«Кровная родня»

Кровная родня (fb2) - Кровная родня (пер. Аркадий Маркович Григорьев) 83K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дональд Олсон

Дональд Олсон Кровная родня

— Потеря времени, сэр. Она не придет.

— Вы так уверены, Питерс?

— Говорят, она выходила из дома всего лишь один раз после суда.

Тревисс запечатал конверт и протянул его молодому человеку.

— Она придет, Питерс, когда ознакомится с тем, что я здесь написал. Вручите это послание лично мисс Фрейл из рук в руки и дождитесь ответа.

Обожая вкус тайны, Тревисс не стал открывать своему молодому помощнику и другу точное содержание приглашения; когда Питерс вернулся, явно потрясенный результатом, чтобы объявить ему, что мисс Фрейл будет рада встретиться с ним за завтраком в будущий четверг, он так и не удовлетворил любопытства друга, бросив лишь свою привычную фразу: «Вы знаете мои методы, Питерс. Воплощайте их в жизнь». После чего, продолжая изображать своего любимого литературного идола, принялся раскуривать трубку с любимым табаком, а затем откинулся на спинку кресла и стал размышлять над некоторыми не самыми сенсационными, но наиболее загадочными аспектами дела миссис Тельмы Чивертон.

Для человека, чьим хобби была разгадка преступлений, с виду совершенно неразрешимых, Тревисс проявлял удивительное отвращение к функционированию тщательно смазанной судебной машины, если она занималась преступлениями. Если он и читал с нескрываемым интересом газетные отчеты о судебных заседаниях, даже поминутные рассказы об этих процессах, он до отвращения не любил присутствовать на них; бесконечные перекрестные допросы свидетелей невероятно раздражали его, как ему были и скучны бесчисленные возражения и аргументы, на его взгляд, совершенно бессмысленные, но которые так обожали адвокаты и прокуроры. А потому до того, как Питерс не съездил за ней в четверг, он никогда не видел Лиззи Фрейл. Когда она вылезла из машины, он не заметил в ее внешности ничего такого, чтобы напоминало ему о жалких фотографиях, опубликованных на первых страницах газет во время процесса.

Хотя она и выбрала для визита летнее платье, столь же тусклое, как и те, что были на ней в суде — быть может, оно и было тем же платьем, — она, похоже, решила внести какую-то нотку вызывающей эйфории, упоения победой и свободой, водрузив на голову воздушную розовую шляпку, украшенную белыми веточками.

Тревисс ждал ее в саду; когда она шла по центральной аллее в сопровождении Питерса, он увидел, как она вдруг замерла на полпути и радостно воскликнула:

— Какой божественный запах! Обожаю розы!

Тревисс двинулся ей навстречу, учтиво поздоровался, потом подвел ее к каменной скамье рядом с огромной клумбой левкоев и роз.

— Когда я была молода, ужасно молода, я не переставая писала груды отвратительных стихов, — разом выпалила она, поднимая лицо и подставляя его солнечным лучам. — К счастью, я помню лишь один из них. О лилиях, которые я люблю столь же глубоко. «Их аромат земной или небесный?» Мне казалось, что эта строка дышит счастьем… А, быть может, я попросту заимствовала ее у Кристины Россетти. Вы не находите, что это немного напоминает Кристину Россетти?

— «Когда я умру, о любовь моя, Не пой ты мне печальных песен». Это все, что я помню из Кристины Россетти, — признался Тревисс.

— Честно говоря, это все, что стоит запомнить.

Питерс исчез в глубинах дома, чтобы закончить подготовку к завтраку, пока Тревисс и Лиззи Фрейл болтали о том и о сем, без всякой спешки, как два незнакомых человека, встретившихся по счастливой случайности; постепенно, медленно, но неотвратимо он начал сожалеть о своем внезапном озарении — устроить ей ловушку, пригласив на завтрак. Он был близок к мысли, что проявит жестокий и неприятный эгоизм, вызвав у нее болезненные переживания, поскольку он обязательно дойдет до обвинений, если сможет их сформулировать. На мгновение ему захотелось оставить все, как есть, просто угостив ее завтраком, а потом вручить букет роз и с миром отпустить в ее мрачный бесформенный замок, где она жила до своего ареста и куда вернулась после того, как ее оправдали. Он решил избегать любого намека на скрытую причину своего приглашения, дав ей возможность самой вести нить разговора. Если она сделает вид, что поверила в его приглашение, сделанное только из джентльменства и безобидного любопытства, тем хуже — он поведет свою партию.

И все же не без некоторого облегчения он, после долгого обмена пустыми фразами, увидел, что она обратила к нему лицо и сказала:

— Вы передали мне ваше приглашение в столь странных и загадочных выражениях, мистер Тревисс, что я не смогла отказаться. Вы знаете, я впервые выбралась в свет.

— Должен признать, что питаю слабость к загадкам. Но признаю, что это не дает мне права подвергать испытаниям других.

Скрытое большими дымчатыми очками, лицо Лиззи Фрейл выражало лишь полную безмятежность. Тревисс считал, что ей было около пятидесяти, хотя она выглядела более молодой.

— «Прошу вас прочесть стих 15 из Главы IV Книги Бытия (она цитировала его послание) и прийти ко мне на завтрак семнадцатого числа». По меньшей мере, интригующая записка.

— Полагаю, вы ознакомились с указанным стихом?

— Конечно.

— И он для вас ничего не значит?

— Ничего, кроме явного значения. Миссис Поттс прочла его. Он ей также ничего не говорит.

— Думаю, это ваша гувернантка?

— И моя подруга. Она сказала, что я должна быть готова к получению подобных посланий; оправдание суда, увы, не делает меня менее виновной в глазах публики. Она посоветовала мне не обращать внимания на вашу записку.

— А почему вы обратили внимание?

— Я уже сказала. Я была заинтригована. И к тому же много слышала о вас.

— О моей репутации, вовсе не надуманной, любителя загадок?

— Криминальных загадок, таинственных убийств, — уточнила она со спокойной откровенностью. — И я ничем не рискую, посетив вас. Я знаю все, что надо знать о последствиях вынесенного вердикта и возможности подвергнуть его сомнению.

И тогда Тревисс согласился с неизбежностью — он должен был дойти до конца.

— Расскажите мне немного о миссис Чивертон.

— Так ли это необходимо? Вы сами знаете, что мнение бедной родственницы о своей благодетельнице может быть лишь заинтересованным.

— Из того, что открылось на процессе, она вовсе не выглядела вашей благодетельницей. Скажите откровенно, вы ее ненавидели?

— Далеко не сразу. Вначале она мне просто не нравилась. Я ощущала к ней антипатию, какое-то предубеждение по причине того, кем она была; ибо она была тщеславной, пустой, глупой и бессердечной. Таких людей нельзя ненавидеть; их просто презирают.

— Мистер Чивертон был таким же?

— О нет. Дядюшка Чарлз был просто равнодушен; он попросту меня не замечал, но только из-за того, что был занят своими делами и не имел времени заботиться о других. Дела поглощали его полностью. И он вовсе не придавал особого значения своему богатству. Его интересовал лишь процесс его добывания. К тому же он обладал зачаточным чувством семейной ответственности. Он принял меня под свою крышу, когда я была ребенком, не из-за привязанности ко мне, а из-за того, что я была членом семьи. Его жена была не столь нейтральна по отношению ко мне, далеко не так. Она могла быть исключительно жестокой и недоброжелательной. Да, на суде я могла бы рассказать о ней много дурного и неприятного, но мой адвокат разубедил меня. Он не хотел, чтобы у суда сложилось впечатление, что я питала смертельную ненависть к старой даме.

— А почему она испытывала антипатию к вам?

— Я не говорила об антипатии… Я сказала бы скорее злость и зависть. Как человеческое существо, она была совершенно глупа и абсолютно лишена способностей и знала это. Несмотря на свое богатство и свои привилегии, эта женщина не имела никакой ценности и была неспособна на какие-либо поступки. Если бы она, к несчастью, потеряла все деньги, то оказалась бы полностью обезоруженной. Со мной все иначе. Я заставила себя учиться, добывать знания, чтобы быть способной в крайнем случае прокормить себя. Мысль о том, что я не нуждалась в ней, была для нее невыносимой. После смерти дядюшки Чарлза я решила уйти. Она даже не захотела об этом слышать. Она умоляла меня остаться, проливая наигранные слезы в своем обычном стиле избалованного дитяти. Тогда у нее и случился первый сердечный приступ. Обо всем этом много говорилось на процессе. Вам не скучно заново выслушивать все это?

— Я слышу это из ваших уст. А это совсем другое дело.

Он не стал просить ее вспоминать о годах, проведенных в этом лишенном привлекательности замке, хотя тот и выглядел зажиточным. Он догадывался, какими они были — старуха с возрастом становилась все более раздражительной, желчной и скупой, все более требовательной и с извращенным эгоизмом вживалась в свою роль полуинвалида.

— Если я правильно понял, она написала завещание, по которому все оставляла вам и завещала некоторые деньги двум слугам.

— Да. И обвинение извлекло из этого все возможное; они пытались внушить, что я шантажом вынудила ее сделать такое завещание, ибо угрожала покинуть ее. Но, как я объяснила, все произошло не совсем так. Конечно, она сделала такое завещание, дав мне приманку и побуждая остаться. Но поскольку я упорствовала в своем желании уйти, она заявила, что я могу забрать Поттс и Бенсона с собой, поскольку в этом случае она запрет замок и удалится в приют для престарелых. Но миссис Поттс и Бенсон очень дороги мне и далеко не молоды. В конце концов я осталась.

— А когда миссис Чивертон обратилась к Джеральду Хопкинсу?

— Почти сразу после второго приступа. Она знала, что ей осталось недолго жить. Характер у нее стал откровенно отвратительным. И тогда она принялась по любому поводу говорить о кровном родстве. Это стало настоящей манией. Она не переставала твердить, что несправедливо оставлять все свое добро тому, кто не одной крови с ней, не одного происхождения, в общем, не состоит в кровном родстве.

— Но кровных родственников она не имела.

— Миссис Чивертон потребовала нотариуса нанять мистера Хопкинса, которому поручили основательно потрясти генеалогическое древо семейства.

Тревисс был очарован; такой искренний и немного хулиганистый способ представлять дело развлекал его. Она ему нравилась, эта малышка мисс Лиззи, и он надеялся, что сможет избежать финальной схватки с ней. К дьяволу тщеславие и удовлетворенность сыщика! Пусть бедняга сохранит свои секреты в тайне, если таково было ее желание.

— И родственник объявился, — ввернул он.

— Фрукт с гнильцой — и я еще снисходительна. Мистер Хопкинс заявил, что отыскал паршивую овцу в семейном стаде, дезертира Континентальной армии, который сменил имя, но чьи предки были отдаленными родственниками тетушки Тельмы. Удаленными, но все же кровными. Мистер Хопкинс продемонстрировал свою новоорлеанскую находку, этого Шервуда, уверяя, что тот и был желаемым объектом.

Тревиссу все это было безумно интересно.

— На процессе вы не отрицали обоснованности такого утверждения. Или меня плохо информировали?

— Нет. Я не могла противопоставить этому ничего основательного, не могла ни на что опереться, кроме как на инстинкт. Я очень доверяю своему инстинкту, мистер Тревисс; для меня это амулет. С самого начала я предчувствовала столкновение между мистером Хопкинсом и этим Шервудом. Сейчас, конечно, все это лишено смысла. Он вернулся в свою неведомую берлогу.

— Похоже, миссис Чивертон не разделяла ваших сомнений.

— Я не очень в этом уверена. Кстати, я думаю, посещали ее сомнения или нет, но она бы не изменила своего мнения просто из дьявольского удовольствия трясти эту куклу у нас под носом.

— Но перед тем, как приступить к делу и изменить завещание в пользу куклы, она была убита.

Произнося эти слова, Тревисс думал о том, что Лиззи Фрейл была совершенно замечательной женщиной. Он ожидал найти ее подозрительной, недоверчивой, готовой защищаться любыми средствами, но она была совершенно иной. Он полагал, что она сделает ставку на его чувствительность, постарается вызвать в нем снисхождение или сострадание, получив в ответ лишь презрение; поступив по-другому, она завоевала его восхищение.

— Да, — вздохнула она. — И в этом, видите ли, заключена великая ирония судьбы, ее мрачно-комическая сторона.

— Вы хотите сказать о ее бесполезных предосторожностях, о невероятных мерах безопасности?

Мисс Фрейл кивнула.

— Она всегда была боязливой, как дитя. Боялась пустяков, даже собственной тени. Но после смерти дядюшки Чарлза ее страх и подозрительность стали попросту болезненными. Отсюда ее маниакальные заботы о безопасности. На всех дверях по два замка, внешний и внутренний. Жилец комнаты имел один ключ, второй хранился у Бенсона. Если бы там приключился пожар, думаю, мы заживо сгорели бы в своих кроватях. Надо сказать, что была налажена идеальная внутренняя связь по телефону. Если что-то случалось ночью, всегда можно было вызвать Бенсона. Каждый вечер в одиннадцать часов повторялась одна и та же церемония. Моя тетушка запиралась в своих апартаментах изнутри. Бенсон закрывал ее своим ключом снаружи. И оба замка были раздельными.

— Вы жили в апартаментах миссис Чивертон?

— Последний год. Если она в чем-то нуждалась, то могла в любой момент разбудить меня ночью. И хотелось бы сказать, что она не лишала себя этого удовольствия!

— Если не ошибаюсь, она занимала большую комнату, которая имела ванную и маленькую комнатку, служившую гардеробом, которая сообщалась с вашей спальней. И эти апартаменты были закрыты на ключ одновременно Бенсоном и миссис Чивертон в ночь, когда она умерла.

— Совершенно верно. Я была единственным человеком, который в эту ночь мог после одиннадцати часов иметь к ней доступ.

Она произнесла эти слова не без вызова, с бравадой, но с тайной радостью и, быть может, с хитринкой, словно мило подбрасывала ему «улику», дабы подвергнуть испытанию его дедуктивные способности.

— А теперь, попрошу вас, не могли бы вы рассказать, что произошло в то утро?

Она откинулась на спинку, чуть запрокинула голову, подставив лицо солнцу.

— В то утро я проснулась в привычный час, хотя нет, чуть позже обычного, ибо ежедневно меня будила тетушка Тельма. Она ужасно боялась ночи, темноты и всегда с облегчением встречала восход солнца. В то утро она меня не разбудила. Я немного полежала, чуть-чуть заинтригованная, чуть-чуть обеспокоенная, ожидая с минуты на минуту услышать ее плаксивый нетерпеливый голос, требующий моего присутствия. Однако молчание это показалось мне необычным, а после некоторого времени и устрашающим. Я вдруг решила позвать ее — голос мой прозвучал громко и с тревогой, меня вдруг охватили дурные предчувствия. Ответа не последовало. Я встала и пошла к ее спальне. На пороге остановилась и прислушалась, пытаясь убедить себя, что слышу ее дыхание. Тщетно, я ничего не слышала. Я приблизилась к кровати и наклонилась. Но по-прежнему ничего не слышала. Ни малейшего шума. Я коснулась ее рукой. Ее сердце не билось.

Она почти слово в слово повторила свои показания на суде, которые зрители выслушали, затаив дыхание, словно заколдованные.

— Тогда я вызвала Бенсона по интерфону. И сказала ему, что с тетушкой Тельмой произошло нечто ужасное. Они с Поттс немедленно поднялись. Бедная миссис Поттс испустила вопль, увидев следы на шее тетушки Тельмы. Бенсон вызвал полицию.

Тревисс счел ненужным слушать продолжение рассказа; он очень хорошо знал, что произошло дальше. Полиция установила по трем кольцевым следам на шее жертвы, что она была задушена шнуром, металлическим или нет, длиной примерно в один метр и толщиной в три миллиметра. Шнур обнаружить так и не удалось. Бенсон клялся, что запер дверь апартаментов в обычное время вечером и открыл ее только после звонка мисс Фрейл по интерфону в десять часов утра. Все шпингалеты окон были закрыты, а, кроме того, по внешней стене было просто невозможно вскарабкаться.

Обвинения против мисс Фрейл были практически неопровержимыми, но отсутствовала главная улика — орудие убийства. Апартаменты обыскали сверху донизу, буквально прочесали их, но не нашли ничего, что могло бы послужить удавкой. Лиззи Фрейл также обыскали, а поскольку она могла открыть окно и выбросить шнур наружу, местность вокруг замка обшарили дюйм за дюймом, но тщетно. Были даже осмотрены канализационные трубы ванной и опорожнена выгребная яма с учетом возможного пути избавления от улики. Шнур так и не нашли.

Этот факт, а также крайне слабая речь обвинителя (оказавшегося неспособным с полной категоричностью доказать, что не было никакой возможности с помощью хитрых и таинственных приспособлений влезть по стене и проникнуть на место преступления через окно) позволили суду остаться при «разумном» сомнении, не поддержать обвинение в убийстве и оправдать Лиззи Фрейл.

Подняв глаза и увидев, что Питерс подает ему знаки с порога двери, Тревисс галантно предложил руку мисс Фрейл и проводил ее к столу. Продолжая разговор за завтраком, он сообщил своей гостье, что долгое время провел в изучении полного списка всех предметов, находившихся в апартаментах.

— Кое-что привлекло мое внимание. К примеру огромная бельевая прищепка. Флакон глицерина. И вязальная спица.

Мисс Фрейл легонько усмехнулась.

— И почему же эти предметы кажутся вам столь примечательными?

— Каждая из них в отдельности, конечно, интереса не представляет. Но, собранные вместе, они, быть может, и становятся таковыми. Глицерин, естественно, мог быть использован в косметических целях.

— Безусловно, мистер Тревисс. Я всегда пользуюсь глицерином и розовой водой для рук и лица.

— А большая бельевая прищепка?

— Разве это не очевидно? Хотя вы и холостяк, но должны знать, что женщины при случае стирают свое нижнее белье и вешают на просушку в ванной.

— Вязальная спица?

— Боже, не станете же вы утверждать, что тетушка Тельма могла быть не задушена, а заколота вязальной спицей?

— Нет, ни в коем случае. Но мне показалось любопытным, что нашли всего единственную вязальную спицу.

— И это довольно легко объяснить. Нет ни одной из дамских работ, которые я бы не могла выполнить, мистер Тревисс. В свое время я связала немало вещей. Но уже давно этим не занимаюсь, уже несколько лет. Думаю, другая спица просто потерялась.

Тревисс не стал настаивать и решил не заговаривать о деле до конца завтрака. И только потом сообщил мисс Фрейл о двух соображениях, которые, как он полагал, могли ее заинтересовать.

— Я ходил на аукцион. Думаю, распродажу мебели Чивертонов можно назвать событием. Какой успех!

Она согласилась, что распродажа действительно оказалась успешной.

— Все говорили, что у тетушки Тельмы ужасающий вкус. Таково было и мое мнение. Но вся эта слава вокруг торгов повысила цену даже худшему барахлу.

— Пошли в гостиную. Там находится то, что я приобрел на аукционе.

Она мягко положила ладонь ему на руку.

— Надеюсь, вас не обманули.

— Ну что вы, не беспокойтесь. Оцените, это одна из моих покупок. Очень старый бронзовый нож для разрезания бумаги.

Он вручил ей нож, она покрутила его и вернула.

— Да, он действительно очень старый — подлинное произведение искусства. Он находился в кабинете дядюшки Чарлза.

— А вот еще одна милая вещичка. Кажется, начало викторианской эпохи.

Она погладила строгий прикроватный стул из клена. Выражение ее лица не изменилось.

— Ценю ваши две покупки, — сказала она. — Этот стул был частью гарнитура. Но тетушка Тельма всегда путала простоту с банальностью. Она, простите мне это выражение, была буквально слепа к его очарованию и сдержанной красоте. Она распродала его по частям, кроме этого стула, который был сослан в мою спальню.

— Мне бы надо заняться поисками. Может, удастся восстановить гарнитур. Конечно, сиденье было недавно обновлено. Была сделана новая обивка. Но если верить распорядителю аукциона, ему не менее ста тридцати пяти лет.

Мисс Фрейл качнула головой.

— Да, вполне возможно.

Тревисс ждал, надеясь, что поколебал ее спокойствие прямым намеком, который не мог ее не задеть; быть может, она решится заговорить, сделать признание, но она хранила молчание.

Он взял ее за руку.

— Мисс Фрейл, должен вам признаться, вы самая необычная женщина из всех, каких я встречал.

Она не удивилась и с полной невозмутимостью ответила на его комплимент.

— Вы, мистер Тревисс, тоже весьма необычный человек. Я ждала от вас всего, но не лести.

— Не хочу показаться невежливым, но могу ли я задать вам вопрос личного характера?

— Конечно.

— Вы всегда были слепы?

— Да. С рождения.

— Значит, вы еще более необычны, чем я считал.

— Благодарю вас, мистер Тревисс. Но не стоит увлекаться настолько, чтобы отступать, терять свои убеждения или решимость. Чувствую, что вы подошли очень близко.

— Вы правы, я действительно весьма близок к разгадке.

— Это было бы некрасиво по отношению ко мне, совсем некрасиво. Вы завлекли меня сюда провокационно, заявив, что вам известна загадка, касающаяся моей персоны. Вы просто не можете меня отпустить домой, не сообщив о разгадке.

Он понял, что, используя иронию, она хотела уколоть его самолюбие, вынудить его на реакцию, заставить делать то, что в данный момент ему совсем не хотелось. Для нее было тайной радостью и своеобразным вызовом выдержать это последнее испытание. И он не лишит ее этой радости. Она ее заслужила.

— Плетение стульев одна из ручных работ, которыми занимаются многие слепые. Не так ли?

— Да, вы правы, — спокойно ответила она.

— Поскольку вы знакомы со множеством практических работ, думаю, вы умеете заниматься и плетением.

— Не буду этого отрицать.

— Кстати, ведь вы плели сиденье этого небольшого прикроватного стула?

— Действительно.

— Когда?

Она пожала плечами.

— Примерно за месяц до смерти тетушки Тельмы.

— Вы его полностью сплели?

— Не понимаю.

— Уверен, что понимаете, — в голосе его чувствовалась улыбка. — Теперь займемся областью гипотез. Скажем, к примеру, что вы желали убить миссис Чивертон, но не представляли, как за это взяться. И вдруг она однажды дарит вам небольшой прикроватный стул; его плетеное сиденье немного повреждено. Вы решаете сделать новое. И потому запасаетесь тем количеством растительных волокон, которые вам нужны для выполнения этой работы, ни меньше, ни больше. Вы знаете, сколько волокон вам надо. Теперь представим, что вы решили сплести сиденье, используя так называемый метод семи операций — как вы видите, я изучил соответствующую литературу, — но вы намеренно пропускаете шестой этап — этап обрамления вокруг бортика и окончательное связывание волокон. Когда сиденье сплетено таким образом, вряд ли найдется один из сотни и даже из тысячи, кто мог бы понять, что рисунок переплетения неполон? Предположим далее, что последнее волокно, необходимое и достаточное для завершения пропущенных операций, было спрятано в вашей спальне и пролежало там около месяца, до того времени, когда вы решили покончить с миссис Чивертон. В тот вечер, как обычно, входная дверь была заперта на ключ и старая дама уснула; предположим также, что вы согнули это волокно, чтобы образовать кольцо, соединив два конца и закрепив их бельевой прищепкой, а потом уложить его на дно умывальника, куда налили раствор глицерина и горячей воды, дабы волокно стало гибким, как плеть. Именно так делают? Когда волокно размягчилось, вы извлекли его — мы по-прежнему в области предположений — и тихо пробрались в спальню миссис Чивертон, осторожно обвили вокруг ее шеи эту плеть из волокна, прочную, почти как металл, и стянули ее, пока не последовала смерть. Далее предположим, что вы взяли эту плеть, выпрямили волокно и спокойно вплели его в сиденье стула, завершив операцию. И здесь вы использовали привычный инструмент — вязальную спицу. Уверен, никто, даже миссис Поттс, не заметил разницы между видом стула накануне убийства и после его совершения. Было маловероятно, что подобная мысль посетит и полицейского офицера, даже с самым развитым воображением. Он и не подумал бы, что искомое орудие удушения может быть неотъемлемой частью стула, стоящего у него прямо перед глазами.

Пока он говорил, лицо Лиззи Фрейл оставалось совершенно нейтральным, на нем не было ни улыбки, ни признаков растерянности, а когда он закончил, ее единственной реакцией был легкий как бы вопросительный вздох.

Потом она заявила:

— Предположим, что все это правда и вы совершенно правы, что никто и не заметил бы разницы в рисунке плетения. Большинство зрячих людей не используют глаза по назначению; они умеют лишь глядеть. Печально, не так ли? Они действительно не знают, что теряют.

Он тут же понял, что она не собирается ничего признавать, и ощутил какую-то странную радость. Он отпустил ее.

На улице, перед тем как Питерс помог ей усесться в машину, он протянул ей огромный букет красных роз.

— Спасибо, мистер Тревисс. Вы не могли мне сделать более приятного подарка. Спасибо и за этот восхитительный завтрак — и за ошеломительную гипотезу.

Он не сдержался, чтобы не спросить:

— Только и всего для вас, мисс? Только гипотеза?

Она рассмеялась, все это развлекало ее.

— Пока все это не доказано, все это остается чистой теорией. Не так ли?

Он не ответил и затронул другую тему.

— Полагаю, вы, наверное, вскоре уедете отсюда?

— Да. Я подарила дом Фонду помощи слепым. Он должен стать школой и центром подготовки, где будут обучать новым профессиям.

— Что станет с миссис Поттс и Бенсоном?

— Я позабочусь, чтобы они ни в чем не испытывали недостатка.

— Очень щедро с вашей стороны.

— Вовсе нет. Поттс, Бенсон и я прожили вместе четверть века, и многое нас сблизило. Можно почти сказать, что узы, которые нас объединяют, сильнее тех, что соединяют кровные связи.

Тревисс долго смотрел вслед машине, потом вернулся на любимую садовую скамью, чтобы поразмышлять об этом визите. Он был там, когда вернулся Питерс.

— Итак, она ничего не признала, — сказал молодой человек.

— Ничего.

— Вы ей не сказали, что могли бы доказать свою теорию.

— Я едва так не сделал, но потом образумился.

Доказательством, на которое намекал Питерс, было крохотное пятно человеческой крови, найденное Тревиссом на внутренней поверхности волокна из седьмой диагонали. Если бы полиция обнаружила его, процесс Лиззи Фрейл принял бы совершенно иной оборот. Но, увы, полиция оказалась столь же слепой, как и убийца.

Ее замечание по поводу Поттс, Бенсона и ее самой объединены узами, крепче, чем узы крови, — имело ли это особое значение?

Питерс осчастливил его почти сардонической улыбкой.

— Теперь не проявите ли вы милость сказать, что было написано в приглашении и откуда у вас была такая уверенность в ее согласии.

— Я попросил ее заглянуть в Книгу Бытия — глава четвертая, стих пятнадцатый. «И сказал ему Господь: За то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его».

Тревисс коснулся розового бархатистого лепестка и улыбнулся.

— А теперь скажите мне, Питерс. Если бы вы задушили кого-то тем способом, каким, полагаю, была задушена миссис Чивертон, разве бы вас не потрясло замечание о знамении Каина?[1]

Перевод Аркадия Григорьева

Примечания

1

В английском языке слова «Каин» и «волокно для плетения» являются полными омонимами (прим. пер.).

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg