«Два квадрата»

ГЛАВА ПЕРВАЯ, где мы узнаем, что же привело нашего героя в столь отдаленное место и как в первый же ночлег с ним случились вещи в высшей степени странные и необъяснимые

Девица Аделина гуляла в саду.

– Сколь мило на белом свете!

– Белые да синие розы рвала.

– Тяжка ты, доля земная!

Скандинавская баллада

Темно-зеленая карета с затершимся гербом на дверце свернула, влекомая четверкой лошадей, с тракта на проселок и сразу же увязла по самые ступицы. Возница поцокал языком и осторожно слез прямо в лужу.

– Хире! – позвал он. – Хире Бофранк!

Из приоткрывшейся дверцы высунулась сонная и растрепанная голова. Длинные волосы с пробивающимися седыми прядями скрывали лицо пассажира, а голос его был вял, словно тело снедала долгая, хотя и неопасная болезнь.

– Что там? Неужели нужно будить меня?

– Застряли, хире, – без особого почтения ответил возница. Почесал брюхо под толстым жилетом и добавил: – Колышек бы выломать…

– Так не мне же лезть, дурак? Пойди и выломай.

Сказав так, длинноволосый скрылся внутри кареты. Его звали Хаиме Бофранк, и служил он при десятой канцелярии герцога в чине прима-конестабля, изыскивая воров, фальшивомонетчиков, мошенников, убийц и других злодеев, умышлявших против добрых граждан. Далекий путь был ему не по душе и не по телу, но перспективы службы говорили, что поездка необходима, и сказаться больным – означало неразумно глядеть в будущие дни. Посему прима-конестабль Бофранк навестил лекаря, запасся порошками и снадобьями и сейчас боролся с недугом, с нетерпением ожидая, когда же прибудет наконец на место.

Трепещущее пламя масляного светильника не позволяло читать в дороге, а постоялые дворы угнетали однообразием, грязью и скверной пищей. На четвертый день пути Бофранк напился, но пробуждение оказалось столь малоприятным, что он оставил и это развлечение, а потому страдал все сильнее. И вот, когда конец пути был так близок, карета невзначай увязла в луже. И виной тому, несомненно, был нерадивый возница, он же симпле-фамилиар канцелярии Аксель Лоос.

Возница появился из-за кустов вереска, обильно покрывших обочины, в одной руке держа топор, а в другой – свежевырубленную слегу. Убрав инструмент в ящик на задке кареты, он постоял в нерешительности, а потом позвал:

– Хире Бофранк!

– Чего еще? – послышалось изнутри.

– Выйдите, я карету вызволю.

– А со мной не вызволишь, что ли? Слаб стал?

Симпле-фамилиар тяжело вздохнул, подсунул слегу под ось и с кряхтением стал вызволять карету из ловушки.

Толстые сосновые стволы, покрытые буро-зеленым мхом, окружали поляну, словно колонны, а мохнатые ветви перекрещивались меж ними на огромной высоте, подобно архитравам. Буро-зеленым же мхом была покрыта и сама поляна, вернее, даже не поляна, а небольшая проплешина размером, пожалуй, с площадку анатомического театра Академии, в котором в свое время много и усердно занимался будущий конестабль…

– Сие, – говорил низенький старичок-адъюнкт, побалтывая сосудом, – моча больного сахарным изнурением. Есть некоторые средства, позволяющие определить степень изнурения, но все они требуют времени, самый же простой – вот.

С этими словами он окунул украшенный серебряным перстнем палец в желтую жидкость, после чего лизнул его и сообщил:

– Мочевые соки имеют сладкий вкус, что говорит о значительном сахарном изнурении.

Внимательно вглядываясь в лица обучающихся, он поставил сосуд на стол рядом с разъятым телом мертвеца и проговорил осуждающе:

– Я вижу, многие из вас кривятся и отвращают глаза, но из того не выйдет достойного ученого, кто брезглив и нелюбопытен.

– Мы не ученые, хире адъюнкт, – сказал один из учащихся, рыжеволосый Оппре из Амельна.

– Ученый не тот, кто значится в действительных списках Академии, но тот, кто много знает и способен применить к делу свои знания, – сказал старичок. – Что до дураков и тупиц, то их всегда плодилось много, оттого господь так не любит этот мир…

Бофранк сплюнул навязшую в зубах болезненную солоноватую муть и приступил к осмотру, как того требовал циркуляр.

Стоило наступить на мягкий моховой ковер, как снизу тут же проступила жирная коричневая вода, и Бофранк тотчас промочил ноги, что не улучшило его и без того отвратительного настроения.

Местный чирре, хире Демелант, стоял поодаль, вместе с возницами, дабы не мешать конестаблю. Наместный староста хире Офлан, напротив, топтался рядом и всем своим видом выражал готовность к действию. От старосты сильно пахло острым шафранным соусом и вином.

– Отойдите, хире Офлан, – сказал Бофранк, хотя староста ему совсем не мешал. Офлан почтительно прижал руки к груди и отступил на несколько шагов.

Тело лежало почти посредине поляны, в окружении мелких бледно-розовых, словно озябших, цветочков, высунувших из мха венчики нежных лепестков. Крови, наверное, было много, но вся она ушла в мох.

Было слышно, как возница старосты, пузатый пожилой мужик в короткой овчинной куртке, сказал:

– Видать, дождик пойдет.

Конечно же, пойдет, подумал Бофранк, осторожно прощупывая мох окованным кончиком трости. Это проклятое богом место, сырой лес, обещанная комнатушка в доме старосты – для Офлана, возможно, верх великолепия, а для Бофранка… Что могут ему здесь предложить? Ужасное логовище с крысами под полом и с клопами в толстых пыльных перинах… а теперь еще и дождь.

Конечно же, дождь непременно пойдет.

Господи, чем я так прогневил тебя?

– Хире прима-конестабль, смотрите, – робко подал голос староста. Бофранк поджал губы и посмотрел туда, куда показывал носком башмака Офлан. Изо мха торчала монета, вставшая на ребро. С того места, где стоял староста, монета была видна хорошо, а со стороны Бофранка – не видна вовсе, но конестабль неожиданно разозлился на себя. Впрочем, он тут же взял себя в руки и учтиво заметил:

– Ваша наблюдательность делает вам честь, хире наместный староста. Осторожно…

Бофранк извлек из кармана мешочек из тонкого шелка, обернул им пальцы, затем, нагнувшись, взял монету за краешек и обернул оставшейся частью ткани.

– На подобных вещах, – пояснил он, убирая мешочек с монетой в карман, – могут остаться совсем не заметные с первого взгляда следы преступника. Посему и обращаться с таковыми вещами следует с наибольшей осторожностью…

Примечательно, что в сказанном сам Бофранк уверен не был, а всего лишь прочел подобное предположение в переводных трудах некоего Адобарда Уиклифа. Однако желаемого результата он добился – староста в удивлении закивал, чирре поднял лохматую бровь.

Бофранк обошел тело. При жизни это была миловидная, хотя и крупноватая телом девушка лет двадцати трех. Наверное, на выданье – в таком возрасте в здешних местах как раз и выходят замуж…

– Отвернитесь! – велел он. Все послушно отвернулись. Подняв длинную юбку покойницы, он произвел необходимый осмотр и, оправив одежду, сообщил:

– Покушения на ее честь не было. Как звали девушку?

– Микаэлина, хире прима-конестабль. Микаэлина Эннарден, дочь мельника Гая Эннардена, – сказал чирре, приблизившись.

Хорошо, что не лето. По жаре тело давно бы стало угощением для мух и жуков.

– В четырех предыдущих случаях голову отрезали точно так же?

– Да, хире прима-конестабль, точно так же. Чисто и аккуратно, словно теленку на бойне.

– Можете не именовать меня чином, чирре, – буркнул Бофранк, в очередной раз зачерпнув краешком туфли холодную воду. – Так и быстрее, и проще. Мы же не на балу.

– Благодарю, – коротко поклонился чирре. Перед отъездом из столицы Бофранк навел о нем кое-какие справки: сорок девять лет, вроде бы из мелкопоместных, родом с востока, вроде бы служил в кирасирах. Дослужился до секунда-капрала, вышел в отставку по цензу о рангах и наградах, по возвращении в родные края женился, был избран чирре. Для бывшего кирасирского секунда-капрала у Демеланта было слишком тонкое и красивое лицо, отнюдь не покрытое шрамами, как того можно ожидать от старого рубаки. Такого, как в известной сирвенте:

Вся жизнь – боевая страда: Походный разбить бивуак, Стеной обнести города, Добыть больше шлемов и шпаг. Господь, не неволь Ждать лучшей из доль: Любовных услад Мне слаще звон лат.

– Велите отвезти тело в поселок и положить на холод, – распорядился Бофранк. – Ледник, думаю, найдется?

Он никак не адресовал свой приказ, посему Демелант и староста переглянулись, и после короткой паузы чирре что-то велел вполголоса своим людям. Двое сняли притороченный к седлу рулон и принялись развязывать ремни – это оказалось большое грубое полотнище, покрытое пятнами – видимо, от недавнего использования с той же целью. В него и завернули покойницу.

– А голову? – спросил молодой гард. Он был напуган, редкие светлые усики на верхней губе дрожали.

Бофранк пожал плечами:

– Голову бросьте туда же.

Молодой послушно выполнил это, ухватив голову за пышную косу, заплетенную баранкой. Золотистые волосы слегка подмокли кровью, но даже в этом сумрачном и промозглом месте, казалось, излучали солнечное тепло, сродни тому, как делают это крупные спелые колосья.

Бофранк сделал несколько энергичных движений руками, потому что замерз, да и позвоночник начал побаливать. Больше тут делать было нечего. Следов нет, да и какие следы – мох, словно плотный ковер с густым ворсом, скрывал все. А с телом можно разобраться и в поселке.

– Я закончил, – сообщил он старосте. Тот учтиво кивнул и осведомился, как соблаговолит поехать хире конестабль – в своей карете или в карете старосты.

– Я поеду верхом, – сухо ответил Бофранк. – Аксель, выпряги Рыжего.

Аксель послушно выпряг Рыжего и подвел к конестаблю.

– Хире чирре, вы не откажетесь быть моим попутчиком?

– С удовольствием, хире прима-конестабль.

– А вы можете ехать вперед, – сказал старосте Бофранк. – Аксель, разберись с ночлегом и обедом… вернее, уже ужином. Мы с чирре долго не задержимся.

Кареты со скрипом развернулись и вскоре уже скрылись из виду за холмом, увозя старосту, гардов и обезглавленную покойницу. Демелант спокойно стоял у дерева, сложив руки на груди.

– Что вы думаете, чирре? – спросил Бофранк, развязывая шнурки на подсумке.

– Вы специально удалили людей, чтобы говорить не чинясь?

– Вы правы. Не думаю, что в том была сильная нужда, но всегда лучше, когда собеседников лишь двое. Курите?

– Прошу простить, конестабль, но уже много лет, как оставил эту дурную привычку.

То, что чирре без труда перешел на чин и не вставлял навязшего в ушах «хире», Бофранку понравилось. Он, не торопясь, набил в трубку лохмотья табака, умял пальцем и чиркнул спичкою. Блеснула искра, и деревянная палочка, покрытая воском, с шипением загорелась.

– Спички, – сказал Демелант. В голосе его послышалось сожаление, и Бофранк поднял брови.

– Спички, – повторил чирре и пояснил: – У нас тут все больше кресала… Поистине дыра, позабытая господом.

– Возможно, возможно… Так что вы думаете, чирре? Говорите обстоятельно и открыто, я вас внимательно слушаю.

– Да мы уж все передумали, – сказал Демелант. – Опыта сыска нет, да и подобного никогда не случалось. Воруют, так где не воруют, на дороге грабят, так где не грабят. А тут – странное, конестабль, необъяснимое. В поселке паника. Люди не выходят из домов, никто не ходит в лес за грибами, за хворостом, за дровами… Затем вас и позвали. Хире наместный староста не хотел письма подписывать, мол, сами разберемся, да после четвертого случая сам за мной прислал. А тут как раз и это… – Чирре кивнул на проплешину, где мох уже распрямился, почти скрыв очертания недавно лежавшего здесь тела.

– Кто нашел девицу?

– Старуха. Одна из немногих, кто ходит за хворостом. Прибыльный промысел сегодня. – Чирре невесело улыбнулся.

– Старуха, значит, не боится?

– Старуха говорит, что все от господа, стало быть, и смерть ее тоже. Да и жадна старая курица… Но теперь, мнится мне, больше в лес не пойдет. Чуть жива была, как прибежала.

– Так, – Бофранк машинально потрепал по шее потянувшегося к нему Рыжего. – Поедемте, чирре. В дороге продолжим.

Невесел был путь назад, и Бофранк еще раз уверился, что худшего места покамест не видал. Везде сущий мох полз по древесным стволам, фестонами свисал с ползучих растений-паразитов, канатами оплетавших весь лес; из него там и сям торчали странного и непристойного вида бледные головастые грибы, словно жуткие гномы выставили из-под земли в насмешку над проезжим свои тайные уды… Сырой, больной воздух заставил Бофранка раскашляться, и он поспешно затянулся благотворным табачным дымом.

Ни одной живой твари не увидел конестабль по пути, только в древесной выси порой кто-то возился и хрипло, как удавленник, стонал. Нет, лес в имении отца Бофранка, лес его детства, был совсем иным – приветливым, теплым, залитым солнцем. А сюда, казалось, не достигают солнечные лучи, не приходит лето…

– Вы все отменно описали в письме, так что не стану утомлять расспросами. Но есть ли у вас кто-то на подозрении?

– В таком случае я не звал бы вас, конестабль, – покачал головой Демелант.

– Нет ли в окрестностях сект или храмов, исповедующих странные, а то и запрещенные веры?

– Если и есть, то совсем уж тайные, о которых нам неведомо. Вы полагаете, что убийства могут быть частью запретных ритуалов?

– Почему нет, чирре? Я сталкивался с подобным: вырезали сердце и печень. Но это случилось давно и далеко.

– Я не знаю, что делать, не знаю, что думать, – признался чирре. – Я беспомощен, как дитя. Лучше бы это были лесные грабители, с ними я нахожу общий язык. С ними – но не с бестелесными призраками, которые приходят за головами.

– Вы пишете, что на лицах мертвых нет особого испуга.

– А он должен быть непременно?

– Нет, совсем нет… – рассеянно сказал конестабль. – Но ничего страшного перед смертью они не видели. Например, дьявола.

Чирре сделал быстрый жест, отгоняя нечистого.

– Или не успели увидеть, – сказал он. Некоторое время они ехали молча. Бофранк заметил, что темнеет значительно быстрее, чем он ожидал.

Солнце, до того неясным пятном размазанное по низким облакам, уже садилось за верхушки сосен.

– Никакой связи, – заговорил чирре, продолжая, видимо, вслух свои невысказанные мысли. – Никакой связи. Парнишка-прислужник, гард, монах, почтенная дама, теперь вот дочь мельника…

– А если связь – в отсутствии связи?

– Что вы сказали, хире конестабль? И что я сказал? Я что-то говорил… Извините, наверное, задумался…

– Вы говорили об отсутствии связи, о том, что жертвы были совсем разными людьми, разными во всем. А я предположил в ответ, что связь может быть и в отсутствии связи.

– Связь – в отсутствии связи, – повторил Демелант. – Мудро. И бессмысленно. Точнее, бесполезно, конестабль. Это значит, что мы все равно не ухватим кончик нити.

Дорога пошла вниз, потом снова вверх. Кони шли медленно, посматривая по сторонам. Рыжий громко выпустил газы.

– Кладбище, – заметил чирре, поведя рукою влево. В самом деле, в нескольких шагах от дороги, среди нагромождений спутанного колючего кустарника виднелись могилы.

Таких Бофранк не видел давно – в городах исповедовали строгий, но богатый облик юдолей скорби, обелиски черного и белого камня, зачастую украшенные резьбой. Здесь же невысокие холмики венчали грубые деревянные столбы, в основном очень старые, некоторые – подгнившие и покосившиеся… В небогатых поселениях место последнего упокоения обозначали такими простыми столбами без указания, кто именно тут захоронен, – родным и близким и без того положено помнить, а чужому человеку нет нужды топтаться подле незнакомых могил.

Ближе к поселку столбы белели свежеошкуренной древесиной, наверное, где-то здесь будут захоронены предыдущие жертвы, здесь же закончит свой путь и безголовая красавица Микаэлина.

– Хижина смотрителя, – продолжал свое повествование Демелант. Унылый вид кладбища предполагал под хижиной хозяина покосившееся древнее строение, но было не так – островерхий небольшой домик стоял чуть поодаль, из трубы вился дымок, у невысокого забора щипали траву две грязные белые козы.

– Смотритель – старый Фарне Фог, живет один-одинешенек, тихий и приятный человек.

– И не боится здесь один?

– А что ему остается?

Показались первые дома поселка, и Бофранк этому весьма обрадовался, потому что внезапно подступил страх, который витал вокруг и ждал подходящего момента, чтобы вцепиться. Пистолет на поясе и шпага казались ничтожной и слабой защитой. У чирре же и пистолета не было, только широкий, заметно шире положенного уставного, клинок, притороченный к седлу.

Закрытые ставни, высокие ворота, бревенчатые стены. Поселок казался безлюдным, но конестабль знал, что сквозь щели и прорези сейчас смотрят на него десятки глаз, смотрят с надеждой и подозрением. Мужичье, отребье, при случае с удовольствием распластавшее бы его косой или пронзившее вилами – Бофранку доводилось быть в герцогской комиссии после крестьянских войн на Западе, и он видывал их страшные последствия, – сейчас верило, что расфранченный хире с бледным лицом, приехавший из самой столицы, найдет убийцу и накажет по заслугам. Хире ведь знает, хире не напрасно приехал сюда в своей маленькой темно-зеленой карете, и не зря у хире на поясе висит хитроумная машинка, убивающая свинцом…

– Вы остановитесь у старосты? – спросил чирре. Демелант не мог этого не знать, но требовалось какое-то продолжение разговора.

– Хире Офлан любезно пригласил меня к себе, и я не видел причин отказать.

– Здешний постоялый двор вряд ли удовлетворил бы вас, равно как и иное другое жилище. Я довольно беден, так что тоже не предлагаю вам пристанища. Но если найдете время и желание навестить меня…

– Не премину это сделать, – ответил Бофранк из приличия, хотя не собирался становиться гостем чирре.

– В таком случае желаю вам приятного ужина и спокойного ночлега. Завтра утром я заеду за вами, конестабль.

– Хорошо.

Пришпорив коня, Демелант поскакал по пустынной широкой улице, а конестабль спешился и повел Рыжего к большому дому старосты. Здание представляло собой довольно уродливое нагромождение башенок, возвышавшееся над остальными строениями поселка вдвое. Ставни здесь были открыты, во многих комнатах горел свет. Поскольку Офлан не производил впечатления большого храбреца, Бофранк решил, что это представление устроено специально для него. Что ж, пусть так.

– Добрый вечер, хире прима-конестабль! – поклонилась встретившая его супруга старосты, толстая, с лицом добрым и до крайности глупым, каковое сочетание столь часто встречается у тучных людей. Тут же толклись сам староста и верный Аксель, который хоть и был низкого сословия, все же приехал из столицы, имел чин и требовал какого-никакого уважения. Судя по масленым щекам и веселым глазкам, толику этого уважения Аксель уже получил в виде кувшина вина и доброй порции ветчины с овощами. Да и поселили его скорее всего в отдельной комнате, а не со слугами, как надо бы.

– И вам добрый вечер, хириэль Офлан. – Конестабль коротко поклонился и поцеловал пухлое запястье, унизанное жемчужной нитью и пахнущее ванилью.

– Ваша комната готова – смею надеяться, она вас устроит. Но прежде вас ждет ужин.

– Мне нужно вымыть руки, хириэль Офлан.

– Да-да, конечно. Ваш слуга вас проводит, ему уже показали дом и постройки… А затем прошу вас в обеденное зало, там все готово.

– Зало…

Аксель, слегка шатаясь, проводил конестабля к медному рукомойнику. Под выщербленным зеркалом лежало на полочке свернутое полотенце.

– Мыла нет, – развел руками Аксель. Взглянув на наглую его рожу, Бофранк спросил:

– А ты разве не взял из дому?

– Брал, да куда-то задевалось.

– Вижу, что врешь, совсем не брал, да что теперь… Завтра же купи в лавке, если здесь есть. А нет, так спроси хорошо у старосты.

– Было бы, так положили бы, – буркнул Аксель и, дождавшись, пока хозяин ополоснет руки, сунул ему полотенце.

– Отправляйся спать, и чтобы утром ничего не пил, а то велю чирре выпороть тебя, – велел Бофранк. Слуга послушно закивал.

Пресловутое «обеденное зало» располагалось на втором этаже постройки и представляло собой большую комнату без окон, в одном углу которой помещался камин. На обшитых светлыми досками стенах висели звериные шкуры, охотничье оружие, сидели на ветвях птичьи чучела. Длинный стол был накрыт к ужину, но семейство, очевидно, дожидалось высокого гостя и к трапезе не приступало. Помимо самого хире Офлана и его супруги здесь присутствовали двое сыновей старосты, маленькая дочь и священник с круглым медальоном братства бертольдианцев.

– Прошу вас, хире прима-конестабль. – Староста придвинул к столу кресло с высокой спинкой, застланное серой мохнатой шкурой. Надеясь, что в ней нет паразитов, Бофранк сел.

– Мои сыновья, Титус и Симонус, – представлял тем временем свое семейство хире Офлан. – В будущем году хотим направить Титуса на учение в военную школу, может быть, составите протекцию, хире прима-конестабль?

– Ознакомившись со способностями – непременно, – расплывчато посулил Бофранк.

– Моя дочь, Магинна. А это – мой двоюродный брат, фрате Корн.

Священнику по статусу полагалось поцеловать руку, но Бофранк ограничился учтивым поклоном. Если священнику это и не понравилось, он ничем не выдал своего неудовольствия. Фрате Корн выглядел старше своего брата, но сложением был куда сухощавее. Он вертел в правой руке – и Бофранк заметил, что мизинец на ней обрублен – двузубую медную вилку.

– Вот поросенок, – староста снял крышку с продолговатого блюда, – вот жареные перепелки, чиненные орехами, вот овощи… Квашеный лук, рыбка из нашего озера… Вино трех сортов, я уж не знал, какое вам более по вкусу, а если прикажете, можно подать и пива…

– Благодарю вас, хире Офлан.

У конестабля и в самом деле проснулся аппетит, и он поспешил положить себе на блюдо солидный кус поросенка, щедро приправив его соусом и тушеными овощами. Еда оказалась простой, но вкусной, а после третьего бокала вина – к слову сказать, отменного – у конестабля слегка закружилась голова.

Староста шумно рассказывал что-то о местной жизни, его супруга ахала в нужных местах, дети ели, уставясь в тарелки. Священник тоже не являлся аскетом и уверенно поглощал перепелок, то и дело прикладываясь к бокалу. Это был жующий и говорящий мирок, отгородившийся в этой зале с жарко пылающим камином от ужаса, царящего снаружи. Об убийствах говорить боялись, говорили о море, напавшем на овец, о свадьбе молодой хиреан Эдель, о том, что дамба на озере может прохудиться и не худо бы при гласить из столицы инженера… Бофранку стало неприятно. Он сделал большой глоток вина и громко, перебивая очередную тираду старосты, спросил:

– Кто был женихом убитой хиреан Эннарден?

Молчание обрушилось, словно трухлявый потолок.

Староста замер с вилкой в руке, его жена тихо охнула.

– Дети, вам пора спать, – сказал Офлан, сделав усилие над собой. Оба мальчика и девочка тут же поклонились и, бросая осторожные любопытные взгляды на приезжего, удалились. Когда дверь за ними закрылась, священник хотел что-то сказать, строго воздев палец, но Бофранк звонко положил на столешницу нож и опередил его:

– Вы думаете, что я приехал и теперь всем вашим бедам конец. Хире наместный староста, так не бывает. Я ничего не знаю, и то, что я видел сегодня, испугало меня не меньше, чем вас. Может быть, немного меньше, я все же повидал мертвых в разных видах, но я не всемогущ. Я – человек, я могу ошибаться, в конце концов, я смертен. То, что происходит, ужасно. И если мы будем вот так сидеть, запершись, за уставленным яствами столом, мы все умрем. И в одно прекрасное утро нас найдут обезглавленными, точно так же, как бедную хиреан Микаэлину Эннарден.

Староста молчал, уставясь в пол.

– Молодой Рос Патс, – произнесла еле слышно толстуха.

– Что?

– Молодой Рос Патс, сын Эхеме Патса. Он хотел жениться на несчастной… на несчастной Микаэлине…

Женщина шумно зарыдала, прижав к лицу ладони.

– Прошу меня извинить, хириэль.

– Не извиняйтесь, – сказал священник. – Вы излили то, что думаем мы все. Я понимаю, хире Бофранк, что стены не скроют от зла, как и пустые разговоры… но… мы очень боимся.

– Вы говорите об этом и своей пастве?

– Пастве я говорю, что господь велик и все в руках его. И не советую покидать дома после захода солнца. Может быть, эти мои слова не слишком сочетаются, но я даю людям надежду и оберегаю их добрым советом.

– Это правильно, фрате. То, что вы не советуете покидать домов с наступлением темноты. Бог же, как я вижу, покамест занят иными делами. Насколько я знаю, один из слуг его тоже мертв?

– Да, брассе Зиммер. Он был вторым из убиенных. – Священник опустил тяжелые веки, видимо, ему не так уж просто было вспоминать об этом. Супруга старосты продолжала тихонько плакать, а ее муж, насупясь, потянулся за кувшином.

Положив в рот маленький кусочек рыбы, Бофранк аккуратно, опасаясь проглотить ненароком кость, прожевал и запил вином.

– Где был найден брассе Зиммер? Чирре мне писал достаточно подробно, но вы знали убитого и можете сказать что-то такое, чего хире Демелант не заметил.

– Брассе Зиммер был найден во дворе дома, где живут монахи. Монастырь невелик, это даже и не монастырь, а подворье при храме, где и окормляются монахи, числом шестнадцать.

– Шестнадцать без Зиммера? – уточнил конестабль.

– Шестнадцать с Зиммером. Я исполняю обязанности настоятеля, но живу в селении, а монахи – все вместе, в большом доме рядом с храмом. Как и велено писанием, ворот и ограды у их скромного обиталища нет, дабы каждый страждущий мог войти беспрепятственно… Оттого один из монахов и дежурит каждую ночь во дворе.

– То есть брассе Зиммер оставался снаружи, находился вне дома?

– Да… В противном случае другие послушники услышали бы шум борьбы или… Или увидели бы что-то.

– Борьбы? Разве была борьба?

– А чирре не сказал вам? – Фрате Корн удивленно посмотрел на конестабля. – Конечно, была. По крайней мере, брассе Зиммер оказал сопротивление. Его посох был сломан пополам и лежал неподалеку от тела.

– Где сейчас этот посох? – Бофранк подавил желание подняться. Даже если останки посоха и уцелели, что проку бежать и смотреть на них среди ночи? Нет, довольно, довольно вина. Он посмотрел на еду – порезанные вдоль белые зубчики чеснока лежали среди багрового соуса, словно выбитые человеческие зубы… Как все гадко!

– Посох сохранен послушниками, и завтра я покажу его вам.

– А молодой Пост…

– Патс. Рос Патс.

– Да-да, молодой Патс. Чем он занимается?

– Помогает отцу. У них большая семья, солидное хозяйство, много скота. Для обоих семейств это была хорошая партия…

– Я смогу с ним встретиться?

– Конечно, завтра же.

– Утром он предлагал созвать ополчение, – мрачно сказал староста. – Пришел ко мне и потребовал. Ночные дозоры, факелы… Я запретил.

– Почему? Мне кажется, это разумно. – Бофранк повернулся к старосте. Тот поскреб рукой морщинистое толстое лицо.

– Вот вы – человек военный, государственный, – задумчиво сказал он. – Знаете, наверно, такое, чего нам не положено или по скудоумию нашему недоступно. Затем мы и отписали герцогу, хотя попервоначалу не хотели. А теперь вижу – правильно написали, вот вы здесь, и уже думать заставили… Но не все хорошо, что по-вашему. Понимаю парня, у него суженую убили, голову отрезали. Но что сделать-то? Нас, вояк, – раз, два и обчелся, гарды и чирре, ну, еще человек пять, кто в солдатах был. Остальное – фермеры да молодежь, что пики в руках не держали, им это в игру! Да и тех негусто. Поселок-то наш – одно название, что поселок, а по дворам давно пора его из реестра… Не можем мы ночью, с факелами да в дозор, хире прима-конестабль. И не только потому. Думаете, не говорил я с людьми? Говорил, с уважаемыми говорил: с чирре тем же, с хире Дилли, с хире Эннарденом, что отец убиенной, с другими… Боятся люди. Боятся, потому как думают – не человек это вовсе. Не человек, – повторил староста тихим шепотом. – А против нечеловека что же с факелом да со старой пикой? Если уж брассе Зиммера, слугу своего, господь не уберег… Да Рос-то, он не успокоился, хире прима-конестабль. Сказал, сам соберет, кто в добровольцы хочет, да вижу, не собрал никого. На улице-то, видите, темно да тихо. – Староста ткнул пальцем в сторону черного окна. – Нету ночных дозоров. Нету. А что неправильно сделал, то ругайте, может, по-вашему и переделаем…

Бофранку стало неловко – староста при глупости своей рассуждал во многом верно.

– Со своей стороны, я имею другую идею, – сказал священник. – Я слыхал, что в дне пути от нас, в Мальдельве, сейчас пребывает грейсфрате Броньолус, известный своими трудами о происках темных сил и способах борьбы с нею…

– Вы хотите пригласить Броньолуса? – Бофранк поднял брови. – Что ж… Если он согласится приехать, его присутствие может оказаться полезным. Я пока оставлю в стороне происки темных сил, но, как большой знаток забытых сект и редких культов, грейсфрате Броньолус будет мне в помощь.

– В таком случае я завтра же пошлю гонца в Мальдельве, – утвердительно кивнул староста.

Поднявшись, конестабль сказал:

– А я завтра же буду говорить с жителями сам. Спасибо вам за ужин, хириэль, он был замечателен. До свидания, фрате Корн. До свидания, хире Офлан.

– Позвольте, я провожу вас в комнату. – Толстуха поспешно поднялась, утирая с лица остатки слез. Шелестя платьями, она проследовала вперед и, держа в руке взятую с подставки сальную свечу, повела Бофранка по широкой лестнице вниз.

– Вот, – сказала хириэль Офлан, распахивая дверь.

Комната оказалась сносной, с большой кроватью под узким окном, закрытым ставней, с жарко пылающим очагом, с сундуком в углу, на котором Аксель уже сложил дорожные принадлежности хозяина, со столом и двумя массивными стульями.

– Если что понадобится – вот, дерните за шнурочек, – показала женщина. – Придет кто-нибудь из слуг.

Она еще некоторое время сновала по комнате с необычайным для столь крупного тела проворством, поправляла перины, подвигала стул, а напоследок поинтересовалась, нужен ли хире конестаблю ночной горшок. Бофранку эта мысль была противна, и он покачал головою – сделав большую ошибку, как выяснилось уже совсем скоро.

Выпитое вино дало о себе знать, когда конестабль уже почти задремал после обязательного принятия лечебных снадобий и настоев. Поворочавшись под толстой периной, он попробовал перележать позыв, но ничего не получалось. Пришлось на ощупь натягивать штаны и сапоги, причем проклятая свеча куда-то запропала, а другой у Бофранка не имелось. Он, правда, подергал шнурок, но на зов никто не явился. Видимо, слуги спали. Поднимать шум, чтобы не стать завтрашним героем шуток здешней дворни, конестабль не желал и решил справиться самостоятельно.

Дверь комнаты выходила в коридор с укрепленным под самым потолком тусклым масляным светильником. Вряд ли он горел тут всякую ночь – очевидно, оставили зажженным ради удобств гостя. Из коридора имелся выход во внутренний двор. Уборная – это Бофранк заметил еще по приезде – по дурной провинциальной традиции помещалась именно там, и теперь, пробираясь к ней, конестабль пару раз натыкался на торчащие оглобли повозок, наступил на скользкую кучу отбросов, от которой с криком бросился перепуганный кот. В небе висела неожиданно яркая луна, сплошь покрытая, словно лишаями, неправильными пятнами, но свет ее был зыбок и беспомощен, создавая странные миражи и химеры и более мешая, нежели помогая.

Наконец он открыл шаткую дверцу уборной, откуда тут же шибануло густой вонью. Закрывать ее конестабль не стал, и не только для притока свежего воздуха – слабый лунный свет и без того еле освещал внутренность деревянного домика, а ненароком упасть в зловонную дыру Бофранк не желал.

Он расстегнул штаны, расставил ноги и стал мочиться. Упругая струя исправно била куда-то вниз, в булькающие и живущие своей омерзительной жизнью глубины отхожего места.

– Стойте так, хире, – сказал кто-то за спиной. – И не волнуйтесь, а то ваша рука дрогнет и вы ненароком обмочите штаны, а они из хорошей ткани. Право же, их будет жаль.

В более глупую ситуацию Бофранк еще не попадал. Он продолжал мочиться, судорожно перебирая возможные варианты своего спасения. В том, что его сейчас прикончат, конестабль ничуть не сомневался – чего же еще может хотеть от чиновника из столицы ночной незнакомец, врасплох заставший его в уборной?

– Пистолет трогать не надо. Продолжайте свое дело и слушайте, я не собираюсь причинять вам зла.

Пистолет. В самом деле, хитрая машинка, снаряженная на два выстрела черным пахучим порохом и свинцовыми пулями. Но он висел слишком далеко на спине, Бофранк сам передвинул туда кожаный чехол, когда собирался расстегнуть штаны…

Судя по голосу, говорящий был молодым еще человеком с правильной, грамотной речью, не деревенщина-дуболом, который пришел обрезать кошелек, предварительно стукнув его обладателя колотушкой по затылку… Как он проник во двор дома старосты? Или он живет тут? Работник?

Мысли метались под черепным сводом конестабля, а проклятая струя все не кончалась, словно почки с мочевым пузырем взялись переработать для своих нужд все соки тела.

– Ваш приезд, хире, был неожиданностью, – рассудительно толковал незнакомец за спиной. – А неожиданности вообще противны человеческой натуре, хире конестабль, и человек делает все, чтобы их предупредить. Вы ведь согласны со мной?

– Согласен, – сказал Бофранк, стараясь, чтобы его голос не выдал ни растерянности, ни испуга.

– Вы сразу показались мне рассудительным и достойным человеком, хире. Поэтому завтра утром вы соберетесь и уедете обратно. Мы не просим вас ехать тотчас же, на дорогах у нас шалят, и даже сам прима-конестабль самого герцога может оказаться обыкновенной жертвой разбойников.

– Вы угрожаете мне?

– Вы ничего не понимаете, хире. Я вас спасаю.

Голос умолк, и Бофранк решил было, что таинственный собеседник покинул его, но тот продолжил тихо и напевно:

– Именем Дьявола да стану я кошкой, Грустной, печальной и черной такой, Покамест я снова не стану собой…

Послышались тихие шаги, хлюпающие по грязи, и Бофранк удивился, как он не услышал их приближения. Тем временем организм завершил свои отправления, и конестабль, наконец, смог застегнуть штаны, взять в руку пистолет и покинуть вонючую уборную. Но догонять было уже некого, а может, давешний собеседник спрятался – в черной тени сараев, или согнанных к забору повозок, или поленницы… Прятался и улыбался, как улыбался бы и сам Бофранк, доведись ему обнаружить кого-то столь важного в столь глупом положении. И что это за стихи о кошке? Наговор?

Таращась во тьму, Бофранк, тем не менее, обошел двор и только тогда вернулся в дом. И только там, ворочаясь в постели под жаркой периной, сообразил, что голос – низкий, густой, с хрипотцой, – все же был женским.

ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой мы немного узнаем о прошлом Хаиме Бофранка, обнаруживаем презлого карлика, встречаем молодого хире Патса и ужасаемся находке, сделанной на леднике

К великому нашему прискорбию, должны мы сообщить Вам, что в Вашей стране от времен язычества все еще остается множество опасных лиходеев, занимающихся волшебством, ворожбой, метаньем жеребьев, варкою зелья, снотолкованием и тому подобным, каковых Божеский закон предписывает наказывать нещадно.

Послание Вормского Собора Людовику Благочестивому

Прима-конестаблю Хаиме Бофранку на святого Ардалия исполнилось тридцать шесть лет. Он родился в семье зажиточного университетского декана в веселое время Второго церковного бунта. С балкона своего дома на улице Виноградарей, что подле Иеранского университета, маленький Хаиме широко раскрытыми глазами смотрел на визжащих монахов, которых нагоняли угрюмые горожане с палками и ножами. Монахов связывали, грузили в большие повозки и везли прочь.

Особенно Бофранку запомнился один толстяк, в разорванной почти напополам сутане, чьи половины держались на теле лишь благодаря жесткому воротнику. Толстый монах, завидев набегающих из переулков горожан, бросился к высокой ограде, отделявшей дом декана от улицы. Он полез по железным прутьям, отчаянно цепляясь за кованые узоры, и преуспел в этом, добравшись почти до самого верха. Мальчик не знал, что произойдет, если монах попадет внутрь. Скорее всего кто-нибудь из прислуги выгонит его вон, на расправу толпе…

Монах уже перебрасывал свое тучное тело через острые верхушки ограды, когда снизу его поддели рыбацким крюком на длинной палке и потащили вниз. Толстяк истошно завопил, тараща глаза, по жирному подбородку текли слюни, а вниз, прямо в шевелящуюся массу людей, струей била моча. Наверное, монаха убили сразу же, потому что крик прекратился, как только он исчез из виду. Маленький Хаиме стоял, вцепившись в балконные перила, и смотрел, как толпа откатывается от ограды, словно морская волна во время отлива.

Это было в те дни, когда опальный Иньор Отшельник посвящал церковным деятелям немыслимые стихи:

А о епископе суд изреку вам свой: Обманут им весь мир и даже дух святой, Зане он напоял так свои песни лжой И речью резкою и сладостью пустой, Что гибельны они тому, кто их ни пой; Зане он был скомрах пред глупою толпой И хитрой лестию пленял сердца порой, Зане дары от нас текли к нему рекой, И из-за хитрости он сан обрел такой, Что обличить его нет силы никакой. А как накрылся он и рясой, и скуфьей, Так в сей обители свет заслонился тьмой.

Зачем отец позволял мальчику видеть все это?

Наверное, затем, чтобы Хаиме многое понял. И старый декан оказался прав.

В четырнадцать лет, получив хорошее домашнее образование, Хаиме Бофранк был поставлен перед выбором дальнейших путей обучения. Ни торговля, ни дипломатия не привлекали его, к тому же с младых лет он страдал разнообразными хворями и крепостью здоровья не отличался. Домашний лекарь, хире Асланг, дважды спасал мальчика от неминуемой, казалось бы, смерти, и отец решил, что с таким здоровьем ему прямая дорога разве что в архивариусы или библиотекари.

Но Хаиме так не думал.

Несмотря на физическую слабость и хворобы, он брал уроки фехтования и дрался изрядно, с прилежанием учил языки, интересовался физическими опытами, химией. Отец не препятствовал, благо преподавателей в университете хватало, а заниматься с сыном декана многие из них почитали за честь.

Однажды вечером, когда отец, по обыкновению, работал в своем кабинете, Хаиме вошел к нему без стука. Все знали: когда отец работает, к нему лучше не входить никак – ни со стуком, ни без стука, а уж коли вошел, то имей к тому очень и очень весомое основание.

Хаиме такое основание имел.

– Добрый вечер, отец, – сказал он, словно они и не виделись чуть менее часа назад за чаем.

– Что такое? – с недовольством спросил старший Бофранк, продолжая писать.

– Я хотел попросить вашего позволения на учебу.

– Я, кажется, никогда не препятствовал тебе в учебе… Зачем тогда позволение?

– Это учеба иного, особого рода, – сказал Хаиме и положил перед отцом городскую газету. – Вот здесь, в нижнем углу.

Тот положил перо на серебряную подставочку в виде арфы и прочел указанное:

– «Секуративная Его Величества палата объявляет о наборе на обучение граждан не старше 30 лет, но не моложе 15, кто видит в себе способности изыскания врагов государства, злых и дурных людей, а также восстановления справедливости». До чего безграмотно составлено… И что, мальчик, ты пришел испросить моего разрешения пойти учиться в эту… Секуративную Палату?

– Да, отец, – отвечал Хаиме с легким поклоном. – В академию при оной.

– Это неожиданно. – Декан отложил газету и внимательно посмотрел на сына. – Что тебе в том?

– Думаю, это интересное занятие, отец.

– Интересное? Это значит полностью посвятить жизнь копанию в грязи, в мерзости! И потом – ты слишком юн!

– Я волен сам выбирать себе дальнейший путь.

– Так иди и потом не сетуй, ибо я не приму тебя с жалобами!

Это и было соизволение, которого так добивался Хаиме.

Проснувшись утром в доме старосты, Бофранк сделал несколько простых упражнений, чтобы вернуть членам гибкость и разогнать остатки сна. После того он долго расчесывал свои волосы, но пудру и румяна решил не употреблять – лишнее занятие, в этих местах совсем никчемное.

Затем он достал и осмотрел найденную монету – при помощи зрительного стекла – не такого, как в очках, а специального, выпуклого, каковое увеличивает предмет многократно против его размеров. Монета оказалась старым двусребреником – их не чеканили уже лет с сотню, – без каких-то примечательных знаков, зарубок и помет. Нет ничего: так бывает всегда, когда надеешься найти след.

Наскоро позавтракав хлебом и сыром, Бофранк отправился к молодому хире Патсу. После того конестабль собирался сходить на ледник и осмотреть остальные тела, а потом наведаться к монахам и кладбищенскому смотрителю. Он спросил дорогу у заспанного дворового мальчишки, велел не сопровождать его и не подавать коня. Староста, видимо, еще спал, как и все его семейство.

Вчерашнее приключение Бофранк решил осмыслить потом, а сейчас наслаждался свежим воздухом и пешей прогулкою.

Первые лучи солнца еще не тронули землю и серые заборы, но это уже было утро, и притихший на ночь поселок оживал. Женщины, опасливо поглядывая на приезжего, вели разномастных коров, а у одного из домов Бофранк заметил препротивного карлика в довольно почтенных летах. Карлик строгал палку, стоя у ворот, а когда завидел Бофранка, скорчил гадкую рожу и закричал, приплясывая:

– Жаба! Жаба! Младенчика съел!

Затем карлик пал на колени и прытко пролез в отверстие под воротами, словно бы для собак и кошек, но побольше, из чего Бофранк заключил, что для карлика оно и было назначено. Очевидно, это был местный помешанный, не мешало расспросить о нем подробнее у той же хириэль Офлан – подобные ей матушки обыкновенно знают всю подноготную соседей.

Молодой Рос Патс колол дрова возле своего дома. Обнаженный по пояс, несмотря на сырую прохладу, он легко взмахивал огромным топором. Стоя спиной к дороге, он не заметил Бофранка, и тот стоял некоторое время молча, наблюдая за работой молодого человека. Когда конестабль уже решился заявить о своем приходе, из-под лезвия топора вылетела довольно длинная и острая щепка и вонзилась в шею Бофранка чуть выше левой ключицы.

Конестабль вскрикнул от боли и неожиданности. Молодой человек выронил топор и в тревоге обернулся.

– Хире! – воскликнул он. – Я не знал, что вы… Вы ранены?!

– Ерунда, – заключил Бофранк, осторожно вытаскивая щепку. – Если бы не столь широкий ворот, она застряла бы в одежде… Царапина.

– Ее нужно смазать бальзамом. Пойдемте в дом, хире, – настаивал Патс. Бофранк последовал за ним и очутился в просторной прихожей, где на стенах пучками сушились травы, а на гвоздях висела свернутая рыбацкая сеть.

– Пройдемте вот сюда, к очагу… – Патс отворил еще одну дверь и усадил пострадавшего гостя на крепкий деревянный табурет. В очаге пылал огонь, пахнущий смолой.

– Позвольте я помогу вам снять куртку… – Патс осторожно положил ее на стол. – Довольно много крови, хире… Сейчас я принесу тряпицу и бальзам.

С этими словами он исчез на винтовой лестнице, поднимавшейся на второй этаж дома, а Бофранк смог, наконец, оглядеть жилище.

Огромная комната, помимо очага и обеденного стола с несколькими табуретами вокруг, вмещала массивную полку, уставленную книгами, и ложе, застланное черной мохнатой шкурой. Как объяснил Бофранку мальчик, молодой Патс жил отдельно от отца и семьи вот уже пару лет, как и подобало самостоятельному юноше, имеющему солидные взгляды и устремления.

– Вы, наверное, хире Бофранк, прима-конестабль из столицы? – осведомился вернувшийся Патс. Он аккуратно помазал рану перышком, предварительно окунув его во флакон темного стекла с широким горлышком, а потом прикрыл ее белой тряпицей.

– Да, хире Патс.

– Я знал о вашем приезде, но не думал, что вы решите навестить меня. Хотя догадываюсь, что вас привело…

Говоря это, Патс придерживал тряпицу, едва касаясь пальцами тела Бофранка, и тот неожиданно почувствовал противоестественное возбуждение. Словно ощутив это, молодой человек убрал руку, сказав:

– Ну вот, бальзам немного подсох, теперь он будет держать повязку до тех пор, пока рана не затянется… Позвольте, я помогу вам одеться.

– Я сам, – сказал Бофранк, может быть, излишне сухо. Застегивая пуговицы, он продолжал: – Вчера хире Офлан сказал мне о вашей идее насчет дозоров, ополчения…

– Если и вы считаете, что идея нехороша, я выйду один.

– Это никому не нужно, хире Патс.

– Откуда вам знать?

– Не забывайте, что одновременно везде находиться нельзя. Если ваши дозоры будут в одном месте, то убийца может прийти в другое, к женщинам и детям, оставленным в одиночестве.

– Я думал… – молодой человек упер локти в стол и обхватил руками голову, – я думал, вы приедете с отрядом, с оружием!

– Это не война, хире Патс. Хотя бы потому, что воевать нам не с кем. Где враг?

– Везде, – отвечал Патс, посмотрев прямо в глаза конестаблю. – Вы знаете, что вчера народ порешил пригласить нюклиета?

– Колдуна?

– Назовите его так – что изменится? Никто не верит в то, что страшные смерти – дело рук человеческих. А если и человеческих, то направляемы они черной душой, погрязшей в служении дьяволу.

Бофранк покачал головой:

– Рискую найти в вас врага, но я не склонен верить ни в светлые, ни в темные силы, хире Патс. Руки убийцы обычно направляемы алчным сердцем или извращенным разумом. Однако же староста сегодня посылает гонца в Мальдельве, там сейчас пребывает с делами грейсфрате Броньолус. Если он согласится и приедет сюда, то уж и ваш нюклиет придется к месту. Но не думаю, что это соседство порадует обоих… А что за нюклиет?

– Об этом позвольте сказать вам, когда он приедет.

– Ваше право, хире Патс. Я вижу, что вы, в отличие от остальных, ищете деятельности. Это похвально, и я желал бы, чтобы вы слушались меня и по возможности ставили в известность относительно ваших планов. Я не стану мешать вам, поскольку не затем прибыл. Но прошу: хотя бы говорите мне. Я должен знать все.

– Это я вам обещаю, – кивнул Патс.

В очаге громко треснуло горящее полено.

– Я вижу, у вас много книг.

– Мой старший брат стал священником, и я прошу его привозить немного книг каждый раз, когда он навещает семью.

– Я могу посмотреть?

– Конечно, хире. Но будут ли они вам интересны?

Бофранк, не отвечая, подошел к полке и провел пальцем по кожаным переплетам. «Сношения с дьяволом», «О чародеях и предсказателях», «Отрицание Господа и крещение Дьяволом», «Наездницы на сенных вилах», «Беседа о мерзких дьявольских делах ведьм и чародеев»…

– Вы хотите стать священником, хире Патс?

– Не простым священником, хире Бофранк. Миссерихордом, как тот же грейсфрате Броньолус.

И молодой человек процитировал на память:

– Дары Господни вечные, Святых страдальцев подвиги Хвалой величим должною В победном ликовании. Церквей вожди высокие, Полков святых начальники, Небесной рати воины, Благие мира светочи!..

– «Небесной рати воины», – повторил конестабль. – А я полагал, земледельцем, как ваш отец… Интересно, отчего же вы, собираясь стать священником, обращаетесь к мерзкому язычнику, богопротивному нюклиету? И я боюсь, что грейсфрате Броньолус может задержать вашего нюклиета, дабы судить его и сжечь во славу Господню… Как миссерихорд, он обязан будет это сделать, как только его известят, а желающих известить и получить награду будет более чем достаточно.

Патс молчал, глядя в огонь. Он так и оставался обнаженным по пояс, и теперь Бофранк внимательно наблюдал, как по его широкой безволосой груди ползет капля пота… ползет, чтобы остановиться, наткнувшись на сосок.

– И Броньолус, и нюклиет прибудут еще не так скоро, – нарушил тишину Патс. – До этого времени нужно что-то предпринять.

– Я не связываю вам руки, – сказал Бофранк. – Но еще раз прошу: ставьте меня в известность относительно ваших намерений. И… Позвольте задать не слишком приятные для вас вопросы, хире Патс, из-за которых я и пришел.

– Догадываюсь какие. – На скулах молодого человека заиграли желваки. – Задавайте.

– Когда вы в последний раз видели хиреан Микаэлину?

– Вечером накануне убийства. Мы поговорили недолго… возле лавки хире Таммуса, и сам хире Таммус видел нас, потому что мы стояли возле открытой двери.

– Что сказала вам девушка?

– Ничего… Ничего необычного. Я ведь не должен передавать наш разговор в деталях?

– Нет. Ничего необычного, пусть так. Как вы думаете, хире Патс, что могло завлечь хиреан столь далеко от поселка, в лес?

– Не знаю. Микаэлина была благоразумной девушкой, она ни за что не пошла бы туда с незнакомцем. Значит…

– … значит, она пошла туда с кем-то хорошо знакомым, – закончил за него Бофранк. – Не станем говорить о цветах, грибах и ягодах – девушка была одета не для лесной прогулки, на ногах ее были дорогие норландские туфли. Прошу вас, хире Патс, подумайте, за кем – и зачем – Микаэлина согласилась бы последовать.

– Не хотите ли вы сказать… – начал было молодой человек, поднимаясь с табурета, но конестабль остановил его движением руки:

– Я не хотел сказать ничего, что оскорбило бы память вашей покойной невесты, хире. Но предлог должен был быть серьезным, раз она все же пошла. Подумайте, расспросите. Я полагаю, вам будет легче что-то узнать – вас жители поселка знают, а меня, как и следовало ожидать, дичатся. А теперь я уйду. Спасибо за помощь.

Когда Бофранк покидал дом, Патс выглядел растерянным. Конестабль шел и раздумывал насчет нюклиета. В здешних краях нюклиетом мог именоваться и колдун, обитающий в лесном ските и исповедующий запретные культы, и просто ученый старикашка из соседнего городка… Лучше второе, ибо Бофранк хорошо знал деяния грейсфрате Броньолуса, миссерихорда из Ванмута.

После Второго церковного бунта в государстве почти не осталось церквей, которые не подчинялись бы Великой Комиссии. Все чуждое искоренялось с похвальной жестокостью, и миссерихорды старательно отслеживали колдунов, ведьм и иных прочих, кто не вписывался в границы изданного сразу после Второго бунта рескрипта.

Грейсфрате Броньолус был одним из наиболее известных и почитаемых миссерихордов; правда, в последние несколько лет слухи о нем появлялись все реже и реже, ибо исчез сам материал для его судебных разбирательств. Бофранк мог лишь предполагать, что делает Броньолус в Мальдельве, портовом городке корабелов, славном верфями и рыболовными артелями. Может быть, он выехал туда совершить морскую прогулку и подышать целебным воздухом, а может, расследовал донос или жалобу тамошнего бургмайстера.

Как ни странно, на обратном пути конестаблю снова встретился злокозненный карлик, который и прервал его рассуждения. Несчастный урод метнул в Бофранка палку, пролетевшую над его головою с близким неприятным посвистом, так что конестабль испуганно пригнулся.

Карлик же, увидев, что промахнулся, дико вскричал и бросился прятаться под ворота в свою дыру, но не преуспел в этом, ибо зацепился рубищем и безнадежно застрял. Так он дергался, вереща, словно пойманное животное, и Бофранк подошел к нему и попытался освободить. Как только это ему удалось, карлик ловко извернулся, укусил конестабля за руку, кинулся под ворота, на сей раз с большим проворством, и исчез внутри.

Бофранк – весьма запоздало, надо сказать, – нашел сцену с карликом весьма глупой и огляделся, не видел ли кто. Конечно же, очевидец обнаружился, и всего в нескольких шагах. Это был вчерашний священник, брат старосты. Он следовал по улице в сопровождении монаха весьма унылого образа, несшего нетяжелый полотняный мешок. Завидев конестабля, бертольдианец жестом велел монаху продолжать путь, а сам остановился и встретил Бофранка словами:

– Я вижу, вы познакомились с нашим малышом Хаансом, хире Бофранк.

Конестабль поискал в глазах священника улыбку, но не нашел и довольно сердито отвечал:

– Чертов поганец укусил меня за руку.

На ладони, на мясистой ее части, и в самом деле остался четкий полукруглый след острых зубов карлика.

– Хаанс не злодей и не одержим бесом, – сказал фрате Корн. – Околдованные едва могут выносить взгляд священника, даже и не прямо на них направленный, и всевозможными способами закатывают глаза. Маленький Хаанс не таков. Он всего лишь уродлив и обделен разумом, но сердце у него доброе. Его мать, старая хириэль Эльфдал, наверное, пошла в лавку или в лес, а бедный дурак развлекался, как мог придумать…

– Хороши же развлечения. Он запустил в меня палкой, укусил, а до того кричал странные слова…

– Я же говорю вам, хире, он не со зла.

– Полноте, фрате, он не стоит разговора. Я вижу, вы идете в сторону складов; могу ли я составить вам компанию?

– Разумеется. Вы, очевидно, будете осматривать тела, что на леднике?

Бофранк утвердительно кивнул, и они пошли по улице. Ушедший далеко вперед монах оглянулся через плечо и приготовился было обождать, но священник махнул на него рукою, и тот опять поспешил вперед, таща свою ношу.

– Брассе Ойвинд. Бедняга нем с рождения, – пояснил священник.

– Вы послали за грейсфрате Броньолусом? – спросил Бофранк, выбирая дорогу меж коровьих блинов, обильно украсивших тропу.

– Да, староста уже отправил гонца. Полагаю, грейсфрате будет здесь спустя два или три дня.

– Вы думаете, он согласится приехать?

– Я надеюсь на это. – Священник внимательно посмотрел на Бофранка, ожидая, наверное, какого-то вопроса или комментария, но тот смолчал. Конестабль неожиданно почувствовал недомогание, словно в области сердца к телу его прислонили горячее железо или же камень. Кровь, казалось, забилась в жилах и сосудах, перед глазами сделались многоцветные круги…

– Вам плохо, хире? – встревожено спросил бертольдианец.

Круги, медленно вращаясь, слились в сложную фигуру и пропали. Бофранк выдохнул распиравший грудь воздух и покачал головой.

– Нет, фрате. Минутная слабость… Я не могу похвастаться крепким здоровьем.

– Вам нужно посетить жаркую баню, – поучительно заметил фрате Корн. – Городские жители не знают, как изгонять хворобы из тела. Если хотите, можно попросить хире старосту протопить баню сегодня же.

– Благодарю вас, фрате… Возможно, так я и поступлю.

В самом деле, Бофранк много слышал о банном лекарстве, процветавшем в этих краях. Каменный жар вкупе с паром от кипящих отваров и настоев на лечебных травах исцелял многие болезни и укреплял организм. Оставалось надеяться, что это не слишком неприятная процедура, не связанная к тому же с особым унижением. Бофранк не хотел бы предстать обнаженным перед старостой или, не дай господь, кем-то из слуг. Говорят, в здешних местах это обычное дело, но в городе даже в общих банях каждый мог раздеться и омыться в специальных кабинах… Впрочем, в общие бани Бофранк отнюдь не ходил, предпочитая мыться дома в большой лохани при посредстве верного симпле-фамилиара Акселя, подносившего то кипяток, то полотенце, то халат.

Священник долго и пылко объяснял, как полезен банный обряд, и видно было, что в этом предмете он изрядный дока. С такими разговорами не заметили, как дошли до самых складов, являвших собой ряд крепких длинных сараев, сложенных из больших просмоленных бревен и совсем без окон. В таких складах, насколько знал конестабль, хранились общие запасы поселка на случай бескормицы или снежных заносов, а также герцогский налог, который собирали до нужного количества, а затем отвозили в столицу.

Конечно же, здесь помещался и ледник. Складской ключарь, по обыкновению толсторожий мужчина в синем потертом кафтане, ждал Бофранка у входа – сидел на врытой в землю скамье и что-то жевал.

– Я оставлю вас, хире Бофранк, – сказал священник, вверяя конестабля ключарю, которого звали Фульде. – Стараюсь не смотреть на мертвецов, когда в том нет нужды.

– Я собирался сегодня навестить и ваш монастырь, фрате, – напомнил Бофранк.

– Я буду там до самого вечера, посему приходите, – наклонил голову бертольдианец.

Фульде, от которого шибало чесноком и уксусом, провел Бофранка в ближний сарай, отперев огромный замок огромным же ключом, каких у него на поясе висела целая связка. Ключарь был молчалив, глазами вороват, приезжего, пускай и высокородного, не боялся – приезжий, даст бог, с чем приехал, с тем и уедет, а склады останутся. Внутри большого и темного помещения царил мертвенный холод, а воздух пропах мороженой кровью.

– Позвольте, хире, я фонарь затеплю, – буркнул ключарь и тут же, умело щелкая кресалом, зажег большую масляную лампу. Ее неверный свет выхватил из промозглой тьмы бревенчатые стены, большие блоки пиленого речного льда, переложенные соломой и опилками, и лежащие рядком людские тела, укрытые дерюгой. Поодаль точно так же лежали свиные и телячьи туши.

– Темно, – недовольно сказал Бофранк, выдыхая клубы белесого пара. – Нет ли еще фонаря?

– Сейчас принесу, хире.

С этими словами ключарь пошел прочь, оставив конестабля наедине с мертвыми людьми и скотами. Взяв в одну руку оказавшуюся тяжелой лампу, другой рукой Бофранк сбросил с ближайшего тела дерюгу и осветил лицо покойника.

– Никакой связи, – сказал вчера чирре Демелант. – Никакой связи. Парнишка-прислужник, гард, монах, почтенная дама, теперь вот дочь мельника…

Скорее всего, это был гард. Довольно тщедушный голый мужичонка, да и какие гарды здесь, в лесах… Крепкие мужики небось земледельничают, торговлей промышляют, а такие вот, никчемные, на герцогской службе. Отрезанная голова была аккуратно приставлена к телу, глаза широко открыты, в бороденке заледенели сосульки – наверное, набежавшая посмертная слюна. Выражения страха на лице Бофранк не обнаружил, лишь пальцы трупа были скрючены, словно перед смертью своей гард стремился кого-то задушить. Ран на теле видно не было; Бофранк, поднатужившись, перевернул камнеподобное тело на живот, но и там ничего не нашел. Аккуратно вернув на место чуть откатившуюся голову, он укрыл мертвеца дерюгой и обратился ко второму телу.

Это была почтенная дама. Обнажать ее тело никто не решился, и женщина лежала в белом платье хорошей ткани, сплошь запачканном лившейся из перерезанного горла кровью. Лицо покойницы было на диво спокойным, словно она просто уснула. Из письма чирре Демеланта следовало, что это хириэль Мазер, супруга паромщика и рыболова, в самом деле, почтенная дама сорока с небольшим лет. Муж обнаружил ее на заднем дворе, выходящем к реке, меж овощных гряд, и с тех пор находился в помраченном рассудке. Самым тщательным образом конестабль обыскал и тело, и складки платья, но ничто не привлекло его внимания.

– Вот и еще фонарь, хире. – Появившийся из-за спины ключарь водрузил на колоду точно такую же лампу. Бофранк поежился: долгое нахождение на леднике давало о себе знать, а перед ним лежали еще два трупа, которые следовало осмотреть.

– Посветите мне вот сюда, – велел он ключарю. Фульде послушно взял лампу, склонился и тут же со сдавленным воплем отпрянул. Наверное, он споткнулся о кусок льда, ибо с грохотом упал спиною вперед, разбив лампу и расплескав масло, которое не преминуло растечься по земляному полу и загореться. В ярком свете пламени Бофранк смотрел на открывшуюся их взору картину, не в силах двинуть ни одним членом, пока не понял, что, наконец, перед ними такое.

К обезглавленному телу мертвого мальчика кто-то приставил ободранную голову козла, насадив более широкий срез козлиной шеи на обрубок человеческой. Желтые козлиные глаза поблескивали среди бело-красных мышечных волокон, а на груди трупа была вырезана – вернее сказать, вырублена прямо по заледеневшему мясу – странная восьмиконечная фигура в виде двух квадратов, под углом наложенных один на другой.

Ключарь Фульде тяжело дышал и пытался подняться, отползая от разбежавшегося по полу пламени, а Бофранк взял себя в руки и сорвал ткань с соседнего тела. Слава господу, с ним было все в порядке – это оказался безбородый мужчина с побритой головой, брассе Зиммер. Прикушенный кончик языка монаха торчал меж посиневших губ, однако более конестабль не нашел никаких примечательных деталей. Но когда Бофранк перевернул мертвого монаха, кое-как пришедший в себя ключарь вновь возопил и в страхе бросился прочь из склада. Брассе Зиммер оказался выпотрошен со спины, как манекен в анатомическом музее, искусно вылепленный мастером и имеющий вставной набор внутренностей. Вот только внутренностей в теле не оказалось, лишь белели обрубки ребер, а из зада трупа торчал пестрый телячий хвост.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой ужасающие события предыдущей главы дополняются еще более жуткими подробностями, а Хаиме Бофранк посещает храм Св. Бертольда

Он мог бы стать безумным, даже хотя его эгоистичный разум мог бы думать с пренебрежительной насмешкой обо всем, что приносит неистовство.

Рудольф Штайнер. Лекции: Четыре жертвы Христа

Бофранк стоял, прислонившись к неровной бревенчатой стене, и подставлял лицо чуть теплым лучам солнца; впрочем, после холода ледника они казались обжигающими. Он послал ключаря за чирре Демелантом и теперь ждал их возвращения.

Чирре появился совсем скоро, за ним поспешал толстяк Фульде.

– Он все мне поведал. – Демелант указал на ключаря, тот быстро-быстро закивал.

– И все же взгляните, – сказал Бофранк. Чирре, вздохнув, исчез внутри и через некоторое время вышел с посеревшим лицом.

– Что за ужас, – сказал он с непритворным омерзением. – Кто это мог сделать?

– У кого еще есть ключи? – спросил Бофранк у ключаря.

Тот бухнул себя кулаком в жирную грудь и хотел было пасть на колени, но чирре удержал его, сказав:

– Кроме хире Фульде – у старосты. Более ни у кого.

– А кто стережет склады?

– Днем – Фульде, ночью – никто. Да от кого их стеречь, – недоуменно развел руками Демелант.

И то, подумал Бофранк, свой свое красть не станет, грабят в основном на дорогах, кто полезет в довольно крупный поселок, в котором к тому ж есть чирре и гарды… Стало быть, любой мог проникнуть в ледник и хозяйничать там хотя бы и ночь напролет. Свет не пробьется сквозь крепко сбитые двери, щелей меж бревен нет… Да и нужен ли ему свет?

Нет, так негоже.

Коли убийца человек, а он не может быть никто иной, то ему нужны и свет, и ключи.

Если же нет, то…

То и в самом деле прав молодой Рос Патс, говоря о нюклиете и грейсфрате Броньолусе.

Прибывшие вслед за Демелантом гарды с фонарями принялись осматривать ледник, с тем чтобы отыскать возможные тайные лазы, а также с целью сыскать пропавшую голову мальчика и внутренности монаха, но ровным счетом ничего не нашли, кроме кошки, бог весть как попавшей вовнутрь. Тварь кинулась из темного угла промеж ног одного из гардов, перепугав его до полусмерти. Не иначе как она пробралась под шумок стянуть кусок мяса – храни господь, что не от покойника, о повадках этих дрянных животных Бофранк читал всякое.

Конестабль на всякий случай осмотрел тело молодой Микаэлины – кто знает, что могло с ним случиться за ночь?

Пожалуй, девушка выглядела лучше остальных, но она и умерла позднее всех. Холод еще не успел придать тканям окончательную мертвенность в цвете и упругости, а место соединения головы и шеи кто-то покрыл платком.

– Смотрите… – шепнул Демелант. Бофранк взглянул туда, куда указывал чирре, и увидел, что юбки девушки задраны куда больше, нежели это прилично.

– Удалите своих людей, – тотчас же велел он чирре. Когда гарды покинули ледник, Бофранк сказал:

– Светите вот так… Да, правильно. Смотрите…

Обнажив половые органы покойницы, он указал на белые потеки – на внутренней части бедер, на светлых лонных волосах, на скомканной нижней юбке.

– Вы хотите сказать…

– Именно. С ней кто-то совокупился, и сделал это, уже когда тело привезли сюда.

Чирре сделал клекочущий звук горлом и нетвердо шагнул к выходу. Конестабль еще некоторое время всматривался под задранную юбку, потом осторожно коснулся холодной и твердой плоти пальцем. Достал из кармана маленькую склянку с пробкой, подковырнул ногтем присохший к ноге Микаэлины потек семени и аккуратно поместил внутрь, после чего оправил одежды покойной и укрыл ее.

Парнишка-прислужник, гард, монах, почтенная дама, теперь вот дочь мельника… Есть ли здесь связь? Или связь в том, что вовсе и нет никакой связи?

Демелант тыльной стороной ладони утирал рот, поодаль переминались гарды, делая вид, что не видели только что слабости своего начальника.

– Я вас понимаю, – бесстрастно сказал Бофранк. – Я тоже не мог принимать пищу несколько дней, когда увидел в первый раз… Знаете, в городе разум людей куда более извращен, и мне приходилось видеть, как подобное проделывали не только со свежими телами, но и со старыми, порой совсем разложившимися трупами, извлеченными из склепов и усыпальниц.

Чирре вновь склонился над кустами бурьяна, давясь рвотою, а Бофранк прошествовал мимо него, чувствуя некоторое внутреннее удовлетворение. Возможно, он был куда слабее чирре физически, но не духовно, и нелишне было показать это – как Демеланту, так и его подчиненным.

Кого конестабль никак не ожидал увидеть подле складов, так это фрате Корна. Сухощавый священник о чем-то толковал с вездесущим ключарем, который вот только что был здесь, а сейчас, глядишь, уже и там. Несомненно, Фульде то ли сам сбегал за священником, то ли послал кого, но фрате Корн уже все знал. Он подошел к конестаблю и взволнованно сказал:

– Что же это, хире? Глумления над телами… Поистине я чувствую, что господь отворотил свой лик от нашей земли.

– Вам сказали, что именно произошло?

– Да, Фульде поведал, что к телу маленького Ульбера Юссона кто-то приставил голову козла, а брассе Зиммер выпотрошен, словно каплун… – Пухлые губы священника, совсем не подходящие к его узкому лицу, дрожали то ли от ужаса, то ли от возмущения.

– Более того, фрате… только не говорите об этом никому более… я обнаружил следы посмертного соития с молодой хиреан.

Бертольдианец отшатнулся, как если бы ему дали пощечину.

– Чудовищно… – прошептал он. – Чудовищно!

– Это преступление, пусть и не совсем обычное, – пожал плечами Бофранк. – В нем можно подозревать того же ключаря, который оставался здесь наедине с телами и мог позволить себе многое, в том числе и удовлетворение противоестественных потребностей с несчастной Микаэлиной.

– Он женат, – возразил священник с видимым недовольством.

– Что же с того? Возможно, он желал молодую хиреан куда сильнее, нежели супругу. Фрате, я видывал более ужасные вещи, поверьте мне.

– Вы склонны подозревать всех, – буркнул священник.

– Отчего бы и нет? – Бофранк едва сдержал улыбку, подумав, что Броньолус, на которого столь полагается фрате Корн, будет подозревать куда более многих. – Затем меня и пригласили, разве не так? Но оставим это. Не припомните ли, фрате, что говорится в трактатах по миссерихордии насчет соитий с мертвыми телами, а также обо всем остальном, что случилось на леднике?

– Я не обучался миссерихордии в том объеме, в каком вы требуете, – сказал фрате Корн, немного подумав. – О соитии с мертвым телом, каковое символизирует дьявола, а то и является его временным пристанищем, писал Вааген. Что до головы козла, то опять же тело мальчика могло изображать дьявола, хотя тут могут быть и другие трактовки… Я не специалист, хире Бофранк. Дождемся грейсфрате Броньолуса, который, без сомнения, прольет свет на эти страшные загадки. И сохрани нас господь от новых бедствий.

– Скажите, фрате, вы можете обождать меня? Я дам несколько указаний чирре Демеланту, а после намерен осмотреть храм.

– Конечно, хире.

Демелант уже велел ключарю запереть ледник, и конестаблю осталось приказать по возможности никому не говорить о случившемся, не пускать в ледник ни одного человека, пусть то будут и родственники покойных, и поставить возле складов караул на ночь, но скрытно, то есть так, чтобы даже толстяк Фульде не ведал о присутствии часового. Чирре пообещал отрядить для этого дела одного из лучших своих людей, некоего молодого Снаатса, бывшего охотника.

– Что же ему делать, если он увидит нечто странное?

– То, что положено делать в таком случае герцогскому гарду, – сухо сказал Бофранк. – Я думаю, мы имеем дело с дурными шутками. Не будем предполагать деяния дьявола там, где их может и не быть.

– Но все-таки, хире конестабль… Все-таки, что же ему делать?

– Полагаю, только молиться, чирре, – сказал конестабль, поглаживая рукоять пистолета.

Храм Святого Бертольда являл собой высокий деревянный сруб с небольшими обзорными площадками наверху, выход на которые вел изнутри здания. Центральный, высокий продольный зал придавал зданию вид могучего корабля. К нему с боков примыкали два более низких нефа. С восточной стороны главный неф завершался полукруглым выступом – апсидой, как-то обычно и бывает в бертольдианских храмах.

Рядом стоял большой дом, где, надо полагать, проживали монахи, а еще поодаль имелись две малые постройки, видимо хлев и сарай для инструментов и орудий; все это окружала невысокая изгородь. Возле хлева что-то размешивал в большом чане уже знакомый конестаблю немой брассе Ойвинд.

– Здесь мы смиренно живем и так же молимся, – сказал бертольдианец. – Правда, у меня, как настоятеля, есть домик в центре поселка, я вам о нем говорил, но почти все время я провожу здесь.

Из храма вышел еще один монах, одноглазый бородач. В руке он держал топорик.

– Брассе Ианус, – назвал его священник.

– Где был убит брассе Зиммер? – спросил конестабль, оглядывая двор.

– Обыкновенно несущий ночную стражу стоит здесь. – Священник указал на подобие караульной будки, высокой и узкой, где нельзя было сесть и тем более лечь. – Если на дворе непогода, он укрывается тут, в другое время просто ходит вокруг.

– А где нашли тело?

– Вот здесь. – Священник тронул Бофранка за локоть и провел чуть в сторону от будки. На утоптанной, как и во всем монастырском дворе, траве не было каких-либо следов, разве что какие-то темные пятна, скорее всего от пролившейся крови.

– Где сломанный посох?

– Пойдемте.

Они вошли в храм. Священник сразу же отлучился, так что Бофранк мог во всех деталях рассмотреть молельный зал. Это стоило внимания, ибо деревянные его стены и колонны были прихотливо изукрашены искусною резьбою, изображавшей различные сцены из святых писаний. Тут были демоны, ввергающие еретиков и грешников в котлы с кипящей водою; тут же присутствовал святой Аполлинар, обративший смоляной вар на коже своей в ледяные кристаллы; напротив соседствовал святой Хризнульф, с коего ледяная вода стекала теплыми и приятными, словно в бане, потоками. Неизвестный резчик изобразил на колоннах змиев, изблевывающих пламень, и гиен, что гадят брением и видят во тьме, как при светлом дне; тигров и львов, и гадов водных, и под земных жаб…

Здесь же имелся вепрь, поддевающий на иклы свои тучного человека, разумеемого то ли как нерадивого священнослужителя, то ли как простого чревоугодника; и мать здесь присутствовала, что из чрева своего извлекает дитя против всех природных и человеческих правил, а поодаль уже поджидает ее жуткое чудовище с мордою пса и телом саламандры; и чернокнижник, исповедующий запретное, был тут со свечою в руке и о дурном взоре; и житель дальних земель, что пожирает людскую плоть и не ведает истинной веры; и алхимик, составивший договор с черными силами, дабы получить власть всеземную и богатство невиданное… Там скалил зубы дивный зверь с хвостом, как у молоха, а тут – улыбался ангел, столь пресветлый, что невинная улыбка ребенка рядом с ним, казалось, меркла и не радовала.

О таких храмах писал – уже довольно давно, но строки те любили повторять некоторые священнослужители – Благочестивый Терлих из Шпее: «К чему в монастырях перед лицом читающей братии это смешное уродство или красивое безобразие? К чему тут нечистые обезьяны? К чему дикие львы? К чему чудовищные кентавры? К чему получеловеки? К чему полосатые тигрицы? К чему воины, разящие друг друга? К чему охотники трубящие?

Здесь под одной головой видишь много тел, там, наоборот, на одном теле много голов. Здесь, глядишь, у четвероногого хвост змеи, там у рыбы голова четвероногого. Здесь зверь спереди конь, а сзади половина козы, там рогатое животное являет с тыла вид коня.

Столь велико, наконец, причудливое разнообразие всяких форм, что люди предпочтут читать по мрамору, чем по книге, и целый день разглядывать эти диковинки, вместо того чтобы размышлять над божественным законом».

Тут появился фрате Корн, сказавший со скромной улыбкой:

– Чувствую я, вспоминаете Благочестивого Терлиха, коли читали последнего.

– Как вы догадались? – удивился Бофранк.

– Глядя на резьбу оную, нельзя не вспомнить брюзжание отца сего. Тем и прославлен…

Не продолжая, он увлек его в маленькую комнату справа от входа, где горел тусклый светильник. На столе лежал обычный деревянный посох без какой-либо резьбы и украшений, переломленный пополам. Бофранк внимательно осмотрел место излома, но ни чего странного не обнаружил.

– Кто нашел тело?

– Брассе Ойвинд и брассе Эрлах.

– Позовите последнего, фрате. Я хотел бы задать ему несколько вопросов.

– Если только он не рыбачит… – Священник удалился, оставив Бофранка одного.

Конестабль еще раз осмотрел остатки посоха. В сортах и породах дерева он нисколько не разбирался, но это казалось очень крепким, и сломать его мог разве что весьма сильный человек.

Положив обломки на место, Бофранк оглядел комнатку, в которой находился. На полках были разложены какие-то ящички, книги, тут же стояли непрозрачные стеклянные сосуды, закрытые пробками, и глиняные горшки. Наверное, кладовка. Необходимые для обрядов вещи и вся потребная утварь.

Брассе Эрлах, появившийся в сопровождении священника, выглядел сущим разбойником: поросшее короткой черной щетиной лицо, кривой нос, глаза-угольки под нависшими бровями. В поведении и разговоре он, напротив, оказался кроток и учтив.

Монах сказал, что нашел брассе Зиммера во дворе, когда рано утром вышел по хозяйственным надобностям. Направившись было к распростертому телу, брассе Эрлах увидел отрезанную голову, много крови и в ужасе бросился назад, в дом, дабы разбудить остальных. Тут же были посланы люди за фрате Корном и чирре Демелантом, а тело никто не трогал и с места ничего не сдвигал; только брассе Леонард, стоя чуть в стороне, читал над убиенным молитвы.

– Как давно брассе Зиммер был мертв, когда вы его нашли?

– Я ведь не лекарь, хире… – сказал монах, мелко и беспорядочно шевеля в смущении своими большими волосатыми руками. – Но кровь уже успела свернуться, а тело сильно похолодело; правда, ночь выдалась морозная, и даже лежал иней.

– И никто не слышал криков, шума борьбы?

– Как вы могли видеть, ни монастырь, ни жилище не имеют окон, будучи освещаемы внутри только фонарями и светильниками, – заметил фрате Корн, – а сквозь толстую бревенчатую кладку наружные звуки не проникают.

– Знаете, фрате, – сказал Бофранк, когда монах был отпущен и ушел. – Я бы советовал вам соблюдать правила монастыря, но ставить в ночь двоих, а то и троих монахов.

– Я уже сделал так, – кивнул бертольдианец.

Дальнейший день прошел без особых событий. Бофранк отобедал у старосты – на сей раз, за столом присутствовал только сам хире Офлан, а беседа велась преимущественно об экономических и домашних делах, после чего недолго поспал и пожурил бродягу Акселя за дурно почищенные сапоги и штаны.

О бутылочке с семенем конестабль вспомнил ближе к ужину, сидя в своей комнате и рассеянно перелистывая «Нескромные мечтания» Улье Трифениуса, довольно фривольное собрание стихов, купленное в дорогу с целью развеять скуку. Прочитав несколько еще в пути, Бофранк убедился, что книга нехороша, а автор явно не учен стихосложению, и забросил ее было, но теперь вот снова извлек и, к неожиданности, нашел пару премилых и забавных сонетов.

Он читал бы и далее, но строки «наполнил семенем сей благостный сосуд» привлекли его память к событиям на леднике и взятой там толике семени. Достав из кармана бутылочку, конестабль обнаружил, что бывшее замерзшим семя сейчас растаяло и растеклось отвратительной белесой слизью.

Из своих небольших познаний в миссерихордии Бофранк помнил, что семя дьявола ледяное (но тут оно и с самого начала было ледяное), а также вспыхивает ярким светом, ежели бросить его в огонь. Понтифик Радульф, как помнил конестабль из лекций, указывал, что в этом огне можно даже видеть лица дьявола, каковых, как известно, у того предостаточно.

Произвести подобный опыт не составляло труда, благо пламя в очаге пылало вовсю, наполняя комнатку приятным теплом. Бофранк осторожно откупорил бутылочку, затем тоненькой щепкой, отколотой от полена, взял немного семени и бросил все это в огонь. Как он и ожидал, щепка тут же занялась, а семя, закипев, вспузырилось и сгорело безо всяких затей.

– Доказано, – удовлетворенно пробормотал конестабль. – Но доказано ли?

В самом деле, в книгах миссерихордов бытовали разные толкования – например, дьявол в момент испытания находился где-то рядом и мог не дать семени вспыхнуть, дабы его труднее было вывести на чистую воду. Равно и муки пытаемых жертв трактовались как обычное притворство по дьяволову наущению, на самом же деле ведьмы и колдуны не терпели боли. Если бы в обычном судопроизводстве использовались законы миссерихордии, многие преступники были бы изобличены и казнены; впрочем, с таким же успехом это могли быть и простые люди, каковые – и Бофранк был в этом уверен – гибли десятками на кострах, плахах и виселицах, ложно обвиненные в колдовстве.

В столице казни не практиковались вот уже несколько лет, и на памяти Бофранка самым страшным наказанием за чародейство из виденных им было пожизненное заключение в темницу. Но в провинциях, особенно в таких далеких уголках, как этот поселок, частенько пылали костры. Надо полагать, в Мальдельве сейчас происходило как раз нечто подобное, раз уж там гостит Броньолус.

Как всегда в таких случаях, конестабль вспомнил своего брата Тристана, единственного из семьи, кто подался в церковники. Сейчас Тристан аббатствовал далеко на юге, и кто знает, может быть, тоже пытал и вешал кого-то или, по крайней мере, потворствовал тамошним миссерихордам в их мрачных деяниях.

По возвращении Бофранк задумал навестить старика отца, который давно уже оставил университет и писал некий ученый труд в своем поместье. Мать отошла с миром еще семь лет назад и покоилась на семейном кладбище под Сельмином, среди старых пиний и буков, в изобилии там произраставших. Нужно сказать, что отца конестабль не навещал примерно с того же времени, потому что многие их разногласия сделали, в конце концов, встречи невыносимыми для обоих. Но втайне Бофранк полагал, что отец после столь долгой разлуки поведет себя мягче и покойней; к тому же пришла пора обсудить кое-какие имущественные вопросы.

Посмотрев еще некоторое время в огонь – как известно, занятие это завораживает и может надолго увлечь смотрящего, равно как и наблюдение за движущейся водою в реке, – Бофранк вернулся к «Нескромным мечтаниям»:

Мой нежный друг, скажу Вам, не таясь: С тех пор, как наша сладостная связь Установилась, я всегда томлюсь Желанием любовным: наш союз Не должен знать размолвок и разлук — Вы совершенны, мой прекрасный друг; Когда ж порой согласья не сберечь, Я примиренья жду, я жажду встреч… —

но уже совсем скоро понял, что стихи нейдут на ум. Мысли все время обращались к дикому происшествию на леднике, которое Бофранк полагал издевательской выходкой сумасшедшего или хитрым ходом преступника, который возомнил таким образом запутать его, Бофранка. Вкупе с ночным визитом незнакомца, а вернее, незнакомки, содеянное вызывало нешуточные опасения: довольно страшно иметь дела с человеком, выпотрошившим мертвое тело монаха и совокупившимся с покойницей.

Но тут как раз пришел слуга старосты пригласить конестабля на ужин, после которого Бофранк, слегка злоупотребив вином, благополучно уснул.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой Хаиме Бофранк узнает несколько больше о карлике и пещерных троллях, а также встречается с кладбищенским смотрителем

Идолы пещеры происходят из присущих каждому свойств, как души, так и тела, а также из воспитания, из привычек и случайностей. Хотя этот род идолов разнообразен и многочислен, все же укажем на те из них, которые требуют больше всего осторожности и больше всего способны совращать и загрязнять ум.

Фрэнсис Бэкон. Великое восстановление наук. Новый Органон

«… Среди нас, как я знаю, по временам случается – таковы переменчивые судьбы людей, – что в новолуние иные оборачиваются волками. Знаем мы историю некоего весьма отважного рыцаря, закаленного в схватках с врагом. Он стал скитаться и блуждать по всему краю и в одиночестве, подобно дикому зверю, посещал пустоши и ущелья и однажды ночью, влекомый луной и обезумевший от странствий, обернулся волком. Он причинил столько урона родной стране, что хижины многих поселян опустели. В обличии волчьем он пожрал немало младенцев, да и многих старцев, жестоко искусав, растерзал. Наконец один плотник, встретившись с ним, нанес ему тяжкие раны; он отрубил топором одну из его лап, и оборотень снова обрел человеческую природу. Вслед за тем он перед всеми поведал о случившемся с ним, утверждая, что рад потере ноги, ибо ее отсечение избавило его от жалкой и горестной участи и вместе с тем – от вечного осуждения и проклятия. Те, кто применил подобное средство, утверждают, что люди такого рода, лишившись ноги или ног, освобождаются от своего несчастья…»

Конестабль закрыл книгу, взятую у молодого Патса, и положил на подушку рядом с собою. Нет, пречистый Анс Богомолец не мог дать ответа на страшные вопросы.

Славно, когда рядом отважный плотник с топором!

Славно, когда бывший волком радуется, что вновь стал человеком, хотя бы и пожрал десятки добрых людей!

Но тут – ни рыцаря, ни плотника, ни волка…

Минул еще один день, а новых, полезных фактов у Бофранка не прибавилось. Беседы с родными и близкими убитых, с поселянами, осмотр мест, где были совершены остальные убийства, – все было пустой тратой времени. Многие и разговаривать толком-то не могли, будучи убиты горем и испуганы, как, например, отец и сестра несчастной Микаэлины. Оная сестра, к слову, была чрезвычайно похожа на покойницу, разве что немного моложе.

Тщетно пытался конестабль составлять таблицы и графики и искать объединяющие нити, как тому учили его. Все шло поперечь; к тому же совершенно переменилась погода, и вместо ясной прохлады пришло настоящее ненастье с дождем и безжалостными порывами ветра. Ненастье не порождало ни малейшего желания выходить из дому, и Бофранк, кстати, вспомнил, что собирался расспросить хириэль Офлан о давешнем злом карлике.

За завтраком, состоявшим из овсяной каши, козьего сыра, коровьего масла, меда и свежевыпеченного белого хлеба, конестабль спросил старосту, предпринял ли что молодой Патс, и если предпринял, то как оно прошло.

– Он ходил ночью по улицам; видели его и у окраины, с арбалетом в руке. Но ничего не случилось, и он вернулся с рассветом домой.

– А что же слышно о прибытии Броньолуса?

Офлан отвечал, что коли грейсфрате и приедет, то вместе с посланным за ним гонцом, и не ранее завтрашнего дня.

– Я слыхал, что это большого ума человек, – со значением заметил староста. Бофранк не придал этим словам значения, хотя при известном себялюбии можно было истолковать их довольно превратно в собственном отношении.

– Большого ума? – с самым рассеянным видом переспросил Бофранк.

– В свое время я получил письмо от хире Таблединка из Оссерре, где он рекомендовал грейсфрате в наивысших степенях… Или вы имеете основания усомниться в этом?

– Никоим образом, – сказал конестабль, намазывая тягучее масло на ломоть хлеба. – Но я не до такой степени доверяю миссерихордии, хире Офлан. Людям свойственно ошибаться и заблуждаться.

– Но не миссерихордам.

– Миссерихорд суть человек – со всеми его слабостями, хире.

– Миссерихорд презревает слабости!

– Не все, хире. Не все.

– Вы говорите как еретик! – вознегодовал староста. В гневе он, казалось, забыл, выказанное лишь день тому назад, уважение и даже покорность.

– Отчего же? – спокойно сказал Бофранк. – Сомнение в деяниях миссерихордии есть сомнение в деяниях человеческих, а человеку свойственно заблуждаться. Оральд из Кенсистуи писал, что дьявол во многих своих происках опирается на слабости людские. Разве не так?

– Дьявол многомудр, иначе не смог бы он столь долго сопротивляться единому господу, – разумно возразил староста. – Слабость человеческая есть дань дьяволу.

– Вот и вы говорите как еретик, поминая дьявола в столь прелестной степени. Так не дань ли дьяволу ваша трусость, хире?

– Дьявол велик, хире прима-конестабль, и сие не ересь. Кабы он не был велик, господь давно справился бы с ним, и нечистый не донимал бы нас своими притязаниями.

– Вы опять рассуждаете как еретик, хире, – заметил Бофранк. – Коли господь захотел бы, он без труда презрел бы дьявола и устранил его от людей. Но раз уж господь не делает этого, значит, не желает сделать. Возможно, он позволяет дьяволу изыскать среди нас тех, кто слаб и склонен к греху, дабы потом ниспослать свое наказание. Так не слуга ли господа сам дьявол?

Староста несколько переменился в лице, но продолжал разговор:

– Я не еретик, хире Бофранк, и вы знаете это. Разве я возвеличил дьявола превыше господа нашего? Или я восславил деяния его?

– Только слова ваши, что дьявол многомудр, заслуживают костра. Кальвинуса Тессизского, Ойна из Кельфсваме, Биргельда Мейнского распяли, а Лирре из Ойстраате предали раздавливанию лишь за упоминание скриптов Малой Книги, – сказал Бофранк нарочито строго.

Староста сглотнул, но выглядел уверенно.

– Я не читал Малой Книги, – сказал он.

– Много кто не читал Малой Книги, и я не читал, что неудивительно, ведь сей труд запрещен специальной буллой. Но именно он глаголет, что дьявол многомудр, что он волен над человеками и что располагает он вопреки разуму человеческому… Но сам ли? Не по наущению ли господа?

– Я сир и глуп, я не читал Малой Книги, и никто здесь не читал, – повторил староста, казавшийся теперь чрезвычайно испуганным.

– Ужель? Вы говорите как книжник.

– Не там ищете еретическое гнездо, хире прима-конестабль! – негодующе воскликнул староста. – Я рассуждаю, а рассуждать не воспрепятствовало господом.

– А я не ищу еретических гнезд, хире. Я ищу тех, кто вредит делом, а не словом. И не беспокойтесь, наш разговор останется между нами же, и никто другой не узнает о ваших сомнениях.

– Я нимало не сомневался, – стоял на своем староста. Он оказался не так прост.

– Как же? А – дьявол многомудр? Боюсь, передай я такие слова грейсфрате…

– Но вы не передадите их? – спросил староста.

– Не передам. Благодарю за завтрак, хире Офлан. Я хотел бы спросить у вашей супруги относительно маленького Хаанса, этого гадкого карлика.

– Что же вам до него? – Староста явно обрадовался, что беседа поменяла тему. – Я и сам могу многое сказать. Поговаривают, что отцом его был вовсе не человек, а пещерный тролль. Много у кого отцами бывают тролли, особенно у тех женщин, кто имеет отношение к рудным работам…

– Вы серьезно в это верите, хире?

– В шахтах всякое бывает.

– Где же здесь шахта?

– Шахта в горах, что к северу от поселка. Вы не могли ее видеть, ибо восемь лет назад она была закрыта. Ранее там добывали медь, и севернее помещалось целое селение рудокопов. Сейчас оно покинуто – шахта иссякла, и люди уехали в иные места. Кое-кто остался, и среди них – мать Хаанса.

– Он совсем слабоумен?

– Изрядно, но куда умнее многих дураков, что я видел. Он обиходит себя, не несет ложку в ухо заместо рта, умеет смотреть за скотиной, помогает по дому…

– Он зол, – заметил Бофранк.

– А кто бы не был зол на его месте? С рождения несчастного урода всячески шпыняли и обижали, так с чего ему любить людей?

– А что вы скажете о кладбищенском смотрителе, хире Офлан? – решил изменить тему конестабль. Староста намазал на хлеб желто-коричневый мед и отвечал рассеянно:

– Фог? Что вам до него, хире конестабль?

– Он живет на отшибе, возможно, что-то видел или слышал. Одинокие люди всегда наблюдательны.

– Что ж, можете навестить его. Кстати, нельзя ли попросить вас об одолжении – передать ему круг сыра?

– Велите моему слуге взять, – безразлично сказал конестабль. – И пусть седлают лошадей – мы поедем с ним вдвоем, верхом.

Каналья Аксель, конечно же, не обрадовался поездке; он не был мастером верховой езды и в седле сидел препотешно – дрыгался, клонился в стороны, цеплялся за упряжь и луку седла и, казалось, вот-вот упадет. Большущий круг сыра поместили в седельную сумку, и Бофранк настрого предупредил симпле-фамилиара, чтобы тот не смел ковырять от него в дороге.

– Что нам делать на кладбище? – ворчал Аксель, когда они ехали по улице. – Что там, кроме мертвецов? А до мертвецов добрым людям дела нет, как и мертвецам до добрых людей…

– Нам надобны не мертвецы, а тамошний смотритель, – сказал Бофранк, которого Аксель весьма забавлял в те минуты, когда не докучал леностью и обжорством.

– Смотритель! Вот тоже странный человек. Что ж делать доброму человеку среди могил? Я понимаю, что могилам уход потребен, но не жить же возле них. Попомните, хире, хороший человек среди мертвецов жить нипочем не станет.

– Вот и посмотрим, что за человек этот смотритель.

– Да что там смотреть? Я вам и так скажу, что нехорош. Вот увидите, так и выйдет.

Колючий кустарник, окружавший кладбище и отделявший его от дороги сплошной изгородью вышиною примерно до груди, был Бофранку неведом. Сухие ветви почти без листьев, но зато в длинных крючковатых шипах с неприятным удивлением конестабль заметил нескольких мертвых птиц.

И снова Бофранк отметил, как отличаются здешние надгробия от городских, на которые мастера тратили порой не одну неделю работы. Тропинка, ведущая от дороги к кладбищу, пересекала это скорбное место и как бы разделяла скопище могил на две половины. Слева, насколько мог судить Бофранк, помещались старые захоронения – об этом красноречиво говорили старые, подгнившие и покосившиеся деревянные столбы. Правая половина, находившаяся ближе к поселку, не так угнетала глаз – на некоторых столбах сохранились даже увядшие гирлянды цветов, коими в здешних краях провожали в последний путь почивших.

Две белые козы были тут как тут – боязливо смотрели на всадников, будучи привязаны к колышкам и не в силах убежать.

– Смотритель, старый Фарне Фог, живет одинешенек, тихий и приятный человек, – припомнились конестаблю слова Демеланта. Только он успел подумать это, как дверь домика отворилась, и на низеньком крыльце показался означенный смотритель – лысоголовый старичок в скромном облачении, которое выказывало древность происхождения, но было при том умело залатано и содержалось в порядке. Довольно новый наряд симпле-фамилиара Акселя был не в пример более запачкан, особенно пятнами жира и винными кляксами.

– Здравствуйте, хире, – сказал старичок, кланяясь. Голос его подходил к внешности самым удачным образом – он оказался скрипуч и тонок.

– Здравствуйте, хире Фог.

Конестабль спешился и бросил поводья Акселю. Вероятно, не стоило говорить старичку «хире», ибо он был, без сомнения, низкого рода. Ни к кому другому Бофранк бы так не обратился, но от всей фигуры кладбищенского смотрителя веяло покоем, смирением и кротостью, так что обижать его казалось очень дурным делом.

– Я знаю, кто вы, хире. Пройдете в дом или станете говорить прямо тут? – спросил старичок без обиняков.

– Разговор может быть долог, потому лучше в дом.

Жилище старичка-смотрителя не блистало богатством. Весь дом состоял из одной большой комнаты, да на чердак вела крутая лестница. В углу стояло нехитрое ложе, забросанное какими-то тряпками, а за столом старичок, очевидно, не только трапезничал, но и мастерил гробы – по крайней мере, сейчас там лежало почти готовое изделие, распространяя запах свежеструганного дерева. Сильно пахло каким-то съестным варевом.

– Прошу вас, садитесь, хире, – произнес Фог, указывая на добротный стул.

– Мастерите про запас? – осведомился Бофранк, садясь.

– Отчего же? Это для покойной Микаэлины. Как печально… Она была так крепка, так свежа, здоровое дитя природы, за всю свою жизнь никогда не болела, никаких детских болезней, у нее не было ни родимчика, ни глистов, ни какой-нибудь сыпи, ни менструальных задержек, и потому она в рот отроду не брала ни одного из лекарственных средств…

Старичок переменился в лице и теперь явно скорбел.

– Хире Фог, – конестабль опять сказал «хире» и подумал, что со старика уже достаточно, – чирре Демелант отрекомендовал мне вас как человека порядочного и приятного.

– Спасибо, коли хире Демелант так сказал, – с достоинством отвечал старичок. – Не знаю уж, чем дал ему повод так думать; право, я не лучше многих наших жителей.

– Кроме того, – как бы не обратив внимания на скромное заявление старичка, продолжил Бофранк, – вы живете обособленно. И я хотел бы спросить вас, не видели вы чего подозрительного? Такого, о чем хотели бы рассказать мне или, может быть, собирались рассказать чирре Демеланту, да позабыли или убоялись.

– Отчего же мне бояться? – Старичок выглядел ничуть не озадаченным. – Всякое видишь, хире, коли живешь в таком месте. Как выйдешь ночью, в тишине, когда нет движенья ветра, как услышишь, как возятся в земле мертвецы, как плачут и стонут…

– О чем же они стонут? – спросил Бофранк, которому стало несколько не по себе, пусть даже в окно светило предполуденное солнце.

– О чем им стонать? О том, что они умерли.

Конестабль подумал было, что смотритель слегка подвинулся умом, но голубые глаза старика смотрели вполне здраво, и то, что он говорил, становилось поэтому еще страшнее.

– Вы знаете, хире, не всякая земля принимает мертвеца. А та, что принимает, не всегда успокаивает. Не всегда умерший понимает, что умер, а то еще случается, что и понимает, но хочет сказать родным или близким то, чего не успел при жизни…

– Знаете, я по роду службы тоже имею дело с мертвыми телами, – невесть зачем сказал Бофранк. Он взял со стола какой-то острый металлический инструмент, как он полагал, для вырезки по дереву, покачал в руке и положил на место.

– Мертвец мертвецу рознь, – грустно покачал головой Фог. – Знаете, хире, я боюсь. С каждым днем я все больше боюсь. Вы читали Гильтрама из Бьерна?

– Не припоминаю… – наморщив лоб, самым честным образом признался конестабль. – Что-то еретическое?

– Свод пророчеств – «Сказанное Солнцем Великим». Двести с небольшим лет назад эту книгу издали в столице, но потом все экземпляры уничтожили, за исключением нескольких.

– Одна – у вас?

– Я хотел бы, но – нет. Я лишь читал ее, когда учился в Калькве.

– Калькве? Но университет в Калькве…

– Закрыт сорок лет тому и превращен в епископское книгохранилище, – кивнул своей лысой головой старик. Его пальцы постоянно находились в движении, словно перебирали невидимую пряжу или искали гнид в чьих-то волосах. Если верить словам Фога, ему было без малого восемьдесят… Может, так оно и есть. Коли он и в самом деле учился в Калькве…

– Вы благородного происхождения? – напрямик спросил Бофранк.

– Что вам с того, хире? Я всего лишь скромный смотритель этого последнего людского приюта. Живу в тиши, и все мои собеседники – лишь тени.

– А вот это уже я знаю, – с удовлетворением сказал конестабль. – Трагедия Мальмануса – «Озрик-отцеубийца». Вы процитировали реплику Озрика: «Живу в тиши, и все мои собеседники – лишь тени…»

– Но так и есть, хире. А что до Гильтрама из Бьерна, то он ведь писал: «И выйдут они из могил своих ночью, нападут на людей, спокойно спящих в своих постелях, и высосут всю кровь из их тел, и уничтожат их. И досадят они живым мужчинам, женщинам и детям, не считаясь ни с возрастом, ни с полом».

Старик склонил голову набок, словно собака, когда она прислушивается к чему-то, что ее заинтересовало. Он постоял так немного – а надо сказать, что смотритель предложил Бофранку стул, но сам так и стоял посреди комнаты, чуть опираясь тощим своим задом на столешницу, – а потом вздохнул и заметил:

– Вы некстати приехали, хире. Вам ничего не понять из того, что здесь происходит и произойдет.

Старик все же помешан, подумал тут конестабль, не подавая, разумеется, никакого вида на сей счет. То, что говорит он о мертвецах, есть результат постоянного проживания на кладбище, подле могил и гниющих в них трупов. Кстати Бофранк припомнил одну лекцию, где говорилось, что поднимающийся из могил трупный дух способствует явлению особых видений, присущих только кладбищам и другим захоронениям. Разговаривать далее с сумасшедшим смотрителем иной прекратил бы, но Бофранк решил узнать у Фога как можно больше, пусть даже слова его путаны и смутны.

– Хотел бы спросить, что же вы думаете, хире Фог, об этих страшных убийствах.

– Убийства не страшны; страшно то, что грядет после них.

– Вы считаете, что убийства влекут за собой не что более жуткое?

– А разве нет? Посмотрите, что произошло. Люди не могут ходить по улицам с заходом солнца. Матери прячут детей и ночью стерегут их, чтобы никто не позвал с улицы, чтобы не сунулись в окно. Но им не понять, что истинный страх не разбирает, день ли, ночь ли… У господа давно уже нет очей.

Да тут раздолье для грейсфрате Броньолуса, коли на старика кто-нибудь донесет, подумал Бофранк. В самом деле, только цитат из Свода пророчеств, явно проклятой и еретической книги, достаточно было для привлечения Фога к суду. Что до слов его о том, что у господа давно нет очей, то это и вовсе прямая ересь, ибо фраза эта суть одна из догм тереситов, полувековой давности секты, ныне почти безвестной и, само собою, запрещенной…

– Вы знаете, кто убивает людей, хире Фог?

Этот вопрос заставил старика прекратить свое шевеление пальцами. Он снова наклонил голову, как незадолго до этого, и сказал очень тихо:

– Кто убивает, тот знает. Не знал бы, зачем тогда убивать? Да и не каждое убийство есть грех.

– Что? Что вы имеете в виду?

– Убил жабу, что пожирала цветок. Убил червя, что грыз плоть. Убил кровососа, что прободал жалом своим кожу и сосал соки. Разве грех?

Старик менялся на глазах. От тихонького и радушного хозяина, пригласившего Бофранка в дом, не осталось и следа. Речь его убыстрилась, и Фог словно говорил сам с собою, без внимания к собеседнику. Бофранк, похолодев, осторожно встал, а старик тем временем бормотал, вцепившись в столешницу:

– Убил нетопыря, что посланец дьявола, незваный ночной гость. Убил долгоносика, что рылом своим точит древо… Грех ли? Разве грех?

Ударю я в дверь, Засов разломаю, Ударю в косяк, Повышибу створки, Подниму я мертвых, Живых съедят, Больше живых Умножатся мертвые.

Аксель сидел на бревне и жевал кусок хлеба. Завидев хозяина, он вскочил, отряхивая крошки.

– Едем обратно, – велел Бофранк, отвязывая коня.

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой появляется грейсфрате Броньолус, а читатель может быть несколько утомлен цитированием кардинальской буллы о миссерихордии, которая, тем не менее, кажется нам уместной и познавательной

О, если Ты существуешь, Всемогущий, и если Ты вездесущ, то молю Тебя, покажи мне, кто Ты и как велика Твоя сила, исторгнув меня из этих искушений, ибо долее переносить их я не в состоянии.

Отло. Книга об искушениях некоего монаха

Грейсфрате Броньолуса Бофранк видел три года назад на диспуте в Смёльне, но за минувшее время миссерихорд никак не изменился внешне. Седая волнистая бородка, тщательно подстриженные и завитые усики, очки в дешевой оловянной оправе на мясистом носу. Двигался Броньолус весьма бойко для своих лет – а было ему никак не менее семидесяти, – почти не помогая себе тяжелым посохом, украшенным резьбой и темно-синими камешками.

Прибыл грейсфрате в простой карете, запряженной цугом, в сопровождении нескольких всадников, в одном из которых Бофранк признал молодого фрате Тимманса, миссерихорда из столицы, бывшего в последнее время принципиал-секретарем кардинала. Что привело его в свиту грейсфрате, оставалось только гадать, ибо кардинал не слишком ладил с Броньолусом.

Все, кроме старца, были облачены в дорожную одежду – плащи, сапоги, нагрудники, и могли сойти как за священников, так и за солдат или чиновников. Многие были вооружены открыто, у других, возможно, под плащами таились такие же, как у конестабля, пистолеты. Броньолус же скинул толстую меховую накидку и остался в длинной светло-голубой тунике, поверх которой был выпущен меховой воротник; на толстой серебряной цепи крепились церковные награды и регалии.

– Мы рады приветствовать вас, грейсфрате, в столь страшный час и надеемся увидеть в вас помощь и спасение, – сказал староста, выступив вперед.

Броньолус, снявши очки, протер их о рукав, снова надел на нос и спросил:

– Правда ли то, что рассказал мне ваш посланник?

– К нашей великой скорби, истинная правда, – отвечал староста.

– Что ж, я полагаю, мы во всем с тщанием разберемся.

– Дозвольте представить вам, грейсфрате, хире прима-конестабля Бофранка, специально для нашего дела прибывшего из столицы. – Староста повел рукой в его сторону. Броньолус внимательно осмотрел конестабля и сделал еле видимое движение головой, означавшее, видимо, поклон.

– Я полагаю, мы обсудим с хире Бофранком обстоятельства дела, когда в том приспеет нужда. – И грейсфрате проследовал в дом старосты, где ему надлежало теперь гостить, а за ним потянулись свита и хозяева.

Поселяне тоже стали расходиться. Снаружи остались только Бофранк, Тимманс и возницы, занявшиеся лошадьми. Тимманс с неудовольствием оглядел свои заляпанные дорожной грязью сапоги и попытался почистить их подобранной щепкой, но не преуспел в этом. Взглянув на свои, Бофранк убедился, что выглядят они не лучше и мысленно посетовал на погоду.

– Осмелюсь поинтересоваться, что заставило вас покинуть канцелярию кардинала и двинуться в столь малоприятный путь, хире принципиал-секретарь? – осведомился конестабль.

Тимманс отшвырнул щепку и сказал:

– Уже не принципиал-секретарь. Вы тот самый Хаиме Бофранк, который нашел Крещенского Убийцу, не так ли?

– Вы правы. – Конестабль скромно наклонил голову.

– Что ж, секураторы послали мастера. А я, чтоб вы знали, более не работаю в канцелярии. Должно вам знать, – Тимманс придвинулся ближе, и конестабль почувствовал его дыхание, наполненное винными парами, – что кардинал намерен сильно урезать права миссерихордии. Он, – Тимманс кивнул в сторону дома, где скрылся грейсфрате Броньолус, – называет это заговором епископов. Видимо, так оно и есть – по крайней мере, трое из шести епископов поддерживают кардинала. Более того, герцоги тоже колеблются. В ближайшее время проект будет направлен на рассмотрение светлейшему королю, а ваш покорный слуга, осмелившийся возвысить голос против мнения епископов и кардинала, удален с должности. Правда, меня сразу же приветил грейсфрате Броньолус, который сегодня, пожалуй, остался единственным серьезным препятствием на пути этого глупейшего намерения. Нам необходимы громкие процессы, хире конестабль, и тогда миссерихордия восстановит свои права, если даже не возвысит их.

– Поездка в Мальдельве…

– Поездка в Мальдельве принесла слишком малые результаты. Три гнусных старухи-ворожеи… – Тимманс поморщился. – Их утопили, предварительно отрубив руки. Да, мы везем с собой свидетельства очевидцев и протоколы допросов, изобличающие вину этих мерзких ведьм, но такие документы слишком легковесны. Знаете, что заявил епископ Фалькус? Он посмел утверждать, что ведьмы, особенно когда подвергаются суровым пыткам, оговаривают себя, признаются во многом таком, что является пустыми россказнями, небылицей; что многие обвинения в чародействе и сношениях с дьяволом – лишь соседская месть или желание прибрать к рукам имущество осужденных и казненных! Как будто не вызывают они бурю, как будто не морят скот, как будто не устраивают свои дьявольские оргии, на которых пожирают тела детей, извлеченные из могил!

– Понтифик Фалькус – мудрый человек. Возможно, он в чем-то прав, – осторожно сказал Бофранк, но Тимманс, казалось, не слышал его.

– В Мальдельве я видел червя с двумя головами – человек исторг его из желудка после того, как одна из старух наворожила ему, ибо он недостаточно почтительно приветствовал ее. Я видел мальчика, который потерял способность ходить и разговаривать лишь из-за того, что бросил в дрянную каргу огрызком яблока! Видели бы вы, конестабль, как корчились и шипели эти твари, когда им на допросе пронзали икры ног и ягодицы раскаленным прутом! Как пузырился, вытекая из ран, их жир! Какие богохульства изрыгали их беззубые и слюнявые пасти! Поистине, мир рушится, хире конестабль, если столпы церкви усомнились в нужности миссерихордии…

– Погодите, – оборвал его Бофранк. – Я все понял. Грейсфрате Броньолус столь спешно прибыл в поселок, ибо увидел в происходящем здесь несомненные деяния нечистого?

– Именно! Именно, – дважды повторил Тимманс, воздев палец.

– Что ж, может быть, вам будет интересно узнать последние события.

И Бофранк поведал бывшему принципиал-секретарю о случившемся на леднике. Тимманс слушал со вниманием, не перебивая, и заключил:

– Нет никаких сомнений, что это дело рук дьявола или людей, которые ему служат.

Или кто-то хочет показать, что это дело рук дьявола, подумал Бофранк, но не стал говорить этого вслух.

– Я поражаюсь: ведь сколько поблажек сделано, – бормотал Тимманс, дергая щекой. – Булла о ведьмах. Буллы о чернокнижии, первая и вторая. Булла о знахарях, лечащих травами. Булла о не святых монахах. Буллы о кровосмесительстве, о разъятии мертвых тел, об алхимических опытах, о плотских грехах… Ничего, кажется, не осталось, что лежит в ведении нечистого. Все – богомерзкое, богопротивное – суть изыски разума и достижения науки.

Тимманс горестно вздохнул, а Бофранк отметил, что бывший принципиал-секретарь в самом деле изрядно пьян. Что неудивительно, ибо пьянство не есть большой грех, и ничего от дьявола здесь нет.

– Но мы не столь глупы, чтобы следовать в ад! – воскликнул Тимманс, видимо, вслед своим не высказанным вслух мыслям. Он быстро повернулся и направился вслед за своим покровителем, а конестабль остался один.

Впрочем, нет, отнюдь не один. Верный Аксель топтался рядом и являл своим видом похвальное рвение, так ему несвойственное.

– Что ты? – рассеянно спросил Бофранк.

– Пришел вот взглянуть на грейсфрате… Говорили, большого ума человек, – простодушно сказал Аксель.

– И что же, верно, что так?

– А кто его знает. Нам не уразуметь, учености не сподобились, – ответил симпле-фамилиар, и Бофранк готов был поклясться, что глаза слуги сверкнули мимолетной хитростью.

– Попрошу тебя – пойди и купи белого вина, покрепче, – велел конестабль.

– Вам бы не надобно.

– Мне самому решать, что мне надобно, а что нет. С тобой еще не советовался. Пойди да купи, да не вылакай по дороге половину!

С этими словами Бофранк отвернулся и принялся созерцать плотную фиолетовую тучу, заходящую на поселок с севера. Вероятно, погода должна была испортиться еще более.

Так оно и вышло. Немного за полдень пошел мелкий дождь, затем подул сильный ветер, и дождь превратился в смесь крупных капель и ледяных кристаллов, падавших на землю и тут же таявших, создавая особенно гадкую ледяную грязь. Бофранк уже успел выпить в тепле своей комнаты добрую половину принесенного Акселем вина, когда появился кто-то из прислуги старосты и сказал, что грейсфрате просил всех собраться в храме. Бофранк взял бутылочку с вином с собою и пошел к храму, растянув над собою просмоленную рогожу, любезно предоставленную тем же холопом хире Офлана.

В молельном зале храма собралось все население поселка. Фрате Корн выглядел не слишком довольным, но Бофранк пока не мог понять причин этого.

Грейсфрате Броньолус между тем поднялся на небольшую кафедру и внимательно оглядел собравшихся, сложив руки крестом на груди.

– Я призвал вас сюда, чтобы произнести слово Господне. Чтобы мы, ничтожные, все вместе подумали: чем земля эта прогневала господа, отчего она столь близка дьяволу, что дела его превосходят здесь одно другое? Или есть тому причина сокрытая? Или среди нас затесались слуги его, чтобы сеять ужас и сомнения?

Люди молчали. Бофранк, поместившийся в самом углу, так как пришел недостаточно рано, и ему не хватило места на скамьях, заметил одного из спутников грейсфрате – затаившись в углу позади Броньолуса, куда не падал свет, он стоял с небольшим арбалетом в руках. Очевидно, грейсфрате нешуточно опасался за свою жизнь. Что ж, весьма разумно, если учесть последние события.

– Миссерихордия действует согласно предписаниям. – С этими словами Броньолус извлек из-под плаща потрепанную книжицу, в которой конестабль без ошибки узнал сборник булл, ежегодно переиздаваемый канцелярией кардинала. Несомненно, была там и булла о миссерихордии в последней своей редакции – кажется, семи- или восьмилетней давности. – И да будет мне позволено в этом достойном собрании зачитать сии священные слова, с каковыми мы денно и нощно обязаны теснить дьявола и повергать его в любом обличье и проявленье.

Грейсфрате едва уловимым движением пальца поправил сползшие очки и торжественно начал:

«Всеми силами души, как того требует пастырское попечение, стремимся мы, чтобы истинная вера в наше время всюду возрастала и процветала, а всякое еретическое нечестие далеко искоренялось из среды верных.

Не без мучительной боли недавно мы узнали, что в некоторых частях королевства, особенно в Хаваннбье, Мальдельве, Аркхерне и Северной Марке очень многие лица обоего пола, пренебрегши собственным спасением и отвратившись от истинной веры, впали в плотский грех с демонами, инкубами и суккубами и своим колдовством, чарованиями, заклинаниями и другими ужасными суеверными, порочными и преступными деяниями причиняют женщинам преждевременные роды, насылают порчу на приплод животных, хлебные злаки, виноград на лозах и плоды на деревьях; что они нещадно мучат как внутренними, так и наружными ужасными болями мужчин, женщин и домашнюю скотину; что они препятствуют мужчинам производить, а женщинам зачать детей и лишают мужей и жен способности исполнять свой супружеский долг; что сверх того они кощунственными устами отрекаются от самой веры, полученной при святом крещении, и что они, по наущению врага рода человеческого, дерзают совершать бесчисленное множество всякого рода несказанных злодейств и преступлений, к погибели своих душ, к оскорблению божеского величия и к соблазну для многого множества людей.

Мы устраним с пути все помехи, которые могут каким-либо образом препятствовать исполнению святых обязанностей миссерихордов; а дабы зараза еретического нечестия и других подобного рода преступлений не отравила своим ядом невинных людей, мы намерены, как того требует наш долг и как к тому побуждает нас ревность в вере, применить соответствующие средства. Посему, дабы названные местности, а равно и другие, не остались без должного обслуживания миссерихордией, мы нашей властью постановляем: да не чинится никакой помехи названным миссерихордам при исполнении ими обязанностей их и да позволено будет им исправлять, задерживать и наказывать лиц, совершающих указанные преступления. С великим попечением поручаем мы миссерихордам, чтобы они, кого найдут виновным в указанных преступлениях, исправляли, заключали под стражу и наказывали с лишением имущества, а также возлагаем на них святую обязанность во всех церквах, где они найдут то потребным, проповедовать слово божье, и разрешается им все иное совершать, что они найдут полезным и необходимым. Тех же, кои будут чинить миссерихордам препятствия, какого бы положения эти лица ни были, должно без всякого прекословия карать отлучением, запрещением в священнослужении, лишением таинств и другими еще более ужасными наказаниями, а если потребуется, то привлекать к содействию против них руку светской власти».

Броньолус обвел присутствующих взглядом поверх опять сползших очков. Слушатели внимали молчаливо.

Грейсфрате немного покривил душой, но про то знали, конечно, не все. Так, часть буллы, где говорилось «тех же, кои будут чинить миссерихордам препятствия, какого бы положения эти лица ни были», против Бофранка не действовала – уже несколько лет как об этом было издано специальное разъяснение к булле, ибо нередки стали случаи, когда нерадивые и нечистые на руку миссерихорды старались, ссылаясь на буллу, свести счеты с судейскими, чиновниками Секуративной Палаты или гардами, отмечавшими их прегрешения и лихоимства. Конечно, простого гарда могли возвести на костер или виселицу, сказавши, что он, по сути, обычный наемник, специальных знаний и доверия не получавший, но Бофранк не был простым гардом.

Всевышний, всенощный, всеблагий Господи, Тебе единому благодарение, слава, хвала и почести, Тебе единому, всевышнему, их возносим, И никто из смертных именовать тебя недостоин. Хвала тебе, Господи, за все твои творенья, Особливо же за брата нашего Солнце, Оно же есть день, и светом своим нас просвещает. И он светел и лучист великим сияньем, Твое, Господи, величие возвещая…

Броньолус аккуратно закрыл книгу, поцеловал переплет и спрятал ее где-то на груди.

– Что же до происходящего в вашем селении, – сказал он, – то, несомненно, дьявол суть виновник и преступник здешний. Я ничуть не сомневаюсь в этом. Я также рад, что среди нас присутствует почтенный хире Бофранк, помощь которого будет очень кстати. Я прошу вас, встаньте, хире Бофранк.

Конестабль и так стоял, а потому лишь сделал несколько шагов вперед, на свет.

Броньолус простер к нему руку и воскликнул:

– Я полагаю, вместе с достойным хире Бофранком мы должны оградить селение от происков нечистого. Моя вера и его опыт и ум тому порукой. Если же не содеем мы обещанного, пусть падет на нас кара господня, как на негодных учеников и старателей его!

Кое-кто из сидящих на скамьях пал на колени в проходах и принялся усердно молиться, в то время как Броньолус сказал:

– Подойдите сюда, хире Бофранк.

Конестаблю ничего не оставалось, как пойти к кафедре. Когда он двигался по проходу, то среди прочих обратил внимание на молодого Патса, крайне набожно сложившего руки, и давешнего карлика, прижавшегося к суровой остролицей женщине.

Подойдя к Броньолусу, конестабль встал слева от него, пребывая гораздо ниже последнего, ибо стоял на полу, а тот – на кафедре.

– Скажите, хире, веруете ли вы и сильна ли ваша вера?

Это было ловушкой, и конестабль, не имея времени на раздумья, сказал прямо:

– Не верую, грейсфрате.

Кто-то в зале вскрикнул, по скамьям пробежала рябь взволнованного шепота.

– Что же так? – с печальным участием спросил Броньолус.

– Вам ли не знать? В столице не редкость, когда люди более веруют в разум человека, нежели в высшие предначертание и промысел.

– Как же вы, не веруя, хотите истребить зло?

– Так же, как делал это не раз, – ответил Бофранк. Он понял, что выступил не лучшим образом, и Броньолус сможет играть на этой его слабости так, как ему заблагорассудится, но лгать не хотелось. В конце концов, он здесь чужой, и что ему оттого, что любить его, нелюбимого, станут еще меньше? С приездом Броньолуса, как он понял, дело еще более запутается, и никакого просвета уже не увидишь, кроме как отсветов костра, на котором сожгут виновного… или невиновных, что еще вероятнее. Грейсфрате прибыл с одной надеждой – доказать неустанность происков дьявола, презрев «заговор епископов». Он сделает все, чтобы вышло по его разумению и желанию, конестаблю останется лишь попробовать опередить Броньолуса и направить с уведомлением гонца в столицу Но пока он не видел никаких возможностей победить. Хотя и проигрывать так просто не собирался.

– Отчего же ваше неверие? – так же печально и жалостливо вопросил грейсфрате, нагнувшись с кафедры.

– От сомнений, – сказал Бофранк. – От разумных сомнений. А теперь не позволите мне идти? Если вы, грейсфрате, служите господу речами, то я привык к делам.

Это был единственный удар, какой мог нанести конестабль. Слабый и никчемный, к тому же разрушающий слабую надежду на сотрудничество, но Бофранк в последнее все равно не верил.

На улице он прислонился к дереву и одним духом допил все, что оставалось в бутылочке.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой Хаиме Бофранк неожиданным образом вспоминает о еще более неожиданной юношеской любви

Очищение – это болезненно! Это похоже на выдавливание гноя из вашего тела – это больно! Хотя в конечном итоге это благо – если гной удален, удален и яд, и рана вскоре заживет – но это больно!

Ошо. Философия переннис

Чего стоит человеческая любовь?

Бофранк не раз задумывался над этим; в одних случаях – листая фривольные романы Дестриера и Фабиана Асценфельде, в других – стоя над хладным трупом девушки, убиенной возревновавшим полюбовником, а то – бывало и такое – дошедшей до бешенства соперницей. Сам конестабль любил в своем понимании лишь один только раз, и свершилось это на заре юности, когда он познавал азы будущей службы. И сейчас, сидя перед горящим очагом, со стаканом вина в руке, он отчего-то вспомнил именно об этой поучительной истории.

Предмет своих воздыханий Хаиме Бофранк обрел, идучи после вечерних лекций в небольшую харчевню, где обычно ужинали его коллеги, обсуждая события дня и, несмотря на строгие запреты, в больших количествах поглощая вино и пиво. Разумеется, свою любовь он встретил не в харчевне, а на мосту, который высокой аркой вздымался над водами реки Оддре, пересекавшей город с севера на юго-восток.

Мост был выстроен еще во времена королевы Ильзе и, по легенде, королеве не понравился, отчего мастер поспешил утопнуть. Так ли это, Бофранк не знал, да и не о мосте речь. Речь о девушке в скромном, но со вкусом сшитом платье, выдававшем работу дорогого портного, которая стояла и смотрела вниз, в серую осеннюю воду. Весь ее вид выражал глубокую растерянность и печаль, и Бофранк, спешивший к ужину, вдруг остановился и со всем почтением спросил, не может ли чем помочь.

– Ах, наверное, уже поздно, – сокрушенно молвила девушка, показавшаяся Бофранку чрезвычайно красивой.

– Но у вас такой вид, словно вы готовы броситься вниз, – пошутил Бофранк, однако, уловив взгляд незнакомки, с ужасом обнаружил, что именно такие мысли и привели ее на мост.

– Вам лучше уйти, – попросила она, но Бофранк уже решил, как будет действовать далее.

– Прошу меня извинить, – сказал он, – но я, да будет вам известно, слушатель Секуративной Его Величества палаты. Для меня будет непростительным оставить вас здесь с тем, чтобы завтра ваше мертвое тело выловили из реки, а я, таким образом, не упредил бы преступления против порядка и господа, которым, вне всяких сомнений, является добровольное лишение себя жизни. Притом, как учили нас, нет таких ситуаций, когда это наиболее правильный выход. Не сомневаюсь, что при ближайшем рассмотрении ваша беда окажется на столь страшной, как вы то себе нарисовали.

– Это же надо, как мне не везет, – всплеснув руками, огорчилась незнакомка. – В этот довольно поздний час мне попался всего один прохожий, и он – сыщик!

– Не сыщик, но слушатель. А зовут меня Хаиме Бофранк, – поведал будущий конестабль, кланяясь. При этом он от волнения уронил книги, которые держал под мышкой.

– Вы такой неловкий, – улыбнулась девушка и присела, помогая Бофранку собрать упавшее.

– Зато теперь я могу надеяться, что вы не станете бросаться с моста в эту грязную реку. Разрешите, я сопровожу вас домой. Где, кстати, вы живете?

– Меня зовут Ноэма, и я дочь хире Лаона Вейтля, печатника. – Говоря это, девушка даже улыбнулась, из чего конестабль заключил, что дурные мысли и в самом деле оставили ее. Никаких особенных устремлений он не питал, но вызвался проводить хиреан Вейтль до ее дома, ибо тот располагался не далеко от пресловутой харчевни, носившей, кстати, название «Рог и лук». Хиреан Вейтль благосклонно приняла его предложение, довольно жеманно при этом хихикнув. Сей звук дал Бофранку новое заключение, что невзгода, приведшая девушку на мост, в самом деле, была не столь значительной, ибо у человека, переживавшего серьезную драму, настроение не сменяется так быстро, как ныне.

Когда они шли по мосту, спускаясь с него к набережной, Бофранк искоса посматривал на спутницу и убеждался, что она не настолько красива, как показалось ему вначале. Обнаружились чересчур длинный нос и слегка косившие глаза – впрочем, ясные и зеленые. На вопрос, что же подвигло хиреан на само убийство, та засмеялась и отвечала, что совершенная чушь, и теперь она это явственно видит. Нужно меньше читать книг о любви и страстях, с нею связанных.

– Что же за книги? – полюбопытствовал Бофранк.

– О, в них у меня недостатка не имеется – не забывайте, что отец мой – печатник. Липс и Элих, Довейрн и Либешпиль… Возможно, не все из них отец дозволил бы мне прочесть, но я не спрашивала его соизволения.

– Вот и напрасно, – разумно отвечал Бофранк. – Книги, написанные только для развлечения читателя, в основном вредны.

– Давайте не будем более говорить о глупости, которую я могла совершить, – попросила девушка. – Расскажите лучше, чему учат вас в Палате? Наверное, это так интересно…

Бофранк не мог не отметить необычайную живость и даже некоторую развязность хиреан Вейтль. Обыкновенно девушки вели себя не в пример скромнее, и вряд ли его отец, к примеру, одобрил бы подобное поведение. В то же время Ноэма привлекла его несомненным умом, да и наигранную скромность Хаиме Бофранк не особенно любил. Потому он начал пространно рассказывать обо всех деталях обучения в Палате, отчего не заметил, как они пришли к дому печатника Вейтля.

Несомненно, хире Вейтль вел дела успешно – большой и ухоженный дом подтверждал это. Прервав свой рассказ, Бофранк откланялся и собрался двигаться далее, к харчевне, где его, несомненно, заждались приятели, но тут девушка окликнула его и, помахав рукою, сказала:

– Если вам угодно будет видеть меня, приходите завтра в сад Цехов, когда часы на ратуше пробьют шесть.

Так случилось, что назавтра Бофранк забыл о свидании – как раз на шесть было назначено чрезвычайно интересное дополнительное занятие, посвященное оставляемым преступниками следам. Только по его окончании он вспомнил о саде Цехов и задумался – стоит ли идти, когда все сроки миновали? Тем не менее Бофранк пошел и, к своему стыду, обнаружил на месте хиреан Вейтль. Она сидела на скамье с кованой спинкой, держа в руках небольшую книгу, и при виде Бофранка заметила, поджав губы:

– Очевидно, пунктуальность не входит в число дисциплин, коим вас обучают, хире.

– Прошу меня извинить, – устыдившись, пробормотал Бофранк.

– Не нужно теперь, – сказала Ноэма. – Другая на моем месте уже ушла бы, но я дождалась, а раз уж дождалась, то к чему тратить время на ссоры и споры. Полагаю, причина, что вас задержала, была весомой. Скажите лучше, что ждете вы от этой встречи?

Подобного вопроса Бофранк никак не ожидал. Мысли его пришли в смятение.

– Свидание с девушкой предполагает некое продолжение, не так ли? – с улыбкой продолжала Ноэма. – Но вы, я вижу, куда более искушены в способах смертоубийства и в изучении примет преступников, нежели в подобных делах. Так идите же сюда и сядьте рядом.

Бофранк послушно опустился на скамью, и в тот же миг руки девушки обвили его шею, а губы приникли к его устам. Несчастный слушатель Секуративной Палаты сделал несколько смешных движений, вроде тех, что делает рыба, когда ее вынимают из воды, но тут же смирился, ибо то, что делали с ним, оказалось до безумия приятным.

Встречи в саду Цехов стали регулярными; Бофранк порою даже оставлял ради них занятия, что, впрочем, старался наверстывать ночами. Постоянное недосыпание и утомление дурно отражались на его здоровье, но о каком здоровье он мог думать в эти прекрасные дни? Каждое утро начиналось с мыслей о хиреан Вейтль, каждая ночь проходила в чудесных снах, и даже на занятиях, глядя во чрево очередного разъятого трупа и вдыхая запах разложения, Бофранк думал только о ней.

Отвечала ли ему хиреан Вейтль взаимностью?

Этого Бофранк не знал и не мог знать. Каждая новая их встреча в потаенных закоулках сада Цехов была такой же нежной, как и предыдущая, но любила ли его хиреан Вейтль? Жила ли она мыслями о нем так же, как он жил мыслями о ней? Все чаще Бофранк задумывался об этом. Он уже не раз высказал ей свое признание, не раз услышал ответные признания, но что-то в самой глубине сердца тревожило Бофранка и не давало ему покоя. Да и та развязность, что сперва показалась свежей и необычной, теперь порою пугала. Однажды, в перерыве между поцелуями, он задал Ноэме вопрос:

– Скажи, что ты нашла во мне? Зачем с первого же дня проявила симпатию?

– А разве не бывает так меж людьми? – вопросом же ответила Ноэма. – Когда видишь человека один раз и уже понимаешь, что не сможешь существовать без него далее?

Вроде бы и так, только Бофранка подобный ответ не устроил. В первую очередь он заподозрил, что девушку могло привлечь богатство его отца – сравнительное, конечно, но известное в городе. Для дочери преуспевающего печатника сын университетского декана – вполне подходящая партия. Но, как ни странно, Ноэма ни разу не заговорила о возможном замужестве. Да и ласки, которые она допускала, оставались довольно невинными – долгие поцелуи, объятия, но ничего более. В то же время приятели Бофранка часто посещали заведения на улице Кожевников и в Деревянном Городе, где уличные женщины дарили им совершенно иное, до сих пор не изведанное Бофранком наслаждение.

Любовь ли это была? Стало быть, она. Ибо Бофранк, ранее не испытывавший подобных чувств и не умевший сказать о них своими словами, только и мог, что воспроизводить в памяти своей невесть где прочитанные строки:

Песнь я не в силах сплесть, Но здесь ни злости несть, Ни лености, зане Уменье и предмет И вздохов и бесед Давно известны мне. И лишь всего милей Петь словно соловей, Но воли я не дам словам, Не дам о всем уведать вам.

Когда их знакомство длилось уже около полугода, Бофранк изъявил желание представиться отцу девушки. Эти слова Ноэма восприняла весьма странно.

– К чему это?! – спросила она в волнении. – Об этом не может быть и речи!

– Отчего же? Я питаю к тебе самые серьезные чувства и хотел бы, чтобы твой почтенный отец знал обо всем. Разве лучше будет, если все дойдет до него в виде превратных слухов?

– Ты прав, любимый, но… Еще рано, я думаю. Еще слишком рано…

Терзаемый сомнениями, Бофранк совершенно потерял сон. Не имея иной возможности разобраться, он обратился к своему самому близкому другу – Проктору Жеалю, обучавшемуся курсом старше. Жеаль был одним из лучших слушателей Палаты и выказывал в учении чрезвычайное стремленье и прилежанье, но притом оставался простецким малым, который всегда не прочь пропустить кувшин вина и повеселиться с друзьями.

В харчевне, за вином с закускою, взяв честное слово держать все в тайне, Бофранк поделился с Жеалем тревогами и сомнениями.

– Ты любишь ли ее? – спросил Жеаль с улыбкою.

– Люблю.

– Любовь светит, красой превыше слов, Любовь грозит казнию гордецам, Любовь мучит юнцов и стариков, Любовь велит ликовать всем сердцам… —

прочтя эти строки, Жеаль еще более заулыбался.

– Когда любишь человека, свойственно закрывать глаза на недостатки, – сказал он, – а не изыскивать новые, как делаешь ты. Ну да ладно: говоришь, замуж она не хочет?

– Я полагаю, что нет. Иначе какой вред, если я представился бы ее отцу?

– Верно, верно… А что, кстати, отец ее? Видел ты его?

– Ни разу.

– Недурно бы навести справки, – сказал Жеаль. – Может быть, узнаем что-то полезное. Каких только семейных тайн не бывает!

– Что же за тайны? – усомнился Бофранк.

– Да разные! Что, например, если она вовсе не дочь, а жена его? Вот и нет резона представлять тебя. Такое бывало, и не раз, когда молодая жена при старике ищет утешения на стороне с кем-то молодым.

– Это было бы верно, если бы она отдалась мне, – возразил Бофранк, покраснев. Он хотел налить себе вина, но в смущении расплескал все по столу, опрокинул стакан и окончательно опечалился.

– Ты прав, – согласился Жеаль. – Что же, бывают и другие секреты.

– Но как нам узнать их?

– Да очень просто. Ты, верно, знаешь, что я подрабатываю писцом в канцелярии? Я там на хорошем счету и знаю многих чиновников. За небольшую мзду и из дружбы со мною они могут посмотреть в архивах, когда прибыл сюда этот Вейтль, откуда, кто его супруга, есть ли дети… Ты говоришь, он богат?

– Судя по всему, да.

– Что ж, тем вероятнее, что на него скопилось много бумаг. Знаешь ли, богатого человека многие стремятся ославить: пишут доносы, к примеру. Да и герцогу богатый человек интереснее бедного – хотя бы с точки зрения налогов. Дай мне пару дней да немного денег, и я разрешу твой вопрос.

Так Бофранк и поступил.

Вопреки обещаниям Жеаля, дни шли, а результата никакого не обнаруживалось. Трижды Бофранк напоминал Жеалю, и трижды Жеаль пожимал плечами. В итоге Бофранк совсем было поверил, что приятель попросту истратил его денежки на возлияния и иные развлечения. Оно и к лучшему, думал не раз Бофранк: пускай уж останется эта недосказанность, нежели откроется что-то, может быть, жуткое…

Отношения его с Ноэмой в эти дни приобрели новый пыл: девушка еще более страстно лобзала его и сжимала в объятиях, еще более нежно отвечала на поцелуи, а однажды вырвалась и убежала, воскликнув напоследок:

– Я не могу более терпеть эту муку!

Бофранк думал, что она уже не вернется, но наследующий день Ноэма ждала его в привычном месте, только отказалась объяснить свои слова.

Так, в полнейшем смятении, Бофранк дошел до того, что не смог сдать экзамена по праву. На его счастье, профессор Райзель усомнился в его здоровье и велел прийти по выздоровлении и пересдать экзамен еще раз, ибо кому еще досконально знать право на курсе, как не Хаиме Бофранку. Поблагодарив доброго профессора и чувствуя, что здоровье его – особенно умственное – и в самом деле под угрозою, Бофранк брел после занятий домой, когда его остановил на улице Проктор Жеаль. Он был в обыкновенной своей серой шляпе с большими полями, а в руке держал кожаный конверт для бумаг.

– Что ты не весел, друг мой Хаиме? – спросил Жеаль, хлопнув Бофранка по плечу. – Не зайти ли нам в «Рог и лук»?

– Я не хочу ни пить, ни есть, – отвечал Бофранк.

– Напрасно, – улыбаясь, сказал Жеаль. – Уверяю, я могу сообщить тебе такое, что ты тут же захочешь опустошить кувшин-другой с вином.

Говоря так, он значительно взмахнул своим конвертом. Бофранк был заинтригован, и друзья, в самом деле, тут же последовали в харчевню. Усевшись за свободный стол в углу, где никто не мешал бы разговору, они заказали вина и легких закусок, после чего Жеаль сказал:

– Как ты мог заметить, я затратил куда больше времени, чем планировал ранее. Тому были серьезные причины, друг мой Хаиме. В архивах канцелярии я не обнаружил искомого, но хире Мюль – ты видел его, такой неопрятный горбун в парике, что на размер меньше, чем надобно, – придумал испросить налоговое ведомство. Это обычное дело, они часто требуют друг у друга те или иные документы, так что в этом нет ничего подозрительного. Я написал официальный запрос – якобы для наших нужд, а хире Мюль подписал его. Оставалось лишь дождаться ответа, и, когда курьер принес его, я тут же вскрыл конверт, ибо и сам успел чрезвычайно заинтересоваться твоим курьезным романом.

Как раз принесли вино и закуски, и Жеаль замолчал, пока их расставляли. Когда же они вновь остались одни, Бофранк спросил:

– И что же? Умоляю, не тяни и говори сразу, пусть я услышу самое страшное.

– Вначале выпей вина, – велел Жеаль. Бофранк послушно отхлебнул глоток, но Жеаль настоял, чтобы он выпил подряд три стакана.

– Я не хочу, чтобы ты вскочил, словно увидел черта, и бросился отсюда вон, – пояснил Жеаль. – Так вот, случай, я бы сказал, еще более необычный, чем я полагал. Вначале я склонялся к тому, что либо Ноэма – все же супруга печатника, либо его дочь, с которой он живет как с супругой. Подобное прелюбодеяние встречается нередко, хотя и всеми осуждаемо… Но нет! Смотри, что написали нам из налогового ведомства!

С этими словами Жеаль открыл небольшую металлическую защелку на конверте и положил на стол украшенный печатью лист бумаги.

«Для хире Мюля, старшего тутора Третьей Канцелярии Секуративной Его Величества Палаты.

На ваш запрос относительно хире Лаона Вейтля, печатника, что проживает ныне на улице Лестниц в собственном своем доме, сообщаю:

Указанный Лаон Вейтль числится по налоговому ведомству более шести лет, с тех пор как прибыл на жительство из города Мюнде. С указанным Вейтлем прибыли также его супруга, Коралия Вейтль, урожденная Ольде из Мюнде, а также совершеннолетний сын Волтц и дворовые люди (прислуга) числом четверо, чьи имена значения не имеют.

Указанный Лаон Вейтль замечаний и нареканий со стороны налогового ведомства не имеет.

Второй тутор Канцелярии Его Величества Налогового Ведомства Бриард».

Написанные аккуратным почерком строки плыли перед глазами Бофранка – то ли от выпитого по настоянию Жеаля вина, то ли от недоумения.

– Что тут написано?! – воскликнул он. – Где же Ноэма? Выходит, она выдает себя за дочь уважаемого человека? Но зачем? Кто же она на самом деле?

– Не спеши, – сказал Жеаль. – Как ты сам убедился, я подумал точно так же. Я уже хотел отдать тебе письмо, но внезапно решил проверить написанное. Пойдя на улицу Лестниц, я нашел там дом печатника Вейтля и, представившись чиновником канцелярии – кем я почти и являюсь, – под предлогом грядущей переписи жителей города поинтересовался проживающими там. Моему визиту нисколько не удивились, ибо и в самом деле такая перепись вскорости будет проведена. Я повидал самого Вейтля – приятный старичок, кстати сказать, – а также его супругу и сына.

– И что же?

– Скажи, что необычного есть во внешности твоей Ноэмы? Может быть, шрамы или особые знаки вроде родинок? Каковы ее волосы, брови? Целы ли все зубы или некоторых нет?

– Глаза… Они немного косят. Они зеленого цвета, – сказал Бофранк.

– Все ясно, – кивнул Жеаль. – Возьми себя в руки, мой друг. Глаза молодого хире Вейтля косят, и они зеленого цвета.

– Что?!

– Ты встречался с мужчиной, сам того не зная. Отсюда – нежелание близости и знакомства с отцом.

Сознание Бофранка помутилось, и он признал, что Жеаль не напрасно влил в него столько вина, в противном случае он лишился бы чувств или, в самом деле, вырвался бы из харчевни и бросился бы с моста… С того самого моста, на котором он встретил Ноэму.

Жеаль смотрел на него без насмешки.

– Молодой Волтц Вейтль довольно красив, с тонкими чертами лица, – сказал он. – Правда, нос немного длинен, но для мужчины это не недостаток. Меня смутили его манеры – чересчур женственные, я бы сказал. Голос также необычайно мелодичен…

– Что же это? – пробормотал Бофранк, уставясь перед собой.

– Уверяю тебя, не столь редкий вид умственного расстройства. Вам еще не читали лекций о противоестественных влечениях, что возникают у мужчин к мужчинам и у женщин к женщинам. Бывает, что мужчина вдруг возомнит себя женщиной и начинает вести себя соответственно. Во многих случаях это бывает с самого детства, когда, например, родители желают иметь дочь, а у них родится мальчик. Иногда это излечивают, но мало кто решится заявить о таком недуге – ведь это преступление перед богом и законом.

– Что мне теперь делать? Я чувствую себя так, словно упал в выгребную яму, – признался Бофранк заплетающимся языком.

– Начнем с того, что ничего страшного не произошло. Ты ничего не знал, мой друг Хаиме. Конечно, я дам тебе совет: как можно скорее заявить об этом. Случившееся с тобой никто не раскроет окружающим. Когда ваше очередное свидание?

– Сегодня… Вот уже через час, в саду Цехов.

– В таком случае я приму твое заявление как устное. Сейчас я поспешу в канцелярию, и через час мы будем ждать вас в саду Цехов с четверкой гардов и чиновником.

Жеаль удалился, а Бофранк остался сидеть за столом, стиснув рукой злосчастное письмо.

Предательство ли будет с его стороны, приди он в сад?

Но, с другой стороны, не Ноэма ли – ах, вернее, Волтц Вейтль, порочный сын печатника! – стремилась ввергнуть его в грех, страшнее которого мало есть?

Бофранк совершенно не понимал, какой его поступок будет правильным. Время в ту пору подходило к сроку свидания, о чем явственно говорили большие часы на цепочке, полученные Бофранком от отца в день ангела. Дабы подстегнуть свою смелость, он выпил еще пару стаканов вина и решительно направился в сад Цехов.

Наверное, имеет смысл сказать, что сад Цехов получил свое наименование не случайно – примерно полсотни лет назад цеховые мастера столицы вздумали учредить особое место, где члены всех цехов встречались бы по своим делам и которое стало бы украшением города. Порою здесь устраивались торжественные процессии, и именно в аллеях сада толпы людей в церковные праздники собирались вместе, чтобы выйти затем на улицы и площади; а впереди них шли толстые и вальяжные свещеносцы, распространяя запах крепкого пива.

В обустройство сада вложили немалые деньги, и до сих пор некоторые цеховики похвалялись, что-де потратились побольше многих. Как бы то ни было, сад вырос, в нем проложили ровные дорожки из битого камня, установили скамьи, а кое-где – даже масляные фонари, которые зажигал по вечерам специальный человек. Вначале дорожкам и аллеям хотели дать названия различных цехов, но потом это забылось. Место, где обыкновенно встречались Бофранк и Ноэма, именовалось когда-то Кругом Медников, но какое до того теперь дело.

Итак, в Кругу Медников смятенный Хаиме Бофранк ждал свою возлюбленную – или возлюбленного, как того требовала страшная истина. Он сидел на скамье, сжимая кулаки, и надеялся, что гарды объявятся прежде, чем понадобится объясняться с Ноэмой-Волтцем. Так и произошло – к его вящему удовлетворению. Как только Ноэма появилась под нагнувшимися над аллеей ракитами, из кустов тут же выступили незаметные ранее люди во главе с Жеалем и неизвестным Бофранку сухощавым господином.

– Стойте! – властно сказал один из гардов. Ноэма, заломив руки, бросилась было прочь, но там ее уже ожидали, предварив подобное отступление. Сухощавый господин, не взглянув даже на понурого Бофранка, подошел к ней и произнес:

– Хире Волтц Вейтль, именующий себя Ноэмой Вейтль! Вы арестованы согласно указу о безнравственных деяниях и будете препровождены в канцелярию, где проведут удостоверение вашего пола. В вашем праве написание жалоб и челобитных, для того сообщаю, что мое имя – Раймонд Дерик, секунда-конестабль Секуративной Палаты.

Волтц – а теперь Бофранк именовал его для себя именно так – отшатнулся на миг, но тут же справился с чувствами. Чуть более грубым голосом, чем обычно, он отвечал:

– Я не вижу причин для написания жалоб. Но если это возможно, я хотел бы сказать несколько слов хире Бофранку – вот он, сидит на скамье.

– В этом я не могу вам отказать, – учтиво согласился Дерик, за что Бофранк тут же его возненавидел.

Волтц подошел вплотную к Бофранку, чуть наклонился и прошептал:

– Я не знаю, за что вы поступили со мной так; возможно, в том моя вина, что я не открылась вам с самого начала… Но откройся я, вы тут же покинули бы меня! А теперь… Теперь я должна бы проклясть вас за гнусное предательство, но я не сделаю этого. Я люблю вас, Хаиме Бофранк, и буду любить все то время, что отпущено мне в этой жизни. Прощайте.

…Бофранк очнулся оттого, что кто-то лил ему прямо на голову холодную воду. Это оказался Жеаль, державший в руке медный кувшин для умывания.

– Вижу, друг мой Хаиме, вы со вчерашнего вечера предавались пьянству, – укоризненно заметил он, отставляя свое орудие и садясь в кресло. – Дурное дело; но, верно, я поступил бы так же.

– Что с ним будет? – прохрипел Бофранк.

– Вам это известно не хуже моего: по установлении пола поступит обвинение в развратных деяниях, каковое передадут также в миссерихордию, ибо изменение пола – скрытое или явное – суть преступление перед законами господа. Я полагаю, в лучшем случае дело разрешится каторгой. В худшем же…

Жеаль не стал продолжать. Молчал и Бофранк. Чтобы как-то нарушить неловкую тишину, Жеаль сказал:

– Я уверяю, что огласки не будет. Подобного рода дела ведутся со всей возможной щепетильностью, так что насчет этого переживать не стоит. Не осталось ли у тебя вина?

– Посмотри под столом.

Жеаль поискал, но нашел лишь пустые бутылки; с сожалением потрясши одну, он вздохнул и вернул ее на место.

– Я бы советовал тебе скорее позабыть обо всем и вернуться к учению, – молвил он. – Что же до любовных утех, то я могу показать тебе пару домов, где за несколько монет ты получишь все, о чем только мечтал, и даже более того. Если ты не против, можем пойти прямо сейчас.

– Пока я об этом и думать не могу, – признался Бофранк.

– Что же, в том есть резон. Тогда я тебя оставлю. Коли понадоблюсь, то я в библиотеке Палаты. И помни: тебя терзает содеянное, но куда более терзало бы то, чего ты счастливо избежал.

Сказав так, Жеаль поднялся и ушел, оставив Бофранка в одиночестве и совершенно разбитом состоянии.

С тех пор прошло уже много времени. Бофранк не знал, что сталось с Волтцем Вейтлем, и даже не пытался узнать – правда могла оказаться чересчур страшной. Но он часто вспоминал об этом и ловил себя на мысли, что с тех пор так никого и не смог полюбить…

Теперь, в печальной тиши замершего поселка, Бофранк пил и пил, думая о любви человеческой и любви небесной, о прощении грехов – как несчастному Вейтлю, так и иным, кого изничтожают миссерихорды.

Что проку в его разумных сомнениях, о коих сказал он грейсфрате?

Что может сделать он, в самом деле, в таком одиночестве?

Пошатываясь, он покинул свою комнату и вышел во двор, где уже совсем стемнело. Припомнились слова ночного гостя о якобы нависшей над ним угрозе… Полноте, да не сам ли Хаиме Бофранк себе самая страшная угроза?!

Из сгустившегося мрака на него неожиданно посмотрели два страшные зеленые ока. Уж не дьявол ли явился за ним?

Ответом на эти мысли стало громкое мяуканье.

– И домашнюю скотину! – вымолвил Бофранк единственную припомнившуюся строку из услышанной сегодня буллы и пьяно засмеялся.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой Хаиме Бофранк обнаруживает себя больным, а также появляется долгожданный нюклиет, повествующий о шести разновидностях дьяволов и открывающий некоторые тайны

Когда наступила полночь, он начал свои действия. Он ободрал одного кота и пополам разрубил двух голубок. Потом он вызвал тех трех демонов, которых он выдавал за волхвов, а следом за ними и могучего их Князя, которого он именовал Эпаномон.

Альберих. Хроники

Наутро следующего дня прима-конестабль пробудился совершенно разбитым. Голову тяжело было оторвать от подушки, казавшейся желтой от насквозь пропитавшего ее пота, все тело покрывала испарина, а руки непрерывно дрожали. Очевидно, вчера Бофранк застудился, что вкупе с его сердечным недугом дало совсем нежеланную картину. Докончило события белое крепкое вино, которое и в лучшие времена доставляло конестаблю по утрам немало мучений, а ныне и вовсе подорвало его здоровье.

Я болен, чую смертный хлад, Чем болен, мне не говорят, Врача ищу я наугад, Все их ухватки — Вздор, коль меня не защитят От лихорадки.

На сей случай у Бофранка имелся особый порок. Он сорвал подвязку для челюсти, в коей, по обыкновению, спал, дабы рот его не раззевался во сне самым неприличным образом, и подергал за шнур. На зов пришел толстый парень – конестабль не уставал поражаться, сколько у старосты слуг, ибо почти никогда не являлся один и тот же. Бофранк велел парню поискать негодного Акселя и велеть тому принести порошок в синем мешочке.

Аксель против ожидания пришел совсем скоро; он размешал порошок в стакане воды и подал хозяину. Почти сразу головная боль утихла, но слабость осталась, равно как и дрожание рук. Бофранк нашел в себе силы позавтракать принесенным сыром и хлебом, выпил кружку теплого молока и снова прилег, но заснуть уже не сумел. Он ворочался так, пока снова не появился симпле-фамилиар и не сообщил, что его желает видеть хире Патс.

– Пускай идет сюда, – велел конестабль, усаживаясь в постели и снимая нелепый ночной колпак.

Молодой Патс выглядел до неприятности бодро и свежо, словно и не потерял совсем недавно юную невесту.

– Вы нездоровы, хире? – участливо спросил он, присаживаясь на табурет.

– Это не редкость для меня, – признался Бофранк. – Часто бывает, что умственное здоровье не сочетается с телесным.

– Желаете уесть меня? – улыбнулся Патс.

– Никоим образом. Напротив, у меня складывается впечатление, что вы как раз преуспели как во втором, так и в первом. Скажите лучше, как вам показалась проповедь Броньолуса?

– Грейсфрате велик умом и верой, – серьезно сказал Патс. – Я полагаю, он защитит нас.

– Тогда как я не защитил, – горько улыбнулся Бофранк. – А как же ваш нюклиет?

– Я и пришел к вам с тем, чтобы сказать о его прибытии. Я уповаю на грейсфрате Броньолуса, но не хочу быть косным в своей вере. Может быть, именно нюклиет способен принести избавление…

– Мне кажется, вы изрядно запутались в том, что же вера и где истина. Но ладно. Так что же нюклиет? Я бы советовал вам не говорить о его появлении людям грейсфрате.

– Он приехал поздно ночью и остановился у кладбищенского смотрителя. Его зовут…

– … хире Фог, – перебил Бофранк. Молодой человек покачал головой:

– Я не о нем. Знаю, что вы посещали хире Фога. Я хотел сказать о нюклиете, которого зовут Бальдунг.

– Имя ничего мне не говорит, – признался Бофранк.

– Так и должно быть. Прозванья настоящих нюклиетов, кто умеет говорить с горами и морем, ведает имена древних богов и тропы, по которым ходят мертвые, мало кто знает. Знают лишь жалких ярмарочных шутов, притворяющихся нюклиетами и окормляющихся крохами их ведения.

– Я не могу понять вас, хире Патс. Веруете ли вы в истинного бога? А если веруете, то как можете рассуждать подобным образом? Сие ересь.

– Я на распутье, хире Бофранк. Я полагаю, что разрешением этого сомнения станет найденный убийца, будь то человек или дьявол. И я даже не на развилке, а перед тремя дорогами. Первая – это грейсфрате Броньолус с его церковью, его миссерихордией, его буллами. Вторая – это нюклиет с его силами природы, неведомыми простым смертным. И третья – это вы, хире конестабль. Ваш ум. Ваш опыт. Ваши знания.

– Глупость, – буркнул недовольно Бофранк, взбивая подушку и устраиваясь удобнее. – Никому об этом не говорите. Вы уповаете на случай, вот что я скажу. Более того, я с некоторых пор подозреваю исход дела. И не я буду победителем.

Говоря так, конестабль не совсем был уверен в своих словах, но полагал, что Броньолус станет действовать во исполнение буллы, а не истинного правосудия. Опыт и знания Бофранка тут были ни к чему – разве чин и полномочия могли сгодиться…

– Что ж, пусть так. Но оставим это. Я хотел спросить, не желаете вы встретиться с нюклиетом?

– Желаю. И если вы обождете снаружи, я скоро соберусь.

– Хорошо, я буду ждать. Не велите запрягать лошадь – я на повозке.

Бофранк оделся как можно теплее. Пистолет брать не стал, но взял шпагу, каковую обычно не носил, а возил в багаже. Поверье, что нюклиета, равно как и другое богопротивное существо, нельзя убить свинцом или стрелою, а только железом пронзающим, которое держит рука, было очень старым и, вполне возможно, правдивым. Патс, если и понял приготовление конестабля, смолчал.

Снаружи все еще накрапывал дождь, но сплошные тучи превратились за ночь в рваные клочья, сквозь которые порою на мгновение появлялось солнце. Перед домом копались в грязи куры, мимо шел древний старик с длинными желтыми волосами.

– Почему он остановился у кладбищенского смотрителя? – спросил Бофранк у Патса, который сидел уже в маленькой двухколесной Повозке, покрытой парусиновым тентом.

– Нюклиет изъявил такое желание, а хире Фог не воспротивился, – сказал Патс, помогая Бофранку забраться и разместиться на жесткой скамье.

– А где грейсфрате?

– Этого не знаю. С утра никаких вестей; возможно еще спит, – отвечал Патс, понукая лошадей.

– Вы говорили кому-то о приезде нюклиета?

– Зачем же? Я понимаю, что могу вызвать ненужные пересуды. Да и старик прибыл сюда только после того, как я пообещал молчать.

– А как же я? Мой визит вряд ли обрадует вашего колдуна.

– Он мудрее, чем вы думаете, хире Бофранк. Много мудрее.

За тот короткий промежуток времени, пока повозка добралась до жилища кладбищенского смотрителя, на небе окончательно восторжествовало солнце. От земли потекла теплая сырость, и Бофранк подумал, что подобные резкие изменения в погоде никак не хороши для его организма.

В домике старого Фога ничего не изменилось с прошлого посещения: так же валялись несвежего вида тряпки на ложе в углу, так же лежал на столе недоделанный гроб. Подле гроба стояла большая глиняная миска, из которой что-то ел, шумно хлюпая, бородатый старик. Сам смотритель сидел на стуле у окна и с безразличным видом вырезал нечто из дощечки.

– Это хире Бофранк, о котором я говорил вам, – сказал Патс, входя вслед за конестаблем.

– Рад вас снова видеть, хире, – произнес Фог, не отрываясь от своего занятия. А старик, втянув в беззубый рот какой-то вареный овощ, прошамкал:

– У тебя что-то гниет внутри.

Бофранк вопросительно поднял брови, но нюклиет – а это, вне сомнений, был он – продолжал трапезу. Он отломил от хлебного каравая добрый кусок и принялся макать в соус, другой рукою придвинув поближе кружку с вином.

– Что вы хотели этим сказать? – спросил Бофранк, уязвленный крайне неприятным замечанием.

– Я уже сказал, что хотел.

Старик-нюклиет был мерзок. Конестабль видел на тех же ярмарках куда лучших, внушавших величавым видом и ухоженными бородами невольное почтение. Этого же, перемазанного жирным луковым соусом, чавкающего и пускающего пузыри, хотелось гнать прочь. Но Бофранк поборол в себе подступившее желание и сел на свободный стул, заметив, что молодой Патс остался у открытой двери и озабоченно поглядывает наружу.

– Давайте не станем обсуждать мое здоровье, а обратимся к той теме, что так волнует меня и хире Патса, – сказал Бофранк, не дождавшись более ни слова от нюклиета. – У меня есть несколько вопросов к вам, Бальдунг. И, прежде всего, я хотел бы спросить вас вот о чем.

С этими словами конестабль положил на столешницу найденную у трупа несчастной Микаэлины монету. Старик с неожиданной быстротой ухватил ее крючковатыми пальцами свободной руки и поднес к глазам.

– Это очень старая монета, – заметил он. – Двусребреник.

– Я это заметил.

– Но не заметил вот чего. – И нюклиет неучтиво сунул монету почти в лицо конестаблю. Тот хотел уже отворотиться, но понял, что старик, в самом деле, что-то желает показать ему. Желтый ноготь, поросший грибком, указывал на нечеткий портрет святого Хольтса. Вначале Бофранк не понял, в чем дело, но потом со стыдом узрел глубоко выцарапанные чем-то острым дыры на месте глаз.

– Я… Я не мог не заметить… – пробормотал он.

– Ты не то искал, – хихикнул нюклиет. – Не хотел видеть, и не видел. Что еще у тебя?

– Объясните вначале про монету.

– Покажи сперва все.

Бофранк пожал плечами и спросил у смотрителя бумагу.

– Вот, – сказал Фог, подавая нож. – Чертите прямо на столе, хире.

Конестабль быстро нарисовал острием два квадрата, наложенные один на другой под углом, точно как было на теле покойника. Нюклиет, обтирая ладонью испачканную бороду, отодвинул опустевшую миску и сказал:

– Где это было изображено?

– На мертвом теле. Обезглавленном теле мальчика.

– Больше там ничего не было?

– О козлиной голове я говорил, – сказал Патс от двери. – Как и о мертвом монахе.

– В таком случае, больше ничего.

– Странно. Очень странно… – старик, казалось, ожидал совсем другого. – Это все?

– Нет. Что вы скажете на это?

И Бофранк как мог воспроизвел:

– Именем Дьявола да стану я кошкой, Грустной, печальной и черной такой, Покамест я снова не стану собой…

– Это заклинание, – сказал нюклиет. – Заклинание, позволяющее человеку превращаться в кошку.

– В кошку?

Ночь, тихие шаги, хлюпающие по грязи… Кто же приходил к конестаблю? Кто велел уехать из поселка, однако ничем вроде бы не навредил с тех пор, хотя и предостерегал… От чего? От себя ли? Или от дел, творящихся здесь?

Женщина-кошка?

– Если больше ничего нет, я скажу. – Бальдунг вернул монету конестаблю. – То, что мне показано и сказано, относится к трем верованиям, все из которых – черные. Монета, на которой выколоты глаза, – это верование Брана, очень старое, притом с юга. Я не буду углубляться в ритуал, для коего она потребна, ибо произведен он не был, раз уж монету просто нашли в лесу. Что до квадратов, то это Тиара Люциуса, древний магический знак. Опять же вам не стоит знать, для чего он; скажу только, что для добрых дел применить его невозможно, даже если и есть такое желание.

Нюклиет говорил, словно профессор на лекции, и Бофранк забыл на время о грязной бороде и кривых редких зубах.

– Заклинание же – самое безобидное из всего предъявленного, хотя и за него миссерихорды готовы будут взвести человека на костер или вынуть из него заживо все кости. Не знаю, действенно ли оно, ибо не видел человека, обращенного в кошку, равно как и обратно…

Нюклиет помолчал.

– Итак, я сказал, что знал. Но не могу сказать главного – что объединяет эту троицу. И уж тем более не могу сказать, что связывает это с убийствами.

– Скуден ум человеческий, – чуть слышно прошептал кладбищенский смотритель.

– Мы не получили от вас помощи, – сказал молодой Патс в негодовании. – Пожалуй, верно говорят, что ваши колдовские штуки – только жульничество ради корысти!

– Я и не обещал таковой, – с достоинством отвечал нюклиет.

– А я думаю, что помощь вы оказали. – Бофранк убрал монету и продолжал: – Явственно видно, что убийца – или убийцы, коли их было не сколько, – имеют целью запутать нас, отвлечь от истины. На то и потребны предметы разных ритуалов, дабы среди ложных скрыть истинный. Скажите, какую из этих вещей вы полагаете наиболее опасной?

– Несомненно, Тиару Люциуса, – сказал нюклиет, забрав бороду в кулак.

– Какое в ней зло? Вы должны нам сказать, ибо нам надобно знать, с чем столкнемся.

– Теперь поздно, – покачал головою старик. – Мне сказали, что в поселок прибыл сам Броньолус; он и найдет виновных, притом очень скоро. Что вам утруждаться? Да и мне нужно скорее покинуть это место – я слишком хорошая дичь для такого охотника, как грейсфрате.

– Вы знаете его?

– О, мы старые знакомые, но наша встреча не будет радостью для обоих, – невесело улыбнулся нюклиет. – Но, так и быть, я скажу вам, что хотите знать. Вы располагаете временем?

– Отчего же нет.

– Тогда я скажу все, что вам должно, и уйду. Бойтесь вот этого. – И старик постучал пальцем по изображенным на столешнице перекрещенным квадратам. – Тиара Люциуса – знак, полагающий общение с теми силами, которые даже называть доброму человеку не стоило бы.

– С дьяволом? – тихо спросил Патс.

– Дьявол? – Старик квохчуще рассмеялся. Утерев выступившие на глазах слезы, он сморщил свое безобразное лицо в гримасе. – О, дьявол – лишь добрый малый, что своими шутками не дает людям забыться в блаженной глупости. Что знаете вы о дьяволах? А ведь их есть шесть разновидностей. Первые – огненные, потому что обитают в Верхнем Воздухе и никогда не спускаются в низшие территории. Вторые – воздушные, потому что обитают в воздухе вокруг нас. Они способны образовывать тела из воздуха и временами могут быть видимы для людей. Третьи являются земными, и очевидно, что они сброшены с небес на землю за их грехи. Некоторые из них живут в лесах и рощах – уверяю, вокруг нас их сейчас довольно, ибо чего только не скрывают здешние чащи; другие – в полях, еще одни – в потайных местах и пещерах, а есть и те, что тайно наслаждаются жизнью среди людей. Четвертый вид дьяволов – водяные, поскольку обитают под водой в озерах и реках; когда такие дьяволы являются людям, то бывают чаще женского пола, поскольку живут во влажных местах и ведут легкую жизнь. Пятые – подземные, и в здешних местах, где есть старые копи и шахты, их тоже изрядное число; они самого низкого происхождения и, как говорят, часто общаются с людским миром.

При этих словах Бофранку вспомнился рассказ старосты о матери маленького Хаанса, якобы совокуплявшейся с горным троллем. Если допустить, что дьяволы на самом деле существуют, не был ли то один из них?

– Шестые – светобоязненные, потому что они особенно ненавидят и презирают свет и никогда не появляются в дневное время; они также не могут принять телесный облик до наступления ночи. Эти дьяволы совершенно непостижимы, и их характер вне человеческого понимания, ибо они черные изнутри, сотрясаемы холодными страстями, злобны и беспокойны. Когда такие встретят людей ночью, то яростно душат их, убивая дыханием и прикосновением. В отличие от других, их невозможно удержать заговорами.

Тут нюклиет прервался, чтобы отпить вина и освежить пересохшее горло, а Патс не преминул спросить:

– Так значит, именно эти дьяволы причастны к страшным убийствам, что творятся здесь?

– Я бы сказал: и да, и нет. Здесь не без них, но если все так, как я предполагаю, то дьяволы ночи лишь посредники и пособники тех сил, которые куда страшнее.

– Кто же страшнее дьявола? – изумился Патс.

– А кто сказал, что дьявол – самое страшное, что есть в мире? – удивился нюклиет. – Дьявол есть противопоставление господу, так учит нас церковь. Но ведомо ли ей, что бог и дьявол не одиноки, и есть силы под ними, есть силы над ними, а есть силы, что вовсе не замечают их и никак с ними не соотносятся?

– Это ересь, – убежденно сказал Патс.

– Я лишь отвечал на вопрос. А если ересь, так пойди к грейсфрате, он ее с радостью истребит, – сказал нюклиет, обидевшись. – Но если вы хотите слушать дальше…

– Несомненно, мы хотим. И не вы ли, хире Патс, пригласили сюда нюклиета? – спросил Бофранк. Молодой человек смутился. – Так давайте же выслушаем его до конца, а там уже будем рассуждать, что нам пользы с этих рассказов. Что же такое Тиара Люциуса?

– Начать нужно бы с того, кто есть сам Люциус. В миру его звали Марцин Фруде, и жил он в Гельгламе примерно в те годы, когда королем был Седрикус, то есть около двухсот лет тому назад. Марцин Фруде был купцом и ученым – нечастое сочетание, которое в ту пору казалось еще более странным. В своих изысканиях Фруде пытался обнаружить силу, которая полагает собой середину между богом и дьяволом; он рассуждал, что и над добром, и над злом есть судья, который и определяет, хорошо или дурно то и это. Его заклеймили как еретика, но, по счастью, Седрикус был милостив и допустил большие послабления, потому Фруде всего лишь лишили имущества и сослали на север вместе с сотнями таких же еретиков и книжников. По селившись на острове Сваме, известном также как Ледяной Палец, Фруде взял имя Люциуса и основал секту из подобных себе, приумножив ее число местными жителями. Я много слыхал о странных и страшных ритуалах, что проходили на острове, и даже знал одного человека, который застал те времена; правда, ныне этот человек уже умер, да и при нашем знакомстве он был стар и почти безумен. Потому я знаю о Тиаре Люциуса мало, но больше, чем кто-либо другой.

– Вы хотите сказать, что здесь был кто-то из последователей этой секты?

– Со смертью Седрикуса на остров послали войска и убили всех, кого только смогли. Спаслись немногие, но среди них и сам Люциус. Что стало с ним после – неизвестно, но никто более о нем не слыхал. Остальные же вернулись на остров, благо с тех пор граница передвинулась южнее, и королю нет дела до того, что творится на острове и в его окрестностях… Так и живут там… Может быть, он погиб в море… Может, живет доселе – говорили и такое. Но одно истинно – он успел найти ту силу, что искал.

– И что же это за сила?

– Откуда мне знать? До того, как я увидел сей знак, я и не подозревал, что кто-то может помнить Тиару. Будем надеяться, что ее изобразил случайный человек для пущего устрашения, не зная ее истинного предназначения и возможностей.

Сказав так, старик взял нож и принялся скоблить поверхность стола, уничтожая сделанный Бофранком рисунок. Конестабль понял, что нюклиет вряд ли добавит что-то к сказанному, и поднялся.

– Вы хотите ехать назад? – спросил Патс.

– Я дурно чувствую себя и не прочь выпить хорошего вина и отобедать. Поверьте, вы еще более запутали меня. Вначале я полагал под всем этим заурядные убийства с неопределенными, впрочем, целями, потом – происки миссерихордии, готовой на все ради собственных благ и силы. Но теперь… Теперь я, пожалуй, предоставлю все в руки грейсфрате Броньолуса.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой Хаиме Бофранк совершает странные поступки, не ведая, для чего это делает, и обрекая себя на всевозможные злоключения, а также теряет и вновь обретает свободу

Мудрость и безумие весьма близки. Стоит повернуться кругом, и одно превращается в другое. Это видно по поступкам людей умалишенных.

Пьер Шаррон

Погоде бы перемениться, но снаружи было все то же. Бофранк поежился, поправил застежки, чтобы сырой воздух не проникал под одежду, и полез в повозку. Разговор с нюклиетом несколько отвлек его от болезни, но сейчас он почувствовал себя вдвое более хворым, нежели утром.

Молодой Патс выглядел озабоченным; наверное, пытался осмыслить услышанное. Возможно, он желал обсудить что-то с Бофранком, но начать не решался, а сам прима-конестабль не выказывал охоты к разговору. С тем, в молчании, они отъехали уже довольно далеко от дома кладбищенского смотрителя, когда молодой человек придержал лошадей и прислушался.

– Что такое? – осведомился Бофранк.

– Кажется, это скачет ваш слуга, – заметил Патс. В самом деле, навстречу верхом скакал верный Аксель. Завидев повозку, он остановил коня и спешился. Лицо его выражало чрезвычайное смятение.

– Хире, они взяли их под стражу! – воскликнул он.

– Кого?

– Несколько человек. Грейсфрате… он распорядился взять под стражу того злого карлика с матерью, а с ними еще двоих поселян, мне неизвестных. А затем он повелел ехать сюда, дабы задержать кладбищенского смотрителя. Я поспешил вперед, чтобы предупредить вас… хорошо, что успел.

– Это может дурно закончиться, – сказал конестабль, обращаясь к молодому человеку. – Вам нужно скорее ехать назад. Я не хотел бы предварять события, но уверен, что стариков ждет костер или утопление.

– А как же вы?

– Садитесь на коня, а мы с Акселем, не торопясь, двинемся далее. Потом догоните нас, а коли нет, то знаете, где искать.

– Вы полагаете, все столь серьезно?

– Уверяю вас, грейсфрате Броньолус не из тех людей, кто начинает дело и бросает его незавершенным. Поезжайте.

– А как же малыш Хаанс и его несчастная мать?

– Я посмотрю, не смогу ли сделать что-либо в их спасение, – солгал Бофранк. Судьба карлика и его матери, равно как и других помещенных под стражу поселян, была предрешена.

Патс хотел еще что-то сказать, возможно, спросить, отчего конестабль принимает такое участие в судьбе малознакомых людей, но потом махнул рукой, словно сетуя на самого себя за ненужную задержку времени, и вскочил в седло. Когда он скрылся из виду, Бофранк брюзгливо велел симпле-фамилиару трогать.

Но уже совсем скоро они услышали конский топот.

Аксель поворотился к конестаблю:

– Что бы нам свернуть, хире? Стопчут…

– Останови повозку поперек дороги и ни с места, пока не велю, – приказал конестабль. Он поправил пояс, попеняв себе, что взял не пистолет, а шпагу, и выбрался из повозки. Из-за поворота как раз появились всадники числом пять; пристально глядя на них, Бофранк вышел на середину дороги так, чтобы остальную ее часть загораживали повозка и лошади. Всадники поневоле остановились, конь переднего из них встал на дыбы, едва не уронив седока. Конестабль отметил, что тот держался в седле неловко и даже вскрикнул от испуга. Это был один из прибывших с Броньолусом, но не бывший принципиал-секретарь, как ожидал конестабль, а толстолицый бородач в железном нагруднике.

– С дороги! – крикнул он грозно, устыдившись, наверное, проявленной слабости. Бофранк покачал головою и вынул верительное письмо – сложенный вчетверо лист светлой кожи, на котором значились его имя и должность, подтвержденные специальной свинцовой печатью.

– Я – прима-конестабль десятой канцелярии Хаиме Бофранк, – сказал он со всей властью и жесткостью, на которую только был способен. – Что за дела у вас?

– По приказу грейсфрате Броньолуса едем взять под арест богопротивных еретиков, прислужников дьявола, – с виду смирившись, отвечал бородач.

– Кто же таковы?

– Смотритель кладбища именем Фог, некромант и чернокнижник, а с ним колдун-язычник, имени коего не ведаем. Меня звать брассе Слиман из Рейсвеекке, со мной люди грейсфрате Броньолуса. Пропустите нас, хире, ибо дело не терпит отлагательства.

– А есть ли у вас бумага?

– Какая бумага? – опешил брассе Слиман.

– Специальным рескриптом герцога повелевается в случае взятия под стражу лиц, обвиняемых миссерихордией в деяниях против церкви или государства, иметь на то бумагу, подписанную епископом либо – в отсутствие или удаление такового – старшим чином миссерихордии. Есть ли такая у вас?

Вряд ли брассе Слиман знал наизусть герцогские рескрипты; между тем таковой действительно был, вот только вспоминали о нем довольно редко. Тем не менее, Бофранк заметил, что смутил предводителя миссерихордов.

– Какая может еще быть бумага, хире… – забормотал он. – Еретики… Грейсфрате будет гневаться…

– Что с того? Поворачивайте назад, ибо арестуемые имеют право отписать жалобу коронному судье или самому герцогу.

– А что вам до того? – неожиданно вступил в разговор один из всадников, таивший лицо под низким капюшоном. – Это походит на пособничество ереси!

– Молчи, брассе Хауке, – прервал его бородач. – Не станем же мы нарушать закон?

– Нет закона, когда закон сей – преграда церкви и защита дьяволу! – рявкнул Хауке и двинул своего коня так, что тот грудью уперся в оглоблю повозки. Запряженные в нее лошади испуганно заржали; Аксель побледнел. Другой всадник, в таком же капюшоне, словно между прочим вынул из чехла арбалет.

– Что я вижу! – делано изумился Бофранк, не обнажая шпаги: против арбалета она все равно ничего не стоила. – Вы хотите стрелять в герцогского секуратора? Это можно расценивать как бунт. Я не прорицатель, но явственно вижу ваше будущее: вас вздернут, предварительно отрубив ноги.

– Кто знает, что станется с нами уже завтра, так что же не послужить господу днем нынешним? – вопросил брассе Хауке. Подтверждая эти слова, миссерихорд с арбалетом приготовился уже поднять свое оружие и пустить стрелу, но тут словно бы грянул гром. Конестабль не понял сразу, что это был пистолетный выстрел; кони миссерихордов вскинулись, один бросился в лес, продираясь сквозь кусты, – слышно было, как всадник пытается остановить его воплями и руганью. Тот же, что был с арбалетом, медленно вывалился из седла и упал на дорогу, зацепившись ногою за стремя.

Аксель сидел в повозке как доселе, а в руке его дымился пистолет Бофранка. Конестабль знал, что там есть и второй заряд. Он не ожидал от слуги такой прыти, равно как не мог даже предположить, что тот без спросу возьмет оружие. Что ж, непослушание симпле-фамилиара пришлось как нельзя кстати. Потом и спросить с него, а сейчас…

– Я полагаю, более никто не хочет испытывать судьбу? Господь не вступился за своего слугу, презревшего закон.

– В самом деле, – произнес брассе Слиман, оборачиваясь к своим спутникам, каковых осталось двое. Из лесу слышались крики третьего всадника, который никак не мог вернуть коня на дорогу.

– Вы только что убили миссерихорда, – прошипел брассе Хауке.

– Тогда как он возжелал убить меня. Кто же тут преступник? Посмотрите лучше, нельзя ли чем помочь раненому, – кажется, он еще жив.

Спешившись, брассе Слиман и третий всадник, доселе молчавший, принялись осматривать спутника, который и в самом деле тихо стонал. Из леса наконец выбрался еще один миссерихорд – плащ его был разорван, а лицо изрядно исцарапано ветвями.

– Пожалуй, мы вернемся и обо всем расскажем грейсфрате, – пригрозил брассе Хауке, разворачивая коня.

– Уверяю, это было бы лучшее, что вы могли сделать, притом с самого начала, – напутствовал Бофранк. Теперь, когда нужда в стрельбе и драке отпала, он почувствовал, как болезненная слабость вновь надвигается на него, овладевая всеми членами. Конестабль поспешил сесть в повозку, предварительно отобрав у Акселя пистолет.

Приехав к дому старосты, он обнаружил, что ускакавшие вперед миссерихорды уже упредили Броньолуса о происшествии. Староста Офлан в явном испуге сновал у коновязи и, завидев конестабля, тот час бросился навстречу, прижимая руки к груди и вопрошая:

– Что же вы сделали? Что за умысел?

– Вам-то что, – пожал плечами Бофранк, покидая повозку. – Дело имеет касательство только ко мне.

Староста хотел что-то возразить, но ненароком узрел в руке Бофранка пистолет и в ужасе умолк.

Остальная часть дня прошла, словно ее и не было: конестабль по приезде сразу же уснул, ибо его пробрал жестокий озноб. Когда же Аксель разбудил его к ужину, Бофранк сквозь болезненную дремоту пробормотал, что ужинать отнюдь не хочет, только лишь выпил бы воды. Впрочем, когда симпле-фамилиар принес просимое, конестабль уже снова крепко спал.

Утро же началось с того, что Бофранка разбудил один из прибывших с грейсфрате людей и сообщил, что Броньолус желал бы безотлагательно видеть прима-конестабля в своей комнате. Бофранк довольно невежливо ответил сквозь дверь, что полагал поспать еще пару часов, затем позавтракать и только после решать неотложные дела грейсфрате. Удивившись такому неповиновению, человек помолчал, потом сказал, что так и доложит.

Бофранк повернулся на другой бок и прикрыл голову подушкою, но уснуть уже не сумел. Помянув черта, он натянул несвежую рубаху, отметив для себя попенять Акселю, что не приготовил чистого белья, надел сверху камзол и, не став даже причесывать волосы и не умывшись, направился к Броньолусу, чтобы разрешить все вопросы и продолжать хворать. Грейсфрате уже позавтракал – слуги выносили из его комнат подносы с остатками пищи. У двери Бофранка остановили с намерением вначале доложить, но конестабль ни на миг не задержался и прошел внутрь.

– Ваша выходка была нехороша, – сказал грейсфрате, разумея происшествие на дороге. Он никак не удивился появлению Бофранка и даже не приветствовал его. – Из тех выходок, что не могут расположить меня к человеку, пускай даже мудрому и ученому. Хотя назвать вас мудрым после этого я бы не взялся.

– Вам виднее, – безразлично заметил Бофранк, садясь. – Зачем же позвали меня, ничтожного?

– Ничтожным вы быть не можете, прима-конестабль, – сказал Броньолус. – Я хотел переговорить о нашем скорбном деле. И вначале хочу кое-что пояснить. Усвойте, прима-конестабль: сегодня сила здесь – это я. На мне лежит благая и великая миссия – вернуть величие миссерихордии.

– Любым путем?

– Любым путем. Я найду виновных, пусть даже они не будут виновны. Хотя кто не виновен перед богом? Это даже не грех, прима-конестабль, тем более для меня, посвятившего жизнь борению со злом. Как ни противно вам такое стечение обстоятельств, вы бессильны. Смиритесь. Если вы поможете мне – я найду возможность отблагодарить. Ваше слово стоит многого, и… – Грейсфрате осекся, бросив короткий взгляд на лицо Бофранка. – Что ж, если вы не стремитесь помочь, то не беритесь и вредить. Я не потерплю вашего участия в делах в той мере, что сможет мне помешать.

– Бьюсь об заклад, вы уже определили виновных, – криво улыбнулся Бофранк.

– Вы правы, – кивнул Броньолус. – Я выбрал их: ничтожных, глупых людей, которые никогда не в силах будут осознать то благо, что принесут своей смертью. Предвижу еще один ваш вопрос и скажу сразу: страшные убийства, что произошли здесь, никем не подстроены, и я не знаю, кто же истинный убийца. Да и надо ли?

– Так дайте мне время.

– Я говорю: надо ли знать?! Допустим, вы найдете злодея или злодеев. Неделю ли, месяц спустя – кара настигнет их. Но можем ли мы сегодня понять, кто это будет и чем руководствовался он, неся смерть? Простолюдин или знатный поселянин? Мерзкий язычник или верный раб истинной церкви? Могут быть вопросы, прима-конестабль, могут быть вопросы. А я – я сделаю из событий в поселке легенду, которая обессмертит мое имя.

– Вы опасны, – сказал Бофранк с омерзением. – Я вынужден буду доложить герцогу.

– Вы смогли бы это сделать, будь вы в столице. – Броньолус сидел с таким же спокойным лицом, как и прежде, но глаза его не могли не сдержать радости. – Но вы, к несчастью, здесь. А на сегодня власть здесь – это я. Сила – это я.

– Я полагаю, вы ошиблись.

Грейсфрате перевел взгляд с лица конестабля на пистолет, который тот извлек из-под одежды и держал теперь в руке.

– О! Вы намерены стрелять в меня?

– Я не остановлюсь перед этим, хотя буду стараться обойтись без огня.

– Теперь я и подавно вижу, что в соратники вас не заполучить. Тимманс был прав.

– Кто в коридоре? – не слушая более Броньолуса, спросил конестабль. – Прикажите им убраться.

– У вас только один выстрел. Или два? А вы помните, сколько со мной прибыло человек? Да и любой здешний житель скорее со мной, нежели с вами. Поэтому положите свой пистолет.

Бофранк лихорадочно продумал возможные варианты развития положения. Забаррикадироваться в комнате и, угрожая жизни Броньолуса, потребовать послать гонца в столицу? Но как продержаться столько времени без сна, путь ведь неблизкий… Убить грейсфрате и обвинить его в измене и ереси? Но кто поверит?

– Вы омерзительны, грейсфрате. Вам лучше убить меня – вернувшись в столицу, я обо всем доложу герцогу. Вас повесят.

– Убить? Нет-нет, я не так жесток. Более того, фрате Тимманс уже отправился с письмом к известным мне лицам, которые и решат вашу судьбу. Что же до возвращения, то оно предстоит вам не скоро. Вы же знаток законов, посему вам ведомо, что на всех допросах, судах и прочих актах миссерихордии в отсутствие коронного судьи обязан быть чиновник от герцога. Ближе вас никого нет, так не погнушайтесь же принять участие в наших делах.

– Вы серьезно?

– Отчего же нет, мой дорогой хире конестабль? Отчего нет? Я не требую от вас подписывать обвинительное заключение, я даже позволю вам изложить там свое несогласие. Видите, я чту законы.

– Я не желаю присутствовать на допросах. Я видел допросы и знаю, что они на деле.

– Однако придется. Я велю приводить вас на допрос против вашей воли. Помните, хире Бофранк, вы у меня в руках. Не я у вас. Так что вы скажете?

– Не думаю, что зрелище герцогского чиновника, связанного или закованного в железо, обрадует здешних жителей. А своими ногами на допросы и суд я не приду.

– Вы неосмотрительны, – покачал головой Броньолус. – Не вижу другого выхода, как поместить вас под стражу. Уверяю, условия содержания будут самые приятные.

– На этом и остановимся. Ничего более я от вас слышать не желаю.

– Ничего более от меня слышать вам и не нужно, – сказал грейсфрате и тихонько засмеялся. – Да… Мне сообщили, что в юности вы перенесли интересное приключение с неким Волтцем Вейтлем, сыном печатника. Полагаю, сия тайна и должна оставаться тайною, не так ли?

Бофранк ничего не сказал.

Тут же за дверью прима-конестабля ожидали клевреты грейсфрате, аккуратно, но быстро лишившие его оружия. Шпагу, впрочем, ему оставили, как он убедился, вернувшись в свою комнату. Там ждал его и завтрак, сопровожденный графином вина. С дурными мыслями Бофранк осушил стакан, затем другой и, не найдя более иных занятий, приступил к трапезе.

Заточение прима-конестабля протекало однообразно, как, впрочем, и любое лишение человека свободы. Писал же Фикторус Гуг в своем кратком труде, посвященном данному вопросу, что свободы людские чрезвычайно ценны становятся лишь тогда, когда их у человека силою отнимают. К Бофранку не шел сон, терзавший его недуг тут же куда-то испарился, не оставив видимых следов, и весь организм его, казалось, приободрился и посвежел. Но силы, взявшиеся в избытке словно из ниоткуда, Бофранк не мог тратить ни на что дельное. Выходом было разве что погрузиться в пьянство, благо по велению грейсфрате Бофранку ни в чем не отказывали. Впрочем, это был порочный выход, и конестабль всячески от него отворачивался и ограничивал усердие в питии.

Он пробовал читать «Нескромные мечтания» Улье Трифениуса, но там, где еще недавно обнаруживались премилые и забавные сонеты, теперь виделись одни глупости. Кончилось тем, что конестабль швырнул книгу в камин, пожелав сгореть там же и самому стихотворцу, коли Трифениус еще жив, а коли нет, так удостоиться того же в аду.

Много он думал о своем приключении в отхожем месте. Что за женщина говорила с ним тогда, пытаясь предупредить? Неужели мать карлика Хаанса? Более никто не приходил на ум.

Бофранк не знал, что сталось с Акселем, ибо тот ни разу не навестил его; впрочем, с симпле-фамилиаром вряд ли обращались дурно, и, скорее всего, его тоже держали под стражей. Конестабль подумал, что очень давно не видел и чирре Демеланта. Видимо, грейсфрате отстранил того от дел через посредство старосты, и чирре, который произвел на Бофранка впечатление весьма разумного человека, остался не у дел.

Прошло еще три дня. Находиться в неведении Бофранк более не мог и не хотел и, когда брассе Слиман в очередной раз принес ужин, обратился к нему с просьбой о встрече с Броньолусом. Бородач пообещал доложить и в самом деле уже наутро пришел, чтобы сопроводить конестабля к миссерихорду.

Грейсфрате писал, сидя за большим трапезным столом. Он аккуратно окунал перо в большую чернильницу и порою задумчиво грыз его кончик, словно школяр. Появления Бофранка он сразу не заметил или сделал вид, что не заметил.

– Позвольте, грейсфрате, – робко сказал брассе Слиман. – К вам хире прима-конестабль.

– Это радостная весть, – улыбнулся Броньолус, откладывая перо. – Вот кресло, вам будет удобнее в нем. Ты можешь идти, брассе Слиман.

Бофранк сел. Грейсфрате смотрел на него с такой добротою, с какой смотрит дедушка на малолетнего проказливого внука.

– Что вы хотели мне сказать?

– Я не могу более быть под арестом, – сказал Бофранк. – Я полагаю, что должен многое видеть и знать, ибо планирую по возвращении подробно доложить герцогу о ваших деяниях.

– Я приглашал вас к тому с самого начала, а вы возгордились, – укоризненно заметил Броньолус. – Я и сам подробно опишу происходящее, но и вам не возбраняю. Кому поверит герцог – это уже иной вопрос. Вы хотите полной свободы? Могу ли я взять с вас слово, что вы останетесь здесь до конца, то есть до суда и совершения приговора? Что не покинете поселка пешим или конным, дорогою или же напрямик через лес?

– Вы уже и в приговоре столь уверены?

– Так или иначе, приговор будет свершен. Я не могу пока знать, что именно это будет, – возможно, ваш голос повлияет на конечное решение. Вне всяких сомнений, он так же весом, как и мой.

А ведь он знает, чем меня можно купить, подумал Бофранк. Я не смогу спасти никого из оговоренных, но заменить сожжение заживо виселицей или предварительным умерщвлением через выпускание крови… Возможно, Броньолус сделает это для меня. Я даже подпишу ради этого их приговор и поставлю печать.

– Я даю слово, – решительно молвил конестабль.

– В таком случае вы можете идти. Ваш слуга будет освобожден тотчас же, можете располагать им, как вам заблагорассудится. Если у вас есть вопросы, я готов на них ответить со всей полнотою.

– Где чирре Демелант? Я давно не видел его.

– Чирре болен, – ответил Броньолус. – Сейчас с ним наш лекарь, пользует старые раны, которые открылись с непогодой.

– Кто же вместо него?

– Пока все вопросы разрешает староста.

– Могу я видеть молодого хире Патса?

– Отчего же нет. Он у себя дома, если только не ушел по своим делам. Я не вижу причин трогать его или обвинять в чем-либо. Прилежный, уважаемый, набожный молодой человек, которых не часто сыщешь сегодня.

– И последнее – я понадоблюсь вам сегодня?

– Да, хире конестабль. Я желал бы видеть вас сразу после обеда на допросе существа, называемого Маленьким Хаансом.

– Это бедный дурак, что же скажет он вам?

– Затем и прошу вас прийти, хире конестабль. Бывает, что и дурак может сказать такое, отчего десятку умных будет не по себе.

– Хорошо, я приду.

Покинув грейсфрате и обретя свободу, Бофранк совершенно не нашел себе занятия. Глуп и подл человек: только что страдал от бездействия, а выйдя из застенка, снова в праздности… На счастье, откуда-то взялся Аксель; привычно пожурив слугу за неопрятный вид, конестабль велел сопроводить его в прогулке.

Погода стояла теплая, дождя не было уже второй день. На улице стоял в размышлении брассе Хауке, который проводил Бофранка презлобным взглядом, потому конестабль не отказал себе в удовольствии осведомиться насчет здоровья раненного Акселем миссерихорда.

– Все в руках божьих, – отвечал Хауке, едва ли не со скрежетом зубовным.

Как поведал Аксель во время прогулки, костер будет сложен прямо напротив храма Святого Бертольда. Основу его составят большие связки хвороста, переложенные сеном; в землю вроют столб, черный от вылитой на него смолы. К этому столбу привяжут малыша Хаанса с матерью и еще двух поселян, имен которых Бофранк так и не узнал. Их привяжут всех вместе, рядом, локоть к локтю; и тот, кто еще не потерял рассудка после допросов Броньолуса, будет молить об одном – умереть раньше соседа, задохнуться дымом от его горящей плоти, чтобы не почувствовать, как огонь лизнет руки, лицо и сердце…

Сейчас, впрочем, ничто еще не говорило о грядущем жутком зрелище. Не имелось ни столба, ни хвороста, возле храма бродил лишь брассе Ойвинд, искал в траве убежавшего гусенка. Пройдя через поселок в один конец, конестабль решил навестить молодого Патса – если тот случится дома.

Тот был на месте – что-то писал. Отложив перо, он сдержанно приветствовал Бофранка.

– Я слыхал о множестве любопытных событий, – сказал молодой человек.

– При этом вы все еще собираетесь посвятить жизнь служению миссерихордии?

– Я пока не решился…

– А я решился – защищать закон так, как того требует мое образование и положение, – посуровел конестабль. – Вы ведь помогли бежать старикам, предупредив их; что это, как не грех? Помогая колдуну, помогаете дьяволу.

– Но я сам привел его сюда…

– Так предали бы его в руки Броньолуса, это помогло бы вам в карьере. Но мои действия вы осуждаете, не так ли?

– Но… Вы стреляли в миссерихорда…

– Нарушение закона суть нарушение закона вне зависимости от того, знать это совершила или чернь, миссерихорд или еретик. Скажите мне лучше, что вы собираетесь делать далее.

– А вы?

– Я попробую принять участие в судьбе несчастных, насколько это будет в моих силах.

– Вы полагаете, они невиновны?

– Как агнцы, хире Патс. Как агнцы. То, что творится здесь, носит скорее политический характер, долженствующий придать силы миссерихордии – для того и миссия Броньолуса. Истинного убийцу мы не найдем – теперь и подавно.

– Откуда в вас столько уверенности?

– «Кто не виновен перед богом? Это даже не грех, прима-конестабль, тем более для меня, посвятившего жизнь борению со злом» – так сказал мне грейсфрате. О каком же правосудии речь, хире Патс?

– Зачем вы пришли? – спросил молодой человек, глядя выше Бофранка, в стену.

– Я полагал встретить в вас разумного человека, который помог бы мне. Я вижу, что ошибался. Что ж, я достаточно делал ошибок в жизни, чтобы относиться к ним без печали. Прощайте – увидимся на казни. Полагаю, вы будете там, мой дражайший миссерихорд.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, которая в числе прочего содержит в себе путешествие под землею

Тем самым обозначается третий круг, который нам предстоит пройти. Это круг химер, фантазмов и заблуждения. После круга страсти – круг небытия.

Мишель Фуко. История безумия в классическую эпоху

Как и следовало ожидать, ни допросной, ни пыточной в поселке не имелось, и под эти нужды люди Броньолуса приспособили винный погреб старосты. Погреб этот был чрезмерно велик – винные бочки занимали всего лишь угол, остальное же место было свободно. Нашлось и место для очага, этого неизменного атрибута пыточной, ибо огонь – одно из наиболее страшных для человека испытаний, как и для всякой живой твари. Необходимый для пыток инструмент был у грейсфрате с собой, равно как и специальный мастер, сведущий в нем.

– Вы полагаете, пытка так уж необходима? – спросил Бофранк, когда они в очередной раз спускались по лестнице. Пока допросы выглядели достаточно милосердными, ибо допрашиваемые отвечали на вопросы охотно и так, как того хотел грейсфрате.

– Признание я вижу недостаточно полным, – отвечал Броньолус. – Когда в прежнее время миссерихордия находила, что обвиняемый не сделал полного признания, назначалась пытка, и ни один последующий закон не упразднил ее до нашего времени. Я следую канонам.

– Я прочел много протоколов процессов, – сказал Бофранк, – от которых меня охватил и пронизал ужас, а я ведь по роду службы видал многое. В миссерихордах, прибегавших к этому средству, я могу видеть лишь предельно жестоких людей.

– Отчего же? Верховный совет часто запрещает употребление пытки более одного раза в одном и том же процессе.

– Вы лучше меня знаете, что это запрещение почти бесполезно. Пользуясь самым отвратительным софизмом, миссерихордия дает название отсрочки прекращению пытки, которое диктовалось опасностью, угрожавшей жизни жертв. Если несчастный не умирает на своем ложе от последствий пытки, мучения возобновляются, как только он начинает чувствовать себя несколько лучше. И вы и вам подобные, грейсфрате, именуете это не новой пыткой, но просто продолжением первой. Да и в чем вообще суть пыток? Коли пытаемый сознается, он будет умерщвлен; если же нет – умерщвлен все равно и, быть может, с куда большей жестокостью.

– По вашим словам, пытки нужны только с тем, чтобы заставить несчастных признать все, в чем миссерихордия имела нужду для их осуждения?

– У вас огромный опыт в подобных делах, грейсфрате. Я полагаю, вы замечали, как подвергающиеся пытке давали ложные показания, чтобы положить конец своим мучениям, часто даже не дожидаясь их начала. Они заявляли о таких вещах, которым никто, одаренный здравым смыслом, не может и не должен верить.

– Вы говорите как человек, сеющий благо. Однако я хорошо представляю себе, как работают ваши соратники в Секуративной Палате. Сколько раз посылали они смерда, бедняка на плаху или виселицу, чтобы отчитаться об очередном раскрытом злоумышлении? Или не знаете вы, как ведутся допросы у вас? Чем же миссерихордия хуже, хотел бы я спросить?

Бофранк промолчал, ибо грейсфрате говорил чистую правду. Конечно, он мог возразить, что Секуративная Палата работает с отбросами рода человеческого, от которых не приходится ждать добра, и тот, кто, может быть, не совсем заслуженно пошел на виселицу или был бит палками на допросе, все одно не сегодня-завтра кончил бы свой путь именно так. Но Броньолус был прав, и опровергать его столь сомнительным образом Бофранк не взялся.

– Чтоб вы также знали, я не раз миловал людей после таких допросов, ведь есть среди них и несправедливо оговоренные, равно как и те, кто впал в ересь через минутную слабость или наущение зломудрых хитрецов. Кого можно спасти, спасет не только огонь или вода.

– Могу ли я полагать, что помилование ваше коснется и этого случая? – спросил Бофранк.

– Как же я скажу раньше времени? Вы будете подле меня, раз изъявили такое желание, и будьте уверены, что я со всем вниманием прислушаюсь к вашему высокому мнению.

Места для них уже были приготовлены; мастер зловеще поворачивал в руках своих ужасного вида щипцы. Поодаль разместились члены миссерихордии из ранее прибывших с Броньолусом и из тех, что приехали несколько позже. Один из них, получив соизволительный знак грейсфрате, развернул свиток и принялся читать:

– «Поселянка Эльфдал, дочь Ойера, на допросе в присутствии миссерихордов, список каковых известен, чиновника десятой канцелярии прима-конестабля Хаиме Бофранка и наместного старосты Сильвена Офлана показала следующее: когда было пять лет от роду, ей явился демон под видом светлого ангела, который впоследствии несколько раз повторял свои явления. Затем он сделал ее своей супругой и в знак брачного союза ударил хвостом по двум ее пальцам, говоря, что они не вырастут больше (что потом и оправдалось), и обязал ее не рассказывать никому более об этом случае. Упомянутая Эльфдал призналась, что имела с демоном половое сношение, как если бы с мужчиной; притом детородный орган его был огромен и покрыт шипами, отчего причинял боль. На вопрос, для чего же она согласилась на совокупление с демоном, Эльфдал отвечала, что, не имея мужа, удовлетворяла так свою похоть, и наслаждение от сего, несмотря на боль, было куда лучшим, нежели с мужчиной. Зачала она также от демона, и от сей богомерзкой связи у нее родился сын, прозванный затем Маленьким Хаансом, материалы о котором можно смотреть здесь же в протоколах процесса».

Бофранк отвел глаза от читавшего и увидел, что женщина уже стоит подле очага. Она хотя и пережила уже многое, стыда еще не потеряла. Когда пыточный мастер сорвал с нее рубище, Эльфдал прикрылась ладонями, но тот ударил ее по рукам и велел стоять так, чтобы все тело оставалось на обозрении. Бофранк со смущением увидел ее сморщенные сосцы и покрытое спутанными волосами лоно.

– Обыкновенно дьявол ставит на принадлежащих ему некую отметину, – наставительно сказал Броньолус, обращаясь скорее не к Бофранку, а к своим людям, стоявшим поодаль. Таким образом допрос с пытками превращался в лекцию. – Эта отметина не всегда одной и той же формы или контура. Она может быть похожа на зайца, иногда на лапку жабы, на паука, щенка, соню. Она ставится в самых интимных местах тела: у мужчин под веком или под мышками, или на губах и плечах, в заднем проходе или еще где-нибудь, а у женщин – на груди или в интимных местах. Свойства и качества таких отметок описаны авторами, имеющими большой авторитет; я и сам не раз видел их. Давайте же осмотрим эту женщину и удостоверимся в наличии – или отсутствии – дьявольских меток. И помните:

Кто хочет взять наскоком И сдуру ошибется, Ему же выйдет боком.

С этими словами Броньолус велел мастеру поднести факел ближе, а сам опустился на колено и стал поворачивать Эльфдал так и сяк, раздвигая ей ноги, поднимая руки и даже заглянув в рот. Другой человек, вероятно, усмотрел бы в этом непристойность, но грейсфрате выглядел спокойным, словно лекарь, осматривающий пациента. При этом он не прекращал своей лекции:

– Некоторые говорят, что дьявол ставит на них подобные отметки раскаленным железом или же с помощью определенной мази, которую он вводит под кожу. Готовится эта мазь из жира мертвых тел, жабьей крови и некоторых трав, о которых я сейчас говорить не стану.

– Но если бы клеймо было сделано раскаленным железом, неизбежно остался бы шрам, – робко возразил кто-то.

– Разумное замечание, – кивнул Броньолус. – Но не станем забывать, что дьявол обладает медицинскими знаниями и располагает лучшими средствами, чтобы омертвить это место; что же касается шрама, то дьявол столь искусен, что может поместить раскаленное железо на тело, не оставив вовсе никакого шрама.

– Но у этой женщины, насколько я могу видеть, нет ни шрамов, ни отметин, – сказал Бофранк.

– Верно, хире прима-конестабль. – Грейсфрате обтер руки лоскутком ткани, плававшим в миске с ароматной водою, бросил его обратно и вернулся в кресло. – Но никто и не утверждает, что таковые обязаны быть всенепременно. Теперь же я хочу задать ей несколько вопросов в продолжение тех, что уже были заданы и записаны в протокол. Скажи, Эльфдал, что знаешь ты о тех, кто был умерщвлен в этом поселке в последний месяц? Кто и зачем сделал это?

– Откуда мне знать… – прошептала женщина чуть слышно. Мастер велел ей говорить громче, и она послушно повторила то же самое, возвысив голос.

– У нас есть свидетельство почтенного поселянина хире Фульде о том, что ты с сыном своим Хаансом причастна как минимум к одной из смертей – юной Микаэлины, которую вы заманили в лес и убили. Так ли это было?

– Так. Все было так, как вы скажете, добрый грейсфрате… Только уберите от меня этого страшного человека. – И женщина отшатнулась от мастера, стоявшего с сонным и безразличным лицом.

– Ты признаешь, что вместе с сыном своим Хаансом заманила в лес и убила хиреан Микаэлину Эннарден?

– Так и было, так и было.

– Как же вы сделали это с нею?

– Я сказала ей, что видела там серебрянку…

– Что есть серебрянка?

– Это травка, которая интересна молодым девушкам, потому как она манит к ним возлюбленного: стоит лишь положить ее под порог дома, где тот живет, и сказать его имя.

– Колдовская трава, вы слышали? – Грейсфрате воздел указательный палец.

Бофранк недоумевал: к чему несчастная женщина рассказывает все это? С готовностью она движется прямо к пылающему костру, чтобы принять мучительную смерть. Уж не пообещал ли ей грейсфрате некую поблажку? Конестабль знал, что судьям-миссерихордам позволено обещать милость или неприкосновенность, чтобы побуждать допрашиваемых к признаниям. Вот только милость эта выполнялась затем лишь некоторое время, после чего человека все равно сжигали или топили.

– Когда она пришла туда, я бросилась на нее сзади и повалила, а Хаанс тут же ударил ее по шее топором, – продолжала женщина, глядя остекленелыми глазами куда-то мимо грейсфрате. – Потом мы оставили тело и ушли прочь.

– Но зачем вы поступили так с милой, юной девушкой?

– Так велел мне дьявол. Зачем ему, я не смела спросить.

– Позвольте мне задать несколько вопросов, – обратился конестабль к Броньолусу.

– Как я могу запретить? Задайте.

– Скажите, хириэль, в который день это случилось?

– Я сейчас не помню, – покачала головой женщина, глядя все так же мимо.

– Где топор, которым Хаанс отрубил голову девушке?

– Я не знаю. Может быть, мне дал его дьявол; может быть, он и забрал его.

– Не могли бы вы зачитать показание хире Фульде? – Теперь Бофранк обратился к писцу.

– «Поселянин Кнапе Фульде показал чистосердечно и без понуждения, что ночью накануне дня, когда нашли убитую Микаэлину Эннарден, видел, как поселянка Эльфдал вместе с сыном, карликом по прозванию Маленький Хаанс, следовали за нею, причем карлик имел в руках большой топор, которого Фульде ранее не видел. Будучи человеком любопытным и не полагая, что увиденное может завершиться преступлением, Фульде пошел за ними. Так они двигались некоторое время, после чего Эльфдал бросилась на девушку сзади и повалила на траву, а карлик тут же ударил ее топором по шее, полностью отделив таким путем голову от тела. Будучи напуган, Фульде бежал оттуда так быстро, как только мог, потому не знает, что же случилось дальше».

– Я имею вопрос к Фульде, – сказал Бофранк. – Где он?

– Его присутствие сочтено необязательным.

– Отчего же? Право, странное решение.

– Вы можете задать свой вопрос позднее. О чем он?

– Я хотел бы знать, отчего упомянутый Фульде не заявил об увиденном мне или же чирре Демеланту.

– Я с охотой отвечу вам, – улыбнулся Броньолус. – Вы, равно как и чирре Демелант, представляете власть светскую, которая, несомненно, суть гроза для преступников обычных. Но здесь мы видим дело рук дьявола, и Фульде смекнул о том. Боясь, что не получит должной защиты, он не решился рассказать об увиденном вам, но с готовностью поведал мне.

– Сказанное им похоже на ложь.

– У нас нет оснований не доверять почтенному поселянину.

– Осмелюсь сказать, вы дурно ведете следствие.

– Методы следствия в миссерихордии несколько отличаются от тех, что приняты в Секуративной Палате, хире Бофранк.

– В таком случае не вижу смысла в моем здесь присутствии, – резко сказал конестабль и встал, чтобы покинуть подвал.

Никто ему не препятствовал.

Человеку свойственно видеть сны дурного либо приятного содержания. Был даже в столице референдарий Альтфразе, который удумал собрать виды человеческих снов, их же он насчитал не более двух сотен. С таковой целью он опрашивал всех встречных и поперечных, отчего скоро тронулся рассудком и был помещен в Одервальд – обитель для скорбных разумом. Что сталось с референдарием затем и каков был удел его трудов, выраженных в письме, Бофранк не знал. Тем не менее всю ночь ему снились сны дурного содержания – с участием змеехвостых тварей, презлых старух с морщинистыми бородатыми лицами и чудных красавиц, оборачивающихся в самый пикантный момент скользкими протухлыми трупами. Проснулся конестабль в совершеннейшем изнеможении и, прежде всего, положил себе не пить более перед сном перечной настойки – как известно, именно это питье хуже всего действует на спящего, навевая всяческую жуть. К сожалению, в запасах более ничего не было, и Бофранк послал Акселя за чем-нибудь освежающим. Фамилиар вернулся с кувшином холодного пива, которое в здешних местах варили из худосочного проса. Он поставил несомое на стол и шепотом сказал:

– Вас спрашивают, хире.

– Кто там еще? Патс?

– Нет, хире. Молодая хиреан.

– Так проводи ее сюда, болван!

– Я думаю, она не желает, чтобы ее видели… Вы могли бы спуститься вниз, там никого нет, все люди грейсфрате заняты.

В самом деле, Броньолус, окончательно уверовавший в бездеятельную лояльность Бофранка, снял с него всякую охрану. К тому же дорога из поселка вела только одна, и в случае побега перехватить конестабля не составило бы труда – явно на выезде из поселка таилась стража.

Спустившись, Бофранк с удивлением обнаружил подле крыльца сестру покойной Микаэлины, Гаусберту. Она стояла, кутаясь в шерстяную шаль, и на короткий поклон конестабля ответила:

– Давайте отойдем туда, где нас не будет видно, хире Бофранк.

Когда конестабль посещал старого Эннардена, девушка не говорила с ним, и ее голос – низкий, не сочетающийся с миловидным, свежим лицом, – поразил Бофранка.

Они укрылись за крытой поленницей, и девушка сказала:

– Я пришла, чтобы предложить вам помощь, хире.

– Какую же, хиреан? – удивился конестабль. – И отчего вы не сделали этого, когда я приходил в ваш дом, беседовал с отцом?

– Тогда не было нужды. К тому же я с самого начала пыталась помочь вам… Но вы о том не ведали.

– В самом деле? И как же?

Именем Дьявола да стану я кошкой, Грустной, печальной и черной такой, Покамест я снова не стану собой…

Пропев это с грустной улыбкой, Гаусберта внимательно посмотрела на опешившего Бофранка и заметила:

– Простите, что я была вынуждена обратиться к вам в столь неудобный момент и в столь непригодном месте. Если вы смущены, могу добавить, что я ничего не видела.

Конестабль и в самом деле смутился, но гораздо более был поражен тем, что все так странно объяснилось.

– Кто же вы?! – спросил он с волнением.

– Я всего лишь одинокая молодая девушка, хире Бофранк. Не задавайте мне вопросов. Уверяю, я не обращусь сейчас в кошку и пришла не за этим. Я хочу помочь вам. Наши люди…

– Ваши люди?! – переспросил Бофранк.

– Наши люди утверждают, что вам уже не придется покинуть поселка. Как только все бумаги будут подписаны, вы умрете. Я уж не знаю, каким образом, – возможно, вас отравят или же вы пропадете бесследно в здешних лесах на пути домой… Вам нужно бежать, и немедленно.

– Допустим, я вам поверю. Но как я покину поселок? Дорогу стерегут, а идти через лес – слишком долго…

– Мы пойдем через горы. – Девушка махнула рукой в сторону видневшихся над крышами вершин, покрытых сизой дымкой.

– Горы невысоки, но на переход через них я вряд ли решусь… – начал было Бофранк, но девушка перебила:

– Мы не пойдем через горы. Мы пройдем сквозь них.

– Сквозь горы? Там есть тайный проход?

– Там есть старая шахта. Она пронзает гору насквозь, таким образом вы значительно опередите своих преследователей. Я уверена, что никто не подскажет Броньолусу прохода.

– Что ж, бежим, хиреан, – решительно сказал Бофранк. Можно было подозревать в затее ловушку, но что тогда вокруг не ловушка? В самом деле, для Броньолуса лучшим выходом станет смерть прима-конестабля – она не потребует совсем никаких объяснений, а подписи на бумагах будет предостаточно для успешного оглашения дела. – Я возьму с собой слугу.

– Поторопитесь – я жду вас у заднего двора, за забором.

Аксель воспринял весть о поспешном бегстве неожиданно радостно.

– Тут становится страшновато, хире Бофранк, – сказал он, пихая пожитки в мешок. – Жаль только бросать карету и коней.

– Это государственное имущество, – равнодушно сказал конестабль, – его вернут. Где мой пистолет?

– Вот он.

Нацепив шпагу, Бофранк повесил на плечо дорожную сумку, подумал, что под землею, должно быть, сыро и холодно и это дурно скажется на его здоровье… но смерть скажется на нем еще более дурно.

Через задний двор они проследовали никем не замеченные. Девушка ждала в условленном месте, почти незаметная среди высоких зарослей крупнолистных сорняков. Не говоря ни слова, она устремилась вперед. За нею последовал Аксель, а следом и Бофранк. С мокрых травяных плетей летели брызги, к тому же снова начался дождь.

Ради чего все это, думал Бофранк, зябко ежась. Один раз ошибся, и вот – гоним всеми, бежит сквозь заросли, чтобы забиться под землю, словно крыса… Доверившись первой встречной – а что, в самом деле, знал он о Гаусберте Эннарден? Девушка, знающая запретные заговоры, в качестве проводника не бог весть как хороша…

Я ненавижу лживость и обман, Путь к истине единственно мне гож, И, ясно впереди или туман, Я нахожу, что он равно хорош; Пусть сплошь и рядом праведник бедней Возвышенных неверьем богачей, Я знаю: тех, кто ложью вознесен, Стремительнее тянет под уклон.

«Ясно впереди или туман…» Впереди как раз туман. Нет, сирвента не о том. Совсем не о том.

Бофранк споткнулся о торчащий из земли корень, упал на четвереньки и зарекся вспоминать сирвенты.

Ко входу в шахту они добрались спустя примерно час. В склоне горы чернело огромное отверстие, окаймленное бревенчатой рамой. Поодаль чернели какие-то полусгнившие и обрушившиеся постройки, пахло мертвым деревом.

Гаусберта исчезла в руинах и тотчас появилась вновь, неся несколько смоляных факелов, очевидно заранее приготовленных.

– Этого должно нам хватить, – сказала она, раздав факелы. – Пойдемте.

Внутри шахты оказалось неожиданно сухо. По мере отдаления от входа все внутренние звуки – шуршание дождя, чириканье птиц, шум ветра – исчезали, и на смену им приходили иные, доселе Бофранку не ведомые. Потрескивание деревянных крепей, шорох осыпающегося песка, треск мелких кусочков породы под каблуками… Зажженные факелы рассеивали обступившую со всех сторон тьму, казалось, лишь на расстояние протянутой руки.

– Я пойду впереди, – сказала девушка. – Здесь есть глухие рукава и ветви, есть колодцы, в которые можно упасть… Будьте осторожны и во всем следуйте моим указаниям.

Бофранку некстати пришли в голову рассказы старосты о троллях. Он хотел спросить Гаусберту о них, но конестабля опередил Аксель.

– А что, хиреан, водятся ли тут тролли? – спросил он с деланной бравадой.

– Я не видела ни одного, но говорят, что водятся, – спокойно отвечала девушка. – Да вам-то что с того? Они не тронут.

– Я предпочел бы тролля грейсфрате Броньолусу, – признался неожиданно для себя Бофранк.

– Затем я и спасаю вас, хире.

Путь их петлял, вел то вверх, то вниз, в одном месте Бофранк больно ударился лбом о провисшую перекладину крепи. Мокрая одежда постепенно пропитывалась пещерным холодом, и конестабль сильно продрог.

– Хиреан! – позвал он. – Не остановимся ли мы на миг?

Запасливый Аксель нашел в своем мешке флягу с вином и передал конестаблю. Сделав несколько глотков, он предложил девушке, но та покачала головою; Аксель же отпил совсем немного и с сожалением убрал сосуд.

– Тсс! – сказала вдруг Гаусберта. – Слышите?

Они остановились как раз подле уходящего круто вправо ответвления от основного туннеля. Именно оттуда доносились характерные звуки, словно кто-то тяжело дышал.

– Что это? – спросил помертвевший Аксель. Бофранк вытащил пистолет.

– Наверное, тролль, – снова шепотом отвечала девушка. – Он не придет на свет, он его боится. Тем не менее идемте отсюда.

Повторять это дважды ей не пришлось. Бофранк, шедший последним, то и дело оглядывался через плечо: не тянется ли из тьмы огромная когтистая лапа тролля… Но лапы не было. Может быть, не было и тролля? Мало ли, что может шуметь в старой заброшенной шахте. За все время службы Бофранк не видел ни троллей, ни домовых, ни чертей. Зато видел людей – людей, которые много хуже нечистой твари.

– Я полагал, троллей все же не существует, – осторожно молвил он.

– Так полагают все, кто не видел тролля.

– Но вы же не видели, – сказал Бофранк.

– А вы видели епископа Ольсванны, к примеру?

– Нет, не имел чести, – признался конестабль.

– Но он существует.

– Но он не тролль!

– А чем тролль по сути своей отличается от епископа, хире? – насмешливо спросила Гаусберта, а Бофранк очень некстати стукнулся головою о провисшую балку крепи и потому окончательно сконфузился.

– А я по малолетству видал домового, – сказал ни к чему Аксель, но никто не обратил на него внимания.

– Сколько нам идти, хиреан? – спросил конестабль на следующем привале, с трудом выталкивая слова из забитого горной пылью горла.

– Мы еще не прошли и половины, – сказала девушка.

– Откуда вы знаете дорогу?

– Я же просила вас, хире Бофранк, не задавать вопросов. Довольно с вас и того, что я – ваше неожиданное спасение.

Казалось, они идут уже несколько дней; в то же время Бофранк осознавал, что прошли всего лишь часы. Одежда на нем успела высохнуть, никто не шумел в переходах и тупиках, и конестабль привык к неверному свету факелов и вязкой тишине. Вот и вино закончилось последним глотком; есть же совершенно не хотелось.

Шагая по каменистому полу, Бофранк думал о том, что его миссия оказалась донельзя бесполезной. Он не сделал ничего для выявления страшного убийцы, не смог воспрепятствовать грейсфрате Броньолусу, разве что спас старого кладбищенского смотрителя и нюклиета, но доброе ли это деяние?

А что ждет его в столице?

Что отвез туда Тимманс?

Не встретят ли его со стражею?

Еще более вопросов порождала Гаусберта Эннарден, и конестабль прилагал огромные усилия, чтобы не задумываться над ними сейчас. Все события до такой степени переплелись между собою, что иной бы утратил душевное здоровье. Бофранк горько ухмыльнулся – телесное здоровье он точно утратил. Эта каменная пыль, что повсюду вокруг, оседает сейчас в его легких, а это может оказаться очень вредно. Черт побери, если все закончится благополучно, не пора ли заняться преподаванием? Довольно с меня работы, решил Бофранк. Я не стар, но должных сил уже не имею…

Именно с этой мыслью конестабль почувствовал, как под его ногами растворяется твердая земля, а сам он падает в зловонную скользкую темноту.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой Бофранк по выходе наружу узнает некоторые печальные новости, а также прибывает в столицу, где с ним происходят некоторые печальные события

Если кого запятнала хула бесславящим знаком, —

Много потребно воды, чтобы смылся позор!

Район Анжуйский

Вероятно, это был старый колодец, прикрытый досками, от времени сопревшими. Когда Бофранк неосторожно наступил на них, доски проломились, а сам он провалился вниз.

Факел зашипел, соприкоснувшись с ледяной водою, и погас. Конестабль погрузился с головою и отчаянно замолотил руками, дабы скорее всплыть. Когда, наконец, он появился на поверхности, сверху уже светил Аксель и встревожено спрашивал:

– Хире Бофранк, где вы? Вы живы?

– Здесь вода, – отозвался конестабль, удерживаясь на плаву. – Черт знает, где тут дно и есть ли оно… Поспешите вызволить меня – тут слишком холодно!

Колодец был слишком широк, чтобы Бофранк мог выбраться наверх, упираясь спиною в одну его стенку, а ногами – в другую; впрочем, он никогда и не обладал физической силой, нужной для подобных упражнений. Вся надежда была на то, что Аксель спустит сверху веревку, припасенную в мешке.

Помимо адского холода, колодец источал нестерпимое зловоние – то ли вода застоялась и протухла за многие годы, то ли причиной запаха была скользкая плесень на стенах. Конестабль почувствовал, как его правую ногу свело, и еще сильнее захлопал руками по воде. Утонуть здесь, под землей, в этой омерзительной жиже, – какой конец нелепей?!

Веревка ударила его по лицу, и Бофранк вцепился в нее из последних сил. Он уже не мог даже помочь Акселю, отталкиваясь от стенок, и полагался лишь на силу симпле-фамилиара. Оказавшись наверху, конестабль поспешно отбежал на четвереньках от края зловещего колодца и только потом упал ничком и затих. Кажется, он потерял сознание, ибо очнулся лишь у потрескивавшего костра. Дым уползал куда-то в глубь коридора, на покрытых черными потеками горной смолы стенах играли неверные отблески огня.

– Я нашел несколько сухих досок, – пояснил Аксель, заметив, что конестабль очнулся. – Нужно просушить вашу одежду.

Тут Бофранк обнаружил, что абсолютно гол, и закутался в плащ Акселя, на котором лежал. Но хиреан Гаусберты поблизости не было.

– Нет, хире, она нас не бросила, – поспешил сказать Аксель. – Она проверяет дорогу впереди. Наверное, выход уже близко.

– Нет, выхода пока не видать, – сообщила девушка, появляясь у костра. – Я рада, что с вами все в порядке.

– Я бы так не утверждал, – покачал головою Бофранк. – Кстати, как собираетесь вы вернуться назад?

– Той же дорогой.

– Одна?

– Я уже проходила здесь одна… И вы опять задаете вопросы, хире Бофранк.

Одежда просохла довольно быстро, и Бофранк при помощи Акселя оделся. Порох в пистолете намок, и его пришлось заменить новым.

Теперь конестабль шел несравненно более осторожно, обходя любые подозрительные места. Когда впереди показались мерцающие на черном небе звезды, он даже не поверил, что путешествие завершено. Но это было так.

Выбравшись наружу, все трое уселись на ствол поваленного дерева. Внизу чернела поросшая лесом долина, посреди которой светились небольшие огоньки – должно быть, деревня.

– Что это? – спросил Бофранк. – Эрек?! Но…

– Да, мы сэкономили два дня пути. Вы сильно оторвались от преследователей – а я уверена, что грейсфрате давно обнаружил ваше исчезновение и послал по дороге своих людей. Но они очень, очень далеко, а пути через горы никто не знает. Что ж, мне пора назад.

– Идемте с нами, – предложил Бофранк. – В Эреке мы наймем повозку или возьмем коня…

– Зачем же? Я появлюсь дома никем не замеченной. А повозка или конь лишь привлекут внимание. К тому же мне некуда торопиться.

– Простите, милая хиреан Гаусберта… Я искренне благодарен вам за помощь и – не побоюсь этого слова – спасение. Что могу я сделать для вас?

– Пока ничего, хире Бофранк. Если случится нужда, я найду вас.

– Я боюсь нарушить данное мною обещание, но… – Бофранк помолчал. – Не прольете ли вы хоть немного света на случившееся в поселке? Я терзаюсь в догадках, и мне просто не будет покоя теперь.

– Вам не нужно этого знать, хире Бофранк. В свое время все разрешится, а пока… Скажите, вам многое рассказал нюклиет?

– Многое, но что с того? Все лишь запуталось.

– Учтите, хире Бофранк, – он прав. Как прав по-своему и грейсфрате Броньолус. Я скажу еще одно: хотите вы того или же нет, но все, что случилось в последние дни, вернется к вам. Достаточно страшного впереди, поверьте мне. Несчастная Микаэлина и другие – лишь начало. Начало… А сейчас мне пора. Дайте мне оставшиеся у вас факелы.

Хиреан Гаусберта показалась конестаблю прекрасной – с пылающим факелом в руке, с упавшей на плечи шалью… Это чудное зрелище продлилось лишь несколько мгновений, и девушка исчезла в мрачном жерле.

– Давайте, что ли, спускаться, хире Бофранк, – предложил Аксель. – Идти до деревни далеко – и все через лес.

Изрядно изорвав платье о колючий кустарник, они вышли к окраине Эрека, когда время приближалось уже к полуночи.

Без труда найденный постоялый двор – Бофранк уже останавливался тут по пути в поселок – был почти пуст по причине отсутствия ярмарок. Хозяин чрезвычайно обрадовался визиту несомненно богатого, пусть и ободранного, путника, хотя и стремился всячески эту радость скрыть. И то вряд ли сегодняшний вечер что-то принес бы в его кошель – лишь одинокий кожевник в сюртуке с жестяной цеховой эмблемой ужинал у камина, да несколько оборванцев пристроились в углу за миской похлебки; один из них, с виду сильно пьяный или же слабый разумом, явственно напевал:

– Под липой свежей у дубравы, Где мы лежали с ним вдвоем, Найдете вы те же цветы и травы, Лежат, примятые ничком. Когда пришла я на лужочек, Уж и прием устроил мне — Мать пресвятая – мой дружочек: Я и доселе как во сне. Целовались раз пятьсот — До сих пор мой красен рот.

Место трудно было назвать приятным, но лучшего в здешних краях и не водилось. Вся обстановка отличалась известной простотою; пол – из глины с известью, сбитой в плотную массу, как это обычно делают в амбарах. Столы поражали разностью высоты и форм; вокруг них стояли крепкие скамьи и табуреты из дуба без каких-либо украшений и резьбы. На стенах кое-где висели пестрые, с грубым рисунком, звериные шкуры, изрядно траченные молью и кожным жучком, и отчего-то старая алебарда с мохнатым красным плюмажем.

– Комнату сейчас снарядят к ночлегу, – предупредил хозяин пожелание Бофранка. – Чем угодно отужинать, хире?

– Подайте что-нибудь мясное погорячее, – велел конестабль, – на две персоны, я со слугою. И вина, а лучше – крепкой настойки. А комнаты не нужно, найдите лучше коней – мы выедем тотчас после ужина.

– Как вам будет угодно, – кивнул хозяин. – Пройдите к камину, хире.

Бофранк с Акселем разместились за большим столом. В ожидании ужина Аксель зачем-то поведал, что у его дяди в Эксмилле такой же постоялый двор и дохода совершенно не приносит. Конестабль не нашелся что ответить и промолчал.

Тишину, разрежаемую пением-бормотанием пьяного дурака да потрескиванием дров в камине, нарушил звон колокольчика. Положительно, в этот вечер хозяину, не имевшему расчета на прибыль, почти как чертов дядюшка Акселя, везло – это вошел новый постоялец. В дверях стоял человек в короткой фиолетовой накидке. На голове его была широкополая шляпа, насквозь мокрая, а лицо было из тех, на которые вы можете смотреть хотя бы и час, но потом все одно не сумеете описать, каково оно.

– Проходите, проходите, – поторопил его хозяин. – Вот камин, вот достойные хире, с которыми вы можете провести вечер, как то полагается благородному человеку.

Бофранк был никак не против компании и приветливо кивнул.

– Я не останусь на ночь, – возразил гость, и Бофранк понял, где видел такие фиолетовые накидки. Сомнения быть не может: это герцогский курьер.

– Что случилось? – спросил Бофранк.

– Герцог умер, – сказал торжественно человек в фиолетовой накидке.

Хозяин постоялого двора застыл с плошкою в руках.

– Что же с ним случилось? – спросил кожевник, с довольно безразличным видом кромсая ножом зажаренного кролика.

– Мне неведомо, – сказал курьер, садясь и снимая шляпу. От накидки вблизи камина поднимался пар. Аксель поспешил налить в его бокал вина из кувшина, принесенного хозяином.

– Кто же вместо него?

– Полагаю, брат герцога, хире Нейс.

Бофранк покачал головою: о скудоумии герцогского брата ходили потешные истории, но никто не предполагал, что он так скоро – да и вообще – примет малую корону. Покойный теперь уже хире Эдвин не был слаб здоровьем… Уж не умертвили его? Но спросить о таком у курьера конестабль не решился, да и откуда тому знать…

– До света мне нужно успеть в Мальдельве, – сказал курьер, выпивая еще один кубок.

– На дорогах опасно, – предупредил хозяин, расставляя на столе еду. – Может быть, переночуете, хире?

– Нет-нет. Меня не тронут, я не торговец… А вы куда едете, хире? – поинтересовался курьер.

– Я чиновник десятой канцелярии герцога, возвращаюсь в столицу, – сказал Бофранк, принимаясь за ужин. Как потерял он чувство голода под землею, так сейчас, казалось, не мог насытиться.

– Наверное, что-то серьезное, раз послали вас, – с уважением сказал курьер. – Обычно местные сами справляются. А не видели ли вы грейсфрате Броньолуса? Он, говорят, где-то в здешних краях.

– Видел, – кивнул Бофранк, копаясь в соленых овощах.

– Достойный человек. Надеюсь и я лицезреть его, – заметил курьер, шепотом вознес молитву и также принялся есть.

Закончив ужин и расплатившись с хозяином, Бофранк и Аксель прошли к коновязи, где ожидали две лошади и конюх. Взобравшись в седло, Бофранк почувствовал, как его всего охватывает жар – то ли от обилия выпитого и съеденного, то ли как последствие купания в колодце. По прибытии в столицу не плохо бы тут же обратиться к лекарю… Хотя вначале – в Палату. Тимманс и так намного опередил его.

Нет смысла описывать здесь путешествие до ворот столицы. Начнем с того, что утро третьего дня с отправления из Эрека Бофранк и Аксель встретили у Фиолетового Дома, как называли в просторечии здание Секуративной Палаты. Здание это, величественное и богато украшенное скульптурами и барельефами, было сложено в основе своей из странного камня с фиолетовым оттенком, особенно заметным на закате, – говорят, камень этот в свое время был специально привезен издалека.

Гард при входе бросил взгляд на предъявленные Бофранком бумаги и пропустил их внутрь.

Поднявшись по широкой лестнице на четвертый этаж, Бофранк встретил в коридоре старого знакомого – Морза Бургауда. Морз при виде Бофранка всплеснул руками и воскликнул:

– Как?! Ты?!

– А кого ты ожидал увидеть? Что в этом такого? – с недовольством спросил Бофранк.

– Нет-нет, ничего… Куда ты идешь?

– Я хочу видеть хире Фолькона. Он здесь?

– Здесь, – кивнул Морз и проводил конестабля странным взглядом.

Хире грейскомиссар Себастиен Фолькон руководил десятой канцелярией. Именно он подписал приказ о направлении Бофранка в злосчастный поселок, именно ему конестабль обязан был доложиться по прибытии. Бургауд не мог этого не знать. Чем же он так удивлен? Что успел сделать Тимманс?

Гадая, Бофранк шел по коридору, который ничуть не изменился за время его отсутствия, – те же фиолетовые шелковые панели на стенах, те же тусклые светильники… За ним следовал Аксель, которому он вручил пистолет и сумку. Когда он вошел в приемную Фолькона, секретарь вскочил из-за стола.

– Что вам угодно, хире Бофранк? – воскликнул он.

– Я хочу видеть хире грейскомиссара.

– Боюсь, это невозможно… Вы не знаете? Особым приказом вы отлучены от канцелярии и лишены чина… – забормотал секретарь, но Бофранк с силой оттолкнул его так, что тот упал в свое кресло, и распахнул дверь в кабинет.

Фолькон стоял у камина и смотрел в огонь. Появление Бофранка он воспринял с изумлением.

– Вы осмелились явиться сюда? Зачем?

– Я вернулся и обязан сделать доклад по всей форме.

– Верно, гард, что стоит при входе, не видал приказа. Его накажут – посторонним нельзя входить в Фиолетовый Дом, кроме как по специальному вызову.

Говоря так, Фолькон дернул свисавший подле камина шнурок. Стало быть, где-то зазвенел колокольчик и сейчас прибудет наряд стражи, дабы арестовать Бофранка. Тимманс, видимо, успел очень многое.

– Прежде чем прибудет охрана, я просил бы вас выслушать меня, – сказал Бофранк, понимая, что более ничего не остается. – Вы знаете меня много лет, хире грейскомиссар. Я не имел нареканий за все эти годы службы, я был далеко не худшим… Верно ли, что вы даже не желаете выслушать меня?

– Я имею достаточно свидетельств о ваших деяниях, – сухо сказал Фолькон. – Однако… Говорите.

В этот момент как раз вошли гарды. Бофранк не оборачивался, но слышал, как отворились двери и лязгало оружие. Фолькон жестом отослал их обратно. Что ж, они будут ждать своего часа в приемной. В любом случае Бофранк вряд ли выйдет отсюда без их сопровождения…

– Прежде я хотел бы знать, что у вас есть против меня, точнее, что привез вам некий Тимманс, – с известной наглостью начал Бофранк.

– Вы хотите знать? Извольте, я скажу. Вы не добились никаких успехов в разрешении дела, ради которого вас послали, но это ерунда в сравнении с остальным! Вы якшались с богопротивными еретиками, с грязным колдуном и беглым чернокнижником, которого обязаны были бы выявить! Вы воспрепятствовали их аресту, более того – вы стреляли в миссерихорда, который затем умер от полученных ранений! Стало быть, вы еще и убийца.

Значит, Броньолус представил Фолькону самые страшные обвинения против Бофранка. Гаусберта была права: грейсфрате желал его смерти. Все, что ему было нужно, – подпись Бофранка в бумагах, а за тем конестабля умертвили бы. Тимманс был еще одной гарантией – на случай возможного возвращения Бофранка в столицу:

– Я полагаю, вы не знаете, при каких обстоятельствах я вынужден был стрелять в миссерихорда? – спросил Бофранк. Разумеется, он мог сказать правду, ведь стрелял Аксель, но что бы это изменило? – В меня целились из арбалета, хотя я и предъявил свои бумаги. К тому же оный миссерихорд был жив, когда я покидал поселок.

– А что с колдуном?

– Колдун и в самом деле был, но я призван разбирать дела светские, а не искоренять ересь. В этом случае помощь колдуна пришлась как нельзя кстати, ибо в деле, несомненно, замешаны некие тайные культы и силы…

– …И вы предпочли сотрудничество с колдуном помощи грейсфрате Броньолуса?! – гневно перебил Фолькон, и конестабль подумал, что человек, коего он многие годы полагал своим наставником, возможно, глуп и закоснел в своей глупости.

– Я действовал так, как следовало, – возразил Бофранк.

– И чего добились? – Фолькон помолчал. – Что ж, напишите подробный доклад. Я не вижу пока смысла задерживать вас, раз уж вы явились сами, притом столь явно. Отошлите стражу. Я жду доклад не позднее вечера. И еще… Ваш отец извещен.

В этом Бофранк и не сомневался – уж о таком-то его отцу обязаны были сообщить в первую очередь. Хорошо лишь, что Фолькон неожиданно смягчился. Впрочем:

Уж ежели карать злодея, Так выбрать кару послабее, Дабы не каяться потом…

Вернувшись в приемную, он крикнул гардам:

– Убирайтесь! Это приказ грейскомиссара!

Те, толкаясь, покинули комнату, а бледный секретарь смотрел на опального конестабля с испугом и восхищением одновременно, вероятно полагая видеть его уже не иначе как в оковах.

– Мой кабинет свободен? – спросил Бофранк.

– Да… х-хире прима-конестабль…

– Я буду там. Велите принести обед.

Верный Аксель ждал в коридоре.

– Они отобрали у меня ваш пистолет, хире Бофранк, – сказал он.

Всю оставшуюся часть дня Бофранк сочинял доклад. Он написал обо всем, о чем считал нужным, но не стал затрагивать ни действий молодого Патса, указав, что нюклиета случайно нашел сам, ни подробностей своего побега, солгав, что лишь чудом перебрался через горы. В то же время конестабль сделал все, дабы выставить в дурном свете грейсфрате Броньолуса и лжесвидетеля Фульде, отметил фактическую изоляцию от дел чирре Демеланта и трусость старосты и как мог изложил услышанное от нюклиета и старого Фарне Фога.

Обед был ему прислан, но Бофранк съел лишь несколько кусков. Наконец, промокнув последний лист, он размашисто поставил внизу свой чин и подпись и был готов идти к Фолькону. Аксель дремал в кресле, и конестабль не стал его будить.

Грейскомиссар принял доклад и, велев Бофранку сесть, стал читать. Он читал долго и молча, не задавая вопросов, то и дело потирая длинную сухую щеку. За окнами уже опустилась тьма; со своего места Бофранк видел фонарщика, карабкающегося на столб, и светящиеся окна дома напротив.

– Это все, что вы можете доложить? – спросил Фолькон, откладывая в сторону последнюю страницу.

– Все, хире грейскомиссар.

– Что ж, вы провели работу далеко не блестящим образом. Далеко не блестящим… – Фолькон устало сморгнул, налил из большого хрустального кувшина стакан воды, выпил. – Я не знаю, что делать, Бофранк. Приказ отменять я пока не стану. Вы обещаете мне, что не покинете город и будете спокойно проживать в своей квартире до тех пор, пока прибудет грейсфрате Броньолус с прочими свидетелями?

– Я обещаю вам это.

– Тогда можете быть свободны. Я пришлю за вами, когда появится нужда.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой мы узнаем, что же произошло в поселке, а Бофранк в очередной раз едва не лишается жизни

В поединке насмерть руководствуйся одним единственным правилом: жизнь должна быть дороже законов рыцарства.

Графиня де Диа

Три комнаты, которые Бофранк занимал в доме по улице Двух Источников, за короткий срок не успели прийти в запустение, только в оконном проеме поселился паук, затянувший его сплошь своей ловчей сетью, где уже трепыхалось несколько мух. Конестабль не стал звать горничную и решил оставить паука в покое – по крайней мере, пока. Остальное было в порядке: небольшая коллекция кинжалов и ножей, в коей имелись даже экземпляры трехсотлетней давности; портреты отца и матушки; портрет самого Бофранка в юном возрасте, исполненный кистью и муштабелем несравненного Гаусельма Ройделуса, который чуть позже утонул в море вместе с торговым парусником по пути в Бакаларию; чучело рыси на древесном суку, словно изготовившееся к прыжку; нехитрая, но прочная мебель – преимущественно перевезенная из отцовского дома; множество книг – как серьезных трактатов, так и различных фривольных текстов, стихотворных и прозаических, до которых конестабль был большой охотник.

Велев Акселю разжечь камин, приготовить лохань с водою и принести ужин из ближней харчевни, Бофранк с наслаждением сбросил с себя грязное рванье, пропахшее пещерной плесенью, и облачился в мягкий халат.

Некоторое время конестабль стоял перед зеркалом и рассматривал себя.

Седых прядей в длинных волосах стало еще больше, да и сами волосы явно требовали услуг цирюльника. Лицо покрыто грязными разводами – боже, он ведь шел в таком виде по городу! – под ввалившимися глазами темные круги… А ведь он, по сути, не испытал особенных лишений, не рисковал своей жизнью – кроме как, конечно, на дороге к кладбищу и в колодце.

В ожидании ванны и ужина Бофранк упал в кресло, взял со стола наугад одну из книг, раскрыл.

«Солюбовнице от солюбовника прилично принимать такие предметы, как платок, перевязь для волос, золотой или серебряный венец, заколку на грудь, зеркало, пояс, кошелек, кисть для пояса, гребень, нарукавники, перчатки, кольцо, ларец, образок, рукомойню, сосудцы, поднос, памятный значок и, совокупно говоря, всякое невеликое подношение, уместное для ухода за собой, для наружной благовидности или для напоминания о солюбовнике; все сие вправе солюбовница принять от солюбовника, лишь бы не могли за то заподозрить ее в корыстолюбии. Одно только заповедуется всем ратникам любви: кто из солюбовников примет от другого перстень во знаменье их любви, тот пусть его на левой руке имеет, на меньшем персте и с камнем, обращенным внутрь, ибо левая рука обыкновенно вольней бывает от всех касаний бесчестных и постыдных, а в меньшем пальце будто бы и жизнь и смерть человека более заключена, чем в остальных, а любовь между любовниками уповательно блюдется в тайне. Только так пребудет их любовь вовеки безущербною».

Вовеки безущербною…

Бофранку вспомнилась хиреан Гаусберта – с распущенными волосами, с факелом, готовая вот-вот исчезнуть в глубине горы…

Жива ли она?

Добралась ли домой?

Да и что происходит там, в поселке?

…Вопреки представлению Бофранка, на костер возводили по очереди. Как и говорил Аксель, его разложили прямо подле храма. Место казни окружали жители поселка, которые пришли сюда со всеми близкими и детьми; чуть поодаль стояли миссерихорды.

Грейсфрате Броньолус вышел из их скопления, развернул большой свиток и стал читать:

«Я, грейсфрате Броньолус, миссерихорд волею господней, а равно и специальный суд, в составе коего чиновник десятой канцелярии прима-конестабль Хаиме Бофранк и наместный староста Сильвен Офлан, рассмотрели прегрешения поселянки Эльфдал, дочери Ойера, исследовали показания сообщников и свидетелей, а также собственное ее признание, сделанное перед нами и скрепленное присягой в соответствии с законом, в равной степени как и показания и обвинения свидетелей и другие законные доказательства, и основываем свой вердикт на том, что было сказано и сделано во время этого суда.

На законном основании мы согласны с тем, что ты, поселянка Эльфдал, как и твои помощники, отрицала сущность господа нашего и поклонялась дьяволу, старинному и безжалостному врагу рода человеческого.

Нет нужды приводить гнусные подробности, которые были услышаны нами в ходе процесса. О многом добрым жителям поселка знать не стоит, ибо для уха истинно верующего это звучать будет дико и ужасно. Но главное – это признание участия в убийствах многих своих соседей, и все это – во имя служения дьяволу и по наущению его.

Все это прямо осуждается господом нашим.

По этой причине мы, грейсфрате Броньолус, чиновник десятой канцелярии прима-конестабль Хаиме Бофранк, наместный староста Сильвен Офлан, именем господним распорядились составить сей окончательный приговор в соответствии с законодательными предписаниями всех почитаемых теологов и юристов. Смиренно моля о милости господа нашего, настоящим официально приговариваем и объявляем поселянку Эльфдал, дочь Ойера, истинную вероотступницу, идолопоклонницу, бунтовщицу против самой святой веры, отрицающую и оскорбляющую всемилостивого господа, совершившую самые мерзкие преступления, ведьму, ворожею и убийцу, поклоняющуюся дьяволу, виновной в ужасных преступлениях и скверных умыслах.

Настоящим приговором повелеваем упомянутую ведьму Эльфдал, дочь Ойера, предать сожжению на костре, дабы смерть ее была мучительной и наглядной для любого, кто усомнится в господе нашем и задумается о служении дьяволу».

Двое миссерихордов, среди которых можно было узнать брассе Хауке, вывели женщину к подножию костра и сняли с нее рубище, так что она осталась совершенно обнаженной. Третий миссерихорд укрепил ей под мышками и между ног мешочки с порохом, а пыточный мастер в это время ждал у столба, где уже приготовил три железных обруча – один, чтобы приковать женщину к столбу по поясу, второй – по шее и третий – по ногам.

Будучи прикованной, Эльфдал устремила взгляд свой к небесам и начала безмолвно возносить молитву. К ее ногам бросили охапки сухого хвороста, а две из них дали ей в руки. От грейсфрате Броньолуса последовала команда поджечь костер, но среди хвороста оказались вязанки зеленых веток, и прошло некоторое время, прежде чем он разгорелся. Погода выдалась холодной и сырой, ветер дул в противную сторону, и срываемые им языки пламени едва касались несчастной Эльфдал.

Костер подожгли еще в нескольких местах, взорвались мешочки с порохом, но пользы это страдающей женщине не принесло. Она продолжала возносить молитвы: даже когда лицо ее почернело в огне, а язык распух так, что она не могла больше говорить, губы ее все еще шевелились, пока не спеклись с деснами. Она била себя в грудь руками, с кончиков пальцев которых капали жир, жидкость и кровь. В конце концов, нижняя часть ее тела сгорела и внутренности выпали до того, как жизнь покинула поселянку.

Все это время сын ее, карлик Хаанс, метался и рвался на веревке, которую держал один из миссерихордов, и безумно кричал. Но что взять с бедного дурака, коему еще предстояло принять такую же страшную казнь?

Когда костер прогорел и стало ясно, что Эльфдал превратилась в уголья, все медленно разошлись. На пепелище опустился ворон, но даже он не смог найти съестного среди сплошной едкой гари. Негодующе каркая, он поднялся и полетел прочь в надежде найти в полях дохлого суслика или ласку.

Грейсфрате Броньолус же, возвращаясь, заметил в толпе не один возмущенный взгляд – брошенный украдкой, но несомненно опасный. И, вернувшись домой, записал в свои анналы:

«На свете есть три крикливые вещи и четвертая, неспособная легко успокоиться, – коммуна завладевших властью мужиков, сборище спорящих женщин, стадо громко хрюкающих свиней и расходящиеся во мнениях члены капитула. Мы боремся с первою, смеемся над второю, презираем третью и терпим четвертую. Но да избавит нас господь от первой…».

Понятно, что всего этого прима-конестабль – а правильнее, вероятно, бывший прима-конестабль – Бофранк не знал. Он полистал еще немного книгу, вернул ее на место, и тут в дверь кто-то постучал.

Это был не Аксель, посланный за ужином, – он вошел бы без особых церемоний. Поднявшись и запахнув халат, Бофранк подошел к двери и отворил ее, но тут же был сбит с ног ворвавшимся в комнату человеком.

– Ты здесь?! – вскричал он. – Умри! Умри же, дрянной пособник дьявола!

С этими словами вбежавший нанес удар шпагой в то место, где только что лежал, опираясь на локти, Бофранк. На счастье, конестабль откатился в сторону, вскочил на ноги и бросился к стене, где висела его шпага.

Он как раз успел схватить ее, чтобы парировать сильный удар.

– Тимманс?! – воскликнул Бофранк, увидев лицо нападавшего. Принципиал-секретарь был явно пьян, винные пары исходили от него во все стороны, а глаза смотрели ярко и дерзко, как у безумца.

– Как ты проник сюда?! – крикнул Тимманс, нанося колющий удар. – Чего хочешь?!

– Послушайте, Тимманс! Я был у Фолькона, он назначил разбирательство! – Это Бофранк успевал говорить, отбивая выпады Тимманса. – Отчего вы хотите убить меня?!

– Посланник дьявола да умрет!

Говоря так, Тимманс сделал обманный шаг, шпага конестабля пролетела мимо, и Бофранк почувствовал острую боль в руке. Его левый мизинец покатился по плиткам пола, орошая их кровью.

«Левая рука обыкновенно вольней бывает от всех касаний бесчестных и постыдных, а в меньшем пальце будто бы и жизнь и смерть человека более заключена, чем в остальных…» – некстати вспомнил Бофранк, равно как и наставление своего фехтмайстера. Однако же, превозмогая боль, конестабль сделал несколько удачных выпадов и прижал Тимманса к стене.

Нужно было признать, что Тимманс фехтовал заметно лучше, нежели конестабль. Еще немного, подумал Бофранк, и он, измотав меня, одержит победу. Как нелепо! С той мыслью конестабль схватил канделябр и метнул его в противника, издав при этом ужасающий вопль. Тимманс умело уклонился, но канделябр все же задел его плечо, а Бофранк тем временем нанес удар в живот. К сожалению, Тимманс и здесь опередил его, так что кончик шпаги вошел в брюшные мышцы разве что на ноготь, не более.

Оскалив зубы, Тимманс бросился вперед и едва не проколол Бофранка насквозь; последнего спасло лишь то, что он оступился, споткнувшись о край ковра на полу. Зато следующим ударом он почти достал конестабля, и Бофранку ничего не оставалось, как принять его на эфес своей шпаги. То, что это было ошибкой, он понял лишь тогда, когда второй его палец – большой с правой руки – полетел на пол, разбрызгивая во все стороны алую влагу.

Бофранк понимал, что истечет кровью, если схватка продолжится еще некоторое время. Необходимо было либо победить, либо умереть. Он сделал несколько довольно неуклюжих попыток поразить Тимманса, и тут пришло нежданное спасение в виде верного Акселя. Тот вошел в квартиру, имея в руках большую фаянсовую супницу, каковую и обрушил на голову Тимманса, быстро разобравшись в происходящем.

Облитый горячим бульоном принципиал-секретарь закатил глаза и упал на колени, а затем ничком на пол, причем шпага его откатилась в сторону.

– Вы живы, хире?! – тревожно спросил Аксель, хотя и без того видел, что конестабль не стремится умирать, но весьма изранен.

– Все хорошо со мною…

– А что делать с ним?

– Перережь ему глотку и брось в канал, – велел Бофранк. Наверное, это было преступлением, но Тимманс, порывавшийся убить его и, несомненно, утративший долю рассудка, не заслуживал лучшей доли. К тому же он не требовался Бофранку в качестве свидетеля в предстоящем разбирательстве; так пусть его упокоит вода.

Аксель, ничуть не удивившись приказу, извлек нож и сноровисто перерезал горло принципиал-секретаря. Издав жуткий хрип, Тимманс забился, но почти сразу утих и умер.

– Я привяжу ему к ногам груз, чтобы ушел на дно, – сказал Аксель. – А на улицу отнесу его, словно он пьян, а я ищу возчика.

– Смотри же, чтобы никто не заметил тебя, – наказал Бофранк, отыскивая в шкафу корпию. Залив обрубки пальцев едким настоем, он зашипел от боли. Как жить дальше? Левый мизинец, хотя бы в нем «жизнь и смерть человека более заключена, чем в остальных», еще не столь великая потеря. Но большой палец правой руки – что без него шпага и пистолет?!

Неверными шагами подойдя к кухонному ларю, Бофранк нашел бутыль с вином и сделал прямо из горлышка несколько огромных глотков. Вино потекло по лицу и шее дальше на халат, пятная его, но конестабль не обратил на это внимания. Под руку попала книга; бездумно конестабль отворил ее и прочел на странице:

Должны мы рассказать Все, что вам надо знать, Как был Линьяура дамам Из всех желанных самым. Но вот стряслась беда Над ним в тот час, когда Мужей обидел их Он сразу четверых. В ловушку заманили, Предательски убили, Для увенчанья дела Четвертовали тело. Погиб, увы, погиб Его могучий шип. А жаль: в искусстве страсти Он был преславный мастер.

Все бред. Шип…

Опустившись в кресло, он сидел в полузабытье, пока не вернулся Аксель.

– Никто меня не видел, хире, – поведал симпле-фамилиар весьма довольным тоном. – Опустил его в канал, только и видели. Но что с вами? Не позвать ли лекаря?

– Не нужно лекаря, – покачал головою Бофранк. – Он станет спрашивать разное… Да и пальцы на место не вернешь. Если будет со мною лихорадка, пойди к аптекарю да купи, что положено. Лекаря отнюдь не зови! Понял?

– Отчего же не понять, – согласился Аксель. – Что ж, дайте я хотя бы перевяжу вас как следует. Вы дурно это сделали, хире.

– Изволь, друг мой, – пробормотал Бофранк и потерял сознание.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой миссерихордия обретает утраченное было величие, а также происходят иные, разные по значимости события

Речь идет о смерти от руки Небес, а не о том, что человек должен быть предан смерти на основе приговора суда.

Талмуд

События нескольких месяцев имели страшную быстроту. На спешно созванном соборе кардинал был смещен; вместо него епископы при неожиданной поддержке герцогов избрали грейсфрате Броньолуса, – впрочем, это событие не стало для Бофранка неожиданным. Король тут же приказал выгнать из своих владений бертольдианцев, селестинцев и прочих новообъявленных еретиков без различия и запретил своим подданным давать им убежище под страхом наказания за оскорбление величества и лишения имущества. Особенно страдали бертольдианцы и селестинцы, которые во все времена признаны были существующей церковью едва ли не частью ее и больших притеснений не имели.

Епископам, герцогам и бургмайстерам городов было предписано повелеть оглашать этот указ в церквах в воскресные дни; те, которые этого не сделали бы, должны были подвергнуться тем же наказаниям. Отсрочка, данная еретикам для выселения, должна была продолжаться всего месяц; если после этого срока оказалось бы, что кто-нибудь не повиновался, то относительно таких лиц было позволено употреблять все виды дурного обращения, за исключением смерти и изувечения. У оставшихся после этого срока потребно было также конфисковать имущество, треть которого шла в пользу тех, кто на них доносил.

Буллы отныне публиковались в газетах. Рано утром Бофранк обнаружил очередную из них, касавшуюся покинутого им поселка и близлежащих земель. К тамошним еретикам применялось следующее: те, что будут осуждены епископами как нераскаявшиеся еретики, должны передаваться в руки светской власти для понесения справедливо заслуженного ими наказания после лишения сана священства, если это были священники; имущество мирян будет конфисковано, а имущество священников будет употреблено в пользу их церквей; жители, заподозренные в ереси, будут принуждены оправдаться каноническим путем; не желающие подчиниться этой мере подвергнутся отлучению от церкви; если они останутся отлученными в течение года, не прибегая к помилованию церкви, с ними поступят как с еретиками. Бургмайстеры, старосты и прочие наместные люди будут предупреждены и даже понуждены посредством церковных наказаний клятвенно обязаться изгнать из своих владений всех жителей, объявленных еретиками; уличенные же в небрежном исполнении этой меры будут отлучены от церкви.

Отлучение от церкви, конечно же, распространялось не только на еретиков, но также на всех тех, кто будет им покровительствовать или принимать их в своих домах; они будут объявлены лишенными чести, если к концу года не выполнят своих обязанностей, и, как таковые, будут сняты с общественных должностей и лишены права избирать должностных лиц; они будут объявлены неправоспособными для дачи показаний на суде, составления завещания и получения наследства; никто не будет обязан являться в суд ответчиком, если отлученный будет истцом; если это судьи, то их приговоры будут объявлены недействительными, и ни одно дело не может поступить к ним на судебный разбор; если это адвокаты, они не будут иметь права защиты; акты нотариусов, подвергшихся действию этого декрета, перестанут считаться подлинными; священники будут присуждаемы к снятию сана и лишению церковных доходов; все те, кто стал бы общаться с отлученными от церкви после объявления их таковыми церковью, будут под анафемой: им не могут преподаваться церковные таинства, даже в смертный час; они будут лишены церковного погребения; их дары и приношения не будут приняты; священники, которые не станут сообразовываться с этим последним распоряжением, будут отрешаемы, если они принадлежат к белому духовенству, и лишены привилегий, если они монахи.

Каждому епископу вменялось ежегодно посещать лично ту часть своей епархии, где предполагается существование еретиков, или поручать это дело опытному человеку; призвав трех наиболее уважаемых жителей (или даже больше, если сочтет это нужным), он должен обязать их обнаружить местных еретиков – лиц, собирающихся на тайные сходки, или тех, кто ведет жизнь странную и отличную от жизни остальных. Он должен распорядиться о приводе к себе тех, на кого поступит донос, и наказать их по каноническим правилам, если они не докажут своей невиновности или если после отречения от ереси снова впадут в нее; если кто-либо из жителей откажется повиноваться епископу в том, что ему поручено, и дать клятвенное обещание объявлять обо всем, что ему станет известным, он должен сам быть тотчас же объявлен еретиком; наконец, с епископами, уличенными в допущенной небрежности по очищению своих епархий от еретиков, будет поступлено как с виновными, и они будут низложены со своих кафедр.

Бофранку прежде всего вспомнились фрате Корн с братией и староста Офлан. Первый, надо полагать, уже покинул те земли, если еще жив; что до старосты, то он вполне мог исполнить возложенные на него обязанности, будучи пугливым и подобострастным человеком.

Песнь, радость, верная любовь и честь, Приятность, вежество и благородство, Их затоптало злое сумасбродство, Предательство и низменная месть. И мне от скорби сей спасенья несть…

Стихи неизвестного поэта, распространявшиеся в списках, тут же были запрещены и изымались.

Что до самого конестабля, то по разбирательстве он был все же отставлен от службы и переведен на преподавание – чего ему, впрочем, и желалось еще по пути в столицу. За ним даже сохранен был чин – но лишь как почетный, учитывая многолетнюю примерную службу. Фолькон беседовал с ним лишь однажды, когда сообщил, что некоторые обвинения по доброй воле грейсфрате Броньолуса сняты, раненый миссерихорд выжил и чувствует себя благополучно, а ряд злосчастных событий решено умолчать, дабы не наносить ущерба ни Секуративной Палате, ни церковникам.

Но Бофранк все же полагал, что зачем-то надобен грейсфрате. То, что он не ставил подписи под приговором и судебными заключениями, а Броньолус подделал ее или же огласил без написания, каким-то образом объединяло их. Что потребует грейсфрате? Чем угодить и как отомстить ему? На все требовалось время, и Бофранк надеялся, что за делами и заботами Броньолус более не вспомнит о нем. И в самом деле – теперь грейсфрате как будто бы потерял к конестаблю всякий интерес.

Служебное перемещение Бофранка в первую очередь ударило по сбережениям: преподавательскому составу платили куда меньше, нежели работникам той же десятой канцелярии, да еще пришлось заплатить штраф раненому миссерихорду. Отец был возмущен – Бофранк даже не знал, что из наветов достигло его ушей, – и отказал сыну в беседе, помощи и содержании. В завершение всего верный Аксель был также отобран у конестабля, коему теперь не полагалось казенной прислуги.

Нужно добавить, что труп Тимманса, по счастью, так и не был найден – за что необходимо благодарить Акселя, поработавшего на славу. Дурно ли, правильно ли поступил тут Бофранк – он старался не думать.

Раны, полученные в схватке с принципиал-секретарем, были списаны на ночного грабителя, который якобы напал на конестабля, возвращавшегося домой, но после обратился в бегство при появлении симпле-фамилиара. Первым же, кого Бофранк навестил после излечения, был его старый знакомец Жеаль.

Проктор Жеаль как раз завершил солидный труд о способах различения растительных и животных ядов, коими обычно пользуются злоумышленники, и пребывал в радужном настроении. Он принял Бофранка в большой лаборатории, что находилась на улице Церемоний, в неприметном с виду здании, принадлежащем Секуративной Палате. Здесь помещались трупохранилища, различные залы для опытов в физике и химии, а также с некоторых пор обитал Жеаль, своими научными изысканиями снискавший уважение и почет. Возможно, кто другой давно привлек бы внимание церкви и миссерихордии, но не таков был Жеаль: на каждый свой удачный опыт он тут же заручался поддержкой священнослужителей, объявляя достигнутое промыслом и наущением господним.

– Здравствуй, мой друг! – воскликнул Жеаль, вскочив с невысокого деревянного стульчика, на котором он сидел перед большой ретортой. – Давно не видел тебя; слыхал, ты имел неприятности?

– И предостаточно!

– Слыхал также, ты был ранен, утратив персты… Рад, что все разрешилось удачно… Ты теперь, верно, наш человек? И правильно: в науке более толку, чем в беготне по улицам до тех пор, пока некто шустрый не проткнет тебе брюхо кинжалом. Я полагаю, в скором будущем многие преступления будут выявляться в таких вот лабораториях, как моя. Что же тебе доверено преподавать?

– Разное, – отмахнулся Бофранк. – Расскажу как-нибудь потом, ибо времени будет довольно для всего. Пока же прошу об одном: проверь, что сие. Мне неплохо бы удостовериться, что это – семя человека.

С этими словами он подал Жеалю привезенный из поселка сосудик.

– Откуда добыто? – осведомился тот, помещая сосуд в специальный проволочный каркас. В отблесках огня долгоносое его лицо казалось странной горгульей, спрыгнувшей с карниза Фиолетового Дома.

– Следы посмертного соития с убитой девушкой… Я старался хранить его в холоде, но не уверен, что оно не попортилось.

– Как я вижу, это обыкновенное семя, которое изверг человек, а никак не дьявол, – сказал Жеаль, – если ты имел именно такое сомнение. Не стану спрашивать попусту: дело это путаное, и я не хочу знать различные детали, могущие быть опасными.

– Я не боюсь теперь невзгод, Мой друг, и рока не кляну, И если помощь не придет, На друга косо не взгляну. Тем никакой не страшен гнет, Кто проиграл, как я, войну, —

невесело пропел Бофранк.

– Так ли уж проиграл? Не верится мне. А что до утраченных пальцев, то есть у меня один оружейник и хорошая мысль на сей счет… Тут положись на меня: кто еще из твоих друзей хитер, как Проктор Жеаль?

– Никто, – признал Бофранк.

– Ну вот же. – Жеаль выплеснул из сосуда остатки семени прямо на каменный пол. – В таком случае не выпить ли нам вина? А потом я представлю тебя некоторым достойным соратникам моим; ведомо ли тебе, кстати, что жив еще и старый хире Айм?

– «Мочевые соки имеют сладкий вкус, что говорит о значительном сахарном изнурении»?! Сколько же ему лет?

– Изрядно – до такой степени, что некоторые и не верят, что он жив. Однако он весьма бодр и не желает идти на покой. Вот тебе пример того, как следует радоваться жизни и плевать на невзгоды. Советую и тебе поступать так же, друг мой Хаиме.

И в самом деле, они выпили вина, после чего Жеаль представил Бофранку множество премилых людей – профессоров, адъюнктов и прочих ученых мужей. Если кто из них и ведал о приключившихся с Бофранком бедствиях, все смолчали, и конестабль решительно убедился, что на невзгоды полезнее всего плюнуть и залить их добрым бокалом вина.

Рынок столицы был велик и грязен, как все рынки больших городов. Он жил вечно. Ранним утром, когда солнце еще не поднималось над грузными башнями и древними стенами, его заполонял торговый люд – открывались двери лавок, раскладывались товары, выкатывались бочки и повозки. Поздним вечером, когда жизнь затихала, на рынке оставались уборщики да побирушки: первые чистили рыночную площадь от скопившихся за день отбросов, вторые добывали в этих отбросах пропитание.

А днем… Днем рынок жил своей полноценной, шумной, грязной, многолюдной и суетной жизнью.

Здесь на возах возвышались пирамиды из темно-красных томатов, рядом протягивали страшные свои щупальца еще живые морские спруты, поодаль пахло рыбою и все блестело от чешуи, а в самом дальнем ряду громоздились бочки с вином, и покупатель пробовал то один сорт, то другой, норовя не столько купить, сколько попробовать на дармовщину.

Цветные ткани и готовые платья, печатные книги и старинные рукописи, изящные безделушки и полезные приборы, изготовленные предивными умельцами из далеких стран, – все сочеталось в странной пропорции, как это бывает только на крупных рынках и ярмарках.

Среди всего этого обнаружился и Хаиме Бофранк. Он пробирался меж торговцев и покупателей, стараясь не испачкать свое аккуратное платье. В одном месте, возле возов с капустою, к его карману потянулся было воришка, но прима-конестабль коротким движением схватил плута за запястье и прошептал:

– Ты хорошо подумал, прежде чем сделать это?

– Пустите меня, хире! – пискнул воришка. Это был совсем юный мерзавец из тех, что могут ткнуть кинжалом запоздалого пьяницу и затащить его под мост, но никогда не поднимутся против человека храброго и достойного.

– Надо бы выдавить тебе глаз, но мне недосуг. Убирайся! – велел Бофранк, и жалкий негодяй исчез в толпе.

Конестабль продолжал свой путь, то покрикивая, то беззастенчиво толкаясь. Сторонний наблюдатель сразу определил бы в нем человека высокого происхождения, коего невзгоды – временные или же постоянные, различия нет – обрекли на нужду. Как уже было сказано, одет он был не то чтобы бедно и даже со вкусом, но потертые обшлага рукавов, заплатанные полы, чиненые сапоги указывали на почтенный возраст всего одеяния. На голове Бофранк имел широкополую шляпу вроде тех, что носят рыбаки и портовые чиновники.

Он направлялся к оружейной лавке, расположенной почти посредине рыночной площади, в ряду таких же лавок, над входом в которые висели то необработанная заготовка для меча, то перекрещенные стрелы, то круглый старый щит, что уже не используют даже в кавалерии. Вокруг них стоял постоянный лязг – хотя кузницы находились не здесь, мастерам часто приходилось делать мелкий ремонт, затем в лавках имелись и тигли, и меха, и наковальни.

– Хире Баркильд! – позвал Бофранк, просунувшись в дверной проем лавки со щитом.

– Иду! Иду! – ответили изнутри, и в дверях по казался здоровенный человечище. Лицо его сплошь поросло черной бородой, голова же была, напротив, лысой, что церковный купол.

– Готов ли мой заказ? – спросил Бофранк.

– А, это вы, хире… – сказал здоровяк-оружейник, отирая тряпицей пот со лба. – Вчера еще был готов; отчего же не пришли?

– Недосуг, – не стал уточнять Бофранк, да оружейнику того и не надо было. Он пригласил Бофранка вовнутрь, но конестабль покачал головой:

– Там слишком душно. Обожду здесь.

Пока здоровяк ходил за заказом, Бофранка атаковал подлого вида торговец с лотком, на котором лежали лекарские травы и склянки со снадобьями.

– Не угодно ли лекарств, хире? – спросил он угодливо. – Здесь есть многое, чего вы не купите у других торговцев. Я имею своих людей за морем, и мне привозят редкие зелья! Притом никакой бесовщины! Никакой бесовщины!

Бофранк хотел уже сказать, что ему ничего такого не надобно, но здесь из-за плеча его появился сухощавый жизнерадостный человек с огромным носом.

– Что же это? – рассеянно спросил он, указав пальцем на сухой скорчившийся корешок, словно вынутый из костра.

– Это табрский корень. Если настоять его на воде, а потом воду смешать с двумя долями каменного масла, этой мазью можно излечить болезни суставов, гниль языка, коросту и бельмо. А вот, – торговец взмахнул толстостенным пузырьком, – настой катлебата, притом синего, а не розового, что произрастает везде.

– Дай, – грубо сказал носатый и изъял из горлышка пузырька пробку. Понюхав содержимое, он швырнул пузырек обратно, молвив:

– Да ты лжец.

– Отчего же? – надулся торговец, увидев, что вокруг уже собираются люди.

– Синий катлебат в растворе имеет запах столь резкий, что вызывает слезы и чихание. Розовый слабее и скорее душист, чем неприятен. Это же просто вода с травой, что растет в каждой канаве. Уверен, что и табрский корень, и все твои иные зелья оттуда же.

– Может быть, ты сам травник? Или лекарь? – насмешливо спросил торговец. – Где же твоя шапочка и мантия?

– Я не лекарь и не травник, но мошенника вижу сразу. Звать меня Проктор Жеаль, и я старший тутор Лабораторий Секуративной Палаты. А ты, мерзавец, отравляешь и обманываешь людей!

Собравшиеся вокруг поддержали эти слова сдержанным, но угрожающим гулом. Пугливо озираясь, торговец принялся выбираться из толпы, получая исподтишка тычки и оплеухи, пока кто-то не подставил ему ногу, и лоток с травами полетел в удачно напущенную ломовым конем лужу. Торговец почел за благо не подбирать его и пустился наутек со всею возможною скоростью.

– Славно! – сказал, смеясь, Бофранк. – Но ты опоздал; мы уговаривались встретиться чуть ранее.

И он показал Жеалю карманные часы.

– Ничего, ничего… Зато твой заказ готов. Уж не знаю, по сердцу ли тебе будет мое изобретение, но давай войдем внутрь и посмотрим. Не думаю, что это надобно делать прилюдно.

В лавке оружейника пахло каленым металлом и едкими кислотами. Баркильд как раз собирался вынести свое изделие, но Жеаль остановил его:

– Не нужно, мастер. Давайте примерим прямо тут.

Пожав плечами, оружейник выложил на верстак, сплошь прожженный каплями олова, две перчатки. Перчатки, и это Бофранк увидел сразу, необычные: они плотно надевались на руки, укрепляясь специальными тонкими ремешками, а на ладонях имели еще ремешки и металлические пазы.

– Словно старинные доспехи, – заметил он с улыбкою.

– Что в том дурного? Зато смотри, на что они способны. – И Жеаль ловко вдел в пазы на перчатках ранее взятые у Бофранка кинжал и пистолет. – Теперь надень.

Конестабль надел и обнаружил, что может держать левою рукою кинжал, а правою – пистолет столь же уверенно, как и ранее, хотя нынче он не имел ни малого пальца на левой, ни большого – на правой.

– Есть неудобство, и ты его, конечно же, увидел, – продолжал Жеаль. – Я говорю о том, что прежде ты мог выхватить пистолет или кинжал сразу же по надобности, а теперь должен укреплять их заблаговременно. Но ты человек дальновидный и заранее знаешь, где будет неприятность. Еще смотри: вот здесь можно немного переменить зажимы, и вместо пистолета ты будешь держать шпагу. Хотя, полагаю, со шпагою ты управляться так же, как раньше, не сможешь, и против серьезного бойца я бы выходить тебе не советовал.

– Стало быть, всего лишь два заряда и кинжал теперь хранят меня.

– Не два, мой друг Хаиме, не два! – возликовал Жеаль. – Признаться, я сам не ведал о том, но только вчера мой знакомый таможенный чиновник приехал из-за моря и привез совершеннейшее чудо. Вначале я – а тебе ведомо мое корыстолюбие! – хотел припрятать подарок для себя, но потом решил, что тебе он куда нужнее. Вот, посмотри же.

На верстак лег сверток мягкой ткани; по тяжелому стуку Бофранк предположил, что в нем нечто металлическое. И верно – то был пистолет, но не такой, как привыкли видеть здесь, а необычного образца, с одним стволом, к коему примыкал железный барабанчик, уже снаряженный пулями. С восторгом конестабль обнаружил, что таковых в барабанчике помещается целых семь!

– Дивно! Дивно! – сказал и мастер, смотрящий через плечи своих гостей. – Не видел такого, хотя говорили, что есть умельцы, творящие сие. Но не произойдет ли заклинивания в трудный момент?

– Так и шпага может сломаться или порох не вспыхнуть, – обидевшись, отвечал Жеаль. – Вот, кстати: порох тут не снаряжен открыто, а упакован внутрь специальных гильз, в кои наглухо вставлена пуля. При помощи специального механизма происходит удар, воспламеняющий порох, и – бах!

– Спасибо тебе, мой дорогой Проктор! – искренне сказал Бофранк, уже прилаживая пистолет к перчатке. Жеаль только улыбнулся и вдобавок передал ему мешочек с запасными зарядами, наказав держать в сухом месте, но не у огня.

– Если вы не возражаете, я могу тут же купить ваше старое оружие, – предложил любезный оружейник, но Бофранк отказался.

– Не столь уж он дорог в денежном измерении, но знаю я одного человека, что уже пользовался им весьма достойно, и, кто знает, вдруг воспользуется еще.

Само собой, этим человеком был верный Аксель, но конестабль не стал раскрывать его имени присутствующим.

Расплатившись с оружейником – вышло дорого, но Жеаль с радостью одолжил Бофранку нужную сумму на неопределенный срок, – приятели направились в небольшую харчевню. Помещалась она недалеко от рынка, как и множество подобных, и осторожный человек хорошего достатка сроду не пошел бы сюда, но не таковы были Бофранк и Жеаль. Их там знали, и хозяин – совершенно гадкого вида, с одним глазом и рассеченной губою – тут же согнал с единственного столика, расположенного у окна, где имелся приток свежего воздуха, компанию оборванцев. На довольно чистой посуде тотчас принесли мясные и рыбные закуски, пиво и – для Жеаля – большую глиняную трубку, как те, что курят бородатые торговцы коврами и пряностями из Каудейры.

– У меня к тебе есть довольно странная просьба, – сказал Бофранк, ковыряя вилкою рыбный хвост.

– Неудивительно – все твои просьбы ко мне странны. Что же теперь?

– Ты не мог бы узнать для меня, какова была судьба Волтца Вейтля?

– Не стал бы на твоем месте ворошить эту историю, – вздохнув, отвечал Жеаль. – Но помогу; как обычно, на то требуется время, и я сам скажу тебе, как только узнаю.

– Я был бы благодарен тебе. Знаешь, я чувствую свою вину в судьбе – несомненно, ужасной судьбе! – этого несчастного молодого человека.

– Что я слышу?! – смеясь, изумился Жеаль. – Сострадание – вот свойство, которое обнаружить в тебе я был готов менее всего. Хотя… Последняя твоя поездка сильно переменила известного мне ранее Хаиме Бофранка и внутренне, и внешне. Пей же пиво и не думай ни о чем – в свое время я сам скажу тебе результат.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, в которой появляется грейсфрате Броньолус и делает Бофранку довольно странные предложения

Господь слишком велик для этого мира, и те, кто рожден от Него, тоже для мира велики. Рано или поздно мир ощутит, как с ними тяжело. Даже мирские добродетели не ведут к Богу; хуже того, они могут стать большим препятствием для души, чем грубые грехи.

Саймон Тагуэлл. Беседы о блаженствах

Утром Бофранк проснулся, испытывая сильнейшую головную боль. Употребленное вчера пиво – крепкое и в больших количествах – явно не пошло ему на пользу. Положив на будущее пить исключительно пиво светлое, каковое, всем известно, приятно прохлаждает и бодрит даже в изрядных дозах, Бофранк наскоро умылся и позавтракал. Тут пришел хозяин и сказал, что к хире конестаблю гости; что это за гости, Бофранк спросить не успел, ибо они тут же появились в его комнатах.

– Не соизволите пройти с нами? – спросил брассе Хауке, оглядывая жилище Бофранка.

– С какой целью? – поинтересовался Бофранк, отрезая ломтик сыру.

– Грейсфрате Броньолус желает беседовать с вами.

– У меня всего лишь через час лекция.

– Мы доставим вас к сроку. Поверьте, тут нет никакого злого умысла.

Бофранк умысла и не боялся: вот так, средь бела дня… Поступок покойного Тимманса был продиктован больным или опьяненным разумом, а Хауке и уж тем более Броньолус тверды что в вере, что в разуме. К тому же конестабль не был удивлен вызовом к грейсфрате – для чего-то же он ему надобен, коли остался жив и даже при чине.

Неторопливо закончив завтрак, он надел лучшее платье из того, что оставалось, и проследовал за Хауке.

Карета с гербом миссерихордии была подана прямо к подъезду дома. Хозяин пугливо выглядывал из окна верхнего этажа – случалось, что уехавший на такой карете потом уже не возвращался.

Бофранк, чуждый подобных мыслей, послушно забрался внутрь и обнаружил там еще одного старого знакомца – брассе Слимана. Тот, казалось, искренне обрадовался Бофранку и приветствовал его. Конестабль молча кивнул и не проронил ни слова до тех пор, пока карета не остановилась у скромного двухэтажного дома на северной окраине города. Стало быть, здесь и есть резиденция грейсфрате. Что ж, любопытно, подумал Бофранк, выбираясь наружу.

Хауке проводил его внутрь и оставил одного в прохладной полутемной комнате, скупо украшенной несколькими фресками. Всю обстановку составляли четыре мягких кресла и стол посредине, на котором стоял серебряный канделябр с оплывшими свечами.

– Хире Бофранк?

Это произнес Броньолус, вошедший в комнату так неслышно, что конестабль испугался неожиданного звука его голоса.

– Не надеялся более видеть вас вот так, грейсфрате, – отвечал он, пытаясь сдержать биение сердца.

– Отчего же? Мы расстались почти добрыми друзьями…

– Если не припоминать то, что я бежал прочь, а меня опережало отправленное вами письмо с клеветою в мой адрес.

– Полноте, – сказал Броньолус, садясь в кресло по правую руку от Бофранка. – Как видите, все разрешилось благополучно как для вас, так и для моего благого дела. Кстати, не встречался ли вам почтенный Тимманс?

– Нет, к сожалению, – безразличным тоном сказал Бофранк, разглядывая канделябр. – Надеюсь, он в добром здравии?

– Разумеется, – кивнул грейсфрате. Оба помолчали, наслаждаясь своей ложью.

– Зачем же вы позвали меня? – нарушил наконец тишину Бофранк.

– Я полагаю, настало время серьезно поговорить о том, что случилось в поселке.

– В самом деле? Отчего же вы не слушали меня раньше?

– Не упрекайте меня, хире Бофранк. Вы преследовали свою цель, я – свою, каждый полагал себя правым и каждый, возможно, был не прав. Давайте оставим прошлое. Я хотел бы знать, что сказал вам нюклиет.

– Нюклиет? Что ж, извольте.

И Бофранк рассказал грейсфрате все, что узнал от Бальдунга. Об изуродованном портрете святого Хольтса на монете, что нашел в лесу подле обезглавленного трупа несчастной Микаэлины. О двух квадратах, которые Броньолус, без сомнения, видел и сам. О заклинании, способном обращать человека в кошку. О шести разновидностях дьяволов: огненных, что обитают в Верхнем Воздухе и никогда не спускаются в низшие территории; воздушных, что обитают в воздухе вокруг нас и способны образовывать тела из него; земных, что сброшены с небес на землю за грехи; водяных, что обитают под водой в озерах и реках; подземных, что прячутся в брошенных копях и шахтах; светобоязненных, что особенно ненавидят и презирают свет и никогда не появляются в дневное время.

Рассказал он и о Люциусе, известном как Марцин Фруде, основателе страшной секты люциатов. Броньолус внимательно слушал, насупив брови, и лишь чуть слышно барабанил пальцами по подлокотнику.

– А ведь я уже решился предоставить все в ваши руки, когда осознал, что ничего не могу понять в происходящем. Но арест поселян, ваши люди, посланные за стариком смотрителем и нюклиетом… – задумчиво сказал Бофранк, окончив свое повествование.

– Моим людям дан был приказ не вредить ни одному, ни другому, – промолвил Броньолус. – Вы о том, понятно, не знали; но теперь поздно, как я уже сказал. И спасибо вам за рассказ – он кое-что прояснил мне, хотя многое, не скрою, было известно и ранее. А где же монета, что была найдена вами?

– Наверное, валяется где-то дома. Что до семени, что я соскреб с тела несчастной Микаэлины, то оно принадлежит человеку – на то у меня есть заключение.

– В этом я и не сомневался, хире Бофранк, – сказал грейсфрате. – Добрый поселянин Фульде был обделен вниманием красивых женщин при жизни, так чтобы ему не получить его после смерти?

– Вы знали об этом?! – возмущенно воскликнул Бофранк. – Знали и ничего не сделали?! И он был вашим свидетелем, погубив невинных?!

– Перестаньте, хире Бофранк. Он тихий и ничтожный человечишко, этот Фульде. Ничтожный, как и те, кого возвели на костер. Признайтесь, часто ли вы вспоминали о них?

– Не часто, – согласился конестабль. – И что же с того?

– Ничего, – развел руками грейсфрате. – Что до ваших слов в церкви, то еще раз спрошу вас, хире Бофранк: веруете ли вы?

– Честно отвечать вам, как миссерихорду, на этот вопрос сегодня страшно, – признался Бофранк. – Наверное, нет. Я не видел доказательств существования господа, равно как не видел, каюсь, и противных тому доказательств. Я не теолог, грейсфрате, и никогда им не стану.

– Можно ли одну и ту же по виду или числу теологическую истину доказать в теологии и в естественном знании? – спросил Броньолус и сам себе ответил: – Нет, ибо один и тот же по виду вывод невозможно знать на основании двух родов знания. Если предположить, что только та истина будет теологической, которая необходима для спасения души, я утверждаю, что один и тот же вывод, принадлежащий к виду теологических, нельзя доказать в теологии и в естественном знании, понимаемом в первом смысле. Это объясняется тем, что, сколько имеется различных видов знания, столько и известных выводов. Поэтому, подобно тому как один вывод не может принадлежать к различным видам знания, ибо без необходимости не следует утверждать многое, так один и тот же вывод нельзя доказать в различных видах знания. Но если теологию и естественное знание понимать во втором смысле, то один вывод не только по виду, но даже и по числу можно доказать в теологии и в естественном знании, если они существуют в одном и том же разуме, например, такие: «Господь мудр», «Господь добр».

Но против этого: под именем «бог» теолог понимает бесконечное существо, превосходящее бесконечное множество различных видов вещей; если они существуют одновременно, то оно превосходит всех их, взятых не только в отдельности, но и вместе. Если согласиться с таким пониманием бога, то его бытие не будет очевидно на основании явлений природы; следовательно, если понимать бога так, то относительно него ничего нельзя доказать с очевидностью и на основании явлений природы. Вывод отсюда ясен. Предшествующее доказывается следующим образом: то, что нечто бесконечно, очевидно на основании явлений природы, только если исходить из движения и причинных связей. Но подобным способом доказывается лишь то, что существует такое бесконечное, которое лучше любого бесконечного множества вещей, взятых в отдельности, а не то, что оно лучше всех их, вместе взятых; следовательно… Я вас запутал? Средний термин, посредством которого теолог и философ доказывают этот вывод, имеет один и тот же или разный смысл. Если признать первое, то вывод и термины имели бы точно один и тот же смысл, и в таком случае их нельзя было бы доказать в разных видах знания. Если признать второе, то собственным средним термином особого вывода будет некоторая дефиниция или определение, даваемое посредством предикабилий, отвечающих на вопрос: что это? Такое определение имеет разный смысл в различных видах знания, и, следовательно, простое постижение, порожденное этим описанием, будет так же иметь разный смысл; поэтому вывод, простое постижение которого составляет субъект, будет иметь разный смысл.

На первое из этих возражений я отвечаю, что если вывод, имеющий один и тот же смысл, доказать в разных видах знания, то верующий теолог и языческий философ не противоречили бы себе относительно суждения: «Бог троичен и един», ибо высказанные суждения, будучи подчиненными знаками, не противоречат друг другу, если только не противоречивы суждения, производимые в уме. Однако производимые в уме утвердительное и отрицательное суждения первоначально не противоречат друг другу, если только они не составлены из понятий, имеющих один и тот же смысл, хотя иногда противоречие может возникнуть из суждений, составленных из понятий, имеющих разный смысл. Ведь иначе, если бы это было неверно, противоречие могло бы возникнуть в двусмысленных терминах, например: «Каждый пес бежит» и «Некий пес не бежит».

Здесь понятия имеют разный смысл: в одном случае имеется в виду лающее животное, а в другом – созвездие, что, несомненно, ложно, ибо противоречие есть противопоставление вещи и имени, не только высказанного, но и содержащегося лишь в уме. Итак, я утверждаю, что некоторые выводы, имеющие один и тот же смысл, можно доказать в разных видах знания, а некоторые нельзя. И это частное суждение, а вовсе не общее я считаю истинным. Что касается доказательства, то я утверждаю, что так же, как вывод, в котором «быть троичным и единым» полагается о любом понятии бога, можно доказать не в разных видах знания, а только в теологии, основанной на вере, так и вывод, в котором субъект составляет понятие бога или «бог», определяемый как нечто лучшее, чем все отличное от него (какой бы предикат ему ни приписывался), можно доказать не в различных видах знания, а только в теологии. Поэтому такие выводы, как «бог благ», «бог мудр» и т. д., если понимать бога в указанном выше смысле, нельзя доказать в различных видах знания. Дело в том, что при таком понимании бога не очевидно на основании явлений природы, что бог есть. И следовательно, при таком понимании бога не очевидно на основании явлений природы, что бог благ. Но из этого не следует, что не может быть иного вывода, в котором «благой» и «мудрый» приписываются понятию бога, если мы под богом понимаем нечто такое, совершеннее и первичнее чего нет ничего. Ибо при таком понимании можно показать бытие бога, иначе мы должны были бы идти до бесконечности, если среди сущего не было бы чего-то такого, совершеннее чего нет ничего. Можно доказать и вывод, в котором «благой» приписывается первой причине или любому другому понятию, до которого философ мог бы дойти, исходя из явлений природы. И вывод этот можно обосновать и в теологии, и в естественном знании.

– К чему вы говорите все это мне? – изумился Бофранк, с тщанием выслушав длинную тираду грейсфрате. – Я не понял и половины; хотели ли вы сказать, что я философ? Или что господа не существует?

– Не я сказал это, а почтенный мыслитель Аккамус, ныне беседующий о том же с всевышним. Я лишь повторил это вам, дабы показать, сколь сложно все устроено вокруг. А вы хотели одним махом, словно кражу курицы у горожанина, разрешить таинственный и, не побоюсь этих слов, непостижимый вопрос.

– Вы говорите слишком сложно для меня, – сказал, уже негодуя, Бофранк. В этот момент ему показалось, что фигуры на фресках пошевеливают своими членами, моргают и переменяют позы. Сморгнув, он убедился тем не менее, что это лишь обман со стороны усталых глаз.

– Оставим это. Вы в самом деле не теолог и не философ, хотя и стараетесь иногда казаться глупее, чем есть на самом деле. Такова людская привычка – слабый умом живет счастливее и достойнее мудреца… – Броньолус вздохнул. – Я прошу вас о помощи, хире Бофранк.

– Теперь, когда я занимаюсь только преподаванием, помощь моя вряд ли будет полезной.

– Мы можем все обернуть назад, хире Бофранк. Признаюсь, во многих отношениях мне было бы спокойнее, продолжай вы вещать с кафедры. Но выходит так, что вас надобно вернуть на службу. И вот еще… Это – монета, старый двусребреник, который вы передали нам. Может быть, это звено в цепи; может быть, просто кружок металла… Но я полагаю, вам она нужнее, и даже если не принесет пользы, то никак уж не принесет вреда.

– Спасибо. Что до остального, то я не пробка в бутылке с вином, грейсфрате. Я не намерен метаться туда и сюда, даже если вам то угодно. Я посмотрю, смогу ли помочь вам в своем нынешнем положении, когда вы придете ко мне с просьбою. Сейчас же позвольте откланяться – меня ждут слушатели.

Сказав так, конестабль в самом деле встал, поклонился и покинул комнату.

Броньолус молча проводил его взглядом и прошептал что-то неслышное, едва шевеля губами. То ли он проклял Бофранка, то ли запоздало попрощался.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой Бофранка навещает еще один старый знакомец и происходит прискорбное событие, за коим воспоследует длительное продолжение

Рана, зараженная духом убийцы, притягивает к себе зараженный воздух.

Викентий. Зерцало природы

День прошел, как проходит он обычно у человека, проведшего его в преподавании. Слушатели были на редкость нерадивы и невнимательны, солнечный луч светил через окно как раз на кафедру, слепя глаза и вызывая неуместное чихание, а принесенный служителем препарат оказался мало что негодным по качеству, так еще и не тем, что заказывал Бофранк. Затем конестабль имел беседу с ректором, каковой просил не относиться чересчур строго к некоторым ученикам знатного происхождения, на что Бофранк отвечал, что отношение его будет исключительно по стараниям; в итоге оба расстались недовольные друг другом.

В довершение всего, когда Бофранк решил не брать возчика и идти домой пешком, на середине пути его настиг дождь, да такой сильный, что он тут же вымок до нитки. А когда дома, слегка согревшись, он выпил чаю с уже зачерствевшими булочками и собрался спать, задребезжал колокольчик. Он хотел было кликнуть Акселя, но с досадою вспомнил, что тот более не прислуживает ему. Домохозяин тоже не торопился открыть, и Бофранк, кутаясь в халат, пошел к двери сам.

Каково же было его удивление, когда он увидел на пороге старого кладбищенского смотрителя Фарне Фога! Облаченный в толстый шерстяной плащ с капюшоном, с которого струйками стекала вода, Фог напоминал паломника.

– С моей стороны, возможно, безрассудно явиться к вам, – сказал бывший кладбищенский смотритель так просто, словно они день как расстались, – но иного выхода не оставалось. Прошу простить меня, хире Бофранк, если я потревожил вас; я удовольствуюсь ночлегом вот здесь на полу, и уже утром вы меня не увидите.

– Полагаю, вы пришли не просто так, – покачал головой Бофранк. – Проходите, сейчас я велю принести ужин и вино, а также сухую одежду – вы совсем промокли.

– Как я рад, что не ошибся в вас, – с достоинством заметил Фог. Старик словно помолодел с тех дней, когда Бофранк видел его в последний раз, глаза его светились неким ясным светом, как это бывает у новорожденных и некоторых умирающих, а говорил он не в пример вразумительнее, чем ранее. Они вместе поднялись наверх, в комнаты Бофранка, и расположились у камина.

– Что с вашей рукой? – спросил Фог с удивлением.

– Вы слишком рано покинули поселок и многого не знаете, – кисло улыбнувшись, отвечал Бофранк, наливая старику вина. – Можете считать это подарком от грейсфрате Броньолуса. К вашему счастью, вы не познакомились тогда с ним.

– Знакомство мое с грейсфрате Броньолусом куда как более давнее…

– Вот как?!

– Леон Броньолус появился на свет в маленьком южном городке близ порта Гвальве, в обедневшей старинной дворянской семье, – начал Фог. – Чрезвычайно рано потеряв родителей, он воспитывался в доме своего дядюшки-священника и в четырнадцать лет поступил учиться в монастырь. Спустя три года в присутствии епископа Аркхерны и других духовных особ он уже защитил диссертацию из области метафизики и логики и поступил в Университет Пикарина, а за тем – в Университет Калькве, чтобы вначале изучать, а потом и совершенствоваться в праве. Там я познакомился с этим, вне сомнений, умнейшим человеком.

– Что же дальше? – с интересом спросил Бофранк.

– Миновало четыре года, и Броньолус был уже субдиаконом и каноником в Гвальве, обеспеченным ежегодным твердым доходом от бенефиция. Я занимался тогда совсем иными делами и не могу сказать, что то были лучшие и удачные для меня годы… Как узнал, вскоре Броньолус стал доктором канонического права, и молодому священнику дано было право исповедовать не только мужчин, но и женщин. Еще немного спустя епископ Аркхерны назначил его генеральным викарием своей епархии, и Броньолусу нужно было лишь терпеливо ждать смерти своего непосредственного начальника, чтобы самому стать епископом и тем самым увенчать свою карьеру. К тому же он уже был действительным членом Королевской академии святых канонов, литургии и церковной истории.

В это же самое время Броньолус встретился с одним образованным иностранцем, каковой стал ему доказывать, что при оценке того или иного религиозного положения, равно как поэтических и моральных указаний, следует, прежде всего, руководствоваться собственным разумом и ни в коем случае не полагаться на чужой авторитет и вековой опыт, ибо зачастую высокие авторитеты и старинные традиции оказываются рассадниками всяческих предрассудков и суеверий и ведут не к истине и правде, а к вреднейшим заблуждениям и опаснейшим ошибкам. Единственным мерилом истины, убеждал Броньолуса случайно очутившийся в Аркхерне иностранец, является наш собственный разум, а потому не следует воспринимать ничего, что ему противоречит и с чем он не может смириться. Этим иностранцем был один из последователей Марцина Фруде, сиречь Люциуса, о котором подробно поведал вам старик-нюклиет…

– Я думал, эта вера забыта.

– У нас, хире Бофранк. У нас, но не везде. Говорят, что Ледяной Палец не мертв и вера жива… Может, в этом ключ к некоторым тайнам и загадкам – подумайте об этом в час досуга. Но я отвлекся от рассказа: как бы то ни было, я не знаю даже имени того человека. Так вот, Броньолус, показав, что ни прадед, ни дед, ни отец его не привлекались к суду никаким трибуналом миссерихордии и никем не были заподозрены ни в какой ереси, засвидетельствовал чистоту своей крови и получил должность комиссара трибунала миссерихордии в Даглусе. И что интересно – хроники этого трибунала свидетельствуют о значительном падении числа жертв в годы службы Броньолуса. Еще более странно, что тогдашний верховный миссерихорд грейсфрате Паулус в поисках нового ответственного и принципиального человека обратился к Броньолусу и назначил его главным миссерихорд-секретарем.

Паулус скоро умер от водянки, а Броньолус был возвращен в Аркхерну на пост каноника. В ту пору он посвящал много времени научным работам, преимущественно в области церковной истории, и здесь я второй раз встретился с ним. Он, разумеется, не помнил одного из многих соучеников по Калькве. Точно так, как и к вам, я явился к нему в ночи и попросил приюта. Броньолус не отказал мне, и мы много беседовали. Он произвел на меня впечатление человека, глубоко запутавшегося в верах и истинах и не знающего, чему посвятить жизнь. Говорят, он даже требовал реорганизации миссерихордии – нынче подобное и представить невозможно! – и приступил к выработке плана такой реорганизации путем введения в ее судопроизводство принципов, применявшихся в гражданских и уголовных процессах.

Написанный рукою Броньолуса план реорганизации миссерихордии был передан коронному министру Демдайку. Но общая неустойчивость правительственной политики тормозила всякие начинания, и план Броньолуса задержался в своем странствовании из одного министерства в другое.

И вот тут, когда умершего короля сменил его старший сын и в очередной раз случился поворот во всей истории, Броньолус дрогнул. Совершенно неожиданно он признал свой план реорганизации вредным и публично сжег его рукопись во время лекции в столице. Это был совсем уже другой Броньолус, и я – я присутствовал на лекции – в третий, и последний раз тогда видел его. Что дальше, вы, полагаю, знаете.

Как хотелось бы мне Доблесть вновь возродить, — Радость вновь пробудить, Опочившу во сне, Тщусь бесплодно, зане Рок нельзя победить, Чем более к былому я стремлюсь, Тем пуще давит душу горький груз.

– А ведь я был у него сегодня, – сказал Бофранк. – И у меня сложилось впечатление, что Броньолус нуждается во мне, что он знает нечто такое, что страшит его… Да, но я хотел спросить: что же нюклиет?

– За него не тревожьтесь; по крайней мере, покинул он меня в добром здравии. Мы расстались почти сразу – буквально говоря, он пошел в одну сторону, а я – в другую…

– А как вы нашли меня здесь?

– Спросил у гарда на площади. То был ваш бывший слуга, просил, кстати, передать вам поклон.

– Вот как? Стало быть, Аксель исправно служит… А я и не справлялся о нем, – признался Бофранк в смущении.

Они допили вино, и конестабль поднялся, чтобы принести еще, но старик покачал головою:

– Не стоит. Если вы позволите, я переночую у вас, а потом двинусь дальше.

– Конечно, вы меня ничуть не стесните… Но куда вы идете?

– Пока я и сам не знаю. Здесь мне оставаться ни к чему, но есть несколько мест, где живут мои старые друзья, и они будут мне рады. Но прежде скажите, чего хотел от вас Броньолус.

Бофранк вкратце рассказал о своей встрече с грейсфрате, опустив долгие рассуждения того о сущности господа. Фог не удивился.

– Он совсем не глуп, я говорил вам. Сделав то, зачем прибыл в поселок – фактически возродив миссерихордию, – он сейчас задумался над истинными причинами зла. Запоздало, но задумался. Что ж, честь ему. И вы поможете?

– Я ответил уклончиво, – сказал Бофранк. – Мне претят многие его поступки. И я ныне простой преподаватель, какие мои силы? Да к тому же калека.

И он поднял беспалые руки свои.

– Калекою вас называть не стоит, а грейсфрате я бы на вашем месте помог, хире Бофранк, – сказал Фог. – Но судите сами; вам оставаться, а я завтра же постараюсь быть как можно дальше от этих мест. Если я лягу у камина на ковре, я не помешаю?

– Я дам вам подушки и одеяла, чтобы укрыться, – кивнул Бофранк.

Излишне говорить, что утром, проснувшись, он не обнаружил старика – лишь лежала на полу измятая постель. Если бы визит его не был столь скорым и неожиданным, конестабль спросил бы еще о многом. Так, например, забыл он разузнать о судьбе Гаусберты… Но теперь он лишился такой возможности. Зато, вспомнив о разговоре с Броньолусом, отыскал монету и еще раз внимательно рассмотрел выколотые глаза святого, а затем позвал казенного курьера и велел передать монету по назначению.

Дни шли и шли. Жеаль поведал, что молодой Волтц Вейтль был сослан в каторгу, где след его потерялся, что немало опечалило Бофранка. Пришла зима, зиму сменила весна, затем наступило ужасно жаркое лето. Никаких вестей от Броньолуса не поступало, встречи он более не искал, а Бофранк тратил нечастые свободные часы в упражнениях с кинжалом и пистолетом. Надобно заметить, что получалось у него все лучше и лучше.

Однажды, душным вечером, когда Бофранк сидел у себя в комнатах перед настежь распахнутым окном и читал наставление Тремаля по оружейной науке, к нему постучали. Это оказался незнакомый конестаблю человек очень высокого роста в гражданском платье. Он, приложив руку к сердцу, поклонился и сказал:

– Прошу извинить меня, хире Бофранк, но я прибыл, дабы исполнить волю известного вам грейсфрате Броньолуса. Меня зовут Шарден Клааке, я секретарь грейсфрате.

– Чем я могу быть полезен ему в столь поздний час? – недовольным тоном спросил Бофранк, отложив в сторону трактат Тремаля.

– Дело в том, что грейсфрате давно повелел мне в случае, если с ним случится нечто прискорбное, тотчас же звать вас. На то у него заготовлено и специальное письмо к руководству Секуративной Палаты, располагающее вас к любым действиям, какие вы сочтете нужными.

– С грейсфрате что-то случилось?!

– Он умер, хире Бофранк. Вернее, он был убит, – скорбно произнес Клааке.

Простая открытая двуколка быстро доставила их к домику на берегу озера Моуд, где, оказывается, жил грейсфрате. Там уже стояли кареты с гербами миссерихордии и Секуративной Палаты, толпились зеваки из ближних жилищ. Один из гардов хотел было остановить Бофранка, но Клааке лишь оттолкнул его и провел конестабля на второй этаж, где помещалась спальня Броньолуса.

– А, это вы, Бофранк, – сказал молодой секунда-конестабль Лоок, завидев новое лицо. – Вас-то мы и ждали. Ничего не дают без вас делать – на то есть завещание убитого.

– Где он?

– Прошу, – сказал Лоок и прошел вместе с Бофранком в смежную со спальней комнату. Там находился небольшой кабинет: стены сплошь в книжных полках. На полу посредине кабинета лежал, раскинув руки в стороны, грейсфрате. Он был облачен в шелковую ночную рубаху кремового цвета, который угадывался, впрочем, лишь по рукавам – остальная часть была залита кровью.

– Орудие убийства обнаружили? – спросил Бофранк.

– Нет. Несколько ударов ножом, как я могу видеть. Ближе тело пока никто не осматривал.

– Кто нашел его?

– Я, – сказал Клааке. – Я, как всегда, принес грейсфрате почту и…

– Он находился в доме один?

– Есть прислуга, но в другом крыле.

– Прислуга никого не видела и ничего не слышала, – добавил Лоок. – Я уже успел поговорить с ними об этом.

– Дайте мне больше света, – велел Бофранк, опускаясь на колени рядом с телом так, чтобы не запачкать своих штанов в натекшей крови. Тут же появились люди со светильниками.

Глаза Броньолуса были закрыты, а на лице застыло странное умиротворенное выражение, словно бы он умер своей смертью в постели, в окружении приятных и близких ему людей. Это никак не сочеталось со страшными ножевыми ранами и лужей крови.

Поддев пальцем ворот рубахи, Бофранк сдвинул ее немного вниз и увидел то, чему нисколько не удивился.

В конце концов, Броньолус недаром позвал его посмотреть на свою смерть.

На груди мертвеца были аккуратно вырезаны два квадрата.

– Что это может означать? – спросил склонившийся рядом Клааке. От него слегка пахло розовым вином и чесночным соусом, и Бофранк немного отворотился.

– Я скажу вам, но чуть позже, – отвечал он.

– И это верно, потому что вас хочет видеть грейсфрате Баффельт, – сказал невесть откуда по явившийся брассе Хауке.

На все той же двуколке, но теперь уже в сопровождении Хауке, Бофранк был отвезен в высокий, совсем недавно выстроенный дом не столь далеко от жилища Броньолуса. Насколько знал конестабль, грейсфрате Баффельт теперь временно исполнял обязанности покойного Броньолуса. Слухи о возможном преемнике грейсфрате, коли того, разумеется, утвердят епископы, ходили самые разные: что хитер, что умен, что чревоугодник и сластолюбец, о втором, впрочем, подтверждений нет, что сочетал в трудах своих непомерную жестокость с проявлениями человеколюбия… Достоверно конестабль знал лишь, что Баффельт чрезвычайно толст, в чем и убедился, как только увидел грейсфрате, восседающего в огромном, не иначе как по особому заказу изготовленном кресле.

Более всего миссерихорд напоминал бычий пузырь, наполненный жиром, как его хранят колбасники. Розовая тонкая кожа натянута была на лице и руках так, словно вот-вот лопнет и забрызгает все вокруг своим содержимым. В то же время лицо грейсфрате имел приятное, глаза – нежно-голубые, а волосы желтые, как осенняя нива.

Брассе Хауке тут же оставил их наедине, и Баффельт принялся совершенно беззастенчиво рассматривать конестабля. Бофранк поискал глазами, куда сесть, не нашел и остался стоять, лишь прислонившись плечом к дверному косяку.

– Хире Бофранк, не стану кривить душою: будучи наслышан о ваших похождениях, я не могу приветствовать вашего возвращения к делам, – заговорил наконец толстяк. – Однако грейсфрате Броньолус, чья душа, несомненно, внимает сейчас нашей беседе, укорил бы меня и напомнил, что просил меня о совершенно ином. Что ж, я исполняю волю убиенного: только что я говорил с председателем Секуративной Палаты – рескрипт о вашем возвращении в должность утвержден. Можете прямо сейчас возвращаться к делам, но вы, конечно, понимаете, что первым – и покамест единственным из них – должно стать злокозненное убийство грейсфрате.

– Грейсфрате Баффельт, я, и это можно уточнить у многих, не рвался на свою прежнюю должность. Должен вас уверить, преподавание при моем слабом здоровье и постигших меня увечьях для меня куда более спокойно и приятно. И если бы не просьба грейсфрате Броньолуса, я не принял бы возвращения.

– Это разумно и достойно, – кивнул Баффельт. – Со своей стороны, я обещаю любую помощь и буду рад изменить мнение о вас в случае успешного исхода. Подумайте, что вам нужно?

– Прежде всего мне нужны деньги, – решительно отвечал Бофранк. – Это не корысть, а несчастный факт: в последние месяцы я несколько впал в бедность и в случае дальних поездок хотел бы – при моем слабом здоровье и склонности к недугам – иметь в запасе должные средства для пищи и лечения.

– Это не составит труда для нас.

– Далее: я просил бы вернуть мне в качестве слуги и спутника симпле-фамилиара Акселя Лооса.

– И это не составит для нас труда.

– Ну и третье, что также не составит труда для вас: я просил бы не вмешиваться в мои действия, пускай даже они покажутся вам богопротивными и грешными. Когда мне надобна будет помощь миссерихордии, я сам спрошу ее; в ином же случае выйдет один вред.

– Вы правы, это тоже не составит труда для нас. Однако я бы советовал вам взять в помощники бывшего секретаря грейсфрате, Шардена Клааке. Не подумайте, что я прикрепляю к вам соглядатая: хире Клааке не миссерихорд и даже человек, чуждый церкви.

– Что же делал он подле грейсфрате Броньолуса? – не сдержав удивления, спросил Бофранк.

– Возможно, сам он об этом вам и расскажет, хотя слывет молчуном. И верно:

Молчанье не вредит, а болтовня из многих Творит бесчестных и убогих. Но на молчание возводится хула, А болтовня повсюду в честь вошла.

– Что ж, я воспользуюсь вашими советами, в том числе стихотворным. Но не отрекайтесь же от того, что обещали мне сегодня.

– У меня множество пороков, хире конестабль, – серьезно сказал толстяк, поправляя на пальце яркий перстень в серебряной оправе, – возможно, недостойных лица моего сана. Но слово я стараюсь держать, даже когда испытываю большое желание нарушить его.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой начинается долгое и опасное путешествие, а мы узнаем еще немного о детских годах Хаиме Бофранка

– Путешествие, в котором ни один из героев не умирает, обыкновенно не вызывает интереса; не вызывает интереса и путешествие, в котором умирают все герои; в конце концов, не вызывает интереса и путешествие, которое слишком быстро завершается.

Магнус Миккель. О правилах путника

Грейскомиссар Фолькон воспринял возвращение Бофранка без всякого смущения. Очевидно, ему уже сообщили о визите последнего к Баффельту и о том, что сей визит принес Бофранку благорасположение грейсфрате. Фолькон, впрочем, никогда не был слишком подл; он приветливо улыбнулся, когда конестабль вошел в кабинет, и сказал:

– Что же, вот все и разрешилось. Я рад видеть вас снова в своем штате.

– Могу ли я просить помещение для работы?

– Ваш кабинет свободен, хире Бофранк. Я также уведомлен о том, что вы хотели бы видеть подле себя симпле-фамилиара Лооса – он будет переведен сегодня же.

– Лоос уже давно и достойно служит, – сказал Бофранк. – Не пора ли повысить его в чине?

– Это разумно, – кивнул грейскомиссар. – Полагаю, можно будет сделать.

– Со мною будет также работать хире Шарден Клааке, бывший секретарь покойного грейсфрате Броньолуса. Ему нужны будут пропуск и место.

– И это не составит затруднений, – с приятной улыбкою отвечал грейскомиссар.

– В таком случае благодарю вас, – сказал Бофранк, выказывая желание уйти.

– Не могу вас задерживать, – кивнул грейскомиссар.

Но кабинет не пригодился надолго ни Бофранку, ни Клааке. После тщательных допросов и исследований мрак вокруг убийства грейсфрате Броньолуса нисколько не рассеялся, и тогда конестабль решил ехать не куда-нибудь, а на Ледяной Палец. Подтолкнули его, кстати, припомнившиеся слова старика Фога, сказанные в момент его странного визита к Бофранку: «Говорят, что Ледяной Палец не мертв и вера жива… Может, в этом ключ к некоторым тайнам и загадкам – подумайте в час досуга».

Как бы там ни было, а иных путей расследовать смерть грейсфрате у Бофранка не было. Конестабль, недолго думая, испросил аудиенции у Баффельта, с коим и поделился своими планами; толстяк выразил сомнение в необходимости подобного путешествия, но особенно возражать не стал, обещая, со своей стороны, полную поддержку. Бывший же секретарь Броньолуса, выслушав подробный рассказ конестабля о двух квадратах и прочих вещах, с ними связанных, изъявил желание обязательно сопровождать Бофранка, и последний не видел причин для отказа.

Маршрут не вызвал у Бофранка долгих размышлений – через поселок на Мальдельве или Оксенвельде, а там уж не столь сложно будет найти корабль, дабы добраться до Ледяного Пальца. Несмотря на просьбы конестабля, Жеаль наотрез отказался присоединиться к небольшому отряду, в который входили Бофранк, Аксель и секретарь покойного Броньолуса. Он пояснил, что занятия в университете будут для него несравненно полезнее, к тому же погода к зиме портится, а это самым дурным образом скажется на его организме, и без того не любезном к длинным путешествиям.

– В таком случае я буду писать тебе, – пообещал Бофранк.

– Полагаю, ты вернешься раньше, чем придет первое письмо, – улыбаясь, сказал Жеаль. – Не станут же они посылать специального курьера, а как работает почта, ты знаешь. Кстати, я могу дать тебе немного денег, дабы ты не испытывал нужды.

– Спасибо, мой друг, но меня снабдил ими грейсфрате.

– Что ж, помни:

Будь пилигрим наш – эконом, Не делай он в дороге трат, Куда как был бы он богат…

– Уж не ты ли богат?! – со смехом спрашивал Бофранк.

– Но я и не пилигрим, – отвечал Жеаль.

Он посоветовал также не брать кареты, а ехать верхом, налегке, но Бофранк, посмотрев за окно, где третий день кряду шел дождь, лишь покачал головой. Остановились на небольшой крытой повозке с утепленными войлоком стенками, которая была легче кареты и скорее в ходу.

Выехали рано утром – в этот день дождь наконец прекратился и выглянуло солнце. Аксель правил, а Бофранк и Клааке поместились внутри повозки, поспорив при том, нужно ли открывать окна. Бофранк полагал, что не стоит, дабы избежать сквозняков и не захворать. Клааке уже, вероятно, знал о слабом здоровье конестабля и не стал настаивать на своем.

Поездка протекала без каких-либо приключений. Клааке в основном тратил время на чтение маленькой книги, хранимой им в бархатном чехольчике, а Бофранк дремал. Как собеседник Клааке никуда не годился – даже надежду выведать, как столь странный человек стал секретарем грейсфрате, конестабль почти сразу оставил.

Так и двигалась повозка, постепенно приближаясь к поселку, в котором и началась не столь уж давно эта история.

Хаиме Бофранку не исполнилось еще и шести лет, когда он видел ангела.

Старый дом дядюшки Динса стоял в окружении великолепного парка, в котором Бофранк сыскал множество таинственных мест. Как известно, ребенку это сделать всегда не в пример легче, нежели взрослому; оттого маленький Хаиме проводил все дни, блуждая по аллеям и перекинутым через канальцы мостикам, находя заброшенные часовенки и опутанные плющом беседки. Заблудиться Хаиме не боялся, а вернее сказать, попросту не думал об этом. Посему нет ничего удивительного в том, что очередное путешествие закончилось в абсолютно незнакомом уголке, где над почти скрытыми мхом камнями дорожки низко нависали древние ивы.

Хаиме хотел было заплакать, но обнаружил, что с дерева на него строго взирает белка, и подумал, что проливать слезы при неразумном зверьке негоже. Тяжело вздохнув, он двинулся в обратном направлении, но немного погодя уперся в живую изгородь. К несчастью, уже вечерело, на небе собирались тучи, и Хаиме всерьез обеспокоился. Провести в парке ночь он никак не хотел, и в первую очередь оттого, что это вызвало бы гнев отца, которого Хаиме боялся куда пуще, нежели призрачных кошмаров, коими населен обыкновенно ночной мрак.

Тогда мальчик несколько раз громко крикнул, призывая на помощь, но не преуспел в этом: парк был столь велик, что в его обитаемой части, где стоял дом дядюшки Динса, слабый и относимый ветром крик никто не услыхал.

В смятении Хаиме бросился напролом сквозь кусты, но лишь несколько раз оцарапался до крови о ветви и колючки, после чего обнаружил себя в месте совсем уж незнакомом. Тут как раз застучали первые капли дождя, и мальчику ничего не оставалось, как прижаться к стволу старого дерева, обхватив его руками.

Он плакал и дрожал; тут-то из-за неопрятных кустов крушины и появился ангел.

Лицо ангела было приятным, как и положено; нежные руки раздвигали ветви с кротостью и изяществом, а крыльев Бофранк не заметил – очевидно, их скрывал просторный плащ, наброшенный на плечи.

– Что ты делаешь тут, дитя? – спросил ангел тихим голосом.

– Я… Я гулял по парку и заблудился, хире, – отвечал Хаиме, разумно рассудив, что к ангелу требуется почтительное обращение.

– Отчего же ты гулял по парку один?

– Я всегда хожу тут один, – признался мальчик, все еще не отпуская древесного ствола.

– Это плохо, – сказал ангел с наставлением. – Детям негоже бродить в одиночку в таких местах, ибо с ними может случиться все, что угодно. Что же скажут твои почтенные родители?

– Меня накажут, – прошептал Хаиме.

– Я, наверное, мог бы помочь тебе, – сказал ангел. – Но я не должен был…

– Я знаю, вы – ангел! – воскликнул Бофранк. – Я никому не скажу, что видел вас!

– И это разумно, дитя… Но ты должен понести наказание, и лишь потом я выведу тебя на тропинку. Ты, верно, знаешь, что господь страдал?

– Конечно, хире.

– Вот и ты обязан принять страдания – но что они в сравнении с господними? Иди же ко мне и сними эти штанишки с очаровательными сиреневыми бантами…

Хаиме совсем не хотел страдать. К тому же ангел вел себя странно: губы его тряслись, руки дрожали, и мальчик подумал, не происки ли это нечистого. В самом деле, мало ли кто может притвориться ангелом, бродя по темным заброшенным аллеям старого парка.

Подобные мысли устрашили Бофранка, и он, вместо того чтобы исполнить просимое ангелом, отпустил-таки спасительное древо и бросился бежать прочь, снова и снова проламываясь сквозь хищно растопырившие свои ветви кусты, перескакивая через едва заметные в высокой траве канавы… Он и сам не заметил, что выскочил на свободное пространство и давно уже под ногами омытые дождем плитки дорожки, что вела в основную часть парка. Вот уже и дом; споткнувшись о ступени, Хаиме растянулся на крыльце и заплакал в полную силу, останавливаясь лишь для того, чтобы набрать новую порцию воздуха, долженствовавшего превратиться в крик.

Наружу высыпали слуги, а среди них – донельзя взволнованные родители и сам дядюшка, раскрасневшийся, в распахнутом халате. Как выяснилось, мальчика уже давно искали, и кто-то даже предположил, что он упал в один из старых колодцев в северной части…

В тот же вечер успокоившийся, но все еще печальный Хаиме стоял перед отцом. Потрескивали дрова в камине, шипела отцовская трубка, а сам декан пристально смотрел на мальчика.

– Что такого случилось в парке? – спросил он наконец. Хаиме ожидал совсем иного вопроса или слов упрека. В голосе же отца читалась несомненная тревога.

– Я заблудился и видел ангела, отец. Ангел сказал, что я должен буду страдать, и в награду он выведет меня.

– Ангела? Что еще за ангел?!

– Я не знаю, отец… Он выглядел словно ангел. Он был добр ко мне, но потом я испугался и убежал.

– Что он хотел сделать с тобой?

– Он велел мне снять штанишки… Может быть, он хотел высечь меня? Но я не сделал этого. Я сразу убежал. Может быть, это был дьявол, отец?

– Тристану, возможно, я не сказал бы этого, но тебе… – Декан окутался клубами дыма и задумался. Хаиме стоял в смятении: отец редко разговаривал с ним вот так, как сейчас. С каким облегчением мальчик бросился бы бежать прочь, как от давешнего ангела! Но Хаиме стоял и дождался продолжения слов отца.

– Твой брат Тристан прилежен и богобоязнен. Ты не таков, Хаиме. Уж не знаю, к добру ли это или к худу, да только хочу сказать тебе: может статься, что ангелов вовсе не существует. Как не существует дьявола и много чего еще, о чем принято думать, что оно существует рядом с нами. Я посвятил учебе и учению большую часть своей жизни, но проку с того – я все чаще заблуждаюсь в своих знаниях…

Только сейчас Хаиме понял, что отец слишком много выпил. Обыкновенно он выпивал сидя вот так, у камина или в своем кабинете, бутылочку цветочной настойки, которую специально для него готовил повар Бренс, и Хаиме прекрасно знал эти бутылочки – небольшие, шестигранные, с притертой стеклянного пробкой…

Но сейчас таких бутылочек стояло на столике четыре, и все пустые. Может быть, поэтому отец и выглядел так странно, и говорил так необычно…

– «С каждым днем я ближе к раю и достоин той награды…» – продолжал отец. – Это строки из Калбена Вераля, и все не о том, что можно подумать, – дальше там идет: «Весь я с головы до ног предан той, что всех прелестней…» Тот, кого ты видел, Хаиме, вряд ли ангел. Нет, это скорее дьявол. Гнусный развратник, бог весть как попавший в этот парк. Я бы велел отыскать его и прибить, но уже поздно… Иди же и помни: не каждый, кто говорит, что он – ангел, ангел и есть. И не каждый, о ком говорят, что в нем дьявол, имеет в себе дьявола. Я не стану тебя наказывать, пусть это будет тебе в радость. Иди же.

Не раз после того маленькому Хаиме снился ангел. Почему-то он был страшен в тех снах, и мальчик просыпался с плачем и криками…

Впервые за много лет ангел вновь приснился Бофранку этой ночью. Он тянулся своими прелестными руками сквозь стекло окна, и конестабль порывисто вскочил, толкнув читавшего Клааке.

– Что с вами?! – спросил тот, с недовольством закрывая книгу.

– Дурной сон… Прошу меня извинить, – пробормотал конестабль.

– Лучшее средство от дурных снов – бодрствование, – с уверенностью сказал Клааке. – Я, например, полагаю себе на сон не более четырех часов перед рассветом, когда он наиболее спокоен, а разум невосприимчив к внешним воздействиям и не порождает кошмары.

– Кем вы были раньше, хире Клааке? – спросил Бофранк. – Вы рассуждаете, словно философ или лекарь.

– Уверяю вас, биография моя чрезмерно скучна, хире Бофранк, – отвечал Клааке. – Образование мое было достойным, только и всего; потому о вещах самых различных я рассуждаю здраво и со знанием, никоим образом стараясь не касаться вещей тех, в которых не разбираюсь.

Столь уклончивый и чересчур назидательный ответ вначале рассердил конестабля, но тут он заметил, что попутчик смотрит на него с хитрецою и полуулыбкою. Внезапно Бофранку показалось, что Клааке славный человек; возможно, что-то более скрытное и узнается впоследствии, а сейчас нужно вести себя с ним без особенных затей.

– В этом и разница меж нами, – парировал Бофранк. – Я, напротив, берусь за вещи, в которых никто, кроме меня, и разбираться-то не желает.

– Что ж, мне выпало несчастье стать вашим помощником в этом неблагодарном деле.

– Если быть честным, сейчас я более всего думаю о завтраке, – сказал Бофранк, посмотрев в окно. – А вот и поселок – я узнаю эти места.

Поселок встретил Бофранка тем же самым недружелюбием, что и в первый раз. Правда, домик кладбищенского смотрителя был совсем занесен снегом и выглядел запущенным; да и в самом поселке многие здания смотрелись как неживые. Конестабль ожидал, что его встретит либо староста, либо чирре Демелант, однако оказалось, что ни того, ни другого сейчас в поселке нет: староста отбыл по срочным делам в Мальдельве, а о чирре не имелось никаких вестей с самого визита грейсфрате Броньолуса – он попросту сгинул, оставив семью. Раздумывать об этом Бофранк не стал, тем более что причин для подобного поступка у Демеланта имелось достаточно.

Не обнаружилось в поселке и монахов-бертольдианцев: жилище их стояло заброшенным, а самих, как с неохотой сказал конестаблю поселянин, гнавший мимо гусей, давно увезли куда-то на подводах вместе с фрате Корном.

Супруга старосты сказалась больной, и единственным, кого увидел Бофранк из своих прежних знакомых, оказался молодой Патс. Однако и он не порадовался возвращению конестабля в поселок.

– Что же вы вернулись так поздно? – сухо спросил молодой человек.

– А вы более не желаете стать миссерихордом? – парировал Бофранк.

– Если вы желали этим вопросом обидеть меня, то просчитались: я не изменился в своих намерениях. Однако я полагаю руководствоваться здравым смыслом и истинной верой.

– Истинной верой руководствовались и те, кто сжег на костре бедного дурака и его мать, – отвечал Бофранк. – Но я хотел спросить вас о другом. Вы уделите мне немного времени?

– Извольте, – сказал Патс.

Огромная комната в доме Патса выглядела точно так же, как и в прошлый раз: закопченный очаг, массивный обеденный стол с несколькими табуретами вокруг, полка с книгами, застланное черной мохнатой шкурой ложе.

«Вы, наверное, хире Бофранк, прима-конестабль из столицы?»

Именно так спросил при первой встрече молодой Патс. Тогда он помазал случайную рану Бофранка перышком, окуная его во флакон темного стекла с широким горлышком, а потом прикрыл ее белой тряпицей.

«Да, хире Патс».

«Я знал о вашем приезде, но не думал, что вы решите навестить меня. Хотя догадываюсь, что вас привело…»

– Вы догадываетесь, что привело меня в поселок сегодня? – спросил Бофранк, садясь в кресло.

– С трудом. Разве что служение миссерихордии.

– Между мною и миссерихордией куда больше противоречий, нежели соприкосновений, – отвечал с грустною улыбкой конестабль. – Вы имели возможность убедиться в том, что я старался исполнить свой долг до конца. Отчего же вы не доверяете мне?

– Я не доверяю вам?!

– Вы разве что не написали это над входом в ваше жилище…

– Да, – сознался Патс. – Да, хире конестабль. Я не склонен более верить вам.

– Отчего? Оттого, что я вернулся живым?

– В том числе.

– А если я скажу вам, что грейсфрате Броньолус мертв и обстоятельства его смерти во многом напоминают случившееся здесь?

И Бофранк поведал молодому человеку о том, что произошло с грейсфрате Броньолусом, и о прочих событиях.

Молодой Патс был ошеломлен. Он некоторое время сидел молча, глядя в пламя очага, после чего сказал:

– Простите меня, хире Бофранк. Я обидел вас.

– Нисколько, – возразил конестабль. – Вы были честны; это редкость, мой дорогой Патс.

– Чем я могу быть полезен?

– Разве что составите мне компанию в пути до Ледяного Пальца.

– Я бы рад, но не могу, – с сожалением отвечал молодой человек. – Дело в том, что через девять дней мы играем свадьбу.

– С кем же?

– С Гаусбертой Эннарден.

«Знает ли он про наше путешествие сквозь горы? – тут же подумал Бофранк, к собственному не удовольствию обнаруживая в себе неуместную ревность. – Знает ли он про пещерных троллей и про то, что его будущая супруга не так уж проста? Не сказать ли ему об этом?»

Но конестабль промолчал. Единственное, о чем он попросил, так это о встрече с Гаусбертой.

– Это невозможно, хире Бофранк, – с сожалением отвечал Патс. – Моя суженая уже три дня как уехала в Скальде, на ярмарку… Но что бы вы хотели спросить у нее?

– Многое, мой друг, многое… – задумчиво произнес Бофранк. – Что ж, стало быть, мы тронемся в путь без вас. Возможно, мне еще понадобится ваша помощь в будущем. Но пока пусть между нами с виду все будет как есть – чтобы никто не счел вас моим другом, но, напротив, счел врагом.

– Будет так, как вам угодно. И вы можете в полной мере располагать мною! – воскликнул Патс.

С тем они и расстались.

Вторым делом, которое положил себе Бофранк в поселке, отложив даже предвкушаемый завтрак, стала встреча с ключарем Фульде.

Гнусный ключарь обретался в каморке при складах и сейчас как раз поедал большой кусок солонины, запивая его пивом из стоявшего тут же кувшина. При виде Бофранка толстяк едва не подавился своею трапезой.

– Вижу, ты жив еще, – с отвращением сказал конестабль.

– Хире… Хире… – только и смог промолвить Фульде, и тотчас же вошедший следом за Бофранком Аксель ударил его по лицу. Упав на пол, ключарь резво пополз на четвереньках прочь, но Аксель наступил ему сапогом на руку и, прижав, спросил:

– Что с ним сделать, хире Бофранк?

– Ты, дрянной богомерзкий червь, – сказал конестабль, нагибаясь и хватая ключаря рукою за горло. Тот вытаращил глаза, словно жаба, и Аксель воскликнул:

– Хире Бофранк, да вы его удавите!

– И нужно бы, – отвечал конестабль, отпуская толстяка. Тот упал и ворочался, кряхтя и стеная. – Я полагаю, именно так он и кончит, но прежде он нужен нам живой. Есть ли у тебя веревка, Аксель?

– Конечно.

– Обвяжи ему шею, да покрепче: этой скотине мы найдем применение, достойное его проделок.

Фульде заскулил, Аксель тем временем нашел в мешке веревку, соорудил петлю и проворно накинул на жирную шею ключаря, оставив, впрочем, довольно пространства, чтобы тот случайно не удавился.

– Ты будешь у меня послушным, – наказал Аксель, подымая толстяка, и поволок его к повозке.

Обитель стояла пустой, и Бофранку ничего не оставалось, как обратиться за завтраком в дом старосты. Слуги подали им; более к столу никто не вышел, но все трое ничуть не опечалились и воздали должное вину и мясу, хотя первое было ощутимо разбавленным, а второе – слишком сухим и жестким.

Далее, не задерживаясь более в поселке, они тронулись в дальнейший путь.

Излишне говорить, что никто не провожал их.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой суша сменяется морем, а море, как известно, куда как менее приспособлено для спокойного передвижения

Затем, пробираясь к нижней губе, я стал спускаться по коренным зубам, но по дороге в большом лесу, тянувшемся до самых ушей, меня ограбили разбойники.

Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль

Дорога до Оксенвельде, откуда им предстояло двигаться морем, занимала обыкновенно не более суток, но примерно к полудню повалил сильный снег. Крупные хлопья его быстро сложились в сугробы, которые повозка преодолевала порою с большим трудом. Слышно было, как Аксель поминает дьявола. Вместе с ним на передке мерз и ключарь, жестокосердно примотанный веревкою за шею к крюку, на который иногда вешают фонарь. Если бы повозка угодила в яму и перевернулась, ключарь неминуемо удавился бы, но кому до него было дело?

Во всяком случае, не Бофранку, который отчаянно страдал от холода. Войлок не спасал от него, равно как и одеяла, и дорожная печка, угли в которой постоянно затухали. Клааке, если и испытывал неудобства, молчал и, пока был свет, читал свою книжицу.

По счастью, к сумеркам снег прекратился, на небе засияла крупная луна, причудливо освещавшая лесную дорогу, и надобность в дорожной ночевке отпала.

Аксель велел толстому злодею править вместо себя, а сам задремал, чтобы сменить Фульде только утром.

По счастью, конестабль спал спокойно и не мучился кошмарами. Угревшись в одеялах, он проспал за полдень и был разбужен Клааке, когда уже показалась дорожная застава на подъезде к Оксенвельде. Дополнительных бумаг спрашивать не стали, удовольствовавшись показанными Акселем, и беспрепятственно пропустили повозку далее. Фульде, коего Аксель поименовал везомым для разбирательств преступником, ерзал на скамье, раздумывая, что же с ним сделают и каковой будет дальнейшая его судьба.

То же занимало и Клааке. Когда конестабль проснулся, его спутник спросил:

– Что вы собираетесь делать с этим дрянным человеком?

– Самое лучшее было бы убить его, – честно отвечал Бофранк, – но я поступлю иначе – продам его на корабль.

– Разумно, – поддержал это решение Клааке. – Но не рассчитываете ли вы получить за него хорошие деньги? Если так, то я сомневаюсь в успехе.

– Напротив, я приплачу тому, кто его купит, дабы за мерзавцем был должный присмотр и дабы не спускали ему ни единой провинности. Где-то я читал, что морская служба для нерадивого моряка много хуже, нежели каторга или застенок. Пора проверить это утверждение.

Ранее Бофранк ни разу не был в Оксенвельде и теперь был поражен простотой архитектуры и быта этого большого по северным меркам портового города. Здания здесь редко достигали выше трех этажей и все были сложены из массивных бревен; впереди над крышами высились мачты, оттуда доносился крик чаек, но и без того было ясно, что Оксенвельде живет морем и за счет моря. Обширной торговли, чем славился город в теплое время года, не наблюдалось – одни рыбацкие суда да зазимовавшие торговцы в количествах, впрочем, вполне до статочных.

Подле постоялого двора спутники разделились: Клааке отправился распорядиться насчет ночлега, а также разузнать, как будет лучше добраться отсюда до Ледяного Пальца. Конестабль же и Аксель отправились искать Фульде достойное наказание.

В харчевне, показавшейся Бофранку наиболее грязной и закопченной против других, он выбрал зверообразного морехода, который поедал большую жареную рыбину, весь перемазавшись при этом жиром.

– Не уделит ли хире скиппе мне толику своего внимания? – обратился к нему конестабль.

– Что нужно? – без обиняков спросил мореход, не отрываясь от трапезы.

– Вот этот жирный болван, – сказал Бофранк, указывая на Фульде, – совершил несколько весьма грязных деяний. Возможно, другой умертвил бы его, но я решил, что хороший присмотр и тяжелая работа могут содействовать исправлению злокозненного нрава. Вам нужен матрос или юнга?

– Для юнги он стар и толст, для матроса – тоже… Нет, я не дам за него больше пяти монет.

– Вы не поняли меня, хире скиппе. Я предлагаю вам золотой с тем, чтобы вы устроили этому негодяю ту жизнь, которой он достоин. Доселе он обретался подле жирных окороков и бочонков с вином; теперь он должен промокнуть и пропитаться морской солью насквозь, пусть его жир унесут ледяные ветра и вымочит шторм, пусть он спит на досках палубы, ест помои и радуется только побоям, более слабым, нежели во вчерашний день.

– Судя по роже, этот комок мяса трус и лжец. Пожалуй, я возьму его у вас. Но не обессудьте, если однажды он просто свалится в море или я вышвырну его туда по своей воле.

– Вот вам золотой, а вот конец от веревки, – сказал Бофранк, вручая мореходу поводок.

Ключарь, по обыкновению, залился слезами, понимая, что из беды привычной попал в непривычную, но мореход без лишних слов пребольно пнул его ногою и велел сидеть под столом до тех пор, пока сам он не закончит трапезы.

Вернувшись к постоялому двору, Аксель и конестабль обнаружили там Клааке, который выглядел весьма озабоченным. Оказалось, что в это время года никто не пойдет до Ледяного Пальца. После долгих скитаний по тавернам и корабельным конторам Клааке вернулся и сказал, что нашел морехода по имени Мурд Гвисгард, а прозвищем Морская Собака, коий подрядился доставить их в Скаве-Снаа. От Скаве-Снаа, как выяснил Клааке, можно нанять проводника до Ледяного Пальца, хотя это может стоить довольно дорого.

– Что же, это лучше, чем ничего, – с недовольством заметил Бофранк.

Аксель выразил сомнение, стоит ли двигаться в такой опасный путь к зиме, но конестабль тут же осадил его, сказавши, что лучше бы тот помолчал и сходил купить припасов в дорогу.

Назавтра же они отправились смотреть корабль.

Он мог называться хоть барком, хоть галерой – познания Бофранка в морском ремесле и корабле строении были ничтожны. Доверия он не внушал: длиною шагов в тридцать, узкий и с виду весьма неустойчивый. Борта показались конестаблю чересчур низки, паруса – утлы и стары, а единственная каюта в кормовой части насквозь пропахла рыбою, чешуя которой по неизвестным причинам блестела в многочисленных щелях на полу. В каюте помещались две скамьи и стол – очевидно, здесь Бофранку и Клааке предстояло перенести несколько дней морского путешествия.

– Я, к сожалению, не могу предложить ничего другого, – сказал скиппе Гвисгард Морская Собака, обнаружив, что пассажиры смущены обнаруженной убогостью. – Второй мой корабль немногим лучше, но сейчас он далеко и будет в Оксенвельде только через неделю – при условии, если не случится шторма. Если вы располагаете достаточным временем…

– Нет-нет, – перебил его Клааке, оглянувшись на Бофранка. – Полагаю, сойдет и этот. Здесь можно немного прибрать?

– Разумеется, я тотчас велю матросам. Они принесут тюфяки и одеяла… Ваш слуга поместится с ними, в кубрике. Питаться придется с общего стола – кок на судне один, и он не имеет возможности готовить для вас отдельно.

– Пусть его, – сказал Бофранк, махнув рукою.

Команда «Медведя» – а именно так назывался корабль, и о том свидетельствовала грубо вырезанная из дерева медвежья морда, укрепленная на корме, – оставляла желать лучшего, как и само судно. Шестеро детин с гадкими мордами прощелыг и огромными ручищами громил могли гордиться коллекцией шрамов самого разнообразного свойства и образа. Каждый имел на поясе устрашающих размеров морской нож, в здешних местах прозываемый «книфе», и Бофранк ни за что не стал бы утверждать, что ножом этим они режут исключительно канаты и рыбу, а не глотки и животы своих коллег в портах побережья. Впрочем, другого ожидать и не приходилось; к тому же конестабль за годы работы видел достаточно отребья, чтобы относиться к нему с должной смесью небрежения и уважения.

Дополнял экипаж корабельный кот – под стать своим хозяевам – толстомордый, с рваными ушами и зелеными глазами, смотревшими, казалось, в самую глубину души. Клааке по наивности попытался приласкать тварь, но тотчас же был сильно оцарапан, а сам кот взлетел на рею и шипел оттуда, злобно глядя вниз.

– Старик Блике поставил вас на место, – засмеялся Морская Собака. – Вы, хире, даже не были представлены ему, а уже хотели похлопать по плечу.

– Черт же с тобой! – погрозил коту Клааке, промокая глубокие кровоточащие царапины платком. – Но не обессудь, если однажды я вышвырну тебя за борт!

– Боюсь, вы можете последовать за ним, хире, – серьезно сказал Морская Собака. – Старик Блике плавает на этом корабле с момента его постройки, и команда души в нем не чает – я, впрочем, тоже, даже когда он утаскивает кусок мяса из моей тарелки, а в этом Блике великий мастер.

Матросы довольно сноровисто вычистили каюту – которая не так уж изменилась, но там в самом деле появились тюфяки и одеяла, а также масляный светильник из тех, которые не могут расплескаться и устроить пожар даже при сильной качке.

В приготовлениях прошел день, притом были проданы лошади и повозка, а рано утром Бофранк, проснувшись в каюте, обнаружил, что пол под ним качается. Поднявшись на палубу, он увидел, что шпили Мальдельве уже едва видны в закрывающем берег тумане, а корабль довольно ходко движется в открытое море.

У мачты стоял Морская Собака, рядом сидел кот. Завидев Бофранка, скиппе приветствовал его и заметил:

– Я не стал будить вас и вашего спутника, хире, ибо не видел в том нужды.

– Ничего страшного, – отвечал Бофранк. – Но этот туман… Не предвещает ли он непогоды?

– Ни в коем случае. Ни ветра, ни дождя, по крайней мере сегодня. Морская Вдова милостива к нам, хире. Скоро завтрак – разбудите же своего спутника, а ваш слуга уже помогает коку.

Бофранк не удивился, что появившийся к столу Аксель источал винные пары, что твоя бочка. С коком они, несомненно, подружились, но наказывать Акселя не было смысла: в вынужденном бездействии скромное пьянство – всего лишь способ занять время. Посему конестабль и сам воздал должное выставленному за завтраком вину, как нельзя лучше сочетавшемуся с поданным рыбным рагу. Матросский стол был бесхитростным, но сытным, разве что сухари, употребляемые вместо хлеба, Бофранк находил чересчур твердыми и размачивал в вине.

После завтрака им встретился военный корабль, прошедший немного левее. Из портов торчали жерла пушек, и Клааке некстати вспомнил о морских разбойниках.

– Да, – подтвердил Морская Собака, – их здесь довольно, и встреченный нами фрегат как раз патрулировал побережье. Но мы – слишком жалкая добыча. Купеческие суда и караваны – вот что интересует этих парней. Однако даже если они и нападут на нас, мы постараемся защититься.

Со скуки Клааке занялся рыбалкою и очень скоро извлек из воды рыбину, да такую премерзкую, всю в колючках и шипах, что немедленно выбросил ее прочь. Один из матросов пояснил, что на удочку хорошей рыбы в здешних водах и не поймать – лишь таких вот уродов, не годных ни к столу, ни еще для чего. Однако Клааке не успокоился и через некоторое время поймал вторую, еще более уродливую рыбину, после чего оставил затеянное и отправился беседовать с матросами о морских змеях, обитающих в пучине и, как говорят, порою похищающих целые корабли вместе с грузами и экипажами.

Бофранк коротал время в каюте – укрывшись от пронизывающего, хотя и довольно теплого ветра, он читал книгу Рейссенде о способах отравления, каковую очень рекомендовал ему Жеаль и которая весьма неожиданно попалась ему в убогой книжной лавке возле порта.

Так и проходили дни. По истечении третьего из них Бофранк заметил, что ему прискучила рыбная диета, равно как и Рейссенде с его ядами.

– Сколько нам еще плыть? – спросил он у кока, что-то выплескивавшего за борт из кожаного ведра.

– Я так полагаю, к утру должны быть на месте, – сказал кок, прищурившись. – Если только чего не случится. Знаете, хире, чем дальше на север, тем опаснее. Только в прошлый месяц тут пропали три торговых судна и посыльный клипер.

– Но скиппе сказал, что разбойников наш корабль не заинтересует.

– Штука в том, хире, что разбойники тоже разные. Один трясет только купцов, где золото да дорогие вина и одежды, а иной рад и такой посудинке, как наша. Сколько-нисколько, а денежек в сундучке у скиппе найдется, опять же и у нас кое-какие кошели имеются… Ну да не волнуйтесь – ночь пережить, а там уж и приплыли.

Ободрив таким образом конестабля, кок ушел. Бофранк же вглядывался в опускающуюся на море тьму с тайной опаской увидеть надвигающийся бушприт вражеского корабля, но лишь продрог и лег спать в тщетном стремлении согреться.

Немного за полночь Бофранк проснулся от страшного озноба и понял, что захворал. При тусклом освещении он принялся искать в сумке пилюли, которыми снабдил его предусмотрительный Жеаль, и в этот момент что-то с силой ударило в борт. Корабль сотрясся, наверху закричали. Со своей постели вскочил Клааке.

– Вы слышали? – тревожно спросил он.

– Возможно, корабль наткнулся на скалу, – предположил Бофранк, но вместо пилюль принялся искать пистолет. Клааке быстро поднялся и, взяв шпагу, отворил дверь каюты. Почти тотчас же по лестнице скатился растрепанный человек, в котором конестабль с трудом узнал верного Акселя.

– На нас напали, хире! – вскричал фамилиар. – Нас взяли на абордаж!

«Медведь», прихваченный абордажными крючьями, стоял бок о бок с чужим кораблем, чей силуэт был плохо различим во мраке ночи. Он был заметно больше и выше; как только Бофранк очутился на палубе, откуда-то сверху спрыгнули сразу двое, и конестабль поспешно выстрелил, затем еще раз. Первый из нападавших безмолвно упал на палубу, а второй, очевидно, был тяжело ранен – с громкими криками он бросился прочь.

– Спиной к мачте! – крикнул Клааке.

Судя по звукам, раздававшимся во тьме, команда «Медведя» рубилась с разбойниками где-то на носу, здесь же было тихо. Аксель воздел над собою факел, а Бофранк сказал:

– Нам нужно идти на помощь.

– Останемся здесь, – возразил Клааке. – Во тьме мы больше навредим; я, к примеру, не отличу головореза из нашей команды от разбойника.

– У нас факел, – сказал Аксель, и они все же последовали к носу.

Однако к моменту их появления схватка уже закончилась. Матросы сбрасывали за борт мертвые тела, а Морская Собака, завидев пассажиров, довольно безразлично спросил, все ли целы.

– Более того, один из этих негодяев убит нами, – отвечал Клааке с гордостью, хотя разбойник пал не от его клинка, а от пули Бофранка. – Второй же убежал, будучи ранен; полагаю, он и ныне где-то на корме, если только не вернулся на свой корабль.

– Глупцы! – сказал скиппе, имея в виду, конечно же, разбойников. – Судя по всему, мы столкнулись с никчемными неумехами. Бросились всем скопом, безо всякого разумения, и даже не оставили никого на своем корабле на случай отступления. Что ж, зато у нас есть приз! Пойдемте же посмотрим, что нам досталось, а также отыщем вашего беглеца – может быть, он поведает нам нечто интересное, а то мои матросы явно перестарались и умертвили всех до одного.

Словно в подтверждение слов скиппе здоровенный матрос с рыжею бородой по имени Матс с легкостью перебросил через низкий фальшборт «Медведя» труп последнего из разбойников, взявши его за ногу.

На корабль, который покачивался, будучи крепко прихвачен крючьями, поднялись скиппе в сопровождении двух матросов и кока, а также Бофранк и Клааке. Путешествие оказалось не из легких, по крайней мере для конестабля. По скользким веревкам он взобрался наконец на борт чужака и обнаружил там давешнего подстреленного разбойника. Его уже схватили кок и один из матросов и собрались было перерезать ему глотку, но Морская Собака остановил их:

– Убить его мы успеем, прежде давайте спросим, кто он и откуда.

– Меня зовут Оггле Свонк, я из Ильта, – отвечал коленопреклоненный разбойник, которому на вид было всего-то лет двадцать. Пробитое пулею плечо его сильно кровоточило.

– Что же ты делаешь здесь, сын тухлой рыбины? Отчего не промышляешь на своем севере?

– Не убивайте меня, хире скиппе! – взмолился разбойник.

– Назови мне хотя бы одну причину, почему я не должен совершить это богоугодное деяние? – спросил Морская Собака.

– Я был юнгой и всего-то в первый раз вышел в море!

– Если ты врешь, я не смогу это проверить. Не лучше ли убить тебя?

– Скажите ему, добрый хире! – вскричал Оггле Свонк, обращаясь на сей раз к Бофранку, в котором опознал человека благородного происхождения.

– Откуда ваш корабль и как он зовется? – спросил Бофранк.

– «Йотос» – так в наших краях называют спокойный южный ветер, который влечет мореходов в родные края, – поторопился с ответом Оггле Свонк. – Мы вышли из Кеймаренна девять дней тому; поверьте, только бедность толкнула нас на черное дело. Море слишком рано покрылось льдом, рыба ушла в более теплые воды…

– Это тебя не оправдывает, – буркнул кок.

– Постой, – сказал Бофранк. – Ты говоришь, родом ты из Ильта?

– Да, да! – подтвердил Оггле Свонк.

– Знаешь ли ты окрестности Ледяного Пальца?

– Как же не знать их! Конечно, знаю, добрый хире.

– Нам нужен проводник, – сказал Бофранк, обращаясь к скиппе. – Чем этот хуже другого?

– Оно и верно, – кивнул Морская Собака и велел увести пленника на «Медведя». Когда его перетащили через борт, он заметил: – Неизвестно, кого вы наняли бы в Скаве-Снаа, а этот обязан вам жизнью, потому что, кабы он вам не понадобился, я велел бы выкинуть в море этого спящего с рыбами.

– Спящего с рыбами? – заинтересовался Клааке.

– А вы не знаете? Жителей тех мест зовут так, потому что женщин у них мало и, как говорят, они удовлетворяют свои прихоти с морскими тварями – рыбами, тюленями…

– Неужели это правда?

– Так говорят, а говорят многое; но попусту ничего не говорят, не так ли? – загадочно заметил скиппе и отправился посмотреть, что полезного в качестве добычи получил сегодня со своей командой.

Пленника поместили в трюм, где он быстро сдружился со Стариком Блике – они так и спали в объятиях, укрывшись старой мешковиной. Это вызвало новые шутки среди команды, злословившей о том, что Свонк, дескать, слишком уж пропах своими возлюбленными рыбами и что старина Блике, не ровен час, съест его однажды ночью. Никак иначе пленника не обижали: Бофранк рассудил, что озлобленный проводник им совсем ни к чему, и попросил скиппе, чтобы тот запретил своим матросам пинать и бить Оггле Свонка.

Так они добрались до Скаве-Снаа.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, в которой море сменяется сушею, а Бофранк знакомится с бургмайстером Вольдемарусом Эблесом, печалится в сомнениях и прелюбодействует

Нередко мы мечтаем о том, что научимся страдать героически, как бы нести крест, того не замечая. Но правы де Коссад и Тереза из Лизье: истинная благодать в том, что у нас нет на это сил.

Саймон Тагуэлл. Беседы о блаженствах

Расплатившись с Морской Собакою, путники спустились по сходням на расшатанный причал. Гавань почти уже сковал лед, но скиппе «Медведя» надеялся успеть вернуться в Оксенвельде, попутно загрузив трюм кое-каким товаром. Бофранк и Клааке пожелали ему на прощание удачи, а каналья Аксель даже успел распить с коком пару бутылок крепкого вина.

Скаве-Снаа оказался маленьким запущенным скопищем домишек, ютившихся вокруг полукруглой гавани под прикрытием гор. Над плоскими крышами возвышалась лишь городская ратуша, столь же унылая и ветхая, как и все вокруг. Немноголюдные улицы встретили вновь прибывших полным отсутствием внимания, даже косматые собаки не лаяли, лениво поглядывая из подворотен.

Тем не менее в городишке имелся собственный бургмайстер, которого и навестил Бофранк, пока остальные размещались в маленькой харчевне в окружении довольно подозрительных личностей.

Бургмайстер, который назвался Вольдемарусом Эблесом, с виду был совершенный южанин, и бог весть как мог очутиться в здешних краях. Видно было, что сей достойный муж – сущий пройдоха, но коли уж его назначили или выбрали бургмайстером, оспаривать это Бофранку не было нужды.

Осмотрев бумаги конестабля, Эблес стал само радушие и предложил отужинать, но Бофранк отказался, сославшись на то, что друзья ждут его в порту. Тогда бургмайстер послал в порт своих людей, дабы пригласить к ужину всех вместе. Спустя некоторое время они уже сидели за столом, исключая оставленного со слугами Оггле Свонка, – и конестабль, и Клааке, и даже Аксель, который оказался по местным меркам весьма почитаемым чином. Последнему это не пошло на пользу – он быстро захмелел, после чего был по просьбе Бофранка отнесен в выделенную бургмайстером для гостей опочивальню. Остальные, отдавая должное ужину, который состоял преимущественно из рыбных блюд, расспрашивали Эблеса о видах на погоду, возможности раздобыть лошадей и все необходимое в дорогу.

– Я бы не советовал вам ехать к острову Сваме, или, как вы назвали его, Ледяному Пальцу, хире, – рассудительно заметил бургмайстер, разрезая ножом алое мясо копченой рыбины. Эблес был мало того что пройдоха, но и модник. Он тщательно следил за своей внешностью, и сейчас на нем были вовсе другие парик и костюм, нежели до ужина. – И не только потому, что место это дурное. Большую часть пути вам придется двигаться по диким местам, куда ходят лишь немногие здешние охотники. Случись что, вряд ли кто придет вам на помощь.

– А что слышно насчет разбойников? – спросил Бофранк.

– В них нет здесь надобности – ни торговых караванов, ни паломников… Люди, что живут в окрестностях Сваме и на самом острове, жаждут уединения.

– Их там много?

– Откуда нам знать? Мы не вступаем с ними ни в какие сношения… Иногда от них приезжают торговцы, продают или меняют на разные вещи ценные шкуры, редкие камни. Но такое случается раз в год, порою два, не чаще. О живущих на Сваме ходят легенды – жуткие, глупые, нелепые.

– В городе есть кто-нибудь, кто может рассказать нам больше?

– Оставьте, – махнул рукою бургмайстер. – Никто не скажет вам, ибо не знает. А сказки старух здесь не в подмогу. Отведайте лучше еще вот этих чудных фаршированных рыбьих глаз – бьюсь об заклад, в столице такое блюдо не подают даже к столу герцога.

Конестабль нашел фаршированные глаза отвратительными как на вид, так и на вкус, но не подал виду и продолжал:

– Холодно ли будет в ближайшие недели?

– По разным приметам скорее холодно, нежели тепло; но холода вам бояться не стоит, ибо на середине пути станет заметно теплее, потому что в тех местах море богато теплыми течениями, а горы – кипящими источниками.

– А где мы можем купить лошадей?

– Конечно же, у меня. Я готов сделать скидку на четверть против других, – сказал бургмайстер, и тут стало ясно, что он с радостью продаст путникам распоследних одров; другим же торговцам, если таковые и есть, не велит продавать совсем ничего. С этим придется мириться.

– А есть ли у вас проводник? – спросил на сей раз уже Эблес.

– Да, мы наняли его в Оксенвельде, – отвечал конестабль, решив умолчать об истинных причинах, по которым молодой Оггле Свонк примкнул к ним. – Это житель Ильта.

– Вонючий любитель рыб?! – усмехнулся бургмайстер. – Что ж, оно и понятно: вряд ли кто другой даже за большие деньги взялся бы отвести вас к Сваме. Но я вижу, вы больше не голодны? Не угодно ли побеседовать у очага за бокалом вина? Или прикажете позвать женщин? Здесь не столица, но и в наших краях есть очень приятные дамы, сущие милашки…

Клааке встал и, поблагодарив бургмайстера за ужин, пожелал идти спать. Бофранк присоединился к нему.

– Что ж, как вам будет угодно, – пожал плечами Эблес. – Я жду вас к завтраку, тогда же решим с лошадьми. Если вам что-то нужно, в коридорах нетрудно найти слугу.

Опочивальня для гостей представляла собою огромное ложе, заваленное подушками и меховыми покрывалами. С краю уже спал Аксель, и Бофранк поморщился: еще ни разу не приходилось ему ночевать в такой компании. Клааке же тем временем спокойно разделся и, пожелав конестаблю приятных сновидений, почти сразу же уснул.

Бофранк же сел в кресло подле камина и задумался. Сон не шел – виною тому было и неудобство ночлега, и обильный жирный ужин, рыбный привкус которого стоял притом до сих пор во рту конестабля…

Но главной причиною было сомнение Бофранка.

Сомнение в том, что поход к Ледяному Пальцу с самого начала был разумен.

Недаром грейсфрате Баффельт хотя и мягко, но пытался отговорить конестабля. Возможно, некие изыскания в столице дали бы плоды… но как скоро и насколько реальные?

Был и иной путь – разыскать Гаусберту… Но что сказала бы девушка? К тому же, попади она в руки миссерихордов, кто знает, что сталось бы? Вот почему лишь один путь видел Бофранк – на остров Сваме, Ледяной Палец. Вернувшись оттуда, он многое познает, что поможет ему отыскать убийц.

Или не вернется совсем.

Или не познает ничего.

Бофранк поднялся и подошел к узкому окну, забранному слюдяными пластинами, – видимо, стекло тут было дорогим даже для бургмайстера. За ним на фоне темно-фиолетового неба, украшенного звездами, чернели горные вершины, где-то далеко за которыми находился пресловутый остров Сваме.

Я ненавижу лживость и обман, Путь к истине единственно мне гож, И, ясно впереди или туман, Я нахожу, что он равно хорош; Пусть сплошь и рядом праведник бедней Возвышенных неверьем богачей, Я знаю: тех, кто ложью вознесен, Стремительнее тянет под уклон.

«Ясно впереди или туман…» Впереди как раз туман. Нет, сирвента не о том. Совсем не о том, как и в тот раз, когда они с Гаусбертой и Акселем спешили к шахте, чтобы покинуть поселок, где Бофранка ждала, по словам девушки, смерть.

Неожиданно конестабля уколола ревность – жестоко, в самое сердце.

В самом деле, отчего Гаусберта предпочла молодого Патса?

Оттого, что он моложе, красивее, здоровее, руки его не испачканы ни в чьей крови… Разум услужливо подсказывал конестаблю причины, но он отмахивался от них, словно человек, по несчастью попавший в самую гущу комариной стаи, которые порою кружат в теплый день недалеко от стоячих водоемов.

Взглянув еще раз в окно, а затем на спящих спутников, Бофранк решительно покинул опочивальню. Спустившись по лестнице, он нашел сонного престарелого слугу, несшего куда-то канделябр.

– Где хире бургмайстер? – спросил конестабль.

– Где ему быть, как не развлекаться, – отвечал старик, обнаружив при этом полное отсутствие зубов.

– Отведи меня к нему.

Как выяснилось, развлекался Эблес в комнате рядом с той, где недавно проходил ужин. Бургмайстер возлежал на ложе, подобное которому только что едва не разделил с Клааке и Акселем конестабль; подле него помещались три разнузданного вида девицы, чьи тела были весьма непристойно обнажены там и сям. Завидев конестабля, Эблес ничуть не смутился.

– Я рад, хире, что вы по размышлении приняли мое предложение! Ничто так не снимает усталость путника и не бодрит перед трудным днем, как тело женщины и хорошее вино! Возьмите же бокал, а я представлю вас этим чудесным созданиям. Вот хиреан Агнес, вот хиреан Альдусина, хиреан Равона…

Все три красотки ничуть не блистали собой; лет им было за тридцать. С жидкими волосами и широкими задами, они, тем не менее, легко могли оказаться первыми прелестницами города. Бофранк не стал тратить время на дальнейшие размышления – он взял со стола кувшин с вином и жадно сделал несколько глотков. После этого его обвили жаркие руки хиреан Альдусины, и конестабль повалился в пахнущие псиною шкуры.

Как ни странно, но утро Бофранк встретил в выделенной для гостей опочивальне. Он лежал ничком поперек кровати, потеснив Клааке, а Аксель так и вовсе свалился на пол и там крепко спал. За окном, судя по рассеянному красноватому свету, всходило солнце; конестабль поднялся, ощущая головную боль и слабость в членах. Пошатываясь, он добрался до кресла, сел и только тогда обнаружил, что совершенно наг.

– Нагие и нищие, побрели они по дорогам, стеная и жалуясь, но никто не протянул им руки и не подал пропитания, ибо согрешили они… – пробормотал конестабль. Тут же припомнились мерзкие подробности минувшей ночи, о многих из которых Бофранк ранее лишь читал в подобающих книгах или слышал на лекциях. Его едва не стошнило, но конестабль все же сумел удержать в себе выпитое и съеденное накануне и принялся искать таз для умывания.

Ему повезло: и таз, и кувшин стояли подле камина, тут же висело полотенце. Омовение освежило Бофранка. Он с наслаждением вытирался полотенцем, когда за спиною кто-то насмешливо сказал:

– Почто купаешь ты вотще свои уды, Чтоб выйти чистым из воды, Коль облечешься вновь в одежды из прелюбы, В покров греха сермяжно-грубый?

Бофранк с улыбкою закончил:

– Что сделать все ж, дабы господь тебя простил И твое имя не презрил? Быть жизнь твоя должна прекрасною и чистой, Всегда являя дух и ясный и лучистый.

– Вторая половина никогда не нравилась мне, – покачал головою Клааке. – Но я рад, что вы встречаете меня улыбкою. Гостеприимство нашего хозяина увлекло вас более, нежели я подозревал.

– Поверьте, мне стыдно, – сказал Бофранк. – Но давайте забудем об этом. Вот уже и утро; нам пора к столу, после чего нелишне озаботиться лошадьми и припасами.

Разбудив Акселя и настрого наказав ему не злоупотреблять более напитками, Клааке и Бофранк прошли к завтраку. Еда оказалась легкой и здоровой. Затем здесь же, во дворе ратуши, Эблес продал Бофранку четырех лошадей, оказавшихся не столь дурными, как можно было ожидать.

Молодой Оггле Свонк обретался здесь же; бывшего разбойника, по его словам, прилично накормили вместе со слугами, и он выглядел вполне счастливым.

В ближней лавке по рекомендации бургмайстера приобрели съестное, а также теплые короткие плащи вроде тех, что носят рыболовы, и одеяла. Наконец все было готово, и бургмайстер верхом проводил их до выезда из города.

– Здесь я вынужден с вами расстаться, – сказал Эблес, останавливая коня. – Надеюсь, на обратном пути вы вновь станете моими гостями. Уверен, что не только я жду вас, но и кто-то еще…

Тут он многозначительно посмотрел на Бофранка, но конестабль ничтоже сумняшеся сделал вид, что любуется гаванью.

– У хире Эблеса вид человека, которому я не стал бы безгранично доверять, – сказал Клааке, когда бургмайстер ускакал прочь. – Он знает, что мы имеем при себе деньги; чтобы теперь не послать нам вослед нескольких мерзавцев с преступным намерением?

– Он мог сделать то же в городе, – возразил Аксель.

– Но за пределами города все можно устроить куда незаметнее… Давайте пришпорим лошадей, – предложил Клааке, и все последовали его совету. Хуже остальных приходилось Оггле Свонку, который, как все труженики моря, имел ничтожно малый опыт верховой езды и оттого сильно страдал.

За Скаве-Снаа единственным постом к северу была Башня Эз, в которой размещался небольшой гарнизон. Далее власть светлейшего короля становилась зыбкою, хотя еще при Седрикусе – а именно он переселил сподвижников злокозненного Фруде-Люциуса на остров Сваме – она простиралась куда дальше на север. Судя по картам, в дне пути за Башней Эз подле дороги стояли руины еще одной сгоревшей крепости, а немного западнее был небольшой незамерзающий порт; кто жил там сегодня и чем промышлял, оставалось лишь гадать.

Солнце стояло среди ясно-голубого неба, и, хотя лучи его почти что не согревали, мороз казался не столь заметным. Ночевали, кутаясь в одеяла, в тепле огромных костров, которые раскладывали Аксель и Оггле Свонк. Бофранк опасался, что захворает, но пока болезнь, как ни странно, в очередной раз миновала его. Зато неожиданно для всех заболел Аксель: выглядел усталым, глаза его гноились, а из горла раздавались удушливый хрип и кашель.

Как и обещал Оггле Свонк, Башня Эз показалась на исходе третьего дня пути, возвышаясь над редким и низким хвойным лесом, покрывавшим все пространство по обе стороны дороги. В этих краях, как сказал Оггле Свонк, не росло ничего, кроме подобного леса, и без рыбной ловли и охоты прожить здесь человеку не было никакой возможности.

– Надеюсь, те документы, что у нас с собою, сгодятся для солдат гарнизона, – заметил Клааке. – Вот несчастная судьба – служить в этих нелюдимых краях.

– Чиновника, вернее, чиновников Секуративной Палаты они обязаны принять с почтением, – сказал конестабль, подразумевая в первую очередь себя и Акселя. – Опять же здесь могут оказать врачебную помощь Акселю; думаю, со своей хворобою он может стать для нас обузой.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, в которой путники навещают гарнизон Башни Эз и приближаются к искомому Ледяному Пальцу, сталкиваясь с вещами жуткими и необъяснимыми

А выходят они по ночам, и горе тому, кто задержался и не успел в дом. Ибо после не видят их уже никогда.

Клирик Теарий. Молва

Огромная и грузная Башня Эз выглядела абсолютно безжизненной: ни дымка, ни звука, кроме завывания ветра… Однако на дороге Бофранк узрел свежий конский навоз, а когда отряд добрался до самого подножия башни, откуда-то из-за окаймлявших дорогу валунов появился вооруженный латник и громко крикнул:

– Стойте! Остановитесь, ибо вы покидаете рубежи Северной Марки!

– Нам это ведомо, – сказал Бофранк, выезжая вперед. – Я – прима-конестабль Бофранк, вот мои бумаги.

Латник принял их и внимательно прочел.

– Прошу вас и ваших спутников, хире, быть нашими гостями, – произнес он почтительно. – Опускается ночь, а вам нужно согреться и отужинать.

– Мы с радостью принимаем ваше приглашение.

Большой зал башни, расположенный на третьем ее этаже, вместил всех, за исключением, разумеется, часовых. Ужин не радовал изобилием: в основном было подано мясо во всяческих видах, чему удивляться не приходилось: огородничеством в здешних местах заниматься было не с руки, для рыбной ловли требовались корабли и сети, да и море располагалось достаточно далеко к западу… Однако приготовлено было вкусно, и даже Аксель, подкрепившись самодельными настойками, повеселел.

Командовал гарнизоном, состоящим всего из пятнадцати человек, немолодой уже лейтенант Куллен. Он не стал расспрашивать Бофранка о причинах путешествия на север, но дал несколько полезных советов на сей счет.

Во-первых, по словам Куллена, следовало опасаться рысей, которые, как известно, весьма ловко прыгают с деревьев на всадника. В нынешнем году этих тварей развелось больше, нежели обычно, и один из солдат уже пострадал от них неделю тому.

Во-вторых, Куллен поведал немного о жителях острова Сваме и поселка на берегу, который, оказывается, именовался Гельдерле. Солдаты гарнизона никогда не ездили туда, но знали, что чужаков в поселке не любят. Последними в сторону Гельдерле проезжали несколько месяцев назад четверо всадников – мужчины ли, женщины, неведомо. Обыскивать или проверять едущих в ту сторону гарнизон не имел права – он скорее охранял границу от поползновений с севера, хотя кто мог оттуда грозить светлому королю? Но башня стояла, гарнизон привычно исполнял свои нехитрые обязанности в надежде, что через год его сменят новобранцы.

– Значит, кто-то все же ездит в Гельдерле и на Ледяной Палец? Я имею в виду не возвращающихся тамошних обитателей, а людей новых… – спросил Бофранк. Лейтенант рассудительно заметил, что, как он слышал, там живут сторонники некой забытой религии, и отчего бы им не принимать неофитов.

– Ничего дурного о них не скажу, хотя люди скрытные и в Скаве-Снаа их не любят, – добавил Куллен. – И потому будьте с ними осторожнее.

– Вы слыхали хоть раз имя Марцина Фруде, такожде Люциуса, купца и ученого из Гельгламе? Он поселился на Сваме первым и основал там свою секту…

– Не слыхал, – уверенно отвечал лейтенант. – Наверное, он давно уже умер.

– Говорят всякое, – уклонился конестабль. Тем временем лекарь из солдат осмотрел Акселя и сказал, что тот опасно болен и не стоило бы продолжать путь с такой хворью. Верный Аксель принялся возражать, говоря, что ужин и сон поставят его на ноги, а конестаблю без него в дороге никак не обойтись, но Бофранк внял словам лекаря и велел фамилиару оставаться в башне до выздоровления.

– На обратном пути мы заберем тебя; если же мы не вернемся через двадцать дней, поезжай в Скаве-Снаа и постарайся передать весть о нашем исчезновении в столицу.

Тут Бофранк кстати вспомнил, что так и не написал с дороги Жеалю – ни почтой, ни нарочным.

– Скажите, лейтенант, вы можете послать гонца в город? – спросил он.

– Разумеется, – отвечал Куллен. – Как раз настало время купить кое-что из пряностей и прочие мелочи.

– В таком случае дайте мне перо, бумагу и чернила – я должен отписать своему другу.

Когда все отошли ко сну, конестабль остался один за массивным столом подле очага и написал Жеалю письмо.

«Приветствую тебя, мой друг Жеаль!

Эти строки я пишу в сырости и холоде Башни Эз, расположение коей, если тебе оно неизвестно, ты можешь найти на карте Северной Марки. Более унылых мест видеть мне еще не приходилось и, уповаю, не придется.

Путешествие же мое, как и полагается, наполнено приключениями разного рода.

Посещение поселка не принесло плодов. Тем не менее там по-прежнему живет молодой Рос Патс, о котором я уже говорил тебе в свое время, посему, коли со мной что-то случится, найди его и расспроси.

Морское путешествие оказалось не столь неприятным, как я ожидал, – очевидно, организм мой все же крепче, нежели я полагал. На корабль наш напали морские разбойники, однако ж мы с легкостью отделались от них, а один даже был мною убит из пистолета; слава всевышнему, более мне пользоваться этим чудесным оружием покамест не приходилось. На пиратском судне мы обрели проводника, который и сейчас с нами.

Возвращаясь к нашему визиту в поселок, добавлю, что злосчастный ключарь и мерзавец Кнапе Фульде примерно наказан мною: я запродал его в рабство к одному мореходу, человеку дикому и злобному, наказав притом, чтобы тот всячески обижал его и не давал спуску.

В Скаве-Снаа мы познакомились с тамошним бургмайстером Эблесом; не знаю, каков он градоправитель, но человек довольно низкий, хотя помог нам и был радушен. Надо бы по возвращении просмотреть письма и жалобы из здешних краев – не может быть, чтобы не угнетал и не обирал он жителей Скаве-Снаа и окрестных мест.

С печалью сообщаю, что Аксель болен и не может продолжать путь с нами. Это значительная потеря, ибо ни я, ни хире Клааке не наделены особой физической силою, которая, возможно, пригодится нам в самое ближайшее время. По словам бургмайстера и командира гарнизона Башни Эз, остров Сваме (он же Ледяной Палец) и деревня на берегу подле него обитаемы, а тамошние жители нелюдимы и скрытны, если не сказать странны и страшны. Об острове ходит множество жутких историй, но мы специально не стали расспрашивать о подобных и слушать их, дабы не убояться заранее. Акселя мы оставим в башне – ежели не придется вернуться, он отправится в столицу. Если же мы проделаем путь к острову и обратно без потерь и лишений, то по возвращении неплохо бы нам с тобою зайти в «Прелестную Бесстыдницу» или «Боэльский Камень».

За сим низко кланяюсь, твой верный друг Хаиме Бофранк».

Расписавшись, конестабль перечитал письмо и подумал, что оно выглядит сухим и безынтересным. Но переписывать или править его сил уже не было; запечатав конверт, Бофранк добрался до постели и почти сразу уснул.

Поутру выяснилось, что Акселю совсем худо. Он метался в бреду и никого не узнавал. Конестаблю жаль было оставлять верного фамилиара на попечение малообразованного солдатского лекаря, но ничего более не оставалось. Посему он оставил для Акселя кое-что из своих лекарственных запасов, и отряд не мешкая двинулся по дороге к Ледяному Пальцу.

Лошади с трудом шли по каменистой дороге, с виду совершенно заброшенной. Там и сям ее пересекали упавшие от старости или бури деревья, в ином месте путь размыл ручей или преградила огромная незамерзающая лужа. «На середине пути станет заметно теплее, потому что в тех местах море богато теплыми течениями, а горы – кипящими источниками», – вспомнил Бофранк слова бургмайстера Скаве-Снаа. В самом деле, в толстых плащах было даже жарко, а пару раз в лощинах конестабль заметил подымающиеся среди деревьев клубы пара – видимо, это и были пресловутые кипящие источники.

На одном особенно крутом подъеме лошадь Оггле Свонка поскользнулась на камне и упала. Бывший морской разбойник, а ныне проводник, резво спрыгнул с нее и лишь слегка ушибся, но бедная скотина сломала ногу. Бофранку ничего не оставалось, как пристрелить ее, потратив ценный патрон, а Свонку пришлось продолжать путь пешком, держась за стремя Клааке, что оказалось не так уж сложно – лошади двигались медленным шагом.

Развалин старой крепости, где не худо было бы заночевать, они достигли уже в темноте. Три полуразрушенные башни, соединенные стеною, стояли на лысом холме и в свете луны являли собою зловещее зрелище. Оггле Свонк тут же забормотал то ли молитву, то ли охранный заговор от злых духов, а Клааке заметил, что местное зодчество нетипично для северной фортификации.

– Знать бы, кто и когда выстроил крепость, – сказал он.

– В этот момент я беспокоюсь о ночлеге и ужине, нежели о вопросах фортификации, – отозвался Бофранк.

Поднявшись по склону холма, они обнаружили разбитые ворота, одна половина которых висела на петлях, чуть поскрипывая от ветра, а вторая отсутствовала вовсе. Слева от них находилось нечто вроде караульного помещения; там и решили заночевать, благо в стене сделаны были очаг и дымоход. Уцелела и дверь, окованная железными полосами.

Клааке изъявил было желание осмотреть руины, покуда Оггле Свонк собирает дрова для огня и готовит нехитрый ужин, но Бофранк воспротивился.

– Лучшее, что мы можем сделать, – это закрыться изнутри и спокойно дождаться утра. Кто знает, что скрывают эти башни, их переходы и комнаты?

Клааке вынужден был согласиться с конестаблем, но выглядел недовольным.

Воздух в караульной очень скоро согрелся. Поужинав и выпив немного вина, путники расположились на ночлег. Сон, вопреки ожиданию, не шел; когда Оггле Свонк тихо захрапел, Клааке спросил Бофранка:

– Хире Бофранк, скажите, что ожидаете вы увидеть на острове?

– Я и сам не знаю, – признался Бофранк. – Но что-то движет мной. Я даже не могу сказать, что желание раскрыть тайну смерти грейсфрате Броньолуса или этих несчастных в поселке. Нет… Просто я оказался внутри чего-то странного, некоего клубка обстоятельств, людей и загадок, и я хочу из него вы браться. А вот что движет вами, хире Клааке?

– То же самое, хире конестабль. То же самое… Я долго раздумывал, прежде чем отправиться с вами. Возможно, я впоследствии напишу об этом книгу, если ее только позволят напечатать.

– Отчего же нет, если наша миссия имеет покровительство самого грейсфрате Баффельта… Но с чем нам предстоит столкнуться? Насколько я помню, в своих изысканиях Люциус-Фруде пытался обнаружить силу, которая полагает собой середину между богом и дьяволом; он рассуждал, что над каждым добром и злом есть судья, который и определяет, хорошо или дурно то и это. Что, если он все же нашел этого судью?

– В первую очередь это нарушит церковные каноны.

– Вот-вот, хире Клааке, и об этом вам уж ни в коем случае не позволят написать, – сказал Бофранк, плотнее кутаясь в одеяло. Огонь очага то вспыхивал, то затухал, вырывая из наполнявшего помещение полумрака отдельные смутные фрагменты.

– Стало холоднее или мне лишь кажется? – спросил неожиданно Клааке.

– В самом деле… Молчите! Что это?

Словно бы кто-то скребся в дверь – осторожно, как это делает кошка, когда просится внутрь. Рыси, о которых рассказывали солдаты? Бофранк нашарил положенный подле себя пистолет и принялся прилаживать к перчатке.

– Лошади, – прошептал Клааке.

– Что?

– Лошади, – повторил бывший секретарь. – Они молчат.

Действительно, будь там, снаружи, животное, или человек, или иная тварь, привязанные у ворот лошади забеспокоились бы.

– Это не рысь, – шепнул в ответ конестабль. Подтверждением его словам был сильный удар в дверь, от которого она содрогнулась. Даже очень крупная рысь не смогла бы сделать такое.

Оггле Свонк проснулся и в испуге заворочался среди одеял. Конестабль осторожно встал на колени и направил пистолет на дверь. Она выглядела достаточно крепкой, но второй удар сотряс ее еще сильнее, и его сопроводил жуткий вопль, исторгнутый явно не человеческим и не звериным горлом – столько было в нем ненависти и тоски.

Клааке держал в руке бесполезную шпагу, а Оггле Свонк молился. Конестаблю пришли на ум слова нюклиета о дьяволах: «Шестые – светобоязненные, потому что они особенно ненавидят и презирают свет и никогда не появляются в дневное время; они также не могут принять телесный облик до наступления ночи. Эти дьяволы совершенно непостижимы, и их характер вне человеческого понимания, ибо они черные изнутри, сотрясаемы холодными страстями, злобны и беспокойны. Когда такие встретят людей ночью, то яростно душат их, убивая дыханием и прикосновением. В отличие от других, их невозможно удержать заговорами». Сейчас как раз ночь, и не одно ли из этих ужасных созданий пытается ворваться вовнутрь? Но вряд ли дверь стала бы серьезной преградой для демона, которого невозможно удержать заговорами. Или напротив, материальная препона для него сильнее духовной?

– Будем ждать, – сказал Клааке. – Самым глупым поступком с нашей стороны было бы открыть дверь и посмотреть, что там находится.

– Как хорошо, что тут нет окон, – добавил Бофранк.

– И еще лучше, что вы отговорили меня осматривать руины…

Так они и просидели всю ночь напротив закрытой двери: конестабль с пистолетом, Клааке со шпагою и Оггле Свонк с молитвами. Излишне говорить, что ни один не сомкнул глаз; ночной же гость долго еще бился в дверь, шипел и хрипел, а исчез лишь тогда, когда в щели проникли первые лучи восходящего солнца. Однако Бофранк выждал довольно долго, прежде чем открыть тяжелый кованый запор и убедиться, что за дверью никого нет.

Лошадям повезло куда меньше – все они были мертвы, притом умерли страшной смертью: у одной было вырвано горло, второй вспороли брюхо, разбросав требуху по камням, а от третьей вовсе осталась лишь оторванная голова с дико вытаращенными глазами. В прохладном утреннем воздухе стоял омерзительный запах скотобойни.

На двери, вопреки ожиданиям, не обнаружилось ни царапин, ни укусов, словно атакующее ее всю ночь создание было бесплотным.

– Не вернуться ли нам обратно в башню, к добрым солдатам, хире? – заискивающе спросил Оггле Свонк. – Ведь мы потеряли лошадей…

– В его словах есть смысл, – согласился Клааке, но Бофранк возразил:

– Возвращаться совсем я не намерен. Хорошо, мы можем взять в башне новых лошадей, и что дальше? Мы снова заночуем в этих руинах, и что случится ночью? А если мы откажемся от ночлега, что станется с нами на лесной дороге? Нет, мы пойдем пешком.

И они пошли пешком, взяв из уцелевшей поклажи лишь то, чем укрыться от холода, а также припасы и оружие.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, о содержании которой здесь уместнее умолчать, нежели говорить подробно

Мир ослабел в вере, зато как он окреп в суеверии, во всяких бреднях о черте, о привидениях и чудесных знамениях. Боже милостивый, чем же это может кончиться!

Янсен. История немецкого народа

Нет особого смысла описывать здесь лишения и тяготы похода, скажем лишь, что к морскому побережью Бофранк, Клааке и Оггле Свонк вышли измученными донельзя. Конестабль, повредивший ногу, хромал и опирался на вырезанный в кустарнике костыль; Клааке, сохранивший сил более других, нес одновременно свою и его поклажу. Что до Оггле Свонка, то он не раз лелеял мысль бросить своих спутников и бежать прочь, но убоялся, ибо не знал, что подстерегает его в ночи и справится ли он с этим в одиночку. Правды ради нужно заметить, что надобности в нем как в проводнике вовсе не случилось: основная дорога к Сваме была хотя и заброшенной, но не терялась и ответвлений не имела.

Вдоль нее несколько раз попадались странные пирамиды, сложенные из камней. На верхушке каждой такой водружен был плоский булыжник, на котором обычно была начертана Тиара Люциуса, и лишь один раз вместо нее конестабль обнаружил иной знак – словно бы волнистые линии, переплетенные в сложный узел. Это могли быть дорожные указатели, могильные памятники или что иное, поставленное с умыслом, недоступным Бофранку.

Надобно добавить, что ни ночью, ни днем путников никто не трогал. Таинственное нападение на караульную будку в руинах старой крепости осталось единственным. Конечно, ночами кто-то страшно кричал в лесу и скрипел ветвями, но эти звуки, как известно, обыкновенны для глухих и запущенных мест и производятся птицами и зверями. Однажды Клааке увидал рысь, но та исчезла в древесных вершинах быстрее, чем его спутники успели заметить злобную тварь.

Питание скоро подошло к концу, и Клааке промышлял охотою, расставляя на ночь силки. В них попадались мелкие лесные зверюшки, обитавшие здесь, – с виду как зайцы, но с маленькими прижатыми ушами. Мясо их пахло травою, но было пригодно в пищу. Бофранк однажды пытался поразить из пистолета довольно крупного оленя, но тот, получив нетяжелую рану, все же убежал.

Тропа, в которую под конец превратилась дорога, резко обрывалась над обрывом, а внизу открывался величественный вид на продолговатый залив, окаймленный поросшими лесом холмами. Посредине залива из морских волн подымался остров – почти идеально круглый, так что совсем непонятно было, от чего его нарекли Ледяным Пальцем. Остров также покрыт был лесом, и никаких признаков жизни на таком расстоянии не являл.

На побережье стоял небольшой поселок – аккуратные дома, сложенные из каменных плит и бревен, а у небольшого причала качались на волнах несколько лодок, как весельных, так и с парусным оснащением.

На причале стоял человек; глянув вверх, он, несомненно, увидел незваных гостей и тут же заторопился внутрь ближнего дома.

– Но как мы спустимся вниз? – подивился Клааке и тотчас обнаружил искусно сплетенную из толстых ветвей и древесной коры лестницу, почти отвесно спускавшуюся к подножию обрыва. Вероятно, для всадников имелся иной путь, но искать его не представлялось возможным.

Бофранк ступил на лестницу в надежде, что нога его не подведет и он не закончит свой путь внизу, на острых камнях. Цепляясь за ступени руками, он спустился без трудностей; за ним последовал Оггле Свонк, а потом и Клааке. За все это время никто не вышел из домов, хотя, имей жители поселка дурные намерения, лучшего времени они бы не нашли.

– Они не очень-то гостеприимны, – нашел в себе силы для шутки Клааке.

– Как вы думаете, не вынуть ли мне пистолет? – спросил конестабль.

– Пусть они видят, что мы хотим мира.

С этими словами бывший секретарь грейсфрате двинулся к поселку.

Они постучали в дверь крайнего дома, но никто им не ответил. Так они прошли от здания к зданию и везде слышали только тишину. В то же время двери оказались запертыми изнутри. И за прибывшими явно наблюдали – от редких оконцев, забранных привычной слюдою, иногда отшатывалась внутрь чья-то зыбкая тень.

– Что будем делать? – спросил Бофранк, в усталости присаживаясь на пустой бочонок, лежавший возле причала. – Нас, кажется, не желают здесь видеть, не говоря уже о ночлеге и пище…

– А зачем мы пришли сюда? – философически спросил Клааке. – Или вы потеряли последние силы?

– Нет, но… Я полагал, что нам хотя бы найдется с кем переговорить.

– В таком случае вот лодка; сядем в нее и поплывем к острову. Как вы помните, истинные последователи веры живут на самом Ледяном Пальце. По крайней мере, я именно так истолковал ваш рассказ.

– Ах, мне уже все равно, – отвечал конестабль. Он чувствовал себя настолько плохо, что не имел сил даже говорить. Глаза его закрывались, и он, дай ему волю, упал бы прямо возле бочонка и уснул. Поэтому Клааке счел за благо с помощью Оггле Свонка попросту перетащить Бофранка в лодку, после чего отвязал веревку от причала и взял весло.

Остров оказался несколько дальше, чем казалось глазу. Бофранк лежал на дне лодки, на высохших плетях водорослей, пахнущих солью и гнилью, а Оггле Свонк, скорчившись, бормотал свои молитвы. Когда же нос лодки уткнулся в прибрежный песок, конестабль открыл глаза и сказал тихо:

– Клааке, что вы станете делать, если я умру?

– Похороню вас, – отвечал тот, высматривая, к чему привязать лодку.

– Как просто вы рассуждаете о жизни и смерти… Мне не хотелось бы покоиться на этом забытом богом островке. Хотя не все ли равно… Но кто это идет там из леса?!

Последнюю фразу Бофранк выкрикнул, привстав на дне лодки и вцепившись увечными руками в ее борта.

Клааке обернулся и увидел, что к ним приближается чересчур изящно одетый для такого странного места человек. Он приветливо улыбнулся и воскликнул:

– Постойте, я помогу вам втащить лодку подальше на берег!

Здесь Бофранк забылся и ничего не помнил до того момента, пока не открыл глаза в полутемной комнате, среди приятного тепла, подкрепленного запахом кушаний.

– Хире Бофранк, если не ошибаюсь? – спросил некто, сидевший у изголовья кровати.

– Что-то подсказывало мне, что еще увижу вас, – пробормотал конестабль. Старый Фарне Фог улыбнулся.

– Я же сказал вам: есть несколько мест, где живут мои старые друзья и будут мне рады. Вот и одно из них.

– Значит ли это, что вы – люциат?

– И да, и нет. Помните, что искал Марцин Фруде?

– Силу, которая полагает собой середину между богом и дьяволом.

– И которая то ли добра, то ли зла, то ли и то и другое. За долгие годы среди люциатов произошел раскол, о котором не знал даже я. Есть многие, кто полагает, что эта сила – провозвестник зла. Но есть и те, кто верит, что ее цель – воцарение добра.

– Вы, полагаю, из последних, – пробормотал Бофранк, усаживаясь на постели и обнаруживая, что облачен в теплый ночной халат и даже колпак.

– Вы угадали, и нас называют марциниты – в отличие от люциатов. Как вы понимаете, марциниты – это последователи Фруде до самопровозглашения его Люциусом. Скажу вам, что все, кто живет сегодня на Ледяном Пальце, из них. В то же время… Ах, простите, хире Бофранк, я занял вас разговорами, хотя вам бы сейчас лучше отдохнуть и подкрепиться.

– Я могу делать это, выслушивая вас, – сказал Бофранк и сделал новое открытие в виде уставленного легкими закусками столика, посредине которого помещалась фарфоровая супница. – Но где мои спутники?

– Хире Клааке спит беспробудным сном. Это очень выносливый человек, но он чересчур устал. Второй ваш товарищ, назвавшийся рыбаком Оггле Свонком, отдыхает тоже. Вы встретитесь с ними чуть позже. А теперь, если вам угодно, я отвечу на ваши вопросы, ответов на которые, к прискорбию, не знал еще во время нашей последней встречи, иначе вам не пришлось бы совершить это трудное путешествие.

Конестабль сделал несколько глотков крепкого горячего бульона, который тут же насытил его усталое тело силою. Отпив немного вина из глиняной кружки, он подумал, с какого же вопроса начать. Слишком много накопилось их, слишком на многое жаждал он найти ответы и сейчас не мог понять – то ли трудно выбрать, то ли уже не так нужна ему эта истина.

И все же он спросил, потому что так было нужно:

– Кто убил грейсфрате Броньолуса, хире Фог?

– Буду уклончив; убили его люциаты, желая новых распрей, среди которых они творили бы свои дела с большей легкостью и пользою для себя. Я не знаю точно, кто это был. Полагаю, что этого никогда не представится возможности узнать ни вам, ни мне. Броньолус колебался в своих решениях; не исключено, что он примкнул бы в конце концов к ним, а власть миссерихордии в единении с силою Люциуса оказалась бы ужасной. Но люциаты в поспешности решили, что Броньолус отвратился от них окончательно, и он принял смерть.

– Кто же тогда убил этих несчастных в поселке?

– И вновь люциаты, хире Бофранк. Но, полагаю, не всех: в смерти несчастной Микаэлины я склонен винить этого негодяя Фульде, сожалея лишь об одном – что не убил его…

– А как же монета, найденная мною у тела девушки?

– Монета лишь оберег, который подарила Микаэлине сестра. Он не спас ее от дрянного убийцы и насильника, хотя мог бы защитить от другой опасности. Вот, возьмите, я нашел ее среди ваших вещей. Видите, как порой складывается судьба! Бедняжка Микаэлина была простой девушкой, в отличие от своей сестры Гаусберты, которая не в пример мудрее.

Я не стал вам говорить, но отец Гаусберты и Микаэлины еще в юности был последователем Фруде и научил тому же одну из дочерей – как полагаю, более умную. В поселке были и другие, кто понимал его: чирре Демелант, к примеру…

– Чирре?! – поразился Бофранк.

– К сожалению, он оказался колеблющимся. Я не знаю, где он теперь, и не стану судить его. Что же до остальных смертей, то они долженствовали, помимо неких магических действий, помочь возвышению миссерихордии, как и случилось. Броньолус постарался на славу, но ради своей истинной веры, а не ради того, чего жаждали люциаты. Я подозреваю, что и Баффельт заодно с ними, и ваша миссия на Ледяной Палец призвана привлечь внимание пресветлого короля и герцогов к северным землям, находящимся ныне без должного контроля. Отчего не объявить их прибежищем опасной ереси? Сегодня иную ересь уже трудно найти в королевстве, так постарались Броньолус и иные… Так не послать ли сюда войска, дабы уничтожить живущих на острове, как некогда сделали сменившие Седрикуса? А заодно отдать бразды в руки люциатов – на сей раз окончательно, дабы более никто не мешал их планам.

Бофранк давно уже перестал есть, не обращая внимания на дразнящие обоняние ароматы приправ и терпкий запах вина. Он ощущал себя рыночной куклой на шнурках, которая препотешно пляшет и дурачится в умелых руках.

– Отчего я должен верить вам? – спросил он у старого кладбищенского смотрителя.

– А отчего не должны? Вы чересчур легковерны, хире Бофранк. Вы уже поверили Броньолусу, хотя знали, что он за человек. Вы поверили также и Баффельту.

– Меня насторожила смерть грейсфрате. Да, он казался мне скорее дурным человеком, нежели хорошим, но я, признаться, не ждал ее.

– Я ценю вашу увлеченность делом и благородство, хире Бофранк. Но представьте теперь, что вы вернетесь в столицу и напишете отчет. Вы не нашли убийц, но обнаружили целое поселение там, где якобы давно уже никто не живет, да к тому же поселение еретиков! Опасных еретиков, опаснейших! Вас вознаградят, хире конестабль, а что же будет с нами?

– Но если я не напишу отчета…

– … его напишет тот, кто послан за вами присматривать. Шарден Клааке, бывший секретарь грейсфрате Броньолуса, в свое время приставленный точно так же к нему. Невесть как грейсфрате приблизил к себе Тимманса, и Клааке утерял часть своего влияния, посему Баффельт использовал его наилучшим образом – отправил с вами. И сознайтесь, вы испытывали к нему дружелюбие.

– Испытывал, – кивнул Бофранк. – Снова не хочется мне верить вам… Но что я могу сделать?

– А вам и не придется ничего делать, хире Бофранк. Все сделаю я, – послышалось от дверей.

Бог весть, слышал ли Клааке весь разговор или лишь его часть, а если часть, то какую именно. Старый Фог попытался встать, но Клааке лишь махнул в его сторону рукою, и он со стоном опустился на место.

– Я полагал обнаружить здесь нечто подобное, – сказал меж тем Клааке, – но уж такое!.. Они становятся сильны, очень сильны. А вы, прима-конестабль, легковерный дурак. Все вертят вами, даже этот никчемный старик. Люциус недоволен вами.

– Он жив?! – воскликнул Бофранк.

– Также как и вы… пока. Как вы понимаете, мне ничего не остается. Признаться, я с самого начала подумывал, сделаете ли вы все так, как это необходимо Люциусу. Вы не сумели. Что ж, я сам напишу и книгу, о которой говорил, и отчет для вашего грейскомиссара, каковой, несомненно, передаст его в королевскую канцелярию.

Сказавши так, Клааке вынул из-за спины пистолет, которого конестабль ранее у него не видел. Вероятно, бывший секретарь умело скрывал его под одеждою; пистолет же Бофранка находился вовсе невесть где, и конестабль лишь успел подумать, что находится в наиболее глупой ситуации за всю свою жизнь, когда Клааке выстрелил.

По счастью, если это слово здесь уместно, первый выстрел достался старому смотрителю. Фог с воплем упал на пол, а Бофранк, коему ничего более не оставалось, швырнул в Клааке столиком со всей утварью, что на нем стояла. Клааке увернулся от самого столика, но тяжелая супница попала ему в бок, и секретарь вынужден был отступить. Это позволило конестаблю броситься вперед и побежать по короткому коридору, закончившемуся незапертой дверью.

Оказавшись на крыльце, конестабль увидал нескольких людей, взиравших на него с удивлением и тревогой. Воздев руку с зажатой в ней до сих пор монетою, Бофранк закричал:

– На помощь! Фог убит! Здесь шпион Люциуса!

И рухнул замертво.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ, в которой мы узнаем, что же произошло на острове и как Хаиме Бофранк вернулся в столицу

Если полагаете вы, что бог не мудр, подумайте: а откуда все, что вокруг, и разве не мудро оно? а что и не мудро, то хотя бы прекрасно. И радуйтесь.

Бенвенуто да Имола

Комнаты обыскали, но обнаружили лишь тело старого Фога. Шардена Клааке и след простыл; впрочем, как заверил один из марцинитов, именем Оанн, если он в самом деле являлся посланником самого Люциуса, исчезнуть для него не составляло труда.

Хаиме Бофранк вновь впал в забытье и пролежал так несколько дней, пока не оправился. Лишь только он почувствовал себя лучше, как попросил переправить его на берег и доставить в Башню Эз.

Аксель к тому времени выздоровел и чувствовал себя прекрасно, изъявив даже желание остаться в гарнизоне капралом, коли в том посодействует конестабль. Однако Бофранк отказал фамилиару. Нужно заметить, что за ними последовал и Оггле Свонк – неудачливому морскому разбойнику хотелось повидать столицу и поискать там счастья.

После всего случившегося не только здоровье, но и рассудок Бофранка пришли в полнейшее расстройство. Временами он был весел и бодр, но порою углублялся в себя и сидел, погружен в раздумья, бормоча что-то под нос. Конестабль сильно подурнел собою и к возвращению в столицу не каждый из знакомых узнал бы прежнего Бофранка.

Грейскомиссару Фолькону он написал пространный отчет, содержащий в основном сведения о землях Северной Марки, их обитателях, обычаях, а также некие намеки в отношении бургмайстера Вольдемаруса Эблеса. Что касаемо событий на острове Сваме, конестабль о них умолчал, ограничившись лишь замечанием, что на побережье живут бедные рыбаки, сам же остров безлюден и непригоден для обитания.

Правильно ли делал Бофранк, дурно ли, он старался не думать. Понимая, что властвовали над ним вещи выше его постижения, конестабль отчаялся их понять и утешал себя этим.

Будучи ввергнут в необъяснимые события, Бофранк доверился лишь Проктору Жеалю. Тот – а они как раз сидели в «Камне» – выпил рюмочку мятной настойки и промолвил:

– История твоя туманна, и многое в ней напоминает дурманный бред – вот что я сказал бы, не знай я тебя, друг мой Хаиме. Допустим, что противостояние этих странных ветвей не менее странной религии – истинно. Доказать это, равно как и опровергнуть, ты не можешь. Я не знаю, что случится, появись здесь пресловутый Шарден Клааке. Но покамест его нет, судьба его неизвестна и ты – единственный свидетель. Баффельт даже не вызвал тебя для аудиенции; это говорит о том, что интерес к тебе потерян. Дело об убийстве грейсфрате осталось нераскрытым, и грейскомиссар, полагаю, также решит, что в тебе нет нужды. Вернись к преподаванию и постарайся забыть об этом, если только сама жизнь не найдет способа напомнить.

* * *

Жизнь, словно послушав старого приятеля Хаиме Бофранка, не заставила себя ждать долго. Но это уже история о трех розах, которая изложена в отдельной книге, и многое в ней еще более загадочно и странно, нежели в истории о двух квадратах.

Бог мой, да ведь так оно и должно быть!

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

Друг читатель!

Во-первых, спасибо тебе за то, что ты перевернул последние страницы книги и добрался до моего послесловия. Это многого стоит.

Во-вторых, почти уверен, что тебе есть за что укорить меня. И постараюсь разрешить сомнения (в свою, разумеется, пользу).

Да, многие загадки так и не нашли своих отгадок, и читатель вместе с прима-конестаблем Секуративной Палаты Хаиме Бофранком остался в неведении относительно того, например, кто же все-таки убил грейсфрате Броньолуса или что сталось с Гаусбертой Эннарден. Поспешу заверить, что «Два квадрата» – лишь первая книга в цикле «Бледнее бледного», который представляется мне как минимум трилогией. И Гаусберта, и Рос Патс, и Шарден Клааке, и даже никчемный Оггле Свонк еще появятся и сыграют свои роли – смею заверить, довольно значительные. Не стоит забывать и о пещерных троллях (а есть ли они?!), и о нюклиете, и – тут я начинаю раскрывать карты, хотя пора бы и остановиться, – о Волтце Вейтле, который, казалось, канул в никуда…

Соединяя приемы средневековой словесности с антуражем готического романа – в рамках несомненно детективного повествования, – я опасался, что смесь получится достаточно неудобоваримой. Я не Умберто Эко, да и не ставил себе цели превзойти его. Но, слава богу, что-то у меня вроде бы получилось. По крайней мере, мои труды не кажутся мне напрасными.

И еще – я не люблю концовки, в которых все становится на свои места, а умный сыщик собирает всех в кружок и повествует, как дошел до истины посредством своего чудного ума. На деле все обычно далеко не так…

Поэтому я еще раз благодарю тех, кому в самом деле интересна последующая судьба героев. Поверьте, мне это интересно не меньше, чем вам. Хотя я и знаю немного больше.

С почтением, ваш Юрий Н. Бурносов

Оглавление

ГЛАВА ПЕРВАЯ, . где мы узнаем, что же привело нашего героя в столь отдаленное место и как в первый же ночлег с ним случились вещи в высшей степени странные и необъяснимые

ГЛАВА ВТОРАЯ, . в которой мы немного узнаем о прошлом Хаиме Бофранка, обнаруживаем презлого карлика, встречаем молодого хире Патса и ужасаемся находке, сделанной на леднике

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, . в которой ужасающие события предыдущей главы дополняются еще более жуткими подробностями, а Хаиме Бофранк посещает храм Св. Бертольда

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, . в которой Хаиме Бофранк узнает несколько больше о карлике и пещерных троллях, а также встречается с кладбищенским смотрителем

ГЛАВА ПЯТАЯ, . в которой появляется грейсфрате Броньолус, а читатель может быть несколько утомлен цитированием кардинальской буллы о миссерихордии, которая, тем не менее, кажется нам уместной и познавательной

ГЛАВА ШЕСТАЯ, . в которой Хаиме Бофранк неожиданным образом вспоминает о еще более неожиданной юношеской любви

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, . в которой Хаиме Бофранк обнаруживает себя больным, а также появляется долгожданный нюклиет, повествующий о шести разновидностях дьяволов и открывающий некоторые тайны

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, . в которой Хаиме Бофранк совершает странные поступки, не ведая, для чего это делает, и обрекая себя на всевозможные злоключения, а также теряет и вновь обретает свободу

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, . которая в числе прочего содержит в себе путешествие под землею

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, . в которой Бофранк по выходе наружу узнает некоторые печальные новости, а также прибывает в столицу, где с ним происходят некоторые печальные события

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, . в которой мы узнаем, что же произошло в поселке, а Бофранк в очередной раз едва не лишается жизни

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, . в которой миссерихордия обретает утраченное было величие, а также происходят иные, разные по значимости события

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, . в которой появляется грейсфрате Броньолус и делает Бофранку довольно странные предложения

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, . в которой Бофранка навещает еще один старый знакомец и происходит прискорбное событие, за коим воспоследует длительное продолжение

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, . в которой начинается долгое и опасное путешествие, а мы узнаем еще немного о детских годах Хаиме Бофранка

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, . в которой суша сменяется морем, а море, как известно, куда как менее приспособлено для спокойного передвижения

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ, . в которой море сменяется сушею, а Бофранк знакомится с бургмайстером Вольдемарусом Эблесом, печалится в сомнениях и прелюбодействует

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, . в которой путники навещают гарнизон Башни Эз и приближаются к искомому Ледяному Пальцу, сталкиваясь с вещами жуткими и необъяснимыми

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, . о содержании которой здесь уместнее умолчать, нежели говорить подробно

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ, . в которой мы узнаем, что же произошло на острове и как Хаиме Бофранк вернулся в столицу

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА