«Чудовище должно умереть»

Чудовище должно умереть (fb2) - Чудовище должно умереть (пер. Марина Валерьевна Клеветенко) (Найджел Стрейнджуэйс - 4) 906K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сесил Дей-Льюис

Николас Блейк Чудовище должно умереть

Nicholas Blake

THE BEAST MUST DIE

Печатается с разрешения автора и его литературных агентов Peters, Fraser and Dunlop Ltd и The Van Lear Agency LLC.

Серия «Золотой век английского детектива»

© Nicholas Blake, 1937, 1938

© Школа перевода В. Баканова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

* * *

Посвящается Айлин и Тони

Часть 1 Дневник Феликса Лейна

20 июня 1937 года

Я собираюсь убить человека. И хотя я не знаю его имени, не знаю, где он живет и как выглядит, я собираюсь найти его и убить…

Ты должен простить мне напыщенное начало, любезный читатель. Не правда ли, похоже на один из моих ранних детективов? Однако этой истории не суждено увидеть свет, и обращение «любезный читатель» не более чем условность.

Я намерен совершить то, что зовется преступлением. Преступник, лишенный сообщника, испытывает потребность излить душу: одиночество, необходимость скрываться, груз содеянного – слишком тяжкое бремя. Рано или поздно он не выдержит, но даже если его воля крепка, злодея выдаст суперэго – суровый самоуверенный моралист.

Хитростью заставит обмолвиться, неосмотрительно открыть душу перед случайным попутчиком, подбросить против себя улику.

Закон и порядок бессильны против убийцы, лишенного совести. Однако в глубине любой души живет жажда искупления – чувство вины, пятая колонна. Наш главный враг – зло, которое внутри нас. Не выдадут слова, так подведут поступки. Поэтому убийц тянет на место преступления. Поэтому я пишу дневник. Тебе, моему воображаемому читателю, hypocrite lecteur, mon semblable, mon frиre[1], предстоит выслушать мою исповедь. Я ничего от тебя не утаю. Если кто и способен спасти меня от виселицы, то это ты.

Нет ничего проще, чем замышлять преступление, сидя в домике на берегу моря. Джеймс любезно предложил мне пожить здесь после нервного потрясения, которое я пережил. (Нет, любезный читатель, я не умалишенный. Мой разум никогда еще не был так тверд. Он обращен ко злу, но не слаб.)

Мне легко замышлять убийство, любуясь на залитый вечерними лучами Голден-Кэп, на сизые барашки волн и изогнутую линию залива. Ибо все, что я вижу из окна, напоминает мне о Марти. Будь он жив, мы устроили бы там пикник. Он шлепал бы по воде в ярко-красном купальном костюме, которым так гордился. Сегодня Марти исполнилось бы семь; я обещал научить его управлять яликом, когда ему исполнится семь.

Марти был моим сыном. Однажды вечером, полгода назад, он перебегал улицу перед нашим домом – ходил в деревню купить сладостей. Для него все закончилось быстро: слепящий свет фар из-за угла, мгновенный ужас – и вечная тьма. От удара тело отбросило в канаву. Он умер сразу, еще до того, как я поднял его с земли. Конфеты из кулька рассыпались. Зачем-то я стал их собирать – а что еще мне оставалось, – пока не заметил на одной кровь. После этого я ничего не помню, был не в себе: воспаление мозга, нервный срыв… Одним словом, я не хотел жить. Сын был единственным, что у меня осталось, – Тесса умерла родами.

Водитель, сбивший Марти, даже не притормозил. Полиция его не нашла. Судя по тому, с какой силой отбросило тело, он огибал крутой поворот на скорости миль пятьдесят в час. И теперь я должен его разыскать и убить.

Прости, сегодня писать я больше не в состоянии.

21 июня

Я обещал ничего от тебя не скрывать, любезный читатель, и уже нарушил обещание. Впрочем, прежде всего я лукавлю перед собой. Виноват ли я в смерти Марти? Зачем отпустил его в деревню одного?

Господи, я нашел в себе силы это написать! Боль так невыносима, что перо едва не проткнуло бумагу. Теперь, после того, как острие извлекли из гнойной раны, я ощущаю головокружение, но это к лучшему – страдание притупляет память. Вглядимся же в шип, который медленно сводит меня в могилу.

Если бы я не дал Марти тот двухпенсовик, если бы пошел с ним или послал миссис Тиг, он бы не погиб. И сейчас мы плавали бы на ялике, собирали креветок, рвали эти ужасные желтые цветы на склоне, как их там? Марти непременно хотел знать названия всего на свете.

Я хотел, чтобы сын вырос самостоятельным. Когда умерла Тесса, я осознал, что рискую задушить его своей любовью, поэтому приучал к самостоятельности, учил рисковать. Он много раз ходил в деревню один, а пока я работал по утрам, играл с местными мальчишками. Марти всегда переходил улицу по правилам, да и автомобилей у нас в деревне по пальцам пересчитать. Кто знал, что этот негодяй внезапно выскочит из-за угла? Наверняка рисовался перед красоткой на соседнем сиденье или перебрал лишнего. А потом трусливо улизнул, чтобы не отвечать за содеянное.

Тесса, дорогая, неужели я виновен в его смерти? Я не хотел воспитать его неженкой. Ты терпеть не могла, когда тебя опекали, ты была независимой. Нет, разум твердит: мне не в чем себя винить, но детская ручка, сжимающая рваный бумажный кулек – кроткий призрак, который всегда со мной, – не отпускает. Не обвиняет, однако и не дает покоя. Если я и отомщу, то только за себя.

Интересно, считает ли меня коронер безответственным папашей? В лечебнице мне не показывали никаких официальных бумаг. Знаю только, что вердикт «непредумышленное убийство» вынесен в отношении неизвестного. Непредумышленное убийство! Убийство невинного ребенка! Если бы его поймали, убийце грозил бы срок, отсидев который он снова благополучно гонял бы как полоумный. Разве что его лишили бы прав пожизненно, но разве от них дождешься. А значит, найти и остановить убийцу придется мне. Того, кто уничтожит его, следует увенчать венками (где я читал про такое?) как благодетеля человечества. Нет, хватит себя обманывать, мне нет дела до абстрактной справедливости.

И все же мне интересно, что сказал коронер. Возможно, именно поэтому я все еще здесь, хотя вполне оправился. Я боюсь пересудов. Смотрите, вот идет отец, допустивший смерть единственного сына. Будь они прокляты, все вместе взятые! Что мне до соседей – скоро у них будет о чем позлословить на мой счет.

Послезавтра я возвращаюсь. Я написал миссис Тиг, просил подготовить дом к моему приезду. Худшее позади, лечение завершено. Остаток жизни я намерен посвятить тому единственному делу, которое меня здесь держит.

22 июня

Джеймс заглянул вечером меня проведать. Добрая душа. Он удивился переменам в моем настроении. А все благодаря живительному воздуху приморского коттеджа, отвечал я. Не мог же я признаться, неизбежно вызвав лишние вопросы, что теперь в моей жизни появился смысл. На один из вопросов я сам не знаю, что ответить.

Когда вы решили убить Икс?

Все равно что спросить: когда ты понял, что влюблен? Будущий убийца, в отличие от счастливого любовника, не склонен углубляться в детали. Язык развяжется, когда убийство позади, хотя мой дневник доказывает обратное – порой убийца, будь он проклят, распускает язык еще до того, как убил.

Итак, мой призрачный исповедник, пришло время рассказать о себе: возраст, рост, вес, цвет глаз – короче, стандартный портрет предполагаемого убийцы. Мне тридцать пять, рост средний, глаза карие. На лице – выражение хмурого добродушия, которое делает меня похожим на нахохлившуюся сову (как уверяла Тесса). Волосы до сих пор не поседели. Зовут меня Фрэнк Кернс. Еще пять лет назад я числился служащим Министерства труда («работал» – не совсем подходящее слово). Получив наследство и поддавшись природной склонности к лени, я уволился и купил коттедж в деревне, осуществив нашу с Тессой давнишнюю мечту. «И там она вскоре оставила этот мир» – как сказал бы поэт.

Когда мне надоело копаться в саду и ремонтировать лодку, я начал писать детективы – под псевдонимом Феликс Лейн. Детективы оказались недурны и обеспечили мне неожиданно высокий доход. Впрочем, я отказываюсь считать свою писанину серьезной литературой, поэтому мое инкогнито никогда не будет раскрыто. Издателям дано строгое указание на этот счет. Не без труда свыкшись с мыслью, что писателю не по душе шумиха вокруг его имени, они начали находить в этом прелесть. Загадочная личность автора – неплохая реклама. Хотя я никогда не поверю, что моей «стремительно растущей аудитории» (издательский термин) и впрямь есть дело до того, кто скрывается под псевдонимом Феликс Лейн.

Впрочем, ни слова упрека в его адрес. Феликс Лейн мне еще пригодится. Когда соседи спрашивают меня, чем я занимаюсь, я отвечаю, что пишу биографию Вордсворта. Я действительно немало знаю о Вордсворте, но скорее проглочу центнер твердого клея, чем возьмусь за его жизнеописание.

Должен сообщить, что моя криминальная квалификация прискорбно низка. Как Феликс Лейн, я немного знаком с судебной медициной, уголовным правом и полицейским протоколом. Я никогда ни в кого не стрелял, а травил только крыс. Мое знакомство с криминологией позволяет утверждать, что избегают заслуженного наказания лишь генералы, врачи и шахтовладельцы. Впрочем, возможно, я недооцениваю любителей.

Что касается характера, о нем судите по моему дневнику. Я привык считать его дурным, хотя, возможно, это лишь самообман души, искушенной в…

Прости мне, любезный читатель, претенциозную болтовню. Человеку, томящемуся во тьме и одиночестве на дрейфующей льдине, простительно заговариваться. Завтра я возвращаюсь домой. Надеюсь, миссис Тиг спрячет игрушки, как я просил.

23 июня

Коттедж выглядит как обычно. С чего бы ему измениться? Или я ждал, что стены набухнут от слез? Дерзкой человеческой природе свойственно полагать, что мироздание вместе с нами корчится в муках. Разумеется, коттедж не изменился. Вот только жизнь ушла из него навсегда. На углу поставили дорожный знак – как всегда, слишком поздно.

Миссис Тиг выглядит очень расстроенной. Искренне переживает или этот похоронный тон – дань приличиям?.. Перечитал последнее предложение и устыдился. А ведь я ревную Марти ко всем, кто знал и любил его. Господи, неужели я превращаюсь в одержимого отца, ослепленного эгоистической любовью? Если так, то убивать – самое подходящее для меня занятие.

В комнату вошла миссис Тиг. На красном заплаканном лице виноватое, но твердое выражение жалобщицы или прихожанки после причастия.

– Я не смогла, сэр, у меня не хватило духу…

К моему ужасу, она разрыдалась.

– Что не смогли?

– Спрятать их.

Бросив на стол ключ, миссис Тиг выбежала из комнаты. Ключ от шкафчика Марти.

Я поднялся наверх и открыл дверцу. Сейчас или никогда. Долгое время я просто смотрел на них, не в силах рассуждать: игрушечный гараж, паровозик «Хорнби», одноглазый плюшевый мишка – его любимцы.

На ум пришли строки Ковентри Пэтмора:

Все, что могло его утешить в горе: Узорный камень, найденный у моря, Шесть раковин, кусок стекла, Обкатанный волной, коробку фишек, Подснежник в склянке, пару шишек… [2]

Миссис Тиг совершенно права. Не стану их прятать. Нельзя позволять ране зарубцеваться. Эти игрушки – лучший памятник Марти, чем надгробие на деревенском кладбище, они не дадут мне спать спокойно, из-за них кое-кому скоро не поздоровится.

24 июня

Утром разговаривал с сержантом Элдером. Девяносто килограммов мышц и костей, как сказал бы Сапер[3], и не больше миллиграмма мозгов. В тусклых глазах надменное выражение болвана, наделенного властью. Почему при встрече с полицейским нас охватывает трепет, и мы чувствуем себя шлюпкой, на которую надвигается линкор? Что это, страх угодить за решетку? Бобби всегда настроены враждебно: что к представителям высших классов, потому что боятся нажить неприятностей, что к представителям низов, ибо те видят в них естественных врагов. Впрочем, я отвлекся.

Как обычно, из Элдера слова лишнего не вытянешь, а его привычку почесывать мочку правого уха, уставившись в стену над твоей головой, я нахожу крайне раздражающей. Расследование еще продолжается, заявил он, полиция принимает все меры, просеивает все крупицы информации, но пока ни единой зацепки. Похоже, они в тупике, хотя и отказываются признавать поражение. А значит, мне предстоит все сделать самому.

Я угостил Элдера пивом, и он, став сговорчивее, поделился со мной деталями расследования. Полицию определенно не упрекнуть в отсутствии рвения. Не ограничившись призывом к свидетелям по радио, полицейские прочесали все ближайшие мастерские в поисках смятых кузовов, бамперов и радиаторов, а также допросили всех владельцев автомобилей в округе. Были также опрошены домовладельцы и хозяева бензоколонок по пути следования автомобиля убийцы. В тот день полиция проводила проверку на дорогах, но даже если убийца срезал путь, чтобы наверстать время, на следующем посту его не остановили. Кроме того, полицейские сравнили данные соседних постов; судя по хронометражу, ни один автомобиль в нашу деревню не сворачивал. Так что можете не сомневаться, мимо полиции и мышь не проскочит.

Надеюсь, мои расспросы не вызвали подозрений. Какое дело убитому горем отцу до всех этих подробностей? Впрочем, едва ли Элдер силен в патологической физиологии. Однако теперь задача кажется мне еще сложнее. С чего я взял, что справлюсь там, где спасовала целая армия полицейских? Легче найти иголку в стоге сена.

Если бы я хотел спрятать иголку, то засунул бы ее не в сено, а в кучу других иголок. Элдер убежден, что, несмотря на малый вес Марти, на передней части автомобиля должна была остаться вмятина. И если бы я сбил ребенка и хотел замести следы, то намеренно врезался бы в ворота или в дерево, уничтожив улики.

А значит, нужно выяснить, не зафиксированы ли в тот злополучный вечер автомобильные аварии. Утром позвоню Элдеру и спрошу.

25 июня

Черта с два. Полицейские подумали и об этом. Судя по тону Элдера в телефонной трубке, у его сочувствия есть пределы. Учтиво, но твердо он дал мне понять, что полиция не нуждается в советчиках. Все происшествия на дорогах уже проверены на предмет, как он выразился, bona fides[4] – что за надутый болван!

С чего начать? Неопределенность сводит меня с ума. Неужели я воображал, что стоит мне протянуть руку, и я схвачу убийцу? Или у меня начинается мания величия? После утреннего разговора с Элдером я совсем пал духом и, не зная, чем себя занять, решил повозиться в саду, где все напоминает мне о Марти, особенно розы.

Малышом Марти любил топтаться у меня под ногами, пока я срезал цветы для букетов, а однажды оборвал соцветия у пары дюжин роз призового сорта «Ночь» великолепного темно-красного цвета, которые я растил для выставки. Помню, я вышел из себя, хотя даже тогда понимал, что Марти просто хотел помочь. Я вел себя отвратительно, и еще несколько часов после ссоры Марти не мог успокоиться. Нет ничего проще, чем растоптать доверие чистой души! А теперь он умер, и пусть это звучит глупо, больше всего на свете я хотел бы, чтобы в тот день мне хватило мозгов сдержаться. Должно быть, тогда моему сыночку казалось, что его мир рухнул… Черт побери, я совсем раскис, скоро начну записывать по памяти все забавные высказывания Марти. Впрочем, почему бы и нет? Помню, как увидев на лужайке разрезанного газонокосилкой червяка, Марти сказал: «Смотри, пап, червяк похож на поезд». Я еще подумал, что у него острый ум, и в будущем из Марти вырастет поэт, с таким-то даром к метафорам!

Этот поток сентиментальных мыслей был вызван тем, что ждало меня в саду: кто-то срезал у роз макушки. Мое сердце остановилось (фразочка из моего собственного детектива). На миг я решил, будто весь кошмар последних шести месяцев мне привиделся, и погубил цветы Марти, а не какой-то деревенский озорник. Неужели против меня ополчился весь мир? Милосердное Провидение могло бы оставить несчастному несколько роз. Наверное, нужно сообщить об этом «акте вандализма» полиции, но я не в состоянии.

Есть что-то невыносимо напыщенное в звуке собственных рыданий. Надеюсь, миссис Тиг меня не слышала.

Вечером пройдусь по деревенским пабам, вдруг услышу что-нибудь полезное. Не могу же я сидеть сиднем и до скончания века предаваться отчаянию. Загляну к Питерсу, пропущу стаканчик перед сном.

26 июня

В необходимости скрывать свои мысли есть что-то сладко-тревожное. Представляешь себя героем романа, который прячет взрывчатку в нагрудном кармане, а взрыватель – в кармане брюк и в любую минуту готов к вящей славе своей идеи разнести всех на куски. Я помню это распирающее чувство в груди, когда тайком обручился с Тессой. И вновь испытал его у Питерса. Он славный малый, но едва ли ему довелось испытать в жизни что-нибудь более волнующее, чем рождение детей, артрит или грипп. Интересно, что он сказал бы, узнай, что его виски пьет будущий убийца. Я едва не проболтался. Надо быть осторожным, это не игра. Вряд ли Питерс мне поверит, но я не хочу, чтобы меня снова упрятали в лечебницу.

С облегчением узнал от него, что никто и не думал обвинять меня в смерти Марти. Хотя эта мысль не дает мне покоя. Я всматриваюсь в лица соседей и гадаю, что они обо мне думают. Скажем, миссис Андерсон, вдова покойного органиста. Почему, завидев меня издали сегодня утром, она поспешно перешла дорогу? А ведь раньше души не чаяла в Марти, угощала его клубникой со сливками, а когда я отворачивался, норовила потискать, что возмущало Марти до глубины души. Бедняжка, своих детей никогда не было, а тут еще смерть мужа. И все же лучше бы она никогда на меня не взглянула, чем разрыдалась на моем плече.

Подобно людям, ведущим одинокую жизнь – в духовном смысле, – я болезненно чувствителен к мнению окружающих. Мысль о том, чтобы стать своим парнем, душой компании, мне ненавистна, однако нелюбовь соседей внушает не меньший ужас. Не слишком приятная черта – хотеть любви ближних, но держаться от них подальше. Впрочем, я уже упоминал, что не стремлюсь всем понравиться.

«У шорника» – логово местных сплетников. Зайду туда, вдруг услышу что-то полезное, хотя Элдер наверняка уже опросил здешних завсегдатаев.

Позднее

За последние два часа выпил около десяти пинт – и трезв как стеклышко. Есть раны, которых не исцелить притирками.

Все очень дружелюбны. Никто не считает меня записным злодеем.

– Стыд и позор! – возмущались мои собутыльники. – Да его повесить мало!

– Славный был парнишка, – горевал старый Барнетт, местный пастух. – А нечего этим автомобилям разъезжать по деревне! Моя б воля, запретил бы въезд, и точка.

– Плату с них брать, вот что я вам скажу! – изрек наш местный мудрец, Берт Каззенс. – Как по мне, все дело в естественном отборе. Выживает тот, кто быстр и ловок, не примите на свой счет, сэр, мы все скорбим о вашей утрате.

– Ловок? На себя посмотри, Берт! – вспылил юный Джо. – Скажи лучше, у кого мошна туже, тому и везет.

Кажется, Джо перегнул палку, и юнцу живо заткнули глотку.

Они хорошие малые. Не распускают сопли, смотрят на смерть без ханжества. Их собственным детям приходится самим пробивать себе дорогу в жизни – родителям не по средствам нанимать нянек. Местным и в голову не придет пенять мне на то, что я не вырастил Марти тепличным растением.

Напоследок Тед Барнетт сказал:

– Мы не пожалели бы пальцев правой руки, чтобы схватить паску… короче, того, кто был за рулем. Если б я знал, запомнил бы номера! А еще эти фары, будь они неладны, так слепят глаза, что и номеров-то не разглядишь. Пусть полицейские шевелят задницами. Вместо того чтобы таскаться по деревне и заниматься черт-те чем. – Далее последовал клеветнический пассаж об амурных похождениях нашего бравого сержанта.

Ничего нового я не услышал ни во «Льве и ягненке», ни в «Короне». Мне сочувствовали, и не более того. Кажется, я зашел в тупик. Придется искать в другом месте. Но где? Сегодня я слишком устал, чтобы думать.

27 июня

Долгая прогулка в сторону Сайренсестера. Мимо горы, с которой мы запускали игрушечные планеры. Сын бредил ими. Возможно, ему суждено было погибнуть в воздухе, если бы не тот автомобиль. Никогда не забуду, как сосредоточенно и серьезно он следил за их полетом, словно хотел, чтобы планеры кружились вечно. Все вокруг напоминает мне о Марти. Пока я остаюсь здесь, рана не затянется – чему я только рад.

Впрочем, кто-то явно хочет выжить меня отсюда. Ночью белые лилии и душистый табак на клумбе под моим окном вырвали с корнем и бросили на дорожке. Вернее, ранним утром, потому что в полночь они еще были на месте. Не похоже на деревенских озорников. Откуда столько злости?

Внезапно меня посетила дикая мысль. Что, если это мой смертельный враг, который убил Марти, а теперь пытается разрушить все, что у меня осталось? Какая чушь. Поживешь в одиночестве, еще не то начнет мерещиться. Если так пойдет дальше, скоро буду бояться из окна выглянуть.

Чтобы отвязаться от ноющей душевной боли, я быстро шагал по дороге. Во мне пробуждались новые силы. С твоего разрешения, мой гипотетический читатель, попробую рассуждать на бумаге. Вот ход моих мыслей:

1. Полицейские методы – не для меня, пусть полиция занимается своим делом, к тому же нельзя сказать, что ее успехи впечатляют.

Вывод: я должен использовать свои сильные стороны – или я не детективный писатель? Мне не привыкать влезать в шкуру убийцы.

2. Если бы я сбил ребенка и повредил машину, инстинкт подсказал бы мне держаться проселочных дорог и поскорее заделать вмятину. Однако если верить полиции, они обследовали все близлежащие мастерские, но ничего подозрительного не обнаружили. Впрочем, полицейских могли намеренно ввести в заблуждение. И что из этого следует:

а) допустим, автомобиль остался неповрежденным. Нет, если верить экспертам, этого никак не могло быть;

б) преступник, не тратя времени даром, отогнал машину в частный гараж и там запер. Возможно, хотя я сомневаюсь;

с) преступник сам втайне отремонтировал автомобиль. Последнее кажется мне наиболее вероятным.

3. Допустим, я прав. Говорит ли это нам что-нибудь о преступнике?

Еще как говорит! Квалифицированный механик с полным набором необходимых инструментов. Тем не менее, чтобы выпрямить даже крохотную вмятину, ему пришлось бы устроить шум, который поднимет мертвых. К тому же, если он хотел уничтожить улики к утру, пришлось бы работать ночью. Стук молотка разбудит соседей и неизбежно вызовет подозрение!

4. Он не чинил машину ночью. И все равно грохот привлек бы внимание, даже если допустить, что он оставил ремонт наутро.

5. Он вообще не чинил машину. И все же автомобиль был отремонтирован. Какой я болван! Преступнику незачем шуметь – он мог просто заменить нужную деталь.

6. Допустим, он поставил новый бампер и (или) фару и избавился от старых. Что нам это дает?

А то, что он очень неплохой механик и может с легкостью достать запасные части. Иными словами, работает в мастерской. Более того, он – ее владелец, потому что только владелец в состоянии, ни перед кем не отчитываясь, скрыть исчезновение со склада нужных деталей.

Слава богу, хоть что-то. Итак, мне нужен владелец ремонтной мастерской, причем достаточно преуспевающий, иначе зачем ему склад запчастей? В то же время мастерская не слишком велика – тогда за детали отвечал бы кладовщик. С другой стороны, он и может оказаться убийцей. Боюсь, это предположение значительно расширяет круг подозреваемых.

Перейдем к автомобилю и характеру повреждений. Если смотреть с водительского места, Марти переходил дорогу слева направо. Его тело лежало в кювете с левой стороны. Стало быть, поврежден левый бампер, особенно если машина вильнула вправо, чтобы избежать столкновения. Итак, левое крыло, бампер или фара. Фара… фара… что-то здесь не так. Ну, соображай скорее.

Вот оно – на дороге не было битого стекла! Почему фара уцелела при столкновении? Возможно, ее закрывала решетка, как на спортивных моделях с низкой посадкой? Итак, спортивная модель, опытный водитель. Понятно теперь, почему на крутом повороте автомобиль не вылетел с дороги.

Подведу итог. Есть все основания полагать, что преступник – лихач, владелец небольшой мастерской и спортивной машины, у которой фары забраны проволочной решеткой. Машины довольно новой, чтобы разница между правым и переставленным левым крылом не бросалась в глаза. Впрочем, наверняка ему хватило ума придать новому крылу бывалый вид: немного грязи, пара-тройка царапин.

И еще: гараж расположен довольно уединенно, или у преступника был мощный потайной фонарь, иначе его непременно заметили бы соседи. Кроме того, в ту ночь он должен был еще раз выйти на улицу, чтобы избавиться от помятого крыла. Вероятно, вблизи гаража протекает река или растет кустарник. Едва ли он оставил бы улику прямо во дворе.

Господи, уже далеко за полночь! Пора спать. Теперь, когда начало положено, я чувствую себя заново родившимся.

28 июня

Я в отчаянии. Какими эфемерными выглядят мои вчерашние рассуждения при свете утра! Сейчас я даже не уверен, ставят ли на фары защитные решетки. На радиаторы точно ставят, а вот на фары? Впрочем, это легко проверить. Но даже если в моей цепочке умозаключений и содержится зерно истины, это не приближает меня к преступнику. Тысячи владельцев автомастерских имеют спортивные машины. Несчастный случай произошел примерно в двадцать минут седьмого. Чтобы переставить крыло, преступнику потребовалось от силы часа три – целых десять часов впереди, чтобы замести следы. Мастерская может находиться в радиусе трехсот миль отсюда! Ну, чуть меньше. Едва ли он заправлялся по дороге, с такой-то отметиной на левом крыле. Выходит, мне придется обойти владельцев автомастерских в радиусе ста миль с расспросами, есть ли у них спортивная машина? Допустим, есть, что с того? Мне потребуется вечность. Похоже, ненависть к убийце лишила меня остатков здравого смысла.

Впрочем, причина моего уныния в другом. Утром я получил письмо, его подбросили ночью, когда все еще спали, – вероятно, тот безумец или гадкий шутник, который уничтожил мои цветы. Этот негодяй начинает меня донимать. Дешевая бумага, прописные буквы, типичная анонимка.

«Это ты его убил! И как у тебя хватает духу показываться в деревне после того, что случилось третьего января? Мы выразились не достаточно ясно? Ты здесь лишний, убирайся, или тебе не поздоровится. Кровь Марти – на твоих руках».

Похоже, писал человек образованный. Или группа людей, если «мы» здесь не случайно. О, Тесса, что же мне делать?

29 июня

Темнее всего перед рассветом! Трубят рога, объявлена охота![5]

Позволь мне, любезный читатель, приветствовать новый день залпом банальностей.

Утром вывел автомобиль из гаража. Я все еще пребываю в глубокой меланхолии, поэтому решил развеяться – съездить в Оксфорд, проведать Майкла. После Сайренсестера, задумав срезать путь, свернул на проселочную дорогу, которой раньше никогда не пользовался. Как сверкали под солнцем капли дождя! Я любовался полем малинового клевера по правую сторону от дороги, когда на полной скорости въехал в глубокую лужу.

Автомобиль выполз и заглох. Я не силен в механике и в подобных случаях просто жду, пока мотор просохнет. Мне досталась изрядная порция холодной воды. Я вылез, чтобы отряхнуться, когда местный фермер, подпиравший изгородь, со мной заговорил. Мы обменялись шутками о пользе обливаний. Потом он заметил, что я не первый попадаю в эту ловушку. Ради поддержания разговора я поинтересовался, неужели такое случается часто. Мой простой вопрос вызвал у собеседника неожиданный прилив воодушевления, и он пустился в сложные воспоминания, которые включали визит тещи, заболевшую овцу и сломанный радиоприемник.

– Последний раз третьего января! Точно, третьего. Солнце уже село.

Порой посреди разговора в голову приходит мысль, никак с ним не связанная, – так и я внезапно вспомнил плакат, стоявший вдоль дороги рядом с методистской часовней: «Омытый Кровию Агнца»[6]. Воистину письмена на стене. «Кровь Марти на твоих руках» – кажется, так было в анонимном письме? Туман рассеялся, и я увидел, что убийца, как я недавно, с разбегу въезжает в ручей. Только, в отличие от меня, он сделал это намеренно – не терпелось смыть с капота кровь Марти.

Во рту пересохло. Стараясь, чтобы голос звучал непринужденно, я спросил:

– Не припомните, который был час, когда тот тип въехал в лужу?

Фермер мешкал с ответом, все висело на волоске – люблю я затертые штампы! – затем ответил:

– Семи точно не было. Да, примерно без четверти семь.

Должно быть, на моем лице отразилась целая гамма чувств, во всяком случае, малый посмотрел на меня удивленно.

– Так вот о чем мне рассказывал приятель! – поспешно воскликнул я. – Он уверял, что угодил в лужу в холмах Котсуолдс.

Пока я болтал вздор, мозг лихорадочно работал. Мне потребовалось около получаса, чтобы сюда добраться. Если Икс мчался на гоночном автомобиле и не сверялся с картой, он вполне мог оказаться здесь без четверти семь, учитывая, что наехал на Марти в шесть двадцать. Семнадцать миль за двадцать пять минут, или сорок миль в час, для гоночной машины не предел. Следующий вопрос самый важный:

– Быстрый спортивный автомобиль с низкой посадкой? Вы заметили марку? Или номер?

– Ехал он быстро, а в марках я не силен. Да и фары слепили. Нет, букв не помню. Может быть, CAD.

– Так я и знал! Это его машина.

(Эти буквы в номерах недавно стали использовать в Глостершире. Круг сужался.)

С такими фарами только безумец въедет в ручей на полном ходу. Я угодил в него, потому что глядел по сторонам, но никто в здравом уме не станет вертеть головой на темной дороге. Почему я раньше не подумал о пятнах крови? Останови его полиция, убийце было бы сложнее объяснить кровь, чем помятое крыло. Конечно, он мог стереть ее тряпкой, но окровавленный кусок ткани тоже улика. Проще всего въехать в водоем, предоставив остальное воде. Останется только выйти из машины и проверить.

Тем временем мой собеседник, хитро прищурившись, хмыкнул:

– А она-то хороша, сэр?

Я не сразу осознал, что он говорит не о машине Икса, а о пассажирке. Мне и в голову не приходило, что в машине была женщина!

– Я не знал, что мой приятель взял… э-э… пассажирку, – попытался я исправить положение.

Итак, в автомобиле были двое, и мерзавец красовался перед подружкой. Впрочем, мои попытки разузнать что-нибудь о внешности мужчины оказались не слишком успешны.

– Здоровяк, одет прилично, вежливый. Когда они въехали в ручей, дамочка перепугалась, все твердила: «Джордж, давай поскорее уедем! Не хочу проторчать тут всю ночь!» Да только он никуда не спешил. Стоял, прислонившись к крылу, как вы сейчас, и запросто со мной болтал.

– Прислонившись к крылу с левой стороны? – переспросил я, не веря своим ушам.

– Именно так.

При ударе автомобиль Икса должен был повредить именно левое крыло, а значит, при разговоре ему пришлось его загораживать!.. Однако сколько я ни бился, больше ни про автомобиль, ни про его водителя я ничего не узнал. Я выдохся и обреченно добавил с мерзкой ухмылкой:

– Надо будет расспросить Джорджа об этой дамочке. Наверняка та еще штучка. А ведь он женат. Интересно, где он ее подцепил…

Я попал в точку.

– Вроде я знаю ее имя, только запамятовал. – Фермер поскреб голову. – Видел в кино, на прошлой неделе, в Челтнеме. В исподнем, да и то одно название.

– Вы видели ее на экране в нижнем белье?

– На экране, в белье. Помню, мамаша сильно возмущалась. Как же ее зовут? Эй, мать!

Из коттеджа вышла женщина.

– Помнишь кинокартину, которую мы смотрели на прошлой неделе? Ту, что показывали первой.

– Помню, как же. «Коленки горничной».

– Точно! «Коленки горничной». А дамочка и была той горничной, Полли.

– Покажут же такое! – возмутилась женщина. – Наша Джерти тоже в прислугах, но у нее кружева не торчат из-под юбки. Да у Джерти и времени-то нет, чтоб форсить, а если я замечу, что она вертит задом, как эта негодница Полли, уж я ее хорошенько проучу!

– Вы хотите сказать, что девушка, которая была в тот вечер с моим другом, играла Полли в фильме?

– Присягать не стану, сэр, зачем джентльмену проблемы? Кхе-кхе-кхе. Та дамочка в машине все время отворачивалась. А когда ваш приятель включил свет в салоне, как закричит: «Убери чертов свет, Джордж!» Тут-то я ее и разглядел. А когда увидел эту вертихвостку Полли в кино, так и сказал мамаше: «Мать, а не та ли это красотка, что въехала в наш ручей?» Верно, мать?

– Верно-верно.

Вскоре я убрался восвояси, намекнув фермеру и его матери на прощание, что лучше держать язык за зубами. Впрочем, едва ли они продвинулись бы в своих измышлениях дальше идеи банального адюльтера, которую я постарался внедрить в их головы.

Фермеры не знали имени актрисы, поэтому я поехал прямо в Челтнем. «Коленки горничной» оказался британским фильмом, в чем я ни капли не сомневался – только англичане способны придумать такое вульгарное название. Актрису звали Лина Лоусон. Таких, как она, кличут старлетками (что за мерзкое слово!). Фильм будут крутить в Глостере до конца недели, завтра пойду на нее посмотреть.

Не сомневаюсь, полиции было недосуг допросить этих людей. Ферма расположена в стороне от дороги, а из-за сломанного радиоприемника фермеры не слышали объявлений по радио. Да и кому придет в голову искать связь между убийством и мелким происшествием в двадцати милях от места преступления?

Итак, что мне теперь известно об Иксе? Его зовут Джордж. Машина зарегистрирована в Глостершире. Он определенно знал о той запруде (сомневаюсь, что он искал водоем по карте), а значит, живет неподалеку, но главное, у него есть слабое место: Лина Лоусон. Девушка не на шутку перепугалась, когда мой воображаемый приятель въехал в лужу, и пыталась спрятать лицо. Я должен с ней встретиться. Если хорошенько на нее надавить, она непременно расколется.

30 июня

Видел Лину Лоусон. Хороша, не поспоришь. Я должен с ней познакомиться. Господи, но до чего отвратительная кинокартина!.. После завтрака составлял список владельцев гаражей, чьи имена начинаются на «Д». Таких набралось около дюжины. Странное чувство – просматривать имена людей, одного из которых ты вскоре вычеркнешь из списка живых.

План кампании поглощает все мои мысли, но я не рискну доверить его бумаге, пока не выработаю общее направление. Думаю, Феликс Лейн мне еще пригодится. Однако сколько нужно предусмотреть, прежде чем решишься встретиться с будущей жертвой, не говоря уже о самом убийстве! Проще взобраться на Эверест.

2 июля

Как несовершенен человеческий ум, даже незаурядный! Целых два дня я потерял, разрабатывая план убийства, который позволит мне остаться вне подозрений, а сегодня понял, что в этом не было нужды. До тех пор, пока никто, кроме меня (и, вероятно, Лины Лоусон), не знает, что Марти убил Джордж, никому и в голову не придет меня подозревать. Разумеется, с точки зрения права, при наличии неопровержимых доказательств мотив необязателен. Однако при отсутствии мотива только свидетели могут утверждать вашу виновность.

Если Джордж и Лина Лоусон не догадаются, что Феликс Лейн и есть Фрэнк Кернс – отец ребенка, которого они сбили, – никто не обнаружит связи между мною и Джорджем. В газетах моих фотографий не было, миссис Тиг не жалует репортеров. Единственный, кто знает настоящее имя Феликса Лейна, – мой издатель, но он поклялся молчать. И если я буду осторожен, то, представившись Феликсом Лейном, без труда сведу знакомство с Линой Лоусон, через нее выйду на Джорджа и убью его. В принципе есть опасность встретить кого-нибудь из старых знакомых, но это маловероятно. Для начала, прежде чем заняться соблазнительной старлеткой, отращу бородку.

Джордж унесет тайну гибели Марти в могилу (где у него будет целая вечность, чтобы поразмышлять о пагубности лихачества на дороге). И в той же могиле навеки сгинет мой мотив. Надеюсь, мне не придется избавляться и от Лины Лоусон, хотя едва ли ее смерть станет утратой для человечества.

Ты заметил, мой воображаемый читатель, как отчаянно я пытаюсь спасти свою шкуру? Всего лишь месяц назад, когда идея найти и уничтожить человека, убившего Марти, поселилась в моей голове, я хотел умереть. Желание жить росло во мне вместе с жаждой крови. Убить и выйти сухим из воды – что почти удалось Джорджу – это и станет моей местью.

Джордж. Я начинаю думать о нем как о старом знакомце и почти трепещу в ожидании нашей встречи, словно нетерпеливый любовник. У меня нет доказательств, что именно он убил Марти. Против Джорджа – странное поведение у запруды и моя внутренняя уверенность в собственной правоте. Но как доказать его причастность?

Если я не потеряю голову и не перемудрю, то обязательно убью Джорджа, Икса, или как там его, и выйду сухим из воды. Несчастный случай. Никаких сложных ядов и мудреных алиби. Столкну его со скалы или что-нибудь в таком роде. И никто меня не заподозрит.

В некотором смысле я даже расстроен, что не смогу как следует насладиться агонией мерзавца, ибо он не заслуживает легкой смерти. Я хотел бы сжечь его на медленном огне или наблюдать, как его плоть грызут муравьи. Есть еще стрихнин; говорят, перед смертью тело отравленного бьется в страшных конвульсиях. Господи, да я готов собственноручно столкнуть его в ад!

Только что заходила миссис Тиг.

– Все пишете? – спросила она.

– Пишу.

– Повезло вам, есть чем отвлечься.

– Да, миссис Тиг, мне повезло, – осторожно ответил я.

По-своему она тоже любила Марти. Миссис Тиг давно бросила читать бумаги на моем столе. Специально для нее я оставлял наброски для несуществующей биографии Водсворта, которые вызывали у достойной женщины отвращение.

– Я не против хорошего чтения, – как-то заметила она, – но от вашей заумной писанины у меня делается несварение. Мой старик был большой любитель почитать: Шекспир, Данте, Мария Корелли – всех прочел и меня приучил. Говорил, надо развивать ум. «Что тебе до моего ума, Тиг? – бывало, возмущалась я. – Хватит и одного книжного червя на семью, а книжками сыт не будешь».

Тем не менее свои детективные повести я запираю в стол. Как и мой дневник. Впрочем, если эти заметки когда-нибудь попадутся на глаза постороннему, он наверняка сочтет их новым детективом Феликса Лейна.

3 июля

Вечером заходил генерал Шривенхем. Долго спорили о героическом двустишии. Почему все генералы умны, добры, хорошо воспитаны и образованны, в то время как полковники по большей части скучны, а майоры, как правило, совершенно невыносимы? Тут есть над чем задуматься социологам.

Признался генералу, что скоро уезжаю. Все здесь напоминает о Марти. Он задержал на мне пронзительный взгляд честных голубых глаз и спросил:

– Надеюсь, вы не задумали какую-нибудь глупость?

