ей подавай все те же старые добрые трюки.

— Что ж, вам, конечно, виднее, — признал мистер Паркер Пайн, памятуя о сорока шести принадлежащих перу миссис Оливер романах, ставших бестселлерами в Англии и Америке и переведенных на французский, немецкий, итальянский, венгерский, финский, японский и абиссинский[119] языки. — А как у нас с расходами?

Миссис Оливер выудила из вороха бумаг какой-то листок.

— В целом довольно скромно. Негры — Перси и Джерри — запросили всего ничего. Юный Лорример — актер — вызвался сыграть мистера Рейда за пять гиней. 3 погребе, само собой, мы прокрутили пленку.

— «Особняк кармелитов» оказался настоящей находкой, — заметил мистер Паркер Пайн. — Обошелся почти даром, а сколько драм там уже разыгралось! Одиннадцать, если не ошибаюсь.

— Ах да, совсем забыла, — сказала вдруг миссис Оливер. — Еще нужно заплатить Джонни. Пять шиллингов.

— Джонни?

— Ну да. Мальчик, который лил из канистры воду в погреб.

— Ах да, конечно. Кстати, миссис Оливер, откуда вы знаете суахили?

— Помилуйте, зачем это мне?

— Ясно. Стало быть. Британский музей?[120]

— Нет. Справочное бюро Дэлфриджа.

— Ресурсы современной коммуникации неисчислимы, — пробормотал себе под нос мистер Паркер Пайн.

— Единственное, что меня беспокоит, — заметила миссис Оливер, — это молодые люди. Отправиться в такую даль и ничего не найти!

— Нельзя же, чтобы у них было все сразу, — возразил мистер Паркер Пайн. — У них и так будет медовый месяц.

Миссис Уилбрэхем сидела в кресле. Ее муж заканчивал письмо.

— Какое сегодня число, Фреда? — спросил он.

— Шестнадцатое.

— Шестнадцатое… Черт побери!

— Что такое, милый?

— Да нет, ничего. Вспомнил одного парня по имени Джонс.

Он рассудил, что некоторых вещей даже лучшим из жен знать все-таки не стоит.

«Черт побери! — думал майор Уилбрэхем. — Надо было сходить туда и забрать свои деньги».

Потом, будучи человеком справедливым, он взглянул на дело с другой стороны.

«Но, если подумать, я сам провалил сделку. Может, дойди я до этого Джонса, что-нибудь и вышло бы. Но ведь, не окажись я там, я не спас бы Фреду и мы никогда бы не встретились. Так что, пусть косвенно, но, может, они и заработали эти несчастные пятьдесят фунтов».

Миссис Уилбрэхем думала о своем.

«Ну и дурочкой же я была, поверив какому-то объявлению и заплатив совершенно незнакомым людям три гиней. Разумеется, они и пальцем не пошевелили, чтобы что-то случилось. Но откуда же мне тогда было знать, что вдруг объявится мистер Рейд, а потом таким странным и романтическим образом в мою жизнь войдет Чарли. Представить страшно, что, если бы не случайность, мы никогда бы не встретились!»

Она повернулась и с обожанием посмотрела на своего мужа.

Случай совестливой девушки

На столе мистера Паркера Пайна тихонько зажужжал селектор.

— Да? — ответил сей великий человек.

— Тут какая-то юная особа, — сообщила секретарша. — Желает вас видеть. Но ей не назначено.

— Можете впустить ее, мисс Лемон, — решил мистер Паркер Пайн и минутой позже уже встречал посетительницу. — Доброе утро. Садитесь, прошу вас.

Девушка уселась и неуверенно посмотрела на мистера Паркера Пайна. Это была очень молоденькая, очень хорошенькая и очень опрятная девушка. Ее темные волнистые волосы завивались на концах маленькими аккуратными колечками. С ног до головы, то есть с белой вязаной шапочки до кружевных чулок и крошечных ботинок, она была само изящество. И она страшно нервничала.

— Мистер Паркер Пайн? — уточнила она.

— Да.

— Это вы… давали объявление?

— Я.

— Там говорится, что если кто-то не… несчастлив, он может прийти к вам.

— Может.

Девушка решилась.

— А я как раз жутко несчастна. Вот я и подумала, почему бы не зайти… не попробовать…

Мистер Паркер Пайн молча ждал. В том, что продолжение последует, он не сомневался.

Девушка нервно стиснула руки.

— У меня… у меня просто жуткие неприятности.

— Я так и подумал, — заметил мистер Паркер Пайн. — Желаете поделиться?

Казалось, однако, что как раз этого девушке хочется меньше всего. Она долго и пристально всматривалась в лицо мистера Паркера Пайна. Потом, внезапно решившись, она с горячностью заговорила:

— Хорошо. Я расскажу вам. Просто, знаете, так трудно решиться… Я чуть с ума не сошла от беспокойства. Куда идти, что делать? А потом увидела ваше объявление. Я тогда решила, что это, наверное, какое-то жульничество, но почему-то запомнила. А потом подумала, почему бы просто не заглянуть Всегда ведь можно извиниться и уйти, если… если…

— Да, да, именно так, — кивнул мистер Паркер Пайн.

— Никогда ведь не знаешь, — выпалила девушка, — кому можно доверять.

— И вы решили, что мне можно? — улыбнулся мистер Паркер Пайн.

— Как ни странно, да, — ответила девушка. — Я совсем вас не знаю, но почему-то просто уверена, что вы меня не обманете, — продолжала девушка.

— Не обману, — подтвердил мистер Паркер Пайн.

— Ну, значит, так. Меня зовут Дафни Сент-Джон…

— Да, мисс Сент-Джон?

— Миссис. Я замужем.

— Фу-у, — пробормотал мистер Паркер Пайн, раздраженный тем, что не заметил обручальное кольцо на безымянном пальце ее левой руки. — Такой промах с моей стороны.

— Не будь я замужем, — продолжила девушка, — я бы особенно и не волновалась. Я имею в виду, тогда это не имело бы такого значения. Но стоит мне подумать о Джеральде…

Она порывисто сунула руку в сумочку и, вынув оттуда маленький круглый предмет, швырнула его на стол. Предмет, сверкая, подкатился к мистеру Паркеру Пайну и при ближайшем рассмотрении оказался платиновым колечком с большим бриллиантом.

— Вот! — объявила девушка. — Все из-за него.

Мистер Паркер Пайн взял кольцо и, подойдя к окну, провел камнем по стеклу. Затем взял лупу и внимательно Осмотрел бриллиант.

— Изумительной чистоты камень, — заметил он, возвращаясь к столу. — Я бы оценил его, как минимум, в две тысячи фунтов.

— Да. Только он краденый. Я украла его и теперь не знаю, как быть.

— Ого! — протянул мистер Паркер Пайн. — Это уже интересно.

Выдержка изменила девушке, и она расплакалась, уткнувшись в трогательное подобие носового платка.

— Ну, ну, — проговорил мистер Паркер Пайн. — Все будет хорошо.

Девушка подняла глаза.

— Правда? — спросила она, шмыгнув носом. — Вы думаете?

— Уверен. А теперь расскажите мне все, как есть.

— Ну, началось с того, что я залезла в долги. Понимаете, я жутко непрактичная. Джеральд от этого прямо с ума сходит. Это мой муж — Джеральд. Он намного меня старше и жутко принципиальный. Долги для него — чуть не конец света. В общем, никак нельзя было ему признаться, и я отправилась с приятелями в казино… Мне и надо-то было совсем немного везения. Сначала мне повезло, и я выиграла. А потом все проиграла. И даже больше, чем все. Так что ничего уже не оставалось, как попробовать отыграться, и… и…

— Понятно, — сказал мистер Паркер Пайн. — Дальше можете не рассказывать. Вас понесло. Так?

Дафни Сент-Джон кивнула.

— И после этого я уже точно не могла сказать Джеральду. Он ненавидит азартные игры. В общем, я совсем запуталась. И как раз тогда Дортгеймеры — мы с Наоми учились в одной школе — пригласили нас погостить. Они живут недалеко от Кобхэма и, разумеется, страшно богатые. А Наоми ужас какая красивая. У нее есть кольцо с бриллиантом, и что-то там случилось с оправой, и, когда мы уезжали, она попросила меня захватить кольцо и занести ювелиру на Бонд-стрит.

Девушка замолчала.

— Кажется, мы приблизились к самому трудному, — пришел ей на помощь мистер Паркер Пайн. — Продолжайте, миссис Сент-Джон.

— А вы точно никому не скажете? — заволновалась вдруг девушка.

— Для меня это святое, — заверил ее мистер Паркер Дайн. — И потом, вы рассказали уже столько, что я, скорее всего, сумею закончить эту историю за вас.

— Да, правда. Ну, хорошо. Но как не хочется рассказывать! Это так ужасно… В общем, я пошла на Бонд-стрит. Там же много ювелирных магазинов, и в одном из них — «Виро» — делают копии с драгоценностей. Не знаю, наверное, на меня нашло какое-то помрачение. Зашла туда и попросила сделать точную копию с этого кольца. Сказала, что собираюсь за границу и не хочу брать с собой настоящее. Они ничего не заподозрили. Сделали копию, и я отослала ее Наоми — будто бы из салона. Футляр-то у меня был, так что оставалось только упаковать как надо. А потом… потом я взяла и заложила настоящее кольцо.

Девушка спрятала лицо в ладонях.

— И как я могла? Как? Я, наверное, ничуть не лучше обычной уличной воровки!

Мистер Паркер Пайн деликатно кашлянул.

— Мне кажется, вы еще не все рассказали.

— Не все, — вздохнув, согласилась девушка. — С тех пор прошло шесть недель. Долги я отдала — с этим все уладилось, но с тех пор я места себе не нахожу. А недавно умерла моя дальняя родственница и оставила мне кое-какие деньги. Первое, что я сделала, получив их — выкупила это злосчастное кольцо. И все было бы хорошо, но тут, как назло, вышла крайне неприятная штука.

— Да?

— Мы поссорились с Дортгеймерами. Все из-за этих акций, которые сэр Рубен посоветовал купить Джеральду. Чуть не на следующий день они совершенно обесценились, и Джеральд высказал сэру Рубену все, что он о нем думает, а думает он, оказывается, не очень хорошо, и — в общем, вышла жутко неприятная сцена. А главное, теперь я не могу вернуть кольцо.

— А нельзя отослать его леди Дортгеймер анонимно?

— Но это же все равно, что признаться! Она тут же все поймет.

— Но вы ведь, как я понял, подруги? Как насчет того, чтобы рассказать ей все как есть — положиться на ее милосердие?

Миссис Сент-Джон покачала головой.

— Подруги, конечно, но не до такой же степени! В том, что касается драгоценностей, Наоми тверже камня. Отдай я ей кольцо в открытую, она, может, и не засадила бы меня за решетку, но уж точно рассказала бы кому только можно, а это ничуть не лучше. Если Джеральд узнает, он никогда мне этого не простит. Боже, как все ужасно получилось!

Она снова расплакалась.

— Я чуть голову не сломала, но так и не решила, что мне теперь делать. Мистер Пайн, может, вы что-нибудь посоветуете?

— Кое-что посоветую, — отозвался мистер Паркер Пайн.

— Нет, правда?

— Разумеется., То, что я предлагаю, — простейший выход из ситуации, а опыт показывает, что простейший — он же и лучший, поскольку полностью исключает риск непредвиденных осложнений. Однако я нахожу ваши возражения убедительными. Вы говорите, сейчас об этом печальном инциденте никто, кроме вас, не знает?

— И кроме вас, — сказала девушка.

— Ну, я не в счет. Следовательно, на данный момент вы в полной безопасности, и все, что нужно, — это незаметно подменить кольцо.

— Именно, — оживилась девушка.

— Ну, это не так уж сложно. Немного времени — и мы что-нибудь придумаем…

— Но что? — воскликнула миссис Сент-Джон. — Ведь совсем нет времени. Наоми собирается поменять камень. И это сводит меня с ума.

— Как вы узнали?

— Случайно. На днях я ужинала с одной моей знакомой и мне очень понравилось ее кольцо с изумрудом. И она сказала, что изумруды теперь в моде и что Наоми Дортгеймер тоже будет менять камень в своем кольце.

— То есть действовать надо быстро, — задумчиво проговорил мистер Паркер Пайн.

— Да, да! — подхватила девушка.

— А для этого необходимо получить доступ в дом — и, по возможности, не в качестве прислуги. У прислуги мало возможностей подобраться к драгоценностям. У вас есть какие-нибудь идеи по этому поводу, миссис Сент-Джон?

— Ну, в среду Наоми устраивает большой прием. И, по словам все той же подруги, ищет профессиональных танцоров. Не знаю, правда, нашла уже или нет…

— Думаю, это можно уладить, — заметил мистер Паркер Пайн. — Если нашла, выйдет немного дороже, только и всего. И еще. Вы случайно не знаете, где у них распределительный щит?

— Представьте себе, знаю! Как-то вечером, когда мы у них гостили, перегорели пробки, а слуги уже все легли, и Рубен менял их сам. Это в холле, в стенном шкафу.

Мистер Пайн попросил набросать план.

— Ну что ж, — сказал мистер Паркер Пайн, поднимаясь, — можете больше ни о чем не беспокоиться. Обещаю вам, все будет хорошо. Да, миссис Сент-Джон, как мы поступим с кольцом? Вы, вероятно, предпочтете подержать его до среды у себя?

— Да, наверное, так будет лучше.

— Хорошо. И не волнуйтесь больше, прошу вас.

— А ваш… гонорар? — робко спросила девушка.

— Это подождет до среды. Тогда я смогу представить вам список возникших расходов. Но, уверяю вас, они будут минимальны.

Проводив девушку, он вызвал секретаршу.

— Пришлите ко мне Клода Латрэ и Мадлен.

Если Клод был, пожалуй, самым симпатичным из обретающихся в Англии жиголо, то Мадлен была самой соблазнительной из всех обретающихся в Англии обольстительниц.

— Дети мои, — заявил мистер Паркер Пайн, одобрительно обозрев представшую перед ним пару, — для вас есть работа. Отныне вы — всемирно известные профессиональные танцоры. А теперь, Клоди, слушай меня внимательно и постарайся ничего не перепутать.

Леди Дортгеймер была совершенно удовлетворена проводившимися в ее доме приготовлениями. Даже цветы оказались расставлены именно так, как надо. Отдав дворецкому последние распоряжения, она с удивлением заметила мужу, что, как ни странно, все сделано наилучшим образом.

В последний момент, правда, позвонил Мишель — танцор из «Горького пьяницы» — и сообщил, что его партнерша Хуанита растянула лодыжку и они не смогут приехать. Впрочем, они сами же и подыскали себе замену — какую-то пару, вызвавшую настоящий фурор в Париже (как уверял по телефону Мишель).

Танцоры прибыли, леди Дортгеймер посмотрела их и совершенно одобрила. Вечер прошел великолепно. Жюль и Александра стали настоящей сенсацией. Сначала они исполнили испанский революционный танец, затем — композицию под названием «Мечта идиота», а в заключение ознакомили общество с последними новинками в искусстве современного танца.

Потом танцевали все. Очаровательный Жюль пригласил леди Дортгеймер и закружил ее по залу. Никогда еще у нее не было столь совершенного партнера.

Сэр Рубен тщетно разыскивал обольстительную Александру. В зале ее не было, а поискать в холле, возле распределительного щитка, сэру Рубену и в голову не приходило.

В то время как Александра стояла возле щитка, не сводя глаз со своих инкрустированных[121] наручных часиков, Жюль приглушенно нашептывал леди Дортгеймер примерно следующее:

— Нет, вы не англичанка! Невозможно так танцевать, родившись в Англии. Вы — фея, вы дух танца. Pschenichnaya smirnoffka na zdorovie[122].

— Что это за язык? — спросила очарованная леди.

— Русский, — сообщил Жюль. — Я сказал вам то, что никогда не осмелился бы произнести на английском.

Леди Дортгеймер зажмурилась. Жюль привлек ее к себе, и в этот момент погас свет.

Жюль склонил голову и прикоснулся губами к руке, лежавшей на его плече. Рука нервно отдернулась, но Жюль схватил ее и поднес к губам снова. Кольцо, словно живое, соскользнуло с пальца.

Через мгновение — или так только показалось леди Дортгеймер — свет вспыхнул снова.

— Ваше кольцо, — улыбнулся ей Жюль. — Оно соскользнуло. Вы позволите?

Он осторожно надел его ей на палец, и чего только не сказали его глаза во время этой незамысловатой процедуры!

Сэр Рубен все говорил о каких-то распределительных щитках и глупых шутках, но леди Дортгеймер это совершенно не интересовало. То, что произошло, когда погас свет, было куда более волнующим…

Первое, что услышал мистер Паркер Пайн, появившись утром в четверг в своем офисе, это то, что его дожидается миссис Сент-Джон.

— Пригласите ее, — кивнул он секретарше.

— Ну как? — нетерпеливо спросила миссис Сент-Джон, едва переступив порог.

— Вы все-таки волновались, — укоризненно заметил мистер Паркер Пайн.

— Да я в эту ночь глаз не сомкнула, — взорвалась миссис Сент-Джон. — Все думала…

— Ну, хорошо, вот список издержек. Проезд, костюмы, пятьдесят фунтов для Мишеля и Хуаниты… Всего шестьдесят пять фунтов семнадцать шиллингов.

— Да-да, но что же с прошлым вечером? Как все прошло? Получилось?

Мистер Паркер Пайн взглянул на нее с искренним изумлением.

— Милая моя леди, естественно! Простите, как-то не думал, что тут возможны сомнения.

— Господи! Просто гора с плеч! А я так боялась..

Мистер Паркер Пайн укоризненно покачал головой.

— Неудача — слово, которого я не терплю. Если я сомневаюсь в успехе, я никогда не берусь за дело. Если же я за него берусь, успех попросту неизбежен.

— Так она действительно получила свое кольцо назад и ничего не заметила?

— Абсолютно ничего. Операция была выполнена безукоризненно.

Дафни Сент-Джон глубоко вдохнула.

— Вы не представляете, какой груз сняли с моих плеч. Так что вы там говорили о расходах?

— Шестьдесят пять фунтов и семнадцать шиллингов.

Миссис Сент-Джон открыла сумочку и отсчитала требуемую сумму.

— Благодарю вас, — учтиво сказал мистер Паркер Пайн, выдавая расписку.

— Но как же? Это ведь только накладные расходы. А ваш гонорар?

— В данном случае я его не возьму.

— Ох, мистер Пайн! Но я не могу, право же, не могу!

— Но я настаиваю. Я не возьму ни пенни. Это было бы против моих принципов. Вот ваша расписка. А теперь…

И, точно фокусник, удачно выполнивший сложный трюк, мистер Паркер Пайн с улыбкой выложил на стол небольшой футляр и подтолкнул его к девушке. Дафни открыла его. Внутри лежало кольцо с бриллиантом. Сходство и впрямь было удивительным.

— У-у, противное! — наморщила носик девушка. — Как я его ненавижу! Так и выбросила бы в окно.

— Я бы на вашем месте не стал этого делать, — заметил мистер Паркер Пайн. — Прохожие могут вас не понять.

— А оно точно ненастоящее? — поинтересовалась Дафни.

— Конечно нет. Теперь леди Дортгеймер носит именно то, что вы дали мне вчера вечером.

— Ну, тогда все в порядке, — воскликнула Дафни с радостным смехом и поднялась.

— Забавно, кстати, что вы об этом спросили, — заметил мистер Паркер Пайн. — Клод мог и напутать. Для большей уверенности я сегодня утром занес эту безделицу к ювелиру.

— К ювелиру? — встревоженно переспросила мисс Сент-Джон, усаживаясь обратно. — И что же он сказал?

— Что это необыкновенно удачная имитация, — с сияющим видом сообщил мистер Паркер Пайн. — Прямо-таки первоклассная работа. Теперь, думаю, вы совершенно успокоились?

Миссис Сент-Джон попыталась что-то сказать, но не смогла и только во все глаза глядела на мистера Паркера Пайна.

Тот удобно расположился в кресле и окинул ее благожелательным взглядом.

— Таскать из огня каштаны, — задумчиво проговорил он, — не такое уж приятное занятие. Во всяком случае, не из тех, какое я поручил бы своим сотрудникам. Простате, вы что-то сказали?

— Я? Нет… Ничего.

— Хорошо. Тогда, миссис Сент-Джон, я расскажу вам одну историю. В ней фигурирует некая юная леди. Пусть она у нас будет светловолосой и незамужней. Назовем ее… Не будем называть ее Дафни Сент-Джон. Назовем ее Эрнестиной Ричардс — бывшей секретаршей леди Дортгеймер.

Итак, в один прекрасный день леди Дортгеймер замечает, что бриллиант в ее кольце вот-вот выпадет, и посылает свою секретаршу отнести его к ювелиру. Очень похоже на ваш случай, не правда ли? Дальше — больше. Мисс Ричардс посещает та же мысль, что и вас. Она тоже делает копию. Но она девушка предусмотрительная. Она отлично понимает, что рано или поздно леди Дортгеймер обнаружит подмену и без труда догадается, чья это работа.

И что же делает наша мисс Ричардс? — продолжил мистер Паркер Пайн, безмятежно разглядывая сидящую напротив девушку. — Сначала, думаю, модельную стрижку — если память мне не изменяет — номер семь и перекрашивается в брюнетку. Потом идет ко мне. Показывает мне кольцо, позволяет удостовериться, что камень самый что ни на есть настоящий, после чего относит его ювелиру, а тот честь по чести отсылает его леди Дортгеймер.

Вчера вечером на вокзале Ватерлоо[123], совершенно справедливо полагая, что мистер Латрэ не большой знаток бриллиантов и вдобавок торопится на поезд, мисс Ричардс отдает ему прекрасно выполненную подделку. Разумеется, она понятия не имеет, что тем же поездом едет один мой знакомый ювелир, которого я попросил быть там на всякий случай Он осматривает камень, и никаких сомнений не остается это отнюдь не бриллиант, это только отличная его имитация.

Думаю, вы уже догадались, в чем дело. Что вспомнит леди Дортгеймер, обнаружив подмену? Приятного молодого человека, снявшего с ее пальца кольцо, когда погас свет! Наведя справки, она без труда выяснит, что первоначально приглашенным танцорам заплатили, чтобы они не приехали. Далее след приведет ее в мой офис, где она с отвращением выслушает не выдерживающую никакой критики историю про миссис Сент-Джон. Среди знакомых леди Дортгеймер никогда не было особы с таким именем! И леди Дортгеймер неизбежно придет к выводу, что перед ней жалкий мошенник.

Надеюсь, вы понимаете, что я никак не мог этого допустить? Так что пришлось моему другу Клоду надеть на ее палец то же самое кольцо, которое он снял.

Улыбка на лице мистера Паркера Пайна стала куда менее благодушной, чем прежде.

— Теперь вы понимаете, почему я решительно не могу взять с вас денег? Я гарантировал, что сделаю вас счастливой. Совершенно очевидно, мне этого не удалось. И я скажу вам еще кое-что… Вы молоды, и, возможно, это первая ваша попытка такого рода. Согласитесь, меня молодым никак уж не назовешь, да и опыта у меня побольше, особенно в области статистики. Так вот, весь мой опыт говорит, что мошенничество раскрывается в восьмидесяти семи процентах случаев. Восемьдесят семь процентов! Подумайте об этом.

Резко оттолкнув стул, мисс Ричардс вскочила на ноги.

— Старая лживая скотина! Так меня подставить! Еще и расходы оплатить заставил! И все это время…

Она задохнулась от злости и рванулась к дверям.

— Колечко не забудьте, — безмятежно напомнил мистер Паркер Пайн.

Выхватив из его рук кольцо, мисс Ричардс не глядя вышвырнула его в окно и, хлопнув дверью, исчезла.

Мистер Паркер Пайн подошел к окну и с любопытством выглянул наружу.

— Как я и думал, — пробормотал он. — Налицо явное недоумение. Джентльмен, продающий игрушки, кажется, совершенно не представляет, что ему с этим делать.

Случай несчастного мужа

Несомненно, способность к сочувствию — великий дар.

Мистер Паркер Пайн обладал им в полной мере. Он прямо-таки располагал к доверию. По опыту зная, что состояние посетителей его офиса обычно больше всего напоминает ступор[124], он прилагал все усилия, чтобы дать клиенту возможность почувствовать себя легко и непринужденно.

Этим утром, едва взглянув на своего посетителя, некоего мистера Реджинальда Вейда, он тут же понял, что мистер Вейд принадлежит к числу косноязычных клиентов, то есть людей, начисто лишенных способности выразить свои переживания в словах.

Это был высокий широкоплечий мужчина с загорелым лицом и застенчивыми голубыми глазами. Он машинально подергивал свои маленькие усики и смотрел на мистера Паркера Пайна со всей трогательностью бессловесного животного.

— Видел тут ваше объявление, — внезапно выпалил он. — Почему, думаю, не зайти? Дикость, конечно, но, с другой стороны, как знать…

Мистер Паркер Пайн правильно истолковал это странное откровение.

— Конечно, — подтвердил он, — хуже не будет.

— Вот! — обрадовался мистер Вейд, — вот именно. Так почему бы не попробовать? Очень уж все скверно, мистер Пайн. Не знаю, что и делать. Сложно, чертовски сложно.

— Для этого, — заявил мистер Паркер Пайн, — я здесь и сижу. Чтобы подсказать вам выход. Я эксперт по людским проблемам.

— Хитрая, должно быть, штука.

— Да нет, в общем. Все беды человечества можно легко разделить на несколько основных категорий. Это проблемы со здоровьем, скука, проблемы с мужем… — мистер Паркер Пайн выдержал паузу, — и проблемы с женой.

— Они самые. Прямо в яблочко.

— Расскажите, — посоветовал мистер Паркер Пайн.

— Да здесь почти и нечего рассказывать. Жена хочет выйти за другого парня и просит меня дать ей развод.

— Что ж, довольно распространенное явление в наши дни. Насколько я понимаю, вас такая перспектива не радует?

— Я люблю ее, — просто ответил мистер Вейд. — Ну, это как… в общем люблю.

Это простое и отчасти даже банальное признание сказало мистеру Паркеру Пайну куда больше, чем если бы мистер Вейд начал вдруг клясться, что буквально боготворит жену, готов целовать землю, по которой она ходит, и с радостью даст изрезать себя ради нее на тысячу маленьких кусочков.

— Только, — продолжил мистер Вейд, — этим делу не поможешь. Я хочу сказать, человек тут беспомощен. Раз она предпочитает этого парня — что ж, приходится соблюдать правила игры: третий — лишний и все такое.

— И вероятно, повод к разводу должны предоставить вы?

— Разумеется. Не могу же я допустить, чтобы ее затаскали по инстанциям.

Мистер Пайн задумчиво посмотрел на своего клиента.

— И однако, вы пришли ко мне. Почему?

Мистер Вейд смущенно улыбнулся.

— Сам не знаю. Понимаете, я не очень-то разбираюсь в таких делах. Совершенно растерялся. Думал, может, вы что посоветуете? Понимаете, она дала мне полгода. Мы так и договорились: если через шесть месяцев ничего не изменится — я ухожу. Вот я и подумал: может, вы что придумаете. Все, что делаю я, ее только раздражает.

Понимаете, мистер Пайн, простоват я для нее, вот в чем штука. Я футбол люблю, гольф… Мне хорошая партия в теннис дороже всей этой музыки, картин и прочей зауми. А жена — она образованная. Картины любит, оперу, концерты всякие — понятно, что ей со мной скучно. А тот парень — длинноволосый такой мерзавец — отлично в таких вещах разбирается. Он может об этом говорить, а я нет. Я ее где-то даже понимаю: такая умная, красивая женщина — и такой осел, как я…

Мистер Паркер Пайн даже застонал.

— Вы сколько уже женаты? Девять лет? И с самого начала практикуете подобное самоуничижение? Ошибка, мой дорогой, катастрофическая ошибка! Никогда не позволяйте женщине чувствовать свое превосходство: она воспользуется этим немедленно! Так что вы сами, можно сказать, виноваты в создавшемся положении. Вам следовало налегать на свои спортивные достижения. Отзываться о живописи и музыке не иначе как о «глупостях, которыми забивает голову моя жена». Постоянно сочувствовать бедняжке, что природа обделила ее ловкостью и способностью хоть чему-нибудь научиться… Неуверенность в себе, дорогой мой — яд для семейной жизни. Ни одна женщина этого не выдержит. Я даже удивляюсь, что ваша жена терпела так долго!

— Так что же, по-вашему, мне теперь делать? — робко спросил мистер Вейд, несколько ошеломленный его словами.

— Это, конечно, вопрос, и задать его себе вы должны были еще девять лет назад. Поскольку вы этого не сделали, придется в корне менять всю тактику. У вас когда-нибудь был роман на стороне?

— Разумеется, нет.

— Ну, возможно, легкий флирт?

— Я никогда особенно не увлекался женщинами.

— Большая ошибка, мой дорогой, и исправлять ее следует немедленно.

— Э, послушайте, — всполошился мистер Вейд, — я правда не могу. Я…

— И не надо. Для этих целей мы подберем одну из моих сотрудниц, которая будет направлять ваши действия и знаки внимания, которые вам придется ей уделять, будет воспринимать как деловые отношения.

Мистеру Вейду явно стало легче.

— Ну, это еще куда ни шло. Но вы уверены… то есть, я хочу сказать, по-моему, Айрис это будет только на руку.

— Вы совершенно не разбираетесь в людях, мистер Вейд, а в женщинах — и того меньше. В настоящий момент, с точки зрения вашей жены, вы представляете из себя отработанный материал. Вы никому не нужны. Раз так, почему вы должны быть нужны ей? Она что же, по вашему, хуже других? Но взгляните на дело иначе. Предположим, ваша жена обнаружит, что вы жаждете обрести свободу не меньше, чем она сама?

— Ну, это должно будет ее только порадовать.

— Должно будет, но, поверьте мне, не порадует. Обнаружив, что вы оказались достаточно привлекательны для красивой и молодой особы, явно обладающей возможностью выбирать, она тут же произведет переоценку. Вы немедленно вырастете в ее глазах. Кроме того, ей очень не понравится вывод, который неизбежно сделают все ваши знакомые. А именно, что это вы ее бросили, уйдя к более молодой и привлекательной женщине.

— Вы думаете?

— Я знаю. Из «бедного старого Реджи» вы тут же превратитесь в «ай да Реджи», если не в «ай да сукиного кота Реджи»! Чувствуете разницу? Никаких сомнений, что, не оставляя пока своего увлечения, жена попытается вернуть вас в исходное состояние. И надеюсь убедится, что вы вовсе не намерены в него возвращаться. Вы будете благоразумно повторять ей ее же доводы. И что «лучше вам все же расстаться», и что «вы не сошлись характерами», и что она права: вы никогда ее не понимали — точно так же, как она не понимала вас. Однако не стоит вдаваться сейчас в детали. Когда придет время, вы получите самые подробные инструкции.

Мистер Вейд, казалось, все еще сомневался.

— Вы действительно думаете, это сработает? — недоверчиво спросил он.

— Не скажу, что уверен на все сто, — осторожно начал мистер Пайн. — Ведь существует вероятность того, что миссис Вейд настолько увлечена этим типом, что никакие ваши слова и поступки на нее не подействуют. Но сие представляется мне маловероятным. Скорее всего, к этому роману ее подтолкнула скука — и та атмосфера безоговорочной преданности и надоедливого обожания, которой вы столь недальновидно ее окружили. Если вы согласитесь следовать моим инструкциям, шансы, я бы сказал, будут примерно девяносто семь из ста в вашу пользу.

— Вполне прилично, — решил мистер Вейд. — Согласен. Во сколько, кстати, это мне обойдется?

— Мой гонорар составляет двести гиней, выплаченных авансом.

Мистер Вейд достал чековую книжку.

Восхитительное цветовое пятно, обозначенное лежащей в шезлонге Айрис Вейд, приятно оживляло сочную зелень Лужайки в «Лорример Корт». Миссис Вейд была облачена в платье нежнейшего розовато-лилового оттенка, а искусный макияж позволял ей выглядеть много моложе ее тридцати пяти.

Она вела ленивую и непринужденную беседу со своей приятельницей, миссис Мэссингтон, с которой ее объединяло родство душ и проблем. Страдания, причиняемые Обеим дамам мужьями, способными думать лишь о бирже, акциях и гольфе, были невыносимы.

— Вот так и начинаешь понимать народную мудрость — живи сам и давай жить другим, — завершила свою мысль Айрис.

— Дорогая, ты просто чудо, — отозвалась миссис Мэссингтон и, помолчав чуть меньше, чем следовало, спросила: — Так кто же она?

Айрис лениво повела плечом.

— Ох, и не спрашивай! Где только Реджи мог ее откопать — эту свою подружку. Смех, да и только. Он сроду на девочек не заглядывался! Представляешь, подошел ко мне, мялся, мямлил, потом наконец выдавил, что ему хочется пригласить эту мисс де Сара на выходные. Я засмеялась — не могла удержаться. Представляешь: Реджи! Ну, вот она и приехала.

— А где они познакомились?

— Не знаю. Он что-то темнит.

— Может, они уже давно встречаются?

— Не думаю! — сказала миссис Вейд. — Но я довольна. Так удачно получилось. Это очень упрощает дело. Я ведь безумно переживала за Реджи. Он такой ранимый. Я и Синклеру все говорила: подождем, дадим бедняге время свыкнуться с этой мыслью. Но, похоже, Синклер был прав: Реджи быстро оправится. Еще два дня назад ходил как в воду опущенный, и вот, пожалуйста, приглашает эту девицу! Меня это забавляет. Я рада, что он так быстро оправился. Бедняга, кажется, думает, что я и впрямь могу его приревновать. Бред какой! Ну, я ему и отвечаю: «Конечно, дорогой, приглашай свою подружку». Бедный Реджи! Вообразил, что у них это серьезна. Думаю, она позабавится немного и бросит его.

— Мужчинам такие нравятся, — заметила миссис Мэссингтон. — Я бы даже сказала, слишком нравятся, если ты понимаешь, о чем я. Сразу видно — у нее одно на уме. Не знаю почему, но, сдается мне, она та еще стерва.

— Возможно, — рассеянно согласилась миссис Вейд.

— Но одета она потрясающе, этого не отнимешь, — вздохнула миссис Мэссингтон.

— Слишком экстравагантно — ты не думаешь?

— Но шикарно.

— Я бы сказала, вызывающе шикарно.

— Вон они идут, — заметила миссис Мэссингтон.

Обернувшись, миссис Вейд увидела идущих к ним Мадлен де Сара и Реджи Вейда. Они оживленно болтали, смеялись и выглядели на редкость довольными. Мадлен с ходу плюхнулась в шезлонг и, сорвав с головы берет, взъерошила свои восхитительные черные кудри. Миссис Вейд пришлось признать, что все-таки она удивительно хороша.

— Мы так чудно провели время! — объявила Мадлен. — Я вся взмокла. Выгляжу, должно быть, ужасно.

Услышав условный сигнал, Реджи Вейд нервно вздрогнул и вымученно сообщил:

— Вы выглядите… выглядите… — Он смущенно хихикнул. — Я лучше промолчу.

Их глаза встретились. Миссис Вейд не могла не заметить, что парочка успела достичь редкостного взаимопонимания.

— Вам непременно нужно научиться играть в гольф, — повернулась Мадлен к хозяйке. — Вы даже представить себе не можете, сколько теряете! Вам совершенно нечего стесняться: у меня есть подруга, она даже старше вас, но все равно начала и сейчас довольно сносно играет.

— Подобные развлечения меня не интересуют, — холодно отозвалась Айрис.

— Это потому, что у вас не получается, — заверила ее Мадлен. — Какая жалость! Вы бы почувствовали себя совсем другим человеком! Но все еще можно исправить, миссис Вейд, уверяю вас. Все, что вам нужно, — это хороший тренер. Я сама научилась играть в теннис в одно лето.1 Но, правда, абсолютно безнадежна в гольфе.

— Чепуха! — вмешался Реджи. — Немного не хватает практики, вот и все. Ваш последний удар… Это надо было видеть!

— Потому что вы показали мне, как надо. Вы прирожденный учитель. Большинство людей неспособны учить других. А у вас просто дар. Я так вам завидую… вы же все умеете!

— Чепуха, — смутился Реджи. — Ничего я не умею.

— Как здорово, наверное, иметь такого мужа, — повернулась Мадлен к миссис Вейд. — В вас наверняка что-то есть, раз вы сумели удержать его столько времени. Или вы его никому не показывали?

Ничего не ответив, миссис Вейд нащупала книгу. Ее рука немного дрожала.

Реджи пробормотал, что ему нужно переодеться, и удалился.

— Так мило, что вы решились меня пригласить, — продолжила Мадлен. — Иные жены с таким подозрением относятся к друзьям мужа! На редкость глупая штука — ревность, как вы считаете?

— Несомненно. Мне и в голову не пришло бы ревновать Реджи.

— Вы удивительная женщина! Ведь такой привлекательный мужчина конечно же постоянно дает к этому повод. Я, например, была просто убита, узнав, что он женат. Ну почему все привлекательные мужчины обязательно оказываются женатыми?

— Рада, что вы находите Реджи привлекательным, — довольно сухо заметила миссис Вейд.

— Ну еще бы! Такой красивый мужчина! А как он играет! И это его напускное равнодушие к женщинам… Сами знаете, как это действует.

— У вас, наверное, много приятелей мужского пола? — поинтересовалась миссис Вейд.

— О да. Мне вообще проще с мужчинами. С женщинами у меня как-то не складывается. Не знаю почему.

— Возможно, потому, что складывается с их мужьями, — звонко рассмеялась миссис Мэссингтон.

— Ну, должен же кто-то пожалеть бедняжек, — рассмеялась в ответ Мадлен. — Вы не представляете, каких скучных жен ухитряются найти себе совершенно замечательные мужчины. Таких… Ну, вы знаете этих эстетствующих интеллектуалок. Естественно, бедняги начинают тосковать по общению с кем-то поживее и… помоложе. Хорошо хоть в наше время к разводу относятся проще, чем раньше. Пока молод, надо начинать жизнь заново с тем, кто действительно разделяет все твои вкусы и убеждения. И в итоге получается лучше для всех. Я имею в виду, что тогда у такой интеллектуалки появляется шанс найти себе какого-нибудь волосатого умника и жить с ним душа в душу. Сжечь все мосты и начать заново — это же здорово! Правда, миссис Вейд?

— Правда, мисс де Сара.

Некоторая неловкость положения достигла наконец сознания Мадлен, и, пробормотав, что ей нужно переодеться к чаю, она поспешно удалилась.

— Эти современные девицы просто ужасны! — заметила миссис Вейд. — О чем они только думают?

— Не знаю, как остальные, Айрис, — отозвалась миссис Мэссингтон, — но эта явно думает о Реджи.

— Чушь!

— Точно тебе говорю. Я же видела, как она на него смотрит. И, сдается мне, плевать она хотела, женат он или нет. Она твердо намерена заполучить его. Просто отвратительно!

Миссис Вейд немного помолчала, затем, натужно рассмеявшись, воскликнула:

— Да, в конце концов, мне-то какое дело?

После этого она встала и поспешно направилась к дому. Мужа она нашла в гостиной. Он переодевался и что-то напевал.

— Вижу, у тебя отличное настроение, дорогой? — осведомилась миссис Вейд.

— Да, превосходное.

— Я рада. Ты же знаешь: я желаю тебе только счастья.

— Ну конечно.

Хотя Реджи Вейд был начисто лишен актерского дара, это полностью компенсировалось его гипертрофированной совестливостью. Он ненавидел весь этот фарс. Ему было мучительно стыдно, и в итоге он выглядел в точности как застигнутый врасплох любовник. Услышав голос жены, он нервно подскочил, и его глаза воровато забегали.

— Как давно ты ее знаешь? — неожиданно спросила миссис Вейд.

— Э… кого?

— Мисс де Сара, Реджи, мисс де Сара.

— Ну, не помню точно. Какое-то время, должно быть.

— Вот как? Ты никогда не рассказывал мне об этом.

— Правда? Забыл, наверное.

— Забыл! Ничего себе! — фыркнула миссис Вейд и удалилась, гневно взмахнув розовато-лиловыми одеяниями.

После чая мистер Вейд решил показать мисс де Саре розарий. Они отправились туда через лужайку, чувствуя на спинах пристальный взгляд двух пар глаз.

— Послушайте, — взорвался мистер Вейд, когда они оказались вне пределов видимости из дома. — Да послушайте же! Давайте лучше забудем обо всем этом. Жена смотрит на меня волком.

— Да успокойтесь же, — сказала Мадлен. — Все складывается как надо.

— Вы думаете? Но я вовсе не хочу, чтобы она меня возненавидела. Вы же слышали, какие гадости она говорила мне за чаем!

— Все идет просто отлично, — повторила Мадлен. — Вы превосходно справляетесь со своей ролью.

— Вы правда так думаете?

— Да, — ответила Мадлен и, понизив голос, сообщила: — Ваша жена только что вышла на террасу. Ей интересно, чем мы тут занимаемся. Вам лучше поцеловать меня.

— Ох, — занервничал мистер Вейд. — Может, не стоит, а? То есть…

— Да целуйте же! — яростно прошипела Мадлен.

Мистер Вейд подчинился. Некоторый недостаток пыла у него пришлось компенсировать Мадлен. Она обняла его за шею и проникновенно прижалась губами к его губам.

— Ого! — выговорил он, покачнувшись.

— Очень противно? — сочувственно поинтересовалась Мадлен.

— Ну что вы, совсем даже напротив, — галантно ответил мистер Вейд. — Просто… я был не готов. Как вам кажется, мы уже достаточно здесь пробыли? — поинтересовался он мрачно.

— Думаю, теперь можно и отдохнуть, — решила Мадлен. — Мы хорошо поработали.

Когда они вернулись домой, миссис Мэссингтон известила их, что Айрис отправилась спать, так как у нее неожиданно разболелась голова.

Чуть позже мистер Вецц с перекошенным лицом подошел к Мадлен.

— Она в ужасном состоянии. Настоящая истерика.

— Отлично.

— Она видела, как мы целовались.

— Так и было задумано.

— Знаю, но я веда не мог ей это сказать? Ведь нельзя, да? Я просто не знаю, как быть. Я сказал, что это… ну… так уж получилось.

— Замечательно.

— А она заявила, что вы хотите меня окрутить и что вы даже хуже, чем она думала. Это ужасно несправедливо: вы ведь просто выполняете свою работу. И я сказал ей, что искренне вас уважаю и что она в корне ошибается на ваш счет, и, боюсь, немного даже вышел из себя, потому что она ничего не хотела слушать.

— Превосходно!

— А затем она велела мне убираться. И сказала, что ни о чем не хочет со мной говорить. Заявила, что немедленно собирает вещи и уезжает.

На мистера Вейда жалко было смотреть. Мадлен улыбнулась.

— Я знаю, что делать. Скажите ей, что уехать должны вы. Поэтому вы немедленно пакуете веши и переезжаете в город.

— Но я не хочу!

— А вам и не придется. Мысль о том, что она останется здесь, а вы будете развлекаться в Лондоне, миссис Вейд совсем не понравится.

На следующее утро Реджи Вейд делился с Мадлен свежими новостями.

— Она говорит, что все обдумала и решила, что нечестно было бы уехать сейчас, ведь она обещала подождать шесть месяцев. И еще она сказала, что, поскольку мои друзья гостят здесь, она не понимает, почему бы ей не пригласить своих. Сюда едет Синклер Джордан.

— Это он?

— Да, и будь я проклят, если пущу его на порог.

— Вы должны, — заявила Мадлен. — И не волнуйтесь так, я им займусь. Скажите жене, что вы подумали и у вас нет ни малейших возражений, только вот вы надеетесь, что она не против, если я погощу у вас еще с недельку.

— О Господи! — простонал мистер Вейд.

— Мужайтесь! — подбодрила его Мадлен. — Все идет как надо. Пара недель — и все ваши горести останутся fl прошлом.

— Две недели? Вы думаете? — с надеждой переспросил мистер Вейд.

— Я знаю, — твердо сказала Мадлен.

Неделей позже Мадлен де Сара вошла в офис мистера Паркера Пайна и обессиленно рухнула в кресло.

— Приветствую королеву вамп![125] — улыбнулся ей мистер Паркер Пайн.

— Вамп! — фыркнула Мадлен. — Господи, ну и работенку вы мне подкинули! Этот человек просто помешан на своей жене. Прямо болезнь какая-то!

Мистер Пайн улыбнулся.

— И не говорите. Впрочем, в какой-то мере это упрощает нашу задачу. И потом, дорогая, неужели вы думаете, что я с легким сердцем подверг бы вашим чарам того, то не предан своей жене?

Девушка рассмеялась.

— Знали бы вы, до чего трудно было заставить его поцеловаться!

— Новый опыт всегда полезен, дорогая. Итак, ваша миссия завершена?

— Да. Думаю, там все как надо. В конце у нас была потрясающая сцена. Погодите, последний отчет я посылала вам три дня назад?

— Да.

— Тогда я расскажу Как я и предполагала, достаточно было глянуть на этого жалкого червяка, Синклера Джордана, — и он был весь такой без остатка. Бедняга вдобавок решил, что я богата: платье-то вон какое! Миссис Вейд, понятно, была вне себя. Надо думать, ведь оба ее поклонника напрочь забыли о ней и увивались вокруг меня. Ну, а я показала свое предпочтение. Высмеяла этого Синклера Джордана с ног до головы. Его одежду, его длинные волосы и, наконец, его кривые ноги.

— Блестящая работа, — одобрил мистер Паркер Пайн.

— Ну, и вчера вечером она не выдержала. Выложила все начистоту. Заявила, что я хочу разрушить ее брак. Реджи Вейд заикнулся было насчет Синклера Джордана, но она тут же возразила, что к этому ее подтолкнули исключительно страдания и одиночество. Она давно уже замечала холодность мужа, только до сих пор не догадывалась о причине. Напомнила ему, что они были идеальной парой, жили счастливо, и что она всегда его обожала и он это прекрасно знает, и что ей нужен он, и только он.

— Я сказала, что уже слишком поздно. Мистер Вейд держался молодцом и выполнил все инструкции. Сказал, что, мол, уже действительно поздно, что все уже решено и он женится на мне! А миссис Вейд может хоть завтра выходить за своего Синклера. И вообще, он не понимает, зачем откладывать бракоразводный процесс, тем более на такой огромный срок — шесть месяцев.

Заверил ее, что в течение нескольких ближайших дней предоставит неопровержимое свидетельство своей супружеской неверности, с каким любой суд без разговоров даст ей развод. Сказал, что жить без меня не может. Тут миссис Вейд начала хвататься за сердце, вспомнила, что оно у нее очень слабое, и стала просить бренди. Мистер Вейд и тут не сдался. Первым же утренним поездом уехал в город, и я нисколько не сомневаюсь, что миссис Вейд немедленно ринулась за ним.

— Ну и отлично, — жизнерадостно сказал мистер Паркер Пайн. — Такой потрясающий успех.

Дверь распахнулась настежь, и в комнату влетел Реджи Вейд.

— Она здесь? — грозно вопросил он, надвигаясь на мистера Пайна. — Где вы ее прячете?

Узрев Мадлен, он подлетел к ней и заключил в свои объятия.

— Любовь моя! — вскричал он. — Дорогая! Ты ведь знаешь, что прошлым вечером я говорил чистую правду? Каждое мое слово! Не понимаю, как я мог быть так слеп! Но я прозрел, любовь моя! Вот уже три дня, как я осознал это!

— Осознал что? — слабо выдохнула Мадлен.

— Я обожаю тебя! Я люблю и всегда любил одну тебя! Айрис подаст на развод, и, когда с этим будет покончено, ты выйдешь за меня замуж — ведь правда, любовь моя? Ответь мне «да», Мадлен, я обожаю тебя.

Он стиснул остолбеневшую Мадлен в объятиях, но в этот момент дверь снова распахнулась, и в комнату ворвалась худая взъерошенная женщина в неопрятном зеленом балахоне.

— Так я и знала! — грозно заявила она с порога. — Я следила за тобой. Знала, что ты пойдешь к ней!

— Могу вас заверить, — начал было почти уже пришедший в себя мистер Паркер Пайн, но его даже и не заметили.

— О Реджи! — простонала миссис Вейн. — Только вернись, и я ни словом не напомню тебе обо всем этом. Я научусь играть в гольф. Откажусь от этих ужасных знакомых, которые так тебя раздражают. Вспомни о годах, что мы были счастливы вместе.

— Я никогда не был счастлив, — отрезал мистер Вейд, не сводя глаз с Мадлен. — Да что, черт возьми, с тобой такое, Айрис? Ты же хотела выйти за этого осла Синклера? Вот и выходи.

Миссис Вейд горестно застонала:

— Да я ненавижу его! Меня тошнит только при одном упоминании о нем.

Она повернулась к Мадлен:

— Злодейка. Мерзкое чудовище! Ты украла у меня мужа!

— Да не нужен мне ваш муж, — возмущенно заявила Мадлен.

— Мадлен! — вскричал мистер Вейд голосом, полным невыразимой муки.

— Пожалуйста, уходите, — сухо предложила Мадлен.

— Поверь мне, это правда, я люблю тебя!

— Да уходите же! — истерично взвизгнула Мадлен. — У-хо-дите!

Реджи нехотя двинулся к двери.

— Я вернусь, — предупредил он. — Вы еще обо мне услышите!

И, хлопнув дверью, он вышел.

— На таких, как вы, нужно выжигать позорное клеймо! — бушевала миссис Вейд. — Реджи был сущим ангелом, пока не познакомился с вами. А теперь… теперь я просто не узнаю его!

Она всхлипнула и поспешила вслед за мужем.

Мадлен и мистер Паркер Пайн молча уставились друг на друга.

— И не смотрите на меня так, — не выдержала наконец Мадлен. — Он прекрасный человек, добрый и милый… Но я не хочу за него замуж! Я и представить себе не могла… Если бы вы только знали, как трудно было заставить его поцеловаться!

— Кхм! — кашлянул мистер Паркер Пайн. — Как ни печально, виноват во всем я. Так ошибиться в клиенте!

Он грустно покачал головой и, достав из стола папку с делом мистера Вейда, написал поперек обложки:

«Неудача — в силу стечения обстоятельств.

Nota Bene[126]. — Следовало предвидеть».

Случай уставшего клерка

Мистер Паркер Пайн откинулся на спинку вращающегося кресла и окинул посетителя профессиональным взором. Объект представлял собой маленького упитанного человечка лет сорока пяти с грустными усталыми глазами, в которых попеременно отражались недоверие и надежда.

— Вот, увидел в газете ваше объявление, — сообщил человечек.

— Стало быть, у вас проблемы, мистер Робертс?

— Да нет, не совсем так, чтобы проблемы.

— Значит, вы несчастливы?

— Ну, вряд ли так можно выразиться. Мне есть за что благодарить Бога.

— Это обычное дело, — заметил мистер Паркер Пайн, — но, когда приходится постоянно напоминать себе об этом, это плохой признак.

— Ну да, — оживился человечек. — И я о том же. Вы попали прямо в точку, сэр.

— Что, если для начала вы немного расскажете о себе? — предложил мистер Паркер Пайн.

— Да что тут рассказывать, сэр? — вздохнул мистер Робертс. — Все-то у меня есть: приличная работа, сбережения на черный день, здоровые веселые дети…

— Чего же вам не хватает?

Мистер Робертс покраснел.

— Я… я не знаю. Прекрасно понимаю, как глупо это звучит, но…

— Вовсе нет, — возразил мистер Пайн.

Искусно задавая наводящие вопросы, он вытянул из мистера Робертса дальнейшие признания. Вскоре он знал, что когда-то очень уже давно мистер Робертс устроился в солидную фирму и с тех пор медленно, но неуклонно продвигался вверх по служебной лестнице. Он услышал о женитьбе мистера Робертса и его отчаянных попытках поддерживать видимость благополучия, прилично одеть детей и дать им хорошее образование; о жертвах, ухищрениях и постоянной экономии, на которые ему приходилось идти, чтобы ежегодно откладывать несколько лишних фунтов на черный день. По существу, вся жизнь мистера Робертса, наполненная непрестанной борьбой за выживание, прошла перед его глазами.

— Вот какое дело, — заключил мистер Робертс свой грустный рассказ. — А тут как раз жена уехала погостить к матери и забрала обоих детей. Небольшая перемена обстановки для них и отдых для нее. Собственно, это единственное место, куда мы можем позволить себе съездить. Только там так тесно, что для меня и комнаты нет. И вот недавно, читая газету, я наткнулся на ваше объявление — и задумался. Мне ведь, знаете, уже сорок восемь. Как подумаешь, что жизнь идет стороной…

Он смолк и грустно уставился на мистера Паркера Пайна своими тусклыми глазами городского обывателя.

— Десяти минут, прожитых с блеском, — поинтересовался тот, — вам хватит?

— Ну, не знаю, — отозвался мистер Робертс, — хотя, может, и хватит. Хоть ненадолго вырваться из этой рутины. Я с благодарностью вернусь к ней снова — если только у меня будет о чем вспомнить.

Он затравленно глянул на мистера Паркера Пайна.

— Но ведь вряд ли что-нибудь получится, да, сэр? Боюсь… боюсь, я не могу себе такого позволить.

— А на какую сумму вы рассчитываете?

— Думаю, я сумел бы наскрести пять фунтов.

— Пять фунтов, — повторил мистер Паркер Пайн. — Думаю… думаю, мы сможем кое-что для вас сделать за эту сумму. Опасность не отпугнет вас? — деловито поинтересовался он.

Желтоватое лицо мистера Робертса слегка порозовело.

— Вы сказали «опасность», сэр? Нет, нет, что вы. Конечно, не отпугнет. Правда… со мной еще никогда не случалось ничего опасного.

Мистер Пайн улыбнулся.

— Тогда приходите ко мне завтра утром, и я сообщу, что смогу для вас сделать.

В Лондоне мало кто слышал о ресторанчике «Бон Вояжер». Его посещают только завсегдатаи, которых, впрочем, тоже не много. К случайным посетителям там относятся с большим предубеждением.

Зашедшего туда мистера Паркера Пайна встретили едва ли не с почетом.

— Мистер Боннингтон здесь? — осведомился он.

— Да, сэр. На своем обычном месте.

— Хорошо. Пойду к нему.

Мистер Боннингтон, джентльмен с военной выправкой и несколько туповатым выражением лица, радостно приветствовал друга.

— Здорово, Пайн! Вот так встреча. Не знал, что ты здесь бываешь.

— Так, захожу иногда. Особенно, когда нужно разыскать старого друга.

— Это меня, что ли?

— Тебя, тебя, — заверил его мистер Паркер Пайн. — Знаешь, Лукас, у меня никак не выходит из головы наш последний разговор.

— А, ты о Питерфилде. Читал последние новости? Ну да, конечно, это же появится только в вечерних газетах.

— Что появится?

— Да убили Питерфилда. Прошлой ночью и убили, — сообщил мистер Боннингтон, с аппетитом уплетая салат.

— Боже мой!

— А я так нисколько не удивлен, — заметил мистер Боннингтон. — Этот Питерфилд был туп как пробка. И слушать никого не желал. Чертежи должны храниться у него, и все тут!

— Так они добрались до чертежей?

— Нет. Какая-то из его поклонниц занесла профессору рецепт приготовления ветчины, и старый осел со своей обычной рассеянностью сунул его в сейф. Чертежи, соответственно, — в кухонный шкафчик.

— Счастливая ошибка.

— Почта невероятное везение. Тем не менее я так и не знаю, кого бы можно послать с чертежами в Женеву. Мэйтленд в больнице, Карслейк в Берлине, я не могу оставить Лондона. Остается молодой Хупер.

Боннингтон многозначительно посмотрел на друга.

— Ты все еще думаешь…

— Да. Я ему не доверяю. Доказательств, разумеется, никаких, но говорю тебе, Паркер, я нюхом чую: он ненацежен. А чертежи обязательно должны оказаться в Женеве. Они нужны Лиге![127] Это же впервые, когда подобное Изобретение не продают какой-либо нации, а добровольно передают в дар Лиге. Это самый большой шаг к примирению, какой когда-либо имел место, и он должен удастся.

А Хуперу доверять нельзя. Точно тебе говорю: отправь я его поездом — он попросту выйдет на какой-нибудь станции, а посади в самолет — выпрыгнет с парашютом при первом же удобном случае. И, черт бы его побрал, я не ногу от него избавиться! Дисциплина! Без нее никуда. Поэтому я и обратился к тебе.

— Ты спрашивал, нет ли у меня надежного человека.

— Да. У тебя ведь всякие бывают клиенты. Вот я и подумал, может, найдется какая горячая голова, головорез, истосковавшийся по хорошей драке. Сам-то я, как понимаешь, совсем не могу никого послать — слишком велика вероятность, что их засветят, а твоего человека, возможно, даже не заподозрят. Только у этого парня должны быть железные нервы.

— Думаю, у меня есть такой, — сказал мистер Паркер Пайн.

— Благодарение Богу, в этой стране остались еще смельчаки, готовые рискнуть жизнью! Значит, решено?

— Решено.

Мистер Паркер Пайн в последний раз повторял инструкции:

— Итак, в десять сорок пять с Паддингтона отправляется поезд, который доставит вас в Фолкстон[128]. Там вы пересядете на паром, идущий в Булонь[129]. В Булони для вас уже забронировано место в спальный вагон первого класса до Женевы. В Женеве поезд будет на следующий день в восемь часов утра. Вот адрес, по которому вам следует зайти. Пожалуйста, запомните его — сейчас я его уничтожу. Доставив документы, немедленно возвращайтесь в отель и ждите дальнейших инструкций. Вот вам деньги на накладные расходы в швейцарской и французской валюте. Все понятно?

— Да, сэр.

Глаза Робертса сияли от возбуждения.

— Простите, сэр, но нельзя ли, э… узнать о характере бумаг, которые я везу?

Мистер Паркер Пайн отечески ему улыбнулся.

— Вы везете шифровку, в которой указано, где русские цари зарыли свои сокровища, — торжественно произнес он. — Вы, конечно, понимаете, что большевистские агенты постараются перехватить вас во что бы то ни стало. Да, кстати… если вас кто-нибудь спросит о цели вашей поездки, я посоветовал бы вам говорить, что вы получили наследство и решили немного попутешествовать.

Мистер Робертс потягивал кофе и любовался Женевским озером. Он был счастлив, но в то же время немного разочарован.

Счастлив он был потому, что впервые в жизни оказался за границей. Мало того, он остановился в гостинице, о какой и мечтать не мог, и все это совершенно бесплатно! Кормили там изумительно, номер был с удобствами, а предупредительность прислуги не оставляла желать ничего лучшего. Мистер Робертс радовался всему этому, как ребенок.

Разочарован же он был потому, что с ним так и не случилось ничего, хотя бы отдаленно напоминающего приключение. Никаких большевиков или загадочных русских ему не встретилось. Приятный коммивояжер-француз, в совершенстве владевший английским, оказался единственным человеком, пожелавшим разделить с мистером Робертсом радость человеческого общения. Секретные документы, в полном соответствии с инструкцией, всю дорогу провели в мыльнице и были переданы тому, кому предназначались. Опасности, которые можно бы было преодолеть или, по крайней мере, искусно избежать, так и не возникли. Мистер Робертс был разочарован.

— Пардон, — услышал он вдруг и, подняв голову, обнаружил высокого бородатого незнакомца, бесцеремонно усаживающегося за его столик.

— Прошу прощения, — заявил бородач, — но, если не ошибаюсь, у нас есть общий знакомый. Инициалы «П.П.» вам что-нибудь говорят?

Мистером Робертсом овладело приятное возбуждение. Борода, акцент… Вот он, первый в его жизни русский!

— Д-да…

— Думаю, мы понимаем друг друга, — многозначительно сказал незнакомец.

Мистер Робертс испытующе посмотрел на него. Это уже начинало на что-то походить. Незнакомцу было под пятьдесят, и в нем безошибочно угадывался иностранец. Подозрительнее всего было то, что он носил пенсне и красную ленточку в петлице.

— Ваша миссия выполнена безупречно, — сказал иностранец. — Готовы ли вы взять на себя еще одну?

— Разумеется. О да!

— Хорошо. Тогда слушайте. Вы купите билет в спальный вагон экспресса «Женева — Париж» на завтрашний вечер. Место номер девять.

— А если оно будет занято?

— Оно будет свободно. Об этом позаботятся.

— Место номер девять, — повторил Робертс. — Ясно.

— В поезде к вам подойдут и скажут: «Простите, вы случайно не были недавно в Грассе?»[130] — на что вы должны ответить: «Да, я был там в прошлом месяце». Затем вас спросят: «Вы интересуетесь парфюмерией?» Ответ будет: «Да, у меня линия по производству жасминовых масел». После чего вы поступите в его полное распоряжение. Кстати, вы вооружены?

— Нет, — стыдливо признался мистер Робертс. — Я как-то не думал — то есть…

— Ну, это легко уладить, — успокоил его незнакомец и, оглядевшись по сторонам, вложил в руку мистера Робертса что-то тяжелое и блестящее.

— Небольшое, но очень эффективное оружие, — пояснил он с милой улыбкой.

Мистер Робертс, в жизни не стрелявший из револьвера, с опаской сунул оружие в карман. У него было неприятное подозрение, что эта штука способна выстрелить, причем абсолютно в любой момент.

Они еще раз повторили пароль с отзывом, после чего новый знакомый мистера Робертса поднялся.

— Желаю удачи, — сказал он напоследок. — Вы храбрый человек, мистер Робертс. Да хранит вас Бог.

— Храбрый? — переспросил тот себя, оставшись в одиночестве. — Но это не повод, чтобы подвергать мою жизнь опасности. В конце концов, мы так не договаривались.

По его спине пополз холодок, и, чем больше мистер Робертс размышлял обо всем этом, тем менее приятным этот холодок становился.

Поднявшись к себе, он осмотрел оружие, но, так и не разобравшись в его хитроумном механизме, решил уповать на то, что необходимости в его применении не возникнет. Он обреченно вздохнул и отправился покупать билет.

Поезд отправлялся в половине десятого. Задолго до нужного времени мистер Робертс был уже на вокзале. Проводник взял у него билет с паспортом и проводил в купе, где носильщик закинул его чемодан на полку. Там уже лежал чей-то багаж — саквояж из свиной кожи и большой чемодан.

— У вас нижняя полка, — сказал проводник.

Выходя из купе, мистер Робертс столкнулся с крупным мужчиной, который как раз хотел туда войти. Последовал обычный обмен извинениями — Робертс по-английски, мужчина по-французски. Сосед по купе отличался мощным телосложением, а его бритую голову украшали очки с мощными линзами, сквозь которые подозрительно щурились маленькие хитрые глазки.

«На редкость неприятный тип!» — подумал мистер Робертс.

От незнакомца неуловимо веяло чем-то зловещим. Маленький клерк решил, что, по всей видимости, они попали в одно купе не случайно. Ему предстояло следить за этим громилой!

До отхода поезда оставалось еще десять минут, и, решив прогуляться по платформе, мистер Робертс двинулся к выходу. В тамбуре ему пришлось остановиться и прижаться к стене, чтобы пропустить только что вошедшую женщину. Перед ней, с билетом в руке, шел кондуктор. Протискиваясь мимо Робертса, женщина выронила сумочку, и он поспешно бросился ее поднимать.

— Благодарю вас, мосье, — сказала женщина на прекрасном английском, но с явно иностранным акцентом.

Голос у нее был низкий и очень, очень волнующий. Она двинулась было дальше, но, еще раз взглянув на мистера Робертса, приостановилась и неуверенно спросила: «Простите, мосье, но вы случайно не были недавно в Грассе?»

Мысль, что он поступает в распоряжение, да еще и полное, столь прекрасной молодой леди, а то, что она была именно прекрасна, не могло быть ни малейших сомнений. Мало того, она явно была самого что ни на есть благородного происхождения и к тому же еще, видимо, богата На ее шее сверкали жемчуга, на плечах красовалось меховое манто, а на голове — элегантная шляпка. У нее была смуглая кожа и чувственные алые губы.

— Да, я был там в прошлом месяце, — поспешно отозвался Робертс.

— Интересуетесь парфюмерией?

— Да, у меня линия по производству жасминовых масел.

Женщина слегка кивнула и двинулась по проходу дальше.

— На этом месте. Как только тронемся, — уловил Робертс тихий, как дыхание, шепот.

Следующие десять минут показались ему вечностью. Наконец перрон за окнами поплыл назад, и Робертс вышел из купе. Прекрасная незнакомка в мехах безуспешно пыталась открыть окно. Робертс поспешил ей на помощь.

— Благодарю вас, мосье. Хотелось немного подышать, прежде чем они запрут все, что только можно, — сказала она.

И тут же Робертс услышал другой: тихий, быстрый и нежный голос:

— Когда мы пересечем границу и ваш попутчик заснет — не раньше, запомните, — пройдите в туалет и через него — в соседнее купе. Вы меня поняли?

— Да, — шепнул в ответ Робертс и, опустив окно, во весь голос осведомился: — Так лучше, мадам?

— Большое спасибо.

Вернувшись в свое купе, он обнаружил, что его спутник уже растянулся на верхней полке, благо, подготовка ко сну вряд ли отняла у него много времени. Единственное, с чем он решился расстаться на ночь, были пальто и ботинки.

Робертс задумался, как же в этой ситуации поступить ему. Раздетым в купе к незнакомой даме не пойдешь, и он ограничился тем, что сменил ботинки на домашние тапочки. Затем он улегся и выключил свет. Через несколько минут с верхней полки послышался размеренный храп.

В десять поезд подошел к границе. Дверь купе распахнулась, и последовала необременительная процедура таможенного досмотра. «Мосье не везут ничего запрещенного?

Нет?» Дверь закрылась. Несколькими минутами позже поезд покинул территорию Швейцарии.

Мужчина на верхней полке тут же захрапел снова. Робертс выждал еще минут двадцать, затем тихо встал и проскользнул в туалет. Закрывшись, он нерешительно посмотрел на дверь в соседнее купе. Она была не заперта. Робертс задумался: уместно ли будет постучаться. С одной стороны, стучать в такой ситуации было как-то нелепо, но воспитание решительно не позволяло ему без предупреждения войти в помещение, где находится дама. Решившись на компромисс, маленький клерк приоткрыл дверь и кашлянул.

Ответ последовал незамедлительно. Дверь распахнулась, его за руку втянули внутрь и поспешно заперли за ним дверь. Робертс огляделся, и у него перехватило дыхание. Он и представить себе не мог, что в жизни существует такая красота. Девушка в чем-то длинном полупрозрачном — сплошные кружева и шифон, — задыхаясь от ужаса, жалась к дверям купе. Робертс часто читал о прекрасных созданиях, застывших на краю бездны, и вот он видит это наяву. Чрезвычайно волнующая картина.

— Слава Богу! — выдохнула она.

Она была очень молода и настолько прекрасна, что казалась Робертсу существом из иного мира. Наконец-то он участвует в настоящем приключении!

Девушка сбивчиво и быстро зашептала:

— Боже, как я рада, что вы пришли. Я так напугана. В поезде едет Васильевич! Вы понимаете, что это значит?

Робертс не имел об этом ни малейшего представления, но на всякий случай кивнул.

— Я думала, мне удалось сбить их со следа, — быстро продолжала она на хорошем английском, но с явно иностранными модуляциями. — Какая же я была дура! Что же теперь делать? Васильевич в соседнем купе. Нельзя допустить, чтобы он завладел драгоценностями. Пусть лучше он убьет меня, чем получит драгоценности.

— Нет, — решительно сказал Робертс. — Он не убьет вас. И драгоценностей он тоже не получит.

— Но что же мне с ними делать?

— Двери надежно заперты, — заметил Робертс.

— Что для Васильевича замки? — с горьким смехом возразила девушка.

Робертс все больше и больше чувствовал себя в центре одного из своих любимых приключенческих романов.

— Остается одно, — заявил он. — Отдайте драгоценности мне.

— Это четверть миллиона, — нерешительно проговорила девушка.

Лицо Робертса вспыхнуло.

— Мне вы можете доверять, — сдержанно сказал он.

Девушка чуть поколебалась.

— Да, я вам верю, — проговорила она и порывисто сунула руку в сумочку.

Робертс, покраснев, уставился на то, что она ему протягивала: на пару свернутых шелковых кружевных чулок..

— Возьмите их, друг мой, — подбодрила его девушка.

Он взял и тут же все понял. На вид легкие как пушинка, чулки оказались весьма увесистыми.

— Спрячьте это в своем купе, — сказала она. — Отдадите их утром, если… если будет еще, кому отдавать.

Робертс кашлянул.

— Послушайте, — начал он. — Так не пойдет. Я имею в виду…

Он замялся и вдруг выпалил:

— Я останусь здесь.

При мысли, что его слова могут неверно истолковать, он мучительно покраснел.

— Я хотел сказать: там, — пояснил он, кивая в сторону уборной.

— Ну зачем же? — удивилась девушка, показывая на верхнюю полку.

На этот раз Робертс покраснел до корней волос.

— Нет-нет, — запротестовал он. — Мне и там будет хорошо. Просто позовите, если что.

— Благодарю вас, друг мой, — нежно проговорила девушка.

Она скользнула на нижнюю полку и, благодарно ему улыбнувшись, натянула на себя одеяло. Робертс устроился в туалете.

Внезапно — прошло никак не более двух часов — ему показалось, что он что-то услышал. Робертс прислушался — ничего. Возможно, он просто ошибся? Однако он был почти уверен, что действительно слышал какой-то приглушенный звук, донесшийся из соседнего купе. Что, если? Нет, невозможно! И все же…

Робертс тихонько приоткрыл дверь. В купе все было по-прежнему. Маленькие плафоны на потолке тускло и мирно светились сонными голубыми огоньками. Робертс мучительно напрягал глаза, дожидаясь, когда они привыкнут к этому полумраку. Наконец он различил очертания нижней полки. Она была пуста! Девушка исчезла.

Робертс поспешно щелкнул выключателем, и купе осветилось. В нем никого не было. Что-то заставило его втянуть воздух. Слабый, сладковатый запах… Хлороформ![131]

Робертс вышел из купе в коридор, отметив про себя, что теперь дверь не заперта. В проходе никого не было. Взгляд Робертса остановился на двери соседнего купе. Девушка говорила, что в нем едет этот таинственный Васильевич. Робертс приблизился и легонько потянул ручку. Дверь была заперта изнутри.

Что же ему делать? Потребовать, чтобы его впустили? Не так, наверное, этот Васильевич глуп. И потом, что, если девушки там нет? А если она все же там, как она отнесется к тому, что он поднял шум? Из прочитанных им книг он прекрасно знал, что в таких делах секретность — превыше всего.

Маленький человечек в смятении побрел по коридору. Дойдя до купе проводника, он обнаружил, что дверь в купе открыта, а сам проводник спокойненько спит. А над ним, на крючке, висят коричневый служебный китель и форменная фуражка!

В голове Робертса моментально созрел план. Облачившись в китель и надев на голову фуражку, он поспешил по коридору. У двери подозрительного купе он остановился и, собравшись с духом, решительно постучал.

Ответа не последовало. Робертс постучал снова.

— Мосье, откройте! Откройте, мосье! — потребовал он официальным тоном, старательно изображая французский акцент.

Щелкнул замок, дверь приоткрылась, и в образовавшийся проем высунулась голова. Она была гладко выбрита и, не будь на ней больших черных усов, мало чем отличалась от яйца. Голова явно принадлежала иностранцу и была крайне недовольна вторжением.

— Qu' est-ce-qu'il у а?[132] — злобно осведомилась она.

— Votre passeport, monsieur[133],— повелительно произнес Робертс, отступая назад и жестом призывая иностранца выйти.

Тот поколебался, но, как и рассчитывал Робертс, выдал в коридор. Он не хотел пускать посторонних в свое купе. Значит, девушка там! Робертс действовал с быстротой молнии. Отпихнув мужчину плечом — тот совершенно не ожидал нападения, да и поезд в этот момент качнуло, — он стремительно прорвался мимо него в купе, захлопнул дверь и запер ее изнутри.

Девушка лежала на нижней полке. Ее руки были накрепко связаны, а во рту торчал кляп. Как только Робертс ее освободил, она со вздохом упала в его объятия.

— У меня такая слабость, — пожаловалась она. — Что это было? Хлороформ? А… где драгоценности?

— Они здесь. — Робертс похлопал по своему карману. — Но что же нам делать дальше?

Девушка присела, собираясь с мыслями. На форму, в которой был Робертс, она обратила внимание только сейчас.

— Здорово придумано! — воскликнула она. — Какой вы молодец. Он угрожал убить меня, если я не скажу, где драгоценности. Мне было так страшно! И туг появились вы.

Неожиданно она расхохоталась.

— Только подумайте, в какое глупое положение попал Васильевич! Он же ничего не сможет теперь сделать! Не решится даже сказать, что вы выгнали его из собственного купе! Мы останемся здесь до утра! Он, наверное, сойдет в Дижоне[134] — поезд стоит там почти полчаса — и телеграфирует в Париж, чтобы слежку продолжили оттуда. Кстати, выбросьте этот маскарад в окно. Как бы не было неприятностей.

Робертс повиновался.

— Спать нам лучше не надо, — решила девушка. — Будем настороже до рассвета.

Это было незабываемое, удивительное бдение. В шесть утра Робертс осторожно приоткрыл дверь купе и выглянул наружу. Коридор был пуст. Девушка быстро проскользнула в собственное купе, и Робертс последовал за ней. Там царил разгром: купе явно обыскивали. Робертс прошел через туалет к себе. Его спутник продолжал мирно храпеть.

В Париже они были в семь утра. Кондуктор уныло слонялся по вагону, громко сетуя на пропажу своей формы. Исчезновения одного из пассажиров он еще не обнаружил.

Поезд подтянулся к станции, и началась захватывающая дух гонка. Девушка с Робертсом брали такси, кружили в нем по Парижу, потом неожиданно оставляли его, заскакивали в какой-нибудь отель или ресторан через один вход, тут же выбегали через другой, и все повторялось снова. Наконец девушка облегченно вздохнула.

— Теперь я уверена, что мы оторвались, — заявила она.

Они позавтракали и отправились в аэропорт. Через три часа они уже были в Кройдоне[135] Робертс впервые в жизни летел самолетом.

В Кройдоне их встречал высокий пожилой джентльмен, отдаленно напоминавший наставника мистера Робертса в Женеве. Девушку он приветствовал с особым почтением.

— Машина ждет вас, мадам, — произнес он с поклоном.

— Джентльмен едет с нами, Поль, — бросила ему девушка и, повернувшись к Робертсу, пояснила: — Граф Павел Стефаньев.

Машиной оказался необъятный лимузин, менее чем за час доставивший их в огромное загородное поместье. Мистера Робертса провели в величественный особняк и проводили в комнату, служившую, видимо, кабинетом. Произошла передача драгоценных чулок. Потом его ненадолго оставили одного. Вскоре к нему присоединился граф Стефаньев.

— Мистер Робертс, — сказал он, — мы бесконечно вам признательны. Вы показали себя храбрым и изобретательным человеком.

Он достал маленький красный сафьяновый[136] футляр.

— Позвольте мне вручить вам почетный орден Святого Станислава десятой степени.

Точно во сне, Робертс открыл футляр и уставился на переливающийся драгоценными камнями орден.

— Перед тем как вы нас покинете, — продолжал граф, — великая герцогиня Ольга желает лично выразить вам свою благодарность.

Он провел Робертса в огромную гостиную. Там, в шелках и бархате, невероятно прекрасная и величественная, стояла его недавняя спутница.

Повинуясь властному мановению ее руки, граф поспешно удалился.

— Я обязана вам жизнью, мистер Робертс, — сказала великая герцогиня.

Она протянула руку, и Робертс почтительно поцеловал ее. Внезапно герцогиня порывисто шагнула к нему.

— Вы храбрый человек, — проговорила она.

Их губы слились в поцелуе. На мгновение стройный стан оказался в объятиях Робертса, на него повеяло восточными благовониями, и он забыл обо всем.

— Машина отвезет вас, куда вы пожелаете, — пробудил его от грез чей-то голос.

Через час, отвезя Робертса домой, машина вернулась за великой герцогиней Ольгой. Вместе с ней в машину уселся и седовласый граф, совершенно упарившийся в бороде и теперь с облегчением ее снявший. Герцогиня вышла в Стритхеме[137]. Она зашла в какой-то дом, открыла дверь квартиры, и пожилая женщина, оторвавшись от ужина, радостно воскликнула:

— Мэгги, милая, ну наконец-то!

В экспрессе «Женева — Париж» девушка была великой герцогиней Ольгой, в офисе мистера Паркера Пайна Мадлен де Сара, но у себя дома, в Стритхеме, она была просто Мэгги Сайерс, четвертой дочерью самых обыкновенных родителей.

Как все-таки измельчали великие мира сего!

Мистер Паркер Пайн обедал со своим другом мистером Боннингтоном.

— Мои поздравления, — заявил тот. — Твой человек блестяще выполнил задание. Представляю, как рвет и мечет Тормали при мысли, что чертежи пулемета достались Лиге. Ты объяснил ему, что он везет?

— Нет. Решил, что лучше немного… э-э… приукрасить.

— Очень уместная предосторожность.

— Не то чтобы предосторожность. Просто я хотел, чтобы он получил удовольствие от поездки. Боюсь, пулемет его бы разочаровал Пришлось придумать кое-что поинтересней.

— Пулемет? Разочаровал бы? — вытаращил глаза Боннингтон. — Да его убили бы за это не задумываясь!

— Конечно, — мягко подтвердил мистер Паркер Пайн. — Но это не входило в мои планы.

— Слушай, а много ты зарабатываешь на таких делах?

— На таких я теряю, — ответил мистер Паркер Пайн. — Но оно того стоит.

А тем временем в Париже трое озлобленных джентльменов вовсю грызлись друг с другом.

— Чертов Хупер! — говорил один. — Он нас подставил.

— Чертежи вез кто-то не из их ведомства, — заявил второй. — Я точно знаю, что их отправили в среду. Так что это ты провалил все дело.

— Черта с два! — угрюмо огрызнулся третий. — В поезде вообще не было англичан. Только какой-то коротышка-клерк. Уж он-то точно понятия не имел ни о Питерфилде, ни о пулемете. Я его прощупал. Точно тебе говорю: Питерфилд и пулемет для него пустой звук.

Он хохотнул.

— Бедняга бредил большевистскими кознями.

Мистер Робертс уютно устроился перед камином. На коленях у него лежало распечатанное письмо от мистера Паркера Пайна, а в руках он держал чек на пятьдесят фунтов «от лиц, восхищенных профессионализмом, проявленным им в известном деле».

На подлокотнике кресла лежала книжка из библиотеки. Мистер Робертс рассеянно открыл ее наугад и прочел:

«…задыхаясь от ужаса, она жалась к дверям купе. Прекрасное создание, застывшее на самом краю бездны…»

Ну, в этом он кое-что понимал! Он открыл книгу на другой странице.

«Что-то заставило его принюхаться. Слабый, сладковатый запах… Хлороформ.»

И это было ему знакомо.

«Он сжал ее в своих сильных руках и почувствовал ответный трепет ее алых губ».

Мистер Робертс вздохнул. Это был не сон. Все это случилось с ним на самом деле. Поездка туда прошла довольно скучно, но вот обратно! Поездка обратно пришлась ему по вкусу. Но все же хорошо, что он снова дома. Робертс смутно чувствовал, что нельзя прожить всю жизнь в таком темпе. Великая герцогиня Ольга с ее прощальным поцелуем слишком уж напоминали сон.

Завтра возвращается Мэри с детьми. Робертс счастливо улыбнулся.

Она скажет: «Мы так весело провели время, только все время думали, как ты тут — совсем один, бедняжка». А он ответит: «Да знаешь, старушка, ничего. Пришлось смотаться в Женеву — провернуть для фирмы одно хитрое дельце, так смотри, что они мне прислали». И покажет ей чек на пятьдесят фунтов.

Он вспомнил про почетный орден Святого Станислава десятой степени. Он, конечно, надежно его спрятал, но что, если Мэри все же случайно его обнаружит?

А, черт с ним! Всегда можно сказать, что он купил его в Женеве. Так, сувенир на память.

Он снова открыл книжку и углубился в чтение. Загнанное выражение исчезло с его лица. Он улыбался. Ведь теперь он тоже принадлежал к славному племени тех, в чьей жизни кое-что случается.

Случай богатой дамы

Услышав, что его желает видеть миссис Эбнер Раймер, мистер Паркер Пайн удивленно поднял брови. Это имя было ему хорошо известно.

Ее немедленно пригласили в кабинет.

Это была высокая нескладная женщина, чего не могли скрыть ни просторное бархатное платье, ни накинутая сверху тяжелая меховая шуба. У нее было широкое сильно накрашенное лицо и огромные костлявые руки. Ее черные волосы были уложены по последней моде, а на шляпке раскачивался целый лес завитых страусиных перьев.

Небрежно кивнув, она плюхнулась в кресло.

— Здрасьте, — грубоватым голосом заявила она. — Если вы хоть на что-то годитесь, скажите, куда мне девать деньги.

— Весьма оригинально, — пробормотал Мистер Паркер Пайн. — Нынче такой вопрос редко приходится слышать. Стало быть, для вас это и в самом деле затруднительно, миссис Раймер?

— Да, — прямо ответила леди. — У меня уже три шубы, куча самых разных платьев и все в таком духе. Я купила машину и особняк на Парк-Лейн[138]. У меня есть яхта, но на море меня укачивает. У меня целый штат первоклассной прислуги, которая на меня же и смотрит свысока. Я уже объехала весь мир. И будь я проклята, если могу придумать, что мне еще купить или сделать.

Она выжидающе уставилась на мистера Паркера Пайна.

— Как насчет благотворительности? — предложил он.

— Что? Просто так взять и отдать свои деньги? Еще чего! Я их заработала, да-да, заработала, позвольте заметить, а не украла. И если вы думаете, что теперь я хочу выбросить их на ветер как простые бумажки, вы просто… в общем, вы ошибаетесь. Я хочу их потратить — и потратить с толком. Короче, если у вас есть какие-нибудь идеи по этому поводу, можете рассчитывать на хорошее вознаграждение.

— Ваше предложение меня заинтересовало, — ответил мистер Паркер Пайн. — Кстати, вы не упомянули о загородном доме.

— Забыла. Есть у меня такой. Но там смертная тоска.

— Придется вам рассказать о себе побольше. Ваша проблема не из простых.

— Расскажу. Охотно расскажу. Мне стыдиться нечего. Молодость я провела на ферме — работала, представьте себе. Там же познакомилась с Эбнером — он работал на соседней мельнице. Он ухаживал за мной восемь лет, потом мы поженились.

— Вы были счастливы вместе?

— Да. Он был мне хорошим мужем. Хотя, конечно, поначалу нам приходилось несладко. Он дважды оставался без работы, а ведь у нас росли дети. У нас их четверо было: девочка и три мальчика. Они так и не успели вырасти. Если бы они все не умерли, сейчас, наверное, всё было бы по-другому.

Ее лицо смягчилось и даже как-то помолодело.

— У него грудь была слабая, у Эбнера. Его и на войну из-за этого не взяли. Ну, он и старался показать себя на мельнице. Сначала его сделали старшим мастером. Он очень способный был, Эбнер. Придумал какое-то усовершенствование. Надо сказать, с ним обошлись по-честному: заплатили что полагалось. Он вложил эти деньги в другое свое изобретение, и тогда уже деньги так прямо и повалили. Он сам стал хозяином, нанял рабочих… Купил два обанкротившихся предприятия и поставил их на ноги. Ну, а дальше все пошло как по маслу. Деньги так и посыпались. Их и сейчас с каждым днем все больше и больше.

Понимаете, сначала все это было жутко весело. Ну, собственный дом, шикарные ванные, личная прислуга… Никакой тебе больше готовки, стирки и уборки по дому. Сиди себе на шелковых подушках в собственной гостиной да названивай в колокольчик: «Чаю мне!», прямо как графиня какая. Очень все это смешно нам тогда казалось, и развлекались мы от души. Потом переехали в Лондон. Я приоделась у лучших портных, свозила Эбнера в Париж и на Ривьеру. Весело было.

— А потом? — спросил мистер Паркер Пайн.

— Привыкли, наверное, — мрачно ответила миссис Раймер. — И все это уже не казалось таким забавным. Даже аппетит пропал. И это при том, что мы могли заказать что душе угодно. Ванны — тоже… Не может же нормальный человек сидеть в ванне целый день. Одного раза за глаза хватает. А потом Эбнер стал жаловаться на здоровье. Мы, понятно, кучу денег заплатили докторам, но они ничего так и не смогли сделать. Пробовали то, пробовали это, но все без толку. Эбнер-то все равно умер.

Она помолчала.

— А он совсем еще молодой был, только сорок три и исполнилось.

Мистер Паркер Пайн сочувствующе кивнул.

— Это было пять лет назад. А деньги как шли, так и идут. Только почему-то не можешь их с толком использовать. Но я уже говорила: совершенно не представляю, что бы я могла купить, чего у меня еще не было.

— Другими словами, — заметил мистер Паркер Пайн, — вам скучно. Вам не нравится такой образ жизни.

— Меня тошнит от него, — мрачно заявила миссис Раймер. — У меня даже друзей нет. Новым нужны от меня только деньги, а за спиной надо мной же и смеются. Старые же стесняются, что у них нет денег, дорогих тряпок, машин… Ну что мне делать? Вы можете хоть что-нибудь посоветовать?

— Кажется, могу, — медленно проговорил мистер Паркер Пайн. — Трудновато, конечно, но, думаю, шансы на успех все же есть. Полагаю, я смогу вернуть вам то, что вы потеряли: интерес к жизни.

— Каким образом? — отрывисто спросила миссис Раймер.

— А вот это уже профессиональная тайна, — ответил мистер Паркер Пайн. — Я никогда не раскрываю своих маленьких секретов. Так что вопрос лишь в том, захотите ли вы рискнуть? Я не гарантирую вам успех, я говорю только, что его вероятность достаточно велика.

— И сколько же это будет стоить?

— Мне придется использовать нестандартные методы, а это потребует значительных расходов. Я возьму с вас тысячу фунтов — вперед.

— А вы парень не промах, — восхищенно протянула миссис Раймер. — Ладно, идет. Рискну. Я привыкла платить. Только, когда я за что-то плачу, я хочу это получить.

— Получите, — ответил мистер Паркер Пайн, — не волнуйтесь.

— Пришлю вам чек вечером, — сказала миссис Раймер, поднимаясь. — Хотя понятия не имею, почему должна вам довериться. Говорят, дураки с деньгами не уживаются. Похоже, это как раз про меня. Однако вы молодец! Надо же: напечатали во всех газетах, что можете сделать людей счастливыми!

— Да, пришлось потратиться, — заметил мистер Паркер Пайн. — Так что приходится делать всех счастливыми, а иначе как бы я вернул деньги? Я знаю, почему люди несчастливы, и, соответственно, отчетливо представляю, как это исправить.

Миссис Раймер недоверчиво покачала головой и удалилась, оставив за собой облако дорогих, но слишком уж сильных духов.

В кабинет заглянул неотразимый Клод Латрэ.

— Что-нибудь по моей части? — осведомился он.

— На этот раз все несколько сложнее, — покачал головой мистер Паркер Пайн. — Это очень трудный случай. Боюсь даже, придется пойти на некоторый риск Прибегнуть к нестандартным средствам, я хочу сказать.

— Миссис Оливер?

При упоминании всемирно известной писательницы мистер Паркер Пайн улыбнулся.

— Сказать вам по секрету, миссис Оливер стандартней нас всех вместе взятых. Я имел в виду по-настоящему дерзкий и незаурядный ход. Так что, друг мой, звоните доктору Антробусу.

— Антробусу?

— Да. Нам потребуются его услуги.

Неделей позже миссис Раймер снова появилась в офисе мистера Паркера Пайна. Тот поднялся ей навстречу.

— Уверяю вас, задержка была продиктована исключительно необходимостью, — сказал он. — Пришлось сделать кое-какие приготовления, заручиться услугами одного не совсем обычного человека, которому пришлось пересечь пол-Европы, чтобы сюда добраться.

— Ну, ну, — скептически хмыкнула миссис Раймер, за истекшую неделю ни на минуту не забывавшая о выписанном и оплаченном чеке в тысячу фунтов.

Мистер Паркер Пайн нажал кнопку селектора, и в кабинет вошла смуглая девушка восточной внешности, облаченная в белоснежный медицинский халат.

— Все готово, сестра де Сара? — спросил он.

— Да, доктор Константини ждет.

— Что это вы собираетесь делать? — забеспокоилась миссис Раймер.

— Хочу познакомить вас с восточной магией, милая моя леди, — ответил мистер Паркер Пайн.

Медсестра проводила миссис Раймер этажом выше и открыла дверь, за которой начинался совершенно иной мир: мир персидских ковров, полностью покрывавших пол и стены, и необыкновенно красивых и мягких диванов. Мужчина, колдовавший над кофейником, выпрямился при их появлении.

— Доктор Константини, — сказала сестра.

Доктор был одет в европейский костюм, но лицо его было смуглым, а взгляд темных раскосых глаз пронзителен и властен.

— Итак, это моя больная? — спросил он низким звучным голосом.

— Какая я вам больная! — возмутилась миссис Раймер.

— Тело ваше здорово, — согласился врач, — но душа изнемогает. Мы, на Востоке, знаем, как с этим справиться. Присядьте и выпейте кофе.

Миссис Раймер послушно уселась и взяла в руку крошечную чашку благоухающей жидкости. Пока она пила, доктор объяснял:

— У вас, на Западе, привыкли лечить только тело. Ошибка! Тело лишь инструмент, на котором играет дух. Как из всякого инструмента, из него можно извлечь грустную, печальную мелодию, а можно и радостную песню, так сказать, гимн жизни. Чем мы с вами и займемся. У вас есть деньги. Вы сможете тратить их и радоваться этому. Ваша жизнь вновь обретет смысл. Это просто, просто, это совсем просто…

Миссис Раймер почувствовала приятную слабость. Очертания доктора и сестры начали расплываться. Ее вдруг захлестнуло ощущение невероятного счастья. Навалилась непреодолимая сонливость… Фигура доктора становилась все больше, больше, и вместе с ней рос весь мир.

Доктор пристально смотрел ей в глаза.

— Спите, — повторял он, — спите. Ваши веки закрываются. Вы засыпаете. Вы уже спите, спите…

Глаза миссис Раймер закрылись, и теплая нежная волна понесла ее в невероятно огромный и прекрасный мир.

Когда она открыла глаза снова, у нее было чувство, что прошло уже очень много времени. Она почти ничего не помнила: какие-то странные невероятные сны, потом вроде бы чувство пробуждения — и снова грезы. Она смутно припомнила какую-то машину и смуглую красивую девушку в белом халате.

Как бы то ни было, теперь она окончательно проснулась и, слава Богу, проснулась в своей кровати.

Только Вот в своей ли? Что-то было не так с этой кроватью. Она, конечно, была мягкая, но не такая восхитительно мягкая, как ее собственная. Эта кровать смутно напоминала о далеких и почти забытых днях. Миссис Раймер повернулась, и кровать заскрипела. Ее постель на Парк-Лейн никогда бы себе этого не позволила.

Миссис Раймер огляделась. Определенно, она была не на Парк-Лейн. Может, в больнице? Поразмыслив, миссис Раймер решила, что это никак не может быть больницей. И гостиницей тоже не может. Пустая комната с голыми стенами, выкрашенными в грязно-сиреневый цвет. В одном углу умывальный столик с кувшином и тазом, в другом — сосновый комод и кованый сундук. На вбитых в стену колышках висела незнакомая одежда. Еще в комнате была кровать со старым стеганым одеялом, а на кровати — она, миссис Раймер.

— Да где это я? — спросила она вслух.

Дверь открылась, и в комнату проскользнула маленькая пухлая женщина с румяным добродушным лицом. На ней был передник, а рукава блузки были закатаны.

— Эй! — крикнула она, обернувшись к двери. — Доктор, идите скорей! Она проснулась.

Миссис Раймер открыла уже рот, чтобы высказать этому прохвосту Константини все, что она о нем думает, но так и не высказала, потому что вошедший в комнату человек ни в малейшей степени не походил на экзотического Константини. Это был согбенный старичок, щурящийся сквозь сильные очки.

— Так-то лучше, — прошамкал он, приближаясь к кровати, затем взял запястье миссис Раймер. — Идете на поправку, милочка.

— Что со мной было? — спросила миссис Раймер.

— Небольшой приступ, — ответил доктор. — Пару дней пробыли без сознания. Ничего страшного.

— Ох и напугала же ты нас, Ханна, — вставила маленькая пухлая женщина. — Особенно, когда начала бредить и нести всякую околесицу.

— Да, да, миссис Гарднер, — внушительно произнес доктор, — но не стоит тревожить больную. Вскоре вы полностью поправитесь, милочка.

— И не волнуйся о работе, Ханна, — заторопилась миссис Гарднер. — Мне помогла миссис Робертс, так что мы кое-как справились. Лежи, ни о чем не волнуйся и выздоравливай, моя милая.

— Почему вы называете меня Ханной? — возмутилась миссис Раймер.

— Но тебя же так зовут, — изумленно всплеснула руками миссис Гарднер.

— Ничего подобного. Меня зовут Амелия. Амелия Раймер. Миссис Эбнер Раймер.

Врач и миссис Гарднер обменялись многозначительными взглядами.

— Ладно, ты отдыхай, — сказала миссис Гарднер.

— Да, да, главное, никаких волнений, — добавил доктор, и оба удалились.

Миссис Раймер была сильно озадачена. Почему они называют ее Ханной? И что это еще за жалостливый взгляд, которым они обменялись, когда она сказала им свое настоящее имя? Да где же она находится и что с ней, в конце концов, случилось?

Она выскользнула из постели, неуверенно переступая ослабевшими ногами, добралась до крохотного слухового окошка и выглянула наружу — прямо на скотный двор.

Вконец озадаченная, она отошла от окна и снова улеглась в постель. Что она делает на ферме, которую прежде и в глаза не видела?

В комнату вошла миссис Гарднер, неся на подносе тарелку супа, и миссис Раймер засыпала ее вопросами:

— Что я делаю в этом доме? Как я здесь оказалась?

— А где ж тебе и быть, милая? Это же твой дом. Подумать только: пять лет живем вместе, а я и не подозревала, что ты болеешь.

— Здесь? Пять лет?

— Конечно. Ханна, ты же не хочешь сказать, что все забыла?

— Никогда я здесь не жила. И вас, кстати, тоже впервые вижу.

— Это все приступ…

— Я никогда не жила здесь, — упрямо повторила миссис Раймер.

— О, Господи! — всплеснула руками миссис Гарднер и, неожиданно метнувшись к комоду, вернулась с маленькой пожелтевшей фотографией в дешевой рамке.

На снимке была запечатлена группа из четырех человек: какой-то усатый джентльмен, полная женщина (миссис Гарднер), высокий худой мужчина с приятной застенчивой улыбкой и женщина в ситцевом платье и переднике — миссис Раймер собственной персоной!

Пока она, не веря своим глазам, рассматривала фотографию, миссис Гарднер поставила поднос у кровати и тихонько выскользнула из комнаты.

Миссис Раймер машинально взяла ложку и принялась за суп. Это был вкусный, густой и горячий суп. Мозг ее лихорадочно работал. Кто здесь ненормальный? Миссис Гарднер или она сама? У одной из них точно с головой не в порядке. Да, но ведь есть еще доктор.

— Я — Амелия Раймер, — твердо сказала она себе. — Я знаю, что я Амелия Раймер, и никто не сможет убедить меня, что это не так.

Она доела суп и поставила тарелку на поднос. Ее взгляд привлекла лежащая на столе газета. Взяв ее, она первым делом взглянула на число. Девятнадцатое октября. В офисе этого Пайна она была не то пятнадцатого, не то шестнадцатого. Стало быть, она проболела минимум три дня!

— Чертов знахарь! — злобно помянула она доктора Константини, чувствуя все же некоторое облегчение.

Она слышала о случаях, когда люди годами не могли вспомнить даже своего имени. Она-то, слава Богу, помнит все прекрасно.

Равнодушно листая газету, она небрежно проглядывала заголовки. Неожиданно она наткнулась на статью следующего содержания:

Миссис Эбнер Раймер, вдова пуговичного короля Эбнера Раймера, была помещена вчера в частную психиатрическую клинику. Причиной послужила развившаяся у вдовы а последние два дня навязчивая идея, что она более не миссис Раймер, а совершенно другой человек — некая Ханна Мурхауз, служанка на ферме.

— Ханна Мурхауз. Ну, конечно! — воскликнула миссис Раймер. — Двойники! Ну, это мы быстро исправим! Если этот елейный святоша Пайн вздумал сыграть со мной…

Но тут ей в глаза бросилось имя доктора Константини, огромными буквами напечатанное на следующей странице. На этот раз это был заголовок.

ЗАЯВЛЕНИЕ ДОКТОРА КОНСТАНТИНИ

В прощальной лекции, состоявшейся накануне его отъезда в Японию, доктор Клаудиус Константини выдвинул ошеломляющую теорию. Он во всеуслышание объявил, что ему удалось наглядно доказать существование души, переместив ее из одного тела в другое В ходе своих экспериментов, заявил он, ему удалось успешно осуществить даже двойное перемещение: душа из загипнотизированного тела А была помещена в загипнотизированное тело В, а из тела В — в тело А. Очнувшись от транса, тело А ощущало себя телом В, в то время как В пребывало в твердой уверенности, что оно А. Залогом успеха этого необычного эксперимента, по словам доктора Константини, стало необычайное физическое сходство объектов. Нет никаких сомнений, утверждает он, что сходство двух этих людей имело для опыта первостепенное значение. Особенно это заметно в экспериментах с близнецами. Доктор Константини уверен, однако, что даже совершенно незнакомые друг другу люди, занимающие сколь угодно различное социальное положение, способны проявлять не меньшую гармонию внутреннего мира при условии выраженного внешнего сходства.

Миссис Раймер отшвырнула газету.

— Мерзавец! Нет, ну каков мерзавец!

Теперь она видит их насквозь! Весь их грязный трусливый замысел с целью прибрать к рукам ее деньги. Эта Ханна Мурхауз была всего лишь орудием — возможно даже, невинным орудием — в руках Паркера Пайна. Он и этот мерзавец Константини вдвоем провернули эту чудовищную аферу.

Но она их разоблачит. Она им покажет! Найдет на них управу. Она всем расскажет…

Внезапно она вспомнила первую статью, и все ее негодование куда-то исчезло. Ханна Мурхауз вовсе не была послушным орудием. Она протестовала, она отстаивала права собственной личности!

— И что же они с ней сделали? — прошептала миссис Рай мер. — Они упрятали меня в чужом обличье.

По ее спине поползли мурашки.

Сумасшедший дом! Место, из которого, однажды попав, уже никогда не выходят. Место, где, чем более вы нормальны, тем меньше вам верят. Вечный приют. Нет, только не это!

Открылась дверь, и вошла миссис Гарднер.

— О, да ты съела весь суп, моя милая. Хороший знак. Значит, ты поправляешься.

— Когда я заболела? — деловито осведомилась миссис Раймер.

— Дай-ка подумать. Это было дня три назад… ну, точно, в среду. Пятнадцатого октября. Примерно в четыре вечера тебе стало плохо…

— В четыре! — воскликнула миссис Раймер.

Еще бы: именно в это время начался сеанс у доктора Константини.

— Ты упала на стул, — продолжала миссис Гарднер, — и сказала «Ох!» Да, вот так: «Ох!» А потом: «Я, кажется, засыпаю». Таким сонным усталым голосом: «Я, кажется, засыпаю». Ну, а потом и впрямь заснула. Мы перенесли тебя на кровать и послали за доктором. Вот и все.

— А откуда вы знаете, кто я такая? — робко спросила миссис Раймер. — Я имею в виду, если забыть о моем лице.

— Ну что ты такое говоришь, милая? Как это забыть? Лицо затем и дано человеку, чтобы его можно было узнать. Но, чтобы совсем уж тебя успокоить: у тебя есть родимое пятно.

— Родимое пятно? — встрепенулась миссис Раймер. Ничего подобного у нее не было.

— Ну да, красноватое родимое пятно под правым локтем. Да ты глянь, милая.

С твердой решимостью доказать, что у нее в жизни не было родимого пятна под правым локтем, миссис Раймер отвернула рукав ночной рубашки. Пятно было там! От чувства беспомощности миссис Раймер даже расплакалась.

Через четыре дня она встала с постели. За это время она успела не только разработать многочисленные планы отмщения, но и все их напрочь отвергнуть.

Можно было, конечно, показать статью из газеты доктору и миссис Гарднер и попробовать им все объяснить. Только миссис Раймер была уверена, что они ей ни за что не поверят.

Можно было обратиться в полицию. Только ведь наверняка результат будет тот же.

Можно было пойти в офис этого проходимца Пайна. Это, наверное, было бы лучше всего. По крайней мере, она смогла бы высказать этому негодяю все, что о нем думает. Но даже это намерение она не могла осуществить по достаточно прозаической причине. У нее не было денег, чтобы добраться до Лондона. Ведь, как ей объяснили, она сейчас находилась в Корнуоле… Два шиллинга и четыре пенса, завалявшихся в потертом кошельке, определяли ее настоящее финансовое положение.

Поэтому, по прошествии четырех дней, миссис Раймер пришла к тяжелому, но неизбежному выводу. Она вынуждена смириться! Раз уже всем так хочется считать ее Ханной Мурхауз, хорошо, некоторое время она побудет Ханной Мурхауз. Но только, пока не скопит достаточно денег. А уж тогда она не медля отправится в Лондон и бесстрашно ворвется в логово этого гнусного мошенника.

Приняв такое решение, миссис Раймер стала терпимее относиться к своей новой роли и даже получать от нее некоторое мрачное удовольствие. Тем более что роль эта была ей знакома. Ее новая жизнь сильно напоминала жизнь, которую она вела — давным-давно — во времена своей молодости.

После долгих лет, прожитых в роскоши, работа на ферме давалась миссис Раймер очень нелегко, но уже через неделю она как-то втянулась. Миссис Гарднер оказалась доброй и уравновешенной женщиной. Ее спокойный и молчаливый муж, чуть не вдвое ее выше, тоже оказался на редкость уживчивым человеком. Худой нескладный мужчина, которого она видела на фотокарточке, исчез — вместо него появился новый работник, добродушный гигант лет сорока пяти, скупой на слова и мысли, но с веселым огоньком в бледно-голубых глазах.

Прошло несколько недель. Наконец миссис Раймер скопила достаточно, чтобы добраться до Лондона. Тем не менее она все оттягивала поездку.

«Времени предостаточно, — убеждала она себя, не желая признаться, что просто боится сумасшедшего дома. — Этот Паркер Пайн — умный негодяй, наверняка без труда найдет еще одного шарлатана, который заявит, что я не в себе, и меня навеки упрячут подальше с глаз людских.

И потом, — говорила она себе, — небольшая перемена обстановки никому еще не вредила».

Она вставала засветло и работала дотемна. Пришла зима, заболел Джо Уэлш, новый работник Гарднеров, и ей с миссис Гарднер пришлось по очереди за ним ухаживать. Добродушный великан был трогательно беспомощен, и женщины нянчились с ним, как с ребенком.

Пришла весна, а с ней и новые заботы. Повсюду распустились полевые цветы, воздух наполнился обманчивым теплом. Джо Уэлш частенько помогал Ханне в ее работе. Она чинила ему одежду.

Иногда, по воскресеньям, они вместе ходили погулять. Джо был вдовец. Его жена умерла четыре года назад. С тех пор, признался он Ханне, он стал частенько прикладываться к бутылке.

Недели шли, и он стал все реже заглядывать в местный трактир. Он даже немножко обновил свой гардероб. Мистер и миссис Гарднер тихонько посмеивались. Ханна — тоже, беззлобно подшучивая над его неуклюжестью. Джо и не думал обижаться. Он, правда, мучительно краснел, но выглядел в такие минуты абсолютно счастливым.

За весной пришло лето. В тот год оно выдалось щедрым, и работа нашлась всем.

Прошла жатва. На деревьях появились красные и золотые листья…

Это случилось восьмого октября. Ханна, только что срезавшая большой кочан капусты, подняла голову и увидела мистера Паркера Пайна, который, облокотившись о плетень, с интересом ее разглядывал.

— Вы! — с чувством сказала Ханна, она же миссис Раймер. — Вы…

Прошло немало времени, прежде чем мистер Паркер Пайн узнал, какой он есть на самом деле — без прикрас. Высказав все, что хотела, миссис Раймер совершенно выдохлась.

Мистер Пайн благодушно улыбнулся.

— Совершенно с вами согласен, — сказал он.

— Лжец и мошенник, вот вы кто, — закончила свою речь миссис Раймер, впрочем, уже повторяясь. — А этот ваш Константини со своим гипнотизерством и того хуже.

Запереть несчастную девушку в сумасшедший дом! Я про настоящую Ханну Мурхауз говорю.

— Нет, — возразил мистер Паркер Пайн. — Вот чего не было, того не было. Вы слишком плохо обо мне думаете. Никакой Ханны Мурхауз в сумасшедшем доме нет, поскольку ее вообще никогда и не существовало.

— Что? А как же фотография, которую я видела собственными глазами?

— Подделка, — объяснил мистер Паркер Пайн. — Чего же проще?

— А заметка в газете?

— Фальшивка, как, впрочем, и вся газета. Сфабрикована исключительно ради двух заметок, которые должны были вас убедить, и, насколько я понимаю, убедили.

— А этот мошенник? Константини?

— Вымышленный персонаж. Его сыграл один мой знакомый, очень кстати талантливый актер.

Миссис Раймер фыркнула.

— Талантливый! Что же, меня и не гипнотизировали вовсе?

— Честно говоря, нет. Просто добавили вам в кофе немного индийского гашиша. Потом пришлось применить еще кое-какие препараты, чтобы вы не пришли в сознание, пока мы не доставили вас сюда.

— Стало быть, миссис Гарднер с вами заодно?

Мистер Паркер Пайн кивнул.

— Подкуплена, стало быть. Или вы ее тоже обманули?

— Миссис Гарднер многим мне обязана, — ответил мистер Паркер Пайн. — Когда-то я спас ее единственного сына от каторги.

Странным образом его речи действовали на миссис Раймер как хорошее успокоительное.

— А родимое пятно откуда? — спросила она уже без прежнего напора.

Мистер Паркер Пайн улыбнулся.

— Уже сходит. Через полгода и следа не останется.

— Но зачем? Что за дурацкие шутки? С моими-то деньгами работать тут простой служанкой! Хотя, о чем я говорю? Денег-то теперь у меня и нету — верно, приятель? Они, надо думать, теперь все у вас?

— Надо признаться, — невозмутимо ответил мистер Паркер Пайн, — что, пока вы находились в состоянии наркотического опьянения, я действительно получил от вас доверенность на управление вашими делами и, пока вы — как бы это сказать? — отсутствовали, осуществлял контроль над ними; но, уверяю вас, мадам: из вашего капитала, за исключением той тысячи фунтов, что вы заплатили мне сами, в мой карман не попало ни одного пенни Собственно говоря, благодаря разумной политике, капитал даже увеличился.

Мистер Паркер Пайн благожелательно смотрел на миссис Раймер.

— Но тогда зачем?

— Я хочу задать вам один вопрос, миссис Раймер, — сказал мистер Паркер Пайн. — Вы прямая женщина и, я думаю, ответите мне откровенно. Так вот: вы счастливы?

— Счастлива ли я? Хорошенький вопрос! Украсть у человека все его деньги, а затем спросить, как ему это нравится. Более наглого типа я в своей жизни не встречала.

— Вы все еще сердитесь, — миролюбиво заметил мистер Пайн. — Что ж, это вполне естественно. Но попробуйте на время забыть о моей гнусной личности. Миссис Раймер, когда год назад вы пришли ко мне в офис, вы были несчастливы. Можете ли вы сказать, что вы и теперь так же несчастливы? Если да, что ж, тогда прошу прощения, и можете предпринять против меня любые шаги, какие сочтете нужным. Более того, я готов возвратить вам вашу тысячу фунтов. Так что же, миссис Раймер, вы и сейчас так же несчастны, как и тогда?

Она вскинула на него глаза, но тут же опустила их и тихо ответила:

— Нет. — В ее голосе слышалось удивление. — Вы правы, черт побери. Признаю. Я давно уже не была так счастлива. Собственно говоря, с тех пор, как умер Эбнер. Я… я собираюсь выйти замуж за одного человека. Он тут работает. Джо Уэлш. Мы объявим об этом в следующее воскресенье — то есть хотели объявить.

— Но теперь, разумеется, — понимающе сказал мистер Пайн, — все изменилось.

Лицо миссис Раймер вспыхнуло, и она угрожающе надвинулась на мистера Пайна.

— Что это вы хотите сказать? Что изменилось? Думаете, если у меня снова будут мои деньги, я смогу стать леди? Да я совершенно не хочу быть леди! Нет уж, спасибо. Жалкие никчемные людишки. Джо достаточно хорош для меня, а я для него. Мы подходим друг другу, и, можете мне поверить, мы будем счастливы. А что до вас, друг мой, можете катиться отсюда и не лезть в дела, которые вас не касаются!

Мистер Паркер Пайн достал из кармана какой-то документ и протянул его ей.

— Доверенность, — пояснил он, — на управление вашим имуществом. Желаете порвать сейчас же? Насколько я понимаю, вы теперь же вступите во владение своим состоянием.

На лице миссис Раймер появилось очень странное выражение. Она оттолкнула документ.

— Оставьте себе. Я много чего вам сказала, но как минимум половину из этого вы, видимо, не заслужили. Вы, конечно, хитрая бестия, но бог знает почему я вам верю. Переведите на мое имя в местный банк семьсот фунтов. Этого хватит, чтобы купить ферму. Ну, а остальное… отдайте, что ли, больницам.

— Вы же не хотите сказать, что жертвуете все свое состояние на благотворительность?

— Именно это я и говорю. Джо хороший, честный парень, но он слабоват. Деньги не доведут его до добра. Сейчас он у меня не пьет, и я уж постараюсь, чтобы не запил впредь. Благодарение Богу, я еще в своем уме, чтобы позволить каким-то деньгам помешать моему счастью.

— Вы удивительная женщина, — медленно произнес мистер Пайн. — Только одна женщина из тысячи способна так поступить.

— Ну что ж, это значит, что всего лишь у одной женщины из тысячи есть хоть какие-то мозги.

— Снимаю перед вами шляпу, — сказал мистер Паркер Пайн, и в его голосе появились необычно торжественные нотки.

Он важно приподнял шляпу и медленно пошел прочь.

— Эй! — окликнула его миссис Раймер. — И чтобы Джо ничего не знал!

Она стояла, гордо откинув голову и расправив плечи, все еще держа в руках огромный голубовато-зеленый кочан. Ее фигура отчетливо вырисовывалась на фоне заходящего солнца. Величественная фигура крестьянки.

Все что душе угодно

— Par ici, Madame[139].

Высокая девушка в норковой шубке следовала за увешанным чемоданами носильщиком по перрону Лионского[140] вокзала. На девушке была темно-коричневая вязаная шапочка, кокетливо сдвинутая набок и совершенно скрывающая один глаз и ухо. Подобравшись с другой стороны, можно было, впрочем, разглядеть очаровательное курносое личико и выбившиеся из-под шапочки золотистые локоны, завивающиеся над крохотным ушком. Что ни говори, даже среди типичных американок встречаются совершенно очаровательные создания, и, пока она шла за носильщиком вдоль готового к отправлению поезда, не один мужчина обернулся ей вслед.

Носильщик на ходу разглядывал таблички по бокам спальных вагонов:

«Париж — Афины», «Париж — Будапешт», «Париж — Стамбул».

У последнего он резко остановился, расстегнул ремень, связывающий чемоданы, и они тяжело осыпались на перрон.

— Void, Madame[141].

Проводник, стоявший у ступенек, тут же подскочил к ним.

— Bonsoir, Madame[142],— сказал он со всей учтивостью, причиной которой, возможно, была шикарная норковая шубка.

Девушка протянула ему билет.

— Место номер шесть, — сообщил проводник. — Сюда, пожалуйста.

Он легко взбежал по железным ступенькам, и девушка последовала за ним. Стараясь не отстать от него в тесном проходе, она чудом избежала столкновения с полным господином, неожиданно появившимся из соседнего купе Мгновение — и широкое благодушное лицо с внимательными глазами исчезло в тамбуре.

— Void, Madame.

Проводник прошел в купе, поднял окно и подал знак носильщику. Вскоре багаж оказался благополучно размещен на полках, и девушка осталась одна.

Усевшись, она положила рядом с собой маленький алый несессер и сумочку. В купе было жарко, но она, казалось, этого не замечала. Не снимая шубки, она невидяще смотрела в окно. На платформе царила суета. По ней сновали торговцы газетами, шоколадом, фруктами, минеральной водой и прочей мелочью. Они наперебой предлагали девушке свои товары, но она равнодушно смотрела прямо сквозь них. Ее лицо было грустным и озабоченным.

Перрон тронулся и тихо поплыл назад.

— Будьте добры, ваш паспорт, мадам.

Она как будто не слышала. Проводнику, стоявшему в дверях купе, пришлось повторить. Элси Джеффрис вздрогнула и очнулась.

— Прошу прощения.

— Ваш паспорт, мадам.

Элси открыла сумочку, вынула паспорт и подала его проводнику.

— Желаю приятного путешествия, мадам. Я лично за всем прослежу. Я с вами до самого Стамбула, — многозначительно добавил он после паузы.

Элси достала пятидесятифранковую банкноту и протянула ему. Проводник деловито поместил ее в свой карман и почтительно осведомился, когда застилать постель и будет ли мадам ужинать.

Выяснив это, он удалился, чудом разминувшись в коридоре с официантом, который смерчем пронесся по проходу, как одержимый размахивая своим колокольчиком и звучно выкрикивая:

— Первая очередь! Первая очередь!

Элси встала, сняла наконец шубку, бросила небрежный взгляд в зеркальце и, прихватив сумочку и несессер, вышла в коридор. Не успела она пройти и нескольких шагов, как «первая очередь» помчался в обратную сторону. Спасаясь от него, Элси отступила в открытую дверь соседнего купе. Там никого не оказалось, и Элси уже выходила, когда ее взгляд случайно упал на добротный чемодан свиной кожи, довольно, впрочем, потертый. Ярлычок гласил: «Д. Паркер Пайн, до Стамбула». Инициалы «П. П», выдавленные на самом чемодане, как будто этому не противоречили.

На лице девушки появилось странное недоверчивое выражение. В коридоре она на секунду замялась, потом решительно вернулась в свое купе и отыскала номер «Таймс»[143], брошенный ею на столике вместе с другими журналами.

Пробежав взглядом колонку объявлений на первой странице и не найдя искомого, она капризно нахмурилась и отправилась в вагон-ресторан.

Служащий проводил ее к столику. Там уже сидел какой-то господин — тот самый, с которым она чуть не столкнулась в коридоре и которому, по всей видимости, принадлежал чемодан из свиной кожи.

Элси незаметно его разглядывала. Мужчина производил впечатление крайне вежливого, удивительно приятного и — бог знает почему — исключительно честного человека. Как истый британец, первую фразу он произнес не раньше, чем подали десерт.

— Ужасно все-таки здесь топят, — заметил он.

— Действительно, — отозвалась Элси. — Может, попробовать открыть окно?

Мужчина сокрушенно улыбнулся.

— Ни в коем случае! Все остальные будут возражать.

Элси улыбнулась в ответ, и беседа оборвалась.

Принесли кофе и счет — как всегда, совершенно непостижимый. Уже положив на стол несколько банкнот, Элси внезапно набралась мужества и выпалила:

— Простите, но я видела наклейку на вашем чемодане. Паркер Пайн… это вы? То есть, я хотела сказать, это случайно не вы?..

Она смутилась, и мужчина поспешил ей на помощь:

— Думаю, все же я. Вы ведь имеете в виду: «Счастливы ли вы? Если нет, обращайтесь к мистеру Паркеру Пайну»? — процитировал он объявление, которое Элси много раз видела в «Таймс» и тщетно искала всего полчаса назад.

— Да, — согласилась она. — Какое странное объявление.

Мистер Паркер Пайн покачал головой.

— Возможно, кому-то так кажется, но, уверяю вас, я не вижу здесь решительно ничего необычного.

К этому времени вагон-ресторан почти уже опустел, и Мистер Паркер Пайн, немного наклонившись к Элси, с отеческой улыбкой спросил:

— Так вы несчастливы?

— Я? — вскинулась было Элси, но тут же обмякла.

— Иначе вы бы не сказали «какое странное объявление», — заметил мистер Паркер Пайн.

Элси помолчала. Уже одно присутствие этого странного господина непонятным образом действовало на нее успокаивающе.

— Н-ну, да, в общем, — признала наконец она. — Несчастлива. Хотя, возможно, я просто волнуюсь.

Мистер Паркер Пайн ободряюще кивнул.

— Понимаете, — продолжила Элси, — все это так странно… Не знаю, что и думать.

— Попробуйте рассказать.

Элси вспомнила, как часто они с Эдвардом смеялись над этим самым объявлением. Кто бы мог представить, что она сама… Лучше, наверное, не стоит… Если этот тип шарлатан… Нет, не может быть!

Элси решилась. Что угодно, лишь бы избавиться от этих страхов.

— Хорошо, — начала она. — Видите ли, в Стамбул я еду к мужу. У него там деловые партнеры, и в этом году ему пришлось отправиться туда лично. Он уехал две недели назад. Мы решили, что он все подготовит, а я присоединюсь к нему позже. Я так радовалась этой поездке! Понимаете, я еще ни разу не была за границей. Не считая Англии, конечно, — мы живем здесь.

— Вы с мужем американцы?

— Да.

— И, полагаю, не так давно женаты?

— Полтора года.

— Счастливо?

— О да! Эдвард — сущий ангел.

Она немного замялась.

— Иногда я даже удивляюсь, как это он меня терпит.

Он ведь, знаете, такой… Не знаю, как и сказать. Правильный, что ли? Ну, пуританские[144] традиции и все такое. Но он все равно очень милый, — поспешно добавила она.

Некоторое время мистер Паркер Пайн задумчиво разглядывал девушку, потом сказал:

— Продолжайте.

— Ну вот. Это было где-то через неделю после того, как Эдвард уехал. Я писала письмо в его кабинете и взяла со стола промокательную бумагу. Она была почти чистая — только раз ею и пользовались. А я только что прочла детектив, где главной уликой была как раз промокательная бумага. Ну, смеха ради, я и поднесла ее к зеркалу. Только, вы, пожалуйста, поймите меня правильно. Я сделала это исключительно от скуки. Мне бы и в голову не пришло шпионить за Эдвардом. Такую невинную овечку и подозревать-то грешно.

— Да-да, я понимаю.

— Ну вот, оказалось, с помощью зеркала действительно можно разобрать, что он там написал. «Жена», потом «Симплонский экспресс»[145], а в самом низу: «лучше всего перед самым въездом в Венецию».

Она смолкла.

— Занятно, — проговорил мистер Паркер Пайн. — Действительно, странно. И это был почерк вашего мужа?

— О да. Я чуть голову не сломала, пытаясь представить, при каких обстоятельствах можно такое написать.

— «Лучше всего перед самым въездом в Венецию», — повторил мистер Паркер Пайн. — Весьма занятно.

— Так что же мне делать? — спросила миссис Джеффрис, подавшись вперед и глядя на него как на оракула.

Мистер Пайн был польщен.

— Боюсь, — важно ответил он, — что до Венеции нам остается только ждать. — А в Венеции мы будем, — он взял со стола книжечку с расписанием движения поезда, — завтра, в четырнадцать часов двадцать семь минут.

Они посмотрели друг на друга.

— Положитесь на меня, — сказал мистер Паркер Пайн.

Было уже пять минут третьего. Только четверть часа назад выехав из Местре[146], Симплонский экспресс отставал от графика на одиннадцать минут.

Мистер Паркер Пайн сидел в купе Элси Джеффрис. До сих пор путешествие протекало приятно и без всяких происшествий. Теперь, если чему-то суждено было случиться, это должно было произойти с минуты на минуту. Сидя друг против друга, они молча ждали. С каждой минутой сердце Элси билось все сильнее, и она невольно искала поддержки в глазах мистера Паркера Пайна.

— Сохраняйте спокойствие, — сказал он. — Вы в полной безопасности. Я рядом.

Внезапно в коридоре раздался крик:

— Горим! Скорее сюда!

Одним прыжком мистер Паркер Пайн и Элси очутились в коридоре. Какая-то женщина славянской наружности истерично металась по проходу, тыча пальцем в сторону клубов дыма, вырывающихся из одного купе. Мистер Паркер Пайн и Элси, не раздумывая, бросились туда. Около купе уже толпились взволнованные пассажиры. Те, кто успел заглянуть внутрь, теперь выскакивали, кашляя и задыхаясь. Появился проводник.

— Messieurs et dames![147] — кричал он, пытаясь сразу отвечать на сыплющиеся со всех сторон вопросы. — Успокойтесь. В купе никого не было. Огонь скоро потушат.

Поезд въехал на мост, соединяющий Венецию с материком. Мистер Паркер Пайн неожиданно развернулся и, растолкав столпившихся пассажиров, поспешил к купе Элси. Добравшись до него, он обнаружил внутри поднявшую тревогу женщину славянской наружности. Она высунулась в окно и жадно глотала свежий воздух.

— Простите, мадам, — сказал мистер Паркер Пайн, — но вы ошиблись купе.

— Да-да, я знаю, — нервно откликнулась женщина. — Простите. Этот пожар… Такой ужас… Мне ведь нельзя волноваться: сердце…

Она обессиленно рухнула на сиденье и, все еще задыхаясь, указала на открытое окно.

Мистер Паркер Пайн стоял в дверях. Его голос звучал ласково и убедительно:

— Вам совершенно нечего бояться. Не думаю, что пожар был опасным.

— Правда? Слава Богу! Мне сразу стало легче.

Она начала подниматься.

— Я, пожалуй, вернусь к себе.

— Не так сразу, — возразил мистер Паркер Пайн, мягко, но решительно возвращая ее на место. — Попрошу вас немного задержаться.

— Мосье, как вы смеете?

— Мадам, вы останетесь. — Теперь его голос звучал холодно и твердо.

Женщина замерла, глядя на него снизу вверх. Скоро к ним присоединилась Элси.

— Похоже, это была дымовая шашка, — сообщила она, задыхаясь. — Чья-то идиотская шутка. Проводник в бешенстве. Допрашивает всех и каждого…

Она смолкла, удивленно уставившись на незнакомку.

— Миссис Джеффрис, — повернулся к ней мистер Паркер Пайн, — что вы храните в этом маленьком несессере?

— Мои драгоценности.

— Будьте так добры, убедитесь, все ли на месте.

Это заявление тут же вызвало бурю негодования со стороны женщины. Начав на английском, она уже через несколько фраз нашла его недостаточно выразительным для одолевавших ее чувств и перешла на французский.

— Ой, — вскрикнула Элси, успевшая взять несессер. — Он открыт!

— …Et je porterai plainte a la Compagnie des Wagons-Lits[148],— закончила свою мысль женщина.

— Драгоценности исчезли! — вскричала в наступившей тишине Элси. — Все исчезли. И браслет с бриллиантами, и ожерелье, подаренное отцом, и кольца: с рубином и изумрудом. И брошки с алмазами! Слава Богу, хоть жемчуг был на мне! Мистер Пайн, что же нам делать?

— Если вы сходите за проводником, — ответил он, — я прослежу, чтобы эта дама его дождалась.

— Scelerat! Monstre![149] — взвизгнула упомянутая дама и уже более спокойно начала сыпать другими известными ей оскорблениями.

Поезд въехал в Венецию.

События последующих тридцати минут заслуживают лишь сжатого изложения. Пообщавшись с несколькими представителями власти на различных языках, мистер Паркер Пайн потерпел полную неудачу. Обыск подозрительной дамы, подвергшейся процедуре с совершенной готовностью, полностью смыл появившееся было на ее репутации пятно. Драгоценностей при ней не было.

Возможность обсудить случившееся предоставилась Элси и мистеру Паркеру Пайну, только когда поезд находился уже где-то между Венецией и Триестом[150].

— Когда вы в последний раз видели свои драгоценности?

— Сегодня утром. Я поменяла сапфировые сережки, которые носила вчера, на вот эти, с жемчугом.

— И все было на месте?

— Ну, я, конечно, не перебирала их, но все выглядело как обычно. Да я бы заметила! Ну, разве, если бы пропало кольцо или какая-нибудь мелочь…

Мистер Паркер Пайн кивнул.

— А когда проводник прибирался утром в купе?

— Я взяла их с собой в вагон-ресторан. Я всегда ношу их с собой. Они всегда были при мне — кроме того случая с пожаром.

— Значит, — сказал мистер Паркер Пайн, — украсть их могла только оскорбленная мною добродетель — мадам Сабайская или как там она представилась. Но куда, черт возьми, она их сунула? У нее было не больше полутора минут — только, чтобы открыть несессер отмычкой и вынуть драгоценности. Но что потом?

— А не могла она их кому-нибудь передать?

— Вряд ли. Я вошел почти сразу же за ней. Если бы кто-то вышел из купе, я бы увидел.

— Она могла их выкинуть в окно, а сообщник — подобрать.

— Дело в том, что как раз в это время мы проезжали по мосту через пролив.

— Тогда… может, она спрятала их где-нибудь в купе?

— Что ж, давайте посмотрим.

С присущей американцам энергией Элси принялась обыскивать купе. Мистер Пайн присоединился к ней, но с очень уж отсутствующим видом. Обвиненный в недостатке усердия, он принялся оправдываться:

— Простите, я все думаю об одной очень важной телеграмме, которую мне надо будет отправить из Триеста.

Элси холодно выслушала это объяснение. Авторитет мистера Паркера Пайна стремительно падал в ее глазах.

— Кажется, я вас разочаровываю, миссис Джеффрис, — смущенно заметил он.

— Во всяком случае, порадовать меня вам пока не удалось, — отрезала она.

— Но, милая моя леди, вы должны понять, что я вовсе не детектив. Кражи, преступления — все это совершенно не по моей части. Я, в конце концов, знаток человеческих сердец, а не сыщик.

— Да? В начале поездки я, конечно, была не особенно счастлива, но это не идет ни в какое сравнение с тем, что творится со мной сейчас. Сейчас я просто разревусь. Мой любимый браслет! Мое изумрудное кольцо! Эдвард купил его, когда мы обручились.

— Но они ведь, наверное, застрахованы? — поинтересовался мистер Паркер Пайн.

— Что? Не знаю! Хотя, да, кажется, застрахованы. Но при чем тут деньги, мистер Пайн? Это же память!

Поезд начал тормозить, и мистер Паркер Пайн выглянул в окно.

— Триест, — сообщил он. — Пойду-ка отправлю свою телеграмму…

— Эдвард!

При виде мужа, спешащего к ней по стамбульской платформе, лицо Элси тут же просветлело. На какое-то время она даже забыла об украденных драгоценностях, о странных словах, отпечатавшихся на промокательной бумаге, — забыла обо всем, кроме того, что уже две недели не видела мужа, которого, при всей его чопорности и строгости, тем не менее безумно любила.

Они уже сходили с перрона, когда кто-то дружески дотронулся до ее плеча. Обернувшись, она обнаружила мистера Паркера Пайна. Его крупное благожелательное лицо прямо-таки излучало благодушие.

— Миссис Джеффрис, — произнес он, — не заглянете ли вы ко мне через полчасика? Отель «Токатлиан». Думаю, мне удастся вас кое-чем порадовать.

Элси нерешительно взглянула на мужа.

— Это… э… мой муж — мистер Паркер Пайн, — представила она мужчин друг другу.

— Я так понимаю, жена уже телеграфировала вам, что ее драгоценности исчезли? — спросил мистер Паркер Пайн. — Я пытался помочь ей, в меру моих возможностей. Думаю, через полчасика у меня будут свежие новости.

Элси вопросительно взглянула на мужа.

— Нам пора, дорогая, — поспешно сказал тот. — Вы сказали «Токатлиан», мистер Пайн? Хорошо, я ей напомню.

Ровно через полчаса Элси входила в номер мистера Паркера Пайна. Он поднялся ей навстречу.

— Я разочаровал вас, миссис Джеффрис, — начал он. — Разочаровал, не спорьте. Так вот… На роль волшебника я, конечно, не претендую, но кое-что все же могу. Взгля-ните-ка вот на это.

Он положил на стол и легонько подтолкнул к ней маленькую картонную коробочку. Элси открыла ее. Кольца, броши, браслеты, ожерелье — все они были там!

— Мистер Пайн, вы просто волшебник. Это же… невероятно!

Мистер Паркер Пайн скромно улыбнулся.

— Рад был помочь, моя милая юная леди.

— Ох, мистер Пайн, мне так теперь стыдно! Начиная с Триеста я вела себя просто отвратительно. И вдруг — вот это. Но как вы их нашли? Когда? Где?

Мистер Паркер Пайн медленно покачал головой.

— Слишком долгая история, — ответил он. — Впрочем, вы ее еще услышите. И, думаю, довольно скоро.

— Но почему не сейчас?

— На то есть причины.

Элси пришлось уйти, так и не удовлетворив своего любопытства.

Мистер Паркер Пайн немного выждал и, прихватив шляпу и тросточку, в свою очередь вышел из отеля и углубился в путаницу стамбульских улочек. Во все время прогулки с его лица не сходила довольная улыбка. Наконец он подошел к маленькому пустующему кафе прямо напротив гавани Золотой Рог. С другой стороны на фоне вечереющего неба отчетливо вырисовывались точеные очертания минаретов[151] стамбульских мечетей. Зрелище было изумительное. Мистер Паркер Пайн уселся и заказал кофе. Вскоре ему принесли две чашки крепкого и терпкого напитка. Едва мистер Пайн поднес свою чашку к губам, за его столик уселся мужчина. Это был Эдвард Джеффрис.

— Я взял вам кофе, — заметил мистер Паркер Пайн, указывая на вторую чашку.

Эдвард отставил ее в сторону.

— Как вы узнали? — спросил он.

Мистер Паркер Пайн не спеша отхлебнул кофе.

— Разве жена еще не рассказала вам о промокательной бумаге? Нет? Ну, ничего, скоро расскажет. Видно, это просто вылетело у нее из головы.

Он рассказал Эдварду суть дела.

— Ну так вот, — продолжил он. — Когда перед самым въездом в Венецию действительно случилась эта история с пожаром, у меня не осталось никаких сомнений, что похищение драгоценностей вашей жены спланировано именно вами. Смущала только фраза «лучше всего перед самым въездом в Венецию». Какой в этом смысл? Почему вы не пожелали предоставить своей сооб… агенту возможность самостоятельно выбрать время и место?

Потом, неожиданно, меня осенило. Вы украли драгоценности жены еще до своего отъезда, а на их место подложили их точные копии. Но и это вас не устраивало. Вы юноша честный и совестливый. Мысль, что подозрение падет на слуг или ваших знакомых, приводила вас в ужас. И вы решили, что нужна еще одна кража, причем при обстоятельствах, полностью исключающих причастность близких вам людей.

Вы снабдили свою помощницу дубликатом ключа от шкатулки и дымовой шашкой. В нужный момент она инсценировала пожар и, пользуясь паникой, проникла в купе вашей жены. Отперев несессер с драгоценностями, она изъяла их и попросту выбросила в окно. Любые подозрения на ее счет развеялись без следа после бесплодного — естественно — обыска.

Вот тут-то и становятся очевидными все преимущества совершения кражи при въезде в Венецию. Если бы фальшивые драгоценности выбросили на железнодорожное полотно, их бы рано или поздно нашли. Но, выбросив их в пролив, грабители могли быть абсолютно спокойны — в Этом случае их никто бы не мог найти.

Тем временем вы пытались сбыть настоящие драгоценности, и, хотя времени для этого у вас было более чем достаточно, моя телеграмма пришла, когда они еще были у вас. Я рад, что вы послушались меня и занесли их ко мне в номер. Иначе, боюсь, мне пришлось бы обратиться в полицию. Хорошо также, что вы решились со мной встретиться.

Молодой человек жалобно смотрел на мистера Паркера Пайна. Эдвард Джеффрис был симпатичным юношей: высоким, светловолосым, с округлым подбородком и совсем уж круглыми глазами.

— Ну как вам это объяснить? — беспомощно вздохнул он. — Вы, наверно, думаете, что я самый обыкновенный вор?

— Вовсе нет, — откликнулся мистер Паркер Пайн. — Напротив. Я бы даже сказал, что вы болезненно щепетильны. Классификация человеческих типов — мой конек. Вы, дорогой юноша, без всяких сомнений, относитесь к категории жертв. А теперь расскажите мне вашу историю.

— Это можно сделать одним словом. Шантаж.

— Да?

— Вы видели мою жену — вы знаете, какое это чистое и невинное существо. Она выросла, даже не подозревая, что в мире существует зло.

— Неужто?

— Иллюзия, конечно, но какая прекрасная! — с энтузиазмом продолжал Эдвард. — И, если бы она вдруг узнала… узнала о некоторых моих поступках, она тут же бы меня бросила.

— Это вряд ли, — отозвался мистер Паркер Пайн. — Но не важно. Так что же это за поступки, мой юный друг? Женщина, полагаю?

Эдвард Джеффрис кивнул.

— До женитьбы — или уже после?

— Бог мой! Конечно — до.

— Ну, ну. И что же случилось?

— Да ничего! В том-то и дело, что ничего. Я тогда был в Западной Индии и остановился в одной гостинице… Там же остановилась некая миссис Росситер, очень привлекательная женщина. Она была с мужем — грубым и неотесанным мужланом. У него то и дело случались чудовищные припадки гнева. Однажды ночью, во время одной из таких вспышек, он стал угрожать своей жене револьвером. Бедняжке удалось вырваться из своего номера, и она постучалась ко мне. Она не помнила себя от ужаса. Она… она попросила, чтобы я спрятал ее у себя до утра. Ну, и… — а что же мне оставалось?

Мистер Паркер Пайн внимательно посмотрел юноше в глаза. Тот ответил прямым искренним взглядом.

— Короче говоря, мистер Джеффрис, вы, как последний простофиля, клюнули на эту удочку.

— Да нет же…

— Да, да. Очень старый трюк — но неизменно действует без осечки на донкихотствующих[152] молодых людей. Полагаю, вам напомнили о той ночи, как только было объявлено о помолвке?

— Да, я получил письмо. Там говорилось, что, если я не вышлю определенной суммы, мой будущий тесть узнает все… И как я будто бы добивался этой замужней дамы, и как ее видели потом входящей ночью в мой номер. Там говорилось еще, что ее муж собирается возбудить бракоразводный процесс. Понимаете, мистер Пайн, все это и впрямь выставило бы меня в таком невыгодном свете…

Он измученно потер лоб.

— Да, да, понимаю. Значит, вы заплатили. Но одним разом дело не ограничилось.

— Да. Но это была последняя капля. Из-за кризиса дела сильно пошатнулись. Мне просто негде было достать наличных. Вот я и решил…

Он взял чашку давно остывшего кофе, рассеянно посмотрел на нее и залпом выпил.

— Что же мне теперь делать? — жалобно спросил он. — Что, мистер Пайн?

— Слушаться меня, — уверенно ответил тот. — С вашими шантажистами я разберусь сам. Что же касается вашей жены, немедленно отправляйтесь к ней и расскажите все, как было на самом деле. Единственное, о чем советую вам умолчать, так это о том, какую дурацкую роль вы сыграли в той истории.

— Но…

— Дорогой мистер Джеффрис, вы не знаете женщин. Если им приходится выбирать между простофилей и Дон-Жуаном[153], они неизменно выбирают последнего. Ваша жена, мистер Джеффрис, очаровательное, невинное и возвышенное создание, и единственный способ скрасить ее с вами жизнь — это посеять в ней убеждение, что ей ежеминутно приходится следить, как бы вы опять не взялись за старое.

У Эдварда Джеффриса отвисла челюсть.

— Я знаю, что говорю, — продолжал мистер Паркер Пайн. — В настоящий момент жена в вас влюблена, но, по некоторым признакам я вижу, что, если вы срочно не прекратите строить из себя образчик добродетели и благородства, слишком уж отдающий скукой, долго это не протянется.

Эдвард съежился.

— Идите к ней, мой мальчик, — благожелательно убеждал его мистер Паркер Пайн. — Идите и признайтесь во всем — то есть во всем, что найдете нужным. Объясните, что с тех самых пор, как ее встретили, вы распростились с прежней жизнью. Вы даже решились на кражу, но только для того, чтобы она никогда не узнала о той женщине. Она простит вас, и простит с удовольствием.

— Да нечего ей мне прощать!

— Что есть правда? — вопросил мистер Паркер Пайн. — Говорю вам по опыту: это именно то, чего от вас ждут в самую последнюю очередь. Вы должны лгать жене — это азы семейной жизни! Ей это понравится! Так что идите и повинитесь, мой мальчик! И живите счастливо. Сомневаюсь, правда, что после этого жена позволит вам хоть на шаг приблизиться к сколько-нибудь привлекательной особе женского пола. Впрочем, кому-нибудь другому это, может, и не понравилось бы, но вам, я думаю, все равно?

— Кроме Элси мне никто не нужен, — бесхитростно сказал мистер Джеффрис.

— Великолепно, мой мальчик! — воскликнул мистер Паркер Пайн. — Только, на вашем месте, я не стал бы этого афишировать. Ни одной женщине не хочется думать, что она получила что-то без боя.

Эдвард Джеффрис поднялся.

— Так вы и вправду считаете?..

— Я знаю, — внушительно произнес мистер Паркер Пайн.

Дорога в Багдад

В Дамаске[154] четверо главных врат…

Мистер Паркер Пайн мечтательно повторил про себя эти строки Флеккера![155]

Я — в преддверье пустыни последний приют, Начало несчастий, обитель страха. Я — врата на Багдад[156], я твоя плаха.

Наконец-то он в Дамаске! Мало того, завтра утром припаркованный возле отеля «Ориентал», огромный шестиколесный автобус, повезет его и еще одиннадцать путешественников в Багдад.

О караван, пусть смолкнет твой певец! Когда поет он, разве кто услышит Ту тишину, где все давно мертвы, Но кто-то медленно и осторожно дышит! Что ж, проходи, о караван, пыль караван, Прах караван.

Для справки: раньше дорога в Багдад действительно была дорогой смерти. Четыреста миль раскаленного песка, по которому измученным караванам приходилось тащиться долгие месяцы. Теперь же вездесущие бензиновые монстры покрывают это расстояние за тридцать шесть часов.

— Вы что-то сказали, мистер Пайн? — услышал он звонкий голосок мисс Нетты Прайс, путешественницы, моложе и очаровательней которой трудно себе и представить. Нагрузка в виде бдительной тетушки со скверно выведенной растительностью на лице и неукротимой тягой к слову Божьему нисколько не мешала ей наслаждаться жизнью с легкомыслием, вряд ли бы одобренным мисс Прайс-старшей.

Мистер Паркер Пайн повторил для нее стихи.

— Прямо мурашки по коже! — поежилась Нетта.

Один из стоявших поблизости мужчин в форме военно-воздушных сил, большой поклонник Нетты, заметил:

— Мурашки по коже могут побежать и нынче. Бандиты, например, до сих пор, случается, обстреливают проходящий транспорт. Или можно заблудиться. Тогда на поиски посылают нас. Одного парня мы нашли только на шестые сутки. К счастью, у него было с собой вдоволь воды. А еще ухабы. Такие ухабы! Совсем недавно один человек погиб. Автобус тряхнуло, а он дремал и ударился головой о крышу. И что вы думаете? Умер! Я вам точно говорю.

— Это произошло в туристическом автобусе, мистер О'Рурк? — осведомилась старшая мисс Прайс.

— Нет, мадам, не в туристическом, — признал молодой человек.

Нетта, нетерпеливо слушавшая этот разговор, капризно воскликнула:

— Послушайте, так мы не успеем ничего осмотреть!

Ее тетя достала путеводитель, а Нетта воспользовалась моментом, чтобы тихонько исчезнуть.

— Наверняка ведь потащится любоваться каким-нибудь окном, из которого выбросили святого Павла[157],— шепнула она О'Рурку. — А я так хотела увидеть настоящий восточный базар!

Молодой человек живо откликнулся:

— Идемте. Здесь недалеко. Вон по той улице…

Они удалились.

Мистер Паркер Пайн повернулся к стоявшему радом молчаливому человеку. Его звали Хэнсли — Хэнсли из багдадского департамента общественных работ.

— При первом знакомстве Дамаск несколько разочаровывает, — извиняющимся тоном заметил мистер Паркер Пайн. — Слишком много цивилизации. Все эти трамваи, современные здания, магазины…

Хэнсли кивнул. Как уже отмечалось, человек он был немногословный.

— Не стоило, — изрек он, — тащиться на край света, чтобы увидеть трамвай.

К ним присоединился еще один член группы, светловолосый молодой человек, на нем был галстук выпускника Итона. У него было приятное, хотя и не очень выразительное лицо, сейчас, впрочем, на нем отражалось беспокойство. Он служил в том же департаменте, что и Хэнсли.

— Привет, Сметхерст, — сказал тот. — Потерял что-нибудь?

Молодой человек отрицательно покачал головой. Он был к тому же тугодумом.

— Так, решил прогуляться, — рассеянно сообщил он и, внезапно оживившись, спросил: — Ты как насчет выпить?

Друзья ушли, а мистер Паркер Пайн, купив от нечего делать местную газету, издающуюся на французском, принялся ее изучать. Но очень скоро это занятие ему наскучило. Местные дрязги его совершенно не интересовали, а в остальном мире то ли ничего не происходило, то ли газета забыла об этом упомянуть. В разделе «Разное» он нашел всего две заметки. Первая касалась финансовых новостей, вторая состояла в основном из догадок о возможном местопребывании некоего Сэмуэля Лонга, преступными способами сколотившего капитал в три миллиона долларов и, по слухам, скрывающегося сейчас в Южной Америке.

— Совсем неплохо для человека, едва перевалившего за тридцать, — пробормотал вслух мистер Паркер Пайн.

— Простите?

Обернувшись, он увидел итальянского генерала, с которым плыл на одном корабле из Бриндизи[158] в Бейрут[159]. Он повторил ему свои соображения.

Генерал важно закивал.

— Великий преступник этот человек. Даже мы, итальянцы, попались на его удочку. Весь мир ему верил. Впрочем, чему тут удивляться? Говорят, он получил прекрасное образование.

— Итон, затем Оксфорд, — сообщил мистер Пайн.

— Как вы думаете: его поймают?

— Зависит от того, как далеко ему удалось уйти. Он может быть все еще в Англии, а может… да где угодно!

— Например, здесь, среди нас! — рассмеялся генерал.

— Почему бы и нет? — пожал плечами мистер Паркер Пайн. — Откуда вы, например, знаете, генерал, что это не я?

Загорелое лицо его собеседника вытянулось, но тут же расплылось в понимающей улыбке.

— О! Как вы меня! Неплохо, очень неплохо. Только вы…

Он демонстративно оглядел мистера Паркера Пайна с головы до ног. Тот совершенно правильно истолковал этот жест.

— Нельзя судить по наружности, — сказал он. — Но небольшой животик — это же самый простой и эффективный способ маскировки. Видите, как старит! Но, конечно, тут еще и грим, и акцент, и краска для волос… — доверительно сообщил он.

Генерал Поли недоверчиво отодвинулся. Никогда не знаешь с этими англичанами, шутят они или нет.

Вечером мистер Пайн отправился развеяться в кинотеатр. Потом кто-то посоветовал ему заглянуть во «Дворец развлечений». По указанному адресу мистер Пайн не нашел ни дворца, ни тем более развлечений. Какие-то дамы нехотя крутили животом, получая в награду не менее вялые аплодисменты.

Неожиданно он заметил в зале Сметхерста. Молодой человек в одиночестве сидел за столиком. Судя по его раскрасневшемуся лицу, выпил он куда больше, чем следовало. Мистер Пайн поднялся, пересек зал и подсел к нему.

— Самая гнусная подлость, — мрачно заявил юноша, обнаружив появление собеседника. — Ставишь ей выпивку, потом еще… Кучу выпивки! А она смеется тебе в лицо и уходит в обнимку с каким-то итальяшкой. Самая гнусная подлость — так я это называю.

Мистер Паркер Пайн согласился и предложил выпить кофе.

— Сейчас принесут араку[160] сообщил Сметхерст. — Роскошная штука. Попробуйте…

Мистер Паркер Пайн, отлично представлявший, что это за штука, деликатно отказался.

Капитан Сметхерст печально покачал головой.

— Запутался, совсем запутался, — сообщил он. — Нужно взбодриться. Посмотрел бы я, как бы вы себя чувствовали на моем месте. Не выдавать же его? А с другой стороны, что остается?

Он удивленно посмотрел на мистера Паркера Пайна, словно впервые его заметил.

— Вы кто? — спросил он с пьяной бесцеремонностью. — Чем занимаетесь, я спрашиваю?

— Втираюсь людям в доверие, — мягко ответил мистер Паркер Пайн.

— Как? И вы тоже? — Капитан уставился на него в крайнем изумлении.

Мистер Паркер Пайн достал бумажник и, вытащив из него газетную вырезку, положил ее на стол.

«Счастливы ли вы? — (гласило объявление). Если нет — обращайтесь к мистеру Паркеру Пайну…»

Сметхерст с трудом сконцентрировался на бумажке.

— Черт меня подери! — воскликнул он. — И что? Люди приходят и все вам рассказывают?

— Они мне верят, — ответил мистер Паркер Пайн.

— Надо думать, в основном безмозглые дамочки.

— Женщин много, — согласился мистер Паркер Пайн, — но есть и мужчины. А как насчет вас, мой юный друг? По-моему, вам срочно нужен совет.

— А катитесь вы к чертовой матери! — взорвался капитан Сметхерст. — Это мое дело — и больше оно никого не касается. И вообще, где эта чертова арака?

Мистер Пайн грустно покачал головой и отнес случай капитана Сметхерста в разряд совершенно безнадежных.

Туристический автобус выехал из Дамаска в семь утра. Группа состояла из двенадцати человек: мистера Паркера Пайна, генерала Поли, мисс Прайс с племянницей, троих офицеров военно-воздушных сил, Сметхерста, Хэнсли и армянской дамы с малолетним сыном по фамилии Пентемьян.

Автобус выехал точно по расписанию. Вскоре фруктовые сады Дамаска остались далеко позади. Более молодой из водителей мрачно поглядывал на затянутое облаками небо.

— За Рутбой прошел ливень, — обернулся он к Хэнсли. — Как бы не застрять.

В полдень сделали остановку. Пассажиры получили картонки с обедом и картонные же стаканчики с чаем, тут же заваренным водителями.

Путешествие возобновилось, и вновь за окнами поплыли бесконечные песчаные дюны. Мистер Паркер Пайн представил себе караваны, неделями бредущие этим путем.

На закате они добрались до заброшенного форта Рутба. Огромные ворота были распахнуты настежь, и автобус бесшумно въехал внутрь.

— Как здорово! — воскликнула Нетта.

Приняв ванну, она изъявила желание прогуляться. Капитан О'Рурк и мистер Паркер Пайн вызвались ее сопровождать. Не успели они сделать и нескольких шагов, как их догнал гид и попросил не слишком удаляться от форта, поскольку в пустыне темнеет быстро и тогда можно легко заблудиться.

— Не будем, — пообещал О'Рурк.

Впрочем, однообразие пейзажа и впрямь не предрасполагало к длительным прогулкам.

На обратном пути мистер Паркер Пайн нагнулся и что-то поднял.

— Что это? — заинтересовалась Нетта.

— Первобытный бурав, мисс Прайс. Из кремня.

— Они что — убивали друг друга этими штуками?

— Нет, этим они пользовались в мирных целях. Впрочем, думаю, могли и убить. Собственно говоря, сам по себе инструмент не так уж важен. Главное — желание убить, а, уж если оно появилось, что-нибудь всегда подвернется под руку.

Начало стремительно темнеть, и они прибавили шагу.

После ужина, состоявшего из множества блюд или, точнее сказать, из множества консервов, последовал непродолжительный отдых. В полночь автобус отправлялся дальше.

Водитель выглядел обеспокоенным.

— Плохие здесь дороги, — сказал он. — Можно увязнуть.

Все снова забрались в автобус и расположились на своих местах. Мисс Прайс нудно сетовала на отсутствие своих чемоданов.

— Мне нужны тапочки! — капризно заявила она.

— Сдается мне, вам больше бы пригодились галоши, — заметил Сметхерст. — У меня такое впечатление, что скоро мы будем принимать грязевые ванны.

— А у меня даже запасных чулок нету, — пожаловалась Нетта.

— Ну, вам-то они не понадобятся. Вытаскивать из грязи автобусы — привилегия сильного пола.

— Всегда ношу с собой запасные носки, — заявил Хэнсли, похлопывая себя по карману. — На всякий случай.

Верхний свет выключили, и автобус нырнул во тьму. Поездка оказалась не из приятных. Их, конечно, не трясло, как это было бы в обычном автомобиле, но время от времени весьма существенно подкидывало.

У мистера Паркера Пайна было одно из передних мест. Через проход от него расположилась армянская дама, укутанная в платки и шали. Позади сидел ее сын. За мистером Пайном находились места обеих мисс Прайс. Генерал, Сметхерст, Хэнсли и летчики сидели сзади.

Автобус полз и полз вперед, за окнами скользила тьма, и тем не менее мистер Паркер Пайн нашел обстановку совершенно не располагающей ко сну. Спина у него затекла, ноги — тоже, а вытянуть их не было никакой возможности из-за армянской леди, ноги которой занимали не только проход, но и значительную часть жизненного пространства мистера Пайна Сама леди, по-видимому, чувствовала себя превосходно.

Казалось, кроме мистера Пайна, все уже спали. Вот и он уже было задремал, но тут автобус тряхнуло так, что все пассажиры подскочили чуть не до потолка. Сонный голос из задней части автобуса невнятно пробормотал:

— Полегче! Хочешь, чтоб мы шеи себе переломали?

Автобус двинулся дальше, и понемногу мистер Пайн снова стал клевать носом. Через несколько минут он уже крепко спал.

Проснулся он от того, что движение прекратилось. Открыв глаза, он обнаружил, что автобус стоит, а кое-кто уже даже вышел наружу.

— Застряли, — послышался голос Хэнсли.

Движимый любопытством, мистер Паркер Пайн осторожно выбрался из автобуса. Дождь уже кончился, но под ногами хлюпала жидкая грязь. В лунном свете виднелись фигуры водителей, пытающихся вытащить колеса из грязи с помощью домкратов и камней. Большинство мужчин помогало. Дамы наблюдали за их усилиями из окон: Нетта и мисс Прайс с интересом, армянская леди — с плохо скрытой брезгливостью.

По команде шофера мужчины дружно поднатужились.

— А где этот армяшка? — вдруг вспомнил О'Рурк. — Отсиживается у печки? Тащите его сюда!

— А заодно и капитана Сметхерста, — добавил генерал Поли. — Что-то я его тут тоже не вижу.

— Да он и не просыпался! Счастливчик!

И действительно, капитану Сметхерсту, уютно устроившемуся в кресле, можно было только позавидовать.

— Я разбужу, — вызвался О'Рурк, исчезая в дверях автобуса.

Меньше чем через минуту он выглянул обратно. Его голос изменился.

— Слушайте, он, похоже, заболел, или еще что. Где доктор?

Один из мужчин, возившихся с колесом, поднял голову. Военный врач в звании майора авиации Лофтус был уравновешенным, начинающим уже седеть мужчиной.

— Что там у вас? — спросил он.

— Да не знаю!

Доктор зашел в автобус и склонился над неподвижной фигурой. О'Рурк и мистер Пайн остановились у него за спиной. Одного прикосновения врачу оказалось достаточно.

— Он мертв, — тихо сказал он.

«Мертв? Но почему?» — посыпались вопросы.

— Какой ужас, — прошептала Нетта.

Доктор раздраженно оглянулся.

— Должно быть, ударился головой, — сказал он. — Возможно, тогда, когда автобус тряхнуло.

— Ну это вряд ли, доктор! Может, что-нибудь другое?

— Ничего не могу сказать, пока не осмотрю как следует, — отрезал Лофтус, выразительно глядя в сторону наседающих женщин и некоторых возвратившихся в автобус мужчин.

Мистер Паркер Пайн переговорил о чем-то с водителем. Это был молодой мускулистый парень. Он поочередно перенес женщин через грязь на сухой участок. С мадам Пентемьян и Неттой у него никаких проблем не возникло, но с увесистой мисс Прайс он едва справился.

Доктор наконец смог заняться осмотром.

Мужчины вернулись к своим попыткам вытащить увязшую машину. Начинало светать. День обещал быть солнечным, грязь быстро подсыхала, но вытащить машину пока не удавалось. Сломав три домкрата и убедившись в тщетности своих усилий, водители решили сделать перерыв и принялись готовить завтрак, то есть вскрывать консервированные сосиски и кипятить воду для чая.

Вскоре майор авиации Лофтус вынес свой вердикт:

— Не вижу на теле никаких повреждений. Как я и предполагал, скорее всего, смерть наступила из-за удара головой.

— Вы уверены, что это случайность? — спросил мистер Паркер Пайн.

Что-то в его голосе заставило доктора внимательно на него посмотреть.

— Существует единственная альтернатива.

— Да?

— Что кто-то ударил его по затылку тяжелым тупым предметом, — сказал он, не скрывая своего скепсиса. — Чем-то вроде резиновой дубинки.

— Такого не может быть, — вмешался Уильямсон, третий летчик. — Я хочу сказать, мы бы увидели.

— Да нет, мы спали, — напомнил доктор.

— Все равно риск был велик! — воскликнул офицер. — Надо было встать и идти к нему по проходу… Кто-нибудь наверняка бы проснулся.

— Ну, разве, — вмешался генерал Поли, — это сделал тот, кто сидел прямо за ним. Тогда и вставать не нужно. Просто выждать подходящий момент…

— А кто за ним сидел? — спросил доктор.

— Хэнсли, сэр, — с готовностью отозвался О'Рурк, — только забудьте про это: они были лучшими друзьями.

Наступившую тишину нарушил уверенный и спокойный голос мистера Паркера Пайна:

— Мне кажется, капитан Уильямсон что-то хочет сказать.

— Я, сэр? Да, я…

— Выкладывайте, Уильямсон, — повернулся к нему О'Рурк.

— Даже и не знаю…

— Ну давайте же.

— Это только обрывок разговора, услышанный мной в Рутбе — во дворе. Я вернулся в автобус за своим портсигаром и никак не мог его найти. И тут возле автобуса остановились двое. Они разговаривали, и один из них был Сметхерст. Он сказал…

Уильямсон замялся.

— Ну давайте, выкладывайте.

— Что-то насчет того, что не хочет подставлять друга. Мне показалось, он был очень расстроен. Потом он сказал: «Я буду держать язык за зубами до Багдада — и ни минутой дольше. Так что тебе лучше как можно скорее исчезнуть».

— А с кем он разговаривал?

— Да не знаю я, клянусь, не знаю. Было уже темно, тот все больше молчал. Так, пару слов сказал, да и тех я не разобрал.

— А кто из вас близко знал Сметхерста? — спросил мистер Паркер Пайн.

— Другом он мог назвать только Хэнсли, — медленно отозвался О'Рурк. — Немного, конечно, он был знаком и со мной. Уильямсон пришел к нам недавно, как и майор Лофтус. Едва ли они встречались раньше.

Мужчины кивнули.

— А вы, генерал?

— Ехали из Бейрута в одной машине. До тех пор никогда его не видел.

— А эта армянская крыса?

— Он слишком мал, — уверенно заявил О'Рурк. — И потом, ни у одного армяшки не хватит духа кого-то убить.

— Возможно, у меня есть что добавить, — заметил мистер Паркер Пайн и рассказал о разговоре, состоявшемся между ним и Сметхерстом в ночном клубе в Дамаске.

— Итак, он дважды повторил фразу «не хочу подставлять друга» и был сильно расстроен, — задумчиво проговорил О'Рурк.

— Никто больше не хочет ничего добавить? — спросил мистер Паркер Пайн.

Доктор кашлянул.

— Может, это никак не связано… — неуверенно начал он.

Его подбодрили.

— Я слышал, как Сметхерст сказал Хэнсли «Ты же не можешь отрицать, что у тебя недостача?»

— Когда это было?

— Вчера утром, незадолго до того, как мы выехали из Дамаска. Они ведь служили в одном департаменте. Я думал, они обсуждают какую-то общую проблему. Я же не знал…

Доктор замолчал.

— Это уже интересно, — заметил генерал. — Друзья мои, общими усилиями нам удалось воссоздать мотив.

— Вы говорили о резиновой дубинке, доктор, — сказал мистер Паркер Пайн. — Что могло бы ее заменить?

Доктор нагнулся и, взяв в ладонь песок, начал просеивать его через пальцы.

— Этого здесь предостаточно, — заметил он.

— И, если насыпать его в носок… — продолжил О'Рурк и остановился.

Всем тут же вспомнились слова Хэнсли:

«Я всегда беру с собой запасные носки. На всякий случай».

Наступила тишина, которую нарушил, как всегда ровный, голос мистера Паркера Пайна.

— Майор Лофтус, — сказал он. — Мне кажется, Хэнсли носит запасные носки в кармане френча[161]. Френч оставался в автобусе.

Глаза мужчин на миг повернулись к одинокой фигуре, мрачно расхаживающей в отдалении. Хэнсли тут же отошел, как только услышал о смерти Сметхерста. Все знали, что они были друзьями, и отнеслись к этому с пониманием.

— Может, вы достанете их? — продолжил мистер Паркер Пайн.

Доктор заколебался.

— Мне бы не хотелось… — пробормотал он, глядя на вышагивавшую вдалеке фигуру. — Нехорошо как-то.

— Пожалуйста, поймите, что и обстоятельства не совсем обычны. Мы отрезаны от всего мира и во что бы то ни стало должны выяснить истину. Мне кажется, носки могли бы нам в этом помочь.

Лофтус покорно развернулся и направился в глубь автобуса.

Мистер Паркер Пайн отвел в сторону генерала Поли.

— Генерал, если не ошибаюсь, вы сидели прямо через проход от капитана Сметхерста?

— Именно так.

— Кто-нибудь вставал или ходил между креслами?

— Только англичанка — мисс Прайс. Она прошла в туалет и обратно.

— Она нигде не останавливалась? Может, была какая-то заминка?

— Ну, знаете, так ведь и автобус качало.

— Да. И больше никто не вставал?

— Нет.

Генерал с интересом посмотрел на мистера Паркера Пайна.

— Хотел бы я знать, кто вы на самом деле? На военного не похожи, однако командуете…

— У меня богатый опыт, — ответил мистер Паркер Пайн.

— Путешествовали?

— Нет, сидел в офисе.

Лофтус принес носки, и мистер Паркер Пайн внимательно осмотрел их. На изнанке одного из них обнаружились налипшие на ткань песчинки.

— Теперь я знаю! — сказал он со вздохом.

Глаза мужчин снова обратились к одинокой фигуре в отдалении.

— Я бы хотел взглянуть на тело, если вы не против, — повернулся мистер Паркер Пайн к доктору.

Они вместе направились к накрытому брезентом телу Сметхерста.

Доктор отдернул брезент.

— Здесь и смотреть нечего.

Однако глаза мистера Паркера Пайна были прикованы к галстуку Сметхерста.

— Стало быть, он тоже выпускник Итона, — проговорил он.

Доктор смотрел на него с явным недоумением. Еще больше он удивился, услышав вопрос:

— А вы хорошо знаете этого Уильямсона?

— Вовсе нет. Только в Бейруте и познакомились. Я туда из Египта приехал. А что? Уж конечно…

— Ну, ведь на основании его показаний мы собираемся повесить человека, — бодро отозвался мистер Паркер Пайн. — В таких делах, знаете, осторожность не помешает.

Говоря это, он продолжал задумчиво разглядывать галстук Сметхерста. Потом нагнулся, ослабил его и расстегнул воротничок. Внезапно он воскликнул:

— Ого! Посмотрите!

На отвороте воротника, у самой шеи, алело маленькое пятнышко крови.

Мистер Паркер Пайн внимательно разглядывал шею покойного.

— Знаете, доктор, а этого человека убили вовсе не ударом по голове, — отрывисто сказал он, поднимаясь на ноги. — Его закололи! Крохотный след у самого основания черепа.

— А я и не заметил!

— Слишком увлеклись своей версией, — ободряюще проговорил мистер Паркер Пайн. — Раз человек убит ударом по голове, зачем осматривать его шею. К тому же такую крошечную ранку трудно заметить. Укол чем-то очень острым — жертва не успела даже вскрикнуть.

— Вы думаете о стилете? По-вашему, генерал?..

— Итальянцы не расстаются со стилетом только в дешевых романах, доктор. О, смотрите: машина!

И действительно: какая-то машина, поднимая клубы пыли, появилась из-за горизонта и быстро приближалась к ним.

— Отлично, — заявил подошедший О'Рурк. — Хоть женщины смогут уехать.

— А как быть с убийцей? — спросил мистер Паркер Пайн.

— С Хэнсли?

— Нет, я не его имел в виду. В невиновности Хэнсли я убедился только что.

— Вы… Но как?

— Видите ли, в его запасных носках оказался песок.

О'Рурк в недоумении уставился на Паркера Пайна.

— Прекрасно понимаю, мой мальчик, как дико это звучит, — мягко ответил он, — и тем не менее это так. Видите ли, Сметхерста не били по голове. Его закололи.

Он немного помолчал и продолжил:

— Вспомните разговор, о котором я вам рассказывал — наш с ним разговор в Дамаске. В ответ на мою шутливую фразу, что я втираюсь к людям в доверие, он воскликнул: «Как, и вы тоже?» Не кажется ли вам это странным? Растратить казенные деньги и «втереться в доверие» — вещи несколько разные. Последнее больше подошло бы… ну, например, к беглому Сэмюэлю Лонгу.

Доктор вздрогнул.

— Ну, возможно, — протянул О'Рурк.

— Я недавно говорил в шутку, что мистер Лонг может скрываться под видом обычного туриста — одного из нас, например. Предположим, так оно и есть.

— Что? Немыслимо!

— Почему же? Что вы знаете о своих спутниках, кроме того, что они рассказали о себе сами? Паспорта очень легко подделать. Как вы можете быть уверены, что я действительно мистер Паркер Пайн или что генерал Поли и впрямь генерал или, по крайней мере, итальянец? А как насчет мужеподобной Прайс-старшей, которая определенно бреется?

— Но он же, Сметхерст то есть, не знал Лонга?

— Сметхерст учился в Итоне. Лонг тоже. Так что Сметхерст вполне мог знать его, хоть и не говорил вам об этом. Он мог узнать его в одном из тех, кто путешествует с нами. И, если так, что бы он сделал? Он долго бы мучился сомнениями и в конце концов решил бы дать этому Лонгу время до Багдада. Но не больше.

— Вы хотите сказать, что один из нас — Сэмюэль Лонг?

О'Рурк явно был не в силах это переварить.

Он глубоко вдохнул.

— Тогда это, наверное, итальянец. Больше некому. Или армянин?

— Зачем такие сложности? Гораздо спокойней и проще ему оставаться англичанином.

— Мисс Прайс? — воскликнул О'Рурк, не веря своим ушам.

— Нет, — ответил мистер Паркер Пайн, дружески кладя руку на плечо стоявшего рядом человека. Правда, в голосе его совсем не было ничего дружеского, а пальцы сжимали это плечо мертвой хваткой.

— Майор авиации Лофтус или мистер Сэмюэль Лонг — как его ни называй, суть от этого не изменится.

— Но это невозможно, невозможно, — запинаясь, выговорил О'Рурк. — Столько времени нужно, чтобы дослужиться до майора…

— Но вы же никогда не видели его прежде, не так ли? И никто из нас не видел. Откуда такая уверенность, что это настоящий Лофтус?

— Способный вы, однако, парень. — Молчавший до сих пор человек обрел голос. — Как, между прочим, догадались?

— Да все ваше нелепое утверждение, будто Сметхерст умер, ударившись головой о крышу автобуса. О таком случае рассказывал нам вчера О'Рурк. Вы подумали: «До чего же просто!» Кроме вас, здесь врачей нет — все, что бы вы ни сказали, примут на веру. И еще у вас был чемоданчик Лофтуса, в котором полно всяких острых инструментов.

Вы просто оборачиваетесь к Сметхерсту и, о чем-то беседуя, вонзаете это ему в шею. Потом еще пару минут вполголоса разговариваете с мертвецом. В автобусе темно — кому придет в голову что-нибудь заподозрить?

Когда выясняется, что Сметхерст мертв, вы предлагаете свою версию случившегося. Ее тут же отметают, и вы выдвигаете новую. Уильямсон повторяет ваш разговор со Сметхерстом, подслушанный им возле автобуса. Возникает заблуждение, что собеседником Сметхерста был Хэнсли. В довершение вы добавляете маленькую, но убийственную для последнего деталь про недостачу. И все-таки вы попались. Я просил вас принести носки Хэнсли, чтобы установить наконец истину. Только вы моих слов не поняли. К тому времени я уже осмотрел эти носки, и песка в них не было. Его насыпали туда вы.

Мистер Сэмюэль Лонг не спеша закурил.

— Сдаюсь, — сказал он. — Похоже, удача мне изменила. Что ж, она долго была со мной. Когда я добрался до Египта, они уже прочно сидели у меня на хвосте. Там я и наткнулся на Лофтуса. Он только что получил назначение в Багдад и ровным счетом никого там не знал. Такой шанс нельзя было упустить, и я купил его с потрохами. Что для меня какие-то двадцать тысяч фунтов? Я присоединился к вам и — надо же было такому случиться! — нос к носу столкнулся со Сметхерстом. Такого осла свет еще не видывал! Он, видите ли, преклонялся передо мной в Итоне! Я был для него старшим товарищем, образцом для подражания и бог знает чем еще. В общем, очень ему не хотелось меня выдавать. Согласился потерпеть до Багдада. А что дальше? У меня не оставалось ни единого шанса. Так что пришлось его ликвидировать. Однако, смею заверить, убийства — вовсе не мое призвание. У меня, знаете ли, способности несколько иного рода.

Внезапно его лицо исказилось. Он зашатался и рухнул навзничь.

О'Рурк склонился над ним.

— Синильная кислота, вероятно, — флегматично заметил мистер Паркер Пайн. — В сигарете. Бедняга разыграл свою последнюю карту.

Он посмотрел на простиравшуюся вокруг пустыню, окрашенную лучами заходящего солнца. Не прошло и дня, как они выехали на дорогу, оказавшуюся для капитана Сметхерста роковой. Дорогу в Багдад.

О караван, пусть смолкнет твой певец! Когда поет он, разве кто услышит Ту тишину, где все давно мертво. Но кто-то медленно и осторожно дышит.

Дом в Ширазе[162]

В шесть утра мистер Паркер Пайн вылетел из Багдада в Иран. Место для пассажиров в маленьком моноплане[163] было отмерено на редкость скупо, и узенькое сиденье, на котором он примостился, доставляло ему куда больше мучений, нежели комфорта. Его попутчиками оказались общительный с виду здоровяк и худощавая женщина с поджатыми губами и явно решительного характера.

— Во всяком случае, — утешил себя мистер Паркер Пайн, — не похоже, что они способны обратиться ко мне за консультацией.

Они и не обратились. Маленькая женщина оказалась американской миссионеркой, нашедшей счастье в изнурительном труде на благо ближних. Цветущий мужчина работал в нефтяной компании. Все это мистер Паркер Пайн узнал от них еще до того, как самолет взлетел.

— Что касается меня, боюсь, я самый обыкновенный турист, — смущенно сообщил он. — Собираюсь осмотреть Тегеран[164], Исфахан[165] и Шираз.

И, очарованный восточной музыкой этих названий, повторил:

— Тегеран. Исфахан. Шираз.

Он выглянул в иллюминатор. Внизу была пустыня. Мистер Паркер Пайн поежился. Он чувствовал магию этого бескрайнего мертвого пространства.

В Керманшахе[166] самолет приземлился для таможенного досмотра и паспортного контроля. Небольшая коробочка, обнаруженная в багаже мистера Паркера Пайна, вызвала целый ажиотаж. Официальные лица обратились к мистеру Паркеру Пайну за объяснениями, но, так как достойный джентльмен совершенно не знал иранского, дело зашло в тупик.

Пилот, молодой белокурый немец с открытым обветренным лицом и темно-синими глазами, заинтересовался наконец происходящим.

— Проблемы? — спросил он, подходя к группе.

Мистер Паркер Пайн, до того безуспешно забавлявший зрителей изумительно исполняемой пантомимой[167], облегченно вздохнул.

— Это порошок от клопов, — объяснил он. — Как вы думаете, им можно это объяснить?

— Проблемы? — дружелюбно, но непонимающе поинтересовался пилот.

Мистер Паркер Пайн повторил фразу на немецком. Пилот ухмыльнулся, перевел ее на персидский. Суровые лица таможенников тут же просветлели. Морщины перестали бороздить их лбы, они улыбнулись, а один даже рассмеялся. Мысль избавляться от клопов с помощью порошка показалась им необычайно забавной.

Пассажиры вернулись в самолет, и полет возобновился. Над Хамаданом[168] моноплан снизился, но садиться не стал, а просто скинул мешки с почтой и направился дальше. Мистер Паркер Пайн выглянул в иллюминатор, пытаясь разглядеть скалу, на которой Дарий[169] увековечил свои подвиги в камне, на трех языках — вавилонском, мидийском и персидском[170].

В час они прибыли в Тегеран. Последовали очередные формальности. Немец-пилот, улыбаясь, стоял рядом с мистером Паркером, пока тот отвечал на бесконечные вопросы, которых он все равно не понимал.

— Что я им сказал? — поинтересовался у него мистер Паркер Пайн на немецком.

— Что вашего отца зовут Турист, по профессии вы Чарльз, девичья фамилия вашей матери Багдад, а прибыли вы из Герата.

— Это что-то меняет?

— Ровным счетом ничего. Просто что-нибудь говорите — это все, что им нужно.

Тегеран разочаровал мистера Паркера Пайна. Город оказался до отвращения современным. Возвращаясь на следующий вечер в отель и столкнувшись в холле с господином Шлейгелем, немецким пилотом, мистер Паркер Пайн пожаловался ему на это обстоятельство и, неожиданно для себя, пригласил его поужинать. Тот согласился.

Официант-грузин доставил им заказанные блюда.

Когда ужин перешел в стадию десерта, немец, задумчиво ковыряясь в липкой шоколадной субстанции, проговорил:

— В Шираз, значит, едете?

— Точнее, лечу. А оттуда на машине — с заездом в Исфахан — снова сюда. Мы ведь с вами завтра летим?

— О нет. Я возвращаюсь в Багдад.

— Давно здесь живете?

— Три года. Столько же, сколько существует наша авиалиния. Пока без происшествий — unberufen![171]

Он постучал по столу.

Принесли кофе в тяжелых глиняных чашках. Мужчины закурили.

— Моими первыми пассажирами были две дамы, — принялся вспоминать немец. — Две англичанки.

— Да? — вежливо сказал мистер Паркер Пайн.

— Юная леди из очень хорошей фамилии — дочь одного из ваших министров. Как это по-вашему — леди? Да, леди Эстер Карр. Красивая, очень красивая девушка. Только сумасшедшая.

— Сумасшедшая?

— Совершенно. Купила огромный дом в Ширазе и не выходит из него. Завела восточные порядки, европейцев и видеть не желает. Разве это дело для благородной-то леди?

— Ну, есть примеры, — сказал мистер Паркер Пайн. — Взять хоть леди Эстер Стенхоуп[172].

— Нет, эта точно сумасшедшая, — уверенно заявил немец. — По глазам видно. Точно такие глаза я видел на войне у командира нашей подводной лодки. Он теперь в сумасшедшем доме.

Мистер Паркер Пайн был удивлен. Он хорошо помнил лорда Мичлдэвера, отца упомянутой девушки. Он даже работал под его началом, когда тот был министром внутренних дел. Высокий светловолосый мужчина с насмешливыми голубыми глазами. И жену его он тоже видел, хоть всего и однажды: черноволосая красавица ирландка с глазами совершенно невероятного синего — едва ли не фиолетового — цвета. Оба были приятными, совершенно здоровыми людьми, и, однако, безумие действительно тлело в их роду. Пощадив одно поколение, оно неожиданно проявлялось в другом. Странно было услышать, что незнакомый немецкий летчик так настаивает на сумасшествии их дочери.

— А другая дама? — спросил он из вежливости.

— Другая умерла.

Что-то в голосе немца заставило мистера Паркера Пайна взглянуть на него повнимательней.

— Ну да, — сказал тот. — Я же не каменный — у меня тоже есть сердце. Она казалась мне самым прекрасным существом на свете. Ну, вы знаете, как это случается. Находит на тебя внезапно. Она была как цветок, совершенно как цветок.

Он тяжело вздохнул.

— Я заходил к ним однажды в Ширазе. Леди Эстер меня пригласила. А моя бедняжка, мой ангел, она была чем-то ужасно напугана. Я же видел! А в следующий раз, когда я вернулся из Багдада, мне сказали, что она умерла.

Он помолчал и мрачно добавил:

— Наверное, леди Эстер ее и убила. Она же совсем Сумасшедшая, я вам говорил.

Он снова вздохнул, и мистер Паркер Пайн заказал два бенедиктина[173].

— Хороший выбор, — согласился грузинский официант и почему-то принес им два кюрасо[174].

На следующий день, вскоре после полудня, мистер Паркер Пайн впервые увидел Шираз. Самолет летел над горными грядами, между которыми скрывались глубокие сумрачные долины, дышащие зноем и смертью, когда неожиданно впереди и внизу показался Шираз — изумрудно-зеленая жемчужина среди нагромождения безжизненных раскаленных камней.

Шираз понравился мистеру Паркеру Пайну куда больше, чем Тегеран. Пещерное убранство отеля пугало его не больше, чем первобытное состояние улиц.

Как оказалось, в Шираз он попал в самый разгар веселья, поскольку прошлым вечером начался Нау Руз — пятнадцать дней, в течение которых в Иране празднуют новый год. Побродив по пустым базарам, мистер Паркер Пайн обнаружил наконец центр веселья, где собрался весь город: огромный участок общинной земли на северной окраине.

В один из дней мистер Пайн выбрался за город, чтобы осмотреть гробницу великого персидского поэта Хафиза[175]. Он уже возвращался, когда увидел дом, совершенно его очаровавший. Дом, выложенный голубой, желтой и розовой плиткой, казался редким самоцветом, вставленным в оправу зеленого сада с фонтанами, розами и апельсиновыми деревьями. Просто сказочный домик.

Вечером, ужиная с английским консулом, он упомянул об этом в доме.

— Очаровательное место, не правда ли? — отозвался консул. — Его построил прежний губернатор Нуристана[176], недурно попользовавшийся своим служебным положением. Теперь он принадлежит англичанке. Леди Эстер Карр — вы, должно быть, слышали. Совершенно свихнулась. Полностью ассимилировалась и слышать не хочет ни об Англии, ни тем более об англичанах.

— Молода?

— Даже слишком для подобных штучек. Ей нет и тридцати.

— Кажется, она приехала сюда не одна? Была еще одна англичанка, которая потом умерла?

— Да, с тех пор прошло уже почти три года. Это случилось вскоре после того, как я принял дела после неожиданной кончины своего предшественника, Барэхема. Собственно говоря, на следующий же день.

— А как она умерла? — поинтересовался мистер Паркер Пайн.

— Упала во внутренний двор с балкона второго этажа. Она была то ли служанкой леди Эстер, то ли ее компаньонкой — не помню точно. Как бы там ни было, она несла ей поднос с завтраком и оступилась. Грустная история. Ничем нельзя было помочь — голова раскололась о камни.

— А как ее звали?

— Кинг, кажется — или Уилз? Нет, это миссионерка. Очень, кстати, была милая привлекательная особа.

— Леди Эстер была сильно расстроена?

— Не знаю. Очень уж она странная. Я ее так и не раскусил. Она очень… властная натура. Чувствуется, знаете, порода — если вы понимаете, что я имею в виду. Я, честно говоря, ее просто побаиваюсь. Стоит ей только глянуть на меня своими черными сверкающими глазищами…

Он смущенно засмеялся, потом с любопытством взглянул на собеседника. Мистер Паркер Пайн явно его не слышал. Он невидяще смотрел вдаль, а в его пальцах догорала так и не использованная спичка. Когда она догорела до самых пальцев, мистер Паркер Пайн, чертыхнувшись, выронил ее и, увидев изумленное лицо консула, улыбнулся.

— Прошу прощения.

— Витаете в облаках? — добродушно поинтересовался консул.

— Три полных круга, — загадочно ответил мистер Паркер Пайн, и они заговорили о другом.

Вечером, вернувшись в отель, мистер Паркер Пайн зажег маленькую масляную лампу и принялся сочинять письмо. Изрядно помучившись над композицией, он остановился в конце концов на следующем лаконичном варианте:

«Мистер Паркер Пайн выражает свое почтение леди Эстер Карр и на случай, если ей потребуются его услуги, сообщает, что ближайшие три дня пробудет в отеле „Фарс“». К этому посланию он приложил вырезку со знаменитым объявлением:

ЧАСТНЫЕ ОБЪЯВЛЕНИЯ

Счастливы ли вы? Если нет — обращайтесь к мистеру Паркеру Пайну, Ричмонд-стрит, 17.

ФЛОРА. — Я так устала ждать! — Д.

ФРАНЦУЗСКАЯ СЕМЬЯ ПРЕДОСТАВИТ обеспеченным гостям жилье в пятнадцати минутах езды от Парижа. Большой особняк, современные удобства, превосходная кухня. Возможны уроки французского.

— Должно сработать, — пробормотал он, осторожно взбираясь на свое шаткое ложе. — Учитывая обстоятельства… Почти три года…. Да, должно сработать.

На следующий день около четырех он получил ответ. Принес его слуга-перс, не понимавший по-английски ни слова.

«Леди Эстер Карр будет рада видеть мистера Паркера Пайна у себя нынче же в девять часов вечера».

Мистер Паркер Пайн улыбнулся.

В назначенное время он был на месте. Все тот же слуга встретил его и провел через темный уже сад, потом по наружной лестнице внутрь и, наконец, то ли на открытый балкон, то ли во внутренний двор. На балконе, возле стены, находился большой диван, на котором полулежала хозяйка.

При виде леди Эстер закрадывалось подозрение, что восточные одеяния выбраны ею далеко не случайно, а как единственно подходящие к ее жгучему, восточному типу красоты. «Властная женщина», — сказал о ней консул, и, чтобы убедиться в его правоте, достаточно было только взглянуть на ее гордо вскинутый подбородок и надменный изгиб бровей.

— Вы мистер Паркер Пайн? Садитесь туда.

Ее рука, сверкнув на миг большим изумрудом с вырезанным на нем фамильным гербом, повелительно указала в сторону сваленных на полу подушек. Изумруд был фамильной драгоценностью и — как мысленно прикинул мистер Паркер Пайн — стоил целое состояние.

Он послушно, хоть и не без усилий, уселся. Впрочем, усаживая человека подобной комплекции на землю, никто и не ожидает, что это будет выполнено сколько-нибудь грациозно.

Появился слуга, неся на подносе кофе. Мистер Паркер Пайн принял свою чашку и с видом знатока пригубил.

Казалось, его хозяйка — как, впрочем, и все на Востоке — обладает бесконечным запасом времени. Она совершенно не торопилась начинать разговор и, прикрыв глаза, медленно потягивала кофе. Наконец она заговорила.

— Итак, вы помогаете тем, кто несчастлив, — проговорила она. — По крайней мере, так значится в вашем объявлении.

— Да.

— Почему же вы послали его мне? Или это у вас в обычае — совмещать путешествия с бизнесом?

Мистер Паркер Пайн проигнорировал оскорбительный смысл этого замечания и невозмутимо ответил:

— Нет. В моем представлении это вещи несовместимые.

— Зачем же тогда вы послали мне это?

— Затем, что вы, по-моему, несчастны.

Последовала пауза. Мистер Паркер Пайн с интересом ждал реакции на свои слова. Леди Эстер, в свою очередь, ее обдумывала. Через минуту она рассмеялась.

— Вы, видно, думаете, что каждый, кто, подобно мне, покидает свет и живет вдали от своей страны и своей расы, делает так потому, что несчастлив? Разочарование, печаль — вот, по-вашему, единственно стоящие причины для уединения? О, ну когда же вы это поймете? Там — в Англии — я чувствовала себя чужой. Здесь я дома. Порой мне кажется, что сердцем я была здесь всегда. Мне нравится это уединение. Впрочем, боюсь, вам этого не понять. Вам, вероятно, это должно казаться… — она чуть Запнулась, — безумием.

— Вы отнюдь не безумны, — сказал мистер Паркер Пайн.

Его голос прозвучал так уверенно и спокойно, что женщина взглянула на него с любопытством.

— Однако же, как я слышала, многие считают иначе. Глупцы! Впрочем, чем был бы без них этот мир? Я абсолютно счастлива!

— И тем не менее вы пригласили меня прийти.

— Признаюсь, мне было любопытно посмотреть на вас. И потом, — продолжила она, чуть поколебавшись, — хотя я и не собираюсь возвращаться туда — в Англию, порой мне нравится послушать, что нового происходит в мире…

— Который вы покинули? — закончил за нее мистер Паркер Пайн.

Леди Эстер слегка кивнула, и мистер Паркер Пайн принялся рассказывать. Его мягкий спокойный голос звучал тихо и ровно, изредка повышаясь в местах, требующих акцента.

Он рассказывал о Лондоне, о городских новостях, о знаменитостях, об открывшихся ресторанах и новых ночных клубах, о скачках, о приемах, охоте и сельских сплетнях. Он говорил о новых тканях, о последней парижской моде, о маленьких магазинчиках вдали от фешенебельных улиц, ухитряющихся поддерживать нереально низкие цены.

Он говорил о кино и театрах, о последних фильмах и постановках, о новых пригородных парках, о саженцах и садоводстве, об уютном ночном Лондоне — со всеми его автобусами и трамваями, с толпами, спешащими после работы домой в маленькие уютные домики, где их ждет семья. Как-то незаметно он успел даже расписать все прелести и особенности английской семейной жизни.

Это был необыкновенный рассказ, и не рассказ даже, а целое представление, обнаружившее поистине удивительный кругозор и знание человеческой природы. Подбородок леди Эстер опускался все ниже и ниже, ее надменность таяла как воск, и вскоре по ее щекам медленно покатились слезы. Когда мистер Паркер Пайн наконец умолк, она уже рыдала.

Мистер Паркер Пайн молчал. Он сидел на своих подушках и поглядывал на нее со спокойной уверенностью ученого, ни секунды не сомневавшегося в удачном исходе эксперимента.

Наконец леди Эстер подняла голову.

— Теперь, — с горечью спросила она, — теперь вы довольны?

— Теперь — да.

— Но я? Как мне теперь выносить это? Жить здесь взаперти, никогда никого больше не видя!

Она спохватилась, но слишком поздно. Слова были произнесены. Ее лицо залила краска гнева.

— Ну? — с яростью выговорила она. — Что ж вы не спрашиваете? Неужели вам не хочется сказать: «Если вас так тянет домой, почему вы туда не едете?»

— Нет, — мистер Паркер Пайн покачал головой, — не хочется. Не так это для вас просто.

В глазах леди Эстер мелькнуло что-то похожее на испуг.

— Может, вы знаете и почему?

— Думаю, знаю.

— В таком случае, вы ошибаетесь, — покачала она головой. — Об истинной причине вам никогда не догадаться.

— Я не гадаю, — возразил мистер Паркер Пайн, — я наблюдаю. И классифицирую.

Она снова покачала головой.

— Вы ничего — ровным счетом ничего — не знаете.

— Придется, кажется, убедить вас в обратном, — добродушно сказал мистер Паркер Пайн. — Насколько я понимаю, леди Эстер, вы прилетели сюда из Багдада самолетом этой новой немецкой авиалинии.

— Да.

— Там был молодой пилот, господин Шлейгель. Ну, тот самый, он еще заходил к вам однажды.

На этот раз ее «да» прозвучало — почти неуловимо, но все же — нежнее и мягче.

— И у вас была подруга — или компаньонка, — которая вскоре погибла.

— Компаньонка, — прозвенел голос, снова холодный и твердый как сталь.

— И звали ее?..

— Мюриэл Кинг.

— Вы любили ее?

— Что значит «любила»? — вскинулась леди Эстер, но, тут же остыв, надменно ответила: — Она была мне полезна — и только.

Мистеру Паркеру Пайну невольно вспомнились слова консула: «Чувствуется, знаете, порода — если вы понимаете, о чем я».

— Вы сожалели о ее смерти?

— Естественно! Впрочем, мистер Пайн, не вижу никакой необходимости обсуждать это с вами, — сказала она и решительно закончила: — Очень мило было с вашей стороны зайти. Однако я несколько устала, и если вы сообщите, сколько я вам должна за визит…

— После ее смерти господин Шлейгель больше не заходил сюда, — спокойно продолжил мистер Паркер Пайн, и не думая подниматься. Оскорбления он как будто и вовсе не заметил. — Но, если бы зашел, вы бы его приняли?

— Разумеется, нет.

— Вы абсолютно уверены?

— Естественно. Господин Шлейгель не будет принят.

— Да, — задумчиво проговорил мистер Паркер Пайн. — Иначе ответить вы и не могли.

— Я… я не понимаю, о чем вы, — неуверенно проговорила леди Эстер, изо всех сил стараясь сохранить броню надменности, уже давшую трещину.

— А вы знали, что он любил Мюриэл Кинг? Он романтик, этот юноша. Он свято хранит память о ней.

— Да? — Ее голос упал чуть не до шепота.

— Какая она была?

— Что значит какая? Откуда мне знать?

— Но смотреть-то вам на нее, думаю, доводилось? — мягко спросил мистер Паркер Пайн.

— Ах, это! Ну, обычная девушка. Довольно привлекательная…

— Примерно вашего возраста?

— Примерно.

Наступила пауза.

— А почему вы думаете, что этот пилот… ее любил? — неожиданно спросила леди Эстер.

— Потому что он сам мне в этом признался. Да-да, и в совершенно недвусмысленных выражениях. Как я уже говорил, он романтик. Ему необходимо было с кем-то поделиться. Особенно его мучает то, как она погибла.

Леди Эстер вскочила на ноги.

— Вы думаете, я ее убила?

Мистер Паркер Пайн на ноги не вскочил. Его комплекция исключала такого рода импульсивность.

— Нет, дитя мое, — ответил он. — Я так не думаю и именно потому считаю, что, чем скорее вы закончите весь этот спектакль и вернетесь домой, тем лучше.

— Что… что вы хотите этим сказать? Спектакль?

— Беда в том, что вам не хватило выдержки. Да-да, не хватило. Вы испугались, что вас обвинят в убийстве хозяйки.

Девушка отшатнулась.

— Вы ведь не леди Эстер Карр, — спокойно продолжал мистер Паркер Пайн. — Я догадывался об этом еще до того, как вас увидел. Небольшая проверка показала, что я прав.

Он не сдержал улыбки, и она тут же расползлась, широкая и добродушная, по его благожелательному лицу.

— Только что, делая обзор лондонской жизни, я внимательно наблюдал за вами. Вы реагировали как Мюриэл Кинг, а не как леди Эстер. Дешевые магазинчики, кинотеатры, парки, толкучка в трамваях — все это не оставило вас равнодушной, а вот сельские пересуды, новые ночные клубы, скачки и аристократические сплетни были для вас пустым звуком. Так что сядьте и раскажите мне все, — закончил он совсем уже отеческим током. — Я знаю, что вы не убивали леди Эстер. Вы только боялись, что вас обвинят в этом. Просто расскажите, как это случилось.

Девушка медленно опустилась на диван и, глубоко вдохнув, начала говорить, и говорила все быстрее и быстрее, точно боясь теперь, что ее остановят.

— Нужно начать… с самого начала. Я — я боялась ее. Она была безумна… не совсем, конечно — но все же. Она сама предложила мне поехать сюда с ней. Я — идиотка! — пришла в восторг. Решила, что это будет так романтично! Идиотка. Романтическая дурочка — вот кем я была. Она сбежала сюда из-за той истории с шофером. Она была без ума от мужчин — совершенно без ума. Шофер-то и смотреть на нее не хотел, и хуже всего то, что это получило огласку. Знакомые смеялись чуть ли не ей в лицо. Она порвала с семьей и уехала сюда.

Все это было для нее только красивым жестом — гордое одиночество в пустыне и все такое. Она насладилась бы своими страданиями и вернулась обратно. Так оно и было бы, не лишись она рассудка. И потом — этот пилот. Он… он ей понравился. И когда он пришел сюда ко мне, она вообразила… Ну, вы понимаете. Только, должно быть, он объяснил ей… И тогда она сорвалась. Понимаете, это был просто кошмар. Она заявила, что я никогда не вернусь домой. Что я в ее власти. Ее собственность, ее рабыня. Именно рабыня, а значит, она имеет полное право распоряжаться моей жизнью и смертью.

Мистер Паркер Пайн кивнул. Он прекрасно мог представить себе, что происходило дальше. Леди Эстер все ближе и ближе подходила к краю, за которым царит чистое безумие и за который уже шагнул не один ее предок, а бедная девушка, невежественная и неопытная, принимала ее слова за угрозы здорового человек.

— И однажды я не выдержала, — взволнованно продолжала та. — Я дала ей отпор. Сказала, что, в конце концов, физически я сильнее и могу запросто скинуть ее с балкона. Она испугалась, страшно испугалась. Она явно не ожидала ничего подобного от ничтожества, за которое меня держала. Я шагнула к ней. Наверное, она думала, я хочу ее ударить. Она отступила, а она и так уже стояла на самом краю…

Мюриэль Кинг закрыла лицо руками.

— А потом? — мягко спросил мистер Паркер Пайн.

— Я потеряла голову. Я была уверена, что все решат, будто я ее столкнула. Мне казалось, меня и слушать не станут, а сразу швырнут в эту чудовищную местную тюрьму.

Ее губы задрожали. Мистер Паркер Пайн отлично представлял себе, какой всепобеждающий ужас должен был охватить девушку.

— А потом… потом мне пришло в голову это. Что, если разбилась я? Новый консул еще не заходил к нам, а старый умер. Так что, кроме слуг, никто бы ничего не узнал. А со слугами, я знала, проблем не будет. Для них мы были всего лишь двумя сумасшедшими англичанками. Одна умерла, другая осталась — сомневаюсь, чтобы их волновало, какая именно. Я дала каждому денег и велела послать за консулом. Когда тот явился, я надела фамильное кольцо леди Эстер и выдала себя за нее. Консул был очень мил и позаботился об остальном. В результате ни у кого не возникло ни малейших сомнений.

Мистер Паркер Пайн задумчиво кивнул. Фактор громкого имени. Леди Эстер Карр могла вести себя сколь угодно странно, но это не мешало ей оставаться леди Эстер Карр.

— Очень скоро, — продолжала Мюриэль, — я пожалела о своем поступке. Я поняла, что это было безумием. Я обрекла себя на пожизненное заточение, на то, чтобы вечно играть роль другого человека! Но я не знала, как это изменить. Признаваться было поздно: если бы раньше только могли подумать, что я убила леди Эстер, теперь в этом были бы уверены. О, Господи, мистер Пайн, что же мне делать? Что?

— Делать? — переспросил мистер Паркер Пайн, поднимаясь на ноги со всем отпущенным ему природой проворством. — Как что? Разумеется, милое мое дитя, идти со мной к английскому консулу, который, кстати, очень милый и приятный человек. Конечно, не обойдется без некоторых неприятных формальностей. Не стану обещать, что все пройдет гладко, но за убийство вас не повесят, можете мне поверить. А кстати, почему рядом с телом оказался поднос с завтраком?

— Я… скинула его туда. Мне казалось, тогда уже ни за что не подумают, что это леди Эстер. Глупо, да?

— Напротив, — успокоил ее мистер Паркер Пайн. — Честно говоря, это было настолько умно, что даже заставило меня задуматься, а не избавились ли вы и в самом деле от своей хозяйки — впрочем, это было до того, как я вас увидел. При одном взгляде на вас ясно — мне, по крайней мере — что вы способны на многое, но только не на убийство.

— Потому что мне не хватает выдержки?

— Потому что вы не так устроены, — улыбнулся мистер Паркер Пайн. — Ну, так мы идем? Впереди у вас куча неприятностей, но я буду рядом. А тогда — домой, в Стритхем-Хилл. В Стритхем-Хилл, я ведь не ошибся? Нет, думаю, нет. Я же видел ваше лицо, когда расписывал этот автобусный маршрут. Так вы идете?

Мюриэл Кинг отшатнулась.

— Они ни за что мне не поверят! — простонала она. — Ее семья… Никто не поверит, что она сошла с ума.

— Предоставьте это мне, — сказал мистер Паркер Пайн. — Поверьте, я немного знаком с историей их семейства. Пойдемте, дитя мое, полно праздновать труса! Вспомните наконец о молодом человеке, оплакивающем вас в Тегеране. Подумайте лучше, как бы устроить, чтобы именно он вел самолет, которым вы вернетесь в Багдад.

Девушка улыбнулась и покраснела.

— Я готова, — ответила она просто.

Она первой двинулась к выходу, но неожиданно остановилась и обернулась.

— Вы сказали, что знали, кто я на самом деле, еще до того, как пришли сюда. Но как вы догадались?

— Статистика, — ответил тот.

— Статистика?

— Да. У лорда Мичлдэвера были голубые глаза. У его жены — тоже. Как только консул сказал мне, что у их дочери пламенные карие глаза, я понял, что здесь что-то не так. У людей с карими глазами могут быть голубоглазые дети, но ни в коем случае не наоборот. Научно доказанный факт, можете мне поверить.

— Вы удивительный человек! — сказала Мюриэл Кинг.

Бесценная жемчужина

День был долгим и утомительным. Ранним утром выйдя из Аммана[177], где даже в тени температура успела подняться до девяностовосьмиградусной отметки[178], группа лишь затемно добралась до стоянки, разбитой посреди фантастического нагромождения красного камня, какое представляет из себя город Петра[179].

Их было семеро: мистер Калеб П. Бланделл — преуспевающий американский промышленник с весьма солидным брюшком; его секретарь — смуглый и симпатичный, и разве что слишком уж молчаливый Джим Херст; сэр Дональд Марвел — утомленный политикой член парламента; пожилой доктор Карвер — археолог с мировым именем; щеголеватый, как настоящий француз, полковник Дюбош, получивший отпуск после сирийской кампании; мистер Паркер Пайн, возможно, меньше других отмеченный печатью своей профессии, но зато воплощающий истинно британскую солидность, и, наконец, мисс Кэрол Бланделл — хорошенькая, избалованная и крайне самоуверенная, как это свойственно женщинам, путешествующим в мужской компании.

Распределив, кто будет ночевать в палатках, а кто в пещере, общество собралось на ужин под большим тентом. Говорили в основном о ближневосточной политике; англичане — деликатно, французы — сдержанно, американцы — без всякого о ней понятия, а мистер Паркер Пайн с археологом и вовсе отмалчивались, по всей видимости, предпочитая роль слушателей. Как и Джим Херст.

Потом разговор зашел о месте, куда они забрались.

— Боже, какая романтика! — воскликнула Кэрол. — Только подумать, что эти — как их? — Набатины[180] жили здесь, когда, наверное, даже понятия времени еще не существовало!

— Ну, вряд ли так давно, — мягко ответил мистер Паркер Пайн. — А, доктор Карвер?

— О, не более двух тысяч лет назад. Но романтики были законченные, если, конечно, считать рэкет романтичным. По мне, так это была просто кучка мерзавцев, наживавшихся на купцах, которым приходилось пользоваться их караванными путями по той простой причине, что все остальные их же заботами были очень небезопасны. А Петра была у них чем-то вроде Форт-Нокса[181].

— Так вы думаете, они были обычными грабителями? — разочарованно протянула Кэрол. — Просто шайка воров?

— Обижаете, мисс Бланделл. Воровство — это что-то совсем уже мелкое. Назовем лучше их занятие грабежом. Все-таки они действовали с размахом.

— Как и современные предприниматели, — подмигнул мистер Паркер Пайн.

— Па, это в твой огород! — подтолкнула отца Кэрол.

— Каждый человек, который добился чего-то для себя, облагодетельствовал тем самым и человечество, — важно изрек мистер Бланделл.

— Удивительно неблагодарная штука, это человечество, — пробормотал себе под нос мистер Паркер Пайн.

— Да что такое честность? — неожиданно вмешался француз. — Нечто неуловимое: нюанс, условность. В каждой стране ее понимают по-своему. Арабу, например, будет стыдно не потому, что он украл или солгал, а потому, что он обокрал или обманул не того, кого нужно.

— Интересный подход, — заметил доктор Карвер.

— Лишний раз подтверждающий превосходство Запада над Востоком, — вставил мистер Бланделл. — Если бы можно было дать этим несчастным хоть какое-то образование…

— Чепуха это, это ваше образование, — нехотя вступил в разговор сэр Дональд. — Кому от него польза? Забивают голову всякой ерундой. И потом, каким человек родился, таким он и умрет.

— То есть?

— Ну, как это говорится? А, вот! Единожды укравший — вор навсегда.

На мгновение повисла мертвая тишина. Первой ее нарушила Кэрол, внезапно обрушившаяся на москитов. Ее отец поспешно подхватил эту тему.

Несколько озадаченный сэр Дональд повернулся к сидевшему рядом мистеру Паркеру Пайну и тихонько шепнул:

— Кажется, я что-то сморозил.

— Похоже на то, — отозвался мистер Паркер Пайн.

Неловкость, если таковая действительно возникла, совершенно ускользнула от внимания археолога, молча сидевшего поодаль с мечтательным и отрешенным видом. Поспешив воспользоваться так кстати возникшей паузой, он неожиданно заявил:

— Знаете, а я совершенно с этим согласен. По крайней мере, в отношении честности. Человек либо честен, либо нет. Третьего здесь, как говорится, не дано.

— Стало быть, вы не верите, что, скажем, внезапное искушение способно совратить даже кристально честного человека? — поинтересовался мистер Паркер Пайн.

— Это невозможно, — отрезал Карвер.

Мистер Паркер Пайн медленно покачал головой.

— Вряд ли подобная категоричность уместна в данном случае. Слишком уж от многих факторов зависит человеческая честность. Взять, к примеру, критическую нагрузку…

— Что вы называете критической нагрузкой? — впервые подал голос — оказавшийся низким и приятным — юный Херст.

— Человеческий мозг способен выдержать определенную нагрузку, и совершенно невозможно предсказать, что именно окажется последней каплей, которая превратит честного человека в преступника. Это может быть совершенный пустяк. Большинство преступлений и выглядит настолько абсурдно именно потому, что в девяти случаях из десяти мотивировкой является тот самый пустяк — довесок, склонивший чашу весов.

— Ну вот, дружище, теперь вы ударились в психологию, — с улыбкой сказал француз.

— Ах, какие возможности могло бы подарить преступнику знание психологии! — воскликнул мистер Паркер Пайн, загораясь. — Стоит только подумать, что, при правильном подходе, девяносто процентов людей можно заставить поступать нужным вам образом…

— О, объясните! — вскричала Кэрол.

— Например, робкий человек. Достаточно на него прикрикнуть, и он повинуется. Человек гордый или упрямый сделает то, что вам нужно, если заставлять его делать обратное. Или вот третий, самый распространенный тип — внушаемый. Сюда относятся люди, которые видели машину, потому что слышали автомобильный клаксон, слышали, как приходил почтальон, потому что помнят, как звякнула крышка почтового ящика, видят нож в ране, поскольку им сказали, что человек заколот, и с тем же успехом услышали бы пистолетный выстрел, узнай, что его застрелили.

— Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь удалось провернуть такое со мной, — недоверчиво протянула Кэрол.

— Ну, ты у меня вообще умница, дорогая, — проворковал ее отец.

— Вы очень точно это подметили, — задумчиво проговорил француз. — Человек слишком склонен подменять истинное положение вещей своим представлением о нем.

Кэрол немедленно зевнула.

— Ну, я отправляюсь в свою норку. Устала до смерти! Проводник говорил, завтра надо будет выйти пораньше. Хочет показать нам жертвенник, что бы это такое…

— Такое место, где приносят в жертву хорошеньких девушек, — с готовностью пояснил сэр Дональд.

— Нет уж, благодарю покорно. Ну, спокойной всем ночи. Ой, моя сережка!

Полковник Дюбош ловко поймал покатившуюся через стол сережку и галантно протянул ее владелице.

— Что, настоящие? — деловито осведомился сэр Дональд, не слишком учтиво разглядывая две крупные жемчужины в ушах мисс Бланделл.

— Уж будьте уверены, — отозвалась та.

— Сорок тысяч долларов, — укоризненно сказал ей отец, — катаются по столу только, потому, что ты плохо застегнула замок. Дочь, ты пустишь меня по миру.

— Это тебе не грозит, даже если придется купить новые, — с нежностью ответила та.

— Ну, в общем, не грозит, — согласился мистер Бланделл. — Я мог бы купить тебе три такие пары и не заметить изменения в моем банковском счете.

Он гордо огляделся.

— Очень за вас рад, — довольно сухо сказал сэр Дональд.

— Ну, джентльмены, думаю, мне тоже пора на покой, — заявил мистер Бланделл. — Доброй ночи.

Он удалился вслед за дочерью. Почти тут же поднялся и его секретарь.

Четверо оставшихся обменялись понимающими взглядами.

— Приятно знать, — протянул сэр Дональд, — что хоть у кого-то нет забот с деньгами. Вот же хвастливый боров! — добавил он с неожиданной злостью.

— Слишком они им легко достаются, этим американцам, — сказал Дюбош.

— Очень трудно, — мягко проговорил мистер Паркер Пайн, — богатому человеку найти сочувствие в этом мире бедняков.

— Злоба и зависть окружают их, — продолжил, рассмеявшись, Дюбош. — Вы правы, месье. Но что делать? Каждому хочется быть богатым и покупать жемчужные серьги по паре в месяц. Ну кроме разве…

Он кивнул в сторону доктора Карвера, снова погрузившегося в, очевидно, обычную для него задумчивость и рассеянно вертевшего в пальцах какой-то мелкий предмет.

— А? — встрепенулся доктор. — Ну да, я, признаться, не так уж жажду покупать жемчуга. Хотя, конечно, деньги очень полезная вещь.

Закрыв самим тоном своим эту тему, он протянул открытую ладонь к костру.

— Вы лучше взгляните на это, — предложил он. — Здесь у меня кое-что в сотни раз интересней жемчуга.

— И что же?

— Печать с выгравированной на ней сценкой: младшее божество, препровождающее просителя к старшему. Проситель несет подношение в виде ягненка; старшее божество восседает на троне, и раб отгоняет от него мух пальмовой ветвью. Вот эта изящная надпись поясняет, что человек этот — служитель Хаммураби[182], а значит, вещичке никак не меньше четырех тысяч лет.

Он вынул из кармана кусок пластилина, расплющил его на столе и, немного смазав вазелином, вдавил в него печать. Затем осторожно, перочинным ножом, отлепил его от стола и бережно взял в руки.

— Видите?

Обещанная сцена отчетливо выдавилась на пластилине. Все стихли, словно перед ними неожиданно распахнулись ворота в вечность. И только донесшийся снаружи трубный глас мистера Бланделла без следа разрушил очарование момента.

— Эй, ниггеры[183], где вы там? Давайте тащите мои вещи из этой треклятой пещеры в палатку. Эта мелкая сволочь так кусается, что глаз не сомкнуть.

— Мелкая сволочь? — недоумевающе переспросил сэр Дональд.

— Москиты, вероятно, — пояснил доктор Карвер.

— «Мелкая сволочь» звучит куда лучше, — заметил мистер Паркер Пайн. — По крайней мере, выразительнее.

На следующее утро все поднялись ни свет ни заря и, вдоволь навосторгавшись невиданными оттенками скал, двинулись в путь. «Красно-розовый» город и впрямь был настоящим капризом природы, воплотившим в себе ее самые радужные и причудливые фантазии.

Доктор Карвер, не отрывавший глаз от земли и поминутно нагибавшийся, чтобы что-то поднять, сильно тормозил продвижение вперед.

— Сразу видно археолога, — с улыбкой заметил полковник Дюбош. — Небо, горы и прочая ерунда его не интересуют. Его взор прикован к земле. Он не любуется — он ищет.

— Да, но что? — спросила Кэрол. — Что вы там поднимаете, доктор Карвер?

Слегка улыбнувшись, тот предъявил ей пару грязных глиняных черепков.

— Этот мусор! — презрительно воскликнула Кэрол.

— Керамика куда интереснее, чем золото, — заявил доктор Карвер и был награжден очень недоверчивым взглядом.

Миновав несколько каменных гробниц, дорога резко пошла вверх и вдруг уперлась в крутой склон. Шедшие впереди носильщики-бедуины[184] ни секунды не колеблясь, принялись деловито карабкаться вверх, не удостоив ни единым взглядом отвесный склон сбоку.

Кэрол сильно побледнела. Один из носильщиков свесился откуда-то сверху и протянул ей руку. Херст рванулся вперед и упер свою трость в скалу. Получилась довольно удобная ступенька. Кэрол ответила ему благодарным взглядом и минутой позже уже находилась на широком и безопасном уступе. Остальные с опаской последовали за ней.

Солнце тем временем поднялось совсем уже высоко, и жара становилась невыносимой.

Наконец они достигли широкого плато, откуда было рукой подать до вершины — большой скалы прямоугольной формы. Туда вел довольно пологий склон, и Бланделл объявил носильщикам, что вершина будет покорена без них. Бедуины тут же расположились на отдых и закурили. Несколькими минутами позже путешественники без приключений достигли вершины.

Это была открытая площадка, с которой открывался совершенно изумительный вид на низлежащие долины. В самом центре удивительно ровной прямоугольной поверхности, ограниченной по бокам выдолбленными в камне желобками, возвышался жертвенный алтарь.

— Изумительное место для жертвоприношений! — восторженно вскричала Кэрол. — Только вот приходилось же им, наверное, попотеть, чтобы доставить сюда жертву!

— Тут когда-то был серпантин[185],— объяснил доктор Карвер. — Увидите, что от него осталось, когда будем спускаться другим путем.

Едва слышный звук, точно от крошечного колокольчика, заставил его оборвать себя на полуслове.

— Кажется, вы опять уронили свою сережку, мисс Бланделл, — сказал он.

Рука Кэрол автоматически метнулась к уху.

— Ну вот, опять, — вздохнула она.

Дюбош и Херст тут же бросились на поиски.

— Должна быть тут, — проговорил француз, ползая на четвереньках. — Слава Богу, укатиться ей некуда. Она здесь как на тарелке.

— Может, в трещину завалилась? — предположила Кэрол через несколько минут.

— Здесь нет трещин, — заметил мистер Паркер Пайн. — Вы же видите. Площадка совершенно гладкая. Ну вот, полковнику, кажется, повезло.

— Только камешек, — виновато улыбнулся француз, отбрасывая его подальше.

Поиски продолжились, но с каждой минутой неловкость положения становилась все очевиднее. Никто, разумеется, не произнес этого вслух, но слова «восемьдесят тысяч долларов», казалось, повисли в воздухе.

— Кэрол, а ты уверена, что она вообще на тебе была? — ворчливо спросил ее отец. — То есть ты уверена, что не потеряла ее раньше?

— Уверена. Потому что, когда мы сюда залезли, доктор Карвер заметил, что застежка расстегнулась и помог мне ее закрепить. Скажите ему, доктор.

Доктор Карвер подтвердил. Сэр Дональд решился наконец облечь в слова то, о чем давно уже думал каждый.

— Все это весьма неприятно, мистер Бланделл, — сказал он. — Вчера вечером вы упомянули цену этих сережек. Каждая из них стоит целое состояние. Если она не будет найдена, а, похоже, все к тому и идет, некоторая доля подозрения придется на каждого.

— Чтобы покончить с этим, прошу меня обыскать, — отчеканил полковник Дюбош. — И не прошу даже, а требую, как своего законного права.

— И я тоже, — отрывисто добавил Херст.

— Как насчет остальных? — поинтересовался сэр Дональд, оглядывая своих спутников.

— Разумеется, — согласился мистер Паркер Пайн.

— Прекрасная мысль, — сказал доктор Карвер.

— Присоединяюсь к вам, джентльмены, — заявил мистер Бланделл. — Поверьте, на то есть причины, хоть мне и не хотелось бы сейчас в них вдаваться.

— Как пожелаете, мистер Бланделл, — учтиво согласился сэр Дональд.

— Кэрол, дорогая, может, ты спустишься и подождешь с носильщиками? — повернулся к девушке ее отец.

Она молча повернулась и ушла. На ее лице застыло горькое выражение, настолько похожее на отчаяние, что, по крайней мере, один из оставшихся мужчин всерьез задумался о его причине.

Обыск начался. Он был проведен тщательно и дотошно — и без всякого результата.

В подавленном настроении группа спускалась вниз, рассеянно слушая пояснения и описания гида.

Мистер Паркер Пайн только что переоделся к обеду, когда полог его палатки откинулся и в проеме показалась фигура девушки.

— Мистер Пайн, можно?

— Конечно, милое дитя, входите.

Кэрол вошла и уселась на раскладушку. Обреченное выражение, которое мистер Паркер Пайн заметил на ее лице еще днем, так и не исчезло.

— Если не ошибаюсь, несчастные люди — ваша компетенция? — решительно начала она.

— Я здесь на отдыхе, мисс Бланделл. Я не беру никаких дел.

— Это возьмете, — холодно заявила девушка. — Поверьте, мистер Пайн, человека несчастнее меня вам уже не найти.

— И что же вас мучает? — сдался тот. — Недавняя пропажа?

— Вы сами это сказали. Да. Только Джим Херст не брал ее, мистер Пайн. Я точно знаю, не брал.

— Не совсем вас понимаю, мисс Бланделл. Никто, кажется, и не говорил, что это он.

— Пока не говорил, мистер Пайн, но обязательно скажет, узнав, что у него есть судимость. Собственно, он попался, когда залез к нам в дом. Я… я пожалела его. Он был такой молодой, такой несчастный… (И такой симпатичный, — добавил про себя мистер Паркер Пайн.) Я упросила отца дать ему шанс. Па, он на все для меня готов, взял Джима на работу. Ну, и понял, что Джим — очень хороший и честный, постепенно стал все больше ему доверять, потом сделал его своей правой рукой, и в конце концов все бы уладилось — точнее, должно было уладиться, если бы не это…

— Что значит «уладилось»?

— Я хочу сказать, мы бы поженились.

— А мне казалось, сэр Дональд…

— Ничего подобного. Это идея отца. Неужели вы думаете, я способна выйти замуж за такого надутого индюка, как этот ваш сэр Дональд?

Ничем не выразив своего отношения к выданной молодому англичанину характеристике, мистер Паркер Пайн поинтересовался:

— А что думает сам сэр Дональд?

— Полагаю, надеется таким образом поправить свои дела, — презрительно ответила девушка.

Мистер Паркер Пайн что-то обдумал.

— Мне бы хотелось уточнить две вещи, — сказал он наконец. — Вчера вечером прозвучала фраза «Единожды укравший — вор навсегда».

Девушка кивнула.

— Теперь мне понятна причина возникшей неловкости.

— Да, Джиму, наверное, было страшно неудобно — да и нам с Па тоже. Я так боялась, что кто-нибудь догадается по лицу Джима, что принялась болтать первое, что пришло в голову.

Мистер Паркер Пайн задумчиво кивнул.

— А почему ваш отец настаивал сегодня на том, чтобы его обыскали тоже?

— А вы не догадались? Я так сразу поняла. Он боялся, как бы я не подумала, что он подстроил это нарочно, чтобы очернить Джима. Понимаете, он же спит и видит, как я выхожу за этого англичанина. Вот он и хотел показать мне, что ничего такого он не делал.

— Бог ты мой, — проговорил мистер Паркер Пайн. — До чего логично. Только, боюсь, все это ни на шаг не приближает нас к разгадке.

— Вы что же, умываете руки?

— Нет-нет, — поспешно ответил мистер Пайн, и, помолчав, спросил: — Но что именно вы от меня хотите?

— Доказательства, что это сделал не Джим.

— Но, предположим — простите, — что это сделал все-таки он?

— Если вы так думаете, вы глубоко ошибаетесь.

— Да, но уверены ли вы, что приняли во внимание все обстоятельства? Вы не думаете, что жемчужина могла оказаться для мистера Херста слишком уж большим искушением? Продав ее, он получил бы… назовем это начальным капиталом, который дал бы ему независимость и возможность жениться на вас с согласия вашего отца или без оного.

— Джим этого не делал, — спокойно сказала девушка.

На этот раз мистер Паркер Пайн, по-видимому, остался удовлетворен ответом.

— Хорошо, попробую вам помочь, — сказал он.

Девушка коротко кивнула и вышла из палатки. Мистер Паркер Пайн присел на освободившуюся раскладушку и погрузился в размышления. Неожиданно он фыркнул.

— Кажется, я начинаю тупеть, — сказал он вслух. За обедом он демонстрировал прекрасное настроение.

Вторая половина дня была свободна, и большинство путешественников разошлось по палаткам спать. Когда в четверть пятого мистер Паркер Пайн заглянул под центральный тент, он обнаружил там только доктора Карвера, возившегося со своими черепками.

— Ага! — проговорил мистер Паркер Пайн, усаживаясь против него за стол. — Вас-то я и искал. Вы, как я заметил, всегда при пластилине. Не могли бы вы ссудить мне немного?

Доктор порылся в карманах и невозмутимо протянул мистеру Паркеру Пайну кусочек.

— Нет, — возразил тот, отводя его руку, — я хотел другой. Тот, который был у вас вчера вечером. Собственно говоря, меня интересует не столько он, сколько его содержимое.

— Не понимаю, о чем вы, — не сразу и очень тихо сказал доктор Карвер.

— Уверен, что понимаете. О серьге мисс Бланделл.

На этот раз пауза была гораздо продолжительнее. Наконец Карвер снова сунул руку в карман и вытащил бесформенный комок пластилина.

— Ловко! — отметил он. Лицо его осталось совершенно бесстрастным.

— Теперь хотелось бы послушать вас, — сказал мистер Паркер Пайн, деловито разламывая комок. Повертев в пальцах перемазанную пластилином жемчужину, он довольно хмыкнул. — Я, знаете, ужасно любопытен, — извиняющимся тоном добавил он.

— Хорошо, я расскажу, — ответил Карвер. — Если только объясните, как вы узнали. Насколько я понимаю, вы ничего не видели?

— Нет, — покачал головой мистер Паркер Пайн. — Я размышлял.

— Хорошо. Прежде всего хочу вас заверить, что это была чистая случайность. Сегодня утром я шел самым последним и вдруг наткнулся на эту штуку. Должно быть, мисс Кэрол только что ее потеряла. Она этого не заметила, как, впрочем, и все остальные. Ну, я поднял ее и доложил в карман, чтобы отдать, когда догоню. И напрочь об этом забыл.

А потом, уже где-то на половине подъема, вспомнил и задумался. Ну что такое для этой девицы одна жемчужина? Отец, не поморщившись, купит этой дурочке новую. А для меня это целое состояние. На такие деньги можно полностью снарядить экспедицию.

Его бесстрастное лицо дрогнуло и оживилось.

— Да знаете ли вы, как трудно в наши дни выпросить деньги на раскопки? Да нет, откуда вам! А с этой жемчужиной все было бы просто. Есть одно место, Белуджистан…[186] Это целая глава прошлого, которая только и ждет, когда с нее наконец отряхнут пыль и прочтут.

Я вспомнил, что вы говорили вчера вечером о мнимых свидетельствах, и подумал, что, несмотря на ее апломб, провернуть это с мисс Кэрол проще простого. Когда мы добрались до вершины, я сказал ей, будто замок на ее сережке расстегнулся, и сделал вид, что застегиваю его. На самом-то деле я просто дотронулся до ее уха кончиком карандаша. Через несколько минут я уронил камешек, и, вы видели: она готова была поклясться, что сережка все время была у нее в ухе и только сейчас выпала. Ну, и пока ее искали, я просто вдавил ее в кусок пластилина, валявшийся у меня в кармане. Вот и вся моя история. Не слишком, боюсь, поучительная. Теперь ваша очередь.

— Ну, мне почти и нечего рассказывать, — отозвался мистер Паркер Пайн. — Видите ли, вы были единственным, кто поднимал что-то с земли. Поэтому камешек, который полковник нашел на плато, сказал мне очень о многом. И потом…

— Да?

— Э… видите ли, вчера вечером вы слишком уж пылко говорили о чести. А излишняя горячность говорит о… ну, вы помните, как это у Шекспира[187]. Начинает казаться, что человек пытается убедить самого себя. Вдобавок, вы чересчур пренебрежительно отозвались о деньгах.

Лицо археолога выглядело осунувшимся и постаревшим.

— Что ж, ваша правда, — сказал он. — Теперь мне конец. Полагаю, вы намерены немедленно отдать девушке ее побрякушку? Странная штука этот первобытный инстинкт к украшательству. Прослеживается чуть не до палеолита[188]. Один из первых, появившихся у женского пола.

— Вы недооцениваете мисс Кэрол, — сказал мистер Паркер Пайн. — Поверьте: у нее есть голова и, больше того, у нее есть сердце. Думаю, она предпочтет забыть всю эту историю.

— Чего не приходится ожидать от ее отца, — заметил археолог.

— Думаю, и в этом вы ошибаетесь. У «Па» есть очень веская причина помалкивать. Дело в том, что ни о каких сорока тысячах и речи идти не может. Этой жемчужине красная цена пять долларов.

— Вы хотите сказать…

— Да. Девушка, кстати, не знает. Думает, они настоящие. Я сам заподозрил неладное только вчера вечером. Слишком уж сильно мистер Бланделл напирал на свое богатство. Когда человек разорен, ему только и остается, что делать хорошую мину при плохой игре. Он блефовал, доктор.

Внезапно губы Карвера растянулись в широкой мальчишеской ухмылке, меньше всего подходившей к его бесстрастному и сухому лицу.

— Выходит, все мы здесь неудачники, — сказал он.

— Выходит, так, — согласился мистер Паркер Пайн и процитировал «Чувство товарищества удивительно нас облагораживает»[189]

Смерть на Ниле

Леди Грейл капризничала. С того самого момента, как она взошла на борт парохода «Фэйюм», ее раздражало буквально всё. Ей не нравилась ее каюта. Утреннее солнце она еще могла вынести, но никак уж не дневное Памела Грейл, ее племянница, любезно предложила ей свою каюту по другому борту. Леди Грейл ворчливо перебралась туда.

Затем она окрысилась на свою сиделку, мисс Макноутон, подавшую ей не ту шаль и прихватившую в дорогу маленькую подушечку, которую следовало оставить дома. Под конец она набросилась на мужа, сэра Джорджа, купившего ей не те бусы. Она хотела лазурит[190], а не сердолик[191]. Джордж — полный идиот!

— Извини, дорогая, извини, — заволновался сэр Джордж. — Сейчас схожу поменяю. Время еще есть.

Единственным, кто избежал бури, был личный секретарь ее мужа, Бэзил Уэст, и то потому, что сердиться на него было решительно невозможно. Его улыбка обезоруживала вас прежде, чем вы успевали открыть рот.

Но больше всего, разумеется, досталось Магомету — импозантному и совершенно невозмутимому переводчику в роскошных одеяниях.

Стоило только леди Грейл узреть незнакомца, мирно устроившегося в плетеном кресле, и уяснить себе, что он тоже пассажир, как чаша ее гнева переполнилась, а затем и опрокинулась вовсе.

— В офисе мне ясно сказали, что мы будем единственными пассажирами. Что сезон кончается и больше никто не едет.

— Конечно, мадам, — подтвердил Магомет. — Только вы, ваши родственники и этот джентльмен.

— Никто ни слова не говорил про какого-то джентльмена!

— Конечно, мадам.

— Что значит «конечно»? Меня обманули! И вообще, что он здесь делает?

— Он появился позже, мадам. Уже после того, как вы купили билеты. Он только утром принял решение ехать.

— Полное безобразие!

— Успокойтесь, мадам, это очень приличный джентльмен, тихий как мышка.

— Болван! Что вы о нем знаете? Где эта мисс Макноутон? Ах, вы здесь! Я же несколько раз просила вас никуда не отходить. Мне в любую минуту может стать дурно. Отведите меня в каюту, и приготовьте аспирин, и уберите куда-нибудь Магомета. Если он еще раз скажет свое «конечно, мадам», я завою!

Сиделка без единого слова взяла ее под руку. Мисс Макноутон была высокой привлекательной женщиной лет тридцати пяти со спокойным замкнутым лицом. Она отвела леди Грейл в каюту, устроила среди подушек, дала аспирин и терпеливо выслушала начинающий уже иссякать поток жалоб.

Леди Грейл было сорок восемь, и, начиная с шестнадцати, она мучилась избытком денег, которых не стало меньше даже после десятилетнего супружества с этим обнищавшим баронетом сэром Грейл ом.

Это была грузная женщина, и ее лицо можно было назвать даже привлекательным, но его безнадежно портили вечно раздраженное выражение и бесчисленные морщины. Толстый слой косметики только подчеркивал урон, нанесенный ему временем и скверным характером. Волосы, успевшие испытать на себе действие сначала перекиси, а затем хны, выглядели, как следствие, тусклыми и безжизненными. Кроме того, на леди Грейл было слишком много одежды и драгоценностей.

— Скажите сэру Джорджу, — закончила она свой монолог, выслушанный мисс Макноутон без малейших признаков нетерпения, — что он просто обязан избавиться от этого типа на нашем пароходе. Мне необходимо уединение. После всего, что я пережила за последнее время…

Она устало прикрыла глаза.

— Хорошо, леди Грейл, — ответила мисс Макноутон и вышла из каюты.

Упомянутый тип, имевший наглость в последнюю минуту нарушить уединение леди Грейл, все еще сидел в своем кресле. Проходя мимо, мисс Макноутон окинула его быстрым оценивающим взглядом. Джентльмен сидел, развернувшись спиной к Луксору[192] и созерцал, как Нил величественно несет свои воды к далеким холмам, позолоченные солнцем вершины которых поднимались над темно-зеленым горизонтом.

Сэра Джорджа мисс Макноутон обнаружила в салоне. Он как раз держал в руке очередные бусы и с большим сомнением их рассматривал.

— Как вы думаете, мисс Макноутон, — спросил он, — эти пойдут?

Она мельком взглянула.

— Очень мило.

— Думаете, леди Грейл понравится?

— Не думаю, сэр Джордж. Очень сомневаюсь, что на свете существует вещь, которая может понравиться леди Грейл. Кстати, я к вам с поручением. Она хочет, чтобы вы избавились от этого пассажира.

У сэра Джорджа отвисла челюсть.

— Но как можно? Что я ему скажу?

— Невозможно, — сочувственно подтвердила Элси Макноутон. — Просто скажите леди Грейл, что ничего нельзя было сделать. Да все будет нормально, — добавила она ободряюще.

— Вы думаете? — Лицо сэра Джорджа было до смешного несчастным.

— Право же, не стоит принимать это так близко к сердцу, сэр Джордж, — еще мягче проговорила Элси Макноутон. — Поймите же, это все ее болезнь. Не нужно так волноваться.

— Вы думаете, ей стало хуже?

По лицу сиделки скользнула тень. Что-то странное появилось в ее голосе, когда она ответила:

— Да, мне… мне не очень нравится ее состояние. Но, пожалуйста, сэр Джордж, не волнуйтесь. Не стоит. Право же, не стоит.

Ласково ему улыбнувшись, она ушла.

Вскоре появилась одетая во все белое Памела, спокойная и невозмутимая.

— Привет, дядя.

— Привет, Пам, дорогая.

— Что тут у тебя? О, какая прелесть!

— Рад, что ты так считаешь. Думаешь, твоей тете тоже понравится?

— Ей не понравится ничто и никогда. Не понимаю, дядя, как ты вообще мог на ней жениться!

Сэр Джордж промолчал. Перед его мысленным взором вихрем пронеслись смутные картины из прошлого: бесконечные проигрыши на скачках, назойливые кредиторы, привлекательная, хотя и властная женщина…

— Бедняжка, — заставил его очнуться голос Памелы. — Наверное, тебе солоно пришлось. Но мы оба натерпелись от нее, верно?

— Ну, пока она не заболела… — начал сэр Джордж, но Памела тут же его перебила:

— Да не болеет она вовсе! Точно тебе говорю. Во всяком случае, это нисколько не мешает ей делать все, что ей хочется. Господи, да пока ты был в Асуане[193], она прыгала не хуже кузнечика. Готова поспорить, мисс Макноутон тоже считает ее симулянткой.

— Даже не представляю, что бы мы делали без мисс Макноутон, — тяжело вздохнул сэр Джордж.

— Да, эта свое дело знает, — согласилась Памела. — И, хотя я от нее не в таком восторге, как ты… Не спорь, пожалуйста. Именно, в восторге. Она тебе кажется совершенством. В какой-то мере так оно, может, и есть, но только она — темная лошадка. Никогда не знаешь, что у нее на уме. Хотя со старой перечницей управляется очень ловко.

— Послушай, Пам, ты не должна так говорить о своей тете. Черт побери, вспомни, сколько она для тебя сделала.

— Ну да, оплачивает наши счета и все такое. Только все равно это мучение, а не жизнь.

Сэр Джордж поспешно сменил тему на более безобидную.

— Да, так что же нам делать с этим лишним пассажиром? Твоя тетя не желает видеть на пароходе посторонних.

— Ничего, как-нибудь переживет, — холодно ответила Памела. — По моему, вполне приличный человек. Вылитый архивариус на покое — если такие еще существуют. Некто Паркер Пайн. Забавно, но, кажется, я где-то слышала это имя. Бэзил! — повернулась она к только что подошедшему секретарю. — Где я могла видеть имя Паркер Пайн?

— На первой странице «Таймс». В колонке объявлений, — не задумываясь, ответил молодой человек. — «Счастливы ли вы? Если нет, обращайтесь к мистеру Паркеру Пайну».

— Не может быть! Ужас как интересно. Что, если заставить его до самого Каира выслушивать все наши несчастья?

— Мне нечего было бы ему сказать, — ответил Бэзил Уэст с удивительной простотой. — Мы же отправляемся вниз по великому Нилу, будем осматривать храмы… — он быстро оглянулся на сэра Джорджа, который уткнулся в газету, — вместе!

Последние слова он едва выдохнул, но Памела услышала их и ответила ему понимающим взглядом.

— Ты прав, Бэзил, — весело сказала она, — нужно наслаждаться жизнью.

Сэр Джордж сложил свою газету, поднялся и вышел.

Лицо Памелы тут же помрачнело.

— Что такое, любимая? — встревожился Бэзил.

— Да все эта… тетка, дядина жена!

— Не обращай внимания, — поспешно сказал Бэзил. — Не все ли тебе равно, что она там делает или говорит? Просто не противоречь ей, и все. Уж поверь моему опыту, — рассмеялся он, — это самый действенный способ.

В салон вошел мистер Паркер Пайн, от которого волнами расходилась атмосфера спокойствия и благодушия. За ним виднелась живописная фигура Магомета, готового исполнить свой долг.

— Леди и джентльмены, мы отправляемся, — провозгласил он. — Через несколько минут по правому борту нашего корабля вы сможете увидеть храмы Карнака А пока я расскажу вам историю про маленького мальчика, который вышел купить немного жареной баранины для своего отца…

Мистер Паркер Пайн промокнул лоб. Он только что вернулся с осмотра храма Дендеры[194]. Поездка на осле — упражнение, совершенно противопоказанное при его комплекции. В этом он убедился. Он уже снимал воротничок, когда его внимание привлекла оставленная на зеркале записка. Развернув ее, он прочел:

Уважаемый сэр,

Буду признательна, если вы воздержитесь от посещения храма Абидоса[195] и останетесь на корабле, поскольку я хочу с вами проконсультироваться.

Искренне ваша, Ариадна Грейл.

Широкое благодушное лицо мистера Паркера Пайна расплылось в улыбке. Достав лист бумаги, он снял колпачок со своей перьевой ручки и написал ответ:

Уважаемая леди Грейл,

Искренне сожалею, но в настоящий момент я нахожусь на отдыхе и не занимаюсь профессиональной деятельностью.

Подписавшись, он отослал записку со стюардом. Не успел он переодеться, как тот вернулся с ответом:

Уважаемый мистер Паркер Пайн,

Я с уважением отношусь к чужому отдыху и потому готова заплатить сто фунтов за консультацию.

Искренне ваша, Ариадна Грейл.

Брови мистера Паркера Пайна поползли вверх. Он задумчиво постучал по зубам своей перьевой ручкой. Ему очень хотелось посмотреть Абидос, но сто фунтов — это сто фунтов, а деньги в Египте тают чертовски быстро. И он написал:

Уважаемая леди Грейл,

Я, пожалуй, воздержусь от осмотра храма Абидоса.

Искренне ваш, Д. Паркер Пайн.

Его отказ покинуть корабль страшно взволновал Магомета.

— Очень хороший замок, — горестно лепетал он. — Все джентльмены его осматривают. Он, Магомет, с радостью понесет багаж джентльмена. Самому же джентльмену нужно только сесть в кресло, и его с радостью понесут матросы.

Мистер Паркер Пайн отклонил эти заманчивые предложения.

Оставшись один, он вышел на палубу и стал ждать. Вскоре дверь одной из кают отворилась, и леди Грейл собственной персоной выбралась наружу.

— Жарковато нынче, — благосклонно заметила она. — Я вижу, вы решили остаться, мистер Пайн. И умно сделали. Давайте выпьем чаю в салоне.

Мистер Паркер Пайн поспешно поднялся и двинулся вслед за ней. Любопытства ему было не занимать.

Однако леди Грейл никак не хотела — или не решалась — перейти к делу. Она болтала о том и об этом, но Наконец вдруг совершенно другим тоном заявила:

— Мистер Пайн, все, что я здесь скажу, должно остаться исключительно между нами. Я могу быть в этом уверена, не правда ли?

— Разумеется.

Леди Грейл помолчала. Мистер Паркер Пайн ждал. Наконец она глубоко вздохнула и выпалила:

— Я хочу знать, пытается мой муж отравить меня или нет.

Мистер Паркер Пайн ожидал от нее чего угодно, но только не этого. Он даже не стал скрывать своего изумления.

— Это очень серьезное обвинение, леди Грейл!

— Вот что, мистер Пайн, я не дурочка и не вчера родилась. Кое-что мне очень подозрительно. Как только Джордж уезжает, мне становится лучше. Нормализуется пищеварение, и я чувствую себя совершенно другим человеком! Этому должно быть какое-то объяснение.

— Все это очень серьезно, леди Грейл. Не забывайте, я ведь не детектив. Я, если угодно, знаток человеческих…

— А я, что же, по-вашему, не человек? — оборвала его леди Грейл. — Вы понимаете, что я не могу относиться к этому спокойно? Мне не полисмен нужен, мистер Пайн: слава Богу, я и сама могу за себя постоять. Мне уверенность нужна, понимаете? Я хочу знать. Я вовсе не злодейка и веду себя честно с теми, кто честен со мной. Сделка есть сделка. Я свою часть выполнила. Долги мужа заплатила полностью и никогда его в средствах не ограничивала.

Мистер Паркер Пайн поймал себя на том, что ему по-настоящему жалко сэра Джорджа.

— Что до девушки, — продолжала леди Грейл, — она получила и то, и другое, и третье. Одежду, вечеринки… Все, что я прошу взамен, — обычная благодарность.

— Благодарность не покупается, — заметил мистер Паркер Пайн.

— Чушь! В общем, так: выясните, что на самом деле происходит! И когда я узнаю…

Мистер Паркер Пайн заинтересованно поднял глаза.

— Да, леди Грейл. Что тогда?

— Это уж мое дело.

Ее губы сжались. Поколебавшись немного, мистер Паркер Пайн сказал:

— Простите, леди Грейл, но у меня сложилось впечатление, что вы не все мне сказали.

— Нелепое впечатление. Я совершенно ясно объяснила, что от вас требуется.

— Да, но зачем?

Их глаза встретились. Первыми их опустила леди Грейл.

— Мне казалось, это очевидно, — сказала она.

— Нет, поскольку кое-что вызывает у меня сомнение.

— И что же это?

— Чего именно вы хотите: чтобы я подтвердил ваши подозрения или опроверг их?

— Знаете что, мистер! — Леди Грейл встала, дрожа от негодования.

— В том-то и дело, что не знаю, — ласково отозвался мистер Паркер Пайн.

Леди Грейл даже онемела от такой наглости.

— О! — только и смогла выдавить она и в ярости покинула комнату.

Оставшись один, мистер Паркер Пайн погрузился в размышления, и погрузился так основательно, что даже вздрогнул, когда кто-то неожиданно уселся рядом. Подняв глаза, он обнаружил неизвестно откуда появившуюся мисс Макноутон.

— Что-то вы быстро вернулись, — заметил он.

— Только я одна. Сказала, что разболелась голова, и поспешила сюда… А где леди Грейл? — неуверенно спросила она после паузы.

— Надо полагать, у себя в каюте.

— А, ну, тогда все в порядке. Не хочу, чтобы она меня видела.

— Стало быть, вы вернулись не из-за нее?

Мисс Макноутон отрицательно покачала головой.

— Нет, я хотела поговорить с вами.

Мистер Паркер Пайн был удивлен. О мисс Макноутон у него уже сложилось твердое впечатление как о человеке, безусловно способном самому решать свои проблемы, не Прибегая к посторонней помощи. Выходит, он ошибся.

— Я наблюдаю за вами с тех самых пор, как вы здесь появились. Вы производите впечатление человека опытного и здравомыслящего. А мне так нужен совет…

— Простите, мисс Макноутон, но вы, в свою очередь, производите впечатление человека, не привыкшего полагаться на чужое мнение.

— Обычно — да. Но я оказалась в очень сложном положении.

Она замялась.

— Не в моих правилах обсуждать своих пациентов. Однако в данном случае это представляется мне необходимым. Мистер Пайн, когда мы только выехали из Англии, с леди Грейл все было предельно ясно. Попросту говоря, ничего серьезного у нее не было. Не совсем так, конечно. Неподвижный образ жизни и чрезмерная роскошь все-таки скверно влияют на психику. И, если бы сейчас леди Грейл пришлось ежедневно мыть полы или приглядывать за пятью-шестью ребятишками, это была бы совершенно здоровая и, уж несомненно, куда более счастливая женщина.

Мистер Паркер Пайн кивнул.

— В больнице я насмотрелась на невротиков. Видите ли, леди Грейл нравится думать, что она больна. Таким образом, до недавнего времени мне оставалось только подыгрывать ей, проявлять как можно больше внимания и — по возможности — получать удовольствие от путешествия.

— Весьма разумная тактика, — одобрил мистер Паркер Пайн.

— Но, мистер Пайн, теперь все по-другому. Страдания, которые испытывает леди Грейл сейчас, абсолютно реальны.

— Вы хотите сказать…

— Мне кажется, ее пытаются отравить.

— И давно вам так кажется?

— Уже три недели.

— Вы подозреваете какого-то конкретного человека?

— Н-нет, — дрогнувшим голосом ответила мисс Макноутон, пристально глядя в пол.

— А я говорю «да», причем не кого-нибудь, а сэра Джорджа Грейла.

— О нет, нет! Никогда этому не поверю! Он такой беспомощный, совершенно как ребенок. Он не способен хладнокровно убить человека.

В ее голосе отчетливо зазвучала боль.

— И однако, вы не могли не отметить того факта, что с его отъездами состояние вашей пациентки улучшается, вновь ухудшаясь с его возвращением?

Мисс Макноутон молчала.

— И какой же яд вы подозреваете? Мышьяк?

— Да, мышьяк[196] или сурьма[197].

— И какие меры вы приняли?

— Теперь я проверяю все, что она ест или пьет.

Мистер Паркер Пайн кивнул.

— Кстати, — небрежно обронил он. — Как вам кажется: сама леди Грейл ничего не подозревает?

— О нет, уверена, что нет.

— Ошибаетесь. Еще как подозревает. Что бы вы о ней ни думали, ее выдержке можно позавидовать, — ответил он на изумленный взгляд мисс Макноутон. — И кроме того: меньше всего эту женщину интересуют чужие советы.

— Вы сильно меня удивили, — медленно проговорила мисс Макноутон.

— Я хочу задать вам еще один вопрос. Как по-вашему, она вам симпатизирует?

— Никогда об этом не задумывалась.

Их разговор прервался с появлением Магомета, сияющего, волочащего за собой свой просторный балахон.

— Леди услышала, что вы вернулись, — радостно объявил он. — Зовет вас. Спрашивает, что же вы не идете?

Элси Макноутон поспешно встала. Мистер Паркер Пайн поднялся тоже.

— Удобно ли вам будет встретиться со мной завтра? Скажем, рано утром.

— Да, это самое лучшее время. Леди Грейл встает поздно. До тех пор я буду очень осторожна.

— Думаю, леди Грейл тоже.

Мисс Макноутон удалилась.

В следующий раз мистер Паркер Пайн столкнулся с леди Грейл только ближе к вечеру, зайдя в салон. Она курила и наблюдала, как в пепельнице догорает какая-то бумажка, с виду похожая на письмо. На мистера Паркера Пайна она не обратила ровным счетом никакого внимания, из чего тот заключил, что оскорбил ее даже сильнее, чем думал.

После ужина он играл в бридж с Памелой, Бэзилом и сэром Джорджем. Игра не клеилась, и вскоре все разошлись по каютам.

Через несколько часов мистера Паркера Пайна разбудили. Открыв дверь каюты, он обнаружил на пороге взволнованного Магомета.

— Пожилая леди, она совсем больна. Сестра очень напугана. Не могу найти доктора.

Мистер Паркер Пайн поспешно оделся. К каюте леди Грейл он подоспел одновременно с Бэзилом Уэстом. Сэр Джордж и Памела были уже внутри, горестно наблюдая, как Элси Макноутон бьется над своей пациенткой. Когда мистер Паркер Пайн вошел, все было кончено. Тело несчастной выгнулось в последней мучительной судороге, на мгновение застыло и, обмякнув, откинулось на постель.

Мистер Паркер Пайн тихонько выставил Памелу из каюты.

— Какой ужас, — всхлипнула девушка, — какой ужас! Она… она… уже?

— Умерла? Да, дитя мое, боюсь, это конец.

Он слегка подтолкнул ее к Бэзилу. Из каюты вышел сэр Джордж. Казалось, он вот-вот упадет в обморок.

— Я не думал, что она действительно больна, — бормотал он. — Никогда не думал…

Мистер Паркер Пайн протиснулся мимо него в каюту. Элси Макноутон повернула к нему совершенно белое измученное лицо.

— За доктором послали? — спросила она.

Мистер Паркер Пайн кивнул.

— Стрихнин? — спросил он.

— Да. Эти судороги — ошибиться невозможно. Господи, не могу поверить!

Она обессиленно опустилась на стул и разрыдалась. Мистер Паркер Пайн тихонько похлопал ее по плечу. Неожиданно он застыл, пораженный внезапной догадкой, и, стремительно выйдя из каюты, направился в салон. Оказавшись там, он двинулся прямиком к пепельнице и, не колеблясь, запустил туда руку. Вскоре в его пальцах оказался крошечный клочок обгоревшей бумаги, на котором можно было различить лишь несколько слов:

— Ого! Это уже интересно, — проговорил мистер Пайн.

Мистер Паркер Пайн сидел в кабинете своего знакомого — видного каирского чиновника.

— Вот такие улики, — задумчиво проговорил он.

— Ничего себе! Этот парень что, круглый идиот?

— Ну, мыслителем сэра Джорджа я бы, конечно, не назвал, но все же…

— Да ладно тебе. Все одно к одному. Леди Грейл просит чашку «Боврила»[198]. Сиделка его готовит. Леди Грейл просит добавить туда херес. Сэр Джордж достает ей херес, и двумя часами позже она умирает с отчетливой симптоматикой отравления стрихнином. Один пакетик стрихнина мы находим в каюте сэра Джорджа, еще один — в кармане его пиджака.

— Замечательная получается картина, — заметил мистер Паркер Пайн. — Откуда, кстати, взялся стрихнин?

— Тут некоторая неясность. Небольшой запас был у сиделки — на случай, если у леди Грейл прихватило бы сердце, но она сама себе противоречит. Сначала заявила, что все на месте, потом, что, может, его и впрямь стало меньше…

— Странно все эта, — заметил мистер Паркер Пайн.

— Если хочешь знать мое мнение, они действовали на пару. Скажем, питают друг к другу слабость.

— Возможно, но если бы она в этом участвовала, они бы действовали куда профессиональней, в конце концов, она медик.

— Да, действительно… Если хочешь знать мое мнение, сэр Джордж действовал один, и теперь ему конец.

— Ну, ну, — возразил мистер Паркер Пайн. — Посмотрим, что здесь можно сделать.

Для начала он разыскал Памелу. Та побелела от возмущения.

— Дядя никогда бы такого не сделал — никогда — никогда — никогда!

— А кто бы сделал? — миролюбиво поинтересовался мистер Паркер Пайн.

Памела доверительно к нему придвинулась.

— Знаете, что я думаю? Она сделала это сама. Последнее время она была ужасно странная. Городила разные глупости…

— Какие, например?

— Ну, совершенная дикость. Намекала, что между ней и Бэзилом что-то есть. А Бэзил и я, мы…

— Я заметил, — улыбнулся мистер Паркер Пайн.

— Самый настоящий бред. Я думаю, она была очень зла на беднягу — я про дядюшку — и выдумала эту историю специально для вас, а потом подложила стрихнин ему в пиджак и в каюту и отравилась. Ведь бывали же такие случаи, правда?

— Бывали, — согласился мистер Паркер Пайн, — но не думаю, что леди Грейл могла поступить подобным образом. Это, если позволите, не в ее стиле.

— Но ее больное воображение?

— А вот об этом я еще побеседую с мистером Уэстом.

Молодой человек оказался в своей комнате и с готовностью все объяснил.

— Видите ли, я прекрасно понимаю, как дико это звучит, но леди Грейл попросту в меня влюбилась. Вот почему я и не решался рассказать ей о нас с Памелой. Она тут же заставила бы сэра Джорджа меня уволить.

— Ее собственное объяснение кажется вам правдоподобным?

— Ну, в общем, да, — неуверенно ответил молодой человек.

— Но все же не слишком, — спокойно возразил мистер Паркер Пайн. — Нет, придется найти более убедительное. — И, немного помолчав, добавил: — Думаю, добровольное признание будет для вас лучше всего.

Он снял колпачок со своей перьевой ручки, вытащил из кармана чистый лист бумаги и протянул молодому человеку.

— Просто напишите, как все было.

Бэзил Уэст вытаращил на него глаза.

— Я? Какого черта! Что вы хотите этим сказать?

— Милый юноша, — проговорил мистер Пайн чуть ли не отеческим тоном, — я ведь и так все знаю. И как вы вскружили голову богатой леди, и как она мучилась угрызениями совести, и как вы влюбились в ее хорошенькую, но бедную племянницу. И как решили избавиться от леди Грейл — подсыпав ей в пищу стрихнин. Ее смерть наверняка списали бы на гастроэнтерит[199]. Или на сэра Джорджа, поскольку вы позаботились о том, чтобы приступы совпадали с его присутствием дома.

Неожиданно вы обнаружили, что леди что-то подозревает и даже поделилась со мной своими сомнениями. Вы на ходу меняете план. Выкрадываете стрихнин из аптечки мисс Макноутон. Кладете пакетик в карман сэру Джорджу, другой подбрасываете в его каюту, а остальное отсылаете обреченной леди, обещая, что этот порошок отправит ее в «страну грез».

Довольно циничная шутка. Но леди Грейл это представляется очень романтичным. Разумеется, она принимает порошок только после того, как уходит ее сиделка, так что никто ничего не узнает. Но это по-вашему. Милый юноша, вы совершили чудовищную ошибку, поверив, что леди Грейл сожжет ваше любовное послание. Она ни за что бы этого не сделала! И, в результате, мне достается увесистая подборка ваших посланий, в том числе и последнее, где вы предлагаете ей прогулку в «страну грез».

Лицо Бэзила Уэста стало бледно-зеленым. Вся его привлекательность в момент исчезла. Теперь он выглядел в точности как затравленный кролик.

— Проклятье! — ощерился он. — Все-то тебе известно, проклятая ищейка!

Он угрожающе двинулся вперед. От физического насилия мистера Паркера Пайна спасло только появление предусмотрительно размещенных им за дверьми и слышавших все до последнего слова свидетелей.

Мистер Паркер Пайн обсуждал закрытое уже дело со своим высокопоставленным каирским приятелем.

— И все это даже без намека на настоящую улику! Только бессмысленный обрывок с требованием его сжечь! Я практически выдумал всю эту историю и с ходу выложил ее ему. И сработало ведь! Я буквально наткнулся на истину. Письма его добили. Леди Грейл сожгла каждый написанный им клочок, но он-то об этом не знал!

Она была необыкновенной женщиной. Наш разговор тогда поставил меня в тупик. Она хотела, чтобы именно муж подсыпал ей отраву в еду. Тогда она могла бы с чистой совестью уйти к этому Уэсту. Но только тогда. Она хотела играть честно. Удивительная женщина.

— Ее племяннице выпало страшное испытание, — заметил чиновник.

— Справится, — жестко сказал мистер Паркер Пайн. — Она молода. Меня больше волнует сэр Джордж. Надеюсь, жизнь ему улыбнется. Последние десять лет его всячески третировали. Хотя, думаю, Элси Макноутон о нем позаботится.

Неожиданно его сияющее лицо омрачилось. Он тяжело вздохнул.

— Кажется, в Грецию я поеду инкогнито. Должен же я наконец отдохнуть!

Дельфийский оракул[200]

Греция мало интересовала миссис Уиллард Д. Петерс, а о Дельфах, сказать по правде, она и вовсе не слыхала.

Духовной вотчиной миссис Петерс были Париж, Лондон и Ривьера. Ей нравилось останавливаться в гостиницах, но только в таких, где есть пушистые ковры, роскошная кровать, изобилие несущих свет электрических приспособлений — вплоть до торшера с регулируемой яркостью, вдоволь горячей и холодной воды и телефон под рукой, по которому всегда можно заказать чай, закуски, минеральную воду, коктейли или же просто поболтать с подругой.

В дельфийской гостинице ничего этого не было. Там был только изумительный вид из окна, чистая постель, не менее чистые стены, комод, стул и умывальник. В душ можно было попасть исключительно по записи, что, впрочем, не гарантировало наличия горячей воды.

Миссис Петерс представлялось, как все будут поражены, узнав, что она посетила Дельфы, и, в предвидении расспросов, изо всех сил старалась вызвать у себя интерес к Древней Греции. Интерес не приходил. Скульптуры все были какие-то недоделанные, — если у статуи наличествовала голова, можно было быть уверенной, что у нее не окажется руки или ноги. Пухлый мраморный ангелок с крылышками, украшавший надгробие мужа, был ей куда симпатичнее.

Однако она не призналась бы в этом ни за что на свете — хотя бы уже из боязни оскорбить художественный вкус своего сына Уилларда. Собственно, ради него она и принимала все эти муки: холодную неудобную комнату, угрюмую прислугу и шофера, чей омерзительный затылок вынуждена была созерцать ежедневно. Ибо восемнадцатилетний Уиллард (до недавнего времени вынужденный носить ненавистную ему приставку «младший») был единственным сыном миссис Петерс, которого она боготворила. Именно его, Уилларда, обуяла страсть к античному искусству, и именно он, тощий, бледный и очкастый Уиллард потащился в его поисках через всю Грецию.

Они побывали в Олимпии[201], где миссис Петерс не могла побороть чувства, что неплохо бы там немного прибраться; видели Парфенон[202], показавшийся ей довольно сносным, осмотрели — совершенно, по ее мнению, ужасные — Афины[203]. Коринф[204] и Микены[205] оказались сущим мучением уже не только для нее, но и для шофера.

Миссис Петерс решила, что Дельфы — последняя капля. В них абсолютно нечего было делать, кроме как бродить между развалинами. А Уиллард даже не бродил — он ползал! Часами ползал на коленях, изучая какие-то древнегреческие надписи и периодически восклицая: «Мамочка, ты только послушай!», после чего зачитывал такое, скучнее чего миссис Петерс сроду не слыхивала.

Тем утром Уиллард с утра пораньше отправился рассматривать какую-то византийскую мозаику[206]. Прислушавшись к себе, миссис Петерс вынуждена была признаться, что византийская мозаика, образно — как, впрочем, и фактически — говоря, ее не греет. Она отказалась от прогулки.

— Понимаю, мама, — согласился Уиллард. — Ты хочешь пойти куда-нибудь, где никого нет, и просто посидеть, впитывая мощь и величие этих развалин.

— Точно, цыпленок, — сказала миссис Петерс.

— Я знал, что это место тебя проймет, — взволнованно сказал Уиллард, выходя из номера.

Миссис Петерс глубоко вздохнула, вылезла из кровати и отправилась завтракать.

В столовой никого не было. Только четыре человека. Мать с дочерью, обе одетые во что-то несуразное (миссис Петерс знать не знала, что такое пеплум[207]) и оживленно толкующие об искусстве самовыражения в танце; потом полный пожилой господин по имени Томпсон, спасший чемодан, забытый ею в купе, и еще лысый джентльмен средних лет, прибывший вчера вечером.

Поскольку он задержался в столовой дольше других, Миссис Петерс разговорилась с ним. По природе своей женщина дружелюбная и общительная, она успела истосковаться по доброму собеседнику. Мистер Томпсон на эту роль явно не годился по причине своей (как ее деликатно обозначила миссис Петерс) чисто английской сдержанности, а мать с дочкой вели себя слишком уж надменно и неприступно, хотя девушка, как ни странно, отлично ладила с Уиллардом.

В лице лысого джентльмена миссис Петерс нашла исключительно приятного собеседника. Он был человеком широко образованным, но без надменности. Он даже рассказал ей несколько забавных историй, в которых древние греки не выглядели утомительными историческими персонажами, смотрясь как-то живее и человечнее.

Миссис Петерс, в свою очередь, рассказала об Уилларде, о том, какой он умный и как свободно он чувствует себя в стихии под названием Искусство. В джентльмене оказалось масса сердечности и доброжелательности, и с ним так легко было разговаривать.

Однако чем занимался он сам, миссис Петерс так и не выяснила. Джентльмен ограничился признанием, что он путешествует и на некоторое время совершенно оставил дела, так, впрочем, и не пояснив какие.

В целом день прошел быстрее, чем этого можно было ожидать. Мать, дочь и мистер Томпсон продолжали держаться замкнуто. Так, встреченный при выходе из музея мистер Томпсон немедленно развернулся и заспешил куда-то прочь.

Новый знакомец миссис Петерс, слегка нахмурясь, проводил его взглядом.

— Хотел бы я знать, что это за птица, — протянул он.

При всем желании помочь, миссис Петерс могла обобщить ему только имя.

— Томпсон, Томпсон… Нет, не припоминаю, — задумчиво проговорил тот. — Однако очень знакомое лицо. Где же я его видел?

После полудня миссис Петерс устроилась в тенистом уголке, чтобы немного вздремнуть. Книгой, которую она с собой прихватила, оказался, как ни странно, не прекрасный труд по греческому искусству, рекомендованный ей сыном, а «Таинственная прогулка» с четырьмя убийствами, тремя похищениями и богатым выбором гангстеров всех мастей. Все вместе это должным образом возбуждало, хотя больше все-таки успокаивало.

В четыре она оторвалась от чтения и поспешила в отель, куда давно уже должен был вернуться Уиллард. Удивительно, но материнское чутье настолько изменило миссис Петерс, что она чуть не забыла вскрыть конверт, который, по словам портье, оставил для нее днем какой-то странноватый господин.

Конверт был омерзительно грязен. Брезгливо вскрыв его и прочтя первые строки, миссис Петерс побелела как мел. Письмо было написано по-английски незнакомым ей почерком.

Женщина! (начиналось письмо). Когда получишь это, знай: твой сын есть наш узник, содержащийся в великом секрете. Ни единого волоса не падет с головы этого благородного юноши, если ты с точностью выполнишь мои требования. То есть выкупишь его десятью тысячами английских фунтов стерлингов. Скажи хоть слово владельцу гостиницы или полиции или еще кому, и твой сын погибнет. Помни об этом! Инструкции, как передать деньги, получишь завтра. Не выполнишь их — уши благородного юноши будут отрезаны и высланы тебе почтой А если и тогда не выполнишь — он будет убит. И опять же это не пустая угроза. Думай, женщина, думай и молчи.

Деметриус Свирепый.

Бесполезно даже пытаться описать состояние, в которое привело несчастную мать это послание. При всей своей нелепости и безграмотности письмо таило в себе страшную и реальную угрозу. Уиллард, ее малыш, ее цыпленок — нежный мечтательный Уиллард! Его маленькие ушки!

Она немедленно пойдет в полицию! Она поднимет на ноги всех соседей! Но что, если тогда они… Миссис Петерс содрогнулась от ужаса.

Затем, взяв себя в руки, она вышла из номера и разыскала владельца отеля — единственного известного ей грека, способного изъясняться на английском.

— Уже поздно, — сказала она ему, — а мой сын еще не вернулся.

— Не вернулся! — просиял приветливый маленький человечек. — Да, мосье отпустил мулов. Пожелал идти пешком. Должен бы уже дойти, да, видно, где-то задержался.

Он улыбнулся еще радостнее, чем прежде.

— Скажите, — решительно спросила миссис Петерс, — в окрестностях водятся темные личности?

Познания маленького человечка в английском не простирались до таких языковых тонкостей. Выразившись яснее, миссис Петерс получила заверение, что в Дельфах живут исключительно тихие и приятные люди, обожающие иностранцев.

Просьба о помощи рвалась с губ миссис Петерс, но она удержала ее усилием воли. Зловещая угроза сковывала ей язык. Возможно, это только блеф, но если нет? Дома, в Америке, у одной ее знакомой тоже похитили ребенка, а когда та обратилась в полицию, его убили. Бывает и такое.

Ей казалось, она сойдет с ума. Что делать? Десять тысяч фунтов — сколько же это? — то ли сорок, то ли пятьдесят тысяч долларов! Ничто в сравнении с безопасностью Уилларда, но где их взять? Сейчас так сложно достать наличные! Аккредитив на несколько сотен фунтов — вот все, что у нее с собой было.

Но захотят ли бандиты понять это? Способны ли они рассуждать здраво? Станут ли они ждать?

Она яростно вытолкала внезапно появившуюся горничную и снова принялась мерить комнату шагами. Позвонили к обеду, и несчастная машинально отправилась вниз, уселась за стол и стала механически поглощать пищу, не замечая ничего и никого вокруг.

Когда подали фрукты, ей на тарелку положили аккуратно сложенную записку Миссис Петерс вздрогнула, но, развернув ее, с облегчением убедилась, что почерк совершенно другой, чем тот, который она боялась увидеть. Это был изящный и беглый почерк очень аккуратного человека. Прочтя записку, миссис Петерс нашла ее содержание весьма интригующим.

«В Дельфах нет больше Оракула, но временно есть мистер Паркер Пайн, с кем можно посоветоваться».

Ниже к листу была подколота газетная вырезка, а под ней — фотография с паспорта, изображающая ее лысого утреннего знакомого.

Миссис Петерс дважды перечитала вырезку.

«Счастливы ли вы? Если нет, обращайтесь к мистеру Паркеру Пайну…»

Счастливы? Счастливы? Да был ли на свете человек несчастней? Записка казалась ответом на ее мольбу. Миссис Петерс поспешно схватила салфетку и написала:

Пожалуйста, помогите! Буду ждать вас возле гостиницы через десять минут.

Сложив салфетку, она попросила официанта передать ее джентльмену за столиком у окна. Через десять минут, кутаясь в шубу, поскольку ночи стояли холодные, миссис Петерс вышла из гостиницы и медленно двинулась по дороге в сторону развалин. Мистер Паркер Пайн уже ждал ее там.

— Сам Бог послал вас мне! — горячо воскликнула миссис Петерс. — Но как вы узнали о постигшем меня несчастье? Это выше моего понимания!

— По вашему лицу, милая моя леди, — мягко сообщил мистер Паркер Пайн. — Что что-то случилось, я понял сразу, но что именно — это мне расскажете вы.

Слова так и хлынули из миссис Петерс. Осмотрев при свете карманного фонарика послание шантажистов, мистер Паркер Пайн хмыкнул.

— Удивительный документ, поистине удивительный. Тут есть места.

Однако миссис Петерс была абсолютно не в настроении разбирать стилистические особенности письма. Она хотела знать одно: что ей делать? Ведь у них же Уиллард! Ее маленький Уиллард!

Мистер Паркер Пайн принялся ее успокаивать. Нарисованная им живописная картина греческого преступного элемента, чуть ли не молящегося на заложников, в которых были воплощены самые их заветные мечты, и впрямь подействовала на миссис Петерс умиротворяюще.

— Но что же мне делать? — жалобно спросила она.

— Подождите до завтра, — ответил мистер Паркер Пайн. — Это, конечно, если вы не предпочитаете обратиться в поли…

До смерти перепуганная миссис Петерс даже не дала ему договорить. Ее обожаемого Уилларда убьют на месте!

— Вы думаете, я получу его назад в целости и сохранности? — спросила она с мольбой в голосе.

— Несомненно, — успокоил ее мистер Паркер Пайн. — Вопрос только в том, удастся ли нам сделать это даром.

— Деньги не имеют для меня никакого значения.

— Конечно, конечно, — сказал мистер Паркер Пайн. — Что за человек, кстати, принес письмо?

— Хозяин его не знает. Кто-то со стороны.

— Ага. Здесь открываются некоторые возможности. Например, выследить его, когда он принесет завтра новое. Между прочим, как вы объясните отсутствие вашего сына окружающим?

— Я об этом не думала.

— Тогда вот что. — Мистер Паркер Пайн подумал. — Полагаю, нет никакой нужды скрывать свое беспокойство. Можно даже организовать поисковую группу.

— А вы не думаете, что эти злодеи… — Она запнулась.

— Нет, нет. Пока вы будете молчать о похищении и выкупе, вашему сыну ничего не грозит. В конце концов, было бы даже подозрительно, если бы исчезновение сына оставило вас совершенно равнодушной.

— Вы поможете мне?

— Это моя работа, — коротко ответил мистер Паркер Пайн.

Они повернули обратно и чуть не столкнулись с плотной фигурой, тут же растворившейся во тьме.

— Это еще кто? — удивленно спросил мистер Паркер Пайн.

— Мне показалось, мистер Томпсон, — ответила миссис Петерс.

— О! — задумчиво протянул мистер Паркер Пайн. — Томпсон, говорите? Ну-ну.

Забираясь в постель, миссис Петерс думала о предложенном мистером Пайном плане поимке преступника, и, чем больше она о нем думала, тем больше он ей нравился. Кто бы ни принес утром письмо, он обязательно должен быть связан с бандитами. Заснула она куда быстрее, чем это представлялось ей возможным.

Одеваясь на следующее утро, она неожиданно заметила, что на полу у самого окна что-то лежит. С упавшим сердцем она подняла уже знакомый ей грязный дешевый конверт. Все тот же ненавистный почерк!

Доброе утро, женщина (прочла она). Решилась ли ты? Твой сын жив и здоров — но все может измениться. Нам нужны деньги. Вероятно, тебе сложно собрать требуемую сумму, но нам сообщили, что у тебя есть при себе бриллиантовое колье. Очень красивые камни. Мы согласны и на него. Слушай, как поступить. Пусть ты или тот, кому ты доверяешь, придет на Арену, имея при себе это колье. Там есть дерево у большой скалы. Но и у скал есть уши. Поэтому прийти должен один. И тогда он получит твоего сына в обмен на колье. Сделать это нужно завтра сразу же после восхода солнца. Если же ты обратишься в полицию после сделки, мы застрелим твоего сына, когда вы поедете на станцию.

С наилучшими пожеланиями, Деметриус.

Миссис Петерс спешно разыскала мистера Паркера Пайна. Тот внимательно прочел письмо.

— Насчет бриллиантового колье, — поднял он голову, — все верно?

— Абсолютно. Муж заплатил за него сто тысяч долларов.

— До чего информированные пошли воры, — пробормотал мистер Паркер Пайн.

— Что вы сказали?

— Да нет, ничего, просто меня заинтересовали некоторые нюансы…

— Боже мой, мистер Пайн, — перебила его миссис Петерс, — сейчас не время для нюансов! Мы должны спасти моего мальчика.

— Но вы же сильная женщина, миссис Петерс. Неужели вам по душе роль покорной жертвы? Неужели вам нравится отдавать свои бриллианты по первому требованию каких-то шантажистов?

— Нет, ну, когда вы так говорите, — заколебалась сильная женщина миссис Петерс, борясь с миссис Петерс-матерью. — Естественно, я с ними разделаюсь — потом. Подлые трусы! Как только я получу своего мальчика, мистер Пайн, ничто не удержит меня от того, чтобы поднять на ноги всю окрестную полицию. Если потребуется, я найму бронированный автомобиль, чтобы в целости довезти сына до станции.

Глаза миссис Петерс мстительно засверкали.

— Н-да, — проговорил мистер Паркер Пайн. — Видите ли, в чем дело, милая моя леди: боюсь, они совершенно к этому готовы. Они прекрасно понимают, что, получив своего Уилларда, вы тут же натравите на них всю округу. И, надо полагать, заранее подготовили отступление.

— И что же вы предлагаете?

Мистер Паркер Пайн улыбнулся.

— Маленький план собственного изобретения.

Он огляделся. Столовая была пуста, двери — закрыты.

— Миссис Петерс, в Афинах у меня есть знакомый ювелир, специалист по искусственным бриллиантам — первоклассный специалист!

Он перешел на шепот.

— Я созвонюсь с ним. К обеду он будет здесь и привезет с собой отличную коллекцию стразов[208].

— Вы хотите сказать…

— Да. Он вынет из колье настоящие камни и заменит их поддельными.

— О! — восхищенно воскликнула миссис Петерс. — Надо же было такое придумать!

— Шшш! Не так громко. Вы мне поможете?

— Конечно.

— Тогда последите, пожалуйста, чтобы никто не подслушал, когда я буду говорить по телефону.

Миссис Петерс кивнула.

Телефон находился в кабинете управляющего. Тот был настолько деликатен, что оставил мистера Паркера Пайна одного, как только убедился, что его соединили. Выйдя за дверь, он натолкнулся на миссис Петерс.

— Жду мистера Пайна, — объяснила она. — Мы собирались прогуляться.

— Конечно, мадам.

В коридоре появился мистер Томпсон и, присоединившись к скучающей под дверью компании, завязал с управляющим разговор.

— Скажите, — спросил он, — нельзя ли здесь снять виллу? Нет? Какая жалость. А вот ту, что на горе?

— Это частная вилла, мосье. Она не сдается.

— А есть ли другие?

— Ну, есть одна, принадлежащая американской леди. Это на другом конце города, но сейчас там никто не живет. И еще у английского джентльмена, художника, есть домик на самом краю утеса. Совершенно изумительный вид.

Миссис Петерс решила, что пора вмешаться. Природа одарила ее мощными голосовыми связками, и сейчас это пришлось как нельзя более кстати.

— О! — вскричала она. — Собственная вилла! Здесь! Это же мечта. Тут все так чисто и первозданно. Я решительно без ума от местной природы, мистер Томпсон, а вы? Ох, не отвечайте, я знаю, вы тоже, если собрались снять виллу. Вы что, впервые здесь? Не может быть!

Она продолжала в том же духе, пока мистер Паркер Пайн не вышел из кабинета, наградив ее чуть заметной одобрительной улыбкой.

Мистер Томпсон не спеша спустился по ступенькам и, выйдя на дорогу, присоединился к прогуливавшемуся неподалеку семейству интеллектуалок, которые, хоть и не подавали виду, должно быть, жутко мерзли на пронизывающем ветру в своих открытых платьицах.

Все шло по плану. Сразу после обеда на автобусе, битком набитом туристами, приехал ювелир. Взглянув на колье, он одобрительно хмыкнул и заявил:

— Madame peut etre tranquille. Je reussirai[209].

Вытащив из своего саквояжа инструменты, он принялся за работу.

В одиннадцать вечера в номер миссис Петерс заглянул мистер Паркер Пайн.

— Держите, — сказал он, протягивая ей маленький замшевый мешочек.

Миссис Петерс заглянула внутрь.

— Мои бриллианты!

— Тише! А вот колье с поддельными. Замечательная работа, не правда ли?

— Просто невероятно.

— Аристопулос мастер своего дела.

— Думаете, они ничего не заподозрят?

— С какой стати? У вас было колье. Вы его отдали. Все пройдет как по маслу.

— Все-таки невероятное сходство, — повторила она, протягивая ему колье. — Вы отнесете его? Или я прошу уже слишком многого?

— Конечно, отнесу. Только дайте мне письмо с точными координатами. Благодарю А теперь спите спокойно и ни о чем не волнуйтесь. Завтракать вы будете уже вместе с сыном.

— Дай-то бог!

— Ни о чем не тревожьтесь. Предоставьте все мне.

Миссис Петерс провела страшную ночь. Когда ей наконец удалось заснуть, на нее тут же навалились кошмары. Уиллард в одной пижаме из последних сил бежал вниз по склону горы, а бандиты на бронированных автомобилях безжалостно расстреливали его из пулеметов.

Проснувшись, миссис Петерс возблагодарила Бога за то, что это был сон. Наконец забрезжил рассвет. Миссис Петерс вылезла из постели, оделась и села ждать.

В семь часов утра в дверь постучали. В горле миссис Петерс пересохло настолько, что она с трудом выдавила: «Войдите».

Дверь открылась, и вошел мистер Томпсон. Не в силах побороть дурное предчувствие, миссис Петерс в ужасе смотрела на него. Голос мистера Томпсона, когда он заговорил, звучал, однако, совершенно буднично и спокойно. Низкий и очень даже приятный голос.

— Доброе утро, миссис Петерс.

— Как вы смеете, сэр? Как…

— Прошу извинить меня за столь ранний визит, но я, видите ли, по делу.

Миссис Петерс обвиняюще уперла в него палец.

— Так это вы, вы похитили моего мальчика, а никакие не бандиты!

— Разумеется, не бандиты. Вообще все, что касается бандитов, исполнено, на мой взгляд, крайне неубедительно. Сплошное дилетантство, и это еще мягко сказано.

Но миссис Петерс было не так-то просто сбить с толку.

— Где мой сын? — спросила она, и в ее глазах зажглись нехорошие огоньки.

— Вообще-то за дверью, — невозмутимо сообщил мистер Томпсон.

— Уиллард!

Дверь распахнулась, и Уиллард — худой, очкастый и явно нуждающийся в бритве — бросился ей в объятия.

Внезапно миссис Петерс опомнилась и обернулась к мистеру Томпсону, благожелательно наблюдавшему за трогательной сценой воссоединения.

— Все равно вы за это ответите, — заявила она. — И ответите по закону!

— Мама, ты все перепутала, — вмешался Уиллард. — Этот джентльмен спас меня!

— Откуда?

— Из этого дома на утесе. Всего в миле отсюда.

— Кстати уж, — добавил мистер Томпсон, — позвольте вернуть вам вашу собственность.

Он протянул ей небольшой предмет, на редкость небрежно завернутый в бумагу, которая тут же и развернулась. На ладони мистера Томпсона лежало бриллиантовое колье!

— И можете выбросить тот замшевый мешочек, — добавил он с улыбкой. — Там только стразы. Настоящие бриллианты все еще в колье. Как заметил ваш друг, Аристопулос — просто волшебник.

— Я не понимаю ни слова из того что вы говорите, — выдавила миссис Петерс.

— Вам лучше взглянуть на дело с моей точки зрения, — сказал мистер Томпсон. — Мое внимание привлекло определенное имя. Я взял на себя смелость последовать за вами и вашим знакомым — которому, кстати, не мешало бы получше следить за фигурой — на улицу и подслушать ваш разговор. Ну да, подслушать. Я нашел его настолько интересным, что счел возможным поделиться им с управляющим. Тот согласился, что все это необычайно занимательно, и проследил номер телефона, по которому звонил ваш услужливый друг. Он также позаботился, чтобы ваш утренний с ним разговор в столовой происходил при официанте.

— На самом деле все очень просто. Вы чуть не стали жертвой парочки ловких проходимцев, специализирующихся на краже драгоценностей. Они были прекрасно осведомлены о вашем бриллиантовом колье. Они последовали за вами сюда, похитили вашего сына и написали это, с позволения сказать, «бандитское» письмо с требованием выкупа. Думаю, составляя его, они немало повеселились. Они же позаботились, чтобы вам было к кому обратиться за помощью. Собственно говоря, обратились вы за ней к идейному вдохновителю всей этой затеи.

Дальше совсем просто. Этот милый джентльмен вручает вам мешочек со стразами и скрывается вместе с сообщником. Утром, так и не дождавшись своего сына, ты ударились бы в панику. Исчезновение своего спасителя вы истолковали бы как свидетельство того, что его похитили тоже. Думаю, они наняли кого-нибудь, чтобы тот заглянул завтра на виллу и «обнаружил» там вашего сына. Конечно, вместе с ним вы быстро восстановили бы — пусть даже в общих чертах — истинную картину, но к тому времени они были бы уже далеко.

— А сейчас?

— О, я позаботился, чтобы они оказались за решеткой.

— Мерзавец! — сквозь зубы проговорила миссис Петерс, вспоминая свою доверчивость. — Гнусный лживый негодяй!

— Действительно, не очень приятный тип, — согласился мистер Томпсон.

— Но как вы его раскусили? — спросил Уиллард, с восхищением взирая на своего спасителя. — Наверное, это было чертовски трудно?

— Вовсе нет, — пренебрежительно отмахнулся тот. — Просто, когда путешествуешь инкогнито и слышишь, как кто-то склоняет твое имя…

Миссис Петерс наградила его пристальным взором.

— А как ваше имя? — подозрительно спросила она.

— Паркер Пайн, — с достоинством сообщил джентльмен.

Тайна регаты [210]

Мистер Айзек Пойнтц вынул изо рта сигару и одобрительно произнес.

— Милое местечко.

Подтвердив таким образом свое одобрение гавани Дартмут[211], он вернул сигару на место и огляделся с видом человека, совершенно довольного собой, окружающими и жизнью в целом.

Что касается довольства самим собой, то оно было вполне обоснованным — в свои пятьдесят восемь мистер Айзек Пойнтц сохранил прекрасное здоровье и отличную форму, возможно, с легким намеком на полноту. Это вовсе не означало, что мистер Пойнтц выглядел тучным — нет, отнюдь. Да и ловко сидящий на нем костюм яхтсмена никак не позволял отнести его к разряду стареющих и толстеющих джентльменов. Костюм этот был безукоризнен до самой последней пуговки и самой крохотной складки, так что у смуглого и слегка восточного типа лица мистера Пойнтца, осененного козырьком спортивной кепки, были все основания излучать уверенность и покой.

Что до окружающих, то имелись в виду, конечно, спутники мистера Пойнтца: его компаньон Лео Штейн, сэр Джордж и леди Мэрроуэй, мистер Сэмюель Лезерн — чисто деловое знакомство — со своей дочерью Евой, миссис Растингтон и Эван Левеллин.

Общество только что вернулось с прогулки на принадлежащей мистеру Пойнтцу яхте «Веселушка». Утром они наблюдали за гонками парусников и теперь вернулись на сушу ненадолго отдаться во власть ярмарочных развлечений: поиграть в кокосовый кегельбан[212], прокатиться на карусели и посмотреть на Человека-паука и Невероятно Толстую Женщину Можно не сомневаться, что, если кто и был в восторге от подобных развлечений, то это Ева Лезерн; так что, когда мистер Пойнтц предложил наконец обеденный перерыв, чтобы отправиться в «Ройал Джордж», ее голос оказался единственным против.

— Ой, мистер Пойнтц, а я еще хотела, чтобы Настоящая Цыганка предсказала мне судьбу в этой своей кибитке!

Несмотря на серьезные сомнения в подлинности вышеупомянутой настоящей цыганки, мистер Пойнтц снисходительно уступил.

— Ева просто без ума от ярмарки, — извиняющимся тоном проговорил мистер Лезерн. — Не обращайте внимания, если нам действительно пора.

— Времени предостаточно, — благожелательно ответил мистер Пойнтц.

— Пусть юная леди развлекается. А я пока выставлю тебя в дартс[213], Лео.

— Двадцать пять и больше получают приз! — высоким гнусавым голосом выкрикнул хозяин павильона.

— Ставлю пятерку, что наберу больше, — заявил Пойнтц.

— Идет! — с готовностью согласился Штейн.

Вскоре мужчины с головой ушли в сражение.

— Кажется, Ева не единственный ребенок в нашей компании, — шепнула леди Мэрроуэй Эвану Левеллину.

Тот согласно, но отсутствующе улыбнулся. Подобная рассеянность отмечалась в нем с самого утра. А некоторые из его ответов позволяли предположить, что он вообще не слышит, о чем его спрашивают.

Оставив его в покое, Памела Мэрроуэй сообщила мужу:

— У этого молодого человека определено что-то на уме.

— А может, кто-то? — пробормотал сэр Джордж, многозначительно показывая глазами на Джанет Растингтон.

Леди Мэрроуэй слегка нахмурилась. Это была высокая и изящная, исключительно ухоженная женщина. Алый лак ее ногтей прекрасно гармонировал с темно-красными коралловыми серьгами. Глаза у нее были темные и очень зоркие. Взгляд прозрачно-голубых глаз сэра Джорджа, несмотря на его беспечные манеры «добросердечного английского джентльмена», был так же зорок и цепок.

Если Айзек Пойнтц и Лео Штейн большую часть своей жизни проводили на Хаттон-Гарден[214], торгуя алмазами, сэр Джордж и леди Мэрроуэй принадлежали к другому миру — миру Французской Ривьеры[215], гольфа на Сен-Жан-де-Люз[216]и зимних ванн на Мадейре[217].

С виду это были сущие цветы, что растут, не ведая ни забот, ни хлопот[218], но, возможно, впечатление это было и не совсем верным. Разные бывают заботы и совсем уж разные хлопоты.

— Ну вот, ребенок возвращается, — заметил Эван Левеллин, повернувшись к миссис Растингтон.

В этом смуглом молодом человеке было нечто от голодного волка, что некоторые женщины находят весьма привлекательным. Но вот находила ли его таким миссис Растингтон, оставалось совершенно неясно. Она была не из тех, о ком говорят: «душа нараспашку». Миссис Растингтон рано и неудачно вышла замуж, меньше чем через год брак был расторгнут, и хотя манеры ее были неизменно очаровательны, это наложило на нее некий отпечаток отчуждения и замкнутости.

Ева Лезерн вприпрыжку вернулась к взрослым, оживленно тряся своими длинными светлыми волосами. Ей было только пятнадцать, и она в полной мере обладала присущей этому возрасту нескладностью и неистощимым запасом энергии.

— Я выйду замуж в семнадцать, — не успев отдышаться, объявила она, — за жутко богатого человека, и у нас будет шестеро Детей, а вторник и четверг — мои счастливые дни, и мне всегда нужно носить что-нибудь зеленое или голубое, и мой камень изумруд и…

— Ладно, цыпленок, доскажешь по дороге, — остановил ее отец.

Мистер Лезерн был высоким светловолосым мужчиной с внешностью язвенника и некоторым налетом скорби на лице.

Мистер Пойнтц и его компаньон оторвались от своего состязания. Первый довольно посмеивался, мистер Штейн выглядел расстроенным.

— Вопрос удачи, — оправдывался он.

— Мастерство, мой мальчик, мастерство! — возразил мистер Пойнтц, жизнерадостно хлопая себя по карману. — Пятерку я таки с тебя снял. Мой старикан, вот тот был первоклассным игроком. Ну, господа, пора двигать. Тебе все предсказали, Ева? Предупредили, чтобы остерегалась жгучего брюнета?

— Брюнетку, — поправила Ева. — Она косоглазая и может наделать кучу неприятностей, если я не уберегусь. И еще я выйду замуж в семнадцать…

И она весело умчалась вперед, предоставив компании догонять ее по пути в «Ройал Джордж».

Обед был заранее заказан предусмотрительным мистером Пойнтцем, и официант, кланяясь, провел их на второй этаж в частные апартаменты. Круглый стол оказался уже накрыт. Огромное окно, выходящее на портовую площадь, было распахнуто, пропуская шум ярмарки и хриплый визг трех каруселей, каждая из которых скрипела на свой особый лад.

— Лучше закрыть его, если мы хотим друг друга слышать, — заметил мистер Пойнтц, подкрепляя свои слова делом.

Все расселись вокруг стола, и мистер Пойнтц с сияющим видом обвел взглядом своих гостей. Он чувствовал, что им хорошо, а ему нравилось делать людям приятное. И вот они все здесь…

Леди Мэрроуэй… Очаровательная женщина! Не совершенство, конечно, — он прекрасно отдавал себе отчет, что те, кого он привык именовать «сливками общества», вряд ли пришли бы в восторг, обнаружив чету Мэрроуэй в своем кругу, но, с другой стороны, о существовании Айзека Пойнтца эти самые «сливки» вовсе и не подозревали. В любом случае леди Мэрроуэй — чертовски привлекательная женщина, и он готов был смотреть сквозь пальцы на ее вчерашние передергивания за бриджем. Вот в отношении сэра Джорджа подобная снисходительность давалась ему куда труднее. У парня совершенно рыбьи глаза. Так и смотрит, где чего урвать. Только зря он надеется поживиться за счет старого Пойнтца. Уж об этом он позаботится.

Сэмюель Лезерн… Парень, в общем, неплохой. Болтливый, конечно, как и большинство американцев, — обожает рассказывать какие-то нудные бесконечные истории. И эта его отвратительная привычка — требовать точных цифр… Каково население Дартмута? В каком году построен Морской колледж? И так без конца. Видимо, думает, что его хозяин что-то вроде ходячего «Бедекера». Вот Ева — милый живой ребенок, подшучивать над ней — одно удовольствие. Голос словно у коростеля, но прекрасно знает, чего ей надо. Сообразительная юная леди.

Молодой Левеллин… Что-то он подозрительно затих. Похоже, усиленно размышляет. Гол как сокол, по всей вероятности. Обычное дело с этими писателями. Очень может быть, неравнодушен к Джанет Растингтон. Что ж, хороший выбор. Привлекательна и умна к тому же. Не высовывается со своей писаниной. Послушаешь, как говорит, ни в жизнь не поверишь, что сочиняет такую заумь.

Ну и, конечно, старина Лео! Этот с годами не худеет и не молодеет. И в блаженном неведении, что в эту самую минуту его партнер подумал о нем точно так же. Мистер Пойнтц исправил заблуждение мистера Лезерна о происхождении сардин из Корнуолла, а не Девона[219] и приготовился получить полное удовольствие от обеда.

— Мистер Пойнтц, — проговорила Ева, когда перед каждым оказалось по дымящейся тарелке с макрелью[220] и официанты покинули комнату.

— Да, юная леди.

— А тот большой бриллиант у вас и сейчас с собой? Ну тот, который вы показывали нам вчера вечером и еще говорили, что никогда с ним не расстаетесь?

Мистер Пойнтц добродушно рассмеялся.

— Точно. Я называю его своим талисманом. Естественно, он при мне.

— А мне кажется, это жутко опасно. Кто-нибудь может украсть его Например, в толпе — на ярмарке.

— Вряд ли, — возразил мистер Пойнтц. — Я, знаете ли, коротенько на этот счет позаботился.

— Но могут же? — настаивала Ева. — У нас вон полно гангстеров. Наверняка ведь в Англии тоже?

— Ну, «Утренней Звезды» им не видать как своих ушей! — заявил мистер Пойнтц. — Во-первых, она в особом внутреннем кармане. Старый Пойнтц свое дело знает. «Утреннюю Звезду» не сможет украсть никто.

Ева рассмеялась.

— Вот еще! Спорим, я смогу?

— А спорим, не сможете! — подмигнул ей мистер Пойнтц.

— Да клянусь вам, у меня получится! Я обдумала все вчера вечером, когда легла спать, — после того как вы за ужином всем показывали камень. Я придумала исключительно хитроумный план.

— И какой же?

Ева склонила голову набок, и ее светлые волосы в беспорядке рассыпались по плечам.

— Ну, пока не скажу. На что спорим, что мне это удастся?

В голове мистера Пойнтца пронеслись воспоминания его юности.

— Полдюжины пар перчаток, — предложил он.

— Перчатки! — презрительно протянула Ева. — Да кто ж их теперь носит?

— Ну, а шелковые чулки?

— А что! Сегодня утром как раз поползла моя лучшая пара!

— Ну вот и отлично. Ставлю полдюжины лучших шелковых чулок!

— Ооо! — благоговейно выдохнула Ева. — А что хотите вы?

— Ну, а мне нужен новый кисет.

— Отлично. Вот это сделка! Хотя, конечно, кисета вам не видать. Теперь слушайте, что вы должны сделать. Нужно пустить бриллиант по кругу, как вчера, чтобы каждый мог его посмотреть…

В комнату вошли официанты, чтобы заменить тарелки, и Ева смолкла. Принимаясь за цыпленка, мистер Пойнтц заметил:

— Но запомните, юная леди. Чтобы все было по-честному, я вызову полицию и вас обыщут.

— Да ради бога. Только зачем так уж по-настоящему? Леди Мэрроуэй или миссис Растингтон обыщут нисколько не хуже.

— Тогда решено, — согласился мистер Пойнтц. — Кем вы, кстати, собираетесь стать, юная леди? Уж не намереваетесь ли специализироваться на краже драгоценностей?

— Ну, если это окупается…

— Если вам удастся фокус с «Утренней Звездой», это вполне окупится. Даже если распилить его, камень будет стоить больше тридцати тысяч фунтов.

— Ничего себе! — ахнула явно Потрясенная Ева. — А сколько это будет в долларах?

Леди Мэрроуэй издала удивленное восклицание.

— И вы носите при себе такой камень? — с упреком проговорила она. — Тридцать тысяч фунтов!

Ее темные ресницы вздрогнули.

— Большие деньги, — мягко заметила миссис Растингтон. — И потом, очарование самого камня… Он прекрасен.

— Обычный кусок угля. — Вставил Эван Левеллин.

— Мне всегда представлялось, — заметил сэр Джордж, — что в краже драгоценностей самое сложное продать их. Перекупщик вечно забирает львиную долю… Хм… Так о чем это я?

— Ну, давайте, — возбужденно перебила его Ева. — Давайте начинать. Доставайте свой бриллиант и повторяйте все, что говорили про него вчера вечером.

— Прошу прощения за своего отпрыска. Она слишком возбуждена, — вставил мистер Лезерн своим низким печальным голосом.

— Да ладно тебе, па, — нетерпеливо воскликнула Ева. — Ну, давайте же, мистер Пойнтц!

Улыбаясь, тот пошарил во внутреннем кармане и вытащил что-то наружу. На его ладони, поблескивая в электрическом свете, лежал крупный камень. Бриллиант…

Затем мистер Пойнтц не без труда, по мере возможности, восстановил свою вчерашнюю речь на «Веселушке».

— Не желают ли леди и джентльмены взглянуть поближе? Это необычайно красивый камень. Я называю его «Утренней Звездой», и он для меня что-то вроде талисмана — всегда и всюду со мной. Вот полюбуйтесь.

Он протянул бриллиант леди Мэрроуэй, которая взяла его, восхищенно ахнула и передала мистеру Лезерну, весьма натянуто молвившему: «Довольно мил. Да, определенно, мил» и, в свою очередь, передавшему его Левелину.

На этом месте в процедуре произошла легкая заминка, вызванная появлением официантов. Когда они удалились, Эван, заметив: «Очень крупный камень», передал его Лео Штейну, который не стал утруждать себя комментариями и поскорее отдал бриллиант Еве.

— Как он прекрасен! — вскричала та высоким театральным голосом, тут же сменившимся испуганным восклицанием, когда бриллиант выскользнул у нее из руки: — Ой, Я его уронила!

Она оттолкнула стул и нырнула под стол. Сэр Джордж, сидевший от нее слева, нагнулся тоже. В общей суматохе кто-то смахнул со стола бокал. Штейн, Левеллин и миссис Растингтон приняли участие в поисках. Под конец к ним присоединилась и леди Мэрроуэй.

Мистер Пойнтц остался в стороне от суматохи. Он невозмутимо сидел за столом, с саркастической улыбкой потягивая вино.

— О Боже! — вскричала Ева все в той же театральной манере. — Какой ужас! Но куда же он мог закатиться? Его нигде нет!

Один за другим участники поисков выбрались из-под стола.

— Исчез, как и не бывало, Пойнтц, — широко улыбаясь, объявил сэр Джордж.

— Неплохо проделано, — согласился мистер Пойнтц, одобрительно кивая. — Из вас выйдет прекрасная актриса, Ева. Вопрос лишь в том, спрятали вы его в комнате или на себе?

— Обыскивайте меня, — драматическим тоном предложила Ева.

Мистер Пойнтц поискал глазами и, обнаружив в углу комнаты большую зеленую ширму, кивнул в ее сторону и вопросительно посмотрел на леди Мэрроуэй и миссис Растингтон.

— Если кто-нибудь из дам будет столь любезен…

— Ну, конечно, — улыбаясь, согласилась леди Мэрроуэй.

Обе женщины поднялись.

— Не волнуйтесь, мистер Пойнтц, — пообещала леди Мэрроуэй, — сделаем все как надо.

Они исчезли за ширмой.

В комнате становилось душно, и Эван Левеллин распахнул окно. Бросив монетку проходившему внизу разносчику газет, он ловко подхватил свежий выпуск.

— В Венгрии неспокойно, — сообщил он, развернув его.

— Это местная? — поинтересовался сэр Джордж. — Взгляните, пожалуйста… Меня интересует одна лошадка. Должна была бежать сегодня в Хэлдоне. Ее зовут Шустрый Мальчик.

— Лео, — заметил мистер Пойнтц, — запри пока дверь. Ни к чему этим чертовым официантам сновать тут взад-вперед, пока мы не закончили.

— За Шустрого Мальчика выдача три к одному, — объявил Эван.

— Ерунда! — поморщился сэр Джордж.

— В основном новости регаты, — сообщил Эван, проглядывая газету.

Из-за ширмы появилась женская часть общества.

— Ничего нет. Пусто, — объявила Джанет Растингтон.

— Можете мне поверить: бриллианта у нее нет, — подтвердила-леди Мэрроуэй.

Мистер Пойнтц подумал, что как раз ей он очень даже может поверить. Нотки разочарования в ее голосе лучше всего подтверждали, что обыск был проведен на совесть.

— Послушай, Ева, а ты его случайно не проглотила? — забеспокоился мистер Лезерн. — Потому что, если так, это ведь, наверное, вредно.

— Я бы увидел, — тихо заметил Лео Штейн. — Я все время наблюдал за ней. Она ничего не клала в рот.

— Да я бы и не проглотила такую огромную штуковину, — заявила Ева и, уперев руки в бока, победно взглянула на мистера Пойнтца. — Ну так что?

— Стойте там и никуда не двигайтесь, — сказал мистер Пойнтц.

Мужчины очистили стол и перевернули его. Мистер Пойнтц лично обследовал его до последнего дюйма, после чего перенес свое внимание на стул, за которым сидела Ева, и два соседних.

Более тщательно вряд ли можно было это проделать. Вскоре к нему присоединились остальные четверо мужчин, а затем и женщины. Ева Лезерн стояла у стены возле ширмы и от души веселилась.

Через пять минут мистер Пойнтц с тихим стоном поднялся на ноги и принялся мрачно отряхивать брюки. Девственная свежесть его костюма слегка пострадала.

— Ева, — сказал он, — снимаю шляпу. В области кражи драгоценностей ты лучшая, с кем мне довелось сталкиваться. То, что ты проделала, ставит меня в тупик. Как я понимаю, раз его нет при тебе, он должен быть где-то в комнате. Я побежден.

— Значит, чулки мои? — осведомилась Ева.

— Ваши, юная леди.

— Ева, дитя мое, но куда же ты могла его спрятать? — с любопытством спросила миссис Растингтон.

Ева горделиво выпятила грудь.

— Я лучше покажу. Сейчас вам будет за себя просто стыдно.

Она подошла к той части стола, где были свалены остатки обеда и столовые приборы. Взяв свою маленькую черную вечернюю сумочку, она объявила:

— Прямо у вас под носом. Прямо…

Ее голос, только что радостный и победный, внезапно сорвался.

— Ох, — произнесла она. — Ох…

— Что такое, дорогая? — поинтересовался ее отец.

— Он исчез, — прошептала Ева. — Исчез…

— Что там такое? — нахмурился мистер Пойнтц, подходя ближе.

Ева порывисто развернулась.

— Дело было так… У этой сумочки в застежке был большой стеклянный камень. Он выпал вчера вечером, и, когда вы показывали свой бриллиант, я заметила, что они почти одного размера. И вот ночью я подумала, что можно… прикрепить ваш бриллиант на пустующее место в застежке с помощью пластилина. Я была совершенно уверена, что никто не заметит. Так я и сделала. Выронила бриллиант и бросилась за ним под стол со своей сумочкой. Там быстро прикрепила его пластилином — он заранее был у меня в руке — к застежке, положила сумочку на стол и сделала вид, что продолжаю искать. Я думала, это будет как с Похищенным письмом[221] — ну, вы помните. Бриллиант лежит прямо у вас под носом, а вы думаете, что это самая обычная стекляшка. Это был прекрасный план: никто из вас действительно ничего не заметил.

— Интересно… — проговорил Лео Штейн.

— Что вы сказали?

Мистер Пойнтц взял сумочку, оглядел пустующее гнездо с сохранившимся кусочком пластилина и медленно произнес:

— Камень мог выпасть. Нужно поискать еще.

Поиски возобновились, но на этот раз проходили в тягостной тишине. В комнате чувствовалось напряжение.

Один за другим участники поисков оставили это занятие. Все стояли и молча смотрели друг на друга.

— Бриллианта в этой комнате нет, — прервал тишину Штейн.

— И никто из нее не выходил, — многозначительно добавил сэр Джордж.

Повисла пауза, прерванная расплакавшейся Евой.

— Ну, ну, — неловко произнес ее отец, похлопывая дочь по плечу.

Сэр Джордж повернулся к Лео Штейну.

— Мистер Штейн, — начал он, — вы сейчас произнесли что-то вполголоса, а когда я переспросил, не захотели повторить. Но так уж вышло, что я слышал ваши слова. Это было сразу после того, как Ева заявила, что никто из нас не видел, куда она спрятала настоящий камень. И вы сказали: «Интересно». Думаю, мы должны допустить вероятность, что кто-то все же это заметил, и этот кто-то находится сейчас в комнате. Я полагаю, единственно возможный и справедливый выход — это каждому из присутствующих согласиться на обыск. Бриллиант не мог покинуть комнаты.

Если уж сэр Джордж входил в роль настоящего английского джентльмена, сравниться с ним не мог никто. Его голос даже зазвенел от благородного негодования.

— Однако же неприятно все это, — грустно заметил мистер Пойнтц.

— Это я виновата, — всхлипнула Ева. — Но я ведь не хотела…

— Выше нос, детеныш! — мягко проговорил мистер Штейн. — Никто тебя и не винит.

Мистер Лезерн в присущей ему медлительной педантичной манере произнес:

— Что ж, несомненно… думаю, предложение сэра Джорджа встретит единодушное одобрение. Лично я за.

— Согласен, — сказал Эван Левеллин.

Миссис Растингтон взглянула на леди Мэрроуэй и, встретив легкий кивок, встала и скрылась с ней за ширмой. Всхлипывающая Ева отправилась вслед за ними.

В дверь постучал и получил приказание удалиться официант.

Еще через пять минут восемь человек недоверчиво смотрели друг на друга.

«Утренняя Звезда» растворилась в воздухе.

Мистер Паркер Пайн задумчиво созерцал смуглое взволнованное лицо сидящего против него молодого человека.

— Ну, конечно же, — сказал он, — вы валлиец[222], мистер Левеллин.

— Господи, а это-то здесь при чем?

Мистер Паркер Пайн взмахнул своей крупной и тщательно ухоженной рукой.

— Совершенно ни при чем, полностью с вами согласен. Просто я увлекаюсь классификацией эмоциональных реакций, проявляемых различными этническими группами, только и всего. Давайте вернемся к вашей проблеме.

— Собственно говоря, я и сам не знаю, почему пришел к вам, — сказал Эван Левеллин.

Молодой человек выглядел осунувшимся, и его руки явно не находили себе места. Он не смотрел на мистера Паркера Пайна, пристальное же внимание джентльмена заставило его чувствовать себя крайне неуютно.

— Не знаю, почему я пришел к вам, — повторил он. — Хотя куда я еще мог пойти? И что я вообще мог сделать? Вот эта-то абсолютная беспомощность меня и добивает. Я увидел ваше объявление и вспомнил, что один парень как-то говорил, что вы здорово ему помогли. Ну… я и пришел! И чувствую себя теперь полным идиотом. В моем положении не поможет уже никто и ничто.

— Вовсе нет, — возразил мистер Паркер Пайн. — Вы попали точно по адресу. Я специалист по несчастьям, а это дело, несомненно, причинило вам большую неприятность. Вы уверены, что все происходило именно так, как вы рассказали?

— Вряд ли тут можно что-нибудь упустить. Пойнтц вынул свой бриллиант и пустил его по кругу. Это чертово дитя Америки прикрепило его к своей дурацкой сумке, а когда мы подошли взглянуть на нее, бриллианта там уже не было. Его вообще ни у кого не было! Мы обыскали даже старого Пойнтца — он сам это предложил. И, готов поклясться, в комнате его не было тоже! А ведь из нее никто не выходил.

— Возможно, официанты? — предположил мистер Паркер Пайн.

Левеллин отрицательно покачал головой.

— Они ушли еще до того, как девочка начала всю эту возню, а потом старый Пойнтц запер дверь, чтобы нам не мешали. Нет, это сделал кто-то из нас.

— Ну, в этом можно и не сомневаться, — задумчиво произнес мистер Паркер Пайн.

— Эта проклятая газета! — горько воскликнул Эван Левеллин. — Конечно же, они меня подозревают. Это была единственная возможность…

— Расскажите мне в точности, как это произошло.

— Да ничего особенного. Я открыл окно, свистнул мальчишке, бросил ему монетку, а он мне — газету. Но это, как вы понимаете, единственно возможный путь, каким бриллиант мог покинуть комнату — чтобы я передал его поджидавшему на улице сообщнику.

— Возможный, но не единственный, — поправил его мистер Паркер Пайн.

— Вы можете предложить какой-то еще?

— Раз это не ваших рук дело, значит, был другой.

— Ах, вот оно что. Я-то надеялся на что-нибудь более определенное. Что ж, могу только повторить, что я не бросал бриллиант из окна. Впрочем, я не надеюсь, что вы мне поверите — или кто-то еще.

— Да нет же, я вам верю, — возразил мистер Пайн.

— Но почему?

— Вы не криминальный тип, — объяснил мистер Паркер Пайн. — То есть не тот криминальный тип, что крадет драгоценности. Несомненно, есть преступления, которые способны совершить и вы, но сейчас мы не будем в это углубляться. Важно то, что я не вижу вас в роли похитителя «Утренней Звезды».

— Остальные видят, — горько заметил Левеллин.

— Понимаю, — сочувственно отозвался мистер Пайн.

— Они так на меня смотрели… Мэрроуэй, так тот просто поднял газету и взглянул на окно. Он ничего не сказал — зато Пойнтц все прекрасно понял. Я просто читал их мысли. И хуже всего то, что прямо меня так никто и не обвинил.

Мистер Паркер Пайн понимающе кивнул.

— Это хуже всего, — подтвердил он.

— Да. Просто подозрение. Тут ко мне наведывался парень с вопросами — самыми формальными, как он сказал. Я так понимаю, полицейский в штатском. Очень вежливый — никаких намеков. Ему просто было любопытно, что у меня все не было и не было денег, а потом они вдруг взяли и появились.

— А это так?

— Ну, в общем, да. Немного повезло на скачках. К сожалению, я ставил не в конторе — так что никаких квитанций, чтобы это подтвердить. Опровергнуть, конечно, тоже нельзя, но уж очень это со стороны выглядит подозрительным.

— Согласен. И все же им потребуется куда больше фактов, чтобы предпринять официальные шаги.

— О! Вот как раз официального обвинения я боюсь меньше всего. В каком-то смысле это даже было бы лучше. Хоть знаешь, на каком ты свете. Как же это ужасно чувствовать, что все считают тебя вором.

— И особенно одна персона?

— На что вы намекаете?

— Предполагаю, и ничего больше, — снова отмахнулся своей ухоженной ручкой мистер Паркер Пайн. — Ну так что же, одна из них имеет-таки место? Миссис Растингтон, скажем?

— Почему сразу она? — осведомился Левеллин, густо краснея.

— Ну, дорогой мой… Совершенно очевидно, что чье-то мнение вас особенно волнует, и, скорее всего, это мнение женщины. Какие же дамы имеются у нас в наличии? Маленькая американка? Леди Мэрроуэй? В глазах последней вы, скорее всего, только выиграли бы, сумей провернуть такое дельце. Я немного знаю ее. Значит, остается миссис Растингтон…

Левеллин не без усилия выговорил:

— Она… у нее… очень печальный опыт. Ее муж был законченным негодяем. Это отбило у нее желание доверять кому бы то ни было. Она… если она думает…

Эван Левеллин запнулся, не зная, как объяснить.

— Понятно, — спас его мистер Паркер Пайн. — Я вижу, дело действительно серьезное. В этом следует разобраться.

Эван Левеллин коротко рассмеялся.

— Легко сказать.

— И совсем нетрудно сделать, — добавил мистер Паркер Пайн.

— Вы думаете?

— О да. Вопрос поставлен на редкость четко. Большинство возможностей исключено заранее. Следовательно, и ответ должен быть крайне прост. Собственно говоря, передо мной уже брезжит…

Левеллин недоверчиво уставился на него.

Мистер Паркер Пайн пододвинул к нему стопку бумаги и карандаш.

— Будьте добры коротко описать вашу компанию.

— Разве я не сделал это раньше?

— Я имею в виду внешность: цвет волос и так далее.

— Но, мистер Паркер Пайн, это-то здесь при чем?

— Еще как при чем, юноша, еще как! Классификация и все прочее…

Все еще с недоверием Эван описал внешность каждого из участников злополучного обеда.

Мистер Паркер Пайн изучил листок, сделал на нем пару пометок и отложил в сторону.

— Отлично, — подытожил он. — А кстати, вы говорили, разбился какой-то бокал?

Эван снова недоуменно воззрился на детектива.

— Ну да, его смахнули со стола, а потом еще и наступили.

— Скверная штука, эти стеклянные осколки, — заметил мистер Паркер Пайн. — А чей это был бокал?

— Кажется, девочки. Евы то есть.

— Ага. А кто сидел рядом?

— С одной стороны Штейн, с другой — сэр Джордж Мэрроуэй.

— А вы не видели, кто из них смахнул бокал на пол?

— Боюсь, что нет. А это важно?

— Да нет, не очень. Может, это и ни при чем. Что ж, — добавил он, поднимаясь, — всего вам доброго, мистер Левеллин. Загляните ко мне денька через три. Думаю, к тому времени дело окончательно прояснится.

— Вы шутите, мистер Паркер Пайн?

— Мой дорогой друг, в профессиональных вопросах я не шучу никогда. Это вызвало бы недоверие клиентов. Так, значит, в пятницу. Скажем, в одиннадцать тридцать? Вот и договорились.

В пятницу утром Эван Левеллин переступил порог офиса мистера Паркера Пайна в сильнейшем смятении. Надежда и скепсис боролись в его душе.

Мистер Паркер Пайн, сияя улыбкой, поднялся ему навстречу.

— Доброе утро, мистер Левеллин. Присаживайтесь. Вы курите?

Левеллин отстранил предложенные сигареты.

— Ну? — выдавил он.

— Ну и все, — ответил мистер Паркер Пайн. — Вчера ночью полиция взяла всю шайку.

— Какую шайку?

— Амальфи, разумеется. Я подумал о ней сразу, как только услышал ваш рассказ. Знакомый стиль. Ну, а когда вы описали гостей, тут уж не осталось никаких сомнений.

— Какие еще Амальфи? — тихо выговорил Левеллин.

— Отец, сын и невестка — это, конечно, если Пьетро и Мария женаты, что весьма сомнительно.

— Я не понимаю.

— Все очень просто. Фамилия — итальянская, как, очевидно, и происхождение. Однако родился Амальфи-старший в Америке. Работает обычно в одном стиле. Представляется крупным бизнесменом, знакомится с какой-либо фигурой из мира торговцев драгоценностями, а затем проделывает свой маленький трюк. В нашем случае он определенно охотился за «Утренней Звездой»: чудачества Пойнтца отлично известны в деловом мире. Мария Амальфи сыграла роль его дочери (удивительное существо: ей как минимум двадцать семь, а она почти всегда играет шестнадцатилетних).

— Только не Ева! — выдохнул Левеллин.

— Именно она. Третий член шайки устроился в «Ройал Джордж» официантом. Вы понимаете: пора отпусков, отель нуждается в дополнительном персонале… Хотя не исключено, что он просто подкупил кого-то из служащих, чтобы занять его место. Таким образом, все готово к спектаклю. Ева бросает Пойнтцу вызов, тот его принимает. Он пускает бриллиант по рукам, как уже делал это накануне вечером. Когда в комнату заходят официанты, бриллиант находится у Лезерна. Когда они уходят — бриллиант также покидает комнату — аккуратно прикрепленный кусочком жвачки к донышку тарелки, которую несет Пьетро. Все очень просто!

— Но когда вошли официанты, бриллиант был у меня!

— Нет-нет, у вас уже была всего лишь подделка, правда, достаточно хорошо исполненная, чтобы обмануть поверхностный взгляд. Штейн, например, вы говорили, почти и не смотрел на него. И вот Ева роняет этот так называемый бриллиант под стол, смахивает туда же стакан и все вместе давит ногой. Бриллиант чудесным образом исчезает! И Ева и Лезерн могут позволить обыскивать себя сколько душе угодно!

— Ну… я… — Эван потряс головой, не находя слов. — Вы говорили, что узнали шайку по моему описанию. Они что же, проделывали подобное и раньше?

— Ну не совсем подобное. Но это их профессия, и я сразу обратил внимание на девочку.

— Но почему? Я не подозревал ее — да и никто не подозревал. Она выглядела… выглядела совсем как ребенок.

— Такой уж у нее дар. Она больше похожа на ребенка, чем обычный ребенок. И потом — пластилин. Предполагалось, что пари предложено совершенно спонтанно, и, однако, у юной леди оказался под рукой пластилин. Это говорит о расчете. Я тотчас ее и заподозрил.

Левеллин поднялся.

— Что ж, мистер Паркер Пайн, я бесконечно вам обязан.

— Классификация, — пробормотал тот. — Классификация криминальных типов всегда меня интересовала.

— Вы известите меня, сколько… э…

— Мой гонорар будет достаточно скромным, — отозвался мистер Паркер Пайн. — Он не проделает слишком уж большую брешь в… э… ваших доходах от скачек. И тем не менее, молодой человек, лично я на будущее оставил бы лошадей в покое. Очень уж непредсказуемые животные, эти лошади.

— Конечно, — согласился Эван.

Он пожал руку мистера Паркера Пайна и вышел из его офиса.

На улице он остановил такси и назвал адрес Джанет Растингтон.

Он чувствовал, что теперь его ничто не остановит.

Хлопоты в Польенсе[223]

Ранним утром мистер Паркер Пайн сошел в Пальме[224] с борта теплохода, доставившего его на Майорку[225] из Барселоны[226]. Разочарование последовало незамедлительно.

Отели были переполнены!

Лучшее, что ему смогли предложить в центре города, это душная каморка с окнами во внутренний двор. К этому мистер Паркер Пайн не был готов совершенно. Владелец отеля, однако, остался равнодушен к его горю.

— А что вы хотели? — пожал он плечами.

Пальма стала модным местом. Курс валюты благоприятствовал. Англичане, американцы — все! — ехали зимой на Майорку и забивали ее до отказа. Сомнительно, чтобы английскому джентльмену удалось пристроиться где-нибудь еще — ну разве на Форментере, который иностранцы обходят стороной по причине безумных цен.

Мистер Паркер Пайн выпил кофе с булочкой и отправился было осматривать собор, но по дороге обнаружил, что совершенно не в настроении наслаждаться прелестями архитектуры.

Вместо этого он завязал весьма плодотворную беседу, протекавшую на ужасной смеси французского и испанского языков, с каким-то дружелюбным таксистом, обсудив с ним поочередно достоинства и преимущества Сольера, Алькудии, Польенсы и Форментера, где, оказывается, были приличные, но слишком уж дорогие гостиницы.

Мистера Паркера Пайна волновал вопрос: насколько дорогие.

— Нелепо, абсурдно дорогие, — уверял таксист. — Понятно ведь, что англичане и едут-то сюда из-за умеренных цен.

— Несомненно, — согласился мистер Паркер Пайн, — но, любопытства ради: сколько же стоит проживание на Форментере?

— Вы не поверите, — сказал таксист.

— Ничего страшного, — успокоил его мистер Паркер Пайн, — так сколько же?

Таксист, удивленный его настойчивостью, выдавил точную цифру.

Закаленного претензиями иерусалимских и египетских гостиниц мистера Паркера Пайна она не испугала.

Сделка состоялась, багаж мистера Паркера Пайна был погружен — или, скорее, заброшен — в такси, и оно принялось колесить по острову с заездами в отели подешевле, но с Форментером в качестве конечной цели.

Однако они так и не добрались до этого оплота плутократии[227] по той причине, что, выбравшись из путаницы узеньких улочек Польенсы и двигаясь изогнутой линией побережья, обнаружили расположенный у самого моря отель «Пино д'Оро» — небольшое строение, очертания которого расплывались в утренней дымке ясного дня, подобно краскам на загадочных японских акварелях. Едва завидев его, мистер Паркер Пайн понял, что хочет жить здесь — и только здесь. Он остановил такси и проследовал внутрь, надеясь обрести наконец пристанище.

Пожилая чета, владевшая отелем, не знала ни английского, ни французского. Вопрос тем не менее был улажен. Мистера Паркера Пайна поместили в номере с видом на море, его багаж подняли туда же, и таксист, поздравив своего пассажира с чудесным избавлением от чудовищных поборов «этих новых отелей» и получив плату, отбыл, по-испански жизнерадостно с ним распрощавшись.

Взглянув на часы и обнаружив, что не было еще и десяти, мистер Паркер Пайн вышел на маленькую террасу, залитую первыми лучами солнца, и — второй раз за это утро — попросил кофе и булочек.

Кроме его столика на террасе стояли еще три: с одного как раз прибирали, два других были заняты. За соседним расположилось немецкое семейство: отец, мать и две взрослые дочери. Дальше, в самом углу террасы, сидели, без всякого сомнения, англичане: мать и сын.

Женщине было около пятидесяти пяти: седые волосы приятного оттенка, практичные, не слишком модные твидовые жакет и юбка и та особая невозмутимость, которая вырабатывается у привыкших много путешествовать англичанок.

Молодому человеку, который сидел против нее, на вид можно было дать лет двадцать — двадцать пять, и он тоже был совершенно типичным представителем своего класса и своего возраста. Особенно хорош собой он не был, но назвать его невзрачным тоже бы никто не решился; он был не высок и не низок и, судя по тому, как заботливо он ухаживал за своей матерью и по веселому смеху, доносившемуся с их стола, находился с ней в самых дружеских отношениях.

За разговором женщина заметила появление мистера Паркера Пайна. Ее взгляд скользнул по нему с благовоспитанным безразличием. Но он понял, что оценен по достоинству. То есть как англичанин и джентльмен, заслуживающий того, чтобы, при случае, обратиться к нему с вежливой и ни к чему не обязывающей фразой.

Никаких особенных возражений на этот счет у мистера Паркера Пайна не было. Соотечественники, мужчины и женщины, которых он встречал за границей, слегка утомляли его, но он был отнюдь не прочь какое-то время провести в дружеской беседе. Тем более что попытка уклониться от общения в таком маленьком отеле могла бы вызвать напряженность. Эта же женщина, он был уверен, в совершенстве владела тем, что он называл про себя «гостиничным этикетом».

Молодой человек сказал что-то, рассмеялся и ушел с террасы. Его мать взяла свою сумочку, газеты и, усевшись лицом к морю — спиной к мистеру Паркеру Пайну, — развернула номер «Дейли мейл»[228].

Когда, допив кофе, мистер Паркер Пайн снова взглянул в ее направлении, он невольно насторожился: над безмятежным течением его отпуска нависла страшная угроза. Спина женщины говорила об этом с безжалостной выразительностью. В свое время мистер Паркер Пайн немало повидал таких спин. Ее напряженная неподвижность — мистеру Паркеру Пайну не нужно было видеть лица женщины — со всей определенностью говорила, что в ее глазах блестят слезы, удерживаемые лишь огромным усилием воли.

Мистер Паркер Пайн тихонько поднялся и, точно старый матерый кролик — мечта браконьера, крадучись проскользнул в отель Менее получаса назад его пригласили расписаться в книге для гостей. И сейчас его аккуратно выведенная роспись значилась там: «К. Паркер Пайн, Лондон.» Несколькими строчками выше расписались некие миссис Р. Честер и мистер Бэзил Честер, Холм-парк, Девон.

Схватив перо, мистер Паркер Пайн поспешно написал прямо на своей прежней подписи: «Кристофер Пайн». Но если в Польенсе на миссис Р. Честер обрушилось несчастье, следовало постараться ограничить ее возможность обратиться за советом к мистеру Паркеру Пайну.

Количество встреченных за границей соотечественников, заметивших его объявление и знающих его имя постоянно удивляло достойного джентльмена. В Англии тысячи людей, ежедневно читающих «Таймс», совершенно искренне могли бы сказать, что в жизни о нем не слыхали. На чужбине, однако, как он начал подозревать, они читают вести с родины куда более вдумчиво. Ни одна мелочь не ускользала от их внимания — даже колонка объявлений.

Ему уже неоднократно отравляли отдых, заставляя заниматься чужими проблемами, начиная с убийства и заканчивая попыткой шантажа. И теперь на Майорке мистер Паркер Пайн был полон решимости оградить свой покой. Инстинкт же подсказывал ему, что расстроенная пожилая леди могла серьезно этому помешать.

Мистер Паркер Пайн премило устроился в «Пино д'Оро». Неподалеку находился отель побольше, «Марипоза», где проживало множество англичан. Все окрестности были буквально заполнены художниками. По берегу моря можно было прогуляться до рыбацкой деревеньки, где располагался уютный бар, обжитый отдыхающими. Все было очень тихо и мирно Девушки расхаживали в джинсах и цветастых косынках, которыми укрывали верхнюю часть своего тела. Длинноволосые юноши в беретах, толкущиеся «У Мака», распространялись на такие темы, как ложные ценности и абстракционизм[229] в искусстве.

На следующий после прибытия день мистер Паркер Пайн удостоился со стороны миссис Честер нескольких светских фраз, насчет очарования местной природы и надежд на хорошую погоду. Затем миссис Честер немного поболтала с немецкой леди о вязании и перемолвилась парой слов о политической нестабильности с двумя джентльменами из Дании, тратившими весь свой досуг на то, чтобы от рассвета до заката бродить по окрестностям.

В лице юного Бэзила Честера мистер Паркер Пайн обнаружил исключительно приятного собеседника. Молодой человек неизменно называл его «сэр» и вежливо выслушивал все, что бы ему ни вздумалось сообщить. Иногда вечерами после ужина они втроем усаживались на террасе, попивая кофе На третий день Бэзил, просидев с ними минут десять или около того, ушел, оставив старших наедине.

Они побеседовали о цветах, их выращивании, плачевном состоянии английского фунта, растущей дороговизне отдыха во Франции и трудностях, с которыми в наши дни сталкивается англичанин, желая получить в пять часов прилично заваренный чай.

И каждый вечер мистер Паркер Пайн замечал, как предательски начинают дрожать губы миссис Честер, когда ее сын покидал их. Однако она быстро справлялась со своими чувствами, и беседа непринужденно и мило текла в обозначенном выше русле.

Мало-помалу в их разговорах начал появляться образ Бэзила: какой он был — примерный ученик в школе (представляете, он был среди одиннадцати первых!), как все его любили, как гордился бы им отец, будь он жив, и какой он всегда покладистый, за что миссис Честер так ему благодарна.

— Разумеется, я постоянно твержу ему, что он должен быть с молодежью, но, знаете, ему, кажется, куда больше нравится мое общество, — заметила она с ноткой явного удовлетворения.

И вот тут-то мистер Паркер Пайн забыл об осторожности и, вместо того чтобы ответить одной из тактичных фраз, которые так легко ему удавались, заметил:

— Да, конечно, Здесь очень много молодежи. Не в отеле — в окрестностях.

Миссис Честер тут же помрачнела.

— Да, здесь столько художников, — недовольно отозвалась она. — Я, наверное, страшно старомодна, но, в конце концов, я же не против настоящего искусства; к сожалению, для большинства этих молодых людей живопись всего лишь отличный повод бездельничать и везде слоняться. А видели бы вы, сколько они пьют… И девушки тоже.

На следующий день Бэзил сказал мистеру Паркеру Пайну:

— Просто здорово, что вы здесь оказались, сэр. Я имею в виду, для моей матери. Так хорошо, что у нее теперь есть с кем поговорить вечерами…

— А что же вы делали, когда были здесь раньше?

— В основном играли в пикет[230].

— Понятно.

— Только он очень быстро надоедает, этот пикет. Понимаете, у меня здесь появились друзья — страшно веселая компания. Сомневаюсь, чтобы мама одобряла моих новых знакомых.

Он рассмеялся, считая, видно, что это очень забавно.

— Она, знаете, ужасно старомодна. Ее шокируют даже девушки в джинсах!

— Шокируют, — подтвердил мистер Паркер Пайн.

— Я ей говорю: нужно жить в ногу со временем… А у нас в Девоне девушки такие скучные…

— Понимаю, — сказал мистер Паркер Пайн.

Все это немало его занимало. Перед ним разворачивалась маленькая драма, в которой ему не было нужды участвовать.

А затем случилось худшее — худшее из того, что, по мнению мистера Паркера Пайна, могло с ним случиться. В местном кафе, в присутствии миссис Честер, он столкнулся с некой экзальтированной особой, остановившейся в Марипозе и — о, ужас! — знакомой с ним.

— Кого я вижу! Да неужто это сам мистер Паркер Пайн? Единственный и неповторимый? — тут же взвизгнула она. — Да не с кем-нибудь, а с Аделой Честер! Вы знакомы? Правда? Остановились в одном и том же отеле? Ад ел а, это же настоящий волшебник, восьмое чудо света, человек, уничтожающий все твои беды одним мановением руки. Как? Ты не знаешь? Не может быть, уж наверное, ты о нем слышала. Ну, как же? Неужели ты не читала его объявления? «Если у вас проблемы, обращайтесь к мистеру Паркеру Пайну». Для него нет решительно ничего невозможного. Семейную пару, готовую перегрызть друг другу глотки, он мигом превратит в образцовую семью. Если вы разочаровались в жизни, он обеспечит вам незабываемые впечатления! Говорю тебе: этот человек — волшебник!

Она еще долго пела ему дифирамбы, изредка прерываемые робкими возражениями мистера Паркера Пайна, которому очень не понравилась задумчивость, появившаяся в обращенном на него взгляде миссис Честер. Еще меньше ему понравилось, когда он увидел ее, возвращающуюся вечером с пляжа, оживленно беседуя с неугомонной поклонницей его талантов.

Развязка наступила скорее, чем он ожидал. Тем же вечером, после кофе, миссис Честер решительно предложила:

— Давайте пройдемте в маленький салон, мистер Пайн. Я хотела бы поговорить с вами.

Мистер Паркер Пайн поклонился и покорился неизбежному.

Самообладание, видимо, уже начало изменять миссис Честер. Как только двери салона закрылись за ними, оно рухнуло. Миссис Честер села в кресло и залилась слезами.

— Мой мальчик, мистер Паркер Пайн! Вы должны спасти его. Мы должны спасти его! Мое сердце разрывается.

— Милая моя леди, как человек совершенно посторонний…

— Нина Уичерли говорит, что вы можете всё. Говорит, я должна полностью вам довериться. Советует ничего от вас не скрывать — и тогда вы непременно поможете.

Прокляв про себя восторженную Нину Уичерли, мистер Паркер Пайн смирился и приступил к делу.

— Что ж, давайте проясним ситуацию. Женщина, я полагаю?

— Он говорил вам о ней?

— Я догадался.

Слова неудержимым потоком хлынули из миссис Честер. Девица чудовищна. Пьет, сквернословит и носит на себе так мало одежды, что не всякий эту одежду разглядит. Еще у нее есть сестра, которая живет здесь же, а у той — муж художник и датчанин. Общество, в котором они вращаются, не менее ужасно. Половина из них живет друг с другом, не состоя в браке. Бэзил совершенно переменился. Он всегда был таким тихим, спокойным мальчиком… Интересовался серьезными вещами… Думал заняться археологией…

— Вот! — заметил мистер Паркер Пайн. — А природа этого не терпит.

— То есть?

— Для молодого человека противоестественно интересоваться серьезными вещами. Он должен интересоваться девушками, причем как можно в большем количестве и наиболее ужасными.

— Умоляю вас, не шутите так, мистер Паркер Пайн.

— Я абсолютно серьезен. Кстати, не та ли эта девушка, что была с вами вчера за чаем?

Мистер Паркер Пайн отлично ее помнил: серые фланелевые брюки, алый платок, небрежно завязанный узлом между лопатками, ярко-красная помада… Еще он помнил, что чаю она предпочла коктейль.

— Так вы ее видели? Чудовище, не правда ли? Раньше Бэзил восхищался совершенно другими девушками.

— Вам не кажется, что вы оставляли ему не слишком много возможностей восхищаться девушками?

— Я?

— Ему слишком нравилось ваше общество! Скверно… Однако, думаю, все обойдется, если только вы не будете торопить события.

— Вы не понимаете! Он хочет жениться на этой… Бетти Грегг! Они уже помолвлены.

— Дело зашло так далеко?

— Да. Мистер Паркер Пайн, вы обязаны что-то сделать. Предотвратить эту ужасную женитьбу. Эта девица разрушит моему мальчику всю жизнь.

— Жизнь человека может разрушить только он сам — и никто другой.

— Жизнь Бэзила можно разрушить! — уверенно заявила миссис Честер.

— Бэзил меня не беспокоит, — заметил мистер Паркер Пайн.

— Вас что же, беспокоит эта девица?

— Нет, миссис Честер, вы. Точнее, личность, которую вы в себе губите.

Миссис Честер взглянула на него с некоторым недоумением.

— Что есть жизнь между двадцатью и сорока годами? — вопросил мистер Паркер Пайн. — Темница, сотканная из межличностных эмоциональных связей! Так есть и так должно быть. Это жизнь. Но позже… позже она вступает в новое качество. Вы можете размышлять, наблюдать ее со стороны, узнавать кое-что новое о людях и почти всю правду о себе. Жизнь становится настоящей, она обретает смысл. Вы видите ее в целом — не как отдельный эпизод, в котором вы задействованы как актер на сцене. Ни один мужчина и ни одна женщина не может считать себя совершенно самой собой до сорока пяти. Только тогда индивидуальность получает шанс проявиться.

— Но я была так занята Бэзилом… Он был для меня всем.

— А не должен был быть. За это вы теперь и расплачиваетесь. Любите его сколько угодно, только не забывайте, что вы — Адела Честер, личность, а не только мать Бэзила.

— Если его жизнь будет разрушена, это разобьет мне сердце, — возразила мать Бэзила.

Мистер Паркер Пайн взглянул на ее тонкое лицо, на печально опущенные уголки губ… Она все еще была привлекательной женщиной. Он не хотел, чтобы она страдала.

— Что ж, я посмотрю, что можно сделать, — сказал он и отправился разыскивать Бэзила.

Тот, казалось, давно уже мечтал поговорить с Паркером Пайном и принялся с жаром отстаивать свои позиции.

— Все это чертовски неприятно. С матерью говорить без толку. Предрассудки, ограниченность. Если бы только она от этого избавилась, то увидела бы, какая Бетти замечательная и…

— А что сама Бетти?

Бэзил вздохнул.

— Черт! С ней тоже нелегко. Если бы она хоть чуточку уступила — я имею в виду, хоть день не красила губы… Может, в этом все дело. Но такое чувство, что при матери она просто из кожи вон лезет, чтобы выглядеть еще — ну… современней, что ли…

Мистер Паркер Пайн улыбнулся.

— Мать и Бетти — самые дорогие для меня люди! — раздраженно продолжал Бэзил. — Кажется, могли бы и поладить.

— В жизни не все идет так, как нам того хочется, молодой человек, — заметил мистер Паркер Пайн.

— Вот если бы мы сейчас пошли к Бетти и вы поговорили бы с ней обо всем этом?

Мистер Паркер Пайн с готовностью принял приглашение.

Бетти с сестрой и ее мужем жили в небольшом ветхом строении чуть в стороне от моря. Их быт радовал простотой. Обстановка состояла из стола, кроватей и трех стульев. Встроенный в стену буфет, помимо самой необходимой посуды, был пуст.

Ганс оказался беспокойным молодым человеком с огромной копной непослушных светлых волос. Он изъяснялся на ломаном английском, делал это с невероятной скоростью и при этом неутомимо расхаживал по комнате. Стелла, его жена, была маленькой и милой. У Бетти Грегг оказались рыжие волосы, веснушки и озорные глаза. Мистер Паркер Пайн отметил, что накрашена она куда меньше, чем это было вчера в «Пино д'Оро».

Она подала ему коктейль и подмигнула.

— Вас тоже втянули в эту заварушку?

Мистер Паркер Пайн кивнул.

— И на чьей же вы стороне, господин судья? Молодых влюбленных или непримиримой леди?

— А можно задать вам один вопрос?

— Конечно.

— Много ли такта вы проявляете в этой истории?

— И не думала проявлять, — честно призналась мисс Грегг. — Как только я вижу эту дамочку, мне тут же хочется делать ей все назло.

Оглянувшись, она убедилась, что Бэзил находится вне пределов слышимости, и продолжила:

— Она меня просто бесит. Не отпускает Бэзила ни на шаг от своей юбки, а ему сколько лет-то уже! Мужчина, который позволяет так с собой обращаться, должен быть полным идиотом. А Бэзил вовсе не идиот. Просто она злоупотребляет своим положением.

— Ну, не так уж это и плохо. Не совсем, как говорится, в духе времени, но и только.

Бетти Грегг неожиданно подмигнула.

— Что-то вроде того, как прячут на чердак чиппендейловские[231] кресла, когда в моду входят викторианские?[232] А потом стаскивают их вниз и говорят: «Ну разве они не прекрасны?»

— Что-то в таком духе.

Бетти Грегг задумалась.

— Может, вы и правы. Буду с вами откровенной. Бэзил сам во всем виноват. Видели бы вы, как он боялся, что я произведу плохое впечатление на его обожаемую матушку. Меня это просто из себя выводило. Подозреваю, надави она на него посильнее, он бы тотчас же меня бросил.

— Возможно, — согласился мистер Паркер Пайн, — если б она нашла правильный подход.

— Уж не собираетесь ли вы ей его подсказать? Сама-то она ни за что не додумается. Будет упорно сидеть с осуждающим видом, а этого явно маловато. Но с вашей подсказки…

Она закусила губу и подняла на мистера Паркера Пайна свои голубые глаза.

— Знаете, а я ведь о вас слышала. Считается, что вы больше других знаете о человеческой натуре. И что же вы думаете о нас с Бэзилом? Есть у нас шанс или нет?

— Сначала я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Тест на совместимость? Отлично, давайте.

— Вы закрываете окна на ночь?

— Никогда. Люблю свежий воздух.

— У вас с Бэзилом одинаковые предпочтения в пище?

— Да.

— Вы любите ложиться рано или поздно?

— Ну, между нами говоря, рано. Если не лягу спать в половине одиннадцатого, то вся измучаюсь, а утром буду чувствовать себя совершенно разбитой. Но, надеюсь, это между нами.

— Вы должны отлично подойти друг другу, — решил мистер Паркер Пайн.

— На редкость поверхностный тест.

— Отнюдь. Я знаю несколько браков, окончательно распавшихся только потому, что муж любил засиживаться до полуночи, а жена засыпала в половине десятого — или наоборот.

— Какая жалость, — заметила Бетти, — что люди не могут быть счастливы все одновременно. Представить только: я, Бэзил и его мать, благословляющая нас.

Мистер Паркер Пайн кашлянул.

— Думаю, — сказал он, — это можно устроить.

Бетти недоверчиво посмотрела на него.

— Вы, часом, меня не дурачите?

Лицо мистера Паркера Пайна осталось бесстрастным.

Отчет, представленный им Аделе Честер, был успокаивающим, но не совсем определенным. В конце концов, помолвка далеко еще не женитьба. Сам он уезжает на неделю в Сольер и на время своего отсутствия рекомендует ей не обострять ситуацию. Пусть думают, что она уступила.

Он провел очаровательную неделю в Сольере.

По возвращении же обнаружил, что события приняли совершенно неожиданный оборот.

Первое, что он увидел, ступив на террасу «Пино д'Оро», были миссис Честер и Бетти Грегг за чаем. Бэзила с ними не было. Миссис Честер выглядела постаревшей. Да и у Бетти вид был неважный. Казалось, она вообще забыла накраситься, а ее веки покраснели, словно она недавно плакала.

Они тепло его поприветствовали, но о Бэзиле не было сказано ни слова.

Неожиданно Бетти резко вдохнула, словно от острой боли, и мистер Паркер Пайн оглянулся.

По ступеням, ведущим на террасу с пляжа, поднимался Бэзил Честер. Рядом с ним шла девушка такой необыкновенной красоты, что просто дух захватывало. Кожа у нее была восхитительно смуглой, а фигура изумительно женственная, что никак нельзя было не заметить, учитывая, что скрывалась она лишь бледно-голубой призрачной хламидой[233]. Обилие румян цвета охры и ярко-оранжевая губная помада только подчеркивали ее удивительную красоту. Что до юного Бэзила, он, казалось, был совершенно не в силах оторвать от нее глаз.

— Ты сильно опоздал, Бэзил, — заметила его мать. — Ты же обещал повести Бетти ужинать.

— Ох, это я виновата, — томно протянула прекрасная незнакомка. — Но нам было так хорошо вместе…

— Ангел мой, — повернулась она к Бэзилу, — принеси мне что-нибудь покрепче.

Она скинула босоножки и вытянула восхитительные ноги с ухоженными ногтями изумрудно-зеленого оттенка — под цвет ногтям на руках.

На женщин она не обратила ни малейшего внимания, зато доверительно наклонилась к мистеру Паркеру Пайну.

— Ужасный остров, — сообщила она. — Я просто умирала от скуки, пока не повстречала Бэзила. Он такой душка!

— Мистер Паркер Пайн — мисс Рамона, — представила их друг другу миссис Честер.

Девушка поблагодарила ее небрежной улыбкой.

— Я буду звать вас просто Паркер, — решила она. — А вы зовите меня Долорес.

Вернулся Бэзил с напитками. Теперь мисс Рамона оказывала внимание (выражавшееся большей частью в томных взглядах) не только Бэзилу, но и мистеру Паркеру Пайну. Присутствия за столом других дам она как будто не замечала вовсе. Раз или два Бетти пыталась вступить в беседу, но всякий раз мисс Рамона смотрела на нее с величайшим удивлением и зевала.

Наконец она поднялась.

— Думаю, мне пора. Я остановилась в другом отеле. Кто-нибудь меня проводит?

Бэзил поспешно вскочил.

— Бэзил, дорогой… — одернула его миссис Честер.

— Я скоро вернусь, ма.

— Разве можно огорчать маму? — поинтересовалась мисс Рамона ни у кого в особенности. — Примерные мальчики никогда так не поступают.

Бэзил покраснел и замялся. Долорес Рамона одарила мистера Паркера Пайна ослепительной улыбкой, кивнула в пространство рядом с миссис Честер и удалилась, сопровождаемая Бэзилом.

За столом воцарилось гнетущее молчание, и мистер Паркер Пайн совершенно не собирался нарушать его первым. Бетти, стиснув ладони, смотрела на море. Миссис Честер сидела красная, ее переполняло возмущение.

— Ну, и как вам наше новое знакомство? — прервала наконец тишину Бетти не совсем ровным голосом.

— Довольно… э… экзотично, — осторожно ответил мистер Паркер Пайн.

— Экзотично? — У Бетти вырвался нервный смешок.

— Она чудовищна, чудовищна! — воскликнула миссис Честер. — Бэзил, должно быть, сошел с ума!

— С Бэзилом все в порядке, — резко возразила Бетти.

— Ее ногти! — содрогнувшись от отвращения, вспомнила миссис Честер.

Неожиданно Бетти поднялась.

— Думаю, миссис Честер, мне лучше пойти домой. Бог с ним, с ужином.

— Но, дорогая, Бэзил будет так расстроен!

— Вы думаете? — коротко рассмеялась девушка. — И все же, я лучше пойду. Голова страшно разболелась.

Она улыбнулась им и ушла. Миссис Честер повернулась к мистеру Паркеру Пайну.

— Чего бы я только не отдала, чтобы мы никогда сюда не приезжали. Никогда!

Мистер Паркер Пайн сочувственно покачал головой.

— И зачем вы только уехали? — простонала миссис Честер. — Останься вы здесь, ничего этого не случилось бы.

Отмалчиваться дальше было решительно невозможно.

— Милая моя леди, — ответил мистер Паркер Пайн. — Уверяю вас: когда дело касается хорошеньких девушек, я не имею на вашего сына ни малейшего влияния. У него, по-видимому, очень… э… впечатлительная натура.

— Он не был таким раньше, — возразила миссис Честер сквозь слезы.

— Ну, — заметил мистер Паркер Пайн с наигранной бодростью, — зато это новое увлечение, похоже, не оставило камня на камне от чувств, которые он питал к мисс Грегг. Этим ведь можно утешаться, верно?

— Не понимаю, о чем вы. Бетти — милое дитя и предана Бэзилу всей душой. Очень достойно переносит выпавшие нам испытания. Мой сын, должно быть, слеп.

Мистер Паркер Пайн выслушал это не моргнув глазом. Подобную непоследовательность он замечал в лучшей половине человечества и раньше. Поэтому он только мягко сказал:

— Ну-ну, какое там слеп. Просто увлечен.

— Эта особа — итальянка. Она решительно невозможна.

— Зато весьма привлекательна.

Миссис Честер презрительно фыркнула. В этот момент на террасу взбежал Бэзил.

— Привет, ма! — бросил он. — Вот и я. А где Бетти?

— У нее разболелась голова, и она ушла домой. Что неудивительно.

— Опять, значит, дуется, — заметил Бэзил.

— Я считаю, твое отношение к Бетти совершенно недопустимо.

— Бога ради, ма, не начинай снова. Если она собирается устраивать сцены всякий раз, как я перемолвлюсь словечком с другой женщиной, хорошенькая же у нас будет жизнь!

— Вы обручены.

— Да помню я, помню. Но это вовсе не значит, что у каждого из нас не может быть каких-то знакомых. В наши дни люди должны жить так, как им хочется, и не мешать жить другим.

Он помолчал.

— Слушай, если уж Бетти с нами не ужинает… Я, пожалуй, вернусь в «Марипозу». Меня приглашали…

— О Бэзил!

Молодой человек раздраженно передернул плечами и сбежал вниз по лестнице.

Его мать красноречиво посмотрела на мистера Паркера Пайна.

— Видите? — сказала она.

Он видел.

Развязка наступила парой дней позже. Бетти и Бэзил договорились отправиться на пикник и провести весь день на природе. Однако, зайдя утром в «Пино д'Оро», Бетти обнаружила, что Бэзил начисто забыл об их планах, отправился с компанией Долорес Рамоны на острова и вернется лишь вечером.

Девушка сжала губы, но промолчала. Вскоре, однако, она поднялась с кресла и решительно подошла к миссис Честер. На террасе, кроме них, не было ни души.

— Все это в порядке вещей, — заявила она. — Не о чем и беспокоиться. Только… наверное… знаете… пора уже с этим покончить.

С этими словами она сняла с пальца перстень, который подарил ей Бэзил, — настоящее обручальное кольцо он собирался купить позже.

— Вы не передадите ему это, миссис Честер? И скажите, что все в порядке и чтобы он не беспокоился…

— Бетти, дорогая, нет! Он ведь любит тебя, правда, любит.

— И делает все, чтобы доказать это. — Бетти горько рассмеялась. — Нет, кое-какая гордость у меня еще осталась. Скажите ему, что все в порядке и… и что я желаю ему счастья.

Когда на закате Бэзил вернулся в отель, его ожидала буря.

При виде кольца он немного покраснел.

— Ого! Даже так? Ну, может, оно и лучше.

— Бэзил!

— Да ладно тебе, ма, все равно последнее время мы не очень-то и ладили.

— И чья же это вина?

— Не думаю, что только моя. Ревность — отвратительная штука, но, честно говоря, я не совсем понимаю, чего ты-то так разволновалась. Сама ведь умоляла меня отказаться от Бетти.

— Это было до того, как я узнала ее получше. Бэзил, дорогой мой, ты же не думаешь… жениться на этой…

Бэзил Честер спокойно ответил:

— Как только она согласится. Только, боюсь, она не согласится.

Холодные мурашки пробежали по спине миссис Честер, и она незамедлительно отправилась на поиски мистера Паркера Пайна. Тот сидел в укромном уголке и безмятежно читал книгу.

— Вы должны что-то сделать! — набросилась на него миссис Честер. — Должны что-то сделать! Жизнь моего сына рушится на моих глазах.

— Да что же я могу? — осведомился мистер Паркер Пайн, порядком утомленный непрестанно рушащейся жизнью Бэзила Честера.

— Пойти и поговорить с этим ужасным созданием. Если нужно, откупиться от нее.

— Боюсь, это слишком дорого обойдется.

— Не важно.

— Очень трогательно, но, возможно, есть и другие способы…

Миссис Честер вопросительно посмотрела на него.

— Я ничего не обещаю, — сказал он, покачав головой, — просто посмотрю, что можно здесь сделать. Мне знаком этот тип женщин. И кстати: ни слова Бэзилу. Это все погубит.

— Конечно нет.

Из «Марипозы» мистер Паркер Пайн вернулся только к полуночи. Миссис Честер ждала его на террасе.

— Ну? — выдохнула она.

В глазах мистера Паркера Пайна мелькнул огонек.

— Завтра утром сеньорита Долорес Рамона покинет Польенсу, а к вечеру — и вообще остров.

— О! Мистер! Паркер! Пайн! Как вам удалось это?

— Без единого, как говорится, цента. — В его глазах снова вспыхнул огонек. — Я был почти уверен, что смогу убедить ее, и, как видите, убедил!

— Нина Уичерли была права. Вы просто волшебник! Вы обязаны сказать мне, сколько… э…

— Ни пенни. Это было для меня развлечением. Надеюсь, все кончится хорошо. Разумеется, когда мальчик узнает, что она внезапно исчезла и даже не оставила адреса, он будет страшно расстроен. Просто будьте с ним поласковей пару недель.

— Если бы только Бетти смогла простить его…

— Простит, можете не сомневаться. Они прекрасная пара. Между прочим, я тоже завтра уезжаю.

— Ох, мистер Паркер Пайн, нам будет так не хватать вас.

— Нет уж, лучше мне уехать, пока ваш отпрыск не поддался очередному увлечению.

Облокотившись о перила, мистер Паркер Пайн смотрел с парохода на огни Пальмы. Рядом стояла Долорес Рамона.

— Отличная работа, Мадлен, — говорил он ей с искренним восхищением. — Хорошо, что я догадался вызвать вас телеграммой. Вы ведь у нас такая домоседка…

— Рада была помочь, — просто ответила Маделейн дэ Сара, она же Долорес Рамона, она же Мэгги Сайерс. — И потом, полезно иногда сменить обстановку. Я, пожалуй, пойду вниз и прилягу, пока мы не отплыли. Моряк из меня неважный.

Несколькими минутами позже на плечо мистера Паркера Пайна опустилась чья-то рука. Обернувшись, он увидел Бэзила Честера.

— Вот, пришел с вами попрощаться. Бетти просила передать, что вы прелесть. Ну, и огромное вам спасибо от нас обоих. Отличный спектакль. Бетти и ма теперь лучшие подруги. Чуточку стыдно перед ма, что пришлось обманывать ее, но, в конце концов, она сама виновата. Ладно, главное, все хорошо закончилось. Теперь бы не забыть, что еще пару дней сердце у меня совершенно разбито, и всё. Мы просто ужас как вам благодарны, мистер Паркер Пайн, Бетти и я.

— Желаю вам всяческого счастья, — улыбнулся тот.

— Спасибо.

После небольшой паузы Бэзил с каким-то уж чрезмерным равнодушием поинтересовался:

— А мисс… мисс де Сара… она поблизости? Хотелось бы поблагодарить и ее тоже.

Мистер Паркер Пайн пристально взглянул на молодого человека.

— Боюсь, мисс де Сара уже легла, — сообщил он.

— Жаль… Ну что ж, возможно, мы как-нибудь увидимся в Лондоне.

— Вообще-то по прибытии она почти тотчас же уезжает по моим делам в Америку.

— О! — тусклым голосом отозвался Бэзил. — Ну, мне, наверное, пора.

Мистер Паркер Пайн улыбнулся. По дороге в свою каюту он постучался к Мадлен.

— Как вы, моя милая? Все в порядке? Наведывался наш юный друг. Обычное обострение мадленита[234]. Ничего страшного. Через день-другой пройдет. Но до чего же все-таки заразная болезнь!

ВТОРОЙ ГОНГ The Second Gong 1932–1965

1 Второй гонг

Джоан Эшби выглянула из своей комнаты и замерла, прислушиваясь. Она уже хотела вернуться обратно, когда, чуть не под самыми ее ногами, раздался оглушительный удар гонга.

Джоан сорвалась с места и помчалась к лестнице. Она так спешила, что на верхней площадке с разгона налетела на молодого человека, появившегося с противоположной стороны.

— Привет, Джоан! Где пожар?

— Извини, Гарри. Я тебя не заметила.

— Я так и понял, — обиженно отозвался Гарри Дэйлхаус. — Но что это за гонки ты тут устроила?

— Гонг же был.

— Слышал. Но это ведь только первый.

— Да нет же, Гарри, уже второй!

— Первый.

— Второй.

Продолжая спорить, они спустились по лестнице. Когда они оказались в холле, дворецкий, только что отложивший молоточек для гонга, степенным размеренным шагом двинулся им навстречу.

— Второй, — настаивала Джоан. — Точно тебе говорю. Не веришь, взгляни на время.

Гарри Дэйлхаус посмотрел на большие напольные часы.

— Двенадцать минут девятого! — воскликнул он. — Похоже, ты права. Только все равно: не слышал я первого гонга. Дигби, — повернулся он к дворецкому, — это первый гонг или второй?

— Первый, сэр.

— В двенадцать-то минут девятого? Дигби, кое-кого могут уволить за такие штучки.

Губы дворецкого растянулись в вымученной улыбке.

— Сегодня ужин будет подан десятью минутами позже, сэр. Распоряжение хозяина.

— Невероятно! — воскликнул Гарри Дэйлхаус. — Ну и ну! Хорошенькие дела, я вам доложу. Мир полон чудес. И что же стряслось с моим уважаемым дядюшкой?

— Семичасовой поезд, сэр, он опоздал на полчаса, а поскольку…

Раздавшийся резкий звук, похожий на удар хлыста, заставил его смолкнуть.

— Какого черта? — удивился Гарри. — Это сильно напоминает выстрел.

Слева от них открылась дверь гостиной, и в холл вышел смуглый привлекательный мужчина лет тридцати пяти.

— Что это было? — поинтересовался он. — Очень напоминает выстрел.

— Должно быть, выхлоп, сэр, — ответил дворецкий. — С этой стороны шоссе проходит совсем рядом, а окна наверху открыты.

— Возможно, — с сомнением произнесла Джоан, — но дорога ведь там, — махнула она рукой вправо, — а звук, по-моему, шел оттуда, — показала она в противоположную сторону.

Смуглый мужчина покачал головой.

— А по-моему, нет. Я был в гостиной и готов поклясться, что это донеслось вон оттуда. — Он кивнул в направлении гонга и входной двери. — Потому и вышел.

— Итак: восток, запад и юг, — подвел итог Гарри, не выносивший, когда последнее слово оставалось за кем-то другим. — Чтобы дополнить картину, Кин, я выбираю север. Уверен, звук донесся оттуда. Какие будут предположения?

— Какие же еще, кроме убийства? — улыбнулся Джеффри Кин. — Прошу прощения, мисс Эшби.

— Да нет, ничего, — отозвалась Джоан. — Всего-навсего мурашки. Что называется, кто-то прошел по моей могиле.

— Убийство… отличная идея, — оживился Гарри. — Но, увы! Ни стонов, ни крови. Боюсь, максимум, на что мы можем рассчитывать, это кролик, застреленный браконьером.

— На редкость приземленно, но, полагаю, так оно и есть, — согласился Кин. — А стреляли совсем рядом. Однако давайте лучше пройдем в гостиную.

— Слава богу, мы не опоздали! — горячо воскликнула Джоан. — Я просто-таки скатилась с лестницы, решив, что дали второй гонг.

Дружно смеясь, они вошли в просторную гостиную.

Личэм Клоуз был одним из самых знаменитых старинных особняков Англии. Его владельцем, Хьюбертом Личэмом Роше, завершался славный и древний род, представители побочных ветвей которого любили поговаривать, что «Нет, кроме шуток, по старине Хьюберту давно уже плачет психушка. Совсем ведь, бедолага, спятил».

Даже со скидкой на присущую друзьям и родственникам склонность к преувеличению, в этом несомненно была какая-то доля истины. Хьюберт Личэм Роше был, как минимум, эксцентричен. Прекрасный музыкант, он тем не менее отличался совершенно неуправляемым темпераментом и доходящим до абсурда чувством собственной значимости. Его гостям приходилось либо разделять его пристрастия, либо перестать быть его гостями.

Одним из таких пристрастий была музыка. Если хозяин играл для гостей, что он частенько проделывал по вечерам, действо должно было вершиться в абсолютном безмолвии. Брошенная шепотом фраза, шорох платья или хотя бы даже просто движение — и он как ужаленный разворачивался, сверля источник возникшего шума убийственным взором, а несчастный прощался со всякой надеждой посетить этот дом вновь.

Еще одним наваждением для гостей была безукоризненная пунктуальность, которая ожидалась от них в отношении ужина. Завтрак никого не интересовал — к нему можно было спуститься хоть в полдень или вообще не спускаться. Обед тоже считался низменным физиологическим процессом поглощения холодных закусок и тушеных фруктов. Но ужин… ужин был обрядом и настоящим пиршеством, приготовленным cordon bleu[235], некогда — гордостью знаменитого отеля, соблазнившимся баснословным окладом, предложенным Личэмом Роше.

Первый гонг звучал в пять минут девятого. В четверть давали второй, по которому распахивались двери столовой, и, после торжественного провозглашения ужина, собравшиеся гости в церемонном молчании следовали к столу. Любой, имевший дерзость опоздать ко второму гонгу, опаздывал к нему навсегда: Личэм Клоуз навеки закрывал перед несчастным свои двери.

Поэтому беспокойство Джоан Эшби, как и беспредельное удивление, вызванное у Гарри Дэйлхауса известием, что этим вечером священное действо откладывается приблизительно на десять минут, вполне объяснимы. Будучи слабо знаком со своим дядей, он, тем не менее, достаточно часто бывал в Личэм Клоуз, чтобы оценить всю необычность происходящего.

Джеффри Кин, секретарь Личэма Роше, был удивлен не меньше.

— Невероятно, — заметил он. — Такого не бывало еще ни разу. Вы совершенно уверены?

— Так сказал Дигби.

— Он, кажется, говорил еще что-то про поезд, — вспомнила Джоан Эшби.

— Странно, — задумчиво проговорил Кин. — Хотя, думаю, в свое время нам все объяснят. Но все же очень странно.

Наступила пауза, вызванная тем, что мужчины увлеклись созерцанием Джоан Эшби. Это было совершенно очаровательное создание с золотистыми волосами и озорными голубыми глазами. В Личэм Клоуз она была впервые и появилась тут стараниями Гарри Дэйлхауса.

Открылась дверь, и в комнату вошла Диана Кливз, приемная дочь Личэма Роше.

Была в Диане какая-то беспечная грация, колдовство в темных глазах и притягательность в ее насмешках, перед которыми мог устоять редкий мужчина. Диана знала это и от души забавлялась бесчисленными победами. Странное создание, манящее своим теплом и совершенно холодное в действительности.

— Старик сдает, — заметила она. — Впервые за много недель он не поджидает нас здесь, поглядывая на часы и расхаживая взад и вперед, как тигр перед кормежкой.

Молодые люди рванулись вперед. Она одарила обоих обворожительной улыбкой — и повернулась к Гарри. Смуглое лицо Джеффри Кина вспыхнуло, и он медленно отступил назад. Однако, когда немногим позже в комнату вошла миссис Личэм Роше, он уже успел взять себя в руки.

Миссис Личэм Роше была высокой темноволосой женщиной с вечно отсутствующим видом и пристрастием к свободным одеждам неопределимого — но, по-видимому, зеленого — оттенка. Мужчина средних лет, который шел рядом с ней, обладал загнутым, как клюв, носом и решительным подбородком. Грегори Барлинг, будучи довольно известной фигурой в финансовом мире и обладая неплохой родословной по материнской линии, последние годы был близким другом Хьюберта Личэма Роше.

Бум!!!

Гонг у Личэмов звучал на редкость внушительно. Когда он затих, дверь столовой отворилась, и Дигби провозгласил:

— Ужин подан!

Затем, несмотря на отличную школу, его бесстрастное лицо выразило полное замешательство. Впервые на его памяти хозяина не было с гостями!

Впрочем, замешательство было написано на всех лицах. У миссис Личэм Роше вырвался неуверенный смешок:

— Совершенно удивительный случай. Представляете, я даже не знаю, что теперь делать.

Никто из присутствовавших не знал этого тоже. Рушились все устои Личэм Клоуз. Что могло случиться? Разговоры стихли, и в комнате воцарилась атмосфера напряженного ожидания.

Наконец дверь открылась снова, и раздался дружный вздох облегчения, мгновенно подавленный из боязни осложнить положение. Разумеется, недопустима была даже тень намека на то, что хозяин нарушил священную и им же самим установленную заповедь.

Но тот, кто вошел в комнату, вовсе не был Личэмом Роше! Вместо внушительной бородатой фигуры старого викинга[236] взглядам собравшихся предстал облаченный в неправдоподобно безукоризненный вечерний костюм маленький человечек решительно иностранной внешности, с яйцевидной головой и роскошными усами.

Мало того, в его глазах сквозило плохо скрываемое веселье.

— Пардон, мадам, — учтиво проговорил он, подходя к хозяйке. — Боюсь, я несколько опоздал.

— О, вовсе нет! — растерянно пробормотала миссис Личэм Роше. — Вовсе нет, мистер…

Она запнулась.

— Пуаро, мадам. Эркюль Пуаро, — подсказал пришедший и услышал за своей спиной тихое «Ох!», и не настоящее «ох» даже, а скорее изумленный выдох, вырвавшийся у одной из женщин. Надо полагать, он немало польстил Эркюлю Пуаро.

— Вы ведь знали, что я приеду? — мягко подсказал он хозяйке. — N'est-ce pas, madame?[237] Ваш супруг упоминал об этом?

— Н-ну… да, разумеется, — согласилась миссис Личэм Роше с редкой неубедительностью. — То есть, наверное, разумеется. Я страшно рассеянна, мосье Пуаро. Вечно все забываю. К счастью, Дигби все помнит.

— Боюсь, мой поезд задержался, — сообщил Пуаро. — Какое-то происшествие на линии…

— А! — воскликнула Джоан. — Так вот почему отложили ужин.

Взгляд Пуаро — и на редкость проницательный, кстати сказать, взгляд — стремительно обратился к ней.

— Что-то не так, да?

— Представить себе не могу… — начала миссис Личэм Роше и смолкла. — Я имею в виду, — попыталась она собраться с мыслями, — это так странно… Хьюберт никогда…

Пуаро быстро обвел общество взглядом.

— Мистер Личэм еще не спускался?

— Нет, и это так необычно…

Она умоляюще взглянула на Джеффри Кина.

— Мистер Личэм Роше сама пунктуальность, — пришел тот на помощь. — Он не опаздывал к ужину уже… — я сомневаюсь, чтобы он вообще когда-либо к нему опаздывал.

Незнакомцу ситуация, вероятно, представлялась забавной. Растерянные лица, общая неловкость…

— Я знаю, что делать, — заявила вдруг миссис Личэм Роше с облегчением человека, справившегося со сложной ситуацией. — Я позову Дигби.

Так она и поступила. Незамедлительно явился дворецкий.

— Дигби, — обратилась к нему миссис Личэм Роше, — ваш хозяин. Он…

Продолжения, по обыкновению миссис Роше, не последовало, но дворецкий, очевидно, его и не ждал. Он тут же и с полным пониманием ответил:

— Мистер Личэм Роше спустился в пять минут девятого и прошел в кабинет, мадам.

— Ага!

Миссис Личэм немного подумала.

— А как вам кажется… я имею в виду… он слышал гонг?

— Думаю, должен был слышать: гонг расположен прямо у дверей кабинета.

— Да, конечно, конечно, — сказала миссис Личэм Роше, теряясь окончательно.

— Передать ему, мадам, что ужин подан?

— О, спасибо вам, Дигби. Да, думаю… да, да, вы ему передайте.

— Даже и не знаю, — сообщила она гостям, когда дворецкий вышел, — что бы я делала без Дигби.

Последовала пауза.

Вернувшийся Дигби дышал несколько чаще, чем это подобает хорошему дворецкому.

— Прошу прощения, мадам, но дверь кабинета заперта.

Вот с этого-то момента Эркюль Пуаро и взял ситуацию в свои руки.

— Думаю, нам всем лучше пройти туда, — заявил он и первым двинулся к выходу.

Остальные последовали за ним. Никому и в голову не пришло подвергать сомнению его право распоряжаться. Довольно комичный гость исчез. Вместо него появился человек, облеченный властью и полностью владеющий ситуацией.

Поэтому они безропотно проследовали за ним через холл, прошли мимо лестницы, мимо огромных часов и, наконец, мимо ниши с установленным в ней гонгом. Прямо напротив него была закрытая дверь.

Пуаро постучал в нее; сначала — тихо, потом все сильнее и сильнее. Ответа не было. Пуаро проворно опустился на колени и приник глазом к замочной скважине. Затем он поднялся и огляделся.

— Господа, — объявил он, — мы должны взломать эту дверь. Немедленно!

Присутствовавшие и тут ни на миг не усомнились в его праве командовать ими. Как самые крупные из мужчин, Джеффри Кин и Грегори Барлинг немедленно принялись штурмовать дверь под руководством Пуаро. Процесс несколько затянулся. Двери в Личэм Клоуз были солидным и серьезным препятствием — не то что современные хлипкие заслонки. Они упорно сопротивлялись натиску, но в конце концов уступили объединенным усилиям мужчин и с грохотом повалились внутрь.

Заходить в кабинет, однако, никто не спешил: краем глаза они там уже увидели то, что, боялись увидеть. Напротив двери было окно. Слева, между окном и дверью, стоял большой письменный стол. В кресле, повернутом к нему боком, сидел крупный мужчина, безвольно повалившийся на стол. Он сидел лицом к окну и спиной к двери, но его поза не оставляла никаких сомнений. Под правой рукой, бессильно свесившейся к ковру, лежал маленький пистолет.

— Уведите миссис Личэм Роше, — резко бросил Пуаро Грегори Барлингу, — и других леди тоже.

Тот понимающе кивнул и положил ладонь на руку хозяйки. Миссис Личэм Роше вздрогнула.

— Он застрелился, — выговорила она. — Какой ужас!

Она снова вздрогнула и позволила увести себя. Девушки последовали за ними.

Пуаро, сопровождаемый молодыми людьми, вошел в комнату. Остановив их жестом, он подошел к телу и опустился возле него на колени.

Входное пулевое отверстие он обнаружил на правом виске. Пуля прошла насквозь, и разбитое зеркало, висевшее на стене, ясно показывало, куда она попала. На столе лежал лист бумаги, на котором неверной дрожащей рукой было выведено единственное слово: «Простите».

Пуаро оглянулся на дверь.

— Ключа в замке нет, — бросил он. — Возможно…

Его рука скользнула в карман покойника.

— Да, вот он, — подтвердил он. — По крайней мере, должен быть он. Будьте добры, мосье, проверьте…

Джеффри Кин взял у него ключ и вставил в дверной замок.

— Да. Он и есть.

— А окно?

Гарри Дэйлхаус подошел к окну.

— Заперто.

— Вы позволите? — Пуаро стремительно поднялся и приблизился к большому двустворчатому окну, доходившему до пола. Он открыл его, с минуту пристально разглядывал траву внизу и снова закрыл.

— Друзья мои, — объявил он, — нам следует позвонить в полицию. До тех пор пока она не появится здесь и не убедится, что произошло действительно самоубийство, ничего нельзя трогать. С момента смерти не прошло и четверти часа.

— Знаю, — хрипло ответил Гарри. — Мы слышали выстрел.

— Comment?[238] Что вы сказали?

Гарри Дэйлхаус и Джеффри Кин объяснили ему. В этот момент вернулся Барлинг, и Пуаро повторил ему то, что уже сказал молодым людям. Кин ушел звонить в полицию, и Пуаро попросил Барлинга уделить ему несколько минут.

Оставив Дигби охранять дверь кабинета и отправив Гарри Дэйлхауса за дамами, Пуаро провел Барлинга в небольшую комнату, примыкавшую к кухне.

— Насколько я понимаю, вы были близким другом покойного, — начал он. — Именно потому я и счел возможным поговорить с вами первым. Возможно, приличия требуют от меня объясниться сначала с мадам, но в данный момент это не представляется мне pratique[239].

Он помолчал.

— Видите ли, я попал в довольно деликатное положение. Лучше всего будет изложить вам факты прямо. По профессии я частный детектив.

Барлинг слегка улыбнулся.

— Вряд ли есть необходимость сообщать мне это, мосье Пуаро. Ваше имя гремит по всему миру.

— Мосье слишком любезен, — поклонился Пуаро. — В таком случае, начнем. Недавно на мой лондонский адрес пришло письмо от мосье Личэма Роше, в котором он писал, что имеет основания подозревать серьезную утечку своего капитала. По семейным обстоятельствам — так говорилось в письме — он не желает вмешивать в это дело полицию, поэтому просит меня приехать и разобраться в нем лично. Что ж, я согласился и приехал. Не так, впрочем, спешно, как ожидал от меня покойный мосье, но, в конце концов, у меня есть и другие дела, а мосье все же не король Англии, как бы он ни был уверен в обратном.

Барлинг позволил себе понимающую улыбку.

— Он нисколько в этом не сомневался.

— Вот именно. Э… ну, вы меня поймете. Письмо достаточно ясно говорило о — что называется — эксцентричности его автора. То есть не об откровенном безумии, но все же о значительной неуравновешенности. N'est-ce pas?

— Последний его поступок говорит об этом лучше всего.

— О мосье, самоубийства далеко не всегда совершаются импульсивно. Так часто говорят присяжные, но делают они это единственно, чтобы пощадить чувства родственников.

— И тем не менее, Хьюберт не был нормален. Он страдал непредсказуемыми приступами ярости, фамильная гордость превратилась у него в самую настоящую манию, а уж по части чудачеств мало кто мог его обойти. При всем при том он оставался умным человеком.

— Несомненно. Достаточно умным, чтобы понять, что его обкрадывают.

— Но разве это причина, чтобы свести счеты с жизнью?

— Вот именно, мосье. Нелепость. И я должен спешить. Из-за этих — как он назвал их в своем письме — семейных обстоятельств. Eh bien, мосье, вы человек опытный и прекрасно знаете, что подобные обстоятельства обычно и есть главная причина, по которой человек решается покончить с собой.

— Вы имеете в виду…

— Что дело выглядит так, будто ce pauvre[240] мосье обнаружил нечто еще — и не смог это вынести. Но, понимаете ли, у меня остался долг перед ним. Я согласился на его просьбу, я взялся за это дело — я уже веду его. Эти «семейные обстоятельства»… Покойный не желал вмешивать полицию. Поэтому я должен действовать быстро. Я должен выяснить истину.

— И когда вы ее выясните…

— Тогда… мне придется быть очень осторожным. Но я должен сделать все, что только возможно.

— Понимаю, — проговорил Барлинг.

Несколько минут он молча курил.

— Тем не менее, боюсь, я не смогу вам помочь, — ответил он наконец. — Хьюберт не откровенничал со мной. Я просто ничего не знаю.

— Но, мосье, вы можете высказать догадку, у кого, на ваш взгляд, была возможность ограбить покойного.

— Трудно сказать. Хотя в таких случаях первым на ум приходит управляющий.

— Управляющий?

— Да. Маршалл. Капитан Маршалл. Отличный парень, потерял на войне руку. Он появился здесь около года назад. Но Хьюберт любил его и, насколько я знаю, доверял.

— Но если бы капитан Маршалл обманул доверие своего хозяина, это вряд ли бы относилось к разряду стоящих умолчания «семейных обстоятельств».

— Н-ну, да.

Замешательство собеседника не ускользнуло от Пуаро.

— Говорите, мосье. Говорите открыто, прошу вас.

— Возможно, это лишь сплетни.

— Умоляю вас, говорите.

— Ну что ж, хорошо. Возможно, в гостиной вы заметили весьма привлекательную молодую леди.

— Я заметил там двух.

— Ах да, мисс Эшби! Очень мила. Впервые здесь. Гарри Дэйлхаус заставил миссис Личэм Роше пригласить ее. Нет, я имел в виду брюнетку, Диану Кливз.

— Прекрасно помню, — отозвался Пуаро. — Думаю, любой другой на моем месте тоже бы не забыл.

— Настоящий чертенок! — взорвался вдруг Барлинг. — Заморочила голову всем мужчинам на двадцать миль в округе. Рано или поздно она доиграется, и кто-нибудь прибьет ее за эти штучки.

Он вытащил платок и утер лоб, совершенно не замечая изучающего взгляда своего собеседника.

— И эта юная леди…

— Приемная дочь Личэма Роше. Собственных детей у них не было — страшное разочарование. Тогда они удочерили Диану — она приходилась им то ли племянницей, то ли еще кем. Хьюберт души в ней не чаял, только что не молился на нее.

— И, надо полагать, мысль о ее замужестве пришлась бы ему совсем не по вкусу? — предположил Пуаро.

— Отчего же? При условии, что брак был бы удачным.

— То есть, мосье, с вами?

Барлинг вздрогнул и покраснел.

— Я не говорил ничего подобного…

— Mais, non, mais, non![241] Ничего подобного вы не говорили. Но ведь думали, не так ли?

— Да, я люблю ее. Личэм Роше знал это и одобрял. Это соответствовало его планам на ее будущее.

— А планам мадемуазель?

— Я же сказал, что это дьявол во плоти.

— Понимаю. Мадемуазель обожает развлекаться за чужой счет, не так ли? Но капитан Маршалл, он-то здесь при чем?

— Ну, их часто видели вместе. Пошли разговоры. Хотя, сомневаюсь, чтобы там было что-то серьезное. Очередной скальп в ее коллекцию, и только.

Пуаро кивнул.

— Но, если все же допустить наличие чего-то серьезного, это может объяснить, почему мистер Личэм Роше действовал осторожно.

— Да поймите же вы наконец, что нет ни малейших оснований подозревать капитана Маршалла в растрате!

— Oh, parfaitement, parfaitement![242] Возможно, дело всего-навсего в чеке, подделанном кем-то из домашних. Вот, к примеру, юный Дэйлхаус… Он, собственно, кто?

— Племянник.

— И, соответственно, наследник?

— Он сын сестры. Разумеется, он может взять его имя — других Личэмов Роше не осталось.

— Понятно.

— Собственно говоря, здесь ограничений не существует, до сих пор имение переходило к старшему сыну только потому, что таковой был. В данном же случае мне всегда представлялось, что Личэм Роше оставит жене право на пожизненное владение имением с последующей передачей его Диане. Это, конечно, если он одобрит ее замужество. Тогда ее муж мог бы взять фамилию.

— Понимаю, — кивнул Пуаро. — Что ж, мосье, вы были очень добры и сильно помогли мне. Могу ли я просить вас еще об одном одолжении? Объясните миссис Личэм Роше все, что я рассказал вам, и узнайте, не может ли она уделить мне минутку?

Вскоре — и скорее, чем это представлялось Пуаро возможным, — открылась дверь, и появившаяся миссис Личэм Роше проплыла к креслу.

— Барлинг все объяснил мне, — сказала она. — Разумеется, скандал недопустим. И все же, я думаю, это судьба. Ведь правда? Зеркало и вообще…

— Comment — зеркало?

— Я сразу это заметила. Разбитое зеркало… Мертвый Хьюберт… Между ними была мистическая связь. Разумеется, это проклятие. Полагаю, почти в каждом древнем роду есть свое проклятие. Хьюберт всегда был таким странным… А последнее время даже более, чем обычно.

— Простите мне подобный вопрос, мадам, но нет ли у вас каких-либо денежных затруднений?

— Затруднений? Как-то не задумывалась об этом.

— Знаете, мадам, говорят, тому, кто не задумывается о деньгах, их нужно особенно много.

Он позволил себе деликатный смешок, оставшийся без ответа. Взгляд миссис Личэм Роше блуждал где-то очень далеко.

— Что ж, благодарю вас, мадам, — поспешно завершил Пуаро беседу.

Потом он позвонил, и через минуту явился Дигби.

— Попрошу вас ответить на несколько вопросов, — сказал Пуаро. — Я частный детектив. Ваш хозяин нанял меня еще при жизни.

— Детектив! — выдохнул дворецкий. — Но зачем?

— Потрудитесь отвечать на мои вопросы. Расскажите о выстреле.

Дигби рассказал.

— Итак, в тот момент в холле вас было четверо? — переспросил Пуаро.

— Да, сэр. Мистер Дэйлхаус, мисс Эшби и мистер Кин.

— А где были остальные?

— Остальные, сэр?

— Ну да: миссис Личэм Роше, мисс Кливз и мистер Барлинг.

— Миссис Личэм Роше и мистер Барлинг спустились позже, сэр.

— А мисс Кливз?

— Мне думается, сэр, мисс Кливз находилась в гостиной.

Пуаро задал еще несколько вопросов и отпустил дворецкого с напутствием пригласить мисс Кливз.

Та явилась незамедлительно, и Пуаро смог рассмотреть ее уже в свете откровений мистера Барлинга. В белом атласном платье с приколотой к плечу розой она была решительно прекрасна.

Внимательно наблюдая за девушкой, Пуаро объяснил ей причину своего появления в Личэм Клоуз, однако, кроме вполне естественного удивления, он не обнаружил на ее лице никаких признаков беспокойства. О Маршалле она говорила равнодушно, хоть и тепло, и только упоминание о Барлинге заставило ее оживиться.

— Этот человек мошенник, — резко заявила она. — Я говорила отцу, но он и слышать ничего не хотел, упорно продолжая препоручать свои деньги заботам этого сомнительного господина.

— Мадемуазель… вам жаль вашего отца?

Она пристально взглянула на Пуаро.

— Конечно. Просто современная молодежь, мосье, не любит показывать своих чувств. Но старика я любила. Хотя, наверное, так для него даже лучше.

— Лучше?

— Да. Не сегодня-завтра его все равно посадили бы под замок. В нем стремительно росло убеждение, что последний из Личэмов Роше поистине наделен Божьей благодатью.

Пуаро задумчиво кивнул.

— Понимаю, понимаю, явные признаки умственного расстройства. Кстати, какая очаровательная у вас сумочка! Позвольте взглянуть. Эти шелковые розочки… прелестно! Так о чем я? Ах да, вы слышали выстрел?

— Да, только я думала, это машина, или кто-то охотится, или что-то еще.

— Вы находились тогда в гостиной?

— Нет, я была в саду.

— Понятно. Благодарю вас, мадемуазель. Что, если следующим пригласить мистера Кина?

— Джеффри? Я пришлю его вам.

Кин держался настороженно, но был явно заинтересован.

— Мистер Барлинг рассказал мне, почему вы здесь. Не представляю, что такого полезного я могу рассказать, но, если все же могу…

— Меня интересует только одна вещь, мосье Кин, — прервал его Пуаро. — А именно, та, которую вы подняли с пола, когда мы подошли к дверям кабинета.

— Я… — Кин вскочил было с кресла, но тут же уселся обратно.

— Не понимаю, о чем вы, — равнодушно сказал он.

— Думаю, понимаете, мосье. Вы шли за мной, я знаю, но один мой знакомый говорит, что у меня есть глаза на затылке. Вы подобрали что-то с пола и положили это в правый карман своего пиджака.

Повисла пауза. На приятном лице Кина отчетливо проступила растерянность. Наконец он решился.

— Выбирайте, мосье Пуаро, — предложил он, наклоняясь к столу и выворачивая из кармана мундштук, носовой платок, крохотный шелковый бутон розы и небольшой спичечный коробок.

После секундной заминки Кин добавил:

— По правде говоря, это был он… — он поднял со стола спичечный коробок. — Должно быть, обронил раньше.

— Не думаю, — отозвался Пуаро.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал. Мосье, я человек метода, человек порядка, я, наконец, не выношу беспорядка. Окажись на полу спичечный коробок, я заметил бы его и поднял. Спичечный коробок таких размеров! Безусловно бы увидел. Нет, мосье, думаю, это было что-то гораздо меньшее, вот как, например, это.

Он взял крохотный шелковый бутон.

— Кажется, это от сумочки мисс Кливз?

После мгновенной заминки Кин со смехом подтвердил догадку.

— Да, точно. Она… дала мне его вчера вечером.

— Ясно, — проговорил Эркюль Пуаро, и в этот момент дверь открылась, пропуская высокого белокурого мужчину в простом костюме.

— Кин, да что же это? Личэм Роше застрелился? Дружище, я этому не верю. Этого просто не может быть.

— Позволь представить тебе мосье Пуаро, — сказал Кин, заставив вошедшего вздрогнуть. — Он все тебе объяснит.

С этими словами он вышел, громко хлопнув дверью.

— Мосье Пуаро! — с крайним воодушевлением воскликнул Джон Маршалл. — Страшно рад познакомиться. Какая удача, что вы здесь оказались! Личэм Роше ничего не говорил мне о вашем приезде. Знаете, сэр, я ведь ваш горячий поклонник.

Пуаро подумал, что начало совершенно обезоруживающее, как, впрочем, и сам молодой человек, молодость которого, учитывая седые волосы на висках и прорезавшие лоб морщины выражалась, больше, в мальчишеском голосе и поведении.

— Полиция…

— Уже здесь, сэр. Я с ними и приехал, узнав о случившемся. Их, кстати, это не особенно и удивило. Нет, понятно, конечно: с головой последнее время у него было совсем скверно, но все же…

— Все же вы удивлены, что он совершил самоубийство?

— Честно говоря, да. Не представляю… точнее, сомневаюсь, чтобы Личэм Роше мог представить, как это мир сможет обойтись без него.

— Насколько я понял, в последнее время у него возникли некоторые денежные проблемы?

Маршалл кивнул.

— Он играл на бирже. Какие-то сомнительные затеи Барлинга.

— А нет ли у вас причин думать, — вкрадчиво спросил Пуаро, — что мосье Личэм Роше подозревал вас в махинациях с отчетностью?

Пораженный до глубины души Маршалл глупо вытаращился на Пуаро. Он выглядел настолько комично, что Пуаро не сдержал улыбки.

— Вижу, вы совершенно потрясены.

— Да уж. Какое нелепое предположение!

— Хорошо. Еще вопрос. Не подозревал ли он вас в желании увести его дочь?

— О, так вы уже знаете о нас с Ди?

Он смущенно засмеялся.

— Стало быть, это правда?

Маршалл кивнул.

— Только старик знать об этом не знал. Ди не разрешила ему говорить и, думаю, была права. Он бы взорвался, как… праздничный фейерверк, а я тут же бы вылетел с работы. Тут уж никаких сомнений.

— И что же вы думали делать?

— Ну, честно говоря, сэр, я-то как раз особенно и не думал. У нас это делает Ди. Она сказала, что все устроит. Ну, и еще я искал другую работу. Если бы нашел, тут же бы ушел с этой.

— Тут же бы женились, а мосье Личэм Роше тут же бы лишил мадемуазель Диану всякого содержания. А она, как бы это сказать, к этому привыкла.

Маршалл выглядел несколько смущенным.

— Ну, я постарался бы заработать их для нее, сэр.

В этот момент в комнату вернулся Джеффри Кин.

— Полицейские уезжают, мосье Пуаро, и хотели бы вас видеть.

— Merci. Сейчас приду.

В кабинете его ожидали рослый инспектор и полицейский врач.

— Мистер Пуаро? — осведомился инспектор. — Наслышаны о вас, сэр. Я инспектор Ривз.

— Вы крайне любезны, — ответил Пуаро, пожимая ему руку. — Мое сотрудничество вам, вероятно, без надобности. Не правда ли?

Он коротко рассмеялся.

— Только не в этот раз, сэр. Никаких проблем.

— Стало быть, случай совершенно ясный? — уточнил Пуаро.

— Абсолютно. Окно и дверь заперты, ключ от нее — в кармане покойного. В последнее время странности в поведении. Никаких сомнений.

— И все вполне… естественно?

Врач хмыкнул:

— Ну, разве… Это в какой же позе ему нужно было стреляться, чтобы пуля попала в зеркало! Впрочем, самоубийцы народ странный.

— А вы нашли пулю?

— Да, вот она. — Врач протянул ему пулю. — Лежала у самой стены под зеркалом. Пистолет принадлежал покойному и всегда хранился в ящике стола. Что-то, конечно, подтолкнуло беднягу к такому концу, но что именно, мы, боюсь, никогда уже не узнаем.

Пуаро кивнул.

Тело перенесли в спальню, полицейские уехали. Пуаро стоял у входной двери, провожая их взглядом, когда какой-то шум заставил его обернуться. Прямо у него за спиной топтался Гарри Дэйлхаус.

— У вас случайно не найдется фонаря, друг мой? — осведомился у него Пуаро.

— Да, сейчас принесу.

Вернулся он не только с фонарем, но и с Джоан Эшби.

— Можете пойти со мной, — милостиво разрешил им Пуаро.

Выйдя из дому, он обогнул его справа и остановился у окна кабинета. От дорожки окно отделяли около шести футов газона. Пуаро наклонился и принялся водить лучом света по траве. Потом выпрямился и покачал головой.

— Нет, — сказал он, — не здесь…

Внезапно он смолк и застыл на месте. По бокам газон окаймляли широкие полосы цветочных клумб. Все внимание Пуаро сосредоточилось на правой, где росли астры и георгины. В свете фонаря на рыхлой земле отчетливо виднелись следы.

— Четыре, — пробормотал Пуаро. — Два к окну и два обратно.

— Садовник, наверное, — пожала плечами Джоан.

— Да нет же, мадемуазель, нет. Вы не хотите воспользоваться своими глазами. Это следы от крохотных, изящных туфель с высоким каблуком — женских туфель. Мадемуазель Диана упоминала, что была в саду. Вы не помните, мадемуазель, она спустилась вниз раньше вас или позже?

Джоан покачала головой.

— Не помню. Слишком уж я спешила, когда раздался гонг. Мне ведь показалось, что до этого я уже слышала один. Кажется, когда я пробегала мимо ее комнаты, дверь была открыта, но я не совсем уверена. Вот дверь в комнату миссис Личэм Роше была закрыта, это точно.

— Понятно, — сказал Пуаро.

Что-то в его голосе заставило Гарри взглянуть на него повнимательней, но Пуаро только тихонько хмурился своим мыслям.

В дверях они повстречались с Дианой Кливз.

— Полиция уехала, — сообщила она и глубоко вздохнула. — Все кончилось.

— Могу ли я попросить вас на пару слов, мадемуазель? — осведомился Пуаро.

Диана прошла в маленькую комнату, и Пуаро, последовав за ней, закрыл дверь.

— Да? — повернулась к нему Диана. Она выглядела несколько удивленной.

— Всего лишь маленький вопрос, мадемуазель. Вы подходили сегодня к цветочной клумбе, что у окон кабинета?

Диана кивнула.

— Да. Около семи вечера и потом, перед самым ужином.

— Не понимаю, — признался Пуаро.

— Я тоже: что это вы хотите тут «понять»? — холодно произнесла Диана. — Я срезала к столу астры. Цветы за столом — моя обязанность. И было это около семи.

— А потом — позже?

— Ах, это! Видите ли, я капнула масло для волос на платье — прямо на плечо, а я уже собиралась спускаться к ужину. Чтобы не переодеваться, я выбежала в сад, сорвала бутон розы и приколола его на плечо. Вот, поглядите.

Она вплотную подошла к Пуаро и приподняла бутон. Под ним Пуаро действительно увидел крохотное жидкое пятнышко. Диана продолжала стоять, почти касаясь Пуаро плечом, и вовсе не спешила отходить.

— И во сколько же это было?

— О, минут в десять девятого, я полагаю.

— А вы… вы не открывали окно?

— Только пыталась. Так и впрямь было бы гораздо быстрее попасть внутрь. Но оно оказалось запертым.

— Ясно.

Пуаро набрал побольше воздуха и выпалил:

— А выстрел? Где вы были, когда услышали выстрел? Все еще в саду?

— О нет. Это же случилось двумя или тремя минутами позже. Я была уже у входной двери.

— Вы знаете, что это, мадемуазель? — спросил Пуаро, разжимая ладонь, на которой лежала маленькая матерчатая роза.

Диана равнодушно взглянула на нее.

— Похоже, это с моей сумочки. Где вы ее нашли?

— Она была в кармане у мистера Кина, — сухо объяснил Пуаро. — Вы сами дали ему ее, мадемуазель?

— А он так сказал?

Пуаро только улыбнулся.

— И когда же вы это сделали, мадемуазель?

— Вчера вечером.

— Это он просил вас ответить мне так, мадемуазель?

— А не много ли вы себе позволяете? — спросила в ответ Диана.

Пуаро промолчал. Он вышел и направился в гостиную. Там оказались Барлинг, Кин и Маршалл. Пуаро подошел к ним.

— Господа, — деловито заявил он, — будьте любезны пройти со мной в кабинет.

Выйдя в холл, он обратился к Гарри и Джоан:

— Вас я попрошу тоже. И возможно, кто-нибудь позовет мадам? Благодарю вас. А вот и наш несравненный Дигби! Друг мой, один маленький, но очень важный вопрос: мадемуазель Кливз действительно принесла к ужину астры?

Дворецкий выглядел озадаченным.

— Да, сэр, действительно.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен, сэр.

— Tres bien[243]. Идемте же, — нетерпеливо обернулся он к собравшимся. — У меня были причины пригласить вас сюда, — обратился он к ним, когда все оказались в кабинете. — Дело закрыто. Полиция уехала. Мосье Личэм Роше застрелился — так они решили. Все кончено.

Он сделал паузу.

— Но я, Эркюль Пуаро, говорю вам, что это не так!

Глаза присутствовавших обратились к маленькому бельгийцу. В этот момент дверь отворилась, и в комнату вплыла миссис Личэм Роше.

— Я как раз говорил, мадам, — повернулся к ней Пуаро, — что дело закрыли слишком рано. Это же вопрос психологии, в конце концов. У мосье Личэма Роше была manie de grandeur[244]. Он считал себя великим человеком, черт возьми! Такие люди не убивают себя. Нет, нет, при всем своем безумии они никогда не убивают себя. И мосье Личэм Роше тоже этого не делал.

Пуаро выдержал паузу.

— Он был убит.

— Убит? — Маршалл коротко рассмеялся. — В комнате с запертыми окном и дверью?

— И тем не менее он был убит, — упрямо повторил Пуаро.

— А потом, надо полагать, — презрительно бросила Диана, — встал и запер за убийцей дверь. Или окно.

— Я покажу вам кое-что, — ответил Пуаро, подходя к окну.

Он повернул оконную ручку и приоткрыл окно.

— Видите? Открыто. Теперь я закрываю его, но ручку не поворачиваю. Итак, окно закрыто, но не заперто. А теперь, внимание!

Он коротко и резко ударил по оконной раме. От сотрясения, вызванного ударом, ручка свободно проскочила вниз, запирая окно.

— Видите? — мягко проговорил Пуаро. — Он слишком разболтан, этот замок. Им легко можно закрыть окно и снаружи.

Он отвернулся от окна. Теперь он был очень мрачен.

— Когда в двенадцать минут девятого раздался выстрел, четверо из вас находились в холле. Это обеспечивает им алиби. Где же были остальные трое? Вы, мадам? Знаю: в своей комнате. Вы, мосье Барлинг? Видимо, в своей?

— Совершенно верно.

— А вот вы, мадемуазель, вы были в саду и признались мне в этом.

— Я не понимаю… — начала Диана, но Пуаро остановил ее.

— Подождите.

Он повернулся к миссис Личэм Роше:

— Мадам, вы знаете, кому ваш муж завещал деньги?

— Хьюберт показывал мне завещание. Сказал, я должна знать. Три тысячи годовых, причитающихся с имения, он оставил мне, плюс еще загородный домик или городскую квартиру — по моему выбору. Все остальное переходит к Диане с тем условием, что ее будущий муж возьмет ее фамилию.

— Ага!

— Но затем он сделал добавление — всего несколько недель назад.

— Да, мадам?

— Все по-прежнему оставалось Диане, но с условием, что она выйдет замуж за мистера Барлинга. Если она выберет себе другого мужа, все состояние переходит к племяннику моего мужа, Гарри Дэйлхаусу.

— Однако дополнение было сделано лишь несколько недель назад, — вкрадчиво напомнил Пуаро. — Мадемуазель могла и не знать. А ведь вы, мадемуазель Диана, — с обвиняющим видом шагнул он вперед, — собираетесь замуж за капитана Маршалла, не так ли? А может быть, за мистера Кина?

Вместо ответа Диана молча подошла к Маршаллу и взяла его под руку.

— Говорите дальше, — спокойно сказала она.

— Я обвиняю вас, мадемуазель. Вы любите деньги. Еще вы любите капитана Маршалла. Ваш приемный отец ни за что не одобрил бы этого союза. В смерти же он был бы бессилен помешать вам как выйти замуж, так и получить все деньги. Поэтому вы вышли из дому и через открытое окно проникли в кабинет вашего отца, оставив при этом следы на клумбе. При вас был пистолет, который вы заранее взяли из ящика письменного стола. Непринужденно о чем-то болтая, вы подошли к нему и выстрелили. Затем стерли с пистолета отпечатки своих пальцев, прижали к нему пальцы покойного и оставили лежать на полу возле тела. Выбравшись через окно, вы закрыли его снаружи и трясли раму до тех пор, пока ручка не соскочила вниз. Потом вы вернулись в дом. Все было именно так, мадемуазель, не правда ли? Я вас спрашиваю.

— Нет! — выкрикнула Диана. — Нет. Нет!

Пуаро некоторое время смотрел на нее и вдруг улыбнулся.

— Нет, — сказал он. — Это было не так. Могло быть — вполне могло, — но не было по двум причинам. Первая: вы срезали астры к столу в семь часов, а вторая… вторая кроется в рассказе мадемуазель.

Он повернулся к Джоан, которая уставилась на него в полном недоумении.

— Ну как же, мадемуазель, вы же рассказывали, что спешили вниз, думая, будто слышали второй гонг.

Он оглядел собравшихся.

— Вы не понимаете, что это значит? — изумленно вскричал он. — Не понимаете. Да смотрите же! Смотрите!

Он подскочил к креслу.

— Вы помните, в каком положении мы нашли тело? Мосье Личэм Роше сидел не за столом, а боком к нему — лицом к окну. Нежели в этой позе он собирался свести счеты с жизнью? Jamais, jamais![245] Вы пишете последнее «прости» на листе бумаги, открываете ящик стола, достаете пистолет, подносите его к виску и спускаете курок. Вот так совершают самоубийство! А теперь смотрите, как совершают убийство. Жертва сидит за столом, убийца стоит рядом и что-то рассказывает. Рассказ прерывается выстрелом. Куда, в этом случае, попадает пуля?

Он сделал паузу.

— Пройдя навылет, она попадает в дверь, и — если та открыта — в гонг, находящийся напротив нее.

Ага! Я вижу, вы начинаете понимать! Это и был первый гонг, который слышала только мадемуазель, комната которой расположена рядом с кабинетом.

Что же делает убийца дальше? Он запирает дверь на ключ, кладет его в карман покойного, разворачивает кресло, оставляет отпечатки мосье Роше на пистолете, кладет его рядом, и — заключительный штрих — разбивает зеркало. В общем, инсценирует самоубийство. Дальше выпрыгивает через окно в сад, запирая его за собой известным уже вам способом, и не по траве, а по клумбе, где следы легко сровнять, проходит на садовую дорожку, которая приводит его к дому. В двенадцать минут девятого он заходит в пустующую на тот момент гостиную, стреляет из револьвера в открытое окно и спешит в холл. Полагаю, вы так поступили, мосье Кин?

Секретарь, широко раскрыв глаза, смотрел, как Пуаро медленно подходит к нему. Затем, издав странный горловой звук, он рухнул на пол.

— Красноречивый ответ, — заметил Пуаро. — Мосье Маршалл, не откажитесь позвонить в полицию.

Он склонился над распростертым телом.

— Думаю, именно в таком виде он их и встретит.

— Джеффри Кин, — выдохнула Диана. — Но зачем?

— Полагаю, как у секретаря у него были определенные возможности: счета, чеки… Но что-то возбудило подозрения мосье Личэма Роше. Он обратился ко мне.

— Но почему к вам? Почему не в полицию?

— Думаю, мадемуазель, ответ вам известен. Когда мосье начал догадываться, что между вами и капитаном Маршаллом что-то происходит, вы попытались отвлечь его внимание, отчаянно флиртуя с Джеффри Кином. Полно же, зачем отрицать!

Узнав о моем скором приезде, мосье Кин срочно принимает меры. Его план основывается на том, чтобы создать видимость того, что самоубийство произошло в восемь двенадцать, то есть в тот момент, когда у него было стопроцентное алиби. Единственная опасность — пуля, которая должна была лежать где-то возле гонга и которую у него не было времени найти. Он делает это, когда мы все идем к кабинету. Он уверен, что в такой напряженный момент это пройдет незамеченным. Но я-то, я замечаю все! Позднее я спрашиваю его, что он в тот момент поднял с пола. После секундного замешательства он пытается разыграть передо мной комедию! Пытается убедить меня, что поднял маленький шелковый бутон розы с сумочки мадемуазель Дианы. Изображает рыцаря, защищающего даму своего сердца! Причем изображает это так убедительно, что, если бы не астры…

— Не понимаю: они-то здесь при чем?

— Не понимаете? Но как же: на клумбе было всего четыре отпечатка ваших туфель, а, срезая цветы, вы должны были оставить их много больше! Следовательно, после того, как вы срезали цветы к ужину, и до того, как снова вернулись сорвать розовый бутон, кто-то побывал там и привел клумбу в порядок. И это не был садовник — все садовники оканчивают работу до семи. Следовательно, это был убийца — а значит, убийство было совершено до того, как прозвучал выстрел.

— Но почему же никто не слышал первого выстрела? — спросил Гарри.

— Глушитель. И глушитель и пистолет, скорее всего, будут обнаружены в ближайшем кустарнике.

— Но какой риск!

— Напротив! Все были наверху — одевались к ужину. Момент был выбран очень удачно. Единственным неприятным для убийцы штрихом была пуля, но и это, как он думал, пройдет для него без осложнений.

Пуаро показал собравшимся пулю.

— Он кинул ее под зеркало, в то время как мы с мистером Дэйлхаусом осматривали окно.

— О, Господи! — Диана порывисто развернулась к Маршаллу. — Давай уедем, Джон, забери меня отсюда.

Барлинг кашлянул.

— Но, дорогая, вспомните об условиях завещания…

— Мне все равно! — воскликнула девушка. — Если понадобится, буду рисовать мелками на асфальте.

— Ну, до этого не дойдет, Ди, — сказал Гарри. — Поделим все поровну. Что же ты думаешь, я смогу пользоваться тем, что у дяди под конец появились такие сумасшедшие желания.

Внезапно миссис Личэм Роше с громким восклицанием вскочила с кресла.

— Мосье Пуаро, зеркало! Он… он ведь нарочно его разбил?

— Да, мадам.

— О! — Ее взгляд затуманился. — Но ведь это к несчастью.

— Думаю, у мосье Кина будет достаточно возможностей убедиться в этом, — согласился Пуаро.

2 Желтый ирис[246]

Эркюль Пуаро вытянул ноги поближе к встроенному в стену электрическому радиатору. Вид докрасна раскаленных параллельных спиралей радовал глаз Пуаро, во всем любившего симметрию и порядок.

— Пламя горящих углей, — размышлял он, — всегда хаотично. Симметрия в нем совершенно недостижима.

Раздался телефонный звонок. Пуаро встал и невольно взглянул на часы. Было около половины двенадцатого. Кто бы мог звонить в такой поздний час? Наверное, кто-то просто ошибся номером.

— Хотя, возможно, — вполголоса рассуждал Пуаро, насмешливо улыбаясь, — обнаружен труп миллионера… газетного магната… в библиотеке собственной загородной виллы… с пятнистой орхидеей в левой руке… и приколотой к груди страницей из поваренной книги.

Продолжая улыбаться эксцентричности своего предположения, Пуаро снял трубку. Сразу послышался голос — слабый приглушенный женский голос, — в котором, однако, чувствовались настойчивость и отчаяние.

— Это мосье Пуаро? Мосье Эркюль Пуаро?

— Да, я слушаю.

— Мосье Пуаро… не смогли бы вы прийти? И немедленно! Немедленно… Я в опасности… в ужасной опасности… я это знаю…

— Кто вы? — отрывисто спросил Пуаро. — Откуда вы звоните?

— Немедленно… — голос прозвучал еще тише, но с еще большей настойчивостью. — Это вопрос жизни или смерти… «Jardin des Cygnes»[247]… Немедленно… Стол с желтыми ирисами…

Наступила пауза. Затем послышался странный, короткий вздох… Связь прервалась…

Эркюль Пуаро повесил трубку. Вид у него был озадаченный.

— Странная какая-то история. Очень странная, — процедил он сквозь зубы.

Когда он вошел в ресторан «Jardin des Cygnes», ему навстречу поспешил тучный Луиджи.

— Buona sera[248], мосье Пуаро! Желаете столик? Да?

— Нет-нет, мой добрый Луиджи. Я ищу своих друзей и хочу оглядеться. Может быть, они еще не пришли. О! Погодите, кажется, вот за тем столиком с желтыми ирисами кто-то из них. Кстати, разрешите спросить, не сочтите за нескромность… На всех столиках у вас стоят тюльпаны… розовые тюльпаны… Почему же на этом — желтые ирисы?

Плечи Луиджи выразительно поднялись.

— Так было приказано, мосье! Должно быть, любимые цветы одной из дам. Стол заказан мистером Бартоном Расселом. Американец… Страшно богатый!

— Гм! С женскими прихотями следует считаться, верно, Луиджи?

— Мосье совершенно прав.

— Ба, да за тем столиком сидит мой знакомый. Пойду-ка поговорю с ним.

Осторожно обойдя танцующие пары, Пуаро направился к столику с желтыми ирисами. Он был накрыт на шесть персон, но сейчас за ним сидел только один молодой человек, который с задумчивым, даже меланхоличным видом пил шампанское.

Это был совсем не тот человек, которого ожидал увидеть Пуаро. Мысль об опасности или мелодраме никак не вязалась с Тони Чэпелом, в какой бы компании он ни находился.

Пуаро нерешительно остановился у стола.

— О! Кого я вижу, мой друг Энтони Чэпел!

— Силы небесные! Пуаро! Полицейская ищейка Пуаро! — воскликнул молодой человек. — Но, дорогой Пуаро, почему Энтони? Для друзей — я Тони.

Он предупредительно отодвинул стул, приглашая Пуаро к столу.

— Посидите со мной. Потолкуем о преступлениях! Даже больше!.. Выпьем за преступления… — Он наполнил бокал шампанским. — Однако, дружище, вы-то что делаете в этом прибежище веселья, танцев и песен? Трупов тут нет! Решительно ни одного трупа, который можно было бы вам предложить!

Пуаро отпил глоток шампанского.

— Похоже, вам очень весело, mon cher?[249]

— Весело?! Я погружен в печаль… погряз в унынии. Вы слышите мелодию, которую играет оркестр? Узнаете?

— Гм, кажется, что-то о том, — осторожно предположил Пуаро, — что ваша малышка вас покинула?..

— Почти угадали, — заметил молодой человек, — но не совсем. «Ничто, как любовь, не приносит несчастье». Вот как она называется.

— И что же?

— Это моя любимая песенка, — грустно сказал Тони Чэпел, — и мой любимый ресторан, и мой любимый оркестр… И здесь моя любимая девушка, но танцует она с кем-то другим…

— И отсюда меланхолия?

— Вот именно. Видите ли, между мной и Полин, выражаясь вульгарно, произошла словесная баталия. Причем на каждую сотню слов у нее было девяносто пять против моих пяти. Мои пять были: «Но, дорогая… я могу объяснить…» Тут она выдает свои девяносто пять, и все начинается сначала! Похоже, — грустно добавил Тони, — мне остается только отравиться.

— Полин? — переспросил Пуаро.

— Полин Уэзерби. Юная свояченица Бартона Рассела. Молода, очаровательна и невероятно богата. Сегодня Бартон Рассел устраивает званый ужин. Вы знаете Рассела? Большой бизнес… гладко выбритый американец — ни бороды, ни усов… Полон энергии и собственного достоинства. Он был женат на сестре Полин.

— Кто еще приглашен?

— Как только кончится музыка, вы их всех сразу увидите. Лола Вальдес — танцовщица из Южной Америки.

Она участвует в новом шоу в «Метрополе». Стив на дипломатической службе. У него все сверхсекретно. Известен под именем Стивен-молчун. Из тех, кто талдычит только одно: «Я не в праве утверждать…» Привет! Ну вот и они!

Пуаро встал. Тони представил его Бартону Расселу, Стивену Картеру, Лоле Вальдес — жгучей красавице-смуглянке — и Полин Уэзерби, юной, и очень хорошенькой, с глазами, синими, как васильки.

— Что я слышу? Сам великий мосье Эркюль Пуаро? — воскликнул Бартон Рассел. — Чрезвычайно рад с вами познакомиться, сэр! Не хотите ли к нам присоединиться? Разумеется, если вы не…

— По-моему, — вмешался Тони, — у него задание, связанное с убийством… или с финансистом, сбежавшим от суда. А может, речь идет об огромном рубине раджи Барриобулага?

— О, друг мой, по-вашему, я что же, все время при деле? Разве я не могу в виде исключения просто позволить себе развлечься?

— Может быть, у вас назначена встреча с Картером? Последнее сообщение из Женевы! Международная обстановка обостряется! Похищенные чертежи обязательно должны быть найдены, в противном случае — завтра будет объявлена война!

— Тони! Неужели обязательно выглядеть полнейшим идиотом? — резко вмешалась Полин Уэзерби.

— Извини, Полин.

Тони снова погрузился в унылое молчание.

— Как вы жестоки, мадемуазель!

— Ненавижу людей, которые все время строят из себя идиотов.

— Я вижу, мне следует поостеречься и говорить только на серьезные темы.

— О нет, мосье Пуаро! — Улыбнувшись, Полин повернулась к нему. — Вас я не имела в виду. Скажите, мосье Пуаро, вы и правда своего рода Шерлок Холмс[250] и в совершенстве владеете методом дедукции?[251]

— Гм… дедукция… В реальной жизни это не так просто, мадемуазель. Однако я попытаюсь. Я полагаю, мадемуазель, что ваши любимые цветы — желтые ирисы.

— Вы ошиблись, мосье Пуаро. Ландыши и розы.

Пуаро вздохнул.

— Полное фиаско. Попробую еще раз. Совсем недавно вы говорили по телефону.

Полин засмеялась и захлопала в ладоши.

— Совершенно верно!

— Это было вскоре после того, как вы сюда приехали.

— И это верно! Я позвонила сразу, как только вошла.

— О! Это уже не так хорошо. Вы звонили до того, как подошли к этому столику?

— Да.

— Плохо. Очень плохо.

— О нет! По-моему, у вас все отлично получается. Как вы узнали, что я звонила по телефону?

— Это профессиональный секрет, мадемуазель. А тот, кому вы звонили… его имя начинается на П? Или, может быть, на Э?

Полин опять засмеялась.

— Опять ошибка! Я звонила своей служанке, чтобы она отослала ужасно важное письмо, которое я забыла вовремя отправить. Ее зовут Луиза.

— Какой конфуз, мадемуазель… Какой конфуз!

Оркестр заиграл снова. Тони посмотрел на Полин.

— Потанцуем?..

— Я только что танцевала. Немного отдохну.

— Ну разве это не ужасно?! — с горечью произнес Тони, адресуя свою жалобу всему свету.

— Сеньорита, — тихо сказал Пуаро латиноамериканской красавице, — я не смею пригласить вас на танец. Я слишком стар.

— Ах! Это есть чепуха, то, что вы сказали сейчас! Вы еще молодой. Ваши волосы… Они еще черные!

Пуаро втайне содрогнулся.

— Полин! — раздался властный голос Бартона Рассела. — Поскольку я твой зять и опекун, я намерен воспользоваться своим правом и заставить тебя потанцевать со мной. Это вальс, а вальс, пожалуй, единственное, что я умею.

— Ну конечно, Бартон! Пойдемте!

— Умница, Полин! Очень мило с твоей стороны.

Они ушли. Тони откинулся на стуле и посмотрел на Стивена Картера.

— Вы разговорчивый парень, Картер, не правда ли? — заметил он. — Развлекаете компанию веселой болтовней, да? Вы что-то сказали?

— Э… Чэпел! Не понимаю, о чем вы?

— Не понимаете… Ну конечно, — продолжал поддразнивать его Тони.

— Но послушайте…

— Пейте, старина! Пейте, если уж не хотите разговаривать.

— Нет, благодарю.

— Тогда выпью я.

Стивен Картер пожал плечами.

— Извините, — сказал он, — я должен переговорить с одним моим знакомым. Мы вместе учились в Итоне[252].— Поднявшись, он направился к столу, находившемуся в нескольких шагах от них.

— Кто-нибудь должен топить итонцев еще при рождении, — мрачно заявил Тони.

Эркюль Пуаро продолжал галантно беседовать с сидевшей рядом с ним красавицей.

— Хотелось бы знать, мадемуазель, какой ваш любимый цветок?

— A-а! Зачем вы хоти-ите это знать, — кокетливо протянула Лола.

— Мадемуазель, если я посылаю даме цветы, я должен быть уверен, что они ей нравятся.

— Это есть очень ми-ило, мосье Пуаро. Я скажу. Я просто обожаю большие темно-красные гвоздики… или темно-красные розы.

— Превосходно!.. Да-да, превосходно! Значит, вам не нравятся желтые цветы… Например, желтые ирисы?

— Желтые цветы? Нет… Они не отвечают мой темперамент.

— Очень разумно!.. Скажите, мадемуазель, вы не звонили кому-нибудь из своих друзей по телефону, как только пришли сюда?

— Я? Звонить друзья? Нет! Какой странный вопрос!

— Видите ли… я очень странный человек.

— Да, это есть так. И очень опасный человек. — Черные глаза выразительно сверкнули. — Очень опасный!

— О нет, не опасный… Скорее, такой человек, который может быть полезным… в случае опасности. Понимаете?

Лола кокетливо засмеялась, показав ряд ровных белых зубов.

— Нет-нет. Вы опасный человек.

Эркюль Пуаро вздохнул.

— Судя по всему, вы не понимаете. Все это очень странно.

Тони, выйдя из своего приступа меланхолии, внезапно сказал:

— Лола, как ты насчет того, чтобы немного повертеться? Пойдем?

— Я пойду… Да. Раз мосье Пуаро не есть такой храбрый.

Тони положил руку ей на талию, и они скользнули в сторону площадки.

— А вы, старина, — через плечо насмешливо бросил Тони, — можете пока поразмыслить о грядущих преступлениях.

— Очень глубокая мысль. Очень глубокая.

Минуту-другую Пуаро сидел задумавшись, потом призывно поднял палец. Луиджи поспешно подошел. Широкое лицо итальянца расплылось в улыбке.

— Mon vieux[253],— сказал Пуаро, — мне нужны кое-какие сведения.

— Всегда к вашим услугам, мосье.

— Я хотел бы знать, кто из людей, сидящих за этим столом, звонил по телефону.

— Я могу вам сказать, мосье. Молодая леди, та, что в белом, она позвонила сразу, как только вошла. Потом она направилась в гардероб снять плащ, и в это время оттуда вышла другая леди и зашла в телефонную кабинку.

— Значит, сеньорита все-таки звонила по телефону! Это было до того, как она вошла в зал?

— Да, мосье.

— Кто-нибудь еще?

— Нет, мосье.

— Да. Мне кажется, Луиджи, что сегодня я должен быть как никогда собранным. Что-то должно случиться, а я совсем не представляю, что именно.

— Если я могу быть чем-то полезен, мосье, я в любой момент…

Пуаро сделал знак, и Луиджи скромно удалился. К столу приближался Стивен Картер.

— Нас с вами покинули, мистер Картер, — сказал Пуаро.

— О! Гм… да.

— Вы хорошо знаете мистера Бартона Рассела?

— Да, довольно хорошо.

— Какая у него очаровательная свояченица!

— Да, хорошенькая.

— Вы ее тоже хорошо знаете?

— Довольно хорошо.

— О! Довольно… довольно… — процедил Пуаро.

Картер удивленно посмотрел на него.

Музыка прекратилась, и все вернулись к столу.

— Еще бутылку шампанского, — распорядился Бартон Рассел. — И побыстрее!

— Прошу внимания, — обратился он к своим гостям. — Я хочу предложить тост. Должен сказать, что за сегодняшним нашим камерным застольем кроется определенный смысл. Как вам известно, я заказал стол на шесть персон. Нас было пятеро. Одно место оставалось не занятым. Потом по крайне странному совпадению около этого стола оказался мосье Эркюль Пуаро, и я пригласил его присоединиться к нам. Вы даже представить себе не можете, насколько это удачное совпадение. Видите ли, этот стул должен был оставаться не занятым в честь леди… леди, памяти которой посвящена наша сегодняшняя встреча. Леди и джентльмены, наш званый ужин посвящен памяти моей дорогой жены… Айрис… умершей в этот день четыре года назад.

Его слова вызвали взволнованное движение за столом.

— Я прошу вас выпить в память Айрис, — ровно и бесстрастно предложил Бартон Рассел.

— Айрис?[254] — резко переспросил Пуаро.

Он посмотрел на цветы на столе. Бартон Рассел, перехватив взгляд Пуаро, слегка кивнул головой.

— Айрис… Айрис… — послышался приглушенный шепот за столом.

Все были поражены и чувствовали себя неловко.

Бартон Рассел продолжал говорить. Слова давались ему с трудом, американский акцент стал более заметным.

— Всем вам может показаться странным, что я отмечаю годовщину смерти моей жены таким образом… устроив ужин в фешенебельном ресторане. Однако у меня есть на то причина!.. Да, на то есть причина! Я объясняю специально для мосье Пуаро. — Мистер Рассел повернулся в его сторону. — Ровно четыре года тому назад, мосье Пуаро, в Нью-Йорке был устроен званый ужин, на котором присутствовали: моя жена, я сам, мистер Стивен, бывший тогда сотрудником посольства в Вашингтоне, мистер Энтони Чэпел, который гостил у нас в течение нескольких недель, сеньорита Вальдес, очаровавшая в то время Нью-Йорк своими танцами, и малышка Полин, — Рассел похлопал девушку по плечу, — ей тогда было всего шестнадцать. Мы решили доставить ей это удовольствие. Ты помнишь, Полин?

— Помню… я помню. — Голос ее чуть заметно дрожал.

— В ту ночь, мосье Пуаро, произошла трагедия. Я помню как сейчас: раздалась барабанная дробь, и началось представление. Свет погас… весь, кроме освещенной прожектором площадки в центре зала. Когда свет снова загорелся, все увидели, что моя жена лежит ничком на столе. Айрис была мертва, мосье Пуаро… Мертва. В ее бокале был обнаружен цианистый калий[255] а в сумочке — пакетик, в котором был яд.

— Она покончила жизнь самоубийством? — спросил Пуаро.

— Таков был вердикт…[256] Меня это просто сразило, мосье Пуаро! Возможно, у нее была причина… Так полагала полиция. Я не стал возражать.

Внезапно он с силой ударил по столу.

— Но я не был удовлетворен. Нет! В течение этих четырех лет я все обдумывал и размышлял. И я не могу согласиться с полицией. Я не верю, что Айрис наложила на себя руки. Я убежден, мосье Пуаро, что она была убита… одним из тех людей, которые сидят сейчас за этим столом.

— Послушайте, сэр!..

Тони Чэпел вскочил с места.

— Спокойно, Тони, я еще не закончил. Это сделал один из них, мосье Пуаро! Теперь я в этом уверен. Кто-то под прикрытием темноты сунул ей в сумочку пакет с остатками цианистого калия. Мне кажется, я знаю, кто это сделал. И я намерен узнать это точно…

— Вы сумасшедший! — резко прозвучал голос Лолы. — Сумасшедший… Кто бы мог причинить ей зло? Нет! Вы сумасшедший… я… я здесь не останусь…

Внезапно она замолкла. Послышалась дробь барабана.

— Кабаре! — воскликнул Бартон Рассел. — Продолжим после. Оставайтесь на своих местах. Все! Мне нужно переговорить с оркестрантами. Я с ними кое о чем договорился.

Он вышел из-за стола.

— Невероятно, — прокомментировал Картер. — Этот человек — безумен!

— Он есть сумасшедший! Да! — подхватила Лола.

Свет погас.

— Я бы с удовольствием сбежал отсюда, — бормотал Тони.

— Нет! — резко сказала Полин. — О Боже мой! Боже мой!.. — пробормотала она вполголоса.

— В чем дело, мадемуазель? — тихо спросил Пуаро.

— Это ужасно! — ответила она шепотом. — Все совсем как в ту ночь…

— Ш-ш! — послышались голоса из зала.

Пуаро понизил голос.

— Словечко вам на ушко, мадемуазель, — зашептал он и ободряюще прикоснулся к ее плечу. — Все будет хорошо, уверяю вас!

— О Господи! Слушайте! — воскликнула Лола.

— Что случилось, сеньорита?

— Та самая песня… ее играли в ту ночь. В Нью-Йорке. Все это подстроил Бартон! Мне это не нравится…

— Мужайтесь, мадемуазель… мужайтесь!

По залу пронеслась новая волна шиканий, и все смолкли.

На освещенную прожектором площадку в центре зала вышла чернокожая певица, сверкая белками глаз и белоснежными зубами. Голос у нее был низкий, глубокий, чуть хрипловатый. Он странно волновал.

Я забыла тебя, Не вспоминаю тебя Забыла походку, слова, Что ты говорил Мне тогда. Я забыла тебя, Не вспоминаю тебя. И не могла бы сказать Теперь через столько дней, Какие глаза у тебя, Серые или неба синей… Я забыла тебя, Не вспоминаю тебя. Все кончено. Навсегда Я забыла, Забыла тебя Навсегда… навсегда… навсегда…

Берущая за душу мелодия, глубоко проникающий прекрасный негритянский голос гипнотизировал… околдовывал… Это почувствовали даже официанты. Все в зале смотрели только на певицу, покоренные силой вызванных ею эмоций.

Официант, бесшумно двигаясь вокруг стола с тихим: «Шампанское?..» — наполнял бокалы, но внимание всех было привлечено к ярко освещенному пятну площадки, где стояла чернокожая певица, в жилах которой текла кровь ее африканских предков. Волшебный, чарующий голос продолжал:

Я забыла тебя, Не вспоминаю тебя… О! Все это ложь! Никогда Не забыть, не забыть мне тебя! Никогда… никогда… никогда… Пока я жива…

Зал взорвался аплодисментами. Вспыхнул свет. Бартон Рассел вернулся к столу.

— Она просто великолепна! — восторженно воскликнул Тони. — Это…

Слова его внезапно прервал приглушенный возглас Лолы:

— Смотрите! Смотрите!

Голова Полин Уэзерби лежала на столе.

— Она умерла! — снова закричала Лола. — Как Айрис… как Айрис в Нью-Йорке!

Пуаро вскочил, дав знак всем оставаться на своих местах. Склонившись над безжизненной фигурой, он осторожно взял руку, пытаясь прощупать пульс. Сидевшие за столом молча следили за каждым его движением. Пуаро был бледен, суров.

— Да, она мертва… La pauvre petite![257] И я сидел рядом! Но на этот раз убийце не уйти!

— Точно как Айрис… — произнес Бартон Рассел. Лицо его посерело. — Она что-то видела… Полин что-то видела в ту ночь… Только не была уверена… Она говорила мне, что не уверена… Мы должны сообщить в полицию… О Господи, малышка Полин!

— Где ее бокал? — Пуаро поднес его к лицу. — Да, цианид… запах горького миндаля… Все, как и в тот раз, тот же яд…

Он взял в руки сумочку Полин.

— Посмотрим, нет ли здесь чего.

— Вы что же, думаете, это самоубийство? — закричал Бартон Рассел. — Нет, это не самоубийство!

— Подождите, — приказал Пуаро. — В сумочке ничего нет. Гм! Свет, по-видимому, зажгли слишком быстро, убийца не успел… не было времени. Значит, пакетик с ядом должен быть еще у него.

— Или у нее, — сказал Картер, глядя на Лолу Вальдес.

— Вы что хоти-ите сказать? — с трудом выдавила она. — Что вы говори-ите? Я ее убила?.. Это не есть правда… Нет! Зачем бы я это делала?

— Вы сами в Нью-Йорке поглядывали на Бартона Рассела. До меня доходили слухи. Аргентинские красотки известные ревнивицы.

— Это все есть сплошная ложь! И я совсем не из Аргентины. Я из Перу. О-о! Я наплевать на вас… я… — Она перешла на испанский.

— Тише! — воскликнул Пуаро. — Говорить буду я.

— Нужно всех обыскать, — заявил Бартон Рассел.

— Нет-нет, — спокойно возразил Пуаро. — В этом нет необходимости.

— Как это — нет необходимости?

— Я, Эркюль Пуаро, я знаю. Я все мысленно сопоставил. И я скажу. Мистер Картер, не покажете ли вы нам пакетик, который находится в вашем нагрудном кармане.

— У меня в кармане? Какого дьявола!..

— Тони, друг мой, — обратился к нему Пуаро, — не будете ли вы так любезны?

— Какого черта!.. — воскликнул Картер, но Тони ловко извлек пакетик, прежде чем Картер сумел ему помешать.

— Пожалуйста, мосье Пуаро. Все как вы сказали!

— Это чудовищный подлог! — выкрикнул Картер.

Пуаро взял пакетик.

— Цианистый калий, — прочитал он. — Все ясно.

— Картер! — приглушенно выговорил Бартон. — Я всегда подозревал. Айрис была влюблена в вас. Собиралась бежать с вами. Но вы, дрожа за свою драгоценную карьеру, побоялись скандала. Поэтому вы отравили ее. Мерзавец, тебя повесят!

— Тихо! — Голос Пуаро прозвучал твердо и уверенно. — Мы еще не кончили. Я, Эркюль Пуаро, должен кое-что сообщить. Когда я пришел в ресторан, мой друг Тони Чэпел предположил, что я появился здесь, чтобы расследовать совершенное кем-то преступление. И это отчасти правда. Мысль о преступлении у меня была. Но я пришел, чтобы предотвратить преступление. Убийца все тщательно спланировал… Однако я, Эркюль Пуаро, опередил убийцу. Я был, так сказать, на один ход впереди. Когда погасили свет, я кое-что шепнул на ушко мадемуазель. Она умна и сообразительна. Да, мадемуазель Полин хорошо сыграла свою роль. Мадемуазель, будьте так добры, покажите всем, что вы, несмотря ни на что, живы.

Полин выпрямилась на стуле.

— Воскрешение Полин, — неуверенно засмеялась она.

— Полин… дорогая!

— Тони! Милый!

— Я… я не понимаю, — тяжело дыша, произнес Бартон Рассел.

— Тут, мистер Рассел, я могу вам помочь! Ваш план провалился.

— Мой план?!

— Да, ваш план. Вы единственный, у кого было алиби, когда погас свет… Единственный, кто вышел из-за стола. Но под прикрытием темноты вы вернулись и, наполняя бокалы, подсыпали цианистый калий в бокал Полин, а пакетик сунули в карман Картера, когда наклонились над ним, чтобы взять бокал. О да, нетрудно сыграть роль официанта — в темноте, когда все внимание обращено на сцену. В этом заключалась истинная цель ужина в ресторане. Безопаснейший способ совершить преступление, ведь вокруг столько людей.

— Какого… какого черта? Зачем мне убивать Полин?

— Возможно, из-за ее денег. Ваша жена избрала вас опекуном своей сестры. Вы сами упомянули об этом. Полин уже двадцать лет. Когда ей исполнится двадцать один или если она выйдет замуж, вы обязаны будете дать ей отчет о том, как расходовали ее деньги. Полагаю, что вам это будет непросто. Вы играли на бирже. Я не знаю, мистер Бартон Рассел, действительно ли вы таким же способом убили свою жену или ее самоубийство подсказало вам идею подобного убийства, но я точно знаю, что сегодня вы пытались убить сестру своей жены. Ей и решать, возбуждать против вас судебное расследование или нет.

— Нет! — резко сказала Полин. — Пусть убирается с глаз долой и… из Англии. Я не хочу скандала.

— В таком случае уходите побыстрее, мистер Рассел, и советую вам впредь быть осторожнее.

Бартон Рассел вскочил, лицо его исказилось.

— Идите вы к черту!.. Бельгийский щеголь… проклятый щеголь, всюду сующий свой нос!

Кипя злостью, он зашагал прочь.

Полин с облегчением вздохнула.

— Мосье Пуаро, вы были великолепны!..

— Это вы, мадемуазель, достойны восхищения. Как ловко вы все провернули. Ни у кого не возникло и тени сомнения в вашей смерти!

— Ух, — она вздрогнула, — прямо мороз по коже.

— Ведь это вы мне звонили, не правда ли? — тихо спросил он.

— Да.

— А почему?

— Не могу сказать. Я была встревожена… напугана, хотя сама не понимала чем. Бартон сказал, что устраивает ужин, чтобы отметить день смерти Айрис. Я чувствовала, что он что-то замышляет. У него был такой вид… такой странный, и он был так возбужден, что я уже не сомневалась: может случиться что-то ужасное… Но… мне, конечно, и в голову не приходило, что он решил избавиться от меня.

— И что же, мадемуазель?

— Я слышала о вас и подумала… вот если бы мне удалось сделать так, чтобы вы пришли. Я подумала, вы же иностранец… если я позвоню, притворюсь, что в опасности…

— Вы решили, мадемуазель, заинтриговать меня? Это-то как раз меня и озадачило. Ваше сообщение было настолько неправдоподобным… Однако в голосе чувствовался страх… Самый настоящий. Но потом, когда я пришел сюда, вы категорически отрицали, что мне звонили.

— А что мне было делать? Я не хотела, чтобы вы знали, что это была я.

— Но я в этом был почти уверен! Я понял, что только два человека могли знать о желтых ирисах на столе: вы и мистер Рассел.

Полин кивнула.

— Я слышала, как он велел поставить их на стол, — объяснила она. — А потом… он распорядился накрыть стол на шесть персон, тогда как я знала, что нас будет только пятеро… Все это вызвало у меня подозрение.

Она замолчала и прикусила губу.

— Что вы подозревали, мадемуазель?

— Я боялась, — медленно произнесла она. — Мне казалось… что что-нибудь может случиться с мистером Картером.

Стивен Картер кашлянул. Не спеша, но решительно он поднялся из-за стола.

— Гм… я должен… гм… поблагодарить вас, мистер Пуаро. Крайне вам признателен. Полагаю, вы простите, если я вас покину. Это происшествие было… э-э… довольно удручающим.

Глядя вслед удалявшейся фигуре, Полин вспыхнула:

— Ненавижу его! Я всегда думала… Айрис покончила с собой из-за Картера… Или, может… Бартон ее убил из-за него. О, все это так отвратительно!..

— Забудьте, мадемуазель, — тихо сказал Пуаро, — забудьте… Пусть прошлое уходит… Думайте только о настоящем…

— Да, — прошептала Полин, — вы правы.

— Сеньорита, — обратился Пуаро к Лоле Вальдес, — с каждой минутой я становлюсь все храбрее, и если бы вы согласились сейчас потанцевать со мной…

— О да! Конечно! Вы, мосье Пуаро… Вы есть высший класс! Я буду с вами танцевать! Я даже настаиваю!..

— Вы очень добры, сеньорита!

За столом остались только Тони и Полин. Через стол они склонились друг к другу.

— Полин… дорогая!

— О Тони! Весь день я была такой противной, злющей, вредной! Сможешь ли ты простить меня?

— Ангел мой! Ты слышишь? Это же опять наша песня! Тони и Полин танцевали, улыбаясь друг другу и тихонько напевая:

Ничто, как любовь, не приносит несчастья, Ничто, как любовь, не повергнет в печаль И не сделает вас унынью подвластным, Подавленным, Одержимым, Сентиментальным, Нетерпимым. Ничто, как любовь, Не повергнет в печаль. Ничто, как любовь, не лишает рассудка, Ничто, как любовь, не сведет вас с ума И не сделает вас, будто в шутку, Непредсказуемым, Фанатичным, Самоубийственно — Истеричным… Ничто, как любовь, Не сведет вас с ума. Ничто, как любовь… Ничто, как любовь…

3 Загадка на море

— Полковник Клэппертон! — Генерал Форбз презрительно фыркнул.

Мисс Элли Хендерсен наклонилась вперед. Прядь мягких с проседью волос, подхваченная ветром, упала ей на лицо; в темных, чуть прищуренных глазах мелькнуло предвкушение удовольствия.

— У него такая прекрасная выправка! — сказала она не без умысла и в ожидании реакции со стороны собеседника пригладила выбившуюся из прически прядь.

— Выправка?! — взорвался генерал Форбз и раздраженно дернул себя за ус. Лицо его побагровело.

— Кажется, он из гвардии, не так ли? — негромко произнесла мисс Хендерсен, нанося завершающий удар.

— Из гвардии? Гвардии?! Абсолютнейшая чушь! Раньше этот малый подвизался на сцене мюзик-холла! Факт! А потом попал в армию и оказался во Франции… пересчитывал консервные банки со сливами и яблоками. А когда туда от Гансов[258] попал шальной снаряд, этот тип с пустяковой раной в руку отправился домой. И каким-то образом оказался в госпитале леди Каррингтон.

— Вот, значит, как они встретились…

— Факт! Этот тип изображал раненого героя. У леди Каррингтон не было ни капли ума, зато море денег. Старина Каррингтон служил в отделе боевой техники и военного снаряжения. Затем она вдовела всего шесть месяцев… Этот ловкач моментально подхватил ее! Затем она как-то ухитрилась раздобыть ему работу в Военном министерстве… Полковник Клэппертон, тьфу! — снова раздраженно фыркнул генерал.

— Значит, до войны он выступал в мюзик-холле. — Мисс Хендерсен задумалась, стараясь соединить облик представительного седовласого полковника с красноносым комедиантом, распевающим забавные эстрадные куплеты.

— Факт! — подтвердил генерал Форбз. — Я слышал об этом от старины Бассингтона, а тот узнал от старины Баджера Коттерилла, а Коттерилл от Снукса Паркера[259].

Мисс Хендерсен с довольным видом кивнула.

— В таком случае сомневаться не приходится, — сказала она.

На лице сидевшего неподалеку от них маленького человечка промелькнула чуть заметная улыбка. Мисс Хендерсен обратила на это внимание. Она вообще была наблюдательна. Улыбка явно выражала одобрение иронии, которая таилась в последней реплике мисс Хендерсен и о которой генерал даже не подозревал.

Сам генерал этой улыбки не заметил. Он посмотрел на часы.

— Время моциона. На пароходе нужно поддерживать себя в форме, — заявил он и вышел из курительной комнаты на палубу.

Мисс Хендерсен посмотрела в сторону человечка. То был взгляд леди, который говорил, что она не прочь вступить в разговор с попутчиком.

— Очень энергичен, не правда ли? — сказал человечек.

— Обходит всю палубу точно сорок восемь раз! — воскликнула мисс Хендерсен. — Старый сплетник! А еще говорят, что это мы, женщины, любим почесать языками!

— Какая неучтивость!

— Французы, — произнесла мисс Хендерсен с вопросительной интонацией, — всегда учтивы?

— Я бельгиец, мадемуазель, — тут же отреагировал ее собеседник.

— О! Бельгиец…

— Эркюль Пуаро. К вашим услугам.

Имя показалось мисс Хендерсен знакомым. Похоже, она слышала его раньше.

— Вам нравится путешествие, мосье Пуаро?

— Откровенно говоря, нет. С моей стороны было просто безумием дать себя уговорить. Терпеть не могу моря. Оно никогда не бывает спокойным… ни на минуту.

— Однако вы не можете не признать, что сейчас море абсолютно спокойно.

— А ce moment[260] — да, — нехотя согласился мосье Пуаро. — Потому я и пришел в себя, и меня снова интересует все, что происходит вокруг… Например, то, с каким умением вы провели генерала Форбза.

— Вы имеете в виду…

Пуаро поклонился.

— Приемы, с помощью которых вам удалось выудить у него кое-какие сведения. Великолепно!

Ничуть не смутившись, мисс Хендерсен засмеялась.

— Вы имеете в виду упоминание о гвардии? Я знала, что это выведет его из себя. — Она доверительно наклонилась вперед. — Признаться, я люблю позлословить… и чем сильнее кто-то будет задет, тем приятнее!

Пуаро внимательно посмотрел на свою собеседницу. Стройная, хорошо сохранившаяся фигура, темные проницательные глаза, седые волосы. Сорокапятилетняя женщина, которая довольствуется тем, что выглядит на свои годы.

— Вспомнила! — вдруг воскликнула мисс Хендерсен. — Вы знаменитый детектив, не так ли?

— Вы очень любезны, мадемуазель! — Пуаро отвесил благодарный поклон, но отрицать не стал.

— Потрясающе! Вы, как это пишут в книгах, идете по следу? Преступник среди нас? Или я задаю слишком нескромные вопросы?

— Нисколько. Нисколько! Мне очень жаль вас разочаровывать, но я здесь, как и все остальные, только ради собственного удовольствия.

Пуаро произнес это таким унылым тоном, что мисс Хендерсен невольно засмеялась.

— О-о! Ну ничего, завтра в Александрии[261] вы сможете сойти на берег. Вы бывали раньше в Египте?

— Никогда, мадемуазель.

Неожиданно мисс Хендерсен резко поднялась с места.

— Пожалуй, я присоединюсь к генералу и прогуляюсь по палубе, — объявила она.

Галантный Пуаро тоже вскочил. Слегка кивнув ему, мисс Хендерсен вышла.

Пуаро был несколько озадачен. Но, тут же улыбнувшись, отворил дверь и выглянул на палубу. Мисс Хендерсен, облокотившись на борт, разговаривала с высоким, военной выправки мужчиной.

Улыбка Пуаро стала шире. С преувеличенной поспешностью, с какой черепаха прячется в свой панцирь, Пуаро ретировался в курительную комнату, где в настоящий момент никого не было, но одиночество его было недолгим.

Из двери, ведущей в бар, появилась миссис Клэппертон. Ее тщательно уложенные платинового оттенка волосы были прикрыты сеточкой; стройная фигура, постоянно поддерживаемая массажами и диетой, облачена в изящный спортивный костюм. Она вошла решительным шагом, с видом женщины, которая всегда может заплатить самую высокую цену за то, что ей нужно.

— Джон?.. О! Доброе утро, мосье Пуаро… Вы не видели Джона?

— Он на палубе по правому борту, мадам. Может быть, я…

Миссис Клэппертон жестом остановила его.

— Я немного побуду здесь.

С царственной грацией миссис Клэппертон опустилась на стул против Пуаро. Издалека ей можно было дать лет двадцать восемь. Однако сейчас, несмотря на искусно наложенную косметику и аккуратно выщипанные брови, она выглядела даже старше своих сорока девяти лет. Ей можно было дать все пятьдесят пять. Глаза у нее были бледно-голубые с маленькими зрачками. Взгляд жесткий.

— Жаль, что вы вчера не вышли к обеду, — сказала она. — Правда, море было немного неспокойным…

— Precisement[262],— с чувством произнес Пуаро.

— К счастью, я отлично переношу качку, — заявила миссис Клэппертон. — Я говорю «к счастью», потому что с моим слабым сердцем морская болезнь была бы для меня просто убийственной.

— У вас слабое сердце, мадам?

— Да, и я должна быть крайне осторожной. Мне нельзя переутомляться! Так говорят все врачи. — Миссис Клэппертон оседлала любимого конька, направив разговор на неизменно увлекательную (для нее самой!) тему о своем здоровье. — Джон, бедняга, изо всех сил старается удержать меня, чтобы я не переутомлялась. Я живу в таком темпе… Вы меня понимаете, мосье Пуаро?

— О да-да.

— Джон постоянно говорит мне: «Эделин, попытайся сбавить немного, бери пример с растений». Но я не могу! Ведь жизнь для того и дана, чтобы жить. Еще в войну, молодой девушкой, я буквально изнуряла себя работой. Мой госпиталь… Вы слышали о моем госпитале? Конечно, у меня были медсестры, обслуживающий персонал и прочее… но все равно все лежало на мне.

Она вздохнула.

— Вы такая энергичная! — механически произнес Пуаро реплику, которую от него явно ждали.

Миссис Клэппертон неестественно рассмеялась, изображая девичью непосредственность.

— Мне все говорят, как я молодо выгляжу! Это, право, нелепо. Я никогда не пытаюсь делать вид, что мне хоть на один день меньше сорока трех, — продолжала она с наигранной искренностью. — Но многим трудно в это поверить. «Вы такая живая, Эделин!» — говорят они. Но в самом деле, мосье Пуаро, если человек не чувствует себя живым, то какой же он?

— Мертвый, — ответил Пуаро.

Миссис Клэппертон нахмурилась. Ответ ей явно не понравился. «Он пытается шутить», — решила она и встала.

— Я должна найти Джона.

В дверях миссис Клэппертон уронила сумку, она раскрылась, и все содержимое разлетелось в разные стороны. Пуаро галантно бросился на помощь. Прошло немало времени, прежде чем губная помада, коробочки с косметикой, портсигар, зажигалка и прочие мелочи были собраны и водворены на место. Миссис Клэппертон вежливо поблагодарила и величественно выплыла из комнаты.

— Джон!..

Полковник Клэппертон все еще был погружен в беседу с мисс Хендерсен. Он резко повернулся и поспешил навстречу жене, заботливо вопрошая: удобно ли стоит ее шезлонг? Не лучше было бы переставить?.. Он держал себя так почтительно, был так преисполнен внимания и предупредительности… Совершенно очевидно — обожаемая жена, избалованная обожающим ее мужем.

Мисс Элли Хендерсен, стоя у борта, всматривалась в горизонт с таким видом, будто что-то в нем вызывало у нее отвращение.

Пуаро наблюдал за этой сценой из курительной комнаты.

— Будь я мужем этой женщины, — раздался за его спиной хрипловатый дрожащий голос, — я бы открыл против нее боевые действия.

В курительную, шаркая, вошел старый джентльмен. Молодые острословы успели прозвать его «Дедом всех чайных плантаторов».

— Бой[263] позвал он. — Один пег![264]

Пуаро нагнулся и поднял клочок бумаги, выпавший из сумки миссис Клэппертон и оставшийся незамеченным. Это был обрывок рецепта, содержащего, как он заметил, дигиталис[265]. Пуаро положил находку в карман, намереваясь позже вернуть ее миссис Клэппертон.

— Да, — продолжал старый джентльмен, — отвратительная женщина! Помню, была такая в Пуне[266]. В восемьдесят седьмом году.

— И что же, кто-то пошел на нее войной?

Старик грустно покачал головой.

— Нет. За один год она довела своего мужа до могилы. Клэппертон должен постоять за себя! Он не оказывает ей совсем никакого сопротивления.

— Как говорится, ключ от сейфа у нее в кармане, — с серьезным видом заметил Пуаро.

— Ха-ха! — хрипло засмеялся старый джентльмен. — Точно в цель! Ключ от сейфа у нее в кармане! Коротко и ясно. Ха-ха-ха!

В курительную комнату стремительно вбежали две молоденькие девушки. У одной было круглое веснушчатое лицо и темная растрепанная, словно разметанная ветром, грива волос; у другой тоже были веснушки, но волосы каштановые, вьющиеся.

— Спасем! Спасем!.. — выкрикивала Китти Муни. — Мы с Пэм отправляемся спасать полковника Клэппертона.

— От его жены, — выдохнула Памела Крэган.

— Он же прелесть!

— А она… ужас какой-то! Ничего, ну решительно ничего ему не разрешает! — тараторили девушки.

— А если он не с ней, так его тут же охмуряет эта Хендерсен…

— Она, конечно, ничего… Но ужасно старая!..

И они убежали, давясь смехом и продолжая выкрикивать:

— Спасем! Спасем!..

То, что спасение полковника Клэппертона не было просто шуткой, а являлось продуманной кампанией, стало ясно в тот же вечер, когда восемнадцатилетняя Пэм Крэган подошла к Эркюлю Пуаро и шепнула: «Следите за нами, мосье Пуаро. Мы умыкнем полковника прямо из-под носа его жены и отправимся на прогулку при луне на шлюпочной палубе».

Как раз в этот момент послышался голос полковника Клэппертона:

— Я совершенно согласен с тем, что вы говорите, конечно «ролле»[267] очень дорогая машина. Но ведь он практически не ломается — прослужит вам всю жизнь. Например, моя машина…

— По-моему, Джон, это моя машина. — Голос миссис Клэппертон звучал пронзительно и резко.

Полковник не выказал никакого раздражения по поводу ее слов. Или он привык к подобного рода грубостям… или…

«Или?» — мысленно повторил Пуаро и продолжил свои размышления.

— Разумеется твоя, дорогая. — Клэппертон сделал легкий поклон в сторону жены и совершенно невозмутимо закончил начатую фразу.

«Вот что значит истинный джентльмен, — подумал Пуаро. — Однако генерал Форбз утверждал, что Клэппертон совсем не джентльмен. Интересно, почему?»

Кто-то предложил бридж[268]. Миссис Клэппертон, генерал Форбз и какая-то супружеская пара уселись за стол. Мисс Хендерсен, извинившись, вышла на палубу.

— А ваш муж? — нерешительно спросил генерал Форбз.

— Джон не играет в бридж, — сухо ответила миссис Клэппертон. — Он находит это скучным.

Игроки погрузились в изучение своих карт.

Пэм и Китти подошли к полковнику Клэппертону. Каждая со своей стороны взяла его под руку.

— Вы пойдете с нами! — заявила Пэм. — На шлюпочную палубу. Любоваться луной.

— Не делай глупостей, Джон, — сказала миссис Клэппертон. — Ты простудишься.

— С нами не простудится! — воскликнула Китти. — С нами ему будет жарко!

Полковник, смеясь, ушел с девушками.

Пуаро заметил, что миссис Клэппертон сказала «пас», хотя перед этим объявила две трефы.

Он вышел на верхнюю палубу. Мисс Хендерсен стояла у борта. Она живо оглянулась, но при виде Пуаро ее оживление погасло.

Они немного поболтали. Вскоре Пуаро замолчал, и мисс Хендерсен спросила:

— О чем вы думаете?

— О моем недостаточном знании английского языка. Миссис Клэппертон сказала: «Джон не играет в бридж». Разве не следовало сказать: «не умеет играть?»

— Я полагаю, она считает личным для себя оскорблением, что он не играет в бридж, — сухо ответила Элли. — С его стороны было большой глупостью жениться на ней.

В темноте она не видела, что Пуаро улыбнулся.

— Вы не считаете, что брак может быть и удачным? — осторожно спросил он.

— С такой женщиной, как эта?

Пуаро пожал плечами.

— Многие крайне неприятные женщины имеют преданных мужей. Загадка природы. Вы должны признать — полковника явно не раздражают ее выпады и капризы.

Мисс Хендерсен обдумывала свой ответ, когда из курительной комнаты донесся голос миссис Клэппертон:

— Нет… Пожалуй, я не буду больше играть. Очень душно. Лучше пойду проветрюсь на шлюпочной палубе.

— Спокойной ночи, мосье Пуаро. Я иду спать, — быстро проговорила мисс Хендерсен и тотчас ушла.

Пуаро прошел по палубе к салону. Там никого не было, кроме полковника Клэппертона и двух девушек. Он показывал им карточные фокусы. Увидев, с какой ловкостью полковник манипулирует картами, Пуаро вспомнил слова генерала о карьере Клэппертона в мюзик-холле.

— Я вижу, карты не вызывают у вас отвращения, хотя вы и не играете в бридж, — заметил он.

— На то есть свои причины, — сказал Клэппертон, улыбнувшись своей обаятельной улыбкой. — Сейчас покажу. Сыграем один кон.

Он за несколько секунд раздал карты.

— Ну как? — Он весело засмеялся, увидев удивленное лицо Китти, и открыл свои карты. Остальные последовали его примеру. У Китти оказался полный набор треф, у Пэм все черви, у мосье Пуаро — одни бубны, а у полковника Клэппертона — одни только пики!

— Видите? Человеку, который может сдать своим партнерам любые, какие только захочет карты, лучше воздержаться от игры! Если ему уж слишком повезет, он может услышать неприятные вещи.

— О-о! — восторженно выдохнула Китти. — Как вам это удалось? Вроде бы все делали, как положено.

— Ловкость рук, — уверенно изрек Пуаро и… заметил, как мгновенно изменилось выражение лица полковника. Он будто осознал, что на какой-то момент утратил бдительность.

Пуаро улыбнулся. Сквозь маску истинного джентльмена проявился фокусник…

На следующий день, на рассвете пароход прибыл в Александрию.

После завтрака Пуаро обнаружил, что обе девушки собираются сойти на берег. Они разговаривали с полковником Клэппертоном.

— Мы должны сойти сейчас же, — настаивала Китти. — Пограничники скоро уйдут. Вы пойдете с нами, да? Вы же не допустите, чтобы мы одни сошли на берег? С нами может случиться что-нибудь ужасное!

— Разумеется, вам нельзя отправляться без провожатых, — улыбаясь сказал Клэппертон, — хотя я не уверен, что моя жена чувствует себя достаточно хорошо для такой прогулки.

— Очень жаль, — заметила Пэм, — но она может остаться на пароходе, и у нее будет время хорошо отдохнуть.

Полковник заколебался. Ему явно хотелось почувствовать себя школьником, сбежавшим с уроков.

— Хэлло, мосье Пуаро… — сказал он, заметив подошедшего детектива. — Вы идете на берег?

— Да нет. Вряд ли.

— Я… я только… поговорю с Эделин, — решился наконец полковник.

— Мы тоже пойдем, — заявила Пэм, подмигнув Пуаро. — Может, удастся уговорить вашу жену пойти с нами, — добавила она без особого энтузиазма.

Судя по всему, ее предложение обрадовало полковника. Он явно испытывал облегчение.

— Тогда пошли, неразлучная парочка! — весело пригласил он.

И все трое отправились по коридору палубы «Б». Пуаро, чья каюта находилась напротив каюты Клэппертонов, из любопытства последовал за ними.

Полковник немного нервно постучал в дверь каюты.

— Эделин, дорогая, ты уже встала?

— О, черт… что там еще? — ответил изнутри сонный голос миссис Клэппертон.

— Это Джон. Ты не хотела бы прогуляться в город?

— Конечно нет. — Голос звучал резко и решительно. — Я плохо сегодня спала и хочу еще полежать.

— О миссис Клэппертон, — поспешно вмешалась Пэм, — мне так жаль. Нам так хотелось, чтобы вы пошли с нами. Вы уверены, что не хотите пойти?

— Разумеется, уверена. — Голос миссис Клэппертон прозвучал еще пронзительней.

Полковник повернул дверную ручку, но дверь не отворилась.

— В чем дело, Джон? Дверь заперта. Я не хочу, чтобы стюарды меня беспокоили.

— Извини, дорогая, извини… Я только хотел взять свой «бедекер»[269].

— Обойдешься! — отрезала миссис Клэппертон. — Я не хочу вставать с постели. Уходи, Джон, и оставь меня в покое.

— Конечно, конечно, дорогая!

Полковник попятился от двери. Пэм и Китти взяли его под руки.

— Давайте отправимся немедленно! К счастью, шляпа у вас на голове. О Боже! А ваш паспорт?! Он, наверное, в каюте?

— Да нет, вообще-то он у меня в кармане… — начал было полковник.

— Ура! — воскликнула Китти. — Тогда вперед!

Опершись на перила, Пуаро следил за тем, как эта троица сошла на берег. Он услышал рядом с собой слабый вздох и, повернув голову, увидел мисс Хендерсен. Взгляд ее был прикован к трем удалявшимся фигурам.

— Значит, они сошли на берег, — ровно, без всякого выражения произнесла она.

— Да. Вы тоже собираетесь?

Пуаро заметил, что на ней шляпа с большими полями, элегантные туфли и сумка. Она явно приготовилась к прогулке. Тем не менее после небольшой паузы она покачала головой.

— Нет. Пожалуй, останусь. Нужно написать несколько писем.

Она тотчас повернулась и ушла.

Почти сразу ее место занял генерал Форбз, тяжело дыша после своего утреннего моциона в сорок восемь кругов по палубе.

— Ага-а! — воскликнул он, увидев удаляющиеся фигуры полковника и двух девушек. — Вот, значит, как! А где же мадам?

Пуаро объяснил, что миссис Клэппертон решила остаться в постели.

— Не верьте! — Старый вояка понимающе прищурил глаз. — Она поднимется к tiffin[270], и если выяснится, что бедняга отсутствовал без увольнительной, он получит нагоняй.

Однако предсказания генерала не сбылись. Миссис Клэппертон не вышла к ленчу[271]. Не появилась она и к тому времени, когда полковник в сопровождении девушек в четыре часа вернулся на пароход.

Пуаро в это время отдыхал. Он слышал, как полковник робко, будто виновато, постучал в дверь своей комнаты. Стук повторился. Затем скрипнула дверная ручка, и наконец Пуаро услышал, как полковник позвал стюарда.

— Послушайте! Что-то мне никто не отвечает. У вас есть ключ?

Пуаро тут же поднялся и вышел в коридор.

Ужасная весть с невероятной быстротой облетела пароход: миссис Клэппертон обнаружена в своей постели мертвой… с кривым туземным кинжалом в сердце. На полу каюты найдена нитка янтарных бус.

Слухи следовали один за другим… «Все торговцы бусами, которым в тот день разрешили подняться на борт, задержаны и допрашиваются!» «Из ящика туалетного столика исчезла большая сумма наличных денег!» «Украдены драгоценности, стоимостью в целое состояние!» «Все драгоценности целы!» «Арестован стюард, и он уже сознался в убийстве!..»

— Есть ли во всем этом хоть сколько-нибудь правды? — требовательно спросила Элли Хендерсен, на ходу перехватив Пуаро. Она была бледна и встревожена.

— Откуда мне знать, дорогая леди?

— Вы, конечно, знаете!

Был уже поздний вечер. Мисс Хендерсен подвела Пуаро к двум шезлонгам, стоявшим на защищенной от ветра стороне палубы.

— Теперь рассказывайте!

Пуаро задумчиво посмотрел на нее.

— Очень интересный случай, — сказал он.

— Это правда, что украдены драгоценности?

— Нет. — Пуаро покачал головой. — Драгоценности не тронуты. Но из ящика исчезло немного денег.

— Я теперь не смогу чувствовать себя в безопасности. — Мисс Хендерсен вздрогнула. — Есть какие-нибудь улики? Кто из этих кофейнокожих варваров убийца?

— Нет, — ответил Пуаро. — Вообще-то все довольно… странно.

— Что вы имеете в виду? — резко спросила Элли.

— Eh bien[272].— Пуаро развел руками. — Обратимся к фактам. Когда труп обнаружили, миссис Клэппертон была мертва уже, по крайней мере, часов пять. Исчезла незначительная сумма денег. Дверь каюты была заперта, и ключ отсутствовал. Окно, которое выходит на палубу, (не иллюминатор!) было открыто.

— Ну и что? — нетерпеливо спросила Элли.

— Вам не кажется странным, что убийство совершено при таких необычных обстоятельствах? Учтите, все торговцы открытками, менялы и продавцы бус, которым разрешили подняться на борт, хорошо известны полиции.

— Однако стюарды все равно запирают каюты, — заметила мисс Хендерсен.

— Да, чтобы исключить возможность мелкого воровства. Но это — убийство!

— Что именно вас смущает, мосье Пуаро? — Элли, казалось, затаила дыхание.

— Меня смущает запертая дверь, мадемуазель.

Мисс Хендерсен задумалась.

— Я не вижу здесь ничего особенного, — сказала она после небольшой паузы. — Человек вышел через дверь, запер ее и унес с собой ключ, чтобы труп не был обнаружен слишком быстро. Довольно разумная предосторожность. Никто действительно ничего не обнаружил до четырех часов пополудни.

— Нет-нет, мадемуазель! Вы недооцениваете одну деталь, на которую я пытаюсь обратить ваше внимание. Меня заботит не то, как убийца вышел из каюты, а как он туда попал.

— Через окно, разумеется.

— C'est possible[273], но было бы слишком рискованно — ведь по палубе, вспомните, все время сновали люди.

— В таком случае — через дверь! — с нетерпением сказала мисс Хендерсен.

— Но вы забыли, мадемуазель! Миссис Клэппертон заперла дверь изнутри. Она это сделала до того, как полковник сегодня утром сошел на берег. Он пытался открыть ее… Так что нам доподлинно известно — дверь была заперта.

— Чепуха! Просто заело замок… или полковник не до конца повернул ручку.

— Нет-нет! Мы своими ушами слышали, как миссис Клэппертон сказала, что дверь заперта… Кто мы? Мисс Муни, мисс Креган, полковник Клэппертон и я сам.

Элли Хендерсен задумчиво постукивала ногой в элегантной туфле.

— Ну и что же, — произнесла она наконец с некоторым раздражением. — Какой из всего этого вы делаете вывод? Если миссис Клэппертон могла запереть дверь, то, я полагаю, она могла и открыть ее.

— Совершенно верно. — Пуаро улыбнулся своей собеседнице, — и к чему это нас подводит? Миссис Клэппертон открыла дверь и впустила убийцу. Как вы думаете, сделала бы она это для торговца бусами?

— Она могла не знать, кто это, — возразила Элли. — Возможно, он постучал… она встала и открыла дверь… и он ворвался и убил ее.

— Ничего подобного, — покачал головой Пуаро, — ее убили, когда она спокойно лежала в постели.

— Что же вы предполагаете? — Мисс Хендерсен пристально смотрела на него.

Пуаро снова улыбнулся.

— Похоже, не правда ли, что она знала, кого впустила в каюту…

— Вы хотите сказать, что убийца — один из пассажиров? — сдавленным голосом спросила мисс Хендерсен.

Пуаро кивнул.

— Все указывает на это.

— И нитка бус, оставленная на полу, — всего лишь попытка замести следы?

— Совершенно верно.

— И похищенные деньги тоже?

— Безусловно.

— Я считала миссис Клэппертон очень неприятной женщиной, — медленно произнесла Элли, — и не думаю, что кто-нибудь на пароходе ей симпатизировал… Но ни у кого не было причины убивать ее.

— Возможно… кроме мужа, — заметил Пуаро.

— Неужели вы думаете…

— Все пассажиры считали бы вполне справедливым, если бы полковник «открыл против нее боевые действия». По-моему, кем-то было употреблено именно такое выражение.

Элли Хендерсен выжидающе смотрела на Пуаро.

— Но надо сказать, — продолжал он, — я не замечал с его стороны даже простого раздражения. К тому же, что еще более важно, у него есть алиби. Весь день он был вместе с этими двумя девушками на берегу и вернулся лишь к четырем часам. К тому времени миссис Клэппертон уже давно была мертва.

Снова последовала пауза.

— Но вы все же считаете… что это один из пассажиров, — тихо сказала Элли Хендерсен.

Пуаро молча наклонил голову.

Неожиданно она засмеялась — резко и вызывающе.

— Ваша версия, мосье Пуаро, нуждается в доказательствах. А на пароходе довольно много пассажиров.

Пуаро поклонился.

— Я отвечу словами вашего любимого писателя: «У меня свои методы, Ватсон»[274].

На следующий вечер во время обеда каждый пассажир обнаружил у своей тарелки напечатанное на машинке приглашение явиться в 20.30 в главный салон. Когда все собрались, капитан поднялся на сцену, где обычно сидели оркестранты.

— Леди и джентльмены, — обратился он к собравшимся, — вы конечно же все в курсе. Я уверен, что все вы захотите помочь найти убийцу, совершившего это гнусное преступление. — Капитан сделал паузу. — У нас на борту… гм… находится мосье Пуаро. Он, вероятно, известен вам всем как человек, имеющий довольно большой опыт в… гм… подобных вопросах. Я надеюсь, вы внимательно выслушаете то, что он скажет.

В эту минуту вошел полковник Клэппертон (к обеду он не явился) и сел рядом с генералом Форбзом. Полковник выглядел совершенно ошеломленным и абсолютно не был похож на человека, испытывающего огромное облегчение. Он был или очень хорошим актером, или… на самом деле искренне любил свою несимпатичную жену.

— Мосье Эркюль Пуаро! — представил капитан и спустился со сцены. Сияя улыбкой, Пуаро занял его место. Он выглядел до смешного самоуверенным.

— Медам, месье! — начал он. — Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились меня выслушать. Мосье капитан сказал, что у меня есть опыт в подобных делах. У меня действительно есть кое-какие соображения о том, как добраться до сути именно этого преступления.

По знаку Пуаро стюард прошел вперед и передал ему какой-то громоздкий, странной формы предмет, завернутый в простыню.

— То, что я собираюсь сделать, может несколько удивить вас, — предупредил Пуаро. — Я могу показаться вам эксцентричным, даже безумным. Тем не менее, уверяю вас, за моим кажущимся безумием скрывается — как принято говорить у вас, англичан, — определенный метод.

На мгновение Пуаро встретился взглядом с мисс Хендерсен, затем принялся разворачивать странный сверток.

— Здесь у меня, господа, улика, которая поможет нам раскрыть убийство миссис Клэппертон.

Он ловко сдернул конец простыни, и все увидели деревянную, почти в человеческий рост, куклу. В бархатном костюме и с кружевным воротником.

— Так вот, Артур, — сказал Пуаро, и голос его неузнаваемо изменился: в нем не было больше ничего иностранного, обычный английский, с чуть заметным налетом кокни[275].— Ты можешь мне сказать… — повторяю — ты можешь сказать что-нибудь о смерти миссис Клэппертон?

Голова куклы чуть повернулась, деревянная нижняя челюсть опустилась, дрогнула, и высокий пронзительно-резкий женский голос произнес:

— В чем дело, Джон? Дверь заперта. Я не хочу, чтобы стюарды меня беспокоили…

Громкий крик… опрокинутый стул… Человек стоял, покачиваясь, схватившись рукой за горло… Он пытался что-то сказать… пытался… Внезапно тело его преломилось, и он упал.

Это был полковник Клэппертон.

Пуаро и корабельный врач поднялись с колен.

— Все кончено. Сердце, — коротко заключил доктор, стоя у распростертого тела.

Пуаро кивнул.

— Шок. В результате того, что его трюк был разгадан, — сказал он и повернулся к генералу Форбсу, — это вы, генерал, подали мне идею: в разговоре с мисс Хендерсен вы упомянули про мюзик-холл. Я был озадачен… я размышлял… и наконец понял. Предположим, до войны Клэппертон был чревовещателем. В этом случае было бы вполне возможно, что три человека слышали, якобы изнутри каюты, голос миссис Клэппертон, когда сама она уже была мертва. Ее голосом говорил полковник.

Рядом с Пуаро оказалась Элли Хендерсен. Лицо ее потемнело, взгляд был полон боли.

— Вы знали, что у него больное сердце?

— Догадывался… Миссис Клэппертон говорила о своем слабом сердце, но мне казалось, что она из тех женщин, которым нравится, чтобы окружающие считали их больными. Потом я случайно поднял обрывок рецепта (он выпал из сумки миссис Клэппертон). На сердечное средство. Но оно предназначалось не миссис Клэппертон, а мистеру Клэппертону. Я еще раньше замечал у него характерные тени под глазами.

— Значит, вы предполагали… что все может кончиться… таким образом?

— Это лучший выход, мадемуазель, не так ли? — мягко спросил Пуаро.

Он видел, как глаза Элли Хендерсен заволокло слезами.

— Вы знали. Все время знали… что он мне небезразличен… Но он сделал это не ради меня… Это из-за девушек… Молодость! Вот что заставило его почувствовать свою зависимость. Он захотел освободиться… прежде чем станет слишком поздно… Да, я уверена, все было именно так… Когда вы догадались… что это сделал он?

— Его самоконтроль был слишком безупречен, — просто сказал Пуаро. — Как бы грубо ни вела себя жена, казалось, это его абсолютно не трогает. Это могло означать либо то, что он привык к ее грубостям и они его больше не задевают, либо… Eh bien… я выбрал последнее… И был прав. К тому же полковник вечером, за день до преступления, излишне настойчиво демонстрировал свое умение карточного фокусника. Он сделал вид, что выдал себя. Но человек с подобным самообладанием никогда себя не выдаст. За этим что-то скрывалось. Он, видимо, полагал, что, узнав о его прошлом фокусника, никто, скорее всего, не заподозрит, что он к тому же еще и чревовещатель.

— А то, что мы слышали сейчас?.. Голос миссис Клэппертон?

— У одной из стюардесс очень похожий голос. Я уговорил ее спрятаться за перегородкой и подсказал, что она должна говорить.

— Это было жестоко… очень жестоко! — воскликнула Элли.

— Я не одобряю убийства, — сказал Эркюль Пуаро.

4 Черная смородина

Эркюль Пуаро обедал со своим другом Генри Боннингтоном в ресторане «Гэлант Эндевор» на шоссе Кингз-роуд в Челси.[276]

Мистер Боннингтон любил этот ресторан. Ему нравилась царящая там атмосфера праздности, нравилось, что там подают «простую английскую» пищу, а не «кучу непонятно как приготовленных блюд».

Он обожал рассказывать своим сотрапезникам об актерах и художниках, наведывавшихся в этот ресторан, и всегда предлагал им полистать книгу визитеров, где красовались автографы знаменитостей.

Сам мистер Боннингтон не имел ни малейшей склонности к искусству, но умел восхищаться талантами других.

Молли, симпатичная официантка, поздоровалась с ним как со старым другом. Она была очень горда тем, что помнила, какие блюда предпочитают ее постоянные клиенты и какие не любят.

— Добрый вечер, сэр, — произнесла она, когда мужчины уселись за угловым столиком. — Вам повезло. Сегодня у нас индюшка с орехами — это ведь ваше любимое блюдо? К тому же есть прекрасный «Стилтон»[277]. Вы начнете с супа или с рыбы?

Мистер Боннингтон ничего ей не ответил, выжидая, что скажет его друг. Тот внимательно изучал меню. Мистер Боннингтон счел своим долгом предупредить:

— Тут вы не сыщете никаких французских изысков. Настоящая английская кухня, причем отменного качества.

— Ну и прекрасно! — театрально взмахнув рукой, воскликнул Пуаро. — Я полностью полагаюсь на ваш выбор.

— Ну если так, хм… — Мистер Боннингтон смущенно закашлялся.

Когда заказ после долгих раздумий был сделан и выбрано соответствующее блюдам вино, мистер Боннингтон со вздохом откинулся на стуле и, посмотрев вслед удаляющейся Молли, развернул салфетку.

— Милая девушка, — с одобрением проговорил он. — А в юности была просто красавица. Ее обожали рисовать художники. Она понимает толк в еде, а это даже важнее, чем приятная мордашка. Как правило, женщины к этому равнодушны к еде. Многие из них, отправившись с приятелем в ресторан, даже не замечают, что у них на тарелке. Если женщина влюблена, она не думает, что заказать, а заказывает первое, на что упадет ее взгляд.

Эркюль Пуаро покачал головой:

— C'est terrible[278].

— Благодарение Господу, мужчины не таковы! — самодовольно произнес мистер Боннингтон.

— Все без исключения? — спросил Пуаро, и глаза его лукаво заблестели.

— Ну, разве что, когда молоды, — уступил мистер Боннингтон. — Сосунки. Взгляните на нынешнюю молодежь — никакой выдержки, никакого мужества — ни у кого из них! Я их презираю, а они, — добавил он с подчеркнутой холодностью, — наверное, презирают меня. Возможно, они правы! Но послушаешь рассуждения некоторых молодых — и что, оказывается, у них на уме? Что никто старше шестидесяти не имеет права на жизнь. Невольно задумаешься, сколько же из них помогло своим престарелым родственникам покинуть этот мир.

— Вполне возможно, — сказал Эркюль Пуаро, — что именно так и обстоит дело.

— Хорошенькие же у вас мысли, Пуаро. Похоже, работа в полиции лишила вас идеалов.

Эркюль Пуаро улыбнулся.

— Tout de тёте[279],— сказал он, — было бы интересно составить список людей — старше шестидесяти, скончавшихся в результате несчастного случая. Уверяю вас, это навело бы на весьма любопытные мысли.

— Ваша беда в том, что вы всюду ищете преступление, а его незачем искать, оно и само объявится.

— Прошу прощения, — сказал Пуаро, — я, кажется, опять — как это у вас говорится — сел на любимого конька? Лучше, друг мой, расскажите о ваших проблемах. Как ваши дела?

— Сплошное безобразие! — сказал мистер Боннигтон. — Таков нынешний мир. Слишком много всякого безобразия, слишком много красивых слов. Красивые слова помогают скрывать грязь! Как густой мучной соус скрывает тот факт, что рыба под ним не лучшего качества! Дайте мне просто филе и никакого паршивого соуса.

В этот момент Молли принесла ему филе, и он одобрительно пробормотал:

— Ты знаешь, что я люблю, моя девочка.

— Так ведь вы наш постоянный посетитель, не правда ли, сэр? Так что я должна это знать.

Эркюль Пуаро спросил:

— Разве ваши посетители всегда заказывают одно и то же? Неужели им не хочется попробовать что-нибудь новенькое?

— Только не джентльменам, сэр. Леди, те любят попробовать что-то новенькое, а джентльмены всегда хотят одно и то же.

— Ну, что я вам говорил? — проворчал Боннингтон. — Во всем, что касается еды, на женщин полагаться нельзя!

Он оглядел ресторан.

— Тут презабавное место. Видите бородатого чудака в углу? Молли скажет вам, что он всегда обедает здесь по вторникам и четвергам. Он ходит сюда уже лет десять — в некотором роде местная достопримечательность. Но до сих пор никто не знает ни его имени, ни где он живет, ни чем занимается. Довольно странно, ведь правда?

Когда официантка принесла им по порции индейки, мистер Боннингтон сказал:

— Я вижу, ваш Пунктуальный Старичок все еще ходит сюда.

— Совершенно верно, сэр. Его дни — вторник и четверг. Правда, на прошлой неделе он вдруг пришел в понедельник! Это выбило меня из колеи! Я решила, что перепутала дни. Но на следующий день он тоже пришел, так что, скорее всего, в понедельник у него было внеплановое посещение.

— Отклонение от привычного распорядка, — пробормотал Пуаро. — Интересно, с чем это было связано?

— Сэр, если вас интересует мое мнение, то думаю, что он был чем-то расстроен или обеспокоен.

— Почему вы так решили? Он себя как-то странно вел?

— Нет, сэр, не то чтобы странно. Он был такой же тихий, как всегда. Никогда слова не скажет, кроме «Добрый вечер». Если что и было странным, так это его заказ.

— Его заказ?

— Боюсь, что вы, джентльмены, будете надо мной смеяться. — Молли покраснела. — Но когда джентльмен ходит сюда больше десяти лет, вы, естественно, хорошо знаете, что он любит, а что — нет. Он терпеть не мог пудинга с ночками и черной смородины, и не припомню, чтобы он заказывал густой суп. Но в тот понедельник заказал густой томатный суп, бифштекс, пудинг с почками и пирог с черной смородиной! Похоже, что он просто не замечал, что заказывал!

— В самом деле? — произнес Эркюль Пуаро. — Я нахожу все это весьма интересным.

Молли удовлетворенно взглянула на них и удалилась.

— Ну, Пуаро, — посмеиваясь, произнес Генри Боннингтон. — Хотелось бы услышать, что вы об этом думаете.

— Я бы предпочел сначала услышать ваше мнение.

— Хотите сделать из меня Ватсона? Ладно, старик отправился к врачу, а врач поменял ему диету.

— Порекомендовал густой томатный суп, бифштекс, пудинг с почками и пирог с черной смородиной? Не могу представить себе, чтобы кто-нибудь мог такое прописать.

— Напрасно, старина. Доктора могут посоветовать что угодно.

— Это единственное, что вам пришло в голову?

Генри Боннингтон почесал за ухом:

— Ну, если говорить серьезно, я думаю, что существует единственно возможное объяснение. Наш чудак был во власти каких-то свалившихся на него проблем. Он был так поглощен ими, что ему было не до обеда. Ну и случайно заказал даже то, чего терпеть не мог. Бедняга…

Он немного помолчал, затем добавил:

— Вы мне, конечно, скажете, что знаете, о чем думал этот Человек. Что он обдумывал план убийства, ни больше ни меньше.

И он засмеялся собственной шутке.

Но Эркюль Пуаро не поддержал его. Он признавался впоследствии, что в тот момент был серьезно обеспокоен и что до сих пор клянет себя, что не предугадал тогда, чем все это может кончиться. Но друзья в один голос уверяют его, что предугадать дальнейшее развитие событий на основании имеющейся у него на тот момент информации было практически невозможно.

Недели через три Эркюль Пуаро и Боннингтон снова встретились — на этот раз в метро.

Они кивнули друг другу, продолжая держаться за ремни в качающемся из стороны в сторону вагоне. И только на «Пикадилли-Серкус»[280], когда многие вышли, они сели на освободившиеся места в углу, где им никто не мог помешать.

— Так-то оно лучше, — пробормотал Боннингтон, — какие все-таки люди избалованные создания. Говорят им: ходите больше пешком, так нет, всё норовят проехаться! Совершенно не думают о здоровье.

— Человек живет сегодняшним днем, — пожал плечами Пуаро, — и совсем не думает о том, что будет завтра.

— Это точно. Сегодня ты радуешься жизни, а завтра, глядишь… — произнес мистер Боннингтон с какой-то мрачной удовлетворенностью. — Да, кстати, помните того старичка из «Гэлант Эндевор»? Не удивлюсь, если он уже ушел в мир иной. Он уже не заходил в ресторан целую неделю. Молли страшно переживает по этому поводу.

Эркюль Пуаро даже привстал, в глазах его вспыхнули зеленые искры.

— Неужто целую неделю? — спросил он. — Целую неделю?

Боннингтон сказал:

— Помните, я говорил, что, может быть, старик ходил к врачу и тот предписал ему диету? Насчет диеты — это, конечно, ерунда, но я не удивлюсь, если он действительно был у врача и тот поставил ему смертельный диагноз. Потому-то он и заказывал все подряд — мысли его в это время были в другом месте. Потрясение было столь сильным, что он раньше времени покинул наш бренный мир. Врачи все-таки должны быть потактичней с пациентами.

— Обычно они очень тактичны, — заметил Пуаро.

— Ну вот и моя остановка, — сказал мистер Боннингтон. — До свидания. Вряд ли мы теперь когда-нибудь узнаем хотя бы имя этого бедолаги. Забавно устроен этот мир.

И он поспешил на выход.

Эркюль Пуаро сидел нахмурившись. Похоже, он не находил этот мир забавным. Придя домой, он тотчас дал своему верному дворецкому несколько указаний.

Эркюль Пуаро водил пальцем по списку фамилий. Это был список людей, умерших в последнее время.

Палец Пуаро остановился на одной фамилии.

— Генри Гаскон. Шестьдесят девять лет. Что ж, начнем с него.

Через несколько часов Эркюль Пуаро уже сидел в кабинете доктора Мак-Эндрю на Кингз-роуд. Доктор Мак-Эндрю был высоким рыжеволосым шотландцем, с умным живым лицом.

— Гаскон? — проговорил он. — Да, припоминаю. Чудаковатый такой старик. Он жил в одном из тех допотопных домов, которые сейчас сносят, чтобы очистить место для застройки новых кварталов. Он не был моим пациентом, но я знал его. Первым почувствовал неладное молочник. Никто не забирал бутылки с молоком, которые он оставлял на крылечке. В конце концов соседи послали за полицией. Они взломали дверь и обнаружили старика в холле. Он свалился с лестницы и сломал себе шею. На нем был старый халат с рваным поясом — возможно, он запутался в его полах и упал.

— Понятно, — сказал Эркюль Пуаро. — Это был просто несчастный случай.

— Совершенно верно.

— У него были родственники?

— Племянник, сын его сестры. Он приезжал проведать дядюшку раз в месяц. Его фамилия Рамзей, Джордж Рамзей. Он сам врач. Живет в Уимблдоне[281].

— Сколько времени он пролежал в холле?

— Ага! — сказал доктор Мак-Эндрю. — Вот мы и перешли к официальным вопросам. Не меньше сорока восьми часов и не больше семидесяти двух. Его нашли шестого утром. Но, как выяснилось, можно было установить более точное время. В кармане халата покойного было найдено письмо, написанное третьего и отправленное из Уимблдона в тот же день после обеда. Судя по штемпелю, оно пришло в девять двадцать вечера. Это позволяет предположить, что смерть наступила третьего после девяти двадцати. Это подтверждает состояние его желудка и степень разложения трупа. Старик ел за два часа до смерти. Я проводил вскрытие шестого утром. По моему заключению смерть произошла за двое с половиною суток до этого, что-нибудь около десяти часов вечера.

— Похоже, все состыкуется. Скажите, когда его последний раз видели живым?

— В тот же вечер третьего, это был четверг, на Кингз-роуд, — он обедал в ресторане «Гэлант Эндевор» в семь тридцать. Кажется, он всегда там обедал по четвергам.

— У него были другие родственники? Или только этот племянник?

— Еще был брат-близнец. Их жизнь сложилась довольно странно. Они не встречались много лет. Видите ли, в юности Генри был артистом, правда, весьма бездарным. Второй брат, Энтони Гаскон, тоже был артистом, но, женившись на богатой женщине, покончил с актерской карьерой. Братья по этому поводу поругались и, насколько я понимаю, больше не виделись. Но самое странное, что умерли они в один день. Энтони Гаскон оставил этот бренный мир тоже третьего числа, в три часа дня. Я и раньше слышал историю о близнецах, в один день покинувших наш грешный мир, находясь при этом в совершенно разных местах. Возможно, что все это, конечно, просто совпадение, но таковы факты.

— А жена брата жива?

— Нет, она умерла несколько лет тому назад.

— Где жил Энтони Гаскон?

— У него был дом на Кингстон-Хилл. По словам доктора Рамзея, он жил затворником.

Эркюль Пуаро задумчиво кивнул.

Шотландец бросил на него пытливый взгляд.

— О чем вы подумали, мосье Пуаро? — грубовато спросил он. — Я ответил на ваши вопросы. Это был мой долг, поскольку вы предъявили удостоверение. Но ведь, в сущности, я нахожусь в полнейшем неведении…

Пуаро медленно проговорил:

— Вы думаете, что это смерть в результате несчастного случая. Мое мнение не менее тривиально — его просто столкнули с лестницы.

Доктор Мак-Эндрю озадаченно взглянул на Пуаро.

— Другими словами — убийство! У вас есть какие-нибудь основания так думать?

— Нет, — ответил Пуаро, — только подозрения.

— Но должно же быть что-нибудь… — настаивал его собеседник.

Пуаро ничего не ответил.

Мак-Эндрю продолжил:

— Если вы подозреваете племянника, мистера Рамзея, то учтите: вы идете по ложному следу. Рамзей играл в бридж в Уимблдоне с восьми тридцати до двенадцати ночи. Это выяснилось во время дознания.

Пуаро пробормотал:

— И конечно, было тщательно проверено. Я знаю: полиция здесь работает весьма оперативно.

— Может быть, у вас есть что-нибудь против него?

— До разговора с вами я вообще не знал о его существовании.

— Значит, вы подозреваете кого-нибудь еще?

— Да нет. Дело не в этом. В основе человеческого поведения лежат привычки. Это очень важно. А некоторые поступки мистера Гаскона абсолютно противоречат его привычкам. Похоже, здесь что-то не так.

— Я не совсем понимаю.

— Если соуса многовато, значит, рыба с душком, — пробормотал Пуаро.

— Прошу прощения?

Пуаро улыбнулся.

— Еще немного, и вы захотите отправить меня в сумасшедший дом. Нет, с головой у меня все в порядке. Просто я привык действовать методически, находя таким образом объяснение тому или иному факту. И если какой-то факт нарушает единую схему, это страшно меня удручает. Прошу простить меня за причиненное беспокойство.

Пуаро встал, доктор тоже поднялся.

— Видите ли, — произнес Мак-Эндрю, — сказать по правде, я не нахожу ничего подозрительного в смерти мистера Гаскона. Я считаю, что он упал, вы — что его столкнули. Но где доказательства?

Пуаро вздохнул.

— Да, кто-то все это сумел ловко проделать.

— Так вы в самом деле думаете, что…

Маленький бельгиец развел руками.

— Я человек дотошный, и у меня есть идейка, но, к сожалению, ничего в ее подтверждение. Кстати, доктор, у Генри Гаскона были вставные зубы?

— Нет, его зубы были в прекрасном состоянии. Большая редкость в его возрасте.

— Он за ними следил? Они были белые, он всегда их чистил?

— Наверняка. Ведь с возрастом зубы слегка желтеют, а у него — отнюдь.

— И ничем не были окрашены?

— Нет. Не думаю, чтобы он курил, если вы это имеете в виду.

— Да нет. Я имел в виду совсем другое. Есть у меня некоторые соображения, хотя, возможно, я и на ложном пути. Всего хорошего, доктор Мак-Эндрю, извините, что отнял у вас много времени.

Он пожал доктору руку и удалился.

— А теперь, — проговорил Пуаро, выйдя на улицу, — проверим эту версию.

В ресторане «Гэлант Эндевор» Пуаро уселся за тот же самый столик, за которым они когда-то обедали с Боннингтоном. Но обслуживала его не Молли. Молли, сообщила ему официантка, уехала в отпуск.

Было еще только семь часов, народу в ресторане было немного, и Пуаро не составило труда разговорить официантку о старом мистере Гасконе.

— Да, — сказала она. — Он приходил сюда в течение многих лет, но никто даже не знал, как его зовут. Мы прочли о его смерти в газете, там была фотография. «Посмотри-ка, — сказала я Молли, — это же наш пунктуальный Старичок». Мы здесь его так между собой называли.

— Он обедал здесь в день своей смерти, ведь так?

— Совершенно верно. Это было в четверг, третьего числа. Он всегда обедал у нас по четвергам. И по вторникам. И в одно и то же время. По нему можно было сверять часы.

— Я полагаю, что вы уже не помните, что он ел на ужин?

— Дайте-ка попробую припомнить. Это был суп с пряностями, да-да, точно, и пирог с говядиной. А может, жареная баранина? Нет, конечно, это был пирог. Да-да, пирог с яблоками и черной смородиной. И сыр. Подумать только, что в тот же вечер он упал с лестницы и разбился насмерть. Говорят, что наступил на полу своего замусоленного халата. Конечно, костюмы на нем были жуткого вида: старомодные, и даже с дырками, да и надевал он их кое-как. И все же в нем было что-то притягательное. В нем чувствовалась личность! О, у нас здесь бывает много интересных посетителей.

Официантка удалилась.

Эркюль Пуаро в одиночестве поглощал рыбное филе, в глазах его время от времени вспыхивали зеленые искры.

— И все-таки удивительно, — сказал он самому себе, — что даже очень умные люди не замечают крайне важных деталей. Боннингтону интересно будет это услышать.

Но пока еще рано было предаваться удовольствию обсуждать эту историю со своим другом.

Вооружившись рекомендациями от влиятельных лиц, Эркюль Пуаро без труда получил у районного следователя материалы дела о смерти мистера Гаскона.

— Этот покойный Гаскон был колоритной личностью, — заметил следователь, — старый одинокий чудак. Но, похоже, его смерть привлекла к себе слишком много внимания.

Говоря это, он с любопытством поглядывал на своего посетителя.

— Видите ли, мосье. — Эркюль Пуаро тщательно подбирал слова. — Есть некоторые обстоятельства, которые указывают на необходимость дополнительного расследования.

— Хорошо, чем я могу вам помочь?

— Насколько я понимаю, в вашей компетенции решать: сохранять материалы по окончании следствия или нет. В кармане халата Генри Гаскона было найдено некое письмо, не так ли?

— Совершенно верно.

— Письмо от его племянника Джорджа Рамзея?

— Именно так. На его основании было установлено время смерти.

— Это письмо сохранилось?

Пуаро с волнением ожидал ответа следователя. Услышав, что может в любое время с ним ознакомиться, он с облегчением вздохнул. Буквально через несколько минут Пуаро держал письмо в руках. Оно было написано перьевой ручкой весьма неразборчивым почерком.

«Дорогой дядя Генри!

С сожалением сообщаю вам, что я так и не смог выполнить ваше поручение. Дядя Энтони никак не отреагировал на ваше предложение встретиться с ним и забыть все прошлые обиды. Он очень болен, и такое впечатление, что теряет рассудок. Боюсь, конец его близок. Он вообще с трудом вспомнил, кто вы такой.

Весьма сожалею, что ничего не получилось, но, уверяю вас, я сделал все, что мог.

Любящий вас племянник Джордж Рамзей».

Само письмо было датировано третьим ноября. Пуаро взглянул на почтовый штемпель. Там было указано время: 16.30.

Он пробормотал:

— Все очень даже сходится.

Теперь он отправился на Кингстон-Хилл. После непродолжительной борьбы, в которой он использовал все свое обаяние и настойчивость, он добился беседы с Амелией Хил — кухаркой и экономкой покойного Энтони Гаскона.

Миссис Амелия Хил поначалу держала себя высокомерно и недоверчиво, но прекрасные манеры экстравагантного иностранца растопили лед. Миссис Хил вскоре обнаружила (как и многие женщины до нее), что рассказывает о своих несчастьях действительно заинтересованному и доброжелательному слушателю.

Четырнадцать лет она вела хозяйство в доме мистера Гаскона, а это вовсе не легкая работа! Конечно нет. Многие женщины спасовали бы перед подобной ношей. Причуд у ее хозяина хватало, к тому же он был очень скуп — просто помешан на экономии, а ведь был очень богат. Но миссис Хил верно ему служила и мирилась со всеми его чудачествами, и, вполне естественно, рассчитывала на благодарность. Но нет, ничего подобного! Старик не изменил своего завещания, в котором оставлял все свои деньги жене, а в случае, если она умрет раньше его, а он раньше своего брата Генри, своему брату. Это завещание было составлено много лет назад. Все это не слишком красило мистера Энтони.

Пуаро не сразу удалось перевести разговор в другое русло и задать интересующие его вопросы. Конечно, мистер Энтони оказался бессердечным и несправедливым человеком! Никто не посмеет упрекнуть миссис Хил за ее негодование по этому поводу. Всем известно, насколько скуп был мистер Гаскон. Говорят даже, что он отверг своего брата. Возможно, миссис Хил что-нибудь об этом известно?

— Вы спрашиваете о том, ради чего сюда приезжал мистер Рамзей? — уточнила миссис Хил. — Насколько мне известно, речь действительно шла о его брате, но я полагаю, что брат мистера Энтони просто хотел с ним помириться. Они поссорились много лет тому назад.

— Я так понял, — сказал Пуаро, — что мистер Гаскон решительно отказался от примирения?

— Совершенно верно, — кивнув, подтвердила миссис Хил. — «Генри? — довольно неуверенно проговорил он. — Так что там с Генри? Не видел его целую вечность и не имею ни малейшего желания увидеть. Этот Генри — скандальный тип». Так оно все и было.

И миссис Хил снова заговорила о своих печалях и горестях и о бесчувственности адвоката покойного мистера Гаскона.

Пуаро стоило немалого труда закончить разговор и удалиться.

И вот, сразу после обеда, он появился в резиденции доктора Джорджа Рамзея по адресу Уимблдон, шоссе Дорсет, Элмкрест.

Доктор был дома. Пуаро провели в приемную, куда и спустился доктор Джордж Рамзей. Было очевидно, что Пуаро оторвал его от трапезы.

— Видите ли, доктор, я вовсе не пациент, — сказал Эркюль Пуаро. — И, возможно, визит к вам — непростительная дерзость с моей стороны, но я уже немолод и предпочитаю решительность и прямоту. Не люблю юристов, их многоречие и всякие там подходцы.

Без сомнения, он заинтересовал доктора Рамзея. Это был мужчина среднего роста. У него была каштановая шевелюра и практически белесые ресницы, что придавало его взгляду что-то змеиное. Тщательно выбрит. Он производил впечатление человека живого и с чувством юмора.

— Юристы? — проговорил он, удивленно подняв брови. — Я сам терпеть их не могу! Честно говоря, вы меня заинтриговали. Прошу вас, садитесь.

Пуаро не замедлил воспользоваться приглашением. Он вручил доктору Рамзею свою визитную карточку, на которой была указана его профессия. Доктор заморгал своими белесыми ресницами.

Пуаро наклонился вперед и доверительно сообщил:

— Большинство моих клиенток — женщины.

— Вполне естественно, — подмигнув, ответил Джордж Рамзей.

— В общем-то вы правы, — согласился Пуаро. — Женщины не доверяют полиции. Они предпочитают частное расследование. Они не хотят, чтобы их проблемы были у всех на виду. Несколько дней тому назад у меня консультировалась одна пожилая дама. Она была очень опечалена судьбой своего мужа, с которым поссорилась много лет тому назад. Ее муж — ваш дядя, покойный мистер Гаскон.

Джордж Рамзей побагровел:

— Мой дядя? Что за чушь! Его жена умерла много лет тому назад.

— Речь идет не об Энтони Гасконе, а о другом вашем дяде, Генри Гасконе.

— Дядя Генри? Но он не был женат!

— Вы ошибаетесь, он был женат. — Пуаро лгал, вдохновенно, совсем не краснея. — В этом нет никаких сомнений. Она принесла свидетельство о браке.

— Это ложь! — закричал Джордж Рамзей. Его лицо стало просто багровым. — Не верю ни единому вашему слову! Вы — наглый лжец!

— Это ведь ужасно для вас, не правда ли? — сказал Пуаро. — Выходит, вы убили напрасно.

— Убил? — Голос Рамзея дрогнул. Его прозрачные глаза смотрели на Пуаро с ужасом.

— Кстати, — продолжал Пуаро. — Я вижу, вы снова лакомились пирогом с черной смородиной. Это весьма вредная привычка. Безусловно, в ягодах черной смородины много витаминов, но иногда их употребление может быть смертельно опасно. Я полагаю, что скоро они помогут затянуть петлю на шее одного человека — на вашей шее, доктор Рамзей.

— Видите ли, mon ami[282], вы допустили ошибку, строя свои рассуждения на неверном предположении.

Эркюль Пуаро лучезарно улыбнулся через стол своему другу, мистеру Боннингтону, сопровождая свои объяснения выразительной жестикуляцией.

— Находящийся в шоке человек никогда не будет делать того, чего он не делал раньше. В таком состоянии люди действуют рефлекторно, по привычке. Человек, который чем-то очень расстроен, может прийти на обед в пижаме, но это будет его пижама, а не чужая. Мужчина, который не любит густой суп, пудинг с почками и пирог с черной смородиной, однажды вечером вдруг все это заказывает. Вы утверждаете, что он так поступает потому, что думает о чем-то своем. Но я утверждаю, что поглощенный своими мыслями человек автоматически закажет то, что заказывал всегда. Хорошо, какое же в этом случае возможно объяснение? Я не находил ответа и потому был обеспокоен. Здесь что-то было не так. А потом вы сообщили мне, что этот человек исчез. Впервые за долгие годы он пропустил свои традиционные вторник и четверг. Это мне еще больше не понравилось. У меня возникли подозрения. Если они были верными, то этот человек должен быть мертв. Я навел справки. Он действительно был мертв. Смерть его была весьма искусно обставлена. Другими словами, это была подпорченная рыба, прикрытая соусом!

Его видели на Кингз-роуд в семь вечера. Он обедал здесь, в ресторане в семь тридцать, за два часа до смерти. Все указывало на это — и содержимое желудка, и письмо в кармане халата. Слишком много соуса! Рыбу совсем не увидишь!

Любящий племянник написал письмо, у любящего племянника алиби на время смерти. Смерть произошла в результате падения с лестницы. Несчастный случай? Или убийство? Все указывало на убийство.

Любящий племянник — единственный родственник. Любящий племянник будет наследником… но есть ли что наследовать? Ведь дядя был нищ как церковная мышь.

Но ведь есть еще второй брат. А он в свое время женился на очень богатой женщине. И этот брат живет в большом шикарном доме на Кингстон-Хилл, следовательно, можно предположить, что его жена завещала ему все свое состояние. Явно наблюдается цепочка: жена оставляет деньги Энтони, от Энтони деньги переходят к Генри, а от него к Джорджу.

— На словах все выглядит логично, — сказал мистер Боннингтон, — но каковы же были ваши действия?

— Если суть дела ясна, все остальное — дело техники.

Генри умер через два часа после приема пищи. По сути, это все, что смогло выяснить следствие. Но, вполне возможно, что этот «прием пищи» — ленч, а вовсе не обед. Поставьте себя на место Джорджа. Ему крайне нужны деньги. Энтони Гаскон умирает, но племянник не извлекает из этого никакой выгоды. Деньги Энтони переходят к Генри, а он может прожить еще очень долго. Следовательно, Генри тоже должен умереть, и чем скорее, тем лучше. Но умереть он должен после Энтони и тогда, когда у Джорджа будет алиби. Привычка Генри обедать в ресторане два раза в неделю и навела Джорджа на мысль о том, как организовать себе алиби. Джордж — человек осторожный, и, прежде чем действовать, он провел репетицию. Как-то в понедельник он посетил ресторан под видом своего дядюшки. Все прошло без сучка без задоринки. Все приняли его за дядю. Племянник удовлетворен проверкой. Осталось дождаться, когда дядя Энтони отойдет в мир иной. И вот — час настал. Второго ноября пополудни Джордж отправляет дяде Генри письмо, но датирует его третьим ноября. Он приезжает в город третьего утром, звонит Генри, договаривается о встрече и приводит свой план в действие. Резкий толчок — и бедный дядя Генри падает с лестницы.

Джордж находит свое письмо и засовывает его в карман халата мистера Гаскона. В семь тридцать он уже в ресторане «Гэлант Эндевор». Борода, густые брови — полный маскарад. Ни у кого нет сомнений, что в семь тридцать мистер Генри Гаскон еще жив. Затем следует поспешное переодевание в туалете, и племянник мчится в своей машине на полной скорости в Уимблдон на партию бриджа. Это идеальное алиби.

Мистер Боннингтон взглянул на Пуаро.

— А как же штемпель на письме?

— Ну, это просто. Штемпель был немного смазан. Почему? Да, потому что число на нем было переправлено со второго на третье. Никто бы никогда не обратил на это внимание, если бы только специально не занялся этим. И наконец — черная смородина.

— Черная смородина?

— Помните детский стишок? Двадцать четыре ягодки запекли в пирог. Ягоды черной смородины, понимаете? Джордж оказался не слишком хорошим актером. Он выглядел как дядя, и ходил как дядя, и разговаривал как дядя, и у него были такие же борода и брови, как у дяди, но он забыл, что надо еще и заказывать блюда как дядя. А он заказал их по своему вкусу.

Черная смородина окрашивает зубы. Но, хотя все считали, что Генри Гаскон ел в тот вечер пирог из черной смородины, его зубы были белыми. И среди содержимого его желудка тоже не было черной смородины. Я справлялся об этом сегодня утром. К тому же Джордж был настолько глуп, что не уничтожил бороду и весь свой маскарадный костюм. О! Улик против него предостаточно. Я с ним сегодня встретился и хорошенько его припугнул. Это довершило дело. Кстати, он снова ел черную смородину. Весьма прожорливый тип — уделяет слишком большое внимание еде. И, если я не ошибаюсь, из-за этой прожорливости его и повесят.

Официантка принесла им две порции пирога с яблоками и черной смородиной.

— Унесите это, — сказал мистер Боннингтон. — Как говорится, подальше от греха, и принесите кусочек сагового[283] пудинга.

5 Что в садике растет у Мэри

Эркюль Пуаро собрал все полученные письма в аккуратную стопку и положил их перед собой. Взяв верхнее, он внимательно прочел адрес, потом осторожно вскрыл конверт ножичком для разрезания бумаги, лежавшим специально для этой цели на столе. Внутри оказался еще один конверт, на котором было аккуратно выведено: «Лично и конфиденциально». Конверт был тщательно запечатан сургучом.

Его брови удивленно поднялись.

— Patience! Nous allons arrived[284] — пробормотал он и опять пустил в ход нож.

На этот раз он извлек письмо, написанное угловатым неровным почерком. Многие слова были жирно подчеркнуты.

Пуаро стал читать. Вверху снова было написано: «Лично и конфиденциально». Справа указан адрес: «Розовый сад», Чарменс Грин, Бакс[285]. И дата — 21 марта.

Уважаемый мосье Пуаро!

Обратиться к вам мне рекомендовал мой старый добрый друг, который знает, в каком беспокойстве и тревоге я нахожусь в последнее время, хотя ему, разумеется, неизвестны все мои обстоятельства — я полностью держу их при себе, так как все это сугубо личное. Мой друг заверил меня, что Вы — воплощение осторожности и осмотрительности и что, даже если мои опасения подтвердятся, мне нечего будет бояться вмешательства полиции, ибо это крайне нежелательно. К тому же вполне вероятно, что я все-таки ошибаюсь. В последнее время я не в состоянии рассуждать достаточно хладнокровно (результат бессонницы и болезни прошлой зимой), чтобы расследовать все самостоятельно. У меня нет ни возможности, ни умения. С другой стороны, повторяю, это крайне деликатный вопрос, и существует много причин, которые вынуждают меня все держать в тайне. Если факты подтвердятся, я предпочла бы заняться всем этим лично. Надеюсь, мне удалось достаточно ясно все изложить. Если Вы возьметесь за расследование, сообщите мне, пожалуйста, об этом по вышеуказанному адресу.

Искренне Ваша Амелия Барроуби.

Пуаро еще раз внимательно прочитал письмо. И снова брови его слегка поднялись. Наконец он отложил письмо в сторону и взял следующее из лежавшей перед ним стопки.

Ровно в десять часов Пуаро вошел в комнату, где мисс Лемон, его личный секретарь, ожидала утренних распоряжений. Мисс Лемон было сорок восемь лет, и она отнюдь не отличалась привлекательностью: казалось, вся она состоит из множества костей, собранных впопыхах и как попало. Страсть мисс Лемон к порядку была почти такой же, как и у самого Пуаро. Она обладала пытливым и острым умом, но никогда не утруждала его, без специального на то указания.

Пуаро вручил мисс Лемон утреннюю корреспонденцию.

— Будьте так добры, мадемуазель, ответьте на все эти письма отказом, естественно, в корректной форме.

Мисс Лемон быстро пробежала письма взглядом, попутно помечая каждое соответствующим иероглифом. Это был ее собственный код, понятный только ей одной: «слегка польстить», «дать пощечину», «помурлыкать», «коротко и резко» и так далее. Покончив с этим, мисс Лемон кивнула и подняла взгляд в ожидании дальнейших распоряжений.

Пуаро протянул ей письмо Амелии Барроуби. Мисс Лемон извлекла его из двойного конверта, прочитала и снова вопросительно посмотрела на шефа.

— Да, мосье Пуаро? — Ее карандаш выжидательно замер над блокнотом.

— Что вы думаете об этом письме, мисс Лемон?

Слегка нахмурившись, мисс Лемон отложила в сторону карандаш и перечитала письмо.

Проблемы, изложенные в письме, ее нисколько не интересовали, знать его содержание было необходимо лишь для того, чтобы соответствующим образом на него ответить. Шеф мисс Лемон крайне редко интересовался ее личным мнением, — подобные просьбы раздражали ее, ибо она представляла собой почти идеальный механизм, абсолютно лишенный интереса к чьим бы то ни было печалям и горестям. Единственной истинной страстью в жизни мисс Лемон было совершенствование системы учета и хранения информации, она мечтала изобрести такую, которая заставила бы все существующие системы кануть в небытие. Это чудо снилось ей по ночам. Однако Эркюль Пуаро знал, что мисс Лемон способна понимать и чисто человеческие проблемы.

— Итак? — настойчиво произнес он.

— Старая леди, — сказала мисс Лемон, — явно сдрейфила.

— Гм! И куда же она дрейфует?

Мисс Лемон, полагая, что Пуаро достаточно долго прожил в Великобритании, чтобы понять это весьма распространенное сейчас выражение, ничего не ответила.

— Сплошные намеки, — сказала она, взглянув на двойной конверт, — и никакой информации по существу.

— Да, я обратил на это внимание, — согласился Пуаро.

Рука мисс Лемон снова с надеждой легла на блокнот.

На этот раз Пуаро оправдал ее ожидания.

— Мисс Лемон, — сказал он, — сообщите мисс Барроуби, что я почту за честь посетить ее в любое удобное для нее время, если, конечно, она не предпочтет сама приехать ко мне. Печатать письмо не надо. Напишите от руки.

— Да, мосье Пуаро.

— А это счета. — Эркюль Пуаро подал еще несколько писем.

Ловкие руки мисс Лемон быстро рассортировали оставшуюся почту.

— Я оплачу все, кроме этих двух, — сказала она.

— Почему именно этих? По-моему, здесь все верно.

— Это счета фирм, с которыми вы лишь начали контактировать. Если вы, только открыв счет, тут же спешите его оплатить, вас могут не так понять. Например подумать, что вы рассчитываете на долгосрочный кредит.

— Гм! Мое восхищение вашими знаниями психологии британских торговцев.

— Да, вряд ли найдется что-нибудь, чего бы я о них не знала, — сухо подтвердила мисс Лемон.

Письмо к мисс Барроуби было должным образом написано и отправлено, однако ответа на него не последовало. «Возможно, — подумал Пуаро, — старая леди сама раскрыла свою тайну». Однако он был немного удивлен, почему она в таком случае не сочла нужным уведомить его, что более не нуждается в его услугах.

Прошло пять дней, и мисс Лемон, получив как обычно от Пуаро распоряжения, неожиданно сказала:

— Эта мисс Барроуби, которой мы писали… Неудивительно, что она не ответила… Она умерла.

— Умерла… — тихо произнес Пуаро, и это прозвучало скорее как утверждение, чем вопрос.

Открыв сумочку, мисс Лемон извлекла из нее газетную вырезку.

— Я увидела это в метро и выдрала из газеты.

Хотя мисс Лемон употребила слов «выдрала», Пуаро невольно с одобрением отметил про себя, что на самом деле она аккуратно вырезала заметку. Это было сообщение из раздела «Рождения, свадьбы и смерти», напечатанное в «Морнинг пост»[286]:

«26 марта… внезапно… в доме „Розовый сад“, Чарменс Грин… Амелия Джейн Барроуби, на семьдесят третьем году жизни. Просьба цветы не присылать».

Пуаро перечитал сообщение.

— Внезапно… — снова негромко произнес он и тут же, повернувшись в сторону мисс Лемон, сказал: — Будьте так добры, мадемуазель, напишите письмо.

Карандаш мисс Лемон выжидательно замер. И хотя все ее мысли были сосредоточены на дальнейшем совершенствовании пресловутой системы, застенографировала она все быстро и четко:

Уважаемая мисс Барроуби!

К сожалению, я не получил ответа на свое письмо, но в пятницу я буду недалеко от Чарменс Грин. Я зайду к Вам, и мы обсудим проблему, изложенную в вашем письме.

Ваш и т. д.

— Отпечатайте это, пожалуйста, мисс Лемон! Если письмо отправить немедленно, оно сегодня же вечером будет в Чарменс Грин.

На следующее утро со второй почтой пришло письмо в конверте с траурной каймой.

Уважаемый сэр!

В ответ на Ваше письмо сообщаю, что моя тетя, мисс Барроуби, скончалась 26 марта, так что дело, о котором вы упоминаете, теперь не имеет никакого значения.

Искренне ваша, Мэри Делафонтен.

— Больше не имеет значения… — Пуаро улыбнулся. — Ну это мы еще посмотрим. En avant![287] В Чарменс Грин!

«Розовый сад», пожалуй, соответствовал своему названию, что не так часто можно сказать о подобных домах или поместьях.

Направляясь к парадной двери дома, Эркюль Пуаро невольно задержался, с одобрением глядя на аккуратно разбитые рабатки[288] по обе стороны дорожки. Розы уже почти были готовы к пышному цветению, а пока что цвели бледно-желтые нарциссы, ранние тюльпаны, синие гиацинты… Конец последней рабатки был частично окаймлен раковинами.

В голове у Пуаро зазвучал детский стишок про некую Мори, у которой в саду почему-то растут серебряные колокольчики, ракушки и хорошенькие пастушки.

«Ну, может, здесь и нет пастушек, — рассуждал вслух Пуаро, — но, по крайней мере, одна хорошенькая служаночка все же есть, так что стишок мне вспомнился не зря».

На пороге у распахнутой парадной двери стояла аккуратная, небольшого роста служанка в чепчике и фартучке, и с удивлением смотрела на странное зрелище: посреди сада какой-то мужчина, по всей видимости иностранец, с огромными усами громко сам с собой разговаривал. Служанка и впрямь была очень хорошенькая, с круглыми голубыми глазами и румяными щечками.

Пуаро учтиво поднял шляпу.

— Pardon, здесь живет мисс Амелия Барроуби?

Служанка на некоторое время онемела от удивления. Глаза ее округлились еще больше.

— О сэр! Разве вы не знаете? Мисс Барроуби умерла. И все это так… вдруг… Во вторник поздно вечером.

Она заколебалась, разрываемая двумя противоположными чувствами: недоверием к иностранцу и свойственным прислуге желанием посмаковать случившуюся болезнь или смерть.

— Да что вы говорите? — не очень искренне изумился Пуаро. — У меня на сегодня назначена встреча с этой леди. Но… может быть, я могу повидать кого-нибудь еще, кто здесь живет?

Служанка не знала, что и сказать.

— Хозяйку? Может, и могли бы… Только я не знаю, примет она кого или нет.

— Меня она примет, — сказал Пуаро и протянул ей свою визитную карточку.

Уверенный тон Пуаро возымел действие. Розовощекая служанка отступила, пропуская его в дом, и, проводив в гостиную, отправилась с визитной карточкой к своей хозяйке.

Эркюль Пуаро окинул взглядом гостиную. Она была вполне традиционной: светлые, цвета овсянки, обои с бордюром вверху, мебель, обитая кретоном[289] неопределенной расцветки; розовые диванные подушки и занавески; множество разных безделушек и украшений. В этой комнате не было ничего, что привлекало бы внимание и говорило о хозяевах.

Внезапно Пуаро почувствовал, что за ним наблюдают. Он резко обернулся. В проеме стеклянной двери, ведущей в сад, стояла девушка — небольшого роста, с бледным лицом и очень черными волосами — и смотрела на него подозрительным взглядом.

Она вошла в комнату и, когда Пуаро поклонился, неожиданно резко спросила:

— И зачем же вы приехали?

Пуаро ничего не ответил. Только чуть приподнял брови.

— Вы не адвокат? Нет? — Она хорошо говорила по-английски, но никто никогда не принял бы ее за англичанку.

— Почему я должен быть адвокатом, мадемуазель?

Девушка мрачно смотрела на него.

Кретон — толстая хлопчатобумажная обивочная ткань.

— Я подумала, что вы адвокат. Думала, вы собираетесь сказать, что она не знала, что делает. Я про такое слышала. «Оказать давление..» Так это, кажется, называется, да? Только это неправда! Она хотела, чтобы деньги достались именно мне… И я их получу! Если будет нужно, я и сама найму адвоката… Деньги мои! Так она написала, и так оно и будет!

Лицо девушки исказилось от гнева, глаза метали молнии.

Тут открылась дверь, ведущая из коридора, и вошла высокая женщина.

— Катрина, — негромко сказала она.

Девушка сразу как-то съежилась, щеки у нее запылали, и, что-то пробормотав, она вышла в сад.

Пуаро обернулся к вошедшей женщине, которая так эффектно овладела ситуацией, произнеся всего лишь одно слово. В ее голосе чувствовалась уверенность, презрение и легкая ирония, свойственная благовоспитанным дамам.

Пуаро понял, что перед ним хозяйка дома, Мэри Делафонтен.

— Мосье Пуаро? Я писала вам. Видимо, вы не получили моего письма?

— Увы! Меня не было в Лондоне.

— О, понимаю! Что ж, позвольте представиться. Я — Мэри Делафонтен. Это мой муж. Мисс Барроуби приходилась мне тетей.

Мистер Делафонтен вошел так тихо, что Пуаро даже не заметил его появления. Это был высокий мужчина с сильной проседью и нерешительными манерами. У него была привычка нервно теребить подбородок. Он часто поглядывал в сторону жены и, судя по всему, занимал подчиненное положение.

— Очень сожалею, — сказал Пуаро, — что потревожил, когда у вас такое горе.

— Ну что вы, я понимаю, что это не по вашей вине, — вежливо заверила миссис Делафонтен. — Моя тетя умерла во вторник вечером. Это произошло совершенно неожиданно.

— Крайне неожиданно, — сказал мистер Делафонтен. — Такой удар! — Взгляд его был устремлен на стеклянную дверь, через которую вышла девушка.

— Приношу свои извинения, и позвольте откланяться, — произнес Пуаро, делая шаг в сторону другой двери.

— Одну минутку! — остановил его мистер Делафонтен. — Вы… гм… вы сказали, у вас была назначена встреча с тетей Амелией.

— Совершенно верно.

— Может быть, вы расскажете нам о цели вашего визита, — подхватила его жена, — и если мы чем-нибудь сможем помочь…

— Вопрос сугубо личный, — уклончиво ответил Пуаро. — Я детектив, — коротко добавил он.

Мистер Делафонтен уронил фарфоровую статуэтку, которую держал в руках.

— Детектив? — изумленно переспросила миссис Делафонтен. — И у вас была назначена встреча с тетушкой? Как странно! — Она пристально на него посмотрела. — Не могли бы вы, мосье Пуаро, рассказать немного подробнее? Это… это просто невероятно!

— Я в затруднении, мадам, — ответил он, тщательно подбирая слова. — Не знаю даже, как поступить.

— Послушайте! — снова заговорил мистер Делафонтен. — Она случайно не упоминала русских?

— Русских?

— Ну да! Большевиков, красных… в таком роде… Понимаете?

— Это нелепо, Генри! — сказала его жена.

Мистер Делафонтен тотчас сник.

— Извини… извини… просто я хотел знать…

Мэри Делафонтен продолжала пристально смотреть на Пуаро. Глаза у нее были голубые, как незабудки.

— Если вы можете нам что-нибудь сообщить, мосье Пуаро, я была бы вам очень признательна. Уверяю вас, что прошу об этом не из праздного любопытства.

Муж с тревогой посмотрел на нее.

— Осторожно, дорогая!.. Может, тут нет ничего…

Она снова взглядом остановила его.

— Итак, мосье Пуаро?

Пуаро медленно покачал головой. С видимым сожалением, но решительно.

— В настоящий момент, мадам, боюсь, я ничего не должен говорить.

Он поклонился, взял шляпу и направился к выходу. Мэри Делафонтен последовала за ним в прихожую.

Пуаро остановился на пороге.

— По-моему, вы очень любите свой сад, мадам.

— Я? Да, здесь все делаю я.

— Je vous fait mes compliments.[290]

Еще раз поклонившись, Пуаро зашагал к калитке. Выйдя на улицу и повернув направо, он оглянулся и заметил в окне второго этажа чье-то бледное лицо. По противоположной стороне улицы как раз в этот момент прохаживался какой-то джентльмен с военной выправкой.

«Определенно в этой норке скрывается мышка, — отметил про себя Эркюль Пуаро. — Вопрос в том, какой следующий шаг сделает кошка».

Немного поразмыслив, Пуаро зашел на ближайшую почту, — кому-то позвонить. Состоявшийся разговор, по-видимому, его удовлетворил. Пуаро направился в полицейское отделение Чарменс Грин и спросил инспектора Симса.

Инспектор оказался крупным дородным мужчиной, держался он приветливо и непринужденно.

— Мосье Пуаро? — спросил он. — Я так и думал! Мне только что звонил начальник полиции и сказал, что вы хотели заглянуть к нам. Входите же, входите!

Закрыв за собой дверь, инспектор жестом пригласил Пуаро сесть, сам уселся напротив и пытливо посмотрел на своего посетителя.

— Вы, мосье Пуаро, времени не теряете. Явились к нам узнать насчет дела в «Розовом саду», можно сказать, раньше, чем мы сами узнали, что такое существует. Что навело вас на след?

Пуаро вынул письмо, полученное от мисс Барроуби, и протянул инспектору. Тот с интересом прочитал его.

— Любопытно, — сказал он. — Беда только в том, что это может означать все что угодно. Жаль, что она не обозначила все хоть чуточку яснее. Нам бы это здорово помогло.

— Или вообще бы никакой помощи не понадобилось.

— То есть как?

— Возможно, она была бы сейчас жива.

— Вы в самом деле так думаете? Гм! Может, вы и правы.

— Прошу вас, инспектор, скажите, что вам известно, я пока совершенно не в курсе.

— Ну что ж, извольте. Старушке стало плохо во вторник вечером, после обеда. Конвульсии… спазмы… все такое. Все перепугались. Послали за доктором. Прежде чем он успел прийти, старая леди умерла. Якобы от удара.

Доктора это объяснение явно не убедило. Он мялся, что-то мямлил, стремясь уйти от конкретного ответа, но все же заявил, что свидетельства о смерти выдать не может. Так что родственники сейчас ожидают результатов вскрытия. Мы же их немножко опередили. Доктор намекнул (он проводил вскрытие вместе с полицейским хирургом), что сомневаться не приходится: старушка умерла от большой дозы стрихнина[291].

— Ага!

— Вот именно. Так что теперь придется крепко поломать голову. Вопрос в том, кто это сделал… Сначала мы решили, что стрихнин подсыпали во время обеда, но, честно говоря, на это не очень похоже. Все они ели суп из артишоков[292], который подавался в супнице, запеченную рыбу и яблочный пирог.

— Они — это кто?

— Мисс Барроуби, миссис Делафонтен и мистер Делафонтен. У мисс Барроуби жила девушка — наполовину русская — нечто среднее между прислугой, сиделкой и компаньонкой, но она не ела с ними за одним столом. Ей обычно доставалось то, что приносили из столовой после того, как поест семья. В доме живет еще служанка, но во вторник у нее как раз был свободный вечер. Она оставила суп на плите, а рыбу в духовке. Яблочный пирог подавался холодным. Все трое ели одно и то же. Кроме того, подсыпать стрихнин в эти блюда невозможно. Он же горький, как желчь. Доктор говорит, что стрихнин можно почувствовать даже в пропорции один к тысяче.

— Кофе?

— Это более вероятно, но старушка никогда не пила кофе.

— Гм, похоже, трудности тут действительно немалые. Она пила что-нибудь во время еды?

— Воду.

— Час от часу не легче!

— Ничего себе задачка, верно?

— У старой леди были деньги?

— По-моему, она была весьма состоятельной. Конечно, детали нам пока не известны, но, насколько я понимаю, у Делафонтенов с финансами довольно туго. Старая леди помогала им содержать дом.

— Итак, — Пуаро слегка улыбнулся, — вы подозреваете Делафонтенов. Кого из них?

— Не могу сказать, что кого-то конкретно подозреваю. Но факт остается фактом — они единственные близкие родственники, и я не сомневаюсь, что теперь они унаследуют кругленькую сумму. Ну а человеческая натура, как известно…

— …бывает иногда, — подхватил Пуаро, — далеко не человечной… Да, вы правы. Скажите, кроме того, что вы назвали, старая леди ничего не ела и не пила?

— Видите ли…

— Ah, voila![293] Я чувствовал, что вы что-то, как говорится, приберегаете про запас. Суп, рыба, яблочный пирог — такой вот a betise![294] Теперь мы подошли к самому главному.

— Этого я не знаю, но, по правде говоря, старуха перед едой приняла порошок. Понимаете, не пилюлю или таблетку, а порошок, завернутый в рисовую бумагу. Абсолютно безвредная штука, которую принимают для улучшения пищеварения.

— Прекрасно! Нет ничего легче, чем подсыпать стрихнин в один из порошков. Его проглатывают и запивают водой, даже не почувствовав вкуса.

— Верно. Только вся закавыка в том, что порошок дала ей девушка.

— Русская?

— Да, Катрина Ригер. Как я понимаю, мисс Барроуби помыкала ею. Подай то, подай другое, принеси это… потри спину, налей лекарство, сбегай в аптеку… и все такое. Вы же знаете, как со старухами. Хотят казаться добренькими, а на самом деле хуже любого тирана.

Пуаро улыбнулся.

— Однако, — продолжал инспектор Симс, — тут тоже закавыка. Зачем ей было убивать старуху? Ведь теперь она осталась без места, а найти работу не так-то просто. У нее ведь нет никакой специальности.

— Ну а если стрихнин подсыпал кто-то другой, — предположил Пуаро, — ведь такая возможность была у любого…

— Конечно, мосье Пуаро, мы прорабатывали все варианты и, как вы понимаете, стараемся все делать… без шума. Когда был выписан последний рецепт? Где он обычно хранился?.. Терпение и кропотливый труд в конце концов приведут нас к цели. Потом есть еще адвокат мисс Барроуби. Завтра у меня с ним будет разговор. А там еще управляющий банком… Дел, как видите, полно…

Пуаро встал.

— У меня к вам просьба, мистер Симс. Пожалуйста сообщайте мне, как продвигается расследование. Я буду вам крайне признателен.

— Ну, конечно, мосье Пуаро! Одна голова хорошо, а две лучше. Кроме того, я и сам хотел попросить вас участвовать в расследовании. Ведь именно вы получили от нее письмо!

— Очень любезно с вашей стороны! — Пожав руку инспектору, Пуаро вышел.

На следующий день ближе к вечеру в квартире Пуаро раздался звонок.

— Это мосье Пуаро? Говорит инспектор Симс. У нас кое-что начинает вырисовываться.

— В самом деле? Я весь внимание!

— Так вот. Пункт первый, и, может, самый важный. Мисс Б оставила своей племяннице совсем небольшую сумму, а все остальное завещала К. «Учитывая ее доброту и внимание». Именно так и написано. И это в корне меняет дело.

Пуаро сразу представил себе мрачное лицо и взволнованный голос: «Деньги мои. Она так написала, и так и будет!» Следовательно, наследство не свалилось на Катрину неожиданно. Девушка знала об этом заранее.

— Пункт второй, — продолжал звучать в телефонной трубке голос инспектора Симса. — Никто, кроме К, до порошков не дотрагивался.

— Вы уверены?

— Девушка и сама этого не отрицает. Ну, что вы об этом думаете?

— Чрезвычайно интересно.

— Нам хотелось бы знать только одно: откуда у нее оказался стрихнин. Думаю, это будет несложно.

— Но пока вам это не удалось?

— Я только начал. Допрос был сегодня утром.

— И что же?

— Отсрочено на неделю.

— А юная леди… К?

— Задержана по подозрению в убийстве. Я не хочу рисковать. У нее могут оказаться неведомые нам друзья, которые попытаются помочь ей скрыться.

— Вряд ли, — возразил Пуаро. — Не думаю, что у нее есть друзья.

— Вы действительно так думаете? Но почему, мосье Пуаро?

— Это просто мое предположение. Скажите, у вас есть еще… эти… как вы их называете… пункты?

— Ничего напрямую связанного с делом. Похоже, мисс Б в последнее время проводила какие-то сомнительные операции со своими акциями… и, видимо, потеряла изрядную сумму. Похоже, дело тут не совсем чисто, но я не вижу связи с главным… во всяком случае, пока не вижу.

— Пожалуй, вы правы. Ну что же, очень любезно с вашей стороны, что позвонили. Я очень вам благодарен.

— Не стоит. Я человек слова. И, как я понимаю, вас очень заинтересовала эта история. К тому же я очень надеюсь на вашу помощь.

— Был бы чрезвычайно рад вам помочь. А что, если я, к примеру, отыщу друга этой девушки? Это может вам пригодиться?

— По-моему, вы сказали, что у нее нет друзей, — удивился инспектор Симс.

— Я ошибался. Один друг у нее есть, — сказал Эркюль Пуаро и повесил трубку, прежде чем инспектор успел задать следующий вопрос.

С сосредоточенным видом Пуаро вошел в комнату, где за пишущей машинкой сидела мисс Лемон. Увидев Пуаро, она убрала руки с клавиш и вопросительно посмотрела на него.

— Я хочу, — сказал он, — чтобы вы представили себе одну маленькую историю.

Мисс Лемон послушно положила руки на колени. Ей нравилось печатать на машинке, оплачивать счета, регистрировать документы, фиксировать даты деловых встреч… Просьбы представить себе некую гипотетическую ситуацию вызывали у нее страшную скуку, но она воспринимала это как неприятную, но необходимую часть своих обязанностей.

— Представьте себе, — начал Пуаро, — что вы русская девушка.

— Да, — сказала мисс Лемон, всем своим видом как бы подчеркивая свое британское происхождение.

— Вы одна в этой стране, без друзей. У вас есть причины, по которым вы не хотели бы возвращаться в Россию. Вы находитесь в услужении у одной старой леди. Работа у вас довольно тяжелая и нудная, что-то вроде сиделки-компаньонки. Вы кротки и безропотны.

— Да, — послушно повторила мисс Лемон, будучи, однако, совершенно не в состоянии представить себя в роли простой и безропотной девушки. На свете попросту не существовало такой старой леди, капризы которой она согласилась бы терпеть.

— Вы понравились старушке, — продолжал Пуаро. — Она решает оставить вам наследство и сообщает вам об этом.

Пуаро немного помолчал.

— Да, — снова тоном великомученицы произнесла мисс Лемон.

— А потом старая леди что-то обнаружила. Возможно, что-то, связанное с деньгами. Может быть, она узнала, что по отношению к ней вы были не совсем честны. Или, того хуже, ей показалось, что ее лекарство имеет какой-то непривычный вкус… или не нравится еда… Как бы то ни было, она начинает в чем-то вас подозревать и пишет письмо одному очень известному детективу… да что там говорить, самому известному детективу — то есть мне! Я должен вскоре посетить ее. Вот тут-то все и выплывает наружу. Необходимо действовать немедленно. И вот, прежде чем знаменитый детектив является, старую леди отправляют на тот свет! И деньги достаются вам… Скажите, по-вашему такое возможно?

— Вполне, — сказала мисс Лемон, — то есть, вполне возможно для русской. Лично я никогда бы не стала компаньонкой. Я предпочитаю, чтобы круг моих обязанностей был четко очерчен. И уж конечно, мне бы и в голову не пришло кого-нибудь убить.

Пуаро вздохнул.

— Как мне не хватает моего друга Гастингса! У него такое богатое воображение. Такой романтический склад ума!

Правда, его предположения обычно были неверными… но мне это давало толчок, импульс.

Мисс Лемон молчала. Она уже не раз слышала о капитане Гастингсе, но ей не было до него никакого дела. Она с вожделением смотрела на заправленный в пишущую машинку лист с недопечатанным текстом.

— Значит, вам это кажется возможным, — задумчиво произнес Пуаро.

— Разве вам самому так не кажется?

— Я почти боюсь, что это так, — вздохнул Пуаро.

Зазвонил телефон. Мисс Лемон вышла из комнаты и тотчас же вернулась.

— Это опять инспектор Симс, — сказала она.

Пуаро поспешил к телефону.

— Алло, да-да! Что вы сказали?

Симс повторил:

— Я только что получил сообщение. Пакетик стрихнина найден в спальне девушки… под матрацем. Полагаю, это решает исход дела.

— Да, — сказал Пуаро, — думаю, это несомненно решает дело.

Интонация в голосе Пуаро изменилась, в нем появилась внезапная уверенность.

Повесив трубку, он сел к письменному столу и механически стал перекладывать лежавшие на нем предметы.

«Что-то там было такое, — бормотал он. — Я это чувствовал… Нет, не чувствовал… Я что-то видел. Ну же, мои серые клеточки! За дело! Думайте… размышляйте!.. Все ли в том, что я видел, было в надлежащем порядке и все ли было логично? Девушка… то, что она беспокоилась из-за денег. Мадам Делафонтен… мистер Делафонтен… его намек на большевиков… глупо, конечно… но он ведь и в самом деле глуп… комната… сад… О да! Сад!»

Какое-то время Пуаро сидел совершенно неподвижно. Затем в глазах его вспыхнули зеленые огоньки, он неожиданно вскочил и быстро прошел в соседнюю комнату.

— Мисс Лемон, не будете ли вы так добры отложить свою работу и провести для меня маленькое расследование.

— Расследование, мосье Пуаро? Боюсь, я не очень подхожу…

— Вы однажды сказали, — перебил ее Пуаро, — что знаете все о торговцах.

— Разумеется, знаю.

— В таком случае вам это будет несложно. Вы отправитесь в Чарменс Грин и разыщете торговца рыбой.

— Торговца рыбой? — удивилась мисс Лемон.

— Именно. Торговца, который поставляет рыбу в «Розовый сад». Когда вы найдете его, то задайте вот этот вопрос.

Пуаро подал ей листок. Мисс Лемон взяла его, с интересом прочитала и, кивнув, накрыла пишущую машинку чехлом.

— Мы с вами отправимся в Чарменс Грин вместе, — сказал Пуаро. — Вы к торговцу рыбой, а я в полицейский участок. Думаю, это займет у нас немного времени.

В участке Пуаро встретил удивленный инспектор Симс.

— Ну и ну! Вы откуда, мосье Пуаро! Мы же только говорили с вами по телефону.

— У меня к вам просьба. Вы разрешите мне повидать эту девушку… Катрину… Как ее фамилия?

— Ригер. Катрина Ригер. Что ж, у меня возражений нет.

Катрина выглядела еще более бледной и мрачной, чем в тот раз, когда ее видел Пуаро.

— Мадемуазель, — мягко заговорил он с ней, — мне хотелось бы, чтобы вы доверились мне и сказали правду.

Девушка вызывающе посмотрела на него.

— Я сказала правду. Я всем сказала правду. Может, кто и отравил старую леди, но это не я. Это ошибка! Вы все хотите, чтобы мне не достались деньги.

Голос у нее был резкий, и сама она, как показалось Пуаро, была похожа на жалкую маленькую крыску, загнанную в угол.

— Расскажите мне про порошки, мадемуазель, — продолжал Пуаро. — Кроме вас, никто к ним не прикасался?

— Я уже сказала… Я принесла их из аптеки в тот же день — я зашла за ними, как раз перед обедом. Я открыла коробочку и дала мисс Барроуби одну упаковку и стакан воды.

— Никто, кроме вас, их не трогал?

— Нет.

«Маленькая, загнанная крыска… но… очень смелая крыска».

— И мисс Барроуби ела за обедом только то, что нам сказали: суп, рыбу, пирог?..

— Да.

«Безнадежное „да“… и темные, горящие ненавистью глаза, которые не видят никакого просвета…»

Пуаро погладил ее по плечу.

— Мужайтесь, мадемуазель! Впереди вас ждет свобода… И деньги… Да-да!.. И безбедная жизнь.

Девушка недоверчиво посмотрела на него.

Когда Пуаро вышел, инспектор Симс неожиданно спросил:

— Я что-то не понял… Когда вы говорили со мной по телефону, вы сказали, будто у девушки есть друг?

— Несомненно есть. Это я. — И, прежде чем инспектор сообразил что к чему, направился к двери.

С мисс Лемон Пуаро встретился в кафе-кондитерской «Зеленый кот». Она не стала его томить, а прямо перешла к делу.

— Его зовут Ридж. С Хай-стрит[295] вы были абсолютно правы. Точно полторы дюжины. Я записала все, что он сказал.

Мисс Лемон протянула записку. Глаза Эркюля Пуаро сверкнули, и он издал какое-то странное урчание — словно довольный кот.

Эркюль Пуаро отправился в «Розовый сад». Войдя в калитку, он остановился, глядя на сад. Солнце садилось. Дверь открыла Мэри Делафонтен.

— Мосье Пуаро? — удивилась она. — Вы вернулись?

— Да, я вернулся. — Он немного помолчал. — Мадам, когда я первый раз увидел ваш сад, мне пришли на память детские стишки, насчет садика миссис Мэри, где растут серебряные колокольчики и ракушки… Только у вас необычные ракушки, не правда ли, мадам? Это устричные ракушки, — сказал Пуаро, показывая на рабатку.

Он услышал, как она резко втянула воздух. В глазах застыл вопрос.

Пуаро кивнул.

— Mais oui[296], я знаю! Служанка оставила вам заранее приготовленный обед, потому что у нее тот вечер был свободный. И вы ели только то, что она приготовила, и служанка и Катрина это подтвердят. И лишь вам с мужем известно, что вы принесли домой еще и полторы дюжины устриц. Небольшое угощение pour la bonne tante[297]. Так легко подсыпать стрихнин в устрицу… А устрицу так легко проглотить!.. Но… остаются раковины… Выбросить их в мусорное ведро невозможно. Увидит служанка. И тогда вы нашли выход — обложить ими рабатку. Но раковин оказалось явно недостаточно… Ряд остался незаконченным, что нарушило симметрию в вашем очаровательном садике. Эти устричные раковины были явно неуместной… фальшивой нотой… Они сразу бросились мне в глаза.

— Вы из-за письма догадались? — спросила Мэри Делафонтен. — Я знала о том, что оно было написано… но, естественно, не могла знать, насколько она вам доверилась.

— Во всяком случае, — уклончиво ответил Пуаро, — мне было известно, что дело это семейное. Если бы вопрос касался Катрины, вашей тете не было бы никакой надобности держать все в тайне. Как я понимаю, вы использовали ценные бумаги мисс Барроуби в своих интересах, и она узнала об этом.

Мэри утвердительно кивнула.

— Мы проделывали это не один раз. То здесь, то там… Вот уж не думала, что у нее хватит ума догадаться. А потом я узнала, что она пригласила детектива… И все деньги оставляет Катрине… этой жалкой твари.

— И поэтому пакетик из-под стрихнина оказался в спальне Катрины? Понятно. Вы боялись, что мне все станет известно и, спасая себя и своего мужа, попытались все свалить на невинную девушку. Вы очень жестоки, мадам.

Мэри Делафонтен пожала плечами. Голубые, как незабудки, глаза в упор смотрели на Пуаро. Он вспомнил, как превосходно она играла роль, когда он впервые появился в ее доме, как обрывала неуклюжие попытки своего мужа вмешаться в разговор. Незаурядная женщина… но совершенно безжалостная.

— Жалость? — сказала она. — К этому ничтожному крысенышу? К этой бессовестной интриганке? — В ее голосе звучало презрение.

— Полагаю, мадам, — медленно произнес Пуаро, — в жизни у вас было только две привязанности. Одна — это ваш муж…

Он заметил, как дрогнули ее губы.

— Другая — ваш сад.

Пуаро посмотрел вокруг. Казалось, он просил прощение у цветов за то, что уже сделал и что еще должен будет сделать.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Пес смерти»

30-е годы были самыми плодотворными в писательской карьере Агаты Кристи, ибо в промежутке между 1931–1943 годами она ежегодно выпускала две-три книги. К числу таких книг принадлежит и сборник «Пес смерти», большинство из 12 рассказов которого явно не вписываются в строгую классификацию «криминальных историй» или «мистических рассказов», но в целом могут быть определены как истории об умственных или психических отклонениях. Часть рассказов — о сверхъестественных силах.

Миссис Кристи всю жизнь испытывала вполне объяснимый и естественный интерес к феноменам, не поддающимся рациональному объяснению, хотя ее природный скептицизм заставлял ее искать объяснения именно в рациональном. Однако, будучи истой англичанкой и живя в эпоху, когда влияние церковных догматов еще достаточно сильно, она не считала для себя зазорным исследовать проблемы «души» и психики: данный сборник посвящен именно этим проблемам. Некоторые из этих ее рассказов о причудливом, непостижимом и страшном мире весьма любопытны. Любопытно и то, как она представляла себе возможное использование оккультных наук в целях психического воздействия.

Многие из рассказов сборника смело можно отнести к жанру научной фантастики. Во многих своих интервью Агата Кристи демонстрировала острый интерес к этой теме. Будь она несколько моложе, она непременно сделала бы значительный вклад в этот жанр. Тем не менее необходимо отметить, то, что сегодняшний день выглядит вполне научным, в то время воспринималось чистым «оккультизмом».

Рассказы, вошедшие в сборник, можно разделить на три категории:

1. Мистические.

2. Криминальные.

3. Мистическо-криминальные — в которых преступники для достижения своих целей пытаются представить определенные события как действие потусторонних сил.

Собственно, к первой категории принадлежат восемь рассказов — от «Цыганки», в котором проявляются всего лишь экстрасенсорные способности, до «Пса смерти», героиня которого обладала даром вызывать разрушительные силы. Пожалуй, наиболее интересный рассказ в этой категории «Зов крыльев», название которого взято из вагнеровского «Риенци». Одна из основных идей этого рассказа — воздействие музыки на человека, подчас мистическое и в корне меняющее его мировосприятие. Это один из самых ранних ее рассказов, написанный еще перед Первой мировой войной. Тем не менее, уже в конце жизни, она дала этому своему детищу хорошую оценку. К тому же рассказ этот нельзя воспринимать как чистую фантастику, по сути дела, это изумительная притча о природе и целях искусства.

Ко второй категории относятся два рассказа: «Красный сигнал» и «Свидетель обвинения». Последний несомненно является лучшим рассказом всего сборника. В дальнейшем Агата Кристи переделала его в пьесу. Очень интересно то, что законник здесь спасает преступника. В сценической же версии миссис Кристи предпочла, чтобы убийца был наказан если не официальным, то хотя бы другим путем.

К третьей категории относятся два заключительных рассказа — довольно остроумный «Когда боги смеются» и, пожалуй, самый неудачный рассказ сборника «Тайна голубой вазы».

Впервые опубликован в Англии в 1932 году.

«Пес смерти» и «Удивительные происшествия с сэром Кармайклом» были переведены С. Никоненко и Н. Румянцевой, «Зов крыльев» и «Последний спиритический сеанс» — С. Никоненко, «Попутчик» и «SOS» — И. Борисовым, «Цыганка» переведена В. Габриэляном, «Свидетель обвинения» — Т. Юровой. «Красный сигнал» дается в редакции И. Борисова, «Тайна голубой вазы» в редакции А. Титова.

Все переводы выправлены и заново отредактированы, часть их выполнена специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Расследует Паркер Пайн»

Один из самых оригинальных сборников рассказов, созданных миссис Кристи.

Паркер Пайн — симпатичный лысый толстячок лет шестидесяти. Суть его теории — в том, что существует пять типов несчастья, и как только будет определено, от чего они, собственно, происходят, можно найти и лекарство. Лекарства его порой кажутся нетрадиционными, — но сам он за них ручается.

Сборник как бы разделен на две части. В первых шести рассказах мистер Паркер Пайн предстает перед читателем неким устроителем чужого счастья. И в этом ему помогают Клод Латрелл — «один из самых красивых экземпляров жиголо на Британских островах», Мадлен де Сара — «самая опасная из всех известных соблазнительниц», а также мисс Лемон и миссис Оливер, персонажи, которые в дальнейшем перейдут в произведения с Пуаро.

Миссис Ариадна Оливер, «модная романистка», — шарж на саму Агату Кристи. Как и у миссис Кристи, у героини имеется привычка грызть яблоки во время работы над романами, кроме того, она так же как и сам оригинал, очаровательнонебрежна. После семи романов с миссис Оливер, написанных между серединой 30-х и началом 70-х годов, читатель несомненно обнаружит и другие сходства. В одном из рассказов данного цикла читатель узнает, что миссис Оливер — автор «сорока шести известных литературных произведений, все они — бестселлеры и переведены на французский, венгерский, финский, японский и абиссинский». Если в 1934 году — в год написания сборника — ничего подобного об Агате Кристи еще сказать было нельзя, то уже спустя несколько лет эти слова оказываются реальностью.

Вторые шесть рассказов интересны еще и тем, что в них отразились собственные восточные впечатления писательницы. В этих рассказах мистер Паркер Пайн отдыхает и не намерен вмешиваться в какие бы то ни было дела. Тем не менее он оказывается вовлеченным в поток событий, дает советы и даже расследует разные странные истории, в том числе и преступления. В этих рассказах он ведет себя не как мистер Паркер Пайн в первых шести, а на манер Эркюля Пуаро и мисс Марпл. Действие одного из рассказов происходит в Восточном экспрессе — на маршруте, к этому времени уже неплохо изученном миссис Кристи. Другой рассказ был написан после посещения Агатой и Максом Мэллоуном храмов и гробниц в Петре; а в «Доме в Ширазе», очень ярком и психологически достоверном рассказе, действие происходит в доме, который они действительно видели в Ширазе. Щедро, даже расточительно бросаясь сюжетами, миссис Кристи крайне экономно относится к крупицам собственного опыта, которыми их расцвечивает. Так, оказывается, незначительное происшествие с порошком от клопов в рассказе «Смерть на Ниле» имело свой исток в реальности — стоит только заглянуть в книгу «Приди, расскажи как живешь» (1946), где писательница вспоминает свои раскопки на территории Сирии в 30-е годы. Интересно, что в рассказе «Бесценная жемчужина» преступником оказывается именно археолог.

В оценке художественных достоинств рассказов о Паркере Пайне критики расходятся, — если Роберт Барнард считает их «посредственными», то, по мнению Барзена и Тейлора, «сборник производит очень хорошее впечатление». Рассказы, при всей своей кажущейся легковесности, очень увлекательны, а их главный герой — весьма необычная и привлекательная личность. Он появится еще в двух рассказах Кристи: «Хлопоты в Полленсе» и «Тайне регаты» — оба выйдут в американском сборнике 1939 года «Тайна регаты».

Впервые сборник вышел в Англии в 1934 году.

Существует несколько переводов на русский язык. Перевод И. Борисова выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Мисс Марпл расследует

В этот опус собраны все дела мисс Марпл из различных авторских сборников и периодических изданий, публиковавшихся на протяжении всей творческой карьеры писательницы.

«Шутки старых дядюшек». Довольно банальный сюжет, встречающийся почти у всех детективных авторов и очень часто использующийся в кинематографе. Мисс Марпл решает загадку отнюдь не криминального характера, в очередной раз вспоминая аналогичную историю из своей жизни.

«Убийствомиссис Спеилоу». Один из лучших рассказов сборника, хотя способ, которым было совершено убийство, вызывает недоумение. Расследование истории происходит в привычном мисс Марпл антураже, а помогают ей такие старые друзья, как полковник Мелчет, инспектор Слак и констебль Полк (последний, впрочем, не такой уж и старый — вспомним его предупредительное отношение к мисс Марпл в «Трупе в библиотеке», 1942).

«Дело безупречной служанки». В этом рассказе у инспектора Слака снова будут все основания быть довольным и благодарным проницательной старой леди. Рассказ читается с интересом, несмотря на избитый сюжет и неоднократно повторяющийся прием, которым пользовалась миссис Кристи — когда один человек выдает себя сразу за двоих. Этот прием используется в нескольких рассказах даже этого сборника.

«Лекарство для мисс Марпл». Несколько неудачная форма повествования, хотя сюжет очень интересный, а развязка весьма оригинальная — недаром этот рассказ в дальнейшем послужит основой для позднего шедевра Кристи — романа «Ночная тьма» (1967).

«Мисс Марпл рассказывает». Пожалуй, самая неудачная и неинтересная история, в основе которой честертоновский постулат о незаметности личности, когда она находится при исполнении служебных обязанностей — люди никогда не запоминают лица почтальона, служанки, медсестры, официанта — прием, которым миссис Кристи пользовалась на протяжении всей своей творческой карьеры.

«Причуда Гриншо». Вся эта история ужасно запутана, план убийства не слишком реалистичен, а метод неоправданно оригинален и только развязка весьма правдоподобна — убитая стала жертвой собственной жадности. У мисс Марпл есть все основания гордиться своей логикой, тем более что даже самый умный читатель вряд ли сможет понять, с помощью каких именно логических шагов она находит решение.

«Ожерелье танцовщицы». Один из самых удачных рассказов сборника с очень интересными, тщательно выписанными характерами, искусно разработанной сюжетной линией и довольно остроумной развязкой.

Первые четыре рассказа увидели свет в журналах в середине 30-х годов и показывают мисс Марпл в сравнительно молодом возрасте. Все они были опубликованы в сборнике «Три слепых мышонка и другие истории» (1949), а потом с двумя другими включены в «Последние дела мисс Марпл» (1979). Хотя почему последние?.. Впрочем, в существо этого вопроса лучше не углубляться.

Рассказ «Мисс Марпл рассказывает» впервые вышел в сборнике «Тайна регаты» (1939), а в дальнейшем вместе с пятью другими был опубликован в сборнике «Последние дела мисс Марпл».

«Причуда Гриншо» впервые был опубликован в сборнике «Рождественский пудинг и другие истории» (1960), а затем вместе с пятью другими в сборнике «Последние дела мисс Марпл».

Рассказ «Ожерелье танцовщицы» впервые увидел свет в сборнике «Двойной грех» (1961).

Перевод под редакцией И. Борисова был выполнен специально для настоящего издания и публикуется впервые.

«Второй гонг»

Этот сборник объединяет рассказы с Пуаро, по тем или иным причинам не вошедшие в авторские сборники с этим персонажем. Это не самые лучшие рассказы, тем не менее некоторые из них послужили основой для более поздних произведений.

«Второй гонг». Превосходный сюжет и очень запутанная история. Эта история в дальнейшем была переписана в повесть «Разбитое зеркало», которая вошла в сборник «Убийство в проходном дворе» (1937). Совпадают и сюжет, и некоторые персонажи, хотя убийцы разные. Различны и мотивы преступления. Вообще сравнивать эти два произведения Кристи очень увлекательно.

«Желтый ирис». Довольно интересный рассказ, центральный конфликт которого в дальнейшем перейдет в роман «День поминовения» (1949). В рассказе приводятся тексты двух песенок, свидетельствующие о наличии у миссис Кристи поэтического дарования. Создается впечатление, что автор легко бы справился и с мелодией.

«Загадка на море». Не слишком реалистичный сюжет и совсем уж неприличная развязка, в которой Пуаро играет явно не свойственную для себя роль. Впервые рассказ вышел в Англии в дешевом издании в 1944 году под названием «Приключение в каюте 66».

«Черпая смородина». В основу рассказа лег незначительный эпизод, когда завсегдатай ресторана заказывает блюда, которые никогда прежде не заказывал. Это доказывает, что миссис Кристи могла высосать сюжет практически из любого, даже самого незначительного события. И надо сказать, довольно приличный сюжет.

«Что в дадикерастет у Мэри». Название рассказа взято из детского стишка. Как только Пуаро припоминает этот стишок, на него тут же снисходит внезапное озарение. Начало рассказа напоминает начало романа «Немой свидетель» (1937), хотя написан он явно позже, а сюжет намного уступает сюжету последнего.

Рассказы «Желтый ирис», «Загадка на море» и «Что в садике растет у Мэри» были опубликованы в сборнике «Тайна регаты» в 1939 году, кроме того, рассказ «Загадка на море» вошел в сборник «Ранние дела Пуаро», вышедший в США в 1974 году. Все три рассказа в настоящем издании выходят под редакцией А. Титова и публикуются впервые.

Рассказ «Второй гонг» впервые вышел в сборнике «Свидетель обвинения» в 1948 году. Перевод на русский язык выполнен И. Борисовым и публикуется впервые.

Рассказ «Черная смородина» впервые опубликован в сборнике «Три слепых мышонка» (1969). На русский язык переведен Г. Сазоновой. Для настоящего издания перевод выправлен и заново отредактирован.

А. Титов

Примечания

1

Корнуолл — графство на юго-западе Великобритании на одноименном полуострове.

(обратно)

2

Гемпшир — графство на юге Великобритании.

(обратно)

3

Имеется в виду Первая мировая война (1914–1918).

(обратно)

4

Имеется в виду, получившее широкое распространение в Англии, с легкой руки журналиста Макена, спасение части экспедиционного корпуса в неравном сражении при Монсе в августе 1914 года, как результата помощи святого Георгия во главе ангельского воинства.

(обратно)

5

Оккультные науки — общее название мистических учений, которые признают существование сверхъестественных явлений, недоступных обычным наукам, и сверхъестественных сил, с которыми могут вступать в контакт избранные лица.

(обратно)

6

Дорогой мосье (фр.).

(обратно)

7

Постфактум (лат.) — после того, как события произошли, задним числом.

(обратно)

8

Месопотамия — область в междуречье между реками Тигр и Евфрат, где во время Первой мировой войны шли ожесточенные бои между английским экспедиционным корпусом и турецкими войсками, сражавшимися на стороне Германии.

(обратно)

9

Ярд — мера длины в системе английских мер, составляет 91.44 см.

(обратно)

10

Фландрия — историческая область, составляющая сейчас часть Территории Бельгии, Франции и Нидерландов, место кровопролитных боев во время Первой мировой войны.

(обратно)

11

Крест Виктории — высший британский военный орден, которым награждались военные и гражданские лица за боевые подвиги. Был учрежден королевой Викторией в 1856 году.

(обратно)

12

Медиум — у приверженцев спиритизма посредник между миром людей и миром духов, способный в состоянии транса вступать в контакт с душами умерших, получая от них ответы на вопросы, указания и т. п.

(обратно)

13

Спиритический сеанс — процесс общения с душами умерших посредством различных манипуляций (верчения столов, блюдечек и т. п.) и при помощи медиума.

(обратно)

14

Подагра — хроническое заболевание, связанное с нарушением обмена веществ и проявляющееся в сильных болях суставов.

(обратно)

15

Дальтонизм — врожденный недостаток зрения, неспособность различать некоторые цвета, чаще всего красный и зеленый.

(обратно)

16

Крещендо (ит.) — в музыке «постепенно усиливая интенсивность звучания».

(обратно)

17

Харли-стрит — улица в Лондоне, где расположены приемные ведущих частных врачей-консультантов.

(обратно)

18

Каноник — в Англиканской церкви старший священник кафедрального собора.

(обратно)

19

Ньюкасл — город и порт в Великобритании у впадения реки Тайн в Северное море.

(обратно)

20

«Колено служанки» — профессиональная болезнь служанок — бурсит, воспаление коленных суставов от частого стояния на коленях на твердом и холодном полу.

(обратно)

21

«Писчий спазм» — спазмы и дрожание рук — распространенное заболевание тех, кому приходится много писать, машинисток, компьютерщиков и т. п.

(обратно)

22

Имеется в виду английская королева из династии Тюдоров (1533–1603), правила с 1558 года.

(обратно)

23

Арго — сленг парижских низов и уголовников.

(обратно)

24

Легкого поведения (фр.).

(обратно)

25

Бедная мама (фр.).

(обратно)

26

И вот он здесь! (фр.).

(обратно)

27

Ах! (фр.).

(обратно)

28

Рост шесть футов и один дюйм составляет около 185 см.

(обратно)

29

Лукреция Борджиа (1480–1519) — представительница знаменитого итальянского аристократического рода, которую часто использовали в своих политических интригах ее отец (папа Александр VI) и брат (Цезаре Борджиа) и которая к концу жизни стала добродетельной матроной, покровительницей искусств.

(обратно)

30

«Анни Лори» — популярная шотландская любовная песня, авторство которой приписывается У. Дугласу (начало XVIII века).

(обратно)

31

Имеются в виду явления, относящиеся к парапсихологии, области паранормальных психических явлений — телепатии, спиритизму, телекинезу.

(обратно)

32

Характерным для раннего периода царствования королевы Виктории (царствовала 1837–1901), строгое, чопорное.

(обратно)

33

Вустер — марка фарфора, производимого с XVIII века в городе Рустер на западе Англии (графство Вустершир).

(обратно)

34

Севрский фарфор — марка фарфора, производимого с середины XVIII века в городе Севр близ Парижа.

(обратно)

35

Оксфорд-стрит — одна из главных торговых улиц в центральной части Лондона.

(обратно)

36

Гандикап — при игре в гольф и некоторых других играх означает: улучшить свою игру, фора — количество ударов (очков), которое получает слабый игрок, чтобы улучшить его шансы в соревновании с более сильным противником.

(обратно)

37

Гольф — спортивная игра на поле с лунками, в ходе которой игроки стремятся специальными клюшками загнать в каждую из лунок небольшой резиновый мячик наименьшим числом ударов.

(обратно)

38

У Юпитера, планеты солнечной системы, имеется 16 спутников, четыре из которых были открыты итальянским ученым Галилео Галилеем (1564–1642).

(обратно)

39

Дувр — город и порт на юго-востоке Великобритании (графство Кент) у пролива Па-де-Кале.

(обратно)

40

Имеется в виду эпоха царствования китайской императорской династии Мин (1368–1644).

(обратно)

41

Паддингтонский вокзал — вокзал в Лондоне, конечная станция поездов, идущих в западном направлении.

(обратно)

42

Хартфордшир — графство в средней части Англии к северу от Лондона.

(обратно)

43

Баронет — в Англии носитель низшего наследственного дворянского титула.

(обратно)

44

Дюйм — единица длины в системе английских мер, равная 2,54 см, квадратный дюйм соответственно равен 6,54 см2.

(обратно)

45

Ист-Энд — большой промышленный и портовый район Лондона к востоку от Сити, населенный преимущественно беднотой.

(обратно)

46

«Риенци» (полное название «Кола Риенци, последний трибун») — опера немецкого композитора, дирижера, писателя Вильгельма Рихарда Вагнера (1813–1883) на сюжет романа английского писателя и политического деятеля Э. Булвера-Литтона (1803–1873).

(обратно)

47

Пан — в греческой мифологии — божество стад, садов и полей. Ему приписывают пристрастие к вину, веселью и прочим плотским наслаждениям. У него козлиные ноги, рога, тело покрыто шерстью. В данном рассказе Пан избавляется от «звериного» начала (у него нет бороды и его козлиных ног, у него облик «высокого» божества, а не «низкого»).

(обратно)

48

Сена — река, протекающая через Париж и впадающая в пролив Да-Манш.

(обратно)

49

Так вот (фр.).

(обратно)

50

Господу Богу (фр.).

(обратно)

51

Боттичелли Сандро (наст, имя Алессандро Филипепи, 1445–1510) — итальянский живописец эпохи раннего Возрождения, работавший во Флоренции и писавший картины на религиозные и мифологические темы.

(обратно)

52

Альков — ниша в стене, обычно для кровати.

(обратно)

53

«SOS» (англ) — начальные буквы радиосигнала терпящих бедствие «Спасите наши души».

(обратно)

54

Уилтшир — графство в южной части Англии.

(обратно)

55

Имеется в виду Общество по изучению психических явлений, которое было создано в Лондоне в 1882 году для научного изучения паранормальных (парапсихологических) явлений телепатии, спиритизма, жизни после смерти и т. п.

(обратно)

56

Миля — мера длины, равная 1,609 км.

(обратно)

57

«Остров сокровищ» — приключенческий роман английского писателя Роберта Льюиса Стивенсона (1850–1894).

(обратно)

58

Акр — единица площади в системе английских мер, равная 4046,86 м2.

(обратно)

59

Арсен Лю пен — главный персонаж детективных произведении французского писателя Мориса Леблана (1864–1941).

(обратно)

60

Кварта — мера вместимости жидкостей и сыпучих тел, равная 1,136 л.

(обратно)

61

Гавайи — группа островов в северной части Тихого океана, имеющая статус штата США.

(обратно)

62

Индуизм — современная форма распространенной в Индии религии брахманизма.

(обратно)

63

Йога — возникшее в Индии религиозно-философское учение, согласно которому путем самосозерцания и самоусовершенствования можно овладеть сверхъестественными силами.

(обратно)

64

Англиканская церковь — государственная протестантская церковь Великобритании.

(обратно)

65

Оксфордская группа — религиозная группа, созданная в 1921 году в Оксфордском университете американским евангелистом Ф. Бухманом (1878–1961) и провозглашавшая четыре основных ценности — честность, чистоту, любовь и бескорыстие.

(обратно)

66

Криппен Хоули Харви (1862–1910) — преступник, отравивший свою жену и приговоренный судом к смертной казни.

(обратно)

67

Глицинии — вьющиеся растения семейства бобовых. В качестве декоративных разводятся восточноазиатские виды с голубоватолиловыми цветами в длинных кистях.

(обратно)

68

Сэндхерст — Королевская военная академия, находящаяся близ деревни Сэндхерст к юго-западу от Лондона была основана в 1802 году.

(обратно)

69

Чота-хазри (англо-инд.) — легкая трапеза ранним утром, еда на скорую руку.

(обратно)

70

Ипохондрия — психическое расстройство, выражающееся в чрезмерной мнительности в отношении собственного здоровья и в болезненно угнетенном состоянии.

(обратно)

71

Нортумберленд — графство на северо-востоке Англии.

(обратно)

72

Асафетида — растительная смола, используемая в медицине как антиспазматическое средство.

(обратно)

73

Парфянская стрела — враждебный выпад напоследок, перед уходом; по преданию, парфяне, жители древнего царства к юго-востоку от Каспийского моря, симулируя отступление, заманивали врагов в ловушку, а потом осыпали стрелами.

(обратно)

74

Интерьер (фр) — в архитектуре внутренняя часть здания, архитектурно и художественно оформленная.

(обратно)

75

Лимузин — большой легковой автомобиль с закрытым кузовом.

(обратно)

76

Вурдалак — вампир, сказочный оборотень, мертвец, выходящий из могилы и сосущий кровь живых.

(обратно)

77

Ривьера — полоса франко-итальянского побережья Средиземного моря, международный курорт и центр туризма.

(обратно)

78

Икебана (яп.) — искусство составления букетов.

(обратно)

79

Боракс — бесцветное кристаллическое вещество, используемое, в частности, как удобрение.

(обратно)

80

Строфантин — добываемый из семян некоторых видов тропических лиан гликозид, применяемый в медицине при сердечной недостаточности.

(обратно)

81

Альма Тадема Лоуренс (1836–1912) — английский художник голландского происхождения, автор картин на сюжеты из античной мифологии в строго академическом стиле.

(обратно)

82

Фредерик Лейтон (1830–1896) — английский художник и скульптор, автор многочисленных произведений на исторические и мифологические темы. С 1878 года президент Королевской академии художеств.

(обратно)

83

Херес — крепкое испанское виноградное вино, названное по названию города на юге Испании, где его впервые начали производить.

(обратно)

84

Коронер — должностное лицо при органе местного самоуправления графства или города, проводящее судебное дознание в случае насильственной смерти или внезапной при сомнительных обстоятельствах.

(обратно)

85

Генуя — город и порт в Северной Италии, известный также памятниками архитектуры и изобразительного искусства, дворцами и террасными парками.

(обратно)

86

Кампо-Санто (ит. «священное поле»,) — кладбище, некрополь.

(обратно)

87

Луара — самая большая река Франции, которая протекает через страну с юго-востока на северо-запад и по берегам которой расположено много старинных феодальных замков.

(обратно)

88

Тадж-Махал — мавзолей султана Шах-Джахана и его жены Мумтаз-Махал, прекрасный памятник индийской архитектуры, построенный в 1630–1652 годах.

(обратно)

89

Альпийская горка — сад, в котором нагромождение камней и низкорослая растительность имитируют высокогорный ландшафт.

(обратно)

90

Муслин — легкая шелковая ткань.

(обратно)

91

Сфинкс — в Древнем Египте каменное изваяние лежащего льва с человеческой головой, у древних греков крылатое чудовище с туловищем льва или собаки и головой и грудью женщины.

(обратно)

92

Имеются в виду персонажи одноименного романа французского писателя Бернардена де Сен-Пьера (1737–1814) о судьбе и злоключениях юноши и девушки, живших в «естественном состоянии» и погибших при столкновении с цивилизацией.

(обратно)

93

Акростих — стихотворение, в котором начальные буквы каждой строки, читаемые сверху вниз, образуют какое-либо слово или фразу.

(обратно)

94

Барри Джеймс (1860–1937) — английский драматург и романист, родившийся в Шотландии. Ниже называются его пьесы, комедии и мелодрамы, поставленные в 1903–1920 годах.

(обратно)

95

Тотализатор — на бегах и скачках счетчик, показывающий сумму ставок на ту или иную лошадь и общую сумму ставок, а также игра на деньги на бегах и скачках.

(обратно)

96

Банч (англ.) — сверток, узел.

(обратно)

97

Боковой придел — в церкви добавочный боковой алтарь.

(обратно)

98

Иудея — древнее царство в южной части Палестины с главным городом Иерусалимом.

(обратно)

99

Кир (558–529 до н. э.) — царь Персии, основатель могучей древнеперсидской державы от Индии до Эгейского моря.

(обратно)

100

Этельберт — король Кента (с 560 года), королевства ютов в бассейне реки Темзы, при котором было введено христианство и опубликован Свод Законов, содержащий перечень штрафов за провинности перед духовенством.

(обратно)

101

По-английски слово со значением «драгоценности» и женское имя Джуэл звучат одинаково.

(обратно)

102

Твид — грубошерстная ткань с особым диагональным плетением нитей двух или более разных цветов.

(обратно)

103

«Тысяча и одна ночь» — памятник средневековой арабской литературы, сборник сказок, связанных между собой одним рассказчиком (Шехерезада).

(обратно)

104

Раджа — феодальный властелин в Индии.

(обратно)

105

Гинея — денежная единица, применявшаяся в Великобритании до 1971 года при исчислении гонораров, оценке картин, скаковых лошадей и т. п. и равная 21 шиллингу.

(обратно)

106

«Ритц» — фешенебельная лондонская гостиница с рестораном на улице Пикадилли.

(обратно)

107

«Белая дама» — коктейль из джина, ликера куантро и лимонного сока.

(обратно)

108

Альфонс — имя героя комедии «Мосье Альфонс» французского писателя и драматурга Дюма-сына (1824–1895), которое стало нарицательным для обозначения любовника, находящегося на содержании женщины.

(обратно)

109

Жигало (фр.) — платный партнер в танцах, а также мужчина, находящийся на содержании женщины, сутенер.

(обратно)

110

«Асприз» — фешенебельный магазин галантерейных изделий и подарков в лондонском Уэст-Энде.

(обратно)

111

«Клариджес» — одна из самых дорогих лондонских гостиниц в аристократическом районе Мейфер.

(обратно)

112

Анемичный — малокровный, бледный.

(обратно)

113

Хэмпстед — фешенебельный район на севере Лондона, сохраняющий черты живописной деревни.

(обратно)

114

Мельбурн — город и порт на юго-востоке Австралии.

(обратно)

115

Ноттингхилл — бедный район в западной части Лондона.

(обратно)

116

Суахили — язык межэтнического общения в Восточной Африке, относящийся к семье банту и имеющий письменность на основе латинского алфавита.

(обратно)

117

Дублон — старинная испанская золотая монета.

(обратно)

118

Галеон — большой испанский торговый или военный корабль с тремя или четырьмя палубами, перевозивший сокровища из Америки в Европу.

(обратно)

119

Абиссинский язык — имеется в виду амхарский язык, государственный язык Эфиопии.

(обратно)

120

Британский музей — один из старейших и крупнейших музеев мира, открытый в Лондоне в 1759 году.

(обратно)

121

Имеется в виду украшенный инкрустацией — узором, врезанным в изделие из другого материала, обычно на одном уровне с поверхностью изделия.

(обратно)

122

Пшеничная смирновка на здоровье.

(обратно)

123

Ватерлоо — вокзал в Лондоне, главная конечная станция Южного района для поездов, обслуживающих запад Великобритании.

(обратно)

124

Ступор (от лат. «оцепенение») — состояние обездвиженности, отсутствие реакции на внешние раздражители.

(обратно)

125

Вамп — обольстительница, роковая женщина.

(обратно)

126

Заметь хорошо (лат.) — помета, служащая для того, чтобы привлечь внимание к какой-либо части текста.

(обратно)

127

Имеется в виду Лига Наций — международная организация, возникшая после Первой мировой войны и имевшая целью развитие сотрудничества и обеспечение мира и безопасности народов Просуществовала до 1939 года.

(обратно)

128

Фолкстон — город и порт на юго-востоке Великобритании у пролива Па-де-Кале.

(обратно)

129

Булонь — город и порт на западе Франции у пролива Па-де-Кале.

(обратно)

130

Грасс — город на юге Франции, климатический курорт, центр цветоводства и парфюмерной промышленности.

(обратно)

131

Хлороформ — бесцветная, прозрачная, легко испаряющаяся жидкость с характерным запахом и сладковатым вкусом, вызывающая при вдыхании состояние наркоза.

(обратно)

132

Что такое? (фр.).

(обратно)

133

Ваш паспорт, мосье (фр.).

(обратно)

134

Дижон — город в восточной части Франции.

(обратно)

135

Кройдон — аэропорт в Лондоне.

(обратно)

136

Сафьяновый — сделанный из кожи, обработанной особым способом.

(обратно)

137

Стритхем — большой жилой и торговый район в южной части Лондона.

(обратно)

138

Парк-Лейн — улица в западной аристократической части Лондона, известная своими фешенебельными гостиницами и особняками.

(обратно)

139

Сюда, мадам (фр.).

(обратно)

140

Лион — крупный город на юго-востоке Франции на реке Рона.

(обратно)

141

Здесь, мадам (фр.).

(обратно)

142

Добрый вечер, мадам (фр.).

(обратно)

143

«Таймс» — ежедневная газета консервативного направления, выходящая в Лондоне с 1785 года.

(обратно)

144

Имеется в виду религиозное движение, возникшее в XVI–XVII веках и стремившееся очистить англиканскую доктрину и богослужение от остатков католицизма.

(обратно)

145

«Симплонский экспресс» — международный экспресс, с 1919 года перевозивший пассажиров из Лондона и ряда других европейских городов в Стамбул через Симплонский туннель в Альпах.

(обратно)

146

Местре — местность в Италии, пригород Венеции.

(обратно)

147

Господа и дамы (фр.).

(обратно)

148

Я напишу жалобу в управление железной дороги (фр.).

(обратно)

149

Злодей! Чудовище! (фр.).

(обратно)

150

Триест — город и порт на северо-востоке Италии на Адриатическом море.

(обратно)

151

Минарет — необходимая принадлежность мусульманской мечети, высокая башенка в форме многогранника или цилиндра, с вершины которой правоверных призывают к молитве.

(обратно)

152

Имеется в виду возвышенно мыслящий, благородный (по имени героя романа испанского писателя Мигеля Сервантеса, 1547–1616).

(обратно)

153

Дон-Жуан — искатель любовных приключений, соблазнитель женщин (по имени героя многих легенд и литературных произведений).

(обратно)

154

Дамаск — столица Сирии, с древних времен один из крупнейших городов Ближнего Востока, расположенный на пересечении торговых путей, и важный центр мусульманской культуры и восточного христианства.

(обратно)

155

Флеккер Джеймс Элрой (1884–1915) — английский дипломат, поэт и драматург.

(обратно)

156

Багдад — столица Ирака, один из древнейших экономических культурных центров Ближнего Востока.

(обратно)

157

Святой Павел — христианский апостол, которому приписывается авторство ряда «Посланий» в Новом Завете, проповедовавший, по преданию, в этом районе Малой Азии и принявший мученическую смерть в Риме.

(обратно)

158

Бриндизи — город и порт на юге Италии на Адриатическом море.

(обратно)

159

Бейрут — столица Ливана, крупный порт на восточном побережье Средиземного моря.

(обратно)

160

Арака (араб) — пальмовая водка.

(обратно)

161

Френч — куртка военного образца с четырьмя большими наружными накладными карманами.

(обратно)

162

Шираз — город на юго-западе Ирана, центр ковроделия и лаковой миниатюры.

(обратно)

163

Моноплан — самолет с одной парой крыльев.

(обратно)

164

Тегеран — столица Ирана, древний центр торговли, ремесла и культуры Востока.

(обратно)

165

Исфаган — город на территории современного Ирана, древний центр торговли Ближнего и Среднего Востока.

(обратно)

166

Керманшах — город в западной части Ирана, на перекрестке торговых дорог в Ирак, Сирию и т. д.

(обратно)

167

Пантомима — представление без слов, объяснение с помощью мимики и жестов.

(обратно)

168

Хамадан — город в центральной части Ирана, славящийся производством ковров.

(обратно)

169

Имеется в виду Дарий I Гистасп (521–485 до н. э.), древнеперсидский царь из династии Ахеменидов.

(обратно)

170

На Бехистунской скале у гробницы Дария I клинописью выбиты параллельные тексты на указанных древних языках.

(обратно)

171

Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! (нем.).

(обратно)

172

Стенхоуп Эстер (1776–1839) — английская аристократка, в 1810 году в знак протеста против условностей английского общества уехавшая на Ближний Восток и прожившая там среди туземных племен до конца жизни.

(обратно)

173

Бенедиктин — разновидность французского ликера, получаемая путем перегонки спирта с различными растительными добавками и сахарным сиропом.

(обратно)

174

Кюрасо — ликер, настоенный на лимонных корках.

(обратно)

175

Хафиз Ширази Шамседдин (ок 1325–1390) — персидский поэт, писавший жизнерадостные и бунтарские стихи в жанре газель.

(обратно)

176

Нуристан — историческая провинция на западе Ирана, гористая страна, исконно населенная лурами, иранским народом, испытавшим сильное влияние арабской культуры.

(обратно)

177

Амман — столица Иордании.

(обратно)

178

Температура воздуха 98 градусов по Фаренгейту соответствует 36,6 градусам тепла по Цельсию.

(обратно)

179

Петра — высеченный в скалах город, столица древнего Набатейского царства, в 150 км к юго-востоку от Иерусалима. Известен пещерными жилищами, гробницами, храмами.

(обратно)

180

Набатины — кочевое древнесемитское племя, обитавшее в северной части Аравийского полуострова к югу от Мертвого моря.

(обратно)

181

Форт-Нокс — принадлежащая военному ведомству США укрепленная и строго охраняемая территория в штате Кентукки, с 1936 года место хранения золотого запаса США.

(обратно)

182

Хаммураби — царь древнего Вавилона в начале второго тысячелетия до н. э., при котором Вавилон стал столицей большого государства в Месопотамии и главным экономическим и культурным центром; древнего Востока.

(обратно)

183

Ниггер — у американцев правительственное обозначение негров и людей небелой расы.

(обратно)

184

Бедуины — общее название кочевых и полукочевых семитских племен Передней Азии, Северной Африки и Аравии.

(обратно)

185

Серпантин — горная извилистая дорога.

(обратно)

186

Белуджистан — провинция в западной части Индии во времена британского владычества, с 1947 года входит в состав Пакистана.

(обратно)

187

Имеется в виду реплика Королевы, матери Гамлета в трагедии «Гамлет» (акт 111, сцена 2, 242) Вильяма Шекспира (1564–1616) — английского драматурга и поэта, крупнейшего гуманиста эпохи позднего Возрождения.

(обратно)

188

Палеолит — период от возникновения человека до десятого тысячелетия до н. э., начало каменного века, время существования ископаемого человека, занимавшегося охотой и собирательством.

(обратно)

189

Цитата из прощальной речи английского актера Дэвида Гаррика (1717–1779), которую он произнес в 1776 году, покидая труппу театра.

(обратно)

190

Лазурит — ценный минерал синего цвета.

(обратно)

191

Сердолик — полудрагоценный поделочный камень, обычно желтого или оранжевого цвета, реже дымчатого.

(обратно)

192

Луксор — город в Египте в среднем течении реки Нил, на территории древних Фив, основная достопримечательность — храм древнеегипетских богов.

(обратно)

193

Асуан — город в Египте, порт на реке Нил.

(обратно)

194

Дендер — деревня в Египте на западном берегу реки Нил, в верхнем его течении, место поклонения древнеегипетской богине любви Хатор, где сохранился посвященный ей храм.

(обратно)

195

Абидос — древнеегипетский город, место почитания богов загробного мира, особенно Осириса, известнее памятники — некрополь и храмы.

(обратно)

196

Мышьяк — белый порошок без вкуса и запаха, в малых дозах применяемый в медицине, а в больших являющийся смертельным ядом.

(обратно)

197

Сурьма — химический элемент, представляющий собой белый порошок, употребляемый в различных сплавах в технике, в типографском деле и т. п., соединения которого очень ядовиты.

(обратно)

198

«Боврил» — фирменное название пасты-экстракта из говядины, предназначенной для приготовления бульона.

(обратно)

199

Гастоэнтерит — воспалительное заболевание желудка и тонких кишок.

(обратно)

200

Дельфы — древнегреческий город у подножия горы Парнас, у расщелины, откуда шли ядовитые испарения, прорицатели произносили свои предсказания, якобы навеянные богами, оракулом в древности называли как само место — прорицалище, так и предсказателя.

(обратно)

201

Олимпия — древнегреческий город в северо-западной части Пелопоннеса, место культа Зевса и проведения Олимпийских игр; был впоследствии сожжен.

(обратно)

202

Парфенон — главный храм на Акрополе в Афинах, памятник древнегреческой архитектуры периода высокой классики.

(обратно)

203

Афины — столица Греции, центр культурной, политической и экономической жизни Древней Греции.

(обратно)

204

Коринф — город и порт в Греции на полуострове Пелопоннес, основанный в X веке до н. э. и славившийся керамикой и изделиями из бронзы.

(обратно)

205

Микены — древний город в Южной Греции, центр эгейской культуры, расцвет которой приходится на XIV–XII века до н. э.

(обратно)

206

Византийская мозаика — узор из разноцветных кусочков стекла, эмали или разноцветных камешков, скрепленных между собой, распространен в Византии (Восточной Римской империи) в IV–V века.

(обратно)

207

Пеплум — в Древней Греции и Риме верхняя женская одежда из тонкой ткани без рукавов, надевавшаяся поверх туники.

(обратно)

208

Страз — искусственный камень, блеском и игрой похожий на драгоценный, назван по имени изобретателя — французского ювелира Ж. Ф Страза (1700–1773).

(обратно)

209

Мадам может быть спокойна Я добьюсь успеха (фр.).

(обратно)

210

Регата — гонки на парусных или гребных лодках.

(обратно)

211

Дартмут — город в графстве Девон, расположен на побережье английского канала и на западном берегу устья р. Дарт Излюбленное место отдыха туристов и яхтсменов.

(обратно)

212

Кокосовый кегельбан — аттракцион на ярмарке, разновидность игры в кегли, когда плод кокосовой пальмы используется для сбивания столбиков-кеглей, расставленных на деревянной площадке.

(обратно)

213

Дартс — дротики, игра, в ходе которой участники бросают небольшие дротики в разграфленный пробковый круг, чтобы набрать определенное количество очков.

(обратно)

214

Хаттон-Гарден — улица в северо-восточной части Лондона, центр торговли алмазами и бриллиантами.

(обратно)

215

Французская Ривьера — французская часть Лазурного берега, международного курорта на Средиземном море.

(обратно)

216

Сен-Жан-де-Люз — старинный порт и курортный город ро Франции на побережье Бискайского залива, коренное население — баски.

(обратно)

217

Мадейра — португальский остров в Атлантическом океане у северо-западных берегов Африки, известный зимний курорт.

(обратно)

218

Библейская аллюзия (Евангелие от Матфея, VI, 28).

(обратно)

219

Девон (Девоншир) — графство на юго-западе Великобритании.

(обратно)

220

Макрель — скумбрия, ценная морская промысловая рыба из отряда окунеобразных.

(обратно)

221

«Похищенное письмо» — новелла американского писателя Эдгара По (1809–1849).

(обратно)

222

Имеется в виду представитель кельтского населения Уэльса, полуострова на юго-западе Великобритании.

(обратно)

223

Польенса — город на острове Майорка, центр туризма.

(обратно)

224

Пальма — город на острове Майорка, главный город принадлежащих Испании в Средиземном море Балеарских островов.

(обратно)

225

Майорка — самый крупный из Балеарских островов, популярный климатический курорт.

(обратно)

226

Барселона — город и порт на северо-востоке Испании.

(обратно)

227

Плутократия — политическое господство богачей, государственный строй, при котором власть принадлежит богатой верхушке господствующего класса.

(обратно)

228

«Дейли мейл» — ежедневная газета консервативного направления.

(обратно)

229

Абстракционизм — возникшее в начале XX века течение в европейской живописи, скульптуре, графике, представители которого отказывались от изображения предметного мира и искали новые формы, экспериментируя с цветом, линиями, объемом и т. д.

(обратно)

230

Пикет — старинная карточная игра, в которой два партнера разыгрывают 32 карты.

(обратно)

231

Имеется в виду стиль мебели XVIII века, характеризующийся обилием декоративных деталей и тонкой резьбой (по имени краснодеревщика Томаса Чиппендейла, 1718–1779).

(обратно)

232

Имеется в виду тяжелая массивная мебель с богатой резьбой и дорогой обивкой, вошедшая в моду в эпоху правления королевы Виктории (1837–1901).

(обратно)

233

Хламида — широкая накидка, первоначально мужская верхняя одежда древних греков и римлян, род плаща с застежкой на правом плече или на груди.

(обратно)

234

Мадленит — псевдомедицинский термин, образованный по модели названий болезней от собственного имени Мадлен и означающий «болезненное влечение к Мадлен».

(обратно)

235

Искусный повар (фр.).

(обратно)

236

Викинг — древнескандинавский воин, морской разбойник.

(обратно)

237

Не так ли, мадам? (фр.).

(обратно)

238

Что? (фр.).

(обратно)

239

Разумным (фр.).

(обратно)

240

Несчастный (фр.).

(обратно)

241

Конечно же нет (фр).

(обратно)

242

О, разумеется, разумеется! (фр.).

(обратно)

243

Прекрасно (фр.).

(обратно)

244

Мания величия (фр.).

(обратно)

245

Никогда, никогда! (фр.).

(обратно)

246

Ирис — многолетнее травянистое растение семейства касатиковых с крупными яркими цветами.

(обратно)

247

«Сад лебедей» (фр.).

(обратно)

248

Добрый вечер (ит.).

(обратно)

249

Мой дорогой (фр.).

(обратно)

250

Шерлок Холмс — знаменитый сыщик, персонаж многих детективных произведений английского писателя Артура Конан Дойла (1859–1930).

(обратно)

251

Дедукция — в логике способ рассуждения от общего к частному, от общих положений к частным выводам.

(обратно)

252

Итон — одна из самых старых привилегированных мужских средних школ Великобритании, расположенная в г. Итоне недалеко от Лондона.

(обратно)

253

Старина (фр.).

(обратно)

254

В английском языке имя Айрис и название цветка ирис произносятся одинаково.

(обратно)

255

Цианистый калий — бесцветное кристаллическое вещество с запахом горького миндаля, сильнейший яд.

(обратно)

256

Вердикт — в юриспруденции единогласное официальное мнение присяжных заседателей.

(обратно)

257

Бедняжка! (фр.).

(обратно)

258

Ганс — презрительное прозвище немцев.

(обратно)

259

Здесь имеются в виду не имена, а прозвища людей: Баджер — «барсук», Снуке — «долгонос».

(обратно)

260

В данный момент (фр.).

(обратно)

261

Александрия — крупнейший морской порт Египта в дельте р. Нил, в древности культурный и экономический центр Средиземноморья.

(обратно)

262

Вот именно (фр.).

(обратно)

263

Бой — традиционное название мальчика-слуги в бывших английских владениях.

(обратно)

264

Пег (англо-инд., разгов.) — виски или бренди с содовой.

(обратно)

265

Дигиталис — лекарственное средство, применяемое при сердечно-сосудистых заболеваниях.

(обратно)

266

Пуна — город в западной Индии, к северо-востоку от Бомбея.

(обратно)

267

«Роллс-ройс» — марка дорогого легкового автомобиля, производимого одноименной компанией.

(обратно)

268

Бридж — карточная игра, в которую играют две пары партнеров.

(обратно)

269

«Бедекер» — популярный путеводитель для туристов, выпускаемый одноименным немецким издательством, по имени основателя Карла Бедекера (1801–1859).

(обратно)

270

Второму завтраку (англ. — инд).

(обратно)

271

Ленч — второй завтрак в 12–14 часов, часто заменяющий англичанам обед.

(обратно)

272

Ну что ж (фр.).

(обратно)

273

Это возможно (фр.).

(обратно)

274

Ставшая крылатой фраза, которую произносит Шерлок Холмс в ряде произведений Конан Дойла, обращаясь к своему другу и незадачливому помощнику Ватсону.

(обратно)

275

Кокни — лондонское просторечие, отличающееся от литературного английского, особенно заметно в области произношения и грамматики.

(обратно)

276

Челси — фешенебельный район в западной части Лондона, излюбленное место поселения художников, артистов и т. п.

(обратно)

277

«Стилтон» — сорт полутвердого жирного белого сыра с синими прожилками плесени, продававшегося первоначально в местечке Стилтон (графство Хантингдоншир).

(обратно)

278

Это ужасно (фр.).

(обратно)

279

Тем не менее (фр.).

(обратно)

280

«Пикадилли-Серкус» — площадь и станция метро в центральной части Лондона.

(обратно)

281

Уимблдон — предместье Лондона.

(обратно)

282

Мой друг (фр.).

(обратно)

283

Саго — крупа из крахмала, получаемого из сердцевины некоторых пальм, а также из картофельной муки.

(обратно)

284

Терпение! Мы доберемся до сути! (фр.).

(обратно)

285

Бакс (сокр. от Бакингемшир) — графство на юге Великобритании в долине р. Темзы.

(обратно)

286

«Морнинг пост» — ежедневная английская газета консервативного направления, основана в 1772 году, в 1937 году слилась с «Дейли телеграф».

(обратно)

287

Вперед! (фр.).

(обратно)

288

Рабатка — узкий цветник вдоль дорожки в саду.

(обратно)

289

Кретон — толстая хлопчатобумажная обивочная ткань.

(обратно)

290

Примите мои комплименты (фр.).

(обратно)

291

Стрихнин — сильный яд растительного происхождения, представляющий собой бесцветные кристаллы, трудно растворимые в воде и спирте и очень горькие на вкус.

(обратно)

292

Артишок — огородное растение из семейства многолетних трав, мясистая цветочная головка которого употребляется в пищу.

(обратно)

293

Ага! (фр.).

(обратно)

294

Пустяк! (фр.).

(обратно)

295

Хай-стрит — распространенное название главной улицы в английских городах и поселениях, на которой расположены магазины, кафе и увеселительные заведения.

(обратно)

296

Ну конечно (фр.).

(обратно)

297

Для милой тети (фр.).

(обратно)

Оглавление

ПЕС СМЕРТИ The Hound of Death 1933 © Перевод. Борисов И., Габриэлян В., Никоненко С., Румянцева Н., Юрова Т

  Пес смерти

  Красный сигнал

  Попутчик

  Цыганка

  Лампа

  Когда боги смеются

  Свидетель обвинения

  Тайна голубой вазы

  Удивительное происшествие, случившееся с сэром Артуром Кармайклом

  Зов крыльев

  Последний спиритический сеанс

  «Sos»[53]

МИСИСС МАРПЛ РАССКАЗЫВАЕТ Miss MarpI Tells a story 1935–1960 © Перевод под редакцией И. Борисова

  Шутки старых дядюшек

  Убийство миссис Спэнлоу

  Дело безупречной служанки

  Лекарство для мисс Марпл

  Мисс Марпл рассказывает

  «Причуда Гриншо»

  Ожерелье танцовщицы

РАССЛЕДУЕТ ПАРКЕР ПАЙН Parker Pyne Investigates © Перевод И. борисова

  Случай дамы среднего возраста

  Случай скучающего солдата

  Случай совестливой девушки

  Случай несчастного мужа

  Случай уставшего клерка

  Случай богатой дамы

  Все что душе угодно

  Дорога в Багдад

  Дом в Ширазе[162]

  Бесценная жемчужина

  Смерть на Ниле

  Дельфийский оракул[200]

  Тайна регаты [210]

  Хлопоты в Польенсе[223]

ВТОРОЙ ГОНГ The Second Gong 1932–1965

  1 Второй гонг

  2 Желтый ирис[246]

  3 Загадка на море

  4 Черная смородина

  5 Что в садике растет у Мэри

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg