«Убийство в Чесапикском заливе»

Дэвид Осборн

Пролог

В 6.54 вечера десятого мая оставалось ровно шесть минут до трагической гибели четырнадцатилетней Мэри Хьюз. Она стала жертвой жестокого предумышленного убийства, совершенного человеком, к которому всегда относилась с полным доверием.

Мэри Хьюз была воспитанницей первого года в «Брайдз Холле» — привилегированном женском пансионе в Бернхеме на Восточном побережье Мэриленда, принятой туда на казенный счет.

Затравленная, одинокая девочка, вынужденная постоянно сносить холодную отчужденность и насмешки своих богатых сверстниц, сидела в этот вечерний час, склонившись над партой, в отведенном для новичков отсеке зала для занятий в Главном Корпусе. До войны[1] в этом доме жил богатый плантатор. Теперь это было главное здание школьного комплекса.

Мэри взглянула на висевшие перед ней большие часы с римскими цифрами и похолодела от ужаса. Поглощенная проклятой тригонометрией, она совсем забыла про церковный колокол, который должен звонить к вечерне ровно в семь. Обязанность звонить в колокол возлагалась на новичков, и они исполняли ее поочередно, по три дня кряду. Если же какой-нибудь незадачливой дежурной случалось замешкаться больше, чем на минуту, ненавистное дежурство продлевалось еще на два дня. Мэри опаздывала уже целых пять раз, и вся школа перешептывалась у нее за спиной, потешаясь над ее нерасторопностью и невезучестью.

Церковь находилась на некотором удалении от Главного Корпуса, и Мэри понимала, что за оставшиеся минуты она в лучшем случае успеет лишь добежать туда. Пытку тригонометрией с ее совершенно непостижимыми углами, функциями и градусами придется отложить до отбоя. Она дождется, когда три девочки, с которыми она делит дортуар, уснут, свернувшись калачиком на своих железных койках, и тогда, забившись с учебником под одеяло, при тусклом свете фонарика предпримет очередную попытку понять и запомнить хоть что-нибудь. При этом она будет поминутно прислушиваться к мягким шагам ночной дежурной, моля Бога, чтобы «эта людоедка» не засекла ее.

Поднявшись из-за парты осторожно, чтобы не слишком громко двигать стулом по дощатому полу, исшарканному ногами многих поколений воспитанниц, Мэри незаметно сунула учебник под голубой кардиган и зажала под мышкой. Новичкам не разрешалось выносить учебники из зала для занятий. Они должны были аккуратно складывать их в парту; дежурная же по залу, из числа назначаемых школьным начальством старшеклассниц, проводила в конце дня выборочную проверку и, если оказывалось, что кто-то из воспитанниц нарушил установленный порядок, сразу же докладывала об этом. В «Брайдз Холле» редко кому из провинившихся удавалось избежать наказания в виде нескольких часов дополнительных занятий в воскресенье.

Дежурная восседала за столом в дальнем конце зала. Мэри направилась к ней по проходу, отделявшему новичков от воспитанниц второго года обучения, для которых занятия в этом зале тоже считались обязательными, и нескольких девочек постарше, вынужденных отбывать эту повинность в наказание за плохие отметки. Кое-кто из девочек искоса поглядывал на проходившую мимо Мэри, испытывая облегчение при мысли, что ненавистная зубрежка близится к концу.

В «Брайдз Холле» новичкам не полагается первыми заговаривать со старшими. Накануне Мэри пришлось ждать довольно долго, прежде чем дежурная по залу соблаговолила ее заметить: та нарочно тянула время, сперва для проформы, чтобы продемонстрировать свою власть, а потом уже для того, чтобы помешать Мэри вовремя ударить в колокол.

Сегодня, к счастью, дежурила старшеклассница, которую Мэри считала доброй.

— Что тебе, Мэри?

— Позвольте мне выйти. Сегодня мое дежурство в церкви.

И вслед за этой просьбой — унизительное, хотя и короткое ожидание. Часы показывали, что в распоряжении Мэри остается всего четыре минуты. Неужели дежурная спросит про книгу? Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы не спросила. Пожалуйста!

В холодном немигающем взгляде старшеклассницы, устремленном на Мэри из-под копны темных волос, аккуратно забранных назад дорогим черепаховым обручем с золотым орнаментом, было трудно что-либо прочесть.

— А ключ у тебя есть?

— Да.

Мэри на всякий случай сунула руку в карман — проверить, там ли ключ, который она сняла со щитка в канцелярии, по пути в зал для занятий. С томным видом дежурная потянулась за карандашом и стала лениво постукивать им по гладкой крышке стола.

— Можешь идти, Мэри. — Улыбка. Едва уловимый проблеск сочувствия. — И постарайся на сей раз все исполнить как следует. Тогда завтра тебе уже не придется дежурить.

— Я постараюсь.

Мэри устремилась к выходу, но ее настиг тот же холодный голос, в котором все еще угадывалась улыбка:

— Не беги, Мэри, иди спокойно.

— Хорошо.

Кое-кто из девочек хихикнул, и тотчас же последовало раздраженное «Тихо!» старшеклассницы, с лица которой немедленно сошла улыбка.

Идя по проходу между партами с зажатым под мышкой учебником и не смея ускорить шаг под бдительным взором дежурной, Мэри слышала, как колотится у нее сердце. Оцепеневшая от напряжения девочка толкнула наконец дверь и выскользнула в тишину застланного коврами просторного холла. Два крыла широкой парадной лестницы вели на второй этаж — к библиотеке и изолятору, и еще выше — к бельевой и чердаку.

Но и тут Мэри не решалась перейти на бег, поскольку новичкам бегать по территории кампуса не разрешалось. Она быстро миновала широкую галерею с портиком и спустилась по выщербленным ступеням на покрытую гравием дорожку, которая, огибая здание с тыльной стороны, вела к поросшему травой и затененному вязами четырехугольному двору перед старой церковью.

Пасхальные праздники остались позади, а с ними — и трехнедельные каникулы. Когда занятия возобновились, повсюду на Восточном побережье бушевала весна, готовая вот-вот смениться летом. Цвели магнолии, дикие вишни и кизил, а придорожные ветлы с ярко-оранжевыми цветами и высокие кусты падуба уже оделись пышной листвой. Теплый вечерний воздух был напитан густым ароматом обновленной земли. Солнце только что скрылось за горизонтом, и потемневшее небо окрасилось в нежные розовато-лиловые тона, возвещая наступление сумерек и появление первых звезд.

Источенные дождями и ветром серые стены церкви были увиты свежей зеленью плюща. Вечерний ветерок, прилетевший со стороны реки Литтл-Чоптэнк и Чесапикского залива, шелестел листвой, и от этого казалось, что деревья тихонько перешептываются между собой. Согласно преданию, бытовавшему среди воспитанниц пансиона, в старой церкви обитают призраки. Когда-то здесь была убита черная рабыня — ревнивый муж перерезал ей горло, когда она, стоя на коленях перед алтарем, молилась о спасении души своего возлюбленного, погибшего во время Гражданской войны. Как знать, быть может, темные пятна на каменном полу — следы ее крови?

Вставляя ключ в замок массивной дубовой двери, Мэри ощутила внезапный приступ суеверного страха. Страх, однако, сменился удивлением, когда она обнаружила, что дверь не заперта. Между тем в обязанности дежурного входило запирать дверь после вечерни и возвращать ключ на положенное место в канцелярии. Неужели она забыла сделать это вчера? Если так, то ее оплошность, несомненно, обнаружена уборщицей или охранником, и об этом уже доложено куда следует.

Она не могла знать, что человек, отперший дверь, находился в церкви и поджидал ее в темноте.

Дверь с жалобным скрипом отворилась, и на Мэри пахнуло затхлым запахом церкви — запахом старых, отсыревших молитвенников, подушек на скамьях, старинной, покрытой плесенью штукатурки.

Девочка нащупала выключатель справа у входа. В тусклом свете несоразмерно маленьких светильников ей чудились всюду какие-то призрачные тени.

Эта маленькая церквушка когда-то была построена для совместной молитвы прихожан. Наверху, под витражами, вдоль грех стен тянулся балкон с двумя рядами скамей. Внизу, по обе стороны от прохода, стояли еще две дюжины скамей, на которых могла разместиться большая часть воспитанниц «Брайдз Холла», а их насчитывалось триста пятьдесят. Ученицы трех младших классов ежедневно собирались в церкви для вечерней молитвы. Девочки постарше посещали только воскресные службы; на них полагалось присутствовать всей школе, в том числе и тридцати с лишним преподавателям.

Мэри торопилась. Сколько времени оставалось в ее распоряжении? Полминуты? Еще меньше? Теперь, когда ее никто не видел, она опрометью ринулась к двери, за которой была лестница, ведущая на балкон.

Взбежав наверх, девочка помчалась по узкому балкону к хорам, туда, где к стене была прилажена деревянная планка с двумя крюками, на которые наматывались свисавшие сверху веревки с узлами на концах, — для удобства звонаря. Девочка бросила учебник на скамью и принялась разматывать веревки. И вдруг услышала у себя за спиной голос:

— Поторопись, Мэри. Ты ведь не хочешь опоздать, правда?

Мэри вздрогнула от неожиданности. Она уже готова была закричать, но не закричала, потому что, обернувшись, увидела хорошо знакомого ей человека.

Девочка перевела дух и улыбнулась, помотав головой. Чувствуя себя в безопасности, она потянулась к веревкам. Убийца у нее за спиной тоже не медлил. Одно уверенное движение — и вот уже конец одной из веревок обвил шею девочки кольцом. Колено убийцы безжалостно уперлось ей в спину, петля затянулась и сдавила горло бедняжки.

Смерть от удушения наступает быстро. Мгновение крайнего удивления и мучительной боли, потом животный страх, попытка освободиться от веревки и, наконец, отчаянная паника, когда в легких кончается воздух. Сознание полной беспомощности. Ужасающий шум в голове — и кромешная тьма.

Когда хрупкое тельце девочки обмякло, убийца еще раз обмотал шею своей жертвы веревкой, потом приподнял и спихнул с балкона.

Веревка при этом туго натянулась, но выдержала — она оказалась достаточно прочной.

Прозвонил колокол. Очень внятно, но всего один раз.

Пансионерки в зале для занятий кинулись складывать книжки, и никому из них не показалось странным, что колокол прозвонил всего один раз. Они воспринимали Мэри как нечто «чужеродное», чему нет и никогда не будет места в их среде. Позвонить в колокол всего один раз, считали они, вполне в ее духе.

А кое-кто не преминул с усмешкой заметить, мол, видно, теперь Мэри так и будет все время дежурить.

Однако это предположение не оправдалось.

Глава 1

Я узнала о случившемся на следующий день и, разумеется, лишь в общих чертах. Подробности же этой ужасной трагедии выявились значительно позже. Утром мне позвонила моя дочь Джоанна из своей конторы в центре Манхэттена. Она состоит компаньоном одной из крупных адвокатских фирм, занимающей три верхних этажа в сорокаэтажной стеклянной башне.

— Мама?

— Да, — ответила я сквозь дрему. Шторы у меня в спальне были задернуты, преграждая путь утреннему свету, рвавшемуся в окна вместе с неумолчным шумом Нью-Йорка, — я живу в восточной части Манхэттена. Мне не без труда удалось разглядеть стрелки моего будильника на столике возле кровати. Было начало девятого.

Едва услышав в трубке голос Джоанны, я сразу же поняла, что речь пойдет о ком-то из моих внуков — Кристофере или Нэнси.

— Что случилось? — спросила я.

— Подробности мне пока неизвестны. Дело в том, что перед самым моим уходом позвонила Эллен Морни… Нет, с Нэнси все в порядке. Морни подтвердила, что она в полном порядке, только немного расстроена.

Моя дочь имеет обыкновение порой изъясняться расплывчато, совсем в несвойственной профессионалу-юристу манере.

— Чем ты расстроена, Джоанна? — спросила я, с трудом поборов нахлынувшее раздражение.

— Понимаешь, у них в школе случилось нечто ужасное.

Джоанна умолкла.

— Бога ради, — взорвалась я, — что именно?

— Церковный балкон, знаешь? Так вот, какая-то девочка упала с балкона и удушилась. Одна из новеньких.

Ее слова ошеломили меня.

— Удушилась?!

— Да, колокольной веревкой.

Я стала судорожно вспоминать. В обычные дни к вечерне звонят в семь часов, сразу после занятий, перед ужином.

— Когда это случилось? Вчера вечером?

— Да. Насколько я поняла, эта девочка должна была звонить в колокол, но, видимо, запуталась в веревках и каким-то образом упала с балкона. Ты помнишь эти веревки?

О, разумеется. Когда-то мне, — как потом моей дочери, а теперь Нэнси, — довольно часто выпадала обязанность звонить в колокол.

— Морни говорит, что Нэнси дружила с этой девочкой. Кажется, ее звали Мэри.

— Мэри Хьюз?

— Кажется, так. Да, Хьюз. Я пока не говорила с Нэнси и не могу утверждать с полной уверенностью, но думаю, что речь идет именно о ней.

Внучка в нескольких письмах упоминала о какой-то Мэри Хьюз, девочке из бедной семьи, которая принята в школу на казенный счет и потому постоянно подвергается насмешкам со стороны своих соучениц.

Я сразу же догадалась, чем вызван звонок дочери. Мне стало это ясно, как только она упомянула о «Брайдз Холле». За многие годы у меня выработалось определенное чутье на ее звонки. Я — человек свободной профессии, фотожурналист.

В субботу утром мне предстояло снимать репортаж о соревнованиях планеристов в Виргинии, неподалеку от Франт-Рояла — это у подножия Голубых гор. Впрочем, не просто снимать соревнования, но и самой в них участвовать, потому что с некоторых пор я занимаюсь планерным спортом. Джоанна позвонила в четверг, а я намеревалась отправиться в Виргинию в пятницу утром. В «Брайдз Холл» мне было по пути, и Джоанна это знала.

— Поскольку ты все равно собираешься в те края, я подумала, что тебе, быть может, захочется заодно проверить, как там Нэнси.

— Если ты беспокоишься, я могу выехать уже сегодня, — сказала я. — Переночую в школе, а в пятницу прямо оттуда поеду в Виргинию.

— Ой, правда, мамочка?! — обрадовалась Джоанна, зная наперед, что я скажу: ну, конечно.

Повесив трубку, я немного полежала в постели, раздумывая над тем, как ловко меня заарканили, и не зная, следует мне возмущаться по этому поводу или нет. Подобно большинству современных женщин, моя горячо любимая дочь, благослови ее Господь, так и не решила до сих пор, что для нее важнее — дети или работа. В отличие от меня, ей вовсе не обязательно работать — ее муж, тоже адвокат, зарабатывает достаточно для того, чтобы любая женщина могла удовлетворить все свои мало-мальски разумные потребности. Но Джоанна любит свою работу, не мыслит жизни без нее и уже давно нашла идеальный выход из положения. Это — я. Следуя типично женской логике, она внушила себе, что если ее дети находятся со мной, то они как бы остаются при ней. И вот каждое лето я беру Кристофера и Нэнси, которым соответственно девять и тринадцать лет, и отправляюсь с ними на остров Марты, в Эдгартаун, где у меня свой дом — прелестный особнячок XVIII века, в котором мы с Джорджем прожили без малого двадцать пять счастливых лет нашего супружества и который остался мне в наследство после его смерти одиннадцать лет назад. Кроме того, я оказываюсь под рукой всякий раз, — а это случается довольно часто, — когда дочери и зятю удается совместить свои планы и улизнуть в какую-нибудь деловую поездку подальше от шума и сутолоки Нью-Йорка. Друзья говорят, что благодаря этому, да еще своей работе, мне удается так долго сохранять молодость, и я надеюсь, что это действительно так. Как это ни прискорбно, мне уже далеко за пятьдесят. Но судя по вниманию, которым неизменно на протяжении многих лет меня окружают представители сильного пола, и по тому, сколько радости доставляет общение со мной моим внукам, я действительно кажусь моложе своих лет — да и не только внешне. Аэробика по методу Джейн Фонда и двухмильные пробежки через день помогают мне поддерживать достаточно хорошую форму, чтобы справиться с двумя юными непоседами.

Сделав зарядку, я приняла душ, высушила волосы и подумала, что следует зачесать их как-нибудь поэффектнее, чтобы не особенно бросались в глаза новые седые пряди. Затем повозилась с макияжем, камуфлируя мелкие морщинки вокруг глаз, подушилась своими любимыми духами и стала собираться в дорогу. Кстати, губной помадой я не пользуюсь.

Моим давним увлечением является воздухоплавание, но год назад кто-то уговорил меня заняться планеризмом. Я попробовала, и мне понравилось. Я налетала уже немало часов, и все же полет на воздушном шаре по-прежнему кажется мне больше похожим на «путешествие». К тому же, если вы занимаетесь воздушными съемками, делать это намного удобнее, находясь в сравнительно просторной и устойчивой корзине воздушного шара, нежели в тесной кабине планера.

У меня есть комбинезон на молнии (когда-то он был ярко-желтым, но уже изрядно выцвел) с множеством удобных карманов, который служит мне для обоих видов воздушного эскапизма. Его я упаковала в первую очередь вместе с кислородной маской, шлемом, перчатками, биноклем и двухметровым белым шарфом из чистого шелка, подаренным мне Джоанной на прошлое Рождество, запихнув все это в нейлоновую дорожную сумку.

Затем я собрала вторую сумку, уложив в нее оба свои фотоаппарата, запасные объективы, светофильтры и пленку, после чего вытащила самый добротный из своих чемоданов и принялась отбирать одежду для «Брайдз Холла». Я не сомневалась, что получу приглашение отобедать с Эллен Морни, директрисой, и кем-нибудь из ее сотрудников. На Восточном побережье даже в эту пору вечерами бывает прохладно, поэтому я решила захватить с собой щеголеватый костюм из легкого габардина. К нему я добавила джинсовую юбку и полосатое вязаное кашемировое платье с соответствующими поясами, а также несколько практичных блузок, кардиган и блейзер классического покроя, — в нем я буду ходить по территории кампуса. Затем надела фланелевые брюки, блузку и свитер, а ноги сунула в видавшие виды дешевые мокасины, в которых всегда вожу машину.

Не прошло и получаса, как я спустилась вниз по улице к гаражу, села в свой старенький автомобиль и двинулась в путь. Часы показывали половину одиннадцатого. Я прикинула, что попаду в «Брайдз Холл» между тремя и четырьмя часами, если сделаю по пути получасовую остановку, чтобы выпить кофе и перекусить.

Я ехала в «Брайдз Холл» с двояким чувством. С одной стороны, я тревожилась о Нэнси: смерть подруги — нелегкое испытание в любом возрасте, но особенно — в отрочестве, когда человек еще слишком юн и неопытен для того, чтобы осмыслить и побороть горе. С другой стороны, меня тяготила мысль о посещении «Брайдз Холла», и не без оснований.

За «Брайдз Холлом» давно уже установилась репутация лучшей в Америке приготовительной школы для девочек. Она считается первоклассной во всех отношениях — и по высокому уровню преподавания, и по тому, какое внимание уделяется здесь спорту, и по социальному статусу воспитанниц. В этой школе учились дочери нескольких американских президентов, а также многих видных государственных деятелей Европы. Списки ее выпускниц пестрят весьма почтенными титулами. На протяжении уже многих лет выпускницы «Брайдз Холла» автоматически, без экзаменов, зачисляются в самые престижные университеты Восточной Америки.

После окончания «Брайдз Холла» я побывала там всего лишь три раза: когда поступала сюда моя дочь, а потом — Нэнси, и еще однажды, лет пятнадцать назад, когда, влекомая трудно объяснимой даже для себя самой ностальгией, я решила побывать на встрече выпускниц.

Почему мои визиты были столь редки? Ответ прост. Годы, проведенные в этом пансионе, были для меня по большей части несчастливыми. Как и Мэри Хьюз, я поступила туда на казенный счет и сразу же очутилась в мире, пронизанном таким снобизмом и социальным высокомерием, к противодействию которым я была совершенно не готова. Как только стало известно, что фамилия моего отца не значится ни в «Социальном реестре», ни в «Голубой книге», ни в справочнике «Кто есть кто», куда заносятся достойные представители промышленного, банковского и прочих избранных «миров», мне тут же наклеили ярлык «отщепенка», а подруги если и не выказывали своего пренебрежения открыто, то попросту перестали меня замечать. Уязвленная и озлобленная, я решила уйти из пансиона после первого же семестра, но не сделала этого. Я осталась ради отца — мое пребывание в «Брайдз Холле» так много значило для него! «Потерпи, Маргарет, — уговаривал он меня. — Ты получаешь лучшее в Америке образование». Когда же я убедилась в правильности этого категорического суждения, то уже по собственной воле решила остаться там до конца.

Это были годы упорного труда. «Брайдз Холл» не имел ничего общего со старомодными «пансионами благородных девиц», хотя изначально задумывался именно как таковой. Его основала в 1868 году некая Меридит Тейлор, старая дева из Балтимора, которая считала чрезвычайно важным обучать девушек из благородных семейств премудростям ведения дома — того самого изысканного дома, хозяйкой которого каждой из них, несомненно, предстоит со временем стать, — а также готовить их к утонченной светской жизни, которая опять-таки им уготована. Но замыслу Мередит Тейлор не суждено было осуществиться. В 1876 году она умерла, и ее честолюбивая помощница, некая Этель Вортингтон Кэдбе-ри, тайная феминистка, чья железная самодисциплина заставляла ее до поры до времени держать при себе взгляды на образование, принялась расширять «Брайдз Холл», превратив его в течение нескольких лет в солидное учебное заведение. По мере того как директрисы сменяли одна другую, в программу включались все новые и новые дисциплины: физика, биология, математика, химия, английская литература, иностранные языки. Насколько я помню, мне приходилось ежедневно просиживать за домашними заданиями не менее четырех часов, а в выходные дни — по десять и даже больше. Причем готовиться нужно было сразу по пяти и более предметам.

Помимо общеобразовательной программы для воспитанниц «Брайдз Холла» обязательны занятия спортом. Одно время я была капитаном теннисной команды. Школьному начальству пришлось доверить мне эту почетную обязанность после того, как я два года подряд завоевывала школьное первенство, а в выпускном классе одержала победу еще и в соревнованиях с другой школой. Я закончила «Брайдз Холл» с отличием, и мне вежливо похлопали при вручении почетной награды «За особые успехи по истории». Если бы можно было начать все сначала, осталась бы я в «Брайдз Холле», зная наперед, что мне предстоит там пережить? Наверное, все-таки да. Однако когда дочь заявила о своем желании пойти по моим стопам, я всячески пыталась этому воспрепятствовать. Как оказалось, безрезультатно. Возражала я и тогда, когда она решила определить туда Нэнси. Нэнси — девочка совершенно иного склада, нежели ее мать и бабушка. Она куда более романтична, и ей не хватает умения постоять за себя. Правда, в отличие от меня, она поступила в «Брайдз Холл» не на казенный счет, а как равная среди равных, ведь ее родители не какие-то безвестные люди из захолустного городка в Западной Небраске; Джоанна и ее муж «принадлежат» к высшим сферам общества. И тем не менее, зная, насколько она чувствительна, я не находила себе места при мысли о тех страданиях, которые ей придется испытать в «Брайдз Холле». Я чувствовала, что она не лучше меня приспособлена к жизни в подобной атмосфере, хотя и в силу совершенно иных причин. И теперь мои опасения подтвердились.

Но весенний день был так хорош! Окрестности Делавэра радовали глаз свежей зеленью, и я была полна оптимизма. Я не сомневалась, что сумею помочь Нэнси, в каком бы подавленном состоянии она ни находилась. И, невзирая на безрадостные воспоминания, я была уверена, что alma mater встретит меня с распростертыми объятиями.

Глава 2

Восточное побережье Мэриленда — это в сущности полуостров Дельмарва, представляющий собой протянувшуюся на сто пятьдесят миль прибрежную равнину, которая с западной стороны омывается водами Чесапикского залива, а на востоке имеет выход в сравнительно мелководный залив Делавэр, а через него уже в открытый Атлантический океан. Начинаясь неподалеку от Пенсильвании, этот полуостров тянется далеко на юг, переходя в высквоженную ветрами полоску песчаной отмели в районе Кейп-Чарльза в Виргинии, откуда, если пересечь Чесапикский залив, всего пятнадцать миль до Кейп-Генри и крупной военно-морской базы в Норфолке.

В отличие от шумного и оживленного Западного побережья Чесапикского залива, где находится порт Балтимор, где вокруг Аннаполиса и Военно-морского колледжа США можно постоянно наблюдать огромное скопление яхт, где, наконец, в залив впадают крупные судоходные реки Саскуиханна, Патаксент и Потомак Восточное побережье выглядит так, что кажется, будто ты попал в прошлое столетие. Несмотря на обилие маленьких заливчиков и бухт, в которых швартуются рыболовецкие суда и яхты, здесь по-прежнему царит красота тихой заводи, дремотное безвременье словно давно ушедшая неторопливая жизнь плантации присутствует в самом здешнем воздухе, пропитанном ароматом лесов и полей, и в то же время соленым дыханием моря, а города с названиями Оксфорд, Роял-Оук, Квинстаун и Шервуд воскрешают образы первых английских поселенцев.

К полудню я проехала большую часть полуострова и теперь держала путь на запад, к Чесапикскому заливу через округ Дорчестер. По мере того как бескрайние просторы кукурузных и соевых полей сменялись сосновыми рощами и дубовыми лесами, я ощущала, как погружаюсь в совершенно иной мир. Даже постепенно сужающаяся деревенская дорога напоминала мне петляющий ручеек или речушку, которые в великом множестве медленно, почти сонно несут свои воды к Чесапикскому заливу. Заканчиваясь узкими заливчиками и мелководными илистыми бухтами, они образуют тысячемильную береговую линию, своими очертаниями похожую на изодранный по краями кусок муслина. Здесь люди занимаются уже не сельским хозяйством, а морским промыслом.

Я миновала Кембридж и вырулила на дорогу, пролегавшую вдоль южного берега реки Литтл-Чоптэнк. Оставив позади церковь Троицы — исторический памятник 1670 года, затем деревушки Вулфорд и Мэдисон, я незаметно очутилась в Бернхеме.

Это совсем крохотный городок на берегу реки Бернхем, впадающей в Литтл-Чоптэнк. Прямоугольная площадь, посреди которой красуется традиционная пушка времен Гражданской войны с уложенными пирамидой ядрами, со всех сторон окружена плотной стеной кирпичных или деревянных построек. Небольшая церквушка. Дорчестерское отделение Национального банка, зеленная лавка Меритта, магазинчик с вывеской «Фураж и зерно Оуэна», скобяная лавка Эноса Брандта и гостиница «Бернхем», представляющая собой харчевню с несколькими комнатами для постояльцев, построенная в 1740 году и сохранившаяся почти в неизменном виде. Эта «городская стена» служит своеобразным символом старозаветной неторопливой стабильности, нарушаемой разве что автомобильной магистралью, которая связывает Бернхем с остальным миром.

Часы показывали половину третьего. Со все возрастающим волнением, похожим на чувство, испытываемое актером перед выходом на сцену, я медленно обогнула площадь. Мое внимание привлекли двое полицейских, стоявших возле сторожевого катера. Их присутствие здесь удивило меня. Но еще большее удивление я испытала в следующую минуту, когда один из них, молодой парень с одутловатой не по возрасту физиономией и брюшком, с которого свисала кобура, заслышав шум моей приближающейся машины, вытянул вперед руку, приказывая остановиться. Поскольку при этом он вышел на проезжую часть дороги, мне ничего не оставалось, как подчиниться. Когда я затормозила, он подошел ко мне и попросил предъявить водительские права и паспорт машины.

От неожиданности я лишилась дара речи. Он не мог обвинить меня в каких-либо нарушениях, поскольку стоял ко мне спиной, пока я не приблизилась к нему на расстояние менее трехсот пятидесяти метров.

— Куда направляетесь, Маргарет?

Это была последняя капля, переполнившая чашу. Отчасти потому, что я никогда не питала особой любви к полиции и совершенно не выношу фамильярности со стороны незнакомых людей, но главным образом по причине нервного напряжения, связанного с посещением «Брайдз Холла», я была не в силах сдержать раздражение.

— Если вы обращаетесь к миссис Барлоу, — огрызнулась я, — поскольку мы с Вами, кажется, незнакомы, то я отвечу: в «Брайдз Холл».

Мое замечание явно задело полицейского. Он молча вернул мне документы и, указав на узкую дорогу за гостиницей «Бернхем», сказал:

— Вам туда.

— Я ездила этой дорогой еще тогда, когда Вас, наверное, и на свете-то не было.

Я включила мотор, нажала на газ и рванула вперед, едва не сбив его с ног. Выруливая с площади, я увидела в зеркале заднего обзора, как он стоит, уперев руки в бедра, и смотрит мне вслед. Вид у него был отнюдь не радостный.

Мало-помалу успокоившись, я проехала, должно быть, с полмили, то и дело объезжая колдобины и не переставая дивиться, почему починкой дороги не займутся попечители «Брайдз Холла», если у окружных властей нет денег или просто не доходят до этого руки. Вряд ли школа испытывает недостаток в средствах — ее фонд составляет сорок миллионов долларов, если не больше. И вдруг совершенно неожиданно я выехала на знакомую дубовую аллею. Саженцы этих могучих деревьев, окруженных буйными зарослями туи, были привезены из Англии двести с лишним лет назад.

Аллея кончилась, дорога круто повернула в сторону щита с надписью «ЕХАТЬ МЕДЛЕННО» — и вот уже впереди огромные, укрепленные на массивных гранитных столбах кованые ворота с вывеской школы. А за ними — подъездная дорога из гравия, ведущая мимо открытых кортов к Главному Корпусу, великолепнейшей постройке середины восемнадцатого века. До Гражданской войны и позже, во времена мисс Мередит Тейлор, Главный Корпус с его выдержанной в классическом стиле открытой галереей и колоннадой служил центром раскинувшегося на площади в пять тысяч акров поместья, именовавшегося «Драммерз», где разводили скот и… рабов. Насколько я понимаю, в те времена не делалось особого различия между этими двумя видами чрезвычайно прибыльного товара, который на протяжении пяти поколений поставляло семейство Комптонов, стяжавшее себе известность в политических кругах Мэриленда тем, что яростно боролось за права штатов, пока падение Конфедерации не положило конец его могуществу.

Во времена мисс Тейлор вся жизнь была сосредоточена в Главном Корпусе, и ни одна из прочих усадебных построек не использовалась. Просторных помещений с высокими потолками в Главном Корпусе было вполне достаточно для двадцати пяти барышень, которым мисс Тейлор прививала изысканные манеры. При сменившей ее мисс Кэдбери и последующих ее преемницах была предпринята реставрация других зданий, а к началу первой мировой войны была завершена реконструкция всех имевшихся в усадьбе построек и вдобавок началось сооружение новых.

Я въехала в ворота и, добравшись до середины подъездной дороги, увидела справа от себя, за кортами, верхушки двух мачт и высокие бушприты «Королевы Мэриленда», пришвартованной к причалу в узкой, дремотной бухточке Бернхем по соседству с двумя эллингами, где хранится множество принадлежащих школе байдарок, гребных лодок и парусников. «Королева Мэриленда», служившая точной копией знаменитой «Королевы» — оснащенного гафелем и стакселем шестидесятифутового по ватерлинии почтового судна, бороздившего воды Чесапикского залива в начале XIX века, — была подарена школе богатой выпускницей из Чикаго в 1926 году и заменила собой куда более скромный рыболовецкий траулер. Теперь траулер используется для обучения девочек парусному спорту. Мне была видна также и его невысокая, похожая на обрубок, единственная мачта.

По мере приближения к Главному Корпусу в поле зрения попадали и другие строения, которых насчитывалось уже не менее дюжины. Большие и совсем миниатюрные, они со всех сторон обступали затененный вязами прямоугольный газон. Ближе всех к дороге прилегала злосчастная церквушка. Три невысоких кирпичных строения наискосок от нее первоначально служили «гаремом», где сотни молодых рабынь, не зная отдыха, вскармливали свое потомство. Сейчас они реконструированы под дортуары. Пять зданий в дальнем конце газона, на месте которых некогда размещались коровники и конюшни, отведены под аудитории и гимнастический зал.

За ними я разглядела низкую современную постройку — это была конюшня, где счастливые обладательницы собственных лошадей могли держать своих любимиц. В конце дорожки, обсаженной по обеим сторонам цветами, находилась Коптильня. Лет двенадцать назад Эллен Морни перестроила ее, превратив в гостевой домик с шестью апартаментами, отвечающими самому изысканному вкусу. Там останавливаются родители, приезжающие навестить своих чад.

Здесь следует сказать несколько слов об Эллен. Я училась в «Брайдз Холле» в одно время с ней. Будучи на год старше меня, именно она задавала тон насмешливо-уничижительному отношению ко мне со стороны других воспитанниц школы. Ее отец был знаменитым бостонским брамином, который в первый год моего пребывания в пансионе, к тайной моей радости, оказался замешанным в какой-то скандальной истории, стоившей ему карьеры.

При всей моей нелюбви к Эллен я не могла не признать ее огромных заслуг перед школой. Двадцать пять лет назад, когда она заняла директорское кресло, дела в «Брайдз Холле» находились в плачевном состоянии. Уровень преподавания катастрофически снизился, моральный облик преподавательского состава оставлял желать много лучшего. Воспитанниц из привилегированных семей с каждым годом становилось все меньше и меньше, школьная территория приобрела жалкий вид, постройки обветшали. Окончив колледж, Эллен решила посвятить себя деятельности на ниве просвещения и на первых порах получила место заместителя директрисы в одной из известных приготовительных школ неподалеку от Бостона. Тогда-то к ней и обратились попечители «Брайдз Холла», желавшие вернуть школе былую репутацию; они решили сделать ставку на человека, вышедшего из ее стен.

Их выбор оказался удачным. Благодаря присущим Эллен энергии, самоотверженности и уму пансион «Брайдз Холл» завоевал репутацию лучшего среди учебных заведений этого типа. К тому же Эллен неустанно пеклась о пополнении оскудевшей школьной казны и в этом тоже весьма преуспела. Вскоре она сделалась заметной фигурой на поприще частного образования. Кстати, директорство в «Брайдз Холле» открывает доступ к посту декана практически в любом престижном университете, что для большинства работников просвещения является пределом мечтаний. Не далее как в прошлую субботу я прочла в «Нью-Йорк Таймс», что Эллен обратилась с приветственной речью к восьмистам руководителям приготовительных школ на торжественном обеде в нью-йоркской гостинице «Вальдорф-Астория», где проходил ежегодный съезд Национальной ассоциации приготовительных школ. По сообщению газеты, члены НАПШ стоя аплодировали ей.

Размышляя обо всем этом, я не заметила, как дорога привела меня на овальную площадку, служившую для парковки. Я поставила свою машину рядом с серо-голубым «альфа-ромео» спортивного образца с откидным верхом и выбралась наружу. Некоторое время я просто стояла, собираясь с мыслями, как всегда завороженная поразительной красотой архитектуры Главного Корпуса. Это величественное трехэтажное белое здание совершенных пропорций дает идеальное представление об усадьбах южных плантаторов.

Должно быть, прошло больше минуты, прежде чем я сообразила, что кто-то окликает меня по имени:

— Маргарет! Маргарет!

Я подняла глаза и увидела Эллен Морни, собственной персоной спешащей ко мне вниз по ступеням.

Глава 3

Я не застала Эллен, когда осенью привезла Нэнси в «Брайдз Холл»; последний раз мы виделись с ней пятнадцать лет назад, на встрече выпускниц.

С неким тайным злорадством — надеюсь, простительным, если учесть наши, прямо скажем, не безоблачные отношения в школьные годы, — я отметила тогда, что время обошлось с ней не столь милостиво, как со мной.

При том, что по роду деятельности Эллен приходилось постоянно быть на виду, она, судя по всему, не уделяла должного внимания своей внешности и выглядела заурядной бесцветной классной дамой. Косметикой она то ли вовсе не пользовалась, то ли накладывала ее крайне неумело, одета была безвкусно, стрижка со всей очевидностью свидетельствовала о бездарности ее парикмахера, к тому же она располнела и ее фигура напоминала рыхлую бесформенную глыбу.

Казалось бы, за пятнадцать лет она должна была подурнеть еще больше. Представьте же мое изумление, когда я увидела перед собой изящную, элегантно одетую даму, которая быстрым шагом подошла ко мне, приветливо улыбаясь, взяла меня за руку и приложилась щекой к моей щеке. Я с трудом узнала в ней Эллен. Пожалуй, только голос, всегда казавшийся мне чересчур зычным и фальшивым, оставался прежним, — голос, да еще небольшая, но приметная родинка на левой щеке.

— Я так рада видеть тебя, Маргарет! Как поживаешь? Надеюсь, дорога не слишком тебя утомила?

— Спасибо, Эллен, все хорошо. Ну, а дорога через Нью-Джерси, прямо скажем, не способна порадовать глаз. Непонятно, за что этот штат прозвали «садовым».

Она улыбнулась.

— Утром звонила Джоанна, и я сразу же велела Герти Эйбрамз приготовить тебе номер. Ты ведь переночуешь здесь, не так ли?

— Если не возражаешь. Представляю себе, как ты занята.

— О чем ты говоришь! Нэнси будет счастлива.

Из Главного Корпуса вышли две старшеклассницы, и Эллен позвала их.

— Маргарет, я хочу представить тебе Констанс Берджесс. Констанс, познакомься с миссис Барлоу. Она — автор тех изумительных снимков Альп, которые в прошлом году были напечатаны в журнале «Лайф».

Я увидела перед собой редкостной красоты лицо в обрамлении светлых, отливающих платиной волос и глаза невообразимой голубизны. Я сразу же поняла, кто эта девочка. Нэнси упоминала о ней в своих письмах. Единственная дочь техасского миллиардера Хайрама Берджесса, в этом году она стала старостой школы — на столь авторитетный и почетный пост ее избрали сами девочки. Несмотря на юный возраст — я дала бы ей лет восемнадцать, — у нее была великолепная фигура зрелой женщины и весьма искушенный вид, который никак не вяжется с представлением о школьнице.

Мы обменялись рукопожатиями, и Констанс с заметным техасским акцентом сказала мне несколько приличествующих случаю слов. Затем Эллен представила мне вторую девочку.

— А это Синтия Браун. В нынешнем году Сисси удостоена звания капитана «Королевы».

К Сисси я сразу же почувствовала инстинктивную неприязнь.

Это была рослая девица с широкими мускулистыми плечами гребца и темными волосами, остриженными «под мальчика»; ее глаза, в которых читались вызов и ирония, были посажены, пожалуй, слишком близко к переносице, а рукопожатие оказалось до боли крепким. В ней ощущалась агрессивная самоуверенность и некая необузданная чувственность, заставляющая предположить, что у нее за плечами довольно богатый сексуальный опыт. Кроме того, я сразу же распознала в ней заводилу, которая не преминет воспользоваться своим физическим превосходством, старшинством и несомненными атлетическими способностями, чтобы терроризировать любого, кто младше и слабее ее.

Я выдавила из себя поздравления по поводу ее назначения капитаном «Королевы», заметив при этом, что в «Брайдз Холле» это всегда считалось весьма почетной обязанностью, после чего Эллен сказала:

— Констанс, не могла бы ты отнести сумки миссис Барлоу к ней в номер? Горничные наверняка уже его приготовили, так что дверь должна быть открыта.

— Конечно, мисс Морни.

Констанс извлекла из моей машины чемодан и сумку и передала их Сисси Браун, которая подхватила их так, будто это были перышки, и подруги направились к Коптильне прямо по газону. Надо сказать, что ходить по траве разрешалось только старшим воспитанницам, всем остальным полагалось обходить газон стороной, по огибавшей его посыпанной гравием дорожке. Глядя им вслед, я недоумевала, почему не проведена дорога к гостевому домику, ведь у останавливающихся в нем родителей может оказаться куда более внушительный багаж, нежели мой. И, словно прочитав мои мысли, Эллен заметила:

— Недавно я предложила провести дорогу к Коптильне, но попечители отвергли эту идею, сославшись на то, что в школе достаточно воспитанниц, и при необходимости отнести багаж можно поручить им. Представь себе, главным противником моего предложения выступил не кто иной, как Джон Рэтиген. Я готова была его убить. Ты ведь помнишь Джона?

Разумеется, я его помнила. Не так давно Джон был избран в Сенат от Калифорнии и возглавлял сенатскую Комиссию по вопросам воинской службы. Будучи и без того заметной и весьма неоднозначной фигурой в Вашингтоне, в последнее время он привлек к себе дополнительное внимание в связи с довольно некрасивым бракоразводным процессом. В бытность нашу с Эллен воспитанницами «Брайдз Холла» он учился в школе Святого Хьюберта, одной из лучших приготовительных школ для мальчиков в Честертоне, неподалеку отсюда, и был капитаном школьной футбольной команды. Одно время Эллен была пылко в него влюблена.

Я сказала, что, конечно же, помню Джона, но не знала, что он входит в число попечителей «Брайдз Холла».

Эллен рассмеялась и сообщила, что с некоторых пор это так. Видимо, довольная впечатлением, произведенным на меня известием о том, что в попечительский совет школы входит столь знаменитая фигура, она оставила эту тему и заговорила о другом.

— Видишь ли, ленч у нас уже был, но я могу распорядиться, чтобы для тебя что-нибудь приготовили и принесли ко мне в кабинет.

Я поблагодарила, сказав, что по пути сделала остановку и перекусила. У меня вдруг возникло ощущение, что отныне каждый мой шаг будет регламентироваться, особенно после того как Эллен продолжила:

— Тогда, возможно, ты хочешь привести себя в порядок перед встречей с Нэнси. Сейчас она должна быть в зале для занятий. У нее возникли затруднения с французским. Я сказала, чтобы сразу после занятий ее проводили ко мне в кабинет.

Твердая. Распорядительная. Властная. Итак, мне было велено явиться к ней в кабинет. Интересно, с какой стати я должна ей подчиняться? И зачем ей понадобилось приглашать нас с Нэнси к себе в кабинет? Мне не верилось, что она руководствуется всего лишь соображениями гостеприимства. Я хотела возразить, мол, Нэнси с таким же успехом могла бы прийти ко мне в номер, где у нас будет возможность пообщаться наедине, но вместо этого почему-то вежливо согласилась, презирая себя за малодушие. Я обещала быть у Эллен через пятнадцать минут. С тягостным чувством, будто я вернулась во времена своего ученичества, не отпускавшим меня с первой же минуты появления здесь, я покорно побрела к Коптильне.

Во время нашей короткой беседы ни Эллен, ни я ни словом не обмолвились о причине моего приезда. Более того, мы обе старательно обходили эту тему, что было вполне естественно. Смерть от несчастного случая в пансионе сродни настоящей катастрофе. Я знала: впереди у меня достаточно времени, чтобы выразить Эллен свое сочувствие и выяснить, что именно произошло.

Прежде чем пересечь газон, я помедлила. Церковь, где случилась трагедия, находилась буквально в двух шагах от меня. Дверь в ризницу была открыта, и на меня повеяло затхлым церковным запахом. Разумеется, тогда я еще не знала, как погибла Мэри Хьюз, но глядя на увитые плющом старинные стены, я испытала странное чувство — не знаю, как его определить, — ощущение чего-то жуткого, какого-то реального зла, от которого, несмотря на теплую погоду, меня охватила дрожь. Дрожь и желание бежать как можно дальше — не только от этой церкви, но и вообще из «Брайдз Холла». Это чувство было настолько острым, что, если бы не Нэнси, я, наверное, схватила бы свои сумки и, ничего не объясняя и не извиняясь, умчалась бы прочь.

Я уже собиралась продолжить свой путь, но меня остановило неожиданное появление в дверях церкви какого-то мужчины. Поначалу я приняла его за учителя. На вид ему можно было дать лет сорок — сорок пять. Не стану лукавить, его внешность показалась мне привлекательной, но не в расхожем понимании этого слова, связанном с представлением о грубоватой мужественности. Меня поразили его крупный чувственный рот, глубоко посаженные глаза и кошачья грация худощавого тела. Смуглая кожа и копна черных непокорных волос позволяли предположить, что в его жилах течет не то итальянская, не то греческая кровь. На нем были спортивные туфли, джинсы, рубаха и ветровка, застегнутая наполовину. Должно быть, я довольно долго не сводила с него глаз, потому что он неожиданно улыбнулся и, указав рукой в сторону Коптильни, сказал:

— Девушки пошли вон туда, миссис Барлоу. — Голос у него был негромкий, но твердый.

— Я знаю, — ответила я, удивившись, что ему известна моя фамилия.

Он обвел меня медленным взглядом, что, однако, не показалось мне неучтивым, затем снова улыбнулся, и я уловила в его глазах веселую искорку.

— Желаю вам приятно провести время, — проговорил он и скрылся в темноте старой церкви так же неожиданно, как и появился.

Я ощутила нечто похожее на досаду, как будто в стене, которую я непроизвольно воздвигла вокруг себя с первой минуты пребывания в «Брайдз Холле», внезапно появилась брешь. Интересно, какой предмет он преподает? Скорее всего физкультуру, — сразу же решила я. Это первое, что приходит в голову, когда в пансионе для девочек встречаешь мужчину, тем более привлекательного. Трудно предположить, чтобы человек со столь обаятельной внешностью преподавал математику или историю. Гораздо легче представить себе его за игрой в теннис, футбол или что-то в этом роде. Правда, в облике незнакомца было нечто такое, что не укладывалось в представление о спортсмене. Слишком умные глаза, — подумала я, — слишком тонкие черты и слишком мощная энергия, скрывающаяся за невозмутимой внешностью.

Глава 4

Старая Коптильня представляет собой двухэтажное кирпичное строение, приютившееся под сенью густых деревьев, метрах в ста от конюшни. Я шла по вымощенной плитняком тропинке, вьющейся среди буйных зарослей люпинов, дельфиниумов, шток-роз и наперстянки.

В гостевом доме было всего шесть номеров, три на первом этаже и три — на втором. Мне был отведен первый номер внизу.

Судя по всему, он предназначался для супругов-миллионеров и состоял из двух спален, гостиной и кухоньки. В его убранстве сочетался изысканный стиль английской виллы и французского шале; прелестные шторы из глянцевого ситца в цветочек гармонировали с обоями от Уильяма Морриса. Пол и стены в ванной были выложены итальянским мрамором. Помимо огромной ванны с особым приспособлением для различной циркуляции воды в ней, здесь имелось биде, два душа и умывальник с двойной раковиной. Кухня с резной дубовой мебелью была оснащена электрической плитой, микроволновой печью и большим холодильником, заполненным всевозможными напитками и снедью. Помимо всего прочего здесь имелся аппарат для приготовления кофе, рядом с которым моя домашняя кофеварка выглядела бы совсем жалкой. Моя умеет варить обыкновенный кофе, и, уверяю вас, очень вкусный. В этом же аппарате можно приготовить не только обычный кофе, но еще и «эспрессо» и «каппучино».

К моему приходу девочки успели водрузить мой чемодан на изящную багажную полку, раздвинуть шторы и открыть окна, а также откинуть покрывало на кровати в одной из спален. Показав мне все, чем я могла пожелать воспользоваться, — телевизор, видеомагнитофон, набор кассет, стереосистему, телефон и прочее, — они собрались уходить. И тут я не удержалась; должно быть, любопытство взяло во мне верх над благоразумием. Я остановила их в дверях и спросила о трагической гибели Мэри Хьюз, чем поставила себя в довольно-таки неловкое положение. Вопреки моим ожиданиям, они не просто проявили сдержанность, а вообще уклонились от ответа.

Девушки сразу же насторожились, особенно Сисси Браун. На мой вопрос ответила Констанс Берджесс:

— Извините, миссис Барлоу, но мисс Морни просила ни с кем не обсуждать эту тему. Я уверена, что она сама ответит на все интересующие Вас вопросы.

Вот и все. Улыбка. Ни тени смущения или неловкости. Безукоризненная любезность. И никакой информации.

Мне ничего не оставалось, кроме как пробормотать что-то невнятное, мол, я понимаю. Судорожно соображая, что бы еще сказать, дабы заполнить неловкую паузу, последовавшую за этим кратким диалогом, я вспомнила о приближающемся родительском уик-энде. Со светской непринужденностью я высказала предположение, что девочки, несомненно, полны радостных ожиданий, на что последовал ответ: «да». Затем, зная, что к родительскому уик-энду приурочены ежегодные двадцатичетырехчасовые состязания между «Королевой Мэриленда» и «Чесапиком» — копией другого почтового парусника, принадлежащего школе Святого Хьюберта, я сделала реверанс в сторону Сисси Браун, выразив надежду, что кубок завоюет ее команда.

Девушки ушли. Я сменила дорожную одежду на костюм, надела замшевые туфли на низком каблуке и направилась в Главный Корпус.

Проходя мимо церкви, я покосилась на распахнутую дверь в надежде увидеть того самого незнакомца, но его там не оказалось, и я пошла дальше.

Кабинет Эллен Морни, как и все остальные помещения, занимаемые школьной администрацией, находился на первом этаже, за залом для занятий. Оттуда хорошо просматривались учебные корпуса, гимнастический зал, дортуары, равно как и старинная церковь. Он был именно таким, каким и подобает быть кабинету директрисы привилегированного учебного заведения — достаточно строгий, однако не оставляющий сомнений, что его хозяйка — женщина. Красивый письменный стол, с отделанной кожей крышкой; изящные кресла и диван с низким столиком на медных ножках, дорогие шторы на окнах и множество фотографий, запечатлевших наши с Эллен школьные годы, а также триумфы «Королевы Мэриленда».

Однако, переступив порог кабинета, я попросту не заметила всего этого великолепия; мои мысли были сосредоточены на Нэнси, которая, едва завидев меня, вскочила с места и бросилась мне на шею, шепча: «Маргарет…»

Я была потрясена, увидев бледное, осунувшееся лицо Нэнси, но не подала вида; все, что меня беспокоит, я выясню позже, когда мы останемся одни.

Именно находясь здесь, в начальственном кабинете, вместе с напряженно-молчаливой Нэнси и Эллен, державшейся с несвойственными ей непринужденностью и дружелюбием, я неожиданно для себя поняла, что прекрасно разбираюсь в хитросплетениях школьного бытия, что помню издавна укоренившиеся здесь традиции и правила, знаю, что дозволено, а что — нет.

Для начала мы поговорили о Нэнси, о предстоящих в субботу соревнованиях по планеризму, о намечаемой летом поездке с внуками в Эдгартаун; я поздравила Эллен с выступлением на съезде НАШП, она в свою очередь похвалила попавшуюся ей на глаза одну из журнальных статей о планерном спорте, где упоминалось мое имя. Я заметила, как передергивалось ее лицо всякий раз, когда Нэнси называла меня «Маргарет», но я не собиралась ей объяснять, что обращение «бабушка» претит моей решимости держаться до последнего и не позволять себе превратиться в старуху. Нэнси и ее брат твердо усвоили, что обязаны обращаться ко мне не иначе, как «Маргарет».

Когда все эти пустопорожние темы были исчерпаны, мы наконец заговорили о главном — о гибели Мэри Хьюз.

Удушение нельзя назвать легкой смертью. Ни Эллен, ни я не касались подробностей гибели Мэри, но в конце концов она все-таки кое-что рассказала. По ее словам получалось, будто Мэри пошла в церковь звонить к вечерне. Поднялась на колокольню, размотала веревки и, держась за них, почему-то полезла на перила. Но, видимо, потеряла равновесие и упала. При этом веревка каким-то образом захлестнулась у нее вокруг шеи. Одна из старшеклассниц, в обязанности которой входит открывать центральную дверь и считать воспитанниц, явившихся на вечернюю молитву, первая обнаружила труп Мэри и от страха лишилась чувств, так что пришлось вызывать к ней «скорую помощь».

Я узнала, что Мэри из бедной семьи, живущей в Норфолке (штат Виргиния). Ее отец — морской офицер невысокого ранга.

— У нее не все ладилось, — поспешила добавить Эллен, — как с учебой, так и во взаимоотношениях с соученицами.

Я почувствовала, как снова напряглась сидевшая рядом Нэнси, хотя и не видела ее лица. Кажется, Эллен ничего не заметила.

— Но ситуация начинала меняться к лучшему, — сказала она, сопроводив свои слова красноречивым жестом, долженствовавшим означать, что так распорядилась судьба, которую никто не в силах изменить. Так уж устроена жизнь, и с этим надо смириться.

К чести Нэнси надо сказать, что она продолжала сидеть неподвижно, словно каменное изваяние, уставившись на сплетенные пальцы своих рук.

Наша беседа грозила принять неприятный оборот. Эллен, конечно же, мысленно сравнивала Мэри Хьюз со мною в те далекие школьные годы — это отчетливо читалось в ее глазах. В первые два года у меня тоже были трудности с учебой. В частных начальных школах обучение поставлено значительно лучше, чем в муниципальных, поэтому на первых порах почти все мои соученицы существенно превосходили меня в знаниях.

Кроме того, видит Бог, у меня были трудности в общении с другими воспитанницами. А как же может быть иначе, если тебя постоянно унижают и осмеивают, называют «отщепенкой» только потому, что твои родители не принадлежат к сливкам общества? Да ни один взрослый этого не выдержит, о подростках же и говорить не приходится.

Однако я сидела с непроницаемым видом, и Эллен, главная моя мучительница, приободрилась.

К счастью, вскоре ей нужно было уходить на какое-то совещание, и она откланялась, заручившись моим согласием отобедать вечером за ее столом. Нэнси по случаю моего приезда освободили от спортивных занятий — игры в лакросс, и оставшуюся до обеда часть дня мы провели с ней вдвоем. Мы вышли из Главного Корпуса, не решив заранее, что будем делать дальше. Нэнси была непривычно молчалива и подавлена. Я решила ни о чем ее не спрашивать, а подождать, когда она сама расскажет, что ее беспокоит, прекрасно понимая, что дело не только в смерти Мэри. Мы побрели мимо теннисных кортов к пристани, туда, где находились школьные эллинги и где была пришвартована «Королева Мэриленда».

Воспитанницы школы уже спешили на спортивные занятия, все как одна переодевшись в спортивную форму: голубые юбочки в складку, голубые гольфы и белые блузки. Были среди них и девицы с вполне оформившейся фигурой, и совсем еще дети. Их задорные голоса и азартные крики, звонкие удары ракеток и клюшек, отбивающих мячи, пробудили во мне воспоминания, которые я старалась прогнать прочь.

Мы уже почти дошли до пристани, когда Нэнси наконец нарушила молчание, тихо окликнув меня. Она замерла как вкопанная, уставившись в мутные, слегка колышащиеся воды Бернхемской бухты. Лицо искажено болью, в глазах слезы.

Больше она не могла сдерживаться. Я притянула ее к себе.

— Что с тобой, милая?

— Маргарет, никакого несчастного случая не было. Мэри покончила с собой. Это знают все. В том числе и старая ведьма Морни.

Глава 5

— И всему виной Мертвая Обезьяна, — с горечью продолжала Нэнси. — Это тоже все знают. Когда Вики Олкотт была назначена наставницей Мэри, она сразу же поручила Обезьяну заботам своей подопечной. В субботу Вики вздумалось взглянуть на Обезьяну, и Мэри должна была ее принести, но ее не оказалось на месте.

Я заглянула в бледное, заплаканное лицо Нэнси, пытаясь уяснить смысл ее слов.

— Принести Обезьяну откуда, дорогая?

— Из своей комнаты. Она хранила ее на верхней полке стенного шкафа, за чемоданом, — сказала Нэнси. — Мэри страшно боялась, как бы чего не случилось с Обезьяной, поэтому как спрятала ее туда, так всегда там и держала. Вики немедленно заявила, что Мэри потеряла Обезьяну, и старшеклассницы устроили Инквизицию. Все это было так ужасно!

Тем временем мы поднялись на борт «Королевы Мэриленда», я усадила Нэнси на крышку люка, обняла и дала выплакаться.

На противоположной стороне Берхемской бухты подступающий вплотную к воде лес уже оделся свежей листвой, и только словно заблудившееся в его густых зарослях одинокое кизиловое дерево в цвету — впрочем, это могла быть и дикая вишня — напоминало о еще не ушедшей весне. А над головой простиралась бескрайняя голубизна неба и ярко светило солнце. Время от времени судно чуть заметно покачивалось на волнах, то ли образующихся в самой бухте, то ли нагоняемых ветерком с реки Литтл-Чоптэнк или даже из Чесапикского залива. А вдалеке, где-то на болотах, слышалось дружное кряканье утиной стаи.

Вот он, реальный мир, думала я, а не то, о чем говорит Нэнси. То, о чем говорит Нэнси, — всего лишь кошмарный сон, который я стараюсь вытравить из своей памяти. Но память неумолимо влекла меня в теперь уже далекое прошлое. Перед моим мысленным взором предстала растерянная, скованная страхом четырнадцатилетняя девочка в окружении старшеклассниц, вершащих Инквизицию. Стоя на коленях, бедняжка обязана была поведать этой безжалостной, глумливой толпе самые сокровенные тайны. И тогда тоже виной всему была Мертвая Обезьяна.

Каждая школа блюдет какие-то дорогие ей традиции. В «Брайдз Холле», на мой взгляд, блюли слишком много традиций. Одни представляются мне устаревшими и полностью изжившими себя, даже если они призваны олицетворять связь прошлого с настоящим и способствуют воспитанию самодисциплины. Другие я считаю порочными и вредными.

Взять, к примеру, традицию, связанную с Мертвой Обезьяной — тряпичной игрушкой величиной с восьмилетнего ребенка, со временем совершенно «облысевшую» и являвшую собой весьма неприглядное зрелище. Никто не знает, каким образом Обезьяна попала в школу и почему за ней укрепилась эта отвратительная кличка. Просто в один прекрасный день 1889 года она оказалась там, и ее хозяйка-старшеклассница — имя девочки не сохранилось в анналах школы — на Рождество подарила Обезьяну своей подопечной из числа новичков вместе с поздравлениями и добрыми пожеланиями, запечатленными на обычной багажной бирке, приколотой на груди Обезьяны. С того далекого дня 1889 года Мертвая Обезьяна не покидала стен школы. Спустя три года тогдашняя первоклассница сама стала наставницей и передала Обезьяну «по наследству» уже своей подопечной. С тех пор так и повелось, что каждые три года «наследство» в виде этого безобразного чудовища обретало новую хранительницу.

Со временем, тоже на Рождество, традиция получила дальнейшее развитие. Отныне всем воспитанницам школы полагалось посылать Мертвой Обезьяне рождественские открытки с какиминибудь короткими, незамысловатыми пожеланиями или же более длинными юмористическими стишками. Староста школы выбирала лучшее, по ее мнению, стихотворение, и его вывешивали для всеобщего обозрения на доске объявлений в Главном Корпусе, а по прошествии месяца убирали в «хранилище» — огромный металлический ящик, стоящий в школьной библиотеке на втором этаже Главного Корпуса. Ключ от ящика находился в кармане на спине у Мертвой Обезьяны, по всей видимости предназначавшемся для ночной пижамы ее обладательницы. На протяжении всех этих долгих лет одежда Мертвой Обезьяны претерпевала изменения в соответствии с требованиями моды, причем исключительно мужской. Сейчас, по словам Нэнси, Обезьяна была одета в джинсы, бело-голубую — цвета школьной спортивной формы — рубашку и изрядно потрепанную желтую шляпу.

Итак, внешне все это выглядит вполне невинно, но! Опять же в соответствии с традицией, хранение Мертвой Обезьяны считается священной обязанностью, а потому малейшая оплошность, допущенная хранительницей, расценивается чуть ли не как посягательство на честь школы. Потеря Обезьяны или какие-либо причиненные ей повреждения влекут за собой бесчестье и суровое наказание виновной. Провинившаяся хранительница Мертвой Обезьяны должна неизбежно предстать перед тайным сборищем старшеклассниц, где ей придется раздеться до трусов, а то и догола и отвечать на самые невероятные вопросы, вплоть до сугубо интимных. Но это еще не все. Бедняжку заставляют бегать на четвереньках, лаять по-собачьи и молить о сомнительном удовольствии отведать кусочек сырой печени.

Для чувствительной четырнадцатилетней девочки, возможно, никогда прежде не покидавшей родительский дом и, вероятно, побаивающейся старшеклассниц, которые в ее глазах выглядят взрослыми тетями, подобная Инквизиция оборачивается тяжелым психологическим испытанием, но это, видимо, никого не волнует. Мне довелось присутствовать на одной такой Инквизиции, и я была просто потрясена. Я не стала скрывать, чему была свидетельницей на этом безобразном действе, и открыто выступила за отмену жестокой традиции, но меня никто не поддержал, и половина учащихся школы сделались моими врагами.

— Мэри не виновата в исчезновении Мертвой Обезьяны, Маргарет, но ей никто не поверил. — Теперь вместо горестной тоски ее лицо выражало гневную решимость. — Кто-то вошел в комнату Мэри, когда ее не было, и украл Мертвую Обезьяну. Это же все знали, но продолжали злорадствовать. Ты не можешь себе представить, как все это было отвратительно!

Я прекрасно понимала, что должна была чувствовать Мэри, потому что когда-то сама прошла через это. Я знала и то, что старшеклассницы скорее всего не опасались гневной реакции родителей Мэри. Отцам же пансионерок, обучающихся здесь за плату, вряд ли пришлось бы жаловаться на дурное обращение с их дочерьми, поэтому Инквизиция над Мэри могла продолжаться гораздо дольше, чем обычно.

— Больше всех зверствовала Сисси Браун, — сказала Нэнси. — Потому что однажды Сисси забыла в гимнастическом зале сумку, а Мэри нашла ее и отнесла в канцелярию. Она же не знала, чья это сумка, а заглядывать внутрь не хотела. Я на ее месте поступила бы точно так же. Но в канцелярии открыли сумку и обнаружили в ней наркотик. Самую малость, но этого оказалось достаточно, чтобы Сисси на два месяца исключили из школы.

По-видимому, капитан «Королевы Мэриленда» воспользовалась случаем, чтобы отомстить Мэри.

— После Инквизиции, — продолжала Нэнси, — Мэри все время плакала, а от сырой печени ее постоянно тошнило. На следующий день она сказала мне, что не останется здесь и, может быть, даже покончит с собой. Наверно, я была ее единственной подругой, ну, и еще Герти.

Я спросила у Нэнси, кто такая эта Герти. Оказалось — Гертруда Эйбрамз, кастелянша. В последний год моего пребывания в пансионе она состояла горничной при новичках. Некрасивая, угрюмая девица, отчаянно завидовавшая девочкам, за которыми ей приходилось убирать.

— По-моему, Герти жалела ее, — пояснила Нэнси. — Она часто приглашала Мэри и угощала какао с печеньем.

Считала ее такой же несчастной, как и она сама, — подумала я, когда мы, сойдя на берег, шли мимо постепенно пустеющих кортов. Последние стайки девочек спешили в раздевалки, чтобы переодеться и вовремя успеть в зал для занятий.

— Держу пари, Маргарет, Мертвую Обезьяну украла Сисси. И только для того, чтобы досадить Мэри.

Я согласилась с Нэнси — возможно, так и было на самом деле, однако, сказала я, ей никогда не удалось бы это доказать, и добавила:

— Одна из страшных сторон жизни состоит в том, Нэнси, что порой человек не в силах что-либо изменить и потому вынужден смириться.

— Ты ведь никому не скажешь о том, что я тебе рассказала, Маргарет?

— Нет, конечно, дорогая.

— Если старшеклассницы догадаются, что я рассказала тебе все это, страшно подумать, что они со мной сделают.

Я проводила Нэнси до Главного Корпуса и вернулась к себе в номер. Выпила соку, посмотрела телевизионную сводку новостей, потом переоделась и снова отправилась в Главный Корпус. Меня не покидало какое-то недоброе предчувствие.

Столовая вместе с кухней располагалась в невысокой одноэтажной пристройке к Главному Корпусу, обращенной фасадом к парадным воротам школы. Пристройка была возведена в 1904 году и предназначалась для размещения учебных классов, которые впоследствии были перенесены в бывшие конюшни по другую сторону газона. Ответвляющаяся от парадной подъездной аллеи дорога, используемая для хозяйственных нужд и почти на всем протяжении скрытая густыми зарослями боярышника, не нарушала величественной красоты Главного Корпуса.

Школьная столовая действовала по принципу самообслуживания. За каждым из приблизительно тридцати столов сидели десять-двенадцать учениц во главе с преподавательницей. За столом Эллен ко мне все относились подчеркнуто вежливо, как к «родительнице, приехавшей навестить свое чадо».

По-видимому, специально ради меня Эллен пригласила за свой стол главным образом преподавателей и только нескольких лучших учениц, в том числе школьную старосту Констанс Берджесс, а также Гейл Сандерс, на редкость красивую, с приятным голосом кареглазую брюнетку из Филадельфии, которая к тому же является первым помощником капитана и главным штурманом «Королевы Мэриленда», и, как я позже узнала, именно она обнаружила повисшее на балконе церкви тело Мэри Хьюз.

Мое место оказалось рядом с Онзлоу Уикесом, директором спортивного комплекса, и Артуром Перселлом, главным бухгалтером школы, худощавым мужчиной лет пятидесяти, с жестким, суровым взглядом, — именно такое выражение придавали его лицу плотно сжатые губы и бесцветные прищуренные глаза, которые бесстрастно глядели из-за очков без оправы, почти никогда не останавливаясь на собеседнике.

Уикес — молодой человек, которого я охарактеризовала бы как красавчика с непомерным самомнением, особенно по части бицепсов и грудных мышц, старательно наращиваемых путем постоянных тренировок со штангой, дабы произвести впечатление на девиц. Он сравнительно невысок и явно из числа тех тренеров, которые больше красуются, чем занимаются делом. Я слышала, что у него молодая жена и двое маленьких детей, что не мешало ему, однако, бросать откровенно похотливые взгляды в сторону Гейл Сандерс и Констанс Берджесс. Я не могла понять, зачем Эллен пригласила его за наш стол. Разве что затем, чтобы он просветил меня относительно шансов «Королевы Мэриленда» на победу в предстоящих состязаниях с командой школы Святого Хьюберта. В этом году Уикес исполняет обязанности главного тренера и контролирующего капитана в последний раз. Дело в том, что команда «Чесапика» заявила решительный протест по поводу.«смешанной команды» на «Королеве Мэриленда» и потребовала, чтобы в команде девушек не было мужчин. Однако потом пошла на уступку, и, таким образом, в этом году команда «Брайдз Холла» будет выступать в прежнем составе.

Большую часть времени я проговорила с сидевшей по другую сторону от Уикеса Терезой Карр, бескомпромиссной феминисткой и заместительницей Эллен, которую вся школа нежно называла Тэрри. Позже я узнала, что она приложила немало усилий, чтобы участвовать в предстоящих состязаниях в качестве второго тренера команды, рассчитывая на будущий год полностью заменить Уикеса, за что он страшно обиделся на нее.

Тэрри была серьезной миловидной женщиной лет двадцати восьми и, как сказала мне Эллен, досконально знала всех воспитанниц до единой. Те, в свою очередь, просто обожали ее. Я познакомилась с Тэрри еще осенью, когда привезла Нэнси, и она мне тоже сразу понравилась.

Тэрри родилась в семье среднего достатка и нынешнего высокого положения достигла исключительно благодаря собственному трудолюбию и высокому профессионализму. В отличие от Эллен, она не делала вид, будто ничего особенного не случилось, а с предельной откровенностью рассказала, что в связи с «несчастным случаем» у них возникла уйма проблем. Девочки были страшно напуганы, и порой дело доходило до истерики. А одна девочка даже распустила слух, будто Мэри убил сбежавший из клиники сумасшедший.

— Но мы приняли все необходимые меры, миссис Барлоу, — заверила она меня, — и держим ситуацию под контролем. — При этих словах в глазах у нее заплясали веселые смешинки, и я подумала о том, как, должно быть, близки и понятны ей мысли и чувства подростков, чего никак нельзя сказать об Эллен.

В столовой стояла сдержанная тишина, не было того характерного размеренного шума, когда одновременно говорят триста пятьдесят человек. Несомненно, приказ Эллен Морни «никаких разговоров о несчастном случае» возымел действие. Я знала, что необходимость подобного приказа диктовалась не только заботой о спокойствии воспитанниц. Через полмесяца — родительский уик-энд, и Морни опасалась возможного всплеска эмоций, даже истерик, с неизбежной для подростков в таких случаях драматизацией событий. Аналогичный приказ, в котором должное внимание уделялось прессе, был отдан обслуживающему персоналу и тоже неукоснительно выполнялся. Кертисс, начальник службы безопасности, бесцеремонно выставил за ворота некоего излишне любознательного местного репортера и его настырного коллегу из Вашингтона.

Надо сказать, что в продолжение всего обеда я пребывала в подавленном состоянии. Я говорила, улыбалась, старалась быть со всеми любезной. С показным восторгом выслушала сообщение Эллен о предстоящем строительстве спортивно-зрелищного комплекса стоимостью в двадцать шесть миллионов долларов, который будет функционировать круглый год. Всю эту сумму пожертвовал школе Хайрам Берджесс и, кроме того, обещал за свой счет расчистить территорию под постройку. Комплекс будет включать гимнастический зал, плавательный бассейн, хоккейное поле, корты для игры в сквош, три крытых теннисных корта, а также зал на 800 мест со сценой и киноэкраном. Проект поистине грандиозный и, несомненно, послужит во благо многим поколениям воспитанниц «Брайдз Холла».

Однако мои мысли то и дело возвращались к Нэнси и к тому, что она мне рассказала. Если только выяснится, что именно учиненная старшеклассницами Инквизиция толкнула Мэри на самоубийство, то по закону должно состояться коронерское расследование. И, конечно, будут допрошены девочки, в том числе Нэнси. Думаю, Эллен не осмелится просить их, и особенно Нэнси, тем более когда я нахожусь здесь, держать язык за зубами, и если коронер придет к выводу, что Мэри покончила с собой, школа окажется в весьма трудном положении. Родители пансионерок будут до крайности взбудоражены случившимся и, несомненно, зададутся вопросом: какие же порядки существуют в школе, если четырнадцатилетний ребенок решился на самоубийство. А если, паче чаяния, школа будет признана невиновной, то у них вполне резонно возникнет другой вопрос: почему никто не заметил, что девочка находится в крайне угнетенном состоянии, и не обеспечил ей квалифицированную помощь.

Я ушла с обеда встревоженная и подавленная. Мне было больно видеть, как расстроена моя дорогая Нэнси. Я пошла пожелать ей спокойной ночи и снова выслушала рассказ о том, как ужасно страдала Мэри, какой жестокой была Инквизиция и как она, Нэнси, ненавидела Сисси Браун.

Я провела с ней около часа, и вдруг погас свет. На мое предложение переночевать у меня в номере Нэнси ответила отказом.

— Я не боюсь привидений, Маргарет. И не испугаюсь, если Мэри ночью придет сюда, в спальню.

Я уезжала рано утром на следующий день, поэтому попрощалась с Нэнси, расцеловав ее и пообещав позвонить, как только вернусь в Нью-Йорк.

Если Нэнси не боялась привидений, то я и подавно, и все же, проходя мимо церкви по пути к себе, в гостевой корпус, я невольно содрогнулась. Смутный силуэт церкви, темные школьные здания, длинные тени, отбрасываемые старинными уличными фонарями на газон и тропинку, ведущую к старой Коптильне, шелест ветерка в ветвях гигантских, обрамляющих газон вязов — все это вместе взятое, как говорили в старину, повергло меня в дрожь.

Однако еще больший страх я испытала, войдя в свой номер. Я отчетливо слышала, как кто-то ходит у меня в спальне, а потом этот кто-то выключил там свет и появился в проеме двери, ведущей в холл.

— Добрый вечер, миссис Барлоу.

Я сразу же узнала ее, хотя мы не виделись с тех пор, как я покинула «Брайдз Холл». Те же худые плечи, те же некрасивые, грубые руки, впалая грудь, редкие волосы, — изрядно поседевшие, гладко зачесанные назад и затянутые тугим узлом на жилистой шее, все тот же унылый, враждебный взгляд, тонкие, плотно сжатые, без намека на женственность, губы. Это была Гертруда Эйбрамз, кастелянша. Я выдавила из себя любезную улыбку и бодро воскликнула:

— Гертруда, рада вас видеть! Как поживаете?

Она не ответила на мое приветствие, по-видимому, уловив в нем фальшивые нотки. Ее лицо оставалось, как всегда, неприязненным.

— Я пришла проверить, не упустила ли горничная чего из вида, — сказала она холодным тоном.

Я заверила ее, что номер в идеальном порядке. И в самом деле, постель была разобрана, ночная рубашка вынута из моего чемодана и аккуратно разложена на кровати, а дорожный швейцарский будильник поставлен на ночной столик. Мне вдруг пришло в голову, что она находилась здесь по какой-то другой причине, но по какой именно — я не могла себе представить.

И на этот раз ее ответ прозвучал сухо и не слишком любезно:

— Очень хорошо, мадам. Тогда — спокойной ночи.

Я пошла проводить ее до дверей. Я не могла избавиться от ощущения неловкости и предприняла последнюю попытку разрядить ситуацию, сказав:

— Гертруда, Нэнси говорит, вы были близки с бедняжкой Мэри. Я потрясена случившимся. Должно быть, вы очень переживаете.

Она обернулась и, глядя на меня в упор, выпалила:

— Нет, я была с ней не ближе, чем со всеми остальными ученицами. Не знаю, откуда Нэнси это взяла.

Я постояла в дверях, пока она не исчезла в темноте, а вернувшись в номер, первым делом опустила жалюзи и плотно задернула шторы на окнах, обращенных в сторону леса, скрытого за сплошной непроницаемой черной стеной ночного мрака, потом разделась и пошла в ванную.

Стоя под душем и смывая нежную, ароматную пену дорогого французского мыла, которое было приготовлено для меня в ванной, я пыталась отвлечься от мыслей, связанных с «Брайдз Холлом», и переключиться на планерные состязания, в которых мне предстояло участвовать в субботу. Но события последних дней снова и снова проносились у меня в голове, а позже, уже лежа в постели с выключенным светом, я погрузилась в воспоминания о годах моего собственного ученичества, которые всю жизнь пыталась вытравить из памяти. Потом я уснула, не преминув мысленно отчитать дочь за то, что она настояла на своем и определила Нэнси в «Брайдз Холл». Я с нетерпением ждала утра, когда смогу уехать отсюда.

Глава 6

Однако убежать от себя, как оказалось, нельзя. Даже озирая с высоты семнадцати тысяч футов живописные просторы сельских районов Виргинии, расстилающееся до самых голубых гор лоскутное одеяло из зеленых и коричневых квадратов полей, я мыслями и душой оставалась в своей alma mater. За звуками моего собственного размеренного дыхания, резонируемого кислородной маской, которую я надела, достигнув высоты в двенадцать тысяч футов, мне слышался приглушенный гул сотен девичьих голосов в столовой, азартные восклицания на спортивной площадке и взволнованные слова Нэнси: «Маргарет, никакого несчастного случая не было. Мэри покончила с собой. Это знают все».

У меня был одноместный планер из стекловолокна, немецкого производства, весом чуть меньше двухсот двадцати килограммов, с размахом крыльев около пятнадцати метров. Красивая надежная малогабаритная машина, хотя кабина казалась тесной из-за громоздкого наспинного парашюта, и в ней было душно, как в теплице под палящими лучами солнца.

Суть состязания заключалась в том, чтобы суметь подняться на максимальную высоту в течение двух часов с момента старта. Стартовое время каждого пилота определялось путем жеребьевки. В состязаниях планеристов IV класса участвовало четырнадцать человек, и мы стартовали с интервалом в десять минут. Поскольку состязания начались в одиннадцать часов утра, а мне достался седьмой номер, я стартовала ровно в полдень. Это было самое благоприятное время для старта, поскольку именно в полдень, под воздействием солнечного тепла, над поверхностью земли активно формируются восходящие потоки воздуха. Планерист, подобно парящей в свободном полете птице, «нащупывает» такой восходящий поток и, «оседлав» его, легко взмывает вверх.

Когда я отцепила буксировочный трос и мой планер перешел в свободное скольжение на высоте пятисот футов от земли, я ощутила блаженную тишину, и только слабый ветерок шелестел у меня за спиной. Мне посчастливилось почти сразу же поймать мощный восходящий поток диаметром в несколько сот ярдов, который успел вознести мой планер почти на три тысячи футов, прежде чем рассеялся. Затем мне попался еще один восходящий поток, поднявший меня уже на девять тысяч футов. Некоторое время мой планер свободно парил в воздухе, пока не попал в третий восходящий поток, хотя и не столь мощный, как второй, но тем не менее сумевший в медленном спиралевидном вращении поднять мой планер почти на двенадцать тысяч футов.

Это был прекрасный — лучше не бывает — день для планеризма, но моя неспособность сосредоточиться не позволила мне выйти в победители, и даже несколько сделанных мною фотографий оказались неудачными. Я упустила один поистине гигантский восходящий поток диаметром никак не менее пятисот ярдов, который, несомненно, вознес бы меня на двадцать одну тысячу футов и даже выше. Именно такой высоты сумела достигнуть очаровательная моложавая вьетнамка, прежде занимавшаяся гребным спортом. В студенческие годы, в Нью-Йорке, мы обе были заядлыми спортсменками, и время от времени отправлялись в путешествие на воздушном шаре. Последний раз мы «плавали» над Скалистыми горами в Канаде.

На этот раз мы с победительницей получили такое удовольствие от состязаний, что условились встретиться в следующее воскресенье и провести новые, уже неофициальные, состязания. У меня к тому же будет повод снова навестить Нэнси.

Я переночевала в Вашингтоне, отобедав вечером с давними друзьями. Проснулась я сравнительно рано в отличном настроении, поскольку мне удалось избавиться от мыслей и о «Брайдз Холле», и о Мэри Хьюз.

Но мне не суждено было продлить это состояние души. Не успела я подойти к стойке, чтобы оплатить гостиничный счет, как сидевший в холле человек поднялся из кресла и направился ко мне.

— Доброе утро, миссис Барлоу.

Я повернулась и увидела мужчину, смутно напоминавшего незнакомца, которого я встретила в день моего приезда в «Брайдз Холл», — он тогда стоял в дверях церкви и улыбался мне. Я была застигнута врасплох и буквально опешила от удивления. Но это и в самом деле оказался он: те же глаза, та же копна непокорных темных волос, та же стройная фигура и та же кошачья грация. Только сейчас на нем были великолепно сшитый темный костюм, белая рубашка и строгий галстук. На вид ему можно было дать лет сорок пять.

Он улыбнулся так же, как тогда в «Брайдз Холле», и представился:

— Лейтенант Майкл Доминик, Отдел по расследованию убийств полиции штата Мэриленд.

А потом достал из кармана бумажник и предъявил мне свое личное удостоверение с фотографией и данными, касающимися его владельца, а также значок полиции штата, приколотый на внутренней стороне лацкана.

— Приношу глубочайшие извинения, миссис Барлоу, за беспокойство, причиняемое в такой прекрасный день и к тому же в столь ранний час. Не согласитесь ли выпить со мной чашечку кофе?

Я обрела наконец дар речи и задала, как мне теперь кажется, дурацкий вопрос:

— Это официальное приглашение?

Улыбка исчезла с его лица.

— К сожалению, да. Я хотел бы побеседовать с вами по поводу Мэри Хьюз.

Едва он произнес имя девочки, как я подумала: «О Боже, этот человек — офицер полиции, значит, Нэнси права».

— Вы имеете в виду несчастный случай? — спросила я и выжидающе уставилась на него. Догадывалась ли я, что услышу нечто более страшное? Видимо, да. Вероятно, я прочитала что-то в его глазах, потому что вдруг почувствовала стеснение в груди. Это был страх.

— Несчастный случай, да. Так было заявлено о случившемся. Боюсь, однако, что на самом деле все обстоит гораздо серьезнее.

Теперь я знала, — если угодно, можете считать это интуицией, — но я и в самом деле знала. И старалась изо всех сил не обнаружить своего знания, поэтому спросила для отвода глаз:

— Думаете, это самоубийство?

— Нет, — спокойно возразил он. Теперь он уже не улыбался, и глаза его выражали суровую решимость. — Нет, мы считаем, что это не самоубийство. И не несчастный случай. У нас есть достаточно оснований утверждать, что в данном случае речь идет об убийстве.

Ну вот, так оно и есть. Я не помню, что происходило в последующие несколько минут, помню только вертевшиеся на языке вопросы: откуда ему известно, кто я? Как он разыскал меня здесь? Зачем я ему понадобилась? Но я не успела задать все эти вопросы и тем более выслушать и осмыслить ответы на них, потому что мои мысли пошли уже по иному руслу. Когда Майкл Доминик сделал заказ и отпустил официанта, я спросила, на чем основывается заключение полиции.

— На медицинской экспертизе. С балкона ее сбросили уже мертвой.

— О Боже! — воскликнула я. — И сколько же времени прошло до того, как ее сбросили с балкона?

— Минута. Возможно, даже меньше. Ее удушили колокольной веревкой. Затянули петлю у нее на шее, а потом столкнули с балкона вниз, — сказал он и, должно быть увидев, какое впечатление произвели на меня его слова, виновато добавил: — Простите, но мы абсолютно уверены в этом. Все было именно так.

Наконец я взяла себя в руки.

— Вы, конечно, сообщили об этом Эллен Морни?

— Разумеется. Вчера, после заключения патологоанатома, мы окончательно утвердились в своем мнении и сразу же довели его до сведения мисс Морни и мисс Карр.

— Как они намерены поступить? Закрыть школу? Они известили воспитанниц о заключении полиции?

— Ну, они не намерены делать ни того, ни другого. — Он криво усмехнулся. — Но поскольку мы будем продолжать расследование, я не сомневаюсь, что скоро девочки сами все поймут. Что же касается Морни и Карр, то они заявили о своем твердом решении продолжать занятия как обычно, стало быть, школа не закрывается. Морни собирается обсудить этот вопрос с попечителями и уверена, что сумеет заручиться их согласием. Это поможет разрядить обстановку. Я склонен считать избранную ею тактику правильной.

— Вы думаете, воспитанницам «Брайдз Холла» никакая опасность не грозит?

— В данный момент — нет.

По твердому убеждению полиции, сказал он, убийство совершил отнюдь не пришлый маньяк. Любой незнакомец, проникший на территорию школы, был бы немедленно обнаружен Кертиссом или кем-нибудь еще из его команды. Кроме того, аутопсия не зафиксировала каких-либо следов сексуального или физического насилия, что было бы неизбежно в этом случае. Трудно также предположить, пояснил он, что Мэри могла застать в церкви грабителей, потому что красть там попросту нечего. Равно как и у нее самой. Столь же маловероятно, считал он, что Мэри могла стать свидетельницей чего-то такого, чему не место в церкви. Он был убежден, что убийство совершено преднамеренно и кем-то из своих.

Доводы лейтенанта показались мне убедительными, но когда, оправившись от шока, я обрела способность мыслить логически, я встревожилась не на шутку. Коль скоро Нэнси дружила с Мэри, она чисто случайно может знать нечто такое, что способно обернуться уликой против гипотетического убийцы. И я поделилась с ним своими опасениями, сказав:

— Моя внучка была, пожалуй, единственной подругой Мэри.

— Нам это известно. Но я не думаю, что вашей внучке грозит какая-либо опасность. К тому же мы тщательно ее охраняем. На территории кампуса находятся мои люди в гражданской одежде, они постоянно держат ее в поле зрения. Вы хотели бы забрать ее домой?

— Не знаю, — сказала я. И это была правда. Я и впрямь не знала, как в данной ситуации следует поступить. Нэнси, конечно же, ужасно огорчится, если окажется единственной, кого заберут из школы домой. Кроме того, находясь дома, она все равно не сможет абстрагироваться от случившегося и, пока не завершится следствие, будет думать, что, возможно, ей тоже грозила опасность.

— Ну, а как считают ее родители? — спросил он.

— По-видимому, они будут полагаться на мое мнение, — сказала я и наконец задала интересующие меня вопросы, а именно: зачем я понадобилась ему и каким образом он смог меня отыскать.

— В школе я узнал, куда вы направились. — В его голосе сквозило недовольство. Он явно не привык отчитываться в своих действиях. — О планерных соревнованиях много писали газеты. Полиция во Франт-Рояле разыскала кого-то, кто слышал о вашем намерении заехать в Вашингтон. Мы обзвонили все здешние отели, вот и все.

— Но зачем? — не унималась я.

Он снова улыбнулся, как бы извиняясь за свою докучливость.

— Это еще не все, — сказал он. — Когда я узнал, что в четверг в «Брайдз Холл» приезжает некая миссис Барлоу, которая, — если верить тому, что рассказывала ее внучка своим подругам, — участвовала в расследовании серии убийств на острове Марты, я связался с тамошней полицией и навел необходимые справки. Мне сообщили, что вы им очень помогли.

На меня нахлынули воспоминания о том кошмарном лете. Я готова была убить Нэнси — значит, она все-таки нарушила данное мне обещание и рассказала подругам о происшествии на острове Марты. Я предприняла тогда свое собственное любительское расследование и, как оказалось, помогла полиции в раскрытии чудовищного преступления. Но мне хотелось вытравить эту историю из своей памяти навсегда.

Должно быть, обуревавшие меня чувства лейтенант Доминик прочел на моем лице, потому что извиняющимся тоном добавил:

— Они также рассказали мне, какими чудовищными по своей жестокости были эти убийства. Простите, если я коснулся болезненной для вас темы.

— Да, тема для меня действительно болезненная, — сказала я, — а теперь, лейтенант, пожалуйста, переходите к делу. Чего вы от меня хотите? Информации, касающейся школы? Боюсь, что не смогу быть вам полезной. После окончания школы я фактически не поддерживала с ней никаких связей. И находясь там накануне вечером, я не видела и не слышала ровным счетом ничего, что могло бы представить для вас интерес.

— Вы правы, — согласился он. — Но у вас, безусловно, возникла бы некоторая ясность в отношении случившегося, если бы вы задержались в школе на недельку или дней на десять.

Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что сразу же угадала дальнейший ход событий. Первым моим побуждением было немедленно бежать прочь. Лейтенант Доминик — обаятельный мужчина приятной наружности, но он еще и полицейский офицер, а я зареклась никогда в будущем не иметь дело с полицейскими, расследующими то или иное преступление, и тем более убийство. Я подхватила свою сумку и поднялась с места.

— Простите, лейтенант, об этом просто не может быть речи.

— Пожалуйста, миссис Барлоу, сядьте.

— Нет, лейтенант. Я приезжала навестить Нэнси. И навестила. Сейчас я возвращаюсь домой.

— Ну что ж. Поступайте, как считаете нужным. Я не вправе оказывать на вас давление. Но я думаю, что вы должны остаться ради Нэнси.

— Что вы имеете в виду? Вы же сказали, что ей гарантируется надежная охрана.

— Лучшей и единственно реальной гарантией безопасности для Нэнси, равно как и для всех остальных воспитанниц школы служит выявление человека, убившего Мэри. И вы могли бы в этом оказать нам неоценимую помощь.

Он жестом указал на мой пустующий стул.

— Миссис Барлоу, я прекрасно понимаю ваши чувства и все-таки… ну, пожалуйста.

Мало-помалу я сдалась и села.

Он подался всем корпусом вперед и, пристально глядя мне в глаза, сказал: «Спасибо», — потом сразу же перешел к делу:

— Мы буквально сбились с ног, но если быть абсолютно откровенным, то надо признать, что на сегодняшний день нам известно лишь одно: совершено убийство. У нас нет ни единого свидетельства, ни единой зацепки, способных помочь в установлении личности преступника. А по опыту я знаю, что практически у всех, на кого может пасть подозрение, найдется алиби. Ну, а чтобы проверить, у кого алиби действительное, а у кого — ложное, потребуется немало труда и времени. О выявлении же мотива преступления и говорить не приходится. К тому же в данном случае мы имеем дело с закрытым учебным заведением, с замкнутым и весьма специфическим миром, в котором обитает примерно четыреста человек, и почти все — особы женского пола.

Многое из того, что его интересует, сказал он, в конце концов ему обязательно удастся выяснить — скажем, как управляется школа, кто есть кто, кто за что отвечает и все тому подобное, однако существует масса вещей, о которых я либо уже немало знаю, либо могу без труда узнать и до которых он, будучи мужчиной и к тому же сотрудником полиции, не сумеет докопаться никогда. Например, между девочками-подростками складываются порой непонятные отношения и, как следствие, — вражда, ревность, зависть, кого-то они обожают, кого-то ненавидят, к кому-то питают неприязнь.

В данном случае он был прав, как был прав и в отношении преподавателей и обслуживающего персонала, говоря, что в их среде тоже порой возникают конфликты, напряженность и даже стычки, однако никто никогда не обнаружит этого перед лицом полиции. Я подумала об Онзлоу Уикесе, которого должна сменить на посту контролирующего капитана Тэрри Карр, и опять-таки вынуждена была с ним согласиться, хотя и не совсем понимала, какое отношение возникший между ними конфликт может иметь к гибели Мэри Хьюз.

Короче говоря, доводы Доминика показались мне вполне убедительными, и я снова отправилась в «Брайдз Холл». Впрочем, у меня был еще один довод в пользу такого решения и, может быть, гораздо более весомый, чем все остальные, вместе взятые. Как-никак в стенах «Брайдз Холла» прошли мои юношеские годы, там я сформировалась духовно и физически. Именно поэтому и еще потому, что здесь в свое время училась моя дочь, а теперь учится внучка, я понимала, что в нынешней ситуации не имею права остаться в стороне. Думаю, меня замучила бы совесть, если бы я отказалась помочь полиции в расследовании убийства Мэри Хьюз.

— От вас не требуются какие-то действия, миссис Барлоу, — сказал лейтенант Доминик, после того как я заявила о своем согласии. — Мне нужно, чтобы вы просто находились там, а я имел возможность обращаться к вам по мере надобности с теми или иными вопросами в надежде получить ответы.

— Что касается ответов, — сказала я, — мне трудно давать какие-либо гарантии, но я постараюсь. — И он опять одарил меня той самой улыбкой, веселой и щедрой, а потом неожиданно добавил:

— Прекрасно. Для начала я прямо с ходу и спрошу вас. О Мертвой Обезьяне.

Его осведомленность о существовании этого безобразного чудовища, признаюсь, удивила меня. Потом он сообщил мне о том, что произошло в мое отсутствие в «Брайдз Холле», утаив, однако, одну сногсшибательную подробность, дабы я могла все увидеть собственными глазами. Пока же из его рассказа я узнала, что Мертвая Обезьяна объявилась на «Королеве Мэриленда» и что обнаружили ее младшие воспитанницы, явившиеся туда для еженедельной чистки палубы.

Он хотел знать о Мертвой Обезьяне абсолютно все, и я в полной мере удовлетворила его интерес. Рассказала я ему и о том, что Мэри Хьюз так беспокоилась о сохранности Мертвой Обезьяны, что спрятала ее за чемоданом на верхней полке стенного шкафа у себя в комнате, но в субботу Обезьяна исчезла, очевидно, кто-то взял ее, просто чтобы доставить девочке неприятность.

Итак, я рассказала все, что мне было известно о Мертвой Обезьяне, все, кроме того, что пока не могла знать.

Только вернувшись в «Брайдз Холл» и увидев Мертвую Обезьяну собственными глазами, я поняла, какой порочный, мерзкий человек похитил ее у Мэри Хьюз.

Глава 7

Кто-то повесил Обезьяну на корме «Королевы Мэриленда», накинув ей на шею петлю, и сейчас она чуть заметно покачивалась на ветру на высоте человеческого роста. Зрелище было тем более ужасающим, что изо рта у Обезьяны свешивался длинный язык — кусок плотной материи, наспех пришитый к ее губам. Но, видимо, не удовлетворившись содеянной мерзостью, «палач» приколол к груди Обезьяны записку, где крупными буквами было написано:

Дружком покинутая Мэри Не вынесла такой потери, И день и ночь рыдала тяжко, И удавилась, — вот дурашка.

Я буквально остолбенела от этой чудовищной пошлости и была не в силах вымолвить ни слова. Доминик спросил стоявших рядом двух полицейских в штатском, проведены ли все необходимые в таких случаях мероприятия — сделаны ли снимки, сняты ли отпечатки пальцев и подошв и распылен ли светящийся порошок. Да, проведены, ответили те.

— Хорошо, — сказал Доминик. — А теперь снимите Обезьяну. Нужно провести тщательное лабораторное исследование на предмет возможного обнаружения каких-либо волокон, грязи или пятен. Да, теперь по поводу этого языка. Нас могут вызвать для опознания ткани, если, конечно, «некто» оказался достаточно глупым и не избавился от куска ткани с контурами языка. И попросите экспертов, — добавил он, — сделать это как можно быстрее. Мне нужно, чтобы завтра Обезьяна снова была здесь.

Кажется, я никогда не ненавидела Мертвую Обезьяну и все, что с ней связано, так сильно, как сейчас. И не могла сдержать гнева.

— Вы бы лучше посоветовали им сжечь это проклятое чудовище, — воскликнула я.

Когда мы шли по палубе к причалу, Доминик поддерживал меня под руку. И опять был прелестный весенний день без единого облачка на небе; теплый воздух напоен нежным ароматом свежей зелени и трав. Низко, над самой головой пролетела голубая цапля, чуть заметно покачивая ногами и вытянув длинную шею, а над рекой в беспорядочном полете кружили белоснежные цапли. От них исходило благословенное ощущение здравого смысла в этом мире безумия.

— Обезьяна должна быть здесь, — сказал Доминик. — Если убийство Мэри Хьюз каким-то образом связано с Мертвой Обезьяной, что вовсе не исключается, то мне хотелось бы предоставить злоумышленнику возможность еще раз воспользоваться ею в каких-то одному ему ведомых целях. При этом он может оплошать и оставить улики, которые помогут найти убийцу Мэри. Кстати, к кому теперь перейдет Мертвая Обезьяна?

— Вы хотите сказать, кто ее унаследует?

— Совершенно верно.

— Очевидно, староста школы. Временно, а потом она назначит очередную «хранительницу сокровища».

Он достал из кармана блокнот.

— Констанс Берджесс, не так ли? Надо, чтобы она пока никому ее не передавала. Где обычно хранится Мертвая Обезьяна летом, во время каникул?

— В библиотеке. — Я указала на Главный Корпус. — На втором этаже.

— Вот там пусть она и побудет. Если школа станет возражать, я конфискую ее как вещественное доказательство, — отчеканил он строго, а потом уже прежним тоном продолжал: — А что помещается над библиотекой?

— Ничего. Чердак.

— Разве это «ничего», миссис Барлоу? — рассмеялся он. — Что там хранится?

— Все что угодно, начиная с колб и пробирок и кончая старым спортивным инвентарем. Но главным образом он используется для хранения костюмов и декораций.

— Декораций?

— Да. Дело в том, что школа ежегодно устраивает представление для друзей школы и окрестных жителей. Обычно играется «Гилберт и Салливан». Эти представления — своеобразная акция благодарности спонсорам и добрым соседям, а также возможность показать кому следует, что сценическому искусству в школе тоже уделяется внимание. Кстати, очередное представление состоится на следующей неделе.

Доминик кивнул, как мне показалось, с трудом удерживаясь, чтобы не рассмеяться. Если бы не убийство Мэри, он не отказал бы себе в удовольствии повеселиться. По-видимому, многое в этом пансионе исключительно для девочек, и тем более из богатых семей, представлялось ему весьма забавным.

— Впереди три напряженные недели, — сказал он. — Спектакль, родительский уик-энд и парусные гонки.

Мы находились на полпути к Главному Корпусу, когда Доминик остановился и, кивнув в ту сторону, сказал:

— Я хочу обследовать его, миссис Барлоу. И доскональнейшим образом.

— Но разве вы до сих пор не обследовали его? — удивилась я. Он улыбнулся.

— Конечно, обследовал. Но не в сопровождении самой очаровательной выпускницы школы.

Подобное его заявление было для меня полной неожиданностью, и пока я думала, как мне следует на него реагировать, он продолжал:

— Я хочу, чтобы мы обошли помещение за помещением, а вы рассказали бы мне все, что вам известно о них, — для чего они служат и чем примечательны.

Мы продолжали свой путь. Молча. И вдруг что-то всколыхнулось во мне — я ощутила присутствие мужчины, а не просто полицейского. Перед парадным входом Главного Корпуса он снова остановился и, указав на плотную стену деревьев за теннисными кортами, сказал:

— Насколько я понимаю, это птичий заповедник какого-то частного лица?

— Да. Он принадлежит мистеру Рендолфу Балюстроду.

— Тому самому адвокату?

— Да. — Я описала внешность Балюстрода. Мне довелось лицезреть этого господина лично один-единственный раз, но фотографии его я постоянно встречала в газетах. Внушительного вида лысеющий человек лет семидесяти, со старомодными, длинными, свисающими вниз, как у моржа, усами и красной физиономией. Любитель выпить. Славится красноречием и беспричинными вспышками гнева.

— Ну, а что вы можете сказать о птицах?

Это был праздный вопрос, никак не связанный с расследованием преступления, но он пробудил во мне воспоминания.

— Ничего примечательного, — сказала я. — Обыкновенный лес и певчие птицы, которые встречаются повсюду в Мэриленде: дятлы, зяблики, дрозды, иволги, танагры. Ну и все виды водоплавающих птиц, разумеется. Дикие утки и гуси, а нередко и белые и голубые цапли. Половина территории заповедника занята либо болотами, либо солеными топями.

— Вы прекрасно разбираетесь в птицах, — заметил Доминик.

— Мой отец был орнитологом-любителем.

— Интересно. — А потом вдруг: — Должно быть, у школы имеется договоренность с Балюстродом об использовании его владений для изучения природы и тому подобное, или я ошибаюсь?

Я рассмеялась:

— Как раз наоборот. Воспитанницы и ступить туда не имеют права.

Доминик был искренне удивлен.

— Неужели? Это почему же?

Я пожала плечами.

— Спросите самого мистера Балюстрода. Он дважды предъявлял школе иск в судебном порядке за незаконное вторжение девочек в его владения.

— И тем не менее кое-кто отваживается на это?

— Я думаю, лейтенант, — ответила я с улыбкой, — что за время учебы в школе почти все, хотя бы однажды, побывали там.

Стоя сейчас у парадного входа Главного Корпуса, я живо вспомнила, словно это было только вчера, как однажды, ранним воскресным утром, отправилась в птичий заповедник с вполне определенной целью. Я прослышала, что там, в центре владений мистера Балюстрода, у водоема, гнездится пара орлов, и надеялась при очередной поездке домой рассказать о них отцу. Улизнув тайком из кампуса, я вступила в мрачный первозданный мир, в девственный лес, которого лишь изредка касался топор человека, а может, и вообще не касался. Вековые дубы, американский каштан, гигантские тюльпановые деревья, березы, черный эвкалипт, красный клен, карликовые сосны и встречающиеся на каждом шагу ямы, наполненные мутной водой. Ни на минуту не забывая о смертельно опасных моккасиновых змеях, которых, как я знала, там великое множество, я осторожно пробиралась по узкой тропинке, проложенной многими поколениями воспитанниц «Брайдз Холла» в густых зарослях папоротника, вереска и лавра. Я вспомнила, как замерло у меня сердце, когда вспугнутый мною молодой олененок выскочил из своего дневного убежища и стремглав помчался прочь.

Мои воспоминания прервал голос Доминика, спрашивавшего, есть ли у Балюстрода здесь дом.

— Нет, — сказала я. — Но у среднего пруда имеется газебо, и довольно большое.

В тот день, много лет назад, я неожиданно для себя оказалась возле газебо, ступив на окружавшую его лужайку. Я тотчас же бросилась назад, в заросли деревьев, опасаясь быть замеченной кем-то, кто может оказаться там, — если не самим великаном Балюстродом, то какой-нибудь старшеклассницей, что представлялось мне еще более страшным. Газебо частенько служило местом тайных свиданий старшеклассниц с дружками из школы Святого Хьюберта во время танцевальных вечеров или когда юнцу удавалось изловчиться и наведаться сюда по пути в Вашингтон или Балтимор, испросив под каким-нибудь благовидным предлогом разрешение провести уик-энд дома.

Газебо представляло собой огромный навес, основание которого было сооружено из неотесанного камня и имело форму шестигранника, обнесенного по всему периметру перилами и со скамьями внутри. Оно находилось на высоком холме, и оттуда был прекрасно виден весь пруд. Убедившись, что там никого нет, я взошла наконец под навес и удобно устроилась на одной из скамеек.

Почти тотчас же я увидела вожделенных орлов. Вернее, одного из них. Его темный силуэт, казалось, неподвижно застыл высоко в утреннем небе. Потом орел начал долгий спиралевидный спуск, пока наконец не исчез в сосновой роще на другой стороне озера, чтобы затем стремительно ринуться вниз и, не шевельнув крыльями, скользнуть над неподвижной гладью пруда. Достигнув засохшего старого кипариса, орел стрелою взмыл вверх, вытянул когтистые лапы и, отведя назад крылья, чтобы умерить скорость полета, опустился на его макушку.

Я вспомнила также, что видела тогда и пару эгреток, а уже собравшись уходить, — зимородка, примостившегося на выступающей из воды черной верхушке голого древесного ствола, похожего на мачту затонувшего корабля. Зимородок держал в клюве только что пойманную серебристую рыбешку, а светло-голубое оперение его спинки было завораживающе красивым.

Я пробыла во владениях Балюстрода довольно долго, рискуя схлопотать наказание, поскольку пропустила обязательную воскресную службу. Кажется, я тогда сказала, будто нечаянно уснула в библиотеке, и эта ложь сошла мне с рук.

— Нам предстоит прочесать весь заповедник, — сказал Доминик. Он нахмурился и тряхнул головой. — Разумеется, мы ничего не обнаружим, но все равно обязаны это сделать.

Он хотел сказать еще что-то, но не успел. В дверях появилась Эллен Морни.

Глава 8

— А-а, вот и вы оба! — Эллен широко улыбалась, но, говоря «оба», явно отождествляла меня с полицией, олицетворявшей в ее сознании все неприятности, свалившиеся ей на голову. Большинство мужчин не уловили бы язвительности, сквозившей в ее тоне, — и я уверена, Майкл Доминик не был в данном случае исключением, — но любая женщина безошибочно распознала бы скрывающуюся за ней враждебность.

Еще раньше я попросила у Эллен разрешения задержаться здесь на некоторое время, мол, так будет лучше для Нэнси, и она нехотя согласилась. Теперь, когда следствием установлено, что Мэри погибла не в результате несчастного случая, а была убита, и Майкл Доминик сообщил ей, что мне это известно, ей попросту ничего иного и не оставалось.

Затем я сказала, что Доминик желает тщательно обследовать всю территорию и корпуса школы и просит меня помочь ему в этом. Эллен оказалась на высоте положения и, как всевластная владычица, что называется, милостиво вручила нам ключи от кампуса.

А я тем временем имела возможность еще раз подивиться ее внешности. Она выглядела совершенно потрясающе. На ней был дорогой, элегантный костюм, темные волосы слегка завиты и… только сейчас я поняла — она что-то сделала со своим лицом. Это было особенно заметно по векам, щекам и шее. Кроме того, у Эллен всегда, даже в школьные годы, была огромная грудь. Сейчас ее фигура выглядела безупречной. Прежде мне как-то не приходило в голову соотносить внешние данные Эллен с ее дорогой одеждой и спортивным автомобилем. Откуда только она берет деньги? Может, получила наследство?

— Я еду в Вашингтон, — объявила она. — Мне снова предстоит обед с попечителями. Кстати, они на удивление спокойно восприняли всю эту историю. Одна из вашингтонских газет проведала о вашем присутствии здесь, лейтанант, но, к счастью, не об истинной причине этого. Мне необходимо убедить этих борзописцев, что все в полном порядке. Владелец газеты женат на нашей выпускнице 1975 года, и он обещает не давать хода какой-либо дальнейшей информации.

Она одарила Доминика одной из тех обворожительных улыбок, которые предназначались исключительно миллионерам — родителям ее воспитанниц.

— Пока меня не будет, — сказала она, — все сведения, касающиеся истории и функционирования школы, вы сможете получить от Маргарет. А Тэрри Карр располагает исчерпывающей информацией о нынешнем контингенте учащихся, равно как и о преподавателях и обслуживающем персонале.

Я была уже не в состоянии изображать на лице благодушную улыбку. Эллен вела себя так, словно ничего особенного не случилось, — ну, небольшая эпидемия гриппа в школе, только и всего. Я невольно задавалась вопросом: означает ли это, что бесконечные неурядицы в школе с годами окончательно выхолостили ее душу, или благодаря железному самообладанию она всего лишь умело скрывает обуревавший ее страх.

Когда Эллен наконец укатила, мы с Домиником приступили к осмотру кампуса. Начали мы с Главного Корпуса, а точнее — с чердака, забитого декорациями и прочим реквизитом; затем этажом ниже осмотрели огромную, постоянно пополняющуюся за счет пожертвований библиотеку, соседствующие с ней комнаты Герти Эйбрамз и школьной прислуги, а также изолятор. После этого мы спустились на первый этаж, где размещались актовый зал, зал для занятий, административные службы, преподавательская и столовая с примыкающей к ней кухней.

Завершив осмотр Главного Корпуса, мы направились к корпусам, отведенным под дортуары и учебные классы, и, наконец, посетили гимнастический зал, где Онзлоу Уикес проводил занятия с командой «Королевы Мэриленда». Судя по выражению лица Доминика, главный тренер вызывал у него такую же неприязнь, как и у меня.

Последним пунктом нашего маршрута были новые конюшни, но по пути к ним мы осмотрели заросли кустарника и лес, вплотную подступающий к старой Коптильне, как раз в том месте, куда выходят окна моего гостевого номера. Именно здесь предстоящим летом будет расчищена и разровнена земля, а осенью начнется сооружение спортивного комплекса Хайрама Берджесса. Когда мы возвращались назад, к Главному Корпусу, день уже начал клониться к закату.

— А теперь расскажите мне о соревнованиях, — попросил Майкл Доминик. — Ваше судно и судно школы Святого Хьюберта… как оно называется?

— «Чесапик», — сказала я. — Оба судна — одного класса и подарены богатыми выпускниками этих школ. Первые состязания состоялись в 1934 году, и с тех пор проводятся регулярно раз в год. Суда стартуют в устье реки Литтл-Чоптэнк у буя близ острова Джемса, идут на юг к острову Танджир, что находится в нескольких милях дальше на юг от устья реки Потомак, а потом разворачиваются и возвращаются назад.

Доминик был и удивлен и восхищен.

— В общей сложности суда проходят примерно сто двадцать миль.

— Гонки начинаются в субботу и завершаются в воскресенье. Без каких-либо остановок. Однажды они продолжались вплоть до понедельника.

— А вам доводилось когда-нибудь участвовать в них?

— Лишь однажды, — сказала я. — Мой пост был у главного кливера.

— Ну, и вы выиграли?

— В тот раз проиграли.

— «Брайдз Холл» обычно проигрывает?

— Проигрывает? Нет! Как правило, мы выигрываем.

Я ненавидела себя за это «мы» и гордость, звучавшую в моих ответах.

— Мальчишки, наверно, в таких случаях чувствуют себя слегка уязвленными?

— Это уж их проблемы.

Он рассмеялся, а потом вдруг предложил пообедать вместе, чем снова застиг меня врасплох.

Очевидно, я не должна была соглашаться, поскольку мне не хуже всякого другого известно, что не годится смешивать дело с развлечением. Я знаю также, что женщину «в годах», под воздействием льстивых речей забывшую о разнице в возрасте, подстерегает куда более сильное разочарование, чем в молодости.

Но несмотря на житейский опыт, я — человек и, слава Богу, женщина. После всего, что я пережила за эти несколько дней, мысль об обеде в каком-нибудь уютном ресторанчике в обществе приятного мужчины показалась мне необычайно привлекательной. Мы условились о времени, и, подобно глупой школьнице, я занялась прической и макияжем, на чем свет стоит кляня себя зато, что не захватила с собой какого-нибудь нарядного туалета.

Он повез меня в прелестный маленький ресторанчик неподалеку от Бернхема, построенный в 1814 году и славящийся лучшими в заливе крабами на вертеле. Блики на потемневшем от времени деревянном потолке, отбрасываемые трепещущим пламенем свечей, и начищенные до блеска медные вазы в нишах придавали всей обстановке романтическую прелесть.

Я непременно улучу подходящий момент и воздам должное его вкусу. Несомненно, Майкл Доминик пригласил меня пообедать не без тайного умысла — глаза выдавали его, — но в этот вечер он говорил только о деле. Я в свою очередь изо всех сил старалась удержаться от кокетства, и, кажется, мне это удавалось, хотя и с трудом, особенно если учесть, сколько я выпила прекрасного коллекционного вина. Весь день мы провели вместе, между нами возникла некая общность, и теперь мы обращались друг к другу по имени.

Я рассказала ему все, что знала о школе. Потом мы стали беседовать просто как люди, желающие поближе узнать друг друга. Я поведала ему о своем долгом счастливом замужестве, которое оборвалось со смертью Джорджа одиннадцать лет назад, о своем увлечении воздухоплаванием и планеризмом и о том, что занялась этим отчасти благодаря предсмертному завету Джорджа. Он просил меня не замыкаться в нашем с ним прекрасном прошлом, а найти в себе силы жить полноценной жизнью.

— Ну, и как вы решаете эту проблему?

Вопрос был вполне в его духе, но я не растерялась.

— Как всякая другая женщина, — сказала я. — У меня есть право выбора, и, полагаю, я достаточно разумна, чтобы понимать, что ошибка в выборе может обойтись дорого.

Он никак не отреагировал на мои слова, и я быстро перевела разговор на тему о нем самом. Он рассказал о себе, о своем отце-архитекторе и матери-враче. Когда-то он учился в Колумбийском университете в Нью-Йорке, на историческом отделении.

— В полиции я оказался совершенно случайно, — продолжал он. — Я жаждал деятельности, а по исторической части найти что-нибудь было трудно. Я никогда не помышлял о профессии полицейского, но мне было интересно поработать в полиции некоторое время. Полиции приходится иметь дело с людьми, как правило, агрессивными, чьи поступки не укладываются в общепринятые нормы, и это тоже представлялось мне интересным. Ведь если воинственность, агрессивность направить на цели, не имеющие ничего общего с преступлением, то она может оказаться полезной. В агрессивности заложен элемент соперничества, состязательности, что в свою очередь стимулирует созидательные тенденции в общественном сознании, равно как и в экономике.

Майкл Доминик был внимателен, красноречив и при свете свечей необычайно красив: умные глаза, чувственный рот, сильные и в то же время нежные руки.

Вечер был поистине прекрасным.

Однако по возвращении в свой гостиничный номер я пережила нечто совершенно ужасное.

Майкл довез меня до «Брайдз Холла», проводил до двери моего гостевого номера и сразу же попрощался. Еще в машине он вручил мне толстую пачку досье на большую часть преподавателей, учащихся и обслуживающего персонала. Трудно было поверить, что полиция успела сделать так много за столь короткое время. Мне сразу же стало ясно направление следственной деятельности. Майкл сказал, что ему будет очень любопытно выслушать мое мнение о прочитанном.

Я смотрела, как он идет по газону, его смутная, уменьшающаяся по мере удаления фигура то пропадала из виду, то снова появлялась в островках тусклого света уличных фонарей. Когда он включил передние фары и машина рванулась вперед, я вошла в спальню, включила свет и первым делом поспешила опустить жалюзи на окнах, за которыми чернела плотная стена деревьев. Признаться, эта темень за окном всегда наводила на меня страх. Потом, когда я стала раздеваться, у меня возникло странное чувство — будто в моем номере что-то не так. Будто здесь находится кто-то еще, хотя, конечно же, никого, кроме меня, не было.

Я не трусиха, но мне потребовалось призвать на помощь всю свою храбрость, чтобы открыть дверцу стенного шкафа и убедиться, что там никто не прячется, а затем, сознавая собственную глупость, заглянуть еще и под кровать и за матовую дверь душевой кабины. Я убедилась, что в номере действительно нет никого, кроме меня. Но тогда, быть может, кто-то побывал здесь в мое отсутствие? Ах, ну конечно же, — горничная. Она разобрала мне постель и достала из моего чемодана свежую ночную рубашку. Горничная или Гертруда Эйбрамз. А если это был кто-то другой? Кто не должен входить в номер?

Мне хотелось принять душ — тело ныло от усталости. Но я удержалась от соблазна пойти в ванную. Я попросту не могла на это решиться. Мысль оказаться загнанной в ловушку, подобно жертве маньяка в облике Тони Перкинса[2] оказалась чрезмерной для моих нервов. Я надела ночную рубашку, заперла дверь на оба замка, потом села на краешек кровати и потянулась за будильником.

Вот тогда-то я и увидела ее. Почти мгновенно я ощутила, как родившийся где-то внутри у меня немой крик застрял в горле, стесняя дыхание.

Это была фотография. Более отвратительное зрелище представить себе трудно. Я всюду вожу с собой фотографию внуков в серебряной рамке — загорелые и смеющиеся, они запечатлены на палубе парусной шхуны. Так вот, вместо этой фотографии в рамку была вставлена моментальная фотография мертвой Мэри Хьюз, висящей на балконе церкви, с синим, искаженным страданием лицом.

Внизу под фотографией крупными жирными буквами было написано: «Убирайся домой».

Глава 9

Я невольно отбросила фотографию прочь. Потом, смутно сознавая, что Майкл может захотеть взглянуть на нее, набралась смелости, подняла ее и положила в ящик серванта в гостиной, лицевой стороной вниз. Я взяла фотографию носовым платком отнюдь не из резонного опасения стереть оставленные на ней отпечатки пальцев, а потому, что просто не могла к ней прикоснуться.

Майкл дал мне номер своего личного телефона на случай, если у меня возникнет необходимость связаться с ним. Но звонить ему сейчас не было смысла. Тот, кто совершил эту мерзкую акцию, наверняка не станет сразу же вламываться ко мне в номер. Насколько я понимала, должно пройти некоторое время, прежде чем преступник отважится сделать очередной шаг. Поэтому, решила я, нынешней ночью вряд ли может что-то произойти. Пока что мне следует успокоиться и попытаться уснуть, а утром я позвоню Майклу.

Фотографию Нэнси и Кристофера я нашла у окна и поставила на ночной столик, прислонив к лампе. Потом легла в постель и взяла в руки книгу. Разумеется, чтение не шло мне на ум. Я выключила свет и попыталась уснуть. Но не смогла. Вспомнив, что в гостевом номере столько всяких напитков, что можно напоить целую армию, я встала и налила себе виски, слегка разбавив его водой. Сидя в постели, я медленно потягивала виски, убеждая себя в том, что шелестит листвой за окном отнюдь не мой потенциальный убийца, а дующий с залива ветер.

Я не знаю, когда наконец заснула, но так или иначе, виски совершило чудо. И вот уже утро, и яркий свет рвется ко мне в спальню. Когда я отдернула шторы и подняла жалюзи, в комнату хлынули золотистые лучи летнего солнышка. Как удивительно все преображается днем!

И все же я по-прежнему не могла заставить себя открыть ящик в серванте и взять в руки злополучную фотографию. Мне даже не хотелось вернуть себе серебряную рамку, потому что какую бы фотографию я теперь в нее ни вставила, мне всегда будет мерещиться этот ужасный снимок.

Было еще совсем рано. Я приняла душ и постаралась не думать о Мэри Хьюз. После ленча я должна встретиться с Майклом, а до этого мне предстоит прочитать уйму материалов. Благословенный дневной свет рассеял ночные кошмары, и я решила, что расскажу ему о фотографии уже при встрече.

Я надела хлопчатобумажную юбку и самую красивую из всех блузку, а также легкий кардиган. Потом с особым тщанием нанесла макияж, причесалась и, сидя перед туалетным столиком, некоторое время разглядывала себя в зеркале.

Что это вдруг нашло на меня? Я никогда не уделяла столько внимания своей внешности. Но удивляться тут было нечему. Я прекрасно знала, что всему причиной Майкл Доминик. Mapгарет Барлоу, разве что под угрозой смерти способная признаться, что ей уже пятьдесят пять, старалась выглядеть как можно более привлекательной в глазах мужчины, который моложе ее более чем на десять лет.

Я быстро опамятовалась и, показав язык своему отражению в зеркале, мысленно выбранила себя за глупость, а потом, как и подобает добропорядочной бабушке, отправилась на завтрак с Нэнси. Когда Нэнси ушла на занятия, я выпила еще чашечку кофе с Тэрри Карр, которая была весьма категорична в своих суждениях по поводу традиции, связанной с Мертвой Обезьяной, считая ее отвратительной и требующей немедленной отмены.

— Большинство школьных традиций, — сказала она, — основано исключительно на желании сохранить привычный домашний быт детей из богатых семей, но в реальной жизни это просто невозможно.

Мне ничего не оставалось, как согласиться, потому что прозвенел звонок, и Тэрри надо было идти в класс. Я сказала, что приду во второй половине дня помочь ей в подготовке к предстоящему спектаклю.

Даже короткий разговор с Тэрри поднял мне настроение. Она была полна творческих устремлений и оптимизма, и я подумала о том, сколь многого она успела добиться в жизни, при том, что в отличие о Эллен Морни начинать ей пришлось практически с нуля. Как она рассказала мне во время обеда в день моего приезда, детство ее прошло в маленьком шахтерском городке Западной Виргинии. Ее отец был мастером и погиб во время аварии на шахте, когда ей было восемь лет. Помнится, ее лицо при этом сделалось ужасно печальным, но она тотчас же взяла себя в руки и уже с улыбкой продолжала:

— И вот я здесь, в окружении богатств, которых хватило бы на покупку всего штата Западная Виргиния, не то что злополучной шахты, в которую каждый день спускался отец. Сетую ли я на свою судьбу? Нет, конечно. При всем богатстве здешних воспитанниц в психологическом плане они мало отличаются от учениц муниципальных школ. Деньги способны создать ощущение защищенности, но они не могут, как ошибочно полагают многие, существенно повлиять на характер человека. Дети богатых родителей имеют возможность лучше одеваться, лучше питаться и не работать во время каникул, но богатство не способно избавить их от проблем, неизбежно возникающих перед всеми подростками, независимо от их социального положения. Им так же ведомы и тревоги, и разочарования, и даже отчаяние.

Когда я вернулась к себе в номер, там заканчивала уборку приветливая девушка лет восемнадцати. В школе было с полдюжины таких горничных, и большинство из них, даже будучи по характеру вполне доброжелательными, не могли, в отличие от Тэрри, скрыть неприязнь к богатым пансионеркам. Несомненно, были среди них и такие злюки, как Гертруда Эйбраймз.

Когда уборка в гостиной была закончена, я расположилась в удобном кресле и занялась чтением материалов, которые дал мне Майкл.

Тремя часами позже, завершив чтение и сложив бумаги в пакет, я снова и снова возвращалась мыслями к прочитанному. Не в силах поверить многому из того, что я прочла, я знала, что у большинства людей имеется некая тайна, старательно скрываемая от посторонних. Я и сама не являюсь в данном случае исключением. Тем не менее вы никогда не заподозрите наличие подобных тайн у знакомого вам человека, если он кажется вам вполне респектабельной личностью. И если вам вдруг становится известно, какую тайну он скрывает, вы испытываете настоящее потрясение. В данном случае, среди знакомых мне преподавателей и воспитанниц, пожалуй, единственным человеком «без прошлого» была Гейл Сандерс, старшеклассница, обнаружившая труп Мэри Хьюз.

Я начала чтение с досье на учащихся. Оказывается, Анджела О'Коннелл — главная, по словам Нэнси, сплетница в школе и связная в команде «Королевы Мэриленда», два года назад была арестована полицией в универмаге «Блумингдейл» в Уайт-Плейнз за воровство. Суд по делам несовершеннолетних отдал ее на поруки родителям при условии, что по истечении восемнадцати месяцев они представят заключение психиатра о состоянии ее здоровья.

Знакомство с досье на Сисси Браун отнюдь не повергло меня в шоковое состояние. Она была исключена из начального класса лучшей в Новой Англии приготовительной школы Тафта — ее застигли в дортуаре у мальчиков, когда она, как бы это выразиться поприличнее, принимала душ с двумя молодыми людьми из школьной футбольной команды.

Хотя сейчас Синтия была взрослая, широкоплечая девица, ростом не менее ста восьмидесяти сантиметров, та давняя история показалась мне вполне правдоподобной. Куда более неожиданными для меня явились сведения, которые раскопала мэрилендская полиция по поводу старосты школы Констанс Берджесс. Я не могла поверить своим глазам, поэтому дважды перечитала ее досье. Полиция Мэриленда, связавшись с полицейским отеделением Форт-Уорта, где живет семья девушки, выяснила, что на втором году пребывания в «Брайдз Холле» Констанс Берджесс дважды внесла весьма солидные и непонятно откуда взявшиеся у нее суммы денег на свой счет в банке. Примерно в это же время у ее матери пропало несколько дорогих украшений. Поскольку никаких признаков грабежа не было обнаружено, а прислуга пользовалась у хозяев полным доверием, фортуортская полиция решилась допросить Конни, однако ничего не выяснила. Конни заявила, что выиграла деньги в триктрак, а ее дружок, сын известного судьи, подтвердил это.

То, что я прочитала о знакомых мне лицах из числа служащих, вызвало у меня неменьшее удивление: им были свойственны те же самые человеческие слабости, ну а в случае с Онзлоу Уикесом это было уже не удивление, а чувство омерзения. После женитьбы и рождения первенца — сейчас ребенку три года, — он дважды наведывался в дешевый мотель в Нью-Джерси с пятнадцатилетней проституткой. Полиция не приняла никаких мер, потому что та самая проститутка должна была вывести их на крупного преступника и они не хотели рисковать.

Артур Перселл, главный бухгалтер школы, тоже оказался замешанным в грязной истории. Некая мичиганская фирма заподозрила его в приписках, хотя это и не было доказано. Я не содрогнулась при мысли, что его могли незаслуженно уволить с работы, зато преисполнилась сочувствием к Тэрри Карр, когда узнала, что ее исключили из колледжа на три месяца за то, что она «позаимствовала» у подруги, делившей с ней комнату, кредитную карточку и купила себе платье для предстоящего весеннего бала.

И все-таки больше всех меня поразила Гертруда Эйбрамз. Я просто не могла поверить своим глазам. Пятнадцать лет назад она подверглась аресту за то, что в пьяном виде угрожала застрелить одного из тогдашних учителей. Я не могла представить себе Гертруду пьяной, и тем более до такой степени, чтобы угрожать кому-то оружием. Но так или иначе, именно благодаря тому, что Гертруда находилась в состоянии сильного опьянения, удалось убедить незадачливого учителя не раздувать скандал. Я решила из праздного любопытства при случае выведать у Эллен, в чем там было дело.

Некоторые сведения оказались весьма забавными. Например, одна воспитанница под видом кинозвезды сумела заполучить роскошный номер в пятизвездочном отеле Вашингтона, где провела уик-энд с приятелем. Или, например: садовник похитил у соседа корову за то, что тот застрелил его петуха, и запер ее на ночь в церкви.

Когда я закончила чтение, настало время ленча. Неотвратимо приближался тот самый неприятный момент, которого я так боялась. Мне предстояло передать фотографию Мэри Хьюз полиции, а значит, надо было пойти и взять ее.

Захватив с собой пакет с досье, чтобы положить в него фотографию вместе с рамкой, — я направилась к серванту и решительно выдвинула нужный мне ящик.

Рамка лежала там, где я ее оставила, лицевой стороной вниз. Не знаю, что заставило меня перевернуть ее. Разумеется, я меньше всего хотела бы снова увидеть ту ужасную фотографию. Проще было бы сунуть ее в пакет не глядя. Но я не удержалась и посмотрела.

Нэнси и Кристофер, загорелые и смеющиеся, глядели на меня с палубы парусной шхуны.

Глава 10

Если залитые солнцем сонные равнины Восточного побережья с бескрайними просторами полей, обширными лесными массивами и сосновыми рощицами выглядят так, словно здесь давно остановилось время и сюда не дошел ветер перемен, на Западном побережье, напротив, в лабиринте рек и речушек, в бесчисленных заливчиках и образуемых приливом бухточках, а также на близлежащих островах царит оживление. Весной и летом вдоль всего Восточного побережья от Харв-де-Граса в верхней части залива до Кейп-Чарльза, где его воды вливаются в Атлантический океан, жизнь бьет ключом.

На торговой пристани в Оксфорде — самой прелестной гавани Чесапикского залива, я присела на пустой капкан для ловли крабов. Такие капканы, представляющие собой огромные металлические клетки с ячейками, можно видеть повсюду в воде у самого берега.

Я сидела и, кажется, не замечала ничего вокруг. Ни множества краболовных судов, пришвартованных буквально у самых моих ног, ни проворных одномачтовых драгеров, стоящих борт к борту, ни «травяных» лодок с плоским дном, которые используются для ловли крабов в мелководных, топких местах. Я не замечала даже десятков прелестных яхт, парусных и моторных, казавшихся чем-то чужеродным среди этой торгово-промысло-вой суеты. На причалах и прямо в гавани яхты готовили к плаванию.

Лейтенант Доминик стоял рядом, жуя отвратительно жирный гамбургер, купленный у лоточника на пристани. Он прочитал мне подробнейшую лекцию обо всем, что касается крабовой и устричной индустрии Мэриленда, а я слушала его и не могла сдержать нараставшего во мне раздражения. В течение двадцати минут он рассказывал мне о промысле «астриц» — так принято у местных жителей называть устриц — о том, как разводят и выращивают устриц, и о каких-то улитках-убийцах, называемых «устричный бурав», и о грибке, именуемом MSX, что представляет собой аббревиатуру некоего латинского названия, которое ни один нормальный человек не в состоянии произнести; и о том, что от этих зловредных улиток и грибка ежегодно погибает до семидесяти процентов устричных плантаций; и о том, что степень заражения в Виргинии больше, чем в Мэриленде, в пять раз, и какие в связи с этим возникают проблемы, поскольку большая часть устричных плантаций находится именно в Виргинии.

Я также вдоволь наслушалась о знаменитых Чесапикских крабах. Двести миллионов штук так называемых «атлантических голубых» крабов ежегодно отправляется в различные уголки земного шара. Я узнала, как называются взрослые мужские и женские особи крабов и что существуют специальные контейнеры, в которые помещаются так называемые «жесткие» крабы, сбросившие панцирь и на время, пока не нарастет новый, ставшие «мягкими». Сетчатые лотки с живыми мягкими крабами помещаются по три штуки в коробки и перекладываются мокрой морской травой и льдом. Эти коробки общим весом примерно до двадцати семи килограммов отправляются в авторефрижераторах на консервные заводы или в крупные торговые центры.

Наконец я не выдержала и взорвалась. Кажется, это случилось, когда он сказал, что хороший оператор — вероятно, какаянибудь бедная женщина, работа которой состояла в том, чтобы из вареных крабов вынимать мясо, которое затем отправляют на консервный завод, — может заготовить восемнадцать-двадцать килограммов в день.

Хотя нет, наверное, это произошло, когда он принялся вдохновенно повествовать о том, что длина сетей для ловли крабов порой достигает шестисот метров и на расстоянии примерно метра друг от друга к ним крепится наживка.

— О Майкл, ради Бога, прекратите, пожалуйста, весь этот кошмар! Вам не в полиции надо служить, а быть министром торговли или же возглавлять весь многогранный морской промысел.

Я махнула в сторону открытого баркаса, заполненного ракушками от устриц и илом.

— Почему бы вам не прокатить меня в такой лодке по заливу? Чтобы продемонстрировать все на месте.

Видимо, в этой тираде излилось все накопившееся во мне раздражение, потому что он буквально остолбенел, а потом сразу же, чтобы наказать меня, стал беседовать со знакомым рыбаком, предоставив мне возможность прийти в себя.

Я успокоилась, и он снова подошел ко мне.

— Простите, Маргарет. Мне хотелось, чтобы вы на время отвлеклись от мрачных мыслей.

— Это я должна извиниться, — сказала я. — Но в данный момент меня действительно не интересует, чем славится Мэриленд. — Я улыбнулась, и он, должно быть, понял, что я сожалею о своей несдержанности, потому что тоже улыбнулся и шутливым тоном сказал:

— Меня тоже не интересует, честное слово. Ну что ж, давайте поговорим об убийствах.

Я рассмеялась.

— Нет, не надо. Но ведь мысль об убийстве не покидает нас ни на минуту. Разве не так?

— Боюсь, что вы правы.

Майкл разыскал меня в «Брайдз Холле» после ленча и сразу же догадался, что случилось что-то неладное.

— Итак, — сказал он, — что случилось?

Когда я все ему рассказала, стараясь держаться как можно спокойнее, он нахмурился и пробормотал что-то себе под нос, думаю, это было ругательство, а потом предложил:

— Давайте отправимся куда-нибудь, где можно спокойно поговорить. Здешняя обстановка внушает клаустрофобию и не располагает к беседе.

Вот таким образом мы и очутились в Оксфорде. Майкл сел на другой капкан рядом и сказал:

— Хорошо. Начнем с фотографии. Кто мог сфотографировать труп Мэри Хьюз? У кого была такая возможность? Наверное, все-таки это та самая фотография, которую потерял мой фотограф в тот вечер, когда было совершено убийство. По мнению девушки, убиравшей ваш номер, — по случайному совпадению, она наша сотрудница, приступившая к работе вчера, — тот, кто забрал фотографию, должен был успеть сделать это в короткий промежуток времени с момента, когда вы отправились на завтрак, до того, как она пришла убираться.

Горничная, состоящая на службе в полиции?! Чего после этого стоит мое философствование по поводу обиженных на судьбу бедняжек!

— Но зачем понадобилось похищать фотографию? — спросила я. — Чтобы напугать меня еще больше?

— Видимо, да.

— В таком случае им это удалось.

Он выглядел озабоченным.

— Мне все это не нравится, — тихо заговорил Майкл после паузы. — Тот, кого мы ищем, боится вас, это совершенно очевидно. Маргарет, я не изменил бы мнения о вас, если бы вы собрались и сегодня же отправились домой.

— Простите, лейтенант Доминик. Я ценю вашу заботу, но не сделаю этого.

Мой ответ, который может показаться глупым, был продиктован сердцем, а не разумом, и объясняется несколькими причинами. Во-первых, присущей мне от рождения бравадой; я всегда стремилась доказать, что никакая опасность мне не страшна. Во-вторых, еще одним отрицательным свойством моей натуры, столь же прочно вошедшим мне в плоть и кровь, а именно — любопытством. И, наконец, в-третьих — я не могла быть в стороне в такой ответственный и драматический момент.

— Вы думаете, что поступаете благоразумно, Маргарет?

Я приняла беззаботный вид и сказала:

— Нет, конечно, но ведь я никогда и не отличалась благоразумием.

Разумеется, он мог бы с самого начала запретить мне так или иначе участвовать в расследовании. И тогда я, может быть, сразу же отошла бы в сторону. А теперь, когда я занялась этим всерьез, гордость не позволит мне отступить. Но он не сделал этого, и теперь я знаю, что тогда в первый, но не в последний раз он переборол себя и позволил личным чувствам взять верх над служебным долгом, а именно: он не захотел, чтобы я уехала. Вот и сейчас он долго молча смотрел на меня, а потом наконец сурово, как мне показалось, сказал:

— Ну что ж, поступайте, как знаете.

Он с серьезным видом принялся листать досье страницу за страницей, а потом спросил, что я думаю по поводу всего этого.

Я сказала, что чаще всего сведения, содержащиеся в досье на некоторых знакомых мне лиц, не соответствуют моему представлению об их нынешнем облике.

— Это обычная история, — согласился он. — А вы не вычитали ничего такого, что помогло бы разгадать тайну убийства Мэри Хьюз?

Я сказала, что не обнаружила ничего, ни малейшей зацепки. Вот разве только…

— Что?

— Разве только то, — повторила я, — что если истинная сущность всех этих людей, — за исключением Перселла, Уикеса и, может быть, Сисси Браун, — не вяжется с их нынешним обликом, то тот, кого мы ищем, вряд ли похож на убийцу. Логика отнюдь не безупречная, но, следуя ей, позволительно сделать еще один вывод: среди множества вероятных мотивов преступления может оказаться один, который мы тоже сочтем неправдоподобным.

— Вы правы, — сказал он, продолжая размышлять о чем-то своем, а потом вдруг ни с того ни с сего — я уже стала привыкать к этой его манере внезапно переключаться с одной темы на другую — спросил:

— А что вы думаете о Джоне Рэтигене?

— Он — старейший из сенаторов, избран от Калифорнии, — сказала я. — Его жена состоит в администрации Белого дома, и кроме того, он — один из попечителей школы.

— Рэтиген окончил школу Святого Хьюберта и был капитаном школьной футбольной команды, — добавил Майкл. — Я не ошибаюсь?

— Да, все именно так.

Если сам по себе вопрос о Рэтигене меня удивил, то разыскания, проведенные Майклом, привели в полный восторг. Особенно когда он спросил:

— Кажется, у него что-то было с Эллен Морни?

Разумеется, это был риторический вопрос, не требовавший моего ответа.

— Боже правый! — воскликнула я. — Каким образом вы все это узнали?

Его взгляд внезапно сделался холодным. Равно как и голос.

— Как-никак, — заметил он, — я офицер полиции, расследующий беспрецедентное по жестокости убийство.

Я поспешила исправить невольную оплошность и обратить все в шутку.

— Просто мне стало неуютно при мысли, что вы можете узнать всю подноготную обо мне.

— Вы не относитесь к числу подозреваемых.

Я не сумела скрыть своего удивления.

— А Эллен?

— В «Брайдз Холле» все находятся под подозрением. Начиная с Эллен Морни и кончая кухонным персоналом. Все без исключения. А сейчас давайте вернемся к ДжоНу Рэтигену. Насколько серьезным был его роман с Эллен Морни и как долго он продолжался?

Я попыталась вспомнить. Все это казалось таким бесконечно далеким! У Эллен действительно был длительный роман с Джоном. Но я только сейчас вспомнила, что в свой последний год в «Брайдз Холле» она отсутствовала на двух танцевальных вечерах — в «Святом Хьюберте» и у нас, и все решили, что Джон ее бросил.

— Он увлекся кем-то еще? — спросил Майкл.

Я не сдержала улыбки.

— Как правило, именно по этой причине молодые люди бросают своих прежних подруг.

— Должно быть, новая подружка была из школы мисс Портер?

Память — забавная штука. Стоило ему назвать школу, как я сразу все вспомнила. Ну, конечно же, школа мисс Портер в Коннектикуте считалась весьма престижной среди приготовительных школ и соперничала за первенство с «Брайдз Холлом».

— Да! — воскликнула я. — Совершенно точно. Он начал встречаться с какой-то воспитанницей из этой школы.

— А вы не помните, как ее звали?

— Нет, я не знала ее имени.

— Мелани Вуд. Вспоминаете?

И я немедленно вспомнила. Высокая, красивая, но с неприязненным, жестким взглядом темноволосая женщина — тот тип женщин, от которых мужчины бегут как от огня. Ее фотографии постоянно мелькают на страницах газет.

— Леди из Белого дома, — сказала я. — Это и есть та самая Мелани.

— Они поженились на последнем курсе колледжа и, как, вероятно, вы знаете, сейчас разводятся.

Я молча уставилась на Майкла, вдруг отчетливо поняв, к чему он клонит.

— Не следует ли из этого, — спросила я, — что сейчас у Эллен снова появился шанс завладеть Джоном Рэтигеном?

— А вы как считаете? — ответил он вопросом на вопрос.

Я подумала об Эллен. По всем внешним признакам, она переживала необычайный эмоциональный подъем, как это бывает, когда женщина снова без ума влюблена. Я подумала о ее великолепных новых туалетах, преобразившихся лице и фигуре, о роскошном автомобиле и, кроме того, присущей в таких случаях женщине уверенности в себе, которой, насколько я помню, она никогда не отличалась.

— Пожалуй, вы правы, — сказала я.

— Она тратит уйму денег, — продолжал он. — Значительно больше, чем получает. Интересно, откуда они у нее?

— Наверное, получила наследство, — предположила я.

— Или от Рэтигена. Сейчас мы это выясняем, хотя тут есть определенные трудности. Когда дело касается персоны, облеченной политической властью, особенно усердствовать с выяснениями не приходится. По крайней мере, если ты не хочешь рисковать своей служебной карьерой.

— Я не понимаю, какое это имеет отношение к убийству Мэри Хьюз.

— Вы правы, — сказал он. — Вроде бы действительно никакого, но если при расследовании подобного дела у вас нет ни малейшей зацепки, когда у всех имеется надежное алиби и когда вы не можете выявить даже намека на мотив преступления, вам не остается ничего иного, как составить по возможности полное представление о каждом человеке здесь. И какими бы несущественными ни казались на первый взгляд собранные вами сведения, у вас есть надежда, что в конце концов что-нибудь все-таки выплывет. Я не раз убеждался в этом на собственном опыте.

Вскоре мы отправились в обратный путь. Почти всю дорогу в машине мы молчали. Но когда вернулись в «Брайдз Холл» и остановились у Главного Корпуса, Майкл впервые нарушил молчание, сказав:

— Я хочу, Маргарет, чтобы вы пообещали мне одну вещь. Если случится что-либо подобное, вы не станете медлить и пяти минут, а сразу же позвоните мне.

— Обещаю.

Его лицо сразу просветлело. Я распахнула дверцу машины, собираясь выйти, но задержалась и сказала:

— И еще, Майкл…

— Да?

— Спасибо, что вы рассказали так много любопытного о промысле крабов и «астриц». Мне всегда это было интересно, но я боялась спросить.

Он рассмеялся, и я вошла в Главный Корпус, к Тэрри.

Глава 11

В актовом зале, где некогда плантатор устраивал балы, рабочие соорудили сцену для традиционного ежегодного представления, огромную, от стены до стены. Уже одно только это было достаточно волнующим событием, о самом же спектакле и говорить не приходится. Школа славилась своими драматической и танцевальной труппами, что неудивительно, поскольку среди трехсот пятидесяти воспитанниц всегда отыщутся самобытные таланты. Главные герои пьесы — сеньоры Гилберт и Салливан выглядели настолько достоверно и убедительно, что представить в их ролях девушек было просто невозможно.

Сейчас несколько старшеклассниц репетировали какую-то сцену из спектакля, в том числе Констанс Берджесс и Сисси Браун. Они практически не расставались, что мне казалось немного странным. Были ли они действительно неразлучными подругами или между ними существовал некий порочный альянс? После всего случившегося я стала замечать за собой склонность во всем усматривать самое худшее. Сейчас они были заняты, и прекрасно, подумала я с облегчением. После того, что я прочитала в досье, мне было бы неловко встретиться с ними лицом к лицу.

Тэрри Карр здесь не было, оказывается, она поднялась на чердак, о чем мне услужливо сообщила неизвестно откуда появившаяся Анджела О'Коннелл. Это была пятнадцатилетняя воспитанница второго года, небольшого роста, скорее пухленькая, нежели толстая, с бледным одутловатым лицом и со скобками на зубах, которые она, как видно, старательно начищала до блеска. Разговаривая, она щурила свои маленькие близорукие глазки. Сейчас она робко приблизилась ко мне, при этом лицо ее выражало одновременно и подобострастие и самоуверенность, мол, мне-то все известно.

— Если вам нужна Тэрри, миссис Барлоу, — услышала я вкрадчивый голос, — то она на складе, составляет список необходимого реквизита.

Я поблагодарила ее и поспешила к грузовому лифту, поскольку была уверена, что, если стану подниматься по лестнице, Анджела непременно увяжется за мной. Находящийся в раздевалке рядом со сценой лифт представлял собой этакий скрипучий памятник старины, благодаря которому декорации и реквизит во время спектакля можно было держать наверху и по мере надобности спускать вниз, а не громоздить все это за сценой, где и без того тесно. Склад, служивший также артистической уборной, занимал половину верхнего этажа главного корпуса. Это было душное помещение, расположенное под самой крышей. Все, что требовалось для спектакля, размещалось поближе к лифту, находившемуся рядом с лестницей. Реквизит и костюмы хранились на шести длинных от пола до потолка стальных стеллажах, по обе стороны от прохода. Для декораций, насчитывающих свыше сорока полотняных задников разной величины, были предусмотрены специальные, глубокие, полки.

Освещение на чердаке было слабое, кое-где в закутках вообще ничего не было видно, и не потому, что отсутствовала проводка, а потому, что помещение было забито до самого потолка.

Полки застили верхний свет и практически исключали всякое иное освещение. Частично свет поступал через четыре небольших мансардных окошка в тыльной стороне Главного Корпуса. К одному из них примыкала пожарная лестница, и потому, из соображений безопасности, оно обычно не запиралось. На протяжении многих лет, как оказалось, это окошко служило «парадным входом» в здание для мышей, белок, а иногда и птиц. Некоторые из таких непрошеных гостей не ограничивались пребыванием на чердаке и пробирались по узенькой железной винтовой лестнице в расположенную этажом ниже библиотеку. Лестница сверху закрывалась опускной дверью на петлях, но забывчивые воспитанницы нередко оставляли ее открытой.

Я нашла Тэрри в дальнем конце склада у стеллажа с костюмами для спектакля. В джинсах и стареньком хлопчатобумажном свитерке, она доставала один за другим покрытые пылью костюмы и проставляла их размеры в списке с фамилиями исполнителей. Моя одежда не позволяла мне возиться в пыли, поэтому Тэрри продолжала разбирать костюмы, а я всего лишь делала соответствующие пометки в списке «артистов», а позже и в перечне реквизита.

А Тэрри тем временем рассказывала мне о предстоящем спектакле, о том, кто какие роли исполняет, кто из участников спектакля талантлив, а кто — нет и кто никак не может запомнить свой текст. Затем разговор коснулся предстоявшего вскоре нового набора воспитанниц, и я неожиданно для себя узнала, что между Эллен и Тэрри существуют трения, возникшие из-за Констанс Берджесс. Но в чем суть этих трений, Тэрри не сказала, и мне пришлось вытягивать из нее подробности чуть ли не клещами. Тэрри — человек осторожный и опасалась показаться недоброжелательной по отношению к Эллен. Я же в свою очередь не хотела проявлять излишнего любопытства по поводу школьных дел, которые ни в какой мере меня не касались, поэтому не наседала на Тэрри с вопросами. Вскоре, однако, она сама рассказала, в чем суть их разногласий. Дело в том, что Хайрам Берджесс задался целью устроить Констанс в какой-нибудь престижный университет в Восточной Америке, и Эллен требует, чтобы Тэрри взяла на себя все связанные с этим хлопоты.

— Но это же невозможно, — сказала Тэрри. — Она не выдержит экзаменов. А сейчас во все университеты Восточной Америки и во все престижные колледжи надо сдавать экзамены. Прошли те времена, когда выпускниц «Брайдз Холла» зачисляли автоматически, без экзаменов, в любой университет или колледж. Эллен же никак не хочет это понять. А кроме того, все равно уже поздно. Заявления о приеме подавались в начале прошлого года, и к осени уже было известно, кого приняли, а кого — нет. Эллен настаивала, чтобы Конни поступала только туда, а я возражала, говоря, что она метит слишком высоко и что ей следует выбрать колледж с менее высокими требованиями. Как и следовало ожидать, Конни всюду было отказано в приеме, и теперь ей ничего не остается, как поступить в какой-нибудь колледж в Техасе. Поскольку она постоянно проживает в Техасе, там при наличии проходного балла ей не смогут отказать в приеме. Я не знаю, что еще можно тут сделать. Между тем Эллен продолжает настаивать, чтобы я писала деканам, ведающим набором студентов, снова и снова вступала с ними в переговоры, выясняла, не согласятся ли они принять Конни в обмен на пожертвование. Но уже слишком поздно! И сейчас ничего сделать нельзя.

— А что Эллен пытается получить от Берджесса? — спросила я. Такой вопрос представлялся мне вполне логичным. Иначе зачем бы она стала так усердствовать? — Разве нового спортивного корпуса недостаточно?

— В том-то и дело, — объяснила Тэрри. — По условиям соглашения, семьдесят пять процентов стоимости комплекса оплачивает Берджесс, а двадцать пять — мы, за счет пожертвований. Но Берджесс обещает оплатить все расходы полностью, если Конни будет принята в Принстон или Гарвард, и тогда Эллен сможет не расходовать средства, поступающие в виде пожертвований. А это безусловно подняло бы ее престиж в глазах попечителей.

То, что рассказала Тэрри, явилось для меня настоящим откровением, и я спросила наугад:

— И прежде всего в глазах Джона Рэтигена?

Тэрри некоторое время с изумлением взирала на меня, потом на лице ее мелькнула улыбка, которую она поспешила скрыть, юркнув за стеллаж и делая вид, что продолжает разбирать костюмы.

— Это вы сказали, не я, — заметила она.

Я решила не муссировать далее эту тему и ограничилась замечанием по поводу Конни Берджесс, сказав, что это вполне типичная ситуация. Однако, к моему удивлению, я получила еще некоторую информацию, касающуюся уже не Конни Берджесс, а Сисси Браун. Право же, я не знаю, почему Тэрри стала рассказывать мне все это. Видимо, таким образом она пыталась скрыть смущение от сказанного мною по поводу Эллен и Рэтигена.

Вскоре Тэрри снова появилась передо мной и, смеясь, продолжала:

— Вы правы. Но это не единственная типичная ситуация. У нас возникли серьезные проблемы еще с одной старшеклассницей, правда, совершенно иного характера. Речь идет о Сисси Браун. Сплошные «отлично» и «отлично с плюсом». Великолепная спортсменка и совершенно блистательная ученица. Она, несомненно, получит диплом «с отличием» и уже зачислена в два престижных университета — Принстон и Гарвард. О большем и мечтать нельзя. Но мы с удовольствием исключили бы ее из школы.

— Вот как?! — Разумеется, я вовсе не удивилась услышанному, но поспешила изобразить удивление. Не могла же я обнаружить свое знание того, что она уже была однажды исключена из другой школы, и почему.

— Она пагубно влияет на других девочек, — сказала Тэрри. — Она ненавидит учителей, ненавидит школу и всячески порочит ее в глазах младших воспитанниц. Мы почти уверены, что у нее давняя связь с Онзлоу Уикесом. Кертисс рассказывал мне на прошлой неделе, что он чуть ли не застал их в весьма пикантной ситуации вечером в гимнастическом зале.

Что меня действительно удивило в рассказе Тэрри, так это глупое и легкомысленное поведение Уикеса.

— С Уикесом? Но он ведь женат!

Тэрри криво усмехнулась.

— Да, конечно. И его жена — прелестное существо. Но он волочится за любой девицей, не способной устоять перед его чарами. Он из той самой категории мужчин. Порой мне бывает невыносимо смотреть на его жену. Бедняжка, она, конечно же, знает о его похождениях.

— Я никогда не подумала бы ничего подобного о Сисси Браун, — возразила я. — Глядя на нее, ведь никогда этого не скажешь, не правда ли? — Потом я вспомнила, как он поглядывал на Конни Берджесс и Гейл Сандерс тогда за обедом в день моего приезда. — И кроме того, мне показалось, что он интересуется Конни и Гейл Сандерс.

Тэрри снова рассмеялась.

— Знаю, — сказала она. — Я видела, вы перехватили взгляды, которые он метал в их сторону. — Она покачала головой. — Скорее всего действительно интересуется, но о том, чтобы завоевать их расположение, особенно Гейл, он не может и помышлять. А с Сисси все просто, никаких проблем. — Она вздохнула и продолжала. — У нее неприятности по этой части с самого детства. Родители поместили ее в пансион в четырнадцатилетнем возрасте, потому что у нее возникли какие-то отношения с домашним шофером, но там она попала в еще более неприятную историю с какими-то мальчишками.

Я спросила, почему Уикеса не уволили из школы.

— В настоящий момент, — ответила она, — это было бы равносильно попыткам устроить Конни в университет, куда ее все равно не примут. Все дело в деньгах. Уикес обеспечивает победу «Королевы Мэриленда» в ежегодных состязаниях, по крайней мере он сумел всех убедить в этом. Четыре года подряд. Некоторые выпускницы придают этому факту огромное значение. В прошлом году мы получили от одной из них приз в сумме пятидесяти тысяч долларов.

Интересно, подумала я, какой последовал бы приз, если бы эта выпускница узнала о похождениях Уикеса с пятнадцатилетней проституткой.

— Но кажется, этому скоро наступит конец? — спросила я. — Насколько я понимаю, он здесь последний год?

Тэрри кивнула в ответ.

— Да. Мы с Эллен рассудили, что опасность, проистекающая от бурного темперамента Уикеса, значительно превосходит радость, которую может доставить богатой выпускнице обеспечиваемая им победа в состязаниях. Если получит огласку одна из его небольших шалостей или паче чаяния какая-нибудь воспитанница забеременеет, у школы возникнут колоссальные неприятности. Поэтому устранение его с «Королевы Мэриленда» будет первым шагом на пути к возможному увольнению из школы.

Вдруг Тэрри как-то сразу заволновалась, и я поняла, что она опасается, как бы я не рассказала кому-нибудь обо всем этом.

— Не беспокойтесь, Тэрри, — сказала я. — Я никому не расскажу о нашем разговоре. Обещаю.

Она испытующе поглядела на меня, потом порывисто обняла и поцеловала в Щеку.

— Спасибо, миссис Барлоу.

Я чувствовала себя последней лгуньей, потому что рано или поздно мне, видимо, придется рассказать все, что я узнала от нее, Майклу Доминику, а Тэрри была здесь единственным заслуживающим доверия и реалистически мыслящим человеком.

Я с облегчением вздохнула, когда наконец мы вынуждены были прервать дальнейший разговор. Потому что из лифта выпорхнула стайка весело щебечущих, смеющихся девчушек, заявивших, что они пришли помогать.

Расстроенная, я поспешила к Нэнси, с которой мы условились выпить чай вдвоем в ресторанчике Бернхема. Несмотря на очевидную уверенность Майкла Доминика в том, что если собрать достаточно солидный объем информации по расследуемому делу, то непременно появится какая-то зацепка, мне отыскать какую-либо зацепку не удалось. У меня было такое ощущение, будто я уперлась в глухую стену, может быть, и любопытной, но абсолютно бесполезной информации. Казалось, я не увидела и не услышала ничего, что так или иначе могло бы пролить свет на убийство Мэри Хьюз.

Но я была не права. Все, что я видела и слышала, было самым непосредственным образом связано с ее гибелью, и, к моей досаде, навела меня на след эта отвратительная коротышка Анджела О'Коннелл.

Глава 12

Едва я рассталась с Нэнси, она, эта отвратительная девчонка, подкараулила меня снова в Главном Корпусе, за несколько минут до начала занятий.

— Миссис Барлоу!

Я застыла на месте, тотчас же осознав, что попалась в ловушку.

— Миссис Барлоу! — повторила она заговорщическим тоном. — Вы ведь сыщик, правда?

Изобразив улыбку, я ответила вежливо, но твердо: «Боже сохрани, нет!» — и решительно двинулась дальше. Она забежала вперед и преградила мне путь.

— Неправда, вы — сыщик, — заявила она. — Это Нэнси сказала.

— Ах, вот оно что. Нэнси действительно считает, что мне надо быть сыщиком. — Я решила как следует наказать внучку и поспешила прочь.

Анджела неотступно следовала за мной вниз по ступенькам крыльца и потом, когда я шла по гравиевой дорожке к себе в номер.

— Я могла бы рассказать вам кое-что интересное о Мэри Хьюз, миссис Барлоу.

— Не сомневаюсь, Анджела, — небрежно ответила я, продолжая идти дальше. Она же по-прежнему неотступно следовала за мной по пятам.

— Мне кое-что известно о Мэри. Я узнала об этом первая.

Я оставила ее реплику без внимания, и она продолжала:

— Я знаю, где Мэри была весь день. А Сисси Браун тем временем украла у нее из комнаты Мертвую Обезьяну.

Тут я остановилась.

— Сисси Браун?

— Ну, конечно. Сисси или сама украла Обезьяну, или поручила это своей подопечной.

Сейчас мы стояли возле церкви, и в сумеречном свете дня мне чудилось в ней что-то зловещее.

— Анджела, — сказала я, — это весьма серьезное обвинение. Но если ты уверена в своей правоте, то тебе следовало бы рассказать об этом мисс Морни и мисс Карр.

В ответ она злорадно улыбнулась.

— Держу пари, Мэри повесил кто-то. Накинул ей на шею веревку, и… — Она закатила глаза, вывалила язык изо рта и изобразила удушье.

Не в силах вымолвить ни слова, я просто стояла, глядя на ее отвратительное, одутловатое лицо.

Наконец я взяла себя в руки и сказала:

— Анджела, я думаю, ты и сама не веришь в это. Ну, зачем кому-то понадобилось бы убивать Мэри?

— Должно быть, она увидела что-то.

Подобно набатному колоколу в голове у меня зазвучали вопросы: «Увидела что-то? Где? Когда?»

— Или что-то сфотографировала.

— Анджела, пожалуйста, объясни все по порядку.

— Когда ходила к Балюстроду.

— Но ведь туда запрещено ходить, — заметила я.

Она снова улыбнулась, а я подумала: Боже мой, ведь она еще совсем ребенок, а сколько в ней хитрости!

— Все старшеклассницы встречаются там с мальчиками из школы Святого Хьюберта, — сказала она многозначительно, — в газебо.

— Ты видела, как Мэри направлялась к Балюстроду?

— Да. Это было в субботу. У нее были с собой бинокль и камера. Она собиралась фотографировать птиц. И еще у нее был магнитофон.

У меня вдруг засосало под ложечкой.

— Ты уверена в этом, Анджела? — спросила я.

На ее лице появилась торжествующая улыбка, а в пустых глазах вспыхнул огонек.

— Ну, видите? Я же говорила, что вам будет интересно.

Теперь я могла сказать ей, что больше ничего не хочу слышать. Мне необходимо было побыть одной, чтобы осмыслить только что обрушившуюся на меня информацию. Я взглянула на часы и изобразила тревогу.

— Анджела, спасибо за доверие, но посмотри, сколько времени. Ты опоздаешь на занятия. Мы поговорим еще как-нибудь потом.

Я поглядела на нее с чувством горячей признательности и быстро зашагала к Коптильне, подавляя в себе желание обернуться, потому что была уверена, что она стоит на том самом месте, где мы попрощались, и ждет, когда я обернусь. Я невольно содрогнулась, представив себе, какая мерзкая получится из нее женщина.

В тот вечер я обедала за столом Эллен Морни. Слава Богу, она снова осталась в городе, и тем не менее я чувствовала себя крайне неуютно, сидя рядом с людьми, сокровенные тайны которых мне были теперь известны. Я не могла заставить себя не то что заговорить с Онзлоу Уикесом, но даже взглянуть на него. А Артур Перселл показался мне еще более неприятным, чем прежде. Я была рада, что за нашим столом отсутствовала Конни Берджесс, а главное — Сисси Браун. Они вернулись на свои обычные места. В этот день, во время обеда, меня вдруг пронзила страшная мысль: не исключено, что ты сидишь сейчас рядом с убийцей.

Кофе я пила с Тэрри в преподавательской. Мы говорили о новом спортивном комплексе, когда мне подумалось, что, вероятно, во время Инквизиции Мэри пришлось рассказать о том, что она делала в тот злополучный день. Если так и если, как утверждает Анджела, она действительно ходила в заповедник Балюстрода и услышала или увидела там нечто такое, что было крайне нежелательно для кого-то, могла ли она поведать обо всем этом Инквизиции?

Вскоре Тэрри вызвали на собеседование с какой-то абитуриенткой, но я успела ее спросить, не склонна ли Анджела О'Коннелл к выдумкам.

— Нет, не думаю, — сказала Тэрри. — У нее много странностей, как вы, должно быть, уже заметили, но я не думаю, что она способна на ложь. Пожалуй, скорее наоборот. Она черпает какую-то сатанинскую радость в убеждении, будто все, что она говорит, — святая правда. Вы испытали это на себе, не так ли?

— Да. Сегодня она озадачила меня рассказом о том, что Мэри за несколько дней до смерти ходила в заповедник Балюстрода. В тот день, когда из ее комнаты исчезла Мертвая Обезьяна.

Тэрри кивнула.

— Она позабавила меня аналогичным рассказом на следующий день после Инквизиции. Боюсь, я отреагировала довольно резко. Я сказала, что Мэри достаточно натерпелась от старшеклассниц и что ни Эллен, ни я не заинтересованы в том, чтобы ее снова наказывать.

Я допила свой кофе и отправилась в старую Коптильню. Проходя по лужайке, я на минуту задержалась. На землю опустились сумерки, зажглись первые звезды в вышине, небо приняло розовато-фиолетовую окраску — близилась ночь. В окнах дома, где прежде обитали рабыни, а позже переоборудованного под дортуары, горел свет. В одном из окон я увидела Констанс Берджесс, беседующую с кем-то, кого я не узнала, и решила поговорить с ней. Как староста школы, она наверняка присутствовала на Инквизиции. Я постучалась, и дверь открыла Гейл Сандерс; она жила в одной комнате с Констанс Берджесс. Сидевшая теперь за столом Констанс сразу же встала, а когда я извинилась за внезапное вторжение и спросила, может ли она уделить мне несколько минут, любезно согласилась. Настолько любезно, что я решительно отказывалась верить, будто она украла у матери драгоценности. Зачем ей понадобилось красть, когда она имеет все, о чем может только мечтать любая девочка? Ее стереосистема, по-видимому, самая дорогая из новейших моделей, а по случаю ее шестнадцатилетия отец, говорят, подарил ей новенький «мазерати» с откидным верхом.

Когда я объяснила, зачем пришла и что хотела бы также видеть Сисси Браун, Конни в первый момент не могла скрыть беспокойства, но потом взяла себя в руки и попросила Гейл позвать Сисси.

Синтия Браун явилась немедленно, — ее комната находилась рядом, — и уже без Гейл, которая на Инквизиции не присутствовала. Сисси взглянула на меня и сразу же насторожилась, что я расценила как верный признак ее виновности. У меня появилась надежда, и я немедленно приступила к делу. Я знала, что обе девушки видели меня подолгу беседующей с Майклом Домиником и, должно быть, решили, что мой визит связан с проводимым полицией расследованием. Я, со своей стороны, не собиралась давать какие-либо объяснения на этот счет, если они сами не спросят меня об этом. А если спросят, решила я, скажу, что группа родителей поручила мне провести неофициальное расследование, но о моих беседах с воспитанницами не будет ничего сообщено школьному начальству.

Они не спросили меня ни о чем. Сначала я подумала, это потому, что я — выпускница школы, а значит, «своя», и уже поэтому должна уважать таинство Инквизиции. Однако вскоре выяснилось, что я заблуждаюсь. Я столкнулась с другой традицией — негласным кодексом молчания, исповедуемым старшеклассницами, или со «стеной». Мне не удалось выяснить ровным счетом ничего.

Разговор происходил примерно так:

— Вы не интересовались, как Мэри провела тот день? — спрашиваю я.

— Нет, миссис Барлоу. С какой стати мы стали бы спрашивать ее об этом, — отвечает Констанс.

Снова я:

— Никому не пришла в голову мысль о том, что Мэри могла нарушить запрет и отправиться во владения Балюстрода?

— О, не думаю, чтобы она отважилась на это, миссис Барлоу. Я хочу сказать, мы знаем, что в ваше время это было обыденным явлением, но сейчас никто такого себе не позволяет, — говоря это, Сисси Браун самодовольно ухмылялась, и я готова была заключить пари на что угодно — уж она-то провела на газебо немало времени с Онзлоу Уикесом.

Так продолжалось с полчаса. Вопрос за вопросом разбивался о стену молчания. В какой-то момент я чуть было не вышла из терпения.

— Вас послушать, так получается, будто вообще не было никакой Инквизиции, — сказала я.

Констанс Берджесс одарила меня очаровательной улыбкой и на сей раз с более четким техасским акцентом сказала:

— Мэри была очень одинока и легкоранима, миссис Барлоу. Поэтому мы отнеслись к ней совсем не строго.

— Сейчас Инквизиция не столь сурова, как прежде, — добавила Сисси.

Я изо всех сил старалась удержаться от угроз, поэтому признала свое поражение. Поблагодарила их за то, что они уделили мне время, и пошла к двери. А они смотрели мне вслед: Констанс с искренней наивностью, а Сисси Браун — со своей всегдашней самодовольной ухмылкой.

Однако оказавшись на воздухе и сделав несколько глубоких вдохов, я поняла, что эта ее ухмылка в какой-то степени относилась ко мне. Обе девицы так старательно возводили «стену молчания» и так упивались радостью победы, что, я думаю, им даже в голову не приходило, что избранная ими тактика уже сама по себе многое объясняет. Если даже они прибегли к фигуре умолчания просто так, и за этим не скрывается какого-то тайного умысла, в чем я сомневалась, значит, все равно они что-то скрывают.

Как бы то ни было, но в одном я была уверена твердо: Мэри Хьюз нарушила запрет, отправившись во владения Балюстрода, и это явилось причиной ее гибели.

На следующее утро я приняла душ и быстро оделась. Мне предстояло важное дело. Такое решение я приняла накануне вечером, перед тем как заснуть.

Я отправлюсь в Норфолк, штат Виргиния, что в трех часах езды отсюда. К матери Мэри Хьюз.

Глава 13

Путешествие на автомобиле от Кембриджа вдоль Восточного побережья к Норфолку оказалось не только интересным, но порой и весьма впечатляющим.

Мой путь от Бернхема сначала пролегал по дороге, идущей вдоль реки Литтл-Чоптэнк, что в округе Дорчестер, потом по длинному прямому шоссе я доехала до Сэлисбера в центре полуострова Дэльмарва, а там повернула на юг. Постепенно полуостров становился все уже и уже и вскоре я оказалась в Виргинии. Обширные просторы полей остались позади, передо мной была открытая всем ветрам длинная песчаная коса. Проехав по узкой дороге вдоль косы до Кейп-Чарльза, я очутилась среди сыпучих песков, карликовых сосен и чахлой травы, в настоящем морском царстве, населенном чайками, но также и цаплями и различной водоплавающей и степной дичью.

Чесапикский мост, соединяющий Кейп-Чарльзс Норфолком, протяженностью в восемнадцать миль, представляет собой уникальное сочетание наземной эстакады и тоннеля, пролегающего глубоко под дном океана. С эстакады, возведенной на искусственных островах по обе стороны моста, машины ныряют в тоннель, благодаря чему крупные океанские корабли имеют возможность беспрепятственно входить в Чесапикский залив.

Съехав с моста, я стала колесить по забитым машинами улицам Виргинии-Бич, а потом и Норфолка, причем дважды заблудилась, но в конце концов отыскала нужную мне дорогу. Мне предстояло одолеть еще один мост — переброшенный через порт Хэмптон-Роудз, где, казалось, сосредоточена добрая половина всего военно-морского флота Соединенных Штатов. Я ехала вдоль Джеймс-Ривер, держа путь на Хэмптон и далее — к знаменитому колониальному[3] поселению Уильямсбург.

Семья Хьюзов жила в Джефферсон-парке, новом пригородном районе, в непосредственной близости от Хэмптона. Я отыскала нужный мне район, а потом и дом номер 43 на Райтс-лейн. Это был маленький домик загородного типа, отделенный от улицы опрятной лужайкой с красивыми клумбами.

Я вышла из машины и, пройдя по выложенной плитняком дорожке к дому, позвонила. Подождав немного, я позвонила снова, и на сей раз услышала за дверью шаги. Последовало щелканье замков и звяканье цепочки, и темнокожая женщина примерно моего возраста, необычайно миловидная и стройная, распахнула передо мной дверь. На ней было домашнее платье с фартуком, а откуда-то из глубины дома доносился аромат готовящегося обеда. Я извинилась за беспокойство и спросила, дома ли миссис Хьюз.

— Это я, — последовал ответ.

— Вы — мама Мэри Хьюз? — от удивления я чуть не лишилась дара речи.

— Да.

Она с трудом удерживалась от слез, хотя глаза у нее и без того уже были красные.

А потом вдруг завеса времени спала, и я узнала ее, а она узнала меня. Я отказывалась верить своим глазам.

— Салли!

— Да. О, Маргарет! Маргарет!

Мы обнялись, она заплакала. И я тоже.

Вот так, не размыкая объятий, мы пошли в комнату, я — объясняя на ходу причину моего приезда, она — говоря, что рада меня видеть и что я прекрасно выгляжу. Мы говорили одновременно и судорожно сжимали руки друг друга. Опустившись в гостиной на кушетку, мы некоторое время молча смотрели друг на друга.

— Я до сих пор не могу поверить в случившееся, — сказала она наконец.

Я согласилась, в это и впрямь невозможно поверить, а потом спросила:

— Когда ты вышла замуж?

— Примерно через пять лет после того, как ты окончила школу. Она рассказала, как встретила Джейка Хьюза, который тогда служил на флоте и одновременно учился на курсах, готовивших специалистов по техническому обслуживанию ракет; сейчас он уже офицер. В те далекие времена хорошенькая шестнадцатилетняя горничная в «Брайдз Холле» носила фамилию Шеферд — Салли Шеферд. Мы подружились, когда я обнаружила, что Салли любит читать, и охотно брала для нее книги в нашей школьной библиотеке. Помнится, она перечитала десятки книг.

Наша дружба еще более окрепла в последний год моего пребывания в школе после того, что случилось однажды весной во время ежегодного танцевального вечера в «Брайдз Холле». Несколько воспитанников школы Святого Хьюберта выпили ликера и стали буйствовать. Один из них, желая блеснуть остроумием, подошел ко мне и со словами: «Посмотрим, как они плавают», — вылил стакан темного фруктового пунша в глубокий вырез моего белого платья, а поскольку оно было моим единственным нарядом, то таким образом я лишилась возможности посещать все последующие танцевальные вечера. В испорченном платье, совершенно обескураженная и злая, я покинула зал и направилась по газону в свой корпус. Подходя ближе к церкви, я услышала доносившиеся из зарослей деревьев чье-то сдавленное рыдание и смех парней. Я поспешила туда и увидела Салли в окружении троих воспитанников школы Святого Хьюберта. Они основательно напились и совершенно утратили над собой контроль. Один из парней уже разорвал на ней блузку.

Ни минуты не колеблясь, я бросилась на обидчиков Салли, хотя их было трое, а я — одна. Что последовало затем, я помню очень смутно, потому что в моем сознании это было сплошное швыряние, царапанье, разящие удары и мой отчаянный крик. Парни, конечно, пустились наутек. К сожалению, в темноте я не разглядела их лиц и позже не смогла бы их опознать, да к тому же и Салли умоляла никому не рассказывать о случившемся. «Чернокожие девушки, — сказала она тогда, — рано учатся понимать, что подобные веши происходят на каждом шагу, и виноватыми всегда оказываются они же сами».

Я отвела Салли к себе в комнату и дала ей одну из своих блузок. Через два месяца я закончила учебу, и наши пути разошлись, как это чаще всего и бывает в жизни; сначала несколько длинных писем, потом просто рождественские открытки и наконец — ничего.

И вот сегодня волею судеб я оказалась в доме номер 43 на Райтс-лейн.

Я выразила Салли свои соболезнования, и она приготовила чай. Мне никогда не доводилось слышать, чтобы черная семья удочерила белую девочку, и я, преодолев смущение, сказала ей об этом. В любом случае ни одно агентство, занимающееся проблемами брошенных детей, не допустило бы этого.

— Каким образом черной женщине удалось обрести белую дочь? — загадочно улыбнулась Салли. — Очень просто. Все устроила Эллен. Равно как позже и зачисление Мэри в «Брайдз Холл».

— Но что подвигло Эллен на это? Ведь Мэри не ее дочь, правда?

Салли снова улыбнулась.

— Нет, конечно, не ее, но одной из ее служащих.

— Кого же?

Ответ Салли меня ошеломил.

— Гертруды Эйбрамз.

— Не может быть!

— Это правда.

— А кто отец девочки? — Я не успела закончить фразу, как уже знала ответ. Это тот самый преподаватель, которого Гертруда грозилась застрелить.

— Вероятно, он находил удовольствие в ухаживании за строптивыми женщинами, а Герти по этой части способна превзойти всех, — пояснила Салли. — Мне кажется, если она когда-нибудь и думала о близости с мужчиной, то, должно быть, даже себе самой не смела признаться в этом и тотчас гнала эту блажь прочь. А он так ухаживал за ней! Судя по всему, Герти была единственная женщина, которую он по-настоящему любил; обещал оставить жену и детей ради нее и так далее. Впрочем, всем женщинам хоть раз в жизни случалось выслушивать нечто подобное. Ну, если не всем, то, по крайней мере, большинству.

— А когда оказалось, что она беременна, а он жену все-таки не бросил, — подхватила я, — она заявила, что застрелит его.

Салли кивнула.

— Она была в полном отчаянии. Кажется, это был единственный случай, когда окружающие жалели ее. Эллен вынуждена была принять меры. К тому времени ей удалось наконец основательно поправить дела в школе, и больше всего на свете она боялась, как бы эта история не просочилась на страницы газет. Между тем Гертруда окончательно распоясалась. Поначалу она надеялась, что учитель и правда на ней женится, и всячески скрывала беременность, а потом оказалось, что время упущено и делать аборт уже нельзя. Когда родилась Мэри, Гертруда не решалась оставить ее в приюте, опасаясь, что если девочку удочерит какая-нибудь семья, то она уже никогда ее не увидит. Поэтому Эллен попросила меня взять Мэри без официального удочерения, а поскольку я не могу иметь собственных детей, я согласилась.

Слушая рассказ Салли, я испытывала одновременно и жалость к Гертруде, и восхищение благородством Салли, взвалившей на себя бремя воспитания ребенка с иным цветом кожи.

— Герти каким-то образом заявляла о себе? — спросила я.

— Знаешь, я очень боялась этого, — ответила Салли, — но она практически даже не напоминала о себе. Будто отказалась от девочки навсегда. Однако когда Мэри окончила начальную школу, Герти решила, что она должна во что бы то ни стало поступить в «Брайдз Холл».

— Из вредности? Чтобы досадить Эллен?

— По-видимому, да. Она пошла к Морни и стала ей угрожать, мол, на сей раз она все выложит газетчикам. И Морни, конечно, сразу же капитулировала. Что стоит «Брайдз Холлу» принять еще одну воспитанницу на казенный счет! Мы с Джейком были просто счастливы, хотя бедняжку там всячески третировали, поскольку ее родители не в состоянии оплатить ее учебу и содержание в школе. А потом случилось вот это. Мы так любили ее! О Маргарет, ты тоже полюбила бы ее. Она была такая хорошая! Очень, очень хорошая…

Я сидела молча, думая о том, как, должно быть, спокойно и уютно чувствовала себя Мэри дома. Это было видно по всему. Я думала о благородстве Салли и ее мужа; о любви, заботе и нежности, которыми они окружали девочку с первых дней ее жизни. И еще о том, как звонок из полиции однажды вечером положил конец всему этому. Отчаянный протест, невозможность поверить в случившееся, шок, а потом лавина неуемного горя и безысходной тоски.

Думала я и о настоящей матери девочки, этой странной, уродливой женщине, и о ее горе, которое она вынуждена таить от людей. При том, что Герти снедали непреходящие зависть и злоба по поводу ее приниженного положения в этой цитадели избалованных наследниц богатых родителей, должно же было найтись у нее в сердце хоть немного любви к Мэри. Недаром Нэнси говорила, что Мэри была дружна с Гертрудой и часто ходила к ней пить какао с печеньем. Как же далеки от понимания подлинного человеческого горя Констанс Берджесс и Синтия Браун, подумала я.

Полиция известила Салли о том, что Мэри убита. Майкл Доминик посетил их после похорон, чтобы с присущей ему деликатностью лично сообщить о случившемся.

— Лейтенант Доминик — приятный человек,— сказала Салли, — и он обязательно найдет убийцу. Но я не понимаю, Маргарет, зачем кому-то понадобилось убивать Мэри!

В самом деле — зачем?

В школьной канцелярии мне сказали, что все вещи Мэри были упакованы и отправлены родителям. Я совершенно непроизвольно спросила Салли о фотоаппарате.

— Его они тоже прислали. Вместе со всеми другими вещами. — Она вдруг настороженно взглянула на меня. — Почему ты спрашиваешь о фотоаппарате? Вчера звонили из школы — кто именно не знаю, — тоже интересовались фотоаппаратом. Когда я ответила, что он у меня, спросили, не осталась ли в нем пленка, и еще упоминались какие-то фотографии школы, которые они хотели бы использовать, потому что Мэри, мол, была очень хорошим фотографом. Но никакой пленки там не оказалось. Знаешь, она обычно привозила их в здешнее фотоателье. Там ей печатали фотографии бесплатно, если она разрешала использовать ее снимки в качестве рекламы. Последнюю отснятую пленку она прислала мне, чтобы я отдала ее проявить.

— Ты это сделала? — спросила я.

— Конечно. Никаких фотографий школы там не было, только цветы да птицы, снимки, сделанные в лесу.

В лесу! Меня охватило волнение. Это мог быть заповедник Балюстрода, если Мэри действительно ходила туда с фотоаппаратом, как утверждает Анджела О'Коннелл.

— А кто звонил, Салли, мужчина или женщина?

— Женщина.

— Можно мне взглянуть на снимки?

— Конечно.

Она пошла к серванту и достала из ящика конверт фирмы «Кодак» размером 7,5 х 12,5.

Я стала просматривать одну фотографию за другой. Местный фотограф был прав, так же, как и тот, кто звонил из «Брайдз Холла». Сделанные Мэри снимки свидетельствовали о редкостном умении выбрать сюжет и соответствующую ему композицию, не говоря уже о техническом мастерстве фотографа. Цветы во всем многообразии форм и красок выглядели на снимках словно живые, казалось, они благоухают и тянутся вам навстречу. Столь же великолепны были и птицы, снятые с помощью телеобъектива. И я снова с досадой подумала о жестокости воспитанниц школы, которые третировали и унижали такое тонкое и талантливое существо.

Дойдя до шестой и седьмой фотографии, я обомлела. На них был запечатлен дрозд, снятый с близкого расстояния. На фотографии были отчетливо видны его желтовато-коричневая спинка и белая грудка в густую крапинку. Он сидел на усыпанной цветами ветке дикой вишни, а на заднем плане и той и другой фотографии угадывались расплывчатые контуры сооружения, похожего на огромную открытую с четырех сторон беседку. Я сразу узнала газебо Балюстрода. А внутри газебо — две, тоже расплывчатые, фигуры людей, стоявших спиной к камере. Головы одного из этих двоих совсем не было видно, а фигура второго человека, одетого в нечто похожее на синий жакет, казалась бесплотной, словно тень. Знала ли Мэри, кто эти люди? Вероятно, поначалу она их просто не заметила, так как все ее внимание было сконцентрировано на дрозде. Но потом, видимо, обнаружила их присутствие и, конечно, узнала, а потому поспешила улизнуть.

Я сказала Салли, что эти две фотографии могут оказаться полезными для следствия, и спросила, могу ли я передать их вместе с пленкой полиции. Она согласилась. Потом я попросила разрешения взглянуть на магнитофон Мэри. Если она записывала пение дрозда, на пленке могут оказаться и голоса тех двоих, по. которым можно будет выявить обладателя синего жакета, а может быть, даже услышать разговор, не предназначавшийся для посторонних ушей.

Салли покачала головой.

— У Мэри не было магнитофона. Мы собирались подарить ей его на Рождество.

Значит, Анджела ошиблась? Но пока все ее слова, кажется, подтверждаются.

— Мэри когда-нибудь записывала птичьи голоса? — спросила я.

— Да, конечно. Постоянно. Но для этой цели она у кого-нибудь одалживала магнитофон. — Затем, поняв, к чему я клоню, она продолжала: — Среди ее вещей никаких кассет не было. Несколько кассет у меня сохранилось, но они были записаны прошлой осенью. Крики гусей, улетающих в теплые страны. И еще каких-то птиц. Маргарет, как ты думаешь, кто на этих фотографиях?

— Не знаю, Салли.

Но я намеревалась выяснить это во что бы то ни стало. Я позвонила в школу и попросила предупредить Нэнси, что мы поужинаем с ней вместе, когда я вернусь. Вечером предстояла репетиция в костюмах, но Нэнси не была занята ни в спектакле, ни за кулисами. Я пообедала с Салли и провела с ней практически весь день. Я знаю горе не понаслышке. Со смертью горячо любимого человека свыкнуться невозможно. Вы постоянно ощущаете его отсутствие, но обязаны свыкнуться с этим, смириться и продолжать жить, пока не наступит ваш черед.

Мне кажется, я помогла Салли облегчить душу, заставив говорить о Мэри. Я увезла с собой подарок — любимую фотографию Салли, на которой она запечатлена с Мэри. Смеющиеся, радостные лица. Эта фотография сгладила в какой-то степени воспоминания о той, другой, страшной фотографии.

Глава 14

Вернувшись в школу, я позвонила Майклу, но мне ответили, что он уехал в Вашингтон. Обсуждать что-либо с кем-то из его помощников мне не хотелось, поэтому я просила передать, чтобы он позвонил мне, когда вернется. Потом спрятала, как я считала, очень надежно, два сделанных Мэри снимка вместе с негативами под фотографиями в школьном альбоме, который я обнаружила в книжном шкафу у себя в номере. Я была уверена, что никому даже в голову не придет искать их там.

Утром, после завтрака, повсюду в Главном Корпусе царили радостное возбуждение и суета. Репетиция в костюмах, прошедшая накануне вечером, выявила некоторые огрехи в исполнении, которые необходимо было исправить; кое-где требовалось слегка урезать текст; при повторных репетициях или новой режиссуре отдельных эпизодов приходилось по нескольку раз устанавливать и убирать декорации. В довершение всего выяснилось, что грим не соответствует освещению сцены, и электрикам предстояло основательно повозиться, чтобы обеспечить нужный эффект.

Это происходило в среду. В школе занятий не было, и все, кто не участвовал в спектакле или в его подготовке, были предоставлены самим себе: кто-то предпочел побыть в дортуаре, кто-то занялся спортом, а кто-то, получив разрешение классных наставников, отправился бродить по Бернхему или Кембриджу. Или, как, например, Сисси Браун, на борт «Королевы Мэриленда».

Я снова и снова возвращалась мыслями к Сисси и Конни Берджесс и наконец однажды бессонной ночью твердо решила положить конец их тактике умолчания. Я была уверена, что обе девушки могли бы много всего рассказать, но считала, что следует начать с Сисси, поскольку из них двоих она была более уязвима. К тому же наглецы нередко на поверку оказываются трусами и, осознав грозящую им опасность, сразу же пасуют. Если Конни и впрямь сумела обвести вокруг пальца даже полицию, «расколоть» ее будет значительно труднее. Мне сказали, что Сисси занята разметкой маршрута предстоящего в родительский уик-энд состязания с командой школы Святого Хьюберта, и я опять отправилась на пристань.

Когда в день моего приезда я повела Нэнси на борт «Королевы Мэриленда», я ощутила сильное волнение, но в то же время опасалась, что ребенок может увлечься судном, сам факт существования которого был предметом необычайной гордости для каждой воспитанницы «Брайдз Холла». Судно служило символом школы и в сознании воспитанниц «Королева Мэриленда» и «Брайдз Холл» были неразделимы.

Почтово-пассажирские суда — их до Гражданской войны в Чесапикском заливе насчитывалось несколько десятков — были изобретены специально для доставки почты и перевозки пассажиров и легкого груза. В те времена сухопутный транспорт являл собой крытые брезентом фургоны, курсировавшие по наезженным дорогам, и путешествовать из города в город было быстрее и безопаснее по морю.

Из-за мелководья большинства Чесапикских гаваней и бухт, суда по ватерлинии длиной в шестьдесят футов и с десятифутовыми бушпритами, на которых крепятся бом-кливер и внешние кливеры, строились, как правило, с опускным килем, поскольку у них были сравнительно плоские днища, а осадка составляла всего метр с четвертью. Опускной киль представлял собой массивную плоскую доску, которая свободно опускалась и поднималась через отверстие, проходившее по центру днища вдоль корпуса судна. Киль помещался в киль-колодце, который вместе с массивным древком грот-мачты делил кают-компанию на две равные части — правый и левый борт. Киль опускали, когда судно шло в бакштаг, чтобы избежать буксования, либо когда оно ложилось на якорь.

На судах с неглубокой осадкой расстояние от нижней палубы до верхней примерно вдвое меньше, чем на обычных судах, и габаритная высота в кают-компании достигалась благодаря тому, что пассажирские каюты, размещавшиеся по бортам судна, а также в носовой его части и даже частично на корме, возвышались на шестьдесят-семьдесят сантиметров над верхней палубой.

При постройке однотипных копий двух знаменитых судов — для «Брайдз Холла» и для школы Святого Хьюберта — корабелы во всех мелочах следовали образцам оригиналов, однако два усовершенствования все-таки были внесены: установлен малогабаритный дизельный мотор Грея и улучшена оснастка камбуза за счет газовой плиты с четырьмя конфорками и довольно большого холодильника. Кроме того, масляные светильники были заменены электрическими, и скамьи в салоне, как мне кажется, теперь более удобны для сидения, нежели те, которые были на старых судах.

Я нашла Сисси внизу, в навигационном отсеке кают-компании на левом борту. Она сидела, склонившись над картой. Онзлоу Уикес находился там же, но если что-то и происходило между ними, — а у меня сложилось именно такое впечатление, — то они успели разбежаться в разные стороны, едва заслышав на лестнице мои шаги. Уикес в голубом берете Сисси, который он забыл снять, делал вид, что поглощен чтением справочника по электронике, по другую сторону киль-колодца, возле контрольной кабины — маленького закутка рядом с машинным отделением. Эта кабина, оснащенная новейшими навигационными приборами, радарной установкой и радиотелефоном, служила гарантией безопасности судна, и доступ в нее имел только Уикес. Члены экипажа, в том числе и капитан, могли войти в контрольную кабину только в случае неполадок в навигационной системе или при каких-то чрезвычайных обстоятельствах, когда требуется помощь извне, например, в случае пожара на борту.

Естественно, я не могла вести разговор с Сисси в присутствии Уикеса, хотя знала, что позже она сама расскажет ему все, что я собиралась сейчас ей сказать. Поэтому мне ничего не оставалось, как попросить его удалиться. Итак, после нескольких любезных слов, которые мне удалось-таки из себя выдавить, я объяснила, что хотела бы поговорить с Сисси наедине, если он не возражает.

Он, конечно же, не возражал, более того, пробормотал что-то по поводу уймы дел, якобы ждущих его в гимнастическом зале. Однако в его взгляде, которым он одарил меня перед уходом, сквозило только одно — желание, чтобы я провалилась сквозь землю. Когда замерли его шаги на палубе, а потом на сходнях и, взглянув в иллюминатор, я увидела этого напыщенного хлыща уже на площадке для игры в лакросс — он беседовал с кем-то из игроков, — я наконец повернулась к Сисси.

Она, по-видимому, догадалась, что последует дальше. Демонстративно расправив широкие плечи, она скрестила на груди мускулистые руки и вперила в меня взгляд, в котором читались презрение и неприязнь. Мне подумалось, какой страх она должна была внушать Мэри Хьюз, как, несомненно, и большинству других воспитанниц.

Я села напротив нее.

— Меня не устраивают ответы на вопросы, которые я задавала тебе позавчера, — сказала я, переходя сразу к делу. — Думаю, пришло время перестать запираться и наконец выложить всю правду.

— Никто не запирается, миссис Барлоу, — ответила она, глядя на меня в упор.

Я была уверена, что скорее достигну цели, если слегка ее припугну. Ведь эта мерзкая девчонка, Анджела О'Коннелл, узнав, что предстоит Инквизиция, наверняка не смогла удержаться и рассказала кому-нибудь из старших, что Мэри ходила в заповедник Балюстрода с фотоаппаратом и магнитофоном. Скорее всего выбор Анджелы пал на Конни, но, может быть, и на Сисси Браун, поскольку она знала, как та ненавидела Мэри.

— Давай начнем по порядку, — сказала я. — С того, что Мэри нарушила запрет и пошла в заповедник Балюстрода.

— Но я же сказала вам, миссис Барлоу, мне ничего об этом не известно.

— Анджела О'Коннелл говорит, что она рассказала тебе об этом.

Я попала в самую точку. От высокомерия Сисси не осталось и следа. Она минуту помолчала, а когда заговорила вновь, ее лицо было уже задумчиво-хмурым.

— Наверное, она говорила кому-то еще. Мне она никогда ничего не рассказывала.

Я изобразила на лице подобие улыбки. Чем больше я наблюдала эту девицу, тем меньше она мне нравилась.

— Сисси, неужели ты думаешь, что я стала бы снова задавать тебе вопросы, если бы не была уверена, что ты ответишь на них?

Она попыталась что-то возразить, но я жестом руки заставила ее замолчать и продолжала:

— Как ты думаешь, почему я решила поговорить с тобой, а не с Конни? Потому что считаю тебя более правдивой? Не смеши меня. Ты — лгунья и порочная хулиганка, и мне известно о тебе столько, что стоит только пожелать, и ты первым же самолетом отправишься домой. Ну, как?

— Что, например, вам известно? — спросила она мрачно, но все тем же своим вызывающим тоном.

— Ну, хотя бы то, что недавно вечером ты занималась любовью с Онзлоу Уикесом в гимнастическом зале.

Я заметила, как краска схлынула у нее с лица, и она сделалась белой как мел. Однако сдаваться пока еще не собиралась.

— Откуда вам это известно?

— Вас видел Кертисс.

— Почему же он не донес на меня?

— Кертисс — часть школы, — сказала я. — Здесь прошла вся его жизнь. Победа в предстоящих гонках для него так же важна, как для всех остальных. Но я — не Кертисс. Если не считать того, что здесь учится моя внучка, мне наплевать на «Брайдз Холл». Я годами не появлялась на встречах выпускниц. Я готова сию же минуту отправиться к Эллен Морни и сказать ей, что только что застала тебя с Уикесом здесь. Можешь не сомневаться, что его немедленно уволят, а тебя исключат из школы. Так что выбирай.

Способ, к которому я прибегла, чтобы вынудить ее заговорить, представлялся мне единственно возможным в сложившейся ситуации, хотя и достаточно ненадежным. Окажись на месте Сисси другая, умудренная жизнью девица, она попросту рассмеялась бы мне в лицо. Но Сисси не была умудрена жизнью, хотя всем своим поведением старалась доказать обратное. Она покраснела до корней волос, ее мускулистые руки упали на колени, широкие мужские плечи поникли. Она тупо уставилась в одну точку на карте, лежавшей перед ней.

Спустя некоторое время она наконец заговорила:

— Почему вы не спросите обо всем этом мисс Морни? Ей известно все, что рассказала нам Мэри. Я сообщила ей об этом неделю назад.

Я не верила своим ушам. Сисси рассказала Эллен о том, что происходило во время Инквизиции?!

— Когда это было? — строго спросила я.

— Я же только что сказала, на следующий день после Инквизиции.

— А почему ты пошла ей рассказывать?

— Я не ходила. Она сама меня вызвала.

Услышать нечто подобное я уж совсем не ожидала. Инквизиция считалась священной привилегией старшеклассниц, и, по установившейся традиции, никто из взрослых не имел права спрашивать о том, что там происходило. Я была совершенно потрясена этим открытием, но не подала вида и продолжала:

— Вот как? Но почему она вызвала именно тебя?

— Чтобы спросить о Мертвой Обезьяне.

— Ну, а как зашла речь о заповеднике Балюстрода?

Сисси пожала плечами с таким видом, словно я задала какой-то совершенно нелепый вопрос.

— Не знаю. Наверное; о том, что Мэри туда ходила, Анджела О'Коннелл рассказала Тэрри, а Тэрри — Морни.

— И поэтому мисс Морни решила расспросить тебя поподробнее?

— Наверно.

— О чем именно она тебя спрашивала?

— Я точно не помню.

— Постарайся вспомнить, — настаивала я.

— В субботу, когда это случилось, — продолжала она после некоторой паузы, — мисс Морни была в Нью-Йорке; она сказала, ей не нравится, когда такие вещи происходят в ее отсутствие. Помнится, я подтвердила слова Анджелы и сказала, что Мэри призналась, что ходила фотографировать птиц и ужасно испугалась, когда увидела в газебо двух людей, о чем-то споривших между собой.

— Ну и?…

— И тогда последовала длинная скучная нотация по поводу того, что ходить во владения Балюстрода строго запрещено и что мой долг старшеклассницы — если мне вообще присуще чувство долга, в чем она сомневается, — сказать ей, кто, по словам Мэри, были эти двое.

— Ну и?

— Как я могла ей сказать, кто были эти две девочки? Мэри и сама не знала. Она сказала только, что как только заметила «их», сразу же пустилась наутек, чтобы они не увидели ее.

— Именно так ты и сказала мисс Морни?

— Ну, а как же еще?

Мне удалось выяснить вполне достаточно, и дальнейшие расспросы могли только повредить делу. Не исключено, что Сисси разгадала бы истинную причину моего интересы, а это совсем нежелательно. И, кроме того, я узнала значительно больше, чем рассчитывала узнать. Несомненно, Мертвая Обезьяна служила для Морни всего лишь поводом для вызова Сисси. Я вдруг подумала, что совсем забыла об этом отвратительном чудовище.

— Хорошо, — сказала я. — Теперь последний вопрос. Что она говорила о Мертвой Обезьяне?

— Велела ее вернуть.

— А откуда она знала, что Обезьяна у тебя?

— Она не знала. Просто сказала, что, если Обезьяна не будет возвращена и выяснится, что украла ее именно я, меня исключат из школы.

— И ты вернула.

Сисси промолчала, а я поднялась и направилась к лестнице, ведущей вверх, на палубу. Но она остановила меня, в ее глазах был страх.

— Вы не скажете мисс Морни, о чем я только что рассказала Вам? Ведь она предупредила меня: если я расскажу кому-нибудь, что она вызывала меня и спрашивала об Инквизиции, я буду немедленно исключена из школы.

Очевидно, этого все-таки не произойдет, подумала я, Эллен просто пугает ее. Случись такое, Сисси не сможет окончить школу, а «Королева Мэриленда» лишится капитана. К тому же в этом случае Морни придется терпеть Сисси еще один год.

— Я не Анджела О'Коннелл, — сказала я и поспешила на свежий воздух, к солнцу, чтобы обдумать все, что я только что узнала.

Меня озадачило поведение Эллен в отношении Мэри, ведь Тэрри сказала, что они не стали поднимать этот вопрос, поскольку «ребенок и так уже был достаточно наказан Инквизицией». Но в неменьшей степени меня озадачил беспрецедентный в истории школы поступок Эллен, когда в нарушение традиции она решилась допросить Сисси по поводу Инквизиции. И объяснялось это не только желанием выяснить, кто из воспитанниц в данном случае посмел нарушить ее приказ. Уж кто-кто, а Эллен-то прекрасно знает, что по крайней мере половина ее подопечных нарушает приказ. Конечно, она прибегала ко всяким строгостям, но за всеми уследить невозможно, и в конце концов ей ничего не оставалось, как закрыть на это глаза и только надеяться, что сторож или, не дай Бог, сам Балюстрод не поймают кого-нибудь из ее воспитанниц. Так почему же вдруг такой интерес в данном конкретном случае? Я терялась в догадках. Может, она надеялась уличить кого-то из преподавателей? Например, Онзлоу Уикеса, от которого она мечтает избавиться?

За ленчем я спросила Нэнси, кто, по ее мнению, мог одолжить Мэри магнитофон.

— Трудно сказать, Маргарет, — был ответ. — Магнитофоны есть почти у всех девочек, но я не думаю, чтобы кто-нибудь из них согласился одолжить свой магнитофон кому бы то ни было, и уж тем более Мэри.

И все же Нэнси составила список девочек, которые, по ее мнению, могли бы это сделать. Таких набралось всего девять. Я до самого вечера пыталась их разыскать, но так и не нашла и в конце концов оставила эту затею.

Увидев выходящую из актового зала Тэрри, я подошла к ней и объяснила, что меня интересует. Она на минуту задумалась, а потом сказала:

— А Гертруду вы не спрашивали?

Ну конечно, Гертруда!

— У нее есть магнитофон? — удивилась я.

— Думаю, есть, — ответила Тэрри. — По-моему, она пользуется им, когда сдает белье в прачечную, чтобы не обременять себя утомительной писаниной.

Я поспешила к Гертруде, но не застала ее. Потом вспомнила, что в связи с предстоящим спектаклем все должны были пообедать раньше, и, видимо, Гертруда помогала на кухне. Значит, решила я, поговорю с ней после спектакля, поскольку во время спектакля она будет находиться на чердаке и помогать девочкам переодеваться.

Глава 15

После обеда я вернулась в номер, чтобы переодеться. На телефонном аппарате горела сигнальная лампочка. Я связалась с оператором и узнала, что звонил лейтенант Доминик по моей просьбе. Он просил передать, что вечером его не будет дома и чтобы я попробовала ему позвонить перед тем, как лягу спать. Я написала себе памятку на всякий случай, немного отдохнула, потом оделась и снова пошла в Главный Корпус. За пять минут до начала спектакля я уже была в зрительном зале.

Заняв свое место, я оглядела сидящую в зале и все еще продолжающую прибывать публику — двести с лишним нарядно одетых, улыбающихся гостей. У школы издавна существуют добрые, чуть ли не родственные отношения с жителями Бернхема и Кембриджа. Горожане ревностно оберегали престиж своих юных друзей, и если кто-то из воспитанниц, находясь в городе, допускал хотя бы малейшую оплошность в поведении, это немедленно становилось известно школьному начальству. Неоднократно замеченные в нарушении общепринятых норм воспитанницы обычно исключались из школы.

Кое-кого я узнавала в лицо, хотя со времени моего ученичества минуло много лет. Булочник, хозяин гаража, сторож из заповедника Балюстрода, владелец бернхемского ресторанчика. Они мало изменились, хотя, естественно, изрядно постарели. И, конечно, уже не казались мне такими строгими, как когда-то.

Когда все расселись по местам и погас свет, маленький школьный оркестр — пианино, виолончель, кларнет и две скрипки — заиграл увертюру. А потом раздвинулся занавес, и я приготовилась смотреть семьдесят девятую постановку «Гилберта и Салли-вана» в исполнении воспитанниц школы.

Несмотря на то, что в школьной труппе не было ни одного мужчины и роль доблестных кавалеров в этой весьма своеобразной пьесе пришлось исполнять совсем юным девушкам, спектакль удался на славу. Зрители были в полном восторге.

Когда снова зажегся свет, в зале все еще царило веселое оживление и сияли улыбки. Нетрудно представить себе, что творилось за сценой, сколько восторженных комплиментов выслушали исполнительницы главных ролей.

А когда основная масса зрителей разошлась по домам, стало известно, что еще до окончания спектакля было совершено новое убийство.

Я стояла у широких дверей актового зала, болтая с Тэрри Карр, которая в глубине сцены отбирала одолженный школе реквизит, чтобы его по ошибке не загрузили в лифт и не отправили на чердак вместе с собственным. Вскоре я увидела Эллен Морни, вошедшую в зал с той стороны, где находилась лестница, ведущая на чердак, и почти тотчас же услышала громкий голос окликнувшей ее девочки.

В первый момент я не уловила в голосе девочки ничего особенного. Но когда из раздевалки появилась она сама, бледная как полотно, я пришла в ужас. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы человека так трясло.

Тэрри кинулась к ней:

— В чем дело? Что случилось?

Девочка бормотала что-то про кровь в лифте, но ее невозможно было понять. Тем временем послышался истерический крик в зале, и, обернувшись, мы увидели бегущих между рядами двух девочек в костюмах и гриме.

— Видно, какой-то несчастный случай, — сказала Тэрри.

Прежде чем Эллен успела что-либо ответить, из раздевалки выбежала Сисси Браун. Колени и руки у нее были вымазаны в крови.

— Мисс Морни, — крикнула она, — подойдите, пожалуйста, сюда. — Внешне Сисси казалась спокойной, но ее непривычно высокий, пронзительный голос выдавал сильное волнение.

Эллен, Тэрри и я поспешили на ее зов.

Когда мы вошли в раздевалку, там оказалась еще одна девочка, из новеньких, помогавшая за кулисами. Сейчас она стояла молча, прислонившись спиной к стене, и с ужасом взирала на расползающуюся вокруг лифта лужу крови.

— Уведите ее в изолятор, — сказала Эллен, обращаясь к Сисси Браун и неизвестно откуда появившейся Гейл Сандерс. — Быстро. И всех, кто остался в актовом зале, тоже.

Тэрри несколько раз нажала кнопку лифта.

— Видимо, не работает, — заключила она. — Если только Герти не держит дверь открытой.

К тому времени весь пол в раздевалке был залит кровью. Я взглянула на Эллен, такую же бледную, как та, первая девочка.

— О Боже, — прошептала она и быстро вышла из раздевалки. Мы с Тэрри последовали за ней к лестнице, ведущей на чердак.

Думаю, в подобной ситуации не каждый отважился бы переступить порог чердака, но Эллен решительно распахнула дверь, и мы вслед за ней вошли внутрь.

Как я уже говорила, освещение на чердаке тусклое, и когда попадаешь туда из ярко освещенного помещения, то в первый момент вообще ничего не видишь. Но сегодня, по случаю спектакля, было установлено дополнительное освещение у лифта, где сейчас громоздились декорации и реквизит, использовавшиеся в спектакле. А за ними находилась шахта лифта. Дверь шахты была открыта, но кабины почему-то не было видно. Туда-то и устремились мы все трое во главе с Эллен. Подойдя к двери шахты, Эллен застыла на месте, исторгнув отчаянный, нечеловеческий вопль, словно кто-то вонзил ей в живот нож.

На полу, в ярком свете ламп, мы увидели кучу окровавленного тряпья и голову с седыми волосами, словно оторванную у огромной куклы.

Мы нерешительно подошли поближе, и я вновь испытала хорошо знакомое мне чувство — мучительное предощущение чего-то ужасного, чему мне предстоит стать свидетельницей.

Я не ошиблась. Это была Гертруда Эйбрамз. Вернее половина ее. Каким-то образом лифт рассек ее тело пополам на уровне бедер, причем все внутренности вывалились наружу. Верхняя часть туловища Гертруды осталась наверху, поскольку одна ее рука была прижата к полу ножкой массивного стального стеллажа.

Нижняя часть находилась в кабине лифта, застрявшего этажом ниже. Мы убедились в этом, заглянув в распахнутую дверь шахты.

Рот Гертруды был широко раскрыт, глаза выпучены, кожа какого-то серовато-белого цвета. Ее кровь по стенам шахты стекала вниз, заливая пол раздевалки.

Эллен тошнило, а у меня закружилась голова, и Тэрри вовремя подхватила меня под руку. Мы направились к двери. Постепенно мне стало лучше, о чем я и сообщила Тэрри.

— Как вы, Эллен? — спросила Тэрри.

— Извините, сейчас я приду в себя, — ответила Эллен. — Идемте вниз.

Внизу в холле нас встретили Констанс Берджесс, две преподавательницы, Артур Перселл и Онзлоу Уикес. Тэрри объявила, что идет вызывать полицию, и направилась в преподавательскую.

— Что случилось? — спросил Уикес.

— Несчастный случай, — последовал короткий ответ Эллен. Она уже полностью овладела собой и выглядела совершенно спокойной. — С Гертрудой.

Уикес и Перселл переглянулись и стали подниматься по лестнице вверх. Две преподавательницы хотели последовать за ними, но Эллен их остановила.

— Не надо. Не ходите туда.

Потом, обращаясь к Конни Берджесс, сказала:

— Я сейчас должна собрать преподавателей, поэтому вплоть до особого распоряжения ты назначаешься ответственной за порядок в школе. Все воспитанницы должны находиться в дортуарах. Нарушители будут временно исключены из школы. Прошу довести мое распоряжение до всех.

— Слушаюсь, мисс Морни.

— Идите.

Выйдя из Главного Корпуса, Констанс задержалась на минуту с Кертиссом, попавшимся ей навстречу. Это Сисси Браун отыскала его на парковочной площадке, где он присутствовал при разъезде гостей. Она поспешила за ним сразу же после того, как отвела в изолятор новеньких, находившихся в шоковом или близком к тому состоянии.

Морни рассказала Кертиссу о случившемся и продолжала:

— Тэрри сейчас вызывает полицию. Заприте раздевалку и не разрешайте никому покидать здание.

— Слушаюсь. Вы полагаете, это несчастный случай?

Морни метнула на него строгий взгляд.

— Я не желаю выслушивать подобные вопросы, Кертисс, от кого бы они ни исходили. И не хочу, чтобы ваши подчиненные или служащие судачили об этом. Будьте особенно бдительны в отношении прессы. Чтобы ни один газетчик не ступил сюда ногой. И если кто-то из сотрудников посмеет беседовать с представителями прессы без моего разрешения, пусть сразу же ищет себе другое место.

— Я понял вас, мисс Морни.

Должна признаться, я была восхищена самообладанием Эллен. Только что она пребывала в полуобморочном состоянии, но сумела быстро взять себя в руки. Я подумала, какая тяжкая беда свалилась на ее голову. Теперь, когда точно известно, что Мэри была убита, никто не поверит в несчастный случай с Гертрудой. Уж я-то точно не поверю. С одним убийством она еще могла как-то выкрутиться, с двумя — совершенно невозможно. Теперь неизбежно нарушится привычный быт школы, а может быть, и само ее существование окажется под угрозой. И вся ответственность за случившееся ляжет на плечи директрисы. Ей придется улаживать дела с попечительским советом, и как знать, быть может, кто-то из его членов сочтет ее виновной в случившемся, не особенно вникая в существо дела. Только Богу одному известно, как поведет себя пресса. Вряд ли удастся долго прятаться за каменной стеной.

И, наконец, нельзя сбрасывать со счетов родителей. При том, что два убийства уже налицо, а сколько их еще может последовать — неизвестно, они могут посчитать «Брайдз Холл» отнюдь не безопасным местом для своих чад. Несомненно, кое-кого из воспитанниц немедленно заберут домой.

Итак, Эллен оказалась перед дилеммой: распустить воспитанниц по домам или продолжать занятия как обычно. Я не хотела бы оказаться на ее месте, особенно в предвидении неумолимо приближающегося родительского уик-энда. Если продолжать занятия как ни в чем не бывало, родители будут беспокоиться за безопасность своих детей. Если же отправить всех по домам, то это опять-таки будет истолковано однозначно и не в пользу школы: «Брайдз Холл» — ненадежное место для воспитанниц.

Эллен ушла, поручив Кертиссу созвать всех преподавателей и обслуживающий персонал к ней в кабинет. Вскоре прибыла полиция. Майкл Доминик ехал в головной машине. Я никогда в жизни никому так не радовалась, как обрадовалась в эту минуту ему.

Глава 16

В конце концов Эллен решила, что занятия продолжат только старшеклассницы, воспитанницы же первого и второго годов будут распущены по домам, за исключением одной только Анджелы О'Коннелл, поскольку она числилась связной в команде

«Королевы Мэриленда» и ее родители не возражали, чтобы она осталась. Моей внучке, естественно, предстояло отправиться домой вместе со своими соученицами. Эллен распорядилась удвоить численность отряда безопасности, возглавляемого Кертиссом. Что же касается предстоявшего через две с лишним недели родительского уик-энда, то было решено провести его только для воспитанниц, оставшихся в школе.

Подготовив Нэнси к отъезду и позвонив дочери, я сидела на ступеньках парадного входа в ожидании Майкла. Мы виделись с ним мельком, и он буркнул мне на ходу, что разыщет меня позже, когда будут сняты отпечатки пальцев и проведены необходимые в таких случаях мероприятия.

Он появился наконец часа в два ночи. Вид у него был совершенно измученный. Опустившись на ступеньку рядом со мной, он несколько минут сидел молча, потом тихо проговорил:

— Ненавижу эту проклятую работу. Не могу больше копаться в подобной мерзости. Вот завершу это расследование и брошу все к черту. — А потом вдруг строгим, даже требовательным тоном спросил: — Есть какие-нибудь соображения насчет убийцы?

Никаких соображений у меня, разумеется, не было. Тогда он спросил, где я находилась, когда это случилось, и тогда я рассказала ему все, что мне было известно. Он слушал очень внимательно, обхватив лицо ладонями и уперев локти в колени.

Время от времени он доставал из кармана сложенный в несколько раз листок бумаги и делал какие-то пометки.

— Судя по луже крови, — сказал он, выслушав мой рассказ, — смерть наступила перед самым концом спектакля, возможно даже, после его окончания, когда исполнители кланялись зрителям. Сколько раз их вызывали на сцену?

— Четыре.

Майкл быстро подсчитал что-то в уме.

— Для сообразительного и проворного человека, к тому же очень хладнокровного, времени вполне достаточно, чтобы быстро взбежать по лестнице на чердак, ударить Гертруду чем-нибудь тяжелым по голове, открыть дверь лифта и, пока она не пришла в себя, подтащить к лифту и положить так, чтобы нижняя половина оказалась в кабине, а верхняя оставалась снаружи. Затем так же проворно спуститься по лестнице вниз, нажать кнопку лифта и как ни в чем не бывало вернуться на сцену или смешаться с толпой зрителей, покидавших зал.

— Гертруда была без сознания? Я хочу сказать… — Я не могла заставить себя продолжать… Я живо представила себе, как верх кабины опускается на бесчувственное тело Гертруды и с ужасающим скрежетом и хрустом рассекает его пополам… Думать об этом было свыше моих сил.

— Да, — сказал Майкл. — Да, преступник сначала ударил ее по голове пятикилограммовой металлической задвижкой от рамы. Затем подтащил к лифту и прижал ее руку к полу ножкой стеллажа. Для того чтобы все тело не оказалось затянутым в кабину, что помешало бы ее движению. Но зачем убийце понадобилось так осложнять свою задачу? Казалось бы, достаточно еще раз ударить свою жертву по голове, к тому же череп уже и так был пробит. Я объясню в чем дело. Преступнику нужно было заставить всех думать, будто это несчастный случай. Но это только одна из причин, и вполне вероятная. Вторая же заключается в том, что мы имеем дело с совершенно ненормальным, душевнобольным человеком.

— Непонятно, — сказала я, — как кабина может двигаться при открытых дверях?

— Большинство лифтов устроено так, что это вполне возможно, — пояснил Майкл. — Порой технику, исправляющему какую-то поломку, нужно, чтобы дверь была открыта. Система безопасности включается и выключается с помощью ключа. А в этом лифте и того проще — внутри кабины имеется специальная кнопка.

— Но откуда вы знаете, что злоумышленник не находился все время наверху?

— Я этого не утверждаю, — возразил он, — но считаю маловероятным. Потому что в этом случае кто-то потом мог вспомнить, что тот или иной человек долго или все время отсутствовал там, где, по логике, ему полагалось находиться. Скорее всего именно так и случилось бы. Нам доподлинно известно, что преступника следует искать среди своих. Но я гарантирую, что все как один смогут представить надежное алиби на момент совершения преступления, точь-в-точь как это было в случае с Мэри.

Я чувствовала себя совершенно разбитой, но мне предстояло еще о многом рассказать Майклу. Он помог мне начать, спросив, по какому поводу я звонила ему.

И я рассказала ему и об Анджеле О'Коннелл, и о тактике умолчания, к которой всякий раз прибегают Конни и Сисси в разговоре со мной, и о моем визите к Салли, и о том, что ей звонил кто-то из школы и спрашивал, не осталась ли пленка в фотоаппарате, и о фотографиях, которые привезла с собой, и о том, что Эллен пыталась выпытать у Сисси, не видела ли Мэри кого-нибудь в заповеднике Балюстрода и если видела, то кого именно.

Он внимательно выслушал меня, а потом сказал:

— Вы проделали колоссальную работу, Маргарет. А негативы привезли?

— Да.

— Посмотрим, что ребята в лаборатории смогут из них выжать. Я попрошу их немедленно заняться этим. При многократном увеличении, возможно, удастся установить, кто находился в газебо. А тем временем нам предстоит выяснить, у кого имеются голубые куртки. Наверняка голубых курток обнаружится несколько. Как вы считаете?

— Не несколько штук, а несколько десятков, — уточнила я.

Он сокрушенно покачал головой.

— Естественно. И у всех найдется алиби. Каждый постарается его себе обеспечить. Теперь относительно магнитофона. Мы тщательнейшим образом обыскали комнату Эйбрамз и нашли-таки магнитофон, а в книжном шкафу обнаружили и кассету, но на ней была всего лишь опись белья.

Тупиковая ситуация. Если только, сказал он, судебная экспертиза не обнаружит кожи или волос преступника под ногтями Гертруды. А это маловероятно, поскольку нападение было совершено сзади и о какой-либо борьбе не может быть речи. Пытаться идентифицировать следы на полу чердака тоже бессмыслено, учитывая огромное количество людей, перебывавших там в этот день.

Из сказанного следовало, что Майкл не слишком надеялся, что ему удастся раскрыть преступление.

— Знаете, — продолжал он, — большое количество ежегодно совершаемых преступлений так и остается нераскрытым. Порой мне начинает казаться, что если убийство совершает умный, хладнокровный человек, способный все тщательно спланировать и умело замести следы, то никто никогда не докопается до правды.

— Ну и что же нам теперь делать? — спросила я.

Он рассмеялся.

— Я приглашаю вас снова пообедать со мной.

Это было сказано совсем иным и таким проникновенным тоном, что я на минуту забыла о кошмаре, в котором пребывала уже столько дней. Была лунная ночь. Я сидела на ступеньках великолепного плантаторского дома с человеком, чье обаяние и мужской шарм притягивали меня как магнитом. Я готова была немедленно броситься в его объятия. Но внутренний голос шептал: не надо торопить события, хотя бы один из вас должен проявить благоразумие.

— Это было бы прекрасно, — сказала я и поднялась, — но я ужасно устала.

Мой ответ, разумеется, прозвучал банально, но я не смогла придумать ничего иного.

Он тоже поднялся, взял меня под руку, и мы молча направились к старой Коптильне. Я вручила ему фотографии и негативы, и прежде чем уйти, он тщательно осмотрел мой гостевой номер.

— Нынешней ночью вам нечего опасаться, — сказал он, чуть заметно улыбнувшись. — Слишком много вокруг полицейских.

Мы стояли в дверях, близко, совсем близко друг к другу. Он пристально смотрел мне в глаза, и я чувствовала, как с каждой минутой все больше и больше теряю над собой контроль, но мне уже было все равно.

Однако он проявил сдержанность и решительно шагнул к порогу.

— Есть кто-то другой, да?

Я подумала о Нью-Йорке и о человеке, занимавшем определенное место в моей жизни. Но теперь все это казалось таким далеким, и я сказала:

— Поговорим об этом как-нибудь в другой раз.

Он кивнул.

— А я увижу вас еще?

Я рассмеялась, и потому что избавилась наконец от внутреннего напряжения, и потому, что меня растрогал его взволнованный тон.

— Ну, конечно, — сказала я. — В субботу утром я занимаюсь планеризмом, а потом сразу же вернусь сюда. Я вам позвоню.

Майкл был удивлен. По-видимому, он думал, что на следующей день я повезу Нэнси домой в Нью-Йорк и уже не вернусь. Он не мог себе представить, что я поступлю иначе. И я лишила его возможности сказать то, что он непременно — я была абсолютно уверена в этом, — сказал бы мне. А именно: что мне не следует сюда возвращаться, что дело обстоит гораздо серьезнее, чем мы предполагали, и никто, а в первую очередь я, не застрахован от опасности.

— Спокойной ночи, Майкл, — сказала я, — и спасибо за приглашение снова пообедать вместе.

Я поспешно закрыла дверь, потому что еще минута, и я не совладала бы с собой.

Укладываясь в постель, я слегка посетовала на то, что позволила Майклу Доминику вскружить мне голову, но вынуждена была признать, что были у меня в жизни грешки и посерьезнее.

Глава 17

На следующий день учащихся в школе убавилось наполовину. Я отправила Нэнси с преподавательницей, отвозившей группу девочек, живших в Нью-Йорке, а затем попыталась вернуться к повседневным занятиям, что не составляло особого труда, поскольку единственное, что мне нужно было делать, это смотреть и слушать. Четверг и пятницу я провела в библиотеке, размышляя над известными мне фактами, но ни к какому выводу так и не пришла. Полиция интенсивно занималась расследованием, и я видела Майкла только дважды, да и то издали, каждый раз с кем-нибудь из его сотрудников.

В субботу я встала рано. Мне предстояла трехчасовая поездка на машине. В полдень мне надо быть на планерном поле в Виргинии, где мы условились с моей вьетнамской приятельницей провести неофициальные состязания.

Я уложила в сумку все необходимое снаряжение и поспешила в Главный Корпус. Было около восьми часов, и уже вовсю светило солнце. По субботам в «Брайдз Холле» тоже проводятся занятия. Первый урок начинается в восемь тридцать, но некоторые девочки уже успели позавтракать и направлялись в класс.

Я укладывала сумку в багажник, когда кто-то окликнул меня. Оглянувшись, я увидела бегущую ко мне девушку из канцелярии с пачкой писем.

— О миссис Барлоу, не откажите в любезности опустить эти письма на почте в Бернхеме. Я забыла их взять в преподавательской вчера, когда приезжала почтовая машина, и теперь пришлось бы ждать до понедельника.

Я сказала, что, конечно же, с удовольствием опущу их, и она вручила мне перетянутую резинкой пачку, в которой было штук двадцать писем. Я положила их на переднее сиденье рядом с собой и, к моему стыду, тотчас же забыла о них.

Моя голова была занята совсем другим. Всю дорогу до Франт-Рояла я в который уж раз пыталась осмыслить все, что мне удалось узнать с момента приезда в «Брайдз Холл», и вычленить какие-то детали, которые помогли бы установить виновников двух убийств, а возможно, и выявить их мотивы.

И чем больше я думала, тем охотнее склонялась вслед за Анджелой к мысли, что Мэри погибла либо потому, что увидела или услышала что-то в заповеднике Балюстрода, либо потому, что кто-то думает, будто она сфотографировала двух находившихся там людей.

Какие еще могут быть причины для убийства несчастного ребенка? Мэри могла не нравиться, с ней могли не желать заводить дружбу, но, насколько мне известно, она ни в чем не повинна, она не совершила ничего такого, что могло подвигнуть кого-то на ее убийство. Если в тот день в газебо оказалась Сисси Браун, то и она вполне удовлетворилась бы Инквизицией, где у нее была возможность выместить на Мэри всю свою злобу.

Кто же были эти двое в газебо? Что они там делали? Сумеют ли в лаборатории полиции что-нибудь извлечь из фотографий? Я не возлагала на это особых надежд. Увеличение порой делает изображение еще менее ясным. Все зависит от качества оригинала. Никакая самая искусная лаборатория не может сделать более четким то, чего на фотографии нет. А что, если именно одна из этих особ на фотографии звонила Салли и справлялась насчет фотопленки, а потом убила Гертруду из опасения, что Мэри могла доверить ей свою тайну?

И чем все-таки объясняется такой интерес со стороны Эллен к происшедшему на газебо? Этот вопрос занимал меня сейчас больше, чем все остальное. Может быть, Эллен знает или подозревает что-то, о чем считает преждевременным сообщать кому-либо? А может, в самом этом знании или подозрении таится угроза ее собственной жизни, и она решила, что единственной гарантией ее безопасности является молчание?

Мне так и не удалось найти ответы на все волновавшие меня вопросы, но мне вполне удалось выбросить все это из головы во время дивного полета на планере, хотя моя подруга опять одержала победу, опередив меня, правда, всего лишь на несколько сотен футов.

Садясь за руль своего автомобиля, чтобы снова отправиться в «Брайдз Холл», я, к своему ужасу, обнаружила лежащую на переднем сиденье пачку писем. Моя приятельница приехала из Филадельфии, и я обещала по пути в «Брайдз Холл» подбросить ее до вокзала в Вашингтоне. В конце концов, рассудила я, ничего страшного не произошло, поскольку большая часть писем достигнет своих адресатов значительно быстрее, если я отправлю их в Вашингтоне.

Мы добрались до столицы примерно в семь часов вечера. Попрощавшись с подругой, я отыскала ближайшую почту и, сняв резинку, стала опускать письма в ящик по две штуки за раз.

Как известно, порой какой-нибудь пустяк совершенно неожиданно позволяет обнаружить нечто очень важное в деле, к которому не имеет ни малейшего отношения. В данном случае таким пустяком явилась почтовая марка, вернее, отсутствие оной на одном из конвертов. Дело в том, что мне попалось письмо, на которое секретарь по небрежности забыла наклеить марку, и потому я стала внимательно проверять все остальные письма одно за другим. В результате я узнала то, чего не узнала бы никогда при иных обстоятельствах, да и не только я, но и вообще никто на свете.

Мое внимание привлекла фирменная почтовая карточка, адресованная фирмой самой себе. Такие открытки высылаются для удобства клиентов, особенно если фирма заинтересована в быстром получении ответа. Клиенту остается только написать ответ на обратной стороне и опустить открытку в почтовый ящик. Название этой модной меховой фирмы с магазинами в Нью-Йорке, Хьюстоне, Париже и Лондоне мне хорошо известно — «Картье». В «Брайдз Холле» пользоваться услугами этой шикарной фирмы могла разве что Эллен. В открытке содержалась просьба сообщить, где и когда фирма может забрать норковое манто на летнее хранение. Имя клиентки, посылавшей ответ, было напечатано на машинке — П.Дженсен, а ниже указан адрес: Джорджтаун, округ Вашингтон, 11А, Двадцать девятая улица.

Я мысленно содрогнулась при виде этой открытки, но продолжала проверять наличие марок и опускать письма в почтовый ящик. Под конец, однако, мне попался конверт, при взгляде на который я буквально окаменела. Тоже фирменный, но уже школьный конверт, адресованный некой Патриции Дженсен, консультанту по вопросам архитектуры, и адрес — точь-в-точь как у клиентки меховщика: Джорджтаун, округ Вашингтон, 11А, Двадцать девятая улица.

Я не могла уразуметь, что все это значит, но догадывалась, что наткнулась на что-то любопытное, а возможно, и весьма важное. Майкл отчаянно искал хоть какую-нибудь, пусть даже самую незначительную зацепку, поэтому я отбросила все сомнения и, вернувшись в машину, распечатала конверт, что оказалось совсем нетрудно: я просунула тоненький карандашик от записной книжки под клапан на оборотной стороне конверта и вскрыла его, ничуть не повредив. Мне не составит труда снова заклеить его и опустить в почтовый ящик, если, конечно, в письме не содержится информации, полезной для следствия.

Однако полезная информация в нем как раз содержалась. Это было официальное письмо, подписанное Артуром Перселлом, из которого следовало, что необходимые консультации по проекту Хайрама Берджесса осуществлены в полном объеме архитектором Патрицией Дженсен. Но это еще не все. К письму был приложен подписанный Эллен чек на двадцать пять тысяч долларов, которые должны быть перечислены со счета Фонда Хайрама Берджесса на счет все той же Патриции Дженсен в одном из балтиморских банков.

Открытку и письмо я положила в сумочку и отправилась прямиком в Джорджтаун.

День близился к закату, и на дорогах, как всегда в этот час, было множество машин, поэтому я свернула с Пенсильвания-авеню на М-стрит и по боковым улочкам снова выехала на Пенсильвания-авеню в районе Тридцатой улицы. У меня были друзья в Джорджтаунском университете, и я достаточно хорошо знала этот район. Я прикинула, что дом 11А должен находиться в начале Двадцать девятой улицы на пересечении с Р-стрит, неподалеку от Монроуз-парка и кладбища Оук-Хилл, одной из самых высоких точек Вашингтона. Улица была по обе стороны обсажена деревьями, в дневное время затеняющими расположенные здесь красивые старинные особняки, а в этот вечерний час усиливающими сумрак. Я припарковалась на полпути между Кью— и Р-стрит, прошла немного вверх по Р-стрит и вышла на Двадцать девятую улицу.

Светлые волосы порой превращаются в помеху. Мне казалось, что я у всех на виду как на ладони, и сожалела, что нет под рукой какого-нибудь шарфа, чтобы набросить на голову. Я без труда отыскала номер 11А — трехэтажный старинный дом в викторианском стиле. Свет нигде не горел, если не считать двух окон в первом этаже, выходящих на улицу. Видимо, там помещалась гостиная, по убранству которой и по картинам на стенах можно было судить о богатстве и отменном вкусе ее владельца.

Вокруг не было ни души. Я воспользовалась этим и с замирающим сердцем поднялась по ступенькам к парадному входу. Три звонка на двери указывали на то, что в доме проживают три семьи. Вот здесь-то и живет некая Патриция Дженсен. Ее апартаменты находятся как раз на первом этаже. Я быстро перебежала на противоположную сторону улицы — мне необходимо было отыскать какое-нибудь укрытие, откуда можно было бы наблюдать за парадным дома 11А. Дом напротив был выставлен на продажу и сейчас пустовал. Перед домом имелся палисадник, а в нем, среди густой травы и прошлогодних сухих цветочных стеблей, — недействующий, выложенный камнем фонтан.

Я присела на один из камней, что повыше. Открывшийся оттуда обзор был отнюдь не идеальным. Сухие ветки деревьев частично заслоняли парадную дверь, но это было все-таки лучше, чем ничего. К тому же я была избавлена от необходимости торчать у всех на виду.

Я принялась ждать, хотя и не была уверена, что поступаю разумно. Я отчаянно устала, к тому же становилось довольно прохладно. Вскоре у меня возник соблазн немедленно вернуться в «Брайдз Холл», вручить Майклу корреспонденцию Патриции Дженсен, и пусть он сам занимается всем этим.

Но что-то удерживало меня, наверное, упрямство. Раз уж я здесь и хочу утвердиться в своем страшном подозрении, зачем же упускать такую возможность? Я ждала, казалось, целую вечность. В действительности же прошло не так уж много времени, от силы час, прежде чем я увидела знакомый автомобиль, остановившийся поблизости от моего укрытия.

Странно, что Эллен Морни не заметила меня в палисаднике. Когда она вышла из своего «альфа-ромео», то оказалась в каких-нибудь четырех метрах от меня. Она перешла на другую сторону, достала из сумочки ключи, открыла дверь дома 11А и вошла внутрь, захлопнув за собой дверь. Через несколько минут я увидела ее в окне гостиной, она задергивала штору.

Спустя два часа я уже была в «Брайдз Холле». Я так устала, что не могла ни о чем думать. Зато теперь я абсолютно точно знала, откуда Эллен берет деньги. И в связи с этим я испытывала одновременно удовлетворение и настоящее потрясение. Удовлетворение от того, что мне удалось сделать такое любопытное открытие, и потрясение от того, что Эллен Морни, судя по всему, замешана в хищении школьных средств. Но как это может быть связано с убийством Мэри Хьюз и Гертруды Эйбрамз, я понятия не имела.

Когда, проехав через главные ворота, я оказалась на территории школы, меня поразила непривычная темнота, и я сразу же почувствовала себя неуютно. Светилось лишь несколько окон в Главном Корпусе и в дортуарах, да еще горели фонари вокруг газона и вдоль дорожки, ведущей к Коптильне. Фонари в «Брайдз Холле» никогда не гасились раньше полуночи, и вечером здесь всегда было светло как днем. Непривычная темнота объяснялась, видимо, тем, решила я, что половина воспитанниц разъехалась по домам, и от этого моя тревога только усилилась.

Я припарковала машину и направилась к себе в гостевой номер. Со стороны залива дул легкий ночной ветерок, принося с собой запах соленой морской воды и шелестя листвой вязов вокруг газона. Я шла по газону, стараясь держаться подальше от церкви, но однажды мне почудилось, будто скрипнула дверь, и я остановилась. Но оттуда никто не вышел, смутно видневшиеся в темноте двери показались мне закрытыми, и я пошла дальше.

Теперь я была полна не только тревоги, но и страха, который охватил меня, когда я обнаружила, что уличные фонари возле Коптильни погашены. Мне чудилось что-то зловещее в самой Коптильне, а фонари у газона казались бесконечно далекими. Я чувствовала себя одинокой, отрезанной от всего мира. Достав ключи и приблизившись к двери, я вновь оказалась в холодных, беспощадных тисках страха, которого не ощущала ни высоко в небе над Голубыми горами, ни позже в Вашингтоне. У меня перехватило дыхание, и я готова была бежать к Главному Корпусу.

Но я взяла себя в руки и открыла замок.

Распахнув дверь в совершенно темную гостиную, я стала судорожно шарить по стене в поисках выключателя, опасаясь сама не зная чего, возможно того, что кто-то схватит меня за руку.

Наконец вспыхнул свет. В гостиной все было на своих местах, — по крайней мере мне так показалось. Я осмотрела обе спальни, кухоньку и ванную. Казалось, все было как прежде. Кровать в моей спальне была разобрана и, как всегда, поверх одеяла положена моя ночная рубашка.

Вот тогда-то я и заметила неладное. Ближе к изножью кровати что-то лежало под одеялом. Может быть, горничная положила мне грелку? Но грелки не бывают такими большими. Да к тому же летом грелка ни к чему.

Я подошла поближе, намереваясь посмотреть, что это такое, но моя рука застыла в воздухе. Я стояла в нерешительности возле кровати, а в душе у меня нарастал безотчетный страх перед чем-то неведомым. Я должна выяснить, что там. Иначе не лягу в постель. Не могу же я отправиться в Главный Корпус за Кертиссом, чтобы он пришел и обнаружил, что это всего лишь одеяло, по небрежности положенное туда горничной, разбиравшей мне кровать. Скорее всего именно так обстоит дело, поскольку дежурила, очевидно, подопечная Доминика.

Внезапно я расхрабрилась и с какой-то безумной бравадой отдернула край покрывала.

Я увидела сверток из черной прорезиненной ткани. И еще не успев его развернуть, я уже догадалась, что это такое. Но я все-таки развернула, чтобы окончательно утвердиться в своей догадке. И тогда меня охватил ужас, к горлу подступил комок, в висках отчаянно застучало.

Кто-то положил мне в постель измазанный кровью мешок для трупов.

Глава 18

Не знаю, как долго я стояла возле кровати в полном оцепенении — видимо, нечто подобное испытывает кролик, оказавшийся один на один с удавом.

Я неподвижно стояла перед злополучным мешком, словно это было живое существо, всей своей ужасной чернотой призывавшее меня к уступчивости. И с каждой минутой я все более отчетливо видела в нем как в зеркале отражение зловещих образов, преследовавших меня всю последнюю неделю — безвольно обмякшее, словно тряпичная кукла, тело несчастной Мэри Хьюз; раскачивающуюся взад-вперед над добела отдраенной палубой «Королевы Мэриленда» Мертвую Обезьяну с приколотым на груди мерзким посланием; верхнюю часть тела Гертруды Эйбрамз, отсеченную движущейся кабиной лифта; пропитанный кровью ворох тряпья на полу чердака; серовато-белое лицо и этот вызывающий содрогание поток крови, медленно стекающий по стенам шахты на пол раздевалки.

Главным моим ощущением при этом было отвращение. Сначала едва заметное, а потом завладевшее мною полностью. Ощущение сродни подступающей тошноте, словно я нахлебалась какой-то черной холодной маслянистой жидкости. Меня тянуло на рвоту, а я чувствовала, что не в силах сдвинуться с места. Но в конце концов я заставила себя действовать. Достала записную книжку, где у меня был записан телефон Майкла, по которому он просил меня звонить в экстренных случаях, и подошла к телефону. Ничего другого мне не оставалось. Я должна была срочно связаться с Майклом.

Я отыскала нужный мне номер и сняла трубку.

Телефон не работал.

Чувство отвращения мгновенно сменилось страхом; сама комната внушала мне страх, в каждом из окружавших меня предметов таилось что-то зловещее.

Может, я боялась, что кто-то ворвется ко мне в номер? Видимо, да. Потому что решила немедленно бежать оттуда. Здесь, на отшибе, я была совершенно одна и не могла рассчитывать на помощь Кертисса — он в Главном Корпусе, за сотни метров от меня. Я схватила записную книжку, сумочку и, что уж совсем глупо, массивную вазу с цветами и устремилась к наружной двери.

Дурацкая затея! Что может быть опаснее, чем оказаться одной в непроглядной ночи. За порогом меня обступила густая темень с редкими пятнышками света от уличных фонарей — желтовато-белые мазки на черном фоне, как на картинах импрессионистов.

Я не бежала, хотя мне было очень страшно. Я шла размеренным шагом, сохраняя внешнее спокойствие, потому что знала: если побегу, то тем самым обнаружу владевший мной страх. А я не имела права доставить такое удовольствие своему гипотетическому противнику. Разумеется, я не считала, что вооружившись вазой и оставив на всякий случай открытой дверь моего номера, могу чувствовать себя в полной безопасности. Но в такие моменты человек порой утрачивает способность адекватно оценивать ситуацию.

Пройдя некоторое расстояние, я внезапно увидела луч света, вспыхнувший в портике Главного Корпуса. Он заметался в каком-то бешеном танце, подобно живому существу, таящему в себе враждебность и угрозу, а потом исчез, когда кто-то открыл парадную дверь и сквозь нее хлынул наружу яркий свет.

Я испытала облегчение, поняв, что это был всего лишь фонарик в руках Кертисса. Рядом с Кертиссом я увидела еще одного человека — полицейского с брюшком, ставшего неотъемлемой частью моей повседневной жизни. Эти двое в моих глазах олицетворяли спокойствие и безопасность.

Кертисс собирался закрыть дверь, когда услышал шуршание гравия на дорожке, включил фонарик и увидел меня.

— Добро пожаловать, миссис Барлоу, я думал, вы уже спите.

— У меня испортился телефон, — сказала я, — а мне необходимо позвонить. — И поднялась по ступенькам в портик.

Полицейский снял фуражку, и я увидела, что он совершенно лысый, если не считать венчика волос над ушами и на затылке. Сейчас он совсем не походил на блюстителя порядка, а болтавшийся у него на поясе шестизарядный револьвер не вязался с его вполне домашним обликом.

— Можно позвонить из преподавательской, — сказал Кертисс. — Во всяком случае, это ближайший отсюда телефон. Наверное, мисс Карр все еще там. Как всегда, работает допоздна.

Я поблагодарила его и пошла в преподавательскую с ее массивной кожаной мебелью и ситцевыми шторами. Кажется, никто из мужчин не обратил внимания на вазу у меня в руках, и я незаметно поставила ее на стол.

Тэрри действительно была в преподавательской. Она уснула в кресле, и стопка тетрадей соскользнула у нее с колен, рассыпавшись по полу. На столе возле нее стояла чашка с остатками кофе. Мне жаль было будить ее, но ничего другого не оставалось. Она проснулась сразу же, как только я тихо окликнула ее.

— А-а, Маргарет. Привет. Я думала, вы еще не вернулись.

Я вспомнила, что говорила ей о намерении переночевать в Вашингтоне.

— Решила сэкономить на гостинице, — сказала я. — Тэрри, у меня не работает телефон. Ничего, если позвоню отсюда?

— Ну, конечно. — Она встала, потирая лицо. — Я, кажется, заснула. Не хотите кофе? Я не могу жить без него.

Я сказала, что хочу. Она пойдет готовить кофе, а я тем временем спокойно поговорю с Майклом. Мне не хотелось разговаривать с ним в присутствии кого бы то ни было, хотя Тэрри была единственным человеком, которому я могла бы доверить то, о чем собиралась ему сообщить.

Она взяла свою чашку и вышла, а я подсела к телефону и набрала нужный мне номер. Телефон звонил бесконечно долго, потом я услышала наконец сонный голос Майкла.

Не извинившись за поздний звонок, я перешла сразу к делу.

— Вы сказали, чтобы в случае надобности я звонила в любое время. Мне необходимо поговорить с вами.

— Слушаю.

Я рассказала ему о мешке для трупов. Это не заняло много времени, но пока я говорила, случилось нечто такое, что мгновенно разрушило ту совершенно особую интимность, которая благодаря телефону возникает между двумя людьми, беседующими на расстоянии. Это произошло в самом начале, когда я сказала, что стала звонить ему и обнаружила, что телефон не работает. Я отчетливо слышала, как он прикрыл трубку ладонью и стал, видимо, кому-то что-то объяснять. Мне сразу же стало ясно, что он не один. С женщиной.

И снова я почувствовала себя бесконечно одинокой и беззащитной; затеплившаяся было в моей душе надежда исчезла без следа.

— Маргарет! Алло!

Я сказала, что слышу его, и когда он попросил повторить все только что сказанное мною, я добросовестно исполнила его просьбу.

Потом заговорил он:

— Ясно. Теперь слушайте меня. Прошу вас вести себя так, словно ничего не случилось. Никому ни о чем не рассказывайте. Вы меня поняли? Никому. Вы можете переночевать где-нибудь в другом месте?

Я подумала о комнате Нэнси и сказала, что, вероятно, могу.

— В гостевой номер ни в коем случае не возвращайтесь, — продолжал он. — Там нельзя ничего трогать. Сошлитесь на испорченный телефон. И на меня. Мол, я сказал, что вы там не можете находиться из-за испорченного телефона.

— Но там остались все необходимые мне вещи, — возразила я, — зубная щетка, например.

— Действуйте, как я говорю, Маргарет, — добавил он уже холодным тоном. — Обойдетесь сегодня без зубной щетки. А утром я первым делом разыщу вас. — Он опять прикрыл трубку ладонью и с кем-то поговорил, а потом уже мне, громко:

— Я появлюсь примерно в половине девятого.

Я положила трубку, совершенно забыв рассказать ему об Эллен и о доме номер 11А на Двадцать девятой улице.

Я все еще продолжала сидеть, уставившись на телефонный аппарат, когда вернулась Тэрри с кофе и сандвичами.

— Не знаю, Маргарет, хотите ли вы перекусить, но я ужасно голодна. Вот все, что мне удалось найти на кухне. Вы дозвонились?

Я сказала, что должна была позвонить лейтенанту Доминику. Он просил меня сообщить о моем возвращении.

Тэрри рассмеялась.

— Держу пари, у него к вам сугубо личный интерес.

— Глупости.

— Уверяю вас! Достаточно увидеть, как он на вас смотрит.

Я подумала про себя: «Если бы…», а вслух довольно-таки категоричным тоном заявила:

— Полиция как таковая и отдельные ее представители совершенно меня не интересуют.

Вероятно, мои слова показались Тэрри излишне резкими. Она замолчала, успев, однако, весьма многозначительно улыбнуться, что означало — она мне не верит.

— Он хочет, чтобы я переночевала где-нибудь в другом месте, не в Коптильне, — сказала я и пояснила: — Потому что там испорчен телефон.

Тэрри сказала, что с этим не будет проблем, и снова рассмеялась:

— Может, Артур забыл оплатить счет? — Но сразу же сделалась серьезной: — Господи, да вы же ничего не знаете! Ну, конечно, не знаете!

— О чем именно?

— Об Артуре.

— А что с ним? — Я с ужасом подумала, что произошло еще одно убийство.

— Он бежал из «курятника».

И пока мы пили кофе, она рассказала мне, как было дело. Оказывается, вскоре после того, как я отправилась в Франт-Роял, приехал Майкл с намерением допросить Перселла, но оказалось, что главный бухгалтер покинул кампус.

— Никто понятия не имеет, куда он мог податься, — сказала Тэрри. — Он никому ничего не сказал. Только что был здесь, а через минуту уже и след его простыл. Как позже стало известно, он захватил с собой бумаги, хранившиеся в ящиках письменного стола, и одежду. Вот и вся история. Лейтенант Доминик, кажется, уже приступил к расследованию. Во всяком случае, часа через два после исчезновения Артура прибыло двое полицейских, которые весь день занимались проверкой документов в его кабинете. Но я не думаю, чтобы Артур мог оказаться убийцей, как вы считаете? Нет, такому слабаку это не под силу.

Я слушала Тэрри вполуха, продолжая думать о разговоре с Майклом и о женщине, которая сейчас была с ним.

— Убийцей, говорите? — спохватилась я.

— Да, как вы считаете, может Артур оказаться убийцей или нет?

— Нет, конечно. Я считаю, не может.

Прошлое Перселла, его внезапное исчезновение и учиненная Майклом проверка финансовой документации школы давали основание полагать, что Перселл тоже присваивал себе часть школьных денег. Если так, то не заимствовал ли он их из того же источника, что и Эллен, и не действовали ли они в данном случае заодно? Но если архитектор-консультант Патриция Дженсен — всего лишь подставная фигура, используемая для легализации хищений, то какой же был Перселлу смысл отправлять Эллен чек в Джорджтаун, вместо того чтобы вручить из рук в руки здесь, прямо на месте?

Странно, но почему-то имя Патриции Дженсен казалось мне знакомым.

Спустя полчаса я собралась идти спать. Тэрри вызвалась проводить меня в дортуар Нэнси в одном из корпусов. Она принесла простыни и одеяло, не забыв захватить также и новую зубную щетку. Вручая ее мне, она сказала:

— У меня случайно оказалась лишняя. Я не хочу, чтобы вы отправились в такую даль за своей.

Мы постелили мне постель, и когда она ушла, я с удовольствием забралась под одеяло, как когда-то в школьные годы.

Однако сразу заснуть мне не удалось. Лежа в темноте, я не переставала думать о «ней» — о женщине, которая сейчас была в постели с Майклом. Я представляла ее себе высокой и стройной и, конечно же, молодой и очень красивой. В какой-то момент я одернула себя: он имеет полное право любить кого пожелает. Я постаралась переключиться на воспоминания о годах, прожитых с Джорджем, о том, как мы любили друг друга и как были счастливы. Но все это было совсем в другой жизни, и я снова испытала холод одиночества, как это часто случалось со мной по ночам.

В конце концов я погрузилась в благословенный сон, а когда проснулась, было утро и сквозь открытое окно в комнату нескончаемым потоком вливался солнечный свет.

Глава 19

Проснулась я около восьми. Встала, приняла душ и надела то, в чем была накануне. Что же касается косметики, то мне пришлось довольствоваться тем минимумом, который я всегда носила в сумочке, чтобы увереннее чувствовать себя на людях.

Мое пребывание в «Брайдз Холле» было отмечено множеством неприятных сюрпризов, а в будущем, несомненно, их станет еще больше. Кстати, очередной сюрприз поджидал меня прямо сейчас, за дверью, в образе невысокой, плотного телосложения особы в светло-зеленом полиэстеровом брючном костюме, явно меньшего размера, чем ей требовалось. Лицо грубое, с крупным носом, волосы обильно покрыты лаком. Особа явно злоупотребляла косметикой, в частности губной помадой, так что густо были намалеваны не только губы, но и зубы. И ко всему прочему от нее исходил неистребимо тяжкий запах застоявшегося сигаретного дыма. На вид ей было лет тридцать пять, но с уверенностью сказать трудно. Я обратила внимание на ее коричневые полуботинки. Это был единственный атрибут туалета, как нельзя лучше соответствовавший ее внешности, поскольку во всем ее облике не было и намека на женственность.

Жеманно улыбаясь, она заговорила неожиданно тонким голосом, что никак не вязалось с ее тучной фигурой.

— А вот и мы. Доброе утро, миссис Барлоу.

Мы?

Я стояла, недоуменно уставившись на нее, а она продолжала:

— Позвольте представиться. Сотрудница полиции штата Мэриленд Андриенне Берк. — Напомаженная улыбка и далее: — Все зовут меня просто Ада, и вы можете называть меня так же. Лейтенант Доминик назначил меня вашим телохранителем.

Я ничего не сказала в ответ, потому что попросту лишилась дара речи. Она же тем временем продолжала:

— Лейтенант Доминик ждет вас в столовой.

Я еще раз оглядела ее с ног до головы и продолжила свой путь. Не иначе как это какая-то нелепая шутка, решила я. Однако когда я вышла из здания и зашагала по газону в сторону Главного Корпуса, я обнаружила, что Ада неотступно следует за мной по пятам. Не в затылок, правда, а на расстоянии пяти-шести метров, но это не меняло положения. Я задержала шаг и, обернувшись к ней, сказала:

— Извините, но я не желаю, чтобы кто-то ходил за мной по пятам.

— Лейтенант Доминик сказал, что я должна неотлучно находиться при вас.

— Значит, он так решил.

Нет, это был не вопрос, а констатация моего недоумения. Несомненно, она явилась сюда по приказу Доминика, это ясно, но я отказывалась верить, что он способен предпринять нечто подобное, предварительно не поставив меня в известность о своем намерении. Больше я не проронила ни слова, круто повернулась на каблуках и продолжила свой путь, с трудом подавляя в себе искушение обернуться и крикнуть: «Вам не разрешается ходить по траве. Идите в обход, по тропинке».

Я еще издали увидела Майкла у дверей Главного Корпуса. Подойдя к нему, я стала с ходу выражать свое неудовольствие:

— Майкл, позвольте мне со всей откровенностью заявить, что я думаю по этому поводу. Какими бы благими ни были ваши намерения, я отвергаю приставленную ко мне конвоиршу.

Он, конечно же, предвидел мою реакцию и — мне следовало бы это знать, — не был застигнут врасплох.

— Конвоиршу? — Он изобразил невинную улыбку. — Не понимаю.

Я махнула рукой в сторону Ады Берк.

— Вы прекрасно знаете, кого я имею в виду. Вон ту особу из полиции, которая всюду ходит за мной по пятам.

Теперь он улыбался уже чуть веселее.

— А, вы имеете в виду офицера Берк? Она здесь, чтобы охранять вас.

— Она уже успела сообщить мне об этом. Но я не желаю, чтобы меня охраняли.

Он выдержал паузу, казалось, длившуюся целую вечность, а потом спокойным тоном заговорил:

— Ваше требование в данной ситуации, Маргарет, совершенно неправомерно. Коль скоро вы находитесь в «Брайдз Холле», то в свете двух имевших место убийств и тех угроз, которым лично вы подверглись уже дважды, я обязан обеспечить вам надежную охрану. Я несу ответственность за вашу безопасность не только перед вами, но также перед властями и гражданами штата Мэриленд и обязан избавить их от возможных расходов на расследование еще одного, третьего убийства. По этой же причине в случае вашего отказа от охраны я вынужден буду употребить власть и отправить вас домой.

Все это было сказано таким нарочито официальным тоном, что я чуть не рассмеялась. Но в то же время я не на шутку встревожилась, потому что знала: он слов на ветер не бросает и без колебаний способен осуществить свою угрозу. К тому же служебный долг обязывает его соблюсти эту формальность. А в следующую минуту он как ни в чем не бывало, словно эту грозную тираду произнес вовсе не он, а кто-то другой, улыбнулся своей неотразимой улыбкой и сказал:

— Вот так. А теперь пойдемте выпьем кофе и поговорим. Я уверен, у вас есть что рассказать мне. — И, решительно взяв меня под руку, повел в столовую. Я смиренно повиновалась.

Моя телохранительница последовала за нами. За одним из столиков неподалеку от нас она пила кофе в обществе Кертисса и того второго, вчерашнего полицейского, который утром нацепил свой «стетсон» и снова стал похож на Джона Уэйна[4] в роли блюстителя законе и порядка.

Надо отдать должное деликатности Майкла. Он понимал, что я огорчена не столько самим фактом появления Ады Берк, сколько тем, как он повел себя в данной ситуации. Я не могла так же быстро перестроиться в пандан его настроению, он это понимал и обращался со мной бережно, как с ребенком.

Между тем ко мне пришло осознание того, что если я буду продолжать капризничать и дальше, то это ни к чему хорошему не приведет. В конце концов, опасности подвергаюсь именно я, а не кто-то другой, при том что два на редкость жестоких убийства уже налицо. Поэтому в моей безопасности должна быть заинтересована не столько Ада Берк, сколько я сама. И коль скоро она назначена моим телохранителем, значит, так тому и быть.

Майкл начал с мешка для трупов.

— Бригада «скорой помощи» принесла на чердак два мешка. Почему — я не знаю. Один мешок оказался лишним, и в суматохе они забыли его увезти с собой. На следующий день один из членов бригады приехал за ним, но не смог найти ни мешка, ни кого-либо, кто его видел. Судебные эксперты сейчас в вашем гостевом номере пытаются установить, кто его припрятал тогда, в день убийства Гертруды Эйбрамз.

Затем, очевидно, полагая, что эту тему муссировать дальше не стоит, переключился на Артура Перселла.

— Эксперты по всякого рода финансовым махинациям пока не выявили нарушений в финансовой документации школы, — сказал он. — Однако, учитывая имеющуюся у нас информацию о его прошлой деятельности, я подозреваю, что он замешан-таки в каких-то махинациях, а если это так, то рано или поздно мы это выясним.

Вот тут-то и наступил момент моего триумфа.

— Лучше рано, чем поздно, — заявила я торжествующим тоном.

Он смотрел на меня, ничего не понимая, и тогда я вручила ему открытку фирмы «Картье» и письмо, адресованное Патриции Дженсен. Он взглянул на них и чуть слышно присвистнул, выражая тем самым и удивление и восторг, а потом внимательно выслушал мой рассказ о том, как я накануне очутилась в Джоржтауне и что там мне удалось увидеть, в частности, как Эллен входила в квартиру Патриции Дженсен, а точнее — в свою собственную.

Когда я завершила свой рассказ, он некоторое время сидел молча, а потом сказал:

— Вы великолепно сработали, Маргарет, но не питайте особых иллюзий. То, что у Эллен имеются ключи от квартиры, отнюдь не значит, что не существует некоей Патриции Дженсен. Патриция и Эллен могут быть подругами, а в наши дни принято устраивать друзьям выгодные контракты. Или эта Патриция может служить подставным лицом, получающим определенную мзду «за услуги». Но это можно проверить.

Первая фраза Майкла повергла меня в уныние. Я ожидала значительно более восторженной реакции. Возможно, именно поэтому я отвела глаза в сторону и невзначай взглянула на Берк. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы я немедленно вспомнила, кто такая Патриция Дженсен и почему в моем сознании она ассоциировалась с «Брайдз Холлом».

— Вам нет необходимости проверять, — сказала я. — Патриция умерла лет тридцать назад. В «Брайдз Холле» она жила в одной комнате с Эллен. Я была на год моложе их. Патриция заболела лейкемией вскоре после окончания школы. Если вам интересно знать, как она выглядела, — добавила я, — оглянитесь назад.

Он оглянулся и увидел Аду Берк.

— Неподражаемо, Маргарет, ничего не скажешь! — воскликнул он, весело хихикнув.

У меня сразу же отлегло от сердца, и я вернулась к нашему разговору, сказав, что не могу взять в толк, зачем Перселлу понадобилось отправлять чек по почте, когда он мог спокойно вручить его прямо на месте.

— Вы правы, — сказал Майкл. — Тут может быть одно из двух. Либо Перселл не причастен к этому делу и полагал, что перечислил деньги какому-то реально существующему лицу, за реально выполненную работу, либо содействует махинациям Эллен, оформляя документы таким образом, чтобы их легитимность не вызывала сомнений.

— Но в таком случае, — возразила я, — он обязан был зарегистрировать это письмо и отправить копию его для сведения третьему лицу, в данном случае — Хайраму Берджессу.

— Верно, — согласился Майкл. — Поэтому я склонен считать, что к данному конкретному делу он не причастен.

— Но тогда почему же он решил скрыться?

— Трудно сказать, — задумчиво проговорил Майкл. — Подозреваю, что из страха.

— Потому что, если Эллен будет уличена в хищении, Перселла могут привлечь к ответственности даже при абсолютной его невиновности?

Он пристально взглянул на меня.

— Нет, я думаю, он скрылся потому, что боялся стать третьей жертвой убийцы.

Смятение чувств по поводу очевидной непорядочности Эллен, владевшее мною все это время, исчезло. На смену ему пришло тягостное ощущение ужаса от убийства Мэри Хьюз и Гертруды Эйбрамз, а вместе с ним и осознание суровой реальности: кто-то среди обитателей «Брайдз Холла» — убийца. Вместе с тем ясно было одно: чем дольше я здесь нахожусь, тем меньше верю в это. Майкл, должно быть, прочитал мои мысли либо догадался, о чем я думала, по выражению моего лица, потому что сказал вдруг:

— Вы начинаете сомневаться, что преступник находится здесь, среди нас, не так ли?

— Честно говоря, да. Майкл, вы действительно считаете, что нет смысла искать убийцу на стороне?

— А вы хотите сказать, что какой-то сексуальный маньяк посчитал девичий пансион как нельзя более подходящим для себя местом и выбрал своей жертвой самую невзрачную девчушку. Потом вернулся снова, когда там уже было полно полицейских, чтобы выбрать еще одну жертву — столь же невзрачную кастеляншу. Извините, Маргарет, преступник подобного типа непременно оставил бы какие-то улики — они всегда оставляют, и его непременно увидели бы слоняющимся по кампусу. Нет, убийца здесь, я в этом уверен. Чаще всего убийства совершают люди, которых, казалось бы, никак нельзя заподозрить в этом, например, блистательный выпускник какого-нибудь университета, чье имя значится в университетском ежегоднике. Или какая-нибудь знаменитость. Или благочестивый горожанин. И вот такой человек однажды ночью вдруг перерезает горло своей дорогой жене, спящей рядом.

Я вдруг вознегодовала:

— «Брайдз Холл» — не какой-нибудь заурядный университет.

Он рассмеялся.

— Бывшая воспитанница защищает честь своей alma mater.

— Глупости, — заявила я, сознавая, что он попал в самую точку.

Майкл снова сделался серьезным.

— Нет, Маргарет. Несмотря на то, что о школьных годах, прошедших в «Брайдз Холле», у вас сохранились не только радужные воспоминания, вы испытываете к этому месту нечто вроде ностальгии. Вы можете с уверенностью сказать, что эта ностальгия или какое-то другое, близкое к ней чувство, не мешает вам трезво глядеть на вещи?

— Но ведь во время одной из наших бесед, вскоре после моего появления здесь, — язвительно продолжала я, — помнится, вы сказали, что именно мне, вышедшей из недр этой школы, удастся выяснить то, чего никогда не удастся выяснить аутсайдеру.

— Да, я действительно говорил это. И в самом деле вы раскопали такое, что мне и в голову не пришло бы искать. Но каждая монета имеет две стороны.

Я должна была согласиться. Это действительно так. И поспешила перевести разговор на Эллен, спросив:

— Как вы намерены поступить с Эллен?

Майкл тоже не стал возвращаться к прерванной мною теме.

— Пока я не собираюсь ничего предпринимать. Пусть поварится в собственном соку. Должно быть, она чувствует себя весьма неуютно. Расхищая денежки Хайрама Берджесса, Морни, конечно же, не предполагала, что будет убита одна из воспитанниц и в школу нагрянет полиция. Разумеется, мне ничего не стоило бы арестовать ее прямо сейчас, если бы попечители выдвинули против нее официальное обвинение, но тогда здесь поднялся бы невероятный переполох, а я заинтересован в том, чтобы пока мы ищем убийцу, в школе не нарушался привычный ход вещей.

Он продолжал говорить, когда появился один из судебных экспертов и сказал ему что-то на ухо.

— Хорошо, — ответил ему Майкл. Он отодвинулся вместе со стулом от стола, допил кофе и поднялся.

— Маргарет, с вашего позволения я хотел бы просить вас посмотреть со мной снимки.

Он сделал жест рукой, пропуская меня вперед, и я, заинтригованная, направилась к выходу, не преминув оглянуться. Так и есть, Ада следовала за нами.

Глава 20

Как выяснилось, Майкл собирался показать мне снимки на большом экране, размером десять на двенадцать футов, в просмотровом зале лаборатории судебной экспертизы при полицейском управлении штата в Балтиморе.

Нам предстояло отправиться туда на полицейском вертолете, который уже прибыл и ждал нас на спортивной площадке.

Специфика вертолета состоит в том, что, если в воздухе возникают какие-то неполадки с мотором или с лопастями винта, он не может подобно самолету переключиться на второй мотор или перейти на плавное скольжение. Он сразу камнем падает на землю. И все же, несмотря на такую опасность, полет на вертолете совершенно восхитителен. Когда при полете на небольшой высоте наблюдаешь, как стелется перед вами земля, или когда вертолет вдруг останавливается и зависает в воздухе, а потом плавно по вертикали опускается вниз, невольно вспоминаешь про сказочный ковер-самолет.

Наш вертолет оказался довольно вместительным. В кабине для пассажиров было четыре места, а это означало, что одно из них займет Ада Берк. Я всячески старалась не замечать ее присутствия, что было совсем не просто, поскольку она села напротив нас с Майклом и, казалось, заполнила собой всю кабину, хотя занимала ничуть не больше места, чем каждый из нас. Мы летели совсем низко над землей, по моей прикидке, примерно на высоте семидесяти пяти метров. Разговаривать было невозможно из-за страшного шума, поэтому я с удовольствием разглядывала открывающуюся перед нами панораму.

Мы пролетели над рекой Литтл-Чоптэнк и в считанные минуты оказались над Чесапикским заливом, сплошь усеянным мелкими судами. Достигнув западного побережья залива, мы повернули на север, в глубь материка, держа путь на Аннаполис, где находится Военно-морская академия США.

Затем буквально за несколько минут мы преодолели расстояние в двадцать пять миль и оказались над Патапско-ривер, впадающей в океан возле Балтимора. Мы приземлились на парковочной площадке небольшого служебного корпуса, в котором размещались различные лаборатории, и поднялись на лифте на соответствующий этаж, где находилась лаборатория, оснащенная наисовершеннейшей фотоаппаратурой, и небольшой демонстрационный зал. Вот туда-то нас и препроводили.

Мы расположились в удобных креслах, и Майкл по телефону, находившемуся у него под рукой, распорядился начать демонстрацию. Свет погас, и сразу же на экране появился один из снимков, сделанных Мэри в заповеднике Балюстрода, многократно увеличенный, так что лесной дрозд на переднем плане и расплывчатые фигуры в газебо на заднем плане оказались просто немыслимых размеров.

— Итак, — начал свои пояснения Майкл, — вы видите слайд, воспроизведенный непосредственно по пленке Мэри. Этот снимок оказался лучшим из двух. А сейчас мы увидим отдельные его детали. — Он поднял телефонную трубку, сказал: «Следующий», — и на экране появилось новое изображение.

На сей раз лесного дрозда не было, а только задний план — газебо и две фигуры. Увидев эти фигуры, я невольно содрогнулась. У меня было такое чувство, что вот сейчас они оживут и шагнут с экрана прямо в зал, и я прижалась поплотнее к спинке кресла.

— На этом снимке отчетливо видно, что в газебо действительно находились двое, — продолжал комментировать Майкл. — По-прежнему невозможно установить, кто эти люди, но та, что слева, по нашему мнению, женщина. Как вы считаете?

Я согласилась с ним, хотя в фигуре не было ничего специфически женского, что позволяло бы с уверенностью подтвердить мнение экспертов. Голова же вообще оказалась скрытой навесом газебо. Просто фигура казалась мне женской и почему-то знакомой. У меня не было возможности разобраться, почему именно, потому что Майкл поднял трубку и опять сказал: «Следующий».

Следующий кадр представлял собой некий фрагмент фотографии, настолько крупный, что я ничего не могла понять. Нижняя часть экрана во всю ширину была окрашена в голубой цвет, потом шла сплошная темно-серая полоса, заканчивавшаяся на самом верху черной полосой, однако приглядевшись как следует, я поняла, что это был не черный, а синий цвет.

— Вы знаете, что сейчас изображено на экране? — спросил Майкл.

Я не знала, но потом сообразила, что, по всей видимости, это был второй человек. Голубой цвет в нижней половине кадра — голубой жакет или куртка, темно-серый, тоже однородный цвет, очевидно, голова человека.

— Прекрасно. Вы блестящая ученица! Но, как вы, я уверен, знаете, серый цвет в данном случае не означает серый цвет волос, а лишь подчеркивает интенсивность любого цвета. Ну, а что, по-вашему, вот это — синего цвета?

— Не знаю, — призналась я.

Майкл снова поднял телефонную трубку.

— Можете показать сейчас контур?

И тотчас же из правого верхнего угла экрана побежала красная линия, вычерчивая контуры пространства, окрашенного в темно-синий цвет. Она очертила ровный полукруг, затем резко поднялась вверх, а потом снова пошла вниз и очертила участок светло-серого цвета, которого я поначалу не заметила. Контурная линия продолжала чуть заметно отклоняться влево, охватывая «голубое пространство», потом резко повернула вправо и вернулась в исходную точку.

— Ну, а что теперь на экране? — спросил Майкл.

Я продолжала вглядываться в изображение на экране, а он терпеливо ждал, не произнося ни слова. И тут меня осенило. Ну, конечно же, это был берет. Синий берет с белой кокардой, атрибут формы экипажа «Королевы Мэриленда».

— Берет членов экипажа, — прошептала я, окаменев от ужаса.

Я взглянула на Майкла, и он кивнул мне в ответ.

— Что касается куртки, то наш эксперт по тканям утверждает, что она из замши. При многократном увеличении замшу невозможно спутать ни с чем. Она выглядит совершенно гладкой, без какого-либо плетения, свойственного всем тканям без исключения. Пока вы летали над Голубыми горами, мы перевернули всю школу вверх дном и нашли не одну, а целых пять замшевых курток. Две были оставлены уехавшими домой воспитанницами, одна принадлежит Гейл Сандерс, первому помощнику капитана «Королевы Мэриленда», одна — преподавательнице математики, которая читала лекцию в тот день как раз здесь, в Балтиморе, и, наконец, последняя была обнаружена у поварихи, заявившей, что она получила куртку в подарок от одной из выпускниц три года назад. Поварихе шестьдесят три года, и она достаточно полная. Что же касается Гейл Сандерс, то, как установлено проверкой, тот уик-энд она проводила дома, в Филадельфии. Я думаю, человек, находившийся в газебо, поспешил избавиться от куртки, как только история с фотографией Мэри получила огласку. Поэтому давайте не будем принимать куртку в расчет.

Он вздохнул и поднял трубку, говоря, что на сегодня достаточно, когда я вдруг спохватилась:

— Майкл, а можно еще раз посмотреть второй снимок, где запечатлены две фигуры?

— Конечно, — сказал он и отдал распоряжение оператору. Когда на экране появился интересующий меня кадр, я буквально впилась в него глазами.

— Майкл, та, что без берета, — Эллен.

Он сначала никак не отреагировал на мои слова и только спустя некоторое время спросил:

— Что заставляет вас так думать?

— Не знаю. Наверное то, как она стоит. Слегка наклонившись вперед. Похоже на нее и все. Это привычная поза Эллен.

Майкл вздохнул.

— Мало ли кто мог стоять в подобной позе! Маргарет, Эллен в тот день находилась в Нью-Йорке, на ежегодной конференции НАПШ в «Вальдорф-Астории», помните? Мы это специально проверяли.

Я была слегка смущена и извинилась.

Экран погас, в зале зажегся свет. Майкл повернулся ко мне.

— Вот так-то, Маргарет. Почему мне хотелось, чтобы вы посмотрели это? Я и сам не знаю, видимо, надеялся, что вы обнаружите какую-то зацепку. Что-нибудь такое, что послужит хоть каким-то ориентиром для следственных действий.

Он помолчал немного, потом продолжал:

— Синие береты? Да они мелькают здесь повсюду. Восемнадцать членов команды и полдюжины помощников. Но кому принадлежит тот единственный, который запечатлен на снимке Мэри? Если предположить, что один из тех, кого мы только что видели на экране, является разыскиваемым нами убийцей, то подозрение, по логике вещей, скорее всего падет на того, кто в берете, но невозможно себе представить, чтобы убийство Мэри Хьюз и Гертруды Эйбрамз могла совершить одна из воспитанниц пансиона.

Я возразила ему, сказав, что подозреваю Сисси Браун, и добавила:

— Когда я говорила с ней, в какой-то момент я даже подумала, что вот сейчас она вскочит и бросится на меня.

— Я не говорю о ком-то конкретно, и тем более о спортсменках, вроде Сисси Браун, — сказал Майкл. — Пока никому не предъявлено обвинение. Но в данный момент наиболее вероятным преступником мне представляется человек, которого вы сочли похожим на Эллен.

Тут я вдруг вспомнила, что, когда пришла побеседовать с Сисси Браун на «Королеву Мэриленда», Онзлоу Уикес был в берете Сисси.

— Может ли любой человек в берете автоматически считаться воспитанницей школы? — спросила я.

— Совсем необязательно. А кого вы имеете в виду?

Я рассказала об Уикесе, и Майкл изрядно посмешил меня, хотя я чувствовала себя слегка уязвленной, поскольку он постоянно давал мне фору. Вместо ответа он вытащил из кармана форменный синий берет, надел его и прикрыл лицо руками.

— Я взял этот берет в комнате Уикеса, когда беседовал с ним вчера. Предположим, Уикес развлекался с кем-то из девиц в газебо и узнал, что Мэри случайно обнаружила их. Но это недостаточно серьезный, а точнее — совсем не серьезный повод для преступления.

Он снова сунул берет в карман и поднялся.

— Я задержусь здесь, а вы вернетесь на вертолете в «Брайдз Холл». Судебные эксперты тем временем закончат осмотр вашего номера. — Он взглянул на Аду, сидевшую через два ряда от нас, потом чуть заметно улыбнулся мне.

— Офицер Берк будет находиться в соседнем номере для полной гарантии, что вас никто не побеспокоит.

Я промолчала. Он снова перешел на официальный тон.

Он проводил нас с Адой к уже стоявшему наготове вертолету и усадил в кабину, поблагодарив меня за оказанную ему любезность. Затем, когда пилот уже готовился запустить мотор, вытащил свой блокнот и пристально взглянул на меня.

— Вы никогда не высказывали мне своего мнения по поводу нашего беглеца Перселла, — сказал он. — Я имею в виду ваше личное мнение.

— В ежегоднике колледжа он значится как самый большой доходяга, — сказала я.

Он кивнул с совершенно безразличным видом и записал: «Перселл. Самый большой доходяга, Барлоу», после чего повернулся и зашагал прочь.

Я не знала, следует ли мне смеяться, или бросить в него сиденье от кресла, или то и другое вместе. Мотор вертолета зарычал, и я послала ему на прощанье нежную улыбку, которой он, увы, не увидел.

Глава 21

В тот вечер я обедала фактически одна, поскольку Эллен опять осталась в Вашингтоне, а где находился Майкл, мне было неизвестно, возможно «с ней». Тэрри работала в своем кабинете, но прервалась на время, чтобы выпить со мной кофе.

Она выглядела очень усталой. Родительский уик-энд считался важнейшим событием года и требовал тщательной подготовки. Около сотни родительских пар нагрянут в школу, поэтому надо было позаботиться и об их питании, и о развлекательной программе, не говоря уже о встречах с преподавателями, о традиционных соревнованиях «бывших девочек», или выпускниц, по лакроссу, а также о теннисном матче между семейными парами — отцов и дочерей. Все гостевые номера в Коптильне тоже должны быть подготовлены, и теперь, когда нет Гертруды Эйбрамз, проследить за этим придется ей, Тэрри.

И, конечно же, подготовка к парусным гонкам.

Тэрри была абсолютно уверена в победе «Брайдз Холла».

— Сейчас, — сказала она, — у нас как никогда прежде сильная команда. По крайней мере самая сильная за все годы моего пребывания здесь.

Слушая ее восторженную речь, я невольно прониклась чувством сопричастности к предстоящему событию и мысленно вторила ей: «А как же иначе! Мы непременно победим своих соперников. Они будут посрамлены».

Мы. Нас. Девочки из «Брайдз Холла». В этот момент я совершенно забыла о своей неприязни к школе.

В предвидении парусных гонок часть команды теперь постоянно находилась на судне, а все остальные ночевали на пристани в эллингах, где Кертисс установил на всякий случай круглосуточную охрану. Члены команды были освобождены от занятий и каждый день проводили тренировки. Рано утром «Королева Мэриленда», подняв паруса, покидала Бернхемскую бухту и отправлялась в учебное плавание. Войдя в воды реки Литтл-Чоптэнк, благодаря попутному ветру, дующему по утрам с суши, судно быстро достигало Чесапикского залива, где на самом трудном участке предстоящего маршрута — у буя близ острова Джемса — команда отрабатывала тактику маневрирования, добиваясь экономии во времени на каждом галсе.

Направляясь к себе в номер, я обнаружила, что вместе со мной по лестнице спускается Гейл Сандерс. Мы обменялись несколькими любезными фразами, а потом я поинтересовалась, как идут тренировки. «Великолепно», — ответила она и вдруг совершенно неожиданно для меня сказала:

— Миссис Барлоу, вы ведь в свое время участвовали в гонках?

Я призналась, что однажды действительно участвовала.

— В таком случае почему бы вам опять не поучаствовать?

Что это — всего лишь дань вежливости? Как-никак Гейл делит комнату с Конни, Конни — подруга Сисси, и кому-кому, а Сисси мое присутствие на судне совсем ни к чему. Но прелестные янтарные глаза Гейл выражали такое дружелюбие, что я ответила ей совершенно искренне:

— Это было бы чудесно, но при всем моем желании совершенно невозможно.

— Почему? — удивилась Гейл.

— Так ведь это запрещено существующими условиями состязаний.

— Некоторое время назад правила были пересмотрены, и теперь разрешается иметь на борту официально аккредитованного наблюдателя.

Я рассмеялась.

— Спасибо, Гейл, но если на судне помимо Тэрри появится еще одна взрослая особа, боюсь, у мистера Уикеса не выдержат нервы.

Она на секунду задумалась, а потом сказала вдруг несвойственным ей резким голосом:

— Думаю, это не столь важно.

Я не стала далее обсуждать эту тему, но когда мы дошли до Коптильни, она пожелала мне спокойной ночи и деликатно попросила по крайней мере подумать над ее предложением.

— Вы могли бы отмечать галсы, — сказала она, — и тем самым оказали бы нам помощь. У Тэрри не хватит на это времени, она слишком занята внизу. Я вполне уверена, что мисс Морни охотно учредит для вас специальный статус официального наблюдателя.

Когда Гейл ушла, провожаемая подозрительным взглядом Ады, я впала в эйфорию. А почему бы мне и впрямь не поучаствовать в гонках? Ведь за все годы учебы в «Брайдз Холле» участие в гонках было самым знаменательным событием для меня. Кроме того, я на целых двадцать четыре часа избавлюсь от опеки Ады.

Однако стоило мне оказаться в моем номере, как от этой эйфории не осталось и следа. Я ненавидела свои пышные апартаменты. Гнетущее ощущение от деревьев за окнами, которые я всегда занавешивала плотными шторами, мертвая тишина, невзирая на присутствие Ады в соседнем номере — все это становилось невыносимым. У меня даже возникла клаустрофобия.

Но хуже всего было навязчивое чувство отвращения ко всему, что творилось в школе. Каждый уголок, каждая вещь в номере, казалось, кричали об ужасной гибели Мэри Хьюз и Гертруды Эйбрамз. Единственным местом, где я чувствовала себя спокойно, была ванная, и я провела под душем вдвое больше времени, чем обычно. Когда я наконец вышла оттуда и высушила волосы, мне захотелось включить телевизор, но я тут же его выключила.

Я чувствовала себя узницей, заточенной в четырех стенах, и почла за лучшее лечь спать. Чем еще могла я заняться? Чтение совершенно не шло мне на ум, потому что голова у меня была забита хитросплетениями событий последних полутора недель, и я все больше и больше погружалась в уныние. Я нахожусь в «Брайдз Холле», — вот уж где никак не мечтала оказаться! — более десяти дней, и за все это время мне не удалось выяснить ровным счетом ничего. Теперь я мечтала только об одном — вернуться домой.

Я легла в постель и стала заводить свой дорожный будильник, когда вдруг душа моя вознегодовала — почему это по прихоти какого-то неведомого мне мерзавца я вынуждена была пройти через все эти кошмарные испытания? Какое я имела право поддаться губительному чувству жалости к себе и окончательно сникнуть? Ты здесь, чтобы помочь полиции отыскать убийцу, — говорила я себе, — и, возможно, спасти очередную жертву. И оградить Нэнси от опасности. Поэтому приступай к делу и сделай хоть что-нибудь. Хотя бы самую малость.

Но что именно? Я встала, надела костюм из махровой ткани и принялась шагать взад-вперед по комнате. Через пять минут я уже знала, чем мне следует заняться. Дело не Бог весть какое важное, но, по крайней мере, я буду хоть что-то делать, а не сидеть сложа руки. А решила я заняться школьным журналом. Возможно, мне удастся обнаружить нечто, пусть не такое уж и существенное, но способное тем не менее оказаться полезным. Что это может быть, я плохо себе представляла, но я испытывала непреодолимую жажду деятельности.

Школьный журнал был еще одной давней традицией в «Брайдз Холле». Одной из обязанностей старосты школы было ежедневно делать в этом журнале запись всех важных событий. Точно так же, как капитан корабля со скрупулезной точностью заносит в вахтенный журнал, какой путь прошел корабль за двадцать четыре часа и какие достойные внимания события произошли на его борту. Журнал хранился на специальном столике в библиотеке на втором этаже Главного Корпуса. Никто не имел права прикасаться к нему, кроме преподавателей, старосты школы и ее заместительницы. Любое нарушение установленного правила влекло за собой дисциплинарное наказание, а иногда, если нарушительница не была в фаворе у старшеклассниц или они оказывались в воинственном настроении, то подобное нарушение могло стать поводом для Инквизиции.

Одной из отрицательных черт моего характера, впрочем, порой оборачивающейся благом, является импульсивность. Если я одержима какой-то идеей и не бросаюсь осуществлять ее немедленно, я испытываю невыносимые муки. С годами, правда, я научилась сдержанности, умению трезво оценивать ситуацию, тщательно взвешивая все «за» и «против». Но должна признаться, что нередко именно действия под влиянием внезапного импульса в конечном счете оправдывали себя.

Именно так и случилось в тот вечер в «Брайдз Холле». Здравый смысл убеждал меня в необходимости разбудить Аду, чтобы она сопровождала меня. Или дождаться утра — при свете дня, когда вокруг снуют люди, никто не посмеет причинить мне какой-либо вред. Но моя импульсивная натура не внемлет здравому смыслу, поэтому я надела брюки, легкий свитер и спортивные туфли, прихватила карманный фонарик, который всегда вожу с собой, тихо проскользнула мимо номера Ады и в одиночестве покинула Коптильню.

Ночь была тихая и, несмотря на свет фонарей вокруг газона, темная. Непроницаемая темень, казалось, обступала меня плотной стеной. Луны не было, а звезды укрылись за тонкой завесой перисто-слоистых облаков, предвещавших теплую погоду и, вероятно, дождь в течение целых суток.

Одно дело принять смелое — или глупое — решение, сидя в роскошном, залитом светом номере, когда кажется, что совсем не страшно одной пуститься в путь среди кромешной тьмы по пустынному кампусу, где только что были совершены два убийства, а преступник продолжает разгуливать на свободе. И совсем другое дело — осуществить это решение на практике. Не успела я сделать и двух шагов, как меня охватило то же самое чувство, которое я испытала прошлой ночью, когда бежала от злополучного резинового мешка: полную беззащитность.

До смерти боясь темноты, я тем не менее старалась держаться подальше от уличных фонарей, чтобы не быть ненароком замеченной злоумышленником. Мне вдруг пришло в голову, что дверь Главного Корпуса может оказаться запертой и я не смогу войти внутрь. К тому же я начинала осознавать, что поступаю не только глупо, но и безрассудно; мне было впору повернуть назад. Но я не из тех, кто бросает начатое дело на полпути, поэтому я не стала возвращаться.

Парадная дверь Главного Корпуса оказалась открытой. Ну, конечно же, она никогда не запиралась раньше полуночи, чтобы староста школы могла в любое время, даже поздним вечером, пройти и сделать в журнале запись о тех или иных событиях, происшедших не только за день, но и вечером. Несмотря на введенную в школе усиленную охрану, кто-то посчитал нецелесообразным менять укоренившиеся правила.

Думаю, любой человек почувствует себя неуютно, оказавшись в огромном пустом здании ночью. Я осторожно закрыла за собой дверь и замерла на месте. Слева от меня были распахнуты настежь двустворчатые двери актового зала, где на днях состоялся спектакль, и прилегающие к нему раздевалка и злополучный лифт. Прямо передо мной находились лестничный колодец, он же — холл, и величественная лестница — неотъемлемая деталь плантаторского быта, — два марша которой ведут на балкон второго этажа, сейчас погруженный в темноту, и далее — на чердак.

Небольшой коридор в тыльной стороне лестницы слева заканчивался двустворчатой дверью, ведущей в пристройку, где помещались столовая и кухня, а справа, тоже за двустворчатой дверью, был зал для занятий. Дальше по коридору находились преподавательская и другие служебные помещения.

С неприятным ощущением, будто кто-то следит за мной, но с твердой верой, что кроме меня здесь никого нет, я решительно направилась к лестнице, убеждая себя, что я отнюдь не какой-то незваный гость и потому имею полное право здесь находиться.

Глава 22

Наверху тоже было темно. Я не хотела включать свет, чтобы не привлечь внимание охраны, поэтому достала из кармана свой фонарик, осветив огромный холл, точно такой же, как на первом этаже. В дальнем конце холла чернели два больших итальянских окна, расположенных над крышей портика. Справа была дверь, ведущая в библиотеку, слева — коридор, где размещались медицинский пункт и комнаты горничных и Гертруды Эйбрамз.

При одном воспоминании о Гертруде на меня находила дурнота, и никакая сила не способна была бы завлечь меня сейчас в ее комнату. Свет моего фонарика высвечивал лишь маленькое пятнышко на полу, и я не могла избавиться от мысли, что того и гляди из темноты появится ее призрак и бросится на меня.

Библиотека была огромнейшая. Некая богатая выпускница подарила школе пятьдесят тысяч томов — это были книги по самым разным отраслям знаний, какие только могут заинтересовать учащихся средней школы. Светя фонариком, я пробиралась между стеллажами с книгами к конторке библиотекаря, рядом с которой помещался столик с интересующим меня журналом. Справа от этого столика находилась узкая винтовая лестница, ведущая на чердак.

Я включила стоявшую на столике настольную лампу с зеленым абажуром. Скрытая от окна высоким книжным шкафом, я огляделась по сторонам и решила на всякий случай задернуть шторы на двух окнах, обращенных в сторону Бернхемской бухты и эллингов. И когда я направилась туда, меня вдруг обуял страх, у меня перехватило дыхание, как от удара в солнечное сплетение. В темном углу, рядом с картотекой, кто-то сидел в кресле. Я испугалась и уже была готова закричать, но все-таки сумела взять себя в руки и спросила:

— Кто здесь?

Ответа не последовало. Я повторила хриплым голосом:

— Кто вы?

И опять мой вопрос остался без ответа. Но тут ко мне вернулось самообладание, я ринулась к ближайшему столу и включила еще одну лампу.

Я увидела наконец, кто сидел в кресле, но страх мой от этого не уменьшился. В кресле сидела, злобно взирая на меня из-под полей потрепанной фетровой шляпы, Мертвая Обезьяна.

Минуту я стояла, пытаясь собраться с мыслями, и, не знаю почему, решила заглянуть в ящик, где летом хранилась Мертвая Обезьяна. Я поставила ящик на стол и, подавляя отвращение, сунула руку в карман на спине у Мертвой Обезьяны и нащупала бирку с прицепленным к ней ключом. Открыв ящик, я села рядом и принялась разглядывать его содержимое.

Тридцать с лишним карточек с обозначенными на них датами, восходящими к 1893 году. Обезьяна же, напомним, появилась в школе в 1889 году. Карточки были аккуратно сложены в стопку и стянуты резинкой. Сверху лежала последняя по времени карточка, из надписи на которой следовало, что нынешней хранительницей ее считается Мэри Хьюз. Послание, адресованное ей Вики Олкотт, было жестоким в своей неприязненной лаконичности: «Хьюз». Должно быть, убирая это послание в ящик, Мэри испытала горькую обиду. Она несомненно видела сентиментальные, порой даже излишне сентиментальные послания почти на всех остальных хранящихся здесь карточках. Например: «Дотси, самой великолепной из всех новичков, с огромной любовью. Энни», или «Дорогой Энни, с миллионом поцелуев и пожеланиями успехов в оставшиеся три года учебы и удачи на всю остальную жизнь. Бесконечно любящая Эмили», или «Эмили, самой блистательной из невест «Брайдз Холла»[5]. Я всегда буду помнить тебя. Пенни».

В женских школах ученицы способны причинять боль и страдания друг другу, даже когда для этого нет никаких оснований. И я вспомнила один такой случай, имевший место в «Брайдз Холле» в мое время. Я быстро перебрала карточки, отыскивая ту, на которой, как я помнила, тоже было написано что-то обидное, если, конечно, Эллен не позаботилась убрать ее оттуда.

Найдя интересовавшую меня карточку, я крайне удивилась, что Эллен не убрала ее. Послание, которое она, как старшая, адресовала своей подопечной, написанное ее тогдашним четким, твердым почерком, было таким же жестоким, как послание, полученное Мэри Хьюз от Вики. Оно было предельно кратким: «Бутсам».

При виде поблекших чернил на пожелтевшей от времени карточке на меня нахлынул поток воспоминаний. Перед моим мысленным взором возник тогдашний кампус, почти такой же, как и сейчас, и тогдашняя Эллен Морни, с мало изменившимся с тех пор характером, хотя внешне совершенно иная.

И эта отверженная девочка из новеньких, прозванная так Эллен потому, что у бедняжки был врожденный вывих ступней. Девочка буквально боготворила Эллен, и та нагло пользовалась этим, то и дело заставляя прикрывать ее тайные отлучки по вечерам на свидание с Джоном Рэтигеном в газебо или даже в городе. Дело дошло до того, что, манипулируя своей подопечной, Эллен заручилась якобы приглашением ее матери провести уик-энд у них дома в Нью-Йорке. А поскольку мать девочки в это время находилась в Европе, то Эллен проводила все ночи и большую часть дневного времени с Рэтигеном в номере манхэттенского отеля. Когда после окончания учебы Эллен покинула «Брайдз Холл», девочка не находила себе места и без устали писала своей любимице одно письмо за другим.

Ответа на свои письма бедняжка не получала. А когда на третий год она не вернулась в пансион к началу занятий, то стало известно, что во время каникул она однажды отправилась повидаться с Эллен в колледж, где та училась, а вернувшись домой, выбросилась из окна.

Вспомнив этот случай, я невольно подумала: а не способна ли Эллен совершить убийство? Она тридцать лет мечтала заполучить Джона Рэтигена, и теперь наконец заветная мечта близка к осуществлению. Как она поступит, если кто-то пригрозит рассказать Джону Рэтигену о похищенных ею деньгах из Фонда Хайрама Берджесса? Убьет этого человека? И я уже не столь решительно отвергала такую возможность.

Я положила стопку карточек на место и, стараясь не смотреть на смутно видневшуюся в темноте отвратительную Мертвую Обезьяну, подошла к журналу — массивному, в кожаном переплете фолианту, каждая страница которого содержала информацию о всех важных событиях в тот или иной конкретный день.

Я бегло проглядела открытые наугад несколько страниц и огорчилась. Записи, сделанные Констанс Берджесс аккуратным, хотя и слегка неразборчивым почерком, были на редкость кратки, и я подумала, что было бы чудом найти в них что-нибудь полезное. «Январь, 9-е. Возобновились занятия. Новогоднее обращение Морни», «Январь, 10-е. Визит выпускниц: Алисы Конвэй (1958 г.), Мэри Бишоп (1960 г.). Встречалась со старостами групп». Запись, сделанная в день смерти Гертруды Эйбрамз, была особенно лаконична: «Ежегодное представление. Полиция расследует причину смерти Эйбрамз».

Почему так кратко? Может быть, для этого существовали какие-то причины? Или просто поленилась? Тэрри как-то заметила в беседе со мной, что краткие записи объясняются характерной для Конни сухой манерой письма. Я не нашла ни малейшего упоминания ни об Инквизиции, ни тем более о моих беседах с нею и Сисси Браун. О смерти Мэри Хьюз было сказано лишь однажды, в тот день, когда это случилось, и, разумеется, констатировалось, что «смерть произошла в результате несчастного случая».

Я уже хотела прекратить это бессмысленное занятие, когда вдруг наткнулась на запись, сделанную в ту субботу, когда Мэри Хьюз тайком отправилась в заповедник Балюстрода. Прочитав загадочную запись Конни, я буквально замерла на месте. «Определен состав лакроссовой команды на будущий год. ЭМ/ХБ ленч в Вашингтоне». Всего двенадцать слов, но как много они значили для меня!

Я с облегчением вздохнула. Нет, не зря я сюда пришла. ЭМ и ХБ — несомненно Эллен Морни и Хайрам Берджесс, хотя Эллен в тот день находилась в Нью-Йорке и выступала на ежегодном съезде НАПШ. Майкл сказал, что это подтверждено проверкой. Может быть, Конни ошиблась? Или она располагала информацией, полученной от отца? Я вспомнила, Эллен говорила, что в тот уик-энд Берджесс улетел в Вашингтон для встречи кое с кем из сенаторов по поводу законодательства, касающегося добычи нефти с морского дна.

Перед моим мысленным взором снова возникла смутная фигура в газебо, — а я не сомневалась, что это Эллен, — и я проделала кое-какие расчеты в уме. Допустим, с утра она отправилась на конференцию, чтобы все запомнили, что она присутствовала там в этот день. Но вскоре исчезла оттуда, чтобы совершить сорокапятиминутный полет из Нью-Йорка в Вашингтон. Она могла позавтракать с Берджессом, потом приехать в «Брайдз Холл», что всего в двух часах езды от Вашингтона, встретиться в газебо с Синим Беретом и, таким же путем вернувшись в Нью-Йорк, снова появиться на конференции, а потом еще и выступить перед коллегами на обеде. Но если Синий Берет — кто-то из школы, почему нельзя было отложить встречу до понедельника? Это представлялось мне несколько странным, хотя я была уверена, что какое-то объяснение этому должно быть.

Я все еще стояла, глядя на эту запись в журнале, когда мое внимание привлек звук — какое-то поскрипывание, потрескивание, чуть слышное, но тем не менее очевидное и исходившее откуда-то изнутри здания.

Я продолжала стоять неподвижно на прежнем месте и слушать. Но слышала только одно — слабый стук в собственных ушах. Может быть, это вошла в здание Констанс Берджесс? Она должна непременно прийти, ведь сегодняшняя запись отсутствует, если, конечно, она не решила сделать это завтра. Помнится, старосты школы частенько так поступали, к тому же из соображений безопасности ей могли приказать не отлучаться с «Королевы Мэриленда».

Я взглянула на часы. Было самое начало двенадцатого. Я вышла в холл, заглянула с балкона вниз, но никого не обнаружила.

— Конни? — тихо окликнула я и испугалась собственного голоса. Если в здании не Конни, а кто-то другой, пусть знают, что я тоже нахожусь здесь. И опять никто не отозвался.

В глубине слабо освещенного холла чернел прямоугольный проем двери, оттуда кто-то мог следить за мной. Я снова заставила себя крикнуть:

— Кто там?

Молчание.

Потом опять послышался уже знакомый мне звук. Точно такое же поскрипывание-потрескивание, словно где-то открывают окно, не в коридоре, как мне показалось сначала, но где-то наверху, надо мною. Может быть на чердаке? Там, помнится, был запасной выход с пожарной лестницей. А вдруг кто-то пытается таким путем проникнуть в здание?

Я вернулась в библиотеку и, затаившись у столика с журналом, стала слушать. Однако никаких звуков больше не было слышно.

И все-таки что-то было не так. Что-то настораживало меня. Сначала я подумала, что это всего лишь игра воображения. Но потом убедилась: нет, это не так. Откуда-то повеяло ночной прохладой. Все окна в библиотеке были плотно закрыты. Свежий воздух мог проникнуть только с чердака, по узкой винтовой лестнице. Значит, люк на верху лестницы открыт.

Мое дальнейшее поведение вполне достойно самой высокой награды за выдающуюся глупость. Я считала себя гораздо умнее злодея, который к тому времени совершил уже два зверских убийства и дважды обвел полицию вокруг пальца.

Я решила во что бы то ни стало выяснить в чем дело. Нарочно наступая так, как, по моему мнению, должен поступать человек, не подозревавший ничего плохого, я решила сделать вид, будто собираюсь уходить из библиотеки. Я раскрыла лежащий на столике огромный фолиант, а потом с шумом его захлопнула; взяла с полки две книги и бросила их на стол, будто уронила; выключила настольные лампы; подошла к дверям и, оставаясь внутри, плотно прикрыла их, как если бы ушла из библиотеки. Затаив дыхание, я стояла в темноте. Луна наконец проступила сквозь густую пелену облаков, и ее тусклый матовый свет проник сквозь окна в библиотеку. Когда мои глаза привыкли к темноте, я смогла различать окружавшие меня предметы. К тому же я прекрасно ориентировалась в хорошо знакомом мне здании, а потому легко добралась до лестницы, ничего не задев и ни обо что не споткнувшись.

Я стала подниматься по лестнице, стараясь не скрипеть и не шаркать подошвами по ступеням и даже не дышать. Один шаг, два, три…

Поднявшись до половины лестницы, я снова услышала звук. Легкий стук, как будто кто-то наверху наткнулся на какой-то предмет. Звук, казалось, исходил откуда-то из глубины чердака, и это прибавило мне смелости. Я продолжала подниматься по лестнице и вскоре достигла верхней ступеньки. Здесь я постояла немного, пытаясь вспомнить планировку чердака.

Рядом со мной был лифт, за которым следовала дверь, ведущая к главной лестнице. Я знала, что там находится выключатель, но меня отделяло от него несколько рядов металлических стеллажей. И хотя между ними имелся широкий проход, я не могла вспомнить, как до него добраться. Мне предстояло двигаться ощупью.

Будучи уверенной, что действую абсолютно бесшумно, я почти сразу же нащупала край стеллажей. Потом осторожно, стараясь не наступить на какой-нибудь валяющийся на полу предмет, стала пробираться вперед, как мне казалось, по проходу. Я надеялась быстро одолеть проход, полагая, что после этого можно будет отбросить все предосторожности, включить свой фонарик и броситься к выключателю.

Однако моему замыслу не суждено было осуществиться.

Двигаясь очень медленно, я вдруг ощутила мощную волну электрических «иголок». Я сразу же поняла, что это реакция моего тела на тепло, излучаемое каким-то человеком, находящимся в непосредственной близости от меня.

В тот самый момент, как я поняла, что столкнулась лицом к лицу со злоумышленником, произошло непредвиденное.

Я даже не успела сообразить, как мне следует действовать дальше. Кто-то изо всех сил ударил меня по голове. Голова, казалось, с треском раскололась, и я закружилась в водовороте пурпурных искр.

Глава 23

После такой травмы головы, как у меня, сознание возвращается очень медленно. Едва я пришла в себя, я поняла, что лежу на больничной койке с невыносимой головной болью. И еще что у меня повреждены бедро и спина, а запястье правой руки забинтовано и что кто-то, вероятно сиделка, трогательно ухаживает за мной.

По-видимому, прошло немало времени, прежде чем мое сознание окончательно прояснилось, и я узнала сидящую возле кровати Тэрри Карр. Судя по темноте за окном, я поняла, что была ночь. Позже я слышала, как Тэрри разговаривала с врачом и с сестрой. А потом я опять уснула, а когда проснулась, шум в голове немного поутих, и я смогла оглядеться по сторонам.

Тэрри по-прежнему сидела рядом, сочувственно глядя на меня. Она почти все время молчала, сказала только, чтобы я ни о чем не беспокоилась, что я скоро поправлюсь, а сейчас должна отдыхать. Но поскольку я привыкла немедленно выяснять все, что меня интересует, я стала задавать ей вопросы и в результате смогла в общих чертах представить себе, что со мной случилось.

Мои воспоминания обрывались на том, что я решила подняться на чердак. По словам Тэрри, никто, естественно, не знает, что произошло затем. Меня обнаружила лежащей без сознания на чердаке Констанс Берджесс, пришедшая поздно вечером в сопровождении Кертисса в Главный Корпус, чтобы сделать запись в школьном журнале. Кертисс остался ждать Конни в холле на первом этаже, а она стала подниматься на второй этаж, когда сверху раздался мой отчаянный крик и вслед за этим они услышали, как что-то тяжелое рухнуло на пол. Они тотчас же бросились на чердак — выяснить в чем дело.

— Они обнаружили вас погребенной под стальным стеллажом, а из глубокой раны на запястье фонтаном хлестала кровь, — рассказывала Тэрри, — Констанс разорвала первый попавшийся ей под руку костюм и наложила вам на руку жгут, а Кертисс вызвал полицию и «скорую помощь», после чего разбудил меня.

К тому времени, когда утром вернулась из Вашингтона Эллен, полиция уже составила полное представление о случившемся. Мне, как и Гертруде Эйбрамз, удар был нанесен сзади, только не задвижкой от рамы, а тяжелой деревянной подставкой для книг. На ней были обнаружены мои волосы. После того как я без сознания упала на пол, злоумышленник повалил на меня многоярусный металлический стеллаж и рассек осколком стекла запястье, чтобы создать видимость несчастного случая. Вспугнутый внезапным появлением Констанс, злоумышленник бросил стекло слишком далеко от меня, так что поверить в несчастный случай было никак невозможно.

Эллен сразу же явилась навестить меня.

— Если бы не находчивость Конни, — сказала она, — все могло кончиться значительно хуже, Маргарет.

Спина, видимо, была повреждена стеллажом, и Тэрри сказала, что тут мне тоже повезло:

— Доктор говорит, что вам просто чудом удалось избежать перелома позвоночника и таза.

Я мысленно воздала хвалу теннису, Джейн Фонда и двухмильным пробежкам через день.

Разумеется, я получила еще одну травму, куда более серьезную, чем все эти. При том, что мне все-таки посчастливилось выудить важную информацию в лаконичных записях Конни, моя гордыня была повержена в прах. Я даже назвала бы это потерей лица. Майкл явился меня навестить во второй половине дня, когда Эллен и Тэрри уже уехали из больницы. С охапкой весенних цветов и такой неподдельной тревогой в глазах, что я мгновенно насторожилась. Не дав ему возможности вымолвить слово, я с ходу выпалила:

— Почему вы продолжаете ходить вокруг да около, Майкл, вместо того чтобы сказать прямо?

— Сказать — что?

— То, что вы думаете. Что я поступила нечестно по отношению к вам и что я либо ненормальная, либо дура, либо вздорная, либо и то и другое и третье вместе взятое. Я знаю, что именно так вы и думаете.

— Вовсе нет, — сказал он и улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. — Честно говоря, я думал о том, что вам совершенно не требуется косметика. Без косметики вы выглядите точно так же. Правда.

Я лишилась дара речи, а когда обрела его снова, Майкл уже не улыбался, а смотрел на меня пристально, буквально пронзая взглядом насквозь.

— Ну что ж, Маргарет, вы правы, — сказал он. — Давайте перейдем к делу, и для начала скажите, какого черта вы отправились среди ночи на чердак?

От этих его слов я сразу же почувствовала облегчение и стала рассказывать, как у меня возникла странная мысль, что, возможно, мне удастся найти что-нибудь интересное для следствия в школьном журнале, и как я преуспела в этом, и как потом с чердака потянуло прохладой и я пошла туда выяснить в чем дело.

Он укоризненно покачал головой и спросил:

— Вы не догадываетесь, кто мог на вас напасть?

Я горестно вздохнула.

— Конечно, нет.

— Подозреваете ли кого-нибудь?

— Нет. Видимо, это тот самый человек, которого мы разыскиваем.

— Извините, — возразил он. — Вовсе необязательно. Тут могут быть замешаны двое.

Да, конечно, подумала я. Я и сама склонялась к этому выводу.

— Но в моем случае Конни Берджесс остается вне подозрений.

— Только благодаря Кертиссу.

Я слегка опешила.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу этим сказать, что она пришла в Главный Корпус, увидела вас, устроила вам ловушку, а потом, не знаю уж по какой причине, возможно, для того, чтобы направить нас по ложному следу, если она думает, что мы подозреваем ее в убийстве Хьюз и Эйбрамз, сделала вид, что спасла вас.

— Майкл, это же чистейшая паранойя!

Он рассмеялся:

— Я сталкивался с фактами почище. Но этот случай — хрестоматийный. Кертисс ей нужен для алиби, если, конечно, они не действуют сообща, но это уже из области фантазии. Поэтому, согласен, Констанс не могла совершить покушение на вас.

— И Перселл тоже вне подозрений, — сказала я. — Никогда не поверю, что он мог тайком пробраться сюда только затем, чтобы напасть на меня.

— Конечно, особенно если учесть, что он сейчас содержится под стражей. Нью-йоркская полиция арестовала его вчера днем в Сиракузах по какому-то пустячному обвинению и поэтому не сможет долго держать его в участке. Сегодня утром мне позвонили оттуда и сообщили, что он утверждает, будто бежал из «Брайдз Холла» из опасения стать очередной жертвой.

Он встал, чтобы поправить букет, который медсестра поставила в вазу.

— Я был уверен, что именно этим он будет объяснять свой побег, — продолжал он. — Но мы не узнаем, прав я или нет, если не сумеем заполучить его на основании приказа об экстрадиции. Впрочем, приказа такого может и не последовать, поскольку он заручился услугами очень сильного адвоката.

Майкл снова сел.

— Ну, а теперь о школьном журнале. Так что же вам удалось из него выудить?

Я стала рассказывать, а когда закончила свой рассказ, он минуту молча смотрел на меня, а потом, слегка присвистнув, сказал:

— Очень интересно. Очень. Мы все тщательно проверим. В авиакомпаниях и, может быть, через секретаря Берджесса. Если Констанс окажется права, я хотел бы пока держать Эллен в неведении относительно того, что нам известно.

— Почему? — удивилась я. Воскресшая в памяти история с «Бутсами» существенно подорвала мое сочувствие к Эллен. Я понимала, что, примчавшись навестить меня и выказывая мне свое дружелюбие, она преследует одну цель — отвести от себя подозрения. — Разве Эллен не является главным подозреваемым лицом?

— Лицом, подозреваемым в чем? В совершении убийства или в посещении газебо? Не горячитесь, Маргарет. Возможно, вы доказали, что Эллен могла быть в газебо, но вы не доказали, что она действительно была там.

— Это она на фотографии Мэри, Майкл, — не сдавалась я. — Она, я точно знаю.

— Пусть так. Но согласится ли с вами суд? На фотографии даже не видно лица. Отсутствуют какие-либо бесспорные приметы. Характерная для нее осанка, поза — и все? Изображение к тому же расплывчатое, несфокусированное.

Я не могла ничего возразить на это, потому что он был прав.

Между тем Майкл продолжал:

— Послушайте, надо набраться терпения. Одно дело подозрение и совсем другое — доказательство; у нас нет никаких, даже самых незначительных улик, скажем, волоска с головы, не говоря уже об отпечатках пальцев. Ничего. И пока у нас нет доказательств, мы должны держать в строжайшей тайне то немногое, что нам уже известно, чтобы не насторожить преступника и не побудить его понадежнее замести следы.

Я была обескуражена до крайности. Получалось, что предпринятая мною ночная вылазка, чуть было не окончившаяся для меня трагически, оказалось напрасной. И мне оставалось утешаться лишь тем, что удалось обнаружить в Джорджтауне.

— Вы навели справки относительно Патриции Дженсен? — поинтересовалась я.

— Да. Это действительно Эллен. Консалтинговая фирма зарегистрирована год назад в Делавэре. Эллен является единоличной владелицей фирмы с конторой в Бостоне. Вашингтонский адрес используется для корреспонденции, это квартира Эллен. Всего на счету фирмы в Бостонском банке числилось семьдесят три тысячи долларов, шестьдесят три были ею сняты. По нашему мнению, большая часть этих денег ушла на оплату квартиры — две тысячи в месяц.

Майкл помолчал немного, потом продолжал:

— Маргарет, вам никогда не приходило в голову, что все это может быть известно кому-то еще, кроме нас?

Я сразу же поняла, кого он имеет в виду. А когда поняла, то удивилась, как это не пришло в голову мне раньше.

— Вы считаете, что кто-то шантажирует Эллен? И скорее всего этот кто-то — Синий Берет?

— Это многое объяснило бы, верно?

— Несомненно, — согласилась я.

Майкл заговорщически улыбнулся.

— Представьте себе, — начал он, но прервал себя на полуслове, чтобы сделать небольшую оговорку: — Только учтите, это не официальная версия, — а потом продолжал: — Так вот, представьте себе, что Синий Берет, встретившись в газебо с Эллен, требует поделиться с ним, или с ней, деньгами Берджесса, но тут случайно появляется малышка Мэри, которая представляет для них опасность, ибо может отлучить их от золотого тельца. Если избрать эту версию, то по крайней мере появится ясность в отношении мотива преступления, совершенного Эллен или Синим Беретом.

Майкл был прав, но жестокость случившегося потрясла меня до глубины души, и я не могла поверить, что Эллен способна пойти на убийство ради сокрытия тайны о хищении чужих денег, равно как не могла поверить и в то, что шантажист способен пойти на такой страшный риск ради получения незначительной суммы, поскольку большую часть похищенных денег Эллен уже потратила.

Я поделилась своими сомнениями с Майклом, но он возразил:

— Дарственный фонд Берджесса исчисляется миллионами, и шантажист вполне может потребовать от Эллен любую сумму. Однако меня не покидает странное чувство, — и не спрашивайте, на чем оно основано, — что если мы действительно имеем дело с шантажистом, то речь идет вовсе не о деньгах.

— Тогда о чем же?

— Этого я пока не знаю.

— Как же теперь нам следует действовать?

— Ждать, — сказал он. — Терпеливо ждать. Мы пытаемся найти кассету, если только она вообще существует или если она не была уничтожена. Мы надеемся, что помимо птичьих голосов на ней окажется кое-что еще.

Он поднялся, собравшись уходить, и вдруг спросил:

— Как вы себя чувствуете? Я имею в виду возможность дальнейшего пребывания в «Брайдз Холле». Я считаю своим долгом еще раз повторить, что вы имеете полное право вернуться в Нью-Йорк.

— Чего вы, конечно, очень желали бы, — парировала я.

— Как должностное лицо полиции — безусловно.

— А как недолжностное лицо? — спросила я.

Он устало улыбнулся, и мне стало ясно, что я лишь осложнила его жизнь. Хлопоты по обеспечению моей безопасности, конечно же, перевешивают ценность моего потенциального вклада в расследование преступления. Я знала, что лучше всего мне было бы уехать и предоставить ему самому вести следствие. Но пока я не могла уехать. Кроме того, мой молчаливый обет, данный Салли и памяти Мэри Хьюз, обязывал меня во что бы то ни стало находиться на борту «Королевы Мэриленда» во время предстоящих состязаний.

— Давайте вернемся к этому разговору после парусных гонок, — сказала я. — Они состоятся в ближайший уик-энд. Я приглашена на судно в качестве обозревателя.

Майкл поначалу слегка удивился, а потом полушутя-полусерьезно заметил:

— Нечто вроде прощального салюта старым школьным узам?

Ничего подобного мне и в голову не приходило. Может быть, он прав? В самом деле, почему это я вдруг откликнулась на приглашение Гейл Сандерс? Почему я не сочла нужным отказаться? Ведь Майкл сам говорил, что в человеке до конца дней живет неистребимая ностальгия по ушедшей юности. И с памятью тоже творятся чудеса, мы стараемся вспоминать только хорошее. Будучи зрелым человеком, могла же я решить наконец, чем была для меня в действительности школа, и не зарекаться от поездок сюда в будущем?

Я не была готова к ответу. Пока я еще не решила.

— Называйте это, как хотите, Майкл, и я сожалею, правда, сожалею, если стала для вас обузой.

— Я этого не говорил.

— Не говорили, но думаете именно так.

Он опять улыбнулся своей совершенно обезоруживающей улыбкой, потом наклонился и потрепал мои спутавшиеся от лежания волосы, словно я была маленькая девочка.

— Офицер полиции Берк будет находиться при вас.

Я так и вытаращила глаза.

— Вы хотите сказать, что она будет находиться со мной на «Королеве Мэриленда»?

— Конечно!

— Нет, Майкл! — Я представила себе Аду на судне и пришла в ужас. — Она будет там только мешать!

Майкл пожал плечами.

— Она будет находиться с вами на судне, или вам придется остаться на берегу.

— Я не останусь.

— Извините.

— Майкл, вы не можете так поступить.

— Могу. И поступлю именно так.

— Вам не позволят. Команда «Чесапика» заявит протест. Они расценят это как стремление усилить команду.

Он рассмеялся.

— Я переговорю по этому поводу с директором школы Святого Хьюберта. И с Морни.

Я поняла, что его решение непоколебимо, и сдалась. Интересно, подумала я, подвержена ли «моя тень» морской болезни, — нас может застигнуть плохая погода, — и, забыв на время о себе, с сочувствием подумала о ней. А вслух произнесла:

— Бедная Ада.

Глава 24

Меня выписали из больницы спустя три дня, и я вернулась в «Брайдз Холл». В пятницу, накануне состязаний, команда «Королевы Мэриленда» провела последнюю тренировку, и, невзирая на возражения со стороны Эллен и Тэрри, я тоже приняла в ней участие. В 9 часов утра мы покинули Бернхем-скую бухту под парами и вскоре вошли в Литтл-Чоптэнк, где поймали легкий южный ветерок и продолжали идти уже под парусами. Достигнув Чесапикского залива, судно прошло часть маршрута, по которому должен будет пролегать наш путь во время состязаний. Погода была не по сезону теплая и влажная, и появившиеся на небе перистые облака предвещали затяжные дожди. Я удобно устроилась на корме, между лестницей, ведущей в салон, и штурвалом, наблюдая за ходом судна, а точнее, фиксируя время, которое потребовалось для прохождения серии коротких галсов. Мы проводили апробацию малейших изменений предварительных расчетов, выверяя, насколько они соответствуют конкретным условиям, и меняли их в зависимости от того, шло судно по ветру или наоборот, против ветра.

Ада, разумеется, была рядом, в зеленовато-голубом спортивном костюме, и, поскольку он был ей слегка маловат, более чем обычно походила на спортсменку, мастера по вольной борьбе. Она сидела молча, с кислой физиономией, и у меня сложилось впечатление, что она и впрямь опасается, что того и гляди ее начнет мутить. Я всячески старалась не замечать ее присутствия, и порой мне это вполне удавалось.

Я была восхищена слаженной работой команды, включая даже Анджелу О'Коннелл. Должна признаться, она вполне успешно справлялась с обязанностями связного. Присущего девочкам возбуждения как не бывало. Под неослабным контролем Онзлоу Уикеса и Тэрри команда действовала четко и слаженно, безоговорочно выполняя лаконичные распоряжения своего капитана, Сисси Браун, которая управляла и судном и командой удивительно спокойно и уверенно. Она, как, впрочем, и ее первый помощник Гейл Сандерс, держалась как заправский яхтсмен. Стоя у руля, она ни на минуту не упускала из виду все три паруса и кливера и в то же время чутко реагировала на приказы и замечания Уикеса, который стоял рядом, тщательно контролируя каждое действие ее и команды в целом.

К одиннадцати часам мы отработали около двадцати галсов, когда Тэрри, подсев ко мне во время короткой передышки, указала на наветренный борт судна: «Взгляните». Огромная, более ста футов в длину, роскошная моторная яхта шла со стороны Аннаполиса вниз по Чесапикскому заливу. Нас разделяло расстояние не более чем в четверть мили, но яхта двигалась прямо на нас, так что мне хорошо были видны сновавшие по палубе члены судовой команды в белой форме и горстка пассажиров на палубе, откуда уже ушло солнце.

— Хайрам Берджесс, — сказала Тэрри. — С тех пор как Констанс поступила в «Брайдз Холл», он ежегодно прибывает сюда на этой яхте, чтобы почтить своим присутствием парусные состязания.

— А кто эти люди на борту?

— Обычно он привозит с собой нескольких своих техасских друзей и принадлежащих к его кругу родительских пар, которых он берет на борт в Аннаполисе. После состязаний он устраивает прием в честь участников состязаний. И порой эти приемы доставляют нам немало хлопот, потому что девицы напиваются и позволяют себе лишнее с членами его экипажа или с парнями из школы Хьюберта.

Я навела бинокль. Не менее десятка мужчин и женщин среднего возраста стояли у перил носовой кормы и направляли бинокли в мою сторону. Одежда на них была повседневная, но дорогая, и выглядели они по большей части людьми респектабельными, как и яхта, на которой они находились. Почти у всех в руках были бокалы, и стюард с подносом без конца обносил пассажиров закусками.

Название судна обычно значится на борту, но от меня оно было скрыто, и я поинтересовалась у Тэрри:

— Как называется яхта?

— «Сэм Хьюстон».

Я отвела бинокль от глаз. Обычно судну дают женское имя или какое-нибудь нейтральное.

— Но это же мужское имя, — сказала я.

Тэрри рассмеялась.

— Скажите это Берджессу. Вот он, с седыми волосами, на мостике. Появляясь здесь, Берджесс обожает демонстрировать, как великолепно он умеет управлять яхтой. В прошлом году он не заметил буй в Литтл-Чоптэнке и наскочил на мель.

Я снова поднесла к глазам бинокль. «Сэм Хьюстон» теперь находился еще ближе, и в бинокль были отчетливо видны лица пассажиров на борту. Я имела возможность разглядеть стоявшего за рулем техасского миллиардера. Это был крупный мужчина с бочкообразной фигурой и львиной гривой, подавлявший всех своим присутствием. Глядя на него, становилось ясно, почему у Констанс Берджесс могли возникнуть проблемы на личной почве. Берджесс был из числа тех, кто никогда не позволяет кому бы то ни было из своего окружения проявлять хоть чуточку самостоятельности. Возможно, кража драгоценностей у матери была для Констанс всего лишь своеобразной формой протеста, способом самоутверждения.

Затем я перевела бинокль на гостей и неожиданно увидела знакомое лицо. Джон Рэтиген. В самом деле, Эллен упоминала, что он должен прибыть с Хайрамом Берджессом. Там же была и Эллен. С бокалом в руках она стояла в обществе четверых гостей, о чем-то с ними беседовала и весело смеялась, словно ничто не омрачало ее жизнь. Наблюдая ее в кругу прочих пассажиров, я подумала, как великолепно она сумела трансформировать свой облик, чтобы так естественно вписаться в их общество. И невольно вспомнила об ее отце, который, должно быть, вот так же вращался в высших сферах, пока однажды не разразился вдруг громкий скандал. Прошло уже много лет, и теперь та же участь ожидает его дочь.

Я вернула бинокль Тэрри, говоря:

— Эллен находится там, среди гостей.

Тэрри взглянула на свои часики.

— Да, она говорила, что, возможно, будет там, но через час ей нужно быть в школе. Сейчас как раз начнут прибывать родители.

При мысли о толпе родителей, заполняющих школьные здания и всю территорию кампуса, я порадовалась, что нахожусь на борту «Королевы Мэриленда» и имею возможность хотя бы несколько часов побыть вдали от всей этой суеты.

— А каким образом она сможет это сделать? — удивилась я, но не успела закрыть рот, как мне все стало ясно. Над Литтл-Чоптэнком показался маленький вертолет, направляясь к «Сэму Хьюстону», на корме которого была оборудована посадочная площадка.

Между тем яхта продолжала двигаться на значительной скорости и вскоре подошла к нам почти вплотную. Но я смотрела на вертолет и поняла это, только услышав взволнованный голос Онзлоу Уикеса, что-то говорившего Сисси Браун. Вслед за этим Сисси громче, чем обычно, скомандовала:

— Приготовиться к повороту фордевинд!

Девочки, наблюдавшие за «Сэмом Хьюстоном», немедленно встрепенулись, осознав угрозу, и кинулись к своим постам у грот-мачты и лебедок.

— Поворот фордевинд! — последовала вторая команда Сисси.

Мы шли правым галсом по намеченному курсу. Сисси резко крутанула штурвал, поворачивая «Королеву Мэриленда» под ветер. Рукоятки лебедок стали вращаться, убирая гики грот-мачты и фок-мачты к центру яхты, чтобы уменьшить угол их разворота через палубу, когда, став под ветер, судно резко ляжет в левый галс.

Все произошло молниеносно. На какое-то мгновение судно слегка завалилось на борт, но тут же вышло из крена, и гики обеих мачт начали всей массой поворачиваться через палубу на другой борт.

— Наклоните голову! — крикнула Сисси Аде, застывшей на месте, словно зомби, в то время как прямо на нее двигался гик грот-мачты. Одна из девочек подскочила к ней, схватила за руку и увлекла в сторону. Гик грот-мачты, двигавшийся достаточно быстро, чтобы размозжить голову этой дурехе, прошел от нее в каком-нибудь дюйме.

На носу судна гик кливера, перелетая через палубу, щелкнул словно кнут. Если бы кто-нибудь стоял у него на пути, в мгновение ока очутился бы за бортом.

Наше судно содрогнулось, когда тяжелый блок грот-мачты переместился на противоположную сторону. Оно слегка накренилось, но тотчас вернулось в нормальное положение.

Катастрофу удалось предотвратить, когда «Сэм Хьюстон» находился всего в каких-нибудь пятнадцати ярдах от нашего судна. В тот миг, когда эта громада проносилась мимо нас, на палубе звучали ликующие голоса: «Вперед, «Королева»!» и «Вперед, «Брайдз Холл»!», и я успела заметить лица смеющихся, беспечных пассажиров и седую львиную гриву Хайрама Берджесса, который, по-прежнему стоя на мостике, прокричал приветствие дочери на своем техасском наречии. Шкипер обыкновенного судна непременно обратился бы с жалобой в береговую охрану. Но «Королева Мэриленда» не была обыкновенным судном, а члены команды не были обыкновенными яхтсменами. Судно и его экипаж принадлежали школе, которой владелец «Сэма Хьюстона» пожертвовал миллионы.

Когда мы покачивались на волнах в кильватере «Сэма Хьюстона», я взглянула на Сисси Браун. Чуть заметно улыбаясь, она смотрела на Конни Берджесс, со смущенным видом сматывавшую канат.

Тэрри, бледная как полотно, была вне себя от гнева.

— Если бы он врезался в нас, — прошептала она сквозь зубы, — кое-кому пришлось бы распрощаться со своей карьерой. Если бы, конечно, мы не погибли все вместе.

Тэрри была права. Я живо представила себе заголовки газетных репортажей, авторы которых сумели бы переложить вину за страшную катастрофу с миллиардера, могущественного нефтепромышленника, на заместителя директрисы и главного тренера команды. Если бы «Королева Мэриленда» не успела развернуться и лечь на другой галс, огромная моторная яхта врезалась бы в наше судно, и девочки, находившиеся внизу, наверняка утонули бы.

Полтора часа спустя мы вернулись в Бернхемскую бухту, где нас встречала Эллен с большой группой родителей, стоявших в обнимку со своими дочерьми.

Я передала сделанные мною записи Тэрри и сразу же покинула судно, задержавшись на пристани лишь на несколько минут, чтобы перекинуться несколькими любезными фразами с Эллен. Надо сказать, это стоило мне немалых усилий. Зная, что она воровка и вскоре будет арестована по обвинению в хищениях, не говоря уже о том, что она подозревается в убийстве, я не могла даже смотреть на нее.

— Маргарет, вы необыкновенная женщина, — радушно приветствовала меня Эллен, стараясь произвести приятное впечатление на стоявших рядом родителей. — Еще вчера, — продолжала она, обращаясь уже к ним, — она находилась в больнице. На нее опрокинулся тяжеленный стальной стеллаж.

«Уж не ты ли опрокинула его на меня?» — подумала я.

Я оставалась рядом с Эллен ровно столько, сколько требовала элементарная вежливость, после чего в сопровождении неотступно следовавшей за мной Адой Берк направилась через газон к Коптильне. Я почти дошла до Коптильни, когда кто-то окликнул меня. Обернувшись, я увидела бежавшую за мной Констанс Берджесс.

Переведя дыхание, она заговорила:

— Я очень сожалею по поводу неприятного инцидента. Папина яхта чуть не врезалась в «Королеву».

— Ты в этом не виновата, — возразила я.

— Папа просто невыносим. Он думает, что «Хьюстон» — всего лишь небольшая моторная лодка. — А потом вдруг быстро спросила: — Миссис Барлоу, нельзя ли поговорить с вами минутку? — И многозначительно взглянув на Аду, добавила: — Наедине?

— Конечно, — ответила я. — Когда? Прямо сейчас?

— Да, если у вас найдется несколько минут. У меня в комнате. Там никого нет.

Мы молча дошли до комнаты Констанс. Я потребовала, чтобы Ада оставалась в холле, на почтительном удалении от самой лучшей из всех угловой комнаты Конни, откуда она не сможет слышать наши голоса.

Мы вошли в комнату. Конни закрыла дверь и заперла ее на ключ.

— Садитесь, пожалуйста, миссис Барлоу.

Был момент, когда я подумала: «Бог мой, а если Майкл прав, и, спасая меня, она действительно хотела направить нас по ложному следу, и Кертисс с ней заодно». Но потом я взяла себя б руки и села на стул у письменного стола. Конни явно нервничала, судорожно сжимая пальцы рук, но в конце концов сказала:

— У меня есть одна вещь, она может оказаться важной для вас. Это касается Мэри Хьюз и Гертруды Эйбрамз.

Она умолкла. Я терпеливо ждала.

— А может быть, наоборот, не представляет никакого интереса, — продолжала она. — Это кассета, которую я нашла. Думаю, та самая, которую записала Мэри.

Глава 25

Я постаралась придать своему голосу как можно больше спокойствия:

— Почему ты обратилась ко мне, Конни? По-моему, тебе следовало отдать кассету лейтенанту Доминику.

Она осторожно взглянула на меня и, запинаясь, пробормотала:

— Я думала, им покажется странным, что кассету обнаружила именно я. Ну, вы же знаете, как полиция может насесть. Я… словом, прежде чем ввязываться во всю эту историю и отвечать на множество вопросов людям, которые ничего не знают о школе, я хотела убедиться в том, что кассета действительно способна помочь следствию.

Я прекрасно понимала, что опыт общения с полицией не прошел для нее даром. Но я не собиралась ее осуждать, и, кроме того, я была у нее в долгу.

— Понятно, — ответила я. — Скажи, где и каким образом ты нашла кассету?

У нее сразу отлегло от сердца.

— Это произошло после того, как вас увезла «скорая помощь». Я пошла в библиотеку, чтобы сделать запись в школьном журнале. Я хочу сказать, что решила все-таки сделать запись в школьном журнале, раз уж пришла в Главный Корпус. На одном из столов в библиотеке я увидела ключ от ящика Мертвой Обезьяны и решила положить его на место, то есть в карман у Обезьяны на спине. Вот тогда-то я и обнаружила в нем кассету. Я взяла ее с собой и прослушала. На ней записано только пение птиц и какие-то неразборчивые человеческие голоса.

Только пение птиц и человеческие голоса! Я пристально взглянула на нее. Неужели она действительно считает, что голоса на кассете — пустяк? Я верила — она не лжет, говоря, что все эти дни держала кассету у себя, а теперь решила избавиться от нее из боязни, что это может как-нибудь обнаружиться, и обратилась ко мне.

Я с досадой подумала, что сама могла бы найти эту кассету, но по глупости упустила такую возможность.

— Как, по-твоему, кассета попала туда?

— Понятия не имею.

— А почему ты считаешь, что она может помочь следствию?

— Потому что когда полиция вернула нам Мертвую Обезьяну и мы отнесли ее в библиотеку, никакой кассеты у нее в кармане не было. Значит, кто-то положил ее туда позже. И еще я слышала, что после гибели Герти полиция разыскивает какую-то кассету. Об этом мне сказал Кертисс. Вы хотите ее прослушать?

Я кивнула. Тогда она достала кассету из ящика бюро и вставила ее в магнитофон. Я затаила дыхание, ожидая со смешанным чувством нетерпения и страха услышать нечто из ряда вон выходящее. Впрочем, думала я, что бы ни было записано на этой пленке, она должна непременно пролить свет на причину двух убийств.

Несомненно, Мэри включила магнитофон, как только ступила в заповедник Балюстрода, и уже не выключала его. Бередящий душу голос кукушки, потом — полная тишина и снова — кукушка. Пока кукушка молчала, я слышала приглушенный шум пролетевшего самолета. Были еще какие-то неясные звуки, которые я не могла определить точно: то ли шорох веток, то ли щелканье фотоаппарата Мэри. Потом какой-то металлический звук, наверное, магнитофон ударился обо что-то твердое, затем снова голос кукушки и — отчетливый шелест кустарника. Потом долгая тишина, нарушенная гулом еще одного пролетевшего над головой Мэри самолета. К явному своему разочарованию, я поняла, что кассета не представляет ровно никакого интереса, когда вдруг услышала голоса. Или один голос? Я не знала, но была уверена, что это был женский голос, и к тому же гневный.

Я напрягла слух. Голос звучал невнятно, видимо, он доносился издалека, и к тому же его заглушал шелест веток, а потом опять — звяканье какого-то металлического предмета. И тут наконец я услышала второй голос — смущенное бормотание на фоне первого голоса. Голоса звучали, наверное, секунд тридцать, после чего магнитофон умолк.

— Это все, — сказала Конни. — Я не понимаю, почему кассета была в кармане у Мертвой Обезьяны. Может быть, кто-то в спешке сунул ее туда, рассчитывая потом перепрятать в более надежное место?

Я была вынуждена согласиться с этим предположением. Когда Конни вынула кассету из магнитофона и протянула ее мне, у меня возникло какое-то странное чувство — причастности к чьей-то чужой жизни. К жизни Мэри Хьюз. И, возможно, жизни человека, который ее убил. Я почти физически ощущала это. Думаю, что и Конни испытывала нечто подобное. В ее лице читались, как это ни странно, одновременно и страх и благоговение.

— Наверное, ты права, — сказала я. — Кассета может существенно помочь следствию. Но для этого потребуется звуковая экспертиза.

— Звуковая экспертиза? Почему? — недоуменно воскликнула Конни. — О нет, миссис Барлоу. Вы имеете в виду экспертизу голосов?

Я кивнула.

— Выдумаете, Мэри могла услышать нечто такое, что не предназначалось для ее ушей? Обладатель одного из голосов узнал об этом и… — Сейчас в ее глазах был ужас. — Я не могла себе представить. Я… — Она зажала рот руками.

Внезапный легкий стук в дверь заставил нас обеих вскочить на ноги.

— Миссис Барлоу!

Это была Ада Берк, решившая, что я слишком долго нахожусь вне поля ее зрения.

— Иду, — был мой ответ.

Я спрятала кассету в сумочку.

Конни понизила голос:

— Вы расскажете полиции, что пленку нашла я? — Она была ужасно взволнована.

— Лгать полиции невыгодно, Конни, — сказала я. — Потому что ложь, как наваждение, будет преследовать тебя постоянно. Но, возможно, я смогу тебе помочь. Лейтенант Доминик рассказывал мне, что он навел справки в филадельфийской имущественной полиции по поводу истории, в которой ты оказалась замешана. Но я уверена, что его можно убедить забыть об этом.

Она сделалась совершенно пунцовой.

— Прошу вас, миссис Барлоу, — с мольбой и признательностью сказала она.

Я засмеялась.

— Постараюсь.

Я встала и направилась к двери. Она последовала за мной, но потом вдруг схватила меня за руку:

— Подождите минутку, я совсем забыла.

Она быстро прошла к письменному столу и, вернувшись, протянула мне альбом со словами:

— Это ваш альбом? Я нашла его рядом с вами на полу в тот вечер на чердаке.

— Мой?

— А разве не ваш?

Я взяла альбом, раскрыла его и сразу же поняла, что это такое. Это был один из тридцати альбомов, представляющих собой своеобразную летопись школы в фотографиях с момента ее основания. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: этот альбом посвящен парусному спорту и прежде всего состязаниям с командой школы Святого Хьюберта. Первая фотография в альбоме датирована 1910 годом.

Я не стала выяснять, почему Конни решила, что я взяла альбом с собой, когда пошла на чердак. Инстинкт подсказывал мне, что в моих руках могут оказаться дополнительные улики, и мне ни к чему было объяснять ей это.

— Да, конечно, — сказала я. — Совсем забыла. Спасибо, Конни.

Мы вместе спустились вниз и распрощались. Она пошла снова на спортивную площадку — ждать прибытия отцовского вертолета, а я в сопровождении Ады — в свой гостевой номер в Коптильне, чтобы привести себя в порядок перед приемом, устраиваемым школой в честь родителей воспитанниц. Мысль об альбоме, зажатом у меня под мышкой, не давала мне покоя. Почему он оказался на чердаке? Трудно себе представить, чтобы кому-то из воспитанниц явилась фантазия отправиться в такое мрачное место, где всего несколько дней назад произошло убийство, только для того, чтобы сидя на полу разглядывать фотографии. Скорее всего этот альбом принес туда убийца, желавший избавиться от него, и случайно там обронил.

Но когда это произошло? Когда на меня было совершено покушение? А когда же еще? Значит, убийца находился в Главном Корпусе и как раз брал альбом или уже успел взять его и, возможно даже, искал место, куда можно спрятать кассету, но я ему помешала.

Я похолодела от страха, представив себе, что все время, пока я поднималась по лестнице, входила в библиотеку, листала школьный журнал и разглядывала карточки, хранящиеся в ящике Мертвой Обезьяны, тот, кто убил Мэри Хьюз и Гертруду Эйбрамз, находился рядом, готовя мне западню.

Но почему, почему убийца считал необходимым спрятать альбом? Скорее всего потому, решила я, что в нем содержится нечто, способное помочь в установлении личности убийцы.

У себя в номере, оказавшись на время недосягаемой для Ады и всех остальных, я приготовила себе коктейль и расположилась в кресле с альбомом. Я стала листать его, страницу за страницей, начиная со старых выгоревших фотографий давно ушедших в прошлое парусных лодок, одномачтовых попрыгунчиков-драгеров, которые и по сей день снуют по мелководным бухтам Чесапикского залива, тоннами добывая устриц. Шло время, менялся не только облик судов, но и, судя по фотографиям в альбоме, одежда воспитанниц и их родителей. Неизменным оставалось только одно: по лицу каждой из девочек можно было понять, что она собой представляет. На любой групповой фотографии, будь она сделана в 1928 или в 1988 году, можно было безошибочно угадать заводилу, шутницу, ничтожество, возмутительницу спокойствия или одну-единственную среди всех, которая кажется вполне взрослой.

Спустя час, когда я наконец перевернула последнюю страницу и закрыла альбом, я позвонила Майклу Доминику. Убедительных доказательств у меня не было, но, к своему ужасу, я уже не сомневалась, что теперь знаю убийцу в лицо.

Глава 26

В полицейском участке мне ответили, что Майкла нет, и я попросила передать ему, чтобы он позвонил мне как можно скорее. Потом переоделась и стала думать, как мне следует поступить с моим вещественным доказательством.

Было бы нелепо оставить альбом где-нибудь на виду, взять же его с собой, как кассету, я тоже не могла. Надо было где-нибудь его спрятать. Но где? Я подумала было о номере Ады Берк, находившемся рядом с моим, но потом решила, что если убийца пожелает наведаться в Коптильню, то обыщет не только мой, но и ее номер.

В конце концов мой выбор пал на туалет. Я перекрыла воду, опорожнила бачок, завернула альбом в пластиковый пакет, чтобы предохранить его от попадания влаги, и положила на дно теперь уже пустого бачка. Затем взяла сумочку с хранившейся в ней кассетой и отправилась на прием в сопровождении Ады, которая вырядилась в неподдающееся описанию платье из ткани кошмарной расцветки.

Столовая, холл на первом этаже и актовый зал были заполнены родителями и их чадами, а также выпускницами всех годов, так что мне без труда удалось улизнуть от Эллен и, таким образом, избежать комментариев, которые она могла снова начать по поводу постигшего меня «несчастного случая». Однако меня поймали бывшие мои соученицы, теперь уже бабушки вроде меня, которые, казалось, очень удивились, увидев меня здесь. Я с трудом их узнала. Никакие дорогие туалеты не способны скрыть ни явной безвкусицы, ни образа жизни, усвоенного смолоду.

— Маргарет! Мы не видели тебя целую вечность! Где же ты все это время пропадала?

Я удержалась, чтобы не сказать: «Жила!» — и сумела найти пристойное объяснение своему отсутствию на встречах выпускниц. Я сумела держаться и разговаривать подобно великовозрастной приготовишке, точь-в-точь как мои собеседницы.

Но моего чувства нетерпимости значительно поубавилось, когда я встретила еще нескольких бывших соучениц совершенно иного типа. Они весьма преуспели в жизни. Одна занималась научными изысканиями в области медицины, вторая завоевала высокую репутацию на политической арене и в настоящее время являлась вице-губернатором штата Висконсин, третья стала довольно известным скульптором. Из школ, подобных «Брайдз Холлу», выходит множество совершенно бездарных женщин, принадлежащих к сливкам общества, которые тратят уйму энергии только ради того, чтобы числиться «добровольными» участницами каких-нибудь «соответствующих их социальному статусу» движений или кампаний — «соответствующий» следует понимать как «не противоречащий». Но из стен почти всех этих школ выходит также горстка совершенно замечательных людей.

После приема я вернулась к себе в номер. Мой телефонный индикатор не горел, значит, Майкл не звонил мне. В ожидании его звонка я допустила оплошность — легла на кровать и тотчас же заснула. Когда же наконец он все-таки позвонил, я проснулась, поначалу не понимая, где нахожусь, и, казалось, целую вечность на ощупь искала в темноте телефон, пока наконец не сняла трубку.

— Алло!

— Вы мне звонили?

— Звонила кому? Когда? Я звонила? Зачем?

Потом я пришла в себя и вспомнила.

— Да, — сказала я. — Да, звонила. Кассета у меня.

— Вот как! Тогда я приеду за ней, — сказал он довольно сухо.

Я не почувствовала в его голосе даже намека на радость. Он был предельно лаконичен и даже не поинтересовался, как мне удалось ее заполучить. Я была совершенно обескуражена и сказала, что у меня есть кое-что еще.

— Да? Что же?

Но я не сказала, полагая, что в полной мере оценить то, что я обнаружила в альбоме, можно лишь увидев собственными глазами. Но не только поэтому, а главным образом потому, что я была раздражена его небрежной реакцией и, поддавшись какой-то ребячливой мстительности, решила: расскажу, когда захочу.

— Это вполне может подождать до нашей встречи, — сказала я.

Он не стал настаивать.

— Тогда встретимся через полчаса.

— Где?

Последовала минутная пауза, потом он сказал:

— В церкви. Воспользуйтесь дверью, ведущей в ризницу. Я оставлю ее открытой.

Церковь была опечатана полицией после гибели Мэри; вечерние и воскресные службы проводились в актовом зале. Мне не понравилось его предложение, и я возразила:

— Но почему именно в церкви?

— Если я не ошибаюсь, наехала уйма родителей, и Морни их принимает. Так?

— Да, но…

— Я не хочу, чтобы она видела, как мы беседуем с вами, а церковь — как раз такое место, куда она не придет.

— Но она может увидеть, как мы входим туда.

— Нет, из Главного Корпуса дверь в ризницу не видна, а если даже она и увидит меня, у нее не возникнет никаких подозрений.

— А как быть с Адой?

— С кем?

— Я имею в виду офицера Берк.

— Она может подождать вас в Коптильне. Я ей позвоню.

Спустя полчаса я уже покидала свой гостевой номер с кассетой Мэри в сумочке. Если бы Майкл увидел альбом и согласился с тем, в чем я теперь была совершенно уверена, он ни за что не разрешил бы мне участвовать в парусных состязаниях. Я же была полна решимости не упустить такую возможность. Поэтому я не только не захватила с собой альбом, но и не сочла возможным до поры до времени упоминать о нем.

Едва переступив порог церкви, я ощутила специфический затхлый запах, присущий большинству церквей. А когда я закрыла за собой дверь, запах этот стал еще гуще, он словно окутывал меня плотной пеленой — ведь церковь не проветривалась целых две недели.

Ризница представляла собой небольшую комнатку, видимо служившую для хранения риз и различной церковной утвари. Обстановку ризницы составляли ничем не покрытый стол, стулья и дубовый буфет, в котором хранились молитвенники, а также чайник и чашки с блюдцами, — зачем они понадобились здесь, одному Богу известно. Я уверена, что за все время существования школы никому из воспитанниц не довелось отведать здесь чаю.

Дверь, ведущая из ризницы в молитвенный зал, была открыта, и там царил мрак, несмотря на то, что ясный дневной свет просачивался сюда сквозь стекла витражей. Мрак и сырость. Тишина была настолько глубокой и всепоглощающей, что малейший звук изнутри мог кого угодно повергнуть в страх.

Я приказала себе не валять дурака и решительно шагнула внутрь. Единственное, о чем я могла думать в этот момент, это о гибели Мэри Хьюз. Казалось, сам церковный воздух был напитан ужасом от того, что здесь случилось. Я не успела дойти до первого ряда скамеек, когда услышала сверху: «Я здесь» — и буквально подскочила от радости.

Я подняла голову и сквозь сумрак увидела глядящего на меня с балкона Майкла.

Находиться в пустой церкви достаточно неприятно, а мысль о том, что здесь была убита Мэри, была просто невыносима.

— Я не пойду наверх, — сказала я.

— Сейчас я спущусь. — Майкл мгновенно растворился в царившей на балконе тьме и через минуту был уже внизу.

— Мы могли бы расположиться прямо здесь, — сказал он.

Мы сели на скамейки для прихожан друг против друга. Я достала из сумочки кассету и протянула ему со словами:

— Первые минут десять можно опустить, и только потом вы услышите голоса.

— Вы не знаете — чьи?

— Нет. Сначала я даже не могла понять, сколько голосов: один или два.

Он повертел кассету в руках, задумчиво глядя на нее. О чем он думал, я не знаю. Потом поднял глаза к балкону и сунул кассету в карман.

— Надо, чтобы специалисты по электронике занялись ею, — сказал он и впервые за все время улыбнулся. — Несколько дней назад я незаметно записал Морни. Теперь мы отпечатаем оба эти голоса и посмотрим, совпадает ли один из них с голосом Морни. Тогда мы получим полное доказательство того, что в газебо была она.

Я подумала о втором человеке в синем берете, которого, я была уверена, видела в альбоме, и спросила:

— А как насчет ее собеседника?

— Если они не называют друг друга по имени, то можно, конечно, записать голоса всей школы и путем сравнения с этой пленкой искать похожий; это вполне реально, но на это уйдет уйма времени.

«На это уйдет целая вечность, — подумала я. — А с помощью альбома можно выявить преступника всего за несколько дней».

Тем временем Майкл спросил:

— Ну, а что еще вы имели в виду?

Я надеялась, что он забыл.

Поскольку все, кроме Эллен, подозреваемые нами лица будут находиться во время предстоящих состязаний на судне, мне, чтобы заманить волка в западню, в сущности предстоит сыграть роль ягненка. Я не желала давать Майклу повод отговаривать меня от участия в состязаниях, а он непременно сделал бы это, если бы я рассказала ему про альбом. В какой-то степени мне даже хотелось вступить в единоборство с убийцей. Если этому суждено случиться на борту «Королевы Мэриленда», значит, так тому и быть. На сей раз я надеялась, что это произойдет не в темноте и я смогу разглядеть нападающего. Я знала, кто это будет, знала наверняка и поклялась себе постоянно быть начеку.

Я ответила Майклу как можно более беззаботным тоном:

— Да нет, ничего особенного. Так, некоторые соображения.

Видимо, тон у меня был не такой уж беззаботный, потому что он взглянул на меня как-то подозрительно.

— Соображения насчет чего?

— Да просто мне пришла в голову дурацкая идея. Мне лучше ее не излагать.

Он снова не поверил мне.

— Вы лукавите со мной, Маргарет.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Прекрасно понимаете! Вы хотите что-то скрыть от меня.

— Майкл, мы партнеры, а не конкуренты. По крайней мере, я так считаю, — сказала я, широко улыбаясь, в надежде, что это развеет его подозрительность.

Он посмотрел на меня долгим, испытующим взглядом. Думаю, он знал, что я говорю неправду. Но если специалисты по электронике не смогут идентифицировать убийцу, останется последнее — заняться этим мне.

Майкл внезапно взглянул на часы.

— Ну, вам пора на ваше дурацкое судно.

— Нам предстоит тщательный осмотр парусов, — сказала я. — Проверить прочность холста, не нуждается ли он в ремонте.

— И не только, — заметил он. — Вы уже опоздали на пять минут.

Я не поинтересовалась, откуда ему известно, когда и где я должна быть, пожелала успеха в расшифровке кассеты и выразила надежду, что мы увидимся после состязаний.

Десять минут спустя я на четвереньках ползала вместе с Тэрри, Онзлоу Уикесом, Сисси и Гейл Сандерс, проверяя сантиметр за сантиметром желто-белые полотнища парусов, кливеров и стакселей, расстеленные на спортивной площадке рядом с пристанью. И, забыв об убийстве, увлеченная работой, я начинала испытывать радостное возбуждение в связи с предстоящими состязаниями.

Глава 27

На следующий день в восемь утра мне предстояло быть уже в школьной столовой, чтобы помочь Тэрри с получением и погрузкой необходимого нам провианта. Я встала вовремя, о чем позаботилась Ада. В семь она принялась бесцеремонно барабанить в мою дверь.

— Миссис Барлоу!

В полусонном состоянии я добрела до двери, соединяющей наши номера. Она предстала передо мной в своем зеленовато-голубом спортивном костюме, готовая отправиться хоть сию минуту.

— А вот и мы. Ведь мы хотели быть на месте пораньше, не так ли?

Это «мы» и сюсюкающий тон, словно она разговаривала с ребенком, свидетельствовали о том, что она совещалась с Майклом и тот велел ей быть начеку. Значит, меня будут пасти и охранять особенно тщательно. Я мысленно возблагодарила свою звезду за то, что мы будем находиться на судне, в непривычной для нее обстановке, весьма ограничивающей сферу ее деятельности.

— Спасибо, — сказала я и поспешно захлопнула дверь.

Спустя пятнадцать минут, приняв душ, подкрасившись и облачившись в свой любимый, видавший виды желтый комбинезон, я направилась к Главному Корпусу в сопровождении неотступно следовавшей за мной Ады.

В столовой все еще было много родителей с дочерьми, и я предпочла зайти с тыльной стороны, где находился служебный вход в кухню.

Кухня была похожа на шумный улей, и Тэрри нигде не было видно. Один из поваров, что-то резавший в спешке, ответил мне не слишком любезно: «Она там» — и махнул огромным ножом в сторону подсобки. Тэрри и капитан с первым помощником выглядели восхитительно в своих ярко-синих свитерах и брюках и в синих же беретах с белой кокардой — у всех остальных членов команды были обыкновенные береты. Провизия для команды на предстоящие двадцать четыре часа с некоторым запасом была разложена на двух длинных прилавках подсобки. Мы проверили отпущенные нам продукты по имевшейся у Тэрри ведомости, попросив сделать некоторые замены. После этого две девушки сложили провизию в коробки, водрузили их на две большие тележки и вывезли во двор, где все это было погружено в небольшой школьный фургон и вместе с девочками доставлено на пристань.

Ада, сподобившаяся в знак особого расположения повара заполучить огромную порцию яичницы с беконом, вынуждена была прервать трапезу, когда мы с Тэрри быстро проглотили свой кофе и направились к выходу.

Со всех сторон к пристани спешили воспитанницы с приехавшими родителями, чтобы присутствовать при отплытии «Королевы Мэриленда» и пожелать успеха ее команде. Мы по возможности старались обходить их стороной, разумеется, не делая это демонстративно или нарочито. Почему-то родители, дети которых учатся в школах с пансионом, пребывают в убеждении, что учителя обязаны целыми днями беседовать с ними. Поэтому мы изображали невероятную спешку.

Когда мы подошли к причалу «Королевы Мэриленда», я увидела стоявшую на якоре в глубоких водах Литтл-Чоптэнка яхту «Сэм Хьюстон». В сотне метрах от нее находилась еще одна яхта, поменьше. Это старомодное вместительное судно с огромным салоном и необычайно просторным баром ежегодно арендуется попечительским советом по случаю парусных состязаний.

Выпускники и родители нынешних учащихся «Брайдз Холла» и школы Святого Хьюберта, а также репортеры светской хроники будут на этой яхте сопровождать состязающиеся суда до наступления сумерек. Затем яхта вернется и встанет на якорь, а родители отправятся на традиционный обед, устраиваемый сообща двумя школами, на сей раз в помещении Святого Хьюберта. На следующий день яхта все с теми же пассажирами отправится навстречу соревнующимся судам и будет сопровождать их до финиша.

Третье судно — тридцатишестифутовый моторный катер, оснащенный спасательным снаряжением и всем необходимым для оказания первой помощи, включая быстроходный надувной паром, питаемый от динамика, установленного на борту катера, который можно задействовать в считанные минуты. Катер будет сопровождать состязающиеся суда на всем протяжении маршрута, от старта до финиша. Это судно стало неотъемлемым атрибутом гонок после печального события, имевшего место семнадцать лет назад, когда во время разыгравшейся ночью свирепой бури у «Королевы Мэриленда» снесло паруса. Одну девочку со сломанной ногой подобрало тогда и доставило на берег случайно оказавшееся рядом рыболовное судно, а еще двух девочек, смытых волной в море, удалось через некоторое время отыскать катеру береговой охраны.

В десять часов мы с Тэрри добрались до пристани, где я заметила как всегда теперь элегантную Эллен в обществе Хайрама Берджесса, Джона Рэтигена и какой-то женщины, судя по всему, тележурналистки.

У причала уже стоял моторный катер, который должен был доставить их вместе с другими избранными гостями на яхту Берджесса. Другой катер, более вместительный, но и более скромный, спешил к берегу, чтобы забрать всех приглашенных на яхту, арендованную попечительским советом.

Я уже собиралась вслед за Тэрри подняться по трапу на борт «Королевы Мэриленда», когда почувствовала, что кто-то тянет меня за рукав. Это была Ада, воспринимавшаяся в этой обстановке как нечто совершенно инородное.

— Миссис Барлоу! Если не возражаете, я хотела бы минутку поговорить с вами. — Это была не просьба, приказ.

— В чем дело?

— С вашего позволения, мадам, у меня конфиденциальный разговор к вам, очень короткий. — Она кивнула в сторону школьного фургона. Коробки с провизией были выгружены, и он стоял чуть поодаль, в стороне от людского потока.

Ну вот, так и есть, подумала я. Не иначе как сейчас она объявит мне приказ Майкла. Это будет несомненно официальный приказ, запрещающий мне ступать на борт «Королевы Мэриленда».

Я покорно последовала за Адой к фургону, а когда она указала мне взглядом на переднее место, я тотчас же села.

Она села рядом, оглядываясь по сторонам, желая убедиться, что нас никто не слышит и не видит, и только после этого заявила:

— Лейтенант Доминик велел мне не позволять вам ступать на борт школьного судна вот без этого.

С этими словами она открыла висевшую у нее на плече сумку и извлекла из нее миниатюрный автоматический пистолет, как я выяснила позже, — марки «беретта» 28 калибра, и, держа его за дуло, протянула мне.

Я не могла скрыть удивления.

— Почему вы решили, что я умею им пользоваться?

— Лейтенант говорит, что умеете. Он заряжен и поставлен на предохранитель.

Я проверила, все было именно так. В случае необходимости мне требовалось только снять пистолет с предохранителя и нажать на курок. Я мысленно улыбнулась, подумав, что Майкл навел необходимые ему справки обо мне, как и обо всех остальных в школе. Очевидно, ему известно, что муж купил мне лицензионный пистолет, когда мы жили на ранчо неподалеку от Санта-Фе, в Нью-Мехико, где он работал в течение года.

Первым моим побуждением было сказать: «Я не возьму его», — но я воздержалась. На сей раз я дала себе труд подумать, прежде чем говорить. Майкл не имел права неофициально снабжать меня оружием, и, поступая таким образом, он в сущности ставил на карту свою карьеру. И то, что Майкл решился на это, свидетельствует, во-первых, о том, что он беспокоится обо мне, а во-вторых, — что он уверен: я воспользуюсь оружием только в случае крайней необходимости.

Я молча взяла пистолет и опустила его в глубокий, на толстой подкладке карман моего комбинезона на правой стороне бедра. Подкладка была достаточно толстой, так что догадаться о наличии в кармане пистолета было абсолютно невозможно.

— Что-нибудь еще? — спросила я.

— Нет, это все, — сказала Ада и в знак признательности широко улыбнулась. Я поймала себя на том, что смотрю на размазанную по губам помаду. Почему-то порой в серьезной ситуации обращаешь внимание на подобные мелочи.

— Ну, тогда пошли, — сказала я и выскочила из фургона первой. Едва успели мы подняться на судно, как Сисси Браун дала два коротких свистка, означавших, что членам команды, находящимся на причале, следует немедленно явиться на судно и занять свои места.

Члены команды, состоящей из восемнадцати человек, размещаются на судне следующим образом: двое — у лебедок фалов грот-мачты и фок-мачты; двое — у парусных тросов грот— и фок-мачт; один — у кливеров фалов, двое — у лебедок кливерных тросов и один — у самой мощной лебедки киль-колодца, находящегося в кормовой части сразу же за грот-мачтой.

Плюс Сисси Браун за штурвалом. Итого — девять четко обозначенных постов. Из десяти оставшихся восемь девочек выстроились в ряд вдоль леера на корме лицом к берегу, а двое находились на причале — им предстояло отдавать швартовы. Когда судно выйдет из бухты, восемь девочек спустятся вниз и будут ждать своей вахты. До 8 часов вечера вахта будет сменяться каждые два часа. По существующим правилам, членам команды, свободным от вахты, запрещается чем-либо помогать тем, кто несет вахту, за исключением случаев, когда на судне возникают какие-то технические неполадки или кто-то оказывается за бортом. Таким путем достигалась максимальная эффективность действий каждого члена экипажа в отдельности и всей команды в целом. Коль скоро свободным от вахты девочкам на палубе делать было нечего, они отправлялись вниз, чтобы обрести вожделенный отдых, поесть и отдохнуть.

Я должна была помочь Тэрри в камбузе, но задержалась наверху, чтобы посмотреть, как «Королева» ляжет на курс. Сисси уверенно отдавала команды поднять оба паруса и главный кливер. Когда эта команда была исполнена, последовала новая — обстенить главный кливер и замедлить вращение лебедок на парусных тросах грот- и фок-мачт. От легкого ветерка коричневая солоноватая вода в Бернхемской бухте покрылась рябью. Когда остененный главный кливер напрягся и нос «Королевы Мэриленда» медленно отвалил от причала, оба наши паруса поймали ветер, и мы двинулись вперед под восторженные возгласы провожавшей нас публики, гортанный рев сирены на «Сэме Хьюстоне» и пронзительный свисток на яхте попечительского совета.

На этих двух яхтах царило безмятежное веселье, и трудно было поверить, что в школе, находившейся совсем рядом, всего несколько дней назад произошло два жестоких убийства. Словно Мэри Хьюз и Гертруда Эйбрамз были либо забыты, либо просто выброшены из памяти, как нечто не достойное внимания.

Но этого нельзя было сказать поголовно обо всех. Было еще одно судно, без какой-либо шумихи скромно следовавшее за нами на почтительном расстоянии. Черного цвета, по размеру едва ли превосходящее катер Хайрама Берджесса, только с кабиной и, видимо, пригодное к использованию при любой погоде. Я сразу же догадалась — это был полицейский катер.

Глава 28

Тэрри и Гейл Сандрес находились в носовом кубрике, представлявшем собой узкий отсек перед камбузом, который при необходимости мог использоваться для отдыха судовой команды. Для спанья во время движения судна это место довольно неудобное. Даже если освободившийся от вахты член команды чувствовал такую усталость, что почитал за великое благо уже саму возможность лечь и вытянуть ноги. При волнении или зыби на море качка более всего ощущалась в носовой части судна.

На «Королеве Мэриленда» носовой кубрик служил также для хранения парусов, поэтому помимо восьми коек там находились четыре огромных открытых бункера, в которых были сложены упакованные в синие нейлоновые мешки запасные паруса и кливера с четкой надписью, свидетельствовавшей о содержимом мешков. Одна из коек предназначалась мне, а другая, напротив, — Тэрри. На шести других будут располагаться освобождающиеся от вахты шесть девочек, а остальные три смогут разместиться в кормовой части кают-компании.

Тэрри и Гейл стелили мне постель и только рассмеялись, когда я запротестовала, желая сделать это сама. Сейчас «Королева Мэриленда» шла уже полным ходом и когда нацелилась идти в крутой бейдевинд, то стала основательно кренговать. При этом Тэрри потеряла равновесие и ударилась о койку, продолжая тем не менее заправлять свое одеяло.

— Отдохните, Маргарет, — сказала она. — Вы и так уже вдоволь натрудились.

Она хотела сказать что-то еще, но увидела стоявшую позади меня в дверях Аду и добавила:

— Ваша телохранительница на посту, так что можно не беспокоиться.

Я слегка повернула голову и увидела Аду. Я просто посмотрела на нее. Говорить что-либо не было необходимости. По крайней мере сейчас я была в полной безопасности. Но тут наше судно внезапно нырнуло носом в воду, оказавшись в кильватере прошедшего мимо моторного катера, и Ада, прислонившись к перегородке кубрика, прямо на глазах позеленела.

— Вам станет лучше, если вы подниметесь на палубу, — сочувственно проговорила Гейл.

Ада сурово взглянула на нее, начала было что-то говорить, но потом, позеленев еще больше, сдалась и убежала.

Гейл рассмеялась.

— Она — настоящий тролль, миссис Барлоу. Я видела, как на причале она завлекала вас в фургон. Как только вы ее выносите?

Я мгновенно ощутила в кармане комбинезона тяжесть автоматического пистолета, навязанного мне Домиником.

— Она здесь с самыми добрыми намерениями, — снисходительно заметила я.

Я помогла Тэрри и Гейл заправить их койки, а потом мы с Тэрри пошли в камбуз, чтобы выложить провизию из коробок. На это ушло добрых сорок минут. За это время «Королева» миновала Литтл-Чоптэнк и вышла в Чесапикский залив.

Судя по движению судна, ветер существенно усилился. Мы основательно кренились вправо, вздымались и перекатывались на огромных волнах, а это означало, что в заливе дует сильный южный ветер. Я надела свитер, а поверх него — легкую нейлоновую зюйдвестку, которая способна защитить от ветра и воды. Вооружившись хронометром и картой с нанесенным на ней нашим маршрутом, я приготовилась заступить на вахту, которую буду нести поочередно с Тэрри. В мои обязанности входило считать галсы, делая соответствующие отметки на карте. Поднявшись на палубу и заняв свой наблюдательный пост перед грот-мачтой, я рада была убедиться в правильности своего предсказания. Все признаки наступающего лета были развеяны дождем и холодными брызгами, которые обрушивались на палубу каждый раз, как мы врезались в более крутую, чем обычно, и высокую волну. Я испытывала радостное возбуждение, знакомое всем, кто любит море и парусный спорт, когда вы с упоением мчитесь вперед, влекомые какой-то могучей, неведомой силой, а над головой у вас — надутые ветром тугие паруса, которые, кажется, затмевают собою небо; натянутые, словно тетива, металлические тросы, шипение воды, пенящейся вокруг корпуса судна, и восхитительный соленый воздух.

Сейчас мы подходили к острову Джемса, и я впервые после многолетнего перерыва увидела нашего традиционного соперника, — родственное нам судно «Чесапик». Оно шло тем же галсом, примерно в ста метрах от нас с наветренной стороны. Я навела бинокль. Члены команды юношей в ярко-красных костюмах яхтсменов несли вахту каждый на своем посту. Я наблюдала за ними несколько секунд. Но вот рулевой — высокий мускулистый юный викинг с копной непокорных светлых волос отдал команду ложиться на другой галс. Команда действовала с восхитительной точностью, словно часовой механизм, судно развернулось носом к ветру, паруса, кливера и стаксели с треском и грохотом перекинуло на другой борт.

И почти точас же я услышала спокойный голос Сисси: «Приготовиться к повороту!», а вслед за тем и саму команду: «Поворот!» Если бы Сисси сумела быстрее развернуть судно круче к ветру, мы смогли бы опередить наших соперников и первыми достигнуть красного буя у северной оконечности острова Джемса — крайней точки нашей стартовой линии. Другой конец этой линии находился на расстоянии трехсот метров от нас, там, где сейчас была яхта попечительского совета. Издали буй казался черным и был похож на конец высунувшейся из воды палки, но когда я посмотрела на него в бинокль, но увидела красный цилиндрический предмет высотой около двух метров с заостренным верхом, похожий на головку огромного артиллерийского снаряда.

Я стала считать галсы. С момента подачи команды до полного наполнения нашего главного кливера прошло семь секунд. Я сделала соответствующую отметку на карте маршрута и обратила взгляд к «Чесапику» — мне было интересно понаблюдать и за ними. Минуты через две шкипер «Чесапика» решил встать против ветра прежде, чем это сделает «Королева Мэриленда», и блестяще лег на другой галс. Я не спускала глаз с юного викинга, слышала, как он завопил: «Приготовиться!» А когда раздалась команда: «Поворот!», — включила свой хронометр и выключила его в тот момент, когда главный кливер «Чесапика» наполнился снова. Шесть секунд. Нам следовало действовать проворнее.

Я мысленно прикинула, что пройдет пятнадцать секунд, прежде чем мы ляжем на другой галс. И оказалась близка к истине. Через двенадцать секунд после того, как «Чесапик» изменил галс, мы сделали то же, и на сей раз за шесть секунд, невзирая на то, что Ада опять чуть было не оказалась сброшенной за борт гиком грот-мачты — снова пришлось кричать, чтобы она опустилась на колени.

На моих часах было одиннадцать сорок. Минутой позже Онзлоу Уикес подал громкий сигнал свистком и произнес первые за все время после выхода из Бернхемской бухты слова, сказав:

— Двадцать минут.

Мы находились достаточно близко от яхты попечительского совета, и можно было без труда разглядеть лица толпившихся на борту пассажиров. Сисси как раз сменила галс, и я заметила женщину, с которой — могу поклясться, — жила целый год в одной комнате.

Затем при ветре, почти перпендикулярно по отношению к стартовой линии, мы не спеша направились к красному бую.

Наш соперник на противоположном нашему галсе держал путь к яхте попечительского совета. Я начинала испытывать прилив бурной радости, которую пыталась умерить, говоря себе, что в гонках, которые продолжатся в лучшем случае до завтрашнего полудня, и в самом деле не важно, какое судно опередит другое на несколько секунд, стартовав первым.

В течение следующих пятнадцати минут мы всеми средствами добивались выгодного положения, при этом Уикес вел счет по минутам.

Когда с палубы попечительской яхты прогремел пушечный выстрел и черный стартовый вымпел взвился на верхушке мачты, мы шли правым галсом на полной скорости. Я была уверена, что мы пересечем стартовую линию раньше времени. А если так, то нам придется вернуться назад и миновать линию вторично, потеряв на этом не только несколько минут, но и нечто значительно более ценное для команды — престиж.

Но мы не оплошали. Позже на фотоснимках было отчетливо видно, что на старте мы отстали от «Чесапика» всего лишь на одну секунду, возможно, на половину длины носовой части судна. Мы шли со скоростью двенадцать узлов, так что перила с подветренной стороны находились в воде, и мы опередили «Чесапик» на целый корпус. Я оглянулась на Сисси Браун. Она абсолютно расслабилась, ее сильные руки твердо, но спокойно держали руль; безмятежный вид, на лице никаких эмоций, но при этом она пытливо наблюдала за движением грот-мачты, улавливая малейшие звуки, свидетельствовавшие о выходе судна под ветер. Пожалуй, мне никогда в жизни не доводилось встречать человека, который в подобной напряженной обстановке проявлял бы такое спокойствие и самообладание

Нам предстояло пройти около шестидесяти миль по зыбучим водам Чесапикского залива до буя, который находится дальше на юго-восток за островом Танджер, преодолев, таким образом, ровно половину нашего маршрута. При юго-восточном ветре на обратном пути нам придется двигаться против ветра, без конца меняя галсы вверх-вниз на всем пути через Чесапик, протяженность которого с учетом обхода вокруг острова Танджер составляла примерно тридцать миль. Бюро погоды предсказывало дождь, как это прогнозировала и я, судя по постепенно сгущавшемуся над землей слою перистых облаков. А тут еще поднявшийся ночью ветер. В Чесапикском заливе между тем кипела жизнь: огромные океанские лайнеры направлялись в Балтимор; повсюду сновали частные моторные и парусные суда. Нам предстояли дождливый день и трудная ночь без сна и отдыха.

Я уже вознамерилась было наслаждаться первым этапом гонок, черпая вдохновение в том, что пока нам удалось опередить соперника, пусть даже чисто символически. Но когда я увидела черный корпус полицейского катера, следовавшего за нами на расстоянии примерно пятисот ярдов, от моего хорошего настроения не осталось и следа. Катер напомнил мне о подстерегающей меня опасности, и я снова ощутила свинцовую тяжесть в кармане комбинезона.

Когда Тэрри появилась в дверном проеме камбуза с кружкой горячего кофе, мое лицо, видимо, все еще выражало тревогу.

— Маргарет, как вы себя чувствуете? — сразу же спросила она, пытливо заглядывая мне в глаза.

— Прекрасно.

— Точно?

— Точно.

— Если это способно вас развеселить, могу сообщить, что полицейский офицер Берк только что отдала морю свой завтрак.

Я засмеялась и, принимая кружку с кофе, сказала, что я просто немного расслабилась после всех треволнений, предшествовавших старту. Она послала мне воздушный поцелуй и снова умчалась. Разумеется, я не могла ей сказать, какие думы меня одолевали. Я не могла сказать об этом никому, кроме Ады. Но с ней я вообще ничего обсуждать не собиралась. При всей моей решительности я чувствовала себя не вполне уверенно.

Глава 29

Где-то в середине первой дневной вахты действительно поднялся ветер. На воде появились белые барашки, и палубу буквально захлестывало брызгами. А когда время от времени «Королева» зарывалась носом в волну, судно основательно погружалось в воду; вода обрушивалась на палубу уже стеной. Сисси уверенно вела судно вперед. Она была из числа азартных соперников, одержимых волей к победе, и старалась выжать из шхуны все, что только можно. Она твердо решила не только не брать рифы, если в этом не возникнет необходимости, но идти с развернутыми стакселями, всеми тремя кливерами и, естественно, парусами. Порой судно кренилось так сильно, что перила с подветренной стороны почти полностью уходили под воду.

У меня было много дел. Я помогала Тэрри обслуживать команду во время ленча, потом занималась разными делами в кают-компании, не переставая при этом нервничать. Вахту я несла на своем посту с картой маршрута и хронометром, который теперь держала от дождя в пластиковом пакете и вынимала только для работы.

День прошел быстро, и вскоре уже закончилась вторая вахта. С наступлением сумерек небо затянули тучи, и видимость значительно ухудшилась. Сисси Браун и ее первый помощник Гейл Сандерс по очереди несли вахту на капитанском мостике и занимались счислением пути. Было нелегко вести судно под парусами в такую погоду по намеченному курсу и в точном соответствии с расчетным временем. По ходу дела в первоначальные расчеты приходится вносить всевозможные коррективы с учетом направления и силы ветра, времени прилива и отлива, скорости судна при попутном ветре и при буксовании или дрейфе в подветренную сторону. При том что я не сомневалась в прекрасной подготовке и сноровке девушек, мне было приятно сознавать, что Уикес находится в контрольной кабине и тщательно следит за движением судна.

Тревога, которая не покидала меня с того самого момента, как я взошла на борт, воплотилась в реальность в десять часов вечера.

Была как раз середина первой четырехчасовой вахты. С наступлением темноты мы потеряли из виду «Чесапик». Когда я видела его в последний раз, он шел, как и мы, с ходовыми и клотиковыми огнями примерно в восьмистах метрах от нас с подветренной стороны. Другие суда, следовавшие за нами, в том числе и полицейский катер, я тоже с некоторых пор не видела.

Я находилась в навигационном отсеке кают-компании по левую сторону массивного киль-колодца, наблюдая, как Гейл Сандерс делает расчеты очередного участка маршрута, когда стоявшая у штурвала Сисси Браун резко положила лево руля. «Королева», почти лежавшая на боку, мгновенно встала, зарылась носом в волны, но в следующую же минуту завалилась на другой бок. Но потом снова нырнула под ветер и легла на курс. Секундой позже на палубе, у нас над головой, послышался глухой удар, пронзительный крик, судно снова развернулось под ветер, переходя в бейдевинд, при этом наши грот- и фок-мачта невероятно загромыхали. Очевидно, произошло что-то непредвиденное.

Я накинула зюйдвестку и поспешила наверх. Гейл немедленно последовала за мной, а Уикес и Тэрри были уже там.

После яркого света кают-компании, хотя он был всегда затенен, чтобы легче адаптироваться к темноте, на палубе царила кромешная тьма. После тишины и спокойствия кают-компании на палубе было страшно: сильный ветер, потоки дождя, шум полощущихся парусов; судно то отчаянно раскачивалось из стороны в сторону, то задирало нос кверху, оседая на корму.

Во время вахты члены команды пользовались водонепроницаемыми фонарями. И такой фонарь в руке Уикеса высветил четыре смутных фигуры, пригнувшиеся книзу, а над ними, на расстоянии каких-нибудь нескольких дюймов, раскачивался гик грот-мачты. Луч фонаря скользнул по блестящей поверхности лебедки самого большого грот-паруса. Уикес взялся за ручку и понял, что лебедка вышла из строя, отпустив шкот грот-мачты, и теперь огромное полотнище паруса свободно развевалось по ветру.

Парус грот-мачты на почтовых шхунах Чесапикского залива очень большой, до шестисот квадратных футов, диаметр гика — восемь дюймов, а длина — свыше двадцати пяти футов. Он очень тяжелый, и, чтобы натянуть паруса, требуются усилия по меньшей мере троих членов команды. И хотя шкот закреплен на двух шарнирах, натянуть его одной девочке было не под силу, особенно если учесть, что парус мокрый, а судно идет в крутой бейдевинд.

Все стояли молча, не двигаясь, казалось, целую вечность, а в действительности всего лишь несколько секунд. Просто смотрели. Видимо, пытаясь понять, что произошло. Вики Олкотт, школьный тяжелоатлет, пришла в себя первой. Она ухватилась за раскачивавшийся в воздухе шкот грот-мачты, натянула его изо всех сил и, подставив под него спину, стала наматывать его на «утку». Нос судна опустился, паруса грот— и фок-мачт снова наполнились, и мы опять легли на курс.

— Натяни шкот потуже, Вики, — сказала Сисси.

— Слушаюсь, шкипер, но тогда придется еще раз привести «Королеву» под ветер. И мне нужна помощь.

Член команды, отвечающий за лебедку грот-мачты, и я выступили вперед. Но Тэрри нас остановила.

— Минутку, — сказала она. — Здесь требуется физическая сила.

Луч ее фонарика скользнул по лицам собравшихся на палубе и остановился на Аде Берк, которая до этого «умирала» от морской болезни, но превозмогла себя и последовала за мной на палубу. Тэрри схватила ее за руку.

— Сюда! — скомандовала она. — Держи канат. — И потащила Аду за руку к Вики.

Ада привыкла подчиняться приказам и с готовностью ухватилась за шкот своими сильными руками. Сисси крутанула штурвал, и мы снова пришли под ветер, парус спал, когда мы пошли в бейдевинд.

— Ну! Раз-два, взяли! — крикнула Вики.

И вместе с Адой начала травить шкот.

Гик встал на место, и парус натянулся.

— Хорошо! — крикнула Сисси.

Не успела Вики закрепить гик, как одна из девочек, стоявшая на вахте у лебедки в носовой части палубы, крикнула:

— Вышел из строя кливер!

— О Господи! — воскликнула Тэрри и сразу же бросилась туда, освещая себе путь фонарем.

Не раздумывая, я поспешила по качающейся палубе ей на помощь.

Оказывается, гик главного кливера, единственного, у которого имеется гик, зацепился за подвижный треугольный фал. Тот в свою очередь запутался в тросах фок-мачты на правом борту. Посветив своим карманным фонариком, я увидела, что Тэрри пытается высвободить кливер с помощью багра. Однако кливер представляет собой довольно большое полотнище, а Сисси все еще вела судно в бейдевинд, поэтому попытки Тэрри высвободить гик были явно обречены на неудачу.

Тут требовались руки, а не багор. Обе девочки оставались на своем посту, готовые как можно быстрее вытягивать шкот, лишь бы он освободился. Я просунула одну ногу в петлю каната, чтобы не сорваться за борт, а другой ногой встала на планшир, пытаясь дотянуться и распутать образовавшийся узел. Казалось, это не кончится никогда. Я дважды по пояс оказывалась в воде. Моя задача осложнялась еще и тем, что я вынуждена была держать фонарик на том самом узле, который распутывала. Но так или иначе в конце концов мне удалось высвободить гик кливера, и теперь он свободно раскачивался взад и вперед над палубой.

И тут Тэрри крикнула:

— Выбрать шкоты!

Надо сказать, что это спасло меня, потому что, высвобождая ногу из петли, я совсем забыла о Тэрри.

Итак, я услышала крик Тэрри и повернулась в ее сторону. Девочки у лебедок стояли спиной и к ней и ко мне, сосредоточенно вращая рукоятки. Я направила фонарик на Тэрри и увидела ее лицо как раз в тот момент, когда она занесла багор над моей головой. Ужасное, звериное лицо, искаженное злобой и ненавистью.

У меня не было возможности избежать удара. Тяжелое древко багра обрушилось мне на руку, которой я инстинктивно заслонила голову. Удар был оглушительный, фонарик улетел в воду, рука беспомощно повисла.

В подобных ситуациях думать некогда, надо действовать. Я высвободила наконец свою ногу и попыталась здоровой рукой достать из кармана автоматический револьвер. И тогда она обрушила на меня второй удар. Избежать смерти при этом мне удалось исключительно благодаря «Королеве». Девочки у лебедок выбрали шкот кливера, Сисси повернула штурвал, и судно резко накренилось.

Потеряв равновесие на внезапно качнувшейся палубе, Тэрри слегка промахнулась. Удар пришелся в плечо. Было больно, но я все-таки сумела достать пистолет, хотя мне так и не удалось им воспользоваться. Мои пальцы совершенно онемели от возни с канатами и веревками, и, пока я нащупывала предохранитель, она набросилась на меня и выбила пистолет из рук.

Тем временем «Королева» зарылась носом в мощную волну. Могучий вал обрушился на носовую палубу, Тэрри не удержалась на ногах и, увлекая меня за собой, откатилась к планширу.

Сила удара при падении чуть не оглушила меня. Когда я приподнялась на коленях, то увидела, что Тэрри неподвижно лежит в шпигате лицом вниз. Я услышала крик. А когда «Королева» снова зарылась носом в накатывающийся на нее вал, меня приподняло огромной, обрушившейся на палубу волной. Я почувствовала сильный толчок, и в следующую минуту очутилась за бортом вместе с Тэрри.

В какой-то момент я увидела свет, мелькнувший возле штурвала, и силуэты людей, а потом все утонуло в кромешной тьме.

И на сей раз я осталась в живых благодаря воспитаннице «Брайдз Холла». На этот раз — Сисси Браун. Она видела, как мы скатились за борт, резко затормозила ход, крикнув: «Люди за бортом!» Стоило ей чуть замешкаться, и я бы погибла.

Все свободные от вахты члены команды мгновенно высыпали на палубу. Команда действовала молниеносно. В считанные минуты на воду были спущены два самонадувающихся спасательных плота, оснащенных опознавательными огнями и радиолокационной установкой. Два прожектора рыскали взад-вперед по воде, но их лучи миновали меня. «Королева Мэриленда», находившаяся всего в нескольких ярдах, казалась мне бесконечно далекой.

Однако благодаря прожекторам «Королевы» меня обнаружил другой прожектор, помещавшийся на носу полицейского катера. В мгновение ока катер был рядом, как раз тогда, когда я уже окончательно выбилась из сил. Ведь мне приходилось не только самой держаться на плаву, но еще и поддерживать Тэрри. И это при том, что одна рука у меня была повреждена, а намокший комбинезон камнем тянул меня вниз.

Сильные руки подхватили нас обеих и втащили на борт. Потом все смешалось в моем сознании — вода, темень, боль, пронизывающий до костей холод и мужские голоса. Меня отнесли в кабину, уложили на топчан и укутали одеялами. Двое дюжих полицейских стояли рядом, сочувственно глядя на меня, а Майкл Доминик протягивал мне кружку с горячим чаем.

— Вы можете сказать, что случилось? — тихо спросил он.

Я ответила не сразу. Я смотрела на Тэрри, лежавшую на спине напротив меня. Глаза у нее были закрыты, а из головы сочилась кровь.

Казалось, она безмятежно спит, и ее лицо в тусклом свете кабины было неподражаемо прекрасным.

— Она скончалась сразу же, как мы вытащили ее из воды, — сказал Майкл. — У нее оказался поврежден череп. Должно быть, она ударилась при падении в воду.

Я вспомнила, как мощная волна обрушилась на палубу и отбросила нас к планширу. И ее лицо, когда она занесла над моей головой багор.

— Она пыталась меня убить, — сказала я.

Я вспомнила групповые снимки в альбоме, посвященном «Королеве Мэриленда». И улыбающееся лицо Тэрри среди членов судовых команд, ежегодно сменявших одна другую. Тэрри неизменно в голубой замшевой куртке и синем берете. Тогда-то меня и осенило, что Тэрри — как раз тот человек, у которого всегда мог найтись повод для появления в любом месте на территории кампуса, потому что она имела на это право.

— Вы знали, что это была она? — спросил Майкл. — Именно это вы и собирались мне сказать, упрямица, а потом передумали?

Я ничего не сказала Майклу тогда в церкви. Хотя и знала, кто убийца. Но мне и сейчас не хотелось в это верить. Все время я молила Бога, чтобы убийцей оказался кто-то другой, только не Тэрри. Даже сейчас, глядя на нее, я безумно желала, чтобы свершилось чудо, и она оказалась невиновной и вновь стала прелестной молодой Тэрри, полной жизненных сил и энергии.

Но увы. Она хладнокровно убила двоих людей и дважды пыталась убить меня.

Глава 30

Мне было суждено снова очутиться в кембриджской клинике. Я была доставлена туда на полицейском вертолете в послешоковом состоянии и с переломом руки. Еще до прибытия вертолета на борту катера, отстранив удивленную и смущенную Аду, появилась Сисси Браун.

— Я восхищена вами, миссис Барлоу, — сказала Сисси. — И хочу вас заверить, что мы обязательно победим в этих проклятых гонках, договорились? Можете в этом не сомневаться. Мы хотим посвятить нашу победу вам.

Она порывисто наклонилась ко мне и стиснула мою здоровую руку. Что же касается меня, то при всей моей неприязни к ней в этот момент, кажется, не было человека на свете, которого я любила бы так же сильно, как ее.

«Королева» и в самом деле одержала победу, первой придя к финишу у острова Джемса с отрывом от «Чесапика» на полтора километра. Традиционное торжество по случаю гонок на борту «Сэма Хьюстона» решено было не отменять. Члены команд, их родители и друзья все еще продолжали веселиться, когда я вернулась в «Брайдз Холл» около семи часов вечера. Врачи настаивали, чтобы я задержалась в клинике еще на день, и подняли невероятный шум, когда я заявила о намерении покинуть ее немедленно, но с меня и этого было достаточно.

Однако в торжествах я не участвовала: я не могла. Мысли о Мэри Хьюз и Гертруде Эйбрамз, о Тэрри Карр и о рухнувшей карьере Эллен Морни настолько угнетали меня, что я испытывала лишь глубокую, щемящую тоску. Я отправилась прямо в Коптильню, в свой гостевой номер, и легла в постель.

Большую часть следующего дня и вечер я провела с Майклом, рассказывая ему некоторые подробности, и даже сделала официальное заявление по поводу моих действий с момента появления в «Брайдз Холле». Как оказалось, на кассете Мэри Хьюз были действительно записаны голоса Тэрри и Эллен. Содержание их беседы стало известно благодаря чудодейственному мастерству специалистов по звукотехнике. Это дало Майклу Доминику основание выдвинуть обвинение против Эллен, а позже и против Артура Перселла. Зная характер Перселла, Эллен втянула его в свои махинации, пообещав соответствующим образом вознаградить. Причастность к преступлению служила гарантией его молчания.

Похищенная Эллен сумма была мизерной по сравнению с общей суммой пожертвований, всего лишь сто тысяч долларов с небольшим. Но этого было вполне достаточно для того, чтобы оплатить все, что она считала необходимым для осуществления мечты всей ее жизни — обретения Джона Рэтигена: арендная плата за «обитель любви» в Джорджтауне, пластическая операция, роскошный спортивный автомобиль и обширный модный гардероб.

И она вполне преуспела бы в осуществлении своих планов, если бы этому не помешал один человек — Анджела О'Коннелл. Из записи, содержащейся на кассете, и из признаний Эллен роль этой девицы становилась совершенно ясной. Не прошло и месяца с момента появления Анджелы в школе, как она обнаружила, что можно сойти с дорожки и, забравшись в густые заросли кустарника, оказаться прямо под окном кабинета Эллен. В теплую погоду, когда открыто окно, она могла сколько душе угодно подслушивать разговоры, происходившие в кабинете директрисы. Стараясь завоевать расположение Тэрри, Анджела рассказала ей о разговоре Эллен с Перселлом, из которого следовало, что они сообща замышляют некую махинацию. Тэрри не составляло труда заставить Анджелу молчать — она пригрозила ей Инквизицией старшеклассниц. Улучив момент, когда Перселл находился в отъезде, Тэрри несколько ночей кряду занималась тщательной проверкой школьных счетов и пришла к выводу, что все сказанное Анджелой — правда.

У каждого человека есть какая-то мечта, которая — он верит — в конце концов осуществится. Для большинства людей мечта так и остается мечтой, и они в конце концов смиряются с этим. Однако для некоторых — таких не много — поражение просто немыслимо, слишком завораживающей представляется мечта. И ради ее осуществления они готовы на все, вплоть до убийства.

Я много думала о Тэрри Карр и мечтах ребенка из бедной семьи в захолустном районе Западной Виргинии. Всегда ли она мечтала стать в будущем директрисой знаменитой приготовительной школы? Или впервые подумала о такой возможности, только оказавшись в «Брайдз Холле» и увидев в лице Эллен пример для подражания? Этого мы никогда не узнаем, хотя я склонна считать верным последнее. В ту злополучную субботу Хайрам Берджесс позвонил в школу и просил передать Эллен, что он приглашает ее на завтрак в Вашингтоне. Тэрри немедленно связалась с Эллен в «Вальдорф-Астории», сообщила о звонке Берджесса и заодно торжествующим тоном изложила все, что ей было известно от Анджелы. Затем, в упоении собственной силой, она принудила Эллен к встрече с глазу на глаз в газебо в тот же самый день.

Как считает Майкл, Тэрри требовала отнюдь не денег. Ей нужна была должность директрисы «Брайдз Холла». Эллен должна была подать в отставку в конце учебного года, заручившись предварительно гарантией со стороны попечителей, что ее место займет Тэрри.

Когда мечта Тэрри была уже совсем близка к осуществлению, она не могла допустить, чтобы Мэри Хьюз стала свидетельницей ее шантажа. Равно как и Гертруда Эйбрамз. Убила ли она Гертруду Эйбрамз из опасения, что та может узнать ее голос на кассете, или потому, что Мэри могла поделиться с ней своей тайной — этого мы тоже никогда не узнаем.

Чтобы избежать дальнейшего скандала и считая, что найти равноценную замену Эллен будет трудно, попечительский совет решил не возбуждать против нее дела и оставить ее директрисой. Конечно, ей придется вернуть похищенные деньги. Их будут удерживать из ее жалования, а поскольку сумма весьма солидная, она в скором времени снова превратится в неряшливо одетую, заурядную особу средних лет. Джона Рэтигена она потеряла — во второй раз и теперь уже навсегда. Я невольно испытывала к ней жалость.

Что касается меня, то я наконец могла вернуться домой и на следующий день после завтрака упаковала свои вещи. Майкл поручил одному из своих подчиненных проводить меня до дома, и вскоре я уже покидала Коптильню. Когда я вместе с сопровождающим, несшим мои вещи, подошла к Главному Корпусу, со мной произошло что-то невероятное. Я вдруг передумала. Моя старенькая машина показалась мне незнакомкой, и я с удивлением осознала, что испытываю страх перед реальным миром, в который мне вскоре предстоит вернуться.

Я смотрела, как сопровождающий укладывает мой багаж на заднее сиденье, внушая себе, что не следует распускать нюни, что я должна взять себя в руки. «Ты уже не школьница, Маргарет. Поезжай домой», — говорил мой разум.

Да, я не школьница, и уже очень давно. И все-таки что-то во мне противилось и убеждало побыть здесь еще немного. Я остро ощущала ностальгию, хотя не могла бы сказать, по чему именно. По «Брайдз Холлу» и моим школьным годам? По тому, что прошло и больше уже не вернется? По минувшей юности? Думаю, что по всему понемногу. Я попросила сопровождающего подождать и медленно пошла мимо спортивной площадки к пирсу и к эллингам. Я шла и вспоминала: длинные зимние вечера в классах и занятия в закутках большого учебного зала; тех, с кем приходилось делить дортуар, нравившихся мне и не нравившихся; учителей — скучных, противных или добрых. Вспоминала школьные ритуалы и традиции, сохраняющиеся и по сей день; подруг, с которыми делила радость и слезы; победы и поражения на спортивной площадке. И бурный восторг зрителей-школьниц, когда я победила в межшкольном чемпионате по теннису и вернула «Брайдз Холлу» кубок после двадцатишестилетнего перерыва.

Я шла по знакомой дороге, вспоминая прошлое с чувством признательности и приязни. Я была уверена, что никогда больше не приеду сюда. Даже ради Нэнси. Отныне это станет обязанностью ее матери, а не моей. Но несмотря ни на что, «Брайдз Холл» для меня — нечто такое, чего я не могу и не должна никогда отделять от всего того, что составляет мою жизнь, как я до сих пор пыталась это делать. По-своему я любила это место.

«Королева Мэриленда» стояла на приколе, со свернутыми парусами, каждая веревочка аккуратно смотана, палубы отдраены, медные ручки начищены до блеска. Среди царивших здесь покоя и тишины невозможно было поверить в то, что случилось на борту судна всего лишь тридцать шесть часов назад.

Я подумала о Мертвой Обезьяне: вспомнила, как две недели назад — казалось, с тех пор прошла целая вечность, — она раскачивалась здесь над палубой, и содрогнулась. Не потому, что это было и в самом деле мерзкое зрелище, а потому, что школа и все, что ее олицетворяет, может в один миг рухнуть как карточный домик. Нет, «Брайдз Холл» будет существовать и впредь — там будет учиться Нэнси, возможно, ее дочь и многие последующие поколения девушек. Но как в жизни все хрупко, и как опасно считать что-либо постоянным.

Прошло минут десять, а я все стояла, безучастно глядя на воду, и вдруг почувствовала присутствие Майкла Доминика рядом. Он подошел неслышно. Взлянув на мою руку в гипсе и на перевязи, он спросил: «Как вы», — и я ответила: «Нормально».

С «Сэма Хьюстона» доносился веселый смех и школьный гимн.

— Там веселье в самом разгаре, — сказала я.

— А почему бы и нет? Никто из них фактически не виновен в случившемся.

— И никакой опасности больше не существует?

— Явной опасности? Нет.

Я наблюдала за гагарой, кружившей низко над Бернхемской бухтой. Ее черные крылья размеренно поднимались и опускались как бы в такт биению моего сердца. И в моей грусти я ощутила огромную радость жизни.

— Так что же, значит, — нет? — внезапно услышала я.

Он говорил о нас — о себе и обо мне. Я повернулась к нему. Его темные волосы были взъерошены, он стоял ко мне боком, не глядя на меня, словно опасаясь прочесть в моих глазах отказ, его лицо было сурово. Я вспомнила, как увидела его впервые в дверях церкви. Он казался мне самым привлекательным мужчиной из всех, когда-либо встречавшихся мне в жизни.

— Простите, Майкл.

И это было все, что я сказала. Мне казалось, что никакие слова не нужны, и он знает почему. Я не могла поступить иначе после всего, что нам довелось пережить вместе.

Он чуть заметно улыбнулся и взял меня за руку.

— Можно мне задать этот вопрос снова… Когда-нибудь позже?

— Надеюсь, что именно так вы и поступите, — сказала я. — Даме всегда приятно воспользоваться принадлежащей ей по праву привилегией и изменить свое решение.

Я обняла его и крепко поцеловала, после чего быстро пошла к машине. Спустя полчаса Чесапикский залив остался позади, я ехала домой.

Примечания

1

Имеется в виду война между буржуазным Севером и рабовладельческим Югом в США (1861 — 1865 гг.), завершившаяся победой Севера. (Здесь и далее примечания переводчика.)

(обратно)

2

Энтони Перкинс — известный американский актер, исполнитель главной роли — маниакального убийцы — в фильме англо-американского режиссера А.Хичкока «Психоз», или «Психопат», 1960 г. У нас в специальной и справочной литературе фильм назван «Психо».

(обратно)

3

Поселение, основанное англичанами во время англо-американской войны 1812-1814 гг. и сохранившее поныне типично английский, или колониальный, стиль.

(обратно)

4

Джон Уэйн — известный американский киноактер.

(обратно)

5

«Брайдз Холл» (англ.) — в буквальном переводе означает «салон для невест». Как следует из предшествующих глав, таково было изначальное назначение этой школы.

(обратно)

Оглавление

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30 . . . . . .

Реклама на сайте