– Глупость? – переспросил я с невинным видом. На миг мне показалось, что он знает мою тайну.

– Ну как же – выпивка, женщины, круизы, охота на гризли и прочая канитель. Поверьте мне на слово, работа – вот лучшее лекарство.

Я выдохнул. Меня переполнила благодарность, захотелось в чем-нибудь признаться, отблагодарить старика. И тогда я рассказал ему об анонимном письме и вырванных цветах.

– Да что вы говорите! – возмутился генерал. – Какая гадость! Вы знаете, я человек мирный. Ненавижу убивать зверей. Правда, в Индии мне пришлось пострелять, главным образом, в тигров – благороднейшие, грациозные животные, просто сердце кровью обливалось, так что охоту я забросил. Но я бы без зазрения совести пристрелил того бумагомарателя. Вы уже известили Элдера?

Я ответил, что нет. Шривенхем настоял, чтобы я показал ему письмо и клумбы, и забросал меня вопросами.

– Говорите, он у нас ранняя пташка? – Генерал грозно обозревал поле боя. Наконец его взгляд остановился на яблоне, в глазах вспыхнул безумный огонек. – То, что нужно! Плед, фляжка и ружье. Предоставьте это дело мне.

До меня не сразу дошло, что генерал собирается засесть на яблоне с ружьем для охоты на слонов и разрядить его в моего обидчика.

– Нет, бога ради, не стоит! Еще попадете ненароком.

Генерал оскорбился:

– Друг мой, меньше всего на свете мне хочется навлечь на вас неприятности. Я лишь попугаю негодяя. Когда доходит до дела, эти ребята отчаянно трусят. Больше он не будет вам досаждать, спорим на пони. Сделаю все сам – незачем впутывать сюда полицию.

Мне пришлось проявить твердость. Уходя, генерал вздохнул:

– Вы правы. А вдруг это дама? Признаться, я не любитель палить по женщинам. Бодритесь, Кернс. И раз уж зашел разговор, послушайте моего совета: вам нужна хозяйка. Не какая-нибудь вертихвостка, а серьезная, здравомыслящая особа. Станет присматривать за вами, а вы за ней. Будет с кем поспорить. Вам, одиночкам, кажется, будто вы самодостаточны, а когда не к кому придраться, начинаешь придираться к себе – так недолго руки на себя наложить или угодить в сумасшедший дом. Совесть делает нас трусами. Надеюсь, вы не вините себя в смерти мальчика? Не стоит, дорогой мой. Это опасный поворот мысли. Одинокий человек – легкая добыча дьявола. Непременно заходите ко мне. Отличная в этом году уродилась малина. Вчера обожрался как свинья. Прощайте.

А старик хитер. Вся эта военная бравада для отвода глаз. Камуфляж, чтобы подкараулить незадачливых коллег и нанести удар исподтишка. Спорить с собой? Ну, уж нет. У меня есть с кем спорить, моя цель крупнее, чем тигр или какой-то анонимный писака.

5 июля

Сегодня утром пришло еще одно письмо. Очень неприятное. И все же мне не хотелось бы обращаться в полицию. Почему-то я уверен, что, кем бы он ни был, этот человек с его глупыми обвинениями не заслуживает внимания. Лягу сегодня пораньше, а будильник поставлю на четыре утра. Потом доеду до Кембла, там пересяду на утренний лондонский поезд. Я пригласил на обед своего издателя Холта.

6 июля

С утра не повезло. Анонимный писака так и не появился. Впрочем, я недурно провел день в Лондоне. Сказал Холту, что действие моего следующего детектива будет происходить на киностудии. Он свел меня с неким Каллаханом, который работает на «Бритиш регал филмз» – компанию, где снимается Лина Лоусон.

Холт подтрунивает над моей неопрятной щетиной. Объяснил ему, что отращиваю бороду в целях конспирации. Поскольку мне предстоит провести какое-то время на студии в личине Феликса Лейна, не хочу ненароком встретить старинных знакомых по Оксфорду или по службе. Холт проглотил эту ахинею; впрочем, взгляд его стал тревожным. Таким взглядом издатели смотрят на авторов, которыми дорожат, словно мы дрессированные звери, в любую минуту готовые удрать с манежа.

Теперь я должен поспать. Будильник поставил на четыре утра. Посмотрим, что за птичка угодит завтра в мои силки.

8 июля

Любопытно, что за человек мой анонимный писака. Обычно такие письма пишут невежественные психи (явно не мой случай) или вполне респектабельные граждане с причудами. Я размышлял о викарии, учителе, почтальонше, не забыл Питерсов и генерала Шривенхема. Первое правило автора детективов: ищи самого неочевидного персонажа. Как правило, именно он причастен к преступлению.

Щеколда на садовой калитке звякнула около половины пятого. В неверном утреннем свете я увидел фигуру, крадущуюся по садовой дорожке. Поначалу человек двигался осторожно, как будто собирался с духом, затем засеменил быстрой рысью.

Теперь я разглядел, что это женщина, издали вылитая миссис Тиг.

Я сбежал вниз по ступеням. Дверь я оставил открытой, поэтому, когда конверт упал в щель, я широко распахнул ее. Это была не миссис Тиг, а миссис Андерсон. Мог бы и догадаться. То, как она отшатнулась от меня недавно на улице, вдовья одинокая жизнь, нерастраченная любовь, которую бедная женщина отдала Марти… Безвредная пожилая дама – я и думать о ней забыл.

Сцена вышла неприятная. Боюсь, я наговорил ей много обидного. Из-за нее я не высыпался несколько ночей подряд, поэтому мое раздражение можно понять. Однако яд ее писем ранил меня глубже, чем я подозревал. Я разозлился и дал волю ярости. От миссис Андерсон несло чем-то несвежим, затхлым – так пахнет под утро в переполненном женском купе. Она молчала, только подслеповато моргала, словно я разбудил ее от тревожного, дурного сна. Потом заплакала, тонко и жалобно. Сами понимаете, как это на меня подействовало – я стал накручивать себя, заглушая растущий стыд. Я не ведал жалости. Наконец она развернулась и молча побрела к калитке. А я еще крикнул ей вслед, что в следующий раз сдам ее в полицию. Должно быть, я совершенно вышел из себя. Но ей не следовало писать такое обо мне и Марти! Господи, лучше бы я умер.

9 июля

Завтра соберу вещи и уеду отсюда. Фрэнк Кернс исчезнет, Феликс Лейн поселится в съемной меблированной квартире на Майда-вэйл. Надеюсь, кроме одноглазого мишки Тедди, принадлежавшего Марти, которого я беру с собой, этих людей ничего не связывает. Письма будет пересылать миссис Тиг. Я сказал ей, что какое-то время пробуду в Лондоне или отправлюсь путешествовать. Она присмотрит за коттеджем. Вернусь ли я? Наверное, мне следовало бы продать дом, но что-то внутри сопротивляется этой мысли. Здесь Марти был счастлив. И что я буду делать потом? Чем занимаются убийцы, завершив свою миссию? Снова возьмусь строчить детективы? Вам не кажется, что это шаг назад? Впрочем, хватит на сегодня.

Чувствую, события выходят из-под контроля. Что мне и нужно. Лучшая стратегия для неуверенного в себе человека – устроить все так, чтобы обстоятельства сами подталкивали к действию. Не зря говорят про «сожженные мосты» и «переход через Рубикон». Вероятно, Цезарь тоже был неврастеником. Эта гамлетовская черта присуща большинству героических мужей, возьмите хоть Лоуренса Аравийского.

Я отказываюсь думать, что гипотеза с Линой и Джорджем может завести в тупик. У меня просто не хватит духу начать все сначала. Предстоит большая работа. Надо сочинить Феликсу Лейну родителей, характер, прошлое, надо стать Феликсом Лейном, иначе Лина или Джордж заподозрят неладное. К тому времени борода обретет пристойный вид, и я отправлюсь на студию «Бритиш регал филмз». До тех пор никаких записей. Я должен придумать, как вести себя с Линой. Интересно, привлечет ли ее моя борода – один из героев Хаксли уверял, что борода женщин возбуждает. Что ж, посмотрим.

20 июля

Что за день! Сегодня впервые в жизни побывал на киностудии. Я скорее согласился бы служить в аду или в сумасшедшем доме, чем там. Духота, столпотворение, невероятная фальшь во всем – словно дурной сон, где люди не более реальны, чем декорации. И постоянно обо что-то спотыкаешься: то о провода, то о ноги статистов – целыми днями орды этих несчастных томятся здесь без дела, словно обитатели Дантова Чистилища.

Впрочем, все по порядку. Меня встретил Каллахан, приятель Холта: бледный, тощий, с фанатичным блеском в глазах на изможденном лице, в очках в роговой оправе, мятом свитере и мешковатых брюках – ходячая карикатура на киноработника. Вероятно, профессионал до кончиков ногтей (они у него ярко-желтого цвета – малый начинает сворачивать следующую сигарету, не докурив предыдущей, – в жизни не видел таких нервных пальцев).

– Хотите поглазеть на что-нибудь определенное или будем осматривать весь бедлам, старина? – спросил он.

Не ведая подвоха, я высказался в пользу всего бедлама. Знал бы я, что на это уйдет вечность! Каллахан сыпал техническими терминами без остановки, пока мой мозг не стал напоминать промокашку. Надеюсь, растительность на лице отчасти скрывала мое замешательство. Термины «угол камеры» и «монтаж» (что бы они ни значили) я сохраню в сердце до гробовой доски. Дотошность Каллахана изумляла. Спустя полчаса, ослепленный прожекторами, запутавшийся в проводах, оглушенный руганью подсобных рабочих (выражались они как извозчики или старшина на плацу), я утратил всякую способность соображать. Все это время я искал глазами Лину Лоусон, и чем дальше, тем меньше понимал, как невзначай упомянуть ее имя в разговоре.

Впрочем, за ленчем Каллахан сам дал мне повод. Мы сошлись на том, что даже лучшие из детективных экранизаций проигрывают первоисточникам. Каллахан читал пару-тройку моих детективов, но, к счастью, личность автора его нисколько не заботила. Моего собеседника занимала лишь техническая сторона ремесла. Холт сказал ему, что я собираю материал для нового романа, и Каллахан спросил, почему именно здесь, на «Бритиш регал»? Я ответил, что последним произведением британского киноискусства, которое я сподобился посмотреть, был фильм «Коленки горничной».

– Этот? – удивился он. – По-моему, ваш брат-писатель должен бежать от такой продукции как черт от ладана.

– Где же ваша esprit de corps?

– К черту корпоративную гордость! Нижнее белье и юморок биржевых маклеров… Нашли что смотреть!

– А та девушка… как ее… Лина Лоусон. По-моему, неплоха. Далеко пойдет.

– Ее двигает Вейнберг, – произнес Каллахан значительно. – От коленок и выше, ну, вы понимаете. Как вешалка для кружевных трусиков она сгодится, хотя мнит себя второй Джин Харлоу.

– Такая же капризная?

– Скорее такая же недалекая.

– Актрисам свойственна взбалмошность, – заметил я, дивясь своей ловкости.

– Уж мне-то можете не рассказывать! Когда-то Лоусон умела себя поставить, а недавно ее словно подменили – стала кроткой и послушной, как овечка.

– А что случилось?

– Кто знает. Может, бедняжку посетило большое чувство. У Лины Лоусон был нервный срыв, постойте, когда же… кажется, в январе. Из-за нее съемки задержались за две недели. Поверьте, старина, когда ведущая актриса начинает жаться по углам и втихомолку лить слезы, поневоле полезешь на стенку.

– Натерпелись вы от нее? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. Январь. «Нервный срыв». Вот и еще одно доказательство!

Каллахан вперил в меня сверкающий взгляд, словно ветхозаветный пророк второго плана, готовый прочесть суровую отповедь. Впрочем, я понимал, что причина такого перевозбуждения – одержимость собственной значимостью.

– Ох, и натерпелись! Заставила нас побегать. Вейнберг отправил ее в недельный отпуск. Сейчас-то она поправилась.

– Так Лина Лоусон здесь?

– Нет, на натуре. А что, положили на нее глаз, старина? – Каллахан дружески подмигнул мне.

Я заверил его, что мои намерения честны: Лина Лоусон интересна мне с точки зрения будущего романа, к тому же из книги может выйти фильм в духе Хичкока, где Лина Лоусон сыграет героиню. Едва ли Каллахан поверил, во всяком случае, посмотрел он на меня скептически. Пусть думает что угодно. Завтра он обещал представить меня Лине. Я изрядно взволнован – мне еще не приходилось иметь дело с женщинами ее круга.

21 июля

Свершилось!.. Поначалу я просто не знал, что сказать. Впрочем, девушка тараторила за двоих. Небрежно пожав мне руку и бросив на мою бороду холодный, оценивающий взгляд, она налетела на Каллахана:

– Этот Платанов такой негодяй! Представляете, вчера вечером звонил целых четыре раза. И что прикажете делать беззащитной девушке? Господи, кто же против знаков внимания, но когда за тобой таскаются по пятам, я выхожу из себя! Так Вейнбергу и сказала. Господи, не мужчина, а исчадие ада! С утра потащился на станцию. Хорошо, что я обманула его, сказала, что поезд уходит на пять минут позже. Господи, несся за мной по платформе, словно маньяк! Вы же понимаете, мне его ухаживания ни к чему?

– Еще бы, конечно, – поддакнул Каллахан.

– Я все твержу Вейнбергу, чтобы позвонил в посольство и добился его депортации. Или он, или я. Да только эти евреи все заодно! Нам не мешало бы поучиться у Гитлера, хотя таким, как он, хватит резиновой дубинки и принудительной стерилизации. Так вот, я и говорю…

Она болтала и болтала. Ее манера обращаться ко мне, как к давнему знакомцу, словно я был в курсе ее истории с каким-то Платановым, обезоруживала. Кем был этот несчастный? Сутенером, антрепренером, шпионом ГПУ, обезумевшим поклонником? Едва ли мне суждено узнать. В их призрачном киномире правду не отличить от вымысла.

Пока Лина трещала без умолку, я воспользовался поводом хорошенько ее рассмотреть. Не лишена привлекательности, довольно вульгарна, порывиста. Если сейчас она, как выражается Каллахан, «стала кроткой и послушной», могу представить, какой фурией она была. В жизни Лина выглядела совершенно так же, как на экране, иначе тот фермер у ручья ее не узнал бы. Вздернутый носик, полные губки, корона золотистых волос, голубые глаза. Строгое изящество черт составляло забавный контраст с живой мимикой. Впрочем, я давно зарекся выносить суждение о характере исходя из внешности. Глядя на Лину, вы никогда не заподозрили бы ее в преступлении. Вероятно, она ни в чем не виновата.

Я смотрел на Лину и размышлял. Она и тот, другой, последними видели Марти живым. Я не испытывал к ней ни злобы, ни отвращения – только всепоглощающее любопытство. Я должен знать больше, я должен знать все.

Наконец Лина Лоусон обратилась ко мне:

– А теперь расскажите о себе, мистер Вейн.

– Лейн, – поправил Каллахан.

– Вы писатель? Господи, мне нравятся писатели! Вы знакомы с Хью Уолполом? Хорош, не правда ли? Однако вы гораздо больше похожи на сочинителя.

– И да, и нет, – пробормотал я, опешив перед таким натиском. Я не мог отвести глаз от губ Лины. Она открывала рот всякий раз, когда собеседник говорил, словно пытаясь предугадать следующую реплику. Нельзя сказать, что это раздражает. Ума не приложу, почему Каллахан считает ее недалекой: она развязна, но отнюдь не глупа.

Я мучительно соображал, что ответить, когда Лину позвали на площадку. Она ускользала из моих рук! От отчаяния обретя смелость, я пригласил ее на ленч в «Плюще» и, кажется, сумел угодить ей, выбрав правильное место. Мои слова сработали, словно волшебное заклинание. Впервые с начала разговора Лина Лоусон посмотрела на меня с интересом, словно я внезапно перестал быть жалким довеском к ее персоне. «Хорошо, как насчет субботы?»

Каллахан наградил меня двусмысленным взглядом, и мы разошлись. Лед – если слово «лед» применимо к Лине Лоусон – был сломан. Но, бога ради, о чем с ней разговаривать? Об убийствах и автомобилях? Нет, слишком в лоб.

24 июля

Задуманное мною злодейство начинает больно бить по карману. Не говоря о моральных страданиях и чувстве стыда, которое я испытываю, развлекая Лину, я понимаю, что придется раскошелиться. Девушка отличается отменным аппетитом – вероятно, незначительное происшествие в январе выбило ее из колеи совсем ненадолго. Я сэкономлю на пулях и яде – у меня нет намерения избавляться от Джорджа столь жестоким способом, – однако, подозреваю, дорога к нему будет вымощена пятифунтовыми банкнотами.

Ты прав, проницательный читатель, я пишу это в отменном расположении духа. Похоже, я на верном пути.

Лина Лоусон пришла на ленч в изысканном черном платье в белый горошек и крохотной вуалетке – отличный выбор, чтобы насладиться как едой, так и восхищением собеседника. Я рассыпался в комплиментах. Сказать по правде, я не сильно кривил душой – Лина Лоусон по-своему очаровательна, и я не прочь совмещать приятное с полезным. Она показала на двух знаменитых актрис за соседним столиком и спросила меня, считаю ли я их красавицами. Их, красавицами? Взглядом я дал ей понять, что им до нее далеко. В свою очередь, я показал ей на известного писателя, на что Лина заявила, что он мне в подметки не годится. Мы были квиты.

Вскоре я пустился в рассказ о собственной жизни, вернее, о жизни Феликса Лейна. Первые шаги начинающего литератора, путешествия, наследство и высокие гонорары (немаловажная деталь). Пусть знает, с кем имеет дело: возможно, мой банковский счет растопит ее сердце вернее, чем моя борода. Не могу сказать, что дал волю фантазии, напротив, я старался не слишком отклоняться от истории своей жизни.

Я разливался соловьем – тем более аудитория жадно внимала – и не хотел торопить события, но внезапно мне представилась возможность сдвинуть дело с мертвой точки, и я ею тут же воспользовался. Лина спросила, как давно я живу в Лондоне.

– Я бываю тут наездами, в Лондоне легче работается. Однако мое сердце принадлежит деревне. Я ведь родился в сельской местности, в Глостершире.

– В Глостершире? – переспросила Лина внезапно севшим голосом.

Я смотрел на ее руки. Зачастую руки, особенно у актрис, могут сказать больше, чем лицо. Алые ноготки правой руки впились в ладонь. Больше она не промолвила ни слова. Теперь я почти уверен, что именно ее видели у той запруды, и не сомневаюсь, что Джордж живет в Глостершире.

Если бы Лине было нечего скрывать, она, скорее всего, упомянула бы о приятеле из Глостершира. Впрочем, если у нее с Джорджем роман, она будет держать язык за зубами. Хотя вряд ли, для девушки ее круга интрижка – не преступление. Что еще могло заставить ее замолчать при упоминании Глостершира, если не очевидный факт, что она сидела в машине, которая переехала Марти?

– Я родился, – продолжил я, – в маленькой деревушке возле Сайренсестера и всю жизнь мечтаю туда вернуться, но пока мечты остаются мечтами.

Чтобы не отпугнуть ее, я не осмелился упомянуть название, а заметив, как она сморщила носик и отвела глаза, быстро сменил тему.

Вероятно, у Лины отлегло от сердца, и она защебетала еще живее. Как ни странно, то, что она выдала себя, наполнило меня признательностью и дружеским участием. Я из кожи вон лез, чтобы ее развеселить. Никогда бы не подумал, что буду хихикать и обмениваться игривыми взглядами с актриской.

К тому времени мы выпили изрядно, и Лине захотелось узнать мое имя.

– Феликс, – ответил я.

– Феликс? – переспросила она, высунув язычок (полагаю, это называется «заигрывать»). – А я буду звать вас котиком, как в мультфильме.

– Ни в коем случае, иначе нам придется расстаться.

– А вам бы этого не хотелось?

– Поверьте, мне хочется этого меньше всего на свете.

Пожалуй, не стоит увлекаться трагической иронией, слишком легко потерять контроль. Мы долго развлекались подобным образом, но я не стану пересказывать здесь нашу болтовню.

Мы ужинаем в следующий четверг.

27 июля

Лина вовсе не так глупа, как кажется. Вернее, как ждут от нее люди, привыкшие судить об уме по внешности. Сегодня вечером она устроила мне хорошую встряску.

После спектакля Лина пригласила меня выпить к себе домой. Она задумчиво стояла у камина, затем резко развернулась и хмуро промолвила:

– А теперь выкладывайте, что у вас на уме.

– На уме?

– Водите меня по ресторанам, транжирите деньги… Что вы задумали?

Я что-то залепетал про книгу и будущую экранизацию.

– И когда начнете?

– Начну?

– Не притворяйтесь. До сих пор вы ни разу не заикнулись про книгу. Зачем вам понадобилась я? Перья точить? Не поверю ни в какую книгу, пока не увижу ее собственными газами.

От страха я утратил дар речи. Неужели Лина догадывается о моих намерениях? В панике я пробормотал:

– Вы правы, дело не в книге… Я увидел вас на экране и влюбился. Никогда не встречал такой, как вы…

Вероятно, мое смущение и впрямь сошло за робость влюбленного. Лина подняла голову, ее ноздри раздувались, выражение лица неуловимо изменилось.

– Ясно… ну, что ж…

Она потянулась ко мне, и мы поцеловались. Ощущал ли я себя Иудой? Вовсе нет. Ты мне, я тебе. Мне нужен Джордж, Лине – мои деньги. Эта сцена была разыграна ради того, чтобы заставить нерешительного влюбленного заявить о своих чувствах. Лина с самого начала чувствовала, что книга – только предлог. Вот только предлог для чего? Этого она знать не могла. Так что все обернулось к лучшему. Закрутить роман с Линой? Похоже, моя месть будет сладкой.

Спустя некоторое время она промолвила:

– Тебе придется сбрить бороду, котик.

– Ни за что. Привыкай. Борода – моя маскировка. На самом деле я убийца и скрываюсь от полиции.

Лина расхохоталась.

– Врунишка, вот ты кто, котик! Да ты мухи не обидишь!

– Назовешь меня так еще раз – увидишь.

– Котик!

Позже она сказала:

– Ума не приложу, что я в тебе нашла. Ты ведь далеко не Тарзан, дорогуша. А порой ты так странно смотришь, словно сквозь меня. Будто видишь меня насквозь.

А ты как думала, моя очаровательная лгунья? На чемпионате по притворству в парном разряде мы дадим сто очков вперед любому.

29 июля

Вчера Лина ужинала у меня. Между нами произошла отвратительная сцена. Если бы не эта ссора, возможно, Лина еще не скоро упомянула бы Джорджа. Однако мне следует быть настороже, нельзя допускать таких промахов.

Я стоял к ней спиной, выбирая напитки. Лина бродила по квартире, как обычно, ни на минуту не закрывая рот.

– И тогда Вейнберг начал на меня кричать. Да что ты о себе возомнила, ты актриса или манекен? Я плачу тебе не за то, чтобы ты стояла столбом! Влюбилась, что ли, тупая курица? А я ему, не дождешься, старикашка… Котик, какая у тебя миленькая комнатка! Ах, смотри, неужели Тедди…

Я подскочил на месте, но было поздно: Лина вышла из моей спальни, неся в руках медвежонка Марти, которого я держал на каминной полке.

И тут я вышел из себя:

– Отдай!

– Вот еще! Малыш Феликс играет в куклы? Не ожидала. – Она скорчила медвежонку рожицу. – Ну, привет, соперничек.

– Не будь идиоткой! Отдай сейчас же!

– Ах-ах-ах, нашему мальчику стало неловко?

– Это игрушка моего племянника. Он умер, я очень его любил. Отдай немедленно…

– Вот как. – Лицо Лины помрачнело, брови взметнулись вверх. Она была великолепна в своем гневе и, казалось, готова вцепиться мне в физиономию. – Не хочешь, чтобы я касалась игрушек твоего племянника? Брезгуешь мною, стыдишься меня? Забирай свою чертову игрушку!

И Лина швырнула медвежонка на пол. Во мне словно что-то взорвалось, я размахнулся и ударил ее по лицу. Лина набросилась на меня с кулаками. Она билась в моих руках, словно зверюшка в капкане. Разорванное платье сползло с плеч. Я был слишком зол, чтобы испытывать отвращение. Спустя некоторое время ее тело обмякло, и Лина простонала: «Ах, ты убиваешь меня!», и мы начали целоваться. И хотя она раскраснелась от борьбы, на щеке четко отпечатался след моей ладони.

Потом она сказала:

– Признайся, ты меня стыдишься. Считаешь мелкой скандалисткой.

– Что-что, а устраивать сцены ты умеешь.

– Нет, я серьезно. Ты ведь не собираешься представлять меня своей родне. Они не одобрят твой выбор.

– У меня никого нет. Начнем с того, что ты тоже не рвешься знакомить меня с родителями. Зачем? Нам и так неплохо.

– Надо же, все предусмотрел. Думаешь, я решила тебя окрутить? – Внезапно ее глаза сверкнули. – Ничего подобного, мне просто хочется увидеть лицо Джорджа, когда…

– Джорджа? Кто это такой?

– Тихо-тихо, нечего кидаться на меня, ревнивец. Джордж женат на моей сестре.

– И что с того? – (Видите, я уже успел перенять ее манеру разговора.)

– Ничего.

– Рассказывай, что у тебя с ним.

– Ревнивый зеленоглазый котик!.. Так вот, когда-то давно Джордж ко мне подкатывал…

– Что-что?

– Что слышал. Только я сказала ему, что не стану разрушать семью. Правда, Вайолетт сама виновата…

– Ты давно с ним виделась? Он тебе угрожал?

– Давно, – ответила она сдавленным голосом. – Мы виделись довольно давно. – Ее тело напряглось, затем расслабилось, и Лина звонко расхохоталась. – Какого черта, пусть Джордж не воображает, будто… Слушай, а давай поедем туда на выходные.

– Куда?

– В Севернбридж. Они живут там, в Глостершире.

– Но, девочка моя, я не могу…

– Конечно, можешь! Он тебя не съест. Уважаемый женатый человек – по крайней мере, с виду.

– Но зачем?

– Феликс, я тебе нравлюсь? – спросила Лина серьезно. – Любишь ли ты меня настолько, чтобы оказать услугу, не задавая лишних вопросов?

– Конечно.

– Так вот, есть причина, по которой мне нужно там быть, но не одной. Поэтому я хочу, чтобы ты поехал.

Я гадал, насколько Лина близка к тому, чтобы рассказать мне про Джорджа и несчастный случай на дороге, который, вероятно, до сих пор не дает ей спокойно спать. Но я не настолько владел собой, чтобы вызвать ее на откровенность. Даже по моим нынешним понятиям это было бы слишком. К тому же совершенно излишне. За ее словами чувствовалась решимость окончательно разобраться – не с Джорджем, а с тем кошмаром, который преследовал ее последние месяцы. Упоминал ли я в самом начале дневника, что убийцу тянет на место преступления? Лина не убивала Марти, однако знала убийцу, потому что была там. Она хотела избавиться от ужасного призрака и просила меня помочь ей! Меня! Господи, что за злая ирония.

– Хорошо, поедем. – Я старался, чтобы голос звучал небрежно. – А чем занимается твой Джордж?

– У него автомастерская на пару с партнером. «Рэттери и Карфакс». Джордж, он такой… Как я рада, что ты согласился… В общем, тебе он вряд ли понравится, не твоего поля ягода.

Автомастерская. И она еще сомневается, понравится ли он мне!

Джордж Рэттери.

31 июля

Севернбридж. Сегодня я отвез туда Лину. Я купил новый автомобиль, отдав старый в частичную оплату. Не стоит раскатывать там с глостерширскими номерами. Наконец-то я в цитадели врага и готов сразиться с ним один на один. Я не боюсь быть узнанным – Севернбридж и моя деревня находятся в разных концах графства, а борода совершенно меня преобразила. Главное – проникнуть в дом Рэттери и там закрепиться. Сейчас Лина гостит у сестры, а я остановился на постоялом дворе «У рыболова»: она не торопится меня представлять. Пока я просто друг, который любезно подбросил ее на машине.

Я спросил у чистильщика обуви, где здесь лучшая автомастерская.

– «Рэттери и Карфакс», – без запинки ответил тот.

– У реки?

– Да, сэр, на берегу. Если по Хай-стрит, то не доходя до моста.

Еще два факта в копилку обвинений против Джорджа Рэттери. Процветающая автомастерская с большим набором запчастей. И река неподалеку – теперь я знаю, каким образом Джордж избавился от поврежденного крыла.

Только что звонила Лина. Рэттери приглашают меня на ужин. От тревоги не нахожу себе места. Если я так волнуюсь перед встречей с врагом, то как поведу себя перед убийством? Вероятно, я буду абсолютно спокоен, ибо к тому времени достаточно хорошо изучу Джорджа Рэттери. Я никуда не спешу и намерен вскармливать ненависть и презрение, как присосавшегося паразита, до самой его смерти. Надеюсь, за обедом Лина не станет ко мне приставать. На сегодня все.

1 августа

Омерзительный тип, просто на редкость гадкий. Чему я весьма рад. Подсознательно я боялся, что Джордж окажется добрым малым. Теперь я спокоен. Когда буду отправлять его на тот свет, раскаяние меня не замучает.

Все прояснилось очень быстро. Джордж стоял у камина и курил, держа сигарету между большим и указательным пальцами и задрав локоть вверх: самодовольная манера человека, который хочет показать окружающим, кто здесь хозяин. Перед тем как подойти, он, словно петух на навозной куче, некоторое время сверлил меня надменным взглядом.

Представившись его жене и матери и приняв отвратительный коктейль, я изучал Джорджа, как палач изучает приговоренного к казни. Лет сорока пяти, высокий и тучный, затылок срезан, лоб нависает над бровями; псевдокавалерийские усы не скрывают надменных, вывороченных губ.

Я сознаю, что мой портрет выглядит карикатурой. Вероятно, женщине – например, его жене – Джордж представляется идеалом мужчины. Я слишком предвзят. Тем не менее его грубость и неотесанность бросались в глаза.

Завершив свой монолог, Джордж с преувеличенным вниманием посмотрел на часы.

– Пора бы уже.

Никто не ответил.

– Ты говорила со слугами, Вай? С каждым днем они подают ужин все позже.

– Да, дорогой, – ответила его жена – бледная копия Лины, жалкое, забитое создание.

– Хм, должно быть, они с тобой совсем не считаются. Придется самому.

– Пожалуйста, дорогой, не надо, – взмолилась жена, выдавив жалкую улыбку. – Иначе слуги уволятся. – Поймав мой взгляд, Вайолетт Рэттери мучительно покраснела.

Джордж представлял собой тип домашнего тирана, чей скверный характер проявляется в полную мощь, когда его окружают люди зависимые. Анахронизм, а не человек, черствый и жестокий. Джордж сошел бы за своего среди дикарей, из него вышел бы отличный морской волк или надсмотрщик над рабами. Однако в образованном обществе такому негде себя проявить, и всю нерастраченную жестокость он обращает на домочадцев.

Удивительно, насколько ненависть обостряет зрение. Я изучил Джорджа глубже, чем закадычного друга. Передо мной стоял человек, который убил Марти и позорно удрал с места преступления, который отнял жизнь, стоившую жизни десятка таких, как он, жизнь единственного дорогого мне человека. Ничего, Марти, потерпи, ему недолго осталось.

За ужином я сидел напротив Лины, между Вайолетт Рэттери и старой миссис Рэттери. Джордж то и дело оценивающе на нас поглядывал. Едва ли он ревновал Лину – такие, как он, слишком уверены в собственной неотразимости, просто недоумевал, что она нашла в этом чудаке Феликсе Лейне.

Джордж обращался к Лине с нагловатой бесцеремонностью, словно к младшей сестре. Лина призналась мне, что он к ней подкатывал; если судить по его развязной манере, их отношения зашли довольно далеко.

– Что, и ты теперь похожа на болонку? – Он наклонился к Лине и взъерошил кудряшки на ее затылке, затем подмигнул мне. – Женщины, Лейн, только и знают, что гнаться за модой. Если завтра какой-нибудь парижский педик объявит, что в моде лысина, они тут же побреют голову налысо.

Старая миссис Рэттери, которая сидела рядом со мной, источая порицание и запах нафталина, произнесла:

– В моей молодости женщины гордились своими волосами. Хорошо хоть эти стрижки под мальчика вышли из моды.

– Вы хвалите молодежь, мама? Куда катится мир, – хмыкнул Джордж.

– Нынешняя молодежь не нуждается в моей оценке, особенно некоторые. – Миссис Рэттери смотрела прямо перед собой, однако ее последние слова, похоже, относились к невестке. Наверняка она считает брак Джорджа мезальянсом. Миссис Рэттери обращалась к Вайолетт и Лине со снисходительным презрением дамы высшего света. Неприятная старуха.

После ужина женский пол (не сомневаюсь, Джордж именует дам про себя именно так) оставил нас. Хозяину дома было явно не по себе в моем обществе, и он решил пойти проторенной дорожкой:

– Слыхали анекдот про женщину из Йоркшира и органиста?

Джордж подвинул свое кресло к моему. За первым анекдотом последовали другие, того же пошиба. Я из последних сил изображал искреннее веселье. Растопив лед, хозяин дома взялся за допрос гостя, но к тому времени я уже привык именоваться Феликсом Лейном, и мне не составило труда поведать ему сагу моей жизни.

– Лина говорит, вы пишете книги.

– Детективы.

– А, – он выдохнул с облегчением, – так это ж совсем другое дело! Признаюсь, когда Лина сказала, что приведет писателя, я насторожился. Решил, что вы вроде тех умников из блумсберийского кружка[7]. Не представляю, о чем с ними говорить… И выгодное это дело, писательство?

– Довольно выгодное. Я получаю от трехсот до пятисот фунтов за книгу.

– Ничего себе! – Он взглянул на меня почти с уважением. – Ваши книги так хорошо продаются?

– Я бы сказал, неплохо.

Не глядя на меня, Джордж отпил портвейн и спросил с деланой небрежностью:

– И давно вы знаете Лину?

– Около недели. Я задумал написать что-нибудь для кино.

– Лина красотка. И такая страстная.

– Да, она горячая штучка, – отвечал я беспечно.

Внезапно лицо Джорджа вытянулось, словно он обнаружил за шиворотом змею. Грязные анекдоты одно, а фривольные замечания о его женщинах – совсем другое. Он сухо предложил мне присоединиться к дамам.

Больше писать не могу. Отправляюсь на прогулку с моей предполагаемой жертвой и его почтенным семейством.

2 августа

Могу поклясться, что когда мы – Лина, Джордж, его сын Фил (мальчик лет двенадцати) и я – вышли из дверей, Лина оцепенела от ужаса. Я снова и снова прокручиваю вчерашнюю сцену в голове. Все случилось так быстро, что я не успел ничего сообразить. Впрочем, со стороны ее смущение выглядело вполне невинно.

Мы вышли на залитую солнцем улицу.

– Та самая машина? – спросила Лина после секундного замешательства.

– Что ты имеешь в виду? – буркнул Джордж, который шел следом.

Неужели мне послышалось в его голосе раздражение?

– Ты все еще ездишь на старой машине? – переспросила Лина, смутившись.

– Старой? Да она и десяти тысяч миль не прошла. Я, по-твоему, миллионер?

Впрочем, возможно, я вижу того, чего нет. Мы расселись: Джордж и Лина спереди, мы с Филом сзади. Фил захлопнул дверцу.

– Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не хлопал дверцей? Неужели нельзя аккуратнее? – набросился Джордж на сына.

– Прости, папа, – пробормотал парнишка.

За рулем Джордж очень агрессивен. Не могу сказать, что безрассуден, но в воскресном потоке машин он движется так, словно ему все дозволено. Перед нами во всю ширину дороги в ряд ехала команда велосипедистов. Вместо того чтобы криком прогнать их с пути, Джордж резко обогнул шеренгу и выскочил прямо перед велосипедистами, очевидно желая напугать их и столкнуть друг с другом.

– Вам знакомы эти места, Лейн? – спросил он через некоторое время.

– Нет, но я всегда хотел тут побывать, – ответил я. – Я из Сойерс-Кросс, это в другом конце графства.

– Правда? Милое местечко. Мне приходилось проезжать мимо.

Его ничем не прошибешь. Ни один мускул не дрогнул на лице Джорджа при упоминании деревни, где он убил Марти. Заставлю ли я его выдать себя? Лина сидела, сцепив пальцы рук на коленях и глядя прямо перед собой. Я очень рисковал: что, если Джордж предпримет расследование? Ему предстоит узнать, что никаких Лейнов в Сойерс-Кросс отродясь не водилось. Когда мы выходили из машины, Лина уставилась в землю и битых полчаса не открывала рта, что совсем на нее не похоже.

Я попросил Джорджа рассказать о достоинствах его автомобиля. Разумеется, это был только предлог, чтобы получше рассмотреть его. Я не заметил никаких доказательств, что крыло или бампер меняли. Неудивительно, прошло семь месяцев, след остыл, как пишут в детективах (надеюсь, мне удается избегать подобных штампов). Если что и осталось, так это память о преступлении в сердцах Джорджа и Лины. Впрочем, насчет Джорджа я сомневаюсь – едва ли убийство ребенка способно надолго выбить его из колеи.

Вопрос в том, как заставить их признаться? И куда более насущный: как найти повод, чтобы задержаться в Севернбридже? Лина возвращается в Лондон завтра утром. Постараюсь что-нибудь придумать – вечером мы с семейством Рэттери играем в теннис.

3 августа

Итак, все устроилось. Я остаюсь на месяц, так сказать, по приглашению Джорджа. Впрочем, обо всем по порядку.

На корте мы оказались первыми, поэтому Джордж предложил мне сыграть против Лины и Фила. Мы немного подождали Фила, затем Джордж принялся криками подгонять сына, который до сих пор не спустился. Из дома выбежала Вайолетт. Она отвела мужа в сторонку, и из долетавших до меня обрывков их разговора я понял, что мальчик «не настроен играть».

– Да что он о себе возомнил? – донеслись крики Джорджа. – Что с ним происходит последнее время? Не настроен он, видите ли! Ничего не хочу слышать, приведи его сейчас же. Сидеть сиднем в комнате! Я никогда не…

– Джордж, дорогой, он переживает. Утром ты был строг с ним из-за его табеля.

– Вздор, моя дорогая девочка. В этой четверти мальчишка совсем распустился. Каррузерс сказал, что он очень способный, но если не станет прикладывать усилий, не видать ему регби как своих ушей. Ты же не хочешь, чтобы твой сын вырос неучем?

– Конечно, нет, дорогой, но…

– Придется ему засучить рукава. Я не позволю мальчишке бездельничать за мои деньги! Если хочешь знать, его и так слишком балуют…

– Смотри, у тебя оса на спине! – неожиданно вскрикнула Лина, изобразив испуг.

– Не лезь в наши дела, Лина, – грозно промолвил Джордж.

Я больше не мог этого слушать. Я представил, что папаша явится к бедному Филу в таком настроении, и сказал, что сам схожу за ним. Джорджу оставалось только скрипнуть зубами.

Я нашел мальчика в его комнате. Поначалу разговор не клеился, но спустя некоторое время он все мне рассказал. Фил оказался отличным малым. Один школьный хулиган избрал его мишенью для своих издевок (мне ли не знать, как это бывает!), и ему стало не до учебы. Мальчишка расплакался. Слезы Фила напомнили мне, как я отругал Марти за те несчастные розы, и неожиданно я предложил дать мальчишке несколько уроков, чтобы подтянуть запущенные предметы.

И только когда Фил начал путано благодарить, мне пришло в голову, что это отличный предлог остаться. Говорят же, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Если, конечно, считать устранение Джорджа злом. Я дождался, пока он придет в благостное расположение духа после выигрыша, и сказал, что очарован местностью и решил пожить тут неделю-другую, поработать над книгой в сельской глуши. Я также предложил ему позаниматься с его сыном. Поначалу Джордж удивился, но закончилось тем, что он пригласил меня остановиться у него. Я ответил вежливым отказом, полагаю, к немалому облегчению хозяина. Ни за что на свете я не остался бы в доме Рэттери. Виной тому не моральные терзания – я не испытываю угрызений совести, собираясь убить человека, чей хлеб мне довелось есть, просто не желаю быть свидетелем постоянных домашних ссор. К тому же я опасаюсь, что Джордж обнаружит мой дневник. Ежедневных занятий с Филом вполне достаточно.

Покончив с делами, я принялся наблюдать за игрой. Партнер Джорджа по бизнесу Гаррисон Карфакс играл с Вайолетт против Джорджа и миссис Карфакс – пышной, темноволосой кокетливой дамы, похожей на цыганку. Мне показалось, что именно из-за нее настроение Джорджа улучшилось. Я заметил, как его пальцы словно невзначай коснулись ее пальцев, когда он передавал миссис Карфакс мяч, а она одарила его страстным взглядом. Стоит ли удивляться, на вид ее муж – совершеннейшее ничтожество.

Лина подошла и села рядом – мы держались особняком от остальной компании. Теннисный костюм очень ей шел благодаря природной грации и несколько искусственной манере изображать школьницу.

– Ты отлично выглядишь, – сказал я.

– Прибереги комплименты для жены Карфакса, – ответила она, явно польщенная.

– Джордж и сам справится.

– Джордж? Сомневаюсь, – ядовито заметила она, осеклась и продолжила другим тоном: – С тех пор как ты здесь, мы почти не видимся. Ходишь с таким видом, словно потерял память или заработал несварение.

– У меня сильные актерские способности.

– Забудь ты о них и хотя бы иногда поцелуй девушку в щечку. – Она склонилась к моему уху. – Котик, незачем дожидаться, пока мы вернемся в Лондон.

Никто не скажет, что я безответственный убийца. Я так сосредоточился на жертве, что совсем забыл ухаживать за Линой. Я попытался объяснить ей, почему остаюсь. Боялся, что она закатит мне сцену, несмотря на свидетелей, которые только ее раззадорят. Как ни странно, Лина восприняла известие спокойно. Пожалуй, слишком. Когда я направился к корту, на ее губах играла лукавая ухмылка, после чего она принялась что-то увлеченно обсуждать с сестрой. Вернувшись, я услышал, как Лина громко обращается к Джорджу (наверняка ее слова предназначались для моих ушей):

– Джордж, дорогой, ты не возражаешь, если твоя знаменитая невестка погостит в твоем доме? Съемки закончились, и мне хотелось бы пожить на природе.

– Ты меня удивляешь, – заявил Джордж, смерив ее оценивающим взглядом работорговца. – Если Вай не против, я не возражаю. Но что на тебя нашло?

– Боюсь, что зачахну без моего котика. Только никому не говори!

– Котика?

– Мистера Феликса Лейна. Котика Феликса, как в мультфильме. Compris?[8]

Джордж разразился идиотским хохотом.

– Будь я проклят! А ему идет это прозвище. Ты не перестаешь удивлять меня…

Джордж думал, я его не слышу. Хорошо еще, он не видел выражения моего лица. Ничего, ему это зачтется. Но Лина! Что она о себе возомнила? Хочет столкнуть нас с Джорджем лбами? Неужели все это время я непростительно заблуждался на ее счет?

3 августа

Утром, как обычно, занимался с Филом. Сообразительный мальчишка, уж не знаю, в кого он такой пошел. Однако сегодня мой ученик был явно не в лучшей форме.

Рассеянность Фила, заплаканные глаза Вайолетт, которая незаметно прошмыгнула мимо меня, свидетельствовали, что в семействе Рэттери снова разлад. На середине перевода латинского текста Фил неожиданно спросил, женат ли я.

– Нет, а почему ты спрашиваешь?

Мне было неприятно обманывать Фила, хотя остальным членам семьи Рэттери я лгал без зазрения совести.

– Скажите, быть женатым – хорошо? – спросил Фил тонким, дрожащим от слез голоском. Для своих лет он выражался на удивление по-взрослому. Немудрено, единственный ребенок в семье.

– Думаю, да. По крайней мере иногда.

– Я тоже так думаю. Если женятся хорошие люди. Сам я никогда не женюсь. Женитьба делает людей несчастными.

– Любовь часто бывает несчастной. Такова жизнь.

– Любовь… – Фил запнулся и неожиданно выпалил: – Иногда папа бьет маму!

Мальчик отчаянно нуждался в утешении. Ранимый ребенок, он жил как на вулкане, разрываясь между матерью и отцом. Первым моим побуждением было успокоить его, но я не хотел отвлекаться от цели. Я холодно заметил, что будет лучше, если мы займемся переводом. Поступил как трус, как предатель, и успел заметить, как на лице Фила промелькнуло разочарование.

6 августа

Днем осматривал мастерскую Рэттери. Сказал Джорджу, что собираю материал для книги, ибо Nihil sub humanum a me alienum puto[9] – девиз детективных писателей. Задавал дурацкие вопросы, выслушивал снисходительные ответы, выяснил, что в мастерской есть запчасти на любой вкус для автомобилей, которые они обслуживают. Я не стал напрямую спрашивать про крылья и бамперы – решит, чего доброго, что я частный сыщик. Еще я узнал, что иногда Джордж оставляет здесь машину, хотя в доме есть гараж.

Мы вышли на задний двор. За грудами ржавого железа открывался вид на реку Северн. Мне захотелось взглянуть на мусор поближе, хотя едва ли я надеялся найти поврежденное крыло – Джордж не такой дурак. Чтобы скрыть свои намерения, я небрежно заметил:

– Эта куча хлама изрядно портит вид.

– А что прикажете делать? Вырыть яму и закопать его, как делают чокнутые защитники окружающей среды? – вспылил Джордж.

Для такого самоуверенного типа он слишком обидчив.

– Почему бы не сбросить его в реку? С глаз долой.

Джордж не ответил. Чтобы скрыть невольную дрожь, я отвернулся к реке.

– Господи, да городской совет сотрет меня в порошок! Придумать же такое! Надо будет сказать Карфаксу. Да и мелко здесь, сами смотрите.

Слева в двухстах ярдах на волнах болтался потрепанный ялик. Может быть, у берега и мелко, но что мешало тебе отплыть на середину реки и там избавиться от улик, Джордж Рэттери?

– Не думал, что река такая широкая, – заметил я. – Интересно, можно здесь нанять лодку?

– Наверное, – пожал плечами Джордж, – но просиживать днями с удочкой в руке не по мне, слишком скучно.

– Вот возьму вас с собой на яхте при сильном ветре, посмотрим, что вы тогда запоете.

Я увидел все, что хотел. Ржавые железки, отвратительная груда старого хлама. Мне показалось, я заметил крысу – тут есть где разгуляться этим тварям.

В мастерской мы встретили Гаррисона Карфакса. Я упомянул про лодку, и Карфакс предложил сдать напрокат двенадцатифутовую яхту сына, которой тот пользуется в выходные. Думаю развеяться, отдохнуть от Рэттери. Можно научить Фила обращаться с парусом.

7 августа

Сегодня я чуть не убил Джорджа Рэттери. Все висело на волоске. Я совершенно обессилел. На месте чувств – тупая боль, словно это не он, а я получил передышку. Вернее, отсрочку казни. Мне не хватило совсем чуть-чуть, а ему снова повезло! Представится ли мне другой случай? Уже давно за полночь, но я без конца перебираю события минувшего дня. Возможно, если я изложу их на бумаге, то смогу хоть немного поспать.

После обеда мы впятером – Лина, Вайолетт, Фил, Джордж и я – отправились на прогулку в Котсуолдс, намереваясь осмотреть Билбери и устроить пикник на природе. Джордж показывал мне деревушку с таким видом, словно она принадлежала ему, а я старался делать вид, что попал сюда впервые. Мы смотрели с моста на форель – такую же лоснящуюся и надменную, как и сам Джордж.

Затем мы поднялись в горы. Лина сидела сзади со мной и Филом. Она была очень нежна, а когда мы вышли из автомобиля, взяла меня под руку. Возможно, именно это вывело Джорджа из себя. Как бы то ни было, когда мы расстелили пледы на опушке и Вайолетт предложила разжечь костер, чтобы прогнать комаров, разыгралась отвратительная сцена.

Вначале Джорджу не понравилось, что его попросили набрать хвороста для костра. Лина стала подтрунивать над ним, заметив, что физические упражнения ему не повредят. Словно в отместку Джордж заявил, что Фил, который был в скаутском лагере, покажет всем, как разжигать костер. Ветки слегка отсырели, Фил был не слишком ловок и, кажется, понятия не имел, что делать со спичками. Джордж стоял над ним, отпуская язвительные замечания, пока несчастный мальчишка зря переводил спички и дул на слабый огонек, который никак не хотел разгораться. Его лицо покраснело, руки тряслись. Наконец Вайолетт решила вмешаться – и только подлила масла в огонь. Разве не она просила разжечь чертов костер? Так какого черта она лезет под руку? Все равно этот слабоумный не справится!.. Обида за мать стала последней каплей. Фил вскочил и выпалил Джорджу в лицо:

– Почему бы тебе самому не разжечь костер, раз ты такой умелец?

Под конец фразы отповедь зарвавшемуся отцу выродилась в жалкое бормотание, однако Джордж отлично все расслышал. Он залепил сыну пощечину, да так, что тот растянулся на земле. Все это было донельзя отвратительно: то, как расчетливо Джордж вынудил мальчишку выйти из повиновения и как жестоко наказал за непослушание.

Тут даже я не вытерпел и едва не высказал Джорджу все, что о нем думаю (что, несомненно, разрушило бы мои дальнейшие планы), но Лина успела раньше. Как ни в чем не бывало она скомандовала:

– Эй вы, двое, отправляйтесь-ка погулять. Чай будет готов через пять минут. Иди, Джордж, иди, дорогой.

Она одарила его одним из своих фирменных томных взглядов, и он послушно поплелся за мной, как баран на бойню.

Итак, мы отправились погулять. Стоило нам скрыться от глаз остальных, как я заметил отвесный обрыв футов в сто, очевидно старую каменоломню.

На бумаге описание того, что случилось, займет больше времени, чем в действительности. Я немного оторвался от Джорджа – меня привлек ятрышник, который рос на самом краю обрыва. Под моими ногами зиял провал, холмы вокруг благоухали травами, клевером и горчицей, а позади стоял Джордж с хмурой физиономией, Джордж, отравлявший этот чудесный летний день Филу и Вайолетт! Человек, который убил Марти. Мне хватило секунды, чтобы оценить местность; заметил я и кроличью нору на краю обрыва. И понял, как расправлюсь с Джорджем.

Я позвал его, соблазняя отличным видом с холма. Джордж начал подниматься по склону. Когда он окажется на краю, я заставлю его обернуться, показав на камнедробилку за нашими спинами. Затем я шагну вперед, нога попадет в кроличью нору. Падая, я схвачусь за Джорджа. Его немалый вес и высота обрыва мне помогут. Это будет идеальным убийством. Мне не страшны свидетели. Никто не усомнится, что это несчастный случай.

Джорджу оставалось пройти ярдов пять.

– И что здесь такого особенного? – донеслось до меня его ворчание.

И тут я совершил роковую ошибку. В приступе напускной храбрости и желая его раззадорить, я ответил:

– Тут просто дьявольская пропасть!

Джордж встал как вкопанный.

– Простите, старина, это зрелище не для меня. Я боюсь высоты, у меня кружится голова.

Что ж, придется все начинать сначала.

10 августа

Вчера вечером Рэттери устраивали вечеринку. Еще два мелких факта в копилку знаний о Джордже – если, конечно, его гнусный характер еще нуждается в разоблачении.

После ужина Лина исполнила пару-тройку песенок, после чего хозяева затеяли довольно странную эротическую игру под названием «Сардины». Один игрок прячется в каком-нибудь узком и тесном месте, остальные, обнаружив его, прижимаются к нему как можно теснее. Нечто среднее между калькуттской черной ямой и вавилонской оргией.

Первой водила Рода Карфакс. Вышло так, что я первым обнаружил ее в шкафчике для швабр и метел.

Внутри было темно хоть глаз коли, и когда я присел рядом, Рода прошептала:

– Джордж, милый, как ты меня нашел? Или дело в моем природном магнетизме?

Судя по ее тону, Рода заранее сообщила Джорджу, где спрячется. Рода обвила мои руки вокруг пояса и положила голову мне на плечо. Впрочем, обнаружив свою ошибку, она и не подумала убрать руки. Тем временем в шкаф забрался еще кто-то.

– Это Рода? – раздался мужской шепот.

– Да.

– Джордж меня опередил?

– Это не Джордж, это мистер Лейн.

Третьим оказался Карфакс собственной персоной. Надо же, он был уверен, что найдет в шкафу Джорджа! Должно быть, мистер Карфакс очень покладистый муж.

Наконец появился Джордж. По-моему, он не обрадовался столь тесной компании. В любом случае после еще одного круга Джордж заявил, что игра ему надоела, и предложил поиграть во что-нибудь еще (этот человек привык верховодить).

Джордж затеял шумную и грубую игру. Мы должны были встать в круг на коленях и кидаться подушками. Себе он выбрал особенно тяжелую и со всей силы запустил ее мне в лицо. Я рухнул на бок и на миг почти ослеп. Джордж разразился хохотом.

– Раз – и в дамки! – вскричал он.

– Ты осел, – сказала Лина. – Оставишь человека без глаз. Некуда силу девать?

Джордж грубо хлопнул меня по плечу.

– Прости, котик, прости, старина. Это вышло случайно.

Я был в бешенстве. Особенно меня разозлило, что Джордж при всех обозвал меня этим мерзким прозвищем.

– Ничего, старая крыса, ты просто не рассчитал силу, я не в обиде, – ответил я с фальшивым добродушием.

Кажется, Джорджу это не понравилось. Будет знать, как распускать свой грязный язык. Я все больше склоняюсь к тому, что он ревнует меня к Лине. Или бесится, потому что не может взять в толк, что нас с ней связывает.

11 августа

Сегодня Лина спросила меня, почему бы оставшуюся часть месяца мне не пожить у Рэттери? Я ответил, что это вряд ли понравится Джорджу.

– Что ты, он вовсе не против!

– Откуда ты знаешь?

– Я его спросила. – Внезапно посерьезнев, Лина промолвила: – Дорогой, ты напрасно волнуешься. У нас с Джорджем все в прошлом.

– Хочешь сказать, что между вами что-то было?

– Да, да, да, если хочешь знать! – выпалила она. – Я была его любовницей. А теперь можешь убираться восвояси!

На глазах Лины блестели слезы. Пришлось ее утешать. Спустя некоторое время она спросила:

– Ты так переедешь к Рэттери?

Я ответил, что перееду, если Джордж не возражает. Сам не знаю, зачем я согласился, на ее уговоры трудно не поддаться. Придется хорошенько прятать дневник; с другой стороны, я подберусь к Джорджу совсем близко. Можно сколько угодно рассуждать о несчастных случаях, но подстроить такой случай для Джорджа будет чертовски непросто. Я недостаточно хорошо разбираюсь в механике, чтобы испортить его автомобиль. Возможно, живя с ним бок о бок, я что-нибудь придумаю. Несчастные случаи происходят даже в счастливых семьях, а семью Джорджа никак не назовешь счастливой. К тому же я не прочь пожить под одной крышей с Линой, хотя сомневаюсь, что ей удастся смягчить мое сердце – в нем больше нет места для любви. Теперь я один на свете и не хочу ничего менять.

12 августа

Отлично провел время на яхте юного Карфакса. Мне показалось – хотя шквал был недостаточно силен, чтобы судить наверняка, – что яхта склонна уваливаться под ветер, и управлять ею в непогоду опасно. Хочу поучить Фила ходить под парусами. Мальчишка загорелся, а я все не решаюсь. Сейчас я учил бы Марти, если бы… Тем более хватит откладывать, сколько можно жить прошлым.

Сегодня вечером размышлял, как мне удается день за днем выносить присутствие Джорджа, презирая его всеми фибрами души. Порой, ловя в зеркале отражение, я удивляюсь безмятежному выражению собственного лица. Ненавидеть душой и телом, и легко скрывать истинные чувства, и даже оттягивать осуществление своего замысла!.. Я не страшусь последствий, не отчаялся найти способ убийства – просто растягиваю удовольствие.

Как влюбленный медлит порой не из робости, а чтобы продлить предвкушение близости, так и заклятый враг холит и лелеет ненависть, оттягивая миг расплаты. Натянутое сравнение, не спорю, и я решусь поделиться им только с моим призрачным исповедником, с моим дневником. И все же это правда. Можете называть меня спятившим невротиком и одержимым садистом, но таковы мои чувства по отношению к Джорджу.

Не потому ли Гамлет так нерешителен? Интересно, кто-нибудь из исследователей додумался объяснить его медлительность предвкушением мести, желанием насладиться каждой каплей сладостного нектара, имя которому ненависть? Едва ли. Пожалуй, когда я разделаюсь с Джорджем, мне стоит написать на эту тему эссе. Лучше меня никто не напишет. Знайте, что Гамлет не робкий невротик, как принято думать, он – гений ненависти, вознесший ее до вершин искусства! Мы полагаем, что принц медлит, а он по капле высасывает из тела врага жизнь, а когда король умирает, лишь отбрасывает пустую скорлупу.

14 августа

Ирония судьбы! Вчера за ужином состоялся престранный разговор. Не помню, кто его начал, но закончили мы обсуждением эвтаназии. Должны ли врачи во что бы то ни стало сохранять жизнь пациенту, если болезнь неизлечима?

– Ох уж эти врачи! – хрипло пробасила старая миссис Рэттери. – Грабители с большой дороги, шарлатаны! Я не доверяю им ни капли. Вспомните того индийца… как там его… который зарезал жену, а расчлененное тело спрятал под мостом?

– Вы о Баке Ракстоне? – спросил Джордж. – Необычный случай.

Миссис Рэттери хмыкнула. Я заметил понимающий взгляд, которым обменялись мать с сыном. Вайолетт покраснела.

– По-моему, – робко промолвила она, – неизлечимо больной имеет право просить доктора избавить его от страданий. Не правда ли, мистер Лейн? Мы же усыпляем животных.

– Да кому нужны ваши врачи? – продолжала гнуть свое миссис Рэттери. – Я в жизни не болела ни единого дня! Некоторые просто выдумывают себе болезни… – тут ее сын позволил себе хохотнуть, – и ты, Джордж, прекрасно обошелся бы без микстур. Это возмутительно, когда такой здоровяк платит доктору за бутылку подкрашенной воды, чтобы закапывать ее в нос! Куда катится ваше поколение? Сплошные ипохондрики!

– А кто такие ипохондрики? – спросил Фил, о котором все успели забыть. Ему недавно разрешили ужинать со взрослыми. Я видел, что Джордж готов сурово отчитать сына, поэтому быстро ответил:

– Ипохондрик – это человек, который считает себя больным, когда на самом деле здоров.

Фил очень удивился. Мальчишке трудно понять, как может нравиться, если болит живот. Некоторое время разговор блуждал вокруг темы мнимых больных. Ни Джордж, ни его мать не слушали собеседников, упрямо твердя свое. Мне так надоела их бесцеремонность, что из чувства противоречия я заметил с нарочитой небрежностью, обращаясь сразу ко всем:

– Однако если оставить в стороне неизлечимые телесные и душевные хвори, то как быть с теми, кто представляет угрозу обществу? Как поступать с теми, кто делает жизнь окружающих невыносимой? Не кажется ли вам, что убийство такого человека можно оправдать?

За столом повисло молчание. Затем раздалось сразу несколько голосов.

– Полагаю, это слишком. – (Вайолетт, тихим, но твердым тоном хозяйки дома, впрочем, близким к истерике.)

– Но подумайте, сколько их… я хочу сказать, с кого начинать? – (Лина, смотревшая на меня так, словно видит впервые в жизни.)

– Что за вредная идея! – (Старая миссис Рэттери, единственная за столом, кто не побоялся прямо ответить на вопрос.)

Джордж и ухом не повел.

– Какой кровожадный твой Феликс, а, Лина? – хмыкнул он.

Узнаю старину Джорджа. Он никогда не осмелился бы пошутить так со мною наедине, и даже в компании, метя в меня, обращается к Лине.

Лина не ответила. Прикусив губу, она не сводила с меня задумчивого взгляда.

– Неужели вы на такое способны, Феликс? – наконец спросила она очень серьезно.

– Я?

– Вы убьете такого злодея?

– Как это по-женски! – снова встрял Джордж. – Непременно перевести разговор на личности!

– Да, убью. Такие люди не имеют права жить. Конечно, – добавил я небрежно, – если устрою все так, чтобы уберечь голову от петли.

Тут не выдержала миссис Рэттери:

– А вы, как я погляжу, вольнодумец, мистер Лейн. Полагаю, еще и атеист в придачу?

– Нет, мэм, – поспешил я успокоить почтенную даму. – Я придерживаюсь традиционных взглядов. Однако вы допускаете обстоятельства, когда убийство оправдано? За исключением войн?

– На войне убийство врага – дело чести и не может считаться преступлением, – с важным видом изрекла старуха прописную истину, тяжелыми чертами лица и массивным профилем и впрямь напоминая римскую матрону.

– Чести? Только вашей собственной?

– Полагаю, Вайолетт, – пророкотала миссис Рэттери в своей манере Муссолини, – нам пора оставить джентльменов.

За портвейном Джордж разоткровенничался. Наверняка от облегчения, что не нужно больше поддерживать неприятный разговор.

– Удивительная женщина моя мать. Не может забыть, что ее отец – седьмая вода на киселе графу Эвершоту. До сих пор не смирилась, что я занялся ремонтом автомобилей. Что поделаешь, нужда заставит. Она потеряла сбережения во время кризиса, бедняжка, не мог же я допустить, чтобы мать попала в работный дом. Конечно, титулы сегодня ничего не значат. Слава богу, я не сноб. Нужно шагать в ногу со временем. Однако в том, как она цепляется за старую гордость, есть что-то трогательное. Noblesse oblige, положение обязывает, и прочее в том же духе. Кстати, слыхали анекдот о герцоге и одноглазой служанке?

– Нет, – отвечал я, борясь с приступом тошноты…

15 августа

Утром снова взял с собой Фила. Порывистый ветер сменился дождем. Эта яхта – сущее наказание. Хотя Фил не слишком ловок, схватывает мальчишка на лету и в минуту опасности не трусит. А сегодня он подсказал мне, как убить своего отца.

Неумышленно. Устами младенца… Не успел он взяться за штурвал, как резкий шквал накренил яхту. Вспомнив мои уроки, Фил потянул румпель вверх и восторженно обернулся ко мне:

– Вы видели, Феликс?

– Видел. Ты молодец. Жаль, что тебя не видел отец. Будь внимательней. Посматривай через плечо, следи за ветром.

Фил сиял от гордости. Просто удивительно, как влияет на характер ребенка необходимость доказывать родителям свою состоятельность.

– А что, если как-нибудь мы возьмем его с собой? – Фил осекся и нахмурился. – Впрочем, он не согласится. Отец не умеет плавать.

– Не умеет плавать?

С тех пор эта фраза вертится в моей голове, зовет на разные голоса, заставляя учащенно биться сердце.

Довольно на сегодня. Надо все обдумать. Завтра изложу на бумаге свой план, простой и смертоносный. Я почти вижу его мысленным взором.

16 августа

План созрел. Теперь главное – выманить Джорджа на реку. Придется слегка задеть его гордость – Джордж не захочет выставить себя трусом. А как только он окажется на яхте, ему конец.

Нужно дождаться порывистого ветра, такого, как вчера. Здесь он чаще всего дует с юго-запада. Мы отойдем на полмили вверх по реке, затем развернемся на фордевинд. Когда плавучий бон окажется по левому борту, я дождусь шквала и переброшу паруса. При своей увальчивости яхта легко опрокинется. А Джордж не умеет плавать.

Сначала я решил сам ее перевернуть. А что, если случайный рыбак с берега нас увидит? Что, если он разбирается в управлении яхтой? Наверняка он задастся вопросом, почему такой опытный яхтсмен недоглядел. Гораздо меньше вопросов возникнет, если в момент, когда мы опрокинемся, румпель будет держать Джордж.

Вот что я придумал. Я передам Джорджу румпель, а сам займусь парусами. При подходе к боновому причалу – надо улучить момент, когда ветер будет дуть прямо в шкаторину грота, – я велю ему круто положить руль. Джорджа выбросит за борт и, если повезет, ударит о бон. Я сделаю вид, что запутался в парусах или канатах, а пока буду распутываться, бедняга утонет.

Идеальное, совершенное убийство. Худшее, что мне грозит, – порицание от коронера за то, что позволил Джорджу управлять яхтой при таком предательском ветре.

Коронер! О нем-то я и не подумал. Во время расследования непременно всплывет мое настоящее имя, и тогда Лина поймет, что я – отец ребенка, которого сбил Джордж. Она сопоставит факты и придет к выводу, что происшествие с яхтой не случайность. Придется приложить все силы, чтобы уговорить ее не выдавать меня. Любит ли она своего котика достаточно сильно, чтобы держать язык за зубами? Это самая неприятная часть моего плана. Впрочем, какое мне дело до Лины? Марти, крохотная фигурка на дороге, разорванный кулек с карамельками… Что значат чувства других людей по сравнению со смертью ребенка?

Говорят, что тонущий испытывает страшные муки. Отлично, я очень рад. Легкие Джорджа взорвутся, голову пронзит боль, руки будут беспомощно колотить по воде, пытаясь убрать с груди чудовищную водную массу… Надеюсь, перед смертью он вспомнит Марти.

17 августа

За обедом подкинул Джорджу приманку. Были приглашены Карфаксы. Вайолетт делала вид, будто не замечает, как переглядываются ее муж и Рода, и моя желчь взыграла. Я сказал, что Фил оказался первоклассным яхтсменом. На лице Джорджа отразились смешанные чувства: оскорбительное недоверие и глупое тщеславие. Вслух он удивился, что мальчишка хоть на что-то годен, наконец-то занялся делом, вместо того чтобы подпирать деревья в саду, и так далее, и тому подобное.

– Не хотите сами попробовать? – спросил я.

– Чтобы я забрался в эту скорлупку? Ни за что! Мне моя жизнь дорога! – Джордж натянуто расхохотался.

– Удивительно, – продолжал я гнуть свою линию. – Люди боятся плавать под парусом, а переходя улицу, лишний раз не посмотрят по сторонам.

В ответ на мой выпад Джордж лишь слегка прикрыл глаза.

– Что вы, Джордж не боится! – воскликнула Вайолетт. – Просто он…

Бедняжка хотела сказать, что муж не умеет плавать, но заступничество жены вывело Джорджа из себя.

– Просто не боится, дорогая, – перебил он, гнусаво передразнивая Вайолетт. – Чего-чего, только не жалких лодчонок.

– Вот и прекрасно! – заявил я. – Тогда приглашаю вас составить мне компанию. Незабываемая получится прогулка!

Дело было сделано. От волнения у меня перехватило дыхание, фигуры за столом казались смутными тенями: Лина болтала с Карфаксом, Вайолет не находила себе места от смущения, Рода хохотала, старая миссис Рэттери разглядывала рыбу на тарелке с таким видом, словно сомневалась в ее родословной, и время от времени метала грозные взгляды из-под густых бровей на Джорджа и Роду. Я сидел, пытаясь унять дрожь, и смотрел в окно, за которым серое здание и дерево сливались в мерцающий, трепещущий узор, словно речной поток под древесными кронами, когда на него падает ослепительный солнечный луч.

Чей-то голос вывел меня из оцепенения.

– А чем вы занимаетесь, мистер Лейн, – спросила Рода Карфакс, – когда не даете уроки?

Я попытался собраться с мыслями, но Джордж меня опередил.

– Сидит наверху и замышляет убийство, – промолвил он.

В моих детективах я стараюсь избегать фраз вроде «кровь застыла у него в жилах», но сейчас это клише пришлось бы впору. Замечание Джорджа заставило меня смертельно побелеть. Между тем Рода спросила:

– Вы ведь работаете над новой книгой?

И только тогда до меня дошло, что Джордж говорил про книгу! Или нет? Возможно ли, что он меня подозревает? Нет, что за глупые сомнения!.. Пережитое потрясение было так велико, что я едва не набросился на Джорджа с кулаками.

– Да, – ответил я, – это убийство будет моим маленьким шедевром.

– Феликс чертовски скрытен, – заметил Джордж. – Рот на замке, комната тоже. Ни слова из него не вытянешь. Говорит, что пишет детектив, а где доказательства? Теперь он просто обязан показать нам свою рукопись, верно, Рода? Надо убедиться, что он не беглый преступник.

– Я не…

– Правда, Феликс, почитай нам что-нибудь, – попросила Лина. – А мы сядем в кружок и в нужных местах будем хватать тебя за руки и вскрикивать.

Кажется, я попался. Идея захватила общество за столом, словно лесной пожар.

– Ну, пожалуйста, Феликс!

– Феликс, ну что вам стоит!

Я постарался придать голосу твердость, но боюсь, мои слова прозвучали как неуместное кокетство:

– Пожалуйста, извините меня. Ненавижу читать вслух незаконченную рукопись.

– Не портите нам вечер, Феликс, – не унимался Джордж. – Давайте я сам прочту первую главу, если автор стесняется. А после будем делать ставки на убийцу. Наверняка он появляется в самом начале книги. Хотите, я поднимусь наверх и принесу вашу рукопись?

– Ни в коем случае! – воскликнул я. – Не вздумайте! Терпеть не могу, когда суют нос в мои рукописи. Вам бы понравилось, если бы кто-нибудь рылся в ваших бумагах? И если вы так тупы, что не понимаете намеков, скажу прямо: оставьте меня в покое!

– Так вот в чем дело! Там его любовная переписка! Да вы, оказывается, герой-любовник! – Джордж расхохотался, довольный собственной остротой. – Смотрите, Лина начнет ревновать! Ей лучше не попадаться под горячую руку, поверьте!

Героическим усилием воли я овладел собой.

– Нет, Джордж, там не любовная переписка. Я не так примитивен, как вы. – Неожиданно для себя я добавил: – К тому же вообразите, что в качестве одного из персонажей я вывел вас. Вдруг вы обидитесь?

– Вряд ли он себя узнает, – подал голос Карфакс. – Людям не свойственно отождествлять себя с проходными персонажами. Мы все мним себя главными героями.

Восхитительно едкое замечание! Не ожидал от простака Карфакса. Впрочем, едва ли Джордж способен оценить его остроту. Мы заговорили о том, как часто писатели используют своих знакомых для создания вымышленных персонажей, и постепенно недоразумение забылось. Однако должен признать, мне довелось пережить пару неприятных минут. Надеюсь, в пылу ссоры я не наговорил Джорджу лишнего. Надеюсь также, что мой тайник надежен. Впрочем, едва ли замок остановит Джорджа, если его и впрямь заинтересует моя «рукопись».

18 августа

Вообрази, мой hypocrite lecteur, что ты можешь безнаказанно совершить убийство. Убийство, которое будет выглядеть несчастным случаем. День за днем ты живешь в одном доме с будущей жертвой, человеком, чье существование оскорбляет его близких и самого Создателя. Вообрази, как скоро близкое знакомство перейдет в отвращение. Порой ты ловишь недоуменный взгляд жертвы и рассеянно улыбаешься в ответ – рассеянно, потому что в который раз перебираешь в голове силу ветра, рисунок парусов и положение руля.

Вообрази все это и представь мелкое, незначительное обстоятельство, из-за которого ты вынужден остановиться на полпути. Возможно, любезный читатель, ты решишь, что это «веяние тихого ветра»,[10] голос совести? Достойная мысль, но, увы, ты ошибаешься. Поверь мне, я не испытываю ни малейших сомнений, собираясь отправить на тот свет Джорджа Рэттери. Если бы у меня не было личной причины для мести, мне хватило бы и того, как этот негодяй относится к сыну. Он уже погубил одного славного мальчугана, и я не позволю ему погубить второго. Нет, меня останавливают не совесть и не природная робость. Все гораздо проще – моим планам мешает погода.

Словно древний мореплаватель, я сижу и жду у моря погоды. Попробовать, что ли, посвистеть? (Это старинная магия, вроде той, что заставляет дикарей бить в тамтамы, призывая дождь на поля.) Я прошу не шторма, мне нужен сильный порывистый бриз, способный перевернуть яхту. Сегодня, к примеру, дует почти штормовой юго-западный ветер. Выйти в такую погоду на яхте с новичком на борту – вопиющая неосмотрительность.

Вдобавок ко всему, испортилось настроение у Лины. Честно говоря, я от нее устал. Я чувствую себя мерзавцем, ведь она так мила со мной, хотя и подрастеряла былую живость. Возможно, в моем теперешнем состоянии духа мне тяжело переносить ее наивность.

Сегодня вечером она сказала мне:

– Феликс, давай уедем куда-нибудь. Я устала от этих людей. Ну, пожалуйста!

Она была очень настойчива. Наверняка Джордж своим видом постоянно напоминает ей о том трагическом происшествии семь месяцев назад, когда их автомобиль переехал ребенка. Мне пришлось отделаться туманными обещаниями. Я не люблю Лину, но порвать с ней сейчас не могу, мне нужен союзник.

Жаль, что она уже не та несдержанная на язык взбалмошная красотка, с которой я познакомился на киностудии. Мне было бы гораздо проще предать ту Лину, а рано или поздно она поймет, что ее предали. Использовали ради достижения цели, о которой она не имеет ни малейшего понятия.

19 августа

Любопытное происшествие, проливающее свет на нравы семейства Рэттери.

В гостиной кто-то всхлипывал. Живя в доме, я привык к таким звукам и хотел тихо пройти мимо, когда услышал грубый и властный голос матери Джорджа:

– Хватит, Фил. Не забывай, что ты Рэттери. Твой дед погиб в Южной Африке. Враги изрубили его на куски, но он не сдался, а ты хнычешь из-за того…

– Он не должен был так поступать! Я не могу этого видеть…

– Ты еще молод, чтобы судить. Твой отец бывает порой несдержанным…

– Говори что хочешь, мне все равно! Он всех обижает. Он не должен так относиться к маме, это нечестно, он…

– Довольно, дитя. Как смеешь ты судить своего отца?

– А ты? Вчера ты сама сказала ему, что его отношения с той женщиной позорят семью, и если он не…

– Фил, не вздумай повторять мои слова! – проскрипела миссис Рэттери, затем ее голос смягчился, и она мягко прошипела: – Обещай мне, детка, что никому не расскажешь о том, что слышал вчера. Не забивай голову взрослыми разговорами.

– Я не могу забыть то, что слышал!

– Не играй со мной, дитя, ты прекрасно меня понял.

– Хорошо, обещаю.

– Так-то лучше. Сними со стены саблю твоего деда и принеси мне…

– Я…

– Не пререкайся… Дай сюда. Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для своей бабушки. Опустись на колени, положи саблю перед собой и дай клятву, что всегда будешь отстаивать честь семьи Рэттери и не посрамишь наш славный род.

Это было слишком. Старая ведьма вместе со своим сыночком сведут мальчишку с ума!.. Я шагнул в гостиную и сказал:

– Доброе утро, Фил. Зачем ты снял со стены эту ужасную саблю? Не ровен час поранишься. А, и вы здесь, миссис Рэттери. Боюсь, нам с Филом пора заниматься.

Фил стоял и моргал, словно сомнамбула, затем бросил тревожный взгляд на бабку.

– Ступай же, Фил, – повторил я.

Мальчик бросился вон из комнаты. Миссис Рэттери осталась неподвижно сидеть с саблей на коленях, словно скульптура Эпстайна. Выходя из гостиной, я спиной ощущал ее взгляд. Я не повернулся бы и ради спасения собственной жизни. Жаль, что я не могу утопить ее вместе с Джорджем. Если избавить Фила от этих двоих, для него еще не все потеряно.

20 августа

Странно, как быстро привыкаешь к мысли, что скоро (если позволит погода) тебе придется убить человека. Я испытываю лишь легкое беспокойство, как перед посещением зубного врача. Если долго жить с этой мыслью, чувства притупляются. Я говорю себе: «Скоро я стану убийцей», и эта фраза вызывает во мне не больше волнения, чем банальное: «Скоро я стану отцом».

Пока механики меняли масло в моем автомобиле, мы с Карфаксом болтали об убийствах в книгах. Он все больше мне нравится. И как ему удается вести дела с таким непредсказуемым партнером, как Джордж?

Карфакс обожает детективы, он забросал меня вопросами о приемах моего ремесла. Мы обсудили дактилоскопию, а также сравнительные достоинства цианида, стрихнина и мышьяка с точки зрения вымышленного убийцы. Боюсь, я не слишком разбираюсь в ядах. Когда вернусь к писательству, придется раздобыть хороший учебник. (Странно, что я предполагаю взяться за старое после того, как прикончу Джорджа. Веллингтон после Ватерлоо, забавляющийся с оловянными солдатиками.)

Забредя в дальнюю часть гаража, я обнаружил там партнера Карфакса. Передо мной предстала странная картина: Джордж засел под окном в позе обороняющегося стрелка, совершенно заслонив вид массивным крупом. Я подошел ближе. Раздался глухой резкий хлопок.

– Готова!.. А, это вы. Я тут устроил грызунам бойню. Чего мы только не перепробовали: и капканы, и яд. Ничего не помогает. А сегодня ночью твари сожрали новую покрышку.

– Отличная винтовочка.

– Мой подарок Филу на прошлый день рождения. Пообещал ему пенни за каждую убитую крысу. Слушайте, а давайте устроим соревнование? Победит тот, кто прикончит больше тварей полудюжиной выстрелов.

Должно быть, мы представляли странное зрелище: убийца и его будущая жертва, плечом к плечу, по очереди стреляют в крыс, копошащихся в мусорной куче. Рекомендую коллегам-писателям: неплохое начало для романа Диксона Карра, картинка в духе Глэдис Митчелл или Энтони Беркли.

Полкроны выиграл Джордж. Каждый из нас убил по три крысы, но Джордж заявил, что последнюю я только ранил, а я не стал спорить: какие счеты между закадычными приятелями?

Ветер немного утих, однако еще довольно силен. Завтра самый подходящий день. Обычно по субботам он дома, а не в мастерской, откладывать дальше нельзя. Примечательно, что мое знакомство с Джорджем Рэттери начнется и закончится несчастным случаем.

21 августа

Итак, все решится сегодня. Джордж согласился выйти со мной на яхте. Мой голос был тверд, когда утром я предложил ему пройтись под парусом. А сейчас моя рука, что сжимает этот карандаш, дрожит. Небо затягивают облака, ветер крепчает. Все должно пройти как по маслу.

КОНЕЦ ДНЕВНИКА ФЕЛИКСА ЛЕЙНА

Часть 2 Драма у реки

Джордж Рэттери вернулся в гостиную, где остальные пили кофе.

– Феликс, – обратился он к бородатому круглолицему мужчине, который задумчиво наблюдал, как кусок сахара в ложке медленно растворяется под воздействием горячей воды, – мне придется ненадолго отлучиться. Яхта готова? Буду ждать вас у причала через четверть часа.

– Хорошо, торопиться некуда.

– Ты написал завещание, Джордж? – спросила Лина Лоусон.

– Именно завещанием я и хотел заняться, просто счел невежливым упоминать об этом вслух.

– Позаботьтесь о нем, Феликс, – сказала Вайолетт Рэттери.

– Еще чего, я сам о себе позабочусь! Я не младенец!

– Можно подумать, – мягко заметил Феликс Лейн, – что мы с Джорджем собираемся переплыть Атлантику на каноэ. Я верну вам его в целости и сохранности, если он будет выполнять мои команды и не затеет бунт посредине реки.

Губы Джорджа под пышными усами обиженно надулись.

– Не волнуйтесь, я буду пай-мальчиком. И тонуть не намерен, хотя, по мне, ваша вода только и годится, чтобы виски разбавлять. Не забудьте надеть капитанскую фуражку, Феликс, я приду через пятнадцать минут.

Они встали и покинули гостиную.

Десять минут спустя Феликс Лейн вывел яхту из затона. С дотошностью профессионала поднял настил, вычерпал воду и поставил настил на место. Затем укрепил кливер, подергал фал, установил носовой парус и занялся гротом. Закрепил парус с наветренной стороны – тот захлопал под порывами ветра. Усмехнувшись, Феликс втащил весла и уключины, опустил выдвижной киль и, закурив сигарету, приготовился ждать Джорджа Рэттери.

Эти действия Феликс проделал с методичной дотошностью. Он не мог позволить ни малейшему промаху помешать его планам. Волны плескались у причала. Феликс смотрел на мост вверх по реке и место напротив мастерской, где Джордж утопил улики. Он научился подавлять ужас, который вызывали в нем воспоминания о далеком дне восемь месяцев назад, однако сегодня ужас неудержимо рвался наружу. Феликс сжал зубы, сигарета в его руке задрожала. Прав ли он? Прав, не прав… пустые слова, вроде той консервной банки и стаканчика из-под мороженого, что несло течением мимо. Он выстроил вокруг своей цели систему фальшивых предлогов, и теперь поздно давать обратный ход. Его несло по течению, как эти пустые жестянки, несло к неминуемому финалу. Феликс со спокойствием фаталиста размышлял о возможности провала. Словно солдат на линии огня, он не решался гадать, что будет через час. Будущее тонуло в нарастающем возбуждении, бешеном грохоте сердца и вое ветра в ушах.

Размышления Феликса прервал топот ног. Джордж, уперев руки в бока, смотрел на него сверху вниз, жирной тушей заслоняя обзор.

– Господи, я что, должен залезть в эту лодчонку?.. Ладно, делайте ваше черное дело.

– Садитесь на центральную банку против ветра.

– Я уже и сесть не могу там, где хочу!

– Здесь безопаснее, и лодка будет в равновесии.

– Безопаснее? Ладно, учитель, посторонитесь.

Феликс Лейн поднял кливер, затем грот. Усевшись на корму, двумя ловкими движениями туго натянул кливер с левого борта и закрепил. Как только он поставил грот, лодка поймала ветер и начала удаляться от причала.

Ветер, задувавший с правого борта, шевелил траву заливных лугов. Упершись ногами в ящик киля, а руками вцепившись в планшир, Джордж Рэттери любовался мельницей, которую впервые видел в таком ракурсе. За кормой пенилась вода, яхта тихо скользила по волнам. Мимо, словно на кинопленке, проплывали прибрежные домики. Убаюканный тишиной и покоем, Джордж расслабился. Его забавляло, с каким важным видом Феликс управлялся со снастями, постоянно оглядываясь через правое плечо.

– Всегда считал управление яхтой волшебством, теперь вижу, ничего особенного, – заметил он.

– Это только со стороны, подождите, то ли еще будет… – Феликс снова оглянулся. – Хотите испытать себя, когда выйдем на простор?

– Да я отродясь не управлял яхтой! – расхохотался Джордж. – Не боитесь, что я ее переверну?

– Главное, слушайтесь меня, и все будет хорошо. Смотрите, румпель вниз – это сюда, румпель вверх – в другую сторону. Держите румпель вниз, если чувствуете, что яхта кренится, это обезветрит паруса. Только не резко, иначе запутаетесь в снастях.

– Буду полоскать паруса, словно прачка!

– Яхта потеряет ход, и первый же боковой порыв ветра снова вас развернет.

Джордж усмехнулся, блеснув крупными белыми зубами. Континентальная карикатура на англичанина, он излучал тупое самодовольство.

– По-моему, тут и младенец разберется. Больше разговоров!

Внезапно на Феликса накатил гнев. Захотелось со всей силы влепить пощечину этому ухмыляющемуся борову. Раздражение заставляло его бросаться навстречу опасности, словно в омут с головой – вел ли он автомобиль или управлял яхтой.

Оглянувшись назад и заметив приближающийся шквал, Феликс подтянул грот. Яхта круто накренилась, словно рука величиной с облако толкнула мачту. Он выдвинул киль, через планшир полетели брызги, яхта выровнялась и, как искупавшаяся собака, отряхнула с себя шквал.

С губ Джорджа сорвалось проклятие. Феликс злорадно наблюдал, как его компаньон позеленел, совершенно забыв недавнюю браваду.

– Послушайте, Лейн, – начал Джордж, – я бы…

Вспышка раздражения прошла; Феликс лучезарно улыбнулся, довольный идеально выполненным маневром, и произнес:

– Все хорошо. И нечего так дрожать. Обычный маневр.

– Нет уж, Лейн, лучше ходить по земле, – нервно хохотнул Джордж.

Запугивает, подумал он про себя. А толку? Меня голыми руками не возьмешь. Говоришь, нечего дрожать? Ладно, посмотрим.

Вскоре они подошли к шлюзу. Садик смотрителя на правом берегу благоухал: георгины, розы и крупноцветковый лен высились стройными рядами, трепеща на ветру, – маленькая армия в разноцветных мундирах. Старик смотритель, попыхивая глиняной трубкой, стоял, облокотившись на массивную балку, которая открывала воротца.

– Доброе утро, мистер Рэттери! Нечасто встретишь вас на реке. Отличный денек для прогулки!

Феликс завел лодку в шлюз. Вода забурлила, и яхта начала опускаться, пока топ мачты не оказался всего на фут выше покрытых илом стен.

Феликс Лейн с трудом сдерживал волнение. В полумиле за этими деревянными воротцами лежала конечная цель его долгого путешествия. Ему не терпелось поскорее покончить с Джорджем, убедиться, что его расчеты верны. В теории все выглядело идеально. Действительно ли Джордж не умеет плавать? Река с грохотом рвалась в шлюз, словно стадо диких быков, а Феликсу казалось, что она просачивается тоненькой струйкой, подобно песку в песочных часах. Наконец вода достигла нужного уровня, но Джордж, как назло, продолжал болтать со смотрителем, продлевая муки Феликса. Словно хотел отсрочить собственные.

Господи, сколько еще ждать, взмолился Феликс про себя. Мы проторчим тут целый день, ветер стихнет, пока мы доберемся до места! Он украдкой посмотрел на небо. Тучи затянули горизонт от края до края. Затем исподтишка взглянул на Джорджа: черные волоски на тыльной стороне рук, родинка на предплечье, острый локоть отставленной руки с сигаретой. Сейчас Джордж значил для него не больше, чем мертвое тело, с которым надлежит проделать некие манипуляции. Предвкушение заслонило даже ненависть. Мир вокруг вращался с бешеной скоростью, а посередине лежало глубокое, непостижимое спокойствие.

Рев воды сменился тихим журчанием. Воротца разошлись, за ними открылся широкий речной простор.

– За поворотом поймаете отличный ветер! – прокричал смотритель, когда яхта начала удаляться от шлюза.

– Мы уже поймали его на пути сюда! – в ответ прокричал Джордж. – Мистер Лейн чуть не сбросил меня за борт.

– Мистер Лейн свое дело знает, сэр. С ним вы в безопасности.

– Надеюсь, – ответил Джордж, беспечно взглянув на Феликса.

Яхта лениво скользила вперед. Глядя на нее, никто не сказал бы, какой норовистой лошадкой она обернется, почувствовав ветер. Сейчас от ветра ее закрывал высокий правый берег. Джордж закурил, тихо ругнувшись, когда ветер потушил первую спичку, и заметил:

– Я гляжу, мы не торопимся.

Феликс не потрудился ответить. Выходит, и Джорджу кажется, что они ползут как улитки? Волна возбуждения захлестнула его и тут же опала, словно флаги в ветреный день. Ветви ив по берегам реки трепетали, на середине потока ветерок лишь мягко овевал лоб. Феликс думал о Тессе и Марти и с изрядной долей безразличия – о собственном туманном будущем. Пепельные листья ив напомнили ему о Лине, но отсюда она казалась далекой и незначительной. Яхта несла двух мужчин навстречу решительному объяснению, роль Лины в этой пьесе была сыграна.

Яхта приближалась к излучине. Джордж время от времени поглядывал на Феликса, словно хотел заговорить, но мрачная сосредоточенность компаньона мешала ему, и обычно самоуверенный Джордж сидел словно набрав в рот воды. Он нехотя любовался тем, как уверенно Феликс правит яхтой, однако, когда они вышли на открытую воду, его охватил ужас.

На лодку с силой обрушился юго-западный ветер. Река потемнела и вздыбилась. Ветер дул против течения, поднимая волны, которые с грохотом бились о борт.

Сидя у правого борта, упершись ногами в противоположную скамью, Феликс вел суденышко против ветра. Лодка ныряла носом и подпрыгивала, словно необъезженный конь, пока он сражался с гротом и румпелем, пытаясь держать ее носом к ветру. Постоянно оглядываясь через плечо, Феликс на глаз определял силу и направление каждого шквала, а в промежутках с иронией размышлял, как не вовремя налетел ветер, и теперь ему приходится напрягать все силы, чтобы спасти жизнь человеку, за которым он так долго охотился.

Феликс отпустил румпель и, как только нос яхты встал к ветру, ослабил правый кливер. Ветер подхватил парус и начал бешено трепать его, словно собака тряпку. Все вокруг грохотало и завывало.

Джордж, вжавшись в борт, с ужасом наблюдал, как волны плещутся вровень с планширом. Он сжал зубы, не желая обнаруживать страх перед худощавым бородатым человеком, который, спокойно насвистывая, сражался с ветром и которому на суше он легко мог свернуть шею, как цыпленку.

Феликс, напротив, был так поглощен маневром, что почти забыл о Джордже. Он смутно сознавал восхитительный вкус превосходства над этим ничтожным самодовольным болваном, наслаждался тем, как неумело тот скрывает страх, но эти чувства рябью скользили по поверхности сознания, поглощенного привычной борьбой с ветром и волнами. Машинально Феликс заметил черно-белое здание постоялого двора на дальнем берегу, брошенную баржу рядом с эллингом, рыбаков, которые, словно в трансе, не сводили глаз с поплавков, не обращая внимания на яхту, которую стихия носила от берега к берегу. «Я мог бы утопить Джорджа прямо сейчас, – усмехнулся Феликс, – а они бы и головы не подняли».

Донеслись гудки. Обернувшись, Феликс увидел, как две моторные баржи огибают поворот. Каждая тянула на буксире по два лихтера. Он на глаз прикинул дистанцию – примерно двести ярдов, баржи поравняются с ним на третьем галсе. Феликс мог сделать несколько маневров в пространстве между ближайшей из барж и берегом, но существовал риск быть затертым между массивными корпусами или наткнуться на трос. Был и другой выход: развернуться и проскочить мимо барж и вернуться к прежнему курсу, когда они пройдут.

Ход его размышлений прервал Джордж. Он хрипло воскликнул:

– И что теперь? Они все ближе!

– Места хватит, – небрежно ответил Феликс. – Моторные суда обязаны уступать дорогу парусным.

– Уступать? Что-то я не вижу, чтобы они собрались уступать. Идут в ряд!.. Решили, что река – их собственность? Это недопустимо! Я запишу номера и пожалуюсь на владельцев.

Джордж явно пытался скрыть страх. И в самом деле, большие баржи, распустив по ветру дымовые усы и грозно надвигаясь, могли испугать кого угодно. Однако Феликс спокойно переложил руль и двинулся им наперерез, когда до барж оставалось ярдов семьдесят. Джордж, вытирая пот со лба, смотрел на него расширенными глазами, только белки сверкали.

– Что вы делаете? – взвизгнул он. – Осторожнее, вы не…

Конец фразы потонул в реве сирены одной из барж, которая эхом отозвалась на истерический вопль Джорджа. Глядя на его перекошенное от страха лицо, Феликс подумал, что сейчас самое время, чтобы осуществить свой план. Страх Джорджа внушал ему отвращение и одновременно побуждал торопиться. И все же Феликс справился с искушением. Никаких импровизаций, второго шанса не будет. Хотя ничто не мешало ему хорошенько попугать Джорджа напоследок.

Баржи были уже в двадцати ярдах от них, тесня яхту к берегу. Для маневра оставалось совсем мало места. Феликс сменил галс, яхта начала сходиться с баржей. Джордж заорал ему в ухо, одновременно вцепившись в ногу:

– Если вы собираетесь врезаться в баржу, чертов дурак, я утяну вас за собой!

Феликс поднял румпель и развернул грот, яхта крутнулась вокруг своей оси, и украшенный фигурой минотавра нос баржи прошел всего футах в десяти от них. Джордж, пошатываясь, встал на ноги и разразился проклятиями, адресовав их флегматичному капитану в рубке. Сидевший рядом с капитаном юнга бросил на отчаянно жестикулирующего Джорджа равнодушный взгляд. Волна окатила яхту, и Джордж, потеряв равновесие, всей тушей растянулся на палубе.

– Осторожнее, так можно выпасть из лодки, – спокойно заметил Феликс.

– Чертовы негодяи! Куда они смотрят? Да я их…

– Держите себя в руках. Нам ничего не угрожало, – сказал Феликс добродушно. – Когда мы с Филом угодили в такой же переплет, он даже не пикнул.

Вторая баржа с надписью «Огнеопасно» на борту медленно тащилась мимо. Феликс снова поставил яхту левым бортом под ветер и холодно заметил:

– Никогда не видел, чтобы взрослый мужчина вел себя так постыдно.

Вероятно, Джордж успел забыть, когда в последний раз его так оскорбляли. Он выпрямил спину, удивленно посмотрел на компаньона, словно не веря своим ушам, и уже готов был разразиться бранью, но передумал, лишь пожал плечами и ухмыльнулся.

Внезапно роли переменились: теперь Феликс почувствовал себя неловко и принялся исподтишка поглядывать на Джорджа, а тот начал посвистывать и отпускать шутливые замечания.

– Мне начинает нравиться, – промолвил Джордж.

– Отлично. Поменяемся местами? – глухо спросил Феликс. Слишком многое зависело от ответа.

Джордж безмятежно пожал плечами:

– Как угодно.

На лице Феликса промелькнуло странное выражение: не то испуг, не то горькая ирония. Его голос был не громче шепота, когда он твердо сказал:

– Хорошо, только пройдем немного дальше, развернемся и поменяемся местами.

«Я снова откладываю, – думал Феликс, – я не уверен, жду чего-то… Если действовать, то действовать сейчас, быстро и четко, но все идет не так, слишком много суеты. Не знаю, на что ловит тот рыбак, моя удочка наживлена на Джорджа Рэттери».

Феликс еле сдерживался, тело ломило от напряжения. Джордж, напротив, обрел былую самоуверенность и брутальное остроумие. По крайней мере так показалось бы наблюдательному персонажу Томаса Харди, окажись он третьим в этом странном путешествии.

Ориентир, который Феликс наметил – рощица вязов на правом берегу, – уже остался за кормой. Сжав зубы и машинально следя за приближающимся слева шквалом, он развернул яхту. Вода злобно бурлила за бортом. Пряча глаза и задыхаясь, Феликс выдохнул:

– Вот мы и на месте. Возьмите румпель, а я пройду вперед, подниму киль.

Как только он произнес эти слова, ветер стих, и весь мир погрузился в молчание. Природа затаила дыхание, и в тишине его голос прозвучал словно глас в пустыне. Затем он понял, что замерли не ветер и вода – молчание, словно холодный туман, исходило от Джорджа. «Киль, – вспомнил Феликс, – я хотел поднять киль», – но продолжал сидеть на корме, словно пригвожденный взглядом компаньона. Наконец он заставил себя поднять глаза. Феликсу показалось, что тело Джорджа увеличилось, раздулось, словно в кошмарном сне. На самом деле тот просто переместился ближе и теперь сидел рядом. В его глазах светилось торжество. Облизав пухлые губы, Джордж промолвил:

– Хорошо, коротышка, проходи, а я возьму румпель. – Его голос упал до шепота: – Только имей в виду, я не собираюсь делать вид, будто мне неизвестны твои планы.

– Планы? – вяло переспросил Феликс. – Какие планы?

Голос Джорджа сорвался на рык:

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, мерзкий убийца! – Он добавил тише: – Сегодня утром, когда ты готовил яхту, я отослал твой дневник адвокату. В случае моей смерти ему велено вскрыть конверт. Поэтому, если не хочешь неприятностей, позаботься о том, чтобы я не утонул. Ты понял?

Феликс Лейн опустил глаза, попытался что-то сказать, но слова не шли с губ. Он с такой силой сжал румпель, что костяшки пальцев побелели.

– Что, проглотил свой лживый язык? Наш котик лишился когтей? Кем ты себя вообразил, ничтожество? Думал, ты умнее всех? А вот и нет.

– Обязательно устраивать из этого спектакль? – пробормотал Феликс.

– Если ты вздумаешь дерзить мне, коротышка, я сверну тебе челюсть. Впрочем, это я сделаю в любом случае.

– И вернетесь своим ходом?

Джордж бросил на Феликса злобный взгляд.

– Неплохая идея. А что, я справлюсь. А челюсть тебе сверну, когда окажемся на твердой почве.

Джордж отпихнул Феликса от румпеля. Яхта взмыла на гребень волны и устремилась вперед. Феликс, машинально следивший за гротом, казалось, погрузился в апатию.

– Что, загрустил? До шлюза еще полпути. Или передумал меня топить? – спросил Джордж.

Феликс лишь передернул плечом.

– Угадал? – хмыкнул Джордж. – Быстро же ты сдулся. Хочешь спасти свою жалкую шкуру? Я сразу понял, у тебя не хватит духу. Хороший я психолог? Не хочешь говорить? Тогда я скажу.

И Джордж пустился в рассказ о том, как случайно оброненное Феликсом замечание о книге, которую он якобы пишет, заставило его насторожиться. Он вломился в комнату гостя, когда того не было, нашел и прочел дневник.

– Вот ты и попался, котик, – заключил Джордж. – Впредь будешь вести себя осмотрительней.

– Вы ничего мне не сделаете, – устало произнес Феликс.

– Ничего? Я не слишком разбираюсь в законах, но твоего драгоценного дневничка хватит, чтобы обвинить тебя в покушении на убийство!

При упоминании дневника Джордж всякий раз запинался, будто слово застревало в горле. Ему явно не нравился собственный портрет, написанный рукой Феликса. К тому же молчание компаньона выводило его из себя, и Джордж снова начал браниться, но уже не зло, скорее капризно, словно жаловался на соседа, который всю ночь не давал ему спать, включив радиоприемник на полную мощность.

На середине одного из гневных пассажей Феликс прервал его:

– И что вы собираетесь делать?

– Я намерен отнести дневник в полицию. Я просто обязан это сделать. Однако расстроятся Лина и прочие, поэтому я готов его продать. Вы ведь богаты? Я рассчитываю на щедрые отступные.

– Не валяйте дурака! – вспылил Феликс.

Джордж отпрянул и недоверчиво посмотрел на компаньона.

– Что за новости? Какого черта…

– Я сказал, не валяйте дурака. Вы прекрасно понимаете, что не отнесете дневник в полицию…

Джордж бросил на Феликса настороженный взгляд. Скорчившись на корме, Феликс неотрывно смотрел вверх. Джордж проследил за его взглядом, на миг испугавшись, что в раздувшихся парусах затаилась неведомая опасность.

– …потому что тогда полиция предъявит вам обвинение в убийстве, – закончил Феликс.

Джордж моргнул, грубое лицо налилось кровью. Наслаждаясь триумфом, радуясь спасению и алчно прикидывая в уме, на что потратит деньги, он совсем забыл о содержимом дневника – о тайне, которой владел Феликс. Пальцы Джорджа скрючились, словно он хотел вцепиться сопернику в глотку, выдавить глаза, разорвать на части обманщика, который оставил его в дураках.

– Ты ничего не сможешь доказать!

– Вы убили Марти, моего сына, – ровным голосом промолвил Феликс. – Я не собираюсь выкупать дневник, не хочу поощрять шантаж. Можете отнести его в полицию. Я слышал, за убийство дают приличный срок. Вам не выйти сухим из воды. Можете сколько угодно все отрицать, но Лина долго не продержится. Так что, друг мой, деваться некуда.

На висках Джорджа вздулись вены, он стиснул кулаки.

– Я умолкаю, иначе несчастного случая не избежать, – быстро произнес Феликс. – Держите себя в руках.

Джордж разразился такой гневной тирадой, что разбудил рыбака, дремавшего с удочкой на берегу. Беднягу укусила оса, решил рыбак, ос развелось видимо-невидимо. Говорят, недавно эти мелкие твари перекусали фермеров в поле. Хотя второго парня, что помельче, осы, похоже, не трогают. И что за радость мотаться верх-вниз по реке под парусом – куда лучше лодка с мотором да ящик пива.

– И чтоб ноги твоей не было в моем доме! – вопил Джордж. – Если я еще раз тебя там увижу, сотру в порошок!

– А как же мои вещи? – кротко спросил Феликс. – Я должен их забрать.

– Ты слышал, что я сказал. Попросишь Лину. – По лицу Джорджа скользнуло хитрое выражение. – Интересно, что она скажет, когда узнает, как ты ее использовал.

– Оставьте Лину в покое.

Феликс морщился, досадуя, что Джорджу удалось втянуть его в выяснение отношений. Слава богу, до шлюза рукой подать.

Он опустил киль и натянул грот. Яхта клюнула носом и вернулась на курс. Впереди пестрели цветы в садике смотрителя. Лина. Феликс не осмеливался думать о будущем. От него больше ничего не зависело.

– Я позабочусь, чтобы Лина узнала, как по-свински ты с ней обошелся. Тебе не видать ее как своих ушей, – произнес Джордж.

– Не торопитесь, – устало промолвил Феликс, – иначе она откажется упаковать мои пожитки. Придется вам самому. Уцелевшая жертва собирает чемодан несостоявшегося убийцы.

– Он еще шутит! У него хватает наглости шутить!

– Ладно, ладно. Будем считать, что мы оба слишком хитры, чтобы попасться. Вы убили Марти, я был не так удачлив, так что по очкам победа ваша.

– Ради бога, заткнись, недоносок! Видеть тебя не могу! Высади меня поскорее из этой чертовой лодки!

– Хорошо, вот шлюз. Пересядьте, я опущу грот. И пришлите мои вещи в гостиницу. Хотите, чтобы я расписался в книге почетных гостей?

Джордж открыл рот, чтобы снова разразиться бранью, но Феликс, кивнув на смотрителя, сказал:

– Не при слугах, Джордж.

– Хорошо прокатились, джентльмены? – спросил смотритель. – Вы выходите здесь, мистер Рэттери?

Но Джордж Рэттери уже выбрался из лодки, протопал мимо смотрителя, возвышаясь над разноцветным ковром из цветов, словно танк, и прямо по клумбам устремился к выходу, в слепой ярости круша все на своем пути.

Смотритель, открыв рот, глядел ему вслед. Глиняная трубка упала и разбилась о каменный причал.

– Эй, сэр, смотрите под ноги! – воскликнул он робко. – Там мои цветы, сэр!

Джордж и ухом не повел.

Часть 3 Сие тело смерти

Глава 1

Найджел Стрейнджуэйс сидел в кресле. В эту квартиру они с Джорджией переехали после свадьбы, два года назад. Строгую классическую простоту площади за окном еще не успели испортить роскошные магазины и вульгарные особняки содержанок. На коленях Найджела лежала большая алая подушка, на ней – открытая книга. Рядом стояла очень дорогая подставка весьма сложной конструкции, которую Джорджия подарила мужу на прошлый день рождения, но пока Джорджия гуляла в парке, в качестве пюпитра Найджел ее не использовал.

Однако вскоре книга упала на пол, за ней последовала подушка. Найджелу было лень поднять их. Успешно распутанное дело с адмиральской коллекцией бабочек совершенно выбило его из колеи. Он встал, побродил по комнате, скорчил рожу деревянной скульптуре, которую Джорджия привезла из Африки, затем схватил со стола бумагу с карандашом и снова рухнул в кресло.

Войдя в комнату спустя двадцать минут, Джорджия обнаружила, что муж с головой ушел в сочинительство.

– Что пишешь?

– Придумываю перечень вопросов по общим знаниям. Favete linguis[11].

– Хочешь сказать, что мне следует тихо посидеть в углу, пока ты не закончишь, или лучше подышать тебе в ухо?

– Первый вариант предпочтительнее. Я вступил в диалог с подсознательным. Это умиротворяет.

– Не возражаешь, если я закурю?

– Чувствуй себя как дома.

Спустя пять минут Найджел протянул жене лист бумаги:

– Интересно, на сколько вопросов ты ответишь?

Джорджия взяла листок и прочла вслух:

1. Сколько нужно басен, чтобы прокормить соловья?

2. Кто или что «питает всех львов грудью сухой»?[12]

3. Кто такие «Девять Достойных»?[13]

4. Что вы знаете о мистере Бэнглштейне? Чего вы не знаете о Бионе и Борисфените?[14]

5. Доводилось ли вам писать в газету о взрывающихся камышах?

6. Кто Сильвия?[15]

7. Сколько раз нужно отмерить, чтобы один раз отрезать?

8. Третье число множественного числа давнопрошедшего времени от Είνστεϊν.

9. Второе имя Юлия Цезаря.

10. Чего нельзя получить с одним рыбным шариком?[16]

11. Назовите имена двух первых людей, устроивших дуэль на мушкетонах на воздушном шаре?[17]

12. Укажите причины, по которым они не дрались на мушкетонах на воздушном шаре: Лидделл и Скотт,[18] Содор и Мэн[19], Марк Порций Катон Младший и Марк Порций Катон Младший, вы и я.

13. Определите разницу между Министерством сельского хозяйства и Министерством рыбного промысла.

14. Сколько жизней у кошек с девятью хвостами?

15. Где ребята из старой гвардии?[20] Ответ проиллюстрируйте картой.

16. «Забыть ли старую любовь и не грустить о ней?»[21]

17. «Стихи бы и дурак слагал»[22]. Опровергните это утверждение, если хотите.

18. Вы верите в фей?

19. Каким знаменитым спортсменам принадлежат следующие высказывания:

а) «Я бы снова разорвал этого плейбоя как грелку»

б) «Qualis artifex pereo»[23].

в) «Выйди в сад поскорее, Мод»[24].

г) «Меня еще никто так не оскорблял»

д) «На моих устах печать молчания».

20. В чем отличие лепрекона от Кота в сапогах.

21. Вы предпочтете космотерапию или отделение церкви от государства?

22. На сколько языков переводится слово «задница»?

Джорджия сморщила носик и мрачно взглянула на мужа поверх листка.

– Что, груз классического образования так давит?

– Давит.

– Тебе нужен отдых?

– Нужен.

– Хочешь, прокатимся в Тибет на пару-тройку месяцев?

– Мне и в Хоуве неплохо. Не люблю молоко яков, чужие края и лам.

– Не понимаю, как ты можешь судить о ламах, если в глаза их не видел!

– Тогда бы я невзлюбил их еще больше. Ламы разносят вшей, а в их шкурах щеголяют педерасты.

– Должно быть, ты говоришь про гуанако! Я-то имела в виду лам!

– Про них и говорю. Про лам.

Раздался телефонный звонок. Джорджия подошла к телефону.

Найджел следил за ее перемещениями. Гибкая кошачья фигурка жены не переставала его восхищать. Ему достаточно было находиться с ней в одной комнате, чтобы почувствовать себя физически обновленным, а ее грустное, задумчивое, как у мартышки, личико так странно контрастировало с дикарской грацией тела в ярких одеждах красно-желто-зеленых тонов.

– Говорит Джорджия Стрейнджуэйс… А, это вы, Майкл. Как поживаете? Как Оксфорд? Да, он здесь. Работу? Нет, Майкл, он не может… Нет-нет, он устал, дело выдалось непростое… Похоже, он немного не в себе – только что спрашивал меня, чем леприкон отличается от Кота в сапогах. Согласна, нашел кого сравнивать, к тому же мы собираемся уезжать… Вопрос жизни и смерти? Майкл, дорогой, что за манера выражаться! Хорошо, передаю.

Джорджия передала трубку мужу. Найджел разговаривал долго, а закончив разговор, подхватил жену на руки и закружил по комнате.

– Этот внезапный прилив нежности вызван тем, что кто-то снова кого-то убил и ты решил взяться за дело? – спросила она, когда Найджел опустил ее в кресло.

– Именно так! – воскликнул он с воодушевлением. – И дело весьма необычное! Приятель Майкла – Фрэнк Кернс, пишет детективы под именем Феликса Лейна, – так вот, этот Кернс собирался кое-кого убить, но у него ничего не вышло, а теперь того человека и впрямь убили – отравили стрихнином. Кернс просит, чтобы я доказал его невиновность.

– Я не верю ни одному твоему слову. Если настаиваешь, я поеду с тобой в Хоув, но ты не готов браться за новое дело!

– У меня нет выхода. Майкл уверяет, что Кернс – отличный малый, к тому же попал в серьезную передрягу. Да и почему бы для разнообразия не прокатиться в Глостершир?

– Он никак не может быть отличным малым, если задумал убийство! Не ввязывайся.

– У него есть смягчающие обстоятельства. Тот человек сбил сына Кернса, насмерть. Полиция не нашла убийцу, и тогда Кернс решил найти его сам…

– Безумие! Этот Кернс, должно быть, не в себе. А как он оказался замешан, если убийца не он?

– Майкл говорит, Кернс вел дневник. Я все расскажу в поезде. Мы едем в Севернбридж. Где расписание?

Прикусив губу, Джорджия смерила мужа долгим, задумчивым взглядом, достала из ящика стола расписание поездов и принялась листать.

Глава 2

В вестибюле гостиницы Найджела встретил худощавый мужчина. Учитывая ужасные обстоятельства, в которые он угодил, Кернс выглядел на удивление невозмутимым. Энергично пожав им с Джорджией руки, он смущенно отвел глаза, словно извиняясь, что вызвал их по столь пустячному поводу.

Они немного поболтали.

– С вашей стороны было очень любезно принять мое приглашение. Случай и впрямь…

– Давайте отложим обсуждение до обеда. Путешествие утомило мою жену. Я должен отвести ее в номер.

Джорджия, которой было не впервой преодолевать пустыни и продираться сквозь джунгли (сказать по правде, ее считали выдающейся путешественницей), услышав из уст мужа столь наглую ложь, и бровью не повела. И только оказавшись в номере, с усмешкой спросила:

– Утомило, говоришь? Забавно слышать такое от мужчины, который сам истощен морально и физически. Откуда такая забота о маленькой слабой женщине?

Найджел взял в ладони ее лицо под яркой шелковой косынкой, нежно потер уши и поцеловал.

– А незачем ему знать, что ты у нас кремень. Придется, моя милая, изображать беззащитное нежное существо, которому Кернс непременно захочет довериться.

– Ты времени зря не теряешь, – поддела его Джорджия. – Великий Стрейнджуэйс на все готов ради успеха.

– Что ты о нем думаешь? – спросил Найджел.

– Очень серьезный, очень образованный. Много пережил за последнее время. Привык быть один – когда он к тебе обращается, смотрит в сторону, словно говорит сам с собой. Джентльмен тонкого вкуса и холостяцких привычек. Ему нравится думать о себе как о человеке независимого ума, но, по правде, он очень чувствителен к мнению окружающих и голосу совести. Впрочем, сейчас трудно судить, он места себе не находит от волнения.

– Места не находит? А мне он показался вполне хладнокровным.

– Нет, нет, милый! Он из последних сил держал себя в руках, а в глазах застыл страх. Такое выражение я видела у моего товарища, когда однажды мы заблудились в Лунных горах.

– На вид этот Кернс – вылитый киноактер Роберт Янг, только с бородой. Милый такой бурундучок… хорошо бы доказать, что он не убийца. Ты уверена, что не хочешь прилечь перед ужином?

– Нет, чтоб тебя! И учти, я в это дело не суюсь. Не одобряю твоих методов.

– Ставлю пять к трем, что дня через два ты по уши увязнешь в расследовании. Твоя пылкая натура…

– По рукам.

После ужина, как и договаривались, Найджел пришел в номер Феликса. Наливая гостю кофе и протягивая сигареты, Феликс внимательно его изучал. Перед ним был высокий нескладный мужчина слегка за тридцать, его небрежный наряд и светлые всклокоченные волосы рождали мысль, что прошлую ночь он провел, забывшись тревожным сном на вокзале. Лицо было бледным и слегка увядшим, мальчишеские черты являли резкий контраст с острым умом, которым светились бледно-голубые глаза, а взгляд пугал сосредоточенностью. Этот человек явно имел собственное мнение обо всем на свете. Что-то в его заботливой, почти отеческой манере на миг заставило Феликса ужаснуться. Перед ним был ученый, который относился к предмету своих исследований с огромным вниманием и интересом, но также с нечеловеческой беспристрастностью. Найджел Стрейнджуэйс принадлежал к тому редкому типу людей, которые не стыдятся признавать собственную неправоту.

Феликса удивляло, как глубоко он проник в характер нового знакомца. Должно быть, двусмысленность его теперешнего положения заострила ум. Криво усмехнувшись, он спросил:

– Итак, кто избавит меня от сего тела смерти?

– Послание к Римлянам, если не ошибаюсь. Будет лучше, если вы все расскажете по порядку.

И Феликс поведал свою историю в том виде, в котором изложил в дневнике: смерть Марти, постепенно овладевшие им мысли о мести, удивительные обстоятельства, которые привели его в дом Джорджа Рэттери, решение утопить Джорджа в реке и внезапное крушение планов. Здесь Найджел, до тех пор прилежно изучавший мыски своих туфель, перебил:

– Почему он так долго скрывал, что раскусил вас?

– Толком не знаю, – ответил Феликс после паузы. – Возможно, ему нравилось играть в кошки-мышки, он был склонен к садизму. Может, хотел удостовериться, что я готов идти до конца, – ведь, раскрыв карты, он признавался в убийстве Марти. Представьте, он пытался меня шантажировать, предлагал выкупить дневник! Кажется, я его ошеломил, возразив, что он не осмелится передать дневник полиции.

– Хм. А дальше?

– Я вернулся в гостиницу, Джордж должен был прислать мой багаж. Вчера примерно в половине одиннадцатого позвонила Лина и сказала, что Джордж мертв. Вообразите мой испуг! После ужина ему стало плохо. Лина описала, как он умирал. Я отправился прямо туда. Доктор еще не ушел, он подтвердил мои подозрения, что это стрихнин. Я оказался в ловушке. У поверенных Джорджа хранится мой дневник, который им велено обнародовать в случае его смерти. Скоро полиция узнает, что я замышлял убийство Джорджа.

Напряженная поза и тревога в глазах противоречили спокойному, почти равнодушному тону Феликса.

– Я готов был сам пойти и утопиться. Затем вспомнил, что Майкл Эванс рассказывал, как вы вытащили его из похожей ситуации. Я позвонил ему и попросил нас свести. И вот вы здесь.

– Вы еще не рассказали полиции про дневник?

– Нет, я ждал…

– Медлить нельзя. И лучше я сделаю это сам.

– Хорошо. Я бы…

– Я хочу, чтобы между нами с самого начала не было недомолвок. – Найджел пристально и твердо посмотрел Феликсу в глаза. – Из ваших слов я заключаю, что вы не причастны к убийству Джорджа Рэттери, и намерен это доказать. Однако если в процессе расследования выяснится, что вы действительно его убили, я не стану это замалчивать.

– Вполне разумно, – промолвил Феликс, робко улыбнувшись. – Я столько написал про детективов-любителей, что с удовольствием посмотрю на одного из них в деле. Господи, – добавил он другим тоном, – наверное, последние полгода я был не в своем уме. Мой малыш Марти. Неужели я и впрямь столкнул бы Джорджа в реку, если…

– Не важно. Главное, что не столкнули.

Холодный и строгий, но не осуждающий тон Найджела помог Феликсу овладеть собой гораздо быстрее, чем показное сочувствие.

– Вы правы. Хотя того, кто убил его, едва ли мучают угрызения совести. Джордж был отъявленным негодяем.

– Кстати, а почему вы уверены, что это не самоубийство?

– Самоубийство? – удивился Феликс. – Мне не приходило в голову… я хочу сказать, что, когда я замышлял убийство, я никогда не рассматривал такой вариант. Зачем этому самодовольному, бесчувственному типу себя убивать?

– Но кто мог убить его? Кто-то из местных?

– Мой дорогой Стрейнджуэйс, – промолвил Феликс тревожно, – вы ведь не ожидаете, что главный подозреваемый станет поливать грязью всех и каждого?

– Правила маркиза Куинсберри для боксерских поединков тут неприменимы. Вам незачем упражняться в благородстве – слишком многое на кону.

– Тогда я скажу, что любой, кто знал Джорджа, мог быть потенциальным убийцей. Он изводил жену и сына, домогался всех женщин в округе. Пожалуй, единственной, кого он не третировал и не унижал, была его мать, деспотичная старая карга. Рассказать вам о них?

– Не сейчас. Мне хотелось бы составить собственное мнение. Пожалуй, на сегодня все. Не желаете заглянуть к нам, поболтать с моей женой?

– Постойте, еще одно. Его сын, Фил, отличный малый, ему двенадцать. Вы должны увезти его оттуда. Он мальчик нервный, легковозбудимый; боюсь, смерть отца выбьет его из колеи. Я сам хотел посоветовать Вайолетт увезти его, но, учитывая то, что ей предстоит узнать обо мне в ближайшее время… вот я и подумал, может быть, ваша жена…

– Я попробую что-нибудь сделать. Завтра же утром поговорю с миссис Рэттери.

Глава 3

На следующее утро Найджел подошел к дому Рэттери. Полицейский у калитки флегматично наблюдал за автомобилем, который тщетно пытался выехать с опустевшей стоянки напротив.

– Доброе утро, – поздоровался с ним Найджел. – Это…

– …душераздирающе, не правда ли, сэр? – неожиданно произнес полицейский. Найджел не сразу сообразил, что замечание собеседника относится не к недавним событиям в доме, а к неуклюжим попыткам незадачливого водителя выехать со стоянки. Жители Севернбриджа славятся крестьянской прямотой и невозмутимостью.

Констебль ткнул пальцем в стоянку:

– Пять минут мается, бедолага. Душераздирающее зрелище, вот что я вам скажу.

Найджел согласился, что ситуация и впрямь плачевная, и спросил, может ли увидеть миссис Рэттери.

– Миссис Рэттери?

– Это ведь ее дом?

– Верно. Ужасная трагедия, правда, сэр? Видный горожанин. Только в прошлый четверг мы с ним…

– Да, верно, ужасная трагедия, однако мне хотелось бы увидеть миссис Рэттери.

– Друг семьи? – спросил констебль, заслоняя калитку мощным торсом.

– Не совсем, однако…

– Значит, репортер. Охлади свой пыл, сынок, – добавил полицейский другим тоном. – Приказ инспектора Блаунта. Велено никого…

– Инспектора Блаунта? Да это мой старинный приятель!

– Все вы так говорите, сынок. – Голос констебля звучал вежливо, но твердо.

– Скажите ему, что Найджел Стрейнджуэйс… хотя нет, лучше передайте карточку. Ставлю семь к одному, что он примет меня сейчас же.

– Я не азартен. Только дураки держат пари. Правда, я сам порой делаю ставки на скачках, но помяните мое слово…

Вяло поломавшись еще минут пять, констебль согласился передать карточку инспектору.

А Скотланд-Ярд тут как тут, рассуждал Найджел, ожидая приглашения. Забавно вновь столкнуться с Блаунтом. Вспомнилась последняя встреча с добродушным над вид, однако жестким, как кремень, шотландцем. Тогда Найджел был Персеем в «Андромеде» Джорджии, а Блаунт едва не сыграл роль морского чудища. Дело было в Чаткомбе, где легендарный летчик Фергюс О’Брайен задал Найджелу самую сложную задачку в его карьере.

Когда другой, не столь говорливый полицейский проводил его к инспектору Блаунту, тот восседал за столом с видом банкира, который намерен строго спросить с клиента за чрезмерные траты.

Лысина, пенсне в золотой оправе, гладко выбритое лицо и неброский темный костюм свидетельствовали о респектабельности и такте. Внешне инспектор Блаунт совсем не походил на безжалостного борца с преступным миром, каким его знал Найджел. К счастью, инспектор обладал чувством юмора – не грубоватым шотландским юморком, а ироничным и суховатым, словно выдержанный херес.

– Весьма удивлен увидеть вас здесь, мистер Стрейнджуэйс, – сказал инспектор, вставая из-за стола и протягивая руку жестом римского папы. – Как поживает ваша жена?

– Благодарю вас. Она приехала со мной. Всем кланом. Налетели, словно стервятники.

Инспектор Блаунт позволил себе слегка прищуриться.

– Стервятники? Только не говорите мне, мистер Стрейнджуэйс, что вы снова в строю.

– Боюсь, что так.

– Вот уж не думал. И судя по вашему виду, вам есть что мне рассказать.

Найджел никогда не позволял любви к дешевым эффектам мешать делу, но оставить за собой последнее слово – в таком удовольствии он решительно не мог себе отказать.

– Итак, это убийство, – промолвил он. – Не какое-то дешевое самоубийство, а настоящее преступление.

– Самоубийцы, – заметил Блаунт слегка поучительным тоном, – обычно не глотают бутылки вместе с ядом.

– Следовательно, орудие преступления пропало? Я был бы не прочь выслушать историю целиком. Мне почти ничего не известно о смерти Джорджа Рэттери, за исключением того, что Феликс Лейн – его настоящее имя Фрэнк Кернс, как вам наверняка известно, однако здесь его знают как Феликса, так что предлагаю в дальнейшем именовать его Феликсом Кернсом, – так вот, этот Кернс собирался убить Джорджа Рэттери, но утверждает, что у него ничего не вышло, а значит, убил бедолагу кто-то другой.

Инспектор принял удар с достоинством старого гвардейца. Он осторожно снял пенсне, подул на стеклышки, протер их и вновь водрузил пенсне на переносицу. Затем спросил:

– Феликс Кернс, говорите? Ах да, такой худощавый, с бородкой. Пишет детективные истории. Что ж, дело становится все интереснее.

Он взглянул на Найджела с легкой снисходительностью.

– Ну, кто начнет? – спросил тот.

– Выходит, вы в некотором смысле представляете интересы мистера Кернса? – произнес инспектор мягко, но решительно.

– Да. Разумеется, пока не доказана его вина.

– Хм, ясно. А вы, стало быть, убеждены в его невиновности. Полагаю, будет лучше, если вы первым откроете карты.

И Найджел рассказал ему историю Феликса. Когда он добрался до плана утопить Джорджа Рэттери, Блаунт не выдержал:

– Поверенные убитого только что нам звонили. Сказали, что располагают интересующей полицию информацией. Не сомневаюсь, речь идет о дневнике. Похоже, вашему… клиенту не поздоровится, мистер Стрейнджуэйс.

– Пока рано судить. Не думаю, что дневник опасен для Кернса.

– Что ж, они отправили дневник с посыльным, так что скоро мы все узнаем.

– Разумеется. Теперь ваша очередь.

Инспектор Блаунт взял со стола линейку и, прищурившись, посмотрел вдоль нее. Затем выпрямился в кресле и резко произнес:

– Джорджа Рэттери отравили стрихнином. Подробности будут после вскрытия, к обеду. Жертва отравления, миссис Рэттери, Лина Лоусон, старая миссис Рэттери, мать убитого, и его сын Филипп, совсем еще мальчишка, ужинали вместе. Ели одно и то же. Убитый и его мать пили виски, остальные – воду. Все, кроме отравленного, совершенно здоровы. Около четверти девятого они встали из-за стола, сначала женщины и мальчик, затем, спустя минуту, хозяин дома, чтобы снова сойтись в гостиной – за исключением Филиппа. Джордж Рэттери почувствовал острую боль через десять-пятнадцать минут. Бедные женщины ничем не могли ему помочь. Джорджу дали рвотное, но боль только усилилась – весьма грозный симптом. Послали за домашним врачом; к сожалению, того вызвали к пострадавшим в дорожной аварии, а пока искали другого, время было упущено. Доктор Кларксон прибыл около десяти – он принимал роды – и дал отравленному хлороформ, однако Рэттери уже ничто не могло спасти. Он умер спустя пять-десять минут. Не стану утомлять вас подробностями, но я уверен, что яд не подмешивали в еду или питье. В то же время симптомы отравления стрихнином проявляются не позже чем через час. Семья села ужинать в четверть восьмого, а значит, Рэттери не могли отравить перед ужином. Остаются те несколько минут, когда женщины ждали хозяина дома в гостиной.

– Кофе? Портвейн? Нет, только не портвейн. Его не пьют залпом, Рэттери наверняка заметил бы горечь и выплюнул яд.

– Согласен. Да и кофе в тот вечер они не пили, потому что горничная разбила кофейник.

– Остается самоубийство.

На лице инспектора Блаунта отразилось легкое нетерпение.

– Мой дорогой Стрейнджуэйс, самоубийца не станет принимать стрихнин перед тем, как присоединиться к собственному семейству в гостиной, чтобы они могли наблюдать действие яда. Кроме того, Коулсби не нашел склянку.

– Посуду, конечно, успели помыть?

– Только хрусталь и серебро, тарелки не тронули. Коулсби, местный полицейский, мог что-нибудь упустить. Я приехал утром…

– А вы знаете, что Кернс не возвращался в дом Рэттери после того, как покинул его утром?

– У вас и доказательства есть?

– Нет. – Вопрос застал Найджела врасплох. – Пока нет. Он сам рассказал мне, что после ссоры на реке Рэттери запретил ему переступать порог своего дома. Это легко проверить.

– Наверное, – осторожно ответил Блаунт, выбивая дробь по крышке стола. – Не мешало бы еще раз осмотреть столовую.

Глава 4

Мрачная столовая была заставлена громоздкой ореховой мебелью викторианских времен. Стол, стулья и громадный буфет явно предназначались для комнаты повместительнее и навевали мысли о плотной тяжелой пище и скучных застольных беседах. Впечатление дополняли тяжелые темно-красные шторы, потускневшие от времени бордовые обои и картины маслом на стенах. На одной лиса раздирала зайца (весьма натуралистично), на другой омары, крабы, угри, треска и лосось возлежали на мраморной плите. Были еще портреты предков, судя по виду, скончавшихся от апоплексического удара или заворота кишок.

– Обжорство требует покоя[25], – пробормотал Найджел, инстинктивно ища глазами минеральную воду.

Инспектор Блаунт стоял над буфетом, задумчиво водя пальцем по деревянной столешнице.

– Взгляните сюда, мистер Стрейнджуэйс, – сказал он, показывая на липкий кружок, вероятно, оставленный донышком бутылки. Инспектор облизал палец. – Интересно…

Белым шелковым платком он тщательно вытер палец и позвонил. Спустя некоторое время явилась горничная в белоснежной старомодной наколке и крахмальных манжетах, очень чопорная и нелюбезная.

– Вы звонили, сэр? – осведомилась она.

– Звонил. Скажите, Энни…

– Мерритт. – Горничная поджала тонкие губы, не одобряя панибратства.

– Мерритт? Скажите, мисс Мерритт, откуда здесь пятно?

Продолжая упрямо смотреть в пол, горничная ответила:

– Это капли хозяина… бывшего хозяина.

– Хм. А куда делась склянка?

– Понятия не имею, сэр.

В ходе дальнейших расспросов выяснилось, что в последний раз Мерритт видела склянку на буфете в субботу после обеда. Она затруднялась сказать, стояла ли она там после ужина.

– Он наливал лекарство в стакан или в ложку?

– В столовую ложку, сэр.

– А когда вы мыли посуду после ужина, вы ее видели?

Мерритт слегка опешила.

– Я посуду не мою, – ответила она с вызовом. – Я ее убираю.

– Вы убрали ложку, в которую ваш хозяин наливал лекарство? – терпеливо спросил Блаунт.

– Повторение – мать учения, – пробормотал Найджел.

– Да, сэр.

– Затем ложку кто-то вымыл?

– Да, сэр.

– Очень жаль. А теперь вы не попросите спуститься хозяйку?

– Старая миссис Рэттери нездорова, сэр.

– Мне хотелось бы… впрочем, возможно, это и к лучшему… Спросите мисс Лоусон, не уделит ли она мне несколько минут.

– Сразу видно, кто тут главный, – заметил Найджел, когда горничная вышла.

– Очень интересно. По вкусу жидкость напомнила мне микстуру, которую я когда-то принимал. Nux vomica, или рвотный орех.

– Nux vomica? – присвистнул Найджел. – Так вот почему Рэттери не почувствовал горечи. К тому же он задержался в столовой дольше остальных. Кажется, вы продвигаетесь в своем расследовании.

– А вы по-прежнему придерживаетесь версии самоубийства? – прищурился инспектор.

– Она не слишком правдоподобна, если в пузырьке действительно был яд. Но зачем убийце избавляться от пузырька? Зачем лишать себя возможности представить дело самоубийством?

– Вы же не станете спорить, что порой убийцы ведут себя очень странно.

– И тем не менее это снимает подозрения с Феликса Кернса. То есть…

Услышав шаги, Найджел замолчал. Вошедшая девушка казалась здесь столь же неуместной, сколь и желанной. Словно солнечный луч проник в окно тюремной камеры. Ее светлые волосы, белый льняной костюм и яркие губы бросали вызов всему, что воплощала собой эта столовая. Даже если бы Феликс не сказал ему, что она актриса, Найджел догадался бы по тому, как она помедлила на пороге и с какой заученной простотой приняла приглашение присесть.

Инспектор выразил соболезнования мисс Лоусон и ее сестре. Лина приняла их легким кивком – ей, как и Блаунту, явно не терпелось узнать разгадку тайны. А еще разгадка пугала ее, подумал Найджел, заметив, как пальцы девушки теребят пуговицу пиджака и как старательно она изображает безмятежность.

Блаунт задавал вопросы осторожно, заходя с разных сторон, словно ощупывал пациента, надеясь по его реакции определить источник боли. Да, Лина Лоусон находилась в комнате, когда ее зятя скрутил первый приступ. Нет, к счастью, Фила сразу после обеда отправили наверх. Что она делала в гостиной до прихода Джорджа? Сидела вместе со всеми, пока у Джорджа не начались боли. Затем миссис Рэттери послала ее за горчицей и водой, а потом она пыталась дозвониться до врача. Нет, Джордж ничего не говорил между приступами, просто тихо лежал, иногда забываясь сном.

– А во время приступа?

Лина опустила ресницы, однако недостаточно быстро, чтобы скрыть промелькнувший в глазах страх.

– Он ужасно стонал, жаловался на боль. Лежал на полу, свернувшись калачиком… Однажды я переехала кошку, и… Ах, не спрашивайте меня, я этого не вынесу!

Лина спрятала лицо в ладонях и всхлипнула. Блаунт отечески потрепал ее по плечу, но продолжал упрямо гнуть свое:

– Во время приступа он никого не упоминал? Не называл имен?

– Я… меня… я часто выходила.

– Послушайте, мисс Лоусон, глупо пытаться скрыть то, что слышали по меньшей мере еще двое. К тому же слова человека, который корчится от боли, нельзя принимать за чистую монету.

– Ну, хорошо, – сердито промолвила Лина. – Он говорил что-то о Феликсе, о мистере Лейне. «Это Лейн, он уже пытался». Что-то в таком роде. А еще он страшно бранился. Но это ничего не значит! Джордж ненавидел Феликса. Он был ослеплен болью. Вы не станете…

– Не расстраивайтесь, мисс Лоусон. Надеюсь, мистеру Стрейнджуэйсу удастся доказать его невиновность. – Блаунт потер подбородок и продолжил: – Скажите, мисс Лоусон, у мистера Рэттери были причины для самоубийства? Денежные проблемы? Неизлечимая болезнь? Говорят, он принимал лекарства.

На лице Лины отразилось изумление; казалось, она не находит слов для ответа.

– Самоубийство? Мы решили, что это отравление. Ума не приложу, зачем Джорджу…

Найджел предположил, что замешательство девушки вызвано не вопросом инспектора, а чем-то другим. Как выяснилось, интуиция его не подвела.

– Вам известно, что в состав микстуры, которую он принимал, входил рвотный орех?

– Нет.

– Принимал ли он лекарство после обеда?

Девушка наморщила брови.

– Не уверена.

Блаунт снял пенсне и нерешительно повертел его в руке.

– Видите ли, мисс Лоусон, я размышляю о той склянке. Она исчезла, и это меня печалит, потому что мы подозреваем – пока только подозреваем, – что склянка связана со смертью вашего зятя. Рвотный орех – яд группы стрихнина, и мистеру Рэттери, если бы он решил свести счеты с жизнью, достаточно было добавить в микстуру несколько капель. Однако тогда склянка никуда бы не исчезла!

Тщательно скрываемое волнение инспектора Блаунта выдавал усилившийся акцент уроженца Глазго. Лина, напротив, вела себя так, словно оправилась от потрясения или совесть ее была чиста.

– То есть, если бы пузырек не исчез, это указывало бы на самоубийство? – спросила она неуверенно.

– Не совсем, мисс Лоусон, – мягко вздохнул Блаунт, затем подался вперед и холодно промолвил: – Исчезновение пузырька заставляет меня подозревать, что это убийство.

– А, ясно, – облегченно протянула девушка.

– Вы не удивлены? – резко спросил Блаунт, слегка задетый ее безразличным тоном.

– А чего вы хотите? Чтобы я залилась слезами и упала вам на грудь?

Найджел, поймав растерянный взгляд инспектора, кисло улыбнулся. Ему нравилось видеть Блаунта сбитым с толку.

– Еще один вопрос, мисс Лоусон, – вступил в разговор Найджел. – Надеюсь, Феликс сказал вам, что я выступаю в его интересах… Вы не допускаете, что Феликс с самого начала замышлял убийство Джорджа Рэттери?

– Нет, нет! Это ложь! – Лина подняла руки, словно оттолкивая от себя неприятный вопрос. Затем страх на лице сменился удивлением. – Как вы сказали? С самого начала?

– С тех пор, как вы познакомились. До того, как приехали сюда, – ответил Найджел, и сам изрядно заинтригованный ее реакцией.

– Разумеется, не допускаю, – ответила Лина совершенно искренне и тут же прикусила губу. – Я имею в виду, что Феликс не убивал Джорджа. Я знаю, что не убивал.

– Вы были в машине Джорджа Рэттери, когда в прошлом январе он сбил на дороге мальчика, Мартина Кернса, – произнес Блаунт не без сочувствия.

– Господи, – прошептала Лина, – вы все-таки докопались до правды. – Она храбро встретила взгляд инспектора. – Я не виновата. Я пыталась остановить его, но куда там. Меня до сих пор преследуют кошмары, однако я не понимаю, при чем тут…

– Пожалуй, мы и так уже слишком задержали мисс Лоусон, – перебил ее Найджел.

Инспектор потер подбородок.

– Похоже, вы правы. Последний вопрос: у мистера Рэттери были недоброжелатели?

– Возможно. Он умел наживать врагов.

Когда девушка ушла, Блаунт сказал:

– Клянусь, она что-то знает о пропавшем пузырьке. И боится, что мистер Кернс причастен к убийству, хотя не осознает, что Феликс Лейн – отец мальчика, которого сбил Джордж Рэттери. Славная девушка, однако правды она не сказала. Ничего, сами разберемся. А зачем вы спросили, когда именно она заподозрила Феликса? По-моему, еще рано открывать карты.

Найджел выбросил в окно сигарету.

– Дело в том, что если Феликс не убивал Рэттери, мы имеем дело с поразительным совпадением: в тот самый день, когда он задумал убийство, Рэттери убил кто-то другой.

– Пожалуй, совпадение и впрямь редкостное, – скептически заметил Блаунт.

– Нет, постойте, я вовсе не отвергаю такой возможности. Если разрешить обезьянам играть с пишущей машинкой, спустя несколько веков одна из них напечатает сонеты Шекспира. Однако если Феликс непричастен к убийству, то придется предположить, что кто-то другой знал о его намерениях – либо из его дневника, либо со слов Джорджа.

– Кажется, я понимаю, к чему вы клоните. – В глазах Блаунта зажегся интерес.

– Представьте себе человека, обладающего таким знанием и желающего Джорджу смерти. Когда попытка Феликса провалилась, этот человек взял дело в свои руки. Он не сомневался, что подозрение падет на Феликса, но должен был действовать без промедления, пока тот не уехал из Севернбриджа. Первой в голову приходит Лина, они с Джорджем были в том автомобиле, что сбил мальчика. Однако ее искренность не вызывает подозрений, она не связывает Феликса Лейна с убитым ребенком. Следовательно, она не знает о дневнике, и мы можем со спокойной совестью исключить ее из списка подозреваемых. Если только предполагаемое и осуществленное убийства и впрямь не были чистым совпадением.

– Но почему, если мисс Лоусон не знает о дневнике, она так боится, что мы заподозрим Феликса?

– Чтобы ответить, нужно побольше выяснить об этом семействе. Вы заметили, как искренне Лина удивилась, когда я спросил ее, не допускает ли она, что Феликс замышлял убийство еще до приезда сюда? Похоже, ничего не зная о дневнике, она подозревает иной мотив, какую-то вражду между ним и Джорджем.

– Похоже на правду. Нужно расспросить членов семьи, не подозревают ли они Феликса, и посмотреть на их реакцию. Если кто-то хочет использовать его как прикрытие, мы сразу это поймем.

– И еще… Этот мальчик, Фил. Вы не против, если он поживет несколько дней в гостинице? Моя жена за ним присмотрит. Подобное испытание не для нежной детской психики.

– Не против. Я собирался задать мальчугану несколько вопросов, но это подождет.

– Хорошо. Тогда я поговорю с миссис Рэттери.

Глава 5

Когда вошел Найджел, Вайолетт Рэттери сидела за письменным столом и писала. Лина тоже была здесь. Найджел представился и объяснил цель своего визита.

– Разумеется, если у вас другие планы, вы вольны поступать, как знаете, но мальчик отлично ладит с мистером Лейном, да и моя жена будет рада оказаться полезной.

– Да-да, разумеется, благодарю, – произнесла Вайолетт рассеянно и неуверенным движением обернулась к Лине, которая стояла у окна в луче света. – Как ты думаешь, это будет правильно?

– Конечно, почему бы нет. Фила давно пора отсюда забрать, – ответила Лина равнодушно, не отводя глаз от окна.

– Да-да. Только что скажет Этель…

Алые губы Лины сложились в презрительную гримасу.

– Дорогая моя Вай! – воскликнула она. – Прекрати жить чужим умом! В конце концов, чей это сын? Можно подумать, ты здесь прислуга. Хватит позволять матери Джорджа тобой помыкать. Они превратили твою жизнь в ад… И нечего так на меня смотреть! Пришло время указать старой карге ее место. Если у тебя недостает духа постоять за собственного ребенка, так пойди и выпей яду!

Сильно напудренное лицо Вайолетт дрогнуло. Найджелу показалось, что она готова расплакаться. Многолетняя привычка подчиняться боролась с женской гордостью, которую пробудила сестра. Наконец бескровные губы упрямо сжались, в блеклых глазах зажегся огонек, и Вайолетт кивнула:

– Хорошо, я согласна. Благодарю вас за помощь, мистер Стрейнджуэйс.

И словно в ответ на молчаливый вызов, дверь распахнулась. Старая женщина в черном без стука вошла в комнату. Солнечный свет, лившийся из окна, будто замер у ее ног, повинуясь воле старухи.

– Я слышала голоса, – недовольно отчеканила резко.

– Мы разговаривали, – ответила Лина.

Дерзкий ответ совершенно не смутил старуху. Мгновение ее массивная фигура загораживала проход, затем она проковыляла к окну и опустила штору. Темнота – ее союзник, подумал Найджел, на свету она проигрывает.

– Ты меня удивляешь, Вайолетт, – промолвила старая миссис Рэттери. – Тело мужа еще не остыло, а ты настолько забыла уважение к этому дому, что подняла шторы.

– Но мама…

– Это я их подняла, – перебила Лина сестру. – И так все идет хуже некуда, не хватало еще сидеть в темноте.

– А ну-ка замолчи!

– И не подумаю. Если вы намерены и дальше унижать Вайолетт, как унижали ее вместе с Джорджем пятнадцать лет, дело ваше. Только позвольте напомнить, что вы здесь не хозяйка, и я не намерена терпеть ваши оскорбления. Делайте что хотите в своей комнате, но не мешайтесь под ногами, старая мегера!

Свет против Тьмы, Ормузд и Ариман, подумал Найджел, глядя на хрупкие плечи, подавшиеся вперед, на дерзко выгнутую, словно ятаган, шею девушки. Старуха замерла посреди комнаты столпом тьмы. Пусть выглядела Лина слегка вульгарно, зато в ней не было ничего нездорового, ничего грязного, она не отравляла комнату запахом камфоры и гнилой вонью устаревших приличий. «Пора мне вмешаться», – решил Найджел и громко сказал:

– Миссис Рэттери, мы с женой предложили вашей невестке, чтобы Фил немного пожил у нас.

– Кто этот молодой человек? – величественно изрекла старая леди, ничуть не обескураженная выпадом Лины.

Последовали объяснения.

– Рэттери никогда не оставляют поле боя. Я его не отпускаю. Фил никуда не пойдет, – заявила старуха.

Лина открыла рот, чтобы возразить, но Найджел жестом попросил ее не вмешиваться. Если Вайолетт не решится сейчас, то не решится никогда. Вайолетт бросила умоляющий взгляд на сестру и неуверенно взмахнула рукой, однако затем опущенные плечи распрямились, а в лице проступила отчаянная решимость.

– Я решила, что Фил пока поживет у Стрейнджуэйсов. Он еще слишком мал, – произнесла она твердо.

Мгновение старуха сверлила невестку пристальным взглядом, затем тяжело затопала к двери.

– Вы сговорились, – заявила она с металлом в голосе, остановившись на пороге. – Я очень недовольна твоим поведением, Вайолетт. Я уже привыкла к манерам уличной торговки, которые демонстрирует твоя сестра, но запах сточной канавы, из которой Джордж вытащил тебя пятнадцать лет назад, должен был бы давно выветриться.

Дверь захлопнулась. Лина показала непристойный жест в спину старухе. Вайолетт обессиленно рухнула в кресло. В воздухе оставалась висеть вонь камфоры. Найджел рассеянно смотрел вдаль, прокручивая в голове разыгравшуюся сцену. По правде говоря, миссис Рэттери испугала даже его. Господи, что за семейка! Какое окружение для чувствительного ребенка: бесконечные ссоры родителей и суровый матриарх рода, старуха, которая только и знает, что настраивать мальчика против собственной матери!..

– Где Фил? – спросил он резко.

– У себя, наверное, – ответила Вайолетт. – Это над нами. Вы хотите…

Найджел выскочил в коридор и помчался вверх по ступеням. Тусклый голос, доносившийся из-за двери справа, было невозможно не узнать, хотя теперь к металлу прибавились умоляющие нотки.

– Ты ведь не бросишь меня, Фил? Твой дедушка никогда бы не сбежал, он не был трусом. После того, как твой бедный отец скончался, ты единственный мужчина в доме.

– Уходи, я ненавижу тебя!

В детском голосе звучал слабый вызов, словно ребенок оборонялся от ужасного зверя, который подкрадывался все ближе и ближе. Усилием воли Найджел заставил себя замереть на пороге.

– Ты слишком взволнован, Фил, иначе никогда бы не стал так разговариваться с бабушкой. Разве ты не должен поддержать свою мать? Твоего отца отравили, ты понимаешь?

Голос миссис Рэттери, в котором слышались тяжелые, сладкие, словно вонь хлороформа, ноты, умолк. Из-за двери донесся всхлип – ребенок пытался сопротивляться анестезии. За спиной Найджела раздались шаги.

– Твоей матери нужна помощь. Полиция может выяснить, что всю неделю они ссорились с твоим отцом, и подумает, что она…

– Это уж слишком, – пробормотал Найджел, распахивая дверь.

Однако Вайолетт успела раньше. Словно фурия, влетела она в комнату сына. Старая миссис Рэттери стояла на коленях перед Филом, ее пальцы впились в его худенькие плечи. Вайолетт попыталась оттолкнуть старуху, но та стояла, словно скала. Тогда Вайолетт сбросила ее руку с плеча сына и встала между ними.

– Вы чудовище! Как вы смеете такое говорить?.. Все хорошо, Фил, не плачь. Я больше не позволю ей тебя обижать.

Найджел обвел глазами комнату: простая железная койка, старый кухонный столик, голый пол. Несомненно, отец воспитывал сына в спартанском духе. На столике лежал раскрытый альбом для марок. Захватанные детскими пальцами страницы промокли от слез. Найджелу стоило больших усилий, чтобы сдержаться – он не хотел раньше времени настроить старуху против себя. Миссис Рэттери все еще стояла на коленях.

– Не будете ли вы так любезны, мистер Стрейнджуэйс, помочь мне встать? – спросила она.

Даже в такой странной позе старуха излучала непоколебимое достоинство. Что за женщина, думал Найджел, помогая ей подняться.

Дело становилось захватывающе интересным.

Глава 6

Пять часов спустя Найджел беседовал с инспектором Блаунтом, а Фил Рэттери распивал чай с конфетами в компании Джорджии, болтая о полярных исследованиях.

– Это был стрихнин, – сказал Блаунт.

– Откуда? Разве можно просто зайти в аптеку и попросить стрихнину?

– Нет, но можно купить крысиный яд. В химикатах для травли паразитов достаточное количество стрихнина. Впрочем, вашему приятелю было необязательно его покупать.

– Вы меня заинтриговали. Полагаете, что брат или сестра убийцы – профессиональные крысоловы? «Что там за странное тук-тук? Не крысы ль? Ах! Малейший звук – и мной уж овладел испуг»[26]. Это Браунинг.

– Коулсби осмотрел мастерскую Рэттери. Она стоит у реки и кишит крысами. На полках он заметил банки с крысиным ядом. Любой член семьи мог взять яд с полки.

Найджел задумался.

– Он выяснил, бывал ли Феликс Кернс в мастерской?

– Бывал, и не раз, – ответил Блаунт неохотно.

– А в день убийства?

– В день убийства его там не видели.

– Не позволяйте идее, что Феликс Кернс – убийца, необоснованно завладеть вашим разумом, инспектор. Сохраняйте объективность.

– Это непросто, учитывая, что один человек убит, а другой черным по белому написал в своем дневнике, что хочет его убить. – Инспектор Блаунт постучал пальцем по тетради, лежавшей перед ним на столе.

– Я считаю, Кернса можно исключить из списка подозреваемых.

– Что заставляет вас так думать?

– Нет никаких оснований сомневаться в том, что Кернс действительно хотел утопить Рэттери. Когда попытка сорвалась, он вернулся в гостиницу. Я провел расследование. Официант помнит, как подавал ему чай в холле в пять, примерно через четыре минуты после того, как Кернс пришвартовался. После чая он читал на лужайке перед гостиницей. Есть свидетели. В половине седьмого отправился в бар, где сидел до ужина. Выходит, в этот промежуток времени он не мог оказаться в доме Рэттери.

– Придется проверить его алиби, – осторожно заметил Блаунт.

– Да хоть через каток для глажения белья его пропустите, все равно ничего не выжмете. Вы можете возразить, что Кернс имел возможность отравить лекарство до того, как отправился на реку. Но зачем? Откуда ему было знать, что его затея с яхтой провалится? И даже если бы он решился на вторую попытку, то не выбрал бы яд. Его план убийства свидетельствует, что Кернс далеко не дурак. Скорее всего, он снова ждал бы удобного случая, а не стал бы травить Рэттери крысиным ядом, да еще и выбрасывать склянку.

– Да-да, склянка.

– Загвоздка как раз в ней! Если бы не ее исчезновение, смерть Рэттери выглядела бы самоубийством. Кернс не настолько глуп, чтобы намеренно привлекать к себе внимание. А впрочем, легко проверить, что после убийства он не приближался к дому.

– Уже проверил, – кивнул Блаунт. – Сразу после смерти Рэттери доктор Кларксон позвонил в полицию, и с четверти одиннадцатого дом находился под охраной. Где бы Кернса ни носило с ужина до четверти одиннадцатого, здесь его точно не было. – Блаунт позволил себе сухо улыбнуться.

– Но если Кернс не мог убить Рэттери…

– Я этого не говорил. Я сказал только, что он не мог выбросить склянку. Ваши аргументы весьма убедительны, – продолжил инспектор тоном учителя, распекающего нерадивого ученика, – однако в основе их лежит ошибочная посылка. Вы полагаете, что один и тот же человек совершил убийство и выбросил пузырек. А что, если Кернс заранее добавил яд, на случай, если дело на реке не выгорит? И он не собирался выбрасывать склянку. Представьте, что был кто-то еще. И когда Рэттери стало плохо, этот кто-то, желая защитить убийцу и подозревая, что яд в лекарстве, в отчаянной и безрассудной попытке спасти Кернса похитил склянку.

– Я понял, – промолвил Найджел после долгой паузы, – вы намекаете на Лину Лоусон. Только зачем ей…

– Она влюблена в Кернса.

– Господи, вы-то откуда знаете?

– Я великий психолог, – промолвил инспектор с ехидцей, не слишком изящно намекая на то, что Найджел считал своим коньком. – Кроме того, я расспросил слуг. Лина и Феликс почти помолвлены.

Пропустив столько точных ударов, Найджел зашатался.

– В таком случае мне здесь делать нечего. Боюсь, с остальным вы справитесь сами.

– И еще – чтобы в дальнейшем вы не были так доверчивы, – хотя вы наверняка назовете это… э-э… поразительным совпадением… Ваш подопечный упомянул о стрихнине в дневнике. Я не успел дочитать до конца, но взгляните сюда.

Блаунт передал Найджелу тетрадь, отметив ногтем нужное место: «В некотором смысле я даже расстроен, что не смогу как следует насладиться агонией мерзавца, ибо он не заслуживает легкой смерти. Я хотел бы сжечь его на медленном огне или наблюдать, как его плоть грызут муравьи. Есть еще стрихнин; говорят, перед смертью тело отравленного бьется в страшных конвульсиях. Господи, да я готов собственноручно столкнуть его в ад!»

Найджел встал и принялся вышагивать по комнате на своих длинных, словно у страуса, ногах.

– Нет, Блаунт, не сходится, – произнес он очень серьезно. – Ваши слова только подтверждают мое предположение: кому-то, читавшему дневник и замышлявшему убить Рэттери, было выгодно подставить Кернса. Но сейчас речь о другом. Вы можете представить себе человека – пусть не Кернса, который и мухи не обидел бы, если бы не зло, причиненное ему Рэттери, – так вот, вы можете представить себе человека, способного хладнокровно спланировать второе убийство, еще не совершив первого? Так не бывает.

– Когда разум нетверд, трудно ожидать логики от поступков, – ответил Блаунт тоже серьезно.

– Психически неуравновешенный убийца склонен переоценивать свои возможности, а не наоборот, согласны?

– Как правило.

– И вы хотите, чтобы я поверил, будто Кернс, задумавший почти идеальное убийство, так мало в себя верил, что решил подстраховаться?

– Вы идите своим путем, а я пойду своим. Меньше всего на свете мне хотелось бы арестовать невиновного человека.

– Хорошо. Могу я на время взять дневник?

– Сначала я сам его прочту, а вам пришлю вечером.

Глава 7

Вечер выдался теплым. Косые лучи заходящего солнца окрасили лужайку перед гостиницей мягким розоватым светом. В такие тихие вечера, как говорила Джорджия, слышно корову, которая жует на соседнем поле жвачку. В углу бара засела унылая компания тощих мужчин с обвислыми усами. Один из рыбаков, широко раскинув руки, демонстрировал размер улова. Если весть об убийстве и достигла этого мутного водянистого мирка, ее предпочли не заметить. Как и компанию за соседним столиком, попивавшую джин и лимонад.

– «Удочка, – процитировал Найджел, не думая понижать голос, – это палка с крючком на одном конце и болваном – на другом»[27].

– Заткнись, Найджел, – прошептала Джорджия. – Я не хочу стать участницей потасовки. Нас в два счета возьмут за жабры!

Лина, сидевшая рядом с Феликсом на скамье с высокой спинкой, заерзала на месте.

– Прогуляемся по саду? – предложила она, явно обращаясь только к Феликсу.

– Хорошо, допивайте, а потом мы сыграем в малый гольф, – отвечал Феликс, сделав вид, что не заметил намека.

Лина закусила губу и резко встала. Джорджия бросила на мужа быстрый взгляд, который тот истолковал так: «Пойдем и мы, нечего болтаться под ногами у этой парочки; вот только знать бы, почему девушке не терпится остаться с ним наедине?»

Ясно почему, подумал Найджел. Если Блаунт прав и Лина подозревает Феликса в убийстве, должно быть, ей страшно услыхать признание из его уст. Однако гораздо больше остаться с Линой наедине опасается Феликс. За обедом он не допускал Лину ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Что-то в тоне их разговора, особенно в том, как Феликс к ней обращался, предупреждало: ближе не подходи, порежешься. Найджел начал догадываться, что Феликс – натура сложная. Не пора ли выложить карты на стол и проверить свои подозрения?

После гольфа они уселись в шезлонгах у реки.

– Уличающий вас документ уже в полиции, – сказал Найджел. – Блаунт обещал прислать его вечером.

– Что ж, пусть знают худшее, – небрежно ответил Феликс. В его тоне робость странным образом сочеталась с самонадеянностью. – Теперь сбрею бороду, незачем больше маскироваться. Я слишком брезглив, а волосы вечно лезут в тарелку.

Джорджия рассматривала собственные ладони. От шутливого тона Феликса ее покоробило.

– А могу ли я узнать, о чем речь? – промолвила Лина. – Что за «уличающий документ»?

– Дневник Феликса, – быстро ответил Найджел.

– Дневник? – переспросила она. – Какой дневник? Ничего не понимаю…

Лина беспомощно уставилась на Феликса, но тот прятал глаза. Девушка выглядела озадаченной. Конечно, она актриса и умеет притворяться, размышлял Найджел, но он готов был держать пари, что Лина впервые слышит о дневнике. Придется идти до конца.

– Послушайте, Феликс, хватит играть в испорченный телефон. Неужели мисс Лоусон ничего не известно о дневнике… и об остальном? Разве ей не следует знать?

Найджел понятия не имел, куда заведет его эта скользкая тема. И меньше всего ожидал того, что случилось. Устремив на Лину взгляд, в котором смешались теплота и цинизм, напускная храбрость и презрение, Феликс рассказал ей о Марти, своих поисках убийцы, дневнике, который прятал под половицей в доме Рэттери, и неудачной попытке утопить Джорджа.

– Теперь тебе все обо мне известно, – закончил Феликс. – Вот только Джорджа я не убивал.

Его голос звучал ровно, однако Найджел видел, что Феликса трясет, как после купания в ледяной воде. Воцарилась тишина. Река плескалась о берег, пронзительно кричала камышница, гостиничное радио монотонно повторяло заверения японцев, что бомбардировки китайских городов были предприняты в целях самообороны. Молчание растянулось, словно обнаженный нерв. Все время, пока Феликс говорил, Лина сидела неподвижно, вцепившись ладонями в сиденье, только губы шевелились, как будто она пыталась угадать, что он скажет. Теперь ее хватка ослабла, пухлые губы дрогнули, тело поникло.

– Феликс, почему ты не рассказал мне об этом раньше? Почему? – воскликнула она.

Лина бесстрашно взглянула прямо в его суровое, бесстрастное лицо. Найджел и Джорджия прятали глаза. Феликс не ответил, он держался так, словно не хотел иметь с Линой ничего общего. Она разрыдалась, вскочила и бросилась бежать.

– Твоя тайная дипломатия сбивает меня с толку, – заметила Джорджия часом позже в гостинице. – Неужели ты намеренно спровоцировал эту душераздирающую сцену?

– Мне очень жаль. Я не думал, что все так обернется. Во всяком случае, теперь ясно, что Лина не убийца. Она ничего не знала о дневнике, и она действительно его любит. Из этого следует, что она не убивала Джорджа и не пыталась подставить Феликса. Хотя, – добавил Найджел, рассуждая вслух, – если ее слова относились…

– Чепуха, – перебила его Джорджия. – Мне нравится эта девушка. Она не пустышка, у нее храброе сердце. Говорят, яд – не женское оружие, потому что это оружие трусов. Если бы Лина захотела убить Рэттери, она размозжила бы ему голову. Такие, как она, способны убить только в порыве ярости.

– Похоже, ты права. Но скажи, почему Феликс так холоден с ней? Почему не рассказал про дневник сразу после убийства Рэттери? И почему бы не признаться Лине наедине, а не устраивать представление?

Джорджия откинула со лба черные волосы.

– Ему нужна была аудитория. Он боялся признаться Лине наедине, потому что использовал ее – по крайней мере, в самом начале, – сделав невольной сообщницей преступления. Он тонкий, ранимый человек, поэтому видел, как искренне она его любит, и не хотел ранить ее чувства. Я бы сказала, что он относится к тому типу трусов, которые больше всего на свете боятся таких сцен, но не из уважения к чувствам других, а потому, что не хотят задеть собственные. Поэтому он так ухватился за возможность открыть душу при посторонних. Наше присутствие спасало его от потоков слез и жалоб.

– Ты думаешь, он ее не любит?

– Пожалуй. По крайней мере, пытается убедить в этом ее или себя. Хотела бы я, чтобы он нравился мне меньше, – закончила Джорджия неожиданно.

– Почему?

– Ты заметил, как он преображается рядом с Филом? Феликс всей душой предан мальчику, а Фил буквально смотрит ему в рот. Если бы не это…

– …ты с легкостью заподозрила бы Феликса в самом страшном, – закончил за нее Найджел.

– Я предпочла бы, чтобы ты не вытягивал из меня признания, которых я не собиралась делать, словно фокусник золотые часы из карманов простаков, – обиженно заметила Джорджия.

– Ты прелесть, и я тебя обожаю, но кажется, ты впервые в жизни солгала мне.

– Нет.

– Значит, не впервые.

– Значит, не солгала.

– Ладно, будь по-твоему. Не возражаешь, если помассирую тебе плечи?

– С удовольствием. Если только ты ничем не занят.

– До утра я должен прочесть дневник. Я прикрою лампу и сяду читать, когда ты уснешь. Кстати, надо будет представить тебя старой миссис Рэттери. Настоящая ведьма. Хорошо бы у нее имелась причина отравить Джорджа.

– О матереубийцах я слышала, чего не скажешь о детоубийцах.

Найджел пробормотал:

– Ты бледен, мой Рональд! – О мать, моя мать!

– Тебя отравили, единственный мой!

– О да, я отравлен! Стели мне кровать.

Мне тяжко, мне душно, мне нужен покой[28].

– Я думала, что героя баллады отравила невеста, – заметила Джорджия.

– Вот и он так думал, – зловеще промолвил Найджел.

Глава 8

– Я бы многое отдал, чтобы найти ту склянку, – рассуждал инспектор Блаунт, когда на следующее утро они с Найджелом шагали к мастерской. – Если ее припрятал кто-то из семьи, она в доме. После того, как Рэттери стало плохо, у них не было возможности отлучиться.

– А как насчет мисс Лоусон? Она сказала, что почти все время провисела на телефоне. Вы проверяли?

– Проверял. Я набросал план их перемещений с ужина до приезда полиции. Любой из членов семьи мог на минуту выйти из гостиной и спрятать склянку в доме, однако люди Коулсби обшарили дом, сад и окрестности на сто ярдов вокруг и ничего не нашли.

– Рэттери принимал лекарство регулярно? Куда он девал пустые бутылки?

– На прошлой неделе их отдали старьевщику.

– Вижу, вы времени зря не теряете, – заметил Найджел.

– Уф!.. – Блаунт снял фетровую шляпу, вытер блестевшую от пота лысину и решительным движением надвинул шляпу на лоб.

– А не хотите спросить Лину напрямик, куда она дела склянку?

– Вы же знаете, я никогда не давлю на свидетелей.

– Удивляюсь, что молния не поразила вас на месте. Такой наглой лжи…

– Вы прочли дневник?

– Прочел. И почерпнул немало полезного.

– Согласен. Я узнал, что Рэттери не слишком любили в семье, и, кажется, он крутил роман с женой своего компаньона, Карфакса, к которому мы направляемся. Впрочем, Кернс вполне мог намеренно упомянуть об этом, чтобы отвести от себя подозрение.

– Вряд ли намеренно, скорее en passant[29].

– О, Кернс весьма умен, он не стал бы делать грубых намеков.

– Что ж, это легко проверить. У нас достаточно доказательств того, что Рэттери был домашним тираном. Он и его мать подмяли под себя всех, кроме Лины Лоусон.

– Допустим. Стало быть, вы думаете, что Рэттери отравила жена? Или кто-то из слуг?

– Ничего я не думаю, – ответил Найджел немного раздраженно. – Ясно одно: в дневнике Феликс честно рассказал о том, что творилось в семействе Рэттери.

Оставшуюся часть пути они не разговаривали. Улицы Севернбриджа сверкали под полуденным солнцем. Если бы местные жители, глазевшие на прохожих из живописных, старинных и запущенных переулков, узнали, что проходящий мимо солидный господин – в действительности самый грозный инспектор Скотленд-Ярда, они искусно скрыли бы удивление. И даже когда Найджел громко затянул «Балладу о Чеви-Чейз», это не вызвало в городке переполоха, лишь заставило его спутника испуганно оглядеться по сторонам и ускорить шаг. Жителей Севернбриджа, в отличие от инспектора Блаунта, было не испугать нестройным пением, хоть обычно и не в такую рань. Автобусы с туристами из Бирмингема каждое летнее воскресенье устраивали здесь такой гвалт, какого городок не знал со времен войны Алой и Белой розы.

– Хорошо бы вы прекратили издавать эти душераздирающие звуки, – наконец не выдержал инспектор.

– Надеюсь, вы не имеете в виду мое переложение величайшей из баллад…

– Именно его.

– Не обращайте внимания. Осталось пятьдесят восемь куплетов.

– Вот черт! – воскликнул Блаунт, не имевший привычки чертыхаться.

Найджел продолжил:

Охотничьим рогом и лаем собак Граф Перси гонял там оленей. Потомки о том не забудут никак, В котором уже поколенье.

– Слава богу, пришли, – сказал Блаунт, влетев в мастерскую.

Двое механиков отчаянно спорили, не вынимая сигарет изо рта, под плакатом: «Курение категорически запрещено». Блаунт спросил, где хозяин, и их отправили в кабинет. Пока инспектор объяснял цель своего визита, Найджел рассматривал Карфакса. Маленький, аккуратно одетый мужчина неприметной внешности, на гладком загорелом лице свойственное заядлым игрокам в крикет выражение сдержанной веселости и добродушия. Энергичный, но не честолюбивый. Такие люди не гонятся за славой, размышлял Найджел, они просты в общении, но часто бывают себе на уме, порой одержимы каким-нибудь увлечением или являются непризнанными экспертами в узкой научной дисциплине, из них выходят отличные мужья и отцы. Невозможно представить, что подобные люди одержимы страстями, однако впечатление обманчиво. Маленький человек, если его задеть, обретает храбрость мангуста. Его дом – его крепость, и защищать ее он будет с упорством и яростью. Возьмем, например, Роду. Интересно…

– Видите ли, мы опросили всех аптекарей в округе, – говорил Блаунт, – и установили, что никто из семейства Рэттери не покупал стрихнин ни в какой лекарственной форме. Конечно, мы расширим круг опрошенных, но предварительно пришли к выводу, что убийца мог позаимствовать крысиный яд в вашей мастерской.

– Убийца? Вы исключаете возможность самоубийства или несчастного случая? – спросил Карфакс.

– А вам известны причины, которые могли навести вашего партнера на мысль покончить с собой?

– Я просто спросил.

– Например, финансовые затруднения?

– Нет, дела в мастерской идут неплохо. А случись что, я потерял бы куда больше Рэттери. Мастерская куплена целиком на мои деньги.

– Неужели?

С глупым видом уставившись на кончик сигареты, Найджел неожиданно спросил:

– Вам нравился Рэттери?

Инспектор Блаунт всплеснул руками, словно говоря: «Я к этому непричастен».

– Вы хотите знать, почему я вошел с ним в дело? – спросил Кафакс, ничуть не смутившись. – Видите ли, во время войны Рэттери спас мне жизнь, и когда я снова с ним пересекся – лет семь назад, – он был на мели. Его мать потеряла свои сбережения, и самое меньшее, что я мог для него сделать, это взять в долю.

Не отвечая прямо на вопрос Найджела, Карфакс дал понять, что с Рэттери его связывает чувство долга, отнюдь не дружба. Блаунт снова вернулся к обычному допросу. Это лишь формальность, но ему придется спросить Карфакса о его передвижениях вечером в субботу.

Карфакс, насмешливо блестя глазами, согласился с инспектором:

– Разумеется, формальность. Примерно без четверти три я заглянул к Рэттери.

Сигарета выпала у Найджела изо рта. Он поспешно нагнулся и поднял ее. Блаунт, не моргнув глазом, вежливо спросил:

– Частный визит?

– Меня пригласила старшая миссис Рэттери.

– Надо же, впервые слышу. Слуги не упомянули о вашем приходе.

Карфакс смотрел ясным, немигающим, словно у ящерицы, взглядом.

– Я поднялся прямо в комнату миссис Рэттери. Мы так условились.

– Условились? Выходит, у вас была деловая встреча?

– Да, – ответил Карфакс, помрачнев.

– Она имела отношение к делу, которое я расследую?

– Нет, хотя вам будет трудно в это поверить.

– Я сам решу…

– Да-да, понимаю, – перебил Карфакс. – Меня беспокоит, что здесь замешан третий человек. Это ведь не пойдет дальше вас двоих? Когда вы поймете, что…

– Не беспокойтесь, – снова вступил в разговор Найджел. – Мы уже знаем об этом из дневника Феликса Лейна. – Он пристально всмотрелся в собеседника. Карфакс искренне удивился или мастерски изображал удивление.

– Из дневника Феликса Лейна? Откуда ему знать…

Игнорируя яростный взгляд Блаунта, Найджел продолжил:

– Лейн заметил, что Рэттери… как бы сказать помягче… ухаживал за вашей женой.

Найджелу хотелось вывести Карфакса из себя, однако тот не поддался на провокацию.

– Похоже, вам известно больше, чем мне. Что ж, постараюсь быть кратким, только факты. Джордж Рэттери ухлестывал за моей женой. Она была польщена и заинтригована, как была бы любая женщина на ее месте. Возможно, она сама его поощряла. Я не возражал. Если ты не доверяешь собственной жене, нечего жениться. Во всяком случае, я так считаю.

Господи, подумал Найджел, он или слеп, или изображает Дон Кихота, или самый изощренный на свете лжец. Возможно, описывая отношения Джорджа и Роды, Феликс в дневнике намеренно сгустил краски?

Карфакс говорил, вертя на пальце кольцо с печаткой и сузив глаза, словно от слишком яркого света.

– В последнее время Рэттери стал особенно настойчив. Впрочем, какое-то время назад он, казалось, потерял интерес к Роде, обратив его на свояченицу, по крайней мере, так болтают в деревне. – Карфакс неодобрительно скривил губы. – Простите, что пересказываю местные сплетни. Очевидно, в январе они с Линой Лоусон поссорились, и тогда Джордж начал… э-э… добиваться моей жены с удвоенной силой. Я не вмешивался. Если Рода выбрала его – я имею в виду, на всю жизнь, – какой смысл устраивать сцены? К несчастью, вмешалась мать Джорджа. Именно за этим она позвала меня в субботу. Миссис Рэттери меня обвинила в том, что Рода стала любовницей Джорджа, и спрашивала, что я намерен предпринять. Я ответил, что готов дать Роде развод, если она меня об этом попросит. Тогда старая леди – отвратительная старуха, должен признаться, никогда ее не выносил – закатила мне жуткую сцену. Обозвала меня самодовольным рогоносцем, кричала, что Рода сама поощряла Джорджа. Наконец она велела мне положить конец этому безобразию. Роду следует силой вернуть в семью, она же, со своей стороны, присмотрит за Джорджем. По существу, мне выставили ультиматум, а я не люблю ультиматумов, особенно если они исходят от властных старух. Я повторил, более твердо, что, если Джордж решил соблазнить мою жену, это его дело, и если она предпочла его мне, я готов дать ей развод. Тогда миссис Рэттери стала кричать, что не потерпит публичного скандала, что ей дорога честь семьи и тому подобное. Мне все это надоело, и я просто вышел вон, не дослушав.

Во время своей речи Карфакс обращался к Найджелу, и тот сочувственно кивал. Блаунт почувствовал себя не у дел и, когда Карфакс закончил, скептически заметил:

– История интересная, однако вы должны признать, что ваше поведение… э-э… весьма необычно.

– Сколько угодно, – равнодушно ответил Карфакс.

– Выйдя из комнаты миссис Рэттери, вы сразу ушли?

Блаунт намеренно подчеркнул слово «сразу». Глаза инспектора за стеклами пенсне холодно сверкнули.

– Сделал ли я по дороге крюк, чтобы подсыпать стрихнин в лекарство? Нет.

– Откуда вы знаете, что яд был в лекарстве? – тут же налетел на него Блаунт.

Карфакс не дрогнул.

– Слуги болтают, знаете ли. Горничная Рэттери сказала нашей кухарке, что полиция с ног сбилась, разыскивая пузырек из-под лекарства. Для того чтобы сложить два плюс два, не нужно быть старшим инспектором полиции.

– Имейте в виду, мы проверим ваше заявление, – заявил Блаунт официальным тоном.

– Возможно, я сберегу ваше время, – сказал удивительный мистер Карфакс, – если позволю себе обратить внимание на два факта. Не сомневаюсь, вы додумались бы до этого и без меня. Во-первых, хотя вам кажется странным мое отношение к связи моей жены и Джорджа, это не дает вам права обвинять меня во лжи. К тому же миссис Рэттери наверняка подтвердит эту часть моего… заявления. Во-вторых, вы можете прийти к выводу, что за красивыми словами я пытаюсь скрыть свое желание порвать эту связь. Однако заметьте, мне незачем его убивать. Мастерская принадлежит мне, я мог бы просто пригрозить Джорджу и вышвырнуть его из дела, если он не отстанет от Роды. Ему пришлось бы выбирать между деньгами и любовью.

Выведя из строя огневую батарею Блаунта, Карфакс откинулся в кресле, добродушно улыбаясь. Инспектор пошел в контратаку, но все его поползновения отбивались с холодной решимостью и безупречной логикой. Казалось, Карфакс наслаждается своим преимуществом.

Когда они вышли из мастерской, Найджел промолвил:

– Итак, грозный инспектор Блаунт в кои-то веки обрел достойного противника. Карфакс выбил нас с поля.

– Хладнокровный субъект, – прорычал Блаунт. – Мягко стелет, может быть, слишком мягко. Вспомните, в дневнике мистер Кернс упоминал, что они с Карфаксом беседовали о ядах? Еще посмотрим, чья возьмет.

– Вы уже не считаете Феликса Кернса убийцей?

– Я пытаюсь сохранять объективность, мистер Стрейнджуэйс.

Глава 9

Пока Блаунт приходил в себя после беседы с Карфаксом, Джорджия и Лина сидели у теннисного корта. Джорджия зашла предложить Вайолетт Рэттери свою поддержку, однако той больше не требовалась помощь – в последние дни Вайолетт словно подменили. Неожиданно для всех она обрела уверенность в себе и решимость встретить любое испытание лицом к лицу, оставив свекрови право распоряжаться лишь в пределах собственной комнаты.

– Мне не следует так говорить, – заметила Лина, – но смерть Джорджа изменила Вайолет в лучшую сторону. Сама невозмутимость, как говорят английские домохозяйки. Что за ужасное выражение! В самом деле, глядя на нее, никак не скажешь, что пятнадцать лет она только и знала, что поддакивать мужу – да, Джордж, нет, Джордж, прошу тебя, Джордж, не надо! – а теперь, когда Джордж отравлен, она тоже под подозрением.

– Не думаю, что они ее тронут…

– Почему нет? Мы все под подозрением – все, кто был в доме. А Феликс, очевидно, сам готов влезть в петлю, хотя я никогда не поверю… Вспомните наш вчерашний разговор… – Замолчав, Лина добавила: – Хотелось бы мне знать… а, к черту! Как себя чувствует Фил?

– Когда я уходила, они с Феликсом читали Вергилия. Мальчик выглядел вполне довольным. У меня мало опыта общения с детьми, но порой Фил становится ужасно нервным, а порой, без всякой причины, замыкается в себе, слово устрица.

– Читали Вергилия? Сдаюсь, это выше моего понимания.

– А по-моему, хорошая идея, чтобы отвлечь мальчика.

Лина не ответила. Джорджия разглядывала проплывающие по небу облака. От раздумий ее отвлек треск. Она посмотрела вниз: гибкой загорелой рукой Лина с корнем вырывала траву и в сердцах разбрасывала по лужайке.

– Я было подумала, что в сад забрела корова, – сказала Джорджия.

– От этих переживаний начнешь жевать траву… Я просто с ума схожу! – Лина резко повернулась к Джорджии и нервно передернула плечами. – Скажите, что со мной не так? Просто ответьте, что не так? От меня пахнет потом или это тот случай, о котором девушке не скажет даже лучшая подруга?

– Да все с вами так! О чем вы говорите?

– Тогда почему все меня избегают? – Лина явно накручивала себя. – Я говорю о Феликсе. И Фил туда же. До сих пор мы с Филом отлично ладили, а сейчас, завидев меня, он жмется по углам. Но главное – Феликс. Как меня угораздило в него влюбиться? Мне, влюбиться? Миллионы мужчин готовы пойти за мной на край света, а я влюбилась в человека, который знать меня не хочет. Которому я была нужна, чтобы втереться в доверие к Джорджу!.. Нет, неправда, Феликс любил меня! Женщина может притвориться влюбленной, но мужчина никогда. Мы были так счастливы! Даже когда я начала подозревать его, я ничем себя не выдала.

Глуповатое банальное личико Лины преобразилось, когда, забыв о косметике, осанке и манерах кинодивы, она прямо заговорила о своей любви. Невероятно трогательным жестом девушка сжала руку Джорджии и сбивчиво затараторила:

– Вчера вечером, помните, он не согласился прогуляться со мной по саду? Ночью я подумала, может, ему стало неловко, потому что он был со мной нечестен, но он ведь сам вчера рассказал нам о дневнике. Однако когда утром я позвонила ему и сказала, что люблю его и хочу быть с ним рядом, он спокойно ответил: в нынешних обстоятельствах нам лучше встречаться как можно реже. Ничего не понимаю! Джорджия, раньше я думала, что у меня есть гордость, а теперь я, словно кающийся грешник, готова ползти за ним на коленях!

– Милая, мне очень жаль! Представляю, каково вам приходится! Но, право, не стоит придавать гордости такое значение. Гордость – как белый слон: его вид впечатляет, однако содержать его слишком дорого, поэтому чем скорее от него избавляешься, тем лучше.

– Гордость меня не заботит, Феликс – вот о ком я пекусь! Мне безразлично, убил ли он Джорджа, но я не хочу, чтобы ему пришлось убивать меня. Как вы думаете, его арестуют? За ним могут прийти в любую минуту, и я больше никогда его не увижу! Как подумаю, что теряю время, которое мы могли бы провести вместе…

Лина заплакала. Дождавшись, пока она успокоится, Джорджия мягко сказала:

– Ни я, ни Найджел не верим, что Феликс убийца. Скажу вам по секрету, мы намерены вытащить его из этой истории. Но мы должны знать правду. Наверняка Феликс не хочет впутывать вас в эту историю, но с вашей стороны глупо проявлять такое же ложное благородство.

Лина сжала ладони Джорджии.

– Это непросто, – произнесла она, глядя прямо перед собой. – Понимаете, здесь замешан еще один человек. Интересно, за сокрытие улик сажают в тюрьму?

– Если решат, что вы, так сказать, соучастница преступления. Хотя на вашем месте я бы рискнула. Вы про склянку от лекарства?

– Обещаете, что никому, кроме мужа, не расскажете, и попросите его, чтобы он меня выслушал, прежде чем выдавать полиции?

– Обещаю.

– Тогда я скажу.

Лина Лоусон начала рассказ с давнего разговора за ужином. За столом обсуждали эвтаназию, и Феликс сказал, что человека, который избавит общество от домашнего тирана, можно оправдать. В тот роковой вечер, выйдя в столовую, Лина заметила на буфете пузырек из-под лекарства. Джордж стонал и корчился от боли в соседней комнате, и неожиданно она вспомнила слова Феликса. Лина больше не сомневалась, что Джорджа отравил Феликс, и решила избавиться от улики. Ей и в голову не пришло, что теперь никто не поверит, что Джордж покончил жизнь самоубийством. Инстинктивно она бросилась к окну, собираясь зашвырнуть пузырек в кусты, но за окном, прижавшись носом к стеклу, стоял Фил. В это мгновение она услышала, как старая миссис Рэттери зовет ее из гостиной. Открыв окно, Лина передала склянку Филу и велела спрятать. Времени на объяснения не было. Она до сих пор не знает, где пузырек; Фил уходит от разговоров наедине.

– Вас это удивляет? – спросила Джорджия.

– А вы как думали?

– Вы просите Фила спрятать улику, он видит, как вы взволнованы. Затем мальчик узнает, что его отец отравлен, а полиция ищет бутылочку. К какому заключению он должен прийти?

Лина изумленно посмотрела на Джорджию, как будто увидела ее впервые, и разразилась не то смехом, не то рыданиями.

– О господи, Фил решил, что я… Нет, этого не может быть… нет, я не…

В то же мгновение Джорджия была на ногах. Взяв Лину за плечи, она принялась трясти ее, пока светлые волосы не рассыпались по плечам, а идиотский смех не прервался.

Поверх головы девушки, которая прижалась к ее груди и судорожно вздрагивала, Джорджия увидела в окне первого этажа лицо старой женщины: суровое, хмурое, благородной лепки. Старуха недовольно сжала губы, словно осуждая столь неуместную веселость или испытывая мстительное удовлетворение божка, на чьих каменных коленях пролилась жертвенная кровь.

Глава 10

Когда Найджел вернулся в гостиницу, Джорджия передала ему свой разговор с Линой.

– Теперь мне все ясно, – сказал он. – Я почти не сомневался, что склянку взяла Лина, но не мог взять в толк, почему она темнит, ведь ее поступок не улучшал положения Феликса. Что ж, по крайней мере, мы точно знаем, что это не самоубийство. Похоже, придется побеседовать с юным Филом.

– Я рада, что мы забрали его из этого дома. Утром я видела в окне старую миссис Рэттери – вылитая Иезавель, или каменный божок с окровавленными коленями, на которого я наткнулась однажды в джунглях Борнео. Прямо мороз по коже.

Найджел поежился.

– Кстати, если бы дело происходило в книжке, я поставил бы на старину Карфакса. Слишком у него все гладко. Боюсь, как бы он не выкинул какой-нибудь трюк.

– По-моему, великий Эмиль Габорио утверждал, что следует подвергать сомнению то, что кажется очевидным, но верить тому, что выглядит невероятным?

– Если он и впрямь такое сказал, я начинаю сомневаться в его величии. Однако какой фантастический парадокс!

– Вовсе нет! Разве убийство само по себе не фантастично? Конечно, если речь не идет об освященном веками обычае, вроде родовой мести. Нельзя подходить к убийству с рациональной точки зрения. Убийца не способен оценивать ситуацию объективно, иначе он не совершил бы убийство. Ты и сам достиг успеха в своей профессии только потому, что умеешь выворачивать факты наизнанку.

– Я не сомневаюсь в твоей искренности, но твои славословия пропускаю мимо ушей. Скажи лучше, ты виделась с Вайолетт Рэттери?

– Всего пару минут.

– Любопытно, чем она угрожала Джорджу, когда они ссорились на прошлой неделе. Старуха смутно намекала на что-то эдакое, пока мы спасали Фила из ее лап. И сейчас мне, как никогда, пригодилась бы твоя женская чуткость и умение слушать.

Джорджия поморщилась:

– Тебе не надоело использовать меня в качестве провокатора? Место женщины на кухне. И отныне я намерена там оставаться. Хватит с меня твоих коварных замыслов. Если собираешься втереться кому-то в доверие, втирайся сам.

– Это мятеж?

– Ты что-то имеешь против?

– Нет, всего лишь хотел удостовериться. Не заблудись, кухня внизу, сначала налево, потом направо…

После ленча Найджел позвал Фила в сад. Мальчик вел себя вежливо, но выглядел рассеянным. Его бледность, худенькие конечности и нервное подергивание век заставили Найджела устыдиться своей цели.

– Насчет той бутылочки, ты знаешь, бутылочки от лекарства. Где ты ее спрятал, Фил?

Мальчик с невинным, почти оскорбленным видом поднял глаза.

– Я ничего не прятал, сэр.

Найджел уже был готов уйти несолоно хлебавши, однако внезапно вспомнил афоризм своего друга, школьного учителя Майкла Эванса: «Смышленый подросток всегда смотрит учителю прямо в глаза, когда собирается солгать». Скрепя сердце, он продолжил:

– А вот Лина утверждает, что отдала тебе бутылочку, чтобы ты ее спрятал.

– Она сама вам сказала? Вы же не думаете, будто Лина… – Фил сглотнул, – …отравила моего отца?

– Конечно, нет. – У Найджела чесались руки разобраться с теми, из-за кого Фил стал так не по годам серьезен. Ему приходилось напоминать себе, что он имеет дело с несчастным забитым ребенком, хотя его суждения и кажутся порой такими взрослыми. – Ничего я не думаю. Меня восхищает твое желание защитить Лину, но в этом больше нет нужды.

– Тогда зачем она попросила меня спрятать бутылочку? – спросил Фил, болезненно наморщив лоб.

– На твоем месте я бы об этом не задумывался, – беспечно ответил Найджел.

– Но я так не могу! Я не ребенок, вы должны мне рассказать.

Найджел понимал, что острый, но неопытный детский ум давно бьется над этой загадкой. И решил поведать мальчику правду, еще не догадываясь, к каким последствиям приведет его откровенность.

– Все очень запутано. Видишь ли, Лина пытается защитить одного человека…

– Кого?

– Феликса.

Сияющее личико Фила помрачнело, словно туча нашла на гладь пруда.

– «Научить дитя сомненьям – распроститься с Воскресеньем»[30], – пробормотал Найджел.

Фил вцепился в рукав его пиджака.

– Это ведь неправда? Я знаю, это неправда!

– Я тоже не думаю, что это сделал Феликс.

– А полиция?

– Полиции положено всех подозревать, а Феликс вел себя слишком неосмотрительно.

– Вы не допустите, чтобы они ему навредили? Обещайте мне! – выпалил Фил.

– Мы не дадим Феликса в обиду, не волнуйся, – сказал Найджел. – Теперь главное – найти ту склянку.

– Она на крыше.

– Где?

– Я покажу, идемте за мной.

Горя от нетерпения, Фил вытащил Найджела из кресла и припустил к дому. Найджел перевел дух, только когда они преодолели два пролета, лесенку и выглянули в чердачное окно на крышу.

– Она в водосточном желобе, – показал рукой Фил. – Я достану.

– Еще чего не хватало! Ты сломаешь себе шею. Я приставлю лестницу к стене дома и влезу на крышу.

– Я справлюсь, сэр, правда, я сто раз туда лазил! Ничего сложного, особенно если я сниму ботинки и обвяжусь веревкой.

– Ты хочешь сказать, что в тот вечер лазил на крышу? В темноте?

– Было не так уж темно.

Фил обвязался веревкой, которую достал из старого кожаного саквояжа, стоявшего на чердаке.

– Отличное укрытие, – заметил Найджел. – Как ты его нашел?

– Мы с отцом как-то играли в крикет теннисными мячами, мяч ударился о крышу, а потом свалился в желоб. Отец забрался на крышу через окно и достал его. Мама тогда чуть с ума не сошла, но отец был отличным скалолазом. Он привез эту веревку из Альп.

Что-то шевельнулось в мозгу Найджела, настойчиво пробиваясь наружу, но, увы, ключ не подошел, и дверца осталась закрытой. Скоро он вспомнит, цепкая память никогда его не подводила, но сейчас Найджел был слишком взволнован, наблюдая, как Фил перебирается через скат крыши и исчезает за гребнем.

«Надеюсь, веревка выдержит. Выдержит-то она выдержит, но хорошо ли он привязался? Что он там копается, черт подери? Странный мальчишка, я не смогу развязать веревку, чтобы снять его с крыши, если ему придет на ум…»

Найджел услышал вскрик, затем наступила невыносимая тишина, после чего вместо ужасного глухого стука раздалось тихое звяканье стекла. Когда перепачканное сажей лицо Фила появилось над скатом, он ощутил такое облегчение, что в сердцах воскликнул:

– Ты маленький болван! Какого черта ты ее сбросил? Надо было приставить лестницу к стене, вместо того чтобы заниматься альпинизмом!

Чумазый Фил примирительно улыбнулся:

– Прошу прощения, сэр. Бутылочка выскользнула из рук, и я не…

– Ладно, что теперь говорить. Нужно быстрее собрать осколки. Кстати, она была пустой?

– Нет, наполовину полной.

– О господи! В доме есть кошки или собаки?

Найджел бросился вниз по ступенькам, но его остановил жалобный голосок Фила. Узлы на веревке, обмотанной вокруг пояса мальчика и водосточной трубы, затянулись слишком туго. Найджелу пришлось потратить несколько бесценных минут, чтобы распутать Фила.

Впрочем, спешил он зря. Когда Найджел выбежал из-за угла, перед ним предстало удивительное зрелище: инспектор Блаунт в неизменной шляпе стоял на коленях в траве и методично осушал ее носовым платком. Рядом высилась горка разбитого стекла. Подняв глаза, инспектор обиженно промолвил:

– Вы чуть не пришибли меня этой бутылкой. Уж не знаю, чем вы двое там занимались…

За спиной Найджел услышал тяжелое дыхание. Фил, словно порыв горячего ветра, налетел на Блаунта, пытаясь вырвать платок из рук инспектора. Его глаза почернели от ярости, вылитый маленький чертенок. Шляпа Блаунта отлетела в сторону, пенсне повисло на шнурке, но инспектор невозмутимо скрутил мальчишку, мягко подтолкнул к Найджелу и сказал:

– Проследите, чтобы он хорошенько вымыл руки. А ты, Филипп, в следующий раз выбирай противника своего размера и веса! Когда вы с ним закончите, мистер Стрейнджуэйс, я хотел бы с вами переговорить. Пусть за мальчиком пока присмотрит его мать.

Фил покорно позволил отвести себя в дом. Казалось, он совсем пал духом. Уголки рта и глаз подергивались, словно у спящей собаки, которая видит страшный сон. Найджел не знал, чем его утешить. Словно вместе с куском аптечного стекла разбилось то, что не так-то легко склеить.

Глава 11

Когда Найджел вернулся на лужайку, Блаунт передавал влажный носовой платок и разбитое стекло констеблю. Жидкость следовало выжать в какую-нибудь емкость.

– Хорошо еще, земля тут твердая, – заметил Блаунт рассеянно, – иначе пришлось бы срезать торф. Похоже, это то, что мы искали. – Инспектор лизнул носовой платок. – Горчит… Спасибо, что нашли склянку, хотя зря бросили ее в меня. Тише едешь – дальше будешь, мистер Стрейнджуэйс. А чего это мальчишка так разъярился?

– Он слегка расстроился.

– Я заметил, – сухо кивнул Блаунт.

– Фил признался, что спрятал склянку в водосточном желобе, и я неосмотрительно позволил ему залезть на крышу и привязаться веревкой к трубе. Она выскользнула у него из рук… склянка, не труба.

– Ничего подобного!

С раздражающей неторопливостью инспектор отряхнул брюки, поправил пенсне и подвел Найджела к месту, где упала бутылочка.

– Если бы он ее уронил, она упала бы на клумбу, однако склянка оказалась почти в дальнем конце лужайки. А теперь, если вы не заняты, присядем здесь, подальше от дома, и вы расскажете мне все, что знаете.

Найджел рассказал Блаунту о признании Лины и ночной вылазке Фила на крышу.

– Фил сообразительный ребенок. Он вбил себе в голову, что пузырек доказывает вину Феликса, а по словам Джорджии, он на Феликса не надышится. Когда Филу пришлось признаться мне, что он спрятал склянку, ему ничего не оставалось, как сбросить ее с крыши и попытаться задержать меня наверху, пока жидкость впитается в землю. Весьма умно для его возраста. Как многие одинокие дети, он способен на самую горячую преданность, и в то же время он не доверяет чужакам. Мальчик не поверил моим словам, что склянка не навредит Феликсу. Вероятно, он думает, что именно Феликс отравил его отца, и тем не менее готов его защищать.

– Что ж, звучит правдоподобно. Отважный мальчуган. И как только он не побоялся влезть на крышу, не важно, с веревкой или без! Ненавижу высоту, у меня от нее кружится голова…

– Кружится голова! – воскликнул Найджел, сверкнув глазами. – Я знал, что рано или поздно вспомню. Наконец-то!

– О чем вы?

– Смотрите, Джордж Рэттери испугался подойти к краю карьера, а сам штурмовал Альпы!

– Это загадка?

– Нет, разгадка. По крайней мере зацепка. А теперь помолчите, пока дядюшка Найджел раскинет мозгами. Помните, Феликс Кернс написал в дневнике, что хотел столкнуть Джорджа Рэттери с обрыва, но тот побоялся подойти к краю, сославшись на головокружение?

– Отлично помню.

– Так вот, на чердаке я спросил Фила, как он нашел место для тайника. Он ответил, что отец однажды залез на крышу, чтобы достать закатившийся теннисный мячик. И добавил, что раньше тот занимался скалолазанием.

Губы Блаунта растянулись в тонкую линию, глаза недобро сверкнули.

– Выходит, Феликс Кернс солгал?

– Но зачем ему лгать?

– Именно этот вопрос я надеюсь задать ему самому.

– Но мотив? Дневник не предназначался для чужих глаз. Зачем огород городить?

– Вы же не станете отрицать, что Феликс Кернс солгал, мистер Стрейнджуэйс? Рэттери не боялся высоты.

– Допустим, не боялся. Почему вы обвиняете во лжи Феликса?

– Потому что он написал об этом в дневнике! Черным по белому!

– А я считаю, что солгал не он, а Рэттери.

Блаунт выпучил глаза. В это мгновение он напоминал респектабельного банкира, которому сообщили, что управляющий Банка Англии Монтегю Норман попался на подделке балансового отчета.

– Должно быть, вы шутите, мистер Стрейнджуэйс?

– И не думаю, старший инспектор Блаунт. Я исхожу из того, что Рэттери заподозрил Феликса и сообщил о своих подозрениях третьему лицу, и именно этот третий убил его, подставив Феликса. Представьте, что в день, когда они отправились на пикник, в голову Рэттери уже закрались смутные подозрения. Он мог знать о карьере – обычно люди выбирают для пикников одно и то же место. Феликс подозвал Джорджа к краю, но что-то в его голосе или поведении насторожило Джорджа, и подозрение переросло в уверенность. А могло быть и так: Джордж ничего не знал про обрыв, пока Феликс весьма неосторожно не упомянул о нем. Джордж не стал объявлять о своих подозрениях, у него не было доказательств. Он решил притворяться, пока Феликс так или иначе не выдаст своих намерений. Ему пришлось придумать объяснение, которое показалось бы Феликсу правдоподобным. Головокружение, боязнь высоты – первое, что пришло в голову бывалому скалолазу.

После продолжительного молчания Блаунт сказал:

– Не стану отрицать, убедительно, однако паутина, которую вы так искусно сплели, не выдерживает веса воды.

– Возможно, потому, что предназначена для другого? – парировал Найджел. – Ее дело ловить мух, и если бы вы почаще отрывались от изучения пятен крови и содержимого пивных кружек и посвящали свое время наблюдениям за природой, вы бы это знали.

– И какая же муха угодила в вашу паутину? – скептически заметил Блаунт.

– Я исхожу из того, что был некто третий, посвященный в планы Кернса. Предположим, Джордж решил доверить свои подозрения кому-то еще. Кого бы он выбрал?

– Я не гадалка.

– Я не прошу вас гадать, просто используйте механизм, что спрятан под вашим упрямым лбом!

– Ну, жене бы он не открылся: судя по всему, ее он презирал. Лине тоже – если верить Карфаксу, они с ней были на ножах. Он мог сказать самому Карфаксу, однако, вероятнее всего, Джордж открыл бы тайну матери.

– Вы кое-кого забыли, – заметил Найджел мстительно.

– Кого? Вы же не про малыша Фила?

– Нет. А как насчет Роды Карфакс? Они с Джорджем…

– Миссис Карфакс? Не морочьте мне голову. Зачем ей убивать Рэттери? Да и ее муж утверждает, что Рода никогда не заходила в мастерскую – откуда тогда она взяла яд?

– С какой стати я должен доверять ее мужу?

– У меня есть доказательства. Конечно, она могла пробраться в мастерскую под покровом ночи, но, видите ли, у Роды Карфакс есть алиби на субботний вечер.

– Порой я думаю, что вы и впрямь неплохо справляетесь со своим делом. По крайней мере, проверили алиби Роды.

– Это часть обычной процедуры расследования, – ответил Блаунт удивленно.

– Я понимаю. Нет, Рода вне подозрений. Вы правы, скорее всего Джорджа отравила старая миссис Рэттери.

– Этого я не говорил, – твердо произнес Блаунт. – Скорее всего убийца Феликс Кернс. Я всего лишь предполагал…

– Принимается. Ваш протест удовлетворен. И все же давайте поговорим об Этель Рэттери. Вы читали дневник Кернса. Что скажете о ее возможном мотиве?

Инспектор Блаунт удобно раскинулся в кресле, вытащил трубку, но раскуривать не стал, а принялся задумчиво водить ею по гладко выбритой щеке.

– Старая леди весьма печется о чести семейства. Если верить дневнику Кернса, она заявила, что можно оправдать убийство из соображений чести. По словам Кернса, она говорила внуку, что честь семьи превыше всего. Однако едва ли это может служить доказательством.

– Само по себе нет, но у нее была превосходная возможность – пока Феликс и Джордж были на реке, в доме оставались она и Вайолетт. К тому же миссис Рэттери знала об интрижке Джорджа и Роды.

– Не вижу связи.

– Нам известно, что она потребовала, чтобы Карфакс унял Роду и не допустил скандала. И была весьма рассержена, когда тот заявил, что готов дать Роде развод. Допустим, это была ее последняя попытка закончить дело миром, и старая леди решила, что лучше убить Джорджа, чем позволить скандалу опорочить незапятнанную репутацию семьи. Она умоляла сына порвать с Родой, она умоляла Карфакса вмешаться – они не послушались. Оставался стрихнин.

– Признаться, я и сам об этом думал, однако у вашей теории есть два существенных изъяна…

– А именно?

– Обычно матери не убивают сыновей ради семейной чести. Даже думать о таком не хочу.

– Обычно не убивают, тем не менее Этель Рэттери – дама суровой закалки, настоящая патрицианка, к тому же явно не в себе. Она помешана на власти, превыше всего ставит семейную честь и, будучи праведной викторианкой, считает скандал на сексуальной почве высшим позором. Вот вам три предпосылки для убийства. А второй изъян?

– Второй изъян – ваше предположение, что Джордж якобы рассказал матери о дневнике. Вы считаете, что отравление было запасным вариантом на случай, если Кернсу не удастся утопить Рэттери. Если бы решение отравить сына зависело от успеха переговоров с Карфаксом, миссис Рэттери поговорила бы с ним раньше. Допустим, Карфакс согласился бы унять Роду, а Кернс все равно утопил бы Джорджа. Не сходится.

– Вы смешали две моих версии в кучу. Я предположил, что миссис Рэттери, равно как и Джордж, знали о плане Феликса из его дневника. Полагаю, Джордж сказал матери, что притворится несведущим, чтобы окончательно вывести Феликса на чистую воду, а в критический момент откроет карты, заявив, что отослал его дневник поверенному. Джордж не позволил бы себя утопить. Его мать об этом знала и строила собственные планы.

– Звучит правдоподобно. Однако как странно! Миссис Рэттери, Вайолетт Рэттери, Карфакс и Кернс имели возможность и мотив для убийства Джорджа Рэттери. И кстати, мисс Лоусон тоже, хотя с мотивом у нее сложнее. Самое удивительное, что ни у одного из них нет алиби, а ничто на свете так не греет душу старому инспектору, как надежное алиби!

– А Рода Карфакс?

– У нее алиби слишком надежное. С половины одиннадцатого до шести играла на теннисном турнире в Челтнеме, затем ужинала с друзьями в «Оленьем роге», домой вернулась после девяти. Конечно, мы еще проверяем ее показания, но крайне маловероятно, что у нее была возможность незаметно улизнуть с соревнований.

– Видимо, Роду придется исключить из числа подозреваемых. Итак, куда мы двинемся дальше?

– Я намерен снова допросить миссис Рэттери. Я шел к ней, когда вы чуть не убили меня той бутылкой.

– Позволите пойти с вами?

– Только уговор – допрос веду я.

Глава 12

До сих пор Найджелу не выпадало случая хорошенько разглядеть мать Джорджа. Во время прошлого бурного объяснения в будуаре Вайолетт им было не до того. Теперь миссис Рэттери стояла посредине комнаты, протягивая ему руку, и больше всего походила на модель для статуи ангела смерти. На суровом лице застыло выражение приличествующей случаю скорби, но казалось, что она не ощущает ни горя, ни сожалений, ни жалости, ни страха. Не модель для статуи, а сама статуя. А внутри у нее, подумал Найджел, холодное каменное сердце. Касаясь руки старой леди, он мельком заметил большую волосатую родинку на предплечье. Отвратительное зрелище, но хотя бы что-то человеческое.

Кивнув посетителям, миссис Рэттери прошествовала к креслу. Иллюзия вмиг рассеялась: мужчины увидели не ангела смерти и не столп черной соли, а всего лишь неуклюжую старуху с очень короткими ногами. Ее первые слова заставили Найджела вздрогнуть. Выпрямившись в кресле с высокой спинкой и сложив руки на коленях, она обратилась к Блаунту:

– Я пришла к заключению, инспектор, что это был несчастный случай. Так будет лучше для всех. Поэтому мы больше не нуждаемся в ваших услугах. Когда ваши люди смогут покинуть мой дом?

Инспектор был стреляный воробей, не из тех, кого легко сбить с толку, во всяком случае, никогда не позволял чувствам отражаться на лице, но сейчас он явно оторопел. Найджел вытащил сигарету и снова засунул в портсигар. Старуха ненормальная, подумал он, совсем выжила из ума. Наконец Блаунт обрел дар речи.

– Что заставляет вас так полагать, мэм? – спросил он вежливо.

– У моего сына не было врагов, а Рэттери не кончают жизнь самоубийством. Остается несчастный случай.

– Выходит, ваш сын случайно всыпал крысиный яд в лекарство, а затем выпил его?

– Так или иначе, – надменно промолвила старая леди, – я прошу вас поторопиться. Дальнейшее пребывание в доме ваших людей весьма обременительно.

– Почему вы хотите убедить и себя, и меня, что это самоубийство? – вкрадчиво спросил Блаунт.

– Мною движет естественное желание защитить доброе имя семьи.

– Следовательно, репутация для вас важнее правосудия?

– Вы забываетесь, инспектор.

– Нет, это вы забываетесь, если думаете, что можете диктовать полиции, как вести расследование.

Найджел с трудом подавил улыбку. В Блаунте пробудился суровый дух ковенантеров – трепещите, Рэттери!.. Грозная старая леди слегка покраснела и уставилась на обручальное кольцо.

– О каком правосудии вы говорите, инспектор?

– Если я докажу, что вашего сына убили, вы же не станете противиться тому, чтобы убийца ответил за содеянное?

– Убили? И вы можете это доказать? – произнесла миссис Рэттери глухим, свинцовым голосом. – Кто? – рявкнула она коротко.

– Надеемся узнать – с вашей помощью.

Пока Блаунт излагал свои мысли относительно событий того субботнего вечера, Найджел рассматривал фотографию на столике справа. Снимок в вычурной золотой раме окружали чаша с бессмертниками и две высокие вазы с засохшими розами, но внимание Найджела привлекли не эти реликвии, а снимок молодого мужчины в военной форме. Пышные усы и бакенбарды не могли скрыть тонкого нервного лица, больше подходящего поэту-романтику, чем солдату. На твоем месте, мысленно обратился Найджел к мужчине на снимке, я предпочел бы пасть от бурской пули, чем прожить жизнь с Этель Рэттери. Однако какой странный взгляд. Говорят, безумие передается через поколение. Хорошо бы узнать побольше о семейной истории Рэттери.

– В прошлую субботу вы встречались с мистером Карфаксом? – спросил Блаунт.

Лицо старухи помрачнело. Найджел обернулся, ожидая увидеть в окне набежавшую тучу, но ставни были плотно закрыты.

– Вас это не касается, – отрезала старая леди.

– Именно касается, – не уступал ей инспектор. – Вы отказываетесь сообщить мне содержание вашей беседы?

– Отказываюсь.

– Вы отрицаете, что просили мистера Карфакса положить конец отношениям между его женой и вашим сыном, а когда он заявил, что готов дать Роде развод, отозвались о его поведении в весьма резких выражениях?

Лицо миссис Рэттери побагровело. Найджел решил, что старуха сейчас разрыдается, но она возмущенно воскликнула:

– Этот человек сводник, пусть так и знает! Потакать их связи! Словно недостаточно скандала…

– Если вы так настроены против Роды, почему не поговорили с сыном?

– Его невозможно было переубедить! Боюсь, упрямство он унаследовал по моей линии, – заявила она с лукавым самодовольством.

– У вас не сложилось впечатления, что из-за этой истории мистер Карфакс затаил на вашего сына злобу?

– Откуда мне знать… – Миссис Рэттери осеклась. – Разумеется, я вышла из себя. Согласитесь, его отношение к измене жены довольно нетипично.

– После беседы мистер Карфакс сразу покинул ваш дом? – спросил Блаунт, еле заметно подчеркнув слово «сразу».

Почти наводящий вопрос, возмутился Найджел про себя.

– Вполне вероятно. Ах нет, не сразу. Спустя одну-две минуты я случайно подошла к окну и увидела, как он шел к калитке.

– Разумеется, сын рассказал вам о дневнике Феликса Лейна?

Старый трюк: задать самый важный вопрос, когда жертва сбита с толку. Впрочем, тактика Блаунта не принесла видимого успеха, если не считать таковым высокомерное презрение, с которым миссис Рэттери ему ответила.

– Дневник мистера Лейна? Боюсь, я вас не понимаю.

– Неужели сын не рассказывал вам, что мистер Лейн планировал его убить?

– Незачем повышать на меня голос, инспектор, я не привыкла к подобному обращению. А что касается ваших домыслов…

– Это правда, мэм.

– Тогда почему бы вам не закончить допрос, который я нахожу крайне бестактным, и не арестовать мистера Лейна?

– Всему свое время, – невозмутимо ответил инспектор. – Вы когда-нибудь замечали, что ваш сын и мистер Лейн не ладят? Вас не удивляло его присутствие в вашем доме?

– Я знаю только, что он жил здесь из-за этой несносной девицы, однако я не намерена ее обсуждать.

Вероятно, старуха считает, что Джордж и Феликс не поделили Лину, решил Найджел про себя, а вслух спросил:

– Что именно говорила Вайолетт, когда на прошлой неделе они с мужем ссорились?

– Право, мистер Стрейнджуэйс, вы желаете обсуждать наши мелкие семейные дрязги? Я считаю это совершенно излишним.

– Дрязги? Излишним? Тогда почему вы заявили Филу в то утро: «Полиция может узнать, что всю неделю она ссорилась с твоим отцом, и подумать, что она…» Что должна была подумать полиция?

– Спросите мою невестку, – последовал краткий ответ.

Задав еще несколько вопросов, инспектор Блаунт встал.

Обходя круглый столик на пути к двери, Найджел машинально провел рукой по рамке и спросил у хозяйки:

– Вероятно, это ваш муж, миссис Рэттери? Он погиб в Южной Африке?

Его невинное замечание вызвало настоящую бурю. Миссис Рэттери вскочила с кресла и с пугающей быстротой насекомого – словно у нее было не две, а целых сорок ног – рванулась к нему через всю комнату. Обдав Найджела вонью камфары, старуха загородила столик.

– Уберите руки, молодой человек! Когда вы наконец перестанете рыскать по моему дому?

Сжимая кулаки, она выслушала извинения Найджела, затем повернулась к Блаунту и промолвила:

– Звонок рядом с вами, инспектор. Горничная вас проводит.

– Благодарю, мэм, я знаю дорогу.

Вслед за Блаунтом Найджел спустился в сад. Инспектор испустил тяжкий вздох и вытер лоб платком.

– Ничем ее не прошибешь! Честно говоря, эта старая ведьма внушает мне отвращение.

– Не переживайте, вы держались стойко. Истинный пророк Даниил в яме со львами. Ну, что вы теперь скажете?

– Ничего нового. Мы топчемся на месте. Сначала она пыталась убедить нас, что это несчастный случай, потом легко – по мне, так даже слишком – согласилась, что убийца Карфакс. Я проверю, сразу ли он вышел из дома в тот вечер, но это ничего не доказывает, мало ли что заставило его задержаться. С другой стороны, миссис Рэттери упрямо уходит от разговора о Феликсе Кернсе и Вайолетт. И совершенно очевидно понятия не имеет о дневнике, что серьезно расшатывает вашу теорию. Ее намеки на причастность Карфакса легко объясняются личной неприязнью. И если она убила Джорджа, то все равно не признается. Мы вернулись туда, откуда начали. И все из-за вашего Феликса Кернса.

– Тем не менее кое-что показалось мне небезынтересным.

– Размолвка между Джорджем и его женой?

– Нет. Вайолетт могла в пылу ссоры наговорить лишнего, однако, согласитесь, женщина, пятнадцать лет безмолвно терпевшая издевательства мужа, едва ли способна в одночасье восстать и прикончить его!.. Я имею в виду историю, которую старина Ватсон озаглавил бы «Дело о старой фотографии».

Глава 13

Блаунт отправился к Вайолетт Рэттери, а Найджел вернулся в гостиницу, где застал Джорджию и Феликса Кернса за чаем в саду.

– Где Фил? – спросил Феликс.

– В доме. Полагаю, мать приведет его позже.

Найджел рассказал о том, как Фил забрался на крышу и попытался уничтожить улику. По мере его рассказа Феликс все больше мрачнел и наконец не выдержал.

– Пропади все пропадом! – воскликнул он. – Неужели нельзя не впутывать Фила? Зачем мучить ребенка? Я говорю не о вас. Понимает ли Блаунт, какой вред наносит неустойчивой детской психике?

До сих пор Найджел не отдавал себе отчета, насколько Феликс на взводе. Он наблюдал, как тот гуляет по саду, читает вместе с мальчиком, болтает с Джорджией о политике. Спокойный, любезный человек, сквозь обычную невозмутимость которого порой прорывались природные искренность и насмешливость. Возможно, жить с таким человеком было нелегко, но он умел сдерживаться, даже пребывая в самом раздраженном состоянии духа. Эта внезапная вспышка напомнила Найджелу, как тяжело давит на Феликса груз подозрения.

– Блаунт все понимает. Он человек порядочный и справедливый. Боюсь, это я втянул Фила в неприятности. Я забываю порой, что он еще ребенок, так по-взрослому Фил держится. К тому же он чуть ли не силком потащил меня на эту крышу!

Наступило молчание. Пчелы жужжали над георгинами, издалека донесся скорбный и протяжный вой сирены, которым капитан предупреждал смотрителя шлюза о приближении баржи.

– Когда я в последний раз видел Джорджа Рэттери, – задумчиво промолвил Феликс, словно размышляя вслух, – он топал прямо по клумбам в садике смотрителя. От ярости был готов сокрушить все на своем пути.

– Таких людей нужно останавливать, – сказала Джорджия сочувственно.

– Его уже остановили. – Губы Феликса сжались в скорбную складку.

– Как продвигается дело, Найджел? – спросила Джорджия.

Бледность мужа, задумчиво нахмуренный лоб под мальчишеским чубом, по-детски оттопыренная нижняя губа встревожили ее. Найджел устал, не следовало ему браться за дело. К черту всех этих Блаунтов, Рэттери, Лину, Феликса, даже Фила!.. Впрочем, голос Джорджии прозвучал спокойно и холодно. Найджел не выносил, когда с ним нянчились. К тому же рядом был Феликс, потерявший жену и единственного сына. Джорджия не могла позволить себе, чтобы в ее голосе он услышал ту теплоту, которой был навеки лишен.

– Ни шатко ни валко. Ни у кого нет железного алиби, а убийство мог совершить каждый. Ничего, распутаем, как сказал бы Блаунт. Кстати, Феликс, оказывается, Джордж Рэттери совершенно не боялся высоты!

Феликс Кернс моргнул. Его голова, словно у дрозда, задумчиво склонилась набок.

– Не боялся высоты? А что, должен был?.. Господи, тот случай в карьере! Тогда зачем он солгал? Что за ерунда! Вы уверены?

– Совершенно уверен. Вы понимаете, к чему я клоню?

– К тому, что солгал я? – спросил Феликс, глядя на Найджела с робким вызовом.

– Есть и другое объяснение. Джордж мог догадаться о ваших намерениях и сказать, что боится высоты, чтобы обезопасить себя и не вызвать подозрений.

Феликс обернулся к Джорджии.

– Простите, мы говорим загадками. Дело в том, что я хотел столкнуть Джорджа в овраг, но он отказался подойти к краю. Очень жаль, это избавило бы всех от множества неприятностей.

Его легкомысленный тон покоробил Джорджию. Бедняга, подумала она, его нервы на пределе. Она хорошо помнила, как сама оказалась в подобных обстоятельствах, и лишь Найджел смог ее тогда выручить. Если не он, то никто не поможет Феликсу. Она посмотрела на мужа: он уставился прямо перед собой, напряженно размышляя. «Дорогой Найджел, мой дорогой, любимый Найджел!»

– Вам что-нибудь известно о муже старой миссис Рэттери? – спросил Найджел у Феликса.

– Почти ничего. Воевал в Южной Африке. По-моему, ему повезло: лучше смерть, чем жизнь с Этель Рэттери.

– Согласен. Интересно, где бы я мог о нем разузнать? У меня нет знакомств среди отставных военных. Помните, вы говорили о некоем Чиппенхеме, Шривеллеме, Шривенхеме?.. Вспомнил, о некоем генерале Шривенхеме!

– Вы ведь недавно из Австралии? Не встречали ли вы там моего приятеля Брауна? – поддел его Феликс. – С чего вы взяли, что генерал знает Сирила Рэттери?

– Почему бы не попытаться?

– Зачем? Какой в этом смысл?

– Меня преследует смутное чувство, что семейной историей Рэттери стоит заняться. Хотел бы я знать, почему в ответ на мой вполне безобидный вопрос миссис Рэттери так взбеленилась.

– Потому что нечего совать свой длинный нос в чужой шкаф со скелетами, – ответила Джорджия. – И как меня угораздило выйти замуж за шантажиста?

– Постойте, – сказал Феликс, – у меня есть приятель в военном министерстве, возможно, он поищет для вас нужные документы.

Ответ Найджела на это любезное предложение мог показаться по меньшей мере невежливым. Дружелюбно, но очень серьезно он спросил:

– Почему вы не хотите, чтобы я встретился с генералом, Феликс?

– Я… что за глупости, встречайтесь сколько угодно… я всего лишь предложил самый быстрый способ получить информацию.

– Ладно, извините.

Повисла неловкая пауза. Едва ли ответ Феликса удовлетворил Найджела, и тот об этом догадывался. Спустя некоторое время Феликс улыбнулся.

– Я не обиделся, тем более вы правы. Видите ли, я очень привязан к старику и не хочу, чтобы он узнал, каким я стал. – Феликс горько усмехнулся. – Убийцей, который не сумел довершить начатое.

– Боюсь, скоро об этом узнают многие, – рассудительно заметил Найджел. – Впрочем, если вы не хотите посвящать в ваши тайны генерала, я не стану о них упоминать. Разумеется, если вы дадите мне рекомендацию.

– Хорошо. Когда вы намерены туда отправиться?

– Наверное, завтра с утра.

Снова наступило долгое тревожное молчание – молчание перед грозой, которая прошла стороной, но скоро вернется. Джорджия видела, что Феликса сотрясает дрожь. Он вспыхнул и, словно влюбленный, решившийся наконец признаться, громко воскликнул:

– Этот ваш Блаунт, когда он придет, чтобы меня арестовать? Ожидание так мучительно! – Пальцы Феликса нервно сжимали и разжимали подлокотники кресла. – Скоро я сам во всем признаюсь, лишь бы покончить с этим.

– Неплохая идея, – промолвил Найджел задумчиво. – На самом деле вы чисты перед законом. А Блаунт разобьет ваше признание в пух и прах, доказав, таким образом, вашу невиновность.

– Найджел, бога ради, как хладнокровно ты рассуждаешь! – укоризненно заметила Джорджия.

Феликс усмехнулся, похоже, взяв себя в руки.

– Я не думаю, что Блаунт хочет вас арестовать, – сказал Найджел. – Он усердный служака и предпочтет действовать наверняка. Полицейскому не простят ареста невиновного.

– Надеюсь, когда он решится, вы дадите мне знак. Тогда я сбрею бороду, притворюсь хромым, проберусь через полицейские кордоны и удеру в Южную Америку на лодке, как делают все преступники в книгах.

У Джорджии защипало в глазах. Было что-то невыносимо жалкое в том, как Феликс пытался шутить над своими бедами. Жалкое и одновременно неловкое. У него хватало смелости шутить над собой, но шутка казалась вымученной. Феликс отчаянно нуждался в утешении, так почему бы Найджелу не утешить его? Почему он молчит? Эти мысли напомнили Джорджии о Лине.

– Феликс, а почему вы не взяли с собой Лину? Я разговаривала с ней вчера. Она в вас верит, она любит вас и сгорает от желания вам помочь.

– Мне не хотелось бы вмешивать ее в это дело, пока надо мной висит обвинение в убийстве. Это нечестно по отношению к ней.

– Но согласитесь, это ее выбор! Лине все равно, убивали вы Рэттери или нет, она просто хочет быть рядом, а вы ее гоните. Ей не нужно ваше благородство – ей нужны вы!

Пока Джорджия говорила, голова Феликса дергалась, словно ее слова градом камней летели ему в лицо. Однако он ни за что не признался бы, как они его ранят. Феликс насупился и отрывисто буркнул:

– Давайте не будем.

Послышались чьи-то шаги, и все трое с облегчением обернулись. К ним направлялся инспектор Блаунт, рядом шел мальчик.

Джорджия подумала: слава богу, Фил! Наконец-то Давид утешит смятенный дух Саула.

Найджел подумал: почему Блаунт, а не Вайолетт Рэттери привела Фила? Означает ли это, что Блаунт узнал от нее что-то новое?

Феликс подумал: почему этот полицейский идет рядом с Филом? Господи, он же не собирается арестовать ребенка? Конечно, нет. Но даже видеть их вместе – подлинное мучение.

Глава 14

– У меня состоялся весьма интересный разговор с миссис Рэттери, – сказал Блаунт, когда они с Найджелом остались одни.

– Вот как?

– Я спросил ее о недавней ссоре с мужем, и она отвечала со всей возможной прямотой, по крайней мере я ей верю. Они поссорились из-за миссис Карфакс.

Блаунт сделал драматическую паузу. Найджел внимательно изучал кончик сигареты.

– Миссис Рэттери просила мужа порвать с Родой Карфакс. Если верить ей, Вайолетт волновали не собственные чувства, а тот вред, который причиняется Филу. Мальчик знал, что происходит, хотя, разумеется, понимал далеко не все. В ответ Рэттери прямо спросил, согласна ли Вайолетт на развод. Она рассказала мне, что недавно прочла роман о двух детях, родители которых развелись, – женщины так падки на вымысел, с этим ничего не поделаешь, – так вот, страдания детей тронули ее сердце, а один из них, маленький мальчик, напомнил ей Фила. Поэтому она заявила мужу, что о разводе не может быть и речи.

Блаунт глубоко вздохнул. Найджел терпеливо ждал, прекрасно понимая, что дотошный шотландец не остановится, пока не расскажет все в мельчайших подробностях.

– Слова жены разъярили Джорджа Рэттери. Без сомнения, его задевало, что сердце сына безраздельно отдано матери. Еще больше Джорджа Рэттери бесило, что Фил так мало на него похож. Можно сказать, вылеплен из другого теста. Он хотел уязвить Вайолетт и понимал, что сделать это проще всего через Фила. Поэтому он заявил, что решил не посылать сына в школу, а отправит его в мастерскую. Не уверен, что Рэттери говорил серьезно, но Вайолетт ему поверила. Банальная ссора переросла в нечто большее. Тогда-то Вайолетт и сказала, что скорее убьет его, чем позволит испортить сыну жизнь. Эти слова подслушала свекровь. В общем, они много чего друг другу наговорили, а под конец Джордж поднял на жену руку. Фил услышал ее крики и попытался остановить отца. Представляю, какой стоял гвалт, – бесстрастно завершил Блаунт.

– Значит, Вайолетт все еще под подозрением?

– Пожалуй, нет. После ссоры Вайолетт обратилась к свекрови, прося, чтобы та образумила сына. Должен заметить, что в кои-то веки интересы двух женщин совпали. Я спрашивал старую миссис Рэттери, и она ответила, что Джордж обещал ей не препятствовать образованию сына. Таким образом, Вайолетт было незачем убивать Джорджа.

– А если бы она ревновала мужа к Роде Карфакс, то скорее отравила бы ее?

– Вполне возможно, хотя и недоказуемо, – ответил Блаунт. – Во время допроса Вайолетт всплыл еще один важный факт. Я спросил ее про тот субботний вечер. Выяснилось, что после визита к миссис Рэттери Карфакс перекинулся парой слов с Вайолетт, и она видела, как он покидал дом. Таким образом, у него не было возможности подсыпать яд в лекарство.

– Почему же он сам не ответил прямо на наш вопрос?

– Верно, прямо не ответил. Помните, он сказал, что если мы намекаем, что по дороге он сделал крюк, чтобы отравить Джорджа, то ответ отрицательный.

– Какая-то игра слов!

– Согласен. По-моему, Карфакс темнил, потому что не хотел признаваться, что беседовал с Вайолетт Рэттери.

– И о чем же они беседовали?

Перед тем как ответить, Блаунт сделал драматическую паузу, затем суровым тоном судьи промолвил:

– О детском приюте.

– О чем, о чем?

– О детском приюте.

В глазах инспектора зажглись озорные искорки. Блаунту нечасто удавалось поймать Найджела врасплох, и он наслаждался каждым мгновением.

– Если верить Вайолетт Рэттери – а у меня нет оснований сомневаться в ее словах, – здесь собираются открыть детский социальный центр. Местные власти получили ссуду, а остальные деньги будут собраны по подписке. Миссис Рэттери состоит в комитете по сбору средств, и мистер Карфакс зашел сказать ей, что намерен анонимно пожертвовать приличную сумму.

– Господи, просто какие-то голуби! «В тиши беседуют две родственных души»![31] Значит, Карфакс исключается. А не мог ли он проскользнуть в столовую по дороге к старой миссис Рэттери?

– Невозможно. По пути сюда я перекинулся парой слов с мальчиком. Фил был в столовой, когда мистер Карфакс вошел в дом, и видел, как тот поднимался по лестнице.

– Значит, остается мать Джорджа, – сказал Найджел.

Они прогуливались взад-вперед по саду вдоль берега реки. Слева росли кусты лавра. Найджелу показалось, что кусты шевельнулись, хотя вечер стоял безветренный. Должно быть, чья-то собака, решил он. Если бы ему пришло в голову приглядеться внимательнее, возможно, изменились бы жизни нескольких людей.

– А вы упрямец, мистер Стрейнджуэйс! – запальчиво воскликнул Блаунт. – И все же вам не убедить меня, что улики не указывают на Феликса Кернса. Возможно, у нас есть причины подозревать миссис Рэттери, но все они надуманные.

– Вы намерены арестовать Феликса? – спросил Найджел. Они развернулись и вновь приблизились к кустам лавра.

– Не вижу другой кандидатуры. У него были и возможность, и очень сильный мотив. Предстоит много рутинной работы: я не теряю надежды, что кто-нибудь видел, как он брал яд из гаража. Поищем микроскопические следы яда в его комнате. На осколках могут оказаться его отпечатки; впрочем, меньше всего подобной оплошности ожидаешь от автора детективов. Я не планирую арестовывать Кернса сейчас, но намерен не спускать с него глаз, ибо вам прекрасно известно, что обычно преступник совершает роковую ошибку не до убийства, а после.

– Что ж, ничего не поделаешь. Завтра я встречусь с неким генералом Шривенхемом и не удивлюсь, если приду домой с добычей. Готовьтесь признать поражение, старший инспектор Блаунт! Я убежден, что разгадка прячется в дневнике Феликса Кернса, просто мы не там ищем. Поэтому я собираюсь углубиться в историю семейства Рэттери, дабы пролить свет на то, чего мы не замечали до сих пор.

Глава 15

В тот вечер Джорджия отправилась спать рано. Она знала, что не стоит мешать Найджелу, когда тот впадает в состояние глубокой сосредоточенности и смотрит сквозь нее, словно сквозь стекло. «Зря мы сюда приехали, – размышляла Джорджия, – если он не будет себя беречь, то с ним случится нервный срыв».

Найджел сидел за письменным столом в библиотеке гостиницы. Одной из примечательных особенностей его мозга была способность работать особенно интенсивно в гостиничных библиотеках. Перед ним лежало несколько листков бумаги. Найджел медленно начал писать…

«Лина Лоусон.

Могла ли достать яд?

Могла.

Могла ли отравить лекарство?

Могла.

Мотив?

а) Забота о Вайолетт и Филе: убрать Джорджа, который портил им жизнь. Вряд ли.

б) Ненависть к Д.Р., возникшая на почве романа с ним или после убийства Мартина Кернса. Нет, смешно. Лина была счастлива с Феликсом.

с) Деньги. Д.Р. оставил состояние жене и матери в равных долях, так что ей ничего не светило. К тому же оставлять было особенно нечего.

Л.Л. исключается.

Вайолетт Рэттери.

Могла ли достать яд?

Могла.

Могла ли отравить лекарство?

Могла.

Мотив?

Избавиться от Джорджа:

а) из-за Роды;

б) из-за Фила.

Ситуация с Филом разрешилась, к тому же Вайолетт терпела пятнадцать лет, с чего бы ей взбунтоваться? Если мотивом была ревность к Роде, она скорее отравила бы ее, а не Д.

В.Р. исключается.

Джеймс Гаррисон Карфакс.

Мог ли достать яд?

Мог (у него было больше возможностей, чем у всех остальных).

Мог ли отравить лекарство?

Едва ли. По свидетельству Фила, К. сразу поднялся в комнату миссис Рэттери. А по свидетельству Вайолетт, сразу спустился вниз, чтобы поговорить с ней. После ухода из дома Рэттери у него железное алиби.

Мотив?

Ревность. Однако, по его собственным словам, ему было бы проще пригрозить Джорджу разрывом партнерства.

К. исключается.

Этель Рэттери.

Могла ли достать яд?

Могла (хотя у нее меньше возможностей, чем у прочих, проникнуть в гараж).

Могла ли отравить лекарство?

Могла.

Мотив?

Семейная честь. Желание не допустить скандала. Умоляла Карфакса вмешаться, однако тот заявил, что готов дать Роде развод. Ее отношение к Вайолетт и Филу свидетельствует о безжалостности и стремлении к неограниченной власти».

Найджел внимательно изучил каждый из листков, затем разорвал их в мелкие клочки. А что, если… Он взял новый листок.

«А что, если между Вайолетт и Карфаксом роман? Интересная мысль, особенно если учесть, что они обеспечили друг другу алиби. Карфаксу проще всех достать яд, Вайолетт – отравить лекарство. Обманутые своими половинами, они могли на этой почве сойтись. Но почему бы просто не сбежать вместе? Ради чего пускаться во все тяжкие и травить Джорджа стрихнином?

Возможный ответ: если бы Джордж отказался развестись с Вайолетт, а Рода – с Карфаксом, Фил остался бы на попечении отца и бабки, а на это Вайолетт никогда бы не пошла. Похоже на правду. Наверное, следует более пристально присмотреться к Вайолетт и Карфаксу. Однако если не считать совпадением то, что отравление и неудавшаяся попытка Феликса пришлись на один и тот же день, то убийца должен был знать о планах Феликса или от Джорджа, или самостоятельно прочтя дневник. Едва ли Джордж рассказал бы о дневнике Вайолетт или Карфаксу; впрочем, В. могла и сама его обнаружить.

Итог: нельзя исключать сговор между Карфаксом и Вайолетт. Кстати, я никогда не встречал Карфакса в доме Рэттери, а ведь друг семьи и партнер Джорджа мог бы проявить большее участие к вдове. Но если им было что скрывать, возможно, Карфакс не хотел давать повод для сплетен? С другой стороны, он с самого начала вел себя уверенно и открыто, а его необычное отношение к разводу свидетельствует скорее о его искренности. Преступнику трудно изображать жалость к недавней жертве – гораздо труднее, чем просто придерживаться первоначального плана (алиби, сокрытие умысла и пр.). Предварительно склоняюсь к тому, что Карфакс непричастен к убийству.

Остаются Этель Рэттери и Феликс. Обвинить Феликса гораздо проще. Возможность, мотив, признание в намерении убить Джорджа. Однако что-то в дневнике заставляет меня усомниться в его виновности. Предположим – только предположим, – что Феликс подготовил запасной план, если убийство на реке сорвется. Хотя я не в состоянии поверить в подобное хладнокровие, допустим, так все и было. И все же нужно быть безумцем, чтобы, зная, что Джордж отослал дневник адвокатам, привести в действие вторую часть плана. Фактически это означает самому положить свою голову на плаху. А если Феликс подсыпал яд заранее, то теперь, понимая, что гибель Джорджа означает его собственный конец, он признался бы ему или нашел способ выкрасть склянку из столовой. Разумеется, если Феликс не собирался сделать себе харакири сразу после убийства. Но если ему было плевать на спасение собственной шкуры, зачем он так тщательно разрабатывал план убийства на реке, зачем нанял меня? Единственный возможный ответ: это не Феликс. Я не верю, что он убил Джорджа Рэттери, это противоречит логике и здравому смыслу.

Значит, Этель Рэттери. Страшная, страшная женщина. Способна ли она убить собственного сына? Я верю, что способна, но как это доказать? Убийство Джорджа вполне сообразуется с ее эгоистическим складом и буйным норовом. Она не пыталась пустить нас по ложному следу, хотя в этом и не было нужды, подозрение все равно пало бы на Кернса. Не пыталась создать себе алиби, а просто отравила лекарство и сидела сиднем на своей внушительной заднице, пока Джордж его пил. А после заявила Блаунту, что смерть Джорджа – несчастный случай. Господь всемогущий, вот кем она себя вообразила. Такая прямолинейность и презрение к другим людям вполне в характере Этель Рэттери. Однако достаточно ли это веский мотив? Когда дошло бы до дела, поступила бы она в соответствии с собственным девизом: «Убийство врага не может считаться преступлением»? Возможно, старина Шривенхем или какой-нибудь из его приятелей мне поможет, а пока…»

Найджел устало вздохнул, перечитал написанное, поморщился и поднес спичку к бумаге. Напольные часы в вестибюле издали надсадный хрип астматика и пробили полночь. Найджел поднял папку, в которой хранил копию дневника. Что-то привлекло его внимание на случайно открывшейся странице. Он застыл, затем принялся лихорадочно листать станицы, ища подтверждение своей догадки. Мимолетная мысль захватила его воображение. Так ночью, на грани сна и яви, рождаются великие стихи, которые наутро кажутся бредом.

Найджел решил отложить раздумья, сейчас он был не в состоянии докапываться до истины, на миг потрясшей его своей беспощадностью. Зевнув, он сунул папку под мышку и направился к двери библиотеки.

Повернув выключатель, Найджел открыл дверь и в кромешной тьме, держась рукой за стену, пошел вперед, на свет, горевший в соседнем вестибюле. Интересно, уснула ли Джорджия, подумал он, и в то же мгновение раздался свистящий звук, что-то мелькнуло и обрушилось сбоку ему на голову…

…На фоне черной бархатной портьеры вспыхивали и гасли яркие искры, настоящий фейерверк. Найджел равнодушно наблюдал за их мельтешением, ему хотелось отодвинуть портьеру, чтобы искры исчезли. Наконец они исчезли, однако черный занавес остался. Теперь ему нужно подойти ближе и отдернуть портьеру, но мешает доска, которую привязали к спине. Откуда она взялась? Не человек, а бутерброд. Найджел замер, пораженный собственным блестящим умозаключением. Затем двинулся вперед. Голову тут же пронзила боль, а искры заплясали еще быстрее. Он дал им дотанцевать и попытался задействовать мозг: нужно резко отжать защелку, и вся чертова конструкция разлетится на куски.

«Я не могу приблизиться к этому прекрасному черному бархату, потому… потому… потому что я не стою на ногах, а доска, которая привязана у меня к спине, никакая не доска, а пол. Разве можно привязать кого-то к полу? Весьма здравая мысль. Выходит, я на нем лежу. Уже хорошо. А почему я на нем лежу? Потому… потому… потому что меня ударили из-за этой портьеры. Чем-то весьма увесистым. Стало быть, я умер. Проблема… как там его… выживания решена. Жизнь после смерти. Я умер, но пребываю в сознании. Cogito, ergo sum[32]. Следовательно, я выжил. Я один из огромного большинства. Или нет? О, как раскалывается голова! У мертвых болит голова? Мы так не договаривались. Значит, я жив. Я доказал это неопра… неопро… не важно, с помощью логики».

Найджел приложил ладонь к голове. Мокро. Кровь. Очень медленно он поднялся на ноги и нащупал выключатель. На миг яркий свет его ослепил. Он зажмурился, затем открыл глаза и осмотрел коридор. Пусто. Только старая клюшка для гольфа и папка на полу. Найджел почувствовал, что замерз, рубашка была расстегнута. Он застегнул ее, с трудом поднял клюшку и папку и побрел к лестнице.

– Это ты, дорогой? – окликнула его сонная Джорджия с кровати. – Ты что, играл в гольф?

– Вообще-то нет. Не в гольф и не в крикет. Мою голову использовали в качестве мишени.

Найджел глупо улыбнулся и движением, не лишенным изящества, рухнул на пол.

Глава 16

– Дорогой, тебе нельзя вставать.

– Определенно можно. Сегодня утром я собирался повидаться со стариной Шривенхемом.

– У тебя в голове дырка.

– С дыркой или без, я все равно повидаюсь со стариной Шривенхемом. Пусть принесут завтрак в номер. Машина будет в десять. А ты можешь поехать со мной, присмотреть, чтобы в горячке я не сорвал повязку с головы.

– Дорогой мой, – голос Джорджии дрогнул, – подумать только, я вечно пилила тебя, уговаривая подстричься! Если бы не твои густые волосы и твердый череп, ты вообще был бы мертв!

– Дорогая Джорджия, я люблю тебя сильнее прежнего, но я встану. Вчера ночью я только-только начал кое-что понимать, а тут этот тип заехал мне по голове клюшкой. Надеюсь, старина Шривенхем поможет мне разобраться… К тому же мне не помешает в ближайшие несколько часов побыть под защитой бывалого воина.

– Ты боишься, что он нападет снова? Кто он?

– Почем мне знать. Нет, снова он не нападет, по крайней мере, не при свете дня. Да и рубашка моя была расстегнута.

– Найджел, ты точно не бредишь?

– Точно.

Во время завтрака заглянул крайне взволнованный инспектор Блаунт.

– Ваша милая жена сказала, что вы не желаете оставаться в постели. Вы уверены, что оправились от…

– Уверен. От удара по голове я только расцвел. Кстати, вы обнаружили отпечатки?

– Нет, кожа на ручке слишком жесткая. Однако выяснилось кое-что странное.

– Что?

– Дверь из столовой на террасу оказалась не заперта, хотя официант клянется, что закрывал ее в десять часов вечера.

– Что ж тут странного? Тот, кто ударил меня по голове, должен быть как-то войти, а потом выйти.

– Но дверь была заперта! Думаете, у него есть сообщник?

– Он – или она – мог зайти внутрь заранее и где-нибудь затаиться.

– Возможно, но откуда он знал, что вы засидитесь в библиотеке допоздна, пока не потушат свет, чтобы напасть на вас в темноте?

– А ведь верно, – задумчиво произнес Найджел.

– Все указывает на Феликса Кернса.

– Вы можете объяснить, зачем Феликсу оплачивать услуги недешевого детектива и бить его по голове клюшкой для гольфа? – спросил Найджел, разглядывая тост. – Простите за грубость, но это называется гадить в собственном гнезде.

– Возможно – это только предположение, – именно сейчас ему потребовалось вывести вас из строя.

– Охотно верю, что эта мысль могла закрасться к нему в голову. Едва ли он просто решил отработать удар в темном коридоре, – поддел инспектора Найджел.

– Но и это не все, – продолжил Блаунт, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. – Видите ли, мистер Стрейнджуэйс, мы обнаружили отпечатки на ключе и на внутренней ручке, а также на внешней ручке и на стекле снаружи. Кто-то закрыл за собой дверь, одной рукой притянув ручку, другой опершись о стекло.

– А что тут удивительного?

– Дело в том, что отпечатки не принадлежат никому из замешанных в этом деле, а также никому из персонала гостиницы. А из постояльцев здесь сейчас только вы с женой.

Найджел рывком сел на постели, виски тут же пронзила боль.

– Значит, это не Феликс!

– Здесь и кроется загадка. Если Кернс хотел, чтобы мы думали, будто вас ударил кто-то пришлый, он мог открыть дверь, используя носовой платок, но кто тогда оставил отпечатки на оконном стекле снаружи?

– Только этого не хватало, – простонал Найджел. – Загадочный незнакомец, который появляется как раз тогда… впрочем, разбирайтесь с ним сами. А я пока навещу генерала Шривенхема…

Полчаса спустя Найджел и Джорджия уселись на заднее сиденье арендованного автомобиля. И именно в эту минуту горничная, которую задержали утренние изыскания инспектора Блаунта, вошла в комнату Фила Рэттери…

Около одиннадцати автомобиль остановился перед домом генерала Шривенхема. Дверь отворилась, и перед гостями предстал обширный вестибюль, полы и стены которого покрывали тигровые шкуры и прочие охотничьи трофеи. Даже привычная к опасностям Джорджия вздрогнула, когда со всех сторон на нее уставились разверстые пасти и оскаленные клыки.

– Наверняка слуги каждое утро полируют им зубы, – прошептала она мужу.

– Весьма вероятно. «Не могу видеть. Они умерли молодыми»[33].

Горничная открыла дверь налево. Оттуда доносились тихие, жалобные звуки клавикордов – кто-то неуверенно наигрывал баховскую прелюдию ре мажор. Казалось, что нежные, хрупкие звуки тонут в безмолвном реве тигров. Прелюдия завершилась на долгой дрожащей ноте, и невидимый пианист с усердием занялся фугой. Джорджия и Найджел замерли, очарованные. Наконец музыка стихла, и раздался голос:

– Кто? Что? Почему вы их не впустили? Разве можно держать гостей в коридоре?

В дверях возник пожилой джентльмен в бриджах, пиджаке с поясом и твидовой охотничьей шляпе.

– Восхищаетесь моими трофеями? – спросил хозяин дома, щуря старческие голубые глаза.

– И музыкой, – ответил Найджел. – Самая восхитительная из прелюдий, не правда ли?

– Рад это слышать. Я тоже так думаю, но я плохо разбираюсь в музыке. По правде сказать, я до сих пор не освоил клавикорды. Превосходный инструмент, купил его несколько месяцев назад. Словно феи танцуют, ну, вы понимаете, в духе Ариэля. Как вы сказали, ваше имя?

– Стрейнджуэйс. Найджел Стрейнджуэйс. А это моя жена.

Генерал пожал руки им обоим, бросив на Джорджию игривый взгляд. Джорджия улыбнулась ему, борясь с желанием спросить очаровательного старика, всегда ли он надевает твидовую шляпу, исполняя Баха. Шляпа казалась ей самым подходящим головным убором для игры на клавикордах.

– У нас есть рекомендательное письмо от Фрэнка Кернса.

– Кернс? Знаю такого. Бедный малый, его сынишку насмерть сбил автомобиль. Ужасная трагедия. Боюсь, несчастный после случившегося слегка повредился умом.

– Почему вы так решили?

– Недавно со мной произошла удивительная история. Невероятная! Каждый четверг я пью чай в Челтнеме, у Баннера. Смотрю кинокартину, потом ем шоколадные кексы – у Баннера лучшие кексы в Англии, советую вам непременно попробовать! Вечно объедаюсь как свинья. Так вот, в тот раз, могу поклясться, я заметил за столиком в углу Кернса. Худощавый, с бородкой. Кернс уехал месяца два назад и еще тогда, по-моему, начал отращивать бороду. Терпеть не могу растительность на лице. Знаю, бороды носят наши бравые моряки, однако британский флот не выигрывал морских сражений со времен Трафальгара. А посмотрите, что творится сейчас на Средиземном море!.. Так, о чем это я? А, Кернс. Я хотел заговорить с ним, но он шарахнулся от меня, он и его приятель, здоровый усатый тип, на вид грубиян. Так вот, Кернс – или малый, похожий на Кернса, – шарахнулся от меня, словно заяц, и потащил за собой приятеля. Я окликнул его по имени, он не отозвался, и тогда я сказал себе, должно быть, это вовсе не Кернс.

Потом я подумал, возможно, это Кернс, просто он потерял память, вроде тех людей, о которых передают по радио. Поэтому я и решил, что он малость повредился в уме. Кернс всегда был странноватым, но он не стал бы водиться с каким-то хамом.

– Помните, когда это случилось?

– Постойте, – генерал сверился с записной книжкой, – да, так и есть, двенадцатого августа.

Найджел обещал Феликсу не рассказывать генералу про Рэттери, но генерал, сам того не желая, перевел разговор на эту тему. Найджелу хотелось сполна насладиться сказочной атмосферой – настоящей кэрролловской страной чудес! – где отставной воин играет на клавикордах и ничуть не удивляется появлению в своем доме незнакомца с перевязанной головой и его знаменитой жены.

Генерал тем временем увлеченно беседовал с Джорджией о пернатых обитателях равнин Северной Бирмы. Найджел задумался, пытаясь соотнести странный эпизод, рассказанный генералом, со своими предыдущими умозаключениями. Впрочем, долго размышлять ему не позволили.

– Вижу, ваш муж недавно побывал в военной баталии, – заметил хозяин.

– Да, – ответил за Джорджию Найджел, осторожно ощупывая повязку. – Сказать по правде, один тип стукнул меня по голове клюшкой для гольфа.

– Клюшкой? Ничуть не удивлен. Кто только сегодня не играет в гольф! Всякая шушера. Впрочем, никогда не понимал гольф: бить по неподвижному мячу все равно что стрелять по сидящей птице. Не джентльменское это дело. Посмотрите на шотландцев, самый нецивилизованный народ в Европе, это ведь они придумали гольф. У них нет ни живописи, ни музыки, ни поэзии – Бернс не в счет, – только хаггис и карамель. Покажите мне, что нация ест, и я скажу, чего она стоит. Вот поло – совсем другое дело. Гольф – то же поло, если убрать сложность и азарт. Прозаическая версия поло. Шотландцы вообще все сводят к прозе, они умудрились даже переписать прозой псалмы! Вандалы, варвары! Держу пари, у того малого, который стукнул вас по голове, в жилах течет шотландская кровь. Впрочем, из них выходят превосходные воины, но это единственное, на что они годятся.

Найджел неохотно перевел разговор на другую тему. Он расследует дело Рэттери и хотел бы побольше узнать об их семейной истории. Сирил Рэттери погиб в Южной Африке. Возможно, генерал сведет его с кем-нибудь из знакомых?..

– Рэттери? То-то я подумал, не сын ли это Сирила, когда прочел об убийстве в газете. Что ж, не удивлен. Дурная кровь. Могу ли я предложить вам бокал шерри? Нет-нет, какое беспокойство! Я сам в это время всегда выпиваю бокал с печеньем.

Генерал вышел из комнаты и вернулся с графином и вазочкой. Оделив гостей угощением, он принялся за рассказ:

– Видите ли, с Сирилом Рэттери связан один скандал. Я удивился, что газеты не вытащили старую историю на свет, должно быть, кто-то позаботился замять это дело. В начале войны он сражался доблестно, но когда мы начали одолевать противника, что-то с ним случилось. Есть такие ребята, ни за что не признаются, что трусят, а трусят они отчаянно – впрочем, как и любой на их месте, – но в один прекрасный день ломаются. Я встречал его там, в самом начале, когда буры только учили нас воевать. Потрясающие ребята эти буры. Пусть я нелепый старый буян, но людей вижу насквозь, меня не проведешь. Сирил Рэттери был слишком хорош для армии. Ему следовало бы стать поэтом. Но даже тогда он казался мне – как сейчас говорят? Невротиком? Излишне чувствительным и неуравновешенным. И слишком совестливым. Кернс, к слову, такой же.

В общем, Сирила Рэттери с солдатами послали сжечь несколько ферм. Подробности мне неизвестны, вроде бы жители не успели сбежать и решили постоять за себя. Нескольких людей Сирила убили, остальные разъярились и, подавив сопротивление, подожгли фермы, не позаботясь выяснить, остался ли кто внутри. Оказалось, в огне заживо сгорела женщина с больным ребенком. На войне подобное случается сплошь и рядом, и мне это не по нраву. Сегодня мирных жителей бомбят без разбору, и я рад, что слишком стар и мне не приходится участвовать в этих мерзостях. Как бы то ни было, эта история Сирила доконала. Он приказал солдатам отступить. Не выполнил приказ. За что и был разжалован.

– Если верить старой миссис Рэттери, ее муж погиб в бою.

– Ничего подобного. Из-за того случая и позора – а он по-настоящему дорожил своей репутацией – Сирил вскоре совершенно утратил рассудок, и без того пошатнувшийся за время войны. Полагаю, что долго он не протянул и умер где-нибудь в сумасшедшем доме.

Они еще немного поболтали, затем Найджел и Джорджия неохотно расстались с приятным хозяином и сели в автомобиль. Пока они катились по низким холмам Котсуолдса, Найджел был погружен в раздумья. Теперь он видел всю картину целиком, и созерцание наполняло его сердце горечью. Хотелось вернуться в Лондон, подальше от этого проклятого дела…

Автомобиль остановился перед гостиницей. Вокруг царило непривычное оживление. У двери маячил полицейский, на лужайке толпились зеваки. От небольшой группы отделилась женщина и бросилась к ним. Светлые волосы Лины Лоусон растрепались от бега, в глазах застыла тревога.

– Слава богу, вы вернулись!

– Что случилось? – спросил Найджел. – Феликс…

– Не Феликс, Фил. Фил пропал.

Часть 4 Тот, кто виновен

Инспектор Блаунт передал, что ждет Найджела в полицейском участке. В автомобиле Найджел раздумывал над исчезновением мальчика, пытаясь собрать воедино сбивчивые сведения, которые получил от Лины и Феликса Кернса. Из-за суматохи после ночного нападения на Найджела никто не заметил, что Фил не завтракал. Феликс решил, что мальчик спустился раньше него, Джорджия была слишком занята мужем, официант подумал, что мальчик позавтракал дома. Таким образом, пока в десять утра горничная, зайдя в номер, не обнаружила нетронутую постель, никто и не подозревал, что Фил исчез. На комоде лежал конверт, адресованный инспектору Блаунту.

Феликс Кернс совсем потерял голову от беспокойства. У Найджела сердце разрывалось от жалости. Он хотел и не мог облегчить его мук. Трагедия свершилась, когда Джордж Рэттери переехал Марти Кернса на тихой деревенской улице. В каком-то смысле она разыгралась еще до рождения Фила Рэттери. Эпилог будет долгим и мучительным – пока живы Феликс Кернс, Вайолетт, Лина и Фил.

Инспектор Блаунт, излучая затаенное самодовольство, рассказал Найджелу, что делается для поисков Фила: досматриваются автобусы и поезда, опрашиваются водители грузовиков. Теперь это вопрос времени.

– Главное, чтобы не пришлось прочесывать реку, – добавил он очень серьезно.

– Господи, вы же не думаете?..

Инспектор молча пожал плечами.

– Это очередной донкихотский жест Фила, только и всего! – воскликнул запальчиво Найджел. – Вчера мне показалось, что в кустах кто-то был. Возможно, Фил. Он слышал, что вы хотите арестовать Феликса, которому мальчик предан всей душой, вот и решил сбежать, чтобы отвести от Феликса подозрение.

Блаунт медленно покачал головой:

– Я бы хотел так думать, мистер Стрейнджуэйс, но увы. Теперь я знаю, что Джорджа Рэттери убил Фил. Бедный малыш.

Найджел хотел было возразить, однако инспектор продолжил:

– Вы сами сказали, что разгадка тайны скрыта в дневнике Феликса Кернса. Ночью я перечитал дневник, и у меня появилась новая идея. То, что произошло сегодня, лишь подтверждает ее. Я изложу вам свои соображения в том порядке, в котором они приходили мне в голову.

Во-первых, Фил очень переживал за мать. Джордж Рэттери ни во что не ставил жену, мальчик даже пожаловался как-то Феликсу на отца. Вспомните тот давний разговор за ужином о праве на убийство. Мистер Кернс сказал тогда, что убийство человека, который отравляет жизнь окружающим, можно оправдать. Фил задал какой-то вопрос, и Кернс пишет в дневнике: «…Ему недавно разрешили ужинать со взрослыми». Мы все забыли, что рядом был мальчик! Я даже не озаботился взять его отпечатки. А теперь подумайте, какие выводы мог извлечь неуравновешенный, ранимый ребенок из необдуманных слов Феликса. Ребенок, мучительно переживающий то, как дурно отец обращается с матерью. А тут мужчина, которого он боготворит, заявляет, что можно оправдать убийство негодяя. Подумайте о безграничном доверии, которое мальчик питал к Феликсу, и вы поймете, что с одобрения своего кумира он ни перед чем не остановился бы. Он ведь просил Феликса помочь, но просьба осталась без ответа. Вы сами не раз говорили, что обстановка, в которой рос Фил, любого сделает неврастеником. Вот вам мотив, вот вам состояние его духа.

– Генерал Шривенхем рассказал мне, что дед Фила и муж Этель Рэттери умер в сумасшедшем доме, – тихо заметил Найджел.

– Что и требовалось доказать. Дурная наследственность. Теперь перейдем к способу совершения убийства. Нам известно, что Фил часто бывал в мастерской, это есть в дневнике Кернса: Джордж Рэттери сказал ему, что Фил приходит в мастерскую пострелять крыс. Он легко мог взять яд. На прошлой неделе Джордж и Вайолетт сильно повздорили, Джордж поднял на жену руку, Фил попытался защитить мать. Вероятно, это стало последней каплей.

– Но неужели вас не смущает поистине фантастическое совпадение: Фил выбрал для убийства тот же день, что и Кернс?

– Не такое уж и фантастическое. После ссоры родителей Фила прошло два-три дня. С другой стороны, почему совпадение? Дневник был спрятан под половицей в комнате Феликса. Фил часто бывал там, он мог заметить расшатанную половицу… он мог сам когда-то хранить в щели свои детские сокровища!

– Если Фил так предан Феликсу, зачем убивать отца в тот самый день, который выбрал для убийства Феликс? Зачем подставлять Феликса под удар?

– Вы слишком усложняете, мистер Стрейнджуэйс. Вспомните, мы имеем дело с детским разумом. Возможно, не было никакого совпадения: Фил нашел дневник Кернса и прочел, что тот хочет утопить Джорджа в реке. Однако когда отец вернулся живым и невредимым, мальчик собственноручно всыпал яд в склянку. Он понятия не имел, что подставляет Феликса, откуда ему было знать, что дневник в руках адвокатов? Впрочем, я не настаиваю на этой версии, скорее всего две попытки убийства были совершены в один день по чистому совпадению.

– Что ж, звучит убедительно.

– Идем дальше. После ужина, когда яд начал действовать, Лина Лоусон зашла в столовую и увидела пустую склянку. Она сразу заподозрила Феликса и решила избавиться от улики – выбросить склянку в окно. Но за окном, прижав лицо к стеклу, стоял Фил. Что он там делал? Почему не помогал, не суетился вокруг отца?

– Зная натуру Фила, я скорее решил бы, что он опрометью кинулся в свою комнату и постарался вычеркнуть из памяти все, что видел внизу.

– Позволю себе согласиться с вами. В любом случае Филу нечего было делать у окна, если только он не подсыпал яд и не ждал, когда сможет забрать склянку. Естественно, мальчик понимал, что совершил плохой поступок, и хотел избавиться от доказательства своей вины. А потом рассказал вам, где спрятал улику, и слазил за ней на крышу.

– Но зачем ему выдавать себя?

– Потому что Лина призналась вам, что передала ему склянку. Ему ничего не оставалось, как разбить пузырек, что он с блеском и проделал. Швырнул его с крыши, а когда увидел, что я собираю осколки, налетел на меня, словно с цепи сорвался. Я подумал тогда, не сошел ли мальчишка с ума, а теперь понимаю, он уже тогда был не в себе. Им завладела единственная мысль: во что бы то ни стало избавиться от склянки. Мы долгое время объясняли его странное поведение тем, что мальчишка пытался выгородить Феликса, но, возможно, он защищал себя?

Найджел откинулся на спинку стула, ощупал повязку.

– Если убийца – Фил, то почему на меня напал Феликс?

– Не Феликс, а Фил. Вот как было дело. После полуночи мальчик спустился по лестнице, однако на нижней ступеньке услышал скрип двери в библиотеке. Кто-то стоял на его пути к выходу, кто-то собирался включить свет – и тогда его непременно обнаружат! Мальчик прижался к стене, рука нащупала старую клюшку для гольфа. Он был испуган, чувствовал, что попал в ловушку! И тогда он схватил клюшку и в темноте нанес удар по тому, кто стоял между ним и входной дверью. Вы упали. Фил побоялся перешагнуть через лежащее тело, но вспомнил про дверь веранды. Мы сравнили отпечатки пальцев в его комнате с отпечатками пальцев на стекле – они совпадают.

– Испугался лежащего тела? – сонно переспросил Найджел. – И из-за этого убежал?

– А что вас смущает?

– Ничего-ничего. Вы раскрыли мне глаза, инспектор. Более того, отныне я готов с пеной у рта спорить с любым, кто скажет, что инспекторы Скотленд-Ярда лишены воображения. Кстати, советую вам познакомиться с генералом Шривенхемом – вы одним махом развеете его предубеждения насчет шотландцев.

– Прошу прощения, насчет скоттов.

– Серьезно, Блаунт, вы потрудились на славу. Впрочем, все это лишь теория, у вас против Фила ничего нет!

– У меня есть клочок бумаги, – хмуро промолвил инспектор. – Его письмо, признание.

Блаунт протянул Найджелу разлинованный лист, выдранный из тетрадки.

Дорогой инспектор Блаунт!

Знайте, что это не Феликс, а я подсыпал отраву в бутылку. Я ненавидел отца, потому что он обижал маму. Я убегаю туда, где вы никогда меня не найдете.

Всегда ваш, Филипп Рэттери.

– Бедный малыш, – пробормотал Найджел. – Что за ужасное дело, господи, что за дело!.. Слушайте, Блаунт, вы должны его найти, и как можно скорее! Я боюсь, как бы чего не случилось. Сейчас он способен на любую глупость!

– Мы делаем все, что в наших силах. Хотя, возможно, лучше бы нам опоздать. Я подумать не могу без дрожи, что его заберут в сумасшедший дом!

– И не надо об этом думать, – сказал Найджел, глядя на инспектора со странной настойчивостью, – просто ищите. Вы должны найти его, пока не случилось непоправимого.

– Не сомневайтесь, найдем. Полагаю, это будет несложно, он не мог уйти далеко. Конечно, если он не выбрал путь по реке, – добавил Блаунт с печальной многозначительностью.

Пять минут спустя Найджел вернулся в гостиницу. В дверях его ждал Феликс Кернс с потемневшими от страха глазами и вопросом, трепетавшим на устах:

– Они что-нибудь…

– Давайте поднимемся к вам, – поспешно вставил Найджел. – Нам нужно поговорить, а здесь слишком людно.

Наверху, в комнате Феликса, Найджел сел. Снова разболелась голова, перед глазами поплыли круги. Феликс стоял у окна, глядя на мягкие изгибы и сияющие плёсы реки, по которой они с Джорджем ходили на яхте. Его тело налилось свинцом, на сердце лежала тяжесть, мешавшая задавать вопросы, которые копились весь день.

– Вы знаете, что Фил оставил признание? – мягко спросил Найджел. Феликс обернулся, его ладони вцепились в подоконник. – Признание в убийстве Джорджа Рэттери.

– Какая чушь! Мальчик, должно быть, сошел с ума! – воскликнул Феликс, страшно волнуясь. – Он просто не мог… Слушайте, Блаунт ведь не воспринял это всерьез?

– Блаунт выдвинул весьма убедительное обвинение против Фила, и, боюсь, признание мальчика оказалось весьма кстати.

– Фил этого не делал. Я знаю.

– Я тоже, – тихо произнес Найджел.

Рука Феликса замерла, он непонимающе уставился на Найджела и прошептал:

– Вы тоже? Откуда?

– Я выяснил, кто на самом деле убил Джорджа Рэттери. Мне нужна ваша помощь, чтобы восстановить недостающие детали. А потом мы решим, что делать дальше.

– Говорите. Кто это? Говорите, бога ради.

– Помните высказывание Цицерона «In ipsa dubitatione facinus inest»? Тот, кто виновен, нерешителен. Феликс, вы слишком хороший человек. Как сказал утром Шривенхем, слишком совестливый.

Феликс судорожно сглотнул и уронил слова в тишину, которая внезапно разверзлась между ними.

– Что ж, я понял. – Затем попытался улыбнуться. – Простите, что вовлек вас в это дело. В любом случае я доволен, что все закончилось. Боюсь, что своим признанием Фил ускорил события. Зачем он это сделал?

– Из преданности вам. Он слышал, как Блаунт сказал, что хочет вас арестовать, и не видел другого способа помочь.

Феликс упал в кресло и закрыл лицо руками.

– Мальчик не совершит чего-нибудь… опрометчивого? Я никогда себе не прощу, если…

– Уверен, что нет. Вам не о чем волноваться.

Феликс поднял глаза:

– Расскажите, как вы узнали.

– Из вашего дневника. Зря вы его написали, Феликс. Вы сами себя выдали. Помните, в самом начале: «…злодея выдаст суперэго – суровый самоуверенный моралист. Хитростью заставит обмолвиться, неосмотрительно открыть душу перед случайным попутчиком, подбросить против себя улику».

Вы задумали дневник как отдушину для совести, но потом, когда планы изменились – когда вы поняли, что не в состоянии убить человека, вина которого не доказана, – он стал главным подспорьем для вашего нового плана. И вот тут вы просчитались.

– Вижу, от вас ничего не укрылось. – Феликс усмехнулся. – Боюсь, я недооценил вашу хватку. Мне следовало нанять менее способного детектива. Закурю, пожалуй. Я слышал, приговоренный имеет право на последнюю затяжку.

Найджел навсегда запомнил эту сцену. Солнечный свет падал на бледное бородатое лицо Феликса, сигаретный дым клубился в его лучах, и двое мужчин спокойным, почти академическим тоном обсуждали преступление, будто сюжет детективного романа.

– Видите ли, – начал Найджел, – до того эпизода с карьером в каждой строчке вашего дневника сквозит неуверенность в вине Рэттери. Затем, когда вы сочли его вину доказанной, тон дневника меняется. Это различие сразу привлекло мое внимание.

– Понимаю.

– Мы исходили из предположения, что неудача в карьере случилась из-за того, что Рэттери догадался о ваших намерениях. Иначе зачем ему лгать, будто бы он боится высоты? Но прошлой ночью мне пришло в голову, что солгал не он, а вы. Вы привели Рэттери на край оврага, однако в самый последний миг поняли, что не в состоянии столкнуть его вниз. Вы сомневались, что он убил вашего сына. Все так и было?

– Именно так, я оказался слабаком, – горько заметил Феликс.

– Не скажу, что это заставляет меня уважать вас меньше, хотя, боюсь, именно мягкость вас и выдала. Она подвела вас и позднее, когда вы отказались от Лины, даже после того, как рассказали нам о дневнике и признались в ненависти к Джорджу. Вы хотели порвать с ней, потому что считали, что, совершив убийство, не вправе связывать себя с женщиной. Так что Дон Кихотов тут хватает и без Фила.

– Давайте не будем говорить о Лине. Это единственное, чего я стыжусь. Я влюбился в Лину, но использовал ее, словно разменную фигуру, простите за штамп.

– Что ж, продолжим. Эпизод в карьере заставил меня пересмотреть ваши поступки. Главной вашей целью было добиться признания Джорджа, а когда он признается, уничтожить его. Вы же не могли спросить его напрямик, Джордж просто выставил бы вас вон. И тогда вы намеренно стали вести себя так, чтобы вызвать его подозрение, чтобы окольными путями намекнуть Джорджу, что намерены его убить.

– Не понимаю, как вы догадались.

– Во-первых, вы дали согласие пожить в доме Рэттери, хотя чуть раньше заявляли, что не разделите кров с человеком, убившим Марти; да и риск, что ваш дневник обнаружат, возрастал. Но предположим, вы хотели, чтобы дневник обнаружили. Вы сами спровоцировали Джорджа. На ужине, куда были приглашены миссис и мистер Карфакс, вы признались, что пишете новый роман, однако категорически отказались почитать из него, да еще намекнули Джорджу, что вывели его в качестве одного из персонажей. Вы прекрасно сознавали: такой тип не устоит перед соблазном порыться в ваших вещах, тем более за несколько дней до этого вы довели до его сведения, что назвались вымышленным именем.

В первое мгновение на лице Феликса отразилось удивление, затем он понял.

– Двенадцатого августа генерал Шривенхем видел вас в кафе в Челтнеме. Вы были с каким-то усатым здоровяком, которого генерал весьма точно описал как грубияна. Усатый грубиян – наверняка Рэттери. Генерал ходит в это кафе каждый четверг, и вам, его приятелю, конечно, это известно. Если бы вы не хотели быть узнанным, вы ни за что не явились бы туда в четверг вместе с Рэттери. Он услышал, как генерал назвал вас «Кернсом», и, разумеется, спросил себя, не имеете ли вы отношения к Мартину Кернсу, которого он сбил. Как только генерал упомянул об этом эпизоде – сам, я не называл вашего имени, – я понял, почему вы были против нашего знакомства.

– Я прощу прощения, что ударил вас по голове. Это была последняя, отчаянная попытка отложить вашу встречу с генералом. Я боялся, что старый болтун все выложит… Я старался бить несильно.

– Я на вас не в обиде. Надо стойко переносить превратности судьбы. Блаунт решил, что меня ударил Фил. Однако его версия не объясняет, почему я очнулся в расстегнутой рубашке. Нельзя убедиться, бьется ли сердце, если не расстегнуть пуговицы. Едва ли Филу хватило бы смелости подойти ко мне после удара. А если бы убийцей были не вы, а кто-то другой, и этот другой решил бы, что я подобрался слишком близко к разгадке, то бил бы со всей силы, а обнаружив, что сердце еще бьется, ударил бы снова.

– Значит, ударил вас я. Следовательно, я – убийца. Боюсь, это был не лучший удар в моей карьере.

Найджел предложил собеседнику сигарету и поднес спичку. Руки у него дрожали сильнее, чем у Феликса. Чтобы выдержать этот разговор, ему пришлось притвориться, будто они обсуждают воображаемое преступление. Нанизывая факты один на другой, Найджел оттягивал неизбежный финал, когда ему или Феликсу придется решать, что делать дальше.

– Вы встретили генерала в кафе двенадцатого августа. Между тем в дневнике вы об этом не упомянули, лишь заметили, что приятно провели время на реке. Полагаю, вы умышленно написали неправду.

– Я не находил себе места от беспокойства. Вылазка в Челтнем была первым маневром в новой кампании против Джорджа, и весьма рискованным. Наверное, я плохо соображал в тот вечер.

– Да, запись от двенадцатого августа показалась мне путаной. Вы слишком горячо защищали свою теорию о нерешительности Гамлета. Это выглядело немного фальшиво. На самом деле вы хотели скрыть истинную причину вашей нерешительности – опасения, что Джордж невиновен. Несомненно, такова же была и причина колебаний Гамлета. Развивая теорию о сладостном предвкушении, вы надеялись отвлечь пытливого читателя, не дать заподозрить вас в излишней совестливости.

– Не думал, что вы догадаетесь, – заметил Феликс.

Тон, которым это было произнесено, заставил сердце Найджела сжаться: казалось, что Феликс немного обижен, словно Найджел обнаружил изъян в сюжете одного из его детективов.

– Вы возвращаетесь к этой теме позднее, когда пишете: «Я не испытываю ни малейших угрызений совести, собираясь отправить на тот свет Джорджа Рэттери». Вы хотите убедить читателя, что не совесть движет вашими поступками, но именно это читается между строк вашего дневника. Надеюсь, вы не против, что я продолжаю? Мне хочется разобраться во всем до конца.

– Как вам угодно, – ответил Феликс, снова криво усмехнувшись. – Чем дольше, тем лучше. Вспомните Шахерезаду.

– И тогда я решил, что если вы собирались подсунуть дневник Джорджу, значит, ваш план убийства на реке был отвлекающим маневром. Вы не стали бы излагать его в таких подробностях, зная, что Джордж прочтет дневник. Поэтому я спросил себя: ради чего вы все это задумали? И мой ответ таков: чтобы выбить из Джорджа признание. Я прав?

– Да, правы. Кстати, я уже догадывался, что Джордж проглотил наживку. Однажды я обнаружил, что кто-то сдвинул дневник в тайнике. Очевидно, Джорджу было недостаточно того, что я – отец убитого им ребенка. Он не осмелился открыться, пока не запахло жареным, поэтому позволил мне довести свой план почти до конца, и только когда я предложил ему руль, вышел из себя. Разумеется, он считал, что подстраховался, отослав дневник поверенным. Для нас обоих эти часы на яхте стали настоящим испытанием. Джордж гадал, хватит ли у меня духу осуществить мой план, я размышлял, осознает ли он грозящую ему опасность, и заставлю ли я его признаться в убийстве. Должен сказать, мы оба сидели как на иголках. Если бы он согласился взять руль, это означало бы, что он не читал дневника, и тогда, вернувшись, я вылил бы яд.

– В конце концов он дрогнул?

– Когда я предложил ему руль, он взвился и начал орать, что отослал мой дневник поверенным и что им поручено прочесть его, если он умрет. Затем стал шантажировать меня, предлагая выкупить дневник. Это был решающий момент. Я почти не сомневался, что он убил Марти, иначе бы он не зашел так далеко. Так что я не единственный преступник, чью вину выдает нерешительность. Однако у меня по-прежнему не было прямых доказательств. И только когда я сказал ему, что дневник не менее опасен для него, чем для меня, потому что там я обвиняю его в смерти Марти, он выдал себя. Джордж мог притвориться, что знать не знает никакого Марти, однако он согласился, что положение опасное, и тем косвенно признал свою вину. Как говорится, подписал себе смертный приговор.

Найджел встал и подошел к окну. Кружилась голова, побаливало сердце. Сказывалось эмоциональное напряжение разговора.

– Теория о том, что ваш план убийства на реке задумывался для отвода глаз, единственная объясняет другое противоречие, – заметил он.

– Какое же?

– Боюсь, мне снова придется упомянуть Лину. Если бы вы и впрямь задумали утопить Джорджа, в ходе расследования всплыло бы ваше настоящее имя. Лина поняла бы, что вы отец Мартина Кернса, и заподозрила, что происшествие на реке – не трагическая случайность. Как вы отважились доверить свою судьбу в ее руки?

– Я долго старался не замечать, как сильна ее привязанность, – грустно сказал Феликс. – Я начал наши отношения с обмана, поэтому мне было удобно думать, что она тоже меня обманывает, что ей нужен не я, а мои деньги. Это лишний раз показывает, насколько я никчемный человек. Моя смерть не станет потерей ни для меня, ни для мира.

– С другой стороны, вы понимали, что ваш дневник свидетельствует против вас и история Фрэнка Кернса в конце концов выйдет наружу. А раз вашим планам помешала только осведомленность Джорджа, кто заподозрил бы, что на самом деле вы задумали в тот же вечер его отравить?

– Именно.

– Превосходная идея. Признаться, вы обвели меня вокруг пальца. Однако для Блаунта слишком хитро. Икс хочет убить Игрека, Игрек убит, значит, его убил Икс. Примерно так он рассуждает. Опасно переоценивать интеллект полицейского – или недооценивать его здравый смысл. И еще: вы дали полиции слишком мало зацепок, чтобы подозрение пало на кого-то другого.

– Послушайте, не такой уж я подлец! – вспыхнул Феликс. – Неужели вы думаете, что я позволил бы им обвинить непричастного?

– Тем не менее некоторые пассажи в вашем дневнике позволяют заподозрить миссис Рэттери, да и версия Блаунта о виновности Фила также опирается на ваши записи.

– Я бы не возражал, если бы Этель Рэттери повесили. Она превратила жизнь Фила в ад. Однако мне и в голову не приходило, что мои записи можно так истолковать! А что до мальчика, то я скорее умер бы, чем причинил ему зло. В некотором смысле, – продолжил Феликс глухо, – Фил действительно убил Джорджа Рэттери. Я мог струсить и отступиться, но мне было невыносимо видеть, как этот негодяй мучает беззащитного ребенка. Для меня это было равносильно тому, как если бы он издевался над Марти. Господи, неужели все зря? А если Фил…

– Ничего с ним не случится. Я уверен, он разумный мальчик, – сказал Найджел как можно убедительнее. – Но как вы собирались объяснить смерть Рэттери?

– Самоубийство, как еще? Увы, Лина взяла склянку, а Фил ее спрятал. Поэтическое возмездие.

– А мотив?

– Джордж вернулся с реки вне себя, и его настрой не прошел бы незамеченным. Коронер всегда спрашивает, не отличалось ли поведение жертвы от его обычного поведения. Полиция решила бы, что он совершил самоубийство в состоянии аффекта, от страха, что ему придется отвечать за смерть Марти… А впрочем, мне было все равно. – Феликс помолчал. – Как странно. Последнюю неделю я места себе не находил, а теперь, когда все кончено, я спокоен.

– Мне жаль, что все так обернулось.

– Вы и так со мной намучались. Когда Блаунт арестует меня?

– Он еще ничего не знает, – медленно промолвил Найджел. – Блаунт до сих пор думает, что убийца Фил. Что не так уж плохо – тем ревностнее он будет его искать. Для Блаунта это дело чести.

– Блаунт не знает? – Феликс встал и подошел к столу, встав спиной к Найджелу. – Пожалуй, ваши мучения со мной еще не закончились. – Он открыл ящик стола, резко обернулся, и его глаза лихорадочно сверкнули. В руке Феликс сжимал револьвер.

Найджел спокойно сидел на стуле. Он ничего не мог сделать – их разделяла целая комната.

– Утром я зашел к Рэттери за Филом – его не было, он сбежал, – и нашел револьвер Джорджа. Решил, вдруг пригодится.

Найджел прищурился, глядя на Феликса с легким нетерпением.

– Вы же не думаете стрелять в меня? Все равно…

– Найджел, дорогой мой, – Феликс печально улыбнулся, – право, я этого не заслужил! Нет, эту игрушку я приберег для себя. Однажды я уже присутствовал на суде по делу об убийстве, второго раза мне не вынести.

Подумать только, размышлял Найджел, чего ему это стоит, какого напряжения воли, какой силы духа. Гордость и чутье истинного художника не позволяют ему испортить финал, дают силы подняться над ситуацией, подавить дрожь плоти. В невыносимых обстоятельствах все мы склонны к красивым жестам – это наш способ примириться с реальностью, смягчить агонию.

– Послушайте, Феликс, – произнес Найджел, – я не хочу отдавать вас Блаунту, потому что не считаю смерть Джорджа Рэттери потерей для человечества. Однако я не могу оставить все как есть. Прежде всего мы должны подумать о Филе, к тому же мне не хочется предавать доверие Блаунта. Если вы напишете признание – во избежание недоразумений будет лучше, если я вам его продиктую – и бросите в гостиничный почтовый ящик для Блаунта, то сегодня я лягу спать спокойно. Мне нужно поспать, голова раскалывается.

– Истинно британский дух компромисса, – сказал Феликс, насмешливо глядя на Найджела. – Я должен благодарить вас, но чувствую ли я благодарность? Да, безусловно. Это лучше, чем револьвер, мерзкое, нечистое орудие. Пойти на дно, сражаясь, – это по мне.

Глаза Феликса снова зажглись. Найджел смотрел на него вопросительно.

– Я мог бы добраться до Лайм-Реджис, где стоит моя яхта. Меня не станут там искать.

– Феликс, у вас нет ни единого шанса достичь…

– А я и не собираюсь. Моя жизнь кончилась вместе с Марти. Теперь я это понимаю. Я воскрес на несколько недель, чтобы спасти Фила. Мне нравится мысль умереть в море, сражаясь с честным противником – ветром и волнами, но дадут ли мне уйти так далеко?

– Момент благоприятный. Полицейские ищут Фила. Если Блаунт и следил за вами, то сейчас наверняка отозвал своего человека. Берите автомобиль и…

– А еще я сбрею бороду! Помните, в тот вечер я сказал, что сбрею бороду и проберусь через все кордоны?

Феликс сунул револьвер обратно в ящик стола, взял ножницы, бритву и приступил к работе. Затем под диктовку Найджела написал признание и бросил письмо в почтовый ящик. Несколько минут они постояли в молчании.

– Мне потребуется часа три с половиной, чтобы добраться до места.

– Я намекну Лине, чтобы не поднимала шума.

– Спасибо, я вам очень благодарен. Вот только Фил…

– Мы за ним присмотрим.

– И Лина… скажите ей, что так будет лучше. Нет, скажите, что я любил ее, хотя и не заслуживаю ее любви… Что ж, прощайте. Завтра утром мне наступит конец. Или после смерти есть что-то еще? Если бы я знал, откуда в мире берутся мерзости, – он коротко улыбнулся Найджелу, – тогда я был бы Felix qui potuit rerum cognoscere causas[34].

Найджел услышал, как завелся автомобиль. «Бедняга, я верю, у него все получится, вот и ветер крепчает», – подумал он

И отправился на поиски Лины.

Эпилог

Газетные вырезки, сохраненные Найджелом Стрейнджуэйсом по делу Рэттери

Выдержка из «Глостершир ивнинг курьер»:

Филипп Рэттери, мальчик, вчера утром сбежавший из дому в Севернбридже, найден сегодня в Шарпнессе. В интервью нашему корреспонденту его мать, миссис Вайолетт Рэттери, сказала: «Филипп спрятался на барже, его обнаружили в Шарпнессе, когда баржу начали разгружать. Он не пострадал. Мальчик переживал из-за смерти отца».

Школьник Филипп Рэттери – сын Джорджа Рэттери, видного жителя Севернбриджа, чья смерть расследуется полицией. Сегодня утром старший инспектор Блаунт из Скотленд-Ярда сообщил нашему представителю, что уверен в скором аресте убийцы.

По-прежнему никаких новостей о Фрэнке Кернсе, который исчез вчера вечером из постоялого двора «У рыболова». Полиция намерена допросить его по делу о смерти Джорджа Рэттери».

Выдержка из «Дейли пост»:

Вчера вечером на берег вблизи Портленда вынесло тело мужчины. Он был опознан как Фрэнк Кернс, которого полиция разыскивала в связи с убийством Рэттери. Его яхта «Тесса» была разбита штормом на прошлой неделе.

Кернс известен читающей публике как автор детективов, которые он писал под псевдонимом Феликс Лейн.

Отсроченное судебное заседание по делу Джорджа Рэттери состоится в Севернбридже (Глостершир) завтра утром.

Примечание Найджела Стрейнджуэйса

Это финал моего самого печального расследования. Боюсь, Блаунт до сих пор поглядывает на меня с подозрением. Самым вежливым образом он намекнул, что «весьма опечален тем, что Кернсу удалось ускользнуть из рук правосудия», сопроводив свои слова холодным взглядом, который хуже любых обвинений. Тем не менее я рад, что позволил Феликсу уйти так, как он решил. Достойный конец этого мерзкого, недостойного дела.

В первом из «Четырех строгих напевов» Брамс перефразирует 19-й стих третьей главы Экклезиаста: «Зверь должен умереть, как умирает человек, ибо им обоим суждено умереть».

Пусть эти слова станут эпитафией для Джорджа Рэттери и Феликса.

Примечания

1

Лицемерный читатель, мое подобие, мой друг (фр.).

(обратно)

2

«Игрушки» (пер. Г. Кружкова).

(обратно)

3

Герман Сирил Макнили (1888–1937) – популярный между двумя мировыми войнами автор рассказов о приключениях отставного полковника Драммонда по прозвищу Бульдог, которые писатель публиковал под псевдонимом «Сапер».

(обратно)

4

Честные намерения (лат.).

(обратно)

5

Первое высказывание принадлежит английскому премьер-министру Б. Дизраэли (1804–1881), второе – начальные строки поэмы Уильяма Грея «Королевская охота».

(обратно)

6

Откр., 7:14: «Они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца».

(обратно)

7

«Блумсберийский кружок» – группа английских писателей, художников, философов, в нее входили Л. Стивен, В. Вулф, Б. Рассел, Д. М. Кейнс и другие интеллектуалы.

(обратно)

8

Понятно (фр.).

(обратно)

9

Ничто человеческое мне не чуждо (лат.).

(обратно)

10

Первая Книга Царств, 19:12.

(обратно)

11

Придержи язык (лат.).

(обратно)

12

«и пустыня та, что всех львов питает грудью сухой». – Гораций. «Оды» (пер. А. Семенова-Тян-Шанского).

(обратно)

13

Девять Достойных – персонификация идеалов рыцарства в средневековой католической традиции.

(обратно)

14

Мистер Бэнглштейн – персонаж юмористической песенки. Бион Борисфенит – античный философ-киник.

(обратно)

15

«Кто Сильвия? И чем она всех пастушков пленила?» – У. Шекспир. «Два веронца» (пер. В. Левик).

(обратно)

16

В песне официант отказывается подать герою хлеб с одним рыбным шариком.

(обратно)

17

Дуэль на мушкетонах на воздушном шаре устроили в 1808 году в Париже два француза: Гранпрэ и Ле Пик.

(обратно)

18

Лидделл и Скотт – английские филологи, авторы знаменитого греческого словаря.

(обратно)

19

Диоцез Содора и Мэна – церковно-административная единица Церкви Англии.

(обратно)

20

«Где ребята из старой гвардии» – народная ирландская республиканская песня о Пасхальном восстании 1916 года.

(обратно)

21

«Старая дружба» (пер. С. Маршака).

(обратно)

22

Дж. Килмер. «Деревья» (Пер. М. Егорова).

(обратно)

23

«Какой артист погибает» (лат.) – фразу приписывают императору Нерону.

(обратно)

24

А. Теннисон. «Мод» (пер. Г. Кружкова).

(обратно)

25

Герой перефразирует У. Водсворта, который пишет в «Предисловии к лирическим балладам»: «Поэзия возникает из переживаний, которые приходят на ум в покое».

(обратно)

26

Р. Браунинг. «Пестрый дудочник» (пер. М. Бородицкой).

(обратно)

27

Высказывание приписывают С. Джонсону (1709–1784), знаменитому английскому лексикографу.

(обратно)

28

Английская баллада «Лорд Рональд» (пер. С. Маршака).

(обратно)

29

Мимоходом (фр.).

(обратно)

30

У. Блейк. «Изречения невинности» (пер. В. Топорова).

(обратно)

31

Дж. Китс. «Пусть, Одиночество, с тобой сам-друг» (пер. В. Потаповой).

(обратно)

32

Мыслю, следовательно, существую (лат.).

(обратно)

33

Д. Уэбстер. «Герцогиня Мальфи».

(обратно)

34

Тот, кто смог познать причины вещей (Вергилий) (лат.).

(обратно)

Оглавление

Часть 1 Дневник Феликса Лейна

Часть 2 Драма у реки

Часть 3 Сие тело смерти

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Часть 4 Тот, кто виновен

Эпилог

Примечание Найджела Стрейнджуэйса Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg